Ярость (fb2)

- Ярость [litres] (пер. Дарья Сергеевна Сорокина) 2750K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Клаус-Петер Вольф

Клаус-Петер Вольф
Ярость

Klaus-Peter Wolf

Ostfriesenwut

* * *

Это художественное произведение. В реально существующие декорации я вписал вымышленные события. Все слова и действия персонажей – плод моих фантазий и не имеют ничего общего с реальностью…

Клаус-Петер Вольф

«Лучше построить дамбу повыше, чем надеяться на благоразумие штормового прилива».

Уббо Гейде, бывший шеф криминальной полиции Остфризии

«Анна Катрина не страдает от утраты чувства реальности.

Она ею наслаждается».

Главный комиссар Руперт, криминальная полиция Ауриха

«Не говорите, что у растений нечему поучиться!

Я, например, в восторге от маргариток! По невнимательности их часто топчут ногами, но они просто выпрямляются вновь во всей своей красе…»

Анна Катрина Клаазен, главный комиссар криминальной полиции Ауриха

Анна Катрина Клаазен любила ноябрьские дни у моря, когда людей на берегу было совсем немного, а бушующий ветер будто пытался оттеснить дамбу дальше на сушу. Даже чайки с трудом одолевали его порывы. А потом серые тучи вдруг расступались, и солнечные лучи пробегали по земле в поисках приветливых лиц.

Анна Катрина наслаждалась теплом, ласкавшим обледеневшую от ветра кожу. Слышала, как развеваются за спиной волосы, и радовалась, что сюда пришла.

Знай она, что в эту минуту убийца ее отца вытаскивает из холодильника бутылку шампанского, собираясь угостить им привлекательную блондинку, годящуюся ему в дочери, Анна точно не отправилась бы в ресторан «Кептенс Динер» на набережной Гретзиля есть гороховый суп. Она бы вывернула наизнанку планету, лишь бы снова засадить его за решетку. Но она ни о чем не догадывалась.

Анна не осилила и половину тарелки. Она раздумывала, какой подарок вручить вечером Уббо Гейде. Точно не марципан – об этом позаботятся остальные. Готова поспорить, сегодня принесут все, что только возможно сделать из марципана – от фигурки тюленя до полицейской машины.

Однажды, убираясь в кабинете Уббо, Анна нашла четыре бутылочных кораблика. Маленькие бутылочки с трехмачтовыми судами внутри. Может, он их втайне собирает? – подумала она и решила заглянуть на старую мельницу, узнать, не продаются ли там необычные корабли в бутылках.

Анна Катрина уже ехала в город Лер с подарком для Уббо на переднем сиденье, когда убийце ее отца позвонили в дверь. И представился тот, между прочим, Вольфгангом Штайнхаузеном.

Доктором Вольфгангом Штайнхаузеном!

Новые документы выглядели чертовски правдоподобно – в отличие от новой груди его подружки. Он оплатил операцию, но прикасаться к великолепию пока не мог, оставалось только смотреть и ждать, пока растянется кожа.

Бутылка шампанского стояла у водяной кровати, на которой они только что исполняли головокружительные трюки.

Штайнхаузен накинул халат и направился к двери.

– О нет, Вольфи! – захныкала она. – Только не сейчас! Скажи, пусть уходят!

– Это ненадолго, – ответил он таким тоном, при котором слова показались совершенно неубедительными.

По пути к двери он схватил пистолет. Она до сих пор иногда ухмылялась этой причуде. На него не раз нападали в собственном доме, и теперь он всегда открывал дверь с «Береттой» в кармане. И брал с собой оружие, когда они выходили на улицу, что случалось довольно редко.

Сперва она думала, что Вольфи перед ней рисуется. Но со временем поняла – он всерьез опасается за свою жизнь.

Анне Катрине пришлось припарковаться на обочине: на открытии детективных дней в культурном центре собралась настоящая толпа. Писатель Петер Гердес иронично приветствовал гостей у входа:

– Сегодня, дорогие гости, с вами точно не случится ничего плохого – когда еще увидишь в культурном центре столько полицейских! У нас тут собрался весь цвет криминальной полиции!

Разумеется, все пришли посмотреть на дебют Уббо Гейде, бывшего шефа остфризской полиции: и Франк Веллер в первом ряду. Рядом с ним – Анна Катрина Клаазен и Сильвия Хоппе. Хольгер Блём из журнала «Остфризия» фотографировал взволнованного Уббо, сидевшего в инвалидном кресле под теплым светом лампы. Слева стоял маленький столик со стаканом воды, справа – напольный микрофон, одним своим видом заставлявший Уббо все время откашливаться.

Дочь Инза засунула ему в рот мятную конфету. Она хотела помочь, но Уббо терпеть их не мог. Из любви и страха обидеть дочь он все же принялся сосать леденец.

Инза заверила, что он может взять еще, конфет у нее с собой предостаточно. Он благодарно улыбнулся.

Руперт считал чтения невероятно скучной затеей.

– Значит, он будет нам читать, а мы сидеть и слушать? Мы разве сами читать не умеем?

Его жена Беата, напротив, отправилась на премьеру книги с огромным удовольствием. То, что они явились сюда вдвоем, раздражало Руперта еще сильнее – среди гостей он заметил нескольких дам особого сорта, которых обычно называл «острыми штучками», хотя любительницы уткнуться в книгу ему принципиально не нравились. Начитанные доставляли куда больше хлопот, чем удовольствия, вечно сомневались и спорили. Это бесило до чертиков. Но среди них были две, может три, а если приглядеться получше, то даже четыре, с которыми он охотно позабавился бы нынче ночью.

Руперт завалил тест Баума. Результат его так расстроил, что он до сих пор предпочитал об этом не упоминать. Старший полицейский советник Дикманн – тупая корова – настояла, чтобы этот тест, который успешно используют для оптимизации работы полиции в Кельне, теперь применялся и в Остфризии.

Письмо с результатами Руперт воспринял как личное оскорбление.

Кстати, вот и она: полицейский советник Дикманн. Вымученная фальшивая ухмылка предназначается камере, не людям. В пронзительном смехе слышатся истерические нотки, словно скрежет ногтей по грифельной доске или скрип изношенных тормозов, когда металл трется о металл.

Анна Катрина Клаазен огляделась по сторонам. Перед ней сидел литературный критик Ларс Шафт. Он помахал рукой компании детективных авторов: Манфред Ц. Шмидт, Миша Кремер и Кристиан Франке стояли около Петера Гердеса, который вновь и вновь проглядывал шпаргалку – ему предстояло приветствовать гостей, и он боялся кого-нибудь забыть.

Уббо Гейде перелистнул страницы своей первой книги. Он вдруг засомневался, что выбрал правильные отрывки для чтения вслух. Возможно, даже название – «Мои нераскрытые дела» – не самое подходящее.

Полиция Остфризии могла гордиться уровнем раскрываемости преступлений. Он был гораздо выше средних показателей по стране, но несколько дел в карьере Уббо так и остались загадкой. Неразрешенные. Безнаказанные. Такие дела не давали ему покоя, и потому он написал о них книгу. Воспоминания о поражениях.

Ему стоит над собой посмеяться. Обычно в конце карьеры люди подчеркивают свои успехи, но только не он. Уббо хотелось передать эстафетную палочку следующим бегунам. Возможно, однажды появятся новые методы расследования, и с их помощью получится отыскать преступников, которым удалось от него улизнуть.

Уббо закашлялся. В горле першило. Мерзкая конфета прилипала к нёбу. Он разгрыз ее и проглотил, запив водой.

В культурном центре собралась жуткая толпа, и его бросало то в жар, то в холод при мысли о том, что сейчас придется читать вслух на протяжении семидесяти, а то и девяноста минут. С выражением, как требовала его жена Карола. Некоторые отрывки она уже знала наизусть, так часто они репетировали.

Карола Гейде пригласила любимую группу Уббо, «Фабельхафтен Драй». Они должны сыграть для Уббо на открытии вечера. Вообще-то, это студийный коллектив, но Кароле с немалым трудом удалось уговорить троицу выйти для Уббо на сцену.

В больнице он постоянно слушал их диски и утверждал, что именно они вернули ему желание жить. И теперь троица открывала вечер его любимой песней: «Самые сладкие фрукты всегда достаются сильнейшим». И у Уббо, старого линкора остфризской полиции, в буквальном смысле выступили на глазах слезы.

* * *

Эске Таммену назвали в честь ее остфризской бабушки, что сама она считала мещанством. Собственное имя напоминало ей название какого-то нового сорта розы или давно вымершего вида глубоководной рыбы, а потому она предпочитала называть себя просто Эши.

Сейчас она стояла на коленях на водяной кровати и слушала, как Вольфганг, которого она любовно называла «Вольфи», скандалит с посетителем. Ссора была настолько громкой и сильной, что Эши уже утратила надежду на продолжение любовных утех. О приятном вечере, проведенном вдвоем возле камина, тоже можно было забыть.

Она оделась. Узкие черные джинсы, фисташковая вязаная кофта с розовым шелковым поясом. И туфли на высоком каблуке, еще недостаточно разношенные.

Ей стало обидно. Почему Вольфи просто не прогонит назойливого типа прочь? Они виделись всего раз в неделю, и он мог бы на время забыть про работу. В конце концов, ей тоже пришлось нанять на вечер сиделку, чтобы отправиться сюда. Будет очень обидно, если вечер пройдет впустую.

Она хотела пойти на открытие детективных дней в культурный центр. И даже раздобыла два желанных билета, но он посмотрел на них с таким отвращением, словно там читали какую-то несусветную чушь. Но, пожалуй, она все равно отправится туда – одна. Здесь как раз недалеко. Отличная возможность продемонстрировать свою независимость и самодостаточность. Да, он оплатил ее «Гольф», но она не его собственность!

Она гордо прошла мимо мужчин к входной двери.

– Не буду вам мешать. Пойду послушаю этого шефа полиции, который написал книгу.

Иногда, подумала она, женщина должна показывать, что знает себе цену и что мужчины должны за ней ухаживать.

Мероприятие уже началось. Она зашла последней, дверь скрипнула, и многие обернулись. Сам Уббо Гейде на сцене на мгновение прервал чтение и посмотрел на нее. Ей захотелось провалиться сквозь землю или снова прошмыгнуть к Вольфи под одеяло.

Уббо Гейде спокойно читал:

– Нераскрытые преступления угнетают каждого полицейского. Меня они до сих пор преследуют во снах. Если кого-то отпускают из-за нехватки доказательств, но я знаю, что он убийца, значит, я плохо поработал. И это меня страшно терзает. Осознание, что я не справился, что только из-за моих ошибок кто-то остался на свободе и, возможно, уже подыскивает себе новую жертву. Многократные рецидивисты, дамы и господа, вовсе не исключение, как мы полагаем. Нет! Они – правило. Послушный гражданин, который исправно платит налоги, но в какой-то момент срывается и душит соседа, пока они вместе жарят сосиски, – вот исключение. Почти все преступники, которых мы задерживаем за особо тяжкие преступления, уже проявляли агрессию прежде. Именно поэтому в нашем криминальном отделе расследуются не только убийства, мы занимаемся всеми преступлениями, связанными с телесными повреждениями. Человек, убивший свою жену, до этого как минимум ее несколько раз избил.

Он получил в подарок три бутылочных кораблика, собственноручно испеченный Веллером медовый пряник и тяжелый восьмисотграммовый Пильзумский маяк из марципана. Все стояло у него в ногах.

* * *

Убийца Эске Таммены поджидал ее возле культурного центра. Ему было не по себе от такого количества полицейских, и войти он не решался. Он теребил в кармане стальную петлю. Ею он планировал задушить жертву. Простое, бесшумное и очень эффективное орудие убийства. С ним можно запросто пройти любой полицейский досмотр.

Его забавляла мысль о том, как много криминальной энергии собралось в культурном центре. Все эти авторы детективов, их читатели и к тому же множество полицейских… Не хватает только настоящего преступника, подумал он. Такого, как я.

Он прохаживался перед культурным центром туда-обратно. Ему уже хотелось зайти внутрь и плавать в толпе, как рыба в воде. Но он этого не сделал.

В перерыве на улицу вышли несколько курильщиков. Держа в руках бокалы с вином, они слушали Петера Гердеса, который рассказывал о своем следующем криминальном романе и делал загадочные намеки.

Руперт, который не хотел пить вино, наконец раздобыл себе пива и вышел на улицу к Веллеру и Анне Катрине – внутри ему было слишком жарко. Этот ноябрьский вечер делал честь любому сентябрю.

На одно мимолетное мгновение Анна Катрина взглянула в глаза поджидающего убийцы и заметила характерное возбуждение, свойственное наркоманам, фанатикам и людям в безвыходном положении.

В голове словно ударила молния, вызвав короткое замыкание и разбив все предохранители, и у Анны Катрины перед глазами вдруг промелькнула картина, как она прижимает ладони к раскаленной плите, и тогдашняя боль снова пронзила тело, словно все произошло секунду назад.

Веллер схватил ее, испугавшись, что она упадет.

– Тебе нехорошо, Анна? Хочешь, пойдем домой?

Она покачала головой.

– Нет-нет. Все нормально. Уже прошло.

Она потерла зудящие ладони. Как давно она не вспоминала о борьбе с убийцей отца? Что вдруг случилось? Может, дело в голосе Уббо Гейде? Откуда вдруг приступ эмоций?

Больше всего ей сейчас хотелось поехать домой. Она едва сдерживала слезы. Но из уважения к Уббо Анна вернулась в зал и осталась до финальных аплодисментов. Пока она слушала Уббо Гейде, воспоминания померкли. Собственная голова напоминала ей огромную библиотеку, и там было несколько книг и фотоальбомов, которые она предпочла бы никогда не открывать.

Хольгер Блём попросил некоторых гостей поделиться впечатлениями. Старший полицейский советник Ютта Дикманн с немного обиженным видом стояла и слушала речь Веллера:

– Побольше бы таких шефов, и мир станет куда лучше. Уббо Гейде – глубоко уважаемый всеми человек, и не из-за своего звания, а благодаря жизненному опыту, мудрости, если хотите. Уббо, я часто думал, что хотел бы иметь отца, похожего на тебя.

Старший полицейский советник Дикманн откашлялась:

– В наши дни работа полиции имеет мало общего с довоенными шуцманами, о которых мы все так любим вспоминать. Академия полиции превратилась в Немецкую высшую школу полиции. Выпускные экзамены согласованы с университетской программой. Сегодня речь идет об организации безопасности…

К ее недовольству и к облегчению большинства остальных, группа «Фабельхафтен Драй» заиграла песню «Пираты, вперед!» ^[1]. Эта песня стояла у Веллера в качестве звонка на мобильном, и он невольно схватился за телефон, когда зазвучала мелодия.

* * *

Эске Таммена неторопливо брела вдоль гавани Лера в раздумьях о себе и собственной жизни. Няня будет сидеть с ребенком еще два часа. Так зачем возвращаться домой прямо сейчас?

Какой-то голос у нее в голове подсказывал: «Если ты сейчас пойдешь к Вольфи, то вы поссоритесь, и этот вечер, суливший так много прекрасного, может закончиться разрывом ваших отношений».

На самом деле она уже начала сомневаться, что у истории с Вольфи может быть продолжение. Он совершенно не подходил на роль отца.

Эши закурила. Когда приходилось раздумывать о чем-нибудь неприятном, она предпочитала прогуливаться вдоль воды и курить. Чем глубже она затягивалась и чем быстрее шла, тем ближе подходила к решению.

Да, пора прекратить отношения с Вольфи. Ей не нужен простой любовник или щедрый поклонник. Она ищет человека, готового стать надежной опорой для Фоко, ее пятилетнего сына. Следующий мужчина, которого она ему представит, должен быть именно таким.

С Вольфи Фоко не был знаком вообще. Роман с Вольфи с самого начала был окутан тайной. Сначала она подозревала, что он женат, но он так четко расставил границы, что совсем не походил на мужа, который не решился развестись и потому вынужден скрывать возлюбленную.

Эши не заметила человека, идущего сзади. Она бросила на землю окурок и собиралась его растоптать, когда произошло нападение.

Она сразу поняла, что ее хотят убить.

Стальная нить резала горло, как лезвие бритвы, и не давала вдохнуть.

Мужчина уперся ей в спину коленом и наклонил назад.

Она ходила на курсы самообороны задолго до рождения Фоко, но вдруг моментально все вспомнила. Поддалась силе противника, как учил тренер. Закинула руки назад, схватила его за волосы и начала тянуть. А потом резко дернула головой и телом назад, в его сторону.

Эши врезала затылком ему по носу. Он взвыл.

* * *

Несколько писателей, которые решили продолжить вечер в пабе «Джеймсонс», обсуждали ситуацию на рынке электронных книг.

Петер Гердес первым заметил борьбу на улице. Они с Манфредом Ц. Шмидтом сразу выбежали наружу, пока остальные обсуждали, не лучше ли вызвать полицию, чем устраивать самосуд.

– Какой еще самосуд! – пропыхтел на бегу Манфред. – Мы просто врежем ему по роже!

Нападавший сбежал. Его не слишком привлекала перспектива быть пойманным матерью-одиночкой и двумя авторами детективов.

Горло Эске Таммены выглядело жутко, но она выжила. Вопреки многочисленным советам, она не захотела отправляться ни в полицию, ни в больницу. Но ее так трясло, что она едва могла вымолвить слово.

Эске сказала, что неподалеку живет ее приятель, и она пойдет к нему.

Писатели провели с ней еще немного времени. Миша Кремер даже попытался уговорить ее выпить с ними «Гиннесса», но она спешила к своему Вольфи, хотела рассказать ему о случившемся и привести себя в порядок. В таком виде она не хотела показываться ни сиделке, ни маленькому сыну.

Чуть позднее Кристиан Франке страстно спорил за барной стойкой, заявляя, что им все равно следовало вызвать полицию, неважно, хотела этого испуганная женщина или нет. Ведь ее пытались задушить стальной петлей. После этого нельзя просто так взять и уйти.

По дороге домой Петеру Гердесу показалось, что он снова встретил человека, напавшего на Эске Таммену. Тот ехал на велосипеде в сторону портового музея. Но Петер Гердес засомневался, действительно ль это преступник, или просто мужчина похожей комплекции, или с ним сыграла злую шутку его фантазия автора детективов.

В это время безжизненное тело Эске Таммены уже плыло вдоль гавани Лера.

Несколько маленьких окуньков, привлеченных запахом крови, пощипывали ее кожу, словно волоски были маленькими червячками.

* * *

У Кирстин де Боек возникла серьезная проблема. Она была по горло сыта выходками Эши. Дальше так продолжаться не может. Ни за что!

Она опаздывала каждый раз. Каждый раз!

Раньше на Эши можно было положиться, они были как подруги. Но с тех пор, как она втюрилась в этого Вольфи, с Кирстин все чаще обращались как с прислугой. Если Кирстин начинала жаловаться, то Эши быстро меняла роли – из работодателя в подругу и обратно.

Она говорила либо «Ну мы же подруги!», либо «Я тебе все-таки деньги плачу».

Но пришла пора положить этому конец. Такой ценой деньги ей не нужны. Тридцать евро за вечер – в сущности, не так уж и много. Ведь они договаривались до двенадцати часов, а сейчас уже почти два, но Эши не подходит к телефону и не отвечает на эсэмэс.

Раздраженная Кирстин села и написала подруге письмо. Подвела все итоги. На четыре страницы. Последнее предложение звучало так: Я прекрасно обойдусь без подруги, которая вспоминает о моем существовании, лишь когда ей что-нибудь нужно.

Кирстин еще раз перечитала написанное от руки письмо. И осталась вполне довольна.

Между тем уже было десять минут четвертого. Кирстин хотела оставить письмо для Эши на столе. Но колебалась между побуждением просто уйти и чувством долга – ведь малыш Фоко останется в одиночестве. Она не могла поступить так с маленьким мальчиком. А что, если он проснется, захочет в туалет?

Конечно, ей очень хотелось проучить Эши, но из-за этого не должен страдать ребенок.

Кирстин легла на диван, под тонкий шерстяной плед. Заснуть не получалось. Она была слишком взвинчена.

Она снова вскочила и написала сообщение в «Фейсбуке»: С меня довольно, Эши! Хватит вытирать об меня ноги! Я, конечно, понимаю, у тебя любовь, но у меня тоже есть жизнь! Твоя бывшая подруга Кирстин.

* * *

Эрик Хааг не смог удержаться, хотя у него не было удостоверения рыбака. Он провалил экзамен, потому что в вопросе:

Что должен взять с собой на воду рыбак?

А: рыболовный экстрактор для извлечения крючка

В: портативный радиоприемник

С: ящик пива

выбрал вариант «С». Вообще-то он знал: чтобы рыбачить в этом месте, нужно два разрешения. Удостоверение рыбака и рыболовный билет. Но без удостоверения – и сданного экзамена – нельзя было купить рыболовный билет.

За всю жизнь бюрократия доставила Эрику немало неприятностей. В разорении своего пивного ресторана он тоже винил бумаги, пункты и предписания. Сначала ему запретили подавать еду, потом запретили курение, и наконец после по-настоящему успешного вопреки всем правилам и штрафам года заявилась налоговая служба и потребовала налоги. Когда он получал почту из какой-нибудь инстанции, там, заковыристо выраженное многими словами, заключалось одно-единственное послание: Эрик Хааг, сдавайся!

Да, именно так он это воспринимал. Придирки чистой воды.

Мы никогда не простим тебе, что ты хочешь зарабатывать деньги, работая своими руками. Мы будем ставить тебе палки в колеса, пока ты не сдашься.

Теперь он жил на пособие по безработице. Но бумажная волокита все не кончалась. Его поддерживали, и за ним присматривали. Он слышал об этом практически ежедневно, когда включал радио или телевизор.

Но теперь ему хотелось покоя, и к тому же были неплохие шансы поймать хорошего судака или жирного угря.

Когда у Эрика еще была машина, он часто ездил на Леду, Джюмме или Эмс, поудить морскую рыбу. В их течениях, неподалеку от Северного моря, ощущались приливы и отливы. Вверх по реке можно было поймать камбалу. В набегающих водах они с другом как-то раз поймали сома длиной метр сорок. И с гордостью запечатлели свой триумф на фотографии. Про них с рыбой даже написали в газете. Только у него, к сожалению, не было действительного удостоверения рыбака, и разразился большой скандал. С тех пор Эрик не желал иметь никаких дел с щелкоперами, как он называл журналистов.

Сейчас, в такое время, на променаде было спокойно. Суматоха еще не началась. Магазины закрыты, над водой висит белесый туман, прохладно, и у него нет с собой экстрактора для крючка, впрочем, как и ящика пива – только упаковка из шести бутылочек. Какая утренняя рыбалка без пива?

Эрик Хааг взял с собой два удилища. Одно из них он хотел поставить на угря. Кусок селедки на крючке, лежащий глубоко на дне. Он знал, где именно находится нора угрей, разместил наживку прямо там и закрепил на удочке колокольчик.

На блесну он рассчитывал поймать судака, прямо рядом с променадом. Эти разбойники предпочитали держаться в тени. Прохожие, гуляющие вдоль берега и небрежно бросающие в воду вафли из-под мороженого, и особенно пенсионеры, подкармливающие уток, приманивали крошками маленьких рыбок. А где много мелких рыбешек, там и хищники.

Эрик Хааг второй раз протянул под водой блесну. И вдруг увидел женщину.

Сначала он подумал, что она пьяна и упала в воду. Да, как ни странно, он почему-то решил, что она пьяна. Хотя ее конечности были неестественно вывернуты.

Пытаясь ей помочь, он промок насквозь, а его финский рыбный нож упал в воду. Эрик наблюдал, как он тонет. Он уже хотел отпустить женщину, чтобы поймать нож, но потом спасатель в нем победил.

Он немного приподнял тело. Голова женщины легла ему на бедро. Брюки испачкались в крови, и тут он увидел ее шею.

Эрик резко вскинул руки и отпустил труп. В ту же секунду его охватила паника.

Он уже видел себя в наручниках. У него нет двух разрешений на рыбалку. Здесь утонул его нож. У женщины глубокий порез на шее. По сути, ему и так здесь было нечего делать, а теперь еще и с кровью на брюках.

Эрик Хааг уже хотел тихо смыться, но колокольчик на угря вдруг затрезвонил как ненормальный. Он звенел, словно будильник.

Рыба клевала, да еще как! Удочка выгнулась, угорь с силой тянул леску. Катушка жужжала.

Это вообще угорь? Или наживку проглотила щука?

Теперь он не знал, что делать. Вытащить тело из воды? Достать удочку? Вызвать полицию? Убежать?

Он поступил, как всегда поступал, оказавшись в непростых обстоятельствах, – открыл бутылку пива и сделал большой глоток. Потом вытащил труп на деревянное укрепление и побежал к удочке.

Звон колокольчика еще долгие годы преследовал его в ночных кошмарах.

Он попытался вытянуть угря, но тот уже отмотал столько лески, что Эрику Хаагу пришлось нелегко.

Леска где-то крепко застряла. Угорь намотал ее на камень или на сук. Во всяком случае, шнур натягивался и грозил вот-вот разорваться.

А потом угорь вдруг подплыл к Эрику Хаагу. Тот принялся крутить жужжащую катушку. Увидел угря под водой. Рыба была длиной сантиметров шестьдесят, то и восемьдесят.

Эрик Хааг вытащил ее из воды. Угорь извивался и пытался нырнуть обратно. Но Эрик Хааг крепко держал скользкую тварь левой рукой, а правой инстинктивно нащупывал нож. Как он справится с таким огромным угрем без финского ножа? Как снимет его с лески?

Холодным ноябрьским утром Эрику Хаагу пришлось попотеть сильнее, чем в разгар лета. Будь это судак, щука или окунь, он бы, как обычно, оглушил рыбу коротким, тяжелым ударом по голове. Для этого он использовал простую пивную бутылку, а не деревянную дубинку в отличие от снобов из рыболовного общества. Но угорь с острой головой был невосприимчив к ударам по мозгу.

А может, подумал Эрик Хааг, его нельзя оглушить, потому что у этой древней твари вообще нет мозга.

Теперь угорь запутался в леске, и Эрик Хааг попытался просто разорвать ее руками, чтобы разделить удочку и угря, но прочность и грузоподъемность лески, сплетенной из восьми нитей, была не просто рекламным ходом, а вполне достоверным фактом. Он почувствовал это, когда она врезалась ему в пальцы.

У него пошла кровь, а в ведре с рыболовными принадлежностями не было бинта. Он вывалил все на землю, высоко поднял угря и просто опустил его в ведро. Угорь принялся крутиться как безумный, напомнив Эрику Хаагу хомячка в колесе.

Эрик еще раз отхлебнул из бутылки, размышляя, как побыстрее вызвать полицию. Он не брал с собой на рыбалку мобильник. Какой идиот будет отпугивать звонками рыбу? И вообще, кто бы стал звонить в такое время? Но где здесь, черт побери, телефонная будка?

Угорь гремел в ведре, и Эрик Хааг решил не искать общественный телефон, а просто поорать.

Как можно громче, он завопил:

– Здесь мертвая женщина!

Чуть не охрипнув, Эрик уже хотел собрать вещи и смыться, но наконец последовала реакция. Открылось окно, и мужской голос закричал:

– Заткнись, чертов бродяга! Другие, в отличие от тебя, работают, и им нужно спать!

С двумя удочками, ведром и открытой упаковкой пива наперевес он попытался улизнуть в сторону вокзала, но тут к нему подъехала полицейская машина. С него потребовали бумаги и разрешение на рыбалку.

Один из полицейских, – видимо, сам любитель рыбалки, – страшно возмутился, что угря не сняли с крючка, как полагается, и охарактеризовал это жестоким обращением с животными, не меньше. Пойманного угря следует убить, и немедленно.

– Да, только как? – посетовал Эрик Хааг. Он ведь потерял свой нож, пока вытаскивал труп.

– Вытаскивал труп?

– Ну да, поэтому я и орал.

– Кто-то орал?

– Я. Во всяком случае, несколько минут назад.

* * *

Анне Катрине Клаазен показалось, что она только прилегла, когда вдруг закричал ее тюлень и мобильный Веллера заиграл мелодию «Пираты, вперед!». Они почти одновременно поднесли телефоны к уху.

Веллер представился: «Вас сердечно приветствует сберегательная касса Аурих-Норден. Вы позвонили нам во внеурочное время. Если вы потеряли банковскую карту, пожалуйста, скажите «один». Если вы хотите поговорить с консультантом сервисной службы, скажите «два».

Анна Катрина пихнула его локтем.

– Господи, помолчи!

Она уже сидела на краю кровати и массировала лицо.

– Да, не туда попали, – сказал Веллер и повесил трубку.

Анна Катрина встала и потянулась.

– Едем, – пообещала она.

– О нет, – простонал Веллер, – я еще не досмотрел сон!

Анна Катрина уже одевалась. Она просто взяла одежду, которую сняла несколько часов назад. Вещи еще висели на спинке стула.

– Что же тебе снилось? – спросила Анна Катрина мужа.

Веллер схватил вчерашнюю рубашку.

– Поверь, Анна, ты не хочешь этого знать.

– Другие женщины?

Веллер улыбнулся и начал мечтательно рассказывать:

– Отнюдь, во сне была ты. У нас была рыбная лавка в гавани Норддайха, с видом на Северное море, на острова Юйст и Нордерней. Торговля шла бойко, когда подходили и уходили паромы. А в остальное время – бесконечный покой, не считая криков чаек. Никаких гребаных преступников. Никаких ложных показаний. Никаких психов с хорошими адвокатами. Только булочки с крабами, молодая селедка и, конечно, селедка копченая.

– И никакой жареной картошки? – спросила Анна.

Он покачал головой.

– Никакой. Только бутерброды с рыбой. Никакой картошки, никакой колбасы, никаких гамбургеров.

– В реальной жизни, – заметила она, – тебе пришлось бы подстроиться под клиентов и готовить все это, чтобы не обанкротиться.

Веллер натянул джинсы, но не смог быстро отыскать носки, и залез в ботинки босиком. Он не собирался расставаться с иллюзиями.

– Неет, – протянул он, – не в моей рыбной лавке!

– Нашей. Мне казалось, я стояла за прилавком рядом с тобой…

Уже в прихожей Веллер понял, что жутко голоден – возможно, из-за разговоров о рыбной лавке. Прошлым вечером он пек для Уббо Гейде медовые пряники. Первый не получился – слишком долго простоял в духовке – а второй, удачный, он подарил Уббо. Рецепт Веллер взял из книги Тини Петерса: «Моя традиционная остфризская кухня». Он любил эту книгу за прекрасные идеи для выпечки и готовки. Рабочие будни в криминальной полиции и посиделки перед телевизором порой нагоняли на него такую безнадежную тоску, словно мир приближался к краю бездны, которая скоро всех поглотит. Но когда он стоял у плиты, месил тесто, чистил овощи или нарезал лук, у него возникало чувство, что все еще может быть хорошо.

Веллер побежал обратно на кухню и отрезал два толстых куска пряника. Орешки сверху пригорели, но сейчас это было неважно.

Анна Катрина вела машину. Он сидел на переднем сиденье и ел. И сразу почувствовал себя лучше. К сожалению, он забыл захватить что-нибудь попить.

– У них труп на променаде, – сообщила Анна Катрина.

Когда Веллер заговорил, изо рта у него посыпались пряничные крошки.

– Отличный рецепт, – прокашлял он. – Хочешь попробовать?

– Нет, спасибо, я худею.

– Очередная дурацкая диета?

– Нет, на этот раз она работает.

– Господи, Анна Катрина! Ты чудесно выглядишь! Если у тебя и проблемы, то не с лишним весом, а с восприятием! Наслаждайся жизнью. Ты прекрасна такая, какая есть!

– Значит, я буду не менее прекрасна, если стану весить на пять килограммов меньше!

– Хорошо, – сдался, причмокивая, Веллер. – Тогда я сам съем весь пряник.

В сущности, так даже лучше.

* * *

Руперт уже ждал их на месте преступления. Оно было огорожено красно-белой лентой. Там работали два криминалиста. Шла фиксация следов.

Анна Катрина выслушивала новые подробности от Руперта, который совершенно не казался усталым.

– На самом деле вы могли и не приезжать. Дело почти раскрыто. У нас есть труп и убийца.

Веллер уже собрался возвращаться обратно к машине, но Анна Катрина спросила:

– Он признался?

– Нет, – пошептал Руперт. – Еще нет. Но женщину задушили петлей. У нее глубокая отметина на шее.

Руперт показал, где именно, как будто Анна Катрина не имела ни малейшего представления, где у человека шея.

Руперт продолжил:

– У него похожие порезы на пальцах обеих рук. Видимо, он задушил ее рыболовной леской. Одежда испачкана кровью. Настоящий праздник для следователя.

– Свидетели есть? – спросила Анна Катрина.

– Нет.

Тогда она поинтересовалась, кто позвонил в полицию.

– Как думаешь, здесь где-нибудь уже можно раздобыть хороший кофе? – спросил Веллер.

– Сомневаюсь, – ответил Руперт.

На лице Веллера отразилось разочарование, и он решил довольствоваться малым.

– Ладно, не обязательно хороший, но хотя бы горячий и с кофеином. Как-то раз я пил здесь на вокзале хороший кофе. Не знаешь, когда они открываются?

Анна Катрина бросила на Веллера осуждающий взгляд и покачала головой.

– Ладно, ладно. Нет так нет, – проворчал он.

Анна Катрина повторила вопрос:

– Кто позвонил в полицию?

– Поступила жалоба на нарушение спокойствия, потому что кто-то громко кричал, – пояснил Руперт, стараясь выражаться деловым стилем.

– Женщина? – уточнила Анна Катрина.

– Нет, похоже, орал он сам.

– То есть, по сути, он сам привлек наше внимание? – заключила Анна Катрина.

– Да, – подтвердил Руперт.

– Ее изнасиловали? – спросила Анна Катрина.

– Не похоже. Она полностью одета. Думаю, тут бытовая ссора. Она хотела от него уйти, он этого не выдержал. Банальный пошлый вздор, такое случается каждый день.

– Значит, они были в отношениях?

– А иначе зачем ему ее убивать? Это не убийство с целью ограбления. У нее в кармане было чуть больше ста евро.

Веллер не вмешивался. Он смотрел на воду. Ему нравился этот утренний туман, который клубился, напоминая о кораблях-призраках. Здесь тоже можно открыть рыбную лавку, подумал он. И лучше всего с хорошей кофемашиной.

Анна Катрина осмотрела убитую и жестом подозвала Веллера.

– Мы же ее уже видели. Она была на чтении Уббо.

Веллер сразу с ней согласился.

– Точно. Она опоздала и, вообще-то, всем помешала. Уббо даже ненадолго прервался из-за нее.

Анна Катрина рассмотрела глубокие порезы на шее. Потом она захотела пообщаться с предполагаемым убийцей, но его уже посадили в маленькую, теплую камеру.

Веллер прошептал Анне Катрине, что все это вполне может подождать. По большому счету, здесь все понятно. Но она настояла на том, чтобы поговорить с подозреваемым.

Веллер простонал:

– Господи, в жизни есть вещи поважнее, чем этот больной ублюдок.

* * *

Эрик Хааг сидел за столом, сжавшись в комок. Похоже, ему удалось восстановить дыхание, но брови подрагивали.

Анна Катрина дважды обошла вокруг него. Она глубоко втягивала ноздрями воздух.

Руперт насмешливо называл это: она обнюхивает подозреваемого.

Она услышала запах пива, рыбьей крови и мочи. Он что, обмочился? Может, у него недержание и он носит какие-нибудь подгузники для взрослых?

Эрик Хааг никак не реагировал на ее вопросы. Анна Катрина поставила перед ним кружку с кофе, но мужчина к ней не притронулся.

– Молчание вам не поможет, – сказала она. – Мы можем пригласить адвоката, если вы хотите…

Он занервничал.

– Нет, не нужно адвоката. Не нужно. У меня нет страхования правовой защиты. Я не могу позволить себе адвоката.

– Вам полагается защитник по назначению суда.

– Я во всем признаюсь, я больше не буду, честно!

– Ну, тогда я спокойна. Вы признаете свою вину?

Он кивнул.

– Вообще, я нечасто так делал.

Анна Катрина сделала вывод, что он убил еще нескольких женщин.

Веллер стоял за стеклом. У него отвисла челюсть.

Веллер понимал, почему мужчина не притронулся к кофе. Вкус у него был просто ужасающий.

«И почему у нас нет таких хороших кофеварок, как у швейцарских коллег», – подумал он.

Анна Катрина положила на стол диктофон и сказала:

– А вот теперь я снова заволновалась.

– Все случилось только из-за того, что я провалил экзамен на удостоверение рыбака. Такая несправедливость! Я рыбачу с самого детства! Все мы начинали с браконьерства. А как иначе? У тех, кто вырос на Северном море, это в крови. Раньше мы выкапывали морских червей и приманивали на них камбалу. Тогда еще попадались такие камбалы!

Он изобразил руками форму сиденья для унитаза. Он важно посмотрел на Анну Катрину и ждал ее реакции. Возможно, надеялся произвести впечатление своими рыбацкими байками. Но Анна Катрина лишь спросила:

– Эске Таммене пришлось умереть, потому что вы провалили экзамен на удостоверение рыбака?

– Вздор! При чем тут она? К этому я отношения не имею. Я браконьер, но не убийца! Я нашел ту женщину и вытащил из воды. Думал, что смогу ее спасти, а потом вдруг зазвенел колокольчик на удочке, и мой нож упал в воду…

Он умолк.

Анна Катрина показала на его повязки.

– А это как получилось?

– У меня не было с собой экстрактора для крючка. Я пытался снять угря с лески и порезал пальцы.

– Рыболовной леской?

Он кивнул.

– Да, чем же еще?

– Вы знаете Эске Таммену?

– Нет. Откуда?

Анна Катрина молча вышла из комнаты для допросов, забрав с собой диктофон.

Веллер ухмыльнулся.

– Это действительно вполне могло подождать, правда?

– Леску нужно отправить в лабораторию, – сказала Анна Катрина. – Сомневаюсь, что на ней найдут кровь Эске Таммены, скорее только его собственную.

– Значит, ты веришь его показаниям?

Она кивнула:

– О да.

– А разве не может быть, – начал Веллер, – что он рыбачил, мимо шла добропорядочная женщина, между ними возникла ссора и в конце концов он ее убил? Возможно, он этого не планировал, но…

Анна Катрина пристально посмотрела на Веллера:

– Точно. А потом поднял на уши всю округу своими воплями и наконец побежал с угрем в ведре к полицейскому автомобилю…

– Некоторые преступники ведут себя как помешанные, – возразил Веллер. – А теперь, Анна, поедем домой. Я устал. Коллеги здесь в Лере справятся и без нас.

– Да, – согласилась Анна Катрина, – можем оставить им в усиление Руперта.

Веллер подозревал, что последнее было сказано не совсем серьезно. В коридоре Анна Катрина ускорила шаг, и он с трудом за ней поспевал.

– Так мы едем домой или нет?

– Мы отправимся в квартиру Эске Таммены. Думаю, не нужно тебе рассказывать, что с каждым часом шансы раскрыть убийство уменьшаются?

Веллер застонал.

– Нет, это я узнал еще до того, как пошел работать в полицию.

– Откуда?

– Так написано в любом хорошем детективном романе…

* * *

Руперт положил ноги на письменный стол, помешал черный чай и был крайне доволен собой и миром, ведь ему так быстро удалось раскрыть дело. Теперь он собирался насладиться спокойными утренними часами здесь, в Лере, и на сегодня – все. Работа закончена, можно возвращаться домой, в Аурих.

Он как раз собирался откусить кусок бутерброда со свининой, когда перед ним вдруг появился свидетель. На вид Петеру Гердесу было около шестидесяти, и Руперт считал, что мужчины в этом возрасте не должны носить подобных причесок. Несмотря на ухоженное впечатление, длинные волосы с бородой – это всегда длинные волосы с бородой.

– Вы же были вчера на мероприятии в культурном центре, – сказал Петер Гердес.

Руперт угрюмо убрал ноги с письменного стола и положил бутерброд на папку для бумаг.

– Вы меня не помните, комиссар? Я произносил небольшую приветственную речь.

Руперт поморщился. Он запомнил лишь нескольких горячих штучек и ту музыкальную группу. Писатели с приветственными речами его никогда не интересовали.

Вообще-то, он совершенно не собирался позволять Петеру Гердесу портить чудесное утро и уже злился на себя, что не уехал в Аурих раньше, но ходить вокруг да около было поздно: нужно принимать показания.

Петер Гердес сел, не дожидаясь приглашения, и начал спокойно рассказывать о том, что они пережили после детективного вечера с Уббо Гейде. При этом он постоянно поглядывал на чашку Руперта. Хоть Петер и не одобрял, когда остфризский чай заваривали пакетиком прямо в чашке, сейчас это было лучше, чем ничего.

Руперт прекрасно видел взгляды, однако предпочитал их холодно игнорировать. Здесь полицейский участок, а не кафе с домашней выпечкой и утренним буфетом.

Сначала Руперт ничего не записывал, а только слушал. Потом начал делать вид, что пишет, хотя на самом деле лишь рисовал на бумаге волны и мечтал об отпуске.

– Значит, вы стали свидетелями нападения на молодую женщину? Поспешили ей на помощь, и преступник убежал? – раздраженно переспросил Руперт.

– Да. Манфред Це Точка хотел непременно догнать негодяя, чтобы врезать по роже. Мы еле остановили.

– И что, господину Точке удалось его поймать? Тогда дайте мне его адрес.

– Его зовут не «Точка».

– Вы же сами сказали, Манфред Це Точка.

– Да, мы его так называем. На самом деле его зовут Манфред Ц. Шмидт.

– И он тоже пишет детективы, верно?

Гердес кивнул.

Руперт задавался вопросом, сколько всего в Остфризии авторов детективов. Здесь что, все поголовно пишут романы? Даже Уббо Гейде взялся за это дело.

Вдруг Руперт ударил ладонью по столу. Раздался громкий хлопок, высоко взлетели два листка бумаги. Бутерброд со свининой съехал с папки и упал на пол мясом вниз.

Почему, думал Руперт, ну почему, черт побери, я не могу просто посидеть здесь, спокойно съесть бутерброд и насладиться раскрытым делом? Почему именно сейчас мне мотает нервы этот тип?

Он заявил:

– Раз вы такие герои, всё видели и прогнали убийцу, то почему мы нашли Эске Таммену убитой на променаде?

Петер Гердес остался невозмутим. Собственный персонаж, грубоватый комиссар Штанке, показался ему куда дружелюбнее и компетентнее этого Руперта. Но Штанке, в конце концов, был всего лишь плодом воображения, а Руперт сидел перед ним в реальности.

– Предполагаю, – сказал Петер Гердес, – что она туда вернулась.

Руперт оттолкнулся от стола и проехал на офисном кресле назад, в сторону ксерокса.

– Все ясно, – усмехнулся он, – значит, она подождала, пока ваша писательская шайка разойдется, чтобы спокойно позволить себя убить.

Петеру Гердесу не нравился тон, но он сохранял разумное спокойствие.

– Нет, не думаю. Она собиралась пойти к другу или к мужу, точно не знаю. Он вроде как живет где-то неподалеку… Может, она с ним поругалась и снова вернулась на променад или просто захотела прогуляться, чтобы осмыслить произошедшее.

Руперт встал, поднял бутерброд, взвесил аргументы за и против того, чтобы убрать верхний слой и съесть остальное, но все-таки решил выбросить в мусорную корзину все целиком.

– Это всего лишь ваша писательская фантазия, а не наблюдения, – зло возразил он.

– Еще это называется «логика», – отозвался Петер Гердес. – Или «здравый смысл».

* * *

Когда Кирстин де Боек увидела сквозь дверной глазок Эске Таммены Веллера и Анну Катрину, то сразу поняла: случилось что-то плохое. Она отперла цепочку и засов и открыла дверь.

Она надеялась, что звонок не разбудил маленького Фоко.

– Что с Эши? – спросила она, уже стыдясь, что написала такое гневное письмо.

– Меня зовут Анна Катрина Клаазен, я главный комиссар отдела по расследованию убийств Остфризии. Это мой коллега, Франк Веллер. Могу я узнать ваше имя?

– Да, конечно. Вообще-то, я няня. И, собственно, подруга. Короче говоря… Присматриваю за маленьким Фоко. А что с Эши?

– Нам очень жаль, но вашу подругу убили.

Кирстин де Боек показалось, что дом рухнул. Мир взорвался, все разлетелось на кусочки. В животе что-то сжалось. Она перестала чувствовать ноги. А потом словно зависла на мгновение в воздухе, видя перед собой лишь потолок. И наконец, смогла увидеть сквозь потолок небо.

Она не знала, долго ли пролежала. Маленький Фоко был теперь рядом с ней и повторял:

– Кирстин? Кирстин?

Веллер на кухне пытался дозвониться до службы психологической поддержки.

– Что-то случилось с мамой? – спросил Фоко у Анны Катрины. Она посмотрела на ребенка, и ей очень захотелось прижать мальчика к груди. Но она не имела права ему отвечать.

Малыш сразу почувствовал: случилось что-то плохое, и набросился на Анну Катрину с кулаками, словно она была виновницей всех бед.

Она попыталась остановить ребенка, не делая больно. Тогда он просто расплакался у нее на руках.

Кирстин де Боек задышала ровнее, подняла голову и приподнялась на локтях.

– Вы знаете, где ваша подруга собиралась провести вечер? – спросила Анна Катрина. – Какие-нибудь имена? Адреса?

– Да, знаю. Она пошла к Вольфи.

– Вольфи?

– Доктору Вольфгангу Штайнхаузену.

– У них были отношения?

Кирстин де Боек кивнула, а Фоко принялся тянуть Анну Катрину за волосы и визжать.

* * *

Руперт не нуждался в доказательствах. Он и так прекрасно знал, что мужчины не созданы для домашней работы. Можно ли представить себе Хамфри Богарта с тряпкой? Джона Уэйна с пылесосом или Джеймса Бонда, вешающего занавески?

Но в жестоком мире, где мы живем всего один раз, злодейка-судьба не щадила Руперта: ему приходилось разгружать посудомоечную машину, что вовсе не шло на пользу спине.

В пояснице что-то хрустнуло, и Руперт утратил вертикальное положение.

Как назло, именно сейчас, когда он показал плохие результаты в дурацком тесте Баума. Он боялся, что коллеги начнут смеяться у него за спиной, потому что он недостаточно быстро выходит из машины или встает с кресла.

Из-за жуткой боли ему пришлось принять две таблетки ибупрофена, в результате чего заболел еще и желудок. Когда Руперт заглянул в наполовину разгруженную машину, она вдруг заработала – как ему показалось, нахально ухмыльнувшись. Он хотел ее закрыть, но никак не мог дотянуться. Наклониться достаточно низко просто не получалось. Чтобы показать проклятой машине, кто в доме хозяин, Руперт ее пнул. Посуда внутри зазвенела, словно смеясь.

Острая боль пронеслась по позвоночнику и побежала вниз, до самых подошв. Руперту показалось, что сейчас у него лопнут яйца. И что, в таком состоянии он должен принимать показания? И как назло, у этого писателя из Эзенса, у этого Точки.

Первым делом Руперт отправился в клинику Уббо-Эммиуса. Он попытался прорваться внутрь с помощью удостоверения и фразы: «Отдел по расследованию убийств Остфризии. Мне нужно поговорить с доктором». Возможно, ему бы даже удалось это сделать, если бы он не держался за спину с перекошенным от боли лицом. Но сотрудница на стойке регистрации спросила, кто его домашний врач и посещал ли он уже ортопеда.

Она поинтересовалась, как давно у него возникла боль, и Руперт, едва сдерживаясь, прорычал:

– С тех пор, как я начал разгружать посудомоечную машину!

Доктор Нимейер нашел для него время. Руперту пришлось лечь и поднять правую ногу. Легче было бы осушить одним глотком сапог пива.

Доктор спросил, что случилось, и поскольку именно в этот момент в комнату вошла необыкновенно привлекательная медсестра, Руперт солгал:

– Я преследовал опасного преступника. Он выпрыгнул из окна. Мне пришлось последовать за ним!

Девушка пристально на него посмотрела. Доктор Нимейер стукнул Руперта молоточком по нерву чуть ниже колена. Нога высоко отпружинила.

– С моим другом, – начала медсестра, наклоняясь за упавшей марлевой повязкой, – однажды случилось подобное, когда он разгружал посудомоечную машину. Понадобилось несколько недель, чтобы прийти в норму.

– Да, – простонал Руперт, – бывает…

Доктор Нимейер уверенно объявил:

– У вас смещение крестцово-подвздошного сустава.

Еще несколько секунд назад Руперт и не догадывался о его существовании в своем теле.

– КПС, – сократил доктор Нимейер и прописал лечебную гимнастику.

Руперт улыбнулся и покосился на медсестру.

– Мне же не восемьдесят!

Ему пришлось перевернуться на живот, что потребовало немалых усилий.

Доктор Нимейер спросил, прочитал ли уже Руперт книгу своего коллеги Уббо Гейде. Доктор признался, что любит детективы, и Руперту не хотелось сознаваться, что последнюю книгу он прочитал еще в школе, и то – не по своей воле.

Доктор Нимейер надавил на какую-то точку и спросил, не больно ли.

Руперт взвыл. Но когда настало время вставать, сразу почувствовал себя гораздо подвижнее. Конечно, степ танцевать было еще рановато, но ходить прямо уже удавалось более-менее сносно.

Руперту сразу захотелось заключить врача в объятия. Но тот еще раз настоятельно посоветовал лечебную гимнастику и спросил, не Руперт ли работает над делом трупа, найденного в гавани Лера.

– Да, – гордо отозвался Руперт, – оно уже, можно сказать, раскрыто, но… – он подмигнул медсестре, – большего я, к сожалению, вам рассказать не могу. Служебная тайна!

* * *

Дверь открыла уборщица-вьетнамка. Когда Анна Катрина и Веллер показали ей удостоверения, она заверила, что работает у господина доктора Штайнхаузена совсем недавно, и он обещал, что скоро официально ее зарегистрирует, с ИНН и всем прочим необходимым.

Анна Катрина и не подозревала, что в Лере вообще есть такие квартиры. Потрясающий вид на гавань. Открытый камин. Двести пятьдесят, а то и триста квадратных метров жилой площади.

Ее изумила огромная картина. От потолка и почти до пола, добрых три метра длиной. На ней было изображено дикое бушующее Северное море, а посреди него – рыболовный катер. Команде можно было только посочувствовать. Казалось, что они вот-вот сгинут в пучине.

Картина не понравилась Анне Катрине. Слишком драматично, а Северное море слишком враждебно. Она отвернулась.

В квартире была просторная сауна, посреди нее стоял кристалл для медитаций размером с футбольный мяч. В соседней комнате – тренажерный зал с современными снарядами. Беговая дорожка. Велосипед. Верхняя тяга. Комплект гантелей.

Кто бы ни занимался тут последним, он вызвал у Веллера уважение. Этот человек жал штангу весом восемьдесят килограмм.

Похоже, здесь потрудился дизайнер интерьеров, которому выдали немало денег. Дорогая мебель. Толстые ковры.

– Кто тут живет? – спросил Веллер.

Анна Катрина напомнила:

– Доктор Вольфганг Штайнхаузен.

– И как он заработал такие деньжищи?

– Понятия не имею. Но мы у него выясним, Франк. Не сомневайся.

Данг Тхан Бьян знала немного – лишь то, что доктора Штайнхаузена часто не бывало дома. Поэтому он оставил ей ключ от квартиры. Вернее, не настоящий ключ, а код безопасности, который постоянно менялся.

Нет, у нее нет номера мобильного телефона господина доктора Штайнхаузена.

Анна Катрина обратила внимание на кое-какие подробности. Квартира была дорого обставлена, но в ней не наблюдалось ни единого намека на владельца. Никаких фотографий. Никакого компьютера.

Они осмотрели нечто вроде рабочего кабинета с письменным столом и канцелярскими шкафами из вишневого дерева. Канцелярские шкафы были с замками, но не заперты. Внутри лежало несколько пустых папок.

На столе раньше явно стоял компьютер. Он оставил четкие отпечатки на подкладке из зеленой кожи. Место, где лежала мышка, выглядело потертым, но не слишком.

Была подставка для письменных принадлежностей и даже чернильница, но без авторучки.

Анна Катрина выдвинула ящик стола.

– Разве нам не нужен ордер на обыск? – спросил Веллер.

– Он использует поршневой наполнитель, – сказала Анна Катрина вместо ответа, – ты знаешь еще хоть кого-нибудь, кто пишет перьевой ручкой?

– Я почти не знаю людей, которые вообще пишут ручкой, – ответил Веллер и добавил: – Ну может, кроме Уббо.

Анна Катрина представляла доктора Штайнхаузена пожилым господином, в хорошем смысле старомодным, но при этом вполне умеющим пользоваться компьютером.

Кухня отвечала самым высоким стандартам. Индукционная плита. Духовка, в которую поместился бы двадцатикилограммовый индюк. Но – никакой микроволновки.

Веллер обнаружил встроенный хьюмидор, но там было только три пустых коробки из-под «Коибы» и четыре сигары «Монтекристо № 5».

Рядом были полки, на которых хранилось не меньше полусотни бутылок вина и около дюжины бутылок шампанского.

– У него в квартире целый винный погреб, – изумился Веллер. – Но думаю, курить он бросил. Хьюмидор почти пуст.

Анна Катрина спросила уборщицу, всегда ли так выглядит квартира. Та восприняла вопрос как критику. Только когда госпожа Данг наконец поняла, что Анна Катрина пытается узнать, всегда ли папки в шкафу были пусты, то пожала плечами. В этой комнате она никогда не работала.

Водяная кровать Веллеру понравилась, и черный шелк – тоже. Зеркало на потолке показалось ему примечательным, и Анна Катрина спросила:

– Заметил что-нибудь особенное?

Фраза: «Да, парень ведет активную сексуальную жизнь» — вертелась на языке, но сейчас был не самый подходящий момент для шуток, и поэтому он просто пожал плечами.

Анна Катрина сама ответила на свой вопрос:

– Спальня – очень интимное место, сравнимое с кабинетом. В спальне люди хранят очень личные вещи.

Он посчитал сравнение странным, но вместе с тем вполне подходящим, и посмотрел на нее. Она продолжила:

– Кто-то хранит фотографии любимых на рабочем столе, кто-то – возле кровати. Здесь их нет вообще.

– Может быть, – предположил Веллер, – у него нет детей.

– Но подруга-то есть.

Веллер не смог удержаться и потрогал черное белье.

– Ага, и сейчас она лежит в морге.

Анна Катрина выпрямилась, как свеча, и подняла взгляд к зеркалу на потолке.

– Я хочу знать об этом человеке все. Все, – повторила она.

* * *

Руперт сразу понял, что находится в доме художника. Множество картин на стенах привлекали внимание. В такой обстановке Руперт почувствовал себя еще более бездарным, чем когда-либо. Он не хотел прослыть невеждой и знал, что Анне Катрине очень нравится бохумский художник по дереву Хёрст-Дитер Гёльценлейхтер.

Поэтому Руперт спросил с видом знатока:

– О, это ксилографии Гёльценлейхтера?

Манфред Ц. Шмидт удивленно на него посмотрел.

– Это не ксилографии Гёльценлейхтера, это гравюры по металлу моей жены.

– Вот как. Самодельные?

Шмидт ухмыльнулся.

– Да, но не мои. Почти все сделала моя жена. Например, вот эту.

– Она рисует рваные ботинки?

– Каждый видит то, что хочет увидеть, господин комиссар. Чем могу служить?

Они направились на кухню. На столе лежали две книги. Новый роман Манфеда Ц. Шмидта и «Мои нераскрытые дела» Уббо Гейде.

Шмидт постучал по книге пальцем:

– Ваш шеф подписал ее для меня.

– Он больше не мой шеф, – возразил Руперт и задался вопросом, растут ли книги в цене, если на них есть автограф автора.

Манфред Ц. Шмидт подтвердил показания Петера Гердеса до мельчайших подробностей.

Тогда Руперт показал ему фотографию рыбака.

– Узнаете этого человека? Это он напал?

Шмидт покачал головой:

– Нет, не думаю. Кроме того, я не видел преступника в лицо. Хотя хотел бы…

– Ему как следует врезать?

– Именно! Но, к сожалению, он убежал слишком быстро, – добавил Манфред Ц. Шмидт.

– Если вы его нормально не рассмотрели, то почему исключаете этого мужчину? – уточнил Руперт. Он начинал раздражаться.

Шмидт взял в руку фотографию.

– Думаю, этому мужчине лет пятьдесят. Даже пятьдесят пять. Он производит, скажем так, громоздкое впечатление. Судя по движениям, преступник был гораздо моложе, максимум тридцать, и очень быстрый. Тренированный.

Руперт засомневался в его наблюдениях:

– Вы смогли это рассмотреть? В темноте? Ночью? На расстоянии?

– Нет, – пояснил Шмидт, – мы же гнались за ним, но он от нас убежал.

Поскольку Руперт по-прежнему выглядел не слишком убежденным, но массировал левой рукой спину и сидел с явным напряжением, Шмидт ухмыльнулся:

– А от вас часто убегают люди вашего возраста или старше?

Руперт ничего не ответил, только схватился за спину еще и правой рукой и выгнулся назад.

– Я имею в виду, – продолжил Шмидт, – когда вы в форме и у вас нет проблем с межпозвоночными дисками.

– Я в форме! – простонал Руперт.

– Ясно. Оно и видно.

Шмидт встал, подошел к шкафу и положил на стол тюбик обезболивающего геля.

– Это поможет, – пообещал он.

Руперт отказался.

– Значит, вы утверждаете, что преступник моложе вас, исходя из того факта, что он от вас убежал?

Шмидт похвалил сообразительность Руперта, но Руперт не уловил в интонациях иронии.

Руперт попытался встать, но не смог сдвинуться с места.

Шмидт ему помог.

– В таком состоянии вы не сможете вести машину. Может, мне отвезти вас обратно в участок?

«Ну уж нет, – подумал Руперт. – Автор детективов совершает с сотрудником уголовной полиции прогулку за рулем полицейского автомобиля. История, достойная репортажа Хольгера Блёма. Я не позволю этой шайке писак водить меня под уздцы. Проще уж сразу показать им мои результаты теста Баума».

Руперт вспомнил о предложенной ему гимнастике. Спина заболела еще сильнее.

– Не могли бы вы все-таки дать мне обезболивающий гель…

К сожалению, Руперт больше не мог самостоятельно дотянуться до нужных мест, и поэтому Шмидту пришлось уложить его грудью на стол, приспустить штаны, задрать рубашку и собственноручно намазать.

В это время с рынка вернулась жена Шмидта. Сначала она удивилась полицейской машине, припаркованной возле двери, но увиденное на кухне вообще лишило ее дара речи. Она только вопросительно посмотрела на мужа, и тот пояснил:

– Комиссар берет у меня показания по делу об убийстве в Лере.

– Ясно, – ответила она. – Я так и подумала.

И закрыла дверь.

* * *

Они приехали на автобусе из Занде к причалу в Харлезиль.

В гавани, в здании кассы, был туалет для инвалидов. Подобные детали, на которые прежде он не обращал никакого внимания, стали вдруг очень важны для Уббо Гейде.

Он десятки раз проходил через турникет в автобус. Теперь он радовался существованию входа для колясочников.

Уббо Гейде вез с собой пять детективов пера своих новых коллег, которые хотел прочитать на Вангероге. Остальное можно будет купить в книжном прямо на острове.

Пока они ждали автобуса в Харлезиле, его мобильный звонил два раза. Возможно, он бы ответил, если бы жена Карола не посылала таких укоризненных взглядов. Слова были ни к чему. Ее глаза говорили: «Ты больше не на службе! Это не твое дело. Дальше пусть халтурят другие».

Да, он сидел в инвалидной коляске. Да, он вышел на пенсию. Но где-то в глубине души Уббо по-прежнему чувствовал себя шефом остфризской уголовной полиции. Это убийство в первый же вечер, который он провел в качестве писателя, или, как с таким удовольствием говорила его жена, в качестве частного лица, очень его взбудоражило. Словно кто-то отправил ему послание. Женщина, которая посетила его выступление, была убита вскоре после этого, всего в паре сотен метров от культурного центра.

Несмотря на многочисленные сомнения, Уббо Гейде никогда не терял веры в Бога. И теперь терзался вопросом, не было ли это убийство знаком небес, что ему еще рано заканчивать карьеру. Что его задача на земле еще не выполнена.

Подобные вещи он мог обсудить с женой. Он это знал. Она не станет над ним смеяться. Они вместе смотрели на море. Моросящий дождь освежал побережье.

Карола стояла за ним, опираясь обеими руки на инвалидную коляску. Они не пытались укрыться от дождя, а подняли лица ему навстречу. Уббо поделился с Каролой своими мыслями. Она внимательно его выслушала и некоторое время молчала. Он знал эту ее черту. Она предпочитала сначала все взвесить, а потом уже отвечать. Наконец она заговорила, перекрикивая ветер:

– Ты правда веришь, что небеса используют убийцу, пытаясь что-то тебе сказать?

Он улыбнулся. С этой точки зрения мысль действительно казалась абсурдной.

– Почему такое происходит вообще? – спросил он в ответ. – Это какой-то план, или мы просто живем среди хаоса и мчимся к апокалипсису?

Приближался паром. Уббо знал, что на нем есть пандус. Он не раз видел инвалидов с помощниками, но теперь задался вопросом, как преодолеет на Вангероге четыре километра от причала до вокзала. Он часто стоял на смотровой площадке поезда, иногда с десятком других людей, несмотря на табличку о том, что там может находиться максимум четверо. Но как он будет передвигаться на своей коляске по вагону? Проходы такие узкие.

Самой поездкой он всегда наслаждался. Какой вид на пастбища и гнездящихся птиц!

– Я не пролезу на своем спорткаре в поезд узкоколейки.

Карола рассмеялась.

– Ты же не первый колясочник, который едет на Вангероге.

– Да, но как заходят остальные?

– Там есть два специальных вагона. В них достаточно места для детских и инвалидных колясок. Кроме того, с вокзала ходят электробусы, они доставляют прямо до жилья.

Уббо поразился подробности и точности ответа.

– Ты туда звонила, – догадался он.

– Разумеется, мой хороший. Я задалась теми же вопросами, что и ты, только на две недели раньше. И заказала нам автобус прямо по телефону.

Он посмотрел на жену таким взглядом, словно влюбился в нее заново.

* * *

Анна Катрина ненавидела служебные совещания у старшего полицейского советника Дикманн. А ее высокомерная манера кривить губы и делать вид, будто этим все сказано… По наблюдениям Анны Катрины, Ютта Дикманн судила о людях по их весу. Тех, кто не обладал идеальным в ее понимании индексом массы тела, она считала недисциплинированными, порочными и опустившимися до уровня скота – свиней, коров и гусей.

Она любила иметь дело с такими людьми. Считала, что ими легко управлять, и наслаждалась в их обществе своим превосходством.

Людей же с недостатком массы, худых, тренированных любителей бега, она воспринимала как угрозу для себя и своей карьеры. Их она старалась держать на расстоянии. Но здесь, в полицейском участке, таких людей не было, если не считать компьютерного фрика Чарли Тикеттера. Но он был не спортивным, а, наоборот, смертельно больным, и потерял из-за этого почти двадцать килограммов.

Госпожа Дикманн, как обычно, мерзла, и обогреватели работали на полную катушку. Она сидела почти вплотную к радиатору. Ногти на руках покрашены в темно-красный. Прическа безукоризненна. Она еще не знала, что людей с аккуратными прическами считают в Остфризии домоседами. Здесь предпочитают растрепанные ветром волосы.

Веллер, как подобает, стукнул бумагами по столу и начал:

– Убитая Эске Таммена. 29 лет, есть пятилетний сын. Имя отца неизвестно. Если не считать именем прозвища вроде «тупой идиот».

Веллер огляделся. Сильвия Хоппе и Руперт ему кивнули. Старший советник Дикманн по-прежнему сидела прямо, как палка. Из-за этого Веллер почувствовал необходимость разъяснить:

– Просто подруга сказала, что она постоянно так его называла.

Анна Катрина толкнула Веллера ногой под столом. Он вопросительно на нее посмотрел, и она сделала ему жест, призывающий подождать.

– В любом случае, Фоко – не сын ее нынешнего… Как мне его называть? Приятеля? Спутника жизни? Любовника?

Старший полицейский советник Дикманн холодно посмотрела на Веллера. От ее взгляда он едва не начал заикаться. Не выдержав, он опустил глаза, ища помощи в бумагах.

– Официально Эске Таммена еще студентка. По показаниям подруги, это скорее формальность, чтобы дешевле платить за страховку.

Анна Катрина вставила:

– При сегодняшних ценах на обучение, я бы сочла это неудачной шуткой…

Дальше Веллер просто зачитал свои записи:

– Во всяком случае, она находилась в близких отношениях с доктором Вольфгангом Штайнхаузеном. Он ее финансово обеспечивал и купил ей машину – «Фольксваген Гольф». Штайнхаузен – важный свидетель, но найти его пока не удалось. Он живет в роскошном пентхаусе над крышами Лера, с сауной, спортзалом и встроенным хьюмидором.

Руперт посмотрел на него с упреком.

– Это шкаф для сигар, в котором поддерживается необходимая влажность и…

Руперт махнул рукой, словно давным-давно знал ответ и теперь смог составить для себя полную картину личности доктора Штайнхаузена.

Дикманн ясно продемонстрировала свое недовольство по поводу разъяснительного отступления Веллера. Веллер откашлялся и продолжил:

– Квартира выглядит так, будто ее спешно покинули. Никаких личных вещей. Никаких фотографий или документов. Ничего.

– Но зачем убегать, если убили твою подружку? – спросил Руперт.

– Напрашивается вывод, что он и есть преступник, – заметила Сильвия Хоппе.

Анна Катрина возразила:

– По совпадающим показаниям писателей, после нападения она хотела вернуться к своему другу. Значит, вряд ли это он. Плюс у него были более подходящие возможности ее убить, чем посреди ночи рядом с собственной квартирой…

– Согласен, – подтвердил Руперт, – бытовые убийства обычно совершают в собственных стенах. Убить любовницу в спальне куда удобнее, чем нападать на нее ночью в гавани.

Ютта Дикманн постучала карандашом по столу и укоризненно посмотрела на Руперта. Тот принялся защищаться:

– Это не мое мнение, а сухая статистика!

– Не думаю, – вступила Анна Катрина, – что доктор Штайнхаузен – наш преступник, но стоит обратить на него внимание. Предполагаю, Вольфганг Штайнхаузен – не его настоящее имя. У него рыльце в пушку, и он убежал, потому что боится попасть к нам в лапы.

Госпожа Дикманн язвительно скривила губы. Снова постучала карандашом по столу. На этот раз она даже снизошла до комментария:

– Давайте не будем отвлекаться от сути. Мы ищем убийцу. Не прелюбодея, который свил в Лере гнездышко для своей маленькой интрижки и теперь боится, что все это станет достоянием общественности. Оставьте господина доктора Штайнхаузена в покое и сосредоточьтесь на расследовании. Делается жутко при мысли о том, что по Остфризии разгуливает убийца женщин, который вымещает ненависть к матери при помощи стальной лески!

Руперт, который мгновенно ломался и превращался в маленького мальчика, если женщины начинали разговаривать в таком тоне, решил набрать очков и напомнил:

– Еще мы задержали того рыбака…

Анна Катрина вспылила:

– При чем здесь вообще ненависть к матери?

Дикманн высоко подняла тонкие брови и прокашлялась:

– Мне казалось, когда мужчина применяет насилие к женщинам, причина всегда в этом?

Веллер знал, что лучше промолчать, но не смог сдержаться:

– Иногда причина в том, что он просто глупый, несдержанный ублюдок!

Анна Катрина наклонилась к Дикманн через стол:

– Я правильно вас поняла, нам не следует дальше копать в сторону доктора Вольфганга Штайнхаузена?

Ютта Дикманн прекрасно уловила вкрадчивый тон и ответила подчеркнуто деловито:

– Как вы верно заметили, госпожа Клаазен, убийцей он быть не может. А мы сейчас ищем убийцу, и никого кроме!

Анна Катрина выпрямилась и твердо поставила ноги на пол, одну рядом с другой. Она выдохнула:

– На Эске Таммену напали дважды, практически в одном и том же месте в гавани. В первый раз ее спасли писатели, во второй, к сожалению, она была одна. Никто не смог ей помочь! – Анна Катрина подняла палец: – Два нападения на одного и того же человека за ночь. Значит, она была неслучайной жертвой. На нее охотились. Мы должны узнать все о ее окружении, друзьях и семье. И вполне логично заняться господином Штайнхаузеном.

Старший полицейский советник Дикманн встала и посмотрела на своих сотрудников, как на сборище насекомых, заполонивших офис. Она повторила жест Анны Катрины, подняв палец.

– Дважды в одном и том же месте. Возможно, преступник поджидал там любую жертву, и ей хватило мозгов дважды угодить в западню.

Ютта Дикманн специально закрыла за собой дверь очень тихо. Так было лучше слышно цокот каблуков в коридоре.

После того как она покинула комнату, все выдохнули с облегчением.

– Женщины! – простонал Руперт.

Веллер взял слово:

– Подруга Эске Таммены говорила, что та была курильщицей. Возможно, у доктора Штайнхаузена было нельзя курить, и она вышла еще раз, чтобы…

Сильвия Хоппе задумалась.

– Нельзя курить в доме с хьюмидором?

– Там уже давно не курят. Там пахло орехами и овощами, – сказала Анна Катрина, вызвав раздражение у Руперта. Все это было неотъемлемой частью расследований Анны Катрины. Запахи. Ощущения. Цвета. Ему это казалось подозрительным.

– О том, чем там пахнет, расскажет фиксация следов.

– Да, если она будет, – парировала Анна Катрина.

Только теперь до Веллера дошло.

– Хочешь сказать, в этой квартире нам вообще было нельзя… – он сжал правую руку в кулак.

– Боюсь, – ответила Анна Катрина, – мы вообще не имели права заходить в комнаты.

– И что нам теперь делать? – спросила Сильвия Хоппе.

– Свою работу, – предложил Веллер.

– Я хочу узнать все об этом докторе Вольфганге Штайнхаузене, и я, черт побери, приглашу его на беседу…

Руперту нравилось, что Анна Катрина не позволяет себя запугать.

– Но для этого нам нужно сначала его найти.

Все согласно закивали.

Вдруг Руперт поднял руку с банкнотой в пятьдесят евро.

– Ставлю пятьдесят, что я найду его раньше, чем вы все узнаете, где он…

Анна Катрина ткнула в Руперта пальцем:

– Я не одобряю подобные пари.

– Я просто пошутил! – оправдался тот, но Веллер вызывающе сверкнул на него глазами.

– Поднимаю до сотни.

* * *

Он никогда не сдавал дом на улице Фледдервег в Норддайхе. У него в собственности было двенадцать квартир и домов для отпуска, и четыре из них – в Норддайхе. За ними присматривали профессионалы, и они не доставляли никаких хлопот. В нынешние нестабильные времена ему казалось правильным инвестировать деньги в недвижимость.

Ульрих Гроссманн, живущий за счет сдачи недвижимости – весьма правдоподобное, мещанское существование…

В это время года большинство домов и квартир пустовало. Он всегда мог посмотреть в интернете точный план сдачи. Гости приедут только на рождественские праздники.

Пусть не так роскошно, как в Лере, зато здесь никто не станет его искать.

Дождь стучал по двойным оконным стеклам. Он открыл окно и услышал море, шумящее за дамбой. Над крышей кричали чайки. Закрыв окно, он принялся смотреть видеозаписи из своей квартиры в Лере.

Он не смог сдержать невольной улыбки, когда наблюдал, как Анна Катрина Клаазен и этот Веллер обыскивали его квартиру в Лере. Веллер заглянул в каждую коробку из-под сигар в хьюмидоре и даже понюхал «Монтекристо».

Анна Катрина открыла канцелярский шкаф.

Ну что за дилетантство, подумал он. В лерском убежище стояло шестнадцать камер, реагирующих на движение. Они транслировали видео прямо в интернет, и его можно было посмотреть в любой точке мира. Да, настала новая эпоха – эра интернета! Он мог наблюдать даже за уборщицей Данг Тхан Бьян в туалете.

Он знал, что она ничего не ворует и не роется в бумагах. Как ни странно, она была по-своему религиозна. Настоящая католичка – рассказывала ему все, о чем он хотел знать, и, несомненно, выходила замуж девственницей.

Идеальная уборщица для него и его надобностей. Он очень сожалел о грядущей потере. Но без вариантов – от нее и от квартиры в Лере придется избавиться. Ничего не поделаешь.

Кожа на лице пересохла. Он пошел в ванную, на мгновение испугавшись, что забыл крем в пентхаусе в Лере. Но нет, тюбик лежал в несессере.

Он уже привык собирать чемодан за несколько минут и быстро покидать квартиру. Человек с образом жизни, как у него, должен уметь исчезать мгновенно. Он не может таскать с собой слишком много лишнего хлама. Везде можно купить все новое. А важные документы в любом случае следует хранить не в квартире, а в банковском сейфе.

Но этот крем – важная деталь. С его помощью полиция может определить, что имеет дело с кем-то, кто делал пластическую операцию на лице.

Он немного напоминал самому себе Майкла Джексона, и это ему не нравилось.

Он всегда очень гордился своей внешностью и старался держать себя в форме. Биологически ему было едва за сорок, хотя на самом деле он уже вошел в пенсионный возраст. Это ему нравилось.

Ему сделали ринопластику. Он казался себе чужим с новым, курносым лицом. Форма головы стала не такой выразительной, как раньше. Из-за чертового ботокса разбухло лицо.

Он посмотрел фильм «Рестлер» с Микки Рурком. После этого ему стало легче себя принять. Сравнив Микки Рурка в фильме «Сердце Ангела» и сегодня, он понял, насколько могут изменить человека хирурги, химия и усердные тренировки.

Тем не менее кожа на лице болела, а когда он широко раскрывал рот, то боялся, что губы треснут. Даже поцелуи больше не доставляли удовольствия.

Его губы стали бесчувственными к нежности, но по-прежнему ощущали боль. Какой прогресс медицины, с иронией подумал он.

Сегодня хирурги способны на многое, даже слишком многое. Но колено по-прежнему плохо сгибалось и болело при смене погоды. Даже три операции не смогли этого изменить. Он всегда будет ненавидеть за это Анну Катрину Клаазен. Эта дрянь прострелила ему правое колено, тогда, на Спикероге. Мысли об этом – словно воспоминание о другой жизни.

Теперь ему стало тяжело подниматься по лестнице, и скорее всего, не было никаких шансов убежать, если за ним погонятся молодые, спортивные полицейские. Те времена прошли.

Он ухмыльнулся. На самом деле такие времена никогда и не наступали. Он никогда не любил убегать и предпочитал решать проблемы иначе. Остановиться, подпустить преследователя поближе… Ему всегда нравились дуэли. Глядя в глаза врагу, он чувствовал себя живым. Иногда ему казалось, что это даже лучше, чем секс. Иногда. Когда он видел страх во взгляде противника и тому становилось ясно, что в живых останется только один…

Он провел пальцами по волосам. Его серебряные волосы превратили в русые с несколькими седыми прядями. Такой процесс называется «естественным восстановлением». Так он стал выглядеть еще моложе.

Интересно, узнает ли его теперь Анна Катрина Клаазен… Вероятность весьма мала. С одной стороны, он считается умершим, его сожгли и погребли в урне. Очень полезный ход, потому что люди всегда видят лишь то, что хотят видеть. С другой стороны, его тревожило, что теоретически все же есть человек, который может его узнать, и это та самая Анна Катрина Клаазен.

Ему посоветовали поменять и фигуру. Опустить плечи и обзавестись круглым животом. Насчет изменений лица еще можно было говорить, но только не боевое тело. Он хотел быть как Владимир Кличко, который становился с годами не старше, а только лучше.

Он засунул под рубашку подушку и представил, что у него вывалился живот. Да, он мог опустить плечи, изменить походку и стать похожим на певца из норддайхского хора моряков, а не на самого опасного человека в этой части страны.

На данный момент сейф в банке Аурих-Норден казался еще вполне надежным. Но все же ему нужна была совершенно новая личность. Снова.

Ему не хотелось покидать Остфризию. Здесь, собственно говоря, располагались его охотничьи угодья. Здесь он правил бал! Здесь ему были известны все пути и средства, он был знаком с ситуацией. Здесь жили люди, которые боялись и поддерживали его, но, к сожалению, еще здесь рыскала эта маленькая ищейка…

У него было лишь два варианта: либо он вышвырнет ее с работы, либо она должна умереть. Несомненно, второе решение оптимально. Может, стоит красиво взорвать ее машину, пока они с Веллером едут домой вдоль дамбы.

Какое-то время это дело будут расследовать, но потом все быстро канет в Лету.

Она должна уйти, и, по-хорошему, этот Веллер должен уйти вместе с ней. Только тогда Остфризия станет для него действительно безопасной.

Он поставил запись на паузу и приблизил изображение, чтобы лицо Анны Катрины заполнило весь экран и он смог рассмотреть его в натуральную величину. Он погладил ее по щеке. Жаль, подумал он, что мы не встретились при других обстоятельствах.

На мгновение он живо представил ее в качестве любовницы. Она казалась очень умной и честолюбивой. Качества, которыми обладали они оба, хотя ее ум был выдающимся на фоне глупых коллег и не шел ни в какое сравнение с его интеллектом.

Но сейчас у него возникли проблемы посерьезнее Анны Катрины и этого типа. Он вспугнул целую группировку. Началась решающая борьба, и на этот раз он поставит на карту все.

Анна Катрина Клаазен жила всего в нескольких сотнях метров отсюда, в северной части Нордена. Он чувствовал ее присутствие, словно мурашки на коже.

«Ты думаешь, что охотишься за мной, – думал он. – Но ты ошибаешься, моя дорогая. Охотник здесь я, а ты – дичь. Однажды ты уже слишком сильно испортила мне жизнь. На этот раз тебе не остаться в живых. Я еще должен вернуть должок за простреленное колено. Отныне я больше не доктор Вольфганг Штайнхаузен. Теперь меня зовут Ульрих Гроссманн. И когда все это закончится, я буду потягивать холодные коктейли на берегу Карибского моря, а ты, дорогая Анна Катрина, будешь погребена в остфризской земле. Меня будут звать Гонзалес, или Круз, или каким-нибудь другим испанским именем. И каждый раз, когда у меня заболит колено, я буду поднимать бокал за тебя, проклятая ты стерва!»

* * *

Веллер и Анна Катрина сидели напротив друг друга дома в Нордене, на улице Дистелькамп, 13. Веллер приготовил какао, добавив туда эспрессо. В такую погоду – именно то, что нужно.

Анна Катрина искала в интернете следы доктора Вольфганга Штайнхаузена.

Веллер в третий раз нетерпеливо посмотрел на часы. Сегодня в Нордене, на Остерштрасе, открывается легендарный киоск с глинтвейном Тео Хинрихса. Веллер хотел непременно присутствовать. И в этом году он отправится не на машине. В прошлый раз ему пришлось ехать домой в состоянии, которое Анна Катрина метко охарактеризовала: «весел и пьян, как сапожник».

Белый глинтвейн и яичный пунш Тео были даже слишком хороши. Белый глинтвейн он впервые попробовал именно у Тео. Веллер вспомнил тот вечер. Сильный ветер и дождь со снегом буквально впечатывали их в киоск. Его сосед, каменщик Петер Грендель, и литературный критик Ларс Шаффт о чем-то горячо спорили. Толпа напирающих сзади гостей буквально впечатала Веллера между ними.

– Добро пожаловать в наш круг, – сказал Петер Грендель и положил руку ему на плечо.

Ларс произнес слегка измененную цитату из Шиллера ^[2]:

– Прошу тебя, прости нас, друг, втроем разделим мы досуг.

Мгновения, свет, смех. У него явно были пробелы в воспоминаниях. Веллер просто не привык к таким дозам алкоголя, и две жареные колбаски из киоска напротив помогли лишь ненадолго.

Анна Катрина забеспокоилась.

– Что с тобой? – спросила она. – Тебе плохо?

– Нет, просто задумался. Сегодня должен открыться киоск с глинтвейном у Тео.

При всем желании, у Анны не хватало терпения на светские беседы.

– Значит, Тео открывает киоск с глинтвейном? – переспросила она, и это прозвучало как «мне бы твои проблемы…».

Но Веллер продолжил:

– Нужно поговорить с Петером Гренделем. В тот раз он рассказывал что-то о необычной перестройке здания в Лере. Нужно было сделать из трех квартир одну или что-то вроде того. Он говорил про жилье «над крышами Лера» и упоминал о каких-то сложностях. Они хотели сломать несущую стену, что ли… Говорю же, мы были очень пьяны… Вернее, мы с Ларсом. Петер просто более выносливый.

– Хочешь сказать, Петер Грендель строил эту квартиру для Вольфганга Штайнхаузена?

– Да, гм… Думаю… Как минимум, вероятность есть.

Анна Катрина сразу позвонила Петеру и спросила о строительстве в Норддайхе, где возводились новые квартиры для сдачи туристам. Он пребывал в хорошем настроении и сразу вспомнил тот вечер:

– На самом деле твой муж выпил у Тео не так уж много. Просто ему не хватает пятидесяти килограммов.

Раньше она об этом и не подозревала. Анна спросила Петера насчет квартиры в Лере.

– А, пентхаус. Да уж. Такое не забывают. Люди с большими деньгами, но, очевидно, совершенно ничего не смыслящие, захотели нечто особенное. И, собственно, это получили. Хотя я чуть не отказался от заказа.

– Почему?

Веллер показал жестом, что тоже хочет слышать ответы Петера. Анна Катрина включила громкую связь. Он уселся на край стола, попивая какао, и слушал Петера Гренделя.

– Ну, я сказал им: люди, платите хоть в два раза больше, законы физики отменить все равно не получится. Статика есть статика, а несущая стена есть несущая стена. В конце концов они все поняли и остались довольны. Все как они хотели… Пуленепробиваемое стекло. Встроенный в стену сейф в двести килограмм. Стены, способные перенести мировую войну… Я сказал им: слушайте, бункеры строят не на крышах многоэтажек, а внизу, на земле, или глубоко под землей. Но бункер с панорамным видом – это действительно редкость.

Анна Катрина посмотрела на Веллера. У него появились усики из какао.

– Сейф? Мы были в этой квартире. Я не нашла никакого сейфа.

Петер Грендель рассмеялся.

– Обычно люди закрывают его большой картиной. Какой-нибудь олеографией с пейзажем.

Анна Катрина подняла палец и посмотрела на Веллера, и он сглотнул:

– Проклятие! Та жуткая картина маслом! Она совершенно не вписывалась в обстановку.

Веллер поставил чашку на стол, встал и ушел в соседнюю комнату. Позвонил в Лер и сообщил коллегам про сейф. Ему совершенно не хотелось из-за этого куда-то ехать. Во-первых, он был уверен, что вся слава достанется жителям города, в котором находится сейф, а во-вторых, сегодня ему еще хотелось выпить белого глинтвейна у Тео. Минимум одну порцию.

– Кем был твой заказчик? – спросила Анна Катрина.

Петер Грендель тяжело вздохнул:

– С этим тоже пришлось непросто. Последнее слово всегда было за кем-то другим, и одна рука не знала, чего хочет сделать другая. Тяни-толкай. Квартира принадлежала какой-то фирме, они планировали периодически размещать там высокопоставленных сотрудников. Какое-то общество с обгаженными оборками.

Анна Катрина не поняла.

– ООО, – пояснил Петер Грендель, – Называлось Пауль Дикманн, или Дикопф, точно не помню… Могу посмотреть. В любом случае, платили они исправно.

Анна Катрина поблагодарила его и положила трубку.

«Почему мне знакомо название этой фирмы? – задумалась она». Попыталась найти информацию о ООО в интернете, но тщетно. Речь шла явно не о производителе шоколадных конфет, но имя Пауль Дикопф показалось ей знакомым.

Снова пришел Веллер и кивнул ей:

– Лер взяли на себя наши тамошние коллеги.

– Пауль Дикопф… Разве не так звали главу ведомства федеральной уголовной полиции?

Веллер пожал плечами.

Случайность ли это, задумалась Анна Катрина, или издевка над полицией какого-то преступника, считающего себя особенно хитрым?

Ее ярость на Дикманн была по-прежнему сильна и горяча. Они решила отправиться на Вангероге, поговорить с Уббо Гейде. В каком-то смысле он по-прежнему оставался ее шефом, и она хотела с ним посоветоваться. Анна никак не могла смириться, что на его место пришла Ютта Дикманн. Найти замену Уббо будет очень непросто, и госпожа Дикманн уж точно не сможет ею стать.

– Если я еще успею на самолет, то поеду к Уббо, на Вангероге.

Веллер сразу повесил трубку, чтобы помочь ей собраться.

Анна Катрина отправилась в душ. Раздевшись в ванной комнате, она встала на весы и обнаружила, что набрала два килограмма.

«Зачем я это сделала, – подумала она. – Зачем взвесилась именно в этот момент? Я что, хочу окончательно испортить себе настроение?»

Стоя под душем и взяв в руку бутылку с шампунем, она прочитала: «Для дополнительного объема и полноты».

«Возможно, – подумала Анна, – мне стоит мыться нашим средством для посуды, чтобы похудеть. На нем написано: «Удаляет самый сложный жир». К чему мне еще дополнительный объем и полнота?»

Она принялась мыть голову.

Веллер приоткрыл дверь в ванную комнату и закричал:

– Вообще-то, сейчас уже не летают, но один самолет еще на месте. Они сказали, только ради тебя!

Анна Катрина заторопилась.

– Мне поехать с тобой? – спросил Веллер. – Наверное, сегодня ты уже не вернешься, да?

– Мне нужно просто поговорить с Уббо, понимаешь?

Он прекрасно понимал, что она хочет поехать одна, и уже предвкушал глинтвейн из киоска Тео.

Анна получила сообщение от Петера Гренделя: «Хаотичная фирма называлась ООО Пауль Дикопф».

«Спасибо», – написала она в ответ.

* * *

Это был короткий, но сложный полет против ветра. Анне Катрине показалось, что ветер защищает остров от всех вторжений.

Казалось, что Вангероге только что родился прямо из моря и оно может в любой момент проглотить его обратно.

Ей было немного не по себе, когда она вышла из самолета.

Анна Катрина наслаждалась прогулкой от аэродрома к верхнему прибрежному променаду. Ветер пробирался ей под одежду и гладил кожу. Ей нравилась прохлада.

И дождь.

Светлый песчаный берег, словно нежная защищающая рука, лежал вокруг острова, который, казалось, спал.

У Уббо Гейде горел свет.

Дверь открыла Карола Гейде. В доме пахло свежезаваренным черным чаем и миндальным печеньем.

Уббо сидел у окна в мягком кресле с подголовником и смотрел на море. Не поворачиваясь, он сказал Анне Катрине:

– Посиди со мной, моя девочка.

Анна Катрина задалась вопросом, перепутал ли он ее со своей дочерью Инзой или теперь, выйдя на пенсию, наконец смог дать волю отцовским чувствам.

Кресло рядом с ним было свободно. Несомненно, на нем только что сидела Карола. Теперь она показала на него Анне Катрине, чтобы та заняла ее место.

Эти двое, подумала Анна Катрина, сидят здесь рядышком и просто смотрят на море, как другие семейные пары смотрят в плоские телеэкраны, когда показывают телешоу.

Лицо Уббо отражалось в оконном стекле, на которое падали капли дождя, оставляя за собой соленые следы.

Он похлопал правой рукой по спинке кресла. Анна Катрина села. И увидела блюдце, на котором лежал разрезанный марципановый тюлень.

– Хочешь? – предложил он.

Она уже думала отказаться, вспомнив про свои жировые валики, но устоять перед марципановым тюленем было очень сложно. К тому же, ей очень хотелось разделить с Уббо это маленькое удовольствие.

Она положила кусочек себе в рот одновременно с ним. Пока марципан таял у нее во рту, а Карола Гейде разливала горячий чай, окна дрожали от порывов ветра.

Леденцовый сахар с треском опустился в чашки.

– Когда я сижу здесь и смотрю на могущество природы, то понимаю, что большинство наших забот и проблем – надуманная чушь. Все иллюзии, которые терзают нас и кажутся очень важными, исчезают там, в волнах прилива, – он показал на море. – Оно уносит все прочь.

Анна Катрина не стала с ним спорить, хотя была почти в полном тупике от мучительных сомнений и вопросов.

Она посмотрела на море вместе с ним и просто процитировала ему свои записи:

– Друга убитой зовут доктор Вольфганг Штайнхаузен, и с ним явно что-то нечисто. Он исчез с горизонта, и, что гораздо хуже, создается впечатление, что его никогда и не было. Он словно призрак. Да, я будто имею дело с призраком. У него есть пентхаус. Женщина. Уборщица. Но такое впечатление, что его вообще не существует. Он даже не покупал эту квартиру и не оплачивал никаких счетов за аренду. Прекрасный пример для учебника по защите свидетелей. Но особого рода. Немыслимо, чтобы без организованной поддержки кто-то вроде него…

Она не смогла подобрать подходящего слова. Уббо положил руку ей на предплечье. Карола пододвинула поближе свой стул.

– Здесь пересекаются три морских пути, – сказал Уббо. – Практически всегда можно увидеть корабль. А чаще всего несколько одновременно. Например, посмотри туда и вон туда, – он показал на баржу. – Это лоцманский катер. «Везерпилот». Грузовое судно позади него – скорее всего, «MSC Матильда». Ходит под флагом Панамы. Вероятно, в Антверпен. Отсюда кажется крошечной, но на самом деле ее длина – почти триста метров.

Он показал на баржу. Анна Катрина задалась вопросом, откуда он так точно знает названия кораблей.

Карола улыбнулась и погладила мужа по лицу.

– Он знает о морских путях вдоль Вангероге практически все. Он должен всегда точно знать, что происходит вокруг, изучает карты и…

Анна Катрина согласилась:

– Да, в участке он тоже всегда точно знал, кто сейчас куда направляется и что будет делать. Ты настоящий маньяк контроля, да, Уббо?

Он показал на море:

– А там, вдалеке…

– Уббо, пожалуйста! – прервала его Анна Катрина и тут же спросила себя, имеет ли она право вот так врываться в его личную жизнь со своими проблемами. Но все равно продолжила: – Все купила и перестроила фирма «Пауль Дикопф». Но такое ощущение, что в действительности этой фирмы никогда не существовало. Когда распадается ООО, то оно ведь обязано продать всю свою недвижимость. Или я ошибаюсь? Это все всего лишь маскировка или нет?

Уббо Гейде покрутил головой.

– Пауль Дикопф? – переспросил он. Кажется, ей наконец удалось пробудить в нем интерес.

– Да, Пауль Дикопф, так звали главу ведомства уголовной полиции, – уточнила она, чтобы показать, что сделала домашнее задание.

– Не какого-нибудь главу, Анна. Пауль Дикопф был очень спорной фигурой. Бывшим членом нацистской партии, – Уббо Гейде успокоительно подмигнул. – Две трети ведущих специалистов ведомства уголовной полиции в послевоенное время были бывшими нацистами. Дикопф был даже шефом Интерпола. Особенно пикантная подробность, потому что его друг Франсуа Генуд помог скрыть многие военные преступления. Генуд до самого конца был сторонником Гитлера. Но Пауль Дикопф уже давно мертв.

– Но почему вдруг возникает ООО с его именем, и…

Анна Катрина замолчала, ожидая реакции Уббо.

– Это знак, Анна. Внутренний сигнал. Они заботятся о новых квартирах, новых личностях и, даю пари, организуют выезды за границу и помогают людям исчезнуть, – проговорил Уббо Гейде, не сводя взгляда с моря. – И у них лучшие связи в полиции. Об этом должно говорить это название всем, кто знает историю нашей страны и… историю нашей полиции.

Из-за облака таинственно, словно прячась, выглядывал месяц.

Анна Катрина очень разволновалась.

– Каким именно людям они помогают исчезнуть?

– Понятия не имею, Анна. Но такое у меня чувство – если только название не было случайностью.

Анна Катрина возразила:

– Военных преступников уже давно привлекли к суду, или они умерли. Этому доктору Вольфгангу Штайнхаузену едва шестьдесят. Если информация верна…

Уббо Гейде сделал глоток чая. Анна Катрина решила дать своему остыть.

– Анна, думаю, ты имеешь дело с каким-то осведомителем. – Он вопросительно на нее посмотрел: – Тебе уже дали отбой?

– О да, Уббо, дали. И весьма грубо.

Он улыбнулся.

– Вот видишь. Значит, для осведомителя сочинили легенду. Я этого всего не люблю. Мои начальники всегда считали, что осведомители нужны. Но я так не думаю. То есть все эти нацистские убийства в последние годы… Мы заполонили все осведомителями. И? Какая от этого польза? По сути, мы просто содержим этих преступников за счет собственных налогов. А когда прекратим, они просто исчезнут.

