Муц-Великан (fb2)

- Муц-Великан (пер. Леонид Наумович Волынский) 1079K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Роберт Греч

Роберт Греч
Муц-Великан

Опасное путешествие

— Муц! — неистово орал Фриц Килиан, нарушая воскресную тишину.

— Иди сюда, Муц!

Но Хельмут, не останавливаясь, продолжал шагать по другой стороне, почти не взглянув на своего приятеля. Вовсе не потому, что тот звал его Муцом, — к этому прозвищу он привык. «Хельмут» — это было имя чересчур длинное для ребят в Шмеркенштейне, они сократили его в «Муц». Так оно за ним осталось, и Муц нашел, что это вовсе не плохо.

— Муц! Му-у-уц! Иди сюда! Футбол! — продолжал звать Фриц, держа в руках огромный резиновый мяч.

Но, как уже было сказано, Муц даже не обернулся. Во-первых, он был взволнован, так как поссорился с сестренкой; во-вторых, он шел по делу, которое интересовало его несравненно больше, чем футбол. За городом, где расстилается зелень лугов, ждало его нечто замечательное. То, о чем говорил весь город — аэроплан. На такой штуке некий человек собирается днем летать. Об этом можно было прочесть на афишных тумбах по всему городу, и Муц не мог усидеть на месте с тех пор, как появился аэроплан.

— Муц! — крикнул ему через улицу другой приятель. — Муц, сыграем в прятки?!

Но Муц не посмотрел сегодня и на Макса Хабеданка. Он продолжал итти прямо, прямо пока последние дома Шмеркенштейна не остались позади; пока по обеим сторонам дороги не зазеленели свежескошенные луга. А там, дальше — на фоне лугов — сверкало зеркало маленького илистого пруда, на берегу которого стояла в кустах кучка красноногих аистов.

Но и аисты не занимали сегодня Муца.

Все его внимание было обращено на луг, на дерновую зеленую площадку, с которой днем должен подняться летчик. Здесь, как и везде, царила воскресная утренняя тишина. Только у забора, окружавшего аэродром, склонилось несколько человек, да какой-то высокий толстяк возился посреди огороженного луга.

А там, в воздухе, торчало какое-то странное сооружение, — огромная птица из деревянных и железных перекладин, с колесами внизу, сидением посредине и двумя большими крыльями по бокам. Оно походило на гигантского воздушного змея.

Высокий толстяк возился около змея, чистил, маслил, подвинчивал, подкручивал. Муц наблюдал за ним и размышлял, не стать ли ему самому механиком… Он соорудил бы себе такого змея и смог бы полететь в Африку, на луну, — куда угодно…

Колокол пробил полдень и вывел Муца из раздумья.

Проголодавшиеся зрители поспешили домой; а тот, кто чистил, подвинчивал, маслил и подкручивал, оставил самолет, грузным шагом направился прямо через луг и исчез в какой-то лавчонке.

А Муц остался, размышляя о двух вещах — о том, что дома вкусно пахнет жареной телятиной и что этот крылатый воздушный змей через три часа полетит к небу вместе с тем человеком…

«Не потрогать ли эту штуку разок? Никого поблизости нет…» — и Муц храбро перелез через забор.

«Неужели он собирается лететь на этой штуке?» — снова подумал Муц — и… очутился уже подле машины.

«Альбатрос» — прочел он на брезенте огромных отвесных крыльев — и… залез внутрь.

«Нет, какая чепуха — под брезентовой крышей настоящее сиденье»… и Муц уже сидел на нем.

Перед сиденьем находился черный аппарат с железными носами и ушами, пальцами и крыльями с обеих сторон — и… Муц потрогал какой-то металлический рычаг.

«Разве мы не собираемся стать механиками? Разве это не было бы чудесно? Что это, например, за винт» — и… Муц повернул его. «А это, что за кнопка» — и… Муц нажал ее.

Что-то зажужжало у него под самым носом, все громче и громче, оглушительно загудело и, с грохотом, понеслось по лугу вместе с «Альбатросом». Муцу захотелось крикнуть, но тяжелая птица уже поднялась и заколыхалась над лугом. Он хотел спрыгнуть на землю с опасного сиденья, но быстро поднимался ввысь; ему показалось, что он смотрит вниз с третьего этажа.

— Помогите! — жалобно закричал Муц. — Ма-ама!

Жужжали винты, трещали крылья, — а мать не шла. Ветерок свистел за брезентовой стенкой. «Альбатрос» стремительно летел вверх, как бы намереваясь пробить брешь в голубом куполе неба.

— Помогите! Не могу слезть!

Но крики замирали, точно у Муца совсем не было голоса.

Родной Шмеркенштейн все уменьшался, башни становились все ниже и ниже — стали совсем крошечными. Когда Муц уже не различал высокой неуклюжей башни Марка, он чуть не свалился с сиденья; так ему стало нехорошо. За что, за что он должен подниматься так высоко?.. Ведь совсем не он, а другой собирался летать…

«Ах, если бы я был теперь внизу» — горевал Муц. «Я никогда бы больше не ссорился с сестрой, учил бы уроки и никогда больше не играл бы с незнакомыми вещами».

Но жалобы не помогали, не помогли и слезы, которые струились по щекам и продолжали течь, — пока его не осенила мысль, которая его сразу приободрила: не захватил ли он с собой из дому завтрак?

Он полез в карман куртки и вытащил оттуда солидный шмеркенштейновский бутерброд, с которым мальчик может проделывать любые шалости, и тот не испортится.

Муц жевал полчаса под ряд. Пока его щеки уплетали, путешествие казалось ему сносным. Но наступает конец и самым большим бутербродам. Так именно случилось и с Муцом.

Когда исчез последний кусок, его приключение показалось ему совсем ужасным… Дома жаркое уже съедено, отец лежит на диване и сердито бурчит: «Вот сорванец! Пусть только явится!»

Но сорванец не являлся. Он мчался над высокими горами и темными облаками и летел прямо на запад. Ветер унес его шляпу, светлые волосы развевались. Он не слышал ничего, кроме шума ветра, ни о ком не думал, кроме матери, отца и сестренки Лизаньки и все вздыхал.

— Ах! ах! Если бы хоть не утренняя ссора с Лизанькой! Он запрятал ее волчок, — после обеда она ищет его, не находит и ждет Муца.

А тот уже несся над морем, пробирался сквозь облака и тучи, реял над ними и опускался, не смея взглянуть вниз. Злой порывистый ветер грозил сбросить «Альбатрос» в пучину, набрасывался на Муца и ревел над ухом:

— Беда! Тебя выбросит в злую страну. Беда!

Но вслед за этим добрый свежий ветер обвеял лицо Муца и шепнул:

— Держись, не так уж плохо все кончится. Держись! Так боролись между собой два ветра. Стоял вой как-будто два воздушных духа схватились из-за мальчика, и Муц трепетал от этого воя.

Как Муц спустился на землю

Но человек ко всему привыкает, — тем более мальчуган из Шмеркенштейна. После двухчасового трепета Муц почти уже не слышал борьбы между воздушными духами и почувствовал себя безопаснее на своем сидении.

Прошли сутки, и он уже перестал думать о том, сколько сотен и тысяч миль отделяет его от родительского дома.

Постепенно он все смелел и смелел. Он уже без страха посматривал на бурлящие и свистящие крылья своего змея и мог уже без колик в животе глядеть вниз на бесконечную сверкающую гладь моря. А когда вдали показалась полоска берега, Муц стал соображать, как бы спуститься.

Земля все приближалась, порыв ветра снизил самолет, и вскоре Муц увидел под собой большой остров с серебристыми реками, темными лесами, желто-зелеными пестрыми лугами и высокими черными горами на далеком горизонте.

«Можно ли здесь, наконец, спуститься?» — размышлял Муц, вертясь на своем сидении, и поглядывал на бурлящие и свистящие крылья. — «Ах, если бы они остановились! Не попробовать ли ту большую кнопку?»

Муц осторожно нажал ее, и шум крыльев прекратился. Он нажимал сильнее и сильнее, крылья стали вращаться ленивее — «Альбатрос» спускался все ниже и ниже…

Чем ниже спускался аэроплан, тем глубже уходила у Муца душа в пятки. Зато снизу что-то поднималось вверх — земля. Серебряные реки, темные леса, над которыми проносился Муц, становились все яснее и виднее. Выплыли светлые дороги, длинные узкие аллеи, затем — затем… дома, крошечные домики, значительно меньше рыночных будок Шмеркенштейна. Вскоре он уже пролетал над низкими неуклюжими зданиями, на крышах которых как угрожающие указательные пальцы, торчали закоптелые малюсенькие дымовые трубы. Теперь он летел над бурными полями, а вслед за тем — над множеством маленьких хижин, расставленных друг около друга, как игрушки.

«Альбатрос» продолжал снижаться и скользил над холмами, на которых высились белоснежные крыши и шоколадные башенки красивых замков и вилл. От этих пышных зданий к Муцу поднимался такой сильный запах пряников, что у него потекли слюнки. Затем он услышал собачий лай, чьи-то тонкие голоса и увидел крохотных людей и черных, похожих на коз, животных около маленьких домиков.

Он все более явственно улавливал голоса и видел поднятые головы маленьких человечков, с устремленными в небо взглядами; заметил, как человечки указывали руками, как бежали за все ниже и ниже опускающимся змеем; увидел, как перед ним выросла опушка леса; наконец, он подскочил на сиденьи, потому что его змей налетел на первые ряды деревьев, вскрикнул, вылетел, как бомба, из самолета и ударился оземь. После этого он сразу потерял слух, вкус, обоняние, осязание и зрение, — он был без чувств.

Он не видел и не слышал, как со всех сторон сбежались крошечные существа, как они, с тревогой, смотрели на обломки разбитого «Альбатроса» и на выброшенного в сторону Муца и как они возликовали:

— Он! он!

И лилипуты бросились на колени перед мальчиком из Шмеркенштейна, подняли молитвенно руки и зашептали:

— Освободи нас, пришелец с неба! Освободи нас от них!

Чудесная лилипутия

Муц попал в чудесную страну, — в королевство крошечных людей, в Лилипутию. Жители ее были в шесть раз меньше обыкновенных людей. Соответственно этому были меньше их дома и постройки.

В то время, когда Муц очутился в Лилипутии, самым высоким ее зданием был королевский дворец в столице, а самой высокой башней — его башня. Дворец весь, снизу доверху, был построен из миндальных конфет, поднимался на восемь метров вверх и представлял в глазах лилипутов поразительное зрелище. Он превосходил своим великолепием пышные замки, повсюду царившие над страной и построенные от подвалов до кухонь из пряников, патоки и шоколада.

Но не это было самое удивительное в королевстве Лилипутии. Удивительнее было то, что лилипуты, создавшие такие вкусные сооружения, постоянно тяжело вздыхали и кляли. Отправляясь по утрам на работу, они произносили проклятье:

— Разрази громом замки!

Укладываясь по вечерам спать, бормотали:

— Разрази громом замки!

Народ негодовал, потому что все эти вкусные вещи принадлежали лишь немногим лилипутам.

То были владыки страны и, так как они сидели на мешках, наполненных деньгами, их называли толстосумами. Поля, луга, мастерские, рудники и прочие богатства Лилипутии принадлежали им с незапамятных времен, и они надменно смеялись над простым народом, который не имел ни набитых деньгами мешков, ни сахарных вилл.

Народ работал на толстосумов и не имел ничего, кроме убогих хижин и скудной пищи. Он все нищал, а толстосумы накопляли богатства и число их пряничных дворцов все увеличивалось. Они жили в них со своими семьями привольно и весело. Остальным лилипутам приходилось далеко обходить сахарные замки, ибо — в противном случае — аромат пряника проникал в нос вечно голодных лилипутов и они принимались кусать сладкие стены и углы вилл; а такое деяние по законам страны, каралось тюрьмой.

Но и не это было самое удивительное в королевстве Лилипутии. Удивительнее было то, что порабощенные лилипуты роптали, сжимали кулаки — и все же не могли сбросить с себя ярма, хотя их было великое множество, а количество толстосумов было ничтожно. Правда, на стороне последних был король страны, который непременно должен был происходить из рода толстосумов. Он служил могучей поддержкой для них, так как в его руках была огромная сила: в одном из зубцов королевской короны сверкал чудесный драгоценный камень, который озарял короля таким пламенным, лучезарным сиянием, что лилипуты чтили в короле неземное светлое существо и повиновались всем подписанным им законам. Несколько сот полицейских стояли на страже этих законов и заточали в тюрьму всякого, кто их нарушал. Кроме того, король был верховным вождем лилипутской армии, в рядах которой молодые лилипуты учились фехтованию, стрельбе и другим военным упражнениям. Кто вступал в армию, тот должен был носить мундир, на плечах, рукавах и пуговицах которого были нашиты короны короля. В этих эмблемах как бы заключалась чудодейственная сила королевского волшебного камня. Ибо всякий, кто надевал подобный мундир, беспрекословно исполнял все, что приказывал король через своих офицеров, будь это самые страшные вещи.

Но и не это было самое удивительное в королевстве Лилипутии. Удивительнее было то суеверие, во власти которого находились лилипуты — после долгих-предолгих лет рабства. Они верили, что небо пошлет им героя, который избавит их от всех мучений. Деды лилипутов только мечтали о таком избавителе, отцы уже уверовали в него, а дети готовы были поклясться, что он скоро явится…

Один лилипут, с седой бородой, сапожник из столицы, пророчествовал о приходе спасителя на всех улицах. Этого пророка звали Громовое-Слово. То был человек с седыми волосами, седой бородой, пламенным взором и столь же пламенным сердцем. Он не ел, не пил и не спал из-за страданий лилипутов; неделями блуждал он по стране, возвещая приход спасителя, которого в один прекрасный день ниспошлет небо, и так ожесточенно громил толстосумов, что те то и дело сажали его в тюрьму. Но, выйдя из тюрьмы, он снова начинал бродить с проповедью по стране, останавливался, как только замечал хотя двух лилипутов и громовым голосом прорицал:

— Терпите! Когда зима придет и скует землю льдом, когда страданиям вашим не будет меры, он явится с неба, великий и могучий, призовет вас на бой и избавит нас от толстосумов! Разрази громом замки!

Как музыка, звучало это пророчество в ушах лилипутов и с верою смотрели они в глаза своего пророка.

Но и не это было самое удивительное в Лилипутии. Самым удивительным было то дикое, сумасшедшее волнение, которое охватило всю страну после спуска Муца. Так крепко внедрилась в сознание лилипутов вера в появление спасителя, что по всей Лилипутии пронесся тысячеголосый торжествующий крик, когда шмеркенштейновский мальчуган спустился на своем белом воздушном змее.

— Явился! Явился! — гремела радость по всей стране.

С юга, где впервые увидели Муца, молва, как победный клич, неслась из хижины к хижине, из мастерской в мастерскую и докатилась до самой столицы. И все, кто видел спускавшийся самолет, мчались к нему со всех ног.

Быстрее всех мчался Громовое-Слово, пророк с пламенным взором. Несмотря на свои седые волосы, он бежал, как юноша, по улицам столицы и по дороге, ведущей на юг, к опушке Беличьего бора, где опустился белый воздушный змей. Всех перегнал седовласый Громовое-Слово — всех: стариков и юношей. Но у него были ноги лилипута, и поэтому он только к вечеру подошел к обломкам самолета.

Солнце стояло низко, оно было далеко за морем, и последние лучи его слабым светом озаряли спящего Муца. Облитый золотом заката, он лежал, как заколдованный герой, на опушке Беличьего бора, на ковре из трав.

Кишащая толпа лилипутов стояла на коленях перед великаном, молилась и шептала с неослабным упорством:

— Вставай, пришелец с неба! Избавь нас от нужды! Разрази громом замки!

Пророк Громовое-Слово, в немом благоговении, созерцал огромную голову, нос, закрытые глаза, рот и густые белокурые волосы. Затем он обернулся к коленопреклоненным лилипутам подбоченился, как бы желая сказать — «Ну, что я предсказывал?..» Радость так переполняла его, что он не мог вымолвить ни слова. Он устремил свой взор в пространство и через некоторое время задумчиво прошептал:

— Одно не вяжется с моим пророчеством: я, ведь, предсказывал, что он прилетит зимой…

Муц и лилипуты

Вечер сменился утром, пчелы хлопотливо жужжали в воздухе, и птицы метались в воздухе, в поисках завтрака. Но Лилипутия, в пяти лилипутских милях в окружности около того места, где спустился Муц, была тиха, как в праздничный день. Застыли рудники, не дымились высокие трубы заводов и столица как бы вымерла. Несколько тысяч лилипутьих ног всю ночь маршировали к югу, к югу, к большой палатке у Беличьего бора. Ночью при свете луны, они соорудили над лежавшим в беспамятстве великаном палатку из крыльев разбитого самолета, — такую большую палатку, какой еще не видывали в Лилипутии.

Отовсюду, с северных окраин, лежащих далеко от столицы, и с далекого востока, стекались лилипуты. Им пришлось пуститься в путь еще в полночь, и все они шли, чтобы увидеть освободителя. Мужчины, женщины и дети заполняли весь луг между дорогой и лесной опушкой. Здесь можно было видеть все костюмы лилипутов. Были рудокопы в синих штанах и блузах; строительные рабочие в светлых штанах и куртках; кондитерши в белых передничках, выделывавшие разные пряники, марципан и другие сласти; ткачихи в пестрых платьях с яркими платочками на головах; крестьяне в сапогах, чуть не до пояса. Все новые и новые группы спешили на луг.

Шумя и волнуясь, нахлынула толпа лилипутов к гигантской палатке.

— Спит! — перешептывались они внутри палатки.

— Спит! — перешептывались снаружи и порывались заглянуть в палатку.

Кто был внутри, не мог выбраться; кто был снаружи, не мог забраться, — такая была давка.

А Муц продолжал спать, потому что у четырнадцатилетних мальчиков сон крепок, в особенности после того, как они целыми днями носились под облаками и так нелепо спустились, как это сделал Муц. Он, пожалуй, проспал бы весь день, если бы двое лилипутов не вырезали несколько дырок над его головой, чтобы рассмотреть великана сверху и один крошечный мальчуган не свалился через такую дырку ему прямо на нос.

Тогда Муц, наконец, пошевельнулся и проснулся — как обычно просыпался дома, когда его будили по утрам: он широко зевнул, долго протирал глаза, лениво почесал голову и протяжно спросил:

— Мама, а который теперь час?

Но мать не подходила, и в ушах у Муца прозвенело лишь жужжание как бы тысячи пчел и множество тонких голосов:

— Просыпается! Просыпается!

Муц медленно раскрыл глаза, с трудом поднял голову, но быстро опустил ее и испуганно крикнул:

— Мама, иди скорей сюда! Какой мне забавный сон приснился!

— Просыпается! Просыпается! — отвечал хор тонких голосков.

Муц пролежал мгновение с закрытыми глазами, потер веки и широко раскрыл глаза…

— Освободи нас, пришелец с неба! — взмолилась кишащая толпа крошечных человеческих существ. Впереди всех стоял седовласый и белобородый лилипут, с пламенным взором.

«Ни одного нет больше, чем кукла моей сестры» — подумал Муц, немного струсив при виде огромной толпы; нельзя было предвидеть, как она будет себя вести в ближайшую секунду. Он хотел-было вскочить на ноги, но не мог: его руки и ноги онемели. С трудом ему удалось сесть.

— Освободи нас, пришелец с неба! — снова взмолилась толпа и рванулась к выходу. Только тот, с пламенным взором, остался впереди.

«Кто я, Муц из Шмеркенштейна или кто-нибудь другой?» — в замешательстве, спрашивал себя Муц.

Взоры его вопросительно скользнули по палатке и остановились на черной надписи: «Альбатрос»… И тогда Муц сразу сообразил все, сообразил, что он в действительности Муц из Шмеркенштейна.

— Освободи нас, пришелец с неба! — Молили бедняки в палатке.

— Освободи нас! — отдавалось эхом снаружи.

«Они все с ума сошли», — подумал Муц, окидывая недоуменным взглядом огромную разношерстную толпу. Но в эту минуту оттуда повеял ветерок, пронесся над лугом и зашелестел в палатке, распространяя сладкий запах пряника.

Лилипуты прервали свои мольбы, зажали носы, крепко стиснули губы и прошептали:

— Разрази громом замки!

Но Муц повел носом, глаза его зажглись голодом, и он крикнул:

— Здесь пахнет пряником! Давай сюда пряники!

Лилипуты, находившиеся в палатке, вздрогнули от его крика и бросились к выходу. Остался только тот, с пламенным взором.

А Муц почувствовал, что его храбрость растет еще сильнее, чем его аппетит. Он уже смекнул, что лилипуты чтут его как какое-то божество и поэтому властно закричал:

— Слышите? вы! как вкусно пахнет? Давайте сюда пряников!

— Он голоден, — перешептывались лилипуты у входа и отпрянули дальше.

А тот, с пламенным взором, не сдвинулся с места и подал знак наружу; это послужило для лилипутов сигналом, так как тотчас же у палатки множество рук взялось за мешки. В них находились припасы, которые были приготовлены для великана, и Муц сделал большие глаза, когда лилипуты, выстроившись гуськом, стали проходить мимо него с полными руками: один подал ему крошечный хлебец, другой — малюсенькую булочку, третий — половину редиски, четвертый — полморковки, пятый — полрепы, — словом, каждый приносил что-нибудь вкусное.

Как быстро Муц принялся за еду! Его зубы и щеки работали во-всю полчаса подряд. Лилипуты стояли уже с пустыми руками, когда Муц, жуя и отдуваясь, заметил:

— Нельзя сказать, что много… но часа на два хватит.

Лилипуты на мгновение застыли в изумлении.

— Он совершил чудо! — кричали снаружи. — Он совершил страшное чудо! — шептались внутри, с трепетом созерцая огромное отверстие на лице великана, куда так быстро провалились все припасы, и снова, с легким испугом отступили к выходу. Только тот, с пламенным взором, остался на месте и снова сделал наружу знак — знак, который опять вызвал движение на лугу. Густая толпа лилипутов зашевелилась, поднялась шмыготня. Послышались крики. Затем все выстроились перед входом в палатку — отдельно рудокопы, фабричные рабочие, строители, крестьяне, кондитерши и другие группы. Тот, что с пламенным взором, подошел к великану, опустился перед ним на колени и заговорил. Голос его звенел.

— Сын неба, выслушай меня твоего пророка Громовое-Слово, который всю свою жизнь так много страдал за тебя!

Муц сделал большие глаза.

— Прости, что наши мешки с припасами так быстро опустели, но знай, мы были неподготовлены, когда ты вчера так неожиданно спустился с неба! Ведь, мы ждали тебя зимой!

Муц сделал громадные глаза.

— А ты, милосердный сын неба, явился летом. Выслушай же нас и освободи нас!

«Видно, этому дяде самолет свалился на голову», — подумал Муц.

Но Громовое-Слово был уже у входа, поднял руку — и внутрь мелкими шажками вошла забавная группа — несколько десятков взъерошенных мужчин, длинные волосы которых ниспадали им на спины. Вокруг шеи у них были платочки, завязанные спереди большим бантом, в руках — скрипки и смычки. Они стали перед Муцом, подняли крохотные скрипки и заиграли мелодию, в которой веселье перемежалось с грустью. Затем они быстро опустили скрипки, и передний заговорил:

— Освободитель! Мы — лилипуты. Мы так прекрасно играем, и все же мы очень бедны. Мы вынуждены играть в пряничных замках толстосумам, должны всегда смотреть на лакомства и не получать ни кусочка. Избавь нас от этих мук!

«Пряничные замки?!.. Чепуха! Этого не бывает» — подумал Муц и, с улыбкой, взглянул на музыкантов.

Но они уже выходили, и на смену им вступала вторая группа — лилипуты с длинными волосами и еще большими бантами, чем у музыкантов. Они совсем близко подошли к Муцу, откинули назад головы и хором стали декламировать лилипутское пряничное стихотворение. Последняя строфа гласила:

Они умолкли, а передний лилипут вдохновенно провел рукою по каштановым волосам и, с великой гордостью, заговорил:

— Разве наши стихи не прекрасны, избавитель? Мы — поэты. Такими, как мы, наш народ может гордиться. Но что имеем мы, беднейшие из лилипутов? Запах пряников, приносимый ветром? Все остальное — у толстосумов.

Он отступил назад, и поэты стали декламировать на прощанье длинное стихотворение.

На тринадцатой строфе Муц раскис, на четырнадцатой он растянулся во весь рост, на двадцать третьей его глаза сомкнулись, а на последней, тридцать четвертой, он уже спал и храпел. Напрасно Громовое-Слово робко шептал ему что-то над ухом; напрасно жаловались пришедшие в палатку рудокопы:

— Избавитель, мы добываем сокровища из земли, но, несмотря на это, не получаем ни кусочка пряника!

Напрасно плакались фабричные рабочие:

— Мы работаем с утра до ночи на фабриках толстосумов, но можем наслаждаться только запахом пряника.

Напрасно приходили с жалобами крестьяне:

— Мы обрабатываем поля толстосумов, и лишь издали вправе смотреть на пряники.

Напрасно входили и другие группы в палатку: великан спал, как спит тот, кто утомлен долгим путешествием.

Послышался ропот. Лилипуты вышли и, с нетерпением, стали ждать пробуждения великана.

Заседание в Замке Веселья

На всех перекрестках и площадях королевства Лилипутии имелась одна забавная штука: прибитая к столбу небольшая деревянная дощечка с королевским гербом наверху. Они назывались королевскими табличками, потому что на них ежедневно наклеивались листки, где крупными буквами сообщалось о самочувствии короля.

Когда лилипуты шли по утрам на работу, они по дороге почтительно останавливались у королевских табличек, чтобы узнать, как спалось королю ночью и как он завтракал.

Но, с появлением в стране Муца, с тех пор, как лилипуты возликовали на всех улицах: «Явился наш освободитель! Явился наш освободитель!» — с этих пор королю Лилипутии, Пипину XIII, стало не по себе. День и ночь он просиживал со своими советниками в зале заседаний королевского дворца и ломал себе голову:

«Что делать с великаном? Как снова привести взбунтовавшихся лилипутов к порядку и повиновению?»

А королевские таблички гласили:

Его Королевское Величество провели бессонную ночь.

Аппетит: слабый.

Цвет лица: бледный, усталый.

Общее состояние: чело омрачено думами.

Но странно — лилипуты, всегда чтившие короля, как святого, эти самые лилипуты, перестали смотреть на таблички с тех пор, как прилетел великан, заполнивший все их мысли и думы. Лилипуты с юга, жители столичной области, обитатели подножья Бурных гор, все те, кто знали про Муца только понаслышке, — урывали от своей пищи кусок и посылали с гонцами Громового-Слова жирные порции на опушку леса в Южную Лилипутию. Многие, побывав у палатки Муца, даже не сочли нужным возвращаться в рудники, на фабрики, на поля или к другим работам. Лилипуты юга и столичной области ежедневно осаждали луг, прислуживали Муцу, развлекали его и молились на него. Они поступали так, как поступают дикари, которые приносят своим идолам молитву за молитвой, жертву за жертвой, чтобы побудить их совершить чудо.

Муцу это все, конечно, нравилось. Ему не нужно было больше ходить в школу и чистить свою обувь. Он лежал все время в палатке, как индусский божок, окруженный лейб-гвардией из нескольких сот лилипутов.

Когда они просили его: «Освободи нас!» — он отвечал: «Конечно, конечно, только встану на ноги».

Когда они спрашивали: «Прогонишь ли ты толстосумов?» — он хвастливо заявлял: «Прогнать? Да я им откушу головы».

Когда они рассказывали о дворцах из пряника, о короле, о ярких куртках королевских полицейских и других своих несчастьях, он думал: «Они, действительно, все с ума сошли», — вставлял изумленное: «Неужели? Подумайте!» или думал о том, как болит его разбитое тело и начинал стонать.

— О, мои ноги! Моя спина! Ах, мои руки!

В ответ на это лилипуты исчезали, как мыши в лесу, приносили травы и листья, покрывали его опухоли прохладными травяными мазями и устроили ему такое мягкое ложе из мха, что он себя почувствовал, как Великий Могол.

Когда ветерок приносил в палатку запах марципана, мучивший лилипутов и вызывавший потоки слюней во рту у Муца, он думал:

«Кто знает, где тут поблизости пекут? Пряничных замков, ведь, не бывает?..»

Иногда перед палаткой Муца появлялись резвые животные. У них были стройные ноги, как у наших коз, светло-зеленые глаза и пара изящно-завитых рогов. То были двурогие, верховые и вьючные животные Лилипутии. На них гарцовали нарядные лилипуты с бряцающими шпагами, гордо восседавшие в седлах и бросавшие любопытно-пугливые взгляды в палатку великана. При виде их Муц, испускал «Бэ-э» и этим обращал всадников в бегство.

То были советники короля.

Останавливались также у палатки маленькие кареты, запряженные четверкой двурогих. Впереди, на козлах, сидел кучер в белом фраке, а сзади — лакей в нарядной ливрее. В каретах восседали знатные лилипуты в дорогих бархатных костюмах и женщины в шуршащих шелковых платьях. Они разглядывали великана и бросали негодующие взгляды на собравшихся лилипутов, пока те не начинали роптать и грозить; тогда кареты укатывали прочь, и изумленный Муц не успевал всмотреться и произнести свое «Бэ-э».

То были толстосумы.

О, как ненавидели они великана! Разве не он был виной тому, что за последние дни так много лилипутов перестало работать, приостановились заводы и были заброшены поля? Разве не он виной тому, что Громовое-Слово еще яростнее подстрекает народ против толстосумов? И вообще: что нужно великану в Лилипутии?!

Так проклинали они Муца и делились друг с другом своими печалями. А когда они узнали, что Муц собирается откусить толстосумам головы, — владыки страны задрожали наполовину от страха, наполовину от ярости и собрались в пряничном замке Веселья.

Замок Веселья лежал в стороне от дороги, ведущей к столице от Беличьего бора, и ни один замок в Лилипутии не мог с ним соперничать своею красотой. Ибо он был увеселительным местом, был создан только для забавы толстосумов, принадлежал богачу Сыр-в-Масле и состоял из пряничных вилл, ледянцовых башенок, павильонов из патоки и других изумительных зданий. Посреди них стоял замок толстосума Сыр-в-Масле. Крыша, стены, балконы и вышки замка были сделаны из желтого пряника и, как все пряничные здания Лилипутии, он был покрыт самым непромокаемым и плотным слоем сахарной патоки, какая только производится в Лилипутии. На высокой, метра в три, башне замка высился марципановый купол, также политый сахарной патокой.

Великолепней всего выглядела гостиная, расположенная в первом этаже. Ее стены на пятьдесят сантиметров от пола были покрыты зелеными, синими и красными карамелями, на пряничном потолке красовались завитушки шоколадных орнаментов, а карнизы над дверьми состояли из бисквитов с ананасной начинкой. Пол для прочности был сделан из обыкновенной медовой патоки.

В этом зале, ярко освещенном люстрами, собрались на совещание все старейшины толстосумовых родов. Посредине сидел старый Сыр-в-Масле, крупный, тучный лилипут с длинной бородой, розовым лицом и маленькими подвижными глазками.

Когда десятка три гостей уселись за длинный стол, Сыр-в-Масле поднялся, погладил свою длинную черную бороду, ударил в свой бокал и начал:

— Господа толстосумы! Вы все знаете цель данного совещания.

— На юге, на опушке Беличьего бора, опустился какой-то великан. Понимаете?! Бог знает, как и откуда к нам ветер занес это чудовище! С тех пор, как он появился там, вся страна сошла с ума. Понимаете?! Великан произносит наглые речи и собирается нам откусить головы…

— На виселицу его! — завопило собрание.

— Старый бунтовщик Громовое-Слово ведет себя еще нахальнее прежнего, а лилипуты, — понимаете? — молят это чудовище, дают ему жрать, — и не считают больше нужным выходить на работу…

— Это бунт! — вздохнуло собрание.

— Вот именно, бунт, дорогие друзья! Один мой завод и один из моих рудников в Бурных Горах стоят уже три дня. Понимаете?! Я спрашиваю вас, господа, для чего у нас армия? Для чего у нас король, если он не может держать народ в страхе и повиновении? Одним словом, я кончаю, — понимаете? Великана нужно убрать живым или мертвым из страны, а народ должен встать на работу либо получить взбучку. Понимаете?!

— Правильно! Совершенно верно! Поскорей только! — возмущенно заголосили толстосумы, налили себе красного вина из маленьких бутылочек в зеленые бокалы, торопливо выпили и стали ругать великана, медлительность короля и народ за то, что он шатается без дела.

Не успевали опорожняться бутылки, как приходили слуги в красных фраках, раскланивались, шаркали ножками и ставили новые бутылки на стол.

Так шел пир, пока языки не стали заплетаться и в головы не стала приходить всякая блажь. Толстосум Полная-Чаша хвастнул своей силой и выломал рукояткой шпаги несколько конфет из стенной облицовки. Толстосум Без-Забот подпрыгнул, не разнимая ног, до дверных карнизов и откусил кусочек бисквита. Толстосум Золотой-Чурбан подпрыгнул к косяку и лизнул ананасную начинку карниза.

