Перо грифона (fb2)

- Перо грифона [litres] (пер. Кирилл Николаевич Берендеев) (Повелитель драконов - 2) 12778K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Корнелия Функе

Корнелия Функе
Повелитель драконов. Книга 2: Перо грифона

DRACHENREITER 2

DIE FEDER EINES GREIFS

by Cornelia Funke

ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019

* * *

Эта история не для тех, кто хочет править миром; не для тех, кому неймется доказывать, что они сильнее, быстрее, лучше остальных. И уж точно не для тех, кто считает человека венцом творения.

Она для тех, у кого хватает мужества защищать, а не повелевать, охранять, а не грабить, сохранять, а не разрушать.

Корнелия Функе

– Мальчик мой, – сказал он, – пока я еще не расстался с тобой, ты можешь стать кем угодно – овощем, животным, минералом, микробом или вирусом, на здоровье, но тебе придется поверить в превосходство моей прозорливости. Еще не время обращать тебя в сокола… так что можешь пока посидеть и поучиться на человека.

Т. Х. Уайт. Король былого и грядущего (Перевод С. Ильина)

1. Новые друзья на новом месте

Я сделал большую ошибку, родившись человеком. Будь я чайкой или рыбой, я достиг бы куда большего.

Юджин О’Нил. Долгий день уходит в ночь

Все здесь казалось Лунгу знакомым. Туман над лесом у входа в пещеру. Запах моря в холодном утреннем воздухе. Каждая былинка, каждый цветок напоминали ему о горах Шотландии, где прошло его детство. Но Шотландия была сейчас далеко, как и Подол Неба, долина, которую последние уцелевшие на Земле драконы уже два года звали своим домом.

Лунг обернулся и взглянул на дракона, спавшего позади него на подстилке из мха и листьев. Зубцебород был самым старшим из всего их племени. Во сне он подергивал крыльями, словно хотел улететь вслед за дикими гусями, тянувшимися стаей по серому небу; но ему предстоял в ближайшее время куда более дальний перелет. В Лунный край – так называли драконы те места, вход куда открывала лишь смерть. Зубцебород единственный не полетел со всеми к Подолу Неба. Такие расстояния уже тогда были ему не по силам. Когда прежняя родина драконов ушла на дно водохранилища, добрые друзья подыскали ему новый дом поближе.

Пещера, где спал Зубцебород, была рукотворной. Ее построил тролль по плану людей, разбиравшихся в драконьих потребностях. Но в Мимамейдре принимали не только драконов. Тролль, садовый гном, русалка или кобольд – здесь могло найти прибежище любое сказочное существо, хотя пришельцы-южане жаловались порой на студеную норвежскую зиму. Мимамейдр. Название места казалось Лунгу таким же чудесным, как и его обитатели. Здесь для каждого находилось подходящее жилище, на любой вкус и размер. Пещеры, гнезда, конюшни, крошечные домики для гномов… на берегу фьорда неподалеку, в соседнем лесу, на лугах, поблескивавших сейчас от росы в лучах восходящего солнца.

– Как себя чувствует Зубцебород?

Мальчик, появившийся на пороге пещеры, недавно отметил свое четырнадцатилетие. Волосы у него были черные как вороново крыло. Глаза глядели на мир с бесстрашным любопытством. И Лунг пролетел тысячи километров, только чтобы увидеть его.

Бен Визенгрунд.

Когда они познакомились в заброшенном здании портового склада, Бен еще не носил фамилию Визенгрунд. Он был тогда бездомным сиротой. Но Лунг сделал его своим ездоком и взял с собой в путешествие, благодаря которому оба обрели новую родину. Кроме того, у Бена появились родители и сестра: Барнабас, Вита и Гиневер Визенгрунд, защитники сказочных существ, – семья, лучше которой не мог пожелать себе юный Повелитель драконов.

– Он много спит, – ответил Лунг. – Но с ним все в порядке. Он готовится. Когда я в следующий раз прилечу тебя навестить, его тут уже не будет.

Бен погладил Зубцеборода по серебристой шее. Блестящая чешуя темнела с каждым днем, как будто он постепенно сливался с ночью, любимым временем драконов. Над огромным спящим телом кружили в темноте крошечные огоньки, словно пылинки в солнечном луче.

– Началось! – прошептал Бен.

– Да. – Лунг положил морду ему на плечо. Никогда еще человек не присутствовал при мирном уходе дракона из жизни. Лунгу пришлось объяснить Бену и Визенгрундам, как это происходит. Ни в одной из написанных людьми книг не было об этом ни слова: похоже, никто из тех, кто в былые времена так лихо рубил драконьи головы, не задержался посмотреть, что будет дальше.

Бен поднял взгляд к потолку пещеры, где с каждым днем собиралось все больше огоньков.

– Дракон, когда умирает, сеет новые звезды, – объяснил им Лунг. – Чем спокойнее его уход, тем их бывает больше. Если же дракона постигает кровавый конец, то рождаются красные звезды, хранящие его боль и ярость. К сожалению, таких на небе немало!

Зубцебород не станет сеять красные звезды. Его уход будет мирным – об этом позаботятся все обитатели Мимамейдра. И все они станут по нему скучать. Особенно Бен. Он всегда приходил к старому дракону, когда тоска по Лунгу становилась невыносимой. Подол Неба скрывался в вершинах Гималаев, а это страшно далеко от Норвегии.

– Лунг! На костре бы их всех зажарить! Я знаю, драконьим огнем не стоит разбрасываться. Но это будет благое дело, честное слово!

И Бен, и Лунг хорошо знали пронзительный голосок, без стеснения нарушивший утреннюю тишину.

Серношерстка.

При первой встрече Бен принял ее за гигантскую белку, чем сильно обидел Серношерстку. Теперь он, конечно, знал о сказочных существах куда больше и ни с кем не спутал бы шотландского кобольда. Тем более что драконы нуждались в кобольдах не меньше, чем в питающем лунном свете.

– Видели бы вы, какой они подняли скандал! Из-за нескольких лисичек! – Серношерстка смущенно понизила голос, увидев, что Зубцебород спит. – Как будто все грибы в этом чертовом лесу – их собственность! – Она опустила корзинку наземь. – С какой стати, спрашивается? Только потому, что сами они выглядят как ходячие шампиньоны? На мой вкус, грибы без рук и ног куда приятнее на вид! Пусть скажут спасибо, что я их не ем!

Зубцебород приоткрыл золотистые глаза и насмешливо фыркнул:

– Серношерстка! Голос кобольда разбудит меня, наверное, и в Лунном краю!

– Да уж, от них никуда не укроешься!

Из кармана Беновой куртки вылез, потирая сонные глазки, крошечный человечек. Это был Мухоножка, гомункулус – судя по всему, последний гомункулус на свете, с тех пор как чудовище по имени Крапивник сожрало одиннадцать его братьев. Алхимик, создавший Крапивника, сотворил и Мухоножку. Другого отца у этого крохи не было, и он горько сожалел об этом. Быть искусственным – нелегкая доля, даже если в друзьях у тебя такие необычные существа, как драконы и кобольды.

– Ну что, опять поругалась с грибовниками? – ехидно спросил он Серношерстку, карабкаясь вверх по руке Бена и располагаясь у него на плече.

– Подумаешь! – фыркнула она в ответ. – Грибовники! Горчичники! Одиновы гномы! Ежовники! Эта мелкота с ума может свести! Поговорил бы ты с родителями, что ли, – обратилась она к Бену. – Пусть введут ограничения по размеру! Что-нибудь вроде: «В Мимамейдр принимаются только существа ростом не ниже собачьей холки». Остальные пусть остаются дома!

– Ага, мне, значит, вид на жительство не светит? – осведомился Мухоножка раздраженно.

Гомункулус долго не мог привыкнуть к кобольдихе и даже сейчас, после двух лет знакомства, с трудом выносил некоторые ее выходки.

Бен обычно утешал Мухоножку тем, что у водяных и лепреконов характер не в пример хуже; сам он в свое время тоже не сразу поладил с Серношерсткой.

Кобольды не терпят, когда кто-то встает между ними и их драконом. Серношерстка долго терзалась недоверием и ревностью к мальчику, который так быстро покорил сердце Лунга.

– Ладно, ладно. – Она присела на колени перед Зубцебородом. – Тебе бы только поспорить. Интересно, гомункулусы все такие? Поди знай, когда их всего один! – Серношерстка запустила бурую мохнатую лапу в полную до краев корзину и достала рыхлый гриб снежно-белого цвета. – Это редкость! Я рыскала по лесу больше двух часов, отряхнула с лап дюжину грибовников, пока его нашла. Когда у кобольдов мех начинает седеть, они едят по такому грибу в день. Так что и дракону он пойдет на пользу! Вы предпочитаете лунный свет, знаю, знаю. Но даже Лунг иногда делает исключение для вкусных цветов и ягод, которые я ему приношу. Их ведь не так легко отыскать в Гималаях! – Кобольдиха бросила укоризненный взгляд на Лунга.

Серношерстка положила гриб Зубцебороду между лапами. Видно было, что свой дар она отрывает от сердца. Всякий, кто хоть немного имел дело с шотландскими кобольдами, по этому жесту сразу догадался бы, как сильно Серношерстка любит старого дракона. Кобольды знают лишь одну страсть, сравнимую с привязанностью к своему дракону: грибы, большие и малые, плотные и рыхлые. Серношерстка часами могла описывать цвет, форму и вкус своих любимых грибов. Зубцебород, разумеется, все это прекрасно знал: за долгую жизнь у него сменилось три кобольда. Все они ушли в Лунный край раньше его, и он сильно по ним скучал. Поэтому он был очень рад, что не только Лунг, но и Серношерстка не побоялась далекого путешествия, чтобы с ним проститься.

– Это поистине царский подарок, дорогая моя Серношерстка! – Старый дракон изогнул шею в благодарственном поклоне. – В искусстве собирать грибы тебе никогда не было равных! Если позволишь, я отложу твой подарок на ужин.

– А с грибовниками я поговорю, – добавил Бен.

Он сам вызвался опекать в Мимамейдре гномов (грибовники, как ни крути, тоже к ним относятся) и уже не раз пожалел о своем решении. Гиневер, его приемная сестра, выбрала водных существ, и Бен ей просто завидовал. Даже фоссегримы, норвежские водяные-скрипачи, не могли сравниться с гномами в сварливости.

Но едва Бен, ступив за порог пещеры, направился к норам грибовников, прямо перед ним, откуда ни возьмись, выпорхнула тучеворона и опустилась на мокрую от росы траву. Тучевороны умеют отлично маскироваться.

– Боевая тревога! – прокаркала она. – В штаб! Срочно!

Тучевороны любят выражаться по-военному, а также напускать на себя важность и загадочность. Но они и правда первоклассные разведчики и надежные гонцы. Ворона явно была в восторге, и Бен с Мухоножкой обменялись встревоженными взглядами. Тучевороны приходят в восторг только от плохих новостей.

2. Звонок из Греции

Мне кажется, природа для человека – главный источник вдохновения и видимой красоты, важнейший стимул интеллектуального интереса. Из нее мы черпаем бóльшую часть того, что придает жизни ценность.

Сэр Дэвид Аттенборо

Немногие здания на этом свете умеют прятаться. Но главная усадьба Мимамейдра настолько сливается с лесом, водой и землей, что посетители обычно замечают ее, только уже стоя прямо перед входом. Бену всякий раз казалось, что он идет в гости к деревянно-каменно-стеклянному живому существу, которое обожает играть в прятки. Кто знает, может быть, усадьба и правда была живой. Ведь построил ее фьордовый тролль!

Звали его Хотбродд, и в Мимамейдре все строилось под его руководством. Для большинства построек Хотбродд собственноручно выпиливал по размеру доски и балки, а затем неделями трудился над фасадами, украшая их искусной резьбой. Вот и сейчас, ни свет ни заря, он чистил резные фигуры над входной дверью резаком, при виде которого трудно было не испугаться – как, впрочем, и при виде самого тролля. Одну из балок обвивал деревянный дракон, очень похожий на Лунга, но были там и гигантские спруты, и кентавры, и фоссегримы со скрипочками. Хотбродд мог вырезать из дерева любого обитателя нашей планеты.

– Треклятые вороны! – ворчал тролль, когда Бен подошел к нему с Мухоножкой на плече. – Я им когда-нибудь шеи посворачиваю, если не перестанут гадить на мою резьбу!

Хотбродд был примерно на метр выше взрослого мужчины, но Бен уже привык к его огромным размерам. Это не так уж трудно, когда лучший друг у тебя – дракон!

Кожа у Хотбродда была серо-зеленая и шершавая, словно кора дуба. С тех пор как Бен с ним познакомился, у него ни разу не возникло сомнений, что тролли – вопреки тому, что о них часто рассказывают, – не только очень сильные, но и очень умные создания. «Фьордовые тролли, – непременно добавил бы сам Хотбродд. – Горные тролли действительно такие болваны, как о них говорят». Впрочем, он и о людях был не лучшего мнения (хотя делал исключение для Визенгрундов). Тролль предпочитал общаться с соснами, буками и дубами, и то, что он создавал из дерева, казалось настоящим волшебством. Благодаря Хотбродду постройки Мимамейдра были чудом, под стать его обитателям, а главная усадьба в особенности. Наружные стены состояли в основном из стекла, а деревянные переплеты Хотбродд так густо покрыл резьбой, что Бен до сих пор открывал там все новые фигуры.

Да, в целом свете не было дома волшебнее.

Свой родной дом Бен помнил смутно, как и родителей. Они погибли в автокатастрофе, когда ему едва исполнилось три года. Следующие семь лет Бен провел в здании, которое жившие там дети никогда не называли домом. Там вообще не произносили этого слова, как и слов «папа» и «мама». Зачем говорить о том, чего у тебя нет и чего тебе так не хватает, что при одной мысли об этом становится плохо? Папа и мама были для Бена в детстве такими же сказочными существами, как дракон, с которым он познакомился в одиннадцать лет. Из детского дома Бен попал в приемную семью, но там с ним так плохо обращались, что он сбежал – и больше не позволял себе мечтать о доме и родителях.

Пока не познакомился с Визенгрундами. Наверное, мечту нужно сначала похоронить, чтобы она осуществилась.

Названые родители Бена – так любили говорить о себе Барнабас и Вита Визенгрунд – посвятили жизнь защите редких существ от человеческой жадности и любопытства. Богатства такая работа не приносит. Когда Бен поселился у Визенгрундов, они жили в крошечном доме на северо-западе Англии. Бен и его новая сестра Гиневер делили детскую с шестью храпящими хобами (как называют в Англии домовых) и несколькими травяницами, чудом спасшимися от соседской газонокосилки.

Но однажды Визенгрунды обнаружили у себя на крыльце шкатулку из-под сигар, в которой лежало десять бриллиантов чистейшей воды. Это был подарок горных гномов, которых Визенгрунды успели эвакуировать, прежде чем место их обитания взорвали, прокладывая новое шоссе. Так названые родители Бена получили возможность осуществить свою мечту – построить убежище для сказочных существ. Норвегию, а не Англию они выбрали потому, что в тамошних безлюдных лесах их необычные питомцы меньше бросались в глаза, а еще потому, что предки Барнабаса Визенгрунда были оттуда родом.

Хотбродд заступил на утреннюю вахту не один. У его ног Бен увидел дюжину домовят, смотревших разинув рот, как ловко тролль орудует огромным резаком. Вокруг Хотбродда вечно крутился молодняк домовых и гномов. Видеть эту мелюзгу возле громадных тролличьих сапог было жутковато, но ни одна кроха ни разу еще при этом не пострадала.

– Привет, Хотбродд! Не знаешь, что стряслось? У тучевороны, которая нас сюда вызвала, был подозрительно довольный вид.

Мухоножка на плече у Бена зевнул, воспитанно прикрыв рот ладонью.

Хотбродд нахмурился, соскребая вороний помет с макушки деревянного гнома.

– Из Греции что-то, – буркнул он. – Кажись, действительно скверные новости.

Бен и Мухоножка встревоженно переглянулись. Греция… Прошлой осенью Вита и Барнабас обнаружили в тамошних горах чету пегасов. На днях Вита с Гиневер отправились их проведать.

Бен сдал грязные сапоги лепрекону, жившему в гардеробе у входной двери, и вошел в дом, который любил сильнее всех домов на свете. На стенах висели портреты и фотографии друзей и соратников семьи Визенгрунд. У многих в роду были сказочные существа, даже если это не сразу бросалось в глаза. Немного заостренные уши, коровий хвост, перепонки между пальцами ног – все это нетрудно было скрыть. Даже шерстяную поросль на лице удавалось выдать за густую бороду и бакенбарды. Клюв профессора Буцероса и жабры доктора Угорь – с ними было уже сложнее, поэтому ни тот ни другая не показывались на публике за пределами узкого круга непосредственных сотрудников СВОСКАСОЗ. («Свободу сказочным созданиям!» – такое название дали Бен и Гиневер организации, созданной их родителями. Вита и Барнабас предпочитали называть себя защитниками.) Под фотографиями доктора Угорь спало на собачьей лежанке семейство летающих свинок-ватоби, которых приятель Визенгрундов спас в Конго от браконьеров. Из-под гардероба высовывался чешуйчатый хвост фотомелеона, а с люстры под потолком на Бена таращились две пернатые лягушки. Ну как было не любить Мимамейдр?

«Штаб». Барнабасу Визенгрунду не нравилось, как тучевороны прозвали его библиотеку, хотя во многих отношениях это было верно подмечено. Библиотека занимала самое большое помещение в доме, и вдоль двух ее стен, как и полагается в библиотеке, подымались до самого потолка тесно заставленные книжные полки. Зато внешняя стена была стеклянная, и казалось, что книги стоят прямо в лесу. Зимой сквозь голые ветви проглядывал расположенный неподалеку фьорд, но сейчас, дождливым майским утром, в нежно-зеленой листве между гнездами овсянок и пеночек деловито обустраивались воронники и томте.

Барнабас, как всегда, встретил Бена приветливой улыбкой, и все же мальчик сразу понял, что случилось что-то очень нехорошее.

Четвертую стену библиотеки увешивала дюжина мониторов, с которых защитники сказочных существ со всего мира сообщали о новых претендентах на убежище в Мимамейдре. Сейчас светился только один экран, и на нем можно было различить силуэт Гиневер. Изображение и звук были ужасного качества, и Бен снова пожалел, что Барнабас не захотел потратить деньги, вырученные хоть за один бриллиант, в новые компьютеры и веб-камеры. Но тот справедливо возражал на это, что количество беженцев в Мимамейдр растет с каждым днем, а значит, подарок гномов нужно расходовать очень экономно.

И все же – «жабья слизь, птичий помет!», как любил ругнуться Хотбродд, – Гиневер на мониторе было так плохо видно, будто сигнал шел как минимум с другой планеты. Впрочем, вслушавшись в ее слова, Бен мгновенно забыл о скверных камерах: на свете явно были заботы поважнее.

– …Мы думаем, носатая гадюка. Это такой ужас, папа! Синнефо, наверное, случайно наступила на змеиное гнездо. Яд подействовал быстрее, чем на человека. Анемос в полном отчаянии!

Бен ошеломленно посмотрел на Барнабаса. Синнефо была самкой пегаса. Самца звали Анемос. Это были, судя по всему, последние два пегаса на свете. Еще недавно весь Мимамейдр ликовал, когда Лола Серохвост, их лучшая разведчица (и единственная в мире летающая крыса), вернулась из Греции с фотографиями трех свежеснесенных пегасовых яиц в аккуратном гнездышке.

В дверь просунулся Хотбродд и с тревогой уставился на монитор, где теперь показалась Вита. Бен не называл Виту Визенгрунд мамой – как и Барнабаса папой, – хотя очень любил ее. Они были для него больше чем мама и папа – еще и друзья, учителя, защитники. Ему, кажется, пока не случалось видеть Виту такой грустной. Глаза у нее были заплаканные, как и у Гиневер, а Вита нечасто плакала.

– Представляешь, Барнабас, Анемос ничего не ест, сколько мы ни уговариваем! Он почти помешался с горя! Он не хуже нас понимает, что может теперь потерять и детей. Норвежской весной непросто будет сохранить яйца в тепле, но мне кажется, если мы не перевезем Анемоса вместе с гнездом в Мимамейдр, у жеребят просто нет шансов выжить. Гиневер тоже так думает.

Гиневер утвердительно кивнула. Многим было в диковинку, что Визенгрунды всерьез прислушиваются к мнению своих детей. «И правда странно! – заметил как-то Барнабас по этому поводу. – Как будто они не замечали, что возраст далеко не всегда прибавляет ума. Более того, по моим наблюдениям, ограниченность и тупость часто – пугающе часто! – нарастают с каждым новым днем рождения».

Визенгрунды так ценили сотрудничество с детьми, что Бен и Гиневер не ходили в школу, а учились дома. У них были потрясающие учителя! Мухоножка учил их истории и древним языкам (очень полезный предмет, когда имеешь дело с существами, чей возраст нередко исчисляется тысячелетиями), доктор Феба Гумбольдт, учительница волшебномироведения, провела четыре года на затонувшем корабле у побережья Лигурии, изучая нимф и водяных. Географию преподавал Гильберт Серохвост: Барнабас уговорил белую крысу переселиться из портовых складов Гамбурга в Мимамейдр и составлять карты, где отмечены места обитания всех известных им сказочных существ. Людей среди учителей было немного; в частности, Джеймс Спотисвуд пытался обучать их математике, биологии и физике. Это было не проще, чем приучить волков к мысли, что гномы не еда. Но в награду за каждую решенную естественнонаучную задачу профессор Спотисвуд давал им урок роботоведения и телепатии, так что его ученики очень старались. В общем, Бен и Гиневер учились всему необходимому для выполнения той миссии, которой они, по следам родителей, решили посвятить жизнь: быть защитниками существ, которые без их помощи скоро останутся только на картинках в детских книжках.

– Поддерживать температуру в стойле – не проблема. – Хотбродд достал из кармана кусок дерева и принялся вырезать из него ящерицу. – Шерстопряды могут утеплить гнездо и стены.

Барнабас кивнул – не очень уверенно.

– Отлично, – сказал он, глядя на монитор. – Хотбродд приготовит стойло, а я попрошу Ундсет быть здесь к вашему приезду. Я что-то сомневаюсь, что ей уже приходилось лечить пегасов, но, наверное, она все же сможет нам помочь, чтобы мы не потеряли еще и Анемоса.

Ундсет, молодая врач-ветеринар из соседней деревни, нередко лечила обитателей Мимамейдра. Не так-то просто найти человека, на чье молчание можно было бы положиться. Немало любителей охоты заплатили бы целое состояние за информацию, что в Норвегии есть где поживиться такой редкой дичью, как водяные кони и драконы. Но Ундсет, Холли Ундсет, так страстно ненавидела охотников на волков и медведей, что Барнабас в один прекрасный день пригласил ее в Мимамейдр.

Когда погас монитор, с которого Вита и Гиневер сообщили страшную новость, в библиотеке воцарилось тяжелое молчание. Даже Хотбродд опустил свой резак. На одной из книжных полок были расставлены фотографии пегасова гнезда. Бен подошел ближе и уставился на три серебристых яичка размером меньше куриных. Гиневер уже расписывала в красках, какими крошечными будут жеребята, когда вылупятся, но Вита объяснила ей, что яйца пегасов спустя два месяца начинают увеличиваться.

– Мы можем обогревать яйца электрическим одеялом, – предложил Бен. – Или положить в инкубатор, куда мы клали брошенную кладку диких гусей – помните?

Но Барнабас покачал головой:

– Нет, это не подойдет. И не только потому, что техника в присутствии сказочных существ часто отказывает. Дело в том, что яйца некоторых крылатых созданий лопаются от соприкосновения с металлом или пластмассой. Мы не можем идти на такой риск. Мухоножка, ты собрал большую часть этой библиотеки и, в отличие от нас всех, прочитал все эти книги. Можешь нам что-нибудь посоветовать?

Гомункулус явно почувствовал себя польщенным.

– Я припоминаю, что у нас есть факсимильное издание одной итальянской рукописи, где среди прочего говорится о яйцах пегаса, – сказал он, обводя взглядом полки. – Ах, где же это там было? Минутку!

Он проворно спустился по руке Бена и, балансируя по спинкам стульев и столам, добрался до своего ноутбука величиной со спичечный коробок. Бен и профессор Спотисвуд собрали его специально для Мухоножки. Гомункулус научился печатать на нем с такой же легкостью, с какой он осваивал любое новое знание, и даже разработал собственную программу, в которой никто, кроме него, не мог разобраться.

– Так. Вот оно: «Яйца пегаса. Особенности: смотри итальянскую алхимическую рукопись семнадцатого века. Страница двадцать семь, строка шестнадцать».

Мухоножка захлопнул ноутбук и в мгновение ока вскарабкался на высокий стеллаж, полностью оправдывая данное ему имя.

Гомункулус обожал свой мини-компьютер. Он вел в нем дневник, заносил каждое новоприбывшее в Мимамейдр сказочное существо в таблицу, включавшую описание, происхождение и пищевые предпочтения, а также сохранял в бесчисленных файлах разнообразнейшую информацию о сказочных существах и других диковинах. Но его пылкая любовь к книгам оставалась неизменной. Остроносое личико Мухоножки сияло детским восторгом над печатными страницами, и чем старше была книга, тем благоговейнее он переворачивал бумажные или пергаментные листы. Бен всякий раз тревожно вздрагивал, видя, как гомункулус тащит с полки тяжеленный том, способный придавить его насмерть. Вот и сейчас книга, которую Мухоножка после недолгих поисков вытянул из ряда других, размерами намного превосходила его самого.

– Дорогой Мухоножка, позволь, я тебе помогу! – Барнабас, очевидно, разделял страхи Бена.

Он снял с полки гомункулуса и книгу и опустил на стол, под которым сидел хобгоблин, большой любитель поиграть на губной гармошке – на слух Бена, исключительно фальшиво.

– Минуту терпения… Сейчас найду… – Мухоножка переворачивал пергаментные страницы бережно, словно опасаясь, что они рассыплются под его крошечными пальцами. – Двадцать пять, двадцать шесть… Да, вот это место! Тут очень старый итальянский, я вам переведу на современный язык… – Он откашлялся, как всегда перед тем, как прочитать что-нибудь вслух. – Яйцо крылатого коня, называемого pegasus unicus, одно из величайших чудес на свете. Его скорлупа, серебристая вначале, становится прозрачной по мере того, как подрастает внутри жеребенок, и кажется под конец сделанной из драгоценного стекла. Но по прочности она может поспорить с алмазом. Самое удивительное начинается, когда жеребенок достигает возраста шести недель. К этому моменту он уже такой большой, что ему становится тесно в яйце. И тогда мать принимается лизать скорлупу, и яйцо от этого увеличивается, не теряя твердости. Но… – тут Мухоножка запнулся и бросил испуганный взгляд на Бена и Барнабаса, – но такое действие оказывает только материнская слюна. Если с матерью что-то случается, яйцо не растет, и жеребенок задыхается в непробиваемой скорлупе.

Хотбродд с такой силой воткнул резак в стол, под которым сидел хобгоблин, что тот выронил гармошку из мохнатых пальцев. За окнами начался дождь. Барнабас подошел к стеклянной стене, с которой дюжина хрустальных улиток слизывала стекающие капли, и поглядел наружу.

– Хотбродд, ты не мог бы послать ворону к Ундсет, чтобы она была в курсе и постаралась быть у нас, когда прибудет пегас?

Тролль молча кивнул и вышел, тяжело ступая.

Бен стоял, размышляя. Последний пегас здесь, в Мимамейдре… Хорошо, что Ундсет – надежный человек. Подумать страшно, что было бы, узнай широкая публика о присутствии тут крылатого коня. Раньше Барнабас публично заявлял о том, что верит в сказочных существ. Но теперь Визенгрунды пришли к выводу, что единственный шанс сохранить жизнь этим созданиям – это держать их существование в тайне. Принципами, на которых основывалась система помощи, стали тайна и разветвленная сеть посвященных, в число которых не так просто было попасть. СВОСКАСОЗ объединял теперь не только защитников гигантских спрутов, сфинксов и горных гномов, но и многочисленных борцов за права других исчезающих видов, будь то гориллы, серые тюлени, рыси, морские черепахи или любые другие удивительные существа, находящиеся на грани вымирания.

Хоттброд вернулся. В дверях ему приходилось пригибаться. Мухоножка спросил его однажды, почему он сделал дверь на человеческий рост, хотя здесь ходят самые разнообразные существа. «Это не на человеческий рост, гомункулус. Это на рост Барнабаса», – проворчал тролль в ответ. Гиневер подозревала, что Хотбродд обязан Барнабасу жизнью, но ни из того, ни из другого не удавалось вытянуть, при каких обстоятельствах они познакомились.

– И как мы будем увеличивать эти яйца без матери, а, Барнабас? – Тролль часто произносил вслух то, что остальные думали про себя. Барнабас очень ценил его за это.

– Понятия не имею, Хотбродд, – пробормотал Барнабас, неотрывно глядя на дождь за окном. – Хорошо еще, если и отец у нас не помрет с горя. Врать не буду: я просто не знаю, что делать. Но… – он повернулся к мониторам, глядевшим со стены, – друзья-то у нас на что?

3. Защитники

В любом происходящем безобразии виноват не только тот, кто его творит, но и те, кто ему не препятствует.

Эрих Кестнер. Летающий класс

Несколько часов спустя с мониторов Мимамейдра взирал целый сонм озабоченных лиц. Бен их знал всех и всеми восхищался. Вот, например, Жак Мопассан, специалист по диковинным созданиям водного мира (в это понятие входили, разумеется, также киты, дельфины и кораллы). Сэр Дэвид Аттиксборо, один из самых известных в мире режиссеров-натуралистов, помогал СВОСКАСОЗ снимать видеоролики, направляющие охотников и торговцев дикими животными по ложному следу. Новембер Тан организовывал по всему миру противобраконьерские патрули и изучал по заданию СВОСКАСОЗ пищевые привычки сказочных существ. Мэйси Ричардсон с большим успехом занималась защитой травяных и папоротниковых фей, а Джейн Гриделл не только могла непринужденно беседовать с любым приматом, но и изобрела язык жестов, позволяющий объясниться практически с любым живым существом на нашей планете.

Вскоре разгорелась жаркая дискуссия о том, как спасти жеребят. Мопассан предложил, когда яйца станут малы жеребятам, натирать скорлупу слюной дракона – все сотрудники СВОСКАСОЗ знали, что Барнабас Визенгрунд в прекрасных отношениях с драконами. Новембер Тан спросила, не проводилось ли экспериментов со слюной морского коня. Мэйси Ричардсон сказала, что может попросить фей из своего сада осыпать скорлупу своей пыльцой – вдруг яйца от этого начнут расти. Джейн Гриделл рассказала, как выхаживала преждевременно вылупившихся птенцов слонового страуса, а Инуа Элламс предложил укрепить жизненную силу жеребят пением райской птицы-целителя (чей напев он впечатляюще изобразил). Барнабас заинтересованно кивал на все предложения, но Бен видел, что морщины у него на лбу становятся все глубже.

– Дорогие друзья и коллеги, – заговорил наконец Визенгрунд. – Огромное спасибо вам всем от меня лично и прежде всего от имени несчастного отца. Мы непременно обдумаем все поступившие предложения. Райская птица как раз гостит сейчас в Мимамейдре, и даже драконы у нас есть, но их слюна слишком уж пышет пламенем, так что это предложение не годится. Разбить яйца прежде, чем жеребятам настанет срок вылупиться, тоже, боюсь, невозможно. Нет, мы должны найти другой способ увеличить яйца. Но какой? – Барнабас вздохнул так, что с десяток ниссе повысовывались из-за книжных корешков. – И как нам это разузнать за неполные две недели? Ясно одно – если наше предприятие не удастся, мы потеряем последних жеребят пегаса на свете. Судя по всему, это будет означать окончательное исчезновение вида.

– Барнабас, это была бы катастрофа! – воскликнул Инуа Элламс.

– Невосполнимая потеря для нашей планеты! – вторил ему сэр Дэвид.

Негодующие восклицания слились в невнятный гул, заполнивший библиотеку.

Внезапно весь этот шум перекрыл пронзительный свист. Он раздался с монитора, до сих пор остававшегося темным. Новоприбывший явно не принадлежал к сотрудникам СВОСКАСОЗ из числа людей. Очки сидели у него на огромном клюве, и поправил он их черным как смоль пером.

– Извини за опоздание, Барнабас! – прохрипел Зутан Буцерос, птица-носорог впечатляющих размеров и библейского возраста. Он неоднократно консультировал Визенгрундов в связи с защитой сказочных существ Юго-Восточной Азии. По подсчетам Барнабаса, Зутану было шестьсот двадцать лет. Слушая дребезжащий старческий голос, Бен охотно верил в это.

– Мой ассистент, – продолжил Буцерос, – изложил мне проблему. Выдвигалось ли уже предложение спасти жеребят с помощью солнечных перьев грифона? Ведь в их стержнях содержится вещество, от которого растут даже металл и камень.

Ответом стала такая полная тишина, что Бен и Мухоножка недоуменно переглянулись. На лицах, глядевших с мониторов, выражалось не просто неприятие, а даже что-то вроде испуга. И лишь Барнабас вдруг просиял.

– Нет, Зутан, такое предложение не выдвигалось, – откликнулся он. – Чрезвычайно интересно! Мне очень стыдно, что я сам до этого не додумался. Похоже, это решение проблемы.

– Да ты что, Барнабас! – воскликнула Джейн Гриделл. – Грифоны, знаешь ли, не славятся услужливостью. Как раз наоборот! Они презирают всех и вся! Для грифона все живое – добыча. С нами, людьми, они общались когда-то только потому, что и мы мыслим сходным образом, но это было давно, больше тысячи лет назад! А потом, после очередной битвы, они объявили человечеству войну, и с тех пор их никто больше не видел.

– Весьма обоснованная, как все мы знаем, реакция на две большие А человеческой природы, – прокомментировал Зутан Буцерос.

Бен вопросительно посмотрел на Барнабаса.

– Алчность и амбиции, – шепнул тот.

– Да, Зутан, все здесь присутствующие испытывают боль и стыд за две большие А. – Это Барнабас произнес вслух. – Позволю себе заметить, что все мы постоянно доказываем это на деле. Но сейчас речь не о людях, а о том, чтобы не допустить гибели последних крылатых коней!

– Боюсь, Барнабас, это лишь усугубляет проблему. – Напевный голос Инуа Элламса был словно подбит темным бархатом. – Насколько я знаю, грифоны считают лошадей самыми презренными и ненужными существами на свете. И крылья тут ничего не меняют.

Собравшиеся дружно кивнули с экранов, причем с явным облегчением. Бен мало что знал о грифонах, но несколько лет назад огромная птица, так называемая птица Рух, едва не скормила его своему детенышу. У грифонов, помнилось Бену, такой же чудовищный клюв и вдобавок еще львиные лапы и – как будто этого мало – ядовитая змея вместо хвоста.

– Я искал пегасов более двадцати лет, – сказал Барнабас. – И все эти годы боялся, что их больше нет, как и стольких других замечательных существ. И вот, когда наконец впервые за сотни лет есть надежда даже на приплод, я должен отступиться? Ни за что! Я не стану сидеть сложа руки и смотреть, как эти дарящие счастье создания исчезают из мира, где живу я и мои дети! Даже если это означает, что мне придется обратиться за помощью к сказочным существам, гордящимся своей жестокостью и умением убивать!

Дискуссия, разгоревшаяся после этих слов, грозила, по опыту Бена, затянуться на много часов. В какой-то момент Барнабас отвел его в сторону и попросил рассказать Лунгу об ожидаемом прибытии пегаса.

– Только ни слова ему об идее Зутана! – прошептал он мальчику на ухо. За их спинами продолжался спор о том, можно ли купить у грифона солнечное перо за золото. – Лунг не должен знать, что мы, возможно, отправимся на поиски грифонов. Инуа прав: они глубоко презирают лошадей и прочих подобных животных. Но только один род существ на всем свете они считают своими конкурентами и заклятыми врагами, и это…

– Драконы, – закончил фразу Бен.

– Именно! Ты знаешь не хуже меня: если Лунг узнает о нашем плане, он предложит свою помощь, а это было бы для него крайне опасно.

Бен кивнул. Хотя и знал, что ему совсем не просто будет обманывать Лунга.

– Но что мне ему сказать? – прошептал он. – Ведь если мы отправимся в путь, пока он еще здесь, он спросит, куда мы летим!

– Может, – Барнабас наморщил лоб, – скажешь ему, что мы ищем перо феникса? Это не опасно, и ему не придет в голову, что нам нужна помощь.

Не придет в голову? Лунг так хорошо его знал!

Мухоножка наверняка сумел бы очень убедительно преподнести историю о фениксе. («Еще бы! – не преминула бы ехидно прокомментировать Серношерстка. – Не зря же он был предателем и шпионом».) Но гомункулус остался с Барнабасом, чтобы, как обычно, вести протокол дискуссии. Бену очень его не хватало, когда он брел к пещере Зубцеборода, в десятый раз мысленно подбирая нужные слова. Не важно. Барнабас прав. Лунг непременно захочет помочь им, если узнает правду, а с этими грифонами, похоже, действительно шутки плохи… Бен вынужден был признаться себе, что ему уже не терпится на них посмотреть.

4. Не вся правда

Я верю в фей, в мифы, в драконов. Все это существует, пусть даже только у тебя в голове. Кто может утверждать, что мечты и сны менее реальны, чем то, что происходит здесь и сейчас?

Джон Леннон

Когда Бен подошел к пещере Зубцеборода, он застал там лишь нескольких óдиновых гномов: они подружились с Зубцебородом потому, что были почти так же стары, как он. Гномы сказали Бену, что Лунг пошел вниз, к фьорду. Даже самые крупные сказочные существа удивительно умеют скрываться от человеческих глаз. Пожалуй, это и есть их главное отличие от обычных животных. Но у Бена глаз был натренированный: он привык отыскивать их в густой чаще леса или непроглядной тьме пещеры, а кроме того, силуэт, который он сейчас высматривал, был ему самым родным на свете. Он нашел Лунга на берегу фьорда, на обрыве таком крутом, что сосны на его краю далеко нависали над водой. Даже теперь, после стольких лет знакомства, Бен всякий раз поражался, как неподвижно умеет лежать дракон – так полно сливаясь с окружающим миром, что большинство людей даже не заподозрили бы, что он тут.

Присутствие Лунга притянуло в Мимамейдр еще больше сказочных существ, чем обычно. Лунг и Зубцебород притягивали даже тех, кто не нуждался в убежище у Визенгрундов. Фьорд был полон русалок и водяных, а опустившись на траву рядом с Лунгом, Бен услышал звуки сразу трех фоссегримовых скрипок.

– Что случилось? – Дракон медленно склонял голову, пока она не оказалась на одном уровне с глазами Бена. – У тебя встревоженный вид.

Да, никто не знал его так, как Лунг. И многие месяцы, проведенные ими в разных концах мира, ничего не изменили. Разве может он его обманывать? Да, может и должен. Ведь это нужно, чтобы уберечь Лунга от опасности. Дракон и его ездок… Бывали ночи, когда Бен не мог уснуть от тоски по Лунгу. И даже в драгоценные дни, которые они проводили вместе, он ни на минуту не мог забыть о новой предстоящей разлуке. «Это цена, которую платишь за дружбу с существом, настолько отличным от тебя, – сказал Барнабас как-то вечером, обнаружив Бена в одиночестве на заднем дворе тоскливо глядящим на восток. – Тебе всегда нужны будут люди, а Лунгу всегда придется от них скрываться. Но тем драгоценнее ваша дружба». Барнабас, несомненно, был прав, и все же Бен с трудом мог примириться с тем, что он видит Лунга так редко, хотя он никогда не признался бы в этом своему дракону. Полет из Непала в Норвегию был слишком рискованным предприятием, чтобы пускаться в него без веских причин.

– Барнабас просил сообщить тебе, что мы ожидаем очень необычных гостей.

Бен прислонился к серебристой груди Лунга. Как чудесно чувствовать исходящие от него тепло и силу!

Дракон молча выслушал дурные вести из Греции.

– Я уверен, что Барнабас найдет выход! – сказал он, когда Бен закончил рассказ.

– Да. Мы, похоже, отправляемся искать перо феникса. – Бен рад был, что ему не нужно сейчас смотреть Лунгу в глаза.

– Перо феникса? Мне казалось, оно сжигает все, к чему прикоснется.

– Нет-нет, это не такое перо. Мухоножка где-то вычитал, что эти перья… гм… что эти перья очень полезны для пегасовых яиц.

О боже! Бену хотелось провалиться сквозь землю. Надо же так не уметь врать!

Но мысли Лунга, к счастью, были заняты Зубцебородом, медленно превращавшимся в звездную пыль, так что он не заметил смущения своего ездока и сказал только:

– Что ж, фениксы очень отзывчивые существа. Они непременно вам помогут. А я очень рад буду познакомиться с пегасом.

Позади раздался шорох. Лунг поспешно прикрыл Бена огромной лапой, но это просто Серношерстка вышла к ним из леса.

– Пегас? Это еще что? Они едят кобольдов?

На взгляд Серношерстки, мир был бы прекрасен, останься в нем только кобольды и драконы. На усилия Визенгрундов по спасению всех созданий, жизни которых угрожает человек, она лишь недоуменно качала головой. Но раз Лунг помогал им, то и она поступала так же. Она, конечно, снова ходила за грибами. У Бена сжалось сердце при виде сразу трех плотно набитых торб, перекинутых через мохнатое плечо.

Серношерстка собирала провизию на дорогу.

Лунг положил морду Бену на плечо.

– Мы вылетаем через три дня. Зубцебород сказал, что хочет проститься с нами, пока у него еще есть силы. Драконы предпочитают встречать смерть в одиночестве. В отличие от кобольдов, – добавил он тихо. – Этим чем больше публики у смертного одра, тем лучше.

Три дня. Через три дня наступит полнолуние. Все правильно. Для серебряных драконов – лучшее время для полетов.

– Не могу представить, что, когда я в следующий раз прилечу к вам в гости, Зубцеборода здесь уже не будет. Он был всегда, сколько я себя помню. Он был уже взрослым драконом, когда моя бабушка была ребенком. Такая долгая жизнь. Наверное, в конце концов от нее устаешь. Мне кажется, ему уже не терпится распрощаться с этим миром.

Бен молча кивнул. Он стыдился, что слезы, выступившие на глазах, не имели отношения к Зубцебороду – он просто не мог вынести мысли об очередном расставании с Лунгом. Привыкнет ли он когда-нибудь прощаться со своим драконом? Без жуткого ощущения, будто от него отрывают часть его самого?

Серношерстка, конечно, ничего не заметила. Кобольды вообще не отличаются чуткостью. Она гордо раскладывала перед ними свою добычу.

– Вы только поглядите! Неплохо за один поход, правда? Три лисички, четыре ежовика, четыре овечьих трутовника, два рыжика, один белый гриб и один подосиновик!

– Мимамейдр нравится ей куда больше, чем Подол Неба! – прошептал Лунг Бену. – В Гималаях, по ее мнению, вообще нет приличных грибов.

Серношерстка сердито глянула на дракона:

– И что, ты оценил мою жертву? Как бы не так! «Серношерстка, почему бы тебе не остаться в Мимамейдре? Серношерстка, я и без тебя справлюсь!» Противно слушать! – Она осторожно, словно хрупкий фарфор, укладывала грибы обратно в торбы. – У дракона должен быть кобольд. Так всегда было и так будет, списс йифтшлёрсопп! – Серношерстка обогатила свой и без того небедный запас ругательств норвежскими названиями поганок. – Даже если мне придется теперь до конца жизни питаться сморчками! Вот чего я никогда не пойму, – она перевела взгляд на Бена, – это почему у вас, людей, эта гадость считается деликатесом.

У дракона должен быть кобольд… «А у Повелителя драконов должен быть дракон!» – мысленно продолжил Бен.

Как же он ненавидел эту тяжесть на сердце! И все-таки, утешал он себя, это куда лучше, чем в те времена, когда ему не с кем было расставаться и не по кому скучать.

– Как ты думаешь, – предложил Лунг на ухо Бену, пока Серношерстка с победным кличем срывала с соснового пня склизкий желтый гриб, – не взглянуть ли нам, что там поделывают драугры? Кажется, они собирались устроить бега водяных коней.

Серношерстка еще укладывала новую добычу в торбу, а Бен уже сидел у Лунга на спине.

– Если Барнабас или Мухоножка будут меня искать, – крикнул он ей оттуда, – скажи, что мы вернемся часа через два!

– Мухоножка? – Серношерстка нахмурилась. – Волоконница трещиноватая! – Она сердито сплюнула и сбросила с бурой шерсти паука. – Пусть скажет спасибо, что я до сих пор не свернула ему тощую шею! Представляешь, он выдал мои лучшие грибные места ниссе только потому, что их ребятня любит белые грибы! Ниссе! Их еда – мушиные и комариные личинки, и нечего их баловать!

– Серношерстка, – строго проговорил Лунг, – ты, наверное, забыла, что Мухоножка рисковал ради нас жизнью?

– Ты имеешь в виду – после того, как предал нас?

Кобольды страшно злопамятны. Серношерстка никогда не забудет, что гомункулус служил когда-то злейшему врагу ее дракона, – не важно, что Мухоножка потом помог им одержать над ним победу. Крапивник… Золото в любом виде до сих пор напоминало Бену о нем. Чудовище, созданное человеком, убившее тысячи драконов и сожравшее одиннадцать братьев Мухоножки… Грифоны по сравнению с ним наверняка невинные младенцы.

Лунг протиснулся между деревьями, расправил крылья и взмыл в воздух. Бен вцепился в зубцы на его спине. Да, он будет скучать и по Серношерстке. Еще как! Странная вещь сердце. Пока дракон нес его в небо, Бену казалось, что оно вот-вот лопнет от счастья. Но он знал по опыту, что сердца отличаются поразительной прочностью.

Как в радости, так и в горе.

5. Единственный в своем роде

Хочешь знать, кем ты был, –
Посмотри, кем ты стал.
Хочешь знать, кем ты станешь, –
Посмотри, что ты делаешь.
Будда (560–480 до н. э.)

Когда Бен вернулся с прогулки с Лунгом, все остальные уже сидели за ужином. Мухоножка, как всегда, примостился за крошечным столиком, стоявшим у тарелки Бена. Хотбродд смастерил его специально для гомункулуса вместе с подходящим по размеру стулом (как и домик, стоявший у Бена на ночном столике). Барнабас беседовал с Таллемайей, их шведской кухаркой, чьи болотного цвета волосы выдавали, что мать ее была хульдрой. Бен не слышал, о чем они говорят, но не сомневался, что речь идет о провизии на дорогу. Ему уже случалось видеть такое выражение на лице Барнабаса: решение принято – они отправятся на поиски грифонов.

Обеденный стол – работы Хотбродда – стоял на резных львиных лапах, но сегодня они представлялись Бену задними ногами грифона. Стол, как вся мебель, изготовленная троллем, мог по мере надобности увеличиваться или уменьшаться – крайне полезное свойство в Мимамейдре. За завтраком вокруг него обычно как раз помещались Визенгрунды и столик Мухоножки (гомункулус очень сердился, если какой-нибудь ниссе или гном пытался занять его место). Зато сегодня вечером, например, к ним присоединились двенадцать испанских дуэнде, три голштинских лесовика, две кузины Хотбродда тролльских кровей и альбатрос, доставивший Гильберту Серохвосту информацию для одной из его карт. На кухне порядком чертыхались, поскольку всем этим гостям требовалось, разумеется, совершенно разное угощение. Правильно составить меню было в Мимамейдре нелегкой задачей, но Таллемайе помогали одиннадцать ниссе, две огнемандры и шестирукий непальский кобольд.

За столом, как обычно, царило веселье. Похоже, никто из гостей не замечал озабоченного вида хозяина, а Бен был так погружен в свои мысли, что не обратил внимания на необычную молчаливость Мухоножки. А между тем сегодня исполнялось триста пятьдесят лет с того рокового дня, когда Крапивник сожрал его братьев, и, как всегда в этот день, Мухоножку особенно терзала тоска. Был бы у него хоть один сородич на этом свете! За триста пятьдесят лет Мухоножка так и не смог расстаться с мечтой, что где-то может найтись еще один гомункулус. Ведь в Средние века целые полчища алхимиков пытались создать искусственную жизнь. Но с каждым проходившим веком надежда Мухоножки таяла, как догорающая свеча. Не так-то просто быть единственным в своем роде на целом свете, да к тому же еще и искусственным. Конечно, теперь у него был Бен и Визенгрунды. Но многое Мухоножка не мог объяснить даже им. Зачастую он и не пытался, опасаясь, что его чувства и мысли – такая же ненормальность, как способ, каким он появился на свет. Бен и Барнабас знали, конечно, как сильно его томит одиночество. Они снова и снова отправляли разведчиков СВОСКАСОЗ на поиски гомункулусов, но пока все попытки оставались безуспешными.

Сам Мухоножка немало ночей просидел в Интернете, собирая сведения о крошечных человечках, но попадались ему только грубо состряпанные фальшивые изображения эльфов или гномов. Наверное, пора было смириться с тем, что он последний оставшийся на свете гомункулус.

Бен положил на крошечную тарелку кусочек своего омлета.

Сердце Мухоножки растаяло от нежности. Зачем ему сородичи, когда у него такие друзья? «Думай о пегасовых яйцах, Мухоножка! – строго приказал он себе. – Разузнай побольше о грифонах на случай, если хозяин в самом деле отправится с Барнабасом на их поиски». Но все его благие намерения растаяли как дым, когда один из лесовиков рассказал, прихлебывая суп, что недавно наткнулся в Интернете на ролик о человечке размером с кузнечика. Бен спросил, не хочет ли он пойти с ним и Барнабасом осмотреть приготовленное для пегаса стойло, но Мухоножка пробормотал какую-то отговорку и поспешил к своему компьютеру.

На видео оказался халтурно уменьшенный человек.

6. Отец и сын

Отчее сердце есть совершеннейшее создание природы.

Антуан Франсуа Прево. Манон Леско (Перевод М. Петровского, М. Вахтеровой)

Хотбродд приготовил для пегаса и его еще не вылупившихся жеребят стойло прямо за домом. Когда Бен с Барнабасом зашли туда, шерстопряды как раз укладывали последние нити утеплителя, которым они выстлали стены изнутри. Бену при виде шерстопрядов всегда делалось немного не по себе. Они были похожи на пузатых пауков, у которых почему-то отросли человеческие головы; но Хотбродд беседовал с ним так же охотно, как со своими любимцами – деревьями. Серебристым пухом, примешанным к соломе на полу, поделился полярный гусь-болтун, которого Барнабас спас, когда из него хотели набить чучело; с десяток финских огнемандр излучали приятное тепло. Над дверью стойла висели две камуфляжные лампы – изобретение Джеймса Спотисвуда, одного из учителей Бена. В свете этой лампы сказочные существа казались обычными домашними животными. Заявись в стойло непрошеные гости, они увидели бы вместо пегаса обычную лошадь.

– Отличная работа, Хотбродд!

Тролль бережно, словно бабочек, собирал шерстопрядов со стен. На слова Барнабаса он лишь кивнул, как бы соглашаясь с его мнением.

– Пойду покормлю шерстопрядов, – пробурчал Хотбродд. – Они страшно голодные, когда прядут. Глядите, чтоб огнемандры не подожгли солому. И выгоните их, прежде чем нести сюда яйца.

И тролль тяжело зашагал прочь.

Барнабас присел на переложенную гусиным пухом солому и оглядел утепленную шерстопрядами стену.

– Вита говорит, что пегас ничего не ест.

– С этим Ундсет справится – не волнуйся! – Бен опустился на корточки рядом с ним. – Помнишь, у нас водяной конь отказывался есть? Мы его вытащили из воды полуживым. Ундсет пару раз навестила его, и он сразу стал есть и катал Гиневер по всему фьорду!

– Да, точно, – кивнул Барнабас. – Хорошо, что ты мне напомнил. Беда в том, что мы мало что можем сообщить Ундсет о пегасах. Все согласны в том, что они появились из крови медузы, но это почти все, что мне о них известно. Притом что я долгие годы собирал любую информацию о крылатых конях! Они еще пугливее и недоверчивее, чем обычные дикие лошади, и могут быть очень опасны, если их напугать. Хорошо, если Анемос подпустит Ундет осмотреть себя. Это просто чудо, что Вита смогла его уговорить поехать к нам. Он согласился, наверное, только потому, что совершенно оглушен гибелью своей подруги.

За их спиной несколько грибовников разглаживали солому для пегасова гнезда. Четверо из них были похожи на ходячие мухоморы, а два других казались шампиньонами, которым приделали руки и ноги. Грибовники не скрывали, что терпеть не могут людей, но в Мимамейдре они с удовольствием брались за чистку стойл, поскольку остро нуждались в грязной соломе для выращивания грибов. Грибовники, тучевороны, ежовники… Множество сказочных существ из окрестных лесов работали в Мимамейдре за пищу, одежду или жилье. В особенности зимой: это сильно помогало им выжить.

Бен вытянул из соломы серебристое гусиное перо и погладил переливающийся пух.

– Барнабас, а ты знаешь, как выглядят эти солнечные перья грифона?

– Они длиной в две-три ладони и на вид из чистого золота. Но при этом, говорят, легкие и мягкие, как и это, гусиное. Здорово звучит, правда?

Да, так и есть.

– Знаешь, – тихо произнес Барнабас, – мне уже начинает нравиться мысль, что мы отправимся искать этих чудищ. Конечно, очень неприятно сознавать, что спасение последних пегасов зависит от доброй воли грифона. Один из моих любимых героев, неподражаемый Нагиб Саид Насреддин, восемьсот с лишним лет назад наблюдал на юге Анатолии за стаей грифонов и вел при этом подробнейший дневник. Последние записи в нем сделаны рукой его слуги, потому что вожак стаи оторвал Насреддину руку по самое плечо и много лет держал его в плетеной клетке, как птицу. В конце концов один могущественный правитель выкупил его за ящик золота. Позже Насреддин продиктовал своему слуге рассказ об этих событиях, и там говорится: «Идя к грифону, всегда бери с собой золото. Есть лишь одна вещь, которую небесные львы любят сильнее своих сокровищ, – война».

Да, похоже, грифон не то существо, к которому можно просто обратиться с просьбой.

– Но ты хоть знаешь, где их искать? – По руке Бена скользнула огнемандра. Казалось, по коже течет горячий воск. – Джейн Гридалл сказала, что их вроде уже несколько веков никто не видел.

Барнабас снял очки и принялся протирать их подолом рубашки. Бен так хорошо знал этот жест, будто Барнабас Визенгрунд и вправду был его отцом. Сознавать это было приятно.

– Несколько десятилетий назад прошел слух, что на одном из островов Индонезии живет стая грифонов, – заговорил Барнабас. – Это, надо сказать, довольно расплывчатое указание. Индонезия насчитывает более семнадцати тысяч островов. И даже если мы найдем грифонов, толк от пера будет только в том случае, если мы самое позднее спустя десять дней вернемся с ним сюда, в Мимамейдр. Маловато времени для путешествия на другой конец света, поиски и переговоры с грифонами. Но три маленьких пегасика! – Барнабас снова надел очки и обнял Бена за плечи. – Ты слышал о том, что рождение пегаса будто бы приносит счастье на семижды семь лет? Это нашему миру очень пригодилось бы, правда? Мы спасем этих жеребят! Даже если какой-нибудь грифон оторвет мне за это руку! Только не говори Вите и Гиневер, что я это сказал.

Дверь стойла отворилась.

В нее просунулась голова Хотбродда. Но прежде чем тролль успел разжать зеленые губы, между его ногами в проем проскочил Мухоножка.

– Он здесь, хозяин! – прокричал он тонким, пронзительным голоском.

Даже для гомункулуса, прожившего на этом свете четыре столетия, встреча с последним пегасом была событием.

– Ты знаешь индонезийский язык, Мухоножка? – тихонько спросил его Бен, сажая человечка себе на плечо. Сам он, к своему стыду, не знал даже толком, где находится Индонезия.

– Смотря какой, господин! – ответил Мухоножка. – Индонезийских языков более семисот. Я свободно говорю только на сунданском и минангкабау, но могу сносно объясниться еще на десятке диалектов.

Для Бена всегда оставалось неразрешимой загадкой, как в такой крошечной голове помещается столько знаний. По сравнению с этим собственная голова казалась ему пустым запыленным чердаком. Он при всем желании не мог теперь представить себе, как когда-то обходился без Мухоножки. И конечно, все были бы только рады, если бы жеребят можно было спасти каким-нибудь менее рискованным способом, без солнечных перьев. И все же мысль, что они, может быть, увидят грифона, будила в Бене неудержимое любопытство. Интересно, он такой же страшный, как василиск? Или как Крапивник, бывший хозяин Мухоножки, до сих пор являвшийся Бену в ночных кошмарах? А передние ноги у них птичьи или львиные, как и задние? На картинках, которые ему случалось видеть, их изображали по-разному.

И тут Бен забыл о грифонах.

Темнота перед стойлом поблескивала светляками и кружащимися роями переливчатых фей. Даже звезды, казалось, сияли ярче, а ветер в кронах шептал радостное приветствие. Как будто мир до краев наполнился светом и музыкой.

В Мимамейдр прибыл последний пегас.

7. Последний пегас

О, крылатый конь!

Уильям Шекспир. Цимбелин

Дружба с драконом влечет за собой знакомство со множеством волшебных существ. О каждом Бен сохранял благодарную память, но ни одно из них не восхищало его так, как Лунг. До той минуты, пока он не увидел перед домом стоявшего рядом с Гиневер крылатого коня. Счастье, которое Бен испытывал в присутствии Лунга, состояло из огня и воздуха, из серебристого лунного света и энергии пламени, пляшущего на ветру.

Пегас принес с собой счастье, совсем иное на вкус. Оно пахло землей, собирающимися тучами и громом, мокрой от росы травой и отсветами звезд на перьях и шерсти.

Анемос был ненамного больше обычного коня и вовсе не пегий, как часто изображают пегасов. Шерсть и крылья у него были багряные, словно лучи заката. Только копыта отливали серебром, как чешуя Лунга.

Столько силы и красоты! Столько света! Но боль утраты окутывала пегаса, словно облако. Вита и Гиневер пошли с Хотброддом отнести в стойло гнездо с яйцами. Анемос подошел к Барнабасу, тяжело ступая копытами, налитыми отчаянием, будто свинцом.

– Спасибо тебе, Визенгрунд, – хрипло произнес он. – Мои крылья и разум ослабели от горя, и мне трудно поверить, что я не потеряю детей, как потерял их мать. Мне легче оттого, что ты, как я вижу, еще на что-то надеешься.

Барнабасу стоило больших усилий не рассказать пегасу о перьях грифона. Но тогда Анемос, как и Лунг, захотел бы отправиться с ними, а для него грифоны представляли еще большую опасность, чем для дракона.

– Да, надежда определенно есть! – заявил он. – Но сначала мы должны привести тебя в порядок. Я вызвал врача. У нас тут есть женщина, которая лечит сказочных существ. Надеюсь, ты позволишь ей себя осмотреть?

– Врач? – Пегас опустил голову. – Она найдет разбитое сердце, Барнабас. Разве от этого можно вылечить?