Анна Катрина молчала. Месяц скрылся за облаком, и где-то вдали, в открытом море, сверкала гроза. Молнии то и дело освещали мокрое от дождя стекло.

– Хочешь сказать, это как-то связано с политикой? – уточнила Анна Катрина.

На променаде залаяла собака, просясь в дом.

– Не обязательно именно с политикой, Анна. Возможно, этот Штайнхаузен – важный осведомитель, засланный в наркокартель, и через несколько недель он должен сдать преступников. Но теперь кто-то убил его подружку, и он вынужден сразу потихоньку смыться, потому что иначе операция провалится. Лучше оставь это дело. Или испортишь работу своим же людям.

Она возмутилась:

– Так вот что ты мне советуешь? Даже ты? Я должна сдаться?

– Да, это я тебе и советую. С осведомителями бывает непросто отличить добро от зла. Их нельзя назвать по-настоящему нашими людьми, и иногда это просто обманщики, аферисты и трусливые преступники. И этот Дикопф – наглядный тому пример. Когда кончилась война, он утверждал, что сбежал в Швейцарию. Примкнул к движению Сопротивления. Другие говорили, что его направили туда в качестве агента против немецких иммигрантов, а бегство – только легенда, придуманная для него нацистами, чтобы он мог беспрепятственно работать в Швейцарии. И это вечная проблема. С этими людьми непонятно, где правда, а где – манипуляции. Задача уголовной полиции проста – выяснять правду. Разоблачать ложь и обман.

Карола Гейде тоже очень разволновалась.

– После войны, – сказала она, – все вдруг стали участниками Сопротивления. Только что они еще объявляли смертные приговоры, выступая в качестве судей Третьего рейха, и вот резко стали убежденными демократами. Нет, я никогда в это не верила.

Уббо согласился с женой:

– Несколько десятилетий ведомство уголовной полиции оставалось слепым на правый глаз, и мы все прекрасно знали почему.

– Стало быть, речь все-таки о политике?

– Нет, но, вероятнее всего, о важном осведомителе.

Теперь Анна Катрина смотрела на Каролу Гейде, словно хотела спросить у нее совета, в котором ей отказал Уббо. Повисло напряженное молчание.

Анна Катрина не выдержала:

– И что ты хочешь делать?

Она разговаривала с ним, словно он по-прежнему на службе и несет полную ответственность, но он спокойно ответил:

– Я? Сидеть здесь и любоваться стихией. Говорят, Вангероге больше не относится к Остфризии. Но думаю, Северному морю все равно. Или ты когда-нибудь слышала, чтобы море заботили государственные реформы?

Анна Катрина не совсем понимала, что он хочет этим сказать. С одной стороны, она сердилась на старого шефа, но с другой, от души радовалась за него – что он наконец обрел покой, мог сидеть здесь до скончания века и ничего не делать, только пить чай и смотреть на море.

Он взял еще один кусок марципана.

– Сегодня ты уже не вернешься на материк, Анна, – сказал он. – Хочешь переночевать здесь? У нас есть место на диване.

– Да, но это не слишком вас затруднит?

Карола поспешила заверить ее:

– Нет-нет. Напротив. Я же знаю, какую радость доставляет мужу твое присутствие.

* * *

Пока Франк Веллер, Хольгер Блём и Петер Грендель чокались друг с другом возле киоска с глинтвейном и благодушно ворчали на ветер, они не подозревали, что могут проснуться в кошмаре, который потрясет их жизнь и изменит целую прибрежную область.

В это самое время в Норден направлялась велосипедистка в непромокаемой одежде, она везла с собой три посылки. Одну – в почтовый ящик журнала «Остфризия», Штельмахерштрассе, 14, лично в руки Хольгеру Блёму, еще одну – в департамент водоснабжения, природной и береговой охраны Нижней Саксонии, на Шпортплатц, 23. Она тщательно спрятала выбившуюся прядь светлых волос обратно под капюшон своей темной толстовки. Потом спокойно подъехала к зданию полицейского участка Нордена и положила прямо на лестницу третью посылку.

Отсюда ей было видно Остерштрассе, где было еще открыто несколько киосков рождественской ярмарки. Ветер принес аромат жареных сарделек и глинтвейна. Она решила, что может заслуженно отдохнуть и подкрепиться.

Ей понадобилось некоторое время, чтобы дождаться очереди – так много желающих толпилось возле киоска Тео. Все тянулись через чужие головы, заказывая яичный пунш.

Петер Грендель забрал напиток и протянул ей. За это она положила несколько монет в его широкую ладонь каменщика.

– Без сдачи! – весело воскликнула она. Петер передал деньги Тео, который даже не посмотрел, сколько там.

Ей нравились остфризцы, которые сбивались в непогоду вместе, словно табун лошадей, и закрывали друг друга от ветра. Ей нравились их сдержанные, спокойные манеры.

Хольгер Блём рассказывал, как брал интервью у одного остфризца, который эмигрировал с родителями в Индию тридцать лет назад. Там у них во владении было столько земли, что у него уходило пять часов, чтобы просто объехать ее на машине.

– У меня в свое время тоже была такая колымага, – посочувствовал Петер Грендель.

Под всеобщий хохот она заказала себе еще пунша и подумала: завтра вы все уже будете делать, что я прикажу. Или вы все умрете. Все!

Ей нравилось разглядывать их лица, представляя, что все они уже трупы.

* * *

Проснувшись, Анна Катрин услышала шум Северного моря и почувствовала аромат яичницы с крабами и черного чая.

Карола Гейде уже приготовила завтрак на троих и расставила стулья так, чтобы каждый мог свободно любоваться морем. Широкими, плавными движениями она разливала по стаканам воду из графина, словно в мире не было занятия важнее.

Уббо Гейде поднял стакан, приветствуя заспанную Анну Катрину:

– Жена говорит, утро всегда следует начинать с большого стакана воды.

И демонстративно выпил воду.

– Да, – рассмеялась Карола, – это словно принимать душ изнутри. – Она указала на накрытый стол: – Мы могли бы позавтракать в кафе «Пуддинг» или «Упстальсбум». Но я подумала, так тоже будет неплохо.

Она уже принесла свежие булочки из пекарни «Больте», и Анна Катрина набросилась на еду с волчьим аппетитом, прежде чем отправиться в душ.

«С этой парочкой, – думала она, – я чувствую себя удивительно свободно, как дома. У них всегда найдется для меня местечко, и здесь я могу сидеть за столом заспанная, в растянутой футболке. Как здорово!»

Она выпила еще один стакан воды. Ей понравилась идея о душе изнутри.

* * *

Хольгер Блём любил ездить по утрам на работу на велосипеде. Прекрасный способ проветрить голову и размять тело. Он ехал против ветра. Хорошая тренировка для мышц ног, подумал он.

Он открыл посылку не сразу и заметил, что на ней нет ни марки, ни почтового штампеля. Когда он взял ее, по руке у него пробежали мурашки, словно посылка была заряжена электричеством.

* * *

Сотрудница департамента водоснабжения, природной и береговой охраны Нижней Саксонии еще не утратила надежду, что кто-то сыграл с ними очень дурную шутку. И при этом боялась вдохнуть. Ей даже было страшно прикоснуться к себе кончиком собственного пальца.

Она оставила все лежать на рабочем столе, вышла из кабинета в уборную и помыла руки так тщательно, как не мыла еще никогда в жизни.

Потом она позвонила начальству.

* * *

Посылка лежала на рабочем столе, рядом с пакетиком арахисовых хлопьев. Хольгер Блём открыл её и вытащил сначала записку. Прочитал и тут же набрал номер 110.

Марион Вольтерс ответила:

– Полиция! Экстренный вызов!

– Меня зовут Хольгер Блём.

– Тот самый Хольгер Блём? – переспросила Марион Вольтерс, преисполнившись уважения. Она выписывала журнал «Остфризия», и ей нравилась его внятная манера письма.

– Да, Хольгер Блём из журнала «Остфризия». У меня тут в редакции есть кое-что, – деловым тоном продолжил он, – что должно вас заинтересовать. Кто-то угрожает отравить питьевую воду во всей Остфризии и, если я не ошибаюсь, приложил к записке образец яда, которым он собирается нас всех убить.

– А вы открыли? – уточнила Марион Вольтерс.

– Ну да, иначе мне бы едва ли удалось прочитать письмо.

– Я имею в виду образец яда.

– Я же не сумасшедший. Я не притронулся к бутылочке.

– Хорошо. Больше ни к чему не прикасайтесь. Вы можете стереть следы…

– Не проблема. Я и так не собирался.

Марион Вольтерс откашлялась. Все были страшно заняты. Кроме того, убийство в Лере задействовало все их силы.

– Господин Блём, не могли бы вы запаковать все это в пластиковый пакет и привезти к нам?

– Надеюсь, вы не серьезно?! Я должен везти вам биологическое оружие через весь Норден? И как? На велосипеде? На такси? Мне казалось, здесь сразу появится кто-то из ваших людей и все безопасно ликвидирует. У вас же определенно есть опыт в подобных вещах.

– Гм, да… Конечно. Прекрасно вас понимаю. Но возможно, мы столкнулись всего лишь со студенческой выходкой. Проделкой выпускников. Мы же не хотим стрелять из пушки по воробьям.

Блём раздумывал, не проще ли будет просто позвонить ее шефу.

– Проделка выпускников? В конце ноября? В любом случае юмора я не понял, – продолжал упорствовать он, и Марион Вольтерс решила:

– Хорошо. Сейчас к вам кто-нибудь приедет.

Блём вышел из кабинета и запер за собой дверь. Потом он проинформировал обо всем коллег.

* * *

Старший полицейский советник Дикманн побелела как мел, когда Руперт положил ей на стол посылку со словами:

– Коллеги из Нордена нашли это сегодня утром перед участком. Точнее, вообще-то еще вчера вечером, но тогда никто не обратил на это особого внимания. Либо кто-то хочет нас разыграть, либо…

Дикманн очень осторожно отодвинула кресло назад, высоко подняла руки, словно хотела сдаться в плен, и часто задышала.

– Уберите это, – выдохнула она. Ее голос утратил сварливую командность. Теперь он скорее напоминал напуганного дошкольника. – Это… Это не шутки, – прошептала она, словно все могло взорваться, если говорить слишком громко.

Руперт уже давно задавался вопросом, обладают ли женщины шестым чувством и замечают недоступные мужчинам детали или они всего лишь истерички и видят за каждым углом притаившуюся опасность, хотя на самом деле там ничего нет. Но потом догадался: Дикманн просто знает больше его, и ему стало не по себе оттого, что он посчитал ее дурой.

– Значит, вы знаете, что там внутри, – заключил он, страдая от пульсирующей боли в крестцово-подвздошном суставе.

Дикманн не ответила. Она просто вышла с ним вместе из комнаты и, судя по ее виду, предпочла бы очистить здание и отдать приказ пустить все на воздух.

* * *

Анне Катрине не хотелось уезжать с Вангероге. Выглядывая из самолета, он почувствовала, что остров волшебным образом сохранил свою невинность. Она знала, что теперь будет приезжать сюда чаще, чтобы встретиться с Уббо. Ей не хотелось отказываться ни от его дружбы, ни от его опыта.

Он хотел еще пригласить ее на рыбный суп в «Компас», но тут пришло недвусмысленное сообщение от Веллера: «Нужна твоя помощь, мой ангел!»

Она дважды пыталась дозвониться ему с аэродрома, но он не снял трубку, а в центральном отделе ей заявили, что по какой-то причине не дают справок по телефону.

– Но, Марион, – рассмеялась она, – ты же узнаешь мой голос!

Но сотрудница, которую Руперт так любил называть «задницей», и которая была настолько болтливой, что окружающие давно прозвали ее «остфризским радио», была непреклонна:

– Нет, Анна Катрина, развязать мне язык не удастся. Лучше приезжай поскорее.

* * *

Потом появились вертолеты. Один приземлился на парковке на Штельмахерштрассе, прямо перед редакцией журнала «Остфризия». Из него вышли люди в футуристической спецодежде, словно здесь собирались снимать голливудский фильм о конце света.

Хольгер Блём стоял у входа. Он не удержался. Невозможно было не сфотографировать, как они врываются в редакцию и забирают посылку из его кабинета.

Какое зрелище, подумал он и задался вопросом, не разместить ли в следующем номере поменьше материалов про рождественские ярмарки и побольше – об этих событиях, что бы здесь ни происходило. Ему казалось, это поможет поднять много вопросов и многое изменить. Правда, не в лучшую сторону.

Вдруг к нему подошел человек и по-военному представился офицером органов безопасности. В отличие от своих людей, он не носил спецодежды: на нем был серый костюм с красным галстуком. Он не стал заходить в здание, а остался стоять снаружи, у вертолета. Он попросил Хольгера Блёма:

– Позвольте ваш фотоаппарат?

– Нет, – ответил Блём, – не позволю.

– Фотографии придется удалить, – жестко сказал офицер.

Он протянул руку и хотел схватить фотоаппарат. Блём спрятал его себе за спину и сделал шаг назад.

– Меня зовут Хольгер Блём. Я главный редактор журнала «Остфризия». Могу я узнать, кто вы?

– Я возглавляю эту операцию как офицер органов безопасности, и вы сейчас отправитесь в карантин.

Хольгер Блём издал короткий, изумленный смешок.

– Получается, я отправлюсь в карантин, потому что отказался отдавать вам фотоаппарат? Но если я сделаю, как вы сказали, то все в порядке, я считаюсь здоровым и исцеленным и вы меня отпускаете?

Офицер ничего не ответил, только поджал губы. Потом раздраженно втянул щеки. Он делал так всегда, когда попадал под сильное давление, и Хольгер Блём понял, что он теряет самообладание и вот-вот взорвется. Но Блём не был готов так легко отдать фотоаппарат.

– Это, – сказал сквозь сжатые зубы офицер, – очень серьезная ситуация.

Его челюсть скрипела, как ржавые клещи. Он еще раз попытался разрешить ситуацию по-хорошему. Протянул открытую ладонь, словно прося милостыню.

– Фотоаппарат! – потребовал он, не размыкая губ.

– А вы не боитесь, что он заражен? Я ведь его трогал. А мы оба совершенно не хотим, чтобы с вами что-нибудь случилось… – сказал Хольгер Блём, и в его голосе не слышалось ни капли иронии.

Офицер службы безопасности отвернулся и заскрипел от злости зубами. У него были проблемы в общении со штатскими, и он об этом знал. Жена ушла от него, потому что он якобы был бесчувственным и черствым, и сын-подросток считал его «больным психом, которому нужно срочно лечиться». Женщины, пубертатные подростки и гражданские – со всеми ему приходилось непросто. Но особенно нервировали журналисты. С ними нужно иметь в виду, что каждое сказанное им слово будет потом процитировано и сделано смехотворным.

Он подозвал к себе двоих сотрудников. Они медленно, как в замедленной съемке, подошли в своих скафандрах к Блёму. И жестами попросили его залезть в некое подобие надувного презерватива на все тело.

Он сделал это отчасти из журналистского любопытства, отчасти из опасений, что опасность действительно существует. В любом случае он находился там, где, по его мнению, и следовало быть журналисту: в центре событий.

Фотоаппарат он так и не отдал, и мобильный тоже был по-прежнему у него. Он чувствовал себя вооруженным. Но злился на себя, что оставил пакетик с арахисовыми хлопьями на рабочем столе. Он сам страшно удивился, что именно сейчас, в этой ситуации, ему так захотелось арахисовых хлопьев.

* * *

Еще до Анны Катрины в полицейский участок приехали два человека из Ганновера. Сначала они поговорили со старшим полицейским советником Дикманн, а потом созвали всех в большую комнату для совещаний.

Анна Катрина штурмом взяла лестницу и, тяжело дыша, села на место. Между носом и верхней губой у нее выступили капельки пота.

Доктор Кайзер представился статс-секретарем министерства внутренних дел, а Отто Нюссен обозначил себя как близкого доверенного министра экологии.

У Кайзера был свежеподстриженный ежик волос, а над ушами было выбрито два сантиметра.

У Нюссена, напротив, была прическа позолоченного ангела, свалившегося спьяну с облака.

Анна Катрина ухмыльнулась. Оба были политическими чиновниками, но было сложно представить, что они принадлежат к одной и той же партии. Возможно, такой состав кабинета – результат коалиционного правительства. Одни получили министерство внутренних дел, а другие – министерство экологии.

На Кайзере был темный костюм, со складками на брюках, которые он явно выглаживал не собственноручно. Шелковый галстук ему подарила теща, и не нужно было уметь разбираться в людях, чтобы понять, что эта женщина его терпеть не может.

На Нюссене был синий блейзер и джинсы. Рубашку и галстук он, похоже, купил вместе, одним комплектом. Он ненавидел галстуки и, вероятно, не умел их завязывать. Рубашка была мала ему на размер в воротничке.

Ютта Дикманн кивала, пока они говорили, словно лично подтверждала каждое предложение.

Доктор Кайзер начал:

– Должен предупредить, что ни одно сказанное здесь сегодня слово не должно покинуть этой комнаты. Мы должны избежать паники и огромного вреда для экономики всей Остфризии и прибрежной области. Кто-то шантажирует нас, угрожая отравить питьевую воду. В опасности десять миллионов человек.

– Если вы хотели сохранить это в тайне, – усмехнулся Веллер, – то вашим людям не стоило вылезать из вертолетов в скафандрах…

Доктор Кайзер спокойно воспринял замечание Веллера. Старший советник Дикманн, напротив, бросила на него осуждающий взгляд, словно он сказал нечто непристойное.

– Официально мы представим это как учения, – пояснил Кайзер.

– Наша питьевая вода, – заговорил Нюссен, – самый важный и наиболее контролируемый продукт питания в мире. Вы можете не задумываясь пить из каждого крана. Уже ходили слухи, что «Аль-Каида» может совершить террористический удар по питьевому водоснабжению, но им это так и не удалось. Во-первых, негосударственной организации будет сложно достать такое количество отравляющих веществ, и во-вторых, у нас есть хитроумная система фильтрации, которая держится в секрете, чтобы предотвращать как раз такие случаи.

Анна Катрина сразу ему возразила:

– Швейцарцы обнародовали секреты своей системы безопасности: в кантоне Цюрих они полностью полагаются на водяных блох. Если они умирают, значит, что-то не так. В Берне же работают с форелью. Это тоже весьма чувствительные животные. Но, честно говоря, это меня не успокаивает…

Анна Катрина каждый раз поражала Веллера до глубины души. Он задавался вопросом, откуда она знает такие вещи. Или она просто все выдумывает?

Доктор Кайзер откашлялся и выразительно посмотрел на Дикманн, словно хотел подать ей сигнал, что пора позаботиться о покое и порядке.

– В любом случае, мы готовы ко всему, – уверял он. – У нас уже давно собрана команда… – казалось, он задумался, стоит ли настолько глубоко посвящать полицейских Остфризии, но потом все же решился, – из ста пятидесяти четырех высококвалифицированных, прошедших обучение в США специалистов, которые возьмутся за это дело. Введена строжайшая секретность. Все должны хранить абсолютное молчание. Ничего не рассказывать ни супругам, ни друзьям, необходимо сохранить это в тайне. Подобные вещи должны оставаться абсолютно непрозрачными. Кто нарушит правило, будет иметь дело с суровыми последствиями. Надеюсь, я выразился достаточно ясно?

Госпожа Дикманн закивала.

– О да. Я могу со всем только согласиться, и моя инстанция окажет вам любую необходимую поддержку.

Рике Герсема, пресс-секретарь, прошептала:

– Ее инстанция! Только послушайте!

Анна Катрина снова взяла слово. Дикманн выразила явное недовольство, но Анна Катрина ее проигнорировала:

– Возможно, преступник или преступница хотели нарушить вашу информационную политику, и поэтому отправили больше писем с угрозами и образцами яда, чем вы знаете?

Нюссен и так сказал больше, чем собирался, но он по-прежнему пребывал в таком шоке, что только сейчас начал осознавать информацию, полученную по пути из Ганновера в Аурих.

– Образцы уже исследовали. Эти люди нас не обманули. Напротив. В каждой посылке было свое высокотоксичное вещество. Рицин, антракс и…

Доктора Кайзера все это не устраивало. Он прервал Нюссена:

– Были распознаны отравляющие вещества различных групп. Бактерии – микроорганизмы, которые размножаются делением и могут вызывать у людей серьезные заболевания. Они относятся к самым известным биологическим ядам. Например, антракс вызывает сибирскую язву. Бактерии способны прекрасно выживать и вне носителя. Вирусы же, напротив, внутриклеточные паразиты, без собственного обмена веществ.

– Мы что, на уроке биологии? – поинтересовался Руперт.

Ютта Дикманн теребила рукав своего кашемирового свитера, словно там ползал маленький зверек, которого она пыталась поймать. Она растерла что-то между пальцами и выбросила прочь. Ее беспокоило, что ситуация выходит из-под контроля. Она заговорила:

– Преступники потребовали десять миллионов. Они будут арестованы при передаче денег, но это не наша забота. Для этого есть… – Она сделала вдох.

– Сто пятьдесят четыре специалиста?! – предположил Руперт.

– Именно, специалисты, – согласилась она, словно была благодарна за эту реплику, и снова расправила рукав свитера.

* * *

Веллеру на айфон пришло короткое сообщение из Лера. Их коллеги нашли не только сейф за картиной, но и несколько работающих веб-камер.

«Значит, он наблюдал за нами, – мрачно подумал Веллер. – Кем бы ни был этот доктор Вольфганг Штайнхаузен, все это время он был к нам ближе, чем мы к нему».

Веллер передал новость Анне Катрине.

* * *

Он отправился прогуляться по гребню дамбы и съел в «Дикстер Кёкен» порцию жареной сельди с картошкой. Позволил себе угоститься. Он мог по несколько дней жить на воде и кофе, а потом вдруг проглотить полкило шоколада или съесть три главных блюда подряд. Разумеется, при этом он переходил из заведения в заведение, чтобы не обращать на себя внимания. Если человек закажет после венского шницеля с соленым картофелем рыбную тарелку, официант его не сразу забудет, а он не хотел оставаться в чьей-либо памяти.

Но если заказывать ужин в разных ресторанах, то о тебе останутся лишь весьма противоречивые показания.

«Да, он ел жареную сельдь в «Дикстер Кёкен» и заказал к ней безалкогольного пива».

«Нет, он ел стейк средней прожарки в «Реджина Марис» и заказал к нему красного вина».

«Быть не может! Он ужинал в «Гиттис Гриль», заказал большую колбасу карри с картофелем и майонезом и большое пиво».

Он улыбнулся, подумав, как легко можно запутать людей и манипулировать ими.

Чтобы полиция смогла провести розыск и закрыть дело, проще всего было подсунуть ей преступника. И лучше всего, чтобы это выглядело как самоубийство.

Он представил, как засунет Майку в рот ствол и нажмет курок. Нет, только не свою «Беретту». Она ему еще пригодится. Он чувствовал на себе оружие, и это его успокаивало.

Полиции был нужен преступник. Хорошо, они его получат. К тому же у них, скорее всего, давно уже другие заботы. Действие началось, и он должен быть совсем рядом.

Он наслаждался паникой и беспомощностью властей.

* * *

Несколько часов спустя Хольгер Блём освободился от своей защитной пленки в одном из специально оборудованных для таких случаев грузовиков. Он почувствовал едва преодолимое желание немедленно принять душ.

Молодой врач, который казался компетентным и внушал доверие одной лишь своей манерой держаться, сказал ему:

– Вы не прикасались к этой штуке, иначе вам уже было бы очень плохо…

– Думаю, мне бы уже полегчало…

Врач понимающе улыбнулся.

– В пузырьке, который вы, к счастью, не открыли, был порошок рицина. Это крайне ядовитый белок. Ноль запятая двадцати миллиграмм достаточно, чтобы убить взрослого человека. Он попадает под Конвенцию о биологическом оружии и одновременно под Конвенцию о химическом оружии Объединенных Наций. В апреле письма с рицином получили Барак Обама и мэр Нью-Йорка Блумберг. Так что у вас неплохая компания.

– Да, спасибо. Значит, я могу рассматривать это как своего рода повышение?

Врач понимающе улыбнулся.

– Мы должны провести несколько тестов, и я предпочел бы оставить вас здесь на ночь, но если хотите, можете идти. – Врач принялся вращать плечами. Потом выпятил грудь вперед и, сидя на стуле, начал делать движения, будто едет на лошади. – У вас нет никаких симптомов. У вас давно должно было начаться сильное воспаление слизистых, жжение во рту и в горле.

Хольгер Блём тяжело сглотнул и схватился за горло.

Врач продолжил, чтобы успокоить его:

– А еще высокая температура и рвота с кровью. Обычно смерть наступает из-за остановки кровообращения. Противоядия, к сожалению, не существует.

– Ну класс, тогда все в порядке.

У Блёма зазвонил мобильный. Он вопросительно посмотрел на врача. Тот кивнул, и Блём ответил своей жене, Анджеле. Он уверял, что с ним все хорошо и ей не о чем беспокоиться.

– Но ты говоришь так, будто заболел гриппом. У тебя хриплый голос, и…

– Нет, у меня не хриплый голос, – возразил Блём. – Просто здесь очень сухой воздух, Анджела.

Она поинтересовалась, не хочет ли он пойти с ней сегодня вечером поесть в «Смутье» ягненка.

– Да, – ответил он, – прекрасная мысль, только я еще точно не знаю, когда здесь освобожусь.

Врач вращал головой вперед и назад. Он постоянно делал какие-то упражнения, пока сидел, какую-то лечебную гимнастику для тех, кто в стрессе.

* * *

Доктор Кайзер все еще пытался говорить общепонятным языком, но это явно давалось ему с трудом:

– Этот журналист Блём и сотрудница департамента водоснабжения, природной и береговой охраны Нижней Саксонии еще находятся в карантине. Но оба в добром здравии, – подчеркнул Кайзер.

Руперт резко переменился после этого высказывания.

– Если Блём и эта особа из водоснабжения направлены в карантин, почему никто не наблюдает за мной? Или… – он указал на госпожу Дикманн, и та резко побледнела.

– В пузырьке из вашей посылки был возбудитель холеры. Это высокоподвижные бактерии. Эта болезнь давно нами побеждена. Теперь она возникает лишь в бедных странах, где недостаточно хорошо разделены системы питьевого водоснабжения и сточных вод. Здесь достаточно элементарных защитных мер: кипячение, мытье рук и…

Руперт закашлялся.

– Мне дурно.

– Почему, – спросила Анна Катрина, – преступник прислал нам разные яды? Рицин в редакцию, антракс в водоснабжение и возбудителя холеры в полицейский участок?

Доктор Кайзер сделал глоток воды, словно хотел этим показать, что они полностью контролируют ситуацию. Правда, пил он из пластиковой бутылки.

– Хочет продемонстрировать нам свои большие способности, – предположил Веллер, вызвав всеобщее согласие. Он обратил внимание, что никто не притронулся к кексам, стоящим на столе. Даже к кексу с шоколадной глазурью, а их обычно съедали первыми.

– Последняя большая вспышка холеры произошла в 2010 году на Гаити. Тогда заболело более полумиллиона человек. Из них умерло более семи тысяч. Но существует очень эффективное противоядие и профилактические меры. Последняя эпидемия в нашей стране случилась в 1892 году, в Гамбурге, погибло более 8600 человек. Тогда Роберт Кох…

Веллер наклонился к Анне Катрине:

– Думаю, они неплохо в этом разбираются…

Она с ним согласилась:

– Да, на такие встречи не приходят без подготовки. Они уже давно занимаются этими проблемами, – а потом громко задала вопрос: – Почему именно Остфризия? Разве преступнику или преступнице не было удобнее выбрать какой-нибудь большой город?

Нюссен прошелся изящными пальцами пианиста по своей ангельской шевелюре и сказал:

– Департамент водоснабжения здесь, в Нордене, отвечает за весь регион. – Он начал перечислять: – Аурих, Ольденбург, Ганновер, Хильдесхайм, Брауншвейг, Гёттинген, Меппен, Штаде, Браке, Люнебург… – Он прервал перечисление жестом, показав, что может перечислять еще долго. – Возможно, преступник считает, что в равнинных областях вроде Нижней Саксонии особенно сложно проконтролировать, чтобы ничего не попало в систему питьевой воды, но мы готовы к подобным угрозам.

Он посмотрел на Ютту Дикманн, которая продолжала теребить свой свитер, и она ему кивнула. Это трое явно собрались уходить. В комнате возникло негодование.

– А теперь мы все примемся за работу, за которую получаем деньги, – объявила Дикманн. – Кроме того, мы все будем хранить молчание и окажем коллегам любую поддержку, которая им понадобится.

Анна Катрина хотела что-то сказать, но ее никто не слушал.

Ютта Дикманн, доктор Кайзер и Нюссен попрощались, бесцеремонно помахав всем руками, хотя Анна Катрина громко крикнула им вслед:

– Подождите! У нас есть еще несколько вопросов, и я очень хочу получить на них ответы!

Рике Герсема похлопала Анну Катрину по плечу:

– Не только у тебя, Анна, не только у тебя.

– А до меня, очевидно, вообще никому дела нет? – пожаловался Руперт.

– Кстати, выглядишь ты неважно, – проворчала Рике Герсема.

Тогда Анна Катрина громко, на всю комнату задала вопрос:

– Если кто-то хочет шантажировать туристический район… Каким надо быть дураком, чтобы делать это в ноябре, когда здесь почти никого нет?

Вопрос повис в воздухе, словно клочья тумана. Веллер разогнал воздух рукой.

* * *

Словно олицетворенная нечистая совесть, в коридоре стояла Мария Реннефарт-Нойманн, приветливая молодая девушка, которая проводила с Рупертом тест Баума. По мнению Руперта, она была невыносимо, чуть ли не демонстративно здоровой, спортивной и в хорошем настроении.

– Вы забыли про нашу встречу? – спросила она, многозначительно улыбаясь.

– Какую встречу? Не знаю я ни о какой встрече.

– Вы же попросили меня помочь вам улучшить ваши сомнительные личные достижения, чтобы постепенно достичь уровня ваших коллег.

– Я вас ни о чем не просил, – прошипел Руперт. – Мне нужно в туалет. Не могли бы вы пропустить меня?

Она вытащила из внутреннего кармана куртки сложенный вдвое листок бумаги, покачиваясь при этом в коленях, словно проверяя, достаточно ли прочен пол, на котором она стоит.

Она развернула бумагу. Руперт сразу узнал штамп остфризской криминальной полиции.

– Точно, – рассмеялась она. – Вы меня ни о чем не просили, меня просила ваша начальница, старший полицейский советник Ютта Дикманн.

Руперт с трудом выдохнул. Он не знал, чем именно вызвано ощущение сжатия в его яйцах – смещением крестцово-подвздошного сустава или стрессовой ситуацией с этой женщиной в коридоре. В любой момент из комнаты для совещаний мог выйти кто-то из его коллег. Ему было неловко. Он не хотел быть причисленным к вышедшим в тираж сотрудникам и относиться к третьему разряду по физической подготовке.

Сильнее всего ему сейчас хотелось запустить руку в штаны, чтобы хотя бы поправить жмущие трусы, но он не мог сделать этого на глазах у этой девушки, и, как назло, именно в этот момент в коридор вышли Веллер с Анной Катриной.

Руперт считал, что в сомнительной ситуации лучшая защита – нападение, и он перешел на повышенный тон:

– Этот тест, – закричал он, – совершенно антинаучен!

Девушка сделала шаг назад. Она не ожидала такой эмоциональной атаки.

Анна Катрина остановилась и пристально посмотрела на Руперта. Она не могла припомнить, чтобы хоть когда-нибудь слышала прежде от Руперта слово «антинаучный».

Она дружелюбно кивнула Марии Реннефарт-Нойманн и спросила Руперта:

– Что ты имеешь в виду? Антинаучн… Разве для этого есть какие-то критерии?

– Да! Это совершенно несправедливо!

Девушка, проводившая тест Баума, спросила:

– Почему несправедливо? Такого я еще не слышала. Вы считаете, что кто-то жульничал? Обманывал вас?

Удар Руперта пришелся в воздух, словно он пытался нокаутировать противника на две головы выше себя.

– Нет же, черт побери! Но вы только подумайте, – он постучал себя по лбу. – Мужчин и женщин оценивают раздельно. Но при этом нельзя же сравнивать результаты двадцатилетних и пятидесятилетних и потом говорить, кто может дольше продержаться, кто быстрее или кто выше прыгает. Это просто идиотизм! – Он снова постучал себя по голове. – Человека нужно сравнивать по возрастной группе, а по-хорошему, даже по весовой категории, как в боксе…

Мария Реннефарт-Нойманн снова отступила назад, но теперь перед Рупертом встала Анна Катрина, словно хотела предложить себя в качестве спарринг-партнера в его тренировке по боксу.

– Коллега, боюсь, ты не прав, – сказала она. – Только представь себе это на практике. Пятидесятилетний коллега с лишним весом вступает в схватку с двадцатилетним преступником. Лучше всего, профессиональным кик-боксером. И что, коллега должен сказать: «Секундочку, секундочку, так нечестно. Подождите-ка, я позову полицейского вашего возраста и весовой категории»?

На мгновение Руперт лишился дара речи.

Веллер громко рассмеялся, и это разозлило Руперта еще сильнее, потому что он чувствовал, что отчасти Веллер смеется над ним.

Веллер небрежно прислонился спиной к стене и наблюдал за словесной дуэлью. Он знал, что Руперту не одолеть Анну Катрину.

Тот невольно почесался в том самом месте, которое зудело у него все это время.

– Но тест же направлен не против вас, – сказала Мария Реннефарт-Нойманн. – Он должен помочь вам улучшить ваши достижения, выявить слабые места и…

Руперт поднял указательный палец.

– Ха! – воскликнул он. Наконец ему удалось отыскать надежный оборонительный рубеж. – Если нет разграничения по возрасту и весовые категории не играют никакой роли, тогда, любезная Анна Катрина, объясни-ка мне, зачем разделяют мужчин и женщин? Получается, стоя перед этим известным боксером, ты скажешь: «Подождите секундочку, я позову коллегу мужского пола, причем того, кто показал в тесте Баума лучшие результаты, чем я»?

– Таких немного, – заметила Мария Реннефарт-Нойманн.

Анна Катрина согласилась с Рупертом:

– Верно. Так не пойдет. И поэтому я тоже держу себя в форме, и у меня, как ты знаешь, очень хорошие навыки рукопашного боя.

В некотором смысле Веллер был с ней согласен, но это и рассердило его. Ему больше нравилось разыгрывать из себя в подобных ситуациях героя. Все-таки он тоже был рядом, готовый в любой момент заступиться за Анну Катрину или занять ее место.

– Я считаю, – сказала Анна Катрина, – что не следует делить коллег на внутренних и внешних. Например, если придется действовать, объединив усилия, потому что хулиганы терроризируют центр города, внутренние становятся такими же внешними, как и остальные, и не могут повесить себе на шею табличку с надписью: «Пощадите, я на самом деле из внутренней службы».

Девушка откашлялась и попыталась снова перенаправить беседу в конструктивное русло.

– Мы оборудовали в полицейском участке в Аурихе несколько помещений для занятий, и я разработала для вас персональный план тренировок, с ним вы сможете восстановить физическую…

– Да вы что, все с ума посходили? – вконец разозлился Руперт.

На этот раз Анна Катрина пришла к нему на выручку:

– Наш коллега очень благодарен вам за план тренировок. Но сейчас… Нам нужно расследовать убийство.

Руперт выдохнул и уже гораздо дружелюбнее сказал Реннефарт-Нойманн:

– Вот видите, госпожа профессор Баум, все в порядке. Только, к сожалению, сейчас у нас нет времени на ваши церемонии.

– Я не госпожа профессор Баум. Тест разработан господином профессором Баумом. Я только мультипликатор, отправленный в Остфризию, чтобы работать с тестом здесь. Он широко распространен, в Нордрайн-Вестфалии и в…

Руперт все пытался пройти мимо нее в туалет.

– Да-да, здорово, госпожа профессор Баум, – он похлопал ее по плечу. – Но, к сожалению, к сожалению – сами слышали, – он невинно развел руками и исчез в туалете.

* * *

Веллер любил айнтопф ^[3]. Когда ветер свистел вокруг дома и с деревьев опадали последние листья, наступала пора айнтопфа. Он считал, это благотворно влияет на тело и душу. Готовка супа была для него своего рода медитацией. Ароматом пропитывался весь дом.

Вообще-то, Анна Катрина собиралась ему помочь, но в итоге она просто сидела рядом с ним на кухне и искала что-то в компьютере.

Веллер принялся нарезать лук и мелко рубить чеснок. Потом сложил все в свою огромную кастрюлю и начал жарить на масле грецкого ореха, чтобы дать аромату обжарки раскрыться. Все это время он не сводил глаз с кастрюли, постоянно помешивая. Ему нравилось наблюдать, как темнеют кусочки чеснока.

Он открыл бутылку пряного вина из Южного Тироля и налил себе и Анне Катрине по бокалу. Потом потушил содержимое кастрюли, высокой дугой вылив туда вина прямо из бутылки. Все зашипело и затрещало. Он любил эти шорохи и ароматы и с наслаждением сделал глубокий вдох.

– Уже было несколько попыток отравить питьевую воду, – сообщила Анна Катрина, и Веллер внутренне содрогнулся. Он так мечтал о прекрасном, спокойном вечере.

Он мелко порезал морковь и попробовал один ломтик. Овощ заскрипел на зубах. В это же время Веллер изо всех сил пытался уделить Анне Катрине как можно больше внимания.

– «Никмим», еврейская организация, также известная как «Мстители», после 1945 года поставила себе цель отомстить за холокост. Это были совершенно искалеченные люди, пережившие настоящий ужас, они хотели показать миру, что в состоянии за себя постоять. Большинство из них были бывшими партизанами. У них был план отравить питьевую воду в Гамбурге, Франкфурте, Мюнхене и Нюрнберге. Они считали холокост коллективной виной всего немецкого народа. Им даже удалось заслать агентов на водопроводные станции Нюрнберга и Гамбурга. Их руководитель, Конвер, к счастью, был задержан британскими спецслужбами в гавани Тулона. Он прятал яд в двадцати консервных банках с молоком.

Веллер сделал глоток вина и добавил в суп замороженный горошек. Потом все перемешал.

– Господи, Анна, это случилось после войны, то есть шестьдесят, а то и семьдесят лет назад. И даже тогда у них ничего не вышло. Сегодня существуют совершенно другие очистные системы. В трубопроводах даже установлены камеры, а если где-то что-то вскрывают, сразу возникает перепад давления, о котором узнают в центральной станции, и…

Веллер считал, в любом хорошем айнтопфе должно быть немножечко имбиря. Он порезал на тонкие ломтики свежий имбирный корень, положил один себе в рот и предложил Анне Катрине.

– Это хорошее средство от простуды, – посоветовал он. – В это время года каждый должен ежедневно съедать немного имбиря…

– Да, господин доктор. За ваш совет заплатит моя больничная касса или вы предпочтете, чтобы я рассчиталась лично?

Он снова полностью ушел в готовку и теперь злился на себя, что положил в рот имбирь. Он мешал дегустировать блюдо. Веллер проглотил имбирь, запив его пряным вином, а потом сделал большой глоток воды и прополоскал рот. При этом он издавал булькающие звуки.

Анна Катрина продолжила:

– В Америке во многих отелях на крышах есть собственные баки для воды. В высоких домах так гораздо проще, чем подавать воду снизу. В Лос-Анджелесе в таком баке как-то раз неделю пролежал труп женщины.

Веллер выплюнул воду в раковину.

– Ага, Анна. И как давно? Пятьдесят лет назад?

– Нет. В феврале прошлого года.

Веллер нервно застонал.

Она защелкала пальцами по клавиатуре и зачитала ему результат поисков:

– Обычно эти баки защищены. Висячим замком. Но его может взломать каждый, у кого хоть раз был велосипед… Только представь! Целую неделю там наверху разлагался этот труп. Люди принимали в этой воде душ. Стоял странный запах. Никто не мог понять, в чем причина. Они готовили кофе и чай, и…

Веллер хотел попробовать айнтопф, но отложил ложку.

– Анна, прекрати! Я же готовлю!

– Да, я тоже очень рада этому супу. Но…

Он перебил ее.

– У нас в Остфризии на крышах отелей не ставят баки с водой. У нас отличные очистные установки! – Он подбежал к раковине, полностью открыл кран, набрал себе в руку немного воды и понюхал ее.

– Вообще-то, мне даже жаль тратить ее на мытье посуды или душ. Вода из-под крана нравится мне больше, чем эта гадость из пластиковых бутылок.

Анна Катрина восприняла его слова по-своему.

– Хочешь сказать, этот шантаж – большой обман индустрии минеральной воды, чтобы люди покупали больше бутилированной воды, хотя у нас в водопроводе течет вода, которая как минимум ничем не хуже?

Веллер зачерпнул из кастрюли ложку супа, легонько подул на нее и осторожно подошел к Анне Катрине:

– Хочешь попробовать?

Она сделала это без особого желания, просто чтобы ему угодить.

Веллер предложил:

– А теперь отложи ноутбук. Давай устроим настоящий уют и…

– Значит, ты не веришь в большой тайный заговор? – спросила она.

– Нет, – сказал Веллер. – Я думаю, какой-то псих пытается всех нас напугать и заработать таким образом денег. Кроме того, дорогая Анна, ты же слышала – это не наше дело. Давай лучше позаботимся об Эске Таммене.

– А что, если тут есть связь? – предположила Анна.

– Связь?

– Кто убивает стальной леской? Там явно поработал профессионал.

– Хочешь сказать, кто-то нанял убийцу?

– Если вспомнить, что ее любовник сбежал, не оставив следов, то да. Именно так я и думаю. Он убежал, чтобы спасти свою жизнь.

Анна Катрина откинулась назад, потянулась и погрузилась в свою стихию, выдвигая теорию.

– Разве не могло быть такого: Эске Таммена случайно слышит какой-то разговор. Становится случайным свидетелем плана. На нее нападают уже по дороге к любовнику, но благодаря остфризским писателям ей удается спастись. Она рассказывает этому Штайнхаузену, что узнала и что только что случилось. Он сразу собирается в дорогу. Она хочет вернуться, чтобы забрать сына, а потом исчезнуть вместе с ним. Но ей не удается осуществить план, потому что преступник поджидает внизу.

Айнтопф закипел. Веллер сел и залпом осушил второй бокал пряного вина, не получая от него удовольствия. Он пил его, как водку.

– Черт побери, Анна, в этом что-то есть.

Веллер поскреб рукой бороду и протянул под столом ноги. Он размышлял, и Анна Катрина его не беспокоила. Потом он начал жестикулировать, словно формируя в воздухе слова. Он старался быть осторожным, чтобы не обидеть ее, потому что ему казалось, что он отыскал в ее теории логическую ошибку. Она не сводила с него глаз, и в каком-то смысле это его раздражало, но в то же время он гордился собой.

– Знаешь, что тут не сходится?

– Нет.

– Она пришла на чтение Уббо. Мы все ее видели. Если она была свидетельницей и хотела проинформировать своего любовника, то зачем ей посещать перед этим авторские чтения?

Анна сразу встроила его замечание в свою теорию. Да, именно так она всегда и поступала. Брала найденные в реальности кусочки пазла и собирала их вместе, снова и снова.

– Возможно, за ней следили. Представь: ты свидетель плана чудовищного преступления и ты знаешь, что тебя преследуют. Возможно, они уже совсем близко. Возможно, они – ее родственники или знакомые. Возможно, они угрожали, что сделают что-то с ее ребенком, если она пойдет в полицию. От таких людей можно ожидать чего угодно. Возможно, они прослушивали ее телефон. Вспомни только, сколько камер нашли в квартире Штайнхаузена. Возможно, она просто искала способ незаметно связаться с полицией. Она догадалась, что на том вечере будет много полицейских. Она могла сесть рядом с кем-нибудь из них. Незаметно начать разговор. Попросить о помощи и…

– Прекрасная теория, – сказал Веллер. – Но она не попыталась ни к кому из нас обратиться, разве нет?

Анна Катрина громко захлопнула ноутбук, направила на Веллера оба указательных пальца и поблагодарила его:

– Именно, Франк! То-то и оно!

Он изумленно выпрямился.

– Ты о чем?

– Решающий намек! Она пришла, чтобы с нами связаться, но этого не сделала. Почему? – Анна Катрина сама же сразу ответила на свой вопрос: – Потому что убийца тоже пришел на лекцию! И наблюдал за ней. Она точно знала, что ей нельзя даже близко подходить к сотрудникам полиции. А поскольку он точно знал, зачем она туда пошла, то вскоре после этого ее и настиг…

Теория звучала вполне логично.

Веллер встал помешать суп. Потом повернулся к Анне Катрине, и у него сжалось сердце – она сидела с отсутствующим видом, словно ее душа покинула тело, и Веллер снова вспомнил, за что полюбил эту женщину. Она была такой сильной. Такой разумной. И при этом такой хрупкой. Иногда он чувствовал, что должен защищать ее. Например, сейчас.

– Все очень логично, и думаю, ты вполне можешь оказаться права. Но у нас нет никаких доказательств. Дикманн воспримет это как чистые умозаключения.

Анна Катрина отреагировала не сразу. Она нерешительно кивнула. И лишь потом прошептала:

– А я и не собиралась ей это рассказывать. Она тоже не рассказывает нам всего, что знает.

– Что ты имеешь в виду?

Она нарочито рассмеялась.

– Но, Франк, ты ведь не мог не заметить. Это витало в воздухе. Все уже явно были в курсе дела. Все это биологическое оружие у них каким-то образом стибрили. И быть не может, чтобы они этого не заметили. Собственно говоря, они уже давно ждали, когда начнется веселье. Только не ожидали, что свистопляска стартует в Остфризии.

Теперь айнтопф томился на самом тихом огне. Веллер считал, что Анна Катрина использовала не самые подходящие метафоры. «Веселье». «Свистопляска». Но ничего не сказал и лишь молча смотрел на жену, а она говорила дальше.

– И я не верю, что в пузырьке, подкинутом в полицейский участок, были бактерии холеры.

– Нет?

– Нет. Тогда Руперту и старшему полицейскому советнику Дикманн дали бы какое-нибудь лекарство. Их ведь предостаточно. Хотя бы из предосторожности им бы дали что-нибудь проглотить. Но нет. И знаешь почему?

– Нет.

– Потому что там было что-то в тысячу раз опаснее. Нечто, мгновенно убивающее любого, кто к этому прикоснется. Тот факт, что оба еще живы, – достаточное подтверждение того, что они не соприкоснулись с этой гадостью.

Веллер выдохнул, не размыкая губ. Звук не удался, словно он набрал недостаточно воздуха или разучился свистеть. На этот раз он чувствовал, что она точно права.

* * *

Меньше всего Руперту нравилась полусфера Босу. Раньше он никогда не видел таких тренажеров. Он выглядел совсем просто, как полусфера.

Как и многочисленная прочая дрянь, известная Руперту, этот предмет был создан в США и использовался в качестве официального тренировочного снаряда американскими лыжниками.

Он использовался для тренировки баланса, то есть помогал научиться держать равновесие. Кроме того, Мария Реннефарт-Нойман сказала, что при регулярном использовании он повышает работоспособность и помогает улучшить навык владения телом и осанку. При этом она стояла на нем на зависть свободно и прямо.

Все в целом должно было укрепить мышцы спины и живота и к тому же – систему кровообращения.

Будь его воля, Руперт бы вообще запретил эту ерунду. Он поднимался на нее, как пьяная танцовщица. Он не мог удержаться на ней, даже стоя на двух ногах, а Анна Катрина умудрялась еще делать гимнастические упражнения и была в восторге.

Чтобы больше не позориться, Руперт заказал себе такую же штуку по интернету. Он хотел тайно потренироваться дома, пусть это и казалось ему таким же бессмысленным, как зубрежка латинских слов.

Когда Руперт вернулся домой, жена Беата встретила его в серо-синей сверкающей футболке для упражнений и подходящих по цвету легинсах. Ее волосы были убраны под повязку, на лбу выступила испарина, а на груди красовались пятна пота.

Она бросилась ему в объятья и поблагодарила за прекрасный новый спортивный снаряд. Она расположила его в гостиной на ковре. Разорванная картонная упаковка лежала в углу.

Беата сразу же продемонстрировала ему возможности тренажера, стоя на нем почти также ловко, как Анна Катрина. Попружинив на полусфере, она настойчиво предложила Руперту последовать ее примеру.

Он должен был удержаться на полусфере Босу, стоя на одной ноге, но ему совершенно не хотелось выглядеть дураком еще и перед женой, и поэтому он просто сказал:

– Сокровище, я рад, что тебе понравился подарок. Вообще-то, я собирался подарить его тебе на Рождество, но раз уж ты его уже увидела…

– Давай сделаем это вместе, – рассмеялась она. – Тебе это полезно, – она похлопала его по животу. – У тебя растет брюшко, ты в курсе?

Он сразу втянул живот.

– Ерунда! Просто у меня метеоризм, и я сейчас не в форме, у меня же проблемы со спиной.

– Тем более, – сказала она, – тем более. Поэтому ты должен со мной… Смотри, – она показала ему упражнение, и он с удовольствием признался, что ужасно возбудился, глядя, как она делает упражнения в своей новой спортивной одежде.

– Ах, – сказал он, – думаю, это скорее для женщин.

«Когда Беата поедет к матери и будет есть этот жуткий торт со сливочным кремом, я потренируюсь, – подумал он. – И стану ловким, как молодой бог. Но черт побери, я не хочу, чтобы на меня сейчас смотрела жена».

* * *

Анна Катрина целый день раздумывала, как поступил бы в этой ситуации ее отец. Возможно, поэтому она проснулась ночью от кошмара. Ей снился убийца ее отца. Он прокрался в дом.

В ее сне отец был еще жив. Он читал ей вслух истории. Она снова была маленькой девочкой.

Она увидела за окном лицо. Сказала об этом отцу, но он не поверил, подумав, что просто прочитал ей перед сном слишком жуткую сказку. В его глазах она была чувствительным ребенком с богатой фантазией. Его принцессой!

Вместе этого он начал рассказывать ей веселую историю. Но у него за спиной, за окном, снова появилось лицо. У мужчины был пистолет, и он целился ее отцу в голову. Маленькая Анна Катрина завизжала.

Взрослая Анна Катрина резко села в кровати и тоже закричала.

Веллер сел рядом с ней, пытаясь ее успокоить. Она быстро и бессвязно рассказала про лицо за окном, и муж предложил ей именно то, что, по ее мнению, обязательно предложил бы в такой ситуации ее отец: он обойдет вокруг дома и посмотрит.

И Анна Катрина снова вспомнила отца, как он искал у нее под кроватью слизистого монстра со щупальцами, но нашел только мишку Тедди и носок, и оба были совершенно потрепанными.

Сон, реальность и воспоминания спутались в голове Анны. Веллер и ее отец. Они слились в одного человека. Они были так друг на друга похожи и при этом – совершенно разными.

Веллер принес ей стакан воды. Она жадно выпила. Потом вытерла ладонью губы и сказала с интонацией упрямого ребенка:

– Я должна наконец принять вызов монстров из прошлого. – Она встала на колени в кровати и прижала к себе подушку, – Я навещу в тюрьме убийцу отца. Устрою ему очную ставку и скажу, что о нем думаю. Я уже десятки раз убивала его в своих снах, чтобы спасти отца. Только в реальной жизни меня там не было, потому что…

Веллер сел рядом с ней и осторожно положил руки ей на плечи.

– Анна, ты ведь присутствовала, когда его судили.

– Да, три дня. В качестве свидетельницы.

– Иногда, – сказал Веллер, – важно суметь покончить с тем, что ты не можешь изменить, чтобы освободить место для чего-то нового.

– Спасибо за хороший совет, господин психолог.

Он почувствовал, что ему сделали выговор.

– Я не твой бывший муж, Анна. Это он был психологом. А я детектив – пусть и далеко не такой хороший, как ты, но все же…

Он попытался ее развеселить. Только сейчас, когда он бегло поцеловал ее, как брат целует сестру, она заметила, что ее пижама промокла насквозь и неприятно липнет к телу.

Она пошла принять душ.

Веллер не хотел засыпать, чтобы быть готовым продолжить разговор. Она пробыла в ванной необычно долго. А потом отправилась в сад – голой, с влажной горячей кожей.

Он наблюдал за ней.

«Начало декабря, а моя жена разгуливает нагишом по саду. Ничего не поделаешь, – подумал он. – Мужчины и не должны понимать женщин, вполне достаточно их любить».

Она не стала включать на улице свет. Этого было не нужно. В ясном ночном небе сияли звезды. Свет уличного фонаря обводил полукругом часть сада до грушевых деревьев. Больше всего ей сейчас хотелось сходить в сауну-бочку, которую ей подарил на день рождения Веллер, но потом не смог за нее заплатить, потому что опять обанкротился. Все равно, отличный подарок, подумала Анна Катрина. Достаточно места для четырех человек, и острая крыша сверху, которую Веллер называл «стук дождя в а-миноре», потому что она очень красиво звучала в сильные дожди.

Но для сауны сейчас было уже слишком поздно. Сперва Анна Катрина специально прошлась по влажной траве, ощутив ее босыми ногами, а потом уселась в сине-белое полосатое пляжное кресло, к счастью, все еще оставшееся на террасе. Ткань была влажной от росы и холодной. Запрокинув голову, она смотрела высоко в небо и мысленно проводила линии от звезды к звезде. И снова почувствовала, что отец совсем рядом.

«Вселенная так велика, и мы не одни, дитя мое. Помимо нас, здесь обитает еще множество живых существ. Только у нас нет с ними контакта. И что? Мы точно так же не можем выйти на связь со слонами в зоопарке или с собственными кишечными бактериями».

Она невольно рассмеялась. Да, именно так ей говорил тогда отец. И не раз. Он жалел, что не может поговорить со своими кишечными бактериями. Но однажды, подхватив тяжелый желудочный грипп, он прошептал ей:

– Хоть я и не могу поговорить со своими кишечными бактериями, мне кажется, сейчас они хотят мне что-то сказать. Только я никак не могу понять, что именно.

– Ешь больше лакрицы, – прошептала она ему в ответ.

Она не знала, как долго просидела голой в саду. Но постепенно ей стало холодно, и она вернулась в дом. Храп Веллера был слышен еще в гостиной. Она взяла шерстяное одеяло и улеглась с ним на большой диван. Отсюда было видно книжный стеллаж. Ей очень захотелось снова заглянуть в свои детские книги. Только она колебалась между «Пиццей и Оскаром» Ахима Брёгерса – она любила эти истории про маленькую круглую девочку и большого слона, который постоянно сбегал из зоопарка, – и «Поцелуем папы-ежа» Ульриха Маскеса.

Она взяла обе книги, положила их на себя, словно щит, и заснула.

* * *

Даже в служебном порядке узнать, в какую тюрьму был отправлен убийца отца Анны Катрины, оказалось не так-то просто. В Ганновере, где она хорошо знала нескольких человек, он пробыл всего шесть недель, а потом его перевели. Анна Катрина сказала, что должна допросить его в качестве свидетеля. И выяснила, что в конце концов его поместили в тюрьму в Целле и там он умер.

Его кремировали уже почти два года назад.

Пока звонила, Анна Катрина сидела за письменным столом. Она вертела в руках фотографию отца. И вдруг словно окаменела. Ее суставы одеревенели, и все тело стало неподвижным. Мышцы затвердели.

– Как умер? – словно она не понимала, что значит это слово.

Потом в ней затеплилась надежда. Может, его замучила нечистая советь? Он не выдержал и покончил с собой?

Но рано радоваться. Через два часа она узнала подробности. Он мирно заснул у себя в камере. Инфаркт. Следуя завещанию, его останки сожгли, а урну вверили морю между Йюстом и Норденеем.

В ней боролись противоречивые чувства. С одной стороны – удовлетворение, с другой – она чувствовала себя почему-то обманутой.

– Они должны были поставить меня в известность, – сказала она в трубку и не узнала собственный голос. В нем слышался металл.

Дружелюбная сотрудница ответила:

– Но, госпожа Клаазен, мы никогда не оповещаем жертв и их родственников, если умирает преступник. И я не знаю никого, кто хотел бы присутствовать на подобных похоронах. В смысле со стороны жертвы. Обычно эти мероприятия проходят очень уединенно. Почти никто не приходит.

Голос сотрудницы был знаком Анне Катрине, но она не могла представить ее лица. Сейчас она видела только лицо отца.

Хоть Анна и не могла вспомнить имени сотрудницы, с которой разговаривала, она была совершенно уверена, что они хорошо знакомы, судя по тому, как с ней говорила женщина.

Анна Катрина сразу захотела узнать, кто присутствовал на похоронах, но голос в трубке зазвучал холоднее. Ей и так уже рассказали слишком много, и вообще – эти события давно в прошлом.

– Но почему, – спросила Анна Катрина, – я ничего не узнала из прессы?

– Ах, госпожа Клаазен, никому не интересно сообщать об этом в прессу. То есть, – между нами, – умер ведь не какой-нибудь Папа Римский, а всего лишь преступник, который еще и стоил нам немалых налоговых средств. О нем никто особо не сокрушался.

– А кто оплатил похороны в море?

– Это была его особая воля. Мы узнали о ней из того, что осталось от его имущества. Полагаю, на это были отложены какие-то средства…

Это «полагаю» нервировало Анну Катрину еще несколько часов после разговора.

* * *

Тем временем Веллер получил первые результаты исследования следов. Вообще-то, пентхаус так и кишел следами ДНК и отпечатками пальцев. Оставленные Эске Тамменой определили сразу, но для всех остальных сравнительных данных не было, сказал Чарли Тикеттер.

– Этот тип никогда не попадал в нашу базу. Я все проверил. Официальные данные и, поверь мне, неофициальные. Я искал и у Федеральной службы разведки, и у наших американских друзей. Ничего. Я искал ДНК и отпечатки пальцев во всех системах. Похоже, он никогда не соприкасался с нами.

– Так я и думал, – сказал Веллер.

– Почему?

– Дружище, он покинул квартиру в кратчайшие сроки, без лишнего шума. Никто из жильцов ничего не заметил. Он никому не помешал. А значит, он был готов заранее. Без сомнения, он проделал это не в первый раз, и он точно знал, что у нас нет его ДНК и отпечатков пальцев, потому что иначе он попросту спалил бы весь дом. Спорим?!

– Смелое предположение. Но довольно правдоподобное. Но есть одна загвоздка.

Веллер подавил желание закурить.

– Какая загвоздка?

Тикеттер рассмеялся:

– Если он такой плохой мальчик, как ты говоришь, то мы уже точно имели с ним дело. Таковы уж особенности преступной карьеры. Нет, Веллер. Зря вы на нем зациклились. Дикманн права. Это какой-то богатей, у которого была интрижка с Тамменой, и теперь он боится, что обо всем прознает его благоверная. Он заранее позаботился об анонимности квартиры. Там не было вещей, по которым можно было бы его опознать. А поскольку он – добропорядочный гражданин, то он точно знает, что у нас нет ни его отпечатков, ни ДНК.

Веллер ворчливо поблагодарил его и положил трубку. Вместо того чтобы зажечь сигарету, он положил в рот шоколадную конфету. По словам Уббо Гейде, много лет назад ему удалось бросить курить с помощью марципанов. А Уббо Гейде всегда был для Франка Веллера большим примером.

* * *

Майк Тумм был осторожен. Он знал, что имеет дело с опасными людьми. Он был уборщиком Серкана Шмидтли. В лучших случаях. Чаще же всего он был лишь его мальчиком на побегушках.

Он знал, что имеет право на существование, лишь пока он им полезен. Ему никогда не подняться до их уровня. От этой мечты он давно отказался. Он был для них лишь пешкой, не более.

Нет, думал он теперь, я даже не пешка, потому что не знаю истинных правил игры. По сути, я даже не знаю, ради чего ведется игра. Возможно, так даже лучше. Шефы не любят укрывателей.

Чем меньше он понимает игру, тем лучше для него.

Он не задавал лишних вопросов. Когда его завербовали в тюрьме, они сразу вбили ему в голову: никаких вопросов.

Обычно он выполнял курьерские поручения. За это ему не платили. Они дали ему стартовый капитал, и он смог открыть в Вильгельмсхафене службу доставки пиццы. «Быстрее, чем позволяет полиция» – так звучал его игривый слоган.

С появлением пиццерии с его курьерскими обязанностями быстро было покончено. Его трижды просили кого-то убить. Два раза они даже точно устанавливали, как он должен это сделать, где и когда именно.

На этот раз, с этой Эске Тамменой, ему лишь сказали действовать как можно быстрее. Способ Серкан предоставил ему выбрать самостоятельно.

Она стала для него первой женщиной. Убийства мужчин давались ему легче. Тогда он чувствовал себя как солдат на поле боя. Но к женщинам он в целом относился почтительно.

В школе его дразнили из-за фамилии: Тумм. Все звали его «Думм» ^[4], – дурачок – все, кроме одной девочки, которая, наверное, была в него влюблена, а может, просто жалела.

Когда он получал плохие отметки, все говорили: «Тумм, да ты просто Думм».

Но потом, в Дортмунде, его мать сошлась с дальнобойщиком по фамилии Пюллекен.

С тех пор она стала называть себя и сына Пюллекен. Майк был вполне не против, но потом этот дальнобойщик бросил ее ради другой, более молодой женщины, и они переехали из Дортмундер-Нордштадта в Эссен-Карнап, он пошел в новую школу, и все опять началось сначала.

Он считал себя умным, но его считали школьным неудачником. В целом, он считал, что многого достиг. У него было свое дело, красивая квартира в Вильгельмсхафене рядом с насосной станцией, где он с радостью посещал концерты, и двенадцать сотрудников говорили ему «шеф».

Ему было запрещено нелегально нанимать работников, хотя он бы предпочел поступать именно так – но Серкан был категорически против. Он платил всем белую зарплату – 450 евро – и официально регистрировал.

В то же время он был рад придерживаться этих правил. Его магазин выдерживал каждую проверку. Его легальное существование было вне всяких сомнений. И еще он мог спокойно уходить в минус, это было не столь важно. Но он получал излишек, был совершенно чист перед законом, чувствовал себя деловым человеком, принимал на работу красивых молодых девушек и наслаждался ролью начальника в своей маленькой пиццерии.

Серкан Шмидтли настоял на том, чтобы у него была доля в пиццерии. Минимум пятьдесят один процент. Он предоставлял Майку полную свободу и вообще не вмешивался в дела. Но тот должен был принять на работу сотрудника. Кхалида Мариуса Ляйстера.

Иногда через его фирму отмывались деньги, а если покровитель просил его о каком-нибудь одолжении, он сразу улаживал дело и не задавал вопросов. Он никогда не требовал денег. Но если получал конверты, то оставлял их себе. Он уже дважды находил конверты с деньгами. Туго набитый конверт среди рекламных листовок и счетов.

От этих денег ему было не по себе. Он понятия не имел, откуда они взялись. С ограбления? Торговли наркотиками? Или это вообще были фальшивки?

Первые двадцать тысяч он потратил с большой осторожностью. Он расплатился ими со своим водителем, а когда в банк отвозили выручку за день, подменил несколько банкнот. Никого не удивит, что кому-то удалось всучить водителю службы доставки пиццы фальшивые деньги, рассудил он тогда. Но деньги были настоящие. Их не опротестовал ни один банк.

Майк Тумм почувствовал слабость в желудке. Ему хотелось домой, выпить большую бутылку настойки. Он надеялся, что ему никогда больше не придется убивать женщин. Это барахтанье было настоящим кошмаром. Ему пришлось атаковать сзади – он боялся, что если встретится с ней взглядом, то не сможет убить.

На следующий день после убийства Эске Таммены он получил от своей жертвы электронное письмо. Ему сразу захотелось убежать, но куда? Здесь, в Вильгельмсхафене, была вся его жизнь. Может, люди Серкана хотели заставить его отдать все? Или письмо было всего лишь глупой шуткой? Выходкой, над которой они все дико смеялись, представляя, как он наложил от страха в штаны? Или это было предупреждение? Кто-то шантажировал его, чтобы заставить вести двойную игру?

Может, ищейки были в курсе и хотели его завербовать? Он знал множество подобных историй. Человека оставляли на свободе при условии, что он будет на них работать. Последний шанс для любого, кто попался к ним на крючок.

В нем ширилось вялое ощущение безнадежности.

Прошлой ночью он почти не спал. Он снова и снова чувствовал ее руку, которая вцепилась в его ладонь, задрожала и наконец ослабела.

Нет, ему ни за что не хотелось бы повторять такое!

Он уже опрокинул три рюмки ликера «Круйден», а потом еще одну «Моргайста», но даже пятьдесят шесть процентов алкоголя его не успокоили и не остановили потока образов в голове. Потом он полночи ездил на велосипеде, чтобы выключить кино в мозгах. Тщетно. На его коже по-прежнему была ее рука, упрекающая, напуганная, а потом вдруг почти нежная, принявшая смерть.

Ночная пристань тоже не принесла ему покоя. Его дважды стошнило. Он оставил велосипед в коридоре. Вопреки своей привычке, он не стал вешать на него замок.

Он взбежал вверх по лестнице и почувствовал, что термобелье стало влажным от пота. А еще дышащее!

Он снял толстовку с капюшоном еще у входа в квартиру. И не заметил, что здесь его уже кто-то ждет.

Он сразу побежал на кухню, чтобы достать из холодильника бутылку водки. Штайнхаузен мог подставить ему подножку – он пробежал совсем рядом с креслом, в котором уютно устроился нежданный гость.

Тумм небрежно кинул на пол толстовку. Она упала прямо под ноги Штайнхаузену. Тумм разделся, не закрывая холодильника. На нем остались только полосатые трусы-бо́ксеры и носки.

Штайнхаузен с интересом наблюдал. Глядя на такую негодную молодежь, он снова понял, что еще долго не попадет в разряд отживших стариков. Это было ему на руку.

Тумм схватился за пульт, и сразу заиграла песня Боба Дилана «Детка, позволь мне пойти с тобой» ^[5] в исполнении Марианны Фейтфул. Он переключил на следующую песню. «Куранты свободы» ^[6]. На этот раз пел сам Дилан.

Штайнхаузен зааплодировал.

Майк Тумм вздрогнул и обернулся.

Штайнхаузен сидел в расслабленной позе, положив ногу на ногу, и улыбался.

– Браво! Я тоже предпочитаю слушать мастера лично. Марианна Фейтфул еще ничего, но во что превратили песни Дилана некоторые бездари? Ужас! Он не должен был давать согласия на эти каверы.

Тумм уже знал, что умрет. Значит, его час настал. Здесь и сейчас.

– Дилан дает концерт в Гамбурге. У меня есть два билета. Кто знает, когда еще приедет мастер. К сожалению, мне придется поехать туда без Эши, – он подмигнул, словно это не так уж плохо. – Она все равно предпочитала слушать эту новомодную чушь. Шум, а не музыка. Однообразные ритмы с текстами для людей, которые так и не научились читать. Я пытался привить ей немного вкуса.

Тумм осторожно наклонился за своей одеждой и поднял штаны и футболку. Он двигался очень медленно.

– Пожалуйста, – приглушенным голосом сказал он, – не убивайте меня.

– Мой мальчик, ты же сам прекрасно понимаешь, что умрешь. К тебе пришла смерть.

Тумм выпустил вещи из рук, и они снова упали на пол. Он задрожал.

Штайнхаузену это понравилось.

– Знаешь, какой меня терзает вопрос?

Тумм покачал головой.

– Мне интересно, куда подевались твои инстинкты. В смысле что с вами, молодежью, не так? Ты приходишь в собственную квартиру и не замечаешь, что кто-то уже ждет тебя, – он говорил укоризненно. Менторским тоном. – Твой дом – твоя крепость! Твое царство! Ты не почувствовал, как в твою ауру вторглась чужая энергия? Ничего не унюхал? – он демонстративно понюхал воздух. – На твоем месте я бы уволил уборщицу. Терпеть не могу такой затхлый запах. Но изволь! Если тебе нравится!

Майк Тумм заплакал. Ему было стыдно, но он не мог сдержать слез и дрожал все сильнее. Он сжал колени.

Штайнхаузен покачал головой.

– Что скажет Серкан, когда узнает, как небрежно, скверно ты работаешь? Ай-ай-ай… Его убили в собственной квартире…

– Пожалуйста, – умолял Тумм, – прошу, не убивайте меня!

– А я и не собирался, – сказал Штайнхаузен и разгладил левый рукав серебристо-серого пиджака. – Вообще-то, я хотел попросить, чтобы ты сделал это сам.

Тумм попытался удержаться на ногах. Его желудок взбунтовался. К горлу подкатила тошнота. Он рыгнул.

Штайнхаузен невозмутимо продолжал:

– Конечно, я мог бы засунуть тебе в рот твой «Глок» и нажать курок. У тебя ведь «Глок», да?

Тумм кивнул и поймал себя на том, что улыбается Штайнхаузену, словно у него еще оставалась надежда его к себе расположить.

Вдруг оружие оказалось у Штайнхаузена в руке.

– «Глок 34». Кстати, я лично предпочитаю предыдущую модель. «17 L». Но мне милее моя «Беретта». Как по мне, оружие многое говорит о своем владельце. Почему ты оставил свой «Глок» валяться здесь? Ай-ай-ай! Оружие всегда следует носить с собой! Ну что ты за болван!? – Штайнхаузен непонимающе покачал головой. – Кто же хранит оружие в прикроватной тумбочке! Даже обыватели так не поступают. В общем, как уже сказано, я бы мог засунуть его тебе в глотку и выстрелить. Всегда прокатывает за самоубийство. Но потом всегда страшная грязь. Твои мозги шлепаются об стену, и все эти крошечные брызги крови, которые потом никак не отстирать. Мне придется полностью переодеться. Выбросить костюм… Нет, так не пойдет…

– Я… Мог бы сделать это за вас… – предложил Тумм. Он почувствовал крошечный шанс выйти из ситуации живым.

– Хочешь сказать, я дам тебе пистолет, и ты закроешься в спальне, напишешь прощальную записку и покончишь с собой?

Тумм тяжело кивнул. Дрожь прошла, и слезы больше не текли. Он слизнул последние капли с верхней губы.

– Хорошая идея. Просто прекрасная! Это избавит нас обоих от многочисленных споров и криков. Но ты знаешь, что мне в ней совершенно не нравится?

Тумм покачал головой, хотя догадывался, о чем пойдет речь.

– Если я отдам тебе «Глок», где гарантия, что в последний момент ты не передумаешь и… – Штайнхаузен сделал дружелюбный жест и улыбнулся Тумму. – Конечно, я не хочу подозревать тебя в том, что ты направишь на меня оружие… Нет, ты не такой. Ты бы такого никогда не сделал.

Тумм поспешно подтвердил это жестами преданности.

– Но все равно. Думаю, мы должны выбрать другой путь. Из уважения к Эши. Она бы, несомненно, предпочла, чтобы ты повесился. Да… Повесился! Думаю, это верный способ. Да, кстати, это Серкан сказал, чтобы ты выбрал для Эши стальную леску, или это была твоя идея? Ты за это в ответе?

Тумм больше не мог держаться на ногах. Его колени ослабли. Несколько мгновений он крепко держался за холодильник, а потом сел на пол, среди своей одежды. Он прислонился спиной к холодильнику, который включился и начал гудеть.

– Думаю, стальную леску Эши тоже бы одобрила. Но этого за нас никто не сделает. Какой самоубийца станет использовать стальную леску? Но я кое-что принес…

Смотри.

Штайнхаузен залез в карман пиджака и достал веревку.

– Стропа для растяжки палатки. Ты любишь кемпинг? Сначала я хотел принести мягкую веревку для бандажа. Плетеный хлопок, черного цвета. Безопасна для кожи, не вызывает аллергии, без химических добавок, подходит для разнообразных любовных игр. Но потом подумал – к чему нам лишняя грязь? Кто знает, чего потом насочиняет пресса. А если этот Блём напридумывает какой-нибудь похабщины, как ты будешь выглядеть? Нет, все должно выглядеть как классическое самоубийство, без грязных сексуальных делишек вроде бандажа, согласен?

Он ощупал веревку и пропустил ее между пальцев. «Глок» лежал рядом с ним, на кресле.

– Эта, конечно, может неприятно царапать шею, но с ней ты будешь лучше выглядеть перед родными. Кто же захочет, чтобы его мама подумала, что у него были подобные сексуальные увлечения? У тебя ведь еще есть мама?

Тумм снова начал задыхаться. Потом он упал в обморок.

Штайнхаузен встал и похлопал его по лицу.

– Эй! Давай! Не расслабляйся! Ты ведь хочешь помочь или в конце концов мне придется делать все в одиночку?

* * *

Анна Катрина разыскала капитана похоронного судна. Этот славный человек уже вышел на пенсию и помогал сыну ловить крабов на рыболовном куттере, потому что твердо верил, что людей, у которых больше нет дела, забирает милосердный Господь – если им везет. А если не везет – то дьявол. Он был совсем не уверен, кто из двоих поджидает его, но хотел, насколько возможно, оттянуть эту встречу.

У него была обветренная кожа с глубокими морщинами, придававшая лицу здоровый и авантюрный вид.

Анна Катрина понравилась ему с первого взгляда. Он поставил на стол два стакана с водопроводной водой и для начала угостил ее чаем. А поскольку по ее манере говорить старик сразу понял, что она родилась в Рурской области, хоть и давно живет у побережья, то объяснил ей: без чая никак, и остфризцы пьют минимум по три чашки.

Он поставил на стол чашу с леденцами. И сливки. Себе в чашку он добавил два свежих листика мяты. В такую погоду это полезно для горла, объяснил он.

Анна Катрина стала пить чай точно так же, как он – с леденцами и листочками мяты, но без сливок. Чай был такой крепкий, что ее начало трясти.

Нет, он не мог запомнить каждые похороны в море. Как это возможно? Но он вел дневник. Уже двадцать три года.

– После смерти жены мне нужно было с кем-то разговаривать, – лукаво объяснил он. – Мне не хотелось обременять детей, и я начал вести дневник и рассказывать все ему.

Он показал Анне Катрине свой сундук с сокровищами, где лежало сорок толстых тетрадок. Он писал перьевой ручкой с черными чернилами. Сперва он даже вклеивал чеки из супермаркетов. Потом только счета из ресторанов, чтобы сохранить память об особенно вкусной еде. И наконец, фотографии праздников. Игру в кегли. День рождения.

Он пожаловался, что в наше время все стало цифровым, и поэтому в последние годы он перестал вклеивать фотографии в альбом. Но сын подарил ему такую цифровую камеру, и сначала он ею фотографировал. Но постепенно перестал, это ему надоело.

Он снова налил чаю. На дне чашки Анны Катрины еще лежала кучка леденцов, и она не стала брать еще. Да и чая она больше пить не стала.

Ей захотелось выпить воды. Но после событий последних часов ей не удалось заставить себя выпить хотя бы стакан.

А капитан выпил.

– Вода идет к чаю, – рассмеялся он. – Понимаете ли, девушка, – продолжил он, весьма порадовав ее таким обращением, – похороны в море обычно проходят так: прах умершего доставляется в так называемой амфоре. Она украшается цветами и все такое, и капитан – в данном случае я – произносит последние слова в память об умершем. Почти все, кто выбирает этот способ захоронения, имеют какое-то отношение к морю или к побережью, пусть даже они просто приезжали сюда на отдых или очень сюда стремились. Раздается четыре двойных удара колокола. У моряков это называется «конец вахты». Потом мы совершаем круг почета вокруг затонувшей амфоры. Позднее она растворяется в морской воде. Прах и море становятся одним целым.

Он улыбнулся.

– Многие считают, что на дне Северного моря лежат и постепенно ржавеют множество урн. Но это не так. Иногда родные заказывают, чтобы во время прощания на борту звучала особая песня или присутствовал священник. Это все совершенно не проблема и обсуждается индивидуально. В вашем случае… – он принялся листать ежедневник, – это было тихое погребение, без присутствия родных.

– Значит, вообще никого не было?

Он показал на запись в дневнике: «Тихие похороны».

Потом закрыл книгу и сказал:

– После каждых похорон в море родственники получают выписку из судового журнала. Там указано точное место, и мы прикладываем фрагмент карты, на случай, если люди, например, захотят совершить туда поездку. Это происходит чаще, чем можно подумать. Море – хорошее кладбище.

– И кому была отправлена выписка в этом случае? – спросила Анна Катрина.

Он снова пролистал свою книгу.

– Господину Науманну из Ганновера. Лавесалле, 6.

– Но там же находится министерство внутренних дел, – вырвалось у Анны Катрины, и она сразу об этом пожалела.

Капитан хотел рассказать Анне Катрине еще несколько старых историй, но у нее, к сожалению, не было на это времени, и она попрощалась, даже не допив свой чай.

* * *

Веллер уже два часа сидел в кафе «Тен Кате» и наблюдал за Остерштрассе. Моросящий дождь придал ей блеску, и цветные надписи отражались в нем, словно разбитое оконное стекло. Но это были вовсе не осколки церковных витражей, а капли и маленькие лужицы. Веллеру нравился этот вид, он удивительным образом напоминал ему побережье на закате.

Он поочередно заказывал то кофе, то какао и ел уже второй кусок неотразимого баумкухена ^[7].

Он царапал что-то на бумажке. Это напоминало детский рисунок, но ему казалось, что он просто наблюдал за рукой, которая что-то писала и рисовала. Он посмотрел на улицу, потом снова на бумажку и предался своим мыслям.

Здесь все казалось таким мирным. Хорошо пахло, и огоньки будто говорили ему: твоя жизнь прекрасна, Франк Веллер.

Мысль о том, что кто-то может отравить питьевую воду, сейчас представлялась ему безумной, и при этом он чувствовал, насколько они все уязвимы, когда в вечный круговорот жизни хочет вторгнуться кто-то со злыми умыслами.

Анна Катрина поприветствовала за стойкой свою старую подругу Монику Таппер и заказала себе кусок яблочного пирога. Только потом она направилась к столику Веллера. Ее умилило, как мечтательно он сидел с крошечным кусочком баумкухена, оставшимся на тарелке.

– О, смотрю, ты и для меня кое-что оставил? – пошутила она, уселась рядом с ним, взяла кусочек и демонстративно отправила в рот. Только после этого она подарила ему приветственный поцелуй.

Они смотрели друг на друга и молчали – им нужно было столько друг другу рассказать. Обменяться таким объемом информации, высказать столько предположений. Каждый хотел уступить преимущество другому, и оба чувствовали, что другой вот-вот лопнет, и оба вежливо молчали. А потом их вдруг одновременно прорвало.

– Анна, знаешь, я… Непостижимо, но…

– Я встретилась с капитаном, насчет убийцы отца…

Оба вновь замолчали. Веллер жестом показал, чтобы Анна говорила первой. Ее вопрос был важнее. Более личным.

Моника Таппер принесла Анне Катрине яблочный пирог и стакан воды. Она послала подруге ободряющий взгляд.

Анна Катрина положила голову на плечо Веллеру, и он нежно прижал ее к себе. Они сидели, как влюбленная пара, совсем непохожие на двух полицейских, которые пытались пролить свет на темное дело.

– Все это кажется мне таким нереальным, – сказала она.

И спокойно обо всем рассказала. Ей было гораздо легче благодаря физическому контакту.

Услышав фамилию Науманн, Веллер легонько вздрогнул. Можно было ничего не говорить. Они оба знали, что это значит.

– Ну и что будешь делать дальше? – спросил Веллер.

Она прижалась к нему сильнее.

– Поеду в Ганновер.

– В министерство внутренних дел… – тихо заключил он. – Думаешь, это верный путь?

* * *

Измученный болью в спине, Руперт чувствовал, что приближается к ранней пенсии. Теперь ему стало тяжело завязывать шнурки и вылезать из машины. Он был рад, что может побыть в одиночестве на работе. Здесь он мог стонать, сколько душе угодно, и от этого становилось легче.

Лечебная гимнастика оказалось для мужчин по меньшей мере столь же унизительной, как домашняя работа. Еще хуже, чем вытирать пыль или гладить скатерти. Во время занятий гимнастикой люди могли смотреться исключительно неловко. Ему полагалось посещать групповые занятия.

Информация из Вильгельмсхафена была ему сейчас совсем некстати. Он мрачно слушал доклад коллеги, массируя спину. Он поставил телефон на громкую связь, чтобы не держать в руках трубку, и встал, наклонившись вперед, возле стола.

Доктор Нимейер показал ему маленькое упражнение, которое должно было помочь вернуть крестцово-подвздошный сустав в правильное положение. Руперт должен был упереть правую ногу на скамеечку, а потом, стоя на левой ноге, двигать бедром вперед-назад, при этом держа туловище прямо. Поскольку скамеечки для ног здесь не было, а край рабочего стола был слишком высоко, Руперт попытался проделать мучительное упражнение с помощью своего черного офисного кресла. Но оно, по нелепой случайности, было на колесах.

– И почему, – спросил Руперт, – нас должно интересовать, что у вас покончил с собой торговец пиццей?

Тьярк Ойтьен, коллега из Вильгельмсхафена, откашлялся.

– Анна Катрина там? Мне хотелось бы поговорить с ней.

– Нет, – простонал Руперт и замахал руками, потому что офисное кресло поехало в сторону радиатора, а он не успел поднять правую ногу с сиденья.

– В общем, мы нашли у него в компьютере электронное письмо. В этом письме Эске Таммена разрывает с ним отношения.

Руперт не удержался и наконец потерял равновесие. Кресло с размаху врезалось в радиатор, отскочило назад и натолкнулось на корзину для бумаг.

Руперт приземлился на пол.

Сильвия Хоппе открыла дверь. Чтобы не быть ею замеченным, Руперт заполз под письменный стол и свернулся в позу эмбриона, пытаясь унять боль в спине.

В телефоне слышался голос Тьярка Ойтьена:

– Мы нашли у него стальную леску. На ней еще даже может быть ДНК, если это и есть орудие убийства. И еще у него было нелицензированное оружие. «Глок».

Сильвия Хоппе наклонилась над динамиком.

– Комиссар Сильвия Хоппе. С кем я говорю?

Она оглядела комнату. Что-то здесь было не так. Она практически чувствовала присутствие другого человека.

– Но я же только что разговаривал с коллегой-мужчиной. Куда он делся?

– Нет, это должно быть какая-то ошибка. Кроме меня, в комнате никого нет, – отозвалась Сильвия Хоппе и прислушалась, словно не верила собственным словам.

– Нет, точно. Я только что говорил с этим балбесом. Разговаривает, как Юрген фон Мангер и Атце Шрёдер ^[8] в одном лице, но настаивает, что он остфризец. Рудольф, или Райнхольд, что-то такое.

Сильвия Хоппе рассмеялась:

– Руперт!

– Да, точно. Если бы у тупоумия было имя, оно звучало бы примерно так.

Руперт хотел подняться и высказать коллеге свое мнение. Но лихорадочно пытаясь вылезти, он ударился затылком о стол. Стол затрещал и окончательно низверг Руперта. Он был почти без сознания, когда Сильвия Хоппе потянула его за ноги и вытащила из-под стола.

– Что здесь случилось?

– Я только что нашел убийцу Эске Таммены, – гордо заявил Руперт.

– И поэтому прячешься под столом?

– Нет, я уронил ручку.

– А, ручку.

Он крепко ухватился за столешницу и поднялся, превозмогая боль.

– Да, ручку. Что тут такого?

Из динамика раздался нервный голос Тьярка Ойтьена:

– Алло? У вас там вообще кто-нибудь работает? – Не получив ответа, он заявил коллегам: – Иногда я начинаю подозревать, что вы курите там у себя в Аурихе что-то нелегальное.

Потом он повесил трубку.

* * *

Доктор Вольфганг Штайнхаузен не стал оставлять машину в подземном гараже под «Рэдиссон Блю». Там стояли камеры наблюдения. Они беспокоили его даже теперь, когда он изменил внешность.

Он бы не хотел оставаться там на ночь. Возможно позже, после концерта, он еще пойдет выпить в бар. Раньше он с удовольствием делал так после концертов в конгресс-центре Гамбурга, порой прихватив с собой какую-нибудь фанатку, которая вообще-то пришла познакомиться с солистом, но тот, вероятно, уже давно погряз в пороках в борделе или заснул в кровати с пультом в руке, сокрушаясь о том, что ему приходится разыгрывать из себя цирковую лошадь и быть звездой.

Он припарковался на Моорвайденштрасе, прямо напротив отеля «Вагнер» в Даммтор-Палас. Здесь, как он думал, его никто не станет искать. Люди вроде него не останавливаются обычно в трехзвездочных отелях. Но для него это маленькое, тихое гнездышко рядом с университетом и вокзалом Даммтор было то, что нужно.

Он еще немного пошатался по округе. Выпил в «Турмбаре» на Ротенбаумшоссе. Всего одну порцию. Он стал солидным. Времена, когда он заказывал по восемь-десять «Джин Физзов» подряд, были позади.

На вокзале Штайнхаузен купил жареную сосиску и бутылку воды. Сосиску он съел стоя. Это напомнило ему о временах в Рурской области. Он почувствовал себя молодым и продувным.

Рядом с ним двое мужчин спорили на ужасной смеси немецкого языка и английских выражений. Он сделал глоток воды и с интересом подслушивал.

Он рассмотрел билет. Боб Дилан, конгресс-центр Гамбурга, правая сторона, ряд 12, место 3.

Он улыбнулся. Возможно, несколько английских слов в немецком языке вполне уместны, подумал он, иначе конгресс-центр Гамбурга пришлось бы называть конгресс-центрумом ^[9]. Кто бы захотел ходить туда развлекаться?

Теперь, когда Тумм был мертв, он чувствовал себя хорошо. Иногда ему казалось, что сила противника переходит к нему. Смерть, подумал он, – старше, чем человечество. Наше благословение. Дарящая покой. Дающая энергию.

Перед конгресс-центром стояло несколько молодых людей с табличками. Они искали свободные билеты. У него даже был лишний билет, а какая-то рыжая девушка с написанной вручную табличкой нервно подпрыгивала на месте. Формой черепа она напомнила ему Эши. Но он не хотел, чтобы рядом с ним сидел такой нервный человек. Ему хотелось послушать мастера в покое, а она, судя по ее виду, могла периодически громко вскрикивать, выражая свои восторги.

Штайнхаузен в одиночку зашел в конгресс-центр. На эскалаторе дружелюбный плечистый охранник, которому явно еще не было тридцати, попросил его сдать бутылку с водой. Свои напитки проносить запрещено.

На молодом человеке был черный костюм и черный галстук. Но в этой одежде, которая должна была придавать ему и его коллегам внушительный вид, он на самом деле выглядел, так словно явился сюда с похорон своей безвременно умершей тещи.

Он послушно отдал бутылку и наблюдал с эскалатора за слегка полноватой блондинкой в футболке Боба Дилана, которую заставляли открыть сумочку. Там было что-то, чего она не хотела показывать молодому человеку в похоронном костюме. Она ярко покраснела и начала громко ругаться. Он отправил ее в гардероб и предложил оставить все там.

– Я по-другому представляла себе рок-н-ролл! Какой-то тип в черном костюме заставляет меня сдавать сумку в гардероб! Боже мой! – громко вопила она. – Дилан! Это семидесятые! Восьмидесятые! Ты тогда еще не родился, мальчишка!

Он язвительно возразил:

– Вообще-то это фолк, а не рок-н-ролл.

Штайнхаузен отвернулся. Он отдал им свою минералку. Хотя бы поэтому он больше не мог делать здесь глупостей. Но «Беретта» и засапожный нож по-прежнему были с ним.

Он купил наверху в фойе еще бутылку воды и бокал сухого белого вина.

Места и справа, и слева от него оказались свободны. Он сел, широко развалившись. Ему было прекрасно видно сцену, она была совсем рядом. Но, к сожалению, рядом оказался и динамик.

Уже через первые тридцать секунд ему захотелось пристрелить ударника или хотя бы звукооператора, потому что бас-барабан рокотал так сильно, что Штайнхаузену казалось, будто кто-то бьет его в грудь. Звук отдавался болью во всем теле. Он предвкушал прекрасный концерт с привычной губной гармошкой. И этим несравненным голосом. С гитарой, возможно, роялем и контрабасом. Но не это. Было больно, и теперь он понял, почему на билете было написано: «Громкая музыка может повредить слух. Защищайте уши».

Но он не хотел идти на концерт, словно его бабушка в постель: с берушами. Он побежал к выходу. В фойе песни звучали гораздо лучше.

С ним заговорила студентка факультета германистики:

– Для вас тоже слишком громко?

Он кивнул.

Она очаровательно картавила и сразу его к себе расположила. На первый взгляд она показалась ему азиаткой. Маленькая, с большими миндалевидными глазами. При этом в ней было что-то очень европейское. Ее словно окружал магический ореол, укрощающий всех мужчин.

– Мне подарил билет папа, – улыбнулась она. – Вообще-то, мы собирались пойти вместе. Но он, к сожалению, попал в больницу. Я должна рассказать ему, как все прошло. Но этого я ему, конечно, не расскажу. Дилан – его герой.

Она явно была не прочь с ним пообщаться. У нее были очень приятные манеры. Штайнхаузен предложил ей вместе поискать места получше, где не так громыхают басы.

Наверху, на дешевых местах, еще оставалось несколько свободных. Они сели рядом, и концерт наконец начал доставлять удовольствие.

В перерыве он угостил ее бокалом шампанского. Ее звали Инга, и она писала реферат по литературе «Группы 61». Когда она перечисляла имена поэтов, у нее горели глаза. Макс фон дер Грюн. Хуго Эрнст Койфер. Рихард Лимперт. Йозеф Бюшер.

Он не знал ни одного, но кивнул, будто читал их книги.

Ты, весело подумал он, так и просишься на освободившееся место Эши Таммены.

Инга нравилась ему все больше. Он уже был не прочь подцепить ее. Отчасти дело было в ее вкрадчивом голосе.

В туалете он быстро пробил в интернете имена авторов, которые она называла, и упомянул в разговоре, что как-то раз присутствовал на чтениях Макса фон дер Грюна. Весьма сильная личность.

Она пришла в восторг от того, что встретила человека, лично знакомого с объектом ее исследования. Тогда он добавил, что пил с Максом фон дер Грюном пиво, и этот Бюшер тоже был с ними тогда, в Дортмунде.

Она хотела знать больше. Антракт пролетел слишком быстро. Они дослушали концерт до конца и потом, после исполнения на бис, вместе отправились в бар отеля «Рэдиссон Блю». Они пили шампанское и съели «Биг Мак» на двоих.

* * *

Анна Катрина поехала в Ганновер на поезде. Она чувствовала, что сегодня не лучший день для вождения. Ее мысли были слишком захвачены прошлым, и она не могла полагаться на свою быструю реакцию в дорожном движении.

От Лера были только автомобильные перевозки. Сидя в автобусе, она погрузилась в себя, и окружающие были достаточно вежливы, чтобы ее не беспокоить.

После Ольденбурга движение снова нормализовалось. Анна оказалась в отсеке одна и была этому очень рада. Она смотрела в окно. Там, среди коров на пастбище, она увидела косулю, которая выглядела изящной и хрупкой среди грузных животных.

Она откинулась на сиденье и закрыла глаза. И снова услышала голос умершего отца.

«Анна, народная мудрость гласит: за деревьями не увидеть леса. И в ней много правды. Если подойти к предмету слишком близко, о нем невозможно составить общее представление. Иногда стоит сделать несколько шагов назад, чтобы увидеть целую картину, потому что целое – нечто большее, чем сумма нескольких частей».

Она открыла глаза. Ей казалось, будто он был с ней рядом, в отсеке вагона. Она видела в оконном стекле призрачное лицо отца, такое, каким оно было в тот момент, когда он говорил эти слова.

И сразу снова вспомнила свой сон. Об убийце, который крался возле дома.

У нее по телу побежали мурашки. Она задрожала, поднялась с кресла и твердо встала на ноги. Больше всего ей хотелось мерить пространство шагами, как на допросах: три шага, поворот, три шага. Но для этого отсек был слишком маленьким.

А потом ей показалось, что у нее раскалился позвоночник и боль пронеслась со спины вверх, до кончиков волос.

Она обратилась к оконному стеклу, будто там действительно был ее отец:

– Ты что, серьезно хочешь сказать мне, что тут есть связь?

Будто обиженный ее вспыльчивостью, отец вдруг исчез. Умер. Был похоронен. А голос, которым он иногда говорил, умолк.

Она приехала в Ганновер в состоянии полной растерянности и постоянно твердила себе: «Отец разговаривает с тобой не по-настоящему. Он не наблюдает за этой ситуацией. Это лишь воспоминания о человеке, которого ты очень любила».

Но все равно по дороге в министерство она чувствовала, что за ней кто-то наблюдает. На этот раз ей показалось, что он сидит рядом с ней в такси. Она чуть не попросила его пристегнуться.

