Солонго. Тайна пропавшей экспедиции (fb2)

- Солонго. Тайна пропавшей экспедиции 1238K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Евгений Всеволодович Рудашевский

Евгений Рудашевский
Солонго
Тайна пропавшей экспедиции

In angello cum libello

Часть первая
Восточный Саян

— Далеко ли твой дом, евражка?

— Далеко, лиса, — под самым кончиком хвоста.

Глава первая

Артём ловил своё отражение в окне автобуса. Он знал, что жив — от пяток до макушки. Знал, что неделю назад ему исполнилось четырнадцать лет, что вместо обещанного лагеря его отправили в глушь Тункинской долины.

— Скукотища… — вздохнул Артём.

В окно он видел зеленеющие овраги, покосившиеся избы. Обдуваемые ветром, вспыхивали вётлы — их листочки, повернувшись исподней стороной, пускали по ветвям холодное пламя серебра. Юноша с унынием поглядывал на придорожные кафе, на сидевших у дороги грибников и ягодников. Закрыв глаза, он мог увидеть значительно больше — весь земной мир…

Прежде взгляд Артёма устремлялся даже к просторам Луны и Марса. Юноша думал, что при желании и определённом везении станет космонавтом, попадёт в космическую экспедицию и улетит путешествовать на галактическом корабле.

— Почему бы и нет! — улыбался он.

Потом врачи сказали Артёму, что у него врождённая аритмия сердца. В этом не было ничего страшного, его даже не освободили от физкультуры. Но, вернувшись из поликлиники, он уже не видел ни Луну, ни Марс. Они погасли, умерли в его мире и больше ему не принадлежали.

Артём не расстроился. В его распоряжении оставалась вся Земля — от снежной вершины Эвереста до тёмных глубин Марианской впадины. Аритмия не помешает идти с ледорубом или погружаться в батискафе. Этого было вполне достаточно. В конце концов, космонавтом быть не так уж интересно. Что за радость — восемь месяцев лететь на крохотном корабле, а потом бродить по безжизненным марсианским пустыням?

— А ты знала, что на Марсе шестьсот восемьдесят семь дней в году? — спрашивал у мамы Артём.

— Нет.

— А то, что там из-за слабой гравитации люди не смогут рожать детей?

— Нет.

— Вот… Значит, делать там нечего.

Мама в ответ только смеялась.

Мир родителей был не таким большим и ярким. С каждым годом на их карте становилось всё больше серых пятен — мест, куда они просто не хотели отправляться, — и чёрных пятен — мест, которые они не смогли бы посетить при всём желании.

Для папы давно умерли ледяные просторы Антарктики, пески Сахары и джунгли Амазонки. Об Эвересте, Аннапурне и других вершинах он даже не вспоминал. Сергей Николаевич Перевалов курил уже десять лет — слишком часто и крепко, чтобы теперь карабкаться по ледникам или тяжёлым мачете прорубать заросли лиан.

Для Марины Викторовны Переваловой, мамы Артёма, яркими оставались лишь Иркутск, где она жила, и Таиланд, где она с подругами отдыхала каждый январь. Другие места нашей планеты её мало интересовали.

— Скукотища, — поморщившись, повторил Артём.

К четырнадцати годам он с удивлением заметил, что и в его мире появились серые участки: затянутые войной Сирия, Ирак, бандитские Уганда и Сомали…

— Хотя… почему бы и не съездить туда. Чем опаснее, тем интереснее.

Отражение Артёма в окне то пропадало, то возвращалось. На подъёмах завывал старый двигатель автобуса. У дороги паслись коровы. Мальчик-пастух, прикрывая лицо от колючей пыли, равнодушно поглядывал на отару овец, ждал минуты, чтобы перевести их через дорогу. Из-за пригорка вытянулась почерневшая водонапорная башня; за ней началось пшеничное поле — ветер чертил его золотистыми тропинками, порывами выстилал мягкие лужайки.

Вздохнув, Артём вспомнил дедушку. Если тот и в самом деле погиб, то никаких сомнений: в последние часы самым печальным для него было наблюдать за смертью мира вокруг. Его карту затягивало безграничным чёрным пятном. Оно неумолимо съедало далёкие страны, соседние города. Замерло, когда вокруг дедушки остался лишь тесный круг жизни — дом или даже комната. Он ещё мог бы в последнем порыве дойти до двери, но повернуть ручку у него бы не хватило сил. Что может быть страшнее для человека, с юности ходившего в походы, искавшего приключения в самых отдалённых уголках планеты! Артём не верил в смерть дедушки. Никто не верил. Но всё изменилось после письма, которое получила Марина Викторовна.

— Кажется, старик Корчагин в самом деле покинул нас, — прошептал Сергей Николаевич.

Дедушка пропал прошлой весной. Поначалу это никого не удивило. Он и раньше пропадал. Виктор Каюмович был геологом. Впрочем, его исследования давно не ограничивались одной лишь геологией. Придумав себе новую теорию, он отправлялся в дальние путешествия. Искал затерянные бурятские улусы^[1], древние вулканы, говорил, что нашёл следы богатых месторождений нефрита или меди. Три месяца ходил по уссурийской тайге, надеясь встретить таинственных отшельников, о существовании которых прочитал в каких-то архивах. Маме никогда не нравились эти приключения. Обещания дедушки однажды взять с собой Артёма пугали её. Сам Артём в последние годы только об этом и думал, надеялся хоть отчасти увидеть чудеса, о которых рассказывал дедушка. А теперь Виктор Каюмович погиб. В каком-нибудь полуразрушенном зимовье, от болезни. Или в лапах медведя, в зубах амурского тигра. Деталей его смерти никто уже и не надеялся узнать, но Артём надеялся, что тот погиб именно в лапах дикого зверя:

— Уж лучше так, чем от какой-нибудь глупой болячки.

На прошлой неделе институтский друг дедушки передал Марине Викторовне письмо, написанное и запечатанное больше года назад, перед исчезновением. Сказал, что сам удивился такому поручению:

— Мы с ним давно не общались, а тут — на́ тебе, письмо. Внутри — ничего такого. Только свёрток и записка.

«Передай моей дочери ровно через год, если я раньше сам не заберу». Вот и вся записка. Больше в письме не было ни строчки.

В свёртке лежали два ключа. Что с ними делать, Марина Викторовна не знала. Послание казалось бессмысленным.

— Под старость совсем из ума выжил, — качнул головой дедушкин друг.

Он ушёл, а Марина Викторовна ещё долго стояла у порога. Невидящим взглядом смотрела на конверт в руках. Не знала, что делать. Слёзы тонкими струйками текли из её открытых глаз. Она злилась на отца за его чудаковатость. За то, что он всегда где-то пропадал. Забывал про день её рождения. Не пришёл на её свадьбу. Даже на похороны своей жены не приехал — в это время был на Дальнем Востоке. Ещё и Артёма заразил страстью к приключениям. Зачем-то обещал свозить того на Амазонку, показать ему трёхметровых плотоядных рыб арапаима. Неутомимая одержимость. Виктор Каюмович говорил, что хочет умереть в пути. Он добился своего.

Марина Викторовна плакала беззвучно. Она даже не шевелилась. Из её затуманенных глаз просто вытекали слёзы. Потом и слёз не осталось, а она всё стояла с конвертом в руках, будто лишь сейчас окончательно признала, что Виктора Каюмовича больше нет. Ей бы только обнять отца на прощание, прикоснуться щекой к его щеке, опять услышать сладкий аромат его одеколона.

Вечером с работы пришёл Сергей Николаевич. Что делать с ключами, он не придумал, но обратил внимание, что на конверте указан обратный адрес:

— Наверное, ответ можно найти там.

— Серёж, я не могу. Не хочу никуда ехать. Я устала от всех этих загадок, тайн. Вечно он что-то прятал от меня, от мамы. А теперь, когда его нет…

Марина Викторовна опять не сдержалась. Заплакала, не таясь от мужа и Артёма.

— Ну хочешь, я съезжу, посмотрю, что там, — предложил Сергей Николаевич.

— Нет.

Перед сном Марина Викторовна ещё раз сказала, что никуда не поедет, а наутро взяла отгул на работе и уехала из Иркутска на первом же автобусе — в указанный на конверте посёлок.

Адрес отправителя привёл её на окраину села Кырен Тункинского района, на берег реки Иркут, стремительным потоком напоминавшей, какими бывают реки — вольные, ещё не оскоплённые ни плотиной, ни запрудой.

Пройдя по тропинке вдоль крапивного поля, обогнув заросший старым репейником двор, Марина Викторовна оказалась перед двухэтажным срубом. Один из ключей подошёл к двери, и Марина Викторовна зашла внутрь.

В последующие дни она узнала, что дом принадлежал её отцу. Он построил его пять лет назад, не сообщив об этом никому из родственников. Часто бывал здесь, готовясь к очередной экспедиции, но держал это место в тайне. На мгновение горечь от разлуки с отцом опять сменилась глубокой обидой — неприятно было узнать, что Виктор Каюмович до такой степени не доверял собственной дочери.

Применения второму ключу пока что не нашлось.

Марина Викторовна с грустью ходила по комнатам, примечая знакомые вещи, фотографии. Она уже не сомневалась, что письмо было подготовлено вместо завещания. Отец знал, что уходит в опасное путешествие, и побоялся, что дом пропадёт без наследников.

Рассказав обо всём Сергею Николаевичу по телефону, Марина Викторовна вышла во двор, где столкнулась с Бэлигмой — старой буряткой, которую дед попросил в течение года следить за домом:

— Цветы поливать, пыль, если где, протереть. Мы с ним хорошими соседями были, чего бы и не помочь, — улыбалась Бэлигма. — Пропал, значит? А вы, значит, за наследством приехали?

Марина Викторовна не ответила. Она уже ничему не удивлялась. Казалось невероятным, чтобы Виктор Каюмович не только уставлял дом цветами, но ещё и просил какую-то женщину за ними ухаживать. Впрочем, цветов в доме нашлось немного.

— Фиалки? — удивилась Марина Викторовна. — Могли бы просто забрать их и поливать у себя…

— Могла бы, — улыбнувшись, проговорила Бэлигма.

Второй ключ бурятка рассматривала долго и с явным интересом, но придумать ему применения не смогла. Обошли весь дом, заглянули в оба чулана, но замков не обнаружили.

— Может, он вообще не от дома, — вздохнула Марина Викторовна.

— Как знать, — качнула головой Бэлигма и, распрощавшись, заторопилась на улицу. Обещала завтра прийти вновь: — Я вам молочка свежего принесу, раз такое дело. Мы с вашим отцом хорошо общались, пока он не уехал. А теперь вот. Ну да вы не расстраивайтесь, узнаем про ваш ключ.

Марина Викторовна от таких слов чуть не расплакалась — будто её единственной заботой была тайна ключа, а не молчаливое расставание с отцом.

— Хорошо общались, — прошептала она, глядя вслед Бэлигме. — Чудеса какие-то.

Виктор Каюмович никогда ни с кем хорошо не общался. У него даже друзей настоящих не было.

Марина Викторовна ещё раз обошла дом. Удивляло отсутствие рабочего кабинета: где же книги, записи отца? Если он оставался на одном месте больше года, то неизменно обрастал ворохом черновиков, записок. Удивляло и то, что по углам лежал махровый слой пыли — если Бэлигма и убиралась тут, то редко и небрежно.

Вечером, глядя на догоравшую облачную наволочь, Марина Викторовна занудилась в предчувствии долгой и грустной работы. Нужно было оформлять наследство: собирать справки, выписки, ждать в очередях. Не желая оставаться наедине со своей печалью, она придумала вызвонить из Иркутска Артёма. Рассудила, что на берегу Иркута ему будет не хуже, чем в лагере на Малом море. Мужа с работы не отпускали, а просить кого-то из друзей не хотелось.

Так юноша оказался в автобусе «Иркутск — Кырен». Поначалу он даже обрадовался, узнав, что ему предстоит две недели жить в дедушкином доме. Представлял, как будет просматривать дедушкины карты и дневники, листать закладки в его книгах, но со слов отца быстро понял, что ничего интересного в доме не осталось — только пыль и старая мебель.

Томление с каждым часом усиливалось. Его не могли развеять ни предгорья Саян, ни лысые макушки гольцов, ни видневшиеся за окном окраины горной тайги. Артём понимал, что мама не отпустит его в лес. И вместо лагеря с вечерними кострами, конными походами на Ольхон и весёлой рыбалкой его ждёт уныние сельской окраины.

— Ещё заставит огород копать, — хмурился Артём. — Помоги тут, вымой посуду, убери в кладовке. Это нам знакомо…

Мама встретила Артёма на автобусной остановке. Встреча вышла безрадостной.

— Как доехал?

— Нормально.

— Не укачало?

— Мам, я же говорил, меня не укачивает.

— Тогда в Аршане укачало.

— Мне было пять лет! Сколько раз говорил…

Марина Викторовна понимала, что нужно как-то ободрить сына, что разговор об укачивании — не лучший способ сделать это, но отчего-то не могла остановиться.

— Я же просила Серёжу посадить тебя на первое сидение. Там не так болтает.

— Мам!

Артём понуро плёлся за Мариной Викторовной, подпинывал камни, с опаской поглядывал на сельских собак. Говорил себе, что обречён две недели торчать взаперти вместо того, чтобы с другими ребятами пилить сушины, складывать костровища, лазать по каменистым останцам^[2].

«Две недели! Это четырнадцать дней. Триста тридцать шесть часов. Из них я часов сто буду спать. Остаётся двести тридцать шесть. Часов тридцать буду есть. Остаётся двести шесть. Двести часов сплошной тоски! Хорошо бы заболеть чем-нибудь. Простыть. Меня бы тогда сразу домой отправили. Двести часов — это двенадцать тысяч минут. А секунд…»

Артёму никак не удавалось посчитать, сколько же секунд продлится его ссылка. Тем временем показался дедушкин дом.

Мама открыла калитку. Прошла через двор. Поднялась на веранду и замерла. Отчего-то медлила, не заходила внутрь. Артём поднялся вслед за ней.

— Чего ждём? — спросил он, но осёкся. Увидел, что дверь приотворена. Кто-то выломал замок. Вырвал вместе с куском дерева. Теперь на его месте зияла рваная брешь.

Мама аккуратно потянула дверь на себя. Вошла в прихожую.

В доме будто побывал смерч. Мебель была опрокинута, зеркала — разбиты, единственный диван — выпотрошен до самых пружин. Даже кухонная столешница была сброшена на пол.

Дедушкины вещи лежали в общей груде осколков и раскуроченных полок. Кто-то активно поработал здесь топором. Только что. За несколько минут до возвращения Марины Викторовны.

Артём с удивлением, позабыв всякую тоску, осматривал погром в дедушкином доме. Вместе с мамой поднялся по лестнице — увидел, что смерч пронёсся и на втором этаже.

Фанерная ширма под ванной — выломана. Кровать — перевёрнута. Матрас — разрезан. Здесь явно что-то искали. Но что? И почему именно сейчас? Дом стоял без жильцов больше года. Почему грабители не ворвались сюда раньше? И если это были грабители, почему они не взяли ни телевизор, ни микроволновку? Даже иконка в серебряном киоте висела нетронутой.

Этого Марина Викторовна не знала.

Глава вторая

Артём любил дедушку. У Виктора Каюмовича всегда было о чём рассказать. Посмеиваясь тихим, заговорщицким смехом, он вспоминал о приключениях юности. О том, как едва не погиб на разливе Амура, как видел извержение Ключевской сопки — километровый столб лавы ещё долго снился дедушке, до того мощной, насыщенной была его красота. Показывал шрамы на спине, оставшиеся после встречи с медведем на диком берегу Витима. Артём, затаившись, смотрел и слушал. Даже трогал дедушкины шрамы. Хотел однажды получить такие же. Сказал об этом маме. Испугавшись, она два года назад не пустила его в поход с дедушкой. Виктор Каюмович уверял её, что всё ограничится двухдневной прогулкой по берегу Байкала:

— Чего ты испугалась-то? Мальчика пора приучать к походной жизни.

— Мам! — просил Артём.

Всё было тщетно. Марина Викторовна и думать не хотела о том, чтобы куда-то отправить сына с дедушкой. Артём не успокаивался, и мама наконец записала его в лагерь. Сказала, что ему надо набраться опыта, прежде чем идти в настоящий поход.

Марина Викторовна надеялась, что после первой же поездки в лагерь сын забудет о тайге, но ошиблась. Его мечты о приключениях только усилились. Он теперь ещё больше хотел путешествовать — как дедушка, приезжать домой после дальней экспедиции и улыбаться тому, с каким интересом все слушают его рассказы.

Когда Виктора Каюмовича признали без вести пропавшим, Артём решил, что закончит свою жизнь так же — таинственно исчезнет, сгинет в недоступной простому путнику чащобе. Об этом он, конечно, не стал говорить ни папе, ни маме. Они бы не поняли. У них была скучная жизнь. Их пугал даже намёк на возможные приключения. На карте их жизни было слишком много серых пятен.

Папа работал корреспондентом в «Восточно-Сибирском экспрессе». Часто уезжал в Улан-Удэ, Читу и в города поменьше, но приключениями в этих поездках не пахло. Папа сам говорил, что в последние годы пишет только скучные отчёты о ещё более скучных мероприятиях, а настоящего события ему не попадалось уже много лет.

Мама работала в лаборатории Института биологии при Иркутском государственном университете и пятый год писала диссертацию, от одного названия которой веяло неодолимой тоской.

— Вам не понять, — шептал Артём, рассматривая топографические карты байкальского побережья.

Он знал, что однажды не удержится и тайком ото всех убежит в одиночный поход. Теперь, когда не стало дедушки, в этом деле он мог положиться лишь на себя.

Виктор Каюмович говорил, что все проблемы — от неясности:

— Сформулируй свои мысли, и проблема уйдёт. Сам удивишься! Главное, формулируй непредвзято, как ты на самом деле чувствуешь и думаешь. Ведь и с другими людьми все беды — от недостатка общения. Если поругались, сядьте рядышком и честно обсудите, что вас волнует. И не будет никаких ссор.

Дедушка сполна доказывал свои слова. Только не тем, что в разговоре решал семейные конфликты, а тем, что действовал как раз наоборот — замыкался в себе и поэтому плодил конфликты в неисчислимом количестве. Часто ругался с женой. После её смерти ссорился с дочерью даже во время короткой и долгожданной встречи. Всякий раз она говорила Виктору Каюмовичу, что он не бережёт себя, что в старости мог бы уделять ей больше времени, чем в экспедиционной молодости. Дедушка отмахивался, не хотел ничего объяснять.

«Все беды — от недостатка общения».

— В этом ты был прав, — Марина Викторовна подняла с пола чёрно-белую фотографию отца. Вынула из рамки разбитое стекло и поставила её на подоконник.

Только что приходил участковый. Он внимательно осмотрел дом. Зашёл в каждую комнату. Подробно расспросил о том, чем дедушка занимался при жизни. Записал мамины показания беглым неразборчивым почерком, попросил её расписаться и, прощаясь, сказал:

— Вы бы пока уехали к себе. Чего вам тут на осколках жить? А я вам позвоню, когда что-то станет ясно.

— Так кто это был?

— Воры. У нас тут бывает, заезжают из других сёл.

— Почему тогда ничего не украли?

— Может, и украли. Вы ж сами говорите, что не помните точно, что тут и где стояло. Может, знакомые вашего дедушки. Знали, что у него деньги лежат или что-то ещё.

— Почему они именно сейчас заявились? — не отступала Марина Викторовна.

— Да вы не беспокойтесь. Я же говорю, езжайте в Иркутск, а мы тут сами разберёмся.

Марина Викторовна, вздохнув, поблагодарила участкового за совет. Когда он ушёл, позвонила мужу, рассказала о случившемся.

— Да чего тут думать! — воскликнул Сергей Николаевич. — Простые воры. Забрались, ничего не нашли и со злости всё поломали.

— Может быть.

— Давай я в субботу приеду, помогу там, если что. А про участкового забудь. Он скорее золото Колчака найдёт, чем твоих воров.

Вечером заглянула Бэлигма. Пришлось слушать её причитания о поломанной мебели и побитых зеркалах. Больше всего Бэлигму, кажется, расстроили опрокинутые и помятые цветы — те самые, за которыми она ухаживала последний год. Соседка настойчиво предлагала свою помощь, говорила, что быстренько тут всё приберёт, что ей больно смотреть на то, что сделалось с домом Виктора Каюмовича. Марине Викторовне едва удалось заверить Бэлигму, что они справятся сами, и выпроводить её на улицу.

— Какая настойчивая! Ни за что не поверю, что отец вообще пускал её на порог!

Думать об этом было некогда. Мама начала уборку. Артём помогал ей — перетаскивал в прихожую обломки мебели. Решено было сжечь всё то, что не удастся починить.

Неожиданное приключение встряхнуло юношу. Теперь поездка в Кырен не казалась такой скучной. Он неспешно ходил по дому, с интересом осматривал комнаты. Хотел понять, что же тут искали воры. Артём был уверен, что в доме скрыта какая-то тайна.

«С дедушкой всегда так. Сплошные загадки», — подумал он, осматривая фотографии на первом этаже. В этом Артём был прав. Даже его родители мало что знали об исследованиях Виктора Каюмовича, особенно в последние годы. Он был уже не так молод. Прошлой осенью ему бы исполнился шестьдесят один год. И всё же он не прекращал своих экспедиций. Ходил по тайге, поднимался в горы, спускался в пещеры.

— Что же вы тут искали?.. — Артём держал в руках разломанный стул, но не торопился выносить его в прихожую, задержался у развешанных по стене фотографий.

На фотографиях — комнаты дедушкиного дома, какими они были до погрома. Вполне уютные. Ничего особенного. Старая, но опрятная мебель. При этом все комнаты — какие-то пустые. В них не хватало деталей, которые неизменно появляются в жилом доме. Ни вазочек, ни фигурок, ни разбросанных на столешнице книг или ручек. Впрочем, дедушка мог сделать эти фотографии сразу после того, как сюда переехал. Но зачем вообще снимать комнаты, в которых ты живёшь, вставлять их в рамки и тут же, на стене, развешивать?

— Ерунда какая-то, — промолвил Артём.

— Чего? — отозвалась из гостиной мама.

— Стул выношу!

— Давай. Потом сюда иди. Нужно столешницу поднять.

— Хорошо, — шёпотом ответил Артём.

Юноша решил внимательно изучить все фотографии. Подумал, что, быть может, на них осталось запечатлённым то, что искали или нашли воры. «Вряд ли, но попробовать стоит».

«Вот комод с большими часами. Часы я видел. Они лежат разбитые на втором этаже».

«Вот икона. Зачем она вообще дедушке? Икона висит на месте. Её даже не тронули. А могли бы украсть. Киот серебряный. Значит, искали что-то поинтереснее».

«Вот… даже не знаю, что это. Что-то из дедушкиных инструментов. Что-нибудь для геологии. У него таких много было. Инструмента я не видел, но вряд ли воры им заинтересовались».

«Вот лестница на второй этаж».

«Это спальня. На кровати нет ни белья, ни матраса. Значит, я был прав, дедушка фотографировал до того, как тут обжился. Зачем?»

«Вот книжный шкаф. Чего же мама жаловалась, что в доме нет книг? У дедушки всегда было много… А это? Что это?» — Артём положил на пол обломки стула и подошёл поближе к фотографии. Присмотрелся.

— Мам!

Марина Викторовна не ответила.

— Мам!

Артём разволновался. Почувствовал, как сердце наливается тягучим холодом.

— Чего? — подошла встревоженная Марина Викторовна. Её напугал голос сына.

— Смотри!

— Это ты так стул несёшь? — Мама показала на обломки в ногах Артёма.

— Смотри!

На фотографии Марина Викторовна увидела небольшую комнату. Книжные шкафы, рабочий стол, старую кушетку, простой деревянный стул. И чёрную коробку на тумбе.

— Что это? — спросила Марина Викторовна.

— Сейф! — улыбаясь, ответил Артём.

Он был уверен, что второй ключ из конверта предназначался именно для этой чёрной коробки. Впрочем, никакого сейфа в доме не было. Осматривая результаты погрома, они несколько раз обошли оба этажа и ничего не нашли.

— Значит, сейф-то как раз и украли, — вздохнула мама. — Надо будет позвонить участковому.

— Постой, — Артём мотнул головой. — Книжный шкаф и стол они тоже украли?

— Даже не знаю… Может…

— Давай найдём эту комнату, потом будем думать.

Марина Викторовна помедлила, прежде чем ответить. Не хотела отвлекаться от уборки, но потом решила, что перерыв пойдёт ей на пользу. К тому же эта история приободрила Артёма. Он, как и дедушка, из любой мелочи мог устроить себе целое приключение.

— Все мы играем в игры, — говорил дочери Виктор Каюмович. — Человеку нужно чем-то заполнять время. Такими нас сделала природа. Эволюция. Мы утолили голод и жажду, построили дома, защитили свои семьи. Любое животное давно бы остановилось в развитии, но мы продолжаем идти вперёд, потому что помимо голода и болезней природа наградила нас философским беспокойством — желанием понять себя. Неосуществимым желанием, которое постоянно зудит внутри и не даёт нам скучать. Чтобы хоть как-то отвлечься от него, мы вынуждены играть в игры. Разве не так? Кто-то заполняет время ссорами, другие — любовью. Каждый выбирает по себе. А что выберет твой сын?

«В самом деле, что ты выберешь?» — Марина Викторовна взглянула на Артёма; тот быстрым шагом шёл по коридору, торопился разгадать только что придуманную загадку.

На втором этаже у всех трёх комнат были скошенные потолки — из-за крыши. В комнате на фотографии потолки и стены были прямые.

— Тут делать нечего, — Артём вернулся к лестнице. Заметил, что по коридору второго этажа развешаны картины. Рекламные проспекты курортов Аршана, Хойто-Гола и Ниловой Пустыни перемежались карандашными зарисовками природы. — Разве дедушка рисовал?

— Да, но не так хорошо, — мама пожала плечами. — Это не его рисунки. Да и старые они какие-то.

Артём решил потом изучить их подробнее, а пока что поторопился на первый этаж. Там обошёл обе комнаты, осмотрел гостиную. Несмотря на общий погром, было очевидно, что комнаты с фотографии тут тоже нет.

— Ерунда какая-то, — нахмурился юноша.

Поиски увлекли Марину Викторовну. Про уборку она и не вспоминала. Подумала, что в сейфе наверняка спрятаны письма, дневники Виктора Каюмовича. Быть может, там лежат документы, которые могли хоть отчасти объяснить его исчезновение.

— Если воры украли сейф, то только вместе с комнатой, — промолвил Артём, во второй раз обойдя дом. — Но ведь так не бывает?

— Не бывает, — согласилась мама. — Подождём Серёжу. Он разберётся.

Артём качнул головой. Знал, что должен разгадать эту загадку сам, до приезда папы. Иначе придётся выслушивать его насмешки. «Ещё не хватало».

Артём вернулся к фотографиям. Снял их со стены и разложил на полу. Пересчитал. Шесть комнат, не считая гостиную, кухню и лестницу.

— Странно, — заметила мама. — В доме — пять комнат. Значит, эта фотография не отсюда. Вот и вся разгадка.

— Нет! Значит, эта комната — скрытая! — торжествовал Артём. — Ну конечно! Потайной вход.

— Вряд ли…

«Хотя это вполне в духе отца, — подумала Марина Викторовна. — Он любил такие штуки. Скрытые дверцы, тайники».

— Тут все комнаты висели по порядку, — продолжал Артём. — Так?

— Ну, так, — согласилась мама.

— Вот второй этаж. Вот лестница. Вот комната с люстрой. Вот комната со шкафами. А комната с сейфом — между ними.

— Между ними ничего нет.

— Значит, есть! Нужно только хорошо искать.

Артём внимательно осмотрел обе комнаты. Ничего подозрительного. Ни намёка на дверцу. Да и куда бы она могла вести? В соседнюю комнату? На улицу?

— Значит, должен быть люк.

На полу ничего не нашлось. Артём старательно разгребал обломки мебели, сдвинул уцелевшую тумбу, простучал половицы, но люка не обнаружил.

— Ладно, давай спать. С утра продолжим. И послезавтра Серёжа приедет… — зевнула мама.

— Постой! Тут есть рулетка?

— Зачем тебе?

Артём объяснил свою догадку. Мама ответила, что такое едва ли возможно, да и никакой рулетки у них не было. Пришлось заменить её простой верёвкой.

Юноша замерил длину коридорной стены, потом измерил длину стен в обеих комнатах, и оказалось, что простенок между ними — почти полтора метра глубиной.

— Я же говорил!

— Не понимаю… — Марина Викторовна не поверила сыну. — Дай-ка сюда верёвку.

Повторное измерение показало такой же результат. Простенок не мог быть настолько глубоким, даже если брёвна тут укладывали в два ряда.

— Значит, между стенами — пустота! — Артём был доволен собой.

— Думаешь, там — комната с сейфом?

— Вряд ли. На фотографии — большое помещение.

— Тогда что там?

— Не знаю. Увидим.

«Хорошо, что папы нет, — Артём осматривал стену. — Он бы всё испортил. Спать не лягу, пока не найду вход».

Юноша щупал брёвна, пальцем подковыривал щели, но ничего не находил. Отодвинул тумбу, простучал плинтус. Ничего. Попробовал сдвинуть поставец — вскрытый, выпотрошенный, но оставленный на месте. Не смог. Тот был накрепко прикручен к брёвнам.

— Смотри. — Мама показала на царапины, ведущие по полу от ножек поставца.

— Значит, его часто двигали! — оживился Артём. — Нужна отвёртка.

— Давай всё-таки подождём Серёжу.

— Нет! — Артём сказал это до того порывисто, что мама решила не спорить.

— Ну хорошо. Я схожу к соседке. Но договоримся. Если за шкафом ничего нет, идём спать.

— Согласен, — нехотя ответил Артём.

Шёл одиннадцатый час, но Бэлигма встретила Марину Викторовну улыбкой.

— Отвёртка? Чего это вы там задумали?

— Так, тумбу прикрутить.

Надо было заранее придумать причину. Эта прозвучала неубедительно. «Впрочем, какое тебе дело!» Бурятка всё меньше нравилась Марине Викторовне.

Бэлигма предложила помощь. Сказал, что позовёт одного из сыновей, что тот прикрутит всё, что нужно. Она до того настойчиво предлагала помощь, что Марина Викторовна пожалела о своём приходе.

Бэлигма наконец уступила. Принесла сразу три отвёртки и попросила обращаться к ней за помощью в любое время суток — «в память о замечательном Викторе Каюмовиче».

— Кошмар какой-то, — Марина Викторовна быстрым шагом направилась к дому, опасаясь, что Бэлигма в последний момент увяжется за ней. — Нельзя быть такой навязчивой.

Пока не было мамы, Артём пробовал открутить шурупы кухонным ножом, но только обломил кончик лезвия. Не хотел в этом признаваться и бросил нож в общую груду поломанных вещей — пусть думает, что он таким был изначально.

С отвёрткой дело пошло быстрее.

Выкрутив последний шуруп, Артём отошёл в центр комнаты и замер.

— Ты чего? — удивилась мама.

— Хочу насладиться моментом. Сейчас всё решится.

Мама усмехнулась. «Весь в деда», — нехотя призналась она.

Вместе отодвинули поставец. Он заскрипел по уже процарапанным бороздкам.

— Вот! — радостно вскрикнул юноша.

За поставцом открылся вырезанный в стене проём. Полтора метра высотой и метр шириной.

— Я же говорил! — Артём от волнения схватил маму за руку, словно боялся идти туда, в тёмный тайник дедушки.

— Что там? — шёпотом спросила мама.

— Сейчас узнаем.

Глава третья

Проём вывел в тесный коридор между стенами соседних комнат. Артём включил на телефоне фонарик и увидел, что справа начинается спуск. Деревянная лесенка вела в подвал, о существовании которого никто не догадывался. В остальном коридор пустовал.

Тёмный, душный закуток. Приходилось пригибать голову. Узкие ступеньки тихо поскрипывали под ногами. Артём шёл первым, мама — вслед за ним. Держала его за плечи, будто боялась, что они угодят в ловушку или вовсе упадут в пропасть. Артём не сопротивлялся. Сейчас он думал лишь о том, что его ждёт внизу, там, где закончатся ступени.

Спуск оказался на удивление долгим. Не было видно ни начала, ни конца лестницы. Удавалось различить только шершавые, неотшлифованные брёвна стен.

Не оставалось никаких сомнений: дедушка сам проектировал этот дом. Сам придумал этот тайник. В подвале устроил себе рабочий кабинет. Только непонятно: от чего он так прятался? Чем же он занимался в последние годы, если ему пришлось скрываться ото всех глубоко под землёй?

— Артём…

— Да?

— Может, не надо? Подождём Серёжу. Мы ведь даже не знаем, куда идём.

Мамин страх придал Артёму ещё больше решимости. Он знал, что должен непременно дойти до конца, чтобы доказать маме свою смелость. Показать, что он уже взрослый.

Фонарик на телефоне был слабый, и Артём не заметил, как закончилась лестница. Хотел опустить ногу на очередную ступеньку, но уткнулся в пол и вздрогнул. Мама почувствовала это.

— Что там?!

— Идём дальше.

Они медленно шли по узкому коридору. Дощатый пол был усыпан мелким сором: какими-то бумажками, скрепками, щепками. В углу лежала тряпка. Дышать тут было неприятно. Тяжёлый запах подземелья.

Впереди показался тупик. Дальше было не пройти. Артём на мгновение расстроился, подумав, что дедушкин тайник давно пустует, но вскоре увидел, что коридор оканчивается не тупиком, а дверью.

Округлая медная ручка. Артём повернул её. Толкнул дверь и шагнул вперёд.

Это была та самая комната! В ней всё было как на фотографии. Фонарик выхватывал и книжные полки, и рабочий стол, и кушетку.

— Я же говорил!

— Да…

Артём с мамой по-прежнему говорили шёпотом, словно боялись, что их услышит кто-то, обитавший в подвале.

Марина Викторовна нащупала на стене выключатель. Одна из лампочек, вспыхнув, погасла, но остальные зажглись.

— Так лучше, — прошептала мама, когда её глаза привыкли к яркому свету.

В кабинете дышалось значительно легче, чем в коридоре. Значит, здесь была вентиляция. Дедушка не мог не позаботиться об этом.

Артём смотрел прямиком на сейф. Тот стоял на тумбе возле рабочего стола. Не хотелось торопиться. Нужно было для начала осмотреть комнату, а потом уж проверять, подходит ли ключ. Дедушка всегда говорил, что приятное мгновение надо оттягивать:

— Не торопись наслаждаться. Помучай себя предчувствием. Быть может, оно окажется самым приятным. В предчувствии не бывает разочарований, так что насладись им сполна.

Марину Викторовну удивило то, что в кабинете беспорядок. Книжный шкаф раскрыт, на единственном кресле небрежно лежит стопка книг. Стул не задвинут. По столу разбросаны листки бумаги, карандаши. Корзина переполнена смятыми черновиками. Коврик на полу сбит. Виктор Каюмович был небрежен в быту, но рабочее место всегда держал в чистоте и порядке.

«Значит, уходил отсюда в спешке. Даже очки забыл», — Марина Викторовна подняла с пола хорошо знакомые ей очки с самодельной эпоксидной оправой.

Артём улыбнулся, заметив, что над столом на стенке висят белые птицы-оригами. Среди простых журавликов было и несколько странных птиц.

— Утаргалжин, — прошептал Артём и приложил руку к груди. Там, под одеждой, висел амулет, подаренный ему на десятилетие дедушкой, — деревянный футляр, обшитый светло-коричневой оленьей кожей, с меховой окантовкой и вытравленным значком горной вершины.

— Утаргалжин, — кивнула мама.

Они хорошо знали эту птицу. О ней часто рассказывал Виктор Каюмович. Она помогает одиноким путешественникам, спасает странников от гибели.

— Появляется, когда тебе совсем плохо, — говорил дедушка, показывая маленькому Артёму, как сложить утаргалжина из бумаги. — Когда ты потерялся в самых тёмных дебрях, заплутал в самом непролазном буреломе, когда надежды выжить не осталось, появляется утаргалжин. Сопровождает тебя из чащи, не даёт страху и одиночеству съесть тебя. А на прощание роняет тебе пёрышко. Его нужно поднять и всегда носить с собой. И утаргалжин будет тебе помогать. Если не подберёшь перо, то больше никогда его не встретишь, такие дела.

Своё перо дедушка получил ещё в юности, потерявшись в уссурийской тайге. Вложил его в амулет — тот, что теперь висел на груди внука. Это был самый ценный подарок в жизни Артёма. «Вот дедушка и заблудился в последнем походе. Потому что отдал мне своё перо. Зря… Меня и в лес-то не пускают. Где уж тут в тайге потеряться…»

— Ну что, сейф? — наконец спросила мама.

Артём молча кивнул.

Марина Викторовна бережно вставила ключ в скважину. Попробовала надавить. Ничего не получилось. Артём затаился за её спиной. Попробовала ещё раз — в обе стороны.

— Никак, — мама пожала плечами.

— Дай я! — Артём выхватил у неё ключ.

— Постой! Погнёшь ещё!

Мама не успела ему помешать. Юноша изо всех сил надавил на ключ, и замок щёлкнул. Дверца открылась.

— Я же говорил, — тихо, едва слышно промолвил Артём. Он заворожённо смотрел внутрь сейфа.

Там лежали бумаги. Марина Викторовна разочарованно качнула головой. «А чего я, собственно, ждала?» Бережно достала содержимое и разложила на столе. Здесь была папка с записками. Папка с рисунками. Подшивка топографических карт. Одна отдельная, сложенная в несколько раз карта. И матерчатый мешочек с чем-то тяжёлым внутри.

Мама решила осмотреть всё по очереди, не торопясь. Но Артём её опередил. Прежде чем она успела раскрыть первую папку, он схватил мешочек. Развязал на нём петлю — и отшатнулся: в ноги юноше упал жёлтый, весь искорёженный, будто жёваный камень. Артём застыл, поражённый увиденным. Он хорошо знал такие «камни» — тяжёлые, мозолистые, с коричневыми пятнышками. Видел их в геологическом музее дедушкиного университета. Это был самородок. Кусок настоящего золота! Будто выпавшая из челюсти великана увесистая, полукилограммовая золотая пломба — гладкая по бокам и шероховатая в тёмных впадинах.

— Дай сюда! — мама забрала у него мешочек. Аккуратно извлекла из него ещё один самородок и небольшую статуэтку из светло-зелёного нефрита.

— Золото, — прошептал Артём.

Сейчас дедушкин кабинет в подземелье казался ему настоящей сокровищницей, затерянной среди гор. Он бы ни за что не поверил, что всё происходит в подвале простого кыренского дома в трёх часах езды от Иркутска. Артём многое слышал о золотых приисках Сибири, о золотоискателях, уходивших вглубь Саян и погибавших там на снежных отрогах, но и не мечтал однажды прикоснуться к подобной истории, увидеть самородок не под стеклом в музее, а открыто, в дедушкином тайнике.

— Ещё неизвестно, откуда он их взял, — промолвила мама, угадав мысли и чувства Артёма. Внимательно осмотрела самородки, будто сомневаясь в том, что они настоящие, и разложила их по карманам кофты.

Юноша насупился. Ему бы заполучить хоть один из таких самородков, и он бы купил себе свободу. Отправился бы в настоящее путешествие. Взял бы хороший рюкзак, палатку, ботинки, да и многое другое. И никто бы ему не помешал. Ни родители, ни учителя в школе.

«А ведь я их нашёл! — Артём хмуро смотрел на маму. — Если б не я, ты бы вообще сюда не попала. Так бы и выбросила ключ. Неужели жалко отдать хоть один самородок? А вот посмотрим, как ещё будет. И без тебя найду десяток таких. Тогда никто не станет мною командовать. Уеду куда подальше. Буду присылать вам открытки, чтоб вам завидно стало!..»

Мама тем временем раскрыла первую папку; на сына даже не посмотрела и не заметила его тревожного взгляда. В папке были листы, явно вырванные из какого-то блокнота. Вырванные неаккуратно, с бахромой. Они шли не по порядку, будто вырывали их наугад из разных частей или даже из разных блокнотов.

Почерк был Виктора Каюмовича, в этом Марина Викторовна не сомневалась. Выверенный, размашистый. Значит, писал спокойно, не в полевых условиях, а дома. Возможно, за этим столом.

Мама села на стул. Попробовала найти хоть какое-то начало в дедушкиных записях. Беспокойно перебирала листки. Наконец решила читать всё подряд. Артём, переборовший обиду, встал за её спиной. Чуть подался вперёд и торопливо читал вслед за мамой: «…не узнает. Но было бы странно не проверить. Я брался и за более сомнительные экспедиции. Никаких подтверждений словам Гришавина нет, но это и не удивительно, иначе золото давно бы нашли».

— Всё-таки золото, — прошептала Марина Викторовна. — Папа, папа, во что ты ввязался…

«Вчера нанял замечательного проводника, отлично знающего местность, а главное — простого и доверчивого. Его было нетрудно убедить в научных целях экспедиции. Собственно, это недалеко от истины. Пройдём до последней приметы, там оставлю Мэргэна сторожить лагерь, а сам уйду искать последнюю примету. Дальше будет видно.

Мне бы ещё пару помощников. Путь предстоит сложный, но нельзя рисковать. С Мэргэном мне повезло. Самый наивный и добродушный лесоруб из всех бурят, что мне встречались. Лицо у него свежее, непропитое. Нужно будет познакомиться с его семьёй, войти к ним в доверие. Это не помешает. В таком деле мелочей нет. Если всё увенчается успехом, если в самом деле…»

Запись оборвалась. Марина Викторовна торопливо взяла другой листок.

«…от бесконечной торговли. Местные ребята удавят за копейку. Но без лошадей мне не управиться. Я уже не в том возрасте, чтобы таскать по сорок килограммов на плечах, а на Мэргэна не хочется наваливать слишком много. На него и так ляжет вся тяжёлая работа. Я буду восстанавливать по приметам карту, а ему предстоит прорубаться через заросли, искать обходные пути».

Дальше началась табличка с перечнем провианта, геологического снаряжения, ружей и прочей поклажи. На этом запись оборвалась.

«Кажется, я досконально запомнил все приметы. Каждый вечер изучаю их. Потом это может пригодиться. Нужно быть готовым к любому повороту.

Надеюсь, приметы окажутся точными. Никогда бы не подумал, что беглый каторжник может так точно фиксировать местность. Впрочем, я до сих пор не уверен, что его это работа. Слишком много странностей в записях Гришавина. Никогда не поверю, что Дёмина, этого закалённого тайгой, прожжённого преступника, можно было чем-то напугать в горах — так, что он оставил золото почти нетронутым! Сказки. Ну, делать нечего. Разберёмся на месте. Теперь нужно подыскать помощника или проводника. Один не управлюсь. Западнее Кара-Бурени я ещё не поднимался. Хорошо бы нанять кого-то из местных. Надо присмотреться к лесорубу, который помогал мне с крыльцом. Он, кажется, немного…»

Запись оборвалась. Марина Викторовна отложила этот листок и взялась за другой. Увлёкшись записками отца, совсем позабыла об Артёме, а он уже глубоко склонился над её плечом и жадно вчитывался в каждую строчку. Ему не терпелось узнать, чем всё закончится. Судя по двум самородкам, дедушка нашёл-таки своё золото. Вот только счастья оно ему не принесло.

Следующая страница была мятой, словно её складывали несколько раз, затем старательно выглаживали и опять складывали. На ней был подробно расписан дневной рацион экспедиции, указывались координаты, типы местности, геологические названия пород, но всё это Марину Викторовну не заинтересовало. Поверх аккуратной таблицы была наискось сделана торопливая приписка красными чернилами. Тут дедушка явно писал в спешке. Разобрать его пляшущие буквы было непросто.

«На всякий случай отправлю тебе ключи. Вчера за домом следили. Это не к добру. Нельзя задерживаться. Старый дурак! Я ведь даже не взял фотоаппарат. Ну конечно, думал, что ищу золото».

Марина Викторовна не заметила, что всё теснее сжимает кулаки — края листка смялись, по бумаге пошла рябь. Эти записи Виктор Каюмович оставил для неё. Знал, что она сюда доберётся. Знал, что откроет сейф. Взгляд помутнел, смотреть приходилось словно через запотевшее стекло. Марина Викторовна тряхнула головой и, прищурившись, стала читать дальше: «Я ведь не за себя переживаю, а за открытие, ради которого возвращаюсь в горы. Если б я только знал! Если б только сразу поверил! Принёс какие-то жалкие четыре самородка. Не учёный, а вор! Но золото тут не главное. То, что я нашёл, важнее любого золота. Лишь бы всё удалось, тогда бы оправдались мои поиски.

Я должен всё сфотографировать. Это будет моё личное открытие. Венец моей научной карьеры. Без доказательств я в институт не пойду. Меня засмеют. Я бы и сам засмеял любого».

С обратной стороны листка была единственная надпись, ещё более торопливая и путаная. Марина Викторовна не сразу смогла прочитать: «Ни в коем случае не идите по моим следам! Это опаснее, чем я думал. Не ищите меня».

Других надписей на этой стороне не было. Только по её краям шли витиеватые узоры, будто дедушка задумал перерисовать изгибы Иркута, змеившегося по карте Тункинской долины.

Марина Викторовна в отчаянии смяла листок.

— Мама! Что ты делаешь?

Артём выхватил у неё бумагу, опасаясь, что мама разорвёт её. Марина Викторовна не сопротивлялась. Спрятав лицо в ладонях, беззвучно вздрагивая, начала плакать. Слёзы сочились сквозь пальцы и падали на ещё не прочитанные записи Виктора Каюмовича.

Артём растерялся. Не знал, что делать, как успокоить маму.

— Ты чего? Ну?

На мгновение юноша увидел, как приоткрылся карман её кофты. В нём лежал самородок. Насыщенно-жёлтый, на вид — мягкий, будто свежая смолка. Артём позабыл обо всём. О слезах мамы, о страницах из дедушкиного дневника. Он опять думал о золоте, о том, что этот скромный кусочек металла мог бы купить ему настоящую свободу. Юноша догадывался, что выручит за него не слишком много денег, но уж на одно путешествие ему бы точно хватило. Распланировать поход, как это делал дедушка. Нанять себе проводника, найти лошадей…

— Эй! — донёсся до них мужской голос.

Артём вздрогнул. От испуга так сдавил маме плечо, что она вскрикнула.

— Эй!

Теперь и Марина Викторовна услышала. Уставшая после дневной уборки, поисков тайной двери, запутавшаяся в отцовских записях, она не сразу разобралась, что происходит. Как это бывает в первые секунды после сна, забыла, где находится. Растерянно огляделась. Посмотрела на Артёма. Увидела страх в его глазах. И всё поняла. В доме кто-то был. Стоял в прихожей и звал хозяев. Второй час ночи.

— Эй!

Голос приблизился. Ещё немного — и незнакомец найдёт спуск в потайную комнату. Нужно было срочно принять решение. Выключить свет и затаиться? Или выбежать по лестнице на первый этаж и как можно скорее задвинуть на место поставец?

— Это те самые воры? — с дрожью в голосе спросил Артём.

Мама вскочила со стула. В два шага оказалась у стены, щёлкнула выключателем. Слишком громкий щелчок. Комната схлопнулась — густой пятнистый мрак.

Глава четвёртая

— Идём! — шёпотом приказала Марина Викторовна.

— Стой! — Артём не понимал, что она делает.

Мама схватила его за руку и повела за собой к лестнице.

Они быстро, перескакивая через ступени, ударяясь о бревенчатые стенки, поднимались наверх.

— Хозяева?!

Голос был совсем близко. Доносился, должно быть, из гостиной.

Поднялись на удивление быстро. Спуск казался бесконечным, уводящим в самые недра, а тут хватило нескольких секунд, чтобы вновь выйти на первый этаж.

Под ногами скрипнули щепки от разбитой дверцы поставца. Артём весь задрожал от этого звука. Подумал, что сейчас к ним выскочат воры. Но в доме было тихо. Незнакомец услышал их шаги и затаился.

— Закрой, — быстро прошептала мама и пошла в гостиную.

— Ты куда? — Артём спросил так тихо, что сам не услышал своих слов.

Оставшись один в комнате, он замер. Нужно было передвинуть поставец, но Артём отчего-то медлил. С сожалением посмотрел в тёмный проём. В дедушкином кабинете было бы спокойнее. Забежать в тесный коридорчик. Задвинуть за собой поставец — плотно, чтобы никто не догадался о том, где Артём прячется. И переждать там. В безопасности. «Нет. Я не оставлю маму. Да и как я собирался двигать за собой шкаф?..»

В гостиной послышались голоса.

— Здравствуйте! — Мама говорила спокойно, без страха.

— Вы простите, я уж думал, с вами чего случилось. — Мужской голос. Тот самый, что до этого звал хозяев. — Дверь была открыта, вот я и зашёл.

Артём постарался как можно тише сдвинуть поставец к стене. Сделать это было не так просто. Ножки тяжело поскрипывали по старым бороздкам.

Должно быть, услышав скрип, мама заговорила громче — хотела скрыть эти звуки от нежданного гостя.

— А мы испугались, что это воры пришли — вернулись за телевизором и микроволновкой. — Марина Викторовна неуклюже, неестественно засмеялась.

— Ну что вы, что вы. Я так думаю, они уже не вернутся. Да и не воры это были, а шпана какая. Поколотили всё да сбежали. У нас такое случалось.

Артём наконец задвинул поставец. На всякий случай прикрыл бороздки выломанной дверцей и вышел в гостиную.

Незнакомец оказался соседом. Муж Бэлигмы. Весь сухой, чуть сгорбленный, с широким рваным шрамом на лбу. Он был одет в коричневую энцефалитку, будто вышел из тайги. На бритой голове виднелось ещё несколько шрамов поменьше. Жёсткая рыжая щетина плотно покрывала щёки. Воротник энцефалитки был расстёгнут, и виднелась тугая, вся в бордовых морщинах шея. Несмотря ни на что, старик выглядел вполне приветливым. У него была мягкая, добродушная улыбка. Глаза смотрели ясно и бодро.

— Фёдор Кузьмич, — сосед протянул Артёму большую, но на удивление холёную руку. Помолчав, добавил: — Нагибин. А с моей женой вы уже знакомы.

— Вы, наверное, за отвёртками пришли! — догадалась Марина Викторовна и посмотрела на сына. По его взгляду поняла, что он тоже не помнит, где их оставил.

— Ну что вы, не переживайте. Пользуйтесь сколько надо. Жена вот просила вам помочь. Но я вижу, она зря переживала. В этом доме уже есть мужчина. — Фёдор Кузьмич подмигнул Артёму.

Юноша с подозрением посмотрел на старика, но остался доволен его словами.

— Я, знаете, дружил с вашим отцом. Ну, насколько вообще возможно дружить с таким человеком. Вы, конечно, понимаете, о чём я, — Фёдор Кузьмич усмехнулся.

— Понимаю, — улыбнулась Марина Викторовна. — Спасибо вашей жене. Она столько сделала для отца.

— Бэлигма? — старик рассмеялся твёрдым тихим смехом. — Да ваш отец её за километр обходил!

Марина Викторовна растерянно приоткрыла рот — не знала, что сказать.

— Думаю, вы уже почувствовали силу её заботы, — Фёдор Кузьмич прищурился и говорил шёпотом, будто обсуждал какую-то тайну. — Ну, её можно понять. Воспитала двух сыновей. Для бурят ведь это и не семья вовсе. Ей бы ещё парочку и дочь в придачу, была бы спокойней. А так носится, как наседка без птенцов, ищет, кого бы одарить своей заботой.

Марина Викторовна кивнула.

— А цветы…

— Цветы — это жена сама принесла. Ваш отец от любых цветов бежал как от чумы. А уж Бэлигма, как он пропал, позаботилась о красоте дома. На свой манер.

— А почему вы с дедушкой не пошли? — спросил Артём и сделал шаг вперёд.

— Артём! — Марина Викторовна укоризненно посмотрела на сына.

Фёдор Кузьмич с сожалением пожал плечами.

— Мы с твоим дедом ходили. И не раз. Но сам знаешь, у Вити были свои тараканы. В последний раз он меня не позвал. Видно, зря.

— А куда он пошёл, вы знаете?

— Этого я не знаю. Твой дед умел хранить тайны, — Фёдор Кузьмич опять подмигнул Артёму. — Даже от друзей.

— Да уж, — кивнула Марина Викторовна.

— Ну, не буду вам мешать. Раз всё спокойно, я пойду. Если что, обращайтесь. Я, конечно, не Бэлигма, но друзей без помощи не оставлю.

— Спасибо.

Марине Викторовне понравился старик — она надеялась со временем узнать от него побольше о последних годах жизни Виктора Каюмовича. За разговором успела позабыть о дневнике отца, а теперь, вспомнив, почувствовала, как на глазах опять теплеют слёзы.

Едва Фёдор Кузьмич ушёл, Артём отыскал среди дедушкиных инструментов старую, местами проржавевшую защёлку и прибил её на место вырванного замка. Так было спокойнее.

Убедившись, что защёлка держится крепко, зашторили окна, опять спустились в потайную комнату, вынесли оттуда всё содержимое сейфа и, разместившись в спальне на втором этаже, принялись дальше читать записи. О том, чтобы лечь спать, ни Артём, ни Марина Викторовна не думали. Понимали, что всё равно не уснут.

Для начала осмотрели нефритовую фигурку. В ней не было ничего примечательного. Медведь с головой старика. На лапах и затылке — незамысловатые узоры. Артём упросил маму оставить статуэтку ему — на память о дедушке. Он не признался, что, выходя из кабинета, сорвал себе одного из утаргалжинов. Тоже на память. Хотел повесить над своим столом в Иркутске. Он и сам мог бы сложить птичку-оригами, но ему была важна именно такая, сделанная дедушкой.

Рисунки во второй папке оказались диковинными. На них были изображены олени с рогами, перевязанными верёвкой, медведь, цепью прикованный к скале, какая-то клетка, наполовину утопленная в болоте, большой ветвистый сухостой, увешанный, кажется, берёстовыми коробами, странная площадка, окружённая массивными валунами, и статуэтка — та самая, что забрал Артём, только украшенная символами по всему телу.

Значения этих рисунков разгадать не удалось. Марина Викторовна была уверена, что их, в отличие от рисунков в коридоре, нарисовал именно Виктор Каюмович — тут хорошо угадывалась его старательная, но отчасти неуклюжая манера с ошибками в пропорциях.

Топографические карты также не вызвали интереса. Ни Артём, ни мама в них не разобрались и, сколько ни тщились, не смогли даже примерно понять, о какой местности они рассказывают.

Отдельный лист сложенной карты был старым, прохудившимся на сгибах и явно нарисованным от руки.

— Красиво, — прошептал юноша. Надеялся, что мама потом разрешит ему повесить карту на стене в иркутской комнате. — Думаешь, она ведёт к золоту?

— Не знаю, — поморщилась Марина Викторовна.

Неизученными остались только несколько страниц, вырванных из дедушкиного блокнота.

«…оснований сомневаться в этой истории слишком много.

Получается, что Дёмин в самом деле нашёл золото, но не под тремя землями, как прежде указывали все исследователи, а в некой пещере, где оно было сложено „такой насыпью, что не сразу разглядишь её объёмы“. Звучит сомнительно. Архивы не объясняют, кто и зачем перенёс туда самородки. Непонятно, где и когда они были добыты. Судя по всему, это случилось задолго до открытия Бирюсинского месторождения, а быть может, и до того, как купцы Толкачёв и Коробов развернули свою деятельность в Восточном Саяне. Следовательно, начало этой истории нужно искать в восемнадцатом веке, в годы, когда в этих краях записей никто не вёл, а только проводились хищнические объезды доступных районов. Сибирские казаки? Местные сойоты? В любом случае непонятно, почему золото было собрано в пещеру, а не вывезено в Усолье. Что помешало исследователям сохранить найденное богатство, на разработку которого у них, конечно, ушёл не один год? Почему они держали историю в такой тайне, что лишь случайность помогла Дёмину, если это был он, обнаружить и пещеру, и спрятанное в ней золото? Тут я не могу придумать ни одного хоть отчасти достоверного объяснения. Всё это предстоит узнать на месте. Сейчас, внимательно изучив полученные в архиве карты и приметы, я начинаю думать, что не удержусь и организую небольшую экспедицию в поисках утерянных сокровищ. Придётся отложить исследование Ботогольского месторождения. В любом случае там…»

Запись оборвалась.

Следующий листок тоже был вырван из блокнота, но представлял собой не отрывок из дневника, а черновик письма. Ни адреса, ни даты не было.

«Удивляюсь твоим сомнениям. Неужели так приходит старость? В прежние годы ты с лёгкостью соглашался и на более сомнительные авантюры.

Хорошо. Вот тебе конкретика. Ты знаешь, я уже несколько лет расследую тайну покинутой шахты Алибера — загадочное Ботогольское месторождение, брошенное в самом расцвете и простоявшее нетронутым многие годы; даже мародёры опасались к нему приближаться. Впрочем, самое загадочное тут то, как я не ослеп, разбирая архивные записи; их точно квасными чернилами писали. Там же, в архивах Иргиредмета, я нашёл и документы, о которых тебе написал. По ним выходит любопытная история.

Дёмин нашёл-таки золото. Всё вынести не смог. Там его было столько, что потребовалась бы целая артель. Взял только парочку самых крупных самородков. Разумно было бы предположить, что он спустится в Тунку или вернётся к Усолью, откупится от властей, а потом соберёт экспедицию за оставшимся золотом. Разумно, но документы указывают, что, купив себе свободу, он в Саяны не пошёл. О пещере с золотом не хотел и думать, потому что был там чем-то напуган. Чем — непонятно. И был так напуган, что уехал жить в Иркутск.

Жил себе спокойно, обзавёлся семьёй. Его сын, узнав отцовскую историю, слезами и проклятиями уговорил Дёмина нарисовать карту, как добраться до сокровищ. Карту Дёмин нарисовать не смог — слишком долгий получался путь, — а вот приметы, по которым нужно идти, оставил.

Сын с приметами не справился. Как Дёмин умер, попробовал идти по его следу, но сплоховал. Заплутал в тайге, в итоге плюнул на это дело, побоялся сгинуть там — и золото не найти, и с жизнью расстаться».

Продолжение письма было на следующем, последнем листке:

«Решил хоть пару рублей содрать с отцовского наследства и продал приметы белогвардейцу Гришавину — тот работал в снабжении Колчака, тогда уже Верховного правителя России.

Всего примет было девятнадцать. Гришавин начал от Онота, прошёл долгим путём вдоль Китойских гольцов, добрался до Оки, а там поднялся до Жомболока. Сам понимаешь, весь этот путь можно было срезать через Орлик, но Дёмин краткого пути не знал, а Гришавин, конечно, и не подозревал, куда идёт. Тринадцать примет он переложил на карту. Осталось шесть».

— Так это… — прошептал Артём и с восторгом посмотрел на сложенный лист старой карты. Догадался, что в дедушкиных записях речь идёт именно о ней. — Невероятно!

«Золото было близко, но провизия заканчивалась, солдаты, сопровождавшие Гришавина, устали. Он решил вернуться в Тунку, набрать новую экспедицию и продолжить поиски. Но к тому времени чехословаки предали Колчака, армию адмирала разбили, и Гришавина, конечно, сразу арестовали. Он оказался в устьилимской тюрьме.

Там бы и сгинуть дёминской тайне, но Гришавин сошёлся с местным надзирателем Самохваловым. Мужик оказался хороший. Кормил Гришавина от своих обедов, носил ему книжки, передавал иркутские новости. Гришавин в благодарность перед расстрелом рассказал Самохвалову, где искать карту и оставшиеся приметы. Самохвалов их нашёл и тут же покорно сдал в Золотосплавочную лабораторию Иркутска. Идейный, значит, был.

В лаборатории и слышать не хотели о дёминском золоте. К тому времени все только и говорили, что о провальной экспедиции Леоновых, о загадочной гибели Новикова и Шведова. Геологов больше интересовали найденные Тюменцевым россыпи на Хончене, а золото Дёмина уже считали легендой, так что документы и показания Самохвалова закрыли в архив. Там они и пролежали добрые восемьдесят лет, пока не угодили в мои руки.

Подробнее расскажу, когда приедешь. Не вижу ни малейшего повода тратить время на долгую переписку. Мне ещё предстоит найти проводника, закупить провиант, разметить маршрут. Я уж не говорю про лошадей и снаряжение».

— Кошмар какой-то, — мама аккуратно сложила бумаги в папку.

Записи её разочаровали. В них не было ни намёка на то, что случилось с отцом, а главное — ни единого упоминания о семье, все разговоры — об очередной экспедиции. Отец ничуть не изменился за последние годы.

Артём же был в восторге. Рассказы о таинственном золоте, о старинных картах так взбудоражили его, что, отправившись в кровать, он не мог даже закрыть глаза. Настойчиво вглядывался в темноту под потолком, угадывал там очертания Восточного Саяна — каменистых отрогов и глубоких троговых^[3] долин.

Юноша устал от долгого дня, но готов был сейчас же вскочить на ноги, набросить на плечи рюкзак и отправиться в дальний путь — по дедушкиным следам. «Ну конечно! У нас есть карта, и мы должны этим воспользоваться!» Артём приподнялся в кровати. Он только сейчас сообразил, что шести примет, о которых писал Виктор Каюмович, в сейфе не было. «Нужно будет ещё раз внимательно всё осмотреть, мы наверняка что-то упустили».

Юноша ворочался, никак не мог устроиться поудобнее. Насилу закрывал глаза. Нащупав сонливость, замирал — боялся её спугнуть. Опускался в дрёму, но сон получался каким-то ложным. Утомительной вереницей тянулись образы сегодняшнего дня: от автобуса до подземного кабинета. Артём будто смотрел в перемотке сразу несколько фильмов — один за другим, без перерывов. Наконец встал с кровати. Понял, что промучается так до рассвета. Предпочёл заглянуть в тайную комнату и там ещё раз всё осмотреть.

Босиком, боясь наступить на осколки, подсвечивая путь фонариком в телефоне, Артём спустился на первый этаж. Опасался, что мама тоже не спит и услышит его шаги. Остановился перед поставцом. Понимал, что не сможет беззвучно сдвинуть эту махину. Ножки предательски заскрипят по полу, а в ночной тишине такой звук разнесётся по всему дому.

Юноша решил не торопиться, для начала найти какую-нибудь тряпку — подложить её под ножки. Отправился на кухню, но ещё не прошёл через коридор, как в окне при свете луны увидел странный силуэт. Артём бы подумал, что это дерево или столб, если бы силуэт не шевелился. Никаких сомнений, это был человек!

Кто-то стоял во дворе. Кто-то очень большой и сильный. Настоящий гигант, каких Артёму ещё не доводилось видеть. Отчасти скрытый за кустами, он приподнимал руки, качал головой, будто с кем-то разговаривал. Не удавалось понять, стоит ли он лицом к дому или спиной.

Артём невольно облизнул губы. Почувствовал, что во рту пересохло. Не знал, что делать. Будить маму? Просто лечь в кровать и притвориться, что ничего не случилось? Если незнакомец проберётся в дом, он без труда отнимет и карту, и дедушкины записи. Нужно было уехать из Кырена…

Тёмный силуэт теперь был неподвижен. На мгновение юноша подумал, что ему всё привиделось, что ночь лишь рисовала свои страшные картинки, а он, заплутавший в дрёме, поверил в них, но тут силуэт опять поднял руку.

«Дедушка на моём месте не медлил бы ни секунды», — Артём сдавил челюсти до неприятного гудения в скулах. Нужно было всё самостоятельно разведать.

По коридору — в прихожую. Отдёрнул защёлку. Приоткрыл дверь. Проскользнул в щель и оказался на веранде. Босые ноги обожгло ночным холодом.

Прячась в тени, обходя лужи лунного света, юноша спустился по лесенкам. Замер. Силуэт отсюда не был виден, но зато слышался голос. Два голоса. Слишком тихо, чтобы разобрать слова.

«Нужно было одеться». Артём вышел, как спал, в трусах и майке. Холод стянул кожу. В руках начиналась дрожь.

Остановился перед покрывшим траву лунным озером. Его можно было обойти вдоль забора, но там виднелись заросли борщевика. Артём не хотел в них застрять. К тому же там могла расти крапива. Пришлось лечь на траву и плыть через озеро ползком. Майка и трусы мгновенно пропитались росой.

Чем ближе Артём подбирался к кустам, тем отчётливее становились голоса, но вскоре он с разочарованием понял, что незнакомцы говорят на неизвестном, кажется, бурятском языке. Впрочем, иногда звучали и русские слова.

— Гэрые хооhон байхадань галдаад хаяха байгаа.

— Надо было.

— Одоо энэ ушарай газаашаа гараhан улуу.

— Не вылезет.

— Ай, Чартымай, энэшни муугаар лэ дуурэхэ.

— Не волнуйся, я всё улажу. Как и в прошлый раз.

— Тээмэндэ, тиихэдэ гу? Абяагуй байhааш!

Артём лежал под кустами. Не видел ни гиганта, ни его собеседника. Понимал, что многого так не добьётся. Был бы у него диктофон на телефоне, можно было бы записать их разговор. «Чем тебе не нравится этот телефон? Бабушка с ним три года ходила, и ничего!» — с досадой вспомнил он мамины слова.

— Ямар хун дээрмэдээб гэжэ ушоо ойлгоо haa hайн.

— Тот, кто знает, что здесь было спрятано.

— Тиимэ тиимэ! Харин ши «улажу, как в прошлый раз» гэнэш. Гараа баряад hууха хэрэггуй! Олохой хоердохиео хулисэхэгуй!

— Будем следить за домом. Тиигээд хаража узуужэмди.

«Ах вы гады, следить они решили!» Артём уже не сомневался, что эти незнакомцы были теми ворами, которые устроили погром. Они теперь говорили слишком тихо, не удавалось разобрать ни одного слова. Артём понял, что от подслушивания толку не будет. Нужно было хоть мельком взглянуть на воров вблизи.

В ногах появилась глухая дрожь — от холода или от страха. Артём весь напрягся, чтобы лучше контролировать свои движения. «Дедушка уже давно бы их рассмотрел. Это точно. А ещё бы вышел с ружьём и всех бы их на месте повязал». Приободрив себя такими мыслями, юноша стал медленно приподниматься. Из-за кустов показалась бритая голова гиганта. Он стоял к Артёму спиной. Чуть поодаль обозначился другой силуэт. На мгновение он повернулся к лунному свету, и Артём, вздрогнув, опал на землю. Теперь дрожь расходилась по всему телу. Он узнал его! Это был участковый — тот самый, что приходил к ним в дом!

Артём от волнения раскрыл рот. Боялся, что звук дыхания и колотящегося сердца выдаст его, но вскоре услышал, что незнакомцы уходят. Нельзя было терять ни минуты. Юноша опрометью бросился назад, к веранде. Скорее закрыл за собой дверь и, уже не сдерживая дрожь, сел на пороге, возле собранных тут обломков мебели.

Прошло несколько минут, прежде чем Артём встал. Нужно было возвращаться в кровать.

Когда юноша лёг, за окном уже первыми проблесками рождалась заря. Закричали соседские петухи. Засыпая, Артём твёрдо решил никому не рассказывать то, что услышал. Он должен был сам разобраться в этом деле. Понять, почему воры следят за домом дедушки, какую роль здесь играет участковый и кто этот гигант. Это был верный шанс показать родителям, что он уже не маленький и может раскрыть заговор, о котором никто даже не подозревает. Артём улыбнулся сквозь дымку сна, представив, с каким удивлением мама и папа узнают о проведённом им расследовании, увидят собранные им доказательства. Это будет день его торжества.

Глава пятая

По небу тянулись скупые полозновицы облаков. День окреп приятным летним жаром, и отсыпаться в кровати стало душно, неуютно. Подушка у Артёма увлажнилась, и, сколько он ни вертел её под головой, наконец пришлось встать, поторопиться к умывальнику — смыть с себя опрелость беспокойной ночи.

За окном перекрикивались птицы. Маленькие, желтоватые, почти не видные в кронах, чижи голосили своё ярмарочное «три-чи-чи». Рядом с ними показывались чечевицы — более заметные птички с окровавленными воротом и холкой. Они молча перепрыгивали с ветки на ветку, участвовать в общей перебранке отказывались.

В поле за дедушкиным двором на упругих безлистных стеблях высились светло-фиолетовые циноктонумы. У них были диковинные бутоны, чем-то напоминавшие морскую звезду с обрезком пуповины в серёдке. Бутонов в одном соцветии собиралось не менее пяти, и стебли под их тяжестью покачивались даже от слабого ветерка.

Весь день Артём помогал маме убираться в доме. Про ночных посетителей он так и не рассказал — вновь убедил себя, что для начала должен самостоятельно выведать все подробности. То и дело подходил к окну, иногда спускался во двор, притворялся, что занят каким-то делом, а сам косился по сторонам — надеялся приметить слежку, но никого поблизости не замечал. Даже Бэлигма в этот день не приходила.

Марина Викторовна успела по телефону в общих словах рассказать мужу о тайной комнате Виктора Каюмовича, о его дневниках, о двух золотых самородках. Сергея Николаевича её слова чрезвычайно заинтересовали, и он жалел, что не может приехать сразу, не дожидаясь субботы.

Перед сном дедушкины документы решено было спрятать назад, в сейф.

— Так будет спокойнее, — заметила Марина Викторовна.

Артём испугался, что мама попросит его выложить и нефритовую фигурку, но Марина Викторовна, кажется, вообще забыла про неё.

Ночью Артём устроил себе караульные обходы. Для верности ходил с ножкой, отбитой от кухонного стола. Представлял, что это — ружьё, и выцеливал в дворовой темноте таинственных разведчиков. Юноша надеялся в этот раз проследить за незнакомцами — пройти по их следам, узнать, где они живут, быть может, подслушать их разговоры, выведать их планы. Однако ни участкового, ни его друга-гиганта Артём так и не увидел. Ночь брала своё, и он задремал на посту — возле входной двери на первом этаже, чем с утра порядком напугал маму.

К девяти часам приехал Сергей Николаевич. Бодрый, подтянутый, в свои тридцать семь лет он бы выглядел ещё совсем молодым, если бы не потяжелевшее лицо и тёмная щетина, неизменно покрывавшая его щёки. Но осанка для такого возраста оставалась неестественно прямой, уверенной — она сохранилась у него с тех лет, когда он играл за молодёжную команду иркутской «Звезды», и придавала ему вид порывистого, всегда готового к действию человека. Впрочем, когда Сергей Николаевич стоял рядом с женой, его выправка казалась комичной — Марина Викторовна была значительно выше мужа. К тому же с копной светлых волос, которые она стягивала в торчащий хвостик или в две упругие косички, в цветной юбке с воланами, в лёгкой блузке Марина Викторовна выглядела значительно моложе своих лет.

Сергей Николаевич приехал вместе с профессором Тюриным — давним другом, преподавателем истории в Иркутском университете.

«Началось, — с недовольством подумал Артём, увидев, с каким задором папа расхаживает по дому, осматривает следы погрома и на ходу выспрашивает у Марины Викторовны, приходил ли ещё кто-нибудь из полиции. — Сейчас начнёт командовать».

Артём не ошибся. Командовать Сергей Николаевич любил. Первым делом потребовал перенести всю выброшенную мебель со двора в дом, назвал это расточительством и обещал, что при первой возможности постарается всё починить. Мама только вздохнула. Знала, что чинить он ничего не будет, но и споров не потерпит. Придётся всё выбрасывать тайком и понемногу — выносить на свалку то поломанный стул, то обломок тумбы.

Папа посмеялся над защёлкой, которую прибил Артём, пообещал позже восстановить нормальный замок. Далее отругал жену и сына за то, что они самостоятельно полезли в потайную комнату.

— Там могли быть ловушки!

— Господи, какие ловушки?! — возмутилась мама.

— Такие. Как в египетских пирамидах. Если старик Корчагин дорожил своими тайнами, мог устроить западню.

— Там ничего не было.

— Неважно. Могли бы меня подождать. Я должен был всё сфотографировать.

— Ты и сейчас можешь всё сфотографировать.

— Этим и займусь.

Марина Викторовна догадалась, что Сергей Николаевич хочет описать случившееся здесь в своей газете, и пожалела о том, что вообще приехала в Кырен, что нашла дневники отца и рассказала о них мужу. Впрочем, его можно было понять. В последние годы дела у него шли всё хуже. Истории ему попадались ничтожные, и если в молодости он печатался на первых полосах, то теперь скатился на самое дно, иногда оказываясь на одной полосе с кроссвордами.

Тюрин между тем стоял возле окна. Потрёпанный, заспанный, интереса к происходившему он не проявлял. Судя по всему, Сергей Николаевич ещё тёмным утром вырвал его из кровати, криками и мольбой заставил сесть в машину — надеялся на месте событий получить ценный комментарий историка. Впрочем, Тюрин редко выглядел иначе. Полноватый, в неизменных чёрных брюках, в бежевой жилетке, увешанной двумя десятками кармашков на липучке, профессор везде смотрелся чудаковато — неважно, приходил ли он на лекции в университет или шёл в магазин за хлебом. Картину дополняли очки в толстой оправе, панамка, под которой Тюрин прятал лысину с обрамлявшей её паклей взъерошенных волос, и строгие чёрные ботинки. Свои ботинки он любил. Тюрин мог запустить до кислого запаха всю одежду, но начистить ботинки никогда не забывал — для этого в одном из кармашков его жилетки всегда имелся соответствующий набор в кожаном футляре: губка с кремом, баллончик чистящего средства и щётка из натуральной щетины кабана.

Мама говорила Артёму, что в молодости профессор был другим. Тогда ещё доцент кафедры истории России, он ввязался в поиски какого-то селения, долгие годы собирал деньги то на одну, то на другую экспедицию, облазил Тувинские горы, побывал в горах Монголии, но так ничего и не нашёл. Потом ездил в Омск, искал там утерянную библиотеку Колчака, опять ничего не нашёл. Заявил, что адмирал вообще не был расстрелян на Ушаковке, что его до весны 1921 года держали в казематах, допрашивали о золотом эшелоне. Наконец перессорился с другими историками из университета и замкнулся. Докторскую работу в итоге писал по байкальским петроглифам^[4] и до сих пор вздрагивал, если кто-то упоминал о тех злосчастных экспедициях в Монголию и в Омск.

Сергей Николаевич внимательно осмотрел потайную комнату, промолвил, что ничего потайного в ней нет, что такую комнату найти было проще простого — слишком явными были борозды от тяжёлого поставца, а значит, воры, если они в самом деле искали тайник Корчагина, были законченными тупицами:

— Точно говорю!

Затем Сергей Николаевич прочитал записки тестя, пролистал его карты и рисунки, изучил самородки и объявил общее собрание.

«Это нам знакомо», — нахмурился Артём. Папа любил объявлять общие собрания по любому, даже самому незначительному поводу.

— Итак, что нам известно? — Сергей Николаевич, заложив руки за спину, широкими шагами пересекал гостиную, ненадолго останавливался возле стены, резко разворачивался и начинал идти в обратном направлении. Увлечённый какой-то идеей, он не мог стоять на месте.

Мама сидела в старом дедушкином кресле возле окна. Рядом с ней стоял Артём. Профессор Тюрин без особого интереса просматривал бумаги Виктора Каюмовича. Изредка зевал, почёсывал лысину и поглядывал на часы.

— Известно следующее, — сам себе ответил Сергей Николаевич. — Корчагин нашёл в архиве карту и какие-то приметы, по которым можно найти легендарное золото Дёмина. Карта у нас имеется, — Сергей Николаевич помахал папкой. — С приметами пока что беда. Будем искать. Далее. Корчагин нанимает проводника, потому что опасается заплутать в тайге. Само по себе это странно, учитывая его геологический опыт. Ну да ладно. Далее. Корчагин уходит в экспедицию. Что там происходит и куда его приводит карта, мы не знаем, но домой он возвращается с золотыми самородками. Заметьте, сам он пишет, что самородков было четыре, а в сейфе оказалось только два. Странно, не правда ли?

— Может, их украли, — предположила мама.

— Марина, Марина… Как говорит мой папа, думай головным мозгом. Если б кто-то добрался до самородков, то уж точно не стал бы церемониться и забрал бы все четыре. Ещё бы и документы прихватил. Итак, куда подевалось остальное золото — непонятно. Но ведь ты не будешь отрицать, что золото — жильное! — Сергей Николаевич неожиданно обратился к Тюрину.

— Не знаю, — профессор пожал плечами. — Может, и жильное. Всё равно непонятно, где он его взял.

— Ладно. С этим потом разберёмся.

Тюрин отложил бумаги на подоконник и со скучающим видом стал смотреть в окошко.

— Дальше. Корчагин возвращается домой и тут же собирает новую экспедицию, в этот раз, кажется, одиночную. Никому не доверяет и, несмотря на трудность пути, решается преодолеть его без помощников. Что случилось с его доверчивым проводником-лесорубом — непонятно. Должно быть, ничего хорошего. Можно было бы предположить, что Корчагин нашёл сокровищницу Дёмина, по какой-то причине вынес только четыре самородка, а теперь задумал исправить оплошность. Было бы логично. Золотая лихорадка в этих краях попортила немало людей.

— Серёжа! — возмутилась мама.

— Прости, — Сергей Николаевич коротко улыбнулся и продолжил: — Но тут начинаются странности. Корчагин пишет, что «золото — не главное». Пишет о каком-то важном открытии, которое нужно непременно сфотографировать, иначе ему никто не поверит. «Венец моей научной карьеры». Что он там нашёл? Быть может, то самое нечто, что в своё время напугало Дёмина — напугало так, что этот матёрый каторжник, вор, убийца, не боявшийся ни царской полиции, ни таёжных медведей, убежал подальше от сокровищ, спрятался в Иркутске?! Может, и до Уссурийска добежал бы, если б хватило денег.

— Ну, Уссурийска ещё не было, если уж говорить точно, — заметил профессор. — В те годы там стояло село Никольское.

— Да при чём тут это? Я же так, образно.

— Ну, считай, статейка готова, — вяло усмехнулся Тюрин.

— Э, Мишаня, ещё не готова! — Сергей Николаевич резко повернулся к профессору. — Тут ещё копать и копать. Разве тебе не интересно, что же там спряталось в Саянах, что один в суеверном ужасе со всех ног бежит оттуда, а другой, рискуя жизнью, идёт туда в полном одиночестве?

— Нет, неинтересно, — профессор пожал плечами.

— Ну конечно. Тебе только библиотеку Ивана Грозного и живых потомков Колчака подавай!

— При чём тут библиотека Грозного? — дёрнулся Тюрин, но тут же стих и продолжать не стал.