Только Сыр-в-Масле сидел спокойно за столом, много пил, опирая на левую руку свисавшую голову, в правой руке он держал карандаш и тщательно выводил им что-то на куске бумаги. Спустя некоторое время, он, шатаясь, поднялся, ударил по бокалу и заплетающимся языком обратился к гостям:

— Господа, — понимаете? — я думаю, вы… со мной… со-гла-си-тесь, если я пошлю сейчас королю на-ше ре-ше-ни-е… Оно состоит, — понимаете? — в следующем…

Он нерешительно покачнулся, сел и прочел с расстановкой свою бумагу:

Замок Веселья, второй час ночи.

Верховному толстосуму,

Его Королевскому Величеству

нашему Светлейшему Повелителю Пипину XIII.

Мы, толстосумы, собравшиеся у меня, — понимаете? — мы можем платить и поэтому требуем, чтобы король восстановил порядок в стране, чтобы народу дали взбучку и заставили его взяться за работу. Понимаете?!

Почтительные верноподданные слуги Вашего Королевского Величества, — понимаете?

Толстосумы Лилипутии.

— Зам-ме-ччательно!.. — заикались гости. — Ммолло-дец Сыр-в-Масле, зам-ме-чча-тельно!..

И снова стали забавляться. Золотой-Чурбан пробил ударом каблука дыру в конфетной облицовке.

— Мы… за все можем… уп-ла-тить! — хвастался он.

Без-Забот размышлял у окна насчет крепости стен и лепетал:

— По-смо-трели бы… вы на крепость… конфетных стен… в моем замке… Берусь… в пять минут… пробить здесь стену… желаете ппа-ри?..

Полная-Чаша побился с ним об заклад на белое двурогое.

Без-Забот принялся лизать в одном месте стену, затем бить в нее и грызть. Остальные, шатаясь, стояли кругом, и в течение пяти минут, хохотали, держась за живот; а Без-Забот действительно пробил тем временем стену так, что в нее забрезжил утренний рассвет.

Снаружи блеяли перед каретами двурогие, лилипуты в ярких кучерских одеждах зябли, дремля на козлах, а Без-Забот все пробивал стенку. Когда брешь уже стала настолько большой, что он мог высунуть голову наружу, он увидел вдали на дороге скачущего в утренней мгле всадника… Всадник мчался среди ветвей деревьев.

«Скок-скок!» — раздавалось на аллее.

Он летел стремглав, точно за ним кто-то гнался.

То был срочный гонец Сыра-в-Масле. Из его кармана торчало послание королю.

Гонец скакал диким галопом, гнал свое двурогое три часа без передышки до столицы, взлетел рысью на гору к королевскому дворцу и перескочил через подъемный мост. Только во дворе он остановил взмыленное животное и передал письмо привратнику.

Привратник вручил его гофмейстеру, тот — обер-гофмейстеру, затем оно перешло к адъютанту, от адъютанта к лейб-адъютанту, затем к секретарю и, наконец, к личному секретарю. Короче говоря, король Пипин XIII получил письмо толстосумов, когда он со своей супругой Пипиной и наследником принцем Пипом уже сидел за завтраком.

Это была потешная семейка — королевская династия Пипинов. У принца Пипа было такое же яйцевидное лицо, как и у родителя, с остроконечным лбом. Несмотря на свои двадцать лет, он все еще любил водить пальцами в кофейной жиже, проводил длинные каналы по столу и при этом хихикал, так как у него в голове не все было в порядке; «не все дома» (как было принято говорить в Лилипутии). Но, в общем, он был безобидный малый. Королева Пипина производила совсем другое впечатление. Маленький вздернутый носик на живом личике, глаза всегда устремлены с вопросом на супруга. Сам Пипин XIII был лилипут самого обыкновенного вида; маленький, плотный, усатый. От остальных его отличала только корона на голове. Эта корона имела тринадцать зубчиков из переливающихся огнями драгоценных камней, озарявших короля светлым сиянием. Он никогда не снимал ее с головы, так как тогда походил бы, несмотря на вытканный золотом наряд, на простого лилипута.

Когда Пипин XIII прочел послание толстосумов, лоб его сморщился и нахмурился. Он прочел его во второй и третий раз, взволновался, потрогал корону и стал размышлять, как быстрее выполнить желание толстосумов.

— Не двинуть ли против великана армию? — Да. Если бы армия не находилась далеко на северной границе, в крепостях Бурных Гор.

За Бурными Горами простиралась прекрасная, сказочная страна. Она звалась Страной Чудес, и лилипуты находились с жителями этой страны в вечной вражде. Поэтому армия Лилипутии всегда стояла в боевой готовности в крепостях Бурных Гор. В столице оставалось только четыреста кавалеристов, — лейб-гвардия короля.

— О, если бы здесь была моя армия! — простонал король и опять стал перечитывать полученное послание. — Если бы тут была моя армия!

Королева Пипина нетерпеливо повела носиком и зашипела:

— Беда с этим человеком! Если нет армии, то пусть наша лейб-гвардия убьет великана! Долго ли мы еще будем переносить оскорбления от этого чудовища?

Пипин поник головой. Он знал, что его супруга не питает ни малейшего почтения к короне и очень злится, когда ей противоречат. Поэтому он храбро нажал звонок и приказал вошедшему с поклонами лейб-слуге:

— Принеси мне парадную форму! Вели явиться моим советникам и скажи, чтобы запрягли самых быстрых двурогих!

Не успел слуга выйти, как Пипина бурно выскочила из-за стола, вытянула шею и погрозила указательным пальцем перед плешью короля:

— Ты должен немедленно убить великана! Иначе никогда не наступит успокоение в стране.

Пипин быстро кивнул головой и разразился проклятиями по адресу великана.

Встреча с королевской кавалерией

В то самое время, как королевская карета катила к югу, Муц переворачивал все вверх дном в палатке. Он топтал ногами свое ложе из мха, ругал всех лилипутов, которые не смогли накормить его досыта, напустился на старого Громовое-Слово и беспрерывно кричал:

— Вы слышите?! Я голоден! Кушать! Есть хочется!

Лилипуты пятились назад и на их личиках отразились страх, скорбь и уныние.

— Помилуй нас, освободитель! — взмолился Громовое-Слово, простирая к нему руки. — Мои гонцы вернулись сегодня с пустыми руками. Ведь, ты совершил сегодня огромное чудо. Ты опустошил в пять дней все хижины лилипутов. А теперь сделай еще большое чудо и освободи нас, пришелец с неба!

— Я пришелец из Шмеркенштейна, — сердито пробурчал Муц и поднялся с места. — И вообще, я больше не играю в «освободителя». Он выпрямился во весь рост, уперся головой в верх палатки и обрадовался, что снова может стоять на ногах и двигаться. — Теперь я починю самолет и отправлюсь домой.

Он медленно поплелся к выходу, а лилипуты, в изумлении застыли на месте и наблюдали за каждым движением великана. Он посмотрел на обломки самолета, лежавшие вокруг палатки, лилипуты сделали то же; стал вглядываться в темную опушку леса, лилипуты — тоже; взглянул на дорогу, лилипуты — за ним; ему бросились в глаза сверканье и блеск между деревьями на дороге, лилипуты тоже это заметили.

— Король! — в ужасе произнес Громовое-Слово.

— Королевская кавалерия! — послышались испуганные голоса.

Один лишь Муц ничего не сказал. Мчавшаяся галопом и заворачивавшая с дороги на луг блестящая кавалькада показалась ему прекрасной игрушкой. Впереди двести всадников с саблями на изящных бело-черных двурогих, посреди королевская карета, за ней королевские советники в развевающихся мантиях, а сзади снова двести всадников.

Кавалькада остановилась в нескольких метрах от Муца. По бокам кавалерия, посредине королевская карета и свита короля. Кавалеристы — в синих мундирах с вышитой королевской короной на плечах, рукавах и пуговицах. Голые сабли и острия пик отливали серебром в лучах солнца. Двурогие, видимо, испугались великана и так затопали, что толпа лилипутов спряталась за Муца и боязливо зашептала:

— Они убьют нашего спасителя!

Громовое-Слово сделал несколько шагов вперед и крикнул солдатам:

— Братья! Сыны народа! Охраняйте нашего освободителя. Небо смилостивилось над нами. Близится конец господству толстосумов!

Громовое-Слово запнулся, а все остальные лилипуты упали на колени, так-как в королевской карете привстал лилипут с сморщенным лицом и в драгоценном, шитом серебром мундире. На голове его сверкала золотая зубчатая корона, соперничавшая в блеске с самым солнцем.

То был Пипин XIII.

Он, с торжествующим видом, оглянулся кругом перевел взгляд на коленопреклоненных лилипутов, затем посмотрел на Муца в упор и неожиданно повернул вперед нижние зубцы своей короны…

Муц слегка прищурился, потому что пламенеющий драгоценный камень, вставленный в один из зубцов короны, заискрился над лбом Пипина, и озарил его таким сверкающим ослепительным ореолом, что солдаты содрогнулись, а Громовое-Слово вынужден был отвернуться. Коленопреклоненные лилипуты пали ниц на траву, объятые суеверным страхом.

А король тонким пронзительным голоском приказал:

— Я, Пипин XIII, повелеваю вам всем встать на работу, не медля ни одной минуты!

И лилипуты, все как один, покорно поднялись на ноги, повернулись и направились на работу. С каждой минутой они ускоряли шаг, а дойдя до дороги, бросились бежать во всю прыть. За ними следовал, с пристыженным видом и с поникшей головой, Громовое-Слово.

Так сильна была власть королевской короны.

Но, видимо, чары ее не простирались на настоящих людей. Муц, например, пересилил свое первое изумление и засмеялся при виде всей этой потехи. Как ни старался король вытянуться, отбрасывая своим камнем огненные снопы длиной в несколько метров, Муц хохотал все громче и громче. Будучи значительно выше ростом, он увидел сверху нечто такое, чего не могли заметить маленькие лилипуты: забавную лысину на остроконечном черепе короля, тускло светившуюся из открытого круга короны. Он смеялся все громче, указывая на корону и подтрунивая над королем:

— Ха-ха-ха! Что за плешивая голова!.. — при этом он так заблеял, что двурогие всполошились.

— Э-э-э-эй! — вскричали всадники и только с большим трудом смогли сдержать их на месте.

Король побледнел, как мел, повернул на место волшебный камень, дрожа, откинулся на сидение и кивнул головой своим советникам. Они окружили карету, нагнули головы к Пипину, пошептались и неожиданно подняли вверх руки, как сигнал к атаке. К обоим кавалерийским отрядам подскакали два офицера. Один из них был сын Сыра-в-Масле, второй — отпрыск рода Без-Забот. Они выхватили крохотные изящные сабельки и гнусавыми голосами скомандовали:

— К атаке го-товсь!

Среди солдат пронесся ропот. Им запали в душу слова Громового-Слова, и они почти уже были готовы перейти на сторону великана. Но эмблемы короны на пестрых мундирах напоминали им о королевской власти и, движимые невидимой силой, они угрожающе выхватили сабли и протянули вперед пики.

А Муц продолжал смеяться. Один из королевских советников подъехал к нему вплотную, насколько это позволяло упиравшееся двурогое, напряг свой голосок и крикнул:

— Великан! От имени его величества, короля Лилипутии, верховного вождя лилипутской армии и начальника трехсот полицейских, требую, чтобы ты немедленно оставил пределы нашей страны — или тебя постигнет смерть на месте!

Только теперь у Муца, наконец, прошли смех, шутки и изумление. Он отпрыгнул в сторону, схватил кусок дерева из груды обломков самолета, потряс им в воздухе, широко раскрыл рот, как всегда, когда его щекотало в носу и чихнул: — А-пчхи! А-пч-хи!

Чихание Муца возымело неожиданное действие. При первом же «апчхи!» двурогие встали на дыбы, при втором — они помчались в диком галопе, при третьем — шесть королевских двурогих вместе с каретой так полетели стремглав вдогонку за кавалерией, что на голове у короля запрыгала корона. Напрасно кучер тянул на себя длинные вожжи, напрасно солдаты натягивали короткие поводья. Испуганные животные, с распущенными гривами, мчались к конюшням столицы, а король вопил в бессильной ярости:

— Погоди, великан! Погоди, чудовище! Клянусь своей короной — я поймаю тебя живьем! Ты будешь сидеть в клетке на посмешище всем, а затем тебя повесят! Клянусь короной!

Советники, скакавшие рядом с королевской каретой, затрепетали от страха, потому что клятва короной считалась в Лилипутии священной и ненарушимой. Но король был объят таким гневом, что он совершенно обезумел и продолжал неистовствовать и клясться:

— Погоди! Если мы не поймаем тебя днем, то это произойдет ночью. Клянусь короной — живьем еще сегодня ночью! Сегодня ночью! А твой приятель сегодня же будет на каторге! Сегодня же! Клянусь короной!

Но когда на Севере показалась гора, на которой стоял королевский дворец, Пипин сразу притих. В его голове завертелся мучительный вопрос:

— А как отнесется ко всей этой злосчастной истории Пипина?

Когда королевская карета вкатила через дворцовый подъемный мост, Пипина встретила ее молча. Она сначала выслушала своего коронованного супруга, затем уперлась руками в бока и смерила его долгим взглядом с зубцов короны до подошв. Пипин все становился меньше и меньше под ее негодующими взорами.

Она вздохнула:

— Беда с этим человеком! Бежал с четырьмястами кавалеристами перед чиханием великана!.. Беда с этим человеком!

Больше она ничего не сказала, но рука ее вытянулась и с такой силой обрушилась на корону, что та слетела с головы короля. Затем она повернулась и гордо вышла из покоя, а его королевское величество заботливо кинулся подбирать эмблему своей власти.

Когда сверкающая корона снова очутилась на королевском челе, Пипин окинул трусливым взглядом пустую комнату, снова принял королевскую осанку, злобно погрозил пальцем на юг и снова стал клясться:

— За все это ты мне ответишь! Ты будешь пойман живьем! Еще сегодня ночью!

Сказал, позвонил в колокольчик и приказал застывшему в поклоне слуге:

— Немедленно вызвать начальника полиции!

Муц знакомится с нуждой лилипутов

О, если бы Муц знал, что замышляется против него во дворце!

Но он ничего, ничего не подозревал. Он продолжал беззаботно сидеть на том же месте, с которого чиханием обратил в бегство королевскую гвардию. Ничего не подозревая, он продолжал смотреть на аллею, за широкой листвой которой растаяла, как дым, гордая воинственная кавалерия.

— И перед этакой игрушкой бежали все лилипуты! — посмеивался он, — сумасшедшая страна!

Он долго смотрел на север и ему показалось, что вдали, над верхушками деревьев, поднимается густой дым из фабричных труб.

— А теперь пойдем осмотрим Лилипутию.

Он окинул взглядом палатку и обломки самолета.

— Если бы мне кто-нибудь починил «Альбатрос»! — Он уселся в траве перед грудой обломков и почесал себе переносицу. — Нужно все-таки вернуться домой.

Домой? Тут было над чем призадуматься. Как там дома все его ищут! Отец, мать, сестренка.

Нашла ли она запрятанный волчок? Или он попрежнему валяется за печкой?.. Нет, за зеркалом… нет, туда он запрятал мяч, а волчок — за ящиком, где лежат сапожные щетки… нет, он его засунул в швейную машину…

Муц запрятал столько игрушек сестры, что не мог ничего припомнить. Теперь его мучила совесть. Он сидел и ломал себе голову, охваченный тоской по дому.

Быть может, он бы так долго сидел и горевал, если бы не ветерок с севера, который обвеял его знакомым сладким ароматом.

— Вставай, вставай! Сладости, сладости! — манил ветерок.

И Муц оставил все свои печали, весь отдался сладкому аромату и пошел вперед, вдоль ряда деревьев. Слева простирались зеленеющие луга, за ними шумел высокий, темный Беличий бор. Справа расстилались картофельные поля, на которых стояли маленькие, убогие крестьянские хижины. Но Муц не глядел ни вправо, ни влево. Он шел, повинуясь носу. В воображении ему рисовалась кондитерская, куда вел аромат. Он шел на север, широко расставляя ноги, пока неожиданно совсем близко ни послышались тонкие, хриплые голоса:

— За твое здоровье!

Муц остановился, оглянулся и увидел в придорожной канаве шесть оборванных лилипутов.

У них были блуждающие глазки и противные красные носы. Они лежали на траве с широко раскрытыми ртами. Каждый обнимал обеими руками по бутылке такой величины, что они еле удерживали ее в руках.

— Где тут кондитерская, из которой несет пряником? — крикнул в канаву Муц.

— Зам-мок Вес-сел-лья!.. Зам-мок Вес-селья, — пролепетали пьяницы и повернулись, вместе со своими бутылками, на другую сторону.

Один из них вскарабкался наверх, притащился с бутылкой к Муцу, протянул ее и ухмыльнулся:

— На, попробуй утешительной влаги! — Он зашатался у ног Муца и, видимо, ничего не соображая, продолжал:

— Выпей!.. И ты ничего не увидишь, ничего не услышишь, перестанешь чувствовать запах пряника! Ну… за твое здоровье!

Он выпил, протянул полную бутылку наклонившемуся над ним Муцу и стал просить:

— Дай нам мелочи… и он кувыркнулся обратно в канаву, где улегся рядом с другими.

Но Муц не стал пить. Сахарный северный ветерок увлекал его нос во все стороны, ноги шли, повинуясь носу, руки закупорили бутылку, незаметно для него самого сунули ее в карман. Все заманчивее становился сахарный аромат, все более жадно разгорались глаза у Муца, все быстрее шли ноги.

Так он дошел до фабричного поселка. Это было унылое, мрачное место. Уже издали Муц увидел закоптелые трубы трех заводов величиной каждый с мебельный фургон. Дым этих заводов, на расстоянии брошенного камня, стлался по небу далеко за рядами деревянных домиков, которые стояли вдоль всей улицы и были не на много выше Муца.

Все три завода принадлежали семье толстосума Сыр-в-Масле, машины грохотали для семьи Сыр-в-Масле, за станками работали для Сыра-в-Масле те самые лилипуты, которые так недавно осаждали палатку Муца, а в домиках жены лилипутов ткали пестрые ткани для больших магазинов, которыми владел Сыр-в-Масле в столице. Перед домиками фабричного поселка толпились играющие дети лилипутов. Они разбежались при появлении Муца с криком:

— Великан! Великан!

На улицы вышли женщины и девушки в ярких платьях, передниках и платочках. То были ткачихи, выбежавшие из хижин; они столпились, преградили Муцу дорогу и стали жаловаться:

— Ты съел все, что у нас было! — вопила одна.

— Ты умеешь творить чудеса только с едой? — вторила ей другая.

— Он всемогущ, он может прогнать короля и его кавалерию — и не избавляет нас от пряничных замков! — говорила третья.

— Спаси моего сына из тюрьмы. Он не откусил ни крошки от замка Без-Заботы, а только лизнул его! — причитывала четвертая.

— А мой муж…

Больше ей не удалось ничего сказать. Пряничный ветер повеял так сильно, что все женщины и девушки заткнули передниками носы и разбежались по домам с криками:

— Замок Веселья! Замок Веселья! Разрази громом замки!

Ах, как Муц бросился вперед, следом за своим носом! Ах, как потянуло его к лакомствам!

— За мной, за мной! — манил ветерок, и Муц проворно бежал, влекомый лакомым запахом.

В низеньких хижинах женщины и девушки снова стояли за веретенами и пели печальную песенку:

Неужели все эти рассказы про марципан — правда? — подумал он, но не смог над этим серьезно поразмыслить, так как пряничный ветер подул еще более сладким и лакомым ароматом и увлек Муца на север с такой быстротой, что вскоре фабричный поселок остался далеко позади него. Он внимательно осмотрелся вокруг, но не видел никаких пряничных замков. Справа от него тянулась темная кайма Беличьего бора, а слева — поля, нивы, луга. Вдруг он увидел лилипута, который лежал в тени дерева — и, как-будто, дремал. Сапоги доходили ему до колен, синий передничек покрывал его тощее тело. То был крестьянин.

Муц растолкал спящего, Тот широко раскрыл глаза, встал, покачнулся, протер глаза, видимо, ничего не сознавая, оперся о дерево и пробормотал, как во сне. — Ветер дует сильно, а лилипут не наелся как следует. Он приближается к замку Веселья и — трах! Пряник валит его с ног! Разрази громом замки!

Лилипут замолк, зажал нос, ткнул на север указательным пальцем и прошептал:

— Замок Веселья!

Только теперь, наконец, Муц заметил, к чему он так долго принюхивался… На севере, где кончалась равнина полей и начиналась волнистая цепь холмов, сверкал у подножья переднего холма маленький белый замок — Замок Веселья. Блики солнца ярко ложились на стены, карнизы, башню и крышу, и белая сахарная глазурь излучала снопы света. Муцу показалось, что вся местность пахнет, как кондитерская. Он даже не дал себе труда разыскать узкую тропинку, которая вела от дороги к замку, а бросился прямо через картофельные поля и луга. В желудке у него ворчало, слюни во рту текли рекой, появилась беспрестанная икота.

Замок лежал в глубокой воскресной полуденной дреме, шоколадный купол сонно смотрел в цветущий ароматный сад, на дорожках которого стояли еще кареты толстосумов, заседавших прошлой ночью в гостиной замка. Они еще не разъехались по домам и пребывали вместе с семьей Сыра-в-Масле, в парке, обрамлявшем замок буковыми деревьями, ракитником и бузиной. В тени этого парка дремали маленькие пряничные виллы, ледянцовые башенки и павильоны из патоки.

Муц, прибежавший сюда с высоко поднятым носом, не замечал этих красот, не видел толстосумов, пировавших в парке. Они развлекались петушиным боем, стрельбой по голубям и скачками и сломали для забавы одну ледянцовую башню. В одном павильоне из патоки скрипачи наигрывали веселые вещи. Муц ничего этого не видел, так как ветви деревьев все заслоняли. Он видел только ароматный замок, кареты и двух лилипутов, которые сидели на корточках перед миской с картофелем у подъезда замка.

То были строительные рабочие, в светлых штанах и куртках. Они зажимали себе нос платком и набивали желудки картофелем, чтобы устоять пред искушением, — и не касаться лежавших рядом пряничных досок. Эти ароматные доски лежали подле, потому что нужно было заделать отверстие, которое Без-Забот пробил прошлой ночью в передней стенке гостиной.

— Освободитель! — прошептали оба лилипута, повернули головы к выходу в сад — и пришли в такое изумление, что картофель застрял у них в горле.

Муц бросился на замок, откусил угол окна, вытянулся, оторвал балкон второго этажа, уселся с своей сладкой ношей на ложе из красных цветов, стал жевать и сосать, позабыв обо всем окружающем.

Распахнулось окно, послышался испуганный крик слуги, и тотчас же из парка появились разодетые в белое толстосумы, их жены с букетами в руках и нарядные дети. Они остановились у передних деревьев и стали в ужасе наблюдать за ртом великана, куда самые крупные куски пряника проваливались, как ввергаемые вихрем. В страхе они засеменили на своих коротких ножках обратно в парк.

Только один толстяк остался у шишковатого букового дерева. На голове у него была остроконечная шляпа. Длинная черная борода падала на грудь, а на покрасневшем лице сверкали два маленьких подвижных глаза, сверкали, как бы желая убить великана. Но тот продолжал есть, как ни в чем не бывало, и толстяк в ярости зашипел:

— Чудовище! Знаешь ты, кто мы? Мы — богачи Сыр-в-Масле! Понимаете?! Все, на три мили в окружности, принадлежит нам! Понимаете?! Кто причинит нам какую-нибудь неприятность, того ждет виселица. Понимаете, чудовище?

— Мопсик! — ответил Муц, с туго набитым ртом, сидя на ковре из цветов и придумывая бранные словечки.

— Вы — грабители, паразиты, — требуете, чтобы вам строили пряничные замки, а лилипуты должны бедствовать?! Нет, спасибо! Разрази громом замки!

— Да ты ничего не понимаешь! — возмущенно вскричал Сыр-в-Масле, не решаясь, однако, выйти из за дерева. — Ты ничего не понимаешь! Если бы мы захотели кормить лилипутов пряниками, то я никогда бы не смог выстроить свой прекрасный замок Веселья. Понимаете?! Не все лилипуты могут есть пряники! Понимаете?! Его на всех не хватит. Понимаете?! Если бы все лилипуты захотели жить, как толстосумы, то я не смог бы выстроить по замку каждому из моих сыновей. Понимаете?! У нас есть свои неприятности. Понимаете?! От сладостей у нас болят зубы… Понимаете?! И как часто мы себя чувствуем плохо после того, как полакомимся марципанами! Понимаете, чудовище?

Сыр-в-Масле разъярился, неожиданно повернулся и крикнул:

— Спустите собак! — и два лилипутских бульдога с хриплым лаем выскочили в сад.

Ах, как быстро вскочил на ноги Муц! Как крепко прижал он к себе пряничный балкон! Как отчаянно стал кричать и отбиваться ногами от бульдогов. Только с большим трудом ему удалось вырваться от цепных собак. Правда, они были не крупнее наших крыс, но гораздо свирепее.

Оскалив зубы, они продолжали бросаться Муцу на ноги, выгнали его шаг за шагом из сада и так вцепились в икры, что он закричал, стал топать о землю, крепче прижал к груди пряник и убежал.

Он улепетывал по полям и лугам, пока не затих собачий лай, вернулся обратно на дорогу, тяжело дыша прислонился к дереву и не знал, радоваться ли или стыдиться, что ему удалось убежать. О, если бы не эти два пса. Но два против одного… это позор! Он бросал сердитые взгляды на сверкавший за холмом замок, потрясал спасенным пряником, храбро откусил кусок и, жуя, пошел дальше.

Но всякий желудок когда-нибудь бывает полон, — даже у шмеркенштейновских мальчиков. Муц не смог доесть остатки балкона, и всунул их в карман. Перила балкона так уперлись в стенки его желудка, что лицо его искривилось и он никак не мог понять, почему в человеке все так устроено навыворот. В продолжение стольких часов Муц так торопился навстречу запаху пряника! Теперь его карманы были доотвалу набиты лакомствами, а желудок… категорически отказывался их принимать. Это еще не все. Даже нос его, и тот стал церемониться: ему опротивел запах пряника… С Муцом повторилось то, что произошло дома на масленице, когда он объелся пышек и потом его тошнило при виде печенья.

Наевшись досыта он вспомнил про нужду и страдания вечно-голодных лилипутов.

«Если бы они хоть раз поели как следует пряников, их горе прошло бы мигом» — вертелось у него в голове. Но эти мысли быстро рассеялись от множества жалобных криков, которые послышались из канавы. Там корчились и взывали к нему лилипуты, среди которых не было ни одного, кто не имел бы какого-нибудь увечья.

— Ты пришел, наконец, освободитель! Мы — инвалиды! Помоги нам! Одна нога — не две ноги. Жители Страны Чудес сделали из нас калек!

— Они отсекли мне руку!

— Эти негодяи раздробили мне руку и ногу!

— Теперь ни один толстосум не возьмет нас на работу. Одна нога — не две ноги.

И все они постукивали при этом костылями, деревянными ногами и руками.

Но Муц не в силах был долго смотреть на этих несчастных. Он высыпал им лакомства из двух карманов и пошел дальше. Размышляя о страданиях лилипутов, он незаметно набрел на группу в синих передничках, копавшую картошку на поле у самой дороги. У многих носы были повязаны платочками. Они были слабы, не могли выдержать запаха пряника и быстро валились с ног.

Все опустили мотыги, взглянули на дорогу, закивали и зашумели:

— Он идет нас спасать! — воскликнул один — и Муц встрепенулся.

— Еще бы! Ведь, мы молились ему и приносили жертвы целых пять дней! — Муца передернуло.

— Быть может, небо пошлет нам другого освободителя. Этот показывает чудеса только с едой! — кричал третий, У Муца стал не совсем гордый вид.

— Он разорил нас своим аппетитом, — жаловался четвертый. Муц сильно покраснел.

— И бесновался сегодня утром, как дикарь, когда у нас не хватило еды, — добавил пятый.

Муц опустил глаза, полез в карман, бросил лилипутам полную пригоршню пряников, отвернулся и торопливым шагом направился в Беличий бор. Ему хотелось бежать, скрыться, исчезнуть куда-нибудь, чтобы больше не встречаться с лилипутами. Ему было стыдно, очень стыдно, что он пять дней смеялся над нуждой лилипутов.

О разбойниках и беглеце Буце

Муц осмелился поднять голову только тогда, когда он окончательно скрылся из глаз бедняков и забрался в глубь Беличьего бора. Последний получил это название потому, что на его деревьях прыгало множество белок.

Но он мог бы также называться и Разбойничьим бором, потому что в его чаще, как и во всех лесах Лилипутии, кишмя-кишели разбойники. То были лилипуты, которые полакомились сладким добром толстосумов и бежали от полицейских в лес, где с течением времени, одичали. По ночам они иногда нападали толпой на какой-нибудь плохо защищенный пряничный замок, выгрызали большие куски из стен, и с набитыми ртами удирали, прежде чем их успевали схватить полицейские собаки. Если же им не удавалось напасть на замок, они нападали на большой дороге на лилипутов и обирали их до ниточки. Так одичали разбойники в Лилипутии.

Муц, конечно, не заметил ни одного из этих господ, несмотря на то, что они сидели на корточках за папоротниками и с изумлением наблюдали за великаном. Муц все время думал о том, что его — такого большого великана — кормили бедные лилипуты, что они ухаживали за ним и развлекали его, а он издевался над ними, когда они молили о помощи. Ему показалось, что деревья и кусты шелестят за его спиной:

— Бесстыдник! Бесстыдник! Ты — великан и не помогаешь маленьким.

А в щебетаньи птиц ему слышалось:

— Фи, великан! Фи, великан! Фи-фи…

Ах, как плохо чувствовал себя Муц! Ему хотелось бежать от самого себя, он ругал и упрекал себя, и стал думать о том, как бы освободить лилипутов. Он чуть, было, не угодил в лесную реку, которая широким изгибом окаймляла луг и убегала вдаль. Волны журчали: «купать-ся купать-ся!..»

Тут Муц вспомнил, что он давно уже как следует не умывался. Лицо его пылало от солнца и досады, было покрыто потом, а волны звали, — купать-ся! купать-ся! Короче говоря, Муц не был бы шмеркенштейновским мальчиком, если бы не — раз, два, три — он не снял с себя платье, швырнул его в сторону и не прыгнул с разбега в воду. Прыжок вышел очень удачным, — как-раз до самой середины реки. Муц окунулся, поплыл и собирался после купанья залезть бодрым и свежим в рубашку. А когда купающийся мальчик думает о рубашке, он поглядывает на берег и обычно радуется, если, по крайней мере, рубашка еще на месте.

Но Муцу не пришлось радоваться, когда он взглянул на свое платье. Он пришел в ужас: его белье и одежда вдруг зашевелились. Штаны тронулись с места и побежали через лесной луг в кусты, как-будто у них появились ноги. Мгновение спустя куртка, жилет и рубашка — шмыг! шмыг! побежали вслед за штанами, как на тысячах ног. Вслед за ними двинулись ботинки.

Тут и у Муца появилось проворство в ногах. Он вылетел стрелой из воды и помчался через поляну за движущимся платьем.

— Эге! Так вот что это за таинственные ноги! Пять, шесть, семь оборванных лилипутов с всклоченными бородами возились в кустах с курткой, штанами, рубашкой и ботинками Муца.

Вдруг оттуда послышался громкий возмущенный голос лилипута:.

— Негодяи, грабители! Вы думаете, что я не заметил вашей проделки. Воры вы этакие!..

Подоспевший Муц увидел, как один лилипут длинной дубинкой отважно колотил семерых разбойников, нападавших на него с маленькими ножиками. Они рассыпались в зарослях шиповника, как кроты, когда показалось голое тело великана… Все кончилось. Остался только лилипут с дубиной, вытиравший кровь с раны на лбу.

Он, видимо, был не стар, у него была стройная юношески-гибкая фигура, на подбородке высыпал белокурый мох, а ясные глаза светились бодростью. Его серый камзол был порван, загорелые ноги были босы, зато на зеленой шапочке развевалось огромное перо.

Этот проворный человечек вскочил со своей дубинкой на пень, уселся на нем, заклеил рану на лбу пластырьком и молвил, даже не посмотрев на Муца:

— Однажды эти воры содрали с меня куртку, когда я спал.

— Кто ты, собственно, такой? — спросил с удивлением Муц.

— Беглец Буц Хутцебуц.

— Буц Хутцебуц! — рассмеялся Муц и уперся руками в бока. — Скажи, неужели ты меня совсем не боишься?

— Бояться? А что это значит? — заболтал тот ногами и сделал любопытное лицо.

— Неужели ты не знаешь, что я ваш спаситель…

— Я не нуждаюсь ни в каких спасителях. Вот мой спаситель. — И он поднял свою коричневую дубинку, почти такой же величины, как он сам. — Если бы не она, полиция давно бы меня уже схватила.

— Почему?

— Это неприятная история.

— Неприятная история? — стал добиваться Муц. Ну, расскажи, расскажи! — Он вытерся рубашкой, оделся, не спуская глаз с забавного и шустрого человечка и продолжал настаивать:

— Ну, расскажи, расскажи!

Хутцебуц положил дубинку на плечо, скрестил ноги и начал рассказывать.