Она колебалась между благодарностью за то, что у нее по-прежнему была такая сильная связь с отцом, и мыслью о том, что, возможно, ей следует поговорить об этом с женщиной-психологом. После распавшегося брака с героем-терапевтом мужчины-психологи были для нее полностью исключены.

«Но возможно, – думала она, – тогда я только разрушу что-то очень ценное. Эту эмоциональную связь с отцом, которая существует до сих пор».

Умный, образованный комиссар полиции в ней говорил, что духов и привидений не существует, что ее отец мертв, и если она слышала его голос, виной тому было лишь ее душевное состояние. И сразу напрашивался диагноз: она особенно часто слышала его в моменты сильной неуверенности в себе, когда ее внутренняя маленькая девочка нуждалась в сильном отце, который был для нее словно утес посреди прибоя и с помощью своего жизненного опыта мог отгородить ее от проблем, словно дамба.

В министерстве внутренних дел ей не удалось пройти мимо охранника. Ее полицейское удостоверение совершенно не впечатлило его.

– Если у вас не назначена встреча и вас никто не ждет, я не могу вас пропустить, вы ведь должны это понимать, госпожа Клаазен.

– Я хочу поговорить с господином Науманном.

Охранник посмотрел на нее так, словно неправильно понял.

– Как вы сказали? Науманн?

– Да, Науманн.

Было совсем не похоже, чтобы он искал этого человека в своих списках – скорее он притворялся, не особенно стараясь выглядеть правдоподобно. Она была не первой, кто спрашивал о Науманне, и он уже привык выпроваживать людей.

– Госпожа Клаазен, у нас не работает никакой господин Науман. У меня нет его телефона.

– Мне нужно допросить его в качестве свидетеля.

– Но в Ганновере вы не на служебном положении. Если вы хотите допросить у нас свидетеля, то должны направить запрос уполномоченным коллегам. Господи, вы ведь не дилетант!

Охранник непонимающе сверкнул на нее глазами, а ей совершенно не хотелось ставить перед ним под вопрос собственную компетенцию. Он корчил из себя стража затерянного сокровища.

В этот момент дверь открыл доктор Кайзер. Она сразу узнала его короткую стрижку. Белоснежная рубашка, безупречный галстук, костюм с серебряными нитями – либо новый, либо свежевыглаженный.

Он дружелюбно кивнул, почти не взглянув на нее. Она крепко схватила его за рукав:

– Добрый день, господин Кайзер.

Он остановился. Судя по его взгляду, он понятия не имел, кто она такая.

– Анна Катрина Клаазен. Главный комиссар из Ауриха.

Он постучал себя по лбу тремя пальцами.

– Ах да, конечно! Главный комиссар Клаазен! Помню-помню. Чем могу быть полезен?

– Мне нужно поговорить с господином Науманном.

Он попытался изобразить задумчивость.

– Науманном? В нашем министерстве очень много сотрудников. Я не каждого знаю лично, и с господином Науманом мы еще не знакомы.

Говоря это, он немного отодвинулся от охранника, словно разговор не предназначался для его ушей, но кивнул ему, давая понять, что все в порядке.

– Давайте избавим друг друга от лишних пируэтов, господин доктор Кайзер. Мы оба знаем, что никакого господина Науманна не существует. Но существует подразделение Науманн. До восьмидесятых они базировались в Норденхаме, на Хафенштрассе, в самом обычном жилом доме, рядом с культурным центром. Они отвечали за секретные операции, программу защиты свидетелей, полулегальную слежку, сотрудничество с высокоопасными осведомителями. Подразделение было настолько секретным, что даже их шеф работал под псевдонимом.

– В Норденхаме? – с ухмылкой уточнил он и увлек ее еще дальше, до угла улицы.

– Да, подразделение было настолько секретным, что его нельзя было размещать в министерстве внутренних дел, и его умышленно перевели в другое место. Но адрес каким-то образом был рассекречен, и все подразделение снова переместили. Куда именно, я не знаю.

– По-моему, вы путаете министерство внутренних дел Нижней Саксонии с министерством государственной безопасности ГДР, но допустим, что все действительно так. К чему вы ведете, госпожа Клаазен?

– Убийца моего отца умер в тюремной камере. Никто не поставил меня в известность, а выписка из судового журнала о его похоронах в море была отправлена господину Науманну на Лавесаллее, 6.

Кайзер сухо сглотнул и провел рукой по губам. Он был растерян, это Анна Катрина заметила точно. Этому она тоже научилась у отца: забрасывать человека фактами, давая понять, что отпираться бессмысленно.

– Это все глупые россказни, госпожа Клаазен. Такого подразделения никогда не существовало.

– Конечно. Вы обязаны отвечать именно так. Но знаете, что я вам скажу…

Он покачал головой.

– Я считаю, это большое свинство, – прорычала она.

– Ну хорошо, госпожа Клаазен, давайте представим, что вы правы, такое подразделение действительно существует и они оплатили похороны. И что? Для вас это что-нибудь меняет?

– Господин доктор Кайзер, я ни слова не сказала об оплате похорон, только о выписке, которую сюда отправили.

Он стоял перед ней как вкопанный, и ей захотелось его ударить, чтобы выбить из него его черствость. Но она этого не сделала, а только горячо продолжила спор:

– В Лере бесследно пропал доктор Вольфганг Штайнхаузен. Он – призрак. Его никогда не существовало. Все это очень напоминает подразделение Науманн. Вы всегда работали именно так. Пара кликов компьютерной мышки, и человек исчезает, чтобы появиться где-нибудь еще. Никто не умеет этого лучше ваших специалистов.

– И почему вы считаете, что спецподразделение министерства внутренних дел должно защищать убийцу вашего отца, словно ценнейшего свидетеля?

Он снова схватился за лоб.

– Его же посадили, он был в тюрьме. Пожизненно. Он бы никогда оттуда не вышел. И вы считаете, что мы похоронили его, чтобы снова призвать на службу в качестве доктора такого-то?

Она снова почувствовала жжение в позвоночнике. Кайзер сказал это с такой легкостью, словно мог читать ее мысли. Или он просто испугался, что она и так давно обо всем догадалась?

Она ничего не ответила, просто молча на него смотрела. Он наполовину повернулся к ней, приобнял ее, словно они были старыми друзьями, и увлек дальше в сторону парковки.

– Госпожа Клаазен, вы мне нравитесь. А теперь, только между нами: по моему опыту, когда кто-нибудь выдвигает теорию заговора, у этого человека серьезные проблемы и он не вполне адекватно воспринимает реальность. Все это должно остаться только между нами. Лучше всего никому об этом не рассказывайте. Иначе у вас могут возникнуть проблемы. Возникнут сомнения насчет вашей вменяемости.

Наконец она вновь обрела дар речи:

– Теория заговора? Вроде той, что американцы прослушивали разговоры нашего бундесканцлера?

– Это не теория заговора, а…

– А обыкновенная правда. Но она была теорией заговора, пока ее не доказали.

– Вы по-прежнему настаиваете на своем, госпожа Клаазен. Поверьте, я целиком и полностью на вашей стороне. Но то, что вы здесь рассказываете, – просто какой-то бред сумасшедшего.

Она резко остановилась и стряхнула его руку со своего плеча. Потом схватила его за бордовый галстук и притянула к себе так близко, что почувствовала его дыхание.

– Если вы, говнюки, отпустили убийцу моего отца, неважно, по какой причине, то поверьте, я привлеку вас к ответственности! Одного за другим. На остальное мне плевать. Я с вами разделаюсь и…

Он попытался отодвинуть ее, но тогда пришлось бы драться, а подобные выходки прямо перед министерством не слишком способствовали карьере статс-секретаря.

– Господи, да отпустите же, наконец! Хватит устраивать цирк!

Вдруг появились два сотрудника безопасности, которых позвал охранник. Анна Катрина не заметила, как они подошли. Она была слишком сосредоточена на докторе Кайзере.

Мужчины схватили ее за руки сзади, и доктор Кайзер сумел освободиться. Через несколько шагов он уже был у своей машины.

– Мне пора! – крикнул он ей. – Срочные встречи! В мире еще существуют реальные проблемы, которые нужно решать!

Она быстро глянула на двух мужчин слева и справа от себя. Лет по двадцать-тридцать, явно прекрасно натренированные. Но сейчас это ее не интересовало. Правой ногой она резко ударила одного из них по ступне, он взвыл, она быстро освободила правую руку и ударила его локтем под ребра.

Второго она ударила по носу лбом. Он отпустил ее, согнулся пополам и истерически закричал:

– Она сломала мне нос!

Анна Катрина бросилась наперерез машине доктора Кайзера. Она хотела остановить его. Но Кайзер решительно вцепился в руль.

Анна Катрина встала напротив крыла серебристо-серого «Мерседеса», и когда машина проехала мимо нее, она в ярости схватила первый же предмет, до которого смогла дотянуться. Это была оставленная на краю дороги банка из-под пива. Она оказалась не совсем пустой, и во время полета из нее вылетали длинные струи оставшегося пива, пока она наконец не хлопнула по крыше.

– Я до тебя доберусь! – крикнула Анна Катрина. – Доберусь до всех вас!

Теперь она смотрела в глаза молодому служащему, которого ударила по ноге. Он хотел что-то сказать, но Анна Катрина приложила палец к губам и предупредила его:

– Тсс! Спокойно, мой мальчик. Сегодня я очень, очень зла. Лучше убирайся отсюда и не дразни меня.

– Но вы не можете господина статс-секретаря…

– Женщины, – перебила Анна Катрина, – умеют терпеть очень долго. Но если их довести, они превращаются в бестий. Спросите у своей мамы!

Второй, с разбитым носом, угрожал ей:

– Я подам в суд! Подам в суд!

– Мальчик мой! Отправляйся к врачу, возьми на несколько дней больничный и забудь об этом. Поверь, это в твоих интересах! – крикнула Анна Катрина.

Потом она подбежала к охраннику, который снова звонил в службу безопасности и просил прислать подкрепление.

– Еще раз большое спасибо за помощь. И большой привет господину Науманну. Я еще вернусь.

* * *

Веллер прочесал всю базу изображений в поисках убийцы отца Анны Катрины. Но так и не нашел его.

Руперт стоял за спиной у Веллера и заливал воду в пластиковый стаканчик, где лежали разноцветные жемчужинки. Потом он все перемешал. Шум действовал Веллеру на нервы.

– Что ты ищешь в нашей базе изображений? – спросил Руперт. Веллер повернулся к нему. Теперь Руперт, морщась, пил из кружки.

– Что ты там такое пьешь? – с интересом спросил Веллер.

– Жена заказала целый пакет этой ерунды. Какая-то современная альтернатива приему пищи…

– Для похудания, что ли? – ухмыльнулся Веллер.

Руперт покачал головой, словно дело было совсем в другом.

– Нет-нет, это укрепляет здоровье в целом. От выпадения волос, импотенции и…

– А, ну с этим, к счастью, у меня проблем нет, – заявил Веллер и снова повернулся к базе фотографий.

– У меня тоже, – подчеркнул Руперт. – Но еще это помогает от рака, старения и бог знает чего еще…

В коридоре послышалось цоканье приближающихся каблуков.

– И как? Вкусно?

– Отвратительно! Ничто не может быть настолько полезным, чтобы впихивать в себя эту дрянь!

Он вылил средство в раковину.

Дверь размашисто открылась, и в проеме появилась старший полицейский советник Дикманн, словно ангел мести. Ютта Дикманн втягивала воздух, раздувая ноздри, словно нервная скаковая лошадь перед забегом. Она накинулась на Веллера:

– Я не могу дозвониться до вашей жены! Вы знаете, где она?

– Она в Ганновере. Она хотела…

– Она должна немедленно со мной связаться. Нам нужно кое-что прояснить!

Руперт выдохнул, не размыкая губ, и потряс ладонью, словно прикоснулся к чему-то горячему.

– А что случилось? – спросил Веллер, и несколько мгновений Дикманн сомневалась, стоит ли посвящать его в подробности. А потом выплюнула ответ ему прямо в лицо. Крошечные капельки летели из ее рта прямо на него.

– Она избила двух сотрудников министерства внутренних дел, а потом швырнула банку из-под пива в «Мерседес» штатс-секретаря!

Веллер сменил позу.

Руперт заметил:

– Да уж, видимо, это были прекрасные работники службы безопасности! Уж они-то наверняка прошли этот дурацкий тест Баума! Позволить избить себя женщине… Что они будут делать, если дело дойдет до серьезных неприятностей?

Веллер встал и скрестил руки на груди.

– Моя миролюбивая супруга не кидается пивными бутылками. И уж точно не в машины! Должно быть, здесь какая-то ошибка или недоразумение.

Острые ногти Дикманн напоминали Веллеру метательные ножи, в любой момент готовые ринуться в его сторону.

– Очень надеюсь! Но боюсь, господин Веллер, на этот раз ваша супруга слишком много на себя взяла! Это повлечет за собой дисциплинарные последствия! Мне нужно немедленно с ней поговорить!

* * *

Веллер еще ни разу не видел Анну Катрину в таком состоянии. Он даже не сразу узнал ее голос. Она резко втягивала воздух между отдельными обрывками фраз, словно кто-то сжимал ей горло.

Она была на вокзале. Веллер прослушал сообщение. Поезд на Бремен опаздывал по техническим причинам…

– Они отпустили убийцу моего отца, – возмущалась Анна Катрина, – и создали ему новую личность.

– Думаешь, это тот самый Штайнхаузен?

– Да. Теперь все обретает смысл.

– Анна, пожалуйста, держи себя в руках… Что там случилось с сотрудниками секьюрити? Ты их покалечила?

– Так эти мальчики были сотрудниками секьюрити?

– Анна, где ты сейчас? Пожалуйста, возвращайся. Здесь нужно многое прояснить.

– Да, прояснить действительно нужно многое, но сейчас я не могу вернуться домой…

– Прошу, Анна!

– Происходит большое свинство. Франк, пожалуйста, помоги мне. Я должна все выяснить. Кто и когда посещал его в тюрьме? Нам нужны контакты его прокурора и адвоката. Нельзя позволить убийце свободно разгуливать по нашей земле…

– Анна. Его больше нет в базах данных. Я не смог найти его даже в базе изображений.

– Нам нужно его актуальное фото, Франк. Поможешь?

– Сделаю все, что в моих силах. Но сейчас, пожалуйста, приезжай домой.

– Нет, не получится. Сначала мне нужно кое-что уладить.

Он почувствовал, как у нее горит сердце, и не смог не спросить:

– Анна, в чем дело? Что ты задумала?

– Я хочу поехать к Уббо.

– К Уббо Гейде? Но зачем?

– Хочу спросить, что он об этом знает.

– Но ты же не думаешь, что… – теперь у Веллера тоже перехватило дыхание.

С трудом выговаривая слова, она выпалила:

– Франк, если кто-нибудь что-то и знает, то он.

– Я тоже поеду, – решительно заявил Веллер, но Анна Катрина этого не хотела.

– Нет. У нас с Уббо особая связь. Ты нужен мне в другом месте. Найди мне изображение доктора Вольфганга Штайнхаузена.

Веллер по-прежнему надеялся, что всему найдется какое-нибудь другое объяснение. Более подходящее под его мировоззрение. Но он боялся, что она права. Как будто в этом могли возникнуть сомнения, он подчеркнул:

– Я на твоей стороне, Анна. Можешь на меня рассчитывать.

– Я знаю, Франк, – ответила она. Но ей было очень приятно услышать это еще раз.

Она закончила разговор и оглядела главный вокзал Ганновера. Ей показалось, что она попала на другую планету. Во всех этих запахах и цветах было что-то нереальное. Мимо нее спешили люди с целеустремленными взглядами, словно ими управляла чужая воля.

Ее несло, словно корабль без штурмана, швыряемый волнами из стороны в сторону. Она почувствовала себя одинокой и брошенной, и ей захотелось снова позвонить Франку, чтобы просто услышать его голос, словно он мог снова поставить ее на якорь.

Потом она рванула прочь. В пятнадцать двадцать один с одиннадцатой платформы отходил региональный экспресс. С пересадками в Олденбугре, Санде и Джевере у нее был шанс попасть в Харлесиль.

Она не помнила график приливов и не знала, будет ли у нее возможность отправиться на остров. Но было слишком мало времени, чтобы узнавать об этом в интернете или в кассе вокзала. Ей не хотелось упустить шанс.

Она вбежала на эскалатор и начала поспешно пробираться мимо других пассажиров, вызвав гневные комментарии.

Анна Катрина успела вскочить на поезд незадолго до отправления, и ей даже досталось сидячее место. И тут ей стало нехорошо. Она не могла вспомнить, когда в последний раз что-нибудь ела. Желудок сжался, и во рту возник кислый привкус. Ей захотелось сплюнуть, но она сглотнула, злясь, что нет ничего попить.

Когда в вагон привезли тележку с закусками и напитками, она чуть не расцеловала от радости продавца. Она купила две бутылки воды, пакетик арахиса и попросила чего-нибудь крепкого. У него были «Егермейстер» и «Дорнкат». Она взяла «Дорнкат», только ради того, чтобы почтить память отца. Напиток оказался ужасным. Он был недостаточно холодным. Но ей все равно стало лучше. Это было как возвращение домой. Как поцелуй ее отца.

Ей на глаза навернулись слезы. Проглотив снова подступившую кислоту, она залпом выпила бутылку воды.

На сайте inselflieger.de ей удалось раздобыть место на самолет до Вангероге.

* * *

Она шаталась по пешеходным улицам Нордена, словно бродячая собака в поисках небрежно выброшенной обглоданной кости. Все казалось ей каким-то нереальным. Она подбросила письма с биологическим оружием и угрозой отравить питьевую воду, но этим людям, казалось, все было нипочем.

В одном из небольших домов школьники праздновали день рождения. Возле киоска с глинтвейном Тео люди по-прежнему набивались в три ряда. Перед аптекой крутилась маленькая карусель. Из рождественских киосков пахло жареным миндалем и вафлями. В кафе «Тен Кате» Беттина Гёшль пела с детьми рождественские песни. Стояла страшная суматоха. Народу набилось до самого входа, и все подпевали.

Она заправила светлые волосы обратно под капюшон и плотно намотала платок на рот и подбородок, словно ей было холодно. Она заглянула через витрину в кафе. Лучистые детские глаза ее разозлили. Все это предрождественское веселье казалось ей ужасным. Разве они не знают, что их ждет? Неужели этих невозмутимых остфризцев не волнует угроза?

Водопроводная станция в Хаге снабжала через магистральный водопровод более десяти тысяч домов в Нордене и Хаге. Вода добывалась из четырех артезианских скважин на глубине шестидесяти метров под землей. Специальные установки очищали ее от железа.

В Остфризии была прекрасная питьевая вода. Мягкая, и потому домашние фильтры здесь практически не использовались. Вода прекрасно подходила даже для детского питания. В ней не было нитритов и было мало поваренной соли.

Но это все им не поможет, потому что она нашла возможность отравить воду. От этих мыслей она улыбнулась, и ей стало теплее.

«Вы все у меня в руках. О да, какая торжествующая мысль. Вы все у меня в руках. Я могла бы убить вас… Могла бы…»

Она повыше подняла воротник куртки, чтобы спрятать пылающую шею.

Она смотрела на веселых людей, гордых родителей, любующихся своими детьми, поющими с Беттиной Гёшль рождественскую песню. В ней рассказывалось про ребенка, который должен был прочитать Санта-Клаусу стихотворение, но забыл текст. Поэтому ребенок решил станцевать перед Санта-Клаусом, и тому так понравился танец, что он начал танцевать вместе с малышом.

Дети хлопали в ладоши и хотели еще, и остфризская певица затянула следующую песню.

«Почему бы мне просто этого не сделать?» – подумала она. Шквал смертей может начаться уже сегодня вечером…

Она ненавидела Рождество и ненавидела детские песни.

Чего я, собственно, жду?

Ей нравилось шантажировать целую область, правительство, народ. Еще недавно она чувствовала себя маленькой, беспомощной и незащищенной. Но теперь все изменилось. Она больше не была игрушкой для этого мира. Теперь сам мир стал ее игрушкой. Наконец у нее в руках появилось оружие, чтобы обороняться.

Неважно, насколько они все были самоуверенны и веселы, у каждого из них было уязвимое место: питьевая вода. В среднем каждый человек потреблял по сто тридцать литров в день.

Уже скоро ваше торжество превратится в горестные вопли, мрачно радовалась она. Уже очень скоро.

Охмурить мастера с водопроводной станции не стоило ей никаких усилий. Матиас Лютьенс так изголодался по похвале, так жаждал любви и признания. Он стал для нее легкой добычей. Теперь его переполняло чувство вины по отношению к жене и детям. Просто разрывало на части. Он так и не смог ничего им сказать, словно весь мир может взлететь на воздух под действием далекого механизма. И необходимое для конца человечества кодовое слово должно прозвучать из его уст. Это слово – «развод», а может, «любовница» или «измена». Без него не обойдется в предложении, которое он неизбежно должен будет однажды сказать жене, если не закончит свою интрижку.

Он звал ее «моя вишенка». Прозвище казалось ей ужасно глупым, но ему она об этом не говорила, ведь любовь, дружба или секс были тут ни при чем. Ей нужен был доступ на водопроводную станцию, внутренние знания и возможность обойти систему охраны.

Из кафе вышла маленькая девочка со светлыми локонами. У нее в руке было пирожное на палочке. На первый взгляд сладость выглядела как большой леденец. Мать наклонилась к своей дочери, спрятала локоны под вязаную шапочку и вытерла малышке носик.

– Ну как, – спросила она четырехлетку, – вкусно?

– Охрененно! – с улыбкой ответила та и уставилась в лицо ужаснувшейся матери.

– Где ты услышала это слово? У вас говорят так в детском саду?

Малышка покачала головой и откусила еще кусочек пирожного. Пожевала и сказала с полным ртом шоколада:

– Так говорит папа.

Вишенка ухмыльнулась и даже немного пожалела, что отравление воды затронет и этого ребенка. Но уже через несколько шагов, когда она покупала себе жареную сосиску и с трудом стерпела, когда жирный остфризец пролез вперед и отодвинул ее со словами «Спокойно, барышня», от ее милосердия не осталось и следа. От него отвратительно пахло пивом. Она подавила побуждение достать нож и зарезать его.

А потом снова подступила эта пустота. Чувство неприкаянности. Чтобы не завыть, она впадала в эту бездонную ярость. Ей становилось легче. С яростью приходило высокомерие. Чувство превосходства над всеми. Возможность повелевать жизнью и смертью.

Танцующим шагом она прошла по Остерштрассе, мимо отеля «Райхсхоф» и банка. Она представляла этот город опустевшим. Из туристического он совсем скоро может превратиться в город мертвых. Все было в ее руках.

Улыбаясь, она направилась дальше, в сторону торгового центра «Нордер Тор». Ей захотелось посмотреть на город с крыши парковки, раскинув руки.

Какое ничтожество, подумала она. У вас даже нет гор. Чтобы посмотреть на мир сверху, приходится забираться на торговый центр.

У нее за спиной засигналил водитель черного «БМВ». Он высунулся из окна и крикнул:

– Ты мешаешь проехать! Людям нужно домой! Господи, пропусти же!

Она отошла в сторону и освободила путь. «БМВ» поспешно проехал мимо нее. Она увидела, как водитель непонимающе покачал головой и сказал жене что-то вроде: «Здесь постоянно ошиваются какие-то наркоманы».

Вишенка крикнула ему вслед:

– Ты уже мертв, говнюк! Мертв! Только ты об этом еще не знаешь!

* * *

Уббе Гейде сидел на своем любимом месте возле окна, в носках, которые связала для него из овечьей шерсти жена Карола. Рядом с ним стояла чашка чая и стакан водопроводной воды.

Он не собирался пить чай. Он был нужен ему для аромата, который словно говорил ему: здесь ты дома.

Чем дольше он смотрел на море, тем более безумным казался ему мир и тем меньше хотелось участвовать в его глупых играх.

На самом деле он знал, что рано или поздно все откроется. В этом новом мире тайну невозможно сохранить тайной.

Анна Катрина уже была на верхнем променаде и боролась с ветром, направляясь к его квартире, пока он наблюдал за волнами в их вечном естественном движении. Пенные гребни становились все выше, и ветер стучался в стекло, словно просился внутрь.

Карола стояла возле плиты и переворачивала на сковородке картофельные оладьи. Уббо их очень любил, особенно с луком и крабовым мясом. Она предпочитала сладкий яблочный мусс. У них было и то и другое.

Она посмотрела на мужа сзади. Она завидовала ему, что он может часами сидеть там и смотреть на море. Иногда она садилась рядом. Они даже держались за руку, как молодые влюбленные, и это после сорока лет совместной жизни. Неважно, сколь тяжелые удары им наносила судьба – их любовь была нерушима, и Уббо всегда старался, как мог. Даже эта инвалидная коляска со стороны казалась невероятно удобным креслом, устланным овечьей шкурой, скорее передвижным троном добродушного короля, чем вспомогательным средством для инвалида.

Она направилась к двери, когда раздался стук Анны Катрины. Перед ней возникла женщина с растрепанными от ветра волосами, слишком легко одетая и с таким выражением лица, будто она секунду назад узнала, что в матрасе, на котором она спала каждую ночь, находилось змеиное гнездо. С ядовитыми змеями…

Она ничего не сказала. Просто стояла, и Карола Гейде открыла дверь еще шире, чтобы впустить Анну Катрину в дом.

Анна Катрина принесла с собой холод, он окружал ее, словно кокон.

Карола закрыла за ней дверь.

Уббо медленно повернулся. На Вангероге он забыл, что такое спешка.

Увидев Анну Катрину, он догадался: она все знает.

Он предложил ей стул, но она не хотела садиться. Она продолжала стоять. Ее по-прежнему окружал холод, когда она сказала:

– Уббо, я хочу знать только одно: ты об этом знал?

Она могла бы не произносить этого вслух, они оба понимали, о чем речь. И по глазам Уббо, по его осанке она прочитала сожаление и ответ «да».

Он поднял руку, словно хотел что-то ей объяснить. Но она опередила:

– Как ты мог так со мной поступить?

Она отвернулась. Потом все-таки начала искать место, где сесть. Она не могла больше стоять. Она боялась упасть в обморок.

К ней подскочила Карола Гейде. Поддерживая Анну Катрину, она помогла ей сделать два шага до стула. Сначала Анна Катрина только схватилась за спинку, но потом все-таки села, правда, спиной к Уббо.

Карола подошла к сковородке и убрала ее с плиты. Запах поджаренных картофельных оладий вдруг показался ей неприятным.

Уббо подкатил коляску и прикоснулся к Анне Катрине сзади. Она дернулась, сбросив его руку. Уставившись на свои колени, она свернулась почти в позе эмбриона, как человек, который хочет стать таким маленьким, словно предпочел бы вообще исчезнуть.

Потом она начала безудержно рыдать.

– Значит, все в жизни – лишь сплошной обман?

Она адресовала вопрос скорее себе, чем другим присутствующим.

Положив руки на колеса, Уббо передвинул свою инвалидную коляску к столу. Он умоляюще сложил руки и сказал:

– Прошу, Анна Катрина. Ты должна понять. Ведь это было не мое решение.

Она не смотрела на него, уткнувшись в тыльную сторону локтя. Только ее волосы, наэлектризовавшись, стояли дыбом.

Карола попыталась поддержать Анну. Она взяла свой любимый плед, в который иногда заворачивалась, когда сидела рядом с Уббо и смотрела на море. Она положила плед Анне Катрине на плечи, как защитный плащ. Та его не сбросила.

Судя по голосу, у Уббо пересохло в горле, но он, видимо, был не в состоянии дотянуться до стакана воды, стоящего у окна. Внезапно все показалось ему таким банальным. Эта арендованная квартира на верхнем променаде, еда на плите, остфризские чайные чашки – словно это событие обесценило все, да, поставило под вопрос всю его жизнь.

– Но если бы я сказал тебе, – спросил он, – что бы это изменило? Все бы стало еще хуже, Анна. Только представь. Что бы ты сделала? Ты попыталась бы это предотвратить. В своих худших кошмарах я боялся, что ты просто пристрелишь его, как он пристрелил твоего отца.

Анна Катрина поднялась из-за локтя и посмотрела на Уббо заплаканными глазами. Она открыла рот, и из него стекла нитка слюны.

– Черт возьми, да! Вероятно, ты прав. И поверь, когда я до него доберусь, я именно так и поступлю.

– Именно этого я и боялся. Отпустить его было не моим решением, Анна. В этом деле я – лишь маленький винтик. Мне даже не должны были об этом сообщать. Я узнал это лишь потому, что… – он сглотнул, – потому что город Норден играл ключевую роль и службам безопасности нужно было мое содействие для…

Она смотрела на него влажными от слез глазами, словно совсем не понимала его слов. Карола Гейде села рядом и положила руку ей между лопаток. Анна Катрина не стала ее сбрасывать.

– Почему? – спросила Анна Катрина. – Черт побери, почему?

Теперь Уббо все же подъехал к окну, бросил еще один взгляд на свое любимое Северное море, взял стакан воды и выпил.

Возможно, подумал он, это и хорошо, что все открылось. Возможно, она имеет на это право. И возможно, мне и самому станет от этого легче.

– Речь шла о подводном кабеле из стекловолокна.

Анна Катрина вытерла обеими руками лицо. Теперь она хотела полностью включиться в разговор, потому что Уббо Гейде начал нечто вроде исповеди. Она слышала это по звуку его голоса.

Он продолжил:

– Норден – не просто какой-то незначительный городишко в Остфризии. Напротив. Сюда стекаются все пути. Мы не сможем писать в США электронные письма, а возможно, интернет вообще перестанет работать, если в Нордене что-то пойдет не так… Речь идет о ТАТ-14, трансатлантическом телекоммуникационном кабеле номер 14. Он соединяет Европу с Соединенными Штатами. Электронная почта, телефонограммы, интернет-данные – все это проходит через Норден. Со всей Европы и даже из заокеанских стран. У нас заканчивается еще один кабель, SEA-ME-WE3, он соединяет Азию и Австралию. Большая часть населения Нордена даже не знает, что у нас лежит концевой участок трансатлантического кабеля. Предположительно, общая длина интернет-кабелей, соединяющих мир, – около трехсот тысяч километров.

Уббо замолчал и уставился на стол. Он раздумывал, стоит ли выпить еще один стакан воды.

Карола встала и достала еще два стакана – для себя и для Анны Катрины. Она поставила пустые стаканы на стол, налила из крана воды в графин и наполнила из него стаканы себе и Анне Катрине. Пить что-то, кроме водопроводной воды, казалось ей сейчас неуместным. Это была не та ситуация, чтобы пить вместе кофе, поднимать рюмки с крепкими напитками или наслаждаться бокалом вина. Нет, вода была сейчас как раз кстати.

Анна Катрина не притронулась к своему стакану.

– В мире стало все очень сложно, Анна, – сказал Уббо Гейде и сам же показался себе глупым. – Раньше правительства сами занимались секретными делами. Сегодня мне порой кажется, что наоборот – секретные дела контролируют не только нас, но и правительство. Убийца твоего отца, Анна, всегда и вел двойную игру. Он был осведомителем, и никогда нельзя было знать наверняка, на какую сторону он работает. Да, он был проклятой двойственной личностью, а я не люблю таких людей. Но иногда они играют важную роль. Они глубже видят мир, который известен нам только по иллюстрированным журналам. От него мы получили решающую подсказку, и он помог провести сделку.

– Что за решающая подсказка?

Уббо умоляюще посмотрел на жену, но она резко отвела взгляд.

– Я не имею права рассказывать тебе все. Тебе ведь понятно, что тогда я нарушу железные законы и подвергну всех нас опасности?

Анна Катрина даже не кивнула, настолько это было для нее очевидно.

Уббо принялся ломать пальцы. Ему очень хотелось съесть марципанового тюленя, чтобы успокоить желудок. Он даже косился туда, где марципан еще спокойно лежал в коробочке рядом с телевизором. Он втайне надеялся, что Карола поймает его взгляд и даст ему сладость, но она этого не сделала.

– Правительство Соединенных Штатов считает, что мы в Нордене – важная цель для террористического удара. А он точно знал, когда, где и как это должно произойти. Он дал нам решающую подсказку. Мы смогли предупредить удар.

– И что? Поэтому вы его отпустили?

– Мы были на пороге катастрофы, Анна. Мы их опередили, и чтобы не распространять панику среди людей, никто об этом ничего не узнал. Все держалось в строжайшей тайне.

– Но почему? Почему после этого вы не выступили великими героями, предотвратившими террористический удар?

– Это были не какие-нибудь террористы, а… – Он умолк, словно задумался и не хотел говорить правду.

Анна Катрина помогла ему, повторив его последнее слово:

– А?

– Мы столкнулись не с религиозными фанатиками… А с циничными дельцами.

– Дельцами?

Он умолк, словно уже сказал слишком много. Анна Катрина больше не могла усидеть на месте. Она резко встала, невольно оттолкнув Каролу Гейде. Любимый плед Каролы соскользнул с плеч Анны Катрины и небрежно упал на пол.

Анна Катрина принялась расхаживать по квартире Уббо Гейде, как на допросе.

– А если бы это случилось? – спросила Анна Катрина, насмешливо изогнув губы. – Что тогда? Мы не смогли бы какое-то время звонить по мобильным за океан, сломался бы интернет, никакой электронной почты – и что? Кому это нужно? Что это значит?

– Вероятно, это спровоцировало бы биржевой крах. Биржевой курс распространяется по всему интернету. В миллисекунды туда-сюда передвигаются миллиарды.

– И что? – снова спросила Анна Катрина.

Он мягко ей улыбнулся.

– Ты не понимаешь. Возникла опасность мирового биржевого кризиса. Если биржевой курс обвалится в свободное падение, национальная система экономики разлетится в пыль. Банки развалятся.

Он не стал продолжать перечисление. Но, судя по его виду, мог бы без труда сделать это. Он ждал реакции на свои слова.

Растерянность и смущение в глазах Каролы причиняли ему боль. Ей он тоже ничего об этом не рассказывал, несмотря на то, сколько лет они уже женаты. Он хотел защитить ее, но теперь между ними возникла странная невидимая стена, словно они вдруг оказались непреодолимо далеко друг от друга.

Анна Катрина стояла на месте и пристально смотрела на Уббо Гейде. Теперь ее взгляд был ясным, и ему казалось, она заглядывает вглубь его.

– Получается, вы отпустили убийцу моего отца, чтобы не обрушился биржевой курс?

Он сглотнул, но так и не смог ответить. В целом, она сформулировала все совершенно точно.

– Речь шла не просто о нескольких банках, Анна. Это… Имело угрожающие масштабы для мировой экономики…

– Но кому это вообще было нужно? – спросила она.

От этого вопроса Уббо Гейде стало легче. Теперь он мог объяснить ей причины, снова вернуться на знакомую почву.

– Большинство думает, что люди зарабатывают деньги на бирже, когда курсы растут, в экономике все хорошо и акционерные общества выплачивают разумные дивиденды. Для большинства так оно и есть. Но некоторые зарабатывают и на внезапных биржевых крахах.

– Но как?

– С помощью так называемой фиктивной продажи, или, как говорят англичане, продажи «на срок».

Анна Катрина вопросительно посмотрела на него, Карола тоже.

У Уббо оцепенел затылок. Собственная спина казалась ему доской, в которую заколачивали гвозди.

– Кто-то продает ценные бумаги, которых у него нет, за большие деньги кому-то, кто хочет их заполучить. И надеется, что акции упадут, и когда это случится, он купит их дешевле, чем продал. В таких случаях можно себе немного помочь. Пустить на бирже слух, что у фирмы проблемы, акции сразу немного опустятся, и фиктивная продажа станет исключительно выгодной сделкой для продавца. Но мы с толкнулись с людьми, которым этого было мало. Они хотели всемирного краха. Речь идет о миллиардах. В сущности, они хотели устроить на бирже аналог одиннадцатого сентября. Ведь тогда не только обвалились башни-близнецы и в Нью-Йорке погибли тысячи людей – еще за долю секунды исчезли акции стоимостью в целые миллиарды. И тогда, – тихо заметил Уббо, – это было кому-то выгодно. Не сомневайся. Вопрос только в том, откуда посмотреть.

На этот раз вмешалась его жена:

– Получается, дело всегда только в деньгах?

Уббо был рад, что может к ней обратиться.

– Да, Карола, мир сошел с ума. Мне кажется, дело всегда именно в них. Раньше, – продолжил Уббо, – больницы работали для того, чтобы лечить больных. Сегодня они должны получать прибыль. А если прибыли нет, они закрываются. Что сейчас происходит с Уббо-Эммиус-Клиник? Мы же все видим, как это безумие захватывает весь мир. Внезапно все вокруг непременно должно приносить выгоду. С каждой приватизацией мы теряем очередную частичку демократии.

– Как так? – спросила Карола Гейде.

– Раньше, – ответил он, – должность министра связи была выборной. Если он начинал делать ерунду, можно было отстранить его голосованием или привлечь к ответственности. Сегодня мы больше не можем повлиять на то, кто сидит на вершине телекоммуникаций и как он создает непроходимые тарифные джунгли, в которых нам все труднее разобраться.

Это не интересовало Анну Катрину. Она махнула рукой, словно мечом, как будто хотела перерубить канат, соединяющий Уббо Гейде с женой.

– Значит, убийца моего отца был в курсе этих дел, он обо всем рассказал вам, и поэтому вы организовали его похороны и отпустили его?

Уббо Гейде схватился за сердце. Карола наконец встала и принесла ему марципан. Это было проявлением любви. Душевной ласки. Но он так и не смог положить марципан себе в рот. Есть сейчас сладкое казалось неприличным.

– Злоумышленников должны были задержать в Нордене. Там была серьезная операция. Мы, криминальная полиция, не имели к ней совершенно никакого отношения. Меня только поставили в известность, что в Нордене находятся специальные подразделения. Это была международная группа захвата. Британцы, американцы, французы. Мы не должны были вставать у них на пути. Нам сообщили только поэтому.

Анна Катрина плотно сжала веки.

– А потом что?

– Потом – ничего. Они прознали, что их выдали. Все отменилось. Об этом не писали в газетах, не проводилось пресс-конференций, потому что даже возможность такого краха вызвала бы панику. Повысились бы меры безопасности, и…

– Зачинщики убежали бы, – закончила за него Анна Катрина.

Уббо кивнул.

– Несомненно.

– Но почему вы отпустили его потом? Не следует держать слово, имея дело с такими преступниками. Кто вообще заключает подобные сделки?

– Он до сих пор на нас работает, Анна. Он был незаменим. Он сменил имя и снова внедрился в группировку, чтобы пустить в ход старые связи и предупредить об их следующем ударе. Понимаю, Анна, это звучит ужасно – убийца отца всегда останется для тебя худшим человеком на земле. Но возможно, он помог нам уберечься от чего-то гораздо более страшного. И возможно, сейчас он вновь делает для нас то же самое.

Анна Катрина почувствовала, что ее вот-вот вырвет. Только не успевала сориентироваться куда.

Карола Гейде распахнула перед ней на дверь туалета. Анна Катрина пронеслась мимо нее, но кислая жижа полилась из нее прежде, чем она успела открыть крышку унитаза.

– Ничего страшного, – сказала Карола. Она стояла за Анной Катриной и убирала пальцами волосы у нее с лица.

Уббо Гейде потянулся к марципановому тюленю и быстро отправил голову себе в рот. Его пальцы тряслись. Он сказал:

– Зло всегда на шаг впереди, потому что оно не следует правилам игры. Такова его сущность. У него нет совести. Иногда добру тоже приходится отступать от правил, чтобы сократить преимущество, выигранное злом.

Никто его не слушал. Из ванной комнаты раздавались звуки рвоты.

* * *

У него в жизни было множество женщин, но ни одна не была такой нежной, как Инга. Она тихо дышала на его голой коже, заставляя его раскаляться. Она выдохнула, и по его телу мурашками пробежал озноб. Он таял. Но при этом они продолжали лежать неподвижно. А в том, что произошло потом, она была изощренной, как любой профессионал, но при этом такой нежной, какой может быть только искренне влюбленная женщина.

Теперь она терлась щекой о его израненную коленку. И прислушивалась, словно коленка могла с ней разговаривать.

Он потянулся, лежа в кровати, и хотел что-то сказать, но она приложила палец к губам и остановила его:

– Тсс.

Он рассмеялся:

– С тобой разговаривает моя нога?

Она посмотрела на него и прошептала:

– В некоторых культурах люди верят, что эго человека живет в коленях. Мы стольким им обязаны. Они везде тебя носят, благодаря им ты делаешь каждый шаг, – пояснила она и осторожно подула на операционные шрамы, – иногда твои колени слабеют, потому что ты влюблен или напуган…

Он весело улыбнулся.

– Да, пожалуй, так оно и есть.

Он с удовольствием проводил с ней время. Она ему нравилась. Возможно, только чересчур увлекалась эзотерикой, но он мог легко закрыть на это глаза. В этом вопросе он был весьма демократичным.

Правда, он постоянно спрашивал себя, насколько долго ему позволят пробыть с Ингой. Когда ей придется умереть? Рано или поздно они обнаружат его новую личину, это лишь вопрос времени. Возможно, они уже все знают. Да, он уничтожил их орудие. Но Тумм был лишь крошечным винтиком. Он был не в курсе мотивов своего заказчика. Возможно, они его даже не интересовали.

За всем стоял Серкан Шмидтли, это было совершенно ясно Штайнхаузену, который теперь называл себя Гроссманном. Но почему Шмидтли это делал? Почему убивал влюбленных в него женщин? Просто хотел показать, что каждый раз знал, где он? Или Серкан хотел заманить его к себе? В пещеру льва?

Серкан был хитрой тварью. Он держал чувства под контролем и не совершал сумасбродных поступков под влиянием эмоций. У Серкана, насколько ему было известно, всегда был план.

Он не считал за людей типов вроде Тумма. Они были лишь пешками в большой игре. Пушечное мясо, которое даже не знало, за что умирает.

Дуэль была лишь в удовольствие, когда противники были друг друга достойны. Равны по силе. Люди вроде этого Тумма не приносили никакого удовлетворения. Но Серкан бросал ему настоящий вызов.

Теперь они с Ингой вместе слушали Дилана и исследовали тела друг друга. Потом она читала ему стихи, сидя голой среди белых отельных подушек. Сначала авторства этих поэтов из Рурской области, которых она так чтила. Потом наконец два собственных – она призналась в этом с покрасневшими от стыда щеками.

* * *

Сперва задача казалась невыполнимой. Он почти отчаялся. Веллер не находил абсолютно никаких фотографий Штайнхаузена. Не помог даже поиск в «Гугле», а он нередко бывал результативнее полицейских баз данных.

Он еще раз поговорил с Кирстин де Боек, которая с любовью взяла на себя заботу о сыне подруги. Веллер надеялся, что она сможет вспомнить какую-нибудь вечеринку, чей-нибудь день рождения, где присутствовал Штайнхаузен и где его фотографировали. Но тщетно. Она не оставила ему надежды.

– Они оба были не слишком общительными, а с тех пор, как Эши связалась с этим богатеем, она от всех отдалилась.

Веллер уже хотел сдаться, но вдруг, в туалете, его посетило озарение.

Конечно! Многочисленные камеры наблюдения в пентхаусе Штайнхаузена должны были делать и фотографии. Шанс, что на них можно было увидеть и самого убийцу, казался Веллеру вполне реальным.

Веллер позвонил Чарли Тикеттеру. Компьютерному специалисту из криминального отдела Остфризии пришлось прервать игру на гитаре. Домашний врач посоветовал ему освоить музыкальный инструмент, чтобы успокаивать нервы. Сначала Тикеттер попытался играть на саксофоне, но жена и соседи быстро объединились и заставили его прекратить. Его учебные часы были невыносимы. Своего рода фонетическое загрязнение окружающей среды.

Звуки гитары были тише, и на ней он упражнялся регулярно, но не долго – стальные струны слишком врезались в нежные кончики пальцев. Ему было стыдно в этом признаться, но так оно и было.

– Ясно, – сказал Тикеттер, – камеры вели запись, и передавали информацию на интернет-сайт. Я могу проследить путь отправки, а потом мы можем посмотреть информацию с сайта.

Все это показалось Веллеру даже слишком простым.

– А если сайт закрыт? – спросил он.

Эта мысль развеселила Тикеттера.

– Алло? Это я, Чарли Тикеттер. Если я что-то и умею, то именно это. Я вскрыл или обошел сотни паролей. Это, так сказать, моя специальность.

– Но почему, – спросил Веллер, – никому раньше не пришло в голову пойти по этому пути?

– Это казалось неважным. Об этом никто не спрашивал.

– Когда я получу результаты, Чарли?

– А когда тебе нужно?

– Вчера.

– Ну хорошо. Завтра. Я дам знать, как только что-нибудь найду.

Веллер больше не мог сидеть и ждать. Он чувствовал, что должен поехать к Анне Катрине, и немедленно.

Веллер поехал на аэродром за Дайхом. Припарковался между сходнями и самолетным ангаром. Потом направился в темноту, по узкой дорожке мимо овец. Он освещал путь фонариком мобильного, чтобы хоть что-то видеть. Это привлекло некоторых животных. Черная овца, почти незаметная среди множества белых, преградила ему путь.

Сильный ливень начался почти одновременно с ее блеяньем, словно овца подала небу команду. Веллер спрятал мобильный в карман, чтобы защитить его от тяжелых капель.

В ангаре было пусто, но горел свет. Веллер сел в одно из пляжных кресел, установленных для ожидающих, и начал нервно качать ногой.

– Ау! – крикнул он. – Есть здесь кто-нибудь?

Из туалета вышла женщина лет пятидесяти. Она окинула его взглядом, подошла к автомату со сладостями и купила «Марс». Потом спросила:

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

Веллеру понравилась ее остфризская невозмутимость.

– Мне нужно на Вангероге, – ответил он.

Она откусила кусок шоколадки и уточнила:

– Сегодня?

– Да, – ответил Веллер. – Чем быстрее, тем лучше.

В такое время уже не было регулярных рейсов на Вангероге, но ей удалось найти для него машину. Веллеру пришлось заплатить двести пятьдесят евро.

Пилот выглядел настолько молодо, что Веллер засомневался, есть ли у него автомобильные права. Но он уверенно доставил Веллера на остров, невозмутимо напевая песенку:

– Над облаками свобода не знает границ…

Веллер подпевал:

– Все страхи и тревоги скрыты далеко внизу, все, что казалось нам значительным и сложным, становится вдруг маленьким и ничтожным…

* * *

Анна Катрина еще никогда в жизни так не ссорилась с Уббо. Она наговорила ему в лицо ужасных вещей, называла предателем и невеждой.

Он слушал ее, побелев как мел, и мужественно переносил атаки, не нападая в ответ.

Когда она собралась уходить из квартиры, ей показалось, что мещанский благополучный порядок превратился в груды развалин.

– Куда ты собралась? – крикнул Уббо ей вслед.

Она на мгновение остановилась, посмотрела на него, подняла руку и пошевелила губами, словно хотела что-то сказать, но потом махнула рукой, отвернулась и побежала прочь. Она чуть не упала, спускаясь по лестнице.

Карола Гейде последовала за ней в коридор, но потом вернулась к мужу. Он выглядел так, будто у него вот-вот случится инфаркт.

Анна Катрина с трудом открыла дверь, чтобы выйти на улицу – настолько сильный был ветер. Верхний променад выглядел так, будто шторм смел с улицы всех людей. Не было видно даже чаек. Длинные нити дождя хлестали по улице. Море было черным.

Анна Катрина почувствовала внезапный порыв броситься в темные волны и утонуть. Она начала безудержно рыдать.

Ее обхватил какой-то человек. Он незаметно появился из окружавшей ее мертвой темноты. Обычно в таком случае у Анны экстренно активизировались все инстинкты, все тело переполнилось адреналином, она моментально пыталась вырваться и принять оборонительную позицию. Но ничего подобного не произошло. Еще прежде, чем она успела осознать, что рядом с ней Франк Веллер, ее тело уже знало об этом и упало в его объятия.

Она не стала спрашивать, как или почему он приехал. Она просто была рада, что теперь он рядом, а все остальное было неважно.

Они стояли в свете уличного фонаря, и капли дождя плясали под ним, как призраки, которые хотят отвоевать остров у моря. Водяные духи, меняющие форму и облик вместе с ветром.

В этом рассеянном свете сам остров обрел здесь, на верхнем променаде, загадочную ауру. Мирную и вместе с тем угрожающую. Друг и враг, как и море.

Дом почти не давал им защиты. Ветер бил дождем в стены, словно хотел их обрушить. Капли рикошетили от красного камня, как шальные пули.

Теперь они не могли вернуться к Уббо и Кароле, в их теплое убежище. Слишком многое было сказано. Слишком многое пошатнулось до самых основ и было разрушено.

Кафе «Пудинг» возвышалось перед ними, словно замок Дракулы. Но там было закрыто.

– Возможно, еще есть шанс попасть в «Компас» или в «Апштальсбум», – предположил Веллер.

Он с почти комичной галантностью расстегнул свою промокшую насквозь куртку и поднял ее половину над Анной Катриной, как защитную ширму. Это совершенно не помогало от сильного ливня, но ей было приятно. Она вдруг поняла, как сильно иногда помогают даже самые беспомощные жесты.

Полусогнувшись, они побежали в «Компас», и им повезло. Для них нашлось теплое местечко за стойкой. Горячий чай и ледяная водка помогли им снова почувствовать под ногами твердую землю, пока сохла их мокрая одежда.

От них шел пар, как от загнанных лошадей. Играли старые хиты. Леонард Коэн и «Битлз». Потом Ханнес Вадер: «Сегодня здесь, а завтра прочь, едва пришел, и нужно в ночь» ^[10].

Анна Катрина понизила голос. Она пыталась рассказать мужу и коллеге о том, что именно произошло. Это помогало привести в порядок собственные мысли. Она хотела точно и последовательно изложить факты, но ей не удалось. Собственные попытки казались беспомощным бормотанием.

Но для Веллера все выглядело совсем иначе. Он сразу понял то, что, как ей казалось, она не смогла до него донести. Из маленьких кусочков пазла сложилась целая картина. Ему не раз приходилось допрашивать наркоманов, и он научился понимать ассоциативную речь с постоянными перескоками вперед и назад. Дополнять недосказанные предложения, находить связи между существительными и бранными словами.

Он постучал по рюмкам и жестом заказал себе и Анне еще. А потом подытожил услышанное:

– Если я правильно понял, убийца твоего отца купил себе свободу информацией. С точки зрения морали это скверно и достойно осуждения, но эта практика распространена повсеместно. Информаторы, свидетели обвинения, предатели…

Он прервался. Хозяин поставил перед ними водку. Анна Катрина моментально осушила рюмку.

Веллер продолжил:

– Он получил новое имя, доктор Вольфганг Штайнхаузен, и снова внедрился в преступную организацию. И теперь информирует о ней прокуратуру, своего руководящего офицера или кого бы там ни было.

Анна Катрина кивнула. Веллер перешел к сути:

– И Уббо обо всем этом знал.

Анна Катрина закашлялась, словно проглотила водку только теперь.

– Как он мог так поступить со мной? – спросила она, и на ее лице снова отразилось бездонное разочарование.

Веллер выступил в защиту Уббо:

– Он наверняка хотел как лучше. Хотел защитить тебя…

– Но защитил убийцу моего отца, – парировала Анна Катрина. Она спорила с такой жесткостью, словно ее подвергли мгновенной заморозке. В глазах появился лихорадочный блеск, но не из-за алкоголя, а из-за зародившейся жажды борьбы. – Нужно было пристрелить его тогда, на Шпикероге. Но я, к сожалению, прострелила ему только колено.

Хозяин, который выглядел так, будто знал толк в хорошей еде, невольно услышал ее слова и покосился на телефон. Он задался вопросом, обсуждают ли они какой-нибудь фильм или ему следует позвонить в полицию. Потом он налил себе водки.

– У тебя есть фотография? – спросила Анна Катрина. – Как он теперь выглядит?

Веллер уставился на барную стойку.

– Тикеттер занимается этим вопросом. Проверяет камеры наблюдения…

Ответ вызвал у Анны Катрины уважение. Веллер наслаждался ее благодарным взглядом.

– Я доберусь до него, Франк… Доберусь…

– Мы доберемся до него, Анна. Мы.

– Тебе лучше в этом не участвовать.

– Я не могу. Я твой муж.

Она восприняла это как само собой разумеющееся, подмигнула ему и спросила:

– Мы знаем того, кто должен организовать передачу денег?

– Десяти миллионов?

Хозяин резко переменился. Он постарался как следует запомнить их лица. «Когда-нибудь, – подумал он, – я увижу в криминальной хронике их фотографии. Возможно, за информацию пообещают вознаграждение, и оно достанется мне».

– Погромче, Франк. Нас еще не все услышали. Например, я уверена, парочке за капитанским столиком это тоже ужасно интересно.

– Я думаю, – прошептал Веллер, – этим займется Хуберкран.

Это понравилось Анне Катрине.

– Наш французский коллега, который так любит рыбу?

– Ага. Я его видел. Его и еще двух типов. Одного из них я знаю по курсам повышения квалификации. Он должен будет разыскать цель… Как я слышал.

– Хочешь сказать, ты можешь узнать у Хуберкрана, где и когда будет происходить передача денег?

У Веллера неприятно сжался живот.

– И что тогда, Анна?

– Уверена, он тоже будет при этом присутствовать.

Веллер закивал головой.

– Да, хорошо. Допустим. И что?

– Я изыму его из обращения.

Веллер замолчал и сделал еще глоток чая, который уже почти остыл.

– Это станет бесповоротным концом нашей полицейской карьеры.

Она упрямо кивнула:

– Да, я тоже так думаю. Но прежде, чем ты снова введешь в игру рыбную лавку в Норддайхе, которую мы откроем на моле, давай сперва сделаем нашу работу.

Они пришли к согласию и съели по порции прекрасного рыбного супа, который согрел их изнутри не меньше, чем мысли о том, что они наконец разделаются с убийцей отца Анны Катрины.

Когда они вышли из «Компаса», дождь прекратился. Над ними простиралось ясное звездное небо, и оно поддерживало твердость духа, стоило поднять глаза.

Больше всего Анне Катрине хотелось переночевать с Веллером прямо на берегу, на улице. Сейчас ей хотелось побыть с силами природы. Когда все становилось таким сложным и безумным, близость моря была ей особенно необходима. Она чувствовала, что оно очищает ее, и делает незначительными столько проблем, мнимо важных и раздутых. Но было слишком холодно, и ветер был слишком резким.

Они без труда нашли в отеле «Упстальсбум» комнату с балконом. Оттуда было видно кусочек моря и кафе «Пудинг». Они обнялись и какое-то время просто стояли молча. Потом, зайдя внутрь, Анна Катрина сказала:

– Просто представь, что он убил твоего отца.

Веллер искал в мини-баре пиво.

– Нет, Анна, лучше мне такого не представлять. Потому что я боюсь, что был бы ему благодарен и стыдился бы этого всю свою жизнь.

На следующее утро небо было чисто-голубым, не считая нескольких облачков. Солнце светило в комнату сквозь занавески и разбудило обоих.

Анне Катрине казалось немыслимым положить в рот хоть кусочек, но Веллер настоял: арендовать комнату с завтраком и ничего не съесть приравнивается к нарушению закона области.

Она согласилась выпить кофе, но потом, увидев, как Веллер ест яичницу с беконом и копченого угря, попробовала немного мюсли с йогуртом. Затем внезапно заказала омлет с грибами, луком и сыром и предалась обжорству, словно могла заполнить внутреннюю пустоту круассанами с джемом.

Перед таким количеством съеденного спасовал даже Веллер.

Они совершили прогулку вдоль волн. Дождь деформировал побережье. Из-за капель в песке появились миллиарды крошечных кратеров. Лишь у самой кромки воды, где они шли, волны снова выровняли песок.

Объемные клубы пены лежали у их ног, словно упавшие облака. Под лучами солнца пузырьки сияли всеми цветами радуги.

Анна Катрина остановилась возле одного из таких белых облаков. Она думала об отце. Когда-то он рассказывал ей, что это – пенные короны волн. Волны теряют свои короны снова и снова. Она даже ему поверила и хотела вернуть одной волне потерянную корону.

Ее маме тогда это вовсе не показалось забавным, ей не хотелось, чтобы ее маленькая дочка трогала пену. В ней были химикаты. Результат загрязнения окружающей среды.

Чтобы доказать обратное, ее папа набрал целую пригоршню белой, сияющей пены, подержал на ладони и отпустил.

И теперь Анна Катрина сделала тоже самое. И, словно желая доказать маме, что папа прав, она умыла пеной лицо. Это был вовсе не результат загрязнения моря, а чудесный природный феномен. Пена пахла морем, водорослями и рыбой.

Веллер, изумленно наблюдая за ней, спросил:

– Хочешь, вернемся к Уббо?

– Нет, – решительно сказала она, не глядя на мужа. – Нет, я пока не могу. Может, когда-нибудь, но не сейчас. Нам нужно отправляться на материк ближайшим рейсом, Франк.

Он, скрепя сердце, согласился. Он прекрасно представлял, насколько эта ссора задела Уббо.

– Черт, – хмуро выругался он, – а ведь я любил этого человека.

Анна Катрина растоптала песочный холмик.

– Я тоже, Франк. Я тоже. Как собственного отца.

Они не смогли сразу покинуть остров – оба, не сговариваясь, решили еще ненадолго остаться. И пошли вдоль берега на восток. Через несколько километров им встретилась какая-то пара, но больше никого не было. Они радовались одиночеству.

Мягкое солнце поздней осени грело кожу, и множество маленьких лужиц на песке блестели так ярко, что Анна Катрина зажмурила глаза. Веллер как по волшебству извлек из куртки очки от солнца. Они принадлежали одной из его дочерей. Он протянул их Анне Катрине:

– Для моей дурной головы они слишком малы.

Она надела очки.

Веллер раскинул руки и восхитился:

– Начало сентября в Остфризии! Мы гуляем вдоль моря, над головой синее небо, а на моей жене – солнечные очки.

Он пытался ее подбодрить.

Хотя в Вангероге запрещен автотранспорт, им навстречу проехало два бульдозера, везущих песок, чтобы высыпать на побережье в восточной части острова. Веллер сразу блеснул познаниями. Остров постоянно уменьшается на западе и растет на востоке. Чтобы бороться с течением, песок постоянно перевозят с востока на запад.

Но даже этим ему не удалось отвлечь Анну Катрину от тяжелых мыслей.

Вдруг мобильный Веллера заиграл «Пираты, вперед!». На дисплее отобразилось имя Тикеттер, и он поспешил ответить.

Анна Катрина встала поближе, чтобы тоже слышать разговор. Хотя этого было и не нужно, потому что телефон Веллера был настроен на максимальную громкость.

– Нашел? – спросил Веллер.

– Доброе утро! Да, спасибо, у меня все отлично, не считая изжоги.

– Ой, Чарли, ну хватит!

Тикеттер с гордостью сообщил:

– Итак, мне удалось найти сайт в интернете, и система безопасности напоминала плохую шутку.

Веллер начал невольно подпрыгивать от радости.

– Значит, ты смог его взломать?

– Ну да. Но это ничего не дало. Все архивы стерты. Кто-то догадался, что мы захотим туда влезть.

Анна Катрина прекрасно поняла, что сказал Тикеттер, но Веллер повел себя так, словно должен был перевести ей эти слова:

– Это ничего не дало, Анна, но мы хотя бы попытались.

Она отвернулась и посмотрела на север, на море. Потом снова повернулась и подняла лицо к солнцу. Ей хотелось завыть.

– Да подожди, Веллер! Не торопись… – Тикеттер сделал эффектную паузу. – Потом я принялся за память самих камер.

– И что?

Тикеттер наслаждался информационным преимуществом перед коллегами, и эффектно преподал свои знания:

– Представь, в этих устройствах есть нечто вроде кратковременной памяти. И там мне удалось обнаружить кое-что действительно ценное.

Веллер вскинул руки вверх.

– У нас есть изображение, Анна, есть!

Анна Катрина повернулась к нему и сняла солнечные очки.

– Пусть он его немедленно мне пришлет!

Чарли Тикеттер откашлялся.

– Ну, все не так просто. Вашего персонажа на записях нет.

– Нет? – обескураженно переспросил Веллер.

– Нет, нет. Я же сказал.

– Что же там записано?

– Ты и Анна, и несколько человек из отдела фиксации следов Лера.

Веллер сделал смущенное лицо.

– Черт, Анна. Мне очень жаль.

Она сделала несколько шагов вперед. Веллер отключился от Чарли Тикеттера и пошел за ней. Она не стала обсуждать произошедшее, а только спросила:

– Как думаешь, Франк, я должна рассказать об этом маме?

– Нет, Анна. Она не в себе. Она этого не поймет…

Внезапно Анна Катрина зарычала на него:

– Конечно, она этого не поймет! Для этого не обязательно быть безумным! Я, вообще-то, тоже этого не понимаю! Как эти идиоты могли отпустить убийцу моего отца?

Веллер вздрогнул. Ее убийственная ярость разозлила его. Только сейчас до него дошло, что она собиралась убить человека. И не видела иного выхода.

Веллер подумал о последствиях, и ему стало плохо.

Они остались на острове еще на какое-то время. Продолжали идти по верхнему променаду, словно предлагали судьбе снова устроить им встречу с Уббо, чтобы поговорить с ним и разделаться с тем вопросами, что лежали теперь между ними подобно минам.

Позднее, когда начал моросить дождь, они поели в «Дюна 17» фрикаделек с луковым соусом и капустой. Веллеру было почти стыдно за то, что ему так вкусно.

Анна Катрина запихнула в себя все без остатка, словно ей было совершенно все равно, что это за еда и какой у нее вкус. Ей просто нужна была энергия. Много, очень много энергии.

В четыре часа они ехали на узкоколейке к паромам. Уже стемнело, и после захода солнца место обрело сказочную, загадочную атмосферу. Хотя на улице было холодно, Анна Катрина не захотела сидеть и пить чай внизу, а предпочла стоять на палубе и чувствовать ветер.

* * *

Серкан Шмидтли, сын турчанки и швейцарца из кантона Ури, с самого рождения жил в Северной Германии. Родился в Веенере, пошел в школу в Эмдене, и в конце концов стал кем-то вроде крестного отца Вильгельмсхафена. Между Доллартом и Ядебузеном едва ли заключались наркосделки, при которых он не входил бы в долю, если только сам их не организовывал.

Он снабжал мотоциклетные клубы, русские банды предпочитали с ним договариваться, швабы боялись его гнева. Власти предоставляли ему свободу действий, потому что он обеспечивал нечто вроде природного равновесия и всегда придерживался правил игры: никаких наркодилеров на школьных дворах и никаких трупов наркоманов в его зоне продаж.

Рассредоточенность сцены позволяла ограничивать наркомафию и держать в страхе банды из Китая, Украины и России.

Серкан Шмидтли оказывал полиции некоторое содействие. Он передал правосудию грабителя ювелирного магазина, который открыл безумную стрельбу прямо на улице, практически на золотом подносе. Такие люди только мешали вести дела.

Тем временем Серкану Шмидтли уже исполнилось пятьдесят восемь. Он сидел в инвалидной коляске. У него были живые лучистые глаза, и он мог решить большинство задач в уме быстрее, чем его сотрудники с помощью своих мобильных.

Даже хотя он больше не чувствовал ног и был парализован практически по пояс, он по-прежнему любил женщин с широкими бедрами. Женщин с меньшим размером одежды, чем 48–50, он просто не признавал. Они были для него девочками.

И сиделку он себе искал по размеру таза. Петра Виганд стала для него абсолютной звездой. Она весила как минимум сто килограмм, носила белый халат с черными чулками и была единственной радостью для глаз Серкана. Он переписал в ее пользу свое завещание. Его кончина должна была сделать ее богатой женщиной, но она этого не знала, потому что его бандитской душе было спокойнее, когда никто не видел выгоды в его смерти.

Официально он платил ей две тысячи евро в месяц, тринадцать раз в году. Он знал, что это не слишком много, и потому каждый месяц доплачивал ей небольшую сумму. Иногда пятьсот, иногда шестьсот евро, в зависимости от положения дел и его настроения.

Он всегда клал деньги за целлофан коробки шоколадных конфет. Таков был их маленький ритуал. Конфеты лежали на столе, и она каждый раз радовалась им, словно совершенно не ожидала подарка, и он должен был минимум два раза заверить ее, что ей это совершенно необходимо, а она минимум два раза отвечала, что это все совершенно необязательно. Потом она разрывала целлофан, с треском сминала прозрачную упаковку и клала комок на стол, где он начинал шевелиться, как живой, и медленно разворачиваться.

Она прятала деньги, не пересчитывая. Нет, не в кошелек. Серкан подозревал, что у нее вообще не было ничего подобного. Скабрезным движением, которое он так любил, она засовывала купюры в бюстгальтер. При этом она на него многозначительно смотрела. Потом демонстративно съедала конфету, прежде чем положить еще одну ему в рот. И для него, владельца пяти ночных клубов, имеющего долю в доброй дюжине борделей, это было высшим эротическим наслаждением.

У Шмидтли было еще четыре другие сиделки, но Петра Виганд стала его любимицей. Прямо у нее на глазах он дал пощечину одному из своих накачанных телохранителей, а потом уволил его – за то, что тот назвал ее «жирной задницей». С тех пор его персональные охранники, которых он называл «своими рыцарями», обходились с ней как с принцессой.

Они с Петрой часто сидели рядышком в гостиной у камина и смотрели на огонь, как старая семейная пара. Они слушали радиопьесы. У него была обширная фонотека, не меньше двух тысяч постановок. Он не любил быстрые, яркие картинки в телевизоре. Утверждал, что они убивают его фантазию. По телевизору он любил смотреть новости и иногда политические дискуссии, но истории предпочитал слушать. Было несколько чтецов, которых он особенно ценил. Катарина Тальбах, Йоханнес Штек, Кристиан Рудольф и Роберт Мисслер. Эти голоса были его любимыми.

Он часто слушал с закрытыми глазами. На печке для ног стоял чай, в комнате пахло миндальным печеньем и ванилью, и никто не отваживался ему помешать. В комнате могла находиться только Петра Виганд.

Она почти десять лет проработала в доме престарелых, примерно столько же продлился ее брак, и она не знала, что из этого было хуже. Теперь же, как она считала, наступило лучшее время в ее жизни. С ней обращались в высшей степени уважительно, с финансами обстояло лучше, чем во время брака, и она жила с возвышенным чувством, что ею восхищаются.

Серкан Шмидтли никогда ее не лапал и вообще не злоупотреблял полномочиями. Для этого, на ее взгляд, он был слишком утонченным и образованным человеком. Он только с удовольствием смотрел на нее, когда что-нибудь падало на пол и она наклонялась, чтобы поднять, – она специально делала это медленно и наслаждалась сиянием его глаз.

Он по-прежнему крепко держал все под контролем, хотя торговля интересовала его в меньшей степени. Был один человек, о котором он хотел знать все, и она уже разузнала о нем очень многое, хотя ей никогда не позволялось присутствовать на встречах и разговорах с его людьми. Он называл этого человека то «грязной крысой», то «мразью». И она знала, что это имеет какое-то отношение к случаю, приковавшему Серкана к инвалидной коляске. В определенном смысле она была обязана этому человеку рабочим местом.

Она видела его фотографии. Изображения как-то раз лежали на столе. Она привыкла не задавать вопросов. Конечно, она знала, что занятия Серкана не совсем легальны. У того, кто нанимает телохранителей, должны быть враги. Но его пищеварение волновало ее куда сильнее, чем его дела.

Он с довольной улыбкой посмотрел на экран компьютера и потянулся.

В тот раз он уже испугался, что Анна Катрина Клаазен убьет Крысу быстрее, чем он. Для него это стало бы кошмаром. Он считал, что это преимущество причитается ему по праву. И испытал огромное облегчение, когда узнал, что она лишь прострелила ему колено.

Серкан Шмидтли тогда сам лежал в больнице, у него была опасность тромбоза. Потом еще добавилось воспаление легких, которое чуть его не прикончило. Все эти операции, не давшие никакого толку…

На днях он бросил курить сигары. Он хотел дожить до дня, когда увидит страдания Крысы. Он подозревал, что мразь, которая его переехала, выпустят на свободу. Типы вроде него никогда не остаются надолго в заключении, ни в одном государстве мира. Ведь они, по сути, выполняют поручения высокого уровня.

Еще когда он лежал под капельницей и пил из поильника, ему в голову пришла блестящая идея. Он нашел контакты врача, который должен был заштопать Крысу, и попросил вживить своему ненавистному противнику под кожу крошечный датчик. Это было просто. Дешево. И эффективно. Крыса больше никогда не сможет он него спрятаться.

Он увидел этот способ в фильме по телевизору – речь шла про морильщика грызунов, который усыпил крысу и установил ей под кожу датчик. Так он смог проследить за ней и уничтожить гнезда в населенном крысами здании.

Поэтому Серкан Шмидтли только посмеялся над мнимой смертью Крысы. Он использовал заключительную пластическую операцию, чтобы установить новый датчик с еще большим охватом. За деньги сегодня было возможно все, а это оказалось вовсе не так дорого, как он предполагал. Посредник обошелся дороже, чем лечащий хирург.

А теперь мразь перебралась в Гамбург. Шмидтли уже получил на компьютер первые фотографии. Его новая девчонка показалась Шмидтли ужасно тощей. Чем может привлечь мужчину такая женщина? Но судя по тому, как мразь смотрела на эту вешалку, Крыса в нее влюбился. И это нравилось Серкану, потому что он решил уничтожать все, что дорого Крысе, и всех, кого он любил. Любая связавшаяся с ним женщина умрет. Кроме профессионалок, их Серкан Шмидтли жалел.

Смерть – слишком большая милость для тебя, думал Шмидтли. Ты должен страдать, каждый гребаный день.

К сожалению, у Крысы не было детей, а родители уже умерли – их бы Серкан Шмидтли убил первыми. Настоящих друзей у таких, как он, не бывает. Оставались лишь женщины, и их он отберет.

Он знал, что это значило для Крысы больше, чем просто потеря подруги или возлюбленной. Нет, это было далеко не все. Каждый раз ему приходилось терять целую личину, сбрасывать кожу, подобно змее, чтобы не угодить в центр событий. Ему требовались новые деньги, новые бумаги, новый дом и новый круг знакомств. Каждый раз игра начиналась сначала, с самых азов. Он заставит его вечно находиться в бегах. Да, затравит до смерти…

* * *

Руперт сидел дома за кофейным столом с женой Беатой и своей тещей Эдельтраут. Неизменный кремовый торт с шоколадной глазурью и кофейными зернами сверху возвышался над безвкусными рождественскими украшениями. Елочные шарики, еловые ветки, и все в сопровождении этой медитативной трещаще-звенящей музыки, напоминающей Руперту, будто кто-то бежит по битому стеклу.

Но что по настоящему беспокоило Руперта, так это разговор между Беатой и ее матерью. Сейчас их отношения находились в благоприятной фазе, они прекрасно понимали друг друга, да, вместе занимались спортом, хотели оставаться здоровыми даже в старости и единодушно решили, что благодаря ежедневным тренировкам не оставят кремовому торту ни единого шанса осесть на талии.

Сейчас они планировали рождественский вечер и решили собрать вместе всю семью.

– Не дело, что мы видимся только на похоронах.

Теща пребывала в возбуждении. Она любила остров Юйст и считала, что лучшего места просто нельзя представить:

– Если приглашать всех, придется потрудиться. Нужно приготовить еду, и у нас недостаточно комнат. Если я правильно посчитала, нас как минимум пятнадцать, а то и восемнадцать, если Харальд решит взять детей. Но кто знает, может, они останутся у его бывшей… Думаю, нам всем стоит встретиться на Юйсте. Возможно, в доме Ворш. Ты же с удовольствием жила там с нами в детстве, и у всех о нем, несомненно, остались только хорошие воспоминания, к тому же, там есть безлактозный и безглютеновый завтрак для Микаэлы, – воодушевленно вещала она. – Веганы тоже смогут там позавтракать, так что все в порядке. Цены вполне приемлемые, и никому не придется напрягаться…

Для Руперта это семейное сборище и так представлялось кошмаром, а на таком крошечном острове, как Юйст, где совершенно некуда бежать, – оно становилось для него настоящим филиалом ада. Слова вроде «веган» и «безглютеновый» бесили его.

– Но Юйст – это же очень дорого, – заметил он.

Теща, как обычно, не стала считаться с его мнением:

– Чепуха! У них вполне приличные цены. К тому же это не твоя забота, платить буду я. Да, я приглашаю всю семью.

«Проклятое дерьмо, – ужаснулся Руперт. – Если она платит, то мы вообще не сможем выйти из номера».

Во взгляде жены сиял чистый восторг.

– Тогда я наконец увижу детей Харальда. Говорят, малышка просто очаровательна и прекрасно играет в теннис. Притом что ей всего семь или восемь.

Руперт откашлялся. Он почувствовал зуд во всем теле.

– Несомненно, это просто блестящая идея, но я боюсь, что не смогу составить вам компанию. Я…

Обе женщины уставились на него.

– Почему нет?

– Понимаете, сейчас я руковожу отделом практически в одиночку.

– Ты руководишь отделом? – изумленно переспросила Эдельтраут.

Руперт кивнул.

– Да, ну, неофициально. Наша новая начальница, госпожа Дикманн, занимается делом государственной важности. И, по сути, ей некогда заботиться об Аурихе и Нордене.

– Но как же Анна Катрина? – спросила Беата. – Уж она-то точно не упустит такой шанс? Она только и ждет возможности забраться вверх по карьерной лестнице.

– Ох, боюсь, из этого ничего не выйдет, – ответил Руперт и запихнул в рот огромный кусок кремового торта, чтобы выиграть время на раздумья. Он нарочито жевал и глотал куда дольше, чем следует. А потом заявил:

– Анна Катрина натворила дел. В Ганновере, перед министерством внутренних дел. Устроила потасовку с двумя сотрудниками. Думаю, один из них уже может снова принимать твердую пищу. Она там совсем распоясалась, а потом швырнула банку из-под пива прямо в голову министру внутренних дел.

Беата скрестила руки на груди и откинулась назад. Ее матери никак не удавалось закрыть рот.

– Ну да, и получается, что теперь я практически руковожу отделом, а у нас повисло это убийство в Лере, и еще одно дело, о котором мне нельзя говорить…

– Но нам-то ты можешь рассказать, мы ведь твоя семья!

– В нашем служебном регламенте такого понятия не существует. Я не имею права разглашать, на карте судьба всей области.

Его теща явно была впечатлена.

– Нижней Саксонии или…

Руперт многозначительно покачал головой.

– Боюсь, драгоценная теща, проблема значительнее. Куда значительнее.

Обе женщины были твердо уверены, что он не сможет сохранить тайну дольше трех минут, но на этот раз они ошиблись.

Это все ерунда, думал Руперт. Главное, что на Рождество мне не придется ехать на Юйст.

К тому же ему нравилось, что его жена и ее родственники уедут. Пока они будут корчить из себя святое семейство на Юйсте, он получит в свое распоряжение свободную квартиру. Сможет носить удобные шмотки, пить виски, смотреть старые фильмы с Хамфри Богартом, избежать всей этой приторной рождественской суеты и наслаждаться вместо этого жареными колбасками с карри, картошкой и двойной порцией майонеза, пока они будут сосать на Юйсте свои недоваренные веганские овощи. Он считал свой план просто великолепным.

* * *

Веллеру было сложно звонить по телефону, когда Анна Катрина так на него смотрела. Он начал потеть. Ситуация напоминала ему детский ужас во время школьных экзаменов. Ему казалось, что он все делает неправильно и ни с чем не справится. Он знал, как много это для нее значит, и очень хотел произвести на нее впечатление. Этим он только усложнял себе задачу.

Анна Катрина сидела напротив Веллера в гостиной. Он нашел в телефоне номер Хуберкрана. Анна Катрина ждала с нескрываемым нетерпением. Она так смотрела на Веллера, словно счет шел на секунды.

К счастью, Хуберкран обрадовался звонку Веллера и отреагировал непринужденно:

– Да, ты действительно видел меня здесь. Ты не ошибся. Я снова в прекрасной Остфризии.

– Почему ты не позвонил? Мы могли бы встретиться.

– Я собирался, Франк, собирался. Ты же знаешь, как оно бывает…

Хуберкран многозначительно замолчал. От его слов веяло мужской компанией. Старой дружбой, но Веллер все равно знал, что Хуберкран говорит ему не всю правду.

Веллер закинул удочку:

– Ты здесь с семьей?

– Нет.

– Но вы еще вместе?

– Черт побери, нет! Обязательно сыпать мне соль на рану?

Веллер закашлялся, и впервые в жизни увидел, как Анна Катрина грызет ногти. Он сказал ей жестами: «Господи, ну что я могу сделать, без светской беседы тут не получится».

Она понимающе кивнула.

– Ой, прости, не хотел бередить старые раны, – сказал Веллер.

– Все нормально. Не каждый умеет начинать после развода новую, счастливую жизнь.

Веллер сглотнул.

– Все было вовсе не так просто, мой дорогой, уж поверь.

– Ладно, это не телефонный разговор. Давай встретимся в ресторане «Минна ам Маркт».

Веллер почувствовал облегчение. Хуберкран сам предложил встретиться. Лучше и быть не могло.

– Когда?

– Когда проголодаешься.

– Давай через полчаса.

– Хорошо.

Веллер положил трубку и посмотрел на Анну Катрину.

– Получилось. Я сейчас с ним встречусь.

– Да, – обрадовалась она. – Я слышала.

Вдруг Веллер ощутил угрызения совести. Она смотрела ему прямо в глаза. Он почувствовал себя не в своей тарелке.

У него оставалось немного времени. Он сказал:

– Анна, я даже не знаю, с чего начать. Мы с ним все-таки старые друзья, а теперь я должен выведать у него информацию? Получается, я его обманываю. Или я должен прямо спросить у него, что происходит? Но тогда он может вообще отказаться нам помогать. В смысле, мы же не хотим посвящать его в суть дела…

– Франк, мне совершенно все равно, как ты это сделаешь, – ответила она. – Главное – узнать, когда и где будет передача.

– Вообще-то, – заметил Франк Веллер, – меня учили, что государство не позволяет себя шантажировать и не ведет переговоры с террористами… По идее, передача денег вообще не должна состояться.

Анна Катрина резко возразила:

– Вообще-то, еще государство не выпускает на свободу убийц, выплачивая им к тому же денежное вознаграждение и выдавая новые документы…

Она пошла в гостиную, остановилась возле книжного стеллажа, достала и пролистала одну из своих книг с картинками. Он воспринял это как смещенную активность.

Веллер осторожно приблизился к жене, положил руку ей на затылок и сказал:

– Анна, это не должно полностью обесценивать нашу правовую систему. Мы все-таки живем в демократическом государстве. И здесь есть правила игры, которые в целом…

Она повернулась и сняла с себя его руку.

– Нет, Франк, это как раз обесценивает всю нашу правовую систему. Для меня. И не смей отбирать у меня мою ярость.

* * *

Когда Веллер пришел в «Минна ам Маркт», Хуберкран был уже там. Сидел на том же самом месте, как и несколько лет назад, когда впервые посетил вместе с Веллером этот ресторан. Из кухни пахло свежими моллюсками, капустой и жареным мясом.

Хуберкран набрал добрый десяток килограммов. Он выглядел толстым и явно давно не занимался спортом. Лицо стало заплывшим, а взгляд – нервным.

Веллер заказал себе безалкогольное пиво, Хуберкран взял красное вино.

– Сейчас сезон капусты, – заметил Веллер и показал на меню. – Обычно капусту подают с колбасой пинкель, копченой свининой, салями и копченой грудинкой. Но здесь Кристиан Функе придумал нечто особенное. Капуста с семгой. Смелое сочетание. Хочу попробовать.

– Я лучше возьму традиционную форму, – рассмеялся Хуберкран, – с копченой свининой и сосисками.

Они сделали заказ, и Веллер осторожно прощупал почву:

– Не похоже, что ты приехал сюда отдыхать.

– Точно. Скорее по необходимости. Отпуском это точно назвать нельзя.

Не без гордости Хуберкран достал из куртки бумажник и извлек оттуда визитку. И положил ее на стол перед Веллером:

– Я больше не вхожу в подразделение. Во всяком случае, официально.

– И как это понимать? – Веллер рассмотрел визитку.

ООО Хуберкран

Ваша уверенность – наша задача!

Замки с высокой секретностью, системы тревоги, охрана объектов, сопровождение

– Получается, теперь ты кто-то вроде частного детектива? Сыщик? Или ты устанавливаешь охранные системы? Тебя что, выгнали из уголовной полиции?

Хуберкран убрал визитку обратно в кошелек. Казалось, он почти раскаивается, что показал ее, но при этом так гордится, что был просто обязан это сделать. Веллер это почувствовал.

Хуберкран самодовольно улыбнулся.

– Ну, скажем так, теперь я нечто вроде свободного сотрудника. Только зарабатываю больше, чем раньше. Уголовная полиция перевела некоторые дела на аутсорсинг, как сейчас принято называть. Кое-что поручается частным фирмам. Я основал такую. Мне еще пригодится несколько хороших сотрудников, Франк. Я работаю только с теми людьми, которым абсолютно доверяю.

Веллер прекрасно представлял, насколько это должно быть выгодно, раз Хуберкран отказался ради этого от карьеры и надежной пенсии.

– Мы научились этому у американцев, – пояснил Хуберкран. – В 1997 году Эрик Принц основал «Блэкуотер». Нечто вроде сферы услуг для правительственных учреждений, юстиции и армии. Теперь это называется «Академия». Они решают вопросы, в которые государство предпочитает не вмешиваться по дипломатическим или политическим причинам.

– Я знаю, что такое «Блэкуотер», – сказал Веллер, почти обидевшись, что Хуберкран настолько его недооценивает. – Но ты со своими парнями ведь не собираешься в Ирак или Афганистан, верно? По сути, – непринужденно продолжил Веллер, – вы выполняете работу, за которую раньше отвечало подразделение Науманн в Норденхаме.

Хуберкран рассмеялся и примирительно взмахнул над столом руками.

– Да, вроде того. Только заполняем меньше формуляров, чем они.

Принесли напитки. Они подняли навстречу друг другу бокалы. Потом Веллер наклонился вперед и спросил:

– Ну, выкладывай! Давай начистоту! Что вы здесь делаете?

Хуберкран облокотился на стол и положил голову на правую руку, словно от многочисленных размышлений и разговоров ему стало плохо. Потом тихо прошептал:

– В Остфризии большой переполох, Франк. Мы буквально таскаем каштаны из огня.

Теперь настала пора показать, что Веллер тоже в курсе дел.

– Я думал, делом насчет биологического оружия занимается уголовная полиция. Кроме того, это и вопрос военной контрразведки.

– А, военная контрразведка, – подмигнул Хуберкран, – можешь забыть про них, как и про ведомство по охране конституции. Слишком тяжеловесно, слишком бюрократично. Все это еще из времен холодной войны. Русские против нас. Да, тогда это еще, возможно, работало. Но теперь нам нужны маленькие, гибкие единицы, которые смогут принять вызов террористических и преступных группировок. Закрытые, быстрой готовности, в состоянии наносить мощные удары, прежде чем общественность встанет на уши.

– И поэтому ты открыл фирму?

– Да. Моя – одна из многих.

Если так пойдет и дальше, подумал Веллер, скоро нам останется только страховать грузовые перевозки и держать в участке беспомощных стариков, которым не хватило мест в доме для престарелых, а настоящей полицейской работой будут заниматься частные организации.

Но он ничего этого не сказал, чтобы не портить разговор с Хуберкраном и не менять направления беседы, а только спросил:

– И теперь, как я понимаю, вы должны схватить вымогателя при передаче денег?

Хуберкран не смог сдержать громкого смеха.

– Нет, Франк, для такого к нам бы обращаться не стали. Это задание для SEK. У нас противоположная задача.

– Противоположная?

В этот момент в заведение вошел Хольгер Блём со своей женой Анжелой. Он дружелюбно поздоровался с Веллером и сел с Анжелой за столик в глубине заведения.

Хуберкран, который прекрасно знал, кто такой Хольгер Блём, почувствовал легкий укол, словно попался в ловушку.

– А он что здесь делает? – спросил он у Веллера.

– Любит поесть, так же как мы, – ответил Веллер. – Ты же не думаешь, что я позвал его специально, чтобы взять у тебя интервью или вроде того? Я ведь понятия не имел, чем ты занимаешься… К тому же я не такой человек.

Хуберкран не утратил настороженности, но примирительно улыбнулся. Потом тихо продолжил:

– Этот позолоченный ангел из министерства внутренних дел…

– Нюссен?

– Да, точно. Он будет передавать деньги. А мы должны проследить, чтобы никто не стибрил у него десять миллионов.

– Или чтобы он сам с ними не удрал, – пошутил Веллер.

Но Хуберкран не стал над этим смеяться.

Криста Ихбен принесла две порции капусты. Собеседники немного помолчали и принялись за еду. Веллер решил, что семга удивительно хорошо сочетается с капустой, и восхитился изобретательностью Функе.

Хуберкран жадно накинулся на еду. Он наколол на вилку куски пинцеля, копченой свинины, грудинки и салями и еще положил сверху капусту. Веллер засомневался, сможет ли Хуберкран достаточно широко открыть рот, чтобы запихнуть туда эту порцию.

Набив рот, Хуберкран промычал:

– Господи, превосходно, просто превосходно. Вообще-то, я больше люблю рыбу, но в Остфризии приходится…

У Хуберкрана зазвонил мобильный. Он сразу уронил вилку в капусту и поспешил ответить. Коротко извинившись, он отвернулся от Веллера и приложил телефон к уху.

– Да? Понял… Вокзал Норден… Сейчас буду…

Хуберкран снова повернулся к Веллеру:

– Прошу прощения. Мне пора. Ты не мог бы дождаться счета? Еще увидимся!

Он был уже возле двери.

Веллер вышел вслед за ним. Он увидел, как уезжает машина, которую Хуберкран припарковал прямо возле ресторана.

По лицу Хуберкрана Веллер понял, что началось. Он позвонил Анне Катрине.

– Шоу начинается, Анна. У Хуберкрана темно-синий «БМВ», франкфуртские номера, GR771. Нюссен должен будет передать деньги. Он сказал, прямо сейчас, вокзал Норден. И могу поспорить, Нюссен живет в «Райхсхофе». Там всегда останавливаются чиновники его уровня.

– Спасибо, Франк, – ответила Анна Катрина.

Он крикнул ей:

– Будь осторожна!

Но она этого уже не слышала.

* * *

Нюссен сидел в своем номере в «Райхсхофе» и смотрел новости по телевизору. Чемодан с десятью миллионами стоял возле двери. Серебряный «Самсонит Ультралайт» на четырех колесиках.

Нюссен еще никогда не видел столько денег сразу. Ему часто приходилось оперировать большими суммами, но деньги всегда были лишь виртуальными или в виде выписки со счета. Большую часть личных сбережений он держал на карте, и в кармане у него редко бывало больше ста пятидесяти – двухсот евро.

Было сложно поверить, что десять миллионов могут поместиться в такой чемодан. Он раздумывал, что скоро, несомненно, появится возможность анонимно переводить вымогателям деньги на виртуальный счет, и тогда подобные передачи навсегда останутся в истории, их можно будет увидеть только в кино.

Он заплел свои локоны в косу и размышлял, не отправиться ли вниз, чтобы съесть каре ягненка, когда раздался сигнал к действию.

Номера слева и справа были заняты его личной охраной. Они моментально явились к нему, двигаясь абсолютно синхронно.

Джеми, двукратный чемпион области по карате, не слишком удачливый в отношениях с прекрасным полом, уже несколько дней ходил с суицидальным выражением любовной тоски на лице, потому что возлюбленная порвала с ним по телефону. Она собиралась присоединиться к какому-то гуру, который хотел подарить человечеству свободу и счастье, а Джеми совершил роковую ошибку, назвав его тупым идиотом, которому он с удовольствием бы начистил рыло. С тех пор отношения дали трещину.

Нюссен уже знал эту историю наизусть, но ему нравился Джеми. Отчасти он видел в нем себя и общую драму поколения мужчин, неуверенных в собственной роли.

– Десять миллионов в региональном экспрессе, – ворчал Джеми, пытаясь скрыть, что он едва сдерживает слезы. – Нельзя было выбрать хотя бы междугородний поезд?

Они могли сопровождать его только до вокзала и должны были позаботиться, чтобы чемодан не украли по дороге. Но потом он был сам по себе. Во всяком случае, все должны были думать именно так.

Но там еще был Хуберкран со своими людьми. Об этом не рассказывали никому из местных. Министр внутренних дел учитывал вероятность присутствия вражеского агента, плюс было не до конца ясно, можно ли доверять Нюссену. Отец Нюссена потерял состояние на финансовых спекуляциях и был обременен большими долгами.

* * *

Анна Катрина выехала моментально. Она была очень благодарна Веллеру за информацию, хотя верила в нее с трудом. Несмотря на охватившую Анну Катрину ярость, в ней еще оставалось немного места для злорадства. Неужели вымогатель не знает, что региональный экспресс не проезжает ни одной станции? С Лера начинаются нерельсовые перевозки. Передача денег будет проходить при пересадке с поезда на автобус?

Мир казался ей анархичным коллажем. Она не знала, смеяться или плакать. Было ли все это какой-то изощренной уловкой или преступник был не знаком с местными условиями?

Поезд прибыл на вокзал Нордена с пятнадцатиминутным опозданием, потому что паром из Норденея привез на материк четыре сотни туристов, и большинство из них хотели ехать дальше на двухэтажном региональном экспрессе. Поезд был уже переполнен, когда прибыл в Норден. Только в первом классе оставалось еще несколько стоячих мест, но пробраться туда было большой проблемой. Проходы были заблокированы чемоданами, и туристы сидели прямо на лестнице.

Большинство были в хорошем настроении, а половина – почти пьяны. Пивные бутылки передавались по кругу, и где-то хлопнула в потолок пробка из-под шаманского – звук немного напомнил выстрел, но вызвал всеобщее веселье.

Анна Катрина припарковалась возле «Бургер Кинг» и попыталась всматриваться в лица. Но вокруг было слишком много людей.

Она не нашла Хуберкрана. Зато повстречала двух друзей своего сына, чьи имена вспомнить не смогла – это ее немного задело.

Пожилая супружеская пара испугалась переполненного поезда. Они решили, что лучше остаться еще на одну ночь у сына и попробовать уехать завтра.

Анна Катрина увидела Нюссена, он пытался пробраться в первый класс и, поблагодарив, отказался от глотка пива, предложенного ему одним из фанатов «Боруссии-Дортмунд».

С одной стороны, Анне Катрине было не по себе в таком переполненном поезде, но, с другой стороны, она знала, что в толпе ей будет легче всего оставаться незаметной. Возможно, вымогатель хотел воспользоваться этим преимуществом. И тогда она поняла, что они имеют дело с профессионалом, который выбрал этот поезд неслучайно и точно знал, что здесь будет твориться.

Нюссен стоял, широко расставив ноги над чемоданом, с наушником в ухе, чтобы оставаться в доступе по телефону. Вскоре после Эмдена он получил указание отнести чемодан в туалет и там его поставить.

На словах это было легко, но на деле – практически невыполнимо, потому что путь к туалету был заполнен людьми. Нюссен попросил пропустить его, и все с готовностью согласились, но предложили ему лучше не брать с собой чемодан. Какая-то дама лет сорока, чьей красоте позавидовала бы сама Мэрилин Монро, улыбнулась и попыталась его успокоить:

– Просто оставьте чемодан здесь. Я за ним присмотрю. Если позволите, я даже на него сяду. Он выглядит очень устойчивым.

Она явно не привыкла получать от мужчин отказ, и Нюссену было очень тяжело ответить на ее дружелюбное предложение твердое «нет». Вместо этого он высоко поднял чемодан. Сейчас от четырех колес не было никакого проку. Он положил его на плечо и принялся балансировать между пассажирами.

На лестнице он снова столкнулся с фанатами из Дортмунда.

– Что такое, дед? Проблемы?

– Может, лучше выпьешь глоточек? Судя по твоему виду, тебе не помешает.

В этот раз сказать твердое «нет» не составило Нюссену труда. Наконец он добрался до туалета. Вход преграждала детская коляска. Увидев его с серебряным чемоданом на плечах, ребенок сразу начал рыдать.

Фанат «Дортмунда» крикнул ему вслед:

– Это не рюкзак! Ты что, этого не заметил?

Рубашка Нюссена насквозь промокла от пота. Вряд ли это останется незамеченным, подумал он, и мысль о том, что вся эта история может оказаться трещиной в его карьере, а не стартовым выстрелом перед новым уровнем, окончательно лишила его мужества.

Туалет был занят.

«Если я сейчас еще начну ломиться в дверь, – подумал он, – то все окончательно убедятся, что я идиот».

Дребезжащий голос снова зашептал ему на ухо:

– Теперь ты зайдешь туда и закроешься. Открой шкаф для бумажных полотенец и возьми инструмент. С его помощью нужно вскрыть окно.