— Далее! — крикнул Сергей Николаевич, с задором поглядывая на Артёма и Марину Викторовну. — Корчагин готовит повторную экспедицию, никуда не торопится. Потом вдруг замечает, что за ним следят. Значит, Виктор Каюмович кого-то боялся, иначе никакой слежки не заподозрил бы. Мало ли кто в Кырене шатается. Тут пьяниц больше, чем собак. Но старик Корчагин так перепугался, что решил немедленно отправиться в горы. Значит, был уверен, что малейшее промедление будет стоить ему жизни. В последнее мгновение решил перестраховаться. На подробные объяснения нет времени. Он вырывает из дневников записи, торопливо пишет короткое послание Марине. Прячет документы в сейф. Выходит из дома. Запирает его на ключ. Идёт на почту. Отправляет иркутскому коллеге ключи, просит передать их дочери ровно через год. Почему именно год? Почему не отправить письмо сразу Марине? Этого мы не знаем. Как не знаем и того, что случилось с Корчагиным в дальнейшем. С той минуты, когда он вышел из местного отделения почты, следы теряются. Вот что нам известно на данный момент. Есть вопросы?

— Что такое «три земли»? — спросил Артём.

— Что?

— Дедушка написал, что золото искали под тремя землями.

— Э…

Сергей Николаевич растерялся. Не знал, что ответить, и вопросительно посмотрел на Тюрина. Оказалось, что тот почти не слушал разговора. Пришлось повторить ему вопрос.

— Три земли, — профессор полез в один из кармашков, будто там лежала подсказка. Вынул платок и начал старательно тереть лоб. Летняя жара была ему неприятна. — Три земли — это тундра, ил и речные камни. Так буряты раньше говорили про золото, которое мыли на реках, — что оно лежит под тремя землями. Где, говоришь, это написано?

Профессор впервые проявил интерес к разговору. Артём показал ему дедушкин листок с соответствующей записью.

— Любопытно… — протянул Тюрин.

— Ещё вопросы? — Сергей Николаевич посмотрел на жену.

— Кто такой Дёмин?

— Стыдно не знать! Старик Корчагин не одобрил бы.

— И кто это? — Марина Викторовна давно перестала обижаться на манеру мужа говорить.

— Ну, для таких справок у нас есть специалист.

В гостиной стало тихо. Все смотрели на Тюрина. Тот увлёкся своими мыслями и, вновь рассматривая записи Виктора Каюмовича, не сразу понял, что все ждут от него ответа. Услышав неожиданную тишину и почувствовав внимание, оживился.

— Дёмин? — Тюрин пожал плечами. — Простой каторжник.

— Не простой, а беглый! — поправил Сергей Николаевич.

— Ну да, — согласился профессор. — Беглый. В тысяча восемьсот шестидесятом году сбежал из Александровского централа. Собственно, тогда сбежала целая артель. Спрятались в Саянах, там все и погибли. Бежали-то зимой, в холода. Это сейчас по берегу Китоя тянутся тропинки, а тогда глушь была.

Тюрин неожиданно замолчал. Опять погрузился в свои мысли. Сергей Николаевич знал эту особенность друга.

— И? — вкрадчиво спросил он.

— Ну что? До Шумака добрались четверо. Среди них был Дмитрий Дёмин. Прятались там в пещере. К весне в живых остался только Дёмин. Дальше было проще. Зайцев сторожил, белок, шишковал, черемшу, ягоды собирал. Плёл себе верши^[5], рыбу ловил. Опытный был, знал, как в тайге держаться. Кочевал с места на место, чтобы охотникам не попасться. Потом, говорят, увидел в речке золотой песок. По устью добрался до жилы, которую эта речка и подмывала. Наковырял себе самородков, да и подался в Тунку. На золото купил свободу и зажил спокойно. По пьяни кому-то про свою жилу рассказал, вот и пошли сказки. Вроде бы как нашёлся купец, который за хорошие деньги купил у Дёмина приметы, по которым можно было добраться до жилы. Но ничего не нашёл. Приметы там были путаные. «От речки иди по пиритовой жиле, оттуда, видя две горы-шапки, пройди в вершину ключа, берущего начало у шапок» и так далее. С такими приметами можно до второго пришествия по Саянам гулять. Там этих ручейков — сотни тысяч, и какой из них дёминский — непонятно. Вот и вся история.

— Отлично! — Сергей Николаевич хлопнул в ладоши. — Всё сходится.

— Ничего не сходится, — поморщился Тюрин.

— Детали не идут в счёт.

— Детали? Читай «Советскую Азию» от тысяча девятьсот тридцатого года, статьи профессора Львова. Сам увидишь, что не в деталях дело.

— Ну, во-первых, ты знаешь, настоящий журналист читает только одно издание — то, в котором работает. А в нём — только одну статью. Свою собственную.

Тюрин усмехнулся.

— А во-вторых, документам Корчагина и двум самородкам я доверяю куда больше, чем всем твоим советским львовым вместе взятым.

Тюрин хотел что-то ответить, но осёкся — увидел в руках у Артёма нефритовую статуэтку.

— В результате могу сказать одно! — Сергей Николаевич остановился посреди гостиной. Такая фраза означала, что говорить он будет ещё долго. — К нам в руки попала замечательная история. И мы не можем её упустить.

— Что ты хочешь сказать? — Марина Викторовна поднялась с кресла.

— То, что мы пойдём вслед за твоим отцом, по его карте!

— Ты с ума сошёл!

Если бы кто-то в эти мгновения взглянул на Тюрина, то очень удивился бы, заметив, как изменилось его лицо. Скуки и сонливости как не бывало. Под толстыми щеками нервно заходили желваки. Пот на лбу проступил ещё обильнее. Утирая его платком, профессор медленно приближался к Артёму, не отводя зачарованного взгляда от статуэтки в его руках.

— Хочешь сказать, тебя не интересует судьба Корчагина? — язвительно спросил у жены Сергей Николаевич.

— Тебя интересует только громкая история, а не мой отец!

— Статья в газете — это приятный бонус, не более того.

— Только не надо мне об этом рассказывать!

— Вспомни, он сам написал, что экспедиция могла стать венцом его карьеры! Дело всей жизни твоего отца! А ты готова так просто отказаться от попытки хоть что-то понять в этой путанице!

Артём вздрогнул. Слушая, как ссорятся родители, он и не заметил, что Тюрин вплотную приблизился к нему и настойчиво смотрит на его руки.

— Мы отдадим дневники и карты в институт. Там лучше нас знают, что с ними делать, — сказала Марина Викторовна.

— Ха! Ну конечно. Будто ты не знаешь, что именно они сделают!

— Это не наша забота.

— Запрячут в архив! Так глубоко, что потом ни один исследователь не найдёт.

— Отец сделал свой выбор. К нам это не имеет никакого отношения!

Артём уже не раз был свидетелем подобных сцен, знал, что всё закончится мирно. Впрочем, он сейчас и не смотрел на родителей.

— Что это у тебя? — прошептал Тюрин.

— Статуэтка. Лежала у дедушки в сейфе, — неуверенно ответил юноша.

— Любопытно… — протянул профессор. — Можно?

— Да подумай о старике наконец! Нельзя же так… со своим отцом! Предать его!

— Что ты заладил! Тебе плевать на моего отца! Тебя интересует только громкая история!

— Не повторяйся, дорогая, а то спор становится неинтересным. Да и спорить тут не о чем. Я уже принял решение.

Тюрин дрожащими руками взял нефритовую статуэтку. Бережно, почти ласково погладил её основание, прошёлся пальцами по узорам на лапах и голове.

— Вы знаете, что это? — спросил юноша.

— Кубулгат, — прошептал профессор.

Пот прозрачными каплями катился по его щекам. Дыхание утяжелилось. Губы напряглись в едва приметной, болезненной улыбке. Артём ещё никогда не видел Тюрина таким.

— Кубулгат… — повторил профессор, больше размышляя вслух, чем отвечая на вопрос. — Человек, умеющий принимать облик животного.

— Оборотень?

— Что? Ну да, оборотень. Сын лунной Чель-паги… Какая чудесная архаика…

— Чей сын?

— Как интересно… Говоришь, статуэтка лежала в сейфе Корчагина?

— Ну да, в одном мешочке с самородками. А что с ней такое?

— Очень интересно…

Тюрин продолжал настойчиво гладить узоры на кубулгате. Профессор глубоко ушёл в свои мысли. Не слышал ни вопросов Артёма, ни ссоры Переваловых. Не замечал ни летней жары, ни присевшей на шею мухи.

— Я обещаю, мы подготовимся, — спокойнее говорил Сергей Николаевич. — В редакции на такое дело выделят хорошие деньги. Это единственный шанс хоть что-то узнать о твоём отце. Да, придётся написать статью. Даже серию статей. Но это не такая большая плата, если мы найдём то, что увидел Виктор Каюмович. Его открытие не должно пропадать! Подумай, он бы сам этого хотел. Он надеялся на тебя. Верил, что ты доведёшь его дело до конца, если он сам не сможет.

— Не знаю, — уже почти не сопротивлялась Марина Викторовна. В глазах у неё стояли слёзы.

— Всё будет в порядке. Наймём целую армию проводников. Чем мы рискуем? Простая экспедиция.

— В Саянах не бывает простых экспедиций.

Переваловы подошли друг к другу и неожиданно обнялись. Марина Викторовна тихо плакала на плече мужа.

— Пап, — позвал Артём.

— Что?

— Твой Тюрин уехал.

— То есть как? — Сергей Николаевич удивлённо посмотрел на то место, где ещё недавно стоял профессор.

— Так. Сказал, что забыл о каком-то срочном деле в Иркутске.

— Чудак… Хоть бы на обед остался. Помощи от него, как от таракана — молока.

— Серёж… — Марина Викторовна старательно вытерла слёзы.

— Ладно-ладно. И без него справимся.

Сергей Николаевич, нахмурившись, спустился в тайную комнату — хотел внимательно перелистать книги Виктора Каюмовича, надеялся найти в них подсказку о том, где искать приметы. Мама ушла в ванную умыться. Артём остался один в гостиной. Растерянно осматривал нефритовую статуэтку и тщетно пытался понять, чем же она так впечатлила профессора Тюрина и о каком срочном деле он мог вспомнить, подержав её в руках.

Глава шестая

Артём с мамой продолжали убираться в доме. Погром, устроенный за какие-то полтора часа, оставил после себя столько обломков, что полностью избавиться от них удалось лишь к началу следующей недели. К счастью, папа не вспомнил о желании непременно починить всю мебель, и Марина Викторовна торопилась сжечь её в отцовской коптильне.

Юноша по-прежнему следил за двором, из окон гостиной поглядывал на кусты, ложился спать не раньше часа ночи, но ничего подозрительного так и не заметил.

За эти дни папа перерыл все книги в дедушкиной комнате, даже разобрал его рабочий стол в надежде найти очередной тайник, однако новых документов не обнаружил.

— Девятнадцать примет, — заложив руки за спину, Сергей Николаевич расхаживал по гостиной, — из которых тринадцать Гришавин переложил на карту. Осталось шесть, но где они?!

Этого никто не мог понять. Перебрали уже все возможные варианты. Внимательно перечитали записи Корчагина. Просмотрели карты. Протрясли книги. Прощупали стены в кабинете. Всё было тщетно. Ни единого намёка на приметы.

Подготовка к экспедиции затягивалась.

Сергей Николаевич уехал в Иркутск. Пытался вызвонить профессора, надеялся договориться с ним о комментарии для статьи. Даже заглянул к нему в гости, но жена Тюрина сказала, что тот уже второй день допоздна сидит в университете, занятый каким-то важным проектом.

Сергей Николаевич оставил для друга записку с просьбой подготовить хоть небольшую заметку о золоте Дёмина, а сам поехал в редакцию своей газеты.

Убедить главного редактора в том, что история Корчагина оправдает вложенные в неё средства, было непросто. Пришлось пообещать сенсационное открытие, которое перевернёт представление общественности.

— Представление о чём? — хмуро спросил редактор.

— Обо всём! — Сергей Николаевич по неизменной привычке большими шагами расхаживал по кабинету. — О геологическом строении Саян, об истории!

— Истории чего?

— Да что вы, в самом деле, Аркадий Иванович! Тут такое дело, а вы! Ладно с ней, с историей и Саянами. Золото Дёмина! Это будет сенсацией. Деньги на экспедицию я всё равно найду. Думаете, мало изданий захотят в этом участвовать?

— Думаю, мало.

— Напрасно! Вы только представьте…

Сергей Николаевич, в три шага пересекая кабинет, говорил о славе и новых спонсорах, которые непременно обрушатся на редакцию, о возрождении газеты, о возвращении старых тиражей. Аркадий Иванович, посмеиваясь, слушал своего корреспондента, наперёд зная всё, что он скажет.

— Ты же понимаешь, мне нужны гарантии.

— Гарантии? — удивился Сергей Николаевич.

— Ну да, гарантии. Тебе не знакомо это слово? Напрасно. — Аркадий Иванович закурил «Captain Black» с ароматом вишни. Во всей редакции курить разрешалось только ему. Остальные спускались в курилку на первом этаже. — Я договорюсь с Митрохиным…

— Отлично! — Сергей Николаевич хлопнул в ладоши.

Он уже подумывал, что нужно будет самому обратиться к владельцу газеты, а делать этого не хотел. Митрохин не любил принимать у себя корреспондентов, да и редактору такая вольность не понравилась бы.

— …При двух условиях.

— Хоть при десяти! Слушаю! — Сергей Николаевич развернул стул, стоявший у редакторского стола, сел на него и всем видом показал, что готов слушать.

— Достаточно двух. Во-первых, ты сейчас передашь мне копии документов. Всех, что вы там нашли в сейфе.

— Считайте, что уже передал.

— Во-вторых, ты до следующей недели напишешь подробную историю семьи Корчагина. О его отношениях с дочерью, с внуком, да и вообще с родственниками.

— Это ещё зачем? — удивился Сергей Николаевич.

— А ты сам подумай. — Аркадий Иванович глубоко и настойчиво затянулся, так что на кончике сигареты заострился длинный мерцающий уголёк. — Нет никаких гарантий, что вы там, в своих горах, что-то найдёте.

— Но…

— А Митрохину такая история не нужна. Шли-шли, ничего не нашли — это можно выбросить на помойку. Значит, надо подстраховаться. Виктор Каюмович Корчагин — человек известный. Его имя привлечёт читателя. Вот мы и напишем, что знаменитый учёный с мировым именем, доктор геологических наук…

— Геолого-минералогических.

— Тем более. Доктор геолого-минералогических наук, автор сотни научных работ…

— У него их больше пятисот.

— Ещё лучше. Так вот, автор более пятисот работ по геологии и так далее сошёл с ума, одержимый навязчивой идеей найти золото Дёмина. Разругался с родственниками, довёл до нервного срыва единственную дочь, напугал своим поведением внука, а потом в порыве безумства ушёл в тайгу и там пропал. Оставил письмо, запретил близким идти по его следам, однако приложил к письму карту с призывом помочь ему. Явное раздвоение личности. Наша газета не смогла пройти мимо. Мы организовали экспедицию в поисках учёного…

— …С мировым именем, — прошептал Сергей Николаевич.

— Именно. Найти его не смогли, да и сами чуть не погибли. Например, в лапах медведя.

— Какого медведя?

— Ну это тебе виднее, какие там медведи. Точно, что не гималайские.

— Аркадий Иванович…

— Это твой единственный шанс. Митрохин потребует гарантий. Он должен быть уверен, что не останется без материала. Такой материал его устроит. Уж я-то знаю. Если найдёте золото и что-то там ещё, пожалуйста, история про безумного Корчагина уйдёт в стол. Мы объявим его героем. Напишем о страданиях непризнанного учёного…

— …С мировым именем.

— Ну да. О том, как никто не верил в его открытие. Коллеги обсмеивают, институт не даёт денег. И он идёт один, без снаряжения. Гибнет ради своей идеи. Гибнет в отчаянии, никем не понятый, всеми отвергнутый. Но благодаря нашей газете…

— …Правда восторжествовала.

— Ты читаешь мои мысли.

От редактора Сергей Николаевич вышел озадаченный. На ладони он ещё чувствовал тепло от рукопожатия с Аркадием Ивановичем — печати, которой они скрепили устное соглашение. Сергей Николаевич понимал, что предаёт Марину Викторовну. Она никогда не простит ему статьи о помешательстве Корчагина, о семейных ссорах. Было очевидно: редактор этим не ограничится и придумает что-нибудь ещё, не менее скверное.

— Ладно, дело сделано, каша заварена. Теперь расхлёбывай.

Сергей Николаевич ненадолго задержался у витрины магазина. Взглянул на своё худое, вытянутое лицо. На редкие оспины, оставшиеся от прошлогодней ветрянки. На тонкий нос и высокий покатый лоб — точно такой, судя по фотографиям, был у прадеда, жившего под Кяхтой и погибшего в стычке с монгольскими мародёрами.

«Что бы он сказал о моей сделке?»

— Назвал бы меня продажной скотиной, вот что, — сам себе ответил Сергей Николаевич.

До своей машины он добирался в полном смятении. Беспокойно курил, ругал себя, порывался немедля позвонить редактору и отказаться от сделки, но, выехав из Иркутска, полностью вернул самообладание, уверил себя, что экспедиция, как сказал бы Корчагин, «увенчается успехом» и всю эту историю про сумасшедшего геолога можно будет забыть.

— Потом, когда всё закончится, расскажу Марине. Вместе посмеёмся, а пока не буду её беспокоить.

К вечеру стало известно, что владелец газеты согласился финансировать экспедицию. Потребовал написать серию очерков, из которых в дальнейшем можно собрать отдельную книгу «Тайна пропавшей экспедиции». Кроме того, распорядился захватить с собой флаг с логотипом принадлежавшей ему компании и сфотографировать его в Саянах на какой-нибудь вершине.

— Наш спонсор — «Пайплайн ВостСибСервис». Промышленный сервис и инжиниринг.

— Какая пошлятина… — поморщилась Марина Викторовна.

— Ерунда. Главное, что денег даст. Для него это реклама. В золото он не верит, но это и не важно.

В последующие дни Сергей Николаевич ездил по всем близлежащим сёлам, договаривался о закупке провизии, снаряжения, выискивал проводников и помощников для экспедиции, невзначай показывал карты Корчагина местным жителям — старался понять, насколько долгий предстоит путь. Однако все эти заботы могли оказаться напрасными. Примет, упомянутых Виктором Каюмовичем, по-прежнему не удавалось найти. Об этом Сергей Николаевич в разговоре с редактором умолчал.

— Знаешь, отец любил все эти истории про Видока, — Марина Викторовна, сидя в кресле, наблюдала за мужем. Тот беспокойно вышагивал по гостиной. Артём стоял на лестнице, слушал разговор родителей и поглаживал узоры на нефритовой статуэтке.

— При чём тут это? — поморщившись, дёрнул головой папа.

— Особенно ему нравилась история про лучших ищеек Парижа.

— Какая именно?

— Видок поспорил с ними. Сказал, что так спрячет золотые часы в своём кабинете, что они ни за что не смогут их отыскать.

— Да-да. Потом они три часа искали, ничего не нашли, а часы, как выяснилось, лежали на столе, чуть прикрытые листком бумаги, — Сергей Николаевич по-прежнему не понимал, к чему жена вспомнила эту историю.

— Да. Они вскрывали плинтусы и половицы, простукивали стены, потрошили горшки с цветами, а часы лежали на самом видном месте.

— Очередная байка.

— Неважно. Отцу она нравилась. Он её часто пересказывал. И ведь с сейфом он поступил так же.

— Как? — Сергей Николаевич остановился посреди гостиной и повернулся к жене.

— Оставил подсказку на самом видном месте.

— Фотографию на стене?

— Именно. Может, и приметы лежат у нас под носом?

— Хорошо бы! Без них вся затея провалится. — Сергей Николаевич нахмурился, подумав, что глупо вот так сразу проиграть. И ведь тогда Аркадий Иванович опубликует статью о безумии Корчагина. Материалы уже лежали у него на столе…

— Нужно ещё раз всё обдумать. Мы что-то упустили. Знаешь, отец говорил, что мы разучились решать простые задачи. Всегда ищем сложные решения, и это нас губит. Нас спрашивают, сколько будет два плюс два, а мы ищем подвох, примешиваем закон больших чисел, вспоминаем Пуанкаре или Гильберта, в итоге остаёмся без решения там, где справился бы любой ребёнок, ведь его ещё не надрессировали искать сложные решения.

— Марин, я всё это помню. Корчагин любил такие штуки. Но как нам это поможет?

Марина Викторовна с сожалением пожала плечами. Ответа на этот вопрос она не знала.

Между тем Сергей Николаевич сходил в гости к соседям. Познакомился с Бэлигмой и Фёдором Кузьмичом. Старик понравился ему рассудительностью, тихим нравом и шутками о суетливой жене. Когда же Сергей Николаевич узнал, что тот почти тридцать лет работал егерем в здешних лесах и готовил своих сыновей на ту же должность, его восторгу не было предела.

— Это замечательно! — говорил он вечером Марине Викторовне. — Лучшей кандидатуры не найти. Только подумай: сразу три егеря, лично знавших старика Корчагина! Виктор Каюмович случайным людям не доверял.

— Это правда.

— Они и не похожи на случайных людей.

— Думаешь нанять их?

— Уже нанял! К тому же экспедиции нужен свой врач, а Кузьмич работал разъездным фельдшером, обслуживал геологическую партию на Татьянинском месторождении! Недурно, да? Убьём двух зайцев сразу. Он зайдёт завтра с утра, я ему всё подробнее расскажу.

— И про золото расскажешь? — удивилась Марина Викторовна.

— Не совсем. С ним можно сыграть шутку твоего отца. Помнишь, в записях он говорит, что хотел довести своего бурята-лесоруба до предпоследней приметы, а потом пойти в одиночку? Мы сделаем так же, только умнее. Смотри. Скажем Кузьмичу, что от Корчагина осталась карта. Что он там нашёл, мы не знаем. Возможно, что-то важное для науки.

— Очень правдоподобно.

— Ты слушай-слушай. Карта самодельная, путь долгий. Тут нужен такой человек, как Кузьмич, иначе экспедиция затянется. Он доведёт нас до крестика на карте.

— Там нет крестика.

— Пририсуем.

— О, господи… — Марина Викторовна развела руками.

— Так даже лучше! Дойдём до крестика, поищем по округе. Ничего не найдём. Разыграем сцену. Скажем, какой негодяй был твой отец…

— Серёжа!

— …Завёл нас в глушь, где ничего нет. Скажем, что это было вполне в его духе. В общем, устроим небольшой спектакль. На глазах у Кузьмича порвём карту. Расплатимся с ним и отправим его домой. Скажем, что сами хотим ещё пожить в тайге, раз уж забрели так далеко. Надо что-то придумать… Точно! Скажем, что я хочу сделать снимки для газеты! Никто из репортёров так глубоко в Саяны не забирался, нужно заснять местных птиц и всё-такое.

— Кошмар какой-то…

— Избавимся от проводников. Оставим только хозяина лошадей. И пойдём дальше по приметам.

— Которых у нас нет.

— Будут. Никуда не денутся. Так вот. Лошади и погонщик подождут у предпоследней приметы. К золоту мы придём без лишних свидетелей. Ну как? Гениально?

Марина Викторовна ничего не ответила. Знала, что спорить с мужем бесполезно. Впрочем, его задумка не казалась такой уж безумной. В этом было что-то оригинальное. Оставалось только найти приметы.

О том, как этот план восхитил Артёма, и говорить не приходится. Юноша, по обыкновению слушавший родителей с лестницы, был в восторге от того, что задумал папа. Тот, конечно, был занудой, но сейчас придумал отличную историю!

— Настоящее приключение, — улыбнулся Артём, но тут же посуровел — вспомнил об участковом и его друге-гиганте. Для юноши это был верный шанс проявить себя. Пока все будут увлечённо двигаться по маршруту, он станет ходить в караул, выискивать незнакомцев, которые, конечно, не преминут отправиться вслед за экспедицией, а в решающий момент попробуют отобрать их находку.

Однако планы Артёма едва не рухнули, когда мама решила отправить его к бабушке в Читу. Марина Викторовна сказала, что он ещё мал для экспедиций, что ему будет слишком трудно в пути. Юноша, раскрасневшись, разом вспомнив все старые обиды, готов был расплакаться от негодования и беспомощности. Уже задумал в дороге сбежать из автобуса, в сумерках вернуться к дедушкиному дому, тайком присоединиться к экспедиции — сопровождать её, издалека оберегая от скрытых опасностей. Ему даже понравилась такая задумка, но тут на выручку пришёл папа. Сергей Николаевич сказал, что поход предстоит простейший, что в седле по Саянам смог бы проехать даже его редактор Аркадий Иванович, а уж тот так курил, что не мог нормально, без одышки, спуститься по лестнице:

— Чем он тебе помешает? Сядет себе на вьючного коня и поедет. Это не пешком бродить по тайге. Зря его, что ли, в лагере обучали верховой езде?

— Почему на вьючного? — насупился Артём, в действительности согласный хоть на замшелого пони.

— Если тебя посадить на скаковую лошадь, она твоего веса не почувствует. Подумает, что её отправили налегке, а когда ты на ней дёрнешься, она перепугается и понесёт галопом, — рассмеялся отец.

Мама так просто не сдавалась. Пришлось спорить, ругаться. Всё закончилось уже привычными объятиями со слезами, после которых Артёма признали полноценным членом экспедиции.

— Смотри, — Марина Викторовна улыбнулась сыну, — рано не радуйся. Не найдём примет — экспедиции не будет. Значит, поедешь к бабушке!

Юноша только поморщился в ответ.

В очередной раз перерыли дедушкину комнату. Просмотрели записи. Покрутили самородки. Пролистали карты. Наконец разложили на полу рисунки Корчагина.

— Медведь на цепи. Клетка в болоте. Сушина, — перечислял Сергей Николаевич. — Какой-то валун. Пещера или какой-то грот. Что это?

— Не знаю, — призналась Марина Викторовна.

— Полевые рисунки из разных экспедиций?

— Но зачем отец положил их в сейф вместе с золотом и картой?

— Дорожил воспоминаниями или… Постой, а что, если рисунки — это и есть приметы?

— То есть как?

— А вот так! — Сергей Николаевич, разволновавшись, опять начал ходить по гостиной.

Артём к этому времени спустился с лестницы и теперь наблюдал за всем с кресла, в котором только что сидела мама.

— Карту Дёмин составить не смог, потому что путь был слишком долгим. Ограничился приметами. Так?

— Так.

— А что, если он эти приметы передал не словами, ну, как Тюрин тогда сказал: «Идите под снежные шапки, поднимитесь по ручью, спуститесь к реке», — а рисунками?

— Зарисовал приметы?

— Ну да! Это ведь гениально! Никаких занудных описаний. Да и местность меняется. Там же постоянно идут обвалы, сдвиги пород. Сегодня — гора, завтра — сопка. Сегодня — лес, завтра — болото. А тут нарисовал картинку, и всё понятно.

— Хорошая версия, — кивнул Марина Викторовна. — Но не работает.

— Это почему?

— Медведь на цепи? Сухое дерево? Клетка в болоте? Не похоже на приметы.

— Ну, может, это не прямая примета, а какая-то шарада?

— Думаешь, беглый каторжник Дёмин увлекался шарадами?

— Я вообще сомневаюсь, что он умел рисовать, — признался Сергей Николаевич и приуныл, понимая, что его догадка не оправдалась.

— Я знаю! — неожиданно сказал Артём.

— Значит, мы опять остались ни с чем. — Сергей Николаевич не обратил внимания на сына.

— Отец мог вообще забыть о приметах. Торопился, — Марина Викторовна пожала плечами.

— Ну да. Вот и вся история на первую полосу. — Сергей Николаевич в раздражении махнул рукой.

— Мам! Пап! — Артём встал с кресла.

— Ну что там?

— Я знаю, где приметы.

Родители удивлённо посмотрели на сына.

— Откуда?

— Вы сами сказали. Они должны быть на видном месте, как у Видка.

— Видока.

— Не важно.

— Грамотность всегда важна.

— Пап!

— Ну говори, говори.

— Должны быть на видном месте. И в рисунках.

— Это только предположение, ведь…

— Я знаю, где эти рисунки!

Артём заторопился к лестнице. Родители удивлённо переглянулись и последовали за ним.

Юноша привёл их в коридор второго этажа.

— Вот! — указал он на висевшие в ряд рисунки.

— Добро пожаловать в Курортную бальнеологическую лечебницу «Нилова пустынь», — прочитал Сергей Николаевич. — Радоновый душ, кедровая бочка и вихревая ванна — всё, о чём вы мечтали. Комфортные цены и профессиональные специалисты. Замечательно сформулировано. Особенно про специалистов. Ты думаешь, это смешно?

— Да нет же! Дальше!

Сергей Николаевич только сейчас увидел, что рекламные проспекты перемежаются карандашными рисунками. Это были незамысловатые, но довольно точные зарисовки природы: горы, реки, каменные осыпи, заросшие ёрником старицы, стоявшие флагштоком голые останцы. Сергей Николаевич замер, присматриваясь к ним. Потом, оживившись, заторопился по коридору, выискивая другие рисунки.

— Ровно шесть… Шесть примет! Ну конечно! Это гениально.

Артём не сдержал улыбки. Почувствовал, как щекам стало жарко. Папа редко хвалил его.

— Старик Корчагин был гением!

Артём насупился. Понял, что похвала предназначалась не ему.

Шесть старых, выцветших рисунков. Не было никаких сомнений, что это — те самые приметы, о которых писал Виктор Каюмович. Он действительно спрятал их, по примеру Видока, на самом видном месте — чуть прикрыв дешёвыми туристическими проспектами.

— Осталось понять, в каком порядке они указывают путь.

— Это просто. — Марина Викторовна уже вскрыла одну из рамок и торжественно показала цифру «3» на обороте листа.

Каждая из примет была пронумерована. Пазл сложился. Недостающие детали были найдены.

Все рисунки хорошо сохранились, лишь от последней, шестой приметы был явно оторван клочок. На месте отрыва просматривались волнистые линии — краешек узора.

— Надеюсь, тут не было ничего важного, какой-нибудь координаты или удачной шутки, — усмехнулся Сергей Николаевич.

Он сфотографировал рисунки, коротко описал, как ему удалось решить очередную загадку Корчагина, и отправил все материалы на электронную почту редактора. «Теперь скажите мне, Аркадий Иванович, что история получается не такой увлекательной!»

На следующее утро зашёл Фёдор Кузьмич. С интересом выслушал о карте Корчагина, о его важном научном открытии, сказал, что ему будет приятно помочь в таком деле, и даже согласился для себя и сыновей на самую умеренную плату.

Кузьмич и папа уединились на втором этаже, чтобы внимательно изучить карты. Мама тем временем уехала в Иркутск — оформлять отпуск. На то, чтобы заниматься наследством, не осталось времени. Решено было отложить это до возвращения из Саян.

После обеда папа показал Артёму настоящий револьвер — с чёрным корпусом, жёлтой деревянной ручкой, на которой значилась эмблема «DWA».

— «Дэн Вессон»… — гордо протянул Сергей Николаевич. — Со сменным калибром. Мне он, правда, достался с одним стволом. Даже ключа нет, но это не так важно. Купил у знакомого.

— И ты будешь стрелять? — в восторге прошептал Артём.

— Если потребуется! Запомни, никогда не доставай оружие, если не готов из него выстрелить! Это закон жизни. Достал — стреляй. Иначе тебя самого подстрелят. Из твоего же оружия.

Сергей Николаевич вскинул револьвер, прицелился, будто собирался сейчас же застрелить невидимого врага. Улыбнулся, заметив, с каким восхищением на него смотрит сын.

«Сидел бы в лагере, складывал бы костровища, строился бы в линию на зорьке. Скукотища! А теперь — настоящее приключение!» — с замиранием сердца думал Артём. В этот день он уснул бы довольный, с улыбкой на лице, если бы вечером папа не привёл в дом неожиданного гостя.

— Встречайте нового участника экспедиции! — прокричал Сергей Николаевич с порога, едва открыв дверь. — Точнее, двух!

Сергей Николаевич познакомился с ними в Кырене, когда выспрашивал у местных бурят о том, где лучше найти коней для поездки в Окинский район. Большинство предлагали обратиться к их друзьям или родственникам, обещали лучшую цену и лучшую породу. И только один, монгол по происхождению, сразу сказал, что от тункинских коней толку будет мало:

— Здесь коней дорого дадут. А у них спина быстро набьётся. По тайге ходят плохо, устают, худеют, далеко не уйдёшь. Оно тебе надо? Если в окинские места собрался, так окинскую лошадь и бери. Там их много. Сами маленькие, ноги у них плотные, копыта — стаканом. На подножном корму стоят хорошо. По тайге ходят, по горам ходят — не хуже оленя.

Монгол, представившийся Джамбулом, так понравился Сергею Николаевичу и своим видом, и своими советами, что он сразу, без раздумий, нанял того в экспедицию. Джамбул, узнав, сколько ему заплатят, согласился. Сказал только, что не пойдёт без дочери:

— Но ты не бойся, дочь у меня что окинская лошадь. Маленькая, крепкая, ходит быстро. Будет тебе в лагере помогать.

Поразмыслив, Сергей Николаевич согласился, но условился, что за девушку оплата будет не полная, а вполовину.

Первой в дом вошла Солонго, дочь Джамбула. Ростом она была на голову ниже Артёма. Ровесница ему, Солонго казалась десятилетней девочкой. Тоненькая чёрная косичка была перетянута красными и жёлтыми резинками. На ремне серых брюк висела свитая в кольцо плеть с коротким деревянным кнутовищем. Артём не успел этому удивиться — увидел вошедшего следом Джамбула.

Колючий холод обдал лицо. Юноша невольно отступил на шаг и чуть приподнял руки.

Бритая голова. Крепкие плечи, в ширине значительно превосходившие талию. Полные обветренные губы. Узкий, стянутый тугими морщинами лоб. Рост — не меньше двух метров. Крепкая стойка на широко расставленных ногах…

Это был тот самый гигант, чей разговор с участковым Артём подслушал в первую ночь. Тот самый, никаких сомнений. Юноша узнал бы его даже издалека, а тут — увидел в прихожей дедушкиного дома…

Глава седьмая

Ночь для Артёма была бессонной. Он вздрагивал от каждого шороха. Затяжная тишина пугала его не меньше. Он соскальзывал с кровати и босиком подбегал к окну, уверенный, что при свете луны разглядит в кустах целую банду монголов — с ружьями в руках, перепоясанных патронташами и готовых штурмовать дедушкин дом. Однако во дворе всё было спокойно, ничего не вызывало подозрений, и Артём, утомлённый тревогой, возвращался в постель.

На следующий день юноша порывался указать папе, что тот приютил настоящего бандита, что именно Джамбул устроил недавний погром, а потом, прячась под пологом ночи, замышлял коварный план — должно быть, намеревался если не убить, то по меньшей мере покалечить всю семью Переваловых, отнять у них карту с приметами и самостоятельно отправиться на поиски золота. Но в последний момент Артём останавливался. Понимал, что папа ему не поверит и всё испортит: показательно вызовет Джамбула на допрос, ничего от монгола не добьётся и ещё будет шутить о мнительности сына.

«Значит, я сам во всём разберусь. Найду доказательства — такие, что уж никто не отвертится. А пока буду ждать».

Ночной силуэт не обманул Артёма. Джамбул действительно был гигантом с мощными жилистыми руками. Его гладковыбритая голова была чуть скошена по невысокому лбу, а на затылке собрались тугие складки кожи. При этом выражение лица у него было самое приветливое. Ни в глазах, ни в улыбке не угадывались ни жестокость, ни даже сердитость. Если бы не могучее телосложение, его вполне можно было бы назвать добродушным. Лишь изредка прищуренный взгляд выдавал в нём внимательность и затаённую смекалку.

Сергей Николаевич был бесконечно доволен своим помощником. Познакомил его с Фёдором Кузьмичом и в дальнейшем брал во все поездки — для выбора снаряжения и провианта. Егерю монгол не приглянулся. Он его раньше не встречал, да и был невысокого мнения о его познаниях в лошадиных породах. Фёдор Кузьмич уговаривал взять коней у знакомого бурята, тут же, в Кырене, и заодно нанять бурята погонщиком, но Сергей Николаевич был непреклонен.

По совету Джамбула в путь закупили несколько лишних килограммов шестимиллиметровой верёвки, дополнительные рыболовные снасти, три десятка банок сгущёнки и раскладные удочки с пробковой ручкой. Всё это могло пригодиться для торговли с бурятами в горах.

— Чтобы не задерживать экспедицию охотой, будем выменивать мясо, — пояснил Сергей Николаевич жене.

Он боялся, что путь затянется на десять или двенадцать недель. Понимал, что даже из расчёта семидесяти килограммов груза на одну лошадь провизии на всю группу не хватит. Договорился с Фёдором Кузьмичом, что его сыновья возьмут ружья, а сам готовился рыбачить — по рассказам Джамбула знал, что окинские реки богаты сигом, налимом, хариусом и даже щукой.

Юная Солонго всюду сопровождала отца. Молчаливая, хмурая, она невесело поглядывала на любого, кто хотел с ней заговорить. Марина Викторовна пыталась её приветить, но всякий раз безуспешно.

— Бедняжка. Наверное, без мамы росла. Совсем дикарка.

Артёму не нравилось такое внимание к дочери монгола. Он догадывался, что Солонго знает о преступлениях отца, более того, пошла в экспедицию, чтобы за всеми следить, а при необходимости — что-нибудь выкрасть. Слишком уж она была худенькая, юркая. «Такая и в щель под дверью заберётся», — хмурился Артём.

За день до отправления Сергей Николаевич разрывался между последними закупками и переговорами по телефону. Редактор кричал ему в трубку о непозволительно больших тратах, грозил отправить Сергея Николаевича под суд, если тот не угомонится. В ответ слышал путаные объяснения и пожелания хороших выходных.

Трат и в самом деле вышло много. Были закуплены просторные палатки на дюралевых дугах, небольшие рюкзаки для радиальных выходов, перемётные сумы, штормовки, тенты, дождевики, сапоги, термобельё и многое другое. Сергей Николаевич купил даже трекинговые палки, однако их пришлось на следующий день сдать — Фёдор Кузьмич, посмеиваясь, сказал, что в конном походе они едва ли пригодятся:

— Разве что держать их заместо вертела.

По совету Джамбула Сергей Николаевич купил и сёдла с глубоким седалищем.

— Там буряты все маленькие. Сёдла у них как скорлупки. Такие узкие, что только жене твоей хорошо будет, а мы все без задов останемся.

Артём с улыбкой разглядывал всё закупленное для экспедиции. В отсутствие папы заходил в комнату, отданную под снаряжение, бережно осматривал котелки, фляги, костровые растяжки. Раскрывал створки солнечных батарей, подготовленных, чтобы в ясную погоду заряжать светильники и папин фотоаппарат. Разматывал цепные пилы, расчехлял топоры — новенькие, ещё не знавшие ни грязи, ни заусенцев, — и представлял, какой будет история этих вещей, где и как они себя проявят. Надеялся, что путешествие окажется опасным и топорами придётся не только рубить дрова, но и отбиваться от хищных зверей или каких-нибудь браконьеров.

Днём, к удивлению Переваловых, позвонил профессор Тюрин. Извинился за спешный отъезд, сказал, что был не в духе и к тому же получил важное сообщение — его срочно вызвали в университет.

— Сам знаешь, бывает… Там возникли сложности с одним проектом. Но теперь я всё уладил. И если что… Ну… Что там у тебя с записками Корчагина?

Узнав о предстоящей экспедиции, профессор оживился, стал выспрашивать подробности и под конец предложил свою помощь.

— Ну конечно! Приезжай. Будешь нашим экспертом. С тебя — комментарии для статей. Расскажешь про Дёмина, как он бежал из централа. И со своей стороны оценишь всё, что мы найдём.

— Хорошо, — согласился Тюрин и отчего-то сдавленно захихикал в трубку.

Вечером профессор уже стоял на пороге. Он приехал с небольшим чемоданом на колёсиках, в чёрных кожаных ботинках на высокой подошве и новой панаме цвета хаки и своим видом порядком рассмешил Марину Викторовну.

— С каких пор наш Мишаня полюбил экспедиции? — спросила она мужа. — Он и на раскопки лет пять уже не ездил.

— Сам удивляюсь, — признался Сергей Николаевич. — Ну, это его дело. А нам такой эксперт на пользу. Историк в пути не помешает. Мало ли что мы там найдём.

Тюрин на мгновение оторопел, увидев глыбу Джамбула, но быстро оправился и, утерев лоб платком, прошёл на кухню пить чай — так, будто его участие в экспедиции было обговорено ещё с первых дней и не требовало дополнительных обсуждений. То, что профессор готов к дальнему пути, было видно и по его неизменной жилетке — все карманы были забиты до упора и топорщились так, что иные могли от резкого движения расстегнуться.

— Что у него там? — улыбаясь, спросил Артём.

— Не знаю, — пожала плечами мама. — Может, запасные носки.

Юноша невольно хохотнул — так громко, что привлёк внимание Тюрина. Профессор понял, что Переваловы обсуждают его, и кисло улыбнулся им в ответ.

В эти дни Артём постоянно находил повод для улыбки. Ликовал, предвкушая настоящие приключения. С интересом следил за приготовлениями к экспедиции, но старался не мешать папе, опасался, что тот в последний момент передумает и отправит его в Читу, к бабушке.

Хотелось немедленно выйти в путь, сложнее всего было томиться в ожидании. Чтобы хоть как-то умерить свой пыл, Артём стал по несколько раз в день отжиматься и даже вышел на пробежку вдоль реки.

Вспотевший, раскрасневшийся, он стоял перед зеркалом в ванной. Рассматривал своё лицо, надеясь увидеть в нём дедушкины черты. С сожалением признавал, что пошёл в отца. Тонкий нос, тёмные глаза, высокий лоб. Лишь ростом Артём напоминал маму — такой же худой, высокий.

тихо напевал Артём, выпятив подбородок и внимательно выискивая на нём волоски.

Это была одна из любимых песен Виктора Каюмовича. Он часто напевал её, готовясь к очередному походу.

Вздохнув, юноша подумал, что борода у него вырастет ещё не скоро. Надеялся, что с бородой и усами он будет больше напоминать дедушку. Услышал от одноклассников, что и борода, и усы начинают расти после первого бритья, и уже полгода тайком от папы пользовался его станком — аккуратно среза́л первые волоски, — но толку от этого пока что не было.

— Итак, подводим итоги, — перед сном на общем собрании членов экспедиции объявил Сергей Николаевич. — Завтра выезжаем из Кырена на двух «буханках»^[6]. Едем старой дорогой до Шаснура, а там пересаживаемся на лошадей. Так мы сократим добрую половину пути. Начинать от мест, где начинал сам Дёмин, смысла нет никакого. В его годы дороги на Орлик ещё не было.

— Её вообще открыли только в девяностые, если уж говорить точно, — вставил Тюрин. — Ещё тридцать лет назад от Монд до Орлика шли на лошадях почти неделю.

— Спасибо за справку, — Сергей Николаевич закатил глаза. — Далее.

Артём, стоявший у окна, нарочно вертел в руках нефритовую статуэтку. Надеялся ещё раз увидеть преображение профессора, но тот на статуэтку не обращал никакого внимания.

— Вьючная часть экспедиции в поисках Корчагина…

— Это её официальное название? — поинтересовался профессор.

— Мне не нравится, — добавила Марина Викторовна.

— Лучше уж «По следам Корчагина», — предложил Тюрин.

— Тоже не нравится. Можно просто «Экспедиция Корчагина».

— Да подождите вы! — Сергей Николаевич хлопнул себя ладонью по ноге. — Что вы тут со своими названиями? Давайте по делу.

Фёдор Кузьмич, сидевший на табуретке возле поставца — того самого, за которым скрывался тайный проход, — невесело поглядывал на Джамбула и его дочь. Егерские сыновья, Юра и Слава, стояли по обе стороны от отца. Внимательно слушали Сергея Николаевича. Слава, чуть полноватый, с мягкой чёлкой светлых волос, прислонился к стене. Юра стоял навытяжку, скрестив руки на груди и широко расставив ноги.

— Далее. Всего в экспедицию идёт десять человек.

— Кто десятый? — Марина Викторовна пересчитала всех присутствующих.

— Погонщик, которого мы наймём в Шаснуре. Лошадей будет шестнадцать. Из них шесть — вьючные. Карту все видели, с маршрутом все знакомы. Вопросы есть?

Вопросов ни у кого не было.

— Общее собрание объявляю закрытым. Выезжаем в пять утра!

Ночь прошла спокойно, и на следующий день экспедиция без проволочек стартовала из села Кырен. Ей предстоял долгий переезд в самый центр Окинского района. Путь к «древнему темени Азии» лежал недалеко от высочайшей вершины Восточного Саяна — Мунку-Сардык.

— В тувинском Саяне есть горы и повыше. — Тюрин говорил громко, чтобы шум дороги не заглушал его голос.

Артём рассчитывал поспать в машине, чтобы в первую же ночь следить за Джамбулом и тихоней Солонго, но родители усадили его рядом с профессором, а тот всю дорогу рассказывал о местах, через которые они проезжали. Говорил он в своей странной манере — ни на кого не глядя, будто ведя давно начатую беседу с самим собой. Если его речь прерывали вопросом, Тюрин терялся, словно не ожидал, что кто-то слышит его рассказ. Поправив очки, отвечал долго и обстоятельно — слишком долго и слишком обстоятельно. Впрочем, рассказ профессора иногда прерывался так же неожиданно, как и начинался, — Тюрин погружался в глубину только ему ведомых размышлений.

— Там стоит Хелизар-Дубху-Ула, — продолжал профессор. — Прекрасная гора, почти четыре тысячи метров. Я как-то искал у её подножья то, что следовало искать совсем в другом месте… А мы едем в верховье Оки. Там не хуже, чем в Туве. Обручев называл Окинское плоскогорье Тибетом в миниатюре, да. «Со всех сторон — с севера, с востока, запада и юга — на тысячи километров возвышаются горные цепи, отделяющие окинцев от внешнего мира. Только верховые тропы соединяют плоскогорье с населёнными районами на юге и западе. Сообщения с востоком и севером идут по трудным ущельям», — Тюрин усмехнулся, довольный цитатой. — Целая горная страна, в которую лишь недавно проложили дорогу. Но всё равно дикая, безлюдная. Замечательный край, где до сих пор водятся ирбис — снежный барс — и чиколка — красный волк. Если повезёт, встретим северного оленя.

— Раньше буряты говорили, нечестивый человек в Окинский район не попадёт, — неожиданно проговорил Джамбул. Он сидел в самой глубине «буханки» и был там едва заметен. — Говорили, его не пустит несчастье или пурга.

— А теперь провели дорогу, и нечестивцам стало полегче, — отозвался Фёдор Кузьмич.

— Как знать, — тихо ответил монгол.

Проехали унылый обветренный посёлок Монды. Ещё двадцать километров «уазики» катились по широкой долине реки Иркут, затем горная дорога увела в узкое ущелье: там ехать пришлось вблизи от громогласного речного потока.

К перевалу Нуху-Дабан обе машины гудели от давящего напряжения — даже Тюрину пришлось на время прекратить свои рассказы. Марина Викторовна и Юра Нагибин, сидевшие в другой «буханке», взволнованно следили за подъёмом на Окинское плоскогорье. Слава Нагибин, развалившись среди тюков со снаряжением, спал.

Солонго, как и прежде, заинтересованности в происходящем не проявляла, сидела в самом углу, возле отца, и неспешно перебирала ячейки плети, словно в руках у неё были длинные чётки. Артём поглядывал на округлое, но при этом сухое, строгое лицо девушки. Кожа у неё была светлой, не такой, как у Джамбула. Небольшие, чуть заострённые уши, аккуратный подбородок, высокие скулы — она была совсем не похожа на отца, должно быть, вся пошла в мать.

Сергей Николаевич перебрасывался фразами с водителем, выспрашивал у него, часто ли на этом пути случаются аварии. Водитель нехотя отвечал, что аварий и других несчастий тут бывает сполна.

Погода была ясная, и на юге хорошо просматривались снежные вершины Мунку-Сардык. Эта величественная гора одной частью стояла в Тункинской долине и всецело принадлежала бурятам, а другой опускалась на монгольские земли, к северной окраине озера Хуб-Сугул — младшего брата озера Байкал.

На перевале машины дружно свернули налево, в долину реки Ока. Дорога, начинавшаяся справа, вела к озеру Ильчир, ледяному истоку Иркута.

Вскоре показались зелёные пастбища, на которых разгуливали стада хайнаков и сарлыков. Хайнак почти ничем не отличался от обычной комолой коровы, только хвост у него был длинный и пушистый, как у лошади. А сарлык, которого ещё называют тибетским яком, был своим видом непривычен: сам весь чёрный, голова покрыта густыми кудрями, нижняя часть тела — подзорами из длинного грязного волоса. Сарлыки неспешно щипали траву, выглаживая пастбище своими нечёсаными лохмами, подёргивали ушами и с подозрением поглядывали на ехавшие по гравийке машины.

Общий вид горной страны, в которую поднялась экспедиция, странные названия вершин и озёр, хайнаки и сарлыки — всё это удивляло Артёма. Не верилось, что они по-прежнему едут по России; казалось, будто они в Тибете или Бутане.

— Вон там, — Тюрин указал куда-то в окно, — священная для бурят гора Хан-Ула.

Артём так и не понял, о какой именно горе рассказывает профессор.

— На её вершине лежит гладкий двадцатиметровый валун. Его называют мечом Гэсэра. А на подъезде к Хара-Хужиру будет видна скала Тураг-Шулуун — седло Гэсэра. По легенде, оттуда он наблюдал за приближением вражеских войск. Только непонятно, какие такие войска отважились бы сюда идти и зачем.

Проехав Орлик и затем Хара-Хужир, экспедиция вскоре оказалась в верховьях реки Сенца. Дорога стала совсем скверной. Часто приходилось объезжать каменные осыпи, останавливаться, выверяя безопасный путь, но поездка уже подходила к концу и такие задержки никого не беспокоили.

К вечеру «буханки» въехали в затаённое, разбросанное по речной долине село Шаснур. Севернее этих мест никаких селений не было на долгие десятки километров.

Сергей Николаевич быстро договорился о лошадях. Погонщик Баир ему сразу понравился. Это был приветливый, очень спокойный бурят — невысокий, крепко сбитый, с мозолистыми ладонями. Его лицо при малейшей улыбке легко стягивалось множеством глубоких морщин, а улыбался он часто. Вместе с Баиром пришлось взять и его жену, Ринчиму, — наряду с мужем следить за конями. Впрочем, она была не менее приятным человеком. Сама невысокая, худенькая, а руки — непропорционально сильные, натруженные, что говорило о непрестанном физическом труде.

Как Артём ни готовил себя к ночному караулу, притяжение кровати оказалось сильнее всех страхов. Уже засыпая, он мысленно обругал говорливого Тюрина, но рассудил, что в первую ночь монгол и его дочь едва ли себя проявят — они, конечно, дождутся более подходящего случая, когда экспедиция поглубже заберётся в тайгу.

За час до рассвета начались сборы. Сложнее всего было приторочить чемодан Тюрина. Профессор обеспокоенно бегал вокруг лошади, командовал Баиру, чтобы тот аккуратнее обращался с его вещами.

— Ну смотри, смотри, что делает! — жаловался он Сергею Николаевичу. — Помнётся ведь! Там блокноты для записей! Там фотоаппарат!

— У каждой вещи должна быть своя история, — Сергей Николаевич с улыбкой поучал профессора. — Если на камере нет царапин, в ней нет жизни. Лет через пять возьмёшь её в руки, проведёшь пальцем по битой линзе и с умилением вспомнишь о нашем замечательном погонщике, о его чудесных лошадях, о летних цветущих Саянах.

— Ну тебя! — раздражённо отмахнулся Тюрин.

К шести утра лошади были навьючены и осёдланы. Экспедиция выдвинулась в путь.

Корчагин перенёс ориентиры и координаты Гришавина на топографические карты, подшивку которых Переваловы нашли в сейфе, так что сложностей с маршрутом не возникало. Сергей Николаевич заглядывал в навигатор, сверял его показания с тем, что обозначено на картах, просил кого-нибудь из проводников проверить направление и уверенно вёл экспедицию вперёд.

В первый день ехали под отрогами горы Шарлайн-Сарьдак, вдоль реки Жомболок. Её берег был обложен лавовыми глыбами, поросшими редким лесом и кустарником, но кони шли ровно, почти не сбивались с шага, и даже Марине Викторовне, непривычной к конным прогулкам по лесу, было удобно в седле.

На открытых участках экспедиция двигалась плотно, тридцатиметровой пёстрой лентой — настоящий караван с навьюченными конями в хвосте. Когда же вереница всадников оказывалась в прибрежном лесу, лента неизменно растягивалась, рвалась на небольшие группы.

Выше озера Олон-Нур река почти иссякла. Её русло было завалено базальтовыми осколками, буреломом. У реки вперемежку с зарослями багульника росли верблюжьи хвосты — диковинные растения, похожие на выводок вставших в стойку сурикатов с грубой коричневой шёрсткой и с зелёными шапочками на макушке. Мама заверила Артёма, что верблюжьи хвосты красиво цветут белыми бутонами.

Юноша покачивался в седле, одёргивал поводья, если лошадь начинала тянуться к подножному корму, и зачарованно рассматривал гористую долину. Наконец сбылись его мечты — он шёл по стопам дедушки. Задор и беспокойство, которые терзали его в дни подготовки, сейчас утихли, сменились сосредоточенным ожиданием.

Поначалу Артём так увлёкся просторным дыханием саянской природы, что на время позабыл об опасной близости гиганта-монгола, однако уже в полдень его дочь сама напомнила о том, что нужно быть настороже.

На стоянке юноша старался подальше держаться от родителей. Мама при любой возможности начинала заботиться о нём, спрашивая, не натёр ли он ноги, не застудил ли спину. А папа расходился вовсю, без надобности командуя, кому чем заняться, куда пойти и что принести. Артём не хотел ни заботы, ни команд. Ещё меньше желания было смотреть на то, как Тюрин бережно крошит себе в тарелку уголок бульонного кубика — в одном из карманов профессора лежала целая упаковка «Gallina Blanca». Со словами «опять недосолено» он подсыпал приправу и в суп, и в кашу. Так что обедал юноша в стороне от основного лагеря, возле вьючных коней, вместе с погонщиком и его женой. Там же оказалась юная монголка.

После обеда все готовились к продолжению пути. Солонго, которую отец называл коротко Сол, непринуждённо запрыгнула в седло своей лошади — лёгкость и пластичность её тела не могла не восхищать. Артём хотел доказать девушке, что управляется с лошадьми ничуть не хуже. Неуклюже подпрыгнул, ухватился за заднюю луку седла, но пальцы соскользнули, и он повалился назад, при этом повиснув на вставленной в стремя ноге. Если б лошадь была не такой покладистой, она непременно понеслась бы вперёд, и Артёму пришлось бы худо. Оправившись, он заметил насмешливый взгляд Солонго. «Она надо мной смеётся!» Юноша почувствовал, как, покраснев, потяжелело его лицо.

Пришлось с удручённым видом вновь забираться на коня, на этот раз не так стремительно. Артём уселся в седле, взял в руки поводья, но тут Солонго, чуть наклонившись вперёд, издала грубый, отрывистый звук, от которого лошадь под Артёмом взвилась на дыбы и опять сбросила его на землю. Беззвучно рассмеявшись, девушка ускакала вперёд.

— Она хотела меня убить! — прокричал Артём, когда к нему подбежала Ринчима.

Жена погонщика решила, что юноша имеет в виду лошадь, стала причитать об опасностях пути для столь юного седока и старательно отряхивала футболку Артёма, а тот затаил глухую злобу. «Ничего, дождёшься ты у меня. И твой папа-гигант дождётся».

Пришлось выслушивать поучения от Баира.

— Ты не торопись, — с улыбкой говорил погонщик. — Лошадь — она добрая, но для неё нужна крепкая рука. Если чувствуешь, что она задумала свечить^[7], ты сразу поводом отверни ей голову. Или согни к стременам. Так ей свечить не получится. Ну или высылай шенкелями, дело нехитрое.

Артём и погонщик ехали рядом, в самом конце конной вереницы. Солонго видно не было. О том, куда она ускакала, Артём не знал. Поблагодарив Баира за советы, юноша заторопился вперёд. Решил, что нельзя спускать глаз с девушки. «Она так убьёт кого-нибудь, никто и не увидит. А потом скажут, что лошадь горячая попалась. Знаем мы таких умников», — Артём ехал и поглаживал ушибленный бок.

Озеро Олон-Нур с его зарослями смородины, дикого шиповника и малины осталось позади. В действительности это был целый ряд небольших озёр, отделённых друг друга курганами застывшей лавы. Вода в них был тихая, прозрачная. Даже от берега можно было без труда различить чёрные лавовые плиты и насыпи белоснежного песка на дне.

Раскалённое небо будто готовилось печь пироги. Облака были рассыпаны мелкой мукой и лишь по горизонту собирались в белоснежные комочки. Солнце лежало мягкое, растекающееся масляными разводами.

Марина Викторовна, несмотря на жару и усталость от вчерашнего переезда, сидела на лошади прямо, поводья держала крепко. Две тугие косички начинали задорно подрагивать, когда лошадь переходила на рысь. В брюках и футболке песочного цвета, с зелёным платком на шее, она хорошо смотрелась в расшитом узорами женском седле. Даже уздечку для неё Сергей Николаевич подобрал особенную, с декоративной отстрочкой. Марина Викторовна была довольна тем, как выглядит верхом, просила мужа чаще её фотографировать, но признавалась, что уже скучает по юбкам.

Главной заботой для неё сейчас было найти Артёма — он, как и юная Сол, куда-то запропастился. Мама опасалась, что ребята, подружившись, могли ускакать в сторону и теперь ехали в опасной близости от скал.

Папу отсутствие Артёма волновало меньше всего. Он едва успевал раздавать команды братьям Нагибиным, их отцу Фёдору Кузьмичу, погонщику Баиру и его жене Ринчиме. Сергей Николаевич был уверен, что ему лучше всех видно, с какой стороны обходить очередной провал, базальтовый разлом или поляны густого ёрника.

Профессор Тюрин словно и не замечал окружающей красоты — весь был в своих мыслях. Иногда доставал из кармашков блокноты, вносил в них торопливые записи; при этом ронял поводья, и лошадь, ощутив свободу, беззаботно сворачивала в сторону от тропы, начинала щипать траву.

Заметив поблизости юную монголку, профессор оживился. Поправил очки и, желая показать свои познания в монгольском, спросил:

— Би Монголдо олон удаа очсон. Та ямар нютагаас? Би тэр нютаг мэдэх байж болно.

Солонго с сомнением посмотрела на Тюрина. Помедлив, приоткрыла рот, но сказать ничего не успела.

— Не надо, — сурово проговорил кто-то из-за спины профессора.

Это был Джамбул. Монгол подъехал на удивление тихо. Тюрин не слышал ни шагов лошади, ни скрипа седла. Для гиганта подобрали самую крупную из всех лошадей Баира, но она всё же смотрелась под ним как-то нелепо. Ринчима то и дело причитала о том, что лошадь переломит себе спину, если монгол задумает гнать её во весь опор.

— Не надо, — уже мягче повторил Джамбул. — Я стараюсь, чтобы дочь говорила по-русски. Не надо монгольского. Пусть учит язык.

— Да я что, пожалуйста, — пожал плечами Тюрин, лениво улыбнулся Джамбулу и дёрнул лошадь вперёд.

Артём издалека наблюдал за этой сценой. Он не слышал разговора, но был доволен тем, что наконец отыскал девушку. Впрочем, радость его была недолгой. Стоило отвлечься на пролетавшего в небе сокола, как поблизости не оказалось ни монгола, ни его дочери. Они опять исчезли.

Юноша заторопился вперёд, к первым коням.

Джамбула он нашёл возле отца. Они на ходу что-то обсуждали, указывая друг другу на пики ближних гор. Караван сейчас тянулся через ельник, и отыскать Солонго было сложнее.

Артём дважды объехал экспедицию от первой до последней лошади, едва улизнул от мамы, которая принялась отчитывать его за неправильную посадку в седле, но юной монголки нигде не находил. Наконец мельком уловил на противоположном берегу Жомболока какое-то движение. Присмотревшись, среди деревьев признал Солонго. Она ехала в обратном направлении. Артём подумал, что девушка нарочно оделась во всё зелёное и серое, чтобы стать незаметной в лесу. На ней был длинный балахон с капюшоном, плотные брюки без карманов и настоящие армейские берцы с высоким голенищем.

Артём вернулся в хвост экспедиции. Уловил минуту, когда остальные всадники пошли в обход очередного оврага, и рванул по мелководью через реку. Нужно было скорее догнать Солонго!

Поиски прошли даром. Ни следов, ни самой монголки. Отлучка затягивалась. Артём понимал, что мама может хватиться его, поднять панику, а потом, чего доброго, отошлёт его назад, в посёлок, рассудив, что в дальнейшем от сына будут одни проблемы. Нехотя остановился. Нужно было возвращаться. Не желая сдаваться, Артём спешился, привязал лошадь к дереву и быстрым шагом направился к ближайшему скальному откосу — хотел напоследок взглянуть с возвышения в сторону Олон-Нура, надеялся хоть издалека увидеть Солонго.

Юной монголки он не обнаружил. Поначалу вообще не приметил ничего любопытного и уже готовился идти назад, но тут замер. Пригнулся, прячась в ветвях черёмухи. Весь напрягся. Выждал минуту и, только убедившись, что зрение его не обмануло, рванул вниз, к лошади. Нужно было скорее рассказать об увиденном папе! Теперь молчать не было никакого смысла.

Глава восьмая

— То, что Дёмин там чего-то испугался, — это, конечно, сказки, — профессор Тюрин, неловко покачиваясь в седле, разговаривал с Мариной Викторовной. — Даже если он был суеверным. Суеверных людей, знаешь, ничто не пугает. Оно как бы факт.

— Не знаю, Миш, — Марина Викторовна едва слушала. Её сейчас больше волновало долгое отсутствие сына.

— Он ведь в Александровском централе сидел, так? Наша самая известная тюрьма. Там потом психбольницу открыли. Не удивительно, — Тюрин захихикал, исподлобья поглядывая на ехавших поблизости братьев Нагибиных. — Раньше ведь Транссиба не было, и каторжников до централа вели пешком. То есть, представь, гнали через всю Россию, хоть от Питера, хоть от Киева — в кандалах, наручниках, железных ошейниках.

— Миша, что за страсти? — поморщилась Марина Викторовна.

— Ну да, страсти, — ещё громче захихикал Тюрин, довольный произведённым эффектом. — Потом, знаешь, не легче было. В тридцатые годы арестантов везли в полуторках, но людей сажали друг другу на колени, чтобы больше поместилось. И так — в пять рядов. Тем, кто сидел снизу, приходилось держать на себе сразу четверых. Любопытно, да? Когда приезжали на место, нижние два ряда выгружали мёртвыми. Ну, или почти мёртвыми.

— Кошмар какой-то, — Марина Викторовна наконец заинтересовалась рассказом профессора. Заметив это, он поторопился продолжить:

— Ну вот представь, сколько ваш Дёмин прошёл в кандалах. Выжил. Потом ещё зелёную улицу отстоял.

Тюрин сделал паузу, надеясь, что Марина Викторовна поинтересуется, что это за улица и почему её назвали зелёной. Но Марина Викторовна опять крутила головой — выискивала среди всадников сына.

— Что за улица-то? — спросил Слава Нагибин. Юра хмуро посмотрел на брата.

Они были совсем не похожи на своего отца, Фёдора Кузьмича. Слава — светловолосый, улыбчивый, при любой свободной минуте заваливавшийся поспать. С приплюснутым носом, как это бывает у боксёров, и короткой прямой чёлкой. Он выглядел простоватым, почти наивным. И Юра — неприветливый, сильный, уходивший спать последним и просыпавшийся задолго до других. С крупными, тяжёлыми чертами лица. С мозолистой культёй мизинца на левой руке и шрамами на предплечье. Братья будто воплотили отцовские крайности — от излишней мягкости, почти вальяжности до твёрдости настоящего таёжного егеря.

Тюрин на Славу даже не посмотрел. Не дождавшись вопросов от Марины Викторовны, продолжил сам:

— У американцев, знаешь, была зелёная миля, а у нас — улица. Всех каторжан, прежде чем сдать в централ, проводили через такую. Чтобы сразу отсеять слабых. Солдаты выстраивались в две линии. У каждого в руках — берёзовый прут. Руки каторжнику привязывали к прикладам ружей и так, на ружьях, как на поводке, медленно вели через весь строй. Солдаты, значит, лупили прутьями. Летели кровавые брызги. Мужик терпел, а когда со спины кожа свешивалась кровавой бахромой, начинал орать. — Тюрин отчего-то оживился. Снял влажную от пота панаму, стал обмахивать ею лицо. — Наконец каторжник падал, и его дальше везли — тянули за привязанные к рукам ружья. На спине уже был мясной фарш, и мужик смолкал. А его всё везли по зелёной улице: взад-вперёд, взад-вперёд. Он даже не стонал. Слышен был только свист прутьев и шлёпанье, будто по грязи лупят.

— Миша! — не выдержала Марина Викторовна. Лошадь под ней от громкого окрика чуть дёрнулась.

— Вот тебе и зелёная улица.

— Хватит.

— А я это к чему говорю-то?

— Не знаю и знать не хочу. Иди, вон, Серёже рассказывай. Он такие истории любит. Может, ещё статью напишет.

— Поздно статью-то писать. Я уже целую монографию об этом издал, — Тюрин, приосанившись, надел панаму. — А я это всё к тому, каким человеком был Дёмин. Зелёную улицу прошёл. На каторге сидел. Зимой бежал — без вещей, без ружей. Спальников и горелок у него, знаешь, не было. Один из всей артели выжил. Сруб себе поставил. Это значит, голыми руками выворотни^[8], там, валежины^[9] таскал. А тут, значит, увидал чего-то в горах — и бежать бросился?

— Миша, — Марина Викторовна настойчиво смотрела на Тюрина.

— Бросил ваше золото и только пятками засверкал, так? Любопытно получается.

— Миша!

Профессор ничего не слышал и только посмеивался своему рассказу. Он и не замечал, с каким интересом его слушают братья Нагибины. Слава даже перестал улыбаться. Сосредоточенно, жадно ловил каждое слово. Услышав последнюю фразу, переглянулся с Юрой. Братья коротко кивнули друг другу и заторопились вперёд — туда, где виднелась спина Фёдора Кузьмича.

— Тюрин, дурак ты на всю голову! — процедила Марина Викторовна.

— Это чего это? — опешил профессор, не ожидавший услышать такую грубость.

— А то, что думать надо головным мозгом.

Марина Викторовна, ткнув коня пятками, направила его вперёд. Нужно было скорее рассказать обо всём мужу.

Сергей Николаевич, узнав о выходке Тюрина, нахмурился, но сказал, что ничего страшного не случилось. Нагибины могли принять рассказ о золоте за очередную байку профессора:

— Мало ли он тут треплется? Но ты права, я ему скажу, чтоб покрепче держал своё помело.

Долина, зажатая между горных кряжей, расширилась. Экспедиция теперь шла в стороне от реки. Ровные поляны разнотравья сменились густой урёмой из белоснежных берёз. Деревца все были изогнутые, но здоровые, без чёрных пятен. На гладкой коре едва заметным пушком кудрявились бело-розовые лоскутки. Затем началась старая гарь. Лесок в ней был молоденьким, из совсем тонких берёзок, а на земле чернели сломки старой чащи. Бурелом изгнил, сровнялся и почти не мешал лошадям.

Гарь постепенно сменилась голым изволоком. По мягкому, едва ощутимому склону кони зашагали ещё увереннее.

Стрекотали кузнечики. Небо обмело сухими раскрошенными облаками. Жар усиливался, становился широким, глухим.

Впереди уже показалась синева озера Бурсугай-Нур, когда Марина Викторовна наконец увидела Артёма. Тот рысью нагонял хвост экспедиции.

— Где тебя носит?! — крикнула она, когда сын поравнялся с ней. — Что случилось? — Мама сразу заметила его обеспокоенный взгляд.

— Тихо. Нужно всё рассказать папе.

— Да что случилось?

— Не сейчас.

Дальше Артём ехал спокойнее, опасаясь привлечь внимание. Мама последовала за ним.

Сергей Николаевич, Баир, Фёдор Кузьмич и Джамбул успели уехать далеко вперёд. Спешились и, разложив карту на камне, обсуждали дальнейший путь.

Маршрут Гришавина предполагал поворот в самом начале урочища Тухэрэн, уводил вверх по реке Хаката к горному озеру Ишхэн-Ехе-Нур. Там нужно было спуститься по реке Дэдэ-Ишхэ, из этого озера вытекавшей. Джамбул уверял, что делать такой крюк нет никакого смысла, советовал сократить путь, отправившись напрямик, вдоль озера Хара-Нур:

— Озеро по этой же долине тянется. Зачем в горы сворачивать? В половодье по нему сложно ходить, но в такую жару там мелко и лошадям по берегу идти будет проще. Ты что скажешь? — монгол посмотрел на погонщика.

Баир пожал плечами, признал, что особой разницы не видит:

— Так и так пройдём. Сразу не скажешь, где сейчас сложнее.

Фёдор Кузьмич поддержал Джамбула. Но Сергей Николаевич хотел непременно идти по карте Гришавина, считал, что экспедиция и без того сократила большую часть пути, который следовало начинать по следам Дёмина, от Китойских гольцов. Спор затягивался. Сергей Николаевич ещё раз выслушал всех проводников, но мнения своего не изменил и распорядился готовиться к повороту на северо-восток.

Проводники уже расселись по коням, когда их нагнали Артём и Марина Викторовна. Мама взглядом показала Сергею Николаевичу, что нужно поговорить наедине.

Наконец юноша мог рассказать всё, что его томило в последние дни. Торопясь и сбиваясь, он поведал папе о том, как ночью подслушал странный разговор возле дедушкиного дома, как увидел Джамбула и участкового. Как Солонго пыталась убить его, напугав лошадь. Как он стал подглядывать за юной монголкой. Как вернулся назад, по другому берегу реки. Как поднялся на возвышенность, а там увидел, что по их следу едут три всадника:

— За нами следят! Все с ружьями. Все как один в зелёных куртках! А девчонка, конечно, доносит им. Слушает, что мы говорим, а потом едет назад, передаёт наши планы. Она тут как посыльный. Я ведь по её следу пошёл — она точно к тем всадникам направлялась. Это люди Джамбула, и он с ними через дочь общается!

Сергей Николаевич, закурив, молча слушал сына.

— Что же ты сразу не сказал? Почему один поехал? — воскликнула Марина Викторовна. — А если бы опять с коня упал? Где тебя потом искать?!

Артём только в раздражении махнул рукой. Мамина забота сейчас казалась ему особенно неуместной.

— И правда, почему ты раньше не сказал? — наконец спросил папа.

— Ты бы мне не поверил. Я… хотел подождать. Найти что-то более… существенное.

— Существенное? Ну да…

Сергей Николаевич хмурился, и Артём был уверен, что папа уже думает, как наказать монгола, как устроить засаду и встретить преследователей выстрелами из ружей. Ждал, что он сейчас похвалит его за смелость и сообразительность. Вместо этого Сергей Николаевич промолвил:

— Так. Теперь ты ни на шаг не отходишь от Кузьмича. Больше никаких отлучек от экспедиции.

— Но пап…

— Это не обсуждается. Не знаю, что ты себе напридумывал, но мама права. Если ты пропадёшь, всё наше дело окажется под ударом. Понимаешь? Вместо того чтобы продолжать экспедицию, мы будем тебя искать. А если ты покалечишься, то придётся вообще всё отменять, вывозить тебя назад, к Шаснуру.

— Но девчонка…

— Её зовут Солонго. И она с детства в седле. Если Джамбул отпускает её кататься по округе, значит, доверяет ей. А я тебе не доверяю.

— Да я не об этом, она ведь…

— Тихо! Никаких больше фантазий…

— Я же видел…

— Ничего ты не видел! Кто-то шатался во дворе, хорошо. Сам ведь сказал, что толком не разглядел их, что говорили они по-бурятски. Ты был напуган, увидев погром в доме. Потом заметил каких-то пьянчуг и нафантазировал себе…

— Ничего я не фантазировал…

— А те три всадника — простые охотники. Уж чего-чего, а охотников тут можно повстречать где угодно.

Артём хотел ответить, но не смог. Понял, что не сдержит слёз обиды. Только крепче сжал челюсти, взглянул на маму, ожидая от неё хоть какой-то помощи. Марина Викторовна молчала. Слова сына поначалу взволновали её, но теперь она была согласна с мужем.

Артём выслал лошадь шенкелями^[10].

— Ни на шаг от Кузьмича! — громко повторил папа.

— Строго ты с ним, — вздохнула Марина Викторовна.

— Ничего. Дурь только так и можно выбить. Тут и без него хватает проблем.

Артём в самом деле поскакал к егерю, но не для того, чтобы выполнить поручение отца, а чтобы рассказать ему всю правду о Джамбуле. Юноша чувствовал, что один не справится, что в этом деле ему понадобится помощь, а кроме Фёдора Кузьмича, обратиться было не к кому.

Старик Нагибин, в отличие от Сергея Николаевича, словами Артёма заинтересовался. Внимательно выслушал все подробности, лишь иногда перебивал короткими вопросами. Артём почувствовал, что егерь ему верит, и немного успокоился.

— Жаль, что ты в Кырене молчал. Надо было сразу идти ко мне. Там с этим Джамбулом было бы проще сладить. Понимаешь, о чём я?

Артём кивнул.

— Ну, ничего. Пока молчи. Я скажу своим. Будем вчетвером следить. А там посмотрим. Ведь он тебе сразу показался подозрительным, этот монгол?

— Да.

— Молодец, парень. Не зря дедушка так тебя нахваливал. Ты хоть и городской, а хватка у тебя таёжная, уж поверь.

Фёдор Кузьмич подъехал совсем близко к Артёму — так, что их лошади чуть не соприкоснулись стременами. Посмотрел юноше в глаза и тихо спросил:

— А больше ничего мне не расскажешь?

Артём растерялся. Этот настойчивый, сухой взгляд и пугал, и очаровывал одновременно. Хотелось, не таясь, поведать егерю и про дневники деда, и про золото Дёмина, и про приметы, по которым ещё предстоит искать путь. Артём понимал, что так будет лучше всего. Егерю следовало всё знать, не было никакого смысла таить от него настоящие цели экспедиции. На него можно было положиться. Дедушка не дружил со случайными людьми. И всё же Артём сдержался. Понимал, что так предаст папу. Тот, конечно, сам предал его своим недоверием и грубым ответом, но достаточно было и того, что Артём рассказал Фёдору Кузьмичу о монголе.

— Нет, больше ничего, — юноша отвёл взгляд.

— Ладно. Но если что всплывёт, говори, — егерь чуть усмехнулся.

Артёму вспомнились дедушкины слова: «Никогда не ругай других людей. Тем более своих родителей. То, что отец не пустил тебя в поход, ещё не значит, что он плохой. Просто он упустил что-то из виду, не прочувствовал. И вообще, плохое — это всегда отсутствие хорошего. Понимаешь? Это как с темнотой, которой на самом деле не существует. Есть только свет. А когда он заканчивается, приходит тьма. Так и со всем остальным. Нет жестокости, есть недостаток человечности. Нет лени, есть недостаток мотивации. Смотри на всё, думая о хорошем, не придавай плохому самостоятельности, чтобы не усиливать его. Не борись с плохим, а сражайся за хорошее!»

«Наверное, дедушка прав. Папа не такой уж плохой. Просто он что-то упускает из виду, — думал Артём. — Если б не он, я бы вообще сейчас сидел с бабушкой в Чите. Вот уж была бы радость».

Фёдор Кузьмич видел, что Артём едет задумчивый, молчаливый. Решил приободрить его — заговорщицки улыбнулся и спросил:

— Открыть тебе секрет?

— Какой? — прошептал Артём.

— Монголы ведь давно водятся с лошадьми, — Фёдор Кузьмич похлопал своего коня по холке. — Сблизились с ними. На свой манер. И давно придумали, как быстро, за час или даже полчаса, укротить самого ретивого жеребца. Понимаешь, о чём я?

— Да.

— Способ хороший, простой. Только они не любят о нём говорить. Держат в тайне.

— А вы его знаете?

— Знаю. Если хочешь, расскажу.

Артём улыбнулся. Огляделся, будто их кто-то мог подслушать, и, не заметив никого поблизости, кивнул.

— Всё просто, — Фёдор Кузьмич опять подъехал к Артёму вплотную. Говорил медленно, вкрадчиво. И пристально смотрел сухим взглядом, будто выверяя, всё ли Артём понимает: — Из брёвен складывают загон. Совсем небольшой, в таком не развернёшься. Сами собираются вокруг загона, а внутрь заводят жеребца. С ним идёт только самый опытный объездчик. Жеребец молодой, пугливый, в руки даваться не хочет, к себе не подпускает. Неверно подойдёшь, так он тебя лягнёт. Объездчик встаёт в центр. Берёт нагайку, пустую, без шлепка. И хлещет по воздуху. Вот так. — Егерь изобразил удары плети, посмеиваясь над тем, как внимательно следит за его движениями Артём. — Хлёст-хлёст. Жеребец, конечно, пугается и бежит как от чумы. А бежать-то некуда. И он наворачивает круги. Первый. Второй. Третий. Четвёртый… Кружится вокруг объездчика. А он знай себе выпарывает воздух, как тот перс порол море. А монголы все улюлюкают, топчутся. Жеребец пугается всё больше. Того и гляди перемахнёт через брёвна, но высоковато для него. Держишь мысль?

Артём кивнул.

— Молодец. Теперь самое важное. Слушай внимательно. Объездчик должен поймать одну-единственную секунду. Самую верную. Если упустит, то и жеребца не приручит. В момент, когда жеребец случайно повернётся к нему мордой, объездчик замирает. И монголы все замирают. И тихо становится, и спокойно. Если жеребец опять начинает бегать, то и нагайка опять свистит, и монголы опять кричат. А когда конь глаза в глаза оказывается с объездчиком, всё вновь затихает. Понимаешь, что происходит?

— Нет, — признался Артём.

— А ты не торопись. Подумай, — Фёдор Кузьмич выпрямился в седле, показал, что готов ждать ответа хоть до конца экспедиции.

Артём, качнув головой, протянул:

— Жеребец начинает думать, что ему безопасно, только когда он стоит лицом к лицу с объездчиком…

Егерь хохотнул. Юноша растерянно пожал плечами. Смутился, уверенный, что Фёдор Кузьмич, как и папа, будет высмеивать его глупые догадки.

