Каникула <Дело о тайном обществе> (fb2)

- Каникула <Дело о тайном обществе> (Глеб Стольцев - 3) 907K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Артур Борисович Крупенин

Артур Крупенин
Каникула (Дело о тайном обществе)

Посвящается Кузе

Спроси у времен прежних, бывших прежде тебя.

Второзаконие, 4-32

Крупенин Артур Борисович

♦ По образованию переводчик.

♦ Долгое время работал сценаристом и телеведущим, был автором и ведущим таких программ как: Ток-шоу «Профессия», ток-шоу «Мужской Клуб», «День за днем», «Краткий курс» и других.

♦ Сфера интересов: автор, как и его книжные герои, увлечен древней историей и ее загадками.

Отзывы о книге

Была приятно удивлена книгой Крупенина: захватывающе, очень профессионально и при этом очень познавательно

Татьяна Лазарева, телеведущая, актриса

Я никогда не причислял себя к поклонникам детективного жанра и долгое время сторонился его, но, прочитав «Каникулу», понял, что был неправ.

Александр Феклистов, актер

Перед нами лихо закрученный исторический детектив, написанный прекрасным языком. Согласитесь – это щедрый подарок. А иначе и не могло быть, ибо автор – знаток истории и, как и его главный герой, полиглот. Экстрасенс ли Артур Крупенин? Не берусь утверждать. Но, как бывший психиатр, скажу: он тонкий и очень наблюдательный писатель. Читайте и погружайтесь в увлекательный мир разных эпох, которые переплетены гораздо теснее, чем нам кажется.

Андрей Бильжо, художник, писатель

Глава 1
Испанец

Первое, на что обратил внимание Лучко, была белая футболка под номером семь с символикой мадридского «Реала» и надписью Raul. Из-под футболки выглядывал бледный живот с розовым шрамом, видимо, оставшимся после аппендицита.

Пару раз обойдя вокруг тела, застывшего на полу в нелепой позе, капитан взялся за документы. Паспортов оказалось целых два. Оба на одно и то же имя. Да и темно-красные обложки выглядели почти одинаково, чего не скажешь о гербах.

Для начала рука следователя привычно потянулась к двуглавому орлу. Рамон Хуанович Гонсалес. Ну и имечко, язык сломаешь. Впрочем, если верить эксперту-криминалисту, фамилия жертвы была весьма распространенной – что-то вроде нашего Иванова. Оказалось, что каждый пятидесятый испанец, встретившийся вам на улице, непременно окажется Гонсалесом.

А кто же родители? Капитан сверился с наспех подготовленной справкой.

Отец – Хуан Гонсалес, из числа так называемых совиспанцев. В тридцатых ребенком был отправлен в СССР. Женился на Марии Васильевне Шведовой. В 1962 году у них родился сын, которого назвали Рамоном. Несколько лет назад Рамон Гонсалес получил испанское гражданство, но продолжал жить на две страны. Имел жилье в Москве и в Мадриде.

Лучко с любопытством раскрыл второй паспорт с витиеватым гербом, увенчанным короной. Капитан уже успел выяснить, что такие паспорта выдают гражданам Испании, выезжающим за рубеж. Оказалось, что испанцы родом из России, посещая бывшую родину, для удобства прячут этот документ куда подальше и втихаря пользуются своим старым российским паспортом, как это и сделал Гонсалес. В общем, ничего из ряда вон выходящего.

Следователь вернул паспорт на место и снова принялся осматривать кабинет, аккуратно обходя разбросанные по полу вещи. Тут явно что-то искали. Но что?

Разглядывая разлетевшуюся веером пачку фотографий, Лучко невольно засмотрелся на снимок весьма привлекательной женщины, что, смеясь одними глазами и сложив губы трубочкой, пыталась поцеловать объектив фотокамеры.

Затем внимание следователя привлек стол, с которого было сброшено все – бумаги, книги и письменные принадлежности. Каким-то чудом уцелела только одна глиняная статуэтка коровы. Подняв голову, капитан обвел взглядом висящие над столом полки, сплошь уставленные фигурками разнообразных животных. Коллекция была столь обширна, что овцы, слоны, жирафы и прочая живность исчислялись целыми стадами.

С трудом оторвавшись от терракотового зоопарка, Лучко снова сосредоточился на письменном столе. Во всю длину его полированной поверхности крупными неровными буквами было выцарапано непонятное слово: alucinac. Следователь почесал в голове. Что бы это значило?

Капитан провел рукой по дереву и, поднеся ладонь к глазам, разглядел крохотный завиток стружки. Хм, царапины совсем свежие.

Осмотрев другие комнаты, Лучко попросил коллег поискать мобильный погибшего. Однако телефона в квартире не оказалось. Капитан тут же дал поручение проверить все звонки на стационарный номер и выяснить, был ли у убитого сотовый, зарегистрированный в России. Выяснилось, что мобильный у Гонсалеса имелся, но куда-то исчез.

Послышался скрип открывшейся двери. Это пришел прослышавший про ЧП участковый. Лучко поманил молодого лейтенанта пальцем и сунул под нос удостоверение.

– По особо важным делам, значит? Ух ты! – удивился участковый и, почтительно козырнув, прошел в комнату. Капитан указал рукой в сторону мертвеца:

– Хозяина знали?

– Совсем немного. Вообще-то он тут не жил.

– Сдавал, стало быть?

– Нет, вроде как про запас держал. Видать, из богатых.

Лучко недоверчиво обвел взглядом скромные интерьеры.

– Что-то непохоже.

– Не знаю, не знаю. Все время проводил за рубежом, говорят, в Европе. Счастливчик!

– Это точно, – криво усмехнулся капитан, кивнув в сторону тела. – А часто он здесь бывал?

– Появлялся наездами, примерно раз в полгода. Иногда один, иногда с женой. Поживут пару недель – и обратно. Наверное, приличную работу нашли.

– Гражданство они там нашли приличное, – вклинилась в разговор бледная, болезненно худая старушка, приглашенная в качестве понятой, пальцем указывая на иностранный паспорт.

Лейтенант принялся с интересом разглядывать испанский герб.

– Выходит, Гонсалес заделался иностранцем? Так вот почему расследованием занимаетесь вы? Теперь понятно. Да уж, хлопотное вам выпало дело.

В голосе участкового послышалось сочувствие. Капитан слегка наклонил голову в знак признательности. Что правда, то правда – расследование убийства иностранного гражданина традиционно сопровождается сердитыми звонками из МИДа и регулярными вызовами на ковер к самому разнообразному начальству. В общем, тот еще геморрой.

Убедившись, что вопросов к нему больше нет, участковый присел на корточки, откинул полиэтилен, которым было прикрыто тело, и присвистнул:

– Классная майка!

Затем, в деталях рассмотрев то, что осталось от лица Рамона Гонсалеса, лейтенант подскочил и пулей кинулся в туалет опорожнять желудок.

Глава 2
Буквы на столе

За годы службы Лучко приходилось сотни раз бывать в морге, но привыкнуть к этим визитам он так и не смог. Ни к длинным мрачным коридорам, ни к скудному освещению, ни к стойкому сладковатому запаху, мгновенно въедающемуся в одежду.

Капитан еще не успел раскрыть очередную дверь извилистого коридора, а изнутри уже раздалось истошное гавканье. Хотя Лучко знал, что, несмотря на всю свою брехливость и напускную злобу, дворняга по кличке Сися вполне безобидна, он все же решил по обыкновению задобрить ее суповым набором, заранее приобретенным в соседнем магазине. Разумеется, не из боязни, а из симпатии – Сися была для него этаким живым уголком в печальном царстве мертвых.

Опрокинув собаку на спину и почесав с минуту мягкое шелковистое пузо, вот-вот готовое разрешиться очередной партией щенков, капитан направился в кабинет судмедэксперта.

– Здорово, Семеныч!

Семенов был явно не в духе.

– Что-то ты раздобрел, – вместо приветствия пробурчал он, придирчиво оглядывая талию капитана.

– Жена, понимаешь ли, чуток перекормила, – начал было оправдываться следователь, похлопывая себя по животу.

– Жена, говоришь? – с сомнением переспросил судмедэксперт, разглядев упаковку леденцов сквозь полупрозрачный карман летней рубашки капитана.

– Угу. Сам знаешь, путь к сердцу мужчины…

– Вообще-то кратчайший путь к сердцу мужчины лежит через шестое межреберье слева по среднеключичной линии… – заворчал себе под нос Семенов, направляясь к столу, на котором лежало тело Рамона Гонсалеса.

– Ну, что скажешь? – спросил Лучко.

– Скажу, что иначе как зверским это убийство не назовешь. – Семенов покачал головой, по обыкновению окутанной клубами сигаретного дыма. – От правой половины лица, считай, вообще ничего не осталось.

– А чем это его так?

– Обычным утюгом. Местами даже отверстия для отпаривания отпечатались. Прямо как в девяностые. Жуть.

– Но Гонсалес же должен был орать как резаный, а соседи ничего такого не слышали.

Судмедэксперт снова жадно затянулся.

– Они пытался. Но, судя по частицам льна во рту и следам каучука вокруг губ, рот сначала заткнули тряпкой, а потом для верности залепили клейкой лентой. Так что не особо докричишься.

– А что скажешь про левую сторону лица?

– Слева ожогов нет.

– Сам вижу. А это что?

– Следы от удара локтем.

– Локтем? Уверен?

– Витя, я, между прочим, когда-то подрабатывал врачом на боях без правил. Не раз и не два такие рассечения видел.

– Ясно. А причина смерти?

– Смерть наступила от болевого шока.

– Беднягу пытали?

– По полной программе.

– А убивать, значит, его эти садисты не хотели?

– Про это тебе лучше у них самих поинтересоваться. А я всего лишь предполагаю, что, прежде чем убить Гонсалеса, кто-то очень хотел его о чем-то расспросить.

– Эх, еще бы знать о чем.

Вздохнув, Лучко вяло пожал Семенову руку и поспешил из морга на свежий воздух, энергично отмахиваясь от поставленной судмедэкспертом дымовой завесы.

* * *

После морга Лучко отправился на встречу с экспертом-криминалистом. Всю дорогу капитан чертыхался про себя.

Угораздило же этого Гонсалеса поменять гражданство, а потом умереть такой жуткой смертью и не где-нибудь, а в Москве. Теперь Дед не только обязал капитана «лично разгрести это дерьмо», но и отвел на все про все ровно неделю. А значит, нужно спешить. Нагоняй от Деда это вам не просто нагоняй. Генерал, если захочет, всю душу вынет.

Теперь надо как можно быстрей понять, с какой целью убитый приехал в Москву, с кем созванивался, с кем встречался. Человека замучили насмерть, пытаясь выбить какую-то важную информацию. Преступники хотели выяснить, где ценности? Какие? Ведь никто до сих пор не знает, что именно пропало. Впрочем, уже послезавтра из Испании прилетит вдова Гонсалеса. Возможно, она что-то прояснит.

* * *

Расторгуев уже ждал Лучко в своем кабинете. Он тут же стал зачитывать результаты графологической экспертизы.

– Степень выработанности надписи средняя, с выраженными признаками расстроенной координации движений, что проявляется в угловатости дуговых и овальных элементов, неустойчивости размера, наклона и размещения букв и штрихов. Перечисленные признаки могут свидетельствовать о выполнении надписи под влиянием каких-то отягощающих факторов – неудобная поза исполнителя, необычное состояние и все такое. Что же касается сравнения с почерком предполагаемого исполнителя, то…

– А попроще не можешь? – перебил эксперта капитан.

Расторгуев отложил заключение в сторону.

– Короче, так. Надпись на столе сделана Гонсалесом. Это его почерк, хотя и несколько искаженный. Думаю, из-за стресса.

Эксперт был таким картавым, что капитану временами стоило немалого труда понимать все, что тот говорит. Не будучи полностью уверенным в правильности расшифровки слова «здгесс», Лучко на всякий случай переспросил:

– Значит, из-за стресса?

– Ну да.

– А что означает сама надпись?

– Что касается смысла, то опрошенные нами лингвисты считают, что alucinac – это начало испанского слова alucina-ciönö – «галлюцинация».

– Получается, что Гонсалес успел накарябать что-то вроде «галлюцинац»? Ну и что он хотел этим сказать? Думаешь, испанец накануне смерти обдолбался какой-то дурью?

– А это уже вопрос к Семенычу, а не ко мне, – ответил Расторгуев и поправил очки, сползающие с переносицы под тяжестью толстенных линз.

* * *

Прислушавшись к совету Расторгуева, Лучко попросил Семеныча еще раз проверить образцы крови и тканей, взятые у Гонсалеса, – может, тот был наркоманом? Или жертву одурманили? Кроме того, капитан распорядился запросить, лечился ли Гонсалес в Москве, и если да, то какие препараты принимал.

Мысли Лучко вновь вернулись к загадочной надписи. Да, убитый, ясное дело, владел испанским. Но кому предназначалось это его предсмертное послание? Жене? Однако, судя по документам, она русская. Чертовщина какая-то! Что же все-таки стоит за этой «галлюцинацией»?

* * *

Ближе к вечеру на рабочий стол капитана легла распечатка звонков, сделанных с домашнего телефона Гонсалеса. Их было совсем немного: два звонка на один и тот же номер в Мадриде и несколько звонков по Москве.

Лучко пробежал глазами список. Его внимание привлек городской номер, звонок на который был сделан за полтора часа до предположительного момента смерти Гонсалеса. Примерно в это же время его сосед услышал за стеной громкий треск – скорее всего, это преступники взламывали дверь. Капитан нахмурился и еще раз пристально вгляделся в цифры.

Постучавшись, в кабинет вошел дежурный – он доставил ответ на запрос, посланный в Испанию. Лучко пробежал текст глазами и хмыкнул. Из сообщения следовало, что убитый в Москве Рамон Гонсалес буквально за сутки до своей смерти был объявлен в розыск испанской полицией.

Глава 3
Кое-что о трюфелях

Нет ничего лучше студенческих каникул, особенно если ты преподаватель. Можно позабыть о царящих на кафедре истории Древнего мира склоках, вдоволь выспаться, в охотку почитать что-нибудь совсем ерундовое и наконец-то залпом просмотреть всю стопку DVD, впрок накупленных за последний семестр. Кайф, одним словом.

А еще можно чуть свет махнуть за город по грибы. Как истинный гурман, Глеб Стольцев обожал трюфели. И в духе древних нисколько не сомневался в их сверхъестественной природе. Неспроста же Плутарх полагал, что трюфели родятся от молнии, Ювенал в этом смысле грешил на гром, Цицерон называл их «детьми Земли», а Порфирий – порождением богов. Да и Плиний Старший тоже считал чистой воды чудом этот «земляной фрукт, который произрастает, но не может быть посеян».

Конечно, подмосковный трюфель вкусом не сравнится с бургундским, но тоже довольно вкусная штука. Вся беда в том, что растут трюфели под землей и, если вы не обладаете собачьим обонянием, отыскать их можно либо случайно, либо по косвенным признакам. К примеру, на местоположение трюфельника могут указать роящиеся над ним пестрокрылки. Зная об этом, Глеб полдня внимательно наблюдал за снующими туда-сюда мухами, но тщетно. А жаль, ведь прежде, чем спозаранку выйти из дома, он заранее вытащил из морозилки телятину и сделал это неспроста. Концепция будущего обеда сложилась, можно сказать, на стыке дисциплин – высокой кухни и высокой поэзии и была навеяна аппетитными строчками из «Евгения Онегина»:

Будучи закоренелым итальянофилом, Глеб слегка попенял классику на кулинарные предпочтения – в конце концов пьемонтские трюфели ничем не хуже бургундских – но в итоге великодушно простил «нашему всё» его грибную предвзятость.

И вот уже шесть часов кряду он внимательно присматривался ко всяким холмикам, рылся в подлеске и бдительно следил за подозрительным гнусом.

«Чтобы найти трюфель, нужно уподобиться свинье», – когда-то наставлял Стольцева его коллега профессор Буре, также страстно обожавший грибную охоту. Оглядев свою замызганную обувь и одежду, Глеб с усмешкой подумал, что по крайней мере внешне уже вполне созрел для ценной находки, но, увы, ни один царь-гриб ему так и не попался.

К счастью, он догадался прихватить с собой фотокамеру и теперь все равно вернется домой не с пустыми руками, а с кучей снимков, на которых во всех деталях будут запечатлены причудливые ландшафты древесной коры, разнообразие мха, тычинки полевых цветов и жанровые сценки из жизни насекомых.

Нащелкав добрую сотню кадров, Глеб отправился домой. Всю обратную дорогу, наплевав на отсутствие гарнира, он, сглатывая слюни, предвкушал «roast-beef окровавленный» и бутылку вина.

Глеб уже открывал входную дверь, когда зазвонил мобильный.

– Здорово, экстрасенс! – рявкнул телефон голосом Лучко.

Испытав легкую тревогу, – следователь никогда не звонил ему просто так – Глеб, секунду поразмышляв, тоже подобрал нетрадиционное приветствие:

– Здорово, ментяра!

– Вижу, не забыл, – хмыкнув, констатировал капитан и сразу перешел к сути. – Тут мне поручили одно дельце, без твоей помощи не разобраться. Надо бы пересечься. Давай через час на «Пушке». Хор?

– Старик, я только вернулся домой. Сорвался в лес ни свет ни заря. Не жрамши, не спамши, понимаешь. Давай лучше завтра с утречка, а?

– Очень нужно, – твердо настоял на своем Лучко.

– Ладно-ладно, – буркнул Глеб. – Уже еду. Дай мне полчаса и еще столько же на дорогу.

Он с сожалением взглянул на телятину. Нет, «пушкинский» обед ему сегодня не светит.

* * *

Капитан выбрал кафе, где, по его словам, давали «во-о-от такие бисквиты с вишней». Выпечка вкусом и размером вполне соответствовала этому заявлению.

Заинтригованный Глеб хотел поскорее понять, в чем причина настойчивости следователя.

– Ну, выкладывай.

Отхлебнув горячего кофе и отведав пирога, Лучко с видимым сожалением оторвался от сладкого.

– Хотел навести справки о твоем коллеге Рамоне Гонсалесе. Ты с ним встречался?

– Да, мы были знакомы.

– Близко?

– Общались когда-то. Но потом наши пути разошлись.

– Ясно. А когда вы виделись в последний раз?

– Лет десять назад, а то и больше.

– Ты уверен?

– Абсолютно. А почему ты об этом спрашиваешь?

Лучко отставил чашку в сторону и внимательно посмотрел Глебу в глаза.

– Потому, что Рамон Гонсалес звонил тебе на мобильный позавчера около полуночи. Примерно за полтора часа до своей смерти.

– Что? Рамон умер?

– Его убили.

– Как убили?

– Вот взгляни.

И следователь выложил на стол пару фотографий. В ту же секунду ложка выпала из руки Глеба и со звоном покатилась по столу.

– Но кто мог сотворить такое?

– Вот это я и должен понять. Так что ты мне скажешь про звонок?

Капитан выложил на стол распечатку. Стольцев в растерянности вынул из кармана телефон и стал просматривать входящие звонки.

– Да, действительно, вот вызов с неизвестного номера. В ноль часов три минуты двадцать пятого июля. Ах, да. Теперь припоминаю. Точно, телефон звонил после полуночи, но никакого разговора не было. Связь прервалась, а перезванивать я не стал.

– Почему?

– Все-таки первый час ночи, а номер незнакомый.

– Но что Гонсалес от тебя хотел?

– Понятия не имею.

– Ты сказал, что ваши пути разошлись. Что произошло?

– Это долгая и очень давняя история.

– А я никуда не спешу.

Как бы в подтверждение своих слов следователь неторопливо отковырнул от пирога вишенку и отправил себе в рот. Глеб вздохнул и отвел глаза.

– Ну, если коротко, размолвкой мы обязаны одной женщине.

– И как давно это было?

– Мне тогда было двадцать три, а Гонсалесу, как сейчас помню, тридцать семь. И он казался мне глубоким стариком, не имеющим никаких шансов.

– Стало быть, лет пятнадцать назад?

– Где-то так.

– Как я понимаю, та женщина выбрала его, а не тебя?

– Ты все правильно понимаешь, – улыбнувшись, ответил Глеб, хотя капитану его улыбка показалась вымученной.

– И с тех пор никаких контактов?

– Мы лишь пару раз пересекались на работе.

– А скажи на милость, откуда Гонсалесу был известен твой номер?

– Я полагаю, он мог раздобыть его на кафедре.

– Ну да, ну да, – согласился следователь. – И зачем Гонсалес мог звонить тебе в день убийства, ты не знаешь?

Глеб покачал головой. Капитан доел последний кусок пирога и бережно собрал оставшиеся на блюдце крошки.

– Тебе придется помочь мне в расследовании. Сам понимаешь, это и в твоих интересах тоже.

– Ты что, меня подозреваешь? – подскочив, спросил Глеб.

– Я-то нет. Но желающие найдутся. Так ты поможешь?

– Да куда я теперь денусь. К тому же на дворе каникулы, свободного времени полно. В общем, можешь мною располагать.

– Вот и славно. Завтра прилетает вдова Гонсалеса. Я собираюсь вместе с ней еще раз осмотреть квартиру. Приглашаю и тебя.

– Вдова Гонсалеса? – с какой-то странной интонацией переспросил Глеб. – Хорошо. Я обязательно буду.

* * *

После встречи со Стольцевым следователь вернулся в управление. Он так и не получил вразумительного ответа на вопрос, почему Гонсалес в критический момент, когда бандиты взламывали дверь, вместо того чтобы позвонить по «02» и просить о помощи, набрал номер Стольцева. И это после того, как он увел у Глеба любимую, и после стольких лет разлуки. А Стольцев часом не врет? Как ни противно подозревать его, но по долгу службы придется все досконально проверить.

На рабочем столе капитана уже ожидало заключение Семенова, согласно которому Гансалес не находился под воздействием наркотических веществ в день смерти. В крови жертвы были найдены лишь следы диазепама – распространенного седативного препарата.

Капитан почесал в затылке. А снотворное не могло вызвать ту самую «галлюцинацию», которую имел в виду Гонсалес, выцарапывая надпись на столе? Нет, тут надо разобраться поподробнее.

Следователь набрал номер судмедэксперта.

– Семеныч, а ты уверен, что Гонсалес не ширялся?

– Вполне. Похоже, он всего лишь принял изрядную дозу валиума.

– А откуда известно, что именно валиум? В заключении сказано про… э-э… диазепам.

– Во-первых, это всего лишь название рабочего вещества, а во-вторых, я поднял список лекарств, найденных в аптечке Гонсалеса. Там был валиум.

– Так у нашего парня шалили нервишки?

– И сильно.

– Что ты хочешь сказать?

– Сдается мне, – судя по возникшей паузе, Семеныч раскуривал очередную сигарету от предыдущей, – что этот твой испанец изрядно психовал в тот вечер.

Следователь задумчиво погладил тройной шрам под глазом.

– Думаешь, догадывался, что к нему могут нагрянуть непрошеные гости?

– Не исключено. Может, что-то почувствовал или заметил. Мужик, как я понимаю, был сообразительный, доктор наук все-таки.

– Ежели он был такой умный, – проворчал Лучко, – с чего бы ему тогда лежать у тебя в морге?

* * *

После ухода Лучко Стольцев, размышляя о разговоре, еще дважды заказывал себе кофе.

Рамон звонил ему позавчера ночью?! После всего, что было между ними? Что он хотел? Уж не собирался ли наконец извиниться? Кто и за что его убил? Негодяи не оставили на Гонсалесе живого места – по словам Лучко, Рамона пытали. Жуть, средневековье какое-то.

И как там теперь она? Странное дело, услышав о смерти Гонсалеса, Глеб первым делом подумал совсем о другом человеке. Фрагменты тщательно и глубоко зарытых в памяти событий пятнадцатилетней давности встали перед его глазами. Воспоминания были не из приятных. Ведь Глеб тогда впервые в жизни узнал, что утверждение «расставание – маленькая смерть» верно только для тех ситуаций, когда все случается по обоюдному согласию. В противном случае эпитет «маленькая» можно смело отбросить.

Глава 4 Вероника

Он обратил внимание на эту глазастую девчонку еще на первом курсе, но долго стеснялся подойти и куда-нибудь пригласить. При всей мягкости черт и никогда не сходящей с губ улыбки было в Веронике что-то неприступное. Она и притягивала, и внушала трепет. Как омываемая грозным океанским прибоем красота прибрежных скал, что так и манит к себе потерявшего осторожность яхтсмена. Подойдешь поближе и можешь потом сильно пожалеть.

Все вышло само собой во время летней практики. Солнце, море, южные звезды и крымские вина кого угодно настроят на лирический лад. Их разговоры становились все дольше, взгляды – все жарче. А настоящий роман закрутился сразу после возвращения в Москву. Оба нырнули в него с головой. К моменту выпуска они уже давно жили вместе и на годы вперед строили радужные планы что в науке, что в любви. И эти планы вполне могли бы сбыться, если бы не проклятая аспирантура.

Вот тогда-то в их жизни и появился Рамон Гонсалес. Он стал научным консультантом Вероники. Лицом смахивающий на Хавьера Бардема, Рамон Хуанович пачками пленял студенток и аспиранток, единодушно признававших его заслуженным секс-символом истфака.

Много позже, исколесив Иберийский полуостров вдоль и поперек, Глеб сообразил, что каждый второй испанец с трехдневной щетиной выглядел бы в глазах пылких москвичек законченным мачо. Но все это было потом, а тогда он, помнится, не особенно насторожился. В конце концов, какие-то там девчонки – это одно, а Вероника – совсем другое дело. Глеба не насторожили ни восторженные рассказы подруги о многочисленных достоинствах научного консультанта, ни ее поздние возвращения, ни чьи-то назойливые звонки и молчание в телефонной трубке. Он так ничего и не понял до того самого дня, когда Вероника спокойным тоном давно принятого решения объявила: «Я его люблю!»

В последнюю проведенную вместе ночь они, обнявшись, но не раздеваясь, лежали рядом и, то плача, то хохоча, вспоминали самые счастливые минуты любви, столь внезапно утраченной в одностороннем порядке. А через год Глеб встретил свою будущую бывшую жену, и вскоре у него родилась Ксюха, живущая теперь за тридевять земель с мамой и отчимом.

Что до Гонсалеса, то их пути с тех давних пор несколько раз пересекались. Однако после того, как Вероника ушла к Рамону, мужчины за все это время не обмолвились ни словом. Ни при встрече, ни по телефону. И вот на тебе.

* * *

От капитана не укрылось ни легкое замешательство, которое испытали при встрече Глеб Стольцев и Вероника Гонсалес, ни их фамильярное приветствие на «ты». Значит, это она когда-то разбила сердце Глеба?

Лучко с интересом оглядел вдову. Намного моложе мужа, на вид от силы лет тридцать-тридцать пять. Чертовски хороша – стройная фигура, привлекательное лицо, с каким-то очень редким разрезом глаз. При абсолютно европеоидных чертах глаза казались чуть раскосыми. Несоразмерно большие, они будто были позаимствованы у какого-то куда более крупного человека, но общего впечатления отнюдь не портили. Скорее наоборот. Капитан очень скоро поймал себя на том, что совершенно заворожен магией этого необычного взгляда. Он украдкой посмотрел на Стольцев а. Да, Глеба можно понять. Упустить такую бабу!

Следователь снова заглянул в огромные глаза Вероники Гонсалес. Ни слезинки. Странно, однако.

Первым делом капитан попросил вдову проверить, не пропало ли что-нибудь. Пока Вероника обходила комнаты, Глеб с любопытством ходил за ней следом, осматривая интерьеры. К его удивлению, мебель оказалась довольно старой и сильно изношенной. Будто отвечая на немой вопрос Глеба, Вероника пояснила:

– Здесь жили родители Рамона. После их смерти он не захотел ничего менять.

– Тогда понятно. А то я было подумал…

– Что это мой дом? Ну ты даешь. У нас прекрасное жилье в Мадриде – один балкон тридцать метров.

Последняя информация показалась Глебу несколько избыточной. Он внимательно взглянул на Веронику. Та, не выдержав взгляда, стала копаться в ящиках потрепанного комода. Чтобы не мешать, Глеб вернулся в прихожую, где на стуле примостился Лучко.

– Гляди, живопись, – показав на стену, с благоговением произнес капитан, игриво поставив ударение на последний слог.

Посмотрев туда, куда указывала рука капитана, Глеб усмехнулся:

– Если бы у Гонсалеса были деньги на подобную живопись, он бы останавливался не в этой квартирке, а в особняке, где-нибудь на Остоженке.

– А что так?

– Это репродукция картины Эль Греко «Толедо в грозу». Вместе со «Звездной ночью» Ван Гога полотно считается одним из самых известных изображений неба в мировом искусстве. Такую картинку в оригинале может себе позволить разве что Билл Гейтс или Борис Абрамович. Да и то при условии, что Нью-Йоркский Метрополитан пожелает ее продать, в чем я сильно сомневаюсь.

– Вот, значит, как?

Встав со стула, Лучко принялся с интересом разглядывать репродукцию. Его встречу с прекрасным прервал голос Вероники:

– Похоже, всё на месте.

– Подумайте хорошенько.

– Нет, я все проверила. Да и не хранили мы тут ничего.

– Вы уверены, что в квартире не было ценностей? Преступники перерыли тут все вверх дном. А кроме того, у вашего мужа пытались вырвать какое-то признание.

– Вы хотите сказать, что Рамона пытали? – с ужасом спросила Вероника.

Капитан деловито кивнул. В тот же миг Вероника Гонсалес лишилась чувств.

С укоризной посмотрев на следователя, Глеб поднял Веронику на руки и бережно уложил на кровать в спальне. Давненько он не носил ее на руках.

Не успела Вероника прийти в себя, как Лучко огорошил ее еще раз:

– Вы знаете о том, что вашего мужа разыскивала испанская полиция?

– Полиция? Но за что?

– А вот этого нам испанские власти пока не сообщили.

Вероника помотала головой, будто желая прервать кошмарный сон.

– Но как могло получиться, что вы не в курсе событий? – удивленно спросил Лучко.

– Дело в том, что в последнее время мы с мужем жили порознь. Я – в Мадриде, он – в Толедо.

– И как давно?

– Мы расстались около года назад.

– Развелись?

– Нет, для начала разъехались. Но договорились о разводе. Однако ни у Рамона, ни у меня не было времени заняться формальностями.

Удовлетворившись этой информацией, Лучко подвел Веронику к письменному столу и указал на таинственную надпись.

– Что это, по-вашему, может значить?

– Понятия не имею. Вы полагаете, это написал мой муж?

– Таково заключение экспертов.

Вероника склонилась над столом.

– Белиберда какая-то.

– Но если эта надпись адресована не вам, то кому же?

– Да откуда ж я знаю?

Лучко повернулся к Стольцеву:

– Не хочешь «наложить руки»?

– Прямо сейчас?

– Ага.

– А может, пожалеем нервы Вероники?

– Не преувеличивай. – Капитан хлопнул Глеба по плечу. – Ну что такого ужасного она может увидеть?

Вероника в недоумении переводила взгляд с одного участника этого странного диалога на другого. Лучко галантно предложил даме стул и, потерев ладони, словно режиссер, подал сигнал к началу представления:

– Занавес!

Глеб глубоко вздохнул, подсел к столу и закрыл глаза. Какое-то время он оставался абсолютно неподвижным, затем, подавшись вперед, положил руки на выцарапанные буквы.

Ощущения, предшествующие видению, и впрямь чем-то походили на начало театрального спектакля, когда свет в зале гаснет не сразу, а постепенно, плавно погружая зрителя в атмосферу пьесы и темноту сцены, на которой уже появились первые актеры.

* * *

Он увидел, что сидит за столом и что-то пишет, время от времени задумчиво вставляя в уголок рта тыльный конец авторучки. Внезапно раздался резкий металлический звук, который заставил его вздрогнуть и похолодеть. Что это? Похоже, кто-то копается в замке входной двери.

Глеб поднял глаза на висящую на стене полку с множеством мелких статуэток, затем его взгляд снова вернулся к столу. Резким движением сбросив все на пол, он схватил нож для бумаг и дрожащей рукой принялся выцарапывать буквы на полированной поверхности. Дописать, однако, ему не дали.

Послышался треск взломанной двери. Глеб отбросил нож, схватил лежащий на столе листок бумаги с цифрами, снял телефонную трубку и набрал номер. В трубке послышались гудки. В ту же секунду за дверью раздались чьи-то тяжелые шаги. Наконец, на другом конце ответили. Глеб узнал свой собственный голос:

– Алло!

Не сказав ни слова, он нажал на кнопку «отбой». Потом потянулся к полке и снял оттуда одну из статуэток. В тот же миг дверь с треском распахнулась. Глеб увидел крепко сбитого человека, который знаком показал невидимому напарнику, что нашел хозяина. Затем, посмотрев куда-то вбок и подав еще пару знаков, человек вошел в комнату. Наконец в дверном проеме показалась вторая фигура, еще выше ростом и массивнее.

Судя по манере держаться, вошедший был за главаря. Глеб успел рассмотреть его лицо.

Внезапно здоровяк в два прыжка покрыл расстояние от двери до стола и коротко размахнулся. Наступила темнота.

* * *

Придя в себя, Глеб откинулся на спинку и потер челюсть, все еще нывшую после удара. Оглядевшись, он поймал на себе взгляд Вероники. И это не был взгляд восторга, которым зрительницы провожают фигуриста, исполнившего четверной тулуп. Нет, скорее так смотрят на безногого алкаша, что, нацепив камуфляжную форму с чужого плеча, просит милостыню в подземном переходе.

– Не томи, – не выдержал Лучко. – Что видел-то?

– Может, я лучше тебе потом отдельно расскажу?

– Я тоже хочу знать, – твердо сказала Вероника и стиснула побелевшие пальцы.

– Да ты не напрягайся так, никаких пыток я не увидел, – поспешил успокоить ее Глеб. – Вошли двое, один из них подбежал и…

– И что?

– И ударил Рамона.

Лицо Вероники стало таким же белым, как пальцы. Глеб бросился на кухню за стаканом воды. Вероника жадно выпила его большими глотками.

– Мне надо полежать, – прошептала она и, поеживаясь будто от холода, пошла в спальню.

Глеб тем временем пересказал подробности видения капитану. Лучко подсел поближе и достал блокнот.

– Мужиков-то разглядел?

– Одного да.

– Вот и хорошо.

– И кстати, скажи своим ребятам, пальчики искать бесполезно – налетчики были в перчатках.

– Спасибо, будем знать. Ты еще говорил, эти люди подавали какие-то знаки. Думаешь, не хотели шуметь?

– Наверное.

– А что за знаки-то?

– Один жест понятен, что-то вроде «смотри в оба».

– А можешь показать, как это выглядит?

– Ну, примерно вот так.

Растопырив средний и указательный пальцы, Глеб сначала направил их себе в глаза, а затем двинул в противоположную сторону.

– С этим ясно. А еще?

– А второй знак смахивает на то, что показывает судья в хоккее, когда объявляет тайм-аут.

Глеб поставил одну ладонь горизонтально, а другую – вертикально и ударил ими друг о друга, образовав что-то вроде буквы «т».

– Хм, очень интересно. А фоторобот мужика составить поможешь?

– Не вопрос.

– Тогда поехали.

– Дай мне минуту попрощаться.

– Ладно. Буду ждать тебя в машине. Только недолго.

Постучав, Глеб вошел в спальню. Вероника, лежа на кровати, пустыми глазами смотрела в потолок. Он рассказал ей о видении почти все то же, что уже сообщил Лучко, за исключением пары вредных для ее нервной системы деталей.

– Никогда не думала, что встречусь с тобой при таких обстоятельствах, – тихо сказала она.

– А я вообще не думал, что когда-нибудь встречу тебя снова. Но уж если так случилось, то…

– То что?

– То я бы хотел поговорить.

– О прошлом?

– Что было, то было.

– Ты хочешь сказать, что простил меня?

– Какое это теперь имеет значение? Давай просто поговорим. Например, я могу заехать завтра. Тебе удобно?

– Заезжай.

– Тогда до завтра.

– Так ты простил меня?

Глеб долгим взглядом обвел лежащую на кровати женщину и понял, что не знает точного ответа.

– Извини, меня ждут.

* * *

Вероника осталась лежать в темноте, не в силах пошевельнуться. Конечно, по уму ей бы лучше пожить у мамы, но только не сегодня. Она слишком разбита, чтобы куда-то ехать, так что сегодняшнюю ночь придется провести здесь, на этой кровати, где они еще совсем недавно спали с Рамоном бок о бок и где много лет назад когда-то впервые задумались о переезде в новую страну.

Странная штука жизнь. Не поменяй они место жительства, Рамон, скорее всего, был бы сейчас жив и здоров. Эх, если бы можно было вернуть прошлое и все исправить. Хотя, кто знает, насколько далеко пришлось бы для этого возвращаться. На год назад, когда она узнала об измене? На десять лет, когда они приняли решение перебраться за Пиренеи? Или на все пятнадцать, когда она оставила одного мужчину ради другого?

Выбор, выбор. Вся наша жизнь – сплошной выбор. И вся разница между неудачником и счастливчиком сводится к правильности однажды принятого решения. До прошлого года она была вполне уверена, что не ошиблась, а потом приключилась та дурацкая история.

Помнится, Рамон как-то ближе к выходным, когда обычно случался всплеск их сексуальной активности, дурашливым голосом сообщил:

– Дорогая, плотские утехи отменяются – я получил… э-э… производственную травму.

– А что случилось?

– Были в «поле», я поскользнулся на камне и грохнулся так, что чуть не отбил себе все мужские причиндалы.

– Какой ужас! Когда? Почему сразу не позвонил?

– Не хотел беспокоить.

– Ну хоть врачу-то показался?

– В том-то и дело.

– Что-нибудь серьезное? – переполошилась Вероника.

– Да ну, пустяки, – отмахнулся Рамон. – Небольшая царапина на одном месте.

– Это на каком?

– На главном, – рассмеявшись, ответил Рамон и поцеловал ее. Инцидент можно было посчитать исчерпанным. Потом, уже ближе к ночи, ложась в постель, Вероника из любопытства попросила мужа показать ей «производственную травму». Никогда не стеснявшийся своего тела Рамон неожиданно заартачился. Обеспокоенная Вероника настояла на своем.

– Да на, смотри, – разозлился Рамон и нехотя продемонстрировал свое «ранение».