История беглеца Хутцебуца

Три года тому назад, — начал он, — как известно в королевском замке в столице строилась огромная марципановая башня. Строили ее тогда двести лилипутов, все время держа платок у носов. Полгода! Один я не нуждался в платке. Я никогда не принадлежал к тем слабым, которых валит с ног аромат пряника или прельщают лакомства. Но, чорт возьми, как-раз в тот день, когда возводили большой марципановый купол, я видно мало поел картофеля. А тут еще купол издавал очень свежий, крепкий аромат. Короче говоря, мне так захотелось наверху полакомиться, мне так нехорошо стало, что я поскользнулся, докатился до карниза башни, ухватился руками и зубами за марципановый зубец. Он отломался. Я упал с высоты семи метров, и, падая, проглотил кусок марципана. Трах! Я стал преступником.

Вместе с тем, я сломал левую ногу. Меня отнесли в больницу, потому что у меня не было родных. Мать умерла, а отец погиб на войне с жителями Страны Чудес; нашими северными врагами, негодяями, дьяволами! Короче, когда я выздоровел, меня должны были посадить в тюрьму: ведь, я при падении, проглотил кусок марципана!

Само собой разумеется, что в одну туманную ночь Буц бежал и скрылся в Беличьем бору.

Когда я на третий день бегства лежал во мху утомленный и размышлял над своей бедой, неожиданно сзади послышался густой бас:

— Бодрись, скоро кончится ваша нужда!

Я вскочил на ноги с быстротой молнии и увидел пред собой старого-престарого лилипута, с белой, как лунь головой, потухшими глазами и бородой, доходившей до пояса. Его руки покоились на дубинке, которая доходила ему до подбородка. Он протянул мне эту дубинку со словами:

— Буц, возьми ее, возьми, эту дубинку! Она не сгибается, не трескается, она — как сталь и бьет за троих. Она сломается только, когда придет свобода.

— Я с удивлением взглянул на дубинку, но, когда я снова поднял глаза, старец уже исчез. По всему лесу, однако, еще звучал как бы издалека его бас:

— Она — как сталь и бьет за троих: она сломается только, когда придет свобода…

С тех пор я не выпускаю этой дубинки из рук. Она защищала меня и от полиции, и от разбойников. У кого она затанцует на спине, тот пускается в пляс и бежит прочь, а я так привык к ней, что владею ею одной рукой.

Как поймали Муца и Буца

Косые лучи заходящего солнца уже ложились на верхушки деревьев, Буц давно уже закончил свой рассказ, а Муц все еще продолжал стоять с разинутым ртом. Он закрыл его только тогда, когда сумерки уже спустились на кусты и деревья и точно не знал, что больше взволновало его в истории Буца — дубинка или замок из марципана. Видимо, победил интерес к лакомствам, так как первый его вопрос был:

— Неужели вся башня сделана из настоящего марципана? — Он помирал со смеху. — Неужели из марципана?

В кармане его что-то хрустнуло, он полез туда, вытащил последний кусочек пряника и соблазнительно поднял его в воздух.

— Видишь, Буц? Ты получишь его, если останешься со мной и поведешь меня к марципановой башне. По рукам, Буц!

Лилипут уставился в посыпанный сахаром пряник, и в упоении протянул ручонку, которая исчезла в руке Муца. Затем он с треском откусил кусочек пряника и восторженно повел глазами.

А Муц, мечтая о марципановой башне, снова расхохотался и вдруг услышал, что у него что-то булькает в кармане. Он залез в карман и вытащил оттуда что-то стеклянное — какую-то бутылку.

— Быть не может. Я утащил с собой всю бутыль.

Он посмотрел на отливающую золотом жидкость и вытащил пробку. Посмотрели б вы на Буца!

— Брось! — взволнованно крикнул он, проглотил остаток пряника и выронил дубинку. Брось, брось!

Но Муц уже сделал порядочный глоток.

— Брось! Брось эту чертовщину! — настойчиво кричал Буц.

Но Муц сделал уже второй, глоток.

— Ах, как щекочет, как жжет!.. — И он выпил в третий раз — гуль, гуль, гуль! — текла в рот золотая огненная жидкость, ударяя в голову.

Бутылка опустела, зато голова Муца переполнилась. Она так отяжелела, что ему вскоре пришлось лечь. Не прошло и минуты, как ему показалось, что деревья, папоротники и травы заплясали кругом в диком хороводе..

— Ох! — снова раскрыл глаза Муц. Ох, как у него стало глупо в голове! Ах, какую чепуху понесла эта глупая голова!

— Кусты… Взгляни, Буц!.. Ведь, я Муц… или не Муц?.. Меня зовут Муц… слышишь, Муц, а тебя Буц… это забавно… Почему ты не зовешься Пипин? Ваш Пипишка хотел меня убить. Подумай, Буц, совсем убить!., Почему бы тебе не быть моим носом, Буц? Или моим дядей?.. Племянница брата моего отца дяди дочери моей тети… — Так болтал он несколько минут подряд.

Буц не вымолвил ни слова, только схватил бутылку, подбежал к ближайшему пню, размахнулся и с такой силой ударил ее о пень, что она разлетелась вдребезги. Затем он стал прислушиваться, чутко прислушиваться…

Разве не послышался хруст за соседним кустом? Буц напряг зрение, снова услышал хруст и увидел двух убегающих лилипутов в зеленых куртках. Сверкающие сабли болтались у убегающих ног и Буц расслышал, как один шепнул другому:.

— Обоих поймаем! Обоих! Король затанцует от радости.

Они бежали по направлению к столице.

Буц подскочил к распростертому Муцу и стал кричать:

— Эй, Муц! Великан! Вставай! Беда! Беда! Я видел полицейских!.

Никакого ответа. Глубокий храп вылетал из полуоткрытого огромного рта великана.

Буц не терял больше слов, схватил свою дубинку, положил на нее обе руки, оперся подбородком и стал караулить. Тихо и устало плескались волны речки на поляне. Птицы забирались в свои гнезда, и вечер распростерся над ветвями, листьями и травой.

Чутко, как индеец, стоял настраже Буц, а Муц храпел так громко, что ночные птицы шарахались в сторону.

* * *

Кругом царил полуночный мрак. Серп луны повис над дремлющим бором. Буц разминал застывшую спину. Его глаза старались проникнуть в темноту, так как издали доносился придушенный лай собак и топот.

— Эй, великан, вставай! Беда!

Но Буц напрасно кричал, напрасно расталкивая спящего. Охмелевшая голова отвечала глубоким храпом.

Не удрать ли мне одному? — подумал Буц, оглянувшись на темный лес. Но вспомнил про свое обещание, про слово, данное Муцу и остался.

Топот многочисленных шагов все ближе и ближе, послышался шопот:

— Мы видели их здесь! Сюда, Полкан! Сюда!

Не удрать ли мне одному? — вторично подумал Буц, но обещание держало его на месте. Он крепче сжал в руках дубинку и подлез под куртку великана.

Вдруг раздался громовый крик одного полицейского.

— Сюда! Тсс, Полкан! Все сюда! Хутцебуц, сатана, удрал, но великан в наших руках.

Со всех сторон вылезли из кустов полицейские: пятьдесят… сто… двести. Многие притащили с собой длинные веревки и проворно связали великана. Другие вытащили сабли, чтобы угостить спящего, если он чересчур рано проснется.

— Но ради бога не убивайте! — предостерегал обер-полицейский. — Король поклялся короной, что его ждут клетка и петля…

— Ах, как наградит нас король пряником! — ликовал другой.

— Тс, тише, чтобы не проснулось чудовище! Уведите собак! — предостерегал третий.

— Фу, как от него ужасно разит, — возмущался четвертый. Многие побежали на дорогу за ожидавшими там телегами. На рассвете, при первых лучах всходившего солнца, по Беличьему бору двигалась невиданная процессия. На четырех скрепленных вместе лилипутских телегах лежал связанный Муц. В них были впряжены десять двурогих, а двести полицейских с саблями наголо маршировали кругом.

Процессия направлялась в столицу, на окраине которой возвышалась лилипутская тюрьма. Голый холм, над которым царило мрачное здание, назывался Тюремной Горой и лилипуты содрогались, когда произносили это слово.

Сражение в тюрьме

Полная приключений ночь сменилась прекрасным утром. Щебетали птички, сияло солнце. Но лилипуты не заметили красоты этого утра. Они угрюмо шли на работу и вздыхали, как и часто за последние дни:

— Освободит ли нас в конце-концов великан? Освободит ли он нас?

Никто из них и не подозревал того, что Муц в тюрьме, так как полицейские получили приказ от короля держать в строгой тайне все, что произошло ночью. Одни только толстосумы узнали радостную весть, что великан попался и к вечеру будет повешен.

Муц не подозревал о грозящей ему страшной опасности. Он все еще спал глубоким сном. Советники короля собрались и стали уже обсуждать, как лучше убить великана, сделать ли это просто или с музыкой, повесить ли его сначала, а потом расстрелять и сколько для этого понадобится музыкантов. А Муц все спал. Толпа полицейских уже строила на площади высокую виселицу, а в голове у Муца начинались лишь обычные утренние сны.

Ему снился его школьный товарищ Фриц Килиан. Он собирался итти с ним в школу, но не сделал арифметической задачи. Поэтому ему пришлось потеть, копаться в книгах. Он еще не готов, а тут звонит уже школьный колокол. И, пока длилась эта школьная кутерьма, Фриц неожиданно превратился в маленького седовласого и белобородого человечка. Он держал в руках коричневую дубинку и говорил:

— Возьми эту дубинку. Она крепка, как сталь, и бьет за троих. Она сломается только, когда придет свобода!

А когда он протянул руку за дубинкой, то не смог пошевельнуть ни одним членом. Он почувствовал, как с него градом катится пот, проснулся, ощутил холодный каменный пол за спиной, зевнул, захотел протереть глаза, но не смог. Тогда он жалобно крикнул:

— Мама! Не могу пошевелиться, меня душит домовой!

— Чепуха! Ты просто связан! — глухо прозвучало в комнате.

Ах, как быстро Муц раскрыл глаза! И как ему плохо стало! Он увидел над головой серый потолок, кругом серые стены, серую дверь и окно с решеткой. А на груди его сидел Буц с помятым пером на шляпе и теребил веревки. Дубинка стояла в углу.

Муц попробовал напрячь силы, но ничего не вышло. Он хотел встать, — то же самое.

— Буц, помоги! Буц, я пойман! Ах, Буц, если бы мы с тобой не заснули!

— Если бы! Если бы! Если бы у меня нос был обвязан платком, я не упал бы с марципановой башни! Если бы ты не напился, мы прогнали бы полицейских, как зайцев, и были теперь в Беличьем бору, где поют птицы, или у марципановой башни, или в каком-нибудь другом хорошем месте.

И он стал рассказывать великану о том, что произошло ночью, но был вынужден остановиться, так как с улицы донеслись шум колес и беготня.

Буц, схватил дубинку, снова залез под платье Муца. В дверях загремел ключ. Дверь распахнулась, появился начальник тюрьмы в сером мундире и стал у входа с обнаженной саблей и связкой ключей в руках. Он отвешивал низкие поклоны. Послышались шаги, начальник тюрьмы стал кланяться все ниже и ниже. Чем ближе приближались шаги, тем ниже становились поклоны тюремщика. Звякнули шпаги, и вошел король с советниками и свитой радостных толстосумов, весело потиравших руки и ликовавших:

— Действительно, он в наших руках! В наших руках! Действительно!

Десятка два человек окружили заключенного.

— Он никогда больше не будет отламывать карнизы с пряничных дворцов! — с язвительной усмешкой сказал один и нанес Муцу такой удар, что тот заскрежетал зубами от боли.

— Он больше не скажет про нас, что откусит нам головы! — торжествовал второй и так двинул Муца по ноге, что тот пришел в ярость.

— Он больше не будет удерживать народ от работы! — с улыбкой, произнес третий и так дернул Муца за волосы, что тот в бешенстве завращал глазами.

— Он больше не будет прогонять наших всадников! — ликовал четвертый и так сильно пырнул Муца ножиком, что тот взвизгнул и прорычал:

— Негодяи! Трусы! Сколько против одного, который к тому еще связан! Горе вам, если я вырвусь!

— Он никогда не вырвется! — торжествовал король и, окруженный своими советниками, вплотную подошел к связанному великану.

— Я поклялся своей короной! Его выставят в клетке на показ на площади столицы, а затем повесят. Он будет висеть для устрашения народа. А его приятель Громовое-Слово навсегда останется в тюрьме.

Но у Муца все еще так шумело в голове, что эти страшные угрозы заходили ему в правое ухо и выходили из левого, не производя на него никакого впечатления. Он только чувствовал, как глубоко врезались веревки в тело, дергал за них и возмущался:

— Трусы! Напасть на человека во сне! Хвастунишки, моськи, сморчки!

— Просим ваше королевское величество удалиться! — просили советники короля. — Кто знает, какие еще обидные слова в пасти у чудовища?

— Убийцы! Коварные трусишки! — продолжал Муц.

— Ты будешь висеть! — язвительно засмеялся король и вышел со своей свитой. На прощанье каждый наносил еще по удару Муцу. Дверь хлопнула, замок прогремел, и тюрьма снова стала темной, тихой, уединенной…

— Итак, мы будем висеть! — раздалось под платьем Муца. — Вместе шли, вместе поймали, вместе повесят! — И Буц вылез наружу и упал на грудь Муца.

Если бы не стыд перед маленьким, то большой бы заплакал. Ему было так плохо, так душило его раскаяние, что он вздохнул:

— Ах, Буц, если бы я тогда не пил!

Горюя, Муц вспомнил о задаче, которую однажды задал ему отец. Она гласила: «если один осел стоит сто марок, сколько стоит Муц?» Теперь он ее сразу решил: он должен, по меньшей мере, стоить столько, сколько стоит целый табун ослов. Как все было чудесно до того, как он так по-ослиному легко дался в руки полицейским. Как пели птицы в Беличьем бору, как шелестели деревья, как плескалась река… Муца сильно потянуло в Беличий бор и снова по всей тюрьме прозвучал его глубокий вздох:

— Буц, нам нужно сейчас же придумать, как бежать отсюда.

— Да! — ответил Буц, который где-то возился в платье Муца.

— Я думаю, немедленно! — горячился Муц.

— Да!

— Немедленно!

— Да!

— Немедленно!

— Да!

Муц взглянул и заметил, что Буц возится с веревками.

— Ах, вот как! Какой же ты молодец, Буц! Если мы отсюда вырвемся, никто не посмеет тебя обидеть! Никто, понимаешь, никто!

И ему захотелось освободить всех бедняков и прогнать толстосумов, а для Буца придумать какую-нибудь особенно прекрасную награду. А когда он, Муц, вернется домой, то никогда больше не будет ссориться с сестрой.

Но, несмотря на все его хорошие обещания и намерения, веревки сидели на нем так же крепко, как и до сих пор.

— Эх, Буц, если бы я захватил с собой из дому перочинный ножик! Ах, остолоп я безголовый! Никогда больше я ничего не буду забывать! — тужил и охал Муц.

Буц не прислушивался к его словам. Он слез с великана, притащил острый булыжник и начал тереть им веревки. Со лба его градом катился пот, но веревки не резались. Снаружи снова послышались шаги. Опять загремел замок, скрипнула дверь и, не успел Буц спрятаться с дубинкой за кудрявой головой Муца, как снова вошел тюремщик.

Это был высокий мрачный полицейский, поседевший на королевской службе. В его руке болтался сосуд с водой, который он поднес к губам Муца со следующими словами:.

— Пей, король приказал! Чтобы ты был свежим и дольше болтался в петле. Король приказал.

— Если бы эта сабля была у меня, — подумал Буц, тогда — раз, два, три, и веревки были бы перерезаны. И — раз, два, три! — Буц выскочил из-за своего прикрытия, прихлопнул дверь и очутился перед полицейским.

Тюремщик в испуге выронил сосуд и уставился на коренастого, точно выросшего из земли лилипута, который стукнул дубинкой и кратко приказал:

— Давай сюда саблю!

— Откуда тты вззялся? Кто… тты ттакой? Чего ттебе ннужно? — заикался в замешательстве полицейский. Но он быстро пришел в себя, выхватил саблю и бросился на Буца.

Ах, как лихо заплясала дубинка, как отражала она каждый удар сабли! Как храбро извивалась, прыгала и ловко наносила удары! А Муц в своих путах вертелся и кричал:

— Крепче, Буц! Крепче, Буц!

И дубинка так ловко обрушилась на правое плечо тюремщика, что тот выпустил из рук саблю и, шатаясь, упал на стену.

Раз, два, три! Буц схватил сверкающую саблю, перерезал путы великана и вложил ее обратно в ножны тюремщика, который, все еще оглушенный, стоял, прислонясь к стене.

Освобожденный Муц поднялся с полу, выпрямился, насколько позволяли тюремные своды, выбежал, согнувшись, на двор и так потянулся, что его скрученные и онемевшие члены затрещали.

Великан бежал!

Тюрьма представляла собой мрачное четырехъэтажное здание, раза в три выше Муца, что в Лилипутии считалось весьма почтенной высотой. Двор был окружен стеной, которая приходилась Муцу почти до носа. Теперь он стоял посреди этого двора и потягивался. Полуденное солнце глядело ему прямо в открытый рот. Он посадил Буца на плечо, похвалил его за храбрость и стал вздыхать:

— Ах, Буц, как прекрасна свобода!

— Смотря для кого! — послышалось несколько голосов.

Муц и Буц с удивлением оглянулось, а, когда четверо глаз ищут, они в конце-концов находят. И они, действительно, нашли много голов, выглядывавших из-за решеток тюремных окон. Головы эти жаловались:

— Ах, как хороша свобода! Освободи нас, великан! Освободи нас.

Из верхнего окна раздался громкий голос:

— Не унывайте, братья! Видите, небо послало нам освободителя.

— Я узнаю этот голос! Знакомый голос! — сказал Буц и завертелся на плече у Муца. Я уже слышал когда-то этот голос.

«Кто это может быть? Не Громовое-Слово ли?» — подумал Муц, отступил на несколько шагов, поднялся на цыпочки и увидел за решетками верхнего этажа пару устремленных на него сверкающих глаз.

— Ну, разумеется, Громовое-Слово, — убедился Муц, а Буц уже спустился с плеча на землю, побежал в тюрьму, которую они только что оставили, схватил болтавшуюся в замочной скважине связку ключей и помчался вверх по ступенькам.

Несколько секунд спустя Громовое-Слово был уже во дворе. Множество других голов молили из-за решетки:

— Освободи и меня! Освободи и меня!

— Я невиновен! Я не отгрыз ничего от пряничной виллы Без-Забот, я только лизнул ее, — жаловался один.

— А я только подобрал в Замке Веселья несколько крошек шоколада, которые обвалились с башни, — жаловался второй.

— А я собрал только опилки, когда мы строили павильон из патоки в Замке Веселья, — взывал третий.

— А я отломала в квартале толстосумов маленький кусочек от виллы, потому что мой ребенок был болен, — плакала женщина.

Так жаловались и многие другие заключенные.

То были самые несчастные из лилипутов, самые слабые, которые не в силах были устоять перед искушением при виде сладостей. Они пускались на всевозможные уловки, чтобы добраться до пряников, перехитрив полицейских собак. То они переодевались торговцами и торговками, то гонцами, то слугами и горничными. То приходили с пилами и топорами, будто они ремесленники, вызванные на работу. Когда им удавалось, при помощи той или иной хитрости, пробраться во дворцы толстосумов, они улучали минуту, чтобы отгрызть какой-нибудь кусочек в углу. Но, так как этим несчастным, принявшись за лакомство, не легко было от него оторваться, они большею частью попадались. Вот почему большинство слабых проводило половину своей жизни на Тюремной Горе. Оли были самыми жалкими из лилипутов и, завидев великана во дворе, стали умолять его.

— Освободи нас, великан! Освободи нас!

Все эти охи и стоны запали глубоко в душу Муцу, несмотря на то, что у него все еще кружилась голова. Он послал Буца с связкой ключей по всем камерам.

Как проворно выбежали во двор освобожденные узники! Как живо устремились они к воротам! Как мчались они вниз с Тюремной Горы! Как радовались маленькие ножки, что они снова могут прыгать и скакать! Беглецы рассеялись по полям и лугам, ни разу не оглянувшись на ненавистную тюрьму.

Многие из них направились в столицу, откуда звучал полуденный колокол.

Вскоре в столице из уст в уста передавалась весть, что великан был пойман, но порвал путы, освободил многих лилипутов из тюрьмы и отдыхает с двумя лилипутами у подножия Тюремной Горы.

Те двое были Буц и Громовое-Слово. Они сидели на коленях у Муца, и Громовое-Слово рассказывал, как его посадили в тюрьму тотчас же после того, как Муц прогнал короля вместе с его кавалерией.

— Месть! Месть! Вы мне попадетесь! — грозил Муц, сжимая кулаки и бросая через луга и поля яростные взгляды на восток.

Там, под склоном горы в зеленых кустарниках расположилась столица. Муц ясно различал сверкающие на солнце крыши, торчащие по ту сторону города дымовые трубы и ряд белоснежных башенок и куполов на склоне горы. То был квартал толстосумов. Они не только владели замками по всей стране, но построили себе также прекрасные пряничные виллы в самой столице. Сюда они приезжали тогда, когда им становилось скучно в замках.

На расстоянии брошенного камня от этого квартала притаились, как клетки для птиц, кавалерийские казармы лилипутов. А на самом верху поднимался королевский дворец, с лесом остроконечных башен, зубцов и куполов.

Муц погрозил и туда кулаком:

— Месть! Попадетесь вы мне!

— Видишь ту подлую башню? Вот с нее я и свалился, — со злобой промолвил Буц, указывая на высокую круглую башню, поднимавшуюся среди куполов замка, как великан среди лилипутов, и заполнявшую окружающую местность легким запахом марципана.

— Башня из марципана! — произнес Муц, открыв рот. Он не слышал больше рассказа Громового-Слова, не чувствовал боли в теле, — схватил обоих лилипутов, посадил одного на правое, другого на левое плечо и побежал к столице, не спуская глаз с высокой башни.

Муц все приближался к городу, Башни богатого квартала становились все выше; дома как бы выростали, и Муц уже не мог смотреть поверх крыш домов.

Навстречу ему из столицы направлялось длинное шествие: жены лилипутов в ярких платьях, рудокопы в темных бурках, строительные рабочие в светлых костюмах, лилипутам в синих штанах и блузах, крестьяне в высоких сапогах, музыканты с маленькими скрипками и поэты с взъерошенными волосами и развевающимися бантами.

То были жители столицы. Они узнали об освобожденных, обо всем, что произошло на Тюремной Горе. Они не могли усидеть за обедом, вышли навстречу великану и окружили его. Они торжествовали и ликовали:

— Он нас освободит! Он умеет рвать оковы!

Но Муц указал на свое правое плечо, где сидел Буц со своей дубинкой:

— Вот кто сорвал оковы! — сказал он.

Однако никто из лилипутов не обратил внимания на эти слова.

— Он нас освободит! Он умеет рвать оковы! — продолжали они безумствовать.

А некоторые кричали:

— Толстосумы хотели его убить! Долой толстосумов! Разрази громом замки!

Другие сначала злобно шептали, а потом воскликнули:.

— Король со своими полицейскими помогал толстосумам! Наказать короля!

Так негодовала, шумела и возмущалась толпа, пока сам Муц не заразился ее настроением. Он забыл про марципановую башню и заорал, заглушая всех:

— Наказать короля! Наказать толстосумов! Головы им откушу! Разрази громом замки!

С таким криком, все двинулись в столицу. Дело принимало серьезный оборот. В пряничном квартале заволновались толстосумы:

— Великан вырвался! Великан бежал! Поймайте его, полицейские! Вы получите награду!

И толстосумы приказали запереть ворота своих замков, вооружили слуг и спустили с цепей собак.

Переполох во дворце

Пипин XIII сидел на золотом троне в совещательном зале своего дворца. Облицованный светло-желтой патокой паркет ярко блестел, на пряничных стенах искрились кристаллы из ледянцов, на потолке сверкали белые марципановые орнаменты, а глаза Пипина соперничали в блеске с окружающей обстановкой. Такой довольной и радостной улыбки давно уже не видно было на его лице. Вокруг него склонились головы королевских советников. Все они обсуждали торжественную церемонию, которая должна была сопровождать повешение Муца.

— Я предложил бы сначала повесить чудовище, а затем расстрелять его, — горячился советник Полная-Чаша, старший сын толстосума Полная-Чаша.

— По-моему, — взял слово советник Без-Забот, сын толстосума Без-Забот, — по-моему этого невежу следовало бы повесить и тут же поджарить на костре…

Но Без-Забот умолк, так как дверь раскрылась и в зал вбежал, бряцая шпорами лейб-адъютант Сыр-в-Масле, младший сын богатого толстосума.

— Ваше величество! — задыхался он еще в дверях. Ваше величество, прикажите немедленно двинуться с кавалерией на великана.

— Адъютант Сыр-в-Масле — залился смехом король и смерил бряцающего оружием лилипута с ног до головы. — Адъютант Сыр-в-Масле! Неужели вы не знаете, что великан давно уже в наших руках?

— Этто чуддовище… ссннова на своббоде, вваше королевское ввеличчество!.. Ссннова на свободе! — заикался от волнения маленький Сыр-в-Масле. — Десять минут назад он, с бандой преступников, ой… ворвался в город, разогнал полицейских и, ой, сломал виселицу при всеобщем ликовании, ой, лилипутов. Теперь он со своей ордой, ой, на пути во дворец. Подъемный мост уже поднят.

Пипин и его советники побледнели, как смерть, а лейб-адъютант Сыр-в-Масле, с дрожью в голосе, продолжал:

— Ох, только что прибыл этот, ах, тюремщик с Тюремной Горы. Он дрожит всем телом и плетет какую-то небылицу про некоего лилипута, который пробрался в тюрьму и освободил великана со всеми заключенными.

Трудно было сказать, кто побледнел больше — король или его советник.

— Бросить все войско против великана! — залепетал советник Полная-Чаша, но тотчас же вспомнил, что в столичных казармах всего около двухсот кавалеристов.

— Вызвать немедленно кавалерию! — заикнулся советник Без-Забот, но вспомнил, что двурогие пугаются великана.

— Погодите, ох, да… у меня есть план! — спохватился лейб-адъютант. — Пустим великана во дворец, поставим пару ружей на стенах и прицелимся прямо в глаза. Один залп — и нет великана.

— Чепуха! Все это чепуха! — беззвучно возразил Пипин. Поймать живьем! Ведь, я поклялся своей короной. Своей короной!

Все безмолвно опустили головы. Горестное молчание воцарилось в зале, а со двора доносились крики наступающих лилипутов.

— Теперь есть только одно средство, чтобы предотвратить дальнейшие беды и выполнить мою клятву, — задумчиво молвил король, и все с надеждой подняли головы. Нужно отозвать армию из Бурных гор. Она должна поймать чудовище живьем. А пока что его нужно успокоить. Но как? — И он снова опустил голову.

Крики становились явственнее и громче. Советников охватила дрожь. Один только Полная-Чаша не дрожал.

— Есть! Есть! — обрадовался он и гордо поднял на короля хитрые глаза. И медленно продолжал:

— Кажется, великан — лакомка, а для лакомок есть чудодейственное слово — марципан.

— Прямо изо рта выхватили. Только что я хотел предложить то же, — промолвил облегченно Пипин, сошел победоносно улыбаясь с трона и вышел с советниками на веранду. Затем по ступенькам он спустился к дворцовому рву.

Совсем близко слышались крики взбунтовавшихся лилипутов.

— Долой толстосумов! Разрази гром замки! Долой короля!

Мятежная толпа двигалась прямо ко дворцу. Впереди шел Муц. На его плече восседал Буц с дубинкой. Рядом с ним возбужденно размахивал руками Громовое-Слово..

Перед самым дворцом многие лилипуты стали зажимать себе носы, но не унимались:

— Доло-ой толстосумов! Разрази громом замки! Доло-ой…

Вдруг крики, застряли у них в глотках: на валу дворца, в метр вышиной, стоял сам король Пипин с скрещенными на груди руками. Сверкающая под лучами солнца корона бросала на его крохотное личико лучезарное сияние, и лилипуты зашагали за великаном медленнее.

А тот не чувствовал никакого страха перед, короной. Он подошел вплотную ко рву шириною в два метра и стал грозить по направлению к валу.

— Погоди, Пипин, доберемся до тебя! Не собирался ли ты сегодня меня убить, а?

И Муц зашагал вдоль рва, стараясь найти удобное место, чтобы взобраться на вал.

Громовое-Слово тяжело дышал от волнения и с негодованием кричал королю:

— Король! Вы совершили ряд беззаконий! Вы напали на спящего сына неба! Вы собирались его убить! Вы приказали посадить меня в тюрьму. Вы мучаете народ! Позор…

Но и Громовое-Слово внезапно умолк, так как король повернул камень короны на лоб. Огненный сноп света залил его лицо неземным сиянием и ослепленные лилипуты пали ниц. Только Муц, бывший на целую голову выше вала и короля вместе взятых, и Буц, восседавший на плече у Муца, смело посмотрели на короля сверху и засмеялись. Плешь тусклым пятном просвечивала из середины сверкающей короны. Буц, впервые сделавший это забавное открытие, так громко расхохотался, что дубинка заходила ходуном у него в руках. А король решил у себя в душе, что оба они будут за свою наглость высоко, высоко вздернуты на виселицу. Поэтому он сделал вид, что не обращает на них внимания, посмотрел на коленопреклоненную толпу и сказал:

— Лилипуты! Вы хотите огорчить до смерти меня, вашего короля Пипина? Ступайте немедленно на работу, а тем, которые сегодня бежали из тюрьмы, я дарую свободу.

Тут Муцу пришлось вторично удивиться могуществу королевской короны. Все лилипуты молча поднялись с земли, молча повернулись и рысью, как стадо баранов, с опущенными головами помчались вниз с горы. А пророк? А неустрашимое Громовое-Слово? — он не посмел поднять глаза перед сверкающим на короне морем огней, беспомощно повернулся и пристыженно пошел за отступающими лилипутами.

Буц, продолжительно качал головой и посматривал на плешь короля, размышляя:

— Если бы удалось сбить с него корону! Если бы удалось сбить с него корону!

А Муц? Он с большим удивлением почесывал себе затылок. Ну, разве не околдованы лилипуты? Не околдована ли вся эта потешная страна? И как тут освободить этот чудаковатый народ?..

Погруженный в такие думы, Муц долго смотрел на удаляющееся смирное стадо лилипутов, теребил нос себе, и по рассеянности также Буцу, втянул в себя марципановый аромат и заметил при этом за окном светелки марципановой башни два бледных личика. Одно из них, кругленькое, принадлежало королеве, второе, с кривым подбородком, простоватыми глазами и острым лбом принадлежало принцу Пипу.

Муц состроил им нос из десяти пальцев и затем снова повернулся к королю, чтобы лучше разглядеть корону, — но король, корона и свита исчезли. Остался только лилипут в бархатном камзоле, шелковых штанах и с саблей с боку: королевский советник Полная-Чаша. Он стоял с скрещенными на груди руками, выставив вперед ногу. Затем он раскрыл рот и произнес, подчеркивая каждый слог:

— Мар-ци-пан.

И вышло так, как предполагал король: словечко «марципан» возымело волшебное действие на Муца. Он забыл про злобу и месть, втянул в себя запах марципана, взгляд у него устремился на белую ароматную башню дворца вышиною в восемь метров, а рот, с жадностью спросил:

— Буц? как нам добраться до марципановой башни? А, Буц?..

Но Буц этого тоже не знал. Два раза обошли они вокруг дворца, два раза возвращались к советнику Полная-Чаша, но на всем протяжении их отделял от вала широкий и глубокий, наполненный водой, ров. Они остановились и беспомощно посмотрели на высоко висящий, недоступный подъемный мост.

— Не беспокойся, великан! — начал Полная-Чаша, нисколько не меняя, своей важной позы. Ты не проберешься и не можешь пробраться во дворец, ибо ты — большой преступник.

Муц заблеял козлиным голосом, а Буц захихикал.

— Ты подбил народ на мятеж, ты угрожал нашим могучим толстосумам, ты оскорбил нашего великого всемогущего короля Пипина…

Муц засмеялся, а Буц захихикал.

— Ты сорвал пряничный балкон с Замка Веселья. Ты — разбойник.

Муц перестал смеяться и блеять. Он покраснел от макушки до воротника и молвил тихонько:

— Разве это был разбой? Я, просто, хотел полакомиться.

— Ну, ты, видимо, не знаешь наших законов, — ввернул Полная-Чаша. — Слушай, я должен тебе сказать кое-что по поручению короля. — Полная-Чаша повысил голос:

— Ты и тот… Хутцебуц, что сидит на твоем плече, вы будете наслаждаться марципаном, шоколадом и другими прекрасными вещами, если только ты обещаешь мне две вещи: ничего не таскать вниз к лилипутам, так как это вызовет кровавое восстание, и не покушаться на собственность толстосумов.

Муц дрожал от нетерпения, ему очень хотелось отведать марципана. Но Буц шепнул ему на ухо:

— А что будет с лилипутами? Разве ты не помнишь, что хотел избавить их от всех бед?

И тотчас же внутри Муца послышалось эхо:

— А что будет с лилипутами? Разве ты не помнишь, что собирался освободить их от всех бед?