Холли Ундсет не заставила себя ждать. Она была маленькая, полненькая, каждый месяц меняла цвет волос, носила просторные свитера с норвежским узором – и чуть не выронила свой чемоданчик, увидев Анемоса перед стойлом. Его красноватая шкура поблескивала в лунном свете, словно он был медной статуей, во всем великолепии пробудившейся к жизни, и Ундсет счастливой улыбкой поблагодарила Барнабаса за все волшебство, которое он принес в ее жизнь, а потом попросила пегаса пройти с ней в стойло.

Когда Ундсет вышла оттуда, на лице у нее читались одновременно облегчение и тревога.

– Он здоров, насколько я могу судить. Я, конечно, никогда прежде не лечила пегасов, однако анатомически они на удивление мало отличаются от лошадей. Но он убит горем! Жеребята, наверное, единственная наша надежда вернуть ему вкус к жизни. Если он еще и детей потеряет… – Ундсет озабоченно покачала головой. – Вы должны их спасти, Барнабас!

– Мы работаем над этим, – отозвался Барнабас. – Эх, было бы у нас немного больше времени!

8. Дальний путь и мало времени

Дикие животные – это как целая библиотека непрочитанных книг. Бездумно уничтожать их, как мы это делаем, – все равно что побросать все книги в огонь, даже не заглянув в них.

Конгрессмен Джон Д. Динджелл

В комнате, где Гильберт Серохвост составлял свои несравненные карты, людям было не повернуться, не говоря уж о троллях вроде Хотбродда. Даже посетителю размеров Мухоножки промежутки между горами книг и журналов казались труднопроходимыми узкими расщелинами. Все выглядело в точности как на портовом складе, где Бен впервые повстречался с белой крысой. Стопки источников и материалов грозили обрушиться каждую секунду. Позавчера такая лавина накрыла юного ниссе, сунувшего в книжки любопытный нос. Хорошо еще, что дети ниссе не отличаются хрупкостью.

Гиневер приоткрыла дверь, как всегда, очень осторожно – и все равно они с Беном тут же увязли по колено в бумажном оползне. Он состоял не только из книг, картонных коробок и каталожных карточек. Куда там! Выписки и распечатки, ракушки, открытки, заморские сувениры и гусиные перья… Казалось невероятным, что в этой обстановке Гильберт составляет карты, дававшие Визенгрундам весьма упорядоченное представление о мире.

– Гильберт?

Бен, как всегда, не мог отыскать во всей этой неразберихе самого хозяина. Наконец Гиневер показала вверх, на пластину из оргстекла, которую Хотбродд по просьбе Гильберта не так давно подвесил между полками. С пластины свешивался длинный голый хвост. Бен разглядел теперь, что крыса сидит там за огромным для ее роста письменным столом. Время от времени с высоты доносились тихие проклятия: Гильберт возмущался, что чернила сохнут слишком медленно, что краска стекает с кисточки мимо контура, что бумага не лежит ровно… Вырывавшиеся у него при этом ругательства выдавали, что юность он провел на корабле. Но упоминать об этом в его присутствии не следовало, как и о слухах, что Гильберт Серохвост стал картографом, потому что не мог справиться с морской болезнью. Крыса согласилась составлять свои поистине энциклопедические карты в Норвегии вместо гамбургского порта лишь при условии, что Визенгрунды возьмут в штат и всех его основных информантов: альбатроса, двух чаек, одного дикого гуся и десяток корабельных крыс. И еще он потребовал новый компьютер. Впрочем, искусство Гильберта того стоило.

– Гильберт, мы насчет новой карты! – крикнула ему Гиневер снизу. – Той, что для поездки в Индонезию. Отец скоро отправится в путь. Готова она?

Незадолго до полуночи Барнабас объявил о своем решении: они отправляются на поиски грифонов. Виту это не обрадовало, но перед лицом чахнущего от горя пегаса и трех осиротевших яиц возражать не приходилось.

– А, это ты, Гиневер! – Крысиный хвост исчез, а сверху блеснули очки в золотой оправе. Белые лапки, цеплявшиеся за край пластины, были перемазаны чернилами. – Разумеется, карта готова. – Голос Гильберта был мягок, как цыплячий пух, но лишь потому, что крыса обращалась к Гиневер. Во всех остальных случаях его голос скорее напоминал наждачную бумагу. – Место назначения было, к сожалению, указано очень расплывчато. Поэтому я включил части Папуа – Новой Гвинеи, Малайзии и Филиппин. Лё-Лёк?

Рядом с Гильбертом возникла голова дикой гусыни. Бен уже спрашивал себя, чьи это перепончатые лапы просвечивают сквозь оргстекло. Лё-Лёк взяла в клюв сложенную карту и грациозно спланировала вниз, на стопку книг, до которой Гиневер могла дотянуться.

– Путевой журнал, я полагаю, опять будет вести гомункулус?! – крикнул Гильберт вдогонку гусиной почте. – Передайте ему, пожалуйста, чтобы он следил за своим почерком! Я убил несметное количество времени, разбирая его записи об экспедиции к спрутам!

– Непременно передам! – откликнулся Бен, хотя ни в коем случае не собирался этого делать. Мухоножка очень обижался, когда критиковали его почерк. Он гордился каждой завитушкой.

Карты Гильберта легко умещались в любой карман, но, когда Гиневер стала разворачивать новый шедевр на большом столе в библиотеке, он потребовал столько места, что Барнабасу пришлось для начала убрать со стола свою коллекцию окаменелых отпечатков лап и копыт. Эти географические карты представляли собой настоящие произведения искусства. Их можно было разворачивать до бесконечности и неделями обнаруживать новые детали, которые Гильберт укрыл в какой-нибудь складке. По картам Гильберта можно было узнать безопасные пути, места ночлега, препятствия, опасности и даже погоду.

Бен уже не раз спрашивал себя, не пользуется ли крыса для их составления каким-то волшебством.

На карте, которой предстояло помочь им в поисках грифона, Гильберт проложил по указанию Барнабаса два маршрута. Красным был прочерчен путь экспедиции за грифонами; он предусматривал остановку на юго-востоке Турции. Вторая, изумрудно-зеленая линия показывала обратный путь Лунга к Подолу Неба. В Индии маршруты пересекались, поэтому Лунг предложил, чтобы до пересечения Бен летел с ним и Серношерсткой. Бен, конечно, с радостью согласился. К счастью, на юге Вьетнама обитали три семьи фениксов, так что маршрут Барнабаса не вызвал у дракона вопросов. Немногих посвященных в настоящую цель экспедиции Барнабас лично обязал молчать, чтобы ни Лунг, ни пегас ничего не заподозрили. В Мимамейдре умели хранить тайны.

Воздушное судно, на котором собирался лететь Барнабас, Хотбродд сконструировал почти целиком из дерева, как и тот грузовой самолет, на котором доставили в Мимамейдр пегаса. Тролль мог убедить почти любое дерево вырастить именно те сучья, какие требовались ему для того или иного сооружения. Самолет, которым Визенгрунды пользовались для дальних перелетов, тролль построил с помощью четырехсотлетнего дуба, который пустил побеги нужной формы специально для крыльев. Руль высоты, закрылки и двигатели были из ветроломной древесины – что бы это ни значило. Хотбродд не склонен был давать пояснения; молчал он и об устройстве мотора, работавшего на листьях деревьев, песке или морской воде. Джеймс Спотисвуд провел не одну ночь, изучая каждую деталь, но так и не понял, как это работает. «Я с ним разговариваю», – бурчал тролль, и больше от него ничего не удавалось добиться. Самолет мог перевозить от четырех до восьми пассажиров (меняя размер в зависимости от их числа). Он садился на воду так же легко, как и на сушу, и был восхитительно красив, поскольку Хотбродд украсил его, подобно всем своим творениям, скандинавской резьбой.

О том, кто отправится в экспедицию за грифонами, споров почти не возникло. Вита и Гиневер решили остаться дома, заботиться об Анемосе и вместе с Ундсет следить за тем, чтобы яйца не остыли раньше, чем прибудет искомое перо. С Барнабасом отправлялись Бен, Мухоножка, а также Лола Серохвост, одна из бесчисленных кузин Гильберта. Она была не только единственной в мире крысой-пилотом, но и ценнейшим разведчиком СВОСКАСОЗ (в частности, благодаря тому, что самолетик Лолы был размером с ворону и обычно не привлекал внимания).

Хотбродд поначалу совсем не обрадовался, когда Барнабас предложил ему стать пятым участником экспедиции. Тролли очень не любят покидать родные леса. Но после того как Бен вывел на мониторы в библиотеке фотографии экзотических деревьев, произраставших в джунглях Индонезии, тролль смирился с судьбой и принялся укладывать вещи.

Точный пункт назначения продолжал оставаться неясным, поэтому Гильберт начертил на обороте карты еще одну карту. Она показывала бесчисленные острова Индонезии – и от одного взгляда на нее можно было прийти в отчаяние. Где им взять проводника по этому бесконечному архипелагу, причем такого проводника, который, с одной стороны, умел бы держать язык за зубами, а с другой – не принял бы их за сумасшедших, когда они объяснят, что им нужно? У Барнабаса было в Индонезии несколько старых соратников. Вита предложила связаться с ними, но Барнабас покачал головой:

– Сомневаюсь, что проводник-человек сможет тут помочь. У меня возникла другая идея. Помнишь индийский храм, о котором нам рассказала очковая кобра-шептунья?

Вита понимающе улыбнулась, но на расспросы Бена Барнабас ответил только: «Пусть это будет сюрприз. Место очень интересное – обещаю!» Чуть больше Бену удалось узнать о запланированной остановке в Турции.

– Я попросил у старинной подруги одну вещь, на которую мы можем выменять перо, – пояснил Барнабас. – Грифоны, как ты уже слышал, весьма меркантильные существа. Боюсь, с пустыми руками мы можем с таким же успехом оставаться дома.

С пустыми руками…

Вита и Гиневер очень старались не выказать тревоги, когда Инуа Элламс во время очередного сеанса по скайпу снова настоятельно предупредил о крайней агрессивности грифонов. Визенгрунды предпочитали даже самым страшным чудовищам противостоять хитростью и знанием слабостей противника, а не оружием. Тем более что оно все равно мало помогало против сказочных существ. Вита когда-то обнаружила растительный яд, способный на несколько спасительных секунд парализовать даже самых опасных чудовищ. Для его применения Бен с Мухоножкой разработали крошечные стрелы, пробивающие даже самую прочную шкуру. Стрелять ими предполагалось из самописок или шариковых ручек, хотя Бену случалось использовать также соломинки, сигары, мобильные телефоны и шоколадные батончики. Как всегда в экспедициях СВОСКАСОЗ, эти стрелы будут их единственным оружием.

На вопрос Гиневер, знает ли кто-нибудь, как звучит голос грифона, профессор Элламс издал впечатляющий рев. Правда, он пояснил, что в своей реконструкции вынужден опираться исключительно на древние тексты, описывающие крик грифона как смесь львиного рыка, орлиного клекота и шипения атакующей змеи. Бен не удержался от искушения смешать эти звуки на своем компьютере в такой душераздирающий вопль, что, когда он включил воспроизведение, перед домом собрались десятки всполошившихся сказочных существ. У Бена в телефоне всегда имелся наготове плей-лист голосов сказочных существ – для отпугивания, для приманивания и для собственного удовольствия. Жемчужинами его коллекции были боевые кличи трех разных драконов, а также тихое шипение, которое они издавали перед тем, как изрыгать пламя. Правда, в индонезийских джунглях мобильник, надо думать, долго не проработает.

По подсчетам Мухоножки, пегасовы яйца станут малы жеребятам через десять дней. Десять дней! Ну почему Индонезия так далеко? А если они не найдут грифонов? Как Бен ни старался, он не мог отделаться от этой мысли.

Он помогал Хотбродду и Вите с последними приготовлениями, когда его попросили зайти к Барнабасу в библиотеку. Такое выражение лица Бен видел у своего названого отца, только когда тот вручал ему подарки на день рождения или Рождество.

– У меня к тебе просьба, дружок! – объявил он. – Конечно, ты можешь отказаться, но я думаю, задача тебе понравится. Вита обратила мое внимание на то, что ни в одной легенде, ни в одной сказке и истории не говорится о встрече пегаса и дракона. Вполне вероятно, что пути этих сказочных существ еще никогда не пересекались. Разве не замечательно было бы, если бы в Мимамейдре наконец состоялась их встреча, пусть даже и Лунг, и Анемос прибыли сюда в связи с печальными обстоятельствами? Мы с Витой согласны в том, что представить их друг другу может только совершенно особый человек и что никто не подходит на эту роль лучше, чем Повелитель драконов. Что скажешь? Взялся бы ты за это?

Бен онемел.

– Конечно, – промямлил он наконец. – Если… Если вы правда думаете, что я подхожу. Но…

– Ты подходишь! – перебил его Барнабас. – С этим даже Серношерстка не стала бы спорить, ручаюсь всеми грибами Мимамейдра. Что ж, решено. Пойду продолжу обсуждать маршрут с Хотброддом и Лолой.

9. Прощание и первая встреча

И сам раскатом трубным возвести:
Пришла Зима, зато Весна в пути.
П. Б. Шелли. Ода западному ветру (Перевод Б. Пастернака)

Как познакомить двух сказочных существ, у которых на двоих более тысячи лет жизненного опыта, если самому тебе только четырнадцать? Бен, в отличие от Барнабаса, вовсе не был уверен, что идеально подходит на эту роль. Но не мог же он отказаться! Встреча Лунга и Анемоса станет, несомненно, незабываемым событием. С другой стороны… Может быть, вежливее будет представить их друг другу и сразу оставить наедине? Так ли уж приятно будет Лунгу присутствие человека в тот момент, когда он встретится с созданием, вдохновившим, как и он сам, множество сказок и легенд, даже если этот человек – его собственный ездок?

Но когда Бен подошел к пещере Зубцеборода, эти вопросы потеряли всякое значение. По глазам Лунга он сразу понял, что произошло. Пещера Зубцеборода опустела. Лишь рой огоньков, кружась в воздухе, как цветочная пыльца, постепенно выплывал из пещеры.

– Он любил побрюзжать иногда – что было, то было! – У входа в пещеру сидела Серношерстка; она казалась маленькой и потерянной. – Но как он мог просто взять и уйти? С ним так хорошо было ругаться! – У Серношерстки вырвался всхлип. – Пяток новых звезд на небе. Замечательно! Как будто их там без того мало! Разве с ними можно ругаться? Или потрогать их? Понюхать? Услышать?

Она снова всхлипнула. На мохнатом лице виднелись темные дорожки слез. Бен подошел к ней и погладил по голове.

– Только посмей умереть раньше меня! – прикрикнула Серношерстка на Лунга. – Слышишь? Это относится и к тебе, Повелитель драконов. Это относится даже к этому сморчку-гомункулусу!

– Я как раз хотел сказать вам обоим то же самое, – заметил Лунг, хотя знал, конечно, что драконы и кобольды живут обычно намного дольше людей. Бену этот факт казался весьма отрадным. Но Лунг наверняка придерживался другого мнения.

Бен следил за последними вылетавшими из пещеры огоньками, пока они не растворились в солнечных лучах. Нет, такой способ проститься с жизнью, пожалуй, совсем не плох, и он рад был, что за последние два года так близко познакомился с Зубцебородом. Старый дракон много рассказывал ему о долине в Шотландии, где родился и вырос Лунг. Он знал его родителей, а однажды, когда Лунг был еще ребенком, спас его от орла. Зубцебород помнил те времена, когда рыцари выезжали охотиться на драконов. Он сам сражался с несколькими такими воинами. Слушая рассказы Зубцеборода о его приключениях, Бен часто просил Мухоножку записывать. Гомункулус заполнил этими рассказами множество тетрадей, а Барнабас отдал их перепечатать и переплести в серебристый холст, чтобы воспоминания Зубцеборода не ушли вместе с ним к звездам, где никто не сможет их прочитать.

Лунг встал рядом с Беном и тоже посмотрел на небо.

– Если хочешь, я объясню Анемосу, что лучше перенести ваше знакомство на другой день, – предложил Бен.

Но Лунг покачал головой:

– Нет, день самый подходящий. Одно уходит, другое приходит. Зубцебороду это понравилось бы. А мне не терпится увидеть пегаса!

Бен оглянулся на пещеру. Серношерстка, видимо, осталась внутри.

– Она еще не пришла в себя, – пояснил Лунг. – Серношерстка очень любила Зубцеборода, и не только потому, что с ним так хорошо ругаться. Я думаю, она для начала пойдет наберет себе каких-нибудь особенно вкусных грибов.

Бен не мог сдержать улыбку. Да, так она и поступит, как пить дать.

– Хотел бы и я иметь такое доступное утешение, – заметил Лунг, следуя за Беном к стойлу.

Дракон и пегас. Окрестные луга казались слишком обыденным местом для встречи двух столь необычных существ. Когда Бен произнес это вслух, Лунг насмешливо фыркнул:

– Необычное быстро приедается, Повелитель драконов. Счастливыми нас делают, как правило, самые обыденные вещи. Не сомневаюсь, что пегас, как и я, оценил мирные луга Мимамейдра.

Анемос уже поджидал их.

Он стоял неподвижно, словно статуя, среди луговой травы, подставив гриву ветру. Лишь раздувавшиеся ноздри выдавали скрытое волнение.

Лунг остановился за десять человеческих шагов до него. Пегас был намного меньше дракона, и Лунг опустился на траву, чтобы сгладить разницу в росте. Анемос отблагодарил его за этот жест тем, что двинулся навстречу. При взгляде на них сразу становилось ясно, что дело не в размерах. Рядом с этими двумя существами мир казался сразу и древним, и только что созданным; и очарование каждого из них усиливалось в присутствии другого.

– Добро пожаловать в Мимамейдр, – произнес Лунг. – В единственное место на свете, где ни ты ни я не должны скрываться. Мне безмерно жаль, что тебя привели сюда трагические обстоятельства, но я так рад, что ты прибыл именно сейчас! До сегодняшнего дня здесь был старый дракон, но теперь он нас покинул, а я не могу занять его место, потому что меня ждут на другом конце света. Мимамейдр остался без стража, который обладал бы нашей силой и мог обеспечить этому месту безопасность, какой оно заслуживает.

Пегас склонил голову:

– Не уверен, что у меня еще осталась сила, огненная птица! Слишком многое ее подтачивает.

– Я знаю о твоем горе, – отозвался Лунг. – Но и прятки, в которые нас всех заставляет играть этот мир, истощают наши силы. Вот увидишь: здесь ты почувствуешь себя окрепшим, хотя Мимамейдр и бессилен исцелить рану в твоем сердце. Наслаждайся тем, что тебе не нужно скрываться: ведь это свобода! Как и тем, что мы здесь окружены созданиями, которых люди встречают только в книжках. Стань на время стражем Мимамейдра. Его обитатели заслуживают нашей помощи. А я тогда полечу к себе со спокойной душой.

Анемос оглянулся на стойло, куда поместили его осиротевшее гнездо.

Лунг перехватил его взгляд.

– Я знаю, что это не утешение, но боль и правда часто делают нас сильнее. И ты здесь среди друзей, как ни непривычно это звучит по отношению к людям. Визенгрунды спасли мое племя, когда надежды уже почти не было. Вот увидишь, они не пожалеют жизни, чтобы спасти твоих детей.

– Расскажи мне, – пегас взглянул на дракона с сомнением, – как они помогли вам.

– Это длинная история.

– Тем лучше.

Бен незаметно оставил их, когда Лунг начал свой рассказ, хотя он с удовольствием послушал бы дракона и повспоминал совместные приключения. Но сейчас предстояло решить новую задачу. Остается надеяться, что и она станет в свое время историей, которую приятно будет послушать.

10. Грифоны любят золото

Золото – высочайшая ценность.

Оно исполняет любые желания своего обладателя и даже открывает душам ворота в рай.

Христофор Колумб

Часто самые заветные наши мечты начинаются с мелочей. Мечта увидеть когда-нибудь пегаса родилась у Барнабаса Визенгрунда, когда нелюбимая тетка подарила ему на восьмой день рождения альбом для наклеек под названием «Греческая мифология в картинках». С тех пор он почти все свои карманные деньги тратил на пакетики со стикерами и бывал очень разочарован, если внутри оказывались боги или герои, – ему гораздо больше нравились чудовища: Сцилла и Харибда, циклоп, Медуза… Он мог смотреть на них часами. Но главным его сокровищем был пегас. По ночам ему снилось, что он уносится к звездам, сидя между крыльями волшебного скакуна.

Пегас, крылатый конь, родившийся из крови обезглавленной Медузы… С тех пор Барнабас повстречал не одну медузу. Они были куда добрее, чем о них рассказывают. Неудивительно! Разве могло бы мерзкое чудовище породить такое изумительное создание, как пегас? Барнабас и Вита отыскали в свое время потомков Сциллы и правнуков Харибды (все они подтверждали дурную славу своего рода). Что до циклопов, Визенгрунды обнаружили на Крите хорошо сохранившийся скелет одного из них. Но доказательства существования пегасов они двадцать лет искали напрасно. Они совсем было поверили, что крылатый конь, залетевший в детские сны Барнабаса, невозвратно исчез из этого мира, как птица додо и саблезубый тигр или единороги, чье существование в далеком прошлом подтверждается теперь лишь наличием у мохнатых диких лошадей в Монголии зачатка крученого рога посреди лба. И вдруг в горах Греции они натолкнулись на следы, за которыми Барнабас столько лет гонялся по всему миру: блестящие, как серебро, отпечатки копыт, а рядом с ними – несколько медно-красных и белых перьев. Когда они наконец отыскали самих пегасов, Барнабас так завороженно уставился на них, что, вспоминая об этом, каждый раз удивлялся, как это Анемос не отправил его на тот свет ударом копыта.

С тех пор Визенгрунды регулярно посылали Лолу Серохвост в Грецию убедиться, что с пегасами все в порядке. Когда крыса вернулась из очередной поездки с фотографией кладки в гнезде, они с Витой всю ночь не могли уснуть. Обитатели Мимамейдра заключали пари, не окажется ли в одном из яиц лазурный пегас: по легенде, эта особая порода могла взлетать до самой Луны. Но теперь никого не интересовало, какого цвета будут жеребята, лишь бы только они благополучно вылупились! Барнабас отдал бы за это правую руку, десять лет жизни, все, что у него есть… Но вместо этого ему придется ради жеребят отправиться на поиски сказочных существ, с которыми он никогда в жизни не имел охоты встречаться.

Барнабас Визенгрунд был миролюбивый человек. Он еще ребенком не мог смотреть, как топчут жуков или бросают камни в бродячих собак. Больше всего на свете он ненавидел людей, которые шутки ради или от нечего делать причиняют боль другим живым существам, хотя со временем понял, что причиной жестокости чаще всего бывает страх перед чужаком. Да, миролюбив Барнабас был, наверное, потому, что его всегда отличало бесстрашие и неутолимое любопытство по отношению ко всему незнакомому. Но то, что ему было известно о грифонах, заставляло предполагать, что при всем любопытстве он не получил бы от этого знакомства ни малейшего удовольствия. Грифоны в мире сказочных существ были партией войны: жестокость считалась у них добродетелью, а доброта – слабостью; смысл жизни для них составляло то, что Барнабас ненавидел всеми фибрами души, – война, сражение, порабощение тех, кто слабее. Перед полетом он прочел все истории о грифонах, какие Мухоножка смог отыскать в библиотеке, в надежде найти что-нибудь пробуждающее симпатию. Но даже те из них, кого описывали как благородных и великодушных, были, по оценкам Барнабаса, безжалостными убийцами. А их одержимость золотом и драгоценностями! Это тоже не вызывало ничего, кроме презрения. «Эти крылатые чудища ни за что не дадут тебе перо, Барнабас, – шептал ему внутренний голос. – Ты просто неисправимый наивный мечтатель!» Но ведь он обещал Анемосу! И он непременно хотел увидеть, как крылатые жеребята взлетают в небо над лугами Мимамейдра…

Хотбродд доложил, что к полету все готово. Барнабас напоследок еще раз подошел к стойлу, где две гусыни согревали яйца в пегасовом гнезде. Анемос, как всегда, стоял перед входом. Он, видимо, не мог выносить вида осиротевших яиц.

– Я слышал, Лунг просил тебя побыть стражем Мимамейдра на время нашего отсутствия. Спасибо, что ты согласился! Гиневер и Вита сделают все возможное, чтобы с твоими детьми до нашего возвращения ничего не случилось, а я даю тебе честное слово: мы спасем их!

В ответ Анемос прижался лбом ко лбу Барнабаса.

– Если у тебя это получится, Визенгрунд, я назову одного из жеребят в твою честь!

– Нет уж, пожалуйста, не делай этого! – откликнулся Барнабас. – Это и для человека-то странное имя, а уж пегасу оно совсем не подходит.

Потом он пошел попрощаться с Витой и Гиневер. А также с Лунгом, Серношерсткой и Беном – до скорой встречи в Индии.

У самолета Хотбродда был нос дракона; за кабиной пилота располагались сиденья для пассажиров. Там Барнабаса уже ждал Мухоножка. Хотбродд запустил мотор, и самолет расправил крылья, бесшумно, словно птица. Они взлетели в еще темное небо. Машина неслышно скользила по воздуху, и только из кабины доносилась перебранка: командир корабля Хотбродд и второй пилот Лола Серохвост начали пререкаться сразу после старта. Они ссорились из-за того, какую поставить музыку, на какой высоте лучше лететь, из-за привычки Хотбродда жевать дикий чеснок и из-за того, что Лола не умела долго молчать.

Перебранка доставляла обоим огромное удовольствие. Барнабас и Мухоножка настолько к этому привыкли, что тут же крепко уснули, несмотря на возбужденные голоса, доносившиеся из кабины. Кто знает, когда еще в этом путешествии удастся выспаться!

От Мимамейдра на юг Анатолии было четыре тысячи километров лету. Самолет Хотбродда отличался не только бесшумностью, но и скоростью. Солнце еще только поднималось из-за коричневатых скал, как они уже прибыли в первый пункт своего маршрута.

Летная полоса, на которую Хотбродд посадил самолет – очень жестко, по мнению Лолы, – выглядела заброшенной, как будто сюда никто не заглядывал уже несколько веков. Женщина, специально следившая за тем, чтобы аэродром производил на непрошеных посетителей такое впечатление, ждала в пыльном джипе неподалеку. Багдагюль Эндер и Барнабас были знакомы с пятилетнего возраста, когда они, заскучав от бесконечных разговоров друживших между собой родителей, убегали смотреть на рогатых саламандр. Багдагюль была родом из южной Анатолии; она очень много сделала для защиты животных своей родины, находящихся на грани уничтожения. Будь то азиатские львы или редкие летучие мыши – Багдагюль заступалась за всех. Она была одним из членов-учредителей СВОСКАСОЗ и организовала в пещерах, выдолбленных в склонах окрестных гор давно исчезнувшей цивилизацией, заповедник такого же рода, как Мимамейдр.

Пса Багдагюль большинство людей сочли бы просто за альбиноса с необычным узором на шерсти, но Барнабас сразу опознал в нем представителя редчайшей породы облачных собак, которую Багдагюль спасла от вымирания.

По лицу своей старой приятельницы Барнабас сразу понял, что она не одобряет их экспедицию. Прежде чем Багдагюль успела наброситься на него со всем своим врожденным темпераментом, он протянул ей коробку, в которой что-то возилось и курлыкало.

– Мушмулики. Вита обнаружила их на полке в супермаркете. Мы подержали их какое-то время в Мимамейдре, но в Норвегии им слишком холодно. У тебя найдется для них место?

Багдагюль заглянула в коробку и, улыбаясь, взяла ее из рук Барнабаса.

– Конечно. Хотя почти все пещеры уже заняты. Скоро мне придется попросить твоих горных гномов выдолбить нам несколько новых. – Поставив коробку в машину, она взяла с заднего сиденья черную инкрустированную шкатулку и протянула Барнабасу. – Я принесла то, о чем ты просил. Но ты, полагаю, догадываешься, что я думаю об этой затее! Инуа, как я слышала, объяснил тебе во всех подробностях, что это за твари и каково с ними связываться! Ты правда уверен, что другого выхода нет?

– Да. Инуа очень впечатляюще умеет кричать грифоном – этого у него не отнимешь. Но время поджимает, и солнечное перо действительно единственная наша надежда. Или ты можешь посоветовать что-то получше?

Багдагюль откинула волосы со лба. Их уже тронула седина, но в ее глазах Барнабас по-прежнему видел девочку, с которой когда-то ходил искать саламандр. Просто теперь девочка стала сильнее и мудрее и больше знала о мире.

– Даже если ты найдешь грифонов, Барнабас, а ты их найдешь, я не сомневаюсь… Они откусят тебе голову только за то, что ты им недостаточно низко поклонился! Они воображают, что земля и небо – их вотчина, и уж точно слышать ничего не хотят о крылатых конях!

– Знаю, знаю! – вздохнул в ответ Барнабас. – И я страшно благодарен, что ты жертвуешь нам фамильную драгоценность. Она, наверное, стоит больше, чем весь Мимамейдр! – добавил он, взглянув на шкатулку. – К сожалению, я почти не надеюсь ее тебе вернуть!

– Еще не хватало! – отмахнулась Багдагюль. – Мой отец рад был бы узнать, на что пригодилось его старое пресс-папье. Да не смотри на меня так! В основном именно так он эту шкатулку и использовал. И если эти царственные птицы, как они любят себя называть, и в самом деле примут ее вместе с содержимым в обмен на перо и она послужит спасению трех маленьких пегасов, лучшего применения сокровищу не придумаешь!

Сокровище. Встреча с Багдагюль в очередной раз показала Барнабасу, как много сокровищ он обрел в своей жизни – человеческих сокровищ. Он открыл шкатулку. Концы золотого браслета изображали двух грозно глядящих друг на друга грифонов с воинственно поднятыми крыльями. Похожий экземпляр имелся в коллекции Британского музея в Лондоне, но браслет Багдагюль был древнее и из более массивного золота. Глаза грифонов были из крошечных рубинов, крылья отделаны жемчугом.

– Дорогая моя, чудесная Багдагюль, как я тебе благодарен! – воскликнул Барнабас. – Словами не выразить! Это царская плата за одно-единственное перо. Инуа говорил, будто ты знаешь что-то еще, чем можно склонить грифонов на свою сторону, если не удастся соблазнить их золотом. Но он сказал, что ты лучше сама об этом расскажешь.

– На свою сторону? Грифонов? – Багдагюль рассмеялась. – Шутник этот Инуа! Он, наверное, не захотел сам рассказывать, чтобы не мучиться совестью за то, что подал тебе идею. Но я уверена, что даже ты, при всей своей любви к пегасам, не станешь платить такую цену.

Барнабас засунул шкатулку с браслетом в свой рюкзак.

– Ну не томи! Что за цена?

– Возможность отдать самого себя им на съедение мы не рассматриваем, правда? – Багдагюль погладила облачного пса по бело-серой шерсти – говорят, эта порода сразу чует любой подвох. – Предложи устроить им поединок с драконом. Любой грифон отдаст тебе за это солнечное перо. Они обожают хвалиться тем, что единственные из сказочных существ без труда побеждают в схватке дракона. Но у них уже лет шестьсот не было возможности доказать это на деле.

Барнабас молчал.

Багдагюль права. Такую цену он не станет платить даже за крылатых жеребят. Как хорошо, что он скрыл от Лунга цель их путешествия!

– А кто вышел победителем шестьсот лет назад? – поинтересовался он.

– Грифон. Он убил дракона и украсил свое гнездо его чешуей. Так что давай лучше надеяться, что грифоны сочтут браслет достойной платой. Говорят, солнечные перья вырастают у них лишь после многих свершений, так что они ими не разбрасываются.

Да, Барнабас читал об этом.

– Мы что-нибудь придумаем! – воскликнул он. – Ты непременно должна приехать в Мимамейдр, когда жеребята вылупятся.

– Не откажусь! – Багдагюль улыбалась, но взгляд ее по-прежнему выдавал тревогу. – Грифоны чуют золото за километр, Барнабас. Боюсь, они просто убьют тебя из-за этого браслета, вместо того чтобы торговаться.

Да, такая возможность приходила Барнабасу в голову. Но что же ему еще оставалось делать, раз он не желал смириться с тем, что на свете не будет больше крылатых коней?

– А ты знаешь, где именно их искать? – спросила Багдагюль. – Я слышала только, что стая грифонов живет где-то в Индонезии. Но это ведь сотни островов!

– Семнадцать тысяч, по последним подсчетам, – заметил Барнабас. – Правда, из-за повышения уровня моря некоторые из них ушли под воду. Но с нами летающая крыса – несравненная разведчица, а еще у меня есть идея, где взять проводника. Но ты права: найти их будет непросто.

– Ну, – улыбнулась Багдагюль, – к этому нам не привыкать, правда? Мы за что ни возьмемся, все непросто. Но иногда доброму делу помогает удача.

11. Одно сердце, два дома

Того, кто хочет уйти, все равно не удержать. Понимаешь? Нужно просто любить того, кто рядом. Особенно пока он рядом.

Кейт Ди Камилло. Спасибо Уинн-Дикси (Перевод О. А. Варшавер)

Самолет Хотбродда уже скрылся в облаках, когда Бен забрался Лунгу на спину. Дракон дождался, пока в небе засияла луна. Это сильно облегчало полет. Но в рюкзаке у Серношерстки на всякий случай хранился достаточный запас цветов, которые могут заменить серебристому дракону лунный свет. Вита выращивала их в теплице Мимамейдра из семян, которые получала от Зибеиды Халиб, индийской исследовательницы драконов. Бен познакомился с Зибеидой, первооткрывательницей этих цветов, во время первого своего путешествия с Лунгом. Не верилось, что это случилось всего два года назад.

Вместе с Витой и Гиневер попрощаться с драконом и его ездоком пришел и Анемос. После разговора с Лунгом он выглядел немного бодрее. Он теперь ежедневно облетал вместе с тучеворонами границы Мимамейдра, а затем с ежовниками обследовал прилегающие леса. Нет ничего хуже, чем сидеть без дела и ждать, и Бен очень обрадовался, что пегас всерьез взялся за охрану Мимамейдра, порученную ему Лунгом на ближайшие недели.

В последний момент, когда Бен уже собирался залезть Лунгу на спину, Гиневер сунула ему что-то в руку. Это была фотография пегасовых яиц. Они отливали серебром, как чешуя Лунга.

– Это чтобы вы там не забывали, ради чего отправились в такую даль! – И Гиневер поцеловала Бена в щеку на прощание.

Как же хорошо снова лететь на спине у Лунга! Даже Серношерстка, кажется, была рада, что Бен снова с ними. Сутки, которые требовались дракону на дорогу до юго-западного побережья Индии, промчались, как один миг.

Лунг за эти два года накопил такой опыт полетов, что мог потягаться с ветром. Нестись верхом на такой красоте и силе на другой конец света – потрясающее ощущение; Бен, прижимаясь к теплой драконьей чешуе, был уверен, что счастливее его нет никого на свете.

Холм, на который они приземлились спустя неполные сутки полета, находился намного южнее того места, где их в свое время высадил на сушу морской змей. Отсюда Бен и без бинокля видел за полями и хижинами развалины храма, где они собирались встретиться с Барнабасом.

Остальные члены экспедиции доберутся сюда только завтра утром – Гильберт Серохвост все же недооценил скорость дракона, – и, конечно, Лунг не захотел оставлять Бена одного и отложил свой отлет к Подолу Неба. Это подарило им еще несколько драгоценных часов. И в эти часы Бен после долгого перерыва снова стал Повелителем драконов – ездоком на драконе, другом и товарищем своего дракона. Для того, что связывало мальчика с Лунгом, в нашем языке просто нет подходящего слова. Когда солнце стало медленно садиться за возделанные поля, Бен расстелил на земле куртку и разложил на ней съестные припасы, приготовленные для него Таллемайей. Серношерстка только поморщилась, когда Бен предложил ей угощаться. Она вообще была необычно молчалива. Кобольды так же привязаны к родным местам, как и тролли, а шотландские кобольды – особенно. Серношерстка и не скрывала, что ее мучит тоска по дому и что лишь привязанность к Лунгу гонит ее обратно к Подолу Неба. Она примостилась под ближайшим деревом со своими грибными запасами и вскоре уснула с надкушенной лисичкой в лапе. Над грибом роились индийские мухи, а Серношерстка что-то бормотала во сне о белых грибах и диких шампиньонах.

Лунга так утомил долгий перелет, что он тоже больше молчал, но Бен заметил, как радуется дракон возвращению к Подолу Неба и к своим сородичам. Для Лунга долина в Гималаях стала настоящей родиной, и Бен не сомневался: добровольно он ее никогда уже не покинет. Лунг в конце концов уронил голову на лапы, а Бен остался сидеть, чувствуя на коже теплый воздух индийской ночи, слушая спокойное дыхание Лунга. Ему мечталось, чтобы такие мгновения можно было носить с собой, как одежду, как волшебную куртку. Наденешь ее – и все, что составляет их неповторимое блаженство, снова с тобой: сонное бормотание Серношерстки, далеко расстилающиеся перед взором чужие края, где они однажды уже путешествовали вместе… и близость дракона. Да, это главное. Просто Бен ни от чего не испытывал такого счастья, как от присутствия Лунга. Ни от чего на свете.

Ну почему Подол Неба так невыносимо далеко от места, ставшего ему любимым домом?

Мимамейдр отделяли от Гималаев более восьми тысяч километров.

– Мне нужно рассказать тебе одну вещь. – Лунг вытянул усталые крылья. – Вообще-то, я хотел сказать вам всем еще в Мимамейдре, но все не было подходящего момента – сначала из-за Зубцеборода, потом из-за пегасов…

Бену не понравилась интонация Лунга. В ней звучала пугающая торжественность.

– В этом году не только у пегасов вылупятся жеребята. У нас в Подоле Неба тоже ожидается потомство.

Бен так ошалело поглядел на дракона, что из пасти Лунга вырвалось тихое мурлыканье, которое Бен называл смехом.

– Двенадцать драконят! Если все яйца проклюнутся. Двое из них – Майины дети. И мои.

Бен забыл про пегасов и грифонов.

Драконята!

– Но… Но я же должен их увидеть! – вырвалось у него. – Когда они вылупятся?

– У нас дело идет не так быстро, как у пегасов. Через три месяца.

Три месяца! Они пролетят, не успеешь оглянуться, и все произойдет без него, и…

– И я, к сожалению, какое-то время не смогу прилетать в Мимамейдр. – Лунг произнес вслух то, о чем думал Бен.

Какое-то время? Несколько лет, наверное! Интересно, у драконов отцы занимаются воспитанием детей? Уж Лунг-то наверняка станет!

Бен не знал, куда спрятать глаза. Ах, эта разлука будет куда тяжелее всех предыдущих! Может, сказать Барнабасу, что он не полетит с ним в Индонезию? Попросить Лунга взять его с собой и остаться в Подоле Неба, пока драконята не вылупятся? Даже если малыши Анемоса благополучно появятся на свет, они только будут напоминать ему о драконятах, чье рождение он пропустил!

Лунг тихонько ткнул его носом в грудь – обычный жест, когда он хотел приободрить Бена.

– Ну конечно ты их увидишь! Я за тобой прилечу – обещаю! Как только смогу оставить Майю одну с малышами.

Когда еще это будет!

Последние отсветы дня погасли, и развалины храма, где Бену предстояло встретиться с Барнабасом и остальными участниками экспедиции, растворились в ночной темноте.

– Не волнуйся, – продолжил Лунг, – все будет хорошо. А сейчас давай последуем примеру Серношерстки и поспим. Нам обоим еще далеко лететь.

Он растянулся рядом с Беном и вскоре спал так же крепко и сладко, как кобольдиха. Звезды отражались в его серебряной чешуе. Бен сидел, обхватив руками колени, и спрашивал себя, как научить сердце любить так, чтобы от этого не было больно. Не лучше ли в самом деле ни в ком не нуждаться и ни по кому не скучать? Этой ночью ответ казался Бену неочевидным.

В свете предстоящей долгой разлуки с Лунгом все, что он любил в Мимамейдре, стало вдруг таять как призрак. Чужая ночь вокруг застилала далекое счастье, и лишь одно жило в его сердце – дракон.

К восходу Бен, так и не сомкнувший глаз, принял решение. Он поможет Барнабасу искать грифонов, но по окончании экспедиции не вернется в Мимамейдр, а доберется как-нибудь до Подола Неба. Не то чтобы он почувствовал облегчение, решив это. Скорее наоборот. Новый план означал примерно: «Я разрежу свое сердце пополам и одну половинку выброшу». Но что ему оставалось делать?

Бен решил, что поговорит с Барнабасом, когда перо грифона будет у них в руках. Барнабас наверняка его поймет. Они ведь оба помнили, что Бен сначала стал Повелителем драконов, а уж потом Визенгрундом.

А Лунг?

Дракон открыл глаза, словно решение Бена разбудило его.

– У тебя усталый вид, – отметил он, потягиваясь. – Ты хорошо спал?

– Не особенно.

Больше всего Бену хотелось сказать: «Лунг, я лечу с тобой». Но он не мог бросить Барнабаса, когда тот отправляется на поиски самых опасных чудовищ на свете. И потом…

В глубине души Бену очень хотелось увидеть грифонов.

– Мы еще успеем попрощаться до нашего отлета? – спросил он.

Барнабас попросил Лунга не подвозить Бена к самому храму, чтобы там не поднялась суматоха из-за дракона.

– Конечно, – отозвался Лунг. – Я-то полечу только вечером. Мне по-прежнему легче летать ночью. Пошли ко мне Лолу, когда соберетесь в путь. А теперь давай поглядим, не дожидается ли уже тебя Барнабас.

12. Храм Гаруды

Когда настал срок, явился, расколов скорлупу своего яйца, Гаруда, блистающий, как солнце, как Агни, огненный бог. Его сияние подобно пламени, которое поглотит все, когда настанет конец этого мира.

Великая Махабхарата. Книга первая. Адипарва, глава 20

Барнабас и в самом деле уже дожидался Бена. Храм и его двор, опоясанный колоннами, казались на первый взгляд давно заброшенными, как будто между полуразвалившимися стенами веками не ступала нога человека. Но бог, чьи обветренные изображения глядели на них отовсюду, вероятно, не сильно нуждался в человеческом поклонении. У него были крылья и клюв, а в развалинах его храма перекликались тысячи птичьих голосов. Птицы всех расцветок покрывали коричневатый песчаник стен, подобно пернатым цветам, – красные, желтые, иссиня-черные, изумрудно-зеленые и белоснежные. Бен никогда еще не видел столько птиц сразу. Они свистели, чирикали, ворковали и стрекотали так пронзительно, что Мухоножка, сидевший на плече у Барнабаса, заткнул руками чувствительные уши. Некоторые птицы были не меньше, а то и больше гомункулуса. А клювы! Ну почему он не отправился с Хотброддом и Лолой к тихой реке, где они сейчас в тишине и покое заправляют самолет? Потому, что Барнабас нуждался в переводчике, а Мухоножка ни в чем не мог ему отказать.

– Ты, наверное, уже догадался, почему я предложил встретиться именно здесь, – прошептал Барнабас на ухо Бену. – Видишь, чей это храм? – Он показал на фреску слева от них.

– Гаруда! – выдохнул Бен. – Ездовая птица Вишну. Похититель бессмертия. Бог птиц.

– Именно! – подтвердил Барнабас. – Птицы слетаются сюда со всего света, чтобы просить заступничества у своего бога. Кто знает? Может быть, кто-то из них сможет помочь нам в поисках.

Ах вот почему он должен был прийти сюда один, без Лунга! Бен окинул взглядом развалины храма.

– Помочь людям, которые дружат с царем змей? – раздался рядом с ними скрипучий голос.

Мухоножку так вывели из себя эти слова, что он забыл перевести их Барнабасу и спохватился лишь от его вопросительного взгляда.

Всякий узнал бы птицу, которая выступила из-за колонн, волоча за собой шлейф переливающихся перьев. Она славилась как несравненной красотой, так и на редкость противным голосом. Бен до этого видел павлинов только в вольерах дворцов и в зоопарках. Но этот павлин наверняка оскорбился бы, услышав такое. Когда он распустил веером великолепный хвост, между колоннам воцарилась мертвая тишина. Даже Серношерстка вдруг почувствовала, что среди птичьего гомона было куда уютнее.

– Мой господин и повелитель, могущественный Гаруда, – проскрипел павлин, снова распустив хвост, превосходивший великолепием самую яркую радугу, – еще покажет вам всем, каков он в гневе! Как вы посмели привести дракона к его святилищу? Этого мальчишку, – он показал клювом на Бена, – привез сюда Огнедышащий Змей! Мне рассказали об этом сразу три сторожевые птицы!

– Прекрати строить из себя невесть что, Магура!

Птица с оранжевым хохолком на макушке, так непочтительно перебившая павлина, славилась задиристостью. Это был удод. Он говорил на правильном английском, хотя и с сильным индийским акцентом, так что Мухоножке не пришлось переводить его слова. Бен уже не раз сталкивался с тем, что звери в присутствии сказочных существ начинали разговаривать на человеческих языках.

– Дракон столько же птица, сколько и змея, о махараджа чванливости! – насмешливо продолжил удод. – И потом, твой господин и повелитель, насколько я знаю, последний раз показывался в этом храме семьсот лет назад. Не говоря уж о том, что храм никогда не был посвящен одному Гаруде. Лично ему принадлежит здесь только одна ниша, которую, согласись, не так-то просто отыскать. Все остальное, – удод обвел клювом развалины, – посвящено Кришне. Что вполне естественно, на мой взгляд, ведь твой господин и повелитель всего лишь его ездовая птица!

У павлина перья встали дыбом от такой наглости. Каждый переливчатый глаз великолепного хвоста, казалось, изрыгал огонь. Но удод, не смущаясь, выкрикнул ему в лицо свое «упуп-упупуп!» – клич, за который он получил латинское имя Upupa epops. Павлин с видом оскорбленного величия скрылся среди колонн, волоча хвост, словно шлейф. С удодами шутки плохи, хотя они намного меньше павлинов. Достаточно посмотреть, как они протыкают добычу длинным острым клювом или прихлопывают камнем.

Бен молчал. И лишь когда удод замолк, он медленно вышел на середину храмового двора. Тысячи птичьих глаз глядели на него с полуразвалившихся стен и башен.

– Удод прав! – объявил он им. – Драконы считают себя родственниками как птиц, так и змей. А также и всех млекопитающих. И морских рыб. Дракон – воплощение жизни. Во всем ее многообразии! И никому из вас он и перышка на голове не тронет.

Удод снова издал свое «упуп-упупуп» и вспорхнул на обломок колонны в шаге от Бена. Мухоножка при виде длинного клюва с трудом удержался, чтобы не спрятаться в карман к Барнабасу.

– Дружба человека и дракона! Не то чтобы такое встречалось на каждом шагу… – Удод расправил свой хохолок и смерил Бена холодным птичьим взглядом. – Какой помощи вы здесь ищете? Вы ведь здесь не из праздного любопытства?

– А по какой причине, позволь спросить, люди обычно сюда приходят? – Барнабас встал рядом с Беном.

– Змеиные укусы. – Удод поймал на лету муху. – Ваши сородичи почему-то считают, что если сбросить змею в глиняном горшке со стены храма, это поможет от яда. Не очень умно, если хотите знать мое мнение.

Он завершил свою речь насмешливым «упупуп», подхваченным множеством птичьих голосов. Бену казалось, что он кожей чувствует взгляды бесчисленных глаз. Круглых черных глаз, так не похожих на его собственные. «Интересно, – подумал он, – с какими просьбами птицы прилетают к Гаруде? Похожи они на те, с которыми люди обращаются к своим богам?»

Барнабас откашлялся. Не так-то просто быть услышанным в этом птичьем гомоне!

– Я знаю, многие из вас прилетели сюда из очень дальних краев! – громко сказал он. – Не встречались ли кому-нибудь из присутствующих грифоны?

Наступила такая тишина, словно все смотревшие на них птицы вдруг окаменели.

Но вот одна вспорхнула и села рядом с удодом. У нее был такой же длинный клюв, но оперение куда более пестрое, зеленое с оранжевым и голубоватым отливом.

– Зеленая щурка, – прошептал Мухоножка Бену. – Доверять ее словам не стоит. Эти птицы известны тем, что обожают сочинять небылицы.

Зеленая щурка не говорила по-английски.

– Моя троюродная сестра, – перевел Мухоножка возбужденное чириканье, – на днях видела целую стаю грифонов!

– Да ну? – насмешливо переспросила птица с ярко-бирюзовыми крыльями. – О король всех пернатых лгунишек, где же это ей так повезло?

– Бенгальская сизоворонка, – шепнул Мухоножка. Бен и не знал, что гомункулус так хорошо разбирается в птицах. С другой стороны, в чем только Мухоножка не разбирался… Когда они с Беном гуляли по лесам Мимамейдра, гомункулус мог назвать по имени любую букашку.

– Тут недалеко, – пропищала щурка. – У храма Махавишну.

Сизоворонка презрительно свистнула:

– Клянусь когтями Гаруды! Да, живет там стая оголодавших стервятников. Но грифоны – это же просто сказка. Их выдумали люди, которые орла ото льва отличить не могут!

Щурка зачирикала с такой скоростью, что Мухоножка бросил попытки перевода. К тому же удод так пристально его рассматривал, что бедный гомункулус никак не мог сосредоточиться.

– Эй, ты, человекообразный паучонок! – проскрипел он, когда Мухоножка, не выдержав, ответил ему сердитым взглядом. – Ты наверняка очень вкусная букашка! Кто ты такой? Потомок Апасмары?

Мухоножка побледнел. Апасмара… Как смеет этот длинноклювый сравнивать его с карликом, считавшимся воплощением глупости!

– Нет уж, позвольте! – воскликнул он на такой высокой ноте, что собственный голос отозвался у него в ушах пронзительным птичьим криком. – Я гомункулус! И нет, мы совсем не вкусные! – добавил он на безукоризненном хинди, чтобы показать свою образованность. – Более того, мы весьма и весьма ядовиты!

– Что ты сказал? – шепотом переспросил Бен.

– Ничего. – Мухоножка скрестил руки на узкой груди. – Просто мне надоело слушать птичьи глупости!

– И все же я был бы очень тебе благодарен за дальнейший перевод, многочтимый гомункулус! – обратился к нему Барнабас. – Мне кажется, сизоворонка собирается еще что-то сказать.

Если так, то пока она выдерживала паузу, подогревая интерес. Сизоворонка ткнула острым клювом в камень, на котором сидела, вытащила отчаянно извивающееся насекомое и не спеша, с удовольствием втянула внутрь бесчисленные ножки. Потом сглотнула, удовлетворенно закурлыкала и обрушила на Бена целый шквал непонятных звуков.

– Она говорит, что знает одну попугаиху, которая встречала грифонов, – перевел Мухоножка. – Это красный лори, она удрала от птицелова. Тут вообще, видимо, много беглецов из вольер и клеток.

– А как нам найти эту попугаиху? – поинтересовался Барнабас.

Сизоворонка показала клювом на ворота, ведущие внутрь храма. Темнота за ними была густой и непроницаемой, как оперение двух дронго, сидевших неподалеку: они отливали иссиня-черным, будто кто-то макнул их вместе с длиннющими хвостами в чернильницу. Мухоножке эта темнота очень не нравилась, но он по опыту знал, что такие ворота притягивают его юного хозяина как магнитом.

– Над нишей, где оставляют дары для Гаруды. Она верит, что если сидеть там день за днем и ничего не есть, то Гаруда в конце концов смилуется и отправит ее домой.

По тону сизоворонки легко было догадаться, что она думает об этой вере. Сама она прилетела сюда только потому, что между старинными камнями жило множество вкусных и сочных насекомых.

Барнабас отвел Бена в сторонку.

– Ты не против пойти поискать эту беглую попугаиху? – тихо спросил он. – Она, наверное, мальчика не так испугается, как взрослого мужчины. Лучше всего было бы послать к ней Мухоножку – они примерно одного размера, – но попугай может его… – Барнабас не договорил, поймав тревожный взгляд гомункулуса.

– Конечно! Я с удовольствием ее поищу. Но если найду, – тут Бен поглядел на Мухоножку, – мне, наверное, понадобится переводчик.

Гомункулус неодобрительно покосился на темноту за воротами, где якобы скрывалась беглая попугаиха. Впрочем, он ни в чем не мог отказать Бену. Ему случалось бывать с мальчиком и в более мрачных местах.

– Я позабочусь, чтобы с тобой ничего не случилось! – пообещал Бен. – Честное-пречестное слово!

«Сам виноват, Мухоножка! – думал гомункулус, карабкаясь ему на плечо. – Надо было выбирать хозяина, который больше всего любит сидеть в библиотеке, а мир вокруг считает досадной помехой ученым занятиям – как ты сам!»

13. Очень далеко от дома

Я вспомню, кем я прежде был, мне цепь моя тяжка,
Я вспомню всю лесную жизнь и силу юных дней.
Я не хочу служить, как раб, за ворох тростника,
Я ухожу домой, к зверью, подальше от людей.
Редьярд Киплинг. Книга Джунглей (Перевод М. Кондратьевой)

Мухоножка засомневался, что карманный фонарик – такое уж полезное изобретение. Темнота не так будоражила фантазию, как дрожащий лучик света, которым Бен в поисках беглой попугаихи прощупывал внутренность древнего храма. Каждый рельеф на старинных стенах словно оживал, вырываемый из мрака; в конце концов Мухоножке стало казаться, что за ними крадется сам Гаруда – с золотыми когтями и клювом, способным переломать, как спички, тоненькие конечности гомункулуса.

Но еще хуже обманов зрения были звуки! Рядом то и дело что-то незримо шныряло, вспархивало, ползло, и ни один из этих шорохов не ускользал от его не в меру чуткого слуха… Нет, он не рожден для приключений! Но что поделаешь, если он прикипел сердцем к мальчишке, который не знает, что такое страх, и сует свой любопытный нос в каждый темный закоулок?

Там!

Что это?

Мухоножка с такой силой вцепился в куртку Бена, что его тонкие пальцы хрустнули.

Похоже, змея.

«Нет, Мухоножка, это же храм Гаруды! – успокоил он себя. – Ты же слышал, змей здесь суют в горшки и сбрасывают со стен».

Ой!

Прямо у них над головой что-то вспорхнуло. Но фонарик Бена выхватил из мрака лишь огромную летучую мышь. Мухоножка подозревал, что она не отказалась бы от гомункулуса на закуску. В существе его размеров очень многие, увы, видят прежде всего еду.

– Вон она! – Бен посветил фонариком на фриз с птичьим орнаментом. Он окаймлял нишу, где перед порядком выветрившейся статуей лежали сушеные фрукты и зерна. Трудно было понять, какого бога она изображает, но Мухоножка вроде бы разглядел начатки крыльев.

– Как ты думаешь, это Гаруда?

Мухоножку так трясло, что у него никак не получалось кивнуть.

– Ты не мог бы что-нибудь крикнуть? – тихо попросил Бен. – Например, «мы пришли как друзья» или что-то в этом роде. На каком-нибудь индонезийском языке. Или на юго-восточно-азиатском попугайском. Если такой есть, конечно.

– Такой есть! – ответил Мухоножка. – И я владею двенадцатью из его восьмисот пятидесяти трех известных диалектов.

– Вот и отлично! – Фонарик Бена скользил по наводящему ужас карнизу из каменных змей прямо под потолком. – Попытайся! Скажи ей, что мы отвезем ее домой.

Он совсем не боится! Это слышно по голосу.

Мухоножка, у которого тряслись руки и ноги, разразился смесью клекота, воркования, пронзительных криков и хриплого карканья, которое самому ему казалось очень попугаичьим.

Никакого ответа.

На шум высунулась только голубоватая ящерица.

Но когда Мухоножка перешел на диалект болтливых лори (Lorius garrulus), над головой у них что-то зашуршало, и из отверстия в потолке высунулась красная птичья головка.

– Это она! – прошептал Бен.

Птица смотрела на них с выражением панического страха и отвращения. По размерам головы и клюва Мухоножка прикинул, что она крупнее его на несколько сантиметров.

– Спроси ее, откуда она! – шепнул Бен.

Попугаиха ответила таким сердитым чириканьем, что Мухоножке очень захотелось забиться к Бену в карман, но он устыдился своей трусости.

– Что она говорит?

Мухоножка не стал переводить Бену все прозвища, которыми изобретательная попугаиха наделяла человеческий род. «Хищная нечисть», например, – это было еще одно из самых безобидных. Неудивительно, что она говорила по-попугаичьи, хотя обычно присутствие гомункулуса заставляло животных переходить на человеческие языки. Самого его она тоже именовала странно. Мухоножка был для нее дженглотом, что бы это ни значило. Знай гомункулус, что дженглотами в Индонезии называют питающихся человеческой кровью карликов-зомби, которых местное население очень боится, он, наверное, почувствовал бы себя польщенным.

Попугаиха продолжала верещать и ругаться, но Мухоножка не понаслышке был знаком со страхом и потому легко распознавал его у других. Черные глаза чуть не выскакивали из орбит, а в глубине их Мухоножка увидел печаль, которую тоже слишком хорошо знал. Поэтому он прочистил горло и сказал не совсем то, что Бен поручил ему перевести.

– Быть единственным в своем роде – нелегкое испытание, – произнес он на том языке, на котором ответила ему попугаиха. – Поверь мне, я хорошо знаю, каково это. Но у моего хозяина великодушное сердце. Не сомневайся, он не причинит тебе зла. Напротив. Может быть, он сумеет помочь тебе попасть домой. Но для этого тебе придется рассказать нам, откуда ты родом.

Попугаиха вытянула шею, чтобы повнимательнее рассмотреть Бена, и вдруг, к изумлению Мухоножки и Бена, защебетала по-английски:

– Ме-Ра родом с тысячи тысяч зеленых островов, и сердце ее до крови стерто тоской по дому, как спина навьюченного осла!

И она с жалобным криком снова скрылась в своем потолочном укрытии.

– Тысяча тысяч островов? – шепотом повторил Бен. – Похоже, это Индонезия! – Он опустил фонарик, чтобы свет не пугал Ме-Ра, и крикнул, обращаясь к потолку: – Ме-Ра, ты отлично говоришь по-английски!

Сначала все было тихо, но спустя несколько минут Ме-Ра высунула голову:

– Что ж тут удивительного? Мы, попугаи, умеем подражать любому звуку! Не говоря уж о том, что этот твой примитивный язык мне даже слишком хорошо знаком: на нем говорил человек, засадивший меня в клетку!

Бен не стал объяснять, что на самом деле его родной язык – немецкий. С точки зрения Ме-Ра, это наверняка не менее варварское наречие.

– Мы могли бы, наверное, отвезти тебя домой! – сказал он вместо этого. – Это правда, что на твоих островах водятся грифоны?

Ме-Ра тем временем полностью вылезла из своего укрытия. Вид у нее был жалкий: перья тусклые и взъерошенные, клюв весь в грязи и обломан, будто она все это время долбила камни.

– Грифоны? – переспросила она недоверчиво. – Что такое грифоны?

– Огромные птицы! – Мухоножка широко развел руки – и снова опустил, осознав, что показывает в лучшем случае размеры воробья. – У них тело льва, а вместо хвоста – змея.