К ужасу Вероники, приличный кусок кожи на тыльной стороне «главного места» оказался оторванным. Из образовавшейся ранки сочилась кровь.

– Боже, как такое могло случиться?

– Говорю же, поскользнулся, – огрызнулся Рамон.

На следующий день встревоженная Вероника забежала в гости к знакомой, тоже приехавшей из России, врачу-урологу по образованию, нынче трудившейся медсестрой, и рассказала ей про происшествие с мужем. Та сначала расхохоталась до слез, а потом объяснила доверчивой Веронике, что порвавшаяся часть мужской анатомии называется уздечкой и что травмировать ее можно одним-единственным способом – пытаясь засунуть, куда не надо.

Вернувшись домой, Вероника закатила истерику. Рамон поначалу держался как партизан, но потом, уже к утру, изнуренный многочасовой ссорой, психанул и признался, что изменял. И даже не один раз.

Память Вероники потом не раз возвращалась к этому моменту. Не скажи тогда правду ее муж, она бы наверняка дала себя уговорить, и та ее прошлая жизнь продолжилась бы как ни в чем не бывало. Ни болезненного разрыва, ни слез, ни первых седых волос.

Но все вышло, как вышло, и Рамон признался. Почему? Скорее всего, он и сам устал от вранья. А может, потому, что уже давно разлюбил ее?

Вероника перевернулась на живот и, готовая вот-вот расплакаться, уткнулась лицом в подушку.

* * *

Составив фоторобот и отпустив Стольцева домой, Лучко принялся листать свой блокнот, размышляя над видением Глеба. Никаких сомнений в его рассказе у капитана не было, не в первый раз вместе работают.

Значит, убийцы Гонсалеса обменивались знаками? В целом это отдаленно смахивает на сигналы, которые подают друг другу хорошо обученные бойцы во время скрытного продвижения по территории противника. Что-то вроде «Наблюдай!» и «Стой!».

Лучко тут же вспомнил рассечения, оставшиеся на лице Гонсалеса от ударов локтем. Хм, испанца завалили профессионалы? Но штука в том, что капитан – и сам бывший спецназовец – никогда не встречал подобных жестов. То, чему их обучали, совсем непохоже на описание Глеба.

И наконец, самое главное. Ну какое, черт возьми, отношение ко всему этому имеет глиняная корова, которую Гонсалес, по словам Стольцева, снял с полки за секунду до того, как в комнату ворвались его убийцы?

Глава 5
Страстной бульвар

Они договорились встретиться на Страстном и пройтись туда-сюда по Бульварному кольцу от Тверской до Арбата. Маршрут был выбран не случайно – когда-то Глеб и Вероника рука об руку вдоль и поперек исходили эти места, знали каждый двор, каждый переулок.

С трудом отбросив нахлынувшие воспоминания, Глеб спросил:

– А что заставило тебя расстаться с Рамоном?

– Жизнь.

– И кто же стал инициатором?

– Мне кажется, это очень личный вопрос. Какое тебе дело?

– Любопытно, только и всего.

– Вообще-то разбежаться предложила я.

– Но почему?

Вероника грустно усмехнулась:

– Ну, ты же лучше меня знаешь, что у археологов, как у моряков, – по невесте на каждом раскопе. В общем, в какой-то момент я устала.

– Значит, Рамоша до самых седин все так и не угомонился?

– Не-а.

– А как он себя вел в последнее время? Ты не заметила никаких странностей?

Она заглянула ему в глаза.

– Ты что, допрашиваешь меня?

– Бог с тобой!

– Да в том-то и дело, что не было ничего необычного. Когда Рамон в последний раз заезжал нас проведать, он был в прекрасном настроении. Все время шутил, дурачился.

– Ты сказала «нас»?

– Да, нас с сыном.

– У тебя есть сын? – Глеб невольно остановился.

– А что тебя так удивляет? Разве ты не в курсе, что женщины иногда рожают?

– Но ты, помнится, категорически не хотела…

– Ну ты даешь. Это когда было-то?

– Твоя правда. Ладно, давай-ка сменим тему. После всего, что случилось, ты не думаешь вернуться?

– Издеваешься? Рамон вот вернулся на неделю – и что? Нет, я в эту клоаку больше ни ногой.

Глеб дружески подтолкнул Веронику в плечо.

– Да брось. Разве ты не находишь, что Родина порядком похорошела со времени твоего отъезда? Оглянись по сторонам.

Затем он задал вопрос, который уже давно вертелся у него на языке:

– Зачем Рамон мне звонил?

– Может быть, искал помощи?

– От меня? После всего, что случилось?

– Послушай, ты можешь хоть на время забыть о том, что мы когда-то расстались из-за Рамона?

– Ты хочешь честного ответа?

Вероника порывисто схватила Глеба за руку.

– Ради всего того, что было между нами!

Он отвел глаза. Вероника еще сильнее вцепилась в его запястье.

– Пожалуйста!

С трудом высвободив ладонь, Глеб нехотя согласился:

– Хорошо, хорошо.

Внезапно откуда-то из сумочки Вероники послышался слащавый мужской голос, нежно выводящий Besame, besame mucho – это звонил мобильный.

«Бьюсь об заклад, мелодию звонка выбирал еще Рамон, это вполне в его духе», – подумал Глеб.

Вероника вынула телефон из сумочки, но, ткнув пальцем куда-то не туда, сбросила звонок.

– Купила новый телефон перед самым отъездом, все никак не привыкну, – пожаловалась она.

М-да, похоже, Рамон тут ни при чем.

– Через два дня похороны, – печально сообщила Вероника. – Придешь?

– Да, конечно. И вообще, если нужно чем-то помочь…

Она покачала головой и отвернула лицо, чтобы скрыть набежавшую слезу, однако быстро взяла себя в руки.

– Знаешь, мне, по правде, и самой совершено непонятно, почему Рамон позвонил именно тебе?

– А я тебе о чем толкую? В Москве миллионы телефонных номеров, а он набрал мой.

– Вот в этом-то нам с тобой и предстоит разобраться. – В голосе Вероники не чувствовалось и следа недавней слабости. Она выглядела спокойной и сосредоточенной. – Рамон явно хотел, чтобы ты ему помог, так? Теперь его больше нет. Но ты же можешь помочь мне.

– В чем?

– Я хочу знать, кто и за что лишил моего сына отца.

– Но каким образом я могу быть тебе полезен?

– Ой-ой, не скромничай. Я уже поняла, что ты регулярно оказываешь помощь вашим силовикам. Но откуда у тебя, скажи на милость, эти способности? Раньше я ничего такого за тобой не замечала.

Глебу ничего не оставалось, как рассказать о давнишнем происшествии, травме головы и ее чудесных последствиях.

Вероника отреагировала фразой, прозвучавшей по-русски довольно коряво:

– Это больше чем гениально!

Непривычное сочетание слов резануло слух. Господи, да она стала говорить на родном языке как иностранка!

– Значит, ты теперь запросто видишь всех и вся насквозь? – спросила Вероника с легким смешком.

– Ну, во-первых, не всех и не вся, а только те предметы и тех людей, с которыми вступаю в непосредственный контакт. Во-вторых, этот контакт должен быть достаточно продолжительным, чтобы я успел сосредоточиться. В-третьих, это получается отнюдь не запросто – видения даются мне с трудом, и чем дальше, тем больше. Кроме того, «третий глаз» открывается не всегда. Временами как ни тужься, а кроме мигрени ничего не добьешься. Так что я стараюсь пользоваться этими способностями лишь в исключительных случаях.

– Например, когда это нужно следствию?

– Например.

– Как интересно. А чем еще ты теперь занимаешься? Ты ведь всегда хотел стать следующим Шлиманом. Наверное, не вылезаешь из археологических экспедиций, как и мечтал?

– Вовсе нет. Представь, читаю лекции на кафедре истории Древнего мира.

Вероника рассмеялась:

– Невероятно. Ты преподаватель? Ну и как? Уже успел отбить красивую студентку у какого-нибудь несчастного юноши? – шутливо поинтересовалась она.

Шутка вновь навела Глеба на грустные воспоминания, и на дальнейшие расспросы он отвечал сухо и односложно.

Пройдясь еще немного, они расстались на «Пушкинской». Вероника сделала несколько шагов по направлению к метро, потом резко обернулась:

– Знаешь, мне не дает покоя еще одна мысль. Ну почему Рамон, услышав твой голос, так и не попытался ничего сказать?

* * *

Начался час пик и плотно прижал пассажиров метро друг к другу. «Тьфу! Прямо как балтийская килька», – ругалась про себя отвыкшая от московской давки Вероника, продолжая рассеянно провожать взглядом мелькавшие за окном вагона огни. И в самом деле, почему Рамон набрал номер Стольцева, а дозвонившись, не стал говорить? Что он хотел? Может, Глеб чего-то недоговаривает? И почему Рамон не связался с ней? Да, они уже более полугода как разъехались, но по-прежнему оставались мужем и женой. Что еще скрывал от нее Рамон, кроме своих шашней с юными стажерками?

Так и незажившая рана на сердце заныла с новой силой. Вероника тряхнула головой, словно отгоняя неприятные воспоминания.

Если муж знал о какой-то грозящей ему опасности, почему держал ее в неведении? Хотел оградить? От чего? От кого? И что он такого натворил в Испании? Да еще так, что она об этом ни сном ни духом. Впрочем, секреты от жены – это как раз в духе Рамоши.

Она чуть не до крови закусила губу и уткнулась лбом в холодное стекло. Расслабиться все рано не удалось. Теперь перед глазами Вероники снова встала та жуткая сцена в собственной квартире, когда Глеб, наподобие кликуши, погрузился в транс, а потом стал рассказывать о пригрезившихся ему видениях. Рассказывал, надо сказать, складно, будто и впрямь стал очевидцем нападения на Рамона – она слушала и чувствовала, как мурашки ползут по коже. И хотя поначалу ее так и подмывало предложить доморощенному экстрасенсу, а заодно и следователю прекратить весь этот цирк и оставить ее в покое, она все-таки сдержалась. Причиной тому послужила одна деталь, вскользь упомянутая Глебом, а именно то, что Рамон, волнуясь, засовывал ручку себе в рот. Эту дурацкую манеру он приобрел совсем недавно – пару лет назад, бросив курить, стал рефлекторно тянуть в рот все, что хоть чем-то напоминало сигарету. И об этой привычке кроме нее никто не знал.

Выходит, Глеб не блефовал? Он каким-то сверхъестественным образом увидел то, что произошло несколько дней назад? М-да, Глеб Стольцев. Ну кто бы мог подумать, что их пути снова пересекутся, да еще столь неожиданным образом.

Она вспомнила, как почти двадцать лет назад обратила внимание на нового однокурсника. Тот чем-то неуловимо походил на ее добермана – та же нечеловеческая грация, бьющая через край энергия и врожденное чувство собственного достоинства. В общем, типичный чемпион породы.

Не испытывавшая недостатка в мужском внимании Вероника на время позабыла о Глебе, но затем он стал все чаще напоминать о себе – все норовил то сесть поближе, то как бы невзначай помочь с заданием. Стольцев с виду не особо напрягался в учебе, но при этом сдавал все на «пять». Только однажды получил на экзамене четверку – это стало сенсацией на курсе.

Легкость, с которой Глеб покорял академические вершины, конечно, была обманчивой. Помнится, Веронику совершенно поразило, когда она увидела, что Стольцев на лекциях использует им самим придуманную систему ускоренной записи. А еще у Глеба был врожденный талант к языкам. К выпускному курсу он уже мог заткнуть за пояс иных преподавателей греческого и латыни и был способен поддержать разговор на четырех живых языках.

Однако оказалось, что учеба учебой, а жизнь жизнью. Это в вузе думают, что тот, кто лучше учится, тот и добьется потом наибольших успехов. В жизни все не так и, как правило, наверх пробиваются те, кто в универе ходил в середнячках. То ли они сэкономили силы, правильнее распределив их по длинной жизненной дистанции, то ли дорога к успеху вымощена вовсе не знаниями, а чем-то совсем другим. Вот так и со Стольцевым. По признанию некоторых преподавателей, он был лучшим студентом за все годы их работы, тем не менее нынче его одногодки уже давно успели сесть в начальственные кресла, а сам Глеб не стал ни завкафом, ни даже доктором наук, хотя вот уж кому раз плюнуть.

Впрочем, какое ей теперь дело до бывшего однокурсника и бывшего возлюбленного? – одернула сама себя Вероника и снова уставилась на мелькающие за стеклом семафоры.

* * *

Поздно вечером, когда глаза Глеба уже стали слипаться, его память снова некстати прокрутила вчерашнее видение. Ну что такого ценного было в той коллекции статуэток, что Гонсалес глаз с нее не сводил, будучи на волосок от смерти? И что он пытался написать на столе? Неужто Рамон и впрямь так обасурманился, что даже в последний миг думал не по-русски? А ведь Вероника говорила, что Гонсалес никогда не был чистым билингвом. Хотя отец с самого раннего детства обучил его испанскому, своим родным языком Рамон считал русский. Не зря же во многих странах родной язык называют «языком матери». А мать Рамона была чисто русской женщиной, и, значит, русский был ему роднее некуда. Так почему свое предсмертное послание он выцарапал по-испански? И кому оно, елки-палки, предназначалось?

Надо сказать, что, при всей неприязни к Рамону Хуановичу, Глеб признавал, что тот был прекрасным историком и блестящим знатоком древних языков. Постой, постой… А что, если это вовсе не испанский?

Глеб снова зажег ночник и раскрыл блокнот, который всегда держал на тумбочке. Он крупными буквами вывел alucinac. Поразмышляв несколько мгновений, Глеб развернул лист обратной стороной и поднес к лампе, чтобы разглядеть на просвет.

Кретин! Как же он раньше не сообразил?

Глава 6
Каникула

Жена и дочь еще нежились в своих постелях, когда Лучко заварил себе чаю и отправился в ванную.

Хотя бы раз в неделю он обязательно брился опасной бритвой. Процедура требовала времени и сосредоточенности – как медитация у йогов. Так же как и медитация, бритье старым золингеновским клинком в роговой оправе – капитан предпочитал называть ручку оправой, а не ручкой – тоже приводило к просветлению в мозгах.

Самым сложным местом был глубокий шрам на щеке – воспоминание о второй чеченской. Капитан потуже натянул кожу и провел безупречно оточенным лезвием по щетине. Раздалось приятное шуршание. Лучко очень нравился этот звук, и он слегка усилил нажим – словно подкрутил ручку громкости у проигрывателя.

Насладившись ощущениями, капитан смыл с лица остатки пены и любовно смазал клинок маслом, как казак шашку после боя.

Разломав пару свежих бубликов и тщательно обмакнув кусочки в мед, капитан отхлебнул приторно сладкого чая и с неудовольствием отметил, что сегодня даже золингеновская бритва не навела ожидаемой ясности в голове. По крайней мере в том, что касается дела Гонсалеса. Зачем тот приехал в Москву? Кто знал о его приезде? Что за тайну пытались вырвать у Гонсалеса его убийцы?

Чаепитие прервала вибрация мобильного. Лучко взглянул на экран. Стольцев? В семь тридцать утра? Разве он не в отпуске?

– Я, кажется, разобрался, – с ходу затараторил Глеб.

– В чем?

– Это не корова. Это бык!

Помолчав несколько секунд, капитан осторожно осведомился:

– Как ты себя чувствуешь? Часом не приболел?

Не замечая сарказма, Глеб продолжил с той же скоростью:

– Похоже, Гонсалес пытался написать какую-то фразу бустрофедоном, но его прервали.

– Каким таким еще «быстропи…доном»? – с усмешкой переспросил капитан.

– Бустрофедон – это способ письма, при котором первая строка пишется справа налево, вторая – слева направо, третья – снова справа налево и так далее.

– А при чем здесь бык?

– А при том, что именно таким образом вспахивают поле. Собственно, само название «бустрофедон» составлено из двух греческих слов: «бус», что как раз таки означает «бык», и «стрефо», то есть «поворачиваю». Так в свое время писали хетты, этрусски, греки и некоторые другие народы. Существуют и латинские тексты, записанные таким же манером.

– Подожди, но когда ты рассказывал о своем видении, ты не упомянул о том, что Гонсалес писал буквы задом наперед.

– Нет, он писал обычным образом.

– Ну и при чем здесь тогда твой бустрофедон?

Глеб задумался.

– Мне кажется, не важно, как Гонсалес это написал. Важно, как это следует читать.

– То есть ты хочешь сказать, что Гонсалес нарочно оставил нам статуэтку?

– Ну да. Что-то вроде подсказки.

– А надпись?

– В том-то и дело. Если развернуть текст задом наперед, получается слово canicula.

– «Каникула»?

– Это по-латыни. Означает «собачка».

– Какая еще на хрен «собачка»? – вконец опешив, переспросил капитан.

– А вот этого я не знаю.

– Помнится, ты однажды уже доказывал с пеной у рта, что речь идет о латыни, и помнишь, чем все закончилось?

– Ты про монету? Признаю, ошибался. Зато сейчас я почти уверен.

– Допустим. Но что и кому Рамон Гонсалес, по-твоему, пытался сообщить столь экстравагантным способом?

– Понятия не имею.

– А что, если Гонсалес хотел указать на преступника?

– Возможно.

– Дружище, тебе придется помочь мне разобраться в этой чертовщине. Вы, в конце концов, были коллегами, и уж если кто-то и сможет понять ход мыслей Гонсалеса, то только ты.

– Ладно, постараюсь.

* * *

Стольцев и Лучко приехали в квартиру Гонсалесов почти одновременно. Вероника, предупрежденная Глебом о вкусах капитана, приготовила чай и выставила на стол внушительную корзину со сладостями. Следователь одобрительно крякнул и потянулся за пирожными, а Глеб тем временем рассказал о своих предположениях Веронике. Услыхав про «собачку», она спохватилась:

– Постойте, я точно помню, что в кабинете Рамона была статуэтка в виде собаки.

Они оставили недопитый чай и прошли в другую комнату.

– Да вот же она. И не одна.

Три пары глаз уставились на полку над столом, заполненную фигурками животных. Собачек оказалось аж три штуки. Вероника одну за другой сняла статуэтки с полки и поставила на стол. Внимание Глеба привлекла копилка из красной глины с прорезью на спине. Он поднес собачку к уху и легонько тряхнул.

– Там что-то есть!

Капитан вопросительно посмотрел на Веронику:

– А что, если мы ее?..

Вероника кивнула. Лучко положил статуэтку на мраморную пепельницу, взял с полки увесистую книгу и ударил. Фигурка с хрустом раскололась. Среди осколков показалось что-то, похожее на сложенную вдвое тряпицу. С позволения следователя Глеб извлек находку из пепельницы и аккуратно развернул.

Все трое с недоумением уставились на потемневший клочок, в центре которого была начертана пятиконечная звезда. Над звездой виднелась надпись: taro. Верхний правый угол листка истлел так, что последняя буква едва читалась. Прямо под звездой листок заканчивался неровным, извилистым краем. Глеб провел по нему пальцем:

– Линия разрыва совсем свежая.

Следователь тоже потрогал срез:

– Согласен, но что это за бумажка?

– Это не бумага, это пергамент, – уточнил Глеб. – И похоже, очень старый.

– А что означает надпись?

– Очевидно, речь идет о картах Таро. Хотя в европейских языках это слово традиционно пишется с «t» на конце.

– Ну и куда же подевалась эта «t»?

– Видишь оборванный угол? Возможно, она как раз и была здесь.

– Подождите, но какое отношение все это имеет к смерти Рамона? – вмешалась в разговор Вероника.

– Пока неясно, – пожав плечами, ответил Глеб.

Вероника положила руки на стол и бессильно уткнулась лицом в ладони.

– Думаю, тебе снова придется воспользоваться своим даром, – предложил Лучко.

Вероника подняла голову и встретилась с Глебом глазами.

– Пожалуйста, если тебе не трудно. – Затем она, как во время предыдущего видения, отсела в угол комнаты.

Глеб вяло улыбнулся:

– Всегда пожалуйста.

Он довольно долго сосредоточивался, прежде чем контуры комнаты начали погружаться в темноту.

* * *

Человек, который прятал пергамент в копилку, испытывал явное беспокойство – движения рук были нервными и неуверенными. Даже если бы Глеб не поймал отражение знакомого лица на полированной поверхности стола, он бы все равно с полной уверенностью сказал, что этим человеком был Рамон Гонсалес.

Слегка утеряв концентрацию, Глеб поймал себя на мысли, что ощущает себя мужем Вероники. Чувство было очень странным. Он снова попытался сосредоточиться, но момент был упущен и образ сидящего за столом человека постепенно рассеялся, как облако сигаретного дыма.

Глеб рассказал о том, что видел. Выслушав его, Лучко переспросил:

– Значит, пергамент в копилку засунул сам Гонсалес? Во как!

Вероника всплеснула руками:

– Послушайте, мне хоть кто-нибудь объяснит, ну что такого в этом клочке, что Рамон даже под пыткой не отдал его бандитам?

Глава 7
Старая любовь не ржавеет?

Переулок, где проживало семейство Буре, выглядел тихим и патриархальным, несмотря на близость к Садовому кольцу. Дверь открыл сам профессор. Даже в домашней обстановке он как всегда был сама элегантность: светло-бежевые брюки, кипенно-белая сорочка, голубой жилет и синий в зеленый горох галстук-аскот.

– Борис Михайлович, это вы? – взвизгнула Вероника и повисла у Буре на шее. – Боже, да вы совсем не изменились!

– А вы только еще больше похорошели.

Вероника с укоризной взглянула на Глеба.

– Что ж не предупредил, к кому идем? Я бы прихватила подарок для любимого лектора.

– Лучший подарок – это вы сами, Вероника.

– Надо же, вы помните мое имя? Это через столько-то лет!

– А мне кажется, я поймал вас на экзамене со шпорой только вчера.

Вероника покраснела, а профессор расплылся в довольной улыбке. Затем его лицо снова стало серьезным. Он взял Веронику под руку:

– Прошу, примите мои соболезнования. Глеб уже рассказал нам о том, что произошло. Проходите же, моя дорогая.

Уже в прихожей становилось понятно, что хозяин жилища неспроста является членом бюро международного научного проекта Corpus Vasorum antiquorum, то бишь «Корпус античных ваз». В доме едва ли нашлась бы хоть одна горизонтальная поверхность, не занятая разнообразной античной керамикой.

На плотно уставленных стеллажах рядами теснились некогда предназначенные для питьевой воды гидрии, бальза-марионы, еще, казалось, сохранившие едва уловимый запах ароматических эссенций, винные кратеры и киликсы, будто продолжавшие источать алкогольную отдушку, погребальные лекифы, миниатюрные амфориски, огромные пифосы и, разумеется, амфоры на любой вкус.

Глеб лучше кого-либо понимал, что, будь вся эта коллекция на сто процентов аутентичной, ее стоимость исчислялась бы астрономической суммой. Но даже реплики были выполнены с таким ювелирным мастерством, что смотрелись практически неотличимыми от оригиналов. Да и особо присматриваться Глебу никогда не хотелось, дабы ненароком не развенчать столь кропотливо создаваемый Буре миф об абсолютной подлинности его коллекции.

Как бы там ни было, как минимум половина квартиры Буре была отведена под шедевры античных гончаров. Вторую половину просторной трешки украшали изображения античных богов – что-то вроде домашнего ларария.

Дав Веронике время рассмотреть свое уникальное собрание, Буре сложил ладони рупором и направил их в сторону кухонной двери.

– Саша, гости уже пришли, – зычно объявил Борис Михайлович и снова повернулся к Веронике:

– Вы ведь знакомы с моей с женой, не так ли?

Профессор, а с его подачи и студенты не зря звали Александру Петровну Буре Ге́рой. Она была женщиной грозной и величественной, привыкшей держать в строгости что аудиторию, что домашних. Это правило не распространялось лишь на одного только Бориса Михайловича. Александра Петровна баловала мужа и прощала ему все.

Выйдя на пенсию после тридцатилетней карьеры преподавателя древней истории, она не на шутку увлеклась идеей предопределенности исторических событий и поиском доказательств, подтверждающих существование пресловутого praedestinatio^[1]. Путь исканий оказался извилист и мимоходом заводил Александру Петровну то в одну, то в другую сторону, на первый взгляд далекую от первоначальной цели. Именно таким образом она и познакомилась с Таро.

Очарованная Жезлами, Кубками и Мечами, Александра Петровна с дотошностью ученого проштудировала не один десяток книг, прежде чем досконально разобралась в хитросплетении загадочных символов.

По правде говоря, в последнее время Александра Петровна чаще использовала карты для того, чтобы перекинуться в jeu de tarot^[2], нежели чем для гаданий, но по просьбе Глеба с удовольствием согласилась поделиться своими обширными познаниями.

Для начала Глеб вывел на экран телефона фото пергамента, найденного у Гонсалеса. Борис Михайлович и его супруга как по команде надели очки и склонились над мобильным. Изучив изображение, профессор поднял взгляд на Глеба и Веронику:

– Но это всего лишь фрагмент. А где же недостающая часть?

Глеб вздохнул:

– Нам бы тоже хотелось это знать.

Александра Петровна разложила заранее приготовленную колоду.

– Действительно, одна из карт старших арканов колоды Таро называется «Звезда».

– Это которая? – поинтересовалась Вероника.

– Вот эта.

Глеб и Вероника склонились над изображением обнаженной женщины, льющей из двух кувшинов воду то ли в ручей, то ли в реку. Над головой у нее располагалась большая звезда в окружении семи маленьких.

– Интересно, а что сулит такая карта? – спросил Глеб.

– О, это зависит от расположения. Прямое изображение означает мудрость, духовное просвещение и счастье. А вот перевернутая карта – совсем другое дело. Она предвещает разочарование, крушение надежд и потери.

– А вы знаете, какая именно звезда имеется в виду?

– Разумеется. Это Сириус.

– Но почему вы так уверены? – спросила Вероника.

– Ну, во-первых, это самая яркая звезда небосвода. А во-вторых, Сириус нередко изображают в виде пентаграммы, как на вашем пергаменте.

– Хм, интересно. – Глеб посмотрел на профессора. – Помните, я говорил, что на столе было нацарапано слово canicula?

Буре задумчиво затеребил свою бородку.

– И в самом деле, очень любопытное совпадение.

– Это вы о чем? – спросила Вероника.

– Этим словом римляне называли Сириус, – пояснил Глеб.

– Подожди, но ты же говорил про «собачку».

– О, я вижу, вы порядком подзабыли институтские лекции, – с улыбкой констатировал Буре. – Позвольте напомнить, что Сириус – часть созвездия Большого Пса, и утренний восход этой звезды совпадал с самым жарким периодом года, именовавшимся dies caniculares или «собачьи дни», когда люди, высунув языки, старались по возможности избегать всякой работы и искали спасения от зноя в сени деревьев и прохладе терм. Столь любимое моими студентами слово «каникулы», как вы понимаете, произошло именно отсюда. А само название «Сириус», в свою очередь, происходит от греческого слова «сириос» – знойный. Кстати, на дворе нынче как раз и стоят эти самые «собачьи дни» – с конца июля по конец августа.

– Значит, мой муж тоже погиб в один из «собачьих дней»?

– Выходит, да, но это уж точно является чистым совпадением.

– Совпадением? Вспомните Гиппократа, – возразил Глеб. – Он уверял, что свет Сириуса влияет на людские судьбы.

– Да, примерно то же самое утверждал и Гален, – согласился профессор. Он снова задумчиво затеребил бородку и налил всем по рюмке водки. Они выпили за упокой души Рамона Гонсалеса, после чего Александра Петровна пригласила всех к столу – пришло время обеда.

За едой разговор продолжал вертеться вокруг Сириуса и того факта, что в большинстве европейских языков он до сих пор традиционно зовется «Собачьей звездой».

После изысканной трапезы последовала бесконечная череда дижестивов и университетских анекдотов. Во время прощания Буре, похлопав Глеба по плечу, шепнул ему на ухо:

– Vetus amor поп sentit rubiginem^[3].

– О чем это вы там секретничали с Буре? – спросила Вероника сразу после того, как они вышли на улицу.

– Да так, ничего особенного. Профессор кое о чем мне напомнил, – солгал Глеб и постарался сменить тему. Однако все то время, что они, оживленно болтая, шли по Садовому, процитированная Буре древнеримская поговорка продолжала навязчиво вертеться в Глебовой голове.

* * *

Заварив себе чаю, Лучко пытался привести мысли в порядок.

Значит, пергамент в копилку спрятал сам Гонсалес? Зачем? Почему погибшему было так важно, чтобы кто-нибудь нашел фигурку собачки и спрятанный в ней рисунок? Может, заключение эксперта хоть что-нибудь прояснит? Жаль только, что у Расторгуева до сих пор руки до пергамента так и не дошли.

Капитан налил себе чаю, размешал сахар и сделал пару больших глотков.

Но почему Гонсалес зашифровал послание таким необычным способом? А если бы Глеб не догадался? Хотя Гонсалес, кажется, сделал все, чтобы сообщение дошло до адресата. Ведь он для верности оставил еще один ключ – фигурку быка. Но откуда Гонсалес мог знать, что тот, кто прочтет его предсмертную записку, окажется специалистом по древним языкам? Не для того ли он сделал свой последний звонок?

Тихонько задрожал лежащий на столе мобильный. Звонил Глеб. Он рассказал следователю о разговоре с Буре.

– Слушай, только не грузи меня, – взмолился капитан. – И так голова разрывается, а тут еще ты со своей астрономией. Если нароешь что-то посущественнее, звони. А сейчас, извини, не до тебя.

Покончив с чаем, Лучко отправился на доклад к Деду, предварительно выключив телефон. Еще не хватало, чтобы мобильный зазвонил прямо в кабинете у генерала. Шеф и без того с самого утра на взводе – его опять терзали звонками со Смоленской площади.

На пути к кабинету начальника Лучко еще раз вспомнил разговор с Глебом. Ёпэрэсэтэ! Ну при чем здесь Сириус?

По совету Буре Глеб отправил снимок пергамента по электронной почте Леше Андрееву – знакомому палеографу. Тот обещал, что, как только выкроит свободный часок, обязательно изучит надпись. И хотя фрагмент текста был до смешного невелик – всего четыре буквы – Глеб очень надеялся, что коллега сможет что-нибудь подсказать. Звонок не заставил себя ждать.

– Такой шрифт использовали во Франции с двенадцатого по пятнадцатый век, – сообщил Андреев.

– Но пергамент не может быть таким старым.

– Значит, это имитация.

– Скорее всего. А про звезду что скажешь?

– Звезда как звезда. Ее изображение не особенно эволюционировало с самой древности, так что указать время происхождения не могу. А что это вообще за штуковина? Где ее нашли-то?

– Э-э… в архиве, – соврал Глеб.

– Ладно, не хочешь – не говори. – Леша обиженно засопел в трубку. – Судя по фотке, нижний край оборван. Если ненароком найдешь… э-э… в архиве оторванную часть – дай знать.

– Непременно, – снова соврал Глеб и отключился.

* * *

Дед был настроен на редкость миролюбиво. Подперев ладонью подбородок, размеру которого позавидовал бы Николай Валуев, генерал свободной рукой размешивал бледно-желтое содержимое стакана, стоящего в натертом до блеска серебряном подстаканнике. Рядом на блюдце лежала гора лимонных корок и пара красных острых перцев. Блюдце, в свою очередь, стояло поверх внушительной стопки журналов «Здоровое питание».

С недавних пор Дедов повел остервенелую борьбу с лишним весом и, как и положено неофиту, переживал воинствующую фазу, принуждая добрую половину сотрудников управления – кого агитацией, а кого и в приказном порядке – присоединиться к погоне за ускользающей молодостью и красотой.

– Не хочешь попробовать?

– А что это?

– Диета, мать ее. Лимонная. Говорят, от самой Наоми Кэмпбелл. – Генерал сложил свои огромные лапы колечком. – Видал, какая у нее талия?

– Так точно.

– То-то. Я-то сам, правда, глядя на бабу, на талию не особо смотрю – есть места и поинтересней – но это так, к слову. Ну что, отхлебнешь?

Лучко энергично замотал головой:

– Никак нет.

Выдавив из себя нечто среднее между улыбкой и оскалом, генерал указал подчиненному на стул.

Вообще-то Лучко предпочитал докладывать стоя. Во-первых, так удобнее отодвинуться от стола, когда шеф начнет орать, а он обязательно начнет. Во-вторых, стоя можно мгновенно принять положение «смирно». Любой служивый в курсе, что стойка «смирно» – это армейско-милицейский аналог того, что у гражданских принято называть позой зародыша, призванной минимизировать травмы в случае опасности столкновения. Например, столкновения с начальником.

Лучко осторожно присел на самый край стула, чтобы было половчее вскочить. Хотя капитан прошел две войны, не раз смотрел смерти в лицо и не боялся ни Бога, ни черта, он, как ни странно, больше всего на свете опасался генерала и его привычки орать подчиненному прямо в ухо своим невероятно громким голосом, вводящим в ступор даже самых крепких мужиков. Матерый следователь предпочел бы с голыми руками пойти на вооруженного до зубов бандита, чем быть вызванным к Деду на ковер.

– Р-ршите доложить?

– Ну давай, капитан, не тяни, рассказывай.

Следователь вкратце изложил последние события. Выслушав капитана, генерал слегка расслабил воротничок сорок восьмого размера.

– Да уж, темная история. Но, знаешь, мне как-то не очень верится в твою версию с этим Таро. Гонсалеса грохнули из-за гадальных карт? Сомнительно.

– С другой стороны, сколько народу полегло за карточные долги, – отважился возразить начальнику Лучко.

– Мать твою, подумай головой, карты картам рознь, – рявкнул Дед. – А что там по пергаменту?

– Ждем заключение, – отчеканил Лучко, инстинктивно смещаясь поближе к краю стула.

– Ясно. А что думаешь насчет вдовы?

– Вроде на злодейку не тянет.

– Не тянет? Уверен? – переспросил генерал, пристально глядя Лучко в глаза.

– Так точно.

– Ладно. Иди работай, – пробурчал Дед, утирая струйку пота. – «Собачьи дни», говоришь? Хе!

Глава 8
Прощание с Рамоном

Из-за июльской духоты их тела взмокли от пота. Можно сказать, они занимались любовью, плавая в луже.

Руки Глеба скользили вверх и вниз по влажной спине Вероники. Ее спутавшиеся волосы, впитавшие в себя запахи летних бульваров, с размеренной частотой падали ему на лицо. Ах, какое прекрасное и давно забытое ощущение!

Тишину спальни внезапно нарушил какой-то отдаленно знакомый звук, точно совпавший по темпу с их любовной хореографией. Музыка сфер? Нежданный аккомпанемент из плавного адажио постепенно перешел в анданте, потом в аллегро и, наконец, в головокружительный престиссимо.

Глебу показалось, что под звон колоколов на них с потолка просыпался то ли золотой дождь, то ли искры невесть откуда-то взявшегося фейерверка. В эту же секунду он вспомнил, где слышал этот звук. Ну конечно. Это же старинные часы с боем, что висели дома у Вероникиной бабушки. Когда та съезжала летом на дачу, ее квартира на пятом этаже старой облупившейся хрущевки превращалась в храм любви, где ежедневно после лекций, а зачастую и вместо них уединялась безумно влюбленная парочка. Помнится, обессиленные любовным марафоном, они принимались гадать, как может называться эта божественная мелодия, которую так страстно исполняют потрепанные временем часы марки «Густав Беккер».

«Хм, но разве ту хрущевку не снесли еще лет пять назад?» – подумал Глеб и тут же проснулся.

* * *

Гонсалеса похоронили на Алексеевском кладбище, между католическим крестом на могиле отца и православным – на могиле матери.

«Символично, – подумал Глеб, стоя под моросящим дождем, – похоже, что Рамону, полжизни прожившему на две страны, даже после смерти суждено зависнуть где-то посредине между родиной предков и местом, где родился и вырос он сам».

Тщательно промокнув платком глаза, Вероника взяла за руку мальчика лет десяти – уменьшенную копию Рамона – и подошла к Глебу.

– Вот познакомься. Это Хуан Рамонович. Он же Йося, он же Хоня, он же Пеле.

Хуан Рамонович-Йося-Хоня-Пепе первым протянул руку и спросил с едва уловимым акцентом:

– Как поживаете? Мама сказала, вы близко знали моего папу.

– Ну, не то чтобы очень, – облизнув внезапно пересохшие губы, ответил Глеб.

По правде говоря, последние лет десять-пятнадцать после того как Рамон Гонсалес увел Веронику, его образ ничего кроме ненависти в памяти не вызывал. Впрочем, негоже детям отвечать за грехи отцов. Глеб положил руку мальчику на плечо:

– Твой отец был большим ученым. Ты можешь им гордиться.

– Обязательно буду, – твердо пообещал Гонсалес-младший и опустил печальные глаза размером почти что с мамины.

Наблюдавшая за разговором Вероника одарила Глеба благодарным взглядом. «Черт побери! А ведь ты мог быть и моим сыном», – с тоской подумал Глеб и невольно стиснул плечо парня так, что тот поморщился.

Последний раз оглянувшись на могилу, Вероника пригласила всех собравшихся на поминки.

За столом толком поговорить не удалось, и Глеб предложил Веронике назавтра снова пройтись по Бульварному кольцу.

* * *

На столе у Лучко зазвенел телефон.

– Это Расторгуев.

– Наконец-то. Ну что скажешь?

– Интересная штука получается с этим вашим пергаментом. – Гриша, не тяни резину. Выкладывай, что нарыл.

– Тут такое дело. Судя по всему, возраст пергамента не менее семисот лет.

– Старинный, стало быть?

– Не то слово. Средние века, понимаешь.

– Ясно. Ну а линия разрыва?

– А вот разрыв совсем свежий.

– Насколько свежий-то?

– Считаные дни.

– А письменное заключение подошлешь?

– Завтра устроит?

– Лады.

Не вешая трубку, капитан набрал Стольцева. Надо было срочно посоветоваться.

* * *

Глеба так распирало от новостей, что он вместо прогулки сразу предложил сесть в кафе.

Услышав о возрасте пергамента, Вероника посмотрела на Глеба в полном непонимании.

– Ну, допустим, старинный. А чего ты так разволновался-то?

– Как чего? Только представь, пергаменту целых семь веков!

– И?

– Я вижу, ты напрочь забыла все, чему учили на истфаке.

– Вообще-то я в отличие от тебя так никогда и не работала по специальности.

– А кстати, чем ты теперь занимаешься?

