Обезглавленная курица (fb2)

- Обезглавленная курица 394K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Орасио Кирога

Орасио Кирога
«Обезглавленная курица»
Horacio Quiroga, “La gallina degollada”, 1909

Целыми днями четыре сына-идиота супружеской четы Маццини-Феррас сидели в патио на скамейке. Языки у них вываливались изо рта; глаза ничего не выражали; они вяло отвешивали челюсти и вертели головами из стороны в сторону.

Патио было земляное. С западной стороны его ограничивал кирпичный забор. Параллельно ему, метрах в пяти, стояла скамейка, на которой они неподвижно сидели, уставившись в кирпичи. Когда солнце садилось, скрываясь за забором, идиоты радовались. Их внимание сначала привлекал ослепительный свет; постепенно они оживлялись и начинали громко смеяться, заражая друг друга тревожным весельем, и с животной радостью глазели на солнце, словно это была еда.

Иногда они сидели рядком и гудели часами напролет, изображая звук электрического трамвая. Громкий шум также пробуждал их от оцепенения, и тогда они бегали по патио, прикусывая языки и мыча. Но почти все время они пребывали в идиотической летаргии и целыми днями сидели без движения на скамейке, свесив вниз ноги и пуская липкие слюни на штаны. Самому старшему было двенадцать лет, а самому младшему — восемь. Их грязный и неухоженный вид свидетельствовал о полном отсутствии материнской заботы.

А когда-то эти четыре мальчика были радостью жизни для своих родителей. После трех месяцев брака Маццини и Берта направили свою любовь, любовь мужчины и женщины, жены и мужа, на более важную цель для будущего — сына. Что может быть радостнее для двух любящих сердец, чем делиться нежностью, свободной от мерзкого эгоизма бесцельной, хоть и взаимной любви? И что может быть хуже, чем любовь без надежды на возобновление чувств?

По крайней мере, так думали Маццини и Берта. Когда же спустя четырнадцать месяцев брака у них родился сын, они ощутили, что их жизнь исполнилась счастьем. Ребенок рос красивым и лучезарным, но только до полутора лет. Тогда, однажды ночью, на двадцатый месяц жизни ребенка, у него случились ужасные судороги, а на следующее утро он перестал узнавать своих родителей. Врач осматривал его с такой профессиональной внимательностью, которая явно говорила, что он пытался найти причины недуга в патологиях родителей.

Через несколько дней парализованные конечности восстановили подвижность, но разум, душа и даже сами инстинкты напрочь исчезли. Ребенок стал полным идиотом. Он вяло лежал на коленях матери, пускал слюни и совершенно не реагировал на окружающих.

— Сыночек, дорогой мой! — рыдала мать, сидя рядом с ужасной развалиной, в которую превратился ее первенец.

Отец, опустошенный горем, проводил врача на улицу.

— Вот что я могу вам сказать: думаю, что случай безнадежный. Возможно, ему станет чуть лучше, его удастся научить чему-нибудь до той степени, до которой позволит его идиотизм, но не более того.

— Да! Да… — соглашался Маццини. — Но скажите мне: это что-то наследственное?..

— Что касается отцовской линии, то я уже сказал вам свое мнение, когда осматривал вашего сына. Что касается матери, то мне совсем не нравится одно ее легкое. У нее хрипы в легком при дыхании, а так больше я ничего не наблюдаю. Позаботьтесь о том, чтобы ее тщательно обследовали.

Сердце Маццини раздирали угрызения совести, и он только удвоил свою любовь к сыну, маленькому идиоту, который расплачивался за грехи своего дедушки. В то же время ему нужно было постоянно утешать и поддерживать Берту, которую неудачное раннее материнство ранило до глубины души.

Естественно, пара возложила все надежды на то, что у них снова будет сын. Когда же он родился, его здоровье и звонкий смех зажгли потухшие было мечты. Но через полтора года у него случились такие же судороги, как у первенца, и на следующее утро второй сын проснулся идиотом.