— Твой дед знает толк в людях. Ты молодец. Всё правильно рассудил. Видишь, сам догадался, тебе и рассказывать ничего не пришлось!

Артём покраснел от удовольствия и теперь взглянул по сторонам не из опасения, а в надежде, что их кто-то подслушивал.

— Всё верно, — продолжал егерь. — Жеребец вдруг понимает, что ему спокойно и безопасно, только когда он рядом с объездчиком. Признаёт его. И успокаивается. Так резко, что можно сразу, не выходя из загона, седлать его и везти на первую выгулку. Вот тебе и монголы.

— Да… — протянул Артём.

— Слушай, — Фёдор Кузьмич опять говорил шёпотом. — Я тут заметил, что ни ружья, ни другого оружия тебе не выдали.

— Нет…

— Смотри, все мужчины — с ружьями. Твой отец — с револьвером. Где он только его достал? — егерь сдавленно хохотнул. — А тебе — ничего.

— Папа мне не доверяет.

— А зря. Ведь ты тут больше всех нас в опасности.

— Почему?

— Сам раскрыл заговор, следил за монголкой, видел преследователей. На тебя могли напасть.

— Могли.

— Ну, с ружьём мы ещё поглядим. А вот тебе для начала.

Фёдор Кузьмич вытащил из-под потника небольшой нож в кожаных ножнах.

— Нож? — удивился Артём.

— Охотничий. Настоящий. Твёрдая хромовольфрамовая сталь. Такой долго держит заточку. Посмотри, что у него на лезвии.

Артём бережно взял нож, вытянул его из ножен. Увидел клеймо в виде осёдланного, но вставшего на дыбы коня.

— Это жеребец. Непоседливый, свежий. Это твой эжин, твой дух. Дух молодости. Он повёл тебя ночью во двор, где ты узнал тайну Джамбула. Он повёл тебя вслед за девчонкой, где ты увидел преследователей. Каждый человек должен найти себя в диком животном, чтобы не забывать о корнях, о своей природе и не требовать от себя слишком много. Держишь мысль?

— А у вас какой дух?

Фёдор Кузьмич не то улыбнулся, не то оскалился. Глаза его сузились, он даже чем-то стал похож на бурята. Шрам на его лице исказился, потемнел. Сам он сгорбился, вытянул шею. Затем приподнял полы энцефалитки и тельняшки. На боку у него была наколка росомахи: ощеренной, выпустившей большие когти.

— Росомаха… Это она вас?

— Что?

— Ну… шрамы…

— Нет. Шрамы — от медведя.

— На охоте?

— Нет. Собирали ягоду. Юра и Слава ещё маленькие были. Обирали кусты, а там мишка сидел. Если б я промедлил, он бы их задрал. А так прыгнул между ними и напугал медведя. Он только махнул лапой, едва задел мне лицо. А мог бы всю голову снять.

Егерь весело рассмеялся, сразу утратив грозный вид:

— Пусть это будет наша с тобой тайна. И нож отцу не показывай. У каждого мужчины должна быть своя сталь. Для неё обязательно придёт время.

— Не бери оружие, если не готов однажды им воспользоваться, — прошептал Артём.

— Именно так. Это тебя дедушка научил?

— Нет, папа.

Фёдор Кузьмич ничего не ответил. Подмигнул и как-то просто, не пошевелив ни руками, ни ногами, выслал коня вперёд. Тот затрусил чуть быстрее, нагоняя голову экспедиции.

Обходной горный путь оказался несложным, и Сергей Николаевич уже не сомневался в правильности своего выбора. Речка в эту пору была иссушена до половины уровня, и кони легко шли по сухому бечёвнику^[11].

Среди гнили старого ветроповала встречались кустики цветущего ревеня: большие лопуховые листья казались оборками пышного платья, над которым вздымался высокий напудренный парик из крохотных светло-жёлтых кудряшек.

Погода оставалась ясной, только облаков прибавилось. Они лежали плотными валиками, будто волоки после гигантской ватной косьбы.

С восточных скал за тонкой вереницей всадников наблюдал курганник. Издалека хищная птица напоминала суслика, вставшего навытяжку, с чёрным раздутым плащом на спине. Если бы не чернота этого плаща, курганника можно было бы перепутать с каменным выступом или даже каменной грудой — обо^[12].

Экспедиция теперь шла по узкой долине, между вылинявших, словно старое сукно, горных откосов.

— Там! — крикнул Баир.

Сергей Николаевич, подстегнув лошадь, нагнал погонщика. Увидел впереди каменистое побережье озера Ишхэн-Ехе-Нур.

— Правее. Вон, возле останца, видите?

Присмотревшись, Сергей Николаевич различил жёлтое пятно.

— Палатка!

— Да, палатка, — кивнул Баир.

— Кого это занесло в такую глушь?..

Встреча с охотниками или другими путешественниками была не страшна экспедиции, поэтому Сергей Николаевич поторопился вперёд.

Подъезжая к останцу, он уже видел оборудованный лагерь: костровище с разбросанными котелками, два распиленных и успевших затрухлявиться сухостоя. Людей поблизости не было, да и весь лагерь выглядел брошенным. Тент палатки провис на дугах, вход в тамбур вовсе хлопал незакреплёнными полами.

Минутами позже Сергей Николаевич уже мчался назад. Мелькнувшее подозрение полностью себя оправдало. Лагерь давно пустовал. И принадлежал не кому-то, а старику Корчагину. Нашивка на подгнившем рюкзаке не оставляла сомнений: «д.г.-м.н. В. К. Корчагин».

Глава девятая

Находка удивила и насторожила. Члены экспедиции обступили лагерь Корчагина. Сергей Николаевич запретил кому-либо подходить ближе, хотел всё осмотреть самостоятельно. Только Марина Викторовна пренебрегла его распоряжением. Подошла к костровищу, но дальше идти не решалась. В глазах у неё блестели слёзы. Она свыклась с гибелью отца, а всё это путешествие, хоть и было непосредственно связано с его именем, казалось ей чем-то далёким, больше необходимым мужу — для его очерков в газете. Теперь же тесно переплетённые обида, отчаяние и чувство собственной беспомощности поднялись в ней с новой силой.

Палатка и весь лагерь простояли здесь с прошлого года. Свежих следов, кроме звериных, поблизости не было. Сергей Николаевич подумал, что тут и окончился последний поход Корчагина, что поблизости они непременно найдут его истлевшее тело.

«Старик поставил палатку. Отошёл от неё. Встретил медведя. Не успел выстрелить, или выстрелил, но этим только раззадорил хищника, и в итоге погиб в его лапах. Поэтому и тела нет, — размышлял Сергей Николаевич. Версия казалась правдоподобной. — Во второй раз за золотом он отправился один, без проводника, значит, и помочь было некому. Ещё он мог утонуть в озере. День был жаркий. Решил искупаться, а вода тут ледяная, вот сердце и не выдержало. Допустим, что так… Или поднялся на скалу, чтобы увидеть дальнейший путь, оступился и разбился на камнях. Нет, глупо. Он уже ходил здесь, значит… А что, если эту стоянку он сделал ещё в первый раз, когда был с проводником? Вряд ли. Что же, он дальше без палатки шёл?»

Сергей Николаевич обошёл лагерь и замер. Все придуманные им версии разом осыпались в труху.

— Мда… — протянул он.

Тент палатки был вскрыт. Широкий, размашистый разрез. «Что бы это могло значить?»

— Что там? — тихо спросила Марина Викторовна.

— Подожди. Только ближе не подходи. Я сейчас.

Марина Викторовна вся задрожала. Подумала, что муж увидел тело Виктора Каюмовича и не хочет в этом признаваться.

— Там… там отец?

— Марин, успокойся, нет тут никого. Палатка пустая, только…

— Что?

— Только в ней лежит рюкзак. И вещи. Спальник, куртка…

Внутри был беспорядок. «Здесь кто-то порылся. Но ничего не взял. Интересно…»

Баир, не дожидаясь распоряжений, повёл лошадей к озеру. Нужно было готовиться к ночёвке. Погонщик понимал, что вставать вблизи от заброшенного лагеря никто не захочет, поэтому выбрал местечко на берегу в километре отсюда. Ринчима и Слава Нагибин пошли вслед за ним — помогать с обустройством бивака. Марина Викторовна по-прежнему стояла возле костровища, не осмеливаясь подойти ближе к палатке. Чуть поодаль стояли Артём, Юра Нагибин и Джамбул. Фёдор Кузьмич сидел на бревне возле отвесной скалы. Солонго нигде поблизости не было.

Профессора находка не интересовала. Он сейчас думал только о своём чемодане — увидел, что тот сбоку весь покрылся лошадиным мылом. Пальцем брезгливо снял с ручки чемодана эту густую, перемешанную с ворсом пену, убедился, что она омерзительно пахнет, и принялся тереть чемодан платком, испугавшись, что запах просочится внутрь, до самых вещей.

«Как странно. Всё на месте. Верёвки, ботинки… Даже экспедиционная сумка тут — уж с ней-то Корчагин никогда не расставался. Чудак, даже дома спал с ней в обнимку. Говорил, что это по походной привычке. А тут валяется среди вещей… Нет только ружья». Сергей Николаевич осторожно поворошил спальник, опасаясь увидеть в нём тело старика. Спальник был пустой.

«Понять бы, откуда сделан разрез: изнутри или снаружи. Снаружи могли напасть. Но кто? Медведи с ножами не гуляют. Значит, охотники. Зачем? Непонятно. Или кто-то следил за ним от посёлка?»

Сергей Николаевич, нахмурившись, вспомнил слова Артёма о трёх охотниках, о подслушанном разговоре Джамбула с участковым.

Баир вернулся доложить, что место для ночёвки найдено.

— Нам бы кого за дровами послать. Там Слава, так нам вдвоём таскать долго.

— Подожди, — Сергей Николаевич махнул ему рукой. — Глянь сюда. Откуда сделан разрез: снаружи или изнутри? — тихо спросил он погонщика, когда тот приблизился.

Баир внимательно осмотрел пройму в тенте и стенке внутренней палатки. Ощупал края прорехи.

— Изнутри. Вон, нож как прошёл. Ткань закрутилась наружу. С улицы так не прорежешь.

— Зачем же он палатку вскрыл?

— Не знаю, Сергей Николаевич. Не моего ума это дело. Может, молнию у него на входе заело.

Сергея Николаевича развеселило такое объяснение. Он понял, что большего от Баира не дождётся, и отослал его в лагерь, велев захватить с собой Юру, Джамбула и Фёдора Кузьмича. Погонщик был этому только рад. Брошенный лагерь ему не нравился.

— Там пахнет смертью, смотри, не ходи, беду навлечёшь, — сказал он жене, вернувшись на бивак, и решил ночью, пока никто не видит, поставить в лагерь Корчагина подношение духам смерти, чтобы не цеплялись ни к его семье, ни к его лошадям.

«Значит, картина получается такая, — Сергей Николаевич бережно достал сумку Виктора Каюмовича. Она оказалась пустой. — Старик Корчагин ночует в палатке. Потом что-то происходит, и он бежит. У него нет времени даже расстегнуть тамбур. С молнией всё в порядке. Значит, он дорожит каждой секундой. Разрезает палатку и вываливается наружу. Так торопится, что убегает в чём спал. Ни куртку, ни дождевик с собой не берёт. Нет времени. Даже сумку оставляет, что уж совсем странно. Берёт только ружьё. Значит, боится за жизнь. Понимает, что ничего ценнее ружья в такой ситуации быть не может. Бежит не оглядываясь. Потом не возвращается. Бросает лагерь навсегда, будто сюда чумные крысы набежали. Что же, чёрт возьми, тут случилось?!»

Сергей Николаевич полностью залез в палатку. Внутри пахло гнилью. Снег и дождь целый год заносило в разрез. Сейчас на солнце всё высохло, но запах гнили остался.

— Мам, — Артём подошёл к Марине Викторовне.

— Не сейчас.

— Смотри, — юноша показал ей на костровище.

— Ну что там?

Артём сел на корточки и прутиком расковырял старые угли. В земле лежали огарки каких-то бумаг. Взяв одну из них, юноша сразу понял, что это была заклеенная скотчем карта. Дедушка так часто делал, опасаясь, что карта вымокнет в пути.

Папа, отряхивая брюки, выбрался из палатки.

— Интересно, — протянул он, когда Артём показал ему огарки. — Это копия карты Гришавина. Той самой, по которой мы идём. Почерк похож… Она, конечно, лежала в сумке Корчагина. Получается, кто-то пришёл в лагерь. Переворошил тут всё, а потом сжёг карту.

— Зачем? — удивился Артём.

— Или старик сам вернулся и сжёг её. Но это вряд ли. Он бы тогда захватил куртку. И вот это.

Сергей Николаевич показал распухший, весь перекорёженный блокнот.

— Блокнот дедушки…

— Да. Тот самый, из которого он вырвал записи.

Тюрин, всё это время стоявший в стороне, наконец приблизился к Переваловым. Чужих поблизости не было, и говорить можно было открыто, не таясь.

— Отец никогда бы не оставил свой дневник, — Марина Викторовна уже не сдерживала слёз.

— Это правда.

— Там что-нибудь уцелело? — поинтересовался профессор. Артёма удивил неожиданно проснувшийся в Тюрине интерес. Сейчас он смотрел почти так же восторженно, как и тогда, когда впервые увидел нефритовую статуэтку.

— Посмотрим… — Сергей Николаевич стал бережно листать блокнот.

Чернила почти на всех страницах были размыты. Не удавалось прочитать ни единой строчки. Некоторые листки так разбухли, что расползались на лоскуты от малейшего прикосновения. Только к середине блокнота Сергей Николаевич смог разобрать несколько обрывочных фраз.

«…Кажется сомнительным. Общей чертой здешней орографии остаётся ступенеобразное повышение рельефа…»

«…можно забыть. Полиметаллическое месторождение в Оройском…»

«…Не сравнится со скудной кварцевой жилой с молибденитом в среднем течении Тиссы. Это требует дополнительного изучения, если…»

— Это всё, конечно, занимательно, — проворчал Сергей Николаевич. — Особенно для тех, кто знает, что такое молибденит. А что тут для нас, простых смертных? Неужели никакой подсказки?

Он продолжал листать дневник Корчагина, вычитывал малопонятные названия и термины. Несколько раз поднимал палец, показывая, что нашёл важную деталь, но тут же признавал, что разобрать ничего не получается.

Записи в середине блокнота сохранились лучше всего. До них влага дошла не сразу и размыла только каёмку листков.

«…И напрасны, не знаю. Он ошибается уже в третий раз… уводит в сторону от маршрута, предлагает совсем странные… В его навыках я не могу сомневаться, но тогда… одно предположение: что он… нарочно. Но зачем? Он ведь даже не знает, куда мы…»

«…Что совершил глупость. Конечно, нужно было… никто бы не поверил. Если бы институт выделил на это деньги, мож… Не даёт покоя этот странный узор на фигурке. Я уверен, что уже где-то… где? Предполагать, что это в самом деле… обсмеяли. Как бы там ни было, золото Дёмина, если оно действительно… поможет мне в организации других экспедиций. Об одном только жалею… Марина…»

— Что там? — порывисто спросила Марина Викторовна.

— Прости, тут совсем неразборчиво.

— Дай мне!

Марина Викторовна так дёрнула блокнот, что из него посыпались кусочки листков. Сергей Николаевич сдавленно выругался, но стерпел.

Артём всё это время поглядывал на профессора Тюрина. Видел, как тот вздрогнул, услышав про узоры на фигурке, — не то опасаясь, что дневник скажет больше, чем нужно, не то надеясь узнать нечто новое и важное.

— Ничего… — из-за слёз Марина Викторовна не могла разобрать даже тех слов, что прочитал её муж. Слабой рукой возвратила ему блокнот.

«…Перепроверить ружьё. Мне бы вообще следовало вернуться домой. Но разве можно развернуть… полпути. Буду надеяться, что мои опасения не подтвердятся. Слишком уж это…»

«Мэргэн сегодня особенно молчалив».

— Мэргэн?.. — протянул Сергей Николаевич. — Проводник Корчагина. Значит…

— Что? — с придыханием спросил Артём.

— Это записи первой экспедиции. Когда старик ещё не был уверен в золоте, когда ещё не знал о своём открытии.

«Куда подевалось всё его добродушие? Он по-прежнему… но делает это… Как… следить. Его дочь, эта юная бестия, уже в который раз…»

Артём вцепился папе в руку.

— Что? — Сергей Николаевич не сразу понял, что́ так взволновало сына, а когда понял, притих и насупился. — Мда… интересно получается. Дочь… Ты думаешь?

— Ну конечно! Конечно! — затараторил Артём. — Лесоруб-бурят! Дедушка не писал, но лесоруб — значит…

— Большой и сильный, — закончила за него Марина Викторовна.

— Мэргэн, которого нанял Корчагин, — это наш Джамбул?

Всех поразило такое предположение. Только Тюрин потерял интерес к дневнику Виктора Каюмовича. Он опять ушёл в свои мысли, которые, конечно, были далеки от монгола и его дочери.

— Я же говорил! — торжествовал Артём. — Непонятно только, почему дедушка называл его бурятом…

— Подожди, — папа положил ему руку на плечо. — Во-первых, говори тише. Во-вторых, мы ничего не знаем наверняка. То, что проводник Корчагина был большим, и то, что у него была дочь, ещё ничего не доказывает. Придумай хоть одну причину, по которой Джамбул устроил бы всё это. Ну?

— Золото, — прошептала Марина Викторовна.

— Он каким-то образом узнал про карту? Может быть. Но ведь я сам его нанял. Странное совпадение, тебе не кажется?

— Пап, вспомни. Он к тебе привязался, начал советовать, каких лошадей взять. Он знал, что ты набираешь людей в экспедицию, наверняка знал и был уверен, что так привлечёт твоё внимание!

— Ладно. — Сергей Николаевич задумался. — Я видел твоих охотников.

— Что? — поразился Артём.

— Когда мы свернули в горы, я вернулся назад, чтобы проверить… Ну… мало ли кто там идёт. В общем, твои охотники свернули за нами.

— Я же говорил!

— Да тише ты. Это, конечно, подозрительно, но торопиться с выводами не стоит. Конечно, простые охотники, скорее, пошли бы дальше по распадку, к Хара-Нуру. Но мы пока что ни в чём не уверены.

— Опять ты за своё, — Артём в отчаянии сжал кулаки.

Марина Викторовна растерянно смотрела то на мужа, то на сына. И только Тюрин по-прежнему скучал, не имея ни малейшего желания вникать в разговор.

— Сделаем так. Мне всё это не нравится. Надо подстраховаться. Не уверен, что поступаю правильно, но пусть пока что приметы полежат у тебя.

Сергей Николаевич достал из-за пазухи плотную папку с рисунками и протянул её Артёму. Тот явно не ожидал такого поворота и озадаченно посмотрел на маму.

— Зачем? — вмешалась Марина Викторовна.

— Не бойся. Рисунки я сфотографировал. Если Артём их потеряет, у нас останутся копии.

— Я не потеряю, — Артём выхватил папку и без промедления спрятал её под футболку.

— Так не пойдёт, — рассмеялся Сергей Николаевич. — Держи её в рюкзаке. Если кто-то задумает нас обворовать, то к тебе пойдёт в последнюю очередь.

— Ох, не нравится мне это, — вздохнула Марина Викторовна.

— Ничего. Там будет видно. Но я тебя очень прошу, — папа крепче взял сына за плечо. — Никуда не отлучайся. Держись поближе к Фёдору Кузьмичу, договорились?

Юноша кивнул. Он порывался рассказать о том, что егерю уже многое известно, но подумал, что папа может рассердиться и отберёт у него рисунки.

— Ну хорошо. Теперь возвращаемся к остальным. Я ещё попробую что-нибудь прочитать в записях Корчагина. И надо будет сфотографировать каждую страницу. Боюсь, до конца экспедиции блокнот не доживёт.

Артём краем глаза уловил какое-то движение на самой вершине останца. Обернулся и ничего не увидел. Подумал, что это был горный баран или даже обещанный Тюриным ирбис.

Следующую неделю экспедиция шла без приключений.

По правому берегу Ишхэн-Ехе-Нура спустились в долину реки Дэдэ-Ишхэ. Одолели два мелководных брода и оказались в долине реки Додот. В этих местах русло было извитое, сложное. Часто встречались старичные озёра, больше похожие на затопленные каменные обвалы — с торчащими зубцами скал, с виднеющейся на дне дресвой^[13]. Некоторые озёра успело подмыть течением, и они превратились в каменистые шиверы^[14], по которым шумно, бурля и горланя, перекатывалась вода. Пройдёт ещё несколько лет, и река вернёт сюда свою быстрину.

Ближе к озеру Узун-Балык-Холь троговая долина расширилась, горные кручи расступились, но идти стало сложнее. Всё чаще экспедиция застревала на бродах. Цепочка всадников растянулась почти на километр, Баиру приходилось крепче тянуть за собой вьючных лошадей.

— Узун-Балык-Холь… — протянул Артём. — Ну и название! Не лень было его придумывать…

Самая длительная задержка случилась из-за грозы. Хлынувшие ливни за несколько часов наполнили даже скромные речушки, и Фёдор Кузьмич предложил не рисковать, опасаясь на очередном броде потерять поклажу или лошадь. Сергей Николаевич не хотел задержек, но, сунувшись в ближайшую стремнину, согласился с егерем. Рисковать было бы глупо.

— В такую погоду дна не видать. В емурину^[15] забредёшь — все ноги кобылке переломаешь. Оно тебе надо? — спрашивал Фёдор Кузьмич.

— Нет, Кузьмич, не надо, — нехотя отвечал Сергей Николаевич.

Два дня стояли лагерем, ждали, пока сойдёт половодье.

Баир, ходивший за дровами, принёс из леса чистый сломок оленьего рога. Подарил его сидевшему с мамой Артёму, сказал, что из рога можно выточить неплохой ножик. Артём чуть покривился, вспомнив о спрятанном в рюкзаке настоящем ноже.

— У нас в Шаснур как-то мужики притащили сцепленные рога, — спрятавшись от дождя под тентом, рассказывал погонщик. — Видать, из-за самки сцепились.

— Кто? Мужики? — спросил Тюрин и тут же рассмеялся своей шутке.

— Не, олени, — улыбнувшись, ответил Баир. — Вон, Чима тоже видела. — Погонщик с нежностью посмотрел на хлопотавшую у котелков жену. — Да… — На мгновение отвлёкся на какие-то неожиданные воспоминания, но тут же продолжил: — Так вот, сцепились, а разойтись не смогли. Застряли. Наверное, долго так топтались, фыркали.

— Олениха небось довольная была, — отозвалась Ринчима. — Вон как за неё танцуют. Прямо-таки насмерть.

— Ну да, — кивнул Баир. — Только потом устала и пошла себе гулять. А когда вернулась, увидела, что женихи лежат без сил на земле. Так и померли.

— Точно, что насмерть, — прошептала Марина Викторовна.

— Так бывает. У наших мужиков на всю ночь была забава. По очереди друг против друга вставали — по двое, трое. И пытались раздёрнуть рога.

— И как?

— Не смогли. Все руки ободрали, а толку не было. Такие дела. Потом к «уазикам» привязали и пустили по сторонам, да только переломали. Расцепить их было невозможно.

— Ерунда какая-то, — прошептал Артём. Поглядел на соседний тент, надеясь отыскать там Фёдора Кузьмича, но егеря поблизости не было. Пришлось терпеть рассказы Баира. Подаренный им рог Артём тайком выбросил. Идея сделать костяной нож показалась ему глупой.

К обеду следующего дня солнце просушило землю. Реки успокоились после паводкового буйства. Экспедиция продолжилась.

На серой прибрежной гальке встречались кусты жёлтых, будто нарисованных детьми крестовников: оранжевая махровая сердцевина — солнышком или даже кокосанкой — и дюжина лепестков плоскими лучами. Над крестовниками плавно вились пчёлы.

Долину реки Додот, зажатую между хребтами Большой Саян и Тайга-Ужазы, прошли довольно быстро, несмотря на десятки мелких ручьёв, преграждавших путь.

Близилось окончание маршрута на карте, но какого-то явного оживления среди членов экспедиции не было. Только Сергей Николаевич чаще заговаривал о том, что скоро они узнают тайну Корчагина. Артём, все эти дни ехавший рядом с Фёдором Кузьмичом, окончательно убедился, что егерю можно доверять, и подумывал шепнуть ему о спрятанных в рюкзаке приметах. Был уверен, что глупо отказываться от его помощи. Без егеря и его сыновей найти дедушкины следы будет трудно.

Солонго по-прежнему пропадала из экспедиции, но быстро возвращалась, о чём-то шепталась с Джамбулом. Преследователи никак не давали о себе знать. Артём уже не боялся их. Знал, что Нагибины защитят экспедицию в случае нападения, верил в меткость их выстрелов.

Ничего нового в дневнике Корчагина Сергей Николаевич не отыскал. О брошенном лагере Виктора Каюмовича вообще старались не вспоминать.

Первые дни после страшной находки Артём спал в обнимку с приметами Дёмина. Мама, ночевавшая с ним в одной палатке, вслед за Сергеем Николаевичем сказала сыну, что лучше держать их в рюкзаке:

— Так спокойнее.

Артём признал её правоту. Подумал, что кто-то может случайно к ним заглянуть, увидеть у него в руках папку и заинтересоваться ею. Переложил приметы в верхний клапан рюкзака.

Записанный на карте маршрут Гришавина закончился в трёх километрах от невзрачной, заросшей кустами реки Коктюг-Хем. Сергей Николаевич приказал разбить лагерь и готовиться с утра искать следы Виктора Каюмовича. Папа рассчитывал закончить поиски в два дня, а потом разыграть задуманную сцену. На кратком совещании Переваловы решили оставить при себе только Баира и Ринчиму. Собственно, это было неизбежно — едва ли погонщик согласился бы расстаться с конями.

— Нагибиных попросим сопроводить Джамбула и Солонго до Кырена. Так будет спокойнее. Только вначале возьму у всех комментарии для статьи, может пригодиться. Пусть каждый расскажет о пройденном маршруте. А Баир заменит нам проводника. Он тут неплохо ориентируется, поможет с приметами.

Марина Викторовна поддержала план мужа.

Весь день по округе шли поиски, которые, конечно, ничего не дали. Артём тем временем изучил первую примету и с удивлением заметил, что обозначенная на ней гора находится на юге. Идти к ней пришлось бы ровно в том направлении, откуда только что поднялась экспедиция. Это было странно. Артём подумал, что спутал горы, но, взглянув на рисунок ещё раз, убедился, что ошибки не было. Более того, по всем деталям казалось, что примету нарисовали именно отсюда, с места, где остановилась экспедиция.

— Ерунда какая-то…

Юноша рассчитывал встать пораньше и забраться на ближайший голец, чтобы оттуда лучше рассмотреть речную долину.

Спал он беспокойно. Ворочался, не находя удобного положения. Во сне блуждал по тёмной чащобе. Перепрыгивал через ручейки. Карабкался на скалы. Потом оказался в болоте. Начал вязнуть в трясине. Схватился за берёзку, но тут понял, что это не ствол, а деревянный прут клетки. Артём закричал от ужаса. Крик во сне вытянулся в глухой стон наяву. Юноша проснулся. В полутьме раннего утра увидел, как возле палатки мелькнула чья-то тень. Секундное замешательство. Взгляд ещё не окреп после вязкого сна. Артём привстал. Через москитную сетку увидел, что вход в палатку расстёгнут. Подумал, что это вышла мама.

Ощупал спальник Марины Викторовны. Понял, что она тут, спит. Волнение разошлось по телу мелкой дрожью. Артём торопливо выбрался из спальника. Расстегнул сетку. Хотел выйти наружу, но замер в тамбуре. Неожиданная догадка бросила его к рюкзаку. Верхний клапан — открыт. Пуст. Папки с рисунками нет. Артём ещё несколько секунд ворошил клапан, затем открыл рюкзак, подозревая, что с вечера по какой-то глупости переложил папку к вещам, но при этом отчётливо понимал, что теряет время. Приметы украли. Только что. Он даже видел тень вора…

— Ты чего? — проснулась мама.

Её голос отрезвил Артёма. Он рванул из тамбура. Запнувшись о мешки с вещами, кубарем вывалился на влажную землю.

— Ты куда?! — тревожно позвала Марина Викторовна.

Артём не обращал на неё внимания. Как был, в носках и термобелье, подбежал к давно потухшему костровищу. Лагерь ещё спал. И только в отдалении мелькнула чья-то фигура. Артём не сомневался. Это была Солонго. Сжав кулаки, рванул вслед за ней.

Глава десятая

Артём сразу пожалел о том, что не надел ботинки. Бежать в носках было неудобно. Сучья и корни впивались в ступни. Одежда мгновенно вымокла из-за влажного от росы подлеска. Ветки осин хлестали по лицу. Солонго нигде не было. Артём даже не был уверен, что идёт по её следу. Она могла свернуть в любом направлении. Возможно, девушку ждали те три охотника. Она могла без труда передать им приметы. Размышлять не было времени. В отчаянии, ругая себя за неосмотрительность, Артём бежал вперёд. Надеялся на удачу. Знал, что не простит себе случившееся. Папа впервые доверил ему важное поручение, а он… Юноша хотел загнать себя до изнеможения. Вернуться в лагерь или с приметами, отобранными у проклятой девчонки, или обессиленным, едва стоящим на ногах.

Лес неожиданно оборвался земляным яром^[16]. Артём замер, не зная, как поступить дальше, но при свете восходящего солнца увидел, что впереди, на расстоянии ста метров, что-то мелькнуло. Не задумываясь, рванул вниз.

Спуск был сыпучим. Соскальзывая, Артём перепачкался в земле. Сейчас это заботило его меньше всего. «Грязь не сало, потёр — отстало», — повторял он любимую поговорку Виктора Каюмовича, надеясь хоть как-то ободрить себя. «Уж дедушка точно пошёл бы до конца».

Пробежав небольшую поляну, Артём оказался возле зарослей ольховника. Понимал, что пройти тут было бы трудно даже в хороших ботинках, но отступать не хотел.

Мягкая земля. Крепкие, протянутые наискось стволы, ветви. Путаный лабиринт ольховых зарослей — едва ли не худшее, что могло встретиться путнику в этих местах. Все деревья разбросались, скрючились. Один ствол заходил за другой, держался за него, стелился по траве или загибался кверху. Ветви двоились, троились ломаными трубами. Цепляли за руки, за ноги. Хватали за шиворот. Артём перешагивал, нагибался. Полз, карабкался. Весь взмок, окончательно перепачкался влажной землёй. Молодые отростки — с овальными ребристыми листьями и продолговатыми коричневыми шишечками — плетью ударяли по лицу. Юноша невольно вспомнил рассказ Тюрина о зелёной улице в Александровском централе.

В Иркутске Артём с ребятами из класса каждый год обходил ближайшие районы в поисках ольховника. Из ольхи получались хорошие клюшки, сразу загнутые. Теперь он чувствовал, что возненавидит это дерево на всю оставшуюся жизнь.

Артём упирался в стволы. Гнул преграждавшие путь ветки, но они не ломались, только выкручивались в зелёную требуху. На руках — паутина, кусочки коры, грязь. Устав извиваться, пошёл напролом. Стиснув челюсти, надавил всем весом на очередной ствол. Вокруг всё зашелестело. Артём пытался приподнять его, чтобы проскочить низом. Или пригнуть, чтобы перелезть через него. Ничего не получалось. Тот крепко застрял в ветвях соседней ольхи. Юноша надавил ещё сильнее. Ствол гнулся, потрескивал. Сыпалась кора, листья. В лицо лезли шишки. Артём упирался в землю. Растягивал ольховый лук. Выгнул его над собой. Отпустил. Ствол полетел вниз, за спину, при этом стукнул Артёма по макушке и опрокинул навзничь. Юноша вскочил в озлоблении. Сделал шаг, но упёрся сразу в три растущих крест-накрест ствола. От бессилия застонал. На щеках грязь перемешалась со слезами отчаяния.

Нужно было возвращаться в лагерь. Лучшее, что сейчас мог сделать Артём, — скорее рассказать папе о том, что Солонго украла приметы. «Откуда она вообще узнала, что они у меня? Неужели подглядывала тогда, у дедушкиного лагеря?..»

Вернуться назад было непросто. Артём плутал, боролся с ольховыми зарослями. Уже отчаялся выбраться к биваку. Подумал, что так и сгинет здесь. Улыбнулся искривлённой, жестокой улыбкой: «Так тебе и надо. Хорошее наказание для такого олуха».

Выбравшись к знакомому яру, упал на колени. Понимал, что спасён. Оставалось совсем чуть-чуть.

Хватался за редкие кусты, вытягивал себя. Скользил вниз, осыпая землю и камни. Вновь карабкался вверх. Только поднявшись на вершину яра, заметил, что где-то потерял носок. Ноги, чёрные от грязи, гудели, будто по ним всю ночь лупили батогами.

Раскачиваясь от усталости, всхлипывая от бессилия что-либо изменить, Артём плёлся к стоянке, на ходу придумывал оправдания. Знал, что папа не простит, потом ещё много лет будет припоминать ему этот случай. Язвить, насмехаться. Это он умел.

Услышав поблизости голоса, Артём остановился. Нужно было привести себя в порядок. Отыскал ручеёк. Умылся в нём. Дрожа от холода, зашагал дальше. Уже приблизился к кустам, за которыми была его палатка, но остановился. В десяти шагах от него на поляне лагеря стоял Юра Нагибин. В руках он держал ружьё — «Барс» с берёзовым ложем, с амортизатором на затыльнике. Артём всегда мечтал пострелять из такого, но папа не разрешал.

Юноша не сразу понял, что происходит. Потом увидел, что с ружьями стоят и Джамбул, и Слава. Папа держал револьвер. Мама пряталась за его спиной. А посреди лагеря стояли два охотника-бурята — те самые, которых Артём приметил ещё на берегу Жомболока. Третьего поблизости не было.

Юноша почувствовал, как, похолодев, онемели руки.

Этим утром в отсутствие сына, когда никто не догадывался о близости охотников, Сергей Николаевич разыграл задуманный спектакль. Заявил, что карта Гришавина привела в глухомань, где что-то интересное мог бы найти только сумасшедший геолог.

— Старик любил такие проделки! Не удивлюсь, если он жив и просто не удосужился рассказать нам о своих планах. И ходит сейчас где-нибудь под озёрами Удокана, изучает очередную геологическую породу. А для нас решил устроить замечательное путешествие. Впрочем, мы сами виноваты, что пошли по его карте. Пусть бы лежала себе и дальше. В результате могу сказать одно. Экспедиция зашла в тупик.

Убедившись, что все внимательно на него смотрят, Сергей Николаевич показательно разорвал топографические карты Корчагина. Карту Гришавина он решил сохранить на память.

— Вот и вся история. — Небрежным жестом разбросал клочья. — Для газеты нужно будет что-то придумать. Редактор придёт в ярость, когда обо всём узнает.

Братья Нагибины переглянулись. Фёдор Кузьмич сидел на колоде. Ножом обрезал на пальцах едва отросшие ногти и даже не смотрел на Сергея Николаевича. Джамбул стоял, прислонившись к осине, и молчал. Баир с Ринчимой о чём-то тихо переговаривались и, чтобы не терять времени, осматривали копыта лошадей: тупым крючком расчищали стрелки, выковыривали набившуюся траву и грунт.

— Поступим следующим образом, — вздохнул Сергей Николаевич. — Тебя, Кузьмич, и тебя, Джамбул, я отпускаю. Чего вам тут торчать? Езжайте назад, в Кырен. А мы с Баиром задержимся на недельку. Раз уж забрались в такую глушь, так хоть сфотографируем каких-нибудь животных. Вон Мишаня обещал нам красного волка и снежного барса.

— Я ничего не обещал, — отозвался заспанный профессор, он только что вышел из палатки. Ещё не успел почистить зубы, но уже натирал губкой свои ботинки. — Просто сказал…

— Не важно. Разберёмся. Если я вернусь с пустыми руками, редактор меня заживо съест. Вот… Так что всем спасибо за чудесную поездку. Наша экспедиция подошла к концу.

— Это вряд ли, — сухо бросил Юра. Скрестив руки на груди, он исподлобья смотрел на Сергея Николаевича.

— В каком смысле?

— А как же золото? — осклабился Слава. Его и без того приплюснутый нос стал ещё шире, показал свою несимметричность — правая ноздря была чуть взгорблена.

— Что? — растерялся Сергей Николаевич.

— Золото, — повторил Юра.

— Вот чудаки, наслушались профессорских сказок?

— Я ничего такого не говорил, — сквозь зевоту промолвил Тюрин.

— Вот и помолчи.

Сергей Николаевич хотел сказать что-то ещё, но тут зашумели кусты. Он подумал, что наконец вернулся сын, по словам Марины Викторовны, сбежавший утром в лес. Уже приготовил для него несколько грубых слов, но увидел, что на поляну выходят два бурята. В зелёных маскировочных костюмах, с ружьями наизготовку.

— Кажется, у нас гости, — Сергей Николаевич опустил руку на револьвер.

В лагере стало тихо.

Джамбул схватил ружьё. «Значит, Артём был прав!» — понял Сергей Николаевич. Отпрыгнул к палатке, возле которой стояла жена. На ходу прицелился в монгола, но, к его удивлению, Джамбул поднял ружьё совсем в другую сторону — угрожая охотникам. Сергей Николаевич растерялся, не понимал, что делать.

— Брось! — Братья Нагибины одновременно навели стволы на Джамбула.

— Что это значит?! — вскрикнула Марина Викторовна.

— Значит, что ваши сказки закончились, — процедил Юра. — Началась суровая правда жизни.

— Кузьмич! — Сергей Николаевич покосился на егеря. Тот, кажется, не замечал происходившего. Всё так же неспешно, бережно подрезал ногти.

Именно в эти секунды вернулся Артём. Не разглядев, кто в кого целится, он был уверен, что засада, устроенная Джамбулом, сработала. В любой момент могла начаться перестрелка. Оставалось только непонятным, зачем Солонго украла приметы, если монгол всё равно задумал силой захватить власть в экспедиции.

Юноша не знал, как поступить. Помочь родителям он уже не мог. У него не было даже подаренного егерем ножа — тот остался в рюкзаке. Что он сделает, один против вооружённых охотников?

Артём отступил на несколько шагов. Подумал, что в его силах только спрятаться, а потом издалека наблюдать за происходящим. «Нет, нет, это глупо. И что? Буду просто смотреть, как всех убивают?»

Сделав ещё несколько шагов, юноша решил уйти назад, по тропе. Добраться до Шаснура — села, где они наняли лошадей; обо всём рассказать местным жителям. Они не оставят в беде Баира с Ринчимой. Позвонят в Кырен. А там прилетит вертолёт МЧС. «Да, так будет лучше всего». Артём вздрогнул, представив, какой ему предстоит путь. «Пешком не пройти. Слишком долго. Да и как я доберусь — без еды, без одежды? Без ботинок! Такому на Малом море не учили. Значит, надо украсть лошадь. Спрятаться. Пусть думают, что я потерялся. А потом… Нет!» Артём хлопнул себя по лбу. Вопреки всем страхам и обидам понял, что не сможет оставить родителей. Потом не простит себе, если с ними что-то случится. Он не знал, как им помочь, но хотел быть рядом.

— Энэ ямар шудхэр бэ? — кто-то схватил юношу за шиворот. — Поймал крысёныша!

Это был третий охотник. Худой, невысокий, но сильный, с цепкими пальцами. Он грубо вытолкал Артёма на поляну.

— Очир, где девчонка? — спросил у охотника Юра.

— Хэншье угы hэн. Гансал энэ гулгэн.

— Значит, ищи дальше. От девчонки больше проблем.

— Ага, она вас быстренько выследила, — рассмеялся Слава. Светлая чёлка задрожала на его лбу. — Ещё в первый день.

— Молчи, — одёрнул его брат.

Охотник опять скрылся в кустах.

— Артём, — Марина Викторовна хотела подойти к сыну.

— Стой, где стоишь! — крикнул один из охотников.

— Не надо, — Сергей Николаевич рукой остановил жену. — Фёдор Кузьмич, может, объяснишь, что тут происходит?

— Заткнись, — сплюнул Юра, поглядывая на Джамбула. Тот по-прежнему не опускал ружья. — Чего тебе непонятно? Думал нас обдурить, а в итоге сам остался в дураках. Всё просто.

— Как два пальца об асфальт, — хихикнул Слава.

— Ружьё опусти, — Юра теперь смотрел прямиком на Джамбула. — По-русски ты говоришь, может, и считать научился. Нас шестеро. Ты один.

— Нас двое, — отозвался Сергей Николаевич.

— Оба бросайте. — Слава прицелился в Артёма.

Пришлось повиноваться.

Видя, как монгол нехотя опустил ружьё, как зло смотрит на охотников, подошедших связать ему руки, юноша понял, что жестоко ошибся, но было поздно.

— Молодец. Теперь ты.

Сергей Николаевич медленно положил револьвер на землю.

— Умница, — процедил Юра. В два шага приблизился к Сергею Николаевичу, наотмашь ударил того по лицу и отобрал у него карту Гришавина.

Марина Викторовна вскрикнула. Даже Тюрин, кажется, понял, что ситуация складывается не самая приятная, и стал пятиться к палатке, пока его не остановил Слава. Только Фёдор Кузьмич по-прежнему молчал. Теперь просто осматривал лезвие ножа, которым только что обрезал ногти.

— Где вторая карта?! — прокричал Юра.

— О чём ты? — спокойно переспросил Сергей Николаевич, пальцами ощупывая щёку.

— Ты знаешь, гнида, не кривляйся! Ты! — Юра неожиданно повернулся к Тюрину. Прицелился в того. — Считаю до трёх. Раз.

— Где карта?.. — с улыбкой протянул Слава под самым ухом профессора.

— Два.

— Лучше скажи, он выстрелит, я знаю.

Тюрин опешил. Дрожь волнами пошла по его телу. Он бы свалился на землю, если б Слава не поддержал его. Приоткрыл рот, не зная, что сказать, и только испуганно смотрел на Артёма.

— Значит, мальчишка, — усмехнулся Юра.

— Ах ты, дурья башка. Профессор долбаный, — процедил Сергей Николаевич.

— Где карта? — Юра навёл ружьё на Артёма.

— Не понимаю, о чём вы, — юноша глубоко дышал и с надеждой поглядывал на папу.

— Считаю до трёх. Раз.

Один из охотников схватил юношу за руку.

— Два.

— Не знаю я ничего! — закричал юноша изо всех сил.

— Тише-тише, — неожиданно проговорил Фёдор Кузьмич. Встал с колоды. Размял ноги. Вёл себя так, будто в лагере ничего не изменилось и шёл простой экспедиционный день. — Тише. Обманывать уже ни к чему.

— Это вы, вы нас обманули! — едва не плача крикнул Артём.

— Ну почему же? Не торопись с выводами. Знаешь, что это?

Егерь достал из кармашка энцефалитки жёлтый камень. Это был самородок. Совсем как те, что Артём с мамой нашли в сейфе Корчагина. Они отдали их Сергею Николаевичу, а тот передал редактору в качестве залога.

— Всё правильно. Это золотой самородок. Очень хороший, чистый самородок. Знаешь, откуда он у меня?

— Вы украли его у дедушки! — прошептал Артём.

— Ну почему же? Твой дедушка добровольно продал мне два таких самородка. Более того, умолял купить их. Сказал, что ему срочно нужны деньги. Придумал сказку о том, как гулял по Саянам и наткнулся на старый золотодобытческий посёлок. Как Самарта, но поменьше. Там и нашёл золото. Только я, конечно, не поверил. Я ведь и сам в своё время работал на драгах. Было такое. Знаю кое-что в этом деле. Держишь мысль?

Артём покорно кивнул.

— Я бы этой историей не заинтересовался. Народ мне всякое в дом тащит. Что самое любопытное, я и раньше покупал такие самородки. Только у другого продавца. Куда более странного… Впрочем, сейчас не о нём. Я только хотел поговорить с твоим дедом, а он уже пропал. Вот как бывает. Но всё возвращается: и обман, и предательство.

— Значит, это вы у нас в доме всё перерыли? А замок выломали только для вида, ведь у вас был ключ… — Артём с удивлением смотрел на егеря. — Узнали про письмо маме, про ключ от сейфа…

— Значит, ключ был от сейфа? — Фёдор Кузьмич насмешливо посмотрел на Юру. — И где же сейф стоял? Впрочем, это неважно. Пусть это будет твоей тайной. А теперь послушай. Ты мальчик сообразительный. Значит, сейчас сообразишь, какой тут расклад. Мы ведь твоему деду хорошие деньги дали. Значит, помогли в его поисках. По-доброму, по-соседски. А в благодарность — ложь. Видишь ли, мои сыновья не любят, когда их обманывают. Они теперь считают, что половина того золота принадлежит им. С ними трудно спорить, правда?

Егерь приблизился к Артёму, потрепал его по волосам. Отошёл назад, к колоде, на которой только что сидел.

— Предлагаю уговор. Честный. Экспедиция продолжается. До конца. Больше никаких сказок. Мои сыновья берут половину золота. Остальное делите как хотите. Всё просто. И если не будет фокусов, — Фёдор Кузьмич говорил тихо, но его было хорошо слышно на всей поляне, — я обещаю, что никто не пострадает, что все вернутся домой счастливые и, если про сокровища Дёмина не врут, богатые. А ведь мы ищем дёминское золото, не так ли?

— Где карта? — опять спросил Юра, на этот раз спокойнее.

Артём пожал плечами.

— Эта карта закончилась. Значит, есть вторая. Где она? — настаивал Юра.

— Второй карты нет, — вмешалась Марина Викторовна.

— Молчи, — прошептал ей муж, но она не останавливалась:

— Были приметы. Шесть примет, по которым нужно идти дальше.

Марина Викторовна коротко пересказала историю, о которой Переваловы прочитали в записках Корчагина: от каторжника Дёмина до белогвардейца Гришавина, от надзирателя Самохвалова до архивов Иргиредмета.

— Хорошо, — с сомнением кивнул Юра. — И где эти рисунки?

— У сына в рюкзаке.

— Тензин, — Юра скомандовал одному из охотников. Показал ему на палатку, из которой нужно было вынести рюкзак.

— Их там нет, — прошептал Артём.

— Что? — Юра не расслышал.

— Их там нет! Нет их!

— Куда же они подевались?

Теперь пришла очередь Артёма рассказывать о том, что случилось утром.

— Девчонка, — ухмыльнулся Слава. — Молодец.

— Молчи, — Юра толкнул его в плечо. — Ждём Очира. Он её быстро выследит. Тогда и послушаем, что она скажет.

Сергей Николаевич с осуждением посмотрел на сына, виня его одновременно и в пропаже примет, и в том, что их могут скоро обнаружить. Отчасти понимал, что Артём тут ни в чём не виноват, и всё же негодовал из-за его слабости, глупости, нерасторопности.

Ринчима тем временем готовилась к побегу. Она не слушала разговор в лагере. Ни золото, ни странные истории о беглом каторжнике её не интересовали. Она знала только то, что живыми из этой передряги им не выбраться. Видела, как один из охотников крепко держит её мужа. Была уверена, что после всех разговоров их просто застрелят, а лошадей угонят. Такое уже случалось в горах. Тут никто не станет искать тела. Сбросил с обвала, и никто не найдёт. В этих краях даже детей похищали. Не хотелось думать, кому и зачем они могли понадобиться в такой глуши. Впрочем, сейчас бурятку больше интересовала участь мужа.

На неё, на женщину, внимания не обращали, и Ринчима чувствовала, что это единственный шанс на спасение. Если б ей удалось незаметно уехать, добраться до ближайшего посёлка, она бы подняла такую облаву, что ни один из этих преступников не нашёл бы себе укрытия во всех Саянах. Однако незаметно оседлать коня было невозможно. Ей удалось только обрезать чомбур кобылы, на которой ехал Артём. Отвести её на несколько метров в сторону. Дальше нужно было рисковать.

Ринчима ждала удобного момента, чтобы вскочить в седло и мчать во весь опор. Понимала, что за ней будет погоня, но была уверена, что её не настигнут. Она знала эти края. Ещё лучше знала лошадей мужа и умела с ними управляться.

Когда Тензин, низкорослый бурят с лицом, изуродованным бордовыми оспинами, полез в палатку, Ринчима решила, что более подходящего момента не дождётся. Скоро мог вернуться третий охотник. Тогда сбежать будет сложнее.

Дыхание участилось. Руки вспотели.

Решение принято.

Заметив, как жена вскочила в седло, Баир отчаянно мотнул головой — хотел остановить её, но этим только погубил.

— Стой! — крикнул Юра.

Ринчима со всей силы ударила лошадь пятками и пустила её с места в галоп, не разбирая направления — только бы подальше уйти от лагеря.

Приглушённый стук копыт. Мельтешение среди стволов.

Уродливая культя мизинца у Юры. Шрамы на предплечье, будто его руку глодали волки.

Жёлтая кофта Ринчимы со смешным рисунком Гуфи на спине.

Грохнул выстрел — металлический плевок, разбежавшийся по лесу шершавыми отголосками.

Дедушка говорил Артёму, что любую проблему можно решить, сформулировав её. «Тут вся загвоздка в том, чтобы научиться формулировать честно, без искажений. А в этом помогают факты. Учи факты. Из геологии, физики, химии. Они высушивают от эмоций твоё восприятие. Чем больше сухих подлинных фактов знаешь, тем проще потом так же сухо и точно формулировать свои мысли и свои проблемы».

Артём верил дедушке. За последние годы он выучил много фактов. Но сейчас это не помогало.

Улыбчивый Гуфи с длинными ушами. Затихшее эхо выстрела.

Юноша никак не мог сглотнуть. Слюна копилась под языком. Горло сузилось, стало тесным.

Нервный импульс летел со скоростью ста метров в секунду. Факт. Это в два раза быстрее подачи Роджера Федерера. И в десять раз быстрее скорости гепарда. В голове у Артёма шумело, будто его контузило. Настойчиво дребезжащий фон.

Ринчима упала с лошади.

Как-то неуклюже, тяжело обрушилась на землю и ещё несколько раз перекувыркнулась, прежде чем затихнуть.

Жёлтая кофта потемнела.

Только что Ринчима стояла возле лошадей, а теперь лежала в траве.

Мозг Артёма на восемьдесят процентов состоял из воды. Это факт. Артём видел себя в зеркале, видел кардиограмму своего сердца. В детстве, когда его впервые укачало, видел свою рвоту, в ней лежали кусочки съеденной утром колбасы. Всё это доказывало его существование.

— Чима! — закричал Баир. Он вырвался из рук охотника и теперь бежал к телу упавшей замертво жены.

Скорость воздуха, выдыхаемого при кашле, достигает двухсот пятидесяти метров в секунду. Ещё один факт. Это в два раза медленнее пули, выпущенной из охотничьего ружья.

— Баба с возу — кобыле легче, — хохотнул Слава.

Лошадь, испуганная выстрелом и падением всадника, убежала. Только что, заржав, поднялась на дыбы, а теперь исчезла. Её нигде не было.

Фон гудел, усиливался, словно Артём тонул в густом облаке обезумевшего гнуса.

Баир вцепился в тело Ринчимы, будто ещё мог вырвать её у смерти. Его лицо привычно стянулось морщинами. Можно было подумать, что он улыбается. Что всё это — шутка. Глупое недоразумение. Но погонщик плакал. И слёзы тёплой влагой расходились по его морщинам.

Марина Викторовна повисла на плече мужа. С дрожью, со слезами.

Чтобы оценить говядину, нужно надавить на неё. Свежая говядина пружинит. Ямочка в ней выравнивается. Факт. У Артёма было много фактов. Если выложить их в один ряд, тесно друг к другу, то как раз получилась бы длина всей его жизни. Фон теперь грохотал, лязгал, словно кто-то поблизости быстро вздёргивал лист жести.

Юноша упал на колени. Его вырвало.

Грохот вокруг стих, но Артём не мог проснуться. Он будто со дна реки наблюдал за происходящим вокруг.

Видел, как Тензин выгреб все вещи из палаток. Как выпотрошил спальники и рюкзаки. Как на землю вывалился папин фотоаппарат. Тензин нашёл нефритовую статуэтку. Небрежно отбросил её в кусты. Примет, конечно, нигде не было.

Видел, как вернулся следопыт Очир. Он так и не догнал Солонго. Однако наткнулся на свежее кострище. Принёс пепел и огарки. Девушка сожгла приметы. Остались только почерневшие клочки. Сергей Николаевич, увидев их, побледнел.

Юра ругался, кричал. Опять ударил папу.

Мама плакала. Профессор Тюрин в испуге таращил глаза, не мог ничего сказать. Баир не отходил от тела жены. Обхватив её, плакал.

Джамбул, связанный, молча наблюдал за происходящим.

— Папа никогда не доверял мне, — сказал Артём, физически чувствуя, как его голос пробивает дымку отрешения.

— Что? — не понял Юра.

— И в этот раз решил перестраховаться. — Оглушённый всем увиденным, юноша говорил медленно.

— Пацан, заткнись, а?

— Отдал мне рисунки. А я его подвёл.

— Заткнись!

— Пусть говорит, — вмешался Фёдор Кузьмич.

Юра покорно замолчал.

— Примет больше нет. Но есть фотоаппарат, — наклонившись, юноша поднял из вороха вещей папину камеру. — Хотел бы я, чтоб у меня был такой. Не зеркалка, конечно. Но хороший зум. Стабилизатор изображения. И батареи надолго хватает.

— Когда найдём золото, купишь себе такой. И даже лучше. Денег хватит на многое, — улыбнулся егерь.

— Папа заснял приметы. Все шесть. Солонго сожгла картинки. Но они сохранились тут, — Артём вытащил карту памяти. — Жаль только, что она хрупкая. Стоит надавить, и все снимки исчезнут. Китайская… Было бы обидно вот так потерять последнюю копию примет.

Юра сделал резкий шаг к Артёму, но отец его окрикнул. Егерь даже не смотрел на сына.

— Говори.

Юноша рассеянно кивнул.

— Вы предложили играть по-честному. Я согласен. — Артём ощупывал карту памяти, будто не был уверен в её целостности. — Экспедиция продолжается. Больше никто не погибнет. У вас есть гарантия — ваши ружья. А у нас будет фотоаппарат. Справедливо, не так ли? Держишь мысль? — Артём посмотрел на Юру.

— Молодец! — рассмеялся Фёдор Кузьмич. — Я всегда говорил, что ты парень не промах.

— Я буду включать фотоаппарат, когда потребуется новая примета. На словах буду говорить вам, как она выглядит. И мы будем идти дальше. А когда найдём дедушкино золото, поделим его поровну, как вы и сказали. Мы договорились?

Папа и мама, ошеломлённые, слушали сына.

— А если аккумулятор сядет?

— У папы есть солнечная батарея для зарядки. Мы договорились?

Чем больше юноша задумывался о смелости своего разговора, тем страшнее ему становилось. Начали подрагивать ноги. Он понимал, что, если спор затянется, у него просто не хватит сил настаивать на своём.

— Договорились. Твоя взяла. — Фёдор Кузьмич встал с довольной улыбкой. Спрятал нож в ножны. — Рассказывай первую примету. Самое время выдвигаться.

Часть вторая
Неторная тропа

Глава первая

— Сказки это, нет там никакого золота, — Тюрин жевал гречку с тушёнкой и говорил одновременно. — И Дёмина тут никогда не было. Он как был там, на Моткиных щеках, дальше и не совался. Откуда золото берётся, знаешь?

Артём качнул головой.

— Самородки найти всегда приятно. Но вся ценность не в них, а в жиле, от которой они отвалились. Тут ведь как. Сидит себе жила глубоко под землёй. Потом землетрясение выносит её повыше, почти на поверхность. Вот она и торчит себе где-нибудь на склоне. Такую не разглядишь даже с вертолёта. Потом речки эту жилу подмывают. От неё откалываются самородки. Они слишком тяжёлые, поэтому западают в щели, оседают в грунте. Но вода стёсывает с жилы золотой песочек. Вот его как раз вымывает вниз, в долину. По Шумаку и Китою такого песочка много находят, а понять, по какому из притоков он пришёл, невозможно. Мало ли там склонов и отрогов. Можешь по каждому ручейку бегать с лотком, но это ничего не даст. Да и склоны-то крутые, и песок смывает без остатка, а жила после следующего землетрясения прячется назад, это она умеет.

Тюрин на мгновение умолк. Посмотрел на Артёма, понял, что тот едва слушает. Какое-то время продолжал есть молча, а потом вдруг продолжил:

— Самородки, от неё отколовшиеся, сбиваются в гнёзда. Такие гнёзда бывают большими, но отыскать их сложно. Лежат себе под илом или галькой. Не будешь же ты каждую расщелину копать, их тут десятки, сотни тысяч. Хоть всю жизнь лазай по Саянам, а ничего не найдёшь. Должно очень повезти. Вот, говорят, Дёмину и повезло. Наткнулся на такое гнездо. В это я готов поверить. Ну, перепрятал золото куда подальше. Допустим. Всё может быть. Но чтобы бросить схрон, сбежать от него в Иркутск… Не очень-то достоверно. Думаю, надурил он всех. Корчагин вот пишет, что Дёмин оставил карту сыну, а тот её продал — мол, сам не решился идти. Ну да, конечно. По мне, так сын всё и придумал. И белогвардейца Гришавина надурил. Придумал всякие приметы, только бы подальше в тайгу заслать. Расчёт был правильный. Этот его обман и сто лет спустя вон сколько людей одурачил. Оригинально, правда?

— Ты, если такой умный, иди разберись, что там с приметами, — огрызнулся сидевший неподалёку Юра.

Тюрин ничего не ответил. Только стал быстрее работать ложкой, словно боялся, что в наказание за болтливость у него отнимут кашу.

С приметами в самом деле вышла заминка. Сразу стало понятно, что предложенный Артёмом вариант не сработает. Описывать на словах рисунки было томительно сложным занятием. На выручку пришла мама. Решено было, что она станет перерисовывать по одной примете и отдавать рисунки егерю. В ход пошли блокноты и ручки Сергея Николаевича. Рисунки у Марины Викторовны получались довольно точными.

Юра сурово поглядывал на Переваловых. Ему явно не нравилась затеянная игра, он бы без промедления отобрал фотоаппарат у юноши, но не смел перечить отцу. Фёдора Кузьмича, кажется, забавляло происходящее.

Как только мама перерисовала первую примету, Артём на виду у всех вынул из камеры карту памяти и спрятал её в дедушкин амулет — рядом с пером утаргалжина. Сказал, что если не успеет при случае разбить фотоаппарат, то уж хрупкую карточку сломает в два счёта, а то и выбросит в речку. Фёдор Кузьмич кивнул, словно полностью поддерживал Артёма и только по старческой слабости был вынужден терпеть своеволие и грубость сыновей.

Первая примета вела к горе, у подножья которой экспедиция прошла два дня назад. Нагибины заподозрили обман. Подумали, что мама нарисовала примету не с рисунка Дёмина, а с натуры: слишком уж точным был ракурс и общий вид горы.

После краткого обсуждения решено было рассекретить вторую примету. Сергей Николаевич сам не понимал, зачем экспедиции возвращаться по уже пройденному пути. В карте Корчагина ошибок быть не могло, ведь он добрался-таки до золота.

Второй рисунок указал на гору с тремя вершинами: две низкие — по краям и подальше, одна высокая — посередине и поближе. Оглядевшись вокруг, Юра нашёл лишь одну похожую гору. Если первая примета была нарисована со всей точностью открывавшегося с поляны вида, то вторая весь вид искажала: три вершины стояли одна за другой, прятались друг за другом, а высокая была лишь второй по удалённости, низкая вершина стояла значительно ближе.

— И куда нам? — в раздражении Юра тряхнул листками.

— Этого мы не знаем, — признался Сергей Николаевич. — Нужно думать.

— Что скажешь? — Юра показал рисунки следопыту Очиру.

— Ябажа хаража узэхэ хэрэгтэй. Замынь оороо элирхэ.

— Ну так иди, смотри.

— Что он сказал? — заинтересовался Сергей Николаевич.

— Сказал, что ты водишь меня за нос! Что если обманешь, он тебе своими руками вырвет ноздри и скормит их свиньям.

— Не очень-то сытный у них будет обед, — усмехнулся Сергей Николаевич.

Юра сплюнул, но промолчал. Очир тем временем скрылся в кустах.

Моросило. От непогоды стемнело задолго до заката. Тензин разложил костры. Из-за яркого огня сумерки вокруг лагеря казались совсем густыми. Даже палатка, стоявшая в трёх метрах от Артёма, была едва различима.

— Как их следопыт в такую погоду ориентируется? — прошептал он.

Ему никто не ответил. Рядом сидели мама, папа, профессор Тюрин, Слава Нагибин и оба охотника. Фёдор Кузьмич с Юрой стояли под вторым тентом, говорили со связанным Джамбулом. О чём шёл разговор, расслышать не удавалось.

Баир, несмотря на дождь, не отходил от могилы Ринчимы. Её похоронили в полдень, когда уже было очевидно, что из-за путаницы с приметами экспедиция в этот день никуда не уйдёт.

— Баба сама виновата, — вздохнул Слава. — Сидела бы смирно, так нет. Бабы — они такие.

Помолчав, тихо добавил:

— А вообще жалко, конечно. Лошадки её любили. И готовила она хорошо.

Морось прекратилась. Тучи над лагерем сбугрились, напряглись до духоты, но дождь не возвращался. Ни капли. Профессор всё чаще вытирал платком вспотевший лоб.

Издалека донеслись раскаты грома. Они приходили то с юга, то с запада. Гроза грузно прыгала с вершины на вершину, грохотала на скалах, но спускаться вниз, к лагерю, не хотела.

Небо никак не разрешалось от сгустившейся духоты. Артём тёр шею. Расчёсывал комариные укусы. Ногти на пальцах выросли, набрали под себя грязь. «Нужно будет срезать их ножом». Пальцы пахли копчёной рыбой. «С чего бы это?»

Гром гремел уже больше часа. Ломал небо, выхрустывал по горам, грохотал, перебирая валуны на дальних отрогах. Граблями выскрёбывал тучи — от них к земле летели искры коротких молний. Но дождя не было.

Затем в лагере неожиданно посветлело. Тучи ослабли. Ветер раздул их к вершинам гор. Над тайгой в нескольких местах проглянуло предзакатное солнце. На верхушках сосен и лиственниц загорелись последние краски зари. В следующий миг всё опять затянуло мутью. Тучи схлопнулись. Воздух пропитался серостью. Похолодало.

Небо оборвалось ливнем.

На востоке сверкнула молния. Артём высчитал три секунды до грома, вызревшего, выгорлившегося от дальних перевалов. «Скорость звука в воздухе — триста тридцать один метр в секунду. Это факт, — считал Артём. — Значит, гроза от нас — в одном километре».

К костру подсел Джамбул. Монгол ладонями разминал запястья. Его только что развязали. Фёдор Кузьмич и Юра остались под вторым тентом. Там горел костёр поменьше. Артём поглядывал в их сторону и удивлялся тому, каким сейчас, при свете огня, представал егерь. Это был человек тысячи лиц. Костёр волновался, разбрасывал красные блики, и лицо Фёдора Кузьмича искажалось самыми противоречивыми чувствами. Он молчал, не менял мимики, но при этом радость, грусть, злоба, отчаяние мелькали на лице, словно местные духи задумали листать его жизнь и воспоминания. Не верилось, что все эти лица принадлежат одному человеку. Достаточно было чуть перевести взгляд, посмотреть не в глаза, а на лоб или подбородок егеря — и его облик мгновенно менялся, отличаясь не только эмоциями, но даже возрастом и цветом кожи. Никогда прежде Артём не замечал такой игры света. Всё более настойчиво всматривался в лицо Фёдора Кузьмича, видел, как радость, восторг, смех истончались, растворялись, словно выброшенная на берег рыбка-голомянка, а под ними проступали пепельные, исполосованные огненными жилками образы молчаливой жестокости.

— Тысяча лиц, да? — прошептал ему в самое ухо Джамбул.

Артём не знал, чего испугался больше: самого монгола или того, что он так точно озвучил его мысли.

— Он кубулгат, — продолжал шептать Джамбул. — Сын лунной Чель-паги. Оборотень.

Артём вздрогнул. Монгол в точности повторил слова Тюрина. Сразу вспомнилось, с каким трепетом профессор изучал статуэтку получеловека-полумедведя. «Что всё это значит?» — юноша терялся в догадках. Не знал, как увязать нефритовую безделушку из дедушкиного сейфа, странное поведение Тюрина и неожиданные слова монгола. Вздохнув, решил, что дело тут в какой-нибудь глупой бурятской легенде. Сейчас хватало и других, более насущных проблем.

— Все мы произошли от медведей, — не останавливался Джамбул, словно торопился сказать Артёму нечто важное, — и все мы отчасти кубулгаты. Кто-то больше, кто-то меньше. Медведь внутри мучает человека, делает ему больно. Кубулгаты опасны, они несут страдания. Но когда уйдёт последний из них, настанет конец всему, что мы знаем.

Артём мотнул головой. Он ничего не понимал из слов монгола. «Ерунда какая-то».

— Оглядись. Посмотри на людей. Я знаю, ты увидишь.

Артём нехотя стал вглядываться в лица тех, кто сидел рядом с ним, вокруг костра. Затаившись, увидел, что их лица тоже меняются — не так резко, как лицо Фёдора Кузьмича, но всё же меняются. Увидел, как слёзы, недовольство у мамы идут вслед за безмятежной улыбкой. Как высокомерие, презрение у папы сменяются искренней заботой и безудержным ликованием. Как лицо профессора Тюрина показывает то брезгливость, то оскомину, а потом загорается страстью, слепой увлечённостью. На лицах Славы, обоих охотников и самого Джамбула в свете красных бликов тоже мелькали чувства, воспоминания. А потом все лица разом успокоились. На них застыла маска усталости и глубокой покорности. Боясь пошевелиться, Артём смотрел на окружившие его изваяния, давно мёртвые, неподвижные. Ливень затих. Теперь вместо дождевых капель на землю падал серый пепел.

— Я знаю, ты видишь, — голос Джамбула разрушил эту иллюзию. Разом вернулся шум дождя. Все люди ожили, зашевелились.

Слава кружкой женил свежезаваренный чай^[17]. Перемешав содержимое котелка, отставил его в сторону и прикрыл крышкой. Охотники Тензин и Чагдар раскладывали по мискам макароны с тушёнкой, говорили, что, как только погода наладится, нужно будет настрелять дичи.

— Фёдор Кузьмич — плохой человек? — спросил Артём, больше для того, чтобы своим голосом окончательно развеять наваждение.

— Плохих людей не бывает, — ответил Джамбул, — бывают плохие желания и плохие поступки.

— Желания и поступки? Но ведь это и есть человек.

— Поступки меняются, человек остаётся.

Артём пожал плечами:

— Дедушка говорил, мы проживаем много жизней. Изменившись, становимся другими людьми, чужаками сами себе. Тот, кем я был в пять лет, — совсем другой мальчик, со мной почти не связанный. И тот, кем я буду через двадцать лет, будет мне чужаком. Я к тому времени умру.

Монгол не успел ответить. В разговор вмешался Сергей Николаевич. Он долго прислушивался к тому, что монгол говорил Артёму, терпел его шаманские сказки, надеялся, что тот объяснит поведение дочери, и наконец решил задать прямой вопрос:

— Зачем Солонго сожгла приметы?

Слава насторожился. Посмотрел в сторону второго костра, у которого сидели отец с братом.

— Хотела сберечь тайну, — улыбнулся Джамбул.

— Тайну Корчагина?

— Да. Она любила Виктора Каюмовича.

— Любила? — ещё больше удивился Сергей Николаевич.

— Да. Он заботился о ней. Я не так хорошо знал Корчагина. Встретил его в Кырене. Он взял меня в экспедицию. Меня и мою дочь.

— Мы уже догадались, — поморщился Сергей Николаевич. — Почему ты сразу не сказал?

— Я не знал, можно ли вам доверять.

— То есть как?

— Виктор Каюмович говорил, завистники отнимут у него открытие. Он никому не доверял. Даже мне. Мы хорошо шли по карте, а потом он сказал сторожить лагерь. Ушёл один. Мы ждали две недели.

— Всё сходится. Старик Корчагин так и планировал.

— Я не прощу себе, что во второй раз Виктор Каюмович ушёл без меня. Но я не мог ему помешать. А потом он пропал… Я был благодарен ему за доброе отношение, хотел… Я следил за его домом, ждал… Он так и не вернулся.

Было странно видеть, как этот гигант с могучими руками, сгорбившись, путается в словах и оправдывается. «Кубулгат», — невольно подумал Артём.

— Я решил, что все забыли про Виктора Каюмовича, а потом Савельев сказал мне, что дом ограбили.

— Кто?

— Участковый, ваша жена его видела, — Джамбул посмотрел на Марину Викторовну. — Ведь это он в своё время познакомил меня с Виктором Каюмовичем.

— Так ты нарочно тогда на рынке начал советовать мне лошадей? Набивался в помощники?

— Да. Я думал, вы из тех, кто хочет украсть открытие Виктора Каюмовича.

— Как можно украсть у того, кто погиб?

— У мёртвых воровать проще всего.

— Понятно…

— Сол видела, что нас преследуют охотники. Видела, как они встречались с ним, — Джамбул пальцем указал в сторону не то егеря, не то Юры. — Поняла, что можно ждать беды. Следила за ними. Старалась подслушать, выведать их планы.

— Решила, что открытие Корчагина в опасности, и поэтому сожгла рисунки?

— Да.

— Так не доставайся же ты никому?

— Что ты знаешь о приметах? — к костру подошёл Юра.

Артём не сдержал удивления. Нагибин слышал их разговор, несмотря на расстояние и шум грозы.

— Ничего, — признался Джамбул. — Виктор Каюмович ничего нам не рассказывал. Я видел только карту.

— Где ты его ждал?

— Там, — монгол указал в сторону горы, той самой, что была второй приметой.

— Уже что-то, — Юра поглядел в сторону второго костра, туда, где сидел его отец. — Далеко вы ушли?

— Нет. Километров семнадцать за перевалом.

— Что же ты молчал?!

— Меня никто не спрашивал.

— Велика фигура, да дура, — хохотнул Слава, поглаживая приклад ружья.

— Ты запомни, дружок, — Юра склонился к лицу Джамбула. — Будешь и дальше дурочку играть — долго не протянешь. Ясно?

Выпрямившись, Юра уже громче сказал:

— Значит, завтра выдвигаемся. Ты, — он ткнул монгола в плечо, — показываешь путь. Доведёшь до вашей стоянки. А ты, — Юра посмотрел на Артёма, — доставай третью примету. Там будем разбираться, что к чему.

Когда Нагибин вернулся под тент к отцу, Сергей Николаевич как можно тише спросил:

— Значит, старик Корчагин не показал тебе ни одной приметы?

— Э-э! — протянул Слава. — У костра говорить тихо неприлично. Вас что, не учили манерам?

— Нет, — качнул головой Джамбул.

— Странно, — нахмурился Сергей Николаевич.

— Что? — спросила его Марина Викторовна, но всё поняла сама и замолчала.

«Действительно странно, что дедушка не показал Джамбулу ни одного рисунка, — подумал Артём. — Он ведь только для того и брал проводника. Боялся, что сам по картинкам не пройдёт. Что-то тут не сходится…»

— Да уж… — протянул Сергей Николаевич. — Набирал я в экспедицию сторонних людей. Оказалось, все каким-то боком связаны с Корчагиным.

— Итс э смол ворлд, — изрёк Слава.

— Говоришь по-английски? — ехидно спросил Сергей Николаевич.

— А то, — Слава довольно кивнул.

Под тент вернулся Баир. Вымокший, весь осунувшийся, с распухшими глазами, он молча сел возле костра. Марина Викторовна поставила перед ним миску с макаронами, но есть погонщик отказался.

— Так ты у нас лесоруб? — Сергей Николаевич посмотрел на Джамбула.

— Нет, — монгол улыбнулся. При свете костра улыбка казалась оскалом. — Виктор Каюмович так меня называл. Говорил, что с моими руками деревья рубить, а не строителем работать. — Помолчав, добавил: — Это ты в его записях прочитал?

— Ну да.

Джамбул, задумавшись, кивнул и больше ни о чём не спрашивал.

Когда все уже укладывались спать, вернулся Очир. О чём-то коротко переговорил с Фёдором Кузьмичом и сел к его костру доедать остатки макарон.

На ночь Юра связал руки Сергею Николаевичу, Баиру и Джамбулу. Их поселили в отдельной палатке. Там же у выхода в тамбур лёг один из охотников — Тензин.

Артёма с мамой связывать не стали. Их также поселили в отдельной палатке, возле которой ночевал Чагдар — молчаливый, хмурый охотник с тёмной, короткой, будто сложенной тугими кольцами шеей. От него пахло алкоголем. Уловив этот запах, Слава только усмехнулся. Чагдар лежал в обнимку с ружьём.

Гроза ушла за горы, но дождь не прекращался, продолжал барабанить по тенту. Небо вспыхивало на востоке, но зарницы были далёкими, бледными. Изредка невпопад до лагеря докатывались отзвуки грома.

Артём спал тревожно, то и дело просыпался. Ему снилось, как замертво падает Ринчима, как Фёдор Кузьмич, отчего-то одетый в медвежью шкуру, сидит возле костровища, ножом в кровь ковыряет свои звериные клыки — словно в надежде избавиться от них и так превратиться в настоящего человека.

Юбка палатки дрожала, хлопала на ветру. Артёму казалось, что рядом ходит волк или медведь. Он прислушивался, угадывал мягкие шаги. Думал разбудить охотника, но сдержался. Потом услышал, как шелестит тент. Кажется, ветром вырвало один из колышков. В этом не было ничего опасного, и Артём закрыл глаза, надеясь поскорее уснуть, но тут различил медленный звук рвущейся ткани. Привстал в испуге. Хотел позвать маму, как вдруг рот ему закрыла влажная тугая ладонь.

Юноша вздрогнул, но испуг мгновенно прошёл. Он понял, что это Солонго.

Девушка ножом вскрыла внутреннюю стенку палатки. Убедившись, что Артём молчит, как змея вползла в узкую прореху. Шум дождя скрывал её движения. Задержалась в углу, повела головой, будто могла что-то различить в темноте, закрепила за собой вырванный колышек и без слов полезла в спальник Артёма. Юноша окончательно растерялся. Покорно ждал, что будет дальше.

Рядом с ним оказалось совсем худенькое тело монголки. Сол, насквозь мокрая, дрожащая от холода, прижалась к юноше.

Несколько минут лежали молча.

Сол пыталась согреться. Наконец приложила свои ледяные губы к уху Артёма и тихим, едва различимым даже с такого расстояния голосом произнесла:

— Я знаю. Отец поведёт вас на стоянку.

Юноша, затаившись, слушал. Подумал, что прежде ни разу не говорил с Солонго, не знал, что у неё такой мягкий, чистый голос. Девушка говорила со странным, певучим акцентом, чуть растягивая гласные.

— Там будет спуск к реке. Отец приведёт к ночи. Там я помогу.

Артём попытался что-то сказать, но она не позволила. Обхватила ладошками его голову, заставила слушать дальше:

— Ты сам уходи. На реке шумит, я освобожу своего отца, он поможет твоему. Я уведу их. Следов не будет. Иди на свет луны, ничего не бойся. Река громкая, но это камни. Мы все перейдём. Ты понял?

Юноша с сомнением кивнул.

Солонго хотела выбраться из спальника, но Артём задержал её. Прислонил к её холодному уху свои губы и постарался так же тихо прошептать:

— Они будут стрелять. Они убили Ринчиму.

Солонго ничего не ответила. Только кивнула. И показала Артёму, что ей нужно уходить.

— Что такое? — щёлкнул фонарик, и в палатке неожиданно загорелся свет.

Это проснулась Марина Викторовна. Спросонья она не сразу поняла, что происходит. Первым делом увидела прореху в стенке, потом зажатых в одном спальнике Артёма и Солонго. Испугавшись, вскрикнула. Юноша в ужасе замахал руками:

— Выключи!

Мама погасила фонарь, но свет и звуки уже разбудили Чагдара.

— Чего тут? — проворчал он. Схватил Артёма за ногу. Стал копошиться в карманах, выискивая зажигалку.

Марина Викторовна осознала, какую ошибку совершила, но помочь уже ничем не могла.

Дважды чиркнул кремень.

Огонёк зажигалки скупо осветил палатку.

Глава вторая

— Чего тут? — снова буркнул Чагдар, вглядываясь в лица Марины Викторовны и Артёма.

Заметил прореху во внутренней палатке и оскалился. Одним прыжком подскочил к юноше. Толстыми пальцами вцепился ему в горло. Артём только захрипел от неожиданности.

— Сбежать? От меня?

— Убери свои руки! — Марина Викторовна ударила бурята по шее, но тот даже не вздрогнул. Не оборачиваясь, ладонью ткнул Марину Викторовну в лицо. Артём, почувствовав, что хватка Чагдара ослабла, попробовал вырваться. Извивался в спальнике, дёргал руками.

— Сейчас я тебя научу!

Пощёчина обожгла юноше щёку.

— Куда теперь? А? — кричал бурят.

Рванул спальник так, что у того раскрылась молния. Артём лежал один. Солонго уже не было. За секунды темноты, когда Чагдар только искал зажигалку, девушка успела выскользнуть из палатки — так же ловко, быстро, как и забралась внутрь. Теперь о её посещении говорили только влажный спальник и мокрое термобельё на теле юноши.

— Ах ты, ссыкунишка! Мы таких, знаешь, что? А?!

Бурят, разбуженный от крепкого хмельного сна, бесновался. Неизвестно, чем бы всё закончилось. Ни Марина Викторовна, ни Артём не могли с ним совладать. Но тут в палатку вошёл Юра.

— Что происходит?

— Хотел убежать, сучонок!

Артём схватил лежавший под боком фотоаппарат и, опасаясь, что Юра или охотник воспользуются ситуацией — отберут его вместе с амулетом, — завопил:

— Не подходи!

Голос был столь резким и громким, что даже Чагдар от неожиданности отпрянул.

— Ещё один шаг, и я выломаю экран. Посмотрим, что ты потом скажешь Фёдору Кузьмичу.

Юра только хмыкнул в ответ. Кивком головы показал Чагдару на выход.

Дождь хорошо скрывал следы. О ночном посещении Солонго никто не догадался, но теперь решили, что палатку Артёма и Марины Викторовны будут стеречь сразу два охотника — сменным караулом.

— Мне вот интересно, куда бы ты побежал? — наутро спросил егерь.