Вероника улыбнулась:

– Есть, знаешь ли, такая профессия – быть мамой. Я отдала этому делу кучу лет. Потом решила перековаться из историка в риелтора. У меня своя компания. Кризис, конечно, подкосил, но ничего, пока выживаем. Твое любопытство удовлетворено?

– Вполне. Извини, я вовсе не хотел тебя обидеть. Теперь понятно, почему ты не подпрыгнула, как я, когда услышал о возрасте пергамента. Дело в том, что если нашей находке и впрямь семьсот лет, – а поводов сомневаться в компетенции экспертов с Петровки у меня нет, – то найденная нами надпись никакого отношения к Таро не имеет – считается, что такие карты появились как минимум одним-двумя столетиями позднее.

– Выходит, до этого карт просто не существовало?

– Ну что ты. Китайцы уже вовсю играли в карты и семьсот, и даже девятьсот лет назад. Но то были игральные колоды, а не Таро.

– Тогда что же, по-твоему, мы нашли у Рамона?

– А вот это хороший вопрос.

– И почему на пергаменте свежий надрыв? Зачем Рамону разрывать семисотлетний артефакт?

– Это и в самом деле очень странно. Ни у одного историка рука бы не поднялась. И самое главное, где находится недостающая часть?

Они в молчании допили кофе и вышли на Тверской бульвар.

– А знаешь, раньше его называли просто Бульваром, поскольку он был единственным во всей Москве. Кстати, это место исконно считалось гиблым, и знаешь почему?

– Вижу, ты уже соскучился по кафедре, – рассмеявшись сказала Вероника и взяла Глеба под руку. – Ладно, за неимением другой аудитории разрешаю читать лекции мне.

Не сговариваясь, они побрели в сторону дома, возле которого, говорят, сам Александр Сергеевич назначал свидания Наталье Николаевне. Правда это или нет, доподлинно неизвестно. Зато Глеб прекрасно помнил, что именно здесь случился их самый первый с Вероникой поцелуй.

Дело было летом, между вторым и третьим курсом. Твер-буль, как и сейчас, был напоен дивной смесью из цветочных ароматов и запаха ее волос. Прошел дождик и промочил их одежду насквозь. Влажное платье прилипло к телу Вероники, придав ее скромным на тот момент формам неотразимо обольстительный вид. Глеб неуклюже прижал девушку к себе, и они целый час не могли оторваться друг от друга. Все это время Вероника дрожала крупной дрожью – то ли от холода, то ли от наслаждения…

Он украдкой посмотрел на свою спутницу. Если она и вспомнила тот далекий день, то виду не подала.

– Подумать только, мне вчера приснился бой часов.

– Тех самых? – сразу догадалась Вероника.

– Ага, «Густав Беккер».

– Представь, они сохранились. Живут теперь в моей мадридской квартире.

– Да ну?

– Чистая правда. Все так же исправно бьют каждый час.

Все то время, пока они продолжали гулять, Глеб судорожно пытался подсчитать в уме, сколько же оборотов совершили покрытые патиной стрелки с того далекого августовского дня, что недавно во всех приятных подробностях привиделся ему во сне. Получилось что-то около ста тридцати тысяч. Хм, всего-то?

* * *

Расставшись с Вероникой, Стольцев всю оставшуюся часть дня размышлял о непонятном рисунке на пергаменте. Что за тайну он скрывает? В который раз Глеб разложил перед собой уже порядком потертую распечатку. Хм. А что если?..

Уже через минуту он торопливо набирал номер Лучко.

– Здравствуй, капитан! Это не Таро!

– Опять двадцать пять, – проворчал следователь. – А что это?

– Это снова бустрофедон.

– Хочешь сказать, что и тут тоже надо читать слева направо?

– Именно! В таком случае вместо taro получается orat!

– Ну и что? Один хрен бессмыслица какая-то.

– Вовсе нет. Orat на латыни означает «говорит». А еще это может означать: «просит», «умоляет».

– Умоляет? – хмыкнул капитан. – Глеб, это я тебя умоляю, не фантазируй.

– Да при чем тут мое воображение? Все очень логично. Получается, что изображенная на пергаменте звезда «говорит».

– Так все же говорит или умоляет? Говорит с кем? Умоляет кого?

Глеб замялся и засопел в трубку.

– Думаю, ответ следует искать на оторванной половине.

– И где же она?

– Скорее всего, дома у Гонсалеса.

– Ты предлагаешь расколотить все остальные статуэтки?

– Как вариант.

– Да я же самолично их все отсмотрел. Прорезь была только у коровы. А внутри остальных одна пустота. Мы там с двумя коллегами потом еще раз в шесть рук все прочесали. И ничего.

– И ничего, – эхом отозвался Глеб. – Ладно, дай мне время подумать и кое с кем посоветоваться.

* * *

Выяснив, что Буре уехал за город, Глеб отправился к нему на дачу. И дом, и участок, принадлежавшие Борису Михайловичу, служили ярким доказательством того, что в жилах профессора текла немецкая кровь – овощи с грядок претендовали на диплом ВДНХ, безупречную геометрию клумб можно было проверять самыми высокоточными приборами, и все равно не найдешь и тени погрешности, а оконные стекла блестели так, что руки соседских пацанов сами собой тянулись к рогаткам.

Глеб застал профессора за необычным занятием. Борис Михайлович с мастерком в руке, периодически сверяясь с фотографией Колизея, придавленной к земле бокалом вина, выкладывал из камня некое подобие миниатюрного амфитеатра. Три яруса каменных сидений полукругом опоясывали врытую в землю шашлычницу и огромную каменную столешницу.

– Что это вы строите? Храм Священного Гриля?

– Берите выше. Это будет настоящий кулинарный театр! – с гордостью объявил профессор, полностью разделявший неизбывную любовь Глеба к вкусной еде.

– Когда открытие?

– Недели через две.

– А что дают на премьере?

– Барашка.

– Хочу билет в партер, – умоляющим тоном попросил Глеб.

– Не волнуйтесь, у вас абонемент, – с улыбкой заверил его Борис Михайлович и отложил мастерок. – Ну-с. С чем пожаловали?

Они уселись на веранде с видом на уходящую за горизонт реку. Насладившись буйством летнего пейзажа, Глеб поделился с Буре своими догадками.

– Хм. Значит, вы думаете, надпись на пергаменте тоже следует читать наоборот? – уточнил профессор.

– Да, опять бустрофедон.

– Ну почему сразу бустрофедон? – возразил Буре. – Мало ли кто может начинать с правой стороны. Спросите китайца или японца, как ему сподручнее писать, и он ответит, что гораздо удобнее делать это, когда целиком видишь поле будущего иероглифа, а не перекрываешь его рукой, то бишь справа налево.

– Согласен. Но меня больше волнует другое. Что может означать слово orat применительно к звезде?

– А вот здесь-то как раз все понятно. Боюсь, я не совсем согласен с вашей трактовкой. Думаю, звезда ни с кем и ни о чем не говорит. Она указывает.

– Указывает?

– Ну да.

– А на что?

– Не знаю. Например, направление или место. Что-то вроде дорожного знака.

Глеб с сомнением тряхнул головой:

– Ну и где, по-вашему, прячется эта загадочная звезда?

Буре потрепал Глеба по плечу:

– Quaerite et invenietis^[4].

Глеб снова окинул взглядом живописные окрестности и задумался.

– Странно. Ну почему свое предсмертное послание Гонсалес оставил нам не по-русски, не по-испански, а на латыни?

– Голубчик, вам ли не знать, что в истории и не такое бывало. Вспомните последние слова Чехова: Ich sterbe^[5].

– Ну так он же находился в Германии и говорил с немецким врачом. А Гонсалес-то погиб в своей квартире в Москве.

С минуту подумав, профессор затеребил бородку:

– А что, если человек, напавший на Гонсалеса, тоже владел и русским, и испанским, а Рамон Хуанович об этом знал?

– Да, тогда понятно, отчего латынь. Хм, весьма правдоподобно.

Профессор хитро улыбнулся, снова взял в руки мастерок и с энтузиазмом вернулся к садово-огородному зодчеству.

* * *

Лучко попросил Веронику о встрече, а заодно предложил и Глебу поучаствовать в разговоре. Хозяйка сразу же усадила гостей за стол. Она гостеприимно выставила перед капитаном чайник и поднос со сладостями.

Глеб рассказал о разговоре с Буре и предположениях профессора.

– Ну и где нам искать разгадку этой головоломки? – спросила Вероника.

– Скорее всего, в Испании, – ответил Глеб и повернулся к Лучко.

– А что нового у тебя?

Неспешно покончив с заварным пирожным, следователь огорошил Веронику неожиданным известием:

– Пришел ответ из Испании. Оказывается, ваш муж был объявлен в розыск по обвинению в убийстве.

– Убийстве?

Вероника без сил плюхнулась на стул.

– Испанцы не уточнили сути дела, только сообщили, что преступление случилось в каком-то местечке близ города Толедо.

Все еще пребывая в шоке, Вероника раскрыла рот, но так и не смогла ничего сказать. Глеб взял ее руки в свои. Понемногу Вероника успокоилась. Не отнимая рук, она посмотрела Глебу в глаза и спросила:

– Мне нужна помощь. Ты поедешь со мной в Мадрид?

Наблюдавший за разговором капитан ухмыльнулся:

– Соглашайся. Имей в виду, если не поедешь ты, поеду я.

Глава 9
Ночной Мадрид

Самолет приземлился в аэропорту Барахас поздно вечером, и до дома, где жила Вероника, они добрались только к полуночи. Глеба, прежде уже посещавшего испанскую столицу, в очередной раз поразило количество людей на улицах.

– Сегодня какой-то праздник? – спросил он.

– А здесь всегда праздник, – со звонким смехом ответила Вероника, отпирая подъезд. – Еще Хемингуэй в свое время подметил, что «спать по ночам считается в Мадриде чудачеством». Так что если есть силы, можем пройтись. По здешним меркам вечер только-только начался.

Несмотря на усталость, Глеб принял предложение на ура.

– Отличная идея! Дай мне немного осмотреться и – вперед.

Поднявшись по мраморным ступеням, они наконец оказались перед дверью квартиры. Над звонком к стене была прикручена табличка с карикатурным изображением человека в очках, стоящего у классной доски с указкой в руках. Заметив интерес Глеба к табличке, Вероника объяснила:

– Подарок студентов. Висит еще с тех времен, когда Рамон читал лекции в местном университете. Ну вот, проходи.

Войдя первой, Вероника щелкнула выключателем. Глеб поставил чемоданы на пол и с любопытством огляделся.

Первое, что бросилось в глаза, были часы «Густав Беккер», прекрасно вписавшиеся в интерьер гостиной. Перехватив взгляд Глеба, Вероника усмехнулась:

– Узнал, значит?

В левой стороне груди отчего-то заныло. Он молча кивнул и с любопытством продолжил осмотр. Строгие современные линии жилища Гонсалесов тут и там весьма удачно разбавляли то яркие пятна ковров в мавританском стиле, то потрескавшиеся от времени изразцы, то предметы мебели самого что ни на есть антикварного вида. Во всем чувствовалась рука Вероники.

«Не встань на нашем пути Гонсалес, мой дом сейчас мог бы выглядеть так же», – неожиданно для себя с легкой завистью подумал Глеб.

Оставив вещи нераспакованными, они вышли на прогулку. На улице было не протолкнуться.

– Бог мой, стоит глубокая ночь, а народу – как днем на Тверской! – с удивлением озираясь по сторонам, сказал Глеб.

– Да, мадридцев неспроста называют «кошками» – мы гуляем по ночам.

– Ты сказала «мы»? Забавно. Вижу, ты и впрямь ощущаешь себя испанкой.

Улыбнувшись, Вероника оставила слова Глеба без комментария.

– Представь, у нас тут даже специальные ночные автобусы ходят. В народе их ласково прозвали «совами».

– А я слышал, что этот транспорт для полуночников зовут buho.

– Да, все точно.

– Прости, но разве buho это не «филин»?

Вероника рассмеялась. Как показалось Глебу, через силу. Последнее замечание ее явно задело.

– Извини, я уже и забыла про твой лингвистический дар. К тебе же иностранные языки всегда сами липли.

«Как бабы к Рамону», – чуть было не вставил Глеб, но сдержался. Вместо этого он сказал:

– Не обижайся. У тебя отменный испанский.

– Я, между прочим, здесь живу уже тучу лет. А тебе достаточно потрындеть тут с местными месяц-другой, и тебя уже фиг отличишь от коренного мадридца. Эх, мне бы так!

Пытаясь загладить свою нечаянную оплошность, Глеб предложил верный путь к примирению:

– Выпить хочешь?

Несмотря на то, что, по словам Вероники, число баров на душу населения в Испании выше, чем в любой другой стране мира, свободного места за столиком отыскать не удалось. Они устроились за стойкой бара и заказали по бокалу риохского. Заказ был исполнен почти мгновенно.

– За что пьем? – спросила Вероника.

– За тебя, конечно. Скажи, ты здесь счастлива?

Прежде чем ответить, Вероника успела сделать пару глотков.

– Если ты спрашиваешь меня о том, хочу ли я вернуться, то ответ – «нет». Да и Йоське здесь очень комфортно.

– А как же мама?

– А что мама? Я звала ее сюда уже сто раз – она ни в какую.

– Но ты ведь теперь одна, без Рамона…

Вероника слегка наклонила голову вбок и прищурилась.

– Стольцев, если ты окольным путем хочешь узнать, есть ли у меня мужчина, то это не твоего ума дело. Понял? А за меня не беспокойся – я уже большая девочка.

Замолчав, Глеб приложился к бокалу. Ммм! Испанцы, обсуждая достоинства темпранильо, не зря говорят, что это вино соп сиегро – то бишь «с телом». Надо сказать, даже сами виноделы и те до сих пор так и не пришли к общепринятому определению этого расплывчатого термина. Ясно только, что речь тут не столько о букете и аромате, сколько об общей полноте вкуса. Так или иначе, а этот риохский темпранильо определенно был с «телом». Да еще с каким!

Глеб несколько секунд посмаковал напиток во рту, а затем представил его в виде обнаженной красотки, дефилирующей по подиуму. Причем это была не какая-нибудь там костлявая «вешалка», а настоящая «бельевая» модель с самыми соблазнительными и упругими формами. Примерно такими, как у Вероники.

Разговор не клеился, да и начала сказываться усталость. Они рассчитались и молча побрели домой по неестественно многолюдным улицам. Глеба всю дорогу не оставляло ощущение, что какой-то невидимый режиссер, снимающий ночную сцену неведомого фильма, по ошибке здорово переборщил с массовкой.

Вот и знакомый подъезд. Первым делом Вероника отвела Глеба в небольшую комнату без штор.

– Это бывший кабинет Рамона.

– А что тут теперь?

– Пока ничего. Так что ты вполне можешь устроиться здесь на тахте. Годится?

– Вполне.

Было видно, что кабинет Гонсалеса обставлялся исключительно его хозяином.

Красота была безжалостно принесена в жертву практичности – сплошные стеллажи с книгами и безликие коробки с архивами. Единственным украшением комнаты служили несколько огромных фотографий с острыми моментами футбольных матчей.

На одном фото зубастый Рональдо со зверским оскалом на лице забивал гол Оливеру Кану, вытянувшемуся в кошачьем прыжке на фоне бразильского флага, взметнувшегося на трибуне. Надо же, Глеб и не знал, что Рамон был таким заядлым болельщиком. Испанец, однако.

Лишь одно изображение не имело никакого отношения к футболу. Это была фотография маленького Хуана Гонсалеса, сидящего на закорках у улыбающегося отца.

Нежно погладив пальцами стекло, Вероника вздохнула:

– Жутко скучаю по Йоське. Ты даже не представляешь, какой у меня растет классный парень. Настоящий мужчина, даром, что маленький.

– Так может, следовало взять его с собой?

– Нет, пусть пока побудет у бабушки. Мне так спокойнее. – Вероника рассеянным жестом провела руками по волосам. – Ладно, поздно уже. Постельное белье в шкафу, полотенце в ванной. Если захочешь чайку на сон грядущий или чего-нибудь покрепче, и то и другое найдешь на кухне. И не забудь включить кондиционер, а то сдохнешь – сегодня днем было плюс тридцать девять. Спокойной ночи.

* * *

Стольцеву всегда плохо спалось на новом месте. А уж по соседству с часами «Густав Беккер» и подавно. Он, разумеется, не стал рассказывать Веронике ни о том, как после их разрыва с упорством маньяка пытался выяснить, какую же мелодию отбивали часы, с которыми связано столько блаженных воспоминаний, ни о том, каким странным образом нашел ответ.

Как-то раз, впервые приехав в Лондон, Глеб, гуляючи по Ист-Энду, услышал колокольный звон, точь-в-точь повторявший бой, заложенный в механизм «Густава Беккера». Выяснилось, что это звонят колокола церкви Сент-Мэри-ле-Боу.

Оказалось, что именно их перезвон был взят часовыми мастерами за образец. И хотя оригинальная мелодия старинного карильона звучала много лучше, чем ее часовая копия, Глебу захотелось наглухо заткнуть собственные уши и не слышать ни звука. С тех пор он дал себе слово, что в Лондон больше ни ногой. А тут за стеной каждый час такая пытка.

Глеб отругал себя за то, что столь необдуманно согласился на это путешествие. В конце концов, разве Вероника не разбила когда-то его сердце вдребезги? С какой стати он должен все бросать и, как пятнадцать лет назад, мчаться ей на помощь? А кто помог ему самому, когда Вероника оставила его ради Рамона? С другой стороны, никто на аркане не тянул – не хотел бы, не поехал.

Он лежал, глядя в темный потолок, пытаясь сообразить, что же на самом деле привело его в чужой город, где согласно завтрашнему прогнозу термометры дружно покажут плюс сорок. Ложное чувство долга? Искреннее желание помочь? Призрак утраченной любви? Надежда? На что?

Несмотря на кондиционер, в комнате было душно. Сна ни в одном глазу. Не помогли ни стакан теплого молока, ни аналогичный объем ледяного пива с изрядной порцией водки.

Поворочившись полчаса, он встал и принялся наблюдать за интенсивной ночной жизнью, происходившей за окном, выходящим на небольшую площадь.

Вероника оказалась права – число праздношатающихся не снизилось ни к двум, ни даже к трем ночи. Причем местный вирус бессонницы поразил всех от мала до велика. Глеб с удивлением наблюдал, как возле столиков уличного кафе напротив резвились ребятишки и как молодые мамаши, периодически приложившись к рюмке, с умилением покачивали стоящие рядом коляски. И если бы не время на часах, картина выглядела бы абсолютно идиллической.

Глеб смотрел на мадридцев и завидовал черной завистью. Елки-палки, вот так и нужно жить. Ну кто сказал, что свет в детской должен в обязательном порядке гаснуть сразу после выпуска «Спокойной ночи, малыши»?

Впрочем, пора бы уже и заснуть. Глеб снова лег и, закрыв глаза, принялся пересчитывать в уме бесчисленные стада животных.

Как и положено ученому, он применил творческий подход, поэкспериментировав сначала с баранами, потом со слонами, затем с жирафами и, наконец, с прочей живностью размером помельче. В итоге эмпирическим путем было установлено, что единственным эффективным снотворным средством может служить исключительно пересчет хомячков. Как оказалось, ни зайцы, ни мыши, ни даже забавные сурикаты никакого седативного воздействия на человека не оказывают.

Окрыленный этим неожиданным открытием, он уснул, когда над Мадридом уже занималось утро.

Глава 10
Инспектор Рохас

После первой полноценной ночи отдыха за целую неделю Вероника за завтраком выглядела разом посвежевшей. Глеб непроизвольно отметил, что ее привычки за прошедшие годы мало изменились. Как и прежде, она не любила спозаранку отягощать себя ни косметикой, ни одеждами. Весь ее утренний туалет сводился к длинной шелковой рубашке, смахивающей на мужскую, и узкой ленте, стягивающей волосы. Обычно не особо щедрый на высокие экзаменационные баллы, Глеб справедливости ради был вынужден оценить внешний вид бывшей пассии на «пять». Из вредности он попытался обнаружить хоть какие-то изъяны вроде морщин или целлюлита, но тщетно.

Не замечая его пристального взгляда и увлеченно колдуя над сковородой, Вероника рассказала, что Рамон в последние месяцы почти не бывал в Мадриде. Он перебрался в Толедо, где участвовал в археологических раскопках, которыми руководил некто Луис Ригаль.

– Ригаль? Я слышал о нем. Специалист по Средним векам, если не ошибаюсь? – уточнил Глеб, с аппетитом уписывая блинчик с клубникой.

– Так и есть. И еще какой. Луис был близким другом Рамона. Они когда-то преподавали в университете.

– Раз так, имеет смысл отправиться в Толедо и встретиться с этим Ригалем. Возможно, он знает что-то, чего не знаем мы.

– Так и поступим. Но сначала мне не терпится заехать в тамошнюю полицию и выяснить, в чем конкретно обвиняют Рамона.

Сразу после завтрака они сели в желтый «сеат» Вероники и отправились прочь из душного города.

* * *

Июльское небо тонкими голубыми иглами пронзало мягкий полумрак храма. Солнечные зайчики, наплевав на скорбную атмосферу заупокойной молитвы, весело скакали по покрытой патиной позолоте амвона. Ослепленный бликами священник на мгновение запнулся, поправил очки и продолжил.

Скучающий взгляд Командора скользнул по витражам и уперся в мозаичный лик Всевышнего, грозно распростершего божественную десницу над паствой.

«Когда-нибудь, а может быть, очень скоро я обрету сравнимое могущество», – подумал Командор и силой воображения приставил Иисусу свою собственную голову. Получившаяся картина выглядела весьма иконописно.

Прости меня, Боже! Устрашившись совершенного богохульства, Командор принялся истово молиться. Прочитав про себя «Отче наш», он снова поднял глаза на потолок и прищурился, пытаясь получше разглядеть выражение глаз Спасителя. Оно было неодобрительным. Будто Бог прознал о его планах и готовился им помешать.

Командор невольно поежился, но взгляда не отвел. Никто и ничто на свете не сможет встать у него на пути. Вон, человек, которого сегодня девятый день как поминают, тоже пытался помешать, и что? Впрочем, в Писании ведь не зря сказано, что непослушный сын погибнет, ибо непокорность есть такой же грех, что и идолопоклонство.

Трижды перекрестившись открытой ладонью, Командор присоединился к общей молитве.

* * *

Красное кирпичное здание полицейского управления Кастилии и Ла-Манчи занимало целый квартал. Вероника предъявила дежурному какой-то документ и с бешеной скоростью затараторила по-испански. Надо сказать, что Стольцев понимал по-испански абсолютно все, но когда говорил сам, то время от времени сбивался на итальянский.

После долгих объяснений, кто они такие и зачем пришли, Глеба и Веронику наконец направили на четвертый этаж, где им навстречу вышел невысокий смуглолицый господин с глазами-буравчиками. Представившись инспектором Франсиско Рохасом и предварительно просверлив визитеров насквозь колючим взглядом, он предложил по-свойски звать его Пако. Затем инспектор широким жестом пригласил гостей в кондиционированную свежесть кабинета.

Усаживаясь напротив Рохаса, Глеб отчего-то вспомнил, что в Испании тех, кто носит имя Пако, примерно столько же, сколько в Бразилии донов Педро. На ум пришел процитированный Хемингуэем анекдот про то, как один испанец, приехавший в Мадрид в поисках сына, опрометчиво поместил в столичной газете объявление: «Пако жду тебя в отеле Монтана вторник двенадцать все простил папа». В итоге незадачливому папаше пришлось прибегнуть к помощи жандармов, чтобы разогнать собравшуюся у гостиницы тысячную толпу.

– Чем могу? – продолжая буравить гостей взглядом, спросил инспектор.

– Нам сказали, что вы занимались делом моего мужа Рамона Гонсалеса.

– Да. Все верно. Это я выписал ордер на его арест. Впрочем, он так и не понадобился.

– Я бы хотела знать, в чем именно обвиняли Рамона.

– Боюсь, мы все еще не вправе заменить настоящее время прошедшим, – тоном школьного учителя грамматики поправил Веронику Рохас. – Обвинения до сих про не сняты.

– А вы можете посвятить нас в подробности? Полагаю, я, как вдова, имею на это право.

– Разумеется.

Инспектор подошел к металлическому шкафу и принялся перебирать папки. Раскрыв одну из них, он снова устроился в кресле. – Вот, извольте. С удовольствием зачитаю отдельные места, но с одним условием.

– С каким же?

– В ответ вы расскажете мне о том, как погиб ваш муж.

– Хорошо.

Инспектор склонил голову в знак признательности.

– Итак, Рамон Гонсалес подозревается в убийстве некоего Хавьера Дуарте, которое произошло в городе Талавера-де-ла-Рейна десятого июля сего года.

– Хавьер Дуарте? – на секунду задумалась Вероника. – Впервые слышу это имя.

– Неудивительно. Вы ведь, как я понимаю, жили с покойным мужем порознь, не так ли? Так что вряд ли были в курсе всех событий в его жизни. Вам что-нибудь известно о последнем месте работы господина Гонсалеса?

– Да, городские власти пригласили его для участия в каких-то раскопках.

– Вот с этого-то все и началось. – Время от времени сверяясь с досье, инспектор с выражением изложил известные следствию подробности дела. – По показаниям свидетелей, десятого июля на заседании совета фонда «Историческое наследие», под эгидой которого велись археологические работы в Толедо, Рамон Гонсалес упомянул о том, что отправляется на встречу с местным ученым-краеведом по имени Хавьер Дуарте. Несколькими днями ранее этот Дуарте якобы сообщил Гонсалесу, что располагает важными сведениями о том месте, где экспедиция фонда вот-вот должна была начать археологические работы. А вечером того же дня супруга Дуарте обнаружила мужа мертвым.

– Но отчего вы так уверены, что этого господина убил мой муж?

– Ну, начнем с того, что Рамон Гонсалес сбежал в Россию.

– И на этом основании вы… – начала было возмущаться Вероника.

Инспектор жестом остановил ее и, снова уткнувшись в папку, принялся демонстрировать немалый драматический талант чтеца.

– На теле сеньора Дуарте был обнаружен кусок ткани. Убитый держал эту тряпицу зажатой в кулаке. При ближайшем рассмотрении ткань оказалась фрагментом мужского галстука, украшенного гербом Толедо и буквами FPH. Смекаете?

– Не особенно, – призналась Вероника.

– Все очень просто, FPH – это аббревиатура, образованная от полного названия фонда «Историческое наследие» – Fundaciön Patrimonio Histörico. Оказалось, что такие галстуки были у всех членов совета. Мало того, сотрудники фонда сообщили нам, что один из членов совета как раз должен был встретиться с убитым в тот роковой вечер. И этим человеком был ваш муж Рамон Гонсалес.

Вероника растерянно покачала головой:

– Я все еще не понимаю…

Инспектор многозначительно поднял указательный палец вверх, после чего и его брови послушно двинулись в том же направлении.

– Соседи видели, как Гонсалес звонил в звонок на двери Дуарте. Дверь ему, правда, так и не открыли. Вероятно, Дуарте в тот момент не было дома. Но ведь Гонсалес мог вернуться позднее, не так ли? Наконец, полиция проверила галстуки остальных членов совета фонда – все они оказались на месте. А ваш муж тем временем исчез. Какие вам еще нужны доказательства?

Вероника тяжело вздохнула:

– Не знаю, что и сказать. Пока вы меня не убедили. Я должна разобраться во всем сама.

Инспектор нахмурился:

– Каким же это образом?

– Пока не знаю.

Повисло тягостное молчание.

– Может, кофе? – запоздало предложил Рохас.

– Спасибо, мы и так отвлекли вас от работы.

– Что вы, что вы, тем более что вы обещали мне кое о чем рассказать.

– Ах да. Ну, тогда мне черный с сахаром.

– Мне тоже, – впервые нарушил молчание Глеб.

Рохас как-то неодобрительно взглянул на него, но чашку налил.

Выпив кофе, Вероника коротко пересказала инспектору то, о чем ей сообщил Лучко. Затем она спрятала в карман визитку инспектора и, поблагодарив его за уделенное время, направилась к дверям.

Выйдя на улицу, Глеб тут же промок насквозь и с сожалением вспомнил, как вчера жаловался на мадридскую жару, когда по уму надо было наслаждаться прохладой. Ведь настоящее пекло притаилось здесь, среди узких извилистых улочек, раскаленных до температуры сталеплавильного цеха. Складывалось впечатление, что традиционное обилие оружейных мастерских в этом городе объяснялось тем простым фактом, что в летние месяцы рачительный кузнец мог изрядно сэкономить на горне ввиду его полной ненадобности.

* * *

Подойдя к окну, инспектор раздвинул пальцами жалюзи, чтобы еще раз проводить взглядом недавних гостей. Какая аппетитная вдовушка! Такие бабенки всегда нарасхват. Только поглядите, со дня смерти мужа прошла едва ли неделя, а возле нее уже увивается смазливый ухажер. Шустра, ничего не скажешь.

Расслабив узел галстука, Рохас снова прикрыл жалюзи и плюхнулся в кресло. Любопытная парочка. Похоже, эти двое настроены весьма решительно. Как бы не наломали дров. Тем более в столь деликатном деле.

Инспектор Рохас рассказал своим гостям далеко не все. Например, он не упомянул о том, что убийство Дуарте странным образом связано с одним давним, так и незавершенным расследованием.

Дело в том, что в последние годы в городах Кастилии и Ла-Манчи неизвестные преступники регулярно нападали на служителей церкви или причиняли вред церковному имуществу. Все началось с убийства монаха здесь же, в Толедо. Затем в Мадриде убили местного священника. Потом еще одного. Наконец, были поочередно подожжены несколько храмов и снова вблизи от столицы.

Что интересно, все преступления совершались в один и тот же день года – тринадцатого октября. До сих пор никто так и не взял на себя ответственность за эту необъявленную войну против католической церкви.

И вот это дохлое дело уже много лет висит виснем, а тут первая зацепка: в Дуарте стреляли, и ствол этот баллистикам оказался уже знаком – именно из него когда-то убили толедского монаха и мадридских священников. И надо же было такому случиться, что единственная ниточка, которая могла бы привести к долгожданному прорыву в нераскрытом деле, оборвалась вместе со смертью Гонсалеса.

Какое отношение имел этот русский испанец к расстрелам священнослужителей? Отец Бальбоа, курирующий связи с полицией со стороны архиепископа, так тот вообще носится с бредовой идеей о том, что виной всему тамплиеры. Дескать, в свое время орден был разгромлен именно тринадцатого октября. Но ведь это случилось аж в 1307 году! Кому, скажите на милость, понадобилось мстить за гибель рыцарского ордена, да еще через целых семьсот лет? Да, падре Бальбоа – человек с фантазией, ничего не скажешь.

Не упомянул Рохас и еще об одной загадке, которую оставил следствию умирающий Дуарте.

Инспектор взглянул на часы. До сиесты осталось всего ничего. Он набрал свой домашний номер и, услышав голос жены, начальственно распорядился:

– Можешь сервировать.

* * *

Благодаря долгим годам упорных тренировок Семенов успел стряхнуть пепел ровно за миллисекунду до того, как тот чуть было не упал прямо на разложенные на столе образцы. Выверенным движением бывшего хирурга он отправил сигарету в переполненную окурками чашку Петри, будто специально и созданную для того, чтобы служить медперсоналу идеальной пепельницей. Уже за одно это изобретение в иерархии научных светил Семенов ставил упомянутого немецкого доктора превыше Пастера и самого Авиценны.

Причиной задумчивости судмедэксперта было неуловимое ощущение дежавю, уже несколько раз посещавшее его после осмотра повреждений на теле Рамона Гонсалеса. Где и когда он мог видеть нечто похожее? Не иначе тогда, когда утюг был излюбленным средством, с помощью которого братки девяностых в два счета делали сговорчивее даже самого упертого собеседника.

Семенов ненавидел то десятилетие, что пережила страна, как в омут нырнув в «эпоху новых возможностей». В итоге возможностями воспользовались совсем немногие и совсем не те, кто в идеале должен был бы. И если среднестатистическому обывателю девяностые запомнились тотальным дефицитом, карикатурным путчем и непродолжительной свободой слова, то в мозгу судмедэксперта те лихие времена вызывали куда более мрачные ассоциации. Политико-экономические пертурбации – это проблема живых, а Семенов имел дело исключительно с мертвыми. И трупов за те несколько ужасных лет через его руки прошло столько, что ими, кажется, можно было доверху заполнить порожний товарняк. А самым худшим было то, что хотя добытые во время вскрытия результаты нередко самым недвусмысленным образом указывали на преступника, никакого ареста в итоге не следовало либо задержанного тут же отпускали с миром.

Возмущенный судмедэксперт наивно попытался воззвать к чести и совести оперативников, после чего был жестоко избит какой-то шпаной, поджидавшей его у дома явно по наводке.

Очнувшись на больничной койке и усвоив преподанный урок, Семенов предпочел больше не высовываться.

Слава богу, времена поменялись, и нынешних злодеев все чаще ловят парни вроде Лучко, который, похоже, если что, готов доплатить из своего кармана, только бы достать очередного негодяя.

Сделав глубокую затяжку, Семенов невидящим взглядом уставился в стену, пытаясь освободиться от картин, навеянных постперестроечными ужасами. Однако, несмотря на всю его нелюбовь к воспоминаниям о том лихолетье, в них придется покопаться. Ключ к делу Гонсалеса, скорее всего, где-то там.

Глава 11
Соперник

По сравнению со старейшим в мире мадридским Sobrino de Botin, открытом еще при Петре Первом, где некогда подрабатывал официантом сам Франсиско Гойя, любое заведение покажется новоделом, даже если ему сто лет в обед.

Строго говоря, ресторан, куда они зашли, был даже чуть старше ста – ему стукнуло все сто двадцать. Но толпы едоков стекались сюда вовсе не для того, чтобы посидеть за любимым столом Федерико Гарсиа Лорки, а с единственной целью вкусно поесть. Коронным блюдом местного шефа считалась фаршированная куропатка. На ней и остановились.

– Интересно, что, по-твоему, хотел сообщить этот Дуарте моему Рамону? – спросила Вероника, пригубив вина.

Слово «моему» кольнуло слух Глебу, но виду он не подал.

– Кто ж его знает. А может, у Ригаля есть на этот счет какие-то догадки? Спроси его при случае.

– Обязательно. А что ты думаешь о Рохасе?

– Парень себе на уме.

– Считаешь, инспектор о чем-то умолчал?

– Мне показалось, он потому так тщательно и осторожно выбирал выдержки из досье, что боялся сказать лишнее.

– Вот бы заглянуть в ту папку, но, боюсь, никто не даст. Ладно, будем доискиваться сами. Первым делом надо бы поговорить с Луисом.

– Ты хорошо его знаешь?

– Да, они с Рамоном живут… то есть жили в одном доме.

– У Рамона здесь было жилье?

– Да, съемное. Рента заплачена за полгода вперед, так что квартира в нашем полном распоряжении.

– Значит, мы здесь задержимся?

– А у тебя есть возражения?

– Что ты, Толедо – милейшее место. К слову, перед самым отъездом Буре рассказал мне, что из всех путеводителей предпочитает те, что выпущены немецким издательством «Бедекер». Так вот, знаешь, что этот путеводитель говорит о Толедо?

– Дай-ка я угадаю. Помнится, Рамон цитировал на этот счет своего любимого Сервантеса. Если не ошибаюсь, тот считал Толедо – «славой и светом мира». Ну что, угадала?

– Не совсем, хотя такая цитата, несомненно, украсила бы любой путеводитель. Что же касается «Бедекера», то он весьма поэтично называет город «каменным свитком испанской истории». О как!

Вероника внезапно погрустнела.

– Эх, много бы я отдала за то, чтобы в духе твоих способностей развернуть этот «свиток», ну хотя бы самый его кончик, и прочитать то, что записалось там за последние полторы-две недели.

Глеб положил свою руку на ладонь Вероники:

– Обещаю, мы обязательно докопаемся до правды.

Лицо Вероники просветлело.

– Стольцев, я ведь так и не поблагодарила тебя за то, что ты все бросил и поехал со мной.

– Еще не поздно сделать это сейчас, – сказал Глеб, подставляя щеку для поцелуя. Вероника уже было потянулась к нему губами, но затем после секундного колебания ограничилась тем, что потрепала за загривок, словно верного пса.

* * *

Переулок, ведущий к дому, в котором снимали жилье Гансалес и Ригаль, был тесным и узким. Затем дорога внезапно расширялась и выходила на небольшую площадь с симпатичной церковью.

– Кстати, а Рамон был католиком? – поинтересовался Глеб.

– Не то слово. Когда мы переехали на его историческую родину, Рамоша, несмотря на все свои научные степени и дипломы, тут же повел себя как среднестатистический испанец: стал регулярно посещать мессу и старался не пропускать ни одного матча на Сантьяго-Бернабеу.

– Про футбол я уже понял.

– Да уж. Бывало, в какой шкаф ни залезешь, оттуда мигом вываливаются либо распятие, либо шиповки.

– Так он и сам играл?

– Да, по выходным со студентами.

Они остановились у двери, вид которой красноречиво свидетельствовал о том, что она, как минимум, пережила наполеоновское нашествие 1808 года. Судя по всему, дверь многократно пытались разбить тараном, обстрелять из осадных орудий, сжечь и взять штурмом.

– Сколько же дому лет? – спросил Глеб.

– Рамон говорил, под триста.

Глеб удовлетворенно цокнул языком:

– Так вот откуда эти вмятины и подпалины. Значит, я не ошибся, это, должно быть, следы войны с Наполеоном.

Вероника расхохоталась:

– С каким еще Наполеоном? Да, ты прав, двести лет назад французы захватили Толедо, это факт, но дверь тут ни при чем. Все гораздо проще. Покойный муж хозяйки регулярно закладывал за воротник, а она в ответ не пускала его в дом. И так продолжалось почти полвека. А мужчина, между прочим, был крупный и горячий.

Глеб разочарованно вздохнул:

– Ах, вот как.

– Не расстраивайся, по большому счету ты прав. То, что повидала эта дверь на своем веку, иначе как военными действиями не назовешь. Запомни, хозяйку зовут Исабель Савон. Она довольно беззлобная старушка, если не нарушать несколько простых правил.

– Каких, например?

– Сеньора Савон не любит кошек, собак, а также не выносит ночных гостей, шума, запаха алкоголя и табака.

– Всего-то?