Ме-Ра испуганно склонила головку набок:

– Уж не о львиноптицах ли ты говоришь? – Она так резко присвистнула, что по темным закоулкам храма запорхали вспугнутые летучие мыши. – Это страшные чудовища! Они склевывают большого гиббона с дерева, как гусеницу. Даже бируанги и бинтуронги бросаются наутек, когда их тень падает на джунгли!

Бен и Мухоножка с торжеством посмотрели друг на друга.

– Ты можешь показать к ним дорогу? – спросил Бен. – А за это мы, конечно, отвезем тебя домой.

Ме-Ра распушила встрепанные перышки и тоскливо закурлыкала.

Но потом решительно покачала красной головкой.

– Залетевший туда, где живут львиноптицы, никогда не вернется домой! – напевно затараторила она, словно повторяя заклинание, заученное с детства. – Они выстелют свои гнезда твоими перьями и украсят свои сокровищницы роговицей твоего клюва. На твои кости они наколют свою добычу и твоим бьющимся сердцем накормят своих птенцов!

Она повернулась – и в мгновение ока исчезла в своем укрытии.

«Очень разумная реакция, – подумал Мухоножка. – „На твои кости они наколют свою добычу!“» Нужно еще раз все взвесить. Если подумать, так ли уж нужны на свете маленькие пегасики? Зачем вообще лошадям крылья? А без крыльев их и так полно!

Зато Бен был заворожен пугающим описанием Ме-Ра. Ах, как хорошо знал Мухоножка это выражение на его лице! «Опасность? Отлично!» – говорило оно. И: «Ну не отступаться же теперь!»

– Ме-Ра, ну пожалуйста! – Бен задрал голову к отверстию в потолке, где спряталась попугаиха. – Ты нам только покажи, на каком они острове. А потом лети куда хочешь.

Но Ме-Ра не показывалась. Только шорох перьев слышался из укрытия.

– Вот досада, хозяин! – сказал Мухоножка. – Боюсь, нам придется поискать другого проводника.

Каким он порой бывал лицемером! К своему стыду, Мухоножка, услышав отказ Ме-Ра, в душе невольно поблагодарил Гаруду – или какое уж там божество внушило ей этот ответ. В Индии их было столько, что даже Мухоножка не мог всех упомнить.

Но тут Бен просиял, и Мухоножка, даже не подняв взгляда к потолку, сразу понял, что Ме-Ра преодолела страх перед львиноптицами.

Бен подставил руку, чтобы она могла на нее спуститься.

– Позволь познакомить тебя с руководителем нашей экспедиции, Барнабасом Визенгрундом. Он тебя понравится, я уверен! Он борется с такими людьми, как те, что тебя поймали и продали!

Если бы Ме-Ра и не понимала по-английски, в голосе Бена так ясно слышались любовь и уважение, с которыми он и все Визенгрунды относились ко всему живому, что попугаиха наверняка поверила бы одним его интонациям. И потому она порхнула вниз и вцепилась когтистыми лапками в рукав его куртки. Сердце Мухоножки Бен в свое время завоевал тем же.

У экспедиции по спасению пегасов теперь был проводник!

При условии, что львиноптицы Ме-Ра действительно грифоны. И что она их не выдумала, чтобы попасть домой.

Какой-то частью души Мухоножка на это надеялся. «Твоим бьющимся сердцем они накормят своих птенцов!» Сердце гомункулуса для них наверняка особо лакомый кусок.

14. Прощальный подарок

Куда бы ты ни шел,

иди всей душой.

Конфуций (551–479 до н. э.)

И вот оно настало – прощание. Лунг отправится сейчас на север, к Подолу Неба, а Бен с Барнабасом полетят в противоположном направлении, через Южную Индию и Шри-Ланку к Индонезии.

Все остальные уже сидели в самолете. Хотбродд соорудил для Ме-Ра в кабине пилотов насест из веток мангового дерева. «Как мило с твоей стороны», – сказал ему Бен. «Мило? – буркнул тролль в ответ. – Тролли милыми не бывают, Повелитель драконов. Просто ты попугаев, наверное, так же плохо знаешь, как нас. Они расклевывают все, до чего могут дотянуться! Я сделал нашей новой подруге эту штуку, чтобы она не разнесла в щепки мой самолет!»

Тролль говорил сущую правду. Не успела Ме-Ра опуститься на жердочку, как тут же принялась клевать дерево. Хотбродд прикрепил насест прямо за сиденьем второго пилота, чтобы Ме-Ра могла указывать ему и Лоле, куда лететь. Крысе это страшно не понравилось.

– Попугай мне будет указывать, куда лететь?! – рявкнула она так громко, что Ме-Ра с перепугу порхнула к Хотбродду на штурвал. Тролль, конечно, не преминул высказать Лоле, что он об этом думает. Под глухое ворчание Хотбродда и пронзительный писк крысы, несшиеся из окошка кабины, Бен в последний раз обнял Лунга за длинную шею. Мальчик рад был, что все уже сидят в самолете, и не только из-за беспокойства, как бы Ме-Ра не выдала Лунгу истинную цель их путешествия. Его порядком стесняло и присутствие Серношерстки при прощании.

Она сидела на спине у Лунга там, где обычно было его место.

– Ну ладно, – пробормотал он, стараясь не поднимать завистливого взгляда на кобольдиху. Если бы не это, он заметил бы, наверное, что и Серношерстка избегает смотреть на самолет Хотбродда. Лунг с Беном даже не подозревали, как сильно она на самом деле тоскует по дому. По изумрудно-зеленым холмам и хвойным лесам, по ежовникам, по водяным в реках, по вечно хмурому северному небу, по горизонту, не окаймленному сияющими белизной горными вершинами.

Мимамейдр был несравненно больше похож на ее родину, Шотландию, чем горы Непала. Но кобольды не так сентиментальны, как люди (по их собственным словам, по крайней мере). Серношерстка мирилась с тоской по дому, как с горьким грибом, напоминавшим о прежних днях. И она отлично умела скрывать ее, если хотела.

Бен уже повернулся, чтобы уйти, – поспешно, пока дракон не заметил, что глаза у него на мокром месте, – но Лунг окликнул его.

– У меня для тебя подарок, – сказал он, расправляя крылья.

– Еще раз говорю: не делай этого! – крикнула с его спины Серношерстка.

Дракон пропустил ее слова мимо ушей.

– Один из горных гномов, которые помогли нам разбудить окаменевших драконов… – начал он.

– А все мы знаем, что горные гномы – редкие болваны! – пробормотала Серношерстка.

Строгий взгляд Лунга заставил ее замолчать.

– Один из горных гномов, – продолжил Лунг, – рассказал, что раньше каждый дракон давал своему ездоку пластину чешуи, чтобы почувствовать, если тот окажется в опасности. Повелителю драконов достаточно зажать пластину в кулаке, и дракон сразу почувствует, испытывает ли его ездок радость, страх…

– А сам дракон тем временем разгуливает с дыркой в панцире, – проворчала Серношерстка.

Она была очень привязана к Бену – сильнее, чем старалась показать, – но Лунг по-прежнему занимал первое место в ее сердце. Ведь она успела полжизни прожить рядом с ним, прежде чем мальчик появился на их горизонте. И они прекрасно обходились без раздаривания чешуи и прочих подобных глупостей. И без бесконечных перелетов с одного конца света на другой.

Кобольды терпеть не могут, когда что-то меняется. А людей, заметила Серношерстка, хлебом не корми – подавай им перемены. И надо же было, чтобы ее дракон именно человека выбрал своим лучшим другом. Лучшим после нее, разумеется.

– Серношерстка права, – сказал Бен. («Да, он славный, надо признать, хоть и человек», – отметила про себя Серношерстка.) – Мне тоже не нравится эта история с чешуей.

Но Лунг уже оторвал пластину от груди.

– Новая вырастет, – отмахнулся он, видя, как встревоженно смотрит Бен на темную дыру в его блестящем панцире.

– А если не вырастет? – проворчала Серношерстка.

Позади них Хотбродд протрубил в свой рог, изготовленный по образцу сигнального рога викингов. В горах Западной Индии он звучал на редкость странно!

– Иду! – отозвался Бен, а Лунг вложил чешуину ему в ладонь.

Она была круглая и прохладная, как монета, и напомнила Бену о пластине от другого панциря. О золотой пластине из чешуи Крапивника, благодаря которой они сумели победить главного врага драконов. Бен зажал в кулаке подарок Лунга. Кто знает, может быть, она помогает переносить разлуку.

– Ты что-нибудь чувствуешь? – спросил он дракона.

– Боль расставания, – ответил Лунг. – Но это-то мы знаем друг о друге без всяких пластин. Возьми ее в руки, когда тебе понадобится помощь! Обещай! И беги: Хотбродд уже теряет терпение!

Тролль стоял перед самолетом и махал Бену обеими руками.

Бен сунул пластину в карман и еще раз обвил руками шею Лунга.

– Ах, было бы и у меня что от себя оторвать! – проговорил он глухо. – Но у людей, к сожалению, нет чешуи!

С этими словами он повернулся и побежал к самолету.

15. В Мимамейдре тревожатся

Трудно оставаться одной…

Трудно быть тем, кто остается.

Одри Ниффенеггер. Жена путешественника во времени (Перевод А. Пономаревой)

Гиневер была не из тех девочек, которые всегда мечтали ездить верхом и иметь собственную лошадь. Когда дружишь с гномами и травяными эльфами и выхаживаешь в ванне раненных лодочными винтами русалок, лошади уже не так захватывают воображение. И конечно, Гиневер повидала немало их сказочных родственников: в восемь лет она впервые каталась на келпи, а в десять – спасла трех эльфийских лошадок от роя диких ос. Пеннорожденные морские кони, ветреные кобылицы, облачные скакуны… Дочь Визенгрундов со всеми успела познакомиться. Но ни одно из этих существ не казалось ей намного привлекательнее, чем эльфы, гномы или ежовники. Пока в Мимамейдре не появился Анемос.

Задача, возложенная на пегаса Лунгом и Барнабасом, немного отвлекала крылатого коня от неизбывной скорби. Его постоянно видели на берегу фьорда, где он мирил нимф с фоссегримами и горчичников – с бобрами. Обходя дозором границы Мимамейдра, он отсылал волков, хорьков и лис поискать другое место для охоты. В сумерках он облетал вместе с тучеворонами дома, норы и пещеры, отпугивая хищных птиц, мечтавших полакомиться гномом; за стойлом от ударов его копыт забила из земли ключевая вода, исцелявшая не только раны, но и усталость и тоску по дому. Но против печали, окутывавшей пегаса, как темная туча, она не помогала.

Весь Мимамейдр знал, что Анемос избегает заходить в стойло, где гуси и лебеди согревали его осиротевшее гнездо. Казалось, пегас пытается забыть о существовании трех яиц. Зачем привязываться к тому, что все равно потеряешь… «Он так думает и поэтому к ним не подходит?» – спрашивала себя Гиневер, видя, как он стоит, понурившись, посреди луга спиной к стойлу, где поблескивала в гнезде пегасова кладка.

Пернатые обитатели Мимамейдра выстраивались в очередь, чтобы погреть гнездо. Гиневер по указанию Ундсет каждый час измеряла температуру яиц и вскоре объявила, что лучше всех согревают гнездо дикие гуси (чем очень обидела лебедей). Она составила календарь на все дни, оставшиеся до срока, когда яйца нужно будет увеличивать, и раскаялась в этом в ту же минуту, как повесила его на дверь стойла. Клетки календаря она сделала очень большими, чтобы записывать любые наблюдения, касающиеся яиц. Увы, нельзя было нагляднее продемонстрировать, как мало у них оставалось времени. Пустых клеток было только семь. Семь белых клеток, не заполненных ничем, кроме отчаянной надежды, что ее отец и Бен вернутся к сроку с пером грифона и что это перо и вправду заставляет расти не только металл и камень, но и яйца пегасов.

Гиневер как раз выходила из стойла, покормив сидевших на гнезде гусынь, когда Вита поманила ее в сторонку и с тревогой спросила дочь, видела ли она, чтобы Анемос что-нибудь ел.

Гиневер отрицательно помотала головой:

– Тучевороны пытались с ним подружиться. Но он всегда сам по себе, даже когда они вместе совершают облет границ. Он почти не разговаривает, не ест и не спит. Я всерьез за него беспокоюсь.

– Да, и боюсь, не зря, – откликнулась Вита.

Гиневер редко видела мать такой подавленной. Вита очень болезненно пережила гибель подруги Анемоса, всей душой сопереживала пегасу и страдала оттого, что почти ничем не может ему помочь.

– Я попрошу тучеворон отыскать одну мою старинную подругу, – сказала она. – Может быть, ей удастся пробиться сквозь печаль Анемоса. Когда я последний раз получала от нее весточку, ее табун обретался тут неподалеку.

– Табун? – переспросила Гиневер.

– Да. Раскервинт – кентавресса. Кентавры гораздо ближе к пегасам, чем принято думать. Это еще не значит, конечно, что она сумеет нам помочь. Но надежда есть. Иногда только за надежду и остается держаться, правда?

Да, правда – даже чересчур правда. Только надеждой было и то, что папа и Бен уже два дня не выходят на связь из-за Хотбродда: как все тролли, он создавал помехи для радиосигнала. А так-то с ними все в порядке. Наверняка. И перо грифона они найдут. И успеют вовремя вернуться. Гиневер все отдала бы за возможность поучаствовать в этом. Теперь ей казалось, что самой искать перо гораздо легче, чем вот так беспомощно ждать.

– А я и не знала, что у тебя есть подруга-кентавресса! – проговорила она.

– Ну ты нашла чему удивляться, Гиневер Визенгрунд! – отозвалась Вита. – Когда мы с твоим отцом познакомились, он предложил заключить пари, кто из нас больше встречал сказочных существ. Как ты думаешь, кто выиграл? Впрочем, – она улыбнулась, – Барнабас меня с тех пор нагнал.

16. Рассказ Ме-Ра

«Животные, – говорил он, – не ведут себя так, как люди. Они дерутся, когда надо драться, и убивают, когда надо убить. Но они никогда не обернут всю свою природную находчивость и сметливость лишь на то, чтобы изобрести новый способ искалечить жизнь другого живого существа. Они никогда не теряют чувства собственного достоинства и животности».

Ричард Адамс. Обитатели холмов (Перевод Т. Чернышевой)

Мир для каждого из его обитателей выглядит по-своему. Для Ме-Ра мир состоял из листьев, плодов, семян, облаков, а также из змей, обезьян и куниц, ворующих яйца из птичьих гнезд. Она могла объяснить Хотбродду, что пролетает свой остров от края до края за шесть дней с востока на запад и за три – с юга на север. Но конечно, ни стороны света, ни животных и растения она не называла их человеческими именами. Ме-Ра говорила о краях, где солнце вылупляется из моря, о его вечернем гнезде в горах, о длинных и коротких тенях, о месте, где откладывают яйца роговые жабы (Мухоножка перевел это как «черепахи»), или о той стороне, куда поворачиваются в полдень восковые цветы без запаха («Орхидеи!» – перевел Мухоножка).

О своем мире Ме-Ра знала поразительно много.

– Потому что она еще полностью слита с ним, – прошептал Барнабас Бену после того, как они больше часа слушали хриплый от тоски по дому и приправленный легким индонезийским акцентом рассказ соскучившейся попугаихи о ее родном острове. – Я так завидую животным из-за этой слитности! Мне кажется, я с удовольствием родился бы в следующей жизни попугаем. Только не в клетке и не с подрезанными крыльями.

Перья у Ме-Ра после побега уже отросли, но она по-прежнему не могла летать так далеко и уверенно, как до плена. Бен очень надеялся, что это не слишком повредит ей на свободе. Хотбродд продолжал смотреть на попугаиху с большим недоверием и всякий раз вздрагивал, когда она начинала стучать клювиком по сооруженному им насесту. Зато Лола сразу принялась по-свойски обсуждать с ней восходящие воздушные потоки и турбулентные течения, – наверное, потому, что обе они были в этом мире мелкотой.

Ме-Ра заверила их, что на ее родном острове нет человеческих поселений. Птицеловы, чьей жертвой она стала, приплыли туда на лодках; тем же путем туда попадали охотники на обезьян, диких кошек и бируангов. Правда, обычно они не пытались проникнуть вглубь острова.

– Из страха перед львиноптицами, надо полагать? – уточнил Барнабас.

– Нет, что ты, выросший Визенгрунд! – отозвалась Ме-Ра (Бен у нее был «растущий Визенгрунд»). – Львиноптицы даже ведут дела с браконьерами!

Это было… неожиданно.

– Прости, какие еще дела? – переспросил Барнабас.

– Они разрешают охоту в своем царстве – так они называют наш остров – только людям, которые заплатили за это право. Тех, кто не заплатил, они сжирают.

Мухоножка бросил на Бена испуганный взгляд. Но мальчику, похоже, услышанное даже понравилось!

– Сжирают браконьеров? Ну и что? – бросил он. – Пусть бы все звери так поступали – я не возражаю. Мы-то не браконьеры – так в чем проблема?

«Чрезмерно оптимистичное заключение», – подумал Мухоножка.

– Позволь… позволь тебя спросить, Ме-Ра, сколько их там, этих львиноптиц? – Гомункулус сам восхитился, как спокойно ему удалось это выговорить.

Ме-Ра защебетала по-попугаичьи.

– Достаточно, чтобы превратить день в ночь, – перевел Мухоножка.

Это звучало не слишком успокаивающе.

Ме-Ра затараторила еще быстрее.

– У них много слуг? Каких слуг?

Даже Бен понял, что Ме-Ра перечисляет разных существ. Мухоножка даже не стал трудиться переводить список. Он был очень длинным. Похоже, весь остров, где жила Ме-Ра, прислуживал грифонам.

– Хозяин! – Гомункулус изо всех сил старался сохранять сдержанность. – Мне кажется, настало время взвесить соотношение риска и ожидаемой пользы от этой экспедиции!

– Дражайший Мухоножка, нам просто нужно будет с самого начала дать грифонам понять, что мы пришли с мирными намерениями! – успокоил его Барнабас. – Ты же слышал: они берут плату с браконьеров. Мы тоже с ними договоримся!

Мухоножку это убедило не больше, чем аргументы Бена, но он промолчал и не стал напоминать о сожранных браконьерах, с которыми грифоны не договорились.

– Исключительно ценная информация, дорогая Ме-Ра! – отметил Барнабас. – Я так рад, что ты согласилась нам помочь! Не могла бы ты теперь взглянуть на нашу карту и сказать, какой из обозначенных там островов больше всего похож по форме на тот, откуда ты родом?

Попугаиха растерянно уставилась на бесчисленные зеленые пятна, которыми Гильберт Серохвост изобразил на голубой морской глади острова Индонезии. Потом клюнула самое большое пятно.

– Ах вот оно что! – радостно воскликнул Барнабас, но тут же смолк, потому что Ме-Ра клюнула еще пять островов. Очевидно, карта Гильберта казалась ей чем-то съедобным. – Что ж, это было бы слишком просто! – пробормотал он, мужественно пытаясь скрыть разочарование. – Попробуем по-другому. Судя по плодам и животным, которых описала нам Ме-Ра, цель нашего путешествия лежит на северо-востоке Индонезии. Начнем отсюда, – Барнабас приставил палец к самому восточному острову на карте, – и обследуем все необитаемые острова на пятьдесят миль в округе. Если ничего не найдем, расширим область поиска до ста миль и так далее.

Он очень старался говорить бодро, но нетрудно было заметить, что его снедает тревога. Сегодня утром они смогли наконец связаться с Витой и Гиневер и узнали, что с насиживанием яиц проблем нет, но вот Анемос по-прежнему ничего не ест.

Бен глядел на бесконечное море, над которым они летели уже несколько часов, и старался не думать ни о чем, кроме пегасов. Он вызвал в памяти полный отчаяния взгляд Анемоса и достал из кармана фотографию пегасовых яиц, которую дала ему Гиневер, но перед глазами у него по-прежнему стоял дракон. На сердце у Бена лежала такая тяжесть от разлуки с Лунгом, что он не удивился бы, если бы самолет Хотбродда не выдержал перегруза и рухнул. Не может Повелитель драконов жить без своего дракона!

Он вздохнул и почувствовал на себе сочувственный взгляд Мухоножки. Гомункулус сидел, как всегда в полете, на колене у Бена; его тонкую талию охватывал ремень, прикрепленный к ремню Бена, – весьма ненадежная конструкция. Когда самолет болтало, Бену уже не раз приходилось подхватывать Мухоножку в воздухе, но гомункулус предпочитал на такой высоте не расставаться с хозяином, хотя Хотбродд соорудил для него специальное сиденье по размеру.

– Вы скоро увидитесь с Лунгом, господин! – Мухоножка ободряюще улыбнулся Бену.

Даже от Барнабаса Бену легче было скрыть свои горести, чем от Мухоножки. У Барнабаса хватало других забот, а гомункулус избрал Бена центром своего мира и разделял каждое его чувство и каждую печаль. Бену очень хотелось обсудить с ним свое решение перебраться к Лунгу по завершении экспедиции. Но поделиться с Мухоножкой за спиной у Барнабаса было бы, на его взгляд, предательством.

Гомункулус не расставался с блокнотом, записывая все, что рассказывала Ме-Ра о своей родине. Имя, которое дали острову попугаи-лори, человеческий язык воспроизвести не мог, но Ме-Ра знала и то, как называли его люди: остров Булу, Пернатый остров. «Действующих вулканов нет» – эту запись Мухоножка пометил восклицательным знаком. Знакомясь с Индонезией по книгам перед отъездом, он выяснил, что извержения вулканов здесь такое же обычное явление, как в Норвегии – северное сияние.

– Значит, так. Если я правильно перевожу описания Ме-Ра на наш язык, на ее острове растут орхидейное и зонтичное дерево, тик, «золотой дождь», слоновое яблоко, жасмин-самбак, лунная орхидея и прожорливая раффлезия Арнольда. – Гомункулус положил карандаш. – Это уже позволяет исключить некоторые части архипелага. Ты не могла бы, – обратился Мухоножка к попугаихе, – описать нам, какие еще растения встречаются на острове Булу? Чем более редкие, тем лучше…

Ме-Ра чистила клювом красные перышки на груди. Она уже не выглядела такой потрепанной. Барнабас кормил ее толчеными устричными раковинами и закрепил на насесте миску с водой, чтобы она могла купаться, хотя Хотбродд неодобрительно заметил ему, что воде не место на борту самолета.

– О поющих цветах я вам еще не рассказывала? – Ме-Ра выдернула из крыла некрасиво торчащее перышко.

Барнабас поднял голову.

– Семена у него размером с грецкий орех, а на вкус сладкие, как мякоть кокоса, но, чтобы до них добраться, нужно нырнуть внутрь цветка, – продолжила попугаиха. – Это очень рискованно, потому что аромат поющего цветка одурманивает в считаные секунды, а если ты замешкаешься, цветок замкнется и переварит тебя целиком с перьями и костями! – Ме-Ра боязливо взъерошила перышки.

Но тут Барнабас издал такой радостный вопль, что Хотбродд с перепугу увел самолет в «мертвую петлю», а Ме-Ра порхнула под сиденья.

– Прости мою несдержанность, многоуважаемая Ме-Ра, бесценная помощница! – Барнабас опустился на колени между сиденьями и покаянно протянул попугаихе ладонь. – Просто поющие цветы – это потрясающе!

Ме-Ра, поколебавшись, порхнула ему на ладонь и возмущенно заклекотала, когда Барнабас в порыве благодарности поцеловал ее в клювик.

– Я уверен, что это крайне редкое растение Lupina cantanda – его еще называют «поющий волчаник», – торжествующе провозгласил он, осторожно распрямляясь с попугаихой на ладони. – И оно встречается, насколько я знаю, только на одной группе островов – вот здесь! – Барнабас наклонился над картой, разложенной на сиденье рядом с Беном, и постучал пальцем по нескольким крошечным вытянутым пятнам.

– Пер-хи-а-сан, – прочел Мухоножка. – По-индонезийски это значит «украшение».

– Подходящее имя, – заметил Бен. – Эти острова действительно выглядят на карте, как нитка бус.

В первый раз с тех пор, как были получены печальные новости из Греции, Барнабас выглядел по-настоящему счастливым.

– Хотбродд! Лола! – крикнул он. – Мы знаем, куда лететь!

17. Тысяча тысяч островов

Я хотел бы, чтобы мир был в два раза больше и половина все еще оставалась неизученной.

Сэр Дэвид Аттенборо

Родина Ме-Ра и в самом деле заслуживала прозвища Тысяча тысяч островов. Даже Мухоножка, много повидавший на своем долгом веку, завороженно глядел, как по мере снижения над Индонезийским архипелагом море под ними превращается в мозаику из воды и суши. Тысяча тысяч островов, тысяча тысяч миров… Некоторые из них были так велики, что уже не воспринимались как острова – с городами, выглядевшими с высоты, будто скопление водорослей. На других островах виднелись деревни с хижинами из бамбука и пальмовых листьев, словно уцелевшие от прежних, более спокойных времен. Третьи выдавались из бирюзовой воды, словно горб морского змея, четвертые были усеяны хижинами и чайными плантациями. Бен был так же очарован увиденным, как Мухоножка. Остроконечные конусы вулканов отбрасывали тень на бухты, какие он воображал себе в те времена, когда мечтал стать пиратом. По белому прибрежному песку вились следы черепах, а за ним начинались джунгли, в которых, по словам Мухоножки, водились тигры, носороги, орангутаны и красные панды.

– Правда ведь, совсем другой мир, чем тот, что у нас дома? – заметил Барнабас. – А ведь это все та же наша Земля! Прямо не верится!

До архипелага, в который, по предположению Барнабаса, входил родной остров Ме-Ра, они добрались ближе к вечеру. Хотбродд летел так низко, что брюхо самолета почти касалось верхушек деревьев. Однако на три первых острова Ме-Ра отреагировала покачиванием головы и разочарованным стрекотом. Полный страстного томления взгляд, которым она высматривала свою родину, напомнил Бену о борьбе в его собственном сердце. Какое место на Земле он любил с такой силой? Безусловно, Мимамейдр, но и там он не переставал невыносимо скучать по Лунгу. Как все-таки по-дурацки сложно устроена эта штука – сердце!

– Ты что-то как в воду опущенный. Может, нам нужно о чем-нибудь поговорить? – Барнабас протянул ему коробку с печеньем, которое всегда брал с собой в дорогу. Орехово-шоколадное.

– Нет, все нормально. – У Бена просто не хватало мужества рассказать ему о своем решении. Он чувствовал себя предателем. Барнабас не настаивал – как всегда, когда замечал, что сын или дочь уклоняются от ответа. Они с Витой никогда не торопили детей, давая додумать собственные мысли до конца. Бен не мог сосчитать, сколько раз он уже бывал ему за это благодарен.

Лола стояла на Гильбертовой карте и карандашом помечала острова, к которым они уже подлетали. Гильберт ей за это, наверное, откусил бы ухо.

Барнабас посмотрел на ту часть карты, куда они лететь не собирались, и вздохнул.

– Какая досада, – пробормотал он, – что Ме-Ра, судя по всему, живет на острове, где нет орангутанов! Это совершенно потрясающие обезьяны. И к сожалению, почти такие же исчезающие, как драконы и пегасы. Только прятаться от людей они умеют намного хуже!

Орангутаны, слоны, иглобрюхи, броненосцы, древесные лягушки и лемуры… Для Бена уже давно всякое животное стало сказочным существом, и он нередко мечтал о заклинании, которым мог бы защитить их всех. Но пока приходилось довольствоваться возвращением на родину проданного в рабство попугая-лори и спасением трех крылатых жеребят. Лучше, чем ничего.

Они пролетели еще над одним островом, где раскрывали свои смертоносные венчики поющие цветы, но уже издали было понятно, что он слишком маленький, чтобы подходить под описание Ме-Ра, и попугаиха снова издала разочарованный клекот. Вечерело, но Хотбродд заверил Барнабаса, что они успеют облететь еще два острова, прежде чем нужно будет искать место для посадки на ночь. Ме-Ра вспорхнула на спинку его пилотского кресла и непрерывно тараторила троллю в зеленое ухо, чем страшно его раздражала.

– Крыса, – окликнул он, не оборачиваясь, – давай ты сядешь за штурвал! – Тролль шуганул Ме-Ра на пустующее кресло второго пилота. – Карту Гильберта я могу читать не хуже тебя. А главное, я лучше знаю, где можно посадить мою машину. Ей, видишь ли, требуется побольше места, чем твоей птичке с пропеллером!

– Правда? – откликнулась Лола. – Да что ты говоришь! Спасибо за напоминание! – И она, хихикая, снова склонилась над картой Гильберта. – Вот увидишь, – зашептала она Барнабасу, – наш тролль откусит Ме-Ра голову раньше, чем мы найдем этот остров! Попугай – лоцман! Это была самая безумная из твоих безумных идей! Они забавные, не спорю, и много знают о восходящих и нисходящих воздушных потоках, но при этом такие заполошные! Просто чудо, что мы от этого порхания и щебета все еще не рухнули в море!

Словно в подтверждение ее слов, из кабины пилотов раздался такой пронзительный попугаичий свист, что даже Барнабас зажал руками уши. За свистом последовал поток отчаянного попугаичьего щебета и весьма грубое тролльское ругательство.

– Мухоножка, что там верещит эта чертова птица?! – прошипел Хотбродд, когда Бен с гомункулусом на плече вбежал в кабину.

– Она говорит, что видит свой остров! – Тонкий голосок Мухоножки был едва слышен за воплями Ме-Ра.

– Который?! – рыкнул Хотбродд. – Который, птица?! Чтоб тебе…

Ме-Ра вспорхнула троллю на макушку, продолжая безостановочно вопить.

Самолет угрожающе накренился – это Хотбродд попытался смахнуть с головы попугаиху, а она за это впилась ему клювом в загрубелый палец.

– Остров какой, спрашиваю? Да прекрати же ты верещать, бестолковая птица! – рычал тролль, одной рукой управляя самолетом, а другой крепко держа орущую попугаиху.

Ме-Ра выбилась из сил и смолкла, а потом прощебетала что-то – обиженно и в то же время очень взволнованно.

– Она говорит, это вон тот остров к востоку от нас, – торопливо перевел Мухоножка.

Хотбродд выпустил Ме-Ра обратно на насест, смахнул, снова чертыхнувшись, белый птичий помет с панели управления и взял курс на восток.

Ме-Ра стрекотала и хрипела, как сломанные часы, и вытягивала шею, словно хотела вылететь сквозь лобовое стекло. Бен протянул ей кусочек манго. Он успел заметить, что это ее успокаивает.

– А теперь что она говорит, Мухоножка? – спросил Барнабас.

Ме-Ра от возбуждения, похоже, совсем забыла английский.

– Что она совершенно уверена, – перевел Мухоножка клекот запыхавшейся птицы. – И что нам лучше всего приземлиться в бухте с южной стороны. Название у бухты, правда, не очень располагающее.

– В смысле? А как она называется? – уточнил Бен.

– Бухта Черепов.

Хотбродд помянул óдиновых воронов и что-то пробормотал о птичьих советах и о тех, кто им следует. Но, оказавшись над островом, он тем не менее направил самолет к южному берегу, как посоветовала Ме-Ра. Остров Булу оказался намного больше, чем ожидал Бен. За холмами, поросшими густым тропическим лесом, виднелись в красном закатном небе очертания высоких гор. Человеческих поселений, как и говорила Ме-Ра, не было видно.

Бен и Барнабас переглянулись.

– Теперь бы еще львиноптицы в самом деле оказались грифонами! – прошептал Бен.

«И хорошо бы они не сожрали нас, прежде чем мы успеем спросить о пере!» – подумали оба про себя.

18. Остров Булу

О да. Можно сколько угодно носиться по свету и посещать всякие города, но главное – отправиться потом туда, где у тебя будет возможность вспомнить ту кучу вещей, которые ты повидал. Ты нигде не побываешь по-настоящему, пока не вернешься домой.

Терри Пратчетт. Безумная звезда (Перевод И. Кравцовой и А. Жикаренцева)

Пологие волны, на которые Хотбродд посадил самолет, даже в сгустившихся сумерках отливали зеленью, как свежая трава.

Лола рассматривала лежавшую перед ними обширную бухту в бинокль – предмет, вызывавший бурную зависть у Мухоножки. Его изготовила младшая сестра Лолы, Вера Мэй Серохвост. Оптические приборы Веры Мэй могли составить конкуренцию лучшим инструментам человеческого производства, но по размеру отлично подходили к крысиной лапе (или к руке гомункулуса). Кажется, не было такого ремесла, в котором не проявил бы себя как специалист кто-нибудь из бесчисленной Лолиной родни. Барнабас даже развил теорию, что среди ее предков наверняка были такие сказочные существа, как голштинская певчая крыса, корабельная крыса-компас и крысоптица.

– Поводов для беспокойства не обнаружено, гумклупус! – доложила Лола. – В пределах видимости никого, кроме раков и черепах. Черепахи, правда, очень большие, – добавила она, протягивая Мухоножке бинокль.

То, что гомункулус там увидел, больше всего напомнило ему «Остров сокровищ» Роберта Льюиса Стивенсона – их с Беном любимую книгу. Правда, Мухоножка никогда не испытывал ни малейшего желания пережить описанные там приключения!

Песчаный берег с выдававшимися там и сям скалами переходил в тропический лес, казавшийся таким густым и неприступным, что, по мнению Мухоножки, там наверняка обреталось два-три племени дикарей-людоедов. Может, Ме-Ра просто забыла о них упомянуть, потому что не считала их за людей?

Бен при виде пустынного берега тоже, конечно, вспомнил «Остров сокровищ» и пиратский клад. Только, в отличие от Мухоножки, ему не терпелось ступить на нетронутый песок. Даже Хотбродд, который за время пути успел с тоски по Мимамейдру вырезать из дерева немало северных оленей и волков, издал восторженный рык при виде огромных деревьев, бросавших тень на песчаное взморье.

Хотбродд еще ставил свое воздушное судно на якорь между скалами, а Лола на крошечном винтовом самолетике (который благополучно прилетел из Норвегии в багажном отделении) уже отправилась на разведку. Перед отлетом крыса, разумеется, не преминула сообщить Мухоножке, что жители соседней Папуа – Новой Гвинеи – известные охотники за скальпами.

– Дражайший Мухоножка, – заговорил Барнабас, видя, как перепуганный гомункулус прячется за ногу Бена, – за наши скальпы мы, я полагаю, можем не опасаться. Ты ведь слышал, что сказала Ме-Ра: двуногие охотники, забредающие на этот остров, ловят исключительно птиц и обезьян. Но разумеется, нам следует соблюдать осторожность.

Солнце, опускаясь за горы, которые так восхитили Бена еще при подлете, окрасило прибрежный песок нежно-розовым перламутром. Остров превратился в черный силуэт на фоне закатного неба, а с деревьев зазвучал хор ночных голосов, подобного которому Бен в жизни не слышал. Он даже не мог разобраться, кто это кричит – птицы, жабы или млекопитающие. Мальчик думал, что Ме-Ра сразу полетит отыскивать свою стаю, но, помогая Хотбродду выгрузить провизию, увидел, что она сидит на берегу на одном из ящиков.

– Можешь лететь домой, Ме-Ра! – сказал он ей. – Ты была отличным проводником. Спасибо тебе огромное!

Но Ме-Ра с ужасом покачала головой и объяснила, что ни один попугай в здравом уме не летает по острову в темноте.

– На моем острове много хищников, растущий Визенгрунд! – прощебетала она. – Предупреждаю тебя: многие из них и тобой не откажутся полакомиться. Разве что дубокожему ничто не грозит. – Она покосилась на заскорузлую кожу тролля.

– Рад слышать, – буркнул Хотбродд. Похоже, он расценил слова Ме-Ра как комплимент.

– А как насчет крыс? – Лола посадила свой самолетик на камень, чтобы в пропеллер не попал песок. – Не сомневаюсь, что тут полно любителей крысятины. Но что до этой конкретной крысы, – она стянула с себя кожаный летный шлем, – советую им всем поберечься!

Бен не встречал еще существа, которое сравнилось бы с Лолой Серохвост в любви к риску. Каждую заплату на ее потрепанном комбинезоне оставило опасное приключение. У Лолы, в отличие от Ме-Ра, не было родины, а было множество мест, которые она любила, и один настоящий дом – ее самолетик.

– На этом острове все мы, боюсь, желанная добыча какого-нибудь хищника, – заметил Барнабас, выкапывая из влажного песка пустую ракушку. Он поднес красно-белый улиточий домик к уху, и лицо его озарилось счастливой улыбкой. – Смотри-ка! Это ракушка гамелан. В ней и в самом деле слышна песня русалки! – Он положил ракушку в шкатулку, которую всегда носил с собой на такой случай, и окинул взглядом берег. – Ну что, расположимся на ночлег прямо тут? Как вы думаете?

– Сначала я вам кое-что покажу, – откликнулась Лола. – Может быть, Ме-Ра сможет нам объяснить, что это значит.

Крыса и попугай полетели бок о бок впереди. Не так-то легко было угнаться за ними пешком, не передавив целые колонии рачков и крабов. Гигантская черепаха, встретившаяся им на пути, была такого размера, что Бен мог бы кататься на ней верхом, но, несмотря на это, она поспешно втянула под панцирь голову и лапы; люди, которых ей приходилось встречать, явно не оставили у нее приятных воспоминаний.

Лола приземлилась перед четырьмя деревянными столбами, выглядевшими на первый взгляд как создание человеческих рук. Они стояли в шаге от кромки леса как предупреждающий знак и были такой высоты, что даже Хотбродд смотрел на них, запрокинув голову. Черепа, лежавшие под ними, тролль не удостоил и взглядом, зато резьба, покрывавшая столбы, заставила его восторженно присвистнуть.

– Неплохо! – пробасил он, глядя вверх на головы с мощными клювами, служившие навершием столбов. – Чтобы такое сделать, нужны руки. У грифонов, насколько я знаю, только лапы и когти. Или я что-то упустил?

Ме-Ра смотрела на столбы, заметно поеживаясь.

– Это делали обезьяны, – произнесла она хрипло. – Обезьяны, которые служат львиноптицам.

– Обезьяны режут по дереву? – Бен недоверчиво провел пальцами по искусно вырезанным лианам, вившимся по столбу.

– Присутствие сказочных существ нередко провоцирует, как ты знаешь, необычное поведение, – напомнил Барнабас. – Как у людей, так и у животных.

– Во всяком случае, мы попали, куда хотели. – Мухоножка показал на острые уши у орлиных голов на столбах.

Да, львиноптицы Ме-Ра действительно были грифонами.

Бен присмотрелся к черепам у своих ног.

– Человеческие, – констатировал он.

Барнабас взглянул в сторону непроглядно-темного леса.

– Ме-Ра, ты уверена, что эта бухта – подходящее место для ночлега?

– Вполне, – ответила попугаиха. – Такие столбы стоят в каждой бухте нашего острова. Это предупреждение браконьерам, что лучше не пытаться здесь охотиться, не заплатив львиноптицам.

– А чем с ними расплачиваются? – спросил Бен.

– Украшениями, монетами, золотом, драгоценными камнями, – перечислила Ме-Ра. – И ракушками.

– Ракушками? – удивился Бен.

– Ракушечная известь укрепляет клюв, растущий Визенгрунд, – пояснила Ме-Ра. – А у нас здесь водится моллюск, чья раковина делает клюв твердым и острым, как металл.

Бен переглянулся с Барнабасом.

Из пустой глазницы у их ног выполз рак.

– Будем надеяться, что они сочтут браслет Багдагюль достойной платой, – произнес Барнабас. – Свои черепа мы предпочли бы оставить себе. А пока давайте поставим палатку.

На первый взгляд могло показаться, что Барнабас бросил на песок пригоршню яблочных семечек. Но семечки вдруг начали разворачиваться и в несколько секунд образовали круглые палатки; лишь по крошечной головке над входом можно было догадаться, что на самом деле каждая из них состоит из живых существ.

Визенгрунды нередко знакомились в поездках со сказочными существами, которые становились незаменимыми помощниками в экспедициях. Барнабас эвакуировал шатровых рачков в Мимамейдр, когда их едва не утрамбовали в новую горнолыжную трассу. Они отлично прижились на новом месте и стали неотъемлемой частью команды СВОСКАСОЗ. Их палатки не только теплые и просторные, но и очень надежные, поскольку на всякое подозрительное приближение шатровые рачки реагируют пронзительным свистом, способным разбудить кого угодно не хуже тревожных воплей Ме-Ра.

Бен и Барнабас прекрасно помещались в своих палатках, а вот Хотбродду сооружение рачков было мало, но за безопасность тролля и так никто не опасался. Бену случалось видеть, как он отражает нападения шипастых илоедов и гигантского тритона. Тролль устроился на ночлег прямо на песке. Один глаз у него спал, а другой неусыпно сторожил самолет. Фьордовые тролли – разновидность дневных троллей и ночи всегда проводят в таком полусне. Этим они отличаются от ночных троллей, которые спят, крепко сомкнув оба глаза, чтобы солнечный свет не превратил их в камень.

Вскоре храп Хотбродда перекрыл рокот волн, а Бен с Барнабасом долго еще сидели перед палатками, глядя на темный тропический лес и вздымавшиеся за ним горы. Увы, остров Ме-Ра оказался гораздо больше, чем они ожидали, а ведь им самое позднее через шесть дней нужно отправиться в обратный путь. Времени могло не хватить, несмотря на Лолины выдающиеся таланты разведчицы и многолетний опыт Барнабаса по розыску самых ненаходимых существ.

Когда Бен залез в свою палатку, Мухоножка уже спал. На самом деле гомункулус только притворялся спящим: он знал, что хозяин беспокоится, когда видит его бодрствующим по ночам. Бен понимал, что Мухоножке не дают спать печальные и страшные воспоминания. Они особенно терзали крохотного человечка, когда ему приходилось засыпать в незнакомых местах. Остров Ме-Ра сегодня ночью казался посмертным пристанищем его погибших братьев – так ясно видел он перед собой их лица, словно живые. Золотое время, когда они были друг у друга! Даже жестокость их создателя и тиранство золотого чудовища было куда легче переносить вместе, и рождение в пробирке казалось не таким странным, когда таких, как ты, целая дюжина. А сколько они смеялись вместе! И сколько плакали! И как помогали братские объятия, когда алхимик снова проводил над ними какой-нибудь опыт или Крапивник бывал в особенно дурном настроении. А по ночам они засыпали рядышком, и Мухоножка слышал посапывание своих одиннадцати братьев. А теперь только дыхание Бена спасало его от темного ночного одиночества.

Он уже и имен-то их всех не помнил! Веретенник, Ворчальник, Стрекозник, Водомерник, Жуковник, Блошник, Шмель… Ах, брось, Мухоножка! Имена не вернут их тебе.

Гомункулус вслушивался в ночные звуки, доносившиеся из незнакомого леса, и вспоминал слова Ме-Ра в храме Гаруды, которые он не стал переводить Бену: «Когда ты единственный в своем роде, сердце ссыхается в груди».

Это была чистая правда – даже для искусственного сердца, созданного алхимиком исключительно для опытов и беспрекословного подчинения.

Мухоножка выскользнул из палатки, не разбудив Бена.

Хотбродд так и стоял на песке как вкопанный. Крошечные крабы, светившиеся ярче, чем незнакомые созвездия в ночном небе, усеивали песок. Они, наверное, ядовитые, а иначе их давно съели бы, при такой-то иллюминации.

Один из крабов остановился перед Мухоножкой и уставился на него своими выкаченными глазами. Мухоножка хорошо знал этот взгляд. «Это еще что за чудо?» – читалось в нем.

Краб засеменил дальше, а гомункулус смахнул с острого носа слезу. Несколько раз он уже готов был отправиться на поиски человека, который сделает ему новых братьев. Сколько он перерыл книг по алхимии, пытаясь отыскать рецепт, вызвавший его к жизни! Порой он мечтал вернуться в замок, где когда-то укрывалась лаборатория его создателя. Но это было заклятое место, и Мухоножка провел там столько несчастливых лет… Только с Беном он отважился бы зайти туда снова. Но не мог же он вести своего юного хозяина в такое страшное место! Не говоря уж о том, что он не знал точно, где находится этот замок! Он ведь все время сидел там взаперти.

Несколько месяцев назад Мухоножка даже набрался храбрости и спросил профессора Спотисвуда, учителя Бена, не хотел ли бы тот в один прекрасный день заняться созданием гомункулуса: ведь Джеймс Спотисвуд не раз подробно расспрашивал Мухоножку о его происхождении и творце. На мгновение за стеклами профессорских очков мелькнула искра азарта, но затем Спотисвуд разразился речью о предосудительности подобных экспериментов и абсолютно серьезно напомнил Мухоножке о Франкенштейне и его создании. Как будто можно сравнить гомункулуса с чудовищем, составленным из расчлененных трупов!

Но в том-то и дело! Никто не знал, что он такое на самом деле. Мухоножка и сам до конца не знал этого. Он не мог даже сказать, у какого существа похитил искру жизни его творец, чтобы оживить свое создание.

Ах, Мухоножка! Он снова смахнул слезу с кончика носа и принялся, как обычно, ругать себя за эгоизм. Ну как не стыдно проливать слезы над собственной судьбой, когда все твои мысли должны быть направлены на спасение трех крылатых жеребят!

Хруст раздавленной ракушки заставил его подскочить. Он ожидал увидеть у себя за спиной гомункулусоядного краба или черепаху с теми же вкусовыми предпочтениями, но это оказался Бен, опустившийся на песок на колени.

– Давно ты уже не спишь? – Бен растянулся на песке рядом с Мухоножкой и оперся подбородком на руку, чтобы их лица оказались на одном уровне.

Ах, как же он любил этого мальчика! Всем сердцем! Так о чем же ему беспокоиться? Эта любовь не даст его сердцу ссохнуться. Хотя однажды оно из-за нее разорвется. Гомункулус всегда умирает вместе с человеком, к которому привяжется всем сердцем. Любовь вообще опасная штука, а уж для таких, как Мухоножка, – и подавно.

Бен вытащил из волос песчаную блоху.

– Лола говорит, ты спрашивал профессора Спотисвуда, не хочет ли он создать гомункулуса?

Ох уж эта летучая крыса! Ну почему она всюду сует свой острый нос!

– Лола Серохвост! – Мухоножка выплюнул это имя в ночь, как средневековое проклятие, навлекающее чуму. – Честное слово, я желаю ей однажды сдохнуть от любопытства! Или чтоб ей кто-нибудь отрезал наконец серые уши, которые вечно слышат то, что ее не касается!

– Поэтому она и лучшая наша разведчица! – Бен с улыбкой наблюдал, как бежит по его руке светящийся крабик. Может, они все же не ядовитые. Крошечные ноги оставляли на коже Бена светящуюся дорожку. – Погоди, мы еще найдем другого гомункулуса. Даже не сомневайся.

Спасибо на добром слове, но Мухоножка чувствовал, что мыслями Бен далеко. У хозяина какая-то тяжесть на сердце.

– Мухоножка… – Бен ковырял пальцем в мягком песке. – Что бы ты… чисто теоретически, что бы ты стал делать, если бы я однажды перебрался к Подолу Неба?

Чисто теоретически? По опыту Мухоножки, это выражение люди использовали, когда у них были серьезные намерения.

– О чем тут спрашивать? Поехал бы с вами, господин.

– Отлично! – В голосе Бена звучало явное облегчение. – Как я уже сказал, это был чисто теоретический вопрос.

– Конечно, господин! – Мухоножка понимающе улыбнулся. – Позвольте чисто теоретически сказать вам еще одну вещь. Быть единственным в своем роде – ужасно! Правда ужасно! А у Подола Неба нет людей – совсем.

Бен перекатился на спину. В небе над ним мерцало созвездие Пегаса…

– Да, знаю, – пробормотал он – и резко выпрямился. Из леса донесся хриплый протяжный крик. Он уже слышал что-то подобное на своем компьютере в Мимамейдре, когда наложил друг на друга голоса льва и орла. – Слышал, Мухоножка? – прошептал мальчик. – Правда, Инуа похоже их передразнивал? Да, мы точно попали куда надо.

19. Раскервинт

…поскольку человек – это кентавр, с заложенными в его натуре противоречиями плоти и духа, тленности тела и бессмертия души.

Примо Леви. Периодическая система (Перевод Е. Дмитриевой)

В Мимамейдре занимался пятый день с прибытия пегасовых яиц. Гиневер только ступила за порог, направляясь в стойло, как вдруг у нее за спиной раздался стук копыт. Она оглянулась, ожидая увидеть Анемоса, истомленного очередной бессонной ночью. Но из-за деревьев выступила незнакомая фигура – одновременно женщина и лошадь, серо-белая, как туман, поднимавшийся над фьордом. Гиневер до сегодняшнего утра почему-то представляла себе кентавров в мужском образе, но это изменилось раз и навсегда, когда она увидела Тиру Раскервинт.

Ее седые волосы, густые и длинные, как грива, были того же цвета, что и конский хвост сзади. На человеческий торс был надет связанный из травы свитер, а на талии, там, где кожа переходила в шкуру, красовался янтарный пояс.

– A, – заговорила кентавресса голосом, напоминавшим шелест ветра в высокой траве, – ты, конечно, Гиневер, дочка Виты! Ты не могла бы сказать маме, что к ней пришла Раскервинт?

Но Вита уже сама появилась в дверях. Лицо ее сияло. Радость встречи стерла с него озабоченное выражение последних дней.

Вита познакомилась с Раскервинт больше двадцати лет назад на берегу холодного серого моря, и они пережили вместе немало приключений. Это было задолго до того, как Вита встретила Барнабаса, и уж тем более до рождения Гиневер.

Подруги обнялись.

– Я вижу, с моей дочкой ты уже познакомилась, – отметила Вита. – А как твои дети?

– Одному ветру известно! – Раскервинт с улыбкой пожала плечами. – Ты же знаешь нас, кентавров. Мы сегодня здесь, завтра там – вечные странники, как тучки небесные. И даже мои праправнуки давно уже гуляют по белу свету самостоятельно.

У кентаврессы, как и у пегаса, казалось, не было возраста. В ее глазах светилось знание, какого не могла вместить человеческая жизнь. Казалось, Раскервинт была всегда и будет жить вечно. Хотя Гиневер знала, что и сказочные существа не бессмертны.

– Рада с тобой познакомиться, Гиневер, дочь Виты! – произнесла кентавресса. – Как приятно встретить такое юное существо! Сама я была уже немолода, когда викинги отправлялись отсюда в свои набеги. Но у вас тут, я слышала, сейчас гость, помнящий и более давние времена?

Анемос стоял, как обычно, на берегу фьорда, где каждое утро поднимались из волн морские кони, приветствуя восходящее солнце. Одна из их кобылиц, как рассказали Вите вороны, напоминала Анемосу его погибшую подругу. Но, заметив кентаврессу, морские кони погрузились обратно в свою родную пучину, и пегас обернулся, словно очнувшись ото сна.

С Витой и Гиневер Раскервинт говорила по-норвежски. Но к пегасу она обратилась на языке, чьи звуки куда больше напоминали конское ржание, чем человеческую речь.

Анемос навострил медно-красные уши и ответил так же.

– Пойдем, – шепнула Вита дочери. – Оставим их вдвоем. Раскервинт в свое время тоже потеряла спутника жизни. Она сумеет понять Анемоса и, может быть, подскажет нам, как лучше ему помочь. А мы с тобой пока взглянем на яйца.

В то утро на гнезде сидели два лебедя. Они неохотно поднялись, чтобы Гиневер могла измерить температуру скорлупы. Все обитатели Мимамейдра чувствовали почти родительскую ответственность за крылатых жеребят. Отчасти, наверное, потому, что их отец избегал заходить в стойло.

Яйца были такие теплые, будто заключенная в них жизнь пронизывала скорлупу насквозь. Когда Гиневер клала самое большое яйцо обратно под белую лебяжью грудь, ей показалось, что о серебряную скорлупу скребется изнутри невидимое копытце. Как же ей хотелось хоть одним глазком взглянуть на жеребят! Но скорлупа все еще непроницаемо блестела, будто начищенное серебро, скрывая происходящее внутри.

Вита покормила лебедей водорослями и свежим зерном, а Гиневер тем временем подошла к висевшему на двери календарю. Когда она вписывала сегодняшнюю температуру в еще не заполненный квадратик, сердце у нее заколотилось. Она поймала себя на том, что пересчитывает пустые клетки, хотя и так прекрасно знала, сколько дней осталось.

Бен сообщил им, что попугаиха показала экспедиции дорогу на остров, где они с Барнабасом надеются найти грифонов. Но связь была до того плохая, что больше им ничего разобрать не удалось. Они справятся! Гиневер повторяла себе это по сто раз на дню. Они добудут перо, и скорлупа увеличится, и скоро над здешними лугами запорхают три крошечных жеребенка! Нужно только твердо в это верить, и все сбудется.

Гиневер и Вита выслушивали отчет сторожевых тучеворон (хорек у домиков тумметоттов, совиная атака на детеныша болотных гномов), когда Раскервинт вернулась с фьорда. Одна, без Анемоса.

– Не знаю, Вита, был ли от меня толк, – начала она. – Я помню боль, которая сейчас его терзает. Она окутывает, как черная туча, и разогнать ее смогли только мои дети. Чтобы помочь Анемосу, нужно спасти жеребят. Вы правильно подметили: он не решается их полюбить, потому что уверен, что скоро их потеряет. Но если они уцелеют, это наверняка даст ему силы жить дальше… Он мне сказал, что Барнабас отправился искать перо феникса. Как оно может вам помочь? Я знаю одно перо, от прикосновения которого все начинает расти, но это перо грифона.

Гиневер невольно огляделась по сторонам, но пегаса не было видно.

– Барнабас ищет перо грифона, – поведала Вита, понизив голос. – Мы не сказали Анемосу правды, чтобы он не догадался, какая это опасная экспедиция, и не вздумал отправиться с ним. Тебе ведь не надо объяснять, как грифоны относятся к лошадям.

– Да, я знаю, – тихо ответила Раскервинт. – Но это опасное средство, Вита. Я восхищаюсь отвагой Барнабаса. Будем надеяться, что грифоны не так страшны, как о них рассказывают. У нас сложено о них много песен, но ни одной – с хорошим концом.

«…Но ни одной – с хорошим концом». Эти слова преследовали Гиневер весь день и долго не давали ей заснуть ночью. Мухоножка рассказал ей однажды, как он общался со своим прежним хозяином через воду, находясь от него очень далеко. Отражение Крапивника показывалось ему в реке или озере. «Вот бы, – думала Гиневер, – у меня был такой же простой способ поговорить с Беном!»

Но когда она попыталась ему позвонить, в ответ раздался лишь рокот, будто она слышит в трубке далекий океан с карты Гильберта.

Да, быть тем, кто остается и ждет, действительно нелегко.

20. Все, о чем мы мечтаем

Не иди впереди меня: я могу не успеть. Не иди позади меня: я могу завести не туда. Просто иди рядом со мной и будь моим другом.

Приписывается Альберу Камю

Во сне драконы всегда летают. Но Лунгу вот уже несколько ночей снилось, что крылья у него из железа. Они удерживали его на земле, и, сколько он ни силился, ему не удавалось их приподнять.

Лунг прекрасно понимал, чем вызван этот сон. Он скучал по мальчику, но не мог полететь к нему, потому что в нем нуждались дома. И не только Майя, для которой он собирал в окрестных горах лунный мох и огненные лишайники, чтобы она выдержала многомесячное сидение на яйцах, не только два будущих дракончика, подраставших в голубоватой скорлупе, согреваясь материнским теплом. Нет, он был нужен здесь всем: и тем драконам, которых он привел за собой из Шотландии, и тем, кого разбудили от безлунного сна горные гномы у Подола Неба. Гномам удалось тогда спасти их всех – двадцать три дракона, которые со страху так долго безвылазно просидели в пещере, что покрылись каменной скорлупой.

Сейчас у Подола Неба их жило более пятидесяти – в тех самых пещерах, где, если верить старинным преданиям, когда-то появились на свет первые драконы. Лунг никогда не напрашивался в предводители своего племени, но остальные без долгих слов считали его своим вожаком. С любой проблемой они шли к нему. «Лунг, кобольдам здесь не хватает грибов!» – «Лунг, горные гномы прокладывают свои ходы слишком глубоко внутрь горы». – «Лунг, Лунохвост опять поссорился с Беовульфом».

Он действительно не испытывал ни малейшего желания быть чьим бы то ни было вожаком. Ему вполне хватало хлопот с Серношерсткой, хронически несчастной оттого, что у Подола Неба не росли ее любимые грибы. Лунг очень надеялся, что появление маленьких дракончиков смягчит ее тоску по дому и примирит с новой родиной в Гималаях. Ведь сам он никуда не собирался улетать отсюда. Ни одно место на свете он не любил в своей жизни так, как Подол Неба. Горы, окружавшие здесь драконов защитным кольцом, рассказывали тысячи историй. Небо казалось куда шире, чем в Шотландии, и здесь не нужно было играть в прятки, жить исключительно ночной жизнью, как приходилось это делать там, на севере. Два раза за время их жизни здесь в долину забредал человек, но люди, жившие в этих горах, тоже были другими. Увидев дракона, они низко кланялись и шли дальше своей дорогой; так же они кланялись и горам и с недоумением смотрели на тех, кто карабкался на каменные склоны и называл это покорением.

Да, Лунг хотел бы никогда не покидать Подол Неба. И Майя, к счастью, была с ним в этом полностью солидарна. Оба хотели учить своих детей летать над склонами, поросшими драконьим зевом, и видеть, как они растут свободными, без того страха перед миром, который привило Лунгу его детство. Если бы только он так не скучал по Бену… Иногда тоска до того сжимала его сердце, что крылья и наяву словно наливались свинцом.

Майя подняла голову над краем гнезда:

– Лунг, слышишь?

Она осторожно коснулась носом одного из яиц, которые согревала своим телом. Да, теперь Лунг тоже слышал! Тихое постукивание. Почти неуловимое даже для драконьего слуха.

Он встревоженно поглядел на Майю:

– Но ведь еще рано!

Она издала мягкий рык, означавший, что что-то ее очень развеселило.

– Скорлупа еще твердая, так что они не могли бы выбраться, даже если бы захотели! И потом, ты что, считаешь своих детей за дураков?

Глаза, насмешливо глядевшие на Лунга, были золотыми, как и у него, но казались больше, потому что их обрамляли крошечные медно-красные чешуйки. А ресницы у Майи были темно-зеленые, как иглы елей, росших перед пещерой. Лунг очень надеялся, что их дети унаследуют материнские глаза.

– Ты же знаешь: они вылупятся еще только через двенадцать недель, – напомнила она. – А Бен от тебя сейчас в одном дневном перелете! Такой случай надо использовать!

Лунг опустил голову. Он стыдился своей тоски по Бену: ведь все, о чем ему мечталось, находилось здесь.

И даже больше того.

– Так не бывает, чтобы у нас было все, о чем мы мечтаем, – тихо проговорила Майя. – Я мечтаю полететь на юг, все дальше и дальше, в такие места, где я никогда не была. Или на Луну!

– На Луну?

– А почему бы и нет? Есть истории о драконах, которые там побывали.

– Отлично! Туда и отправимся на первую прогулку с детьми!