— Вперёд, по следам дедушки, — Артём сказал первое, что пришло на ум.

— Даже так? — Фёдор Кузьмич явно не поверил его словам, но больше с вопросами не приставал. Для него сейчас главным было идти вперёд — к месту, о котором говорил Джамбул.

Дождь прекратился ещё до рассвета, однако небо не раскрепостилось от тёмных облаков. Погода грозила в любой момент повторить ночной ливень.

Экспедиция готовилась выйти со стоянки, и со стороны могло показаться, что за последний день ничего не изменилось, только Юра с Сергеем Николаевичем поменялись местами: теперь команды раздавал Нагибин.

Лошадь, на которой пыталась сбежать Ринчима, была лошадью Артёма. Она умчалась в лес и больше на поляне так и не появилась. Это никого не беспокоило. Юноше отдали коня Ринчимы — тугоуздого^[18], тропотливого^[19], но в общем покорного. Артём вздрогнул, подумав, что в суете и страхе этих дней совсем забыл жену Баира. То, что в городе отозвалось бы долгими мыслями и переживаниями, здесь прошло как-то излишне легко, почти буднично. Все, кроме Баира, давно смирились с убийством Ринчимы и теперь думали лишь о своей участи.

Марина Викторовна с тревогой поглядывала на сына. Ждала, что он хоть в нескольких словах объяснит ночное происшествие. Но юноша хотел обсудить всё обстоятельно, а для этого пока что не было возможности, да и охотники поглядывали на него с особым вниманием.

Сергей Николаевич слышал, что сын пытался сбежать, но также молчал, ни о чём не спрашивал — понимал, что лучше дождаться разговора наедине. И только Джамбул с такой хитрой, довольной улыбкой взглянул на Артёма, будто знал всё в деталях и дополнительных объяснений не искал. Возможно, Солонго успела забраться и к нему; впрочем, это было сомнительным предположением — мужчин изначально стерегли сменным караулом, в их палатке при зажжённом светильнике всю ночь бодрствовал то Слава, то Тензин, то Очир.

Артёму пришлось обдумывать своё положение в одиночку. Он понимал, что план побега нужно скорректировать. Просто выскользнуть через прореху в палатке не удастся. «Но что же нам делать?»

Юноша мельком увидел, как Джамбула под сопровождением увели в кусты. Тот попросился в туалет, а сам незаметно поднял выброшенную вчера нефритовую статуэтку — положил её в карман брюк, а потом, вернувшись к костру, отёр её полами куртки, очистил от лесного мусора и спрятал за пазуху. В этих действиях было столько бережности, что Артём невольно нахмурился.

«Далась им эта статуэтка! Поначалу Тюрин, теперь Джамбул…» Впрочем, это краткое наблюдение натолкнуло его на мысль о новом плане. Разволновавшись, юноша жалел только, что не может сразу обсудить его с мамой или папой. К моменту, когда экспедиция выдвинулась в путь, план казался ему если не совершенным, то единственно возможным. Однако реализовать его без маминой помощи было бы трудно.

Единственным человеком, которого совершенно не заботили ни смерть Ринчимы, ни перемена в отношениях с Нагибиными, был Тюрин. Профессор, насвистывая под нос рваную мелодию, расстегнул один из кармашков жилетки. С довольным лицом извлёк сложенный и перетянутый резинками дождевик. Облачился в него и показал, что готов отправляться хоть в самое сердце урагана. Дождевик, сам нелепый, тонкий, с громадным колпаком-капюшоном, сидел на Тюрине с большими складками и, судя по всему, должен был изорваться от первых же веток. Сергей Николаевич сказал об этом другу, но тот лишь покривился в ответ.

Ночной ливень усложнил путь. Балты^[20], и без того не пересыхавшие даже в жаркую межень, теперь разбухли полноводной поймой. Мочажины^[21], заросшие багульником и карликовой берёзой, превратились в настоящие озёра, и без проводника по этой долине пришлось бы долго плутать, выискивая сухие проходы, но Джамбул уверенно вёл экспедицию по становым местам, будто не раз проделывал это раньше. Лишь однажды лошади увязли в зыбучей траве свежего подрямника^[22] — скупого болотца, скопившегося тут от весенних паводков и не успевшего погубить ни осиновых зарослей, ни пышнолапых елей.

Возглавляли экспедицию монгол и братья Нагибины. Следом вереницей ехали охотник Чагдар, Фёдор Кузьмич, Переваловы и погонщик Баир. За ними — профессор Тюрин. Замыкали экспедицию следопыт Очир и охотник Тензин.

Баир ехал в полном отрешении от всего. Вяло покачивался в седле, иногда так наклоняясь вбок, что, казалось, неминуемо упадёт, но всё же удерживался в стременах. Он уже не плакал, не причитал. Мутным взглядом смотрел на загривок лошади. Потом затянул красивую, переливчатую мелодию. Его голос, простой, тихий, звучал по-таёжному одиноко, уводил вглубь Восточного Саяна. С тех пор, как в эти края проник человек, они видели много смертей — и жестоких, бесчестных, и томительно-печальных.

— О чём он поёт? — спросил Артём у папы.

Сергей Николаевич пожал плечами.

— Брусничный дух, черёмухи дыханье. Лилового багульника настой. Я не дышу, а пью благоуханье моей земли, равнинной и лесной, — не спеша произнёс егерь, по-русски озвучивая строки второго куплета.

— Что это? — удивился Артём.

— Красивая песня?

— Да.

— Это гимн Бурятии.

— Не знал, что гимны бывают такими, — качнул головой юноша.

— С тобой, земля, мы слиты воедино. Моею стала и судьба твоя. Поклон тебе от сердца, край родимый, любимая Бурятия моя, — закончил егерь, почёсывая бугристый шрам на лбу.

Баир теперь ехал молча, но юноша ещё долго слышал отзвуки его песни. Думал о том, как раньше жил этот край — высокими горами защищённый от человека, не знавший ни выстрелов, ни стука топоров. И такой нелепой показалась ему экспедиция в поисках золота Дёмина и таинственного открытия Виктора Каюмовича. Нелепой и бессмысленной. Не стоящей ни страданий Баира, ни жизни Ринчимы. Дедушка всегда говорил, что самое грустное в нашем мире — это смерть. Смерть любого живого существа, но прежде всего — человека, который знает и всегда предчувствует свою неизбежную гибель.

— Человек не способен себя убить, — говорил дедушка Марине Викторовне. Артём, тогда ещё десятилетний мальчик, стоял в дверях, слушал и запоминал их разговор.

— Пап, что ты такое говоришь? А как же самоубийцы? Почитай газеты!

— Нет, родная, газеты я не читал раньше и теперь не собираюсь. Ты, главное, пойми: человек может выстрелить в себя, повеситься, броситься с моста — это да, но убить себя не может.

— Не понимаю.

— Убивает пуля, верёвка, падение в холодную воду, но не сам человек. Точнее даже — травма мозга, удушение, переохлаждение… Человек себя не убивает. Он только совершает поступки, приводящие к смерти. И совершает их, потому что не верит в смерть. Как пассажир, севший на самолёт, который разобьётся, так и тот, кто выстрелил себе в висок, не знал, не мог знать, что такое действие приведёт к окончанию жизни.

— Не понимаю, — по-прежнему качала головой Марина Викторовна.

— Никто из живущих не верит в свою смерть. Жизнь — это чудо. Она превосходит все возможные чудеса, даже вымышленные. А единственная настоящая трагедия — это смерть. Страдания тела и души, даже самые страшные из них, ничтожны. Я согласен на худшую из жизней, лишь бы не умирать. Предайте меня, распните. И если боль — единственное, что мне дозволено чувствовать, пусть так, я согласен, только бы жить. Любые чувства, даже боль, — это чудо, как и сама жизнь. Но я согласен жить и без чувств, в темноте обезумевшего, одинокого ума. Позвольте дышать, даже если кругом — худшее зловонье. Мне, как и всем людям, повезло родиться. Повезло думать. Лишившись всех чувств и восприятий, но оставшись наедине с одной-единственной, пусть болезненной мыслью, я всё равно буду по-своему счастлив.

Артём, как и мама, не понимал дедушку. В десять лет поход к зубному врачу и вросший ноготь казались ему худшими несчастьями, которые только могут обрушиться на человека. Но теперь, увидев смерть Ринчимы, услышав песню её мужа, Артём стал отдалённо понимать дедушкины слова. Сейчас казалось до нелепого ироничным то, что Виктор Каюмович, так любивший жизнь, погиб сам, погубил ни в чём не повинную Ринчиму, заставил рисковать собой дочь и внука.

«Надеюсь, твоя тайна хоть отчасти оправдает всё это», — вздохнул юноша, настойчиво дёргая повод. Лошадь плохо чувствовала трензель^[23] и не хотела поворачивать. Приходилось дёргать сильнее.

Лес чередовался выраженными участками. Приятнее всего было ехать по лиственничному. Лошадям вольно шагалось по гладким полянам валежника. Затем начинался осиновый лес с густым высоким подлеском. Кони выдавливали траву, ломали ветки черёмухи и таволги. Охотники Чагдар и Тензин в такие минуты начинали оживлённо перекрикиваться, объезжать экспедицию, подгонять пленников — боялись, что кто-то из них задумает бежать.

Начались галечные поляны. Тут редкой каланчой стояли лиственницы, под ними лежал кедрач. Галька быстро сменилась мхами, поначалу болотистыми, с чавканьем принимавшими копыта лошадей.

Между больших валунов единым букетом стояли крупные листья бадана и еловые стебельки плауна с жёлтой пушистой верхушкой. Вокруг них лежала серая пряжа ягеля.

Казалось, что моховая пустыня затянется, но вскоре за небольшим пригорком открылась дубрава.

Лес продолжал меняться, и каждый участок был по-своему сложным. Особенно неприятным оказался берёзовый с вкраплением лиственниц. Там начался бурелом. Поваленные деревья лежали путаным лабиринтом в несколько слоёв. Нижние слои подгнили, и кони часто упадали в них — они могли легко переломать ноги, поэтому путники спешились. Джамбул и следопыт Очир шли впереди — прокладывали обходные тропы. Следом с ружьём в руках шёл Юра.

Здесь, среди бурелома, пришлось заночевать. Артём так и не успел переговорить ни с мамой, ни с папой. Поблизости всегда был кто-то из Нагибиных или охотников. Юноша опасался, что Солонго опять попробует прийти к нему в палатку — тогда её точно поймают, — но потом догадался, что свет от светильника её спугнёт, и уснул без тревог.

До места, о котором говорил Джамбул, экспедиция добралась только к вечеру второго дня. Монгол остановился на берегу шумной реки.

— Ты говоришь, что сидел тут две недели, — прищурился Юра. — Где же кострище?

— Смыло дождями.

— Ну-ну, — усмехнулся Слава.

Сергею Николаевичу не нравилось, что сын по-прежнему общается с Фёдором Кузьмичом — так, словно ничего не произошло. Ещё меньше ему нравилась беспечность Тюрина, уплетавшего на ужин гречку с мясом подстреленной охотниками кабарги. Однако он понимал, что в данной ситуации никак не может повлиять ни на сына, ни на Тюрина.

С берега реки открывался вид на гору с тремя вершинами — точно так, как это было нарисовано Дёминым. Теперь высокая вершина в самом деле стояла посередине и чуть ближе двух низких.

— Кажется, я начинаю догадываться, в чём тут дело, — вздохнул Сергей Николаевич.

Его злило то, что он не может фотографировать. Для статьи нужно было снять, как выглядят все приметы в жизни. Это хорошо бы смотрелось в публикации — рассказать о точности рисунков Дёмина, о том, как за полтора века изменился здешний ландшафт. Но по договорённости с Фёдором Кузьмичом фотоаппарат мог находиться только у Артёма.

Сергей Николаевич успокаивал себя тем, что Нагибины сделали его будущую статью ещё более интересной — убийство и угрозы, конечно, должны были привлечь внимание читателей. «Золото, омытое кровью», — шептал Сергей Николаевич и сожалел, что не взял в путь маленькой видеокамеры, на которую можно было бы заснять все преступления Фёдора Кузьмича, его сыновей и трёх охотников, которые, как оказалось, были племянниками Бэлигмы, жены егеря.

— Хороша семейка, — усмехнулась Марина Викторовна.

Вчера она зарисовала третью примету. На рисунке среди гольцов торчала скала, заросшая не то кедровым стлаником, не то густым разнотравьем. От скалы в сторону вёл хребет, усеянный каменистыми россыпями. Ничего похожего поблизости не было.

— Ну как, догадался, в чём тут дело? — Фёдор Кузьмич показал Артёму первые два рисунка.

Сергей Николаевич поморщился, но смолчал. Отойдя на шаг в сторону, слушал разговор сына с егерем. Марина Викторовна, видя недовольство мужа, взяла его за руку.

— Так надо, — прошептала она.

Сергей Николаевич раздражённо дёрнул плечами. Понимал, что, вмешавшись, навредит Артёму.

— Смотри, — Фёдор Кузьмич поднял второй рисунок, позволяя юноше сличить его с настоящими вершинами гор. — Похоже?

— Да, — кивнул Артём.

— Думаешь, отсюда нарисовано?

— Наверное.

— Как и первый рисунок, правда?

— Да.

— А теперь скажи мне, в чём тут загвоздка.

Артём помедлил. Не торопился высказывать догадку. Боялся ошибиться. Не хотел разочаровать егеря. Тот, конечно, повёл себя подло, но по-своему был прав — ведь и дедушка, и родители его обманули. Пожалуй, если б не жестокие сыновья, Фёдор Кузьмич сумел бы договориться с папой без выстрелов и ругательств. Да и неизвестно, что бы случилось с Переваловыми и Тюриным, если б егерь не уговорил Юру согласиться на условия Артёма. «Пожалуй, мы бы сейчас все лежали с Ринчимой», — подумал юноша, чувствуя, что по-своему благодарен старику.

— Ну так что?

— Рисунки не указывают, куда нужно идти… — начал Артём. — Они показывают, что мы уже пришли на правильное место.

— Вот как? — Егеря будто удивили такие слова.

— Это объясняет, почему первая примета вела назад. На самом деле это была подсказка — о том, как читать остальные приметы. Нужно искать не то, что изображено на рисунке, а место, откуда открывается именно такой вид.

— Молодец! — Фёдор Кузьмич, тихо рассмеявшись, похлопал Артёма по плечу. — Умный мальчик. Если б Юрка в твои годы был таким сообразительным, поступил бы в университет, правда?

Юноша, не зная, что сказать, повёл плечами.

— Прости, я тебя перебил, продолжай, — егерь до того близко наклонился к Артёму, что тот почувствовал запах его чёрствого, сухого дыхания. — Продолжай.

— Нужно отправить вашего следопыта на разведку.

— Хорошо, — Фёдор Кузьмич кивнул.

Артём невольно улыбнулся. Получалось, будто главным в экспедиции стал он и теперь отдавал поручения егерю.

— Ещё лучше отправить сразу двух разведчиков. Чтобы они с каких-нибудь возвышенностей осмотрели округу — с разных сторон. Наверняка найдут что-то похожее.

— Хорошо, — согласился Фёдор Кузьмич, по-прежнему нависая над юношей.

— Им будет проще, если мама сразу нарисует четвёртую примету.

Артём видел, как папа махнул ему рукой, но не обратил на это внимания.

— Хорошо, — согласился егерь. — Мне нравится, что мы доверяем друг другу.

Артём понимал, что нужно пожертвовать четвёртой приметой, что это — единственная возможность переговорить с мамой наедине.

— А что ты скажешь о шестой примете? — неожиданно спросил Фёдор Кузьмич.

— А что с ней?

— Всего было девятнадцать, — всё тише, суше говорил егерь. — Тринадцать из них стали картой твоего дедушки. Осталось шесть. Теперь ты сказал, что первая — и не примета вовсе, а лишь подсказка о том, как читать приметы. Держишь мысль?

— Да, — неуверенно кивнул Артём.

— Остаётся пять примет. Где же шестая?

Юноша растерянно посмотрел на отца. Сергей Николаевич сам был поражён такими размышлениями и подсказать ничего не мог.

— Не знаю, — наконец выдавил Артём. — Может, её и не было никогда.

— Понятно… — Фёдор Кузьмич резко отстранился. Достал из кармана энцефалитки чёрную, скрученную по краям шапку, прикрыл ею макушку бритой головы. — Ну что же, ждём от вас четвёртую примету. Останется всего две. Разгадка всех тайн близка, не так ли?

Как только Очир закрыл вход в палатку, Артём стал торопливо нашёптывать маме о ночном появлении Солонго, о побеге, который она обещала устроить, о прорехе, через которую они должны были бежать, наконец о плане, который он вчера придумал.

— Это безумие! — шёпотом вскрикнула Марина Викторовна.

— Мама, умоляю! Всё будет хорошо.

— Я так не могу.

— Иначе мы тут все погибнем. Сама подумай, что будет, когда Нагибины найдут золото.

Мама вздохнула. Она понимала, что сын всё говорит правильно, но надеялась, что его план — не единственный путь.

— Я думала, ты доверяешь этому своему егерю.

— Доверяю, — кивнул Артём. — На свой манер. А вот его сыновьям не доверяю ни на грамм. Ты же видела, как они убили Ринчиму, видела, как Юра бил папу. Пожалуйста! Дорога́ каждая минута.

Марина Викторовна кивнула. У неё больше не было сил противиться. Теперь ей оставалось только рисовать, — точно и быстро.

Глава третья

К вечеру лагерь окунулся в облако комаров. Только что их не было, все спокойно сидели у костров, а тут принялись самозабвенно хлестать себя по щекам и голым щиколоткам. Больше всех страдал Джамбул, ведь ему связали руки. Марина Викторовна кормила монгола с ложки, попутно отгоняла комаров, но её саму так кусали, что невозможно было стоять на месте, приходилось дёргаться в странном, угловатом танце.

Появилась мошка́ — крохотные зловредные создания. Они были меньше комаров, но всё их тело, кажется, представляло собой обезумевшие от голода челюсти. Комар втискивал под кожу острый хоботок и довольствовался этим, а мошка выгрызала кусочки кожи, прежде чем прильнуть к сладкому соку капилляров. «Факт», — кивнул своим размышлениям Артём, торопливо расчёсывая укусы.

Здешний гнус был не чета городскому. В Иркутске привередливый комар ещё долго летает над человеком, присматривает себе удобное местечко для посадки. Потом разгуливает по коже, прощупывает участок, отлетает, если недоволен выбором, чтобы потом повторить попытку. В тайге всё иначе. Тут комар пикировал без разбора — с ходу впивался в кожу и начинал жадно, до остервенения напористо пить кровь. Казалось, он только присел, не прошло и двух секунд, а, прихлопнув его, Артём с удивлением обнаруживал красное пятно. Одним ударом он убивал до семи комаров и ещё больше мошки_́.

Терпеть не было сил. Измучив себя пощёчинами, члены экспедиции разбежались по палаткам. Даже не стали тушить костры и доедать кашу с мясом кабарги.

Гнус успел набиться в палатку. Артём с мамой настойчиво убивали его — размазывали по тряпичным стенкам.

Легли в спальники и ещё долго расчёсывали следы укусов. Артём поглядывал на Чагдара. Охотник спокойно сидел у выхода в тамбур. Его, кажется, совсем не беспокоило нашествие гнуса. Толстая, загрубевшая на ветру кожа у бурята давно стала крепкой бронёй, которую даже таёжной мошке прокусить было непросто.

Артём прислушался. Шумела река, но это был не единственный звук. Прошла минута, прежде чем юноша различил гул. Тихий гул проводов. Шелест воды под напором в трубах. Далёкое соревнование тысячи сковородок, жаривших картошку. Это рокотало облако гнуса. Оно заполонило лагерь до отказа и теперь бесновалось, упустив добычу, не зная, как к ней пробраться.

Из соседней палатки прибежал Слава. В эту ночь ему было назначено сменить в карауле Чагдара. Артём до последнего надеялся, что Нагибины ослабят охрану, дадут себе и своим охотникам выспаться. В этом случае можно было бы отказаться от задуманного плана и не рисковать, но всё указывало на то, что он — единственная возможность сбежать.

Спали беспокойно. Марина Викторовна трогала сына за плечо, будто опасалась, что он исчез, оставил её одну. Ей так и не удалось переговорить с мужем. Оставалось во всём положиться на Джамбула.

В этот раз юноша лёг спать в одежде. Закрепил на поясе нож. Его отобрали в первый день плена, но сегодня за ужином вернули — Фёдор Кузьмич хотел подтвердить взаимное доверие. Артёму одному из всех пленников было доверено оружие, но с условием, что он его никому не передаст.

— Свой нож никому не отдавай, — улыбнувшись, промолвил егерь, — и нигде его не оставляй, разве что в теле противника. А пока что — режь мясо, ты же не зверь, чтобы грызть его, как твой отец.

Юноша понимал, что Нагибины не ждут от него угрозы, и хотел доказать им, что они неправы.

Начался дождь. Артём был уверен, что влага отпугнёт гнус, но комариный гул не прекратился. Вскоре юноша догадался, что это гудели комары, забившиеся под внешний тент. Остальные, конечно, улетели.

Вчетвером в палатке было тесно, и Слава ушёл спать у костра. Пока что сторожил Чагдар. При двух зажжённых светильниках он полудремал, смотрел в пол тяжёлым взглядом тёмных глаз.

Артём по-прежнему ждал сигнала от Солонго. Надеялся, что дождь усилится и опять скроет её следы. Но сигнала не было.

Сменился караул. Слава, в отличие от Чагдара, спокойно сидеть не мог. Укладывался на спальник, ворочался, чему-то тихо посмеивался, наконец снова садился. Подносил свечку к лицу Марины Викторовны, долго смотрел, что-то пришёптывал. Марину Викторовну пробирала дрожь от такого внимания, но она притворялась спящей.

Артём уже задремал, когда кто-то больно ткнул его в бок. Открыл глаза. На карауле Слава. Сидит с прикрытыми глазами, чуть покачивается. Мама спит. «Который час?» Не было никаких сомнений, что юношу ткнула Солонго — через палатку. Это был сигнал. Сонливость разом сошла.

— Хочу в туалет, — громко сказал Артём.

— Что? — всполошился Слава. Схватил ружьё. Нахмурился, понимая, что задремал на посту.

— Мне надо в туалет.

— Да что такое? — Слава, потягиваясь, весь скривился, захрустел суставами. — Спи давай, скоро рассвет.

— Мне надо в туалет! — ещё громче, с отчаянием заявил юноша.

— Да что ты заладил! — Слава выругался, потом тихо рассмеялся. — Ладно, не хватало ещё, чтоб наш проводник обделался.

На улице моросило. Слава растолкал спавшего под тентом Чагдара, отправил его сторожить палатку. Тот нехотя подчинился.

— Только без шуток. Вон кусты. Идём.

Юноша, пряча под куртку фотоаппарат, быстро зашагал вперёд.

Лагерь был хорошо освещён двумя кострами. Возле одного только что лежал охотник. Возле другого сейчас спал Юра Нагибин. Все четыре палатки были на виду. В дальней лежал Фёдор Кузьмич. В самой маленькой, двухместной палатке спал Тюрин. Его никто не сторожил. Храп профессора был лучшей гарантией того, что он не принесёт проблем.

Лошади, привязанные к деревьям, прятались выше по пригорку, отсюда можно было различить только их силуэты. Там должен был ночевать следопыт Очир, но его костёр отчего-то погас, а быть может, спрятался от стороннего взора.

Всё было спокойно. Артём на мгновение усомнился и в своём плане, и в том, что его разбудила именно Солонго. В конце концов, это мог быть только сон, а значит, своей неловкой попыткой он всё испортит. Да и что мог сделать четырнадцатилетний мальчик против взрослых охотников?

Остановившись за кустами, Артём ещё сомневался.

— Ну, долго ты там? — зевал Слава.

Решение никак не давалось. Юноша вновь и вновь судорожно обдумывал своё положение. Ловил последние секунды. В голову лезли глупые мысли об уютной кровати в иркутской квартире. О школьных друзьях, о футбольных матчах во дворе. Как же всё это было далеко и неправдоподобно!

— Да что ты возишься? — Слава толкнул Артёма в плечо.

Юноша улыбнулся в ответ. Мысли прекратились. Осталась только решимость. Сняв с шеи фотоаппарат, он промолвил:

— Лови.

Размахнувшись, со всей силы бросил камеру в прибрежный ёрник.

Слава оторопел. На мгновение схватил Артёма за плечо. Сжал его до боли, выругался.

— Ну ты дурак…

Хохотнув, бросился вперёд. План пришёл в действие. У Артёма было несколько минут. Найти камеру в зарослях карликовой берёзы ночью, без фонаря будет трудно.

Юноша бесшумно, сгорбившись, побежал к палатке. Малейшая оплошность могла всё погубить. Оставалось надеяться, что Сол сделает обещанное и поможет бежать остальным.

Артём вырвал колышки с той стороны, где лежала Марина Викторовна. Одним из колышков ткнул маму — сильнее, чем это требовалось. Мама чуть вскрикнула от неожиданности.

— Ты чего? — буркнул Чагдар и этим выдал своё точное положение.

От ёрника донёсся крик. Слава ещё не нашёл фотоаппарат, но сообразил, что тот был брошен неспроста, что его обманули. Понимал, что приметы важнее мальчишки, но всё же додумался разбудить остальных — закричал во весь голос. И, должно быть, вспомнил, что карту памяти юноша хранил отдельно.

Ни секунды промедления. Артём обежал вокруг палатки, вырвал дуги из креплений и всем весом обрушился на тент — в том месте, где слышал голос охотника. Хотел прыгнуть с ножом — ударить, проткнуть, вскрыть шею, вспороть, выпотрошить, — но не смог. Руки не послушались. Всё закрутилось, зашумело. Юноша не заметил, как отлетел в сторону — Чагдар почти мгновенно вскочил. Артём, не понимая, что делает, опять бросился на него. Охотник с яростным сопением махал руками, но этим лишь запутывал себя в ткани внутренней палатки. Марина Викторовна пальцами разорвала зашитую брешь в стенке и выбралась наружу.

Повторно закричал Слава, одновременно с ним завыл Чагдар. Грохнул выстрел. Юра, всё это время спавший у костра, вскочил на ноги. В палатке Фёдора Кузьмича загорелся свет. Это было последнее, что видел Артём в лагере. Схватив маму за руку, он помчался к воде.

Солонго просила бежать на свет луны, но в предгрозовой темноте не было видно даже звёзд. Артём и не думал об этом. Только бежал. Слышал, как колотится сердце, как горло рвётся от натужного дыхания. Боялся, что мама споткнётся и упадёт. Не знал, остановится ли, чтобы помочь ей. Ругал себя за эти сомнения. В голове разом проснулись все дремавшие мысли. Под шум побега и речной рокот они завопили на сотни глоток. Спорили, призывали убегать несмотря ни на что и помогать родителям издалека, как это делала Сол. «Только бы самому оказаться в безопасности». Ругались, крича о предательстве, о слабоволии. Требовали остановиться и ножом встретить преследователей. Смутным эхом проносились голос дедушки, папины насмешки, ругань Юры. Наконец Артём споткнулся о корень, всем весом рухнул на землю, обжёг лицо ударом о землю. Мама дёрнула его за руку, помогла встать. После этого падения гомон мыслей смолк. Не осталось ничего. Только бег в надежде спастись.

От лагеря донёсся выстрел. Чей-то выкровавленный крик. Ещё один выстрел. Не было времени оглядываться.

Выскочив из кустов, Артём с мамой чуть не влетели в пойменный зыбун^[24]. Увязнув по колено в сплавине^[25], заторопились назад. Испугались, что не найдут обход, но увидели галечную косу — побежали по ней.

Река была близко. Изрезанная гривами валунов, она грохотала безудержным напором.

Артём уже не понимал, гремят ли позади выстрелы или это в русле перекатываются камни. В какой-то момент ему показалось, что выстрел прозвучал за спиной. Он подумал, что стреляют в него, и повалился ничком. Утянул за собой маму. Марина Викторовна, упав на колени, тут же поднялась.

— Бежим! — она вновь помогла сыну встать.

Артём ждал чего угодно. Мама могла в отчаянии сесть на землю, закрыть лицо руками, плакать и причитать, что никуда не пойдёт, в последний момент повернуть к лагерю, сдаться Нагибиным. Но этот твёрдый, настойчивый голос был для него неожиданностью.

— Бежим! — юноша постарался ответить так же решительно.

Вошли в реку. Вода текла по щиколотку. Обрадовались, что легко нашли брод. Искать его в предрассветных сумерках было бы трудно. Осторожно зашагали вперёд.

Где-то в стороне, возле берега, но значительно выше по течению, грохнули выстрелы. Теперь не было никаких сомнений — там стреляли.

Испугавшись, Артём заторопился дальше. Поскальзывался на гладких камнях, падал на колени, вставал, шёл опять. Шум реки поглотил все остальные звуки. Кажется, мама что-то говорила, но Артём её не слышал. Только чувствовал её руку в своей руке. Провалился по колено в воду, но устоял. Им повезло выйти на лещадь^[26], прибрежную галечную отмель, а теперь предстояло идти наперерез течению по настоящему броду.

Переход через реку тянулся бесконечно. Артём удивлялся, как их не снесло стремниной. Почувствовав, что валуны опять сменились галькой, оживился.

Выбрались на берег и разом упали. Перевели дух. Попробовали бежать. Не смогли. Не хватало сил. Неспешно пошли вперёд.

Шум реки отдалялся.

Идти приходилось на подъём, не разбирая направления.

«Всё это бесполезно, — вздохнул юноша. — У них лошади. У них следопыт. Они найдут нас. И тогда уже не будут церемониться».

Артём нахмурился, вспомнив про егеря. Фёдора Кузьмича опять обманули. Теперь обманул юноша, лично. Не хотелось бы после этого встречаться с ним. Лучше уж броситься вниз с обрыва. Артём вздрогнул от таких мыслей. Вспомнил дедушкины слова:

— Человек может говорить совершенно правильные вещи и всё же ошибаться. И не проси меня это объяснить. Просто так бывает. Слушаешь человека, понимаешь, что он говорит, признаёшь его аргументы, но всё равно с ним не соглашаешься. Потому что в чувствах больше правды, чем во всех аргументах вместе взятых. И это нормально. Можешь кивнуть, согласиться, но не бойся остаться при своём мнении, вопреки голосам вокруг.

Артём подумал, что так же было и с егерем. Юноша не знал, как с ним спорить. Фёдор Кузьмич был по-своему прав. Его трижды обманули: дедушка, папа, теперь сам Артём. Быть может, это давало ему право обманывать в ответ. Быть может, он не мог совладать со своими жестокими сыновьями, только отчасти сдерживал их злобу. И всё же Артём чувствовал, что больше всех тут виноват именно Фёдор Кузьмич. Объяснить это не мог, да и не хотел.

Остановились под скальным останцем. Упали на землю. Теперь нужно было ждать. Слушать, не прозвучит ли поблизости голос папы или Джамбула. Марина Викторовна и Артём терзались, не зная, что случилось в лагере.

— Ждите здесь, — прошептал кто-то у них за спиной. Шёпот так напугал юношу, что тот вскочил на ноги.

Это была Сол. Невидимая в ночи, она отделилась от останца, будто сама только что была камнем. Артём не успел ни о чём спросить — юная монголка исчезла.

Потянулись долгие минуты ожидания.

Наконец послышались шорохи, затем — голоса.

К останцу вышли Джамбул и Сергей Николаевич.

Марина Викторовна бросилась обнимать мужа.

— Где Сол? — спросил у Джамбула Артём.

— Отдыхаем, потом идём, — ответил монгол.

— Где Баир? — не отставал юноша.

Сергей Николаевич, присев на землю, сняв и отжав мокрую штормовку, коротко рассказал обо всём, что случилось в лагере.

Солонго знала, что егерь отошлёт следопыта в горы — искать следующую примету, поэтому не торопилась. Очир ушёл далеко за полночь, рассчитывая к рассвету подняться на одну из скал. Позволив ему ускакать как можно дальше, Сол разбудила Артёма. Видела, что в палатке горит свет, но понадеялась, что юноша сам справится с побегом. Всем помочь она бы не смогла. Затем подала сигнал отцу — дважды хрипло проухала горлицей. Монгол разбудил Сергея Николаевича.

— Я думал, наш Джамбул сошёл с ума, — улыбался папа. — Смотрит на меня таким безумным взглядом, зрачками ворочает. Честно, я до конца не понимал, чего он хочет.

Солонго подкралась к палатке. Проделала уже знакомый фокус — тихо распорола стенку, но в этот раз не стала забираться внутрь, а только просунула нож отцу. И сразу побежала к лошадям. Они стояли без присмотра. Нагибины решили, что за несколько предрассветных часов с ними ничего не случится. И ошиблись.

Девушка отвязала всех лошадей и напугала их — как в тот раз, когда заставила кобылу под Артёмом свечить. Лошади ломанулись в сторону от лагеря. В это самое время Артём устроил свалку с Чагдаром.

Когда в лагере поднялась паника, выбежавший из палатки Тензин не знал, что делать, в какую сторону бросаться. С одной стороны шумели убегавшие лошади, с другой орал запутавшийся в палатке Чагдар, с третьей, из кустов, о чём-то кричал Слава. Юра Нагибин тоже растерялся. Если б не егерь, они бы ещё долго стояли на месте. Фёдор Кузьмич сразу скомандовал сыну бежать за лошадьми, а Тензину — возвращаться к пленникам. Сам егерь поспешил к палатке, из которой сбежали Артём и Марина Викторовна.

Джамбул и Сергей Николаевич успели разрезать верёвки, выскользнули наружу. Ждали, что следом полезет Баир, но он медлил. Монгол первый понял, что случилось, и почти насильно поволок Сергея Николаевича в сторону от лагеря. Тот сопротивлялся, не хотел бросать погонщика.

— Джамбул меня практически нёс, — нервно посмеивался папа. — От такого гиганта не уйдёшь. Потом я и сам понял, что к чему.

Баир погасил светильник и затаился с ножом. Надеялся, что в палатку придёт Юра. Но пришёл Тензин. Что там было дальше, Сергей Николаевич не знал. Слышал только вопль охотника.

— Похоже, Баир не промахнулся. А потом послышались выстрелы.

— Значит, он остался там навсегда.

После этих слов все молчали. Слушали отдалённый грохот реки. Ждали Солонго.

— А где же профессор? — неожиданно спросил Артём.

Про Тюрина успели забыть. Сергей Николаевич и Джамбул переглянулись. Монгол, не говоря ни слова, поднялся. Вгляделся в темноту, будто мог там что-то различить, а в следующее мгновение исчез — несмотря на внушительные размеры, проделал это совсем как дочь, умевшая мгновенно растворяться в ночном мраке.

Палатку Тюрина Солонго разрезала в первую очередь. Знала, что ему нож не понадобится. Ткнула профессора и побежала вызволять отца. Тюрин, проворчав что-то, повернулся на другой бок и захрапел с удвоенной силой. Девушке пришлось повторно навестить его. Ни тычки, ни щипки, ни даже пощёчины не могли разбудить профессора. Наконец Сол зажала ему нос и рот ладонями. Со сдавленным криком профессор проснулся. Увидев девушку, испугался и схватил жилетку, будто Солонго только и помышляла её украсть.

В лагере уже поднялась паника, когда Тюрин сообразил, что нужно бежать. Он бы предпочёл лечь обратно в спальник, близость Нагибиных его не пугала, но профессор подозревал, что приметы ушли отсюда вместе с непоседливым мальчишкой.

— Вот ведь не спится кому-то, — проворчал он и направился к реке вслед за Солонго.

Тюрин успел надеть лишь ботинки, бежал в разношенных кальсонах, то и дело цепляясь штрипками за корни. К майке прижимал жилетку и штаны. Профессор выглядел растерянным, заспанным. Возможно, это и спасло его, когда он столкнулся с егерем. Фёдор Кузьмич даже не посмотрел на Тюрина. Шёл напрямик к палатке, где барахтался Чагдар, а когда возвращался, профессора уже не было.

Тюрин быстро заплутал в кустах. Не заметив смены направления, чуть не вернулся назад, к лагерю. Он бы так и не нашёл берега, но в последний момент его схватил за шиворот Джамбул.

— Я ничего не знаю! — завопил профессор, весь поник, повиснув на руках монгола, и теснее прижал к себе жилетку.

Джамбул отвёл его к реке, помог перебраться на другой берег, а потом оставил в покое, рассчитывая, что дальше Тюрин пойдёт самостоятельно. Но тот опять заблудился. Когда монгол спустился за ним, профессор успел одеться и теперь что-то активно искал по карманам жилетки. Пришлось опять схватить его за шиворот и вести вверх по склону.

Все тепло поприветствовали Тюрина. Марина Викторовна даже обняла его. Профессор в ответ проворчал что-то о бессмысленном побеге, о том, что всем вместе искать приметы Корчагина было бы сподручнее, и принялся, хмурясь, выворачивать карманы жилетки — выбрасывал из них всё, безнадёжно промокшее: блокнотики, бумажные салфетки, какие-то брошюрки, пакетики с чаем, упаковку бульонных кубиков. Хотел даже выложить кожаный футляр с губкой, баллончиком и щёткой для обуви, но, подумав, хорошенько отряхнул его, бережно обтёр вытравленную эмблему «Hermes. Shoes care» и положил на место.

К рассвету тучи стали рассеиваться. По небу растянулись светло-розовые бреши.

Появилась Солонго. Она принесла два ружья, коробку с патронами и топор. Спрашивать о том, как ей удалось выкрасть это из лагеря, не было времени. Джамбула ловкость дочери не удивила.

— Я-то думал, ты нам и лошадей раздобудешь, — улыбнулся Сергей Николаевич.

Девушка даже не посмотрела на него. Нужно было выдвигаться в путь. Все понимали, что погони им не миновать.

— И всё же мне интересно, где ты всему этому научилась? — не отставал Сергей Николаевич.

Солонго и в этот раз не ответила. О чём-то тихо переговорила с отцом, показала ему в сторону ближних скал и заторопилась назад.

— Ты куда? — удивилась Марина Викторовна.

— Идём дальше, — спокойно сказал Джамбул.

Артём на ходу всматривался в скалы, которые заинтересовали девушку. В рассветной мгле не замечал ничего интересно, а потом увидел. Один из камней вдруг развернулся и стал медленно удаляться. Юноша всё понял. Это был следопыт Очир. Он видел, куда направляются беглецы.

— Дело дрянь, — прошептал юноша.

Долго шли на подъём. Потом свернули на обсыпанный камнями гребень. Спустились в узкий распадок и опять стали подниматься.

— Постой! — Сергей Николаевич схватил сына за руку. — Где фотоаппарат?

— Я его выбросил.

— То есть как? — папа остановился.

— Идём, — поторопил их Джамбул.

— Нужно было отвлечь Славу. Иначе мы бы не убежали.

— Ты хоть понимаешь, что натворил! — крикнул Сергей Николаевич. — Как же приметы?!

— Нагибиным они не достанутся. Карта памяти у меня.

— А головным…

— Да, головным мозгом я подумал, — Артём отнял у папы руку.

— Что мы будем делать с твоей картой без фотоаппарата?! — не сдерживаясь, кричал Сергей Николаевич.

— Все приметы тут, — сурово сказала Марина Викторовна. Показала мужу свёрток с листками, который прятала под курткой. — И перестать кричать на сына. Он мне жизнь спас, а ты со своей статьёй.

— Марин, при чём тут статья…

— Это был наш план, — спокойно промолвил Артём. — Мама срисовала приметы. Все. Нагибины остались в дураках.

— Да, — кивнула Марина Викторовна. — Если б ты был чуть более внимательным, обратил бы внимание, что я на удивление долго рисовала для них четвёртую примету.

Юноша заметил, до чего пристально, почти злобно монгол посмотрел на рисунки в маминых руках. Взгляд был мимолётным, быстро сменился безразличием.

— Нельзя останавливаться, — Джамбул зашагал вперёд.

Все последовали за ним.

— Ты молодец, — Сергей Николаевич сдержанно потрепал сына по голове. — Надо было сразу сказать. Я уж думал, мы остались без примет.

Артём пожал плечами.

— Ладно тебе, не дуйся. Ты правда молодец. Мы должны найти золото Дёмина. Ради твоего дедушки. Ради твоей мамы. Нельзя же после всего случившегося возвращаться с пустыми руками, так и не узнав, что там нашёл наш Корчагин… У тебя был хороший план. Просто нужно было предупредить меня. Ты спас приметы. Я спас записи Корчагина. Вот, — Сергей Николаевич показал замотанные в пакет листки. — Правда, дневник остался у Нагибиных, ну так в нём ничего важного нет.

Папа хотел сказать что-то ещё, но в это мгновение их нагнала Солонго. Девушка повела Джамбула вперёд, по каменному хребту, остальные поторопились за ними.

Небо утратило чёрную тяжесть, но по-прежнему было затянуто облаками. Справа от хребта начинался спуск к реке, через которую этой ночью бежали пленники, а слева стыло настоящее море тумана. Его берег начинался у самых ног Артёма. Туман был молочно-белым и настолько густым, что не удавалось заглянуть в него даже на несколько шагов вперёд. Юноша не мог сказать, идёт ли там хребет на возвышение или так же, как справа, уходит вниз.

Солонго о чём-то спорила с отцом. Джамбул явно не соглашался с тем, что она говорила.

— О чём они? — Сергей Николаевич спросил Тюрина.

— Не знаю, — пожал плечами профессор.

— Ты ж у нас знаток монгольского!

— Они говорят не по-монгольски, — профессор на ходу пощупывал щетину, пучками поросшую у него на подбородке.

— На бурятском, что ли?

— Нет, не на бурятском.

— На каком же тогда?

— Не знаю, — как-то уж чересчур самодовольно отмахнулся Тюрин. — Но это интересный язык. Красивый…

— Ну тебя, — Сергей Николаевич в свою очередь махнул рукой, подумав, что профессор окончательно потерял рассудок.

Ветер донёс до беглецов обрывки слов и цокот копыт. Погоня уже была на этом берегу. Нагибины поймали коней и взяли след.

— Туда! — неожиданно скомандовала Солонго, указывая на туман.

Джамбул что-то строго сказал ей.

— Иначе нас всех схватят! Это единственный шанс! — девушка отвечала по-русски.

Когда цокот копыт и грубые окрики усилились, монгол кивнул:

— Идём.

Он первый вошёл в туман. Сразу утонул в нём по щиколотку, затем — по колено, наконец скрылся целиком. По эту сторону хребта тоже был спуск. Остальные последовали за ним. Старались идти поближе друг к другу, чтобы не потеряться.

Сумеречная мгла. Артём вытягивал руку и видел, как она тает. Не было ни гор, ни утреннего солнца. Только влажный туман. Всё стало воздушным, лишённым граней и точек опоры. Вечная свобода, в которой нет жизни — ей тут не за что зацепиться. В таком мире невозможно даже пари_́ть. Здесь можно лишь падать. «Но о падении скоро забудешь, ведь никогда не упадёшь, не разобьёшься. Навсегда зависнешь в тумане, сам станешь туманом, — не то думал, не то шептал Артём. — Там, где нет граней, нет и человека. Такая марь пугает больше, чем замкнутый вид гор. Лучше видеть стены тюрьмы, в которую угодил, чем тонуть в мутной лживой свободе. Интересно, что бы дедушка сказал в ответ на такие мысли?»

Поначалу шли медленно. Нужно было привыкнуть к мгле. Артём держался за полы папиной куртки, папа не выпускал руки Марины Викторовны. Мама шла вслед за Джамбулом и Тюриным. Где была Сол, никто не знал. В следующее мгновение все замерли. Впереди, из самой глубины тумана, донёсся резкий, пронзительный крик.

— Что это? — со страхом прошептал Артём.

Ему никто не ответил.

Глава четвёртая

Идти в тумане было утомительно. Иногда он оседал холодным бусом^[27], и тогда открывался вид на двадцать-тридцать метров, но затем туман густел, ограничивая обзор до десяти метров — всё, что находилось дальше, терялось в непроглядной дымке.

Под ботинками скрипели камни, ломались сухие корни. Начались останцы. Первые из них появились в тумане тёмными высокими глыбами. Одинокие колонны, расставленные по склону, будто руины древних дворцов или соборов. Когда-то они стояли гордо, осанисто, а теперь осыпались пыльной дресвой, расселись кряжистыми уродцами.

— Откуда они здесь? — прошептал Артём.

— Раньше тут лежало базальтовое поле. А потом выветрилось, промылось, — так же тихо ответила мама.

Говорить громко не хотелось, будто беглецы в самом деле шли по развалинам могучего храма.

Выходя к одиночному останцу, Джамбул знал, что его можно обогнуть с любой стороны. Вёл туда, где было меньше завалов. Всё это напоминало передвижение по шахматной доске — нужно было огибать чёрные клетки; с какой стороны ни пойдёшь, обязательно упрёшься в новый останец и вынужден будешь опять искать обход слева или справа.

В ясную погоду идти тут было бы несравнимо проще — поднимайся каждые полчаса на ближайшую скалу, изучай открывшийся вид, выбирай наименее извилистый путь. Но в тумане со скалы разглядеть что-либо было невозможно. Приходилось идти вслепую, не просчитывая шаги. Порой Джамбул в упор не замечал, что, свернув направо, направляется к завалу, в то время как слева можно было бы пройти по ровному откосу.

Чем дольше Артём всматривался в туман, тем больше его пугался. Ему начинали чудиться низкорослые люди, бегающие на четвереньках и неожиданно пропадающие, ныряющие в землю, как пловцы в воду.

Когда повторился крик, Артём замер. Прислушивался, пытаясь понять, откуда он донёсся.

— Что это? — спросил юноша.

— Ты чего? — отозвался Сергей Николаевич.

— Слышал крики?

— Да. Зверь какой-нибудь… Давай, не отставай.

Джамбул остановился. К нему из белёсой мглы вышла громадина тупика. Это был ребристый останец, горизонтально пересекавший путь беглецов. Он мог тянуться несколько километров, а потом и вовсе упереться в непроходимый гребень. Джамбул старался разглядеть обход, но и слева, и справа видел лишь тёмный силуэт стены. Выбрал путь наугад. Понимал, что ошибиться будет обидно — блуждать вдоль останца больше часа, когда с другой стороны есть короткий и не заваленный осколками обход.

Порой лучшим вариантом оказалось бы карабкаться наверх — перевалить через расселину в невысокой стене и спокойно идти дальше, — но в тумане невозможно было подгадать удачный подъём. Дважды монгол заводил беглецов на пыльную осыпь. Одолев сотню метров трудного перевала, упирался в вертикальный откос и вынужден был вести всех назад.

— Теперь понятно, почему Джамбул не хотел идти этим путём, — запыхавшись, сказал Сергей Николаевич.

— Если бы пошли по прямой, нас бы давно поймали, — ответила Марина Викторовна.

— Что правда, то правда. Поймали бы, напоили чаем и дали наконец поспать в тёплых спальниках, — пробурчал Тюрин.

— Очень смешно.

Ветер усилился, но остался почти бесшумным. В нём выкручивались липкие клубы тумана. Становилось холодно. Вымокшие на переправе беглецы начали зябнуть, несмотря на постоянное движение.

— На лошадях тут было бы проще, — вздохнул Артём.

— Лучше на оленях, — над самым ухом отозвалась Солонго. Юноша и не заметил, как она появилась.

— На оленях? — удивился профессор. — Странно слышать это от монголки. Тебе не кажется?

— На оленях тут действительно проще ходить, — вмешался Джамбул. — И в тайге на оленях проще. У них есть рога.

— И что?

— Они их берегут и выбирают путь, чтобы ветки не росли слишком низко. А лошадь может так пробежать, что всадника ветками из седла сдёрнет — она думает о копытах и смотрит вниз. Олень же смотрит вверх. И вязнет не так сильно, и бежит ровнее. Только тренироваться надо. У оленей кожа подвижная, можно легко свалиться со спины.

Тюрин пожал плечами, явно не удовлетворённый ответом. Артём не понимал его придирчивости и с восторгом поглядывал на Сол — до того мягко она шла по камням, поднималась на валуны, по-звериному легко и быстро взбегала по осыпи. Несмотря на долгие дни одиноких блужданий по тайге, она выглядела бодрой. Заметив внимание Артёма, чуть улыбнулась и опять исчезла — в тумане сделать это было так же просто, как и во мраке ночи. Юноша нарочно остановился — прислушался, но не различил шагов девушки. Хотел позвать её, но вздрогнул, охнул от испуга — недавний крик повторился совсем близко.

Артём на корточках подбежал к ближайшему валуну и замер под ним.

— Страшно? — кто-то хихикнул над его головой.

Посмотрев наверх, он с удивлением увидел, что на валуне сидит Солонго.

— Ничего не страшно. Просто не знаю, что это.

— Это тарбаган, — рассмеялась юная монголка, привстала и опять растворилась в тумане.

— Да перестань ты исчезать! — не выдержал Артём.

— Я только спустилась, не переживай. — Солонго оказалась сзади. — Хочешь, покажу? — она шептала ему в самое ухо, как тогда, в палатке.

— Что?

— Тарбагана.

— Они опасные?

— Боишься?

— Нет.

— Тогда иди за мной.

Артём с трудом поспевал за девушкой — вглядывался в муть тумана, коротко улавливал движение её спины.

— А как же родители? Как мы их потом найдём?

Солонго не ответила.

Они петляли, будто выслеживали кого-то. Юноша подумал, что девушка поступает глупо, но вернуться назад один не мог. «Надо было хоть маму предупредить». В какой-то момент его обожгло подозрение. Артём решил, что монголка нарочно заведёт его подальше от остальных, чтобы бросить. Представил, что будет всю оставшуюся жизнь блуждать среди останцев, плыть в вечном тумане.

— Сол!

— Тихо ты! — Солонго была совсем близко. — Иди сюда. Только не торопись. Вон там, видишь?

Артём, догнав девушку, встал рядом с ней на колени и пригляделся.

— Ничего не вижу…

— Смотри!

Ветер ненадолго распахнул перед юношей поляну, и он увидел. На покатом сером валуне в пяти метрах от Артёма сидели три существа. Толстые, пушистые, должно быть, очень мягкие. Чёрный приглаженный берет на голове, оттопыренные ушки. Большой выпученный нос. Губы белые, будто неумело, по-детски обмазанные губной помадой. В высоту они были не меньше полуметра.

— Кто это?

— Тарбаганы, — повторила Солонго. — Сурки.

— Ничего себе сурки! — улыбнулся Артём.

— Красивые?

— Да, — кивнул юноша и встал с колен. Решил подойти к тарбаганам поближе.

Двое сурков, увидев человека, сразу спрятались за валун. Третий, сидевший на вершине, замер вполоборота. Ждал. Ещё несколько шагов. Ещё один шаг. И произошло то, чего Артём уж никак не ожидал: тарбаган — дородный, укутанный в богатые меха зверёк — раскрыл пасть и закричал тем самым натужным пронзительным взвизгом; ловко поворачивая грузные бока, юркнул за сородичами.

— Истеричка! — бросил ему вдогонку Артём.

Сзади послышался тихий смех Солонго.

Вход в нору, как оказалось, был расположен под валуном. Это объясняло смелость черношапочных сурков, так близко подпустивших к себе людей. Из норки неприятно пахло влажной шерстью.

Нужно было возвращаться к родителям. Артём поторапливал Сол. Догадывался, что мама, разволновавшись, может отправиться на его поиски.

— Потом ещё влетит от папы…

Юноша не понимал, как можно ориентироваться в тумане, но полностью доверял юной монголке. Солонго шла слишком быстро, приходилось её подзывать. Наконец она сняла с пояса плеть, предложила Артёму держаться за самый кончик.

— Я что, собака, чтоб меня на поводке вести? — обиделся юноша.

Девушка удивлённо пожала плечами. Вернула плеть на место и протянула Артёму руку. Он с благодарностью взял её маленькую сухую ладошку и уже не отставал.

Впереди показалась спина Сергея Николаевича. Артём хотел его окликнуть, но заметил, что папа идёт с ружьём наизготовку. Значит, поблизости была опасность.

— Тихо, — прошептала Солонго.

Они крадучись пошли за Сергеем Николаевичем. Приблизились. Теперь можно было позвать его шёпотом, но девочка отчего-то крепко сдавила ладонь Артёма. Юноша не сразу понял, что случилось. Солонго настойчиво увлекла его в сторону. Ребята спрятались за скальным выступом, и только сейчас Артём разглядел, что они встретили не папу, а Славу Нагибина.

Вслед за ним показался Чагдар. Преследователи настороженно всматривались в туман. Сблизились. Коротко о чём-то переговорили и опять разошлись.

— Бежим! — Солонго потянула Артёма в другую сторону.

Ветер усилился, всё чаще разрывал туман — высвобождал чистые, не меньше двадцати метров поляны.

Артём и Солонго дважды замечали чьи-то тёмные спины, но не решались приблизиться. Перебежками от валуна к валуну продвигались вниз по спуску — в ту сторону, куда должны были уйти их родители и профессор Тюрин.

Всё чаще кричали тарбаганы. Криком они указывали на близость человека, и так Артём понял, что преследователи были повсюду — и с боков, и сзади. Несколько раз сурки истеричным воплем выдавали положение ребят, тогда Солонго торопилась скорее уйти на другое место.

Артём был уверен, что они давно потерялись. Если и выйдут когда-нибудь из этого лабиринта, то родителей уж точно отыскать не смогут и, несомненно, попадутся в руки Нагибиным. Что будет дальше, юноша не хотел даже представлять. Больше всего боялся встречи с Фёдором Кузьмичом. Даже больше, чем с Юрой или Чагдаром.

— Жди здесь, — Сол остановилась возле очередного валуна.

— Ты куда?!

Ответа не последовало.

— Не бросай меня тут, — прошептал Артём — так, чтобы юная монголка его не услышала.

Выглянул из-за валуна. Увидел, как Сол неспешно скользит в сторону останца. Подул ветер, спрятал девушку в тумане, но обнажил поляну поблизости. Там стоял Очир. Держал ружьё. Целился в Солонго. Юноша онемел. Сразу потянулся к камню — хотел отвлечь внимание охотника. Понял, что этим выдаст своё укрытие. Ноги ослабели. Тело противилось решению Артёма, хотело спрятаться. Словно бы сквозь сон юноша заставлял себя стоять на ногах. Всё замедлилось. Сейчас прогремит выстрел и будет поздно. Артём стиснул до боли челюсти. Сдавленно застонал. До крови ущипнул себя ногтями, и — всё разом ускорилось. Схватил камень. Крикнул. Швырнул его в охотника. Попал тому в ногу. Очир резко обернулся, но порыв ветра обнёс его туманом. Опять ничего не видно.

Артём рухнул на землю. Задыхался. Чувствовал, как рвётся сердце. Не знал, что делать. Бежать? Но куда? Так и застыл под валуном. Надеялся, что мгла уведёт охотника прочь.

Тянулись секунды. Юноша вслушивался в тишину. Ждал. Потом вскочил. Вдруг резко и глубоко понял, до чего глупыми оказались его надежды спрятаться от следопыта. Но было поздно. Очир уже стоял рядом. Артём видел его силуэт. Бросился в сторону. Неважно куда, главное — бежать.

Шершавый треск выстрела. Юноша был уверен, что стреляли в него. Этот звук взбаламутил всё вокруг. Разом закричали тарбаганы. Их вопли разнеслись по долине.

Артём споткнулся. Больно упал на камни и затих. Плотно закрыл глаза, будто так мог оказаться невидимым. Опять понадеялся на туман и опять отругал себя за глупость. Привстал и с ужасом понял, что лежит посреди чистой поляны. Ветер предательски овевал лицо.

— Одоол ши баригдабаш, — сзади к нему шёл хмельной Чагдар. Оскаленный, с бордовым лицом. — На такую падаль патрона жалко. — Закинул ружьё за спину, достал нож.

Артём засучил ногами. Не мог встать. Только отталкивался от земли. Молил, чтобы туман опять спрятал его.

Чагдар был совсем близко, когда ветер переменился. Мгла вернулась, но уже не могла укрыть юношу.

— Нашему подсвинку стало страшно?

Охотник мог бы сразу схватить Артёма, сделать с ним что угодно, но не торопился, наслаждался его страхом.

— Только попробуй! — заверещал юноша. Страх переродился в отчаяние, начал сменяться злобой. — Тварь проклятая! — неуверенным голосом крикнул Артём.

Юноша не мог бы объяснить, откуда из него полилась ругань и зачем он всё это говорил, но отчаяние в груди окрепло, стало горячим. Теперь это был не страх. Это была сила загнанного зверя, которому нечего терять. Артём наслаждался этим мгновением, всё с большим напором осыпал Чагдара проклятиями.

Охотник ненадолго оторопел, но затем процедил:

— Посмотрим, как ты сейчас заговоришь.

Чагдар выше поднял нож, но тут его запястье хлёстко обвило плетью. Обожгло. Охотник от неожиданности выронил нож. Отступил, не понимая, кто на него напал. Увидел стоявшую поблизости Солонго и опять оскалился. В это мгновение с хриплым диким криком вскочил Артём. С ловкостью, какой он сам от себя не ждал, бросился на Чагдара. В один миг запрыгнул ему на плечи. Вцепился пальцами в лицо, стал драть, рвать, дёргать. Чагдар взвыл. Принялся лупить Артёма кулаками. Послышались голоса. Сюда кто-то бежал. Артём пришёл в себя. Понял, в каком находится положении, опять испугался. Спрыгнул с охотника уже не так ловко. Упал на бок. Поляну плотно затянуло туманом.

Минутой позже Артём и Солонго бежали друг за другом. Остановившись отдышаться, обменялись взглядами. Юная монголка смотрела с благодарностью и теплом. Юноша не сдержал улыбки — звериной, радостной. Он будто не верил в то, что остался жив, что улизнул из-под самых рук Чагдара — охотника, не раз убивавшего куда более опасных противников.

— Бежим!

Юноша научился различать тарбаганов. Даже в тумане угадывал их тёмные неподвижные силуэты на валунах. Коричневая кухлянка полностью сливалась с камнями. Сурки стояли навытяжку, будто провожая беглецов. Прощались с ними истеричным взвизгом и, сминая свои мягкие бока, тут же ныряли в норы.

Артём и Солонго вновь петляли между останцев, лезли по сыпучим увалам, карабкались на расколотые глыбы. Под ногами сменялись глинистые переходы, галька, заросшие мхом базальтовые пластины. Всюду виднелись провалы, щели, ямы. Бежать было бы опасно, пришлось замедлить спуск.

Гигантский безжизненный склон. Юноша с восторгом подумал о бесконечной цепочке тоннелей, оставшихся здесь под почвой. Не удивительно, что их заняли сурки. Настоящий тарбаганий городок.

Останцы наконец помельчали — преграждали путь лишь низкой грудой камней. Туман рассеивался, становился слабее. Артём заметил медвежьи следы на земле и несколько разрытых нор.

— Глупая затея, — промолвила Сол, угадав мысли юноши. — До тарбаганов росомахе в жизни не докопаться. Они живут глубоко.

— А я думал, это медведь.

— Нет. У медведя другие следы.

Провалы под ногами встречались всё реже. Ребята могли опять бежать. Артём запыхался, устал. Вспомнил бессонную ночь, побег из лагеря, долгий переход до гребня и как-то враз осунулся. Хотел попросить о передышке, но в следующую минуту вышел из тумана. Влажная перистая стена осталась позади. Перед ними расстелилась троговая долина, окружённая высокими скалами гор и гольцов, с рекой посередине и почти лишённая высокой растительности — ничего, кроме стланика, кустов и разнотравья. Над долиной крепло предгрозовое небо.

В первые минуты было непривычно видеть простор, не ограниченный ни мглой, ни сыпучими спинами останцев. Будто Артём угодил в совершенно другой мир.

— Мама! — шёпотом воскликнул юноша, увидев, как ему снизу машет Марина Викторовна.

Спустились к небольшому оврагу — там уже собрались беглецы. Сергей Николаевич отчитал сына за исчезновение. Артём даже не взглянул на отца. Торопливо, сбивчиво пересказал маме всё, что с ними случилось. Заметив, как Солонго уходит назад, к туману, испугался:

— Ты куда?

— Назад.

— Зачем?!

— Уведу их в сторону. А вы пока идите к реке.

— Ещё не хватало! Сол, это самоубийство! Останься!

Эти слова всех удивили. Сам Артём, услышав себя, смутился. Один только профессор Тюрин не проявил к их разговору интереса. Он лежал на дне оврага и, кажется, успел задремать. Его раскрасневшееся лицо лоснилось от пота.

— Пойдём, — Джамбул указал на реку. Переваловы молча послушались его.

— Будь осторожна, — прошептал Артём.

Девушка не ответила. Отвернулась и побежала наверх. Монгол строго, задумчиво проводил её взглядом, и юноша не понимал, ругает ли он дочь за своеволие или за неожиданную дружбу с ним, Артёмом.

— Вставай, Мишань, рассвет уже полощется! — Сергей Николаевич с трудом растолкал Тюрина.

— И что, меня ждёт вчерашняя молочница? — пробурчал профессор.

— Нет, — рассмеялся Сергей Николаевич. — Только злые буряты с мультуками седлают коней.

Для беглецов продолжился спуск в низину троговой долины — к реке, на месте которой некогда лежали древние ледники. Монгол шёл наискось, надеясь как можно быстрее укрыться за скальными выступами.

— Если Нагибины сейчас выйдут из тумана, мы будем как на ладони, — громко сказал Сергей Николаевич. — Так что правильно, Джамбул, идём к скалам.

Артём качнул головой. Папа опять начинал командовать, пусть даже так — невзначай одобряя уже принятое кем-то решение.

— Видела раскопанные норы? — Сергей Николаевич приблизился к жене.

— Видела.

— Это медведь хотел поймать тех истеричных сусликов.

— Это были сурки, пап, — отозвался Артём. О том, что следы принадлежали росомахе, он говорить не стал.

— Ну да, сурки. И не удивительно.

— Что?

— То, что медведи полезли копать эти норы. Знали, что не докопаются, и всё равно не сдержались.

— И почему?

— Медведи не переносят женские голоса…

— Если уж говорить точно, — вмешался Тюрин, — они не любят любые высокие звуки. Не обязательно женские.

— Ну хоть так, — покривился Сергей Николаевич. — Главное, эти сурки могут свести с ума любого медведя.

— Они и меня-то чуть с ума не свели, — улыбнулась Марина Викторовна.

Зайдя под первый скальный выступ, беглецы остановились. Дождались Солонго. Дальше шли вместе.

Джамбул пока что не хотел спускаться к реке, решил углубиться в горный откос, чтобы там заночевать.

Начался дождь. Поначалу — моросящий, потом — грубый, шелестящий по камням и земле. Усилился ветер. Долина скрылась в тёмных разводах. Опять сумерки пришли задолго до заката.

Загремел гром. В этих звуках, то резких, то растянутых, слышалось, как рвутся сотни крепких волокон. Высоко в небе трещали продавленные доски, падали надпиленные гигантские деревья.

Беглецы прятались под козырьком широкой базальтовой плиты. С боков задувало капли дождя, но Джамбулу всё же удалось собрать костёр. На помощь пришла жилетка профессора Тюрина — в одном из её карманов отыскались завёрнутые в ткань и залитые парафином спички. Для костровища вырыли яму, так что отблески огня не могли выдать положение беглецов, но огонь получился слабым. Согреться и уж тем более просушить одежду было невозможно. Переваловы лежали в обнимку. Тюрин полусидел, облокотившись на земляной бугор. Сол спала на коленях у отца. И только Джамбул бодрствовал. Казалось, никакие препятствия не могут сломить этого гиганта.

— Нужно уходить, — промолвил он.

— Что такое? — спросонья спросил Сергей Николаевич.

— Если гроза стихнет, утром нас найдут. В ясную погоду нам не укрыться от погони. У них лошади. Можно уйти выше в горы, но женщина не пойдёт. — Джамбул указал на Марину Викторовну, потом, подумав, кивнул и в сторону профессора.

— Что ты предлагаешь? — Сергей Николаевич прикрыл глаза.

— Нужно уходить.

— Куда?

— Через реку.

Прошло несколько секунд, прежде чем Сергей Николаевич понял значение этих слов.

— Что? — он привстал, разбудив и жену, и сына.

— Река сейчас мелкая. Таких дождей давно не было. Стояла жара. Её можно перейти вброд. Через пару часов брод закроется. Погони не будет.

— Господи, какой ещё брод? — чуть не плача, выдавила Марина Викторовна.

— Решайтесь, — монгол разбудил дочь. Она открыла глаза так быстро, будто и не спала вовсе. Прямым, свежим взглядом посмотрела на Артёма. Юноша застеснялся своих заспанных глаз и отвернулся.

— В этом, конечно, есть логика…

— Решайтесь, — повторил монгол. Гулко, почти жёстко.

— Ты уже был на этой реке?

— Нет.

— То есть не знаешь её глубину?

— Нет. Но, повторяю, стояла жара. Такие реки летом мельчают. С высоты я видел ширину её русла.

Сергей Николаевич мотнул головой. Прогонял дрёму, пытаясь оценить предложение Джамбула.

— Значит, так… Что нам известно…

— Утром нас всех поймают, — медленно отозвался монгол.

— Далее.

— Нагибины сейчас спят. Ни за что не поверят, что мы ночью полезем через реку.

— Далее.

— Это наш последний шанс.

— Допустим, что так… Ну что ж, — Сергей Николаевич встал. — В результате могу сказать только одно. Нужно идти.

Сложнее всего было разбудить Тюрина. Он по очереди обругал всех, кто пытался это сделать. Объяснять ему что-либо было бесполезно. Он отвечал, что готов сейчас же сдаться Нагибиным и даже чёрту, лишь бы его оставили в покое. Спор прекратил Джамбул. Он поднял профессора за ворот. Тряхнул его так, что у Тюрина слетели и панама, и очки:

— Уходим.

Спуск оказался несложным. Нужно было поспевать за монголом и его дочерью. Время от времени кто-нибудь из Переваловых попадал ногой в яму и падал, но тут же вставал и шёл дальше. Только профессор Тюрин после каждого падения начинал причитать, ворочаться на земле — ждал, что ему помогут, а сам подниматься отказывался.

Грозовой купол накрыл долину. Тучи покрывались густой сетью вен, по которым струилось электричество. Молнии появлялись в разных формах: переплетённые алюминиевые шнурки, загнутые клюшки для гольфа, зигзаги. Временами они ложились параллельно горизонту или вытягивались дугой опрокинутого месяца.

Артём подумал, что если за рекой следит кто-то из дозорных, то при вспышке зарниц он мог давно заприметить тёмные фигурки людей. Эта мысль не пугала. На страх уже не осталось сил.

— А что ты предлагаешь? — спрашивал себя юноша. — Ничего? Вот и молчи.

На берегу пришлось остановиться. Джамбул и Сол разбежались в разные стороны, надеясь отыскать брод.

— Сюда! — позвал монгол. Он нашёл отмель.

Беглецы тесной цепочкой вошли в реку. Держались друг за друга. Течение сразу забурлило под коленками.

— Не вставайте лицом к течению! — прогремел Джамбул. Артём вздрогнул. Никогда прежде монгол не кричал столь сильным голосом, пробивающим даже шум реки.

Скользкие, шаткие камни на дне. Юноша проверял каждый из них. Очередной валун казался устойчивым, Артём начинал сильнее давить на него, хотел увериться, что он не подведёт, но тут понимал, что своей проверкой только расшатал его. Теперь валун раскачивался, а под напором реки вовсе откатывался в сторону.

Юноша глох от шума. Река была повсюду. Под ногами, над головой, по бокам. Дождь льдистой заметью колол лицо. Ступни, замёрзнув, срослись с ботинками, потяжелели — ноги оканчивались тупыми обрубками, нужно было настойчиво передвигать их вперёд. Ощупывать дно становилось всё сложнее.

Ничего не видно. Беснующаяся мгла вокруг, лишь изредка вспыхивающая при свете молний. Лица папы, мамы и профессора были искажены, исковерканы, будто нарисованы неумелой рукой художника. Рукой Дёмина. Беглого каторжника, спасающегося от преследователей. Эта мысль ещё больше напугала Артёма.

Между колен бурлила, пенилась чёрная вода. Юноша настойчиво вглядывался в неё. По горлу от поясницы поднялась лёгкая тошнота. Артёму показалось, что он падает ничком. В спину упёрлось что-то твёрдое. Это был папа. Он поддержал сына, когда тот в кратком головокружении стал заваливаться в реку.

С каждым шагом напор воды усиливался. Она широкими лентами обхватила ноги, тянула за собой. Артём понимал, что одно неловкое движение — и его унесёт по стремнине. Никто не успеет ему помочь. А там — верная смерть на порогах.

Сзади кто-то вскрикнул. Это упал Тюрин. Ему помогли подняться.

Папа ругал Джамбула, проклинал его глупую идею, говорил, что тот нарочно решил всех погубить на переправе, но монгол едва ли слышал Сергея Николаевича. Он был впереди. На плечах у него сидела Солонго.

Артём натыкался на вымоины, нога уходила вглубь. Расставив руки, цеплялся за маму. Она что-то говорила ему, он её не слышал.

Неожиданно идти стало проще. Брод заканчивался.

Последние метры беглецы пробежали под радостные крики. Обнимались на берегу, понимая, что на переправе рисковали жизнью. Даже Сергей Николаевич забыл всю ругань, которую недавно обрушил на монгола:

— Как мы их, а? Где теперь Нагибины?! Отличный план, согласись?

— Да, — кивнула Марина Викторовна и присела на бревно. Радость была краткой. Усталость и холод давали о себе знать.

— Нужно ещё немного пройти вперёд. Спрячемся от дождя и отдохнём.

Сергей Николаевич огляделся. Заметил, что этот берег отчего-то весь завален буреломом. Поблизости не было ни одного живого деревца — только отшлифованные серые плавуны. Ни Джамбула, ни Сол поблизости тоже не было.

— Куда они опять запропастились?!

На Тюрина было жалко смотреть. Профессор повалился на влажную землю. Тяжело дышал. Если бы не дрожь, кажется, он бы мгновенно уснул. И только с беспокойством ощупывал жилетку, опасаясь, что кармашки открылись и река вымыла из них остатки его запасов.

— Что-нибудь нашёл? — крикнул Сергей Николаевич, заметив Джамбула. Он пришёл один, без Солонго.

— Там тоже вода, — нахмурившись, сказал монгол.

— Тут везде вода, — хохотнул Сергей Николаевич.

— Там река.

— В каком смысле?

— Мы не перешли на другой берег.

— Не понимаю… Говори яснее!

— Мы на острове.

— Что значит… на острове… — Марина Викторовна с ужасом посмотрела на Джамбула.

— Это не берег. Это речной островок.

— Так, значит… — протянул Сергей Николаевич.

— Мы в ловушке, — закончила за него жена.

Глава пятая

— Мы в ловушке, — охнув, повторила Марина Викторовна.

— Кажется, так, — ответил Джамбул.

Беглецы оказались на хабарке — вытянутом вдоль берегов островке, выставленном солнцу в межень, но в паводки неизменно погружавшемся в воду. Это объясняло отсутствие высоких деревьев и большое количество плавуна — стволы, упавшие в реку выше по течению, застревали здесь, на хабарке.

Летом можно было не опасаться, что остров весь спрячется под водой. Взлобье^[28], на котором оказались беглецы, должно было покрыться множеством мелких проток, но остаться на поверхности. Тут можно было без забот развести костёр, построить небольшой шалаш, чтобы укрыться от ливней, ждать, пока сойдёт непогода, а с ней угомонится река, но сейчас это означало одно — сидеть на виду у преследователей.

— Куда же ты смотрел! — в отчаянии крикнул Сергей Николаевич. — Куда?! Неужели не видел, куда нас ведёшь?!

— Не видел.

— Ах, ты… Соображать-то надо.

— Что же нам делать? — едва не плача, спросила Марина Викторовна.

Вернулась Солонго.

— Остров длинный. Дальним концом почти достаёт до другого берега, — отчиталась девушка.

Приглядевшись, Артём увидел, что она вся дрожит. Со злостью посмотрел на Джамбула, заставлявшего дочь бегать по бурелому после всего, что ей пришлось пережить.

— Выйти на берег можно? — спросил монгол.

— Можно. Там почти такой же брод. — Солонго кивнула. Помолчав, добавила: — Но река прибывает.

Джамбул, уперев руки в бока, стоял в полный рост. Хмуро поглядывал на лежавших рядом беглецов.

«Неужели он нас бросит? — подумал Артём. — А что… Это было бы логично. Вместе мы все погибнем. Мы для него обуза».

— Уходите, — шепнул юноша, когда Солонго оказалась рядом.

— Куда? — удивилась монголка.

— Спасайте себя. Мы для вас обуза.

Солонго не ожидала такого предложения. Улыбнулась, но тут же насупилась:

— Ты пойдёшь с нами? Ты бы мог.

— Я не оставлю родителей.

— Вот и мы вас не оставим.

Артём заметил, до чего внимательно, однако теперь без злобы смотрит на них Джамбул. В его взгляде было что-то странное, но юноша никак не мог понять, что именно.

— Что же нам делать? — повторила свой вопрос Марина Викторовна.

— Куда вы пойдёте дальше? — Джамбул по-прежнему смотрел на Артёма.

— Что значит дальше? — не понял Сергей Николаевич.

— После того как мы оторвёмся от Нагибиных.

— Ты бы придумал, как нам сбежать из ловушки, а потом уже…

— Куда вы пойдёте дальше? — Монгол говорил тихо, но твёрдо, почти жёстко.

Юноша не переставал удивляться переменам в его поведении и голосе. Джамбул сейчас не был похож на того тихого проводника, каким он предстал в дедушкином доме.

— Пойдём по следу Корчагина, — помедлив, ответил Сергей Николаевич.

— О нет… Какой кошмар… — отозвалась Марина Викторовна. — Тебе всё мало?

— И ты, Джамбул, нам в этом поможешь. В память о старике Корчагине.

— Твоя настойчивость поражает, — ухмыльнулся монгол, не отводя взгляда от Артёма. Юноше было неловко, и он готов был обнять Солонго в благодарность за то, что она встала перед ним — отгородила его от тёмного взгляда Джамбула.

— Они сделали свой выбор, — громко произнесла Солонго.

Отец ответил ей на странном, грубовато-певучем языке. Впрочем, он звучал вполне как монгольский, и сейчас можно было усомниться в познаниях профессора Тюрина.

Джамбул и Солонго о чём-то спорили. Отец говорил тихо, отрывисто. Дочь отвечала громко и долго. Артём не мог даже представить, о чём они говорят, но чувствовал, что сейчас решается что-то важное. Важное для всех собравшихся здесь людей. Но что? Если б только уцелел дедушкин дневник, если б можно было прочитать, что же на самом деле случилось между ними — между Джамбулом и Виктором Каюмовичем! Почему дедушка не захотел брать монгола в повторную экспедицию? Почему не доверил ему последние приметы и оставил ждать там, у реки? Да и насколько правдивым был рассказ монгола? Артём тихо простонал. У него начинала болеть голова.

— Ну? — недовольно спросил Сергей Николаевич.

— Хорошо, — Джамбул кивнул дочери. — Они сделали свой выбор. Ты сделала свой. Но ты знаешь, чем это закончится.

— Этого никто не знает.

Последние слова были сказаны по-русски. Артём отчего-то был уверен, что они предназначались всем беглецам. Это было какое-то предостережение. Последний призыв одуматься.

— О чём ты? — поморщился папа.

— Уходите на тот берег, — ответил Джамбул.

— О нет… — простонала Марина Викторовна.

— Уходите сейчас же. Пока ещё можно пересечь реку. А мы тут разведём костры.

— Костры? — удивился Сергей Николаевич.

— Нагибины наверняка выставили дозор, — объяснил Джамбул. — При свете молний они могли увидеть нас.

— А ты говорил, никто не увидит, всё будет хорошо, тайком убежим… — проворчал Сергей Николаевич.

— Если мы разведём костры, дозорные заметят. Нагибины подумают, что мы перешли через реку, почувствовали себя в безопасности или просто упали без сил.

— И развели костры, чтобы согреться. — Артём начал понимать задумку монгола.

— У них-то остались палатки, — отозвался Тюрин.

— И спальники, и котелки, и еда… — добавила Марина Викторовна.

— Нагибины знают, что утром река будет полноводной. Если ливни затянутся, всю пойму затопит, — продолжал Джамбул. — Тогда её не перейти, не переплыть. Они захотят рискнуть. Бросятся на переправу. Окинские лошади маленькие, но справятся. Рек они не боятся. Нагибины придут по нашему следу.

— И сами окажутся в ловушке, — кивнул Артём.

— Да, если повезёт. В любом случае, это их задержит.

— Зачем весь этот цирк? — мотнул головой Сергей Николаевич. — Пусть остаются на том берегу!

— Если заманить их на остров, они тут просидят не меньше двух дней. Вода ещё долго не сойдёт. А если они останутся на берегу, завтра найдут другую переправу. Перебросят мост через скальные щёки ниже по течению или отыщут широкий разлив, где даже в паводок слабое течение.

— Ох, не нравится мне это, — прошептала Марина Викторовна.

— Уходите. Сол покажет вам путь.

— Идём, Артём, — позвал папа.

— Артём поможет мне с кострами. Один я не успею.

Эти слова были неожиданностью для всех. Только Солонго смотрела спокойно, без удивления.

Сергей Николаевич какое-то время спорил, но потом согласился, решив, что с гигантом-монголом его сыну всё равно будет безопаснее.

Артём молча принял свою участь.

Юноша опасался, что в такую погоду развести большой костёр будет сложно. Но Джамбул брался за худые сосенки — из тех, что были посвежее, ещё не успели обкататься водой и превратиться в каменный плавун. Разрубал их единственным топором на поленца, затем рубил на чурки. Внутри древесина оказывалась сухой. Этого было достаточно, чтобы через полчаса непрестанной работы сложить метровое костровище.

Бережно раздували костёр, подкладывали сухие щепки, и вскоре огонь мерцал так, что его без забот можно было углядеть с любой возвышенности — здесь не нашлось ни скал, ни деревьев, способных укрыть пламя.

— Уходим? — торопился Артём. Заподозрил, что кто-то из родителей не справился с переправой и сейчас нуждается в помощи.

— Рано.

— А чего ждать?

— Поддержим костёр. Чтобы уж наверняка.

— Хорошо.

Юноша покорно сел на землю. Он был по-своему рад этой задержке. Можно было без забот сидеть возле огня, подставляя ему окоченевшие руки и ноги.

Вернулась Сол. Сказала, что все перебрались на другой берег.