«Ага, – подумал Нюссен, – значит, я должен буду выбросить деньги из окна туалета на ходу поезда. Умно. Поэтому был нужен такой прочный чемодан. Надеюсь, я смогу протолкнуть его в окно».

Туалет наконец освободился, но Нюссена крепко схватил за плечо бородатый остфризец с пивным животом:

– Но-но, соблюдайте порядок очереди! И он тут определяется не по красоте, а тогда уж по весу.

Он оттолкнул Нюссена и протиснулся в туалет.

Гимнастка с волосами, напоминающими спагетти болоньезе, попыталась уладить зарождающийся спор:

– Он действительно пришел раньше. Я тоже жду уже какое-то время.

Нюссен решил говорить начистоту:

– Юная леди, надеюсь, вы не будете против, если я пройду перед вами… Боюсь, я уже не в силах терпеть.

– Нет, – ответила она, – конечно, идите. Я все понимаю. У моего папы тоже проблемы с простатой.

Мучения Нюссена длились бесконечно. Секунды ожидания растягивались в долгие часы, и он не мог избежать взглядов этой девушки, глядевшей на него с сочувствием, словно медсестра в начале смены на своего любимого пациента.

Остфризец вышел из туалета. Он на ходу застегивал молнию на брюках и пытался затянуть у себя под животом пряжку ремня.

В туалете ужасно воняло. Нюссен подавил рвотные позывы. Ему не сразу удалось затащить чемодан, и гимнастка предложила оставить багаж снаружи, под ее присмотром. Но он протиснулся в маленькую вонючую комнату вместе с чемоданом. Отгрузил его на раковину и принялся искать инструмент. Раньше он и представить не мог, с каким воодушевлением будет пытаться вскрыть в поезде окно туалета, но свежий воздух сейчас был важнее всего…

В ухе снова зазвучал голос:

– Все ясно?

– Секундочку, секундочку. Я только вошел. Тут было все время занято.

Нюссен не слишком хорошо умел работать руками и боялся, что ему не хватит ума вскрыть окно, но потом оно выскочило из резинки.

– Получилось! Получилось! Что теперь?

– Теперь жди новых указаний.

Нюссену не хотелось садиться на грязный унитаз, но из-за оконного стекла и чемодана в туалете было негде повернуться. Он потел, как в сауне, и надеялся лишь на то, что все это скоро будет позади.

Потом, думал он, из таких событий слагают героические истории, которые так любят рассказывать. Но самому находиться в такой ситуации – просто невыносимо…

Он простоял почти десять минут. Стук в дверь становился все громче.

– Эй, нельзя побыстрее?! Ты что там, штаны натянуть не можешь?

– Старик, ты заснул?

Нюссен не знал, что делать – громко извиниться и попросить прощения или просто упорно молчать.

– Есть же еще другие туалеты. Пожалуйста, идите туда! – крикнул он, лишь усугубив всеобщую ярость за дверью.

– Открывай дверь, или я ее вышибу!

– Это же несправедливо! – заливалась гимнастка. – Имейте терпение, у него проблемы с простатой…

Нюссен укусил себя за тыльную сторону кисти. Все это просто не может быть правдой, думал он.

В этот момент кто-то опустил аварийный тормоз, и пассажиры регионального экспресса попадали друг на друга, как кегли.

Мэрилин Монро приземлилась на колени пенсионеру из Варела, который уже давным-давно не держал в объятиях женщин и был весьма благодарен за это прекрасное экстренное торможение.

Другим повезло меньше, и они поранились. По вагонам катались бутылки.

Нюссен быстро выглянул из окна и уже хотел выбросить чемодан, но голос сказал ему в ухо:

– Ну а теперь ты откроешь дверь и выпрыгнешь из поезда.

– Что? Я правильно понял? Я должен выскочить из окна?

– Именно. Но прежде отопри дверь, чтобы я мог зайти.

Нюссен почувствовал себя обманутым. Его одурачили, как маленького ребенка.

Он высунул голову из окна. И заголосил:

– Но здесь высоко! И здесь только пастбище!

– Да, и там, вдалеке, пасутся быки. Но ты с ними прекрасно справишься. Ты ведь сам почти…

Каждое обращенное к нему слово и каждый его ответ будут записаны и запротоколированы. Он не мог позволить себе неосторожности и должен был позаботиться о том, чтобы все прошло гладко.

Он прыгнул.

Трава была влажной, он вывихнул лодыжку, начал кататься по траве и вдруг увидел, что к нему направляются несколько коров.

* * *

Анна Катрина предполагала, что где-то в поезде скрывается убийца ее отца. Она засунула пистолет за пояс брюк, и уже несколько раз нащупывала его, потому что боялась потерять в суматохе.

Она чувствовала, что готова выстрелить мерзавцу прямо в лицо и отправить туда, где он якобы пребывал уже давно. Расходы на следующие похороны она возьмет на себя. С удовольствием.

Где-то в глубине души она стыдилась этих мыслей и задавалась вопросом, что обо всем этом сказал бы ее отец. Но вместе с тем ей совершенно не хотелось снова передавать убийцу правосудию, чтобы они опять выпустили его ради стабилизации биржевого курса.

Анна Катрина попыталась прогнать эти мысли. Она пробралась к окну. Там, снаружи, бежал человек. Нюссен. Она узнала его по развевающимся волосам и болтающемуся костюму.

Что же случилось? Почему Нюссен бежал снаружи без чемодана в окружении нескольких быков и коров?

Она попыталась пройти к туалету, в котором Нюссен исчез на добрые десять минут. Это было не так-то легко из-за толпы людей, магазинных пакетов и упавших чемоданов.

После нескольких невнятных объявлений поезд снова тронулся.

Почти добравшись до цели, Анна Катрина увидела, как из туалета выходит Санта-Клаус с набитым мешком. Она видела его только со спины. Красное пальто с белой меховой опушкой…

Она сразу поняла, что произошло. Вымогатель переоделся в туалете, сложил деньги в мешок и теперь направлялся в переднюю часть поезда.

Анна Катрина трижды высоко подпрыгнула, пытаясь его разглядеть и определить хотя бы по размеру и форме головы, скрывается ли под костюмом убийца ее отца.

Если ты подволакиваешь правую ногу, то я тебя поймала, думала она. Но смогла рассмотреть лишь кончик красного капюшона.

Она схватилась за «Геклер и Кох». В таком переполненном поезде стрелять было бы все равно совершенно немыслимо.

Но он не сможет оставаться в этом поезде вечно. Рано или поздно он должен выйти. И у него за спиной тяжелый мешок.

У нее по коже побежали мурашки. Я тебя поймаю. Я тебя поймаю.

Поезд прибыл в Лер. Анна Катрина сделала глубокий вдох. Она уже чувствовала триумф.

Сейчас ты мне попадешься, думала она. В Лере нужно пересаживаться на автобус. Здесь всем нам придется выйти, а на платформе тебе не удастся ускользнуть незамеченным в этом костюме.

Но потом она увидела нечто невероятное. Напоминающее галлюцинацию или дурной сон. На платформе в Лере стояло тридцать два полностью наряженных Санта-Клауса с рюкзаками и белыми бородами. Они махали руками, кричали и пребывали в прекрасном настроении.

Анна Катрина только успела увидеть, как ее Санта-Клаус исчезает среди остальных.

Она поспешила за ним, не постеснявшись оттеснить в сторону мать с коляской.

Она рывком притягивала к себе Санта-Клаусов, одного за другим, и заглядывала им в глаза. С двух она уже сорвала бороды.

– Кто-нибудь, остановите эту истеричку!

– Видно, она съела слишком много конфет с ликером!

Она прорычала:

– Что вы здесь делаете? Что происходит? Зачем вы здесь ошиваетесь? Покажи, что у тебя в рюкзаке! Черт подери, я хочу посмотреть, что в твоем рюкзаке!

– Из чащи лесной пришел я сюда, напомнить всем вам, что канун Рождества. В моем рюкзаке орехи и сласти, я их вам принес на радость и счастье, – рассмеялся пузатый Санта-Клаус, который оказался дородной домохозяйкой.

И вдруг Анна Катрина увидела в толпе ряженых его. Узнала этот холодный взгляд.

Она оттолкнула двух человек в сторону, схватила его и повалила на землю.

Уже на ощупь она поняла, что ошиблась. У него был такой же холодный взгляд, только он был на тридцать лет моложе.

– Что здесь происходит? Почему вы все стоите на платформе?

Это что, трюк его банды? На передачу выкупа вымогатель явился не один? Настало новое время? Теперь они приходят толпой?

– Это, – простонал молодой отец семейства, в которого она крепко вцепилась, – флешмоб Санта-Клаусов!

– Что-что?

– Господи, это разослали по всему «Фейсбуку»: встреча Санта-Клаусов на вокзале в Лере. А отсюда мы вместе отправимся на рождественскую ярмарку. Там будет лотерея и…

Анна Катрина отпустила мужчину. Снова поднялась на ноги и отряхнула одежду.

Тем временем толпу охватило недовольство, и ее окружили несколько рассерженных Санта-Клаусов.

К ней пробирался Хуберкран.

– Оставьте даму в покое!

– А вы кто такой?

– Ее сопровождающий. Она не хотела ничего дурного. Просто не приняла вовремя лекарство. Пожалуйста, позвольте нам уйти.

Хуберкран вывел ее из толпы к такси на привокзальной площади.

– Это не похоже на Веллера. Он воспользовался ситуацией и сообщил вам. И доставил нам тем самым массу неприятностей. Пожалуй, нам стоит вместе отправиться на такси к вам домой. Вам лучше прилечь, Анна Катрина. Вы ужасно выглядите.

Он жестом подозвал такси, но таксист отказался, словно ему было сложно проехать на несколько метров вперед, и они должны были сами подойти к нему, что они, собственно, и сделали.

Хуберкран сделал короткий звонок. Он сказал:

– Операция будет завершена в надлежащем порядке.

* * *

Юстус Шаард сидел перед большим экраном. Но он не слишком внимательно следил за колебанием курса. И анализов тоже больше не читал. В отличие от фондовой биржи, которая почти ежедневно достигала все новых рекордных высот, его жизнь катилась в тартарары. Он не сомневался – его жена, Нееле, изменяет ему. И, по сути, ее не в чем было упрекнуть. Он слишком часто оставлял ее в одиночестве, а домой приходил изнуренным, усталым и в дурном настроении.

В кого превратился победитель, за которого она когда-то вышла замуж? Неврастеник с больным желудком и озабоченным лицом. Брюзга, чье настроение зависит от рынка акций. Он уже не мог вспомнить, когда они в последний раз занимались сексом. В свои сорок три Юстус казался окоченевшим. Одеревенелым.

Когда-то все было совсем иначе. Он таскал ее с собой в фитнес-клуб, а дважды в неделю – в сауну после тренировки.

Она ходила туда до сих пор. Фитнес стал ее наркотиком.

Он торговал сырьем по всему миру, опционными сертификатами и дериватами, а она в это время бегала по дамбе.

Он худел потому, что чувствительный желудок отказывался принимать пищу, а она – благодаря спорту.

Он начал ненавидеть свою работу, а потом – самого себя.

Она все сильнее увлекалась спортом, пошла на бокс, а потом – на карате.

Он знал, что начальники над ним посмеиваются. Они шутили про него:

– Недавно к Шаардам залезли грабители. Юстус выбежал к ним в пижаме и пригрозил преступникам: «Руки вверх, а не то позову жену!»

Нееле пахла другим мужчиной, и с тех пор, как у нее начались с ним отношения, она стала веселой. Оптимистичной. Такой, какой была в начале их отношений. Она смотрела на него влюбленным взглядом, как женщины в кино смотрят на своих героев.

Это было в прошлом. Но он никогда этого не забудет.

Теперь же она, напротив, стала по-матерински заботливой. Ее любовь напоминала скорее жалость, чем страсть. Она готовила специальные блюда для его чувствительного желудка. Больше никаких острых рагу с ветчиной и любовной игрой на водяном матрасе вместо десерта. Только самые полезные овощи и рыба, мятный чай и минеральная вода с низким содержанием углерода. На десерт – прогулка вокруг дома. В удачные дни она делала ему массаж головы перед телевизором, чтобы он мог быстрее заснуть.

Раньше Юстус жил в свое удовольствие. Он был молод, невероятно успешен и в глубине души считал себя бессмертным, видел себя персонажем комиксов. Окружающие болели гриппом или заражались кишечными вирусами. Но он не нуждался в таблетках. Адреналин побеждал любую инфекцию. Он был здоровым победителем. А не переносчиком бактерий, как теперь.

С тех пор как удача отвернулась от Юстуса, рядом с мышкой на его рабочем столе всегда лежала упаковка бумажных салфеток. Он был простужен уже почти два года.

Сначала потери были вполне приемлемыми. Юстус ставил против рынка. За соседней дверью сидел Зигфрид Унтер. Он поступал наоборот.

«Нужно придерживаться тенденций», – любил повторять он. И всегда следовал за массами. Если дела на бирже шли хорошо, он получал прибыль. Она редко была значительной, но какая разница?

С тех пор как лопнул пузырь на американском рынке недвижимости, несколько банков вызвали ужасного монстра – федеральное управление финансового надзора. Оно очень усложнило жизнь доверенным лицам вроде Юстуса. Протоколы совещаний стали сложнее самих совещаний.

Его брат, Феликс-Йонатан, кардиолог из Бремерхафена, тоже жаловался. Оформление документов для медицинского страхования стало занимать больше времени, чем лечение. Бюрократические препоны ничего не улучшили, только усложнили до невозможности жизнь.

Со временем Юстус начал несколько небрежнее относиться к требованиям. А потом вообще перестал тратить на это время. В первые месяцы его прибыль в некоторые дни превышала десять тысяч евро. А в один особенно удачный день он получил семьдесят две тысячи шестьсот сорок евро за несколько часов.

Нет, это была не его личная прибыль. Он спекулировал деньгами клиентов. Но это – да, теперь он понимал, – было лучше, чем секс.

Успех стал для него лучшим наркотиком. Пусть даже виртуальный, на экране. Он чувствовал себя маленьким мальчиком, оказавшимся в казино и вращающим колесо Фортуны.

Он быстро выпал из реальной жизни. Больше не мог сказать, сколько стоит кусок пиццы, килограмм яблок или фунт говяжьего фарша. Зато как «Отче наш» знал зависимость курса золота от цены на нефть и соотношение курсовой прибыли как минимум трех сотен акций.

А потом, черт побери, услышал слова своей жены, которая не имела ни малейшего понятия о бирже и никогда этим не интересовалась. Да, по сути, виновата во всем она, мрачно думал иногда Юстус. Но упрекнуть ее нельзя. Ведь он – профессионал. Как он мог ее послушать…

Все произошло еще в хорошие времена. Он витал в облаках, зарабатывал больше денег, чем мог потратить, и они уже начали мечтать об усадьбе на Майорке.

Держа в руке бокал с коктейлем «Шприц-Апероль», она сказала:

– А что мы будем делать, если курсы акций упадут? Как думаешь, долго ли дела будут идти в гору?

Ему никогда не нравилась химическая дрянь, которую Нееле так любила. Но теперь он ее окончательно возненавидел, потому что глядя, как апероль растворяется в белом вине и слыша, как дребезжат льдики, он всегда вспоминал слова жены: «А что мы будем делать, если курсы акций упадут? Как думаешь, долго ли дела будут идти в гору?»

Это стало его проклятием, идеей фикс. Когда-нибудь все может закончиться.

Он прикидывал, что произойдет при обвальном падении акций, если наступит новая черная пятница. Девять один один.

Динамика неизбежна. Крах произойдет – рано или поздно. И он начал ставить все больше денег на падающий курс. Но у биржи была лишь одна дорога: наверх.

Он потерял двенадцать миллионов еще до конца месяца. Нужно было снова вернуть их, все исправить. Ведь это всего лишь числа. Даже маленький скачок вниз, небольшая коррекция курса могли спасти положение.

Управляя на экране миллионами одним кликом мышки, он чувствовал, словно вернулся в молодость, когда по утрам в пятницу они прогуливали занятия в гимназии Ольденбурга, чтобы просадить карманные деньги в салоне игровых автоматов.

Он всегда уходил из салона, проигравшись в пух и прах, но чувствовал себя победителем, выигравшим вымышленную битву, избранником судьбы. Он шел домой с миллионом очков, но без цента в кармане.

Только теперь шарик постоянно попадал в аут. Его не удавалось удержать в игре. А это, возможно, и было конечной целью всех азартных игроков: не позволять шарику останавливаться. Вечная игра.

Дважды судьба дружелюбно подмигивала Юстусу. Однажды, в пятницу вечером, он сократил убытки до одного миллиона с четвертью. Потом наступили чудесные выходные. Он чувствовал себя легким и окрыленным, и кажется, именно в этот день последний раз занимался сексом с Нееле.

Во второй раз он почти приблизился к двум миллионам, но это продлилось лишь несколько минут. От волнения он убежал в туалет – желудок сошел с ума. Казалось, удача снова вернулась и он близок к победе.

Но когда Юстус вышел из туалета, впервые за долгое время ощутив настоящий голод – он подумывал пригласить Нееле вечером в ресторан, – то понял, что все пропало, едва взглянув на экран. Времени в туалете хватило, чтобы теоретическая прибыль буквально растворилась в воздухе.

Между тем он потерял уже больше полутора миллиардов. Деньги, которые никогда ему не принадлежали, не принадлежали никому. Но близился день расплаты.

Эти сделки необходимо ликвидировать. Иначе ему конец. Не только финансово. Он потеряет работу и репутацию и отправится в тюрьму.

Он знал историю трейдера Квеку Адоболи, который работал в швейцарском банке UBS, потерял два миллиарда из-за спекуляций и загремел в тюрьму на семь лет.

Ник Лисон, который довел до банкротства двухсотлетний банк, был досрочно выпущен из-за рака после четырех лет тюрьмы. Француз Жером Кервьель был приговорен к пяти годам заключения, и его обязали выплатить бывшему работодателю, банку «Сосьете Женераль», пять миллиардов евро…

Теперь подобная участь ждала и его.

Нееле уйдет к своему любовнику, а он вскроет вены. В тюрьме ему попросту не выжить.

Все выяснится самое позднее на ревизии в конце квартала. До тех пор он еще может потрудиться, жонглируя цифрами. Но потом – конец.

От коллег помощи не дождешься. Хайнер Мюллерссон из информационно-аналитического отдела вывел Юстуса на чистую воду еще три месяца назад. Юстус пытался поговорить с ним, может, спросить совета. Он намекнул, но не сказал ничего конкретного и искал в каждом слове Хайнера Мюллерсона надежду на грядущее падение рынка, цепляясь за негативные известия, как пьяница за последнюю бутылку.

Потом Хайнер попросил его об одолжении. Именно так теперь назывался шантаж среди коллег. Юстус должен был купить у него крайне невыгодные акции энергетических компаний. После энергетического поворота ^[11] эти акции, в отличие от остального рынка, начали падать. Хайнер упустил момент, не успев их вовремя продать, и теперь они сильно портили общую картину. Руководствуясь принципом «доброго держись, а от худого удались», он передал их Шаарду по бессовестно высокой цене. Но зато держал рот на замке.

С одной стороны, он защищал Шаарда, но с другой – лишь ускорял его падение.

* * *

Она хотела доехать до Ольденбурга на такси. Туристы с багажом, направляющиеся на такси из Лера в Ольденбург не слишком бросались в глаза. Те, кто мог это себе позволить, старались избежать поездки на автобусе.

Два рабочих с чемоданами для инструментов предложили вместе арендовать большое такси:

– Может, мы сможем взять кого-нибудь еще, и поездка на такси не будет стоит заоблачных денег.

Для маскировки, несомненно, совместная поездка с рабочими подходила как нельзя лучше, но она уже успела зайти в туалет и переодеться. Из Санта-Клауса она превратилась в стройную молодую женщину, чьи спортивные ноги в хлопковых колготках с дерзким орнаментом магическим образом притягивали внимание мужчин.

Камера хранения на вокзале казалась ей недостаточно надежной. Она затолкала деньги в коричневую детскую коляску. Кто станет подозревать привлекательную молодую мать, идущую с рождественской ярмарки? Кто захочет будить спящего ребенка?

Она уверенно шла вперед, но мужчины пытались с ней флиртовать, пытались найти подход через ребенка, спрашивали, мальчик это или девочка, просили показать личико и рассказывали о своих детях.

Она отражала все атаки. Малышу нужно поспать. Среди пышных подушек кукольное личико в шапке было почти незаметно.

Она так дрожала, что решила заказать индивидуальное такси. Не хватало еще, чтобы ее кто-нибудь запомнил. Эта безумная женщина, которая срывала с Санта-Клаусов бороды, к счастью, уехала на такси. Не хотелось бы встретить ее снова. Она была абсолютно непредсказуема.

Потом она выбрала самый простой вариант: прошлась с коляской по Леру до рождественской ярмарки, купила еще один пряник, печенья в шоколаде, ветчины и меда. А потом, как ни в чем не бывало, села на ближайший поезд до Нордена.

Здесь она оказалась в совершенно новой ситуации. Ее часть вагона была практически свободна. Только в углу сидела немного печальная пожилая дама, которая ездила к дочери. Она сняла обувь и положила ноги на противоположное сиденье. Увидев молодую мать в колготках с узором, она смущенно убрала ноги и извинительно посмотрела на нее.

Она заправила за ухо свои светлые волосы и дала понять, что ей совершенно все равно. Дама благодарно кивнула и снова положила ноги на сиденье.

После такого поступка, думала она, стоит вести себя подружелюбнее. В глубине души она по-прежнему оставалась сердечным, неравнодушным человеком и могла простить окружающим маленькие недостатки.

Какое облегчение, что все сложилось так хорошо. Возможно, они почувствовали ее решимость выполнить угрозу. Она уже боялась, что ей придется действительно это сделать.

Но теперь это все уже было неважно. Может, конечно, ей подсунули фальшивые деньги. Но об этом она очень скоро узнает.

Если все уже позади, думала она, нужно как-то избавиться от биологического оружия. Но как именно? Можно просто спустить все в унитаз или отнести в пункт сбора ядовитого мусора.

Пожилая дама вдруг оживилась. Она словно очнулась от кошмарного сна и повернулась к молодой матери, чтобы начать разговор. Ей очень хотелось посмотреть на малыша, но она получила жесткий ответ:

– Нет, малышка спит. И я рада, что она наконец замолчала. А то орала как резаная.

Воздух в вагоне вдруг резко загустел. Дама снова надела ботинки. Она была очень чувствительной. Она уже получила порцию дурной энергии от своей дочери, и это было уже слишком. Она почувствовала нечто чудовищное. Нечто недоброе.

Нужно было срочно уйти подальше от этой энергии. Она натянула ботинки, коротко кивнула молодой женщине и отправилась в последний вагон.

* * *

Они собрались вместе, как на заседание уголовного суда. Готовые вынести чудовищный приговор.

Старший полицейский советник Дикманн, с узкими губами, белым лицом и дергаными движениями, как у плохо управляемой марионетки.

Слева от нее Отто Нюссен. В его прическе не осталось ничего ангельского, и он производил впечатление слегка одичавшего человека. Не мужчина, не женщина – двуполое существо, внешне спокойное, но полное ненависти и отчаяния.

Справа от него доктор Кайзер. Он сидел прямо, подчеркнуто правильно, с безупречно завязанным галстуком и в белоснежной рубашке с акульим воротником. Он продолжал носить короткую стрижку, словно хотел, чтобы его волосы торчали, как антенны, чтобы лучше чувствовать, что происходит вокруг. Он не удостоил Анну Катрину даже взглядом и демонстративно ее не замечал.

Прокурор Шерер тоже был там. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, волнуясь, что люди из министерства отодвинут его на второй план и он утратит свою значимость. Он сидел на стуле, словно паук, поджидающий, пока в его сеть попадется добыча. Анне Катрине казалось, что у него слишком длинные конечности, совершенно не подходящие к телу. Его адамово яблоко резко выдавалось вперед и постоянно подпрыгивало, хотя Шерер ничего не говорил, а лишь очень внимательно наблюдал.

Хуберкран стоял в углу, прислонившись к стене, словно не решался занять место, потому что еще не знал, какова его позиция на этом трибунале. Сесть ли среди обвинителей? Среди судей? Или отправиться на скамейку обвиняемых, как Анна Катрина?

В коридоре послышались быстрые шаги, и все молчали, словно нужно было дождаться решающего человека.

Анна Катрина знала, что это Веллер. Она узнавала его по походке, особенно когда он спешил и хотел ворваться куда-то, как ураган. Он бежал, не сгибая коленей, и его движения напоминали военный парадный шаг.

Он влетел в комнату и сделал глубокий вздох, словно там было недостаточно воздуха. Он хотел быть рядом, и это ее успокаивало. Муж, который прибежал в подобной ситуации на помощь, чтобы быть рядом, почти превращал поражение в победу.

Дикманн дала понять Веллеру взглядом, что ему следует сесть, но при этом сказала:

– Я не приглашала вас на это совещание, господин Веллер.

Веллер сел рядом с Анной Катриной. Доктор Кайзер громовым голосом объявил начало трибунала. К изумлению Анны Катрины, он не обратился к ней и вообще не обратил на нее никакого внимания, а накричал на Хуберкрана:

– Мы договаривались о передаче денег без осложнений! Как вы опишете произошедшее, господин Хуберкран?

Хуберкран отодвинулся от стены, но остался стоять.

– В целом, хорошо, – ответил Хуберкран. – Мы позаботились, чтобы у него, – он показал на Нюссена, – не отобрали деньги раньше времени. Он оказался точно в согласованное время в согласованном месте. Вымогатель получил деньги. Считаю, что в целом мы прекрасно справились с поставленной задачей.

Кайзер пытался сохранить самообладание.

– В целом?.. Знаете, как я это называю? – он говорил громче, чем собирался. – Да вы, черт подери, облажались! Пересадка на автобус! Флешмоб Санта-Клаусов! Повелись, как идиоты!

Казалось, старший полицейский советник Дикманн не испытывает никаких эмоций. Ее лицо было словно вырезано из дерева и подходило к ее кукольным движениям. Она только переводила взгляд с одного оратора на другого, стараясь ничего не пропустить и ничем не показать свое согласие с той или иной стороной. Она всегда старалась демонстрировать объективность, то есть вести себя именно так, как будет полезнее для ее карьеры. Именно так Анна Катрина оценивала ее поведение и потому презирала эту женщину до глубины души.

Хуберкран заговорил охрипшим голосом:

– Да, мы столкнулись с хитроумными, прекрасно организованными преступниками. Они умышленно поставили нас в положение, где мы должны были утратить контроль. Но план не сработал. Ситуация постоянно находилась под нашим контролем, и…

Кайзер поднялся с места и оперся двумя руками на стол – кончик его галстука качался над столом, как маятник, с помощью которого эзотерики ищут ответы на свои вопросы.

– И это вы называете под контролем? Мы утратили контакт с преступником! Госпожа Клаазен дергала Санта-Клаусов за бороды и…

Хуперкран выставил ладони вперед.

– Это не входит в зону моей ответственности.

Прокурор выбрался из своей паутины, двигая руками, как при плавании, словно боялся утонуть, и показал на Хуберкрана:

– А какую он, собственно, выполняет здесь функцию? – спросил Шерер у Дикманн.

Доктор Кайзер ответил:

– Фирма Хуберкрана иногда выполняет заказы министерства в особенно щекотливых случаях, – гневно покосившись в сторону Анны Катрины, он добавил: – И нам совершенно ни к чему, чтобы об этом узнала пресса.

Веллер попытался вмешаться:

– Если вы позволите мне сказать…

Старший советник Дикманн перебила его:

– Не позволим!

Теперь не выдержала Анна Катрина и разразилась:

– Вы отпустили убийцу моего отца! Вы создали ему новую личность и помогли замести следы. У нас больше нет ни его отпечатков, ни фотографий. Мы не знаем, как он теперь выглядит… И теперь вы удивляетесь, что этот матерый преступник продолжает делать то, что делал всегда? Черт подери, да он же бандит! Он назубок знает, как у нас все устроено. Он вращался в наших кругах. Он точно знал, как обвести нас вокруг пальца! Теперь у него есть десять миллионов. Как вы думаете, что он будет делать? Сомневаюсь, что пожертвование в Красный Крест входит в его планы. Он считает, что ему все позволено, он все может и никто не привлечет его к ответственности. И вы питали в нем это ощущение! Он чувствует себя богом, судьей над жизнью и смертью. Уничтожает всех, кто встает у него на пути. Берет все, что хочет. Почему, черт побери, почему вы его отпустили?

Нюссен судорожно сжал ладони и так сильно выгнул палец, что он хрустнул.

Кайзер быстро контратаковал Анну Катрину:

– Будьте осторожны, госпожа Клаазен, смотрите, как бы ваши измышления не привели вас в психушку.

Анна Катрина сменила позу и хлопнула ладонью по столу. Это прозвучало как выстрел, направленный в дерево.

– Это что, угроза? Только что, в присутствии прокурора Шерера, вы угрожали поместить меня в психушку, если я стану и дальше утверждать, что убийцу моего отца…

Он прорычал:

– О нет, госпожа Клаазен! Не я помещу вас в психушку! Вы сами сделаете это.

Он нагнулся, поднял с пола черный чемодан, который стоял с ним рядом, открыл его и достал две бумажки, заламинированные в прозрачную пленку, придающую им еще большую значимость.

– У меня здесь ваша психологическая экспертиза, госпожа Клаазен, в которой у вас – простите за мое дилетантское обобщение – установлено тяжелое расстройство личности, бредовые идеи и латентная агрессия. Это заключение профессора Лемпински, который широко известен как судебный эксперт.

Анна Катрина чуть не лопнула от гнева.

– Я ни разу в жизни не видела этого человека!

– Госпожа Клаазен, то есть теперь вы хотите сказать нам, что никогда не были у профессора Лемпински?

– Я действительно у него не была. Он любезно написал для вас это заключение, чтобы меня дискредитировать.

– Тяжелое обвинение, госпожа Клаазен. Но я могу только подтвердить каждое слово, написанное профессором Лемпински. Вы избили двух моих агентов безопасности.

– Ну, возможно, одному из них я наступила на ногу, а второму дала в пасть, но уж точно не избила их, господи, нет…

Доктор Кайзер многозначительно посмотрел на прокурора Шерера. Тот кивнул, словно ему все было ясно.

– Кого вы сейчас пытаетесь сделать из моей жены? – спросил Веллер.

– А вам здесь вообще делать нечего. Это не семейная встреча! – цыкнула Дикманн.

– Да, спасибо, вы очень помогли, – дал отпор Веллер, злобно сверкнув на нее глазами.

Пока Анна Катрина пыталась выстроить и держать линию обороны, Веллер нацарапал и передал ей записку, четыре слова, которые наметили ее будущее: «Рыбная лавка в Норддайхе?»

– Хорошо, – сказала Анна Катрина, – меня одолевают бредовые идеи, а убийцу моего отца похоронили в море. Во всем можно найти что-нибудь хорошее.

Нюссен и Кайзер переглянулись.

Анна Катрина заговорила очень медленно, будто слова таяли у нее во рту:

– Если я найду и убью его, никто не сможет мне ничего предъявить, потому что этот славный человек давно мертв, кремирован и похоронен.

– Госпожа Клаазен, вы представляете опасность для себя и для окружающих. Вам лучше добровольно отправиться к психиатру. Могу понять, если вы не захотите ложиться в клинику Уббо-Эммиуса по месту прописки, хотя там, как мне сообщили, работают высококвалифицированные специалисты. Но здесь вас все знают. Возможно, было бы лучше, если…

Анна Катрина продолжила за него:

– Например, в закрытую психиатрическую клинику, где ценят мнение профессора Лемпински? Висбаден? Дармштадт? В любом случае куда-нибудь в сферу вашего влияния, да? И больше я никогда оттуда не выйду, вы заставите меня исчезнуть там, как когда-то Густля Моллата. Ведь у вас есть опыт в таких делах. В этом вы, так сказать, специалисты. В тот раз заключение тоже выписывал Лемпински?

* * *

Этот день стал окончательной точкой падения в карьере Юстуса Шаарда. Он больше не мог удержать в себе даже обезжиренный йогурт. Запах кофе провоцировал в желудке бунт, а из-за какой-то аллергии между пальцами выросли маленькие волдыри, которые ужасно зудели и лопались, если их почесать. Эти места сочились влагой, словно у него внутри была не кровь, а какая-то молочная жидкость.

Когда он печатал, у него между пальцами накапливались крошечные жирные капли и стекали в щели клавиатуры. Словно соки тела пытались парализовать компьютер, из-за которого он вляпался в неприятную историю.

Второй раз за день его коллега Зигфрид Унтер постучался в дверь и радостно сообщил победные новости: его акции пробили потолок и вчетверо увеличили выручку. Он схватился за воображаемый канат, потянул его и заорал:

– Чака-чака!

Зигфрид сиял, как маленький мальчик, которому папа уже в третий раз позволил обыграть себя в шахматы. Из-за него провал Юстуса становился еще глубже. Они были как плюс и минус. Хороший сын, присмотревший за домом отца и увеличивший доходы, и ветрогон, спустивший все состояние за время папиного отсутствия.

Он снова задумался о самоубийстве. Только теперь этот план «Б» постепенно превращался в план «А». Юстус обдумывал место и способ.

Он чувствовал себя нелюбимым. Женой, биржей, своим компьютером и собственным телом.

Юстус плакал. Это было приятно. Больше всего ему хотелось сказаться больным и уйти с работы. Но это было невозможно. Никто не должен занимать его место даже на несколько минут. Тогда все полетит в тартарары.

То, что он делал, было недопустимо – во всяком случае, в таком объеме. Существовал контроль соблюдения безопасности.

Максимальная граница спекуляций составляла пятьдесят миллионов в день. Иногда он превышал эту границу в десятки раз. Чтобы не упустить из вида теневые счета и собственноручно подтвержденные поддельные гарантии, он создал специальные файлы и организовал систему для контроля процесса.

Сегодня вечером предстояла встреча инвесторов. Он должен будет рассказать о своей успешной стратегии, крайне выгодной для всех вкладчиков. Состоятельные люди не знали, куда девать деньги. Проценты были такими крошечными, что их съедала малейшая инфляция. Каждый искал стратегию, чтобы избежать убытков от инфляции. Но, к сожалению, она затрагивала и биржу.

Из-за волдырей между пальцами Юстус с ужасом ждал сегодняшней встречи. Он представлял, как будет протягивать клиентам влажную ладонь, а они потом – украдкой вытирать руки.

Юстус решил рискнуть. Он поехал домой, чтобы принять душ и накачаться таблетками. Может, Нееле даже удастся как-нибудь перевязать ему пальцы. Но нужно придумать какое-нибудь объяснение. Волдыри напоминали сыпь от заразной болезни. Кто доверит такому деньги?

Даже инвестиционный консультант с простудой или какой-нибудь другой нормальной человеческой болезнью выглядел бы куда надежнее. Люди предпочитают доверять свои деньги сильным, здоровым, образованным людям. А не невротику с больным желудком и слабым сердцем.

Нееле не было дома. Он предположил, что она развлекается с любовником, и это стало последней каплей. На полпути в Вильгельмсхафен, отель «Коламбия», он повернул обратно. Больше делать нечего. Игра окончена.

Правая нога так дрожала, что он с трудом удерживал педаль газа. Сейчас он во всем признается Нееле.

Когда он вернулся, в доме горели свечи. Свет выливался наружу, удивительно теплый, заманчивый, полная противоположность холоду офиса, который обычно окружал Юстуса.

После того как он во всем ей признается, они смогут вместе решить, что делать дальше.

Он действительно оказался бездарем, как всегда считал его учитель немецкого. Притворщиком и обманщиком. Очевидно, скоро он присоединится к шайке Квеку Адоболи, Ника Лисона и Жерома Кервьеля.

Он точно придумает что-нибудь получше смерти. Может, сможет потом написать книгу, как Квеку Адоболи, и выступать после тюрьмы на разных телешоу. Люди любят крупных мошенников…

Юстус подумал о Томасе Манне. Может, он как Феликс Круль? ^[12] Или капитан из Кёпеника? ^[13] Может, потом он станет народным героем?

Сейчас, когда он был готов капитулировать, это внезапно показалось не таким уж и плохим исходом – даже желательным. Будто это делало его каким-то особенным. Неважно как, но непременно вырвать себя из этого ужасного мира, в котором он сейчас томится.

В доме пахло рождественской выпечкой. Играла музыка. Какая-то пафосная классическая мелодия, столь любимая Нееле – ему она казалась примерно такой же прекрасной, как взрывы гранат или дребезжание разбитого окна.

Юстус повесил в гардероб пальто. Он не заметил Нееле. Она подошла сзади, закрыла ему глаза ладонями и, постоянно требуя, чтобы он не подглядывал, отвела в гостиную.

Он ожидал, что обнаружит там ее любовника. Возможно, теперь оба расскажут ему всю правду и признаются в своей любви. Что же, он не собирался препятствовать их счастью. В одиночку терпеть крушение легче, а если его посадят в тюрьму, у нее и так будет бесконечно много времени, чтобы крутить интрижки с другими мужчинами. Зигфрид Унтер, несомненно, тоже будет рад ее пожалеть.

Когда она усадила его в кресло и убрала ладони с глаз, он был готов ко всему. Но только не к этому.

На столе в гостиной, прямо перед ним, высилась пирамида из купюр. По сто, двести и пятьсот евро, тщательно собранные в стопки, с бандеролями сберкассы, лежащие друг на друге, как кирпичи, аккуратно и изумительно красиво. По сторонам, словно две оборонительные башни возле бумажной крепости, стояли бутылки шампанского.

– Ну что, удивлен? Думал, я на такое не способна? – спросила она.

Он быстро окинул взглядом комнату. Был ли здесь другой мужчина? Они что, хотели над ним поиздеваться?

– Что… Что это? – спросил он.

Она рассмеялась.

– Банкир спрашивает у меня, что это? Это деньги, мой дорогой. Твое спасение.

Юстус утратил дар речи. Он начал подозревать, что стимулирующие средства и таблетки для желудка образовали вместе какое-то абсолютно невыносимое сочетание.

Его спортивная жена встала рядом со столом и поставила на него правую ногу. Она напоминала африканского охотника, завалившего носорога. Только перед ней лежало не мертвое животное, а груда купюр. И она опиралась не на охотничье ружье, а на бутылку шампанского.

– Я подслушивала твои разговоры, – сказала она. Потом погрозила ему пальцем, словно строгая учительница в пятидесятые годы. – Почему ты не сказал мне правду? Я твоя жена. Ты же можешь доверять мне! Я бы помогла тебе. Поверь. Ну вот, видишь? Это доказательство. Давай поклянемся, что у нас больше никогда не будет друг от друга тайн. Никогда!

– Ты подслушала мой разговор с Хайнером Мюллерсоном?

Она кивнула.

– Да, ты, наверное, думал, что я на тренировке. Но я тогда прилегла отдохнуть и задремала, а когда проснулась, услышала твой разговор в гостиной. Тогда я все и поняла.

– Что ты поняла? Ты ничего не поняла!

Она начинала сердиться. Почему он не упал перед ней на колени, как она себе представляла? Почему не целовал ее ноги? Почему не был счастлив? Почему не признал, что она – его ангел-хранитель и спасла его? Почему он смотрит с такой злобой, почти ненавистью и при этом с недоверием?

Татуировка в виде пламени у нее на груди до основания шеи, из-за которой было столько скандалов, потому что у жены консультанта по капиталовложениям не должно быть заметных татуировок, словно начала по-настоящему нагреваться. Она светилась на коже Нееле, и казалось, вот-вот загорится. Ей захотелось принять холодный душ, чтобы погасить пламя.

Эта реакция была ей слишком хорошо знакома. Татуировка давала сигнал, когда ситуация становилась действительно опасной.

– Где ты взяла деньги? – спросил он.

– В горе и в радости, поклялись мы когда-то. А ты даже не поделился со мной, что пришло время горя. Во всяком случае, вербально. Но я смогла это по тебе увидеть. Твое лицо, твое тело говорили со мной четким, понятным языком. Ты больше не желал меня. Я жила здесь, как переставшее быть востребованным предложение.

– Я задал вопрос: где ты взяла деньги? Они настоящие?

Он схватил пачку и пропустил купюры сквозь пальцы, как игральные карты.

– Сколько здесь?

– Оцени сам.

– Я задал тебе вопрос: сколько здесь? Нееле, пожалуйста, давай без загадок.

– Я еще их не пересчитала, но предполагаю, здесь ровно десять миллионов. Похоже?

Он снова спросил, откуда деньги, и выглядел таким бледным, словно вот-вот потеряет сознание. Она надеялась выпить с ним шампанского, что они снова принесут друг другу свадебные клятвы, поклянутся в вечной любви и у них наконец снова все будет прекрасно, как вначале, когда он был юным героем, а она – прекрасной принцессой.

Она начала рассказывать с конца. Ей казалось, так веселее. Сначала – историю с Санта-Клаусами и как она организовала на «Фейсбуке» флешмоб. Потом она рассказала о письмах с шантажом.

Он только качал головой и хлопал себя по щекам.

Как она придала письмам особую значимость, положив в них в качестве доказательства биологическое оружие. Дойдя до этой части истории, она сначала молчала. Боялась, что для него это будет уже слишком.

По его просьбе она принесла стакан воды. Про шампанское сегодня можно было забыть.

* * *

Ну да, он запихнул в себя два куска кремового торта и выпил слишком крепкого остфризского чая с леденцами и сливками, который до сих пор стоял у него в горле. Руперт пил черный чай, следуя его названию, – черным.

Опустившись в кишки, торт начал набухать и тяжелеть. Ему захотелось выпить виски и желательно заесть его жареной колбасой с карри, очень острой, чтобы избавиться от сладкого привкуса.

Но вместо этого жена и теща решили взять его в оборот. Они заняли стратегически выгодную позицию, чтобы он не смог выйти, не подняв одну из них со стула.

Беата многоречиво поведала о том, как у нее сломался компьютер, а ей нужно было связаться с подругами, потому что планировалась встреча одноклассников, и поэтому она воспользовалась его компьютером и случайно прочитала почту. Она практически наизусть выучила письмо, полученное от Марии Реннефарт-Нойманн.

По спортивным показателям, Руперт был на двенадцать с половиной лет старше своего реального возраста. Беата, как верная и заботливая жена, все обдумала и, заручившись поддержкой матери, решила убедить Руперта, что занятия фитнесом принесут в его жизнь новую радость.

Пока его жена говорила, теща как по волшебству достала из сумочки скакалку и продемонстрировала ему, как с ней правильно прыгать. Подпрыгивая вверх и вниз, она так быстро крутила веревку, что казалось, будто она прыгает в огромном яйце. Руперт изо всех сил старался не смотреть на ее огромную грудь – если на свете и были вещи, которые его не интересовали, так это грудь его тещи.

Беата утверждала, что это не только развивает мускулатуру ног и спины, но также благотворно влияет на систему кровообращения и помогает от проблем с равновесием.

– У меня нет проблем с равновесием! – защищался Руперт. Ему совершенно не хотелось скакать с двумя кусками кремового торта в брюхе, словно кенгуру. Но ему никогда не удавалось дать женщинам достойный отпор, и не прошло и десяти минут, как он уже прыгал через скакалку, которую Эдельтраут и Беата крутили вместе. И высоко подскакивал каждый раз, когда они кричали: «Хоп!»

Несколько раз он опоздал или подпрыгнул недостаточно высоко, и с тех пор задирал колени чуть ли не до подбородка. Крестцово-подвздошный сустав уже давал о себе знать. Руперту казалось, что кто-то выстрелил ему в спину, но он мужественно продолжал упражнение. Он не хотел всех подвести.

Потом в спине что-то по-настоящему хрустнуло. Боль стала невыносимой. Руперт больше не смог выпрямить правую ногу и не смог устоять на одной левой. Скакалка упала на пол, и рядом опустился сам Руперт.

Он не смог подняться самостоятельно. Женщины вместе дотащили его до дивана и помогли закинуть ноги.

– Вот видишь, – сказала Беата, – насколько тебе необходимы занятия?

Она вытерла с его лба капли пота, выступившего скорее от боли, чем от напряжения.

– Я могу тебе чем-то помочь? – спросила она.

Руперт кивнул, превозмогая боль, и с искаженным страданиями лицом попросил двойную порцию виски.

Теща отвела Беату в сторонку и прошептала дочери:

– Лучше сделай ему ромашковый чай, а потом – ледяной компресс для спины.

– Я не хочу ромашковый чай, – захныкал Руперт, – я хочу виски.

– Ага, – рассмеялась Эдельтраут, – а я хочу быть принцессой и наблюдать, как за меня сражаются принцы на турнирах. Но, к сожалению, этому не бывать, как и твоему виски.

Беата отправилась на кухню готовить чай.

«Это зашло уже слишком далеко, – думал Руперт. – Мне не нужно твое разрешение, чтобы сделать в праздничный вечер глоток виски».

Он хотел подняться с дивана и доковылять до своих запасов, но ему не удалось даже сесть. Он упал от боли, как дерево, подкошенное бензопилой.

– Звоните в скорую, – попросил Руперт. – Кажется, у меня инфаркт.

– Ничего у тебя нет, – успокоила его теща. – Я потеряла из-за инфаркта двоих мужей. У обоих, в отличие от тебя, была тяжелая, изнурительная работа.

– Мне что, теперь считать себя вашим пленником? – спросил Руперт.

Его теща рассмеялась.

– Давай смотреть на это так: теперь, когда ты практически возглавляешь полицейский участок, у тебя появился личный фитнес-тренер.

– Да, прекрасно, – усмехнулся Руперт. – И этот тренер прописывает мне кремовые торты!

* * *

Нееле Шаард не понимала реакцию Юстуса. Неужели он был настолько потрясен, что не мог просто порадоваться? Он выглядел так, словно в любой момент мог заплакать или лишиться чувств. И постоянно качал головой, словно не мог осознать произошедшее.

Ей так хотелось, чтобы все наконец опять стало хорошо. И ведь ей это удалось.

Теперь она сможет больше не прятать свою татуировку, потому что они перестанут зависеть от благосклонности мещан-вкладчиков. Теперь Юстус сможет показываться с женой в обществе и без закрытых платьев, царапающих горло и скрывающих пламенную татуировку. Больше никто не посчитает ее неотесанной. Она станет его королевой. Его блестящей спутницей.

А может, подумала она, у Юстуса такие огромные долги, что даже это богатство ему не поможет?

Ей казалось, что она бросает ему спасительный канат в темную бездну, чтобы он мог выбраться. Она разорвала бандероли сберкассы и подбросила в воздух несколько пачек.

Купюры посыпались на Юстуса дождем. Он не стал их трогать. Деньги просто упали. Юстус сел на пол возле стола, словно у них вдруг пропала вся мебель или он забыл, для чего нужны кресла.

А потом произнес фразу, которая могла быть только шуткой, но прозвучала совершенно серьезно:

– Эти деньги мне ничем не помогут, Нееле.

– Ты мог бы оплатить ими все долги, Юстус. Ты снова станешь победителем, как когда-то. Никто не знает, что ты потерпел крах. Господи, все совершают ошибки! Прекрати наконец себя корить. Сколько денег ты заработал для своих клиентов… Сейчас ненадолго наступил тяжелый период. И что? Возьми это и все выплати. Мы можем остаться жить здесь и дальше вести совершенно обычную жизнь…

– Да ни черта мы не можем, Нееле. Эти деньги ничем не помогут. Они ничего не стоят, понимаешь?

Она покачала головой.

– Это не фальшивка, а настоящие деньги. Ты можешь заплатить ими в любом банке. Сам посмотри, они из сберкассы.

Он заговорил медленно и осторожно, как с маленьким ребенком, которому нужно объяснить не по возрасту сложный вопрос.

– Они ничего не стоят, Нееле, – повторил он. – Мне нужны виртуальные деньги.

– В смысле виртуальные?

Он протянул руку, чтобы погладить ее по лицу. Но не дотянулся. Она сделала шаг назад, вместо того чтобы приблизиться.

– Я не могу ими платить, Нееле. Как я объясню, откуда они взялись? Я не могу внести в банк десять миллионов наличными. Каждый сразу поймет, что…

– Но ты же сам работаешь в банке! Я же слышала, что ты переводил со счета на счет по пятьдесят, по сто миллионов, которые тебе не принадлежали. Ну а теперь они твои…

Значение его слов медленно проникало в ее сознание.

– Ты не можешь ими платить? Не можешь платить…

– Нет. Все подумают, что это нелегальные деньги. К тому же купюры наверняка где-то зарегистрированы.

Она всплеснула руками.

– Виртуальные деньги?! Нелегальные деньги?! Я думала, деньги есть деньги!

– О нет, – сказал он. – О нет.

Он поднял с пола новые купюры и показал ей.

– Когда акции растут или падают, никто не платит настоящими деньгами. Суммы просто переходят со счета на счет. У кого-то цифра становится больше, у кого-то меньше. Это виртуальные манипуляции, понимаешь?

– Получается все, что я сделала, – коту под хвост?

– В целом, да. Максимум, что мы можем, – купить поддельные документы и уехать.

Она покачала головой.

– Уехать? Но что про нас скажут люди? Хочешь остаться в их памяти обманщиком? Наши соседи, наши друзья, и…

– У нас нет друзей, Нееле, – напомнил он, и на этот раз она не стала спорить.

– Ну хорошо, – сердито сказала она, – хорошо. Тогда мы уедем. И эта проклятая страна отправится в задницу! Убежим в Южную Америку или куда-нибудь еще, где нас примут и не выдадут.

– Но моя мать живет здесь в доме престарелых. Я так не могу. Не смогу просто взять и все бросить. Здесь моя родина.

Нееле начала пинать ногами кресло. Юстус постарался отдалиться от нее на максимальное расстояние. Он хорошо знал вспышки ярости жены и знал, что она всегда носит с собой складной нож. Сейчас она достала его и принялась вонзать в кресло.

– Дерьмо, дерьмо, гребаное дерьмо! – вопила она, била, вонзала и колотила. При этом она подняла такой ветер, что некоторые купюры взлетели в воздух и парили по комнате, как бумажные ласточки.

Он выпил еще стакан воды и просто оставил жену в покое. Со временем она придет в себя. Он знал ее уже давно.

Она могла быть такой нежной, такой любящей, такой заботливой. Заботилась о его матери, как о своей собственной. А потом вдруг взрывалась.

Тренировки по боксу и карате шли ей на пользу. Там она тратила избыточную энергию. Но в тоже время становилась опаснее. Удары ее рук давно стали сильнее, чем его.

Нееле, задыхаясь, замерла перед креслом, которое теперь не спасла бы никакая обивка – по нему явно плакала свалка.

Она обошла кресло кругом, разглядывая его, словно создала произведение искусства. При этом она небрежно наступала на купюры, а потом нанесла прицельный удар по столу. Стол перевернулся, денежная пирамида разлетелась по всей комнате. Бутылки шампанского со звоном упали на пол. Одна разбилась, вторая уцелела.

Юстус еще глубже забился в самый дальний угол комнаты, к книжному стеллажу, где стояла его рабочая литература по финансовому консультированию.

Она обошла вокруг кресла и вокруг стола, словно художник, оглядывающий собственную экспозицию перед открытием выставки. Она положила руки на бедра, не выпуская швейцарского ножа, словно планировала использовать его снова.

– А я ведь была готова действительно это сделать, Юстус. Я рассматривала вариант отравить питьевую воду и убить множество людей. Я не ожидала, что они так быстро заплатят. Не думала, что они так легко встанут на колени. Я думала, что сначала мне придется это сделать, и почти сделала. Представляешь? Почти отравила воду в Нордене и Норддайхе, чтобы показать им, что они должны заплатить. А теперь ты рассказываешь, что все эти деньги нам вообще не нужны?

Он задался вопросом, стоит ли делиться с ней такими мыслями. А потом откровенно сказал:

– Возможно, тогда ты помогла бы мне куда больше, любовь моя.

– Чем помогла бы?

– Экологические катастрофы и террористические угрозы обычно роняют биржевой курс. А мне как раз нужно именно резкое падение. На тысячу, а лучше полторы тысячи пунктов. Тогда дела снова пошли бы в гору.

– Тогда у тебя будут твои виртуальные деньги? – спросила она и снова пнула ногой небольшую кучку купюр. – Вместо этих чертовых реальных, с которыми нельзя ничего сделать?

– Да, – ответил он. – Возможно.

Чтобы переварить случившееся, Нееле нужно было прежде всего пробежаться. Ей было жарко, когда она вышла из дома. Но очень скоро она начала замерзать. Она не задавалась вопросом, сможет ли отравить воду в Норддайхе. О нет. Ее терзало другое. Она не могла рассказать мужу, что спуталась с Матиасом Лютьенсом. Как соблазнила его по всем законам жанра и заполучила доступ к необходимой важной информации, кодовым словам и ключам.

И все это она сделала из любви к мужу. Но сможет ли Юстус ее простить? Сможет ли понять, что ради любви иногда приходится совершать совершенно безумные поступки?

Она не хотела лгать ему, но иначе не получалось. Он был просто слишком слаб для этого мира.

Да, несомненно, он умен, порой красноречив и весьма привлекателен. Но он не умел постоять за себя, а в обществе это было необходимо, чтобы выжить. Он мог делать только то, что не вредит другим. И поэтому теперь оказался на пороге разорения – и она вместе с ним.

Теперь она будет защищать их маленькую семью. Она уже давно мечтала о ребенке. Дело было не в ней, а в нем. Врач выразился более чем понятно.

Болезнь цивилизации. У многих мужчин теперь не хватало сперматозоидов или они были недостаточно активными, чтобы достичь яйцеклетки.

О да, у них был восхитительный секс. Во всяком случае, в начале отношений. До того, как дела пошатнулись.

Но детей у них не будет. Брать приемного ребенка казалось ей нелепым. Нереальным. Ведь она всегда будет помнить, что на самом деле это чужой ребенок. А ей хотелось бы почувствовать, как он растет у нее внутри. Конечно, больше всего ей хотелось бы родить от него, но, если он согласится, она готова обратиться в банк спермы.

Она пыталась с ним это обсудить, но он обиделся и ушел. Будто она задела его честь.

У Матиаса Лютьенса было двое детей. Один этот факт очень сильно заденет Юстуса. Его жена спала с человеком, который способен зачать ребенка.

Нет, она не станет причинять ему боль. Все должно остаться в тайне.

Лютьенс точно не проговорится. Он слишком боится потерять детей.

«И потому, – подумала Нееле, остановившись возле фонаря из-за усилившейся боли в боку, – меня никогда никто не заподозрит. А я знаю о водопроводной системе и ее безопасности практически все».

Она наклонилась вперед, уперлась руками в колени и попыталась восстановить дыхание.

Юстус тем временем принялся за уборку. Никто не должен был такое увидеть. А что, если зайдет соседка, чтобы что-нибудь взять взаймы или, как она часто делает, принести выпечку? В целом, здесь их все любят и часто заходят без предупреждения. Всегда на несколько минут, обменяться новостями, максимум – выпить пива или кофе. Нельзя же оставить человека стоять за дверью. Соседей нужно приглашать в гости. Да, так было здесь принято, а у них на ковре в гостиной лежал перевернутый стол, и по всей комнате разлетелось десять миллионов евро.

Он взял синий мешок для мусора. Сначала собрал и запихнул туда стопки. Потом – отдельные купюры. Некоторые слиплись, намокнув от шампанского.

Он нашел несколько купюр на книжных полках, а одну даже на абажуре. Одну в арахисовой скорлупе, одну в вазе, и несколько – в листве каучукового дерева.

«Моя жена, – думал он, – стала из-за меня преступницей и раздобыла для меня десять миллионов евро, а я думал, что у нее появился любовник. Что я за идиот».

Его переполнили теплые чувства, полностью пересилив страх разоблачения. Теперь он знал, что его любят и в этом мире он больше не один.

Он беззвучно зарыдал от счастья.

* * *

Карола Гейде заботилась о муже. Уббо лишь апатично смотрел на нее. Он больше не интересовался морем, не сидел в своем кресле, наблюдая за проходящими мимо кораблями, а только лежал в кровати и пялился в потолок.

Нет, он не спал. Лежал с открытыми глазами и рассматривал белую текстуру, словно знал, что там скрывается тайна, которая никак не хотела ему открываться.

В ясном ночном небе над Вангероге горели звезды, но по радио обещали сильный штормовой прилив. Репортер даже погрозил, что он будет сильнее прилива 1962 года, а о нем все обитатели побережья вспоминали с содроганием. Даже те, кто в тот момент еще не родился. То наводнение на побережье Северного моря привело к сильнейшему прорыву дамбы и унесло жизни трехсот пятидесяти человек.

Морские дамбы выдерживали практически все. Но, например, в Гамбурге, у слияния рек Эльбы и Везера, ураган Винсинетте разрушил целые улицы и даже кварталы.

Эти новости привели Каролу Гейде в ужас. И хотя в конце репортер добавил, что за это время были приняты меры по укреплению и расширению дамбы и теперь можно не бояться повторения такой катастрофы, Карола никак не могла успокоиться.

Вангероге лежал далеко в открытом море, и она видела силу стихии своими глазами. Она представила, что волны затопят не только нижний и верхний променады, но и дома, причем выше их этажа.

– Уббо, – сказала она, – ты слышал, что сказали по радио? Как думаешь, может лучше уехать?

Она не рассчитывала на ответ.

Он не посмотрел на нее, но, видимо, услышал вопрос и ответил осипшим голосом, как при тяжелой простуде:

– Слишком поздно. Транспортное сообщение уже остановлено. При штормовом приливе паромы не ходят.

Будто специально дождавшись слов Уббо, репортер добавил, что автобусное сообщение остановлено, дети освобождены на завтра от школы, и порекомендовал убрать в дома все, что можно унести. Они будут сообщать о положении дел ежечасно.

Карола села на кровать рядом с мужем и дотронулась до его предплечья. Даже после стольких лет брака иногда ей нужно было прикоснуться к нему, почувствовать, что он рядом. Это придавало ей уверенности.

– Как назло, именно завтра на побережье должен прийти этот ужасный штормовой прилив, – сказала она. – А мы здесь. Так непривычно. Раньше каждое пятое декабря ты отправлялся играть в кости. Сначала в кафе «Тен Кате», а потом – в «Миттельхаус».

Он не проявил к ее словам ни малейшего интереса, словно теперь все это стало неважно.

Два раза она ходила на игру в кости вместе с ним. Она хорошо помнила его детский восторг, когда он выигрывал. Ставка всегда равнялась одному евро, а тот, кто выкидывал наибольшее за столом число двумя костями из кружки, выигрывал талон, который можно обменять на шоколад или марципаны. Однажды он вернулся домой с килограммовым пакетом марципанов, сияя, как победитель Олимпиады.

Она не знала, что доставляло ему больше удовольствия: игра в кости, победа или шоколад с марципанами. В глубине души он всегда оставался ребенком. Из-за этого она завидовала ему, и именно это роднило его с Анной Катриной. Та собирала детские книжки и могла часами разглядывать картинки, а Уббо Гейде жить не мог без сладостей и игры.

А теперь он лежал на кровати, словно стал другим человеком. Просто стариком. Маленький ребенок, живший внутри его, казалось, покинул его после ссоры с Анной Катриной.

Карола думала позвонить дочери, но не знала, что сказать. Она просто чувствовала потребность поговорить с ней или хотя бы просто услышать ее голос. Но Инза проходила обучение на каких-то курсах и к тому же была счастливо влюблена. Не лучшее время для долгого разговора с одинокими родителями…

– Всю свою жизнь мы думаем, – вдруг заговорил Уббо, обращаясь скорее к потолку, чем к жене, – что принимаем верную сторону. Боремся за добро, против зла. А потом вдруг наступает момент, когда мы перестаем понимать, что хорошо и что плохо. Где добро и где зло.

Она сразу подхватила нить разговора, боясь лишь снова потерять ее. Было невыносимо смотреть, как он там лежит. Он словно утратил с ней контакт, что было для него совершенно нехарактерно.

– Да, все в мире относительно, – согласилась она.

– Дело не в этом, Карола. Все гораздо сложнее. Мы запутались.

Он приподнялся в постели и наконец посмотрел на нее.

– Изобретатели атомной энергии, – рассуждал он, – точно не хотели опустошать города или загрязнять море. Они не хотели создавать будущим поколениями проблемы, которым пока не нашли решений. Когда я учился в школе, нам рассказывали об атомной энергии как о чудесном решении всех экологических проблем, как о чистой, надежной энергии. Сегодня мы знаем – это была ошибка.

– Тоже вопрос, Уббо. Была ли это ошибка или просто ложь с самого начала? Люди, создавшие атомную бомбу, точно знали, что делают. У этого преступления есть имена и адреса. Ты же сам мне об этом рассказывал. Уже забыл, старый линкор остфризской криминальной полиции?

Уббо снова лег на подушку и уставился в потолок, будто его голова стала слишком тяжелой.

– Я должен помириться с Анной Катриной. Я словно потерял родную дочь.

Карола погладила его по щеке и дотронулась кончиком указательного пальца до верхней губы, словно поцеловав.

– Ты был для нее героем.

– Да. А теперь стал самым обыкновенным кабинетным преступником. Укрывателем и соучастником. И это, черт подери, не дает мне покоя…

* * *

Ранним утром ветер сломал за домом Анны Катрины Клаазен дерево и швырнул крону прямо перед дверью террасы.

– Ого, кто это к нам пожаловал, – пошутил Веллер. – Сегодня пятое декабря. Может, Санта-Клаус?

Он попытался нащупать в кровати Анну Катрину, но ее там уже не было. Еще в четыре часа утра она прокралась из спальни на кухню и засела над материалами дела. Перед ней стоят открытый ноутбук, вокруг лежали стопки бумаг. Она по-прежнему работала с картотечными карточками, которые постоянно сортировала заново – Веллер считал это трогательным анахронизмом.

Она была босиком, в растянутой футболке и трусах. Она любила ходить босиком по теплому кафелю. Теплые полы были просто находкой. Они лежали не по всей квартире, но в некоторых местах плитка была почти горячей, и Анна Катрина знала каждую точку, где можно погреться.

Веллер зевнул.

– Ну, тогда я приготовлю завтрак, – сказал он, хотя ему показалось, что накрывать стол на кухне – дело безнадежное. Анна заняла его практически полностью.

Интересно, она вообще не слышала шума, или ей было все равно, что им в дверь ударилось сломанное дерево?

Теперь ветер перекатывал крону дерева вдоль их дома, и ветви царапали и скребли стены, словно пытаясь за них зацепиться.

– К нам в сад прилетело дерево, Анна.

– Да. Сегодня довольно ветрено.

– Назвать это преуменьшением было бы преувеличением, – отметил Веллер.

Не отрывая взгляда от компьютера, Анна Катрина резко перешла к делу:

– Этот Тумм не совершал самоубийства.

– Откуда ты знаешь?

– Все это есть в деле.

– Да?

– Да. Он получил электронное письмо от Эске Таммены, в котором она пишет, что бросает его, – на следующий день после ее смерти. Какие выводы?

Веллер отложил несколько бумажек в сторону и поставил на стол мед и малиновое варенье.

– Кто-то хотел представить это как самоубийство?

– Именно. И он либо держит нас за идиотов, думая, что мы ничего не заметим, либо прислал сообщение Тумму, чтобы напугать его. И знаешь, кого мне все это напоминает?

– Убийцу твоего отца.

– Точно, его.

– Он знал, что Тумм убил его подругу, и поэтому порешил Тумма? Из мести? – спросил Веллер, скептически глядя на жену.

То, что она ответила, было чистым умозаключением. Но она произнесла его таким тоном, что оно прозвучало, как доказанный факт:

– Возможно, просто для того, чтобы мы прекратили расследование. Поэтому он и обставил все как самоубийство.

Веллер боялся, что она могла утратить критическую объективность, но предпочел согласиться.

– Вполне возможно. А теперь, может, позавтракаем?

Ветви упавшего дерева били в стекло прямо за спиной у Анны Катрины. Она ничего не замечала, полностью сосредоточившись на работе.

– Как считаешь, нам следует заняться этим сейчас? – спросила она у Веллера.

– Нет, – ответил он, – лучше нам занять оборону здесь и подождать, пока не минует шторм. Сейчас мы все равно ничего не можем поделать.

Веллер включил радио, надеясь услышать, как долго продлится ненастье. Первое сообщение заставило его ухмыльнуться. Жителей Лера просили не выставлять сегодня желтые мусорные пакеты с пластиком.

Он представил, как шторм разбросает над городом пластиковый мусор из тысяч пакетов. Своего рода осадки!

«Поверить не могу, – думал Веллер. – Над Остфризией бушует ураган, я сижу рядом с женой, и мы, даже не позавтракав, едем в Вильгельмсхафен».

Анна Катрина, полностью сосредоточившись, вела белый «С4 Пикассо». Буря пришла с северо-запада, и дождь барабанил в стекло, как пули. Чтобы увидеть хоть что-нибудь, Анна Катрина двигала головой вслед за стеклоочистителями. Несмотря на максимальную вентиляцию, окна потели изнутри. Видимость, по подсчетам Веллера, достигала едва ли пяти метров, и, превозмогая страх пробудить гнев супруги, он все же поделился с ней своими опасениями.

– Анна, может не стоит? – он показал на лобовое стекло. – Это только начало. Говорят, ветер достигнет от ста двадцати до ста шестидесяти километров в час. Сильнее обычного шторма. Настоящий ураган!

Она не ответила, продолжая качать головой, словно маятник, одновременно со стеклоочистителями.

– Иногда, – как можно дружелюбнее продолжил Веллер, – правильнее подождать, пока ситуация улучшится. Плыть по течению.

Она по-прежнему не реагировала, и он перевел фразу на английский, будто так было понятнее: «Don’t try to push the river».

Словно происходящее вокруг не имело к ней ни малейшего отношения, она озвучила собственные предположения:

– Доктор Вольфганг Штайнхаузен – убийца моего отца. Он обосновался под этим новым именем в Лере. Тумм убил его подругу, неизвестно по какой причине. Это навело нас на след Штайнхаузена. Ему пришлось покинуть свое логово и создать новую личину. Начать где-то все заново.

– Да, – согласился Веллер, – это все, что нам известно. Веди осторожно!

Что-то загрохотало на крыше. Веллер не знал, желтый ли это пакет для мусора, выставленный наружу вопреки предупреждению, или сломанная ветка дерева. Потом ему показалось, что им навстречу выскочил мотоциклист. Он с грохотом летел прямо в машину, но потом это оказался всего лишь синий мусорный бак, опрокинутый ветром.

– Анна, пожалуйста!

– И какой вывод? – спросила она.

– Что нам нужно повернуть? – с надеждой предложил Веллер.

– Значит, он был знаком с Туммом. Он убил его. Значит, между ним и Туммом есть какая-то связь. Если мы проследим ее, то сможем его поймать.

– Если твои предположения верны, то сейчас у него есть десять миллионов наличными. Готов поставить что угодно, с их помощью он уже давно отправился на другой континент. Нам точно не отыскать его в Вильгельмсхафене.

Дождевой фронт вдруг разорвался. С неба падали лишь редкие капли. На Штретебекерштрассе валялись поваленные деревья и куски кровли. Не было видно ни единого человека.

Анна Катрина повернула. Но Веллер еще перед круговым движением утратил надежду, что она вернется домой, на Дистелькамп. Она выехала на Норддайхерштрассе. Она собиралась проехать через Гросхайде, Аурих, Виттмунд и Йевер в Вильгельмсхафен, к пиццерии Тумма. Она выбрала путь, пролегающий как можно дальше от побережья, потому что надеялась, что там ураган уже утратил свою силу.

Остфризское радио сообщило, что центр Нордена перекрыт из-за летящей с домов черепицы и рождественские ярмарки закрыты.

– Анна, коллеги из Вильгельмсхафена расследовали эту смерть. У нас же есть все материалы дела.

– Да, и вместе с Рупертом они пришли к заключению, что Тумм совершил самоубийство.

Анне Катрине приходилось нелегко – тяжело было мало-мальски удерживать машину на дороге. Потом ветер резко стих, как сначала прекратился дождь. Через несколько метров наступил полный штиль.

Машину занесло налево. Веллера впечатало в ремень безопасности, но он был вынужден признать, что Анна Катрина хорошо владеет ситуацией. Если такой ситуацией вообще можно владеть.

Обычно они доезжали до Вильгельмсхафена примерно за полтора часа. На этот раз понадобилось больше трех.

Вильгельмсхафен выглядел относительно спокойно, словно ураган пощадил город. Ветер еще не совсем утих, но к нему остфризцы давно привыкли.

Анна Катрина припарковалась на противоположной от пиццерии стороне улицы. Пока они выходили, Веллер бегло оценил ущерб, нанесенный машине. Анну Катрину подобные вещи не занимали. Царапины на лаке не имели для нее никакого значения.

Перед дверью стояли трое сотрудников. Девушка лет двадцати пяти, с прической, напомнившей Анне Катрине о давно умершей бабушке, вышла с двумя коробками и загрузила их в машину. За ней бежал парень примерно ее возраста, с арабской внешностью и характерным носом, густыми бровями и большим красивым ртом. На нем был костюм цвета шампанского, и он так быстро тараторил на нижненемецком, что Анна Катрина не поняла, что он сказал, хотя он почти кричал.

Веллер с легкостью перевел:

– Она не должна так себя вести и делать из мухи слона.

Анна Катрина заметила, что у обоих на одежде были маленькие траурные повязки.

– Их шеф мертв, – сказала она Веллеру, – но они продолжают работу и скорбят по нему. Кто теперь управляет делами?

Веллер пожал плечами.

Анна Катрина с Веллером перешли улицу и направились к машине, доставляющей пиццу. Девушка села внутрь. Анна Катрина жестом попросила ее не уезжать и показала свой полицейский значок.

Араб, говорящий на нижненемецком, встал, широко расставив ноги, перед Анной Катриной и вызывающе на нее посмотрел. Он двигал челюстью, будто жевал жвачку, но она была уверена – он пребывает в крайнем смущении и никакой жвачки у него во рту нет.

– Хотите купить пиццу? Или ищете работу?

– Вы отличный актер, – похвалила его Анна Катрина, – но я отчетливо слышала, как вы говорили на нижненемецком. Вы здесь выросли и, могу поспорить, прекрасно учились в школе.

Он сменил позу.

Девушка с бабушкиной прической сидела в машине, но оставила дверь открытой. Анна Катрина встала так, что она не смогла бы закрыть дверь, не отодвинув Анну Катрину.

– Что еще вы обо мне знаете? – вызывающе спросил молодой человек.

Анна Катрина услужливо сообщила:

– Какое-то время вы занимались боксом, но теперь это в прошлом, – она указала на слегка искривленную переносицу. К тому же у него над бровью был шрам, явно после наскоро обработанного на ринге ранения. Анна Катрина могла поставить на это свою месячную зарплату. Она знала такие шрамы.

– Вам пришлось бросить. Дальность удара – ваша главная проблема. Ваши руки слишком коротки для боксера, сантиметров на пять-десять. Вы не можете компенсировать это даже силой удара. Вам приходится пробиваться сквозь град встречных ударов, прежде чем вы сможете атаковать.

Он восхищенно присвистнул красивыми губами, протянул ей руку и представился:

– Кхалид Мариус Ляйстер. Ну, это говорит вам о чем-нибудь еще?

– Что ваш отец из Вестернхагена.

– Ошибка. Моя мать. Но отец настоял на том, чтобы назвать меня Кхалидом. Но в остальном вы прекрасная гадалка.

– Меня зовут Анна Катрина Клаазен. Я из криминальной полиции. Это мой коллега Веллер. Мы расследуем смерть господина Тумма.

Кхалид кивнул и жестом пригласил их войти, но Анна Катрина хотела сначала поговорить с девушкой. Она показала на черную ленту на ее дождевике.

– Это траурная повязка по случаю гибели вашего шефа или у вас были с ним более личные отношения?

Прозвучавший ответ был, по мнению Анны Катрины, неподобающе ядовитым:

– Да мы все здесь их носим! Каждый, кто развозит заказы, – посол от всей фирмы. Он нам целый день это рассказывает, – она показала на Кхалида.

– Вы ведете дела с тех пор, как умер господин Тумм? – спросила Анна Катрина.

Девушка ответила:

– Так он делал это и раньше! Тумм здесь практически не бывал, только…

– Он мог полностью на меня положиться, – с гордостью сказал Кхалид. – А теперь нам нужно отпустить Гретхен, иначе пицца остынет, а холодная пицца повредит нашей репутации. Мы – самые быстрые, самые лучшие и самые выгодные.

Гретхен захлопнула дверь и уехала.

Анна Катрина выразительно посмотрела на Веллера, и он взял допрос на себя:

– Вы только что назвали ее Гретхен?

Кхалид кивнул.

– Да.

– Ее действительно так зовут?

– Это, – ухмыльнулся Кхалид, – вопрос Гретхен ^[14].

Его так рассмешила собственная шутка, что он прижал ладони к плоскому животу.

– Нет, – уже серьезнее ответил он. – Ее зовут Маргарета Брандт. Но все называют ее Гретхен. Из «Фауста» Гёте. Какие отношения были у Гретхен с Фаустом? Вы знаете, господин комиссар?

Веллер не любил, когда свидетели задавали ему вопросы, но ему почему-то не хотелось выглядеть перед Кхалидом дураком, и он ответил:

– Кажется, Гретхен напоила мать снотворным, чтобы провести ночь с Фаустом.

– Точно, – подтвердил Кхалид, – но вы упустили кое-какие мелочи. Гретхен забеременела, а ее мать умерла от снотворного. На самом деле этот «Фауст» – страшный роман. Потом она убивает своего внебрачного ребенка, от отчаяния, что Фауст ее бросил. И за это ее публично казнят. Гёте придумал все это не просто так, во Франкфурте действительно была казнена за убийство ребенка некая Маргарета Брандт. Гёте стал свидетелем казни, и так у него появилась идея «Фауста».

Веллер выразил свое восхищение.

Анна Катрина спросила:

– Вы изучаете литературу или управляете пиццерией?

Кхалид ухмыльнулся. По нему было видно, что он думает. Он об этом не говорил, но из-за арабской внешности его интеллектуальные способности частенько недооценивали. Некоторые считали себя умнее его только из-за другого цвета кожи и его кривого носа. И он с удовольствием доказывал им обратное.

– Мы не просто служба доставки. У нас лучшая пиццерия в городе.

– Вы очень хитрый мальчик, – заметила Анна Катрина. – Говорите просторечиями и ошеломляете глубокими знаниями.

Кхалид подмигнул.

– У меня есть подруга, которая изучает литературу. Она может говорит о подобных вещах целыми днями. Она так очаровательно картавит. У меня каждый раз замирает сердце, когда слышу ее голос. Люблю, когда она рассказывает про книги, находит связи и рассказывает о них. Тогда мир кажется мне не таким безумным, не таким беспорядочным.

Веллер показал на Анну Катрину, словно хотел ее отрекламировать:

– Она собирает детские книги.

Потом показал большим пальцем на себя:

– Я предпочитаю криминальные романы.

– Ну, тогда вам понравится «Фауст»! – рассмеялся Кхалид.

Они зашли в пиццерию, и Кхалид им все показал.

Голос, вполне уместный на хеви-метал-концерте, прогрохотал:

– Две пиццы с тунцом, одну без лука, вторую с двойным луком. Гавайскую с паприкой, большую грибную, две «Четыре сыра», одну «Наполи».

Анна Катрина обратила внимание, что в пиццерии работают красивые девушки. Возможно, поэтому Кхалид так элегантно себя вел в своем дорогом костюме. Она представила, как на нем будут смотреться жирные пятна или капли жидкого сыра. Не похоже, чтобы Кхалид собирался паковать пиццу или вытирать со стола. Он полностью исполнял роль босса. Возможно, он был рад, что Тумма больше нет?

– После смерти Тумма вы будете управлять фирмой? – спросила Анна Катрина.

– Вы что, из промышленной инспекции или здравоохранения? – Кхалид задал встречный вопрос таким голосом, словно там могли работать только слабоумные.

– Нет, но меня интересует юридическая ситуация.

Кхалид повернулся к ней и объяснил:

– Я вложил сюда деньги. Мне с самого начала доверили дела этой фирмы. Мы с Туммом были партнерами. Он понятия не имел о кулинарном деле. Вы что, думаете, мы теперь от всего откажемся? Оставим всех этих людей без работы? Шесть человек работают в постоянном штате, еще шестеро – на полставки. Наши конкуренты только этого и дожидаются. Но с чего бы?

– Есть наследники? Завещание?

Кхали ударил себя по груди.

– Эй! – теперь он обращался к Веллеру, а не к Анне Катрине. – Майк был мне братом. Да! Я любил его, как брата. Он разбил мне сердце, когда повесился. Я постоянно спрашиваю себя – почему. Почему? Все было хорошо. У него были деньги, женщины. Признание. Почему он так поступил? Можете объяснить мне?

Веллер пожал плечами.

Из кухни послышался сердитый женский крик:

– Лук! Мне нужен лук! Срочно почисть лук и убери мобильный! Телефоны на кухне запрещены!

– Мы можем где-нибудь спокойно поговорить? – спросила Анна Катрина.

Кхалид указал на столик на четырех персон. На нем лежали кружевные салфетки. В середине стояли бутылка кьянти, перечница и несколько зубочисток. За столиком напротив сидел мужчина с редкими волосами, который, по прикидкам Веллера, весил как минимум сто пятьдесят, а то и сто восемьдесят килограммов. Ножки стула под ним рискованно прогибались. Он выбрал один из стульев без подлокотников. Веллер уселся в тот, что с подлокотниками.

Толстяк прямо-таки медитировал над своей пиццей и ел каждый кусочек с закрытыми глазами. Веллеру это напоминало попытку самоубийства, словно толстяк пришел сюда объесться до смерти. После каждого куска он делал глоток красного вина, причмокивал языком и отрывал следующий ломоть своей гигантской пиццы с двойным сыром и утопающими в нем кусочками чесночной колбасы и говядины.

Веллер заставил себя отвести взгляд.

– Значит, ваши сотрудники могут радоваться, что их рабочие места сохранятся, – сказала Анна Катрина.

Кхалид кивнул.

– Да. Они все работают здесь с удовольствием. У нас хороший внутренний климат. Мы как одна семья. Что я могу вам предложить? Ведь вы мои гости.

От запаха пиццы Веллеру жутко захотелось есть, но Анна Катрина лишь строго на него посмотрела.

– Пожалуй, стакан воды для меня, – попросила она и указала на Веллера, – и…

– Тогда я буду эспрессо, – пробурчал Веллер.

Кхалид кивнул официантке, которая уже стояла возле столика, готовая исполнить желания гостей.

Веллер посмотрел ей вслед и спросил:

– Вы набираете девушек из модельного агентства или все-таки с биржи труда?

Кхалид откинулся назад, раскинул руки и сказал:

– Это часть нашей успешной стратегии бизнеса. Глаза тоже едят. Понимаете, готовить пиццу может практически каждый. Но у нас еще есть красивая внешность, неважно, ест ли человек пиццу здесь или заказывает на дом. Кто захочет, чтобы к его двери привозил пиццу прыщавый старик? Это ведь может совершенно испортить аппетит! – Он наклонился через стол, похлопал Веллера по плечу и сказал: – Ничего личного насчет стариков!

Веллер посмотрел на Анну Катрину и сказал:

– Довольно.

Послышался писк кофемашины.

Анна Катрина положила на стол фотографию Эске Таммены и спросила:

– Вы знаете эту женщину?

Он взял фотографию и долго, тщательно ее рассматривал.

Красивая официантка принесла воду для Анны Катрины и эспрессо для Веллера.

Анна Катрина повторила вопрос:

– Вы ее знаете?

– Я пытаюсь вспомнить, госпожа комиссар, я не хочу ввести вас в заблуждение. Ведь вы бы не задали мне этот вопрос, если бы это было неважно?

Анна Катрина кивнула.

– Понимаете, здесь бывает множество девушек, которые хотят к нам устроиться. Разошлись вести о том, что мы не ограничиваемся законом о минимальной заработной плате. У нас можно зарабатывать нормальные деньги.

– В каком смысле?

– Десять евро в час. За вычетом налогов. Плюс чаевые. Благодаря чаевым можно заработать в два раза больше. – Он указал на официантку: – Во всяком случае, когда у тебя такой прекрасный взгляд.

Анна Катрина не позволила уклониться от темы:

– Значит, она здесь работала?

– Нет, точно нет. Я бы запомнил. Но возможно, она пыталась устроиться к нам работать, или приходила поесть сюда в ресторан, или заказывала у нас пиццу, но вынужден сказать – я ее не знаю. У нее в телефонной книжке был номер нашей пиццерии? Что же, у кого его нет. Мы ведь лучшие. Мы…

– Значит, вы ее не знаете?

– Я не могу сказать вам, как ее зовут, и думаю, я ее ни разу не видел. Хотя женщины в этом возрасте все выглядят одинаково, – с сомнением добавил он.

Потом попытался завоевать симпатию Анны Катрины комплиментом:

– Это еще не зрелые женщины. Блондинка, милый курносый носик, узкие бедра, размер груди 75 B, – он нарисовал в воздухе, что имеет в виду. – Ну, вы меня поняли.

– Я думаю, – сказала Анна Катрина, – вернее, я абсолютно уверена, что Майк Тумм убил эту женщину. Можете предположить, почему?

На мгновение воцарилась абсолютная тишина. Но толстяк с огромной пиццей опустил вилку и посмотрел на них. Официантка замерла, как замороженная, на полпути к кухне, а лицо Кхалида окаменело.

Медленно, очень медленно его черты начали оживать. Сначала губы. Он пытался контролировать собственную реакцию.

– Я знаю, что когда-то он сидел в тюрьме. Но люди меняются, госпожа комиссар. Он был не такой. Не стал бы применять насилие, чтобы заполучить женщину. Он и так пользовался у них успехом. Вы не должны на него наговаривать.

– Я и не говорила, что он ее изнасиловал. Я сказала, он ее убил.

– Я не верю.

– Он был вашим другом, – вступил Веллер. – У него бывали фантазии о насилии?

– Фантазии о насилии? О чем вы? Что за безумный бред? Майк был совершенно нормальным. Скучным до мещанства. Он предпочитал романтический секс, спросите кого угодно. Тина, иди сюда!

Официантка осторожно приблизилась к столику, за которым сидели Анна Катрина, Веллер и Кхалид.

– У вас с Майком ведь что-то было. Как он себя вел?

Тина залилась краской и не знала, куда деться от смущения.

Анна Катрина одернула Кхалида:

– Не задавайтесь. Вам не следует так разговаривать.

– Что? Но что я такого сделал? Я…

Анна Катрина взглядом передала разговор Веллеру, встала и попросила Тину отойти с ней на несколько шагов. Потом снова вернулась к столу, забрала фотографию и показала Тине.

– Вы видели эту девушку? У господина Тумма были с ней отношения? Она была кем-то вроде вашей конкурентки?

– У меня не было конкуренток. Это все болтовня Кхалида. Он любит так говорить. Его почему-то это веселит.

– Значит, у вас не было интимных отношений с господином Туммом?

Официантка указала на черную ленту на своей белой блузке.

– Он нравился мне, как и всем. И однажды, когда у меня возникли проблемы с бывшим, он меня утешил. Он всегда вел себя очень мило, умел обращаться с женщинами, если вы понимаете, о чем я. Это случилось всего раз. Ну, может, два. Но у нас не было настоящих отношений. Я была благодарна за эту работу и…

– Можете предположить, зачем он убил эту девушку?

– Я вообще не могу представить, чтобы он кого-то убил.

Анна Катрина еще раз показала ей фотографию.

– Возможно, эта девушка когда-то приходила сюда поесть? У нее был здесь друг? Можете вспомнить?

Тина покачала головой.

– Боюсь, госпожа комиссар, больше я ничем не могу вам помочь.

Кхалид громко отвечал на вопросы Веллера. Он явно хотел, чтобы его слышала вся пиццерия:

– У меня есть множество долговых обязательств от Майка. Дома́. Мне за них так и не заплатили. Он был мне как брат. Когда он о чем-нибудь просил, я не отказывал. И он всегда писал для меня бумажку. Я никогда не настаивал, он делал это по собственной воле, потому что бы честным малым, понимаете? Он надеялся когда-нибудь мне все вернуть. И да, теперь управлять фирмой буду я.

– Я не глухой, – напомнил Веллер. – И прекрасно вас слышу.

Толстяк снова принялся за пиццу, но начал жевать быстрее, чем раньше. Он ел уже с меньшим удовольствием. Словно ему хотелось побыстрее уйти. Он допил красное вино, как пиво. Три раза быстро наполнял бокал и выпивал его залпом.

– У вас или у господина Тумма были проблемы с вымогательством денег?

Кхалид посмотрел на него, словно никогда о таком не слышал, уперся руками в стол и тесно прижался спиной к спинке стула.

– Простите?

– Возможно, кто-то требовал у вас или у господина Тумма деньги, чтобы пиццерия могла спокойно работать дальше и с развозчицами пиццы ничего не случалось?

– Если бы кто-то попытался, господин комиссар, вы бы очень быстро выловили его тело из канала Эмс-Яда. Неужели я похож на человека, которого можно шантажировать? Я был одним из лучших выпускников гимназии Гумбольдта. Меня так просто не запугаешь.

– Я знаю, – сказал Веллер. – А еще вы занимались боксом.

Кхалид ухмыльнулся.

Веллер залпом выпил эспрессо. Кофе был удивительно вкусным.

Он задумался, получится ли смягчить Анну Катрину. Несколько кусочков пиццы были бы сейчас как нельзя кстати. Все-таки он еще даже не завтракал.

Но по ее выражению лица он понял, что шансов нет. Сейчас с ней лучше было не спорить.

Когда они снова сели в машину, она предложила:

– Можем заехать на обратном пути в «Гиттис Гриль».

Он застонал.

– Анна, если мы будем ехать назад столько же времени, то это будет через добрых три часа. Мне нужно срочно что-нибудь съесть. У меня упал уровень сахара.

– Хорошо, – согласилась она.

* * *

Инга ему не верила. Он видел это по ее лицу. Уголки рта подрагивали, словно она пыталась сдержать ухмылку или ядовитое замечание.

– Ты работаешь в туризме?

В ее устах это прозвучало как шутка года.

Он всегда придавал большое значение достоверности биографии. Каждая легенда должна хорошо подходить к человеку. Если ему не верит она, то как на это могут купиться профессионалы?

Он широко улыбнулся ей.

– Да, у меня двенадцать домов и квартир под сдачу, и четыре из них в Норддайхе.

– Но ведь для тебя это не работа, Ульрих, а скорее капиталовложение, да?

Он был впечатлен. Для студентки факультета германистики она слишком хорошо разбиралась в людях. Он даже почувствовал себя немного разоблаченным. Они словно играли в игру. Теперь он должен был правдоподобно убедить ее, что он тот, кто он есть.

– Хочешь посмотреть одну из них? Можем поехать туда. С удовольствием покажу тебе. Сейчас несколько еще свободны, хотя спрос у меня всегда очень хороший. Самое позднее двадцатого декабря сезон пойдет на убыль.

Словно пытаясь доказать свою осведомленность в делах, он принялся считать на пальцах:

– После праздничного сезона, Рождества и Нового года начинают приезжать первые беженцы от карнавала. И парочки, которые не любят многолюдность, а предпочитают одиночество, хотят погулять у моря…

Она рассмеялась.

– Совершенно не могу представить – ты занимаешься тем, что сдаешь квартиры? – она покачала головой. – Нет, тебе это не идет Ульрих, – улыбнулась она. – Одни брюзжат, что слишком шумно, другие стащили пульт, привезли собаку, которая все сожрала, и ты целыми днями улаживаешь все эти дрязги?

Он подмигнул.

– Нет, этим занимаются специалисты. Для этого есть конторы по поиску квартир. Это меня вообще не касается.

– Вот видишь, так я и думала. Ты просто получаешь деньги. Это просто капиталовложение.

Он польщенно кивнул.

Инга сидела перед ним в одном темно-синем кружевном бюстгальтере и подходящих трусиках, положив на стол ноги и откинувшись на стуле, так что он стоял всего на двух ножках. Она раскачивалась вперед-назад. У нее в руках была чашка кофе.

Он видел ее комплект в рекламе магазина «H&M». На столбах в Гамбурге по-прежнему висели плакаты. Комплект был дешевым, всего двенадцать евро девяносто центов. Но она двигалась в нем так, будто он стоил целое состояние.

Ей нравилось, как он на нее смотрит. Она заигрывала, чтобы привлечь его взгляд. Ей хотелось внимания, и она изо всех сил старалась его заполучить.

– Чем ты занимался раньше? – спросила она. – Ты похож на человека, который устроил свои делишки и теперь просто наслаждается жизнью.

Ему понравилась эта мысль.

Большинству людей вполне хватало его отговорок. Но влюбленная женщина всегда хочет узнать о мужчине, с которым связалась, все. А она была влюблена, он это видел. И она захочет узнать все. Расспросы о работе – только начало. Потом начнется самое интересное, истории о его женщинах. Как это было в первый раз, первая большая любовь, первое разочарование, первое расставание. Да, она захочет узнать обо всем этом, и он поймал себя на том, что она тоже его очень интересует. Все это было необходимо – узнавать другого человека, вместе проводить раскопки в воспоминаниях в поисках сокровищ или лекарства от старых ран.

Уже скоро они поведают о тяжелых периодах своей жизни и примутся зализывать друг другу раны. Но именно в этот момент начнутся проблемы. Он хотел как можно ближе придерживаться правды, чтобы где-нибудь не проговориться. Но всю правду он не сможет рассказать никогда.

Какое-то время это будет приносить удовольствие. Он уже чувствовал мурашки по коже. Следующие дни и недели могут состоять из совместных прогулок, обмена историями, походов в хорошие рестораны и совместной готовки. При этом они будут и дальше познавать и испытывать тела друг друга, словно неизведанные страны.

Это доставляло ему радость. Так он ощущал себя более живым, полнее чувствовал.

Ему нравилось придумывать себе жизнь. Порой он уже сам не знал, где его настоящее «я», а где – вымышленное. Он мог перепрыгивать от одной своей личности к другой. Это освобождало.

Другие ходили к психологам, проходили лечение, чтобы справиться с трудностями. Он предпочитал начинать новую жизнь и заново придумывать собственную историю.

Больше всего ему хотелось провести ближайшие недели с Ингой и заботиться о ней. Покупать ей красивые вещи, а не дешевое барахло из «H&M». Хотя, следовало признать, она и в нем смотрелась божественно.

Скучно с ней точно не будет. Но у него еще были кое-какие дела. Его работа еще не была завершена и как раз переходила в опасную стадию. Нужно разделаться с этим, и тогда можно будет отдыхать. Окончательно. Он выдаст Серкана Шмидтли им на расправу или сам прикончит его – он еще не решил.

Он вздохнул и принялся ощупывать взглядами ее тело. Она хваталась левой рукой за места, на которые он смотрел, словно он щекотал ее взглядом.

– Ты не хочешь говорить? – расспрашивала она. – Ты был агентом? Главарем мафии? – Она пристально смотрела ему в глаза, продолжая предполагать: – Может, руководителем крупного банка?

– Хуже, – признался он. – Я был ищейкой…

Она недоверчиво улыбнулась, поставила чашку и захлопала в ладоши.

– Нет, правда, Инга. Розыскник. Я охотился за крупными преступниками по всему миру.

– Так и знала! – обрадовалась она. – В тебе есть дух приключений. У людей, которые работают в офисах или сдают квартиры, совсем другая энергетика.

– Да, и какая же у меня энергетика?

– В тебе есть что-то от мягкой игрушки, которую хочется взять в кровать, и одновременно от дикого волка, которого боишься и совершенно не хочешь повстречать в темноте… Но ты ведь не мог купить двенадцать домов и квартир на государственное жалованье? – сердито спросила она.

– Нет. Я закончил работать и получил небольшое вознаграждение. К тому же мне достался домик в наследство от бабушки. Я продал его и начал играть на бирже.

– Ну конечно, в это я сразу поверю. Ты играл на бирже и выиграл.

Он осторожно покачал головой.

– Не сразу. Сперва мне казалось, что я все потеряю. Но потом меня посетила удача. Я нашел путь к победе. Даже занял и инвестировал еще денег.

– Значит, ты разбираешься в акциях? Или это просто лотерея?

– Это всегда просто лотерея. По большому счету, банки превратились в огромные казино. Разница между инвестиционными банками и нами лишь в том, что если они проиграют, то ответственность ложится на плечи налогоплательщиков. А если проиграет кто-то из нас – значит, не повезло и он погиб.

– Но ты не проиграл.

– Нет, но я узнал, насколько рискованна игра. Я составил себе небольшое состояние, и мне хватило ума уйти с торгов. Я подумал, самое надежное вложение – золото. И купил монеты – африканские золотые крюгеррэнды и австралийские золотые наггеты. Надо мной смеялись, золото считалось совершенно не престижным. Золото не приносит дивидендов. Я просто положил монеты в банковский сейф…

Она продолжил за него:

– А потом настал еврокризис и золотой бум. Все это было тебе на руку.