На этот раз родители впали в глубокое отчаяние. Ведь их кровь, их любовь была проклята! Особенно их любовь! Ему было двадцать восемь, ей — двадцать два, и вся их страсть и нежность не могла создать хотя бы один нормальный жизнеспособный атом. Они уже больше не просили, чтобы их дитя было красивым или одаренным, как перед рождением первенца; им нужен был только сын, нормальный сын!

Эта новая беда вновь зажгла пламя мучительной любви, безумное желание раз и навсегда спасти святость их нежности. Родились близнецы, и история двух старших братьев с точностью повторилась.

И все же, несмотря на свою огромную печаль, Маццини и Берта испытывали великую жалость к своим четырем сыновьям, которым предстояло вырвать из животного состояния даже не души, а потерянные инстинкты. Они не могли глотать, передвигаться и даже сидеть. Ходить они в конце концов научились, но не замечали препятствий на своем пути и натыкались на них. Когда их купали, они мычали так, что их лица наливались кровью. Оживлялись они только во время еды, или когда видели яркие цвета, или слышали раскаты грома. Тогда они смеялись с животной радостью, высовывая языки и пуская реки слюней. Со временем они сумели перенять некоторые навыки, но более ни на что не были способны.

Казалось бы, после появления на свет близнецов нужно было бы прекратить рождение жуткого потомства. Но через три года Маццини и Берта снова страстно возжелали еще одного сына, надеясь, что большой промежуток времени умилостивил судьбу.

Супруги не могли воплотить свои страстные мечты, и это их раздражало и злило. До этого времени каждый из них нес свою долю ответственности за несчастье своих детей, но невозможность искупить вину перед родившимися у них четырьмя чудовищами в конце концов пробудило в них деспотическую жажду обвинять других людей, что является пороком низменных сердец.

Началось все с изменения местоимения: твои сыновья. И поскольку они стремились не только оскорбить друг друга, но и коварно обвинить, атмосфера в семье стала напряженной.

— Мне кажется, — однажды вечером сказал Маццини Берте, зайдя со двора, чтобы помыть руки, — что ты могла бы содержать мальчиков в лучшей чистоте.

Берта продолжала читать, как будто ничего не слышала.

— Впервые вижу, — сказала она наконец, — чтобы ты беспокоился о состоянии твоих сыновей.

Маццини немного обернулся к ней с деланной улыбкой:

— Наших сыновей, ты хочешь сказать?

— Хорошо, наших сыновей. Так лучше? — Она подняла брови.

На сей раз Маццини выразился недвусмысленно:

— Надеюсь, ты не хочешь сказать, что это все моя вина?

— Ах, нет! — Берта улыбнулась, побледнев. — Но и не моя тоже, я полагаю!.. Еще чего не хватало!.. — пробормотала она.

— Чего еще не хватало?

— Если уж кого-то винить, то точно не меня. Понятно? Вот что я хочу сказать.

Муж посмотрел на нее, вмиг наполнившись острым желанием ее оскорбить.

— Оставим это! — произнес он наконец, вытирая руки.

— Как хочешь, но если ты имеешь в виду…

— Берта!

— Как хочешь!

Это была первая ссора, за которой последовали и другие. Но во время неизбежных примирений их души воссоединялись с удвоенным экстазом и желанием завести еще одного ребенка.

Так родилась девочка. Супруги прожили два года с постоянной душевной мукой в ожидании очередного несчастья. Однако ничего не случилось, и родители вложили всю свою любовь в дочь, которая пользовалась их потворством и выросла избалованной и непослушной.