Теперь сидели втроём. Артём с удивлением почувствовал, что ему уютно с этими странными людьми. Рядом со спокойным, уверенным в своих действиях монголом. Бок о бок с его смелой и по-звериному ловкой дочерью. Сидели без слов, не поторапливая себя в ожидании. Папа давно бы начал о чём-то говорить, мама стала бы причитать, обещая Артёму скорую простуду. Профессор, конечно, задумал бы умничать, рассказывая очередную байку. Юноша впервые встретил людей, с которыми приятно молчать. Такое молчание было наполненным, мягким.

Гроза уходила за горы, потом возвращалась и продолжала выплясывать над чёрным куполом долины. Тучи загустели, и молнии сейчас были неразличимы. Вспыхивая, они освещали бледно-мраморным заревом всё небо, в одно мгновение успевали моргнуть три, четыре, а то и восемь раз. Глаз едва улавливал их мерцание. Постепенно гром отдалился, зарницы погасли. Гроза затянулась монотонным колючим ливнем.

— Тебе страшно? — неожиданно спросил Джамбул.

— Да, — признался Артём. — Но дедушка говорил, нужно сражаться до последних сил, до полного изнеможения и быть готовым принять любой исход. Любой, кроме смерти.

— Интересно. Ты боишься умереть?

— Не знаю. Не думал об этом.

— И любишь своих родителей?

Юноша нахмурился. Ему не нравились подобные вопросы. Если бы монгол задал их ему ещё день назад, он бы пожал плечами и не стал бы ничего говорить, а сейчас отчего-то казалось важным ответить — честно, без утайки. Артём не понимал, откуда взялось это чувство.

— Люблю. У нас не всё так просто. Папа бывает всяким… Он… Не знаю… Дедушка говорил, что жизнь терпит противоречия. Можно любить кого-то и сторониться одновременно.

— У тебя был мудрый дед, — кивнул Джамбул.

— Не все узлы нужно развязывать, — продолжал Артём. — А то всю жизнь будешь только и делать, что возиться с этими узлами. Как те друзья Баира, с оленьими рогами.

— Это тоже сказал Виктор Каюмович?

— Да. Ну, без рогов, конечно.

— А ты?

— Я сказал, что не понимаю этого. Что, наверное, пойму, когда подрасту. Мама мне всегда так говорит.

— А дедушка?

— Дедушка сказал, что это глупости. Что я и так всё понимаю, только по-своему. А когда подрасту, это уже буду не я. Это уже будет кто-то другой. А зачем сейчас думать о проблемах другого человека — того, кем я стану? Нужно думать о своих проблемах. Они мне ближе.

Джамбул, вздохнув, кивнул. Солонго, притаившись, смотрела на Артёма. Её глаза сейчас наполнились тяжёлой синевой. Чёрная косичка змеиным кольцом пряталась в капюшоне мокрого балахона. В густых карминовых отсветах костра округлое лицо девушки казалось неестественно красивым, будто отлитым из пластика. Узкие полосы губ, сжатые в полуулыбке. Прямой, ясный взгляд. Тонкие пальцы, которыми она поправляла выбившиеся на лоб прядки. По-звериному уютная, нежная Солонго. Юноша вспомнил, как она прижималась к нему в спальнике — в ту ночь, когда они только задумали побег, — и ему стало легко, просторно, словно он шагнул из душной городской квартиры в предрассветную таёжную степь. И в этом просторе была мягкая грусть.

— Наверное, так же и со смертью. Живу сейчас я. А умирать будет кто-то другой.

— Значит, и бояться нечего? — улыбнулся монгол.

— Наверное. Послушайте… — Артём помедлил. — Зачем вам статуэтка?

— Эта? — Джамбул достал из-за пазухи нефритового кубулгата.

— Она моя, — кивнул юноша.

— Твоя?

— Да. Осталась мне от дедушки. На память. Вы поймите…

— Ты прав. Она твоя. — Монгол протянул статуэтку Артёму.

Юноша хотел ещё спросить, что в ней особенного, что означают узоры на её голове и лапах, но при очередной вспышке зарева вскочил на ноги — на переправе чёрными изваяниями стояли всадники. Нагибины!

— Бежим!

Река с другой стороны острова поднялась так высоко, что самостоятельно ни Артём, ни Солонго не смогли бы через неё перебраться. Быть может, и монгола, несмотря на его силу, смыло бы стремниной, но ребята забрались ему на плечи. Сели вполоборота. Обнялись сами, обхватили шею Джамбула и так сделали его ещё тяжелее. Опираясь на шест из тонкой сосенки, выставляя его против течения, он медленными шагами прошёл брод; добравшись до берега, повалился на колени. Солонго и Артём покатились кубарем по лужам. Смеясь, вскочили на ноги и побежали к сидевшим неподалёку Переваловым и Тюрину.

Два зверёныша — взъерошенные, мокрые, шальные, — они, забыв усталость, в порыве озорства принялись бегать друг за другом, саля в плечо, толкаясь, опять падая на землю, со смехом перебрасываясь комками грязи. Артём норовил поймать Солонго, покрепче обхватить её, прижать к себе, чтобы вновь ощутить близость упругого худого тела, но девушка всякий раз увёртывалась, раззадоривала юношу, кривляясь и показывая ему язык. Артём наконец запыхался и должен был присесть — и только сейчас заметил, с каким удивлением на него смотрят родители. Им такие забавы казались здесь неуместными. Танцевать на краю пропасти. Веселиться у порога смерти.

Монгол едва уговорил беглецов спуститься по берегу на несколько километров, чтобы отыскать хоть какое-то укрытие. Уставшие от нескончаемого преследования, они шли медленно, а когда Джамбул объявил ночёвку, попадали на землю.

Всюду был холод. Артём лежал на спине и чувствовал, как от земли к пояснице тянет ледяным сквозняком. Закладывал под себя руки, но это не помогало. По телу, будто по воде, расходилась мелкая рябь. Дрожали руки, ноги, живот. Наконец всё сошлось в единую, не прекращающуюся даже во сне дрожь. Артём и не знал, что может так долго и мелко дрожать.

Холод беснующейся ночи. Ветер выкручивал дождь, как пачку тонких, разрезанных на полосы простыней. Сёк наискось, ударял то сверху, то сбоку. Всё холодное, мозглое. Кажется, дождём напиталось всё тело, до самых костей.

Полыхнула зарница, и опять вернулся гром. Горы вокруг осыпа́лись скальными обломками. Они гулко скрежетали под небом, до низины докатывались уже медленными, глухими отзвуками. Невпопад хлестали матовые вспышки. В затишье после грома вызревало шипение дождя.

Казалось, что река давно вышла из берегов и сейчас подмывает стоянку беглецов.

Артём почувствовал, что дрожь в теле чуть уменьшилась. Он и не заметил, как подполз к маме, прижался к ней. Теперь и к нему кто-то прильнул сзади. Так было теплее.

Падая в холодный сон и выныривая из него на краткие мгновения, юноша замечал, как от валуна, возле которого они остановились, протянулся навес из переплетённых тальником сосенок, как рядом появилась нодья — костёр из брёвен. Об этом позаботился Джамбул. Теперь монгол и сам улёгся на землю. Тело успокоилось и больше не дрожало. Юношу утянуло в вязкую трясину сна.

Ему снилось, что он идёт по коридору поликлиники. Коридор был школьным, но Артём отчего-то знал, что находится именно в поликлинике. На скамейках в ожидании своей очереди сидели дедушка, братья Нагибины, Фёдор Кузьмич, погонщик Баир, Солонго и другие люди, чьих лиц он не успел разобрать. У Артёма из живота текла кровь. Он зажимал рану ладонями. Никто этого не замечал. Юноша стонал, просил о помощи. Ему в ответ смеялись, рассказывали что-то о весёлых тарбаганах. Артём умирал, а всем казалось, что он просто кривляется. Громче всех смеялся Слава Нагибин. Юноша и сам не сдержал улыбку, но шёл дальше, искал врача. Под ногами вытягивались полосы крови — упругие, будто разбухшие. Боли не осталось, но Артёму было страшно.

«Смерть — худшее из того, что может с тобой приключиться», — улыбаясь, говорил ему дедушка. И Артём боялся умереть. Сильнее сдавливал рану на животе, заходил то в одну комнату, то в другую. Докторов не было. Даже за столом врача сидели пациенты. Плакали, смеялись. На Артёма никто не смотрел. В животе что-то начало ворочаться, закручиваться. По рукам обильнее потекла кровь. От живота по всему телу разошлась пульсация. Сдавило голову.

Артём шёл полусогнувшись, но никто не торопился ему помогать. Наконец открылась одна из дверей. Из неё вышли люди в белых халатах. О чём-то беззвучно переговариваясь, шли мимо юноши. Он хотел им крикнуть, но не смог. Призывно поднял руки. Из живота хлынуло тёплой пустотой. Чувства пропали. Осталось только зрение. Артём видел, как, изогнувшись, упал — без тяжести. Ударился головой о лавку. Боли не было. Видел, как вокруг забегали пациенты. Люди в белых халатах ринулись к нему, стали трогать его, о чём-то спрашивать. Артёма уже не было. Ему было спокойно. Ни боли, ни страха. Осталось только зрение. Всё пространство вокруг заполнилось глубоким электрическим дребезжанием. Люди в халатах суетились, кричали — это было видно по их искажённым ртам. Зелёные вены на шее. Они были напуганы. Теперь тело Артёма — их проблема. Нужно его уносить. Мыть полы от крови. Как это мерзко… Запахи, слизь. Артём уже был далеко. Его ничто не беспокоило. Электрическое дребезжание усилилось. В нём вибрировало всё сущее. Юноша проснулся. И первое, что он ощутил, был запах зажаренного мяса.

— Ну ты даёшь! — хохотнул папа. — Так дёргался, я уж думал тебя связать, а то убежишь к речке!

— Держи, — мама протянула Артёму полоску горячей, покрытой корочкой зайчатины. — Без соли, без приправ, но вкусно.

— Откуда это?

Марина Викторовна глазами показала на улыбавшегося Джамбула. Монгол сидел перед костром. Держал в руках кусок мяса. Поджаривал его с края, потом кусал большими белоснежными зубами и лезвием топора отреза́л сырую часть. Выглядело это нелепо и ужасающе одновременно. В такой манере было что-то древнее, дикое, почти звериное. Должно быть, так ели первобытные люди.

— Хотя у них, конечно, не было топоров.

— Ты это о чём? — удивился папа.

— Да так, — смутился Артём. Он и не понял, что сказал это вслух.

Небо высветилось, но по-прежнему шёл дождь. Речная долина была затянута лёгким туманом. Беглецы сидели перед костром, обедали подстреленными монголом зайцами.

— Когда он успел? — прошептал Артём.

— Не знаю, — пожала плечами мама. — Когда я проснулась, зайцы уже были выпотрошены.

Джамбул понял, что разговор идёт о его охоте, и кивнул, призывая юношу не отвлекаться от еды:

— Ешь. Силы понадобятся. Идти далеко.

Переваловы и Солонго ели спокойно, отрывая от мяса по кусочку и жаря его на палочке. И только профессор Тюрин норовил зажарить зайца целиком, обжигался кипящим жиром, шикал, но жадно вгрызался в ещё сыроватую мякоть. Если Джамбул повадкой напоминал медведя, то профессор — шакала, а может, и красного волка, встречу с которым он сам обещал в начале экспедиции.

— Сюда бы гончака^[29], — пережёвывая мясо, говорил Сергей Николаевич. — Можно было бы сходить потрогать фазанов.

— Тут не бывает фазанов, — отозвался Тюрин, рукавом рубашки размазывая жир по щекам.

— Ну, тогда филинов.

— Филинов тоже нет.

— Да что ты докопался! Кто-то же здесь водится?!

— Куропатки, глухари, рябчики, — ответил профессор.

— Ну, значит, глухарей.

— Ты хоть отличишь обыкновенного фазана от глухаря? — усмехнулась Марина Викторовна.

— На вкус?

— На цвет!

Все рассмеялись. Настроение после вчерашней круговерти явно улучшилось. Лишь Сергей Николаевич жаловался на то, что остался без сигарет — последняя пачка вымокла на переправе.

— А ещё тут должен встречаться чёрный козёл. Та ещё громадина, — добавил профессор, с сожалением осматривая свои перепачканные ботинки. — Но охотиться на него сложно. Только патроны сгадишь.

— Да, с зайцем проще, — Сергей Николаевич, покончив с мясом, теперь жадно облизывал пальцы. — Его можно и самотопом поднять, никакой собаки не надо. Главное, целиться хорошо.

Марина Викторовна, не сдержавшись, рассмеялась в голос.

— Ты чего? — удивился муж.

— Да так. Охотнички сидят тут, болтают. А сами и стрелять-то толком не умеют.

— Во-первых, умеют, — Сергей Николаевич махнул рукой. — Во-вторых, в охоте разбираются. Не знаю, как Мишаня, а я с отцом на тяге вальдшнепов стрелял. И не раз.

— Помню-помню. Стрелять — стрелял, а домой вместо птицы принёс статью.

— Это уже детали.

— Так сказать, придирки, — уточнил Тюрин.

— И статья хорошая получилась.

— Главное, что сытная, — Марина Викторовна опять рассмеялась. Муж хотел возразить, но тоже рассмеялся.

— Нагибины? — коротко спросил Артём. Этот вопрос сразу ослабил общую весёлость.

— Сидят на острове, — ответила мама.

— Двое сидят, — пояснила Солонго.

Юноша понял, что девушка опять ходила в разведку.

— Один — Слава, другой — Чагдар.

— Остальные?

— Не знаю. Не видела.

— Может, утонули?

— Вряд ли, — вздохнул Сергей Николаевич. — Такое не тонет.

— Это точно, — кивнула Марина Викторовна.

— Сутки у нас точно есть, — заметил Джамбул. — Достаточно, чтобы оторваться и запутать следы. Если повезёт, двое суток.

После обеда вышли в путь. Идти, несмотря на боль в ногах, было приятно. Всех ободрило то, что Нагибины попались в ловушку. Больше всех радовался Сергей Николаевич, сказал, что обязательно опишет это в статье. Жалел только, что нет ни видеокамеры, ни фотоаппарата. Сказав это, покосился на сына.

До полудня шли по руслу реки, а к вечеру стали подниматься на перевал, который тут был единственным доступным выходом из долины. Все понимали, что искать приметы будет сложно, но пока что не хотели это обсуждать. О том, чтобы повернуть назад в надежде вернуться на знакомую тропу и постепенно выйти к Шаснуру, никто не заговаривал.

На ночь остановились в лесистом распадке. Джамбулу удалось подстрелить дикого кабана. Грохот выстрела далеко разлетелся по долине, но сейчас этого можно было не бояться. Эхо разорвалось на множество глухих звуков, разнеслось по всем направлениям, перепуталось, искажённым вернулось назад и затихло где-то в вышине.

Наутро погода была туманной. Солнце поднялось маслянистое, крепкое. О недавнем ливне напоминали только разбухшая река и располневшие пошворы^[30] в низине.

Экспедиция, теперь состоявшая из шести человек, выдвинулась к седловине^[31] перевала и вскоре поднялась в низко висящее облако — светлое, лёгкое, совсем не похожее на туман в тарбаганьем городке.

Вперёд просматривались десять-пятнадцать метров. Остальное пространство было затянуто дымкой. Подъём в пустоту. Иногда сверху проглядывал уступ. Казалось, что он и есть желанная седловина, но забравшись на него, путники быстро понимали, что это лишь очередная гигантская ступень горной лестницы. До перевала было далеко.

Тихо. Ни ветра, ни живности. Всё меньше травы. Твёрдая земля и камни.

Когда подъём становился слишком крутым, Джамбул вёл экспедицию серпантином. Следом за проводником шли Артём и Сергей Николаевич. Марина Викторовна и Тюрин — последние. Сзади их подгоняла Солонго.

Юноша останавливался, всматривался вглубь тумана, будто там могли появиться всадники. Никого не видел.

Вышли из облака. Слева проглянула гора. Ярко светило солнце. Стало жарко. Артём снял куртку, но уже через несколько минут должен был вновь надеть её — почувствовал, как мёрзнет влажная спина.

Юношу оглушали собственные шаги. Разговаривать на подъёме было сложно. Приходилось всё важное говорить в конце фразы. Поначалу папа или Джамбул слышали сам факт того, что Артём говорит, останавливались, прислушивались и как раз узнавали всё, что он хотел сказать. Если юноша начинал фразу с главного, то приходилось повторять. Поднимаясь на перевал, он думал об этом, выводил для себя идеальную формулу разговора в таких условиях, и это отвлекало от усталости.

Поднялись на очередной уступ. Теперь река виднелась далеко внизу, тоненькая, спокойная. Не верилось, что она могла стать для кого-то непреодолимым препятствием. Острова вовсе не было видно, его давно загородили скалы. Вокруг клубился туман, однако он не мешал, сторонился путников. Подул холодный ветер, пришлось застегнуть молнию до самого подбородка.

Седловина лежала близко, но теперь путь был засыпан камнями. Шли по осыпи. Даже самый крепкий валун пошатывался под весом Артёма. Шагать было неудобно. Юноша боялся упасть.

Гора слева играла с ним в прятки. То скрывалась в тумане, то выглядывала.

Артём будто шёл по размолотой в крошку пемзе. Ноги проваливались в мелкую гальку. Он часто останавливался перевести дух. На зубах скрипел песок. Тут было пыльно. Ветер задувал в лицо.

Оглянувшись, Артём увидел, что родители и профессор остались далеко внизу. Они теперь сидели, отдыхали. Солонго стояла рядом с ними, не отходила ни на шаг. Артём не хотел их ждать. Зашагал вверх, вслед за монголом.

Приятно было чувствовать силу, выносливость собственного тела. «Весь мир принадлежит мне: от снежной вершины Эвереста до тёмных глубин Марианской впадины», — с улыбкой думал он. Счастливый, прикрывал глаза и видел земной шар, весь раскрашенный яркими цветами. На нём не было ни серых, ни чёрных пятен. Даже Сирия с Палестиной посветлели жёлтыми оттенками. «Ведь там тоже есть горы».

«Настоящее счастье — это когда твой мир тебе принадлежит», — подумал юноша и смутился, не зная, слышал ли эту фразу от дедушки или сформулировал её сам.

Наконец поднялись на седловину. Не меньше часа ждали отставших. Потом ещё полчаса отдыхали с ними.

— Нужно идти, — промолвил Джамбул.

Остальные покорно кивнули. Даже у взмыленного, раскрасневшегося Тюрина не был сил спорить и просить о дополнительных минутах привала.

Спуск был долгим. Артём с опаской наступал на осыпа́вшиеся глыбы. Они шатались, ломались. Иногда приходилось передвигаться ползком. По мелкой гальке шагать было приятнее. Юноша скользил через неё, как через песок: не поднимая ног, продвигал их вперёд, спускался быстро и шумно.

Ветер холодил шею. Артём набросил капюшон. Ветер задувал в него, гудел так, будто рядом работала лесопилка или заводили трактор.

Юноша обнаружил, что у него отекли кисти рук. Распухли пальцы.

— Это от высоты, — сказала мама, теперь не отстававшая от сына.

Спуск закончился задолго до заката. Экспедиция оказалась на покатой границе очередной долины — просторной, лишь с двух сторон окружённой высокими горами, а в остальном стеснённой лишь лысыми макушками гольцов.

— Смотри! — Марина Викторовна схватила мужа за руку.

— Что там?

— Да смотри, — она указывала куда-то вперёд, в сторону одной из гор. — Ну конечно, ты же не видел! — Она поспешно достала из кармана целлофановый свёрток, в котором были спрятаны рисунки.

Артём уже понял, что привлекло мамино внимание. Гора с двумя волнистыми вершинами, глубокой, будто клином выбитой седловиной и заросшее лесом плато. Перед горой, словно ступеньки, выточенные для атлантов, спускались уступы скал. Это была пятая примета Дёмина.

— Так, значит… — не веря рисунку, проговорил Сергей Николаевич.

— Ну конечно! — Марина Викторовна, забыв об усталости, подпрыгнула и захлопала в ладоши. — Мы обошли сразу две приметы и вышли напрямик к пятой.

— Но как такое возможно…

— Ты здесь уже был? — Артём спросил у Джамбула.

— Нет. Так далеко я не заходил.

Юноша был уверен, что монгол ответит именно это.

— Странно… — прошептал Тюрин. — Какое совпадение.

— Да что вы все нахмурились-то! — обиделась Марина Викторовна.

— Значит, до тайны Корчагина осталась какая-то одна вшивая примета? — оживился Сергей Николаевич.

— Ну конечно! Мы уже близко!

— Ничего удивительного, — заключил профессор. — Перевал, по которому мы шли, был единственным в той долине. Дёмин, как и мы, выбирал оптимальный путь.

— Значит, и Нагибины пойдут по нему.

— Это да, — вздохнула Марина Викторовна.

Радость от неожиданной близости последней, шестой приметы, а затем и страх перед преследователями отвлекли всех от изначальных сомнений. И только Артём с подозрением косился на Джамбула. Видел, что монгол ничуть не удивлён тем, что они так быстро выбрались именно сюда, на площадку, откуда открывался зарисованный Дёминым вид.

Глава шестая

— Значит, осталась одна примета?

— Одна.

— Дай-ка посмотрю, что тут у нас.

Сергей Николаевич взял в руки последний рисунок.

— Так… Какое-то озеро.

— Необычное озеро, — добавила Марина Викторовна.

Озеро и в самом деле было необычное. В форме почти ровного овала, оно лежало, будто проткнутое посередине острой конической скалой. На вершине скалы, не меньше чем на десять метров поднимавшейся над поверхностью воды, была небольшая площадка. На площадке стояли два округлых валуна, из расщелины между ними вытягивалась берёза. Её ствол рос не прямо, а с небольшим отклонением, и пышная кудрявая крона нависала над озером — будто волосы девушки, искупавшейся в горной прохладе.

— Всё это хорошо, — выковыривая из зубов остатки мяса, промолвил Сергей Николаевич. — Но как мы это озеро найдём?

— Ну-ка, — профессор перетянул рисунок себе. — Да уж… Каких-то особых знаков нет. Это не трёхглавая гора…

— Тут вообще нет высоких гор, — промолвил Артём, взглянув на рисунок из-за спины Тюрина.

— Это так, — кивнул профессор.

— Отсюда мы делаем вывод… — протянул Сергей Николаевич.

— О том, что идти нужно на северо-запад, — закончил за него Артём. — На востоке и юге тут везде горы. А на северо-западе…

— Одни гольцы, — кивнул профессор. — Логично. Озеро в окружении сопок… Интересно…

— Что?

— Интересно, что мы там найдём.

— Ясно что! — воскликнул Сергей Николаевич и выхватил у Тюрина рисунок. — Золото, вот что! И поэтому — в путь!

Джамбул на общем собрании молчал и лишь изредка кивал, соглашаясь с услышанным. Идею свернуть на северо-запад принял спокойно.

— А ты что скажешь? — не удержавшись, спросила Марина Викторовна у монгола.

— Там будет видно.

Что именно Джамбул хотел этим сказать, никто не понял, но переспрашивать и уточнять Марина Викторовна не решилась.

Экспедиция оставила стоянку и направилась дальше, наискось пересекая каменистый спуск.

В моренах^[32] по склону цвела кошкара. Место, где ещё не так давно лежал снежник^[33], было отмечено тёмным углублением. Подтаяв, снежник начал сползать и оставил после себя широкую террасу, окаймлённую высокими грядками изрытой земли, а на его лежанке теперь выросли неуклюжие большие бутоны. Цветки кошкары были светло-жёлтые, почти палевые — пять мятых парусиновых лепестков. Из сердцевины бутона тянулись извитые щупальца, похожие на молодые ростки папоротника. Основанием кошкаре были плотные, щербатые листья.

— Красивые, — улыбнулась мама. — Нам ещё повезло.

— В чём? — не понял Артём.

— В Тунке кошкары давно отцвели, а тут только начали. Сейчас у них запоздалая весна.

— Это как?

— Пока лежал снежник, для них продолжалась зима. В горах всё цветёт невпопад.

Артём кивнул, в очередной раз признав, до чего интересны бывают мамины замечания. Она как биолог многое знала о природе, и даже простой поход с ней, без всех этих перестрелок, мог быть увлекательным. Юноша надеялся, что потом, когда всё закончится, мама согласится пройти с ним по берегу Байкала или даже сбегать до Чёртова озера на Хамар-Дабане.

Экспедиция быстро спустилась в речную долину, но к берегу, отгороженному ольховым стлаником, пробираться не стали. Артём обрадовался этому — хорошо помнил, как в погоне за Солонго застрял в ольховнике. Взглянув на девушку, решил рассказать о своей не самой удачной вылазке по её следам. Видя, как Сол улыбается, старался придать своим действиям как можно больше неуклюжести и отчаяния. Закончил тем, что вверх тормашками застрял в густом сплетении ольховых верхушек, долго не мог высвободиться, потом выскользнул из штанов и ещё долго прыгал, чтобы отцепить их от проклятых веток — не хотел возвращаться в лагерь без Сол, без примет и ещё без термобелья.

— Врёшь ты всё, — девушка беззвучно смеялась.

— Это почему? — обиделся Артём.

— Потому что я тебя видела, — Сол перестала смеяться. — И ты не висел вверх тормашками. Ты рвался вперёд. Не умел, не знал, как ходить, но шёл. Это хорошо.

Юноша растерялся. Не понимал, отчего больше краснеет — от того, что разоблачены его глупые фантазии, или от того, что Солонго его похвалила.

— А ты всегда за мной следишь?

— Всегда.

— Это шутка, надеюсь?

— Надейся.

— Ну тебя… — нахмурился Артём.

Девушка рассмеялась. Толкнула юношу в бок и тут же отскочила лёгким тихим прыжком.

— Эй! — Артёму не понравилось, что его выставляют большим и неуклюжим. Кинулся за Солонго, надеясь поймать её и наказать ответным тычком. В школе он был одним из лучших бегунов. На областных соревнованиях пришёл восемнадцатым из шестидесяти — хороший результат. Но здесь он не пробежал и десяти метров, а юная монголка уже была далеко.

— Да… — юноша с завистью смотрел на то, как она ловко двигается.

— Эй! Не отвлекайся, — окрикнул его папа.

Идти было неудобно. Всё чаще попадались заросли тальника. В колтунах травы начался кочкарник. Между кочек стыли мелкие оконца воды. Не хотелось опять мочить ботинки, приходилось внимательно следить за каждым шагом.

Дважды экспедиция выходила к бочагам^[34] мутной зеленоватой воды. Слышались кряхтящие отрыжки лягушек. Джамбул опасался, что в низине начнётся карёк^[35], поэтому чуть повернул в сторону подъёма, надеялся обойти болотистые места, при этом не поднимаясь слишком высоко.

Вскоре бочаги и лужи пропали.

Шли по сухому кочкарнику, перемежавшемуся ровными глиняными площадками и полянами, по которым стелилась брусника — из-под овальных листиков выглядывали бледные твёрдые ягодки.

Кочки утомляли. Между ними прятались небольшие углубления. Артём не знал, как тут идти: ставить ноги на кочку или наступать в углубление — в любом случае было неудобно, ступня постоянно изгибалась то в одну, то в другую сторону и быстро утомлялась.

Профессор Тюрин и Марина Викторовна опять отстали. Теперь их подгонял Джамбул, а Солонго шагала впереди всех — Артём старался догнать её, несмотря на боль в ногах.

Путь пошёл на подъём, и кочкарник сменился степью. Под ногами теперь была ровная земля, идти по которой казалось наслаждением. В зелёном разнотравье лежали редкие глыбы осыпавшихся камней. Всё чаще попадались красные и фиолетовые бутоны. Среди осоки и колосняка особенно много было нителистника. Его жёлтые бусинки, стянутые в букет по пять-шесть бусинок на каждом цветке, были заметны даже издалека. Артём подумал, что нарисовать такое растение можно брызгами — окропить серо-зелёную поляну каплями жёлтой краски, разлетающейся с расчёски, как их учили в младших классах. Цветы нителистника были мягкие, а листья торчали неуклюжими палочками, будто их сюда пересадили с кипариса.

— Что будем делать с золотом? — спросил Тюрин, поравнявшись с Сергеем Николаевичем.

— Как что? Делить!

— Это да… А как?

— Что как?

— Как делить? — Профессор рукавом протирал запотевшие очки. — На три части?

— Какие три части? — удивился Сергей Николаевич.

— Ну, по одной на каждую семью. Одна часть — вам. Другая — нашим монголам.

— А третья — тебе?

— Ну да.

— Хорошо придумал! — усмехнулся Сергей Николаевич, но как-то безрадостно, почти злобно. — Значит, ты у нас третья семья?

— У меня жена и двое детей.

— Хорошо, что напомнил. Только я их тут не вижу. Может, ты их по карманам жилетки попрятал? Хотя постой. На твою Надю целого рюкзака не хватило бы.

— Серёжа! — Марина Викторовна не ожидала от мужа такой грубости.

— Ну знаешь… — Тюрин сам удивился словам друга.

— Ладно, прости, — Сергей Николаевич отмахнулся от профессора. — Просто ты неудачно пошутил.

— Я не шутил.

— Здрасьте, приехали. Почему это мы должны делить золото, учитывая твою Надю и твоих детишек? Если что, тебя вообще в экспедицию не приглашали. Сам напросился. Я тебе предлагал только написать комментарий для статьи.

— Ну знаешь! — в отчаянии Тюрин схватился за один из своих кармашков, будто в нём лежал какой-то особенно важный аргумент, о котором профессор успел позабыть. В действительности там был лишь носовой платок, и профессор принялся им тереть вспотевшую под панамой лысину.

— А что, не так? Я просил тебя помочь. А ты убежал, даже не попрощавшись. Да и толку от тебя в экспедиции не было. Только плетёшься в самом конце.

— От меня тоже толку нет? — сурово спросила Марина Викторовна.

Она видела, как до онемения разозлился Тюрин, положила ему на плечо руку, чтобы успокоить его.

— При чём тут ты? — Сергей Николаевич закатил глаза.

— Действительно, при чём? Только мешаюсь и в хвосте плетусь.

— Марин, перестань. Ты, вон, кашу варила. Брюки мне зашивала…

— Так вот, значит, кто я. Кухарка и швея? Твоя личная обслуга?

— Оригинально, правда? — прошептал Тюрин.

— Ой, прекрати! Ты знаешь, я не это имел в виду. Устроили тут цирк, — огрызнулся Сергей Николаевич.

— Цирк устроил ты. Тебя послушать, так в экспедиции все только мешали тебе…

— Я этого не говорил.

— …А ты и без нас обошёлся бы. Вот бы и шёл один. Со своим чудесным егерем в обнимку.

— Марин…

— Кошмар какой-то, — Марина Викторовна остановилась.

Дрожа от негодования, хотела сказать что-то ещё, но вместо этого расплакалась. Слёзы быстро, напористо потекли по её щекам, однако лицо оставалось расслабленным. Взгляд притупился. Марина Викторовна стояла на месте и чуть покачивалась. Тюрин, не ожидавший такой реакции, заторопился вперёд. Сергей Николаевич остался утешать жену.

— Ну перестань. Прости. Это от усталости. Просто мы все устали. Без коней идти сложно. Да и… Перестань. Осталось не так много.

— Думать надо, — прошептала Марина Викторовна и, теперь уже заплакав всем лицом, прильнула к мужу.

— Да, думать надо головным мозгом. А я дурак.

— Ты не дурак, — всхлипывая, отозвалась Марина Викторовна. — Ты хороший. Только иногда говоришь не подумав.

Помирившись, Переваловы догнали остальных.

Тем временем степь сменилась смешанным лесом. Первые километры идти по нему было приятно, но потом между деревьев появился подлесок. Теперь путников терзали колючие плети шиповника — заросли из длинных высоких веток, покрытых тоненькими крепкими иголками. Они прокалывали штаны и куртку. Впивались в кожу, царапались. От них было не укрыться. Грязное, потное, а теперь ещё ошпаренное шиповником тело начинало зудеть. Чесалось всё, даже голова. Артём долго сдерживался, знал, что расчёсанное место будет зудеть ещё сильнее, но в конце концов срывался, чесался и тут уж вкладывал всю страсть — выскрёбывал себя до крови и в эти секунды жмурился от наслаждения. Под отросшие ногти, кроме привычной грязи, набивались очёски собственной кожи. Растревоженное место болело, его разъедал пот. Хотелось опять расчесать его — теперь до мяса, до кости.

— Вот, — на дневном привале мама сплюнула на ладонь зелёную кашицу.

— Что это?

— Тысячелистник. Смажь, где расчесал, будет полегче.

— Спасибо, — юноша без всякой брезгливости принялся бережно смазывать ранки.

— Интересно, Нагибины идут по нашему следу? — вздохнула мама.

— Не знаю. Может, идут.

— Тебя это не пугает?

— А чего тут бояться?

— То есть как — чего? — усмехнулась Марина Викторовна, подозревая, что сын не совсем понимает опасность их положения.

— Помнишь, на последнем дне рождения бабушка пела частушки?

— Помню… — мама не ожидала, что сын заговорит об этом.

— Мне запомнилась одна. «Жить будем, гулять будем. Смерть придёт — помирать будем».

— Да, папе эта частушка тоже нравилась…

— Так и тут. Когда придёт время, будем умирать, а сейчас об этом можно забыть.

— А если смерть придёт уже сегодня?

— Это вряд ли. Фёдор Кузьмич умный. Понимает, что мы идём по приметам. Не станет нам мешать. Может, Нагибины давно вышли на след и даже видят нас — стерегут с какой-нибудь скалы. Только нападать не будут. Подождут, пока мы отыщем последнюю примету.

Марина Викторовна с подозрением посмотрела на видневшиеся вдали скалы, будто могла разглядеть там кого-то из преследователей.

— Фёдор Кузьмич понимает: если напасть, можно всего лишиться. Лучше выждать. Он наверняка догадался, что у нас сохранились приметы.

— А ты изменился, — Марина Викторовна с интересом смотрела на сына.

— Скорее заново родился, — усмехнулся Артём.

— Это как?

— Тот, кем я был до экспедиции, умер. Ещё там, в кустах, когда ночью подслушивал Джамбула. Ну, или когда убили Ринчиму — умер вместе с ней. А теперь родился я, у которого с тем мальчиком мало общего.

— Я и не знала, что дедушка так сильно на тебя повлиял, — вздохнула Марина Викторовна. — Все эти разговоры…

— Ты многого не знала о том мальчике. — Юноша посмотрел на маму. Его слова прозвучали без укора. — Зато теперь можешь узнать меня.

— Ну, знаешь, сколько бы вас тут, Артёмов Сергеевичей, ни развелось, сын у меня был и остаётся один. И ещё.

— Что?

— У той частушки было окончание. Помнишь?

— Нет.

— А зря. Мне конец больше нравится. Мама пела: «Жить будем, гулять будем. Смерть придёт — помирать будем». А подруги ей хором отвечали: «Смерть придёт, а нас дома не найдёт — а мы гулять ушли за Чекушку, на пруды».

Пока путники отдыхали на привале, Джамбул ушёл охотиться. Сказал, что стрелять будет в последний раз — осталось не так много сухих патронов, да и Нагибины могли быть поблизости, не стоило лишний раз указывать им своё положение.

Родители и Тюрин лежали на траве. Сергей Николаевич обсуждал с профессором, сколько процентов они получат от золота, если сдадут его властям, сколько вообще может стоить сокровищница Дёмина и как её лучше выносить с гор. Марина Викторовна дремала. Артём решил прогуляться — надеялся где-нибудь поблизости найти Сол.

Через редкий ельник юноша вышел на заваленную выворотнями площадку. Почва здесь была неглубокой, и сильный ветер опрокидывал самые тяжёлые, прогонистые деревья. Чуть дальше начинался каменистый подъём. Артём не захотел к нему приближаться, зная, что в таких местах встречаются змеи, и отправился назад, дугой возвращаясь к биваку.

В лесу кричали птицы. Попадались и такие, кто действительно пел — выводил переливчатые мелодии. Серая варакушка, с оранжевой грудкой и вздёрнутым хвостом, громко выдавала своё «Уа-та-та-таица» — пискливое, будто нацарапанное кончиком иглы. Вслед ей жёлтая лощёная иволга мягким голосом тянула «Фи-ту-фи-виу» — тёплый, приятный звук, тембром напоминавший большие глиняные свистульки. Хуже всех пели сверчки — невзрачные птички с бледным клювом, серым брюшком и тёмными крыльями. Они кричали на два голоса: один напоминал дребезжание высоковольтных проводов, натужное, каким оно бывает в сильный туман, а другой напоминал шум офисного вентилятора, который начинается, если просунуть к лопастям карандаш.

Артём прислушивался к таёжному гомону с особенным интересом. Вчера мама сказала ему, что для животных звуки, как для людей — мимика. Голосом животные выражают эмоции. Юноша теперь пытался понять значение каждого из голосов, старался угадать, где иволга жалуется на строптивость гусениц, а где варакушка причитает об излишней переменчивости погоды.

Раздавшийся неподалёку выстрел отвлёк юношу от птиц. Должно быть, Джамбул нашёл добычу.

Нужно было идти дальше.

На серых валунах небрежными мазками лежал шершавый оранжевый лишайник. Между валунов росла сухая трава, из которой высокими перископами поднимались колокольчики — бурые, словно обгоревшие тростинки оканчивались фиолетовым рупором.

Чуть в стороне была прогалина, поросшая скабиозой. Большие сизые бутоны тихо пахли, казались неряшливо пошитыми помпонами — лепестки из общего клубка торчали во все стороны. Здесь же встречались и зелёные, только назревавшие бутоны.

На закрайках прогалины сидела Солонго. Артём сразу заприметил её. Юная монголка и не пряталась. Юноша задумал её напугать, отчего шёл крадучись, с улыбкой. Мягкая земля бережно скрадывала его шаги. Приблизившись, Артём остановился. Понял, что Сол плачет. Она сидела, обхватив ноги, прижав лицо к коленкам, и плакала. Юноша меньше всего ожидал увидеть такую картину, поэтому растерялся, почувствовал себя неловко. Не знал, утешить ли девушку или постараться так же тихо уйти.

Неожиданно Сол подняла голову, но посмотрела не на Артёма, а куда-то за его спину — с испугом, с затаённым ужасом. Юноша понял, что девушка знала о его приближении, но не успел толком обдумать это — обернулся и увидел гиганта-монгола. Тот стоял в десяти метрах от Артёма. С ружьём на плече. С топором на поясе. Руки у него были в крови. Джамбул смотрел прямиком на юношу — сосредоточенно, оценивающе.

Артём отступил на шаг. Монгол застыл каменным изваянием, даже не шевелился. Только на шее пульсировала большая, толщиной с палец вена. Юноша повернул голову к Сол, но её нигде не было. Она исчезла. Должно быть, убежала в лес. Когда Артём опять посмотрел на Джамбула, тот уже повернулся к нему спиной. Неторопливо шёл в сторону лагеря. Наклонившись, подобрал оставленную на траве тушу кабарги — крепкой хваткой сдавил ей шею и поволок по земле. Голова и ноги кабарги безвольно болтались.

Солонго так и не вернулась. Пришлось идти к родителям — по оставленному монголом кровавому следу.

Юноша старался не вспоминать слёзы Солонго. Понимал, что многого не знает о Джамбуле и его дочери. У них явно были свои тайны, которые, подозревал Артём, ещё могли сказаться на успехе экспедиции.

После обеда выдвинулись в путь.

Лес поредел. Среди елей встречались останцы — торчали из почвы, будто рахитичные клыки огромных животных, источенные, окружённые рыхлой десной осыпи. Слева над лесом всё выше поднималась гора — не такая высокая, как горы на юге, но крепкая, покрытая желваками валунов. Тысячелетний великан, кожа которого растрескалась курумами^[36], покрылась шершавыми старческими пятнами лишайников.

Артём заметил, что Солонго положила к одному из останцев маленькую коробочку из берёсты, которую сама только что сплела. Хотел тайком осмотреть её, но так и не решился. Приблизился к девушке. Не успел ни о чём спросить, она сама ответила:

— Тут живут злые духи. Очень старые и очень злые. Я оставила им подношение. Чтобы они забыли о вашем приходе. Чтобы никогда не вспоминали ваших лиц.

— Ваших? О себе ты не беспокоишься? — улыбнулся юноша.

— Нет.

Артём подождал, надеясь, что девушка как-то объяснит свой ответ. Но она молчала.

— А что эти духи могут нам сделать?

— Могут отнять вас у меня с папой.

— Это как?

— Если с тобой может случиться какая-то беда, то они сделают так, чтобы она случилась. И твоё назначение изменится. А я этого не хочу.

— Понятно, — буркнул Артём и пожал плечами, показывая, что на самом деле ничего не понял.

На небе зрели белые гнойнички облаков.

Отчего-то этот край казался болезненным, затаённым. Идти было несложно, но все молчали, чувствуя древнюю, утомляющую тяжесть. Вдыхали её вместе с воздухом, глотали вместе с водой лесных ручейков. Хотелось скорее выбраться отсюда — куда угодно, хоть назад, на болотистую низменность.

Начался подъём, поначалу — пологий, затем — резкий. На крутых участках путники подтягивались от одной берёзы к другой, на коленях карабкались по голым обсевкам, хватались за корни и кусты. Шли перебежками — взобравшись на несколько шагов, останавливались, отдыхали.

Подъём сгладился, перелесок закончился, и березняк теперь встречался лишь редкими островками. Идти стало легче.

Из чёрной гальки торчали цветущие уродцы — горноколосники. Будто вытянутые бородавки со множеством волосков и наростов. Их зеленоватый, почти неразличимый стержень был покрыт розовыми волдырями бутончиков. Раскрываясь в пять лепестков, они показывали мягкую гниловатую сердцевину и слабенькие ресницы.

Когда исчез последний горноколосник, начался горный луг разноцветья, и тягучее, томительное чувство отступило. Все разом заговорили, стали что-то обсуждать, шутить. Ни Переваловы, ни Тюрин не смогли бы как-то объяснить испытанную тяжесть. Разве что профессор сказал бы что-то о магнитных полях и рудных залежах под землёй.

Луговая долина постепенно сужалась. Её теснее обступали скальные щёки.

Экспедиция шла вдоль русла горной речушки — мелкой, но шумной, задорно плескавшейся на торчащих со дна камнях. Заночевали на её берегу, а с утра продолжили путь.

Лощина углубилась, перешла в узкий извитый каньон. Беглецы вынуждены были идти по нему, других ответвлений не предвиделось. Артём понимал, что, застряв между скальных прижимов^[37], они окажутся в тупике, нужно будет возвращаться к луговой долине, оттуда — штурмовать очередной перевал, не такой высокий, но весь заваленный курумами и уводящий в горные лабиринты гольцов.

Юноша всё чаще поглядывал наверх, на вершины скальных щёк^[38]. У самого обрыва виднелись деревья. Там была жизнь, шумела тайга: качались кроны, цвели колокольчики и борщевик, гнулись тяжёлые от ягод ветки смородины, ветки дикой жимолости, в безлюдье пробегали животные. Здесь же, в расщелине, всё было мертвенным. На обрыве висели сушины, будто нарочно сброшенные сюда на погребение, — зацепились ветками за кусты, упёрлись в каменные террасы, так и висят уже много лет. Между камней береговой полосы всё было усыпано снулым мусором таёжной жизни: кусками коры, пожухлым валежником, берёстой, комками дёрна.

Каньон до того стеснился, что тут бы даже не нашлось нормального места для бивака. Пахло древесной прелью, раскисшими грибами и старыми листьями. Солнце заглядывало сюда лишь в полуденные часы, так что в ущелье ничто не просыхало — медленно гнило. Только сама речка журчала весело, по-летнему радостно гомонила на порогах, обещала, что вскоре теснина закончится, выведет в прежнее раздолье. Речному грохоту было не подняться до таёжных просторов наверху, и он весь бился тут, на дне, от одной стенки к другой, усиливал себя своим эхом.

Реку уже дважды перегораживало высокое вспененное бучило^[39]. Сергей Николаевич поглядывал на Джамбула, подозревал, что проводник в любой момент остановит экспедицию и предложит вернуться по каньону в поисках другого пути. Он даже подготовил слова, которыми выскажет монголу своё возмущением тем, что тот первым делом не послал в разведку собственную дочь, но скалы неожиданно расступились. Каньон расширился. Его стены помельчали, осели земляными насыпями, потом вовсе перешли в невысокие яры. К вечеру экспедиция оказалась в глухом хвойном лесу.

Прошли давно остывший курунг^[40] и выбрались на галечное плато, чуть возвышавшееся над тайгой и позволявшее оглядеть стоявшие невдалеке сопки — совсем как те, что были изображены на рисунке Дёмина.

Артём и Солонго приостановились возле звериного назёма^[41].

— Это чей?

— Лосиный. Свежий, — промолвила девушка и пошла дальше в поисках ручья. Нужно было для ужина набрать воду в берёстовые котелки.

Витиеватые полосы стланика делили плато на множество мелких прогалин. Тут всё было усыпано галькой. Под ботинками хрустел сухой валежник.

Здесь в самом деле жили лоси, однако сейчас хозяев не было дома. Настоящая община сохатых семей. Кедровый лабиринт образовал множество отдельных комнат, залов, коридоров. Прогуливаясь по гостиной, можно было заглянуть в смежные помещения. Там, в тесном закустье, неизменно попадались лежанки и свалы назёма: чёрным лежал свежий, а выцветшим и коричневым — старый.

Никого из здешних жителей путники не увидели. Лишь бурундуки, выставляя полосатые спины, пробегали по осиновым колодам. И всё же Джамбул увёл всех обратно в лес, не желая сталкиваться с лосями, если те задумают ночью вернуться домой.

Костёр развели в глубокой яме, смастерили для него навес из лапника. Возле потайного огня греться было неудобно, но никто не спорил: все понимали, что безопасность важнее любых удобств.

Сергей Николаевич, лёжа на спине, закинув руки за голову, в тишине заговорил:

Артём с удивлением посмотрел на папу. Никогда прежде тот не читал стихи перед сыном. Возможно, дедушка был прав, когда говорил, что человек проявляет себя настоящего, когда устал:

— Не в опасности, не в радости — это всё сказки. Никогда человек в опасности не бывает настоящим. Что там настоящего? Всё искажено страхом. Тут нужен опыт, выносливость, твёрдость мысли и дела. При чём тут истинное лицо человека? Никогда этого не понимал. Была у меня знакомая, геолог. Жила с мужем пятнадцать лет. И вот впервые сходила с ним в поход. Ну, встретили медведя. Муж запаниковал, побросал всё и на дерево полез. И что? Она на развод подала. Говорит: «Не могу с ним больше жить. Увидела, какой он на самом деле…» Глупости какие. Он, значит, должен был броситься на медведя, чтобы её спасти. То есть пятнадцать лет счастливой жизни — это так, не в счёт, а минутный страх — великая трагедия? Нет, человек показывает настоящее лицо, когда устал от долгого дела. Вот тут он одним только словом, взглядом может выразить себя всего, какой он под всеми одеждами своей красоты, учёности, своего страха или самомнения.

«Может, и папа на самом деле такой? — улыбнулся Артём. — Смотрящий в вечернее небо и читающий стихи?»

Весь следующий день ходили в разведку. Из долины открывалось множество ходов, и какой из них выбрать, никто не знал. В лагере оставался только профессор Тюрин, заявивший, что от него будет больше толку, если он как следует отдохнёт, выспится и в дальнейшем не будет отставать от других. Глядя на его осунувшееся лицо, никто не стал возражать.

Вечером Солонго сказала, что с одной из сопок вдалеке просматривается озеро. В самой его середине возвышалась скала. Она была совсем не похожа на ту, что нарисовал Дёмин, однако с такого расстояния деталей было не разглядеть.

Утром сходили на сопку все вместе, предварительно утоптав, забросав валежником стоянку. Следопыта Очира это бы не обмануло, но так путникам было спокойнее.

Озера разглядеть не удалось, так как его заволокло туманом, но Джамбул доверял дочери и повёл экспедицию в указанном ею направлении.

Пришлось больше суток блуждать среди сопок, опускаться в расщелины, подниматься по сыпучим ярам, продираться через заросшие дедовником^[42] поля и даже плутать по лабиринтам ольховника, прежде чем путники наконец приблизились к озеру. Теперь было очевидно: Дёмин нарисовал именно его. Вот и ровная полоса берега, вот и скала. Только на ней не было ни валунов, ни берёзы. Впрочем, за полтора века дерево могло изгнить, а валуны — обвалиться в воду, землетрясения тут случались часто. Вообще можно было считать чудом, что сама скала не рассыпалась, что озеро не ушло под землю, что сохранился овальный контур его берега.

Ликование было сдержанным. Марина Викторовна обняла Артёма. Потом, помедлив, обняла и Солонго. Девушка явно не ожидала этого и ласку приняла неуклюже, даже смутилась.

Все слишком устали, чтобы полноценно отпраздновать находку. К тому же вчера были съедены последние кусочки мяса. Целый день питались ягодами, грибами и корнями рогоза.

— Что теперь? — Сергей Николаевич, заложив руки за спину, расхаживал по берегу озера, которое путники для себя назвали озером Корчагина.

— То есть как? — Марина Викторовна пальцами расчёсывала слежавшиеся волосы. Расчёски у неё не было с тех пор, как беглецы выбрались из лагеря Нагибиных.

— Что теперь?! — настойчиво повторил Сергей Николаевич. — Вот она, шестая примета. Мы её нашли. И? Где тут золото, где тут великое геологическое открытие? Для чего мы сюда тащились?!

Экспедиция действительно зашла в тупик. Последняя примета была найдена, но никаких следов человека поблизости не обнаружилось. Только дикая тайга, только заросшие стлаником сопки и поднимавшаяся над озером скальная круча.

— Неужели это всё — какая-то ошибка? Предсмертная шутка твоего отца, ради смеха отправившего нас в самые дебри Восточного Саяна? — Сергей Николаевич бросил гладкий камешек в озеро. Тот, подпрыгнув по воде три раза, звонко булькнул и ушёл на хорошо просматривавшееся дно. — Ради расчудесного вида, будь он проклят!

На это ему никто не мог ответить.

Глава седьмая

— Значит, егерь был прав? — хмурился профессор, разглядывая бурую кашицу, которою ему на берёсте передала Марина Викторовна. Завтрак выглядел не очень аппетитно. — Должна быть ещё одна примета.

— Получается, что так, — кивнул Артём, пробуя на вкус получившееся варево. — Ну и гадость…

— Что есть, — вздохнула мама.

— Первый рисунок — подсказка о том, как читать приметы. И ещё пять рисунков, то есть пять примет вместо шести, — вновь и вновь повторял Сергей Николаевич. Он спокойно ел кашу, даже не приглядываясь, из чего она была приготовлена. — А может, ты неправильно нарисовала это озеро?

— Ты о чём? — Марина Викторовна последовала примеру мужа, только старалась заглатывать кашу сразу большими комочками.

— Ну, может, там было что-то подписано. Или какая-нибудь стрелочка была. Мол, дальше идите туда.

— Не было там ничего, — Артём не хотел есть руками и пытался подцепить липкую кашу двумя палочками. У него ничего не получалось.

— Может, и было. Просто не заметили, — качнул головой Сергей Николаевич. — Торопились, не разглядели.

— Серёж, ничего там не было. Мы эти рисунки тысячу раз просмотрели ещё в Кырене. Ты сам их фотографировал.

— И от последнего рисунка был оторван клочок, — напомнил Артём.

— Да… — кивнул папа. — Но там вряд ли было что-то важное. Какой-то узор. Или подпись Дёмина.

— Или указание, куда идти дальше.

— Чудесно. Вопрос, кто этот клочок оторвал.

— Думаешь, дедушка?

— Откуда я знаю…

— В этом нет смысла! Зачем дедушке обрывать важное указание? Наверное, рисунок ему сразу таким достался.

— Значит, папа справился и без подписи, если она там вообще была, — вздохнула Марина Викторовна.

— Логично, — согласился Сергей Николаевич. — А может, там вся суть была в бумаге?

— Это как?

— А вот так. Нужно было просветить её на солнце или подогреть над огнём, и проступили бы какие-нибудь символы?

— Ну да, — усмехнулся Тюрин. — Ещё скажи, Дёмин водные знаки там оставил и продумал две степени защиты.

— И всё-таки я бы предпочёл держать в руках оригиналы, а не копии, тем более нарисованные на скорую руку.

— Все вопросы — к нашему повару, — Тюрин посмотрел на сидевшую в отдалении Солонго. Девушка о чём-то говорила с Джамбулом.

— До сих пор не могу понять, зачем она сожгла рисунки.

— Пап, она же сказала.

— Что?

— Не хотела, чтобы они достались Нагибиным.

— Ну да, да. Не хотела, чтобы они нашли великую тайну Корчагина, которого она так любила. — Сергей Николаевич усмехнулся. — А что это вообще такое? — Он только сейчас обратил внимание, что ест не совсем привычную кашу.

Завтрак готовила Солонго. Для этого ушла в лес. Кроме привычных грибов и ягод, решила собрать что-то более питательное. Первым делом всё же набрала голубики и смородины. Нашла морошку — ягоду, похожую на малину с разбухшими косточками. Она была ещё красноватой, но девушка смело добавила её в берёстовый котелок.

В глубине леса нашлись моховики. Грибной суп с печёным корневищем рогоза Солонго отложила на ужин. На обед напотрошила берёзовую заболонь, собрала древесных личинок — сразу обрезала с них тёмные головы и попки. Нарвала щавеля и черемши. Можно было добавить муравьиные яйца или самих муравьёв, но поблизости не встретилось ни одного муравейника.

Уже на стоянке возле озера измельчила всё, что удалось собрать. Перемяла с ягодами, полила водой и повесила котелок над костром. Тюрин заинтересовался таким приспособлением. Он был уверен, что кора не выдержит огня и загорится, но каша уже начала кипеть, а берёста только потемнела и обуглилась по краям.

Когда варево было готово, Солонго настругала в него молоденькие ростки папоротника. Отжала — так, чтобы сошла лишняя влага, — и положила каждому по небольшой порции. Обед был скромным, однако вполне сытным.

Джамбул отказался от охоты, но обещал расставить несколько силков. Для этого сейчас вышелушивал из крапивных стеблей тонкие ниточки — собирался плести верёвку.

— Разворачиваешь из фольги мясо, — рассказывала Марина Викторовна. — Там, конечно, натекло соуса. Нужно слить его на картошку. Перекладываешь мясо на доску. Облизываешь испачканные в жиру пальцы. Удерживаешь мясо вилкой и режешь на кусочки — сантиметра три толщиной. Нож задевает чеснок, выдёргивает его из мяса — остаётся ямка. Отрезанный кусок падает на доску. Перекладываешь его на тарелку. Не забываешь доложить пропечённый чеснок. Не торопишься. Нужно ещё добавить картошку и горошек.

— Не надо, Марин, перестань, — поморщился Сергей Николаевич, едва успевавший сглатывать слюну. — Какая картошка, какой чеснок? Ты не понимаешь, что мы тут застряли?

— Просто хотела поднять настроение…

Несколько часов лазали по округе, но ничего не нашли. В стороне шумел небольшой водопад. За сопкой было ещё три крохотных озера, соединённых узкими протоками. На востоке, в проходе между гольцами, просматривалась окоёмная зелёная долина. Там горные гряды заканчивались, переходя в таёжное нагорье. Сергей Николаевич жалел, что у него теперь не было ни карт, ни навигатора, которые могли подсказать, в какую часть Саян занесло экспедицию. Тюрин признавал, что знакомых вершин поблизости не видел.

— Что делаешь? — Солонго ловко и бесшумно спрыгнула с валуна на землю, к тому месту, где отдыхал Артём.

Юноша вздрогнул. Он был уверен, что пошёл в этом направлении один. Не увидел ничего интересного, а прежде чем идти назад, к озеру Корчагина, решил отдохнуть возле каменистого спуска. Достал бумажного утаргалжина — того, что он сорвал в дедушкином кабинете. Птица-оригами вся измялась, успела промокнуть, затем высохнуть и снова промокнуть несколько раз.

— Думаю.

— О чём? — Солонго села рядом — так, что Артём почувствовал её тепло.

— О Ринчиме. О Баире.

— Жалко их.

— Да. Вспоминаю песню, которую пел Баир… Дедушка был прав, нет ничего хуже смерти. Хотя, если следовать его логике, смерти не существует. Есть только жизнь и отсутствие жизни. Мы не умираем, мы перестаём жить. Хотя это, наверное, одно и то же.

— Нет, — Солонго качнула головой, — не одно и то же. — Помолчав, добавила: — А в смерти самое страшное — заблудиться. Если ты умираешь в страхе, то не видишь пути, который перед тобой открывается. Ведь это и не смерть вовсе, а рождение, только настоящее, вечное. Если найдёшь путь, он уведёт тебя в самую глубь ночи, и ты станешь звездой. И будешь светить своим потомкам. Будешь сиять, даже когда последний из людей покинет эти леса и когда сами леса умрут и умрёт последнее живое существо. А в твоём свете будет жить память о тех, кого ты любил. Главное — побороть страх.

— Это тебе папа сказал?

— Да. Когда боишься или злишься, ничего не видишь. Даже яркого пути к звёздам. Умирать нужно свободным. Иначе останешься на земле злым напуганным духом.

Артём вздохнул. Несколько минут молчали, потом Солонго спросила:

— Что это?

— Это? Утаргалжин. Птица одиноких странников. Слышала о такой?

— Нет.

— Мне дедушка рассказывал. Утаргалжин помогает заблудшим путникам. Выводит из самой страшной чащобы, а на прощание оставляет подарок. Ты можешь сам выбрать: перо или клюв. Перо лучше любого оберега. Пока держишь его при себе, утаргалжин следит за тобой и появляется в минуту самого тёмного отчаяния, когда совсем не видно дороги, по которой нужно идти. Не даёт одиночеству съесть тебя. А клюв приносит благополучие в дом. «У тебя всегда будет жирная сметана, свежее молоко и твой скот не будет знать болезней», — Артём процитировал дедушку и усмехнулся. — Странный выбор, правда?

— В твоём амулете — перо утаргалжина?

Юноша кивнул. Обхватил амулет рукой, будто боялся, что Сол его украдёт.

— Тебе дедушка подарил?

— Да. Поэтому и пропал. Если б оставил себе перо, то утаргалжин помог бы ему.

— Не вини себя.

— Почему?

— Там, где оказался твой дедушка, ничто и никто не поможет. Даже сильнейшие духи. Даже утаргалжин не выведет его. Там вечный мрак и вечное одиночество. Там заканчивается всё, что когда-либо начиналось. — Сол говорила это с явным волнением.

— Что это значит? — вскочил Артём. — Ты что-то знаешь?

Девушка неспешно встала.

— Ты знаешь, что случилось с дедушкой?

Солонго опустила взгляд. Сидела возле Артёма — слабая, беззащитная.

— Говори же! — юноша схватил её за плечо.

— Никто не должен туда ходить. Никогда!

— О чём ты?! — Артём дёрнул её за руку, но Солонго вывернулась. Отскочила на несколько шагов и бросилась вниз, по камням.

— Сол! — юноша подбежал к обрыву, но уже не увидел её. Только пыль ещё держалась над осыпью, где она пронеслась. Солонго укрылась в березняке.

Артём отругал себя за порывистость, за то, что сделал девушке больно. Решил обязательно переговорить с ней в лагере, но, вернувшись к озеру, узнал, что Солонго с отцом ушли на разведку.

— Джамбул поставил силки, — объяснила мама. — Показал их Серёже, а сам ушёл. Взял ружьё, значит, будет охотиться. Сказал, что нужно хорошенько осмотреться, понять, куда идти дальше.

— Если Корчагин скрыл последнюю примету, — добавил Сергей Николаевич, — значит, мы сами найдём её.

— То есть Джамбул найдёт, — поправила его Марина Викторовна.

— Мы тут тоже не сидим сложа руки!

Артём погрустнел. Подумал, что больше не увидит Солонго, что спугнул её своим поведением, и она уговорила отца сбежать назад, в Тунку, а их бросить тут. Впрочем, он переживал не из-за того, что родители останутся без помощников, а потому что хотел поговорить с девушкой.

— И когда они вернутся? — спросил Артём.

— Не раньше завтрашнего вечера. Может, и позже. Им предстоит облазить немало сопок.

— Понятно…

В последующие часы Сергей Николаевич одного за другим принёс трёх зайцев, угодивших в силки. Показывал их с таким ликованием, будто всё сделал самостоятельно, голыми руками. Приплясывал, осматривая худенькие тушки. Увлёкся этой игрой и начал изображать племенной танец. Смеясь, делал вид, будто кусает пазанки^[43], жадно грызёт их, отрывая клоки шерсти. Затем упал на колени, вознёс хвалу духам, охранявшим озеро Корчагина, пообещал в благодарность отдать им косточки:

— Вот только хорошо обглодаю их и сразу отдам.

Марина Викторовна и Артём следили за этим представлением без улыбки. Сергей Николаевич, увидев их суровые, уставшие лица, только рассмеялся. Бросил тушки жене:

— Ладно, чего тут, готовь. Нужно подкрепиться. От ягод уже рот сводит.

Джамбул оставил Переваловым топор, но разделать зайца оказалось непросто. Пока родители пытались его освежевать, Артём выпросил у папы дедушкины записи — решил вновь изучить их в надежде найти какую-то подсказку. Профессор сел рядом. Он уже знал записи наизусть, не испытывал к ним никакого интереса, но решил посмотреть, что с ними будет делать юноша.

Ничего нового в записях не встретилось. Ни единого намёка на то, где искать седьмую примету, или объяснения, почему её не было среди рисунков Дёмина. Наконец юноша остановил внимание на листке, где Виктор Каюмович сделал последние, торопливые записи.

«Но золото тут не главное. То, что я нашёл, важнее любого золота. Лишь бы всё удалось, тогда бы оправдались все мои поиски…»

«Венец моей научной карьеры. Без доказательств я в институт не пойду. Меня засмеют. Я бы и сам засмеял любого…»

— Золото тут не главное, — прошептал Артём. — Что это значит? Какой-то намёк? Загадка? Шарада?

Запись на обороте, почти неразборчивая: «Ни в коем случае не идите по моим следам! Это опаснее, чем я думал. Не ищите меня».

— Опаснее, чем я думал…

И больше ничего. Только витиеватые узоры по краям — будто дедушка хотел что-то нарисовать, но не успел.

— Да уж… — мотнул головой юноша. Понимал, что далёк от разгадки.

Послание Марине Викторовне было написано поверх таблицы с подробным планом дневного рациона экспедиции, координат, названий местности и геологических пород. Артём прочитал это несколько раз, но так и не придумал, в чём тут может быть подвох. Координаты папа проверил ещё в Кырене — они указывали разные точки на маршруте, который не выходил за рамки гришавинской карты. Юноша предположил, что их нужно как-то разделить или перемножить. Палочкой на земле выписал цифры координат. Вычёркивал одинаковые цифры, потом наоборот — выносил их отдельно. Складывал, делил, умножал. Делал всё, что в школе помогало решать логические и математические задачки, но оставался ни с чем. Получил ещё с десяток самых разных чисел, но даже если тут и оказалось верное решение, сейчас этого нельзя было проверить — не было ни навигатора, ни карт.

Профессор первое время с интересом наблюдал за тем, что пишет на земле Артём, но быстро махнул рукой, сообразив, что толку от этих попыток не будет. Достав из кармашка набор для обуви, принялся чистить ботинки щёткой и хмурился — кожа растрескалась, покрылась белёсыми пятнами, которые никак не удавалось замазать кремом.

— Кое-кто сказал бы, что у них теперь есть своя история, — пробурчал он недовольно.

Юноша стёр надписи. Вспомнив о папиных словах, посмотрел через листок на солнце. Тюрин сдавленно хохотнул.

— Ерунда какая-то, — вздохнул Артём.

— Не забудь нагреть на огне, — ехидно подсказал профессор. — Вдруг твой дедушка там что-то молоком написал.

Юноша строго, без улыбки посмотрел на Тюрина.

Заметил небольшую подпись, которую раньше считал частью таблицы: «07.июл». Сейчас было очевидно, что она сделана таким же беспокойным почерком, а значит, относится к надписи, адресованной Марине Викторовне, а не к изначальной таблице.

— Это хорошо. Но что это даёт?.. Ничего.

— О чём ты? — полюбопытствовал Тюрин.

Артём показал ему дату. Профессор опять поскучнел.

Юноша отложил листок. На всякий случай просветил остальные записи. Ничего не нашёл и опять взялся за последнюю.

«Ни в коем случае не идите по моим следам!»

— Интересно, почему дедушка так написал? Не хотел, чтобы мы шли за ним, и всё же оставил нам документы… Мог спрятать ключ от сейфа, и никто бы никогда не нашёл ни карт, ни рисунков Дёмина. Значит, хотел, чтобы мы отправились искать золото. Но при этом спрятал последнюю примету и попросил не идти по его следам. Почему?

Застонав, Артём растёр лицо ладонями. Чуть взбодрился. Опять стал думать.

Листок с последней записью был весь измят. Юноша помнил, как мама сжала его от волнения. Но, кажется, он ещё раньше был весь исполосован изгибами — только он, другие листки были гладкими. Это сейчас они успели помяться.

— А что, если…

Артём стал наугад складывать листок по ещё заметным изгибам. Это ни к чему не привело. Только теперь листок готов был расползтись на части.

— Ну-ну, — Тюрин откинулся на спину. Потянулся, захрустев суставами, и, кажется, приготовился спать.

— Проклятие какое-то…

— Ну, как успехи? — подошла мама.

Родители наконец управились с зайцами. Папа собирал костровище, готовился зажарить освежёванные тушки.

— Пока ничего. Только вот дата…

— Странно… — Марина Викторовна качнула головой.

— Что?

— Письмо папа отправил в конце мая. Это я помню по конверту.

— Точно?

— Точно.

— Если он ушёл в повторную экспедицию сразу после того, как отправил письмо, то…

— …К седьмому июля уж был далеко от дома.

— Но зачем подписывать письмо неправильной датой?

— Не знаю…

— Что она означает?

Ответа не было.

Обед был невкусным и проходил в молчании. Папа пережарил мясо, приходилось с натугой рвать его зубами, закусывать печёным рогозом, который оставила Солонго, и запивать озёрной водой.

Артём вспоминал случай с французским сыщиком Видоком, который так нравился дедушке и который помог найти приметы Дёмина.

«Спрятать на самом видном месте…»

— Артём!

Мама что-то говорила сыну, но он не слушал. Ему казалось, что он вот-вот нащупает правильное решение. Чувствовал, что все части разгадки — у него в руках, нужно только правильно собрать их в единое целое. Пазл. Но пазл простой, без квадратных корней и чисел Фибоначчи.

— Артём! — опять позвала мама.

— Подожди! — грубо отмахнулся сын.

— Это ещё что такое? — возмутился папа.

— Не сейчас, не сейчас! — юноша вскочил. Стал ходить вдоль озера. — Не отвлекайте, — прошептал он.

Настойчиво ловил витающие перед ним кусочки пазла. Прикладывал один к другому, потом в раздражении отбрасывал. Решение было где-то рядом.

— Если и первый рисунок считать приметой, получается семь примет. Оторванный клочок от рисунка. Что же там было?.. Семь примет. Седьмое июля. Июль — седьмой месяц, — вслух шептал Артём. — Что это даёт?

— Чего ты там бубнишь? — усмехнулся Сергей Николаевич.

Артём не обращал на папу внимания.

— Решение должно быть на виду. Как золотые часы Видока. Не в стене, не в полу, а на столе, прикрытые газеткой. Дедушкин кабинет…

Юноша в отчаянии пнул гальку под ногами. Предчувствие ушло. Теперь ему опять казалось, что он бесконечно далёк от разгадки. Если она и была рядом, то он её не увидел.

После обеда Сергей Николаевич вновь обвинил маму в том, что она плохо перерисовала последний рисунок, что на оригинале наверняка были какие-то дополнительные указания, которые он в Кырене просто не заметил — был слишком занят подготовкой к экспедиции.

— Может, в папином кабинете осталось что-то ещё? — обиженно спросила Марина Викторовна.

— Не было там ничего. Я всё обшарил. Даже стенки простучал. Стол, книги, сейф… — Сергей Николаевич неожиданно замолчал.

— Ты чего?

— Там ещё были эти… ну, как их… оригами. Помнишь?

— Ну да. Журавлики… — Марина Викторовна встала. Увидела, с каким отчаянием на неё смотрит муж.

— Плохо…

— Что? — не понял Тюрин.

— А то! — раздражённо ответил Сергей Николаевич, будто профессор был виноват во всех его бедах. — Старик Корчагин мог сложить из последнего рисунка чёртового журавлика! И повесить его над столом, у всех на виду…

— Как Видок, — прошептал похолодевший Артём.

— Проклятие, — не успокаивался папа. — Как же можно было так… Ведь там, в этих драных журавлях могли быть ещё какие-то записи, как я сразу…

Артём достал из-за пазухи мятого утаргалжина.

— Что это? — потрясённо спросил Сергей Николаевич.

— Я взял одного. На память.

Минутная тишина. Все настойчиво, с трепетом всматривалась в птичку-оригами.

— Что же ты молчал? — с дрожью прошептал папа.

Бережно взял утаргалжина. Положил на землю. Присел рядом. Аккуратно, боясь порвать ветхий листок, принялся его раскладывать. Один разворот за другим… Тюрин и Марина Викторовна встали над ним. Смотрели, нетерпеливо дыша через приоткрытые рты.

— Не загораживайте свет, — по-прежнему тихо попросил Сергей Николаевич, будто громкий звук мог испепелить слабую птичку.

— Ещё чуть-чуть.

— Давай же…

Папа разложил на земле мятый листок.

Ничего.

Ни единой надписи. Даже чёрточки не было. Чистый листок. Тупик. Ещё одно неверное решение.

Сергей Николаевич, весь вспотевший, едва сдерживавший дрожь, не торопился отчаиваться. Просветил листок на солнце. Поднёс к углям, нагрел его.

Ничего.

— Чёртова птица! Будь ты проклят, Корчагин! — заорал Сергей Николаевич. Взбесившись, изорвал в клочья бумажку, бросил её в сторону озера так, будто бросал тяжёлый булыжник, но обрывки только разлетелись вялым салютом, осели на его голову и плечи.

Артём не смотрел на папу. Сдавил в кулаке дедушкин амулет и думал. Недавнее предчувствие близкой разгадки вернулось.

«Семь примет. Седьмое июля. Июль — седьмой месяц. Решение — на виду. Утаргалжин — птица, помогающая путнику, когда тот заблудился, когда оказался в тупике и не знает, куда идти дальше. Птица прилетает и указывает путь».

— Ну конечно! — закричал Артём.

— Что? — с безумием и надеждой в глазах спросил Сергей Николаевич.

— Всё просто! Разгадка — у всех на виду. У всех под рукой всё это время.

— Что-что?! Ну, говори!

— Седьмое июля — это не дата. Это номер. Семь из семи.

— Седьмая примета, — прошептал Тюрин.

— Ну конечно! Дедушкина запись — это и есть седьмая примета.

— Бесполезно, — вздохнул папа. — Там ничего нет. Я проверил все координаты…

— Нет. Там проще. Никаких координат.

Артём схватил листок. Положил его на землю. Начал складывать.

— Ты уже пытался, — заметил профессор.

— Я не то пытался. Всё гораздо проще.

Артём складывал из листочка утаргалжина. Так, как учил дедушка.

Уголок — к центру.

Загнуть край.

Сложить.

Отогнуть половинку.

Расправить уголок, чтобы получился ромб…

Почувствовав, как легко идут изгибы, юноша уже не сдерживал радость.

Родители и Тюрин стояли над ним.

Птица стала обретать очертания. Уже был виден клюв, большое брюхо. Артём загнул первое крыло и замер. Дальше складывать не было смысла. Обе волнистые линии на обратной стороне послания — те самые, что юноша принял за начало какого-то рисунка, — соединились. Простые дуги, которые Марина Викторовна посчитала изгибами Иркута, протекавшего недалеко от дедушкиного дома, соединились. И получилось слово. Одно-единственное слово.

Теперь все поняли, что именно было там, на клочке, оторванном от приметы. Никаких координат, никаких узоров. Слово.

— Водопад, — прочитал Сергей Николаевич.

Глава восьмая

Путники раскрыли тайну седьмой приметы, но ликования не было. Все слишком устали. Только улыбка и тихий смех выдавали их искреннюю радость.

Переваловы помнили про водопад, обнаруженный во время утренней разведки, но не торопились к нему. Хотели насладиться моментом.

Не сговариваясь, легли на берегу озера. Смотрели на высокое синее небо. По западному горизонту лежал мелкий песочек облаков — его будто нарочно большим веником выметали после недавних гроз, но упустили в отдалённых уголках.

Над озером медленно скользила точка.

— Канюк, — прошептала мама.

Вскоре можно было различить тёмное брюшко птицы, светло-коричневую шейку и неподвижные чёрные крылья.

Артём заметил, как на камень рядом с ним села шашечница. Улыбнулся ей. Бабочка напомнила ему о городском уюте, о квартире на Лисихе, в доме возле трамвайных путей. Если открыть окна, можно услышать, как позвякивает колокольчик проезжающего трамвая. Сейчас и трамвай, и улица 30-й дивизии, да и сам Иркутск казались ненастоящими, выдуманными. Их никогда не существовало. Артём всегда, все четырнадцать лет своей жизни лежал тут — у спокойных вод озера, названного по имени его дедушки. Не было ни тайн, ни разгадок, ни смертельных выстрелов, ни погони, ни блужданий по саянской тайге. Был только покой озёрной глади. И канюк, летящий по небу. И жаркое солнце над вершинами сопок.

Артём слушал своё дыхание. Юноше хотелось объять необъятное — весь принадлежавший ему мир разом. Это было приятное тёплое чувство. А он только лежал на траве, укутанный этим желанием. Не было выраженных мыслей. Не хотелось ничего делать. Просто лежать в просторном покое.

— Ну как? — позвал Сергей Николаевич. — Хватит валяться. Осталось недолго.

К водопаду шли молча, будто слова могли отпугнуть удачу. Даже Тюрин не тревожил Переваловых догадками и сомнениями.

Спустились в редкий перелесок. Деревья шумели на ветру, и казалось, что пришёл дождь. Артём подставлял небу ладонь. Знал, что это дышит тайга, но с улыбкой ждал, что к нему прикоснётся прохлада дождевых капель.

Под ногами тянулись заросли бадана. Продолговатые листья росли напрямик из земли. Зелёные, красные. Под ними — чёрные, гниющие. Юноше поначалу даже казалось, что это звериный помёт. Идти по бадану было удобно. Он был мягкий, однако нога в него не проваливалась.

Заметив на ветке мелкую птичку с чёрно-коричневой грудкой, юноша промолвил:

— Воробей.

Ещё одно напоминание о городе.

— Это дубровка, — поправила мама. — Воробьёв тут не бывает.

— Всё равно хороший.

— Да.

Из перелеска вышли на поле, усыпанное фиолетовыми катышками васильковой серпухи, затем углубились в лиственничный бор. Здесь было много моховиков. Их медовые вспученные шляпки хорошо прятались под ветками и насыпью жёлтых иголок. Артём сорвал один из них. Провёл пальцем по свежей слизи, представил, до чего мягким и жирным был бы такой гриб на сковородке. С картошкой и луком.

— Разламываешь картофелину вилкой и по слому кладёшь ломтик масла — он тает… — подражая маминому голосу, протянул юноша.

— И берёшь курочку, — кивнула Марина Викторовна. — Держишь её за ножку, стягиваешь с неё липкую кожицу. Обжигаешь пальцы, и тут же зажимаешь их губами, чтобы остудить, и чувствуешь маслянистый жареный вкус.

— Нет, лучше яичницу, — отозвался Тюрин. — Первым делом жаришь перец и помидоры. От помидоров столько влаги, что ничего не подгорит, можно даже масло не наливать. Только нужно заранее снять шкурку, от неё бывает кисло. Потом кладёшь кабачки, забрасываешь кругляшки сосисок. Накрываешь крышкой. Ждёшь. Томишь на медленном огне. И под конец разбиваешь несколько яиц.

— Пока всё это готовится, — подхватила Марина Викторовна, — можно съесть оставшуюся помидорину. Впиваешься в её крепкий холодный бок и высасываешь весь сок. Потом нужно присолить свой прокус и уже доесть целиком.

— Да чтоб вас всех! — не выдержал Сергей Николаевич. — Сговорились, что ли, со своими сосисками?

Все тихо рассмеялись.

В экспедиции Артём впервые узнал чувство настоящего голода. Во рту скапливалось много слюны, и она казалась шершавой. А желудок сейчас был тяжёлым, перетянутым стальной проволокой. Будто Артём сел, предельно низко наклонился к ногам и сдавил желудок. На ходу юноша старался держать спину прямее, но это не помогало.

Спустившись к водопаду, путники сделали привал.

Сергею Николаевичу показалось, что вчера напор воды был значительно больше, однако он не придал этому значения, решил, что просто ошибся.

Водопад был невысоким, метра три. Вырывался из скалы, падал по каменному каскаду и с шумом вливался в продолговатое озеро. Озеро оканчивалось гранитной глыбой — утюжком, делившим воду на два русла. Справа от водораздела по склону текла широкая спокойная река, терявшаяся в лесу. Слева — бойкая, извитая речка, пропадавшая под завалами глыб.

Скала, пробитая водопадом, вздымалась огромными, почти гладкими плитами. Ещё выше уступами начинался заросший лишайником отрог. Разбитый сыпучими хребтами, он дважды прерывался скальными террасами и наконец уходил в неприступную высь — к вершине единственной в этих местах горы.

— И всё-таки это сделал Корчагин, — усмехнулся Сергей Николаевич.

— Ты о чём? — удивилась Марина Викторовна.

— Шестой рисунок. Старик нарочно оборвал с него надпись. Я в этом уверен. Одного не могу понять: зачем было так усложнять нам путь?

— Папа не хотел, чтобы его тайна попала в чужие руки.

— Может быть, — пожал плечами Сергей Николаевич.

— Не хотел ни с кем делиться. Решил, что если уж кто-то и доберётся до золота, то его родные. Я ведь тоже умею складывать утаргалжина. Карту, приметы и подсказки он оставил для меня.

— Да…

— Только я бы всё равно сама не справилась.

— Это уже неважно. Теперь нужно понять, что делать дальше.

— Ищем, — Артём зашагал к водопаду.

— Ищем, — прошептал Сергей Николаевич. Потом ещё тише добавил: — Общее собрание объявляю закрытым.

Только Тюрин остался возле водораздела. Остальные разбрелись по сторонам, надеясь найти хоть какой-то ориентир.

Изучили обе речки, поднялись на соседнюю сопку, обошли кругом озеро, спустились в заросший кедровым стлаником распадок. Несмотря на мамино недовольство, Артём даже взобрался на каменную осыпь, ведущую в обход скальных глыб, к первой террасе. Впрочем, не сумел пройти и десятой части пути, который оказался слишком сложным и опасным.