– И еще она очень любит посплетничать.

– Откуда ты-то об этом знаешь?

– Рамон как-то рассказал, – после едва уловимой паузы ответила Вероника и нажала на кнопку звонка.

– ¡Ya voy!^[6] – взвизгнул надтреснутый голос. Послышались шаркающие шаги, потом долгий раскатистый звук, каким в кино можно было бы достойно озвучить открытие главных крепостных ворот, и дверь наконец растворилась.

Первое, что бросилось в глаза Глебу, – это полное несоответствие между исполинской дверью и стоявшей на пороге дамой, одетой во все черное. Даже на каблуках она вряд ли дотянула бы до метра пятидесяти. При этом сеньора Савон держала себя так, будто была на голову выше любого из окружающих.

– А, это вы, сеньора Гонсалес? Мои соболезнования. Горе-то какое! А это кто с вами?

Старушка впилась в Глеба своими маленькими глазками похлеще, чем это прежде делал инспектор Рохас.

– Это… э-э… мой старинный друг Глеб Стольцев. Мы пришли к сеньору Ригалю, а заодно взглянем на апартаменты моего мужа.

– Старинный друг? Это хорошо. Хотели взглянуть на апартаменты? Это пожалуйста. А вот Ригаля дома нет, – проворчала сеньора Савон и пошла за ключами.

Апартаменты состояли из гостиной, кухни и двух крохотных спален, одну из которых Рамон отвел под кабинет.

Стены, как и в мадридской квартире, были завешаны фотографиями – вот Рамон вместе с женой и ребенком, вот он совсем мальчонкой со своими родителями, вот отец Рамона Хуан Гонсалес позирует под плакатом «Даешь шестую пятилетку!», а вот и Вероника, с умильным видом склонившаяся над коляской, в которой мирно спит ее сын.

В целом обстановка была столь же спартанской что и в мадридском кабинете Рамона: стеллажи, книги, папки и многочисленные коробки. Но в отличие от столичной квартиры Гонсалесов здесь царили хаос и беспорядок.

– Тебе не кажется, что в вещах кто-то рылся? – спросил Глеб.

– Рылся? Да тут все перевернуто вверх дном, – воскликнула Вероника, всплеснув руками.

– Да, тут явно что-то искали.

– Думаешь, те же люди, что учинили разгром в нашей московской квартире?

– Очень похоже.

– А может, здесь уже успела побывать полиция?

– Тогда хозяйка наверняка бы тебе сказала.

– Да уж, мимо сеньоры Савон муха не проскочит, не то что человек.

В дверь тихонько постучали.

– Можно?

– Да-да, сеньора, входите. Вы знаете, что здесь произошло?

– Разумеется. Незадолго до отъезда сеньора Гонсалеса кто-то взломал его дверь.

– Воры? Вы их видели?

– Да нет же. – В скрипучем голосе старушки звучало искреннее разочарование. – Я в тот день, как на зло, засиделась в парикмахерской.

– А что по поводу этого происшествия сказал Рамон?

– По его словам, ничего не украли. Надо же, все перерыли и ничего не взяли. Ну не странно ли?

– Действительно странно, – согласилась Вероника, а Глеб, наклонившись к ее уху, шепнул:

– Все точно как в Москве.

Вероника еще раз окинула печальным взглядом разбросанные по полу вещи. Затем она подняла глаза на госпожу Савон.

– Сеньора, дело в том, что моего покойного мужа обвиняют в преступлении. В страшном преступлении, которого он просто не мог…

Старушка взяла ее за руку:

– Можешь не продолжать, дочка, я тоже уверена, что Рамон был не способен на такое.

– Значит, вы в курсе?

Сеньора Савон снисходительно улыбнулась, обнажив неожиданно крупные для столь мелкого лица зубы.

– В этом городе очень редко происходит что-то такое, о чем я бы не знала.

– Это я уже поняла, – ответив улыбкой на улыбку, сказала Вероника. – Но отчего все же вы так уверены в невиновности Рамона?

– Ну как же. Он мне сам об этом сказал.

– Как это сам сказал?

Безупречная осанка сеньоры Савон стала еще более горделивой – она будто мигом подросла на несколько сантиметров.

– Если угодно, могу процитировать дословно. Слава богу, на память пока не жалуюсь.

– Пожалуйста! – взмолилась Вероника.

– В нашу последнюю встречу ваш муж сказал следующее: «Ничему не верьте. Я не причинял сеньору Дуарте никакого вреда. Мы с ним вообще не встречались».

– Так прямо и сказал? А вы сообщили об этом полиции?

– Я бы, может, и сообщила, но меня никто не спросил, – поджав губы, ответила сеньора Савон и, гремя ключами, отправилась этажом выше.

– Ну как тебе старушка? – спросила Глеба Вероника.

– Прелюбопытная бабуля. Напоминает засушенную матрешку.

– Это почему же?

– С виду хрупкая тростинка, а на самом деле может оказаться крепким орешком с двойным, а то и тройным дном.

* * *

Для капитана, живущего за пределами Кольцевой, недавно построенное метро стало настоящим спасением. Теперь на службу можно было добраться в два, а то и три раза быстрее, чем раньше, когда приходилось отстаивать в бесконечных московских пробках. И хотя внутреннее убранство новых станций не шло ни в какое сравнение с музейными красотами «Киевской» или «Маяковской», каждую из них Лучко считал по-своему привлекательной. Ему нравилось шагать по отшлифованным гранитным плитам, нырять в длинные, уходящие вдаль коридоры, словно вены, пронзающие столичные недра, и ощущать себя частью могучего кровотока, питающего вечно растущий организм мегаполиса, притаившегося на поверхности.

Мерный перестук вагонных колес так убаюкал капитана, что тот чуть было не пропустил свою остановку. Выйдя из вестибюля в подземный переход, Лучко заметил компанию молодых людей, сгрудившихся возле киоска с какой-то снедью.

Ребята оказались глухонемыми. Они энергично жестикулировали, обсуждая, чем перекусить.

Лучко уже почти отвернулся, когда один из парней, пытаясь привлечь внимание товарищей к выставленному в витрине бутерброду, сделал жест, похожий на тот, что в своем видении видел Стольцев.

Капитан как вкопанный застыл на месте, глядя на компанию с таким ошалелым видом, что ребята начали бросать в его сторону косые взгляды.

Опаньки! А там ли он ищет? А что, если люди, убившие Гонсалеса, обменивались жестами вовсе не в силу военной выучки?

Достав телефон, капитан спешно набрал номер эксперта Расторгуева.

* * *

В коридоре послышалась едва уловимая возня, потом, будто скучая по уехавшему хозяину, тихо заскулила собака. Затем все стихло.

– Разве сеньора Савон не запрещает держать домашних животных? – в недоумении спросил Глеб.

Вероника пожала плечами:

– Очень странно.

Собачьи повизгивания возобновились. На этот раз они прозвучали совсем близко. И вот уже безутешная псина стала громко скрестись когтистой лапой в дверь квартиры.

– Сдается мне, что четвероногие тут ни при чем, – расмеявшись, сказала Вероника и распахнула дверь.

Она оказалась совершенно права. Вместо брошенного хозяином животного Глеб увидел широко улыбающегося мужчину, довольно комично изображающего пса, стоящего на задних лапах. Незнакомец был худощав и весьма высок, настолько, что вынужденно пригнул голову, проходя в комнату.

Вошедший чем-то напомнил Глебу Рамона Гонсалеса образца пятнадцатилетней давности: та же щетина, искусно поддерживаемая на «трехдневном» уровне, те же пронзительные глаза-маслины, тот же взгляд конкистадора, что с одинаковым интересом взирает как на ацтекское золото, так и на ацтекских красавиц. Этакий крутой замес из Эрнана Кортеса и дона Хуана Тенорио^[7].

Ригаль без слов обнял Веронику, и та расплакалась. Луис гладил ее по волосам и шептал на ухо какие-то слова утешения. Понемногу Вероника успокоилась и даже улыбнулась. А у Глеба больно кольнуло под сердцем. Как в тот день, когда он узнал, что вчистую проиграл Рамону в состязании за сердце возлюбленной.

– Я боялся, что ты не вернешься, – с облегчением сказал Ригаль. – Это нужно срочно отметить.

Луис проворно выскочил за дверь и вернулся уже с бутылкой десятилетнего «Торреса» и тремя стаканами в руках.

Бренди быстро сделал свое дело. Все расслабились. Вероника, спохватившись, наконец представила Глеба, после чего они с Луисом бросились засыпать друг друга вопросами.

– Когда ты в последний раз видела Рамона?

– Месяц назад, когда он заезжал в гости к Пеле. А ты?

– Я встречался с Рамоном на следующий день после того злополучного собрания, перед самым его исчезновением.

– То есть уже после того, как произошло убийство?

– Скажу больше, это было уже после того, как в фонде стало известно о смерти Дуарте.

– Ах, вот как? Рамон что-нибудь сказал тебе? Как он себя вел? Как выглядел? Я хочу знать все.

– Он был чрезвычайно взволнован. Уверял, что ни в чем не виновен.

– Рамон что-то говорил тебе насчет пергамента?

– Пергамента? О чем это ты?

Не ответив Луису, Вероника продолжала его расспрашивать.

– Так чем закончился ваш разговор?

– Как только я сообщил Рамону о том, что полиция затребовала список лиц, имевших клубные галстуки фонда, и теперь ищет его в связи с убийством, он переменился в лице и сказал, что его подставили.

– Так он догадывался, кто это сделал?

– Мне показалось, что да, но со мной он не поделился. Лишь туманно намекнул на то, что теперь ему предстоит кое в чем разобраться. А еще Рамон просил не рассказывать никому в совете фонда о нашем разговоре.

– И больше ничего?

– Больше ничего. Пойми, Рамон был так напуган, что в этот момент, похоже, не доверял даже мне – своему другу.

– И Рамон ни словом не обмолвился о том, что собирается в Россию?

– Нет. Возможно, он в то время еще никуда и не собирался.

– Луис, мне надо тебе кое-что показать.

С этими словами Вероника протянула руку к Глебу. Тот полез в карман и вытащил фотокопию пергамента, обнаруженного в Москве.

– Вот, взгляни. Что скажешь?

Луис повертел бумажку в руке:

– Никаких идей – фрагмент слишком мал. И потом, это всего лишь копия.

– Экспертиза показала, что возраст пергамента семьсот лет.

– Сколько-сколько? А дай-ка я еще разок взгляну повнимательнее.

Пока Ригаль изучал изображение, Вероника рассказала о том, что случилось в Москве, не забыв упомянуть и о надписи на столе.

Ригаль вернул снимок Глебу:

– Хм, как жаль, что у вас нет с собой оригинала. Надо же, четырнадцатый век. Но откуда это у Рамона?

– Вот мы и пытаемся докопаться. Кстати, я хотела у тебя спросить, зачем Дуарте хотел видеть Рамона? Что он собирался ему сообщить?

– Я бы тоже многое отдал, чтобы узнать. Мне кажется, злоключения Рамона начались именно из-за этого Дуарте.

– Полиция уверена, что все как раз наоборот.

Луис покачал головой:

– Умаляю, никого не слушай. Ты надолго в Толедо?

– Пока не знаю. Останусь на столько, сколько нужно, чтобы отмыть от грязи имя Рамона.

– Ты хочешь в одиночку доказать его невиновность? ¡Más que genial!^[8]

Поговорка показалась Глебу знакомой.

– За это надо выпить, – предложил Луис и освежил бренди в бокалах.

После того как все выпили, Ригаль снова повертел в руках фотокопию пергамента и, немного подумав, предположил:

– А что, если русские бандиты, что ворвались к Рамону, знали о существовании этого артефакта и искали именно его?

– Но откуда московские грабители могли знать, что прячет у себя дома Гонсалес? – вклинился в разговор Глеб.

Ригаль пожал плечами и снова плеснул в стаканы немного бренди.

– Темная история. Ладно, давайте еще раз за Рамона. Да упокоит Господь его душу!

* * *

После того как Ригаль отправился к себе, Вероника попыталась подвести итоги разговора:

– По крайней мере мы теперь знаем, что Рамона кто-то подставил. И этот кто-то, скорее всего, был с ним близко знаком.

– Согласен. Затем Рамон запаниковал и оборвал все контакты. Потом ударился в бега.

– От кого он хотел скрыться? От полиции?

– Вряд ли.

– Вот и я так думаю. При всех недостатках и слабостях моего мужа, он всегда был законопослушным человеком.

– Тогда от кого он прятался в Москве? И как его там нашли?

– Когда узнаем это, тогда и распутаем весь клубок.

– В таком случае нам надо перебираться в Толедо.

Глава 12
Отец Бальбоа

Скудная тень от шелестевшей рядом магнолии никакого облегчения не давала – скамейка в парке все равно раскалилась так, что инспектор даже через брюки ощущал исходивший от нее жар. Рохас утер пот платком. Да уж, это тебе не в кабинете прохлаждаться. Ну и лето! Такого пекла он давно не припомнит. А тут еще как снег на голову свалился этот падре Бальбоа, который чуть что, сразу всуе поминает архиепископа.

С одной стороны, все улики налицо, главный подозреваемый умер, и, казалось бы, дело можно закрывать. С другой стороны, хозяин бара, расположенного напротив дома Дуарте, утверждает, что Гонсалес весь вечер просидел у него за стойкой, отлучаясь только для того, чтобы еще раз позвонить в запертую дверь и, вернувшись ни с чем, заказать очередную порцию орешков.

По словам бармена, Гонсалес покинул заведение буквально за пять минут до того, как Мария Дуарте вернулась домой, и эти показания не очень-то вписываются в официальную версию.

А теперь и сам архиепископ лично попросил инспектора не торопиться и провести расследование как можно тщательнее. А ссориться с его преосвященством очень не хотелось бы. К тому же поговаривают, что кардинал со временем имеет все шансы стать папой. Так отчего не оказать услугу его преосвященству еще до того, как он превратится в его святейшество? После-то всякий в лепешку расшибется, но ложка ведь хороша к обеду, не так ли?

Рохас снова утер пот и принялся обмахиваться газетой. Он специально назначил падре встречу за пределами полицейского управления – чем меньше глаз, тем лучше. Меньше всего он хотел, чтобы его обвинили в предвзятости. Тем более что теперь придется задвинуть остальные дела и здорово повозиться, выясняя, есть ли алиби у каждого из членов совета.

Ведь они все знали о встрече Гонсалеса и Дуарте. А в совете, между прочим, сплошь влиятельные люди…

– День добрый, сеньор инспектор! – зычно пропел падре чуть ли не в ухо задумавшемуся Рохасу и подсел рядом на скамейку. – Как вам погодка?

– И не говорите, падре. Еще немного, и начнем дымиться, аки грешники в аду.

Священник с улыбкой перекрестился:

– Не дай нам, боже! Итак, я весь внимание.

Тщательно промакнув лоб и виски платком, инспектор постарался принять как можно более важный вид.

– Его преосвященство может не волноваться. Следствие продлится столько, сколько нужно, пока не найдут виновных. Прошу передать, что я займусь этим лично.

– Прекрасная новость.

– Это еще не все. Вот подробный отчет по баллистике. Скопировать не могу, но можете пролистать.

Падре надел очки и углубился в чтение.

– Хм, девять миллиметров. А гильзы вы нашли?

– К сожалению, нет.

– А после предыдущих убийств гильзы находили?

– Тоже нет.

– Думаете, убийца всякий раз забирал их с собой?

– Совсем не обязательно. Преступник мог пользоваться револьвером.

– Понятно. Значит, гильзы могли остаться в барабане. Что-нибудь еще?

Инспектор спрятал папку в портфель и наклонился поближе к Бальбоа, будто их могли подслушать.

– Не будем забывать, что в круг подозреваемых попали очень влиятельные особы. Дело приобретает весьма деликатный характер. Думаю, в такой ситуации нам не стоит прибегать к официальным каналам.

– И как же быть?

– Передайте его преосвященству, что до тех пор, пока не найдем доказательства, я буду негласно снабжать вас информацией. Полагаю, Церковь сумеет ею распорядиться, если что?

– С Божьей помощью, – с улыбкой ответил священник.

* * *

Что есть Власть? – рассуждал про себя Командор, сидя с бокалом красного вина на балконе с видом на башни собора Святой Марии. – Щит для слабых? Меч для сильных? Ключ, способный отворить любые двери?

Он отхлебнул вина и, поднеся бокал к глазу, словно в линзу попытался рассмотреть гранитную громаду Святой Марии. И без того вычурные очертания собора стали еще причудливее.

А что есть Вечность? Круг без начала и конца? Здесь и Сейчас, бесконечно расширенные до Везде и Всегда? Ничто так не дополняет друг друга, как Власть и Вечность. Кто сказал, что Власть недолговечна, а Вечность неподвластна?

Господи, только бы хватило времени. Ведь если верить онкологам, у него в распоряжении полгода, от силы год. Всего-то. Чертовы коновалы! Где же вы раньше были? Неужели после стольких лет бесплодных усилий и разочарований, наконец найдя то, что искал всю жизнь, он так и не успеет воспользоваться выпавшей на его долю удачей?

Командор скрипнул зубами, нечаянно прикусив ободок бокала. Хрусталь не выдержал и раскололся. Острый, как бритва, край глубоко разрезал верхнюю губу. Кровь, смешиваясь с вином, хлынула на дно бокала, а в голове Командора откуда-то из прошлого зазвучал рефрен из знаменитой песни Хосе Фелисьяно La Сора Rota^[9], с героем которой приключилась похожая история.

Усмехнувшись и не обращая внимания на боль, Командор с любопытством отхлебнул диковинный коктейль, едва ли не на четверть состоявший из его собственной крови, и прикрыл глаза. Хм, какой необычный букет.

На манер сомелье тщательно оросив получившимся купажом небо и только потом сглотнув, он уставился на центральный портал собора – «Врата прощения». Будет ли он сам прощен после того, что уже сотворил, и после того, что еще только собирается сделать?

* * *

– Ну что хорошего расскажешь, Григорий? – с нетерпением спросил Лучко, входя в кабинет к Расторгуеву.

– Думаю, насчет глухонемых ты прав. – Поправив очки, эксперт раскрыл объемистую книгу, лежащую на столе. – Вот. Скажи, похоже?

На рисунке было схематично изображен человек, держащий ладонь с двумя растопыренными пальцами возле лица, и стрелкой обозначено направление движения руки. Жест означал «Смотреть».

– Точно, оно.

Для верности Лучко попробовал повторить знаки, руководствуясь иллюстрацией. Он вполне удовлетворился результатом, за исключением одной маленькой детали: несмотря на всю примитивность рисунка, было ясно, что ладонь на картинке развернута в противоположную сторону по сравнению с тем, что показывал Глеб.

– Что-то не так? – спросил Расторгуев, заметив колебания капитана.

Лучко махнул рукой:

– Знаешь, скорее всего, это я что-то напутал.

– Так, полагаешь, жест не тот?

– Вроде тот, но…

Капитан объяснил эксперту природу своих сомнений.

– Хм, с виду мелочь, конечно, но я на твоем месте поговорил бы с сурдопереводчиком, тем более что второго жеста, о котором ты упоминал, я так нигде и не нашел.

* * *

– Вероника, мы же так толком и не отметили твой приезд, – спохватился забежавший на огонек Ригаль. – А давайте-ка на днях возьмем и пройдемся по заведениям. Идет?

В оригинальном предложении Луиса прозвучало насторожившее Глеба слово tapeo^[10]. Стоит заметить, что, хотя Стольцев и уважал испанскую кухню, он всегда обходил тему tapas^[11] стороной, считая это едой, недостойной настоящего гурмана.

Начнем с того, что Глеб еще с университетских времен ненавидел слово «перекус». Есть, так есть или не есть вовсе! Кроме того, выбор закусок, не дай бог, мог оказаться за барменом, а Глеб всегда предпочитал выбирать сам. Наконец, вся эта затея с tapas заочно представлялась ему чем-то вроде салат-бара, а салат-бар, как известно, вкусным не бывает, и точка.

В итоге, отведав немало изысканных блюд в традиционных испанских ресторанах во время предыдущих поездок, Глеб, в силу заочного отвращения, так ни разу и не заглянул ни в одно из заведений под названием bar de tapas, которыми буквально обсижены любые места компактного проживания испанцев: от малого поселка до столицы.

По-видимому, соображения, из-за которых Глеб до сих пор не удосужился изучить популярнейший сегмент национальной кухни, столь явным образом отразились на его лице, что Луис обиженно насупился, а Вероника, успокаивающе хлопнув его по плечу, пообещала:

– Не боись, не отравят. Кстати, Рамон это дело просто обожал, а сам процесс, который в испанском звучит как ir de tapas^[12], любовно называл: «сходить за тапками». Помнится, сам Рамоша «ходил за тапками» не реже двух раз в неделю.

Несмотря на то что последний комментарий и вовсе отбил у Глеба всякую охоту, пути к отступлению, похоже, не оставалось. Пришлось скрепя сердце дать согласие.

* * *

Покончив с ужином и возблагодарив Господа за пищу, отец Бальбоа поспешил уединиться в своей комнате. Ему не терпелось обдумать все то, что он успел узнать из предоставленного Рохасом досье.

Итак, убийца, похоже, действует не один. Начать с того, что все преступления против служителей Церкви совершенно не схожи по почерку. Первую жертву убили одним-единственным выстрелом в затылок. Из того самого ствола, что засветился в деле Дуарте. Затем из того же оружия расстреляли двух священников – прямо-таки изрешетили пулями. Потом случилось два поджога.

Инспектор уверен, что действует целая группа преступников. Но кто может так люто ненавидеть католическую церковь? Единственная зацепка – дата совершения преступлений. Нападения, не считая убийства Дуарте, всякий раз происходили тринадцатого октября, а значит, каким-то мистическим образом связаны с разгромом тамплиеров. И, наконец, почему Дуарте застрелили неурочно, не в октябре, а в середине лета? Впрочем, убитый и не был священником.

Так кто же объявил войну Вере? Какая-то экстремистская реинкарнация Воинства Христова? Хм, месть через семьсот лет – мотив, в который трудно поверить.

А еще это странное заявление вдовы, которая теперь утверждает, что, когда она вернулась домой в день убийства, ее муж еще дышал. Он якобы даже успел ей что-то прошептать. Вот только она не разобрала, что именно. При этом Рохас уточнил, что скорая помощь привезла Дуарте в больницу уже мертвым. Так, может, бедной вдове всего лишь померещилось?

Мысли Бальбоа вернулись к совету фонда «Историческое наследие» и его пятерым членам, каждый из которых находился у Рохаса под подозрением. Все они были в курсе предстоящей встречи Гонсалеса и Дуарте и даже если не убивали сами, то могли кого-то нанять или навести преступника на след жертвы. Эх, если бы знать, что именно собирался рассказать Гонсалесу Дуарте.

Пещера, в которой фонд начал раскопки, еще столетия назад обросла преданиями и легендами. Все толедские дети наизусть знали эти сказки, но из-за сказок, как известно, еще никого не убивали. Тем не менее кровь пролилась, и надо было срочно понять, по какой причине это случилось и по чьей вине.

Падре раскрыл тетрадь и, щелкнув ручкой, вывел жирную единицу. Под этим номером в его списке будет фигурировать председатель совета Рафаэль Мартин. Кроме чисто административных обязанностей его главной задачей был поиск спонсоров для проектов фонда. Как говорили, к этому занятию у Мартина был врожденный талант – именно поэтому он и возглавлял совет уже третий срок подряд. Регулярно посещает мессу, богат, удачлив. Зачем ему мараться? У него и так вроде все есть. Хотя богатства много не бывает.

Вторым в списке священник поставил Луиса Ригаля. По общему мнению, фанатично предан науке. Говорят, Луис в свое время даже отказался от престижной должности в Мадриде ради раскопок в Толедо. Близко дружил с Гонсалесом. По мнению инспектора, был искренне опечален его смертью. Живет с виду весьма скромно – куча книг, да сильно подержанный «сеат» – вот и все богатство. Впрочем, это еще не говорит о бескорыстии, скорее черта характера. В церкви появляется редко, что называется, по праздникам. Учитывая, что Ригаль торчит на работе по двенадцать часов семь дней в неделю, это неудивительно.

Под третьим номером Бальбоа записал Хосе де ла Фуэнте – главного знатока старого Толедо. Этот энергичный шестидесятипятилетний ветеран испанской археологии уже более двадцати лет возглавлял местный археологический музей, а также занимал несколько почетных должностей, в том числе входил в совет фонда, причем считался одним из самых активных его членов. Был знаком с Дуарте, как, впрочем, и почти все остальные. По словам приходского священника, не пропускает ни одной службы. С виду совсем непохож на того, кто способен пойти против Церкви, да и возраст уже такой, что пора больше думать о душе.

Номер четыре – Сусанна Чавес, вице-мэр города. Все в один голос говорят, что стерва. А с другой стороны, как еще женщине прорваться на такую должность? Но это еще не повод ее подозревать. При мэрии существует муниципальный Совет охраны памятников старины, его как раз и возглавляет Чавес. Именно поэтому ее ввели в состав совета фонда. Госпожу Чавес никогда не видели в храме, это плохо. Хотя, к сожалению, таких нынче становится все больше.

Наконец, сам Рамон Гонсалес. Один из тех, кого в свое время звали niños de la Guerra^[13]. Отец Бальбоа лично знал пару семей, разорванных той страшной войной на две части: родители в Испании, дети – в бывшем СССР, откуда им долгие годы силой не позволяли вернуться. А по всей стране таких семей были тысячи – вот уж воистину трагедия, достойная Шекспира.

Падре был немного знаком с Гонсалесом при жизни и не очень-то верил в его виновность. Нет, конечно, у Рамона были свои слабости – он слыл неисправимым бабником – но это совсем другое, пусть даже и не богоугодное дело. Тем не менее Рохас упорно продолжает считать Гонсалеса основным подозреваемым. Ну зачем было Гонсалесу во всеуслышание объявлять о намеченной встрече с Дуарте, если он собирался его убить? И вся эта история с галстуком тоже представляется весьма шаткой.

Как бы там ни было, а Рохас уверен, что выводить Гонсалеса из числа подозреваемых пока рано, и определенные основания на это у инспектора есть. Во-первых, Рамон жил в Мадриде в то время, когда там произошли убийства священников. Да и смерть монаха тоже случилась неподалеку. Во-вторых, если придерживаться версии семейной вендетты, не стоит забывать о том, что дед Рамона Хосе Гонсалес не только воевал в рядах республиканцев, но и прослыл беспощадным мстителем, воздавая по заслугам старому режиму за все совершенные и мнимые грехи.

Падре принялся машинально перебирать лежащие на столе четки. Да уж, то было ужасное время. Бальбоа много раз слышал от братьев во Христе леденящие душу воспоминания о самых черных днях испанского духовенства, таких как шестое ноября 1936 года. Тогда в Мадриде республиканцы поставили к стенке более двухсот священников и монахов только за то, что те отважились надеть сутану. И таких окаянных дней было много. Слишком много.

Бальбоа вздохнул, вознес Пресвятой Деве молитву за умягчение злых сердец и, отложив четки, еще раз внимательно перечитал свои записки. М-да, зацепиться пока не за что. Но он обязательно найдет негодяя. С помощью Рохаса или без.

Глава 13
Чудовище с зелеными глазами

Наскоро обустроившись в толедской квартире Рамона, они стали думать над планом действий.

– Ну, что теперь? – спросила Вероника. Оглядев кавардак вокруг, она внесла первое предложение. – Наверное, стоит начать с генеральной уборки.

– Уборка сейчас дело десятое, давай лучше повнимательнее пороемся в вещах Рамона.

– А что ты, собственно, рассчитываешь найти?

– Понятия не имею, – честно признался Глеб. – Что-то, за что сможем зацепиться.

– Тогда начнем со стола и стеллажей. Если мы ищем какой-то документ, он должен быть там.

Словно старатели в поисках золотых крупинок, они выпотрошили ящики стола и принялись перебирать листок за листком, предмет за предметом. Потратив несколько часов, но так и не обнаружив ничего стоящего, Вероника и Глеб отправились в магазин за провизией.

Для российского гурмана поход в приличный испанский супермаркет – просто праздник какой-то. Когда Глеб увидел, что цена бутылки выдержанного Marques de Cdceres почти в четыре раза ниже, чем в Москве, он чуть было не прослезился. Живут же люди! А колбасный отдел – это вообще отдельная песня. При всей любви Глеба к итальянскому прошутто и французскому жамбону, он признавал, что номером один среди сыровяленых окороков мира был и остается испанский jamön serrano, заслуженно позиционируемый что в римских, что в парижских продуктовых бутиках как истинный creme de la creme.

Основательно затоварившись, они отправились домой. По дороге Вероника вспомнила о каких-то неотложных делах и оставила Глеба одного с покупками. Громыхая связкой ключей, он открыл три входных замка и нос к носу столкнулся с госпожой Савон, казалось, дежурившей за дверью.

– А где же сеньора Гонсалес? – поинтересовалась она.

– Осталась у газетного киоска в двух кварталах отсюда.

– В двух кварталах? Это совсем недалеко – потеряться будет сложно. Тем более что сеньора здесь уже бывала, и не один раз.

Глебу показалось, что госпожа Савон нарочно выделила голосом «не один». Расценив это как приглашение к развитию темы, он вежливо уточнил:

– Вероника, верно, навещала Рамона Гонсалеса?

Изрезанный морщинами рот старухи сложился в подобие улыбки.

– Рамона? С чего вы взяли?

* * *

По пути домой Вероника столкнулась на улице с Рафаэлем Мартином, живущим неподалеку. Прозвище, данное ему Рамоном – El Caballero de la Triste Figura^[14], – как нельзя подходило этому вечно озабоченному человеку, неуклюжему и утонченному одновременно, лицом похожему на Николая Черкасова в незабвенной роли Дон Кихота. При этом Мартин отнюдь не был лишен мужского обаяния, знал об этом и, как поговаривают, пользовался своим природным даром направо и налево.

Председатель совета фонда покупал в газетном киоске свежие журналы. Завидев Веронику, Мартин приветливо помахал ей рукой.

– Здравствуйте, госпожа Гонсалес! Как поживаете?

– Спасибо, хорошо. Очень здорово, что мы встретились. Я как раз собиралась вам позвонить.

Они сели за столик близлежащего кафе.

– Очень вам сочувствую. Какой ужас! Какой ужас! – с ходу запричитал Мартин.

– И не говорите. Вот пытаюсь теперь во всем разобраться.

– Разобраться, говорите? Будете кофе?

– Да, с удовольствием.

Мартин заказал две чашки экспрессо.

– И что же вы намереваетесь делать?

– Пока не знаю, очень хочу понять, во что успел вляпаться Рамон за то короткое время, что пробыл здесь в Толедо без меня.

Председатель нахмурился:

– Так вы думаете, смерть Рамона в Москве как-то связана с его пребыванием в Толедо?

– Я в этом просто уверена.

– Не знаю, что вам и сказать.

– Для начала хотя бы скажите, верите ли вы в то, что мой муж причастен к смерти Дуарте?

– Нет, что вы. Я не сомневаюсь в его невиновности.

– Значит, считаете, кто-то мог подставить Рамона?

– Подставить? – с легкой усмешкой переспросил председатель. – От самого этого слова так и веет детективной прозой.

– Тогда как вы объясните, что все улики указывают на моего мужа.

Мартин задумчиво поднес ко рту чашку с дымящимся кофе.

– Ответа на этот вопрос у меня, к сожалению, нет. Зато у меня есть для вас один совет.

– Какой же?

– Умаляю вас не играть в сыщика. Оставьте это дело испанской полиции.

– Полагаете, она справится?

– Я немного знаком с инспектором Рохасом. Поверьте мне, этот человек знает свое дело. Не стоит ему мешать.

– Но отчего вы думаете, что я могу чем-то помешать официальному расследованию?

– Поймите, любое неосторожное движение может привести к тому, что нежелательная информация тут же станет достоянием прессы. Это весьма осложнит работу полиции. Кроме того, скандал грозит подмочить реноме фонда, а мы целиком и полностью зависим от спонсорских вливаний.

Вероника, задумавшись, уставилась в чашку, потом снова подняла глаза на Мартина:

– Так что же мне теперь делать? Сидеть сложа руки?

Председатель совета фонда пожал плечами и подал официанту знак принести счет.

* * *

В «Ассоциации переводчиков жестового языка» капитана уже ждали. Его собеседник – улыбчивый молодой человек лет двадцати пяти – представился Валерием. На первый взгляд он выглядел ничем ни примечательно, если бы не руки, а точнее пальцы. Они имели какую-то неестественную длину и гибкость. Да, в профессию этот человек пришел явно по призванию, отметил про себя Лучко и детально описал первый из двух жестов из Глебова видения. Валерий тут же повторил его, но уже в правильном исполнении, и прокомментировал:

– Означает «смотри». Но обратите внимание, что подушечки пальцев у меня развернуты к глазам, а у вас они смотрят в противоположную сторону.

– Это так принципиально?

– Нет, вас, конечно же, поймут, как слышащие поняли бы шепелявого или человека с акцентом. Но у нас так не «говорят».

– Ясно. Значит, будем считать, что я ошибся. А что вы скажете вот про это?

И Лучко показал Валерию второй знак. Развернув ладони под прямым углом друг к другу в виде буквы «т», он вдабавок легонько ударил ими друг о друга.

Валерий в ответ пожал плечами:

– Это скорее из области спорта.

Следователь разочарованно вздохнул:

– Наверное, вы правы. Мне и самому так кажется.

Сурдопереводчик развел руками:

– Извините, но спортивные жесты это не ко мне.

Разочарованный капитан уже собирался уходить, но потом все же на всякий случай спросил:

– А давайте все же представим, что я не ошибся и передал первый жест верно. Что это может означать?

– Я рад, что вы спросили. Вообще-то я уже видел нечто похожее.

– И где же?

– Как-то к нам приезжала делегация из-за рубежа. И кто-то из гостей использовал подобный знак.

– А что он означал?

– «Смотреть» или «смотри», я уже не помню контекста.

– Значит, то же самое, что и у нас?

– Ну да. Только рука двигалась по-другому, примерно так, как показали вы.

– А что это был за человек и откуда, помните?

– Увы, нет. По этому поводу вам лучше обратиться в международный отдел. Но он, к сожалению, находится по другому адресу.

* * *

Не разобрав покупки, Глеб завалился на кровать и, заложив руки за голову, глядел в потолок. Старая сплетница порядком подпортила ему настроение. Какого черта она суется не в свои дела? Про Ригаля он уже и сам сообразил.

В памяти снова всплыла встреча Вероники с Луисом и их не совсем дружеские объятия. Пылкое воображение тут же дорисовало картину: обнимающиеся фигуры еще теснее прижались друг к другу и постепенно приняли горизонтальное положение. Самое время отвернуться, но от засевших в мозгу образов так просто не убежишь.

Подлое воображение еще несколько минут терзало Глеба сюжетом в духе Тинто Брасса, затем несуществующая диафрагма стала наконец закрываться, постепенно погружая изображение в темноту. Слава богу, кино закончилось. Или это всего лишь перерыв между сериями?

Ревность. Интересно, почему Шекспир столь радикально отколеровал цвет глаз этого «чудовища» в своем «Отелло»? Хотел подчеркнуть его вечнозеленость и неувядаемость? Тут классик, как всегда, попал в точку.

Хм, а с чего это он так разволновался-то? Что тут такого? В конце концов, Вероника последние полгода, считай, свободная женщина, и какое кому дело до того, с кем она коротает дни и проводит ночи?

Несмотря на это самоувещевание, на душе по-прежнему было гадко, и Глеб решил себя срочно чем-то занять. Оглядев бесконечные стеллажи, набитые книгами и коробками, он снова приступил к методичному поиску хоть чего-то, что помогло бы понять, какое отношение Рамон имеет к убийству Дуарте.

К тому времени, когда вернулась Вероника, Глеб уже успел разобрать полторы полки, но так и не нашел ничего достойного внимания. Тогда он решил переключиться на стряпню, ведь нет ничего приятнее, чем готовить еду из хороших продуктов.

– Ты голодна?

– Не то слово.

– Как ты смотришь на итальянскую кухню?

– Ну приличную пасту я тебе запросто приготовлю, а что-то более сложное уже вряд ли.

– Ты не поняла, готовить буду я.

– Ты?

В голосе Вероники послышалось столь искреннее сомнение, что Глеб почувствовал приступ здоровой спортивной злости. Он легонько подтолкнул Веронику к двери и принялся выбирать подходящую сковороду.

– Прошу посторонних очистить помещение и дать мне сорок минут. Будет вам и первое, и второе, и третье.

– Ты серьезно?

– Еще один такой вопрос, и я дам тебе по башке чем-нибудь тяжелым.

– Это ж надо, Стольцев – и у плиты.

Сделав страшное лицо, Глеб взвесил в руке самую большую из сковородок.

– Молчу-молчу, – взвизгнула Вероника и проворно скрылась за дверью.

Глеб с удовлетворением осмотрел кухонную утварь, перебрал запас специй и облачился в фартук. Сгодится. Пришло время дать мастер-класс.

Пятьдесят минут спустя он торжественно распахнул дверь кухни. За дверью обнаружилась Вероника, втягивающая носом воздух.

– Боже, какие запахи!

– А то, – с достоинством констатировал Глеб, снимая фартук. – Кушать подано. Аплодировать можно сидя.

После того как Вероника, причмокивая, признала, что тосканская рарра al pomodorо^[15] как минимум не уступает знаменитому андалусскому гаспачо и что она в жизни не ела ничего вкуснее запеченной в духовке телячьей скьяччаты с грибами и розмарином, Глеб вынул из холодильника миску с мороженым, заправленным клубникой, лимонной цедрой и листьями мяты.

Вероника засунула нос в миску и закатила глаза.

– Стольцев, ну ты даешь! А ведь каких-то пятнадцать-семнадцать лет назад ты и с яичницей-то с трудом справлялся. Кто ж знал, что ты научишься вот так кашеварить? Как говорится, ничто не предвещало…

– Ну ладно, скажешь тоже: «ничто не предвещало». Неправда, я всегда любил вкусно поесть.

– Рамоша тоже любил вкусно поесть, и что с того?

– Ну я же не Рамоша.

– Теперь вижу. Может, ты нам на досуге что-нибудь еще вкусного приготовишь?

– А это как ты будешь себя вести, – с улыбкой ответил Глеб и снова налил обоим вина. Вероника подняла свой бокал:

– За незнакомого мне Глеба!