Снаружи вечерело. В пещере, где они с Майей устроили свое гнездо, жили еще три драконьи пары. Драконы населяли теперь более двадцати пещер в округе. Некоторые из этих пещер обнаружили те восемнадцать горных гномов, которые, наряду с тридцатью четырьмя кобольдами, прилетели сюда вместе с драконами из Шотландии. Со временем к ним присоединились десять гномов с окрестных гор. У них было по шесть рук, как и у местных кобольдов, которые постепенно возвращались с гор Тянь-Шаня к Подолу Неба, чтобы жить рядом с драконами, как в прежние времена. Места и пропитания в долине хватало всем, хотя шотландские гномы без конца ссорились с непальскими, завидуя их шестирукости: ведь каждый из местных мог долбить склоны несколькими кирками одновременно, и, конечно, они куда быстрее добирались до золота и драгоценных камней.

Лунг вышел за порог пещеры и вдохнул прохладный горный воздух. Да, его место здесь. Бену он не нужен. Лучше, чем Барнабас, о мальчике никто не позаботится.

И все же слова Майи не выходили у него из головы.

«Бен от тебя сейчас в одном дневном перелете! Такой случай надо использовать!»

Нет.

Нет, Лунг.

Он расправил крылья и взмыл в ясное, холодное вечернее небо. Лишайники, необходимые Майе, росли на другом берегу озера, которое он когда-то перелетал с Беном на спине.

Один дневной перелет…

21. В джунгли

Что это такое? – спросил Леопард. – Вот это вот, че-рез-вычайно темное, но с кучей светлых пятнышек?

Редьярд Киплинг. Сказки слово в слово. Откуда у леопарда пятна (Перевод Е. Канищевой)

Щебет Ме-Ра, приветствовавшей восход, вырвал Бена из беспокойного сна. Ему снился Лунг. А кто же еще! Будто он вызвал дракона с помощью подаренной пластины и они вместе летят над тысячью тысяч островов. Сон был настолько живым, что Бен, прежде чем вылезти из палатки, невольно ощупал висевший у него на шее медальон с пластиной чешуи.

Медальон дал ему Барнабас, когда Бен показал ему пластину. «Такой подарок не годится хранить в кармане, – сказал он и достал из рюкзака потускневший серебряный медальон с выгравированной на крышке головой единорога. – Я купил его как-то у одного ювелира в память о том, что мы уже потеряли. Но пусть он теперь послужит более обнадеживающей цели».

По размеру медальон идеально подходил для пластины, замок защелкивался плотно и надежно. Бен не прикасался к подарку Лунга, опасаясь, что дракон почувствует, как он без него скучает. С тех пор как они с Мухоножкой услышали ночные крики грифонов, Бен стал живее представлять исходящую от чудовищных птиц угрозу и рад был, что Лунг находится далеко и ему ничто не угрожает. Он только часто ловил себя на том, что сжимает медальон в руке.

Когда Бен выбрался из палатки, Хотбродд закреплял самолет дополнительной привязью. Для этого он принес к стоянке один из грифоновых столбов и вколотил его между скалами.

– Ох, вороны Одина! Только бы грифоны не восприняли это как вызов! – пробормотал Барнабас, складывая шатровых рачков в предназначенную для них коробку. – Тролли не самые тактичные существа на свете.

– Зато слух у них отличный, Барнабас! – откликнулся Хотбродд, скидывая в море раков, скопившихся за ночь на его зеленой коже.

Лола заправляла на берегу свой самолетик, а тролль подшучивал над ней, дразня тем, что ее крошечной машинке требуется более дорогое топливо, чем его воздушному судну. Их перепалки становились с каждым днем все пространнее и изобретательнее, как будто узы дружбы укреплялись с каждым обменом колкостями.

Бен уже с вечера упаковал рюкзаки с провиантом и снаряжением. Тот, что предназначался для Хотбродда, был размером и весом с большой холодильник, но тролль закинул его за плечо, как будто он весил не больше Мухоножки. Бен очень радовался компании Хотбродда, хотя его присутствие действительно создавало заметные помехи для мобильных телефонов и рации. С другой стороны, в джунглях, куда они теперь направлялись, в любом случае не было розеток, а мобильные телефоны уже несколько дней не могли найти сеть, и проблема заключалась явно не только в Хотбродде. Последние вести домой они отправили с помощью самолетного радиопередатчика.

Лола предлагала дать ей еще день на разведку с воздуха, прежде чем остальные тронутся из лагеря по земле. Но мысль о крылатых жеребятах, чей строк того гляди истечет, заставила Барнабаса отбросить осторожность.

Он в свою очередь предложил, чтобы они с Хотброддом выдвинулись на поиски грифонов первыми, а Бен с Мухоножкой остались пока у самолета и попытались наладить связь с Витой и Гиневер. Но Бен заявил на это, что он не для того летел из Норвегии в Индонезию, чтобы сидеть у моря и переживать из-за отсутствия радиосвязи.

– Господин, в Индонезии сорок семь видов змей, чей укус смертельно опасен для человека! – робко заметил Мухоножка. – Может быть, вы хотя бы сядете на плечи Хотбродду?

– Слушай, я впервые в жизни на необитаемом острове! – воскликнул Бен. – И я, между прочим, Повелитель драконов! С какой стати я поеду верхом на тролле?

Хотбродд нахмурил шершавый лоб, как бы раздумывая, стоит ли обижаться.

– Ну, этот конкретный тролль все равно скоро превратится в зеленую лужицу! – проворчал он, неодобрительно взглянув на небо, откуда уже в этот ранний час нещадно палило солнце. – Странно, что попугаи здесь не падают с неба прямо жареными!

Тут уж оскорбилась Ме-Ра. Пронзительным голоском она объявила, что на острове Булу самый лучший климат на свете, а затем выдала по адресу Хотбродда тролльское ругательство – впечатляющее доказательство того, что попугаи-лори – несравненные мастера передразнивания.

– Ладно, пойдем вместе. Не сердись за родительскую опеку! – сказал Барнабас Бену. – Когда-нибудь ты меня поймешь. Но вот Мухоножку мы отправим на самолете с Лолой. Очень мило, что он беспокоится за нас, но на этом острове наверняка четыреста сорок видов змей, способных заглотить такого, как он.

В любом другом месте у Мухоножки при одной мысли о том, чтобы сесть в Лолин самолет, покатился бы холодный пот с бледного лба. Он до сих пор не мог без ужаса вспомнить их последний совместный полет, хотя с тех пор прошло больше двух лет. Но сейчас ему действительно было спокойнее с Лолой, хоть он и не любил расставаться с Беном.

Все ожидали, что Ме-Ра распростится с ними, как только взойдет солнце. Но когда Лола пригласила Мухоножку в самолет, попугаиха без долгих объяснений порхнула на плечо Бена.

– Дражайшая Ме-Ра! – заговорил Барнабас, когда пернатая проводница твердо заявила, что хочет помочь им в поисках грифонов. – Мы никак не можем принять твое великодушное предложение! Ты и так сделала для нас более чем достаточно. Но мы будем тебе очень благодарны, если ты подскажешь нам, в каком направлении искать гнездовье грифонов.

Ме-Ра не могла скрыть облегчения. Она посоветовала Барнабасу двигаться к горам, видневшимся на юго-западе, за верхушками деревьев. Потом попугаиха на прощание трижды облетела каждого из них, включая Хотбродда, и исчезла в густой чаще. Лес поглотил Ме-Ра, как море – рыбу. Бен, продираясь вслед за Барнабасом сквозь кустарник, размышлял о том, что лес для птиц, наверное, и есть море из ветвей и листьев, в котором они движутся так же свободно, как рыбы в соленых волнах.

Бен, напротив, почувствовал себя словно на другой планете, когда вместо яркого солнечного света перед глазами у него замелькали тени и блики. Здесь было тепло, душно и влажно, как в оранжереях зоопарка, где вздыхают по своей жаркой родине тропические ящерицы. Взглянув вверх, Бен увидел не один лиственный потолок, а добрый десяток: бесконечные ярусы ветвей, лиан, цветов и листьев, за которыми, казалось, и нет уже никакого неба.

Гиневер наверняка смогла бы назвать по имени каждый цветок, ярким пятном выделявшийся на зелени. Страсть ко всему, что росло и цвело, она унаследовала от матери. «Не ешь там ничего незнакомого! – предупреждала она Бена. – Не дотрагивайся до листьев без перчаток! И береги лицо от растений, стреляющих семенами!»

Легко сказать! Как тут не дотрагиваться до листьев, когда они повсюду? К счастью, Хотбродд, шагавший впереди, протаптывал им тропу сквозь лесные дебри. Но Бену все равно приходилось каждую минуту выпутываться из вьющихся стеблей, вырываться из шипов и стряхивать с волос и одежды крошечных лягушек и мохнатых гусениц. Никогда еще ему не встречались такие большие бабочки и такие яркие жуки. А обезьяны! Запрокидывая голову, он видел, как они прыгают с ветки на ветку. Хотя «видел» было преувеличением. Они мелькали, как тени среди теней, и исчезали быстрее, чем глаз успевал распознать, гиббон скачет там, между небом и землей, или макака.

Любуясь всеми этими чудесами, трудно было сосредоточиться на опасностях, таившихся среди них. Коралловый аспид, которого Бен заметил только после того, как Барнабас предостерегающе схватил его за локоть; пятнистый мех мраморной кошки в ветвях… Когда Бен чуть не наступил на сонную гремучую змею, а Барнабас уже не мог ступить шагу, не протирая очки от паутины и москитов, Хотбродд все же посадил их себе на плечи. Бену пришлось признать, что так передвигаться гораздо легче. Насекомые троллю не досаждали: его шершавая кожа была непроницаема для их укусов, а может быть, они принимали его за ходячее дерево. Лола наверняка добавила бы: «А еще потому, что он, как все тролли, воняет рыбой».

Как бы то ни было, Бен счастлив был не смотреть больше под ноги, а без помех разглядывать все вокруг. Больше всего ему понравились летучие белки, и никогда еще, даже в храме Гаруды, он не видел таких невероятных птиц. Ради этого стоило потерпеть пропитавшуюся потом одежду, тошноту от укачивания на плече Хотбродда и звон в ушах от щебета, свиста и криков пернатых.

Хотбродда не интересовали ни птицы, ни летучие белки, ни обезьяны. Он удостоил лишь беглым взглядом огромные цветки поющего волчаника, указавшие им путь на остров Булу. Из всего, что составляло тропический лес, Хотбродда интересовало только одно – деревья. Время от времени он останавливался, шептал им непонятные слова на тролльском языке, нежно гладил кору и зачарованно смотрел на уходящие в бесконечную высь стволы, пока Барнабас не напоминал ему, что пора двигаться дальше.

И конечно, тролль притягивал других сказочных существ. С высокого тика вдруг свесился на ниточке здоровенный паук с лягушачьей головой. Из кустов высунулась кошка с мехом, как расплавленное золото, и удивленно посмотрела на Хотбродда. О многих сказочных существах, которых выманивало из джунглей присутствие тролля, никогда не слышал даже Барнабас, и Бен видел по лицу своего названого отца, как хотелось тому пообщаться с каждым из них, хотя некоторые глядели на пришельцев очень недружелюбно. Один раз они увидели на ветке крошечную фигурку, немного напоминавшую Мухоножку. Бен тут же попросил Хотбродда притормозить, чтобы рассмотреть незнакомца поподробнее, но кроха оскалил острые клыки и так злобно сощурил красные глазки, что Бен тут же похоронил вспыхнувшую было надежду. Гомункулус, конечно, мечтал о товарище из себе подобных, но этот, похоже, сожрал бы его при первой возможности.

Как ни широко шагал Хотбродд, лишь к полудню они добрались до подножия гор, на которые указала им Ме-Ра. Подъем сразу стал таким крутым, что тролль все чаще прислонялся к огромным стволам, чтобы отдышаться.

– Ох ты, огненный меч Сурта! – выругался он, с упреком воздев к небесам мокрые от пота руки. – Тролли не выживают в этом климате, Барнабас! Это не остров, а печка! Нифльхель на земле! Будем надеяться, что крысе повезет больше и она отыщет этих треклятых грифонов!

Спустя еще час пути – за это время тропический ливень насквозь промочил их и без того влажную от пота одежду – они добрались до прогалины, выжженной посреди леса молнией. Лианы прикрыли обгоревшие пни свежей зеленью, и впервые с начала пути спутники увидели сквозь ветви небо над головой. Хотбродд нагнулся, чтобы раскидать с дороги змей. Их зубы не прокусывали его кожу, как и жала насекомых. Тролль как раз отбрасывал в кусты особенно ядовитую гадюку, когда Бен услышал над головой шорох.

Сначала он увидел гиббона и только потом – двух макак.

В ту же минуту его пронзила острая боль, и он почувствовал, как покачнулся под ним Хотбродд.

И зелень, окружавшая его, покрылась черной пеленой.

22. Загадочная находка

Ты никогда не видел дерева, если не смотрел с неба на его тень.

Амелия Эрхарт

Мухоножка вскоре пожалел, что со страху перед змеями забыл о страхе перед Лолиной манерой водить самолет. Ох уж эта сумасшедшая крыса! Она не пропускала ни одного уносящего вверх воздушного потока, ни одного порыва ветра, не говоря уж о гибельной страсти к мертвой петле и штопору! Мухоножка спросил ее однажды, почему она не выступает на авиашоу. «Ты такой наивный, хромункулус! – С этими словами Лола ущипнула его за щеку. – Кто же захочет смотреть на пилота-крысу? И потом, зачем я буду изображать цирковую зверюшку, когда могу летать где хочу и как хочу?»

«Где хочу и как хочу!» – это, несомненно, был Лолин девиз. Мухоножка всю свою долгую жизнь считал крыс естественными врагами: ведь для существа его размеров эти звери представляли опасность. В юности крыса чуть не откусила ему руку по плечо, а уж сколько раз ему приходилось от них удирать, он даже сосчитать не мог. Он поспорил бы на что угодно, что никогда в жизни не подружится с крысой, а уж тем более с такой, которая выделывает на самолете смертельные трюки и притворяется, будто не может запомнить его имя из чистого удовольствия исковеркать его. И однако же Лола Серохвост давно стала ему другом. Даже близким другом. Хотя от ее отчаянных выходок с ума можно было сойти.

Крыса, как всегда, громко распевала, выделывая зигзаги между деревьями. Пиратские песни. Разбойничьи песни. Застольные песни. У Лолы был неисчерпаемый репертуар. Спустя пять минут полета Мухоножку уже дважды стошнило в окно; он не мог дождаться, когда они наконец вырвутся сквозь лиственный потолок в открытое небо.

Что, если в пропеллере запутается лиана и выведет его из строя? Или самолетик, облетая на бешеной скорости дерево, напорется на сук? Но Лола, конечно, наслаждалась игрой и не торопилась набирать высоту.

– А вдруг гнезда грифонов сверху не видно? – откликнулась она на увещевания Мухоножки. – Нет, надо еще поискать здесь, внизу.

В ту же секунду они запутались в гигантской паутине и вырвались, лишь когда Лола разогнала двигатель до такой степени, что он гудел, как пойманный шмель. После чего едва не столкнулись с летучей белкой.

– Что это было? Клянусь всей моей голохвостой родней! – возмущенно воскликнула Лола, сбросив, к облегчению Мухоножки, обороты. Самолет пошел наконец вверх.

– Это животное из семейства беличьих, – пояснил Мухоножка, держась за больной живот. – Довольно распространенное в этой климатической зоне. В Индонезии обитает тридцать семь видов летающих пушных зверей. То есть они, конечно, не летают по-настоящему. Перепон…

Он смолк на полуслове, а Лола успела в последний момент направить самолет в заросли диких орхидей. Они едва не столкнулись с гиббоном, перемахивавшим на длинных руках с дерева на дерево.

– Безобразие! Как можно управлять самолетом, когда белки и обезьяны суются в воздушное пространство?! – ругалась Лола, с помощью сложного маневра выруливая из орхидей. – Все удовольствие портят! Я обожаю авиаслалом между деревьями… Знаешь, как в том фильме с космическими кораблями и говорящими медведями на другой планете.

Мухоножка понятия не имел, о чем она толкует. По части фильмов у них с Лолой были очень разные вкусы.

– Ну ладно, – пробормотала крыса, так резко направив самолет вверх, что желудок Мухоножки скакнул куда-то в область лба.

Они неслись к лиственному потолку на такой скорости, будто Лола разгонялась для полета на Луну. И вдруг Мухоножка закричал во всю глотку:

– Лола! Лола! Вот они! – и ударился головой о потолок от Лолиного резкого торможения.

Перед ними раскинуло массивные ветви дерево с перистыми вечнозелеными листьями.

Но Мухоножка смотрел не на листья, а на свисавшие с дерева плоды – круглые, как арбузы, но намного крупнее. На подлете к дереву сердце у Мухоножки колотилось в горле – на этот раз не только от страха. Гомункулус нашел в библиотеке Мимамейдра несколько описаний того, как гнездятся грифоны. Источники единодушно свидетельствовали, что постройкой гнезд занимаются крошечные птички, родственные Furnarius rufus, рыжему печнику, называемому также птица-гончар или горшечник. Как можно догадаться по названию, птица-гончар строит гнезда из глины. Самое древнее описание – Мухоножка обнаружил его в персидской рукописи XV века – утверждало, что гнезда грифонов сооружались по образцу дворцов правителей Месопотамии, у которых грифоны в древности служили хранителями сокровищ. Когда Лола подлетела к первому гнезду, лепившемуся к стволу под огромной веткой, Мухоножка убедился, что рукопись говорила правду, увидев собственными глазами: летное отверстие гнезда, размером с амбарные ворота, обрамлял искусный рельеф, похожий на рельефы из развалин Персеполя. Глядя на него, невозможно было поверить, что находишься в джунглях Индонезии. Но рельеф, похоже, не был закончен. Как будто работу над ним внезапно прекратили.

– Погоди! Эй, погоди! Ты что делаешь?! – в ужасе завопил Мухоножка, видя, что Лола направляет самолет прямо к входу. – Барнабас поручил нам только отыскать гнезда! Он не просил залетать внутрь!

– Спокойно, хромуколосс! – Лола показала на левую сторону гнезда. – Не волнуйся: хозяев нет дома.

Она была права. Только теперь Мухоножка заметил, что гнездо разорено: глиняная стена выглядела с этой стороны так, словно ее проломили огромные когти. Птичьи когти.

Ерунда какая-то. С какой бы стати грифоны стали разрушать собственные гнезда? Но разорены были и гнезда поменьше, лепившиеся ниже по стволу или висевшие на ветках. В них селились животные, прислуживавшие грифонам. В Месопотамии это бывали змеи, кошки или хищные птицы.

– Все равно не надо! Мне кажется, нам совершенно незачем залетать в гнезда! – не унимался Мухоножка.

Но Лолин самолетик уже влетал в отверстие гнезда, как муха в разинутую жабью пасть. Их окружил коричневатый полумрак.

Глиняный пол гнезда был так изборожден когтями, что Лола не сразу нашла, куда посадить самолет.

– Мыший хвост! – выругалась Лола, выпрыгнув из кабины. – Их тут больше нет!

Лола ругалась не так изобретательно, как Серношерстка, но тоже очень охотно.

Мухоножка, поколебавшись, вылез вслед за ней.

Глиняное возвышение посредине гнезда было разломано, как и наружная стена. Ложе грифона. Мухоножка вздрогнул, присмотревшись к бороздам от когтей на его руинах. Средневековые рукописи, видимо, не преувеличивали, описывая размеры грифона. А где же сокровищница? Мухоножка заглянул в одну из ям в полу, но тут же отпрянул: глина была проломлена насквозь, и в дыре виднелся уходящий в бесконечную глубину ствол.

– Ее здесь нет, – пробормотал он. – Странно.

– Ты о чем? – Лола измеряла шагами лежавшее на полу светло-коричневое перо. Маховое перо, длиной больше тридцати крысиных шагов. К сожалению, не то перо, которое им нужно.

Солнечные перья грифона были намного короче; они отрастали, если верить рассказам, в пухе на шее чудовищной птицы.

– Здесь нет сокровищницы! – Мухоножка еще раз осмотрел гнездо. – Во всех источниках, какие мне удалось отыскать, говорится, что в гнезде грифона рядом с ложем всегда есть люк, под которым они хранят свои сокровища.

Лола презрительно наморщила нос. Она так же мало интересовалась сокровищами, как Визенгрунды. «И как любое другое разумное существо», – думала она про себя.

– Что будем делать? – осведомился Мухоножка. – Доложим остальным?

Признаться, он чувствовал некоторое облегчение. Кому же охота наткнуться на огромных птиц со львиными когтями? Разве что Лоле.

– Не спеши, хромункулус! – возразила крыса. – На этом острове есть грифоны! Просто мы их еще не нашли.

Она ступила на порог, сняла с пояса бинокль, перегнулась над пропастью, так что у Мухоножки закружилась голова, и присвистнула сквозь зубы.

– Гомунхлопус! – Лола поманила Мухоножку к себе и сунула ему в руки бинокль. – Видишь? Вон там, на той ветке! – Она с такой силой толкнула его локтем в бок, что он чуть не полетел вниз вверх тормашками. – Ровно посредине между стволами.

Мухоножка в ужасе опустил бинокль:

– Там скелет!

Лола забрала у него бинокль и снова направила вниз.

– И не один. Я вижу еще три. Мне кажется, это скелеты обезьян. И умерли они не от старости. – Она достала из кармашка на поясе передатчик. – Барнабас? Прием!

Но на том конце слышались только птичьи голоса и плеск воды.

– Барнабас!

Лола сделала еще пять попыток. Потом круто повернулась и решительно зашагала к самолету.

– Почему они не отвечают, как ты думаешь? – спросил Мухоножка, поспешно семеня за ней. – Лола!

Крыса обернулась:

– Помехи из-за тролля! Я говорила Барнабасу, но он непременно хотел взять его в экспедицию. Будем надеяться, что от этого чурбана будет не только вред, но и польза. А сейчас давай вернемся на берег и оттуда отправимся по их следам. А может, они уже туда вернулись, кто знает.

Мухоножку сильно обеспокоила тревога, сквозившая в голосе Лолы. И еще одна вещь ему крайне не понравилась. Да, присутствие Хотбродда создавало помехи, но ведь ни Бен, ни Барнабас даже не попытались выйти на связь. Обычно сквозь треск передатчика доносились их неразборчивые голоса.

Обратно к берегу Лола летела над вершинами деревьев. Джунгли острова Булу казались сверху бесконечным ковром всех оттенков зеленого – изумрудного, оливкового, темного, – расшитым тысячами цветов. Но Мухоножке было не до красот природы: разрушенные гнезда и молчание передатчика служили слишком тревожными знаками.

Обратный путь занял чуть меньше часа.

Самолет Хотбродда покачивался на волнах, но ни тролля, ни Бена с Барнабасом нигде не было видно.

23. Крошечное крыло

Все на свете рождается слабым и нежным. Тем не менее с самого начала следует глядеть на него в оба.

Мишель де Монтень. Опыты (Перевод А. Бобовича)

В то утро на гнезде сидели две гусыни в синюю крапинку, какая встречается только у соловьиных гусей. Из золотых клювов неслась песня такой красоты, что Гиневер на несколько мгновений замерла у входа в стойло. Они могли петь так ночи напролет, но, когда Гиневер опустилась на колени у гнезда, недовольно загоготали, как самые обычные гуси.

Мухоножка, наверное, перевел бы это как: «О господи, опять эта девица с холодными пальцами! И зачем вообще вся эта история с измерением температуры? Неужто человеческое дитя думает, что мы не умеем насиживать яйца?»

– Мы вам так благодарны! – сказала Гиневер неохотно привставшим с яиц гусыням. – И вы так красиво поете!

Это настроило гусынь на более мирный лад: соловьиные гуси намного тщеславнее диких. Тем не менее они очень недовольно наблюдали за нагнувшейся над гнездом девочкой. В тусклом предутреннем свете, струившемся из окна, яйца мерцали, как две упавшие на землю звезды. В скорлупе отражались прутья гнезда; к одному яйцу прилипло голубое гусиное перо, словно кусочек неба. Гиневер осторожно сняла перо – и вдруг отдернула руку так резко, что гусыни тревожно завертели головами. Скорлупа изменилась! Словно ее так старательно полировали, что в некоторых местах серебро стерлось. Яйцо казалось теперь сделанным из матового стекла, за которым – у Гиневер перехватило дыхание – что-то шевелилось.

Она еще ниже склонилась над гнездом, не обращая внимания на недовольное шипение гусынь. На двух других яйцах тоже появились такие окошки! За одним из них, показалось Гиневер, мелькнуло крошечное крыло. Это было потрясающе! Нужно скорее сказать Анемосу. Гиневер поднялась, чувствуя, как бешено колотится сердце у самого горла, и выбежала наружу.

Анемос стоял под деревом, которое облюбовали для своих собраний тучевороны, и выслушивал задание на день. Вороны возложили на пегаса задачу прогонять в лес волков и медведей, нарушавших запрет охоты в Мимамейдре. Анемос гонял также голодных гноможорок и щучников, которые днем прятались во фьорде, а по ночам искали в Мимамейдре легкой добычи. Когда к дереву подбежала запыхавшаяся Гиневер, пегас расправлял крылья, собираясь в очередной облет. Его оперение отливало пурпуром, словно в нем просвечивала кровь Медузы.

– Анемос!

Пегас обернулся.

– Они стали прозрачными! – Гиневер не хватало дыхания. – Яйца! В них видно жеребят!

Анемос сложил крылья.

– Пожалуйста! – еле выговорила Гиневер. – Пойдем со мной!

На мгновение ей показалось, что он не послушается.

Ее выручила одна из ворон.

– Тебе лучше пойти с ней, Анемос! – прокаркала она. – Она ни к кому не пристает без важных причин!

Остальные согласно закивали. Гиневер была польщена: она и не знала, что тучевороны о ней такого высокого мнения.

Анемос, поколебавшись, тронулся за девочкой, постепенно замедляя шаг по мере приближения к стойлу. Но все же протиснулся вслед за Гиневер в дверь.

Соловьиные гусыни очень возмутились, что их снова сгоняют с гнезда – пусть даже ради отца жеребят.

Когда из-под крапчатых синих перьев показались яйца, Анемос зафыркал. Потом вытянул шею и коснулся носом серебристой скорлупы.

– Видишь? – Гиневер по-прежнему стеснялась заговаривать с пегасом. Печаль окружала его, как невидимая ограда.

Он ответил не сразу. Выпрямился, посмотрел на нее и проговорил медленно, пока гусыни снова устраивались на гнезде:

– Один, мне кажется, белый. В маму.

Гиневер кивнула. В носу у нее защипало от подступающих слез. Слез счастья.

– А второй, по-моему, голубой, – заметила она. – Про третьего я не поняла. У него шерсть мокрая от белка.

Гусыни закрыли глаза, как бы желая полностью сосредоточиться на своей важной миссии.

Анимос склонил голову перед Гиневер. Это был глубокий поклон.

– Спасибо тебе, дочь людей! – произнес он. – Первый раз за столько недель я чувствую в груди сердце, а не камень. – Он бросил последний взгляд на гнездо и двинулся к двери. Но на пороге задержался: – Есть новости от твоего отца?

– Да! Они нашли этот остров, – ответила Гиневер.

Что с тех пор с ними нет связи, она сообщать не стала.

Анемос кивнул. Мимика пегаса выдавала обуревавшие его противоречивые чувства. Силуэт крохотного крылышка нес утешение и надежду. Но также и страх снова потерять тех, кого любишь.

– Мой отец обещал спасти твоих детей, – напомнила Гиневер. – А он всегда выполняет свои обещания.

24. Шрии

Все, милый мой, опасно. Кабы не так, не стоило бы и жить…

Оскар Уайльд. Идеальный муж (Перевод О. Холмской)

Однажды у Бена уже так раскалывалась голова. Это было после того, как мокеле-мбембе, африканский сказочный зверь, помесь слона и ящера, ударил его по виску зубчатым хвостом. На этот раз боль расходилась от затылка и усилилась, когда Бен открыл глаза. Перед глазами все плыло, и наклонившуюся над ним фигуру он поначалу принял за человека. Но когда зрение прояснилось, он понял: обезьяна. Не просто обезьяна, а ассамский макак, поправил бы Мухоножка. Янтарные глаза смотрели очень недобро. Бен лежал в огромном сумрачном дупле. С потолка свисали воздушные корни, и на них раскачивались три маленькие обезьянки – будь тут Мухоножка, он определил бы их как толстых лори. На выступах внутренних стен сидели, злобно глядя на лежавшего внизу Бена, еще три макаки и гиббон.

Барнабас и Хотбродд лежали в нескольких шагах от него, тоже накрепко связанные лианами.

– Говорю я вам – они приманка! – услышал Бен голос одной из макак. – Не надо было их сюда тащить. Браконьеры, купившие у Краа разрешение, так глубоко в лес не заходят.

– Патах прав, Шрии! – пропищал один из лори. – Краа послал их искать нас! Это его шпионы!

– Вот как? А Краа-то, оказывается, глупее, чем я думал! – насмешливо откликнулся гиббон. – Зеленый великан до того тяжелый, что мы втаскивали его сюда на лианах! Не говоря уж о том, что он воняет рыбой!

«Наверное, – подумал Бен, – я понимаю обезьян, потому что Хотбродд рядом». В присутствии сказочных существ мир и его обитатели становились куда понятнее.

Бен услышал где-то сзади шорох крыльев, но путы не давали ему повернуть голову.

– ТерТаВа, случалось тебе видеть что-нибудь похожее на этого зеленого великана?

Бен никогда еще не слышал голоса, который так напоминал бы ему Лунга. В его звуках слышалась та же сила. Это явно был кто-то очень большой!

Хотбродд с гневным воплем рванулся из пут. Обезьяны загоготали – встревоженно и в то же время насмешливо. Макак, недавно наклонявшийся над Беном, угрожающе замахнулся дубинкой толщиной в два обхвата его мохнатой лапы. От нее, наверное, и болела у Бена голова.

– Не надо! Хотбродд – добрый, совсем не такой, как кажется! – крикнул Бен. – Он фьордовый тролль!

Обезьяны затрещали все одновременно.

– Мне кажется, он родственник Шепчущих деревьев, – раздался голос позади Бена.

В нем не было тревоги, скорее любопытство. Обезьяны почтительно примолкли, когда говоривший на когтистых кошачьих лапах выступил на середину дупла.

Все изображения, какие случалось видеть Бену, все эти рельефы и статуи не могли передать великолепия этого существа.

Грифон склонился над Хотброддом, заинтересованно его разглядывая.

Шрии… Так, кажется, обращались к нему обезьяны? Он был совершенно фантастическим существом, куда невероятнее, чем все, что рисовало раньше Бену его воображение. Хвостом его была сине-зеленая, шевелящая языком змея. Мощные задние лапы и огромное львиное тело покрывали пятна, как у мраморной кошки, а оперение головы и шеи переливалось всеми оттенками зелени джунглей. Клюв, уши и глаза были янтарно-желтыми. Глаза птиц всегда казались Бену холодными, как у рептилий, – даже Ме-Ра не была тут исключением. Вороны, по его мнению, всегда выглядели сердитыми. Но глаза Шрии излучали тепло, почти как глаза Лунга, хотя по грифону видно было, что он питается не одним лишь лунным светом. Бен ощущал в нем чуткую сосредоточенность хищника, каждым мускулом готового броситься на добычу.

– Шепчущие деревья? Отлично! – Хотбродд все еще пытался разорвать опутывавшие его лианы. – Если вы меня не освободите сию минуту, я скажу им, чтобы забили вас ветвями! И уж поверьте мне, мохнатое разбойничье отродье с дубинками, – выкрикнул он вверх, к обезьянам, – многие деревья слушаются троллей! Очень многие!

– Правда? – Шрии продолжал с любопытством разглядывать его. – Отпустить тебя, что ли, чтобы ты нам это продемонстрировал? – Голова на оперенной шее повернулась к Бену и Барнабасу. – Гм… Этот что-то больно молод для шпиона. А тот, что постарше, совсем не похож на браконьеров Каа. Как по-твоему, Патах?

Барнабас так завороженно глядел на грифона, что даже не сразу догадался ответить.

– Браконьер? Нет, конечно! – проговорил он наконец. – Мы, можно сказать, выступаем на противоположной стороне. Меня зовут Барнабас Визенгрунд, а это мой сын Бен. Обезьяны могут подтвердить тебе, что при нас не было оружия. Мы пришли с мир…

– Кто позволил тебе тут выступать, человек? – резко перебил Патах. Он был мелковат для взрослой макаки, но, видимо, компенсировал недостаток роста отвагой. – Люди врут всегда и везде. Ты их просто не знаешь, Шрии, а я знаю! Купо прав. Конечно, они шпионы. Их надо бросить в море. Или послать Краа их трупы – на память о Давне, Манис и всех остальных, чьи кости белеют под нашими разрушенными гнездами!

Обезьяны откликнулись на эти слова жалобным воем, но смолкли по мановению Патаховой лапы. Лапа была коричневая, как палая листва, но лицо у макака было по цвету как у бледнокожего человека, а на щеках и подбородке топорщилась, как густая борода с бакенбардами, серо-белая шерсть.

– Их, конечно, надо убить! – повторил он. – Но сначала, – он подскочил к Бену, – мы их разговорим! Их сородичи научили меня, как это делается. Чем больше мы будем знать о планах Краа, тем лучше. Он от нас не отстанет, Шрии! Он никогда не смирится с тем, что другой грифон не пожелал признать его власть! Еще раз скажу, хоть вы и не хотите меня слушать: нам нужно убираться с этого острова.

Шрии выпрямился в полный рост.

– Нет, – возразил он. – Не нам, а вам. Уходите. Спасайтесь. А я остаюсь. Здесь моя родина – мои перья и шерсть окрашены в ее цвета. И я не могу больше слышать, как она стонет и рыдает под властью Краа.

Обезьяны пугливо покосились на щель, сквозь которую в дупло проникали звуки джунглей. Казалось, они боятся, что вызов Шрии дойдет до Краа. Бен пытался представить себе этого второго грифона, но не мог оторвать взгляд от Шрии. Зачарованный зрелищем невероятной птицы, мальчик забыл, что они в плену и чего ищут на этом острове. Даже тоска по Лунгу как будто отступила. «Шрии с Лунгом сразу подружились бы», – подумал Бен.

– Ладно, ладно, я знаю, ты отсюда не уйдешь, – пробормотал Патах. – Мы все так здесь и погибнем. Из нас получится целая куча мертвых героев. Может, ты думаешь, что все эти попугаи, гиббоны и мраморные кошки, за которых ты вступаешься, скажут тебе спасибо? Не скажут! – Он опустился на корточки рядом с Беном и ущипнул его за щеку. – А ну признавайся, человечек, какое у вас было задание? Убить Шрии?

Грифон тихо зарычал, хвост-змея распрямился, как готовая к атаке кобра.

– Не тронь его, Патах. Его вина пока не доказана!

Макак оскалил зубы, однако отпрянул от Бена.

– Ты погибнешь от своей доброты, Шрии! – пробурчал он. – И нас всех погубишь.

У Бена замерло сердце, когда он увидел, чтó висит у макака на шее. Медальон, который дал ему Барнабас для чешуи Лунга! Интересно, Патах его открывал? А если да, почувствовал ли Лунг, что пластина оказалась в чужих руках? Или он будет принимать сигналы макаки за чувства Бена?

– Патах – псих, но сейчас он прав, Шрии! – пролепетала Купо, лори, назвавшая их шпионами. – Она вспрыгнула на пятнистые плечи Шрии и оттуда таращилась на Бена круглыми, как блюдца, глазами. – А давайте построим клетку и будем держать их там как домашних зверей, как они поступают с нами. Я могу украсить клетку, как они это делают на своих ярмарках, хотя моя резьба несравненно лучше! – Купо гордо взглянула на свои тонкие пальцы и вдруг резко потянулась вперед: – Ой, что это там? Отличный инструмент, похоже!

Резак Хотбродда лежал среди прочих их пожитков, аккуратно разложенных на огромном древесном листе. А рядом с ним – самописка с парализующими стрелами. Барнабас и Бен встревоженно переглянулись.

– Слишком большой, конечно! – щебетала Купо. – Но какое лезвие! Таким что угодно можно вырезать! – Она жадно протянула лапку к ножу и испуганно отшатнулась, когда Хотбродд яростно забился в своих путах.

– Аллигаторы. – Патах поднес к глазам бинокль Барнабаса и навел его на Купо. – Там, под большим водопадом… – Он отложил бинокль и взял в руки самописку. – Они жрут все. Людей, обезьян и наверняка зеленых древесных великанов тоже. Причем без остатка! Краа никогда не узнает, что сталось с его шпионами.

Остальные одобрительно загоготали. Все, кроме гиббона. Он был весь черный, только лицо окаймляла рыжеватая, как у косули, шерсть. Всё это время он не сводил взгляда с Барнабаса, а теперь поднялся и танцующей походкой двинулся к нему. Длинные мохнатые руки служили ему для ходьбы так же, как ноги. Звали его ТерТаВа, и он пострадал от людей не меньше Патаха. Куртку, что была на нем надета, он стащил у человека, который годами водил его на цепи от деревни к деревне и выучил воровству. Гиббон сбежал от него, украв ключ от замка своей цепи. Он спрятался на лодке птицеловов и так попал на остров Булу. Лодка отправилась восвояси, нагруженная пленными птицами, за которых браконьеры заплатили грифонам, а ТерТаВа остался.

– Тебя зовут Визенгрунд? – Он выпевал каждое слово. Гиббонов неспроста называют поющими обезьянами.

– Да, – ответил Барнабас. – И в свое время я имел честь дружить с одним гиббоном. Его звали Э-Мас.

ТерТаВа взглянул на грифона:

– Шрии, этот человек не шпион. Он наш друг. Он спас Золотого Гиббона.

Бен вопросительно взглянул на Барнабаса.

– История времен моей юности, – шепнул тот. – Если мы выберемся отсюда живыми, я тебе расскажу. Но чтоб ты знал, гиббон спас меня не меньше, чем я его! Бен! – добавил он еле слышно. – Не смотри так на Патаха!

Легко сказать. Макак оставил в покое самописку и теперь пытался открыть медальон.

«Отдай! – хотелось выкрикнуть Бену. – Я Повелитель драконов, а не ты!» Но Барнабас, конечно, был прав. Нельзя, чтобы Патах заметил, как ему дорог медальон. Может, макаку надоест с ним возиться и он его бросит. А пока от попыток справиться с неподатливой серебряной защелкой Патаха отвлекли слова гиббона. Макак откликнулся с неприкрытой яростью:

– Ха-ха, какой же ты неисправимый мечтатель, ТерТаВа! А казалось бы, должен понимать – как-никак ты достаточно пожил с людьми! Никому из них нельзя доверять. Никому! Это железное правило, если хочешь выжить. Ну, или можно сотрудничать с ними против своих же, как Краа.

Шрии пристально смотрел на Барнабаса с той минуты, как гиббон переспросил его имя.

– Если вы не браконьеры и не шпионы Краа, что привело вас на наш остров? – осведомился он, не обращая внимания на неодобрительные возгласы Патаха.

– Нам нужно одно ваше солнечное перо – и, разумеется, мы готовы заплатить за него хорошую цену.

Шрии явно был необычным грифоном, но Барнабас решил все-таки не упоминать пегасов. Презрение к лошадям казалось таким же врожденным свойством грифонов, как страсть к сокровищам.

– Там, – вступил в разговор Бен, показывая на шкатулку с браслетом Багдагюль, – лежит то, что мы привезли в уплату!

ТерТаВа схватил шкатулку и вытащил золотой браслет. Купо восхищенно зацокала языком. Но взгляд Шрии мгновенно похолодел.

– Золото. Ну конечно. Грифоны любят золото. – Перья у него вздыбились от гнева. – Совсем как люди, правда? Наверное, поэтому ваши сородичи всегда так легко находили общий язык с моими. Но мне ваши драгоценности даром не нужны. К тому же, если бы я и пожелал вашего золота, солнечные перья есть на этом острове у одного-единственного грифона – у Краа.

– Слыхал, Патах? – насмешливо бросил другой макак. – Незачем нам марать руки, убивая их. Краа заберет золото и пооткусывает им головы.

Все дупло откликнулось издевательским гоготом. Только Купо молчала.

– Солнечное перо? – тихо спросила она с плеча Шрии, когда все отсмеялись. – Зачем людям понадобилось солнечное перо?

Барнабасу не пришлось отвечать на этот вопрос. ТерТаВа вдруг предостерегающе поднес палец к губам.

В дупло ворвался крик – тот самый крик, который слышал Бен в первую ночь на Булу. В нем звучала смерть. Рык голодного волка, смешанный с клекотом пикирующего на добычу орла.

– Это Чра! – взвизгнул один из лори. – Чра, убийца обезьян!

– Я же вас предупреждал! – крикнул Патах. – Они были приманкой! Их послал Краа! Иначе как бы они нас нашли?

Два макака схватили Барнабаса, два других подскочили к Бену. Но все они бросились врассыпную, когда вход закрыла крылатая тень.

Толпы обезьян ввалились в дупло. Шрии разбрасывал их по сторонам клювом, лапами и когтями, но даже он отшатнулся, когда в расщелину ствола протиснулся еще один грифон. Клюв и когти у него были черные, как эбеновое дерево, но долгие века покрыли седой патиной шерсть и перья.

– Сдавайся, Шрии! – Рокочущий голос Чра перекрыл воинственные вопли обезьян. – Краа велел доставить тебя живым!

Шрии стряхнул дюжину обезьян и склюнул еще двух, коловших его в грудь заостренными палками.

– Я готов сдаться, если ты отпустишь всех остальных!

Пока одна из обезьян набрасывала лиану на шею Патаха, Чра брезгливо оглядывал дупло.

– Вот, значит, как выглядит будущее, в которое ты нас зовешь? Небесные львы в убогом дупле? Этих предателей – твоих прислужников – я пока убивать не стану. Хотя за свою строптивость они и не заслужили такой милости. Но Краа, разумеется, накажет их по заслугам. И думаю, их смерть будет не быстрой.

Он окинул взором тех, кого повязали его обезьяны, и наклонился над Купо. Страшный клюв почти коснулся шкурки лори.

– О, кого я вижу! – проворковал грифон. – Купо, твои умелые пальцы нужны Краа! По сравнению с тобой все другие лори – неумехи. Как ты можешь растрачивать свой талант на грифона, который даже приличного гнезда себе не может построить?

Купо так дрожала, что не могла произнести ни слова. Зато Патах яростно оскалил желтые зубы:

– У нас было великолепное гнездо, Грозный Чра! Помнится мне, ты лично его разрушил. По приказу Краа. Так Краа ценит искусство Купо. И не вы ли убили Манис, не уступавшую ей талантом? Вы…

Чра предостерегающе поднял когтистую лапу, и Патах смолк.

– А с людьми нам сделать что, Грозный Чра? – осведомилась одна из обезьян. Они были самых разных пород, как и свита Шрии.

Под взглядом бледно-желтых глаз Чра Бен почувствовал себя куском мяса на прилавке.

– Берем с собой, – распорядился грифон. – Может быть, их удастся продать в рабство. На окрестных людских островах полно рудников, где никто не спрашивает, откуда взялась рабочая сила. И платят за нее хорошо.

– Краа продает собственных шпионов? – Шрии щелкнул клювом в сторону макака, коловшего ТерТаВа в живот своей острой палкой. – Я думал, у него сохранилось хоть какое-то понятие о чести. Но видно, страсть к наживе вытеснила все без остатка.

– Шпионы? – Чра презрительно хохотнул. – Мы и без людской помощи умеем находить предателей! Я первый раз вижу этих двуногих. А вон то зеленокожее – это что? Оно отпочковалось от дерева?

Хотбродд обозвал грифона трусливой водяной курицей, и обезьяны Чра потащили его наружу. Там на ветвях окрестных деревьев сидели еще пять грифонов. Трое – песочного цвета или седые, как Чра, а еще двое – разноцветные, почти такие же яркие, как Шрии.

Бен не мог не признать, что внешне все они производили неизгладимое впечатление. Ветви гнулись от порывов ветра, вызванного ударами их крыльев; а когда они плотным кольцом окружили Шрии, весь лес загудел от их торжествующих возгласов. Несмотря на огромный размах крыльев, они свободно скользили между деревьями, словно кроны почтительно расступались перед ними. «Интересно, – думал Бен, – много ли потребовалось времени, чтобы самые старые из них забыли бескрайние пустыни своей юности и привыкли к влажности тропического леса? Сколько их было, когда они впервые сюда прибыли? Есть ли у них еще молодежь, кроме Шрии и двух других грифонов с разноцветным оперением?» Обезьяны Чра, тащившие Барнабаса, Хотбродда и Бена по верхушкам деревьев за своими крылатыми повелителями, наверное, тоже не знали ответов на эти вопросы. Они перекидывали пленников друг другу, как мячики, или роняли их понарошку и тут же снова подхватывали. От их игр Бен порой переставал не только думать, но и дышать. С Хотброддом они обращались немного аккуратнее. Тролль был слишком тяжел, чтобы служить обезьянам игрушкой, зато Бен пришелся им в самый раз – и никогда еще он так не мечтал оказаться на спине у Лунга.

«Лола с Мухоножкой найдут нас!» – думал он, пока мучители уносили их все дальше в горы. Да, но как? И Лола, и Мухоножка были отличными следопытами, но эти похитители следов не оставляли, не считая обломанных там и сям веток.

– Грифон против грифона! Похоже, мы оказались тут в самый неподходящий момент, – прошептал Бену Барнабас, когда обезьяны воткнули их рядышком в развилку сучьев, польстившись на заманчивые спелые плоды, попавшиеся на пути. – Надо мне было все-таки отговорить тебя сюда ехать!

– У тебя ничего не вышло бы, – прошептал Бен в ответ.

Обезьяны, тащившие Патаха и Купо, передышек не делали. Интересно, отобрали они у Патаха медальон? Оставят они в нем непонятную блестящую пластину или выкинут? Бен испытывал одновременно отчаяние и облегчение. Отчаяние – потому, что он лишился связи с Лунгом, облегчение – потому, что не был уверен, что перед лицом такой страшной опасности удержался бы и не позвал дракона на помощь.

В какой-то момент обезьяны завязали им глаза. Грязные полоски ткани были оторваны от хлопчатой футболки. Бен старался не думать о том, что сталось с ее владельцем. Похитители не хотят, чтобы пленники знали, куда их тащат, – это хороший знак! Ведь если люди и тролль предназначены на корм их крылатым повелителям, то зачем трудиться? «Да, – думал Бен, ощущая на лице мгновенные прикосновения влажной листвы, а на шее сзади – мохнатые обезьяньи пальцы, – хорошо, что пластина чешуи пропала!»

Но она не пропала.

Патах сумел-таки открыть медальон. Он как раз вынимал пластину, когда в дупло ворвался крик Чра, – и рука макака в смертельном страхе крепко сжала чешуину Лунга. Патах поспешно засунул ее дрожащими пальцами обратно и даже защелкнул замок, не желая расставаться с сокровищем. Но когда обезьяны Чра потащили его из дупла, он в пылу борьбы обронил медальон. Серебряный овал падал и падал сквозь листья и ветви с пластиной внутри, липкой от холодного пота перепуганного Патаха. Летучая белка пыталась схватить непонятный блестящий предмет, но промахнулась. Змея-сорока чуть не вонзила зубы в серебро, а дженглот так резко потянулся к нему когтистыми руками, что слетел с ветки вверх тормашками. А медальон продолжал свое плавное падение.

Пока не упал в теплую речную воду и течение не понесло его мимо морды сонного крокодила в сторону моря.

25. На связи

Мир так пустынен, ежели представлять себе только горы, реки и города, но когда знаешь, что тут и там есть кто-то, с кем мы единодушны, кто безмолвно сопутствует нам, тогда земной шар становится для нас обитаемым садом.

Иоганн Вольфганг Гете. Годы учения Вильгельма Мейстера (Перевод Н. Касаткиной)

Лунг нес Майе охапку цветов, заменявших ей в пещере лунный свет, и вдруг почувствовал пульсирующую боль в груди. Дыра в его панцире на месте оторванной пластины болела так, словно туда вонзили острый нож, а сердце бешено заколотилось, будто от страха, смертельного страха. Но это не был страх Бена – он исходил от Патаха. Может быть, поэтому Лунг испытал перед лицом этих ощущений странное отчуждение и испуг. Как будто Бен перестал быть самим собой. А эта злоба, примешанная к страху, – она откуда взялась?

– Лунг?

Сердце у него билось так, что почти заглушало голос Майи. Бледно-голубые яйца, которые она насиживала, по-прежнему были не крупнее страусиных – и почти такими же и останутся. Драконьи дети вылупляются размером примерно с глаза родителей. По мнению Лунга, для такого результата они неоправданно долго прячутся в скорлупе.

– Похоже, Бену нужна помощь! – сказал он. – Я чувствую страх и злобу!

– Так что ж ты стоишь – скорей лети его искать! – воскликнула Майя.

Она была такой бесстрашной! Лунг очень любил ее за это. Бесстрашная и сильная. Любая другая на ее месте сказала бы: «Пожалуйста, не оставляй меня!» Но Майя знала, как он привязан к мальчику. И помнила, что без Бена Лунг никогда не нашел бы Подол Неба и не встретил ее.

– А о тебе кто будет заботиться? – спросил он встревоженно.

– Кто-нибудь из дракониц, кто не сидит сейчас на яйцах! Или Искрохвост!

Искрохвост был ее кузеном. Обычно он проводил время, сидя на солнышке с кобольдами или летая наперегонки с другими драконами, но, конечно, не дал бы Майе умереть с голоду. И у нее в самом деле хватало подруг, не обзаведшихся пока гнездом.

– Но у меня есть одно условие, – предупредила Майя. – Я, конечно, хотела бы полететь с тобой, но раз это невозможно, – она легонько коснулась носом яиц, – прошу тебя, возьми с собой кого-нибудь! Ты говоришь, до тебя докатились страх и злоба. Это не предвещает ничего хорошего! Оставаясь здесь, мы не можем догадаться, в какую опасность попал Бен. Ради твоих детей – не лети туда один!

Лунг не знал, как отнестись к этим словам. Вот так они, видимо, начинаются – отцовские обязанности, как говаривал Барнабас.

– Один? Ты же знаешь, я никогда не летаю один! – возразил он. – Серношерстка разворчится, что мне опять не сидится на месте, но одного меня точно не отпустит!

Серношерстка… Лунг поискал ее взглядом, но у Подола Неба она уходила за грибами еще чаще, чем на родине. «Еще бы – тут можно дни напролет рыскать, пока найдешь хоть грибок! – заявила бы она в ответ. – Не говоря уж о том, что ничего вкусного на этой куче щебня все равно не растет».

– Я не о Серношерстке, – пояснила Майя. – Возьми с собой еще одного дракона!

– Но ведь я лечу на помощь другу! Я не могу ради этого срывать с места еще кого-то. Тем более сейчас, когда у большинства гнезда!

Дракон, при словах «срывать с места» с любопытством глянувший в их сторону, был не из тех, кто прилетел с Лунгом из Шотландии. Тату родился у Подола Неба; его вместе с другими пробудили от безлунного сна горные гномы. По-настоящему его звали Лхаг Па – «ветер» на языке этих гор. Прозвище Тату он получил за разводы на панцире, похожие на искусно выполненный рисунок, – следы долгих лет, проведенных под каменной коркой. Горные гномы уверяли, что этот узор оставило на его чешуе тенелюбивое растение, чьи следы нередко встречаются на стенах пещер, – правда они не могли объяснить, почему из всех окаменевших драконов только Тату оказался так украшен. Как бы то ни было, орнамент из цветов, изогнутых стеблей и листьев, покрывавший Тату с головы до кончика хвоста, делал его похожим на дракона с китайских фарфоровых ваз. Лунгу он казался невероятно красивым, но от других бедняга наслушался насмешек. То, что он был самым молодым драконом у Подола Неба (за вычетом лет, которые он проспал в каменной скорлупе), не облегчало его положения. Может быть, поэтому он ждал сейчас появления драконьего потомства с таким же нетерпением, как сидевшие на гнездах счастливые родители.

Глядя на Тату, Лунг вспоминал самого себя в юности: беспокойство, жажда перемен и приключений, стремление в неизвестные дали, в то время как старшие мечтали только о покое и безопасности…

Майя, конечно, заметила, на кого он смотрит.

– Да, Тату подходит, – прошептала она. – У него нет гнезда, нет детишек, которых надо кормить, он быстро летает и отлично соображает. Я несколько раз видела, как он даже Рявка и Брука побеждал в борьбе!

Рявк и Брук, два молодых дракона, прилетевшие с Лунгом из Шотландии, без конца вызывали остальных на состязания в силе и смелости.

– Они что, опять устраивали эти свои показательные бои? Я же им запретил! – Лунг вдруг почувствовал себя стариком. Похоже, он и в самом деле стал взрослым.

– Только не притворяйся, что ты ни о чем не подозревал! А Тату очень полезно время от времени доказывать остальным, что он самый быстрый и сильный. Ты ведь знаешь, как они его дразнят из-за разводов на панцире.

Лунг взглянул на молодого дракона. Тату притворялся, что ничего не слышит, но его выдавали стоявшие торчком уши. По ушам дракона можно о многом догадаться. Да, Майя права: Тату был не только быстрым, но и умным. И при необходимости он мог сохранять выдержку – очень необычное свойство для молодого дракона. Тату пока еще сам не знал, какое это важное качество. Кроме того, он не стремился к популярности. К тому, чтобы всех перекричать. Или стать лидером. И он не был жесток к тем, кто слабее, – самая важная черта характера, с точки зрения Лунга.

И тем не менее Лунг предпочел бы лететь один. Если Бен действительно в опасности, ему некогда будет присматривать за молодым драконом!

– Лунг, прошу тебя! – прошептала Майя. – Кто знает, на кого там Барнабас нарвался на этот раз! Ты говоришь, они ищут феникса, но ведь им могло ненароком повстречаться и совсем не такое миролюбивое сказочное существо. Так ведь уже случалось!

Случалось – это точно. Лунгу иногда казалось, что Барнабас не меньше, чем он сам, притягивает сказочных существ.

Он снова взглянул на Тату.

– Он бывает легкомысленным.

– Да, у вас много общего, – улыбнулась Майя.

Тату продолжал притворяться, будто не прислушивается к их разговору. Актерским талантом он во всяком случае не может похвастаться! В конце концов молодой дракон поднялся и направился к выходу из пещеры. Очевидно, ему стало стыдно за свое любопытство. Это Лунгу тоже понравилось.

– Ладно, – вздохнул он. – Я еще ни разу не пожалел, что послушался твоего совета.

Майя положила голову на край гнезда и тихо спросила:

– Правда?

Как трудно оставлять ее одну! Ужасно, когда сердце разрывается надвое.

– Хорошо, тогда я лечу сегодня вечером. Спрошу Тату, не хочет ли он отправиться со мной. Будем надеяться, что это колотье в груди укажет мне, куда лететь!

Боль и правда словно тащила его куда-то, будто его сердце попалось на рыболовный крючок.

– Горные гномы рассказывают, что раньше драконы умели находить своих ездоков за тысячи и тысячи километров, – поведала Майя. – Пластина чешуи будет притягивать тебя как магнитом. Это ведь часть тебя самого.

– Притягивать? Куда притягивать? – Серношерстка вернулась с богатой добычей. Она уселась у лап Лунга и принялась обнюхивать белый гриб размером не больше черешни.

– Камни! – ворчала кобольдиха неодобрительно. – Они все пахнут камнями. Грибам нужен дождь!

– Когда бывал дождь, ты говорила, что грибы от него делаются водянистые. – Лунг поднялся. – Может быть, во Вьетнаме грибы вкуснее. У тебя есть возможность проверить в ближайшее время.

Барнабас вроде собирался за фениксом во Вьетнам? Или еще куда-то? Не важно. Пластина чешуи укажет ему дорогу.

– Вьетнам? Только этого не хватало! Да погоди ты! – Серношерстка, конечно, побежала за Лунгом, когда он направился к выходу из пещеры. – Из-за мальчишки, да? – Одним прыжком кобольдиха оказалась у него на пути и с укором показала на темное пятно на месте вырванной пластины. – Я знала, что ничего хорошего из этого не выйдет! Ничегошеньки! Мы же только что вернулись домой! Пролетев полмира, между прочим.

– Так оставайся – я не возражаю. Майя предлагает мне лететь с Тату.

– С Тату?!

Серношерстка онемела. Это случалось с ней еще реже, чем потеря аппетита.

Солнце тем временем стояло уже низко над горами.

Скоро стемнеет. Лучшее время для вылета.

– Погоди, Лунг! Ну ты ведь это не всерьез, правда? – К Серношерстке вернулся дар речи. – У него ведь даже кобольда нет! И он ничего не знает о мире! Моховик трухлявый! Он полжизни просидел под каменной коркой!

– И что? Можно подумать, мы много видели, пока не отправились сюда! Ничего, кроме нашей вечно покрытой туманом долины и стен пещеры. Ему полезно повидать новые места.

Тату стоял на выступе скалы, глядя на дальние горы, растворявшиеся в закатной дымке. Он, конечно, слышал, что предложила Майя.

– Хорошо, я лечу с тобой! – Серношерстка обхватила лапу Лунга, чтобы он не вздумал тронуться с места, не дослушав. – Но Тату мы оставим дома! Он нам только мешать будет. Я им заниматься не стану. Я твой кобольд, и мне и так хватает хлопот!

– Ах да, я вечно забываю, как много у тебя со мной хлопот! – Лунг решительно направился к Тату. – Не волнуйся – я его предупрежу, что ты не будешь смахивать пылинки с его чешуи и петь колыбельные перед сном.

Тату обернулся к ним. Он очень старался выглядеть спокойным, но Лунг не сомневался, что сердце у него отчаянно бьется от нетерпения. Сам он так хорошо помнил это чувство, это стремление прочь, за намозоливший глаза горизонт: наконец-то расправить заждавшиеся крылья и лететь в настоящую даль, а не совершать круг-другой над знакомыми наизусть вершинами и долинами! Над чужими морями, никогда не виданными землями, чувствуя под крылом ветер, пахнущий неизвестными цветами и плодами.

Лунг остановился перед молодым драконом.

– Я отправляюсь на поиски друга, – произнес он, игнорируя неодобрительные вздохи Серношерстки. – Боюсь, ему требуется помощь. Остальные должны остаться и охранять гнезда, но я подумал… – Он не находил слов.

– Да! – выдохнул Тату. – Конечно! Я с тобой! Куда бы ты ни летел!

Серношерстка вздохнула еще выразительнее.

– Отлично. Я вылетаю сегодня, как только стемнеет, – сообщил Лунг. – Пойду скажу остальным. Но должен тебя предупредить: там может быть опасно.

– Нашел чем удивить! – пробормотала Серношерстка, но драконы не обратили на нее внимания.

– Куда бы ты ни летел! – повторил Тату.

«Он мне решительно нравится!» – подумал Лунг.

26. Исчезли!

Ушла – исчезла, забрала
У ночи звезды, свет у дня,
Ушла – и в сердце мрак.
Альфред Теннисон, «Gone…»

Они исчезли! Как низко ни кружила Лола над тропическими зарослями, она нигде не могла отыскать и следа Барнабаса, Бена или Хотбродда. А уж последнего-то трудно было не заметить!