Не найдя ничего интересного, все опять собрались у водораздела. Молча обменялись усталыми недовольными взглядами.

— Ну как? — ехидно спросил Тюрин.

— Походил бы — увидел, — огрызнулся Сергей Николаевич.

— А я не ходил, — осклабился профессор.

— Мы заметили.

— Не ходил, но нашёл побольше вашего.

Сергей Николаевич с подозрением посмотрел на Тюрина.

— Ну? Говори, не томи.

— Посмотрите на водопад. Ничего не замечаете?

— Слушай, давай без загадок! Нам хватает корчагинских головоломок, ещё с тобой возиться.

— Поток ослаб.

Сергей Николаевич покосился на водопад. Тот действительно притих. Вода вырывалась из скалы не с таким напором, как ещё два часа тому назад.

— Любопытно, правда? — хихикнул профессор.

— И что это значит? — спросил Артём.

— Значит, сидим и ждём, — пожал плечами Тюрин.

— Чего ждём? — вздохнул Сергей Николаевич.

— Это мы узнаем, когда дождёмся. Тут ведь как. Неспроста же ваш Дёмин указал на водопад.

— Не нравится мне это, — вздохнула Марина Викторовна.

— А если Джамбул вернётся? — вспомнил Артём. — А нас нет.

— Плохо, — согласился папа. — Надо пойти к озеру Корчагина. Написать на земле большими буквами, что мы нашли седьмую примету, что она ведёт к водопаду.

Выполнять это поручение пришлось юноше. Опасаясь пропустить что-то интересное, он поторопился и через полтора часа вновь стоял у водораздела. Водопад за это время ничуть не изменил напора.

— Долго ждать-то? — сквозь зевоту поинтересовался Сергей Николаевич.

— Спроси у Корчагина. — Тюрин лежал с закрытыми глазами.

— Очень смешно, Миша, — Марина Викторовна толкнула его в плечо.

— Прости, не подумал.

Каждая минута неопределённости казалась бесконечной. Не выдержав, Артём отправился на прогулку — решил ещё раз внимательно осмотреть окрестности, быть может, они что-то упустили.

Он уже поглядывал на осыпь, гадая, удастся ли по ней забраться выше, чем в прошлый раз, когда от водораздела грохнул выстрел. Юноша, спотыкаясь о камни, помчался назад, уверенный, что в его отсутствие случилось несчастье.

Выскочил на поляну у реки. Похолодевшее сердце разбивало грудь гулкими ударами. Артём на ходу достал нож. Готовился кинуться на выручку родителям. Ждал, что увидит Нагибиных, но у водораздела чужих людей не было. Только мама ругалась с папой, а Тюрин испуганно смотрел на них.

Выяснилось, что выстрелил Сергей Николаевич — в воздух, надеясь привлечь внимание монгола.

— Ну что, что не понятно?! Он услышит выстрел и ринется назад, нам помогать.

— О Нагибиных ты забыл?

— Нет, не забыл. Но долго мы тут не протянем. С голоду перемрём.

— А теперь опять окажемся в лапах твоего любимого егеря.

— Мы даже не знаем, где они! Может, давно заблудились. Дождь смыл следы. Сидят себе за двадцать километров отсюда. Ну, услышат эхо выстрела. И что? Куда он их приведёт?

— А если они уже рядом? Если ищут нас…

Марина Викторовна замерла.

— В общем, не паникуй, всё будет…

Теперь и Сергей Николаевич замер.

— Слышала? — спросил он.

Артём не сразу понял, о чём говорят родители. Подумал, что они уловили голоса в лесу, что Нагибины в самом деле оказались рядом. Но потом резко повернулся назад, к водопаду, — там в скале что-то гулко щёлкнуло.

— Опять, — прошептал Сергей Николаевич.

— Да, — кивнула Марина Викторовна.

Тюрин привстал:

— Что…

— Тихо ты!

Ещё минуту стояли без движения. Потом вздрогнули — глубинный, глухой удар сотряс скалу. Удар был такой силы, что, казалось, мог бы проломить её плиты, но на этом звуки прекратились.

— Водопад! — вскрикнул профессор.

Поток резко ослаб. Теперь по каскаду струился слабый ручеёк, почти беззвучно впадавший в озеро. Путники зачарованно смотрели на него, ждали, что случится дальше. Но больше ничего не происходило. Водопад просто пересох.

— Как это возможно? — не понимала Марина Викторовна.

— Не знаю, — пожал плечами Сергей Николаевич.

Подошли ближе к каскаду. Сейчас хорошо проглядывал зев, из которого не так давно бил мощный поток. Широкий, не меньше полутора метров в диаметре, он вёл наискось вверх, будто штольня.

— Может, это вход? — предположил Артём.

— Вход куда? — не поняла мама.

— Не знаю… Туда, где Дёмин нашёл золото. Туда, где дедушка нашёл своё открытие.

— Не говори ерунду, — поморщился папа.

— Тогда что всё это значит? — спросил Тюрин.

— Откуда я знаю?! Ты у нас главный специалист по водопадам. Вот сам и думай.

— Артём! — крикнула мама.

Юноша, не обращая внимания на окрики, обошёл озеро по каменной кромке. Стал подниматься по скользким ступеням каскада.

— Артём! Прекрати! Сейчас же вернись!

Юноша вскарабкался до зева. Заглянул внутрь. На него пахнуло сложным запахом горной прохлады.

— Что там? — спросил профессор.

— Ступеньки.

— Какие ещё ступеньки? — теперь заинтересовался и Сергей Николаевич.

— Не знаю. Просто ступеньки.

— Естественные? — уточнил Тюрин.

— То есть как?

— Ну… их сделал человек или водой проточило?

— Не знаю… — Артём пожал плечами.

Юноша упёрся руками в нёбо отверстия и сделал шаг внутрь. На ступеньках в зеве было не так скользко, как на каскаде. Они были мокрые и покатые, но при этом покрытые глубокими трещинами.

— Тут можно подняться!

— Немедленно спускайся! — крикнула мама и сама пошла в обход озера по кромке, надеясь добраться до сына, пока тот не ушёл вглубь. — Помоги же! — в отчаянии она позвала мужа, но Сергей Николаевич, заворожённый, молча смотрел, как сын уходит вглубь пещеры, откуда только что хлестал водопад.

— Постой! — крикнул Тюрин. — Мы не знаем, когда вода польётся опять. Для начала нужно посчитать, сколько у нас времени!

Слова профессора подействовали на юношу. Он нехотя остановился. Ещё раз настойчиво посмотрел в темноту, надеясь разглядеть в ней хоть что-то, и вернулся.

Прошло не меньше двух часов, прежде чем ручеёк усилился. Опять в скале что-то щёлкнуло. Потом ещё один раз. Ручей наполнился силой, но пока что даже отдалённо не напоминал изначальный водопад.

Артём вновь приблизился к каскаду. Мама просила его держаться подальше, догадываясь, что напор в любой момент может вернуться, и не ошиблась. На этот раз не было глухого удара, внутри скалы что-то протяжно, приглушённо застонало. Звук продолжался несколько секунд. Будто там, скованный цепями, мучился гигантский зверь невиданной силы. Потом звук оборвался — и водопад хлынул во всю мощь. Артём едва успел отскочить на берег.

По озеру разошлись волны. Опять вспенилось основание каскада. Водораздел, успевший до половины оголиться, вновь нахохлился бурным течением.

— Три часа, — Тюрин покосился на заходящее солнце. — Вполне достаточно, чтобы обследовать пещеру.

— Сам в неё и отправляйся, — проворчала Марина Викторовна, понимая, что профессор надеется на помощь Артёма.

— Никто из нас туда не полезет. Есть там ступеньки или нет. Природные они или выдолбленные Дёминым…

— Никакой Дёмин не мог сделать ступеней, — перебил Тюрин.

— Для этого у нас есть проводники. Дождёмся их, — закончил Сергей Николаевич.

— Ну конечно, — усмехнулся Артём. — Отправишь туда Солонго. Если погибнет — не страшно, сама виновата, никто её не заставлял. Если выживет — ты с удовольствием заберёшь себе все лавры. Потом напишешь в газете, какой ты смелый и как в одиночку полез в пещеру. Остальные дрожали от страха и с замиранием сердца смотрели, как в темноте исчезает твоя фигура.

— Неплохо, — усмехнулся папа. — У тебя, кажется, скрытые таланты. Красиво формулируешь, значит, тоже пойдёшь в журналисты.

— Скорее удавлюсь.

Артём развернулся и зашагал прочь, к водоразделу.

— Стой, — скомандовал Сергей Николаевич.

Юноша не обернулся.

— Кому сказано, стой!

— Оставь его, — Марина Викторовна примирительно положила руку на плечо мужа.

— Нет, ну ты видела? Видела, как он себя ведёт?

— Вы оба неправы.

— Что значит «я неправ»? Ты не слышала, как он общается с отцом?!

— Я сказала, что вы оба неправы.

— Замечательно! — Сергей Николаевич отмахнулся от жены. Сердито зашагал на другую сторону поляны. Сел там у каменных завалов.

— Плохо, что солнце заходит, — вздохнул Тюрин.

— Боишься темноты? — без улыбки спросила Марина Викторовна.

— Не смогу посчитать, сколько часов пройдёт, пока водопад опять иссякнет.

— Как такое вообще возможно? Думаешь, это Дёмин придумал?

— Нет, конечно, — рассмеялся профессор. — Даже если б сюда свезли всех каторжников Александровского централа, собрать подобный механизм им было бы не под силу.

— Тогда кто это сделал?

— Тот, кто сильнее любых каторжников. Сильнее, древнее и умнее.

— О ком ты?

— Ну тебе ли, Марина, не понимать? — профессор, вздохнув, стал протирать очки. — Природа. Я говорю о природе. Ступеньки, которые нашёл Артём, конечно, проточила вода. Как и этот каскад. Тут ничего удивительного. И саму пещеру тоже проточила вода.

— Но почему она иссякает, а потом возобновляется?

— Не знаю. Может, там внутри после какого-нибудь землетрясения откололась глыба и как пробка загородила слив. Вода стала подтачивать её. Глыба превратилась в чашу — глубокую, но кривую, со смещённым центром тяжести. В какой-то момент воды в ней накопилось столько, что глыба отклонилась назад — в углубление, из которого выпала. Водопад зашумел с прежней силой. Но чаша со временем опустела и вернулась в прежнее положение — опять перекрыла поток. Так и пошло. Думаю, раньше, во времена Дёмина, эти процессы занимали по несколько дней, если не месяцев. Глыба с тех пор наверняка уменьшилась, обтесалась от постоянных перепадов. Наверное, Дёмин и не знал этой особенности.

— Ну ты даёшь, — Марина Викторовна покачала головой.

— Не я, природа. Впрочем, это только предположение. Может, там всё гораздо сложнее. Или проще… Может, такая уникальная система и есть открытие Виктора Каюмовича?

— Не знаю…

— Вот и я. Ответ найдём, когда заберёмся внутрь.

Ночевать остались у водораздела. Ни Джамбул, ни Солонго так и не появились.

На рассвете путники обнаружили, что напор воды опять ослабел. Когда солнце окрепло над восточными хребтами, от водопада остался лишь слабый ручей. Повторились уже знакомые внутрискальные звуки. Гулкие щелчки сменились глухим ударом, и теперь по каскаду бежала едва приметная струйка.

— Прошло часов девять, — заметил Тюрин.

— Да, — согласился Сергей Николаевич.

— Я полезу, — уверенно заявил Артём, до сих пор не забывший вчерашней ссоры с папой.

— Нет. Не надо.

— Хочешь, чтобы рискнул кто-то другой?

— Не хочу вообще рисковать. Мы не знаем, всегда ли промежутки одинаковые. Может, утром водопад замолкает на полчаса?

— Оно как бы факт, — согласился Тюрин.

— Что же делать? — в отчаянии Артём сжал кулаки.

— Ждать. Оставим Мишаню считать минуты.

— Часы, если уж говорить точно.

— Неважно, — отмахнулся Сергей Николаевич. — А мы пока соберём грибы и ягоды. Нужно поесть. Я попробую поставить силки Джамбула. Насторожить их несложно, главное — найти заячью тропу. До завтрашнего дня будем наблюдать и считать часы. Там, глядишь, Джамбул подтянется. Посоветуемся с ним, — папа говорил до того монотонно, устало, что Артём приуныл.

Пока мужчины разбирались с силками — крапивная верёвка за ночь затвердела, растрескалась и, кажется, могла лопнуть от малейшего натяжения, — Марина Викторовна спустилась от водораздела к берегу тихой речки. Хотела ополоснуться и промыть волосы, а теперь, на ходу застёгивая брюки, бежала назад, к лагерю. Она отчего-то пригибалась и пыталась жестами что-то сказать мужу.

— Ты чего? — крикнул ей Сергей Николаевич.

— Тихо, тихо, — донеслось до него.

Ещё никто не понял, что происходит, когда прогремел выстрел. В пяти метрах от Марины Викторовны взвилась пыль и осколки камней. Эхо оглушило всех.

— Нагибины… — прошептал Сергей Николаевич и, не сходя с места, стал растерянно оглядываться, будто мог увидеть их где-то поблизости.

— Ложись! — крикнул Тюрин, сам уже повалившийся на живот и неловко барахтавшийся на земле в поисках укрытия.

Ещё один выстрел. Марина Викторовна, споткнувшись, упала.

— Марина, — словно во сне пробормотал Сергей Николаевич.

Артём прыгнул на папу, опрокинул его.

— Марина… — Он не понимал, что происходит, никак не мог выйти из оцепенения.

Мама в кровь рассекла локти. Не замечая этого, опять встала. На полусогнутых ногах, закрывая руками голову, побежала.

Ещё выстрел.

Стреляли издалека, с одной из соседних сопок.

— Мы в ловушке, — простонал профессор.

Прятаться было негде. По каменной осыпи далеко не убежишь — только подставишься под ружьё того, кто сейчас выцеливает их с востока.

— Что там такое? — спросил Сергей Николаевич изменившимся высоким голосом.

— Нагибины! — плача, крикнула ему жена.

— Тут главное — не торопиться…

— Бежим! — Артём вскочил.

— Куда?

— В пещеру!

— Нет! — Марина Викторовна ухватила его за брюки.

— Другого шанса не будет.

Выстрел. Земля взбугрилась совсем рядом.

— Ну же! — сдавленно прошептал юноша.

— Нельзя-нельзя-нельзя, — затараторил Тюрин. — Уже два часа прошло! Может, больше. Нельзя!

— Мы должны рискнуть. Или нас тут всех поубивают!

— Тёма прав, — неожиданно промолвил папа.

Мутная пелена растерянности сошла с его глаз. Сергей Николаевич, чуть покачиваясь, привстал. По его сжатым челюстям было видно, что он старается взять себя в руки, вылупляется из самого себя, выколупливается, выщербливается, только бы вернуть ясность мыслям.

— Бежим, — в последний раз выдохнул Артём. И в самом деле побежал.

Выстрелов больше не было. Вероятно, скальные выступы прикрыли беглецов. Или стрелявший понял, что с такого расстояния только растратит патроны.

Юноша пронёсся по каменной кромке озера. Запрыгнул на первый уровень каскада и чуть не поскользнулся. Дальше двигался чуть медленнее. Коротко оглянулся. Все бежали за ним. Впереди — Сергей Николаевич. За ним — Тюрин. Последней — мама.

Артём поднялся до проёма. Опять почувствовал этот странный свежий запах. Будто заглянул в пасть скального гиганта и ощутил его влажное дыхание. Упёрся руками в нёбо отверстия. Оглянулся и увидел, что на дальнем конце поляны, у водораздела стоит Фёдор Кузьмич. Стоит неподвижно. Смотрит. Коричневая энцефалитка. Нашлёпка чёрной матерчатой шапки на бритой макушке.

Рядом появился Юра. Огляделся. Заметил Артёма и тут же вскинул ружьё. Егерь не позволил ему выстрелить — уверенным движением руки опустил ствол.

— Ну что там? — крикнул снизу папа. Он уже был рядом.

Артём больше не оглядывался. Уверенными рывками полез вперёд. Наугад выхватывал щербатые уступы, ставил на них ноги. Темнота с каждым шагом усиливалась. Артём испугался, что пещера изменит направление, круто пойдёт вверх. И он сорвётся. С криком полетит вниз, попутно сбивая папу, профессора, маму. Все они вылетят назад, к озеру. Разобьются о выступы каскада. И последним, что они увидят, будет разочарованная ухмылка Фёдора Кузьмича. Но подъём оставался пологим. На лесенках всё чаще встречались глубокие щели с окатанными краями — цепляться за них можно было, не опасаясь поранить руку.

Когда Артём обернулся в следующий раз, снизу уже не было видно света. Юноша был зажат в холодном, непроглядном мраке. В гулкой тишине слышалось, как пыхтит Тюрин, как плачет и постанывает мама, как сопит от волнения папа. И как где-то высоко над головой угрожающе гудит перекрытый напор воды.

Глава девятая

— Знаешь, Артём, тут не бывает плохих или хороших людей, тех, кто может или не может, хочет или не хочет. Здесь люди становятся проще и делятся на тех, кто делает, и тех, кто не делает.

— Знаю, дедушка.

— В Саянах у тебя лишь два варианта. Идти дальше. Несмотря ни на что. Вопреки всему. Или лечь и умереть.

— Нет, дедушка. В городе всё так же, просто об этом успеваешь забыть. Там те же горы, только поднимаешься в них очень долго, всю жизнь. Да и не всегда понятно, нужно ли вообще карабкаться на свою вершину.

— Что за вопрос? Ведь мы для того и родились, чтобы идти наверх, цепляться руками за выступы скал, падать, подниматься и снова идти. Сквозь туман, ничего не различая вокруг. Только смутно улавливая лица людей, которые идут рядом с тобой.

— И что же будет потом?

— Ты заберёшься на вершину. Или умрёшь.

— А дальше?

— Будешь спускаться.

— И всё равно умрёшь.

— Да. Но будешь счастлив.

— Разве в этом лабиринте страха и боли можно быть счастливым?

— Счастлив тот, кто все годы шёл к своей вершине — самой высокой, самой могучей из тех, что он видел. Счастлив тот, кто достиг своей вершины и оставшиеся годы с неё спускался.

— «Шёл», «видел», «спускался» — это и есть счастье?

— Счастье — это всегда память. Воспоминание о вершине, о тысяче вершин, которые ты когда-то покорил. Истинное счастье, всеобъемлющее, растворяющее тебя, окончательное, — это тот последний миг, когда ты оборачиваешься, чтобы взглянуть назад. Не видишь ни плохого, ни хорошего. Не помнишь ни того, что хотел, ни того, что мог.

— Видишь и помнишь только то, что сделал или не сделал.

— Именно так! Отдай жизнь своей единственной, главной горе. Ради этого момента — последнего великого счастья.

— Так я и сделаю… — простонал Артём, поднимаясь по ступенькам расщелины.

По лицу юноши стекали холодные щекотные слёзы. Он чувствовал, как дрожат руки. Не от усталости — подъём был не таким уж сложным. От страха. Его пугали темнота и полная неизвестность. Гул воды, запертой где-то там, наверху, усиливался. Ручеёк стал набухать. Начал плескаться по ступеням и уже вымочил Артёму ботинки. Юноша понимал: в такой ситуации главное — сохранить трезвость восприятия, чтобы вовремя принять верное решение. Цеплялся за эту мысль. Удивлялся странному чувству — будто он отстранился от своего тела. Видел, как оно барахлит, но не паниковал, а только сосредоточенно ждал возможности его успокоить.

Артём продолжал немой диалог с дедушкой, а потом вдруг ладонью провалился в стенку. От неожиданности поскользнулся. Судорожно вцепился в кромку открывшегося проёма и ударился о него лицом. Во рту сгустился солоноватый привкус крови.

— Что там? — сдавленно спросил папа.

— Сейчас, — отозвался Артём и понял, что его голос ослаб, истончился.

Провёл рукой в пространстве, убедился, что стена уходит глубоко. Поднялся в найденную каверну. Надеялся, что тут можно будет спрятаться от водопада. Неспешно, ощупывая стенки, сделал несколько шагов. Почувствовал, как проход расширяется.

— Сюда! — громко прошептал он.

Вслед за сыном выбрался Сергей Николаевич. Затем Тюрин. Едва оказавшись на ровной поверхности, профессор зашуршал по карманам жилетки. Мгновением позже вспыхнул свет.

— Ого, — тихо хохотнул Тюрин.

Тоннель разнёс его смешок, усилил, исказил. Вскоре вернулось многократное эхо — будто им в ответ проухал десяток сов.

Артём, щурясь, разглядел в руках у профессора карманный фонарик на два светодиода. Выхватил его и посветил вниз по спуску.

— Что… — маму ослепило. Артём лишь на мгновение увидел её большие, до краёв наполненные ужасом и словно застывшие глаза.

— Прости, — юноша отвёл луч света.

Хотел посветить наверх, но не решился. Боялся туда вглядываться. Понимал, что если увидит ответвление в другую пещеру, то обязательно рискнёт — постарается слазить к ней до того, как вернётся водопад.

Марина Викторовна поднималась очень медленно. Помочь ей было невозможно. В такой расщелине вдвоём подниматься было бы неудобно.

— Давай, давай, мам! — поторапливал Артём.

— Да… Я могу…

— Нет, мама. Ты не можешь, ты делаешь…

— Кто-то… слишком часто… общался с дедушкой… — Марина Викторовна подтянулась к кромке проёма.

— Вот так. Давай руку. Пап! Помоги.

Где-то над самой головой глухо щёлкнуло. Дрогнули стенки. Артём и Марина Викторовна замерли, будто своими движениями могли обвалить скалу. Ручеёк расширился.

— Ну, чего там? — сзади прошептал Сергей Николаевич.

Артём и мама не могли пошевелиться. Вслушивались в темноту над головой.

— Давай уже! — папа схватил сына за руку.

Артём дрогнул и потянул маму. Помог ей выбраться в тоннель.

Опять щёлкнуло. Гудение воды усилилось.

— Уходим! — скомандовал Сергей Николаевич.

Артём не торопился. Стиснув зубы, выглянул в расщелину. Быстро посветил наверх. Ничего. Никаких углублений. Посветил вниз и обмер. В двух метрах, расставив руки и ноги, будто паук, затаившийся в углу, стоял Чагдар. Ослеплённый фонарём, он зажмурился. Оскалился и попробовал лезть дальше, но едва удержался — вода сплошным потоком подмывала стенки.

Сейчас бордовая шея охотника казалась чёрной. Юноша разом вспомнил, как Чагдар бросился на маму — там, в палатке, после ночного прихода Солонго, как шёл на него с ножом в тарбаганьем городке. Вспомнил его хмельное дыхание. Злой, сильный Чагдар. Теперь он был беспомощен. Застрял в двух метрах от спасения. Артём весь сжался. Подумал, что нужно помочь охотнику. Нельзя его оставлять тут. «Но как? Если я потянусь к нему, он меня убьёт. Сразу, без раздумий…»

— Уходим! — папа дёрнул сына за плечо, увлёк за собой.

Первым по тоннелю шёл Сергей Николаевич, освещал себе путь.

Скала наверху застонала. Гул воды сменился грохотом прорвавшегося потока.

— Бежим! — крикнул Артём.

Юноша старался не вспоминать о Чагдаре. Сейчас вообще могло показаться, что охотник только привиделся ему в расщелине, что в действительности там никого не было.

Услышав влажные шлепки под ногами, Артём наклонился. Потрогал рукой бугристую поверхность камня. Вода прибывала. Нужно было торопиться. Но путники не успели даже испугаться — выбежали на дно неглубокого колодца. Оттуда по твёрдым уступам поднялись в холодную просторную пещеру.

Тяжело дыша, смотрели в скальный проём, из которого только что выбрались. Вода остановилась за полметра до верхних уступов колодца. Теперь это было простое озерцо. Так и не скажешь, что под ним таится глубокий проход.

Сергей Николаевич оглянулся. Здесь фонарь светил слабо, не мог выхватить ни стен, ни свода. Пришлось выключить его. Когда глаза привыкли к темноте, все увидели просветы. Пещера была открытой. Не меньше десяти крупных щелей впускали солнечный свет. Однако найти выход оказалось непросто. Большинство щелей зияли высоко над головой.

Первым делом решили осмотреть пещерный зал и потом уже идти к тоннелю, начинавшемуся от дальней стены.

Пещера оказалась большой, но неглубокой. Артём за несколько минут обошёл её кругом. Осмотрел стены. Не нашёл ни одного прохода.

— Где же золото? — Сергей Николаевич останавливался возле узких проёмов в полу, высвечивал их фонарём, ничего не находил и шагал дальше.

— Тут его точно нет, — отозвался Тюрин.

Профессор по-прежнему сидел у колодца. Артём несколько раз подходил к озерцу в страхе увидеть в нём Чагдара. Тот мог последним рывком выбраться из водопада. Но вскоре уже было ясно, что охотника смыло наружу, на твёрдые ступени каскада.

— Неприятная участь. — Юноша рассказал всем о буряте.

— Да уж, — вздрогнула мама.

— Туда ему и дорога, — пожал плечами Сергей Николаевич.

Обошли зал. Заглянули даже в самые тесные складки пород. Ни золота, ни следов человека здесь не было.

Наконец отправились к тоннелю.

— Если не найдём выхода, придётся держать здесь оборону, — твёрдо сказал Сергей Николаевич.

— Как ты это себе представляешь? — Тюрин шёл рядом с ним.

— Будем стоять у колодца и забрасывать камнями любого, кто оттуда высунется.

— У них ружья.

— И мой револьвер. Да… Наше ружьё осталось внизу…

— Долго мы тут не продержимся.

— Ну почему? Вода тут есть. От жажды не умрём. А без еды недельку-другую протянем. Будем ловить змей или пауков.

— Фу-у, — поморщилась Марина Викторовна.

— А в итоге всё равно умрём или сдадимся, — вздохнул Тюрин. — Нагибины могут караулить нас хоть до осени. У них-то с едой проблем нет.

— Да… Значит, будем надеяться на Джамбула.

— Он один.

— Их двое, — поправил Артём.

— Неважно.

— А Нагибиных осталось четверо. Шансы чуточку уравнялись.

— Да… — Марина Викторовна качнула головой. — Уже два племянника Бэлигмы погибли.

— Туда им и дорога, — повторил Сергей Николаевич и сплюнул на камни.

Тоннель сузился. Свод опустился, и теперь можно было рассмотреть его короткие сталактиты. Солнечный свет усилился.

Сергей Николаевич по-прежнему осматривал стены, надеясь встретить хоть какое-то ответвление или указание на близость золота, но ничего не находил.

Тоннель оканчивался проёмом, через который светило солнце. Поначалу он выглядел слишком узким, чтобы через него пролезть, но, приблизившись, путники увидели, что скальный пролом — не меньше трёх метров в ширину и только весь загорожен густым переплетением ветвей.

Сергей Николаевич заторопился вперёд. Следом пошёл Тюрин. Потом — Марина Викторовна. Артём помог маме продраться через кусты. В последний раз оглянулся. Вздохнул, вспомнив о Чагдаре.

— Артём! — тихо, испуганно позвала мама.

Юноша, встрепенувшись, кинулся в кусты. С такой скоростью вырвался из них, что чуть не полетел вниз, под откос. Сергей Николаевич и Тюрин едва успели обхватить его руками.

Экспедиция, отправившаяся по следам Корчагина, теперь стояла на узком скальном уступе. Отгораживаясь от солнца рукой, юноша посмотрел вперёд.

— Не может быть, — прошептал он.

Перед путниками открылась зелёная долина — огромный, многокилометровый котлован с бугристым заросшим дном, огороженный кручами высоких, будто белоснежных гор. Тысячи лет назад тут был кратер вулкана, который давно потух, расселся и превратился в просторную кальдеру^[44]. Кипящие лавовые озёра успокоились, затвердели. Их занесло землёй, а потом затянуло лесом.

Путники всматривались в открывшиеся им просторы. Овальное дно кальдеры так густо заросло деревьями, что не удавалось разглядеть там ни одной прогалины. Почти в самом её центре стоял единственный великан-останец.

Вокруг дна шло чуть приподнятое кольцо холмов, где уже виднелись коричневые и зелёные проплешины. Между холмов блестели речки и продолговатые озёра.

Следующее кольцо было прерывистым. Оно сужалось голыми полянами, расширялось высокими перелесками. От него по невысоким обрывам к первому кольцу текли водопады.

Наконец, третье кольцо было самым широким. В нём перемешались леса, каменные осыпи, глыбы останцев, мелкие, соединённые протоками озёра. Окраина третьего кольца захватывала основания гор — там кусты и деревья росли среди курумов.

Дальше поднимались кручи, лишь местами испачканные зелёными оазисами глубоких террас, а в целом — выкрашенные в белое.

В горах напротив того места, где вышли путники, вздымалась глубокая покатая седловина. В других местах кальдеру окружили непроходимые хребты. Укромный, спрятанный в Саянах мирок. Скалами защищённый от случайных посетителей. Дикий и первозданный.

Но путников сейчас интересовали совсем не красота открывшейся долины, не удивительные контрастность и разнообразие её внутренних колец, не диковинный белый окрас отрогов. Их внимание было сосредоточено на окраине второго кольца, на вершине одного из холмов. Оттуда поднималась серая струйка дыма. Она была почти прозрачной, взгляд то и дело терял её, приходилось напрягать зрение, чтобы разглядеть её вновь. Поначалу Артём даже сомневался, видит ли эту струйку на самом деле или только обманывается из-за слепящего солнца. Но вскоре не осталось никаких сомнений. Это был дым от костра.

— Дедушка… — взволнованно прошептал юноша.

Часть третья
Белая гора

Глава первая

— Нашёл, о чём думать.

— А что? Мысли — они галдят себе, и пусть, кушать не просят.

— Ну да… Им только дай волю — всего тебя сожрут без остатка.

— Дослушай!

— Ну.

— Так вот. Пьяницу ругать много ума не нужно. Лежит в грязи, кряхтит, тут всё понятно. А с другим сложнее. И мужик хороший. И дело у него идёт. Дом стоит, машина есть. Детей, жену почти не бьёт. А пьёт, бывает. Ну, квасит себе. Приползёт домой, проспится — и опять нормальный. С чего бы такого мужика ругать? У нас, считай, таких берут за лучших.

— Будешь совсем трезвый — жена тебя первая не поймёт.

— Ну да! Ей ведь тоже хочется власть показать: поругать тебя, а потом простить.

— Есть такое.

— Ну да я не об этом. Суть вот в чём. Жить вечно не будешь, всех денег не заработаешь. Значит, дело не в богатстве. Зачем вкалывать, суетиться с утра до ночи, если разница в итоге будет не такая уж большая? Ну, надстроишь третий этаж, ну, купишь пятую машину. И ради этого убиваться? Нет. Раз уж нет ни старта, ни финиша, так и гнаться некуда. Был бы там какой финиш, где все очки подсчитывают и потом счастье на вес выдают, так я бы первый побежал, последние силы отдал.

— Как в картах. Последней хвалью набрал штуку — и сразу счастье.

— Ну да! Вот. Ну а если явной цели нет, значит, нужно брать удовольствие от процесса. Сделал себе комфортно, чтобы покушать, поспать, а там — не торопись. Расслабься, побалагурь.

— Ну и?

— Что?

— Чего спорим-то? Я не против.

— В том-то и суть: я так не могу! Думать-то думаю и соглашаюсь с собой, а не могу. Человек так не должен. Я ведь не животное. Вот кабарга. Ходит себе по лесу, траву щиплет, под солнцем греет спину. У неё счастье — под ногами, сейчас, в эту секунду. А человеку нужен результат. Нужно к чему-то стремиться. Понимаешь? У всего есть своя конкретная, вполне понятная цель, а тут вдруг — иди, наслаждайся процессом.

— Ладно, Слав, надоел уже. — Юра от досады ковырнул землю ботинком. Культёй мизинца стал тереть уголки глаз, иногда останавливаясь и внимательно осматривая культю, будто мог увидеть на ней что-то неожиданное. — Я думал, что-то путное скажешь, а ты опять…

— Да я же так, размышляю.

— Размышлять не всегда полезно. Если мысли кривые, так лучше семечки щёлкать — спокойнее будет. И тебе, и другим.

Слава пожал плечами. Поправил отросшую за последние недели чёлку. Ему казалось, что удастся сформулировать что-то важное, объяснить это брату и понять самому, но он вновь остался ни с чем.

Фёдор Кузьмич разговора сыновей не слышал — поглядывал в сторону, куда ушёл Очир. Следопыта не было уже три часа.

Очир брёл в обход старого курунга. Знал, что нужно возвращаться. Договорились с егерем о краткой разведке. Но следопыт не мог остановиться. Увидел человеческие следы и решил во что бы то ни стало выяснить, куда они ведут.

Это были следы от ботинок со странной подошвой — широкой, гладкой. Они петляли среди елей, спускались в овраги, пересекали речки, а теперь ушли под бурелом заросшего курунга. Тут когда-то горела тайга. Всё опало, осыпалось мёртвыми углями. Поверх гари вырос свежий лес, но корни новых деревьев держались слабо и при сильном урагане вырывались наружу. Так собралась непролазная чаща. Её обвило ивняком, черёмухой. Валежины и выворотни преграждали путь, складывались массивными крестами, шлагбаумами. Сплетения подлеска между ними тянулись витками колючей проволоки. В такую кутерьму даже медведь не сунется. Но странные следы ушли именно в этот бурелом и там затерялись. Очира тянуло вперёд любопытство. Ему не нравилось это место. Заросшая тайгой кальдера томила его дурным предчувствием, и неожиданная загадка для следопыта была замечательной возможностью отвлечься.

— Смотри, какая! — Слава, дождавшись брата, указал ему на птицу.

Небольшой упитанный рябчик носился возле кустов. Приближался к мужчинам, показывал светлую спинку, потом вдруг припадал к земле и как-то неловко, медленно ковылял в сторону.

— Птенцы рядом, — лениво промолвил Юра.

— Ну да, — согласился Слава, со свистом посмеиваясь в приплюснутый нос.

Рябчик выставлял охотникам пятнистые бока. Весь краповый, с серыми и коричневыми полосами, он и в траве был малозаметен, а на гальке со мхом вовсе пропал бы. Только брови были широко и неестественно подведены красным.

— Актриса, — хохотнул Слава.

Рябчик всеми силами изображал подранка. Надеялся, что охотники прельстятся лёгкой добычей и побегут за ним. Хотел увести от птенцов — минуту назад они беззаботно бегали по лужайке, пищали, а теперь попрятались по кустам.

Юра, заскучав, отошёл к пологому спуску. Он, как и отец, всё чаще поглядывал в чащобу, куда на разведку отправился Очир. Прошло уже четыре часа, а новостей от него не было.

Охотники стояли на границе, отделявшей густо заросшее дно кальдеры от первого холмистого кольца. Вчера днём, выйдя из пещеры, они заметили дым костра. Беглецы явно жгли сухие дрова, надеясь, что Нагибины их не заметят. Напрасно. Дымок был слабый, почти прозрачный, но для зоркого глаза различимый за много километров.

Нужно было скорее нагнать Переваловых. Вся эта погоня начинала утомлять. Смерть двоюродных братьев, Тензина и Чагдара, не расстроила Юру, однако он понимал, что поймать беглецов теперь будет сложнее. К тому же было неизвестно, куда подевался монгол со своей девчонкой. Очир заверял, что возле водопада их следов не было. Да и надпись на берегу озера была свежей. Значит, Джамбул бродил где-то по тайге и в любой момент мог прийти со спины. При этом Слава ночью божился, что видел в зарослях силуэт монгола. Ему никто не поверил. Конечно, гиганта Джамбула трудно с кем-то перепутать, но едва ли он прошёл бы из пещеры незамеченным, там караулил Очир.

— В темноте от страха всякое покажется, — сказал тогда Фёдор Кузьмич. — И мать родную увидишь, и деда мёртвого разглядишь.

Юра был согласен с отцом, однако хорошо видел, что и тот озадачен происходящим. Нагибины верили, что беглецы выведут их напрямик к золоту. Поднимаясь по расщелине водопада, ждали последнего сражения. Готовились резать ножами, душить, давить, потом забрать всё, что принадлежало им по праву. А тут — ни пещеры, ни золота. Какая-то долина, в которой, кажется, и людей-то никогда толком не было.

Уйти просто так Нагибины не могли. Мать не поняла бы их. Нужно было смыть кровь. Поймать беглецов, выпытать всё, что им известно. Пусть даже не найти сокровищ. Отомстить и спокойно возвращаться домой.

Юра сплюнул на землю. Он считал, что нужно было сразу пытать мальчишку. Схватить его мать. Припугнуть. Они бы всё рассказали. Эти игры ни к чему хорошему не привели. Ведь Фёдор Кузьмич знал про девчонку. Очир ему рассказал. О том, как она приходила в первый раз, когда разре́зала палатку. О том, как приходила второй и третий — что-то вынюхивала. Было очевидно, что она готовит побег. Один выстрел решил бы все вопросы. Но Фёдор Кузьмич сказал, что беглецов нужно отпустить.

— Они понимают, что у золота решится их жизнь, — говорил егерь. — Обещай им всё, что хочешь. Они не поверят. Слишком дорожат своей шкурой, будто она у них особенная. Значит, нарочно запутают нас и себя. Ведь мы много не знаем. Но если их отпустить, они сделают за нас всю работу. А мы только будем следить. И чуть что — вмешаемся.

— Они назад пойдут, домой, — заметил тогда Юра.

— Э, нет. Ты не прочувствовал Сергея Николаевича. Этот не даст свернуть. От страха, от жадности, нам с тобой назло пойдёт искать своё золото. Стыдно ему будет возвращаться. Столько денег своей газеты потратил, а вернётся без сенсации? Нет. Этот и жену отдаст, и сына, только бы прославиться. Я таких насквозь вижу.

Юра не спорил. Верил отцу. Верил его чутью.

— Гляди какой, — Слава, улыбаясь, поднял из кустов птенца. Покрытый зеленоватым пухом, тот отчаянно пищал, ворочал крыльями.

Рябчик тем временем уже не притворялся раненым. Ошалело носился по краю поляны, крутился на месте, вытягивал шею — делал всё возможное, только бы привлечь внимание охотника, обещая ему обед куда более сытный, чем из этого тощего цыплёнка.

— Положи! — сдавленно крикнул Юра.

— Хорошенький, — Слава гладил птенца по мягкой головке. Из соседнего куста пискнул другой птенец — не утерпел и так выдал своё положение, охотник его раньше не замечал.

— Положи, говорят!

— Подожди. Красивый, правда?

Юра перехватил с плеча ружьё. Вскинул. Навёл на брата.

— Дурак, что ли? — опешил Слава.

— Положи на землю, — тихо, но внятно произнёс Юра.

— Мозги лечить надо, — Слава, побледнев, бросил птенца с высоты. Тот, неловко растопырив крылышки, закрутился в воздухе. Упал. Оклемался и короткими кривыми перебежками, надрываясь от писка, устремился к соседнему кусту.

— Вот так. Молодец. А теперь отойди. — Юра видел, что брат готов от досады раздавить птенца.

Слава молча отошёл.

— И не глупи. — Юра опустил ружьё.

Сейчас брат был ему неприятен. Со своей неизменной простоватостью, с этим обиженным полноватым лицом, с дурацкой чёлкой, которую он носил с первого класса. С вечными проблемами в семье, где жена давно не стеснялась бить Славу кулаком в грудь на виду у всех соседей, с причитаниями о его прожорстве и затянувшейся бездетности.

— Может, объяснишь?.. — медленно выдавил Слава. На его щеках и шее проступили красные пятна.

Юра скривился. Хотел ответить грубо, но сдержался. Всё-таки это был его младший брат, и он его по-своему любил.

— Нельзя птенцов трогать. Для них твои руки — хуже лосиного зада. Ты их потрогал и свой запах передал. Они к матери под крыло побегут, а она их — клювом в лоб. Потому что не признает. Убьёт или бросит помирать от голода.

— Это я и без тебя знаю, умник. Можешь не рассказывать. Я о другом. С каких пор ты стал таким нежным, что рябчика жалко?

— Не жалко. Надо будет — сам первый сверну ему шею. И всем птенцам. Но сейчас не надо. Еды у нас достаточно. Пусть живут.

— До тех пор, пока не понадобятся? — не сдержал усмешки Слава.

— Ну да.

— А ты, братец, тот ещё засранец, — Слава мгновенно забыл недавнюю злость и сдавленно засмеялся. Красные пятна на коже пропали. Юра весёлости брата не понял и только качнул головой. Очира по-прежнему не было.

Следопыт всё глубже заходил в лес на дне кальдеры. Догадывался, что спускается напрямик к останцу, стоявшему в самом центре. Каменного великана отсюда не было видно, его загораживали кроны деревьев.

Человеческие следы больше не попадались, но Очир был уверен, что правильно определил их направление.

Тайга густела с каждым шагом. Тут даже в полуденный час стояли затхлые сумерки. Помимо привычных запахов появился странный, прежде не знакомый Очиру привкус — не то прогорклого масла, не то пихты.

Следопыт вышел к ручью. По его извитому берегу идти было чуть легче. Очир понюхал воду и поморщился. От неё пахло ещё хуже. Из такого источника он бы не решился пить даже при сильной жажде, а сейчас на поясе у него висел бурдюк. При бережном расходе такого запаса могло хватить до следующего дня. Впрочем, Очир и не думал плутать тут всю ночь. Рассчитывал через час повернуть назад. Понимал, что егерь будет злиться из-за его долгого отсутствия.

Изредка вскрикивали птицы. Они держались высоко, под кронами, а к земле спускаться не хотели. Лишь один раз следопыт заметил дятла — тот выдалбливал ель. Сам чёрный, неприметный, а шапка на голове горит красным, видна издалека. Несколько раз по стволу перебегали белки: спустившись от верхушки, вышлёпывали всем телом по комлю^[45], глухо стучали коготками, перебежками пробирались к вздыбленным корням, выискивали в них что-то, а потом, испуганные появлением человека, быстро взбегали наверх, замирали среди ветвей.

Земля стала влажной, заболотилась. Появились комары. Какие-то странные — чёрные с коричневыми полосками. Очир прежде таких не встречал. Они жадно пищали над ухом, набивались в глаза, на вдохе залетали в нос и горло, приходилось отсмаркиваться, отхаркиваться. Следопыт срезал от ели махровую лапу и теперь обмахивал себя. Идти при этом старался как можно тише.

Очир опускался на самое дно кальдеры, и ему это не нравилось. С каждым шагом затаённость леса пугала всё больше. Утонув в сумерках бездыханной чащобы, охотник чувствовал, что попал в далёкий, ему неведомый мир. Не верилось, что всё это происходит в самом сердце Саян.

Подняв голову, Очир старался поглубже вдохнуть, но не мог. Воздух оставался тяжёлым, будто густым. Никак не удавалось надышаться.

Деревья вставали высоко над землёй, складывали друг к другу свои гнутые, будто изуродованные мохнатые лапы, и под такой полог солнечный свет по-прежнему проникал скупо. Седой лишайник был разбросан по веткам, будто клочья изодранных париков.

Ветра не было. Всё стыло в бездвижности. Только тихо покачивались кроны лиственниц.

Не встречалось больше ни дятлов, ни белок, даже комары пропали. В тишине шаги казались особенно громкими, и следопыт старался идти ещё медленнее. Ускорялся, лишь оказавшись на пересыпанных жёлтыми иголками мшаных полянах — они скрадывали любой, даже быстрый шаг.

Вместо человеческих следов на грязевых проплешинах стали попадаться глубокие свежие следы медведя. Очир склонился к одному из них. Потрогал. Убедился, что вода ещё не налилась в отпечаток.

— Минут пятнадцать, — прошептал следопыт, но, понюхав пальцы, не уловил медвежьего запаха. Это было странно.

Очир взял наизготовку ружьё. Ему всё меньше нравилось происходящее.

Пошёл по медвежьему следу. Тот часто терялся в траве. Появлялся плохо пропечатанным, слабым. Лишь изредка — на земляной зализине^[46] — ложился целиком, с острыми ямками от когтей. Очир никак не мог высчитать возраст зверя. По размеру стопы — взрослый, не меньше десяти лет. По длине шага — совсем ещё юный. Да и шёл он как-то странно: с медвежьей раскосостью, но при этом ровно, почти как человек. Звери так не ходят. Петляют, идут там, где человеку пройти неудобно, — через кусты, под низко растущими ветками. Ни разу не встретились все четыре отпечатка — они могли бы многое рассказать о медведе. Большее, что находил Очир, — сдвоенные следы от задних лап.

Звериная тропка выводила его к лежанкам, устроенным в овраге или под зарослями тальника. Трава здесь была свежепримятой. Следопыт шёл за зверем буквально по пятам, готовился увидеть его за любым из деревьев. Ветра не было, и запах не мог выдать близость охотника.

Склонившись над очередной лежанкой, Очир опять насторожился. На сломах трава была зелёной, даже не начала покрываться плёнкой. Её сок оставался свежим, незагустевшим. Лежанка была свежей, никаких сомнений. Но она совсем не пахла! Когда медведь поваляется на траве, от неё ещё долго тянет крепким запахом зверинца. А тут — ни намёка.

Нашёл клочок шерсти. Медведь. Но шерсть, как и следы, как и лежанка, ничем не пахла. Очир мотнул головой. Прислушался. Вокруг томилась тишина. Ни единого скрипа или свиста. Ни птиц, ни зверей. Следопыт подумал, что здесь где-то прячется зловонный источник, придававший воздуху горечь. Он распугал зверьё, а теперь обманывал обоняние Очира.

Нужно было возвращаться. Следопыт обещал себе, что пройдёт ещё не больше ста метров и направится назад. Вряд ли беглецы могли тут укрыться.

Обошёл несколько деревьев. Замер, остановился на полушаге. И медленно, стараясь не шуметь, поднял ружьё. В груди спокойно, но как-то уж слишком гулко билось сердце. Очир затаил дыхание. Напряг глаза, будто боялся, что горький воздух отравил не только его обоняние, но и зрение.

— Не согласен, — зевнул Юра.

— Ну смотри… — оживился Слава.

— Слушай, хватит уже.

— Вот как ты отличишь малодушие от умения вовремя затормозить? — Слава отказывался замечать поскучневшее лицо брата. — Вот идёшь по бурелому. И вдруг говоришь себе, что пора уже встать ночёвкой, что лучшего места не найти, а если пораньше ляжешь, то и выйдешь до рассвета. Чего тянуть? А? Как тебе ситуация? Можно ли себе верить? Ум-то — он увёртливый, услужливый, оправдает всё, что нужно. Вдруг в тебе говорит не мозг, а уставшее тело? Тело-то близорукое, просчитывает на один шаг. Пакостная история. Пойди разберись. Тут тебе протаранить ещё километр — и найдёшь полянку, нормально поставишь палатку и выспишься. А ты подумаешь, что не малодушничаешь, не ленишься, а только…

— Тихо, — буркнул Фёдор Кузьмич.

Слава замолчал. Насторожился. Ничего не услышал в округе. Только птицы кричали. Но Слава знал, что отцу лучше не перечить, и больше уже не заговаривал. Юра тайком показал, как с облегчением смахивает со лба пот, и прикрыл глаза, готовый задремать. Слава покривился ему в ответ и отошёл в сторону. Спать не хотелось. Решил пройтись по лесу.

— Сядь, — тихо, но отчётливо сказал Фёдор Кузьмич.

Слава послушно сел на землю. Нахмурился, не зная, чем себя занять.

— Что будем делать, если он до темноты не вернётся? — не открывая глаз, спросил Юра.

— Там видно будет.

— Можно выйти в обход. Посмотреть, что тут.

— Там видно будет, — повторил егерь и отчего-то приложил к земле ладонь. Долго держал её, прежде чем отнять, будто прислушивался к дыханию почвы.

— Что говорит земля? — улыбаясь, спросил Слава.

— То, что болтливые умирают первыми, — егерь даже не посмотрел на сына.

Улыбка у Славы поблёкла. Он не любил, когда отец так ему отвечал. На всякий случай тоже приложил ладонь к почве. Затем и вовсе прилёг — приложил к ней ухо. Ничего не услышал и не почувствовал.

У Очира онемели ноги. Он по-прежнему не шевелился. Боялся выдать своё присутствие. Впереди, в двадцати шагах от него, стоял плетень. Самый настоящий плетень из ивняка. Изгородь тут стояла некстати. Ничего не огораживая, она тянулась от одной лиственницы к другой. Очир не понимал, кто и зачем её тут поставил. Но знал одно: здесь есть люди. По меньше мере один человек. И это точно не Переваловы, не Тюрин и не монгол. Едва ли они, оказавшись в этом поганом лесу, вдруг задумали срочно сплести забор.

Прошло уже десять тихих минут. Очир позволил себе сделать осторожный шаг. Под ногами предательски хрустнула ветка. Замер. Выждал ещё минуту, потом приблизился к плетню. Старый, высохший. Простоял тут не меньше года.

Тишина утомляла, давила. Очиру было всё сложнее прислушиваться к лесу. К тому же начали слезиться глаза. Шея взмокла. Следопыт расчёсывал её, проклиная комаров — от их укусов зудела кожа.

Обошёл изгородь. Ещё раз внимательно осмотрел её и пошёл дальше.

Вновь замер, увидев поблизости второй плетень. Этот был замкнут в круг. Напоминал беседку, только без крыши и без скамеек.

— Ямар муухай юумэн бэ, — выругался Очир.

Изгородей становилось больше. Все они по-прежнему стояли как-то невпопад, без видимой причины. Ничего не огораживали, ничего не защищали.

Встретилась и настоящая хижина — со стенами, укрытыми берёстой, обложенными лапником, но опять без крыши. Очир медленно зашёл внутрь. Увидел глиняные, будто наспех слепленные тарелки и чашки. Склонился над ними. Провёл по дну пальцем. Посуда была чистой. Не было даже осадка от дождей. Значит, за ней присматривают. Но что за глупость — мыть чашки, а потом расставлять их в беспорядке на земле?

Впрочем, Очира больше беспокоил другой вопрос. Он уже видел свежие изгороди, украшенные черепами сусликов и сурков. Видел большую яму со стенками из обожжённой глины — это мог быть котел или засыпная печь. Видел даже аккуратную поленницу, привязанную к стволу сплетёнными из крапивы верёвками. Кто бы всё это ни сделал, он должен был тут часто появляться и хорошенько наследить. Земля здесь часто была открытой, без травы, иногда вовсе оголялась глиняными пятнами. Но Очир за последний час не увидел ни одного следа. Ни одного! Ни человечьего, ни звериного. Его следы тут были единственными.

Дальше он встретил путаную сеть неглубоких каналов. Они были клинообразно выбиты в почве. Складывались в малопонятные символы, приводили к глиняным печам, которые теперь встречались особенно часто. Но и там следов не было. Не удалось разглядеть даже птичьего или мышиного следа.

Очир вышел к прогалине. Покрытая жухлой травой, она вся была исчерчена каналами. Теперь из них не складывалось никаких узоров, они просто вели к центру — туда, где на небольшом возвышении лежала округлая базальтовая плита.

Следопыт, не опуская ружья, приблизился к плите. Провел рукой по её шершавой, волнистой поверхности. Чисто. Ни одной соринки. Только чуть присыпало хвоей. Плиту окаймляло кольцо из обожжённой глины. А в глину были вделаны большие светло-зелёные камни. Нефрит! Это был именно нефрит. Никаких сомнений. Очир жадно ощупал его гладкую выпуклость.

— Не золото, конечно…

Достал нож, надеясь выковырять себе парочку самых крупных камней, но насторожился. Услышал шорох кустов впереди. Понял, что занял не лучшее место. Открыт со всех сторон. Если поблизости были Переваловы, они могли без затруднений убить его. У водопада осталось лишь одно ружьё. Второе вполне могло быть у них с собой.

Следопыт быстрыми, путаными перебежками ушёл с прогалины. Боялся, что в него выстрелят, поэтому нагибался, распрямлялся, менял направление. Оказавшись под деревом, остановился. Внимательно оглядел прогалину. Никого.

Ещё долго не решался пойти дальше. Не мог отвести взгляда от базальтовой плиты. От её украшенного нефритом кольца. Решил запомнить это место и никому о нём не рассказывать. Если Нагибины не найдут сокровище Дёмина, он вернётся сюда один. Очир поёжился, представив, как опять будет блуждать тут в полном одиночестве.

— Ничего. Оно того стоит.

Можно было бы взять с собой помощника, но камней на всех не хватит. Тут — добыча для одного человека.

От этих мыслей Очира отвлёк глухой звук — будто кто-то наступил на ветку. Подняв ружьё, следопыт направился дальше.

— Смотри, какой шустрый, — Слава, посмеиваясь, показал на колено. На нём сидел продолговатый жук с чёрными пятнышками, высоко поднятыми усами и кривыми заострёнными лапками. Яркий, гладкий, будто кусок пластмассы.

— Это клоп, — уныло отозвался Юра.

— Очень смешно.

— Я серьёзно.

Слава, выругавшись, взвился на месте. Отыскал упавшего в траву жука и принялся ожесточённо топтать его ногой.

— Ненавижу клопов! Тварь какая! Уселся. Ещё странный такой.

— Ничего странного. Всё село в этих клопах.

— А я не видел.

— Видел. Все видели.

— Может, и видел, но не знал, что клоп.

— Тихо. Отец идёт.

Фёдор Кузьмич возвратился из краткой разведки.

— Ну что? — посерьёзнев, спросил Юра.

— Уходим.

— Что-то случилось? — Братья Нагибины встали с земли и торопливо отряхивали брюки.

— Пока что нет. Но скоро случится.

Фёдор Кузьмич не стал пояснять свои слова. Быстро зашагал в сторону — вдоль границы между первым кольцом и дном кальдеры. Братья, переглянувшись, схватили свои рюкзаки и последовали за отцом.

Лес быстро редел. Очир, вновь обнаружив медвежий след, шёл быстрее. Его подгоняла неожиданная догадка. Она объясняла все странности этого зверя. И дело тут, конечно, было не в проблеме с обонянием. Следопыту хотелось как можно скорее развеять последние сомнения. Нужно было нагнать странного хищника.

Лиственницы теперь стояли не ближе, чем на пять-десять метров друг от друга. Все они были тонкие, со слабыми, не ко времени пожелтевшими ветками. Подлесок давно закончился. Травы почти не осталось. Только влажная глиняная земля и вкрапления базальтовой россыпи.

Запах горьких эфирных масел стал ещё более выраженным. Очир уже не задумывался об источниках зловония. Понимал, что лес тут оскудел, осы_́пался неспроста. У следопыта першило в горле, слезились глаза. Пощипывало вспотевшую кожу. Зуд начинался по всему телу. Но Очир не мог повернуть назад. Не сейчас. Нужно было непременно нагнать странного зверя и потом возвращаться. Следопыт не имел права упустить его, когда тот так близко. Если догадка оправдается, эта добыча поможет найти золото.

С каждым шагом становилось жарче. Очиру доводилось бегать по десять километров через таёжный ветролом, а потом, не запыхавшись, верно стрелять по движущемуся соболю, а тут, не пробежав по гладкой земле и двух километров, он уже задыхался. Вдыхал всей грудью, но не мог надышаться. Пришлось сбавить темп. Смочил платок водой и комком сунул себе в рот, старался дышать через него.

Лес оборвался. Мелькнули вялые заросли последних кустов, и началась гладкая, будто выжженная площадка из глины и базальтовых плит. Очир остановился. Бережно промыл глаза. Это не помогло. Они по-прежнему горели. Прищурившись, огляделся.

Зловонный туман здесь сгустился так, что даже небо, не загороженное кронами деревьев, едва синело над головой — будто смотришь на него через запотевшее стекло.

Впереди из липкой серой дымки вставал чёрный гигант останца. Следопыт почти дошёл до центра впадины и теперь увидел, что на дне кальдеры было ещё одно, внутреннее кольцо, диаметром не больше полукилометра. Это было настоящее озеро из густого тумана. Значит, источник зловония был там, в основании скалы, теперь больше напоминавшей башню. Со дна его, будто водоросли, поднимались странные тёмно-зелёные растения. Приглядевшись, Очир подумал, что это пихта или карликовая ель. Оставалось загадкой, как она выжила в таких условиях. Но следопыта это сейчас волновало меньше всего.

Он увидел медведя. Тот стоял на кромке внутреннего кольца. Должно быть, надеялся, что преследователь оставит его в покое, не погонит дальше, в глубину.

— Так и знал, — оскалился Очир.

Последние сомнения ушли. Его догадка оправдалась сполна. Осталось сделать удачный выстрел.

Глава вторая

— Смотри-ка, арбузы, — Слава наклонился к аккуратно разграниченным росткам. Сорвал бледно-зелёную ягоду, раздавил её и понюхал пальцы: — Точно, арбузы!

Нагибины стояли на окраине небольшой бахчи. Юра с недоверием поглядывал на вершину ближнего холма. Там, наверху, тянулась плетёная ограда. Увидев её в первый раз, он не поверил себе, но теперь, когда они вышли к настоящей бахче, можно было ничему не удивляться.

Фёдор Кузьмич, задумавшись, почёсывал щетину.

— Кто-то играет с нами в игры, — процедил Юра.

— Да, — согласился отец. — И мы знаем кто.

— Думаешь, это Переваловы? Жертва становится преследователем?

— Иные думают, что они ставят метку, а сами уже давно отмечены, — промолвил егерь.

— Что? — не понял Юра.

— Теперь игра будет интереснее. Нет ничего любопытнее загнанной в угол жертвы. Только в отчаянии человек показывает себя настоящего. Вот и посмотрим, какая у них кость, у наших друзей.

— Там, на холме… — начал Юра.

— Я видел, — кивнул егерь.

— Откуда это здесь? Арбузы, изгородь?

— Неважно. Потом разберёмся. Кто бы это ни был, угрозы он не представляет.

— Почему?

— Ты видел хоть один след? Кроме звериного?

— Нет.

— И что это значит?

— Тот, кто здесь живёт… — Юра пожал плечами. — Осторожно ходит. Прячет следы…

— Да. И почему он это делает?

Юра нахмурился. Ему не хотелось признавать, что он не знает ответа. Фёдор Кузьмич, не глядя на сына, усмехнулся:

— Это значит, что он сам боится. Это его дом. Если в твоём доме нет твоих следов, значит, тебя окружают страхи. Значит, ты сам жертва.

— И чего же он боится?

— Увидим. Главный вопрос — в другом: стоит ли нам самим бояться этого?

— У нас есть ружья, — весело отозвался Слава.

— Страх сильнее ружей. А пугает неизвестное. Держишь мысль?

— Значит, сделаем так, чтобы неизвестное стало явным. И лишим их главного оружия, — предложил Юра.

— Именно. Если б нас хотели и могли убить, давно бы сделали это. Мы тут чужаки и постоянно открыты.

— И что нам делать?

— То, чего от нас ожидают меньше всего.

— И это?..

— Расслабимся. Будем умнее. Сделаем привал. Обустроим лагерь. Будем делать вид, что ничего не замечаем. И тот, кто хочет нас запугать, должен будет усилить напор. Увидит, что его оружие не работает. Начнёт активнее проявлять себя.

— А у нас заряжены ружья.

— Именно так.

— А как же тот дымок? — удивился Слава. — Мы не пойдём к нему?

— Там никого нет, — качнул головой Фёдор Кузьмич.

— Мы просто будем сидеть и ждать?

— Нет. Так мы ничего не добьёмся.

— Тогда не понимаю… — нахмурился Слава.

— Страх — это всегда туман. Ты сам усиливаешь его своей фантазией. А как победить несуществующего зверя?

— Несуществующим ружьём, — кивнул Юра.

— Так, вы все чего-то поняли, это я вижу… — протянул Слава. — А теперь, пожалуйста, для таких как я. Что мы собираемся делать?

— Увидишь, — прошептал Фёдор Кузьмич.

Слава пожал плечами. Понимал, что большего от отца не добьётся, а спрашивать у брата не хотел. Вздохнув, промолвил:

— Думаешь, Очира убили?

— Вряд ли. Но о нём можно забыть. Едва ли мы когда-нибудь увидим его.

Следопыт улыбался. Даже с такого расстояния он мог точно сказать, что всё это время преследовал не дикого зверя, а человека, переодевшегося в шкуру медведя. Это, конечно, был кто-то из беглецов. Решил испугать охотника. Пришил к подошвам ботинок настоящие медвежьи лапы и путал его странной походкой. Правда, путал умело, словно многие годы общался с медведями, наблюдал за их поведением.

Очир не успел прицелиться. Медведь понял, что больше не вызывает страха, и сам испугался. Скользнул вниз по склону, отделявшему дно кальдеры от внутреннего кольца.

— Ну, теперь не уйдёшь, — прошипел Очир и бросился вперёд.

Он был уверен, что преследует Сергея Николаевича. Других вариантов не было. По росту это не могли быть ни мальчишка, ни девчонка. Женщина не сумела бы так долго и быстро уходить от охотника — изнеженная городом, она бы давно спрятались под валежину и, плача, ждала бы своей участи. Толстый профессор тоже не смог бы резво бегать через здешние буреломы. Монгол был значительно выше. Оставался Сергей Николаевич. Он никогда не нравился следопыту.

Подбежал к кромке. На мгновение засомневался — слишком уж густым оказался туман внутри. Не верилось, что там вообще можно дышать. И деревья во внутреннем кольце росли диковинные — тёмно-зелёные, почти чёрные.

Очир оглянулся. Не увидел леса за спиной. Его скрыла дымка. Перекрестился и стал сбивчиво, давясь влажным платком, бормотать защитную мантру:

— Ом таре тутаре туре соха.

Развернуться сейчас, уйти из долины. Подняться назад, к пещере. Дождаться, пока схлынет водопад. Спуститься по расщелине. Оседлать одного из коней и скакать без остановки до темноты. Потом упасть на землю. И смотреть в глубину ночного неба — прохладного, просторного. И чувствовать жизнь. Развести костёр, лечь возле него спать. Прогоревшая ветка откроет красную жаровню — из неё приятно пахнёт теплом. Очир уснёт и не заметит, что жаровня обветшает пеплом, затянется углями. Проснётся утром рядом с кострищем. Наскоро умоется студёной водой ручейка — и дальше, через горы и тайгу, в Кырен, к жене и детям.

Следопыт опустил взгляд. Увидел в ногах сложенные пирамидкой камушки. Испугавшись, отступил. Пригляделся. Обо тут шли вдоль всей кромки — каждые три-четыре метра. Они предостерегали. Если б здесь были Тензин или Чагдар, они бы давно испугались, уговорили Очира бежать из этих мест, но следопыт не был таким суеверным. В озлоблении, будто именно каменные пирамидки вызвали в нём воспоминания о семье, Очир раскидал их ботинком. Братья были мертвы. И, мёртвые, они не поймут его трусости.

Следопыт приободрился. Гоняться за диким зверем — дело опасное и сомнительное. Преследовать человека — проще. Очир понимал, что не должен бояться тумана. Если уж Сергей Николаевич без страха спустился в него, то охотнику и подавно нужно торопиться. И всё же что-то удерживало Очира. Не давало совершить последний шаг. Будто тонкое, прозрачное стекло отделяло его от внутреннего кольца, не позволяло зайти внутрь.

Задрожав от гнева, следопыт зарычал. Выругавшись, рванул вперёд. Не заметил, как поскользнулся на спуске. Опрокинулся на спину и покатился вниз, обмазываясь тёплой грязью.

— Ну, подожди у меня, — Очир сдавил в руках ружьё.

Нашёл медвежьи следы и теперь не отводил он них взгляда. Наугад отмахивался от веток, шёл вперёд. Готовился выстрелить сразу, как заприметит силуэт. Фёдор Кузьмич не одобрит, скажет, что нужно было брать в плен и допрашивать, но егеря сейчас не существовало. Был только Очир и его запуганная жертва. Весь мир пропал. Дочь, сын, жена, родственники, друзья, всё, что удалось за тридцать шесть лет жизни собрать, купить, построить — всё исчезло, осталось там, за границей внутреннего кольца, вместе с ворохом неразрешённых сомнений и проблем. Следопыт улыбнулся. От этой неожиданной пустоты стало легко. Подумал, что, должно быть, так чувствует себя заблудший дух.

Дышать в густом тумане было трудно. Нельзя было делать быстрые шаги, начиналась одышка — обжигало гортань, будто сухими пальцами изнутри скоблило грудь.

Остановившись, Очир наконец огляделся. Он уже зашёл глубоко в чащу странных деревьев. Впрочем, это были вовсе не деревья. Какие-то зонтичные растения, похожие на борщевик. В три-четыре метра высотой, с распушёнными зонтиками чёрных цветков, с толстым тёмно-зелёным стволом. Маслянистые, неподвижные. Армада зловонных уродцев. Только такие и могли появиться тут, в гибельной яме на дне проклятой кальдеры.

Очир закрыл глаза. Дрожащими руками надавил на веки. Нельзя сдаваться. Идти вперёд. Сергей Николаевич наверняка ослаб не меньше. Должно быть, ползёт из последних сил. Ищет укрытия, уже не заботится о том, чтобы скрыть следы. Значит, далеко не уйдёт, нужно только отдохнуть, перевести дух.

Открыть глаза было трудно. Они успели покрыться масляным налётом, слиплись. Пришлось тереть их рукавом.

Очир снял с ремня бурдюк. Встряхнул его. Улыбнулся приветливому, звонкому бульканью внутри. Надо было вытащить изо рта платок. Взял его пальцами. Потянул. С ужасом увидел, что тот — чёрный. Пропитался густой слизью. Весь рот был перепачкан. Следопыт не чувствовал зубов. Пытался клацать ими, но не слышал звука. Пальцами стал вытягивать изо рта тёмные плёнки.

«Что же это такое? Что за дрянь? Хараал шэнгээhэн муу газар».

Сделал два глотка. Вода на мгновение охладила грудь, но тут же выступила по́том на липком лбу.

Выбросил платок.

Руки дрожали всё сильнее. С такой дрожью можно промахнуться. Значит, нужно подойти близко.

Ещё раз посмотрел на стволы растений. Приблизился. Прищурившись, разглядел, как по ним медленно течёт масло и мельтешат тёмные точки. Муравьи! Да, это были чёрные муравьи. Очир протянул руку. Пальцем коснулся ствола, надеясь понять, какой пакостью он покрыт, но тут же отдёрнул руку. Его обожгло. На кончике пальца проступил волдырь. Что бы это ни было, борщевик или что-то другое, от него следовало держаться подальше. В таких плотных зарослях сделать это было непросто.

Очир вернулся к медвежьему следу. Тот успел отчасти затянуться. Слишком быстро. Следопыт встал на колени. Через брюки почувствовал жар почвы. Прислонил к ней ладонь. Прислушался. Земля тут была распаренной, но при этом твёрдой. Под ней чувствовалась слабая вибрация. Очир не знал, как её объяснить. Напрягся. Заставил себя встать. Понимал, что во внутреннем кольце нельзя оставаться долго. Это могло стоить ему жизни.

— Там! — прошептал Слава и встал на ноги.

— Сядь, дебила кусок! — прохрипел Юра. — Сядь!

— Я что-то видел, — взволнованно ответил ему брат.

— Сядь и сиди.

— Там был человек.

— Да.

— И что? Мы просто будем сидеть?

— Ты не слышал, что сказал отец? Сиди. Делай вид, что ничего не замечаешь, что тебе плевать. Если б не твои коровьи глаза, ты бы заметил, что это уже в третий раз.

— В четвёртый, — тихо отозвался Фёдор Кузьмич.

Кто-то ходил вокруг прогалины, на которой остановились Нагибины. Иногда приближался, позволял уловить свой силуэт и тут же исчезал.

— Пугают нас? — успокоился Слава.

— Это всё, что они могут, — кивнул Юра. — Ешь свою гречку и не дёргайся. А ещё лучше — расскажи что-нибудь весёлое. Я даже посмеюсь. Пользуйся моментом.

— А если…

— Ещё прежде чем ты успеешь по-настоящему испугаться, я поприветствую любого, кто к нам приблизится. — Фёдор Кузьмич через ткань рубашки погладил рукоятку револьвера — того самого, что когда-то принадлежал Сергею Николаевичу. — Хорошая штука. Пристреленная.

— Да уж…

— Ну так давай, — кивнул Юра. — Ты же у нас главный байковед.

Слава растерянно молчал. Не знал, о чём заговорить. Впрочем, быстро нашёлся. Стал пересказывать слухи о странном поведении участкового в Кырене — поначалу тихо, сбиваясь, а потом всё больше входя во вкус и уже громко посмеиваясь своим привычным смехом.

Юра не слушал брата. Пытался понять, хорошо ли поступает отец. Впрочем, даже решив, что тот неправ, он бы никогда не осмелился высказать это вслух. Отец всегда просчитывал ситуацию на много шагов вперёд и редко ошибался. Даже тогда, в речной долине. Фёдор Кузьмич сразу сказал, что зажжённый костёр — это ловушка. Что беглецы наверняка оказались на острове, решили заманить туда преследователей, а сами, конечно, уже плывут на другой берег.

«Если б мы просто дали им сбежать, они боялись бы каждого шороха и продвигались вперёд медленно. Может, вообще ушли бы с тропы. Решили бы вернуться домой, взять подмогу и тогда уж прийти с новой экспедицией», — думал сейчас Юра, поглядывая на отца. Неспешно раскладывал по мискам гречку. Старался подцепить для Фёдора Кузьмича побольше тушёнки.

«А так мы наступали им на пятки. Всякий раз позволяли уйти. Дали им обхитрить нас в тумане, там, где орали эти чокнутые сурки. И они поверили в себя. Приободрились. Почувствовали силу и неуязвимость. Удача вдохновила их двигаться дальше, к золоту. Каждый из них решил, что сможет стащить сокровище Дёмина и проскользнуть у нас под носом».

Разгадав ловушку, егерь тогда скомандовал сыновьям и племянникам спускаться к реке, идти вброд.

— Только медленно. Вы не должны их догнать. Дайте им время уйти. — Неожиданно схватив Юру за ворот, Фёдор Кузьмич прошептал: — А тебе отдельное поручение. Смотри, чтобы никто не утонул. Понимаешь, о чём я? Если их там смоет, ты из кожи вон лезь, но спаси каждого. Прежде всего мальчишку и его мать. От мёртвых толку нет.

— Ты так уверен, что у них остались приметы? Камера…

— К чёрту камеру! — Егерь отстранился от сына. Говорил громко, перекрикивая грозу. — Сколько минут их баба рисовала третью примету?

Юра не ответил. Отец учил его никогда не признавать свою слабость и свои промахи.

— А я знаю, — Фёдор Кузьмич правильно расценил молчание сына. — Вся суть — в деталях, не забывай об этом. Двадцать две минуты. А сколько она рисовала четвёртую примету?

Юра промолчал.

— Полтора часа. Держишь мысль? То-то и оно.

— Значит, ты уже тогда знал, что они собираются бежать.

— Ещё раньше, сын. Раньше, чем они сами это поняли.

И всё же старик допускал ошибки. После первой погиб Тензин. Фёдор Кузьмич не верил, что у погонщика Баира найдутся силы и воля мстить. Впрочем, в последний момент егерь отстранил Юру и отправил в палатку именно Тензина. Значит, что-то подозревал… Вторую ошибку он допустил, когда послал в погоню Чагдара. Приказал ему убить всех, кроме мальчишки и его матери. Думал, что уже добрался до золота, что осталось лишь протянуть руку. Сегодня егерь, кажется, совершил третью ошибку. Она стоила жизни Очиру. Впрочем, тот ещё мог вернуться. Не было ни криков, ни выстрелов.

Следопыт теперь шёл сгорбившись, короткими шагами. Он ослаб. Дышал открытым ртом. Не обращал внимания на то, что слюна сгустилась и тёмной жижей свисала с нижней губы, липла к подбородку.

Чёрный великан останца был совсем близко. Гигантская башня, вытащенная из глубин земли.

— Что это? — Следопыт, жмурясь, потёр лицо.

Левый глаз почти закрылся. Очир смотрел правым. Наклонившись под ствол чёрного растения, увидел, что там лежит глиняная пиала. В ней тлели чёрные семена. Дым поднимался к зонтикам, смешивался с туманом, усиливал его.

Простонав, следопыт опрокинул пиалу. Увидел под ней сухую трещину. Из трещины посыпались муравьи. Они извитыми полосками начали подниматься по стволу. Липкий сок им не мешал. Очир, переполненный отвращением, отошёл.

Стал ощупывать лицо. Оно всё было маслянистым. Губы затвердели. Язык разбух, отяжелел. Короткие волосы пропитались слизью. Заметив это, следопыт стал отчаянно сгребать слизь пальцами, стряхивать её на землю. С ужасом оглядел потемневшие руки. Обожжённый палец тихо пульсировал болью.

Очир вернулся к медвежьим следам.

Пиал с тлеющими семенами становилось больше.

На мгновение Очиру показалось, что его тело покрыто муравьями. Вздрогнул. Стал правым глазом осматривать руки. Ничего не увидел. Принялся пальцами выскребать черноту с нёба. Не мог с ней управиться. Боялся её проглотить. Простонав, закричал. Принялся с остервенением шаркать ногтями по языку. Разодрал его в кровь. Хотелось глубже пропихнуть в себя руку. Достать до гортани, расчесать её, потом ещё глубже — изнутри выскоблить себе грудь, лёгкие. Вывернуться наизнанку. Содрать всю зудящую кожу. В отчаянии ускорился. Запыхался. Взахлёб пытался надышаться. На выдохе хрипло стонал. Проклинал себя и Сергея Николаевича.

Подняв голову, увидел, что заросли закончились. Лес из трёхметровых растений остался позади. Следопыт стоял на гладкой чёрной поверхности, будто покрытой затвердевшим битумом. Витиеватыми узорами по ней шли трещины. Они устремлялись к останцу — тот был так близко, что можно было рассмотреть узкие продолговатые рёбра, глубокие впадины, скальные отвесы. Они то выныривали, то опять терялись в клубящейся дымке. Скала вздымалась из озера. Там клокотал кипяток. И на самом берегу озера стоял медведь.

Человек в медвежьей шкуре… Теперь он сбросил капюшон — звериную голову. Очир, несмотря на слепоту, сразу понял, что это не Сергей Николаевич. Это был какой-то старик с растрёпанной длинной бородой. Лицо, вымазанное плотным слоем сажи или грязи. Чёрное, пустое лицо.

Незнакомец стоял прямо. Его обдавали раскалённые пары озера. Одна из трещин проходила между его ног. Ни ядовитый туман, ни горячие пары не беспокоили старика. Очир поднял ружьё.

— Посмотрим, как тебе на вкус свинец, — проговорил следопыт, чувствуя, как губы растягивают липкую плёнку.

Собрал всю волю, до боли стиснул челюсти. Едва поймав в прицел незнакомца, потянул спусковой крючок.

Ничего не произошло. Это была даже не осечка. Ружьё просто не отреагировало на прикосновение. Растерянно покачиваясь на месте, Очир не знал, что делать. Медленно осмотрел ружьё. Оно всё покрылось маслянистым налётом. Дуло стянуло чёрной жижей. Следопыт понял, что проиграл. Поднял взгляд. Медведя уже не было.

Очир выронил ружьё. Оно беззвучно упало ему в ноги.

Развернулся. Долго, настойчиво вдыхал. Горло со свистящим, шипящим стоном принимало туман. Следопыта передёрнуло. Он повалился на колени и стал откашливаться. Видел, как изо рта вылетают сгустки чёрной крови. Не мог остановиться. Отхаркивался, захлёбывался всем телом — так натужно, что на какое-то время приоткрылся левый глаз. Едва успокоил себя. Заставил дышать короткими глотками. Покачиваясь, встал.

Не было времени думать, оценивать всё здесь случившееся. Проклинать незнакомца и собственную глупость. Нужно было из последних сил идти — прочь от гибельного места.

Очир в последний раз взглянул на останец. Туман ненадолго расступился, и следопыт увидел, что через кипящее озеро лежит деревянный мостик. Он вёл к пещере в самом основании останца. На верёвочных перилах висели медвежьи черепа. У входа в пещеру стоял старик. Он распахнул полы своего одеяния. Кажется, он был нагим. И будто приглашал в пещеру, показывая, что там уже ничто не потревожит, там не достанут ни туман, ни испарения чёрных растений. Очир качнул головой. Это была ловушка. Последняя уловка, чтобы окончательно его погубить. Нет. Он знал путь к спасению. Нужно было возвращаться по собственным следам.

Развернулся и побрёл назад, к зловонным зарослям.

— Где Слава?

— В туалет отошёл, — Юра ответил неуверенно, выдавая волнение. Он и сам переживал из-за долгого отсутствия брата.

— Я сказал далеко не ходить.

— Ему… приспичило.

В молчании ждали ещё десять минут. Слава по-прежнему не возвращался.

— Или у твоего братца запор… — процедил Фёдор Кузьмич.

— Или кто-то перешёл к активным действиям, — закончил за него Юра.

— Странно…

— Значит, твоя тактика была не лучшей.

Егерь не ответил. Понимал, что, если сын ему дерзит, значит, напуган. Сейчас не было смысла его отчитывать. Фёдор Кузьмич и сам начинал сомневаться в своём плане.

Он рассчитывал дождаться темноты и тогда выйти на охоту. Беглецы могли пугать Нагибиных, сколько им вздумается. Они были без ружей, без снаряжения. У них не было даже топора, который они, отступая, бросили у водопада. Нужно было только сыграть против их правил. Заставить проявлять себя всё активнее, а ночью дать им отпор. Ночью у охотников было больше шансов на выживание.

Егерь понял, что просчитался, но только не знал, в чём именно. Не могли беглецы так поверить в себя, что превратились в хищников, способных подстеречь жертву в кустах, когда она присела там расслабиться. Не верилось, что Сергей Николаевич или Марина Викторовна научились беззвучно подкрадываться со спины, хватать и душить или убивать ударом ножа в лёгкое — так, чтобы жертва не успевала даже вскрикнуть. Значит, им помогли. Значит, егерь недооценил безумца-отшельника, жившего в этих горах. Это он выращивал тут арбузы, ставил плетёные изгороди. Он мог быть не один. Но большая группа людей оставляет следы. Вместе они бы чувствовали себя в безопасности и уж точно не придумали бы заметать за собой каждый отпечаток.

«Значит, тут два отшельника», — предположил Фёдор Кузьмич.

— Что будем делать? — спросил Юра.

Отец промолчал. Нужно было принять решение. Слава, конечно, сам был виноват.

— Ищем следы.

— Какие?

— Кровь.

— Кровь?

— Если они его убили, будет кровь. Её так быстро не спрячешь. Если они его схватили, тоже будут следы.

