Зеленый портфель (fb2)

- Зеленый портфель [из журнала "Юность" 1988 год] (Зеленый портфель - 1988) 781K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Николаевич Архангельский - Леонид Алексеевич Филатов - Александр Николаевич Хорт - Лазарь Иосифович Лагин - Михаил Михайлович Громов

АНДРЕЙ КУЧАЕВ.
Растаявшие снега Килиманджаро

Мы приехали в высокогорный поселок к вечеру и долго не могли найти гостиницу. Наконец нам удалось наткнуться в темноте на человека, который мог объясниться на четырех местных наречиях и которого мне удалось понять (дальние мои предки родились в горах): гостиница находилась в противоположной стороне поселка, так сказал словоохотливый горец. Через час я дотащил профессора С. и его молодую невесту до гостиницы, где администратор, безошибочно оценив расстановку сил в нашей компании, предложил мне и Марине двойной номер, а профессору С. одинарный.

— Все дело в том, — обратился я к администратору, — что эта девушка является невестой профессора, — тут я указал на своего закутанного спутника с бородкой и малиновым носом, — а раз так, именно мне нужен одинарный номер.

— Друг мой, — обратился ко мне профессор, — не находите ли вы, что мои отношения с невестой могут не укладываться в рамки общепринятой морали?

После этих слов догадливый администратор с улыбкой сочувствия и сожаления вручил профессору С. ключ от двойного номера.

— Вы нас опять не поняли, — вмешалась Марина. — Нам нужно три одноместных номера.

Администратор швырнул нам три ключа и отвернулся, давясь зевотой.

— Я никогда еще не спал один в комнате, — возмутился профессор С. — Я и не решусь на такое безрассудство с моим давлением и сердцем.

Администратор зарычал.

— Дело в том, — миролюбиво вступил снова я, — что мы с профессором тридцать лет прожили в одной комнате и нам трудно изменить этой привычке.

Администратор взял все ключи в горсть и высыпал их перед нами. Только тут я разобрал, что его предки да и он сам, вероятно, также родились в горах.

— Спасибо, — сказал я на одном из здешних наречий, и мы отправились спать. Я и профессор С. в одну дверь, невеста профессора, Марина, в другую. Напротив.

Прежде чем заснуть, мы, по старинному обыкновению, долго обсуждали одну из довольно заострившихся в последнее время морально-социально-этических проблем. Профессор С. занимался именно в этой области знания и говорить ни о чем, кроме социально-этико-нравственных проблем, никогда не мог. Надо сказать, что я действительно прожил с ним в одной комнате тридцать лет, и в течение двадцати пяти из них именно этико_-нравственно-социальные мотивы были ему по сердцу. Двадцать пять лет назад профессору С. было пять лет. Кстати, добавлю, что с возрастом профессор мало изменился, я имею в виду характер и склонности, а не ученые труды, степени, звания и его облик. Я, сколько помнится, всю жизнь был старше профессора С. ровно на двадцать лет, и беседы с ним всегда небезынтересны для меня.

Начало сегодняшней ночи мы посвятили обсуждению правового статуса невесты в нашем обществе.

— Нет ничего удивительного в том, — говорил профессор, — что положение невесты в наше время двойственно, а оттого и нестабильно, не гарантирует ей того, что гарантировано жене или просто девушке. С одной стороны, она свободный и полноправный член общества, а с другой — на ней лежат некоторые моральные обязательства.

— То есть ей надо поскорей выскакивать замуж? — остроумно поинтересовался я.

— Ты вульгарен, — возразил профессор. — Поспешность лишь усугубила бы ее и без того непрочное положение.

— В таком случае ей нужно либо оставаться просто девушкой, либо сразу становиться чьей-нибудь женой, минуя промежуточную стадию, — догадался я.

— Ты легкомыслен, — оборвал он меня. — Тогда у нее не окажется возможности присмотреться к избранному объекту.

— Тогда, черт побери, не знаю, как они там должны выкручиваться, — рассердился я. — Ведь дети как будто еще не перестали рождаться?

— То-то и оно, — сказал С. — У меня есть оригинальное решение этого вопроса. — Он сделал эффектную паузу. — Не надо связывать факта появления ребенка на свет с фактическим пребыванием женщины в положении неженатой девушки, то есть невесты.

— В таком случае при дворцах бракосочетания надо организовать детские комнаты, — высказал предположение я.

— Вот об этом я еще не думал, — сказал профессор и пожелал мне спокойной ночи.

Наутро выяснилось, что С. простудился во время вчерашних ночных скитаний, и ему придется провести день в номере с пледом на коленях. Мы с Мариной отправились кататься на лыжах. Я всегда был заядлым спортсменом, а Марина оказалась прекрасной спутницей для лыжных прогулок в горах. Я рассказал ей о нашем вчерашнем разговоре с профессором С. Она, кстати, работает с ним в одном институте и тоже занимается нравственно-социально-морально-этическими проблемами, но с эстетическим уклоном. Выслушав меня, она посерьезнела и задумалась.

— Если будет преобразован институт брака, — заключила она, — то изменится и статус невесты.

— Нельзя ли поточнее, — осторожно попросил я.

— Очень просто, — ответила она, — нужно фиксировать только расторжение брачных уз, минуя, так сказать, официальный обряд их фиксации.

— Гм, — сказал я и всю прогулку мучительно размышлял, потребуются ли в этом случае детские комнаты при дворцах бракосочетания. Лишь когда мы уселись за столиком в кафе и заказали клубничное мороженое, я понял, что отпадет необходимость в самих дворцах, и мне сразу стало легко.

— Просто потребуется большее количество детских комнат милиции, — заключил я по своей идиотской привычке заключать.

Вечером профессор С. почувствовал себя лучше лишь настолько, чтобы спуститься выпить вниз гоголь-моголь с каплей рома. Мы с Мариной танцевали в кафе в компании лыжников в толстых свитерах, потом пили пунш с огнем и гуляли по синим горам среди елок.

— Вы помните «Снега Килиманджаро»? — спросила меня Марина.

— Нет, — соврал я на всякий случай.

— Жаль, — огорчилась она.

Я понял, что лишил ее возможности развить одну из этико-эстетико-нравственных проблем и порадовался, что умею врать на всякий случай.

Прежде чем пожелать мне спокойной ночи, Марина сказала:

— Послушайте, а почему бы не считать нам с вами, что я прошла стадию невесты?

Мы стояли у двери ее номера.

— Боюсь, тогда нам придется сразу искать такой загс, где разводят неженатых, — ответил я.

Мне показалось, что мой ответ огорчил ее. Я всю ночь промучился, правильно ли поступил. И все же пришел к выводу, что поступил в соответствии со своими взглядами на нравственно-социально-морально-этические проблемы, даже если учесть эстетический уклон.

Все дело в том, что тридцатилетний профессор С., бывший вундеркинд, а теперь лауреат всяких премий и жених Марины приходится мне сыном, а у меня, хотя я и не специалист, есть свои воззрения на этико-нравственные и т. д. проблемы.

Марина уехала на следующее утро, не попрощавшись. Мой сын, кажется, не заметил этого, просидев все оставшееся время в номере за статьей. Я же все это время наслаждался лыжами и утешал себя клубничным мороженым, когда меня одолевали мысли: правильно ли я поступил, лишив мир еще одного профессора С.

КОНСТАНТИН МЕЛИХАН.
Нетерпеливые строки

…

Чтобы попасть в цель, часто нужна не меткость, а смелость.

…

Чем отличается голодание от обжорства? Вред тот же, а удовольствия никакого.

…

Писатель Н. — гордость нашей макулатуры.

…

Несколько молодых поэтов-авангардистов, на выступления которых никто не ходил, потому что их стихи были оторваны от жизни, решили сами пойти в народ. Молодые люди пришли в парк и, забираясь по очереди на скамейку, начали тарабанить свои заумные стихи. Проходившая мимо старушка остановилась и сказала выступавшему поэту:

— Правильно говоришь, сынок! Плохо мы еще живем.

…

Рисуя свое прошлое, человек обманывает других. А рисуя свое будущее, обманывает себя.

…

Мост — скелет гигантского чудовища, которое умерло, перепрыгивая через реку.

…

— Что такое счастье?

— Делать, что хочешь.

— А что ты хочешь?

— Ничего не делать.

…

В каждом страховом агенте дремлет Шекспир.

…

Самое главное в жизни — любовь, если, конечно, здоровье крепкое и жилплощадь большая, а деньги придут сами собой, лишь бы работа была хорошая.

…

Краткость — сестра шпаргалки.

…

Сверхстарость — это когда памятник уже развалился, а тот, кому его поставили, еще жив.

…

— Как ваша фамилия?

— Спасибо, ничего. А ваша?

АЛЕКСАНДР ДУДОЛАДОВ

Романтика

— Почем у вас огурцы? Почем у вас огурцы? Почем у вас огурцы? — три раза повторил я. Но он не обращал на меня внимания. Невысокий молоденький паренек в белой куртке продавца. С той стороны уличного торгового лотка.

Он стоял и смотрел вдаль, куда-то туда, где меня нет. Наверное, так смотрят в море старые морские волки, вспоминая былое, подумал я. И еще я подумал: наверно, ему ужасно скучно здесь, среди ящиков с кривыми бурыми огурцами. Ведь мальчик еще, а туда же — к доходам.

Не глядя на меня, будто рассуждая вслух, он сказал:

— Почему-то все считают, раз человек работает в торговле, значит, он ворует. Вот я работаю в торговле и совершенно презираю деньги. Совершенно! Не верите?

Он отчаянно глянул на меня.

Я съежился.

Он выхватил из кармана пачку червонцев и бросил в урну.

Я вскрикнул и инстинктивно бросился их вытаскивать. Пачка была тяжеленькая, перетянутая черными суровыми нитками.

Я подал ему. Он безразлично сунул деньги в карман халата и сказал:

— Зря вы так. Все равно они фальшивые.

— Но-о, — протянул я.

А он вдруг быстро оглянулся по сторонам и шепотом заговорил:

— Это же мафия! Синдикат! Сговор! Правильно люди думают. У них все воруют. Все! И меня заставляют!

— А вы? — предчувствуя ответ, спросил я.

— Я — нет! — сказал он и гордо откинул назад голову. — Я с ними бьюсь! Один.

— Хм…

— Они мне простить этого не могут. Боятся, конечно. Убрать меня пытались, — многозначительно произнес он.

— В каком смысле?

— В прямом. Яд из перстня. Пистолет с глушителем. Винтовка с оптическим прицелом… А однажды — я тогда в вагоне-ресторане работал — едем как-то глухим таким местом, кругом топь, гарь. Место гиблое! Ни один тепловоз не взялся нас провести. Поэтому к нам на станции пристегнули какой-то паровозишко, который не жалко. Кое-как тянет. Машинист ругается, дрова сырые, стекла дребезжат. Я в буфетной был, вдруг слышу: он вскрикнул…

— Кто?

— Машини-ист! И сразу конский топот! Гиканье, свист! Я — к окну! Поздно! Они со всех сторон прямо с коней, как саранча из травы, на поезд прыгают, на поручнях виснут.

Ну, выволокли меня. Привязали к дереву.

А пассажиры в окно пялятся, улыбаются, руками машут, довольны. Думают, кино снимается. Какое кино! Сам управляющий трестом Спиридонов там!

Спрыгнул с коня. Поводья бросил подбежавшим и ко мне медленно так идет (никогда не забуду), хлыстом по зеркальному тугому голенищу постукивает. Звук такой противный: ццач, ццач. Я в белой куртке, с толкушкой для пюре, как был, стою к сосне привязанный.

Подходит. Выхватывает из-за пазухи приказ об увольнении и — мне! В лицо! Я смотрю прямо в буквы его подписи, не дрогнул! Ни одним мускулом лица ничего им не показал.

Он зубами скрипит. И… первым не выдержал, закричал:

— Ну! Долго ты будешь над нами издеваться?!

Я молчу.

Он:

— В последний раз спрашиваю: будешь пюре водой разбавлять или нет?!

Я звонко так, на весь лес:

— Н-нет!

— А-а-а! — закричал он, за голову схватился, вскочил в седло и помчался в топь. Ну, и вся банда за ним.

Тут эти, с поезда, бегут, падают, обнимают меня, целуют. Машинист связанный выскакивает, веревки на бегу зубами рвет. Да где их порвешь — нейлон. Хорошо, у одной пассажирки маникюрные ножницы при себе оказались. Освободила нас…

— Да-а-а, — потрясенно сказал я, — вот это история!

— Что вы, — снисходительно протянул продавец, — это еще что. Я как-то в шашлычной работал, истопником.

Они мне по телефону звонят: «Согласен, — спрашивают, — вместо березовых дров на мазуте жарить? Дело верное. В неделю кубометр дров. За полгода пиломатериала на дачу накопишь».

Я им так звонко в трубку, наверное, на всю АТС:

— Н-нет!

Они шепотом:

— Ну, смотри, парень. Ты нас знаешь.

— Знаю, знаю, — говорю, — как же не знать: зав. производством, кладовщик, бухгалтер Емельянов.

На следующий день прихожу домой. Ба! Соседа похитили!

У меня в комнате все перерыто, разбросано. Наверное, уголовный кодекс искали. Не нашли. Он у меня в чемодане с двойным дном в тайнике под двойным полом спрятан. Только профессионал может найти. А эти? Грубо сработали! Соседа вот похитили. А зачем он им?

Но все равно, думаю, надо выручать.

Утром на работу приношу ведро мазута. Они ко мне. Смеются, по плечу хлопают: «Наконец-то, наш».

Я говорю: «Ваню сначала отпустите!»

Едем на загородную дачу Емельянова. Спускаемся в подвал. Цветомузыка! Девушки! Бар! Коньяк! Ваня сидит, разрумянившийся такой, веселый. Уходить не хочет. Гады, знали, чем взять!

Бешено соображаю: что же делать? И вдруг осенило! Хватаю ведро. Выливаю на Ваню мазут!

Он вскакивает. «Как же я в таком виде вон ту девушку теперь на танец приглашу?!» Обижается на меня и уходит билет на электричку покупать. Эти его уговаривают, бегут за ним. А он им принципиально: нет, мол, в следующий раз, может быть, если без этого идиота.

Расстроил, в общем, я их планы…

Продавец замолчал, о чем-то ласково задумавшись.

А я робко спросил:

— Ну, а может, в милицию лучше было в тот раз обратиться?

Он глянул на меня и неодобрительно произнес:

— Что ж все на милицию надеяться? До каких пор? А сами-то мы на что?

— Да-а, — протянул я, — действительно.

— Ну ладно, сколько вам огурцов? — спросил он.

— Что? А, килограмма три.

Он начал класть огурцы на весы и вдруг выхватил один — я успел разглядеть на его кожуре нацарапанный череп — и швырнул в кусты, дико крикнув: «Ложись!»

Я упал, закрыл голову руками.

Мы лежали минуты три: я по одну сторону лотка, он — по другую. Под прилавком мне хорошо его было видно. Лежал он умело.

— Сейчас жахнет! — сказал он.

— Мафия? — понимающе прошептал я.

Он утвердительно моргнул.

Мы лежали еще минут пять. Но не жахнуло.

Подошли чьи-то ноги. Мы встали. Отряхнулись. Это была девушка. И какая! И с каким восхищением она смотрела на него, обыкновенного продавца!

Они начали болтать о чем-то, видимо, знакомые. Но как она смотрела! Раньше так смотрели на моряков, на парашютистов!

В тот день я, кажется, понял, почему молодежь теперь идет в торговлю. Раньше — в летчики, детективы, полярники. Теперь — в торговлю.

И вовсе не из меркантильных соображений.

Тут дело глубже!

Молодежь во все времена искала романтику! Везде.

Призрак

Где-то в верховьях канализационной системы нашего здания, в отрогах чердака, там, где никто никогда не бывал, а если бывал, то живым не возвращался, и жил он.

Кто он, откуда взялся, чем питался и зачем там жил — никто в нашем учреждении не знал. Мы считали его привидением, или, лучше сказать, призраком, и ко всем его выходкам давно привыкли.

Да, бывали времена, производил он на нас впечатление. Женщины взвизгивали, когда он появлялся. Мужчины прятались в шкафы…

Бывало, ворвется в комнату, сам черный такой, глаза, как уголья, горят. Встанет в дверях и скажет зловеще:

— Негодяи! Вы обидели Ковригину! Вы не дали ей премию по новой технике! И поэтому вы умрете, как шакалы!

Сверкнет глазищами и растает в воздухе, хлопнув дверью. Заслышится конское ржание в коридоре, забьет конь копытами. И — все! Стихнет все. И тишина наступит жуткая.

А мы сидим — прямые, белые. Потом кто-нибудь скажет: «А ведь верно, зря мы Ковригину обидели». И все головами закивают: да, зря, зря, надо дать.

Чаще всего он за обиженных и оскорбленных заступался: ну, там поздравить кого-нибудь забудут, или насплетничают о ком, или в очереди на квартиру кому-нибудь жилья не дадут.

Но бывало, и в производственные вопросы вмешивался. Ворвется, огненным взором полыхнет и жутким голосом проскрежещет:

— Вы зачем Цапченко в колхоз послали? Чтоб он колхоз разорил? Умрете, как шакалы!

Или прямо на вороном коне ворвется в кабинет, размахивая нагайкой, пуская бумаги по ветру:

— Зачем план себе скостили? Стервятники! Зачем телеграмму в главк давали? Болтаться вам на суку!

Но, в общем, он безобидный был. Пугать пугал, а до дела не доходило. За все это время никто из нас, как шакал, не умер. Иванов только несколько раз запивал в рабочее время и в пьяном виде кричал:

— Это же совесть наша! Как вы не понимаете? Он же — наша совесть, а никакой не призрак! Он нам— правду! А мы-ы…. му-у-у…

Иванова мы, конечно, на собрании прочистили и на поруки взяли. А насчет призрака строго было указано: «Ну какая же он — совесть? Он же черный весь, во-первых. А во-вторых, он просвечивает, и сквозь него многое видно».