Советник Полная-Чаша остался недвижим; он только злобно смерил Буца взглядом, как бы желая сказать: «погоди, тебя мы еще поймаем», но заставил себя улыбнуться и лукаво заметил:

— Да… Гм… что я хотел сказать… в остальном… как уже было сказано… о лилипутах мы должны поговорить в другой раз… когда король почувствует себя лучше, дней через…

Он поднял глаза к небу, стараясь быстро сообразить, когда сможет явиться вызванное с Бурных гор войско — дней через пять.

— Через пять дней мы поговорим обо всем. Ты увидишь, — Полная-Чаша хитро улыбался, — через пять дней многое изменится. Многое! Через пять дней все изменится. А до этого времени вас будут кормить марципаном.

Тогда Муц повернул голову к Буцу, и нос Муца очутился перед носом Буца. Муц смотрел на Буца и подмигивал. Буц смотрел на Муца и подмигивал, а когда они оба перестали улыбаться, Полной-Чаши-уже не было на валу. Зато со стороны замка, из кустов на склоне горы, вынырнул лилипут в шароварах и светлой курточке, — обер-гофмейстер короля. Он, видно, пробрался сюда каким-нибудь тайным подземным ходом и, приблизившись к Муцу, спросил:

— Ну, как дела?

— Все великолепно! — рассмеялся Муц.

— Согласен ты дать те два обещания?

Муц быстро кивнул головой в знак согласия. Лилипут кивнул в ответ и повел обоих по зарослям и камням вверх в пещеру на склоне горы.

Пещера была выше Муца и имела широкий вход, наподобие ворот. Каменные стены отсвечивали зеленым, синим, фиолетовым, а пол был покрыт соломенными плетенками.

Пока Муц и Буц подробно осматривали странное помещение, обер-гофмейстер исчез.

С вершины показалось четыре других лилипута, в светлых ливреях с блестящими пуговками. Один нес корзинку с марципаном, второй — с шоколадом, третий — с патокой, четвертый — с пряниками. Безмолвно поставили они эти лакомства в пещере, безмолвно исчезли в зарослях, и безмолвно Муц и Буц набросились на лакомства.

О, как стали они жевать, грызть, сосать!

— Буц, доволен ли ты, что не оставил меня в Беличьем бору? — гордо спросил Муц и отправил в рот целую палочку марципана.

— Буц, доволен ли ты, что освободил меня? И Муц взял в зубы шоколадную свинку.

— Буц! Разве ты не получаешь благодаря мне прекрасные вещи? — И Муц с треском раскусил пару красных карамелей.

Но Буц не мог отвечать: у него был рот полон сладостей, и он блаженно вращал глазами.

Как Муц проводил время

Муц и Буц ели и чавкали. Они работали челюстями добрый час, но корзинки все еще не хотели пустеть. Животы их все набивались и до того переполнились, что им пришлось лечь. Вскоре обнаружилось, что оба лакомки съели больше, чем следовало. Еще до того, как опустели корзинки с марципаном и шоколадом, им стало не по себе. Так уже однажды было с Муцом на масленицу, когда он объелся до того, что не мог и нюхать сладостей. Кроме того, вместе с сладким, в их зубы забралось что-то в роде зубной боли. Они стали отчаянно ковырять в зубах и Муц снова убедился, что человек устроен совсем не так, как следовало бы.

Когда к вечеру в пещеру безмолвно явились дворцовые слуги со второй порцией сладостей, Муц и Буц решительно отмахнулись от них, до того они пресытились.

— Жаркое из зайца!.. — заказал Муц. Но видно, жаркое из зайца было неизвестно в Лилипутии, так как слуги принесли обильную порцию жареной лилипутской рыбы, потрохов майских жуков и прикатили ручную тележку с паштетом из улиток.

Муц с большим усердием принялся за рыбу и вспомнил при этом про малюсеньких рыбок, которых он часто ловил с Максом Хабеданком в шмеркенштейновской речке. А с шмеркенштейновской речки мысли его перенеслись к шмеркенштейновскому пруду, у которого по вечерам бродили аисты. А от аистов сделали скачок в самый Шмеркенштейн.

О чем думает теперь мать? отец? сестра? Как ему, вообще, выбраться отсюда домой? В каком направлении лежит его дом? — Муц не имел обо всем этом никакого понятия. Он только знал, что находится на расстоянии в несколько тысяч миль от родины, что сидит у входа в пещеру и то внизу, на склоне горы, лежит столица лилипутов, крыши и башни которой тонут в вечерней темноте.

Ах, как уныло и тяжко стало снова на душе у Муца! Он постарался принять непринужденный вид, чтобы не осрамиться перед Буцом и стал усиленно думать о том, как бы вернуться домой. Но ничто не приходило ему в голову, и он, по всей вероятности, совсем пал бы духом, если бы вечерняя тишина не настроила обычно несловоохотливого Буца на рассказы.

Все его истории начинались так:

— Однажды, когда я еще был беглецом, мне пришлось…

Муц снова приободрился и начал болтать о Шмеркенштейне, о великих людях своей родины и о разных шмеркенштейновских вещах, которые показались Буцу до того чудесными, что у него мечтательно засверкали глаза.

Быть может, они не болтали бы так беззаботно, если бы знали, что происходит в королевском дворце. Там сидел Пипин, окруженный советниками, и все они ломали головы над тем, как бы поймать великана живьем. Нельзя ли поймать его еще до прибытия войска в столицу? Уже в тот же вечер были разосланы верховые гонцы. Они объехали, с тайным посланием, всех толстосумов. В послании говорилось: «От имени короля предлагается толстосумам и их семьям успокоиться, так как великан, вне всякого сомнения, будет скоро пойман».

И когда бледная луна повисла над дворцовой горой, когда Муц, похрапывая, спал в пещере, а Буц, растянувшись, лежал рядом с великаном, зажав в руке дубинку, — пещеру окружили королевские полицейские. Они подкрались со всех сторон к обоим спящим с длинными веревками в руках.

Но ухо у Буца за его долгую жизнь беглеца стало столь же чутким, как у индейца. Не успел первый полицейский поставить ногу на шуршащую соломенную плетенку, как Буц вскочил, разбудил Муца громким «алло!» и так стал тузить дубинкой первого попавшегося полицейского, что все они, сломя голову, убежали в ночную тьму.

На другой день Пипин со своими советниками снова сидел на том же месте, и снова они ломали себе головы. Советника Полная-Чаша опять осенила счастливая мысль.

— Я узнал от главного полицейского, — сказал он, что в ту ночь, когда мы поймали великана, он был безобразнейшим образом пьян. Поэтому он так крепко спал и его так легко было связать. Следовательно…

И советник Полная-Чаша хитро сверкнул глазками.

На другой вечер Муцу и Буцу снова пришлось пережить новые неожиданности. На сей раз молчаливые слуги принесли не только жареную рыбу и паштет из улиток, но и заманчивую бутылку. Содержимое ее отливало золотом и напомнило Муцу другую знакомую бутылку, а вместе с тем, и веревки, тюрьму, чью-то глупую голову и всякие другие неприятности. Поэтому он схватил бутылку за горлышко, широко размахнулся и швырнул ее с горы. А Буц готов был поклясться:

— Бутылка означает новый ночной визит полицейских.

И когда, действительно, в полночь полицейские снова проникли в пещеру, им пришлось еще хуже, чем в прошлую ночь.

И снова на том же месте заседал король со своими советниками. Теперь они ломали головы над вопросом:

— Чем занять великана до прихода войска?

А Муц ежедневно прогуливался по столице, проделывал штуки, очень не нравившиеся королю, и возбуждал всяческие волнения. Правда, лилипуты не осмеливались подняться до пещеры Муца — суеверный страх перед королем держал их в отдалении от дворцовой горы. Но стоило Муцу с Буцом на плече появиться в квартале бедняков, как народ выбегал из некрасивых жалких домиков и приставал к нему с просьбами. Приходили женщины и жаловались на горькую нужду, которую они терпят вместе со своими детьми. Являлись калеки и показывали свои увечья. У одного не было руки, у другого — ноги; один был скрючен, другой слеп.

— На фабрике у Сыра в-Масле машина оторвала мне руку, и теперь я уже не нужен никому из толстосумов, — жаловался один.

— При постройке одного замка большая пряничная плита раздробила мне ногу, и я теперь голодаю, — причитывал другой.

— Со мной произошло несчастье в руднике Без-Забот, и я теперь из-за этого сижу без куска хлеба, — плакался третий.

— Меня на войне предательская пуля превратила в инвалида: одна нога — не две ноги, — укорял четвертый и грозил кулаком на север по направлению к Стране Чудес.

— Я немощен и стар, и меня вечно мучает запах пряника! — кричал седой старик. — Когда ты избавишь нас от этих страданий?

— Через несколько дней. Так обещал мне советник Полная-Чаша. Через несколько дней все переменится, говорил советник Полная-Чаша. — И Муц быстро двинулся дальше, потому что картина нужды сжимала ему сердце.

Попробовал Муц прогуляться за город и заглянуть в окна маленьких заводов. Он посвистывал в такт грохоту машин и приветствовал рабочих громким «алло!»

Все бросили работу, вышли на улицу и окружили великана. Явились те, кто изготовляют прекрасные вещи, продающиеся в магазинах толстосумов; пришли женщины и девушки, которые ткут за стучащими машинами пестрые ткани, шьют платья и обувь; кондитерши, что готовят для толстосумов с утра до ночи пряники и другие сладости. И все стали жаловаться.

— Мы так прилежны, великан, — и вечно бедны!

— Все принадлежит толстосумам! Все! А нас валит с ног запах марципана! Когда же ты нас освободишь?

— Через несколько дней, обещал мне советник Полная-Чаша. Через несколько дней многое переменится, — уверял Муц, пересадил Буца на другое плечо и ушел разыскивать старца Громовое-Слово.

Они нашли старого пророка в ветхом безобразном домишке бедного квартала, где Громовое-Слово в своей каморке вбивал гвозди в подошвы и латал маленькие ботинки лилипутов. Угнетенный и желчный, он сидел на своей скамеечке, как бы все еще стыдясь своего бегства с Дворцовой горы.

— Через несколько дней все переменится! Через несколько дней вы будете свободны, так обещал мне советник Полная-Чаша, — громко крикнул Муц в каморку Громового-Слова.

Но старик почти не поднял головы. Желчно и злобно продолжал он колотить по башмачку и между одним ударом молотка и другим буркнул:

— Пока у короля на голове корона, мы будем в рабстве и нам не избыть своей нужды.

«Ты ничего больше не можешь сказать? Это я и без тебя знаю»… — И старик снова взялся за свою работу.

Затем Муц и Буц ушли оттуда, и Муц стал убивать время в столице, как настоящий шмеркенштейновский бездельник: он разглядывал себя в окнах домов, как в зеркале, и строил при этом страшные гримасы; дразнил полицейских, которые десятками прогуливались по столице, охраняя от аппетита лилипутов пряничные здания; портил королевские таблички, возвещавшие во всех концах города:

Его Королевское Величество провели бессонную ночь.

Аппетит: как и прежде, плохой.

Цвет лица: попрежнему утомленный.

Общее состояние: под носом у короля от поры до времени появляются маленькие капли жидкости.

Врачи надеются, что можно будет предотвратить осложнения.

Муц приписывал карандашом внизу:

Против насморка помогает настойка из ромашки! Муц.

Посвистывая, он прошелся по пряничному кварталу, где башенки из сахарной глазури в тихой дреме поднимались к небу. В пряничних апартаментах, облицованных зеленой, красной, синей или желтой патокой, проводили дни толстосумы и их семьи. Им прислуживали слуги, одетые в красные или синие фраки, они играли с изнеженными комнатными собачками или высчитывали к размышляли над тем, как выжать побольше богатства из своих фабрик, рудников и земель. Некоторые толстосумы по целым дням только и занимались расчетами и планами, — от этого у них иногда неделями гудело в голове.

В этом тихом аристократическом квартале Муц останавливался у садовых решеток, дразнил собак, заглядывал в комнаты и от скуки бранился:

— Фи! Вы заставляете лилипутов строить себе пряничные дворцы, а кормите их картошкой! Фи!

Толстосумы озлились, вышли на балконы и закричали великану:

— Все не могут жить в пряничных замках! Наши сыновья требуют сахарных замков, дочери также, когда они выходят замуж. Пойми: для лилипутов ничего не может остаться. У нас есть свои страдания. Нам от этих лакомств иногда бывает тошно. Очень тошно!

Так огрызались толстосумы вслух, а в душе они клялись предать нахального великана ужасной смерти.

Летающие жители страны чудес

Четыре дня безобразничал Муц в столице. В эти дни на королевских дощечках можно было читать:

Его Королевское Величество провели бессонную ночь.

Аппетита — никакого.

Цвет лица: белый как известь.

Общее состояние: две новых морщины на лбу.

Поведение великана сильно угнетало короля. Он беспокойно ходил по замку и скрежетал зубами:

— Он должен висеть! Он будет висеть!

Но, так как и в Лилипутии нельзя кого-нибудь повесить, не поймав, — король вздыхал после каждого припадка ярости:

— Ах, если бы уже прибыли войска!

Вызванные войска находились на расстоянии двухдневного перехода от столицы. Пипин изнывал от нетерпения и вымещал злобу на слугах. Он велел натянуть на себя длинные кавалерийские сапоги и бесцельно слонялся по двору. Блеянье двурогих в конюшнях казалось ему насмешливым хохотом. Поэтому он велел стянуть с себя сапоги, надел легкие комнатные туфли и направился в синий конфетный зал. Там сидел за бутылкой вина принц Пип и, неустанно водя пальцами по винной луже, разукрашивал стол сетью каналов. Это еще больше взбесило Пипина: он вышел оттуда в своих шитых пантофельках и для своего успокоения приказал подать себе в шоколадной гостиной два паштета из улиток. Но аппетитный завтрак был испорчен королевой Пипиной. Она ядовито посматривала на своего супруга и сопровождала каждый кусок какой-нибудь колкостью:

— Беда с этим человеком! Иметь войско и несколько сот полицейских, и допустить, чтобы великан все еще был на свободе. Да, такому королю легче одолеть паштет из улиток!

Рассерженный Пипин убежал в уединенную светелку, приказал лейб-слуге разостлать перед собой карту страны и стал высчитывать, когда войска доберутся, наконец, в столицу.

Но ему не удалось закончить своих вычислений. В то время, как он водил пальцем по карте, из города донесся какой-то шум.

— Не успело взойти солнце, как там уже опять начинаются проделки этого великана! — злобно поморщился Пипин.

Шум усилился. Его сменил громкий гам, и Пипин приказал закрыть окна.

Гам усилился и перешел в тысячеголосый гул.

Тогда Пипин велел закупорить себе уши ватой и разразился проклятиями.

— Вот окаянный! Что он натворил там внизу?!

Но Муц на этот раз ничего не натворил: он смирно сидел перед своей пещерой. Гул, доносившийся из столицы, испугал его самого, и пробудил его от утреннего сна. Он сидел с Буцом на скате горы, протирал заспанные глаза, глядел на город, который, как затейливая игрушка, раскинулся у его ног, и наблюдал необычное, загадочное зрелище: высоко над столицей реяли странные необыкновенные существа. Они летели, но то не были птицы; все же они имели крылья. Бело-красные крылья, прикрепленные к темным, стройным крохотным телам…

У Муца от изумления отвисла нижняя челюсть, а Буц подскочил, как ошпаренный, сжал кулаки и заревел:

— Бело-красные! Жители Страны Чудес! Бело-красные! Жители Страны Чудес!

И бросился бежать вниз, а Муц следом за ним. Оба мчались в город, на улицах которого раздавались крики лилипутов.

* * *

Столица редко видела на своих улицах такую массу возбужденного народа. Мужчины, женщины, дети потоками струились из домов, фабрик, полей, собирались на улицах, пристально глядели в воздух, поднимали кулаки к небу, шумели, ревели, орали:

— Вон из нашей страны!

— Чортово отродье!

— Вон из нашей страны!

Шапки, сапоги, камни, комья земли летали в воздух и падали вниз — на головы рассвирепевшей толпы. А чужестранцы гордо реяли над ней, описывая большие круги между небом и землей и, с видом превосходства, смотрели на шумный город.

Полицейские с сверкающими саблями прибежали на площадь, важно уставились в воздух и заревели:

— Стой! Ни с места! Вы все арестованы именем короля! — И дали несколько выстрелов вверх.

Но странные существа продолжали отважно крутиться над угрожающей, озлобленной и стреляющей толпой и смело смотрели вниз на город, где тысячи лилипутов неистовствовали до хрипоты, а толстосумы с вышек своих вилл боязливо поглядывали на бело-красных летчиков.

Солнце просвечивало через красные полотнища крыльев, они походили на языки пламени. Так, в огненном сиянии солнца, чужестранцы около часа крутились над столицей Лилипутии, а затем большими взмахами крыльев повернули обратно на северо-запад. Но кутерьма в столице не ослабевала. Лилипуты словно забыли свою нужду, пряничные муки и толстосумов. Ненависть к пришельцам как бы смела с лица земли их бедствия.

Народ так обезумел, что не удостоил Муца ни одним взглядом, несмотря на то, что тот побывал в разных местах города, и стоял задрав голову и устремив взгляд на северо-запад, где исчезали в синеве неба бело-красные крылья. А Буц, обычно скупой на слова, сидел на левом плече великана, без конца проклинал пришельцев и неожиданно воскликнул:

— Муц! Уничтожь жителей Страны Чудес! Растопчи их! Убей их! Откуси им головы!

Это повторило несколько лилипутов, за ними вся улица, а затем и весь город заполнился криками:

— Великан! Уничтожь жителей Страны Чудес! Растопчи их! Убей их!

Муц рассердился. Он замахал руками и крикнул:

— Я, вообще, больше не играю! Вы сами не знаете, чего хотите. То прогнать толстосумов, то избавить вас от волшебной короны. Теперь — опять новость. Я больше не играю!

Лилипуты не слушали его слов, они беспрерывно кричали:

— Великан! Уничтожь жителей Страны Чудес!

Они так надрывались, что их крики доносились до пряничного квартала.

Там, на балконе своей виллы, стоял старый Сыр-в-Масле. Он следил в длинную подзорную трубу за уплывающими за горизонт жителями Страны Чудес и вдруг услыхал крик лилипутов:

— Великан! Уничтожь жителей Страны Чудес!

Тогда Сыр-в-Масле опустил подзорную трубу и издал тихий свист, как человек, которому пришла в голову великая, тонкая идея…

В раздумьи, Сыр-в-Масле медленно спустился в свою гостиную, сел за стол и окунул перо в чернильницу.

Немного спустя, верховые гонцы поскакали по всей стране, от одного пряничного замка к другому, и передали каждому толстосуму письмо, в котором говорилось:

Кто еще не забыл про клад в Стране Чудес — понимаете? — того я приглашаю сегодня вечером на важное совещание (важное, — понимаете?) в свой замок!

Вечером по дорогам катились кареты толстосумов. Конфетный зал замка Сыр-в-Масле был набит битком.

Муц собирается воевать

Когда на другой день солнце снова высоко встало над королевским дворцом, Пипин XIII держал в руке новое послание. Оно было от престарелого Сыра-в-Масле и гласило:

Парк Веселья, 12 часов ночи.

Ваше всемогущее Королевское Величество, верховный толстосум всех толстосумов.

Вашему Королевскому Величеству уже, наверное, доложено, что несколько жителей Страны Чудес пролетело над нашей страной. До сих пор наши враги не перелетали через Бурные горы, а теперь они уже этому научились, — понимаете? Это значит, что мы никогда их не победим и не завладеем кладом на севере Страны Чудес, если не предпримем большого удара и не пошлем против них великана, — понимаете?!

Собравшиеся в настоящую минуту в моем замке толстосумы предлагают поэтому Вашему Королевскому Величеству немедленно начать подготовку к войне и разбить врага с помощью великана, — понимаете?!

С глубоким уважением

толстосумы Лилипутии.

Подпись: Сыр-в-Масле.

Пипин скомкал послание и стал топтать его ногами.

— Что они — перепились, что ли? — рассвирепел он. — А если великан будет убит на войне? Ведь, я поклялся короной, что он будет повешен живьем.

Он опустил голову, снова ее поднял, уставился в одну точку, позвонил и приказал лейб-слуге:

— Созвать немедленно всех моих советников!

Час спустя Пипин сидел в зале заседаний на высоком кресле и протянул своим шести советникам послание толстосумов. Но советникам уже не нужно было читать его: они знали о собрании толстосумов и уставились в одну точку, как и Пипин.

Предолгое молчание охватило зал с шелковыми занавесками и драгоценными марципановыми арабесками на потолке и на стенах. Предолгое молчание.

Наконец, Пипин выпрямился на троне и беззвучно промолвил:

— Собственно говоря, это не плохая идея, — насчет великана.

— Прекрасная идея! — подхватили советники.

— Он победил бы жителей Страны Чудес, и толстосумы овладели бы, наконец, их кладом.

— Толстосумы овладели бы, наконец, кладом! — эхом прошло среди советников.

— Но клятва? — молвил король и поник.

— Но клятва? — печально повторили советники и вопросительно посмотрели на советника Полная-Чаша, точно он мог помочь делу.

У того на лоб легли глубокомысленные морщины; он на мгновение поколебался, затем распахнул дверь и крикнул наружу:

— Немедленно привести сюда Буквоеда!

Вслед за этим загремел опускающийся подъемный мост, и по нем промчалась вниз к столице карета…

Когда карета вернулась, в ней сидел старый, белый, как лунь, лилипут, в черном шелковом камзоле, черных шелковых штанишках до колен и белых чулочках. Это был Буквоед, знаменитый ученый юрист Лилипутии и друг детства престарелого Сыра-в-Масле.

Старика тотчас провели к королю. Согбенный, как буква «Г», он вошел в зал, ибо за всю свою долгую жизнь сделал так много поклонов перед королем, что его спина навеки искривилась. Голова его почти касалась пола, когда он кланялся.

Так, с низко опущенной головой, предстал Буквоед пред креслом короля, поклонился и стал расшаркиваться, пока советник Полная-Чаша не положил ему руку на плечо и громко (Буквоед был глуховат), что есть силы, крикнул:

— Дорогой наш Буквоед! Мы хотим послать великана на войну против Страны Чудес. Но как известно, его королевское величество поклялись короной, что этот невежа будет повешен живьем. Что делать? Помогите нам!

Старик поглядел на пол, потом на потолок, осмотрелся кругом, ушел в дальний угол, сел на стул и подпер рукою голову.

В немом ожидании застыли советники, в немом ожидании застыл на своем троне король, пока, наконец, Буквоед, с поклонами, не подошел к нему.

— Какой… у-у… буквальный текст… клятвы?

Король, разинув рот, посмотрел на советников, а советники, с еще более умным видом, посмотрели на короля. И после того, как они минуту стояли так, уставившись друг на друга, советник Полная-Чаша обратился к старику и прокричал ему в ухо:

— Дорогой наш Буквоед, никто из нас не может припомнить!

Старик снова заковылял к своему стулу, опять подпер рукою голову на несколько минут, закатил глаза, как бы желая прочесть нечто, написанное у него самого на голове, повернул глаза обратно на мир и медленно покинул свой угол.

Советники выжидательно глядели на него. Немой, неподвижный и напряженный, сидел король на троне. Буквоед отвесил еще несколько поклонов и прохрипел дрожащим голосом, отчеканивая каждое слово:.

— Если… у-у… никто точно не знает текста… у-у… королевской клятвы, то королевскую клятву не нужно выполнять буквально… По данному вопросу… у-у… я полагаю, вполне достаточно, если великан будет сделан неуязвимым для ран и будет повешен… у-у… после войны…

Он умолк, поклонился и стал расшаркиваться без конца, пока, наконец, советники не стали пожимать ему руку. А король гордо выпрямился на троне и, заикаясь от радости, молвил:

— Слава богу! Слава богу! Теперь нет ппреппятствий ддля войны! Но… — запнулся Пипин, — согласится ли великан участвовать в войне?

Тут советник Полная-Чаша, позабыв правила этикета, визгливо засмеялся.

— Ха-ха-ха! Уговорить его не составит для меня никакого труда! Ведь, он так же глуп, как и велик ростом. Прикажите, ваше величество, поручить это мне.

Пипин, с облегчением кивнул головой, затем повернулся к седовласому Буквоеду, благосклонно потрепал его по плечу и сказал:

— Отныне вы будете именоваться не ученым юристом, а королевским обер-ученым юристом!

Буквоед поклонился так низко, что чуть не перекувыркнулся.

* * *

Серое, пасмурное небо нависло над столицей. Скопились темные тучи, дождь лил, как из ведра. Дети бедняков тихонько забирались в сады пряничных вилл и подставляли раскрытые рты под водосточные трубы, так как вода стекавшая по сладким крышам, имела вкус сахара и пряника.

Само собой разумеется, Муц не разгуливал по улицам в такую погоду. Он сидел у входа в пещеру. Буц рядом с ним забавлялся своей дубинкой и свирепо грозил Стране Чудес. А Муц задумчиво поглядывал на остроконечные пряничные башенки и шоколадные куполы столицы, качал головой и удивлялся глупому лилипутскому народу, который вечно терзается новыми заботами и теперь молит об освобождении от жителей соседней страны.

Не околдован ли этот народ? — раздумывал Муц, припоминая сказки про колдовства и чародейства, которые рассказывала ему дома мать.

И, при мысли о матери, он опять почувствовал большую тоску по дому.

На этот раз Муц не мог предаться продолжительной и глубокой тоске, ибо, пока он задумчиво глядел вдаль, из кустов выскользнул лилипут в белых штанишках и красной куртке, остановился в почтительном расстоянии от него и сказал:

— На дворцовом валу стоит советник Полная-Чаша. Он ждет тебя по важному делу!

Маленький человечек исчез, а Муц с торжеством посмотрел на Буца и сказал:

— Ага! Сегодня пятый день, когда все должно перемениться.

И оба поднялись с мест…

* * *

И, в самом деле, первый королевский советник, с важным видом прохаживался по валу, несмотря на проливной дождь. Муц мигом очутился на горе. На его плече сидел Буц; глаза обоих горели страстным любопытством.

На лице Полной-Чаши скользила хитрая усмешка. Он дал великану приблизиться к рву и посмотрел на него с упреком.

— Разве я опять что-нибудь натворил? — спросил, с удивлением, Муц.

Глаза Полной-Чаши стали суровее, и он укоризненно начал;

— Неужели ты не знаешь, что сегодня пятый день, когда все должно перемениться? Ты уже забыл, что должен освободить бедняков? Знаешь ли ты теперь, зачем я сюда явился?

Нет, Муц ничего не знал; он все еще стоял с разинутым ртом.

А Полная-Чаша смотрел на него, как судья, с каменного вала и продолжал:

— Ты собираешься освободить бедняков? Ты? Ха-ха! Ты? Ты, видно, совсем не знаешь самых заклятых врагов лилипутов?

— Толстосумы? — далеко не уверенно произнес Муц.

— Чепуха! Заладил одно и то же — толстосумы, толстосумы! Не все лилипуты могут жить в пряничных домах. И у нас, толстосумов, есть свои страдания. Нам от всех этих сладостей бывает иногда очень тошно, — с обидой отозвался Полная-Чаша. Муцу показалось, что он уже слышал эти слова от других толстосумов.

— Ты совсем не знаешь настоящих врагов лилипутов, — возмущенно продолжал Полная-Чаша. — Я имею в виду жителей Страны Чудес. Они постоянно караулят, в боевой готовности, на границе, желая поработить лилипутов, погубить, уничтожить их. Но тебе это, видно, безразлично…

Муц молчал и в нерешительности потупил глаза.

— Теперь они научились перелетать даже через Бурные горы и в скором времени начнут сверху убивать лилипутов. Но ты, видно, относишься к этому хладнокровно…

Муц низко опустил голову.

— И ты собираешься освободить лилипутов. Хорош освободитель!

Голова Муца совсем поникла.

— Такой здоровенный, такой огромный — и не может помочь маленьким, слабым лилипутам, — продолжал маленький советник. — Ты можешь все исправить. Но не боишься ли ты жителей Страны Чудес?..

Тут Муц подпрыгнул:

— Я-а-а?! Боюсь?! Карликов?!

Он сжал кулаки, пригнул голову и принял такую позицию, какую принимал дома, в Шмеркенштейне, когда приступал к драке с товарищами:

— Я прогоню их, как зайцев! — бахвалился он. — Начинайте войну! Я прогоню их, как зайцев!

— А я разобью им головы! — кричал Буц. Он соскочил с плеча Муца на землю и замахнулся дубинкой…

Король собирался вздремнуть после обеда, когда вернулся советник Полная-Чаша. Последний застегнул свой вытканный серебром камзол на все пуговицы, гордо взглянул на Пипина и сказал таким тоном, словно труднейшие вещи для него были детской игрой:

— Ваше королевское величество, великан душой и телом с нами. Он хочет гнать их как зайцев. Завтра загремят боевые трубы, чтоб зажечь в лилипутах военный пыл и не позднее двух недель клад Страны Чудес будет принадлежать нам. Не позднее двух недель!

Впервые за долгое время Пипин радостно рассмеялся. В тот же вечер был отправлен секретный пакет главнокомандующему. В нем говорилось:

Охота на великана временно прекращается. Войско должно немедленно повернуть назад и стать в боевой готовности, на северной границе.

На другой день королевские таблички сообщали, что король провел спокойную ночь, на щеках заиграл румянец и что со лба исчезло несколько морщин.

Трубный глас

В числе странностей Лилипутам была одна магическая фраза, которая сбивала с толку народ. Она гласила:

Всякий раз, когда толстосумы замышляли войну против Страны Чудес, король рассылал своих вестников по стране. Они были наряжены в панталоны с бело-зелеными полосками и алые плащи, сидели верхом на черных двурогих, объезжали вдоль и поперек всю Лилипутию, держали в руках огромные трубы и провозглашали на всю страну, от моря до Бурных гор, магические слова:

Король и на этот раз поднял такую же кутерьму, и старая ненависть лилипутов к соседнему народу вспыхнула по всей стране, как обычно, когда начинали звучать боевые трубы. Лилипуты разъярились и обезумели. Они оставляли работу, собирались шумными толпами на улицах и потрясали кулаками по направлению к северу, где высился к небу темный хребет Бурных гор, похожий на огромного буйвола.

В этих горах редко показывался лилипут, так как там, за высоким черным гребнем, начиналась Страна Чудес.

В прежние времена на узких горных тропинках появлялась иногда группа лилипутов. Они направлялись на базары в Страну Чудес, продавали там куртки, панталоны и сукна и возвращались оттуда с медом и другими приятными вещами. Иногда жители Страны Чудес навещали пограничные селения лилипутов, устраивали совместно с ними пирушки и игры, пели, танцовали и, нагруженные подарками, возвращались домой.

Но этой веселой дружбе пришел конец, когда замки толстосумов неожиданно обошла весть: в Стране Чудес, в пограничной области Самоцветье, в одной горе, закопан клад — золото, серебро и драгоценные каменья. С тех пор толстосумы с жадностью замышляли завоевать Самоцветье. Они совершили несколько кровавых походов и трубили наивному народу в уши:

— Жители Страны Чудес хотят поработить лилипутов!

Трубный глас зажигал военной горячкой все население. Лилипутское войско потерпело ряд кровавых поражений и вынуждено было отступать. После этого вражда лилипутов с соседями стала безграничной.

Ни один житель Страны Чудес не мог больше показаться в пограничных лилипутских селениях, и ни один лилипут не смел въехать во вражескую страну.

Однако некоторые из лилипутов рискнули, вопреки предостережениям, побывать и впоследствии в Стране Чудес. Каждый из них возвращался оттуда со сверкающими глазами и рассказывал много чудесного и красивого. Но толстосумы всякий раз поднимали их на смех и так издевались над ними, что они вынуждены были умолкнуть.

Музыкант Бицибуци, проехавший с концертами по Стране Чудес, отсидел после своего возвращения три недели на Тюремной горе за прославление вражеской страны, а затем толстосумы объявили его сумасшедшим.

С тех пор толстосумы объявили по всей Лилипутии, что жители Страны Чудес стали чрезвычайно опасными врагами, что они уже не довольствуются одной землей, как все уважающие себя народы, а позволяют себе летать по-птичьему и сводят с ума каким-то дьявольским зельем каждого лилипута, который побывает у них. Это, якобы, доказано на печальном примере с музыкантом Бицибуци…

Теперь можно себе представить, почему кружившаяся над столицей кучка жителей Страны Чудес вызвала столько гнева и возмущения в Лилипутии и почему суматоха, поднятая королевскими вестниками, довела народ до полного исступления.

Народ как бы сразу забыл про свои бедствия. Там, где прозвучали трубы вестников, лилипуты воинственно кричали:

— Смерть заклятым врагам!

Вся Лилипутия, от моря до Бурных гор, была охвачена яростным воинственным пылом. Приостановились фабрики, рудники и литейные заводы; поля томились под солнечным зноем; хлеб стоял несжатый на нивах. Лилипуты ни за что не хотели вернуться к работе, пока не будет повергнут враг. Рота за ротой проходила через страну, распевая:

На улицах столицы собирались огромные толпы народу. Как только Муц показался на улице, за ним поднялась беготня. Послышались крики:

— Освободи нас от жителей Страны Чудес! Раздави их, уничтожь! Откуси им головы!

Так неистовствовали тысячи хриплых глоток.

Военный пыл подмывал: лилипуты не могли ни сидеть, ни ходить, ни стоять.