Мухоножка слышал, как вздыхает и жалуется у него в груди сердце, как будто его создатель-алхимик вложил ему в узкую грудь отдельное живое существо. Его воображению представлялись картины одна страшнее другой: его хозяина разорвали дикие кошки – нет, все они погибли от укусов ядовитой змеи… Но тогда они нашли бы их останки! Ох, он совсем ничего не соображает, когда тревожится за Бена. А тут еще Лола летит так низко, что самолетик, по мнению Мухоножки, каждую секунду грозит разбиться о дерево. Один раз они вспугнули мышелань и чуть не попали на острые клыки, скрывавшиеся за обманчиво-безобидной мордой. Мраморная кошка пыталась зацепить их когтистой лапой. А потом еще древесная змея, едва не вонзившая ядовитые зубы в крыло Лолиного воздушного судна!

Мухоножка готов был переносить стоически все это, лишь бы найти Бена и остальных. Он так напряженно вглядывался в каждый сантиметр леса, что глаза, казалось, того гляди лопнут. Но там ничего не было, кроме зелени. Кажется, он возненавидит зеленый цвет на всю оставшуюся жизнь. Они исчезли! Пропали! Задушены, растерзаны, сожраны и переварены так, что и следа не осталось.

Как же он проклинал пегаса и его потомство! Кому нужны летающие лошади? А также и грифоны… обезьяны… змеи… деревья!..

Единственное, что ему было нужно, это хозяин. Он поднес руку к груди. Разорвалось ли уже его сердце? Нет, бьется. Значит, мальчик жив! Ну конечно! Надо только ему, Мухоножке, остаться в живых, и тогда Бен тоже не умрет. Работает оно в эту сторону?

Даже Лола всерьез забеспокоилась – по крайней мере, так интерпретировал Мухоножка ее подрагивающие усы. А тут еще начался дождь. Если эти потоки, обрушившиеся на них сквозь густую листву, можно назвать дождем. Они хлестали самолет, словно плеть, и залили лобовое стекло так, что Лола, чертыхаясь, уткнулась в него носом, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть. Вдруг она пронзительно свистнула (что выражает у крыс крайнюю степень тревоги) и рванула штурвал влево. Мухоножка увидел красные перья и почувствовал глухой толчок. Самолет завалился на нос, но Лола успела выровнять его до столкновения с землей. Несколько головокружительных петель вокруг лохматых мокрых папоротников – и машина совершила вынужденную посадку на мягкий мох, увязнув в нем по иллюминаторы.

Красные перья. В первый момент ошалевший от почти-что-крушения Мухоножка вообразил, будто они влетели на красный свет в крылатый лесной светофор. И лишь когда рядом с ними на мох опустился промокший до последней пушинки попугай, в голове у него смутно забрезжило узнавание. Ме-Ра! От дождя ее оперение приобрело окраску спелой ежевики.

– Простите! Пожалуйста, простите! – взволнованно верещала она. – Я просто хотела, чтобы вы притормозили, но вы неслись на такой скорости…

Мухоножка укоризненно взглянул на Лолу, но крыса была поглощена осмотром своего пострадавшего самолетика. К счастью, мох предотвратил серьезные повреждения. Пока Лола очищала пропеллер от листьев и обрезков лиан, Мухоножка силился понять, о чем так возбужденно щебечет Ме-Ра. Ее рассказ звучал не так чудовищно, как картины, нарисованные его воображением, но все же достаточно страшно. Когда Ме-Ра, попрощавшись с ними, отыскала наконец свою стаю, там ей первым делом рассказали о двух людях и зеленом великане, которых якобы похитила обезьянья банда. Обезьяны, работавшие на львиноптиц.

– Обезьяны-похитители?! – возмутилась Лола, когда запыхавшаяся Ме-Ра завершила свой рассказ. – Что за остров такой, мышеловка и крысиный яд! Может, они еще и людоеды, эти твои обезьяны? Рассказывай уж, не томи!

Мухоножка чуть язык не проглотил от ужаса. Но Ме-Ра клятвенно заверила их, что обезьяны острова Булу никогда не интересовались человечиной. Вот обратного она не может утверждать, не без ехидства заметила попугаиха.

– Ну и то хорошо! – откликнулась Лола. – Тогда будем надеяться, что они не скормили наших друзей львиноптицам. Эти-то уж точно ни от какого мяса не отказываются.

От этого замечания колени у Мухоножки подогнулись, и он судорожно вцепился в крыло самолета.

Он спросил Ме-Ра, сумеет ли она показать, куда обезьяны утащили пленников, и попугаиха снова с ужасом уставилась на него, как в храме Гаруды. Но потом закатила глаза, смиряясь с судьбой, и утвердительно кивнула. Лола завела мотор, самолетик заскрипел и закашлял, но, впрочем, поднялся в воздух и полетел за Ме-Ра сквозь мокрые заросли.

27. В плену

Надеясь на лучшее, готовясь к худшему и не удивляясь ничему посредине.

Майя Энджелоу. Я знаю, почему птица в клетке поет.

Похоже, они прибыли на место – где бы ни было это место. Обезьяны развязали Бена и бросили в какую-то емкость, ходившую ходуном так, что он вытянул руки, ища опоры. Ладони наткнулись на переплетенные прутья. Он стянул с глаз повязку и обнаружил, что стоит на коленях в круглой клетке-корзине. Рядом протирал очки Барнабас, словно желая получше рассмотреть их невеселое положение; Хотбродд попытался распрямиться – и чертыхнулся, стукнувшись головой о верх клетки. Сквозь прутья Бену удалось разглядеть, что их плетеная тюрьма свисает с потолка огромного глиняного гнезда. Он насчитал еще около двух десятков корзин разной величины. Одна из обезьян-налетчиков швырнула двух лори в клетку размером не больше бутылочной тыквы и метнулась вслед за остальными по натянутой лиане к широкому отверстию, идущему наружу. Дно корзины, где сидел Бен, было сплетено крупной решеткой, так что он видел далеко внизу трех тварей размером с собаку, с телом скорпиона и головой шакала, от скуки щипавших друг друга огромными клешнями.

– Проклятье, Визенгрунд! Пропади оно все пропадом! – ругался Хотбродд, уставившись на прутья клетки. – Зачем только я согласился лететь с тобой на этот остров, будь он трижды неладен! Чтоб тебе провалиться к ледяным великанам! – Он с такой яростью забился о плетеные стены, что клетка угрожающе заскрипела; Бен с тревогой взглянул на стороживших внизу скорпионов. – Нельзя сажать тролля в клетку! Да еще болтающуюся в воздухе!

– Мне правда жаль, что так вышло, Хотбродд, – отозвался Барнабас, глядя, однако, не на тролля, а, как и Бен, на скорпионов внизу. – Скорпионы-шакалы! Вот это да! Они покрупнее будут, чем я их себе представлял! А панцирь и жало у них и в самом деле из золота! Грифоны, видимо, прихватили их с собой из Месопотамии. Там эти твари служили царям для охоты и охраны. Им, наверное, по две тысячи лет, а то и больше!

– Замечательно! А любимая еда у них какая? Не подсказывай – я сам угадаю! – рявкнул Хотбродд. – Небось троллятина и человечина?!

– Человечина – тут ты, к сожалению, прав. – Барнабас не отрывал взгляда от скорпионов. – Троллей они, я думаю, никогда не пробовали. А человечину они любят потому, что цари в Месопотамии частенько скармливали им своих врагов. На этом острове у них, надо думать, другая диета.

– Если Краа не скармливает им браконьеров, которые ему не заплатили, – пробормотал Бен.

«Или пленников», – дружно подумали все, но никто не сказал этого вслух. Бен оглядел другие корзины. В полумраке гнезда было не разобрать, все ли они заняты.

– От тролля они тоже не откажутся! – проворчал Хотбродд. – Они похожи на раков, которые кусали меня в детстве, когда я собирал по берегу плавучий лес. Только у тех клешни были не из золота. – Тролль с такой яростью ударил кулаком по плетеной стенке, что корзина закачалась взад и вперед, словно маятник. – За кого они меня принимают, обезьяны эти? Я им что – птичка? Может, мне поговорить с этими прутьями?

– Боюсь, это не самая удачная мысль, – предостерег его Барнабас. – Если прутья нас вдруг выпустят, ты, может, и переживешь падение, но мы с Беном не такие прочные. Не говоря уж о скорпионах-шакалах: они любят клешнями рвать свои жертвы на куски, предварительно обездвижив ядовитым жалом.

Берн глянул на поблескивавшие внизу золотые клешни. Барнабас прав. Даже не будь тут этих охранников, вряд ли удалось бы сбежать. Корзины висели так высоко, что они наверняка сломают себе шею. Будь у них крылья – тогда, конечно, другое дело…

Нет. Нет! Он запретил себе даже думать о Лунге. С тех пор как Бен увидел грифонов вблизи, он благословлял каждый километр, лежавший между ними и драконом. Хотя он и сейчас не сомневался, что Шрии и Лунг сразу нашли бы общий язык, что бы там ни говорили о наследственной вражде грифонов и драконов. А где же Шрии? Ни одна из клеток, висевших в гнезде, не могла вместить грифона.

Барнабас встал рядом с ним и посмотрел сквозь прутья.

– Сплошное разочарование это гнездо. Посмотри на стены. Я читал, что гнезда грифонов украшены невероятными рельефами, не хуже тех, что археологи откопали в Персеполе.

– Это же просто тюрьма. Гнездо Краа покрыто рельефами сверху донизу! – донесся голос из корзины в двух-трех метрах от них. – Они сверкают, словно выложены драгоценными камнями, хотя на самом деле это всего лишь мертвые жуки и бабочки. Обезьяны их специально ловят.

Мальчик, которого Бен разглядел сквозь прутья, был, похоже, немного младше. Он говорил по-английски с индонезийским акцентом, но свободно и правильно. На плече у него сидело крошечное существо, покрытое гладкой бурой шерсткой. Мордочка, прижавшаяся к решетке, состояла почти целиком из пары огромных глаз; а еще между прутьями вился очень длинный голый хвост.

– А что за зверь твой пушистый друг? – полюбопытствовал Бен.

Мальчик почесал малыша за ухом.

– Его зовут Берулу. Он маки-домовой. И непревзойденный разведчик.

Польщенный Берулу довольно замурлыкал. Тонкие безволосые пальчики, которыми он вцепился в стену корзины, напомнили Бену Мухоножку. Только бы гомункулусу с Лолой больше повезло, чем им. «Если с ними ничего не случилось, они наверняка уже нас ищут, – подумал мальчик, – только вряд ли найдут». Снаружи донесся протяжный крик грифона. «Хоть бы не нашли!» – подумал Бен. Чра проглотит Лолин самолетик вместе с летчицей и пассажиром и даже не заметит.

Берулу смотрел вниз, на скорпионов. Интересно, как выглядит мир, если таращиться на него такими огромными глазами? Хозяин погладил зверька по голове, успокаивая.

– Зато, Берулу, теперь мы знаем, как чувствуют себя попугаи моей мамы! Если мы выйдем отсюда живыми, я их всех отпущу на волю, клянусь. Ты свидетель. А вы птицеловы?! – крикнул он Бену, прижавшись лицом к прутьям решетки. – Торговцы обезьянами? Богатые охотники, случайно заплывшие на этот остров? Нет, постой… Говорят, кусинг-бурунги иногда склевывают рыбаков с лодок, чтобы скормить своим птенцам. Но вы не похожи на рыбаков. Вы больше похожи на бледнолицых туристов, которые катаются на огромных кораблях с острова на остров.

– Кто это – кусинг-бурунги? – переспросил Бен.

Его собеседник рассмеялся:

– Те, у кого ты в плену. Вы небось попались их обезьянам?

– Да, признаюсь, срочность стоящей перед нами задачи лишила нас осторожности. Разреши представиться – Барнабас Визенгрунд. – Барнабас указал на себя. – А это мой сын Бен. А то зеленое, что ты видишь сквозь решетку, это наш друг Хотбродд.

Тролль стоял к ним спиной. Он все еще вглядывался в прутья, из которых была сплетена корзина. Огромные глаза маки наблюдали за ним с тревожным интересом. Во взгляде его хозяина читалось скорее заинтересованное любопытство.

– Что это за обезьяна? – спросил он. – Такой большой я еще никогда не видел! По сравнению с ним даже орангутан – кроха.

– Скажи ему: если он меня еще раз обзовет обезьяной, я его самого ужму до размеров его пушной зверушки! – рявкнул Хотбродд.

Барнабас попытался перевести разговор на другую тему:

– А ты как оказался у кусинг-бурунгов? Мы сюда приехали, чтобы купить у них перо, но, кажется, нас увидели не с тем грифоном. А ты, позволь спросить, чем им не угодил? Прости, а ты уже сказал нам, как тебя зовут?

– Уинстон. – Мальчик не отрывал взгляда от Хотбродда, хотя явно не мог его как следует рассмотреть. – Уинстон Сетиаван. Я родом с соседнего острова, а здесь оказался потому, что хотел проверить одну сказку. В нашей деревне рассказывают, что на этом острове есть полуразрушенный храм, доверху набитый сокровищами. Я ничего не имею против целого ящика золота, но там будто бы есть и кое-что поинтереснее: сброшенная кожа Ньяи Лоро Кидул!

– Это знаменитая морская царица, – пояснил Барнабас, встретив вопросительный взгляд Бена. – Она иногда рыба, а иногда – змея.

– Точно, – подтвердил Уинстон. – И если накинуть на себя ее кожу, то превратишься в гремучую змею! Представляете? У нас в деревне есть двое мальчишек, которые не дают мне жить. То-то они испугаются, если я вдруг появлюсь в черной чешуе и с ядовитыми зубами! – Он вздохнул. – Конечно, никакого храма я не нашел. Зато наткнулся на поляну, где кусинг-бурунги оставляют своих пленников для браконьеров и звероловов. Понятно, не надо мне было прикасаться к этим клеткам, но…

Уинстон вдруг умолк и уставился на корзину, где сидели Бен и Барнабас. Один прут медленно высвободился из плетения и извивался в воздухе, как танцующая кобра.

– Очень упрямые ветки! – буркнул Хотбродд. – И юмор у них своеобразный. Но они меня понимают!

Второй прут вырвался на волю. Прямо под ногами у Бена.

– Хотбродд! – в ужасе закричал мальчик. – Ты что, хочешь, чтобы мы разбились насмерть?!

Тролль недовольно фыркнул и неразборчиво пробормотал что-то. Прутья с явной неохотой вернулись на место.

– Это демон джунглей! – ахнул потрясенный Уинстон. – Ну конечно! Мама все время говорит, чтобы я их опасался, а я вечно смеялся над ней!

Прозвищем «демон джунглей» Хотбродд остался доволен, в отличие от «обезьяны». Тролли любят, когда их принимают за чудовищ, хотя лишь очень немногие из тех, кого случалось встречать Бену, оправдывали свою дурную славу.

– Хотбродд – фьордовый тролль! – крикнул он Уинстону. – Он очень добрый! Если с ним дружить, – добавил он, поймав сердитый взгляд тролля, и подумал: «Интересно, рассчитаны эти клетки на пленников такого веса?»

Корзина опять угрожающе затрещала – это Хотбродд опустился на корточки.

– Добрый? Надеюсь, львиноптицы всех вас скормят своим птенцам! – раздался вдруг пронзительный голос из корзины, висевшей справа. – Будьте вы все прокляты! Шрии теперь из-за вас погибнет, а нас они продадут или скормят своим скорпионам.

Бен разглядел сквозь прутья лицо Патаха и крикнул:

– Патах, ты вор!

– Это ты про свой медальон? – откликнулся Патах. – У меня на шее он смотрелся куда лучше. А та штука, которую ты в нем носил… Что это было – какой-то ваш людской амулет? Похоже, он тебе не сильно помог.

«Было». Значит, пластина уже не у Патаха.

– Что ты с ней сделал? – Бен рад был, что не может дотянуться до макака. У него руки чесались ему врезать. – Выбросил?

– Нет. Потерял вместе с медальоном. – Патах оскалился. – Когда ваши друзья потащили нас из дупла.

Потерял. Бен переглянулся с Барнабасом. Его переполняли противоречивые чувства. Ярость, боль, разочарование – и облегчение. На лице Барнабаса он увидел те же сменяющиеся выражения. Подарок Лунга, а значит, и их, вероятно, единственный шанс на спасение был утрачен. Зато грифоны не найдут у них драконью чешую. Распознали бы они в этой пластине частичку брони своих заклятых врагов? Бен увидел, как сник Барнабас, а такое происходило нечасто. Да, драконам ничего не угрожает. Зато крылатые жеребята погибли, если не случится чуда.

– Краа обрежет Шрии крылья и когти! – раздался жалобный голос Купо из клетки под ними. – И бросит его крокодилам! Или мраморным кошкам!

– Вот еще! Краа будет лично любоваться, как скорпионы раздирают Шрии на куски! – Патах изображал насмешника, но в его голосе прорывалось отчаяние. – Как выщипывают перо за пером, как отрывают мясо от костей… А потом он сожрет его сердце, чтобы к нему перешли сила и юность Шрии.

– Нет! – отозвался еще один макак. – Нет, нет и нет! Шрии ему не дастся! Он освободит нас всех и станет правителем нашего острова.

– Ага, Табухан, непременно! Размечтался… – В голосе Патаха теперь слышалась только усталость. И безнадежность. – Шрии погиб. Мы все погибли. Краа не станет нас продавать. Он нас сожрет, так же как и Шрии. И выстелет нашими шкурами свое гнездо.

Краа.

В клетках стало тихо. Лишь страшное имя будто эхом отдавалось от глиняных стен гнезда.

Краа…

Он, конечно, куда больше похож на Чра, чем на Шрии. Бену тоже было страшно за молодого грифона. Хорошо бы снова его увидеть.

– Да уж, мы выбрали бесподобный момент сюда заявиться, – ворчал Хотбродд. – Как будто эти крылатые чудища и так недостаточно мерзкие, они еще воюют друг с другом! И к кому из них мы прибились? Уж конечно не к победителям!

– С каких это пор ты так легко сдаешься, Хотбродд? – негромко поинтересовался Барнабас. – Грифон, равнодушный к золоту и серебру! Какого союзника мы могли обрести в лице Шрии! Мы должны его спасти!

Хотбродд только тихо застонал в ответ.

Даже Бену оптимизм его названого отца показался на этот раз несколько надуманным.

– Спасти Шрии? Мы? – прошептал он. – Нас бы кто спас для начала! Притом что единственные спасители, на которых можно надеяться, это крыса и гомункулус!

– И что? – так же шепотом отозвался Барнабас. – С каких пор ты оцениваешь друзей по размеру? Мне за тебя стыдно, сын! Я тебя такому не учил.

Гм. А ведь Барнабас прав. Неужели Бен забыл, сколько сделал Мухоножка для победы над Крапивником, своим бывшим хозяином? И сколько опасностей отвела от них Лола, о скольких предупредила?

– Эй! – крикнул ему Уинстон из своей корзины. – Почему я вдруг стал понимать, что говорят обезьяны? Это вы наколдовали? И зачем вам понадобилось перо грифона?

– Это длинная история, – отозвался Бен.

– Ну и отлично! Или у тебя другие планы на сегодняшний вечер?

Маки-домовой расположился поудобнее на плече Уинстона и уставился на Бена, готовясь слушать.

Ладно. Но с какого места рассказывать? Бен решил, что начать нужно с того дня, когда он познакомился с Лунгом. И тут Барнабас зажал ему рот ладонью:

– Ни слова о драконе! Не забывай: грифоны не должны о нем знать. А скорпионы-шакалы умом, может, и не блещут, но слух у них отличный.

28. Волшебное время

– Я юность! Я радость! – отвечал беспечно Питер. – Я птенец, разбивший свою скорлупу!

Джеймс Барри. Питер Пэн (Перевод Н. Демуровой)

Волшебное время. Так называла его Гиневер еще много лет спустя – два дня, когда серебристые яйца, ради которых ее отец полетел на край света, приоткрыли свою тайну и она влюбилась в трех крошечных крылатых жеребят.

Гиневер позабыла даже, чтó отсчитывают крестики, которые она проставляла в календаре на двери стойла. Ее интересовали теперь только записи: за скорлупой впервые мелькнула крошечная мордочка… третий жеребенок багряный, в отца!.. у белого на лбу звездочка золотого цвета… Прошло то время, когда Анемос старался не заходить в стойло. Теперь он навещал гнездо так часто, что в конце концов к Вите в гостиную явилась делегация возмущенных гусей и лебедей. И только когда Гиневер при очередном измерении температуры обнаружила, что яйца немного остыли, Анемос стал сдержаннее в своем желании любоваться на крошечные фигурки, двигавшиеся за становившимся все прозрачнее стеклом.

– Им нужны имена, – объявила Гиневер, когда два лебедя в очередной раз громким шипением прогнали их от гнезда. – Как ты их назовешь?

– Синнефо. Уранос. И Хара.

Пегас выпалил это без задержки, и Гиневер рассмеялась.

– Что ты смеешься, Гиневер, дочь людей? – Анемос ткнулся белым носом ей в плечо. – Да, правда! Я давно уже думал, как их назвать. Тебе не нравится?

– Нет, что ты! Чудесные имена!

Чудесно было и то, что пегас гарцевал теперь такой легкой рысцой, будто весь был соткан из радости.

– Молодец, дочка Виты! – сказала Раскервинт. – Ему не кентавресса была нужна. Пегасы ищут дружбы с людьми. Непревзойденное лекарство для его раненого сердца – юная дочь людей, знающая все о сказочных существах и унаследовавшая мужество и доброту своих родителей!

Гиневер смущенно пробормотала «спасибо», твердо зная, что большего комплимента ей в жизни не услышать. Она очень обрадовалась, когда Вита попросила Раскервинт остаться до возвращения Бена, Барнабаса и всей экспедиции.

– Конечно, я их дождусь! – заявила кентавресса. – Думаешь, я упущу такое событие, как появление на свет трех маленьких пегасов?

Да, это было волшебное время! И на календаре на двери стойла оставалось еще целых четыре пустые клетки. «Это совсем немного, Гиневер!» – шептал девочке внутренний голос. Но она не желала его слышать. Слишком прекрасно было настоящее.

Все будет хорошо!

29. Опоздали

Лучше идти в темноте с другом, чем одному при свете дня.

Хелен Келлер

Пуговица с куртки Бена! Глубоко втоптанная в мокрую от дождя землю. Мухоножка утирал бегущие по щекам слезы.

– Возьми себя в руки, хромункулус! – Лола внимательно вглядывалась в растоптанные улиточьи домики. – Мы нашли пуговицу, а не труп!

Мухоножка был способным следопытом – Бен часто им восхищался, – но рядом с Лолой он казался себе первоклассником, который еле начинает разбирать буквы.

– Наша пернатая подруга права. – Лола взглянула вверх, на деревья, под которыми внезапно обрывались следы Бена, Барнабаса и Хотбродда. – Их похитили обезьяны! – Она нагнулась над листом папоротника и сняла с него светло-коричневую шерстинку. – Макаки, насколько я понимаю.

Ме-Ра затрещала что-то по-попугаичьи. От возбуждения она снова забыла английский.

– Что она говорит? – Лола сняла еще два волоска со ствола ближайшего к ней дерева. – Скажи, ты тоже все время боишься, что она сейчас лопнет? Ну как можно непрерывно так волноваться?

Ме-Ра пискнула, что Лола, к сожалению, нахалка, как все крысы. Эту часть Мухоножка переводить не стал. Зато продолжение было очень интересным и внушало самые серьезные опасения.

– Ме-Ра говорит, что грифон по имени Шрии восстал против вожака стаи. Шрии называют на этом острове грифоном, окунувшимся в радугу. У вожака прозвища не такие поэтические. – Мухоножка сглотнул. – Краа Грозный. Немилосердный. Ненасытный. Душегубец.

Ме-Ра продолжала перечислять кровавые клички, но Мухоножка решил пощадить себя и Лолу и оставил их без перевода.

– Как бы то ни было, – продолжил гомункулус, собрав остатки мужества, – ходят слухи, что Шрии скрывался в этой части леса; поэтому Ме-Ра полагает, что это его обезьяны похитили Бена и остальных, приняв их за… – тут голос снова изменил Мухоножке, – за браконьеров.

– За браконьеров? Красота! И что же этот Шрии делает с браконьерами? – Лола вопросительно взглянула на Ме-Ра.

Попугаиха растерянно покачала головой и издала курлыканье, не предвещавшее ничего хорошего.

– Враждующие грифоны. – Лола задумчиво кивнула. – Похоже на то. Сплетни джунглей – бесценный источник информации! Это объясняет и скелеты, и разоренные гнезда. Вот только как мы теперь найдем этих похитителей? – Крыса с сомнением посмотрела вверх, на густые кроны. – Банда обезьян, перепрыгивающих с ветки на ветку! Да, такой след даже мне не взять, пожалуй.

Мухоножка гладил дрожащими пальцами перепачканную землей пуговицу Бена. «Что, если мы не сумеем их найти? Что, если мы с Беном никогда больше не увидимся?» О, как он ненавидел этот мокрый от ливня бесконечный лес! И весь этот остров!

– Ну-ну, хромомункулус! – Лола увидела, что он снова смахивает слезу с острого носа. – Мы их найдем! Правда, Ме-Ра?

Щебет Ме-Ра звучал не так уверенно, как твердый голос Лолы, но она предложила свою помощь в розыске следов. Заметив при этом, что попугаи лучше ориентируются в кронах деревьев, чем крысы.

– Спасибо, Ме-Ра, – пробормотал Мухоножка, засовывая в рюкзак пуговицу Бена.

Лола уже шагала к своему самолету.

– Эти подлюги-обезьяны никогда не имели дела с летающей крысой! – объявила она. – Они еще горько пожалеют, что посмели обидеть друзей Лолы Серохвост!

От такой решительности Мухоножка слегка приободрился. Но вскоре просачивавшийся сквозь кроны свет стал сумеречно-зеленым, так что Ме-Ра и Лоле с большим трудом удавалось обнаружить в ветвях обезьяний след. Попугаиха встревоженно заметила, что пора бы уже подыскать укромное пристанище на ночь, и тут Лола издала торжествующий вопль, указав на дерево с голыми сучьями, с которых там и сям свисали немногочисленные лианы. Высоко вверху на стволе виднелось широкое дупло.

– Смотрите: там! – Лола пыталась перекричать шум мотора. – Там укрытие этой банды! Если нет, можете отныне звать меня Гильбертом!

И прежде чем Мухоножка и Ме-Ра успели открыть рот, она направила самолет прямиком в дупло.

– Лола! Пусть Ме-Ра сначала слетает посмотреть, что там! – закричал Мухоножка.

Попугаиха бросила на него не особенно нежный взгляд, а Лола презрительно покачала головой:

– Ерунда! Думаешь, Ме-Ра, с ее ярко-красным оперением, меньше бросается в глаза, чем мой самолет? Я сейчас переключу на бесшумное планирование!

Мухоножка вжался в кресло, а Ме-Ра заскользила за ними в воздухе, неслышная, как порыв ветра. Видно было, что она испытала явное облегчение.

Тишина.

Вот и все, чем встретило их дупло, когда самолет Лолы бесшумно, как падающий лист, спланировал в расщелину ствола.

Дупло оказалось таким высоким и широким, что Мухоножка не мог разглядеть в темноте потолок и стены. Но одно не вызывало сомнений: внутри никого не было. Ме-Ра, разочаровано щебеча, опустилась на воздушные корни лианы, а Лола посадила самолет в палые листья, мягко выстилавшие пол, словно в огромном гнезде.

– Где же они? – запричитал Мухоножка. – След не может оборваться здесь! Давай искать дальше, Лола!

Лола вскарабкалась на крыло и, нахмурившись, оглядела пустое дупло.

– Темно уже, хромункул! Придется нам тут заночевать. Продолжим поиски утром, как только рассветет.

– А вдруг утром будет уже поздно? – Страх за хозяина вытеснил в душе Мухоножки даже опасение разбиться о дерево.

Лола соскочила с крыла и принялась осматривать лиственную подстилку.

– Ме-Ра, назови ему зверей, которые выходят по ночам на охоту в джунглях.

Ме-Ра послушно начала перечислять. Список получился длинный.

– Смотри-ка! – Лола подняла что-то с пола. – Мы на верном пути!

Мухоножка громко застонал, узнав пустой рюкзак Барнабаса.

– Не паникуй, гумплумпус! – подбодрила его Лола. – Следов крови почти нет. Если тут и была борьба, то недолгая. Но в ней участвовали грифоны. Вот тут, – она показала на глубокие борозды от когтей, – такие же следы, какие мы видели в разрушенных гнездах. Лапы и когти. Да, это огромные чудища. Даже у Лунга лапы не больше! – Крыса вытянула из листьев два пера – каждое длиннее, чем она сама. Одно было серовато-коричневое, а другое – зеленое, как окружавшие их джунгли. – Что это, Ме-Ра? – Лола приподняла в воздух зеленое перо. – Я думала, грифоны песочно-коричневого цвета, как пустыня, откуда они родом.

Снаружи снова пошел дождь. В наступающей темноте шорох его навевал тревогу, – казалось, по деревьям быстро шагают тысячи ног.

Ме-Ра спорхнула вниз, к Лоле.

– Я так и знала! – затрещала она. – Это Шрии! Грифон, окунувшийся в радугу! Говорят, он весь разноцветный, как этот лес. Он рожден здесь, на Булу! Шрии… – Ме-Ра благоговейно понизила голос: – Говорят, он хотел защитить зверей нашего острова от Краа и поэтому восстал против него. Ах, только бы и он не попал в беду, как выросший и растущий Визенгрунды!

– Боюсь, сомневаться в этом не приходится. – Лола подобрала с листьев еще одно зеленое перо. – Вот ведь попали мы в историю! Не обижайся, Ме-Ра, но мне очень не хотелось бы задерживаться на этом острове. Здешняя влажная жара ни мне, ни моему самолету не на пользу. Да ладно тебе, хромуклус! – добавила крыса, поймав укоризненный взгляд Мухоножки. – Ясное дело, мы не полетим обратно без остальной команды! За кого ты меня принимаешь?

И то правда. Мухоножка знал, что она сделает все, чтобы помочь остальным. И Ме-Ра он был очень благодарен, что она их не бросает, хотя от страха у нее каждое перышко стояло дыбом. Но сам факт, что, кроме крысы и попугая, некому было спасать его хозяина из когтей грифонов, особых надежд не внушал.

Лола подошла к отверстию дупла и всмотрелась в сгущающуюся темноту:

– Ну что ж, думаю, пока нам надо попытаться уснуть. Вылетаем, как только рассветет.

– Лола, но ведь это еще много часов! – воскликнул Мухоножка. – Что, если…

Да, что, если… Он не решался даже додумать это предложение до конца.

Лола обняла его за поникшие плечи.

– Хромуклус, – проговорила она непривычно мягким голосом, – я тоже тревожусь за Бена. И за Барнабаса. И за этого чертова тролля, который воображает, будто больше моего понимает в самолетах! Но им не поможет, если наши останки в разбитом самолете достанутся здешним червям и личинкам.

Типично крысиная манера выражаться. Но к сожалению, Лола была права.

Ме-Ра не упустила случая перечислить всех хищников, охотящихся ночью в ветвях деревьев даже на такой высоте. Лола на это предложила спать в самолете, чтобы в случае чего иметь возможность отступления. Ме-Ра заметила, что бинтуронги и страннохвосты (это еще кто такие?) легко заглатывают зверушек размером с Лолин самолет, не говоря уж о крысах и гомункулусах.

Мухоножка тем не менее забрался в самолет, а Ме-Ра пристроилась над ними на корнях лианы. Дупло заливал призрачный зеленоватый свет от флуоресцентных грибов, покрывавших его стены. Гомункулусу он напомнил аттракцион «Пещера ужасов», куда Бен однажды уговорил его зайти. А еще все эти шорохи, поскрипывание, потрескивание, вспархивание… В каждой тени ему мерещились древесные змеи, о которых без остановки трещала Ме-Ра. Мухоножка рад был, когда она наконец поджала одну лапку и заснула.

Лола расположилась на сиденье пилота.

– Не волнуйся, гумклумпупус! – Крыса положила себе на колени гаечный ключ и сигнальный пистолет. – Я тебя разбужу, если появится кто-нибудь страннохвостатый или этот бинту-как-его-там. Я без проблем могу не спать неделю!

Зевок, который она деликатно попыталась скрыть серой лапкой, не прибавил этому заявлению убедительности, но в целом Лолино спокойствие было заразительно, так что и Мухоножка наконец сомкнул глаза.

30. Долгая ночь в джунглях

Как жутко ждать, когда ждешь чего-то страшного!

Астрид Линдгрен. Братья Львиное Сердце (Перевод Н. Беляковой)

Ах, какой это был страшный сон! Ничего страшнее Мухоножке в жизни не снилось! Они рвали хозяина на части, как дети букашку! Толпы орущих, скалящих зубы обезьян! А сам он, опустившись на колени, пытался собрать разорванные части, но ничего не получалось, потому что он не мог вспомнить, как выглядел Бен! Как такое возможно?

Мухоножка испытал огромное облегчение, когда Лола растолкала его и кошмар растворился в зеленоватом полумраке. Но облегчение длилось недолго.

– Ну наконец-то! – прошипела Лола. – Ты чертовски крепко спишь! Меня бы эта птица из мертвых подняла!

Ме-Ра порхала над ними между светящимися грибами и верещала:

– Бинтур-ро-ооо-нг! Бинтур-ро-ооо-нг!

Мухоножка мучительно пытался сообразить, как переводится это слово, но от панического верещания Ме-Ра все его знания куда-то подевались. Лола прикрикнула на него, чтобы пристегнулся, но дрожащие пальцы отказывались ему повиноваться. В отверстии дупла слышалось сопение. Внутрь просунулась морда, потом коренастое тело с крепкими кривыми лапами; зверь был мохнатый, коричнево-серый, с головой как у барсука. Бинтуронг.

Лола запустила мотор, но он зачихал и заглох. Самолет действительно не был рассчитан на тропический климат. «Ну лети же! – думал Мухоножка. – Лети, пожалуйста!» Кто бы мог подумать, что однажды он всей душой пожелает оторваться от земли.

Бинтуронг, на их счастье, особой проворностью не отличался, однако целенаправленно двигался в их сторону, а самолетик Лолы был размером с его голову! Зверь без труда мог выковырять их из крошечной машины, как косточку из авокадо.

Когда враг был уже в двух шагах, Лоле наконец удалось запустить мотор. Бинтуронг застыл, озадаченно глядя на нечто гудящее, вдруг поднявшееся в воздух у него перед носом. Потом он неуклюже выпрямился, как дрессированный медведь, прихлопывающий муху, и занес лапу. Первый удар пришелся на левое крыло. Второй едва не переломил фюзеляж. Мухоножка со стоном спрятал голову в колени. Лола успела в последний момент выправить машину, едва не врезавшуюся в стену дупла. Но мохнатые лапы уже снова тянулись к ним. На этот раз они прошли в сантиметре от пропеллера. В следующую секунду мир перевернулся. Мухоножку удерживал в кресле только ремень. Лола провела самолет вверх тормашками между мохнатыми задними лапами и уклонилась от следующего удара, пришедшегося так близко, что сквозняк едва не вынес самолет в открытую ночную тьму.

– Выше! Лети выше! – закричал Мухоножка.

– Ага, чтобы запутаться в лианах и упасть готовенькими прямо в пасть этой твари? – отозвалась Лола.

Бинтуронгу охота явно нравилась. Он сопел и фыркал, как собака, гоняющаяся за мячом. Мухоножка с ужасом перехватил озабоченный взгляд Лолы на топливомер. Мотор снова зачихал, но в тот момент, когда Лола в отчаянии схватилась за сигнальный пистолет, им на помощь пришла Ме-Ра. Она бесстрашно клюнула бинтуронга в ухо, а потом с лету вонзила клюв в чувствительный длинный нос. Мухоножка устыдился своей трусости перед лицом такого попугаичьего мужества. Но бинтуронг быстро оправился от неожиданности и ударом лапы сбил Ме-Ра на землю.

Теперь Лола бросилась на помощь героической попугаихе. Она описала такую отчаянную петлю перед самым носом врага, что Мухоножка свалился в щель между креслами. Но Ме-Ра, оглушенная ударом, все еще сидела на земле, когда бинтуронг снова повернулся к ней.

Нет! Он сейчас сожрет Ме-Ра! Сожрет у них на глазах!

И тут прямо на голову бинтуронгу упал кусок коры. Мухоножка подумал было, что это счастливый случай. Но в эту минуту второй кусок коры ударил зверя между ушами. Хищник взвыл и недоуменно потер косматую голову. Третий удар пришелся по носу и сопровождался пронзительным воплем, заполнившим все дупло. Это было уже слишком для бинтуронга. Он возмущенно засопел и торопливо выбрался через отверстие дупла в ночь. Вслед ему полетел очередной кусок коры и раздался довольный гогот.

Мухоножка вопросительно взглянул на Лолу, но она тоже явно не знала, откуда пришла неожиданная помощь и чего ждать дальше. Крыса осторожно опустила самолет рядом с Ме-Ра, так и сидевшей на земле, заглушила двигатель и кинула сигнальный пистолет на колени Мухоножке.

– Прикрывай меня, гумклупус! – прошипела Лола, видя, как растерянно он смотрит на пистолет. – Боюсь, нам помогли только затем, чтобы подать на другой завтрак! – С гаечным ключом наперевес крыса выскочила из самолета и заслонила собой беспомощно дергающую левым крылом Ме-Ра. – Эй! – крикнула она в темноту. – Кто бы ты ни был, тебе полезно будет знать: крысы очень ядовиты, а та, что перед тобой, настоящая отрава, особенно для того, кто попытается съесть ее друзей.

Из темноты снова раздался гогот: похоже, Лолина отвага кого-то очень позабавила. Тут крыса окончательно утратила чувство юмора.

– А, тебе смешно?! – пронзительно закричала она неизвестному спасителю. – Ты думаешь, раз мы малявки, нас и бояться нечего? Ошибаешься! Зато нас трое!

Да, их трое. Мухоножка вылез из самолета, чтобы враг мог в этом убедиться. Зачем гибнуть одному, как трус, когда можно сделать это рядом с друзьями? Весь дрожа, он встал рядом с Лолой и высоко поднял пистолет, хотя понятия не имел, как из него стреляют.

– Дженглот! Клянусь шерстью Золотого Гиббона! – раздалось сверху. – Что ж вы его не напустили на бинтуронга? Правда, он у вас какой-то бледный, а вместо острых зубов у него, похоже, только острый нос!

– Дженг… что? Ерунда, никакой он не дженг – он куда страшнее! – Лола угрожающе подняла гаечный ключ. – Это гомункулус!

Смотри-ка! Мухоножка всегда знал, что она нарочно перевирает его название.

– Ну же! – прошипела Лола ему в ухо. – Скорчи рожу пострашнее!

Мухоножка послушался. Но когда наверху из переплетения лиан показалась темная фигура, ему пришлось собрать все свое мужество, чтобы не броситься наутек.

Длиннорукое существо, покрытое черной шерстью.

Их спасителем оказался гиббон.

В человеческой куртке.

Он мягко приземлился перед ними на палые листья и поклонился сначала Ме-Ра, потом Лоле и наконец Мухоножке.

– Для дженглота ты очень необычно одет, – заметил он на обезьяньем диалекте, напомнившем Мухоножке язык лемуров Мадагаскара.

Лола крепче вцепилась в гаечный ключ.

– Что он говорит? – тихо спросила она Мухоножку, мрачно глядя на гиббона. – Можно ему доверять?

Ме-Ра, похоже, совсем не боялась пришельца. Она была куда больше занята своим поврежденным крылом. Это сильно подбодрило Мухоножку. А еще его очень заинтересовали эти дженглоты.

– Ха! – воскликнул гиббон. – Теперь я знаю, кого ты мне напоминаешь!

Он склонился над гомункулусом, и Мухоножка снова поднял сигнальный пистолет. Но в темных глазах, в упор смотревших на него, не было ни тени злобы или жестокости. Зато в них светилось любопытство. И ум.

– Точно! Ты уменьшенная копия тех белокожих, что приезжают сюда на больших кораблях. Ты тоже становишься на солнце красным, как вареный рак?

Он ткнул Мухоножку пальцем в грудь, как бы желая убедиться, что он настоящий.

– Эй, поострожнее там! – Лола снова погрозила ему гаечным ключом. – Он хрупкий! Это не игрушка для обезьян!

Мухоножку очень тронула такая забота. Хотя гиббон явно не боялся ни гаечного ключа, ни сигнального пистолета.

– Странные гости посещают наш остров в последнее время, – заметил он, вынимая жука из белой шерсти на морде.

Гости…

Даже Ме-Ра забыла о своем больном крыле.

– Ты видел наших друзей? – От волнения Мухоножка чуть язык не проглотил. – Мальчика, темноволосого, среднего роста, и мужчину в очках, с седыми волосами…

– Еще великана с зеленой кожей не забудь! – закончил за него гиббон.

Тут Лола снова схватилась за гаечный ключ. Развоевавшись, она так просто не успокаивалась.

– Ах вот оно что! Ты один из похитителей! Где они? Где наши друзья? Признавайся немедленно!

Гиббон уставился на нее с таким интересом, словно ему показали редкую заводную игрушку.

– Таких, как ты, я тоже никогда не видал! У нас на острове крысы не бегают в одежде. И уж тем более не летают на… – он насмешливо покосился на Лолино воздушное судно, – на игрушечных самолетиках!

Лола собралась уже дать достойный ответ на это оскорбление, но гиббон прервал ее взмахом длинной руки.

– Ваши друзья попали в ту же переделку, что и мои. Я могу показать вам, где они. Правда, – он легонько щелкнул по пропеллеру Лолиного самолета, – вам, похоже, понадобится другое транспортное средство.

Тут гиббон, к сожалению, не ошибся. Бинтуронг нанес Лолиному самолетику серьезные повреждения. Одна из лопастей пропеллера была сломана, через все левое крыло бежала глубокая трещина. Лола смотрела на свою машину с выражением глубокой печали, как на раненого друга. Неудивительно – после всех приключений, которые они пережили вместе.

– Другое транспортное средство? – переспросила она с раздражением. – Где же, скажи на милость, нам его взять?!

Гиббон насмешливо оскалился и ткнул себя в грудь:

– ТерТаВа к вашим услугам! Но лучше нам дождаться утра.

31. Царское дерево грифонов

Птицы отличаются от людей прежде всего тем, что умеют строить, не разрушая природу вокруг.

Роберт Линд

До того как Мухоножка познакомился с ТерТаВа, он побился бы об заклад на пять своих пальцев (которыми чрезвычайно дорожил!), что на свете нет более неприятного способа передвижения, чем полет в Лолиной треклятой машине. Он проиграл бы свой заклад вместе с пальцами! Гиббон усадил его себе на мохнатое плечо, и это было даже приятно. Но затем он принялся, раскачиваясь на ветвях, перемахивать с дерева на дерево – на такой высоте, что Мухоножка уже видел себя на земле разбитым на кусочки, как породившая его пробирка.

А-а-а-а!

Как вообще можно так далеко прыгать?

Эта крыса все-таки совершенно ненормальная! Лола громко пела от восторга! Притом что ей пришлось оставить свой ненаглядный самолетик в дупле! Это все ради хозяина, напоминал себе Мухоножка. Ради хозяина… Хо-хо-хо-зя-а-а-а! Нет, надо зажмуриться.

Да, так легче.

Он не разжимал век, пока гиббон не остановился. Хотя Мухоножке казалось, что они скакали по деревьям несколько дней.

– Клянусь всеми трехгорбыми верблюдами Самарканда! – прошептала Лола. – Ты только погляди, гумкупулус!

Перед ними распростало ветви дерево таких гигантских размеров, что все остальные, казалось, почтительно уступили ему место. С мощного ствола и бесчисленных сучьев свисали глиняные гнезда, как две капли воды похожие на те, что Лола с Мухоножкой видели разрушенными. Высоко в раскидистой кроне висела постройка с зубчатыми стенами, по сравнению с которой прочие гнезда казались хижинами под сенью княжеского дворца. Стены ярко отливали зеленым и красным, словно были усыпаны изумрудами и рубинами.

– Знакомьтесь! – прошептал ТерТаВа. – Это царское дерево Краа Грозного! Нет, погодите. Он предпочитает титул Кровавый Клюв. Или Убивающий Когтем, Ядом и Зубом, а также Кровавое Перо, Душегуб…

Дерево все было в движении. Целые стаи обезьян – лори, макаки, гиббоны и мартышки – карабкались по стволу и ветвям к платформе, устроенной в кроне прямо под зубчатым дворцом, как огромная площадь. Посреди платформы стоял трон. Его спинку украшала резная голова грифона. Над ним – тут Мухоножка чуть не выронил Лолин бинокль – свисала с натянутой между ветвями цепи дюжина плетеных клеток. Сквозь прутья можно было различить силуэты пленников.

Клетка, висевшая прямо над троном, размерами значительно превосходила остальные. ТерТаВа гневно забурчал, увидев за плетеными стенами зеленые перья.

– Что тут происходит? – шепотом осведомилась Лола. – У них собрание?

– Нет. Краа правит суд, – ответил ТерТаВа. – Кривоклювый обезьяноубийца! Обожает устраивать представления. – Гиббон ударил кулаком по стволу дерева, в кроне которого сидел, и простонал: – Он их убьет! Шрии, Купо, Патаха и всех остальных. Или продаст браконьерам, чтобы пополнить свою казну!

– Побольше оптимизма! – прошипела Лола. – Нам надо подобраться ближе к клеткам. ТерТаВа, сможешь сделать это так, чтобы тебя не узнали?

Вместо ответа гиббон сорвал плод, висевший как раз над ними, надкусил его и стал втирать сок в свою темную шерсть, пока она не порыжела. Потом растрепал белые бакенбарды, начесал волосы со лба на глаза и распушил шерсть на ушах.

– Какой у нас план? – оскалившись, вопросил он.

– План?! Компас и руль высоты! – прошипела Лола, в то время как Ме-Ра встревоженно смотрела на множество обезьян, потоком устремлявшихся вверх по царскому дереву. – Какой еще план? Будем действовать по наитию. Для начала надо отыскать наших друзей и подать им знак, что мы тут и готовимся их спасти. Достаточно?

ТерТаВа с сомнением посмотрел на свисавшие с цепи клетки и быстро пригнулся, когда над деревом, где они сидели, мелькнула тень. Влажный воздух наполнился рокотом. Пять грифонов плавно выскользнули из-за деревьев и направили свой полет к платформе. Они сделали круг над троном, а потом один за другим опустились на ветви над ним. Птичьи когти и львиные лапы обхватили темную кору, крылья сложились, словно пальцы, сжатые в кулак, орлиные взгляды заскользили по толпе, собравшейся под ними на тронной площади.

На картинках они казались намного меньше! Ничего другого Мухоножке в этот момент и в голову не пришло. Дурацкая мысль: ведь он сто раз читал, что грифоны – единственные сказочные существа, не уступающие по размеру драконам.

Лола, как всегда, отреагировала совсем иначе.

– Клянусь всеми штормами на свете! – восхищенно пробормотала она. – Они правда великолепны, эти чудища!

– Великолепны?! – прошипел ТерТаВа. – Помешанное на золоте кошачье отродье! Змеехвостые бандиты! Ты только посмотри, как они пялятся на нас сверху вниз. Роарг, Иера, Хаска, Фьерра, Греир… Раньше их было больше, намного больше. Но старики не переносят дождей и влажной жары. А с потомством у них плохо. Самок осталось только три, и на всех претендует Краа. В результате две из трех в прошлом году сбежали. Краа, конечно, утверждает, что их подговорил Шрии, но тот и сам не знает, где они.

Еще один грифон пробил лиственный потолок.

– Чра! – Гиббон оскалился, наблюдая, как огромная птица садится на ветку выше других. – Правая рука Краа, злодей, почти не уступающий своему хозяину. Когда у Чра плохое настроение, он любит сожрать одного из лори, которые вечно трудятся, украшая гнездо Краа все новыми картинами. Видите, как он таращится на клетку, где сидит Шрии? Чра ненавидит его с той минуты, как Шрии появился на свет из чрева своей матери.

– Из чрева? – Лола проверила, заряжен ли сигнальный пистолет. – Разве грифоны не вылупляются из яиц?

– За такой вопрос они откусили бы тебе голову, крыса! – прошептал ТерТаВа. – Предварительно оборвав по одной все лапы. Нет, грифоны рождают детенышей, как львы. Рее была сестрой Краа, и Чра был в нее влюблен, но Рее не скрывала, что знать его не хочет. Говорят, отцом Шрии был не гриф, а сам Гаруда! И будто бы он поэтому такой пестрый. Но я думаю, что его отец был птицей-пеланги. Они иногда залетают к нам с Суматры.

Птица-пеланги. Как хотелось сейчас Мухоножке снова оказаться в библиотеке Мимамейдра и узнавать мир по книгам, не залезая ни в самолет крысы, ни на плечо гиббона.

– Пригнитесь! – шепотом предупредил ТерТаВа. – Видите тех черных макак? Это охрана. Они без колебаний скормят вас скорпионам-шакалам, если заметят!

Скорпионам-шак… Не успел гомункулус додумать пугающее название до конца, как ТерТаВа одним длинным прыжком перескочил на дерево грифонов. Он перемещался настолько бесшумно, что Мухоножка не мог не восхититься, хотя у него самого от этого прыжка желудок, казалось, выскочил на кончик языка. Может быть, на гиббонов не действует сила тяжести? Другого объяснения он не находил.

Кажется, гиббона и в самом деле никто не заметил. Мухоножка вжался поглубже в густую шерсть ТерТаВа и огляделся по сторонам. Гнезда грифонов нетрудно было отличить от обезьяньих: они намного превосходили их размерами.

Вокруг двух из гнезд вились стайки крошечных птичек, ремонтировавших глиняные стены. Все гнезда были украшены фигурными изображениями, но ни одно не могло сравниться в великолепии с главным сооружением. Замок Краа мог посрамить многие человеческие дворцы. Рельефы, вившиеся вдоль его стен, изображали грифонов на охоте, в схватках с людьми и сказочными чудовищами и… торжествующих над трупом дракона.

– Это все вырезали лори? – недоверчиво прошептал Мухоножка.

ТерТаВа перепрыгнул на ветку поближе к платформе с троном.

– Да. Самые одаренные из них сидят там, за троном. Они могут изобразить любое существо на свете, как живое. Некоторые служат грифонам уже несколько поколений.

На красивой резной скамье за троном сидели, потупившись, шесть лори.

– Мы зовем их «рукодельницами», – тихо рассказывал ТерТаВа. – Не верьте этим скромно опущенным головкам. Все они очень много мнят о себе и своем художестве. Но лучшая из них, Купо, пошла за Шрии, потому что ей надоело прославлять своим искусством жестокость Краа.

– А кто та обезьяна-носач рядом с троном? – поинтересовался Мухоножка.

У носача на рыжеватую шкуру была накинута мантия из попугаичьих перьев; в длинных пальцах он сжимал жезл, как церемониймейстер при дворе средневекового владыки.

– Накал! – пояснил ТерТаВа. – Чтоб ему скорпионы-шакалы оторвали ловкие руки! Чтоб дженглоты выпили его кровь – она поядовитее будет, чем у них! Это личный слуга Краа и его лучший шпион. Кто поссорится с Накалом, долго не проживет.

Накал обвел толпу надменным взглядом. Его резной жезл был из костей. Мухоножка внимательнее пригляделся к платформе, на которой стоял трон. Сначала он подумал, что материалом для нее послужила слоновая кость. Но нет, она тоже была сделана из обычных костей. «Рукодельницы» сложили их в искусный орнамент.

Накал ударил жезлом по платформе.

Мгновенно наступила тишина. Смолкли даже попугаи, целыми стаями сидевшие в ветвях. «Интересно, как им нравится мантия Накала», – подумал Мухоножка. Там было и несколько красных лори, но, на взгляд гомункулуса, все они казались одинаковыми, и он не мог бы сказать, есть ли среди них Ме-Ра.

ТерТаВа спускался все ниже и в конце концов очутился на платформе. Лола, разумеется, без стеснения оглядывала окружавшую их толпу; в конце концов и Мухоножка поддался искушению приподнять голову из шерсти гиббона. К сожалению, две черные макаки загораживали от него клетки. Единственное, что он мог видеть, причем даже слишком отчетливо, были сидевшие высоко над ними грифоны. Ядовитые змеи их хвостов обвивались вокруг веток.

– Погляди, с каким презрением они на нас смотрят! – прошептал ТерТаВа. – Для них все другие создания значат так же мало, как жуки и бабочки, которых сотнями убивают их обезьяны, чтобы украсить их крыльями рельефы на гнездах хозяев. Один Шрии не такой. На него была вся наша надежда. Он рисковал жизнью ради нас, а теперь из-за нас он погибнет!

ТерТаВа долго не сводил скорбного взгляда с огромной клетки, скрывавшей пленного Шрии. Но вот он наконец двинулся дальше, протискиваясь сквозь сутолоку мохнатых тел. Теперь Мухоножка мог рассмотреть остальные корзины. В одной из них он заметил силуэт мальчика. Имя Бена уже готово было сорваться у него с языка. Но это был не Бен. Мальчик прижал лицо к прутьям, и стало видно, что он младше и родом из этих мест. А где же хозяин? Неужели грифоны уже сожрали его и остальных?

Нет. В одной из корзин сквозь прутья мелькнули очки! Лола тоже их увидела. Барнабас! Какое облегчение! На мгновение Мухоножка забыл о клетках и грифонах. Зеленые пальцы, вцепившиеся в прутья рядом с Барнабасом, явно принадлежали Хотбродду.

Да, хозяин тоже там!

Бен крикнул что-то другому мальчику, но Мухоножка не мог разобрать слов. Тишина, к которой призвал носач ударом жезла, продлилась недолго. Приверженцы Краа рычали, гоготали, верещали и гудели в кроне огромного дерева, подобно гигантскому осиному гнезду. Большинство составляли обезьяны. Макаки, гиббоны, лори, лангуры, мартышки и носачи. Их были сотни! Там и сям среди публики попадались также гигантские летяги, куницы и змеи, ползавшие по платформе или обившиеся вокруг веток над ней.

Носач снова стукнул жезлом по платформе, на этот раз трижды, с нарастающей силой. Голоса в огромной кроне пугливо смолкли.

Внезапно наступила такая тишина, что все услышали скрежет страшных когтей Краа, выступившего из ворот своего дворца. Царское гнездо окружали, словно позолоченные шипы на венце, взлетные площадки. Одна из них отбрасывала тень на тронную платформу. Когти хищной птицы делали походку Краа немного неуклюжей, но туловище льва и хвост-змея производили неизгладимое впечатление. Змея извивалась позади Краа, словно выписывая угрозы в густом воздухе джунглей.

Грифон застыл на краю площадки, глядя вниз на своих подданных. Огромный клюв приоткрылся, словно впивая подымавшийся к нему страх; желтые глаза светились такой жестокостью, что Мухоножка на мгновение спрятал лицо в мягкой шерсти ТерТаВа.

Краа расправил крылья. Шорох пронесся над толпой, как надвигающаяся буря. Какой же он огромный! На мгновение его тень превратила день в ночь. Краа спланировал вниз. Толпа отступила раньше, чем его когти коснулись платформы; ТерТаВа так поспешно опустился на колени вместе со всеми, что Мухоножка едва не свалился с его плеча.

– Кра-а-а-а-а!

Сотни голосов кричали, бормотали, рычали и каркали имя своего пернатого повелителя. Мухоножка почувствовал, как задрожал ТерТаВа от этих звуков. Со всех сторон раздавалось и еще одно слово: «туанка». Повелитель…

Пока Краа шагал к трону, из его перьев высунулись шесть странных созданий – они пугали Мухоножку еще на картинках в книгах, где он их видел рядом с грифонами. Скорпионы-шакалы. Только этого не хватало! Он так надеялся, что это просто плод средневековой фантазии, как люди с лицами на груди или двухголовые верблюды. Скорпионы-шакалы соскочили на платформу и окружили трон, угрожающе задрав жалящие хвосты. Мухоножка с горьким удовлетворением отметил, что даже у Лолы задрожали усы от этого зрелища. Будь проклят этот пегас вместе со своими жеребятами! Будь проклят тот день, когда Гиневер и Вита нашли их!

Краа вскочил на трон, отчего вся платформа заходила ходуном, и Накал снова стукнул жезлом об пол.

– Склонитесь перед Краа Ужасным, Непобедимым, Древним как Мир! – пронзительно выкрикнул носач. – Перед Крылатой Бурей, Пернатым Небесным Львом, Повелителем Змей…

Хвост-змея Краа оскалил ядовитые зубы. Грифон с явным удовольствием внимал перечислению своих титулов.

Все взгляды были устремлены на Краа. Лола воспользовалась моментом, чтобы с другого плеча ТерТаВа перескочить к Мухоножке. Ненормальная крыса!

– Я полезла к Барнабасу, хромуклус! – прошипела она в ухо Мухоножке. – Оставайся здесь!

И прежде чем гомункулус успел возразить, она спрыгнула на костяной пол платформы и исчезла в толпе.

Накал продолжал перечислять титулы Краа.

Мухоножка взглянул вверх, на клетку, где поблескивали сквозь прутья очки Барнабаса… и стал спускаться с плеча ТерТаВа, чтобы бежать за Лолой.

32. Краа

Достигнута цель Сотворенья мира –
Моя нога и каждое перо.
И я в когтях Творение держу
Или в полете медленно вращаю –
Убью, где захочу: тут все мое.
Софистики во мне нет ни на грош:
Я отрываю головы от плеч –
Работник смерти.
Тед Хьюз. Ястреб на макушке дерева (Перевод А. Андреева)

Краа…

Два чувства боролись в душе Бена, смотревшего сквозь прутья своей клетки на огромного грифона: страх и изумление. Так, наверное, бывает, когда видишь царя. А Краа был настоящий царь – в этом не приходилось сомневаться. Чудовищный клюв, безжалостный взгляд, огромное львиное туловище, покрытое палевой шерстью, переходящей у шеи в светло-коричневое оперение… Вид Краа наполнял душу ужасом, желанием бежать от его ненасытного взора. И в то же время Бен не мог наглядеться на великолепие этого создания, хотя и излучавшего жестокость, так не похожую на доброту, которой дышала каждая черта Шрии и Лунга. Краа воплощал собой все, что на этом свете преследует и убивает. Он был сама ненасытность, злоба, опьянение атакой и собственной силой. Крупнее ли он Лунга? Нет. Они, наверное, одного размера. Когда грифоны выносили их в клетках из гнезда наружу, Бен показался себе до ужаса маленьким и хрупким. Теперь он гораздо лучше представлял, какие чувства постоянно испытывает Мухоножка. Птичьи когти грифонов выглядели вблизи не менее пугающе, чем их задние львиные лапы, а хвосты-змеи, казалось, жили собственной жизнью. Хвост Краа напоминал персидскую носатую гадюку и на глазах Бена поймал птицу, легкомысленно пролетавшую вблизи от трона, когда грифон на нем усаживался.

В светло-коричневом шейном оперении грифона поблескивали три пера, словно сделанные из чистого золота. Так вот что такое солнечные перья, ради которых они здесь оказались! Совсем рядом. Но теперь они представлялись Бену еще более недоступными, чем в тот день в Мимамейдре, когда он впервые о них услышал.