Вот так и жили мы. Спорили, развивались…

И призрак наш на месте не стоял — развивался.

Сначала ведь он активный был, пунктуальный такой, как что — сразу: «А-а! Собаки! Дождетесь вы моей кары!»

Но потом, честно сказать, — то ли мы попривыкли, то ли он подустал, то ли время такое наступило, — но стал он реже появляться.

А то явится какой-то заспанный, тихий, посмотрит на нас грустно, и только сил у него и хватит вздохнуть тяжело и махнуть на нас рукой.

А то вообще, прежде чем войти, постучится, спросит: можно ли, не помешает ли? Бочком так войдет, шапку с головы сдернет, постоит, переминаясь с ноги на ногу, и вдруг чего-то такое забормочет быстро-быстро, будто жалуется. Но ничего понять нельзя. И только слезы по его морщинистым щекам стекают.

И жалко станет. Смотришь на него, думаешь: «Вот ведь, чудак, чего он? У нас такие успехи кругом, взять хоть добычу стали, или балет, или…опять же добычу стали. Так чего же?»

А потом он вообще исчез!

Мы уж думали: все, отмаялся. Но слухи ходили в курилке, что жив еще. Рассказывали, будто бы кто-то там, наверху, слышал его стариковский храп.

Так и жили.

А потом вдруг — бац!

Однажды! Утром! Иго-го-го! Фр-р-фыр!

Вываливаем в коридор. Ба! Он! Да какой! Конь под ним белый!

Сбруя новая! А сам-то, са-ам! Будто лет пятьдесят сбросил! Красавец, джигит! Кавалерист! Бурка, папаха! Усы торчком!

И опять все снова началось. Поошла жизнь!

«А, бараны! Долго вы будете экстенсивные методы вместо интенсивных внедрять?! Будут ваши кости гнить в бездонной пропасти! Эге-гей!»

«А, шакалы трусливые! Бумаготворчеством занимаетесь?! Дождетесь! Вырастут у вас бумажные головы! Достанет вас моя суровая рука!»

Ну, и мы ожили как-то. Честное слово, как-то веселее стало: мы даже гордиться им начали.

И вот недавно пришла к нам весть, что должен к нам прибыть зам. нач. главка товарищ Пупышев — проверять, как идет перестройка.

Мы долго думали, как бы его принять посолиднее, и решили ему про призрака рассказать. Так, мол, и так, есть у нас, как в лучших домах, то есть как бы на уровне мировых стандартов, свое привидение. Правду-матку режет чем попало, ничего не боится. Так что насчет гласности и критики у нас есть сдвиги.

И вот, значит, приезжает зам. нач. главка товарищ Пупышев. Ходит по учреждению. Строго смотрит в лица людей. Записывает в блокнот впечатления. Ну и заходит, значит, к нам. «Здрасте, здрасте. Чем порадуете?»

Ну и мы давай ему про нашего обличителя рассказывать.

Слушал, слушал товарищ Пупышев, положительно головой качал, одобрительно покашливал и говорил, что это очень интересно: такая форма критики — в виде призрака.

И вдруг дверь распахивается! И входит он!

Входит и с порога начальнику:

— А-а! Попался! Тебя-то мне и надо! Сколько лет тебя поджидаю! Ты зачем их дуришь? Зачем хорошие дела наизнанку выворачиваешь? Зачем их бумагами и призраками завалил? Ешь их теперь! Эти бумаги!

Товарищ Пупышев говорит:

— Интересный взгляд на проблему. Поддерживаю товарища. Очень, знаете ли, современная критика.

А мститель наш желваками зашевелил, зубами заскрипел, шерсть на его бурке дыбом встала.

— Зачем, — говорит, — обман произносишь? Завалю я тебе горло, как мусоропровод в новом доме!

Начальник голову в плечи втянул, покрепче в пол ножками уперся и бодро так говорит:

— Это как фамилия у товарища? Надо его срочно на районную конференцию по проблемам сближения умственного и физического труда выдвинуть. А то, я вижу, у него зазор между теорией и практикой.

Тут наш джигит прямо всем телом заскрежетал, потемнел весь и говорит жутким таким шепотом:

— Сгинешь ты сам в пропасти между умственным и физическим трудом! Стервятник!

— Да, хорошая у нас молодежь растет, боевая, кипит! — говорит товарищ Пупышев. — Нам теперь нужны такие вот.

Ну и тут пришелец наш не выдержал. Мы даже вскрикнуть не успели. Хвать товарища Пупышева! Мешок ему на голову — хлесть! И дверью — хлоп!

Хвать! Хлесть! Хлоп! Конское ржание в коридоре! Хлест нагайки! Крики! Мы только успели к окнам броситься и увидели, как он на белом коне через ограду перемахнул и скрылся в облаке пыли.

А товарищ Пупышев, через седло переброшенный, только ножками дрыгал.

Куда он его?

А через час входит наш мститель как ни в чем ни бывало. Стуча сапогами, проходит через весь кабинет, садится у окна.

И странное дело — вроде как не просвечивает он, вроде как настоящий, а не призрак вовсе.

Посмотрел он на нас строго так, руки отряхнул и говорит:

— Бросил я его на один трудный участок… одной пропасти.

Мы стоим и думаем: «Е твое, что ж теперь будет-то?»

А он подмигнул нам и вдруг говорит весело:

— А ничего не будет. Или — нет! Лучше сказать, только теперь все и начнется. Ну, где у вас тут свободное место? С вами остаюсь.

И мы думаем: правильно он решил. Чего ему по чердакам мотаться? Будто здесь дел нет.

Пусть уж лучше всегда с нами будет.

Страшно, но — хорошо! И пусть будет так.

Правильно?

ЮРИЙ БУКОВСКИЙ.
Возвращение

Космонавт Нарасим Фетюша Визим Нури, еще до нашей эры запущенный из гигантской рогатки в космос, возвращался на Землю.

«Как-то там жена моя Мимиля? — с нетерпением ждал он встречи. — За два-то тысячелетия! Если плохо мумифицировали, развалится при первом же поцелуе».

…Он покинул Землю в сложный момент. Воды Нила начали загрязняться отходами гончарных умельцев. Дохли крокодилы. В Черном море исчезла черная икра. В Красном — красная. На священной для каждого африканца горе Килиманджаро таяла ледяная шапка. И не от жары — ее распиливали на куски браконьеры! и продавали леденцы вождям враждующих племен для личных погребов и коктейлей. На вершине горы вымирал снежный человек. Дикарь был с белой кожей, светлыми волосами и голубыми глазами. «Если не успели закопать хотя бы один экземпляр в вечную мерзлоту, как мамонтенка Гошу, пропадет человек для музеев», — подумал Фетюша.

Он взглянул в иллюминатор космической шхуны. Через пузырь голубой антилопы планета казалась тоже голубой. «Теплее было бы затянуть окно шкурой зебры, — поежился Фетюша. — Но тогда все в окне казалось бы полосатым».

Внизу что-то зажелтело. «Наверное, Китай, — подумал Фетюша. — Родина пороха». Он вынул огниво, высек кремнем огонь и поджег боковой двигатель. В иллюминаторе показались гигантские аэродромы инков. Они были в заброшенном состоянии и без космических шхун.

«Ага! — обрадовался Фетюша. — Инкская программа освоения космоса с треском провалилась!» И он удовлетворенно повернул к дому.

Вдали виднелись родные пирамиды. Тысячи рабов построили их для того, чтобы он — Нарасим Фетюша — не перепутал планету.

«Жаль, везу вести неутешительные, — подумал Фетюша. — Нигде, кроме родной Африки, развитых цивилизаций нет. Вдруг за плохие новости — голову с плеч?

Он потянул вожжи управления на себя. Космическая шхуна на высокой скорости вошла в плотные слои атмосферы и, врезавшись в истребитель израильских ВВС, развалилась на части.

От космонавта до Земли долетел только один башмак. Его поднял кочевник-бедуин, примерил на левую ногу — он был мал, примерил на правую — башмак оказался не на ту ногу. Бедуин выругался и погрозил кулаком своему аллаху.

КОСАЯ ЛИНЕЙКА.

прислали О. Ипполитов (Запорожье), Г. Пархомов (Минск), И. Киняева (Брест), А. Гаврилов (Челябинск).

…

Такие девушки, как Ольга, уже давно надоели Онегину, да и Пушкину тоже.

…

Гамлет был сыном покойника.

…

Бедная Лиза рвала цветы и этим кормила свою мать.

…

Глаза ее застыли в радостной позе.

…

Лермонтов родился у бабушки в деревне, когда его родители жили в Петербурге.

…

Сокол, ослабевши, садится на скалу и рассказывает Ужу о своем горе. Уж дает ему совет спрыгнуть со скалы.

…

Давыдов был матросом Путиловского завода.

…

Скованная земля не поддается ни лопатам, ни киркам, ни зубам.

…

Когда Барон опустился на дно, всплыли все его светские привычки.

…

После пожара бабушка сидела на кровати с обожженными руками.

Вот что значит женщина на пожаре!

…

Сравнивая княжну Мэри с английской лошадью, Печорин тем самым намекал Грушницкому на то, что она брыклива.

…

Черт дернул Фауста увлечься Маргаритой — и ему на старости лет забота, и ей тюрьма.

АЛЕКСАНДР ХОРТ.
Котовасия

Рисунки О. Эстиса

"Кот в сапогах" — популярная детская сказка. Помните? Младшему из сыновей мельника достался в наследство всего лишь кот, который попросил у хозяина пару сапог. Получив сапоги, кот направился на охоту, а добычу стал дарить королю от имени своего хозяина, якобы маркиза. Когда король и принцесса поехали на прогулку, кот посоветовал хозяину сделать вид, будто тот тонет; по приказу монарха маркиза вытащили и посадили в королевскую карету. Кот же мчался впереди кареты, заставляя крестьян говорить, что все вокруг принадлежит маркизу. Наконец, забежал в замок волшебника-людоеда, уговорил его превратиться в мышку и съел. Королю сказали, что замок тоже принадлежит маркизу, который в тот же день женился на принцессе.

Попытаемся представить, как выглядела бы эта сказка, если бы ее написали несколько прозаиков, работающих в разных жанрах.

Матерый кот

(автор произведений на сельские темы)

Как прибрал господе старого мельнике, остались три ево сыне совсем одне. Уходе на погост, отписал им тятька мельницу, осла да кота.

Большенькому досталасе мельница. Середнему — цельный осел. А меньшенькому, горемычному, отколупнуле кота. От огорчительности меньшой едва не помре. Кровью харкал, посинел.

— Осподи! — лихоматом пущал он слезу, остыло склонившись меж старших братовьев. — Спросю: до какой такой надобности сдался мне матерый кот?! Хошь топись щас с досаде.

— Энто ты здря, хозяв, — навроде как прервал его кукованье кот. — Поди-ка лучше принесе мешок, че ли, да закаже ишо пару сапог, чобы мне по кустам гулеванить легше. Тем паче, я тебе в жисти пригожусе.

Припомнил тута хозяин, как евойный кот раньче муку в погребе стерег — дак ить у нево же ни одна мышке не проханже. Може, взаправде в другом чем опять пособит. И заговорил:

— Ладноть. Сапоге будуть в готовносте к весне.

Тады кот осклабилсе:

— Мерсе, месье.

Гад в сапогах

(автор детективных романов)

Получив ярко начищенные сапоги, кот куда-то испарился. С тех пор я не видел его полгода и решил начать розыск. В мельуправлении мне сообщили, что среди мельничных жильцов кот не прописан. Тогда я стал искать по дворам, чердакам, тупикам, помойкам, лазам и хазам.

Я напал на след после полуночи, когда в черном сумраке заповедной Марьиной рощи увидел в мешке вроде бы мертвого кота. В это время туда заглянул юный кролик, которому захотелось котятины. Неожиданно кот затянул веревки мешка, после чего без всякого милосердия превратил белоснежного кролика в бело-розового.

И тут кот заметил меня. С легкой хрипотцой он заМУРлыкал:

_— Что ты лыбишься, мусор? Или чем недоволен?

Я напряг душевные силы, чтобы сказать правду, и напряженным голосом произнес:

— Я недоволен тем, что ты браконьерствуешь, да не просто браконьерствуешь, а пользуясь шельмовскими методами. Ты, уголовная рожа, притворяешься мертвым, а ведь ты, падаль, жив и своими подходцами ловишь кроликов. Одному мазурику столько не съесть. Значит, ты, гад в сапогах, продаешь их барыгам. Значит, жируешь, сволочь?! Видеть тебя тошно!! Брысь!!!

В ответ кот надулся, словно мышь на крупу:

— Ошибочка вышла, гражданин маркиз. Никаких барыг знать не знаю, добычу свою отношу королю и дарю ему от вашего имени.

Мне вдруг стало стыдно за то, что напрасно облаял кота. Я даже покраснел.

Мышиная возня

(автор исторических произведений)

Король не знал, что, когда он выезжал инкогнито на прогулку в Сан-Суси, хитрая лиса кот уже раскинул силки, интимно шепнув своему хозяину:

— От вас требуется сущая ерунда. Сейчас вы пойдете на дипломатический канал и будете там купаться.

Маркиза охватил приступ бешеной ярости:

— Что вы за шишка давать мне советы?! А если я откажусь, что ожидает меня?

— Бастилия, мон плезир! Увы, Бастилия!

Маркиз поморщился. Вена тоже.

Когда король выехал на берег канала, кот прислал ему секретную депешу: "Помогите! Маркиз де Карабас тонет!"

"Самому ему тонуть не резон, — подумал король. — Это зверствуют шпионы канцлера Бефстроганова, который любит топить моих агентов".

Король приказал страже вытащить тонущего. Маркиз был в полном затрапезе — с его лица смыло всю пудру. Увидев его посиневшее тело, принцесса стыдливо прикрыла веером свои обнаженные плечи. Королевский лейб-медик заставил маркиза согреть кровь бутылью шабли, настоянного на мышьяке. Королевский лейб-закройщик согрел его новым камзолом. Королевская лейб-карета согрела его бархатным сиденьем.

Вена поморщилась.

Когда король уезжал с берега канала, он делал вид, будто не замечает, что сидящий напротив него маркиз поцеловал пахнущую порохом ручку принцессы. Целуя, маркиз не заметил, что принцесса бросила на него исподтишка осьмнадцать деловых взглядов.

Принцесса так внимательно следила за маркизом, что не заметила иезуитского взгляда короля, который решил во что бы то ни стало ратифицировать зарождавшийся альянс Потсдама с Версалем.

Вена поморщилась и чихнула.

В трудном походе

(автор публицистических очерков)

Отказавшись от высокого поста и персонального кабинета, кот в заляпанных грязью кирзовых сапогах фактически бежал по проселку перед каретой.

Время фактически было напряженное — стоял август 1658 года. Только разворачивалась косовица, а уже пошли дожди, на заливных лугах вязли сенокосилки, и тысячи крестьян с косами вышли фактически спасать урожай.

— Здорово, мужики! — крикнул кот, дымя махоркой. — Как жизнь молодая?

— Спасибо, не жалуемся, — критически ответили ему.

А кот мяукнул:

— Если не скажете королю, что этот луг площадью 345 гектаров принадлежит маркизу Карабасу, вас всех вызовут на ковер и изрубят на куски.

Всегда готовые поддержать остроумный розыгрыш, мужики с одобрением обсуждали конструктивное предложение кота, а тот, запахнув отсыревший плащ, уже деловито бежал вдоль пахотных земель дальше и всех, кто попадался навстречу, просил говорить фактически одно и то же: "это торфяник маркиза", "это урочище маркиза", "это лугопастбищный севооборот маркиза". Так стоически обтяпал все дельце.

Я как-то спросил его:

— Может, написать о тебе хвалебный очерк?

— Да брось ты! — критически махнул он хвостом. — Фактически ничего. особенного я не совершил. Подумаешь, сделал так, что король не мог надивиться богатством простого человека. Эка невидаль! На моем месте так поступил бы каждый.

Трудно быть людоедом

(автор научно-фантастических произведений)

"Я проснулся, принял ионный душ и с досадой вспомнил, что в энмерном холодильнике на завтрак нет ни одного гуманоида. Зато неожиданно в кают-компании я совершенно отчетливо увидел незнакомого кота в сапогах из синтетической кожи, хотя для нас, людоедов, коты — пища монастырская, ничего вкусного в них нет.

— Меня уверяли, — сказал кот, начиная дискуссию, — что вы обладаете фантастической способностью к воспроизводству защитно-отвлекающих автофантомов больших параметров.

Он может говорить, удивился я. Конечно, он не понимает, что несет, однако ксенопсихологическая область мозга у него явно на уровне.

— Должен сказать, — продолжал кот, — подобной инфрабиологической активностью обладают некоторые виды пузоногих на Эроплане. У земных же позвоночных подобная способность отсутствует.

В доказательство противного я нажал панель портативного транслятория и перешел в львиное подпространство.

От страха кот завибрировал, промчался по трапу через вессон, нырнул в кессон и эвакуировался в подпространство крыши. Я выключил кристаллофон дешифратора, после чего вернулся в стационарное подпространство. Успокоившийся кот спустился по детерминированной интерлестнице и, садясь на складной табурет, выдвинул вторую гипотезу:

— Полагаю, ваша способность к имитации параметров ограничена моносинтезом квазисистем большой размерности.

— Как бы не так! — вскричал я и из принципа перешел в мышиное подпространство.

В то же мгновение кот с позывными МЯУ бросился на меня, и мы вошли в контакт. Чисто нервно я начал вести борьбу за существование своего белкового тела, то есть пытался нажать на клавишу аварийного ретранслятория, как положено по инструкции. Но теперь у меня были короткие мышиные лапки, я находился в чужом желудочном отсеке, поэтому тянулся к клавише вслепую. Нажав ее, я понял, что под моим коготком находится клавиша клавесина, но отпускать не стал: помирать — так с музыкой".