Только двое не участвовали в военной тревоге.

Один из них был музыкант Бицибуци, который объехал с концертами Страну Чудес. Тотчас же после того, как вестники наделали переполох, он вышел на площадь столицы, зажав под мышкой смычок и скрипку, с широчайшим бантом на груди и в забавно-длинных туфлях с пряжками, и закивал толпе своим остреньким личиком:

— Перестаньте шуметь! Война приносит несчастье! Начнем переговоры со Страной Чудес. Это мирный народ: народ без толстосумов и бедняков. Свободный, честный народ!

Бицибуци не дали продолжать. Его избили, и он вынужден был спасаться бегством. На месте происшествия остались сломанный смычок и коренной зуб.

Второй, кто не принимал участия в буйствах, был Громовое-Слово. Он сидел у себя дома на чердаке, мотал седой головой и сам себе задавал вопросы:

— Почему не освобождает нас великан от толстосумов? Ведь, я это предсказал… Почему он собирается в поход на жителей Страны Чудес? Почему не идет против толстосумов? Почему?

Ему хотелось разыскать Муца, расспросить его о многом; но он не решался показаться на глаза лилипутам; он все еще стыдился своего бегства перед королевской короной. Он все раздумывал, как бы добраться до проклятой волшебной короны, но не мог сосредоточиться, так как с улицы день и ночь доносилось пение горлодеров:

Поэты, в мирное время сидевшие на лугах, втягивая в себя пряничный аромат и перерабатывая его в своих головах в пряничные стихи, — эти поэты стали производить только военные оды. А музыканты сторонились Бицибуци, играли только военные марши и усиливали шум на улицах.

Безумие и горячка! Словно народ перестал голодать, перестал испытывать нужду, тоску по прянику и не был в рабстве, — словно ненависть к Стране Чудес насытила его.

Улицы затихли и опустели только тогда, когда все лилипуты, в возрасте от двадцати до пятидесяти лет, превратились, благодаря ярким мундирам, в вояк и вступили в армию.

А на окраине столицы день и ночь стучала сотня молотков. Они ковали снаряжение такой величины, что в нем могли бы поместиться десятка два лилипутов со своими семьями. Снаряжение было предназначено для Муца, и должно было предохранить его от ран, чтобы королевская клятва могла быть выполнена после войны.

Муц совершенно не подозревал о коварном плане короля и его советников. Он беззаботно просиживал с Буцом по целым дням на месте работ; слушал, как визжали напильники, как пели топоры, и смотрел, как появлялись панцырь, шлем и сабля.

Сабля была длиной в три лилипута, поставленных один на другого, и сверкала, как молния. Муц отплясал экзальтированный индейский танец, когда облачился в свое могучее снаряжение.

В тот же час был отдан приказ: всем собравшимся в столице войскам выступить в поход.

* * *

Три дня спустя на вершине одной скалы в Бурных горах сидело четыре странных карлика. На их спинах висели бело-красные крылья; малюсенькие ружья лежали на коленях.

То были четыре пограничных солдата Страны Чудес. Они размахивали руками, указывали на извивы долины, которая, как желобок, уходила с Бурных гор в Лилипутию и, вдруг, вскричали:

— Войска лилипутов! Войска лилипутов!

И, действительно, то, что они завидели, было армией лилипутов. Длинной вереницей пробиралась она в Бурные горы. Солнце сверкало на ножнах сабель, на пиках кавалерии, на пуговицах мундиров.

— Они снова собираются напасть на нас! Ах, как глупы эти лилипуты!

Все четверо покачали головами, вытащили из карманов тонкие подзорные трубы, приставили их к глазам, направили на двигающиеся войска и увидели диковинную и, вместе с тем, страшную штуку: во главе войска двигалась гигантская фигура, закованная с ног до головы в железо, волоча сбоку длинную сверкающую саблю и держа на плече одного лилипута. В руках у последнего была дубина, а на шляпе развевалось длинное перо. То были Муц и Буц, потому что король с зубовным скрежетом должен был согласиться на то, чтобы Буц был с Муцом, а дубинка с Буцом. Они шли уже третий день, и Буц рассказывал разные истории, которые все начинались так:

— Дядя жены брата моего отца рассказывал мне, как ему десять лет тому назад прострелили на войне ногу…

А Муц так хохотал, что все его вооружение бряцало.

Часовые Страны Чудес покачали головами, вложили подзорные трубы в карманы, повесили ружья на плечи и нажали что-то за спинами. Загудели пропеллеры, и они стрелой полетели в небо. Несколько мгновений летуны боролись с горными вихрями, которые гнали их на скалистый утес, откуда, с пронзительным криком, вспорхнули большие черные птицы. Вытянув длинные ногти, они набросились на летунов, но те отогнали их маленькими кинжалами, поднялись над утесом и, широко взмахивая крыльями, полетели в Страну Чудес.

В тот же вечер на всех горах Страны Чудес замелькали огни сторожевых костров. То был сигнал к тревоге:

— К оружию! Отечество в опасности!

Начало и конец первого сражения

Свежий ветерок летнего утра обвевал утесы и забирался в пропасти Бурных гор, качал деревья и насмешливо пел среди расселин:

— Видите там внизу, на границе, две армии? Скоро начнется побоище. Толстосумам хочется овладеть чужим кладом. Старая история!..

Деревья кивали ветвями, а листья шуршали:

— Толстосумам хочется овладеть чужим кладом. Старая история!..

На вершинах гор, из лилипутских пограничных крепостей глядели наведенные пушки, а в стенах, зубцах и бойницах ветер пел свою насмешливую песенку:

— Толстосумам хочется овладеть чужим кладом. Старая история!..

Из нависших над кручами гнезд взывали с карканьем большие черные птицы, и в расселинах отдавалось эхом:

— Старая история!..

Обветренные вершины хребта походили на исполинские лица, насмешливо и сердито глядящие на Самоцветье.

То, что происходило внизу, было безумием. В Самоцветье колосился хлеб на полях; птицы распевали на деревьях; пчелы висели в чашечках цветов на лугах; деревья и кусты были объяты безмятежным покоем, — а в то же время на границе бряцали оружием неприятельские войска, луга у подножия Бурных гор были изрыты темными окопами, а в окопах лежали тысячи маленьких вооруженных существ… По другую сторону лежали жители Страны Чудес. Врагов разделял цветущий луг.

По лагерю лилипутов важно расхаживала одна фигура, заставлявшая жителей Страны Чудес не отрывать глаз от подзорных труб. Это чудовище высовывалось больше чем на метр из окопов, имело на груди панцырь, шлем на голове и длинную сверкающую саблю у пояса.

То был Муц. Он выглядел немного усталым после долгого перехода через горы. Но, несмотря на это, не отдыхал в своей палатке, и с раннего утра, в полном снаряжении, носился по всему лагерю. Ему нравилось бряцание его панцыря и очень хотелось показаться шмеркенштейновским мальчикам в таком виде. Напыщенный, как павлин, прохаживался он, словно не боясь никого на свете, поглядывал на окопы, за которыми лежала готовая к бою пехота и пробирался между палатками к кавалерии, которая была занята приготовлениями; чистила, кормила, поила двурогих — и, благодаря этому, не производила впечатление, что она тоже находится в боевой готовности.

Лилипуты с большим, чем когда-либо, уважением поглядывали на бряцающего своим вооружением великана. Каждый из пестро-мундирных солдат готов был дать голову на отсечение, что великан, действительно, пришел с неба и сделает из врагов яичницу.

Но это щеголянье в снаряжении нравилось Муцу только до полудня: железный полушубок показался ему чересчур жарким под лучами солнца. Он томился, принялся дразнить двурогих, подражая их блеянию, схватил двух лилипутов, в полном боевом снаряжении, раз двенадцать приподнял и опустил их на землю и, вообще, проказил напропалую.

Лилипуты посмеивались, но поведение Муца вызывало большое раздражение в одной палатке, в тылу лагеря. То была пышная дорогая палатка, с вышитой на переднем полотнище сверкающей короной, — палатка короля. Здесь Пипин держал совет со своими военачальниками, как уничтожить врага одним могучим ударом. …

Перед палаткой гарцовала группа офицеров сыновей толстосумов, отпрысков родов Сыр-в-Масле, Полная-Чаша, Золотой-Чурбан и прочих именитых родов. Алчные взоры офицеров были устремлены вдаль, где на горизонте вырисовывалась синяя вершина горы. В этой горе был зарыт клад, о котором мечтали в продолжение десятилетий толстосумы.

А в королевской палатке сидел Пипин, топал ногами так, что корона ходуном ходила у него на голове, и бесился.

— Великан опять начинает бесчинствовать! Начнем скорее сражение! Если чудовище будет ранено, мы повесим его во время сражения, здесь, перед моей палаткой. Пусть он, живой, поболтается на виселице, как я поклялся своей короной. Начнемте же скорее сражение!

Он кивнул своему адъютанту, схватил кусочек бумаги и взволнованно нацарапал.

В СТРАНУ ЧУДЕС.

Мы, Король Пипин XIII, явились с нашей армией, чтобы наказать вас за все то, что вы причинили Лилипутии. Мы требуем от вас в возмещение убытков область Самоцветье, которая, в сущности, уже давно-должна была бы принадлежать Лилипутии. Складывайте оружие и сдавайтесь, — в противном случае, вы все поголовно будете в течение одного часа уничтожены нашим великаном.

Пипин XIII

Король Лилипутии.

Адъютант прицепил белый флажок к рогам своего скакуна и галопом помчался с королевским посланием.

Но Муц перехватил всадника не далеко от окопов, прочел записку, кивнул с серьезным видом, и приписал под королевской подписью:.

Правильно: Я откушу вам головы! Великан Муц Шмеркенштейн, Трипстрильская улица, № 51.

Затем, продолжая бренчать и позвякивать, он направился к своей палатке, которая отличалась от палаток лилипутов так, как башня отличается от собачьей будки.

У входа в палатку стоял Буц, вертел дубинкой, подбрасывал ее вверх и ловил.

— Брось дубинку! Сейчас начинается сражение, — предупредил его Муц, — вели дать себе саблю.

— У кого в руках такая дубинка, тот не нуждается в сабле. — И Буц снова стал играть своей дубинкой.

— Вели дать себе саблю! — настаивал Муц, вращая глазами и звякая своей саблей. — Дерево, ведь, ломается!

— Она — как сталь и бьет за троих, и сломается только, когда мы будем свободны.

И Буц снова завертел свою дубинку.

Тогда Муц принялся за двурогих, стал состязаться с ними в блеяньи и щипать их за бородки. Увлеченный этим занятием, он не заметил всадника, который мчался обратно из неприятельского лагеря. На рогах его животного развевался белый флажок. То королевский адъютант возвращался с ответом из Страны Чудес.

Муц снова перехватил всадника и крикнул ему:

— Начнется ли, наконец, война? Что там говорят? Что они там говорят?.

Всадник безмолвно разжал правый кулак: в нем лежало несколько клочков изорванной бумаги.

Жители Страны Чудес разорвали послание короля и отослали его обратно. А на верхнем клочке стояла следующая приписка:.

Такая же участь постигнет вашего хвастунишку — великана.

Муц прочел раз, прочел еще раз, покраснел и сделал такие яростные глаза, что Буц, с любопытством вскарабкался ему на плечо, чтобы посмотреть на записку. Муц в пятый раз прочел оскорбительные строки и красный, как рак, забормотал:

— Меня — разорвать? Меня — разорвать? И к тому же называть хвастунишкой?!

Двурогое адъютанта испуганно захрапело, а Муц принялся читать шестой раз, точно считал невероятным, чтобы какие-то карлики могли относиться к нему без уважения. После седьмого раза он дико расхохотался.

— Ха-ха-ха! Разорвать — меня?!

Тут произошло нечто такое, чего не ожидал ни один, лилипут и чего никогда не могли впоследствии забыть очевидцы. Муц несколько мгновений топтал ногами лоскутки бумаги и, вдруг, — как прыгнет через окопы лилипутов! Буцу показалось, что он летит прямо в облака. Он хотел-было ухватиться за воротник панцыря, но не удержался на плече, скатился вниз, уцепился за застежку лат и остался там висеть. А Муц уже мчался через луг, на бегу надвигая на лицо козырек шлема. Он добрался до окопов неприятелей, прежде, чем они успели выпустить пулю; одним прыжком он очутился в неприятельском лагере и взмахнул наудачу саблей, ничего почти не видя перед собой.

Лишь мельком он заметил живую лаву нападающих карликов, в широкополых шляпах с оружием в руках; слышал, как прогремели сотни выстрелов из малюсеньких ружей и как маленькие, величиной с горошину, пули бились о его панцырь, увидел, как на него устремлялись все новые толпы, ловко увертываясь от его сабли, заметил, как они у самых его ног колют и стреляют, и так бешено заработал саблей и ногами, что на дерне осталась дюжина вражеских солдат. Затем… он уже не мог больше ходить и топать, а только рубить вокруг себя. Его ноги были как бы парализованы, как бы скованы цепями. Карлики рядами вскарабкались по его туловищу, выбили у него несколькими быстрыми ударами прикладов саблю из рук, свалились от удара его руки на землю, вскочили на ноги, с безрассудной отвагой вцепились в него, боролись против отбивавшихся рук великана и дубинки маленького Буца, который наносил им проворные удары из-за спины Муца. Десять, двадцать, тридцать рухнуло на землю и падая призывали:

— Вперед, братья! Вперед!

— Дьявольское отродье! — взбесился Муц и стал отчаянно тузить кулаками вокруг себя, но вдруг почувствовал, что враги карабкаются по его спине; увидел у самого своего плеча одного врага, с широким багрово-красным шрамом на лбу, тот быстрым взмахом сабли сбросил Буца на землю. Муц заскрежетал зубами, стряхнул с себя несколько рядов неприятелей, хотел схватить карлика с багрово-красным шрамом на лбу, но тот срывал уже с него шлем, Муц только почувствовал боль в затылке, перед глазами у него запрыгали туманные звезды — и все кончилось. Он не слышал пронзительных сигналов рожка; не видел, как войско лилипутов бросилось на неприятельские окопы; не слышал треска малюсеньких винтовок и предсмертного хрипа умирающих; не видел, как отступили лилипуты, как поднялись в воздух сотни вражеских солдат с бело-красными крыльями и сверху напали на лилипутов…

Короче говоря, Муц снова потерял зрение, осязание, обоняние вкус и слух, и свалился наземь, рядом с Буцом. Их кровь окрасила зеленый дерн…

Как Муц узнал правду

— Мама! пить — прошептал Муц, приходя в сознание.

Кто сидел около него?

Буц!

Кто держал чашку с водой у его сухих губ?

Буц!

— Что это? — Муц посмотрел на белый холст палатки над своей головой.

— А это? — он тронул рукой одеяло.

— А это? — и он нащупал компресс на своей голове.

— Не двигайся! — шепнул ему Буц. — Мы ранены. Мы в плену. Мы в неприятельском лагере.

— Каким образом? — спросил Муц. — Почему?

— Потому, что ты свалился!

— А ты?

— Я получил удар в голову и рухнул наземь.

Муц, видимо, стал что-то соображать. По крайней мере, глаза его начали яснее видеть. Так, например, он увидел, что и у Буца рана в голове, что рядом с его ложем стоит множество маленьких кроваток, с которых слышатся стоны раненых; он заметил, что крохотные женщины и девушки, одетые во все белое, обходят раненых с бутылочками для лекарств и мисками для умыванья. Его же кровать окружена вооруженной стражей.

У солдат висели через плечо маленькие винтовки и маленькие сабли у пояса. На головах у них были широкополые шляпы, а на спинах у некоторых бело-красные крылья. Все они были стройны и мускулисты. Они с строгим видом посматривали на постель великана, перешептывались, и видно было, что они ничего не знают о Шмеркенштейне и никогда не видывали великанов.

«Теперь они меня разорвут на части, как письмо Пипина» — подумал Муц, но все равно не смог бы сопротивляться, так как всю ночь пролежал в обмороке и был очень слаб.

«Или сведут меня с ума, как Бидибуци» — пронеслось у него в голове. И стал вспоминать все страшные истории, которые ему пришлось слышать…

Короче говоря, он немного струхнул. А Буц тот молчаливо и храбро сидел на краю кровати. Он держал раненую голову прямо, как свечку, зажал в обеих руках дубинку и мрачно смотрел на собравшихся жителей Страны Чудес. А те лишь улыбались, глядя на его худое личико.

Молодая девушка, с длинными белокурыми волосами, промывавшая простреленную руку у одного солдата, указала бутылочкой на Буца и спросила:

— А этот собрался на войну с дубинкой? что ли?

Буц не пошевельнулся сам и не пошевелил дубинкой.

Все женщины и девушки рассмеялись; захихикали даже некоторые раненые. Тогда у Муца внезапно прошел весь страх, как всегда, когда он слышал смех. Он неожиданно перестал понимать, чего ему, собственно, нужно было бояться. А когда белокурая девушка вскарабкалась на его постель и переменила ему компресс на голове, в нем пробудилась старая отвага шмеркенштейновских мальчуганов. Он раскрыл рот и выкрикнул только два слова:

— Голоден! Кушать!

Его громкий голос немного напугал женщин, а затем самая старшая, с высокой прической, сказала:

— Принесите ему чего-нибудь легкого: Рису! Ничего, кроме риса.

«Рис?» — Муц его и дома не особенно любил. Он возразил:

— Что? Рис? Ведь я же болен. Тут полагается только жареное и печеное.

Но он тотчас же убедился, как слабо действуют его крики в Стране Чудес. Две девушки принесли со двора миску, наполненную рисом.

Муц опорожнил её единым духом. Вторая порция — опять рис. Третья порция — рис. Четвертая порция — рис. Шестая — рис… Муц ел так, что собравшиеся солдаты потеряли счет и, ошеломленные этим зрелищем, вышли из госпиталя.

Им на смену вошел какой-то военный, энергичной походкой направился к кровати великана, остановился перед ней и посмотрел кругом проницательными серыми глазами. Сбоку у него волочилась длинная сабля, на лице выдавался орлиный нос, над которым возвышался открытый, смелый лоб. Этот лоб был пересечен широким багрово-красным шрамом, который показался Муцу знакомым, точно он его уже где-то видел до того как у него сбили шлем с головы.

Военный, с багрово-красным шрамом на лбу смерил взглядом попрежнему молчаливо восседавшего на краю кровати Буца, перевел взгляд на с любопытством задравшего перевязанную голову Муца, сдвинул на затылок широкополую шляпу, скрестил руки на груди и обратился к Муцу:

— Послушай, великан! Я Суровый-Вождь — командующий армией Страны Чудес. Мне сообщили, что ты очнулся, покушал и в состоянии разговаривать. Скажи нам, наконец, откуда ты явился, кто ты такой и почему ты пошел воевать против нас?

Маленький Буц упрямо сжал губы, а Муц молчаливо поглядел сверху на нового пришельца, и угрюмо свесил нижнюю губу.

Ему становилось очень досадно, что он дал победить себя этим крошечным людям.

— Почему ты не отвечаешь? — снова заговорил Суровый-Вождь. — Объясни, почему ты убил тридцать наших храбрых солдат!

Тут Муц наклонился вперед, сделал такие злые глаза, точно собирался съесть своего собеседника, и отвечал:

— Потому, что вы — очень скверный народ. И потому, что вы хотите поработить бедных лилипутов. И потому, что вы с ума свели Бицибуци. Потому, что вы — очень скверный народ…

Так беспрестанно ругался Муц.

Суровый-Вождь с недоумением повернул ухо к великану, покачал головой и ответил ему со вздохом:

— Я вижу: ты так же глуп, как и велик ростом. Разве ты не знаешь, что мы — свободный народ и ненавидим войну? Кто это тебе наплел? Убить из-за какой-то лжи тридцать наших граждан! Фи! Из-за лжи!

— Фи! Из-за лжи! — воскликнули женщины и девушки.

— Фи! — застонали раненые, стиснули зубы и, с презрением, посмотрели на великана.

Буц покраснел, а Муц сделал самые огромные, самые глупые и любопытные глаза, какие когда-либо делывал в своей жизни и протяжно спросил:

— Ложь?! Кто солгал?

Суровый-Вождь стукнул саблей о пол и яростно отозвался:

— Неужели ты ничего не слыхал про Клад в Самоцветье?

— Клад? Какой клад? Где клад? Где? — Муц заерзал и затрепетал от любопытства.

— Он ничего не знает про клад в Самоцветье, — с большим изумлением произнес Суровый-Вождь, — Золотая-Головка, расскажи ему про клад в Самоцветье.

И все женщины, девушки и раненые стали просить:

— Золотая-Головка, расскажи ему про клад в Самоцветье!

Девушка с белокурыми локонами так проворно бросилась к постели Муца, что изумленный Буц отпрянул в сторону.

То была Золотая-Головка, дочь Сурового-Вождя, — Золотая-Головка, знаменитая рассказчица Страны Чудес.

В палате воцарилась гробовая тишина. Девушки и женщины внимательно слушали, глядя на Золотую Головку; раненые насторожили уши и забыли про боли: Суровый-Вождь опустился на скамеечку, а Муц и Буц нетерпеливо уставились в рот белокурой девушке.

Золотая-Головка провела рукой по кудрявой голове Муца, и послышался ее нежный звонкий голосок:

«Страна Чудес — в настоящее время прекрасный рай, в котором живет свободный, счастливый народ. Но наш народ не всегда был так счастлив. О, нет! В древности, когда мы еще не умели летать, наш народ делился на господ и рабов. Господ было так мало, что все они могли поместиться на одной телеге, а рабы насчитывались тысячами. Господам принадлежали все богатства страны: поля и луга, рыбы в воде и дичь в лесу, рудники, фабрики и заводы, а также все, что производили рабы.

Рабы, их жены и дети ходили в рваных рабочих блузах, а господ иначе не видели, как в каретах, запряженных четверкой, и в шелковых фраках. Поэтому господ стали звать повсюду фраками, а рабов и их семьи — блузами.

Блузам приходилось с раннего утра до поздней ночи работать на полях, в рудниках и на заводах фраков и получать за это скудную плату.

Фраки же все богатели и богатели.

И в хижинах блуз начались ропот, укоры и совещания…

И вот, однажды блузы, работавшие в рудниках, отказались спуститься в шахты.

— Платите нам больше за работу! — настаивали они.

Их мозолистые руки отдыхали до тех пор, пока фраки не согласились увеличить рудничным блузам заработную плату. После этого все блузы, — те, что стояли у станков и машин на фабриках и заводах, и те, что работали на полях и лугах — потребовали:

— Платите нам больше за работу!

И фракам пришлось дать то, чего требовали блузы. Иначе засох бы хлеб на полях и машины перестали бы приносить золото и другие богатства.

После второй победы блузы осмелели и высоко подняли головы; они осознали свою силу. Во всех хижинах вознегодовали, говоря:

— Кто добывает уголь и железо из недр земли?

— Мы!

— Кто добывает золото?

— Мы!

— Кто обрабатывает поля и нивы?

— Мы!

— Кто пускает в ход грохочущие машины?

— Мы!

— Кто сделал из Страны Чудес богатое, прекрасное государство?

— Мы!

— А кому принадлежат все богатства?

— Фракам!

Шопот, ропот и возмущение охватывали хижину за хижиной, пока однажды все блузы не решили:

Страна принадлежит народу! Долой господство фраков!

Стали машины, замерли заводы, остались необработанными поля, погрузились в сон рудники. Прекратились все работы и все стояло до тех пор, пока фракам не стало страшно оставаться в Стране Чудес.

Они уложили свое золото и свои драгоценности в тяжелые ящики, нагрузили телеги, впрягли в них двурогих и темной ночью умчались в Бурные горы. Телеги так были перегружены сокровищами, что колеса едва не сломались по дороге.

Поэтому фраки сделали остановку у горы в Самоцветье, запрятали половину своей добычи в пещеру, засыпали ее и произнесли при этом страшное заклинание:

— Пусть смерть и убийства свирепствуют в Стране Чудес, пока мы снова не выроем своего клада.

Затем они с остатком богатств перебрались в Лилипутию, построили себе там великолепные пряничные дворцы и, спустя несколько лет, их уже нельзя было отличить от местных толстосумов.

А Страна Чудес после свержения фрачьего ига стала принадлежать всему народу. Вскоре после освобождения мы научились летать, стали веселым, счастливым и свободным народом и ежегодно справляем праздник Свободы — в память того дня, когда кончилось рабство блуз.

Но зарытый в Самоцветье клад висит с той поры проклятьем над нашей страной, ибо с тех пор, как фраки переехали в Лилипутию, толстосумы Лилипутии, с жадностью мечтают о завоевании Самоцветья. Много войн пришлось из-за этого перенести нашему народу. Сотни несчастных лилипутов и сотни наших храбрецов легли костьми только потому, что толстосумы хотят завоевать нашу прекрасную область Самоцветье и овладеть кладом, которого мы до сих пор не сумели найти.

О, наш народ охотно зажил бы в дружбе с лилипутами! Охотно помог бы им освободиться от ига толстосумов! Но лилипуты одурачены, обмануты, околдованы. Эти несчастные дали себя уговорить толстосумам, что мы — их враги. И стоит только загреметь трубам вестников, как лилипуты уже зачарованы — и готовы пожертвовать своей жизнью за ложь толстосумов».

Давно уже Золотая-Головка окончила свой рассказ и уже стала вместе с другими женщинами и девушками хлопотать у постелей раненых, а Муц все еще был погружен в историю с кладом в Самоцветье. Он медленно приподнялся, сел и поглядел на забинтованную голову окаменевшего Буца. Тот оперся подбородком на свою дубинку и бормотал:

— Ах, вот как! Король нам ответит за все! За все!

Суровый-Вождь услыхал эти слова, поднялся с своей скамейки и крикнул на всю палату:

— Вот! Вот! — потребуйте ответа у своего короля и следите за тем, чтобы он смотрел вам в глаза. Сможет ли он смотреть вам в глаза? И передайте лилипутам, что они воюют за неправое дело и что ваш глупый великан убил из-за лжи тридцать наших братьев. Из-за лжи! Фи!

— Фи! — воскликнули все женщины и девушки.

— Фи! — воскликнули раненые и застонали.

Буц неподвижным взором уставился в пространство, в голове его завертелся дикий хаос. А Муц не отважился поднять глаза: так стыдно ему стало, что он дал себя одурачить советнику Сыру-в-Масле. Он чувствовал себя, словно снова услышал задачу своего отца:

— Если один осел стоит сто марок, то сколько стоит Муц?

Ему сжимало грудь, точно на нее давили все убитые им храбрецы. Он вспомнил, как свалились они, с предсмертным хрипением, на зеленый дерн; ему стало мучительно грустно и он потер кулаками глаза. Но было уже поздно. Одна большая, круглая слезинка выступила на левом глазу, покатилась кратчайшей дорогой через щеку и шлепнулась о край шляпы Буца…

Как и почему сломалась дубинка Буца

Темные тучи с страшными гримасами пронеслись по небу, заволокли вершины Бурных гор и бросили мрачную тень на лилипутский лагерь, лежавший, как игрушка, у подножья гор.

Знамя над королевской палаткой уныло свешивалось с своего шеста — так же уныло, как голова свешивалась с шеи Пипина XIII. Угрюмо и одиноко лежал король на своей походной кровати, под вытканным золотом балдахином, и проклинал:

— Чорт побери! Этот негодный великан позволил взять себя в плен! Война проиграна, моя клятва короной не выполнена! Ах, что скажет Пипина!

Каждые четверть часа он вызывал камердинера и приставал к нему:

— Нет ли новых сведений о судьбе великана?

Перед палаткой стояли офицеры. Их взоры алчно блуждали в направлении Самоцветья, вершина которого поднималась в воздух, как сахарная голова. В глазах толстосумовых сынов можно было прочесть вопрос:

«Неужели великан никогда не вернется? Неужели клад никогда не станет нашим?.. Никогда?»

В палатках сидели на корточках печальные, пришибленные солдаты и вспоминали многих товарищей, павших в первом бою. Один скорбел по убитому отцу, другие оплакивали братьев и друзей. Многие лежали в походных лазаретах и стонали:

— Несчастные мы инвалиды! Бедные мы калеки!

Один потерял ногу, другой — руку, а у многих все тело было в окровавленных бинтах. Потухла волшебная сила труб вестников.

В сбитых с толку головах стало проясняться:

«Почему, вообще, началась война? Почему?» — ломали себе головы лилипуты.

И все, здоровые и больные, то и дело принимались вздыхать.

— А теперь погиб и наш освободитель! Теперь неприятель может перебить нас всех до последнего.

Только один держал себя иначе — музыкант Бицибуци.

Он лежал в палатке, разбитой над окопом, смотрел на опечаленные лица пяти лилипутов и говорил:

— Чепуха! Чепуха, говорю я вам! Жители Страны Чудес не станут нас убивать. Если бы они этого хотели, им стоило бы только напасть на нас сверху, — ведь они умеют летать. Но это хороший, честный народ…

Бицибуци остановился, так как снаружи послышались беготня и топот. Войска сбежались к окопам. Из-под земляной насыпи повысовывались головы. Все кричали, радовались и ликовали:

— Великан! Великан!

И действительно, босой, в одних только штанах и рубашке, с белой повязкой на голове, бежал Муц по лугу из лагеря противника. На плече его сидел Буц, острое личико которого было забинтовано и выглядело мрачнее туч. Он так высоко держал свою дубинку, что она торчала над головой Муца.

В таком виде Муц и Буц выбежали из Страны Чудес и перебежали через луг. Муц остановился у передового окопа лилипутского лагеря и посмотрел на собравшихся лилипутов. Пехота сбежалась с винтовками, кавалеристы привязали своих двурогих и тоже примчались во всю прыть, и даже раненые спешили сюда, ковыляя и прихрамывая. Все они бросились к перевязанному Муцу, все сразу заговорили и закричали:

— Ты был в плену?

— Каким чудом ты спасся?

— Победим ли мы врагов?

Тут Муц взмахнул рукой и произнес речь, в которой рассказал все, что узнал на той стороне:

— Толстосумы нас обманывают. Король лжет. Военные трубы лгут. Всюду и везде одна ложь! Никто вас не хочет поработить. Ах, какой там прекрасный народ! Они перевязали меня и Буца, ухаживали за нами и кормили нас и никто не собирался свести нас с ума. Ах, какой это чудный народ! А толстосумы, это — противные, гадкие, самые гадкие, каких когда-либо видывал свет! Знаете ли вы про клад в Самоцветъе?

Нет, лилипуты не знали этой истории. Их глаза загорелись любопытством, из губ у них не вырвался ни один звук.

Муц повысил голос, рассказал про клад, которого добивались толстосумы, рассказал про мирный нрав соседнего народа, про ложь толстосумов, стал кричать и ругаться без конца. Речь текла из его рта бесконечной лентой, которая тянется, тянется и не видать ей ни конца, ни начала.

Прискакало несколько офицеров и прислушалось к крикам великана.

— Схватить его! Заковать в цепи! Враги его свели с ума. Схватить его! — закричали они.

Но их приказы были заглушены рассказами, криками и обвинениями Муца. Он стал снова рассказывать про клад в Самоцветье, говорил без умолку и, наверное, никогда бы не остановился, если бы в толпе солдат не пронесся шопот, вслед за которым все повернули головы по направлению к королевской палатке. Оттуда приближались генералы, а среди них тот, кого лилипуты видели редко — сам король.

Он сидел на белоснежном двурогом, был одет в тканый золотом мундир и держал голову в сверкающей короне прямо, словно проглотил аршин.

Лилипуты не спускали глаз с сверкающей головы короля, но Буц, сидевший на плече великана, снова увидел плешивую макушку, просвечивавшую из середины короны и засмеялся. Он хохотал без умолку, а Муц, при виде короля и его свиты, пришел в такую ярость, что мог только прорычать:

— Лгун! Ты обманул! Лгун!

Пипин придержал свое двурогое неподалеку от Муца, строго посмотрел на великана, как бы желая заставить его замолчать, и надменно промолвил:

— Он свихнулся! Враги свели его с ума!

— Я свихнулся?! — оскорбленно спросил Муц. — Я-а-а?

Сегодня он впервые в своей жизни считал себя необычайно умным и серьезным, впервые он рассказывал лилипутам так умно, серьезно и воодушевленно — и, вдруг, свихнулся!!!

Муц был очень обижен, и, чтобы доказать, что он в полном рассудке, состроил умную, деловую мину. Затем он склонился над окружающими, поднял указательный палец и наставительно произнес:

— Погодите. Посмотрим, свихнулся я или говорю правду. Пипин! — И он повернулся к королю:

— Пипин, зачем вы начали войну? Знаешь ли ты про клад в Самоцветье? Можешь ли ты взглянуть мне прямо в глаза, Пипин? Прямо в глаза?

Нет, Пипин не смог этого сделать. Он стал моргать глазами, покраснел, побледнел и снова покраснел, быстро отвернул нос в сторону и смущенно, сконфуженно замигал, глядя куда-то поверх войска.

А Муц восторжествовал:

— Видите! У него совесть нечиста! Видите: он не может смотреть мне в глаза! Ах, как мы были глупы! Как глупы!

Он свирепо потер кулаком лоб.

— Глупы, как овечки! Из-за лжи мы пошли на войну! Из-за лжи мы должны были умирать! Видите: он не может взглянуть мне в глаза! Из-за лжи мы пошли на войну!