«За Веронику, которую я знал!» – произнес про себя Глеб и выпил до дна.

Глава 14
Теория заговора

После обеда было решено наведаться в штаб-квартиру фонда. К серому особняку вела аккуратно выложенная камнем аллея, по обеим сторонам густо обсаженная каштанами. Зданию на вид было как минимум лет триста, но эта ухоженная древность лишь придавала ему дополнительное очарование. На дверях не оказалось табличек, поэтому Вероника наугад открыла одну из них.

В массивном кресле, разложенном почти до горизонтального положения, дремал пожилой человек, трогательно пустивший слюни на кожаную обивку.

Пробудившись от звука шагов, человек нажал кнопку на подлокотнике, и кресло с тихим жужжанием пришло в вертикальное положение. Приосанившись, хозяин кабинета гостеприимно улыбнулся и виновато произнес:

– Comida sin siesta, сатрапа sin badajo^[16].

Глеб улыбнулся незнакомцу в ответ, а точнее, даже не ему, а тому, что испанская поговорка стилистически поразительно напоминала отечественный перл «Пиво без водки – деньги на ветер».

Пока человек спешно приводил себя в порядок, Глеб, продолжая размышлять о сиесте, вспомнил, что такие великие люди, как Альберт Эйнштейн и Уинстон Черчилль, весьма гордились тем, что переняли у испанцев этот полезный обычай, и всячески рекламировали его исключительный оздоровительный эффект. Надо сказать, что оба они увлеклись сиестой в достаточно зрелом возрасте, а потому упустили один основополагающий момент. Ни величайший в истории британец, ни даже гениальный автор теории относительности не усмотрели в своем любимом времяпрепровождении одной из его главнейших составляющих. А между тем немалая часть исследователей абсолютно уверена в том, что исторические корни полуденного отдыха кроются вовсе не в физиологической необходимости прилечь после сытного обеда, а скорее в неистребимом желании пылких испанских кабальеро, не дожидаясь ночи, лишний раз уединиться с предметом своих желаний. И в этом смысле то, что в институтские годы они с Вероникой регулярно проделывали в спальне по возвращении с лекций, было куда ближе по своей сути к исконной задумке безвестного изобретателя трехчасовых обеденных перерывов.

– Чем могу помочь? – услужливо поинтересовался незнакомец, наконец посчитав, что выглядит вполне благопристойно.

Стоило только Веронике назвать свое имя, как человек, мигом покинув кресло, припал к ее руке, бормоча слова утешения по поводу смерти Рамона.

– Простите, я совсем забыл представиться – Хосе де ла Фуэнте, член совета фонда «Историческое наследие». Примите мои самые искренние соболезнования.

Затем де ла Фуэнте снова устроился в кресле и предложил гостям присесть на стулья, стоящие возле стола.

– Господин Мартин рассказал мне о вашем разговоре. Я тоже не верю в виновность Рамона, но вынужден согласиться с нашим председателем – вам не стоит вмешиваться в это дело. На то и существует полиция. А кроме того, последнее, чего хотел бы ваш муж, – так это повредить репутации фонда.

– Я поняла, – сказала Вероника, опустив глаза. – Я могу взглянуть на его кабинет?

– Разумеется. Рамон делил комнату с Луисом. Налево по коридору вторая дверь. Впрочем, я вас с удовольствием провожу.

Задумчиво посидев в кресле Рамона несколько минут и забрав со стола осиротевшие семейные фотографии в потертых рамках, Вероника поблагодарила де ла Фуэнте за сочувствие, попрощалась и направилась к выходу. Глеб двинулся следом.

* * *

Командор любил историю, хотя и не считал себя ее знатоком. С годами память стала его подводить, и теперь он частенько пролистывал некогда зачитанные до дыр книги, пытаясь восстановить ускользающие подробности давно минувших событий.

Сегодня, перечитывая жития Иоанна II, Командор с удовлетворением осознал, что испытывает тот же трепет, что и в тот день, когда впервые прикоснулся к этому истлевшему от почтенного возраста переплету. Нет, пожалуй, сегодня, увидев гравюру с ликом основателя ордена Звезды, он волновался даже больше. И хотя ордену стараниями коварных англичан была уготована до обидного короткая жизнь, эта жизнь оказалась столь ярка, благородна и ослепительна, что потомки вот уже который век воздают должное рыцарям, некогда поклявшимся королю не отступать в битве более чем на четыре шага назад и сдержавшим свою клятву. Да, эти храбрецы проиграли битву и все как один полегли при Пуатье, но зато они стяжали бессмертие!

Склонившись над книгой, Командор с бесконечной нежностью рассмотрел изображение орденского герба с белой звездой на красном поле, что, по мысли Иоанна, послужила аллегорией светила, некогда приведшего волхвов к Вифлеему.

Скосив глаза в ту сторону, где на стене затянутый в строгую кованую раму красовался похожий герб, только куда менее древний, Командор с радостью отметил, что за исключением поля – оно было голубым – особых изменений позаимствованный у Иоанна герб не претерпел.

Сердце Командора преисполнилось гордости за то, что дело, которому он посвятил без малого всю жизнь, неразрывно связано – пускай и не напрямую – с самыми яркими фигурами воображаемого Зала рыцарской славы. И кто знает, может, когда-нибудь придет день и он сам, подобно Иоанну, горделиво взирая на читателя с замусоленной книжной страницы, вызовет у того священный трепет.

Отложив книгу, Командор пожелал себе только одного – не разделить участи основателя ордена Звезды, окончившего дни в плену у смертного врага. Хотя если по аналогии признать таковым раковую опухоль, то шансы воюющих сторон вовсе не в его пользу. Но тут Командор снова помнил завет рыцарей Звезды: только четыре шага назад и не более. А там будь, что будет.

* * *

За окном уже смеркалось, когда в дверь постучали. Послышался голос госпожи Савон:

– Сеньора Гонсалес, к вам гости.

Посетителем оказался невысокий приземистый человек, одетый в неприметный темный костюм – только белая стойка воротничка выдавала в нем священнослужителя.

– Здравствуйте. Меня зовут Ансельмо Бальбоа. Могу я поговорить с Вероникой Гонсалес? – произнес вошедший хриплым низким голосом.

– Да, разумеется, она сейчас выйдет, – сказал Глеб и предложил гостю присесть. Падре наклонил голову в знак благодарности, но остался стоять. Глеб с любопытством принялся разглядывать священника.

Двойной подбородок, складки на шее, обвислые щеки и манера низко наклонять голову при разговоре придавали отцу Бальбоа некоторое сходство с бульдогом.

Из своей комнаты появилась Вероника:

– Извините, что заставила ждать.

– Ничего страшного. Я тут случайно узнал о вашем приезде и решил навестить. Нам нужно поговорить. Лучше бы наедине.

– Это сеньор Стольцев, мой друг. У меня нет от него секретов.

Падре икоса посмотрел на Глеба.

– Сеньор Стольцев – детектив? – спросил священник.

Как и всякий испанец, Бальбоа был абсолютно неспособен произнести сочетание «с» и «т» в начале слова, а потому был вынужден делать это «с подъездом», прибегая к помощи гласного, от чего фамилия Глеба звучала как Эстольцев.

– Нет, что вы, сеньр Стольцев – историк, – ответила Вероника.

– Историк? Хм, это весьма кстати. С вашего разрешения я присяду. – Священник аккуратно поддернул наутюженные брюки и устроился на диване. – Позвольте мне разъяснить суть дела. По поручению его преосвященства я пытаюсь как можно полнее выяснить обстоятельства трагической гибели сеньора Дуарте. Услышав об убийстве вашего мужа, я подумал, что эти две смерти могут быть связаны между собой. Поэтому я здесь.

– Хм, я полагала, что этим должна заниматься полиция.

– Разумеется, вы правы. И я нисколько не сомневаюсь в компетентности инспектора Рохаса и наших полицейских. Избави бог! Дело в том, что у нас с полицией разные цели.

– Разве задача не в том, чтобы покарать виновных?

Падре вздохнул и утер пот кружевным платком.

– Боюсь, без предыстории мне не обойтись. Очень надеюсь, что то, что я скажу, останется строго между нами. Это конфиденциальная информация.

– Хорошо, обещаю.

Падре снова вздохнул.

– Дело в том, что сеньора Дуарте застрелили из того же оружия, которое неизвестные преступники уже трижды применяли против священнослужителей.

– Нов газетах об этом ни слова.

– Как сказано в Писании: «Что говорили на ухо внутри дома, то будет провозглашено на кровлях». Если вы будете молчать, как обещали, в прессу и впредь ничего не просочится.

– Не волнуйтесь, падре, я же дала вам слово, что весь разговор останется между нами.

– Рад это слышать. Как я понял, у вас возникли сомнения в официальной версии событий, и вы приехали, чтобы их развеять. Это так? Прекрасно. Значит, у нас с вами одна и та же цель – понять, что произошло и кто за всем этим стоит.

– Да, так и есть, – подтвердила Вероника. – Но пока мы все еще не нашли ответа на самый главный вопрос.

– На какой же?

– Мой муж виновен?

– Не думаю.

– Вы говорите это, чтобы меня успокоить или…

– Вовсе нет. Я имел честь быть немного знаком с сеньором Гонсалесом.

– В самом деле?

– Мы познакомились почти полгода назад на местном стадионе. Я, знаете ли, очень большой поклонник футбола.

– А, тогда понятно.

– Хавьер показался мне добрым и порядочным человеком. Такие не способны на преступление, тем более столь гнусные.

– Вот тут вы правы.

– Падре, но каким образом смерть Дуарте и Рамона может быть связана с убийством священников? – спросил Глеб.

– Вот это я и силюсь понять. И очень рассчитываю на вашу помощь.

– Но чем же мы можем быть полезны?

– Время покажет. К примеру, вы можете поделиться со мной тем, что вам известно. А пока я с удовольствием расскажу о том, что знаю сам. Начну с того, что все преступления, предшествующие убийству Дуарте, происходили в один и тот же день – тринадцатого октября.

В этом месте падре сделал многозначительную паузу. Вероника подняла на священника непонимающий взгляд.

– Тринадцатого октября, и что с того?

Отец Бальбоа на мгновение запнулся.

– Э-э… я бы очень не хотел показаться вам выжившим из ума стариком, но, видит бог, эта мысль неизбежно промелькнет в ваших головах после того, что я сейчас скажу. – Падре пальцем ослабил тугой ворот. – Итак, у меня есть основания полагать, что эту дату злоумышленники выбрали не случайно. Сеньор Стольцев, вы согласны со мной, что тринадцатое октября – весьма памятный день.

– Вообще-то да, – не особо уверенно подтвердил Глеб. – Если мне не изменяет память, тринадцатого октября 54 года коварная Агриппина отравила своего мужа римского императора Клавдия, в этот же день новым императором был объявлен Нерон. Тринадцатого октября 1307 года по тайному королевскому приказу были арестованы все французские тамплиеры, тринадцатого октября 1492 года Колумб высадился в Новом Свете, а тринадцатого октября 1534 года…

Падре расхохотался так, что был вынужден придержать трясущийся живот руками.

– Вижу, вы весьма подкованы в своем деле, но давайте сосредоточим все наше внимание на совершенно справедливо упомянутых вами тамплиерах.

Вероника непонимающе покачала головой:

– Но ведь они сгинули семь веков назад.

– И да, и нет.

Вероника в недоумении наморщила лоб:

– Что это значит?

– Таинственен и непостижим Промысел Божий… – туманно ответил Бальбоа.

– А вы не могли бы поконкретнее? – попросил Глеб.

– У всякого забытого учения, как и у всякого давно минувшего века, всегда найдутся свои поклонники, готовые разбиться в лепешку, только бы реанимировать любезную их сердцу мудрость и претворить ее в жизнь.

– Ладно, положим, вы правы и кто-то из наших с вами современников помешан на рыцарской символике и всём таком прочем, – сказал Глеб. – Но зачем этим людям убивать престарелого ученого? И уж коли вы уверены, что смерти Дуарте и Гонсалеса связаны между собой, то как, по-вашему, эти злодеи-тамплиеры смогли добраться до спрятавшегося в Москве Рамона?

Пропустив иронию, прозвучавшую в словах Глеба, между ушей, падре спокойно ответил вопросом на вопрос:

– А разве орден Храмовников в свое время не был международной организацией?

Вероника и Глеб переглянулись.

Священник усмехнулся:

– Знаю, знаю. Звучит дико, но поверьте, я не сумасшедший. Впрочем, вам совсем не обязательно мне верить. Мы просто можем попытаться помочь друг другу. Например, обмениваясь информацией. Что вы на это скажете? Польза будет и мне, и вам. Ну что, по рукам?

Вероника вопросительно посмотрела на Глеба. Тот кивнул, и она по-мужски пожала руку падре.

Поглядев в окно вслед удаляющемуся священнику, Глеб повернулся к Веронике:

– А святой отец часом не того?

– Не уверена, – возразила Вероника. – Я вот тут как раз подумала: тамплиеров уничтожили семьсот лет назад. Так?

– Так.

– А сколько лет пергаменту, что мы нашли у Рамона?

– Тоже семьсот. Ты это к чему?

– Думаешь, случайное совпадение? А этот странный намек на таинственную организацию да еще международного размаха?

– Не знаю, что и сказать. Если допустить, что падре находится в здравом рассудке и твердой памяти, получится, что все гораздо сложнее, чем можно было себе представить, глядя на события из Москвы. Мало того, сдается мне, что падре выложил далеко не все.

– Ты думаешь?

– Почти уверен. Впрочем, мы тоже хороши – ничего вообще не рассказали.

– Считаешь, стоило сказать Бальбоа о пергаменте?

– Я бы не торопился. Но связь с этим человеком терять ни в коем случае не стоит.

* * *

Отец Бальбоа, не спеша, шел в сторону дома, размышляя над только что состоявшимся разговором. Хм, какая любопытная парочка эта госпожа Гонсалес и ее ученый друг. Интересно, с какой целью он сопровождает ее в поездке? По словам Рохаса, вдова намерена во что бы то ни стало обелить имя покойного мужа. Ну что ж, вполне достойная цель, но зачем ей для этого сеньор Стольцев? Впрочем, этот русский, что изъясняется по-испански с забавным итальянским акцентом, может оказаться весьма полезен. Что-то подсказывало Бальбоа, что ответы, которые он ищет, глубоко запрятаны в прошлом, и помощь человека, так много знающего об истории человечества, точно не будет лишней.

Бальбоа снова вспомнил, как заговорщицки переглядывались во время их разговора вдова и ее друг. Они ни словом не обмолвились с ним ни о том, что произошло в Москве, ни о том, как умер Рамон Гонсалес. Интересно, что еще утаила от него эта парочка?

Глава 15
Тапатология для начинающих

С подачи Ригаля они договорились собраться в девять вечера на одной из площадей возле милой церквушки в стиле мудехар. Добираться до места встречи пришлось в одиночку – у Вероники возникли какие-то дела.

Поджидая по-испански непунктуальных сотрапезников, Глеб получил возможность досконально обозреть памятник архитектуры во всех деталях. На досуге он слегка расширил свои познания, прочитав о том, что в мудехаре различают два направления: «народное» и «придворное», и теперь силился определить, к какому же из двух отнести церковь. Склонившись к более приземленному «народному» варианту, Глеб тем не менее отметил, что «отмудехарили» церковь на славу: сочетание готических сводов и мавританского орнамента выглядело оригинально и свежо даже сейчас. Можно только представить, насколько экстравагантно сооружение смотрелось в момент своего создания почти семьсот лет назад.

Семь веков? То есть примерно в то самое время, когда неизвестная рука вывела текст и рисунок на старинном пергаменте Рамона. Такое сопоставление заставило Глеба взглянуть на церковь новыми глазами. Созерцание достижений средневекового зодчества было прервано послышавшимися за спиной знакомыми голосами.

Вероника и Луис появились практически одновременно. К немалому удовольствию Глеба, Ригаль пришел не один, а с дамой, которую представил Феньей. Вероника объяснила Глебу, что это уменьшительное от Фернанды.

У Феньи были худенькие, если не сказать костлявые плечи, огромная крутая попа и роскошная шевелюра, доходящая до середины этой самой попы. Лицо у девушки было ничем не примечательным, но до крайности улыбчивым. Ее голос необычного тембра местами напоминал кошачье урчание, а смех был чрезвычайно заразительным.

«Довольно мила, хотя, конечно, даже близко не в той же лиге, что Вероника, – подумал Глеб. – Зато хохотушка. И мурлычет что надо».

По поведению Феньи было заметно, что этим вечером она начала «тапеарить» заранее и имела как минимум двухчасовую фору по отношению к остальным участникам мероприятия.

Пока компания шагала к первому заведению, Луис тоном лектора принялся читать Глебу краткий курс введения в «тапатологию» – так он в шутку называл науку, изучающую тапас.

Сам себе Луис присвоил статус «тапатолога» и объяснил, в чем, по его мнению, состоит фундаментальное отличие между тем, кого можно высокопарно назвать tapatólogo и тем, к кому применим куда более приземленный термин – tapeador.

По версии Ригаля – весьма поэтичной и велеречивой в испанском духе, – «тапеадор» – это всего лишь любитель, относящийся к тапас чисто потребительски, в то время как «тапатолог» – совсем иное дело. Право носить столь высокое звание, по словам Луиса, имеет лишь истинный ученый, жаждущий разгадать тайны бытия, скрытые под слоем сырного соуса, и убежденный философ, ищущий истину в вине, которым приправлена порция каркамусы^[17].

Чем больше Глеб слушал болтовню Луиса, тем больше тот напоминал ему молодого Рамона Гонсалеса, что особой симпатии к испанцу, понятное дело, не вызывало.

После вступительной лекции Ригаля Вероника взялась разъяснить новичку несколько общих правил:

– Пункт первый: съедаем максимум по паре тапас и сваливаем.

Глеб вздохнул с облегчением:

– Значит, муки будут кратковременными?

– Да нет же, глупый. После этого переходим в другую забегаловку. Ir de tapas как раз и означает «ходить по барам», а не сидеть сиднем в каком-то одном. Кто из нас, в конце концов, знатный лингвист?

– И сколько же будет таких походов?

– Не канючь. Каждый такой «подход» называется ronda. И их будет много.

– Много?

– Молчи и слушай. Правило второе: едим у стойки.

– Еще и встояка?! – ужаснулся Глеб.

– Угу, так больше влезает. Правило номер три: надо с толком выбирать напитки. Большинство местных под тапас пьют исключительно пиво.

– Какое падение нравов! А я могу пить вино?

– Пей, что хочешь. Правило номер четыре: считается неприличным оставлять тапас недоеденными. Правило типа la de la vergüenza^[18] тут не действует. Перевод нужен или сам справишься?

– Да понял я, понял. А если не вкусно?

– Так прямо и скажи официанту, что хочешь чего-то другого. Или прикинься диетчиком. Тут все средства хороши. Испанцы большие выдумщики на этот счет.

– А если не сработает?

– Такое тоже бывает. Тогда лучше выбросить остатки в мусорную корзину рядом со стойкой.

– На глазах у бармена?

– Ты что, совсем офигел? Незаметно. Усвоил?

– Вроде да. Что-нибудь еще?

– Да. Не придирайся к чистоте, а вернее, к ее отсутствию. Чем бар грязнее, тем он обычно круче.

– Ты серьезно?

– Абсолютно. И последнее. В каждом заведении платит кто-то один. В складчину не принято. Чай не в Скандинавии живем. Ну все, пришли.

Как выяснилось, опасения были напрасны. Первое заведение встретило их прекрасными моллюсками, сваренными в вине с добавлением ароматных трав и специй. Чтобы не отличаться от местных, Глеб сопроводил моллюсков пивом и тоже, кстати сказать, неплохим.

В следующем баре подали закуски из оленины, которая, к удивлению Глеба, не сильно уступала тосканской. Под это дело он, естественно, накатил красного. А дальше все пошло прямо как в крылатой фразе Гришковца: «И настроение улучшилось».

Удовольствие лишь иногда портил Луис, встречая очередную приличную закуску своей фирменной фразочкой: ¡Más que genial! Глеб уже давно понял, что слышал эту поговорку от Вероники еще в Москве, только в русском переводе.

Порядком набравшаяся Фенья предложила некую игру – она только что играла в нее с друзьями в другом баре. Вероника запротестовала, сказав, что слышала про игру и ее довольно дурацкие правила. Фенья продолжала настаивать. На ее сторону встал Луис, и Вероника сдалась.

Смысл забавы состоял в том, что из специальной колоды извлекались карты и раздавались участникам. Карты, по сути, объявляли игрокам фанты, которые они должны были выполнить.

Карты решили брать по очереди. Первой вытянула карту Фенья и старательно прочитала фант вслух:

– Во время этой ронды всякий, кто держит стакан в правой руке, должен выпить.

Быстро сообразив, что единственной из четверых держит стакан на весу, да еще в правой руке, она с явным удовольствием одним махом выпила содержимое до дна.

– Теперь ты, – проурчала Фенья и ткнула пальцем в Луиса.

Выпавшая ему карта гласила: «Во время следующей ронды, разговаривая с представителем противоположного пола, ты должен кричать. Если не закричишь, пьешь штрафную».

Они перешли в соседнее заведение, где, ни капельки не смущаясь, Луис подошел к стойке и заорал официантке прямо в ухо. Та и бровью не повела. То ли уже привыкла к этой странной игре, то ли в окружающем шуме крик казался ей вполне уместным. А может, девушка была глуховата?

Прокричав заказ, Луис повернулся к остальным и гаркнул:

– Ну что, играем дальше?

Глеб, смекнув, что единственный смысл игры состоял в том, чтобы как можно быстрее накачаться вином или пивом, подумал, что расслабиться было бы не так уж и плохо. Поколебавшись, он выбрал лежащую на самом верху карту и озвучил фант, оказавшийся довольно идиотским и вдобавок коллективным:

– Те, у кого есть пара, пьют, остальные аплодируют.

Почувствовав возникшую неловкость, Глеб стал думать, как лучше выйти из положения. Ситуация разрешилась сама собой.

Глупо хихикая, Фенья громко захлопала в ладоши.

«Вот так-так, да эти двое, оказывается, не вместе!» – удивился про себя Глеб. Его удивление быстро переросло в ступор после того, как Луис и Вероника синхронно опустошили свои бокалы. Хм, одно дело догадываться и подозревать, и совсем другое, когда тебе в нос в открытую тычут фактом.

Пришла очередь Вероники брать карту и объявлять фант.

– Если кто-нибудь о чем-нибудь спросит, ответь: «Да пошел ты!» В противном случае пьешь штрафную.

По понятным причинам до смены бара все сосредоточенно пили молча.

«Играючи», они сменили еще несколько питейных мест, попробовав всяческие шашлычки, тушеные свиные щечки, мальки креветок, кальмары с луком, жареные потроха, куриный суп, заправленный ломтиками хамона и изрядной порцией хереса, а также кучу всего другого, о чем уже и не вспомнить.

Неугомонная Фенья все продолжала вынимать карты и опрокидывать штрафные одну за другой. Наконец нетвердым голосом она озвучила очередной фант:

– Признайся, с кем из присутствующих ты бы занялась любовью. – Хохотнув, Фенья обвела взглядом добрую половину посетителей, а потом неожиданно остановила его на Веронике. – С тобой.

На мгновение оторвав руки от стойки и тут же потеряв опору, девушка попыталась попасть своим огромным задом в стоящий рядом стул, но удивительным образом промахнулась и, в очередной раз залившись своим заразительным смехом, без сил плюхнулась на пол. Стало ясно, что ни что в этом мире не вечно, даже tapeo.

Глава 16
Трудности сурдоперевода

Найдя кабинет с табличкой «Отдел иностранных языков», Лучко приоткрыл дверь.

– Здравствуйте! Я из…

– Знаю, знаю, – прервал капитана длинноволосый мужчина, вставая из-за стола и протягивая руку. – Здравствуйте, меня зовут Станислав. Мне уже звонили. Пожалуйста, присаживайтесь. Вам нужно что-то перевести на английский язык жестов?

– На английский?

– Ну да, это моя специальность.

– Ах, вот оно что. Для начала меня интересует вот такой жест. – И капитан заученным движением поднес два пальца к глазам, нарочно развернув ладонь в сторону собеседника, в точности повторяя то, что показывал ему Стольцев.

Переводчик закивал.

– Да, примерно так будет выглядеть жест «Смотреть».

– Что значит «примерно»?

– Движение ладони в моем случае будет чуть-чуть иным. Оно направлено в сторону собеседника, а у вас рука немного отходит вбок.

– И какой же из этого следует вывод?

– То, что вы мне показали, не принадлежит к американскому языку жестов.

– Вы хотели сказать – к английскому? – уточнил Лучко.

– Нет-нет, речь идет именно об американском языке.

Бровь капитана, та, что над шрамом, поползла вверх.

– Че-то я не понял. Вы хотите сказать, что жестовые языки Америки и Великобритании неодинаковы?

– В том-то и дело. Это совершенно разные языки. Разумеется, некоторые жесты идентичны, но их от силы процентов тридцать. Есть похожие жесты, о смысле которых можно догадаться. Их, думаю, процентов десять.

– А остальные?

– А вот остальные жесты не имеют ничего общего. В общем и целом, глухонемой вашингтонец, оказавшись в Лондоне, сможет понять примерно треть из того, что ему захочет сказать глухонемой британец.

Бровь Лучко так и зависла в апогее.

– Чудеса!

– И не говорите.

– То есть это тот редкий случай, когда американцу и англичанину для разговора нужен переводчик?

– Выходит, что так.

– Ну и дела! Кто бы мог подумать. – Бровь следователя постепенно заняла свое привычное положение. – Значит, человек, который подал описанный мною знак, не американец?

– Точно нет.

– Тогда как же мне узнать, откуда он?

– Видите ли, в мире существует множество жестовых языков – в каждой стране свой.

В голове у Лучко мелькнула догадка.

– Скажите, а в Испании тоже свой собственный язык?

– Разумеется. Он сокращенно называется LSE.

Капитан сделал пометку в блокноте.

– Ясно. А что можете сказать про вот такой жест?

Лучко сложил ладони а-ля «тайм-аут» и легонько ударил ими друг о друга.

– Хм, вот тут я пас. Есть похожие жесты, но точно такого я не встречал.

– Ну а какие-то предположения у вас есть?

Станислав задумался.

– Возможно, вам стоит поговорить со специалистами по другим жестовым языкам, но дело сильно осложняется еще и тем, что этот ваш знак может означать не только широко употребляемое слово, но и чье-то весьма редкое имя или топоним.

– Или, простите, что?

– Топоним, то бишь географическое название.

– A-а, ну так бы сразу и сказали.

* * *

Конверт с печатью и логотипом Центрального управления пришел еще утром, но инспектор Рохас с опаской вскрыл его только в девятом часу вечера. Ничего хорошего в последнее время такие письма не предвещали – кого-то ставили в известность о снижении зарплаты, кому-то сообщали об увольнении. Ладно, посмотрим.

Инспектор быстро пробежал глазами вводную часть и перешел к сути.

«…в связи с этим извещаем вас о том, что в рамках очередного этапа антикризисных мер ваш должностной оклад будет понижен на…»

«Черт бы вас всех побрал!» – рявкнул Рохас и так сильно хлопнул ладонью по столу, что несколько лежавших на нем бумаг разлетелись по всему кабинету. Да они там с ума посходили, что ли? Это уже третье снижение с начала кризиса, будь он трижды неладен.

В дверь без стука вошел закадычный друг Рохаса младший инспектор Маноло Паредес. В руках он держал точно такой же конверт с извещением. Похоже, тоже тянул до последнего, прежде чем открыть.

– Нет, Пако, ты только посмотри, меня обокрали на двести пятнадцать евро в месяц! А тебя?

– На двести сорок пять, – уныло ответил Рохас, потирая ушибленную о стол ладонь.

– Они там озверели, что ли?

Рохас швырнул извещение на пол:

– Не знаю, как сказать Делии. Она же у меня, сам знаешь, с пузом. Через восемь недель рожать.

– Да уж, ничего себе, подарочек новорожденному.

Рохас от досады только махнул рукой.

– Что будешь делать? – участливо спросил Маноло.

– Знаешь, есть у меня одна идея.

– Какая же?

– Надоело молча сносить весь этот цирк. Сейчас же напишу ответ.

– И чего ты этим добьешься?

– Может, и ничего, зато подниму волну. Кто-то же должен.

– И что ты собираешься им написать?

– А вот что. Ты помнишь то их последнее идиотское распоряжение по поводу отгулов?

– Это о том, что в связи с массовыми сокращениями штатов нам придется дежурить в два раза чаще и что из-за нехватки средств сверхурочные теперь будут оплачиваться не деньгами, а отгулами?

– Ага. Я вот тут подумал. Если начальство считает отгулы эквивалентом евро, почему не предложить ему взимать с меня налоги в той же валюте. Пусть вместо денег списывают накопившиеся выходные – их у меня навалом.

Маноло расхохотался:

– Пако, ты гений! А давай я то же самое отвечу?

– Валяй! – ответил Рохас и через силу попробовал улыбнуться.

* * *

Вспоминая по пути домой о разговоре с сурдопереводчиком, Лучко ощущал себя совершенно сбитым с толку. Выходит, парни, что завалили Гонсалеса, были глухонемыми и приехали издалека. Ничего себе завязочка! А еще эти топонимы-шмопонимы. Час от часу не легче. Что я скажу начальнику?

Наперекор августовской жаре капитан поежился, словно от холода. Неотвратимость завтрашнего доклада Деду так отравляла существование, что не спасали даже мысли о том, что дома капитана ждет присланная тещей трехлитровая банка айвового варенья.

Отношения с тещей у Лучко как-то с самого начала не сложились, но всякий раз, отведав ложку-другую этого нектара – густого, как желе, и переливами цвета смахивающего на жидкий янтарь, – капитан чувствовал, как в его суровом сердце зарождалось светлое, почти что сыновнее чувство.

* * *

Шагая по погружающимся в сумерки улочкам, мгновенно опустевшим с отъездом туристических автобусов, Командор смотрел, как тут и там поочередно зажигаются окна и фонари – словно глаза невидимых миру чудовищ.

Несмотря на то что кратчайший путь к тому месту, где его ожидала машина с шофером, вел направо, Командор специально свернул налево в переулок под названием Callejón del Infierno^[19], где согласно городской легенде когда-то видели самого Сатану. Командор много-много раз проходил по этому месту – раньше со страхом, а последнее время скорее с любопытством. Ведь теперь ему уже нечего бояться.

До начала конвента еще оставалось немного времени и, пройдясь туда-сюда по переулку, Командор снова свернул не к пункту назначения, а немного в сторону. Ему захотелось еще раз вслушаться в эхо, которое высекают каблуки редких прохожих, семенящих по каменной лестнице, спускающейся в Callejón del Diablo^[20] – узкий проход, соединяющий между собой две мрачного вида улицы.

По убеждению Командора, обилие инфернальных наименований имело под собой историческую почву – было время, когда инквизиция на удивление мягко обходилась с расплодившимися в городе еретиками. В дальнейшем это упущение, конечно, исправили, но хватились слишком поздно, и всякая нечисть уже успела порядком размножиться.

Да что там Толедо! Кажется, вся страна успела тогда пропитаться нечистым духом, и последствия былых инквизиторских ошибок аукаются до сих пор – взять хотя бы гражданскую войну, когда Антихрист чуть было не отпраздновал победу. Впрочем, что можно взять с единственной в мире нации, воздвигшей в центре своей столицы памятник Люциферу? И пускай его стыдливо величают «Памятником падшему ангелу», смысла это не меняет.

Уже сидя в машине и вспомнив о том, что Люцифер был низвергнут с небес за то, что возжелал власти, равной Богу, Командор почувствовал, как по его спине поползли мурашки.

Менее чем через час, стоя в парадном облачении под восторженными взглядами десятков широко распахнутых глаз, Командор вспомнил о том, как когда-то сам был посвящен в орден и первые дни как заклинание нараспев повторял рыцарский девиз Operor vestri officium adveho quis may^[21], автором которого, говорят, был сам царь Соломон. Вспомнил он и о том, как точно так же смотрел в рот своему тогдашнему Командору. И был готов совершить все, что тот ему прикажет. М-да, много воды утекло с тех пор. Теперь он сам отдает указания и вершит судьбы всего командорства. Пока лишь одного командорства, а там посмотрим.

Еще раз оглядев преисполненных рвения братьев, Командор принялся размышлять о том, что толпа, как и положено стаду, всегда послушно идет вслед за вожаком, вслед за личностью. Например, такой как Христос. Да и Магомет, попортивший столько крови христианам, несомненно, был личностью. И Будда с Моисеем тоже. А все остальные – лишь бездумные агнцы, что покорно бредут в направлении, указанном погонщиком. И только Личность, невзирая на грозящие опасности и возможные кары, способна повести за собой целый народ. А если такая Личность не объявится, народ, как водится, останется безмолвствовать в стороне. Недаром же в «Песне о Роланде» сказано, что, когда после гибели славнейшего из французских рыцарей король сзывает подданных под свои знамена, никто не откликается – «ни звука королю в ответ».

Впрочем, если хотя бы половина того, о чем твердил Дуарте, – правда, придет время, и под знамена ордена возжелает встать каждый.

* * *

Поздно вечером забежал Луис.

– Ну как там Фенья, – первым делом поинтересовался Глеб.

– Не знаю, видимо, хворает после вчерашнего.

Упоминание о даме, сопровождавшей Луиса, кажется, не вызвало у Вероники особой радости, что не укрылось и от глаз Ригаля. Он постарался растормошить ее смешным рассказом о каком-то грандиозном tapeo, участником которого ему когда-то довелось стать. Без особого труда добившись своей цели, Ригаль шепнул что-то Веронике на ухо. Прощаясь, Луис пригласил их обоих приехать посмотреть на пещеру, в которой фонд начал вести раскопки.

– О, это было бы крайне интересно. Ведь речь идет о той самой пещере, не так ли? – уточнил Глеб.

Луис кивнул и, прежде чем исчезнуть за дверью, добавил:

– Если захотите прийти, то лучше всего сделать это в ближайшие дни, ведь потом начнется период отпусков и меня может не оказаться на месте.

* * *

Инспектор Рохас вернулся домой после полуночи – работы из-за нехватки людей было невпроворот.

Жена не спала и как всегда ждала его с ужином. На столе уже стоял бокал вина и миска с салатом. Следом появилась тарелка с бифштексом. Сама Делия так поздно никогда не ела, но всегда садилась рядом, чтобы обсудить события дня.

– Что нового?

– Вот, смотри.

Он выложил на стол конверт с извещением.

Прочитав письмо, Делия подняла на мужа печальные глаза, а потом перевела взгляд на свой округлившийся живот.

– Думаешь, мы его потянем?

– Конечно, дорогая. Даже не сомневайся. Возникнут трудности – ограблю банк, – мрачно пошутил Рохас.

Делия посмотрела на него с деланым ужасом:

– Но ты же полицейский!

– Вот именно. Не стану же я ловить сам себя?

Рассмеявшись, Делия пошла к холодильнику за десертом. Посмотрев на ее неуклюжую походку, Рохас подумал, что утверждение о том, что беременность красит женщину, является сильным преувеличением. Кажется, Господь в интересах безопасности будущего потомства сделал все возможное, чтобы на несколько месяцев лишить женщину всякой привлекательности и отвадить от ее лона алчущих ласки мужчин. И, надо сказать, эта стратегия блестяще работает. Такое пузо отвратит любого, даже родного мужа.

Первый брак инспектора не дал детей. Женившись вторично, Рохас безумно хотел ребенка, но он не меньше хотел и того, чтобы его обожаемая Делия не утратила при этом своих женских прелестей, так вскруживших ему голову в свое время.

Еще раз взглянув на Делию и ее некогда шикарную фигуру, которую беременность сделала карикатурной, Рохас допил последний глоток вина в бокале и загадал про себя желание о том, чтобы после родов все встало на свои места.

Глава 17
Паладин Господа

Несмотря на растворенные настежь окна, в комнате было совершенно нечем дышать. Ансельмо Бальбоа зажег лампу, надел очки и принялся читать, время от времени обмахиваясь свежим выпуском «Ла-Гасеты». Однако уже через пятнадцать минут оплавленные жарой мозги наотрез отказались воспринимать рассуждения Блаженного Августина.

Отложив книгу, священник включил радио. Комнату заполнили звуки джаза. По окончании композиции ведущий принялся расспрашивать музыкантов в студии о том, как и почему каждый из них, изначально будучи мультиинструменталистом, в итоге выбрал тот инструмент, на котором теперь играет в коллективе.

Любопытно, что почти все объяснили свой выбор вынужденной необходимостью: «группе позарез был нужен басист», «кому-то же нужно играть на флейте», «мы подумали, что без кларнета звучит не так богато, вот мне и пришлось».

Услышанное навело Бальбоа на размышления. Он вспомнил о том, как когда-то выбирал свой собственный жизненный путь. А точнее, о том, как путь выбрал его. Об этом выборе Бальбоа никогда не жалел, хотя по своей натуре и был типичный homo dubitans – человек сомневающийся. Он всю жизнь ставил под сомнение все и вся, кроме Бога, – правильно ли он поступил, те ли слова сказал.

Более того, священник был совершенно уверен, что кроме семи смертных грехов существует и восьмой, ничуть не менее ужасный – самоуверенность. Самые большие несчастия, постигшие людской род, всякий раз случались после того, как какой-нибудь всеми уважаемый человек с важным видом изрекал: «Слушайте меня, я знаю, что нужно делать». Именно так были развязаны все без исключения войны, стерты с лица земли города и целые цивилизации, забыты славнейшие из героев, потеряны величайшие из созданных людьми ценностей.

«Я знаю, как надо» – самый короткий путь к катастрофе. Возьмите судьбу любого великого творца. Уверовав, что знает об искусстве все, он в ту же секунду перестает быть художником. Будь на то воля Бальбоа, фразу «я знаю» повсеместно заменили бы на «я полагаю». Ибо, только помня о своем незнании, можно узнать больше остальных.

Поэтому девизом Ансельмо Бальбоа всегда было сократовское: «Я знаю только то, что ничего не знаю». И этот подход не единожды помогал священнику разобраться в самых сложных делах. Но головоломка, которую ему предстояло разгадать на этот раз, казалась неразрешимой.