Кто в сапогах?

(фельетонист)

Не так давно одной юной принцессе (подлинные имя и отчество которой мы по вполне понятным причинам не называем) удивительно повезло. Произошло это следующим образом.

Однажды ее отец-король (подлинные имя и номер которого мы по вполне понятным причинам не называем) ничтоже сумняшеся совершал променад. Разумеется, это происходило в рабочее время, хотя у него был день приема по личным вопросам.

Возле двухэтажного каменного замка с конюшней и бассейном король ничтоже сумняшеся ступил на стезю случайного знакомства с неким котом в фирменных сапогах.

Обаятельно улыбаясь. сей представитель фауны предложил королю посетить в замке небольшой пикничок. Ничтоже сумняшеся сей муж принял приглашение случайного знакомца, даже не поинтересовавшись, на трудовые ли доходы возведен сей замок.

В одной из комнат замка, обставленной фирменной мебелью, их уже поджидал так называемый маркиз — человек с гладко выбритым лицом без определенных занятий. Кот ничтоже сумняшеся представил его королю в качестве хозяина.

Не станем задерживать внимание дорогого читателя на баснословном количестве деликатесов, возникших на столе, словно по мановению волшебной палочки. Скажем только, что, когда было выпито преизрядное количество рюмок отнюдь не простокваши, король ничтоже сумняшеся согласился выдать принцессу замуж за так называемого маркиза. В этом и заключается ее везение, о котором мы говорили выше — ведь, находясь в объятиях Бахуса, так называемый отец запросто мог выдать сию особу и за кота.

Таков плачевный финал этой истории, затеянной четвероногим аферистом в сапогах. Надо сказать, брак несовершеннолетней принцессы с маркизом в кавычках совершился при полном попустительстве и даже содействии легкомысленного отца, которого хочется назвать королем без царя в голове. Надеемся, когда с глаз его спадет хмельная пелена, король узреет, что маркиз без кавычек — голый король.

МИХАИЛ КУДИНОВ.
Иронические миниатюры

Сикось-накось

Филозофическая

Туристическая

Скоморошья

Балаганная

Сложность

Минога

Без состраданья

ЛЕОНИД ФУЛЬШТИНСКИЙ.
Голос

Рисунок И. Оффенгендена

Фельетон

Свой необычный дар Коля Рябинин обнаружил совершенно случайно. Пионервожатая попросила, чтобы он сделал сообщение насчет макулатуры. Коля вышел к доске, стал лицом к классу и выразительно, с оттяжечкой, произнес: — Товарищи! Все как один выйдем завтра на сбор макулатуры!

Казалось бы, ничего такого Коля и не сказал, но от этих слов у всех мороз по коже прошел. Каждый понял, что если не откликнется на воззвание, не сдаст на приемный пункт положенный макулатурный оброк, то случится что-то такое, что-то такое…

И класс натащил столько макулатуры, что перекрыл этим показателем все другие, включая успеваемость, поведение и участие в школьном хоре, вместе взятые. Стали класс повсюду нахваливать, в пример на педсоветах ставить, классного руководителя на красную доску занесли.

— Это все Коля наш, — поделился славой классный руководитель. — Умеет зажечь людей.

Вызвал Колю директор.

— Ну-ка, покажи, чем народ берешь.

Набрал Коля в легкие побольше воздуха, да как выдаст:

— Один за всех, все за одного! Тише едешь, дальше будешь! На чужой каравай рот не разевай!

— Молодец! — похвалил директор. — Назначаю тебя глашатаем и звонарем.

— Как это? — испугался Коля.

— Будешь будоражить людей, звать их на большие дела. Завтра на общешкольном родительском собрании скажешь о добровольных взносах на ремонт школы.

И Коля сказал. Всего лишь несколько слов. Однако так сказал, что все родители вздрогнули и тут же полезли в карманы за бумажниками.

Феномен Колиного голоса не поддавался научному объяснению. Стоило ему лишь поднатужиться, грозно насупить брови и бросить в массу: "Това-ри-щи!" — все живое становилось по стойке "смирно".

Декан факультета, куда после школы поступал Коля, узнав из характеристики о редкостном голосе абитуриента, пришел после прослушивания в неописуемый восторг и сказал, довольно потирая руки:

— Такие люди нам нужны. Будешь призывником.

— В армию сплавить хотите?

— Нет. Будешь студентов призывать.

— К чему?

— К чему скажем.

И Коля был принят вне конкурса по одному списку с сыном проректора, дочкой председателя исполкома и спортсменом-разрядником.

Учебой Коля себя не утруждал, зато усиленно развивал голосовые связки, разучивая призывы, в смысл которых не вникал, знал лишь, что в них должно быть побольше повелительного наклонения. Из уст его, как из рога изобилия, сыпалось: "Студент! Повышай успеваемость!", "Юноши и девушки! Вперед к вершинам знаний!".

Коллектив, куда влился Коля после окончания вуза, был небольшой, но инертный. Об этом сообщил кадровик, узнавший из документов, какого уникального молодого специалиста приобретает.

— Толкачом будешь, — похлопал он по плечу Колю.

— В отдел снабжения направляете? — поскучнел Коля.

— Да нет. Лозунги будешь толкать. Взбалтывать и взбадривать нашу шарашкину контору.

И пошло: "Встанем на трудовую вахту!", "Усилим, повысим, добьемся!", "Вдвое, втрое, в двадцать семь с половиной!".

Казалось, Колина карьера обеспечена. Он быстро вошел во вкус, быстро попал "в струю" и быстро зашагал вверх. Открывал собрания, закрывал симпозиумы, призывал, оглашал, нацеливал. Голосовых связок не жалел. Текст ему давали заранее, остальное было делом техники.

Но как-то в осенний день, после многолюдного митинга, Коля перенапрягся и подорвал связки. Голос сел, потерял свои краски и теперь ничем не отличался от голоса обычного, рядового человека. Ему засчитали это как производственную травму и на неделю оформили больничный. Но через неделю осипший голос не восстановился. Больничный продлили, но и это не помогло.

Двинул Коля к начальнику и тихо так, неуверенно спрашивает: что делать?

— А ничего, — отвечает начальник. — Будешь работать по специальности.

— По какой такой специальности, — шарахнулся Коля. — Я ведь ничего другого, кроме этого а-ла-ла, не умею.

— Как знаешь, — развел руками начальник. — Ничем тебе помочь не могу.

И остался Коля безработным. Испортил нам всю статистику. Ходит теперь по инстанциям, жалуется. Но никто не берется ему помочь. Куда ни придет, всюду ему говорят: "Сейчас, брат, люди твоей профессии спросом нигде не пользуются. Сейчас весь кадровый подход в два слова умещается: "Работать надо!"

г. Львов

ЮРИЙ РЯШЕНЦЕВ.
Уж восхищенья нет…

Нижеприведенные песни мы публикуем без нот, поскольку их мелодии хорошо известны. Они звучали с телеэкранов, экранов кинотеатров и сцен разных театров, за исключение оперных, потому что исполнение этих песен не требует выдающихся вокальных способностей. Больше того — их можно петь без всяких вокальных способностей. И даже просто читать.

Романс Эраста
(из спектакля "Бедная Лиза")

Песенка об обстоятельствах
(из спектакля "Бедная Лиза")

Песенка островитян
(из телефильма "Остров погибших кораблей")

Песенка о российских дорогах
(из телефильма "Гардемарины, вперед!")

Кредо барона Пруса
(из кинофильма "Рецепт ее молодости")

Куплеты бюрократа
(из кинофильма "Забытая мелодия для флейты")

ЛАЗАРЬ ЛАГИН (1903–1979).
Обидные сказки

Рисунки И. Оффенгендена

Публикация Н. Лагиной

Как-то Лазарь Иосифович Лагин сказал: "Одни люди вносят в общее дело свою лепту, другие — свой лепет". Сам он принадлежал именно к первьм. И его литературная лепта весьма существенна. Л. Лагин писал афоризмы, сценарии мультфильмов (см. "Шпионские страсти" и "Жил-был Козявин"), памфлеты (чит. "Белокурую бестию"), романы и повести, самая известная из которых "Старик Хоттабыч". Еще он очень любил сочинять сатирические сказки, которые назвал обидными.

Прометеевы страсти

Прометей, как известно, титан. С точки зрения демографической титан — сын бога и смертной женщины. Полукровка. А полукровки, с точки зрения биологической, личности талантливые и способны на разные поступки, довольно часто — благородные.

Прометей в свое время крупно проштрафился: он похитил огонь с Олимпа и отдал его людям. То есть, конечно, не весь огонь. Его осталось на Олимпе невпроворот, на всех богов во как хватало! Но и на Олимпе были против того, чтобы люди даже понятие об огне имели.

Почему так? А так.

Стали с тех пор люди вовсю пользоваться огнем: разводили костры, освещали и отапливали жилища, варили, парили и жарили пищу, плавили руду, жарили еретиков и т. д. и т. п.

Что же имел со своего благородного поступка отважный титан Прометей? Ни шиша хорошего.

Денег он, конечно, с людей за огонь не взял. Деньги ему как титану были ни к чему. Да их еще в ту пору, кажется, и на Земле не было. Ради денег стал бы он рисковать шкурой? Нет, он просто хотел оказать человечеству ценную услугу, облегчить условия его жизни, ускорить прогресс.

Словом, он решился на свой отчаянный подвиг исключительно ради счастья человечества.

Но ему это, как известно, даром не прошло. Зевс приказал отвезти мятежного титана на Кавказ, на гору повыше, приковать тяжелой цепью к скале с тем, чтобы в установленные сроки прилетал орел и клевал у Прометея печень. Все, это с чисто воспитательной целью: чтобы никому больше неповадно было расхищать божественную собственность. И чтобы вообще была дисциплинка. Чтобы никто не осмеливался ослушиваться богов.

Любопытно, что приковал Прометея к скале крепко-накрепко его хороший знакомый — хромой бог, некто Гефест. Конечно, ему было довольно совестно перед Прометеем, и он всё приковывал и извинялся, приковывал и извинялся. И всё валил на Зевса, на его приказ. Дескать, Зевс приказал, он и приковывает. Поскольку лично ему, Гефесту, как раз неповадно ослушаться Зевса. Оказывается, лично он не любил, чтобы его приковывали к скале.

Он и в дальнейшем, на первых порах довольно часто, по-дружески навещал Прометея, проверить, не пора ли цепям текущий ремонт провести. И каждый раз извинялся до слез.

И.прошло много-много лет. Древние греки свое время отжили. Другие появились греки, не древние. Давно уже перестали прилетать орлы — поклевать Прометееву печень. Стали вместо себя ворон присылать. Поклюют вороны наспех печень, и айда восвояси.

А Прометей, бедняжечка, стоит себе на своей скале, как рекрут на часах. Только цепью изредка зазвенит. Смотрит вниз, в долину. А долина (когда-то она пустая была, люди по пещерам прятались) сейчас вся огнями Прометеевыми светится — факелы, костры, окошки в домах, огонь в доменных печах и хлебопекарнях. Прометею всё это в радость. Вкусные запахи, огнем рожденные. доносятся из долины — варева, жареного мяса, свежспеченного хлеба, — и снова Прометей радуется: не зря он пошел против всего Олимпа. Приятно, люди его огнем вовсю пользуются. Гори, Гори ясно, чтобы не погасло!

Жаль только, плохо голоса различишь за далью расстояния. Что-то вроде про Прометея говорят, а что именно — не разберешь.

И хорошо, что не разберешь.

Бабы собрались, про Прометея языки чешут.

Одна баба говорит: "Прямо беда с Прометеевым огнем! Только и думай, как бы котлеты не подгорели. Куда как хорошо было в старые времена, еще до этого Прометея! Оторвешь, бывало, сколько надо сырого мяса и жуй себе на здоровье… И витаминов больше в сыром мясе, и стряпать не надо… Посолишь, бывало, слезами, и кушай на здоровье… А то отбивай ее, проклятую. да вываляй в сухарях, да переворачивай еще с боку на бок… Да еще когда она подрумянится…"

Другая соседка возмущается: "А пожары?.. Только зазевайся, и все горит синим огнем — и мебель, и дубленки… Прямо хоть не разводи этот чертов огонь! До Прометея небось, и пожаров никто не знал… А сколько уходит денег на страховку от огня!.. Ребенка одного дома не оставишь… Прабабка мне рассказывала: уйдут, бывало, с прадедом в гости, а ребята остаются одни в пещере. И никакой не было пожарной опасности… Разве что забредет изредка в пещеру саблезубый тигр…"

А третья соседка на правовую сторону вопроса напирает: "А я вам так скажу. Хочешь — не хочешь, а с точки зрения уголовного права, похищение огня — заурядное хищение чужого имущества. Порядочный титан, небось, ничего не позволит себе похитить — ни огня, ни чего другого. Воровать огонь! Фи!.. Сегодня огонь украдет, завтра — амброзию с божественного стола, послезавтра весь Олимп оставит без хитонов, в чем мама родила!.."

Вес эти разговоры до Прометея, слава Зевсу, не долетают. Зато он видит — служит его огонь людям, и Прометей счастлив.

Проедет мимо той скалы на верном своем осле какой-нибудь путник, поздоровается равнодушно с Прометеем:

— Здорово, титан? Как печень?

А Прометей отвечает:

— Лучше всех!..

Ошибка Матвея

Жил старик по имени Матвей. Жил неплохо. Скажем больше, жил хорошо. Даже лучше, чем ему позволяли средства.

Вот Матвей как-то утром проснулся, и что же он видит! Он видит, куры у него стали деньги клевать. То все не клевали — не клевали, а тут вдруг как заклюют!

"Господи, — думает Матвей, — хоть бы тут поблизости море какое оказалось. Я бы тогда в то море закинул невод, вытащил бы Золотую рыбку и кардинально поправил свое пошатнувшееся материальное положение".

Смотрит, а у самых его ног волны плещут. Матвей моментально закинул невод в те волны и вытащил Золотую рыбку.

А Матвей был хорошо грамотный, Пушкина любил с детских лет, а особенно "Сказку о рыбаке и рыбке". Он ее, наверно, миллион раз прочел. Наизусть помнил.

Все-таки для верности решил уточнить.

— Ты, — спрашивает, — та самая Золотая рыбка?

— Та самая. И я уже знаю, что у тебя с сего утра куры стали деньги клевать. Надеюсь, ты усвоил основную идею знаменитой сказки Александра Сергеевича?

Матвей говорит:

— Еще как!

— Значит, — это уже рыбка говорит, — нечего нам с тобою зря время переводить. Я исполню одно твое желание, а ты меня за это в море отпусти. Только хорошенько подумай. Я после той муторной истории с известной тебе Старухой только одно желание выполняю. И только один раз… Говори же свою мечту, поторапливайся. Мне на воздухе кислорода не хватает.

Матвей спрашивает:

— А уточнить можно?

Рыбка говорит:

— Уточняй. Только побыстрее!

Матвей спрашивает:

— Деньги просить можно?

Рыбка говорит:

— Конечно, можно. Сколько?

Матвей спрашивает:

— А сколько можно?

Рыбка говорит:

— Поторапливайся, Матвей! Мне трудно дышать. Уточняй, и дело с концом!

Матвей говорит:

— А я и уточняю. Сто рублей можно? Это я еще не прошу, а только уточняю.

Рыбка его торопит:

— Дать тебе сто рублей? Дать или нет?

Матвей спрашивает:

— А двести? Я пока еще не прошу, а только уточняю.

Рыбка его пуще прежнего торопит:

— Не томи, человече! Сказывай, сколько!..

А Матвей начитанный, знает, что рыбка от него не имеет права ускользать, пока его желание не выполнит. Ничего ей, думает, не сделается, потерпит.

Он говорит:

— А если, скажем, пятьсот рублей, как тогда?

А Золотая рыбка не отвечает. Глянь, у нее уже глаза заволокло, и она уже в руках его не трепещет. Раскрыла, бедная, рот да так и не запахнула.

— Ладно, — уж только на всякий случай говорит Матвей, — давай пятьсот — и по рукам.

А сам понимает, что плакали его денежки, что Золотая рыбка уснула, а по-научному выражаясь, отдала концы.

Вздохнул Матвей, зашвырнул Золотую рыбку в море подальше, а сам поплелся домой.

Ему что. Присмирел. Стал жить по средствам. Счеты завел. Костяшками на счетах пощелкивает, подведет баланс и живет совсем неплохо. И куры у него уже давно снова денег не клюют…

Рыбку жалко!

Аморалка

Одна вполне почтенная гражданка лет пятидесяти с гаком как-то ночью проснулась холодном поту. Ей приснился страшный сон. Будто бы она лежит на диване и читает какой-то серьезный роман про двойную итальянскую бухгалтерию. И вдруг распахивается дверь, вбегает некто Вася, красивый такой паренек, товарищ ее сына-студента, и прямо как есть, в пальто и калошах, кидается обнимать ту почтенную гражданку (ее звать Маргарита Капитоновна), осыпает ее страстными поцелуями и начинает домогаться ее любви.

Конечно, та гражданка как порядочная женщина возмущенно его от себя отталкивает и моментально просыпается вся в слезах. Муж ее, Порфирий Кононович, человек чуткий и нервный, тоже просыпается. спрашивает, в чем дело, почему среди ночи слезы. А она молчит. Плачет от унижения. Прямо-таки в три ручья рыдает. Плачет и думает: "Что же он за нахал, этот юный красавчик Вася! Разве можно так злоупотреблять нашим гостеприимством!.. Кидаться на мать своего коллеги!.. Это ж что-то! Ну и ну, теперешняя молодежь!.."