— Из за лжи! Из-за толстосумов! — пронеслось по рядам солдат, потому что от колдовства труб вестников не осталось ни следа. Они вспомнили убитых отцов, братьев, друзей и яростно сжали кулаки.

Пипин заскрежетал зубами, поднялся в седле и приказал:

— Смирно! Сабли наголо! Целься из винтовок!

Солдаты нерешительно переминались с ноги на ногу, колебались, но волшебная сила украшенных коронами пестрых мундиров победила. Всадники выхватили маленькие сабельки из ножен, пехота прицелилась из винтовок, а королевская гвардия выставила вперед пики.

Муц замер от изумления. Но Буц вдруг сделал свирепое лицо и пристально посмотрел на сверкающую королевскую корону.

Снова пропищал тонкий, пронзительный голосок:

— Лилипуты, защитите своего короля! Уберите сумасшедшего мятежника!

Снова заколебались лилипуты, но ни одна винтовка не выстрелила и ни одна сабля не поднялась. Волшебная сила пестрых мундиров отказалась служить. В первый раз она отказалась служить.

Офицеры побледнели. Покрасневшее лицо короля исказилось злобой, и он внезапно повернул корону так, что волшебный камень заискрился и покрыл его ослепительным неземным ореолом.

— Опять начинается колдовство! — шепнул Муц Буцу. И действительно, лилипуты пали ниц, трусливо поднялись, посмотрели на Муца дикими глазами и подняли оружие, как бы ожидая только сигнала к нападению.

Тут произошло нечто такое, от чего застыли в изумлении король, офицеры, лилипуты и сам Муц. Проворно, как кошка, спустился Буц с плеча великана на землю, вскочил на двурогое короля, сорвал с головы Пипина корону, швырнул ее наземь и ударил по ней своей дубинкой с такой силой, что сверкающие волшебные камни разлетелись вдребезги. А сама дубинка, с треском, сломалась, и в руках у Буца остался обломок…

Дубинка сломалась!

Буц большими, оторопелыми глазами недоуменно смотрел то на Муца, то на сломанную дубинку. А растерянные и потрясенные лилипуты смотрели на белоснежное двурогое… Они увидели на нем нечто совсем новое… На встревоженном, блеющем животном восседал уже не прежний, озаренный лучезарным ореолом, король, — на нем сидел согбенный лилипут, которого они видели впервые. Самый обыкновенный лилипут, с бездушным лицом и острым, плешивым, потешным, черепом понуро сидел в седле…

В продолжение нескольких секунд в лагере царила мертвая тишина, затем раздался взрыв хохота. Хохотал Муц, хохотал Буц, хохотали солдаты, и даже раненые весело кряхтели. Весь лагерь дрожал от тысячеголосого хохота.

Только офицеры были серьезны и бледны.

Они тревожно ходили между рядов лилипутов и пронзительно отдавали команду:

— Смирно! Стройся!

Увы! Разбитая волшебная корона валялась на земле, власть ярких королевских мундиров была сломлена и войско ревело, кукарекало, кричало и смеялось до слез, покатываясь при виде плешивого лилипута на белом двурогом.

Тогда этот лилипут припал к седлу, схватился рукой за грудь, скатился на бок и выпал мертвый из стремян.

Пакет от Муца и страх толстосумов

Когда на другой день солнце выглянуло сквозь тучи на вершинах Бурных гор, оно увидело в долине лес развивающихся флажков: белые флажки на палатках в лагере Лилипутии, белые флажки в лагере Страны Чудес, — белые флажки, рассеянные по цветущим лугам.

Лагерь Страны Чудес как бы вымер, так как солдаты ушли оттуда в гости к лилипутам, пировали вместе с ними, болтали, проклинали войну, пели и танцовали.

Огромная фигура Муца вызвышалась над толпой примирившихся врагов. Вокруг него собрались Буц, Суровый-Вождь, Бицибуци, Золотая-Головка и многие другие. Все пили янтарный мед из маленьких бокалов. Лилипуты совершенно не могли себе объяснить, почему они питали такую смертельную ненависть к соседнему народу.

— Почему? — спрашивали они друг друга. — Почему?

— Потому, что вы были околдованы! — заявил Муц. Он посмотрел на сидевших вокруг лилипутов, растянулся во весь рост, почесал бинт на своей кудрявой голове — рана на затылке сильно заныла — и повторил:

— Я думаю, — потому, что вы были околдованы…

— И не знали про клад в Самоцветье! — вставил Буц и стиснул зубы, он также почувствовал боль в своей забинтованной голове.

— Кроме того, нас ослепляла волшебная корона, — прибавил Бицибуци, ущипнул своего соседа за ухо и затянул песню, которая со вчерашнего дня обошла весь лагерь.

Она начиналась так:

Не успел Бицибуци раскрыть рта, как песню подхватили все окружающие, а за ними — весь лагерь, все лилипуты и гости, здоровые и раненые:

Песня лилась из тысячи глоток, вместе с ветром пронеслась над лугами и отдалась эхом в горах.

Трещины утесов складывались в улыбку, словно желая сказать: «Посмотрите на оба народа! Как братски они распевают и пляшут!»

— Так братски распевают и пляшут они со вчерашнего дня, — пел ветер, — еще со вчера. С тех пор как вернулся великан.

Обрадованное солнце показало свое ласковое, приветливое лицо и залило золотыми струями света обе страны. Лучи его змейками поползли по всем тропинкам и озарили кавалерийский отряд, который галопом мчался в Лилипутию.

То были офицеры лилипутской армии. Они мчались со вчерашнего дня, с тех пор, как похоронили короля.

— Они бегут от народного гнева, — шептал ветер в ущельях. — Наваждение королевской короны провалилось в землю вместе с королевской короной. Кануло в вечность волшебство королевских мундиров!

Солнце засмеялось еще лучезарнее, зарделось над Лилипутией, вызвало на лугах капельки росы, выкрасило колосья в золотистый цвет, заиграло на закоптелых стенах заброшенных фабрик и заводов, запылало на низеньких крышах пустынных селений и окутало ослепительно-белой пеленой пряничные виллы столицы.

А один луч, тонкий как ниточка, пробрался в убогую каморку столицы. Там сидел на своей маленькой скамеечке Громовое-Слово. Он держал в руках молоток и ботинку между коленями. Он неподвижно глядел в пустоту и у него не было настроения работать, что с ним часто случалось в последние дни. Он был недоволен собой, лилипутами, Муцом, всем, что происходило вокруг. Война не выходила у него из головы, он самым решительным образом был против нее, потому что никак не мог понять, почему она началась. А теперь хлеб стоял неубранный на полях под палящими солнечными лучами. Лилипуты были далеко-далеко, а оставшиеся дома женщины, старики и дети терпели горькую нужду.

Когда он начинал думать о Муце, он без конца покачивал головой: «Разве великан не спустился с неба еще три недели тому назад. Зачем драться с жителями Страны Чудес, вместо того, чтобы освободить народ?»

Старик опустил молоток, посмотрел на голые стены своей каморки, вздохнул и снова покачал головой:

— Не ошибся ли ты в своих предсказаниях, Громовое-Слово? — скорбно бормотал он себе в бороду. — Быть может, великан вовсе не с неба явился. И тот ли это избавитель, которого ждет народ? Быть может, вообще, никто и не явится, и все твои предсказания — одна чепуха?..

Так часами раздумывал старый пророк, как вдруг его испугал мерный шум, легкое гуденье и трескотня. Когда он тревожно выглянул в окно, на подоконнике сидело странное существо. На спине его висел маленький пропеллер, торчала пара красно-белых крыльев, а ноги болтались у водосточной трубы.

— Здравствуй, брат! — весело произнесло странное создание, приподняв шапочку. — Ты, ведь, пророк Громовое-Слово, не так ли? Ага! Я сразу сообразил. Самый верхний дом на площади, второй этаж, солнечная сторона — так сказал Буц.

И существо с крыльями бросило большой пакет в окно. Он попал изумленному Громовому-Слову прямо в руки, а крылатый почтальон продолжал рассказывать, сидя на карнизе окна.

— Письмо от великана, брат. Знай, мы теперь братья! Лилипуты и жители Страны Чудес вчера весь день братались. Весь день. Ах, как это было прекрасно! Весь день пели, плясали, ели сдобные булочки и запивали медом. Прощай, брат! Я хочу успеть перебраться через Бурные горы, пока еще не настала гроза.

Он нажал рукой что-то на спине, пропеллер завертелся, зажужжал, загудел — и окно опустело.

Засияло солнце, и Громовое-Слово снова увидел сверкающие башни столицы.

Он долго-долго глядел в замешательстве на остроконечные верхушки башен. Рот у него был раскрыт, и он все еще прислушивался у окна: авось услышит еще что-нибудь. Но, когда после долгого ожидания, там, действительно, ничего больше не пошевелилось, он покачал головой, распечатал пакет и пробежал письмо Муца, — один раз, второй, третий.

Чем дольше он читал, тем длиннее вытягивалось у него лицо от изумления.

Муц подробно сообщал о кладе в Самоцветье и о великом братании на фронте. Он писал, как Буц уничтожил волшебную корону и что король после этого умер; как сломалась дубинка Буца и теперь лилипуты будут свободны и что они готовятся к возвращению домой и как Муц и Буц с ними не поедут, потому что они ранены в голову, и что они себя еще плохо чувствуют…

Каждая фраза письма начиналась с «И»… Заканчивалось оно, как и все письма Муца, огромной убийственной кляксой.

Днем по столице из уст в уста переходила весть, что летчик из Страны Чудес привез пакет Громовому-Слову, что король умер, что война окончилась и что лилипуты отпраздновали великий праздник мира со своими извечными врагами, дьявольским отродьем, проклятыми жителями Страны Чудес…

Вечером об этом уже говорили с содроганием толстосумы, а на другой день узнали и королевские советники во дворце. Они выслали двух полицейских — раздобыть этот зловредный пакет. Но Громового-Слова уже не было. Он не мог усидеть на месте и побежал навстречу возвращающемуся войску.

* * *

Прошло несколько часов, а Громовое-Слово все шел и шел. Башни столицы давным-давно уже скрылись у него из глаз.

Вдруг он увидел впереди густое облако пыли над дорогой. Он присел в придорожную канаву, чтобы переждать, пока уляжется пыльный вихрь. Но вместе с пылью до Громового-Слова стали доноситься какие-то звуки. Слышался приближающийся топот копыт и бряцание оружия. В серых клубах пыли показались сначала ноги двурогих, затем их морды, затем весь корпус — много двурогих. На них восседали бряцающие саблями всадники в синих, красных и желтых мундирах. Пена выступила на мордах животных, а всадники были залеплены грязью.

То были сыновья толстосумов, офицеры лилипутского войска, бежавшие от гнева солдат. Они мчались день и ночь и отдыхали за все время не более часа. Вот почему запыхались двурогие и усталой рысцой проплелись они мимо Громового-Слова, поднимая столбы пыли. Головы животных были устремлены прямо к столице — туда, где находились конюшни.

В тот же вечер офицеры добрались до столицы и разбрелись по отцовским виллам в пряничном квартале, который мирно дремал в зелени парков.

И в тот же вечер все бывшие в столице толстосумы тряслись в каретах, направляясь на совещание в пышный замок Сыра-в-Масле. Около ста представителей знатнейших родов заполнили голубой конфетный зал и слушали исполненную злобы и уныния речь первого королевского советника Полной-Чаши. До слуха двух полицейских, стоявших настраже у виллы, доносились отрывистые фразы:

— Кончилось с кладом в Самоцветье… Наши солдаты озверели… Нужно их успокоить… Принять с пряниками… Принц Пип должен стать королем… Волшебная корона пропала… Сделать новую…

Голос Полной-Чаши перешел в шопот: до полицейских долетали только неясные звуки, прерываемые тихими проклятиями.

На другое утро все толстосумы начали пилить, сколачивать и строить что-то на большой равнине перед северными воротами, а придворный ювелир получил заказ сделать новую корону.

Для нее сняли мерку с головы принца Пипа.

Армия возвращается домой

Пять дней пришлось маршировать лилипутской армии, чтобы добраться до столицы. Впереди тянулась кавалерия, за ней пехота, а позади — повозки с ранеными. Муца и Буца здесь не было. Они так увлеклись танцами, играми и забавами во время братания войск, что на другой день их раны сильнее давали себя чувствовать. Поэтому их обоих пришлось оставить в Стране Чудес.

Зато с возвращающимися лилипутами шел другой — Громовое-Слово. Он был бодр, как двадцатилетний юноша. Глаза горели, как прежде, и он несколько раз просил повторить ему рассказ о том, как раскрыл Муц ложь толстосумов и как Буц уничтожил корону.

Женщины, старики и дети, которые стеклись со всех сторон и длинными вереницами направлялись в столицу, пожимали плечами. Они не могли постичь, как это все произошло. Многие из них бегали между рядами солдат, разыскивали отцов, братьев и сыновей, но не находили их и, узнавали, что те пали в бою, — они плакали и проклинали толстосумов.

А вооруженные лилипуты глядели злобно, видимо, хорошо зная, что им предстоит делать. Они нахмурились, когда проходили мимо королевских табличек, в траурных рамках с черными крестами посредине. Но они еще больше нахмурились, когда показались сахарные башенки столичного квартала толстосумов и когда им навстречу вышла дюжина разодетых в парадную форму полицейских с учтивым видом.

Полицейские поклонились и вежливо сообщили:

— Королевские советники приглашают возвращающихся воинов — для достойного чествования настоящего дня — сделать привал часа на два на городском лугу. Королевские советники намерены сообщить народу нечто весьма важное.

— А мы сообщим им кой-что поважнее! — ответили лилипуты. — Передайте своим барам: — кой-что поважнее!

* * *

Такой уймы народу еще никогда не видали башни столицы.

Вся широкая равнина перед северными воротами была разукрашена гирляндами и флагами. Посреди нее возвышалась трибуна для ораторов, утопавшая в венках и флагах и покрытая синей материей. Вокруг трибуны расположились войска и окрестные, жители — женщины, старики и дети.

Они доедали остатки пряника, который толстосумы роздали всем по кусочку.

Но ни один толстосум не показывался. Еще на рассвете они вместе со своими семьями, забрав все свое добро, скрылись в Беличий бор, во главе с королевой Пипиной. Они страшились народной армии, которая прогнала своих офицеров и расположилась у столицы, наводя жуть своим спокойствием.

Многие женщины и дети рыдали, вспоминая своих убитых отцов и братьев, похороненных на полях сражений. Другие, наоборот, радовались, смеялись и ликовали, обнимая вернувшихся бойцов. Но у последних с лиц не сходила злоба.

А когда с дороги на луг свернули шестеро напыщенных всадников, грозные лица солдат засверкали бешенством. Всадники спешились около трибуны, и вскоре на ней появилось шесть толстосумов в драгоценных нарядах. Пять из них оказались королевскими советниками. Шестой оставался позади; он был одет в пурпурную мантию покойного короля, высоко-поднятый воротник закрывал его голову.

Один из советников подошел к барьеру трибуны — то был советник Полная-Чаша. Его черный шелковый камзол блестел на солнце, белая выпушка на груди сверкала снежной белизной, а рукоятка сабли отливала золотом. Полная ожидания тишина охватила весь луг, когда он, махнув рукой, начал:

— Дорогие граждане-лилипуты! Теперь, когда возвратились почти все, кроме павших…

Из рядов войска послышался первый гневный окрик:

— Три сотни отдали свою жизнь за вас!

— За нас, дорогие лилипуты? О нет, за отечество, которому угрожал заклятый враг…

Тогда раздался второй исступленный крик:

— Ложь! Ложь! Вам хотелось завоевать клад в Самоцветье!

— Нет, дорогие лилипуты, мы хотели блага для отечества.

Тут поднялся всеобщий крик и возгласы негодования понеслись к трибуне:

— Вы пролили кровь, чтобы ограбить Страну Чудес!

— Ах, как мы были глупы!

— Вы нас обманули!

— Кончилось ваше царство!

От всеобщих угроз и ругательств у советников затряслись поджилки. Они не раз вызывали против себя возмущение народа, но никогда еще не видели его таким единым и таким возбужденным. Времена волшебной короны канули в вечность.

Советник Полная-Чаша стоял беспомощно, делал попытки заговорить, отчаянно жестикулировал и заикался:

— Итак, ввы ддум-ддумаете… Ввам внушили… Вы верите… и, кроме того, я должен вам сообщить нечто весьма важное.

Снова наступила тишина, а советник Полная-Чаша вытер потный лоб и продолжал спокойнее:

— Король Пипин скончался. И королевские советники, согласно законов страны, короновали сына покойного, нашего обожаемого принца Пипа — и объявляют его королем Лилипутии. Да здравствует его королевское величество Пип I, да здр…

Последние слова Полной-Чаши потонули в диких, насмешливых криках народа.

Лилипуты вскочили на ноги, выкрикивали угрозы, сжимали кулаки, потрясали оружием и, казалось, готовились снести трибуну с лица земли. Вдруг рядом с выбившимся из сил советником Полная-Чаша появилась фигура в пурпурной мантии. Она сбросила с себя яркое одеяние — и перед возбужденной толпой предстал Пип. Его камзол отливал серебром, а на голове искрилась драгоценными камнями новехонькая корона.

Все мигом затихло, точно над равниной внезапно пронесся ураган. Лилипуты смутились и растерянно уставились на блестящего, трусливо моргающего принца. Но тотчас же раздался хохот, который покатился по всей равнине. Он стих только тогда, когда Громовое-Слово вскарабкался на трибуну и обратился к советникам, которые окружили беспомощно поглядывавшего Пипа:

— Видите? Господству толстосумов пришел конец. Вы годами держали страну в нужде и несчастьи. Так знайте же: с сегодняшнего дня страна снова принадлежит народу. Ступайте, куда хотите, со своим королем.

Пип засопел, а советники сердито огляделись. Один только Полная-Чаша промолчал. В нем кипела горячая злоба, так как он видел, что дело толстосумов проиграно.

— Ах, ты, бунтовщик! — озлобленно проскрежетал он, и схватившись за саблю, бросился на Громовое-Слово…

Тысячеголосый крик пронесся по равнине. Застыв от ужаса, смотрели лилипуты на трибуну, на которой Полная-Чаша вот-вот опустит обнаженную саблю на старика, поднявшего для защиты кулак… как вдруг у самой трибуны раздался выстрел.

Он исходил из винтовки Бицибуци.

Звук выстрела докатился до столицы, звякнула чья-то падающая сабля, и Полная-Чаша покатился с трибуны…

Умирая, он в последний раз открыл глаза и увидел вокруг себя кишащую толпу лилипутов. Как вихрь, налетели они на трибуну с гиком:

— Хватайте советников! Хватайте советников!

Но тех уже и след простыл. Когда Полная-Чаша схватился за саблю, они кубарем слетели с трибуны и вскочили на своих двурогих. Гонимые страхом, они помчались по направлению к Беличьему бору; впереди — Пип, свежеиспеченный король, с обнаженной головой; его новехонькая, сверкающая корона свалилась при бегстве в траву.

* * *

Вечером, после этого бурного дня, над столицей взошел месяц. Он увидел такую странную картину, что его круглая физиономия исказилась веселой гримасой.

Улицы были наводнены многотысячной толпой лилипутов, которые расположились на развалинах шоколадных башен, на грудах пряников и сладостей и ковыряли зубочистками в зубах, — так усердно взялись они за сладости.

Тотчас же после бегства королевских советников негодующая, голодная толпа бросилась в город, опустошила амбары и разгромила опустевший квартал толстосумов. Сотни лилипутов грызли пряничные стены вилл, карабкались на крыши и откусывали шоколадные зубцы башенок. Бицибуци так глубоко забрался в пряничную стену, что никак не мог из нее выбраться и вынужден был звать на помощь.

А когда месяц совсем поднялся над городом и висел над ним, как огромная серебряная монета, лилипуты успели до того объесться, что многим стало не по себе. Одни жаловались на зубную боль, другие на колики в животе. Со всеми произошло то, что случилось с Муцом дома на масленице, когда он так объелся пышек, что больше не мог смотреть на сладости.

А когда месяц ушел от столицы, чтобы продолжать свою прогулку по небу, — лилипуты уже жалели, что изгрызено, разгромлено и уничтожено столько прекрасных башен, великолепных сооружений, построенных с таким трудом и мучениями.

Все мысли о мести рассеялись пред великой радостью, заполнившей мужчин, женщин и детей, радостью освобождения от толстосумов.

Сотни лет лилипуты должны были из-за пряников переносить жестокие страдания и мучения. А теперь пряный аромат никого не валил с ног, и ни один желудок не сжимался от голода. Страшные времена остались позади, как долгий, злой сон. И до глубокой ночи в столице раздавались песни, шли танцы, горели костры, забыты были зубная боль, желудочные колики и другие последствия увлечения пряником.

Только Громовое-Слово сидел одиноко на пне, на склоне дворцовой горы, и думал:

«Кто нас, собственно, освободил? Буц? Или великан? Или мы сами?»

И он задумчиво повернул лицо к северу, где большая яркая звезда, как одинокий часовой, караулила небо Страны Чудес.

Под этой звездой, в старом Замке Пирушек, спали глубоким сном, без видений и храпа, Муц и Буц.

Страна с розовым кустом на гербе

У Страны Чудес был замечательный государственный герб: на голубом фоне розовый куст с птичкой на ветке. Это означало, что Страна Чудес прекрасна как роза, а жители ее свободны, как птицы.

Этот герб не лгал. Жители были, действительно, свободны, как птицы под небом Страны Чудес, а сама она прекрасна, как розовый куст. Вся она, от Бурных гор до самого моря, была изрезана серебристо-синими реками, покрыта шумными лесами и пестрыми лугами. Многочисленные селения, крыши и башни которых мечтательно поднимались среди залитых солнцем равнин, походили на цветущие сады, а обвитые зеленью дома казались беседками.

В центре страны расположилось самое прекрасное, самое солнечное и самое цветущее селение. Оно звалось Пятидубьем и было так названо из-за пяти дубов, посаженных на центральной площади в честь одного героического события. Оно произошло в те времена, когда селение еще носило название Цветущего городка и жители Страны Чудес еще не умели летать.

В ту пору в окрестных лесах свирепствовало одно чудовище с волчьей пастью. Оно часто по ночам врывалось в Цветущий городок, пожирало дюжинами детей и женщин и быстро убегало обратно в лес, где исчезало в неприступной чаще. Жители звали это чудовище Волчьей-Пастью. Оно казалось им неуязвимым, так как ружейные пули не могли пробить его толстой колючей щетины.

И вот, однажды пятеро местных юношей дали обет либо освободить родное селение от хищного зверя, либо погибнуть. Они попрощались с родными и отправились в лес. Там, после долгих поисков, они пробились через дремучие заросли к берлоге чудовища и набросились на него с острыми саблями. Волчья-Пасть растерзала четырех из них лапами, а пятому, уже смертельно раненая, успела нанести глубокую рану в голову. Затем она свалилась и захрипела в предсмертных судорогах.

А юноша еле дотащился домой с зияющей раной на лбу. Он звался Суровым-Вождем, у него был орлиный нос и открытый лоб, на котором зияет с того времени багрово-красный шрам.

Население Цветущего городка посадило на центральной площади пять дубов в честь пяти героев и переименовало его с того дня в Пятидубье. А Суровый-Вождь за свою храбрость был позднее избран председателем совета Пятидубья и главнокомандующим всей армией Страны Чудес.

У самого Пятидубья поднимается крутая скалистая гора. Она замыкает собой цепь холмов, которая простирается до Бурных гор и является их отрогом.

На склоне этой обрывистой горы лежит старый заброшенный замок, Замок Пирушек. Он ведет свое начало с той поры, когда Страна Чудес находилась еще под владычеством фраков и принадлежал одному богатому роду фраков, которые задавали в нем великолепные пирушки и приглашали на них фраков со всей страны.

Много таких замков эпохи фраков возвышается на склонах гор в Стране Чудес, но ни один из них не может похвастать такой колоссальной гостиной, как Замок Пирушек. По размерам своим этот зал соответствует столовой в доме родителей Муца. На него были затрачены долгие месяцы тяжкого труда старых поколений блуз. Потолок его разукрашен яркими завитушками, по стенам спускаются золотые каемки, а шкафы, с серебряными бокалами, рюмками, стопками и другими сосудами, напоминают о званых вечерах былых времен. Развешанные кругом картины изображают сцены охот, пиров и других развлечений фраков.

В этой старинной огромной гостиной поместили после празднества братания Муца и Буца. Здесь их кормили и поили, здесь им четыре раза в день перевязывали раны.

Перевязки были очень нужны, потому что оба друга так долго дурачились на Празднике Мира у Бурных гор, что их раны на голове значительно ухудшились. Буц сжимал от боли губы, когда Золотая-Головка меняла ему бинт. Муц не мог переносить этого без тихого стона.

Он, наверное, стонал бы гораздо громче, если бы не стыдился маленьких детей, которые заполняли замок с утра до вечера и в изумлении толпились вокруг огромного ложа, на котором покоились Муц и Буц.

По окончании работы сюда слетались тысячи мужчин и женщин со всех концов Страны Чудес, чтобы взглянуть на великана, которому Лилипутия и Страна Чудес были обязаны братанием. Приходили все новые и новые ученые и врачи, измеряли, исследовали и выстукивали тело великана, копались в толстых фолиантах, снова измеряли Муца и расспрашивали о происхождении.

— Я происхожу из Шмеркенштейна, — беспрестанно твердил Муц. — Дома я считаюсь одним из самых маленьких.

И ученые, не переставая, пожимали плечами и говорили.

— Гм! Загадочно! В высшей степени загадочно! Нужно вызвать Всезная.

Всезнай был мудрый старец, живший у Пятидубья. Он знал по именам всех зверей, понимал их язык и узнавал от них все, что происходило в стране. Он научил народ языку птиц, и был изобретателем тех крыльев, на которых жители Страны Чудес могли носиться по воздуху — в любую погоду, не боясь ветра и бурь. Всезнай беседовал с козами, лисицами и птицами, и они прекрасно понимали друг друга. Он подслушивал у ветра его тайны и всегда, когда народ стоял перед какой-нибудь загадкой, он звал на помощь старого Всезная. Этот мудрый старец и был вызвал к постели Муца. Он явился в своем обычном виде, иным его никто никогда не встречал: с книгами в кармане, карандашом за ухом и большими очками на носу, через которые светились серо-голубые глаза. Быстро и молчаливо осмотрел он Муца, склонился над его правой рукой, крутил и поворачивал ее, стараясь изучить ее линии, затем откашлявшись, начал:

— Все, что я знаю о великане, все, что я на нем вижу и что я о нем могу сказать, сводится к следующему: великан еще очень молод, часто не знает, где кончается шутка и начинается мальчишество и, вероятно, причинил своим родителям уже немало огорчений…

Муц слегка съежился и попытался вырвать руку из рук мудрого старика. Но тот держал Муца словно в железных клещах, устремив острый взгляд на его ладонь, и продолжал:

— Он очень любит покушать, но имеет большое достоинство: никогда не лжет.

Тут Муц гордо посмотрел на лица окружающих, как бы желая убедиться, хорошо ли все слышали последнее замечание Всезная.

А тот продолжал:

— Он происходит из заморской страны великанов, которая находится в нескольких тысячах миль отсюда. Он натворит в Стране Чудес еще много проказ, — Всезнай понизил свой бас и поднял густые брови, — и будет отвезен на родину в страну великанов птицей по имени Черный Фрак.

Тут Муц заблеял так громко, что Всезнай моментально умолк и покинул замок. Он уже парил в воздухе и летел по направлению в лес, а Муц все еще блеял и заливался смехом.

— Перестань, великан! — увещавала его Золотая-Головка. — Все, что говорит Всезнай, сбывается.

Но Муц продолжал смеяться. В том, что он натворит в Стране Чудес еще много проказ, он не сомневался. Но история с птицей показалась ему чересчур потешной: его, великана, унесет домой какая-то птица!

— Ха-ха-ха! Подумай, Буц, птица!

И Муц смеялся полчаса подряд. Ибо он принадлежал к тем простофилям, которые не могут понять, что в Стране Чудес возможны самые прекрасные, самые неожиданные вещи. Не раз они с Буцом почесывали себя за ухом, когда наталкивались на подобные непонятные для них чудеса.

— Золотая-Головка, что это там внизу за хор? — спросил Муц однажды утром, прислушиваясь к пению, которое доносилось из Пятидубья в Замок Пирушек.

— Золотая-Головка, куда они все летят? — спросил он ее днем, поднявшись на постели и глядя через окно на небо, под голубым сводом которого длинными вереницами носились жители Страны Чудес.

И Золотая-Головка рассказывала без конца, так как Муц каждый раз приставал к ней с просьбой повторить — таким удивительным казалось ему все, что он слышал.

Поистине, сказочной была эта страна, Страна Чудес, с розовым кустом на гербе. В этой стране не было толстосумов и бедняков, грабителей и бездельников, полицейских и собак-ищеек. Все звали друг друга братьями и сестрами, и вся прекрасная обширная страна от моря до Бурных гор принадлежала народу. Магазины были наполнены всевозможного рода изделиями. Каждый получал все, что ему нужно было, и если жителю одного селения случалось очутиться в другом, он всюду находил приют. Его везде принимали, как дома.

Группами, распевая песни, шли жители Страны Чудес по утрам на работу, группами и с песнями возвращались они домой. Когда прекращалась работа и синее небо манило вдаль, мужчины, женщины и дети надевали крылья и летели, как птицы, над полями, горами, лугами и реками. Некоторые жужжали, как пчелы «жжж… жжж». Другие порхали, как стрекозы. Третьи неслись широкими взмахами, как аисты. У всех на спине были пристегнуты одинаковые бело-красные холщевые крылья, а под каждой парой крыльев торчал пропеллер. Пропеллер был надет на ворот, а ворот лежал в ящике. Ящик же был прочно прикреплен под крыльями и представлял собой загадочную штуку: с одной стороны сверкала рукоятка и четыре кнопки. Если повернуть рукоятку, в ящике начинало трещать, если нажать на первую кнопку — крылья начинали жужжать и поднимались в воздух вместе с человеком и ящиком, нажим на вторую кнопку вызывал поворот, третья кнопка делала полет прямым, а четвертая — прекращала жужжание пропеллера, и летчик опускался на землю.

Так был устроен тот волшебный аппарат, который делал жителей Страны Чудес равными птицам и уносил их туда, куда им хотелось. Только за море они не могли летать. Видимо, они не могли переносить морского воздуха, так как стоило какому-нибудь смельчаку подняться над морем, как он тотчас же терял сознание и стремглав падал в воду. Вот почему никто из них не жил у моря и почему они не были связаны с морскими животными такой тесной дружбой, как с животными суши. С птицами весь народ был в самой задушевной дружбе, и даже малые дети прекрасно понимали птичий язык.

Всезнай не ошибся

Страна Чудес была сказочно хороша — чересчур хороша для таких проказников как Буц. Что же касается Муца, то он уж совсем не подходил. Это обнаружилось очень скоро, неделю спустя после Праздника Мира. Раны обоих настолько зажили, что проказники могли ходить без повязок и совершить прогулку вниз, в Пятидубье. Вокруг уха Буца до самого затылка тянулся шрам, а у Муца на темени оставалась круглая, как большая монета, красная ссадина.

Внизу на равнине змейкой вилась река и серебристой лентой уходила в лес, на опушке которого сверкал заросший камышом пруд.

От подножия горы до самого пруда раскинулось Пятидубье. Его домики утопали в цветущих липах, испещренных красными крупинками рябинах, густых виноградных лозах и цветочных изгородях. Все селение походило на цветущий сад, из листвы которого выглядывало только несколько дымовых труб и башенок.

Слышалось радостное, громкое пение, потому что был ранний час, когда жители собирались на работу. Мужчины и женщины торопливо выскакивали из домиков и строились в ряды. Мужчины были в коротких штанишках и цветных рубашках, с синими, красными, зелеными и желтыми поясками. Женщины носили пестрые банты в волосах; их звонкие голоса заливались, как колокольчики.

Когда Муц и Буц спустились с горы и добрались до селения, жители уже были совсем готовы к уходу. Одна группа направлялась на фабрики, где ожидали пробуждения от сна машины; другие расходились по полям, на которых под знойными лучами солнца колосились хлеба, по пашням, заросшим сорной травой, по конюшням и пастбищам, где блеяли овцы, по лугам, на которых стоял спелый клевер, по садам, в листве которых наливались желтые и красные фрукты. Тишина царила в опустевших домах на безлюдных улицах. Только несколько деток кружились в воздухе и кричали:

— Великан выздоровел! Великан выздоровел! — и разглядывали Муца с высоты. На деревьях, со щебетаньем, порхали птицы.

Буц молча ущипнул Муца в икру и указал на одну липу.

Муц остановился, раскрыв рот.

На ветке сидел малыш, а на его коленях стояла птица с желтыми крапинками. Она повернула испещренную желтыми пятнышками головку, кивнула Муцу и зещебетала, обращаясь к малышу.

— Тиви-тиви? Фьить, фьить?

На это малыш ответил:

— Да, это великан, который убил больше тридцати наших солдат. Но он устроил после этого великое братание, поэтому мы ему все простили.

Птица в ответ на это чирикнула:

— Тиви, тиви? Фьить… чили-лили?

Малыш взглянул на Буца и ответил:

— Тот лилипутик? Он освободил свой народ от волшебной короны.