* * *

В поисках развлечений Глеб один за другим переключал телеканалы, пока наконец не попал на испанскую экранизацию «Собаки на сене». Фильм заставил его задуматься. Во-первых, Глеб получил любопытную возможность примерить на себя слова Дианы, сказанные ею в порыве борьбы с собственным чувством к Теодоро: Yo quiero по querer^[22]. Фраза пришлась впору, будто сшита точно по мерке – лучше и не скажешь. Да и его внутренние переживания последних дней в целом весьма вписывались в сюжет «Собаки на сене», где ревность была основным движителем интриги.

Во-вторых, Глеб обожал отечественную телепостановку этой пьесы и с замиранием сердца сравнивал оригинал Лопе де Вега с переводом Михаила Лозинского, который местами помнил наизусть. К своему огромному разочарованию, он не обнаружил в киноверсии своего любимого места, где Диана винит в сердечной боли свои глаза, что «изливали свет на недостойный их предмет».

Вспомнив, что видел собрание Лопе де Вега в кабинете Рамона, Глеб оторвался от просмотра и принялся искать цитату в книге. Тут его ожидало еще одно открытие.

Quien mira mal, Ноге bien^[23], – в духе плутовского романа наставлял читателя великий испанец, всего лишь порицая невнимательность. «Кто мало видел, много плачет», – куда глубже философствовал в ответ Лозинский, и это был редчайший в истории литературы случай, когда перевод, пожалуй, превосходил блещущий талантом оригинал.

Глеб принялся переключать каналы дальше и наткнулся на комедийный сериал. Пяти минут было достаточно, чтобы понять, что уровень юмора ничем не отличался от того, чем потчуют телезрителя родные каналы. Надо сказать, что у Глеба уже давно зрела своя теория на этот счет.

Всякий знает, что первое, с чего начинает будущий литератор – будь то сценарист, драматург, прозаик или поэт, – это с прочтения «Поэтики» Аристотеля. В своем бессмертном трактате древнегреческий мыслитель оставил потомкам идеальные рецепты драматургии, с помощью которых автор овладевает вниманием аудитории и держит ее в напряжении до самой последней сцены или страницы.

Абсолютное большинство по-настоящему великих писателей неотступно следовали советам Аристотеля и стали кумирами миллионов. Однако в этой истории всемирного читательского успеха было одно большое «но» – «Поэтика» изначально состояла из двух самостоятельных частей, первая из которых была целиком и полностью посвящена исключительно драме. А вот со второй частью вышла неувязочка – она бесследно пропала. А посвящена исчезнувшая часть трактата была, ясное дело, не чему-нибудь, а комедии.

В итоге вот уже двадцать три века подряд человечество в отсутствие толковых подсказок со стороны гения, как в случае с драмой, мыкается в потемках, снова и снова изобретая велосипед. И судя по фрагменту только что просмотренного сериала, поиски верного рецепта далеки от завершения.

Упорство, как известно, бывает вознаграждено. Продолжив щелкать кнопками, Глеб в конце концов натолкнулся на лихо сделанное кино, рассказывавшее душещипательную историю времен гражданской войны. На сей раз авторы фильма с «Поэтикой» Аристотеля были знакомы явно не понаслышке.

Растроганный фильмом Глеб даже встал с дивана и долго смотрел на висящую на стене фотографию родителей Гонсалеса-старшего, пытаясь по выражению их лиц понять, какая судьба выпала на их долю.

Оторвавшись от портрета и еще раз пересмотрев коллекцию семейных фотографий, Глеб вспомнил чью-то мысль о том, что «перебрать старые фотографии – прекрасный способ прибраться в прошлом». И на первый взгляд могло показаться, что Рамон Гонсалес содержал свое прошлое в идеальном порядке. Разумеется, за исключением последних дней жизни.

Приблизив нос почти вплотную к стеклу, Глеб уставился на одну из фотографий Рамона. Что с тобой случилось? От кого ты сбежал в Москву? Кто расправился с тобой столь зверским образом? Для верности Глеб положил обе ладони на раму и закрыл глаза в надежде подсмотреть какой-нибудь образ, что пролил бы свет на события последних недель. Несмотря на все усилия, сосредоточиться не удалось, и застекленный Рамон так и не захотел делиться своими тайнами.

* * *

Изнывая от духоты и совсем отчаявшись уснуть, Бальбоа подсел к растворенному окну. В его памяти всплыло одно далекое лето, столь же жаркое, как и нынешнее. Лето, изменившее его судьбу.

Дело было во время учебы в Саламанке. Юный Ансельмо всегда мечтал поступить в этот старейший университет Испании, чьи аудитории, казалось, еще помнили учившихся здесь знаменитостей: от умнейшего Унамуно и хитрющего Мазарини до безжалостного Кортеса.

Университетский девиз гласил: Quod natura non dat, Sal-mantica non prxstat – «Что не дано природой, Саламанкой не восполнишь». По этому поводу декан богословского факультета доктор Гальярдо дежурно шутил: Quod natura dat, Salmantica non privat – «Что дано природой, Саламанкой не испортишь». Так он давал понять студентам, что истина Божия познается скорее сердцем, нежели чем головой. Собственно, с декана-то все и началось, а точнее, с одного очень неприятного случая.

В одно прекрасное утро в студенческом общежитии произошло чрезвычайное происшествие – покончил с собой один из студентов по имени Марио Бетанкур – повесился на бельевой веревке. Труп сняли, а вот веревку отвязать так и не смогли – пришлось резать.

– Гляди, узлов-то понавертел, – удивлялся вызванный деканом полицейский.

Вскоре шумиха улеглась, и всё снова пошло своим чередом, но из головы Бальбоа не выходила та странным образом завязанная веревка. Он втихаря вытащил из мусорного бака оставшиеся обрезки и внимательно осмотрел. Как оказалось, узел на веревке был всего один, но весьма необычный. При всей своей крепости, он развязывался одним-единственным движением. Надо только было знать – как.

Поразмыслив, Бальбоа пришел к выводу о том, что повесившийся Марио Бетанкур вряд ли мог самостоятельно завязать столь хитрый узел. Тогда кто же ему помог? Выходит, юноша в ту ночь был в комнате не один? А что, если это не самоубийство?

Бальбоа поделился своими сомнениями с деканом. Доктор Гальярдо поднял его на смех и строго-настрого приказал не заниматься ерундой, а скорбеть по душе товарища, отправившейся прямиком в ад, для назидательности процитировав святого Павла: «Плачьте с плачущими… и не высокомудрствуйте».

Бальбоа, однако, на этом не успокоился и поговорил с куратором курса монахом Херардо Лимой. Задумчиво повертев в руках веревку, монах заметил, что в послании апостола к Римлянам, процитированном деканом, есть и другие строчки: «Не будь побежден злом, но побеждай зло добром».

Воодушевленный Бальбоа решил во что бы то ни стало во всем разобраться. Он исходил из того, что ключом к разгадке может послужить диковинный узел, и попытался выяснить, кто же мог его завязать.

Начинающий теолог скупил все книги о морских узлах, но не нашел там ничего подобного. Тогда он познакомился со старым моряком и показал узел ему. Повертев в руках веревку, тот сказал, что однажды видел что-то похожее, когда ходил в Вест-Индию. Было это то ли на Гаити, то ли на Ямайке. Помнится, местные моряки очень гордились своими фирменными узлами и держали их в секрете от чужаков.

Вест-Индия? Очень интересно, особенно если учесть, что вместе с Ансельмо на курсе учился некто Рикардо Рейес, родом из Санто-Доминго. Это ведь на Гаити, не так ли?

Бальбоа решил присмотреться к Рейесу повнимательнее. Оказалось, что до того, как посвятить себя изучению слова Божьего, тот служил матросом. Теперь Ансельмо был почти уверен, что Рейес каким-то образом замешан в этой истории, тем более что они с покойным были близкими приятелями. Вот только непонятно, какой Рейесу резон помогать Бетанкуру повеситься?

Решить загадку, как это часто бывает, помог случай. Уборщик, с которым разговорился Бальбоа, вспомнил, что в ночь самоубийства слышал возбужденные голоса, доносившиеся через окно. Один из студентов обвинял другого в том, что его дружеские ласки вышли за пределы дружеских и что он будет вынужден рассказать об этом куратору. Второй пытался отшучиваться, в разных вариантах повторяя вопрос: «Но раньше-то тебе нравилось?» Что было дальше и кому принадлежали голоса, уборщик не знал, но сообщил, что один из студентов определенно говорил с латиноамериканским акцентом.

Еще более укрепившийся в своих догадках Бальбоа в поисках доказательств не мешкая вскрыл замок на шкафчике Рейеса. На первый взгляд внутри не нашлось ничего такого, что прямо указывало бы на причастность Рейеса к смерти Бетанкура. Весь скромный скарб доминиканца сводился к потрепанному холщовому мешку, перевязанному пеньковой веревкой. Зато узел, которым эта веревка была перевязана, оказался хорошо знаком Ансельмо и с головой выдал доминиканца.

После того как полиция арестовала убийцу, доктор Гальярдо вызвал Бальбоа к себе. Сначала отчитал за непослушание, потом похвалил за смекалку, а также за то, что тот не стал разглашать суть конфликта между убийцей и его жертвой – подобного рода истории не играют на руку авторитету Церкви. В заключение той памятной беседы декан напророчил, что аналитические способности и наблюдательность Бальбоа еще не раз принесут пользу Вере.

Так оно и вышло. Последние сорок лет отец Бальбоа только и делал, что выполнял разного рода специальные поручения как по просьбе архиепископа, так и по прямому распоряжению Святого престола. И хотя заниматься этим приходилось в ущерб заботе о душах прихожан, Бальбоа ничуть не сожалел о своем выборе, ощущая себя ни дать ни взять паладином Господа.

Глава 18
Пещера

Как и предполагал Рохас, история с его предложением о приравнивании отгула к национальной валюте получила продолжение. Инспектора вызвал к себе комиссар Асеведо и, отчитав за дерзкую выходку, пригрозил выговором. Затем, неожиданно сменив тему, комиссар без обиняков предложил Рохасу прикрыть дело Дуарте за отсутствием иных улик кроме тех, что указывали на погибшего Гонсалеса.

Асеведо признал, что порученцы архиепископа выходили в том числе и на него самого с просьбой не торопиться. Он так бы и поступил, если бы не городские власти – в мэрии, наоборот, хотят свернуть расследование, опасаясь скандала из страха отпугнуть туристов, а это основной источник дохода в городской бюджет. По словам комиссара, больше всех на него давила вице-мэр Толедо Сусанна Чавес.

– Чавес? Но почему ее так волнует это расследование? – спросил Рохас.

– Не забывай о том, что туризм в городском совете курирует именно она.

– Думаете, это ее единственный мотив?

Комиссар с непониманием посмотрел на Рохаса:

– Конечно, а что же еще?

– Ну, хотя бы то, что госпожа Чавес лично присутствовала на заседании, после которого убили Дуарте.

– Надеюсь, ты не хочешь сказать, что всерьез подозреваешь в этом убийстве женщину, да еще на таком посту?

– Я обязан проверить всех.

– Ну что ж, обязан, так проверяй, – отрезал помрачневший комиссар. – Но не забывай, что архиепископ архиепископом, а с мэрией портить отношения никак нельзя. Мы же с ними по идее одна команда.

– По идее да, – с некоторым сомнением согласился инспектор и с разрешения начальника покинул кабинет.

* * *

Утреннюю тишину нарушил стрекот телефона.

– Сеньора Гонсалес?

Голос звонившего был низким и хрипловатым.

– Да, это я.

– Добрый день! Говорит Ансельмо Бальбоа.

– Здравствуйте, падре.

– Нам надо поговорить.

– А о чем именно?

– Боюсь, я не был с вами вполне откровенен в нашу прошлую встречу. Да и вы со мной, как мне показалось, тоже. Может, попробуем еще раз?

Поразмышляв пару секунд, Вероника согласилась:

– Ну что ж, давайте.

– Скажите, вы с вашим другом не хотели бы прогуляться со мной по городу?

– Думаю, нам будет полезно подышать свежим воздухом.

* * *

Выплюнув очередное колечко дыма в сторону форточки, Семенов рассеянно наблюдал за тем, как выпущенный им снаряд идет точно в цель. Трижды подряд поразив мишень, судмедэксперт посчитал перекур законченным и снова вернулся к стопке документов, возвышающейся на столе.

Вообще-то все дела, даже очень старые, были давным-давно отсканированы и хранились на сервере в электронном виде. Семенов, однако, никакой «электронщины» не признавал и предпочитал покрытую архивной пылью бумагу.

Он который день рылся в старых делах, не будучи полностью уверенным, что именно надеялся там найти.

По ходу дела Семенов наткнулся на старый отчет по делу о смерти депутата Государственной думы, застреленного в висок во время медвежьей охоты. Причиной убийства следствие тогда поначалу сочло профессиональную деятельность погибшего и возможную месть.

Помнится, ранение было слепым. Семенов извлек застрявшую в черепе пулю и обнаружил на ней какой-то волос. В принципе при ранении в висок волосы жертвы, как правило, попадают в рану, поэтому ничего необычного находка не предвещала.

Кроме того, шевелюра убитого была русой, да и найденный волос имел светло-коричневый окрас. Все вроде сходилось. Но Семенову с самого начала показалось, что волос какой-то уж слишком толстый. В результате исследования выяснилось, что волос принадлежал не жертве, а… медведю. Пуля, рикошетом отскочив от хребта зверя, попала депутату точно в висок. Вот ведь как бывает.

Снова закурив, Семенов взял со стола следующую папку. Ну-с, продолжим.

* * *

Первым делом Бальбоа пригласил Веронику и Глеба на импровизированную экскурсию по достопримечательностям Толедо. Несмотря на то что день клонился к вечеру, было все еще очень жарко. Бальбоа утер пот платком и процитировал Фейхтвангера: «В четвертый день творения Бог создал солнце и поставил его прямо над Толедо…»

– Мы все читали «Испанскую балладу», – с улыбкой сказал Глеб. – Именно оттуда я еще школьником узнал, что вашим древним городом по очереди владели то карфагеняне, то римляне, то готы, то арабы. А больше всего в той книге меня, помнится, поразило описание некогда хранившихся в Толедо сокровищ короля Реккареда.

– Вы наверняка имеете в виду пассаж про стол, выточенный из гигантского изумруда и вделанный в золото? – уточнил священник.

– Точно. А еще про некое волшебное зеркало, в котором будто бы отражался весь мир.

Бальбоа взглянул на Глеба с нескрываемой симпатией.

– Представьте, это и мое любимое место тоже, – воодушевился священник. – Как ни печально, но все эти ценности, если они и существовали на самом деле, скорее всего, бесследно исчезли. Впрочем, нашему городу и без того есть чем похвастаться. – Бальбоа немного ускорил шаг. – Не отставайте. Я покажу вам мои любимые места.

И священник повел их по лабиринту узких улочек с глухими стенами и такими же наглухо закрытыми дверями. Низкие, тесные арки, извилистые переходы, многочисленные тупики – все это придавало городу таинственный и мрачный вид.

Тем временем Бальбоа своим низким раскатистым голосом, вполне вписывавшимся в окружающую готику, подробно и с увлечением излагал историю чуть ли не каждого встретившегося по дороге камня. И чем больше говорил священник о местных древностях, тем чаще в его рассказе упоминались тамплиеры. Казалось, не было в Толедо и его окрестностях такой улицы и такого дома, которые бы не имели отношения к рыцарям Храма.

– Ну хорошо, падре, убедили, – рассмеявшись, в итоге признал Глеб. – Дух ордена, похоже, и впрямь витает в здешнем воздухе. Что дальше?

– Я рад, что наконец завладел вашим вниманием, – с лукавой улыбкой ответил Бальбоа. – Значит, пора переходить к делу.

Они прошагали почти полпереулка, прежде чем священник задумчиво продолжил:

– Чего греха таить, мы живем в сложную эпоху, и даже у Церкви нынче есть что-то вроде того, что в миру принято называть… э-э… разведслужбой.

Глеб с пониманием кивнул:

– В наше время такие вещи уже не удивляют.

Бальбоа сделал неопределенный жест рукой:

– И не говорите, прискорбная необходимость, знаете ли. Так вот, из этого самого департамента уже какое-то время назад пришла пока неподтвержденная информация о том, что здесь, в Толедо, существует некая организация, считающая себя законной правопреемницей Воинства Храма.

– В самом деле? – удивленно спросил Глеб.

– Представьте, да.

– А эта ваша организация не может оказаться безобидным кружком по интересам?

– Не думаю. Судя по всему, речь идет о местном командорстве некоего международного рыцарского ордена.

– Нов мире немало рыцарских орденов.

– В том-то и дело, что орден ордену рознь.

– Допустим, в городе обосновалось некое, как вы говорите, «воинство», – вступила в разговор Вероника. – И какие же цели ставит перед собой эта организация? Убийство священников?

– Вот об этом, к сожалению, нам ничего не известно. Но зато мы с вами прекрасно знаем о существовании современных тамплиеров-экстремистов, уверенных в том, что Христианская церковь предала интересы Веры.

– Каким образом?

– Ну, например, некоторые из них считают, что католичество без борьбы сдает свои позиции исламу.

– Помнится, мой покойный муж вполне разделял эту точку зрения.

– То-то и плохо. Представляете, к чему может привести такая позиция в случае ее массовой поддержки? Вспомните о семидесяти семи невинно убиенных в Осло. А ведь этот негодяй Брейвик, строго говоря, тоже считал себя тамплиером, проповедовал рыцарские ценности и призывал к новому крестовому походу. И между прочим, в качестве эпиграфа к своему печально известному «Манифесту» он взял название средневекового трактата «Похвала новому воинству», славящего не кого-нибудь, а рыцарей-храмовников.

– Думаете, в Толедо все может быть настолько же серьезно?

– Это-то нам с вами и предстоит выяснить.

Повисла пауза. Первой молчание нарушила Вероника:

– Падре, как вы уже догадались, мы тоже рассказали вам далеко не всё. Например, умолчали о том, что в московской квартире моего мужа мы нашли что-то вроде тайника, внутри которого был спрятан кусок пергамента семисотлетней давности.

– Вот как? Пергамент? А что там написано?

– Дав том-то и дело, что ничего особенного. Только какая-то звезда и слово taro, которое, как предполагает Глеб, нужно читать наоборот.

– Хм, не густо. И больше ничего?

– Ничего. У пергамента надорваны края, будто это лишь фрагмент какого-то документа.

– Да уж, загадка на загадке, – пробормотал Бальбоа себе под нос. – Еще есть силы погулять? Я вас не утомил?

Вероника и Глеб дружно замотали головами.

– Ну что же, тогда давайте взглянем на церковь Сан-Мигель. Она знаменита двумя вещами: своей колокольней, как водится, в стиле мудехар и тем, что стоит прямо над сводом подземной пещеры. Между прочим, согласно городским легендам, все храмы в этой части города были некогда связаны между собой подземными ходами.

– И прорыли их, конечно, тоже тамплиеры? – с усмешкой спросил Глеб.

– Совершенно верно, – без тени улыбки ответил священник.

* * *

Хотя командорство и называлось толедским, на самом деле оно с полным правом могло считаться всеиспанским. Нет, в других городах страны – Мадриде и Барселоне, Валенсии и Севилье, конечно, имелись хорошо организованные группы, но все они подчинялись ему – Командору, и он держал за них ответ перед Великим Магистром.

Всего же таких командорств или, другими словами, национальных филиалов в братстве по всему миру насчитывалось около полусотни. Некоторые из них были существенно крупнее испанского, некоторые – мельче.

Что касается резиденции Великого Магистра, то по ряду причин она нынче находилась далеко за пределами Испании и даже за пределами Европы. Этот печальный факт порой выводил вспыльчивого Командора из себя. Ну какое отношение имеют эти заокеанские выскочки к рыцарству и его идеалам, кроме того, что само название Калифорния – штата, где сегодня волею судеб располагается штаб-квартира ордена – взято из испанского рыцарского романа, причем далеко не самого удачного. Лучшим произведением его автора Родригеса де Монтальво, бесспорно, был и останется «Амадис Гальский» – настоящий бестселлер Средневековья, переизданный в Испании более тридцати раз только за первый век своего существования, и это не считая переводов на французский, итальянский, английский и прочие языки. Командор с детских лет обожал эту книгу и искренне считал ее непревзойденным шедевром.

А еще Командор вот уже много лет втайне мечтал восстановить историческую справедливость и вернуть штаб-квартиру ордена в Испанию, но на то не имелось достаточных оснований. Но ничего, скоро все переменится. Если он найдет то, что ищет, то место перстня Командора на его указательном пальце по логике вещей займет перстень Великого Магистра. Вот тогда и поглядим, где устраивать штаб-квартиру.

На обратном пути к дому сумочка Вероники снова запела Besame mucho – это звонил Ригаль, с тем чтобы подтвердить свое приглашение посетить пещеру. Недолго думая они прямиком направились туда.

Луис уже ждал их у входа, прислонившись к массивной двери, по виду вполне способной остановить тяжелый танк. Поймав любопытный взгляд Глеба, Луис пояснил:

– Пещера – небезопасное место. После пары несчастных случаев было решено перекрыть вход самым надежным образом. Впрочем, беспокоиться не о чем, с вами опытный проводник. – Улыбнувшись, он указал рукой в полумрак. – Прошу.

Подземная полость имела довольно запутанную конфигурацию. Пока они обходили обширную территорию по специально проложенным дорожкам, Луис с видимым удовольствием играл в экскурсовода.

– Какие только легенды не ходят об этой пещере. По одной из версий, сам Геркулес запер тут на замок несметные сокровища, а заодно заточил в подземельях Толедо силы зла, угрожавшие этой земле. Напоследок Геркулес повелел, чтобы каждый новый король, вступая на трон, убеждался в том, что зло по-прежнему взаперти, и самолично вешал на дверь новый замок. Нашелся лишь один монарх, дерзнувший ослушаться этого завета, – король Реккаред. Он открыл замок, и Испания тут же пала под ударами мавров.

Даже в полумраке было видно, как блестят глаза Луиса.

– А что говорит по поводу пещеры наука? – спросил Глеб, с любопытством оглядывая древние своды.

– С точки зрения археологии, место уникальное. Во времена римлян пещера была частью водопровода, ее использовали в качестве резервуара для воды. Позже готы построили здесь церковь. Затем арабы возвели мечеть. Наконец настал черед тамплиеров – они обосновались здесь в тринадцатом-четырнадцатом веках и устроили гигантский склад. Это все, что нам пока известно. – Луис показал рукой в сторону горы камней. – Вон видите, коридор, что завален камнепадом? Цель наших раскопок – расчистить завал и изучить неизвестную часть пещеры. Уверен, нас ждут сюрпризы.

По окончаниии экскурсии они втроем отправились в ближайший bar de tapas, где, заразившись энтузиазмом Ригаля, Глеб и Вероника всласть пофантазировали на тему будущих находок. Луис и Вероника заказали пива, а Глеб остановился на ароматном аперитиве под названием пачаран.

Надо признать, что, рассказывая об археологии, Луис так блистал знаниями и талантом рассказчика, так горел своей фанатичной преданностью науке, что временами совершенно очаровывал даже недолюбливающего его Глеба, уж не говоря о Веронике, на которую этот парень, судя по всему, производил неотразимое впечатление.

Когда через час-другой, пробив существенную брешь в съестных и питейных запасах заведения, компания в приподнятом настроении собралась домой, Глеб поймал себя на мысли о том, что против воли начал симпатизировать Ригалю. Подумав, он отнес это досадное недоразумение на счет побочных эффектов от пяти рюмок пачарана.

Воспользовавшись тем, что Вероника отправилась в дамскую комнату, оставив их одних, Ригаль неожиданно спросил:

– А скажи, у тебя с Верито что-то было?

Не сразу поняв, кого Луис имел в виду, и несколько смущенный прямотой вопроса Глеб слегка опешил.

– Э…

Заметив его замешательство, Луис для наглядности сложил свои указательные пальцы вместе.

– Я имею в виду, вы были с ней парой?

– Да, когда-то, – нехотя ответил Глеб.

– Так это Рамон увел ее у тебя?

От сиюминутной симпатии к Ригалю не осталось и следа. Глеб с трудом заставил себя ответить:

– Так вышло.

– И несмотря на это, ты все равно взялся ей помочь? Более чем гениально! – ввернул свою набившую оскомину поговорку Луис.

Глеб воздержался от комментария. Видя его нежелание продолжать разговор, Ригаль до самого возвращения Вероники лениво разглядывал дам, сидевших за соседними столиками.

Глава 19
Значок

Поутру они возобновили осмотр вещей Рамона. Было решено разделиться: Глеб продолжил рыться в книгах и коробках, а Вероника взяла на себя шкафы и одежду.

– Ты только посмотри, какое шикарное издание «Дон Кихота», – с восхищением отозвался Глеб об очередной находке.

– Да, эта книга была гордостью Рамона. В свое время он угрохал на нее свое месячное жалованье, – откликнулась из соседней комнаты Вероника. В ее голосе слышалась укоризна.

– Справедливости ради, признаю, что я бы тоже не устоял.

– Может, поэтому у тебя и нет семьи? – пошутила Вероника.

Глеб шутку не оценил и в раздражении чуть было не хватил книгой по столу. Только почтенный возраст издания и глубочайшее уважение к автору не позволили ему этого сделать. Он лишь спросил:

– К чему это ты? Хочешь сказать, что и я, и Рамон отпетые эгоисты?

– Ну, моего мужа ты, положим, сейчас довольно точно описал, а вот насчет тебя самого я уже и не знаю.

– Между прочим, я не всегда был один.

– Ага, я помню, – вяло отозвалась Вероника. Глеб, однако, тему закрывать не собирался.

– Думаю, насчет «Дон Кихота» ты не права. Начнем с того, что в самом начале двухтысячных был проведен опрос среди ста крупнейших писателей мира. Они должны были составить список лучших книг всех времен, причем сделать это по алфавиту, чтобы не умалять достоинства никого из великих авторов. Так вот, звезды литературы составили такой алфавитный список, но при этом, не сговариваясь, поставили «Дон Кихота» на первое место как лучшее из когда-либо написанных произведений. Да и твой муж, насколько я помню, всегда обожал к месту и не к месту приводить цитаты из Сервантеса. Боюсь, тебе даже трудно представить, какой ценностью была для Рамона эта книга. Это как для тебя туфельки от Гуччи или что-нибудь в этом роде.

– Что-что?

– Бедный Рамоша, вот что!

Повисла гнетущая пауза, потом послышались торопливые шаги, и через мгновение в комнату ворвалась разъяренная Вероника. Она была вне себя.

– Какие, к черту, Гуччи! Да ты и понятия не имеешь о том, как мы поначалу тут с Йоськой мыкались, как едва сводили концы с концами. Как я ужом вертелась на двух работах, пока твой Рамоша неспешно подыскивал себе кафедру, достойную его ученых заслуг.

– Только не мой Рамоша, а твой, – машинально поправил Веронику Глеб, и его раздражение тут же улетучилось. Теперь он испытывал сожаление. – Не стоило мне начинать. Прости!

– Да ладно, чего уж, я сама напросилась, – шмыгнув носом, сказала Вероника и отправилась назад в спальню разбирать шкаф.

Следующие полчаса они не обменялись ни единым словом. Тишина становилась гнетущей. Глеб уже выискивал в уме пути к скорейшему примирению, когда Вероника наконец первой окликнула его:

– Подойди, пожалуйста.

Он с готовностью повиновался. В спальне Вероника показала ему изящную коробочку, только что найденную в кармане одного из пиджаков.

– Что там внутри?

– Взгляни сам.

* * *

В результате повальных увольнений сотрудников в штате осталось так мало, что инспектору Рохасу самому приходилось отсматривать многочасовые записи видеонаблюдений, сделанные в здании совета фонда. Лишь изредка его подменял Маноло, на острый глаз которого вполне можно было положиться.

К огорчению инспектора, в кабинетах камер не было, но и те, что были установлены в фойе и коридорах, позволяли довольно четко понять, кто и когда пришел и когда ушел.

Вот камера на парковке зафиксировала, как Сусанна Чавес, оглядываясь по сторонам, направилась к своему «рено». Что она там высматривает? Рохас изо всех сил вглядывался в изображение, но так и не увидел ничего необычного.

Вот к выходу поочередно прошагали Луис Ригаль и Рамон Гонсалес. Причем Гонсалес уже был без форменного галстука. Что за чертовщина? Где же он? В портфеле? Это было бы логично – Гонсалес мог надеть галстук уже по дороге. Хотя зачем бы это ему? В зале, где заседал совет, воздух охлаждали как минимум три кондиционера, и сидеть там в пиджаке и наглухо застегнутой сорочке было весьма комфортно. Но на улице-то в тот день стояла страшная жара, а чудаковатый Дуарте, кстати, у себя дома кондиционеров не признавал. Тогда зачем Гонсалесу понадобилось надевать галстук, ведь встреча должна была быть абсолютно неформальной. А между тем кусок галстука, оставшийся в руке убитого, стал теперь главной уликой. Нет, что-то здесь не то. Надо еще раз спросить хозяина заведения, что напротив дома Дуарте, был ли Гонсалес в тот злополучный вечер при галстуке или нет.

Рохас продолжил просмотр. Вот пятнадцатью минутами позднее Гонсалеса, не отрывая от уха мобильный, кивнул вахтеру на прощание Хосе де ла Фуэнте.

Инспектор поставил на воспроизведение следующий файл. Сначала долго-долго ничего не происходило, а затем по коридору вальяжно прошагал Рафаэль Мартин, последним покинувший здание. Закрывая дверь, он как бы случайно поднял глаза на камеру. При этом Рохасу на миг показалось, что председатель фонда улыбнулся и даже приосанился, будто специально позируя невидимому соглядатаю. Впрочем, нарциссизм это еще не самый тяжкий грех.

Остановив воспроизведение, Рохас грязно выругался. Получалось, что у каждого из членов совета было полно времени, чтобы добраться до Талаверы и застрелить Дуарте.

* * *

В коробочке на подушечке из белого бархата лежала миниатюрная звезда, покрытая ярко-синей эмалью. По краям она была оторочена позолоченной каймой. Глеб попытался взять звездочку в руки, но оказалось, что она приколота к подушке застежкой.

– Значок?

– Заметь, не просто значок, а значок в виде звезды, – уточнила Вероника.

Глеб вгляделся повнимательнее.

– Смотри, здесь надпись.

На каждом из лучей, кроме того, что шел вверх, красовалась выгравированная готическим шрифтом буква. Буквы складывались в слово MECV.

– Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Не-а.

Вероника расстегнула замок, извлекла звезду из подушки и развернула ее тыльной стороной.

– Тут какие-то цифры, только очень мелкие. – Она прищурила глаза. – Кажется, «восьмерка» и «шестерка». Да, точно, это «восемьдесят шесть». Что бы это значило?

– Больше всего смахивает на порядковый номер.

– Думаешь, что-то вроде клубного значка?

– Похоже.

– Хм, не об этой ли звезде пытался сообщить нам Рамон?

– Уж не думаешь ли ты, что эта та самая звезда, которая должна нам что-то «сказать»?

– Я к этому и клоню. Не хочешь заглянуть?

– Куда?

– Ну, не знаю, куда ты там обычно заглядываешь.

– Ах, это. Да, думаю, самое время.

Сев на диван, Глеб еще несколько минут вертел значок в руке, потом плотно зажал в кулаке и закрыл глаза.

* * *

По обыкновению подперев голову рукой, генерал, сделав Лучко знак, чтобы заходил, продолжал увлеченно смотреть на экран монитора.

– Лучко, сколько у тебя лишних килограммов?

Капитан замялся.

– Не знаю. Пять-шесть, наверное.

– А я думаю, все десять. Не стыдно? Знаю, с нашей работой времени на спортзал у тебя нет, поэтому остается только что? Диета! Вот, я тут кое-что для тебя подыскал. Смотри. – И Дед развернул монитор к Лучко.

На экране была видна страница какого-то сайта – судя по виду, женского – с подробным описанием весьма экстравагантной диеты под названием «Леденцовая».

– Леденцы? – с удивлением переспросил Лучко.

– Вот именно, – с довольным видом подтвердил генерал. – Ты и так их все время сосешь. Отныне будешь сосать с пользой для дела. Закинулся вместо обеда конфеткой и до ужина свободен.

– Но как…

Дед прервал капитана жестом руки:

– Диета альпинистов, понимаешь. Когда идешь в горы, много еды с собой не возьмешь, а жрать на высоте ой как хочется.

– А вы, товарищ генерал, тоже покоряли вершины?

Дед бросил на капитана колючий взгляд:

– Допустим, не покорял, зато летал на самолете. И всякий раз после взлета на меня нападает зверский голод. А на тебя, скажешь, нет?

Интонация вопроса была такой, что капитан счел благоразумным согласиться:

– Так точно.

– Видишь? От высоты, не иначе. Короче, исполняй. И вообще, сосать конфетки гораздо приятнее, чем запихивать в себя вареный шпинат и прочую диетическую гадость, уж поверь мне. Потом еще спасибо скажешь. Все понял?

Следователю ничего не оставалось, как бодро кивнуть:

– Будет исполнено.

– Вот и славно. А теперь рассказывай.

Выслушав доклад, Дед неожиданно выступил со своей собственной версией.

– Выходит, этого Гонсалеса грохнули иностранцы, да к тому же глухонемые? Хорошенькое дело! Часом не шпионы?

– Глухонемые?

– А что? Неплохая крыша.

– Но почему шпионы-то?

– Посуди сам. Гонсалес наполовину испанец, и вот, прожив полжизни в России, он возвращается на историческую родину. Шикарная легенда для разведчика-нелегала, разве не так?

– Допустим. А кто в этом случае его убил?

– К примеру, иностранные агенты.

– За что?

– Откуда я знаю. Может, парень там, за кордоном, засыпался на чем-то.

– А почему тогда с ним не разобрались на месте, а достали здесь, в Москве? И какую такую ценную информацию может добыть ученый-археолог?

Генерал взглянул на следователя взглядом, который обычно не предвещал ничего хорошего.

– Ты, капитан, не спорь, а лучше проверь эту версию. Позвони куда надо и доложи, уяснил?

Вытянувшись в струнку, Лучко подтвердил полное понимание ситуации:

– Так точно, уяснил. Надо пробить Гонсалеса через ФСБ и найти сурдопереводчика с испанского.

– Молодец! Копай дальше.

После того как следователь ушел, генерал не на шутку задумался. Надо же, люди, говорящие с помощью знаков, тоже сталкиваются с языковым барьером? Кто бы мог подумать! Сам Дедов всегда считал, что демонстрация среднего пальца – это универсальный пример жестового эсперанто.

* * *

Темнота, в которую медленно погрузились очертания окружающих предметов, потихоньку рассеялась. Стольцев увидел, что стоит посреди незнакомой ему улицы у кованой калитки, украшенной причудливой эмблемой. Сквозь покрытые коричнево-зеленой патиной прутья виднелась выложенная камнем дорожка, петляющая по ухоженному саду в сторону трехэтажного особняка с колоннами, увитыми цветами.

Глеб еще раз с интересом рассмотрел эмблему, затем его взгляд упал на собственную ладонь. На ней лежал значок с голубой звездой, окаймленной золотом.

Чуть колеблясь, Глеб прицепил значок на лацкан и нажал на кнопку звонка. Послышался негромкий щелчок, и дверь растворилась. Сердце Глеба заколотилось быстрее. Он, озираясь, вошел внутрь.

– Добрый вечер!

Голос прозвучал так неожиданно и так близко, что Глеб невольно отшатнулся. Оглянувшись, Стольцев смутно разглядел в густой листве силуэт человека.

Глеб вежливо поздоровался в ответ и зашагал по извилистой дорожке к парадным дверям.

Едва он успел взяться рукой за массивную ручку, как все кругом снова стало погружаться в темноту, и видение оборвалось.

Глава 20
Герб на калитке

Исабель Савон было жалко вдову Дуарте. Исабель и сама не понаслышке знала, что такое потерять мужа. И пускай вечно пьяный Теофило опостылел ей задолго до рокового инфаркта, его уход самым неожиданным образом подкосил ее силы. Оно и неудивительно, ведь вся жизнь Исабель много-много лет крутилась вокруг этого непутевого субъекта. Сначала она без памяти любила молодого и по большей части трезвого Тео, потом долгие годы лелеяла надежду его исправить и, наконец, без остатка посвятила всю себя беспощадной войне с чужим, опустившимся человеком, в которого спиртное превратило некогда самого завидного толедского жениха.

Как ни странно, смерть Тео лишила Исабель самого главного – воли к существованию. Теперь ей было не с кем воевать. Оставалось лишь со стороны наблюдать за той жизнью, что проживали другие. Когда наблюдать, а когда и подсматривать. Второе было куда интереснее.

В итоге для сеньоры Савон со временем в городе почти не осталось никаких тайн. Она знала, кто и откуда приехал, кто что купил и почем, и уж конечно была в курсе того, кто, с кем, когда и кому наставил рога. А если чего и не знала, то просто-напросто додумывала, да так ловко, что ни у кого не возникало сомнений в подлинности ее слов.

Само собой разумеется, особое внимание хозяйка доходного дома уделяла собственным жильцам. Их личная жизнь с успехом заменяла госпоже Савон новые эпизоды сериала Aquí no hay quien viva^[24] и стала настоящим спасением от старческой хандры. Каждый божий день она, словно гадалка на кофейной гуще, пыталась прочитать в поведении постояльцев что-то, что разбудило бы ее фантазии, которые потом можно пересказать подругам, выдавая за чистую правду.

Любопытно, что делилась Исабель своими рассказами далеко не со всеми, а только с узким кругом доверенных лиц. Впрочем, этого было вполне достаточно, чтобы сплетня уже через пару часов облетела весь город.

Мария Дуарте не входила в ближний круг общения Савон, при том, что женщины были хорошо знакомы друг с другом, благодаря младшей сестре Исабель, проживавшей в Талавере совсем рядом с четой Дуарте. И вот на прошлой неделе, проведывая свою сестру, госпожа Савон как-то утром встретила вдову на улице и выразила ей свои соболезнования. И хотя этот жест был продиктован скорее любопытством и желанием разузнать подробности, чем искренним сочувствием, Мария тем не менее от всей души поблагодарила Исабель за поддержку и даже пригласила вместе позавтракать.

Так, за чашкой горячего шоколада Мария в числе прочего рассказала о том, что, умирая, смертельно раненный Дуарте пытался ей что-то сказать.