О том же думал и Барнабас.

Он смотрел сверху на Краа и чувствовал себя нелепым, как мышь, которая пришла просить у льва волосок его гривы. Хуже того, он и своего сына завел в логово льва.

Краа оправил клювом перья, обвил хвостом-змеей львиные лапы и птичьи когти и взглянул наверх, туда, где ждали приговора его пленники. Он окинул их беглым взором, как царь, привыкший отправлять на смерть сотни и тысячи. Но на клетке, где сидел Шрии, взгляд его янтарных глаз задержался.

Молодой грифон не мог пошевелиться в своем тесном узилище. Сквозь прутья просвечивала изумрудная зелень перьев, словно в клетку посадили сам тропический лес.

Из кривого клюва Краа вырвался угрожающий рокот.

– За все века, что я живу на свете, – Краа говорил негромко, но его скрипучий, хриплый голос пронизывал Бена до мозга костей, – за все войны, что мне случалось вести, – грифон выпрямился, чтобы все видели шрамы на его груди, – я никогда, никогда, – рокот перешел в пронзительный крик, – не встречал такого предательства!

Он расправил крылья, как император, сбрасывающий мантию, хотя ни одна мантия даже отдаленно не могла сравниться с крыльями Краа, и так замер, словно желая напомнить всем присутствующим, каков он в полном своем величии и силе, как быстро может ринуться на любого из них и умертвить клювом и когтями.

– Сын моей родной сестры! – Краа ударил клювом воздух, словно желая дотянуться до Шрии. – Ты действительно думал, что можешь при моей жизни отобрать у меня этот остров? И те глупцы, что пошли за тобой, тебе поверили? Вы все дорого за это заплатите!

Из клеток, где сидели обезьяны Шрии, доносились глухие жалобы. Бен обвел взглядом толпу, теснившуюся у трона Краа. Он увидел немало разгневанных лиц и пальцев, обвиняюще указывающих на Шрии, но находились среди обезьян и такие, что с глубокой печалью смотрели вверх на молодого грифона. Возможно, у Шрии было больше приверженцев, чем хотелось думать Краа. Тем беспощаднее он его накажет, если так.

– Хотбродд, – прошептал Барнабас, – тебе, наверное, стоит снова поговорить с прутьями нашей корзины. Признаюсь, у меня еще оставалась надежда, что с этим грифоном можно договориться. Но он ни за что не поверит, что мы не союзники Шрии. А этого он, боюсь, не прощает!

Краа взглянул наверх, словно услышал его слова.

– А что это за люди, с которыми ты связался? – спросил он Шрии. – Такие же безумцы, как мальчишка с маки-домовым? Мои соглядатаи докладывают, что он ездит с острова на остров и уже не раз лишал наших друзей-браконьеров законной добычи. Они, несомненно, заплатят за него хорошую цену. Твой мохнатый друг тоже отличный товар! – крикнул он Уинстону. – На мой взгляд, это просто большеглазая крыса, но я слышал, что на человеческих рынках маки-домовой стоит дороже, чем самые большие попугаи!

Уинстон обнял Берулу за плечи. Но Краа уже повернулся к клетке, где сидели Барнабас, Бен и Хотбродд.

– Нет, эта троица тут не затем, чтобы спасать обезьян и попугаев! Ты хотел подослать их ко мне, чтобы они за людское золото купили мое доверие! Шрии Милосердный, Шрии Друг Обезьян! Ложь, все ложь! Ты так же любишь кровь и золото, как и я! Эти трое должны были помочь тебе похитить мои сокровища! В этом был твой замысел!

Шрии пытался возразить, но другой грифон принудил его к молчанию, угрожающе стукнув клювом по клетке, где сидели обезьяны Шрии.

– Накал! – окликнул Краа носача. – Продемонстрируй моим верноподданным вещественное доказательство. Покажи, каким подарком шпионы Шрии надеялись втереться в доверие к Великому Краа!

Накал вытащил из-под перьевой мантии браслет, который дала Барнабасу Багдагюль, и поднял высоко над головой.

По толпе обезьян пронесся возмущенный гул, а хвост-змея Краа выгнулся кольцом и оскалил ядовитые зубы.

– Браслет! Уж хоть бы с ящиком золота их послал! – с издевкой обратился Краа к Шрии. – И погляди сам на своих бандитов! Ты, видно, хотел меня не только ограбить, но и оскорбить? Мальчишка и старик со стеклянными глазами! У них даже оружия не было. Или их оружие – этот зеленый чурбан? Ну хоть за него браконьеры наверняка дадут хорошую цену. – Он смерил Бена и Барнабаса презрительным взглядом.

– Я тебе все перья выщиплю, рыжая ты ворона! – рявкнул на него с высоты Хотбродд. – Я сделаю ремень из твоего змеиного хвоста, а из шкуры сошью себе штаны!

Тролль так яростно бился о стены клетки, что корзина раскачивалась, словно язык колокола, и Бен с Барнабасом уже видели себя со сломанной шеей у подножия трона. Но плетеные клетки грифонов повидали немало буйных пленников: крокодилы и мраморные кошки отстаивали свою свободу так же отчаянно, как и тролль.

– Гм. – Краа явно позабавила речь Хотбродда. – Ты мне напоминаешь одного демона, которого я разорвал на куски лет шестьсот тому назад. Его мясо было такого же неаппетитного цвета, как у тебя.

Хотбродд излил на него весь свой запас викингских ругательств. Но Краа уже снова повернулся к Шрии:

– Знаешь что, племянничек? Я, пожалуй, оставлю тебя в живых, пока мы не распродадим или не убьем всех твоих помощников. Худшей боли я тебе причинить не могу. Твоя мать переживала за каждую букашку, которую ненароком заглатывала на лету. Сочувствие… Зачем нам пропускать через себя то, что чувствуют другие? Единственное сердце, к которому стоит прислушиваться, это наше собственное. Ни одно создание на свете не сравнится с грифоном!

– Однако ты прислуживал людям за золото. Ты был всего лишь крылатым рабом их царей!

Голос у Шрии был совсем не такой, как у Краа. В нем слышались пение гиббона и ветер, ворошащий зеленые листья и пестрые перья. Шрии не был родом из далекой пустыни – он был сыном этого острова.

– Твоя сила! Ты всю ее растратил на обогащение. А ведь им даже не наешься, твоим золотом. Любой крокодил лучше тебя. От любого жука на этом острове больше пользы, от любой рыбы в океане. Ты паразит, Краа, и я вызываю тебя на бой. За всех, кого ты продал, хотя они верили и служили тебе.

Среди обезьян поднялся ропот, а птицы встревоженно захлопали крыльями.

Но Накал вновь ударил жезлом по платформе и пронзительным свистком призвал всех к молчанию.

– А, снова эти старые сплетни, которые распространяешь ты и твои сообщники! – Краа склюнул белку-летягу, пролетевшую слишком близко от его клюва, и заглотил ее целиком. – Как это там у вас говорится? «Краа продает даже своих подданных. Он продает своих вернейших слуг». Вранье! Я продаю предателей и воров. Ну и всякую шваль, которая рождена быть добычей охотника.

– Вот как? – Голос Шрии был клекотом орла и рычанием льва. – А что сталось с твоим последним жезлоносцем? Накал никогда не спрашивал, куда он подевался? А где те лори, что написали твой портрет – тот, который тебе не понравился? А где райские птицы, чье пение раньше слышалось по вечерам, и тот макак-альбинос, чье гнездо висело прямо под твоим дворцом? Никто на этом острове не чувствует себя в безопасности! Ты ценишь только блестящие финтифлюшки, которые приносят тебе браконьеры, да ракушки, которыми ты и остальные точите клювы!

Краа снова угрожающе расправил крылья и так сердито захлопал ими, что клетки, качаясь, стукались друг о друга, а Хотбродд чуть не придавил Бена и Барнабаса. Даже обезьяны и летяги, устроившиеся на ветках над троном Краа, едва не попадали вниз; а что-то и в самом деле свалилось оттуда, с пронзительным криком шлепнувшись прямо перед Краа. Накал подобрал непонятное существо и поднял над головой.

– Мухоножка! – закричал Бен. – Эй, ты, отпусти его!

Но никто не обратил на него внимания.

Краа с любопытством наклонился к гомункулусу, но тут с веток над троном соскочила еще одна фигура и приземлилась рядом с Накалом.

– Не тронь его, пернатая кошка! – донесся до Бена пронзительный голос Лолы. – А ты, – она направила на носача свой крошечный сигнальный пистолет, – немедленно отпусти моего друга, а не то жить тебе осталось считаные минуты!

Лола, несомненно, была одним из храбрейших созданий, каких когда-либо встречал Бен, но не всегда самым здравомыслящим. Один из скорпионов-шакалов схватил ее клешней, даже не поморщившись от выстрела из сигнального пистолета, отрикошетившего от его золотого панциря.

Бен в бессильном отчаянии тряс прутья своей клетки.

Даже Барнабас побледнел, а Хотбродд издал рык, какого не постыдились бы и сами грифоны. Тролль был очень привязан к летающей крысе, хотя и старался не показывать этого окружающим.

– Нет, ты только посмотри! – Краа с таким интересом наклонился к Лоле и Мухоножке, что едва не уткнулся в них клювом. – Грызун-паразит и дженглот! Ну и союзников ты себе набираешь, Шрии!

– Я никакой не дженглот! – воскликнул Мухоножка дрожащим, но очень решительным голосом. – Я гому…

– Нет-нет! – пронзительно перебила Лола. – Он дженглот. Конечно он дженглот, да еще какой! Очень опасный, очень ядовитый дженглот! А крыса сейчас покажет тебе, помешанная на золоте птица пустыни, – Лола промахнулась на миллиметр, пытаясь пнуть сапогом в нос державшего ее скорпиона-шакала, – кто тут паразит!

У Бена перехватило дыхание. Краа приподнял голову и задумчиво посмотрел на двух крошечных созданий, как бы размышляя, кого из них склюнуть первым.

– Что скажешь, Накал? Крыса, одетая, как человек, и дженглот с кожей белой, как слоновая кость, – за такой товар можно получить хорошую цену, как ты считаешь?

– Истинная правда, ваше величество! – подобострастно отозвался Накал. – Любой собиратель редкостей отдаст все, чтобы только заполучить их в свою коллекцию. А что они такие мелкие, так это даже лучше: их можно перевозить в обычной птичьей клетке.

Лола хотела что-то ответить, но Накал уже вытянул ее из клешни скорпиона-шакала и засунул в мешок вместе с Мухоножкой.

– Боюсь, у нас не осталось надежды на спасение! – прошептал Барнабас Бену. – Хотя… мы не раз уже так думали, правда? А всё еще живы и здоровы.

Бен кивнул, но не очень убежденно. Не потеряй он пластину Лунга, сейчас он позвал бы дракона на помощь. Ради Мухоножки! Краа одним прыжком соскочил с трона, последний раз торжествующе взглянул на клетку Шрии и шагнул к краю платформы. Скорпионы-шакалы разогнали толпу на его пути, угрожающе щелкая клешнями, а потом вскарабкались по мощным задним лапам грифона и скрылись у него под крыльями.

– Отнесите пленников к грифоновым деревьям! – крикнул Накал.

Краа двумя мощными ударами крыльев уже вознесся к своему дворцу.

Прочие грифоны повиновались. Они зажали в орлиных когтях лианы, на которых висели клетки, и поднялись с ними в воздух. Двое грифонов взялись за клетку с Шрии. Их остановил крик Краа, режущий, как острие ножа.

– Нет, этот остается здесь! – провозгласил он от дворцовых ворот. – Вы что, не слышали, что я сказал? Он умрет последним. Я обрежу ему когти и крылья и буду кормить золотом, которое выручу за его прислужников, пока оно не забьет ему глотку. Тогда я вырву сердце из его пестрой груди и съем. Хотя оно, наверное, мягкое и приторно-сладкое на вкус, как перезрелая дыня.

Ответил ли что-нибудь Шрии, Бен уже не слышал. Если и ответил, крики остальных грифонов заглушили его слова.

Чра подхватил клетку с Барнабасом, Хотброддом и Беном и тронулся впереди всех в южном направлении.

33. Осьм

Синие киты не все еще уничтожены.

В Антарктике еще остался криль, а в Чесапикском заливе – немного устриц.

Половина коралловых рифов еще в приличном состоянии – они охватывают нашу планету, словно усыпанный самоцветами пояс.

Время развернуть руль еще есть, но оно уже заканчивается.

Сильвия Эрл

Майя оказалась права.

Колотье в сердце указывало Лунгу дорогу не хуже компаса. Они с Тату летели всю ночь. Как и надеялся Лунг, младший дракон оказался вынослив и с восходом солнца не потребовал передышки. Лететь среди бела дня было небезопасно, хотя сок драконьих цветов надежно заменял лунный свет. Но страх, который Лунг чувствовал как свой собственный, гнал его вперед, невзирая на риск.

На небе не было ни облачка, и все, что могло скрыть их от посторонних глаз, это стремительность их полета. Тату и в этом отношении оказался идеальным спутником. Он не уступал Лунгу в скорости. Матрос китайского торгового судна, не вовремя взглянувший на небо, был незаслуженно высмеян за рассказ о двух драконах, потому что, пока он звал товарищей к фальшборту, горизонт уже опустел. Мальчик, снявший Тату на мобильный телефон, был страшно разочарован, когда оказалось, что на фотографии видна лишь смазанная тень.

Скорее. Скорее, Лунг! Он успокаивал себя тем, что боль в сердце, наверное, прекратилась бы, не будь Бен еще живой. Но так ли это? Горные гномы очень неопределенно ответили на его вопрос, может ли пластина чешуи передавать страх, который уже прошел и забыт. Слишком давно у драконов бывали свои ездоки. Никто уже не знал в точности, как работает эта связь, и некому было объяснить Лунгу, что пластина чешуи будет звать его, пока он ее не найдет, как сигнал бедствия с давно покинутого корабля.

На небе зарозовели первые пятна заката, и тут Лунг почувствовал, что один из бесчисленных, расстилавшихся под ними островов притягивает его подобно магниту. На северной стороне острова драконы увидели пару рыбачьих деревушек, но пластина, похоже, звала Лунга к южной его оконечности. Серношерстка спрыгнула со спины Лунга в горячий песок и покрутила головой, ища взглядом самолет Хотбродда. Но докуда хватало глаз, везде были только птицы, моллюски и черепахи.

– Выглядит не больно обнадеживающе, – заметила она. – Ты уверен, Лунг?

Тату, озираясь по сторонам, явно сомневался, как и Серношерстка.

Лунг не знал, что ответить. Внутренний голос говорил ему, что они на месте, но, глядя на пустой берег, он уже и сам себе не верил. Дальше от моря остров был покрыт густым тропическим лесом. Искать там Бена и Барнабаса можно было очень долго.

– Груздь заплесневелый! Ненавижу взморье! – Серношерстка отряхивала от песка мохнатые лапы. – Земля под ногами должна быть твердой и влажной! Ни один гриб не растет в песке. В нем только блохи водятся.

Единственной весточкой из мира людей оказалась пластиковая бутылка – но она точно попала сюда не с Беном и Барнабасом. В Мимамейдре пластиковые бутылки были внесены в черный список. Гиневер даже ниссе удалось отучить от страсти к пластику.

– Они должны быть здесь! – воскликнул Лунг. – В груди у меня колет так сильно, словно Бен стоит вон у того утеса!

Серношерстка слишком хорошо его знала, чтобы не поверить. Она зашагала к утесу – и застыла как вкопанная. Кобольдиха узнала медальон, лежавший на песке среди тины и ракушек: она не раз видела его на письменном столе Барнабаса Визенгрунда. Серношерстка наклонилась за ним, но тут ей в пальцы впились две красные клешни.

– Это мое! – произнес тоненький, но очень пронзительный голос.

Серохвостка потерла укушенный палец и изумленно уставилась на крошечного рачка, угрожающе выставившего ей навстречу клешни. У него было четыре глаза, сидевших на тонких длинных стебельках.

– Врешь! – прорычала Серношерстка. – Во-первых, у тебя даже шеи нет, чтобы носить такое, а во‐вторых, эта вещь принадлежит Барнабасу Визенгрунду.

Эти аргументы не произвели на рачка ни малейшего впечатления.

– То, что выброшено морем, принадлежит тому, кто его нашел! – Он сердито защелкал клешнями. – Это неписаный закон оке…

Он смолк на полуслове и уставился через плечо Серношерстки.

За ее спиной стоял Лунг. Рачок испуганно засеменил сначала направо, затем налево – двигался он на своих десяти тонких ногах удивительно быстро, – а потом закрыл все четыре глаза.

– Дракон? Нет, Евгений, нет! – донеслось до Лунга и Серношерстки его бормотание. – Ты, видно, коралловых блох объелся! Хотя… – Евгений открыл один глаз, потом второй и наконец все четыре. – Да, почему бы и нет? Дракон. Нет, два дракона. Ну что ж. И один… кто? – Четыре глаза оглядели Серношерстку с головы до ног. – И одна обезьяна. Но какой породы?

Тату и Лунг весело переглянулись. Зато Серношерстку Евгений нисколько не позабавил.

– Обезьяна?! – возмущенно выкрикнула она.

Евгений пристальнее вгляделся в нее:

– Гм… Нет, беру свои слова обратно. Так ты…

– Пестрый шотландский кобольд! – выпалила Серношерска. – Мы, кобольды, не любим тварей с клешнями! Особенно когда они обворовывают наших друзей.

Евгений еще крепче обхватил клешнями цепочку медальона и поставил две ноги на серебряную крышку.

– Ладно. Докажи, что эта вещь принадлежит твоему другу. Что там внутри?

– Пластина моей чешуи, – ответил Лунг. – Я так думаю.

Во всех четырех глазах Евгения отразилось глубокое разочарование.

– Ну что ж, коли так, – пробормотал он и опустил клешни. – Пластина драконьей чешуи. Я как раз удивлялся, зачем кто-то положил в такой красивый серебряный медальон непонятный кусок металла. Ни один разумный рак не станет отрицать, что пластина внутри очень похожа на те, из которых состоит твой панцирь.

Евгений тяжело вздохнул и уставился всеми четырьмя глазами на грудь Лунга, на темное пятно на месте недостающей пластины.

– Ты нашел этот медальон прямо здесь? – спросил Лунг. – Я подарил эту пластину другу, и, боюсь, сейчас ему угрожает опасность.

Евгений виновато отвел взгляд.

– Мм, нет… – Два глаза, избегая взгляда Лунга, воззрились на небо, а два – на песок. – Честно говоря, я его не то чтобы нашел. Я отобрал его у рыбы-удильщика, там, – он указал клешней в море, – у обломков затонувших кораблей. Где живут коралловые русалочки.

Серношерстка очень старалась не выказать тревоги, но тут же почувствовала, как упало сердце у Лунга. Кобольдам не нужны пластины чешуи, чтобы знать, что испытывает их дракон.

– У затонувших кораблей? – переспросил Лунг. – Ты не видел там… – вопрос не шел у него с языка, – остатков воздушного судна? Деревянного самолета?

Евгений явно проникся к нему сочувствием (отчего приобрел фиолетовый оттенок).

– Остатков самолета? Нет. Но Осьм уверял меня, что видел нечто подобное. Деревянную машину с крыльями. Я ему не поверил, честно говоря. У него очень богатая фантазия!

– Где? – спросил Тату. – Где он ее видел?

Да, терпения ему пока недоставало.

– На побережье острова Булу. Ну знаете, остров львиноптиц.

– Львиноптиц? – Тату обменялся быстрым взглядом с Лунгом и Серношерсткой.

– Да. На острове Булу водится много странных существ. – Евгений пренебрежительно махнул клешней. – Осьм еще говорил, что из летающей машины вылез зеленый человек. Он, наверное, опять нашел в обломках кораблей бочку рома! Во всяком случае так я подумал, когда он мне это рассказал. Он после этого всегда несколько дней несет околесицу и сам себя завязывает узлами!

Опять этот Осьм! Лунг очень старался не терять терпения. Ведь Евгений – их единственная надежда найти Бена. Львиноптицы! Непохоже, чтобы это были фениксы.

– Как ты думаешь, твой друг Осьм мог бы проводить нас на этот остров?

– Конечно! Не знаю, правда, где его сейчас носит, но могу его позвать. Он, наверное, снова разрисовывает какой-нибудь остов корабля. Он не останавливается даже перед буровыми платформами. Я ему все время говорю: «Осьм! Люди не оценят твоего искусства!» Притом, можете мне поверить, его чернила даже под водой не теряют прочности. Однажды люди сделают из него салат с осьминогом, но он даже не знает, что это такое! Он же наивен, как младенец!

Евгений погляделся в серебряную крышку медальона, потом приподнял его за цепочку – и кинул под ноги Серношерстке.

– Мне приходилось слышать, что драконы в любом живом существе пробуждают лучшие стороны его натуры, – вздохнул рачок. – Но вот уж не думал не гадал, что это верно и для четырехглазых раков! Крайне досадно!

Евгений засеменил к полосе прибоя, плоскими волнами накатывавшего на песок, и вдруг защелкал клешнями быстрее, чем танцующая фламенко цыганка – кастаньетами.

Казалось, на его зов отозвался сам Тихий океан.

В открытом море поднялась волна.

Она становилась все выше и выше, пока испуганная Серношерстка не спряталась за лапами Лунга. И тут из воды высунулись щупальца, сплошь покрытые присосками, и огромная голова с глазами такой величины, что Серношерстка могла бы целиком в них поместиться.

Осьм. Подходящее имя для гигантского осьминога.

Щупальца, постепенно выползавшие на берег, переливались всеми цветами радуги, а туловище Осьма – по крайней мере, видимая его часть – было темно-зеленым, как океанская пучина.

– Видишь? – шепнул Лунг Серношерстке. – Даже с крошечными четырехглазыми рачками стоит разговаривать вежливо. Никогда не знаешь, кто у них в друзьях.

Одно темно-синее щупальце заскользило по песку к Евгению, а остальные, к большому облегчению Серношерстки, остались в воде. Рачок взобрался на щупальце спрута и показал клешней на Лунга и Тату:

– Осьм, ты только посмотри! Это ведь и вправду драконы! Мог ты себе представить, что они еще существуют? Нет! Вот так же окажется однажды, что на свете есть еще один симпатичный гигантский осьминог!

– Он точно где-то есть! – вмешалась Серношерстка, быстро преодолевшая страх перед Осьмом. – Я сама его видела. Правда, насчет «симпатичного» я не так уверена. По большей части он ведет себя…

Лунг предостерегающе взглянул на нее.

– Друг, которого я ищу, хорошо знает этого осьминога! – крикнул он Осьму. – И он, конечно, поможет тебе его найти.

Огромные глаза осьминога расширились, словно собираясь вобрать в себя весь мир. Осьм поднял из воды еще два щупальца и поводил ими по воздуху, словно выписывая невидимые буквы.

– Осьм спрашивает, в каком из океанов живет этот осьминог, – перевел Евгений. – Мы знаем только одного мрачного брюзгу у побережья Новой Зеландии.

– Он живет у северного побережья Норвегии, – ответил Лунг. – Про его характер тебе наверняка может рассказать тот друг, которого я ищу.

Лунгу надо было стать дипломатом! Серношерстка проглотила просившееся на язык замечание, что Хафгуфа, норвежский осьминог, уж точно не меньший брюзга, чем его новозеландский сородич.

– Он отвезет вас к тому побережью, где видел деревянный самолет и зеленого человека, – перевел Евгений. – Но сначала Осьм хотел бы спросить, кто расписал тебе, – он показал на Тату, – панцирь? Ему очень нравится узор!

34. Синнефо, Хара, Уранос

Пикассо говорил: «Чтобы стать молодым, требуется немало времени».

Жан Кокто. Дневник незнакомца

Синнефо и правда была белая, как мать. Хара унаследовала медно-красный отцовский окрас, а Уранос оказался нежно-голубого цвета! Гинневер не знала, кто ей нравится больше, до того хороша была вся троица! Они с Витой проводили в стойле каждую свободную минуту, стараясь не упустить ни малейшей возможности взглянуть на жеребят. Анемос часами простаивал у гнезда, хотя пернатые наседки по-прежнему строго следили за режимом посещений.

Даже за краткие мгновения, когда яйца показывались из-под согревающих перьев, жеребята успевали проявить свой характер. Синнефо была самая спокойная из троих. Она задумчиво плавала в своем яйце и мало интересовалась окружающим миром. Хара, напротив, все время прижимала нос к скорлупе, теперь прозрачной, как стекло, и явно радовалась, если видела вокруг не одни только перья! А Уранос постоянно находился в движении, брыкался, словно ища копытцами твердую почву, и ржал, закинув голову и пуская по яйцу крошечные пузыри.

На них и в самом деле невозможно было наглядеться.

«Если бы только они росли не так быстро!» – думала Гиневер.

Однажды она застала Анемоса за разглядыванием клеток на календаре. Гиневер сорвала лист с двери стойла и отнесла к себе в комнату.

«Пожалуйста! – думала она, вешая календарь над кроватью. – Бен! Папа! Хотбродд! Мухоножка! Лола! Скажите, что вы добыли перо! Выйдите на связь! А что, если у них плохие новости? Что, если они не нашли грифонов? Или нашли, но…» Нет! Гиневер запретила себе додумывать вопрос до конца, хотя он читался в глазах каждого обитателя Мимамейдра.

Синнефо.

Хара.

Уранос.

Крошечные создания жадно пили окружающую их мерцающую жидкость. Но если яйца не вырастут, она скоро закончится.

По пути в стойло Гиневер смотрела на небо. Она поймала себя на том, что так напряженно всматривается в облака, словно взглядом можно притянуть домой самолет Хотбродда.

Но небо над Мимамейдром оставалось пустым.

Они вернутся вовремя. И перо поможет.

Оно должно помочь!

Синнефо… Хара… Уранос…

35. Проданы

Он не хочет замечать, что солнце, луна и звезды, по всей вероятности, давно бы исчезли… если бы по чистой случайности не были вне пределов досягаемости загребущих человеческих рук.

Хэвлок Эллис. Танец жизни

Если слишком долго смотреть на мир сквозь решетку, с душой происходят нехорошие вещи. Даже если решетка всего лишь из прутьев. Бен чувствовал, что забывает, каково это – быть свободным. Хуже того, он не верил больше, что свобода когда-нибудь вернется к нему. Грифоны оставили клетки на мрачной просеке, где тени деревьев, словно черные пальцы, охватывали все, что росло под ними. Посредине возвышалась огромная статуя грифона, вырезанная из такого ценного тропического дерева, что Хотбродд, несмотря на весь ужас их положения, не мог удержать восторженного вздоха. Чаша между орлиными когтями фигуры напомнила Бену утварь для кровавых жертвоприношений в древних храмах. Не слишком успокаивающее зрелище. Как и резные головы грифонов с горбатыми клювами, глядевшие с окрестных деревьев. Они были прикреплены высоко на стволах: золотые перья, рубиновые глаза, мерцающие перламутровые клювы. Хотбродд разглядывал их так жадно, словно его жизнь зависела от того, чтобы понять, с помощью каких инструментов «рукодельницы» создали этот впечатляющий памятник своим господам. Бен рад был видеть, что тролль к чему-то проявляет интерес. Хотбродд переносил неволю еще хуже, чем люди. И неудивительно: он с трудом мог повернуться в тесной корзине, а его вторая попытка поговорить с прутьями привела к тому, что те сначала чуть не проткнули их насквозь, а потом едва не удушили. С тех пор тролль мрачно молчал. Лишь Барнабас выглядел несломленным. Он и сейчас оглядывался по сторонам с таким интересом, словно по доброй воле оказался в клетке посреди индонезийских джунглей.

– Потрясающе! – обратился он к троллю, мрачно глядевшему на стороживших их черных макак. – Эти лори – настоящие гении. Интересно, делали они резные изображения до прихода грифонов? Я никогда не слышал, чтобы обезьяны занимались чем-то подобным, но, может быть, это совершенно особая порода. Как ты думаешь, Хотбродд?

– Да, работа приличная, – ворчливо ответил тролль. – Но если бы эту статую делал я, она хлопала бы крыльями!

Бен не сомневался, что так оно и было бы. Но Барнабас уже задумался о другом. Теперь он смотрел на жертвенную чашу.

– Странно, что оживленная торговля Краа с браконьерами до сих пор не привлекла сюда желающих отловить его самого и остальных грифонов! – пробормотал он. – С другой стороны, черепа на пляже – это, вероятно, все, что осталось от тех, кто пытался!

– Очень может быть, – откликнулся Бен.

Мысли его разбегались. Он так долго смотрел сквозь решетку, что видел мир в клеточку.

А Вита и Гиневер? Они наверняка уже думают, что их съели грифоны. Бен вытащил из кармана фотографию яиц. Скоро эта мятая, грязная бумажка станет единственным свидетельством о последних пегасах. Они не смогут сдержать данное Анемосу обещание – это уже ясно. Даже если бы им удалось бежать. У них в запасе всего четыре дня, а только перелет домой занимает два!

– Прости меня! – Барнабас обнял его за плечи. – Я проклинаю себя за то, что привел сюда тебя и остальных! Нет ничего унизительнее плена. Я до сих пор не могу забыть четыре бесконечных месяца в пещере ночного тролля. Если бы не Хотбродд, я и сейчас бы там сидел.

– Нет, он давно тебя сожрал бы, – буркнул тролль. – И задери меня енот, я просто не понимаю, как ты там с ума не сошел за эти четыре месяца!

– Господин, – раздался тоненький голосок. Мухоножку засадили в такую крошечную клетку, что он едва мог распрямиться. – Как вы там? Простите! Мы оказались очень неумелыми спасателями!

– Ерунда! Вы отчаянные храбрецы! – У Бена разрывалось сердце при виде запертого в тесноте гомункулуса. Клетка Лолы была не больше, но за нее Бен не так беспокоился. Лолу никакая клетка долго не удержит, подсказывало ему внутреннее чутье.

– Нам не повезло, хромукулус, вот и все, – вмешалась крыса, протискивая лапу сквозь решетку, чтобы сорвать росший у клетки вкусный колосок. – Задача была довольно безнадежная – это все присутствующие признают, я думаю.

Берулу прижался к Уинстону и что-то проверещал ему на ухо. Мальчику до сих пор не верилось, что он понимает язык своего маки-домового. Как же плохо будет без сказочных существ, чье присутствие расшифровывало ему щебет Берулу! С другой стороны… похоже, скоро у него не будет Берулу! Эта мысль отозвалась острой болью в его сердце.

– Берулу говорит, что маки-домовые не годятся в домашние животные. И что ему нужны ночь и лес, а в доме ему будет плохо. – Он крепко прижал к себе Берулу. – Я не дам тебя в обиду! Мы не позволим им разлучить нас!

Говоря это, Уинстон несчастным взглядом смотрел на Бена. Он знал, что дает несбыточные обещания.

– Должен же быть какой-то выход! – Бен стукнул по клетке кулаком. – Хоть какой-то!

Одна из черных макак оскалилась и ударила его через решетку дубинкой по руке. Но вожак, сидевший на голове деревянного грифона, прикрикнул на нее. В черной шерсти старого макака виднелась проседь, один глаз был слеп. Аван Петир служил грифонам уже очень много лет.

– Ты хочешь повредить имущество Краа, Каханг? – хрипло осведомился он. – Тебе понравится, если я доложу ему, что из-за тебя мы не смогли получить за него полную цену?

Провинившаяся обезьяна испуганно отпрянула, как будто получила нагоняй от самого Краа. Бен спрашивал себя, есть ли на Булу хоть одно живое существо, которое не трепещет от страха при одном звуке его имени. Мальчика все сильнее восхищала отвага Шрии, осмелившегося восстать против Краа. И не только отвага. Насколько же проще жить, как живут все, не задаваясь вопросами, не ища новых, лучших путей! Барнабас тоже мог бы многое об этом рассказать. Но без Шрии и Барнабаса Визенгрунда мир был бы куда темнее и беднее. Зато о Краа уж точно никто такого не сказал бы. Трудно было сейчас поддерживать в себе веру, что чудо непременно случится и спасет их. Но нет ничего опаснее, чем терять надежду. Когда умирает надежда, говорил ему в свое время Барнабас, борьба проиграна бесповоротно.

Бен взглянул на клетку Уинстона. Как там у него с надеждой? Мальчик зарылся лицом в шерсть Берулу.

– Как ты думаешь, когда они убьют Шрии? – прошептал Бен.

Уинстон поднял голову:

– Как только Краа доставят золото, которое заплатят за нас браконьеры. Старому мерзавцу не терпится съесть сердце Шрии. Грифоны верят, что так сила врагов переходит к ним. Наши сердца ему, видно, показались маловаты. Или трусоваты. – Он вымученно улыбнулся. – Я страшно беспокоюсь за Берулу, – сказал он тихо, прижав рукой уши зверька. – Они не живут в неволе! Что, если он попадет на один из этих кораблей, знаешь, где половина зверей… – Уинстон смолк на полуслове и прислушался.

Все они услышали эти звуки. Шаги, голоса, стук мачете, прорубающих путь сквозь джунгли. Барнабас обнял Бена за плечи, Берулу спрятался Уинстону под майку. «Люди поднимают в лесу больше шума, чем дикие кабаны», – любила повторять Серношерска. Эти-то уж точно. До пленников донеслись обрывки разговоров по-английски и по-индонезийски.

– Они правда собираются продать нас в рабство? – тихо спросил Бен Уинстона. От Берулу виднелся из-под майки лишь хвост. – Нелепица какая-то! Как-никак двадцать первый век на дворе!

– И что? – отозвался Уинстон. – Ты слышал, что сказал Краа? На окрестных островах много рудников и там требуется дешевая рабочая сила. А что может быть дешевле рабов?

Обезьяны Шрии жалобно заверещали.

– Прекратите! – крикнул Патах. – Вы что, хотите, чтобы палачи Краа рассказали ему, что мы испугались?

ТерТаВа начал тихо напевать. Гиббона поймали, когда он пытался подобраться к клетке Шрии.

Если бы хоть одному из них удалось спастись!

Аван Петир пригладил ладонями седеющий мех, словно оправляя костюм перед началом переговоров. Затем с головы деревянного грифона он отдал остальным макакам приказ сесть на корточки рядом с клетками.

Из-за деревьев вышли семеро мужчин. Все они были родом не из этой части света. Двое выглядели такими оборванцами, что Бен вспомнил слова Барнабаса о браконьерах Африки: «Они обычно просто хотят прокормить свои семьи, Бен. Голод и бедность редко в ком воспитывают сострадание». Третий браконьер был ростом с Хотбродда и с такой же суровой миной. Бронзовую кожу четвертого сплошь покрывали татуировки, по которым, вероятно, можно было восстановить всю историю его жизни. А трое остальных были охотники за трофеями. Именно с такими Бену чаще всего приходилось сталкиваться: мужчины, которым при встрече с любым живым существом важно было одно – доказать, что они сильнее. Такие люди чувствовали себя куда привольнее рядом с мертвыми зверями, чем с живыми.

Их предводитель кивнул Авану Петиру, как старому знакомому. Он называл себя Ловчий и не раз заключал сделки с черными макаками Краа. Аван Петир кивнул в ответ, бесстрастно взирая сверху на группу людей. Не сосчитать, сколько зверей лишились под его наблюдением свободы и жизни. Авана Петира волновала лишь его собственная свобода, и он охотно вел дела с Ловчим, хотя тот вонял потом и луком и был безжалостнее любого крокодила. Зато Ловчий платил хорошие деньги и никогда не пытался охотиться в горах, которые Краа объявил запретной зоной. Не у всех хватало на это ума. Аван Петир всегда лично относил черепа ослушников на взморье.

– Ни одной мраморной кошки? – Ловчий расхаживал вдоль клеток, словно выбирая товар в супермаркете. На его толстой, лоснящейся физиономии не читалось ни жадности, ни охотничьего азарта. Ловчий был перекупщиком, и Бен знал, что хуже этой породы не придумаешь. Уинстон мог бы ему это подтвердить. Они с Ловчим были отлично знакомы.

– Ого, поглядите, кто тут у нас! Уинстон Сетиаван собственной персоной! Я думал, уж на этот-то остров ты не проберешься. – Ловчий говорил по-английски с австралийским акцентом, но никогда не распространялся о том, откуда он родом. – Камахаран! Сколько наших обезьян выпустил этот малолетний бандит?

Человек, которого подозвал Ловчий, не зря носил свое имя. Камахаран по-индонезийски значит «гроза».

– Тридцать семь! – опередил его Уинстон с ответом. Голос у него слегка дрожал, но слышно было, что он произносит эту цифру с гордостью.

– И больше сотни птиц. Посмотрим, как ты умеешь взламывать замки изнутри, малыш! – Камахаран так пнул клетку Уинстона, что мальчик отлетел спиной к противоположной стене, а из-под майки у него раздался жалобный визг Берулу. – Неумно было с твоей стороны заявиться на этот остров. Неужто ты не слышал, что львиноптицы пускают сюда только за плату и что у них отличные отношения с браконьерами? А остальные тут… С каких пор ты стал водиться с людьми? Я думал, все твои друзья – вшивые обезьяны да маки-домовые.

Тут он чертыхнулся и отскочил, потому что Хотбродд прижал лицо к прутьям и громогласно назвал их всех выродками Одина.

Татуированный подошел к Камахарану и изумленно уставился на тролля.

– Его, пожалуй, лучше отпустить! – прошептал он в священном трепете. – Похоже, это древесный дух!

– Еще чего не хватало! – Ловчий рассматривал Хотбродда, словно уже пересчитывая банкноты, которые за него получит. – Его даже на телевидение можно предложить. Или какому-нибудь ненормальному миллионеру из тех, что готовы отвалить целое состояние за любую гадость.

Он неосторожно подошел вплотную к клетке, и Хотбродд плюнул ему в выдубленное солнцем лицо. Слюна тролля – вещь крайне неаппетитная. На Ловчего ее вылилось столько, что казалось, его выкупали в бочке с протухшим селедочным рассолом. Камахаран поднял винтовку, и Барнабас поспешно заслонил собой Хотбродда. Но Ловчий ухватился за ствол и вырвал оружие из рук Камахарана.

– Это еще что?! – возмутился он, утирая рукавом липкую слюну. – Думаешь, его чучело можно будет продать за ту же цену?

– Настанет время, – заорал Хотбродд, не обращая внимания на предостерегающий взгляд Барнабаса, – когда вам придется выпустить нас из этой корзины, и тогда я со всех вас спущу шкуру и сошью из нее отличный большой парус! Твоя кожа, – он показал на Татуированного, – будет смотреться особенно хорошо.

Камахаран любил похваляться, что душит крокодилов голыми руками, но даже он отступил на шаг, слушая свирепую речь Хотбродда.

– А с этим что будем делать? – спросил один из перекупщиков, указав на Барнабаса. – В рудники у нас его точно не купят… Выглядит как профессор какой-то, ненароком забредший в джунгли.

Остальные загоготали, держась, однако, на почтительном расстоянии от Хотбродда.

– Какой-то профессор?! – воскликнул Уинстон. Бен предостерегающе глянул на него, но, к сожалению, кипевший от возмущения Уинстон этого не заметил. – Лучше отпустите его, если вам жизнь дорога! Это Барнабас Визенгрунд! Они с сыном дружат с морскими змеями и драконами, с гигантскими спрутами и кентаврами!

Барнабас со вздохом закрыл глаза. Уинстон понял свою ошибку, увидев, как торжествующе смотрит Ловчий на остальную шайку – как будто ненароком изловил последнего белого тигра.

– Морские змеи, драконы, гигантские спруты и кентавры, – повторил он. – До меня доходили слухи, что они еще остались. И о заговоре ненормальных зоозащитников, скрывающих от мира их существование. Имя Визенгрунд в этой связи звучало очень часто. Запоминающееся имя. Я начинаю понимать, откуда взялся зеленый великан…

– Драконы? – с сомнением пробурчал Камахаран. – Гигантские осьминоги? По-моему, это все сказки, которые рассказывают неграмотные крестьяне да старухи.

– Ну и отлично! Значит, мне не придется делить выручку за сказочных животных с вами, болванами. – Ловчий прихлопнул бабочку, опустившуюся на его жирный затылок. – Ну как, профессор? – Он неприятно улыбнулся Барнабасу. – Познакомишь нас со своими сказочными друзьями, если за это я избавлю тебя от рудников?

– Мне очень жаль, но это невозможно, – спокойно ответил Барнабас. – Мой друг Уинстон, к сожалению, ошибается, полагая, что я знаком с такими удивительными существами. Я согласен с вашим коллегой-браконьером. Все эти создания существуют только в сказках, хотя мне очень хотелось бы, чтобы это было иначе.

Ловчий собирался что-то ответить, но его прервал браконьер, осматривавший остальные клетки:

– Они поймали дженглота! – И к ужасу Бена, он высоко поднял клетку с Мухоножкой.

Браконьеры отскочили назад еще поспешнее, чем перед яростью Хотбродда. Только Ловчий внимательно осмотрел гомункулуса и презрительно покачал потной головой.

– Если это дженглот, то я орангутан! – заявил он. – Что это за козявка, профессор? Признавайся! Какой-нибудь гном или домовой? – И добавил тихо, обращаясь к Камахарану: – Нам просто повезло! За такую кроху можно выручить больше, чем за тридцать обезьян. Но нашим партнерам, – он покосился на черных макак, – это знать не обязательно.

– Гном?! – воскликнул Мухоножка. – Домовой? Я попросил бы!.. Я… – Он осекся, увидев, как торжествующе смотрит Ловчий на Барнабаса.

– Да, кто «я»? А, профессор? Еще один из тех, кто бывает только в сказках? Хватит врать. Камахаран – мастер выбивать правду, но, может быть, его искусство нам и не понадобится. – Он хищно улыбнулся Барнабасу. – Насколько я понимаю, там у нас, – он показал на Бена, – Визенгрунд-младший. Неужто любящий отец пошлет своего сына рабом на рудники ради каких-то зверюшек?

Барнабас побледнел. Первый раз в жизни Бен увидел нечто похожее на испуг на всегда бесстрашном лице своего названого отца. Это было невыносимее собственного страха.

– Я не простил бы ему, если бы он не взял меня с собой! – крикнул Бен в лицо браконьеру. – Он лучший отец на свете. И вы ничего от нас не узнаете! Ничего!

Ловчего его гнев явно позабавил.

– Что-то я сомневаюсь. Но мы продолжим нашу беседу в другом месте. Не люблю оставаться на этом острове с наступлением темноты. Несите клетки к лодкам! – скомандовал он остальным.

Однако едва они подняли первую корзину, как Аван Патир, не спускавший глаз с браконьеров, с требовательным криком указал на чашу между когтями статуи.

– Ладно, ладно! – крикнул Ловчий старому макаку. – Разве я когда-нибудь зажимал плату? И цену я дам хорошую, как положено за такой отличный товар.

Камахаран, Татуированный и мрачный великан подтащили два туго набитых мешка. Из одного в чашу посыпались монеты, украшения и золотые слитки, из другого – сотни бледно-желтых ракушек.

– Ну конечно! – тихо сказал Барнабас Бену. – Это те ракушки, о которых говорил Шрии. Они действительно очень редкие и водятся так глубоко в море, что грифонам их не достать.

Едва черные макаки начали пересыпать содержимое полной до краев чаши в мешки, как вдруг их вожак недоуменно поднял голову. Красный попугай пролетел прямо над седой макушкой Авана Петира и закружился над статуей.

Сердце подпрыгнуло у Бена в груди. Ме-Ра! Она не переставала трястись от ужаса с тех пор, как Мухоножку и Лолу поймали и посадили в клетки, но не отступилась от своих новых друзей. В полном отчаянии она наблюдала за тем, как черные макаки продают ее спасителей браконьерам, как вдруг… как вдруг она услышала над собой гул и увидела две тени, подобных которым никогда еще не падало на джунгли острове Булу.

– О, неужели мне дано увидеть этот день! – кричала Ме-Ра, щедро поливая клюв статуи грифона попугаичьим пометом. – Его будут праздновать на Булу и через сотни сотен лет! Тот день, когда на этот остров пришла справедливость! А вы, – закричала она браконьерам внизу, – вы все наконец получите по заслугам!

Камахаран снял с плеча винтовку и прицелился было в попугаиху, но бросил эту затею, услышав рык, подобного которому еще не слышали на Булу.

– Да-а-а! – верещала Ме-Ра. – Да-а-а! Они летят!

Браконьеры отпрянули. Бен так крепко вцепился в плетеную решетку, что следы оставались видны еще несколько дней. На лице Барнабаса отражалось то же радостное изумление, какое испытывал он сам, – и такой же испуг.

– Что это?! – воскликнул Уинстон, видя, как браконьеры бросают оружие, а Ловчий с ужасом смотрит вверх.

– Неужели не понятно? – со смехом откликнулся Хотбродд. – Тор, Локи и Один! Это дракон!

И джунгли вдруг наполнились серебристой чешуей.

36. Гнев дракона

Присовокупите к этому еще всю невыносимую гордость человека, который убежден, что природа создана лишь для него, как будто есть сколько-нибудь вероятия в том, что Солнце… было зажжено для того, чтобы созревал его кизил и кочанилась капуста.

Сирано де Бержерак. Иной свет, или Государства и империи Луны (Перевод В. Невского)

Такого гнева Лунг не испытывал уже очень давно.

Бен и Барнабас в клетке!

Тату, как и Лунг, сразу почуял, что за люди стоят вокруг плетеных клеток. Такие пахли по всему свету одинаково, словно жестокость покрыла их с ног до головы ядовитой плесенью. Хуже того, они пробуждали жестокость даже в сердце серебряного дракона. О, как хочется одним огненным дуновением стереть с лица земли всю эту мразь! Серношерстка почувствовала содрогание в теле Лунга, бросившегося с высоты на браконьеров. Она зашептала его имя, успокаивая, умиротворяя, не давая дракону полностью отдаться на волю гнева, и с облегчением увидела, что браконьеры без борьбы убегают вглубь леса, бросив клетки с пленниками на просеке. Лунг за всю свою жизнь никого не убил. О том, что делает с серебряным драконом убийство, ходили страшные истории.

У Тату на спине не было кобольда, чтобы притушить гнев в его сердце. Серношерстка пыталась позвать его обратно, но у опьяненного яростью молодого дракона так шумела в ушах кровь, что он оставался глух к ее призывам. Он преследовал врага до самого берега, и Ловчий с сообщниками лишь потому сумели от него ускользнуть, что хорошо знали дорогу, а дракону трудно было пробираться среди деревьев. Когда пышущий огнем Тату вырвался из леса, катер с браконьерами уже выходил в открытое море.

Наверное, он убил бы их, если бы догнал. Тату дохнул им вслед огнем, и, едва голубое пламя коснулось кормы, катер тут же пошел ко дну вместе с браконьерами, словно мгновенно потерял плавучесть от соприкосновения с драконьим дыханием. В суматохе ни Тату, ни Ловчий с Камахараном этому не удивились. Только эти двое успели спастись, вовремя прыгнув за борт. Ловчий почти не умел плавать и держался на воде, цепляясь за Камахарана.

Тату видел, как они плывут прочь, но не послал им вдогонку нового пламени. Он стоял на берегу и чувствовал, как гнев течет по жилам, словно горячая густая лава. Ему казалось, что он обожжен собственным огнем. Никогда еще молодой дракон не испытывал ничего подобного, и новые чувства ему не нравились: желание изничтожить, наслаждение страхом другого… Да, наслаждение! Тату, несмотря на молодость, слишком хорошо себя знал, чтобы обманываться. Впервые в жизни он испугался самого себя. Поворачивая назад, чтобы присоединиться к остальным, Тату остро почувствовал, как не хватает ему такого кобольда, как у Лунга, или мальчика, ради которого тот пустился в дальний путь и о котором рассказывал с такой любовью.

Пока Тату преследовал браконьеров, Лунг приземлился между деревьями с грифоновыми головами, и Серношерстка побежала открывать клетки. Бен, когда она его выпустила, чуть не задушил кобольдиху в объятиях, Барнабас так бурно тряс ей лапу, что она испугалась за свои мохнатые пальцы, но хуже всех был тролль. Хотбродд подбросил Серношерстку высоко в воздух, где ее чуть не укусила древесная змея! Лишь Мухоножка поблагодарил Серношерстку, а потом и Лунга со своей характерной старомодной вежливостью – глубоким поклоном. А она почувствовала, что, пожалуй, не меньше, чем Бена и Барнабаса, рада увидеть живым и невредимым гомункулуса. Хотя, конечно, отнюдь не забыла, что Мухоножка служил когда-то злейшему врагу Лунга. «Это потому, что он такой маленький», – подумала она, глядя на кланяющуюся фигурку. В этом все дело. Этих крох просто невозможно не полюбить.

Но на крыс это не распространялось. Выпускать Лолу Серношерстка предоставила Мухоножке. Кобольды и крысы предпочитают держаться друг от друга на расстоянии.

А как с обезьянами? Без них она тоже прекрасно обошлась бы.

Второго мальчика Серношерстка заметила, лишь когда Уинстон уже пожимал Мухоножке крошечную руку. И конечно, он так же обалдело таращился на нее и на Лунга, как Бен при первой их встрече. Замечательно! Как будто мало было кобольдихе одного человеческого детеныша! Когда вернулся Тату, карие глаза Уинстона от восторга едва не выпрыгнули из орбит.

Обезьяны, едва клетки были открыты, скрылись в кронах деревьев.

– Эй, а спасибо сказать никто не хочет?! – крикнула Серношерстка им вслед. – А куда собралась эта сумасшедшая крыса? – спросила она Бена, увидев Лолу на плече у Патаха.

– Ну уж нет, Лола очень даже в здравом уме! – Барнабас расправлял затекшие в клетке руки и ноги. – Она отправляется с обезьянами Шрии вдогонку за черными макаками, охранявшими сделку с браконьерами. Хорошо бы они их перехватили, прежде чем весь остров узнает, кто нас освободил.

– Обезьяны, торгующие с браконьерами? – Серношерстка подошла к полной сокровищ чаше в ногах у статуи грифона. – Зачем им понадобились золото и ракушки?

– Ну… такая на этом острове у обезьян особенность, – уклончиво ответил Барнабас.

Он посмотрел на Бена, стоявшего с Мухоножкой на плече между Лунгом и Тату. С лица мальчика словно смыло все заботы: он выглядел совершенно счастливым – таким счастливым он бывал только рядом со своим драконом.

– Но как вы тут оказались? – услышал Барнабас вопрос Бена, обращенный к Лунгу. Мальчик гладил серебряную чешую, словно все еще не верил, что дракон действительно прилетел спасти его.

Уинстон стоял в нескольких шагах от них и смотрел на драконов так, словно в одночасье сбылись все его мечты.

– Тату? – переспросил Бен. – Но это ведь не настоящее драконье имя?

– По-настоящему его зовут Лхаг Па, – ответил Лунг, а Тату при этом поглядел на Уинстона. Младший дракон явно наслаждался восхищением мальчика. Что ж, он его заслуживал. Тату и в самом деле был великолепен.

Барнабас вздохнул.

– В чем дело, Визенгрунд? – Серношерстка ткнула его лапой в грудь. – По тебе не скажешь, что ты только что счастливо спасся от банды браконьеров и перекупщиков. Похоже, будто ты, как у вас говорят, попал из огня да в полымя. Интересно, в чем состоит полымя?

В ответ Барнабас снова тяжело вздохнул, уже не скрывая тревоги и озабоченности.

– Серношерстка, – он понизил голос, – ты должна мне помочь! Нужно, чтобы оба дракона как можно скорее улетели с этого острова.

Серношерстка не успела спросить, в чем дело.

– Как можно скорее? – Лунг положил голову ей на плечо. – Что за спешка такая, Барнабас?

У драконов удивительно чуткий слух. «Какой же я дурак, что забыл об этом», – сказал себе Барнабас.

– Раз вы думаете об отлете, значит перо феникса вы уже раздобыли? – Лунг переводил взгляд с Барнабаса на Бена. – Не могу забыть, в каком отчаянии был Анемос. Вы ведь, конечно, ни за что не улетели бы отсюда без пера?

Бен покосился в сторону. Ему показалось, что во взгляде Лунга мелькнула насмешка. И хуже того, обида.

– Здесь, похоже, очень опасно, – продолжал Лунг. – Мне тут один осьминог рассказал про этих львиноптиц. Я так понял, что они считают этот остров… – он посмотрел на статую грифона, – своей собственностью? Хорошо еще, что не их перо вам понадобилось. Очень неприятные твари, судя по всему.

– Ах да, перо феникса, конечно! Да, оно у нас! – Барнабас старался как мог, но выходило только хуже. Он просто не умел врать. А когда Лунг строго и отнюдь не дружески посмотрел на него, голос у него и вовсе пресекся.

Дракон перевел взгляд на своего ездока. Бену хотелось провалиться сквозь землю. Или стать невидимкой.

– Ты не хочешь сказать мне правду, Бен? – спросил Лунг. – С каких пор Повелитель драконов лжет своему дракону? А вы все – Барнабас, Хотбродд, Мухоножка? Что с вами со всеми?

Он разглядывал их одного за другим.

– Ах, пропади все пропадом! – рявкнул тролль. – Хватит ломать комедию! Это грифоны, и нам нужно их солнечное перо для пегасовых яиц. И поэтому Барнабас хочет, чтобы вы поскорее убрались с этого острова. Потому что драконы и грифоны… Ну, вы сами знаете…

Лунг распрямился. Все его тело напряглось. Тату с тревогой посмотрел на него.

– Вы все мне лгали? – В голосе Лунга звучала такая обида, что Бен испытал сильное желание заползти обратно в клетку. – Чего вы хотите? Дать погибнуть крылатым жеребятам, только бы не попросить меня о помощи? А ты, Повелитель драконов? Если бы вышло по-твоему, ты не позволил бы тебя защитить, хотя я дал тебе пластину моего панциря?

Бен никогда еще не видел Лунга таким сердитым. Дракон все еще чувствовал в глубине сердца тьму, которую пробудили в нем браконьеры, и ложь Бена и Барнабаса не принесла в нее света.

– Обезьяны украли у меня твою пластину! – воскликнул Бен. – Но если бы она у меня и была, как я мог хотеть, чтобы ты тут оказался? Мы все хотели тебя уберечь! Поверь мне! Вы с Тату их еще не видели! Они ужасные, эти грифоны! Все, кроме одного…

Которого им не спасти, если драконы не помогут. Но как ни восхищался Бен Шрии, даже ради него он не мог рисковать Лунгом. Ни ради спасения Шрии, ни ради жеребят пегаса, ни ради себя самого. Просто он слишком сильно любил Лунга.

Бен почувствовал, что на глазах у него выступили слезы. И что Лунг это заметил.

– Это я во всем виноват, – повинился Барнабас. – Я уговорил Бена тебе солгать. Ведь в мире сказочных существ нет более страшной вражды, чем между грифонами и драконами.

– Но они их победят! – Уинстон встал между Лунгом и Тату, переводя восхищенный взгляд с одного на другого. – Вы только посмотрите на них! Они победят Краа и освободят Шрии! Как вы можете сомневаться?

– Спасибо! – Тату склонил голову перед Уинстоном. – Я слышу речь Повелителя драконов!

– Но там не только Краа! – воскликнул Бен. – Там семеро грифонов! А вас двое. А еще Краа прислуживают куча обезьян и скорпионы-шакалы.

Уинстон сглотнул.

– Да, правда! Забудьте, что я сказал. Я думал только о Шрии! А вы так легко прогнали Ловчего и его шайку… – Он осекся и виновато посмотрел на Бена; Берулу с его плеча огромными глазами таращился на драконов. – Простите меня. Они правы. Вам нужно улетать отсюда.

Драконы переглянулись, и то, с каким выражением они сделали это, не понравилось ни Бену, ни Барнабасу.

– Полностью с тобой согласен, – поддержал Тату Лунга. – Без нашей помощи они пропадут.

– Да, без нас у них нет шансов, – откликнулся Лунг, игнорируя панические взгляды своих друзей. – Правда ведь, ты был бы страшно разочарован, если бы мы прямо сейчас полетели обратно?

Тату энергично кивнул.

– Минуточку! – воскликнула Серношерстка. – Вы посмотрите на эти клювы! – Она махнула на головы на деревьях. – А орлиные когти? – Она показала на статую. – И вдобавок львиные лапы сзади! Как будто одной пары мало!

– Там еще хвост-змея, – добавил Мухоножка с плеча Бена. – А уж эти скорпионы-шакалы – редкая мерзость! Лола может подтвердить.

– Верно! Очень благородно с вашей стороны, что вы хотите нам помочь. Но вам нельзя здесь оставаться! – решительно заявил Барнабас. – И Бену с Уинстоном тут делать нечего. Лунг! Улетайте если не из-за грифонов, то хотя бы чтобы унести мальчиков в безопасное место!

Но тут рассердились уже Бен и Уинстон. Бен шагнул к Лунгу, а Уинстон – не успев подумать – к Тату.

– Если остается Лунг, то с ним, разумеется, остается и его ездок! – заявил Бен. – И Лунг прав. Мы не можем просто смириться с гибелью крылатых жеребят. И Шрии тоже!

– Правильно, – сказал Уинстон; Берулу явно не разделял его убежденности. Тату мягко ткнулся носом в плечо мальчика, и глаза Уинстона засияли.

– Мне пригодился бы Повелитель драконов! – шепнул ему Тату. – Меня слишком захватывает боевой задор! Помочь тут может только ездок.

От счастья у мальчика подогнулись колени.

– Конечно! – пробормотал он. – Конечно, я попробую. Бен наверняка сможет мне объяснить, как это делается.

Лунг насмешливо взглянул на Барнабаса.

– Отлично, – буркнул Хотбродд. – С этим вроде разобрались. Может, мы уйдем наконец с этой просеки? Мне надоело стоять под этими… – Он показал вверх на головы грифонов. – Или вы хотите дождаться, пока сюда настоящие заявятся?

Нет, этого точно никто не хотел. Хотя Барнабас по-прежнему смотрел озабоченно.

– Древесный человек прав, большой Визенгрунд! – прощебетала Ме-Ра. – Надо уходить отсюда! Я могу отвести вас к дереву, которое защитит вас. Ни одна обезьяна на этом острове не смеет приблизиться к его ветвям!

– Сморчок остроглавый! Это, что ли, тот потерянный попугай из птичьего храма? – тихо спросила Серношерстка Хотбродда.

– Долго рассказывать, – пробурчал Хотбродд. – Но дерево-защитник – это мне нравится. А потом, я еще не получил обратно свой резак. И не собираюсь улетать отсюда, пока мне его не вернут.

37. Шепчущее дерево

У деревьев долгие мысли, неспешные, спокойные – ведь и живут они намного дольше нашего. Они мудрее нас, пока мы к ним не прислушаемся. Но если научиться слышать деревья, то как раз краткость, быстрота, детская торопливость наших мыслей становится невероятно отрадной. Кто научился слушать деревья, уже не желает сам стать деревом. Он не желает стать ничем иным, кроме как самим собой. Это и есть родина. И счастье.

Германн Гессе. Путевые заметки

Дерево, которое на острове Булу называли Шепчущим, росло на берегу широкой реки, протекавшей по такой гуще джунглей, что многие тамошние жители никогда не видели неба. Для маленькой пернатой Ме-Ра дорога, разумеется, не представляла трудностей, но даже Хотбродд, не говоря уже о людях, не далеко мог продвинуться в этих зарослях. Вскоре драконы посадили всю остальную компанию себе на спину и понесли вслед за Ме-Ра.