– Да. Мое состояние выросло в несколько раз. А потом я все продал и инвестировал в бетонное золото.

Она перевела:

– В жилье.

Он кивнул.

– Я верю в развитие остфризского побережья. Здесь настоящий рай для семейного отдыха. Лучшего воздуха не найти нигде, и…

Она встала и, покачивая бедрами, подошла к окну. Она точно знала: он смотрит на ее ягодицы.

– Ты так говоришь, будто хочешь продать мне жилье.

– Ну нет, – улыбнулся он. – Но я приглашаю тебя провести там со мной отпуск. Или тебе срочно нужно в университет?

Она запрокинула голову. Волосы рассыпались у нее по лопаткам.

– Кому нужны эти лекции? – протянула она, глядя в окно. – Беседы с тобой дают мне гораздо больше. Ты лично знаешь Макса фон дер Грюна, Йозефа Бюхера, Рихарда Лимперта. Мой профессор знает лишь их тексты.

У него зажужжал мобильный. Он попросил у нее прощения и лег с телефоном на кровать. Интересно, она уже видела его «Беретту»? Придется объяснить, почему он постоянно носит с собой оружие. Эта история включала в себя и Эске Таммену.

– Да, – ответил он в телефон, – в любое время. Я еще в Гамбурге. Мы можем… Хорошо. Через полчаса.

– Мне нужно идти, – сказал он Инге, и ей, похоже, это совершенно не понравилось. – Дела, – пояснил он.

Она ему не поверила.

– Разумеется. Новые гости в квартиру. Или ты хочешь подыскать здесь уборщицу?

Ее тон доставил ему удовольствие: она явно ревновала.

И она сразу вполне ясно об этом сказала:

– У тебя есть еще кто-то? Кроме меня? Какая-нибудь старая подружка?

Он дополнил ответ комплиментом:

– Я один, Инга. И должен сказать без обиняков: рядом с тобой мужчине не нужно никого другого.

Ответ ей понравился. Но она по-прежнему смотрела с недоверием.

– А когда я вернусь, – продолжил он, – то с удовольствием послушаю еще несколько твоих стихотворений. Они нравятся мне гораздо больше, чем стихи поэтов «Группы 61».

– Льстец, – рассмеялась она и послала ему воздушный поцелуй.

* * *

Когда Анна Катрина и Веллер увидели ветряные мельницы Нордена, старейшего города Остфризии, над ними сияло синее небо, словно урагана и не было. Но по ходу машины и гнущимся верхушкам деревьев было заметно, что еще дует сильный северо-западный ветер.

Они специально не стали проезжать мимо площади, чтобы их не заметили коллеги. Повернув с Хаферкамп на свою улицу, они увидели, что перед домом валяются куски черепицы.

– Вот дерьмо! – вырвалось у Веллера.

Подъезд к гаражу был усеян красными осколками. Они припарковались у тротуара, чтобы не проколоть еще и шины. С северной стороны дома ветер сорвал добрых два квадратных метра черепицы.

Пока Веллер набирал номер Петера Гренделя, в воздух взлетело еще два куска. На ветру они казались невесомыми, но потом вдруг со свистом упали вниз, расколовшись на множество частей.

– Нужно все-таки завезти машину, – сказала Анна Катрина, – пока на нее не упало еще несколько кусков.

Она принялась расчищать проезд метлой, но Веллер был категорически против:

– Иди лучше в дом, а не то еще получишь по голове.

Она полностью проигнорировала его протесты.

Веллер пытался созвониться с Петером Гренделем, но к телефону подошла его дочь, Милена.

– Милена, это Франк Веллер. Могу я поговорить с твоим папой?

– Он уехал, из-за бури много повреждений.

– Черт. У нас тоже падают куски черепицы.

– Тогда тебе нужно поскорее позвонить папе.

– Да я вот и пытаюсь.

– Я дам тебе номер его мобильного. Я знаю его наизусть.

– Спасибо, – поблагодарил Веллер, и, пока он набирал номер, Анна Катрина упомянула вскользь, что у нее в телефоне записан номер мобильного Петера.

Через несколько минут к ним примчался Петер Грендель на своем желтом «Фольксвагене Булли». Веллера страшно обрадовала надпись «Мастерок на любой предлог».

Петер вышел из машины и так крепко обнял Веллера, что тот чуть не задохнулся. Потом достал из багажника стремянку и спросил:

– У вас же есть запасная черепица в гараже?

– Да! – крикнула Анна Катрина, которая уже успела очистить проезд. – Есть!

– Ты же не собираешься лезть на крышу во время шторма? – ввинтил Веллер и ухмыльнулся собственной шутке.

– Конечно нет, – ответил Петер Грендель. – Вообще-то, я думал, что мы сейчас пожарим в саду несколько сосисок, а потом вскроем бочонок пива.

– Петер, скорость ветра сейчас – больше ста километров.

– Ах, вот в чем дело! А я-то думал, черепица летает по округе, потому что на Дистелькамп внезапно наступила невесомость.

Кусок крыши упал и разбился о землю прямо рядом с ними.

Петер Грендель дал Веллеру пинок.

– Иди, мальчик, хватит болтать, лучше покрепче держи лестницу.

Анна Катрина вернулась из гаража с запасной черепицей.

* * *

Сначала Ульрих Гроссманн хотел вызвать такси, но в последний момент решил отправиться к Кристосу пешком. Чтобы не заржаветь, ему нужно было больше двигаться. Он постоянно повторял про себя свое новое имя. Он уже очень привык, что его называют доктором Штайнхаузеном.

Моросил дождь, но ему это не мешало. Наоборот – ему казалось, что холодная влага освежает его.

К тому же он считал, что добираться до объекта пешком надежнее. Так удавалось запомнить все детали.

Перед входом стоял бородатый мужчина и копался в своем мобильном.

– Нет связи посреди города, быть такого не может!

Гроссманн кивнул ему, проходя мимо.

Генцлер был недоверчивым человеком. У него была охрана, но не такая, как у глупых политиков или алчных до внимания поп-звезд. Чтобы придать себе значимости, они окружали себя целыми армиями охранников. Атрибут статуса, не более. «Посмотрите, какой я важный и значительный, меня нужно беречь! Поставлю-ка десяток охранников».

Генцлер был другим. Ему действительно была нужна защита, и чем меньше его люди бросались в глаза, тем увереннее он себя чувствовал.

Пахло трубочным табаком. Кто-то курил кипрскую «Латакию». Такие марки теперь встречались нечасто. Современный трубочный табак пах конфетами или кремовым тортом. А здесь кто-то еще курил настоящий табак. Но Гроссманну так и не удалось заметить курильщика трубки. Должно быть, он просто проходил мимо, оставив запах.

Человек в застегнутом спортивном костюме из нейлона, со спутанными волосами и пивной банкой в руках, напоминал скорее бездомного, чем охранника. На нем не было черного костюма, а в ухе – маленького передатчика. Но Ульрих Гроссманн, также известный как доктор Вольфганг Штайнхаузен, знал, что под курткой у него пуленепробиваемый жилет и огнестрельное оружие, вероятно с глушителем.

Четырехугольный предмет в кармане штанов все принимали за пачку сигарет. Но это, несомненно, был электрошокер.

Отсюда охраннику было видно и основной, и черный вход. Он мог подать сигнал тем, кто внутри, и мог за доли секунды обеспечить Генцлеру безопасный выход из заведения. Нужно было только подскочить к выходу.

Пахло ягнятиной, чесноком и жареными сардинами. Было довольно жарко, а за круглым столиком в углу трое мужчин поднимали стопки с узо. У них были красные лица, и они пребывали в прекрасном расположении духа.

Кристос принес рыбную тарелку к столику на двоих, где пара влюбленных сидела как в кино – они встретили рыбную тарелку нарочито восторженным, почти сладострастным возгласом.

Генцлер сел рядом со второй дверью, где летом был выход на террасу.

Кто-то должен охранять запасной выход, подумал Гроссманн и огляделся в поисках людей Генцлера. Точно не те, кто пьет узо за круглым столом. Генцлер не позволил бы своим сотрудникам пить алкоголь. Они должны быть трезвыми и готовыми ко всему.

Но человек, сидящий за стойкой, спиной к Генцлеру, на первый взгляд не проявляющий к нему ни малейшего интереса и вращающий в руке бокал белого пива, мог видеть в зеркале все заведение и все, что происходит у него за спиной. Он разыгрывал из себя незаметного пьяницу. Но по цвету белого пива Гроссманн определил, что оно – безалкогольное.

На охраннике была толстая коричневая кожаная куртка с белым мехом внутри – идеальная для улицы и слишком теплая для помещения. Возможно, он не мог снять куртку, потому что его наплечная кобура вызвала бы беспокойство среди гостей.

Сзади, за столиком на четверых, рыжеволосая женщина лет сорока хотела показать подругам на смартфоне свой новый сайт, где был представлен ее бутик и которым она невероятно гордилась. Она удивлялась, что не получается войти в интернет.

– С этим новым телефоном одни проблемы, – ругалась она. – Я ему не нравлюсь!

Перед Генцлером стояли тарелка с отбивной из ягнятины и тарелка с жареным перцем и дзадзики. На маленьких зеленых перцах лежали большие крупицы соли.

Он ел руками, пачкая пальцы в жире. С впалыми щеками, он производил впечатление изнуренного марафонца. Обгрызенной костью в левой руке он показал на стул перед собой:

– Садитесь. Лучше я не буду подавать вам руки. Я смертельно голоден и уже сделал заказ. Ягненка следует есть горячим. Стоит ему немного охладиться, и мясо начинает вонять жиром и…

Гроссманн заказал бокал белого вина еще до того, как Кристос успел принести меню. Потом без спроса потянулся к перцам и запихнул один себе в рот. Он выбрал один из самых острых. Это ему понравилось.

– Сегодня всего два ангела-хранителя? Такой маленький состав?

Генцлер понимающе улыбнулся. Потом они начали разговор в привычной манере. Подслушивать мог любой. Хотя у Кристоса было довольно громко, люди за соседними столиками вполне могли расслышать каждое слово. А утечки информации были недопустимы.

Когда у Генцлера планировались опасные разговоры в общественных местах, он всегда заранее включал глушитель мобильных – маленькое устройство, подавляющее мобильную связь на расстоянии тридцати – сорока метров вокруг. Не работал даже мобильный интернет.

Кристос принес вино и меню.

Гроссманн попробовал и кивнул Кристосу, позволяя себе налить.

– Как далеко вы продвинулись? – спросил Генцлер, когда Кристос снова оставил их в одиночестве. – Моей жене уже не терпится.

– Я уже знаю, в чьей собственности находится картина, и поставил своего посредника в известность, что вы хотите ее купить. Но нам пока не известно, где владелец. Он много путешествует и тщательно оберегает свою частную жизнь. – Подернув плечами, Гроссманн добавил: – И я могу его понять.

– Но сроки уже поджимают.

Гроссманн язвительно спросил:

– День рождения вашей бабушки переносится?

– Нет, конечно. Но мы с супругой хотим отправиться туда как можно скорее, и хотелось бы уже иметь картину при себе. К тому же, как нам известно, за ней охотятся другие люди. Это вопрос цены?

– Как обычно.

Генцлер оторвал зубами кусок мяса от кости, сверкнув на Гроссманна глазами.

Тот почувствовал, что Генцлер готов с не меньшим удовольствием отгрызть и проглотить кусок его руки. И не делает этого исключительно из соображений приличия.

Гроссманн задал встречный вопрос:

– Да, и почему Кристос не стал сапожником, а Папа Римский – боксером? Почему я женился на своей жене, а не на вашей?

Генцлер вздрогнул от этой мысли.

– Я не женат, – возразил он.

– Я тоже, – сказал Гроссманн и посчитал результат разговора за собственную победу: Генцлер впервые проговорился о своей частной жизни.

Генцлер, которого звали точно не Генцлер, точно знал, что Гроссманн обвел его вокруг пальца. Он понимал, насколько опасен этот человек, и совершенно не хотел, чтобы он узнал слишком много. Однажды, когда все эти дела будут в прошлом и, возможно, даже кончатся плохо, Гроссманн может попытаться отомстить. С такими людьми никогда нельзя знать наверняка.

Генцлер так много тренировался не выдавать никакой информации о своей личной жизни. Он никогда не встречался с посредниками в том месте, где живет. Никогда не надевал одежду, которую носил в обычной жизни. Даже шутки в частной обстановке и на работе он рассказывал разные. И смеялся как совсем другой человек. А теперь это.

Да, ничего страшного не произошло. Гроссманн теперь точно знал, что он холостяк. Но все же. Таких ошибок допускать не следует.

Кристос подошел к столику. Гроссманн заказал дорадо и «порцию этих восхитительных перцев».

Генцлер вернул разговор в основное русло:

– Как я сказал, время поджимает. Мой друг, с которым вы уже имели дело, высказал предположение, что вы, возможно, работаете и на других заинтересованных. Пытаетесь угнаться за двумя зайцами?

– У меня серьезная деловая репутация, я всегда держу слово.

– У меня есть какие-нибудь гарантии? Я слышал, вы поменяли место жительства. Ваш… Ваша старая вилла вам больше не нравилась?

Гроссманн сразу прекрасно понял, что Генцлер умышленно чуть не сказал «пентхаус» вместо «вилла». Другому человеку это показалось бы простой оговоркой, но Гроссманн воспринял услышанное как угрозу. Может, Генцлер хотел намекнуть, что может каждый раз разоблачать его новую личность. Гроссманн не мог оставить без внимания такую угрозу. Намек разворачивал игру не в его пользу.

– Как поживает ваша сестра? Надеюсь, хорошо, – улыбнулся Гроссманн. – К сожалению, я не смог прийти на ее день рождения. Только отправил букет цветов. Надеюсь, они пришлись ей по вкусу.

На мгновение Генцлер окаменел. Он совершенно забыл про еду и никак не мог взять под контроль нервное подергивание бровей, хотя привык сохранять хладнокровие в экстремальных ситуациях. Он потер глаза, словно туда что-то попало.

– Кажется, что-то вызвало у меня аллергию, – сказал он, и Гроссманн понял, что глубоко задел его.

Гроссманн принялся рассказывать легкомысленным тоном:

– По дороге сюда я видел, как двое парней примотались к девушке. Пришлось вмешаться и провести с ними беседу. Один пригрозил мне: «Я знаю, где твой дом, старик».

– Да, – протянул Генцлер, – система образования в Германии оставляет желать лучшего.

При этом он задался вопросом, блефует ли Гроссманн или действительно знает, где находится его квартира. В это сложно поверить, но, с другой стороны, откуда у него адрес его сестры? Откуда Гроссманн вообще знает, что у него есть сестра?

Внезапно Генцлер почувствовал себя голым. Он всегда предпочитал действовать из укрытия. Чувствовал превосходство, потому что его нельзя было привлечь к ответственности. Анонимность была его силой.

– Мы оба хотим, чтобы ваша бабушка получила желаемое, – сказал Гроссманн.

Какое-то время Генцлер стоически ел, не отрывая глаз от тарелки, словно боялся, что у него отберут еду. Гроссманн заметил, что Генцлер жует все с большим ожесточением.

– Вам не следует беспокоиться, – заверил Гроссманн, – я не подведу вас и вашу бабушку. Я – честный делец. Вы получите картину, как только она будет у меня.

Он пытался успокоить Генцлера, но тот никак не мог отойти от шока, что кто-то знает о существовании его сестры.

Рыба была пожарена и приправлена именно так, как любил Гроссманн: только перец и соль.

Сразу после еды Гроссманн распрощался. Направляясь к двери, он чувствовал, что Генцлер с удовольствием бы выстрелил ему в спину, но тот не стал этого делать. Он просто подозвал Кристоса и попросил счет.

Сразу после того, как был отключен глушитель и все телефоны заработали снова, Генцлер позвонил сестре.

Да, она действительно получила два дня назад на день рождения большой букет. И не знала, от кого.

Она обрадовалась, услышав вопрос брата.

– Так это ты? Зачем ты прислал мне пятьдесят роз?

Она была удивлена и растрогана одновременно.

– Потому что я люблю тебя, – сказал Генцлер. И впервые за долгое время почувствовал, что это правда.

После стольких лживых слов человеку уже тяжело разобраться, где правда, подумал он. Но здесь сомнений быть не могло: он любит свою сестру. По сути, она была для него единственной ценностью в этом мире. Она и Лукас, ее маленький сынишка, для которого Генцлер стал кем-то вроде отца, потому что папа малыша испарился вскоре после его рождения.

* * *

На Генцлера сильно давили, и Гроссманн знал это. Генцлер должен был вернуть утраченное биологическое оружие, пока обо всем не узнала широкая общественность. И Генцлер был далеко не так хорошо защищен, как убийца отца Анны Катрины Клаазен.

Генцлер уже много лет проработал в подразделении Науманн министерства внутренних дел. Он должен был представлять отчеты Кайзеру, и сейчас это было для него не самым приятным мероприятием.

Кайзер с удовольствием обошелся бы без взаимодействия с полусветом, осведомителями и бандитами. В дальнейшей политической карьере он бы с удовольствием стал «чистильщиком», но на репутации стояло позорное пятно – он связывался с типами вроде Генцлера, с Гроссманнами и Штайнхаузенами этого мира.

С одной стороны, он нуждался в них, с другой – ненавидел даже мысль о нахождении с ними в одном помещении. И Генцлер чувствовал это, заходя в комнату.

Из-за неонового света лица казались синеватыми, словно кожа была прозрачной.

Кайзер плотно сжал губы, пальцы его правой руки судорожно вцепились в несколько листков бумаги. Он смотрел на происходящее с презрением, словно даже находиться в этой комнате и дышать одним воздухом со всеми было для него оскорблением.

Старший полицейский советник Дикманн рядом с ним казалась существом из другой реальности. Сложно было представить, что у нее тоже есть пищеварение и ей приходится есть и пить, как и всем остальным присутствующим.

Ангелоподобность Нюссена куда-то исчезла. Его локоны слиплись. На нижней губе вскочил герпес. У него болел зуб, а повышенная кислотность желудка не позволяла выпить крепкий кофе, стоящий на столе. Вся минералка в крошечных бутылочках оказалась газированной. Его просьбу о воде без газа оставили без внимания – в такие дни ничего не клеилось. Он подавил отрыжку.

Хуберкран сложил руки на груди и опустил уголки рта. Ему тоже была не по душе эта встреча. Он считал Генцлера конкурентом для себя и своей фирмы.

Дикманн сидела идеально прямо. Она не прикасалась к столу и старалась сидеть на самом краю стула. Кайзер, напротив, положил на стол локти и обмахивался стопкой бумаг.

Еще в комнате было два незнакомых Генцлеру человека, которых ему не представили. По его предположениям, руководители подразделения госбезопасности, которые либо добьются здесь первого успеха, либо распрощаются с карьерой. Генцлер знал: люди вроде Кайзера в случае сомнений всегда умели привлечь новых игроков, чтобы при необходимости пожертвовать пешкой.

Генцлер не завидовал обоим незнакомцам, хотя у них был страшно важный вид, потому что им позволили присутствовать.

Кайзер начал:

– Вот уже примерно два месяца мы получаем указания информатора, которого я буду называть «Номер один». Мы относимся к его сведениям очень серьезно, потому что именно он предупредил нас об атаке на подводный кабель в Нордене. У него лучшие, в том числе международные, контакты. Когда боевики Талибана еще считались на Западе борцами за свободу и мы снабжали их оружием и боеприпасами, потому что они вели борьбу против русских, ему удалось ухватить несколько очень важных нитей. Потом, когда все переменилось и борцы за свободу превратились в террористов, он воспользовался старыми контактами и помог нам предотвратить несколько ударов.

Генцлер, как и все остальные присутствующие, знал, что он говорит о докторе Вольфганге Штайнхаузене, который теперь называет себя Ульрихом Гроссманном.

– Итак, – продолжил доктор Кайзер, – Номер один проинформировал нас, что на западную систему водоснабжения готовится атака с применением биологического оружия. Одна доныне неизвестная нам группировка, которая планировала атаку на подводный кабель, пыталась купить большую партию биологического оружия. Курьер с чемоданом, заполненным пробами для этой группировки, направлялся к нам из Амстердама на черном «БМВ» цвета синий металлик. Мы даже знали его номерные знаки.

Он сделал жест, выражающий, что ничто не могло им помешать, и продолжил:

– К сожалению, мы опоздали. Перед Дельменхостом машина попала в аварию. Мы нашли ее сгоревшей, без водителя и без груза. Предположительно, в чемодане было десять проб различного биологического оружия. Четыре из них появились в Нордене. Их отправили на четыре разных адреса с требованием заплатить десять миллионов евро, иначе вода будет отравлена.

Один из двух потенциальных пешек шумно выдохнул, не размыкая губ, и заметил:

– Тогда понятно, почему вещества были разными.

Кайзеру пришлось не по душе, что кто-то его перебивает, но он все же кивнул.

– Преступник или преступница, – продолжил он, – не стал ничего переливать или разводить. Напрашивается вывод, что он не профессионал, а просто воспользовался ситуацией, и образцы попали к нему в руки случайно. Но этот водитель преследует свои цели, и решил действовать самостоятельно. В любом случае, у него есть еще шесть образцов, и они представляют опасность по множеству причин. Он может попытаться продать их террористам или, что возможно еще хуже, просто куда-нибудь их выбросить. Кто бы это ни был, на него охотятся все: мы, организация, которая нелегально изготовила вещества, и, конечно, те, кто собирался их купить. Хорошо бы нам успеть раньше остальных.

– И какое отношение имеет к этому Номер один? – спросил Хуберкран.

– Его нужно защищать при любых обстоятельствах. С его помощью мы сможем выйти на лабораторию-поставщика и, возможно, даже на образцы, которые еще, предположительно, находятся внутри страны.

Генцлер поднял руку, как школьник:

– Я с ним встречался. По-моему, на него можно положиться. Конечно, он пытается всячески себя обезопасить, но… Он обещал вернуть утраченный чемодан вместе с содержимым. В ближайшие дни.

Дикманн выдохнула, словно все это время вдыхала воздух. И посетовала:

– Все это так неточно! Вы верите! Он обещал! В ближайшие дни! Поточнее сказать нельзя?

Хуберкран освободил руки и показал на Кайзера.

– Откуда нам знать, может, этот ваш Номер один вообще всех нас дурачит?

Доктор Кайзер расценил тон, которым Хуберкран сказал «этот ваш Номер один», как нападение и занял оборонительную позицию.

– Может, он сам загасил курьера, – предположил Хуберкран, – прикарманил десять миллионов, а сейчас еще быстренько получит премию за оставшиеся образцы и немаленький куш за то, что выдаст нам нелегальную лабораторию. Если она вообще нелегальная. Скорее всего, она просто засекречена, и официально там ищут лекарство от рака. По моим данным, существует очень мало лабораторий, способных… – Он махнул рукой. – Это обычные государственные учреждения, или они входят в военно-индустриальный комплекс…

Кайзер прервал его:

– За Номер один я готов дать руку на отсечение. Касательно ваших других непрофессиональных высказываний: важнейшие исследовательские центры и лаборатории не являются государственными. В нашем свободном мире медицинскими исследованиями и разработкой новых препаратов занимается фармацевтическая промышленность. И практически всегда – в частном порядке.

– Речь идет не о лекарстве от мигрени, а о запрещенных биологических и химических веществах! – возразил Хуберкран.

Нюссен откашлялся.

– У меня такое ощущение, что даже в этом узком кругу всю правду целиком знает не каждый. И я считаю, пора выложить факты на стол.

– Хорошо, – сказал Генцлер, – человек, которого мы называем Номер один, и водитель машины, который вез чемодан с десятью пробами, – старые друзья. Благодаря этому он обо всем и узнал. Он не станет выдавать нам этого человека, но Номер один предоставит нам всю необходимую информацию. Я в этом совершенно уверен.

– Вот как, – прошипела старший советник в сторону Кайзера, – теперь он совершенно уверен!

Кайзер встал.

– Если водитель вообще еще жив, – пояснил он крайне пессимистичным тоном. И подчеркнул: – Этого разговора никогда не было.

Генцлер сидел в машине, и ему хотелось плакать. Он знал, что этот грязный Номер один доберется до его сестры, если что-то придется ему не по вкусу.

Конечно, он мог запросить полицейскую защиту для нее и для малыша. Но надолго ли? К тому же он, пребывая в постоянном окружении личной охраны, прекрасно знал, что от запланированных атак это не дает, по сути, никакой защиты. Например, все эти расходы на встречу в греческом ресторане в Гамбурге – чем они помогут сейчас, когда он в одиночку едет со служебной встречи в пустую квартиру?

«Если я когда-нибудь уйду со службы, – подумал он, – то сначала лучше убить всех осведомителей, которые могут быть для меня опасны. С такими людьми никогда не знаешь, чего и когда ожидать».

* * *

Отремонтировав крышу на улице Дистелькамп, Петер Грендель подкрепился подогретым айнтопфом от Веллера, который, как они оба убедились, становился вкуснее с каждым днем.

Анна Катрина снова сидела с ноутбуком и искала связанные между собой имена и ключевые слова.

У Петера зазвонил мобильный. Он сразу догадался:

– Снова сломанная крыша… Спорим?

Так оно и было.

* * *

Руперт развалился в кресле перед телевизором и хотел устроить себе уютный вечер Хамфри Богарта. Начать с «Касабланки», потягивая виски, слушая, как снаружи бушует шторм, и надеясь, что крыша выдержит.

Но все произошло совершенно иначе.

Позвонила соседка, но это не помешало Руперту – он и так ее терпеть не мог. Она была подругой его жены Беаты. Из-за шторма у них по-прежнему гостила теща, и Руперт не собирался вставать с кресла, чтобы открыть дверь этой садовнице-евангелистке.

К его радости, женщины оставили его в покое. Но потом, когда Руперт ненадолго остановил фильм и отправился в туалет, он услышал из кухни странные звуки. Громкие стоны, нарастающие, словно женщина приближалась к оргазму. А потом крики: «Да! Да! Мой жеребец! Быстрее!»

Руперт бросил беглый взгляд на бутылку виски. Нет, дело точно не в этом. Он выпил всего на два пальца.

Либо жена со своей матерью и нашей соседкой устроили на кухне безумную оргию, либо, что практически столь же невероятно, – они смотрят порнофильм.

Он подкрался к кухонной двери, как воришка к семейным драгоценностям. Дверь была только прикрыта. Теперь среди общего гомона четко слышался голос его жены. Она издавала звуки вроде: «Фу!» и «О боже!».

Потом вступила теща:

– Типично! Типично!

Руперт открыл дверь. На кухне жена, теща и соседка вместе склонились над его компьютером. Они соприкасались головами, и их прически возвышались над монитором как большой парик.

Они медленно подняли головы. Ему было видно лишь заднюю часть монитора. Все трое смотрели на него как судьи на уголовном суде, которым позволено выносить смертные приговоры и которые как раз собиралась это в данном случае сделать.

У него перехватило дыхание. Он сразу почувствовал себя виноватым, хотя сам не знал, в чем.

Он перешел в наступление:

– Я сошел с ума или вы тут смотрите порно?

Все трое выпрямились. Беата возвышалась в середине. Она никак не могла подобрать слов и первой разразилась ее мать:

– Мужчины – просто свиньи!

– Кто тут смотрел порно? Вы или я? – бойко отразил атаку Руперт.

Жена молча протянула ему какую-то бумажку.

Руперт взял листок и прочитал.

– Мой муж тоже получил такое предупреждение, – колко сообщила соседка.

– Потому что все мужчины одинаковы, – назидательно заявила теща Руперта.

Он прочитал и возмутился:

– Я должен заплатить двести пятьдесят евро этой адвокатской конторе? Но за что?

Беата повернула экран в сторону Руперта – почти с наслаждением.

– Давай же, грязная сучка! – требовал кто-то.

Руперт даже не взглянул.

– За то, что ты смотрел эту порнуху! – ехидно объяснила Беата.

– Но… Но просмотр фильма не может стоить двести пятьдесят евро!

– Значит, ты признаешься? – констатировала Беата.

– Нет! Ни в чем я не признаюсь!

Соседка хлопнула в ладоши.

– Прямо как мой муж! Тоже все отрицает. Ну что за люди! Не хотите отвечать за свои поступки!

– Уж простите, что я родился на свет, госпожа великий инквизитор! Или лучше сказать, госпожа гестаповец? – огрызнулся Руперт.

Соседка издала шипящий звук и пожаловалась:

– Двести пятьдесят евро за эту дрянь, а денег на новую газонокосилку так и нет.

Самые большие суммы в чеке шли на услуги прокурора и определение IP-адреса.

Он попытался подключить все свои познания в юриспруденции и с видом знатока заявил:

– Во-первых, даже если я был на этом сайте, что я активно отрицаю, и потом они установили мой IP, хотя на самом деле это невозможно, потому что я не был на этом сайте… Но даже если все это было бы правдой, прокурор все равно не смог бы получить мой адрес. Чтобы узнать его, необходимо соответственное судебное постановление. У нас в стране есть такая штука, как защита личных данных…

Руперт вздохнул. По его меркам, он произнес перед женским трибуналом очень длинную речь. И ему постоянно приходилось конкурировать со сладострастными стонами, не слишком совпадающими с движениями губ. Теперь они ускорились, перейдя в быстрое стаккато.

Эдельтраут не выдержала:

– Может, кто-нибудь это выключит?

Беата нажала на кнопку.

– И вообще, еще существует тайна переписки, а письмо было адресовано мне! – разошелся Руперт.

Соседка погрозила ему указательным пальцем и принялась обороняться:

– У вас никого не было дома. Поэтому почтальон отдал все нам. На нашей улице так поступают всегда. У нас принято помогать соседям!

– Помогать соседям? – простонал Руперт.

– Да, помогать соседям!

– Возможно, – заговорила теща, – женщины этой улицы должны преподать наглядный урок и съехаться вместе. Пусть мужья живут в домах с большими винными подвалами и большими телевизорами, а жены – в домах с…

Ей не удалось ничего быстро придумать, и она осеклась. Руперт возразил, что у них на улице нет подвалов, а тем более винных – здесь, рядом с морем, любой подвал непременно превратился бы в бассейн.

Она с отвращением отмахнулась от его замечания, словно стерла с плиты жирное пятно.

Руперт показал на монитор и сказал:

– Я в жизни не смотрел этого фильма. В отличие от вас. Если просмотр стоит двести пятьдесят евро, то теперь придется заплатить еще двести пятьдесят. Кто будет платить? Разде́лите сумму между собой или повесите все на меня, потому что это мой IP-адрес?

– Но… – пролепетала Беата. – Но мы ведь включили его, просто чтобы узнать, что ты смотрел…

– На твоем месте, Беата, я бы подала на развод! – заявила теща его жене.

* * *

Нееле Шаард была в полной растерянности от того, что ей рассказал Юстус. Виртуальные деньги. Нелегальные деньги. Опционы «пут» и «колл». Но она любила мужа и была готова на все, лишь бы спасти свое маленькое счастье. Этот мир был по-прежнему ей обязан. Она обрушит биржу, если это так необходимо, чтобы выжить в этом лживом мире. Биржевой курс не знал справедливости. Не знал морали. Не знал пощады и сострадания. Это был лишь произвол.

У нее было еще шесть пузырьков, и она чувствовала, что готова пойти на этот шаг. Но еще она чувствовала необходимость оправдаться.

Она написала письмо:

Вы все же попытались обмануть меня. Эта женщина, которая отрывала бороды Санта-Клаусам в Лере, была полицейской, которая хотела меня поймать. Но для этого вы недостаточно умны… Вы нарушили условия соглашения. И это мне совсем не понравилось. Я преподам вам урок…

Она отправилась на велосипеде на почту, чтобы отправить письмо. И даже оплатила его. Но потом, уже подъезжая, вдруг увидела полицейский патруль, идущий к почтовому отделению по площади, такой сонной и мирной, украшенной рождественскими гирляндами, как и все дома вокруг, и решила проехать еще несколько метров.

Рождественская ярмарка уже закрылась. Пустые деревянные домики казались ей предвестниками того, во что скоро превратятся Норден, Норддайх и Гретзиль. Города-призраки.

* * *

Тем утром Петер Грендель едва успел вовремя добежать до туалета. Как и многие другие обитатели побережья.

В старших классах гимназии Ульрих отменили все занятия, потому что заболели шестеро учителей. Всего три матери привели своих отпрысков в детский сад, остальным стало слишком плохо.

Клиника Уббо-Эммиуса оказалась переполнена уже к восьми утра. Пациенты лежали на кроватях даже в коридорах, и за ними едва успевали ухаживать.

Прокурору Шереру тоже нездоровилось, и когда в полицейском участке прочитали письмо, первой реакцией госпожи Дикманн было предостеречь население ни в коем случае не пить водопроводную воду. Кипячение тоже не могло гарантировать чистоту воды.

В нескольких кварталах оттуда сотрудники департамента водоснабжения, природной и береговой охраны Нижней Саксонии, двое из которых уже сражались с поносом и рвотой одновременно, были застигнуты врасплох этим сообщением. Вопреки всем правилам, ничего не было согласовано.

На водопроводной станции сообщение сперва приняли за шутку. Регулярные проверки не допускали никаких случайностей.

Больные в городе, всеобщее предупреждение – этого оказалось достаточно. Люди либо додумали остальное сами, либо произошла утечка информации. В любом случае, слух, что кто-то отравил питьевую воду, пронесся по Остфризии быстрее, чем вчерашний ураган.

* * *

Анна Катрина Клаазен позвонила старшему полицейскому советнику Дикманн. И сразу заподозрила что-то неладное. Дикманн разговаривала так подчеркнуто дружелюбно, что у Анны Катрины в голове раздался сигнал тревоги. Словно ей пытались внушить впечатление полной безопасности, чтобы лишить ее защиты перед атакой.

Прежде чем отправиться в кабинет к Дикманн, Анна Катрина, вопреки обыкновению, посмотрелась в зеркало. Пришла в ужас и задалась вопросом, за что ее все еще любит Веллер. Она выглядела абсолютно измотанной. Если лицо являлось отражением ее души, то душе было чертовски плохо. Но жизнь – вовсе не конкурс красоты, подумала она и открыла дверь.

Дикманн разговаривала с двумя мужчинами, которых Анна Катрина еще не видела. Они умолкли, когда Анна Катрина вошла, и оценивающе на нее посмотрели. Она почувствовала, что ее рассматривают, как ветчину на рождественской ярмарке.

Дикманн сразу перешла к делу. Она сидела, мужчины стояли.

– Госпожа Клаазен, своими – скажем так – неподобающими действиями в последние дни вы создали много трудностей себе и нашему начальству. Эта повальная болезнь – результат ваших ошибочных действий. Настоящая катастрофа. Денег нет, воду все равно отравили…

– Надеюсь, штормовой прилив и ураган произошли без моего содействия? – цинично возразила Анна Катрина. Она совершила еще одну попытку защититься, но сразу поняла бессмысленность своих действий. Приговор уже вынесли. Для любых защитительных речей было слишком поздно.

– Но на водопроводной станции утверждают, что вода в порядке, – сказала Анна Катрина.

Старший советник Дикманн выдвинула подбородок и прошипела сквозь сжатые губы:

– Именно поэтому клиника Уббо-Эммиуса уже переполнена.

Она поерзала на стуле и посмотрела на обоих мужчин, которые медленно, почти незаметно передвигались по комнате, занимая позицию между Анной Катриной и дверью.

Анна Катрина это заметила и задалась вопросом, хотят ли эти двое незаметно ускользнуть или собираются отрезать ей путь к отступлению. Но в этом не было никакого смысла.

Дикманн продолжила:

– Ваше выступление в Лере разозлило преступника. То, что сейчас происходит, – ваша вина. Мы проверили письмо! Подлинность не вызывает сомнений. Письмо написал тот, кто прислал нам токсичные вещества, кем бы он ни был.

Дикманн ненадолго умолкла, словно не знала, как дальше поступить. Потом начала махать в воздухе рукой, перечисляя:

– К тому же ваш спектакль перед министерством… Ваши постоянные теории заговора… Давайте начистоту, госпожа Клаазен: вы совершенно вышли из-под контроля. Вам так и не удалось справиться со смертью отца, и вы постоянно ищите его убийцу, хотя этого человека нет в живых уже несколько лет. Он умер в тюрьме, под государственным надзором.

Она похлопала рукой по стопке бумаг.

– В вашем личном деле полно такой бессмыслицы. В Лере вы стреляли по машине скорой помощи, потому что думали… что на ней пытается скрыться убийца вашего отца.

– Но это было десять лет назад! – возмущенно воскликнула Анна Катрина.

– Да. Но с тех пор вам не стало лучше, госпожа Клаазен. Мы больше не можем закрывать на это глаза, вы же понимаете?

– К чему вы ведете, госпожа Дикманн? Я уволена? Хотите забрать мой служебный значок? Пожалуйста!

Анна Катрина попыталась найти полицейский значок, но, к своему стыду, сразу этого сделать не смогла и вместо него протянула Дикманн свое служебное удостоверение. Но начальница сидела неподвижно и не взяла его.

– Нет, так не пойдет. Мы с удовольствием оставим вас на службе в качестве главного комиссара. Вам просто нужно передохнуть. Вы представляете угрозу для себя и для окружающих, и поэтому у меня есть судебное решение о вашем направлении в охраняемое медицинское учреждение, где вы сможете отдохнуть…

Анна Катрина посмотрела на мужчин, которые теперь заняли позицию у двери. Она выразила возмущение в форме вопроса, словно хотела убедиться, что не ослышалась. Но при этом все в комнате прекрасно знали, о чем идет речь.

– Вы хотите отправить меня в принудительном порядке?!

Теперь Дикманн заговорила с интонацией воспитательницы детского сада:

– Это только пойдет вам на пользу, госпожа Клаазен. В наше время обращаться при психических проблемах за помощью – вовсе не стыдно. Там работают выдающиеся специалисты, и скоро вам станет гораздо, гораздо лучше…

Она прикоснулась обеими руками к волосам.

– Иногда в нашей голове просто нарушается химия, и всего пара таблеток может сделать из нас другого человека.

Анна Катрина встала, и мужчины приблизились к двери. Страдальчески улыбаясь, они подошли друг к другу поближе.

– Я часто общаюсь с нашим психологом, – сказала Анна Катрина, чтобы показать, что она не лишена здравого смысла. Хотя прекрасно знала, что эти гнусные идиоты не пойдут ей навстречу.

– К сожалению, Эльке Зоммер – в заслуженном отпуске. Три недели на Канарах, – Дикманн мечтательно вздохнула. – Можно только позавидовать. Взять хотя бы тамошнюю погоду… Тамошний климат всегда шел мне на пользу.

Анна Катрина показала на стопку документов.

– Значит, было принято судебное решение – без моего участия? Но это же…

– Обычное дело. В случае опасности для жизни и здоровья. Пожалуйста, госпожа Клаазен, не создавайте нам трудностей. Через несколько дней, когда вам станет лучше, вы будете очень рады, что все прошло без лишней огласки. Представьте – знаменитый главный комиссар, так сказать, ведущий специалист остфризской полиции, была захвачена на рабочем месте и принудительно отправлена в психиатрию… Вы действительно хотите испортить репутацию? Нехорошо, если такое просочится в прессу. Подобные вещи прилипают навсегда, уж поверьте. Для этого прекрасного побережья вы будете сожжены и похоронены… Можете такое представить? – она погрозила Анне Катрине пальцем. – Поверьте, госпожа Клаазен, эта история не обойдет вашего друга Хольгера Блёма, а помимо него есть еще другие журналисты, и не все они относятся к вам так же хорошо, как он.

Не узнавая собственного голоса, Анна Катрина спросила:

– Рапорт обо мне составлял профессор Лемпински?

Дикманн кивнула.

– Но я вообще не знаю этого человека, я с ним никогда не разговаривала! – возмутилась Анна Катрина.

Старший полицейский советник Дикманн снисходительно улыбнулась, словно этим высказыванием Анна Катрина еще раз доказала, насколько в действительности запутанно ее сознание.

Анна Катрина уже представляла, как продемонстрирует двум парням возле двери, что чуть не стала чемпионкой города по дзюдо, но потом вдруг в ней что-то сломалось. Возможно, ее проблемы действительно были серьезнее, чем она представляла. Она не только видела отца во сне, но и разговаривала с ним посреди дня. Недавно, во время поездки в Ганновер, она даже видела его в поезде, будто он сидел рядом с ней в вагоне. Все, что зачитала госпожа Дикманн, по большому счету, было правдой и происходило на самом деле.

Нет, она не хотела втягивать коллег в неразрешимый конфликт. На какой стороне им придется сражаться и чем все это кончится? Потасовкой или вообще закрытием полицейского участка?

Она подумала о приятных врачах и персонале клиники Уббо-Эммиуса, которые так чудесно заботились о ее маме после апоплексического удара. Что плохого может с ней там произойти? Ее там знают. Это здесь, в Остфризии. На ее территории.

Скольких человек она сама приводила в закрытое психиатрическое отделение клиники Уббо-Эммиуса? Преступников, жертв, невменяемых… И часто видела, как позднее оттуда выходили обновленные люди, снова овладевшие своими чувствами и своей жизнью.

Что ей было терять? После короткой разъяснительной беседы за чашкой кофе ее отпустят, с подлинным заключением серьезного психиатра. С его помощью она сведет все здешние нападки на нет.

– Хорошо, – согласилась она. – Я поеду.

Она подошла к мужчинам. Они явно ожидали нападения и приготовились к борьбе.

– Не бойтесь, мальчики, я не сломаю вам носы, – пообещала Анна Катрина и подняла руки, изображая, что сдается.

– Ваше служебное оружие, – потребовала госпожа Дикманн.

Анна Катрина самодовольно улыбнулась и вытащила из сумки свой «Хеклер и Кох».

– Если хотите попрощаться с мужем или коллегами, то…

Анна Катрина покачала головой:

– Нет, спасибо. Это я лучше предоставлю вам. Не сомневаюсь, вы найдете нужные слова.

Она прекрасно представляла, какой бунт поднимут Веллер и остальные, и хотела заставить Дикманн понервничать. Это точно покажет, кто здесь на чьей стороне. А она тем временем вернется из клиники с новым заключением как победительница, что доставит этому Лемпински множество неприятностей и ознаменует начало конца эры Дикманн в Остфризии. Возможно, для нее найдут применение где-нибудь в министерстве внутренних дел, не без злорадства подумала Анна Катрина.

С этими мыслями и в сопровождении двух молодых людей она покинула здание на улице Фиштайхвег в Аурихе.

* * *

Нееле Шаард сидела перед дверью туалета, за которой Юстус переживал тяжелые желудочные колики. Она громко оборонялась:

– Нет, это правда не я! Честно! Разумеется, я бы предупредила тебя, прежде чем…

В ответ раздавались лишь жалобные стоны.

Позднее – по ощущениям, через час, – когда он вышел из туалета на нетвердых от слабости ногах и с пожелтевшим лицом, ему пришлось немедленно лечь, и его жене показалось, что он не сможет пережить следующий день.

В доказательство собственной невиновности она показала ему шесть оставшихся пузырьков. Но вызвала обратную реакцию. Он высоко поднял руки и закричал:

– Ты что, хочешь нас убить? Ты не должна хранить это в доме! Кто знает – может, они неплотно закрыты!

Она потрясла пузырек.

– Нет! Они очень крепко закрыты.

Потом взяла влажную салфетку и протерла его мокрое лицо. Он обессилено лежал на диване, закинув ноги высоко на подушки, а она сидела на полу, сжавшись в комок. Она рассказывала – хоть он об этом и не просил, – как к ней в руки попало биологическое и химическое оружие.

Рассказать обо всем после столь долгого молчания было удовольствием. Облегчением. Отдельные нити ее жизни соединились наконец в единое целое.

– Однажды вечером, в начале октября, я была у подруги Майке. Я собиралась остаться у нее на ночь. Но потом мы поругались, и я просто уехала. Я успела выпить несколько бокалов вина и избегала автобана. Ехала окольной дорогой, чтобы не столкнуться с полицией.

Потом, вскоре после Дельменхорста, я увидела эту машину. Произошла тяжелая авария. Машина вылетела с дороги и перевернулась. Я хотела уехать, но мне навстречу, пошатываясь, вышел мужчина. Он был ранен – из головы текла кровь, – и он нес в руке чемодан. Он направлялся к моей машине. Я хотела позвонить в скорую, но, когда я достала телефон, он вдруг направил мне в лицо пистолет и крикнул, что я должна отвезти его в Амстердам.

Я ответила: «Вы этого не сделаете!» и хотела отвезти его в больницу в Дельменхорст или в Гандеркезе, но он по-прежнему держал у меня перед носом пушку. Я ехала дальше, он принялся звонить по телефону. Чемодан все это время он держал на коленях. Он говорил только о чемодане, и я догадалась, что внутри – что-то нелегальное и очень дорогое.

Он говорил по-нидерландски. Я кое-что понимала, хотя и далеко не все. Сначала я подумала, что в чемодане просто деньги, украденные деньги после ограбления или вроде того. Он все время кричал, чтобы я ехала быстрее, и бил меня своим пистолетом по правой руке, пока она вся не покрылась синяками. Я думала, он убьет меня, потому что я – свидетельница. Я прекрасно знаю, как поступают в таком случае преступники. Бессовестные люди.

Но потом он потерял слишком много крови, и в какой-то момент, уже на подъезде к Голландии, он просто повалился на сиденье. Я остановилась и выбросила его на край дороги – он был без сознания. Да, знаю, еще несколько месяцев назад я бы позвонила в полицию и сообщила о случившемся. Но тогда все было иначе. Ты был успешным, у нас было много друзей, и…

Но я уже давно знала, как у нас на самом деле обстоят дела, и подумала: возможно, это подарок вселенной. Именно то, чего я так долго хотела… Ох, я и сама уже не знаю, что подумала… Я чувствовала себя героем, который должен выполнить задание. Дома я успокоилась. Тебя не было, ты уехал на очередное повышение квалификации. Я дрожала всем телом, приехав сюда. Вскрыла замок чемодана и сперва ужасно разочаровалась. Подумала, что судьба снова меня обманула. Но на пузырьках были пометки. Сначала я подумала, это наркотики, но потом посмотрела в интернете и поняла, что именно случайно попало мне в руки.

Сначала я не могла придумать, что делать. Несколько дней была как парализованная, только почистила сиденье в машине. Оно все было в крови. Потом еще купила меховые чехлы, чтобы прикрыть пятна.

А потом я начала вынашивать план. Я же видела, твои дела шли все хуже и хуже. Я сделала это из любви к тебе, для нас, Юстус!

Ей стало так жарко, словно вытатуированное на ее теле пламя действительно жгло. Она стянула футболку и принялась обмахиваться ею.

– И теперь ты отравила питьевую воду? – прокашлял Юстус.

– Ничего я не травила! Но сделаю это, чтобы обвалить биржу.

Он резко сел и недоверчиво посмотрел на нее.

Она продолжила, словно ему требовались объяснения:

– Тогда ты сможешь дешево купить все акции, которые должен поставить, и ликвидировать сделку по фиктивной продаже. Это ведь так называется, правильно? Тогда мы будем спасены.

Она протерла его влажное лицо.

Он плакал.

– Хотя я бы лучше улетела в Латинскую Америку. Мы жили бы на добытые деньги, и я могла бы открыто носить свои татуировки. Но так не пойдет. Мы должны остаться здесь из-за твоей матери. Мы давно договорились об этом. Но…

Он дрожал, стуча зубами.

– Если биржевой курс упадет и ты сохранишь работу, я прошу у тебя только одного: ты должен позволить мне открыто появляться рядом с собой. Я больше не хочу прятать татуировки, – она дотронулась до них. – Они – часть меня.

– Да, – дрожащим голосом сказал он. – Да, ты – моя жена, и я тобой горжусь.

* * *

Они вели себя с Анной Катриной вежливо – словно охотно готовые помочь официанты в ресторане, забрали у нее сумку и куртку и попросили сесть в салон машины скорой помощи. Она попыталась потребовать, чтобы ее вещи остались при ней, но потом все-таки села назад. Возможно, так полагается, подумала она. До клиники Уббо-Эммиуса все равно ехать совсем недолго.

Анна Катрина спокойно сидела в машине и смотрела в матовое стекло окна. Она удивлялась собственной невозмутимости. Все будет хорошо. Эта уверенность росла внутри ее и согревала, словно рюмка водки, выпитая залпом. Тепло проникало в горло и растекалось по всему пищеводу, до самого желудка. Все эти коварные, злые люди потерпят поражение и станут жертвами собственного лукавства. Правда выйдет наружу, и поток всеобщего негодования унесет лжецов и интриганов прочь.

Да, как бы ей ни было тяжело, она по-прежнему верила, что в этой стране побеждают закон и справедливость. Не всегда, не везде и не каждый раз, но, во всяком случае, надолго.

Пока есть достаточно людей, стремящихся к добру, зло не одержит верх.

Она уже видела перед собой Дикманн, раскаявшуюся и приносящую извинения, потому что новое психиатрическое заключение все прояснило. Видела убийцу своего отца, снова отправленного в тюрьму, а вместе с ним – организаторов его мнимых похорон. Совершенно реальные картины пронеслись перед ней, словно на кинопроекторе, только вместо экрана было молочно-белое стекло, за которым мелькал ландшафт.

Она не понимала, где находится, и попыталась опознать что-нибудь знакомое. Поездка до клиники в Нордене продолжалась слишком долго. Потом она увидела синюю табличку. Они что, на автобане? Но между Эмденом и Аурихом нет автобанов.

Она постучала в стекло, отделявшее ее от водителя и пассажира.

– Эй! Куда мы едем? Эта дорога ведет не в Норден!

Они не отреагировали. Только включили погромче радио.

Она снова постучала. А потом до нее дошло: она угодила в ловушку.

Ее куртка и мобильник лежали впереди, рядом с сумкой, в кабине водителя.

Как можно быть такой дурой, чтобы согласиться отдать этим типам свои вещи, словно они гардеробщики в театре?

Теперь она раскаивалась, что ее «Геклер и Кох» лежит на письменном столе у Дикманн. «И почему, – терзалась она, – я не сообщила ничего Франку и остальным? Тогда все было бы официально. Они не смогли бы отвезти меня в другое место. Обо мне спросил бы Веллер, приехал бы с цветами и пижамой. Но теперь Дикманн может рассказывать обо мне коллегам все, что захочет. Она точно уже придумала убедительное объяснение, почему я вдруг уехала и больше не появляюсь».

Мысль о том, что ее хотят убить, сдавила Анне горло. Она сухо сглотнула. А потом начала реветь и биться о стенки машины скорой помощи.

* * *

Теперь он странствовал между мирами, как часто бывало в его жизни. Для Инги он был Ульрихом Гроссманном, который сдавал в Норддайхе жилье для отпуска. Но даже будучи для нее внимательным, романтичным любовником и сосредоточенно слушая, как она читает стихи, он продолжал обдумывать планы на ближайшие дни.

Он должен достать чемодан для Генцлера. После предупреждения о питьевой воде срочность дела значительно возросла.

Он не доверял Генцлеру и с удовольствием трепал ему нервы. Он знал не много, но этого должно быть достаточно, чтобы отыскать чемодан.

Он хорошо знал Тийса Кремера, водителя, который должен был привезти чемодан. Кремер звонил ему, обезумевший от боли и гнева, и просил помочь. Любому другому он просто бы отказал, но Тийс не выдал его на двух допросах и был достоверным источником информации.

Гроссманн подобрал Кремера в амбаре под Венером, он скрывался там, как подстреленное животное. Их доверенный врач в Амстердаме, специалист по пулевым и ножевым ранениям, которые нельзя лечить официально, еще ночью позаботился о ранах Тийса. Но Тийс Кремер знал точно: без чемодана он труп. Они прикончат его уже за то, что он обрубил связь между лабораторией и организацией.

Кремер умолял старого друга быстро отыскать чемодан, чтобы избежать худшего.

Чемодан забрала женщина. Лет тридцать, может быть тридцать пять. Светлые волосы до плеч. Мускулистая, спортивная, возможно, занимается дзюдо или боксом. С необычной татуировкой: языки пламени до самой шеи.

Машина – серебристая малолитражка, японская или корейская, точно Кремер не знал.

Уже через два дня Кремера нашли мертвым в канале. Организация должна защищать себя. Линии от него вели напрямую к центру управления, и этот путь нужно было закрыть. Чисто профессионально Гроссманн это понимал. Он и сам с этим сталкивался.

Но одновременно он проклинал за это организацию. Кремер никогда их не предавал. Он был из тех редких людей, кто скорее позволит разорвать себя на кусочки, чем выдаст своих. Большинство остальных, кого он знал, готовы предать кого и что угодно за несколько евро или перспективу повышения. Они готовы продать собственную бабушку за поездку в отпуск.

Генцлер искал путь к чемодану и к организации. Гроссманн был единственным, кто обладал описанием женщины. Но он его не выдал. Вместо этого он пообещал достать через посредников чемодан вместе с содержимым. Если ему обеспечат деньги на взятку.

Он получил двести пятьдесят тысяч наличными. Еще восемьдесят тысяч перевели на его счет в банке Аурих-Норден. С пометкой: «Наследство». Ведь все должно пройти без налогов и квитанций.

Он любезно принял деньги и понял, что еще долго сможет доить государственных коров – ведомство по охране конституции, федеральную службу разведки, охрану государства и, возможно, криминальную полицию. Кто-нибудь всегда заплатит. Порой две организации одновременно – не зная друг о друге.

Он умел надавить на нужные клавиши. И получал от них прикрытие, новые бумаги и надежные счета.

Сначала он искал эту блондинку в Остфризии. Номеров машины он не знал, серебряных японских или корейских автомобилей было много. А вот татуировка была подходящей зацепкой. Он посетил каждый, буквально каждый тату-салон в Остфризии, а потом расширил поиски на всю Нижнюю Саксонию. Он везде спрашивал про женщину с татуировкой в виде пламени. Якобы искал ее для телевизионного ток-шоу, в котором обсуждались необычные татуировки.

Татуировщик предложил сделать нечто подобное специально для ток-шоу, но нет – он искал женщин, у которых уже есть татуировка.

Он встретил девятнадцатилетнюю кухарку из Папенбурга с пылающим животом. У ее сестры пламя горело там, где у большинства мужчин росли лобковые волосы.

Худая сорокалетняя блондинка из Ольденбурга, которая участвовала в марафонах и довольно точно подходила под описание, с маленькой преисподней вокруг пупка. Но ее шея была по-девичьи белой.

В Эмдене он отыскал целый женский клуб – они носили наколотые огненные кольца на правом бедре вместо подвязок.

Но он взял ложный след. Так Нееле Шаард найти было нельзя.

Она сделала себе татуировку во время последнего отпуска на Майорке, когда ее мужу Юстусу пришлось улететь домой на второй же день из-за срочных дел. Ей хотелось шокировать его и сделать что-нибудь вызывающее. И возможно, показать ему, что она по-прежнему горячая женщина, даже если его интересуют лишь цифры, курсы и таблицы.

* * *

Руперт позвонил Каю Венцелю, студенту из Бохума. Тот уже по голосу понял, что дела плохи.

– Ты ничего не делал с моим компьютером?

– Нет, я его уже сто лет не трогал. Я ни при чем. А что случилось? Кто-нибудь выложил твои служебные письма в интернет, или отправлял письма от твоего имени, или…

Руперт откашлялся и прошептал:

– Речь идет о порно…

Кай Венцель с облегчением воскликнул:

– Порно?

– Да, я получил предупреждение от какого-то прокурорского бюро.

Кай Венцель рассмеялся.

– И теперь ваша жена не должна узнать, что вы смотрели по вечерам? Или это было в рабочее время?

– Нет, вовсе нет! Я невиновен! Я вообще не смотрел этот фильм.

– Разумеется, с чего бы? Кто вообще это смотрит? – ухмыльнулся Кай.

– Вот не надо так!

– Как?

– Ты смеешься.

– Не смеюсь, – рассмеялся Кай. – Но смотреть порно ведь не запрещено, этим занимаются все. Это личное дело каждого – только если речь не о детской порнографии.

При разговоре на эту тему Руперт постоянно неприятно покашливал.

– Можешь доказать, что я невиновен?

– Я не понимаю, почему вы должны платить деньги. Ведь смотреть порно не запрещается законом.

– Они утверждают, что фильм защищен авторскими правами, и поэтому мне вообще нельзя было его смотреть. А я этого и не делал!

– Да, ясно. Ты уже говорил. Все это звучит довольно запутанно. Но я здесь ни при чем. Честное слово!

– Черт побери, так ты можешь мне помочь?

– Попробую. Для начала пришли мне это предупреждение. Там точно написано все, что мне нужно. Попробую разобраться.

– Хорошо. Сейчас отправлю тебе копию. Если повезет, получишь ее завтра-послезавтра. Сколько тебе понадобится времени?

Кай застонал.

– Господин комиссар!.. Просто отсканируйте бумагу, и я получу ее через несколько секунд.

– Отсканировать. Да. Гм… Думаю… Я понимаю, о чем ты, но нельзя ли ее просто отправить по факсу?

– По факсу? Иногда я задаюсь вопросом, как вы ловите преступников… с помощью лассо?

* * *

Серкан Шмидтли с удовольствием рассматривал фотографии Инги и Ульриха Гроссманна. К ним даже прилагался маленький фильм – как они сидят в ресторане «Смутье». Они ели одинаковые блюда, как влюбленные, заказавшие одно и то же. При этом они пробовали еду друг у друга из тарелок, смеялись и разговаривали о поэзии.

Человек Серкана Шмидтли сидел напротив них с мини-камерой и незаметно делал роскошные кадры, пока они наслаждались нежным морским языком.

Серхан остановил фильм и жестом подозвал к себе Петру Виганд. Она наклонилась перед ним своим тяжелым телом, и это ему понравилось. Ее груди лежали перед ним, как подушки.

Она пахла анисом и корицей. Он улыбнулся. Она всегда старалась пахнуть специями, которые так любят маленькие мальчики.

Он показал на картинку.

– Что ты думаешь, глядя на эту пару?

– Они влюблены, – ответила Петра, не сомневаясь ни секунды.

– Точно. Ему ведь будет не все равно, если с ней что-нибудь случится?

Петра снова выпрямилась.

– Для него это стало бы катастрофой. Видно по глазам.

– Ты права, – согласился Серкан и протянул руку, чтобы погладить ее по щеке.

– Почему ты меня об этом спрашиваешь, Серкан?

Он не ответил на ее вопрос и вместо этого предложил выбрать аудиокнигу из их коллекции для уютного вечера.

Она знала, что он ненавидит этого человека, которого называет «Крысой». Но ее воображения не хватало на то, чтобы разгадать задумку Серкана Шмидтли. Он хотел отнять у своего врага эту женщину, потому что тот был к ней неравнодушен и это сделает ему больно.

Петра Виганд выбрала «Черный свет» Хорста Экерта в исполнении Дитмара Вундера. Она поставила первый диск.

Серкан наблюдал за ней и остро почувствовал, каким кошмаром стала бы для него потеря Петры. Он решил приставить к своей сиделке персональную охрану. Но она об этом знать не должна. Ведь она такая робкая и чувствительная, пусть даже по внешности этого не скажешь – она скорее похожа на сливочную конфету со вкусом аниса и корицы.

* * *

По всем радиостанциям повторяли вновь и вновь, что питьевая вода в Остфризии в полном порядке – лучше большинства марок воды, которую можно купить в магазине. Она подвергается самому тщательному контролю, и ее можно спокойно пить, к тому же она прекрасно подходит и для детского питания.

Причиной волны желудочных проблем стал кишечный вирус, который уже отбушевал в Англии и чуть не парализовал банки в Лондоне. Но самый тяжелый период должен продлиться не больше трех дней.

Рекомендуется пить много воды, чтобы восполнить потерю жидкости, а самое эффективное средство – старый добрый активированный уголь, продающийся в аптеках без рецепта. К сожалению, для младенцев, пожилых и ослабленных людей вирус может оказаться весьма опасным. Если температура долго не спадает, следует обратиться к врачу.

Веллер задался вопросом, что обо всем этом думает Анна Катрина. То, насколько часто передавались эти сообщения, наводило его на мысль о провокации со стороны шантажиста. Странно, что разговор Анны Катрины с Дикманн длится так долго. Он посмотрел на часы. Ему хотелось съесть домашней слабосоленой селедки или хотя бы бутерброд с крабовым мясом. Он бы с удовольствием сходил с Анной Катриной куда-нибудь перекусить.

Теперь по радио сообщили о проведенных научных исследованиях, что на руководящих должностях в Германии значительно больше людей с аристократическими фамилиями вроде Кёниг, Кайзер, Граф и Грос, чем с простонародными фамилиями Бауер, Кнехт, Мюллер, Бэкер или Кляйн.

Сильвия Хоппе открыла дверь, чтобы забрать дела.

Веллер прислушался к радиоприемнику. Очевидно, фамилии были не так уж неважны для карьеры. Видимо, они могли сыграть в жизни человека большую роль.

– Господи, – возмутилась Сильвия, – что за чушь!

– Ты про дела или про фамилии?

– Про фамилии. Вчера я уже читала про это. И задалась вопросом, где мое место в этом списке. Хоппе. Это хорошо или плохо?

– Интересно, Дикманн стала начальницей благодаря или вопреки своей фамилии? – ухмыльнулся Руперт.

– Возможно, потому, что ее имя напоминает о шоколадках, которые теперь нельзя называть «голова негра», – рассмеялась Сильвия Хоппе.

Веллер спросил:

– Ты знаешь, где Анна? По-прежнему у дракона?

Сильвия Хоппе покачала головой.

– Нет, точно нет. Я только что оттуда. Атмосфера там напряженная, но Анны Катрины я не видела.

* * *

Белокурая женщина была одиночкой, это он понял сразу. Она не входила ни в одну группировку. Ни в секретную службу, ни в известную террористическую группировку. Похоже, чемодан попал к ней случайно, и теперь она затеяла собственную игру. Подобные партии бывали опасными. Работали вне иерархии. Вне правил. Без связей. Из-за этого-то ее и было сложно поймать.

Отдельные люди постоянно пытались выйти из системы и обрести самостоятельность. Осведомители, которые основывали и финансировали собственные террористические группировки, чтобы наблюдать за ними. Он встречал несколько таких «рикошетчиков». Но у них у всех была похожая предыстория, прошлое, которое делало их уязвимыми – можно было отследить его нити и поймать их.

Эта белокурая женщина с пламенем возле шеи – точно не профессионал. Новичок. Хоть и чертовски хороший.

За последние недели он посетил все мероприятия по женскому боксу в радиусе двухсот пятидесяти километров. Стал настоящим специалистом и даже начал получать от этого удовольствие. Но той блондинки нигде так и не увидел.

Вряд ли эта необычная татуировка была приклеена лишь на время, чтобы направить на ложный след. Она не могла предвидеть, что Тийс Кремер попадет в аварию именно в этот день. Или она преследовала его уже давно? Возможно, авария была спровоцирована?

Он погладил Ингу по лицу. Она заснула на диване с томиком стихов. В окно светило солнце, а по подоконнику топтался туда-сюда ворон, заглядывая в квартиру, словно жилец, забывший ключи.

Он испек яблочный пирог, и в доме стоял приятный аромат. Они жили, словно завтрашнего дня не существовало. Ни обязанностей, ни других людей.

* * *

Анна Катрина горько рыдала. Но при этом в ней росло неукротимое желание преодолеть это испытание хотя бы ради того, чтобы попросить потом прощения у Уббо Гейде. Обидеть его теперь казалось ей сродни танцам на могиле собственного отца.

Машина резко затормозила. Ее отбросило в угол, и она больно ударилась плечом. Послышались чьи-то шаги по гравию, и дверь открылась.

Там, в сверкающем свете, стояли трое мужчин. Двоих она уже знала, а третий был лет на десять старше их, в кобальтово-синем старомодном костюме с желтым кожаным галстуком.

Двое мужчин залезли в салон, чтобы забрать ее.

– Это незаконное лишение свободы, – твердо и деловито сказала она. Этими словами она пыталась как-то восстановить реальность, хотя бы для себя. Она не была больна, а они не были персоналом больницы – она была главным комиссаром, а они – бандитами. В лучшем случае. Еще можно было сказать, что они – преступники, а она – жертва.

Нет, она не хотела быть жертвой!

В салоне было недостаточно места, чтобы в одиночку бороться с двумя. Каждый из мужчин сосредоточился на одной из ее рук, они хотели взять ее под контроль и вытащить наружу.

Более неосторожного она ударила ногой в ребро, и он сразу начал задыхаться. Он смотрел на нее неверящим взглядом и ощупывал обеими руками пораженное место, своей растерянностью дав ей возможность нанести удар в нос.

Голова парня с треском откинулась назад, и он ударился об машину. У него из носа потекла кровь.

Второй всем весом навалился на Анну Катрину и вжал ее в сиденье. Он дыхнул ей в лицо запахом табака.

Тот, которому она сломала ребро и расквасила нос, ругался:

– Проклятая стерва!

Анне Катрине удалось подобрать ноги и захватить ими своего противника. Тот принялся судорожно хватать ртом воздух и размахивать руками, словно пытался улететь прочь. У него покраснело лицо. Он явно был не в лучшей форме.

Очевидно, оба не были опасными противниками.

И тут в салон залез мужчина в забавном костюме и с ужасным галстуком. Держа в руке шприц, он покачал головой и схватил Анну Катрину за левую руку. Он сказал:

– Что за балаган…

А потом вонзил иглу в ее тело.

Она почувствовала, как в нее проникает препарат. Потом ей стало жарко.

Захваченный ею мужчина еще барахтался, но она утратила контроль над мускулами. Ноги повисли у него на плечах, словно две колбасы. Анна Катрина услышала собственный смех и возглас:

– С едой играть нельзя!

Или это уже был сон?

* * *

Кхалид Мариус Ляйстер отправился к Серкану Шмидтли сразу, как ему позвонили. Это было делом чести. Чего бы Серкан от него ни потребовал, Кхалид был готов немедленно это выполнить. Серкан был для него как отец, он был его покровителем, его шефом.

Кхалид хотел занять более высокую должность в группировке Серкана. Пиццерия – тоже неплохо, ему нравилось здесь работать, особенно теперь, когда Тумма больше не было и он распоряжался всем в одиночку. Теперь он стал здесь маленьким богом и делал все по собственному усмотрению. Но Кхалид прекрасно понимал, что все целиком зависит от Серкана. Человек должен принадлежать к той или иной группировке. Иначе его быстро прикончат.

Люди Серкана не были для него группировкой. Скорее семьей, где все друг друга поддерживали и были друг другу симпатичны.

Он гордился, что его позвал Серкан, и при этом смутно подозревал, что ему придется заканчивать дело, при котором потерпел неудачу Тумм.

Нет, в самоубийство Тумма он не верил. Тумм скорее убил бы десятерых, чем себя самого. Он был не из таких.

Кхалид намеревался образцовым образом довести дело до конца ради удовольствия Серкана. Неважно, что придется делать.

Большим удовольствием было вот так вот сидеть и пить чай с Серканом. Эта толстуха, которая всегда была рядом с ним, обращалась к Кхалиду с уважением и благосклонностью. Она приготовила настоящий турецкий чай и разлила его из чудесного старого чайника по стаканам, которые достались Серкану от матери.

Серкан пожаловался, что сейчас очень трудно достать хороший турецкий чай. Даже его дядя из Диярбакыра, который очень придерживался традиций, начал пить остфризский чай.

Владимир Куслик и его брат Борис руки бы отдали на отсечение, чтобы оказаться на моем месте, подумал Кхалид. Оба русских перебежчика не входили в группу Серкана. Они работали на него как наемники, иногда выполняя грязную работу, к которой Серкан не хотел иметь отношения. Поэтому некоторые поручения он подсовывал русским.

Тумм слышал опасения, что однажды эти двое захватят все в свои руки. Якобы Серкан давал им слишком много возможностей и власти. Но очевидно, ветер переменился. В будущем Кхалиду следует их остерегаться. Для этих людей нет ничего святого.

Кхалид почувствовал себя особенно польщенным, когда Серкан с дружелюбной улыбкой отослал толстуху прочь.

– А теперь, – спокойно сказал Серкан, – у нас будет мужской разговор.

Она поправила плед, укрывавший ноги Серкана, и с радостным видом попрощалась. Как только за ней закрылась дверь, Серкан стал совершенно серьезен. Он сказал:

– Я хочу, чтобы ты сделал мне одолжение. Я же могу на тебя положиться?

– Разумеется. Я всегда…

Серкан с мягкой улыбкой поднял правую руку.

– Знаю, мой друг, знаю. Меня не интересуют деньги. За деньги можно купить кого угодно. Мне нужна преданность. Настоящая преданность.

– Да, у нас еще в почете такие ценности, как честь и…

Кхалид приложил правый кулак к сердцу.

Серкан заговорил тихо, с заговорщицкой интонацией:

– Я хочу, чтобы ты для меня кое-кого…

Он не договорил, а жестом показал, будто перерезает кому-то глотку. Потом продолжил:

– Без большого размаха. Чисто и быстро. Без особой жестокости. Нужно просто ее убрать.

Тумм предпочитал использовать слово «убрать» вместо «убить».

Это было первым заданием Кхалида, и он чувствовал себя как на посвящении в рыцари. Противник представлялся ему большим и опасным. Словно перед ним поставили задачу, которую сам Серкан теперь выполнить не мог, потому что был прикован к инвалидному креслу. Кхалид будет защищать этого человека ценой собственной жизни и готов принять любой вызов.

По фразе «нужно просто ее убрать» он понял, что речь идет о целой банде. Но потом Серкан пояснил:

– Это женщина. Девушка. Твоего возраста.

Он язвительно ухмыльнулся. И с отвращением добавил:

– Но ты должен быть осторожен. Она – возлюбленная Крысы.

Кхалид прекрасно знал – Серкан называет Крысой человека, из-за которого оказался в инвалидной коляске. Опасного человека. Наемного убийцу. Киллера.

Ему очень хотелось выйти с этим человеком на бой и прикончить его. Этот поступок принес бы ему столько чести! Но Серкан потребовал убить какую-то потаскуху, которая крутила шашни с этой скотиной.

Жаль, подумал Кхалид, но не стал спрашивать у Серкана, почему нельзя убить Крысу. Когда-нибудь придет и его черед, в этом Кхалид не сомневался. И надеялся, что Серкан окажет честь и позволит покончить с этим делом ему, а не Владимиру или Борису.

Он старался отбросить мысль, что ему не хочется убивать девушку. Он хотел быть воином для своей семьи. А воин в его представлении выходил на бой с превосходящими по силе противниками. С хорошо тренированными другими бойцами, а не женщинами или детьми.

Серкан хотел протянуть ему фотографию, но Кхалид не смог ее взять. Руки и пальцы вдруг перестали слушаться. Что-то парализовало его, словно воздух вдруг сделался тяжелым, как свинец. Движения стали натужными, медленными, словно воздух обрел вязкость и пленил Кхалида. Даже повернуть голову удавалось с трудом.

Серкан положил фотографию, не взятую Кхалидом, на стол, между стаканами с чаем. Сгустившийся воздух явно его не коснулся. Он высоко поднял брови.

– Какая-то проблема?

Кхалиду было тяжело даже говорить.

– Н… Нет… Все в порядке. Я только…

– Что?

Кхалид не знал, как долго длилось его молчание. Он не мог ни посмотреть на фотографию, ни взять ее в руки. И выглядел последним идиотом. Что теперь о нем подумает Серкан? Он упускает шанс, которого ждал так долго. Он хотел стать первой фигурой в окружении Серкана! Он столько времени стремился к этому мгновению, и смерть Тумма так резко приблизила его к цели.

Владимир и Борис с удовольствием бы поспешили исполнять поручение. Он же, напротив, выглядел абсолютно беспомощным. Но при этом он не мог уступить поручение русским. Ситуация становилась все сложнее.

Он не знал, что и думать, но вдруг почувствовал, что его мысли направляет и оценивает некая божественная сила.

– Я… Я… – залепетал он. – Кажется, я отравился.

Серкан Шмидтли рассмеялся и отклонился далеко назад, словно старался держаться от Кхалида как можно дальше.

– Этот кишечный вирус, который сейчас ходит?

Кхалиду вдруг стало еще хуже. Если бы у него действительно был вирус, он бы никогда не пошел к Серкану без предупреждения. Он не хотел быть виноватым в том, что на следующий день шефу станет плохо.

Из-за резинового воздуха он даже не мог успокоить Серкана жестом. Рука просто не поднималась.

– Нет-нет… Орешки! Я очень люблю орешки и, видимо, съел испорченный.

– Орешки?

– Да, орешки.

– Может, лучше поручить дело кому-нибудь еще?

Это был шок. Воздушный пузырь из клея, окруживший Кхалида, лопнул, словно кто-то проткнул его иглой. Он снова смог двигаться. Не глядя схватил фотографию и быстро вскочил, словно испугался, что ее отберут.

– Нет, – решительно заявил он, – нет, не нужно.

Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы это поручили Владимиру и Борису Кусликам.

* * *

Рита Грендель понятия не имела, куда запропастилась Анна Катрина, но рассказала, что у них с мужем тоже начались проблемы с желудком.

Веллер набрал номер Моники Таппер. Следующей в списке была Мелани Вайс. Возможно, подруги знали, где может быть Анна Катрина.

Руперта забавляло, что Веллер разыскивает собственную жену, и он наслаждался тем, что знает больше Веллера. Какое-то время он наблюдал, как коллега тщетно пытается дозвониться до Анны Катрины, и складывал перед собой гору из арахисовых очистков.

– Если честно, – сказал Руперт, отправляя в рот очередной орешек, – я не хочу знать, что именно сейчас делает моя Беата – основывает со своей матерью тайный гимнастический союз или тестирует диету на кремовых тортах. Я просто рад, что не имею к этому отношения. Наша соседка готовит ужасный компот из биоморкови… Иногда рано утром жена сидит с ним в саду и медитирует.

Он постучал себя указательным пальцем по лбу. И с довольным видом продолжил раскалывать орехи.

– Спасибо, Руперт, но я ищу свою жену, а не твою.

Руперт сменил тему:

– Думаешь, этот доктор Кайзер стал статс-секретарем, или как это там называется, только из-за фамилии? Получается, в этой теории что-то есть? И вообще, такую фамилию носить куда приятнее, чем, например, Мист или Шлюпфер ^[15]…

Веллер с грохотом поставил кружку на стол.

– Сейчас это меня совершенно не интересует, но получается, Нюссен ^[16] тоже стал большой шишкой из-за фамилии, или как?

Руперт оглядел свой пакетик с орешками и ухмыльнулся.

– Да, возможно. Во всяком случае, она звучит вкусно. Напоминает о Рождестве. А может быть, этот Тумм убил себя только из-за своей нелепой фамилии.

– Лучше помолчи, Руперт, – проворчал Веллер. – Он себя не убивал!

– Это не дает тебе права затыкать меня!

– Прости, это все из-за того, что я не знаю, где Анна.

Руперт откинулся назад и бросил испорченный орешек в мусорную корзину. Но тот попал в край и со звоном отскочил от него.

– Я не хотел тебе говорить, но раз ты так просишь, придется рассказать тебе горькую правду, как мужчина мужчине.

Веллер посмотрел на Руперта. Тот продолжил:

– Однажды это происходит со всеми. Даже в самых лучших браках.

– Да что, черт побери, такое?!

– Я видел, как твоя Анна Катрина уходила с двумя молодыми парнями.

– Что? Как уходила?

Руперт встал, пнул ногой испорченный орешек и изобразил женскую походку. Покачивать бедрами оказалось больно – сразу заныл крестцово-подвздошный сустав. Он схватился за спину и скривился. А потом с усмешкой сказал:

– Это были два молокососа, из тех парней, что так нравятся женщинам, с дурацкими прическами и многозначительным взглядом. Он как бы говорит: «Да, я еще ребенок, но потом, несомненно, стану жутко прекрасным отцом».

– И куда она шла с этими типами?

– Да здесь, по коридору.

– Ну и куда они направлялись?

Руперт послал Веллеру красноречивый взгляд.

– Велнес? Боулинг? Сауна? Итальянский ресторан? Уверен, она сейчас сидит на «Харлее» и наслаждается ветром в волосах. Задница наверняка знает подробности.

Веллер бросился вниз, к Марион Вольтерс.

Она видела, как Анна Катрина уходила с двумя мужчинами и потом уехала с ними прочь.

Стоящий у Веллера за спиной Руперт буркнул:

– Вот видишь.

– Да, но кем были эти двое? – уточнил Веллер.

– Понятия не имею.

Веллер поверить не мог:

– Как это – понятия не имеешь? Получается, теперь тут может разгуливать кто угодно?

– Когда к зданию подъезжает машина скорой помощи и оттуда выходят два человека, я что, должна устраивать им допрос? В таких случаях принято оказывать посильную помощь и показывать, куда пройти.

У Веллер закружилась голова.

– Машина скорой? Куда они направлялись? – недоуменно спросил он.

– К дракону.

Не раздумывая ни секунды, Веллер бросился по лестнице вверх, в кабинет старшего советника Дикманн. На мгновение Руперт оказался наедине с Марион Вольтерс. Они друг друга не выносили. Вольтерс прекрасно знала, что Руперт называет ее «Задницей», и в свою очередь считала его совершенно некомпетентным мачо, недостойным полицейского значка.

Веллер без стука распахнул дверь кабинета Дикманн. Она вздрогнула.

– Куда уехала Анна Катрина с двумя мужчинами?

Дикманн невозмутимо дописала начатое предложение, оставляя себе время подумать. Потом пересела так, чтобы смотреть Веллеру прямо в глаза.

– Судя по вашим словам, вы с ней даже не попрощались, господин Веллер. Удивительно, что вы настолько толстокожи друг с другом. На службе и в частной жизни. Ваш молодой брак оказался не таким уж счастливым?

– Речь сейчас не об этом, – отрезал Веллер. – Где Анна? При чем тут скорая помощь?

Госпожа Дикманн теребила кончики волос.

– У вашей жены, господин Веллер, большие проблемы. Вы должны были это заметить. Сегодня она на добровольных началах – что вызвало у меня уважение – была направлена на психиатрическое лечение.

Веллер опешил. Он схватился за голову.

– Что?

– Разве вас не удивляет, что она вам ничего не сказала? На ее месте я бы подумала о своих близких, если…

– Но это все неправда! – простонал Веллер.

У него за спиной появился Руперт. На какое-то мгновение Веллер был этому даже рад. Благодаря Руперту пол в комнате стал более устойчивым. Он словно вернул связь с реальностью.

– Ваша жена страдает от тяжелого расстройства личности. Позвольте ограничиться этим и не цитировать все заключение профессора Лемпински целиком.

Веллер почувствовал, что сейчас упадет. Ему нужно было за что-нибудь схватиться. Руперт его поддержал.

– Вы упекли Анну Катрину в больницу против ее воли? – гневно прошипел Веллер.

Тон Дикманн стал жестче:

– Моя коллега Анна Катрина Клаазен добровольно покинула здание в сопровождении двух санитаров, чтобы наконец решить свои проблемы, а не убегать от них. Этот шаг вызывает у всех нас глубокое уважение. Вам не следует ломать здесь комедию. Вы утверждаете, что ее увели из здания полиции силой? Мимо нашей коллеги Вольтерс?

Веллер покинул кабинет Дикманн с поддержкой Руперта, как боксер, которого нокаутировали и который не помнит об этом, уходит в сопровождении рефери.

В коридоре Руперт попытался по-своему поддержать коллегу:

– Не воспринимай это так серьезно. Дикманн и этот профессор ошибаются. Возможно, Анна Катрина выглядит слегка переработавшей и замученной, но уж прямо сумасшедшей ее не назовешь.

Веллер прижал Руперта к стене и пригрозил врезать ему кулаком в лицо, когда дверь соседнего кабинета открыла Сильвия Хоппе. Она коротко оглядела их и прошла мимо, словно ничего не случилось. Когда она проходила мимо Веллера, то едва слышно прошептала ему на ухо:

– Я ничего не видела.

Веллер отпустил Руперта и бросился к себе в кабинет. Забрал ключ от машины и поехал в клинику Уббо-Эммиуса, чтобы увидеться с Анной Катриной. Но там ничего не слышали о пациентке с таким именем.

* * *

Кхалид даже не смог дойти до машины. Ему стало плохо, а мир вокруг пошатнулся. Казалось, что-то его вот-вот разорвет изнутри. Боль была такой всепоглощающей, что достигала даже кожу.

Он надеялся, что скоро проснется и этот кошмар окажется позади. Девушка на фотографии, которую он должен был убить, выглядела точно как его Инга. На ней был свитер, которого он никогда не видел, но прическа та же самая. Может, у Инги есть сестра-близнец? Но почему она ему ничего о ней не рассказывала? В нем росла уверенность, что последние дни она не выходила на связь, потому что у нее появился другой мужчина. Худший враг семьи.

Она стала любовницей убийцы и предателя. Плюс ко всему, этот человек был на тридцать лет старше его. Или правильнее сказать, стала его потаскухой? Неужели Инга действительно влюбилась в человека, который годился ей в отцы? Или стерва изначально лишь преследовала свои интересы?

Он слишком хорошо помнил, как впервые увидел ее в пиццерии. Студентка литературного факультета, которая пишет стихи и ищет работу, чтобы оплачивать учебу. Все эти ночи, полные нежности и поэзии… Он верил, что действительно интересен ей. Она хотела знать о нем все. Они обсуждали даже его отношение к Серкану как к отцу. Иногда он чувствовал себя как на приеме у психолога. Но перед ней он открывался по-настоящему. Распахивал свое сердце. А она хотела знать все о человеке, из-за которого Серкан оказался в инвалидном кресле.

Может, Крыса подослал к нему Ингу, чтобы выведать их секреты? И он был для нее лишь полезным идиотом? А что, если Серкан об этом узнает? Или уже знает? Может, это проверка? Серкан хочет убедиться, что он готов убить женщину, которую любит и на которой хочет жениться? И поэтому отдал такой приказ? Разве может быть лучшее доказательство верности?

* * *

Когда Анна Катрина проснулась, во рту у нее было сухо и горло болело от многочисленных криков во время поездки.

Она оказалась в чистой комнате. Белые стены и мебель из «Икеи». Шкаф для одежды. Прикроватный столик и кресло для чтения. На стене над кроватью – фотография в рамочке. Закат в Альпах. Тоненький фикус с семью блестящими листочками в дешевом пластиковом горшке. Часы на стене остановились на половине двенадцатого.

Окно с двойным стеклопакетом не открывалось. Снаружи была решетка из литой стали. Большие цветущие металлические розы.

Анна Катрина заключила, что находится не в Остфризии. Подобные конструкции из стали там быстро ржавели и ломались из-за соленого воздуха и погоды. Подобную решетку в Остфризии пришлось бы перекрашивать минимум раз в году. Та, что была у нее за окном, давно утратила цвет, но ржавчины на ней практически не было.

По решетке полз дикий виноград. Засохшие побеги обвивали стальные розы.

«Должно быть, я далеко от побережья, – сделала вывод Анна Катрина. – Минимум Южная Саксония, если не Нордрайн-Вестфалия».

У нее сжался желудок. Она осторожно открыла дверь в туалет. Там висела самодельная табличка из глины. Два больших нуля или глаза, которые с любопытством осматривали комнату.

Анна Катрина открыла кран, в раковину потекла вода. Она подставила под струю запястье. Приятное ощущение.

Когда вода стала достаточно прохладной, она наклонилась вперед и принялась жадно пить. Потом осмотрела место, где кончик иглы вошел в ее тело. Пощупала припухлость и уплотнение. Кожа в этом месте была сине-желтого цвета.

Только тогда она заметила, что на ней не ее одежда, а просторная хлопковая футболка и штаны из пеньки или льна, все серое.

Она вылезла из чужих вещей, словно они были ядовитыми. Потом потрогала белые хлопковые трусы, которые тоже ей не принадлежали. Она сорвала и их. Ей была отвратительна даже мысль о том, что кто-то из этих типов раздевал ее и, возможно, даже мыл. Ее трясло от отвращения.

Еще один шок настиг ее, когда она попыталась найти на одежде информацию о производителе. На каждой вещи именная нашивка: Анна Катрина Клаазен.

Она чувствовала себя словно пойманное в сеть животное, которое уже включили в меню. Анна Катрина попыталась подавить паническую атаку. Потом снова надела выданную одежду. Это было лучше, чем ждать следующей встречи голышом.

Она обследовала ванную и спальню в поисках камер и подслушивающих устройств. Хотя и прекрасно знала, что сегодня подобные вещи могут быть размером с крупицу соли и без специальной техники их обнаружить практически невозможно.

Надежда найти в шкафу собственные вещи, возможно даже аккуратно сложенные и поглаженные, не оправдалась. Там было только три вешалки, шерстяное одеяло и рожок для обуви. Своих туфель она тоже не нашла.

Послышались шаги. Анна Катрина заняла выгодную оборонительную позицию в центре комнаты.

Вошла женщина, похожая на нее ростом и комплекцией, и улыбнулась:

– Я смотрю, вы уже проснулись. Уверена, вы хотите пить и есть.

На женщине был типичный наряд медсестры и удобные, хотя и ужасно страшные туфли. Она толкала перед собой тележку с едой. Там стоял термос и корзина с круассанами. Тарелка с сыром и колбасой. И пластиковая кружка.

Анна Катрина резким движением схватила правую руку медсестры и притянула к спине. Зажала ей рот и прошептала:

– Один звук, и я сломаю тебе руку. Дважды! Поняла?

Анна Катрина бросила взгляд на тележку и убедилась, что на тарелке лежали лишь пластиковые приборы. Значит, они ожидали, что она станет обороняться. Тем удивительнее, что они прислали к ней это беспомощное подобие медсестры. Она не могла оказать никакого сопротивления.

– Теперь вы снимите свою одежду и отдадите мне. Понятно? – прошипела Анна Катрина.

– Меня зовут Циль! Хайке Циль. Пожалуйста, не трогайте меня!

– Если будете делать, как я скажу, с вами ничего не случится.

Анна Катрина была рада, что медсестра выполняет ее требования и силу применять больше не приходится.

Хайке Циль, рыдая, расстегивала халат.

– Где я нахожусь? – спросила Анна Катрина.

– Частная психиатрическая клиника. Мы специализируемся на…

– Не болтай! Где я нахожусь? Планета? Страна? Область?

– Мы в Ганновер-Кирхроде.

– Где конкретно?

– Клиника Фройд-Адлер. Пожалуйста, я сделаю все, что вы скажете, только не трогайте меня!

Медсестре было неприятно стоять перед Анной Катриной в нижнем белье. Она тряслась от страха, и Анна Катрина почти жалела ее, глядя в ее испуганное лицо.

– Туфли тоже, – приказала Анна Катрина. Потом сняла больничную одежду и бросила на кровать:

– Это для вас. Надевайте. Этот цвет мне не идет.

Анна Катрина быстро превратилась из пациентки в медсестру. В кармане халата она нашла старую «Нокию». Сначала Анна Катрина хотела позвонить, но потом решила вытащить батарею и бросить телефон на кровать.

Она посмотрела на круассаны. Больше всего ей сейчас хотелось вонзить зубы в хорошую отбивную, оторвать мясо от кости и впитать его первобытную силу. Но пришлось довольствоваться круассаном. Она откусила кусок, мотая головой, словно хищник, отрывающий кусок мяса от своей добычи.

Анна Катрина сделала несколько шагов в своих новых туфлях.

– Мне связать тебя, чтобы ты не наделала глупостей? – спросила Анна Катрина и пристально посмотрела на медсестру, будто пыталась заглянуть в самую душу.

Хайке Циль покачала головой:

– Я не стану кричать и не выдам вас.

Но в этот момент в голове у Анны Катрин уже созрел новый план.

– Ты здесь на машине?

– Да.

– Давай ключи.

– Они в сумке, в кабинете медсестер.

– Там сейчас кто-нибудь есть?

– Только сестра Ольга, если она не на посту.

– Хорошо. Тогда мы отправимся туда вместе и заберем ключ. А потом ты покажешь мне, как выйти на улицу.

Медсестра обреченно кивнула.

Анна Катрина не ослабляла хватки. Она сразу задала новый вопрос:

– Мне понадобится ключ или код?

– Код.

– И какой код?

– Семь, четыре, две восьмерки, один.

– Ты пожалеешь, если обманула меня и сработает сигнализация.

– Прошу… Госпожа Клаазен… Я здесь просто работаю. Я мать-одиночка. У меня есть десятилетняя дочь. Марен. Хотите посмотреть ее фотографию?

– Нет. Я хочу ключи. Какая у вас машина?

– Пятнадцатилетний «Рено Твинго». Красный с синими дверями.

Несмотря на напряженность ситуации, Анна Катрина улыбнулась.

– У меня ярко-зеленый «Твинго». Конечно, есть машины получше, но я люблю его.

– Мой уже почти разваливается на куски.

– Мой тоже. Идеальная машина для побега!

Анна Катрина открыла дверь и вышла в коридор.

– Пошли! Где комната медсестер?

Крепко схватив Хайке Циль за руку, Анна Катрина повела ее перед собой. Со стороны должно было казаться, что медсестра мягко ведет на беседу сложную пациентку.

Комната медсестер располагалась за третьей же дверью. Это была маленькая кухонька с уголком для перекуса. Плита с керамической панелью, посудомоечная машина, холодильник, соковыжималка, настенные шкафы. Наполовину полная банка кофе. Три грязных кружки. Пакет чипсов и два банана. На стене – календарь с видами водохранилища Машзе.

На спинке стула висела сумка. Медсестра протянула к ней руку.

Анна Катрина покачала головой:

– Нет. Дай я.

Она покопалась в сумке. Там – вопреки предположениям Анны Катрины – не было пистолета, только связка ключей.

– Хорошо, – сказала она, – а теперь повтори код.

Анна Катрина была уверена: если медсестра назвала выдуманный код, то теперь его не вспомнит, а придумает новый. Но та повторила, не раздумывая:

– Семь, четыре, две восьмерки, один.

Анна Катрина направилась к шкафу и выдвинула ящик с приборами. Нож был, конечно, лучше пластикового, но все равно смехотворным. Тупым и закругленным спереди. Он мало походил на оружие. Небольшой хлебный нож.

Среди десертных ложек она обнаружила нож для фруктов. Короткое острое лезвие, слегка изогнутое, с деревянной рукояткой. Его было достаточно, чтобы напугать и держать на расстоянии умного противника или нанести тяжелые увечья глупому.

– Итак, – сказала Анна Катрина с ножом в руке, – теперь ты покажешь мне, как выйти наружу. Прекрати дрожать и всхлипывать, я тебе ничего не сделаю.

– Не могу, – ответила медсестра. Теперь у нее даже зубы стучали.

На этот раз Анна Катрина допустила ошибку и не убедилась, свободен ли путь. Предвкушение того, что она скоро окажется на улице и сядет в «Твинго», приглушило инстинкты. Жажда свободы была сильнее всех привычных правил поведения и осторожности.

Она вытолкнула перед собой медсестру в коридор. Но упустила из виду два мертвых угла. Слева и справа от двери заняли позицию два санитара. Каждый из них был килограммов на тридцать тяжелее Анны Катрины. Они схватили ее сзади. Один попытался отобрать у нее нож, второй использовал электрошокер.

Анна Катрина дрожа, опустилась на пол. Нож покатился по плитке прямо у нее перед глазами, но достать его она не смогла.

Напуганная медсестра подняла его и отдала санитару, которого называла Бобби и который почти страстно обнял ее.

– Я так испугалась, Бобби! Я думала, она меня убьет!

* * *

Веллер быстро узнал, какой судья подписал направление для Анны Катрины. Он знал его по нескольким процессам против правонарушителей, когда он сам принимал участие в передаче преступников.

По впечатлениям Веллера, этот человек был скорее мягким и понимающим, чем жестким. Веллер ни разу не видел, чтобы он принимал жесткие меры.

Тем сильнее удивляло Веллера, что именно этот человек, который отзывался на гордую фамилию Фогельвейде, из-за чего коллеги прозвали его Вальтером ^[17], хотя на самом деле его звали Иоганнес, поступил так жестоко именно в случае Анны Катрины.

Веллер позвонил ему, и он сразу подошел к телефону. Фогельвейде не признавал своей вины, отговариваясь тем, что ему было не обязательно лично разговаривать с Анной Катриной и он не эксперт в психиатрии. В таких случаях он должен полагаться на заключение. Иначе никак, а этот профессор Лемпински – настоящий корифей в своей области, у него множество публикаций, и он очень востребован в качестве судебного эксперта.

Во время разговора Веллер начал искать в интернете информацию о профессоре Лемпински.

– Значит, вы руководствовались исключительно заключением?

– Конечно, господин Веллер. И поверьте, это пойдет вашей супруге только на пользу.

– А если заключение – вздор? Получается, по сути, он подписывает не заключение, а приговор.

– Нет, приговор выношу я. Прекрасно понимаю ваше негодование, господин Веллер, но никто не хотел ничего плохого ни вам, ни вашей жене.