Услышав эту потрясающую новость, сеньора Савон сразу же решила, что должна обязательно рассказать обо всем госпоже Гонсалес и ее спутнику. Уже хотя бы ради того, чтобы посмотреть на выражение их лиц.

* * *

Рохас ждал Бальбоа в парке на той же самой скамейке, на которой они беседовали в прошлый раз. Жара на время спала, и следователь не без удовольствия прогулялся по тенистым аллеям, наблюдая за молодыми мамашами, нянчившими своих отпрысков. Скоро, очень скоро Делия тоже будет возиться с их малышом, а какой-нибудь праздношатающийся господин станет наблюдать за этим со стороны точно так же, как он сам делает это сейчас.

От этой мысли Рохасу стало так приятно, что он запрокинул голову вверх и мечтательно закрыл глаза. В эту же секунду на его плечо легла чья-то рука.

– Хочешь облегчить душу, сын мой? – пробасил Бальбоа, то ли шутки ради, то ли в силу привычки, войдя в образ исповедника.

– Да, падре, – низко склонив голову, ответил инспектор, подыгрывая священнику.

Бальбоа присел рядом на скамейку:

– Я слушаю.

Прежде чем приступить, Рохас оглянулся по сторонам.

– Начну с господина де ла Фуэнте. Он весь вечер убийства играл в семь с половиной^[25] с собственным отцом, как это обычно и происходит по пятницам. Прислуга подтвердила его слова.

– Прислуга вам еще не то подтвердит, – пробурчал себе под нос Бальбоа.

Рохас невозмутимо продолжил:

– Чавес провела вечер дома. У вице-мэра разболелась голова, а ее муж повел дочерей в кино.

– И подтвердить, что Чавес провела вечер в кровати, конечно, тоже никто не может?

– К несчастью, нет. Зато можете смело сбросить со счетов Рафаэля Мартина.

– Это как это?

– Председатель поначалу юлил, но потом сознался, что встречался в тот вечер с замужней дамой. Мы аккуратно проверили. Все так и есть.

– С дамой? А ведь он мой ровесник, если не старше! – искренне восхитился Бальбоа.

– Сказывают, его папаша ходил налево, когда ему уже было под восемьдесят.

– Упаси нас, Господи! – с деланым возмущением воскликнул священник и лукаво улыбнулся. – Впрочем, если угодно, сие можно рассматривать и как дар Божий, не так ли?

Инспектор охотно согласился.

– Теперь о Ригале. Квартирная хозяйка утверждает, что весь вечер в его комнате горел свет и играла негромкая музыка, вроде бы классическая.

– Но он ведь мог попросту включить радио и тихо улизнуть.

– Это было бы возможно, если бы его хозяйкой был кто угодно, но только не госпожа Савон.

– Так вы полагаете, Ригаль отпадает?

Думаю, да.

– Выходит, остается один Гонсалес?

– И тут тоже получается полная ерунда. Посудите сами. Гонсалес вышел после заседания уже без галстука. Поначалу я подумал, что галстук был у него в портфеле. Однако хозяин бара, в котором Гонсалес коротал время в вечер убийства, утверждает, что галстука на Гонсалесе не было. Есть и другое соображение: представьте, что вы решили лишить кого-то жизни.

Священник замахал руками:

– Господь с вами, я даже в мыслях не могу…

– Хорошо, падре, во спасение вашей души представим в роли злодея меня. Итак, я приехал в Талаверу с целью убийства. В таком случае, бар или любое другое заведение, где меня могут впоследствии опознать – последнее место, куда бы я пошел. Тем не менее Гонсалес весь вечер провел у стойки. Странно, не правда ли?

– Действительно странно, Рамон ведь был далеко не дурак, – задумчиво констатировал Бальбоа. – Ну а что вы можете сказать о Чавес?

– Пока ничего определенного. Завтра мне как раз предстоит с ней познакомиться.

Священник посмотрел на Рохаса со смесью удивления и недоверия.

– Вы собираетесь ее допросить?

– Нет, что вы. Госпожа вице-мэр сама назначила мне встречу.

– Неужели? Ну что же, это может оказаться очень кстати.

– Не знаю, не знаю, – нахмурившись, пробормотал Рохас.

Ободряюще хлопнув инспектора по плечу, священник бросил на прощание:

– Желаю удачи! Госпожа Чавес – крепкий орешек.

* * *

– Значит, человек из твоего видения предположительно был в этом месте в первый раз? – спросила Вероника.

– Судя по тому, что я, в смысле он, явно испытывал серьезные сомнения, прежде чем войти, и вдобавок испугался, услышав приветствие невидимого стража, можно заключить, что раньше ему в доме с калиткой бывать не приходилось.

– Думаешь, это был Рамон?

– Не уверен.

– Почему?

– Мне показалось, что рука какая-то уж слишком морщинистая.

– Эх, если бы я только могла заглянуть в тебя, то сразу бы сказала, его это рука или не его, – посетовала Вероника.

– Заглянуть в меня?

– Ну да. Смотрел «Быть Джоном Малковичем»?

– Еще бы, – криво усмехнулся Глеб. – С особым интересом. Я ведь, знаешь ли, и сам с пугающей регулярностью залезаю в чью-то голову.

– Извини, это было неудачное сравнение. А может, попробуешь еще раз?

– Думаешь, я что-то упустил?

– Ну, мало ли.

– Понимаешь, такие вещи отнимают очень много сил. А потом, при повторном просмотре длительность видения никогда не меняется. Она раз и навсегда заложена в прошлом.

– А от чего зависит эта продолжительность?

– Предположительно, от силы переживаний, которые испытал человек, чьими глазами я вижу.

– Поняла. Давай вернемся к этому человеку-невидимке, что гаркнул тебе чуть ли не в самое ухо. Он что, там в засаде стоял?

– Скорее на часах.

– Но кого он, по-твоему, охранял?

– Не знаю. О, я вспомнил еще кое-то. Калитка была украшена эмблемой.

– Какой эмблемой?

– Что-то вроде герба.

– Нарисовать сможешь?

Глеб подсел к столу и взял карандаш. Через минуту он закончил.

– Вот, посмотри.

Вероника в полном недоумении повертела листок так и сяк.

– Что это? Лично я вижу два пляжных зонта. Один раскрытый, а другой сложенный. И рядышком под зонтиком что-то похожее на стилизованное изображение морской звезды. А ты что скажешь?

– Да, действительно похоже.

– Может, та калитка вела в отель с бассейном или СПА-центр?

– Нет, мне так не показалось. Скорее это был частный дом. А кроме того, ни зонтиков, ни лежаков я там не разглядел.

– Но это не означает, что их там нет?

– Нет, не означает.

Вероника снова повертела рисунок в руках.

– Как считаешь, этот дом находится в Толедо?

– Надеюсь, да.

– Значит, мы можем его найти?

– По крайней мере стоит попытаться.

* * *

Вечером вернувшийся с работы Ригаль решил по-соседски пригласить к себе Веронику и Глеба на бутылочку пачарана. Заметив, какое впечатление в баре произвел на Глеба напиток, Луис любезно обзавелся каким-то эксклюзивным вариантом этой настойки.

Они переместились к Луису и устроились за массивным, грубо сколоченным столом под низким тканевым абажуром.

Глядя на то, как Ригаль пожирает Веронику своими глазами-маслинами, Глеб впервые остро осознал глубинный смысл выражения «масляный взгляд». «Масла» изливалось столько, что впору было вешать Луису слюнявчик, а то, того и гляди, замарает свою белоснежную сорочку.

Впрочем, неприятный осадок был стремительно смыт пачараном. После третьей рюмки Глеб ума не мог приложить, как это он раньше жил без столь дивного напитка. А главное, как он теперь сможет пережить неизбежную разлуку с этим терновым эликсиром?

* * *

С часок посидев с Луисом, Глеб и Вероника вернулись к себе. Они уже готовились ко сну, когда в дверь постучали.

– Я принесла счет за электричество, – объявила своим скрипучим голосом сеньора Савон. – Коротко пересказав дайджест из городских сплетен, она торжественно перешла к новости дня: – А вы слышали, что, когда Мария Дуарте нашла своего окровавленного мужа, он был еще жив?

Вероника застыла на мете.

– Жив? Нет, мы ничего об этом не знаем. Вы уверены?

– Абсолютно. – Старушка понизила голос. – Так вот, оказывается, прежде чем преставиться, бедный Хави пытался сказать жене что-то крайне важное.

– Что именно? – в один голос переспросили Глеб и Вероника.

– Мария была в шоке и толком так и не поняла. – Сеньора Савон перешла на шепот: – А что, если Хави хотел сообщить имя убийцы?

Глава 21
Пропавшая рукопись

Вице-мэр Сусанна Чавес не любила, когда что-то шло не так, как она планировала, и очень раздражалась по этому поводу. Раздражение постепенно вошло в привычку и стало изливаться даже на семью – мужа Октавио и дочерей Анну и Марисоль. Стоило кому-то из них выбиться из привычной рутины, как Сусанна тут же ставила нарушителю на вид.

Поначалу дети и Октавио смотрели на эти укоры снисходительно, понимая, насколько Сусанна загружена на работе, и в шутливой форме просили ее на них не давить. А как тут не давить, когда ты только этим и занимаешься в мэрии. Можно сказать, ее и пригласили в заместители градоначальника за эту врожденную пассионарность. Мэр, вынашивающий надежды на второй срок, с увлечением играл роль «добренького», в то время как его заместителю отводилась роль злюки, воюющей за правду с кем надо и когда надо. Вот она и втянулась. А вернувшись из кабинета домой, перестроиться бывает очень непросто.

В итоге в последнее время домашние начали отвечать на ее замечания встречными упреками. То Анна, надув губы, вспоминала о том, что мать опоздала на постановку драмкружка, где ее в самом начале действа чмокал в щечку не кто-нибудь, а лучший баскетболист школы Пеле Ибаньес, то Марисоль выговаривала ей по поводу так и несложившейся поездки на море, опять-таки отмененной из-за проклятой работы. А муж и вовсе постоянно огрызался под предлогом того, что даже невинные с виду фразы вроде «Дорогой, вынеси мусор» или «Милый, подойди» стали звучать как приказ, отданный суровым команданте недавно призванному салаге.

А тут еще этот инспектор Рохас. Так и впивается своими глазищами, глядишь, сквозную дыру просверлит. Возомнил себя вторым Херардо Кастильо^[26] и, кажется, не собирается уступать ни увещеваниям вице-мэра, ни даже совету старшего комиссара Асеведо. Чего он вцепился? Что ему нужно?

* * *

Поскольку в ответ на официальный запрос Федеральная служба безопасности сообщила, что покойный Рамон Гонсалес к сотрудничеству никогда не привлекался, оставалось лишь переговорить с человеком, владеющим жестовым испанским, и приказ Деда будет исполнен. Лучко решил не откладывать и снова связался с «Ассоциацией переводчиков жестового языка». Ему обещали помочь в самое ближайшее время.

* * *

Глеб сидел за столом и раз за разом выводил на листе бумаги странный узор, которым была украшена калитка в его видении. Теперь он был почти уверен, что конус, который они с Вероникой поначалу приняли за сложенный зонт, больше смахивает на острие ножа или наконечник копья. А то, что казалось похожим на раскрытый зонт и морскую звезду, скорее напоминает стоящего человечка в высоком головном уборе. Тиара? Корона? Так, может, речь идет о каком-то царе?

Сломав всю голову, он решил отправить рисунок Лучко, с тем чтобы тот передал его Расторгуеву. Оставалось только уповать на дотошность эксперта – вдруг что-нибудь раскопает.

* * *

Командор на всю громкость включил CD с записью Amadigi di Gaula^[26]. Он дважды подряд с наслаждением прослушал увертюру, после чего с досадой выключил проигрыватель. Какая жалость! Опера в музыкальном смысле без преувеличения превосходна, но какого черта этот придурок Гендель написал партию Амадиса так высоко, так что ее может спеть либо кастрат, либо женщина? Ну где это видано, чтобы великого воина играла баба? Точно так же этот Гендель поступил и с главной партией в опере «Родриго». Как он только мог? Да, последний вестготский король проиграл войну и отдал страну на растерзание арабам, но это не повод к тому, чтобы писать его арии для контртенора, а в отсутствие оного отдавать их всяким травести. Какая горькая ирония судьбы! ^[27]

Впрочем, ему ли удивляться? Разве не смертельный недуг самого Командора странным образом столкнул его с Дуарте и окольным путем привел к надежде на то, что под финал жизни ему все-таки удастся заполучить то, о чем он так долго мечтал? Эх, если бы только Хавьер не был таким упрямцем!

Пытаясь успокоить нервы, Командор вставил в проигрыватель очередной диск, сел в кресло и закрыл глаза. Это была недавно купленная запись еще одной оперы, посвященной все тому же Амадису. По окончании героической увертюры, заглавную партию мужественнейшего из рыцарей неожиданно запела обладательница звонкого меццо-сопрано.

Заткнув уши ладонями, Командор уронил голову на грудь. Какого черта! И Массне туда же!

* * *

Полистав телефонный справочник, Вероника отыскала там Хавьера Дуарте и тут же набрала номер. Голос на другом конце звучал настороженно. Мария Дуарте, поняв, что говорит с женой предполагаемого убийцы своего мужа, поначалу приняла Веронику в штыки и решительно отказалась от встречи. Вероника использовала последний оставшийся аргумент:

– Я теперь тоже вдова. И возможно, наших близких лишили жизни одни и те же люди. Нам нужно поговорить.

После недолгой паузы Мария Дуарте сдалась:

– Ладно, приходите.

* * *

Инспектор Рохас пришел на встречу с вице-мэром загодя, чтобы, не дай бог, не опоздать. Чавес приняла его точно в назначенное время. Рохас про себя отметил, что одетая в элегантный деловой костюм госпожа вице-мэр, несмотря на полное отсутствие косметики, выглядела весьма привлекательно: глаза как у молодой Сариты Монтьель, точеный, слегка вздернутый нос, маленькая аккуратная родинка на щеке, шикарные волосы до плеч. Картину портили только сердито поджатые губы.

Предложив кофе или воду на выбор, Чавес неожиданно спросила:

– Инспектор, вам знакомо такое понятие, как инвестиционный климат?

– …Э-э… разве что в общих чертах, – признался Рохас.

Вице-мэр как-то нехорошо прищурилась:

– Ах, вот как? Значит, в общих чертах? Ну а слово «спонсор»? Тоже в общих чертах?

Секунду подумав, инспектор предпочел дипломатично отмолчаться.

– А как, по-вашему, инспектор, что нужно городу для поддержания и реставрации памятников старины, которые круглый год привлекают в Толедо толпы туристов, желающих потратиться себе в удовольствие?

– Деньги?

– Браво, инспектор! Вы смекалистей, чем я ожидала. Действительно деньги. И я очень вас прошу, не вставайте у них на пути.

Рохас вскинул упрямый подбородок:

– Боюсь, я вас не совсем понял.

– Достаточно одного ложного слуха, одного неверного слова в прессе, и мы потеряем тех немногих благодетелей и инвесторов, что, несмотря на тяжелую экономическую ситуацию, помогают городу сохранить его историческое лицо.

– И что же прикажете делать? – криво усмехнувшись, спросил инспектор.

– Я вам не начальник и приказывать не могу. Делайте свое дело, не раскачивая лодку. Она и так дала течь.

– Да, понимаю.

– Вот и славно. И еще я в курсе того интереса, который испытывает к расследованию его преосвященство. Но не забывайте о том, что в конце концов Испания – это светское государство.

– Что ж, обещаю иметь это в виду.

Выразив почтение едва заметным поклоном, Рохас повернулся кругом.

* * *

Одежда сурдопереводчика-испаниста, любезно согласившегося заехать к Лучко в управление, вполне гармонировала с выбранной им языковой специализацией – он щеголял в майке с портретом Икера Касильяса, отчего капитан сразу с грустью вспомнил мертвого Гонсалеса. Портрет, правда, был несколько искажен изрядным пивным животиком, приходившимся на то место, где располагалась нижняя часть лица, отчего изображение стало карикатурным – подбородок капитана сборной Испании казался несоразмерно огромным, раза в полтора, а то и в два шире его лба.

Лучко, обожавшему Касильяса, стало за того обидно. «Уж кому-кому, а этому парню диета точно не помешала бы», – подумал капитан и тут же дал себе слово избавиться от собственного жирка, прочно обосновавшегося в районе талии и бедер.

Пригласив гостя в кабинет, Лучко объяснил тому суть дела. Переводчик подтвердил, что жест, означающий «смотреть», в точности совпадает с аналогичным испанским, что было уже неплохо.

– Ну а вот такой жест вы встречали?

И капитан без особой надежды развернул ладони под прямым углом и ударил указательные пальцы один о другой.

– Да, конечно, – уверенно ответил переводчик.

Следователь подался вперед.

– Серьезно? И что же он означает?

– Это название города.

– Топоним, значит? – блеснул словарным запасом капитан.

– Именно.

– И что же это за город?

– Толедо.

Вопреки всему, что говорил ему старший комиссар Асеведо, Рохас после встречи с Чавес втихаря все-таки пробил вице-мэра по базе данных и теперь сидел, удивленно уставившись в экран. Ну и ну! На имя Чавес зарегистрировано оружие? Как интересно! Вы только посмотрите на эту лицензию! Вообще-то по испанским законам любой может купить оружие для занятий стрельбой. Для этого нужно только записаться в Федерацию стрелкового спорта, пройти обучение и выбить четыреста очков из шестисот. Однако пользоваться купленным оружием спортсмены могут исключительно в тире. Носить же пистолет с собой в целях самообороны могут только сотрудники силовых структур, политики и высокопоставленные чиновники, да и то лишь в случае реальной угрозы жизни. Именно такая лицензия два года назад была выдана Чавес. Но зачем вице-мэру Толедо ходить вооруженной?

Инспектор перешел к следующему абзацу. На имя Сусанны Чавес был зарегистрирован «Смит энд Вессон» модели 642. Это что еще за зверь такой?

Рохас полез в справочник и, машинально поглаживая кобуру с новеньким пятнадцатизарядным Heckler & Koch, с минуту снисходительно рассматривал картинку, на которой был изображен короткоствольный револьвер, рассчитанный на каких-то пять выстрелов. Хм, тридцать восьмой калибр, то бишь девять миллиметров. Разве не такими пулями был убит Дуарте?

* * *

Дом Дуарте в Талавере стоял на улице, по обеим сторонам обсаженной высоченными кипарисами. Электрического звонка на двери не оказалось – пришлось воспользоваться специальной колотушкой, вложенной в пасть существа, напоминающего сфинкса.

Мария Дуарте, похожая на постаревшую танцовщицу фламенко – пучок на затылке, цветастая шаль, прямая как палка спина – пригласила их в комнату и предложила устроиться на диване. Хозяйка держалась настороженно, все время буравила гостей подозрительным взглядом.

Первой начала говорить Вероника:

– Я пришла к вам в надежде узнать что-нибудь, что прольет свет на смерть моего мужа. Я хочу понять, кто и за что его убил.

Госпожа Дуарте поддернула шаль на морщинистой шее, как будто в доме было холодно.

– И я задаюсь похожим вопросом.

– Скажите, наши мужья были близко знакомы?

– Не думаю. Всех близких друзей и коллег Хавьера я знала в лицо.

– А можно поинтересоваться, чем в последнее время занимался сеньор Дуарте?

– В последнее время, как, впрочем, и десять предыдущих лет, Хавьер занимался изучением истории ордена тамплиеров.

– Тамплиеров?

Вероника бросила на Глеба многозначительный взгляд.

– Ну да. Он прямо-таки помешался на этой теме. Все уши мне прожужжал о том, что сделал какое-то открытие, которое должно потрясти основы египтологии.

– Египтологии? – удивленно переспросил Глеб.

– Мой муж был египтологом, разве вы не знали? С возрастом климат Африки стал ему вреден, и мы осели здесь, в его родовом гнезде, в Талавере.

– Ах, вот как. Но какое открытие может совершить египтолог, живущий в трех тысячах километров от Египта?

– Знаете, я не особенно интересовалась научными идеями мужа.

– Но отчего же? – спросила Вероника.

– Эх, если от его науки была бы хоть какая-то практическая, а еще лучше материальная польза семье, тогда другое дело. Могу лишь сказать, что после нашего отъезда из Александрии Хавьер со всей присущей ему страстью переключился на тему влияния древнеегипетской мудрости на европейскую культуру.

– А вы не могли бы рассказать об этом поподробнее.

– С радостью бы, но я действительно мало что знаю.

В разговор снова вступил Глеб:

– Как вы думаете, а ваш муж мог поделиться этим открытием, о котором вы говорили, с Рамоном Гонсалесом?

Мария Дуарте на минуту задумалась.

– Пожалуй, да. В последнее время у Хавьера были на то весьма веские основания.

– Вы это о чем?

– Дело в том, что мой муж был болен.

– Что-нибудь серьезное?

– Да, он знал, что ему осталось совсем немного – считаные месяцы, если не недели, и очень сокрушался, что унесет этот свой секрет в могилу. Так что все может быть. Я могу помочь вам чем-нибудь еще?

Вероника испытующе посмотрела на вдову.

– Говорят, ваш муж был еще жив, когда вы…

– Да, верно.

– И он пытался что-то сказать?

– Чистая правда.

– А что именно?

– Я не уверена, что поняла. Мне показалось, будто Хавьер произнес что-то похожее на: «Дебесе».

– Но что это могло бы означать?

– Не знаю, – сказала Мария и пожала худыми плечами. – По мне, это какая-то бессмыслица, вам так не кажется?

Вероника с трудом смогла скрыть свое разочарование:

– А мы, по правде говоря, думали, что ваш муж назвал какое-то имя.

– Не стоит верить городским сплетням, – с усмешкой сказала Мария Дуарте. – Во всяком случае, человека с таким именем я не знаю ни в Талавере, ни в Толедо.

– А что говорит по этому поводу инспектор Рохас?

– Он обещал разобраться и все проверить, но, кажется, не особо поверил моим словам.

– Почему?

– Медики считают, что смерть Хавьера наступила примерно в восемь вечера. А я вернулась домой около девяти.

– Но вы ведь действительно слышали голос вашего мужа?

– Я теперь уже ни в чем не уверена.

– Скажите, сеньор Дуарте оставил после себя какие-то записки?

– Вы имеете в виду его последнюю книгу?

– Так ваш муж писал книгу? Мы можем взглянуть на рукопись? – встрепенулся Глеб.

– Разумеется. Пожалуйте за мной.

Они прошли в кабинет. Хозяйка села в кресло и принялась копаться в бумагах.

Однако сколько госпожа Дуарте ни шарила своими костлявыми пальцами в ящиках стола, она так ничего и не нашла. Рукопись ее покойного мужа бесследно исчезла.

Глава 22 Бандероль

Догадываясь, что Дуарте в силу возраста мог предпочитать бумажные письма электронным, Рохас послал Маноло Паредеса на почту, с тем чтобы тот проверил список корреспондентов, с которыми переписывался погибший.

Вернувшись с почтамта, сияющий Маноло влетел в кабинет, аж подпрыгивая от возбуждения.

– Пако, ты не поверишь! Вечером накануне своей смерти Дуарте вызывал на дом сотрудника курьерской службы.

– И что с того?

– Старик отправил бандероль.

– Бандероль?

– Ага, экспресс-почтой.

– Ну, отправил, и что с того?

– А ты угадай, кто значится в графе «Получатель».

– Кто же это?

Дабы подчеркнуть торжественность момента, а заодно и растянуть удовольствие, Маноло словно дирижер взмахнул воображаемой палочкой.

– Та-ра-ра!

– Будет тебе, не томи.

– Бандероль была отправлена на имя Гонсалеса.

* * *

Подошло время очередного доклада генералу.

– Ну что, леденцы жуешь? – первым делом строго спросил Дед.

– Так точно, жую, – доложил капитан и даже показал язык – зная шефа, он предусмотрительно забросил в рот конфету перед входом в начальственный кабинет.

Генерал – огромная редкость – расплылся в улыбке.

– Это правильно. Новости есть?

Услышав про Толедо, Дед с удовлетворением потер свои ручищи.

– Значит, мы теперь доподлинно знаем, что… э-э… распальцовка, о которой рассказал этот твой экстрасенс Стольцев, оказалась испанской? Очень хорошо. Но при чем здесь Толедо?

– Пока точно не знаем, но убийство, в котором испанские власти обвиняют Гонсалеса, было совершено совсем рядом от этого города. Кстати, Стольцев и вдова Гонсалеса сейчас там. Думаю, все это не случайно.

– К гадалке не ходи! Но скажи-ка мне, капитан, с чего это налетчики за считаные секунды до того, как напасть на свою жертву, стали бы всуе упоминать испанский город?

Следователь заранее подготовился к такому вопросу.

– У меня есть версия на этот счет.

Подперев голову ладонями, Дед удобно устроился за столом в своей излюбленной позе.

– Излагай.

– Во время осмотра квартиры Гонсалеса я, помнится, обратил внимание на одну картину. По словам Стольцева, это была репродукция с пейзажа известного художника. Если я правильно помню, картина называлась «Толедо в грозу».

– И что?

– Вот я и думаю, а что, если те люди, что вломились к Гонсалесу, узнали вид знакомого города?

Дед одобрительно наклонил массивную голову:

– Складно. Продолжай.

– Тогда все встает на свои места. Один из испанцев узнаёт на картинке родной город и сигнализирует другому: «Гляди, братан, это же Толедо!»

– Значит, наши гастролеры, по-твоему, оттуда?

– Думаю, да.

– Ну что ж, в таком случае они предположительно должны были въехать в страну вместе с Гонсалесом или чуть позже. Надо внимательно просмотреть списки пассажиров. Усек?

– Усек.

– А какие новости у Стольцева? Говоришь, он сейчас как раз в тех краях?

– Стольцев прислал мне какой-то странный рисунок, я переправил его Расторгуеву.

– Что за рисунок?

– С виду детская мазня.

– Я про другое. Как рисунок оказался у Стольцева?

– Э-э… я в запарке как-то не уточнил.

– Значит, не уточнил?

Поскольку лицо шефа стало стремительно наливаться красным цветом, капитан счел за благо щелкнуть каблуками.

– Разрешите идти?

– Иди уже, Мегрэ хренов.

* * *

Ответив на электронные письма и закончив прочие дела, Глеб постучал в комнату Вероники и предложил ей пообедать. Разговор за едой продолжал крутиться вокруг встречи с Марией Дуарте.

– Никак не пойму, что же имел в виду старик под таинственным «дебесе». А тебе знакомо такое испанское слово?

– Нет. Скорее, смахивает на какое-то сокращение.

Глеб взял листок бумаги и написал: D-B-C.

– А ведь ты абсолютно права. Это же просто три буквы испанского алфавита, которые так и читаются: «де-бе-се».

– Допустим. Но что они означают?

Поломав с минуту голову, Глеб раскрыл ноутбук, ввел предположительную аббревиатуру в поисковик, а затем принялся изучать результат.

Собственно в испанском ничего похожего не оказалось, поэтому компьютер услужливо предложил целую кучу иноязычных вариантов. Впрочем, вероятность того, что умирающий Дуарте свои последние слова сказал по-английски, представлялась бесконечно малой.

– По-моему, ты занимаешься ерундой, – глядя на его потуги, сказала Вероника.

– По-моему тоже, – согласился Глеб и с раздражением щелкнул крышкой ноутбука.

* * *

«Благословен Господь, твердыня моя, научающий руки мои битве и персты мои брани…» – процитировал про себя псалом Давида отец Бальбоа. Всякий раз, расследуя по заданию архиепископа очередное дело, касающееся интересов Церкви, он старательно укреплял себя в мыслях о том, что не несет никакой ответственности за ту кару, что с Божьей помощью настигнет виновного, ибо это прерогатива небес, а сам он всего лишь инструмент в руках Провидения. Впрочем, пути Господни бывают такими запутанными, что порой не сразу разберешься, кого в итоге наказали и за что.

Падре снова принялся листать свои заметки по поводу каждого из фигурантов по делу об убийстве священников, в который раз пытаясь разгадать, в чьем же прошлом скрыт ключ к разгадке.

Бальбоа начал с Хосе де ла Фуэнте. На первый взгляд в его жизни ничто не настораживало. Учился, как и Бальбоа, в Саламанке, в археологию пошел по стопам отца – Игнасио де ла Фуэнте, ныне все еще здравствующего девяностолетнего старика. По словам прихожан, редко появляющегося на людях де ла Фуэнте-старшего помнят как завзятого фалангиста. Впрочем, какого старика ни возьми, окажется либо оголтелым фалангистом, либо ярым республиканцем. Сам же Бальбоа, с одной стороны, ненавидел фашистов всех мастей, а с другой – так и не смог простить Республике зверств, учиненных над служителями церкви, и поэтому по мере сил старался соблюдать исторический нейтралитет.

Несмотря на отсутствие каких-либо оснований видеть в де ла Фэунте врага Церкви, Бальбоа решил пока не сбрасывать его со счетов и даже дал себе слово прокатиться в Саламанку, где расположен Главный архив испанской гражданской войны, чтобы лично покопаться в прошлом его отца. Мало ли что, а вдруг речь идет о чем-то очень личном?

Подкрепившись ломтиком сочной дыни, падре перешел к вице-мэру Сусанне Чавес. По словам Рохаса, она упорно продолжает давить как на следователя, так и на старшего комиссара Асеведо, с тем чтобы поскорее свернуть расследование. На первый взгляд мотив для такого поведения у госпожи Чавес есть – она радеет о казне фонда и о том, чтобы возможный скандал не распугал и без того малочисленных спонсоров. С другой стороны, вице-мэр как-то уж слишком настойчива. Какую выгоду на самом деле дает ей закрытие дела Дуарте?

* * *

Мысли Рохаса снова вернулись к тому, что сообщил Маноло. Что за бандероль послал Дуарте своему будущему убийце? Судя по отметке в реестре, курьер приехал к Дуарте в девять вечера, то есть меньше чем за сутки до запланированной встречи. Почему Дуарте не хотел ждать? И почему Гонсалес, сходив на почту, тут же кинулся убивать старика? Кстати, надо будет установить точное время получения бандероли. Еще не факт, что предполагаемый убийца успел вскрыть ее до того, как отправился в Талаверу.

Была в деле и еще одна странность: судя по тому, что жертва и предполагаемый убийца переписывались, Дуарте знал домашний адрес Гонсалеса. Так почему же свою бандероль он отправил до востребования?

Кроме того, по словам сотрудника почты, отправление весило около ста граммов, так что Гонсалес вполне мог забрать конверт с собой во время визита в Талаверу. Так с какого перепугу Дуарте понадобилась экспресс-почта? И что, черт возьми, было в том конверте?

На ум Рохасу пришли слова вдовы убитого, которая сообщила, что ее муж в последние дни совсем не выходил из дома и даже послал за слесарем, чтобы установить на входную дверь дополнительный замок и цепочку. Дуарте кого-то боялся? Но кого?

Вдова также сообщила полиции, что неизвестные злоумышленники перерезали провода, оставив их без телефона и интернета. А соседи рассказали, что в последние дни видели машину, сутками торчавшую у дома. По описанию, это черная «Тойота-Камри». С какой целью эта машина стояла у дома Дуарте? Старику угрожали? Или за ним кто-то следил? Так он поэтому отправил Гонсалесу загадочную бандероль накануне личной встречи?

* * *

Григорий Расторгуев никогда не спешил уходить со службы по окончании трудового дня. И даже возвращаясь домой, он в окружении своих бесчисленных справочников продолжал корпеть над тем, что не успел доделать в рабочем кабинете. Не то чтобы Григорий был законченным трудоголиком, просто никакого другого занятия у него не было, разве что ухаживать за престарелой матерью, да не забывать покормить кошек – неугомонных «сиамских близнецов» Майю и Инку.

Мать Расторгуева, всю жизнь проработавшая в Институте этнологии и антропологии, была абсолютно уверена, что сын в угоду маме пафосно назвал ее любимых питомцев в честь исчезнувших цивилизаций, и обращалась к ним не иначе как к «последним из племени». Сам же Григорий наивно считал, что дал кошкам обычные женские имена.

Поправив глубоко врезавшиеся в переносицу толстенные очки – левый глаз минус девять, правый минус одиннадцать, – Григорий рылся в интернете в слабой надежде на удачу.

Дело в том, что несколько дней назад в Москве-реке нашли утопленницу, юную девушку с точеной фигуркой и волосами до пояса – ни дать ни взять мертвая русалка. Никакой одежды, никаких документов. Единственная ниточка – татуировка в псевдоегипетском стиле. По виду нанесена сосем недавно. Если узнать, где ее сделали, можно попытаться установить личность погибшей.

Просмотрев несколько десятков интернет-страниц, посвященных салонам татуажа, и не найдя ничего похожего, Расторгуев подумал о том, что прежде было бы неплохо понять смысл вытатуированных иероглифов. А вдруг это наведет на след?

Он ввел в поисковик фразу «Классификация иероглифов», и экран тут же услужливо высветил так называемый список Гардинера – таблицы, где известный британский египтолог распределил все известные иероглифы на двадцать шесть основных групп. Каждую группу он закодировал буквой алфавита, а знакам внутри группы дал порядковый номер.

Просмотрев половину таблиц, Григорий убедился в том, что, как он и подозревал, иероглифы на спине у девушки представляли собой бессмысленный набор красивых картинок. Нет, в поимке преступников это вряд ли поможет.

Тут рассеянный взгляд Расторгуева совершенно случайно уперся в иероглиф, проходящий у Гардинера под кодом № 14. Очертания пиктограммы показались эксперту знакомы. Он приблизил свои очки-лупы почти вплотную к экрану. Ну-ка, ну-ка.

* * *

В тот вечер Вероника вернулась далеко за полночь. Чуткий нос Глеба уловил в ее дыхании нотки хорошо выдержанного темпранильо.

– Есть будешь?

– Я не голодна. А вот выпила бы с удовольствием.

Откупорив бутылку, Глеб налил обоим по щедрому бокалу.

– Сегодня говорила с Йоськой. Он вполне освоился в Москве. Даже успел подраться с мальчишками в нашем дворе.

– С ним все в порядке?

– О да, Йоська умеет постоять за себя. Это у него от отца. Тот никому не позволял обижать ни себя, ни своих близких. Да и вообще, надо признать, что отцом Рамоша был прекрасным. Он носился с Йоськой больше, чем я, но при этом категорически не позволял его баловать. Теперь я этому очень рада. Парень растет настоящим мужчиной – мудрым, добрым и сильным.

– Ну так уж прямо и мудрым? Я считал, что это качество – функция возраста.

– А вот и нет. Посмотри на меня, скоро седые волосы появятся, а мудрости так и не нажила ни на грамм. Другое дело мой сын. Иногда такое скажет, что я ощущаю себя наивной дурочкой.

– Хочешь сказать, что мудрость у него тоже от Рамона?

– Будет тебе. Мы оба знаем, что голова у Рамона варила не хуже, чем у тебя, это как минимум.

Хотя последнее высказывание и задело Глеба, про себя он был вынужден согласиться – Гонсалес и впрямь обладал недюжинными мозгами.

Снова налив себе вина и отхлебнув для храбрости изрядный глоток, он спросил Веронику о том, о чем последние пятнадцать лет бесчисленное число раз спрашивал сам себя:

– Скажи, почему ты ушла от меня к Рамону? Только не говори, что польстилась на его мозги.

Немного поразмыслив, Вероника тоже подлила себе в бокал и сделала пару больших глотков, будто собираясь с духом.

– Дурак ты, Стольцев. Я ушла от тебя, потому что забеременела.

Бокал чуть не вывалился у Глеба из рук.

– Как это?

– Можно подумать, ты не в курсе того, как это обычно происходит, – с горькой усмешкой ответила Вероника, снова прикладываясь к бокалу.

– Но ты ведь жила тогда со мной!

– Я помню, милый.

– Тогда откуда ты могла знать, что отцом был Рамон, а не я?

– А я и не знала.

– Как это понять?

– Рамон был готов принять меня с чужим ребенком. Я же говорю, он обожал детей. В общем, я решила, что рожать буду уже под фамилией Гонсалес.

– Но почему ты мне тогда ничего не рассказала?

– Это бы ничего не изменило. Я была безумно влюблена и уже приняла все решения.

– В том числе и за меня?

– Извини, так вышло.

– Извини? Это все, что ты можешь сказать?

– Глебушка, я никогда не забуду то хорошее, что у нас с тобой было. Да, очень красивый роман, но заметь, студенческий роман.

– Я оказался для тебя слишком молод?

– Не говори глупостей. Ты был хорош, очень хорош. Кое в чем даже лучше Рамона. Но ухаживание за женщиной – это не одна отдельно взятая дисциплина, а мно-го-бо-рье. И кроме того, у Рамона было огромное преимущество.

– Какое же?

– В отличие от тебя он знал о вашем соперничестве и рвал жилы, чтобы заполучить меня, превращая каждый миг в праздник.

– А я?

– А ты любил меня, как бы это сказать-то… э-э… в повседневном режиме.

– И тебе этого оказалось мало?

– Пожалуйста, не начинай.

– Хм, значит, я проиграл тогда из-за того, что не знал, что являюсь участником некоего забега, и потому пропустил момент финишного спурта?

– Будь другом, оставь эти идиотские сравнения.

Следующую порцию вина они сосредоточенно пили молча. Первым не выдержал Глеб:

– Постой, но ведь Хуану лет десять от силы, так? А расстались мы с тобой, аж…

– Я поняла, к чему ты. Речь, конечно, не о Йоське, он родился пятью годами позже.

– Так что случилось с твоим ребенком? Или, может быть, с нашим?

Вероника печально вздохнула.

– Была молодая, глупая, вот и не уберегла. У меня случился выкидыш. Если бы ты знал, сколько я потом слез пролила, но было уже поздно. – Вероника бросила взгляд на часы. – Что-то заболтались мы с тобой. Спать давно пора.

Несмотря на боль, причиненную разговором, Глебу вдруг страстно захотелось обнять женщину, что когда-то носила под сердцем их общее дитя. Мало того, ему показалось, что Веронике в эту минуту хотелось того же самого. Рывком прижав ее к себе, Глеб зарыл свое лицо в до боли знакомых волосах и… тут же ощутил легкий запах мужского одеколона.

Мгновенно отрезвев, он мягко отстранился, холодно посмотрел в ошалевшие глаза Вероники и, пожелав ей спокойной ночи, по-отечески чмокнул в макушку.

* * *

Погруженный в воспоминания Глеб, не мигая, глядел в темноту.