— Тиви-тиви? Фьить. Чили-чили… Фьить…

— Ты спрашиваешь, почему это не сделал великан? Да, это загадка. Быть может, у него здесь не совсем ладно, — и малыш постукал себя по лбу.

Муц озлился. Он наклонился, схватил два кома земли и швырнул ими в дерево, а Буц запустил туда камнем.

Птица, издав испуганное «фьить», вспорхнула и улетела. А малыш взвизгнул, как ужаленный, слетел как молния, с дерева, ткнул ошарашенного Муца кулаком в нос и так стремительно бросился на Буца, что тот упал навзничь. Затем маленький летун снова взвился в воздух и поднял тревогу:

— К председателю совета! Эти двое бросали в птицу! К председателю совета!

Улица сразу оживилась. Из всех домов и садов выбежали дети и столпились вокруг злоумышленников. Даже малыши, порхавшие в лучах солнца, вихрем опустились наземь и стали тузить Муца, ловко ускользая от его рук, подталкивали его и, не переставая, кричали:

— К председателю совета! Эти двое бросали в птицу!

Пожилые мужчины и женщины, которые по старости были освобождены от работы, стояли в обвитых виноградниками дверях домиков и также кричали:

— К председателю совета!

Толпа ребятишек гнала Муца и Буца по аллее, по направлению к площади.

По краям последней, в форме подковы, выстроились маленькие домики. Их плющевые и виноградные изгороди сходились к зданию совета, с высокой остроконечной башней. Широкая терраса совета выходила на площадь и на нее падали тени пяти исторических дубов.

Так красиво расположился совет Пятидубья. В одной из комнат нижнего этажа сидела за столом коренастая фигура, с багрово-красным шрамом на высоком лбу. То был председатель совета Суровый-Вождь. Он отложил в сторону перо, выглянул в окно и увидел занятное шествие — впереди Муц и Буц, а за ними толпа летающих, бегающих и кричащих детей. У террасы процессия остановилась, а дети продолжали кричать:

— Товарищ председатель! Товарищ председатель! Они бросали в птицу!

— Что? — спросил Суровый-Вождь. Он нахмурился, вскочил со стула, быстро выбежал из комнаты на террасу, посмотрел в лицо Муцу, устремил строгий взгляд на Буца и переспросил его: Не может быть! Как? Великан напал на маленькое слабое создание? Это невозможно!

— Правда! правда! — закричали дети, указывая пальцами на обоих виновников. — Правда!

Муц пристыженно опустил голову, Буц уставился в землю. А Суровый-Вождь долго смотрел на Муца, словно не веря, чтобы такой великан мог напасть на слабое создание. Затем он еще раз взглянул на Буца, лицо которого было скрыто широкополой шляпой, поднял свой орлиный нос и промолвил:

— Вам хотелось летать еще тогда, когда вы лежали в постели. Теперь, хотя у вас головы и залечились, но крыльев вам, видно, нельзя доверить.

Муц перегнулся через перила террасы и, подпрыгнув, стал просить и умолять.

— Научите нас летать, господин Суровый Вождь, господин председатель совета, господин главнокомандующий! Пожалуйста, дайте нам крылья и все прочие принадлежности.

Но тот неумолимо покачал головой:

— Нет, этому не бывать! Кто хочет быть свободным, как птица, тот должен вести себя иначе.

— Я больше никогда не буду бросать в птиц, — с жаром твердил Муц, — я так люблю птиц, так люблю…

Он разгорячился так, что забыл, как часто гнался в Шмеркенштейне за воробьями.

Суровый-Вождь смерил пристальным взглядом умоляющего и раскаивающегося Муца и смотревшего в упор Буца, на мгновенье призадумался и, наконец, произнес:

— Хорошо! Вы должны в течение трех дней доказать, что заслуживаете крыльев. Если вы себя будете вести эти дни так, как принято в Стране Чудес, то на четвертый день вы будете летать наравне с нами.

У Муца сразу просветлело лицо, и он широко расставил руки, словно намереваясь схватить в объятья председателя совета. Но тот отступил на три шага и еще раз повторил:

— И так, через три дня!

Затем повернулся и ушел в совет, где снова уселся за письменный стол.

Муц также повернулся, поспешил оставить площадь и стал так быстро удирать, что Буц еле мог поспевать за ним, делая большие прыжки; ребятишки же остались далеко позади.

Бегство прекратилось только тогда, когда они примчались к себе в замок.

Муц, тяжело дыша, лег на свою постель, посадил вспотевшего Буца на колено и заявил:

— Знаешь, почему я так торопился? Я не был уверен, что не натворю там внизу новых глупостей. И тогда мне не дали бы крыльев. Крылья, Буц! Через три дня!

Буц стянул шляпу с головы, раскрыл рот, но так и не успел ничего сказать, так как откуда-то послышался голос:

— Золотая-Головка ушла! Золотая-Головка не придет больше к вам, потому что вы бросаете в птиц. Она велела вам это передать.

Голос исходил из открытого, залитого солнцем окна. В этом окне кто-то размахивал крыльями и, произнеся эти слова, улетел, оставив Муца и Буца в печали.

Кончились прекрасные истории, которые им всегда рассказывала Золотая-Головка!

Муц грустно повернулся на бок и решительно сказал:

— Лучше всего будет, если я эти три дня просижу в замке. Иначе я не получу крыльев.

Буц сквозь сон пробормотал:

— Да, ты прав!

— И оба крепко заснули: после шестидневного лежания они сегодня впервые встали на ноги, и сильно уморились за день.

* * *

Было уже далеко за полдень, когда Муц и Буц проснулись от звонкого пенья.

Розоватые стада облачков плыли на горизонте. Широкие, темные стаи птиц колыхались в последних лучах заходящего солнца. Длинные цепи летающих жителей Страны Чудес гонялись с птицами в воздухе, смело взлетали к облакам, затем снова опускались вниз, садились среди цветов на лугах и пели старые песни свободы; другие кружились вокруг башен Замка Пирушек, порхали у окон гостиной, подлетали к постели великана, который протирал заспанные глаза, и возбужденно старались перекричать друг друга:

— Радуйтесь, ликуйте! Лилипутия свободна! Всезнай получил известие от птиц! Лилипуты освободились от толстосумов! Радуйтесь!

Раздался шум вздымающихся крыльев, и маленькая стая выпорхнула из окон и понеслась над равниной, над прудом, над лесами и лугами.

Муц гордо посмотрел вдаль и величественно кивнул, точно то, что произошло в Лилипутии не было для него новостью. Напротив, в Буце это известие пробудило сильную тоску по дому, он взобрался на подоконник, уставился на юг и вздохнул:

— Ах, если бы я мог быть при этом! Если бы я имел крылья! Я тотчас же полетел быв столицу!

— Три дня! Один день, еще один и еще один! — утешал его Муц, вспомнил о Громовом-Слове и сверкающими глазами посмотрел на носившихся под розовыми облаками жителей Страны Чудес.

— Через три дня! Я полечу прямо к Громовому-Слову. А потом к маме! А затем опять в Страну Чудес. Ах, только бы мне не натворить глупостей в эти три дня… Самое лучшее было бы — проспать эти три дня, потому что во сне я самый хороший мальчик — так всегда говорил мне отец.

Затем он вспомнил пророчество Всезная. Является ли сегодняшняя история тем большим преступлением, которое предсказывал старец?

Муц не совсем был в этом уверен.

Испорченным птичий концерт

Было бы гораздо лучше, если бы Муц, действительно, проспал все эти три дня. Но настоящему мальчику трудно усидеть дома даже один день, в особенности в такой сказочно-прекрасной стране, как Страна Чудес. Поэтому Муц на другое же утро снова был на ногах. Он посадил Буца на плечо и спустился с ним по широким ступенькам замка во двор, ограда которого заросла плющом. Отсюда он взглянул на темно-зеленую листву на равнине, в которой Пятидубье казалось только темным и пестрым цветником, вышел за высокие каменные ворота и степенно стал спускаться. Он старался вести себя так, чтобы его не могли ни в чем упрекнуть.

И как прилично провел Муц весь долгий день! Он благонравно гулял по Пятидубью, рассыпал птичкам хлебные крошки, играл с детьми и катал их на плечах. Там, где он видел двурогих, впряженных в тяжелые телеги, он помогал им тащить. Когда ему выносили угощенье на улицу (благодаря своему росту он не мог войти ни в один дом), он так учтиво благодарил хозяев, что доставил бы своей матери несказанную радость, если бы она могла его видеть.

Так прошел первый день.

И на второй день Муц доказал, что шмеркенштейновский мальчик может два дня под ряд провести без озорства и шалостей. Он помогал женщинам и девушкам полоть сорную траву и окапывать грядки. Вместе с Буцом он взбирался на деревья, и они помогали снимать яблоки и груши. Они ходили гулять до самого завода, скрывавшегося в каштановой роще на опушке леса. Муц заглядывал в широко раскрытые окна и видел огромные светлые мастерские, где гудели приводные ремни, пели машины и двигались поршни. Казалось, машины грохочут:

Ве-се-лей! Ве-се-лей!

Рабочие, стоявшие с засученными рукавами у машин, приветливо улыбались великану. Одни из них возились с кожей, другие с железом или деревом, и все при этом распевали песню, сливавшуюся в единую могучую мелодию с грохотом железных великанов.

В стороне от фабрик, в тени старых буков, простирались обширные склады, заваленные доверху фабричными изделиями. Жители Пятидубья временами не знали, куда им девать эти запасы, и часто сплавляли их на судах вниз по реке в другие селения. Ведь все, что производилось в Стране Чудес, принадлежало всему народу. Вот почему в стране совершенно не было воров. Все дома были открыты днем и ночью, и Муц в любое время мог поселиться в любом доме, если бы он был поменьше ростом. Он проводил все время на лугах, где можно было вдоволь кувыркаться в стогах свежего сена.

Так прошел второй день.

На утро третьего дня Муц поднялся с постели со словами:

— Сегодня третий день, Буц! Понимаешь, третий! Я никуда не пойду, чтобы уж наверняка не натворить чего-нибудь.

Но небо было такое голубое и солнечное, что Муц не выдержал и вышел на двор. Гуляя по двору, он вдруг выглянул через ограду. А выглянув, он увидел заманчивое зрелище.

На всех башнях, крышах и деревьях Пятидубья развевались бело-красные знамена и флаги. Музыка играла так весело, что Муц, забыв про все, посадил Буца на плечо и помчался с ним вниз. Как раз этот третий день был праздником, одним из важнейших в Стране Чудес, — День Освобождения! Жители Страны Чудес каждый год справляли его в память того дня, когда много лет тому назад блузы освободили страну от фраков.

С тех пор в этот день не работали, а уходили на луга, в леса, на берега рек, — все плясали, пели и рассказывали детям о подвигах, которыми так богата история Страны Чудес.

Поэтому и сегодня Пятидубье было празднично разукрашено гирляндами, венками, цветами, знаменами и бантами, а жители высыпали на луга.

Муц и Буц видели, как они летали, как, подобно жаворонкам, уносились ввысь и, подобно перепелам, падали на землю; как они делали спортивные упражнения, прыгали, пели, фехтовали и стреляли из лука по деревянным орлам, прикрепленным к высоким шестам. Недалеко от такого шеста играл оркестр из десяти музыкантов с флейтами и скрипками. Хороводы босоногих девушек, женщин и мужчин кружились по траве луга.

Это было так весело, что у Муца заходили руки и ноги. Но он сдержал себя, стал в сторонке и только поглядывал на них. Он знал себя хорошо, — знал, что будет, если он даст себе волю.

А, между тем, у самого леса, там где пруд улыбался синему небу и солнечный зной сушил луговые травы, шло развеселое купанье. Сотни обнаженных купальщиков грелись на солнце, уморительно прыгали в воде и ныряли до самого дна пруда. Одни плавали наперегонки, другие тихонько подбирались к пловцам, хватали их за ноги, увлекали на дно и, со смехом, выплывали с ними на поверхность.

При виде этой картины, Муц весь затрепетал и закричал от восторга. А когда Буц стал стягивать с себя рубашку, Муц не выдержал, сорвал с себя платье и сделал такой длинный прыжок в воду, что вызвал всеобщее восхищение.

В воде его все окружили и стали состязаться с ним в плавании.

На другом берегу, в зарослях камыша, топтались шесть длинноногих аистов. У одного из них были черные, как у ворона, крылья, которые облегали его фигуру, как хорошо сшитый фрак.

Когда Муц вынырнул около камыша, аист с черными крыльями поднял свой длинный красный клюв и издал продолжительный крик. Тогда в груди у Муца зашевелилась тихая грусть по дому: ему вспомнились пруды Шмеркенштейна.

Разве там аисты не стояли так же на одной ноге, похожие в своих черных фраках на глубокомысленных профессоров? Ну, конечно, шмеркенштейновские аисты выглядели точно так же, как тут, в Пятидубье…

«Кто знает, быть может, как-раз эти аисты прилетели из моей родины?» — подумал Муц.

Он охотно подплыл бы к ним поближе, но побоялся, чтобы с ним не случился какой-нибудь грех. Поэтому он повернул обратно и, посадив четверых малышей себе на спину, стал играть с ними в «спасание утопающих». Затем он вытащил всех четверых на берег, стал кружиться по солнечному лугу и вытворял с Буцом такие штуки, что все покатывались со смеху.

Но, как уже было сказано, когда шмеркенштейновский мальчик начинает резвиться, он не знает, где кончается шутка и где начинается озорство, — что вскоре и оправдалось на Муце. Кувыркаясь, он столкнул одного празднично-разодетого юношу в пруд и вытащил его оттуда в самом плачевном виде, — это еще вызвало смех. Но, когда он погнался за пестрым мотыльком и поймал его, все набросились на великана, стали его щипать, колоть и толкать, пока он не разжал кулака. А глаза Буца светились из-под шляпы предостерегающе, очень предостерегающе…

Муц спохватился и твердо решил держать себя безукоризненно на концерте птиц. Этот концерт птиц был ежегодно главным развлечением в День Освобождения. Он должен был состояться после обеда в роще у пруда.

За праздничным обедом на площади Пятидубья, во время которого Муц уничтожил огромное количество пищи, за столом только и шел разговор.

— Скоро начнется птичий концерт! Ах, птичий концерт!

И, выйдя из-за стола, все тотчас же направились к роще. Мужчины, женщины и дети летели туда длинными вереницами или маленькими группами прогуливались поблизости.

— Положись на меня, я буду держаться молодцом, — уверял Муц предостерегавшего его Буца. Он усадил Буца к себе на плечо и присоединился к толпе, во главе которой шагали шесть потешных малых; с их бархатных беретов свисали длинные перья, а за плечами висели маленькие лютни. Когда толпа добралась до тенистой дорожки леса, все шестеро схватились за инструменты, ударили по струнам марш и затянули героические песни.

Здесь Муц услыхал много песен: песню про храбрых предков, которые некогда спустились из Бурных гор в равнину, очистили страну от хищных зверей и основали Страну Чудес; песнь о жадных фраках, которые обманывали народ и постепенно забрали себе все богатства; песнь о вожде блуз Тяжкой-Нужде, который неустанно призывал блуз к борьбе с фраками и за это томился в тюрьме, пока фраки не были изгнаны; песнь о героях, павших в борьбе с околдованными лилипутами; песнь о пяти храбрецах, освободивших страну от Волчьей-Пасти; о Буйной-Голове, который создал такие замечательные песни, что они навсегда запечатлелись в памяти народа; о Настойчивом, который заперся в своем домике и не выходил из него до тех пор, пока не изобрел тех чудесных крыльев, при помощи которых жители стали летать; о Бесстрашном, который первым пытался перелететь через Бурные горы и разбился, потому что ветер сломал легкие крылья; о старом Всезнае, который научил народ птичьему языку и выдумал неломающиеся крылья.

Эти песни были так прекрасны и дышали такой отвагой, что Муц шел, позабыв обо всем. Он не заметил, как Буц спустился на землю и замаршировал в ногу с певцами, не видел ни коз, ни лис, ни барсуков, которые выскочили из чащи и в почтительном отдалении следовали за толпой…

И только, когда певцы в последний раз с силой ударили по струнам и пение смолкло, Муц очнулся. В ушах еще звучали только что слышанные имена героев, как вдруг перед его глазами открылось необыкновенное зрелище, оторвавшее его от этих мыслей. Он очутился вместе с толпой певцов на круглой лужайке, окруженной вековыми дубами, буками и кленами и осененной тенью исполинского дуба. Эта лужайка была сверху донизу густо усеяна красными, синими, желтыми, коричневыми и белыми птицами, а вокруг исполинского дуба расположились сотни слушателей в ярких праздничных одеждах. Со всех сторон сюда шли и летели все новые и новые толпы и все новые стаи птиц с щебетанием опускались на ветки. Стоял такой шум, как бывает у нас осенью, когда стаи перелетных птиц обсуждают предстоящий перелет.

Когда Муц неожиданно показался между деревьями, все птицы недоверчиво повернули к нему головки, а стаи лисиц, коз и барсуков, пугливо выглядывавшие из еловой чащи, отпрянули назад. Черный аист, тот самый, которого Муц уже видел у пруда, стоял посреди лужайки с другими аистами. Увидев Муца, он поднял красный клюв и предупреждающе крикнул. Но тот не обратил внимания на волнение аиста, — такой необычайной, такой красочной и яркой показалась ему лесная картина. Она настроила его на столь торжественный и почтительный лад, что ему и в голову не могло прийти затронуть птиц. Он застенчиво опустился рядом с Буцом в тени одного клена, ветви которого сплетались с ветвями исполинского дуба, и продолжал изумленно разглядывать сборище. Многие сидели на ветвях вместе с птицами, а часть птиц уселась на мху рядом с жителями, оживленно беседуя с ними.

Рядом с Муцом лежал на животе какой-то седобородый и о чем-то беседовал с серой птичкой. Та направила свой клюв к самому носу своего собеседника и озабоченно щебетала:

— Фьйть! Бывают же в жизни несчастья! Как я радовалась, фьйть, когда мои четыре птенца выпорхнули из гнезда! А теперь, фьйть, никто из них не желает учиться. Мой дедушка был очень талантлив, тьвить. Мой отец пел, как жаворонок, муж мой тоже не из плохих певцов, а у моих четверых птенцов никакого голоса. Горе мне с ними! Тьвить, фьйть!

— Быть может, из них еще выйдет толк, — утешал ее собеседник.

Муц и Буц разинули рты, они, разумеется, ничего не поняли из щебетания птицы.

А серая птица печально вытянула усеянную белыми крапинками головку и продолжала жаловаться на своем птичьем языке:

— Кому суждено быть певцом, у того это сразу заметно. Тьить, пьип! Кушать и сорить в гнезде, это они умеют, мои четверо, но ничего больше.

И она повернула головку в сторону, как бы желая прервать этот безрадостный разговор. Затем, взглянув на Муца, она чирикнула старику:

— А этот великанище, — не помешает ли он нашему концерту, тьвить? Такой, говорят, варвар…

Она не успела закончить своей фразы и оборвала ее осторожным «пьип!» Какая-то большая птица в бурых и белых крапинках трижды громко и пронзительно свистнула. То был сигнал к началу концерта. Тотчас же птицы, с бурыми и белыми крапинками, вспорхнули и уселись на верхушке дерева.

Все смолкло. Ветер тихо шелестел в листьях, прожужжала где-то пчела, чихнул Муц, — больше ни звука.

Большая бело-бурая птица подняла клюв к небу, и вся группа бело-бурых залилась первой песней. Она звучала, как тысячеголосый хор жаворонков. Птицы слушали, склонивши на бок головки, а остальная аудитория в немом восхищении смотрела на певцов.

Один Муц не мог онеметь. После чиханья в нем словно развязался какой-то узел. Он беспокойно заворочался на мху, повернул глаза к дереву, где сидели бело-бурые и громко обратился к Буцу:

— Знаешь, Буц, это гораздо приятнее пряников! От пряников болят зубы, а от музыки этого не бывает.

Птицы и слушатели с негодованием посмотрели на нарушителя тишины, но как-раз в этот момент кончилось пение. Вторым номером выступили зеленые птички с красными хохолками. Они запели пламенный гимн свободе.

— Лучше, чем хор в Шмеркенштейне! — в упоении произнес Муц, откинулся на ствол клена и стал насвистывать в такт зеленым. Все собрание пришло в беспокойство, многие заерзали и сжали кулаки, а Буц шепнул:

— Подумай о крыльях!

За гимном зеленых последовало хоровое пение всех птиц. До его начала Муц успел быстро взобраться на соседний бук. Тому были две причины: во-первых, он не мог, как и все мальчики, долго усидеть на месте; во-вторых, ему хотелось избавиться от Буца, который все время щипал его в икру, опасаясь за судьбу крыльев.

Общий птичий хор был любимым наслаждением для жителей Страны Чудес. Все птицы группами, по цвету своих перьев, расселись на ветвях исполинского дуба. Дирижировала большая красно-бурая птица длинным клювом, как дирижерской палочкой. По первому взмаху многотысячный хор засвистал и защолкал, понеслись такие трели, что зашумели деревья. Вдруг весь хор издал продолжительный свист и замер — красно-белая певунья с светлой головкой запела тихое и нежное соло, послышалась высокая трель, понеслась все громче и громче, оглашая лужайку мощным каскадом, и вдруг — испуганный взмах чьих-то крыльев и пронзительный крик Муца;

— Ой! Мой башмак!

Один башмак свалился с его беспокойных, дрыгающих и болтающихся ног, а вслед за ним, с диким грохотом, свалился с дерева и сам Муц.

Могучие трели красно-белого солиста прервались тяжелым испуганным криком, головка его, с хрипом, склонилась на бок, — он с перепугу сразу потерял голос. А птицы и слушатели яростно слетелись и сбежались, защебетали и заорали вокруг злосчастного Муца.

Вокруг него стало темно: он не различал ни кустов, ни деревьев от множества порхающих тел, — слышал только яростные вопли, и чувствовал толчки и удары когтями по голове, шее и ногам. Наконец, он схватил свалившийся башмак и со всех ног пустился наутек.

Он бежал без оглядки, добежал от леса к пруду, а оттуда — к своему замку.

А на лесной лужайке толпились возмущенные жители Страны Чудес.

— Поруган праздник, священный Праздник Свободы! Испорчен излюбленный птичий концерт!

Красно-белый певец все еще не приходил в себя — он корчился в судорогах под исполинским дубом, его лихорадило. Золотая-Головка прикладывала ему холодные примочки к головке и к шейке. Остальные птицы окружили больного и устроили тут же митинг протеста. О, как возненавидели они великана!

— Как посмел он нарушить наш Праздник Свободы! Вьить, фьить! Как посмел он испортить наш торжественный концерт! Пьить! Он — позорное пятно для Страны Чудес. Вон его! Фьить!

Долго еще щебетали они. Затем они приняли очень важную резолюцию. Если бы Муц знал ее содержание, он бы еще больше волновался.

Так прошел третий день.

Суд народа

На другой день над Пятидубьем нависла тяжелая тишина. Молчали птицы, не слышно было пения жителей, уходящих на работу. Все население высыпало на площадь. Толпа волновалась и гневно сверкала глазами. Слышались возгласы:

— Вон великана! Мы хотим снова услышать пение птиц. Он опозорил нашу страну! Судить его! Вон его!

«Позор страны», вызвавший такое всеобщее негодование, только что поднялся с кровати в Замке Пирушек, сладко потянулся и потирал расцарапанные птичьими когтями щеки.

Вдруг дверь распахнулась, и какой-то запыхавшийся юноша предстал перед Муцом:

— Слушай, великан! Тебе нужно немедленно явиться на площадь. Сейчас начнется народный суд. — Повернулся и исчез.

А Муц почесал за ухом и пробормотал:

— Народный суд? Ага, значит, мне сегодня выдадут крылья.

И в нем неожиданно проснулась энергия. Он растолкал Буца, который еще похрапывал.

— Эй, Буц, вставай! Три дня кончились!

Но тот не пошевельнулся. Он дремал, словно желая проспать неприятности минувшего праздника. Муцу пришлось пуститься в путь одному.

— Сейчас мне выдадут крылья, — мечтал он, спускаясь с горы, залитой утренним солнцем. Но, когда через несколько минут он добрался до площади и увидел, с какими лицами его встретил народ, ему вспомнился вчерашний концерт — испорченный птичий концерт — и в нем сразу зашевелилось сомнение; как будет с крыльями? А когда он очутился перед террасой совета, душа у него совсем ушла в пятки. Народ сомкнулся вокруг, а Суровый-Вождь вскочил с места и вплотную приблизился к нему. Шрам на его лбу густо побагровел, орлиный нос походил на искривленную саблю, светлые глаза смотрели на непричесанного преступника с гневом и сожалением. Он начал:

— Великан! Вчера ты совершил тяжкое преступление. Наш прекрасный Праздник Свободы с незапамятных времен протекал в тишине и спокойствии. Ты первый его омрачил! Ты испортил птичий концерт! Выслушай же, что постановили птицы! — голос его звучал глуше: — Птицы отказываются петь, пока ты находишься в нашей стране. — Я спрашиваю вас, граждане Пятидубья, как поступить с великаном?

— Выгнать его! Ничего другого не остается! — отозвалась, как один, вся толпа. — Что за жизнь без птичьего пения?

— Слышишь, великан? — спросил Суровый-Вождь.

Муц потупил глаза, печально кивнул головой и робко спросил:

— А крылья? Их я все-таки получу?

— Это мудреный вопрос. Чтобы быть свободным, как птица, нужно вести себя иначе, — заметил Суровый-Вождь. — Ты, ведь, не только осквернил наш Праздник Свободы, ты на каждом шагу нарушал наши законы. Кто топтал своими ножищами цветы на лугах? — Ты. Кто давил пчел и майских жуков? Кто гнался за мотыльками? — Ты. Воображаю, что у вас там дома за дикий народ!

— Воображаем, что у них там за дикий народ! — повторили многие.

А другие прибавили:

— Пусть отправляется к себе! Для нашей страны он чересчур невоспитан. Пусть идет туда, откуда явился!

— Итти?.. Куда итти?.. Не могу я итти домой! Меня от дома отделяет огромное море! — воскликнул Муц. — Я не знаю дороги. Мой самолет сломался, — голос его задрожал: — Если вы не дадите мне крыльев, я никогда не смогу вернуться к своим родителям…

С этими словами он опустился на землю у среднего дуба и закрыл лицо руками.

Все смолкли, всех охватила глубокая жалость.

— Он не может найти своей родины! Не знает ли кто, как добраться до родины великана? Подумайте только, — существо без родины! — зашептались на площади.

Все женщины столпились вокруг Муца. Они гладили его непричесанную белокурую голову, ласкали его щеки и повторяли:

— Подумайте, — существо без родины!

Среди долгого грустного молчания прозвенел нежный голосок какой-то девочки:

— Давайте, быть может, спросим у Всезная. Вы не помните, вы не помните, что он еще предсказал?

И девочка вскочила, поднялась в воздух и полетела так быстро, что ее светлые косички рассыпались по плечам.

То была Золотая-Головка, дочь Сурового-Вождя. Она летела прямо к Всезнаю.

Хижина Всезная лежала посреди молодой березовой рощицы. Зеленая листва заслоняла ее низенькую крышу. Разноцветные птицы качались на ветках, а пчелы и бабочки, которые ежеминутно залетали к старику с вестями со всего широкого мира, жужжали и копошились в цветочной изгороди.

Всезнай склонился над письменным столом, заваленным книгами, и ломал себе голову над вопросом, которому посвятил много бессонных ночей. Что сделать, чтобы его сограждане могли лететь над морем, не боясь обморока и крушений? Треск сучьев вывел его из глубокого раздумья. Он привстал и увидел Золотую-Головку, которая пробиралась сквозь березовую рощицу к его хижине.

Не успел старый ученый выйти из-за стола, как она уже очутилась в комнате, обняла его и, с трудом переводя дыхание, торопливо задавала вопросы:

— Всезнай, Всезнай! Скажи, как великану добраться домой! Помнишь, помнишь, ты говорил — с птицей! С какой птицей? Скорее, скорее, — иначе он останется без родины! Он сидит пригорюнившись на…

— На площади, — знаю, знаю, — прервал девочку Всезнай.

Еще задолго до того, как прилетела Золотая-Головка, у него под окнами побывал большой шмель и рассказал про все, что видел и слышал на площади в Пятидубьи. Всезнай, с лукавым видом, поглядел на Золотую-Головку сквозь очки, потрепал ее по плечу, высоко поднял густые брови и молвил низким басом:

— Ты знаешь пруд у Пятидубья? Там в камышах стоят аисты. Большие длинноногие птицы, которые за последние годы навещают нас ранней осенью. Они прилетают к нам из страны дикарей-великанов, где еще до сих пор охотятся на животных и птиц. Поэтому аисты очень недоверчивы; они еще не привыкли к нашей дружбе. Подойди к ним осторожно и скажи: «Всезнай просил кланяться Черному Фраку и забрать поскорее великана, как было условлено».

Золотой-Головке не удалось порасспросить его подробно. Он легонько вытолкнул ее из хижины; она успела лишь поцеловать его на прощание в дверях и затем стрелой полетела к пруду. А старик снова уселся за письменный стол и обратился к шмелю, который с головкой забрался в чашечку цветка на окне:

— Отправляйся-ка туда и узнай, чем кончится дело с великаном.

Шмель, с громким жужжанием, вылетел за окно и полетел на площадь Пятидубья, но не застал там никаких перемен: мужчины столпились в кучки и обсуждали, что делать с великаном. А тот попрежнему сидел на корточках под дубом, закрыв лицо руками. Вокруг него, как и раньше, стояли женщины, гладили его по голове, ласкали и утешали:.

— Быть может, Всезнай поможет. Он все устроит.

Но Муц не отнимал рук от лица. Чем нежнее гладили его маленькие, мягкие ручки женщин, тем ужаснее казалась ему невозможность вернуться на родину. Ужасные мысли роились в его белокурой голове. Он должен убраться из этой прекрасной страны, уйти отсюда без крыльев, и, стало-быть, никогда больше не увидится с отцом, с матерью и сестрицей…

Он все ниже и ниже опускал голову. Говорить он уже давно не мог. Кто знает, не хлынули ли бы у него из глаз ручьи слез, если бы в этот момент не произошло нечто удивительное.

Это удивительное явилось через крышу городского Совета, с громким криком и шуршанием крыльев, и спустилось около Муца. А когда он с любопытством поднял голову, то увидел в нескольких шагах от себя улыбающуюся Золотую-Головку, знакомого черного аиста, которого Муц видел у пруда, и толпу, напиравшую с вопросами:

— Что говорит Всезнай? Это та птица, что отвезет великана на родину?

— Да, — отвечала Золотая-Головка и радостно рассмеялась. — Аист Черный Фрак отвезет великана на родину, если вы дадите ему крылья.

— Дать ему крылья! — приказал из толпы Суровый-Вождь.

— Дать ему крылья! Пусть он вернется на родину, — присоединились другие.

И вся площадь повторила за ними:

— Пусть он вернется на родину! Пусть он снова увидит своих! Мы согласны дать ему крылья!

«Бумм! — загудело в голове у Муца. — Как? Он получит крылья? Он полетит с аистом домой? Возможно ли?»

Он вскочил с места, как молния, от радости и волнения не зная куда девать руки, и, с сияющим видом, посмотрел на большую птицу. А та спрятала клюв под черное крыло, неподвижно застыв на одной ноге, точь в точь как молодой профессор перед экзаменом.

Аист испуганно отпрянул назад, когда Муц склонился над ним и дрожащим голосом спросил:

— Ты поможешь мне добраться домой? Разве ты знаешь, куда нам лететь?

Черный Фрак задрал клюв и что-то прокричал в ответ Муцу.

Тот, разумеется, состроил глупейшую, недоумевающую гримасу, но Золотая-Головка ему объяснила:

— Черный Фрак прилетел из городка, именуемого Шмеркенштейн. Разве ты этого не понял? Он тебя уже видел там, у пруда…

«Бумм!» — Загудело еще сильнее у него в голове. — «Аист из… Шмер-кен-штей-на…» — и ему вспомнились черные аисты, которых он часто встречал дома у пруда. Он пристально посмотрел на Черного Фрака и, с жаром, заговорил:

— Ты из Шмеркенштейна? Неужели из Шмеркенштейна? Неужели из…

Черный Фрак снова стал что-то кричать и все, с изумлением, вслушивались в его речь. Один только Муц ничего не понимал, — ничего. У него был самый беспомощный вид, пока к нему не подскочила Золотая-Головка и не перевела ему речь аиста на человечий язык. После этого между Муцом и Черным Фраком завязался следующий разговор:

Муц. Аист, аист! Ты из Шмеркенштейна? Ты меня видел в Шмеркенштейне? Шмеркенштейн еще стоит на своем месте?

Черный Фрак. — Я уже две недели в Стране Чудес, кляп-кляп. Часто видел, как ты в большом пруде ловил маленьких лягушат, кляп-кляп. Тоскливо теперь на пруде у Шмеркенштейна. Каждый вечер туда приходит маленькая девочка, плачет, зовет своего брата и плачет, каждый вечер… кляп-кляп.

Муц. (взволнованно). Она на полголовы ниже моего?

Черный Фрак. — На полголовы, кляп-кляп.

Муц (сильно нагнувшись вперед). — У нее белокурые волосы и две косички с бантом?