– Тогда скажите хотя бы, где она сейчас, чтобы я смог ее навестить.

– К сожалению, я просто подписываю направление в клинику и не уточняю, куда именно, чтобы не возникло конфликта интересов. Для таких пациентов нужно подбирать подходящее место. В данном случае эксперт воспользовался правом выдвигать кандидатов.

На сайте Лемпински Веллер увидел объявление о цикле лекций профессора о булимии. Уже сегодня вечером он будет выступать в городской библиотеке Бад-Цвишенана.

– Да, спасибо за помощь, – поблагодарил Веллер и положил трубку.

На трассе между Аурихом и Бад-Цвишенаном стояло четыре знака предупреждения о контроле скорости. Веллер промчался мимо каждого из них. Он превышал скорость на тридцать-сорок километров в час.

Библиотека живописно стояла на берегу моря в окружении старых деревьев. Веллер поймал профессора Лемпински перед лекцией.

У Лемпински были умные, но усталые глаза и приятный голос. Казалось, ему едва исполнилось пятьдесят, в то время как на самом деле было уже около шестидесяти пяти. Он высоко поднял меховой воротник кожаного пальто, чтобы сохранить в тепле уши.

Местный книготорговец устанавливал еще один стол для книг возле входа. Позднее профессор Лемпински будет подписывать здесь свой новый бестселлер.

Недолгая беседа между Веллером и Лемпински состоялась возле приоткрытой входной двери, на которой висел плакат с большой фотографией Лемпински, сообщающий о лекции.

Продавец книг кивнул Веллеру и махнул рукой Лемпински. Очевидно, они уже были знакомы.

– Франк Веллер, криминальная полиция Остфризии. Вы написали заключение о моей жене, Анне Катрине Клаазен. Меня очень интересует, как вам это удалось, ни разу не поговорив с ней лично. Неужели вы, отчаянная голова, обладаете даром ясновидения или умеете устанавливать диагноз на расстоянии? Или у вас в ухе сидит маленький человечек и нашептывает вам эти знания по ночам во сне? Или они вам просто приснились?

Веллер злился на себя. Он делал все совершенно неправильно. Так он ничего не добьется от этого человека. И еще во время собственной речи он понял, что пытается не склонить его на свою сторону, а просто напугать. Хочет показать ему, что Анна Катрина не одинока, и узнать о месте ее пребывания.

– Ваша супруга, господин Веллер, живет в систематизированном бреду. И вредит этим в первую очередь себе. Она верит, что умерший убийца ее отца ведет разгульную жизнь за счет государства. Разумеется, она была у меня на приеме! Мы с ней поговорили и даже предприняли попытку лечения. Но она быстро встроила меня в свою параноидную систему бредовых идей. Я сразу превратился в злодея и был вписан в пространный сценарий тайного заговора. С вами это тоже рано или поздно случится, господин Веллер, поверьте мне. В конце концов она окажется со своими умершим отцом против целого мира, и все мы станем участниками заговора. Вы, господин Веллер, так же как я, госпожа Дикманн или статс-секретарь Кайзер, на которого она, кстати, напала лично. Она находится – и это должно заставить вас задуматься, – в круговороте фантазий и эмоциональных вспышек. Было бы безответственностью позволить ей и дальше носить оружие. И поэтому в своем заключении я был вынужден…

Веллер резко схватил профессора Лемпински за запястье и крепко сжал его:

– Где находится моя жена?

Профессор Лемпински высокомерно улыбнулся:

– Вот видите? Уже началось. Она даже не сказала вам, куда ее увезли. Не дала о себе знать. Она давно погрязла в собственных вымыслах. Вот-вот из разряда друзей и союзников вы перейдете в ряды врагов. Поэтому она вам больше ничего не рассказывает. Это все – элементы ее болезни. Она давно считает, что ведет борьбу против всех.

Каждое слово профессора поражало Веллера, словно прицельный удар в висок, подбородок или гортань. Он стоял на лестнице, чувствуя слабость в ногах, и боялся, что сейчас упадет.

Профессор Лемпински пожал Веллеру руку, коротко кивнул ему и зашел в библиотеку.

– Итак, – весело и бодро крикнул он продавцу, – будем надеяться, что вы поедете домой с пустыми ящиками и не придется увозить обратно ни одной книги.

Веллер спустился к морю и сделал глубокий вдох. От него с кряканьем убежало несколько уток. Нужно найти место, где можно что-нибудь выпить, спокойно посидеть и подумать. В ресторане «Антонио Лава» он заказал бутылку воды, граппу и чашку кофе. Сперва он опустошил бутылку, потом опрокинул рюмку граппы и принялся за кофе. Обычно он пил его без молока и сахара, но на блюдечке лежало два пакетика сахара, и они навели Веллера на мысль. Он спрятал пакетики в карман и крикнул:

– Можно мне еще один кофе и еще немного сахара?

С соседнего столика на него сияющим взглядом посмотрела женщина, которая проходила здесь курс лечения и успела за это время осознать, что ее брак – фарс, а муж – идиот.

– Вы такой милый, – крикнула она. – Хотите, я отдам вам мой сахар?

Веллер кивнул. Она подошла с двумя пакетиками к его столику.

* * *

Закончив свою лекцию о булимии, прочитанную преимущественно перед женской аудиторией, профессор подписал не меньше двадцати книг для слушательниц. Потом надел свой толстый кожаный плащ с меховым воротником и вернулся к машине.

Он посмотрел направо и налево. Он знал, что его подстерегает Веллер, но все равно удивился, когда тот вдруг оказался прямо перед ним.

Веллер сразу грубо схватил его и потащил к дереву. Испуганно закаркала ворона.

– Итак, – сказал Веллер, – а теперь поговорим начистоту.

Правой рукой он крепко сжал шею Лемпински. Левой – поднял прозрачный пластиковый пакет с чем-то белым.

– Это, – радостно сообщил Веллер, – я нашел в кармане вашего пальто, господин профессор. Предполагаю, речь о кокаине.

– Это… Это все дешевая уловка! Вы пытаетесь мне это подсунуть! – оборонялся Лемпински.

Веллер цинично ухмыльнулся:

– Да, получается – ваши слова против моих. Суд с этим знаком. Каждый второй наркодилер утверждает, что вещества ему подбросили. Это почти классическая отговорка. Судьи больше не воспринимают ее всерьез.

Лемпински закашлялся:

– Вы пережимаете мне гортань!

Веллер отпустил Лемпински. Тот судорожно вздохнул.

Веллер открыл пакетик, понюхал, запустил туда указательный палец и попробовал. Потом протянул пакетик Лемпински:

– Хотите?

Профессор отмахнулся обеими руками, отказываясь даже дотронуться до пакета.

– На самом деле мы оба знаем, – назидательно сказал Веллер, – что в пакете нет никакого кокаина, а лишь дрянной промышленный сахар. Но я могу сделать вид, что это кокаин, а такого количества вполне достаточно, чтобы задержать вас на сорок восемь часов, прежде чем мы передадим вас судье. А он тоже не станет самостоятельно пробовать содержимое, а потребует лабораторное заключение. А теперь – гвоздь программы. Осторожно: у меня есть там хороший друг, который к тому же мне обязан. Он определит это вещество как кокаин и даже уточнит его чистоту, а потом, профессор, – вы окажетесь в заднице!

Лемпински тер шею.

– Господин Веллер, я понимаю, что вы хотите сказать. Но в случае с вашей женой все не так, как вам кажется.

– И как же?

– Правильно.

– Рассказывайте это своему парикмахеру. Может, он вам поверит.

Лемпински попытался выбраться из тени под свет фонаря.

– Вы хотите задержать меня за хранение кокаина?

Веллер высыпал порошок из пакета на ботинки Лемпински.

– Нет, черт подери! Я хочу узнать, где моя жена!

– Разве ее не поместили в клинику Уббо-Эммиуса?

* * *

Раньше Анна Катрина знала о смирительных рубашках только по книгам и фильмам. В ее рабочей повседневности они не играли практически никакой роли. А теперь она сама оказалась в такой рубашке, что стало для нее чудовищным лишением свободы.

Наручники, даже цепи были бы ей милее. Но проклятая смирительная рубашка делала из своего узника не просто опасного человека, а во всех смыслах невменяемого. Хуже и быть не могло. К тому же Анна Катрина вспотела. Кожа зудела, а она не могла почесаться.

В детстве она видела фокусника, который будучи подвешенным за ноги освободился из смирительной рубашки за две минуты.

Ей этого сделать не удалось, хотя она стояла обеими ногами на земле.

Она была босиком, и снова в этих ужасных серых брюках из пеньки или льна, от которых жутко чесалась кожа.

Перед ней, за большим старым письменным столом, сидел человек, на котором был синий костюм при ее поступлении. Желтый кожаный галстук по-прежнему красовался у него на шее. Куртка висела на вешалке. Он расстегнул рукава рубашки.

Два санитара, которые схватили Анну Катрину в коридоре, стояли рядом в полной боевой готовности.

Глобус с подсветкой создавал почти уютную атмосферу. Если громко тикающие напольные часы не врали, было уже десять вечера.

– Я смотрю, вы осторожный человек – хотя некоторые назвали бы вас трусливой задницей, – заявила Анна Катрина. – Вы заключили меня в это орудие пытки, но для уверенности вам нужно еще и двое телохранителей – кажется, так теперь называют таких бойцов?

Он самодовольно улыбнулся.

– Вы опасная, высоко агрессивная личность. И поэтому вы здесь, госпожа Клаазен.

– А теперь я очень хочу узнать, как вас зовут, чтобы пожаловаться на вас, когда здание штурмом возьмет полиция.

Его улыбка стала еще шире.

– Вы серьезно верите, что это может произойти? Госпожа Клаазен, как вы думаете, почему вы сидите здесь в смирительной рубашке?

Она повторила свой вопрос другими словами:

– Вы ведь хотите назвать мне свое имя, правда? Разве в настоящих больницах врачи не носят такие таблички? Вам следовало обратить внимание. Тогда ваш спектакль смотрелся бы правдоподобнее.

– Моя фамилия Шнеебергер. Для вас – доктор Шнеебергер. – Он что-то записал и уточнил: – Вы считаете, это инсценировка? Как вы думаете, где вы находитесь?

Анна Катрина извивалась в грубой ткани, как змея, сбрасывающая кожу.

– Ну, похоже, это явно не мой любимый ресторан в Нордене. В «Смутье» пахнет гораздо лучше. Там мне редко приходится так долго страдать от голода и со мной гораздо лучше обращаются. Ваш персонал просто ниже всякой критики, господин Шнееманн ^[18].

– Меня зовут доктор Шнеебергер. И это все не шутки, госпожа Клаазен. Вы угрожали медсестре ножом. Заставили ее раздеться и надеть вашу одежду. Двум санитарам удалось усмирить вас с большим трудом. Даже ваше появление здесь прошло не без трудностей. Вы устроили потасовку с персоналом. Мне пришлось ввести вам успокоительное. Как бы вы на моем месте оценили собственное поведение?

– Как вполне уместное, – ответила Анна Катрина и вдруг почувствовала себя маленькой и глупой. Она еще продолжала бороться, но уже поняла, как должны были смотреться со стороны ее поступки.

Удивительно твердым голосом она ответила:

– Меня похитили. Я пыталась освободиться. По-моему, дальнейшие объяснения излишни.

Напольные часы пробили десять. Один из санитаров закашлял. Судя по звуку, он очень много курил.

– Вас не похитили, госпожа Клаазен. Вы здесь на основании официального постановления, но приехали сюда добровольно, согласившись на лечение. Вы страдаете от дисфункционального расстройства личности, как указал профессор Лемпински в своем заключении.

Анна Катрина вновь обрела под ногами твердую почву.

– Нет такого научного понятия. Оно не входит в МКБ-10 ^[19].

Шнеебергер смотрел на нее, разинув рот. Ей удалось застать его врасплох.

Анна Катрина объяснила:

– Это всемирно известная система классификации медицинских диагнозов. В Германии врачи даже обязаны шифровать диагнозы по этой системе. Никогда об этом не слышали? – уточнила она, подчеркнув, что не считает его за врача.

Он сразу снова принялся разыгрывать превосходство и по-своему истолковал ее слова:

– Значит, вы уже знаете о своем расстройстве и искали информацию в интернете. Браво. Это первый шаг к выздоровлению: признание и принятие проблемы!

«Я поймала его», – подумала Анна Катрина, и эта мысль помогла собрать последние крохи собственного достоинства и восстать снова:

– Вопрос скорее в том, действительно ли у меня расстройство или я расстраиваю чьи-то планы?

Он отложил ручку и сложил кончики пальцев, как часто делала федеральный канцлер.

– Да, люди часто не осознают собственные расстройства, и они проявляются лишь при взаимодействии с окружающими. В вашем случае все довольно очевидно. Это длится уже несколько лет. Вы так и не смогли оправиться после травмы, полученной из-за прискорбного убийства вашего отца. Чтобы не чувствовать боли, вы создали себе химеру. Придумали мир, который был вам необходим, чтобы избавиться от страданий. Вместо того чтобы наконец по-настоящему оплакать отца.

Если бы не смирительная рубашка, Анна Катрина бросилась бы на него с кулаками. Она подумывала укусить его за руку. Возможно, ей даже удастся откусить ему палец, прежде чем до нее доберутся два плюшевых мишки.

– О чем вы сейчас думаете, госпожа Клаазен?

– О двойном эспрессо и стейке. Ваше питание оставляет желать лучшего.

– Вы не верите, что я врач, а это – больница, правильно?

Она демонстративно рассмеялась.

– Вы не спросили у меня ни номера медицинского страхования, ни…

Он перебил ее:

– На кого вы так ужасно злитесь? На меня или на себя?

Она не ответила.

– Вы так и не простили себя за то, что не смогли спасти отца, госпожа Клаазен. Поэтому вы пытаетесь поймать его убийцу. Снова и снова… Это стало навязчивой идеей. Но чтобы поймать его, он должен быть жив. А он мертв. Его прах рассеян в море. И вы не можете этого принять.

– Во-первых, он еще жив, потому что вы и ваши дружки отпустили его, одарив новой личностью. Во-вторых, на морских похоронах прах не рассеивают в море. В воду опускают урну. И в-третьих, если эта лавочка – действительно клиника, а вы – действительно врач, я требую моего немедленного перевода в Норден, в клинику Уббо-Эммиуса. Я с удовольствием добровольно отправлюсь туда на лечение.

– Так не пойдет.

– Почему же?

Он поражался этой женщине. Какое жесткое сопротивление она оказывала!

– Вы не сможете сбежать туда от своих проблем. Вы все равно возьмете их с собой.

– Классная фраза. Откуда вы ее позаимствовали? Из «Вестника пенсионера»?

– Что это такое?

– Так называют аптечный каталог. Когда вы последний раз выходили на улицу, к простым людям, господин доктор?

Курильщик снова закашлял и начал переминаться с ноги на ногу, словно очень хотел в туалет.

– В нашей стране мы имеем право сами выбирать врачей, – напомнила Анна Катрина. – И я выбираю клинику Уббо-Эммиуса.

– Они переполнены. Вам придется довольствоваться нами.

– Пфф, переполнены! Давайте им позвоним.

Она решительно посмотрела на него, словно всерьез надеялась немедленно получить телефон.

Шнеебергер поднялся со своего места.

– Сожалею, госпожа Клаазен, ваш час подошел к концу.

– Наш разговор продлился меньше часа! – закричала она, указывая подбородком на часы. – Это неправда! Вы все врете! По всем пунктам!

Санитары потащили ее к двери.

– Когда вы меня отсюда выпустите? – кричала Анна Катрина. – Когда?

Ее охватило глубокое отчаяние.

Шнеебергер повернулся к ней еще на несколько секунд.

– Мы точно не выпустим вас, пока вы не станете благоразумны, госпожа Клаазен. Все начинается с осознания собственной проблемы и необходимости учиться делать правильный выбор между иллюзиями и реальностью.

Санитары отвели Анну Катрину обратно в комнату. В коридоре она сердито посмотрела на курильщика и прошипела:

– Вы ведь знаете, что сигареты сведут вас в могилу?

Он ей не ответил, но обратился к коллеге:

– Что бы я делал без советов от психов.

* * *

Кхалид наблюдал за Ингой и ее любовником в бинокль. «Кова Хай Лендер» подходил даже для астрономических наблюдений, но ему почти ничего не было видно. Вода в глазах туманила взгляд. Он постоянно вытирал с лица слезы, пытаясь убедить себя, что они текут из-за резкого ветра. Мысль о том, что он страдает от любовной тоски, казалась ему невыносимо унизительной.

Он привык, что женщин бросает он сам. Они плакали и боролись за него, или, как минимум, злились и обижались.

Эта ситуация была ему в новинку. Не он ушел – ушли от него. Кхалид изумлялся, насколько это больно. Они только что ворковали на рождественской ярмарке в Аурихе и вот уже ехали в замок в Дорнум, и Крыса покупал новой подруге серебряное украшение.

Как же ему хотелось прикончить этого человека! Но у него была другая задача. Он должен убить Ингу, и, хотя она причинила ему столько боли и безгранично разочаровала, он представить не мог, как это сделает.

У Тумма был определенный авторитет. Тумм был киллером. Чистильщик Серкана, получивший в качестве вознаграждения и легального прикрытия пиццерию со службой доставки.

Теперь Кхалид понял, что он не убийца. Воин, да. Жестокий боец. Таким он себя видел. В каком-то смысле даже безжалостным, если речь идет о чести семьи. Но совершить подлое заказное убийство – нет, это не для него. Ему не хватало хладнокровия. Если и делать это, то с большого расстояния. Возможно, выстрелом из оружия с прицелом. Но, представляя лицо Инги в перекрестье прицела, он понимал, что не сможет нажать на курок.

Парочка, казавшаяся такой неразделимой, наконец разошлась. Он высадил ее в Эмдене, перед музеем Генри Наннена, но сам не вышел, а поехал дальше.

Кхалид последовал за Ингой в музей. Работы экспрессионистов и постмодернистов его не интересовали. Он наблюдал за Ингой, за тем, как она рассматривала картины. Поворачивала голову набок, отходила подальше и подходила ближе. Искала подходящее расстояние и лучшую перспективу.

Он надеялся, что в каком-нибудь зале они окажутся наедине. Нет, он не собирался убивать ее среди написанных маслом картин старых мастеров. Он хотел просто поговорить.

Он обратился к ней, стоя у нее за спиной, и она вздрогнула, словно ее обнаружили за каким-то запретным занятием.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказал он. На ее лице отразилось удивление, и она спросила уверенным голосом:

– Интересуешься живописью?

– Нет, интересуюсь тобой. Почему ты не появляешься, а проводишь время с этим старым хрычем? Зачем он тебе?

За свою дерзость он рассчитывал получить пощечину. Он решил не уклоняться от удара, а намеренно испытать боль, чтобы зарядиться энергией для выполнения задания. Разозлиться на Ингу и, возможно, даже суметь ее убить.

Но его ярость не была яростью убийцы. Он испытывал обжигающую, пронзительную боль, а этого было недостаточно.

Она не доставила ему такого удовольствия и не прикоснулась к нему. Только резко спросила:

– Ты за мной шпионишь?

– Не за тобой. За ним.

– Его здесь нет.

– Забавное чувство – у меня отбил девушку старый хрыч на тридцать лет старше меня.

Она посмотрела на него своими чудесными, большими миндалевидными глазами, и взгляд пронзил его насквозь.

Иногда он нежно называл ее «полукровкой». Мать из Таиланда и отец из Германии произвели на свет эту волшебную красоту, которая с улыбкой превращала образованных мужчин в обезьян.

Желая впечатлить ее, Кхалид начал интересоваться литературой. Читал книги, да, учил наизусть стихотворения, осилил три романа. Он даже прочитал «Фауста»! Он не хотел выглядеть дураком.

Инга была для него неотразима не только из-за красоты, а главным образом из-за того, что они оба происходили из смешения культур. Как и Серкан, понял Кхалид только сейчас. Может, поэтому Серкан дал ему этот шанс?

– Я понимаю, – сказала Инга, – это задевает твое мужское самолюбие, но тут уж есть как есть. Ты пришел поквитаться со мной? Хочешь устроить мне сцену, сказать, что для тебя я превратилась в шлюху, в потаскуху? Или хочешь сделать мне предложение, чтобы забрать у другого мужчины, а потом, когда я выберу тебя и семейную гавань, унизить меня и показать, что ты думаешь обо мне на самом деле?

– Нет, все не так. Давай поедем, погуляем куда-нибудь. Прогулка вдоль воды всегда помогает мне легче перенести тяжелый разговор.

Она пошла с ним, и они молча доехали до внешней гавани Эмдена. Там он припарковался в уединенном месте. Панорама напомнила ему об их первой и единственной поездке в автокинотеатр.

Заморосил дождь, и они остались сидеть в машине. Кхалид приоткрыл дверь водительского сиденья. Ей показалось, ему страшно оставаться в машине с ней наедине и он подготовил себе возможность быстрого бегства.

Потом он сказал ей, просто, как заказывают пиццу:

– Мне заказали тебя убить.

Она рассмеялась, словно он пошутил.

– Ты настолько чокнутый, что хочешь меня убить? Кхалид, не делай из себя посмешище!

– Нет, Инга, ты не понимаешь. Я не хочу убивать тебя. Наши отношения здесь ни при чем. Мне приказал это сделать Серкан.

– Серкан Шмидтли? Да ты рехнулся!

Она скрестила руки на груди и смерила его критическим взглядом. Он пытался напугать ее, чтобы потом изобразить героя? Просто выдумал опасность, чтобы ее спасти?

Эта мысль ее позабавила.

– Серкан уже убил предыдущую пассию твоего любовника. Они с Серканом ненавидят друг друга. И пытаются навредить друг другу, как только могут.

Что-то в его интонациях заставило ее поверить в эти чудовищные слова. Они вполне соответствовали тому, что она уже знала о Серкане.

– И почему, – спросила она, – Серкан попросил тебя убить не моего – как ты его называешь – любовника? Это было бы логичнее, разве нет?

Кхалид пожал плечами, будто не знал ответа, но сразу же объяснил:

– Представь себе, что между ними идет шахматная партия, только с живыми фигурами. Серкан забирает у твоего приятеля возлюбленную. Тот у него в отместку – Тумма. Пешка съедает слона. Конь съедает пешку. И никто из них еще долго не поставит шах. Они лишь меняют позиции на игровом поле.

– Значит, теперь я стану жертвой пешки?

– Да, если хочешь. А я, если сделаю это, в свою очередь, стану мишенью для твоего Ульриха Гроссманна, или как он там себя называет. Для Серкана он навсегда останется Крысой.

Дождь все сильнее стучал по лобовому стеклу и крыше. В машине стало шумно, и Кхалид захлопнул дверь.

Инга поудобнее устроилась на переднем сиденье и, казалось, испытывала облегчение, даже радость, из-за таких событий в собственной жизни.

Ее реакция раздражала его. У нее на губах играла задумчивая, счастливая улыбка – раньше он видел Ингу такой только после хорошего секса.

– Получается, – мягко сказала она, – в этой игре ты можешь только проиграть, Кхалид. Если убьешь меня, за тобой будут охотиться Гроссманн и полиция. Если он схватит тебя первым, то прикончит. Если же первыми успеют парни в форме – в чем я очень сомневаюсь, – ты отправишься в тюрьму. Если же ты не выполнишь требование Серкана, я бы не хотела оказаться на твоем месте… Что собираешься делать?

Стекла машины запотели изнутри. Дождь становился все громче. Они словно оказались на барабанном концерте.

– Давай сбежим, – предложил он. – К черту Серкана и Крысу. Это злые, жестокие старики. Мы молоды, у нас впереди вся жизнь. Я могу достать кое-какие деньги. Мы можем исчезнуть вместе, и…

Она копалась в своей сумочке.

– Ты хочешь сбежать со мной? А потом?

– Если я не выполню задание, он пришлет Владимира и Бориса. Они не знают пощады… Мы должны быть осторожны, нам ни к чему лезть в эту мясорубку. Это не твоя война, Инга.

– Ты ошибаешься, – сказала она. – Это моя война.

Вдруг у нее в руке оказался черный кинжал. Острое лезвие блестело серебром. Она нанесла уверенный удар и вонзила острие ему в сердце. Клинок вошел глубоко ему в грудь. Но она еще раз надавила на него изо всех сил, чтобы воткнуть его до самой рукояти.

Кхалид умер с открытым ртом, так и не поняв, что произошло.

Инга протерла салфеткой рукоять клинка, ручку двери, которую она трогала, и наконец ремень безопасности. Везде оставались следы крови, потому что сначала она вытерла оружие.

Она избегала смотреть в лицо Кхалида.

Инга открыла платком дверь и вышла из машины. Она моментально промокла насквозь. Это ей понравилось.

Криминалисты точно найдут в машине ее волосы и частички кожи. Но это ей не повредит. Возможно, посетители музея даже вспомнят, что она ушла оттуда вместе с Кхалидом. Еще их видели вместе на парковке. Но она была уверена, что успеет привести все к счастливому финалу еще до собственного ареста. Осталось совсем немного, и все зависит только от нее.

Она шла под дождем, переполненная чувством счастья.

* * *

Чем больше возникало тем для обсуждения, тем меньше разговаривали Нееле и Юстус. Оба знали, что должны пройти через эту историю вместе. Гордиться тут нечем – они просто сделают это и больше никогда не будут обсуждать.

Оба надеялись, что смертей будет не слишком много. Но достаточно для того, чтобы вызвать обвал биржи. Откровенно говоря, в глубине души Юстус надеялся, что некоторых людей беда не обойдет стороной. Например, его чрезмерно веселого коллегу Зигфрида Унтера, у которого ему пришлось купить крайне невыгодные акции, или его шефа, который постоянно добавлял работы. Еще этого надменного Шноселя, который доверил ему два миллиона и которому он теперь постоянно был вынужден обеспечивать алиби, потому что Шносель изменял жене.

Юстус ненавидел смешивать деловую и частную жизнь. Но он знал, что это часть его работы, связанная, так сказать, с управлением имуществом. Чем дольше он размышлял, тем длиннее становился список людей, которым он желал смерти.

Они поехали в Эмден-Баренбург, в дом престарелых к его матери. Привезли шоколадные конфеты и рождественскую выпечку.

Нееле находила все новые оправдания их поступку. Они повторяли их друг другу снова и снова.

Разве союзники из коалиции, когда бомбили немецкие города, разрушали до основания только дома нацистов? Разве ее прадед-антифашист не погиб в огне во время мощной воздушной атаки на Гамбург в июле 1943-го?

Иногда возникали неизбежные потери. Разве кто-то винил в этом пилотов? Разве в целом они бомбили не фашистов? Разве не принесли освобождения?

Потом они приехали к маме. Ей как раз делали прическу.

Нееле положила несколько купюр из добытых шантажом денег себе в сумочку. Одной сотней она заплатила за шоколадные конфеты, другой – за выпечку. Третьей – за цветы.

Все оказалось очень просто. Никто не высказывал подозрений, не бросал на нее странных взглядов. Теперь у нее были не только подарки для матери Юстуса, но и купюры по двадцать и пятьдесят евро, чтобы сунуть в карман персоналу. Им было нельзя брать деньги, но все же они им радовались.

Нееле каждый раз говорила:

– Не стесняйтесь, мы же знаем, как ужасно недооценивается ваша работа. Мы очень благодарны за все, что вы делаете для нашей мамы, – и иногда еще добавляла: – А мой муж довольно хорошо зарабатывает.

Раньше раздавать подарки и деньги всегда было задачей Юстуса. Сегодня она впервые взяла эту роль на себя и засунула симпатичной сотруднице Улле Хертлинг в передник пятьдесят евро.

Ее свекровь макала пряники в кофе и с наслаждением жевала. Нееле знала, что Юстус очень любит мать, но когда видела, как та смотрит на сына, то понимала, что эта женщина по-прежнему имеет над ним власть. Она хотела гордиться сыном и гордилась им. Он всегда носил аккуратный костюм, когда приходил к ней. И галстук, пусть и нарочито небрежный.

Для его матери было важно, чтобы он чего-то добился в жизни. Может, поэтому он решался на рискованные сделки? Может, он по-прежнему был маленьким мальчиком, пытавшимся произвести впечатление на мать? По-прежнему пытался превзойти брата, успешного кардиолога из Бремерхафена?

Да, его брат всегда был любимым сыном. Желанным ребенком. Не случайным последышем, как он. Брат даже получил двойное имя: Феликс-Йонатан, а он был вынужден довольствоваться одним-единственным: Юстус.

Но теперь у блестящего специалиста не хватало времени на мать, и он жил слишком далеко для регулярных посещений. В лучшем случае он звонил по субботам, каждые четырнадцать дней – если вообще звонил.

Юстус одержал победу благодаря своему упорству. В отличие от брата он всегда был рядом.

– Раньше, – частенько рассказывала пожилая дама, – когда мой Юстус еще ходил в гимназию, он иногда готовился к тяжелым проверочным работам всю ночь. Феликс-Йонатан, наоборот, быстро усваивал материал. Но Юстусу приходилось много работать. Его брат прочитывал страницу и мог рассказать ее практически наизусть. Заучивать формулы, зубрить слова – все это давалось Юстусу с трудом. По утрам, когда он уходил в школу, говорил мне на прощанье: «Я справлюсь, мама. Я напишу сегодня работу только ради тебя!»

В те времена он приносил домой пятерки и четверки, словно подарки. И теперь, в доме престарелых, Нееле вдруг поняла, что Юстусу по-прежнему важно произвести впечатление на мать.

Уже распрощавшись, они прошли по коридору мимо комнаты с открытой дверью. Оттуда пахло мочой и средством для дезинфекции. Толстый мужчина сидел в кресле-коляске перед клеткой для птиц и насвистывал волнистому попугайчику мелодию, которая показалась Нееле знакомой. Но она не знала откуда. Нееле дружелюбно кивнула ему.

Уже возле машины она спросила у мужа:

– Ты думаешь о том же, о чем и я?

– Да, – ответил он, – она тоже пьет воду. Любит свой кофе и… Мы должны позаботиться о том, чтобы с ней ничего не случилось.

– Может, возьмем ее на несколько дней к себе? Мы могли бы делать ей кофе из минеральной воды.

– Нет, – ответил он, садясь в машину. – Мы не справимся. Ей нужен полноценный уход. У нас нет специальной кровати, а когда курс обвалится, мне нужно будет постоянно сидеть за компьютером. В эти дни все обострится. Тогда все это ляжет на твои плечи, а у тебя будут другие заботы – заметать следы и…

– Но что ты предлагаешь? Хочешь запретить ей пить водопроводную воду? С тем же успехом можно сразу сдаться в полицию.

– Нет. Просто мы должны нанести прицельный удар. Ты же можешь позаботиться о том, чтобы не затрагивать Эмден или хотя бы ее часть города…

Нееле его успокоила. За время своего короткого, но страстного романа с сотрудником водопроводной станции Матиасом Лютьенсом она успела кое-что узнать о циркуляции воды. Нордену, Норддайху и Гретзилю достанется сильнее всех. Хаге, Мариенхафе и Георгсхайлю пощады точно не будет. Насчет Эмдена она сомневалась. Возможно, туда попадет лишь немного яда.

– Думаю, – сказала она, – это вполне возможно, но точной уверенности быть не может. Как только что-нибудь попадет в воду, то… Ведь у воды есть свойство течь…

Он завел мотор. Она помахала его матери, стоящей наверху у окна.

Он проговорил:

– С ней не должно ничего случиться.

– Конечно, – согласилась Нееле. – Они сейчас на нервах. Когда в Нордене и Норддайхе станет известно о первых случаях, они сразу все перекроют и объявят предупреждение.

Юстус ухмыльнулся.

– И курс сразу провалится в самый низ.

* * *

Какое-то время Руперт провел в засаде, наблюдая за дверью спортзала. Он хотел убедиться, что не встретит там Задницу или психолога Эльке Зоммер. Сильвия Хоппе тоже была бы сущим кошмаром. После проклятого теста Баума женщины стали часто наведываться в спортзал, а для большинства мужчин это место стало запретным.

Взбегать по лестнице Руперт натренировался дома. Быстро выскакивать из машины – тоже, правда, при этом за ним наблюдала соседка, которая спросила, все ли в порядке и не требуется ли помощь. Тогда он все же предпочел собственной улице спортзал в Аурихе.

Сейчас Руперт был в зале один и отрабатывал с черным пятикилограммовым набивным мячом задержание сопротивляющегося человека. Он стоял между двумя плинтами высотой до плеч и быстро перекладывал мяч с одного плинта на другой.

К двадцать первому разу Руперт начал потеть, но упорно хотел продолжить до тридцати. Вдруг зазвонил мобильный. Мяч шлепнулся на пол и медленно покатился в сторону петель. Система ремней теперь раскачивалась над ним. С телефоном в руке Руперт подошел к гимнастической стенке и облокотился на турник, как на барную стойку.

– Я насчет этой истории с порно, господин комиссар. В смысле, порно, которого вы не смотрели. Я значительно продвинулся.

Руперт прижал телефон поплотнее к уху, хотя в помещении больше никого не было. Он до сих пор стыдился.

– Да-да, ты что-нибудь выяснил?

– О да. Можно сказать и так. Порыскал в интернете. Кёльнская прокуратура принудила «Телеком» выдать полную информацию о сорока тысячах – а может, и больше – IP-адресов.

– Разве они имеют на это право? Ведь существует защита персональных данных.

– Ну, при наказуемых деяниях имеют. А нарушение авторского права – наказуемо.

– Но я, черт подери, не нарушал авторского права!

– Господин комиссар, дослушайте до конца! Тут выяснилось несколько очень интересных подробностей. Судьи росли еще во времена, когда не было интернета. Держу пари, они обменивались под школьной партой порнографическими журналами, вместо того чтобы смотреть фильмы в сети, и поэтому путают скачивание и трансляции.

– Что?

– Например, многие телепрограммы можно смотреть в живой трансляции. Задача трансляции – не создание копии, а единоразовый показ. Их можно смотреть на компьютере, но они не предназначены для скачивания и копирования.

– Но я ничего такого не делал!

– Охотно верю. Вы стали жертвой мошенников, господин комиссар.

– Как жертвой?

– Ну, я изучил историю посещений порносайта, на котором вы якобы посмотрели фильм. И обнаружил очень интересное явление. Ежедневно у них было по тридцать-пятьдесят посещений, но потом, за два дня до начала рассылки штрафов, просмотры резко подскочили. Шестнадцать тысяч, двадцать одна тысяча, пятьдесят четыре тысячи…

– Но я ни при чем.

– Да дослушайте же до конца! Всплеск посещений вызван не какими-то особенно интересными порнофильмами, а тем, что другие сайты автоматически перенаправляли посетителей на этот домен, понимаете?

– Нет.

Кай Венцель застонал.

– Короче, вы смотрите что-то в интернете. Например, сайт про автомобили. Когда вы нажимаете там на что-нибудь, вас перенаправляют. При этом они записывают ваш IP-адрес и отправляют штраф, мол, вы нелегально смотрели их фильм. Вы попали в ловушку, господин комиссар, как и многие другие.

– Но зачем прокураторе Кёльна заставлять «Телеком» сообщать мои данные? Ведь они стали сообщниками преступников.

Кай Венцель откашлялся.

– Злоумышленники представили судьям экспертное заключение, из которого следовало, что IP-адреса были установлены обычным, признанным методом. И судьи положились на это заключение, они же не специалисты.

– Значит, эксперт тоже входит в банду!

– Очевидно, да.

– И почему суд признает заключение такого эксперта? Как он вообще мог стать судебным экспертом?

– Эксперт становится судебным экспертом, когда суд признает его в качестве эксперта. Судьи изучают юриспруденцию и не могут разбираться во всех сферах жизни. Эксперты нужны в вопросах транспорта, страховки – особенно сложна сфера медицины…

– Что ты изучаешь в Бохуме, Кай?

– Юриспунденцию. Думаю, нам нужны хорошие юристы, которые специализируются в вопросах интернета и провели детство не с кассетными магнитофонами и грампластинками, а…

– Да-да. И что мне теперь, по-твоему, делать?

– Ну, юридической консультации я вам пока дать не могу, господин комиссар.

Крепко держась левой рукой за турник, Руперт проделал несколько упражнений для коленей.

– С преступниками я разберусь. Это я умею. Намного больше проблем вызывает прекрасный пол. Моя жена, моя соседка и моя теща.

– И что я должен сделать?

– Прийти ко мне домой и разъяснить все дамам.

– Что?

– Ну, всю эту ерунду, что ты мне только что рассказал, про трансляции, загрузки, посещения сайта и так далее. В общем, что я не виновен!

– Да, но я живу в Бохуме! Мне нужно в университет. Я…

Руперт настаивал:

– К черту университет! Ты мне нужен здесь! Я оплачу поездку. Проведешь несколько прекрасных деньков в Остфризии. Если захочешь, бери подругу.

– Но у меня нет подруги.

– Ну что за парни пошли! В твоем возрасте, и нет подруги! У меня было минимум пять!

– И чтобы не путать имена, вы называли их всех «любимая», да? – рассмеялся Кай Венцель.

– Нет. Тюленька.

– Вы что, правда называли своих подруг тюленьками?!

– Конечно. Они всегда так плакали, когда я от них уходил – как маленькие, милые детеныши, которых находят на берегу. Женщины любят, когда им дают ласковые прозвища.

– Поверить не могу! Как можно называть своих подруг тюленьками! Это все равно что говорить им «ты моя маленькая, милая вислобрюхая свинья»!

– Здесь, на берегу, это работает. В смысле, тюленьки. Но вислобрюхая свинья, разумеется, нет.

– Да, спасибо, господин комиссар. Я запомню. Уверен, благодаря этому у меня начнется бурная личная жизнь.

Руперт услышал шаги и быстро положил трубку. Приближающиеся голоса заставили его желудок сжаться.

Марион Вольтерс, Сильвия Хоппе и Эльке Зоммер.

Еще в участке они начали сочинять про Руперта насмешливую песенку. И теперь исполняли припев:

– Супер-пупер Руперт!

Он спрятался за плинтами.

Очевидно, все три коллеги пребывали в прекрасном настроении – они шутили, что раньше выходили в перерыв покурить, а теперь вместо этого идут в спортзал. Сильвия Хоппе восхищалась тестом Баума: он создал в коллективе совершенно новое настроение, и всем стало ясно: женщины значительно превосходят мужчин ловкостью, координацией и гибкостью.

– Мужчины, – смеялась Марион Вольтерс, – обошли нас только в упражнениях на силу и выносливость. Хотя, – хихикнула она, – по личному опыту с мужчинами я этого подтвердить не могу.

– Итак, девочки, начнем нашу ЖНП-тренировку. Живот, ноги, попа. С тремя интервалами.

До Руперта дошло, что он не сможет уйти незамеченным. Он выпрямился, придерживая правой рукой спину, и широко ухмыльнулся:

– Значит, тренируете живот, ноги и попу? Но этого добра вам вполне хватает, зачем накачивать больше? Я бы лучше уделил внимание груди, здесь вам всем не помешает хорошая порция добавки…

– Я теряю терпение! – прошипела Марион Вольтерс.

Когда за Рупертом закрылась дверь, она фыркнула:

– Вот засранец!

* * *

Дёрте Лойшнер из детективного агентства Хансен в Олденбурге выглядела так, будто вышла из фильмов о Джеймсе Бонде шестидесятых годов прошлого века, когда агента 007 еще играл Шон Коннери. Да, именно такой она предстала перед Ульрихом Гроссманном: пришедшая сквозь года девушка Джеймса Бонда.

Черно-белая мебель и серебряные элементы излучали холод и чудесным образом контрастировали с теплотой этой женщины. Ее лицо было здесь самым ярким пятном, словно всю комнату обставили лишь для того, чтобы подчеркнуть вишневые губы.

Гроссманн знал, что агентство специализируется на проверках супружеской верности и разводах. Возможно, именно поэтому он выбрал его, чтобы найти женщину с огненной татуировкой.

Пока Дёрте Лойшнер говорила и пила кофе, Гроссманн поражался ее изобретательности.

«Женщины просто другие, – подумал он. – Почему я сам до этого не додумался? Я искал спортивную, тренированную женщину, возможно боксера. Я обошел в ее поисках все фитнес-студии и боксерские клубы. А все было так просто!»

– Я отправила трех наших девочек… – рассказывала Лойшнер и сделала пальцами жест, будто ей нужно было вытереть каплю с губ. Хотя это было вовсе не так. Он догадался, что она лишь хотела привлечь внимание к своим прекрасным губам.

– Итак, – улыбнулась она, – где найти девушку с особой татуировкой, если ее ищет поклонник? – Она выдержала паузу, словно ждала его реакции, но потом с улыбкой сама ответила на свой вопрос: – Конечно, в магазинах одежды. В парикмахерских салонах. Мы начали поиски от своей двери – в Олденбурге. – Она взяла в руку распечатку и прочитала: – В «Лефферсе», «Заре», «Боните»… Разумеется, мы заходили и в парикмахерские – «Кат Хэйр», «Профи Хэдкраш» или «Бьюти Хэйр Шоп». Но вам это не интересно. Список длинный, – подмигнула она.

Она засунула записку под свою чашку с кофе.

Он сидел, положив ногу на ногу, и она заметила, что он нервно покачивает левой ногой. Этот мужчина, который казался таким сдержанным и пытался произвести впечатление расслабленности, на самом деле был вне себя от волнения.

Она ни на секунду не поверила, что он – поклонник этой дамы. Но что за роль он исполнял, зачем искал ее?

– Ну, не буду утомлять вас историей наших поисков. Они продлились какое-то время. И повлекли за собой определенные издержки. Наконец удача посетила нас в Эмдене, в парикмахерской «Паскаль». Она не их постоянная клиентка, но один раз делала у них прическу, и они еще помнили ее фамилию. К тому же на ней была одежда, которую купишь не везде, а только…

– Будет вполне достаточно, если вы просто назовете мне имя и адрес, – напомнил он, стараясь не слишком повышать голос.

Потом посмотрел на часы.

Дёрте Лойшнер была достаточно опытным детективом и понимала, что часы, которые выглядели так, будто он купил их на ярмарке, на самом деле стоили добрых три тысячи евро.

– Ладно, не буду докучать вам историями про моду. Ее любимое место для покупок – улица Нойер-Вег в Нордене. Там ее сразу вспомнили в нескольких магазинах. Она постоянная клиентка парикмахерской «Хаарфорум Эсер» на Вестерштрассе в Нордене.

Ее зовут Нееле Шаард, она замужем за Юстусом Шаардом и живет в Зюдернойланд.

Он довольно повторил имена.

Она вручила ему счет на четыре тысячи четыреста девяносто восемь евро плюс дополнительные расходы. Он залез в карман брюк и вытащил пачку денег. Купюры по пятьсот евро были просто перехвачены резинкой.

На долю секунды ее посетило подозрение, что деньги могут быть фальшивыми.

– Счет мне не нужен, – сказал он. – Это дело не пойдет в финансовый отдел. Полагаю, вам тоже это предпочтительнее.

Она улыбнулась.

Если бы она знала, насколько эта информация на самом деле ценна для клиента, то увеличила бы сумму в несколько раз.

Он попрощался рукопожатием.

– Мы с вами никогда не встречались, и я никогда не давал вам этого поручения.

– Секретность – мое второе имя, господин…

Она схватилась за голову, словно давным-давно забыла, как его зовут.

* * *

Анна Катрина смотрела на мир сквозь плотную пелену тумана. Она осознавала, что все вокруг несоразмерно. Ее голая левая нога возвышалась над простыней, словно красная скала на Гельголанде, окруженная белым песком.

Во рту пересохло. Язык распух и не слушался. Она хотела поднять правую руку, вытереть пот со лба и потереть слипшиеся веки, но одеяло оказалось таким тяжелым, что ей не хватало сил его поднять.

Она твердила себе, что засыпать нельзя, но вновь и вновь проваливалась в сон. Минуты тянулись как часы, часы – как дни. Ощущение времени исчезло. Но, словно светящийся буй, качающийся на волнах в ночи, где-то на краю ее сознания мерцал страх упустить что-то важное. Жизненно важное!

Пока она здесь спала, происходило нечто ужасное, и она могла этому помешать. Должна была помешать! Только она.

Успокоительно и насмешливо одновременно, перед ней возникла поговорка с острова Вангероге:

Когда Господь создавал время, он ничего не говорил о спешке.

Нет, она не должна позволить себя усыпить. Ни в коем случае. Убийца ее отца не должен победить. Не в этот раз!

Ее не привязали к кровати, как она боялась. Очень медленно, с большим трудом, постоянно прерываясь на внезапный сон, ей удалось принять сидячее положение. Теперь ее ноги свисали с края кровати. Она больше не видела ступней. Гельголанд скрылся в море.

Она была не в состоянии планировать действия наперед. Ей хотелось ощутить под ногами твердую землю. Возможно, добраться до ванной комнаты… Попить воды…

На ней висели какие-то трубки. Она рванула их прочь.

Нет, это были не оковы. Капельницы. Значит, где-то в ее тело были воткнуты иголки.

Она ощупала левую руку, пытаясь определить, куда вставлены иголки. Нашла тройник и дернула его. А потом потеряла сознание – или заснула. В любом случае она с грохотом свалилась с кровати на пол.

Отпружинив, ее голова поднялась и снова упала. Потом еще раз. Как мячик. Она слышала, как шлепается о кафель ее лицо.

Было не больно. Ей был неприятен только звук. Она словно видела себя снаружи, будто ее душа покинула тело и наблюдала за происходящим со стороны.

Она попыталась проползти вперед и снова заснула.

Анна Катрина должна была думать о Веллере. Она видела его, как будто он сидел перед ней здесь, в комнате, и читал криминальный роман. Рэймонд Чандлер, «Глубокий сон». Но это была лишь иллюзия. Рожденная потребностью в близком человеке. В спасении и исцелении.

С закрытыми глазами, возможно даже во сне, она ползла на животе, а потом очнулась, прислонившись головой к пластиковому горшку с фикусом, словно он – шляпа, которую она хотела надеть, или шлем, защищающий от ударов.

Она услышала шаги тяжелых сапог. Ей казалось, марширует целая армия. Но потом показались лишь синие «Биркенштоки» и послышался сердитый женский голос:

– Госпожа Клаазен! Госпожа Клаазен! Вы же обещали не делать глупостей. Вам нельзя вставать самостоятельно, у вас слишком слабое кровообращение. Если вы и дальше будете упрямиться, в конце концов нам придется привязать вас ради вашего же блага.

Анна Катрина прошептала:

– Я… Я хочу домой…

Она заметила, что при разговоре плюется кровью.

– Должен прийти мой муж! Мой муж! Франк Веллер. Пожалуйста, позвоните ему. Прошу, помогите мне!

– Конечно, мы поможем вам, госпожа Клаазен, для этого вы здесь. Для начала я помогу вам вернуться в постель. Надеюсь, вы ничего не сломали. Вы плохо выглядите. И почему вам не лежится спокойно!

* * *

Тем временем Веллер спросил про свою жену в трех дюжинах клиник. Тщетно. Ему ужасно хотелось пить. Перед глазами стоял прозрачный шнапс в белой холодной рюмке с тающим льдом. А рядом – свежее пиво.

Помимо жуткой жажды, ему хотелось сделать несколько глубоких затяжек сигаретой без фильтра, но он отказал себе во всех этих желаниях и, вопреки всем правилам полиции, подал сообщение о пропавшем без вести. К тому же заявил, что Анна Катрина Клаазен была похищена двумя неизвестными мужчинами, выдававшими себя за медбратьев или санитаров.

Веллер еще описывал Анну Катрину, когда в офис ворвалась Дикманн. Он невозмутимо продолжал разговор.

– Сорок пять лет, но выглядит моложе, густые светлые волосы до плеч, стройная и спортивная. Рост метр семьдесят пять, вес – примерно шестьдесят пять килограмм…

Дикманн его остановила:

– Вы с ума сошли, коллега Веллер? Вы понимаете, что вредите своей жене? Когда она выйдет, все вокруг будут знать, что она добровольно отправилась в психиатрию. К тому же она весит минимум семьдесят килограмм! Зачем вы обманываете… Как вы думаете, почему она не рассказала вам, где она? У женщин на такое всегда есть свои причины! Вам обязательно трубить о своих проблемах в отношениях на весь свет? Вы настолько самовлюбленны?

– У нас нет проблем в отношениях! – прорычал Веллер. – И я не самовлюбленный! Я, черт подери, ищу свою жену!

Он направил на начальницу указательный палец и пригрозил:

– Если за этим стоите вы, тогда – я клянусь – можете собирать свои буржуазные дизайнерские шмотки и валить из Остфризии!

Она стояла, прямая, как палка, и разглаживала пиджак своего костюма.

– Вы совсем слетели с катушек, как и ваша жена. Дальше так продолжаться не может, я не собираюсь терпеть ваши дерзости. Считайте, вы временно отстранены! – Она топнула ногой. – И немедленно отзовите это проклятое сообщение о розыске! Вашу жену никто не похищал, она имеет право на защиту своей интимной и частной жизни. Примите наконец этот факт! Она не ваша собственность, даже после свадьбы.

Потом она вдруг наклонилась к Веллеру, стала мягче, гибче. Даже голос стал не таким сварливым:

– Моя двоюродная сестра тоже через это прошла. Она прожила с мужчиной десять лет, и все было довольно хорошо, но потом они поженились, и – как гром среди ясного неба! – все вдруг пошло не так. Он начал флиртовать с другими, а она чувствовала себя виноватой и нелюбимой. И больше не желанной. Она не смогла справиться с расставанием и на несколько недель отправилась в психиатрическую клинику, чтобы прийти в себя. Она словно сквозь землю провалилась, никто не знал, где она. Даже я.

Веллер фыркнул:

– Черт побери, мне это не интересно!

Дикманн повернулась к двери. Уходя, она насмешливо заметила:

– Кстати, после лечения моя сестра подала на развод.

Веллер зааплодировал:

– Браво! Сердечные поздравления!

Дикманн ушла.

Веллер подумал секунду, а потом крикнул в закрытую дверь:

– Моя жена меня не оставит! Моя жена меня любит!

Зашел Руперт, широко ухмыльнулся и пробормотал:

– Конечно, тебя ведь просто нельзя не любить.

– Чего нельзя сказать о тебе, – парировал Веллер, сдерживая слезы. Ситуация была чертовски запутанной. Он пытался определить местонахождение мобильника Анны Катрины. Он чувствовал себя то больным, ревнивым мужем, выслеживающим жену, то героическим рыцарем, в последнюю секунду спасающим принцессу от дракона.

В детстве он мечтал стать таким. Его героев звали Зигфрид. Аким. Принц Айзенхерц. А позднее – Виннету ^[20] и Олд Шаттерхенд ^[21].

* * *

Руперт ехал с работы домой в прекрасном настроении. Он чувствовал себя победителем. Мобильные водоочистительные установки, на всякий случай подготовленные службой технической помощи, тоже внесли свой вклад в его хорошее расположение духа.

Он дружелюбно помахал помощникам. У них были озабоченные лица. Но одно их присутствие подтверждало: он живет в стране, которую не захватить просто так врасплох – они готовы к любым неожиданностям.

По телевизору он слышал интервью с представителем технической помощи, который с гордостью рассказывал, что водоочистительные установки типа УФ-15 могут пропускать по 15 тысяч литров воды в час, отфильтровывая частицы размером от 0,01 микрометра и очищая воду практически от любых вредных веществ, микроорганизмов и бактерий.

Руководитель техпомощи заверил, что их присутствие – исключительно тренировочное мероприятие, водопроводная станция в Нордене прекрасно оснащена и в состоянии справиться с любой ситуацией своими силами.

Руперт выбивал пальцами такт по рулю. Потом по радио зазвучала песня «Рожденный быть диким» ^[22], и он принялся подпевать.

Но когда он припарковал машину в гараже, мужество покинуло его. Один вид ухоженного сада Беаты, который смотрелся живописно даже сейчас, зимой, был для него упреком. Заходя домой, Руперт почувствовал себя воздушным шариком, которого поджидают с раскаленной иглой наготове Беата и ее мать.

Руперт выпил две таблетки ибупрофена и мог хотя бы прямо ходить. Из кухни доносились голоса. Он ясно слышал тещу. Пахло кофе.

Руперту захотелось выпить бокал, на два пальца наполненный двенадцатилетним скотчем. Нет, лучше на три пальца.

Между Беатой и ее веселой мамашей сидел Кай Венцель. Дамы кормили его тортом, а он рассказывал им о возможностях их мобильных телефонов, о которых они даже не догадывались.

Обе уже установили «WhatsApp» и теперь учились бесплатно отправлять друг другу фотографии.

– Привет, – сказал Руперт.

– Представляешь, на эту штуку можно снимать фильмы! – воскликнула Эдельтраут и победоносно подняла телефон.

Руперт изобразил изумление.

Беата встала с удивительно виноватым видом и спросила мужа, не принести ли ему пива. Руперт остолбенел. Он не мог вспомнить, чтобы хоть раз слышал от нее такой вопрос.

– Я бы предпочел виски, – ответил он и попытался посмотреть на Беату взглядом Хамфри Богарта, когда тот оценивал женщину и одновременно зажигал сигарету. Но то, что удавалось Богарту столь эффектно, у Руперта смотрелось нелепо – и вовсе не потому, что Руперт бросил курить. Дело не клеилось у него и раньше, с сигаретами.

Беата осторожно прикоснулась к своему лицу и ощупала губы.

– У меня там что-то есть? – спросила она.

Руперт не ответил. Он лишь продолжал смотреть на нее взглядом Богарта, и Беата вопросительно глянула на мать. Та ответила глазами: «Там ничего нет, детка».

Эдельтраут откашлялась, как всегда делала перед своими знаменитыми головомойками. Только на этот раз выражение ее лица было не таким суровым. Она даже попыталась улыбнуться Руперту, что далось ей очень нелегко.

– Беата хочет тебе что-то сказать.

– Мама, я справлюсь сама.

– Разумеется. Я и говорю.

Руперт встал в позу. Судя по всему, его ждут извинения. И он хотел принять их достойно.

Он пролистал в памяти несколько сцен из фильмов. Как лучше всего реагировать на извинения?

Его жена заговорила, опустив взгляд перед собой, на стол:

– Я… То есть мы… В смысле мы обе…

Руперт выдал свою любимую фразу Богарта из «Касабланки». Сперва в оригинале:

– Here’s looking at you Kid.

Она подняла взгляд, и он перевел:

– Смотри мне в глаза, малышка.

– Кай нам все объяснил, – сказала она. – Мы вели себя как истеричные идиотки.

Она сглотнула и посмотрела на Кая.

Он сразу заговорил:

– Кёльнский городской суд уже отозвал заявления. Если кто-то и выступил идиотом, так это они. Они не имели права принуждать «Телеком» выдавать им адреса клиентов. Они – вероятнее всего, сами того не зная – стали сообщниками интернет-преступников. Ну да, по сути, они просто поверили ложному заключению, ведь сами юристы в этом вообще не разбираются! Но бедолаги все равно вынуждены вершить правосудие. В любом случае, большинство жертв заходили на порносайт не намеренно, их перенаправили. В такую ситуацию мог попасть кто угодно. В сети уже ходят слухи, что у мошенников даже не было авторских прав. Все это был большой обман. Фирма-производитель находится в Миннесоте и вообще понятия не имеет об этой истории.

Беата положила руку Каю Венцелю на плечо, чтобы остановить этот поток слов.

– В любом случае, – сказала она Руперту, – мы хотим извиниться. Мы были к тебе очень несправедливы.

Это было прекрасно! Боже, это было прекрасно! Руперт наслаждался моментом. Он хотел сохранять спокойствие. Никакой глупой сентиментальности, приказал он себе и задал вопрос, словно он был важнее всего остального:

– Так как там насчет виски?

– Я сделаю! – с облегчением выкрикнула теща и спросила: – Со льдом и колой?

– Никогда не доверяйте людям, которые портят виски льдом или колой, – сказал Руперт и почувствовал себя очень мужественным.

Даже Богарт не смог бы лучше, подумал он.

* * *

Ульрих Гроссманн с удовольствием ходил по ночам в Норддайхе на причал для яхт. Ему нравился звук, когда паруса хлопали от ветра об мачты.

Дул сильный западный ветер, он принес с собой соленый, влажный воздух. Был отлив, и часть лодок лежала на суше.

Он пошел мимо парковки. Черный микроавтобус «Фольксваген» из Эмдена ритмично покачивался, и оттуда раздавались характерные звуки. Он ухмыльнулся.

Ясная звездная ночь вынуждала смотреть наверх. Иногда, когда смотрел на небо, он чувствовал себя одиноким. Потерянным. Бессмысленным скитальцем в этой огромной Вселенной.

На сваях причала сидели чайки и недоверчиво за ним наблюдали. Зимой здесь в это время обычно никого не было. Но вдруг Гроссманну показалось, что чей-то взгляд пронзил его спину, словно укол булавки. Его инстинкты сразу проснулись, и он проверил, на месте ли «Беретта».

Эта чувствительность была наработана годами. Она хорошо помогала выжить. Даже сквозь толстую зимнюю одежду он чувствовал на своей коже взгляд. И точно знал, просто ли на него пялятся или наблюдают сквозь оптический прицел.

Время в тюрьме не повредило его умениям. Даже наоборот. Там его чувства только обострились. Он уже был готов резко повернуться и выстрелить в противника. Но что-то подсказывало ему, что за ним недоверчиво наблюдают не только влюбленные из автобуса, которые, возможно, испугались, что наблюдают за ними. У влюбленных, которые встречаются втайне, иногда развивается паранойя, это он знал по опыту.

Возле ресторана «Скипперхус» стоял человек с высоко поднятым воротником. Он курил трубку. Легкая сладость кипрской «Латакии» заставила Ульриха Гроссманна улыбнуться. Раньше он курил трубку. Это было давно. Ему нравились черные жестяные коробки с «Латакией», и он всегда предпочитал их фруктовым коктейлям из ярких баночек. Табак не должен пахнуть фруктами или жвачкой.

Запах выдавал человека. Гроссманн уже дважды ощущал этот аромат «Латакии» в присутствии Генцлера. И курил явно не кто-то из простых охранников. Им Генцлер бы таких вольностей не позволил. Курильщик трубки был как минимум на одной ступени с Генцлером, а возможно, стоял даже выше его. Возможно, он контролировал Генцлера. В системе всеобщего недоверия наблюдение было вполне логичной мерой.

Значит, Генцлер тоже где-то здесь. Гроссманн догадывался, под каким тот находится давлением. Что же – он может дать Генцлеру то, что ему нужно, но цена будет высока. На этот раз речь пойдет не просто о деньгах.

Он брел мимо яхт с небрежностью праздного гуляки. «Мерседес» класса «С» с типичными для заднего привода пропорциями стоял фронтом к гавани, а не к дамбе, как остальные машины. Гроссманн заключил, что водитель хотел как можно скорее свернуть с улицы, не совершая маневров.

Решетка радиатора сияла в свете уличных фонарей, словно в ее щелях были бриллианты. Переднее стекло затонировано – человека, сидящего за рулем, просто так не разглядеть.

Генцлер вышел со стороны переднего пассажирского сиденья. Он был в шерстяной шапке, и, если Гроссманну не показалось, наверху болтался помпон.

Подозрительный Гроссманн сразу решил, что Генцлер таким образом пытается его отвлечь. У таких людей случайностей не бывает.

Генцлер держал правую руку в кармане, и Гроссманн был готов поставить миллион, что он сжимает пальцами огнестрельное оружие, скорее всего с глушителем. Зачем? В этом не было ни малейшего смысла. Им была нужна информация, которую мог дать только он. Как мертвец он станет им бесполезен.

Генцлер решительно сделал шаг к Гроссманну.

Гроссманна посетило чувство, что вокруг засело несколько снайперов. Возможно, они скрываются на лодках. Несмотря на плохую освещенность, он слишком хорошая мишень. Гроссманн попытался подыскать укрытие.

Генцлер сразу начал с претензий:

– На этот раз вы зашли слишком далеко! Я больше не смогу прикрывать вас, если вы решили поиграть в Рэмбо.

Гроссманн стоял к яхтам спиной. Прямо рядом с ним приземлилась чайка и начала разглядывать его, как добычу.

– Разве мы договаривались о встрече? – спросил Гроссманн.

– Вы не можете вот так вот оставлять после себя выжженную землю и убивать людей, где и когда вам вздумается. Я больше не могу и не хочу это прикрывать. Возможно, когда-нибудь нам придется ответить за все наши поступки. И тогда я не хочу держать ответ за это безумие!

Гроссманн оставался подчеркнуто хладнокровным.

– Я вынужден повторить вопрос: что случилось?!

Генцлер махнул рукой.

– Этот Тумм был дурным человеком. Злобным неудачником! Но вы не можете так продолжать. Зачем вы убили Кхалида Ляйстера?

– Кхалида?

– Черт подери, не следовало этого делать!

Гроссманн поднял руки и лукаво улыбнулся, словно он неуязвим.

– Эй-эй-эй! Вы собираетесь арестовать меня? – спросил он.

Генцлер нетерпеливо смотрел на него.

– Достаточно взмаха моей руки, и два девятимиллиметровых пистолета раскроят вам череп. Один – оттуда, – он показал в сторону снайпера на рыболовном судне и еще на одного между машинами, – а второй – оттуда.

Гроссманн указал на человека с трубкой:

– А тот, наверху, у ресторана? Не хочет пачкать руки или такой же бездарь в плане стрельбы, как вы, господин Генцлер?

Гроссманн был абсолютно уверен: с ним ничего не случится, пока он единственный, кто знает, где находится чемодан и где – лаборатория. Он с наслаждением разыграл свою карту:

– Даже если бы я убил этого Кхалида, почему вы ставите это мне в упрек?

– У меня, – спокойно ответил Генцлер, – обширная сеть информаторов. Она – как сад с нежными и редкими цветами. Их нужно оберегать и лелеять. Одним нужны деньги, другим – защита от конкурентов, у большинства проблемы с законом. Я могу помочь каждому. Но мои возможности не безграничны. К сожалению. Прежде всего, я должен избегать того, чтобы мои люди убивали друг друга. Я не могу позволить себе такие потери.

Гроссманн четко ощущал, куда именно целятся снайперы – словно горячие иглы впивались в правый висок и в грудь, прямо над сердцем.

– А сейчас, значит, кто-то взялся прореживать ваш сад? – рассмеялся Гроссманн, наслаждаясь образом. – И пропалывает сорняки.

– У нас была четкая договоренность. Серкан Шмидтли не трогает вас, а вы не трогаете его.

Гроссманн просветлел.

– А, кто-то прикончил Серкана? Из-за этого сыр-бор разгорелся?

Он помахал рукой стрелкам. Представил, как Серкан и его слуга Кхалид подыхают под градом пуль. Эта мысль ему понравилась. Теперь не придется ничего делать самому, он освобожден. Божественное чувство превосходства над убитым противником быстро стало пресным. Достаточно просто знать, что фигуры съедены и больше не играют никакой роли на шахматной доске жизни.

– Если Серкан вышел из игры, то на вашем месте я бы дал отбой парням с нервными пальцами на курке. Всякое может случиться, а если я схвачу шальную пулю, то вы никогда не узнаете, где чемодан с ядом, и тем более – лаборатория.

Генцлер вглядывался в лицо Гроссманна, пытаясь прочитать его мысли. Он блефовал или действительно верил, что Серкан Шмидтли мертв? Или это угроза? Он таким образом объявлял, что убьет Серкана Шмидтли?

Генцлер знал, как сильно Серкан и Гроссманн ненавидят друг друга. Он был вынужден разделять их. Слишком сильно они жаждали друг друга убить.

– Серкан жив, но Кхалида закололи. На парковке в Эмдене, в его машине, – сказал Генцлер, внимательно наблюдая за реакцией Гроссманна. Тот уже давно сделал каменное лицо.

– Меня не волнуют махинации этого провинциального бандита. Скажу прямо: у меня есть все, что вам нужно. Имена и адреса. Если вы хотите предотвратить атаку на питьевую воду Остфризии, то сделаете все, что я попрошу, или вся эта прекрасная область превратится в безлюдную пустыню.

Гроссманн раскинул руки, словно собирался в любой момент улететь, как чайка. Потом порхающей походкой направился в сторону гребня дамбы. Генцлер пошел за ним. Из-за ветра у Генцлера на глазах выступили слезы. Что у Гроссманна на уме? Хотел ли он таким образом скрыться от снайперов? Неужели он настолько наивен и думает, что сможет так просто уйти?

На гребне дамбы в лунном свете возвышался черный силуэт Гроссманна. Он выглядел как живой маяк.

– Я вам не дешевый доносчик. Я не собираюсь делать из себя идиота, чтобы вы покрывали мои грязные дела. Мне нужны не просто деньги. Я хочу наконец стать свободным! Да-да, не улыбайтесь. Я влюбился, и мне давно не было так хорошо, как теперь. Тюрьма не сломала меня, но сделала из меня другого человека. А теперь я назову вам свои условия: я больше не хочу бегать. Я хочу остаться здесь, в Остфризии. Хочу жить нормальной жизнью, чтобы меня оставили в покое. И ездить в другие страны в качестве туриста, а не беженца с новой личностью.

Генцлер стоял у края дамбы и смотрел снизу вверх на Гроссманна. Иногда, в короткие, тайные моменты, которых он потом стыдился, он хотел быть таким, как Гроссманн. Тот жил как-то насыщеннее. Плевал на правила и законы. Просто был собой. А если это переставало ему нравиться, то менялся. Он не задавался постоянным вопросом, как стать лучше. Пробовал разные пути. Менял стороны, как перчатки. Был отчасти бандитом, отчасти полицейским. Извивался между добром и злом.

Гроссманн казался ему невероятно свободным человеком. Он не стыдился говорить в подобной ситуации о любви к женщине, которая запросто годилась ему в дочери. Да, черт подери, он завидовал этому подлецу и его эгоистичной, естественной манере отстаивать свои интересы, наплевав на насмешки и сопротивление.

Ему было совершенно все равно, что подумают о нем другие. У него было лишь одно мерило: собственное благополучие.

Гроссманн жестом пригласил Генцлера подняться к нему. Теперь они стояли, беззащитные от ветра. Гроссманну это нравилось. Генцлер поднял воротник повыше и натянул на уши шапку. Он боялся простудиться.

Гроссманн притянул Генцлера к себе, как старого приятеля, которому хотел что-то прошептать на ухо:

– Разве здесь не прекрасно? Море. Небо. И мы. Кто не может этого почувствовать, тот уже мертв.

Генцлер прекрасно знал, что Гроссманн всего лишь пытается обойти снайперов. Теперь никто не решится выстрелить.

«Да уж, ты хитрый лис, – подумал Генцлер. – Прошел через огонь и воду. Теперь ты можешь спуститься по дамбе на сторону моря, а там ты спокоен. Целая дамба в качестве щита от пуль, ловко придумано. Пока мои люди сюда доберутся, ты давно растворишься в темноте. При этом ты прекрасно знаешь, что никто из моих людей тебе толком ничего не сделает. Они здесь ради моей защиты. Не больше».

– Я требую три головы, – заявил Гроссманн. – Серкана Шмидтли, Анны Катрины Клаазен и ее мужа, этого Франка Веллера.

Он ободряюще похлопал Генцлера по плечу.

– Я не требую, чтобы это делали вы или ваши люди. С удовольствием расправлюсь с ними сам, раз вы не в состоянии. А потом уйду на покой. Возможно, стану отцом, обзаведусь семьей и…

– Вы хотите, – переспросил Генцлер, – чтобы я прикрыл вас для убийства этих трех людей?

Гроссманн важно закивал.

– Генцлер, Генцлер, я понимаю, Серкан для вас – тяжелая потеря. К тому же все трое – ваши люди. К счастью, госпоже Клаазен и Веллеру замену найти будет нетрудно… Но только подумайте, что вы получите взамен. Как спаситель Остфризии… Ой, что я говорю, Остфризии… Европы! Всего мира! Сначала вы можете предъявить чемодан, а потом – целую лабораторию. Только представьте, что могут натворить эти люди! Они продают химическое и биологическое оружие по всему миру, тем, кто предложит больше всех денег. Это огромный рынок. Среди их клиентов – и террористы, и правительства! – Он постучал себя пальцем по лбу: – А здесь, внутри, есть адреса. Генцлер, вы потеряете трех человек, но спасете тысячи.

– Я… Чего вы, черт побери, хотите от меня? Я не могу их вам просто выдать. Могу позаботиться о том, чтобы Веллера и Клаазен перевели в другое место или вообще отстранили от службы. Она и так уже в психушке.

Гроссманн улыбнулся.

– Теперь нам остается позаботиться только о том, чтобы она покинула ее не в качестве излечившейся, а в качестве трупа. Суицид в психиатрической клинике с помощью лекарств для вас не проблема. Веллера я возьму на себя. Горячую голову вызовут на кражу со взломом, и там он получит пулю. Он умрет героической смертью полицейского. Серкана бы я предпочел еще разок переехать машиной, или думаете, ему лучше утонуть в ванне?

– Вы ничего такого не сделаете, а просто назовете мне адреса, – резко потребовал Генцлер.

– Вы правы. Я ничего не сделаю. Я просто озвучил вам предложение, а теперь отправлюсь к своей новой подруге, чтобы насладиться с ней вечером. А потом, когда вы выполните мои требования, господин Генцлер, то получите от меня адреса. Но до этого не произойдет ничего. Хорошего вечера.

Гроссманн удалился, как и предполагал Генцлер, через низ дамбы.

Генцлер крикнул ему вслед:

– Я предлагаю вам деньги и новые документы! Жизнь на Гран-Канарии, в Коста-Рике или – господи, да где угодно!

Генцлер бросился Гроссманну вслед. Тот остановился и обернулся.

У Генцлера появилась надежда.

– Вы же не можете так просто…

Гроссманн кивнул.

– Вполне могу. У меня на руках все козыри. У вас – ни одного. Или вы хотите разоблачить меня и потом официально объяснять, зачем инсценировали мои морские похороны, а потом выдали мне деньги и документы?

Гроссманн схватил шапку Генцлера и натянул ее ему на глаза. Генцлер едва сдерживал слезы. Ему действительно было нечем крыть. Ситуация резко изменится, когда Гроссманн скажет ему имена и адреса. Поэтому в качестве аванса Гроссманн требовал смерти трех человек.

Генцлер сорвал шапку с головы. Он крепко держал ее за помпон. Ветер трепал его волосы.

– Когда Серкан отойдет в мир иной, вы принесете мне чемодан с тремя миллионами и получите адрес. После смерти госпожи Клаазен и ее мужа я получу еще три миллиона и скажу вам, где находится лаборатория. Услуга за услугу. А потом вы станете героем, и мы больше никогда не увидимся. И не нужно пудрить мне мозги насчет Гран-Канарии или Коста-Рики. Я останусь здесь, в Остфризии. На своем месте!

Гроссманн пошел дальше. Он величественно прихрамывал, как одноногий капитан Ахав из «Моби Дика».

Здесь, внизу, громко шумело море. Генцлер выкрикнул сквозь грохот:

– Черт подери, остановитесь! Давайте поговорим!

– Все уже сказано, – ответил Гроссманн. – Пришло время действовать. Ваш ход.

* * *

Юстус Шаард еще никогда в жизни так себя не чувствовал. Кровь энергично пульсировала в его жилах, он словно вышел из комы. Мир вокруг стал совсем другим. Куда более прямым, нефильтрованным. Юстус больше не чувствовал себя мячиком, которым управляет стихия рынка. Покорным судьбе и зависимым от экономических новостей. Он больше не был вынужден подолгу ждать изменений курса, изучать таблицы и рассчитывать, что произойдет дальше. Нет, с сегодняшнего дня он сам воздействовал на происходящее. И даже играл решающую роль.

Даже дышать он стал иначе. Глубже. Свободнее. Он считал, что давным-давно потерял себя, но теперь все вернулось. Мощно! Архаично. Он снова стал собой.

Рядом с этой храброй, любящей женщиной он преодолеет что угодно. Он хотел любить ее, сейчас, немедленно. Но Нееле сделала из кухонного стола горизонтальный флипчарт. Она рассказывала об устройстве водопровода, системе безопасности и очистных станциях. Он восхищался ее познаниями. Это повысило ее сексуальную привлекательность в его глазах. Эта женщина невероятным образом профессионально разобралась в системе водоснабжения. Ее рассуждения казались ему увлекательнее биржевых новостей.

– Добытая в скважинах природная вода проходит здесь, в Хаге, предварительную очистку. Если кто-то добавит здесь что-то в воду, то сразу случится перепад давления, и они это заметят. Произойдет автоматическая блокировка, они получат сигнал, но… – она постучала указательным пальцем по красной линии, которой был отмечен водопровод, – здесь используются уплотнительные кольца, которые нужно заменить. Это огромные трубы, восемьдесят сантиметров в диаметре. Отсюда подается вода на весь Аурих, Илов, Гроссефен, Висмор и Зюдброкмерланд. Они должны это быстро уладить. Сейчас на обслуживании находятся водопроводные станции в Занделер-Мёнсе, Мариенхафе и Харлингерланде. Здесь все уже раскопано. Но за местом очень хорошо наблюдают. Больше всего шансов у нас здесь. Это поразит Норден, Норддайх и…

– Я думал, мы можем просто где-нибудь…

Она отклонила его предложение надменным взмахом руки.

– Вода бежит под слишком сильным давлением. Но я купила маленький насос, он уже лежит в гараже. С его помощью мы, по сути, можем присоединиться где угодно…

Когда он услышал, как она говорит, в нем что-то переменилось. Что-то тут не сходилось.

– Но эта штука может нас убить еще до того, как мы добавим ее в воду, разве нет?

– Я заказала нам респираторы. Это не проблема. А еще – эту защитную одежду.

Она выложила все на стол и гордо на него посмотрела.

И вдруг в его голове раздался щелчок.

– Откуда ты все это знаешь? Уж точно не из интернета. Ты не могла это просто где-то прочитать.

Она оперлась обеими руками на карту. Из-за того, что она наклонилась, открывался прекрасный вид в глубину ее свитера с глубоким вырезом. И хотя Юстус ее очень желал, он не позволил сбить себя с толку.

– Да, – сказала она, – это исключительно внутренняя информация. Как тебе нужна внутренняя информация для твоих акций, так и нам – для успешного выполнения нашей задачи. Какой-нибудь олух не может просто так взять и отравить питьевую воду. К счастью, против этого предприняты разумные меры…

Его губы побелели, а в глазах мерцало недоверие.

Она поняла: настал момент истины. Если она собирается провернуть с ним такое мероприятие, между ними не должно остаться никаких секретов. Нужно быть предельно откровенными друг с другом. Каждый должен знать, что на другого можно положиться. На сто процентов. Никаких тайн, никакой лжи.

– Мне рассказал все это Матиас Лютьенс.

Юстус в ужасе попятился. Прислонился к холодильнику и скрестил руки на груди.

– У нас есть сообщник? Так нельзя! Мы не можем этого сделать, если в курсе кто-то еще. Я же его совсем не знаю. Возможно, он окажется под давлением и в конце концов нас подставит…

Она успокоила его:

– Нет, он этого не сделает. Он ничего не знает.

– Ты спрашивала его, и он ничего не заподозрил?

– Он водопроводчик. Он был так счастлив, что кто-то наконец заинтересовался его работой. Объяснил мне все в мельчайших подробностях. Знаешь, ведь люди хотят гордиться своей работой и расстраиваются, если она никого не интересует. А его жену интересуют только дети и модные тряпки. Она так и не вышла из возраста игр в Барби…

– Водопроводчик, – повторил он, покачав головой. И добавил, не вопросительно, а утвердительно: – Между вами что-то было!

Она изумленно закрыла рот руками:

– Не называй это так. Я тебе не изменяла. У меня не было другого мужчины. Я люблю только тебя. И делала это ради тебя. Ради нашего будущего.

Он ударил кулаком по ладони.

– Так и знал! Все это время я знал!

– Он был орудием, – заверила она, – и больше ничем. Он дорог мне, как тебе дороги твои аналитические таблицы и экономические прогнозы.

Юстус повернулся к ней спиной, врезал кулаком по холодильнику, а потом прижался к кулаку лбом, словно хотел вдолбить его в холодильник. Снова всплеснул руками и впился зубами в тыльную сторону ладони.

Ее тон изменился. Теперь она упрекала:

– Прекрати изображать трагедию! Мы уже не подростки! У нас серьезное дело! Если бы все было хорошо, тебе бы не пришлось через это проходить. Думаешь, это доставляло мне удовольствие?

– Он хоть хорошо о тебе заботился, этот водопроводчик? – с горечью спросил Юстус.

Она поджала губы.

– Не особенно. Скорее я о нем. И не нужно разыгрывать ревнивого школьника. Ты бы тоже лег в постель с любой киской из банка, если бы у тебя был шанс узнать развитие биржевого курса на ближайшие три часа!

Юстус продолжал страдать:

– Ты его любишь.

Она постучала пальцем по карте, лежащей на столе:

– Нет, уж поверь. Он живет здесь. Он и его образцовая семейка окажутся в числе первых жертв.

– Он погибнет?

– Скорее всего, – сказала Нееле, и ее голос снова стал мягче. Она посмотрела на него взглядом, просящим любви, и он еле сдерживался, чтобы не растаять.

– Твоя мама бы мною гордилась, – сказала она.

– Моя мама?

– Да. Я у нее многому научилась. Ты еще помнишь то большое застолье на день рождения? Когда все так ужасно осуждали тетю Хеди, потому что выяснилось, что она несколько месяцев проработала в баре?

– Ладно бы в баре, там был бордель…

Она не только согласилась с замечанием, но даже подчеркнула его резким жестом:

– Именно. А твоя мама ее защищала. Ведь муж Хеди попал в ту кошмарную аварию, а общество страхователей пыталось отказать в выплате. Их семья тогда осталась совсем без денег. Они даже не могли больше содержать свой дом. Он не мог работать дальше, и…

– Да, знаю. Тетя сделала все это без его ведома, чтобы сохранить дом. Он умер в собственном доме, и только потом ей хватило мозгов обо всем рассказать…

– Для твоей мамы она была героем – пожертвовала собой ради семьи, чтобы дети смогли продолжить учебу, а муж провел последние годы жизни не на съемной квартире.

– Хочешь сказать, моя мама сделала бы для меня то же самое?

Она кивнула.

– Я уверена.

Он измученно покачал головой.

– Для брата, возможно. Но не для меня.

Она обошла вокруг стола и нежно погладила мужа по щеке.

– Я – не твоя мама, и речь сейчас не о твоем брате. Речь о нас, и я сделала это ради тебя, Юстус. Только ради тебя!

Юстус вдруг почувствовал слабость в ногах. Он опустился перед ней на колени, обнял ее, прижался к ее ногам и сказал:

– Спасибо, Нееле. Ты прекрасная жена. Я тебя не заслуживаю.

Она провела рукой по его волосам и погладила его. Она думала о том, как было бы прекрасно родить от него ребенка.

* * *

Розыск двух похитителей ничем не увенчался, застряв в мельнице бюрократии. Веллер чувствовал, что его тормозят, но то, что нельзя было провернуть в рабочее время, вполне можно было устроить в свободный вечер.

Он собрал всех у себя дома, на Дистелькамп, 13, и пришло гораздо больше людей, чем он позвал. Во-первых, сын Анны Катрины Эйке, который привел свою подругу Ребекку Симон, ассистентку врача в клинике Аммерланд в Вестерштеде. Эйке был очень бледен, и Ребекка держала его за руку, будто щупала пульс.

Соседи, Петер Грендель и его жена Рита, тоже пришли. Моника и Йорг Таппер из кафе «Тен Кате», Мелани и Франк Вайс из ресторана «Смутье».

Друзья Анны Катрины пришли быстрее, чем коллеги. Шлютер, который был постоянно простужен и хлюпал носом с тех пор, как поселился на побережье. Но зато его жена была абсолютно счастлива, потому что мечтала жить в Остфризии, а значит – оно того стоило. Беннинга и Шрадер, Сильвия Хоппе, Марион Вольтерс и, разумеется, Хольгер Блём.

От Руперта пахло виски, и очевидно, он испачкал рукав в кремовом торте, но об этом ему еще никто не сказал. Марион Вольтерс прошептала Сильвии Хоппе, что он выглядит, как бродяга в поисках ночного пристанища.

На Дистелькамп, 13 была большая гостиная, но сидячих мест для всех не хватало. Петер Грендель первым устроился на полу рядом с книжным шкафом, и остальные, словно взяв с него пример, распределились по стенам комнаты.

Шредер принес из кухни несколько стульев. На большом диване устроились вшестером – четверо мужчин в середине, а слева и справа на подлокотниках – Сильвия Хоппе и Марион Вольтерс.

Руперт пытался занять позицию как можно дальше от коллеги Вольтерс. Она представлялась ему гранатой с выдернутой чекой, которая может взорваться в любой момент, и поэтому он старался держаться подальше. Больше никто из присутствующих с ней подобных проблем не испытывал.

Моника Таппер принесла марципаны и шоколад собственного производства. Она раздала сладости, словно могла таким образом улучшить мыслительный процесс. Несколько марципановых тюленей были зарезаны и съедены.

– Спасибо, что собрались, – начал Франк Веллер. – К сожалению, повод не слишком радостный. Если кто-то хочет пить, не стесняйтесь, можете налить на кухне воды или…

– Мы пришли сюда не на вечеринку, – перебил его Хольгер Блём, и Веллера обнадежила решимость в его взгляде.

– Именно! – поддержал Петер Грендель.

Шрадер не выдержал:

– Ты что, всерьез веришь, – с дрожью в голосе спросил он, – что Анну Катрину похитили прямо из полицейского участка в Аурихе и Дикманн мешает тебе вести расследование? Звучит не слишком правдоподобно.

Веллер кивнул:

– Но так оно и есть.

Марион Вольтерс вскочила с подлокотника дивана. У нее дрожала верхняя губа.

– Я видела, как она уходила с двумя мужчинами. Я не заметила, чтобы ее уводили насильно. Она тоже не подала мне никакого знака, ничего. В данных обстоятельствах я выгляжу довольно по-дурацки. Я должна была хоть что-то заметить.

С виноватым видом она снова опустилась на подлокотник и уставилась в пол.

– Можешь описать этих мужчин? – спросил Веллер.

Она пожала плечами.

– Ну да, молодые санитары, в униформе.

– В какой именно? Красные кресты, мальтийская служба медицинской помощи? – допытывался Веллер.

– Не знаю, честно говоря, я не обратила внимания.

– Что за тупая корова! – прошипел Руперт Шрадеру. – А еще полицейский! Никакого толка даже в качестве свидетеля!

– Так что мы теперь можем сделать? – спросил Йорг Таппер, и жена бросила на него благодарный взгляд. Ей было невыносимо бессмысленно сидеть здесь, пока ее подруга, возможно, находилась в беде.

Но Руперту происходящее было не по душе, и он начал ворчать:

– А они что здесь делают? – он показал на Петера Гренделя, Эйке, Тапперов, Франка и Меланию Вайс. – Или ты теперь будешь называть их «гражданским отрядом»? Мы что, теперь не можем разобраться сами? Каменщик! Кондитер и повар! – он непонимающе покачал головой.

– Это не полицейская операция, Руперт, – решительно сказал Веллер. – Это встреча друзей Анны Катрины. Мы должны использовать все возможности, чтобы найти ее.

– Где она может быть? – спросила Сильвия Хоппе.

– Я обзвонил несколько местных клиник. Нигде нет никакой информации о пациентке по имени Анна Катрина Клаазен.

Сильвия Хоппе ахнула:

– Франк, значит, ты правда считаешь, что она в психиатрии? Если ее похитили, то…

Веллер перебил ее:

– Зачем похититель пошел на такие сложности? – Он начал считать, загибая пальцы: – Профессор Лемпински подписывает заключение, согласно которому Анна Катрина срочно нуждается в психиатрической помощи. Санитары увозят ее на скорой. Официально, прямо с работы. Обычные похитители схватили бы ее по дороге на работу, подкараулили бы где-нибудь или… – Веллер постучал себя пальцем по лбу. – Кто станет похищать человека прямо из полицейского участка? Нет, друзья, все это – заранее написанный сценарий. От Анны Катрины нужно было избавиться как от свидетельницы. Такое происходит не в первый раз. Достаточно вспомнить случай с Моллатом в Баварии. Кто знает, сколько сидит в психушках людей, чьи неудобные показания могут повредить сильным мира сего.

– Ну хватит! – возмутился Шрадер. – Ты же сам в это не веришь!

– Если она официально поступила в психиатрическую клинику по судебному решению, то почему я не могу ее найти? – возразил Веллер. – Я взялся за этого Лемпински. Темная лошадка. Он написал заключение по заказу.

У Сильвии Хоппе вырвалось:

– По чьему заказу? Ведь это отправная точка!

Веллер провел руками по волосам и глубоко вздохнул. Наконец он сказал:

– Мы с Анной Катриной считаем, что убийцу ее отца выпустили на свободу. Его морские похороны были инсценировкой. Ему создали новую личину.

– Ой, ну хватит! – воскликнул Шрадер. Судя по его виду, ему хотелось покинуть собрание.

– А сам-то ты что думаешь? – спросил Руперт.

Веллер холодно посмотрел на него.

– Я же сказал: мы с Анной Катриной оба считаем, что убийцу ее отца выпустили на свободу.

– Значит, ты принимаешь ее позицию?

– Да. И говорю сразу: не из-за того, что я у нее под каблуком, а потому, что других объяснений не существует.

– Спокойно, спокойно, – сказала Сильвия Хоппе, хотя вид у нее был лихорадочный. – Зачем это вообще может быть кому-то нужно? А особенно – властям?

– Потому что он – информатор, и всегда им был.

– И ты открыто говоришь такие вещи перед этим… – Руперт указал на Хольгера Блёма, который сидел рядом с Петером Гренделем у книжного шкафа и что-то записывал. – Этим… – Казалось, слово «журналист» Руперт счел неподходящим, и искал нечто повыразительнее. – Я хочу сказать, здесь же пресса!

Веллер кивнул.

– Хольгер – друг Анны Катрины. Она ему верит. И поэтому он здесь.

Заговорил сын Анны Катрины, Эйке:

– К тому же в нашей стране пресса имеет большую силу. Кто в последнее время проводил самые скандальные расследования? Разве кто-то из вас? – он показал на коллег Анны Катрины. – Или все-таки пресса? Когда заканчиваются ваши официальные заявления, работа свободной прессы только начинается.

Вдруг оказавшись в центре всеобщего внимания, Хольгер Блём вышел из роли немого наблюдателя, откашлялся и стал первым человеком, давшим понять, что отнесся к предположениям Веллера серьезно:

– Это объясняет, почему власти препятствуют тебе в поисках, Франк.

– Дикманн устроила целое представление, чтобы я не подавал в розыск.

Теперь Руперт вообразил, будто дает интервью Хольгеру Блёму, и заговорил героическим тоном:

– Мы – остфризские ищейки, можете так и написать. При необходимости мы собираемся в свободное время, чтобы на работе успевать заполнять акты и выписывать штрафы.

– Да, и сейчас нам нужно выяснить, в какой больнице находится моя мама! – нетерпеливо напомнил Эйке.

– Никакой общей базы пациентов не существует, – сказал Веллер. – Возможно, это и правильно. Но в нашем случае она бы очень пригодилась…

– Но Анна Катрина попыталась бы с нами связаться, – сказала Сильвия Хоппе, ломая руки. – Если она в нормальной больнице, то может все объяснить, поговорить с персоналом, и…

– Да, – задумчиво сказал Веллер, – но поскольку от нее нет никаких новостей, мы и начали беспокоиться. Может, ее держат где-то насильно и считают, что Анна Катрина действительно не в себе. У них есть заключение, и звучит оно действительно совершенно безумно – она считает, что государство выпустило на свободу убийцу ее отца. Ку-ку? Некоторые вещи настолько ненормальны, что любой, кто говорит о них, сам выглядит психом.

– Это мир сошел с ума, – заявила Моника Таппер, – а вовсе не наша подруга Анна Катрина.

Веллер бросил на нее благодарный взгляд.

Петер Грендель сжал руку в кулак. Ему с трудом удавалось усидеть на полу. Он хотел наконец что-нибудь предпринять.

– Думаю, для начала нам нужно разобраться с этим Лемпински.

– Я его уже достаточно напугал, – сказал Веллер.

Хольгер Блём предложил:

– Я бы метил повыше. Франк, если тебе препятствовала старший полицейский советник Дикманн, значит, задание пришло откуда-то сверху. Возможно, госпожа Дикманн сама не знает, какая роль отведена ей в этой игре.

У Марион Вольтерс вырвалось:

– У этой стервы-карьеристки мысли лишь об одном: как угодить начальству. Остфризия для нее – перевалочный пункт, не больше. Она хочет прорваться в Ганновер, в министерство внутренних дел.

– Думаю, именно там и зарыта собака, – сказал Веллер.

На протяжении всего разговора Веллер четко ощущал, что ему верят далеко не все присутствующие. У него в рукаве был последний козырь, но он не хотел его разыгрывать. Уббо Гейде в конце концов подтвердил подозрения Анны Катрины. Но Веллер намеренно не упоминал его имени. Анна Катрина сделала бы то же самое, заботясь об Уббо.

Веллера одолевали смутные опасения, что даже упоминание имени Уббо Гейде может поставить его под угрозу. Однажды, думал Веллер, обо всем этом узнает суд, и тогда показания Уббо очень пригодятся. А пока впутывать Уббо он не хотел.

Руперт рыгнул, но в пылу оживленной дискуссии никто не обратил на это внимания. Тогда он встал, переступил с ноги на ногу и задумался. Как бы поступил Хамфри Богарт? Выкурил бы несколько сигарет и кокнул нескольких человек. Брюс Уиллис разорвал бы рубашку и тоже кокнул нескольких человек. Шварценеггер отправил бы на металлолом несколько машин, а потом – кокнул нескольких человек.

Эти варианты показались ему бесполезными и недостойными предложения, и он просто сказал:

– Если они держат Анну Катрину в психиатрической лечебнице и отрицают, что она там – или, возможно, даже не знают, что она гостит у них, – тогда я предлагаю просто вывернуть эту лавочку наизнанку.

У Беннинги заурчало в животе, и ему стало стыдно.

– Точно! Мы всегда так делаем в свободное время. Это, можно сказать, мое хобби.

– Мы не можем провести обыск в больнице без официального разрешения, – предупредила Сильвия Хоппе.

– Неа, не можем. Но мы можем отправиться туда на поиски пропавшей без вести, – заметил Беннинга.

– Отличный план, – одобрил Шрадер.

– Первым делом я начал поиски обычным способом, – сказал Веллер, – электронной почтой отправил фотографию Анны Катрины по всем возможным адресам с вопросом, нет ли у них этого человека…

Он не стал продолжать предложение, а лишь пожал плечами.

Шрадер предложил:

– Тогда, господа и дамы, давайте нанесем им дружеский визит.

Веллер сомневался.

– Мы не справимся. Нас слишком мало, плюс этим могут заниматься только коллеги, – он показал на Петера Гренделя. – Вряд ли он, как каменщик, может заявиться в психиатрию и…

– К тому же вдруг ее держат где-то в совсем другом месте? – предположил Петер Грендель.

Моника Таппер почти плакала.

– Сидеть здесь сложа руки – просто невыносимо! Я прямо чувствую, что ей плохо. Слышу ее крики о помощи. Мы нужны ей!

* * *

Окрыленный и полный уверенности в себе, Гроссманн вернулся в свой дом в Норддайхе, на улице Фледервег. Он получит от них все, что потребовал. Без сомнений.

Деньги никакой роли не играют. Они все равно получают их от налогоплательщиков. Он мог попросить в десять раз больше. Дело не в деньгах.

Он хотел получить головы Серкана Шмидтли, Анны Катрины Клаазен и Франка Веллера.

И он их получит – все три, на блюдечке с голубой каемочкой, как только усилится напряжение. Когда где-нибудь из водопроводного крана потечет отравленная вода и появятся первые жертвы, все преграды будут устранены.

Анна Катрина Клаазен, Франк Веллер и Серкан Шмидтли – лишь надоедливые кровососы на коже, и их прихлопнут, даже не раздумывая.

Время было на его стороне, и если он чему-то и научился, выживая в диких дебрях, называемых сегодня цивилизацией, так это правилу: побеждает тот, на чьей стороне время. Тот, кто ведет борьбу против бегущего времени, обречен на поражение, потому что время нельзя подкупить. Нельзя продать. Оно безжалостно идет вперед.

Он улыбнулся.

У остальных время истекает. У него – нет.

Он победит и получит в награду спокойную, уютную жизнь с Ингой.

Гроссманн искал сухое вино. Он колебался между легким итальянским и насыщенным испанским. Открыл итальянское и устроился в удобном кресле с бокалом в руке.

Он разглядывал плоский экран и наслаждался возможностью посидеть в покое, не включая телевизор.

Шумел ветер. В саду кричали чайки. А болтунам и пустомелям со всех каналов сегодня придется помолчать.