Драконы скользили так низко над неспешно текущей водой, что крокодилы пытались ухватить их тени зубами, а стаи птиц разлетались в разные стороны, словно брызги.

Прибрежные деревья, многие из которых так низко склонялись над зеленоватой водой, что их листья плыли по волнам, будто зеленые волосы, казалось, распрямляли стволы, пропуская Тату и Лунга. Бабочки садились на блестящую чешую, расцвечивая драконий панцирь ярче, чем дворец Краа. Бесчисленные птицы наполняли теплый, влажный воздух взволнованным щебетом, а змеи и ящерицы приветствовали их с веток раздвоенными языками.

– Что бы ни думали о драконах грифоны, – зашептал Барнабас Бену, – остальные обитатели этого острова им явно очень рады!

Все они поняли, что прибыли на место прежде, чем Ме-Ра опустилась на могучее дерево, чьи цветы ковром выстилали воду под ним. С раскидистых ветвей свисали продолговатые светло-зеленые соцветия, почти неразличимые на фоне того же цвета листьев размером с человеческую ладонь. Но внутри чашечки цветов были ярко-оранжевыми, и целые стаи колибри и китайских соловьев вились вокруг них, привлеченные душистой пыльцой. Она прилипала к клювам, словно позолота, и даже у крокодилов, сидевших в реке под деревом, спины были густо припудрены золотом.

Драконы приземлились едва ли не в метре от них, но огромные рептилии расступились так же благоговейно, как и все другие существа у них на пути.

– Мухоножка, ты можешь объяснить, почему обитатели Булу встречают драконов с таким почтением? – спросил Барнабас, слезая со спины Лунга. – Честно говоря, такого я не ожидал.

– Не только люди рассказывают истории о драконах, Визенгрунд! – раздался голос с высокой смоковницы, прежде чем Мухоножка успел ответить. Там сидели на ветках ТерТаВа, Купо, Патах и несколько макак Шрии. – У нас тоже многие мечтали о том, что однажды один из них появится у нас на острове. А тут к нам прибыли сразу два!

– Что сталось с черными макаками?! – крикнул Уинстон. – Они удрали?

– Удрали? Ха! – Лола так ловко спустилась по лиане, словно родилась на Булу, а не в окрестностях Гамбурга. – Мы всех их поймали и заперли в клетках, в которых они хотели нас продать.

– И спрятали клетки в гнездах, разрушенных Чра! – прощебетала Купо.

– Да, это предложил ТерТаВа, – мрачно произнес Патах. – Я-то хотел скормить их крокодилам, но гиббон прав: Краа отомстил бы за это Шрии.

– Несомненно, – подтвердила Лола, приземляясь у кроссовок Уинстона.

Не один лишь ТерТаВа повесил голову при упоминании Шрии. Оттого что молодой грифон продолжал оставаться в плену у Краа, всем его друзьям собственная свобода казалась предательством. В том числе Бену и Барнабасу.

– Другого места встречи нельзя было найти? – Патах неодобрительно посмотрел на Шепчущее дерево.

Перед тем как они отправились вглубь джунглей, Мухоножка попросил Ме-Ра продиктовать ему маршрут и оставил записку в чаше у ног статуи грифона, прикрыв своим рюкзаком. Он не сомневался, что Лола найдет ее, и крыса, разумеется, оправдала его ожидания.

– Это, конечно, придумала попугаиха? – Патах сердито кивнул на Ме-Ра. – Она вам сказала, как мы называем это дерево?

Даже ТерТаВа явно чувствовал себя тут неуютно.

– Душитель Обезьян! – возмущенно воскликнул Патах.

Ветви, тяжелые от цветов и птиц, зашелестели, словно дерево позабавила враждебность Патаха.

– Ха! Оно смеется! – Хотбродд был в восторге. – И говорит, что душит вас, только если вы воруете птичьи яйца у него в ветвях.

Он подошел к огромному дереву робко, как ребенок к Деду Морозу. Не потому, что он боялся (Хотбродд боялся на свете только одного – ос, это была его большая тайна). Нет, Шепчущее дерево острова Булу наполняло тролля таким счастьем, что ноги отказывались его нести; затаив дыхание, великан медленно приблизился к пахнувшей корицей и мускатом кроне. Когда он коснулся шелковистой светло-серой коры, на него обрушился дождь цветов. Вынимая из волос светло-зеленые чашечки, Хотбродд смеялся так громко, что птицы, собиравшие у него над головой золотую пыльцу, разом вспорхнули в страхе. И лишь когда дерево успокаивающе зашелестело листьями, они снова нырнули в глубокие чашечки.

Бену казалось почти святотатством планировать под защитой этого дерева, источавшего радость и мир, спасательную операцию, которая наверняка не обойдется без кровавой борьбы. Не говоря уж о похищении солнечных перьев. Уинстон разделял его чувства. За всю свою жизнь он никогда и нигде не ощущал себя в такой безопасности, в такой гармонии со всем миром. Браконьеры, грифоны, шум и сутолока мира людей, откуда он родом… все это казалось дурным сном, от которого его пробудил шелест листьев Шепчущего дерева. В его тени можно было хотеть лишь одного: сесть у его корней и забыться! Но Барнабас, разбиравшийся в деревьях почти так же хорошо, как в сказочных существах, видел, что Шепчущему дереву острова Булу пришлось выдержать немало битв, чтобы защитить тех, кто искал прибежища в его кроне.

– Дорогая Ме-Ра! – сказал он тихо, чтобы не обидеть обезьян. – Спасибо тебе! Ты привела нас в самое лучшее место! Может быть, здесь нам и в самом деле удастся придумать, как не только спасти жеребят пегаса, но и освободить Шрии.

– Да. – Хотбродд водил зелеными пальцами по бесчисленным следам, оставленным на коре Шепчущего дерева когтями, зубами и мачете. – Под этим деревом мы точно что-нибудь придумаем.

Длинный черный шрам сохранил память об ударе молнии; в разных местах в кору вросло больше дюжины пуль. Шепчущее дерево рассказывало Хотбродду историю каждой из них, а драконы тем временем опустились на душистый ковер из лепестков, покрывавший землю между корнями. Дерево было таким раскидистым, что даже этим двум гигантам с лихвой хватало места. Бен опустился на колени между лапами Лунга, а Уинстон так же устроился возле Тату. Берулу смотрел на дракона с неприкрытой ревностью; Уинстон, прислонясь к панцирю Тату, ласково почесал маки за ухом. Ведь с новыми друзьями нельзя забывать старых.

– К сожалению, время поджимает, как все вы знаете, – начал Барнабас. – И не только из-за Шрии. Мухоножка только что еще раз все подсчитал. Чтобы выполнить задачу, ради которой мы тут оказались, мы уже завтра должны тронуться в обратный путь. На все, что нужно сделать, у нас есть только эта ночь!

– Хорошо! – прощебетала Купо. – Так какой у нас план?

И обсуждение началось. Над темной рекой мерцали тысячи светлячков. Фосфоресцирующие грибы озаряли джунгли призрачным зеленоватым светом, и сотни глаз смотрели из гущи ветвей и листьев на невероятное собрание: звери, люди, сказочные существа. Даже для острова Булу, где жило бок о бок столько разных созданий, это было неслыханное событие, и не только потому, что впервые с тех пор, как этот остров поднялся из моря, он принимал у себя драконов. Но по счастью – или благодаря защите Шепчущего дерева, – ни одна из бесчисленных пар глаз, наблюдавших за драконами и их друзьями, не принадлежала прислужнику Краа.

38. Становится тесно

Чтобы многого достичь, нужны две вещи: план и недостаток времени, чтобы его осуществить.

Леонард Бернстайн

Тук. Тук. Жеребята росли, и крошечные копытца с такой силой ударяли по скорлупе, что Гиневер каждый раз вздрагивала, а гуси и лебеди, сидевшие на яйцах, встревоженно вытягивали шею. Но скорлупа не разобьется. Очень скоро она станет жеребятам тюрьмой, превратится из защиты в орудие их гибели.

Анемос снова перестал заглядывать в стойло, чтобы не видеть, как его детям становится тесно. Но Гиневер теперь знала пегаса достаточно хорошо и была уверена, что он нуждается в ее обществе.

– Видал, каким сильным стал Уранос? – спрашивала она, в очередной раз обнаружив крылатого коня на берегу фьорда. – Мне кажется, он прирожденный артист! Вита мне рассказала, что болотные гномы спорят на свои шляпы и сапоги, что он вылупится первым. А ниссе заключают пари на желуди, кто из них будет быстрее всех летать.

Ниссе и гномы обо всем заключали пари. Глупо, конечно, но как раз такие глупости хорошо помогают от страха.

Анемос взглянул на небо и насторожил уши. Но в воде фьорда отразился лишь самый обыкновенный самолет. Гиневер не сомневалась, что пегас прекрасно знает, сколько им осталось дней, хотя она и спрятала календарь.

Завтра начнутся последние три. И уже на третий жеребята могут погибнуть.

39. Главная задача – самым маленьким

На хорошее можно надеяться только тогда, когда знаешь, куда идти и что делать. Да и то, стоит добраться до места, выясняется, что и там все не так-то просто.

Ричард Адамс. Обитатели холмов (Перевод Т. Чернышевой)

Планы – дело такое. Они никогда не осуществляются, как запланировано.

План, придуманный совместными усилиями под Шепчущим деревом, с самого начала выглядел неосуществимым. В нем было столько «если» и «может быть», столько неизвестных относительно того, что ожидает их на дереве грифонов, что все участники откровенно испытывали страх. Все, кроме двух.

Лола не боялась никогда и ничего, а Тату… Нет, Тату не забыл, как напугал его собственный гнев на берегу, и все же ему не терпелось проявить себя в новых испытаниях. Прежде всего потому, что у него впервые появился собственный Повелитель драконов. Правда, задача, поставленная на эту ночь перед ним, Лунгом и их ездоками, не позволяла рассчитывать на многое.

– Вы будете нас страховать. Придете на помощь только в случае крайней нужды. Договорились? – Барнабас Визенгрунд повторил это столько раз, что даже у Лунга в конце концов нетерпеливо задергался кончик хвоста. На самом деле оба дракона, а не один только Тату втайне надеялись сыграть в предстоящих событиях куда большую роль. Даже Барнабас в глубине души не исключал такого исхода. Ведь они затеяли совершенно безумное предприятие.

Итак, в чем же состоял их план?

Краа уже много лет охотился только днем. Старость лишила его ночного зрения. Патах, Купо и ТерТаВа дружно заверили, что, если пробраться в гнездо-дворец до рассвета, его наверняка можно будет застать спящим. Вот тут-то и представится шанс попытаться похитить солнечное перо. Тем более что остальные грифоны обычно на всю ночь улетали на охоту. Это значительно облегчало задачу освободить Шрии. Конечно, они могли только надеяться, что Краа спит крепко и не заметит кражи пера. И что другие грифоны не вернутся с охоты раньше, чем Шрии окажется на свободе. Надежда была важной частью плана. Слишком важной, по мнению Мухоножки.

На царском дереве Краа и кроме грифонов обреталось немало созданий, которые могли им воспрепятствовать. Скорпионы-шакалы, охранявшие гнездо Краа, служившие ему обезьяны, змеи и птицы – всех их надо было на разный манер отвлечь и обезвредить. Но ведь и команда, выступившая в путь незадолго до полуночи, состояла из самых разных существ с разнообразнейшими способностями: макаки, люди, драконы, кобольдиха, тролль, гомункулус, крыса, попугай, гиббон и, что немаловажно, обезьянка-лори и маки-домовой!

Их было, конечно, совсем немного по сравнению с числом врагов, ожидавших на дереве грифонов. И все же достаточно, чтобы разделиться на шесть малых групп, которые направятся к цели разными путями, чтобы не привлекать внимания. К счастью, их прикрывали бесчисленные шумы и шорохи джунглей: дождь, на Паулу Булу падавший с неба хлесткими звонкими струями, ночные крики птиц, хоры лягушек и цикад… Все это заглушало даже шаги Хотбродда.

Барнабас и тролль были единственными, кто отправился к дереву пешком, а не по ветвям деревьев или по небу. С задачи, возложенной на них, все начиналось.

Оба они еще ни разу не видели дерева грифонов снизу. Даже Хотбродд показался размером с Мухоножку, когда из-за других деревьев выступил мощный ствол. Змеи, извивавшиеся у его корней, угрожающе оскалили ядовитые зубы, но Хотбродд посадил Барнабаса на плечи, отбросил особенно агрессивных пресмыкающихся в кусты, спокойно перешагнул через остальных и, не обращая внимания на их шипение, прижал зеленые ладони к стволу. Тролль бережно провел руками по коре, словно гладил морщинистый бок слона.

– Тебе есть что порассказать! – ласково бормотал он. – И ты не выбирало себе крылатых жильцов, правда? Как ты думаешь, позлить нам их немножко?

Огромное дерево вздрогнуло. А Хотбродд закрыл глаза, крепче прижал ладони к шоколадного цвета коре и зашептал на языке, который понимают все деревья на свете. И все дневные тролли.

ТерТаВа, сидевший с Мухоножкой и Лолой высоко в кроне соседнего дерева, наблюдал происходящее совсем близко.

Ветви потоньше начали бесшумно сгибаться, словно пальцы, осторожно смыкающиеся вокруг чего-то. «Чем-то» были в данном случае гнезда обезьян, десятками висевшие на стволе и нижних сучьях дерева грифонов. Ветви обвивались вокруг них, пока гнезда не стали похожи на плетеные клетки, в которых грифоны держали своих пленников. Но это было еще не все. Дерево начало отряхиваться. Потихоньку, полегоньку – так, чтобы не разбудить ни Краа, ни обезьян. Но змеи, сонно обвивавшиеся вокруг ветвей над дворцом Краа, дюжинами попадали на землю, как осенняя листва. Одна из них задела плечо Барнабаса, но он перехватил ее ловким движением, пока она с перепугу не вонзила ему в горло ядовитые зубы.

Хотбродд тихо засмеялся, словно дерево грифонов поделилось с ним забавным секретом, прижался к стволу лбом и шепотом произнес слова, звучавшие так, будто были вырезаны из дерева. По дереву снова прошла дрожь, и из его коры появились новые сучья, по которым Барнабас легко мог залезть наверх, словно по лестнице.

– Они еще пожалеют, что заперли тролля в клетку, как канарейку! – прорычал Хотбродд. – Это было с их стороны неумно, да. Очень неумно!

– Хотбродд! – тихо окликнул его сверху Барнабас, прежде чем лезть дальше. – Не увлекайся там! Если дерево зашевелится слишком сильно, Краа может проснуться!

Хотбродд недовольно фыркнул, и Барнабас взмолился всем богам – покровителям животных, чтобы он сумел сдержать свою жажду мести. Непростая задача для тролля.

Надежда… Да, удача ночной экспедиции во многом зависела от нее.

Барнабас прекрасно умел лазать по деревьям, с тех пор как провел несколько недель в Калифорнии в кроне гигантской секвойи, наблюдая там трехтысячелетних древесных койотов. Но ему нужно было торопиться, потому что над ним ТерТаВа готовился высадить Лолу и Мухоножку в дворцовом гнезде Краа. Грифоны регулярно заставляли обезьян и попугаев обрезать ближайшие ветви, чтобы никто не мог подобраться к их гнездам. Но гиббон умел прыгать дальше, чем кто бы то ни было.

Когда Мухоножка увидел пропасть, которую предстояло перескочить ТерТаВа, он подумал, что сейчас весь их прекрасный план разобьется вдребезги у зеленых ног Хотбродда. Тролль подумал то же самое, глядя на ТерТаВа снизу, и хотел уже попросить дерево подхватить гиббона в случае чего. Но ТерТаВа уже был в воздухе. Он так ловко и бесшумно перескочил в мощную крону, что скорпионы-шакалы, охранявшие дворец Краа, даже не подняли головы. А ТерТаВа высоко над ними перепрыгивал с ветки на ветку, пока не оказался точно над огромным гнездом. Оттуда гиббон неслышно, как мошка, перемахнул на зубчатую крышу.

– Приехали! Даже падающий лист шумнее гиббона, – прошептал он Мухоножке и Лоле, высаживая их. Под ними на позолоченных взлетных площадках, кольцом длинных шипов окружавших дворец Краа, сидели скорпионы-шакалы. Их должен был нейтрализовать Барнабас. С помощью метко направленных стрел из перьевой ручки, которую Лола и Мухоножка, к счастью, нашли вместе с его рюкзаком в заброшенном дупле.

Но пока охранники Краа выглядели пугающе бодро.

– ТерТаВа, ты приглядишь за скорпионами-шакалами? – очень тихо произнес Мухоножка. Но ответа не последовало. ТерТаВа уже исчез. ТерТаВа, Патах, Купо… Всех их интересовало в эту ночь только одно: освобождение Шрии, грифона, рисковавшего жизнью, чтобы защитить их. Кто осудил бы их за это?

Оставалось только надеяться, что Краа не проснется, когда обезьяны будут выпускать Шрии из клетки. Мухоножка взглянул наверх. Корзину, где был заперт Шрии, охранял один сонный макак.

– Эй, хромункус! Ты не хочешь мне помочь?

Лола уже начала прогрызать глиняную крышу дворцового гнезда. Мухоножке она протянула пилку, которую сделал Хотбродд из особо твердой ракушки. Из их снаряжения уцелело лишь то немногое, что Лола и Мухоножка подобрали в дупле, но тролль умел превратить в инструмент любой камень. Он изготовил не только пилку для Мухоножки, но еще и несколько ножей, а также щиты и дубинки для Бена и Уинстона, чтобы в случае чего отбиваться от грифоновых когтей и клювов. А еще он сделал каждому участнику экспедиции, включая ТерТаВа и некоторых обезьян, деревянный панцирь по размеру. Патах, разумеется, презрительно отмахнулся от него, а когда Купо тихим голоском попросила и для себя нож и маленький панцирь на узкую грудь, Хотбродд рявкнул «нет!». Он припомнил маленькой лори, как она в дупле жадно протянула крошечную лапку за его резаком. Но в конце концов Купо получила и панцирь, и ножик точно себе по руке. В благодарность она вырезала удивительно похожий портрет тролля.

Да, Барнабас был прав. Хотбродд оказался очень полезным участником экспедиции. Ощущение твердого дерева под курткой немного успокаивало колотящееся сердце Мухоножки.

– По-моему, достаточно, хмелункус! – Лола сняла с плеча лиану, которую подобрал для них на деревьях ТерТаВа.

В крыше гнезда Краа появилась дырка, куда как раз могли протиснуться крыса и гомункулус.

– А как же скорпионы-шакалы? – Мухоножка перегнулся через карниз, окружавший дворец Краа с позолоченными зубцами. Эти твари и не думали спать! Один даже поднял голову и посмотрел на них.

Но Лола только пожала плечами.

– Барнабас ими займется! – бросила она и сунула Мухоножке лиану.

Мухоножка думал, что во дворце Краа ночью будет темно. К сожалению, он ошибался. Огромное гнездо, куда они спустились, было ярко освещено! На внутренних стенах полчища светлячков повторяли узоры фресок, которыми украсили гнездо обезьянки лори. Это были сцены из долгой жизни Краа. Они рассказывали о его службе хранителем сокровищ у трижды коронованного царя Камбиза и о битвах, в которых грифон летел перед армиями людей. Да, Краа не одного полководца сорвал с коня кривыми когтями и сожрал на глазах у его солдат. Он соскребал золото с царских дворцов и торжествующе выкрикивал свое имя в горячий ветер пустынь, по которым до сих пор тосковало его сердце.

Грифон рыкнул во сне, и Лола с Мухоножкой, еще спускавшиеся вниз по лиане, на мгновение замерли. Он продолжал сражаться в своих песчаных, расшитых золотом сновидениях. Краа спал посреди гнезда на возвышении, которое лори соорудили из костей его жертв. В мерцании светлячков оно сияло, словно полированный мрамор, и хвост-змея Краа извивался по гладкой поверхности, а когти его впивались в затылок невидимого врага. Грифону снились мрачные сны – как всегда с тех пор, как его занесло на этот вечно мокрый от дождей остров, где сын его сестры родился с нелепыми разноцветными перьями, как у попугая. «Это Чра виноват! – шептал ему во сне Накал. – Это Чра захотел лететь на восток». Накал был прав. Как же он сглупил! Но с тех пор Краа поумнел. Он не доверял никому. Никому! Рык, разнесшийся по гнезду, был таким грозным, что Мухоножка задрожал всем телом и замер. Лола, конечно, не стала его дожидаться. Она перелезла через Мухоножку и одним прыжком оказалась на возвышении, у самых когтей грифона. Но Краа ее не слышал. Его не разбудил даже стук сердца Мухоножки. Ах, когда уже оно привыкнет к опасностям – это сердце! Пора бы, кажется: случаев было достаточно. Но нет, оно каждый раз спотыкалось, бешено колотилось и стучало так громко, что Мухоножка боялся погубить все дело. «Прошу тебя! – взмолился он богу – защитнику гомункулусов и мальчиков (Мухоножка всегда представлял его сидящим в гигантской пробирке). – Прошу тебя, дай нам раздобыть это треклятое перо, не разбудив кривоклювое чудище!» Краа снова зарычал. Голова его лежала между огромными когтями, а крылья вздымались и опускались при каждом вдохе и выдохе.

Лола остановилась и прислушалась.

Сквозь глиняные стены доносился лишь обычный шум джунглей: стрекотание цикад, кваканье лягушек, боевой клич мраморной кошки… Если все шло по плану, Патах, ТерТаВа и остальные уже связали сонного макака и освободили Шрии.

Нужно торопиться!

Из-за Шрии тревога могла подняться раньше, чем они завладеют пером. А что, если Краа проснется от выщипывания пера РАНЬШЕ, чем обезьяны освободят Шрии, и… Нет, нет! Мухоножка чувствовал, как эти мысли парализуют его движения.

«Поменьше думай, хрумкулус!» – любила повторять Лола… Легко сказать! И потом, Мухоножка не был уверен, что это такой уж хороший совет.

Зато Лола, не теряя ни секунды на размышления, скользнула прямиком к спящему грифону. Грызуны! Да, в этом все дело. Грызуны – они от природы более храбрые.

Солнечные перья росли у Краа на самом затылке. Сейчас, когда он спал, положив голову между передними лапами, к ним можно было подобраться. Мухоножке просто надо встать Лоле на плечи, взобраться по перьям Краа на самый верх, легонько потянуть… Но это же безумие! Как могли они, все вместе и каждый по отдельности, додуматься до такого: самую главную задачу смертельно опасной операции поручить самым маленьким? Это все крыса виновата! Гомункулус не забыл, как похолодело у него сердце при словах Лолы: «Да что тут обсуждать! За пером идем мы с гумпуклусом! Обезьяны думают только о Шрии, а вы… Вы все слишком большие и шумные!»

«Что тут обсуждать!» Лола замерла на возвышении. За ней вздымалась львиная грудь грифона. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Мухоножка взглянул на чудовищный клюв. Эта тварь могла склюнуть его одним движением, как вороны – спелую клубнику.

Усы Лолы нетерпеливо задергались.

Мухоножка залез ей на плечи и почувствовал на лице горячий ветер – дыхание грифона. Но как он ни тянулся, даже до самого нижнего из солнечных перьев было не достать.

Ну что ж, Мухоножка. Ты ведь знаешь, что делать.

«Нет!» – хотелось закричать ему. Нет! Мир прекрасно обойдется без крылатых лошадей. Но одновременно он оценивал в уме расстояние до блестящего пера. Храбрость – дело такое. У многих она проявляется только в тот момент, когда без нее не обойтись. Мухоножка был намного храбрее, чем он сам думал. Он запустил пальцы в светло-коричневые перья Краа и подтянулся на них. Еще чуть-чуть – и солнечное перо у него в руках.

– Гомуклус! – донеслось до него шипение Лолы. – Что ты там возишься?

Но Мухоножка уже протянул дрожащую руку…

40. Вторая цель

Ловчий ждет, но перчатка пуста.
Я не стану звенеть бубенцами,
Я полета свободою пьян.
Мне отныне мила высота,
Где я в танце кружусь с облаками
Или крыльями режу туман.
Уильям Батлер Йейтс. Сокол (Перевод К. Николаенко)

Обезвредить сонного макака, сторожившего клетку Шрии, оказалось и в самом деле легко. Эту задачу взял на себя ТерТаВа, опасаясь, что Патах просто придушит сторожа. Пока гиббон засовывал макаку в рот кляп и запирал его в одну из пустых клеток, Купо принялась за освобождение Шрии. Увидев сквозь прутья мохнатую мордочку, грифон сначала подумал, что она ему снится. Чего не приснится с голоду: ведь он уже несколько дней ничего не ел. Но тут он заметил ТерТаВа. И Патаха. Купо так обрадовалась, увидев Шрии живым и невредимым, что ее пальчики, всегда такие ловкие, никак не могли открыть замок.

А когда ей наконец удалось это, гриф, у которого в тесной клетке затекли все члены, выбирался наружу мучительно долго. Но счастье видеть Патаха, ТерТаВа и Купо невредимыми и на свободе было так велико, что бодрило измученное тело; он благодарно ткнулся клювом в грудь каждому. День и ночь глядеть сверху на трон Краа и беспомощно ждать казни было ужасно. Но сильнее всего мучал Шрии в эти бесконечные часы не страх смерти – его терзала мысль, что все, кто ему доверился и пошел за ним, заплатили за это свободой или жизнью.

Шрии с трудом вскарабкался на сук, с которого свисала клетка. Каждый мускул у него болел, а крылья с первой попытки не пожелали раскрываться. Но, видя озабоченные лица своих спасителей, он напряг последние силы. Он должен взлететь! Это был единственный путь к спасению. Хотя в небе он мог встретить остальных грифонов… Лететь. Как он соскучился по ветру в перьях! Но удержат ли его в воздухе ослабевшие мышцы? Огромное тело грифона весит немало.

Шрии наконец расправил изумрудные крылья. Боль растворилась в блаженном ощущении свободы.

– Лети на юг! – тихо сказал ему ТерТаВа. – Чра с компанией обычно охотится по ночам в горах на севере.

Шрии кивнул. И тут же замер, прислушиваясь. Из дворца Краа донесся гневный вопль.

– Лети, Шрии! – пропищала Купо.

– Один? А вы?

Может быть, он сможет унести их всех, несмотря на боль в крыльях. Нужно попытаться!

На вопль Краа отозвался хриплый крик. Купо в ужасе прижалась к Шрии, а ТерТаВа и Патах тревожно переглянулись. Все они хорошо знали этот голос.

Чра. Ну конечно. Он часто летел далеко впереди остальных.

Издалека послышались крики остальных грифонов. Они летят.

– Садитесь на меня! – позвал Шрии своих спасителей.

Но Патах уже вел остальных макак быстрыми прыжками вниз по дереву, подальше от разрывавших ночь страшных воплей. Лишь ТерТаВа и Купо залезли грифону на спину и спрятались между его крыльями.

Голос Чра пробудил в Шрии прежнюю ярость. Она дала ему силу. Силу льва, с которой он оттолкнулся от ветки. Силу орла, с которой он взмыл в воздух. И как ни болели у него крылья, они его несли! Он оставил далеко внизу клетки и дворец Краа, прорвал лиственный потолок и вырвался на простор ночного неба, где его оперение заиграло бликами звездного света.

Свободен.

Орлиные глаза Шрии различали вдали силуэты других грифонов. И вдруг он почуял что-то над собой. Присутствие, какого никогда прежде не ощущал. Шрии посмотрел вверх – и увидел их. Могучих, незнакомых, отливающих серебром, как луна.

Шрии забыл о других грифонах.

Забыл, что спасается бегством.

Забыл Краа и дни в плену.

Драконы!

Мать часто рассказывала ему о них. И о тех временах, когда драконы и грифоны летали бок о бок. Защитники, а не грабители. Свет, а не тьма.

Драконы тоже увидели Шрии, но в темноте зеленый цвет его перьев не был виден, и они приняли его за одного из грифонов-врагов. Тату оскалил зубы, и даже Лунг наклонил рогатую голову, готовясь ударить. Но тут огромные крылья под ними сверкнули зеленью в лунном свете. Уинстон радостно вскрикнул:

– Это Шрии! У них получилось! Он на свободе!

ТерТаВа и Купо замахали им со спины Шрии. Бен так обрадовался, увидев молодого грифона летящим над вершинами деревьев, что обхватил Серношерстку за мохнатую шею, хотя знал, что она терпеть не может объятий.

Но этой ночью у них была еще одна цель.

– ТерТаВа! – крикнул Бен гиббону. – А что с Мухоножкой? И Лолой? Вы их видели? Раздобыли они перо?

ТерТаВа и Купо виновато переглянулись.

– О ком они говорят? – спросил Шрии.

– Мы должны были доставить тебя в безопасное место! – откликнулся ТерТаВа. – Мы не могли помогать еще и им. Помнишь тот вопль? Боюсь, Краа их сожрал!

Бену показалось, что сердце у него в груди остановилось. Он так перегнулся через шею Лунга, что Серношерстка потянула его обратно.

– Лунг! – крикнул он дракону. – Мы должны найти Мухоножку!

– Ты с ума сошел?! – в ужасе воскликнула Серношерстка.

Бен и сам уже пожалел о своих словах. Серношерстка была права. Он, похоже, и правда ума лишился. Драконам нельзя здесь оставаться. Сюда летят грифоны! Но как же быть с Мухоножкой?

– Серношерстка права! Я сказал глупость – не обращай внимания! – крикнул он Лунгу. – Улетайте! Вместе со Шрии. О Мухоножке я позабочусь. Просто спусти меня на землю вон под теми деревьями!

Лунг взглянул на Тату.

Другие грифоны были еще далеко, но один силуэт приближался с бешеной скоростью. Он летел прямо на Шрии. При виде двух драконов Чра на мгновение забыл, за кем он гонится. Но опомнился и с криком, от которого стыла кровь в жилах у всего живого на Булу, бросился на молодого грифона.

Шрии еще не оправился после плена. Чра вонзил когти ему в грудь, прежде чем он успел поднять лапы для защиты. Но Шрии был молод и силен. Он стряхнул Чра, а когда тот ринулся в новую атаку, рядом со Шрии оказались оба дракона. Чра попытался ударить клювом Тату, но тот ловко увернулся, а Уинстон ударил грифона в грудь изготовленной Хотброддом дубинкой. Даже Берулу забыл свой страх и угрожающе скалил на Чра крошечные зубы.

Теперь у старого грифона не оставалось шансов, но он продолжал борьбу. Единственной целью его бешеных атак был Шрии. Драконы делали что могли, прикрывая молодого грифона, но Лунг чувствовал, как в нем снова разгорается гнев, который он ощутил при виде браконьеров. Тогда он смог себя усмирить с помощью Бена и Серношерстки. Но когда Чра отчаянным ударом когтей разодрал Лунгу крыло, Тату утратил самообладание; пока Уинстон испуганно глядел на Лунга, Тату дохнул огнем, и Чра охватило голубое пламя. Языки его лизали шкуру и перья старого грифона, но вместо того, чтобы загореться, тело Чра превратилось в серый булыжник и стремительно упало на землю. Тату, ничего не понимая, с ужасом смотрел, как огромный камень прорвал лиственный потолок и скрылся из глаз. Но времени задуматься над тем, что произошло, у них не было.

– Остальные! – закричал Уинстон. – Они уже здесь!

Пять грифонов вынырнули из ночной тьмы и с яростными боевыми криками бросились на них.

– Шрии! – крикнул Лунг. – Спасайся! Мы тебя прикроем, но надолго их задержать не получится!

Молодой грифон все еще смотрел на ветви и листья, под которыми исчез Чра. Но, услышав голос Лунга, он поднял голову и взглянул на атакующую стаю.

– Нет! – ответил он Лунгу. – Я слишком долго прятался. Летим искать ваших друзей!

Бен хотел было протестовать, но он слишком хорошо знал Лунга. Разумеется, никуда ни он, ни Тату сейчас не улетят.

– Отлично! – воскликнула Серношерстка! – Вперед! Борьба! Опасность! Может, мне их не хватало? Еще чего!

Лунг и Тату уже спускались к лиственному пологу. И Шрии – вслед за ними.

41. Никогда не слышал

Он думал о времени, наступающем для каждого вожака, когда его силы уходят и он все слабеет и слабеет, пока наконец стая не убивает его и не является новый вожак, которого в свою очередь тоже убьют.

Редьярд Киплинг. Книга Джунглей (Перевод Е. Чистяковой-Вэр)

Краа не сожрал Мухоножку. Еще не сожрал. Но положение гомункулуса было незавидное. Крайне незавидное. Его держал в тонких коричневых пальцах Накал.

– Чем дольше я разглядываю это существо, танунда, – обратился он к Краа с подобострастной улыбкой, – тем больше удивляюсь. Посмотрите, во что он одет. А эта бледная кожа и острый нос! Мне кажется, он в буквальном смысле не от мира сего.

Неплохое описание гомункулуса, если вдуматься!

Накал вблизи пах приторно-сладко, как те хищные цветы, что питаются мушками. Как будто он пропитал всю свою длинную шерсть духами! Мухоножка заткнул бы нос, но Накал держал его так крепко, что он не мог пошевелить рукой. Как могли они с Лолой забыть про носача! Они подумали о скорпионах-шакалах, о змеях, об обезьянах… С другой стороны, кто мог догадаться, что жезлоносец Краа спит под крылом своего господина?

Накал понюхал волосы Мухоножки, словно хотел понять, из чего они сделаны. «Я и сам хотел бы знать!» – чуть не крикнул ему гомункулус, но у Накала были слишком длинные и острые зубы, а в глазах таилась злоба, не уступавшая той, которой славился его повелитель.

Лола, конечно, успела удрать. Мухоножка до сих пор не мог поверить, что она так постыдно бросила его в беде. Хотя, нужно признать, даже такая отчаянная крыса, как Лола, вряд ли могла ему чем-то помочь. Даже если она вернется с подмогой, он к тому времени уже будет лежать полупереваренный в желудке у Краа. Ну и конец! Гомункулусы, видимо, всегда кончают жизнь в брюхе какого-нибудь чудища. Ах, зачем он не оказался, раз уж такое дело, в том же брюхе, что его братья! Глупости, Мухоножка! Если бы Крапивник сожрал тебя тогда вместе с братьями, ты никогда не встретился бы с Беном; а хозяин, безусловно, лучшее, что было у тебя в жизни. Неужели они действительно никогда больше не увидятся?

Над ним поблескивали в мерцании светлячков солнечные перья Краа, словно язычки пламени на песочно-желтом оперении уроженца пустыни. Все напрасно! Они не справились с задачей. Он не может утешать себя даже тем, что его гибель спасла последних пегасов! «Прекрати, хромункус, – зазвучал у него в ушах насмешливый голос Лолы. – Жалеть себя – опасная трата времени, если ты влип».

– Знаете, что мне кажется, танунда? Это то самое существо, которое мы продали браконьерам! – Накал говорил с такой важной миной, словно это открытие поднимало завесу над всеми тайнами мироздания. – И знаете, крыса мне тоже показалась подозрительно знакомой! С чего бы браконьеры отпустили эту парочку? Предположим, за крысу много денег не выручишь. Но этот… – он повертел Мухоножку в руках, как куклу, – на него-то уж точно нашелся бы покупатель!

Как хотелось Мухоножке пнуть его с размаху в огромный нос! Но тогда Накал наверняка откусит ему голову. «А это уж точно совсем ни к чему, гумклупулус, – сказал Лолин голос у него внутри, – ведь голова у тебя единственная полезная часть тела».

– По мне, так это просто дженглот, – буркнул Краа, с презрением взглянув на Мухоножку. – Когда я последний раз проглотил такого, у меня половина перьев повылезла.

Ага! Это звучит обнадеживающе, а, Мухоножка?

– Да, вы правы, грозный, все и вся поглощающий Краа! – Ну почему у него голос от страха становится таким писклявым? – Я, несомненно, дженглот, причем особо ядовитый дженглот из… из далекого царства, где все такие же бледные, как я.

К сожалению, это не произвело на Краа должного впечатления.

Он нагнулся к гомункулусу и в упор уставился на него. Мухоножке казалось, что он тонет в желтых орлиных глазах, как мошка в янтаре. А клюв у него! Туда даже Серношерстка поместилась бы целиком.

Серношерстка… А вдруг Лола приведет драконов на помощь?

С крысами никогда не угадаешь. Они всегда борются до последнего. Нет. Нет, пусть бы Лоле лучше не приходила в голову такая идея. Хотя…

Краа поднялся.

– Я, пожалуй, съем его попозже. Накал, запри его и пойди посмотри, куда подевались скорпионы!

Ах да! Скорпионы-шакалы. Когда Накал разбудил своими воплями Краа (Мухоножка сам удивлялся, как у него тогда сердце не остановилось), ни одна из этих тварей не появилась. Видимо, Барнабас все же справился со своей частью задачи.

Накал с важным видом повернулся и двинулся с Мухоножкой в горсти к выходу из гнезда. Но далеко он не ушел.

– Накал, погоди! – крикнул ему вслед Краа.

Поворачивая назад, Накал злорадно улыбнулся Мухоножке:

– Ага, он все же решил тебя съесть! Ты наверняка сочный, как устрица!

Но Краа вернул их не за этим.

– Спроси дженглота, почему он сюда вернулся! – рыкнул он. – Браконьеры наверняка подослали его разведать, где хранятся мои сокровища!

– Слыхал? – Накал потряс гомункулуса, как погремушку. – Тебя за этим подослали, дженглот?

– Да! Все так и есть! – пролепетал Мухоножка. – Эти браконьеры… О Краа, наводящий страх, они хотят похитить все твое золото!

– Вот как?

Краа почесал орлиный затылок львиной задней лапой – и вдруг поднял голову.

В ночи раздался крик грифона. Потом еще один.

– Скорпионы-шакалы! – Нос Накала трясся, как перезрелый фрукт. – Куда запропастились эти шипастые бестолочи?

Краа издал хрипловатый, очень низкий рык. Слышать такое из клюва было даже страшнее, чем из львиной пасти. Хвост-змея вился в воздухе и скалил ядовитые зубы.

– Что там происходит, а, дженглот?

Ох уж этот огромный, отвратительный, сводящий с ума клюв! Он был теперь так близко, что едва не касался носа Мухоножки.

– Ничего особенного, – выдавил он из себя. – То есть… Это я вру, конечно. Остальные грифоны сговорились с браконьерами! Они давно уже хотят завладеть вашими сокровищами! А еще они задумали… Они хотят короновать Шрии на царство!

Ему явно пригождался многовековой опыт общения с чудовищами, пораженными манией величия!

Краа уставился на почти незаметный люк посредине возвышения, на котором он спал.

– Ерунда! Чра меня не предаст!

– Чра? Чра все и затеял! – Мухоножка понятия не имел, к чему приведут его россказни, но вдруг остальные все же подоспеют и спасут его! Нет! Хозяин пусть остается в безопасности на спине дракона! Подальше от этого страшного клюва и пугающих когтей!

Краа снова прислушался. По его крыльям пробежала дрожь, каждый мускул львиного тела напрягся под рыжеватой шкурой.

Крики стали громче.

– Измена! – рявкнул грифон. – Повсюду измена!

Он расправил крылья. Из его клюва вырвался боевой клич, пронизавший Мухоножку до мозга костей. Даже Накал испуганно вздрогнул и еще крепче стиснул Мухоножку в горсти. Раздавлен обезьяной-носачом! Нет уж, даже «сожран грифоном» звучит лучше…

Краа наклонился к Мухоножке. Клюв его, казалось, улыбался. Очень жестокой улыбкой.

– Я, правда, потерял немало перьев, когда съел дженглота, – вкрадчиво проговорил он. – Но зато – помнишь, Накал? – потом я почувствовал себя намного сильнее прежнего. И к тому же он был необыкновенно вкусным – одновременно хрустящим и сочным!

– Это, наверное, был другой вид! Мы не такие, о кривокогтый Краа – мы не сочные и не хрустящие! – Мухоножка отчаянно пытался вывернуться из пальцев Накала. – Нет, правда! Мы на вкус как… как…

Он запнулся. Кто его знает, что грифонам вкусно, а что нет!

Краа разинул клюв:

– Клади его сюда, Накал. Сейчас попробуем.

Носач поднял руку с Мухоножкой – и застыл, потому что снаружи донесся звук, от которого даже Краа вдруг стал неподвижен, как фрески у него на стенах.

Этот рык он слышал один-единственный раз за всю свою долгую-предолгую жизнь. Беззвездной ночью много сотен лет назад.

«Слышите? – сказал отец ему и его братьям. – Это голос крылатого змея. Напейтесь его крови, и вы станете бессмертными и могущественными, как те грифоны, чьи статуи украшают дворцы древних царей». Словно в ответ на это, с небес снова раздался рык, будто змей услышал его и принял вызов. Но отец не позволил им лететь за ним. Краа тогда задавался вопросом почему. «Может быть, он боится крылатого змея», – предположил его младший брат. Краа за такие слова исклевал ему крылья до крови.

– Что это, танунда? – шепотом спросил Накал. – Я никогда не слышал подобного рыка!

Краа продолжал стоять неподвижно; перья у него встали дыбом. Крылатый змей. Что ж, Краа всегда хотел стать бессмертным.

42. Вызов

Одна честная причина для драки все же имеется, и состоит она в том, что драку затеял кто-то другой.

Т. Уайт. Король былого и грядущего (Перевод С. Ильина)

Барнабас Визенгрунд видел в жизни немало горя. Однако на сердце у него редко бывало так тяжело, как сейчас, когда по его вине два дракона оказались в непосредственной близости от опаснейшего врага.

Он как раз склонился над одним из скорпионов-шакалов, чтобы убедиться, что наркоз еще действует, когда у него над головой сквозь лиственный потолок прорвались Лунг и Тату со своими ездоками.

«Нет! – хотелось ему закричать. – Улетайте! Пожалуйста!»

Но тут он увидел Шрии. Тот приземлился рядом с Лунгом на тронной платформе. Грифон бок о бок с двумя драконами! Такого мир, наверное, еще не видел. На мгновение Барнабас забыл о своих страхах. Но только на мгновение. В следующую секунду из дворцового гнезда появился Краа со своим носачом-жезлоносцем. В руке носач сжимал… Мухоножку!

Бен вскрикнул от ужаса. Серношерстка едва успела ухватить его за куртку, а то он свалился бы со спины Лунга.

Ах, как проклинал себя сейчас Барнабас! Как мог он, с его-то опытом, понадеяться, что в таком предприятии удастся обойтись без борьбы? «Барнабас, романтик проклятый, – обругал он себя, – ты никак не смиришься с тем, что в этом мире насилие порождает все новое насилие».

А вот и остальные грифоны. Только Чра пока не было видно. Как стая голодных стервятников, они расселись по ветвям над троном. Сильнее ненависти, с которой они смотрели сверху на драконов, было только отвращение, отражавшееся в их взглядах при виде Шрии.

Молодой грифон взирал на них с гордым вызовом. Он был беглецом, скрывался, попал к Краа в тюрьму. Теперь настало время встретиться со старым грифоном в открытом бою, хотя Шрии и сознавал, что это запросто может стоить ему жизни. Но такая гибель куда лучше той, что готовил ему Краа.

– Позволь мне с ним поговорить! – прошептал Шрии Лунгу.

Тату хотел возразить, но Лунг утвердительно кивнул:

– Попытайся! Но не забывай, что мы непременно хотим вернуть нашего друга живым. Какой бы он ни был маленький.

Дерево грифонов все еще держало в плену обезьян Краа. Когда Шрии, пройдя мимо пустого трона, остановился у края платформы, из гнезд донесся их ропот.

– Это наш поединок, Краа! Отпусти дженглота! – Молодой гриф, запрокинув голову, смотрел на дворцовое гнездо.

– Это гомункулус! – крикнул Бен со спины Лунга. – И…

Слова замерли у него на языке. Справа от Краа, между окружавшими дворец колоннами, что-то двигалось. Барнабас! Нет! Бен сразу понял, что собирается сделать его названый отец. Он слишком хорошо знал его.

Барнабас Визенгрунд вышел из тени, скрывавшей его от глаз Краа, и вежливо поклонился грифону, словно приветствуя соседскую кошку.

– Грозный Краа! Согласись принять меня в обмен на этого несчастного гомункулуса. Твоя почтенная обезьяна переломает ему все кости, если будет так сжимать его в кулаке. Я уверен, мы сможем договориться. Мы прибыли на этот остров с исключительно мирными намерениями. Возможно, мы могли бы стать посредниками между вами и Шрии. Но прежде всего, прошу тебя, отпусти гомункулуса!

Судя по всему, эта речь и позабавила, и в то же время обозлила Краа.

– Мир? – повторил он. – О мире можешь толковать с курами и гусями, стеклоглазый! Или в твоей маленькой голове от страха так все спуталось, что ты забыл, с кем говоришь? И какой еще, о боги Вавилона, гомункулус? Ты про этого дженглота? Тогда могу тебе сказать, что с ним сделает Грозный Краа. Он его съест. Даже прежде, чем тебя.

Краа схватил его правой передней лапой. Барнабас собрал все силы, чтобы не вскрикнуть от боли. «Положение ничуть не хуже, чем тогда в пустыне, Барнабас, – успокаивал он себя, чувствуя, как сквозь одежду впиваются в кожу могучие когти. – Помнишь? Когда Крапивник выполз из колодца, а ты прятался у него под животом? То есть сейчас, может быть, самую чуточку похуже…»

– Отпусти их! – крикнул Бен. Он все еще сидел на спине у Лунга. – Немедленно отпусти обоих!

– Дело плохо, – пробормотала Серношерстка и для успокоения сунула в рот гриб. – Даже очень плохо.

Лунг промолчал. Он медленно-медленно двинулся по платформе, пока не оказался на краю рядом со Шрии. Оттуда он поглядел на Краа.

Это был вызов.

Краа вытянул шею и с восторгом уставился на дракона.

– Я не договорил, – прохрипел он. – Продолжение такое: я съем их обоих… – хвост-змея забился в воздухе, и Барнабас почувствовал на затылке прикосновение раздвоенного языка, – если крылатый змей не выйдет со мной на бой!

– Нет!

Этот возглас сорвался со множества уст. Тату, Серношерстка, Уинстон, Мухоножка, Барнабас… Похоже, и другие грифоны были не в восторге от замысла Краа. И только Бен молчал. Он кое-чему научился за минувшие дни. До этого он был уверен, что знает – после всего, что они с Лунгом пережили вместе, – как должен вести себя Повелитель драконов. Но ему никогда не забыть обиды во взгляде Лунга, не только на то, что он ему солгал, но и на то, что он не дал ему возможности самому решить, хочет ли он подвергать себя опасности ради спасения маленьких пегасов. Как смели они с Барнабасом думать, что имеют больше права на принятие решения, чем сам Лунг? Видимо, в конечном счете и они, как большинство людей, считают себя умнее всех прочих обитателей нашей планеты, не исключая и драконов. Бен поклялся себе, что никогда больше не предаст Лунга подобным образом.

А Лунг хотел принять вызов Краа. Бен почувствовал, как напрягся у дракона каждый мускул.

Лунгу понадобится его ездок, чтобы обуздать гнев и жажду крови, зашевелившиеся в нем. Бен и сам ощутил в сердце поднимающуюся темную волну: желание увидеть зубы Лунга на горле Краа и чтобы дракон отомстил грифону за все страдания, которые тот принес им и этому цветущему острову. Это было пьянящее и в то же время жуткое чувство. Оно вытеснило даже страх за Лунга. Такова месть: даже любовь в ней тонет. Дракон и Повелитель драконов – в предстоящем бою им придется помогать друг другу справиться с этой тьмой.

– Нет? – повторил Краа многоголосый возглас. – Это не ты сказал, крылатый змей. Но «да» я тоже не услышал. Ну что ж. Накал! Давай сюда дженглота. Он будет на закуску. А стеклоглазый сойдет за главное блюдо.

Накал явно был в восторге от приказа. Он услужливо подскочил к Краа и с поклоном поднес ему брыкающегося гомункулуса, как спелую грушу.

Лунг зарычал. Этот звук проник Бену в сердце. С этой минуты он сплавился с драконом воедино, словно они стали одним существом.

– Я принимаю вызов, Краа! – крикнул Лунг.

То, что он сейчас чувствовал, ему довелось испытать с такой остротой один лишь раз. В тот день, когда он вызвал на поединок Крапивника. Боевой инстинкт, такой древний и мощный, словно прокравшийся в его сердце из темных глубин прошлого. Ненависть, которую вызывал у него безжалостный клюв Краа, тоже, казалось, родилась до него. Дракон против грифона. Грифон против дракона. Нет. Эта вражда не его. Но Лунг видел по глазам Краа, что тот способен убить Барнабаса и Мухоножку просто так, мимоходом, как частенько склевывал пролетавших мимо летяг и молодых обезьянок.

– Серношерстка, пересядь к Тату! – приказал Лунг, впуская тьму в свои жилы, мышцы и разум – но не в сердце, хотелось ему надеяться. – Ты тоже, Бен.

Бен переглянулся с Серношерсткой. Они редко бывали согласны между собой, но сейчас Бен знал, что может положиться на кобольдиху.

– Не говори глупостей! – сказала Серношерстка. – Мы на своем месте. А у Тату есть свой ездок.

Лунг хотел что-то возразить, но тут настал черед Шрии обратиться к Краа.

– Нет, так не пойдет! – выкрикнул он, угрожающе расправив крылья. – Я первым тебя вызвал! Я, а не дракон, Краа! Этот остров – мой дом, и тебе придется со мной сразиться!

Остальные грифоны на ветках пригнулись, готовясь к взлету.

– Всем оставаться на месте! – заорал им Краа, держа «стеклоглазого» в когтях, как пойманную мышь. – Сражаться здесь будем только я и крылатый змей! Как в старые времена. Этот бой все решит!

– Что решит? – Тату встал рядом с Лунгом.

Краа не удостоил его ответом.

Ах, что за ночь! Прилет крылатых змеев – лучшее, что когда-либо случалось на этом вечно мокром острове. Наконец-то достойный вызов. Вознаграждение за все унылые годы, когда единственным развлечением была торговля с какими-то оборванцами. Хотя эти змеи, судя по всему, такие же несмышленые желторотики, как Шрии. Серебряный явно старший, но и ему лет двести-триста, не больше. Но все же он стоящий противник. Краа с одобрением разглядывал длинный зубчатый хвост и мощные бока Лунга, его изогнутые рога… Интересно, сколько раз он использовал их в бою? Большинство крылатых змеев гордится своим миролюбием. Но тому, второму, с расписным панцирем, явно не терпится напасть. Он, Краа, бился за свою жизнь в тысячах боев – и всегда побеждал. Краа самодовольно провел клювом по песчано-желтому оперению – насколько же оно благороднее, чем попугайский наряд Шрии! – и взглянул сверху на противника.

– Объяви условия, Накал!

– Условия? – Носач удивленно посмотрел на своего хозяина.

– Обещай им что хочешь! – тихо сказал ему Краа. – Хоть звезды с неба. Это не важно, потому что победителем все равно буду я. Что до моей награды – это как всегда. Ты знаешь, что я люблю.

– Да, конечно. У меня к вам просьба, повелитель! – Накал похлопал пальцем по острому носу Мухоножки. – Можно, я оставлю себе дженглота?

– Почему бы и нет? – проворчал Краа. – Кто знает, может, он и правда ядовитый.

Мухоножка не знал, повезло ему или наоборот. Накал так крепко стискивал его в кулаке, что у гомункулуса занемели руки и ноги, но Барнабасу было намного хуже. Краа опустил когтистую лапу и поставил ее, не выпуская пленника, на взлетную площадку. Удивительно, что Барнабас еще дышит.

– Условия Краа Грозного! – торжественно объявил Накал. – Если дракон победит, оба пленника получат свободу, а юный попугай, – он насмешливо поклонился Шрии, – станет хозяином этого острова.

Остальные грифоны неодобрительно вытянули шеи, а Накал заговорщически подмигнул Краа.

– Отлично! – буркнул тот. – Переходи к моей награде!

Накал откашлялся.

– Если же в поединке победит Краа Могучий, – выкрикнул он так громко, что Мухоножке хотелось зажать уши, – то он съест живьем стеклоглазого человека, а вместе с ним и всех тех, кто поддерживал предателя Шрии. А затем Могучий Краа, Краа Пернатая Буря, Краа Тысяча Смертей выпьет кровь крылатого змея и вырвет из груди Шрии трепещущее сердце и съест его, чтобы каждый на этом острове знал, кто здесь царь.

Нелегко дышать, когда когти грифона сжимают тебе ребра. Но еще сильнее Барнабас задыхался от злобы на самого себя. Ему казалось, что он предал все, что любил и за что боролся в жизни. Миролюбие вместо ненависти и войны, защита, а не разрушение, вместе, а не против друг друга… Все это повержено, растоптано, как он сам, и сейчас по его вине два сказочных существа убьют друг друга. Мысль, что гриф, возможно, проиграет, не утешала. Даже смерть Краа – утрата для мира и его многообразия. Как гибель любого тигра.

– Выслушай меня, Краа! – из последних сил прохрипел Барнабас, отчаянно пытаясь вывернуться из цепких когтей. – Прошу тебя!

Грифон не удостоил его даже взглядом. Лишь хвост-змея изогнулся и зашипел стеклоглазому в лицо.

– Хорошо! – отозвался Лунг. – А теперь мои условия.

В его серебряной чешуе отражалась зелень джунглей. Казалось, дракон стал частью острова Булу.

– Я сражусь с тобой только на том условии, что ты отпустишь пленников и в случае моего поражения. Дай клятву! Клянись своими сокровищами, или что там для тебя свято! По окончании поединка, каким бы ни был его исход, пленники и все те, кто восстал против тебя, смогут живыми и невредимыми покинуть остров.

Краа глянул на дракона, как на добычу, высмотренную в полете далеко внизу, у корней дерева.

– Согласен! Почему бы и нет? Грифон привык увенчивать победу великодушием! Даю тебе слово, крылатый змей.

– Лжец! – закричал Барнабас так громко, как только мог. – Лунг, не верь ни одному его слову! Грифоны не берут пленных. И уж точно никого не отпускают живым и невредимым. Я запрещаю этот поединок! Ты меня слышишь, Лунг? Бери Бена и улетай!

Краа нагнулся к нему так низко, что у Бена вырвался испуганный крик. Хвост-змея обвился вокруг горла Барнабаса.

– Люди! – пробурчал грифон. – Вы такие же болтуны, как обезьяны. Что, впрочем, неудивительно: вы же близкие родственники. Ты и у меня в животе продолжишь болтать, не сомневаюсь. – И разжал когти, прижимавшие Барнабаса к полу. – Иди! Накал, отпусти дженглота тоже. Пусть все видят, чье слово надежнее – грифона или дракона.

Барнабас медленно поднялся, не веря своему везению.

Накал с сожалением взглянул на гомункулуса, но разжал пальцы. Барнабас подхватил Мухоножку и почувствовал, как бешено колотится его сердце – как у испуганной птицы.

– Грозный Краа! – Барнабас бросился перед грифоном на колени. – Я добуду тебе сокровищ! Я наполню твой дворец золотом! Об одном прошу – дай драконам улететь. Они здесь только ради меня!

«И ради трех невылупившихся маленьких пегасов», – добавил про себя Мухоножка. Хорошо бы они оказались достойны всей этой кутерьмы.

Краа не удостоил Барнабаса ответом. Для него существовал только Лунг.

– Что скажешь, крылатый змей? Я выполнил твои условия. Дело за тобой! Будешь сражаться?

Лунг переглянулся с Тату. Если грифон его убьет, что будет с Майей и их еще не вылупившимися детьми? Он не решался думать о них, боясь, что страх сделает его уязвимым. Но Тату понял и кивнул. Да, он о них позаботится.

– Погодите! – крикнул Бен. – Есть еще одно условие. Если Лунг победит, ты дашь нам одно из твоих солнечных перьев!

Краа издал насмешливый клекот:

– Я искупаю все свои перья в крови твоего чешуйчатого друга, человечек! Но если он победит – что ж, вы получите солнечное перо. Слово Краа.

– Вот уж за что я и масленка не дам, – прошептала Серношерстка, потуже затягивая ремень, удерживавший ее на спине Лунга.

Бен сделал то же самое. Этот жест вызвал в памяти картины прошлого: золотой дракон в пещере, полной драконьего огня. Тогда они были вынуждены сражаться. Другого выхода не было. А сейчас сражение казалось такой бессмыслицей… Все, что им было нужно, – одно-единственное перо. Отправились бы они за ним, если бы знали, что придется платить такую цену? Бен читал тот же вопрос на лице Барнабаса, стоявшего наверху перед гнездом Краа с видом полнейшего отчаяния. Нет, наверное, они остались бы дома. Но может быть, и хорошо, что они не догадывались, чем кончится дело. Может быть, есть вещи, которым просто необходимо случиться.

Накал взобрался на спину Краа. Два взмаха могучих крыльев, от которых деревья зашатались, как от бури, – и грифон приземлился на спинку своего трона. Вид его внушал ужас.

– Лунг, позволь мне выйти на бой вместо тебя! – тихо проговорил Тату. – Меня дома никто не ждет. Они даже не заметят, если я не вернусь. А ты их предводитель!

Лунг изогнул шею так, чтобы ни Краа, ни Накал не смогли прочесть по губам его ответ.

– Грифон нарушит свое слово! – прошептал он на ухо Тату. – Как только он почувствует, что я беру верх, он позовет на помощь остальных грифонов. Вот тогда ты мне понадобишься. Будь наготове и передай мои слова Шрии.

Краа не спускал с них взгляда.

– Серношерстка, мне нужно это перо! – прошептал Лунг. – Постарайся его выдрать!

Краа соскочил на сиденье трона, а оттуда – на платформу.

– Чего ты ждешь, крылатый змей? – хрипло спросил он. – Друзьям приходится тебя уговаривать, чтобы ты не струсил? Или они учат тебя сражаться с грифоном? Погляди на рельефы на моем дворце. Там показано, чем кончается такая борьба.

– Дураку понятно, что твои рельефы – вранье, хвастун пернатый! – крикнула Серношерстка. – Там на драконе даже кобольда нет!

В ответ Накал выхватил из-за пояса мачете и грозно замахал им в воздухе.

– Наших ездоков там тоже не видно! – ответил Краа. – Рельефы показывают главное: победа всегда остается за грифоном!

И, расправив крылья, он с гортанным боевым кличем бросился на дракона.

43. Грифон и дракон

Все мы встречаем однажды противника нам не по зубам!