— Что будем делать дальше? — Юра поднял ружьё.

— Охотиться на тех, кто охотится на нас. Игра становится интересной.

Юра со злобой посмотрел на отца.

— Для тебя смерть сына — просто интересная игра?

— А ты что, собрался жить вечно? — усмехнулся Фёдор Кузьмич. — Не нравится — ложись и жди своей участи. А я пошёл.

Первым делом прочесали ближайшие кусты. Все места, где Слава мог уединиться. Ничего не нашли.

Юра иногда поглядывал назад, на поляну, где горел костёр. Надеялся, что брат вернётся сам. Слава вполне мог заинтересоваться шорохами, опять уловить чьё-то движение и, вопреки словам отца, попытаться выследить Переваловых. Далеко бы он не решился уходить.

— След.

Егерь склонился к земле. На оголённом участке хорошо виднелся отпечаток ботинка.

— Слава, — прошептал он.

— Что делаем?

— Стреляй только наверняка. Целься в ноги. Идём вперёд. Обходим те заросли с двух сторон. Слава явно пошёл туда.

— Укромное местечко, — усмехнулся Юра.

— Встречаемся с той стороны. Смотри, куда наступаешь. Тут могут быть ловушки.

— Очир бы сейчас пригодился, — вздохнул Юра.

— Ему сейчас не до нас, — тяжело, грубо ответил Фёдор Кузьмич и зашагал вперёд.

Следопыт упал во второй раз. Ноги совсем раскисли. Он их почти не чувствовал. Уткнувшись лицом в землю, лежал и не шевелился. Видел, как чёрные муравьи торопятся взобраться на него, но не сопротивлялся. Нужно было беречь силы. Они карабкались по его маслянистому лбу, поднимались в нос, даже забегали в приоткрытый рот и там вязли в густой слюне. Кажется, всё тело было покрыто муравьями. Они покусывали кожу, но это не причиняло боли. Онемевшее тело ничего не чувствовало.

Обожжённый палец потемнел. Ноготь на нём ссохся, расслоился. Это был сильный яд. Не то плача, не то посмеиваясь, Очир удивлялся своей глупости. Теперь казалось невероятным, что он по собственной воле забежал в эту гиблую низину.

— Подъём, — прохрипел он. Поднялся на дрожащих ногах. На землю, словно песок, посыпались муравьи. — Ублюдочные твари, — прошептал Очир. — Рано. Обед ещё не подан.

Зашагал неуверенными шагами. Раскачивался на ходу. Раскидывал руки в поисках опоры.

Схватился за ствол чёрного растения и, вскрикнув, отскочил. Оно ошпаривало так, что возвращалась боль, а с ней — осознанность. Ладонь пульсировала. Очир воспользовался секундой ясности и заторопился вперёд. Он уже не знал, идёт ли по своим следам или давно заблудился в зарослях внутреннего кольца. Сейчас это было неважно. Он надеялся на своё умение ориентироваться, держать направление даже в глухой чаще.

В штурмовые дни следопыт проходил по пятьдесят километров через дикую тайгу неторными тропами. А теперь умирал, не зная, как преодолеть несчастные полкилометра.

— Ещё чуть-чуть, — он не знал, произнёс ли эти слова вслух или озвучил их только в мыслях.

Видел, что впереди начинается пригорок. Это был выход. Вскарабкаться по нему — и оказаться на дне кальдеры. Скорее!

Близость освобождения приободрила.

Волоча ноги, оступаясь, едва удерживая равновесие, Очир шёл вперёд. Всё чаще хватался обожжёнными руками за ядовитые стволы растений. Боль давно оглушила до полного онемения, контузила, но всякий раз он вздрагивал.

— Я ещё живой, — промычал Очир. Улыбнуться он не мог. Лицо стянуло тёплой жижей. Левый глаз окончательно заплыл. Осталась только щелочка правого.

Следопыт карабкался на пригорок, впиваясь в землю непослушными пальцами. Подъём был невысоким, чуть больше двух метров, но сейчас для Очира он был круче и выше любой из покорённых им гор.

Оказавшись наверху, он вдохнул чуть свободнее. Тут клубился туман, но после внутреннего кольца следопыт дышал так, будто вышел на омытую ветрами вершину Мунку-Сардыка.

Сделал несколько шагов.

По коже разошёлся жар. С каждой секундой он усиливался.

Очир понимал, что нужно перетерпеть боль. Но она лишь нарастала. Пронзила всё тело, стала невыносимой. Его будто заживо погрузили в котёл с кипящей водой, обложили кусками огненной лавы.

Из груди прорвался страшный крик. Рваный, булькающий пузырями вскипающей крови.

Очир взвился. Он и не знал, что его тело ещё способно на такие движения. В диком танце закрутился на месте. Попятился, поскользнулся и кубарем полетел вниз, на окраину внутреннего кольца.

Там ему неожиданно полегчало. Жар на коже утих. И только сердце, обезумевшее, колотилось.

Очир не понимал, что с ним происходит. Знал только, что не выживет. Понял это тихо, почти без сопротивления.

— Юра?! — Фёдор Кузьмич звал шёпотом.

Сына нигде не было.

Егерь уже дважды обошёл заросли.

Он остался один.

Подумал, что это могла быть глупая шутка. Что сыновья сговорились разыграть отца, проверить его настоящим страхом. От злости прикусил губу. Подумал, что в такой ситуации может победить, если сыграет против их правил. Они хотели напугать его — значит, он должен напугать их. Только не знал, как это сделать. И не понимал, как им удалось так ловко спрятаться.

Следы Юры обрывались под кустами. Братья могли сидеть в зарослях. Отсюда плохо видно. Ждут, что он пойдёт внутрь. И тогда выскочат. «Нет», — егерь мотнул головой. Не верил своим мыслям. Сыновья не могли решиться на подобную глупость.

«Ну, терять нечего. Попробуем так». Навёл ружьё на кусты. «Сами виноваты».

Грохнул выстрел.

В ответ была тишина. Если б в кустах кто-то был, он бы давно выскочил от страха. Значит… Что-то мелькнуло в ветвях.

Фёдор Кузьмич пригнулся. Весь напружинился, готовый к броску. Замер. Боялся пошевелиться. Понял, что угроза подстерегала сверху. Это многое объясняло.

Егерь знал, что в эти секунды решается его жизнь. Улыбнулся. Наслаждался своим страхом. Видел и чувствовал как никогда ясно, отчётливо. Сердце отсчитывало ровный, строгий ритм.

Опять хруст ветки. «Пора!» Фёдор Кузьмич вздёрнул ружьё, выстрелил вверх и, не поднимая головы, понёсся вперёд.

Разом зашумела листва в кронах, громче заскрипели ветки.

Егерь широкими шагами перепрыгивал через ямы и валежины. Не оборачиваясь, мчался между деревьев. С тупым упругим звуком в лиственницу вонзилась стрела, пущенная ему вслед, но Фёдор Кузьмич этого не заметил. Не разбирал направления, ни о чём не думал. Только бежал.

Очир ещё раз попробовал выбраться наружу, но боль опять загнала его вниз. Он теперь покорно лежал на земле. Смотрел туда, наверх, на границу дна и внутреннего кольца. Туда, где было его спасение. Где была жизнь.

Щель левого глаза совсем закрылась. Иногда по нему пробегали муравьи. Должно быть, они успели покрыть всё тело.

«Нужна одна последняя попытка. Одна. И всё. Хватит с меня».

В этот раз Очир решил продираться до упора. Ломиться вперёд, не обращая внимания на боль. Только бы добраться до одной из тех речек в лесу. Упасть в неё. Быть может, вода смоет ядовитый сок. Ведь это из-за него так обжигало тело, едва следопыт покидал укрытие густого тумана и выставлял себя солнцу.

«В темноте было бы проще… Но до ночи я не доживу. Значит — сейчас».

«Да и мало ли что тут творится по ночам…»

«Последняя попытка. Сейчас…»

Надо было набраться сил. Вздремнуть пару минут.

Очередной муравей остановился на веке. Теперь и правый глаз закрылся.

Очир в отчаянии просипел.

Только бы набраться сил…

Глава третья

— Очнись! Эй!

Кто-то бил Юру по щекам.

— Давай уже, просыпайся!

— Зажми ему нос.

— И что это даст?

— Ну тогда обмакни его.

— Фу! Это мерзко.

— Знаешь, Марин, мерзко держать эту падаль.

— Дай сюда.

Теперь по щекам били сильнее. Каждый удар отдавался глубокой болью в темени. Юра пришёл в себя, но не хотел это показывать. Нужно было придумать, что делать дальше. Он понимал, что оказался в плену у Переваловых. Сейчас в этом не было сомнений. Юра узнал их голоса.

— Он уже очнулся.

По голосу это был Слава. Он тоже здесь.

— С чего ты взял? — спросил Сергей Николаевич.

— По дыханию.

— А чего он глаза не открывает?

— Думает.

— Это как?

— Думает, что предпринять. Не хочет выдавать того, что очнулся.

— Вот оно как, — рассмеялся Сергей Николаевич. — Ну так бросай его! Или он скорее утонет, чем рассекретит себя?

Слава выругался в ответ.

— Юр, тебя трудно держать.

Притворяться не было смысла. Юра открыл глаза. Он был уверен, что вместе с братом находится в какой-то затопленной землянке, что связан, а Переваловы говорят с ними из-за решётки, но всё оказалось несколько иным.

— Привет, — вяло улыбнулся ему Сергей Николаевич.

Они вместе были заточены в одну клетку. Переваловы, профессор Тюрин и Нагибины. Не хватало только Фёдора Кузьмича, Очира и монгола с дочерью.

— Ну что ж, тут собрались последние члены экспедиции. Очень приятно, — Сергей Николаевич едва сдерживал зевоту. — Остальные, надо думать, мертвы. Иначе сидели бы тут с нами заодно.

— Ты как? — Слава всё ещё держал брата за плечи. Тот грубо отмахнулся.

Солнце шло на закат. Кальдера погружалась в темноту. В свете последних лучей Юра успел оглядеться. Их заточили в просторную клетку из толстых брёвен, скреплённых массивными ржавыми цепями. Клетка до середины находилась в болоте, и пленники стояли в ней по пояс в воде и тине. Это скорее было даже не болото, а озеро, давно заросшее и превратившееся в зыбун. Овальное, не меньше двадцати метров в узкой части, озеро пахло гнилью и сероводородом, будто пленников забросили в яму с тухлыми яйцами. Пол клетки был выложен редкими брёвнами, и нога, соскользнув в проём между ними, не находила ни ила, ни земли. Значит, зыбун был глубоким.

Сама клетка по углам была зажата между четырёх столбов — сколоченных и обтянутых цепями сосновых брёвен, по три в каждом столбе. Они поднимались на два метра над поверхностью болота.

Вокруг клетки тянулись узкие дощатые мостки. От них к берегу вёл дощатый перешеек, также поставленный на сосновые столбы. На перешеек из клетки можно было выйти через дверку, висевшую на петлях из цепей и сейчас закрытую на амбарный замок.

Берег болота пустовал. Там не было ни людей, ни строений. Только дикое разнотравье и начинающийся невдалеке перелесок. Будто тюрьма здесь оказалась по какой-то ошибке или глупой шутке.

Юра, увязший в липкой тине, заметался у стенки. Стал дёргать её, пытался развести брёвна.

— Бесполезно, — отозвался Сергей Николаевич. — Пробовали. Тут всё крепко. Да и какой смысл тратить силы, пока мы на виду. За нами следят. Дождёмся ночи.

— Думаешь, тут не нашлось никого умнее? — Юра резко обернулся. — Сейчас мы на виду. Правильно. Так почему не показать свою слабость?

Сказав это, Юра замер. Осознал, что не понимает, кто и зачем поймал их в эту ловушку. Переваловы сидели вместе с ними, значит, и они тут жертвы. Тогда кто хищник в этой игре? Или это уловка? Переваловы поймали их, а теперь притворяются, сидят с ними, чтобы… Что? Юра мотнул головой. Совсем запутался в мыслях. Болело темя. Его неплохо расшибло.

— Предлагаешь показать, что мы в отчаянии? — оживился Сергей Николаевич. — Дёргать клетку, но не вкладывать всю силу. А что? В этом есть соль. Увидят нашу слабость и уже будут не так внимательно сторожить ночью. Ну так давай, чего ждём?

Сергей Николаевич начал вполсилы трясти стенку.

— Ну? — позвал он остальных.

Откликнулись только Артём и Слава.

Марина Викторовна молча следила за Юрой. Тот растерянно смотрел в пустоту. Его голову осаждали сотни мыслей, ни одну из которых он не признавал годной. Ни одна из них не объясняла их положение.

— Да успокойся ты, — Юра отдёрнул Славу от бревён. Тот ухнул в болото, раскидав тину по всей клетке. — Хватит! — Юра хотел отдёрнуть и Сергея Николаевича, но тот увернулся:

— Полегче. Мы теперь в одной лодке. Как в старые добрые времена. Дружная экспедиция в поисках сокровищ Дёмина и великого открытия доктора Корчагина.

Марина Викторовна, обняв прутья клетки, повисла на них. Юра заметил, как от слёз опухло её лицо. Артём стоял возле мамы и с подозрением поглядывал на Нагибиных. Только профессор Тюрин, всё это время державшийся в углу, выглядел довольным. Однако его довольство отдавало безумием. Глаза беспокойно бегали за грязными стёклами очков. Он что-то бормотал, тихо посмеивался. Иногда хватался за один из кармашков своей вымокшей жилетки, будто надеялся найти там что-то важное.

Пленников беспокоил гнус. Комары жадно летели в клетку, надеясь на лёгкую добычу. Приходилось постоянно отмахиваться, вышлёпывать себя по голове и рукам, а потом в раздражении окунаться в зловонную воду зыбуна, обмазывать себя тиной — после этого гнус на какое-то время отступал.

— Кто это сделал? — наконец выдавил Юра.

— Как? — делано удивился Сергей Николаевич. — Наш мудрый капитан ещё не понял?

— Отвечай.

— Тебя терзает страх неизвестности?

— Отвечай! — гаркнул Юра. Кинулся было с кулаками к Сергею Николаевичу, но сам себя успокоил: — Ты правильно сказал, мы в одной лодке. Не будем её расшатывать. Будем думать о том, как безопасно причалить к берегу.

— Такой подход мне нравится, — согласился Сергей Николаевич.

— Пусть всё будет как раньше. Как в старые добрые времена, — оскалился Юра. — Сейчас глупо что-то утаивать. Поделитесь тем, что вам известно. И мы вместе прикинем, что с этим делать.

— Говоришь как отец, — усмехнулся Слава.

— Ну, известно не так уж много… — признался Сергей Николаевич. — Нас самих сюда бросили пару часов назад. Правда, вам больше досталось. Нас хоть не лупили по голове. А мирно проводили сюда.

— Кто?

— Ещё не догадался?

— Нет.

— Это всё открытие нашего любимого Виктора Каюмовича. О котором он не удосужился сказать в записях. А мог бы хоть словечком обмолвиться, — Сергей Николаевич посмотрел на жену, будто она была виновата во всём случившемся.

— Говори ясней, — поторопил Юра.

— Ты лучше у профессора спрашивай. Он тебе объяснит во всех подробностях. Только это не поможет. Ну, давай, Мишаня, не стесняйся. Кажется, у тебя появились благодарные слушатели. Вы тут развлекайтесь, трепитесь, а я пока подумаю, как нам выбираться.

Юра успокоился. Почувствовал, что Сергей Николаевич, как бы он ни хорохорился, сам перепуган до дрожи. Чужой страх успокаивал.

Пришлось растолкать Тюрина, прежде чем тот понял, что к нему обращаются. Посмеиваясь, закусывая губу, профессор прошептал:

— Что это?

— Загадка. Старая тофаларская загадка. Ничего особенного, правда?

— И какая тут отгадка?

В ответ Тюрин громче засмеялся. Даже прослезился — до того уморительным ему казался стишок. Протерев пальцами глаза, вздохнул. Повторил Нагибиным то, что уже успел коротко рассказать Переваловым. Из его слов стало понятно следующее.

В те годы, когда Восточный Саян не знал инородных завоевателей, здесь жило древнее племя карагасов. Их современных потомков принято называть тофами. Они и сейчас живут в северных пределах бывшей Тофаларии — богатого горного края. Настоящих тофов осталось не больше пары сотен. Да и эти люди едва напоминают своих прадедов.

Среди карагасов было несколько племён. Мирные кочевники, торговцы пушниной. Лишь изредка воевали с хакасами, да и то коротко, без особой крови. Почти все они покорились сначала китайцам, а потом русским, согласились выплачивать им дань. Так началось увядание карагасов. Завоеватели считали их дикарями. На то были свои основания. Те не знали ни скотоводства, ни земледелия. Жили охотой и дарами леса. Ясак^[47] русскому царю выплачивали соболиными шкурками, другого спроса с них не было.

К восемнадцатому веку говорили о пяти главных улусах: Сарыккаш, Хаш-Тар, Кара-Чогду, Чептей и Чогду. Перечисляя их, Тюрин поочерёдно загибал пальцы левой руки. Заговорщицки посмотрел на Юру и не спеша продолжал:

— О шестом племени не знали даже самые дотошные шуленги^[49]. Забыли. А ведь оно было самое сильное и самое развитое из всех карагасских племён. Наследники рода Чёрных медведей. Урух-Далх, — последнее название профессор произнёс с особенным удовольствием. — Они ушли из пределов Тофаларии задолго до того, как был построен Покровский острог — на том месте, где теперь стоит Нижнеудинск. А это был тысяча шестьсот сорок восьмой год. Понимали, что с русскими завоевателями им не совладать, и предпочли спрятаться. У них на это были свои особые причины…

С царской властью в Тофаларию пришли страшные болезни, о которых прежде карагасы даже не слышали. Больше всего жизней покосило не бремя ясака, а натуральная оспа. Прелестный подарок от новой власти. К середине девятнадцатого века от карагасов осталось только пятьсот душ. Потомки Чёрных медведей не зря ушли. Их бы постигла та же участь.

О том, какими были люди из племени Урух-Далх, почти ничего неизвестно. Только в китайских источниках остались краткие и малоинтересные описания. Гладкие чёрные волосы, карие глаза, круглое смуглое лицо, необычайная лёгкость всего тела из-за тонких и ломких костей. Жили в юртах, которые покрывали берёстой и лосиной кожей. Носили серебряные серьги, ожерелья из бисера. В пищу употребляли оленье мясо и совсем не ловили рыбу. Ели хлеб из сараны, пили травяной чай с жиром и солью. Ничего исключительного. То же можно сказать почти про всех карагасов. Единственной их особенностью было наличие своей письменности. Впрочем, в китайском источнике о ней упоминалось мало. Там приводилась лишь одна урухская запись — легенда о том, как медведь перевоплотился в человека.

Урух-Далх считались хранителями Книги судеб. Той самой, о которой так много написано в тюрко-монгольском эпосе. По легенде, они получили её от одной из увядающих ветвей тувинцев-тоджинцев. А те, в свою очередь, нашли Книгу «на самой глубине Небесного дна».

— Понимаешь, о чём это? Сибирские народы считали, что наше небо — это опрокинутая богами чаша. Она покрывает нас, словно купол. Любопытно, да? То есть «на самой глубине Небесного дна» может означать только одно — высоко в горах.

Я ведь тогда благодаря этой записи и заинтересовался урухами. И в Монголии, и в Туве, и в Китае Книга судеб всегда определялась как магический свиток, в котором можно прочитать о своём будущем. Герои эпосов хранили её в голове, в голени, в печени, даже в пятке, а когда требовалось — доставали, читали предсказания и пользовались ими. А тут — совсем другая картина.

Оживившись, Тюрин вдруг приблизился к Юре. Вцепился в его руку. Юра хотел оттолкнуть профессора, но, помедлив, смирился. Внимательно слушал дальше.

— Чёрные медведи называли себя хранителями Книги судеб. Но говорили, что в ней рассказывается о далёком прошлом, которое может повлиять на ещё более далёкое будущее. Чувствуешь разницу? Интересно, правда? И книга эта была записана на выделанных медвежьих шкурах. Это была большая книга. Такую в голень или в печёнку не запихнёшь. Она состояла из множества отдельных глав. Каждая глава — огромный том. Томов было так много, что для их хранения построили целый посёлок. Своеобразная библиотека, спрятанная где-то в горах. Любопытно, да?

Тюрин отпустил Юру. Задумавшись о чём-то, замолчал. Вернулся в свой угол, продолжил совсем тихо. Юре приходилось напрягать слух, чтобы разобрать его слова:

— Они охраняли книгу от чужих людей. Когда в Саянах появились первые завоеватели, когда стало ясно, что Тофалария падёт, они ушли в горы. Оставили свои посёлки. Китайцы видели их пустые дома, брошенную утварь. Урухи даже не взяли с собой скот. Их искали, но не нашли. Решили, что они все до одного погибли в Саянах. Чушь! — неожиданно крикнул профессор. — Как же! Никто лучше урухов не знал эти горы, а тут вдруг взяли и погибли. Нет, китайцы просто поленились искать этих странных людей, которые долго шли по перевалам и долинам, оставляли за собой следы, а потом вдруг исчезли. А может, побоялись… Я всегда верил, что урухи спрятались у подножия святой горы Ыдык-Таг, отдались на волю её хранителю Даг-Ээзы. Встали последним рубежом, охраняя Книгу судеб. И с тех пор не покидали своё село-хранилище.

Ходила легенда, что они ушли по берегу священной реки Косторма и укрылись в Белогорье. Про Косторму ничего интересного я не нашёл. А вот Белогорье было названием странным. Только я, дурак, неправильно его понял.

Тюрин опять захихикал. От неожиданной слабости весь обмяк, чуть с головой не ушёл в болото. Сергей Николаевич едва успел поддержать его. Профессор кивком поблагодарил друга и тихо, утомлённо, без улыбки продолжил:

— Как я понимаю, китайцы всё это записали со слов шамана из рода Чептей. Эта кость была самой близкой к роду Урух-Далх. Когда-то они были братьями. Чептей и Урух-Далх — младшие роды карагасов, предки которых переселились из Монголии. В отличие от тех же Чогду, которые своё рождение вели от мест у реки Обуге — на костях их прадедов русские построили Удинский форпост.

А я искал их. Провёл две экспедиции, уверенный, что не могло такое сильное и богатое племя пропасть без следа. Говорил всем, что, если у них была письменность, они могли оставить хоть петроглифы на скалах, хоть что-то. Мне поверили. Первая экспедиция поднялась в Саяны с тувинской стороны. Вторая — с монгольской. Мы искали Белогорье, искали Небесное дно. Я думал, что это — вершины, круглый год спрятанные под снегом. А оно вон как, — Тюрин махнул рукой. — Белые не от снега, а оттого, что густо покрыты лишайником… Урух-Далх — дети гор из рода Чёрных медведей… — Тюрин в отчаянии, чуть ли не плача, произнёс их название, а потом жалобно протянул:

Последние слова Тюрин договорил посмеиваясь. Слава посмотрел на брата и покрутил пальцем у виска, показывая, что профессор тронулся умом. Юра не обратил на него внимания.

В опустившихся сумерках пленники почти не видели друг друга. И только молча слушали сбивчивую речь Тюрина. Пробубнив что-то о хозяине гор и водке, которой в последние века увлеклись карагасы, он вдруг опять повеселел:

— А ведь с золотом тут ничего странного. Да. Оно как бы факт. Первые месторождения в Саянах открыли именно карагасы. И Бирюсинское месторождение они сами показали русским. Только сейчас об этом не вспоминают… Неудивительно, да… Это был их дом, они тут многое знали. Гораздо больше, чем нам кажется. А Дёмин… да, теперь я верю в эту историю. Одному Богу известно, как он сюда забрёл. Но ему это удалось. И он… увидел золото, которое сами урухи и собрали. Украл самородки и сбежал отсюда. Должно быть, насмотрелся всякого, вот и перепугался. Тут вопросов нет… Если б только и мне это увидеть! Не сидеть в клетке, а спуститься к их домам и святилищам. Войти в их библиотеки…

— Так ты думаешь, это твои урухи нас схватили? — спросил Юра.

— Уверен! — оживился Тюрин, поправляя запотевшие очки. — Никаких сомнений. Я ещё тогда, в Кырене, заподозрил странное. Увидел у Артёма статуэтку с узорами. Такие узоры карагасы раньше вышивали на праздничных одеждах. Современные тофы их уже не помнят. Сами одежду не ткут. А фигурка-то новенькая. Вот я и подумал…

— Что же ты, дурья башка, сразу не сказал? — вздохнул Сергей Николаевич.

— Ну… я не был до конца уверен. Нужно было съездить в Иркутск. Заглянуть ещё раз в архивы, чтобы убедиться. Узоры-то всякие бывают…

— А потом?

— Что?

— Потом не мог сказать?

— Нет. Ты бы раструбил об этом в своей газетке.

— Ещё один… Корчагин не хотел делиться своим открытием. Потом ты. Вот и погляди, к чему всё это привело.

— Что они будут делать? — спокойно спросил Юра. — Эти твои урухи.

— Не знаю, — прошептал Тюрин.

— А ты подумай.

— На берегу болота стояли пиалы. Видели?

— Нас сюда несли без сознания, — по-прежнему спокойно ответил Юра.

— Ну да…

— Так что с этими пиалами?

— В них дымил можжевельник. Если я ничего не путаю, это артыш — подношение Священной горе.

— И?

— Значит, готовится большое жертвоприношение великому хранителю Даг-Ээзы.

— То есть нас поведут на убой?! — вскрикнул Сергей Николаевич.

— Не знаю. Карагасы людей в жертву не приносили. Барашка, оленя — куда ни шло, но…

— Но эти твои урухи совсем не похожи на старых карагасов, — закончил за профессора Юра.

— Да.

— Вот и славно. — Сергей Николаевич от бессилия ударил по тине.

— Что же нам делать? — жалобно спросила Марина Викторовна.

Ей никто не ответил. В клетке, окончательно утонувшей в ночной темноте, стало тихо. Только покачивалась вода, когда кто-то из пленников начинал перетаптываться на месте.

Тихим, сбивающимся на дрожь голосом Марина Викторовна проговорила строки из любимой походной песни отца:

Помедлив, она продолжила, запела, теряя голос, сбиваясь, но с каждой строчкой всё более уверенно:

Дальше ей тихо подпевал Артём:

— Идиоты, — злобно выдавил Юра и принялся с ожесточением дёргать прутья клетки. Они не поддавались. Только чуть позвякивали цепи.

— Зачем они держат нас в болоте? — спросил Артём.

— Маринуют, — отозвался Сергей Николаевич, — чтоб их богам было проще нас есть.

— Бог у них один, если уж говорить точно, — поправил Тюрин.

— Неважно. Зубки у него, видать, слабые, так что надо нас хорошенько потомить, чтобы жевалось мягче. Просидим денёк. Пиявки пососут нашу кровь…

— Тут есть пиявки? — с отвращением спросила Марина Викторовна и задёргала руками по воде.

— Вы хоть понимаете, что это значит?! — вскричал Тюрин.

— Что? — разом откликнулись Артём и Сергей Николаевич.

— Ведь это самые настоящие урухи! Урухи! Дети горы из рода Чёрных медведей! Тут, рядом с нами!

— Заткнись! — рявкнул Юра. — Или я сам тебя заткну.

— Не подходи к нему, — Артём метнулся к профессору, загородил его.

— Ещё ты тут поскули.

— Никто в мире не знает об их существовании, а мы тут наблюдаем, как они готовятся к празднику! По древним обычаям. Удивительно!

— Отойди, — бросил сыну Сергей Николаевич. — Пусть он ему лицо разобьёт. Может, это его отрезвит. Мишаня действительно тронулся. Радуется, что не просто увидит древний обычай, а ещё и примет в нём участие. Как романтично!

— А что! — вдруг закричал Тюрин. — Что ты хочешь? Чтобы я тут ныл и скулил? Что я могу сделать?! Дай хоть насладиться, если всё равно тут с вами помирать!

— Ого… — отозвался Юра.

Никто не ожидал такой вспышки от профессора. После его слов всем стало не по себе. Говорить больше не хотелось.

Молчание затягивалось. Потом, не сговариваясь, все начали дёргать прутья клетки. Поначалу — вразнобой. Потом — стараясь поймать амплитуду. Слышали, как чуть поскрипывают брёвна.

— У тебя же был нож! — вспомнил Сергей Николаевич.

— И что? — удивился Артём, ощупав ножны на поясе. — Пилить им цепи? Или рубить брёвна?

— Зараза, — выдавил папа.

— Сейчас бы пригодилось всё, что мы взяли для обмена с охотниками, — усмехнулся Слава.

— Ты о чём? — не понял Юра.

— Ну, там, верёвки, удочки, сгущёнка… Всё лежит в схроне. Говорят, с дикарями это работает.

— Что? Обменять удочки на нашу свободу?

— Почему бы и нет.

— Ну да, конечно. Им только удочек не хватает…

— Смотрите! — шёпотом вскрикнул Артём.

На берегу показались огни факелов. Они стройным рядом выходили из перелеска, тянулись к дощатому мосту. Факелов было семь, но людей шло явно больше — их тёмные силуэты двигались медленно, беззвучно.

— Урухи, — прошептал Тюрин.

Артём вспомнил, как днём их окружили на открытой поляне. Беглецы сделали привал, устав от долгого перехода, так и не отыскав костёр, дым которого рассмотрели со скалы. Сидели на земле, тихо переговаривались, удивлялись красоте и затаённости долины, куда их привела карта Дёмина, гадали, жив ли Виктор Каюмович и что он делал тут целый год. А потом увидели, как из леса дугой вышли они, урухи. В доспехах из оленьих шкур, с луками и копьями. Беглецы были до того поражены происходящим, что совсем не сопротивлялись. Возможно, это спасло им жизни. Артёму связывали руки, а он, онемев, смотрел на одного из урухов, обвешанного черепами животных, украшенного нефритовыми и золотыми пластинками, с высокой вздыбленной причёской, которую удерживали массивные заколки из оленьего рога. В руках у него был посох со странными не то стеклянными, не то хрустальными вставками — в них томилось что-то жидкое, чёрное. Больше ничего рассмотреть не удалось. Беглецам завязали глаза. Следующее, что они увидели, был берег болота и стоящая в нём клетка.

— Что происходит? — Марина Викторовна вцепилась в руку Тюрина. Увидела, что факелы перешли на мост и теперь продвигаются к пленникам.

— Начинается? — с дрожью спросил Сергей Николаевич.

— Не знаю, — признался профессор.

— Ну уж нет, — процедил Юра. — Так просто я не дамся. Сопротивляемся! Слышите? Все вместе.

— Бесполезно, — отозвался Слава.

— Заткнись!

— Они убили отца.

— Кто тебе сказал?

— Если б не убили, он бы сейчас был тут. Или пришёл бы нас спасти.

— Ну да, жди…

Урухи приблизились. Разошлись по мосткам. Беглецы, окружённые, столпились в центре клетки. Толкались, проваливались в проёмы между брёвен на дне. Нагибины локтями отпихивали Переваловых. И только Тюрин бесстрашно смотрел на урухов. Даже приблизился к одному из них, надеясь разглядеть его одежду.

Артём заметил, что все семь факелов держат дети. Кажется, это были девочки. Совсем маленькие, лет шести. Как и взрослые, они были укутаны в одежду из оленьей кожи. Раскрашенные жёлтой краской лица. Гладкие, будто вымазанные в глине волосы.

На берегу остался лишь один человек — женщина. Вся обмотанная верёвками по голому телу, с широким стоячим воротом, больше похожим на ошейник, от которого опускались два тканых лоскута — они прикрывали грудь. На её тяжёлой, неестественно большой голове возвышался плотный гребень из тёмно-жёлтых волос. На ногах — обувь с высоким голенищем, будто и не обувь вовсе, а сплетённые из коры прямоугольные коробы.

На мгновение Артёму показалось, что верёвки на женщине шевелятся. Он замер, всматриваясь в это странное одеяние, но тут женщина подняла руку — и дети окунули факелы в воду. Зашипев, факелы погасли.

В тяжёлом зловонном мраке воцарилась тишина. Ни звука. Клетка и урухи пропали. Осталось только сопение стоящих близко друг к другу пленников. Только темень.

Лязгнула цепь. Щёлкнул замок. Юноша понял, что урухи открыли дверь и заходят внутрь. В страхе отшатнулся. Наступил кому-то на ногу. Едва не провалился в проём между брёвнами.

— Серёжа… — позвала Марина Викторовна.

— Они тут, — жалобно прошептал Слава.

— Твари, — отозвался Юра. — Вот вам подарочек.

Прежде чем Артём понял значение этих слов, Юра всем весом толкнул его вперёд, к двери. Юноша повалился в воду, ушёл в неё с головой. Кто-то придавил его сверху.

Артём цеплялся, рвался, крутился, старался вынырнуть. Кто-то наступил на него. Схватил за шею. Стал не то топить, не то вытягивать наружу. Отпустил. Гулкое бурление воды.

Вынырнул. Со стоном жадно вдохнул воздух. Болотная тина лезла в рот. Оглушили крики. Толкотня, темнота. Ругается Юра. Просит о помощи Марина Викторовна. Юноша метнулся на голос мамы, но опять провалился.

Вновь глухой шум воды. Ничего не видно. Головой ударился обо что-то. Артём в отчаянии кричал под водой, пускал пузыри воздуха.

Вынырнул в суматоху хриплых голосов. Получил удар по щеке, но устоял. В ушах протянулся металлический стон.

Артём наугад водил руками, хватал кого-то за одежду. Его били, толкали.

На мгновение голоса стихли.

Во мраке слышались только возня и плеск воды.

«Нож!» Юноша потянулся к ножнам. Нога неприятно подвернулась в проёме между брёвен. Рядом вскрикнула мама. Упала на него. Они вместе скрылись под водой.

Когда юноша вынырнул в третий раз, возня стихла.

Лязгнула цепь. Дверь закрылась.

В тишине было слышно, как урухи уходят по мосту. Вместе с ними отдалялись сдавленные крики.

«Они кого-то схватили!»

— Мам? — прошептал Артём одновременно с папой, который чуть громче позвал:

— Марин?

— Я тут, тут.

Переваловы стали судорожно ощупывать друг друга, не веря, что это безумие для них закончилось без последствий.

— Мишань? — чуть позже спросил Сергей Николаевич.

— Тут, — слабо ответил профессор. Он был где-то возле стенки.

Беглецы были на месте. Не было только Нагибиных.

— Куда их повели? — Марина Викторовна без сил повисла на брёвнах.

Ей никто не ответил.

— Почему нас оставили?

Ответа опять не было.

— Они ведь всё равно придут?

— Марин, хватит. Не надо.

Пленники молча вслушивались в ночь, опасаясь различить в ней последние призывы Нагибиных. Артём понимал, что вскоре последует за ними. Его так же выволокут из клетки. Понесут куда-то. Свяжут. И, если прав Тюрин, принесут в жертву.

— Что? — проворчал Сергей Николаевич. Кто-то схватил его за предплечье. — Ну что? Что надо?

Отмахнулся. Так и не понял, кто это был.

Вновь чьё-то прикосновение.

— Да что такое… — начал было Сергей Николаевич, но осёкся. Понял, что рука протянулась к нему снаружи. Кто-то стоял за клеткой, на мостках.

Испугавшись, Сергей Николаевич отскочил. Столкнулся с Тюриным.

— Ты чего?

— Тут кто-то есть!

— Где?

— У клетки, снаружи.

Рука теперь схватила Артёма. Тот не сопротивлялся.

— Кто здесь? — крикнул Сергей Николаевич. — Что тебе нужно?

— Он ушёл, — промолвил юноша.

— Что?.. Кто это был?

— Не знаю. Он мне что-то передал.

— Что?!

— Тут… верёвка. И какая-то бумага.

— Записка?

— Не знаю.

— И что теперь? — не успокаивался Сергей Николаевич.

— Если это записка, нужно её прочитать, — отозвалась Марина Викторовна.

— Значит, дождёмся утра, — покорно ответил Артём.

— Ну уж нет! — возмутился Сергей Николаевич. — Дай сюда! Неужели ни у кого не осталось спичек?! Миш! У тебя же был фонарик!

— Промок. Я уже пробовал. Не работает.

— Проклятье…

— Подожди, — вдруг промолвил Тюрин.

— Что?

— Спички тоже промокли. Даже через целлофан. Но…

— Что?

— Я всегда держу в подкладке небольшой запас ниток и две охотничьи спички с чиркашом^[50].

— Может, у тебя там и ружьё завалялось? — вяло усмехнулась Марина Викторовна.

Тюрин не ответил. Послышался короткий звук разрываемой ткани. Потом шорохи. Профессор пытался зажечь спичку.

— Чиркаш не подмок?

— Я его залил воском. Сейчас. Вот!

Зашипев, спичка вспыхнула. Ослепила Сергея Николаевича. Через боль в глазах он торопился прочитать послание.

— Прикройте огонь, — прошептала Марина Викторовна.

Артём снял штормовку и заслонил горевшую спичку.

— «На рассвете все уйдут к Жертвенному камню…» «Я помогу…» Что это, не понимаю. А! «До полудня будет время…»

Спичка погасла.

— Ещё! — простонал Сергей Николаевич.

— Последняя, — вздохнул Тюрин.

— Давай! Тут немного осталось.

В этот раз профессор чиркал ещё дольше. Наконец вспыхнул огонёк.

— «Мы договоримся. Это шанс не только для вас, но и для меня. Будьте готовы на рассвете. Отдохните. В листьях — запечённая сарана».

Тюрин выронил спичку, когда она обожгла ему пальцы.

— Всё? — поинтересовалась Марина Викторовна.

— Написано с ошибками.

— Какими?

— Орфографическими.

— Серёж, при чём тут это…

— А вот и сарана, — Артём стал по очереди каждому протягивать по несколько твёрдых, будто чёрствый хлеб, комочков.

— Почему ты сразу не сказал? — усмехнулась мама.

— Хотел, чтобы всем досталось поровну.

— Это камень в чей огород? — промолвил Сергей Николаевич.

— Никаких камней. Просто не хотел суеты.

— Зачем нам верёвка? — спросила Марина Викторовна.

— Удавиться, — буркнул папа.

— Очень смешно, — мама торопливо жевала скудный ужин. Глотала, не успев даже почувствовать вкус. — И всё же, правда, зачем?

— Чтобы выспаться, — отозвался Артём. — Привяжем себя к брёвнам, и голова не будет падать в воду.

— Комары съедят.

— Обмажемся тиной.

— Пакость какая…

— И так уже все вымазались. Чего уж теперь…

— Но кто это был? Кто вдруг решил нам помочь? — Тюрин старался есть маленькими кусочками. Долго разжёвывал их, не глотал, ждал, пока они размягчатся и сами кашицей сойдут в горло.

— Завтра узнаем, — ответил Артём.

Глава четвёртая

Сон был тревожным. Верёвка больно перетягивала плечи. Артём часто просыпался и никак не мог вспомнить, где оказался. Начинал барахтаться, словно рыба, угодившая в сети. В темноте дотрагивался рукой до брёвен. Пугался этого прикосновения. Взволнованный, тихо звал маму. Настороженно вслушивался и не замечал, как вновь погружался в болезненную дрёму.

Когда Артём проснулся в очередной раз, он точно знал, что заперт в клетке, пленён горным племенем Урух-Далх. Однако не мог вспомнить, сколько дней здесь провёл. Дыхание было слабым, поверхностным. Веки и губы высохли, сомкнулись так, будто никогда прежде не открывались. В груди слева кололо — там будто ковыряли ржавым крюком. Боли не было. Только противно. Словно под анестезией хотят что-то выцепить этим крюком, выволочить наружу. Так было, когда Артём в детстве наступил на иголку, а потом хирург заморозил ему стопу, разре́зал её и засовывал внутрь пальцы, будто перебирал папки в поисках той, куда зашла иголка.

Трудно глотать. Слюна собиралась за правой щекой, там густела. Шея вздулась тяжёлыми желваками и не поворачивалась. Простонав, Артём опять провалился в забытье.

Ему снилось, что он лежит на поляне — той самой, где их схватили урухи. Рядом была Солонго. Она склонилась над его лицом. По щекам скользнули её распущенные волосы. Сол улыбалась. Артём слышал её запах — летнего разнотравья, багульника. Девушка что-то шептала ему. Он не мог разобрать ни одного слова, но чувствовал тепло её интонаций. Вокруг поляны каменными изваяниями стояли воины в оленьих шкурах. Они неподвижно наблюдали за Артёмом. Юноша знал, что придёт время, и урухи схватят его, но сейчас не хотелось об этом думать. «Смерть придёт — помирать будем», — послышался отголосок далёкой частушки. Солонго наклонилась к самому уху Артёма. Он почувствовал холодное прикосновение её губ. «Бежим, — шептала девушка. — Бежим». Земля затряслась. Каменные воины рассыпались чёрными глыбами. «Бежим», — громче звала Солонго и всё так же спокойно улыбалась. Её лицо покрылось чёрными трещинами. Артём испугался. Хотел отстраниться, но не мог. Лицо девушки исказилось. Из трещин стала вытекать густая жидкость. Артём понял, что и сам уже покрыт чем-то липким, маслянистым. Глазам стало больно. Их жгло изнутри. Солонго раскрыла рот в немом крике. Из её рта растянулись плёнки вязкой паутины. В них копошились муравьи. Артём закричал из последних сил и проснулся от собственного стона.

— Бежим! — мама трясла его за плечо.

В слабой предрассветной дымке Артём увидел, что дверца в клетку раскрыта. На мостках стоял воин-урух. Плотно обмотанный в оленьи кожи, в деревянной маске, с воротом из заострённых ветвистых рогов — они держались на плечах и короткими пиками смотрели вперёд. Его волосы были перекручены верёвками, вымазаны в светлой глине и торчали высоким пучком, который стягивали костяные кольца.

— Это ты? — с подозрением спросил Сергей Николаевич.

Незнакомец не ответил. Только махнул рукой, призывая поторапливаться.

— Как тебя зовут? — не успокаивался папа.

— Толжанай, — прошептал урух. — Уходим!

Он говорил с мягким напевным акцентом, напоминавшим не то монгольский, не то бурятский.

— Толжанай, — заворожённо повторил профессор. Он не сводил глаз с незнакомца.

Первым вышел Сергей Николаевич. За ним — Марина Викторовна. Артём и Тюрин выбрались последними. Юноша с сожалением посмотрел на своё неуклюжее верёвочное ложе. Образ Солонго, угрожающий и нежный одновременно, до сих пор не покидал его.

— Почему ты нам помогаешь? — шёпотом спросил папа, когда они ступили на твёрдую землю.

— Не отставайте.

Толжанай замер. Повёл головой, будто принюхивался, и короткими шагами заторопился вперёд. Он бежал, сильно сгибая колени, весь насторожённый. Напоминал дикого зверя, готового в любой момент прыгнуть — высоко, во всю затаённую силу и ловкость.

— Нас никто не охраняет? — удивился Артём.

— Все ушли, — отозвался Толжанай. Повернулся к юноше и добавил: — Ваши друзья опустились в Небесную чашу. Все смотрят, как Аза заберёт их кровь.

— Вы им поможете?

— Им никто не поможет. Аза никого не пощадит. Этой ночью он уже принял кровь. Она пробудила его аппетит.

Артём помедлил. «Этой ночью уже принял кровь? Что это значит? Если Нагибины мертвы, то кого они убивают сейчас?» Юноша не понимал, о каких именно друзьях упомянул незнакомец. Это могли быть Очир и Фёдор Кузьмич. Но это могли быть и Джамбул с Солонго.

— Кто они? — Артём нагнал Толжаная. — Сколько их?

Незнакомец остановился. Приблизился к юноше. В узкие прорези деревянной маски Артём увидел карие глаза с яркими белками. Кожаное одеяние уруха пахло горькими эфирными маслами.

— Их никто не спасёт. Ты можешь только погибнуть с ними.

— Идём! — поторопил сына Сергей Николаевич.

— Артём, умоляю, не надо! — позвала мама.

Юноша сдался. Они вновь побежали вперёд, и тогда Толжанай коротко ответил:

— Их двое.

Артёма передёрнуло.

«Джамбул и Солонго могли найти наши следы. Проникли в кальдеру и тоже угодили в ловушку. Но почему их не посадили в одну клетку с нами?»

«Надо было расспросить Славу об Очире и Фёдоре Кузьмиче. Что с ними случилось? Их схватили? Убили? Если б знать наверняка…»

Марина Викторовна и профессор уже запыхались. Они не могли двигаться так быстро.

— Далеко ещё?

— Нет. Тут близко, если бежать.

— А если идти?

— Идём, — урух видел, в каком состоянии пленники, и не требовал от них невозможного.

Беглецы шли через заросшую кустами поляну. С травы градом опадала роса. На ветках тальника стрекотали кузнечики. Их было немного, но в общей тишине певучий треск разносился далеко.

Впереди Артём увидел скальные кручи. Догадался, что его с родителями всё это время держали в третьем, самом широком кольце — вчера, спускаясь из пещеры, они разглядели тут небольшие озёра, каменные осыпи и разрезанные речками перелески. Если б клетка располагалась на дне кальдеры или даже на первом холмистом кольце, у них не было бы шансов на спасение. Они бы просто не осилили такой подъём.

Артём вспомнил дедушкин рисунок, на котором была изображена клетка в болоте. Значит, Виктор Каюмович всё это видел. «Неужели во второй раз он тоже угодил в плен? И погиб в Небесной чаше урухов?» Артём представил, как дедушка, распростёртый, лежит на каком-нибудь жертвенном алтаре, как рядом выплясывают воины в оленьих шкурах. Как над ним медленно поднимается нефритовый нож шамана. Как кальдеру оглушает его предсмертный крик.

— Солонго… — опять прошептал Артём. Остановился.

— Что такое? — спросил папа.

— Я так не могу. Если там Солонго…

— Девчонка? С чего ты взял? Неужели непонятно, что там сейчас Нагибины?

— Непонятно.

Артём в общих словах пересказал свои подозрения.

— Чушь какую-то придумал! — поморщился папа.

— Я не могу… Я должен…

— Если ты сунешься туда, твоя мама пойдёт за тобой, — Сергей Николаевич едва сдерживал раздражение. — Она не бросит своего сына. И я пойду за вами. И мы все погибнем. Разве что Мишаня пойдёт дальше. Ему важнее спастись и раструбить всем об открытии Корчагина. Он бы тут всю родню оставил и глазом бы не моргнул.

Тюрин нахмурился, но смолчал.

— А ты? Твоя монголка дороже матери?

Артём растерянно пожал плечами. Внутри всё рвалось. Он понимал, что не простит себе, если не узнает участь Солонго. Там, во сне, она просила о помощи. Звала его.

— Идём! — Сергей Николаевич тряхнул сына за плечо.

— Идём, — неожиданно бодро кивнул Артём.

Он принял решение. Одно-единственное верное решение. Нужно было как можно скорее выйти из кальдеры. Когда родители окажутся в безопасности, он вернётся. У него мало времени. Толжанай сказал, что в Небесной чаше всё решится к полудню. Пусть так. Артём не знал, хватит ли у него сил найти эту Чашу и где вообще её искать, сможет ли он отыскать путь назад, да и хватит ли ему смелости в последний момент, но сейчас это было неважно. Он успокоил себя своим решением и теперь без лишних мыслей следовал за урухом.

Шли через заросшие кустами овраги. Артём видел перед собой папины ботинки. Всё внимание сосредоточил на них. Чёрное голенище, усиленное кожаной накладкой. В трещинки забилась земля и трава. Юноша изредка прислушивался к тому, как сзади идут мама и Тюрин, а потом опять концентрировался на папиных ногах.

Небо обмело сухими, раскрошенными облаками. Яркое неподвижное солнце опустило на долину жар и духоту. Ветра не было.

Ботинки Артёма, вымокшие в болоте, уже не хлюпали, но по язычку выдавливалась чёрная пена. Заныли старые мозоли.

— Кто-то может нас преследовать? — спросил Сергей Николаевич.

— Может, — кивнул Толжанай. Он уверенно прокладывал путь через высокую траву.

— И что тогда?

— Вас поймают.

— А ты?

— Я успею уйти.

— Это как же?

— Вам не укрыться. Медленно идёте. Даже если побегут те, кто быстрее.

— И что нам делать?

— Идти вперёд.

— Ясно… — вздохнул Сергей Николаевич и больше вопросов не задавал.

Из зарослей вышли на небольшую, зажатую между кряжистых останцев поляну. Артём подумал, что Толжанай, опасаясь задерживаться на открытом месте, попросит их идти быстрее, но тот продвигался с неизменной скоростью.

— Любопытно, да? — Тюрин, поравнявшись с юношей, указал ему на голову уруха.

— Что?

— Маска! Она на обе стороны. Сзади тоже есть лицо.

В самом деле, маска Толжаная состояла из двух частей, соединённых кожаными ремешками. Лицевая сторона была украшена узорами, совсем как на нефритовой фигурке, а на тыльной стороне были вырезаны широко раскрытые глаза и чуть приоткрытый рот.

— Зачем это? — шёпотом спросил юноша.

— Не знаю, — Тюрин, улыбаясь, пожал плечами. — Туземцы Амазонки надевали на затылок маску, чтобы дикие звери не напали на них сзади.

— Это как?

— Ну, увидят маску и подумают, что жертва смотрит прямиком на них. Испугаются. Постараются обойти сзади. А там — настоящее лицо. Может, и тут что-то подобное.

— Надо у него спросить, — предложил Артём.

— Спрошу, — Тюрин произнёс это с таким придыханием, что даже мама, шедшая рядом, усмехнулась.

Лицо у Марины Викторовны совсем осунулось за последние дни. Видно было, что она идёт из последних сил. Сергей Николаевич боялся, что на обратном пути через горы придётся нести жену на носилках. Была лишь небольшая надежда, что Толжанай поможет им раздобыть лошадей. Нагибины наверняка оставили их снаружи. Главное, чтобы там не осталось охраны.

Артёму в траве привиделся длинный упругий трос. Тот стремительно проскользнул по земле.

— Змея! — шёпотом вскрикнул Тюрин.

По его описанию Марина Викторовна угадала щитомордника.

— Я же говорю, жёлтый… Кажется, с коричневым.

— Да, щитомордник.

— Не смертельно, но неприятно, — отозвался Сергей Николаевич. — Сам не кинется, но смотреть под ноги нужно.

— Если будет тоненький и чёрный, ты не пугайся, — Марина Викторовна хотела успокоить явно взволнованного Тюрина.

— Я знаю, как выглядит уж! — отмахнулся профессор.

— А вообще вы, Михаил, напрасно идёте третьим, — вздохнул Артём.

— Это как?

— Дедушка рассказывал, что змея всегда нападает на третьего. Первый её будит. Второй раздражает. Ну, а третьему достаётся.

Мама, услышав эти слова, опять улыбнулась. Тюрин захихикал как-то нервно, невесело, показал, что его подобные истории не пугают. Но потом остановился перевязать шнурки и пропустил вперёд Сергея Николаевича. Подождал, пока пройдёт Марина Викторовна, лишь тогда пошёл следом. Тюрин и не заметил, как все тихо посмеивались над ним.

Вышли к берегу каменистой реки. Здесь её шум был единственным выраженным звуком. Остальное звучало мимолётно: вскрикивала птица, скрипела на ветру лиственница, суетливо шелестел в траве бурундук, несколько раз от опушки визжала евражка. На камнях мелькали ушастые полёвки: выскочит, замрёт, пискнет, покрутится, опять пискнет и нырнёт в сторону, подальше от чужаков.

— Вон там, — Толжанай остановился возле осыпавшегося галькой валуна. — Там вход в пещеру. Видите?

— Да, — кивнул Сергей Николаевич. — Уже близко. Так чего мы ждём?

— Должны уйти охранители.

— Вход охраняют?

— Нет. Это старый вход. Им не пользуются. Его давно засыпало. И это было хорошо. Старейшины решили его не открывать.

— И зачем мы туда идём? — не понял Сергей Николаевич.

— Я его откопал. Теперь можно пройти. Никто не знает.

— А эти твои охранители? Ты говорил, что сейчас все в Небесной чаше.

— Все воины, кроме охранителей.

— Ясно. Но… Я никого не вижу.

— Конечно, — урух кивнул.

Тюрин сел поближе к Толжанаю и внимательно осматривал его одеяние. Изучал, запоминал каждую деталь. Смотрел на него с таким вожделением, что Марина Викторовна опять развеселилась. Артёму было приятно видеть мамину улыбку.

— Может, объяснишь, зачем нам помогаешь? — спросил Сергей Николаевич. — Раз уж мы тут застряли.

— Всё заканчивается.

Толжанай говорил тихо, не поворачивая головы, — настойчиво смотрел на вход в пещеру.

— Олохой давно сказал, что это случится. И оно случилось.

— Олохой? — с дрожью в голосе спросил Тюрин.

— Мудрейший, — тихо ответил урух. — Он всё предвидел. А я был готов. Я не хочу уходить со всеми.

— Послушай, — Сергей Николаевич мотнул головой, — я ничего не понимаю…

— Откуда ты знаешь русский язык? — спросил Тюрин.

— Меня научили.

— Зачем?

— Я дорго.

— Что это значит?

— Я хожу через горы в посёлки и города. Меняю золото на деньги. Покупаю сахар, соль, спички, чай. Я сын дорго, внук дорго и правнук. Мужчины в моей семье всегда ходили, но я буду последним.

— И много… много других урухов выходят отсюда? — с удивлением спросил Тюрин.

— Мало. Есть дорго. Это я, кабарга. Несу к Ыдык-Таг подношения большого мира. Есть гускун. Это ворон, который живёт в русских и бурятских сёлах. Он сторожит нашу тайну. Смотрит, не узнал ли кто-то об Ыдык-Таг и не хочет ли осквернить её своим приходом.

— И много таких… воронов?

— Не знаю. Знает только мудрейший. Один в Кырене.

— В Кырене?!

— Один в Алыгджере. Но есть и другие. Я их не встречал.

— Кто ещё выходит отсюда?

— Есть бюрэ. Волки, которые охотятся в горах, чтобы приносить мясо. Их много. Сейчас они все вернулись. Олохой почувствовал беду. Ещё не знает, но почувствовал. Великий ол. Последний из рода Чёрных медведей.

Услышав это, Тюрин весь задрожал.

— Есть ещё саян-мерген, — продолжил Толжанай.

— Саянский охотник, — прошептал профессор.

— Да. Он следит, чтобы никто из чужаков не приблизился к долине Ыдык-Таг.

— Священная гора — это та, что тут в самой низине?

— Да.

— И там… там хранится Книга судеб?

— Что это?

— Книга, написанная на медвежьих шкурах. Книга, в которой…

— Нет! — резко, грубо ответил урух. — Не спрашивай. — Потом опять заговорил спокойно: — Это уже неважно. Всё заканчивается.

— А почему саянский охотник пропустил нас? — сменил тему профессор.

— Вы были его надеждой. И его ошибкой. Уже второй ошибкой. Он навлёк на нас беду. Но это был его путь. Путь, начертанный Аза.

— Почему ты нам всё это говоришь? — не удержался Сергей Николаевич.

Тюрин замахал на него руками, весь скривился, будто разжевал что-то кислое.

— Потому что хочу жить, — ответил Толжанай.

— Не понимаю.

— Олохой говорит, у каждого свой путь. Нужно только почувствовать его. Узнать, как утки знают, где вить гнездо, а где умирать. Как олень чует, где показался первый мох, где ждёт добрая важенка^[51], а где таится чехба — злая и коварная росомаха. Я почувствовал, что мой путь — остаться здесь.

— Но куда все уходят? — спросил Артём.

— Назад.

— Назад — это куда?

— Вам не понять.

— Ну хорошо… — начал Сергей Николаевич, но Толжанай его перебил:

— В городе узнали о нас. Газета напечатала карту и рисунки, по которым нас можно найти. Саян-мерген не сдержал слово. Теперь это убежище небезопасно.

— Газета? — охнула Марина Викторовна и с удивлением посмотрела на мужа.

— Я должен был, — прошептал он. — Я не мог… Это был залог, иначе не было бы экспедиции. Но я… я не знал, что он всё опубликует. Мы договаривались, что он дождётся…

— Я вернулся из города с подношениями большого мира, — продолжал урух. — Но про газету Олохою не сказал. Понял, что нужно уходить. У меня мало времени. Скоро вернутся все дети своей Матери. Гускуны принесут последнюю весть. Покинут города и сёла. Им больше не нужно терпеть разлуку с Матерью.

— Как же так… — Тюрин сжал кулаки. Почувствовал, что великое открытие уплывает из рук. Но потом приободрился. Понял, что первооткрывателем таинственного племени запишут его наравне с Корчагиным.

— Я знаю, что карту и рисунки газете отдал ты, — Толжанай по-прежнему не поворачивал головы, но все поняли, что его слова обращены к Сергею Николаевичу. — Саян-мерген многое знает. Я говорил с ним. Он тоже предчувствует, но ещё не уверен. Я тебя не виню, чужак. Так было начертано. Олохой говорил. А я его услышал.

— Чего же ты от нас хочешь? — удивился Сергей Николаевич.

— Я знаю ваш мир. И готов в нём жить. Я не могу уйти к Матери.

— Почему?

— У дорго не должно быть детей.

— Ты же говорил, тебе всё осталось от отца, а тому — от твоего дедушки…

— У дорго не должно быть детей по крови. Только дети по знанию — дети, отмеченные Олохоем. Дети, узнавшие Мать. У дорго нет семьи. Но у Толжаная может быть жена, может быть дочь.

— Не понимаю…

— У тебя там, в нашем мире, появилась женщина? — догадался Тюрин.

— Моей дочери два года. Мать не пустит дорго к себе. Она всё видит. Я не сказал Олохою. Никто не знает. Даже гускун. Я буду один. Урух-Далх уйдёт, а я останусь.

— Ты говоришь это так спокойно, без сожаления… — удивилась Марина Викторовна.

— Мы все знали, что это случится. Много веков мы охраняли свой дом. В последние годы становилось сложно. Всё больше людей шли в горы. И саян-мерген дважды ошибся. Но нам не страшно. Люди могут думать, что загнали нас в тупик. Но мы только живём на пороге нашего дома. Он и далеко, и близко одновременно. Исход будет кратким.

— А ты?

— А я пойду с вами. Проведу вас через горы. И буду жить с дочерью и с женщиной из вашего мира. Она меня ждёт. Но мне нужны деньги.

— У тебя есть золото, — заметил Сергей Николаевич. — Ты мог бы забрать…

— Оно принадлежит Матери, как и всё в этой долине. Я не прикоснусь к нему для себя. Но вы поможете мне. Я знаю, вам нужны истории. Вы заплатите, а я расскажу всё, что знаю.

— И про Книгу судеб? — вкрадчиво спросил Тюрин.

— Всё расскажу. И даже приведу сюда людей. Мне будут платить, а я буду говорить. Это поможет мне в вашем мире.

— Ты не хочешь брать золото, но готов открыть все тайны своего племени? — Сергей Николаевич видел, как раскраснелся Тюрин, как отчаянно делает ему знаки замолчать, однако не мог не спросить об этом.

— Когда Урух-Далх уйдут, это уже будет неважно. Всё станет словами. А слова — как песок. Их разносит ветер. Олохой уведёт детей к Матери. К ней уйдёт всё, чем мы дорожили. У меня останутся только слова. Их я готов продать, как раньше продавал золотые камни. Для нас слова ничего не стоят, но в вашем мире они ценятся больше всего.

— Что же тут останется?

— Когда я приведу сюда людей, не будет ни Олохоя, ни Урух-Далх, ни Священной горы Ыдык-Таг. Будут просто горы. Будут покинутые пещеры и следы ушедших Чёрных медведей. Пещеры будут пусты, но ваши люди удовлетворятся. Они не станут искать путь Домой. Мать их всё равно не пустила бы.

— И много тут урухов? — спросил Артём.

— Много.

— Где же они прячутся?

— Мы не прячемся. Мы живём.

— Я не видел ни хижин, ни землянок…

— Долина священна, урухи тут не селятся. Мы живём в пещерах. В глубоких больших пещерах. В долине говорим с Матерью. А в лесах вокруг Ыдык-Таг даже не смеем прикоснуться к земле. Там урухи поднимаются на деревья. И лишь тот, кто умирает, опускается в Священную рощу, чтобы почувствовать дыхание предков.

— Невероятно… — прошептал Тюрин и принялся рыскать по карманам жилетки, надеясь найти блокнот и скорее записать всё, что услышал. Но ни блокнота, ни ручки у него не было.

— Урух-Далх унесут последнюю тайну Древней земли. Но люди не опечалятся. Они давно забыли о ней. Наш мир начнёт последнюю жизнь. А Мать в великом одиночестве будет вспоминать, каким он был прежде.

— Это что, конец света? — улыбнулся Сергей Николаевич.

— Мир не изменится, — тихо ответил Толжанай. — Но люди останутся одни. Мать вспомнит о том, кто она. Третьего пробуждения не будет. Эта эпоха закончится.

— Ничего не понимаю… — мотнул головой Сергей Николаевич.

Тюрин презрительно посмотрел на своего друга. Артём подумал, что профессор и сам ничего не понимает, но ему, как сказал Толжанай, достаточно слов. Он получил свою историю, а то, что это — шелуха от давно созревшего и ему недоступного плода, Тюрина не волновало.

Урух неожиданно повернулся к юноше. Долго и настойчиво смотрел на него через узкие прорези глазниц. Наконец промолвил:

— Пора идти.

— Они ушли? — Сергей Николаевич высунулся из-за камня, посмотрел в сторону пещеры.

— Нет.

— То есть как?

— Они остались на месте, — спокойно ответил Толжанай. — Но больше нельзя ждать. Мы теряем время. Предстоит большой путь. Саян-мерген не спит. Он ещё не знает о том, что Исход близок, и сделает всё, чтобы вас остановить.

— И ты нам поможешь?

— Помогу.

Марина Викторовна приблизилась к уруху. Положила ему руку на плечо:

— Простите нас.

— Марин, ты чего? — удивился Сергей Николаевич.

— Вы не виноваты, — мягко ответил Толжанай. — Так должно было случиться. Если б не вы, были бы другие.

— Марин…

— Молчи, Серёжа. Ради своей статьи ты продал нас всех. И меня, и моего отца. И это племя. — Марина Викторовна сказал это спокойно, без укора.

Сергей Николаевич хотел вновь ответить, что их экспедиция не состоялась бы, если бы он не передал документы редактору, что ни о какой преждевременной публикации они не договаривались, но вспомнил, что Аркадий Иванович грозился написать про безумного Корчагина, про его семейные ссоры, про Марину, и сдержался. Первым делом нужно было посмотреть, что именно написано в статье, а потом искать оправдания.

— Постойте, — Артём поднял руку. — А дедушка? Вы знаете, что случилось с моим дедушкой? Это он привёл нас сюда. Он был здесь.

— Нужно идти. Время, — только и ответил Толжанай.

Урух короткими перебежками направился вперёд, к скальному подъёму, над которым виднелась пещера. Беглецы последовали за ним.

Нужно было петлять, огибая каменные завалы и заросли ольховника. Сухие глыбы рассыпа́лись под ногами, их осколки летели вниз, к оврагам.

Беглецы шли по узкому хребту, словно по мостику, переброшенному через заросли стланика. Неподалёку виднелись порушенные останцы, они были подобны морским шхерам^[52] среди зелёных вод ольшаника.

До скального подъёма оставалось пройти четыре короткие гряды. Их соединяли неглубокие, заросшие разнотравьем седловины.

Встречались лужайки песка. На них лежали невысокие земляные кочки, из которых поднимались метёлки ковыля, ёршики осоки. Песок пересекали тонкие гирлянды звериных следов. Лисы, полёвки, суслики. Быть может, волки.

Артём боялся, что скальный подъём будет слишком трудным для мамы, но вскоре разглядел, что по нему к пещере ведёт узкая тропка из выдолбленных ступенек.

Поднимались на четвереньках, руками цеплялись за выщерблины. Осыпа́ли друг на друга пыль и камни. Ступени были старыми, истёртыми, местами обвалились. Сергей Николаевич лез первым. Толжанай передал ему фонарь — старый китайский фонарь в алюминиевом корпусе, с пулевидной криптоновой лампочкой накаливания, — а сам остался внизу. Долго прислушивался к округе, вглядывался куда-то в сторону Священной горы.

Папа забрался в пещеру. Следом поднялись Марина Викторовна и Тюрин. Артём нарочно пропустил их вперёд и теперь поджидал уруха.

— Послушайте, — сказал он Толжанаю. Тот быстро взлетел по ступенькам, почти не осыпав за собой пыли. Даже маленький камушек не сорвался от его поступи.

— Уходим.

— Постойте.

Артём чувствовал, как по телу расходится дрожь. Хотел бы сейчас смириться, последовать за родителями. Но не мог. Юноша ещё помнил холодное прикосновение Солонго — там, во сне.

— Я не могу оставить друзей. Я пойду с вами, а потом вернусь. Я должен. Уведите моих родителей. Они…

— Ты не вернёшься. — Это не было ни приказом, ни просьбой. Толжанай сказал это тихо и так спокойно, будто уже видел всё, что должно случиться, и ничуть не сомневался в том, что всё произойдёт именно так. — Ты будешь жить. А твои друзья погибнут.

— Я так не могу. Я должен сделать всё… Солонго — она бы меня не бросила…

В ответ Толжанай издал странный свистящий звук и рывком кинулся на Артёма. От неожиданности юноша вскрикнул. Урух обхватил его руками. Острый рог на его вороте упёрся Артёму в плечо, проткнул кожу до крови. Они опрокинулись за порог пещеры. Перекрутились, грохнулись на камни.

Артём слышал натужное дыхание Толжаная. Не понимал, что происходит, пробовал дотянуться до ножен, выхватить нож. Не получилось.

— Артём! — шёпотом звал папа.

— Что это? — Мама была где-то близко.

Юноша барахтался, словно кролик, угодивший в силки. Бился о камни. Ещё больше ранил себя острым рогом. Толжанай не выпускал его. Не пытался задушить или ударить. Просто держал крепкой хваткой.

— Бегите, — сипло прошептал он на ухо юноше.

На лицо Артёму что-то капнуло. Это была кровь. С каждым словом изо рта уруха падали капли крови.

— Не останавливайтесь. Это ваш последний шанс.

Юноша наконец вывернулся из-под Толжаная. Засеменил ногами, подняв облако пыли. Уткнулся в острую глыбу. И только сейчас увидел, что из спины уруха торчит стрела.

Он был мёртв. Не шевелился. От его головы растекалась тёмная, будто чёрная лужица крови.

— Уходим! — отец дёрнул юношу за плечо.

Артём отмахнулся. Подбежал к уруху. Перевернул его на бок. Тело Толжаная казалось лёгким, будто полым.

— Как же так, — взор юноши затуманился слезами.

— Уходим! — опять позвал Сергей Николаевич. — Скорее! Ты слышал, это наш последний шанс!

— А как же он?

— Он мёртв!

— Мы тут все умрём, — покорно вздохнула Марина Викторовна.

— Ну уж нет! — возмутился Сергей Николаевич. Оттащил сына от убитого уруха. Увлёк его за собой, вглубь пещеры.

Тюрин задержался. Хотел напоследок сорвать с Толжаная маску, но никак не мог справиться с кожаными завязками. Дёргал маску на себя, пыхтел. Вцепился в завязки зубами. Пытался перегрызть их, но едва не сломал зуб. Опять стал дёргать. Тело убитого покорно вздрагивало. Тюрин упёрся ногой ему в грудь. Застонал от отчаяния, увидев, как убегают Переваловы. Проклял их, заскулил, умоляя подождать. Зашептал об удивительном артефакте, о том, что маска была бы лучшим доказательством, когда они вернутся в город. Наконец сдался. В отчаянии ударил по маске кулаком. Быстро осмотрел уруха, надеясь найти у него хоть что-то. Сорвал с предплечья расписанную узорами повязку и, довольный добычей, бросился вслед Марине Викторовне — её спина ещё виднелась впереди.

Глава пятая

Дно в тоннеле было ломаное, со множеством рёбер и углублений. Из стен выпирали камни, будто сложенные из тонких рваных пластин. Всюду — трещины, провалы, щербатые борозды. Здесь не было даже полуметра ровной поверхности. Всё — скособоченное, вывернутое.

Беглецы продвигались медленно. С опаской делали каждый шаг. Старались не отставать от Сергея Николаевича. Папа светил себе в ноги, потом беспокойно шарил лучом по стенкам, боялся пропустить нужный поворот. Он не знал, куда идти. Подозревал, что без проводника тут легко заблудиться. Единственной зацепкой были последние слова умирающего Толжаная и то, что проход должен быть небольшим, не так давно проделанным в каменном обвале.

Темнота с каждым шагом становилась более плотной. Фонарь светил всё ярче.

Артём оглянулся. Вход в пещеру отсюда выглядел корявой пастью мифического хищника. «Жаль, что я не умею рисовать, как дедушка. Получилась бы хорошая картина. Вид изнутри. В нависающих зубьях, в торчащих по бокам скулах передать напряжение, ожидание того, что пасть закроется, стены сойдутся, раздавят нас до костей, опустят на дно своих скальных колодцев, чтобы там переварить». Юноша поёжился от такой мысли.

Тоннель расширился, вырос в просторный зал. Сергей Николаевич долго стоял на его пороге, свет фонарика суетился по стенкам.

У порога опускалось углубление с острыми пиками камней. В центре зала возвышался ледяной горб — покатый купол мутного льда. За ним виднелись два выхода. Слева — коридор, уводящий в необозримую глубину. Справа — малый ход под самым сводом, к нему нужно было карабкаться по ледяному накату.

В пещере было холодно и влажно. Пахло известняковой сыростью. Марина Викторовна тесно обняла себя руками и чуть приплясывала на месте.

— Идём уже, — прошептала она.

— Сейчас, — ответил ей муж.

— Почему за нами никто не бежит? — спросил Артём.

— А тебе что, стало скучно?

— Просто удивляюсь.

— Наше дело — спасаться. Будем тут размышлять — никогда не найдём выход.

— Они же не знают, что тут есть проход, — предположила мама. — А их старейшины все на церемонии. Так что решили подождать нас у входа. Думают, что всё равно никуда не денемся.

— Денемся-денемся, — буркнул Сергей Николаевич и шагнул вперёд.

Папа шёл медленно, выверяя каждый шаг. Пугался мрака вокруг, торопился разогнать его фонарём, отчего светил дёргано, перебегая лучом с одного места на другое.

Все камни тут были выщербленными, будто металлическими, с жёлтыми пятнами.

На стенах серым мхом проросли комочки льда. Приглядевшись, Артём понял, что они собраны из множества острых кристалликов, словно рассматриваешь в микроскоп какую-то молекулу.

Здесь стояли гладкие ледяные надолбы, высились известняковые сталагмиты — уродливо изогнутые, будто сплетённые из нескольких отдельных кусков. Свод был высоким, не меньше десяти метров. Из расщелин свисали тяжёлые кургузые сталактиты.

Сергей Николаевич приблизился к ледяному горбу в центре зала. Провёл по шершавой поверхности пальцем. Прошёлся вдоль его кромки и замер:

— Это ещё что?

— Господи, кошмар какой! — воскликнула Марина Викторовна.

Краткое, торопливое эхо пробурчало её слова и тут же стихло.

— Мишань, что это? — не успокаивался Сергей Николаевич.

В ледяном горбе были выбиты углубления, на дне которых лежали продолговатые белоснежные мешочки. Они выглядели неприятно, напоминали внутренности большого животного.

— Удивительно, — прошептал профессор с восторгом. — Это молочные колбасы.

— Что? — не поняла Марина Викторовна.

— Запас оленьего молока. Его залили в очищенные оленьи кишки и заморозили. Для урухов это как морозильник. Тайник на случай голодной зимы. Артём?

— Да?

— Кажется, у тебя был нож.

— Зачем тебе? — удивился Сергей Николаевич.

— Я так думаю, при необходимости урухи отрезают кусочек молочной колбасы и выносят наружу. Так, считай, получается отдельный пакет молока. Ровно столько, сколько нужно.

— И?

— Я хочу отрезать кусочек.

— Ты точно с ума сошёл! Оно же испортится. Домой привезёшь литр скисшего молока.

— А я и не собираюсь ничего брать с собой. Хочу сейчас выпить.

— Это безумие! — возразила Марина Викторовна.

— А что? — улыбнулся Сергей Николаевич. — Я бы не отказался перекусить. Пусть даже оленьим молоком. Оно должно быть жирным.

— Оно могло пролежать тут несколько веков, — заметил Артём.

— Тем более, — захихикал Тюрин. — Почувствуем вкус истории.

— Ох, не нравится мне это… — вздохнула мама, но спорить не стала.

Профессор торопливо наковырял несколько небольших осколков замороженного молока. Каждый взял по одному. Подтопил его в ладонях и положил в рот.

— Ну хорошо, — обжигая зубы, Сергей Николаевич языком гонял кусочек льда по рту, — что у нас ещё на обед?

В древнем морозильнике урухов нашлись куски мяса, запасы странной рыбы — плоской и продолговатой, никто из беглецов никогда прежде такую не видел. Кроме того, в оленьих кишках были заморожены зеленоватые кашицы — будто кто-то старательно пережевал какие-то растения, сплюнул их, добавил муки, перемешал и сложил в холодильник. Тюрин заинтересовался этим, подумал, что в кашице может быть слюна древнего шамана. Такое предположение развеселило Марину Викторовну.

— Идём, любитель шаманской слюны, — улыбнулся Сергей Николаевич.

— За этим холодильником явно ухаживают, — заметил Артём. — Счищают наросты. Иначе тут бы всё давно заросло льдом.

— Чудесно… — отозвался папа.

После слов юноши весёлость беглецов пропала. Встряхнувшись, они вспомнили, где оказались и какая опасность им грозит. Сергей Николаевич опять стал скользить фонарём по стенкам пещеры, будто ждал, что возле них стоят хранители ледяного горба и уже натягивают луки, чтобы выстрелить в тех, кто осмелился притронуться к драгоценным запасам.

— Идём, — папа повёл всех к правому проходу.

Осмотрели накат и сразу поняли, что наверх не подняться. Лёд здесь был такой же мутный, как и лёд морозильника, но при этом гладкий. Первые шаги сделать было просто, только упрись в торчащие из наката каменные кубы, а дальше без ледорубов и кошек было не управиться.

— Нет, точно не сюда, — Сергей Николаевич качнул головой.

Внимательно осмотрели зал. Проверили, нет ли в стене завала с разобранным лазом. Ничего не отыскали и устремились в проход, видневшийся в левой части пещеры.

Вышли в очередной тоннель. Идти по нему было проще. Стены по-прежнему поднимались нагромождением сдавленного камнелома, а дно выстелилось почти гладкой поверхностью — с крохотными зазубринами, каёмками и низкими, не выше полуметра, сталагмитами.

Коридор расширился и разделился на два ответвления. Левое было совсем узким, правое — просторным.

— Направо? — с надеждой спросила Марина Викторовна.

— Подожди, нужно посмотреть.

Сергей Николаевич повёл всех налево. Шагал медленно, старался не шуметь. Светил на стены и низко опустившийся свод. В одной из трещин заметил серый кокон тельца.

— Летучая мышь, — прошептал папа с омерзением. — Ещё не хватало…

Мышь висела неподвижно. Напоминала не то гигантскую распухшую почку вербы, не то старый запылённый шомпол. Тельце сливалось с камнем. От него по обе стороны торчали чёрные куски обугленной пластмассы — крылья. Мордочкой мышь упёрлась в камень, были видны только чёрные листочки ушей.

— Дрянь какая… Может, уйти отсюда? — Марина Викторовна схватила мужа за плечо.

— Подожди…

Медленно шли вперёд. Теперь почти в каждой щели было по две-три серые тушки. Большинство висели мертвенно. Некоторые оживали на свету. Начинали вытягивать свои чёрные, пережаренные крылышки. Показывали сплющенную мордочку. Если бы не серый пушок, она бы смотрелась совсем узкой. Мордочку им будто накапали из жжёного пластика и затем ножом провели длинную полосу рта.

Одна из мышей, распластавшись, висела на стене. Когда Сергей Николаевич окружил её пятном света, она вся потянулась. «Не нравится?!» Чуть переползла в сторону и вдруг с тонким, всколупывающим писком, похожим на пунктирное дребезжание мембраны, спорхнула вниз, улетела вперёд и там уцепилась за свод. Сергей Николаевич брезгливо отшатнулся, но наконец смог вздохнуть спокойно — впереди показался тупик. Нужно было возвращаться.

С облегчением выбрались в тоннель и теперь без сомнений выбрали правый поворот.

Поначалу он был таким же широким, как и сам тоннель, но вскоре его стенки стали сходиться, свод — опускаться. Сергей Николаевич с подозрением поглядывал вверх, опасался вновь увидеть летучих мышей.

Всё чаще обходили завалы осыпавшихся глыб. Дышать было сложнее. Воздух стал сухим, пыльным.

Впереди показался тупик. Беглецы нашли обвал, о котором рассказывал Толжанай. Он был не меньше четырёх метров в высоту, и на самой верхушке виднелся лаз.

— Да уж. Он давно готовил этот побег, — прошептал Сергей Николаевич. — Такие валуны одному выгребать — мало радости.

— Мы тут пройдём? — спросила Марина Викторовна.

— Должны.

Поднявшись на обвал, беглецы встали на колени и дальше продвигались ползком. Лаз, вопреки опасениям, оказался достаточно просторным. Вскоре уже Сергей Николаевич спустился по другой стороне обвала. Там тоннель продолжался.

Какое-то время шли молча.

Тоннель расширялся.

— Выключи фонарь, — прошептала Марина Викторовна.

— Зачем?

— Выключи.

Сергей Николаевич, с сомнением пожав плечами, щёлкнул кнопкой. Из-за спины нахлынула темнота — жадная, раззадоренная тем, что её долго удерживал купол света. Показалось даже, что сзади вместе с мраком задул прохладный ветерок.

— Там!

Впереди темнота была разбавлена слабым свечением. Беглецы ободрились. Решили, что выход близко, и пошли чуть быстрее. Не думали ни про летучих мышей, ни про острые камни под ногами.

Тоннель окончился, массивным пандусом вывел в просторный зал.

В центре зала виднелась каменная площадка. Она была освещена. Свет разлинованными полосами опускался от высокого свода. В нём, судя по всему, была щель, выводившая наружу, сквозь толщину всей горы. В самом зале освещение оставалось тусклым, пограничным между сумраком и тьмой, а вверху, возле щели, было почти по-дневному светло.

— Смотрите! — Артём взял у отца фонарь. Включил его и посветил себе под ноги.