Неожиданно Гроссманн передумал. Терпкое испанское вино куда лучше подходит под настроение. Он достал бутылку и еще один бокал.

Итальянское он допивать не стал. Поставил бокал на стол, словно из него уже пила Инга.

Потом стал слушать через маленькие, но очень качественные наушники Боба Дилана. Гроссманн закрыл глаза. Музыка звучала куда лучше, чем на живом концерте.

Он вспомнил, как они познакомились с Ингой. Удивительное совпадение, ухмыльнулся он. Судьба явно благоволила ему.

* * *

Все вдруг стало таким реальным. Защитный костюм совершенно доконал Юстуса. Он весь взмок еще во время примерки. Окошко противогаза запотело. Ему не хватало воздуха, и он начал задыхаться, еще сильнее усложнив положение.

Нееле купила две разные защитные маски. Белая, с клапаном для дыхания, закрывала только нос и рот. Она выглядела дешево и не слишком надежно. В описании она называлась «фильтром от мелкой пыли».

Конечно, Юстус предпочел бы черную сплошную маску. Она использовалась в качестве защиты не только при автомобильной лакировке, но могла выдерживать и более тяжелые атаки на дыхательные пути.

Одно но: Юстус не мог ее носить.

Пот был лишь физической стороной проблемы. Паническая атака – вот что гораздо хуже. Сердцебиение. Головокружение. Удушье.

Он сорвал маску с головы, повалился на кровать и простонал:

– Нееле. Я не справлюсь.

Она спокойно посмотрела на него, словно уже решила все заранее, и сказала:

– Маска тебя защитит. Нам все равно придется открыть пузырьки…

– Да, черт подери! – закричал он и ударил себя ладонью по лбу. – Головой я все понимаю. Но это мне не помогает. Я не справлюсь. Я задыхаюсь, когда надеваю эту штуку!

– Нет, – сказала она, – Юстус, ты не задыхаешься. Ты просто боишься задохнуться.

Он вскочил и побежал в ванную. Нужно было снять липкую одежду и принять душ.

По дороге в душ он споткнулся о чемодан и, подняв руки, закричал:

– Да-да-да, знаю, что ты хочешь сказать! Я – полный провал. Ты заслуживаешь лучшего мужа, а я совсем не похож на героя.

Он исчез в ванной, и Нееле решила, что в крайнем случае сделает все одна.

Она чувствовала себя ловкой. Сильной. Она знала, что отныне главной будет она. Всегда! Юстус никогда не сможет этого изменить. Теперь она станет королевой.

Эта мысль ей понравилась. Она натянула противогаз с таким важным видом, будто это корона.

Нееле стояла в спальне, перед большим зеркалом. Она себе нравилась. Она гордилась собой. Да, черт подери, этот мир был с ней не слишком приветлив, но теперь они все заплатят.

Она чувствовала себя бессовестной, и это было удивительно приятно. Слабость мужа делала ее сильнее.

Она смотрела на себя в зеркало, как на чужого человека. Противогаз облегчал задачу. Это была не просто одежда, нет, эта жутковатая маска меняла ее полностью, превращая из жертвы – в преступника.

Женщина в зеркале, обретшая вместе с черным противогазом нечто демоническое, не знала преград, запретов, угрызений совести. Она была свободна и ощущала возбуждение, которое не жаждало немедленного удовлетворения, но было гораздо глубже. Жизненную энергию. Жажду быть собой.

Да, женщина в зеркале ей определенно нравилась. Она больше не была косулей, но стала охотником.

Она глубоко вдохнула отфильтрованный воздух и почувствовала, как от восторга по коже пробежали мурашки.

Теперь он знала, что на самом деле слабым полом были мужчины.

* * *

Уббо Гейде слишком устал, чтобы бодрствовать, но был слишком возбужден, чтобы заснуть. Он пребывал в состоянии, которое его супруга охарактеризовала как «между отливом и приливом».

Его первая книга о нераскрытых уголовных делах вдруг показалась ему лживой. Он был так горд, когда она вышла, что не мог выпустить ее из рук, все время находил новую причину пролистать и перечитать ее. В первые дни он не мог находиться в помещении, если в нем не было книги. Он везде носил ее с собой, как карманный нож и марципанового тюленя.

Но теперь радость от книги померкла. Пресный привкус житейской лжи все испортил. Он больше не мог получать удовольствия, даже глядя на море. Чай утратил свой вкус, а когда он смотрел на жену, любовь к которой сохранил за все эти годы, его терзало чувство, что он ее жестоко разочаровал. Он больше не хотел быть человеком, которым стал.

Уббо не знал, как расскажет обо всем своей дочери, Инзе, и расскажет ли вообще. «Я не могу постоять за собственные убеждения», – подумал он и сразу оценил иронию – ведь он прикован к коляске.

– Я совершил непростительную ошибку, – сказал он скорее себе, чем Кароле.

Она уже не знала, в который раз он повторяет эту фразу. Он твердил ее, словно тибетскую мантру.

– Все люди совершают ошибки, – сказала она. – Ведь это делает нас людьми, иначе мы были бы богами, – она посмотрела на потолок, словно могла разглядеть сквозь него небо. – И я уже давно задаюсь вопросом, настолько ли они безупречны там, наверху.

Уббо простонал:

– Я должен поговорить с Анной Катриной. Я расскажу ей все, что знаю, и она сама примет решение.

– И вызовешь тем самым катастрофу или предотвратишь ее? – критически спросила Карола.

– Не знаю. Кто может сегодня сказать, что хорошо, а что плохо? Тогда я решил, что не стану рассказывать Анне Катрине, что убийца ее отца жив. Это было неправильно. Я поставил себя выше ее. Она мне этого не простит.

– Ты хотел уберечь ее от ошибки. Она бы убила его… Во всяком случае, ты так думаешь.

Уббо взял жену за руку. Его растрогало, что спустя все эти годы она по-прежнему твердо стоит на его стороне и защищает даже от себя и собственных темных мыслей.

Потом он попросил:

– Принеси мне телефонный аппарат, – и тихо добавил: – Пожалуйста.

Он так очаровательно старомоден, подумала Карола. По-прежнему называет мобильный «телефонным аппаратом».

Она посмотрела на часы.

– Ты знаешь, что уже поздно?

Он пробормотал:

– Надеюсь, еще не слишком поздно.

* * *

Веллер сидел на полу у себя на кухне. Пока кофемашина выплевывала двойной эспрессо в остфризскую кружку, он наблюдал за реакцией друзей на «Фейсбуке» на его запрос о поиске и уточнял его.

Конечно, он мог сесть за письменный стол или на диван в гостиной. Но ему не хотелось наслаждаться удобством, пока его жена, возможно, находилась в крайне неуютном положении. Он считал это неподобающим.

Было почти четыре часа утра. Несколько человек в «Фейсбуке» приняли объявление за шутку и написали, что тоже нередко ищут по ночам своих жен.

Коллега из Саарбрюккена оставил сообщение:

«Кажется, я ее видел. Ехала по Ляйдингеру с каким-то байкером. Была в прекрасном настроении и сказала, что сыта по горло семейной жизнью, пропади она пропадом».

Еще один друг с «Фейсбука» написал, что как раз живет в Ляйдингере, причем прямо рядом с парочкой. Он спрашивал, религиозна ли Анна Катрина.

«При чем тут религия?» – спросил Тарзан 12.

«Ну, они громко занимаются любовью и мешают ему спать, а она постоянно кричит: «О, Боже! О, Боже!»

Веллер засомневался, что розыск Анны Катрины через «Фейсбук» был правильным решением.

Пока остывал эспрессо, он написал:

«Черт подери, это не смешно! Мы правда волнуемся».

Раздалась песня «Пираты, вперед!». Веллер схватился за телефон. Ему нравилась эта мелодия. Каждый раз, когда раздавался голос Беттины Гёшль, он надеялся, что звонит Анна Катрина.

Уббо Гейде говорил очень взволнованно.

– Франк, я не дозвонился до Анны Катрины. Но мне нужно объяснить ей…

Веллер сглотнул. Коротко подумав, он беспощадно рассказал Уббо Гейде всю правду.

Уббо не перебивал Веллера. Иногда он издавал звуки, словно у него насморк и нужно высморкаться. Веллер представил, что он плачет.

Когда Веллер закончил свой рассказ словами «Такие дела, шеф», Уббо сказал таким тоном, будто он действительно еще шеф:

– Профессора Лемпински я знаю. Несколько лет назад он подозревался в покупке детской порнографии. По некоторым данным, искал фотографии мальчика, который проходил у него лечение. Лемпински утверждал, что хотел лишь помочь ребенку. Сомнительное дело. Тогда мы его замяли. Отчасти для того, чтобы защитить ребенка и все учреждение. С тех пор Лемпински у нас в долгу.

Прекрасное иносказание для слова «осведомитель». Люди в долгу у полиции были повсюду. Таксисты, владельцы ресторанов – список длинный. Периодически они давали подсказки и важные намеки. Но одолжения в виде врачебного заключения не входили в обычную практику. Особенно – ложные.

– Хочешь сказать, теперь они могут на него давить? – догадался Веллер.

Уббо Гейде ответил:

– А как иначе? Или кто-то всерьез верит, что Анне Катрине нужно в психушку?

Веллер заметил, что внутренне он уже стоит перед старым шефом навытяжку и очень благодарен, что тот наконец взял ситуацию в свои руки.

– Что ты предлагаешь Уббо?

– Я думал, – ответил Уббо Гейде, – что оставил после себя отлаженное, хорошо работающее предприятие. Очевидно, это не так. Было слишком много скелетов в шкафу, которых я не хотел замечать. Утром я с первым же самолетом приеду на материк.

– А потом?

– Мы снова приведем лавочку в порядок.

* * *

Анна Катрина смогла поднять руку. Она видела, как рука болтается перед ней, но ее не чувствовала. Рука словно висела на нитках.

Ей приходилось прикладывать колоссальные усилия, чтобы двигаться. Она представляла, что направляет желание, даже просьбу, в центральный пункт управления телом. Оттуда все передавалось кукловоду, который тянул за нити и двигал рукой.

Она знала, что это не так, но образ помогал.

Кукловод даже с ней разговаривал и в целом был весьма мил.

Остатки критического мышления кричали:

– Это влияние препаратов! Не реальность!

Но часть ее воспринимала новый опыт вполне серьезно и верила измененному сознанию.

Разве она не всегда была марионеткой? И свободная воля не была всего лишь иллюзией?

«Пить, – думала она. – Я должна пить, чтобы вымыть из организма яд или хотя бы его разбавить».

Ноли на двери смотрели на нее, как два зорких глаза. Она шла, словно по вате. Время превратилось в место. Минуты стали дверьми, каждая из которых вела в отдельную комнату, которая одновременно была минутой и целой жизнью. Ей показалось, что она сделала величайшее открытие: времени не существует! Все происходило одновременно. Просто в разных местах. И она нашла туда двери. Все уже было там размещено. Только она не понимала, по какому принципу. Но какой-то должен был быть.

Возможно, за следующей дверью была она в старости или в детстве. Возможно, там еще даже был жив отец. Горячо надеясь его увидеть, она рванула дверь и принялась искать выключатель. Нашла. Включила резкий неоновый свет и оказалась в ванной комнате. Здесь не было ее – ни старухи, ни девочки. Не было и ее отца. Она была совершенно одна, перед ней стоял умывальник и висели полотенца.

Анна Катрина нащупала кран и подставила губы под струю. Она жадно пила, кашляла и пила, как можно больше.

Вода! Чистая энергия жизни. Вода…

Все будет хорошо, подумала Анна.

* * *

Медсестра Хайке Циль по полчаса, а то и по часу проводила каждый вечер перед сном в постели с ноутбуком, читая ленту новостей от друзей в «Фейсбуке». Радовалась изображениям новорожденных, смеялась над фотографиями неудачных объявлений, например на двери общей больничной кассы:

«Чтобы пройти на лекцию «Тревога в кишечнике», используйте, пожалуйста, задний проход»

Это помогало ей скрасить вечер. Сейчас она до слез хохотала над запиской у входа в университет: «Студенты, не сдавшие сессию, повешены на третьем этаже». Потом она увидела у Йорга Таппера фотографию женщины, которая показалась ей знакомой.

Йорг Таппер из кафе «Тен Кате» передал новость от Франка Веллера всем своим друзьям.

Хайке Циль знала это кафе. Она уже дважды проводила отпуск в Норддайхе и заходила в Нордене в кафе, прогуливаясь по магазинам.

Она любила кафе. Сидеть там, пить какао, есть пирожные и читать книги. Это напоминало ей о самых прекрасных моментах детства, когда мама рассматривала с ней книги с картинками или читала ей вслух приключенческие романы. И она пила какао. С тех пор они всегда были для нее неразделимы: книга и чашка какао. А еще книги ассоциировались с отпуском – как и кафе.

Она бывала в «Реммерс», «Кере Видер» «Грюнхоф» и «Тен Кате». В последний раз она читала там книгу «Вместе мы сильнее – истории о дружбе, помощи и самосознании».

Кафе ассоциировалось у нее со вкусом выпитого там какао и прочитанной там книги.

Она не любила детективы. Ничего жуткого. Рабочие будни в клинике и без того были тяжелыми.

Женщина на фото была очень похожа на одну пациентку. Только выглядела расслабленнее и уравновешеннее, не такой загнанной и безумной.

Под фотографией было написано:

«Это наша подруга Анна Катрина Клаазен. Ей сорок пять лет, и она – главный комиссар криминальной полиции в Аурихе. Мы очень беспокоимся об Анне Катрине. Она пропала два дня назад. Покинула свое рабочее место в сопровождении двух мужчин, и с тех пор мы от нее ничего не слышали. Анна Катрина любит и собирает детские книги».

«Прямо как я», – подумала Хайке Циль, и у нее потеплело на сердце.

«Она может задержаться у библиотеки или детского книжного магазина. Искать старые книги на блошином рынке. Возможно, сейчас ей нехорошо. Она может искать врача или больницу, чтобы попросить о помощи».

Неужели это действительно та высоко агрессивная пациентка из третьего отделения? Женщина, напавшая на нее?

Хайке мучительно думала, как поступить. Она была добрым человеком и выбрала профессию медсестры, потому что хотела помогать людям. И хотя ей, матери-одиночке, не особенно везло ни в финансах, ни в личной жизни, она постоянно переживала за всех, кому было хуже нее.

Она и сама не знала, за что ежедневно становилась частью этой ужасной больничной иерархии. Но ей казалось, она искупает какую-то вину, хотя ей не объяснили, в чем она именно виновата.

Доктор Шнеебергер обращался с ней отвратительно, и ей постоянно приходилось оставаться на переработку, не получая за это ни копейки, но она все равно не хотела ему навредить. Но если эта женщина – действительно комиссар из Ауриха, почему ее муж и друзья не знают, где она находится? Может, она не хотела, чтобы знали остальные? И она против воли выдаст пациентку общественности, если сейчас напишет в «Фейсбук»? И вообще, разве «Фейсбук» – подходящее место для подобных вещей?

С другой стороны, женщина пыталась сбежать. Она вела себя так, будто ее держали в больнице насильно, но, насколько знала сестра Хайке, это было не так. Хотя, с другой стороны, в третьем отделении ей было не место.

Хайке Циль уже хотела напечатать ответ, но подумала, что может навредить этим клинике или устроить проблемы кому-нибудь из начальства. При этой мысли у нее внутри все сжалось и перехватило дыхание. Ей нужна эта работа. Да, черт побери, очень нужна.

Она резко захлопнула ноутбук, но проблема не исчезла.

Что теперь, думала она. Черт возьми, что теперь?

Ярлыки на белье были подписаны именно этим именем: Анна Катрина Клаазен.

Она всегда запоминала имена клиенток. Важная деталь для индивидуального, достойного лечения. Особенно в закрытых отделениях, где пациенты носят вначале больничную одежду, без поясов и ремней. Такой одеждой невозможно себе навредить. А если кто-нибудь сбежит в другое отделение, его сразу опознают и приведут обратно.

Она была абсолютно уверена. На ярлыках было написано «Анна Катрина Клаазен».

Сначала нужно поговорить с начальством клиники, рассказать им, что их пациентку ищут друзья и муж. Пусть решение принимает руководство…

Она легла в постель и уставилась на прикроватную лампу. Компьютер лежал рядом, в кровати. Она не хотела скандалов, просто не знала, как правильнее поступить.

Неподалеку, на стуле, под одеждой, лежала книга Ахима Брёгера «Вместе мы сильнее – истории о дружбе, помощи и самосознании». Хайке вдруг посетило чувство, что эта книга может сказать ей больше, что любое политическое ток-шоу по телевизору и вся груда взрослых книг, пылящихся в гостиной – нечитанных, но присутствующих.

Не вставая, она стянула со стула книгу, уронив на пол свитер.

Именно эту книгу она читала в Нордене, в том кафе. Она еще помнила вкус выпитого там какао – сливочный и шоколадный.

Она нервно сглотнула и открыла детскую книгу.

* * *

Анна Катрина видела в окне кусочек неба. Самолет тянул за собой инверсионный след. Потом на стальную решетку перед окном прилетел воробей и посмотрел на нее через орнамент из роз, словно посланец, готовый передать хорошие вести.

Мутный туман у нее в голове немного прояснился. Она тихо шептала, словно боялась выдать тайну или ошибиться. Собственный голос казался Анне незнакомым, словно говорил кто-то другой:

– Мне зовут Анна Катрина Клаазен. Я живу в старейшем городе Остфризии, Нордене. На улице Дистелькамп, в доме номер тринадцать. Я замужем за героем… Нет, за засранцем… Я замужем за Франком Веллером. Он хороший человек. Мы поженились в Нордене, в Музее чая. У Франка две дочери. Как же их зовут… А у меня сын, его зовут Эйке, и у него есть подружка, она значительно старше его… Ребекка Симон.

Слова успокаивали ее. От созерцания чистого голубого неба Анне стало полегче, и у нее созрел план. Нужно сделать себе оружие.

Она захихикала. Идея показалась ей необычайно хитроумной.

Потом подошла к фикусу и сказала:

– Я стащу у тебя немного земли. Нет-нет, не пугайся. Не опускай листья, они тебе очень идут. А мне нужно лишь немного твоей земли.

Она стянула с правой ноги белый носок. Потом тремя пальцами зачерпнула из горшка горсть земли и засыпала внутрь. При этом она не прекращала хихикать и засовывала в ямки, оставленные в горшке, туалетную бумагу, словно пытаясь утешить фикус.

Наконец носок был туго набит. Она завязала его и пошлепала получившейся колбаской себя по руке.

Шлепки взбодрили ее. Она представила лица санитаров, а потом – лицо доктора Шнеебергера.

Она саданет его по голове, и он вырубится, как от удара резиновой дубинкой.

Анна Катрина радовалась, как дитя.

Утомившись и промокнув от пота, она присела на край кровати. И вдруг остро почувствовала собственное бессилие и бессмысленность своих действий – в конце концов ее все равно ждет провал.

Она могла строить планы лишь на короткое время. Если она задавалась вопросами «Как отсюда выбраться?», «Как потом перемещаться?» и, главное, «Куда?», задача начинала казаться невыполнимой.

Она услышала голос отца:

«Анна! Самый долгий путь начинается с первого шага. Если бы новорожденный ребенок сразу увидел перед собой всю гору забот и проблем, подготовленных жизнью, он захотел бы лишь одного: вернуться обратно в утробу. Но потом ребенок решит все эти проблемы и, надо надеяться, даже получит удовольствие от жизни. Нельзя сдать экзамен на аттестат зрелости, а потом пойти в начальную школу. У всего есть порядок. Последовательность».

Анна Катрина благодарно кивнула и громко сказала:

– Да, папа, я знаю.

Она так резко повалилась на кровать, что перья под ней почти запищали.

Теперь нужно передохнуть. Собрать хоть немного сил и энергии для следующего шага. А потом…

Уже закрыв глаза, она засунула набитый землей носок под подушку.

«Я должна пить еще больше воды», – подумала она.

Совершенно изнуренная, она впала в состояние между сном и обмороком.

* * *

Веллер был уже на аэродроме Харлесиль, когда самолет приземлился, вспугнув со взлетно-посадочной полосы несколько ворон.

Пилот помог Кароле Гейде спустить мужа с «Бриттен-Норман BN-2 Айлендер». Уббо Гейде сел в свою инвалидную коляску.

Веллер подбежал к ним.

У Уббо был отчаянно-решительный вид, словно он вот-вот встанет со своего «Вилленса» и пойдет пешком.

День выдался солнечный, но холодный, и береговой ветер гнул немногочисленные деревья. Трава на дамбе заледенела и звенела на ветру, как колокольчики.

Карола Гейде хотела укрыть ноги мужа пледом, но он отказался. Она поплотнее натянула на уши свою сине-белую шапку.

На Уббо была старая фуражка, его «Эльбзеглер», что не нравилось Кароле – кепка закрывала роскошную шевелюру, но не уши. Она заводила об этом речь каждый раз, когда он, собираясь на море, надевал свою кепку из парусины. А он каждый раз поправлял ее, что это никакой не «Эльбзеглер», а лоцманская фуражка с Гельголанда.

Эта игра продолжалась между ними уже добрых два десятка лет, но не сегодня. Уббо не был настроен шутить. Он натянул козырек на лоб, чтобы ветер не сорвал шапку с головы.

У них за спиной завели «Цессну». Пытаясь перекричать рев мотора, Веллер поприветствовал бывшего шефа. Ему пришлось наклониться, что совершенно не понравилось Уббо. Он бы предпочел подниматься на ноги, ведь каждый раз, когда кто-нибудь к нему наклонялся, Уббо посещало мучительно осознание, что он сидит в инвалидном кресле.

Карола Гейде предоставила Веллеру везти коляску Уббо.

Вопросы Уббо Гейде звучали резко и четко, словно он по-прежнему начальник и должен справиться с кризисной ситуацией.

– От Анны никаких новостей?

Веллер ответил коротко, как на службе:

– Нет.

– Франк, ты знаешь, где она?

– Нет.

Веллер вез коляску в полусогнутом положении, его голова едва не касалась головы Уббо. Тот на мгновение сжал губы, а потом начал с азов:

– Определение расположения мобильного?

Веллер застонал.

– Разумеется, мы пытались. Безрезультатно!

Уббо обернулся и посмотрел на Веллера. Они чуть не столкнулись носами.

– Ты можешь им верить?

– В смысле, верить?

Уббо резко затормозил коляску. Франк Веллер в нее врезался.

– Когда человек связывается с дьяволом, Франк, дьявол не меняется. Дьявол меняет нас.

Веллер повернул коляску к себе. Потом опустился перед Уббо на корточки. Карола стояла рядом с ними, словно ангел-хранитель.

– Уббо, дьявола не существует, – сказал Веллер, глядя шефу в глаза.

– Правда? А кто, ты думаешь, правит этим миром? Ничтожное правительство, которое всю мою жизнь борется с мировым голодом, и в результате голодных становится все больше? И которое хочет исключительно мира, но производит все больше оружия?

Жена Уббо откашлялась.

– Давайте не будем сейчас вдаваться в философские дискуссии.

Веллер был с ней согласен. Хотя не мог отделаться от мысли, что Уббо прав.

– Хочешь сказать, я получаю ложную информацию? Ты прав, на работе меня полностью заблокировали и…

– Мы больше никому не можем доверять, – сказал Уббо Гейде. – А особенно ребятам из министерства или подразделению Науманн. Мы должны обращаться только к проверенным людям. К нашей старой команде.

И начал перечислять:

– Руперт – хоть он и идиот, но в сложный момент останется верен группе.

– Да, – с облегчение сказал Веллер, – сейчас нам нужны люди, которые не побегут с тонущего корабля вместе с крысами.

– Наш корабль не тонет, Франк. У него максимум качается мачта. И возможно, под шумок власть захватили неправильные люди. Итак, – он продолжил загибать пальцы, – Шрадер. Сильвия Хоппе. Кому ты еще доверяешь, Франк?

Веллер без колебаний ответил:

– Конечно, Рике. И Беннинга. Хольгер Блём и Петер Грендель…

Уббо Гейде поднял было правую руку, но потом бессильно уронил ее.

– Журналист и каменщик? Дела еще не настолько плохи, чтобы подключать гражданский отряд. Но все к тому идет. Начальству ни о чем говорить нельзя. Объединяемся и действуем, таков теперь наш девиз. И ни в коем случае не подключаем Дикманн.

– Хочешь сказать, она на стороне противника?

– В любом случае, не на нашей.

– Я оставил машину на парковке. Куда поедем?

Уббо уже знал, что делать.

– Нам нужно какое-то место сбора, только не в полицейском участке.

– К нам, на Дистелькамп? – предложил Веллер.

* * *

Гроссманн так и не смог привыкнуть спать в светлых комнатах. Как только сквозь занавески проникали солнечные лучи или съехавшая штора начинала пропускать дневной свет, он просыпался. Но сегодня он делал вид, что еще спит. И периодически поглядывал в сторону крошечного кусочка кухни, который можно было увидеть из спальни.

Инга готовила завтрак вовсе не бесшумно. Он слышал шум кофемашины. Электрической соковыжималки. Хлопанье дверцы холодильника.

Пахло яичницей с крабами, свежими булочками, а еще апельсинами, манго и бананами. Он сгорал от любопытства: что она готовит?

Он хотел предложить ей приятную жизнь, свободную от финансовых забот. Гроссманну это было несложно. Ему было с ней хорошо, а большего и не требовалось. Серкан, Анна Катрина и Веллер исчезнут. И все будет прекрасно.

Он заложил руки за голову и улыбнулся. Иногда он думал о себе в третьем лице. Старый вояка ушел на покой со своей прекрасной невестой. Суматошная жизнь не может длиться вечно.

В кухне раздался грохот. Потом послышался звон, словно что-то упало и разбилось. Он услышал тихое:

– Твою мать!

Сейчас она появится перед ним с подносом и подаст завтрак в постель. Чтобы не разочаровать ее, он снова устроился среди подушек и притворился спящим.

Он слышал топот ее босых ног. Ее стопы были влажными и приклеивались к деревянному полу. При каждом шаге раздавался шлепок. Видимо, она опрокинула стакан сока, предположил он.

Он гордился остротой своих инстинктов. Никто не мог приблизиться к нему со спины незамеченным и нанести удар. Как больше пятидесяти лет назад выразилась его мать, он слышал, как чихают блохи.

– Доброе утро, – прошептала она. – Посмотри, что я нам приготовила.

Он приподнялся в кровати и подыграл ей.

Она стояла, невинная и развратная одновременно, в белоснежном нижнем белье, держала в руках поднос и улыбалась. Это было двойное предложение с невысказанным вопросом: сначала секс, потом завтрак – или наоборот?

Он предложил не ждать, пока остынет кофе. Изобразив разочарование, она раскрыла ножки подноса и поставила его себе на бедра. Он приподнялся повыше, созерцая это великолепие.

– Мы должны, – предложил он, – устроить небольшой отпуск. Несколько дней на солнце. Что ты думаешь?

Он не хотел говорить ей, что ожидает атаку на систему водоснабжения в Остфризии. Гроссманн не хотел напугать ее, но и точно не хотел присутствовать, когда начнется кошмар. Потом он получит все, что захочет, а пока они могут подождать где-нибудь на Лазанроте или на Гран-Канарии. Несколько дней в роскошном отеле. Из Бремена туда лететь всего четыре часа.

Еще можно отправиться на Ибицу или на Майорку. Он с гордостью раскинул руки:

– Золотко, выбирай, что хочешь. Перед нами весь мир.

Она села на край кровати, погладила его по лицу и улыбнулась своей неповторимой улыбкой. Он не всегда понимал, что творится у нее внутри – возможно, из-за слегка азиатской внешности. Поэтому ее лицо было идеальным экраном для проекции его желаний и мечтаний. Он мог приписать ей все, что угодно. И она знала об этом. Это роднило ее с великими актрисами. Она предоставляла экран для проекции фантазий собеседника.

Он сделал глоток фруктового сока. Она еще раз погладила его по лицу. Он с наслаждением вдохнул аромат ее кожи.

Внезапно она вскочила и побежала на кухню.

Он решил, она что-то забыла и хочет принести. Посмотрел на поднос с завтраком. Идеально. Все на месте. Более чем достаточно.

Возможно, подумал Гроссманн, она снимет свое белое белье и вернется в изысканном наряде. Он вполне ожидал подобного и заранее обрадовался… Или это лишь очередная его проекция? Инга постоянно разыгрывала в его голове все новые роли.

Она появилась в дверях. Красивая. Соблазнительная. Пряча что-то за спиной. Она медленно приблизилась к нему, и ее шаги на мгновение остановили весь мир.

Гроссманн предположил, что у нее за спиной какая-то эротическая игрушка.

Он жадно выпил сок, готовый отказаться от остального завтрака. Еда не так уж и важна.

– Что за чудесный сюрприз меня ждет?

Она упрямо улыбнулась.

– Закрой глаза, любимый.

Он с удовольствием послушался, полный радостного предвкушения, сел в кровати и сделал глубокий вдох.

Теперь она с легкостью могла раздробить ему череп, но это было бы слишком просто.

Она занесла бейсбольную биту высоко над головой и со свистом опустила на его ноги. Он, столь гордящийся своими рефлексами, был абсолютно к этому не готов. Звук, с которым пронеслась в воздухе бита из древесины ясеня, заставил его невольно отреагировать. Этот звук напомнил о планке забора, которой ударил Гроссманна по уху мелкий бандит больше двадцати пяти лет назад. Тот бандит был давно мертв, и Гроссманн забыл его имя. Но звук сохранился в памяти.

Гроссманн открыл глаза и рывком прижал к себе ноги, но было слишком поздно. Бейсбольная бита раздробила ему левое бедро и правое колено.

По телу пронеслась волна боли. Гроссманн зарычал, корчась в судорогах. Он согнулся пополам. Поднос с завтраком перевернулся. Горячий кофе обжег ему кожу, но он этого не почувствовал – боль в ногах заполонила все его сознание и чуть не свела с ума.

Он не понимал.

Что произошло?

Он посмотрел на Ингу, широко раскрыв рот.

– Как думаешь, почему я с тобой? – спросила она, картавя еще сильнее, чем обычно. – Потому что меня не привлекают красивые образованные молодые люди, которые за мной ухаживают?

Она прицелилась, чтобы ударить его бейсбольной битой по голове, и широко замахнулась. Но не нанесла удара.

Пока.

Он надеялся, что снова сумеет обрести контроль над дрожащими мускулами. А потом перехватить биту и обезоружить Ингу.

Она поменяла позу, выдвинув вперед бедра, наклонила голову набок и принялась разыгрывать дурочку:

– Нет, дай догадаюсь: ты всерьез поверил, что я считаю тебя привлекательным, потому что ты весельчак, у тебя хватает бабла, чтобы покупать мне развратные шмотки и водить в дорогие рестораны, и к тому же, ты настоящий бог секса благодаря своему опыту в любовных делах – или лучше сказать, в технике любви?

Она язвительно рассмеялась.

Он поморщился, ощупал раненое колено и пытался найти хоть какую-то возможность сопротивления. Поднос для завтрака был слишком тонким, чтобы использовать в качестве щита, но он надеялся, что сможет накинуть на нее одеяло и воспользоваться коротким замешательством.

«Я должен уронить ее. Тогда я наброшусь на нее и как только доберусь до шеи – она мертва».

Бейсбольная бита опустилась ему на голову с глухим ударом.

* * *

Хайке Циль не выдержала. Она не стала писать на «Фейсбуке», но позвонила в кафе «Тен Кате». От волнения она дрыгала правой ногой, словно играла какая-то очень быстрая музыка.

У нее внутри все сжалось. Она боялась, что не сможет выдавить ни слова. И дважды неправильно набирала номер.

Хайке сделала глоток воды, побежала в туалет, поняла, что ей туда не надо и снова попыталась позвонить. После второго гудка трубку в Нордене взяла Моника Таппер и представилась:

– Кафе «Тен Кате», Таппер, добрый день.

При звуках дружелюбного голоса сестре Хайке сразу стало легче.

– Меня зовут Хайке Циль. Я прочитала на «Фейсбуке» сообщение Йорга Таппера. Наверное, это ваш муж?

Моника заволновалась:

– Да, мы ищем подругу, Анну Катрину. Вам что-нибудь известно?

Хайке откашлялась.

Моника Таппер открыла дверь офиса и помахала рукой в пекарню.

Йорг, который в этот момент украшал четырехъярусный свадебный торт марципановыми цветами, понял по выражению лица жены, что случилось что-то важное и требуется его участие.

Он сразу подошел к ней и тоже прижался ухом к телефону.

– Кажется, она в нашей клинике.

– С ней все хорошо? – забеспокоилась Моника.

– Где? В какой клинике? – допытывался Йорг.

– Мы находимся в Ганновер-Кирхроде. Клиника Фройд-Адлер для травматических пациентов. Я точно не уверена, но… Меня могут сильно наказать за этот звонок… У нас частная клиника, и иногда здесь лечатся телезвезды и политики, если у них возникают проблемы…

Моника продолжила разговор с Хайке Циль, пытаясь ее успокоить, а Йорг тем временем уже звонил Веллеру.

– Клиника Фройд-Адлер для травматических пациентов в Ганновер-Кирхроде, – сказал Йорг.

Больше объяснений не потребовалось. Веллер лишь коротко ответил:

– Спасибо, Йорг, – и положил трубку.

Он не стал спрашивать: «Откуда ты знаешь?» Не стал спрашивать: «Информация точная?» Он лишь громко зарычал: «Как быстрее всего добраться до Ганновера?»

– На вертолете, – коротко предложил Уббо Гейде у него за спиной.

Веллер отказался от этой идеи, простонав:

– Да, отлично. Думаешь, Дикманн одолжит нам вертолет?

– Нет, – холодно сказал Уббо, – это сделаю я.

– Ты… Но ты ведь больше не шеф криминальной полиции, Уббо… Ты…

– Официально, нет, но некотором смысле я еще на борту, – возразил Уббо и набрал привычный номер. Больше двадцати лет он звонил сюда и вызывал вертолет для особых нужд. Уббо и его голос были им знакомы. Все было просто. А когда какой-то новичок засомневался: «Уббо Гейде? Разве он не на пенсии?», все остальные лишь недоуменно пожали плечами.

– Если Дикманн узнает, что мы в курсе, к моменту нашего прибытия Анны Катрины уже может там не быть, – с легкой дрожью в голосе сказал Уббо. Поэтому он заявил, что его нужно доставить на Норденей. И ухмыльнулся в ответ на недоуменный взгляд Веллера:

– Пилот узнает настоящее место назначения только в воздухе, Франк.

Веллер покрепче ухватился за руль. Кажется, поезд тронулся. Наконец!

Ему нравились четкие решения Уббо.

– Сначала мы заберем Анну Катрину, – пояснил Уббо, – а потом решим все правовые и служебные вопросы.

– Уббо, – сказала Карола, – я так тебя люблю.

– Я тоже! – воскликнул Веллер.

– Франк, ты не можешь пойти туда в одиночку, а я со своим креслом вряд ли смогу тебе помочь. Возьми Руперта и Сильвию.

Веллер кивнул. Он был готов исполнить любое требование Уббо, потому что твердо знал: Уббо полностью на стороне Анны Катрины. К тому же, несмотря на пенсию, он оставался для Веллера кем-то вроде тайного шефа. И сейчас это доказал.

* * *

Санитар Бобби Браун питал бешеную ненависть к Анне Катрине. Было всего две женщины, которых он ненавидел еще сильнее: его бывшая и его мать. Как он считал, обе постоянно унижали его, использовали и манипулировали. Постоянно думали только о себе и собственных желаниях. Но не о нем.

Но Бобби все равно продолжал разыгрывать перед матерью роль любящего, благодарного сын. Бывшую в конце концов сплавил другому мужчине. Но этой Анне Катрине Клаазен он себя больше в обиду не даст. Она ударила и оскорбила его. Черный синяк все еще болел.

Он был доволен, что поведет ее на лечение. Надеялся, что она будет сопротивляться. Ему очень хотелось сделать ей что-нибудь эдакое, на что он никогда не решился бы с бывшей или с матерью. Лучше всего – поколотить мерзавку и смотреть, как она воет от боли. Еще, конечно, будет приятно прижечь ее кожу сигаретой. Но этого он не сделает. Он не настолько глуп.

Доктор Шнеебергер уволит его. Во-первых, он воинствующий противник курения, а во-вторых, воспринимает близко к сердцу душевное и физическое благополучие даже самых безнадежных пациентов.

Анна Катрина лежала на кровати, полностью одетая, но в одном носке.

– Ну, сладкая, я должен отвести тебя на вечеринку к доктору Шнеебергеру. Надеюсь, ты не создашь нам сложностей. Или ты опять хочешь надеть ту прелестную смирительную рубашку, которая тебе так идет?

Он над ней наклонился. Она почувствовала запах сигарет.

Он широко ухмыльнулся.

Анна Катрина засунула правую руку под подушку и выпятила губы, словно хотела получить от него поцелуй. А потом Бобби Брауну на затылок со шлепком приземлился туго набитый носок.

Бобби Браун фыркнул и повалился на Анну Катрину. Он был тяжелым и потным, а его кожа пахла чем-то кислым. Лицо Бобби столкнулось с лицом Анны Катрины. Они стукнулись зубами. У Анны Катрины треснула нижняя губа.

Она попыталась его спихнуть. Ей удалось просунуть колено ему под живот и упереться в жировые складки. Она сбросила с себя отключившегося санитара. Он упал с кровати, сломав правую руку и два пальца.

Анна Катрина постаралась восстановить дыхание и наконец, встала. Склонилась над Бобби Брауном и обыскала его. Он был безоружен.

Она почувствовала легкое головокружение. Не стоило долго стоять в согнутом положении. Ее кровообращение сходило с ума.

Анна сделала еще один большой глоток воды и открыла дверь в коридор.

Снаружи было удивительно тихо. Покой напомнил Анне Катрине воскресные утра в Нордене, на улице Дистелькамп – те часы, когда еще не работали газонокосилки, в квартире пахло чаем и кофе, и было так тихо, что она слышала шум велосипедных колес, когда по узкой дорожке вдоль ее изгороди проезжали дети.

Ей удалось проскользнуть незамеченной до входа в отделение, крепко держа в руке набитый землей носок как оружие самообороны. Она ввела код. Семь, четыре, два, восемь, один. Но дверь не открылась. Вместо этого завыла сигнализация.

Звук поразил Анну Катрину в живот. Она сжалась, как от желудочного спазма. Нужно срочно попасть в туалет. Она боялась, что в любой момент не сможет утерпеть.

Распахнулась дверь. Бобби Браун выполз на коленях в коридор. У него текла кровь из носа, а правая рука безжизненно висела вдоль тела.

– Чертова стерва! – бранился он. – Только попадись мне!

* * *

Гроссманн очнулся с ощущением, что вот-вот подавится собственной слюной. Челюсть болела, рот был широко раскрыт. Зубы впивались в резиновый шарик, зафиксированный на затылке кожаным ремнем.

Эта чертова игрушка для садо-мазо, подумал он. Он никогда не хотел использовать ничего подобного ни с Ингой – женщиной, которую он любил, – ни с Эши Тамменой. Эта штука всегда была нужна лишь для того, чтобы обезличивать секс. Превращать людей в заменимые, полезные предметы.

Теперь это происходило с ним.

Он открыл глаза. Взгляд застилала молочная пелена.

Гроссманн слышал голос Инги и попытался сориентироваться. Где она, позади него? Над ним? Рядом с ним?

Он вспомнил про удар по черепу. Снова вернулась мучительная боль в ногах.

Неужели она сделала то, чего не удалось Анне Катрине Клаазен, и окончательно превратила его в инвалида?

Он представил себя сидящим в инвалидной коляске, как Уббо Гейде. Все-таки это лучше, чем смерть. Надо приложить все силы и попытаться выжить.

– К сожалению, мы не можем остаться здесь, – сказала Инга. – Хотя мне нравится эта квартира. Но здесь тебя могут искать друзья. А у меня другие планы, и я не хочу, чтобы мне мешали, – она погладила его по лицу. – Я хочу остаться с тобой наедине, ты ведь понимаешь меня?

Инга дала ему пощечину, и боль от шарика во рту стала еще сильнее.

– Я подыскала нам местечко неподалеку отсюда. На уютном маленьком курорте, где крыша не будет перегораживать нам вид на море. В Дангасте. В домике с тростниковой крышей. Оттуда открывается вид до самого Вильгельмсхафена. Говорят, там чудесные рождественские ярмарки. Впрочем, навряд ли ты туда попадешь. Ходить тебе теперь сложновато, правда?

Он приподнялся и попытался что-то сказать. Она положила правую руку ему на лицо и вдавила его обратно в подушки.

– Я бы предпочла отрезать тебе язык. Радуйся, что я использовала лишь эту штуку для садо-мазо.

Она обошла вокруг кровати, обхватила его ноги и потащила.

Извиваясь от боли, Гроссманн зарычал в шарик, и ему в легкие попала собственная слюна. Он с грохотом повалился с кровати на пол. Инга тащила его к двери, как мешок. Его затылок волочился по полу.

Когда они оказались на лестнице, он надеялся, что потеряет сознание, чтобы больше не чувствовать чудовищной боли. Но, кажется, Инга наслаждалась каждым ударом его головы о новую ступеньку.

Из дома был прямой выход в гараж. Там стоял черный «БМВ». Гроссманн редко ездил на этом автомобиле. Скорее капиталовложение, чем транспортное средство. Меньше тридцати тысяч километров пробега.

Она открыла багажник и даже не потрудилась подложить пленку. Для девушки, столь тщательно все продумавшей, ему это показалось крайне странным. Неужели ей все равно, что в машине могут остаться следы его крови? Она не собиралась ее потом продавать?

Он не видел смысла в происходящем. Она – человек Серкана? Он теперь использует красивых молодых девушек? Их встреча на концерте Боба Дилана была подстроена Серканом? Может, он уже поджидал их в Дангасте и хотел отомстить Гроссманну за то, что тот когда-то его переехал?

Инга загрузила его в багажник, как сбитую косулю. Он даже помог, надеясь, что получит так меньше шишек и шрамов.

Словно охваченная внезапным сочувствием, она взяла подушку с бинтами для оказания первой помощи и подложила ему под голову. Он посмотрел на нее почти с благодарностью.

Проклятье, думал он, что здесь вообще происходит? Может, она меня все-таки любит? Может, ее заставляют так поступать? Тогда еще есть шанс. Возможно, она не доведет дело до конца.

* * *

После смерти Кхалида Петра Виганд не узнавала своего Серкана. Он угрюмо смотрел в пустоту, пялясь в одну точку. И почти не обращал на Петру внимания.

Она знала, что он любит ее глазами, и иногда специально наклонялась особым образом, демонстрируя ему нечто запретное. Но теперь он смотрел сквозь нее. Куда-то еще.

Она попыталась заинтересовать Серкана аудиокнигами, ставила ему новые приобретения, которые они еще не успели послушать. Он не реагировал, напоминая Петре восьмидесятилетнего старика в глубокой депрессии, ее бывшего пациента.

Она чувствовала, что должна защитить Серкана Шмидтли, и одновременно смеялась над этими мыслями. У него есть телохранители и целая армия людей, а ей он кажется таким беззащитным, плаксивым, охваченным глубоким отчаянием.

На столе лежало несколько конфет «Дайхграф». Она знала, насколько он любит эти трюфели. Распаковала одну конфету, осторожно шурша бумажкой возле его правого уха. Поцеловала шоколадный шарик, прежде чем поднести конфету к его губам. Еще недавно он бы улыбнулся и съел конфету с наигранной дикостью, как хищник, схвативший красотку. Но на этот раз он не стал подыгрывать.

Есть конфету вместо него показалось Петре неуместным. Она положила ее обратно на стол, к остальным, еще не раскрытым.

Он медленно поднял веки и наконец посмотрел на нее. Она пыталась выдержать его печальный взгляд. Это казалось нелегко.

– Сначала Тумм, – сказал он, – а теперь Кхалид.

Потом он попросил Петру принести телефон и коротким движением руки отослал ее прочь.

Она его за это любила. Он хотел защитить ее от лишней информации. Но при этом с радостью распахнул бы перед Петрой душу, а она всегда была готова его выслушать. Как ужасно: человеку больше некому довериться – с жалостью думала она.

Он позвонил Генцлеру. Тот рассердился уже из-за того, что с ним связались напрямую. Обычно подобные вещи делаются несколько иначе.

Голос Генцлера по телефону казался чужим, словно Серкан разговаривал с машиной.

– Я больше не обязан держать слово. Сначала он убил Тумма, а теперь – Кхалида. Вы его прикрываете. Он уверен в собственной вседозволенности. Но этому пришел конец. Я с ним покончу.

– Нет, ты этого не сделаешь, – отрезал Генцлер не терпящим возражений тоном. Подобные беседы не ведутся по телефону. Остается надеяться, их никто не подслушивает. Сам факт этого разговора означает, что дело окончательно вышло из-под контроля. О плане и служебных инструкциях можно забыть.

– У нас хватит материалов, чтобы посадить тебя на всю оставшуюся жизнь, Серкан. Я всегда держал тебя на длинном поводке. Но не думай, что ты незаменим.

Серкан Шмидтли повесил трубку. Рука с телефоном безвольно упала. Он привык руководить действом, и чаще всего так оно и было. Но сейчас у него возникло четкое ощущение, что он больше не игрок, а в лучшем случае – мяч.

Он хотел снова определять ход событий. Наступил решительный момент – все или ничего.

Серкан позвал Петру Виганд.

– Теперь можешь дать мне трюфель, – сказал он своей рубенсовской женщине.

Она снова поцеловала конфету и положила ему в рот.

«Какой же я смешной человек, – думал Серкан. – Теперь, высказав все Генцлеру, я чувствую себя свободнее. Я запросто могу прикончить кого-нибудь своими руками или дать приказание об убийстве. Но вероломство мне не по плечу».

Убийство – ничто по сравнению с предательством. Сдержать слово – дело чести. Но теперь у него не было перед Генцлером никаких обязательств.

Можно вздохнуть свободнее. Серкан разгрыз шоколадный шарик и закрыл глаза, наслаждаясь вкусами марципана, арака и миндаля.

Теперь можно спокойно выпить чаю, а потом отдать несколько распоряжений. Началась война.

Он не знал, будет ли вообще в конце победитель или только проигравшие. Но он превратит жизнь этого подлеца Гроссманна – или как он там себя называет – в ад, а потом прикончит его. И готов заплатить любую цену.

Серкан взглянул на свою Петру, и его охватила волна любви. Это не было любовью мужчины к женщине, а скорее – сына к матери или отца к дочери.

«Тебя этот урод не получит, – подумал он. – Я прикончу его прежде».

И набрал номер Владимира Куслика…

* * *

Юстус Шаард смотрел на жену, словно она – существо из другого мира. Ему казалось, будто в нее забрался какой-то внеземной плотоядный паразит и теперь говорит ее голосом. Человеческие жизни не имели для этого существа никакого значения – как нас не интересует свинья, из которой сделана отбивная. Созданию, сидевшему внутри ее, было абсолютно неважно, сколько человек умрет.

– Что значит, отменим мероприятие? – вскипела Нееле.

Он не знал, что ответить. Ему было нечего противопоставить ее агрессии.

– Ты ведь вообще ничего не пытался сделать! Только втянул нас в это дерьмо и стыдился моих татуировок, неподобающих твоему изысканному обществу. Деньги были тебе дороже меня! Деньги! Престиж! Твоя мать! Все это всегда было гораздо важнее меня! Когда ты в последний раз смотрел на меня также страстно, как на свои чертовы биржевые курсы? А теперь деньги добываю я, а это не подобает утонченным джентльменам!

Он застонал и схватился за голову.

– Ты что, всерьез хочешь обсудить сейчас наши отношения?

– Почему бы нет?

– Сейчас не самое удобное время, Нееле.

– Почему? Давай поговорим о нас. Почему бы не обсудить тебя и меня?

– Нееле, пожалуйста, у нас в доме биологическое оружие. Мы шантажом отняли у правительства десять миллионов и собираемся отравить питьевую воду, чтобы спровоцировать обвал биржи. А ты хочешь обсудить наши отношения? Нет, любовь моя, думаю, это совершенно неподходящий момент.

– А когда? – взорвалась она. – У тебя всегда неподходящий момент! Всегда есть что-нибудь поважнее нас двоих. К тому же ты тут ни при чем. Все сделала я! Отняла десять миллионов, и…

Она прервалась и посмотрела на него. Юстус побледнел, выглядел больным, а его шея свисала из расстегнутого воротничка рубашки, как у индюка. Внезапно она поняла, что раньше, с галстуком, он выглядел не по-мещански, а просто лучше.

Его снова охватило это дурацкое, старое ощущение из детства. Чувство, что он недостаточно хорош. Все остальные снова стали лучше его. Он попытался побороть слезы, но проиграл.

– Да, – плакал он, – ты права. Я был таким идиотом. Приспособился, как хамелеон. В банке я пытался делать все правильно, но на самом деле хотел стать лучшим финансовым консультантом в мире. И иметь представительную жену, как у других, а не татуированную боксершу. А с тобой я пытался… – Он не закончил фразы. У него дрожали губы. Слезы бежали сплошным потоком.

Нееле взяла его за руку.

– Да, на самом деле ты всегда пытался всего лишь стать маминым любимчиком. Но так никогда и не стал. А всем угодить невозможно.

Они крепко прижались друг к другу.

– Я так люблю тебя, – рыдал он.

Она погладила его по затылку и сказала:

– Да, Юстус, я знаю. И мы сделаем это вместе. Мы вдвоем против всего мира. Плевать на остальных! Речь только о нас двоих.

Он героически еще раз попытался надеть маску. На этот раз получилось гораздо лучше.

* * *

Клиника Фройда-Адлера снаружи напоминала скорее четырехзвездочный отель, стоящий среди старых дубов. Ухоженный сад, несмотря на зимнее время. Широкий подъезд. Старинные берлинские уличные фонари с датчиками движения. Входную дверь предварял стеклянный зверинец, где жили в клетках четыре попугая.

Веллер и Руперт остались стоять в обогреваемом помещении между клеток. Сильвия Хоппе побежала через сад к задней двери, проследить, чтобы никто не вышел незамеченным.

Веллер выпятил подбородок. Он был заряжен взрывчаткой, как боевая граната. Хотя по-прежнему надеялся, что все пройдет спокойно и происходящему найдется какое-нибудь разумное объяснение.

Веллер звонил в дверь. Ожидание было бесконечным.

Руперт стоял наклонившись вперед – по ощущениям спина болела, как аппендицит. Он больше не мог сгибать правое колено и поворачивать голову, прямо как тогда. Только вот это не мог быть аппендицит – Руперту удалили его еще пятнадцать лет назад.

Вертолет пошел на пользу его самооценке, но не крестцово-подвздошному суставу. Он поморщился и застонал.

– Давай вышибем дверь, и готово, – пылко предложил он.

Дверь открыл лысый громила, добрых сто двадцать килограмм весом и под два метра ростом. Его лысина блестела как отполированная.

Он явно перерос свой костюм. Мускулы рук топорщились под пиджаком, как у качка в подростковом костюме.

Голос здоровяка совершенно не соответствовал телосложению и звучал, словно его позаимствовали из старых фильмов про Микки-Мауса.

Веллер откашлялся.

– Меня зовут Франк Веллер. Я хочу поговорить со своей супругой, Анной Катриной Клаазен.

Громила заполнил собой проход и пропищал:

– У вас есть гостевой пропуск?

– Что?

Качок скривился, словно подобный вопрос мог задать только полный идиот.

– Во-первых, – объяснил он, – у нас есть несколько пациентов, которым запрещены посещения, для их же блага. Тогда вам нужен гостевой пропуск от лечащего врача. Например, если вас пригласили на терапевтическую беседу. У других клиентов – ограничение на посещения, например по часу один раз в неделю. Тогда пациент сам решает, кому выдать гостевой пропуск. А то может начаться толкотня. Придет муж. Мать. Любовник. Дети. Да, ради безопасности у нас…

Веллер резко перебил его:

– Я не собираюсь с вами спорить. Я хочу поговорить с женой, Анной Катриной Клаазен. И немедленно!

– Сегодня в любом случае не получится. Сегодня не день посещений.

– Тогда мы хотим поговорить с вашим начальником, – подал голос Руперт.

Здоровяк рассмеялся:

– Да, многие хотят.

– Мы не уйдем, пока не добьемся своего, – твердо заявил Веллер.

– Если вы не покинете здание добровольно, мне придется вызвать полицию, – с немного нервной ухмылкой пригрозил громила.

– Не придется, – возрази Веллер. – Мы и есть полиция.

Он показал удостоверение.

Потолочное освещение падало на лысину его широкоплечего оппонента, и она сияла словно нимб. Он провел по голове рукой.

– Мы в прекрасных отношениях с полицией. Я знаю большую часть состава лично, и без разрешения на обыск…

Дальше Веллер слушать не стал. Он посмотрел на Руперта и сказал:

– Сейчас я просто врежу ему в пасть, и мы пойдем искать Анну Катрину.

Руперт крепко схватил Веллера.

– Нет, ты этого не сделаешь.

– Почему? – не понял Веллер и попытался освободиться от его хватки.

– Потому что это сделаю я! – воскликнул Руперт и без колебаний нанес удар. Он врезал громиле в нос, и тот сразу осел на пол.

– Нокаут в первом же раунде! – обрадовался Руперт и вместе в Веллером ворвался в больницу.

За ними, на полу, лежал без сознания качок, который до этого мгновения был до глубины души уверен в собственной неуязвимости. Он выглядел таким сильным, что никто никогда не решался вступить в бой. Ему достаточно было надуть грудь, и все шли на попятный еще со школьных времен.

Веллер сообщил Уббо Гейде:

– Мы внутри.

Он открыл первую же дверь. За ней сидела рассеянного вида пожилая дама с колодой карт и раскладывала на столе пасьянс. Она улыбнулась Веллеру.

– Не хотите сыграть партию в канасту?

– Нет, – дружелюбно ответил Веллер, – я ищу жену. Анну Катрину Клаазен.

Дама поморщилась, словно улыбка давалась ей с трудом. Веллер предположил, что это – последствия инсульта. Половина ее лица была словно парализована.

– Она от вас убежала?

– Нет, – ответил Веллер, – точно нет.

Он показал фотографию Анны Катрины.

– Вы не видели здесь эту женщину?

Дама покачала головой и сказала:

– Нет, но я могу поискать ее с помощью карт. Карты знают все…

Веллер повернулся и собрался уходить.

Дама крикнула ему вслед:

– Подождите! Ваша жена играет в канасту?

– Нет, – отозвался Веллер. – Боюсь, что нет.

– Может, в бридж?

– Господи, пойдем уже, – поторопил Руперт. – Или ты правда хочешь раскинуть карты?

Уже в коридоре Веллер получил по динамику в ухе напутствие от Уббо Гейде:

– А теперь спокойно, друзья. Там должен быть какой-то информационный центр. Руководство. Как мы выяснили, это вполне обычная частная клиника. Хоть и не из дешевых…

Веллер распахнул дверь в следующую комнату, но там была лишь пустая, свежезаправленная кровать.

За следующей дверью оказался письменный стол с компьютером. Несколько папок. Кофемашина. И снова – никого.

– Все как будто испарились, – простонал Веллер.

В коридор ворвался доктор Шнеебергер в сопровождении двух санитаров, напоминавших телохранителей. Его белый халат развевался при каждом шаге.

Он коротко осмотрел своих спутников, словно хотел убедиться, что они не обратятся в бегство. Один из санитаров был здоровый, как бык, второй – худой, как спица.

Доктор Шнеебергер был бледен, как смерть, прижимал к уху телефон, а над правой бровью у него была свежая рана. Он так громко кричал, что Руперту показалось, будто от его голоса исходят вибрации.

– Немедленно покиньте здание! Вы нарушаете неприкосновенность жилища! Здесь находятся больные физически и душевно люди, и ваше поведение может их шокировать!

Выпалив эти слова, он направил указательный палец в сторону Руперта. Того словно поразила отравленная стрела – пущенная, конечно, не из кончика пальца Шнеебергера, а откуда-то сзади, она, пылая, вонзилась ему в позвоночник.

Руперт замер, не успев повернуться, раскинул руки и попытался удержать равновесие.

– Боже мой! – напустился на него Веллер. – У нас сейчас нет времени на это дерьмо! Что такое?

– Я… Мой крестцово-подвздошный сустав…

Руперт покачнулся и попытался удержаться за Веллера. Боль пронзила его до кончиков волос.

Доктор Шнеебергер остановился. Оба санитара приняли воинственный вид, и худой показался Веллеру опаснее быкоподобного.

Руперт застонал и схватился за спину.

– Это психосоматическая клиника, – пояснил Шнеебергер. – Мы ничем не можем вам помочь. Вам нужно к ортопеду.

– Соберись! – приказал Веллер.

– Не могу! Это мой чертов крестцово-подвздошный сустав!

– Не выдумывай. Это всего лишь поясница.

Веллер сжал кулаки. И заговорил так громко, словно кто-то мог сомневаться в его словах:

– Меня зовут Франк Веллер. Я ищу свою жену, Анну Катрину Клаазен. Я уверен, она здесь.

– Вы не имеете права здесь находиться, молодой человек, – возразил доктор Шнеебергер. – Для многих людей это последнее убежище, куда они могут вернуться, чтобы исцелиться от ран, нанесенных этим миром. А некоторым просто нужен небольшой тайм-аут, что мы им и предоставляем.

– Разумеется, – ответил Веллер, – но я сомневаюсь, что моя жена находится здесь добровольно. Я хочу увидеть ее и с ней поговорить. Если она захочет остаться здесь – ради бога.

Доктор Шнеебергер поморщился и промокнул бумажной салфеткой нижнюю губу.

– Вы себя переоцениваете, молодой человек. Через несколько минут здесь будет полиция, и тогда вы пожалеете о содеянном.

В коридоре появился громила, которого Руперт вырубил на входе. Похоже, шутки он не понял и теперь пристально смотрел на Руперта.

Руперт чувствовал себя безоружным – он не мог даже выпрямиться, не говоря уже о том, чтобы продержаться в боксерском поединке еще несколько раундов. Он спрятался за Веллера.

Веллер пытался сохранять спокойствие.

– Мы из полиции, – он показал удостоверение. Это нарушало все договоренности с Уббо Гейде, но Веллер хотел выиграть время.

– Даже если это удостоверение – не подделка, вы прекрасно знаете, что не имеете права здесь находиться, господин Веллер. Разрешения на обыск у вас точно нет.

– Если вам нечего скрывать, почему вы просто не дадите мне поговорить с женой?

Шнеебергер повторил ему, словно глухому:

– Вашей жены здесь нет.

В Веллере спорило два голоса. Один говорил, что Веллер ведет себя как идиот, и еще об этом крепко пожалеет. Второй призывал вытащить пистолет и силой заставить Шнеебергера показать ему каждую комнату в клинике.

– Будьте благоразумны, господин Веллер. Сейчас мы вместе дождемся полиции. Если это действительно ваши коллеги, сложностей не возникнет.

Здоровяк, которому Руперт врезал в нос, пропыхтел с важным видом:

– И не думайте, что сможете улизнуть! Мы будем крепко держать вас, пока не приедут копы.

Открылась дверь, но вошел не полицейский, а Бобби Браун, вернувшийся от врача. Его правая рука была в гипсе. Голова трещала, несмотря на принятое обезболивающее. Все еще слишком увлеченный собой и нападением, он не сразу понял, насколько изменилась ситуация. А может, еще слишком сильно действовало успокоительное. В любом случае, он сказал:

– Эта стерва сломала мне два пальца и руку. К тому же у меня сотрясение мозга, и они хотели оставить меня в больнице, но я…

Веллер сложил два и два. Человек со сломанной рукой. Рана над бровью у Шнеебергера.

И заорал на весь этаж:

– Анна Катрина! Мы здесь! Ты где?

Прислушался, но ответа не последовало.

За одной из дверей кто-то захихикал, в другую – ударили ногой.

Веллер подскочил к Шнеебергеру, заломил ему руку и поставил его перед собой, словно живой щит.

– Итак, докторишка. Скажу открытым текстом.

Оба санитара скакали вокруг них, но напасть не решались. Они делали свирепые лица и пыхтели, но это не впечатлило Франка Веллера.

Благодаря вспышке адреналина, Руперту удалось преодолеть боль и выпрямиться.

– Мы не уйдем отсюда без Анны Катрины, – заявил Веллер. – А сейчас, для начала, ты покажешь нам свой офис.

Доктор Шнеебергер попытался сопротивляться, но взвыл, потому что Веллер болезненно вывернул ему руку. Быкоподобный санитар предпринял попытку освободить своего начальника. Он рассчитывал, что у Веллера заняты руки, потому что он держит доктора Шнеебергера, и уверенно схватил его, никак не ожидая, что Веллер ударит его затылком в нос.

Впервые испытав подобную боль, он разрыдался, как маленький ребенок. Из его левой ноздри закапала светлая кровь.

– Давайте сохранять благоразумие, – сказал доктор Шнеебергер. – Мы можем пойти в мой кабинет и спокойно дождаться полиции. Тогда все прояснится.

– Он просто пытается выиграть время, – прошипел Руперт. – Надеется, что они задержат нас прежде, чем мы успеем найти Анну Катрину.

К зданию подъехал полицейский автомобиль. Попугаи в вольерах подняли такой шум, словно испугались, что их пустят на шашлык.

Полицейских звали Хорст Тарту и Райнер Цечовски. Они уже долго работали вместе и были давно сложившейся командой. Они знали клинику Фройда-Адлера. Доктор Шнеебергер лечил сестру Хорста Тарту, у которой произошло расстройство пищевого поведения из-за несчастной любви. Тарту искренне верил, что Шнеебергер спас его сестре жизнь.

Увидев решимость на лице этого человека, Веллер последовал внезапному импульсу и отпустил Шнеебергера. Эффект был как от резко разогнувшейся оттянутой ветки – Шнеебергер буквально пролетел на два метра вперед и приземлился в объятья Хорста Тарту.

Райнер Цечовски уже держал перцовый баллончик, готовый запустить заряд в Веллера и Руперта.

– Коллеги, – сказал Веллер, поднимая руки, – мы пришли раскрыть преступление. Промедление опасно.

– Нам ни о чем не сообщили, – выпалил Райнер Цечовски.

Руперт попытался спасти ситуацию и заявил:

– У нас нет времени объяснять. Мы прилетели на вертолете, чтобы…

Райнер Цечовски ухмыльнулся:

– Вы прилетели на вертолете?

– Да. Из Остфризии. Чтобы…

Тут Руперт понял, что может поплатиться за свои речи головой.

– Давайте вместе обыщем здание, коллеги, – предложил Франк Веллер и снова попытался добавить внушительности за счет удостоверения. – Я ищу жену, Анну Катрину Клаазен.

Райнер Цечовски язвительно ухмыльнулся:

– Жену… Получается, вы скорее по частному вопросу.

– Да – то есть нет. Вообще-то…

Хорст Тарту колебался.

– Анна Катрина Клаазен? Та самая Анна Катрина Клаазен?

Веллер вопросительно посмотрел на него, и Хорст Тарту продолжил:

– Она иногда читает лекции по серийным убийцам, ей удалось поймать уже четверых. Она выслеживает их каким-то магическим образом.

Веллер кивнул.

– Да, это моя жена.

– Я восхищаюсь ею, – сказал Тарту, и Веллер видел, что он не врет.

* * *

Сильвия Хоппе обнаружила снаружи разбитое окно. Скорее даже световую шахту в подвал – оно находилось совсем внизу. Осколки лежали снаружи, а значит, разбили его изнутри. Многочисленные острые обломки были аккуратно выбиты. Кто-то не хотел порезаться.

Сильвия осмотрела раму, просунула руку внутрь и убедилась: изнутри окно было заперто. Оно было совсем небольшим: сложно представить, что туда мог протиснуться человек, и тем более не пораниться.

Может, Анна Катрина разбила это окно и выбралась наружу? Или она еще находится там, внизу?

Сильвия Хоппе выбила еще два осколка, опасно торчащих из рамы, и просунула в окно сначала левую, а потом правую ногу.

Она чувствовала себя стройной и ловкой – впрочем, так оно и было.

У нее под ногами оказался стол. Она встала на него, спрыгнула и принялась искать выключатель.

Сильвия окончательно убедилась, что Анна Катрина убежала отсюда. Она пододвинула стол, а потом разбила окно.

Сильвия услышала шаги и спряталась возле шкафа. Там стояли в основном папки с документами, но вообще внизу пахло как в прачечной или в гладильной.

Сильвия Хоппе осторожно приоткрыла дверь и выглянула через щель в коридор. Ей показалось, что кто-то, согнувшись, несет человека. В ее воображении сразу возникла Анна Катрина, которую тащат куда-то прочь без сознания.

Она рванула дверь и заорала:

– Стоять! Остановитесь! Не двигаться! Полиция!

Прачка-турчанка бросила корзину с бельем и подняла руки вверх. У нее были чудесные черные как смоль волосы с синим отливом и глубоко посаженные, темно-карие умные глаза.

Сильвия Хоппе поняла свою ошибку, но кое-что оказалось гораздо важнее. Одежда из корзины повалилась на пол, и прямо перед ней упали белые хлопковые трусы с ярлыком «Анна Катрина Клаазен».

Сильвия схватила трусы и бросилась мимо изумленной турецкой работницы к лестнице.

Сильвия Хоппе ворвалась в коридор с громкими криками:

– Вы где? Веллер?! Руперт?! Все сходится! Она здесь! Только посмотрите! Тут даже ярлык с ее именем!

Руперт посмотрел на большие белые трусы, ухмыльнулся и спросил Веллера:

– Анна Катрина носит такие? Никогда бы не подумал.

– Нет, – ответил Веллер, – не носит.

Он выхватил трусы и засунул в карман, словно пытаясь защитить интимную жизнь Анны Катрины. А потом пристально посмотрел на доктора Шнеебергера.

Шнеебергер простонал:

– Ну хорошо. Пойдемте в мой кабинет.

* * *

По дороге в Дангаст погода была пасмурной и угрюмой. Во время поездки Инга чувствовала себя прекрасно и выбивала пальцами по рулю ритм песни. Хотя названия ее вспомнить не могла. Это была детская песенка, одна из тех, что иногда пела для нее мама.

В ней словно уживалось два человека. Инга, которая вела машину, следила за тем, чтобы не превышать скорость и соблюдать правила дорожного движения. А другая Инга не обращала ни малейшего внимания на вождение, вновь и вновь переживая события последних часов, наслаждаясь ударом, нанесенным Гроссманну по ногам. Стук его головы по ступеням звучал для нее как барабаны в любимой песне.

Она представляла, как убьет его наконец, освободится и сможет исчезнуть. Призраки прошлого должны умереть, чтобы она могла жить дальше.

Вообще-то, она планировала перевезти его ночью, в темноте. Но в какой-то момент поняла, что больше ждать не может. Ни минуты.

Ее одолел волчий голод. Она остановилась в Фареле, у ресторана «Лебенсарт». Ей повезло, на парковке перед зданием были места. Ей понравилась мысль о том, что он будет лежать в багажнике собственного «БМВ» и ждать ее возвращения, пока она спокойно наслаждается едой.

Инга заказала фризскую сырную тарелку. Ей принесли приборы, но она предпочла есть сыр руками. Особенно ей понравился маринованный. Она даже заказала с ухмылкой бокал дайхвайна. Дайхвайн, дамбовое вино. Чего только не придумают.

– Видимо, – обратилась она к официанту, – виноград для дамбового вина растет прямо рядом с огромными плантациями остфризского чая.

Он улыбнулся:

– Конечно, где же еще?

У стойки стоял юноша ее возраста, с пронзительными голубыми глазами и печальным лицом человека, которого постигло глубокое разочарование, и искал с ней зрительный контакт.

Инга была не в настроении флиртовать, но незнакомец заказал себе жареную сосиску. Она понаблюдала, как ему принесли заказ – колбаску ровного коричневого цвета. Не выдержала и заказала такую же, хотя была уже сыта. Он подмигнул ей, словно между ними все было уже ясно.

Горчица оказалась острой и очень вкусной. У Инги на глазах выступили слезы. Она собрала остатки горчицы кусочком сыра «Гауда». Из ресторана она вышла с новыми силами и в прекрасном настроении.

Прежде чем сесть в «БМВ», Инга даже весело постучала по багажнику рукой и рассмеялась:

– Не спать, мой сладкий! Не спать!

Она припарковалась возле домика, но, несмотря на пасмурность и резкий ветер со стороны моря, на улице было еще слишком светло, чтобы незаметно доставать его из багажника. Вопреки своему обыкновению, Инга решила пробежаться вдоль моря. Хотя обычно она не бегала после еды. Возможно, пора начать воспринимать все менее серьезно и не всегда делать именно то, что следует.

Она надела «Найки», натянула на уши повязку и побежала вдоль берега. Инга хорошо помнила трехметровый гранитный фаллос на берегу, установленный художником по имени Экарт Гренцер. Скульптура совершенно не понравилась ее матери. Теперь она хотела посмотреть еще раз.

Пенис, который теперь в одиночку противостоял ненастьям, показался Инге совершенно непрезентабельным, и она рассмеялась во весь голос.

Что с нами произошло, думала она. И почему людей впечатляют подобные поделки…

Она знала, что в конце пути есть маленькое кафе, и помнила, что там подают чудесное какао. Инга решила выпить порцию. Но не в теплом помещении, а снаружи, чтобы чувствовать ветер и море.

* * *

В кабинете доктор Шнеебергер снова обрел уверенность в себе. Он размашисто жестикулировал и, казалось, не сомневался в собственной неприкосновенности. Мелкий король в своем королевстве.

– Совершенно не понимаю, зачем поднимать такой шум. Да, Анна Катрина Клаазен была у нас. Она явилась сюда по своей воле и также добровольно ушла.

Словно в доказательство он положил на стол ее документы. Веллер хотел просмотреть бумаги, но Шнеебергер не позволил.

– В нашей стране действует не только защита данных, но и защита пациентов. Отношения пациента и врача основываются на глубоком доверии. Посторонним там не место, как в исповедальне, когда католику отпускают грехи. Лишь в случае особо тяжкого преступления…

– Речь как раз об особо тяжком преступлении, – перебил его Веллер и снова попытался забрать бумаги.

Шнеебергер и Веллер принялись перехватывать друг у друга документы, напомнив Руперту дерущихся из-за крабового мяса чаек на побережье в Норддайхе.

Веллер обратился к Хорсту Тарту:

– Допустим, это правда, моя жена действительно пришла и ушла отсюда добровольно. Но тогда почему, черт подери, ни я, ни ее друзья не знаем, где она находится? Она не подходит к телефону. Мы даже не можем определить его местонахождение.

Хорст Тарту поднял брови и жестом предложил доктору Шнеебергеру ответить. Тот не заставил себя ждать:

– Иногда, если в жизни у человека наступает кризис, ему важно заморозить все контакты и разобраться с внутренним миром. И он подыскивает клинику вроде нашей. Как думаете, сколько у нас уединяется знаменитостей? Об этом же не пишут в газетах! Личное дело вашей жены переполнено тяжелыми должностными преступлениями. Вам это известно лучше меня, господин Веллер. И все указывает на то, что у нее серьезные психологические проблемы. Так пожалуйста, дайте же ей шанс!

– Где гарантия, – заговорил Руперт, – что Анну Катрину все еще не держат где-нибудь здесь? Мы ведь не позволим выставить нас, как школьников, правда, Веллер?

– Покажите мне бумагу с ее подписью, что она поступает сюда на полный пансион по собственному желанию, – приказал Веллер.

– Ну, она поступила к нам на основании судебного предписания. Не удивительно, что ее документы…

Руперт скрестил руки на груди.

– Вот, пожалуйста. Какое там добровольно! Правда понемногу выходит наружу.

Веллер обращался не к доктору Шнеебергеру, а к Хорсту Тарту. Он надеялся перетянуть коллегу на свою сторону. Веллер старался рассуждать четко и по существу, хотя в такой напряженной ситуации это было непросто, и ему очень хотелось решить вопрос кулаками – легко и быстро.

– Вы слышали, что он сказал. Анна Катрина попала сюда на основании судебного предписания. При этом он утверждает, что она была здесь добровольно и покинула клинику по собственному желанию. Где логика? Если она попала сюда по постановлению суда, то не могла просто так уйти, разве нет?

Слова Веллера возымели действие. Хорст Тарту снова поднял брови и посмотрел на доктора Шнеебергера, надеясь, что у него готов логичный ответ. Но доктор лишь махнул рукой, словно больше не хотел тратить время на таких дураков.

Сильвия Хоппе резко заявила:

– Анна Катрина разбила внизу окно и выбралась наружу.

Веллер благодарно кивнул ей и продолжил:

– Почему один из ваших сотрудников пришел сюда со сломанной рукой? Откуда царапины у вас на лице?

Шнеебергер оборонительно поднял руки.

– Вы не представляете, что происходит в закрытом отделении… Наша работа – не сахар.

– Именно это закрытое отделение мы и собираемся осмотреть, – ответил Веллер.

Хорст Тарту метался, не зная, какую выбрать сторону. Он снова почувствовал себя маленьким мальчиком, которому каждый раз приходилось выбирать между разведенными родителями – они постоянно спорили и обращались к третейскому судье по любому, самому незначительному вопросу. Он ненавидел такие ситуации.

– А документы на выписку есть? – спросил Хорст Тарту. – Можно взглянуть?

Доктор Шнеебергер посмотрел на него и открыл рот.

Готово, подумал Веллер. Вот ты и попался.

* * *

Анна Катрина бежала без носка на одной ноге, в серой льняной одежде, которую ей выдали в клинике Фройда-Адлера. Нашивку с именем «Анна Катрина Клаазен» она оторвала, но на ее месте торчали нитки, намекая, что чего-то не хватает.

Справа под ребрами осколки порвали одежду и расцарапали кожу. Ранка была незначительной, но кровила и болела.

У Анны Катрины не было денег. Мобильного. И, самое худшее, она не знала, кому доверять. Даже если у нее появится возможность позвонить, следует рассчитывать, что мобильный Франка Веллера прослушивают, потому что все ожидают – в первую очередь она попытается связаться с мужем или сыном. На работу звонить точно не стоит.

Все вокруг казалось удивительно пестрым. Нужно было как-то сориентироваться, но в таком виде она вряд ли могла спросить у кого-нибудь: Где я?

Ее окружали просторные сады, старые виллы и дома, всем своим видом говорившие о достатке. Анна увидела церковь и на мгновение задумалась, не побежать ли туда.

Возможно, так бы она и поступила, если бы вдруг не появился полицейский автомобиль. Она спряталась в палисаднике, за толстым стволом каштана.

«В кого я превратилась, – подумала Анна Катрина. – Прячусь от коллег вместо того, чтобы попросить о помощи. Кто из нас сошел с ума: я или мир?»

Пошел снег. Большие снежинки танцевали на ветру.

В центре она увидела скульптуру «Сплетницы». Две женщины стояли и разговаривали, словно случайно встретились, совершая покупки. У одной была корзина, у другой – зонт.

Эта в общем-то довольно непримечательная скульптура работы Фиделиса Бентеле вызвала у Анны Катрины слезы. Она еле волокла ноги. Каждый шаг давался с трудом, и ей пришлось присесть на скамейку. Подобрав под себя голые ноги, она рыдала, глядя на скульптуру. Композиция просто излучала нормальность. Они беседовали друг с другом в общественном месте. Именно это сейчас было для нее практически невыполнимой задачей. Приходилось скрываться даже от полиции, и было ужасно осознавать: она сбежала из закрытого отделения психиатрической клиники.

Воздействие лекарств волнообразно возобновлялось. Анна не доверяла собственному восприятию. У нее перед глазами и в волосах действительно были снежинки? К ней действительно приблизилась огромным скачком какая-то парочка или она заснула, пока они подходили?

Слово «микросон» блеснуло в ее сознании, как предупреждение. Она замерзла и не чувствовала ног. Изо рта шел белый пар. Долго она здесь не продержится.

Парочка была вместе недавно, всего восемь месяцев. Их звали Девальд и Мартье, у каждого за плечами было тяжелое расставание, и они встречали первое Рождество в общей квартире. Им хотелось, чтобы все вокруг тоже стало лучше и новее.

Они держались за руки, и, несмотря на свою влюбленность и радость, все-таки заметили Анну Катрину. Девальд и Мартье никому бы не отдали своего счастья, но надеялись, что все вокруг могут стать счастливыми, неважно, насколько они сейчас плохо выглядят.

Возможно, скорое Рождество тоже повлияло на их готовность помочь. В любом случае, они заговорили с Анной Катриной:

– Вам нужна помощь?

Анне Катрине очень хотелось закричать «Да!», но она этого не сделала.

– Вы слишком легко одеты, – дружелюбно сказал Девальд и показал на свой меховой воротник. – Сейчас холодно.

– Где ваши ботинки? – спросила Мартье.

Она успела заметить, что от Анны Катрины не пахнет алкоголем, но взгляд у нее мутный, как от наркотиков. Сын Мартье экспериментировал с химическими наркотиками в нежном возрасте шестнадцати лет. Они поменяли не только его поведение, но и зрачки. Теперь он не употреблял уже два года, но у него по-прежнему были блуждающие глаза.

Мартье и Девальд были хорошими, готовыми прийти на помощь людьми. Они бы без вопросов позволили Анне Катрине позвонить по своему мобильному, дали бы ей денег на теплый ресторан или подарили одежду. Мартье все равно похудела на восемь килограмм с тех пор, как влюбилась, и многие вещи перестали ей подходить, чем она очень гордилась.

Но Анна Катрина не могла принять и даже осознать их дружеское предложение. Она вскочила на скамейку и огрызнулась:

– Оставьте меня в покое!

И убежала прочь, переполненная смешанным чувством стыда и страха.

Но далеко она не ушла. На замерзшей лужайке ей под ногу попало что-то острое, она порезала ступню, сделала еще несколько шагов и упала.

Девальд подскочил к ней, но не решался дотронуться – он боялся, что на мужчину она отреагирует хуже, чем на женщину.

Мартье склонилась над Анной Катриной и осторожно прикоснулась к ней.

– Пожалуйста, – пробормотала Анна Катрина, – никакой скорой, никакой полиции!

За последние годы брака Мартье обнаружила, что ее муж, несмотря на увлеченность культурой, тонкую душевную организацию и докторский титул, имеет склонность к насилию. Она предположила, что с Анной Катриной произошло нечто подобное и она стесняется полиции и врачей.

Она убежала в пижаме на улицу после вспышки гнева мужа? И была ли это вообще пижама?

Анна Катрина тронула добрую душу Мартье, и она предложила своему новому спутнику жизни:

– Давай для начала отведем ее к нам. Нельзя же оставить ее здесь.

Они взяли Анну Катрину под руки. Ступня так ужасно болела, что она не могла наступать на ногу, и приходилось поджимать колено.

Мартье и Девальду казалось, что они спасают весь мир, хотя они помогали всего одному человеку. Пара посчитала, что это – хороший знак для будущей совместной жизни.

Мартье пришлось пережить тяжелые, скверные времена. Ей помогали разговоры с подругой, а потом, конечно, – Девальд. Похоже, теперь у нее появилась возможность вернуть добро.

– Если каждый будет помогать людям в беде, – сказала она возлюбленному, – то, может, однажды у всех станет все хорошо.

Девальд кивнул, стараясь не думать, какие они сейчас могут создать себе проблемы.

Их квартира была совсем рядом. Быстрее пешком, чем на машине.

Когда они пришли, Мартье вдруг стало стыдно за беспорядок, на который Анна Катрина бы вообще не обратила внимания, если бы Мартье не извинилась:

– Мы еще в процессе переезда. Полностью обустроена только кухня, а остальное только предстоит разобрать.

Они посадили Анну Катрину на связку книг, которая показалась ей удобным диваном.

Анна Катрина попросила воды, и ей сразу принесли большой стакан. Она тряслась мелкой дрожью.

Мартье протянула плед и спросила, не хочет ли Анна надеть что-нибудь из ее вещей.

Анна Катрина благодарно кивнула. У нее стучали зубы.

Только теперь, оказавшись в относительной безопасности, она начала реагировать на происходящее. Анна Катрина не знала, можно ли доверять этим людям. Она оглядела квартиру. Коробки, стремянка, голая лампочка на потолке.

Может, ее привели в нелегальную комнату для допросов?

Мысль показалась Анне абсурдной, но абсурдной была и вся ситуация.

Теперь, когда ноги согрелись, кровь из раны пошла сильнее.

Мартье принесла бинты и толстый шерстяной носок. Потом она обработала Анне Катрине другие ссадины и порез под ребрами.

– Что с вами случилось? В коже застряли крошечные осколки. Мы можем отвезти вас к нашему домашнему врачу, если у вас нет своего, – предложила Мартье.

Девальд принес чай, глотнул втихомолку рома и спросил:

– Добавить вам ром?

Мартье возмущенно покачала головой.

– Ради бога! Неужели не видишь, она под лекарствами!

Потом обратилась к Анне Катрине:

– Что вы приняли?

Анна Катрина попросила телефон. Мартье принесла.

Они прослушивают номер Веллера, подумала Анна. Возможно, еще Эйке. Сильвию Хоппе. Несомненно, наш кабинет. Но придет ли им в голову следить за звонками Риты и Петера Грендель или Анжелы и Хольгера Блём? Настолько ли все это серьезно и важно?

Придется рискнуть.

В последние дни Рита Грендель всегда держала телефон наготове. Она ответила так быстро, что Анна Катрина даже испугалась.

– Рита, это я.

– Девочка моя, куда ты пропала? Мы так беспокоились!

Да, она действительно сказала «девочка моя», как будто Анна Катрина – ее дочь, а не подруга.

Эти слова успокоили Анну Катрину. Рита словно безмолвно говорила ей: «Все будет хорошо! Друзья с тобой!».

– Я сбежала из психиатрии. Не могу позвонить Веллеру – боюсь, его номер прослушивают. Я сейчас в Ганновере… – Анна Катрина попыталась сообразить, где именно. Она посмотрела на Мартье и Девальда. – Где я нахожусь? На какой улице?

Оба находились в глубоком шоке. Слова Анны Катрины подтвердили их худшие опасения. Она сбежала из сумасшедшего дома.

– Погоди, – сказала Рита, – больше я ничего не хочу знать. Петер выезжает. Его не должны опередить. Ты понимаешь, о чем я.

Пока Рита и Анна Катрина разговаривали, Мартье и Девальд скрылись в соседней комнате.

Он испуганно прошептал:

– Следует быть осторожнее. Нас могут втянуть в нехорошую историю. Похоже, здесь что-то незаконное. Возможно, наркотики.

Как было бы прекрасно, если бы все было иначе, подумала Мартье. Они могли бы впервые встретить Рождество вместе у рождественской елки, вдали от своих ужасных бывших, и к тому же – спасти несчастную душу… Но похоже, этому не суждено случиться.

Девальд набрал по мобильному номер полиции.

– Боюсь, – сказал он своей подруге, – мы сделали глупость.

Мартье вернулась к Анне Катрине. Она позволила гостье подобрать себе одежду из ее шкафа. Толстый синий шерстяной свитер с тремя звездочками на правом плече и улыбающейся луной на левом. Вельветовые брюки. Только с обувью возникла проблема – из-за толстой повязки нога Анны Катрины не влезала в ботинок.

«Я ужасно выгляжу, – подумала Анна Катрина, – но теперь хотя бы не замерзну».

Она отправилась в ванную комнату. Какое-то время она подумывала обрезать волосы и покрасить их черной тонирующей краской, стоящей там.

Они будут искать блондинку с волосами до плеч. Так можно быстрее всего изменить внешность.

Но потом она услышала полицейскую сирену.

Черт подери, подумала она. Они все-таки прослушивали Риту. Но как им удалось так быстро узнать адрес?

Анна Катрина снова вылезла в окно.

* * *

Тем временем Петер Грендель рассказал обо всем Хольгеру Блёму, и оба поспешили в Ганновер. Хольгер ехал из Эмдена, на служебном автомобиле журнала «Остфризия» – у него на боку красовалась огромная реклама для новых подписчиков.

Петер Грендель ехал на своем желтом «Булли» с надписью «Мастерок на любой предлог».

Йорг Таппер взял машину, на которой он обычно доставлял торты. На заднем сиденье еще даже стояла коробка в форме пирамиды.

Петер Грендель сказал ему:

– Анна Катрина в Ганновере. Мы найдем ее. Город не такой уж большой.

Все трое хотели рассказать Веллеру, но никто не решился. Все всерьез восприняли предположение Анны Катрины о том, что телефон Веллера прослушивают.

Моника Таппер сидела рядом с мужем. Она непременно хотела ехать в Ганновер.

Рита Грендель осталась дома, заняв пост у телефона.

* * *

С наступлением темноты пришел холод. С неба падали редкие, но очень крупные хлопья снега, словно снежинки хватались друг за друга, боясь удара об землю.

Юстус Шаард стоял у окна и смотрел на снег. Несколько хлопьев кружились прямо перед стеклом, словно просились внутрь.

– Уходите, – решительно приказал он им.

Юстус сжал кулаки. Он справится. О да! Он постоянно твердил себе, что его не будет мучить совесть и он ни в чем, совершенно ни в чем не станет раскаиваться. Он лишь получит то, что ему давно причитается.

Они дважды осматривали место при свете дня. Неподалеку от молочного магазина на Нордзеештрассе, где Нееле раньше очень любила покупать домашний сыр и йогурт, который был гораздо вкуснее промышленного, – Юстус его очень любил. Он ощутил во рту вкус йогурта и сглотнул.

Их атака на систему водоснабжения произойдет недалеко от магазина здоровых местных продуктов – это казалось ему очередной злой насмешкой судьбы, вроде биржевого курса, растущего вопреки всем прогнозам и ожиданиям.

Нужная улица была маленькой, немноголюдной и наполовину перерытой – там прокладывали какой-то кабель. Коммунальные службы, сами того не зная, прекрасно подготовили место.

Нееле уже полностью переоделась. Ее возбуждение и приподнятое настроение почему-то раздражали Юстуса. Нееле натянула противогаз и сделала несколько приседаний. Потом сняла маску, рассмеялась и сказала:

– Уже достаточно стемнело, а гулять в такую погоду никто не пойдет. Через полчаса все будет сделано. Тогда мы вернемся сюда, сожжем эти шмотки и будем спокойно ждать падения курса. Никто нас не заподозрит, – уверяла она, пытаясь его успокоить. – Никто, любовь моя. Мы никогда не лезли в политику. Не состоим в сектах и не относимся к радикальным меньшинствам. Может, несколько раз припарковались в неположенном месте или превышали скорость в центре города – но это все.

Она подняла правую руку, растопырив пальцы:

– Дай пять!

Он послушно ударил правой ладонью.

Ему почти казалось, что для нее их затея – нечто вроде студенческой выходки, хотя погибнут люди. Уже сегодня. Вероятно, несколько сотен.

Юстус слишком нервничал, и за руль села Нееле. Противогазы они пока сняли – сейчас они лежали у Юстуса на коленях. На плечи накинули пледы, чтобы встречные водители случайно не заметили защитных костюмов.

Они уже ехали по Остермашерштрассе, когда Нееле включила радио. Ей это показалось знаком судьбы, голосом Вселенной. По радио «Остфризия» передавали рождественскую песню Беттины Гёшль. Песня называлась «Мой список подарков» ^[23], и рассказывала про мальчика, который написал о своих желаниях младенцу Иисусу.

«Ну вот, круг замкнулся, – думала Нееле. – Когда я стояла возле «Тен Кате», та же самая Беттина Гёшль давала концерт, а потом я разложила письма с угрозами и пошла гулять по рождественской ярмарке».

Эта Гёшль со своими песнями – настоящий символ спокойной, благополучной Остфризии, которой скоро придет конец.

У Юстуса зазвонил мобильный. Он вздрогнул, посмотрел на жену и спросил:

– Нужно было его выключить, да? Это дом престарелых.

– Спокойно ответь.

Новость привела Юстуса в такой ужас, что сначала он даже не смог ответить. Он скорчился на пассажирском сиденье, словно от сильного удара ниже пояса, и его лицо исказилось от боли.

Телефон упал под ноги, и Юстус схватил жену за руку. Она испугалась, что он резко повернет руль, и оттолкнула его.

– Черт подери, что такое?

– Мама… Ей плохо… Упала с кровати… Высокая температура… Нужно срочно ехать туда!

– Упала с кровати?

– Да, черт, они мне только что сказали!

– Значит, она умирает?

Он широко раскрыл рот, но не издал ни звука, сглотнул и снова попытался заговорить.

– Откуда я знаю!

Он наклонился, чтобы найти телефон. В результате на пол полетели и противогазы.

Нееле затормозила и прижалась к обочине.

– Дай телефон!

Он повиновался.

– Алло, это Нееле Шаард. Что с моей свекровью?

– Она упала с кровати. У нее множественные переломы. Она хочет увидеть вас и своего сына. Вам лучше приехать, и…

Нееле повесила трубку.

– Он еще жива, – сказала она Юстусу.

– Мы должны ехать, – ответил он.

– Прямо сейчас?

– Да. Я никогда себе не прощу, если она умрет, а меня не будет рядом…

– Хочешь сказать, мы должны развернуться и поехать в Эмден, в дом престарелых?

– Да.

Она указала на защитный костюм.

– В таком виде?

– Конечно, нет. Сначала заедем домой, переоденемся и…

– А наши планы?

– Плевать… Потом разберемся. Сейчас нужно ехать туда. Ты же понимаешь? Это просто… важнее.

Оба замолчали. Нееле прекрасно понимала, что должна развернуть машину и ехать в дом престарелых, а их план на данный момент неосуществим.

Беттина Гёшль пела:

Тут приходит мама, не знает как сказать:

Бабушка болеет, не стоит ее ждать.

Теперь я все желанья за одно бы отдала:

Чтоб моя бабуля в гости к нам пришла.

У Юстуса, который всегда считал рождественские песни пошлыми и глупыми, а уж детские песни – тем более, затряслись губы. Он не стыдился своих слез. Нееле обернулась, и в эти секунды Юстус особенно глубоко затронул ее сердце. «Какой мужчина, – подумала она. – Я могу отравить вместе с ним питьевую воду в Нордене, но при этом он такой мягкий, что начинает плакать от детской песенки».

Ничего на Рождество уж больше не прошу,

Лишь одно желание упрямо я твержу.

Чтоб бабуля снова с нами здесь была.

Чтоб была здорова, бодра и весела.

Все свои желанья за одно бы отдала:

Только чтоб бабуля в гости к нам пришла.

Теперь Нееле вела машину левой рукой, а правой гладила Юстуса по лицу. Пальцы намокли от его слез.

– Все будет хорошо, любимый, – пообещала она. – Все будет хорошо. Сейчас мы приедем домой, быстро переоденемся и поедем к твоей маме. Она не умрет. Еще долго не умрет. Она еще успеет увидеть, как поднимется ее сын, потому что наполнит счета своих клиентов капустой. Потому что скоро ее сын начнет грести деньги лопатой. Она будет так тобой гордиться, Юстус, так гордиться!

– Да, – сказал он, – я так об этом мечтаю. Она не может умереть сейчас.

* * *

Сегодня дым трубки Курта Фрёбеля чуть не довел Генцлера до рвоты. Запах «Латакии» был еще более едким, чем обычно. Окна черного «Ауди А7» были закрыты, и кондиционер задувал в салон теплый воздух.

Гецлер уже представлял, как понесет костюм в прачечную, чтобы избавиться от запаха. В таком виде пойти к сестре он не мог.

Фрёбель продолжал дымить, глядя на Генцлера испытующим рентгеновским взглядом, который означал: «Я знаю о тебе все, только и жду момента, когда ты совершишь ошибку. Твое личное дело становится все толще».

Генцлер ненавидел, что его контролируют. Но в мире, где никто никому не верит, приходилось контролировать даже контролеров.

Он не хотел нести ответственность в одиночку.

Гроссманн должен был объявиться еще несколько часов назад. То, что он не позвонил сам, Генцлер мог списать на обычное для этого сноба высокомерное презрение к дисциплине. Но Гроссманн не отвечал на звонки, и Генцлер начал нервничать.

Он боялся утратить контакт со своим самым ценным осведомителем. Их судьбы были связаны роковым образом.

– У Серкана сдали нервы, – сказал Генцлер. – Он грозил, что убьет Номера один.

Фрёбель долго молчал и курил. Потом достал трубочные принадлежности и раздавил пепел серебряным тампером.

– Брехливая собака не кусает.

Генцлер сглотнул. Он нажал на кнопку, чтобы хоть на сантиметр опустить оконное стекло и предоставить дыму возможность покинуть машину. Генцлер не любил спорить со своим контролером. Он чувствовал от него зависимость, хотя официально все было вовсе не так.

– Не могу согласиться, – сказал Генцлер.

– Зачем ему рассказывать нам о своих планах заранее? Это всего лишь угрозы, чтобы мы приглядывали за Номером один.