Ричард Адамс. Обитатели холмов

Перья и чешуя. Птичьи когти и лапы дракона. Светло-коричневые и серебряные крылья. Страшный клюв Краа, оскаленные зубы Лунга… Барнабас повидал немало боев между сказочными существами, но на этот раз он вскоре снял очки дрожащими пальцами: у него просто не было сил смотреть. Даже в очках трудно было распознать, где кончается дракон и начинается грифон. А звуки… От них делалось только хуже. Рык дракона, клекот орла, злобные вопли Накала… Из-за шума битвы порой прорывался мальчишеский голос Бена, грибная ругань Серношерстки…

Кто победит? То дракон казался сильнее, то грифон. Барнабас не мог бы сказать, за кого он сильнее боится – за Бена или за Лунга. Нет, конечно, все-таки за мальчика. Это самое трудное в отцовстве – порой не препятствовать детям в желании подвергнуть себя риску. Бен, конечно, еще не задумывался о таких страхах. Ему некогда было даже помыслить об опасности. Они с Серношерсткой находились в самом центре урагана. Деревянные панцири, сделанные Хотброддом, уже не раз спасли их от клюва Краа и его страшных когтей. Накал всякий раз издавал разочарованный вопль, когда его мачете отскакивало от твердого дерева. Лунга защищала чешуя, и все же Краа ухитрился поранить его. Бену пока удавалось вовремя направить дракона в сторону или отражать выпады Краа дубинкой Хотбродда. Но грифон желал смерти противника. Каждый рывок его когтей, каждый удар клюва жаждал крови Лунга. Вскоре Бен начал опасаться, что эта безграничная жажда убийства передастся от грифона дракону. Но чем яростнее нападал Краа, тем сдержаннее отбивался Лунг. С помощью Бена он уворачивался от атак грифона так гибко и ловко, словно весь превратился в огонь, который умел изрыгать. Но этого оружия он не пустил в ход, даже когда клюв грифона все же нанес ему серьезную рану. Грифон уставился на кровь, стекавшую по плечу дракона, как умирающий от жажды – на воду. Но ответный удар Лунга заставил грифона пошатнуться, а Серношерстка воспользовалась моментом и потянулась к коричневым перьям. Она уже ухватила пальцами солнечное перо, но тут грифон заметил, что она делает. Краа едва не откусил ей руку, а Лунг, услышав, как Серношерстка вскрикнула от боли, утратил все свое самообладание. Он стремительно бросился на Краа и теснил его, пока гриф, весь в пене, не остановился, задыхаясь, на краю платформы.

Лунг тоже тяжело дышал, но Бен чувствовал, что у него еще есть силы продолжать борьбу.

– Сдавайся, Краа! – проговорил дракон. – Сдавайся и исполни свое обещание.

Грифон смотрел на рану, нанесенную им дракону.

– Знаешь, что у нас рассказывают детям о происхождении драконов? Они выползли, как личинки, из тела мертвого демона. А существуют они только для того, чтобы делать грифонов бессмертными.

Вновь расправляя огромные крылья, Краа дрожал от изнеможения, но вид у него все еще был грозный.

– Царь на этом острове один! – проклекотал он, из последних сил пытаясь ударить Лунга клювом. – Ты еще проклянешь ветер, принесший тебя сюда, крылатый змей!

И пронзительным криком он подал остальным грифонам сигнал к атаке.

Шрии, угрожающе расправив крылья, одним прыжком оказался рядом с Лунгом.

То же сделал и Тату.

Но пять грифонов, много лет назад прибывшие с Краа на остров Булу из дальних мест, остались сидеть на ветках.

– Ты побежден, Краа! – крикнул Роарг. – Отдай крылатому змею обещанное, как требует честь грифона!

Краа вытянул шею и с ненавистью посмотрел на своих сородичей:

– Честь? Это мой остров, и законы здесь устанавливаю я! – Он встопорщил перья так, что они венцом встали вокруг головы, и обернулся к дракону: – Орла и льва ты победил, крылатый змей, но забыл о той, что покрыта чешуей, как и ты!

Хвост-змея поднялся дыбом, изогнулся, и ядовитые гадючьи зубы вонзились Серношерстке в руку пониже плеча.

Лунг откусил змее голову, но яд уже подействовал.

Бен успел подхватить соскальзывающую со спины Лунга Серношерстку. Дракон ощутил, как ярость расплавленной лавой растекается по жилам. На этот раз она была неукротима, неумолима.

Этого и добивался Краа. Позор его поражения мог смыть только огонь серебряного дракона. Для грифона нет более почетного конца, чем смерть в огне. И Лунг, наверное, сделал бы то, чего хотел Краа, но его опередил Тату. Он взмыл в воздух и сверху дохнул на Краа огнем. Перья и шерсть грифона охватило пламя – призрачное серое пламя, каким оно стало за десятилетия, проведенные Тату в каменном сне. А когда оно погасло, Краа и Накал превратились в камень, когда-то державший в плену Тату.

Остальные грифоны застыли, в ужасе глядя на своего предводителя, как будто огонь Тату и их обратил в камень.

– Лунг! – крикнул Барнабас сверху, от дворца Краа. – Неси Серношерстку к Хотбродду. Скорее!

Дракон повиновался, ни о чем не спрашивая. Он стрелой помчался вниз, мимо гнезд, где пленные обезьяны взывали к своему пернатому повелителю, сквозь листья и ветви, и сердце у него болело сильнее, чем раненное Краа плечо. Ствол дерева грифонов казался бесконечным! Но вот наконец он завидел у корней Хотбродда. Бен все еще держал Серношерстку на руках, и так они приземлились перед озадаченным троллем. Серношерстка не шевелилась. Пульс Бену тоже нащупать не удавалось!

Хотбродд выронил сук, из которого вырезал.

– Грифон… Хвост-змея… – Дальше Бену ничего не пришлось объяснять.

Тролль резаком соскоблил Серношерстке мех в том месте, где ее укусила змея. Потом сделал глубокий надрез на собственном зеленом пальце и втер бесцветную троллью кровь в ранку от укуса.

Серношерстка, не открывая глаз, забормотала грибные ругательства. Ну конечно! Бен не знал, плакать ему или смеяться.

– Будет жить – не волнуйтесь! – Хотбродд хлопнул Бена по спине так, что у того подогнулись колени, и обнадеживающе улыбнулся Лунгу. – Вы там наверху закончили уже?

Бен с испугом посмотрел на Лунга.

Солнечное перо! Перед глазами у него встало каменное оперение Краа. Нет! Неужели все было напрасно?

– Шриииии!!!

Там, наверху, грифоны выкликали имя своего нового царя, но Лунг забыл и о них, и о пегасе с его жеребятами. Сейчас для него существовала только Серношерстка. Прошла, казалось, целая вечность, пока кобольдиха открыла глаза.

Лунг вздохнул с таким облегчением, что у него изо рта полетели искры.

– Почему я воняю рыбой? – Серношерстка неуверенно села.

– Селедкой! – поправил Хотбродд. – Кровь троллей пахнет селедкой. А что, ты предпочла бы вонять дохлым кобольдом?

Серношерстка коснулась проплешины на руке. Боль пробудила воспоминание: ядовитые зубы змеи, торжествующий взгляд Краа, когда они вонзились ей в мохнатое плечо…

– Что сталось с грифоном? – поинтересовалась она.

– Мы тебе потом расскажем, – отозвался Бен. – Мухоножка, Барнабас и Лола все еще там наверху. Мы летим за ними, а ты пока побудешь здесь.

Разумеется, Серношерстке это совсем не понравилось.

– Гнилой мухомор! Почему…

– Бен прав. Ты остаешься! – строго перебил ее Лунг. И добавил, уже расправляя крылья: – И не обижай тут Хотбродда!

– Я его обижаю?! – крикнула Серношерстка ему вслед. Голос у нее был уже совсем бодрый. Кровь тролля – сильнейшее противоядие.

44. Опоздают?

Теперь несколько слов о страхе. Он – единственно настоящий враг жизни. Только страх может победить жизнь.

Янн Мартел. Жизнь Пи (Перевод И. Алчеева, А. Блейз)

Они опоздают! Если вообще вернутся! Уранос так вырос, что в яйце ему было не повернуться. Хара панически билась копытцами о стенки, и даже Синнефо безуспешно пыталась перекувырнуться или расправить крылья. Гиневер задыхалась, глядя на них, словно и ее посадили в скорлупу, ставшую душегубкой. Анемос безостановочно кружил над фьордом в отчаянной надежде увидеть вдали самолет Хотбродда. Но с каждым новым часом надежда у всех обитателей Мимамейдра таяла. Все труднее было верить, что они не лишились всего. Жеребята, Анемос, Бен, папа, Хотбродд, Мухоножка, Лола… Гиневер твердила их имена, словно это могло их защитить, но сама уже ничего не соображала от страха.

Профессор Спотисвуд экспериментировал с алмазами, надеясь создать инструмент, которым все-таки удалось бы вскрыть скорлупу, не покалечив жеребят. Вита лихорадочно обзванивала друзей и участников СВОСКАСОЗ по всему миру, пытаясь отыскать еще какой-нибудь способ спасти маленьких пегасов.

Еще два дня, говорил календарь Гиневер. Сорок восемь часов. Но Гиневер сомневалась, что жеребята действительно столько продержатся. И ни одной весточки от Бена и от папы. Мама опросила всех защитников природы в Индонезии, не видел ли их кто, но команда Барнабаса исчезла, казалось, так же бесследно, как и грифоны, которых они отправились искать.

45. Царская награда

У меня сегодня много дела,
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела.
Анна Ахматова. Реквием

Когда Лунг вернулся на тронную платформу, Тату стоял, опустив голову, рядом с окаменевшим Краа. С ним были Уинстон и Берулу, а также Барнабас, который сумел по лианам самостоятельно спуститься от дворца Краа. С Мухоножкой в кармане. После всего, что гомункулусу пришлось пережить за прошедшие часы, этот спуск показался ему увеселительной прогулкой. Все живы! Это казалось настоящим чудом. Но о радости, не говоря уж о торжестве, не могло быть и речи.

Все оказалось напрасно. Далекий путь, все опасности, через которые они прошли… все зря.

Бен подобрал одно из перьев, густо покрывавших платформу. Большая их часть принадлежала Краа, но солнечного среди них не было. Оба заветных пера обратились в камень на застывшей навек шее Краа. Страшно представить, как они расскажут Вите и Гиневер, что ничего не вышло. А пегас… Думать об Анемосе было невыносимо.

Бена не утешало даже то, что они спасли Шрии. Он нащупывал в кармане фотографию осиротелого гнезда, и сердце у него холодело от печали и разочарования.

Они остались одни перед каменным изваянием Краа. Все остальные последовали за Шрии, который с другими грифонами поднялся наверх, в дворцовое гнездо.

Шрии… Нет, все же не все было напрасно. Они оставят Булу счастливее, чем остров был до их прибытия. Кто знает, что сталось бы без них со Шрии, ТерТаВа и всеми остальными… Мухоножка, стоя между Беном и Барнабасом и глядя на солнечные перья на окаменевшей шее Краа, думал о том же. Они все еще слегка отливали золотом.

– Может, они только кажутся окаменевшими? – В голосе Мухоножки звучала слабая надежда.

– Маловероятно, – выдавил из себя Бен. – Я думаю, надо лететь домой.

Тату застонал. Голова его склонилось так низко, что нос почти уткнулся в когти Краа.

– Это я виноват! Это все я виноват!

Но Барнабас энергично покачал головой, хотя и на его лице читалось разочарование.

– Ерунда! Это Краа виноват в том, что никто из нас не мог сохранить хладнокровия. Ты просто вступился за остальных.

– Вот именно! Как будто у тебя был другой выход! – Уинстон гладил Тату по узорчатой чешуе, а Берулу сочувственно попискивал. Голосок у маки-домового был прямо как у…

…Крысы!

Мухоножка огляделся:

– А Лолу кто-нибудь видел?

Остальные покачали головами.

– Но она должна быть тут! – Мухоножка побледнел. – Она успела увернуться, когда Накал меня схватил! Я думал, она убежала к Барнабасу!

– Ко мне? – Барнабас встревоженно взглянул на Бена. – Нет, я не видел Лолу с тех пор, как вы с ТерТаВа отправились на задание.

Ах, треклятая крыса! Пусть Мухоножка и сердился на нее: ведь она бросила его с Накалом и Краа, но сейчас он всерьез испугался. А вдруг эту идиотку в конце концов кто-нибудь сожрал? Она же вполовину меньше, чем себе воображает!

Лолу никто не сожрал. Но положение ее было незавидное. Крысы умеют на удивление громко свистеть, а их пронзительный визг разносится куда дальше, чем можно ожидать при их величине. Но перекрыть шум битвы драконов и грифонов никакая крыса не в состоянии. А уж когда его сопровождает возбужденный стрекот обезьян и попугаев… гиблое дело!

Лола вопила из последних сил, пока не сорвала глотку, но никто ее не услышал. Конечно она оставила гумпункуса только затем, чтобы привести подмогу! Но ее перехватил по дороге один из этих кошмарных скорпионов-шакалов. Мало того, что у этих тварей клешни, у них еще шакалья пасть! Они были уже полусонные от стрел Барнабаса, но крысу поймать еще в состоянии. Казалось, жизнь Лолы трагически оборвется на острове Булу, но в последний момент она увидела спасительную щель в глиняной стене гнезда Краа. Щель была узкая, а Лола никогда не отличалась особой стройностью. Кроме того, там воняло обезьяньим и попугаячьим пометом. Но самым страшным было сидеть там взаперти и слышать, как друзья бьются с врагом не на жизнь, а на смерть.

Лола чуть хвост себе не откусила от бессильного бешенства. Хуже всего было то, что скорпион-шакал под действием яда уснул прямо перед норой, перегородив ей выход своими мерзкими клешнями.

Когда снаружи вдруг раздался многоголосый победный клич и грифоны заклекотали: «Шрии! Шрии!» – Лола снова попыталась позвать на помощь. Но ее хриплый писк звучал теперь тихо, как у напуганной мыши, и прошла целая вечность, пока Мухоножка заглянул в ее укрытие поверх спящего врага.

– Да уж, ты не спешил, хромукулус! – приветствовала его Лола, пока Барнабас с излишней, на ее взгляд, осторожностью отодвигал в сторону скорпиона. – Ни слова! – заявила крыса, едва выбравшись на волю. – Ни слова мне не говорите! Я все пропустила, да? Все самое интересное! А ведь я предупреждала! Но нет, Барнабас не согласился зарядить свою ручку наркозом посильнее. И вот! – Она пнула скорпиона в бок крошечным сапожком. – От такой дозы даже я не уснула бы!

Тут уж Мухоножка потерял терпение.

– Самое интересное? – сердито передразнил он. – Я бы с удовольствием с тобой поменялся, Лола Серохвост! Ты думаешь, приятнее было сидеть в благоухающей горсти носача и ждать, пока тебя сервируют грифону на завтрак?

– Конечно! – парировала Лола. – Я бы поменялась не задумываясь!

И ведь она, похоже, ничуть не кривила душой. Мухоножка еще подыскивал достойный ответ, когда за их спинами кто-то откашлялся.

На опустевшем троне Краа сидел ТерТаВа. По случаю победы он вставил в петлицу цветок жасмина.

– Шрии послал меня за вами! – Гиббон так расплывался в улыбке, что с трудом мог говорить. – Шрии – Друг Драконов! Шрии Изумрудное Перо! Шрии – Победитель Краа!.. Я еще работаю над его титулованием… Но как бы то ни было, он хотел бы видеть вас и поблагодарить!

И он взмахнул рукой, приглашая их войти в дворцовое гнездо Краа.

Оно было набито битком, когда Бен и его друзья вошли внутрь вслед за ТерТаВа. Но птички, строившие грифонам гнезда, знали свое дело. Дворец Краа легко вмещал множество гостей. За исключением Хотбродда и Серношерстки, здесь были все, кто помогал положить конец господству Краа. В толпе Бен увидел Патаха. Макак выглядел смущенным, потому что не только гиббон, но даже Купо проявили больше храбрости, чем он. Но радость и облегчение читались даже на его обычно угрюмом лице.

Шрии сидел на возвышении, служившем Краа постелью, а перед ним стояли остальные пять грифонов. Их головы с мощными клювами были опущены. Бен не мог понять, выражает этот жест вызов или покорность.

Шрии, обвив орлиные и львиные лапы хвостом-змеей, зорко оглядывал их со своего возвышения. Его изумрудное оперение сверкало, словно джунгли проросли сквозь коричневые стены глиняного гнезда. Грифон был великолепен. От взгляда на него у Бена сильнее забилось сердце – и наверняка не у него одного.

– Да, Роарг, ты не ослышался, – услышал Бен, вставая рядом с Лунгом. – Выберите себе нового царя. Мне все равно. Я здесь не останусь. Мне никогда не хотелось сидеть на троне Краа.

Ни ТерТаВа, ни других соратников Шрии его слова, похоже, не удивили. Зато Роарг злобно ощетинился, а остальные грифоны недовольно зашаркали когтями.

– Ты смеешься над нами? – хрипло проговорил Роарг. – Ты победил прежнего царя, значит теперь царь – ты! Таков закон грифонов – вот уже больше трех тысяч лет.

– Значит, пришла пора его поменять! – парировал Шрии. – Думаешь, я не знаю, что вы будете говорить за моей спиной? Глядите – это Шрии, которого два дракона поставили над нами царем. Нет уж. Я построю себе гнездо на другой стороне острова. Но предупреждаю вас: если вы снова сговоритесь с браконьерами, я расскажу им о сокровищах Краа. Вы знаете: они точно такие же, как вы. Ради золота они отбросят страх и придут за вами.

Грифоны взглянули на люк, обрисовывавшийся на возвышении там, где сидел Шрии. Роарг гневно зарычал. Он и не пытался скрыть, что Шрии ему по-прежнему глубоко противен. Зато Иера, самая младшая самка грифонов, робко выступила вперед.

– Если позволишь, Шрии – Друг Драконов, – она склонила перед ним шею, – мы полетим с тобой.

Еще один грифон, Грейир, встал рядом с Иерой.

– И я с тобой. – Он тоже поклонился. – Если можно.

Роарг пристально смотрел на обоих.

– Мы рады вам, – произнес Шрии и поднялся. – А ты, Роарг, не беспокойся: мы выделим вам законную часть сокровищ Краа. Но сначала те, кто с мирными намерениями прибыл на наш остров, получат возмещение за нарушение законов гостеприимства, которое они от вас претерпели.

Роарг и трое грифонов, не присоединившихся к Шрии, обернулись и смерили Барнабаса и Бена такими злобными взглядами, что Лунг мгновенно насторожился.

– Нет-нет! – поспешно возразил Барнабас. – Дражайший Шрии, сокровища интересуют нас так же мало, как тебя. На людей золото влияет еще хуже, чем на грифонов. Нет. Все, что нам было нужно, это солнечное перо. Эти перья теперь, к сожалению, превратились в камень вместе с Краа. Ну что ж – зато мы приобрели дружбу грифона! Это такой неожиданный, бесценный подарок, что мы покидаем ваш остров исполненные благодарности и никогда вас не забудем!

Роарг разглядывал когти на правой лапе, словно представляя себе, как отрывает ими голову Барнабасу.

– Какое благородство, стеклоглазый! Вся ваша порода обожает сентиментальные речи. Многих я сожрал за одно это!

Шрии спустился с возвышения и подошел к Роаргу так близко, что почти коснулся его клювом.

– Ты, похоже, не расслышал, зачем они прибыли на наш остров! – В его ласковом голосе слышались сейчас насмешка и угроза. – Им нужно солнечное перо.

Роарг ответил взглядом, полным неприкрытой ненависти:

– И что?

Перья у него на голове вздыбились, словно от порыва ветра.

– У тебя три солнечных пера. – Голос Шрии по-прежнему звучал угрожающе мягко. – Отдай им одно.

Смех Роарга напомнил Бену вой гиены.

– Ты со своим попугайским оперением забыл, верно, как выглядят солнечные перья, Шрии – Друг Драконов? У меня их нет. Ни одного.

Хвост-змея обвился вокруг его задних лап, выставив раздвоенное жало. Лунг и Тату напряглись, готовые к прыжку.

Но Шрии обратил взгляд на ТерТаВа.

Гиббон прыгнул ему на спину и показал пальцем на шею Роарга. Оперение грифона было желто-коричневым, как песок пустыни. Бен не мог разглядеть в его перьях ничего похожего на золотой блеск.

– Он велит «рукодельницам» закрашивать ему эти перья глиной, – объяснил ТерТаВа. – Купо видела, как это делается, но не хотела говорить людям.

Все оглянулись на Купо. Заметно было, что она страшно боится Роарга, но, когда он взглянул на нее, лори решительно выпрямилась.

– У Краа было два солнечных пера, а у Роарга – три. Он знал, что Краа ему этого не простит, и поэтому скрывал их. Обычно красить их приходилось бедняжке Манис. Наверное, за это он ее и убил, когда они разорили наше гнездо!

Купо расплакалась. Патах успокаивающе погладил ее по головке.

Роарг смерил ТерТаВа ледяным взглядом. Гиббон лишь насмешливо оскалился.

– Чего ты ждешь, Роарг? – осведомился Шрии. – Вырви одно из трех своих перьев и отдай людям. Пусть тебе послужит утешением, что ты отдаешь долг своего погибшего царя!

Бен почувствовал, как Барнабас стиснул его руку. Может быть, для маленьких пегасов еще не все потеряно!

– А если я не захочу отдавать его долг? – отозвался Роарг. – Тогда ты натравишь на меня своих драконов?

Тату тихо зарычал.

– Ты был бы этому рад, не сомневаюсь! – ответил Шрии. – Нет. Битв с меня пока хватит. Роарг, у тебя две страсти, которых я не разделяю: война и золото. Отдай людям солнечное перо, а я за это уступлю тебе свою часть сокровищ Краа.

Глаза Роарга расширились от недоверия. И от алчности. Это была царская награда. Никто лучше Роарга не знал, сколько золота насобирал Краа за свою долгую жизнь. Бен видел по выражению глаз грифона, что он тем не менее предпочел бы всех их сожрать. ТерТаВа и Купо он заглотил бы первыми. Но Лунг и Тату не спускали с Роарга глаз. Проклятые змеюки! Они взирали на него спокойно, словно мир принадлежит им. И в то же время, похоже, они вовсе не стремились им править. Роарг представил себе, как хрустит у него в клюве их чешуя, словно морские ракушки. Но окаменевшая фигура Краа по-прежнему стояла у него перед глазами.

– Что ж, почему бы и нет? – прохрипел он. – Отдай мне свою долю, и они получат перо.

Шрии кивком подозвал ТерТаВа.

Люк, ведущий в сокровищницу, был заперт стократным узлом. Его завязали ловкие пальчики служивших Краа лори, и только они могли его распутать. Но Купо достаточно долго была в их числе.

Вместе с ТерТаВа они принялись складывать к орлиным когтям Роарга бесценные сокровища: короны давно забытых царей, посеребренные кольчуги, которые Краа носил в столь же давно забытых битвах, золотые браслеты, которыми он украшал свои львиные лапы…

Один браслет показался Мухоножке знакомым – и не только ему. ТерТаВа выхватил его из сокровищницы и положил не под клюв Роарга, а в руки Барнабасу.

– Это, кажется, твое, Визенгрунд! – заметил он. – Краа уже получил с тебя свою плату!

Барнабас благодарно сунул в карман браслет Багдагюль, а Роарг с наслаждением зарылся клювом в выраставшую перед ним груду сокровищ, словно отогреваясь в золотом блеске.

– Смотри-ка, Шрии не только храбр! Ума нашему пернатому другу тоже не занимать! – прошептал Барнабас на ухо Бену. – Он сеет раздор между своими врагами. Погляди, как завистливо смотрят на Роарга остальные грифоны!

Роарг выпрямился, опираясь когтями на свою добычу, запустил клюв в шейное оперение, вырвал перо и бросил его под ноги Барнабасу.

Барнабас поклонился, словно не замечая ненависти во взгляде грифона:

– Я буду бережно хранить это перо, Роарг. Я знаю, каким мужеством оно заслужено!

Грифон вытянул шею и впервые взглянул на Барнабаса с некоторым интересом:

– Это перо выросло у меня после того, как я умертвил трех песчаных василисков, легкомысленно попытавшихся атаковать наши гнезда. Десять десятилетий прошло, пока оно стало целиком золотым. Лучше не говори мне, что ты хочешь с ним делать, а то как бы я тебя все-таки не прикончил!

Да, пожалуй.

Барнабас очень старался наклониться за пером неторопливо.

– А у Шрии тоже вырастет золотое перо после сегодняшнего боя?

– Вероятно, – бросил Роарг. – И я ему от души желаю, чтобы это перо когда-нибудь понадобилось людям. Но не таким миролюбивым, как ты, стеклоглазый. Людям, которые отплатят Шрии за его предательство, залив этот остров его кровью!

Он резко повернулся и кивком подозвал к своему золоту нескольких обезьян.

Барнабас провел пальцами по песочно-желтому перу. На коже у него осталась глина, а перо засверкало, словно в нем был спрятан солнечный свет.

Бен не помнил себя от счастья.

Получилось! В самом деле получилось!

Шрии стоял рядом с Тату и Лунгом. Барнабас подошел к нему и поклонился так низко, что очки чуть не соскользнули у него с носа.

– Благородный Шрии! Должен признаться, к своему стыду, что до того, как попасть на этот остров, я был невысокого мнения о грифонах. Благодаря тебе я знаю теперь, насколько я ошибался!

Шрии грациозно ответил на его поклон.

– Я тоже был невысокого мнения о твоих сородичах, Барнабас Визенгрунд. Похоже, мы оба получили урок. Наверное, выбирая друзей, стоит спрашивать не какой они породы, а что у них на душе.

– Мудрое правило, – кивнул Барнабас. – И мне понятно твое нежелание быть царем. Но позволь сказать тебе, что ты был бы великолепным правителем!

– Не уверен. Ты знаешь, что цари у нас должны каждый день по нескольку часов сидеть на троне, не шевельнув ни одним мускулом? Боюсь, спустя неделю я озлобился бы так же, как Краа!

Шрии не изменил своего решения.

Когда Бен и Уинстон посетили остров несколько лет спустя, Шрии жил с целой стаей пестрых сыновей и дочерей на другой стороне острова, а Роарг и другие грифоны скрылись в неизвестном направлении. На королевском дереве Краа жила теперь колония гиббонов, выбравших ТерТаВа своим предводителем. Каменная фигура Краа все еще стояла перед полуразрушенным ветром и дождями троном, а рельефы на стенах его гнезда выглядели так, словно им уже много веков. Зато внутри «рукодельницы» добавили новую картину. Она изображала двух драконов, у каждого на спине по мальчику, мужчину со стеклами на глазах, крысу в летном комбинезоне и дженглота в странном одеянии, бесстрашно стоящего на голове окаменелого Краа.

46. В обратный путь

Рано или поздно всему приходит конец!

Лаймен Фрэнк Баум. Чудесная страна Оз (Перевод Т. Венедиктовой)

Бен стоял рядом с Лунгом перед гнездом Краа и смотрел на джунгли, медленно наполнявшиеся светом нового дня. Они попрощались с ТерТаВа и Шрии, с Ме-Ра, Патахом и Купо. И пообещали, что еще вернутся.

Барнабас уже отправился с Хотброддом в сторону взморья. Но солнечное перо было не у них. Даже чудо-самолет Хотбродда не мог тягаться скоростью с драконом, а на спасение жеребят оставался, если Мухоножка не ошибся в подсчетах, всего один день.

Серношерстка уже кормила Тату лунными цветами, чтобы он мог лететь днем. Кроме Уинстона с Берулу, с ним собиралась отправиться Лола, чтобы показывать дорогу. Ведь ни Тату, ни его ездок со своим мохнатым другом ни разу не были в Мимамейдре, а Бен…

Бен решил отправиться с Лунгом к Подолу Неба.

К его облегчению, Барнабас не стал протестовать против этого решения, хотя и не мог скрыть огорчения.

– Я понимаю. Ты стал Повелителем драконов раньше, чем познакомился с нами, – сказал он, обнимая Бена на прощание. – Но если соскучишься по людям, не забывай, что ты еще и Визенгрунд!

Как будто он мог об этом забыть!

Бен посмотрел на Лунга. Да, это правильное решение. Или нет? Мухоножка у него на плече печально вздохнул. Лунг наклонил длинную шею, чтобы заглянуть Бену прямо в глаза.

– Мне льстит, что ты хочешь лететь со мной, – тихо сказал он. – И ты знаешь, что для себя я не желал бы ничего другого. Но Подол Неба – неподходящее для тебя место. Спроси гомункулуса, если мне не веришь.

Мухоножка благодарно кивнул дракону.

– Вам надо жить среди ваших сородичей, господин! Поверьте, я знаю, о чем говорю. У Подола Неба вам будет очень одиноко. Даже рядом с Лунгом.

– Верно, – подтвердил дракон. – И потом, в Мимамейдре от тебя куда больше пользы. А это ведь самое главное в жизни – быть там, где мы нужны. Визенгрундам будет плохо без тебя. Так же, как и тебе без них.

«Но мне и без тебя будет плохо!» Эти слова вертелись у Бена на языке, но он их так и не произнес. Он знал, что Лунг прав. Просто он невыносимо устал по нему скучать!

Тату с Серношерсткой вышли из гнезда Краа. Уинстон и Берулу уже сидели у Тату на спине, а Лола пристегнулась ремнем между рогами дракона. Как же без риска! Хотя ненормальная крыса уверяла, что так Тату будет лучше ее слышать.

– Тату, ты, кажется, обзавелся еще одним ездоком, – отметил Лунг.

Уинстон улыбнулся Бену, но по его глазам было видно, что он уже сейчас понимает, каково это – расставаться со своим драконом.

– Масленок червивый! – пробормотала Серношерстка, залезая Лунгу на спину. – Жалко, что это не я! В Мимамейдре намного лучше, чем у нас.

Но Бен стоял как вкопанный. Ноги отказывались нести его к Тату.

– У тебя ведь пластина моей чешуи. – Лунг ткнул его носом в грудь.

Бен потрогал медальон. Да. И изредка, когда его совсем замучает тоска по Лунгу, он будет брать пластину в руки. Просто чтобы послать дракону привет.

– Ну иди уже! Мы скоро увидимся. Тату захватит тебя, когда полетит назад. Должен же ты увидеть моих малышей.

Тату. Конечно! Драконов, которые могут отнести его к Подолу Неба, теперь двое. Тату скоро полетит домой!

С души Бена словно упал тяжелый камень. Она вдруг стала легкой, как перо, которое они везут в Мимамейдр.

– Хорошо! – пробормотал он. – Ладно, тогда… Тогда я, пожалуй, полечу сначала в Мимамейдр. Гиневер понадобится моя помощь. С тремя крылатыми жеребятами наверняка будет много возни. Если перо сработает! – добавил он.

– Сработает. Даже не сомневайся, – заявил Лунг. – А когда жеребята подрастут, ты мне поможешь учить драконят летать.

Это звучало до невозможности прекрасно!

Бен обхватил руками шею Лунга, а Мухоножка перебрался в карман хозяина.

– Эй, Повелитель драконов! Пора отправляться! – крикнула Лола с головы Тату. – Ты же не хочешь, чтобы после всех хлопот мы попросту опоздали?

Она была права.

Бен выпустил дракона из объятий и посмотрел вверх на Серношерстку:

– Скоро увидимся!

– Прихвати, пожалуйста, пару лисичек! – попросила Серношерстка. – И белых грибов. И два-три…

– Бен! – крикнула Лола. – Пока ты дослушаешь до конца грибное меню Серношерстки, пегасы на нашей планете точно вымрут!

Лунг легонько подтолкнул мальчика в сторону отправлявшихся.

– Тату! – крикнул он, пока Бен взбирался по хвосту младшего дракона. – У тебя теперь есть свой ездок. Не вздумай, пожалуйста, отбить моего! Он мне самому нужен.

– Договорились! – отозвался Тату, пока Бен пристегивался позади Уинстона.

Дракон расправил крылья, словно усыпанные цветами с окрестных деревьев.

– Драконья почта в Мимамейдр отправляется! – воскликнул Уинстон. Берулу на всякий случай спрятался ему под куртку.

И Тату взмыл с тронной платформы Краа в душный утренний воздух.

Бен оглядывался на Лунга, пока джунгли не скрыли дерево грифонов. Расставаться было больно. Но все же не так невыносимо, как раньше, потому что каждый взмах крыльев Тату обещал ему скорое свидание с Лунгом.

47. Наконец-то

Дожить до той поры, когда исчезнет тревога и страх! Увидеть, как поднялась и рассеялась туча над головой – та самая туча, лежавшая на сердце, из-за которой возможность счастья обратилась было в воспоминание! Это одно из немногих чувств, известных всем без исключения.

Ричард Адамс. Обитатели холмов (Перевод Т. Чернышевой)

Гиневер с Витой и несколько ниссе сидели за завтраком, как вдруг в дверях появился Гильберт Серохвост. Усы у него дрожали, чего за сдержанной крысой, вообще-то, не водилось. У Гиневер перехватило дыхание. Задачей Гильберта было следить за передатчиком.

– Оно у них! Перо!

Вита пролила кофе на бутерброд с джемом, а Гиневер вскочила так резко, что ниссе попадали со стульев.

– Но… Гильберт! Остался всего один день! А им только лететь…

– Гиневер Визенгрунд! – резко оборвал ее Серохвост. – Дослушай сообщение до конца! Перо прибудет драконьей почтой!

Гиневер и Вита удивленно переглянулись.

– Драконьей почтой? Но Лунг ведь…

– Гиневер! – воскликнула Вита. – Что же ты стоишь! Беги скажи Анемосу!

И правда.

Гиневер пулей вылетела из дома, опрокинув грибовников, толкавших ей навстречу тележку сена, и осмотрелась. Пегаса нигде не было видно. Только бы он не улетел с тучеворонами патрулировать границу! Она побежала к фьорду. Никого. Но тут летучая свинка рассказала ей, что видела Анемоса у заброшенной пещеры Зубцеборода.

Пегас стоял там, где любил отдыхать старый дракон.

Пол пещеры в этом месте до сих пор был теплым, как будто камень нагрело солнце. Заслышав шаги, Анемос обернулся. Гиневер так запыхалась от бега, что не могла произнести ни слова. Но в этом не было необходимости. Анемос прочел радостную весть по ее лицу.

На мгновение он замер, не сводя с Гиневер глаз. А потом подошел и прижался лбом к ее плечу.

– Садись, дочь людей! – Он вынес ее из пещеры, на ходу расправляя крылья.

Они полетели над лесом и лугами, и Гиневер чувствовала, как бьется сердце пегаса.

Добрые вести уже разнеслись по Мимамейдру. Перед стойлом собралась толпа сказочных существ, но тучевороны никого не пропускали внутрь.

Гусыни, сидевшие на гнезде, разумеется, тоже были в курсе. Они так возбужденно гоготали, что даже забыли возмутиться, когда Гиневер сунула руку им под перья. Она осторожно вытянула первое попавшееся яйцо. Уранос лежал в нем, свернувшись в клубок из ног и крыльев.

– Все будет хорошо, – прошептала Гиневер и поцеловала скорлупу в том месте, где несчастный жеребенок прижимался носом к тесной скорлупе. – Все будет хорошо. Скоро вы все будете меня катать и летать наперегонки со своим папой!

Она осторожно положила яйцо обратно. Анемос встал рядом с ней. Гиневер обняла гусынь – хотя они не любили этих дурацких человеческих излияний – и улыбнулась Анемосу:

– Вот видишь! Мой отец всегда выполняет свои обещания!

48. Новый дракон в Мимамейдре

– Разве не достаточно утешения в тех днях, что нам дано прожить? Запомни, самая большая радость – жить среди тех, кого мы любим, среди вещей, которые дороги нам, среди всей красоты мира. И это самое большое утешение.

Ллойд Александер. Черный котел (Перевод Л. Яхнина)

Анемос увидел приближающегося дракона, когда Гиневер и Вита еще с трудом различали черную точку на голубом небе.

Гильберт Серохвост рассчитал, что перо прибудет во второй половине дня, но Тату оказался гораздо быстрее. Пегас с тучеворонами тут же помчался дракону навстречу.

– Это не Лунг, – сказала Гиневер, когда Тату оказался в пределах видимости ее бинокля. – Это какой-то другой дракон!

Раскервинт видела Тату и без бинокля, но вид у нее был такой же озадаченный, как у девочки.

– Разве бывают узорчатые драконы? – спросила она.

– Никогда не слышала, – ответила Вита.

Они навсегда запомнили зрелище, представшее в то утро их глазам: пегас и дракон бок о бок и Бен, радостно махавший им из-за спины другого мальчика, на плече у которого сидело что-то маленькое и мохнатое. Страх, скопившийся в душе Гиневер за последние дни, превратился в счастливое изумление. Хотя напряженное лицо матери напомнило ей о том, что перо грифона пока не больше чем надежда на спасение жеребят.

Когда Тату и Анемос приземлились перед стойлом, там собралось почти все население Мимамейдра.

– Гиневер! – позвал Бен со спины незнакомого дракона. – Позволь тебе представить – Тату! Он принес нас сюда быстрее ветра. А это… – он показал на второго мальчика, – это…

– Уинстон Сетиаван, – произнес тот. – А это, – Уинстон показал на своего маленького пушистого спутника, – Берулу.

– Маки-домовой! – ахнула Гиневер.

Берулу что-то прощебетал Уинстону на ухо.

– Он хочет уточнить, что он НЕ домашнее животное. Да, я передам! – Уинстон слез со спины дракона. – Маки-домовые, говорит Берулу, ни за что не хотят быть домашними животными!

– Конечно, как все дикие звери! – Гиневер улыбнулась Берулу. – Не волнуйся, у нас в Мимамейдре это понимают!

Она очень старалась не таращиться на Тату во все глаза. Ведь и этого, как она прекрасно знала, ни одно дикое создание не любит.

Но Тату и сам был зачарован видом толпившихся вокруг сказочных существ. Никогда еще он не был так счастлив. И так горд: ведь он сумел долететь с рекордной скоростью.

– Покажи им его скорее! – попросил он Бена.

Бен полез в рюкзак и достал мешочек, в который Барнабас спрятал перо. Бен вытащил его, и оно засияло всем собравшимся, как солнечный луч. Длиной оно было с его руку до локтя, но стержень, в котором заключалась вся их надежда, был не толще карандаша. Анемос смотрел на него со смесью упования и сомнения.

– Скорее! Несите перо профессору Спотисвуду! – сказала Вита Бену. – Он извлечет из стержня сердцевину и сделает на ее основе раствор, которым мы смажем яйца. И тогда…

Вита не договорила.

Увидим, что тогда будет.

49. Перо грифона

А если чего-нибудь очень ждешь, жизнь кажется такой насыщенной!.

Э. Б. Уайт. Паутинка Шарлотты (Перевод Ю. Шор)

Глазурь, приготовленная профессором Спотисвудом из сердцевины пера – с добавлением белка и нескольких капель древесной смолы, согласно древнеперсидскому рецепту, – ярко отливала золотом.

Бен с Мухоножкой только ступили за порог, чтобы отнести ее в стойло, как на двор, тяжело дыша, вбежала Лола. Она неслась со стороны летной полосы, которую Хотбродд и двое помогавших ему троллей устроили так, что она исчезала сразу после взлета или посадки.

– Они вернулись! – кричала Лола. – Тролль только что приземлился! Клянусь глазом всех ураганов на свете! Он, видно, летел как сумасшедший!

– Или как Лола Серохвост! – буркнул себе под нос Мухоножка.

У Бена камень с души свалился. Как хорошо будет радоваться вместе, если глазурь подействует. А если не подействует, им всем будет очень нужен Барнабас. Никто не умел так поддержать в беде.

Конечно, и Барнабас был очень рад, что Хотбродд вовремя довез их домой. Но у него была и другая причина сиять от счастья, когда он подходил с троллем к стойлу.

– Смотри-ка, Бен Визенгрунд! – сказал он. – Вот уж кого не ожидал здесь увидеть!

И сжал Бена в объятиях.

Барнабас плакал в самолете на обратном пути, но это осталось их с Хотброддом тайной.

Не стали они рассказывать и о том, что Бен чуть не остался с Лунгом, вместо того чтобы вернуться в Мимамейдр. Даже Вита и Гиневер узнали об этом лишь много лет спустя.

Конечно, всем хотелось посмотреть, подействует ли на яйца волшебное перо грифона, но Хотбродд встал перед дверью стойла и пропускал только тех, кто непосредственно ухаживал за гнездом, и участников экспедиции за пером. Сам он остался снаружи – якобы для того, чтобы отгонять любопытных домовых и ниссе. Но Барнабас знал настоящую причину. Хотбродд был куда чувствительнее, чем хотел казаться, и страх, что перо все-таки не подействует, невыносимо терзал большое сердце тролля.

Тату тоже остался снаружи с Уинстоном и Берулу, потому что дракон был попросту слишком велик для стойла. Раскервинт тоже решила не занимать слишком много места, тем более что ей очень хотелось пообщаться с Хотброддом и Тату. Гильберт Серохвост был погружен в работу над картой Исландии, а некоторые гусыни так переживали из-за того, что яйца, которые они так заботливо насиживали, намажут каким-то сильнодействующим раствором, что не захотели на это смотреть.

Тем не менее, когда все, кого впустил Хотбродд, собрались у гнезда, стойло оказалось набито битком.

Барнабас поручил Гиневер и Бену покрыть яйца золотой глазурью. Гильберт выдал им для такого случая две свои лучшие кисти. И все равно наблюдать, как жеребята исчезают за золотой пленкой, было страшно. Анемос так тяжело дышал, что Барнабас положил руку ему на холку, а Мухоножка после первых же мазков тихонько выбрался наружу, потому что у него от волнения скрутило живот.

Остальные наблюдали, затаив дыхание, как прозрачная скорлупа покрывается золотой глазурью. Когда Бен широкими мазками нанес последние капли на яйцо Синнефо, все три яйца казались сделанными из массивного золота. И лишь постукивание копытец выдавало, что жеребята внутри живы.

– Теперь им нужно только тепло! – сказала Вита. – Прошу вас, дорогие дамы!

Две гусыни, чья очередь была сейчас насиживать яйца, были не в восторге от липкой пленки, золотившей их перья, но все же, вздыхая и охая, осторожно уселись в гнездо.

– Как ты думаешь, оно скоро подействует? – шепотом спросил Бен Гиневер.

– Надеюсь, что скоро! – шепнула она в ответ. – Ужасно, что их теперь не видно! Как же им страшно, наверное!

В набитом зрителями стойле вдруг стало очень тихо. Пугающе тихо.

Даже Лола, которая никогда и секунды не могла усидеть на месте, уставилась на гнездо, словно окаменев.

И тут… одна гусыня взволнованно загоготала.

Потом вторая.

Они захлопали серыми крыльями, поднялись с кладки и отскочили в сторону.

Яйца росли. Казалось, дыхание жеребят раздувает скорлупу.

Стойло наполнилось радостными криками, гоготом, ржанием.

Три яйца, под конец с трудом помещавшиеся в гнезде, стали теперь такого размера, что Бен вспомнил о легендарных слоновых птицах, вымерших, как принято считать, еще триста лет назад.

– Ничего себе! – тихо сказал ему Барнабас. – Кажется, нам придется выписать сюда парочку страусов, чтобы их высиживать!

– Я уже договорилась об этом с Инуа, – отозвалась Вита. – Он пошлет нам двух страусих, которых очень заинтересовала такая задача. К вечеру они будут здесь.

По мере роста яйца вновь становились прозрачными. Бен с Барнабасом не могли наглядеться на жеребят: ведь они их никогда еще не видели. Уранос, Хара и Синнефо шевелили крыльями, вытягивали тонкие как соломинки ножки и, казалось, не могли поверить, что им снова есть где разгуляться.

– А если они еще вырастут? – спросила Гиневер. – Половина стержня уже истрачена!

На взгляд Мухоножки, вернувшегося в стойло, услышав радостные крики, жеребята и так уже выросли более чем достаточно. Сейчас они были самого подходящего размера для гомункулуса – если бы он вдруг отважился оседлать крылатого коня.

– Еще одной обработки хватит, – пояснил он Гиневер. Барнабас тем временем открыл дверь стойла, чтобы Хотбродд и Тату хоть издали полюбовались на гнездо. – В книгах написано, что только что вылупившиеся пегасы размером не больше собаки.

Гиневер поблагодарила гомункулуса за справку, с облегчением улыбаясь. Как же здорово будет, когда над Мимамейдром запорхают жеребята ростом с курицу!

– До чего же красивые у тебя дети, друг мой! – сказал Барнабас Анемосу, протирая запотевшие от волнения очки.

Бен осторожно коснулся яйца в том месте, где Хара прижимала нос к скорлупе, и пробормотал:

– Да! Необыкновенные!

Про себя он благодарил сейчас Шрии и ТерТаВа, Патаха, Купо и Шепчущее дерево. И даже Роарга, хотя он не совсем добровольно отдал им перо. Он уже мечтал, как будет показывать Лунгу и Серношерстке фотографии жеребят.

– Ну, что скажешь? – тихо спросил Барнабас, когда они уступили свое место у гнезда Уинстону и Берулу. – Разве у нас не лучшая на свете работа? Иногда, конечно, приходится посидеть в клетке…

– Самая лучшая! – убежденно ответил Бен. – Но с этим мы уже справились. – Он посадил Мухоножку себе на плечо. – Кого будем спасать следующим?

Кто есть кто

Люди

Дэвид Аттиксборо, специалист СВОСКАСОЗ и один из самых известных в мире режиссеров-натуралистов.

Барнабас Визенгрунд, названый отец Бена и основатель СВОСКАСОЗ, организации, занимающейся защитой исчезающих видов.

Бен Визенгрунд, 14 лет, живет вместе с Визенгрундами – своей названой семьей – в Норвегии, в потайном месте, и помогает изучать и охранять сказочных существ нашей Земли. У Бена есть необычный друг – серебряный дракон Лунг, чьим ездоком он чудесным образом стал два года назад.

Гиневер Визенгрунд, названая сестра Бена, занимается в основном водными обитателями Мимамейдра. Пока не знакомится с пегасом…

Вита Визенгрунд, жена Барнабаса, мать Гиневер и Бена, основательница СВОСКАСОЗ, специалист по крылатым сказочным существам.

Джейн Гриделл, эксперт СВОСКАСОЗ; изобрела язык жестов, позволяющий объясниться практически с любым живым существом на нашей планете.

Доктор Феба Гумбольдт, учительница Бена и Гиневер по волшебномироведению.

Камахаран, браконьер из банды Ловчего.

Ловчий, глава браконьеров, приезжающих промышлять на остров Булу.

Жак Мопассан, специалист СВОСКАСОЗ по диковинным созданиям водного мира.

Мэйси Ричардсон, эксперт СВОСКАСОЗ по травяным и папоротниковым феям.

Уинстон Сетиаван, мальчик, друг животных с острова по соседству с островом Булу, попавшийся в лапы обезьянам Краа.

Джеймс Спотисвуд, учитель Бена и Гиневер по всем естественным наукам, а также специалист по телепатии и кибернетике.

Новембер Тан, эксперт СВОСКАСОЗ по пищевым привычкам сказочных существ.

Холли Ундсет, талантливая врач-ветеринар, которой приходится время от времени лечить также русалок, домовых и даже одного пегаса.

Инуа Элламс, специалист СВОСКАСОЗ по крылатым сказочным созданиям.

Багдагюль Эндер, подруга детства Барнабаса, посвятившая жизнь охране исчезающих животных Турции.

Сказочные существа и другие мифологические создания

Осьм, гигантский осьминог, живущий у берегов Индонезии, друг Евгения. Пытается отыскать еще одного гигантского спрута.

Драконы

Брук и Рявк, два молодых дракона, которые последовали за Лунгом из Шотландии к Подолу Неба.

Зубцебород, старейший из ныне живущих драконов; возраст не позволил ему пуститься в дальний перелет к Подолу Неба, поэтому он поселился в Норвегии, в Мимамейдре.

Искрохвост, кузен Майи.

Лунг, серебряный дракон из Шотландии. В «Повелителе драконов» он вместе с Беном победил злейшего врага драконов – Крапивника и нашел для последних на Земле драконов убежище у Подола Неба.

Майя, серебряный дракон, спутница жизни Лунга.

Тату, молодой дракон с узорчатой чешуей, отправившийся в новое путешествие вместе с Лунгом.

Драугры, духи утопленников; устраивают бега водяных коней.

Евгений, четырехглазый рачок, с которым Лунг и Тату знакомятся на острове Булу. Он любит все, что блестит, и старается утащить это к себе.

Феи

Хульдра, скандинавская лесная фея.

Папоротниковые и травяные феи – их защитой занимается Мэйси Ричардсон.

Мухоножка, гомункулус, искусственный человечек, созданный алхимиком на исходе Средневековья. Как и его одиннадцать братьев, Мухоножка был выращен в пробирке. Он служил чистильщиком панциря у Крапивника, Золотого Змея, а потом помог Лунгу и Бену победить своего хозяина. С тех пор он верный, хотя порой и трусоватый, товарищ Бена. Он также обучает Бена и Гиневер истории и древним языкам.

Мушмулики, сказочные существа, очень похожие по форме на плоды мушмулы. Встречаются в основном на этих деревьях.

Огнемандры, порода саламандр, тело которых может нагреваться до температуры плавления воска.

Очковая кобра-шептунья – умеет говорить и на человеческих языках – чаще всего на хинди и шепотом.

Пернатые лягушки – это просто лягушки с перьями.

Фотомелеон – в случае опасности кожей фотографирует происходящее.

Грифон, мифологическое существо, составленное из тел разных животных. Чаще всего его изображают с телом льва, головой хищной птицы, мощным клювом, заостренными ушами и большими крыльями.

Грифоны с острова Булу

Грейир, грифон из свиты Краа.

Иера, грифон из свиты Краа.

Краа, жестокий предводитель стаи грифонов на острове.

Рее, сестра Краа и мать Шрии, уже, к сожалению, покойная.

Роарг, грифон из свиты Краа.

Фьерра, грифон из свиты Краа.

Хаска, грифон из свиты Краа.

Чра, грифон, правая рука Краа.

Шрии, грифон с пестрым оперением, восставший против власти Краа.

Дженглоты, карликовые зомби, пьющие кровь. Обретаются главным образом в Индонезии.

Древесные койоты, особая порода койотов, живущая на гигантских секвойях Северной Калифорнии.

Хафгуфа, норвежский гигантский осьминог.

Хобы, английские домовые.

Хотбродд, угрюмый, но добрый дневной тролль, умеющий вырезать по дереву настоящие чудеса. Хотбродд умеет разговаривать с деревьями; он незаменимый сотрудник СВОСКАСОЗ. Живет в Мимамейдре.

Кобольды

Ниссе, скандинавские кобольды.

Лепрекон, шотландский кобольд, любящий сапожничать и жадный до золота.

Дуэнде, испанский кобольд.

Хобгоблин, английский кобольд.

Серношерстка, шотландская кобольдиха, помогающая Лунгу, потому что у каждого дракона должен быть кобольд. Но это не значит, что кобольд обязан всегда быть в хорошем настроении…

Корабельная крыса-компас, см. Певчая крыса.

Коралловые русалочки, девушки-водяные, живущие в коралловых рифах у побережья Индонезии.

Медуза, змеевласая праматерь всех пегасов; она вовсе не такое злобное чудовище, каким представляет ее греческая мифология.

Хрустальные улитки – тело и панцирь у них прозрачные, как хрусталь, но, к счастью, куда более прочные. Они великолепные мойщики окон, потому что с удовольствием слизывают со стекла капли дождя или тумана. Любят влажный климат Норвегии.

Сказочные существа, родственные лошадям

Анемос, пегас-жеребец. Крылатые кони, потомки бога моря Посейдона и Медузы Горгоны, даже в Мимамейдре считались вымершими, пока Визенгрунды не обнаружили в Греции Анемоса и его подругу.

Ветреные кобылицы охотно сходятся с облачными жеребцами – как правило, невидимо для нас, потому что для человеческого глаза они слишком быстрые.

Водяные кони, общее название многочисленных конеобразных существ, обитающих в озерах, реках и морях.

Келпи – водяной дух в образе огромного коня, иногда с рыбьим хвостом.

Облачные скакуны живут в густых тучах и редко показываются оттуда. Похожи на кучевые облака в форме лошади.

Пеннорожденные морские кони рождаются из пены прибоя и исчезают вместе с ней, рождаясь заново с каждой новой волной.

Тира Раскервинт, кентавресса, помесь человека и коня, описанная в греческой мифологии, старая подруга Виты Визенгрунд.

Синнефо, пегас-кобыла, подруга Анемоса.

Синнефо, Хара, Уранос, дети Анемоса и Синнефо, пегасы-жеребята, жизни которых угрожает опасность.

Эльфийские лошадки, крошечные кони, которых пасут травяные эльфы.

Сказочные существа, родственные птицам

Тучевороны, вороны с серым оперением, умеющие делаться невидимыми. Разведчики, гонцы и вестники в Мимамейдре.

Соловьиные гуси, гуси в синюю крапинку, с золотыми клювами. Называются так за свое чудесное пение. Согревают осиротевшее пегасье гнездо.

Феникс, мифическая птица, сгорающая в конце своего жизненного цикла, чтобы снова возродиться из пепла.

Воронники, птицы с черным оперением и человеческими лицами.

Райская птица-целитель, голубая птица, похожая на альбатроса; умеет спать на лету; прикосновение к ее перьям исцеляет многие болезни.

Полярный гусь-болтун, очень разговорчивый северный родственник дикого гуся.

Птица пеланги, обитает на Суматре.

Крысоптица – была среди предков Лолы Серохвост.

Слоновые птицы, вымершее семейство нелетающих птиц.

Водные существа

Водяной, собирательное название человекообразных сказочных существ, живущих под водой.

Ньяи Лоро Кидул, индонезийская морская царица, иногда рыба, а иногда змея.

Нимфа, водяной дух женского пола, любящий танцы и музыку.

Морской змей, собирательное обозначение разных змееподобных морских чудовищ.

Русалки – их много живет во фьорде.

Доктор Угорь, крупный морской биолог и заступница всех водных существ (к которым и сама относится).

Фоссегрим, водяной, живущий в водопадах Норвегии и виртуозно играющий на скрипке. Есть люди, чья изумительная игра на скрипке объясняется тем, что они брали уроки у фоссегрима.

Гномы и им подобные

Ежовники, прямоходящие ежи. Ежовники очень умные, носят одежду и обувь и обставляют свои норы очень похоже на человеческое жилье.

Горчичники, валлийские гномы с волосами горчичного цвета (говорят, и на вкус они как горчица).

Томте, шведские гномы, нередко приходят на помощь в беде.

Грибовники, сказочные существа, похожие, как любит говорить Серношерстка, на ходячие грибы всех видов.

Гноможорки – днем прячутся во фьорде, а ночью пытаются нападать на гномов Мимамейдра.

Ватоби, летающие карликовые свинки, водятся в основном в Конго.

Гигантский тритон, тритон размером с корову.

Горные гномы, родом из Шотландии, живущие теперь у Подола Неба; в свое время помогли освободить драконов.

Одиновы гномы – называются так потому, что у них, как у бога Одина, всего один глаз; но это не сразу заметно, потому что они рисуют себе на лице второй. Живут в Скандинавии.

Змея-сорока, сказочная змея, охотящаяся за всем, что блестит.

Лесовики, сказочные человечки, обычно с тонкими ручками и ножками; они могут быть добрыми или злыми, в зависимости от того, как ты себя ведешь в их родном лесу.

Облачная собака, сказочная собака с облачными разводами на короткой шерсти. Умеет летать и делаться невидимкой. Встречается в основном в Турции и Аравии.

Певчая крыса, сказочная родственница Гильберта и Лолы Серохвостов.

Скорпионы-шакалы, жестокие охранники Краа с телом скорпиона и головой шакала.

Сфинкс, крылатая помесь льва и женщины, стражница и пророчица.

Сцилла, огромное морское чудовище, упоминаемое в греческих мифах.

Таллемайя, кухарка в Мимамейдре, хульдра.

Циклоп, одноглазый великан, упоминается в греческих мифах.

Шатровые рачки, сказочные существа, способные за несколько секунд образовать удобную (и надежно охраняемую!) палатку.

Шерстопряды, круглобрюхие пауки с человеческими головами; прядут для своих гнезд подкладку из греющей шерсти; их можно уговорить сделать это и для чужого гнезда.

Шипастный илоед, сказочное существо, похожее на муравьеда, живет в прибрежном иле рек и озер.

Обычные звери

(которые, разумеется, на самом деле совсем не обычные: можно предположить, что среди их предков были сказочные существа)

Аван Петир, черный макак, который наблюдает за поведением браконьеров и за тем, чтобы они вносили оговоренную плату. Макаки – приматы из семейства мартышковых, обитающие преимущественно в Юго-Восточной Азии.

Бенгальская сизоворонка, птица в храме Гаруды.

Берулу, маки-домовой, спутник Уинстона. Маки-домовые, или долгопяты, – маленькие зверьки, живущие на деревьях и ведущие ночной образ жизни. Их отличают огромные глаза, очень подвижная шея и длинные ноги, позволяющие им совершать огромные прыжки.

Бинтуронг, называемый также «кошачий медведь» – хищник из семейства виверровых.

Профессор Зутан Буцерос, специалист СВОСКАСОЗ, птица-носорог впечатляющих размеров и библейского возраста, неоднократно консультировавший Визенгрундов в связи с защитой сказочных существ Юго-Восточной Азии.

Дронго, птица в храме Гаруды.

Зеленая щурка, птица в храме Гаруды.

Каханг, макак из прислужников Краа.

Купо, обезьянка лори, очень одаренная резчица по дереву, долго страдавшая под властью Краа. Лори – семейство приматов из подотряда мокроносых обезьян. Эти сравнительно небольшие зверьки живут на деревьях, активны ночью, обитают в Африке и Азии. Их отличает уникальный среди приматов медленный способ передвижения.

Лё-Лёк, дикая гусыня.

Манис, обезьянка-лори, искусная резчица по дереву, убитая Краа.

Ме-Ра, заполошная попугаиха породы красный лори. Она становится проводником Бена и Барнабаса на острове Булу.

Накал, обезьяна-носач, жезлоносец Краа. Отличительный признак носачей – огромный грушевидный нос.

Павлин, чванливая птица, с которой Бен и Барнабас встречаются в храме Гаруды в Индии.

Патах, макак из свиты Шрии.

Гильберт Серохвост, белая корабельная крыса из Гамбурга, необыкновенно искусный картограф, а также учитель Бена и Гиневер по географии. Живет теперь вместе с Визенгрундами в Мимамейдре.

Лола Серохвост, бесстрашная крыса, кузина Гильберта, пилот высшего класса и лучшая разведчица, какую можно себе пожелать.

ТерТаВа, гиббон, верный товарищ Шрии.

Табухан, макак из свиты Шрии.

Удод, птица в храме Гаруды.

Э-Мас, Золотой гиббон. Гиббоны – бесхвостые обезьяны. Передние конечности у них заметно длиннее задних. Это позволяет им передвигаться уникальным в животном мире образом – цепляясь за ветку, раскачиваясь и перепрыгивая на следующую (брахиация).

Места

Мимамейдр, тайная экологическая станция для сказочных существ в Норвегии. Там живут Барнабас, Вита, Бен и Гиневер Визенгрунд.

Турция, остановка на маршруте экспедиции Барнабаса за грифонами, где им нужно забрать нечто очень ценное.

Индия, вторая остановка на маршруте Барнабаса, Хотбродда и Лолы, место, где они встречаются с Лунгом и Беном. К счастью, там они знакомятся с заполошной попугаихой, которая оказывается очень ценной помощницей.

Подол Неба, уединенная долина в Гималаях, ставшая драконам новой родиной.

Булу, остров в Индонезии, куда Барнабас и Бен отправляются искать грифонов.

Флибуста