Вскорости она снова уснула. И снова видит сон. Будто лежит в постели, еле одетая, и читает роман из жизни змееоткормочных ферм, и вдруг снова врывается красавчик Вася, снова хватает ее в свои юные, но в то же время могучие объятья и шепчет горячо, прямо-таки обжигает ухо:

— Дорогая Риточка, будьте моею! — и добавляет по-французски: — Сильвупле!

Почтенная женщина уже почти без сил отпихивает преступного обольстителя. Презренный Вася пытается сорвать с нее одеяло, но не тут-то было. Маргарита Капитоновна снова просыпается вне себя от возмущения, — и что же она видит? Одеяло, как его Вася стянул, так и валяется на паркете, а она снова вся в слезах.

— Ну, и молодежь нынче пошла! — думает она, дрожа от негодования. — Ведь я ему в матери гожусь!.. Никакого, — думает, — стыда у современной молодежи!..

С такими благородными душевными восклицаниями она кое-как дотянула до утра.

А тут как раз тот разнузданный Вася приходит к ее сыну, чтобы вместе идти в свое высшее учебное заведение то ли на лекцию, то ли на семинар. Приходит, с сыном Маргариты Капитоновны, хи-ха-ха-ха!.. Будто ничего и не было.

А она ему с немым укором в глаза смотрит, головой качает. Дескать, ай-ай-ай, молодой человек, одумайтесь!

А он, представьте себе, хотя глаза от ее взгляда и отводил, но, как показали ближайшая ночь и ее сновидения, надлежащих выводов для себя не сделал. Четыре раза той ночью вел себя аморально.

Поплакала с досады та почтенная гражданка, поплакала, плюнула и подала на Васю в деканат.

И поделом!.. Не снись!..

Олег МОЛОТКОВ

О классиках

Ты — мне…

Юмористическое

О "ведах" и "водах"

Любимое

Автоэпитафия

Богопротивное

г. Саратов

НИКОЛАЙ ШАМСУТДИНОВ.
Триединство
(пародия)

Прощай, Москва (Мадрид, Париж…)

Глеб ГОРБОВСКИЙ

СЕРГЕЙ ЕВТУШЕНКО, ВЛАДИМИР ЛАДЧЕНКО.
Хороший мужик Петрюк

— Слушай, Шура, — сказала Анюта, — а Петрюки ковер купили, гэдээровский.

— Сделаем, — пообещал я и устроился на вторую работу.

— Не хотела тебе говорить, Саша, но Петрюки опять отдыхать уехали. То ли в Крым, то ли на юг, — не успокаивалась жена.

— Сделаем, — заверил я и пошел выколачивать из месткома путевки.

— Ты знаешь, Алик, а у них ребеночек родился, — мечтательно вздохнула Анна. — На три семьсот…

— Сделаем, — покраснел я и… В общем, через нечетное количество месяцев я стал папой.

— Слышал новость? — пожаловалась как-то Нюрка. — А Петрюк-то, подлец, жену бросил…

Сейчас я живу один и часто с теплотой вспоминаю Петрюка. Хороший оказался мужик.

ВИКТОР КОКЛЮШКИН.
Под одеялом

Мне сегодня под утро Берия приснился. Вошел ко мне в спальню и говорит:

— Говори, что знаешь?!

Я говорю:

— А-а… я и не знаю ничего! Я, если честно, только недавно узнал, что было пятьдесят лет назад. А что было вчера, у-узнаю, значит, только в… две тысячи тридцать восьмом году!

И — скорее под одеяло! Ну, а он одеяло-то скидывает и говорит:

— Ладно, рассказывай, что знаешь! Как, — говорит, — сейчас со шпионами?

— Е-если честно, то мы настолько отстали, что можем интересовать теперь только археологов!

И — одеяло тяну к себе. А он вдруг ростом стал больше и говорит:

— А где сейчас наши?!

Я говорю:

— Е-если честно, то такое ощущение, что — везде! У, меня т-такое ощущение, что это ваши специально не дают нам чай, кофе, молоко и квас, чтобы мы пили — в-водку! П-поезда, — говорю, — под откос пускают. А еще хотят народ без зимней одежды заморозить, как ф-французов в восемьсот двенадцатом году!

Тут он еще осанистее сделался, пунцовее.

— А как, — говорит, — с врачами-вредителями?

Я одеяло-то подтянул чуть повыше и говорю:

— Е-если честно, то такое ощущение, что ни врачей, ни вредителей сейчас вообще нет! Вот недавно, — говорю, — мой с-сосед пошел к зубному, так пока он в очереди просидел, зубы у него сами от старости выпали!

Гляжу, а гость-то ночной еще громаднее сделался.

— А как, — говорит, — с национальным вопросом?

Я одеяло-то поддернул немного и говорю:

— Если честно, то з-за границей нас всех зовут русскими. Но сами мы даже Р-россию называем — Нечерноземьем!

Тут гость раздулся — даже окно заслонил. Пенсне на носу — как фары автомобиля, который вот-вот задавит.

— А что, — говорит он из-под потолка, — сейчас на Колыме?

Ну, я одеяло уже почти на голову натянул.

— Е-если честно, — говорю, — лагерей нет, но с-с продуктами так же!

Сказал, смотрю — мать честная! — а он уже всю комнату собой занял, вот-вот дом развалит!

— А что, — спрашивает, — такое: перестройка? У нас на том свете… в аду, об этом много спорят. Иуда, — говорит, — особенно интересуется.

— Е-если честно, — говорю, — это когда каждый может п-показать, на что он с-способен. Но почему-то не каждый торопится показывать.

Сказал и — юрк быстрее под одеяло с головой. Ноги прижал к подбородку и затаился. И тут слышу треск и чувствую — кто-то меня давит и душит.

"Мамочка милая, — думаю, — вот до чего наша пассивность довела!" И даже проснулся от страха. Смотрю: за окном рассвет бледный, а на мне — груда журналов, которые с полки упали.

"Ох, — думаю, — слава богу, что это все во сне было…"

ЛЕВ ЛАЙНЕР.
Теньщиков в Колымове

На заседание художественного совета пришел молодой художник.

— Ну-с, юноша, — сказал председатель худсовета, — чем порадуете?

— Картину для выставки принес, — отозвался художник.

Он развернул бумагу и выставил картину на обозрение.

На картине была изображена богато обставленная комната. В центре ее за столом сидели двое мужчин — один пожилой, один молодой и две женщины — в той же пропорции.

— Я реалист! — с надрывом сказал художник слегка обиженным тоном. — Все написано, как есть в квартире директора магазина Теньщикова! Вот две "Сони" с "Шарпом" — два телевизора с видеомагнитофоном! Вот хрустальная люстра с пятьюдесятью одной подвеской! Вот комбинированная мебель, которую в народе называют "стенка", из Югославии. В глубине ее — "стенки", а не Югославии — чайный сервиз на девяносто шесть персон!

— Н-да, — многозначительно сказал художественный мэтр со стажем. — Что-то во всем этом есть. Есть что-то… Вижу, что вы учились у старых мастеров. Даже названия как-то перекликаются. Помните у Сурикова — "Меньшиков в Березове", а у вас— "Теньщиков в Колымове"… Н-да! Это радует…

Член худсовета — дама в роговых очках — задумчиво протянула:

— Скажите, я правильно угадала, что женщины, сидящие за столом, — супруга и дочь Теньщикова?

— Конечно, правильно, — охотно отозвался молодой художник.

— Скажите, — подхватил художественный мэтр со стажем, — а правильно ли я угадал, что мужчины, сидящие за столом, — это сын Теньщикова, который помоложе, и сам Теньщиков, который постарше…

— Конечно, неправильно, — бурно отреагировал молодой художник. — Это сотрудники ОБХСС.

Наступившее тягостное молчание разрядил председатель худсовета.

— И что же они делают? — спросил он осторожно.

— Как что? — удивился художник. — Составляют опись имущества.

— Послушайте, — в свою очередь, удивился художественный мэтр со стажем, — но ведь ваша картина называется "Теньщиков в Колымове". Где же сам Теньщиков?

— Он и есть в Колымове, — опять охотно ответил молодой художник. — Есть такой симпатичный городок в Сибири.

— И что же он там делает? — задумчиво протянула член худсовета — дама в роговых очках.

— Как что? — еще раз удивился художник. — Срок отбывает.

ФЕДОР ФИЛИППОВ.
Цирковые гекзаметры

Рисунки В. Коваля

СЕМИНАР СО ВЗРЫВОМ

МИХАИЛ ЖВАНЕЦКИЙ.
Ах, лето…

Юг. Жара. Черное море. Отдыхающие. Солнце. Кипарисы. Санаторий. Пляж. Кабинет. Надпись "Директор санатория".

В кабинет входят мужчина, женщина, двое детей.

МУЖЧИНА. Здравствуйте. (Показывает документы.) Я инспектор из управления лечебными учреждениями министерства. Будем проверять отдых, питание, по горячим следам, в разгар сезона.

ДИРЕКТОР. Хорошо. Устроим. Это люди ваши?

ИНСПЕКТОР. Люди мои. Они тоже будут проверять.

ДИРЕКТОР. Трудновато, но устроим.

ЖЕНЩИНА. Гриша, может, сначала обрушимся на кухню, а потом ударим по палатам?

ИНСПЕКТОР. Проверяем. Записывайте. (Женщина записывает.) Закуски. Раз. Первые блюда. Два. Вторые блюда. Три. Десерт. Четыре. Каждому дегустатору по комплекту.

Едят. Директор подает.

ИНСПЕКТОР. Так. Проверили. Не разбегаться. Проверяем условия на пляже. Температура и сыпучесть песка. Подготовка воды. Состояние горизонта.

Пляж. Загорают. Директор в костюме под зонтом, присутствует.

ДЕВОЧКА (шепотом). Пап, я хочу проверить морской велосипед.

ИНСПЕКТОР. Проверяем инвентарь. Морские велосипеды в разгар сезона. Гребучесть, скорость хода на обгоне. Грузоподъемность. Маневренность. Проверяющая Балашова Е. М. Только не перевернись.

Морские велосипеды. Появляется мальчик с мячом.

ИНСПЕКТОР. Забываешься. Сиди возле меня.

МАЛЬЧИК (хныча). Я еще хочу проверить. Я хочу проверить мороженое.

ИНСПЕКТОР. Ты вспотел и простудишься.

МАЛЬЧИК. Ну, я еще чуть-чуть проверю мороженое.

ИНСПЕКТОР. Беги. Только тщательно и недолго.

ДЕВОЧКА. Танцы. Папа. Может, танцплощадку поднять по документам и лично?

ИНСПЕКТОР. Проверяем. Качество аппаратуры. Крепкость ограждения. Ямистость на асфальте. Но до одиннадцати.

ДЕВОЧКА. А как же. Я же на работе.

Танцы. Музыка. Красота… Машина с сиреной. В машине загорелые, отдохнувшие инспектора. Усталый директор. Машина подкатывает прямо к вагону. Все выходят. Оказывается, это "неотложка" с красным крестом. Санаторная.

ДИРЕКТОР. Ну… Жаль, что так рано уезжаете. Может, еще проверите?

ИНСПЕКТОР. А мы нагрянем внезапно — двадцать четвертого июли в шестнадцать тридцать, рейс тридцать четыре двадцать семь.

СЕРГЕЙ ГЕОРГИЕВ.
Зверские штаты

Зоопарк. Вдоль клеток идут двое мужчин.

— Это не зоопарк! Это неизвестно что! — ругается первый. — И как вы только ориентируетесь во всей этой неразберихе! Здесь же черт ногу сломит!

— Поэтому вас и пригласили, — отвечает второй. — Считаем, без науки нам не разобраться. Сами понимаете, со штатным расписанием шутки плохи…

Они останавливаются у клетки с волком. На клетке надпись "Слон".

— Ну. это уже слишком! Сюда же люди ходят! — возмущается первый.

— Видите ли, профессор, поскольку все вакансии хищников были заняты, пришлось его как травоядного оформить… Тем более слона еще не завезли, а волков в переизбытке…

Переходят к клетке с зайцем. Табличка "Орел-стервятник".

— Допустим, там вы сохраняли единицу. А здесь-то? — хватается за голову профессор.

— Здесь особый случай. Во время уборки клетки недосмотрели, и орел улетел… У-у, стервятник! А мясо ему каждый день положено. Могли мы от мяса отказаться?! Вот зайчишку и оформили… Между нами: прекрасно справляется с обязанностями…

— Насколько науке известно, заяц мяса не ест!

— Зато удав ест. Который гепард.

— А где гепард?

— Гепарда оформили тюленем…

В клетке козел. Надпись "Бурый медведь".

— Погодите, погодите! — кипятится профессор. — А здесь что произошло? Неужели козел задрал медведя?!

— Нет, нет! Зимой медведь все равно спит, а вакансия гуляет… Козла оформили на полставки. Весной медведь проснется — проведем его как пресмыкающееся.

— Да это же антинаучно! — взорвался профессор.

— Вот мы и пригласили вас, чтобы привести животных в соответствие с документами… Чтобы и волки были сыты, и мы целы.

— Я должен посмотреть. — Профессор берет у спутника папку с документами, качая головой, уходит по дорожке.

К спутнику профессора подходит служитель с метлой.

— Кто это такой строгий?

— Профессор. Взяли, чтобы помог разобраться со штатным расписанием.

— Нам же вроде профессор не положен…

— Изыскали возможность… Освободилась тут одна ставочка.

Смотрят вслед профессору, который скрывается за дверью с табличкой "Бегемот".

МИХАИЛ ГРОМОВ.
Бережливость

Столовая. В кабинет директора входит женщина в белом халате.

— Петр Никитич, дайте листик бумаги — меню напечатать.

— Я ж тебе позавчера давал, — недовольно отвечает директор.

— Так позавчера позавчерашнее и напечатали, — резонно возражает женщина.

— А на обратной стороне?

— На обратной стороне — вчерашнее.

— Ох, не бережете вы бумагу, — выговаривает директор. — А в магазине напротив селедку не во что заворачивать… Отвернись.

Женщина отворачивается. Директор открывает сейф и из пачки бумаги достает четыре листа. Один из них протягивает женщине.

— Держи.

— Спасибо, Петр Никитич, — отвечает женщина и собирается уходить.

— Стой! — останавливает ее директор. — А это тебе на отчет по использованию той бумаги. В трех экземплярах.

МИХАИЛ ЯКОВЛЕВ.
Заграничное средство

— Сергей Иваныч, — в кабинет директора заглянул Илюхин, — тут вас товарищ ищет. — И пропустил вперед японца. Узкие глаза, характерный оскал зубов. Обвешан фотоаппаратурой.

— Мисаки-сан из фирмы "Мисаки", которая нам в прошлом году станки продала, — пояснил Илюхин.

— Очень приятно, — пробасил директор.

Японец радостно закивал в ответ.

— Интересуется, — кивнул в сторону японца Илюхин, — как они работают в наших условиях.

— Хорошо работают, — успокоил японца Сергей Иванович.

— Мисаки-сан будет на совещании, а через три дня хочет посмотреть на работу своих станков.

Японец быстро закивал:

— Церез тыри дыня.

— С ума сошел, Илюхин? — широко улыбаясь японцу, занервничал директор. — Какие тыри дыня? Они же у нас во дворе нераспакованные. А чтобы их установить, надо цех останавливать.

— Остановите. — Илюхин кивнул на японца. — Он не отвяжется.

— У меня же план — поставки смежникам.

— Потом нагоните. На японских станках.

Директор еще раз улыбнулся японцу и вздохнул:

— Придется всех поднимать. Я перед иностранцем в грязь лицом не собираюсь…

Титр "ПРОШЛО ТЫРИ ДЫНЯ".

В кабинет директора снова заглянул Илюхин.

— Ну, где же твой японец? — спросил Сергей Иванович.

— Да вот. — Илюхин впустил в кабинет японца. — Установили?

— Установили.

— И наладили? — с тревогой поинтересовался из-за спины японца Илюхин.

— Наладили. Этой ночью.

— Молодцы, — неожиданно сказал японец. — Ведь можете, когда захотите.

Сергей Иванович опешил:

— Он что — по-русски понимает?

Японец отстегнул прищепки за ушами, отчего глаза сразу перестали быть раскосыми, вытащил вставную "японскую" челюсть и спокойно сказал:

— Я только по-русски… Это вы понимаете только по-японски.

АРКАДИЙ ХАЙТ.
Чужой среди своих

В кабинет заведующей мебельным магазином входит посетитель.

ЗАВЕДУЮЩАЯ. Что вы хотите?

ПОСЕТИТЕЛЬ. Видите ли, я недавно квартиру получил. Вот я и хотел узнать, нельзя ли мне гарнитур приобрести, в порядке исключения.

ЗАВЕДУЮЩАЯ. А почему мы для вас должны делать исключение? У нас, дорогой товарищ, все равны. Возьмите открытку, запишитесь и ждите в порядке общей очереди.

ПОСЕТИТЕЛЬ. Это я знаю… Но Сергей Андреевич говорил, что вы можете помочь.

ЗАВЕДУЮЩАЯ. Так вы от Сергея Андреевича? Что ж вы сразу не сказали? Ладно, что-нибудь придумаем… Румынский вам подойдет?

ПОСЕТИТЕЛЬ. Я хотел бы югославский.

ЗАВЕДУЮЩАЯ. Нет, это никак нельзя. У нас, кто от Сергея Андреевича, все равны. Только румынский. Почему я должна делать для вас исключение?

ПОСЕТИТЕЛЬ. Странно. Серафима Юрьевна ясно намекала, что у вас есть югославский.

ЗАВЕДУЮЩАЯ. Серафима ‘Юрьевна, говорите? Это меняет дело. Серафима Юрьевна далеко не Сергей Андреевич. Сделаем вам югославский, в порядке исключения. Полированный, со светлой обивкой. У нас, кто от Серафимы Юрьевны, все со светлой и полированные. 

ПОСЕТИТЕЛЬ. Но Иван Кузьмич сказал, будто можно и неполированный.