Если до рождения Бертиты Берта и заботилась о своих сыновьях, то после — полностью ими пренебрегала. Сама мысль о них ужасала ее, как будто ее заставляли совершить нечто отвратительное. Так же, но в меньшей степени, относился к ним и Маццини. И все же покой в их души не пришел. Малейшее недомогание дочери поселяло — из-за страха потерять ее — в их сердцах злобу, порожденную нездоровым потомством. Желчи на душе за все время накопилось столько, что при малейшем прикосновении их внутренности источали яд. После той первой ядовитой ссоры они потеряли уважение друг к другу; и если есть что-то, в чем человек испытывает жестокое удовлетворение, то это полное унижение другого человека. Раньше их сближало общее несчастье; теперь же, когда к ним пришла удача, каждый приписывал ее себе, все больше чувствуя позор из-за четырех монстров, которых его заставила породить вторая половина.

При таких чувствах не могло быть и речи о какой-либо привязанности к четырем старшим сыновьям. Служанка одевала их, кормила, укладывала спать с заметной жестокостью и почти никогда не купала. Они проводили целые дни, уставившись в забор, лишенные малейшего подобия ласки.

Итак, Бертите исполнилось четыре года, и в тот же вечер в день ее рождения родители не смогли отказать ей в сладостях, после чего она слегла с легким ознобом и жаром. Страх, что она умрет или что с ней случится приступ, снова открыл старую рану.

Супруги не разговаривали друг с другом три часа, а потом тишину нарушили громкие шаги Маццини.

— Боже мой! Ты не можешь ходить потише? Сколько раз я тебе говорила?

— Хорошо, я просто забыл. Я остановлюсь. Я не нарочно.

— Конечно же, не нарочно. — Она презрительно улыбнулась. — Как же я могла про тебя такое подумать!

— А я бы никогда не подумал, что ты на это способна, ты… чахоточная!

— Что? Что ты сказал?

— Ничего!

— Да, ты что-то сказал. Я слышала! Послушай, я не знаю, что ты сказал, но клянусь, что я предпочла бы что угодно, только б не иметь такого отца, как у тебя!

Маццини побледнел.

— Наконец-то! — пробормотал он сквозь стиснутые зубы. — Наконец-то, гадюка, ты сказала то, что давно хотела сказать!

— Да, гадюка, да! Но у меня здоровые родители, слышишь? Здоровые! Это не у меня отец умер от горячки! У меня могли бы быть дети, как у всех нормальных людей! Это твои дети, все четверо!

На это раз Маццини взорвался.

— Ты — чахоточная гадюка! Вот что я хотел тебе сказать! Спроси, спроси врача: что больше является причиной менингита у твоих детей — мой отец или твои гнилые легкие? А, гадюка?!

Они продолжали, распаляясь, спорить до тех пор, пока стон Бертиты вдруг не запечатал им рты. В час ночи легкое желудочное расстройство у нее прошло, и, как это неизбежно бывает у всех молодых пар, которые однажды пылко полюбили друг друга, настало примирение, настолько искреннее, насколько обидной была ссора.

Расцвел великолепный день, а когда Берта встала с постели, она сплюнула кровью. Без сомнения, главной причиной ее состояния было эмоциональное потрясение, пережитое ужасной ночью. Маццини долго держал ее в объятиях, пока она в отчаянии плакала, и никто из них не посмел произнести ни слова.

В десять часов они решили пообедать, а потом прогуляться. Поскольку время поджимало, приказали служанке зарезать курицу.

В этот солнечный день идиоты оторвались от скамейки. Служанка на кухне отрубила птице голову и медленно выпускала из тушки кровь (Берта узнала об этом эффективном способе сохранения свежести мяса от своей матери), когда она почувствовала, что за спиной у нее кто-то дышит. Обернувшись, она увидела четырех идиотов, которые стояли плечом к плечу и ошеломленно наблюдали за этой процедурой… Красное… красное…

— Сеньора! Здесь на кухне мальчики.

Берта сразу же пришла; она терпеть не могла, когда они переступали порог кухни. Даже в час всепрощения, забвения и вновь обретенного счастья ей не удавалось избежать этого ужасного зрелища! Чем сильнее была ее восторженная любовь к мужу и дочери, тем страшнее была ее ненависть к этим чудовищам.