– Нет, я знаю Серкана уже много лет. Для него это вопрос чести.

– Чести?

– Да. У него тоже есть система ценностей.

– Система ценностей?

– Да, система ценностей. Своеобразная мораль. Просто совсем другая, чем у нас. И он никогда не поступит вопреки своим представлениями о чести.

– И что вы собираетесь делать?

– Арестовывать Серкана бессмысленно. Он все равно не станет убивать сам, а отправит людей. И вряд ли своих собственных. Только в Вильгельмсхафене есть минимум три дюжины человек, готовых броситься в огонь и в воду, лишь бы произвести на Серкана впечатление. В Остфризии он может моментально собрать небольшую армию.

– Хотите поместить Номера один под защиту полиции? Это помешает его игре: он окажется отрезанным от всех своих информаторов и станет для нас бесполезен.

– Я предупрежу его. Если Серкан убьет его прежде, чем он сообщит нам информацию, случится катастрофа. У нас есть только одна нить, чтобы найти чертов яд и вернуть чемодан. И она тянется через Гроссманна.

– А ему все давно известно, да?

– Конечно. Он только пытается набить цену.

Фрёбель крутил в руках трубку, словно мог вытряхнуть из нее идею.

– Сумма не играет никакой роли, – сказал он.

– Он требует головы Серкана Шмидтли, Франка Веллера и Анны Катрины Клаазен.

– И? Что мешает отдать ему желаемое?

Генцлер замер и пристально посмотрел на Фрёбеля.

– Это серьезный вопрос или предложение? А может, даже приказ? – уточнил Генцлер.

– Я не отдаю приказов. Только сообщаю начальству, удается ли вам владеть ситуацией или вас пора заменить.

Генцлер вынужден был признаться себе, что охотно согласился бы на второе.

Они уже проехали торговый центр «Нордер Тор», ветряную мельницу и огромную бутылку «Дорнката». Ему казалось, фары машины не освещают, а уничтожают все вокруг.

– Итак, что будете делать? – спросил Фрёбель.

– Пойду к нему и скажу, что он может прикончить Серкана. Мы закроем на это глаза. И что Анна Катрина Клаазен с Франком Веллером будут отстранены от службы, как только мы получим то, что нам нужно.

– Отстранены от службы – значит, отданы ему на закланье?

Генцлер сглотнул и проехал мимо полицейского участка. Он вдруг представил себя через двадцать лет. Перед ним сидит Лукас, племянник. Он уже стал совсем взрослым, и Генцлер пытается ему объяснить, почему он тогда так поступил.

Он представил, как подбирает слова. Мокрый от пота. И повторяет предложения вроде:

– Иначе было нельзя. Мы находились под давлением. Все или ничего.

Он показался себе жалким.

Припарковавшись в Норддайхе, перед домом Гроссманна, он сразу понял: что-то не так. Двери гаража открыты нараспашку. Черного «БМВ» нет.

Генцлер открыл дверь машины, и дым вырвался наружу, как из раскаленной коптильной печи, когда открывают крышку.

Фрёбель остался сидеть в машине, хотя Генцлер предложил ему сходить вместе. Фрёбель не собирался принимать активного участия в оперативной работе. Чем сильнее углубляешься в дела, тем больше можно наделать ошибок. А его дело – фиксировать ошибки других, а не совершать собственные.

У Генцлера в кармане был микрофон, и Фрёбель прекрасно слышал происходящее.

Генцлер прошел через гараж прямо в дом. Здесь двери тоже были не заперты. На лестнице, на краях ступенек, остались следы крови и волосы.

Он проработал в полиции достаточно долго и мог представить, что здесь произошло. Кто-то проехался головой по каждой ступеньке.

– Здесь совершено преступление, – сообщил Генцлер к неудовольствию Фрёбеля. Он не должен разговаривать по этому микрофону. Он используется для прослушивания, а не прямого общения. К тому же Фрёбель не мог отвечать, а только слушать.

– Либо он здорово поколотил кого-то здесь наверху, а потом стащил вниз, в машину, либо кто-то похитил нашего Номера один. Тогда мы все в заднице, – сказал Генцлер.

Это было уже слишком. Фрёбель выскочил из машины, захлопнул за собой дверь и побежал в дом.

Генцлер был уже в спальне. Осмотрев растрепанную постель, перевернутый поднос с завтраком и разлитый кофе, он сказал, не поворачиваясь к Фрёбелю:

– Кто бы ни лежал на этой кровати, судя по всему, сейчас он находится в багажнике «БМВ», и, вероятно, ранен.

Генцлер задумался. Несложно будет установить, чья это кровь – Гроссманна или кого-то другого.

Он направился на кухню. Кто-то делал здесь завтрак. На полу лежал упавший стакан. Кофемашина стояла в режиме ожидания. Еще несколько часов назад тут готовили яичницу с крабами.

– Он был здесь с любовницей, – заключил Генцлер, – а потом на них напали. Но квартиру не обыскали. Почему?

Фрёбель не ответил. Он только слушал. И больше не курил, а держал руку с трубкой в кармане куртки, словно не хотел пачкать табачным дымом место преступления.

– Нужно взять образцы волос и крови, – решил Генцлер. – Криминалистам звонить не будем. Шумиха вокруг этой истории нам ни к чему. Может, они вернутся, чтобы обыскать квартиру… Или, – Генцлер мыслил вслух, – уже ее обыскали. Мы не можем позволить себе сообщить о человеке, которого уже давно похоронили в море, как о пропавшем без вести.

– Что будете делать? – спросил Фрёбель. Он не завидовал Генцлеру, которому придется принимать решение. И радовался, что может оставаться в стороне в качестве наблюдателя.

Генцлер подошел к окну, надеясь посмотреть на море, но отсюда его не было видно. Больше всего на свете ему захотелось окинуть взглядом морской простор. Дамба находилась совсем рядом. Ему захотелось побежать туда и забраться наверх.

– Я хорошо знаю Номера один. И научился мыслить, как он. Даже если его похитили, он обманным путем вынудит преступников снова сюда вернуться.

– Зачем?

Генцлер улыбнулся.

– Потому что он прекрасно знает, насколько для нас ценен. Он знает, что мы будем его искать, если он пропадет из виду. И попытается направить похитителей прямо к нам в руки, чтобы мы смогли их схватить. Он хитер, как лис. И всегда знает, что делает.

– А если это не его кровь, – предположил Фрёбель, – вдруг он сам кого-то здесь жестоко отделал, и…

– Тогда он тем более сюда вернется. Это его дом. Он захочет замести следы и прибрать кое-что самостоятельно, прежде чем можно будет звать уборщицу.

Фрёбель преисполнился уважением: он не мог не согласиться, что в этих рассуждениях есть доля истины.

* * *

Без единого цента в кармане, промокнув насквозь от пота, несмотря на холод, с зудящей кожей и жирными волосами, Анна Катрина зашла в ресторан «Боттичелли». Ее движения были по-прежнему заторможены под влиянием психотропных лекарств. Анне постоянно казалось, что она сейчас заснет, а когда она вздрагивала, то не знала, как долго была в отключке.

С постоянной усталостью пришло опасение, что она никогда не сможет нормально спать и теперь будет всегда в ужасе подскакивать на кровати каждые несколько минут.

Итальянский ресторан располагался неподалеку от торгового центра, в восточной части города. Здесь они однажды ужинали с Веллером – после концерта Питера Гэбриэла. Они были влюблены, и поэтому все казалось страшно вкусным. В этом ресторане они почувствовали себя защищенными и окруженными заботой. А сейчас ей как никогда были нужны забота и защита.

Это место притягивало ее магическим образом. Там было тепло и вкусно пахло. Она хотела просто посидеть здесь, успокоиться и подождать, пока ее заберут. После разговора с Ритой Грендель ее друзья были в курсе дел и теперь найдут возможность ей помочь.

Она не сдержала мягкой улыбки при мысли, что, возможно, каменщик, кондитер и журналист едут сюда, чтобы спасти ее из коварных лап полиции и секретных служб.

Анна Катрина заняла столик в углу. Отсюда открывался обзор на дверь, и она чувствовала себя относительно защищенной.

Администратор дружелюбно убрал со столика табличку «Зарезервировано». Анна Катрина ее не заметила.

Она попросила принести большую бутылку воды и мятный чай. Анна опасалась, что может заснуть прямо перед официантом, во время заказа.

Официант весело посмотрел на нее и понимающе улыбнулся. Он спросил, нужно ли принести меню. Анну вдруг одолел волчий голод, и она уже мечтала проглотить большую порцию пасты. Но она сказала:

– Нет, спасибо, я дождусь мужа.

Ей было приятно говорить эти слова. Она снова ощутила под ногами твердую землю. «Да-да, – подумала она, – у меня есть муж. Я замужняя женщина». И это было гораздо важнее того факта, что она – главный комиссар отдела убийств Ауриха.

Ее переполнила радость. Она не сомневалась в Веллере. Их отношения выдержат это испытание.

Она снова закрыла глаза и представила, как Рита Грендель организует по телефону ее спасение.

Окоченевшие пальцы понемногу начали согреваться. Она потерла друг о друга ладони.

Все будет хорошо, подумала она. Все будет хорошо. Но как подсказать друзьям, где она, чтобы об этом не узнали неправильные люди?

Официант принес ей час. Она обхватила чашку руками, наклонилась над ней и понюхала.

Все будет хорошо, подумала она. Все будет хорошо.

* * *

Широкая кровать в этом загородном доме была словно создана для игр со связыванием. С четырех углов поднимались в потолок деревянные столбы толщиной в руку, идеально подходящие для наручников. Над кроватью висел шелковый балдахин.

Именно так отдыхающие представляли себе покои принцессы или идеальную кровать для свадебного путешествия.

Вообще-то, она собиралась привязать канатами и руки, и ноги Гроссманна, но он больше не был похож на человека, который в состоянии убежать. Сопротивление было сломлено.

Инге даже стало его немного жаль. Она ожидала большего. Ведь он отправил к праотцам столько людей. Но хладнокровному профи поставили шах и мат.

Она поднесла к его носу бутылочку японского мятного масла, чтобы разбудить. Он резко вздрогнул от едкого запаха и ударился головой о стену.

– Осторожнее, – сказала она, – твой мозг чуть не превратился в кашу. Мы же оба хотим, чтобы ты протянул еще немного.

Он осмотрелся. Увидел канаты на своих руках. Они врезались в кожу. Впервые в жизни Гроссманна посетило четкое осознание: он проиграл. На этот раз все было иначе… Раньше при любых обстоятельствах у него было в рукаве несколько козырей, например выгодное предложение для противника. Всегда можно было придумать какую-нибудь сделку, сделать ход, ведущий к освобождению.

Но теперь он был в полной растерянности. Эта женщина казалась неподкупной. Ее действия совершенно не соответствовали внешности, но, похоже, отвечали велениям ее души. Казалось, она находится в полном единении с собой.

Он не хотел сдаваться. Изо всех сил пытался снова стать хозяином ситуации. Хитрецом, у которого всегда наготове запасной план. Должен же быть какой-то шанс. Должен. Должен. Должен.

К Серкану она не имела никакого отношения, это очевидно. Инга явно работала по собственному разумению. И была обязана только самой себе.

На горизонте забрезжил луч надежды. «Генцлер! Я должен сообщить Генцлеру, где нахожусь. Ищейка меня отсюда вытащит, а потом в какой-нибудь больнице меня снова соберут по кусочкам, – думал он. – Возможно, придется сесть в инвалидное кресло. Но я буду жить».

Жить! Жить! Жить!

Сейчас это самое главное.

Только он не имел ни малейшего представления, как сообщить обо всем Генцлеру.

Он казался себе очень жалким из-за того, что угодил в этот любовный капкан. Стал жертвой девушки с миндалевидными глазами, узкими бедрами и большим, чувственным ртом.

На стене висел плоский экран, расположенный так, чтобы парочки могли смотреть телевизор прямо из кровати, держась за руки. Инга его зачем-то настраивала.

Справа от экрана стояла ширма из черного шелка с нарисованным китайским драконом.

Какого дьявола, недоумевал он, что задумала эта дрянь?

Она включила устройство и вставила флешку.

Она что, собирается смотреть со мной фильмы? Совсем свихнулась?

Гроссманн попытался пошевелить ногами. Правая не слушалась вообще, но левая еще оставалась в его власти. Он прикидывал, сможет ли зажать ее ногами и задушить. Навряд ли. Его движения очень скованны, и каждая попытка доставляет адскую боль. К тому же, даже если удастся задушить ее между бедрами на кровати, хороших перспектив не наблюдалось. Если он не сможет привлечь к себе внимания, то умрет от голода и жажды привязанный к кровати.

Должен же быть какой-то выход. Должен. Должен.

Должен.

Он пытался справиться с мрачным мыслями, не позволить им овладеть собой. Смерть – спутник малодушия, это за последние десятилетия он усвоил хорошо.

Вдруг перед ним снова появилась Инга. Она держала в руке ножницы и принялась размахивать ими у него перед глазами.

– Следовало бы отрезать тебе, подлецу, язык, как ты когда-то поступил с моей матерью! Но пока рано. Иначе ты слишком быстро умрешь от потери крови.

Она зажала ножницы в кулак и вонзила в левый столб в ногах кровати. Они угрожающе завибрировали.

Гроссманну показалось, что она воткнула ножницы прямо ему в ногу: рывок содрогнувшейся кровати принес ему такие же сильные мучения.

* * *

Анна Катрина подозвала официанта и попросила принести телефон. Он принес. Она попыталась разобраться, как скрыть номер при исходящем звонке, но так и не поняла.

– Я могу вам помочь? – спросил официант.

Она улыбнулась.

– Да. Я ужинала здесь с мужем в тот вечер, когда он сделал мне предложение. Сейчас он не знает, где я. Я хочу, чтобы он сам догадался прийти в это место. Не хочу, чтобы он увидел номер и сразу догадался.

Официант сам был не чужд романтики и сразу понял, что она имеет в виду.

– Своего рода любовная головоломка?

– Да, – подтвердила она. – Пусть вспомнит тот прекрасный день и найдет меня здесь.

– Значит, сегодня у вас день свадьбы?

Анна кивнула, благодарная, что он ей подыграл, хотя ее одежда, скорее всего, показалась официанту неподобающей для такого дня.

– Наверное, вы были в этом свитере, когда с ним познакомились? – предположил он.

Она кивнула.

– Да, я тогда его вязала.

Официант громко рассмеялся и вернул ей телефон.

– Ну, теперь никто не узнает, откуда вы звоните. Желаю вам с ним успехов.

– Спасибо.

Анна переживала, что звонок все равно могут отследить, и не стала набирать номер Веллера, а вместо этого снова позвонила Рите Грендель.

– Никуда не уходи, мое золотко. Мы найдем тебя, – сказала Рита, надеясь подбодрить Анну Катрину. – Вся банда уже в пути.

– Скажи моему любимому «Питер Гэбриэл». Тогда он поймет, где меня искать.

Рита поцеловала ее через трубку и снова повторила:

– Мы найдем тебя!

Обе одновременно оборвали разговор, словно боялись, что слишком долгое соединение призовет из преисподней самого дьявола.

* * *

Разговор Риты Грендель с Франком Веллером передали напрямую старшему полицейскому советнику Дикманн. Рядом с ней сидел статс-секретарь Кайзер, чтобы наконец разобраться с этим делом.

На столе у Дикманн стояла открытая коробка шоколадных конфет – Кайзер преподнес соблазнительные сладости, чтобы хоть как-то успокоить ей нервы.

– Питер Гэбриэл выступал в Ганновере в «ТУИ Арене». Наверное, она сейчас там, – предположил он.

Дикманн скривила рот и возразила Кайзеру:

– О нет. Я ее хорошо знаю. Анна Катрина – романтичная корова. Она точно имеет в виду место, где они с Веллером ели до или после концерта. Какой-нибудь романтичный маленький ресторанчик.

– Как он называется?

Либо Кайзер слишком сильно нервничал, либо Дикманн значительно переоценила его интеллектуальные способности. Но она не хотела портить с ним отношения. Он мог пригодиться в дальнейшей карьере. Поэтому она старалась говорить куда менее резко, чем ответила бы подчиненным:

– Несомненно, это тайна Веллера и Анны Катрины. Любовное гнездышко. Секретное местечко. Ей достаточно сказать «Питер Гэбриэл», и он сразу вспоминает тот день и точно знает, где она находится. А может, это отель или гостиница, где они провели после концерта ночь любви…

Это прозвучало настолько язвительно, что можно было подумать, она завидует.

– Да, – задумчиво сказал Кайзер, – у парочек так бывает. Моей первой жене достаточно было сказать «Дания», и я сразу бы понял, где именно она находится, потому что мы вместе… Впрочем, неважно, – осекся он, увидев по лицу Дикманн, что она совершенно не хочет этого слышать.

– Наши силы задействовать не получится, – призналась Дикманн. – Я не могу никому доверять. В сомнительный момент они будут на стороне Веллера и Клаазен, – она так сильно сжала кулак, что ногти вонзились в ладонь, а костяшки побелели. – Я уже по горло сыта этим остфризским сбродом!

– Ничего страшного, – сказал Кайзер, – наши люди все равно находятся ближе. Получается, Анна Катрина сидит в каком-то кафе или ресторане и ждет своего Франка. У нас уйдет меньше двух часов, чтобы обыскать все рестораны и кафе в Ганновере. Я задействую всех доступных людей.

Дикманн закивала головой.

– И отели! Гостиницы! Бары! Только к чему такой шум? Мы же можем просто проследить за Веллером. Он точно приведет нас к ней.

– Мы должны оказаться там раньше его, – многозначительно пояснил Кайзер, – если мы хотим расстроить их планы.

Он взял мобильный и ушел обратно в соседнюю комнату.

* * *

В доме на Фледдервег было чертовски холодно – Генцлеру пришлось приоткрыть окно, чтобы избавиться от табачного дыма. Он подавил приступ кашля, выпил стакан воды, чтобы избавиться от першения в горле, и попросил извинения у Курта Фрёбеля.

– Он унюхает дым, как только свернет на эту улицу. У Номера один прекрасно работают инстинкты. Он профессионал. И сразу догадается, что мы здесь…

Вдруг внизу кто-то позвонил в дверь.

– Почему он звонит? – спросил Фрёбель.

– Возможно, потому, что произошло именно то, о чем я рассказывал. Он унюхал дым, увидел, что окно открыто… Увидел нашу машину. И обо всем догадался.

Фрёбель не уловил логики.

– И поэтому звонит?

Генцлер побежал вниз открыть дверь.

За дверью стоял Владимир Куслик, который очень надеялся вскоре получить в свои руки империю Серкана Шмидтли. Сначала он уничтожит для Серкана всех людей, угрожающих группировке или ее главарю. А в самом конце – самого Серкана. План казался совсем несложным и находился на горячей стадии воплощения.

Генцлер посмотрел гостю в глаза и понял: он пришел убивать.

«Я должен опередить его или умру», – подумал Генцлер, но оказался не в состоянии вытащить пистолет. Его будто парализовало. Все, чему он учился, развеялось в пыль.

Генцлер будто окаменел от бесконечной печали. Он больше никогда не увидит сестру и малыша Лукаса. Он окончательно упустил возможность уйти в отставку, о которой так долго мечтал. Возможность отойти от дел и начать тихую жизнь пенсионера утрачена навсегда. Это конец.

Он открыл рот, пытаясь что-то сказать. Но выдавил лишь стон тяжело больного человека.

Глушитель был в два раза длиннее «Глока», из которого Владимир Куслик пустил две пули Генцлеру в грудь.

Владимир Куслик пришел со своим братом Борисом, который надежно прикрывал ему спину, готовый остановить любую пулю собственным телом, лишь бы спасти Владимира.

Владимир понимал: лучшего соратника, чем брат, ему не найти. В мире, где правили только деньги, а предательство было главным средством достижения цели, верность ценилась превыше всего, и не было связи надежнее кровного родства.

Владимир сфотографировал на телефон умирающего на лестнице Генцлера, чтобы сразу отправить фотографию Серкану.

Борис, которого еще называли «ухо», сказал:

– Пойдем наверх. Там еще один. Я точно слышу.

Борис сопел носом. Наемному убийце грипп не к лицу. Болезни – удел обычных людей или жертв. А не профессионального киллера вроде него.

Владимир попытался приготовить куриный куп – такой суп им каждый год готовила бабушка, чтобы укрепить здоровье перед зимой. Суповая курица, много лука и груда чеснока. Но, видимо, бабушка оставила ему неполный рецепт. Ее суп был гораздо вкуснее и, главное, гораздо эффективнее. В нем было больше трав и правильный черный перец, а не эта разноцветная пыль.

Сквозь приоткрытую дверь Фрёбель видел, что произошло внизу. Он в панике побежал в спальню. Он не знал, где скрыться. Ему даже в голову не пришло достать свой «Геклер и Кох» или позвонить коллегам и обратиться за помощью. Больше всего ему хотелось просто исчезнуть под ковром или заползти в шкаф, как червь-древоточец.

Фрёбель забрался в шкаф для одежды. Эта идея не показалась ему смешной. Он так дрожал, что ему пришлось схватиться за висящие в шкафу рубашки. Вешалка заскрипела.

Трубка Фрёбеля лежала на ковре. Борис указал на нее своим «Глоком» и сказал:

– Говнюк еще где-то здесь.

Послышалось дребезжание вешалки, съехавшей с палки.

Борис выстрелил в закрытый шкаф. Тяжелое тело Фрёбеля упало на дверцу. Она открылась, и Фрёбель вывалился наружу. Его лицо закрывала сине-белая полосатая рубашка. Пластиковая вешалка, на которой она висела, сломалась.

Борис смахнул ткань, прежде чем прижать ствол ко лбу Фрёбеля для смертельного выстрела. Раздался глухой щелчок.

Они сфотографировали Фрёбеля и тоже отправили снимок Серкану Шмидтли.

* * *

Петра Виганд подавала Серкану черный чай. Он не выпускал из рук мобильный. Петре показалось, Серкан выглядит нервным, бледным и болезненным.

Он ждал новости, которая должна была принести облегчение. Это было ясно. Но когда пришли фотографии, Серкан воскликнул:

– Это не он, идиоты!

Он посмотрел на Петру, и, если она не ошиблась, у него на глазах блестели слезы.

– Они прикончили Генцлера. Эти психи убили Генцлера! Теперь мы никому ничего не должны. Он всегда прикрывал нас от вмешательства властей, – удрученно сказал Серкан.

Он удалил фотографии с телефона и сразу позвонил Владимиру. Тот многословно извинялся:

– Мы сделали хорошую работу. Кто это чертов Генцлер? Я его не знаю!

Серкану пришлось сглотнуть. У него во рту накопилось слишком много слюны, и он даже испугался, что она брызнет наружу.

– Нужный вам человек больше не на Фледдервег. У меня новая информация. Он находится в Дангасте. Сейчас пришлю вам точные координаты.

– Хорошо, шеф. Тогда мы сейчас поедем туда и все сделаем.

* * *

Юстус Шаард больше не узнавал собственную мать, или его мозг отказывался воспринимать эту информацию. Он стоял в ее комнате, смотрел на нее, лежащую в собственной кровати, но хотел развернуться и уйти, потому что был уверен, что это не его мать. Женщина с черными пятнами на лице, пластырем на носу и перевязанной рукой, чьи сведенные судорогой пальцы напоминали когти, была мертва. Широко открытый рот. Потрескавшиеся тонкие губы. Разбухший белый язык, словно переставший помещаться во рту.

Нееле положила руку Юстусу на спину. Она знала, что ее муж стоит на краю бездны. Он пошатнулся и чуть не упал. Он не мог заглянуть в пропасть.

– Где… Где моя мама? – спросил он, как потерявшийся маленький ребенок.

Нееле показала на покойницу в кровати.

Он упрямо покачал головой. Губы дрожали.

– Нет. Это… Это не моя…

Он так и не закончил фразы. Его голос сорвался. Он закашлялся, как делал в детстве, маленьким мальчиком, если чувствовал себя неловко.

В коридоре послышались быстрые шаги. Сиделка Улла Хертлинг открыла дверь.

– Мои соболезнования, – тихо сказала она и потрясла Юстуса за руку. – Ваша мама умерла несколько минут назад. Я только что позвонила доктору Йонсу. Он сейчас придет. Смерть нужно официально зафиксировать…

Юстус посмотрел на жену, словно не понимал слов сиделки и ему нужен был перевод.

Он отважился медленно приблизиться к кровати. До нее оставалось меньше двух шагов, но Юстусу было очень тяжело преодолеть этот путь. У него подогнулись колени. Нееле с госпожой Хертлинг его подхватили.

– Меня не было рядом, когда она умерла! – вдруг воскликнул он.

Улла Хертлинг утешила:

– Ваша мама умерла не в одиночестве. Я была возле нее, в этой комнате.

– Она что-нибудь говорила? – он с благодарностью держал сиделку за руку. Его била мелкая дрожь.

– Да. Звала вас по имени.

Лицо Юстуса осветилось улыбкой.

– «Феликс-Йонатан». Она дважды громко и четко позвала Феликса-Йонатана, а потом добавила: «Спасибо, сынок».

У Юстуса потекли слезы, он отвернулся и спрятался в объятьях Нееле.

– Моего мужа зовут Юстус, – объяснила Нееле. – Феликс-Йонатан – его брат.

Сестра Улла пришла в ужас.

– Ой, я не хотела. Я же не знала… Ни разу не видела вашего брата. Я думала, вы единственный ребенок, господин Шаард.

– Ничего, – сказала Нееле, прижимая к себе убитого горем мужа.

Улла Хертлинг оставила их в одиночестве, чтобы они могли попрощаться. Она считала Шаардов добрыми, щедрыми людьми. И сожалела, что просто не солгала им.

«Почему я так необдуманно сказала правду? С чего я вообще взяла, будто он ее единственный сын?»

Она вспомнила госпожу Швайгер, за которой после инсульта любовно ухаживал муж. Целый год он приходил каждый день, мыл и кормил ее, но когда настал ее час, она в его присутствии стала звать по имени другого мужчину: своего возлюбленного, умершего сорок лет назад.

Улла Хертлинг увидела на лице господина Швайгера невероятное страдание – прошедшие годы потеряли для него всякую ценность.

В последние минуты жизни умирающие не всегда находили для близких слова мудрости или утешения – иногда они оставляли в душах друзей или родственников болезненные шрамы.

Она ненадолго задержалась у двери, слушая плач Юстуса Шаарда. Ей нравились мужчины, способные показывать чувства. Ее муж уже давно разучился это делать.

* * *

Веллер ненадолго закрыл глаза и увидел перед собой телебашню и высотку «Бредеро». Мысленно вышел на Рашплатц. Увидел Листер Майле и почувствовал Анну Катрину.

Они поехали на такси, Уббо Гейде счел этот вариант самым надежным. Такси привезет гостей в ресторан. Ничего подозрительного.

Уббо с ними все обсудил и дал четкие указания. Они с Рупертом остались снаружи, в такси, а Веллер отправился в «Боттичелли».

– Отсюда нам сейчас нужно будет разъехаться в трех разных направлениях, – сказал Уббо Гейде водителю. – Пожалуйста, позвоните еще двоим коллегам и попросите приехать. Я останусь с вами в машине, здесь удобно с коляской.

Таксисту изначально показалось, что с этими тремя что-то нечисто. По их взглядам и лихорадочному поведению чувствовалось – они на стороне добра и заняты важным делом. Что-то подсказывало ему: они полицейские или хотя бы частные детективы, а тот, который в коляске, – явно их босс.

Таксист чувствовал в них уверенность, и это был волнующий опыт. Он уже представлял, как потом расскажет обо всем жене. Но пока ничего увлекательного не происходило. У него просто было ощущение: ситуация чрезвычайная.

Веллер сразу увидел Анну Катрину и направился прямо к ней. Она вскочила и бросилась ему в объятья. Они ничего не говорили, просто крепко прижимались друг к другу, словно пытались убедиться в реальности происходящего.

Анна Катрина как следует обнюхала своего Франка. Он так хорошо пах! Это был родной запах…

Сразу подошел официант и спросил об их пожеланиях.

– Ты уже заказала что-нибудь поесть? – спросил Веллер, словно они всерьез собирались остаться на романтический ужин.

– Нет, я ждала тебя.

Веллер непринужденно заказал спагетти с трюфелями и овощной суп. Официант исчез за прилавком, и Веллер прошептал Анне Катрине:

– Не бойся, Анна. Я не собираюсь здесь есть. Но если скоро сюда ворвется несколько взволнованных коллег и спросят про нас…

Анна Катрина продолжила:

– Они подумают, что мы еще в этом запутанном заведении, ждем еду. Отправились в туалет освежиться, или…

Веллер посмотрел в окно. Подъехало два такси. Они быстро вышли на улицу и сели в одну из машин. Он пообещал ей оплатить потом из дома счет в «Боттичелли».

С тех пор как Веллер оказался рядом, Анну Катрину не посещало чувство, что она сейчас заснет. Но теперь, на заднем сиденье такси, ее снова переполнила мучительная усталость. Она хотела спросить у Веллера, куда они поедут. Они сидели рядом. Анна положила голову ему на бедро. Есть ли безопасное место хоть где-нибудь?

У них за спиной Руперт попросил своего таксиста тронуться так резко, что заскрипели шины. Руперт пытался привлечь к себе внимание. Уббо Гейде попросил его об этом прямым текстом. У Руперта в кармане лежал мобильник Веллера, и он точно знал – всех собак пустят вслед за ним.

Это нравилось Руперту. Он заставит их попотеть. Брюс Уиллис или Шварценеггер, конечно, заставили бы таксиста выйти из машины, угрожая пистолетом, и во время погони разбили бы автомобиль в хлам. Но Руперт собирался работать в собственном стиле. Он еще не знал, как именно, но старался изо всех сил.

Ну, ублюдки, подумал он, если вы отслеживаете меня, то удачи.

Он позвонил Рите Грендель.

– Малышка, отличные новости, – сказал он. – Анна Катрина у нас. Сейчас мы повезем ее в книжный магазин «Лезен и Мер», там у нее есть подруга, которая…

Рита резко перебила его:

– Если вы ее действительно туда везете, то зачем ты, идиот, звонишь мне и рассказываешь все по телефону? Ты правда настолько тупой?

Отлично, подумал Руперт, это запутает их еще сильнее. Теперь они не знают, что думать.

Он ответил с драматической интонацией:

– Принцесса! Семь юных дев в Бремерхафене парят над последним кабаком до Нью-Йорка, а тем временем принц из Дубая отправляется в путь и кормит лошадей овсом.

– Хорошо, – ответила Рита, – я все поняла…

Она положила трубку и захихикала.

Двадцать минут спустя семеро полицейских ворвались в отель «Атлантик» в Бремерхафене, потому что его здание напоминало знаменитый отель в Дубае. Одновременно начался осмотр номеров в отеле «Хаверкамп» ^[24], потому что в словах принц отправляется в путь и кормит лошадей овсом должен был быть какой-то смысл. Ресторан «Треффпункт Кайзерхафен», известный как «последний кабак до Нью-Йорка», тоже не остался без внимания.

* * *

Руперт сразу распознал две преследующие их гражданские машины. Он протянул таксисту купюру и сказал так круто, как сумел бы только Хамфри Богарт или, может быть, агент 007, но только в исполнении Шона Коннери или Роджера Мура, а не этого Дэниела Крейга:

– Обе машины преследуют нас. Оторвитесь от них.

Таксиста звали Карл Вунш. Он провел рукой по лысеющей голове и радостно взял купюру:

– Я ждал этого пятнадцать лет.

– Чаевых в двадцать евро?

– Нет, чтобы кто-нибудь наконец залез и сказал: «преследуйте вон ту машину» или «оторвитесь от них». Господи! Я столько раз видел это в кино. А мне постоянно приходилось отвозить людей на вокзал да забирать из пивнушек пьяниц.

Карл вдавил педаль газа, потянул ручник и резко повернул руль. Машину занесло, она развернулась и поехала в противоположном направлении.

Руперт был впечатлен. В ответ на хор гудков Карл Вунш показал средний палец.

Обе преследовавшие их машины больше не появлялись.

Вместо этого сзади показался сине-белый полицейский «Мерседес».

– Этих мы тоже обскачем, – рассмеялся Руперт, – жмите на газ!

– Если я потеряю лицензию и даже права, в вашей банде найдется для меня местечко? Одно ваше слово, и я собираю манатки, дружище. Кстати, меня зовут Карл Вунш. – Он протянул Руперту руку, и Руперт пожал ее.

Руперт наслаждался происходящим. Он развалился на сиденье.

– Карл, моя организация позаботится о том, чтобы вы никогда не пожалели о происходящем. Напротив!

– Ловлю на слове!

Следующий светофор они еле-еле проскочили на желтый свет. Полицейский автомобиль за ними включил сирену.

* * *

Уббо Гейде махнул из просторного такси полицейским, выходящим из «Боттичелли» ни с чем.

– Коллеги, – сказал он, – сбавьте обороты. Все совсем не так, как кажется. Женщина, которую вы ищете, – лучшая сотрудница нашей полиции, а ее муж…

Молодой чиновник узнал Уббо Гейде.

– Вы написали книгу. О нераскрытых делах…

Уббо Гейде польщенно кивнул.

– Это шеф отдела убийств из Остфризии, – объяснил полицейский коллеге.

Спутник оттеснил его в сторону.

– Ваша протеже сбежала, не оплатив счет, – он показал на «Боттичелли». – А теперь, как настоящий дорожный хулиган, устраивает автомобильную погоню с четырьмя преследователями, достойную кинофильма, – одна из машин уже попала в аварию и превратилась в металлом.

Руперт, каков ловкач! Уббо Гейде одобрительно сжал кулаки. Он отвлечет их от Анны Катрины. Так и знал, что у него получится.

– Не пытайтесь помешать нам, господин Гейде. Остановите этих безумцев. Вы же можете. Это ведь практически ваши люди, верно?

– Да, – гордо улыбнулся Уббо Гейде, – черт подери, да. Я их готовил и обучил множеству приемов.

На парковке перед центральным вокзалом Веллер и Анна Катрина пересели в желтый «Булли» с надписью «Мастерок на любой предлог» строительной фирмы Петера Гренделя. Сидящий за рулем Петер махнул им рукой.

* * *

Когда такси Руперта затормозило на Берлинер аллее перед вставшей поперек дороги полицейской машиной, Руперт похвалил водителя Карла:

– Отличная работа! А теперь выходим, подняв руки.

Карл с облегчением сказал:

– А я уж испугался, что нам придется отстреливаться.

– Нет, – рассмеялся Руперт, – мы же джентльмены. Мы работаем головой.

Руперт с удовольствием, безо всяких возражений позволил принять себя за Франка Веллера. Он отдал свой мобильный.

Карл крикнул ему вслед:

– Не забудь, кто тебе помог, дружище! Теперь я в вашей банде! Вунш! Меня зовут Карл Вунш!

Руперт показал ему большой палец.

Примерно десять минут спустя, в полицейском участке, Руперт сознался, что он никакой не Франк Веллер, а Руперт. Даже добровольно предъявил паспорт, который прятал в ботинке.

Потом он дал коллегам из Ганновера подсказку. Веллер и Анна Катрина пытаются скрыться на служебном автомобиле кафе «Тен Кате».

Сияющий Руперт поклонился им, как актер кланяется перед публикой в конце спектакля, надеясь на аплодисменты. Правда, их не последовало.

* * *

Йорга и Монику Таппер в машине для доставки тортов остановили вскоре после городского парка, на Клеефельдерштрассе. Сначала полицейские приняли Монику за Анну Катрину Клаазен – она посчитала это за комплимент и воспользовалась возможностью выиграть для подруги еще большее преимущество.

Даже когда выяснилось, что Йорг – не Веллер, а Моника – не Анна Катрина, рьяный полицейский из Ганновера не отступил. Он захотел осмотреть машину, и Йорг указал на коробку из-под четырехъярусного торта.

– Да, – сказал он, – вы победили. Анна Катрина прячется там, в торте.

Полицейский хотел было посмотреть, но коллега крепко схватил его за локоть и пробормотал:

– Нас уже достаточно одурачили.

* * *

На автовокзале Апен-Ремельс Анна Катрина и Веллер снова сменили машину. Здесь их ждал не только Хольгер Блём на «Фольксвагене Крафтер», принадлежащем редакции, но и подоспевший Уббо Гейде. Все дружно решили, что нужно перекусить, и заказали легендарные XXL-бургеры.

Один Веллер предпочел бутерброды с селедкой. Самое верное средство, чтобы успокоить нервы.

Веллер ел молча. Когда все закончится, думал он, остфризская полиция станет другой. И кто знает – останемся ли мы в ее рядах.

Он снова подумал о рыбной лавке в Норддайхе. Перспектива уже в ближайшее время продавать туристам бутерброды с селедкой показалась ему очень заманчивой. Только сначала нужно закончить дела.

Ему предстояло решить непростые задачи, но в глубине души он торжествовал: он обвел всех вокруг пальца.

Уббо Гейде давал указания насчет дальнейших действий:

– Теперь Франк и Анна разделятся. Франк, вот увидишь, они прилипнут к тебе как мухи. Завтра просто иди на работу. В общем, пытайся вернуться к нормальной жизни. Ты поедешь домой с Петером Гренделем. Я и Анна поедем с Хольгером.

– Звучит неплохо, – заметил Петер Грендель, – но что вы будете делать дальше?

Хольгер Блём откашлялся. Он заговорил спокойно и по делу, и всем сразу стало легче от его слов.

– У нас свободная пресса. В такой запутанной ситуации бывает очень полезно выложить карты на стол и назвать вещи своими именами. Когда о такой чудовищной несправедливости станет известно широкой общественности, ситуация резко переменится и выйдет из-под контроля…

Анна Катрина нашла под столом руку Хольгера и сжала так сильно, что ему стало больно.

– Да, Хольгер. Я расскажу об убийце моего отца. Лучше всего на пресс-конференции. Когда люди узнают обо всем этом свинстве…

– Виновных привлекут к ответственности, а тебя полностью реабилитируют, Анна Катрина.

– Но как вы собираетесь искать человека с фальшивыми документами, которого прикрывает полиция? – спросил Петер Грендель. – Знаменитая иголка в стоге сена по сравнению с этим – детская игра. С иголкой можно хотя бы использовать магнит…

Уббо Гейде отодвинул от себя тарелку. Он осилил только половину бургера.

– Анна, могу я поговорить с тобой наедине?

Она сразу встала и отвезла его коляску в сторону, подальше от барной стойки.

– Анна, я знаю, как его найти.

– Ты шутишь?!

– Вовсе нет. Правда знаю. Если я скажу тебе, где он – что будешь делать?

– То, что предложил Хольгер, – ответила она, но Уббо не поверил ни единому слову.

Он посмотрел на Веллера, который держался удивительно спокойно, хотя мысленно был солидарен с Уббо. Неважно, что сейчас говорит Анна Катрина, – она все равно убьет его, и, возможно, так даже лучше. Кто-то наконец должен поставить точку.

– Но почему, – спросила Анна Катрина, – ты говоришь это только мне?

Он посмотрел на нее исподлобья. Бледный, с кругами под глазами. Но при этом он почти снова стал для нее человеком, на которого она могла положиться в тяжелые времена.

– Потому что ты имеешь право знать, – ответил он. – Я должен был рассказать обо всем еще несколько лет назад. Этот дьявол воскресает снова и снова. Из-за него ты оказалась в такой ситуации. Все мы. Посмотри на нас. Что с нами стало? Играем роли, как заговорщики. Ложь превратилась в правду, а того, кто говорит правду, называют безумцами. Этому нужно положить конец.

– Ну так где он? – спросила Анна Катрина.

– Все не так просто, девочка моя… На этот раз мы оставили их позади и обхитрили, но максимум через несколько часов они придут к твоим друзьям, перевернут все вверх дном. Обыщут пекарню и все филиалы кафе «Тен Кате». Строительную площадку Петера Гренделя и редакцию Хольгера Блёма. Эта игра касается очень многих. Пока речь только о незаконном освобождении заключенного. В лучшем случае. Скорее всего, мы все выйдем сухими из воды. Но если ты застрелишь убийцу отца, нам всем лучше держаться подальше, а иначе нас обвинят в пособничестве.

Он показал на остальных.

– Будет лучше, если никто из них ничего не узнает. Они должны спокойно верить, что ты всерьез планируешь пресс-конференцию…

– Да, – ответила она, – понимаю. С этой минуты я сама за себя.

– У Хольгера в машине – чемодан с одеждой, которая должна тебе подойти. Мобильник с предоплаченной сим-картой и новый ноутбук. – Он протянул ей конверт: – На первое время должно хватить.

Анна даже не заглянула в конверт, потому что знала – там деньги. Мелкими купюрами.

Она не стала благодарить Уббо. Она просто на него посмотрела.

Вместе с Уббо Гейде и Хольгером Блёмом Анна Катрина ехала в Ольденбург. На Вайсенмоорштрассе, рядом с бывшей церковью, которая теперь стала культурным центром, жил хирург Герхард Бруйкманн. Как поняла Анна Катрина, он вживил нескольким авторитетам, которые боялись похищения, чипы для отслеживания – вроде тех, что биологи устанавливают под кожу китам, чтобы отследить их путь в Мировом океане.

Среди его клиентов были политики, предприниматели, и – как бы глупо ни звучало – два популярных певца и знаменитый повар.

Это была легкая и очень денежная работа. Бруйкманн оперировал колено Гроссманна и во время операции вживил ему под кожу чип по заказу Серкана Шмидтли. Теперь Серкан всегда знал, где находится его недруг.

Они могли поехать и к Серкану, но Уббо Гейде показалось правильнее обратиться напрямую к Бруйкманну.

– Он мне во всем признался, – сказал Уббо Гейде. – Он честный человек, какое-то время работал врачом в тюрьме. Серкан Шмидтли его шантажировал. В какой-то момент он не выдержал и рассказал обо всем мне.

Хольгер Блём только молчал и слушал. Он чувствовал себя польщенным – ему доверилась не только Анна Катрина, но и сам Уббо Гейде. И он их никогда не разочарует.

Он задумался над словами Уббо Гейде.

– Получается, когда-нибудь дойдет до того, что каждому будут вживлять такой чип еще при рождении, и мы всегда сможем отследить любого человека?

Уббо Гейде согласился:

– Да, возможно. Жуткая мысль, но есть в ней и что-то успокаивающее. Каждый раз, когда пропадает ребенок, вопрос поднимается заново. Ребенка с чипом можно сразу найти.

– Но тогда, – размышляла Анна Катрина, – похититель может нащупать эту штуку и вырезать ее у ребенка прямо на месте.

Хольгер Блём поежился.

– Значит, вы всегда знали, где находится убийца моего отца, – холодно заметила Анна Катрина.

Уббой Гейде опустил взгляд на ладони. Они дрожали, и он подумал, что это уже никогда не прекратится.

– Да, знали, – ответил Уббо, и ему показалось, что он окончательно подписал Гроссманну смертный приговор.

* * *

Инга проиграла сцену еще раз. Она уже дважды видела ее на дисплее айфона, но хотела, чтобы Гроссманн – с его маниакальным желанием все контролировать – узнал, что произошло в его доме для отпуска.

– Посмотри-ка, – сказала она, – Владимир и Борис, главные конкуренты Кхалида и Тумма. Теперь всем заправляют они. Кхалид так часто их поносил. Называл «примитивными животными». Они такие же социопаты, как ты, руководствуются только собственными интересами. Ни капли эмпатии к окружающим. Ни капли жалости.

Ничего.

Он пялился в экран на стене. Камера, висящая над дверью, размером не больше мушиной какашки, передавала четкое изображение. Он видел лицо Генцлера. Его растерянность. Бессилие и неспособность обороняться. А потом в него попала первая пуля.

– Что думаешь? Ведь цель нападения – ты? Но тебя там не было, и поэтому они убили Генцлера и этого курителя трубки. Скоро братья придут и сюда. Спорим, они уже в пути? Я могла бы просто отдать им тебя… Но…

Гроссманн застонал, зажав зубами резиновый мячик, и снова попытался избавиться от кляпа, но тщетно.

– Хочешь, чтобы я тебя от них защитила? Не лучшая идея, глупыш. Видишь ли, они просто застрелят тебя и сфотографируют на мобильный, как Генцлера. Показать тебе еще раз? Все пройдет быстро и безболезненно. Я же, напротив, буду убивать тебя медленно. Сначала от боли и отчаяния должна издохнуть твоя душа, а потом – бесполезное тело. По сравнению с моим гневом, два этих киллера – мирные бойскауты на поиске сокровищ.

Она рассмеялась и выключила запись.

Теперь экран разделился на четыре трансляции из разных точек дома в Дангасте, где они находились.

Парковка. Входная дверь. Задняя дверь. Боковое окно.

Она похлопала его по больной ноге.

– Повезло, что у тебя паранойя. Я просто ограбила твой чемодан для слежки. Скажем так, портативное устройство. Ты ведь знаешь, что у тебя не только установлены камеры во всех домах, но и есть четыре чемодана со всем этим отслеживающим дерьмом? Все уже настроено, чтобы оборудовать номера во всех гостиницах по дороге.

Она покачала головой.

– Боже, да ты просто псих!

Потом погладила его по щеке.

– Но вообще-то, я должна тебя поблагодарить. Твое оборудование сослужило большую службу. Смотри-ка, кажется, они едут. Да! Нахально припарковались прямо у входа. В этом вся их сущность. Тупые, но самонадеянные. Что, дорогой, испугался? Думаешь, они сейчас убьют тебя? Или для тебя это избавление, возможность избежать мучений? Кому ты желаешь успеха – мне или им? Кстати, знаешь – уже после нашей первой ночи ты угадал мое самое главное желание. Сказал: «Ты прикончишь меня, малышка». И не понял, почему меня это так рассмешило. Ну, а теперь ты знаешь. Я действительно тебя прикончу. Тебя казню я, а не эти кретины.

* * *

Юстус продолжал деградировать. Еще недавно он хотел уничтожить всю Остфризию и показать всем, кто главный, и рассуждал как хладнокровный убийца, а теперь Нееле казалось, что он опустился до уровня детского сада. В соплях, со стеклянными глазами, зареванный и недоступный для взрослых. Его поза – он, съежившись, сидел на полу возле кровати – и даже выражение лица напоминали недоверчивого ребенка. Волосы были растрепаны.

Она хотела вытереть ему нос, но он отмахнулся.

– Нет. Отстань!

Нееле оцепенела, не зная, что делать, и в конце концов начала тихо напевать детскую песенку.

Детская часть его души надеялась, что доктор Йонс объявит смерть ошибкой и вернет его мать к жизни каким-нибудь уколом или порцией кислорода. Но когда доктор Йонс ушел, Юстус окончательно сломался.

Вообще-то, мы должны сообщить его брату, думала Нееле. Но это его добьет. Она решила: как только Юстус придет в себя, они вместе зальют яд, и только потом расскажут Феликсу-Йонатану о смерти матери.

С похоронами могут возникнуть проблемы. Во время массовых смертей, наверное, вообще не будут проводиться обычные похороны с поминками? Нееле не знала, как действуют в таких случаях. В Остфризии организуют массовые захоронения? Кремацию? Вызовут ли на помощь дополнительные силы, чтобы захоронить тела? Работников погребальной службы отрава тоже не пощадит. Вероятно, им просто не будет хватать людей.

Она слабо представляла, как в таком хаосе можно будет устроить свекрови достойные похороны. Может, исполнить задуманное чуть позже? Нет, наоборот, это хотя бы избавит их от встречи с дурацким братом. Она не любила своего деверя так же сильно, как Юстус. Мерзкий задавака.

С другой стороны, у них не осталось значительных причин использовать отраву… Они могли забрать десять миллионов и начать где-нибудь новую жизнь. Им больше не нужно считаться с его матерью. Так почему бы не сжечь мосты?

Еще ее мучил вопрос, куда девать биологическое оружие.

Внезапно с Юстусом что-то случилось. Его лицо поменялось. Окаменело. Он поднялся с пола, стал больше, шире, его переполняла жажда борьбы. Агрессивная и мощная.

Он прошипел:

– Как мама могла упасть с кровати? Почему перед кроватями не лежат маты, которые могут затормозить и смягчить падение? Почему она ударилась о жесткую плитку?

Нееле пыталась удержать его, но он выскочил в коридор, чтобы привлечь виновных к ответственности. Юстус не знал, куда деть свою всепоглощающую ярость.

Сиделка Улла Хертлинг как раз выходила из комнаты пожилой дамы, поменяв пеленки. На ней еще были резиновые перчатки, и она держала в руке пластиковое ведро, полное тряпок и ваты.

Она не до конца закрыла дверь, и Юстус смог заглянуть в комнату и увидеть пожилую даму. К ее кровати была приделана защитная стенка, оберегающая от падения.

– Почему моей матери на кровать не установили такую доску? – зарычал Юстус, указывая в комнату. – Она могла бы быть жива, если бы ей тоже…

Госпожа Хертлинг тихо закрыла дверь и перебила его. Она не винила Юстуса за вспышку ярости. У нее был богатый опыт общения с пациентами и их родственниками.

– Мы не можем ее просто так поставить. Это – ограничение свободы. Необходимо особое предписание. Мы же не знали, что ваша мать…

Юстус размахивал руками в воздухе.

– Ах вот как? Вы не знали? Вы что, вообще не следите за людьми? Где вы учились? Вы не готовы к подобной ситуации? Вы нарушили свою обязанность надзора! Ведь это пожилые, неразумные люди, они не могут за себя постоять! Приглядывать за ними – ваша обязанность! Предусмотреть все заранее и не ждать, пока ребенок упадет в колодец!

– Понимаю ваше волнение, но…

Он ее не слушал. Ему было плевать. Юстусу нужен был виноватый, чтобы переложить на него груз ответственности и самому почувствовать себя легче.

– Моя мать, – орал он, – могла быть жива, если бы не ваши чертовы лень и халатность!

Улла Хертлинг стянула резиновые перчатки. Что-то брызнуло Юстусу на рубашку. Он решил, она сделала это умышленно.

Он замахнулся и хотел ударить ее, но Нееле остановила его руку в воздухе.

– Мне очень жаль, – сказала Улла Хертлинг ледяным тоном, – но я не виновата, что ваша мать выкрикивала имя вашего брата.

Юстус отвернулся. Он пытался удержать себя в руках и не сбить эту женщину с ног.

Нееле увела его прочь. Обратно в комнату покойницы. Уходя, она посмотрела на госпожу Хертлинг извиняющимся взглядом.

Когда они остались наедине, Юстус сказал жене:

– Они за это заплатят. Все. Уже сегодня ночью. Они все должны умереть. Давай сделаем это. Немедленно!

* * *

Гроссманну приходилось бороться с постоянным слюнотечением. Он постоянно бил во рту языком по резиновому шарику. Глотать было тяжело, и он боялся захлебнуться собственной слюной.

Болезненно вывихнув челюсть и наклонив голову, он смог пустить изо рта маленький ручеек. Он бежал по щеке и, вопреки здравому смыслу, возвращал Гроссманну слабую искорку надежды.

Он сопел. Дышать через нос стало тяжело. Во рту было слишком много жидкости, но в носу, наоборот, пересохло. Ему казалось, он вдыхает воздух с песком.

По большому экрану он мог следить за происходящим.

Может, все это было спектаклем Серкана? Это он выдумал такую жуткую игру? И сейчас наблюдал, как он борется за жизнь, прикованный к кровати?

Представив, как эта свинья сейчас сидит в своей коляске и потягивает из турецких стаканов остфризский чай, раздает указания жирной сиделке и наслаждается каждой минутой его мучений, Гроссманн приказал самому себе: борись!

Нет, такого удовольствия он Серкану не доставит. Умереть – это одно. С тех пор как он понял, что никто не покинет эту землю живым и все люди когда-нибудь умрут, ему стало гораздо легче. Он просто принял этот факт и почувствовал себя свободным. Осталось лишь два вопроса: где и когда?

Возможно, его время пришло. Но он не хотел умирать ради удовольствия Серкана.

Он наблюдал, как Владимир звонит в дверь. Борис стоял на шаг позади и оглядывался по сторонам. Борис нервничал. Владимир – нет. Он держал наготове пистолет с глушителем толщиной в руку.

Это не игра, понял Гроссманн. Они не просто хотят меня напугать. Он действительно собирается убить Ингу.

– Черт, – сказала Инга, – у меня не получается открыть дверь. Что-то заклинило. Можешь надавить?

Владимир кивнул и бросился на дверь.

Инга распахнула дверь и распылила в лицо ворвавшемуся Владимиру перцовый баллончик. Потом снова быстро захлопнула дверь.

Он завопил от боли и ярости.

Из глушителя вылетела пуля и попала в стену.

Очень умно, девочка, подумал Гроссманн и удивился собственным мыслям и желанию ее похвалить. Но все-таки ты действуешь недостаточно быстро. Ты позволила ему выпустить пулю. Подобные ошибки могут стоить жизни…

Она прыгнула Владимиру на левую руку, сломала палец и забрала пистолет.

Гроссманн подумал, что она сразу его застрелит, но ошибся. Она на долю секунды исчезла из поля зрения, но потом показалась снова, занесла над головой бейсбольную биту и вломила Владимиру по черепу.

Снаружи Борис отбежал в сторону, потому что испугался, что она прострелит дверь. Он разбил окно в гостиной и залез внутрь. Не удержался и чихнул.

Инга уже поджидала его, спрятавшись за занавеской с битой наготове.

Она подождала, пока он залезет, и ударила его прежде, чем он успел сориентироваться.

Ну вот, насмешливо подумал Гроссманн, и это были два опаснейших человека в северной Германии… Если бы у него во рту не было кляпа, на губах заиграла бы ироничная улыбка.

Он уже не казался себе таким жалким из-за того, что позволил ей себя провести. Она была хороша. Чертовски хороша.

Гроссманн не понимал, почему Инга не убила братьев. Что она замышляет?

За входной дверью, в конце коридора, была узкая лестница в подвал. Он наблюдал, как Инга уволокла туда Владимира и просто сбросила вниз по ступенькам. Потом притащила из гостиной Бориса и тоже спихнула к брату.

Она вытерла руки об одежду, как будто запачкала их. Потом взяла кабельные стяжки и спустилась в подвал.

Теперь Гроссманн больше ее не видел. Он представил, как она привязывает обоих за руки и шею, скорее всего, к батарее.

Его левая нога затряслась, и постепенно дрожь охватила все тело. Если бы не резиновый шарик, он стучал бы зубами.

* * *

Хольгер Блём припарковал машину перед культурным центром в Ольденбурге. Там играли джаз, но у них не было времени послушать. Они направились прямиком к Герхарду Бруйкманну, который жил на улице Вайсенмоорштрассе, на втором этаже.

Подъемника не было, и Анна Катрина с Хольгером на руках подняли Уббо Гейде в коляске вверх по лестнице.

Доктор Бруйкманн оказался очень общительным и обходительным мужчиной лет сорока. Он был поджарым, как марафонский бегун, с длинными тонкими пальцами. Бруйкманн очень уважал Уббо Гейде и постоянно обращался к нему. Анна Катрина увидела по глазам: этому человеку важно, что о нем подумает Уббо.

Он постоянно извинялся. Сначала – за беспорядок в комнате, потом – за то, что у него нет ни газировки, ни алкогольных напитков, а только питьевая вода. Он не пьет алкоголь и потому не держит его дома, оправдывался Бруйкманн. Но может сделать чай.

Анна Катрина перебила:

– Мы пришли сюда не утолять жажду. Пожалуйста, помогите мне. Вы действительно можете сказать, где находится убийца моего отца?

Доктор Бруйкманн посмотрел на Уббо Гейде. Уббо кивнул.

– Я знаю, – признался Бруйкманн, – это не совсем нормально. Но в частном порядке, из любопытства, – можете называть это моим хобби – я отслеживаю всех, кому вживил чип, на своем компьютере. Могу показать вам передвижения всех…

Анна Катрина снова перебила его:

– Нас интересует только один.

Он кивнул и сел за компьютер.

Хольгер Блём огляделся. Комната была скудно обставлена. У работающего здесь человека отсутствовало чувство красоты, или же по какой-то причине он не позволял себе держать красивые вещи. Не было ни цветов, ни картин на стенах, ни книжных полок.

Зачем жить в такой обстановке? Никаких кресел, только деревянные стулья. Этот человек не нуждается ни в музыке, ни в искусстве? Куда они попали – в келью или в тюрьму?

– Мне стоит ожидать каких-то трудностей? – спросил доктор Бруйкманн.

– Нет, – ответила Анна Катрина, – не стоит.

Он ввел какую-то команду. На экране появилась карта Остфризии.

Потом камера устремилась наверх – к Ядебузену и через Варел в Дангаст. Сперва казалось, она остановится посреди моря, но потом мигающая точка показала на дом, стоящий совсем близко к берегу.

Правая рука Анны Катрины вцепилась в предплечье Хольгера Блёма. Ногти вонзились в его кожу. Но он не убрал руки. Хольгер решил посвятить Анне Катрине Клаазен и этому делу специальный выпуск журнала «Остфризия». А возможно, даже написать книгу. В любом случае, он будет бороться за Анну изо всех сил.

– Нужный вам человек здесь, – объявил Бруйкманн.

Анна Катрина хотела сразу уйти, но Уббо задержал ее. Он попросил доктора Бруйкманна:

– Никому об этом не говорите. И не выдавайте, где он находится.

– Когда все останется позади, – сказал Хольгер Блём, – я бы с удовольствием взял у вас интервью для журнала «Остфризия».

Доктор Бруйкманн облегченно кивнул.

* * *

Они вернулись домой, и Юстус Шаард залпом выпил бокал вина, как минеральную воду. Потом громко рыгнул и снова наполнил бокал.

Он стоял перед открытой дверцей холодильника. Нееле все это не нравилось.

– Мы должны быть трезвыми, если собираемся исполнить задуманное.

– Да ладно? – цинично прошипел он.

Ей и раньше приходилось страдать от этих взглядов. В его глазах она превращалась в насекомое, словно на лестнице эволюции он стоял намного выше ее. Из маленького мальчика Юстус превращался в высокомерного тирана, кичливо хвастающего образованием.

Она вырвала у него из рук бутылку, словно оружие. Несколько капель из бокала упало на пол.

Нееле упрямо сделала глоток из бутылки.

– Нам теперь совсем необязательно это делать. Больше не нужно ориентироваться на твою маму. Мы можем уехать. У меня есть деньги. Больше, чем мы сможем потратить. Давай соберем чемоданы и просто уедем.

Он снова вырвал у нее бутылку и выпил еще немного.

– Что, железную леди вдруг одолели сомнения? Предлагаешь свернуть на полпути?

– Полагаю, нам стоит это обдумать.

– Во время квартальной проверки выяснится, что я наделал, а мы уедем. Нетрудно будет сложить два и два и догадаться, кто захапал десять миллионов. Мы станем новыми Бонни и Клайдом. За нами повсюду будут охотиться. Они назначат за нашу поимку вознаграждение, и любой мелкий бандит попытается его заработать. Нет, Нееле, нам придется это сделать.

Она поняла, что на кону не только совершение преступления: они заново обсуждают свои отношения. Скоро установится новый порядок. Юстус пытался снова отвоевать главенство.

Она скрестила руки на груди и заявила:

– Без меня. Мне достаточно десяти миллионов. Мне плевать на хорошую репутацию.

– Отлично, – ответил он. – Тогда я все сделаю сам.

Она наблюдала, как он надевает белый костюм и выбирает черный противогаз.

В дверях он еще раз остановился и посмотрел на нее.

Она покачала головой.

– Без меня.

– Если ты не дура, – сказал он, – то больше не пей сегодня воду из-под крана.

И Юстус ушел.

* * *

На Тайххунвег Шрадер передал Анне Катрине свой рабочий автомобиль. Остфризские полицейские решили: никому и в голову не придет, что Анна Катрина едет к побережью на полицейской машине.

Господи, ты жутко выглядишь, подумал Шрадер и на мгновение засомневался, не вырвалась ли у него эта фраза вслух.

Он протянул Анне пистолет «Геклер и Кох».

– Твой? – спросила она.

– Лучше не спрашивай. Мне становится плохо при одной мысли.

Она не поняла, имеет ли он в виду владельца пистолета или обстоятельства, при которых к нему попало оружие, или Шредера ужасают планы Анны Катрины. Она проверила пистолет и уехала.

Шрадер смотрел ей вслед.

Анна Катрина отправилась в клинику Аммерланд. Прямо на парковке перед главным зданием она еще раз поменяла машину. Здесь ее ждал сын Эйке с подругой Ребеккой, в ее десятилетнем «Фольксвагене Гольф». Ребекка даже прикрепила на лобовое стекло табличку «Врач».

Анна и Ребекка коротко обнялись. Эйке поцеловал мать и крепко прижал к себе. Ей сразу стало легче.

– Не делай глупостей, мама, – умолял он.

Она села в «Гольф» и нажала на газ.

До Дангаста оставалось меньше тридцати пяти километров. Машин почти не было. Падал снег и таял прямо на лету, превращаясь в слякоть.

* * *

Веллер метался по квартире, как зверь в клетке. Он точно знал, чем сейчас занимается Анна Катрина, и чувствовал, что должен быть рядом, прикрывать ей спину. Да, он предпочел бы поехать с ней. Ходить по гостиной вокруг книжной полки было просто невыносимо.

Неужели Анна Катрина действительно прикончит убийцу отца?

Веллер был против смертных приговоров, Анна Катрина тоже. Уббо Гейде всегда выступал против избыточной власти полиции и тем более смертных приговоров. Мнение коллег по этому вопросу было единогласным. Но сейчас – совсем другой случай. Веллер считал, государство коварно воспользовалась своей монополией на насилие. Они отпустили осужденного убийцу, дали ему кучу денег, новое имя и документы.

Возможно, у них были свои причины, но теперь старые правила игры больше не действуют. Если государство или влиятельное государственное подразделение ставят себя выше закона, гражданам приходится брать дело в свои руки.

Анна Катрина сейчас восстанавливает справедливость, действуя от лица некоррумпированных сил полиции, подумал Веллер.

О да, он бы с легкостью мог произнести для жены жалостливую защитительную речь, но в глубине души внутренний голос предвещал Веллеру: все может обернуться катастрофой. Без лишних эмоций, при свете дня, их решения могут показаться большой ошибкой.

Ему хотело позвонить Анне, поговорить, но любая связь – риск выдать место ее расположения.

Веллер чувствовал близость жены. Закрывал глаза и словно оказывался в машине рядом с ней. Если все идет по плану Уббо, Анна сейчас едет в «Фольксвагене» Ребекки Симон, ассистента врача.

Они устроили своего рода поисковую игру, постоянно оставляя ложные следы, чтобы запутать коллег.

Снаружи подъехали две машины. В одной остались сидеть два человека, наблюдая за домом. Из другой вышел Хуберкран и позвонил в дверь.

Веллер открыл.

– Я могу войти? – спросил Хуберкран.

Веллер пригласил коллегу жестом и сказал: «Конечно», хотя выражение его лица говорило об обратном.

Веллер надеялся, Хуберкран не станет Иудой.

– Франк, – начал Хуберкран, явно не собираясь садиться, – мы давно знаем друг друга. Давай начистоту.

– Разумеется. Начистоту.

– Эти дни выдались тяжелыми, а последние несколько часов стали настоящим кошмаром.

– К чему ты клонишь?

Бывший коллега из Франции, владелец частной фирмы, спросил:

– Где Анна Катрина?

Веллер горько рассмеялся.

– Вот как! Ты приспешник министерства внутренних дел. Или группы Науманн. Или как там теперь называется ваше чертово элитное подразделение.

– Франк! Я хочу только добра. Еще можно привести все в порядок и уладить. Но если ты продолжишь упрямиться, то…

– Ты правда ждешь, что я предам собственную жену? В кого ты превратился, Хуберкран?! – Веллер посмотрел в потолок. – Я так не поступлю… И ты это знаешь… А теперь я прошу тебя покинуть мой дом.

– Франк, не глупи, я…

– Немедленно!

Веллер указал на дверь. Но Хуберкран предпринял еще одну попытку:

– У вас возникнет множество трудностей. Возможно, я смогу кое-чем помочь. В моей фирме есть ответственные должности… Вы станете получать вдвое больше… У меня работает много бывших копов.

– Проваливай, – прошипел Веллер. – Проваливай, а то я не сдержусь и разобью тебе морду!

* * *

Анна Катрина все еще ощущала объятия сына, словно теплый платок на плечах.

Она ехала быстро. Боялась отключиться за рулем. Ей представилось, как снежинки, летящие в лобовое стекло, тают на ее коже и стекают вниз холодными тонкими струйками воды. Она мерзла, хотя в «Гольфе» прекрасно работала печка, направляя теплый воздух ей на ноги.

Она постоянно терла лоб и била себя ладонями по щекам, чтобы не заснуть.

Анна слышала голос отца. Он хотел ей что-то сказать, но, видимо, был слишком далеко. Он что-то кричал, но она не понимала.

Она вздрогнула. Отец стоит на дороге? Он махнул ей рукой или воображение сыграло злую шутку и это другой человек?

В свете фар ей померещилась фигура. Анна затормозила. Может, кто-то попал в аварию и ему нужна помощь?

Она вышла из машины. Снежинки целовали ее лицо. Она огляделась и крикнула:

– Эй! Эй! Есть там кто-нибудь?

Анне стоило большого труда удержаться от крика «Папа?! Папа?! Ты там?».

Она механически твердила фразы:

– Твой отец мертв. Он не мог махать тебе рукой. Ты едешь, чтобы задержать его убийцу.

Потом снова села в машину, вцепилась в руль и сказала:

– Они отпустили твоего убийцу, папа. Но у них ничего не выйдет. На этот раз ты победишь!

Кожа на голове чесалась. Анна приоткрыла окно. Ветер приятно обдувал лицо и играл ее волосами. Ветер не давал ей уснуть.

У нее в животе бушевала стучащая, убийственная ярость, как у дикого зверя, который пытается вырваться из клетки.

* * *

Нееле Шаард достала из холодильника стаканчик клубничного йогурта. Открыла его и, не закрывая холодильника, подошла к буфету. Там стояло три банки мюсли – с сухофруктами, с орехами и с изюмом.

Она взяла среднюю и хотела посыпать йогурт орехами и пшеничным зерном, но в стаканчик упал слишком большой комок. Йогурт перелился через край, закапал на пол и прилип к ее пальцам.

Несколько секунд она стояла неподвижно. А потом с яростью швырнула йогурт в открытый холодильник, а вслед за ним – банку с мюсли. Та угодила в верхнюю планку, разбилась и упала на пол.

Нееле захлопнула холодильник и побежала в гостиную. Там она прижалась к стене и так заревела, что календарь с картинами, как ей показалось, сдвинулся с места.

У нее заболели горло и уши, но стало гораздо легче эмоционально. Все разочарования, накопленный гнев, горячая боль от пережитого унижения вышли через ее горло. Это было приятно! Их нужно было выпустить наружу.

«Я слишком многое проглатывала, – думала она. – Во мне больше яда, чем в этих маленьких бутылочках из чемодана».

Она подготовила все сама, с начала и до конца, а теперь он закончит дело без нее. Он снова предпочел ей биржу. Они могли сбежать с десятью миллионами, но он не захотел. Решил обвалить биржу, чтобы получить для вкладчиков большой навар и выступить героем. Магом аналитики и управления имуществом!

Она уже видела его сияющей точкой притяжения носителей костюмов и галстуков, чудесным волшебником приумножения капитала. Оживленные молодые дамы в платьях маленького размера и на высоких каблуках будут восхищаться им и надеяться стать его сотрудницами.

Возможно, он даже будет ее стыдиться, потому что она не умеет себя вести в изысканном кругу высшего остфризского общества. Ее татуировки снова станут проблемой.

В целом их жизнь совершенно не изменится, только станет значительно богаче.

Она зарычала в стену:

– И всем опять на меня плевать!

* * *

Карола Гейде везла коляску мужа по рождественской ярмарке. Некоторые киоски уже закрывались.

– Я бы лучше сразу отвезла тебя обратно на Вангероге, но паромов сегодня уже не будет, а следующий авиарейс только рано утром. На нем и отправимся.

– Я пока не могу вернуться, – возразил Уббо. – Дела еще не закончены. Я должен остаться, пока…

Карола остановилась перед украшенной к Рождеству витриной и повернула кресло так, чтобы Уббо видел свое отражение.

– Посмотри на себя. Так больше нельзя. Как ты думаешь, чем все закончится? Если вы будете продолжать в том же духе, то все загремите в тюрьму.

Он избегал смотреть на свое отражение.

– Мы не попадем в тюрьму, Карола. Мы боремся за справедливость.

Она поджала губы.

– Я уже не понимаю, где справедливость.

– Да, и это наша вина. Мы не смогли четко расставить границы. И теперь должны это исправить.

Она вздохнула.

– Что сейчас будет делать Анна Катрина? Ты тоже несешь ответственность. Теперь она осуществит то, чего так давно хотела?

Она не смогла произнести, что именно, и Уббо тоже.

– Да, – сказал Уббо, – боюсь, она поведет себя по Ветхому Завету.

* * *

Юстус был не создан для физического труда. Этот дурацкий костюм, противогаз на лице и еще снежинки… Водопроводную трубу покрывала толстая корка льда. Все, к чему он прикасался, было холодным и мокрым, и он чувствовал отвращение, несмотря на защитный костюм. Ему так хотелось снова оказаться за компьютером, следить за таблицами курсов акций и управлять миром с помощью мышки. Здесь все было слишком конкретным…

Окошко противогаза запотело. Он приподнял его, чтобы впустить немного свежего воздуха. Вдыхать ледяной воздух было почти больно.

* * *

Инга с бейсбольной битой вернулась к кровати Гроссманна. Он догадался, что представление предназначалось ему. Его ждала такая же участь. Инга просто так его не застрелит. Владимира и Бориса она тоже могла просто прикончить. Но нет – она переломает им каждую косточку этой проклятой дубиной.

Инга двигалась медленно, словно наслаждаясь каждым мгновением. Она достала из-за ширмы канистру с бензином.

Он мог наблюдать, как она разливает жидкость по всему дому, от подвала до кровати, к которой он был привязан. Потом положила ему на кровать таблетки для розжига. По иронии судьбы, смертоносные кубики напоминали выпавшие из коробки конфеты, обернутые в белую бумагу.

– Смерть в огне, – заметила Инга, – должна быть особенно мучительной. Как думаешь? Это правда? Не просто так раньше ведьм сжигали на кострах. Только, в отличие от тебя, бедные женщины были не виновны.

На экране появился «Гольф». Он припарковался рядом с машиной, на которой приехали Владимир и Борис. Из «Гольфа» вышла Анна Катрина Клаазен.

Из-за датчика движения загорелись оба уличных фонаря, и, несмотря на сильный снег, Гроссманн сразу узнал Анну Катрину.

Может, она приехала ему помочь? Но почему именно она? Почему они не прислали спецподразделение? Если полиция знает, где он, то где, черт побери, вооруженная группа захвата?

А может, Инга и Анна Катрина спланировали все вместе? Это какой-то женский заговор? Или Инга сейчас отправит Анну Катрину в подвал, к другим нарушителям спокойствия?

– Смотри-ка, – улыбнулась Инга и указала бейсбольной битой на экран, – похоже, сегодня здесь собрались все, кто хочет тебя убить. Ты притягиваешь их каким-то магическим образом.

Остальные камеры не показывали ничего подозрительного.

– Она что, могла приехать сюда одна? – спросила Инга своего заключенного, хотя у него не было ни малейшей возможности ответить. – Анна Катрина настолько наивна или настолько самоуверенна?

* * *

Анна Катрина увидела разбитое окно. Пахло бензином. Все ее чувства были многократно обострены. Она решила позвонить в дверь.

Она представляла, как он откроет, и она наконец заглянет ему в глаза.

«Я пришла поквитаться», – скажет она. Или просто молча посмотрит ему в глаза.

Анна проверила, на месте ли «Геклер и Кох». Она заткнула пистолет за пояс брюк. Рукоятка холодила живот возле пупка.

Если он попытается вытащить оружие, она окажется быстрее.

Анне Катрине казалось, что за ней наблюдает отец. Нажимая на кнопку звонка, она ощущала его энергию. Да, чуяла его, несмотря на бензиновый смрад. Воспоминание оказалось сильнее реальности.

Она не слышала шагов. Никто не подошел. Но дверь загудела и открылась.

Он заметил ее и успел подготовиться к визиту? Стоял за дверью с оружием наготове?

Анна Катрина осторожно открыла дверь правой ногой. Быстро оглядела коридор. Заметила разлитый бензин, ведущий к лестнице в подвал и наверх, на второй этаж. Оттуда на лестницу падал свет, раскрашивая бензин в радужные пятна.

Анна Катрина достала пистолет, обхватила его обеими руками и побежала вверх по лестнице.

Она представляла встречу с убийцей отца совершенно иначе. Думала, встретит готового к борьбе человека, который попытается смутить ее надменной ухмылкой. Человека, который считает себя выше ее. Возможно, он набросится на нее с ножом или попытается пристрелить из «Беретты», но она никак не рассчитывала, что он встретит ее, лежа на кровати, привязанный и искалеченный, с кляпом во рту. Он выглядел истощенным и перепуганным.

Он должен стать жертвой пожара, это было ясно. Анна Катрина заметила пропитанные бензином простыни и сухое горючее.

Зрелище настолько шокировало ее, что на мгновение она забыла о наработанных годами правилах осторожности. Не осмотрела углы и забыла защитить спину. Она просто замерла, глядя на кровать.

Он никак не мог открыть дверь. В доме должен быть второй человек, тот, кто все это с ним сделал.

Анна Катрина направила оружие влево. Ничего.

Повернулась, целясь в сторону лестницы. Ничего.

Нагнулась, словно уклоняясь от удара, и оценила обстановку справа. Там стояла ширма с китайским драконом. За ней явно прятался человек.

– Добро пожаловать, госпожа Клаазен, – поприветствовала ее Инга и вышла из укрытия.

Анна Катрина никак не ожидала столкнуться с девушкой.

Инга показала на Гроссманна:

– Да, это он. Человек, убивший вашего отца и многих других людей.

Девушка была безоружна, и Анна Катрина опустила пистолет.

– Откуда вам известно? Кто вы?

Инга распростерла руки.

– О, госпожа Клаазен, я прочла о вас все, что только можно. Восхищалась, как упорно вы охотились за этим типом. Я – как вы! У меня с ним свои счеты. Он привез мою мать в Германию.

Гроссманн дрыгал ногами, словно лежащий в кроватке ребенок, пытающийся привлечь внимание.

– Он занимался торговлей девочками и женщинами.

– Да, я знаю, – ответила Анна Катрина.

– Моя мама была секс-рабыней из Таиланда. Он нашел для нее немецкого мужа и продал. Этот Хакен – мой отец – грязная свинья, хотел немую жену. Многие мужчины мечтают о немых женах. Им не хватало женщин, набранных в тайских домах для инвалидов. И тогда моей маме отрезали язык.

У Анны Катрины закружилась голова. Ей захотелось сесть и прийти в себя. Она спросила:

– Что с вашей мамой сейчас?

– У нее позади был чертовски долгий, тернистый путь. Депрессии. Болезни. Зависимость от таблеток. В конце концов она не выдержала и повесилась. И я всю жизнь мечтала отомстить за ее смерть. Думала, он мертв. Но потом, устроившись на работу в пиццерию, чтобы оплачивать учебу, я узнала правду. Там постоянно болтали о человеке, посадившем Шмидтли в инвалидное кресло. Это он и был, – она показала на Гроссманна. – А вы как его нашли? Наверное, вам досталось от коллег?

– Да, – ответила Анна Катрина, – можно сказать и так. Я шла по его следам, потому что вокруг него совершались убийства и другие преступления…

Она замолчала. Головокружение усилилось – то ли дело было в запахе бензина, то ли в напряженности ситуации, а может, на организм еще действовали лекарства. Тем не менее Анна Катрина направилась к кровати Гроссманна, чтобы снять кляп. Она нащупала застежку у него на затылке и почувствовала под волосами влажную открытую рану.

Инга рассмеялась.

– Хочешь слышать его крики, когда он будет гореть, или что? Ждешь извинений? Не разочаровывай меня! Ты ведь не настолько глупа? Сейчас он готов плести все что угодно, лишь бы спасти свою жалкую жизнь.

То, что здесь происходит, – ненормально, подумала Анна Катрина. Или у нее в голове зазвучал голос отца? Она не знала. Но в происходящем было что-то очень нездоровое. Гроссманн бился в судорогах, словно для работы мышцами рта требовалось все тело. Но ему удавалось выдавить лишь отдельные звуки, а не слова.

– Пойдемте, госпожа Клаазен. Мы же сестры. Сестры по несчастью. Ваш отец. Моя мать. Бросим монетку, чтобы решить, кому выпадет честь поджечь эту лавочку? А потом посидим у моря, любуясь огнем и наслаждаясь его воплями.

Анна Катрина слышала голос отца: «Анна, добро должно вести себя иначе, чем зло. Это их единственное различие».

Инга высоко подняла зажигалку.

– Пойдем, сестренка. Придется сделать это внизу. Здесь, наверху, слишком опасно. Мы же не хотим сгореть вместе с ним.

Гроссманну наконец удалось овладеть губами и языком. Он плевался и кашлял. Звуки напоминали пыльную грампластинку, которую не включали уже много лет. Но Анна Катрина и Инга прекрасно понимали его. Он разыграл свой последний козырь. Хотя и сомневался в его актуальности.

– Я знаю, у кого яд. У меня есть имена и адреса. Я могу навести вас на похитителя чемодана.

Анна Катрина посмотрела на него, потом на Ингу. Та отчаянно замахала пальцами перед лицом Анны Катрины:

– Не верь ему, сестренка! Он просто пытается спасти свою шкуру… Ты ведь не позволишь ему себя одурачить?

Больше Гроссманн ничего сказать не смог и затрясся в приступе кашля.

Анна Катрина огляделась, пытаясь найти для него что-нибудь попить.

Он прохрипел:

– Они отпустили меня и сделали поддельные документы, потому что на кону стояло нечто гораздо большее! Они хотят отравить воду в Остфризии, и Остфризия – только начало. Погибнет много, очень много людей. Я знаю адрес лаборатории и знаю, у кого чемодан…

– Не позволяй ему уболтать себя! – завопила Инга.

Гроссманн торговался за собственную жизнь:

– Если я умру, вы упустите последнюю возможность…

Он снова закашлялся.

Анна Катрина сказала:

– Боюсь, он прав. У него действительно есть информация. Я в курсе дела…

В Инге погибла надежда обрести соучастницу.

– У кого яд? – прямо спросила Анна Катрина.

– Воды! – кашляя, попросил Гроссманн. – Мне нужно что-нибудь попить. Так я говорить не могу. И развяжите меня!

Анна Катрина услышала крики о помощи из подвала.

– Я принесу воды, – пообещала Инга и ненадолго исчезла за ширмой. Но вернулась не с бутылкой, а с битой.

* * *

На потолке висела голая неоновая лампочка. Свет то включался, то выключался в беспорядочном ритме. Лампочка громко жужжала, словно осиный рой пытался защитить гнездо.

Владимир Куслик без сознания лежал на полу лицом вниз, но был еще жив. Борис смотрел на толстые хлопья пыли, которые подкатывались ближе при каждом вдохе и сдувались прочь при каждом выдохе его брата.

Хлопья пыли дарили Борису надежду. Пока Владимир жив, еще не все потеряно. Он не мог представить жизни без брата. Что с ним станет? На что он будет жить? Как решать повседневные проблемы? Отмывать деньги? Отличать настоящего заказчика от осведомителя? Стирать белье? Прятать в брюках нож и, черт подери, готовить без дурацких усилителей вкуса прекрасный куриный суп? Как еще защититься от гриппа и простуды в это время года?

Борис старался не двигать руками и прижимал их к трубе – при каждом движении кабельная стяжка врезалась глубоко в кожу. По сравнению с этим наручники казались удовольствием.

Борис завопил:

– Помогите!

Его брат резко подскочил от крика. Ему захотелось дать Борису пощечину. Ладно хлюпает носом, но кричать о помощи – это вообще никуда не годится! Они же не маленькие дети! Но руки Владимира были привязаны к батарее.

– Тсс! – цыкнул он. Но Борис унюхал бензин и догадался о дьявольском плане.

За дверью послышался хохот. Борис начал орать не умолкая.

* * *

Анна Катрина услышала: внизу, в подвале, просит о помощи человек. Посмотрела на ножницы, торчащие в древесине, словно вонзенный в тушу нож мясника.

– Кто кричит? – спросила она. – И что здесь вообще…

Анне не удалось закончить вопрос. Ее ударили по голове бейсбольной битой.

Анна Катрина покачнулась и упала вперед. Ее лицо опустилось между ногами Гроссманна.

– Ну и подыхай вместе с ним, тупая коза! – фыркнула Инга. Она знала: больше ждать нельзя. Скоро это место станет слишком популярным. Одинокий дом для отпуска у моря в мгновение ока превратится в точку сбора бандитов и полицейских.

Она сбежала вниз по лестнице.

Чиркнула зажигалкой. Казалось, пламя исходит прямо из ее правой руки.

Она закричала:

– Сгорите! Сгорите!

Ей казалось, это звучит как заклинание.

Потом она бросила зажигалку в радужную лужу.

Бензин зашипел, и разгорелось пламя. Сначала медленно – не настолько эффектно, как она ожидала. Но потом огонь все быстрее побежал по ступеням.

Инга вышла на улицу и закрыла за собой дверь. Ей нравилось слушать вопли Гроссманна. Хорошо все-таки, что она не отрезала ему язык.

Она села в черный «БМВ». Из окна гостиной уже вырывались языки пламени.

* * *

Анну Катрину привели в чувство дикие крики Гроссманна. Она сразу поняла, что ее жизнь в опасности.

Она сорвала с кровати покрывало и принялась забивать им огонь. Сухое горючее разлетелось по комнате. Загорелся даже потолок. Лестница пылала ярким пламенем.

Анна Катрина подбежала и открыла окно. Огонь начал с жадностью пожирать поступающий кислород.

– Спаси меня, и спасешь всю Остфризию! – закричал Гроссманн.

Она подскочила к нему и принялась кромсать ножницами канат на левом запястье.

– У кого чемодан? Как зовут шантажиста?

– Я все скажу! Но сначала вытащи меня отсюда!

Анна просунула лезвие ножниц между его левой рукой и канатом. Канат сидел чертовски туго.

Она освободила его.

– Имя и адрес! – приказала она. – Я больше ничего не сделаю, пока не услышу.

– Нееле Шаард, – прохрипел он, – из Зюдернойланда!

Он мог назвать вымышленное имя, но Анна Катрина ему поверила.

Пожар уже подбирался к их ногам. Пылающая ширма упала.

Анна обрезала второй канат и потащила Гроссманна из кровати к окну. Другого выбора не было. Приподняла его и высунула верхнюю часть тела наружу. Снежинки шипели в огне.

Гроссманн вцепился в Анну Катрину. Она освободилась от хватки. Он полетел вниз и тяжело упал на крышу «Гольфа».

Анна Катрина спрыгнула вслед. Приземлилась на тело Гроссманна и сломала ему четыре ребра.

Но сознание не потеряла. Анна слезла с машины. Она пропахла дымом. На джинсах тлела правая штанина.

Анна нащупала в сумке мобильный. Она больше не чувствовала правую сторону тела. Рука безжизненно болталась.

Левой рукой она набрала номер Веллера.

– Я в Дангасте! Поймала его. Чемодан с ядом у Нееле Шаард из Зюдернойланда. Она – вымогатель.

Ответа Анна не услышала. Ее рука безжизненно опустилась вниз, и она потеряла сознание.

* * *

Веллер поспешил в гараж за машиной и на бегу позвонил Марион Вольтерс:

– Анна Катрина в Дангасте. Отправьте скорую и… Черт подери, где именно… Просто отследи ее мобильный! Узнай, где живет Нееле Шаард в Зюдернойланде. Найди адрес и отправь туда наших людей. Я еду. И да, я имею в виду именно наших людей!

– Ясно, – ответила она. – Возможно, я жирная, но уж точно не тупая.

* * *

Инга чувствовала себя вовсе не так хорошо и свободно, как надеялась. Но неслась по зимнему шоссе с чувством выполненного долга. Вода замерзла, и шоссе стало опасно скользким.

Туристы, приехавшие в Дангаст на Рождество, увидели пламя и вызвали пожарных. Ей навстречу проехали полицейские из Варела. Потом – восемнадцатилетний парень в папочкиной машине, который ехал к подруге на скорости сто двадцать вместо разрешенных семидесяти.

Его занесло. Инга могла уклониться. Но ее «БМВ» перевернулся трижды.

Инга умерла в машине скорой, а в это время добровольной пожарной команде в Дангасте удалось спасти из горящего дома двух прикованных к батарее мужчин.

* * *

Перед домом Шаардов одновременно остановились две машины. Из белого «С4» выпрыгнул Веллер. Из полицейского автомобиля выскочили Руперт и Сильвия Хоппе.

Веллер увидел в окне женщину, сидящую посреди разрушенной гостиной и пьющую молоко прямо из упаковки.

Сильвия Хоппе и Руперт позвонили в переднюю дверь, а Веллер подцепил крючком приоткрытое окно и залез в квартиру.

Им не пришлось бороться с опасной преступницей. В глубине души Нееле Шаард была даже рада, что все наконец закончилось.

Веллер спокойно сказал:

– Мы ищем чемодан. Он у вас.

Он с трудом заставлял себя находиться в этой квартире. Больше всего на свете ему хотелось быть рядом с Анной Катриной. Но он знал, что не может оставить коллег. Об этом его попросила Анна.

Нееле Шаард кивнула. На кухне Руперт осмотрелся и прошептал Сильвии Хоппе:

– Давно не видел такого свинарника.

– Ну так что? – нетерпеливо спросил Руперт.

– Чемодан у мужа, – сказала Нееле.

Веллер уточнил вполголоса, словно у них с Нееле Шаард была общая тайна:

– Он собирается сделать то, чего мы все боимся?

– Да, вероятно. Если еще не сделал.

– Где он сейчас?

– Знаете магазин остфризских молочных продуктов на Нордзеештрассе?

– Конечно.

– Там лежат открытые трубы…

Веллер бросился к машине.

– Задним числом мы все умные, – сказала Нееле Шаард Руперту и Сильвии Хоппе.

– Нет, – ответил Руперт, – не все. Некоторые страдают от похмелья, или становятся банкротами, или сидят в тюрячке.

* * *

Веллер пронесся по Норддайхерштрассе к Нордзеештрассе. В свете фар он увидел человека в защитной одежде, который что-то делал на трубах, побелевших от свежего снега.

Веллер направил на него пистолет и закричал:

– Руки вверх, полиция!

Юстус Шаард послушно поднял руки. Веллер подошел ближе, не сводя с него прицела.

У Юстуса в руке был пузырек.

– Если я уроню его, господин комиссар, то отравится вся округа…

– А если я выстрелю, то у тебя, придурка, появится во лбу дырка, – парировал Веллер и понадеялся, что ему никогда не придется отвечать за эти слова.

– Вы будете стрелять? – спросил Юстус.

– Ты бросишь пузырек с ядом? – спросил Веллер, подходя ближе. – Какая-нибудь дрянь уже попала в водопровод?

Юстус Шаард покачал головой.

– Тогда снимай свой клоунский наряд и сдавайся. Прокурор расценит это как добровольный отказ от преступления. Это может сыграть решающую роль в выборе между десятью и тридцатью годами заключения.

– Пристрелите меня, господин комиссар. Я не хочу и не могу так жить.

Веллер подошел и поднес пистолет к лицу Юстуса. Теперь он держал «Геклер и Кох» только правой рукой. Левой Веллер забрал у Шаарда пузырек.

– Пристелите меня! – снова потребовал Шаард.

– Ну уж нет. Я не собираюсь отказываться от всех своих принципов ради ничтожества вроде тебя. Где остальная дрянь?

Шаард показал на открытый чемодан, лежащий перед ним на земле. Потом вдруг рванул к нему, чтобы схватить остальные пузырьки.

Веллер остановил его ударом в ногу. Шаард свалился в яму и упал на трубу.

– Моя спина, моя спина! Я сломал хребет! – завизжал он.

– Разве он у тебя есть? – удивился Веллер.

Вдали послышался вой полицейских сирен. Ехали коллеги. Первыми оказались Шрадер и Беннинга.

* * *

Она что, лежит на лугу? Это цветы?

Анна Катрина видела мир словно сквозь темную вуаль. В глубине души она знала, что спасена и все хорошо. Но пока не могла сориентироваться во времени и пространстве.

В комнате было несколько человек. Их голоса звучали для Анны Катрины будто искаженные рупором.

– Анна, ты в клинике Уббо-Эммиуса. Не бойся. Все будет хорошо.

Это был голос Веллера, и она почувствовала, насколько сильно его любит.

Она поглубже опустилась на подушку. Теперь Анна узнала Уббо Гейде. Он держал в руке огромный букет. За коляской Уббо стоял Хольгер Блём.

Веллер сидел у нее на кровати.

– Ты была во всем права, Анна, – сказал он и погладил жену по лицу.

– Вы… Больше… Никогда… Не… Должны… Позволить… Ему… Сбежать… – выдавила она.

– Конечно, – заверил Веллер, – не беспокойся. Он больше никогда не выйдет из тюрьмы.

Анна Катрина улыбнулась.

– Госпожа Дикманн взяла отпуск и попросила о переводе из Остфризии. Видимо, чтобы предупредить увольнение.

– Ничего у нее не выйдет, – заметил Уббо. – Все остальное – дело парламентского комитета по расследованиям. Наверху полетят головы, и мы тоже сможем навести у себя порядок.

Хольгер Блём кивнул.

– Да, остальное – не ваша забота. К счастью, есть свободная пресса, которая будет внимательно наблюдать за процессом. Теперь это наша задача.

Веллер наклонился и осторожно поцеловал Анну Катрину.

– Я так рад, что ты снова со мной, – прошептал он. – Я больше никогда не хочу оставаться один. В один крошечный, ужасный миг я подумал, что ты меня покинула.

– С чего бы? – спросила Анна Катрина. – Я же люблю тебя!

Примечания

1

«Piraten, Ahoi!» (нем.).

(обратно)

2

Имеется в виду стихотворение Фридриха Шиллера «Порука» (нем. Bürgschaft).

(обратно)

3

Традиционное блюдо немецкой кухни: очень густой, наваристый суп, являющийся одновременно первым и вторым блюдом, допускающий практически любые ингредиенты. Название от ein Topf – один горшок, котел.

(обратно)

4

Dumm (нем.) – глупый.

(обратно)

5

«Baby let me follow you down» (англ.).

(обратно)

6

«Chimes of freedom» (англ.), также песня Боба Дилана.

(обратно)

7

Баумкухен – традиционный для Германии вид рождественской выпечки. Срез баумкухена напоминает спил дерева с годовыми кольцами – отсюда название (der Baum – нем. дерево).

(обратно)

8

Юрген фон Мангер (нем. Jürgen von Manger), Атце Шрёдер (Atze Schröder) – популярные немецкие актеры-комики.

(обратно)

9

Congress Center Hamburg; Center – английское слово, немецкое – das Zentrum.

(обратно)

10

Heute hier, morgen dort (нем.).

(обратно)

11

Энергетический поворот – постепенный отказ Германии от ядерной и углеводородной энергетики и переход на возобновляемые источники энергии.

(обратно)

12

Герой романа Томаса Манна «Признания авантюриста Феликса Круля».

(обратно)

13

Капитан из Кёпеника – Фридрих Вильгельм Фогт, сапожник родом из Восточной Пруссии, переодевшийся капитаном и захвативший на тот момент самостоятельный город Кёпеник. Был помилован и освобожден кайзером Вильгельмом сделавшим в его досье пометку «гениальный малый».

(обратно)

14

Gretchenfrage (нем.) – изначально в «Фаусте» – вопрос о религии; решающий вопрос, щекотливый вопрос.

(обратно)

15

Кайзер (нем. Kaiser) – император; Мист (нем. Mist) – навоз; Шлюпфер (нем. Schlüpfer) – панталоны.

(обратно)

16

Нюссен – от нем. «Nüsse», орехи.

(обратно)

17

Вальтер фон дер Фогельвейде – немецкий поэт и композитор XIII века.

(обратно)

18

Schneeberg (нем.) – снежная гора, Schneemann (нем.) – снеговик.

(обратно)

19

Международная классификация болезней 10-го пересмотра.

(обратно)

20

Виннету – герой приключенческих романов немецкого писателя Карла Мая, вымышленный вождь племени апачей.

(обратно)

21

Олд Шаттерхенд – также персонаж Карла Мая, белый человек, друг индейцев.

(обратно)

22

«Born to be wild» (англ.), песня Марса Бонфаера.

(обратно)

23

«Mein Wunschzettel» (нем.).

(обратно)

24

Хаверкамп (нем. Haferkamp) – «овсяное поле».

(обратно)

Флибуста

Ярость (fb2)

Клаус-Петер Вольф Ярость

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Клаус-Петер Вольф
Ярость