ЗАВЕДУЮЩАЯ. Сам Иван Кузьмич?.. Голубчик, да что же вы все ходите вокруг да около? Вот вам квитанция, идите в кассу. Неполированный, с темной обивкой. У нас, кто от Ивана Кузьмича, все равны… Что вы на меня смотрите?

ПОСЕТИТЕЛЬ. Эх вы! И не стыдно вам?

ЗАВЕДУЮЩАЯ. Слушайте, не морочьте мне голову. Вы берете гарнитур или нет?

ПОСЕТИТЕЛЬ. Не нужен мне ваш гарнитур. Я статью пишу о продаже мебели в магазинах.

ЗАВЕДУЮЩАЯ. Постойте, так вы журналист? Значит, от Петра Петровича из газеты? Что же вы сразу не сказали?! Тогда вам полагается финский. У нас, кто от Петра Петровича, все равны.

МИХАИЛ ЛИПСКЕРОВ.
Чудо-машина

В зале установлена очень сложная ЭВМ. К ней подходят два человека — Первый и Второй.

ПЕРВЫЙ. Вот, Сергей Николаевич, фирма "Электроник уорлд корпорейшн" предлагает купить.

ВТОРОЙ. Что может делать?

ПЕРВЫЙ. Практически все. Может рассчитать затраты труда, схему грузопотока, спроектировать любой узел или даже целый агрегат.

ВТОРОЙ. Неужто?

ПЕРВЫЙ. Точно. Что желаете?

ВТОРОЙ. Ну это… пусть гайку двенадцать на восемнадцать рассчитает.

ПЕРВЫЙ. Это ей пара пустяков. (Что-то набирает на клавишах, и на дисплее машины появляются цифры.)

ВТОРОЙ. Ну, а поперечный узел для продольного станка?

ПЕРВЫЙ (с самодовольной улыбкой стучит по клавишам, и на дисплее опять появляются цифры). А?! Какова?!

ВТОРОЙ (чешет затылок). Теперь пусть рассчитает параметры для швангерцупа корубдирных втулок трансшвеллерного дистрибиллятора.

ПЕРВЫЙ. Чего?

ВТОРОЙ. Швангерцупа корубдирных втулок.

ПЕРВЫЙ. А что это такое?

ВТОРОЙ. Это уж пусть твоя корпорейшн скажет!

Первый нажимает на клавиши. На дисплее появляются цифры.

Во дает! А теперь — модель вечного двигателя второго рода с обратным ходом! Ну, давай!

ПЕРВЫЙ. Но это же невозможно!

ВТОРОЙ. Сам говорил, что она все может. Давай, жми!

ПЕРВЫЙ (с недоумением нажимает на клавиши. На дисплее появляются цифры). О! Чудо-машина!

ВТОРОЙ. Так, так, так… А из чего этот самый двигатель делать надо? Ну-ка, пусть скажет…

Первый нажимает на клавиши. На дисплее появляется надпись: "СТАЛЬ ГОСТ 248/624".

ВТОРОЙ. Ага! Дай теперь я. (Отстраняет Первого, нажимает на клавиши. По экрану побежала рябь, машина задымила и отключилась.) То-то!

ПЕРВЫЙ. Сергей Николаевич, что вы в нее заложили?!

ВТОРОЙ. Я у нее спросил, где взять эту сталь, если фондов нет, смежники задерживают, а железная дорога не дает вагонов… Нет, в наших условиях такая машина работать не сможет!

Машина вздрагивает, и на дисплее появляется надпись:

"НЕ СМОГУ!"

ПЕРВАЯ ПОПЫТКА

В юмористической литературе произошло заметное событие— вышел в свет двухтомник "Советская литературная пародия". Как и вся продукция издательства "Книга", он сделан на высоком полиграфическом уровне, с блеском оформлен художником В. Корольковым. "Эта книга представляет собой первую попытку дать читателю антологию русской литературной пародии советского периода, — пишет во вступлении составитель Б. Сарнов. — Само собой, она не может претендовать даже на относительную полноту". Позволим себе плюрализм мнений и не согласимся с составителем — как раз на относительную полноту она претендовать может. И все же обидно, что в ней абсолютно не представлены такие активно действующие в наши дни пародисты, как В. Владин, М. Казовский, С. Лившин, и многие другие. Но, думается, это дело поправимое. Возможно, издательство "Книга" замахнется на второе издание— дополненное и исправленное. Исправлять тоже есть что — ошибки в именах, неточное авторство и др. Однако это не снижает ценности оригинального издания, в котором представлены подлинные жемчужины жанра. Поскольку из-за смехотворно маленького тиража книга труднодоступна широким слоям, "Зеленый портфель" знакомит своих читателей с некоторыми материалами антологии.

АЛЕКСАНДР АРХАНГЕЛЬСКИЙ.
Мужичок с ноготок

Анна АХМАТОВА

ВЛАДИМИР ЛИВШИЦ.
Шамовка.

Ярослав СМЕЛЯКОВ

ЛЕОНИД ФИЛАТОВ.
Из цикла "Таганка-75"

Роберт РОЖДЕСТВЕНСКИЙ

АРГО.
Вопль Крика

Исаак БАБЕЛЬ

Был страшный холод во время деникинского наступления. Наш доблестный батальон красных бойцов за пролетарскую революцию стоял в имении князя Голицына-Волконского. В роскошной гостиной барского особняка сидели мы на корточках и смотрели прямо в глотку роскошному камину с инкрустациями. Весело там потрескивали ножки дубового стола, но нам не было весело, потому что только вчера вечером мы сгорели последний ореховый шкаф из карельской березы и гореть уже нечем.

И сидел наш начальник, товарищ Беня Крик, крепко задумавшись. И спросил я у него:

— Обо что вы думаете?

И он мне отвечал:

— Не мешай, я думаю об половую проблему.

И так как я знал, что он ужасно образованный, то я засунул себе свои губы обратно в рот и ничего с него не стал спрашивать.

И тогда поднялся товарищ Беня Крик, красный боец за пролетарскую революцию, который, между прочим, бывший марвихер с Тираспольской улицы, но мы об этом уже не будем говорить, потому что он расстрелян, смерть жулику, за липовые свои мандаты, и тогда поднялся, говорю я, товарищ Беня Крик, и вынул своей верной шашки, и начал рубать половицу за половицей с того пола, на котором мы сидели, и швырять их в печку на чем свет стоит.

И вспыхнула печка на всю гостиную, как революция на всю Россию.

Так мы с товарищем Беней Криком во время страшного холода, когда нечем было топить, освещали половую проблему.

ЗИНОВИЙ ПАПЕРНЫЙ.
Лекция
для школьников в Третьяковской галерее

Как показали наши историки, Иван Грозный был вспыльчив, но отходчив. что мы видим на примере картины Репина "Иван Грозный убивает своего сына". Тема семьи и воспитания лежит в основе этого полотна. Глядя на картину, мы сразу догадываемся, что Иван Грозный, несмотря на государственные дела, лично занимался воспитанием своего сына. Догадываемся мы и о том, что сын его Ваня плохо слушался отца, был недостаточно дисциплинированным и собранным. Отсутствие школьного коллектива также сыграло свою отрицательную роль. Ваня определенно отбился от рук. И вот Иван Грозный, с посохом в руках, берется, может быть с излишней поспешностью, за перевоспитание сына. Художник сочувствует этому родительскому порыву Ивана Грозного и в то же время как бы выносит на наше обсуждение вопрос: не чересчур ли поспешно решают некоторые папаши педагогические вопросы, что приводит к довольно серьезным и досадным промахам.

СЕРГЕЙ СМИРНОВ.
Кавалерный бунт

Семен Бабаевский

Грузовик заплакал тормозами. Молодой архитектор Иван Книга спрыгнул на дорогу. Перед ним лежало его родное село Журавли-в-небе.

Плавно извивалась в живописных берегах полноводная молочная река. По холмам раскинулись богатые плантации тыквы, брюквы и клюквы. Дымили домны металлургического завода, построенного колхозниками из отходов животноводства. Пылило стадо выведенных здесь нейлоновых овец. Белело мраморными колоннами здание нового коровника.

"Чудит отец! — неприязненно подумал Иван. — В стиле позднего барокко строит. Отстал! Автокормилки завел, а в селе ни одного высотного здания. Теплоцентрали и то нет. В хатах живут, как при дедах. Позор! Ну ничего, перестроим!"

Мотоцикл захныкал тормозами. Самодовольно блестя золотой звездой, председатель колхоза Иван Книга-старший распоясавшейся походкой прошел по персидскому ковру в свой кабинет, отделанный карельской березой.

— Ну, сыну, здорово! С прибытием! — враждебно сказал он.

Они яростно сжали друг друга, мстительно слушая треск ломаемых ребер. Потом покурили, чувствуя какую-то неловкость.

— Перестраивать Журавли-в-небе не дам! — сказал отец голосом, полным культа своей личности. — Через мой труп!

— Перестроим через труп! — отрезал Иван.

Председатель схватил массивное золотое пресс-папье, но Иван уже шел по селу упрямым колючим шагом. И Иван Книга-старший отстало смотрел ему вслед, вспоминая свою автобиографию.

Когда-то любил он выпить лишнее и каждую ночь захаживал к вдовушкам. А потом опомнился и решил поднимать колхоз.

— Человек солидный! — говорили колхозники на собрании. — Небось не к девкам, к вдовушкам ходит. Пущай будет председателем.

Хитрый и умный мужик был Иван Книга. Всех обошел. Быстро засеял поля ранней клюквой и поздней брюквой и тотчас же положил в банк миллион. А потом сказал: "Ни пуха ни пера!" — и купил на все деньги уток. И колхоз моментально поднялся, словно на утиных крыльях, мгновенно забогател с буйной силой. А сам Иван Книга сразу стал делегатом и кандидатом.

У берега реки "Победа" всхлипнула тормозами. Из кабины вышла шофер Ксюша, очень красивая и исключительно стройная в брюках на резинке и кофточке, скрывающей ее белые плечи. Из воды на берег выбралась гидротехник Настюша, исключительно красивая и очень стройная в синем купальнике, обнажающем се острые озябшие плечи.

Молодой Иван Книга поднял на руки Настюшу и понес ее в камыши. Но потом передумал, бережно положил ее на землю и, решительно взяв Ксюшу, уже окончательно унес ее в камыши.

На другой день он женился все-таки на Настюше. На свадьбе ломились столы, ломались ложки и вилки, ломала руки Ксюша. И всю первую брачную ночь напролет Иван и Настюша чертили проект реконструкции Журавлей-в-небе.

Во дворе буйно шумели колхозники. На веранде дома висели чертежи и муляжи, диаграммы и панорамы. Обсуждался проект реконструкции Журавлей-в-небе.

— Вот тут, за гумном, будет Дворец бракосочетания, — показывал младший Иван Книга.

— А хвилармония где? — спрашивала доярка Дуся. — Ты мне покажь хвилармонию!

Свинарка тетя Фрося радостно всплескивала руками:

— Бабоньки!.. Бабоньки!.. Бабаевочки!.. — кричала она. — Ить это какая ж жизня будет? Куды там!

А за забором, в стороне от жизни угрюмо и несамокритично стоял председатель Иван Книга-старший.

На другой день Иван Книга-младший уехал в Москву победоносно защищать проект. А председатель Иван Книга-старший ехал на мотоцикле, осматривая передовые поля и пересматривая отсталые взгляды.

"Чего ж расстраиваться, когда надо перестраиваться? — радостно думал он. — Надо настраиваться на то, чтобы застраиваться! Прав Иван! Вот сейчас поверну на телеграф и дам ему депешу".

Застонали тормоза и читатели.

ГЕННАДИЙ ПОПОВ.
Центр борьбы

Как-то так получилось, что встречаются еще в людях недостатки и в жизни далеко не всегда побеждает справедливость. И Семенов Парамон Петрович решил бороться с этим. Нет, драться с недостойными людьми Парамон Петрович не собирался, объективно оценивая свои скромные физические возможности. Он выбрал другой путь — вспомнив прежние, с годами уже упраздненные формы борьбы, Семенов решил строить баррикаду. В мыслях он отчетливо представлял себя стоящим на баррикаде, гордым и бесстрашным, взгляд его устремлен вперед, чуть поверх очков, а рядом со свистом проносятся слова и целые выражения, направленные прямо в него; разбиваются о баррикаду грубые обращения, издевательские колкости, оскорбления, ложь, хамство; а по другую сторону баррикады царят мир и покой, люди там улыбаются, дарят друг другу тюльпаны, поют песни и прославляют вечное торжество справедливости.

Толчком для строительства баррикады послужила встреча с одним из тех людей, с которым Семенов предпочел бы находиться по разные стороны. Эта встреча оказалась последней каплей, переполнившей чашу его терпения.

Баррикаду Парамон Петрович соорудил во дворе из всякого валяющегося там хлама — досок, труб, выброшенного холодильника..: Строительство оказалось делом нелегким, но главное — заметным.

На следующий день Семенова неожиданно вызвал начальник.

— Да вы, голубчик, я смотрю, огонь. Чуть что — сразу на баррикаду! И правильно, скажу вам. Никакого благодушия к прогульщикам, лентяям и Веревкину. Особенно к Веревкину. Пусть знает, что все мы от него по другую сторону баррикады.

После разговора с начальником к Парамону Петровичу подошла учрежденческая активистка и сказала:

— Вот вам, товарищ Семенов, список очередников. Всех желающих на нашу сторону баррикады мы удовлетворить не можем, поэтому, кроме основного, составлен дополнительный список — внеочередников. Оба списка утверждены Николаем Николаевичем. Помимо того: Виктор Сергеевич — многодетный отец, у Фукина — печень, Галина Васильевна занимается подпиской. Этих нужно удовлетворить в первую очередь.

По дороге домой Семенова остановила пожилая женщина в косынке.

— Я тут тебе, сынок, сальца принесла домашнего. — Она робко протянула Парамону Петровичу сверток. — Кушай на здоровье. А ты уж, будь добр, пособи моему внучку. Парень-то он больно хороший. Да вот непристроенный. Как окончил институт, так по распределению и работает. А у тебя, говорят, местечко теплое имеется.

— Нет, бабуля, у меня теплого места, нет! У меня баррикада. В центре борьбы с несправедливостью.

— Ой, милок, да зачем же она тебе нужна? Это надо же — в самом центре… Ты вот что, давай бросай к ляду такую жизнь и приезжай к нам в колхоз. У нас там никакой борьбы в помине нет. Встал утречком. Петухи поют. Роса. И — в поле. Поработал. Вечерком поужинал. Чуть поспал. И снова в поле. Спокойно.

— Нет, бабуся, покой не по мне. Покой нам только снится.

Семенов в самом деле лишился покоя. На следующий день к нему подошел сосед, с которым обычно они обменивались лишь кивками.

— Уважаемый…

— Парамон Петрович, — подсказал Семенов.

— Парамон Петрович, это ваше сооружение стоит во дворе?

— Да. А что? Мешает?

— Нет. Мне — нет. Но, понимаете, у меня новая машина, восьмерка, а гаража нет. Люди же сейчас, сами знаете, какие пошли. Так и не спи ночами, гляди, как бы кто чего не спер. Я и подумал, зачем крепости вхолостую стоять. Я за нее машину загоню, пусть там будет.

И тут Семенова прорвало:

— Вы что, не понимаете?! Это же баррикада, центр борьбы!

— Вот я и говорю — за баррикадой машине безопасней.

— Из баррикады личный гараж сделать хотите?!

— А чего ей зря стоять?

— Она мне самому нужна.

— Это для чего же? Машины-то у вас нет.

Семенов разозлился и выпалил:

— Куплю.

— Ну-ну, посмотрим, — скептически процедил сосед.

— Огород сделаю, огурцы посажу, — неожиданно для себя вслух решил Парамон Петрович.

Так Семенов и сделал. Посадил за баррикадой огурцы, а заодно картофель, укроп, чеснок…

Постепенно к баррикаде во дворе привыкли, и проходящие мимо не обращали на нее внимания, принимая за ограду. "Так-то оно лучше будет, — улыбался про себя Семенов. — Пусть никто не догадывается, что это баррикада. Хлопот меньше. А осенью продам картошку на рынке. Там, глядишь, и машину куплю".

ГЕННАДИЙ ГОЛОВИН.
Helsinki — город контрастов

Рисунок А. Сальникова

Насчет выпить какой-нибудь вредной гадости внутрь, чем так озабочена вся наша многострадальная держава, — это меня уже никак не колышет. Чего и вам желаю.

Могу, если желаете, поделиться секретами мастерства.

Берите бумагу, берите, если есть, карандаш и конспектируйте на доброе здоровье.

В нашем героическом деле — записали? — самое главное, чтобы вовремя шарахнула тебе по биографии какая-нибудь аховая, сногсшибательная нервно-психическая катаклизьма. Весь секрет.

Что подразумевает в виду научный алкоголизм, говоря моими много испытавшими устами о необходимости этой аховой, скатушексшибательной, нервной и, желательно, психической?..

Конечно, не чертенят на буфете, — это было бы, согласитесь, слишком уж просто и дешево. Конечно, не эту, порядком всем поднадоевшую беготню вашу по Грохольскому переулку с топориком в руках в поисках то ли Луи де Фюнеса, то ли Сашки Гниды, замыливших полтора рубля сдачи… И даже не пальбу дробью № 8 по серванту, полному. хрусталя (это выглядит эффектно, согласен, но отдает все-таки каким-то чересчур уж мальчишеским романтизмом).

И даже не стаканчик дихлорэтана имеется в виду, который вы рассеянно пьете в потемках кухни, искренне принимая его за бокал столь желанной в третьем часу ночи тормозной жидкости, в результате чего вместо милой, до каждого таракана на обоях знакомой страны кайфа оказываетесь почему-то в Склике, где милые люди в окровавленных белых халатах, падая с ног от усталости, в течение многих дней, ночей, недель, лет и даже веков борются за вашу жизнь, которая, если честно прикинуть на компьютере, не стоит даже и оклада каждого из этих веселых кудесников со скальпелем в изможденных руках.