Черный Фрак. — Белокурые волосы и две косички с бантом, кляп-кляп.

Муц (вне себя от волнения). — Это моя сестра! (Сильное волнение в толпе). Моя сестра!.. Аист, Черный Фрак, дорогой Черный Фрак, милый Черный Фрак, полети со мной домой! Покажи мне дорогу, и я буду тебя баловать, буду кормить самыми лучшими жирными лягушками, никому не позволю тебя обижать! Покажи мне дорогу!

Черный Фрак (кивая). Через три дня, кляп. Нужно сперва починить гнездо. Не могу же я оставить на произвол судьбы жену и детей. Через три дня, кляп-кляп!

Тут Муц бросился на шею Черному Фраку и так крепко прижал его к своей груди, что тот насилу вырвался, испуганно отскочил от Муца и лишь издали поцеловал его прямо в кончик носа своим клювом…

* * *

Настал полдень. Солнце стояло уже высоко, а Буц все еще спал за подушкой в гостиной Замка Пирушек. Ему снились радужные сны: у него были крылья и он прилетел в Лилипутию. И у всех лилипутов тоже были крылья; они жили с жителями Страны Чудес, как братья, и знали птичий язык. Затем Буц перенесся на птичий концерт в Беличий бор, все лилипуты сидели внимательно под концертным дубом, бело-красная птица заливалась звонкой трелью — и… Буц внезапно проснулся от толчка в бок.

Перед ним стоял Муц. Он радостно смеялся, прыгнул на кровать, соскочил вниз и затрещал, как из пулемета, с такой быстротой, что Буц еле успел вылезть из-за подушки.

— Буц, подумай! Подумай только, Буц! Мы получаем крылья! Завтра я улетаю. В Лилипутию! Я только что обещал на площади… Потому что птицы не желают петь, пока я здесь… Подумай, все из-за меня! И аист Черный Фрак летит со мной домой. Через три дня он будет в Лилипутии. Через три дня! Завтра мы уже будем в Лилипутии, завтра.

Буц молча, с удивлением, наблюдал за своим другом. Тот размахивал руками, тряс головой и плел непонятные вещи. Буц решил, что радостный и сияющий великан сошел с ума, покачал головой и печально промолвил:

— Бедняга, он тронулся.

— Нет! — послышался низкий бас из какого-то угла. — Нет, великан вовсе не тронулся! Все это верно.

Испуганные Муц и Буц стали шарить глазами по комнате и заметили в дверях седого старика, который, видимо, только что пришел, так как пропеллер на его спине еще продолжал медленно вращаться.

— Всезнай! — воскликнул Муц и сделал почти тельное лицо. — Сбылось все, что ты предсказал! Ах, скажи мне, откуда ты все это знал?

— Для того я сюда и явился, — ответил Всезнай, — чтобы объяснить тебе, почему умным людям известно иногда то, что глупым кажется непостижимым. Итак, слушай! О том, что ты происходишь из страны великанов, мне рассказали аисты, когда ты впервые появился в Пятидубье. О том, что ты испортишь Праздник Свободы, было написано у тебя на лбу. А с Черным Фраком и с отъездом домой дело еще проще. Ведь, я сам договорился с ним об этом.

— Да, но…

Но Всезнай продолжал, не обращая внимания на раздираемого любопытством Муца:

— Итак, завтра у вас будут крылья. Завтра днем вы будете в Лилипутии. Там вы выкинете еще одну шалость. Знайте: в одном из лилипутских замков скрывается восемь дерзких призраков. Их нужно переловить! Их нужно переловить!

«Фррр!» — и старик уже был за дверьми, поднялся над оградой замка и полетел к лесу.

Возвращение в Лилипутию

В совещательном зале королевского дворца Лилипутии кипела жизнь. Правда, это был единственный обитаемый замок во всей стране. Остальные замки толстосумов были заброшены и объяты мертвой тишиной. Их обитатели бежали в глубь Беличьего бора.

Шоколадные зубцы и острия башен попрежнему поднимались к небу, и попрежнему ветер разносил по всей стране аппетитный запах пряничных стен. Но этот запах не действовал больше на лилипутов. Народ ходил с высоко поднятыми носами, так как со времени великого пряничного пиршества в День Освобождения, у всех прошла охота к лакомствам. Вымершие замки дремали в тени деревьев, как таинственный пережиток седой старины, как сказочные руины.

В одном только королевском дворце кипела жизнь, хотя из опустевших конюшен не доносилось больше блеяния двурогих, по лестницам не сновали вниз и вверх обшитые галунами слуги, и король со своими советниками не проходил, бренча саблей, по покоям.

В совещательном зале собралось двенадцать лилипутов. То был Совет Двенадцати, избранный народом после бегства толстосумов. Он устраивал еженедельно свои заседания в королевском дворце и разрешал здесь все государственные дела.

Сегодняшнее заседание носило особенно бурный характер. Старик Громовое-Слово, старейший из двенадцати, сидел на председательском месте за длинным столом из слоновой кости, стучал кулаком, хохотал, устремив свои темные пламенные глаза на одного из членов совета и в третий раз недоумевающе спрашивал:

— Привидения? В Замке Веселья? Привидения? Товарищ Тонкогуд, это у тебя в голове привидения, и нигде больше.

— Правильно! — подтвердили остальные и засмеялись.

Только один Тонкогуд оставался серьезным, поднял бледное усталое лицо и отчаянно залепетал:

— Товарищи! товарищи! Но если я их видел собственными глазами! Вчера я сам стоял на карауле в замке. Ночь была очень темная. Половина неба была черная, совсем черная, а другая посветлее. Мерцало несколько звезд, выл ветер, кричала сова…

— Ну и что же? — допытывались другие, с жадным любопытством нагнувшись к нему.

— Ну, и что дальше?

— Закричал филин, а затем снова крикнула сова, и ветер громче завыл.

Гонкогуд на минуту замолк. Было видно, что он от страха не в состоянии продолжать рассказ.

— Дальше!

— Трусам не место в Совете Двенадцати!

— Ну, продолжай, расскажи что-нибудь пострашнее, — подтрунивали другие.

— Вообразите только: ветер выл все сильнее, ночь становилась чернее, кажется где-то прогремело, и ровно в полночь…

Тонкогуд снова замолк — ему опять становилось страшно. Кроме того, из города стали доноситься громкие крики.

Все члены Совета Двенадцати повернули головы к окну и увидели настолько ошеломляющее зрелище, что сразу забыли страшный рассказ Тонкогуда.

Над городом парил огромный великан, с исполинскими крыльями на спине. Рядом с ним летел лилипут с длинным пером на шляпе. Один несся широкими взмахами крыльев, как гигантский аист, а маленький мчался за ним, как ласточка. То были Муц и Буц.

Они махали руками, приветствуя город, улицы которого грохотали от криков и возгласов. Мужчины, женщины, дети, старики, — все, что способно было двигаться, ринулось на площадь и уставилось в небо, под синим куполом которого Муц и Буц широкими кругами спускались к земле. При этом Муц и Буц так болтали ногами, что чуть-чуть не сбили самую высокую башню, затем оба снизились на середине площади. Муц опустился стоя, как цапля, а Буц подпрыгнул несколько раз, подобно воробью. Шляпы полетели в воздух, музыканты заиграли на скрипках песню Свободы, поэты стали декламировать новейшие героические поэмы, каждый стих которых рифмовался с «Буц» и «Муц». Женщины поднимали вверх своих детей, с криком:

— Да здравствуют наши герои Муц и Буц! Да здравствует могучий великан!

Но могучий Муц, видимо, очень устал с дороги и сразу уселся посреди ликующей возбужденной толпы. Дети летели через голову на его колени, женщины гладили его руки, мужчины уселись к нему на ноги. Все они выглядели гораздо бодрее и независимее чем прежде, с обожанием смотрели на Буца и великана, расспрашивали и рассказывали сами. Всем хотелось говорить одновременно, и все перебивали друг друга.

— Зажили ли у вас уже головы?

— Как поживают наши братья в Стране Чудес?

— Будут ли и у нас крылья?

— Ну, конечно, конечно. Они уже высланы — уверял хитрый Муц, но тотчас же замолк. Через площадь приближались, запыхавшись от бега, двенадцать членов совета. Их куртки расстегнулись, фалды развевались, шляпы свисали на затылок. Они примчались с Дворцовой горы, пробились через толпу и восторженно бросились к великану.

Только один Громовое-Слово хранил достоинство. Он протянул руки к Муцу и сказал:

— Добро пожаловать, великан Муц! Добро пожаловать в новую Лилипутию! Вряд ли ты узнаешь ее, — так радостен стал народ, так свободны его дети. Пряничный запах больше не валит их с ног. Всем этим мы обязаны тебе.

Муц схватил старика за пояс и посадил к себе на колени, но тот нисколько не смутился и продолжал:

— Ты освободил нас от волшебной короны. Ты освободил нас от толстосумов. Ты…

— Нет, — прервал его Муц, — нет, это не так! Буц освободил вас от волшебной короны, а от толстосумов избавились вы сами. Сами!

Но Громовое-Слово не сдавался:

— Ты нас освободил! Ты, сын неба! Я так предсказал!

— Нет! — Муц разгорячился. — Я так радовался, что мы снова увидимся, а вы затеваете спор! Вы сами освободили Лилипутию!

— Ты!

— Вы!

— Ты!.

— Вы!

Перепалка между Муцом и Громовым-Словом продолжалась бы без конца, если бы один из Совета Двенадцати не выпрямился во весь рост на коленях Муца и крикнул во всю глотку:

— Вы спорите о том, кто нас освободил, а я, Тонкогуд, заявляю, что мы еще не совсем свободны.

— Конечно, нет, — сказал Муц, — у вас, ведь, нет еще крыльев.

— Это еще не все, — печально отвечал Тонкогуд.

— А что ж еще? — наморщил лоб Муц.

Тонкогуд не заметил этого. Он бросил взгляд через толпу вслед солнцу, собирающемуся скрыться за холмами у Замка Веселья, и из его маленького рта вырвалось:

— Через несколько часов… снова появятся… в большом подвале… привидения…

Маленький Буц, как свечка, подпрыгнул вверх и зарычал.

— Знаем! Знаем! Нечистая сила! Их нужно переловить, — сказал старый Всезнай. Сегодня это будет в последний раз.

Муц заразился волнением своего маленького друга и, встав так быстро, что несколько десятков лилипутов скатилось с его колен, крикнул:

— Да, сегодня это будет в последний раз. Наипоследнейший! Тонкогуд, покажи нам подвал, где гуляют приведения!

И, прежде чем изумленные лилипуты успели сообразить в чем дело, Муц схватил бедного Тонкогуда и полетел с ним. Буц ураганом ринулся за ними.

Громовое-Слово смотрел им вслед, пока видны были болтающиеся в воздухе ноги Муца, затем повернулся к застывшим в молчании лилипутам, почесал себя за ухом и пробормотал:

— Странно! Откуда они уже знают об истории с привидениями?..

Нечистая сила

Густые серые сумерки ложились на Замок Веселья, когда Муц, Буц и Тонкогуд подлетали к парку. Птичка пела в кустах вечернюю песенку, из Беличьего Бора доносился одинокий крик совы.

Все трое тихонько опустились на дерн. Муц так устал, что беспрестанно зевал. Затем он повернул нос к замку, сложил ноги кренделем и спросил:

— Итак, здесь бродит нечистая сила? Где? Как? Настоящие привидения?

Тонкогуд прижался к великану, покосился на подвал и боязливо начал:

«Да, да. Настоящие привидения. Представьте себе, как раз на третий день… после освобождения Лилипутии… прохожие услыхали какой-то треск и шум, выходивший из этого подвала. Они бросились в замок, зажгли свет — и что же представилось их глазам? Сломанные стены, развороченные полы, и несколько таинственных существ, которые быстро скрылись в темноте, словно их поглотила ночь.

Можете себе представить, как после этого пожимал плечами каждый лилипут, глядя на Замок Веселья. О пряниках и других лакомствах толстосумов никто из нас и знать не хотел. Мы все объелись ими еще в День Освобождения. Но Совет Двенадцати постановил, чтобы все здания из лакомств были сохранены в целости как исторические памятники. А теперь вдруг начинается разрушение Замка Веселья…

Итак, мы все были, сильно возмущены. В ближайший вечер в гостиной замка спрятались трое вооруженных часовых. Они просидели до полуночи, как вдруг из подвала послышался шум и грохот. Послышался шорох, чьи-то шаги на лестнице и замогильные голоса:

— Бегите, лилипуты! горе вам! Мы грозные мстители! Мы тени толстосумов!

А когда трое караульных зажгли факелы, распахнулась тяжелая дверь, и в зал вошли восемь призраков, облаченных с ног до головы в белые саваны. Из верхних прорезов саванов высовывались оскаленные черепа, а в костлявых руках торчали зажженные свечи. Стуча костями, они приблизились к трем караульным и снова зазвучали замогильные голоса:

— Горе вам! Горе вам! Бегите, лилипуты! Мы грозные мстители! Мы тени толстосумов!

Ух, какой мороз пробрал караульных! Они хотели, было, выхватить сабли, но от страха у них отнялись руки и только ноги могли двигаться.

Они мигом очутились у окон, выскочили в темноту и бежали без передышки, пока не достигли домов фабричного поселка.

И что ж обнаружилось? На утро снова не хватало двух стен.

На другой вечер я пошел караулить вместе с другой стражей… и ровно в полночь…»

Голос его оборвался. Воспоминание о жуткой ночи, видимо, сдавило ему грудь, и он еще крепче прижался к великану, у которого начало играть воображение.

Муц ясно представил себе призраков, слышал их глухие голоса и стук их костей.

Что же будет, если призраки опять появятся сегодня ночью? У него пронеслись в голове все рассказы про призраков, которые он когда-либо читал или слышал. Он стал ежиться, чтобы почувствовать, как мороз проходит по коже, но ничего не получалось. Муц познал за последние несколько дней столько опасностей, что никак не мог заставить себя бояться. Кроме того, глаза его слипались, он сильно устал от первого полета. Он успел только пролепетать:

— Разбудите меня, когда придут привидения, — и свалился на траву.

Буц привык к лишениям. Он не свалился и выглядел, по своему обыкновению, молодцом. В ушах его звучали слова Всезная: «Их нужно переловить!»

Не проронив ни слова, он снял со спины крылья и пропеллер, поднял один из валявшихся на земле факелов, зажег его и вошел в замок. Осмотрев разбитые пряничные стены, он внимательно, как индеец, исследовал пол и, действительно, нашел на нем следы лилипутьих ног, которые вели к подвалу и там, у стены, попросту, исчезали.

— Муц, Тонкогуд, идите сюда! — раздался голос Буца из подвала, но ответа не было.

Когда Буц снова выбрался в сад, он застал Муца спящим на траве, а второго и след простыл. Страх погнал его домой.

* * *

На башенных часах пробило девять. Стояла теплая летняя ночь. На голубом небе появились полчища звезд, месяц широко улыбался земле.

Буц стоял около спящего Муца и обдумывал тонкую военную хитрость. Затем он вернулся обратно в замок, забежал в старинный оружейный зал Сыра-в-Масле, взломал один шкап, отобрал себе саблю, схватил в охапку груду ружей и выбежал с ними в сад. Там он расставил ружья по всем окнам подвала с таким хитрым расчетом, чтобы из каждого окна внутрь подвала было направлено по два дула. Отточив свою саблю о гранитную ограду, он снова спустился в подвал, уселся на пряничную плиту и стал поджидать гостей…

На башне пробило десять, глаза Буца давно уже свыклись с темнотой своей засады, но, привидения не показывались…

Пробило одиннадцать — никаких призраков…

Часы мерно пробили двенадцать, и Буц уже переставал верить в нечистую силу. Как вдруг он услышал глухой шопот, беготню, шорохи, заметил, как кусок стены сдвинулся с места и открыл темный зияющий ход. Из мрака показалось восемь белых призраков, с черепами вместо голов и с горящими свечами в руках. Буц, замахнувшись саблей, выскочил из своей засады, с такой быстротой, что призраки сначала, было, смешались, но затем вытянули свои черепа над саванами, двинулись на смельчака и заговорили замогильными голосами:

— Горе! Горе! Бегите, лилипуты! Мы — грозные мстители! Мы — тени толстосумов!

Но Буц не бежал, даже не сдвинулся ни на шаг. Указав саблей на сверкавшие в окнах ружейные дула, он засмеялся в лицо страшным фигурам и приказал:

— Ни с места! Иначе вся рота откроет стрельбу!

Тут со всеми восемью призраками произошло забавное превращение. Они повернули черепа, и неподвижно уставились на грозные ружейные дула. Свечи у них заколебались в руках, глухие звуки застряли в глотках, а ноги так задрожали, что саваны зашуршали и заколыхались.

— Скиньте саваны, — или я прикажу стрелять!

Упали наземь полотняные наряды — и… кто предстал при свете свечей?

Восемь самых обыкновенных лилипутов.

Они были одеты в обычные костюмы толстосумов, а на головах торчали выдолбленные тыквы, в которых были вырезаны отверстия для глаз, носа и рта, делавшие их похожими на черепа.

— Долой тыквы! — приказал неумолимый Буц, и перед ним появились восемь лилипутьих голов с взъерошенными волосами, восемь бледных, как-будто знакомых Буцу лиц. Не были ли это Фриц Сыр-в-Масле, Алекс Сыр-в-Масле, Эдди Полная-Чаша, Хуц Полная-Чаша, Бим Без-Забот, Жжж Золотой-Чурбан, Бум Кругопуз, Мац Клади-в-Банк? Ну, конечно, они, сынки толстосумов, бывшие офицеры, еще несколько недель тому назад гарцовавшие перед рядами лилипутских войск.

Эти восемь бывших сиятельных особ были похожи теперь на самых несчастных воришек. Они стояли перед Буцом с самым жалким видом — трусливые, потные, грязные, с блуждающими глазками и в измазанных глиною платьях. Трудно было узнать в них представителей некогда блиставшей знати.

Буц устремил суровый взгляд на жалких грешников.

— Вы явились сюда из Беличьего бора? — спросил он после продолжительного и тягостного молчания.

Они смущенно кивнули головами.

— Подземным ходом?

Они кивнули головами.

— Вы еще не забыли про пряники?

Они кивнули головами:

— Вы хотели запугать стражу и каждую ночь, таскать пряники в Беличий бор?

Они кивнули головами.

Буц приказал им повернуть назад, загнал их ударами сабли плашмя туда, откуда они появились и задвинул за ними тяжелую каменную стену… Затем он поднялся по ступенькам во двор, стащил в сером утреннем сумраке ружья с окон, разбудил спавшего глубоким сном великана, показал ему тыквы и саваны и рассказал всю историю с привидениями.

Прощание с лилипутами

На самом высоком тополе у Пятидубья, покачивалось круглое надежное гнездо аистов. В этом гнезде стоял Черный Фрак и глядел поверх зеленой листвы в темный лес, деревья которого тихо шелестели в утреннем ветре. У ног Черного Фрака сидела аистиха, прикрывая крыльями голых аистят и, высоко задрав клюв, выжидательно глядела на супруга. Он прищурил глаза и начал, по своему обыкновению, кратко и решительно:

— Дорогая супруга! Настал день великого путешествия, кляп! Должен сегодня выполнить свое обещание, кляп! Должен проводить домой шмеркенштейновского мальчика, кляп!.. Следи хорошенько за малютками, кляп!..

Аистиха окинула своих голых птенцов немым любовным взглядом:

— Надеюсь через три дня вернуться, кляп! Если тебе нужна будет помощь, обратись к аисту Красному Клюву. Он обещал. Мой друг Всезнай — также, кляп!

Черный Фрак почесал аистиху клювом у шеи, пощекотал клювы аистят и еще раз прикоснулся на прощание к шее аистихи. Затем он решительно выпрямился, как человек у которого уже завязан чемодан, распахнул широкие крылья, выбросился в сторону из гнезда, взял направление на юг и понесся над полями, которые еще спали предутренним сном.

Крыши маленьких селений нетерпеливо выглядывали из зелени садов, словно не могли дождаться наступления утра. А над лугами и прудами клубился туман, готовый исчезнуть с первыми лучами солнца.

Всего этого не замечал Черный Фрак. Его клюв был устремлен, как красная стрела, по направлению к Бурным горам, на утесах которых он сделал первую остановку.

Вершины гор были покрыты белыми облачками, а пограничные крепости, в которых лилипутское войско годами лежало готовое к войне со Страной Чудес, лепились над кручами, как заброшенные ласточкины гнезда.

Из бойниц уже не торчали дула пушек, в сторожевых башнях не бренчали больше оружием бойцы. Крепости висели на горах, как напоминание о ненавистном прошлом.

Черный Фрак испустил над долиной довольный крик, но тотчас же испуганно вздрогнул: резкий удар бича просвистал внизу, раздался еще раз, и еще. И когда Черный Фрак напряг зрение, он увидел длинный ряд телег, которые катились на перевале из Страны Чудес в Лилипутию. Телеги были нагружены доверху крыльями, которые выписал для народа Совет Двенадцати Лилипутии.

Черный Фрак закляпал еще довольнее и полетел дальше, пронесся над лилипутьими селениями с новыми, прекрасными, ярко раскрашенными домами, покрутился над заброшенными пряничными замками и разрушенными шоколадными башнями, полетел на юг, пронесся над Беличьим бором и стал зорко вглядываться в землю, отыскивая белую башню королевского дворца. Он кружился над окрестностями Замка Веселья, но не мог еще различить марципанового здания, так как даже глаза аиста не могли видеть отсюда, что делается в столице. Но вдруг, он услышал чей-то громкий смеющийся голос. Таких голосов на всем лилипутьем острове был только один.

— Великан! — закляпал Черный Фрак, — этого парня всегда услышишь задолго до того, как увидишь.

И когда глаза аиста присмотрелись к равнине, они увидели белокурую кудрявую макушку, блестевшую на солнце.

Белокурая макушка принадлежала Муцу. Он все еще находился с Буцом в Замке Веселья, но не в таком одиночестве, как накануне.

Утро привлекло сюда массу народа. Во главе с Громовым-Словом пришло из столицы свыше ста лилипутов, чтобы узнать, чем кончилось дело с привидениями. Жители фабричного поселка явились в полном составе, они покраснели от стыда, когда Буц показал им тыквы и саваны, от которых бежала их стража. Храбрый малый принужден был все время повторять эту историю, и, как раз тогда, когда он начинал ее в четвертый раз, нечто большое бело-черное, с шумом опустилось вниз…

Сначала все застыли от неожиданности, затем несколько лилипутов испуганно вскочили. Вслед за ними вскочил Муц и бросился этому большому бело-черному существу на шею, с криком:

— Черный Фрак! Ну, конечно, конечно, конечно… Сегодня день нашего отъезда! Ты сдержал слово! Завтра я снова увижу своих родителей, и сестру, и дядю, и тетю, и… — Муц назвал всех своих родных, включая троюродную бабушку и всех школьных товарищей, — от самого большого забияки до последнего тихони. Он был вне себя от радости.

Все лилипуты поднялись и столпились вокруг аиста — они никогда не видели такой большой птицы. Муц несказанно гордился своим проводником, важно выставил ногу вперед и заявил:

— Представьте себе, такие больше птицы бродят у нас по улице, как у вас вороны. С этой чудесной птицей я лечу теперь домой.

Собравшиеся лилипуты не находили слов от изумления. Им не хотелось верить, что великан, действительно, собирается их покинуть. А глаза Муца, наоборот, с тоской смотрели на юг, и он вдруг засуетился.

— Я еду домой! — ликовал он, прижал к груди Буца и старика Громовое-Слово, стал прижимать и прочих лилипутов, попадавшихся ему под руку, катался с ними по траве и заставил всю толпу кувыркаться.

Так продолжалось некоторое время, но когда лилипуты сообразили, что великан серьезно прощается с ними, они обхватили его руки и ноги; и не хотели его отпустить.

Черный Фрак терпеливо наблюдал эту картину. Но когда солнце поднялось так высоко, что тень Замка Веселья совсем исчезла в дерне, аист стал, выражать нетерпение, подошел к Муцу, поднял длинный красный клюв, очень решительно кляпнул и, указав на солнце, взмахнул крыльями, как бы готовясь к отлету.

Тут к тоске Муца по дому стало примешиваться опасение. Он воскликнул:

— Пустите меня! — и стряхнул с себя лилипутов. — Я непременно вернусь!

Он завозился со своим волшебным ящиком, который прозвенел точно старый будильник, когда его заводят.

— Ах, Буц, если бы не море, ты мог бы полететь со мной в Шмеркенштейн!

Он снял с одного лилипута шляпу.

— Дайте мне хоть что-нибудь на память!

Не успел он это вымолвить, как лилипуты пришли в неистовство. Они стали срывать с себя одежды и совать их в карманы Муца, стали бросать туда шляпы, куртки, ботинки. В мановение ока дюжина лилипутов стояла голышом на солнце, а Громовое-Слово успокоился только тогда, когда Муц спрятал в карман его галстук.

Лилипуты точно помешались. Дети вскарабкались на великана и наполнили его карманы кусочками пряника. Женщины и девушки забросали его полевыми цветами. Несколько музыкантов сыграло заунывную прощальную песню. Поэты продекламировали ново-лилипутскую героическую поэму. Она рифмовалась на «Муц» и «Буц» и была так бесконечно длинна, что Черный Фрак беспокойно смотрел то на них, то на небо. Ему очень хотелось перелететь через море до захода солнца. Но когда после поэтов Громовое-Слово поднял руку, чтобы произнести прощальную речь, у аиста лопнуло терпение. Он еще раз настойчиво кляпнул Муцу и поднялся в воздух.

Ах, как быстро зашевелился Муц! Он взвился, как ракета к небу, оторвал от себя Буца и бросился вдогонку за аистом. Обернувшись назад, он увидел кивающих, машущих руками и выкрикивающих прощальные приветствия лилипутов, декламирующих поэтов и размахивающих смычками музыкантов, еще раз взглянул на старика Громовое-Слово, с его пламенными глазами, острым профилем и белой бородой.

Муц долго махал носовым платком, пока не очутился рядом с Черным Фраком и последний лилипут не скрылся из его глаз.

Ветер пел лихую напутственную песню и обвевал прохладой шмеркенштейновского мальчика, который, с широко раскинутыми крыльями, летел между Черным Фраком и Буцом навстречу морю. Карманы Муца тяжело свисали вниз, так как они были переполнены съестными припасами. Этим вещам Муц всегда уделял большое внимание перед всякой поездкой. Далеко внизу мелькали реки, пруды и леса Лилипутии, и в памяти Муца вставали воспоминания о Громовом-Слове, Пипине, Суровом-Вожде, Всезнае, Золотой-Головке.

Там на Севере лежали Бурные горы, а за ними сказочная Страна Чудес, для которой он оказался чересчур беспокойным гостем.

Они неслись над лугами Лилипутии, над ее цветущими полями, где он пережил столько приключений… А потом этот Буц! Почему, собственно, ему не перелететь с ними через море? Как все на свете устроено навыворот!

Муц вздохнул и не знал, должен ли он грустить по поводу своего отъезда или радоваться о возвращении к родным. Сожаление об оставленной Лилипутии появилось на его загорелом лице.

— Буц! — вымолвил он неуверенными голосом, — я вернусь и привезу с собой много интересных игрушек. Картонного плясуна или слона, который пищит, если надавить ему живот.

Лицо Муца становилось все печальнее и печальнее.

«Фу, чорт! Он еще, пожалуй, захнычет под конец», — подумал Буц. Он пробрался между Муцом и Черным Фраком и сразу стал очень разговорчив.

— Подумай, как будут радоваться твои родители, Муц! Заметь себе хорошо дорогу и привези с собой сестру! Ах, как будет славно!

Откуда только взялось такое обилие слов обычно молчаливого Буца? Он так разговорился, что ни Муц, ни он не заметили, как земля осталась позади, как становилось все ближе и ближе сверкающее белое море, как быстро они очутились над открытым водным пространством и как предостерегающе закляпал Черный Фрак.

Снизу доносился шум волн, но Муц не слышал ничего, кроме голоса Буца.

— Приезжай поскорее и привези такого слона, — голос Буца слабел, — такого слона, который громко пищит, если ему надавить живот. — Голос Буца становился все глуше. — надавить на жи… — и Буц умолк.

Черный Фрак испуганно закляпал, а когда Муц вопросительно посмотрел в его сторону, он только успел заметить, как несчастный, с закрытыми глазами, летит головой вниз в пучину.

— Буц! — заорал Муц и, как ястреб, ринулся за ним, но тот уже исчез на пенистом гребне могучей волны.

— Буц! — крикнул он снова. И волна, как бы услыхав его тревожный крик, вынесла утопающего на гребне. Муц отчаянно боролся с ветром, схватил Буца за воротник, судорожно сжал в руках, подлетел с ним к берегу, сорвал с него куртку и крылья и уложил на мягкий теплый песок…

Под лучами солнца Буц быстро пришел в себя, потянулся, раскрыл глаза и увидел голову великана, а рядом с ней клюв аиста, озабоченно торчавший над его носом.

— Море! — вымолвил Буц, — море! Через него не может пробраться ни один лилипут.

И, как ни в чем не бывало, он сел, сбросил с себя мокрое платье, чтобы оно просохло на солнышке, и заставил Муца рассказывать про смешного слона. При этом всегда тихий Буц громко хохотал, а затем принялся рассказывать всякие истории. Все они начинались так:

— Когда я еще был беглецом, мне привелось…

Истории свои он рассказывал руками и ногами.

Муц забыл про печаль предстоящей разлуки и сидел спокойно, как рыболов над водой.

Только Черный Фрак был неспокоен. Он подходил к морю, испуганно отскакивал перед грохочущими волнами, поправлял взъерошенные перья и сильно нервничал. Ему хотелось через три дня вернуться в свое гнездо, и легкомысленная болтовня обоих приятелей внушала ему серьезные опасения. Видя, что рассказам Буца нет конца, аист подошел к обоим, просунул свой клюв между их головами и закляпал:

— Летим! Летим! Скоро ночь! Летим! Кляп!

Ни Муц, ни Буц не поняли Черного Фрака, но они перестали слышать и свои собственные слова, так громко и настойчиво звал суровый аист.

Тогда Буц решительно поднялся, натянул на себя платье, прикрепил свои крылья к спине, и наступила самая тяжелая минута, которую когда-либо переживал Муц.

Маленький Буц протянул великану руку и сказал:

— Прощай, Муц! Иначе ты никогда не доберешься к своим. Черный Фрак уже дрожит от нетерпения.

Муц пожал маленькую ручонку и пробормотал:

— Прощай, Буц! Прощай, Буц!

Наконец, тот вырвался, побежал от него поберегу и еще раз быстро кивнул. Муц вздрогнул, побежал за ним вслед, и началась старая, песня:

— Прощай, Буц! Прощай, Буц! Пиши же!

Буц не проронил ни слова, нажал кнопку на спине и поднялся в воздух.

Муц стоял окаменевший, беспомощно смотрел на аиста и вдруг заревел:

— Постой, Буц! Постой, минутку!

Он подлетел к своему маленькому другу, схватил его за руку, тряхнул ее и проговорил:

— Прощай, Буц! Пиши же… и… что я хотел еще сказать… пиши… передай письмо с шмеркенштейновским аистом… А когда я вернусь, я привезу тебе два таких слона…

Он повернулся, хотел, было, полететь за аистом, но затем снова бросился за малышом и затянул с начала:

— Что я хотел сказать… да… кланяйся Громовому-Слову, и Бицибуци, и Суровому-Вождю, и Всезнаю, и Золотой-Головке, и…

Муц выговорил все единым духом и стал повторять одно и то же, не будучи в силах расстаться с Буцом. Он наверно опустился бы с малышом еще где-нибудь на песке, если бы Черный Фрак не ворвался между ними, как вихрь. Ожесточенно размахивая крыльями, он поднял такой шум над головой Муца, что тому пришлось отстать. Он успел только прокричать улетающему Буцу:

— Поклон Громовому-Слову!

Черный Фрак увлек его на Запад, Но он то и дело оглядывался на берег.

Когда Буц превратился в маленькую уплывающую точку, и нельзя было уже различить перо на его шляпе, Муц перестал оглядываться. К нему внезапно вернулась его прежняя бодрость и он широкими взмахами понесся рядом с аистом сквозь бушующий ветер.

Черный Фрак весело закляпал, а клюв его, как летящая стрела, указывал на Запад, где за пенистым морем лежал Шмеркенштейн и где отец, мать и сестра томительно ждали возвращения Муца.

Оглавление

Опасное путешествие

Как Муц спустился на землю

Чудесная лилипутия

Муц и лилипуты

Заседание в Замке Веселья

Встреча с королевской кавалерией

Муц знакомится с нуждой лилипутов

О разбойниках и беглеце Буце

История беглеца Хутцебуца

Как поймали Муца и Буца

Сражение в тюрьме

Великан бежал!

Переполох во дворце

Как Муц проводил время

Летающие жители страны чудес

Муц собирается воевать

Трубный глас

Начало и конец первого сражения

Как Муц узнал правду

Как и почему сломалась дубинка Буца

Пакет от Муца и страх толстосумов

Армия возвращается домой

Страна с розовым кустом на гербе

Всезнай не ошибся

Испорченным птичий концерт

Суд народа

Возвращение в Лилипутию

Нечистая сила

Прощание с лилипутами