Пол был усыпан мелкими красно-чёрными камушками. Юноша присел, чтобы лучше их разглядеть, и понял, что это — божьи коровки. Сотни, тысячи божьих коровок, лежавших по всем углублениям между камней. Самые разные: чёрные с жёлтыми пятнами, красные с чёрными пятнами, с крупными пятнами и пятнами, похожими на след от иголки. Среди божьих коровок тёмными островками возвышались чернотелки.

— Невероятно, — прошептал Тюрин.

— Да, — согласился Артём. — Откуда их здесь столько?

— Да нет же, — профессор выхватил у юноши фонарь и, неловко спотыкаясь о выщерблины, побежал в сторону.

Артём только сейчас разглядел, что стены пещеры чем-то украшены. Когда Тюрин навёл на них фонарь, все увидели гигантское полотно разнообразных охристых рисунков. Они покрывали стены от пола до свода.

— Грандиозно! Просто грандиозно! — шептал профессор. — Сколько деталей! Какая восхитительная архаика! И какие точные, подробные… Так не бывает…

— Да, сюда бы с фотоаппаратом прийти, — вздохнул Сергей Николаевич и с сожалением посмотрел на сына. Он так и не простил ему расставание с камерой, до сих пор считал, что тогда можно было устроить побег с меньшими жертвами. — И флаг здесь повесить. «Пайплайн ВостСибСервис». Митрохин был бы доволен…

— Мишань, нам нельзя задерживаться, — позвала Марина Викторовна. — Нужно идти.

— Подожди, подожди, — затараторил профессор. Не мог оторваться от открывшейся ему картины. — Ты даже не представляешь, насколько эти петроглифы древние! Быть может, их сделали ещё в расцвет глазковской культуры. Но это невероятно! Такого не может быть… Им не меньше тысячи лет, но ведь считается, что тогда в этих местах ещё не было развитых племён…

Сергей Николаевич петроглифами, какими бы красивыми и сложными они ни были, не интересовался. Ему важнее было обойти зал в поисках выхода. Выходов оказалось сразу пять, не считая тоннеля, из которого пришли беглецы. Это значительно осложняло их задачу. Куда идти дальше, было непонятно. Сергей Николаевич решил пока что оставить всех в зале, а сам отправился осмотреть начало каждого из выходов, надеялся найти там хоть какую-то подсказку.

— Видишь? — Тюрин указывал Артёму на разные части стены, впрочем, больше говорил для себя, чем для юноши: — Здесь говорится о сотворении мира. Как необычно… Вечный народ, путешествующий на зайцах.

— Звучит глупо, — признался Артём.

— Нет, что ты! Это восхитительно. Они пришли из бездны тьмы. Тут ведь вся их космогония! Никогда ещё не видел столь продуманной и сложной системы!

— Вечный народ, путешествующий на зайцах, — это продуманная система? — удивился Артём.

— Прекрати! Ничего ты не понимаешь! — неожиданно зло, почти отчаянно крикнул Тюрин и тут же притих, с дрожью восторга осматривая древние картины.

Юноша больше ни о чём не спрашивал профессора, хотел помочь отцу в поисках выхода, но задержался, когда Тюрин вновь начал говорить вслух:

— Феноменально… Вот Уш майгак, Три маралухи. Созвездие, которые мы называем Поясом Ориона. Вот Семь великих кровей, пролитых Вечных народом. Чеди-ган. Мы называем их Большой Медведицей. Какая точность! Расписано всё Небесное дно. Вот только странно…

— Что?

— Земля. Она тут нарисована пружиной… Нет, если уж говорить точно — в виде спирали, уводящей вглубь мрака. А в основании — Ыдык-Таг.

— Священная гора? — Артём вспомнил рассказ Толжаная.

— Да… Как странно. Смотри. Тут не одна Земля, а целых три! Или… Да нет же, Земля одна, а это — её история. Первая эпоха, вторая… Великий странник покинул обитель вечного народа. Отправился вглубь темноты. И создал планеты и звёзды. Создал спиралевидную Землю, где поселился сам. Это первая эпоха. У Земли — три Луны. А Странник… Не знаю, что это значит. Ворон на камне, перевитом плющом. Умер? Уснул? Не понимаю. А вот вторая эпоха. Земля всё ещё завита в спираль, но Луны уже две. Появились люди, а среди них родилась Мать урухов. Как интересно. Они почитают не Создателя, а его любимое порождение… Вторая эпоха заканчивается, когда Мать разбивает камень, на котором сидел ворон, что бы это ни значило… Третья эпоха. Наши дни. Земля стала обычной планетой, а Создатель её покинул. Осталась только Мать. И она… опять чёрный плющ. Что же он символизирует? И плющ растёт из корней Священной горы. Удивительно! Ты понимаешь, что это значит?

— Если честно, не очень.

— Это значит, что Урух-Далх когда-то были великим царством! Простое племя не могло создать онтологию подобной сложности. И они занимались астрономией, знали о соседних планетах! Те урухи, что бежали от русских завоевателей, — только слабый отблеск их прежнего древнего величия. Но ведь мы ничего не знаем об их царстве! Никогда о нём не слышали… Смотри!

Тюрин торопливо перевёл луч фонаря. Он весь вспотел. Понимал, что Сергей Николаевич скоро поведёт их дальше, и старался увидеть как можно больше, искал самые интересные фрагменты рисунков. А их в самом деле было множество. Они покрывали стены всего зала. Те, что были нанесены в основании стен и у самого карниза, давно выцвели. Лучше всего сохранились изображения в середине.

— Дети Создателя прибыли на Землю в образе Чёрных медведей. Великий Бурхан, хозяин Земли, не позволил им остаться такими. Он стал счищать с них мех. Взял их пальцами за голову, а тело скоблил нефритовым ножом. Тело будущих людей очистилось, и только голова, за которую держался Бурхан, осталась покрытой длинными волосами. Потомки Чёрных медведей расселились по всему миру, унося предания своих предков. Их изначальным домом был, кажется, Тибет. Тут сложно сказать. Может, Внутренняя Монголия. Урухи тоже ушли. Поднялись на север. Какое-то время жили в пещерах на северном берегу Хуб-Сугула. А потом оказались в Саянах…

Вот они помогают Бурхану отвоевать Луну. Злая ведьма Чель-пага скрывает Луну затмением, а они стреляют в неё стрелами из нефрита и побеждают… Вот сражение Жёлтого змея и Чёрного змея. Они оба погибли, из их загустевшей крови появилось золото… Вот… Интересно, это уже более свежие рисунки. Это про те годы, когда урухи остались жить у подножья Ыдык-Таг, под покровительством Даг-Ээзы, хранителя Священной горы и главного из всех Стражей. Хм, любопытно. Получается, что урухи в последние века похищали женщин. Заставляли их рожать, а потом оставляли в Священной роще. Наверное, приносили в жертву… Иногда крали детей из внешних сёл, но это редко. Чаще всё-таки похищали женщин, да. Любопытно. Впрочем, довольно предсказуемо. Иначе они бы тут давно… А это что?

— Где?

Тюрин замер и настойчиво рассматривал какое-то путаное изображение.

— Тут указано, если я правильно понимаю… Да, это как бы факт, по-другому не может… Что же…

— Что? — Артём поторапливал Тюрина, видя, что к ним возвращается Сергей Николаевич.

— Тут сказано, что Бурхан завещал урухам охранять какую-то пещеру. В ней, кажется, кто-то лежит. Какой-то гигант с венком из чёрного плюща. Интересно. Что бы это могло значить? Явно какая-то аллегория… Колыбель, восход солнца и огонь, пожирающий тайгу. Начало и конец мира? Не понимаю. Господи, разве можно так сразу всё понять! — Тюрин в отчаянии хлопнул себя ладонью по лбу. — Здесь работы на долгие годы! Но тут ясно указано, что Урух-Далх — это великое племя Стражей. Они охраняют порог. Вон, видишь, значок хижины? И на входе стоят два воина в доспехах из оленьей шкуры. Они — стражи. Но что же они охраняют? Неужели саму Мать… И как странно они стоят. Спиной к нам. Будто охраняют не хижину. Будто охраняют остальной мир от того, что в ней заперто. Но там, судя по всему, лежит Великая мать — родоначальница третьей эпохи. Или какая-то её частичка. Ничего не понимаю… Почему они стоят спиной? Логично было бы, если бы они охраняли Мать от чужаков, от тех, кто может покуситься на их божество. А тут получается, что они охраняют людей от своего Бога. Не понимаю… И смотри, эти рисунки рядом… Плачущие дети, обвитые плющом. Спираль мощёной дороги. Город в скале. Остров в озере или что это? Не понимаю…

— Надо идти, — позвал Сергей Николаевич. Он какое-то время стоял возле Тюрина, прислушивался к его сбивчивой речи, но быстро понял, что ничего путного тут не услышит. — Там несколько выходов. Какой из них правильный — непонятно. Придётся обследовать их по очереди.

— Подожди-подожди, — запричитал профессор, поправляя очки.

— Нет времени для твоих «подожди»! Ты, кажется, не понимаешь, где оказался. Это тебе не музей, не библиотека, где можно…

— Библиотека! — вскрикнул Тюрин. — Книга судеб! Здесь должно быть что-то написано о Книге судеб!

— Потом, — Сергей Николаевич попытался отнять фонарь у Тюрина.

Профессор отмахнулся от него. В отблеске скользнувшего по соседней стене луча увидел другие рисунки и вскрикнул:

— Карта!

— Успеешь ты со своими картами! — разъярился Сергей Николаевич. — Ещё вернёмся сюда с новой экспедицией, будешь тут…

— Да нет же! Там карта этих пещер!

— Ты уверен?

— Подожди.

Тюрин торопливо подбежал к стене. Успел восхититься очередными сценами из древних преданий урухов, но, понукаемый Сергеем Николаевичем, наконец направил фонарь на карту.

— Да, это пещеры. Вот здесь, видишь? Ледяная глыба у входа. Вот тянутся тоннели. А вот зал, где мы стоим. Невероятно…

— Что?

— Раньше тут было хранилище каких-то свитков. Тут было что-то вроде библиотеки! Вон нарисован и шаман, который разрисовал эти стены.

— Это прекрасно. Где выход?

— Сейчас, подожди. Тут не всё так просто. Нужно подумать.

— Думай скорее!

— А ты не поторапливай! — взвился Тюрин.

— Серёж, не надо, — подошла Марина Викторовна. — Дай ему время разобраться.

— Хорошо, — буркнул Сергей Николаевич. — Ну?

— Сейчас-сейчас… — забубнил Тюрин.

Он уже нашёл выход. Видел, как к нему пройти. Идти нужно далеко. Судя по всему, в два раза дальше, чем они уже прошли. Четыре поворота. Мост через расщелину. Ещё два поворота. Толжанай был прав, надо следовать по главному тоннелю, никуда не сворачивать. А спусков во внутренние залы будет много. От моста начнётся переход в глубинные пещеры — настоящий улей, соединённый проходами даже с пещерой под останцем в центре кальдеры. Но всё это сейчас не интересовало профессора. Он настойчиво смотрел лишь на один тоннель, который должен был открыться совсем близко — в зале, где они сейчас находились. Длинной сужающейся дугой он вёл куда-то вглубь скалы, оканчивался чёрным пятном. Тюрин, поправив очки, пригляделся к рисункам вокруг пятна и почувствовал, как у него похолодела, стянулась кожа.

— Ну? — настойчиво повторил Сергей Николаевич.

— Вижу… — тихо, с дрожью в голосе протянул профессор.

— Что? Мишань, говори громче!

— Я нашёл выход. Вот он, смотри.

Тюрин объяснил путь, который беглецам предстояло проделать через пещеры.

— Главное, чтобы там не было завалов, — приободрилась Марина Викторовна.

— Не должно быть, — ответил Артём. — Толжанай бы прочистил их.

— Странно только, что эти пещеры заброшены.

— Нет, они не заброшены, — отозвался Тюрин. — Здесь их главное святилище. Там есть спуск к жилищам.

— Почему же тут никого нет? — удивился юноша.

Тюрин не успел ему ответить. Из прохода, откуда пришли беглецы, донёсся звук упавшего камня. Все насторожились. Замерли.

— Погаси фонарь! — шикнул Сергей Николаевич.

Профессор послушался.

В глубокой сухой тишине Артёму уже казалось, что падение камня лишь причудилось, но звук повторился. Кто-то явно полз по лазу через обвал. Кто-то, едва умещавшийся в него и поэтому не сумевший двигаться беззвучно.

— Бежим! — отчаянно прошептал Сергей Николаевич.

Глаза успели привыкнуть к полумраку пещеры, и он повёл всех напрямик к тоннелю, положение которого Тюрин определил по карте. Оставалось надеяться, что планировка тут за последние века не изменилась.

Профессор вцепился в Артёма, не дал тому пойти за родителями.

— Что? — удивлённо спросил юноша.

— Идём! Идём со мной! — Тюрин больно сдавливал Артёму руку, прижимал к себе. Юноша почувствовал его кислое дыхание, тяжёлый запах его вспотевшего тела.

— Да что такое? Куда?

— Ты мечтал о приключениях? Вот они. Пусть уходят! Твои родители думают о спасении. А мы должны пойти в самую глубь. Увидеть главную тайну урухов.

— Я не могу…

— Можешь! Твой дед послушал бы меня. Идём, и мы вместе обессмертим его имя!

— Артём! — жалобно позвала мама.

Юноша медлил. Не знал, какое решение принять.

— Уже никаких шуток, — настаивал профессор. — Я покажу тебе, куда идут только самые смелые. Твои родители не понимают… Мы зашли так далеко. Нельзя, нельзя сворачивать, когда вот оно, самое важное! То, ради чего твой дед отдал жизнь, ради чего он все эти годы терпел одиночество… Ты нужен мне. Ты нужен ему!

— Артём! — с отчаянием в голосе повторила мама.

— Я не могу, — юноша оттолкнул профессора. — Уходим! Ещё будет время. Не отставайте.

Артём побежал к родителям.

— Да, да, конечно. Как-нибудь в другой раз, — передразнил его Тюрин.

Сделал вид, что торопится вслед за юношей, потом остановился. Вернулся назад. Сел под стеной. Затаился. Слушал, как удаляются шаги Переваловых.

Несколько минут сидел в тишине. Ждал.

В тоннеле упало ещё два камня. Преследователи приближались.

Шаркнули мягкие шаги. По каменным завалам никто бы не смог идти беззвучно.

Тюрин задыхался от волнения. Дышал ртом, но слишком громко. Прикрыл его ладонью. Потом дёрнулся. Стал отчаянно шарить рукой по сторонам. Нащупал камень. Встал. Размахнулся и, тихо простонав, бросил камень к тоннелю, куда убежали Переваловы.

— Простите, но так надо, — прошептал профессор. — Это важно… Это очень важно.

Брошенный им камень пролетел через весь зал и гулко стукнулся о валуны. Это подсказало преследователям направление. При скудном свете Тюрин узнал их. Удивился. Но сейчас не было времени думать об этом.

Дождался, пока стихнут шаги. Встал, отряхнул брюки. Глубоко вдохнул, чтобы хоть отчасти успокоить дрожь. Это не помогло. Профессор нервно захихикал. Пришлось опять сдавить рот ладонью, чтобы не рассмеяться в полный голос. Ноги предательски вышаркивали на камнях, однако рядом никого не было, и это не могло выдать его укрытие.

Успокоившись, но всё ещё похихикивая, вздрагивая на ходу, Тюрин отправился к другому тоннелю. Тому самому, что на карте оканчивался чёрным пятном.

Фонарь норовил выскользнуть из влажных трясущихся рук. Профессор крепко прижимал его к груди. Шёл медленно, неуверенно.

В сумраке разглядел нужный поворот. Задержался перед ним. Прислушался к тишине впереди.

«Как всё совпало, — думал Тюрин. — Любопытно. Их шаман может быть доволен. Они больше века готовились к Великому исходу. А тут их разоблачили. Узнали об их укрытии. И скоро узнают об их самой главной тайне… И я буду первый. Первый. Увижу и потом расскажу. Феноменально… Какая архаика! Конечно, теперь Стражи думают, что лишились силы. Они уже не смогут никого защитить. Теперь и стоять тут нет смысла. Конечно… Как всё совпало. Что бы они только делали без нас?»

Тюрин опять захихикал. Крепче сдавил рот и уже в голос, сбиваясь на стоны, смеялся в ладонь. Не мог остановиться. Упал на колени. Смеялся до слёз. Пальцами впивался себе в лицо. В кровь расцарапал щёки. Боль отрезвила. Он поднялся на ноги.

«Нужно идти. Они вернутся. Последнее приношение могло закончиться. Если я всё правильно понял… Невероятно, я это увижу первый. Сами урухи не решались… Великие потомки Чёрных медведей».

Тюрин плакал. Тело лишь изредка подрагивало мелкой дрожью, но слёзы текли безостановочно.

Сделал первый шаг. Затем зашагал быстрее.

Изредка включал фонарь, чтобы высветить путь. Видел, что и здесь, в тоннеле, стены разрисованы. И все рисунки были посвящены Великому исходу.

Профессор понимал, что если хоть отчасти прав в своём предположении, то идёт к главному открытию жизни. К открытию, которое обессмертит его имя. Можно будет забыть годы унижения, все насмешки, которые он выслушал после провальных экспедиций в поисках Белогорья. Забыть и простить, чтобы сбросить этот груз. Все эти люди были недостойны того, что держать на них зло. «Только бы хватило сил…»

Тоннель, по которому бежали Переваловы, сужался, разбивался ответвлениями. Сергей Николаевич строго следовал маршруту, указанному Тюриным.

Проскочили просторный зал с очередным ледником. Марине Викторовне показалось, что во льду лежат человеческие тела, но она поторопилась отвести взгляд, не желая проверять свою догадку.

Свет, опускавшийся из щелей, то слабел, то усиливался. Переваловы несколько раз пробегали через участки полного мрака, ориентировались на видневшиеся вдали просветы. Сергей Николаевич на ходу шептал Тюрину, чтобы тот включил фонарь. Не замечал его отсутствия и ворчал, что профессор не слушается. Не было времени останавливаться и разбираться. Нужно было скорее найти выход.

Очередной поворот вывел в освещённый тоннель, который оказался узким скальным перешейком, ведущим над пропастью. Артём задержался на его краю. С восторгом увидел, что глубоко внизу, на самом дне пропасти течёт извитая река, а по её берегам горят костры. Там были люди. Их было много. Десятки пёстро разодетых урухов. Они ходили по каменным улочкам, поднимались по ступеням к открытым пещерам — наверняка там были их жилища. Дети прыгали в воду со скалы, островом торчащей в реке, и торопились к деревянному причалу.

Подземное селение делилось на несколько уровней. Выдолбленные в камне улочки продолжались навесными мостовыми. Виднелись и дощатые домики, подвешенные на верёвках — будто угодившие в паутину гигантского паука.

У дальнего конца реки освещение было особенно сильным. Казалось, там что-то сияет насыщенным голубым светом из-под воды.

Пропасть расходилась далёкими углублениями. Сеть дорожек, костров, должно быть, на сотни метров уходила в недра горы.

Артём не мог отвести взгляда от этого зрелища. Заметил, что от перешейка, на котором он стоял, начиналась старая, местами осыпавшаяся и очень узкая лестница с высокими покатыми ступенями. Она вела вниз, к селению урухов.

— Идём! — позвала мама. Она уже вышла с перешейка в новый тоннель.

Не было времени всматриваться в заполненную людьми пропасть. Нужно было двигаться дальше.

— Да где же он? — уже в тоннеле Сергей Николаевич наконец заметил исчезновение Тюрина. Поджидал его. Профессор всё не появлялся.

— Отстал, — сквозь одышку прошептала Марина Викторовна.

— Как же… Застрял там на мосту. Рассматривает своих урухов. Дурья башка…

Сергей Николаевич с отчаянием смотрел назад. В полумраке не угадывалось никакого движения.

— Что же делать? — прошептала Марина Викторовна.

Малейшее промедление грозило гибелью всей семье. Сергей Николаевич понимал это. Знал, что воины Урух-Далх быстро нагонят их, схватят, быть может, убьют, но, скорее всего, потащат к своей Горе и принесут там в жертву своим бессмысленным богам. Не было времени думать. Сергей Николаевич не успел даже удивиться тому, с какой лёгкостью принял решение. Схватил Артёма. До боли сжал ему руку:

— Ждите здесь. Если что, выведи мать. Ты знаешь, куда идти.

— А ты?

Не ответив, Сергей Николаевич помчался назад. Надеялся спасти Тюрина.

— Старый осёл. Если и на мосту тебя нет, значит, помирай тут один.

Сергей Николаевич бежал и чувствовал, как ветерок холодит ему глаза. Понял, что плачет. Знал, что может наткнуться на преследователей. Эта мысль пугала. Ноги стали предательски слабыми. Сергей Николаевич ругал себя, проклинал. Ударил ладонями по лицу. «Нельзя думать».

Тюрина нигде не было.

Впереди показался чей-то силуэт. И это явно был не профессор.

Сердце колотилось глухо и медленно. Страх пропал. Слёзы высохли. Тюрина, конечно, давно схватили.

Сергей Николаевич понял, что живым из пещеры не выберется, что от преследователей никому не укрыться. Это был их дом. К тому же они были сильны. Их не мучили ни голодом, ни бессонными ночами.

— Твари, — процедил Сергей Николаевич.

Он хотел только дать жене и сыну последний шанс. Задержать урухов. Впрочем, надежды на спасение всё равно не было. Она умерла вместе с Толжанаем.

— Бегите! Спасайтесь! — сдавленно прокричал Сергей Николаевич, надеясь, что сын его услышит. Крикнуть громче не было сил.

Не осталось времени высчитывать шансы, что-то оценивать, готовить план. Нужно было просто действовать. Довериться себе настоящему. Хоть в последние мгновения избавиться от этого мерзкого привкуса недовольства, исподволь сопровождавшего всю его жизнь, каждый поступок.

Уж если умирать, то наслаждаясь собой. Как прадед, погибший под Кяхтой, — спрятал семью в подполе, а сам увёл монголов почти до Чикоя и там встретил лицом к лицу.

— Давай! — хотел прокричать Сергей Николаевич, но голос опять подвёл. Вместо крика вырвался стон.

«Задержать». «Задержать любой ценой».

Сергей Николаевич пробежал ещё несколько шагов и остановился. Преследователь тоже замер. Между ними оставалось не больше десяти метров. Они стояли в широком тоннеле, на перекрёстке. Здесь начиналось два поворота.

Молчание. Долгое молчание и звуки собственной одышки.

«Не может быть».

— Артём! — Сергей Николаевич задохнулся собственным криком. — Марина! Скорее! Скорее сюда!

Он рассмеялся. Дрожащей рукой провёл по лбу. «Не может быть…»

— Это Джамбул!

«Мы спасены».

Напротив него и в самом деле стоял Джамбул. В полумраке не было видно его лица, но это точно был монгол. «Такого ни с кем не перепутаешь». С ружьём в руках, в своей неизменной одежде. «Кажется, плен у дикарей не очень-то его потревожил. Но как он вырвался?»

— Мы спасены, — шептал Сергей Николаевич. — Спасены…

Ещё шире улыбнулся, заметив, как вдоль стены беззвучно скользнула и замерла тень. Это была Солонго.

Всё тело дрожало. Хотелось прыгать, бросать камни, мчаться вперёд. Только не стоять на месте. Сделать что угодно, лишь бы ослабить напряжение, забыть только что испытанную готовность умереть. Разрядить этот настрой, сбросить курок, взведённый для выстрела.

— Сюда! — ещё раз позвал он сына, услышав за спиной его шаги. — Теперь точно спасены…

Глава шестая

Фёдор Кузьмич насторожился. Взвёл курок на револьвере. Медленно провёл языком по сухим губам. Прислонился к влажной глыбе, чтобы спрятаться в темноте. Убрал фонарь в карман брюк. Затаившись, слушал. Ему могло показаться. Нет. Там точно кто-то шёл. Или бежал. И делал это громко, не таясь. Дикари так не бегают. Егерь это хорошо понимал. Но если здесь шумели не дикари, то кто? Можно было воспользоваться моментом и выйти им в спину, но Фёдор Кузьмич не хотел рисковать. Решил подождать.

Шум затих. Послышались голоса. Слишком тихо, чтобы разобрать. Потом тишину прорезал вымученный крик. И опять тишина.

Егерь стал медленно продвигаться вперёд. Нужно было действовать как можно спокойнее. Если бы только не зудела рука. Она уже почти не слушалась егеря. «Проклятие…» Ожог потемнел, стал расширяться, растрескался. Из трещин сочилась липкая сукровица.

«Чёрт… Газовая флегмона? Но как?! Чёртова инфекция… но так быстро? Так быстро не бывает. Не должно, не может быть…»

Ещё несколько осторожных шагов. Опять голоса — теперь громкие, отчётливые. Егерь улыбнулся. Он узнал говоривших. Удача сама пришла к нему.

— Ты что? — Сергей Николаевич с удивлением смотрел на монгола.

Джамбул по-прежнему стоял на месте. Держал ружьё наизготовку. По стене, изредка попадая в рассеянный свет, скользила тень. Солонго изменилась. Кажется, её лицо было вымазано в саже. Вместо привычной одежды на ней были лоскуты оленьей кожи. Сергей Николаевич подумал, что девочку готовили к жертвоприношению. Успели покрыть жертвенными символами или что тут урухи делают, прежде чем убить человека, но в последний момент на выручку пришёл Джамбул.

— Послушай, мы даже не знали, где вы… Не знали… Что с вами случилось? Вы попали в плен? — Сергей Николаевич старался говорить примирительно. Подумал, что монгол винит его в том, что произошло с Солонго. — Да скажи хоть что-нибудь!

— Это не Джамбул, — промолвил Артём.

Он теперь стоял рядом с папой. Тревожно посматривал на Солонго.

— Что значит «не Джамбул»? — удивился Сергей Николаевич.

— Твой сын прав, — глухо промолвил монгол. — Я не Джамбул.

— Да вы тут спятили, что ли? — Сергей Николаевич выругался. — Давайте без спектаклей. Нам нужно бежать.

— Меня зовут Чартымай.

— Что это значит?

— Это значит, папа, — ответил Артём, — что твой проводник — урух.

— Но… Постой… Как это возможно?

— Более того, он и есть тот саянский охотник, о котором говорил Толжанай.

Сергей Николаевич мотнул головой. Он не хотел верить тому, что слышит.

— Саян-мерген, — кивнул Джамбул.

— Но… как? — с ужасом прошептала Марина Викторовна.

Она стояла за спиной сына. Дрожа от усталости, держалась за его плечи. Стоять ей было сложнее всего. Начинали ныть ноги. Идти или медленно бежать сейчас было бы проще.

— Почему ты пустил нас? — настороженно спросил Артём.

Он ещё не знал, насколько опасен монгол. Прежде всего хотел разобраться в происходящем. По-прежнему поглядывал на Солонго.

— Я много раз предлагал вам уйти. Вы сами выбрали свой путь, — глухо ответил Чартымай.

— Ты мог нас убить. Но не сделал этого. Почему? — настаивал Артём.

Монгол не ответил.

Солонго скользнула за спину беглецам. Пробежала до другой стены. Словно хищник, кружащий вокруг жертвы. Готовящийся к последнему броску.

— Сол, объясни, — не оборачиваясь, попросил Артём. — Что бы ни случилось дальше, мне кажется, мы заслужили объяснения.

В ответ была тишина. Слышалось лишь громкое, беспокойное дыхание папы.

— Мы в вашей власти, — продолжал Артём. — У нас нет оружия. Мы ослабли. Нам всё равно не уйти, если вы нас не отпустите. Так хоть объясните.

— Что ты хочешь знать? — наконец промолвил Чартымай.

— Почему? Почему ты не убил нас раньше?

— Саян-мерген ошибся… — тихо, шипя, протянула Солонго.

Она приблизилась к Переваловым. Обошла их кругом. Остановилась напротив и с нежностью посмотрела на юношу. Артём сделал к ней шаг, понимая, что она хочет говорить с ним лично. Мама, лишившись опоры, вздохнула. Какое-то время ещё постояла на месте, а потом опустилась на камни.

— Саян-мерген должен искупить ошибку, — всё так же тихо продолжала Солонго.

Она медленно шла вокруг Артёма. Юноша боялся пошевелиться, словно этим мог отпугнуть девушку.

— Когда Чартымая посвятили в Стражи, злой Эрге, сын Олохоя, предрёк ему много страданий. Сказал, что он станет последним. Что других саян-мерген не будет. Эрге давно ушёл в Священную рощу, туда, где может ходить только Олохой. Ушёл к Матери. Но его предсказание всегда туманом висело над Чартымаем.

— Он не твой отец? — прошептал Артём. — Тебя украли?

— Моя мать стала женой Чартымая.

Юноша кивнул, показав, что понимает эти слова.

— Должен был родиться ол, но родилась кэс, — продолжала Солонго. — Кэс не могла стать Стражем. Её должны были убить. Чартымай не позволил. Сказал, что других урух у него не будет. Олохой простил. Чартымай должен был доказать остальным свою силу. Но ошибся. Чужак приблизился к Священной роще. В месяц айкыслай, когда цветёт сарана, он принёс смерть.

— Дедушка… — Артём насторожился. — Ты говоришь про моего дедушку?

— Ворон узнал его планы. Увидел его карты. И сказал Чартымаю.

— Кто… что… О чём ты? Какой ворон? — рассеянно шептал Сергей Николаевич.

— Ворон не ошибся. Знал, что не все следы развеяло. Знал, что придут другие. И пришли вы.

— Ворон… Гускун из Кырена… Участковый! — догадался Артём, вспомнив разговор, подслушанный ночью во дворе дедушкиного дома — тот самый разговор, с которого начались его тревоги.

— Да, — Чартымай кивнул. — Он уже ходил по вашим комнатам, искал следы. Но не нашёл. А теперь появились вы, и кто-то вскрыл стены. Кто-то искал, значит, было что искать.

— Дедушка! Что случилось с дедушкой?! — настаивал Артём.

— Я был не так хитёр. Виктор Каюмович догадался. Понял, что я без всяких карт и рисунков хорошо знаю путь. Сбежал. Сумел запутать следы. Я решил, что он испугался и вернулся в Кырен. Я отправился в село, торопился перехватить карту. Сжечь её вместе с рисунками. Тогда не пришлось бы никого убивать. Эрге говорил, что меня погубит моё сердце. Когда я понял, что твой дедушка меня обманул, было слишком поздно. Я не успел его остановить. Он видел Священную рощу. Он видел воинов Урух-Далх. Он взял золото. Взял то, что принадлежало Матери.

— Что с ним случилось? — сжав кулаки, повторил Артём.

— А ведь мы до твоего дедушки и не знали о проходе через водопад.

— Что с ним случилось!?

— Он ничего не боялся. Ушёл во второй раз. Я ждал. Мы встретились на берегу озера. На берегу Ишхэн-Ехе-Нура. Он понял, что я близко — слежу за палаткой. Понял, что я пришёл за ним. Виктор Каюмович разрезал тент. Пытался убежать. Он был один.

— И ты? Ты его убил?

— Озеро его приняло. Как раньше, за многие годы, принимало и других. Я саян-мерген. Никто не должен знать пути к Священной роще. Но мой прадед ошибся, не заметил беглого преступника.

— Дёмина?..

— И это было началом наших тревог.

— Ну что ж, вашим тревогам пришёл конец! — крикнул Сергей Николаевич. — Теперь все знают, как найти вашу Священную рощу!

— Ты можешь остаться, — прошептала Солонго в самое ухо Артёму.

— Что? — не понял юноша.

— Чартымай привёл вас сюда, чтобы оставить тебя. Ты должен стать Урух-Далх.

— Ерунда какая-то… — качнул головой Артём.

— Всё закончилось, Джамбул! — продолжал Сергей Николаевич. — Карта и рисунки опубликованы в моей газете. О нашей экспедиции знает весь Иркутск. Что бы с нами ни случилось, сюда придут другие люди. И даже тысячи таких, как ты, не смогут защитить это место.

— Ты говоришь неправду, — спокойно ответил Чартымай.

— Ошибаешься. Толжанай знал об этом. Поэтому и решил бежать с нами. Понял, что лучше жить с нормальной женой и нормальным ребёнком, чем загибаться тут вместе с другими. Это его слова. Он сказал, что начинается Исход, и всё, что здесь происходит, все ваши дикие обряды, от которых он отрёкся, уже никому не нужны.

— Серёжа… — тихо прошептала Марина Викторовна.

Муж не слышал её.

— И всех вас с вашим великим шаманом посадят в клетку и будут возить по городам, показывать как любопытный экспонат. Живыми или мёртвыми. Зрителям это не так важно. А тут сделают чёртов заповедник. И будут на вертолётах возить сюда туристов. Понимаешь? Всё кончено! Опусти ружьё!

— Оставайся! — продолжала шептать Солонго. Артём чувствовал её дыхание. — Вас могли давно убить, но не сделали этого. Саян-мерген должен искупить вину. Для этого он привёл в Урух-Далх новую кровь. Тебя.

— А мои родители?

— Они сами выбрали свой путь. Ты не должен идти за ними.

— Я так не могу.

— Олохой уже согласился, — настаивала Солонго. — Мы с тобой принесём нового Стража. Мальчика. Он продолжит наш род. И предсказание Эрге забудется.

— Безумие… Сол, это безумие! Послушай, что говорит мой отец. Он говорит правду. Я не знаю, что означает ваш Исход. Но догадываюсь, что ничего хорошего. Я не хочу, чтобы ты умирала. Ты должна помочь нам. Уйти с нами. Вы оба ещё можете спастись. Неужели ты не понимаешь?

— Это ты не понимаешь, — с грустью ответила Солонго. — Мы стоим на пороге нашего Дома. Что бы ни случилось, мы вернёмся к Матери. Она здесь. Рядом с нами. И нигде нам не будет так спокойно, как рядом с ней. А там, куда ты меня зовёшь, — последняя смерть. Там всё обман. Холод живёт, где теплее всего. А мрак — где больше горит огней… Пойми…

— Тысяча восемьсот двенадцатый год, — неожиданно в голос заговорил Артём.

— Что? — Сергей Николаевич с подозрением покосился на сына.

— Битва за Новый Орлеан. Последнее сражение Англо-американской войны.

— О чём ты? — быстро прошептала Солонго.

— Кровавое сражение, в котором погибли сотни людей, — продолжал юноша. — Они бились за своих правителей. Бросались друг на друга. Стреляли, резали, кололи. И не знали, что уже несколько недель как подписан мирный договор. Война давно закончилась. Не было ни телефона, ни телеграфа, и солдаты не знали об этом. Все сражались, когда сражаться уже было не за что. Это факт. И то же самое делаешь ты, Джамбул. И втягиваешь в это Сол. Всё кончено.

— Ты не понимаешь, — качнул головой Чартымай.

— Что?!

— Даже если вы говорите правду, это ничего не меняет. Исход — это не конец. Это начало. Начало новой жизни, куда мы войдём очищенными. Ты, Артём, поможешь нам очиститься.

— И что? Что теперь?! — крикнул Сергей Николаевич.

— Ты умрёшь. Это был твой выбор. Твой сын останется с нами. Твоя жена… Марина Викторовна тоже умрёт. Если захочет, то не сразу, а через четыре года. Это её выбор.

— Что… Что это значит? Какие четыре года? О чём ты… Постой… Что вы сделали с Тюриным?

Чартымай с удивлением посмотрел на дочь. Солонго пожала плечами. Сергей Николаевич понял, что они ничего не знают об участи профессора.

Тюрин всё глубже уходил в темноту. Не решался включать фонарь. Иногда наклонялся, чтобы ощупать поверхность пола. Прислонялся к стенкам. Шёл дальше. Он всё ещё тихо посмеивался. Противоречивые мысли и чувства давно смешались в единый пульсирующий комок. Не было ни сил, ни желания в них разбираться. Нужно было идти вперёд. Несмотря ни на что. Профессор боялся, что ему помешают. Преследователи могли уже расправиться с Переваловыми, увидеть, что четвёртый беглец пропал, и отправиться на его поиски.

— Как мило, — улыбаясь, Фёдор Кузьмич вышел из-за валуна.

Обожжённой левой рукой он придерживал на спине увесистый свёрток из перетянутой ремнём куртки. В правой руке у него был револьвер.

Тельняшка на егере висела рваная, грязная. На голове по-прежнему лежала нашлёпка чёрной матерчатой шапки. Шрам на взмокшем лбу казался тёмным, глубоким, был похож на раскол в каменной глыбе.

— Как в старые добрые времена. Экспедиция в поисках Корчагина опять в сборе. Ну, почти. Брось! — крикнул егерь, заметив, как Джамбул стал отводить в его сторону ружьё. — Брось, как бы там тебя ни звали. Одно неверное движение, и ты отправишься к своим поганым праотцам. Это я тебе гарантирую. Держишь мысль? Вот молодец.

Чартымай опустил ружьё на пол.

Солонго, едва услышав шаги, исчезла. Только что она стояла возле Артёма, а тут в два коротких прыжка оказалась под стеной. Девушка опять стала тенью. И тихо скользила вперёд. Егерь её не замечал.

— Надо сказать, вы мне облегчили задачу. Я уж ломал голову…

— Что у тебя? — спокойно спросил Чартымай.

— Ну, тебе ли не догадываться? — Фёдор Кузьмич тряхнул свёртком. — Золото я не нашёл. А вот десяток красивых статуй отыскал.

— Белое сокровище.

— Именно. Но ты не беспокойся, твои друзья-дикари не обеднеют. Там куда больше, чем вы сможете потратить за всю свою никчёмную жизнь. Я взял совсем чуть-чуть. — Егерь подмигнул Чартымаю.

— О чём ты? — спросил Сергей Николаевич.

— Любопытство сильнее страха? — усмехнулся Фёдор Кузьмич. — Или ты до сих пор мечтаешь написать свою статейку? Сколько же ты готов отдать ради сенсации? Жену, сына? Собственную жизнь?

Тюрин стал изредка включать фонарь. Заметил, что тоннель сужается. Мелькнули последние сталагнаты, затем начался сухой душный коридор. Стены и свод в нём были будто выровнены, отшлифованы человеческой рукой.

Вскоре профессор увидел первые рисунки. Это вновь были охристые петроглифы, только не такие древние, не такие точные. Не было времени рассматривать их. Тюрин знал, что важнее пройти тоннель до конца. Петроглифы можно было оставить на обратный путь, однако несколько изображений заинтересовали профессора. Он с сомнением осмотрел их. Прошёл пару метров в темноте. Включил фонарь и опять взглянул на петроглифы.

— Любопытно…

Это уже были не просто зарисовки из прошлого, а целые рассказы, переложенные в образах. Тут потребовалось бы изучить всю стену, чтобы понять, о чём идёт речь, но Тюрину казалось, что он улавливает значение деталей. Профессор остановился перед одним из рисунков. Долго всматривался в него. Простонав, опять засмеялся. Чувствовал, что теряет рассудок. Отчётливо видел на стене изображение своего лица. Выключал фонарь и включал вновь.

— Любопытно… Оно как бы факт. Это я. Но как? — Тюрин поправил очки, сползавшие по влажному носу. — А тут… да. Получается, что он жив? И сейчас они стоят там вместе? Они ещё не знают, чем это закончится. Я не успею, да и… Безумие. Так не бывает.

Тюрин с силой тряхнул головой. Несколько раз ударил себя ладонью по затылку и заторопился дальше. Ему хотелось остановиться. Вернуться к только что увиденным рисункам. Убедиться в том, что это было лишь краткое помутнение ума. Но профессор настойчиво шёл вперёд.

В очередной раз включив фонарь, понял, что тоннель заканчивается. Впереди виднелся тёмный проём. Всё как указывала карта. Там должен был начаться спуск. Долгий, петляющий спуск, уводящий в самые глубины горы.

У проёма по обе стороны возвышались отлитые из золота Стражи. Они, как и ожидал Тюрин, стояли к нему спиной.

— Кубулгаты, — прошептал профессор.

Это были оборотни. Точные копии фигурки, которую когда-то Тюрин увидел в руках Артёма. Медведи с головой старика. С путаными узорами на голове и лапах. Теперь профессор знал, что это не узоры, а карта, в точности повторяющая изгибы тоннеля, ведущего вниз от этого проёма.

Кубулгаты были на две головы выше и в три раза шире профессора. Размерами они превосходили даже гиганта Джамбула. Сложно было представить, как только таких громадин удалось сюда принести. Впрочем, Тюрина больше заинтересовала оборка проёма. Во всю трёхметровую глубину он был выложен плитками белого нефрита — насыщенного, с гладкой матовой поверхностью, без примесей, будто окаменевший горный туман.

— Невероятно! Вот оно, настоящее сокровище урухов.

Тюрин медленными шагами шёл под белоснежным сводом проёма. Понимал, что может остановиться. Достаточно выковырять эти пластины, и он забудет бедность. Белого нефрита и тайн, что он уже знал, было достаточно, чтобы обеспечить богатую жизнь известного историка. Оставшиеся годы Тюрин мог бы без спешки, в удовольствие писать книгу об истории Урух-Далх. Нужно было только остановиться. Но профессор не мог этого сделать. Прошёл через проём и уже после первого шага забыл об увиденном богатстве. Его интересовало лишь чёрное пятно, к которому должен был привести этот тоннель.

— Белый нефрит? — удивился Сергей Николаевич.

— Да, — кивнул егерь. — Чистый, как снег. Не ожидал?

Фёдор Кузьмич краем глаза заметил движение вдоль тёмной стены. Догадался, что там крадётся Солонго.

— Если б ты сразу сказал всю правду, — продолжал егерь, — мы бы разделили это сокровище. Да что уж там. Вынесли бы побольше. В куртку поместилось не так много. Нам бы сполна хватило на всех. Но ты меня обманул. И твоя ложь к тебе вернулась. Всё возвращается.

— Ещё не поздно, — Сергей Николаевич примирительно протянул руку.

— Что?

— Забыть то, что было. Уйти вместе. Так шансов будет больше. Один ты далеко не убежишь.

— Вот как? Мальчику не повезло с отцом, который даже перед смертью скулит как сука. Правда?

Солонго прыгнула от стены. Взмахнула подготовленной плетью. Кожаная струна рассекла воздух. Чартымай сразу потянулся к ружью. Артём бросился к егерю, но вынужден был остановиться. Фёдор Кузьмич ждал этого удара. Едва плеть звонко намоталась на его запястье, он развернулся, обеими руками ухватился за неё и дёрнул всем весом. Ожог отозвался глубоким электрическим разрядом, но егерь, прохрипев, вытерпел боль. Солонго, не ожидавшая такой реакции от старика, упала навзничь. Фёдор Кузьмич подскочил к ней. Схватил её за волосы. Поднял. Прижал к себе.

— Брось ружьё! — прокричал он. Обожжённая рука пульсировала, и егерь повторил с ещё большей злобой: — Брось!

Чартымаю опять пришлось послушаться. И теперь он был явно обеспокоен происходящим.

Егерь крепко держал Солонго. Дуло револьвера упиралось ей в висок, но девушку беспокоило совсем другое. Она с ужасом смотрела на почерневшую кисть Фёдора Кузьмича — ту самую, что сжимала ей плечо. Видела, как из покрытых коростой трещин активнее засочилась липкая жидкость.

Девушка в отчаянии прошептала что-то на непонятном языке, потом добавила по-русски:

— Он отмечен.

— Вот так! — егерь неправильно понял волнение девушки и усмехнулся. — Не ожидала, правда? Старик ещё что-то может? Ну да. Может. Тебе следовало бежать от меня, как от чумы. Прятаться в самой глубокой яме, а ты сама кинулась ко мне. Ну хорошо, значит, будем играть по моим правилам.

— Зачем она тебе? — Артём сделал шаг.

— Не надо, — егерь качнул головой. — Всё по-честному. Она хотела меня убить, так? Её отец хотел меня убить. Так?! Твой отец меня обманул. Ты меня обманул… Значит, я поступаю честно. Плачу вам вашей монетой. Всё возвращается. Но тебя, Артём, я не виню. Ты мне нравишься. Я тебе всегда говорил это. И это правда. Старик Кузьмич не врёт, в отличие от всех вас. Я говорю чистую правду. И, когда готовлюсь мстить, предупреждаю заранее. И в спину не стреляю. Разве не так? Все вы сами торопились сделать мне зло, а теперь удивляетесь. Но ты, Артём, ты можешь пойти со мной.

— Что ты несёшь?! — крикнул Сергей Николаевич.

— Молчи, погань, — тихо ответил егерь. — Я не с тобой разговариваю. Артём. Даю тебе шанс. И повторять не буду. Пойдём со мной. Я честно разделю с тобой всё, что мы вынесем из этой пещеры. Я дам тебе новую семью. Дам новую жизнь. Ты получишь то, о чём всегда мечтал. Настоящую свободу. Подумай…

— Нет, — твёрдо ответил юноша.

— Не хочешь даже выслушать меня?

— Нет.

— Жаль. Мне правда жаль. У нас могло бы получиться. Ты мог бы стать моим сыном… Но я сказал, что дважды предлагать не буду. Кстати, о сыновьях. Никто не знает, куда подевались мои?

Ответом егерю была тишина.

— Вот… А я знаю. Видел, куда их несли. И как. Неприятное зрелище, что тут скажешь. Дикари… У каждого из нас, конечно, свои тараканы, но такое…

Фёдор Кузьмич весь взмок. После рывка больная рука совсем онемела. Из трещин теперь безостановочно струилась тёмная жидкость. Она липла к меховой одежде Солонго, вытягивалась густыми каплями. Егеря начинал трясти озноб. Он чувствовал это. Понимал, что слабеет. Знал, что должен быстрее сделать задуманное.

«Жар. У меня жар. Это точно. Значит, гангрена. Ничего, разберёмся. И никакой крепитации, значит, не газовая. Но как?.. Сейчас неважно. Разберёмся… В аптечке должен быть хлорамин».

— А теперь слушайте, как всё будет. Ты, — он кивнул в сторону Чартымая. — Ты любишь свою дочь?

Монгол молчал.

— Отвечай, гнида, когда тебя спрашивают!

Чартымай кивнул.

— Вот. Этим и воспользуемся. Видишь, Артём, я всё делаю в открытую. Всё честно. Никаких уловок. Честная игра. Ты, — голос егеря дрожал. Он чувствовал, что хватка левой руки ослабла, что девушка может вырваться, поэтому сильнее давил ей в висок дулом, твёрже держал палец на спусковом крючке. — Ты вернёшься к своим братьям-дикарям и заберёшь моих сыновей. Мне всё равно, что с ними стало. Ты приведёшь их сюда. Живыми. Учти, тварь, это твой единственный шанс увидеть дочь. Понял? Ты меня понял?!

— Твоих сыновей не вернуть, — спокойно ответил Чартымай.

— А это уже твоя забота. Твою дочурку я заберу. Я так понимаю, тут должен быть выход. До водопада отсюда километров пять. Я правильно понимаю? А?

— Четыре.

— Вот и славно. Я буду ждать там. Мне, знаешь, нужно добраться до аптечки. А твоя дочурка перевяжет мне руку. Вот и всё. Ты приведёшь мне сыновей, и мы мирно расстанемся. Даю слово. Мне всё равно, что там с ними. Просто приведи. Я в Нижнеилимске всякого повидал. По кусочкам людей собирали. Ты только приведи…

— Нет, — качнул головой Чартымай. — Даже если бы это было возможно, я бы тебе не поверил. Тебе не нужны сыновья. Тебе нужен белый нефрит. Добравшись до коней, ты сразу уедешь.

— Обижаешь. Впрочем, мне всё равно, веришь ты мне или нет. Выбора у тебя нет. Одно неверное движение и… Бах!

Фёдор Кузьмич с такой силой надавил на висок Солонго, что она застонала.

— А вы, друзья, — егерь посмотрел на Переваловых, — вы получите по заслугам. Однако я опять буду честен. Вы меня обманули, но оставили мне надежду. Это приятно. Всё-таки вы не стреляли мне в спину. Я тоже подарю вам шанс. Можете уходить. Я вас не держу. Да-да, серьёзно, можете уходить. Только вот тебе, Сергей, придётся потерпеть. Я прострелю тебе ногу. Да. Кажется, ты побледнел? Или это такое освещение? — Фёдор Кузьмич хохотнул. — Очень прошу, не дёргайся. А то могу попасть тебе в живот. Будет неприятно, больно, но ничего. Зато я тебя отпущу.

Сергей Николаевич растерянно посмотрел на Чартымая.

— Стой смирно! Не дрожи, тварь! — заорал егерь и, вытянув руку, прицелился.

Тюрин с опаской попробовал первую из ступеней. Здесь тоннель совсем сузился. Стены и свод, бугристые, с глубокими трещинами, были покрыты холодной слизью. Как и подозревал профессор, ступени, явно выдолбленные тут не одну сотню лет назад, также были затянуты слизью. Упереться было не во что, трогать стены Тюрин не хотел и боялся поскользнуться.

Остановился, пытаясь высветить спуск. Ничего не увидел. Свет быстро слабел, рассеивался, будто ниже начиналась дымка.

— Любопытно… — протянул Тюрин.

Оглянулся назад, к проёму из белого нефрита. Замер. Там стоял один из урухов. Он был совсем не похож на воинов, которых довелось видеть профессору. Вместо доспехов из оленьей кожи на нём была цельная медвежья шкура. Голова медведя капюшоном покрывала макушку. Лицо было вымазано сажей — Тюрин не видел даже глаз. К подошвам, кажется, были привязаны медвежьи лапы.

— Сын Чёрных медведей, — с замиранием сердца прошептал профессор.

Подумал, что видит самого Олохоя, о котором упоминал Толжанай.

Незнакомец стоял на месте.

— Суеверный дурак, — усмехнулся Тюрин. — Значит, нашим легче.

Он едва сдержал смех. Понял, что преследовать его никто не собирается, что идти можно медленно, внимательно высматривая ступеньки. Если хоть одна из них окажется покатой, он непременно поскользнётся.

Тюрин ещё не успел сделать ни одного шага, а туман вокруг сгустился. Теперь фонарь едва выхватывал пространство в два-три метра. Нефритовый проём отдалился, был едва различим. Стоявший в нём силуэт теперь казался обыкновенным истуканом.

— Ну и хорошо, — прошептал Тюрин, надеясь ободрить себя звуком собственного голоса.

Сделал первый шаг.

К его удивлению, ступенька оказалась нескользкой. Слизь упруго приняла ботинок профессора.

Сзади послышалось бормотание. Прислушавшись, Тюрин различил только малопонятные слова:

— Гуар адир адор. Аваа Гуир…

— Какая чудесная архаика, — вздохнул профессор, сожалея, что не может дослушать шамана до конца. Решил, что тот насылает на него какое-то заклятие — надеется остановить чужака, осмелившегося проникнуть в их главное святилище. Такое предположение польстило Тюрину. Он подумал, что с этого эпизода можно будет начать книгу об Урух-Далх. Тут было что-то печальное и аллегоричное.

«Пустые звуки, отголоски древних традиций уже не могли остановить дыхание современности», — формулировал он и неспешно спускался, ступень за ступенью.

«Ритуальные знаки, прежде одной силой своего звучания влиявшие на сознание людей, заставлявшие их теряться в экзистенциальной агонии, теперь были не властны остановить представителя более развитой цивилизации».

«Шаман-урух, искренне веривший в могущество своих виршей, не понимал, что современный человек готовится обессмертить его имя, вписать его историю в общий каталог человеческой истории, а значит — возвеличить, сделать предметом всеобщего внимания и восхищения. Потому что любые отголоски дикости, из которой мы вышли, достойны пристального изучения и подробной каталогизации».

«Видя, какой путь проделал человек из племенной дикости к вершинам современного познания, не перестаёшь удивляться его настойчивости и выносливости».

Проговаривая всё это, профессор посмеивался. С такими мыслями спускаться было спокойнее. Не пугал даже окрепший туман, от которого слизь теперь оседала на одежде самого Тюрина.

Фёдор Кузьмич забыл про Марину Викторовну. Не заметил, как она в последние минуты, прячась в полумраке, кралась в его сторону. Будто раненая, загнанная в угол змея, собирала последние силы для броска. Она ни видела ничего, кроме руки, сжимавшей револьвер. Не слышала ничего, кроме угроз её мужу. Боялась лишь нечаянным звуком привлечь к себе внимание.

— Стой смирно! Не дрожи, тварь! — прокричал егерь.

Готовился выстрелить в ногу Сергею Николаевичу.

Марина Викторовна бросилась вперёд. Она не владела телом. Не знала, что делают руки и ноги. Не понимала, как ей удалось подпрыгнуть так высоко. Откуда взялись сила и точность удара. Тело, утомлённое, разбитое, действовало само. Для Марины Викторовны только мелькали тёмные картинки. И фоном звучало собственное сдавленное рычание.

Она схватила егеря. Вцепилась пальцами ему в лицо. Видела, как ногти расцарапывают брови, как западают в сжатые веки. Грохнул выстрел. Удар по голове оглушил, но Марина Викторовна не ослабила напор. Наугад выбрасывала руки в стороны. Почувствовав близость грязной грубой кожи, всей силой вцепилась в неё зубами. Ещё один удар лишил её чувств. Фёдор Кузьмич отбросил женщину.

Солонго к этому времени вырвалась. Затаилась поблизости. Нащупала лежавшую на камнях плеть.

Егерь весь сжался. Выл, прижимая к животу почерневшую руку. После схватки с Мариной Викторовной боль стала нестерпимой.

Шапка упала с его головы. Обнажила рыжую щетину и шрамы на макушке.

Рассвирепев, давясь проклятиями, он вытянул револьвер, готовый выстрелить в лежавшую без чувств женщину. Сергей Николаевич и Джамбул разом сорвались с места. Но они стояли слишком далеко. Сухой свист кожаной струны. Егерь прикрывал телом правую руку, и Сол не могла выбить револьвер, но она ударила по другой — обожжённой руке.

Истошный, рваный, усиленный многократным эхом крик Фёдора Кузьмича. Плеть рассекла его прогнившее чернотой предплечье. Из-под густой слизи показалась белоснежная кость. Крови не было.

Артём кинулся вперёд. Коротким прыжком запрыгнул на плечи Фёдору Кузьмичу. Вцепился пальцами ему в уши. Коленями сдавил шею. Егерь закрутился на месте, пытался сбросить юношу. Размахивая револьвером, стрелял, пока в барабане не закончились патроны, но и потом щёлкал курком впустую. Попробовал ударить Артёма рукояткой, не удержал равновесие и вместе с юношей повалился на пол.

Артём стукнулся лбом о камень. На глаза брызнула кровь. Но это только раззадорило его. Завопив, он выхватил нож — тот самый, что когда-то подарил ему егерь. Замахнувшись, со всей силы ударил. Понял, что промазал. Лезвие с искрами скользнуло по камням. Фёдор Кузьмич продолжал извиваться. Видел, что приближаются Сергей Николаевич и Джамбул. Зарычал, но его рык оборвался влажным хлюпаньем. Второй удар Артёма был точным. Твёрдая хромовольфрамовая сталь. С клеймом коня, вставшего на дыбы. Всё возвращается.

Юноша крепко держал нож, вонзённый в основание шеи. Видел, как его кровь смешивается с кровью егеря, и наслаждался этим. Артёма била дрожь. Через рукоятку он прислушивался к последним ударам сердца Фёдора Кузьмича. Приподнял ему голову. Посмотрел в глаза.

Смотрел долго, настойчиво. Ловил мгновения страха, следил за угасающей жизнью. Егерь пробовал что-то сказать, но только хрипел. Изо рта пузырями выходила кровь. Он вздрогнул последней дрожью и замер. Вместе с ним замер и Артём. Он ещё долго не мог отпустить рукоятку ножа, ослабить хватку ног, которыми обвил грудь и спину егеря. Наконец обмяк. Отполз. Пошатываясь, встал. В мягком опьянении отошёл к стене. Упёрся в неё. Обернулся. И только тогда заметил, что все смотрят куда-то в сторону. Потерянный, поникший Сергей Николаевич. Опустившийся на колени Чартымай. Очнувшаяся после падения Марина Викторовна. Они смотрели на Солонго. Девушка тихо, неподвижно лежала среди камней.

— Нет… — прошептал Артём.

Профессор с удивлением увидел, что стены, свод и ступени опять стали гладкими, отшлифованными. Понял, что приближается к цели. Туман был таким густым, что фонарь не мог пробиться через него и на полметра, только удерживал вокруг Тюрина вязкий световой кокон.

Ступени закончились.

Перед профессором был новый проём. Здесь Стражей не было. Никто не охранял этот выход. Но стенки проёма затянуло чернотой. Приглядевшись, Тюрин увидел, что это какое-то растение.

— Плющ? — растерянно прошептал профессор.

Протянул руку. Хотел коснуться чёрного листочка. В последний момент отдёрнул руку. Решил не рисковать.

Заглянуть в проём не удавалось. Свет фонаря не проходил через него.

Тюрин замер. Прислушивался. Ему казалось, что бормотание шамана продолжается и настигает его даже в этой глубине. Нервно хохотнув, провёл языком по губам и тут же сплюнул — губы были затянуты тёмной слизью. Густая слюна повисла на подбородке. Профессор стал брезгливо тереть его рукавом, но только больше перепачкался.

Увидел, что под ногами суетятся чёрные муравьи. Они выбегали из-под зарослей плюща.

Неприятно было думать о том, что дальше, за проёмом, зарослей и муравьёв будет больше.

— Гадость какая. Сюда бы с дихлофосом прийти, — хихикнул профессор.

Он теперь стоял с открытым ртом. Слюна текла по подбородку, свешивалась густой жижей. Тянулась вниз.

Тюрин приблизил фонарь вплотную к стене. Увидел, что она покрыта узорами. Они совсем не были похожи на те, что профессор видел раньше. Другая, более насыщенная, строгая манера. Их явно сделали не урухи.

— Ворон… Большой ворон. Змей. Он… кажется, обвил мощёную дорогу. И дерево. Большое дерево жизни? Что это значит?

Дышать в тумане было неприятно. Тюрин понимал, что нужно идти дальше. Никак не решался сделать первый шаг в проём. Просовывал туда фонарь, но тот сразу глох, захлёбывался в собственном свете.

Занёс ногу. Нащупал опору. Подумал, что и тут могут быть ступеньки.

Зашёл внутрь. Включал и выключал фонарь, но разницы не увидел.

Обернулся. Проёма позади не было. Только мрак. Испугавшись, дёрнулся. Ноги, неожиданно слабые, подвели. Тюрин упал. И никак не мог понять, лежит ли на дне или катится под откос. Потерял всякую ориентацию. Раскидывал руки, хватался за что-то липкое. Потерял фонарь. Стал отчаянно искать его на ощупь. Темнота становилась всё более тёплой и тяжёлой. В какой-то момент все звуки оборвались. Профессор замер. В его глазах отразился огонёк далёкого света.

— Не может быть…

Тюрин больше никуда не падал. Но и встать не мог. Не чувствовал ни ног, ни рук. Уронил очки. Утонул или просто лежал на камнях. Тело пропало. И только тихий огонёк играл в его глазах.

— Не может быть…

Не слышал дыхания. Не слышал своего сердца. Перестал существовать. Лишь далёким отзвуком угадывал собственный смех — слабый, забытый, оставленный где-то позади.

Чартымай склонился над дочерью.

— Атам, — одними губами прошептала Солонго.

Сдавила зубы. Побледнела. Смотрела решительно, твёрдо.

— Атам…

Руками держала простреленный живот. Сквозь пальцы набухала кровь.

— Папа…

— Да, кэс… — Чартымай стоял на коленях. Весь обмяк. Смотрел пусто и уныло.

— Папа. Можно я поплачу?

Чартымай кивнул.

Солонго улыбнулась. Её взгляд смягчился. Из уголков глаз потекли слёзы. Заскользили по запылённым щекам, оставляя светлые извитые полосы.

— Сол, — прошептал Артём. Он удерживал голову девушки.

— Мне страшно…

У неё дрожали руки. Она всё теснее сжимала ими живот, но не могла остановить кровотечение. Чувствовала, как, пульсируя, её покидает жизнь.

Последние слёзы высохли. Мягкость во взгляде сменилась растерянностью.

— Всё, папа. Я больше не буду. Теперь никаких слёз.

Чартымай не ответил. Он и сам беззвучно плакал. Чуть покачивался.

Чернота стягивалась вокруг Солонго, пропитывала её мир, отравляя всё, что она знала и любила. Далёкие страны, океаны и даже тайга Восточного Саяна осы_́пались пеплом. Померкли белоснежные склоны кальдеры. Осталась лишь пещера, но и здесь с каждой секундой крепли тени, разливались по стенам густыми пятнами, протягивались к девушке узкими струйками, обволакивали её.

— Сол… — Артём в отчаянии кусал губы. Кровь из рассечённого лба всё ещё сочилась, собиралась на веках липкими сгустками.

— Мне страшно, ир, — повторила она, глядя на юношу.

— Послушай…

— Я ведь знала…

— Послушай, Сол. — Артём приподнял ей голову. Склонился ещё ниже. Дотронулся губами до уха и теперь шептал: — Я тебе не сказал главного.

— Что? — вздохнула девушка. Она опять плакала. Не могла сдержать слёз и злилась на себя.

— В последний раз утаргалжин прилетает к тебе, когда ты умираешь. Когда ты одиноким странником уходишь в холодные пустыни смерти. Птица умирает вместе с тобой, чтобы сопровождать тебя и дальше. Летит рядом. Следит, чтобы ты не заблудилась в последнем путешествии. Помогает найти свой дом. Там, среди звёзд. Каждый умирает в одиночестве. Но утаргалжин становится частью тебя. И тебе никогда не будет одиноко. Если ты забудешь о том, кем была, забудешь мир, который однажды видела, и подумаешь, что вокруг ничего нет, только бесконечная тьма, — посмотри на утаргалжина. И ты вспомнишь, что однажды испытала великое чудо — жизнь. Увидишь всех, кого любила. Услышишь запахи и звуки, сопровождавшие тебя. Почувствуешь тепло человеческого прикосновения. Лёгкий весенний ветер. Шум дождя. Вспомнишь свой первый солнечный день. И первую грозу. Вся твоя память, всё, что делает тебя живой, — это утаргалжин.

— Но я так и не встретила его…

— Встретила. Просто не сразу это поняла. Да и он, кажется, только сейчас догадался, что принадлежит тебе.

Артём вложил в дрожащую руку Солонго дедушкин амулет с пером утаргалжина.

— Он будет тебя ждать. Ты не останешься одна. Теперь тебе нечего бояться.

— Спасибо, — одними губами прошептала Солонго.

Олохой стоял у проёма, между двух золотых Стражей, между своих далёких прадедов. Смотрел на то, как темнеют, зарастают чёрным плющом камни белого нефрита. Он знал, что время кубулгатов подходит к концу. Давно знал. Задолго до того, как мудрейшие урухи почувствовали изменения. Задолго до того, как заговорила Священная роща. Дети Чёрных медведей должны были вернуться. Долгие века они сторожили порог своего дома, там, где их оставила Мать. Теперь нужно было сделать последний шаг. Олохой знал, что однажды за ними последуют и другие люди. Только печалился, что они сделают это в страхе. Слепые и напуганные. Они даже не поймут, что уходят домой. И не почувствуют, как останавливается их мир. Мир, покинутый Матерью.

Олохой ждал. И, когда пришёл Чартымай, повернулся к нему. Окунул палец в пиалу. Провёл красную полосу по лицу Чартымая. И наложил руку на голову бездыханной Солонго.

— Маир удор наар гор туи, — прошептал он. — Таи а Наи Укулус дор. Ногро та анна.

Чартымай закрыл глаза. Прижав к груди дочь, вошёл в темноту проёма. Олохой проводил его взглядом. Когда силуэт саян-мергена исчез, медленно зашагал назад. Золотые Стражи остались в одиночестве. Чёрный плющ уже обвивал их основание.

— Мам, — Артём приобнял Марину Викторовну.

Они стояли на краю обрыва. Видели тропу из выбитых в скале ступеней, по которой должны были спуститься вниз, к открывшейся таёжной долине.

— Я теперь понял.

— Что? — Марина Викторовна с грустью посмотрела на сына.

— Понял, почему дедушка оставил такие путаные указания. Он боялся, но не того, что кто-то украдёт его открытие. Нет. Он боялся за тебя. До последнего мгновения боролся с собой. И победил себя. Он любил тебя больше своего открытия и не хотел, чтобы ты шла по его следам. Надеялся, что его приключение останется в тайне.

Марина Викторовна вздохнула. Растерянно посмотрела на Артёма. Не знала, что сказать в ответ.

— Идём! — позвал Сергей Николаевич. — Тут хороший спуск! Только, Марин, спускайся спиной, чтобы не упасть. Держись за выступы.

Артём в последний раз обернулся. Взглянул в темноту пещеры.

— Прощай, — прошептал он и пошёл вслед за мамой.

Эпилог

Чёрная туча уже несколько часов зрела над домом, но дождя не было. Артём сидел на веранде. Пил зелёный чай с чабрецом. С грустью вспоминал о прошлогодней экспедиции в затерянную среди саянских гор кальдеру. Казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Если дедушка прав и человек проживает не одну жизнь, то там, в тайге, Артём успел погибнуть и родиться несколько раз. Сейчас он бы реагировал и действовал иначе. Быть может, это спасло бы погонщика Баира, его жену Ринчиму и даже Нагибиных. Быть может, он бы спас Солонго. Мама говорила, что нет смысла терзать себя такими мыслями, но Артём ничего не мог с собой поделать. Прошлое не отпускало его. Оно было всегда рядом. Приходило не только во снах, но и наяву.

Подул сильный ветер. Только что над рекой было тихо, а теперь зашумел лес. Туча заклубилась чёрными валунами, покатилась на запад. Небо над домом высветлилось, стало серым.

Вспыхнула первая зарница — большим фиолетовым полотном на алюминиевых стежках молний. Наискось пролился дождь. Артём прикрыл глаза, наслаждаясь холодным дыханием ливня. Ветровка и брюки быстро вымокли, но юношу это не беспокоило. Он услышал и почувствовал далёкое веяние гроз, которые он и его родители пережили в экспедиции.

Над лесом загрохотало. Худенькие молнии резво били по горизонту. Мелкой сетью перебегали слева направо. Затем через всё небо сверкнула одна сочная слепящая трещина — она погасла, но ещё доли секунды по её разлому виднелся чёрно-белый след.

Вскоре сверкали только матовые, однообразно-белые зарницы. Молнии в них уже не были видны. Гром откатился в сторону. Ливень шумел порывами, изредка затихая до полного беззвучия; постепенно выровнялся, перешёл в тяжёлое монотонное шипение.

Стало по-вечернему темно. Работал один фонарь — за оградой, у стенки сарая. Дождь в сумерках был почти незаметен, и только из фонарного колпака, будто из трубы, хлестали капли света.

Артём отошёл вглубь веранды и ещё долго наблюдал за непогодой. Дождался, пока погаснет последняя зарница, пока небо выветрится от туч, станет тёмно-синим, гладким полотном без чёрных пятен и просветов, и вернулся в дом.

Спустился в дедушкин кабинет, который мама переделала в обыкновенный подвал. Теперь вход прикрывала простая дверка. Чтобы спуститься вниз, не надо ни разгадывать загадки, ни двигать поставец — достаточно просто отдёрнуть защёлку.

Юноша сел за дедушкин стол и задумался.

Пальцами прикоснулся к ребристому шраму на лбу. След от схватки с Фёдором Кузьмичом. Вечное напоминание о том, что ему пришлось сделать в горах Восточного Саяна. Убить человека… Своими руками лишить его жизни… Артём тряхнул головой. Никак не решался честно и свободно разобраться в своих чувствах. Понимал, что для этого ещё не пришло время. Ни в чём себя не винил, но всё же не мог так просто смириться с произошедшим. Да и сейчас у него появился другой, не менее важный повод для раздумий.

Недавняя встреча с Бэлигмой уже не беспокоила. Бурятка осунулась, постарела ещё больше. Об участи мужа, сыновей и племянников она прочитала в статьях Сергея Николаевича и ни о чём не спрашивала Переваловых. Столкнувшись с Артёмом, безучастно посмотрела на него и только сказала, что её муж был справедливым человеком, что он никого не хотел убивать и отнимать у него жизнь было нечестно. Юноша не стал спорить.

Не беспокоили Артёма и насмешки, обрушившиеся на папу этой весной. Новая экспедиция, организованная Институтом этнологии и антропологии при поддержке МЧС, нашла кальдеру опустевшей. Не было никаких следов пребывания там древнего племени Урух-Далх. Ни самих урухов, ни жилищ, ни предметов быта. На лесных прогалинах встречались плетёные, одиноко стоявшие изгороди, но им было не больше десяти лет — их могли оставить случайно забредшие в те места охотники из Алыгджера.

Все пещеры оказались завалены. Останца на дне кальдеры не было. Он рухнул, похоронив под собой внутреннее кольцо. Впрочем, исследователи подтверждали, что обвалы — свежие, случились, скорее всего, осенью. В октябре прошлого года в самом деле в Саянах была отмечена повышенная сейсмоактивность.

Шум, поднявшийся после статей Сергея Николаевича, стих. Всё чаще звучали насмешки, упрёки в мистификации. В ответ папа приглашал всех критиков на ужин в первый же день после окончания раскопок:

— Вот тогда и поговорим. И посмеёмся вместе. Над вами всеми и вашими глупыми придирками!

Больше всего папа жалел о том, что в суете забыл про куртку Фёдора Кузьмича, в которую, как в куль, были завёрнуты куски белого нефрита. Сергей Николаевич говорил, что такое сокровище стало бы лучшим доказательством для самых узколобых скептиков:

— Ведь там наверняка были не просто камни, а с какими-нибудь древними узорами! Посмотрел бы я на всех этих умников…

Артём выслушивал папино негодование о затянувшейся организации раскопок. Рассказывал маме о геологическом лагере, из которого приехал, — юноша готовился через два года поступать в геологоразведочный университет, где когда-то учился Виктор Каюмович. Но все эти дни, как и сейчас, за дедушкиным столом, Артём думал совсем о другом.

В первых числах марта папа вернулся домой взволнованный. Сказал, что на работу к нему приходила жена профессора Тюрина. Вся заплаканная, ослабевшая, она дрожащим голосом заявила, что видела мужа.

— Жалко её, конечно, совсем голову потеряла. Я понимаю, двое детей осталось… Но зачем своими рыданиями полредакции ставить на уши?! — возмущался Сергей Николаевич. — А главное, теперь всякие подозрения пойдут.

— Так что она сказала? — Марина Викторовна была удивлена не меньше Артёма.

— Говорит, Мишаня вдруг появился в квартире. Общаться с ней отказался. На детей даже не посмотрел. Только бормотал что-то о важном и срочном деле. Она стала кричать, в ноги ему падать, а он в свой кабинет забежал, сгрёб какие-то бумаги в сумку — и ушёл.

— Как ушёл?

— Да говорю же, она от горя из ума выжила. Ну хорошо, допустим, что Мишаня выжил. Заблудился, долго бродил. Увидел, как мы… Увидел егеря. Его тело. Пошёл дальше. Нас уже не было. Нашёл оставшихся коней. Поехал. Нас не догнал. А может, вообще в другую сторону свернул. Карт и навигатора у него не было, но каким-то чудом его вывело, например, в Алыгджер. Но почему?! Почему он сразу не позвонил нам? Почему никому не сказал о своём возвращении? Чтобы Мишаня промолчал, когда тут весь Иркутск говорил о «его открытии»?.. Верится с трудом.

Марина Викторовна кивнула.

— Жаль, конечно, что мы тогда не смогли ему помочь. Ты и сама понимаешь, было бы безумием лезть обратно в эти лабиринты. Он же зазывал Артёма в какую-то особую пещеру. Вот и доигрался. Неприятно вспоминать, но… он сделал свой выбор. Мы и сами едва спаслись.

Марина Викторовна, вздохнув, опять кивнула. Признала, что муж, скорее всего, прав. Тюрин не мог вернуться, и его появление было лишь фантазией обезумевшей от горя женщины.

Артёма этот разговор взволновал. Уже полгода как о профессоре больше никто не упоминал, но юноша всё чаще задумывался: дошёл ли Тюрин до таинственной пещеры, расположение которой узнал по древней карте урухов? Если дошёл, то что в ней увидел? А если выжил, то почему от всех спрятался? Какое срочное дело могло заставить его отказаться от семьи, от друзей, от любимой работы, наконец, от славы одного из первооткрывателей? Где он был всё это время и куда мог направиться после того, как ушёл из квартиры? Неужели после всего случившегося он не захотел вернуться в кальдеру участником раскопок, доподлинно узнать всё, что таили горные жилища урухов — если только после землетрясения от них что-то осталось?

Вздохнув, Артём погасил свет. Прежде чем отправиться в свою комнату, ещё долго в темноте ощупывал нефритовую статуэтку кубулгата.

— Мои приключения только начинаются, — прошептал юноша, но в этих словах не было радости. Была лишь просторная холодная грусть.

Сейчас, в темноте, Артём изучал свой мир. Тот пестрел яркими красками, переливался сиянием льдов и расцветал таёжным разнотравьем. На нём не было ни одного чёрного пятнышка. И всё же теперь он казался маленьким.

Артёму принадлежал весь земной мир, и всё же он был одинок.

Примечания

1

Улус — родоплеменное объединение, селение.

(обратно)

2

Останец — обособленно стоящая возвышенность (скала), представляющая собой уцелевшие от разрушения остатки более обширной территории.

(обратно)

3

Троговая долина — горная речная долина корытообразной формы, образованная деятельностью ледника.

(обратно)

4

Петроглиф — высеченный на камне рисунок.

(обратно)

5

Верша — рыболовная снасть, сплетённая обычно из ивовых прутьев, в виде узкой круглой корзины с воронкообразным отверстием.

(обратно)

6

«Буханка» (или «таблетка») — разговорное название грузопассажирского микроавтобуса «УАЗ».

(обратно)

7

Свечить — вставать на дыбы (о лошади).

(обратно)

8

Выворотень — дерево, опрокинутое вместе с вырванным из земли, неотломившимся корнем.

(обратно)

9

Валежина — дерево, лежащее на земле (поваленное ветром, засохшее и обломившееся на корню и т. п.).

(обратно)

10

Шенкель — часть ноги всадника (от колена до щиколотки), обращённая к коню и помогающая управлять им. Дать шенкеля́, высылать шенкелями — сильно нажать шенкелями.

(обратно)

11

Бечёвник — береговая полоса, обнажающаяся вдоль реки после спада половодья.

(обратно)

12

Обо — культовое сооружение у народов Азии, которое чаще всего представляет из себя столбик или кучку камней и располагается возле дорог, на возвышении.

(обратно)

13

Дресва — мелкий щебень, крупный песок, получающийся от выветривания горных пород.

(обратно)

14

Шивера — каменистый перекат на реке, мелководный участок реки.

(обратно)

15

Емурина — омут, вымоина на дне реки, крутое углубление дна.

(обратно)

16

Яр — крутой обрывистый берег реки.

(обратно)

17

Женить чай — кружкой зачерпнуть из общего котла свежезаваренный чай и тут же вылить обратно, чтобы вода и заварка как следует перемешались. Полагается несколько раз женить чай, прежде чем разлить его по кружкам для употребления.

(обратно)

18

Тугоуздый — конь с нечувствительным ртом, трудно поддающийся контролю.

(обратно)

19

Тропота — неправильный вид аллюра (темп, скорость, характер движения лошади), когда лошадь передними ногами идёт рысью, задними — галопом, или наоборот.

(обратно)

20

Балта — нижняя часть речной поймы, обычно залитая водой и не пересыхающая даже в межень. Межень — ежегодно повторяющееся сезонное стояние низких уровней воды в реках.

(обратно)

21

Мочажина — болотный луг, топкое низкое место.

(обратно)

22

Подрямник — болото, на котором ещё сохранились большие живые деревья.

(обратно)

23

Трензель — металлические удила, служащие для управления лошадью путём надавливания на язык и углы рта.

(обратно)

24

Зыбун — зыбкий растительный слой болота, трясины.

(обратно)

25

Сплавина — слой водной и болотной растительности, нарастающий со стороны берега к центру водоёма.

(обратно)

26

Лещадь — галечная ровная отмель, вытягивающаяся, как правило, по длине русла реки.

(обратно)

27

Бус (бусенец) — самый мелкий дождик, который порой кажется плотным влажным туманом.

(обратно)

28

Взлобье — высшая точка негористой местности или общее возвышение местности без выраженного спуска.

(обратно)

29

Гончак — охотничья собака, приученная гнать зверя.

(обратно)

30

Пошвор — зыбучее моховое болото, под которым лежит чёрный перегной корней.

(обратно)

31

Седловина — продолговатая впадина между двумя высотами в горном хребте.

(обратно)

32

Морена — скопление обломков горных пород, образуемое передвижением ледников, а также след, оставленный схождением ледника.

(обратно)

33

Снежник — неподвижное скопление снега, сохраняющееся на земной поверхности в течение части или всего тёплого времени года после стаивания окружающего снежного покрова.

(обратно)

34

Бочага — большая яма с водой, чаще всего заболоченная.

(обратно)

35

Карёк — заболоченное место, поросшее низким кустарником.

(обратно)

36

Курумы — скопление горных пород (глыб, валунов, скальных сломков и т. п.).

(обратно)

37

Прижим — отвесный скалистый берег на излучине реки.

(обратно)

38

Щёки — суженные участки речной долины, скалистые утёсы, расположенные друг против друга по обе стороны реки.

(обратно)

39

Бучило — порог на реке, место, куда падает вода с камня, преграждающего реку.

(обратно)

40

Курунг — гарь, места, обнажившиеся после лесных пожаров.

(обратно)

41

Назём — помёт животных.

(обратно)

42

Дедовник — народное название колючих травянистых растений (репейника, чертополоха и т. п.), а также общее название густых зарослей из кустарника.

(обратно)

43

Пазанка — часть ноги у зайца от колена и ниже.

(обратно)

44

Кальдера — котлообразная впадина с крутыми склонами, образовавшаяся вследствие провала вершины вулкана, а иногда и прилегающей к нему местности.

(обратно)

45

Комель — нижняя, основная, прилегающая к корню часть дерева.

(обратно)

46

Зализина — место, лишённое растительности.

(обратно)

47

Ясак — натуральный налог, которым облагались народы Сибири.

(обратно)

49

Шуленга — глава племени или рода, сборщик податей.

(обратно)

50

Чиркаш — зажигательная поверхность на спичечном коробке.

(обратно)

51

Важенка — взрослая самка оленя.

(обратно)

52

Шхеры — небольшие скалистые острова у сильно изрезанных, расчленённых морских берегов.

(обратно)

Оглавление

Часть первая Восточный Саян

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвёртая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

Часть вторая Неторная тропа

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвёртая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

Часть третья Белая гора

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвёртая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Эпилог