Под катаклизьмой, целительно-аховой, сногсшибательнонервно-психической, подразумевается в виду вот что: надо умудриться что-нибудь такое уж учудить над собой по пьяному делу, что-нибудь такое, уж ни в какие ворота не влезающее, чтобы даже нашего кирзового брата пробрало аж до самых окаменелых печенок, чтобы таким уж стыдом, не побоюсь этого слова — электрическим, потрясло нас поутру, бедные кефирные мои братья, — чтобы, задрожав как банный осенний лист на холодном рассвете от возмущения антиобщественным своим поведением, воскликнули мы наконец с гневом, печалью и восторгом:

— ХВАТИТ! РУКИ ПРОЧЬ ОТ БУТЫЛКИ!! ВРЕДНО! ЗАВЯЗЫВАЮ!!

Кто скажет, что это просто, пусть в того кинут камень. Это далеко не просто! Но большинство трудящихся масс, как нетрудно заметить, упирается именно в этом, перспективном направлении: каждый чудит как только может. В этом я вижу залог.

Причем заметно: каждый бредет к своему триумфальному дню-икс исключительно по своим, личным буеракам жизни, и ни один мудрец никогда нипочем не угадает, когда как и где шарахнет клиента по мозгам та катаклизьма.

Кто-то, я вижу, ставит под сомнение. Кто-то из маловеров и нытиков, замечаю, ухмыляется в пшеничные усы. Что ж… Я, конечно, привык, чтобы мне верили голословно, но в подобной атмосфере творческой неприязни, попреков и взаимной подозрительности вынужден прибегнуть к избитому приему. Тем более что это не составит труда, — мой товарный полувагон ярких примеров из жизни, будьте любезны, всегда на запасном пути!

Был, например, Фарафантов такой у нас, Леха. Истопник золотые зубы.

Чего уж только утомленная общественность над ним не вытворяла! Как только не измывалась, чтобы сохранить для страны как ценный член! В какие только санатории-профилактории она его не сажала! Какой только гадостью его там не травила, чего только не вливала, чего не вшивала, чем только не опрыскивала!! Химической, прямо сказать, войной, нагло попирая женевские договоренности, перли на Леху-бедолагу! Но ему — как полосатому жуку колорадскому — все было нипочем! А почему? А потому, что катаклизьма в его биографии к тому времени еще не вовсе созрела.

А вот когда, наконец, созрела, вызрела, вот тогда-то в один неописуемо прекрасный день и проснулась вся прогрессивная общественность в ужасе от услышанного:

— Внимание! Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза! Сегодня в 10 нуль-нуль по Фаренгейту на веки вечные ушел в завязку выдающийся деятель международного питейного движения, видный борец за алкогольные права и обязанности трудящихся, алконавт-испытатель первого класса Леха Фарафонтов!

Ну, тут народ, конечно, — в панику! "Как так? Не может быть! Может, просто провокация?"

"Да не-ет, просто опять повышение! Леха завязал?! Не может быть, чтобы завязал!"

И чего колготиться было? И чего по магазинам шарахаться, спросонья да сдуру карбофос скупая?.. Катаклизьма! Созрела, шарахнула, тут уж паникуй не паникуй. Тут уж один текст: "…навеки останешься в наших сердцах!"

А произошло с Фарафонтовым все очень просто.

Приполз он как-то домой по обыкновению. Лег, как всякий простой человек, на заслуженный отдых. И вдруг…

И вдруг просыпается, товарищи, в мистическом ужасе от того, что циничная жена-злодейка колотит его по больной голове собственноручным, если можно так выразиться, протезом его же правой ноги!

Леха, конечно, в жуткие матюги! Да разве такую бабу, как у него, словом устрашишь?

Леха, конечно, бежать! Борзей, чем заяц от орла! Да только далеко ли, скажите, убежишь. коли нога-то у Лехи еще с детства одна-одинешенька?

И так ему, видать, это горько сделалось! И так уж, видать, незаслуженно-обидно стало — прыгать, как малолетке, на одной ножке под ударами взбесившейся катаклизьмы-стервы!.. — что сжал Леха оставшиеся зубы, дождался, покуда устанет злодейка (женщины, они вообще-то слабоватый пол), а на следующий день — бац! — и подал на развод!

Ну, развод, вы правы, это, конечно, ладно… Не в первый небось и не в третий раз. Да только не в разводе пустяковом дело! А в том, что со времен того протезного побоища Леха — я этому свидетель и эксперт— ну, ни синь-пороху!! То есть, поэтически выражаясь, ни капелюшечки! То есть, в натуре, ни граммулечки-миллиграммулечки! И все, между прочим, только на сознательности организма. Безо всякой химии.

Вот, товарищи по борьбе, что означает в биографии судьбы хорошо созревшая, качественная катаклизьма.

Вижу — хотите еще пример. Пожалуйста!

Был корешок у меня — Михайло П. Фамилию называть не буду, потому что сейчас народности пошли такие нервные, что чуть что — сразу в истерику! Почему, кричит, пьяницей не русского, как полагается, изображаешь, а нас, угнетенных и в прошлом отсталых, позавчера только шагнувших из мрака феодализма в светлое царство развитого социализма?!. Я поэтому Мишку так и буду называть, как в венерической брошюре: больной П., 30 лет.

Работал П. фотографом в КБО, на рынке. Интеллигенция, стало быть, был, но довольно-таки гнилая. Вообще-то, говорят, они не пьют — в основном ребята добрые, другим подливают, но Мишка не в родню, видать, а из родни был: квасил.

И больше всего любил. этот наш вечно больной П. на свадьбах работать. Дело, и ежу понятно, милое: нажми пару раз на пипочку, а потом знай-давай: "Здоровье молодых! Горько!"

Он к тому же такую рваную прорву знал анекдотов всяких, что на любой свадьбе через пару часов о женихах-невестах забывали. Собьются в кучу вокруг Миши П. и в рот ему зырят: чего еще отмочит? И чуть что под стол — якобы от смеха — кувырк!

Но был он, Миша П., натура болезненно-тонкая— после семисот всегда начинал плакать. Сядет на начинает качаться, как Лобановский на скамейке запасных. и причитает, как акын без балалайки: "Ой, да загубил-да-я да жизнь свою! Ой, да один-да-я на белом свете сиротинушка! Ой, да ведь и я бы мог бы, как Митяка Бальтерманц, да как Витька Колченогов! Ой, да не послушал я, зря, чему мамашка-папашка учили! Ой, да пошел-да-я зря у себя на поводу!"

И когда он этак-то завывал-заливался, ясно становилось любому-всякому присутствующему, что зреют, вот-вот заколосятся в душе Михайлы П. какие-то далеко идущие, страшно катаклизьменные противоречия. И вот они однажды действительно созрели…

Как-то приволокли его домой после свадьбы дружки жениха, кинули в койку. Глаза, шутки ради, юбилейными рублями прикрыли. Стал Миша спать.

Спал спокойно. Ничего, кроме угрызений совести, во сне не видел. Однако вскорости, как это иногда случается в жизни, пробужден был малой нуждой. Дело это, конечно, медицинское, пришлось вставать, на крылечко выходить.

И вот, рассказывал он потом, стою я на крылечке. Луна светит, журчанье бахчисарайское, соловьи, благовонье дыханья сирени… Стоит он и думает: "Бедный, гнусный Михаил П.! Такая красота вокруг внеземная, а ты предаешься, а ты злоупотребляешь по наклонной плоскости, а ты зарываешь в землю здоровье с талантом пополам! И не стыдно тебе, Михаил П.?"

И согласился он: стыдно! И возрыдал тут светлыми дистиллированными слезами и сказал себе твердо: "Сегодня у нас что? Суббота? С понедельника все! Начинаю принципиально новую жизнь!!" На том успокоился, порты застегнул, дверь на крючок запер, пошел досыпать.

Ну, насчет понедельника Миша П. это, как бы сказать… Нет, поймите правильно! — я по себе знаю и согласен: понедельник, он для того и понедельник, чтобы новую жизнь начинать! Кто ж спорит? Да только ведь еще шесть дней для чего-то человеку дадено, а для чего? А чтобы усомнился: а не погорячился ли ты, паря? а хорошо ли все взвесил? а не обвесил ли, случаем, себя и свое личное счастье?.. И вот тут простая арифметика приходит науке на помощь: шестеро всегда одного переборют.

Да и с понедельниками этими, по себе знаю, одна мутота! Зенки продерешь— башка трешшить!! Что же это за новая такая жизнь, думаешь, если начинать ее надо с больной головой? Минздрав-то по больной головке не погладит — надо лечиться! Ну и, понятное дело, лечишься как можешь, злоупотребляешь, потому что до добра самолечение никого еще не доводило.

Я это к тому говорю, что без катаклизьмы — которая к тому же. уже заколосилась, как сказано, вряд ли чего у Мишки П. с новой жизнью получилось. Но поскольку катаклизьма была уже наготове, то он, не поверите, с воскресенья новую эру принял, не дожидаясь даже, как все нормальные люди, урочного дня.

…Дал он, значит, страшную клятву на крыльце, дверь на крючок закрыл, отправился досыпать… А наутро — по всем законам нашего жанра — будят его страшенными анафемскими воплями. Жена. И кричит она что-то такое несообразное, что спросонья кажется это Мише П. прямо-таки будто бы и в самом деле ужасным.

"Ты что же это, паразит, — кричит жена, — в шифоньер напрудонил?! Шубу обдул, костюм испортил, лаковые сапожки прожег!!!" И тут-то, в мгновение ока, как бенгальская свечка, начал гореть наш больной Миша П. от ужасающе горючего стыда! И горел он, горел, без перерыва на обед до вечера, и напрочь сгорел! Обратился, можно сказать, в прах-пепел.

Но зато из пепла того, товарищи, возродился на свет божий человек абсолютно новехонький, никогда еще не бывалый, никому из знакомых не знакомый, пугающе непьющий, — человек в личной жизни железный феникс, а в работе — высокохудожник-моменталист такой тигровой деловой хватки, что теперь-то его иначе как по имени-отчеству и называть-то никто уже не хочет.

Вы, понятно, взволнованно ждете, когда я начну излагать обстоятельства моего больнично-личного дела. Извольте! Оно, возможно, и не такое уж выигрышно-эффектное, как описанные свыше, но тоже довольно-таки кошмарное. Впрочем, судите сами, как сказал, прикидываясь больным, один нарсудья, когда ему хотели всучить дело о преступной шайке замминистров.

Началось с того, что в один, ничего не предвещавший день я решил купить себе новые шкары. Да-да, не больше, но и не меньше.

Это не было, упаси бог, жестом какого-то безумного мотовства, нет! Это не было, как, может, кто-то подумал, и проявлением какого-нибудь обывательского мещанства. совершенно моей натуре не свойственного (когда начинало хрустеть и бренчать по карманам, я никогда не устремлялся в обувной отдел магазина, и это подтвердит вам каждый порядочный человек, который прекрасно знал, где следует искать меня в дни получек, равно как и в дни, свободные от получек).

Купить новые колеса продиктовала мне осознанная грубая необходимость.

Вообще-то с виду ботики мои выглядели вполне хорошо для своих лет, даже шнурки были, и никаких особых уж претензий я к ним не испытывал. Однако, когда выпал первый снег, люди стали обращать внимание, что следы. которые я оставляю, удивительно напоминают следы босого снежного человека из журнала "Юный натуралист". Это стало вызывать всякие ненужные взгляды, восклицания. глупые вопросы и пьяный смех, — а я этого не люблю, должен вам доложить, — и вот, чтобы положить конец всем кривотолкам, я и решился купить себе новые копыта.

Мне вот в чем не повезло: в тот день наша вконец, видать. проворовавшаяся торговая сеть ждала приплытия какой-то особо крупной рыбы-ревизора. Ну и, понятное дело, возводили соответствующие редуты… На заднем дворе магазина шустрил над мангалом Абдулла Алгебраидов, кулинар-наймит из кафе "Дубинушка" наискосок. Все продавщицы щеголяли в новых курчавеньких перманентах, в ресницах, были заметно свежевымыты в бане и так обработаны духами, что даже октябренку было ясно: если нужно для любимого дела, то они хоть сейчас…

Ну, а в торговом зале они устроили такое, что простой неискушенный русский покупатель-человек, когда заходил в магазин, сразу начинал чувствовать жуткую тревогу и предчувствие какой-то грандиозно-подлой провокации.

Жгучий дефицит на любой, даже самый извращенный, вкус навален был прямо-таки наплевательским навалом! Чего только не было… От рубероида до надувных бюстгальтеров, от белил и олифы до детской электронной игры "Спиноза" (Япония, 600 руб.), от румынских кальсон "Романтика" до абиссинских дубленок, от политуры всех вкусовых оттенков до книжки Ю. Семенова "Горение" и гвоздей 250 мм. Тушенка (!), подвесные моторы "Вихрь" (!), тринитротолуол (!), колготки Тушинской фабрики (!), сокопароварки "Колосс-мини" (!!!) (в нашем глухом самогонном краю они пользуются таким же спросом и являются предметом такой же редкой роскоши, как, без преувеличения, дрожжи, которые тоже, кстати, в расфасовке по полпуда были разбросаны по прилавкам то там, то сям…) — все, одним словом, что ни пожелала бы душа, если бы позволил карман. мог купить простой советский неискушенный человек, приведись ему зайти в тот тревожный день в наш районный центр внутренней и внешней торговли.

Я зашел и. хотя, конечно, тоже маленько потерял присутствие духа, но все же сумел. собрав всю свою волю в кулак, объяснить печальным продавщицам, чего мне от них надо, и уже через считанные мгновения ока оказался я восторженным владельцем непристойно-новых зарубежных лаптей на меху, каковые, замечу, тотчас же, даже не выходя из магазина, принялся носить, совершенно еще не подозревая, друзья мои, к краю какой бездны безумия они приведут меня в конце концов.

Ну, а дальше этот широко разветвленный заговор развивался согласно сценарию, утвержденному заокеанскими хозяевами.

Месяца через два за заметные успехи в мирном социалистическом соревновании — частично еще и потому, что в назидание многочисленным потомкам отпуск мне был перенесен с летнего времени на зимнее, — наградили меня горящей путевкой в город Ленина на невских берегах: дабы проникся я там, сделал далеко идущие выводы и перестал лихорадить производство своими антиобщественными поступками, позорящими орденоносный коллектив.

Ехал я, конечно, как кум к королю. Ребята из общежития собрали меня во все новое, адресов-телефончикав надавали, чтоб в случае чего переспать, хрустов полны карманы натолкали… Хрюкнули мы посошок в дорожку высотой до небес, и вот; обсмеянный и оплаканный с ног до головы друзьями покойного, отправился я на свое первое в жизни туристско-экскурсионное дело.

Кривить не буду: туристская жизнь мне не понравилась. Ходи строем, шаг влево, шаг вправо — побег, посмотри туды, посмотри сюды… Не жизнь" а учебно-трудовой процесс.

Но полдня я протерпел честно. И только, когда привезли нас в какой-то дворец и стали показывать, как несправедливо-шикарно жили монархи-олигархи со своими продажными клевретками, — тут уж такая пролетарская обида меня обуяла, такое классовое самосознание, что плюнул я на их хваленый паркет, повернулся и ушел! Сразу, понятно, заблудился, но все же напряг по обыкновению все силы воли и, натурально, очутился вскорости в тихом таком шалманчике, который назывался у них красиво, с ленинградской выдумкой: "Рюмочная".

Нынешнее поколение завтрашних трезвенников, пожалуй, и не помнит уже о питейных заведениях этого иезуитского типа. Скажу коротко: для пущего недолива водку здесь выдавали в наперстках, грамм по тридцати, плюс — для грабежа— хочешь не хочешь, бутерброд с котлетой.

Мне как человеку лесотундры зело дивно было все это, но довольно скоро я, конечно, приспособился. Рюмки сливал в вазочку для салфеток, и уж только потом, когда набиралось, нормальным, присущим человеку глотком квакал.

С бутербродами, правда, сразу же образовался завал. Употреблять их внутрь даже мой луженный изнутри, в заполярном исполнении желудок отказался. Шутки ради и от избытка досуга я бутерброды те только маленько надкусывал — чтобы потом можно было наглядно следить круговорот котлет в природе. (Ждать пришлось недолго: уже минут через пятнадцать первый бутерброд с моим характерным прикусом вернулся ко мне же на стол.)

А вообще-то неплохо было: культурно, тихо, жаль только, что все время на ногах.

Потом им, видать, моя рожа надоела. Они намекнули, что я чересчур уж перекрыл лимит потребления на ихнюю душу населения. Я им в ответ, конечно, тоже намекнул, что я их в гробу видал. И в общем-то оказался прав я, потому что вышел я от них на улицу, а в соседнем переулке, гляжу — точно такой же шалман! Только называется по-новому, но тоже с ленинградской выдумкой: "Бутербродная".

Когда и в "Бутербродной" с лимитами стало худо, неподалеку, по мании Петра, появилась "Котлетная".

Постоял я там, вышел, а тут опять "Рюмочная"!

Вы, конечно, догадались: попал я в классический треугольник, не уступающий Бермудскому, быть может, даже превосходящий его, потому что оттуда кое-какие корабли кое-как иногда еще выкарабкиваются, а отсюда, из этого треугольника, шансов благополучно выплыть не было никаких, будь ты хоть океанский танкер водоизмещением тысяча тонн спирта-сырца.

Неплохо помню, что перед тем, как отключили светильник разума, шарахались мы по этому маршруту уже вдвоем с каким-то веселым мужичком, судя по всему — шпионом. Он был, бедолага, тоже до того уже славен и хорош, что по-русски говорил только "Гут!" и, чуть что, ржал как лошадь. Я ему отвечал, понятно, тоже иностранно, чтоб было понятней: "Якши! Хинди-руси, бхай, бхай! Прорвемся! Не трухай!"