— Уведи их отсюда, Мария! Вышвырни их! Вышвырни, тебе говорю!

Четверо бедных зверят вернулись на свою скамейку, потрясенные от полученных жестоких тумаков.

После обеда все разошлись. Служанка уехала в Буэнос-Айрес, а родители с дочерью отправились на прогулку по окрестностям. Они возвращались, когда солнце уже начинало садиться, но Берте захотелось поговорить немного с соседями, живущими через дорогу. Дочь быстро побежала домой.

Тем временем идиоты просидели на скамейке весь день, не шелохнувшись. Солнце почти скрылось за забором, но они продолжали сидеть, вялые, как никогда, и пялиться на кирпичи.

Внезапно между их взглядом и стеной что-то замелькало. Их сестренка, за пять часов уставшая от общества родителей, решила погулять по патио одна. Она остановилась у подножия забора и задумчиво посмотрела на его вершину. Ей, несомненно, захотелось забраться наверх. Наконец она встала на стул без сиденья, но все равно не дотягивалась. Затем взяла ящик из-под керосина, который ей, благодаря хорошему ощущению пространства, удалось с триумфом поставить вертикально на стул.

Четыре идиота с отсутствующим взглядом наблюдали, как их сестренка терпеливо пытается найти равновесие и как, стоя на цыпочках, дотягивается подбородком до вершины забора, держась трясущимися ручками. Они наблюдали, как она ищет ногами опору, чтобы подняться выше.

Взгляды идиотов оживились; в их зрачках загорелся пытливый огонек. Они не отрывали глаз от сестренки, и растущее чувство звериного обжорства исказило их лица. Они медленно двинулись к забору. Маленькой девочке уже удалось закинуть ногу на забор, и она собиралась уже оседлать его, чтобы перелезть на другую сторону, когда почувствовала, как что-то схватило ее за ногу. Она посмотрела вниз. Восемь глаз сверлили ее, наполняя сердце страхом.

— Отстаньте! Отпустите! — закричала она, дрыгая ногой. Но ее держали крепко.

— Мама! Ай, мама! Мама, папа! — призывно заплакала она. Она попыталась уцепиться за вершину забора, но ее потянули вниз, и она упала.

— Мама, ой, мам… — Она больше не могла кричать. Один из мальчиков сдавил ей горло, раздвигая кудряшки, словно это были перья, а трое других потащили ее за ногу на кухню, где этим утром служанка зарезала курицу, крепко держа ее и с каждой секундой выжимая из нее жизнь.

Маццини сидел в соседском доме, когда ему показалось, что он слышит голос дочери.

— По-моему, она тебя зовет, — сказал он Берте.

Они тревожно прислушались, но больше ничего не было слышно. Они быстро попрощались с соседями, и, пока Берта пошла повесить шляпку, Маццини зашел в патио.

— Бертита!

Никто не ответил.

— Бертита! — повторил он уже высоким, полным отчаяния голосом.

Тишина была настолько гробовой для его безгранично измученной души, что по его спине пробежал холодок ужасного предчувствия.

— Доченька! Доченька!

В отчаянии он бросился к задней двери. Проходя мимо кухни, увидел на полу море крови. Резко толкнул полузакрытую дверь и испустил крик ужаса.

Берта, которая уже бежала на отчаянный крик Маццини, тоже закричала. Но когда бросилась в кухню, Маццини, бледный как смерть, преградил ей путь, не пропуская дальше.

— Не входи туда! Не входи!

Но Берта уже увидела залитый кровью пол. Силы оставили ее. Она издала хриплый крик, всплеснула руками над головой и, бросившись на шею мужу, медленно сползла на пол.

Из сборника «Рассказы о любви, безумии и смерти», 1917

Перевел с испанского Олег Хасанов

Оглавление

Орасио Кирога «Обезглавленная курица» Horacio Quiroga, “La gallina degollada”, 1909