И мы, товарищи, на удивление хорошо понимали друг друга, потому что, правильно говорят, дружба не знает границ и всегда простой человек доброй воли поймет другого простого человека доброй воли безо всякого на то языка.

Ну, а потом пал на землю мрак алкоголизма!

Затем, согласно законам природы, которые никто не отменял, смотрю, начинает полегоньку светать в голове… и тут обнаруживаю я себя — матушка родная Агафья Ивановна! — за рубежом!!

На иностранной какой-то скамеечке сижу, в заграничном каком-то скверике, в окружении — его ни с чем не перепутаешь! — мира капитала и присущих ему противоречий.

Тут я говорю себе, мужественно сжав зубы:

— Спокуха! Главное— абсолютная спокуха на лице!.. Постарайся незаметно для постороннего взгляда напрячь свою энциклопедическую память и вспомнить, что такого, паразит, ты сумел натворить за время отключки, если даже твоя терпеливая Родина вышвырнула тебя за свои пределы, как глубоко противный и чуждый элемент!

Напрягаюсь, сохраняя внешнее обладание, но — хоть ты меня вниз головой закапывай! — ничего не вспоминаю!

Может, думаю, похитили меня?

А что? С целью внедрить меня в какой-нибудь завод-конкурент, имея в виду полный развал его производственной дисциплины и экономики? Да только, думаю, вряд ли так уж далеко за пределы шагнула моя скромная известность.

Далее — более. Суюсь я по застарелой утрешней привычке в карман произвести ревизию капиталов, и вдруг слышу, волосы у меня на голове кучерявиться начинают. Деньги!!! В иностранной валюте!!

Тут меня как колокольней по башке вдарили: "Завербовали, падлы!"

Я чуть со скамейки от огорчения не упал. "Допился, сучий сын! Мало того, что мать родную, авторитет среди коллектива и семейное благополучие пропил, теперь уж и до Родины добрался!"

Все-таки через пару минут сомнений и мучительных анализов даю обратный ход: "Не мог я, хоть стреляйте-расстреливайте, даже по самому пьяному-распьяному делу родимую Родину продать за тридцать с чем-то серебреников в неизвестной мне валюте! А откуда же деньги?.."

Здесь-то уж — коли до таких обвинений дошло! — напряг я свою феноменальную из самых последних силенок, чуть из дресен не выскакиваю, и вижу, проясняется кое-что…

Сначала — откуда взялась фанера? Объясняю так: когда мы с тем шпионом-экскурсантом в Бермудском треугольнике шарахались, кто ставил? Понятное дело, я. Как русский человек, к тому же в отпуске. А он, видать, боялся в долги залезть и потому втихаря денежки свои мне в карман совал. То-то, помню, пару раз я удивлялся, когда его руку в своем кармане находил.

Ну, ладно. Уже легче. Не продавал Родину…

Снял шапку, чтоб холодный пот утереть, а шапка-то на мне не моя! Шапка-то на мне — от того туриста-диверсанта! Тут уж я окончательно почти что все припомнил…

И как ходили мы в обнимку, и как шапками раз десять махались в знак вечной дружбы и мира между народами, как рядышком на тротуаре сидели, я ему "Сегодня мы не на параде…" пел, а он слезами умывался… Помню, я его в гости зазывал. А чтобы его именно в наш район забросили, обещал методом народной стройки взлетно-посадочную полосу в тайге раскорчевать и сигнальные костры выложить… Потом, вспоминаю, дружненько кемарили мы под стеночкой, а я все, дурак, удивлялся, чего это нас чумовоз не подметает — сидим-то, считай, на самой главной улице, в виде, считай, оскорбляющем достоинство советских прохожих.

Вот так, на ощупь, впотьмах, с героически. трудом удалось мне в конце концов воссоздать картину гнусного падения моего необузданного нрава, в результате чего я и оказался — и поделом! — на чужбине, вдали от всего того, что было мне дорого, что объединяло и наполняло меня законной гордостью.

Вы, надеюсь, тоже уже врубились. Неужто нет?

Сидели мы с моим северным соседом, как я теперь понимаю, не просто на углу, скажем, Невского и Садовой, а в одной из тех географических, "Интуристом" у милиции откупленных точек координат, куда после культурной программы должны организованно и дисциплинированно сползаться и тихо лежать там в ожидании автобуса на родину все эти запойные любители растрелльной архитектуры, кировских балетов и зимних дворцов… Дело в том, что у них там с этим был в те времена страшенный лимит. Вроде как у нас с колбасой в некоторых отдельно взятых регионах. И вот, точно так же, как в конце недели, прут наперегонки в Москву или Питер рязанские, псковские. ивановские автобусы — туристы, точно так же и наши северные сопредельники к вечеру пятницы начинали как по команде испытывать жуткую нехватку в душе чего-то такого, чего у них выдают по талонам, а чего в Ленинграде — езды-то всего ничего! — море разливанное.

Как они умудрились меня — это меня-то!! — за своего принять — уму недостижимо. Здесь только одно объяснение: та похоронная команда, которая у них сбором членов занималась, тоже, думаю, не из диабетиков была составлена, им тоже, видать, не только по усам текло.

Да ведь и то сказать, ботинки на мне были неподдельно зарубежные, в шмотки меня ребятишки из общежития обрядили тоже, небось, заграничные, шапка на мне чужая, мудрено ли было перепутать?..

Рожа, конечно, из ансамбля выбивалась. Да ведь после полутора-то литров на любую рожу такая тень интернационализма ложится, что, будь я и негром преклонных годов, и то сошел бы за белокурого какого-нибудь бестию.

А на КПП — дело ночное — пересчитали нас во тьме по ногам да головам — меня-то наверняка по ногам, — с числом паспортов сверили, штемпелечки поставили и…

…и вот вам результат: сижу на чужбине, на враждебном мне бульваре, на глубоко чуждой мне скамеечке!!

Огляделся я еще разочек, и так уж мне все это не понравилось, что, ей-богу, чуть не взвыл!

Чисто, конечно, опрятно, ничего не скажешь, но душе все равно противно! Воняет чем-то, не скажу, что плохо, но не по-нашему! Надписи все сплошь иностранные. Номерные знаки чужие. На всех магазинах — будто вот-вот война начнется — железные занавески. А возле дверей — в расчете на дураков, вроде меня — ящики с молоком, без всякой якобы охраны…

Попить захотел — так, не поверите, ихние автоматы нашу мелочь принимать отказываются!

И темно у них там почему-то, гораздо темнее, чем у нас. И ветер с воды какой-то чересчур уж ядовитый, насквозь пробирает.

Встал я, иду потихонечку. Не сидеть же сиднем всю оставшуюся жизнь? И осмотреться надо, да и на работу куда-нибудь определиться…

На первое время я решил глухонемым полудурком прикинуться, авось сойдет.

Насчет пропасть — это я, конечно, не боялся. Руки-ноги еще при мне, а специальностей у меня, как у Леонардо ихнего да Винчи — штук шесть или даже восемь.

Потогонная, правда, система у них, сказывали… Ну, да одолеем! В случае чего забастовку объявлю.

И все-таки тошно мне, братцы, было — врагу не пожелаю!

Иду я по каменным этим джунглям. Ни душонки вокруг, ни шевеления.

И вдруг— матушка родная! — надпись нашими буквами!!

Представительство какое-то.

Я бегом! Жму на звонок! Смеюсь как дурачок! Хоть на своих, думаю, посмотрю, и то легче будет! Да и не дадут, православные, пропасть!

Мужик открывает. Глаза спросонья не вовсе еще продрал. Но по овалу лица вижу: наш! У меня от радости что-то с языком сделалось: слова друг друга отпихивают, вперегонки выскакивают.

Он глазами хлопает, ничего не понимает. А что уж тут особенного понять! Невмоготу мне на чужбине! Домой хочу! Всей жизнью искуплю!

Слушал он меня, слушал. Наконец, понял, зевнул и говорит:

— Ступай, ступай, белогвардейская морда! Раньше надо было думать… — И дверь у меня перед носом — бац! — и захлопнул.

От такого формализма ножки у меня окончательно ослабели. Сел я на каких-то ступеньках и вконец заскучал.

Вот тут-то — от конца возвращаясь к началу — и подкралась ко мне моя персональная катаклизьма.

Сижу я, это, тоскую, прямо криком про себя кричу — до того уж мне домой, на родимую Родину охота!! И думаю я о ней, сам себе удивляюсь, но как будто бы о матери думаю…

Паскудник позорный, думаю, что же ты делаешь с ней? Как же ты только не издеваешься, как же только не измываешься?! А она — терпеливая, несчастная, бедная — все прощает тебе, все прощает, все ждет, когда же ты одумаешься… Да и ты ли один? Совсем ведь уж охамели! Рвем, гадим, плюем, тащим— не дети родные, а мародеры в родной земле! Будто это она, а не мы сами виноваты, что до такой собачьей жизни дожились!! Совсем уж на себя рукой махнули! Как живешь-то, вспомни: от бутыля к бутылю, от стакана к стакану! Ну-у, нет! Если повезет вернуться домой — а вернусь! доползу! на карачках границу нарушу! — если повезет и вернусь, все! Завязываю! Хватит! Поиздевались надо мной!

…И только дал я себе этот страшенный зарок, вижу — как в сказке — разворачивается по площади "КамАЗ" — фургон "Совтрансавто"!

Вы когда-нибудь видали грузинский ансамбль плясок и песен? Так вот к фургону тому я вылетел пошустрее, чем ихний танцор-солист! Полплощади на коленках пролетел, брюки насквозь о брусчатку прожег, под самыми только колесами затормозил. Хрен с ним, думаю, пусть давит! Под своим, под отечественным успокоюсь!

Ну, тут, конечно, водила с монтировкой в руках вылетает. И давай он меня словесно ласкать-полоскать!

А я на коленях перед ним стою и, ей-богу, как к кислородной подушке устами приник! Только тот, братцы, кто мыкался, как я, на чужбине, поймет: ничего не может быть лучше родного языка в чужедальней стороне!!

Потом он одним, очень уж метким словом в какое-то чувствительное место мне угодил. Я, понятно, не выдержал и тоже ему веером от живота ответил.

Он варежку разинул, утих, а потом говорит:

— Годится! Ты чего тут, корешок, болтаешься?

Да вот, объясняю, спьяну заехал, а куда, и сам не знаю. Довези до России, будь человеком! Заплачу — хоть нашими, хоть ихними!

Не-е, говорит, не положено. Ты, как я понимаю, или шпион, или по контрабанде. А нам не положено…

Но тут, на мое счастье, напарник его проснулся. Тот оказался человек.

Поехали, говорит. Я верю: от тебя нашенским перегаром несет. В случае чего на КПП разберутся. Ежели шпион, расстреляют, если честный — вечная каторга с подселением. Вообще-то, говорит, такое происшествие очень даже возможно. Пограничникам, что нашим, что ихним, на этих заблеванных алкашей-туристов смотреть уже с души воротит. Вполне, что и допустили просмотр.

И поехали мы!

Дал мне этот напарник из своих запасов банку пива в лечебных целях, бутерброд с колбасой. Я ем бутерброд, а колбаска-то нашенская! С крахмальцем, с наполнителем, с оптимально-минимальным содержанием фарша! И заслабел я тут, товарищи! И заревел, как мальчишка, и все повторяю, будто заклинило: — Все, мужики! Вот это пиво последнее! Все, мужики! — и плачу, как в кино, сопли размазываю. Вон как меня катаклизьма шарахнула, а вы говорите…

Ну, а на КПП все было без всякого бюрократизма.

Там — с нашей стороны — мой шпион-корешок уже часа два как об шлагбаум колотился. И все пограничники чесали в своих зеленых фуражках, как же так получилось, что по поголовью туристов — ажур, а по факту — один лишний на нашей стороне болтается.

Так что, когда меня подвезли и все выяснилось, оченно все этому обрадовались и меня чуть ли не целовать были готовы.

Торжественного, правда, митинга никакого не было, врать не буду. "Быстро-быстро! — говорят. — Чеши в свои пределы! Пока начальство не прочухалось!"

Выпихнули за загородку, а с той стороны, смотрю, и моего товарища по закадычной диверсионной работе выпускают. И точно, как в фильме "Мертвый сезон", идем мы навстречу друг другу… Он, конечно, ржет как лошадь, орет: "Гут!" Я на него тоже особого зла не держу. "Бхай, бхай! — отвечаю. — Я же говорил: прорвемся, не трухай!"

Хотел я было свою шапку с него получить, но он не отдал. В знак, говорит, мира и вечной дружбы между планетами. Я думаю, пусть. На том и расстались.

И вот с тех самых пор, друзья мои, насчет выпить какой-нибудь вредной гадости внутрь, чем так озабочена нынче наша великая держава, — меня уже не колышет. Чего и вам желаю.

Я теперь, все больше, по лекционно-пропагандному делу. По всей области нарасхват! У меня две коронки: "Как я дожился до жизни такой" — это первая лекция, а вторая: "Хельсинки — город контрастов". Будете в наших краях, заходите посетить. Я вам и не такое совру.

МИХАИЛ УСПЕНСКИЙ.
Эквадорские бананы

…Вспоминается мне ранняя погожая осень. Август был с теплыми дождиками в самую нору, в середине месяца, около Дня работника торговли. Помню раннее, свежее, тихое утро — и запах эквадорских бананов, тонкий, сильный, осенний. Во дворе перед домом стоят автомобили — "Волги" в экспортном исполнении; надежные, как першероны, "мерседесы"; крепенькие, ядреные "вольво" — всех марок и не персчесть. Изредка запнется взгляд об видавший виды "жигуленок" — это кто-то из соседей-неудачников, приглашенный либо по старой памяти, либо по иным соображениям…

Багажники всех машин раскрыты, и видны большие картонные ящики с яркими наклейками. В ящиках лежат грозди бледно-зеленых эквадорских бананов, грозди, похожие на кисти великанских загребущих рук. Одуряющий запах бананов, запах экваториальных стран и морей, заставляет хозяев и гостей вспоминать прошлогодний круиз по Средиземному морю, небывалую дешевизну золотых изделий в Александрии, позапрошлогоднее путешествие по Франции и роскошные развалы осенней демпинговой распродажи, позапрошлогодние знакомства на Золотых Песках — знакомства, которые нет-нет, да и напомнят о себе щедрыми посылками… Водитель "мерседеса" — не владелец, нет, я уже научился отличать водителей от владельцев по выражению глаз, — сочно хлюпая, доедает третью банановую гроздь.

Понемногу дом начинает просыпаться. Какие-то яркие, но неприметные женщины начинают ладить стол под завтрак. Потом появляются мужчины — по большей части грузные и обрюзгшие, но есть и спортивного склада. все в тренировочных костюмах с несмываемым клеймом "Адидас" — "Адидас" на каскетке, "Адидас" на груди, "Адидас" на кроссовках. Мужчинам тяжко. Водители мгновенно достают из погреба, со льда, запотевшие бутылки боржоми, "ессентуков № 17", перье, фанты, кваса, "байкала", "тархуна", японское баночное пиво. Мужчины, кому позволяет присутствующий среди гостей знаменитый иглоукалыватель, открывают банки с пивом и смеются над владельцем "Жигулей", который такую банку видит впервые и не знает, с какого конца она открывается.

Потом кто-то спохватывается, что нет музыки. Водители выносят из дома во двор колонки, и новенький "Шарп" начинает распространять свои звуковые квадрафонические волны надо всей средней полосой.

На стол, покрытый расшитой народными умельцами скатертью, начинают ставить блюда с холодной телятиной, заливным, бужениной, карбонатом, тонко нарезанным балыком, с только что доставленной вместе с бананами рыночной зеленью. Появляется и фигурная бутыль сувенирной водки "Золотое кольцо" — это вызывает у женщин нарекания, впрочем, не у всех. После непродолжительного завтрака мужчины распечатывают блоки сигарет и начинают, куря, вспоминать прошлые охотничьи победы: полевание кабана в Закарпатье, фазанью охоту с борзыми на Памире и самое значительное событие в жизни хозяина — отстрел последнего тигра в тургаях Сары-Камыша. Потом кто-то вспоминает, что где-то в Архангельской области живет еще пара мамонтов, а у него там как раз знакомый охотовед. Тут же всем приходит на память подвиг верного егеря Сеньки, который, видя, что натренированный и надрессированный кабан в последнюю минуту струсил, сам на карачках выбежал на номера и пал с большим последующим скандалом под многочисленными выстрелами. Потом разговор переходит на оружие, и мужчины достают свои "зауэры", "барсы" и "тулки" ручной работы.

От выстрелов просыпается припозднившаяся молодежь во флигеле, и сейчас же наперекор "Шарпу" врубается мощнейшая "Акаи", выделяя в окружающую среду нечто вроде песни:

Выстрелы и песню перекрывает рычание мотора — это приехал на редком в наших краях армейском "лендровере" дядя Витя, который привозит две новости — плохую и хорошую. Плохая заключается в том, что с вертолетчиками удалось договориться только на завтра и охоты сегодня не будет. А в качестве компенсации он привозит известного эстрадного артиста, гастролирующего в городе.

Все не особенно ропщут, потому что из летней кухни доносится умопомрачительный запах — там трудится приглашенный шеф-повар одного из столичных ресторанов.

В неожиданно налетевшем ветерке чувствуется холодок, поэтому обедать решают в доме. Паркет надежно прикрыт шкурами неизвестных науке животных. Мебель, правда, не ахти какая, в городе такую и держать неловко — старенький, заслуженный гарнитур "Людовик XVI".

В ожидании обеда слушают артиста. Он рассказывает не слыханные ранее острые репризы и дружный хохот собравшихся заглушает смутную тревогу, которая нет-нет, да и подкатится к сердцу каждого.

Хотя в доме тепло, хозяин велит растопить камин, выложенный привезенными из Прибалтики булыжниками. Кое-кто похаживает вдоль полок, украшенных разноцветными, разной длины блоками подписных изданий. Озорник Мопассан соседствует с трагическим Достоевским, сложнейший Фолкнер — с мудрым Гете. Книги вбиты в полки намертво. "Будем мебель менять — вот и почитаем", — говорит хозяйка.

После обеда, в котором главенствующую роль играет громадный каспийский осетр, садятся к видеомагнитофону, и луч лазера начинает выписывать на огромном плоском экране безобразия римского императора Калигулы.

Тут выясняется, что артисту надо ехать на выступление, но все водители уже не в состоянии управлять машинами. Только недотепа — владелец "Жигулей" — трезв и может ему помочь. Водители, которым накрыто под яблоней, провожают машину возгласами презрения и начинают доказывать друг веред другом полную независимость свою и своих хозяев от работников ГАИ.

Обед незаметно переходит в ужин, а день — в вечер. Потихоньку гости начинают исчезать кто куда и кто с кем — зреют зерна будущих скандалов, разводов, анонимных писем и великосветских сплетен.

Хозяева окончательно добивают гостей пельменями из мяса белого медведя. Вернувшийся жигулист-недотепа тщетно разыскивает свою жену, которую, собственно, и приглашали сюда для этого. Дядя Витя вовремя усыпляет его бдительность веселым общественно-политическим анекдотом и стаканом чистого спирта, уверяя, что спирт при языке — милое дело…

Долго еще будет бушевать молодежь во флигеле, но и она в конце концов угомонится — сын дяди Вити, поскользнувшись на банановой кожуре, врежется полулысой панк-головой в "Акаи" и разрушит ее…

…Истлевшая банановая кожура до сих пор валяется во дворе, но дом пуст. Нет ни книжных полок, ни "Людовика", ни "Шарпа". В стенах кое-где зияют ниши — там у хозяев было самое дорогое. Пусты гаражи и флигель. Кипучая, беззаботная, отчаянно-веселая жизнь ушла отсюда, как ушла она из некоторых других домов в окрестностях — ушла, гонимая грозной и неумолимой гостьей, имя которой — конфискация имущества…

г. Красноярск

МУЗА ПАВЛОВА.
Шпионы
(маленькая пьеса для балагана)

Купе поезда. Друг против друга сидят два шпиона в штатском. Один с бакенбардами. Другой в розовых очках.

1 ШПИОН. Ну и жара.

2 ШПИОН (ледяным тоном). А вы снимите бакенбарды, вам будет гораздо прохладнее.

1 ШПИОН (пораженный). Откуда вы взяли… у меня свои волосы…

2 ШПИОН. Бросьте темнить, Клопп. Вы дешифрированы. (Снимает очки.)

1 ШПИОН (еще более пораженный). Доктор Дивано! Я вас не узнал!

2 ШПИОН (хладнокровно). Я изменил выражение лица.

1 ШПИОН. Да, да, теперь вижу…

2 ШПИОН. Но вы молодцом, с этими бакенбардами. Вас почти нельзя узнать.

1 ШПИОН. Однако вы узнали.

2 ШПИОН. Только по вашей манере плевать мимо урны. Я шел за вами на перроне.

1 ШПИОН (смущен). Да, действительно… я плюнул мимо…

2 ШПИОН. Сколько я вас знаю, вы еще ни разу не плюнули в урну. Всегда рядом. Согласитесь, что это уже почерк.

1 ШПИОН. Пожалуй… (Снимает бакенбарды.) Какая жара!

2 ШПИОН. Да, жарко. В отпуск? Или на задание?

1 ШПИОН. На задание. А вы?

2 ШПИОН. Тоже. Что-нибудь головоломное? Ваш шеф любит такое.

1 ШПИОН (обмахиваясь бакенбардами). Весьма. Надо изъять бумаги из стола начальника разведки генштаба одной враждебной нам страны, доставить на родину и в тот же день вернуть обратно.

2 ШПИОН. Классика. В 61-м году у меня было посложнее. Я должен был изъять один важный документ, доставить его на родину и вернуть обратно в сейф начальника разведки, но вернуть малой скоростью!

1 ШПИОН. Как это?

2 ШПИОН. Вам известно, что рояли перевозят малой скоростью?

1 ШПИОН. Да, но причем тут вы?

2 ШПИОН. Дело в том, что в рояле был я. Я должен был во что бы то ни стало проникнуть в квартиру начальника разведки, так как на работе у него был ремонт и сейф с документами хранился дома. Более того, он хранился в комнате его жены, задрапированный, как тумбочка для цветов.

1 ШПИОН. И что же? Как вы это сделали?

2 ШПИОН. Очень просто. Мое правительство послало в дар его жене прекрасный новый рояль. А в рояле был я.

1 ШПИОН. Но вас могли обнаружить?

2 ШПИОН. Могли. К счастью, в семье никто не умел играть на рояле. Но один раз я был на волосок от гибели — когда пришел настройщик. Он настраивал три часа и развел такую пыль, что я едва удерживался, чтобы не чихнуть. Это была пытка.

1 ШПИОН. И долго вы были в таком положении?

2 ШПИОН. Два месяца.

1 ШПИОН. А чем вы питались?

2 ШПИОН. В основном молью. Хуже всего было, когда прислуга насыпала в рояль нафталин. Моли не стало, и я чуть не умер с голода.

1 ШПИОН. Вы виртуоз! Я восхищаюсь вами.

2 ШПИОН. Вы преувеличиваете.

1 ШПИОН. Ничуть! Недаром ваш детектив не может с вами справиться.

2 ШПИОН. Комм? Этот самоучка?

1 ШПИОН. Да, самоучка, но талантливый практик. А как он гримируется? Король гримировки! Чего он только не делал, чтобы вы его не узнали — он привязывал нос к верхней губе, подкладывал за щеки теннисные мячи, даже специально выбил себе передние зубы — ничего не помогало. Вы узнавали его. по его собственному признанию, на четвертой секунде. Сейчас он работает с бородой.

2 ШПИОН. Я видел. Грубо работает. Уж бороду не мог хорошенько приклеить.

1 ШПИОН. Но вы же знаете, сколько нам отпускают на антураж — гроши! Хорошо, что у меня жена парикмахер, она мне делает и усы и бакенбарды из дамских волос. А если бы не она, я был бы в таком же положении.

2 ШПИОН. Ну, не скажите, это еще зависит от человека. Этот Комм порядочный неряха. У него вечно все отклеивается и отваливается. Я был свидетелем, как однажды у него отвалилась челюсть. Правда, он не растерялся и подставил пепельницу, поймал ее на лету. Получилось так, точно он решил посмешить общество. Он вообще находчивый, этот Комм.

1 ШПИОН. Недавно я попал из-за него в дурацкое положение. Принял за него какого-то человека и рванул за бороду.

2 ШПИОН. Зачем?

1 ШПИОН. Хотел над ним подшутить. Этот бородач так кричал, чуть не бросился на меня с вилкой — это было в ресторане. Не успокоился до тех пор, пока не вылил на меня весь соус. Очень неудачно получилось.

2 ШПИОН. Со мной было хуже. Когда-то, еще неопытным парнем, только что окончив школу разведчиков, я не узнал своего шефа и вот так же рванул его за ухо. Мне показалось оно фальшивым. И что вы думаете? Оторвал.

1 ШПИОН. Оторвали?

2 ШПИОН. Ну да. Я был крепкий здоровый парень. Ухо оторвать мне было — раз плюнуть. Представляете, как неприятно? Ведь если бы это был обыкновенный служащий — ну, оторвал и оторвал, черт с ним, с ухом. Но ведь это разведчик — сразу появляется особая примета.

1 ШПИОН. Ну и как же?

2 ШПИОН. Ну, ничего, кричал на меня, грозил, что подаст в суд. Потом простил. Он понимал, что я не нарочно.

1 ШПИОН. А как же он, так и работал с одним ухом?

2 ШПИОН. А он потом и второе отрезал. чтобы не выделяться. Меня очень любил. Он знал. что может послать меня на любое задание, все будет исполнено. Скажет: полезешь в колодец, придется висеть несколько дней. Только отвечу: есть висеть. И отправляюсь. Я висел еще в школе лучше всех. Висение — это мой конек. Если вам рассказать, вы не поверите. Однажды я висел в дымоходе камина четыре часа — надо было проникнуть в спальню любовницы одного генерала. В ту ночь он как раз был у нее.

1 ШПИОН. А если бы они затопили камин?

2 ШПИОН. А они и затопили.

1 ШПИОН. А как же вы не сгорели?

2 ШПИОН. Я был в непромокаемом пальто. Знаете эти пальто? Первые пятнадцать минут они действительно не промокают. но зато когда уже промокнут, высушить их невозможно. В ту ночь шел дождь. Теперь вы понимаете, что загореться я не мог.

1 ШПИОН. Но вы могли задохнуться от дыма!

2 ШПИОН. А я сложился в 8 раз и спрятал нос под правую подмышку, так что никакой дым в него не проникал.

1 ШПИОН. Сложились в 8 раз?

2 ШПИОН. Ну да, что вас удивляет'? Складывание — это тоже мой конек. Я уже в школе складывался в 4 и даже в 8 раз. На экзамене я сложился в 16 раз и меня положили прямо на стол, за которым сидела комиссия.

1 ШПИОН. В 16 раз! Я могу только вдвое.

2 ШПИОН. Вдвое у нас складываются дети из нашего разведывательного детского садика.

1 ШПИОН. У меня. видимо. неправильная постановка. У нас преподавал складывание бывший граф, он очень плохо сгибался. И мы все этому так и не научились.

2 ШПИОН. А ну-ка, покажите. как вы это делаете?

1 Шпион встает, долго выбирает позицию, наконец с трудом сгибается пополам.

2 ШПИОН. Да, не блестяще.

1 ШПИОН. Я вам говорил…

2 ШПИОН. Но если вы не умеете складываться, как же вы закручиваетесь?

1 ШПИОН. Мне стыдно признаться… но я не закручиваюсь.

2 ШПИОН. Не закручиваетесь?! Не понимаю… Как же вы тогда ввинчиваетесь?

1 ШПИОН. А я и не ввинчиваюсь.

2 ШПИОН. Вы шутите?

1 ШПИОН. Нет, на самом деле. Да разве уж так часто приходится ввинчиваться?

2 ШПИОН. Не часто. Но иногда это бывает единственной возможностью проникнуть в какую-нибудь небольшую дыру и даже щель.

1 ШПИОН. Нас этому не учили. Это пробел, который я буду чувствовать всю жизнь… А вы не можете показать, как вы это делаете?

2 ШПИОН. Могу, но это ничего не даст. Надо научить вас это делать, а для этого надо вас куда-то ввинтить.

1 ШПИОН. Пожалуйста, если вам не трудно… я буду вам очень благодарен.

2 ШПИОН. Ну что ж, если вы хотите. (Встает. 1 Шпион тоже встает.) Надо выбрать правильную позицию. (Показывает.) Станьте так… правую ногу вперед. Так. Теперь закручивайтесь.

1 ШПИОН (пытается закрутиться). Ммм…

2 ШПИОН. Больше, больше.

1 ШПИОН (кряхтит). Больше не могу…

2 ШПИОН (помогает ему руками). Так… правое плечо выше… Больше прогнитесь. Спину выпрямите… еще… плохо! Нет у вас какой-нибудь палки?

1 ШПИОН. Нет…

2 ШПИОН. Тогда возьмем мою. (Берет палку.) Шире руки. (Просовывает палку в рукава пиджака 1 Шпиона, при этом руки из рукавов не вынимаются, так что тот стоит с разведенными в стороны руками, напоминая огородное чучело.) Вот так. Теперь я буду вас закручивать. (Закручивает 1 Шпиона.) Внимание! Начинаю вас ввинчивать. (Начинает ввинчивать 1 Шпиона в пол, как ввинчивают штопор. 1 Шпион ввинчивается все дальше и дальше, постепенно уходя в пол.) Не больно?

1 ШПИОН. Нет… Только правая нога затекла…

2 ШПИОН. Пошевелите пальцами.

1 ШПИОН. Пошевелил…

2 ШПИОН. Продолжаем. (Продолжает ввинчивать 1 Шпиона.) Так, хорошо. Вы, по-моему, схватили принцип.

1 ШПИОН. Вы думаете? Мне кажется, я освою, еще разика два вот так меня ввинтить, и я смогу уже сам…

2 ШПИОН. Делайте движение, будто крутите хулахуп. (1 Шпион сосредоточенно пыхтит.) Теперь вытаскиваем палку. (Вытаскивает из рукавов палку.) Руки вытяните вверх. Так, переплетите их.

1 ШПИОН. Как, переплести?

2 ШПИОН. Как балерина. (Показывает.)

1 ШПИОН (переплетает руки над головой). Так?

2 ШПИОН. Так. Вы обратили внимание? Сначала я вас ввинчивал, как штопор. А теперь буду ввинчивать, как шуруп. Понятно?

1 ШПИОН. Понятно…

2 ШПИОН. Поехали. (Ввинчивает 1 Шпиона в пол.) Теперь закройте глаза, нос прижмите к правой щеке.

1 ШПИОН. Чем же я его прижму?

2 ШПИОН. Нос у разведчика должен двигаться без помощи рук, так же легко, как палец. Попробуйте.

1 ШПИОН (пробует прижать нос к правой щеке). Не могу к правой… я левша.

2 ШПИОН. Тогда к левой! (Продолжает ввинчивать 1 Шпиона, поворачивает его затылком к публике.) Ну, как, получилось?

1 ШПИОН. (гнусаво). Получилось.

2 ШПИОН. Уши прижмите крепче. Внимание! (Завинчивает голову 1 Шпиона, видны только его руки, затем завинчивает и руки.) Все! Фффф… (Делает движения зарядки, видимо, устал.) Ну, теперь начинаю вывинчивать. (Пробует вывинтить 1 Шпиона, долго возится, но ничего не может сделать.) Скверная история… Как же теперь его вывинтить обратно? Он нагрелся здорово… А согласно закону физики, тела от нагревания расширяются, и здорово расширяются. Что же делать? Надо как-то его охладить… Придется подождать. А еще лучше сделать это завтра утром — за ночь он охладится, и я запросто его вывинчу. Это самое разумное решение. Кстати, можно будет выспаться — этот Клопп всегда ужасно храпит.

АНДРЕЙ УСАЧЕВ.
Плакат

Оглавление

АНДРЕЙ КУЧАЕВ. Растаявшие снега Килиманджаро

КОНСТАНТИН МЕЛИХАН. Нетерпеливые строки

АЛЕКСАНДР ДУДОЛАДОВ

  Романтика

  Призрак

ЮРИЙ БУКОВСКИЙ. Возвращение

КОСАЯ ЛИНЕЙКА.

АЛЕКСАНДР ХОРТ. Котовасия

  Матерый кот

  Гад в сапогах

  Мышиная возня

  В трудном походе

  Трудно быть людоедом

  Кто в сапогах?

МИХАИЛ КУДИНОВ. Иронические миниатюры

  Сикось-накось

  Филозофическая

  Туристическая

  Скоморошья

  Балаганная

  Сложность

  Минога

  Без состраданья

ЛЕОНИД ФУЛЬШТИНСКИЙ. Голос

ЮРИЙ РЯШЕНЦЕВ. Уж восхищенья нет…

  Романс Эраста (из спектакля "Бедная Лиза")

  Песенка об обстоятельствах (из спектакля "Бедная Лиза")

  Песенка островитян (из телефильма "Остров погибших кораблей")

  Песенка о российских дорогах (из телефильма "Гардемарины, вперед!")

  Кредо барона Пруса (из кинофильма "Рецепт ее молодости")

  Куплеты бюрократа (из кинофильма "Забытая мелодия для флейты")

ЛАЗАРЬ ЛАГИН (1903–1979). Обидные сказки

  Прометеевы страсти

  Ошибка Матвея

  Аморалка

Олег МОЛОТКОВ

  О классиках

  Ты — мне…

  Юмористическое

  О "ведах" и "водах"

  Любимое

  Автоэпитафия

  Богопротивное

НИКОЛАЙ ШАМСУТДИНОВ. Триединство (пародия)

СЕРГЕЙ ЕВТУШЕНКО, ВЛАДИМИР ЛАДЧЕНКО. Хороший мужик Петрюк

ВИКТОР КОКЛЮШКИН. Под одеялом

ЛЕВ ЛАЙНЕР. Теньщиков в Колымове

ФЕДОР ФИЛИППОВ. Цирковые гекзаметры

СЕМИНАР СО ВЗРЫВОМ

  МИХАИЛ ЖВАНЕЦКИЙ. Ах, лето…

  СЕРГЕЙ ГЕОРГИЕВ. Зверские штаты

  МИХАИЛ ГРОМОВ. Бережливость

  МИХАИЛ ЯКОВЛЕВ. Заграничное средство

  АРКАДИЙ ХАЙТ. Чужой среди своих

  МИХАИЛ ЛИПСКЕРОВ. Чудо-машина

ПЕРВАЯ ПОПЫТКА

  АЛЕКСАНДР АРХАНГЕЛЬСКИЙ. Мужичок с ноготок

  ВЛАДИМИР ЛИВШИЦ. Шамовка.

  ЛЕОНИД ФИЛАТОВ. Из цикла "Таганка-75"

АРГО. Вопль Крика

ЗИНОВИЙ ПАПЕРНЫЙ. Лекция для школьников в Третьяковской галерее

СЕРГЕЙ СМИРНОВ. Кавалерный бунт

ГЕННАДИЙ ПОПОВ. Центр борьбы

ГЕННАДИЙ ГОЛОВИН. Helsinki — город контрастов

МИХАИЛ УСПЕНСКИЙ. Эквадорские бананы

МУЗА ПАВЛОВА. Шпионы (маленькая пьеса для балагана)

АНДРЕЙ УСАЧЕВ. Плакат