А может, оно и к лучшему, что он в ту пору не знал про беременность Вероники? Иначе боль была бы совершенно нестерпимой. И кто знает, как бы он тогда себя повел. Ведь в том, что Вероника была беременна именно от него, он почти не сомневался. Глеб не мог припомнить такого дня, когда бы они в ту пору не занимались любовью, за исключением разве что их последней ночи – после того, как Вероника объявила ему о разрыве, стало не до ласк. Зато днем ранее она любила Глеба как никогда яростно и неистово. В отличие от него, Вероника знала, что это в последний раз, и, верно, поэтому даже прослезилась в момент кульминации. А он вне себя от счастья самонадеянно посчитал это своей мужской заслугой. Вот придурок!

За дверью раздались шаги, и в комнату без стука вошла Вероника. В свете луны было видно, что она совершенно нагая. Поежившись под струей холодного воздуха, отбрасываемого кондиционером, Вероника зябко потерла свои плечи.

– Я бы что-нибудь на себя накинула, но ты ведь все равно меня разденешь, – сказала она как бы себе в оправдание и шмыгнула под одеяло.

Глава 23
«Кафе монашек»

Проснувшись, Глеб обнаружил, что лежит в постели один. Выглянув за дверь, он увидел, что полностью одетая Вероника сидела за столом с чашкой кофе и глядела в окно. Она даже не обернулась на звук его шагов.

Разговор за завтраком превратился в череду пауз и междометий – одна сплошная неловкость. Глеб тщетно силился понять, что же происходит, ведь накануне они оба определенно хотели, чтобы случилось то, что случилось.

Перестав считать ворон за окном, Вероника наконец повернулась к нему лицом:

– Ну что, будем считать, что обоюдное любопытство удовлетворено?

– Хочешь сказать, что этой ночью тобою двигало исключительно любопытство?

– Честно говоря, не знаю, о чем я только думала, когда…

– Так ты жалеешь?

– А ты?

– Ничуть.

Вероника попробовала улыбнуться.

– Еще бы. Помнится, я тебе ни в чем не отказала.

– Хм, знаешь, мне сегодняшнее утро виделось совсем другим.

– Каким же?

– Счастливым. Или как минимум радостным.

Вероника снова помрачнела.

– Нам не нужно было…

– Господи! Да что тебя гложет-то? Чувство вины? Перед кем?

– О, это длинная история. Давай лучше замнем. В конце концов, ты и я получили, что хотели. А теперь умаляю, давай забудем это маленькое приключение и притворимся, что ничего не произошло.

Понимая, что решение уже принято и оспаривать его бесполезно, Глеб с отрешенным видом отвернулся к окну.

– Как скажешь.

Пытаясь прийти в себя, он какое-то время рассеянно наблюдал за жизнью местных пернатых, словно древнеримский авгур, читающий судьбу по птичьему полету. Так и не найдя в небе добрых предзнаменований, Глеб уныло поплелся в душ.

* * *

Вопреки воле шефа инспектор Рохас все-таки дал баллистикам задание еще раз сравнить хранящиеся в национальном архиве данные по револьверу Чавес с пулями, извлеченными из тела Дуарте, и теперь не находил себе места в ожидании результата. Вообще-то архив уже был проверен на предмет возможного совпадения, но чем черт не шутит.

Наконец зазвонил телефон. Револьвер Сусанны Чавес оказался ни при чем. А вскоре прояснилась и история с получением лицензии на ношение оружия в целях самообороны. Оказалось, что три года назад заместитель директора Провинциального реестра прав собственности Сусанна Чавес вскрыла громкую аферу с недвижимостью, в ходе которой продажные делопроизводители подменяли оригинальные страницы реестра фальшивыми. Переоформив ценную недвижимость на подставное имя, жулики тут же продавали ее без ведома истинного хозяина. Разоблачив аферистов, Чавес нажила себе немало врагов.

Однажды поздно вечером, когда Чавес после работы шла на парковку, на нее напали подосланные недоброжелателями громилы. По чистой случайности Чавес тогда отделалась переломом руки и легким испугом – налетчиков спугнул проезжавший мимо полицейский автомобиль. После этого случая старший комиссар лично ходатайствовал о том, чтобы ей разрешили вооружиться. Рохас, не так давно обосновавшийся в Толедо, об этой истории, разумеется, не знал. Значит, он снова шел по ложному пути?

* * *

Вся первая половина дня прошла в тягостном молчании. Глеб пытался прочувствовать прелесть Лорки в оригинале, а Вероника остервенело драила плиту. Они старались держаться друг от друга подальше, но всякий раз, когда им все же доводилось сближаться, напряжение достигало такой силы, что в воздухе, казалось, можно было расслышать легкое потрескивание электрических разрядов.

Стукнуло почти двенадцать, когда, не выдержав обоюдной пытки, они будто по команде повернулись друг к другу и в унисон произнесли:

– Послушай!

Оба рассмеялись, правда, Глебу смех Вероники показался каким-то натужным.

– Послушай, – еще раз повторила она. – Этой ночью мне было очень хорошо. Мне с тобой всегда было хорошо. Как, я понимаю, и тебе со мной тоже? – Глеб уже открыл рот, чтобы ответить, но Вероника зажала его губы своими пальцами. – Тс! Дай мне сказать. Я же видела, какими глазами ты на меня смотришь, как дрожишь при случайном прикосновении. Не скрою, было чертовски приятно, будто я перенеслась на восемнадцать лет назад в тот день, когда мы впервые поцеловались.

– Так не забыла? – промычал Глеб сквозь пальцы Вероники, стискивающие его губы.

– Стольцев, не ерунди, ты был моей первой большой любовью, такое захочешь – не забудешь, но я о другом. Признаюсь, я сама запрыгнула к тебе в постель, но, знаешь, ты тоже хорош – сначала набросился на меня как очумелый и чуть не задушил в объятиях, а потом взял и отпустил. Вот мне и вскружило голову. Давай не будем торопить события. Давай не будем отвлекаться от главной задачи – восстановить доброе имя Йоськиного отца. И, пожалуйста, дай мне время разобраться в самой себе – я немного запуталась. – Вероника убрала ладонь со рта Глеба. – Уговор?

– Уговор.

Вероника выдохнула с явным облегчением и чмокнула его в щеку. Странно, но и на душе у Глеба тоже стало на удивление легко и спокойно. А может, эта ночь для того и случилась, чтобы они оба смогли убедиться в том, что призрак былых чувств это всего лишь призрак? Не зря же мы уже третье тысячелетие подряд повторяем за древними неизбывную мудрость: Abiens abi!^[28]

* * *

Едва Глеб успел включить ноутбук, как послышался рингтон «Скайпа».

Изображения не было, но голос Лучко ни с каким другим спутать невозможно.

– Здорово, ясновидец! Какие новости? Что-нибудь нашли?

– Пока нет. Но есть стойкое ощущение, что ищем не мы одни.

– Вот как? Только дров там не наломайте. Имейте в виду, я отсюда помочь не смогу.

– Да, мы все понимаем, – присоединилась к разговору Вероника. – Обещаем не лезть на рожон. А что нового у вас?

– Скорее не у меня, а у Расторгуева. Он совершенно случайно обнаружил нечто, очень похожее на твои рисунки.

– Серьезно?

– Вы не поверите, эксперт считает, что мы, предположительно, имеем дело с египетскими иероглифами.

– Да ладно! – не поверил Глеб.

– Я же сказал: предположительно. У меня все. Бывайте.

Лучко отключился, а Глеб так и остался сидеть с открытым ртом. Из ступора его вывела Вероника:

– Помнишь, Мария Дуарте говорила, что ее муж был египтологом?

– Думаешь, это совпадение не случайно?

– Не знаю. А почему бы нам не посоветоваться с отцом Бальбоа?

* * *

Священник предложил пополдничать в небольшой кондитерской в центре города. Придя по указанному адресу и оглядев окрестности, Глеб не смог сдержать улыбку. Место для встречи падре выбрал явно не случайно – всего в нескольких метрах серела громада францисканского монастыря Святого Иоанна, улица, на которой располагалось заведение, носила имя Святого Фомы, тут же поблизости возвышалась одноименная церковь, да и название заведения – «Кафе монашек» – тоже никоим образом не нарушало концептуальной целостности.

Они заняли свободный столик, заказали кофе и по куску бисквитного торта. Попробовав торт, Глеб пожалел, что с ними нет Лучко – тот бы наверняка оценил все достоинства рецепта. Единственным минусом восхитительного блюда была его цена.

Вскоре появился и падре. С удовлетворением оглядев тарелки, он дал знак официантке принести ему то же самое.

– Браво, отличный выбор. Это лучший из здешних десертов. Ну-с, расскажите-ка мне, что у вас нового?

Вероника вкратце пересказала священнику разговор со вдовой Дуарте.

Оказалось, что Бальбоа был в курсе последних слов погибшего – инспектор Рохас уже успел его проинформировать.

– Падре, это еще не все.

С этими словами Вероника выложила на стол лист бумаги, на котором Глеб по памяти зарисовал эмблему из своего видения.

– Что это?

– Мы и сами хотим понять.

Затем Вероника сообщила священнику о звонке из Москвы.

– Иероглифы? Дом с калиткой? Но как вы его нашли? – спросил изумленный Бальбоа.

– О, эта целая история, – запнувшись, ответила Вероника и переглянулась с Глебом. Тот едва заметно покачал головой.

– Не думаю, что падре будет интересно…

Бальбоа жестом оборвал его на полуслове и, улыбнувшись, картинно приставил растопыренные ладони к ушам.

– Я весь внимание.

После секундного раздумья Глеб неохотно кивнул. Вероника, тщательно подбирая слова, рассказала о паранормальных способностях Глеба и его видениях. Несмотря на некоторые опасения Глеба, Бальбоа воспринял рассказ весьма спокойно. Дослушав до конца, он на минуту задумался, а потом принялся рассуждать как бы сам с собой:

– Если Господь дает нам нечто, то делает это неспроста. Значит, так надо. Так склоним же головы наши перед Промыслом Божьим. И вспомним слова Саула, из Книги Царств, что были обращены к ясновидице: «И сказал ей царь: не бойся; что ты видишь?»

После этого импровизированного благословения разговор снова вернулся к таинственным знакам на калитке.

– Падре, что вы думаете об изображении? Оно вам знакомо? Вам доводилось видеть что-то подобное в Толедо? – спросила Вероника.

– Нет, похожей калитки я не встречал, но если это и в самом деле иероглифы, то я знаю того, кто может нам помочь. Как вы смотрите на то, чтобы прокатиться в Мадрид?

* * *

Отложив очки, Командор принялся тереть веки. Ну что за странный человек был этот Дуарте! Все люди как люди, уже давно пользуются принтерами или на худой конец пишущими машинками, а этот чудак до самой смерти все писал от руки. И теперь приходится страница за страницей до рези в глазах всматриваться в его каракули – вдруг встретится хоть какое-то упоминание о том, где могут быть спрятаны святыни.

Этот хитрый черт Хави в общих чертах рассказал, как выглядит карта, но так и не признался, где он ее прячет. Когда люди Командора проникли в квартиру ученого и по его приказу завладели рукописью, казалось, что цель уже совсем близко, но не тут-то было. Никакой карты или иной информации о кладе в книге не оказалось и в помине – сплошные фантазии о том, что тамплиеры де владели тайными знаниями египетских жрецов. Кому это интересно?

Оставалась надежда на то, что карта отыщется в России, но и она не оправдалась. Вспомнив о том, что случилось в Москве, Командор сложил ладони у груди и, склонив голову, принялся молиться, убаюкивая свою совесть цитатой из святого Бернара о том, что если тамплиер убивает злочинца, то становится не человекоубийцей, а уничтожителем зла.

Несмотря на то что записки Дуарте уже были зачитаны им до дыр, Командор в какой-то маниакальной надежде на чудо день за днем снова и снова пересматривал рукопись. Может, он упустил какой-то потаенный смысл? Или не уловил скрытый намек на то, где спрятана эта проклятая карта?

Глава 24
Папиролог

Поезд уже подходил к Мадриду, а отец Бальбоа все еще сомневался в том, что поступает правильно, прибегая к помощи не совсем обычных способностей сеньора Стольцева. На ум священнику пришли строчки из Левита: «И если какая душа обратится к вызывающим мертвых и к волшебникам, чтобы блудно ходить вслед их, то Я обращу лице Мое на ту душу и истреблю ее…»

Громкоговоритель объявил о прибытии в столицу. Священник решительно отбросил прочь сомнения – отступать было уже поздно.

Выйдя из здания вокзала, они взяли такси. По дороге Бальбоа объяснил, что Диего Медина, специалист, к которому им предстоит обратиться за помощью, не относится к числу классических египтологов, каким был покойный Дуарте, а занимается папирологией. Тем не менее он способен читать иероглифы и любезно согласился дать консультацию по этой части.

Священник, сидевший на переднем сиденье, направил прохладную струю кондиционированного воздуха себе в лицо и со смешанным выражением любопытства и брезгливости принялся разглядывать бесконечную толчею на раскаленных зноем улицах столицы.

* * *

Диего Медина оказался низкорослым и круглым как шар. Его жилище не оставляло ровным счетом никаких сомнений насчет профессиональной принадлежности хозяина и смахивало на музей папируса. Аккуратно расставленные вдоль стен стеллажи и любовно обрамленные в багет стеклянные витрины пестрели бесчисленными свитками. Для пущего сходства с запасниками Прадо не хватало только пояснительных табличек и бдительного вахтера. Впрочем, с ролью последнего сеньор Медина прекрасно справился и сам, с порога строго наказав гостям ни к чему не прикасаться.

Заложив ладони за спину от греха подальше, Бальбоа, Вероника и Глеб с интересом осмотрели экспозицию, после чего устроились за колченогим столом, столь ветхим, что он, судя по виду, вполне мог оказаться ровесником экспонатов.

– Какая потрясающая коллекция! – с искренним восхищением сказал Глеб. – Особенно свитки в центральной витрине. Это ведь Papyri Graecae Magicae^[29], если не ошибаюсь?

Взгляд хозяина из скучающего тут же стал внимательным.

– Да, вы совершенно правы. Это действительно ритуальные тексты древнегреческих колонистов, найденные в Египте. Датируются третьим веком нашей эры. А вы, стало быть, тоже занимаетесь папирологией?

– Сеньор Стольцев – историк, археолог, – пояснил Бальбоа. – Специалист по Античности. И весьма именитый.

– Вот как? Мне очень приятно. И чем же папирусный червь вроде меня может помочь коллеге?

Глеб вытащил из кармана лист бумаги и развернул его на столе.

– Вы можете сказать, что здесь изображено?

Медина склонился над рисунком.

– Позвольте полюбопытствовать, а как это к вам попало?

– Зарисовал по памяти, как мог. Не судите строго, я, знаете ли, не Мурильо, – ответил Глеб.

Медина усмехнулся:

– Это я вижу.

– Так что это за пиктограммы? Один мой знакомый предположил, что речь идет об иероглифах.

Папиролог оторвал взгляд от рисунка:

– Знакомый вас не обманул. Так египтяне обозначали самую главную звезду небосвода.

– Солнце? – спросила Вероника.

– Нет, Сириус.

– Сириус? – почти одновременно переспросила троица и дружно переглянулась.

Медина обвел гостей настороженно-сочувственным взглядом – так смотрят на престарелых родственников, когда у тех начинают проявляться первые симптомы старческого маразма.

– Ну да, Сириус. А что вас, собственно, так удивляет?

– Э-э… так, пустяки, – на всякий случай солгала Вероника. – Всего лишь некоторые совпадения. А вы бы не могли рассказать об этих знаках подробнее?

– С удовольствием. Хочу только напомнить о том, что египетские иероглифы одновременно выполняют сразу несколько функций: они могут обозначать как отдельные звуки, так и целые слова, а также играть роль служебных слов.

– Думаю, нас в первую очередь интересует смысл. Давайте начнем со звезды.

– Да, вы абсолютно правы, это пятиконечная фигура уже сама по себе означает звезду вообще и Сириус в частности.

– Вот как? А для чего тогда служат остальные символы?

– Полагаю, для того, чтобы у читающего не возникло никаких сомнений по поводу того, какая именно звезда имелась в виду.

– Ну а вот эта фигура, похожая на заостренную пирамиду?

– Вот таким вытянутым треугольником во времена фараонов исконно обозначали шипы, колючки и любые другие острые предметы. Впрочем, мне доводилось сталкиваться и с куда более современными трактовками, не имеющими ровным счетом никакого отношения к Древнему Египту. Насколько я помню, в эзотерической литературе такую пиктограмму иногда называют обелиском, а наиболее впечатлительные оккультисты даже склонны видеть в ней фаллос и напрямую связывают с Осирисом.

– А сами египтяне такой аналогии не проводили? – уточнил Глеб.

– Насколько я знаю, нет.

– Хорошо. С этим ясно. А что означает полусфера?

Папиролог усмехнулся:

– А вы приглядитесь повнимательнее. Ничего не напоминает?

Гости с готовностью включились в игру и принялись рассуждать.

– Мне видится шляпа, – предположила Вероника.

– А мне – крыша, – возразил Глеб.

Бальбоа прищурился и, почесав подбородок, выдал собственную версию:

– Крыша? Пожалуй. Но не дома, а мира. Полагаю, речь идет о небе. Не так ли, сеньор Медина?

– Да будет вам! – едва сдерживая смех, сказал папиро-лог. – Неужели вы не видите, что это вылитая буханка хлеба?

Священник снова всмотрелся в иероглифы.

– По правде говоря, нет.

– И тем не менее, представьте, по большей части эту пиктограмму использовали именно для обозначения хлеба.

– А еще для чего?

– А еще, например, в качестве краткой формы слова «отец».

Бальбоа оживился:

– Ну вот, видите? Значит, я не зря упомянул про небо. Может, это «отец небесный»?

Медина покачал головой:

– Боюсь, сами египтяне были бы нимало удивлены, услышь они такой перевод.

– А вы в курсе, какова эзотерическая трактовка этого знака? – спросил Глеб.

– Да, то, что вам представлялось шляпкой или крышей, тайные доктрины традиционно связывают с Изидой и ее… э-э… лоном.

– Любопытно. Вы можете сказать об этом иероглифе что-нибудь еще?

– Строго говоря, правильнее трактовать не разрозненные элементы, а всю надпись целиком. Таким образом, речь идет о Сотис – так называли самую яркую звезду небосвода сами египтяне и традиционно ассоциировали ее с Изидой.

Глеб на мгновение задумался.

– Сеньор Медина, вам ведь не хуже меня известно, что греки и римляне частенько заимствовали чужеземных богов? И что храмы, посвященные Изиде, были не только в Афинах и в Риме, но по всему Средиземноморью. В этой связи мне вспомнился один пассаж из Плутарха, где сказано, что греки называют душу Изиды «собакой», то есть kvcqv. Но ведь именно так они называли и Сириус. А существует ли, в свою очередь, какая-то связь между Изидой и собакой?

Медина задумчиво улыбнулся:

– Есть мнение, что некое разрушительное воздействие, которое оказывала на жизнь египтян эта звезда, связывали с повадками волка или дикого пса.

На этом папиролог развел руками и виновато улыбнулся.

– Боюсь, это все, чем я могу вам помочь.

* * *

Попрощавшись с Мединой, они снова взяли такси и направились на вокзал. В машине Бальбоа спросил у Глеба:

– Позвольте полюбопытствовать, с чего это вы так налегли в разговоре на эзотерику?

– Знаете, падре, я вот о чем подумал. Пергамент, который мы нашли у Рамона, датирован четырнадцатым веком, так? В то время смысла иероглифов уже никто не помнил. Но это вовсе не означает, что всякие астрологи да алхимики не пытались найти свое объяснение таинственным пиктограммам.

– То есть вы полагаете, что копаться в древнеегипетской истории нам с вами резона нет?

– Вот именно.

– Ну что ж, в таком случае я знаю, кто будет следующим из тех, к кому мы обратимся за советом.

– Кто же это?

– Специалист по геральдике Марио Ортис.

– По геральдике?

– Ну да. Эмблема, которую вы зарисовали, красовалась на калитке, не так ли?

– Думаете, это герб?

– Похоже. И если я прав, то Ортис именно тот человек, который нам сейчас нужен. Ведь о средневековой символике он знает абсолютно все. Вот только был бы здоров.

– А что с ним такое? – участливо спросила Вероника.

– Возраст, – с грустью в голосе ответил Бальбоа. – Наихудший из всех недугов.

* * *

Поздно вечером, сидя на своем любимом диване перед телевизором с выключенным звуком, Лучко раскладывал по полочкам то, что удалось узнать нового в деле за последнее время. В ходе проверки гостей столицы, прибывших из Испании, было установлено, что через трое суток после приезда Рамона Гонсалеса в Москву рейсом из Мадрида прибыл человек, подозрительно похожий на фоторобот, сделанный со слов Стольцева. Человека звали Алехандро Хиль. Он приехал не один, а в компании некоего Серхио Хиля. Брат?

Если верить компьютеру, оба испанца посетили Россию впервые. Получая визу, и один и другой в графе «Цель визита» указали «Туризм», а также предъявили документ о том, что ими забронированы два номера в гостинце. Однако в отеле эта парочка так и не появилась – бронирование было отменено. Так где же они остановились? Известно только, что через сорок восемь часов после смерти Гонсалеса оба испанских туриста улетели на родину, так что расспросить их, увы, уже не удастся.

Заварив себя чаю, капитан, проникнувшись диетологическими заветами Дедова, вместо сахара бросил в чашку две ложки только что купленной фруктозы. Получилось и несладко, и невкусно.

Затрезвонил телефон. В столь поздний час звонить мог только кто-то из своих. Лучко взглянул на экран. Так и есть, Семеныч.

Прокашлявшись долгим, хриплым кашлем закоренелого курильщика, судмедэксперт, похоже по неосторожности, сплюнул куда-то не туда, потом пару раз чертыхнулся и, некоторое время посопев в трубку – видимо ликвидируя следы своей промашки, – наконец перешел к делу:

– Витя, ты бы заехал на днях. Разговорчик есть.

– На какую тему?

– Касательно Гонсалеса.

Глава 25
Время тоже рисует

Придя на службу и первым делом выпив кофе, Рохас немного поспорил с Маноло о том, как все же правильнее будет называть грядущий футбольный матч: ¿El derbi español? ¿El clásico? ¿El partido del siglo?^[30]

Дебаты, к обоюдному неудовольствию спорщиков, были прерваны телефонной трелью. На звонок ответил Маноло и тут же прикрыл трубку рукой.

– Звонит сотрудник почты. Хочет сообщить что-то важное тебе лично. Говорит, ты оставил ему визитку.

– Да, было дело.

Инспектор потянулся к телефону:

– Алло.

По мере того как Рохас слушал говорившего, его круглое лицо постепенно стало вытянутым.

– Ну что? – не выдержав, спросил Маноло, как только инспектор повесил трубку.

– Ну и дела. Помнишь ту бандероль, которую Дуарте послал Гонсалесу? Она была отправлена до востребования. Так вот, сменщик парня, с которым я говорил, вспомнил, что за пару дней до моего прихода бандеролью кто-то интересовался.

– И кто же?

– Человек представился… Гонсалесом.

– Ну и ну. А приметы есть?

– Надвинутая на лоб соломенная шляпа и темные очки. Это все, что запомнил служащий.

– Негусто. И что же этому человеку ответили?

– Что сеньор Гонсалес, видно, забыл, что уже получил бандероль в тот же день, как она поступила в отделение.

– А еще сеньор Гонсалес, видимо, начисто позабыл о том, что уже давно умер, – сострил Маноло, на что Рохас даже не улыбнулся.

* * *

Марио Ортис, специалист по геральдике, о котором говорил Бальбоа, жил в небольшом городке под Мадридом. Никому за руль садиться не захотелось, так что троице снова довелось прокатиться на скоростном поезде. И без того быструю поездку скрасили приобретенные прямо в вагоне бутерброды с сыровяленым окороком и бутылка красного вина. Раскрасневшийся Бальбоа неожиданно продемонстрировал недюжинный комический дар и изрядно посмешил Глеба с Вероникой, рассказав в лицах несколько анекдотов про священников и их прихожан. Сытые и веселые, они пересели в такси и указали адрес геральдиста.

Марио Ортис принял их дома. Как и предполагал Бальбоа, старик, похоже, чувствовал себя неважно – за все время их разговора он так ни разу и не встал с дивана. Вопреки дикой жаре на Ортисе были шерстяной свитер и толстые вязаные носки. При этом он все равно зябко поеживался, будто в квартире стоял холод. Однако, несмотря на хворь, речь старика была твердой, а взгляд – ясным.

Самым же замечательным в хозяине дома было его лицо. Косой свет от стоящего сбоку торшера живописно высвечивал бесконечно глубокие рельефы тонкой желтоватой кожи, через которую просвечивалась полупрозрачная сетка розовых капилляров, еще более усиливая ощущение объема и сходство с горным пейзажем.

А еще весь облик хозяина, пожалуй, мог бы служить живой иллюстрацией того, что философы-экзистенциалисты именуют «бытием-к-смерти». И дело было даже не в постоянном ознобе и вязаных носках, прикрывавших исковерканные болезнью суставы. Нет, «бытие-к-смерти» скорее читалось во взгляде, уже мутнеющем, но все еще полном любопытства к жизни, протекающей вокруг.

Как обычно, поначалу со вступительным словом выступил Бальбоа, введя Ортиса в курс событий. Внимательно выслушав рассказ, старик, не запивая водой, сунул в рот какую-то таблетку и принялся ее разжевывать.

– Сириус? Любопытно.

Священник поднял вверх указательный палец, как бы прося внимания.

– Причем этот Сириус еще и должен нам что-то сказать. Вот только что?

Ортис задумался.

– Вы ведь русские? Не так ли? – спросил он у Глеба и Вероники. – А ведь по этому поводу высказывалась еще ваша соотечественница мадам Блаватская. Сейчас постараюсь найти. Я, помнится, когда-то даже заложил это место. Анна! – позвал старик. – Принеси-ка мне с полки Блаватскую в черном переплете.

Послышались тяжелые шаги, и в комнату вошла полная пожилая женщина с книгой в руках. Нацепив очки, Ортис с минуту шелестел страницами.

– Нашел! Вот послушайте: «Сириус обладал и по-прежнему обладает мистическим и управляющим влиянием по всем живым небесам и связан почти с каждым богом и богиней…» А еще Блаватская отмечает, что Сириус почитается тайными науками, потому что он мистическим образом связан с Тотом-Гермесом, богом мудрости. Вот вам и ответ.

– И что мы должны из всего этого заключить? – с недоумением переспросила Вероника.

– Как это что? – оживился старик. – Ни одна крупная мировая религия или тайная доктрина не прошли мимо главного светила ночи. Я не знаток истории, но знаю, что у египтян вокруг этой звезды вообще крутилась вся жизнь. На Сириус ориентировали входы в храмы и пирамиды, восход звезды в лучах солнца предвещал разлив Нила, что сулило урожай.

Тут на помощь Ортису пришел Глеб:

– Подтверждаю. В «Авесте» – собрании священных текстов зороастризма – тоже прославляется Сириус. В Ведах его называют вождем звезд. Многие толкователи Библии сходятся на том, что именно Сириус упоминается под именем Вифлеемской звезды. В Коране в качестве одного из титулований Бога упоминается ни много ни мало «Господь Сириуса». Что касается моей специализации – Древнего мира, то у римлян, к примеру, существовали такие праздники, как робигалии, флоралии и виналии, которые имели прямое отношение к появлению Сириуса на небе.

– Вот-вот, – подхватил Ортис. – Я уже не говорю о новейшей истории. Сириус нынче такой же элемент поп-культуры, как формула E = mc² или фото ее автора с высунутым языком. Или как портрет Мерилин Монро кисти Энди Уорхола. Мало того, как специалист по символике, скажу, что знаменитое Всевидящее око чаще изображается вместе с Сириусом, а не Солнцем! А взять, к примеру, теорию о том, что Сириус каким-то образом связан с идеей освобождения.

– Что вы имеете в виду? – спросила Вероника.

– Ну как же? Есть мнение, что целая череда праздников дней независимости огромного числа стран – от США, Франции и Канады до мелких государств Азии и Африки – приходится на «собачьи дни» совсем не случайно.

– Ну, не знаю, – неуверенно сказала Вероника. – Мне кажется, это уже слишком.

Ортис сглотнул, отправив в желудок так и недожеванный остаток снадобья.

– Хорошо, давайте вернемся собственно к геральдике и Средним векам. Ведь, как я понял, вас интересует именно этот период? Кстати, а вы можете показать значок, о котором мне говорил отец Бальбоа?

Глеб вынул из кармана коробочку со значком и, подойдя к дивану, положил его перед Ортисом.

Повертев значок перед глазами, Ортис поднял очки на лоб и обвел гостей взглядом.

– Изящная штучка.

– А вы видели когда-нибудь похожие знаки на гербах? – спросил Глеб.

– Именно такого, может, и не видел. Но обязательно сверюсь с картотекой. Хотя уже сейчас могу сказать, что символику Сириуса широко используют самые разные тайные общества.

– Тайные общества? – переспросила Вероника.

Глеб счел необходимым выдать очередную справку:

– С пришествием христианства языческие доктрины переместились в тайные культы и организации: от ассасинов до масонов.

– Вы совсем забыли о тамплиерах, – добавил геральдист. – Разве не за это они понесли заслуженное наказание? – спросил он, глядя на священника.

По выражению лица Ортиса стало понятно, что старик сильно утомился. Гости поблагодарили его за помощь и направились к выходу.

* * *

Шагая по длинному, мрачному коридору морга, Лучко услышал сердитый голос Семенова, доносившийся из-за двери:

– Плохая собака! Не смей трогать! А ну-ка неси обратно! Сиська, ко мне!

Воображение капитана тут же дорисовало ужасную картину: вечно кормящая мать, а потому вечно голодная Сися в поисках лакомства проникла в святая святых – секционный зал и, ухватив шмат мертвой плоти, теперь пытается удрать от возмущенного судмедэксперта.

Приоткрыв тяжелую дверь, следователь заглянул внутрь. Послышалось громкое, злобное рычание. Затем, заметив щель в двери, Сися попыталась прошмыгнуть в коридор, проскочив между ногами капитана. Лучко оказался проворнее и успел схватить собаку за задние ноги. Сися заверещала, но добычу не отпустила.

Рассмотрев то, что было намертво зажато в пасти, Лучко не смог сдержать смешка – все оказалось не так страшно, Сися с самым зверским видом всего лишь трепала зубами тапок судмедэксперта – тот не признавал иной обуви на рабочем месте. Вскоре, тяжело дыша после погони, подоспел и сам Семенов в одном тапке и принялся выговаривать собаке:

– Вот видишь? От меня-то удрать еще можно, а вот от Лучко не убежишь. Знаешь, что тебе теперь светит за воровство?

Почувствовав себя в центре внимания, Сися еще пуще разъярилась.

Судмедэксперт беспомощно развел руками:

– Витя, объясни хоть ты ей, пожалуйста.

Капитан грозно навис над Сисей:

– Статья сто пятьдесят восьмая: кража, то есть тайное хищение чужого имущества. Значит так: если тапок левый, есть шанс отмотать срок условно. Ну а если правый, тогда кранты. Семеныч, какой тапок-то?

– Да правый, правый, сам видишь.

– У-у-у, минимум два года.

Будто вникнув в смысл слов капитана, Сися враз перестала рычать.

– Но если ты чистосердечно раскаешься и вернешь мне тапок, то капитан… – начал вкрадчивым голосом Семенов.

– Так и быть, засчитает тебе явку с повинной, – закончил фразу Лучко.

Сделав разумный выбор в пользу свободы, собачонка нехотя выплюнула тапок и с громким лаем кинулась по коридору к выходной двери навстречу новым приключениям.

Обувшись, Семенов пригласил следователя в кабинет.

– Спасибо за содействие. Чай будешь?

– Нет, спасибо.

– А бутерброд?

– Издеваешься?

– Ничуть, время-то обеденное. Ну как знаешь.

Заварив себе крепчайшего чаю, судмедэксперт развернул целлофановый пакет со съестным и стал мастерить бутерброд из имеющихся в распоряжении ингредиентов. Движения его пальцев были точны и выверены, а сам бутерброд являл собой образец идеальной симметрии, причем по всем трем осям сразу.

Лучко не терпелось ознакомиться с новостями.

– Ну, рассказывай, что нашел.

Откусив кусок бутерброда и отхлебнув чая, цветом и крепостью не уступавшего кофе, Семенов указал на лежащую на столе папку.

– Я тут на досуге целую гору старых дел перелопатил. Мне уже во время вскрытия Гонсалеса показалось, что я когда-то встречался с чем-то похожим, но только очень давно. И смотри-ка, память не подвела. Вот взгляни. Это старый отчет, аж девяносто седьмого года. Занимательное чтиво.

Полистав отчет, капитан поднял удивленный взгляд на судмедэксперта.

– Оба-на! У жертвы такие же рассечения на лице, как у Гонсалеса! И точно такие же следы от ожогов утюгом!

Неторопливо отпив еще чаю и продолжая с легким чавканьем дожевывать бутерброд, Семенов склонил седую голову в знак согласия.

– Я и говорю – занимательное чтиво.

* * *

– Какой интересный старикан! – подумала вслух Вероника после того, как они, попрощавшись с Ортисом, вышли за дверь.

Глеб закивал.

– Ага. Глядя на него, я припомнил одно замечательное высказывание Франсиско Гойи. К сожалению, я встречал его только по-русски и не знаю, как оно звучит в оригинале. Мысль Гойи сводится к тому, что время можно сравнить с художником…

– Вы, должно быть, имеете в виду El tiempo también pinta^[31], – улыбаясь, подсказал точную цитату Бальбоа.

– Совершенно верно.

– В самом деле. – Бальбоа принялся развивать тему: – Есть лица, на которых прожитые годы опечатываются не более чем сеткой морщин да возрастной пигментацией. А есть и такие, на которых самым художественным образом во всех тонкостях запечатлевается человеческая душа. Вы не находите?

– Да, попадаются такие, что хоть вешай на стену в раме, – задумчиво ответил Глеб. – Почище иных живописных шедевров.

Разговор на какое-то время затих, а Глеб все продолжал размышлять над тем, что сказал священник. Он тайком рассматривал точеный профиль Вероники, столь знакомый ему во всех деталях, силясь углядеть едва заметные следы полупрозрачных лессировок, что за годы их разлуки дописало к портрету его бывшей возлюбленной неумолимое время. По счастью, Вероника и сама была погружена в какие-то мысли, что позволило Глебу беспрепятственно разглядывать то, что его живое воображение принимало то за неоконченные наброски, то за полностью завершенные картины минувшего, затерявшиеся в ложбинках все еще безупречно свежей кожи. Вот эта морщинка на лбу стала куда заметнее. А вот той упрямой складки возле губ раньше не было и в помине. Откуда она взялась?

«Время тоже пишет картины», – снова повторил он про себя афоризм великого испанца. – И еще какие.

* * *

Все время, пока скорый поезд мчался из Мадрида в Толедо, Глеб рассеянно смотрел в окно, наблюдая, как сгущающиеся сумерки постепенно обволакивали серо-синей дымкой пролетающие мимо поля и деревеньки, словно нарочно стилизуя их под вечерние пейзажи Карлоса де Аеса^[32].

Заключительные слова Ортиса никак не выходили у него из головы. Наконец Глеб не выдержал и повернулся к Веронике.

– Как думаешь, Гонсалес мог быть членом тайного общества?

Та пожала плечами:

– Вообще-то это на Рамошу непохоже. Или ты хочешь сказать, что я совсем не знала человека, с которым прожила пятнадцать лет?

– Я этого не говорил.

– Но подумал. А как же те руки из твоего видения. Ты же сам сказал, что они были старческие.

– Так значит, значок принадлежал не Гонсалесу, а кому-то другому? – спросил у Глеба сидевший напротив Бальбоа.

– Думаю, да, – ответил Глеб.

– Вот видите, – с облегчением сказала Вероника.

– Это еще ни о чем ни говорит, – возразил священник. Давайте все же предположим, что Гонсалес и в самом деле состоял в какой-то загадочной организации. Но за что его тогда убили? – спросил он, глядя на Глеба.

– Не знаю. Может, Рамон нарушил какие-то правила и поплатился за это? Кстати, есть версия, что Сократ принял смерть потому, что имел неосторожность открыть непосвященным тайны мистерий Осириса.

– Неужели? – удивился священник. – Только не говорите мне, что и в деле Сократа тоже фигурирует этот распроклятый Сириус.

Уловив замешательство в глазах собеседников, вызванное не особо приличествующим его сану лексиконом, Бальбоа виновато улыбнулся и, делано закатив глаза, перекрестил рот.

– Нет, падре, исторической науке на этот счет ничего не известно.

Вероника потянула Глеба за рукав.

– Представим на минуту, что ты прав. Но что такого секретного мог разгласить Рамоша? И кому это могло чем-то помешать?

Глеб оставил вопрос без ответа и повернулся к священнику.

– Помните последнюю реплику старика?

– Насчет тамплиеров? Если честно, эта мысль не оставляет меня с тех пор, как мы распрощались с Ортисом.

– Вы полагаете, речь идет о том самом ордене? – спросила Вероника.

– Весьма вероятно.

– Но зачем этим новоявленным неотамплиерам проливать чужую кровь?

Немного подумав, Глеб сделал неожиданное предположение:

– А что, если мы имеем дело с неким ритуалом?

Увидев недоумение в глазах Бальбоа и Вероники, Глеб пояснил:

– У некоторых тайных обществ древности существовала одна общая черта, вполне возможно, что она дожила до наших дней.

– Что вы имеете в виду? – спросил священник.

– Зачастую при приеме в такое общество кандидат был обязан совершить некое ритуальное преступление вплоть до убийства.

– С целью доказать новым собратьям собственную лихость? – предположила Вероника.

– Не только. Кровь скорее была призвана сжечь за кандидатом все мосты, отрезать ему пути назад. Такие обряды посвящения составляли тайное тайн и никогда и никому не раскрывались. Надо сказать, что далеко не всегда ритуал сводился к убийству. Были и другие способы накрепко повязать неофита.

– К примеру, новопосвященных тамплиеров заставляли плевать на распятие, – задумчиво добавил священник. – Так вы думаете, убийства священников – часть некоего ритуала посвящения?

– Может, и так, – задумчиво ответил Глеб.

– А как же Дуарте и мой муж? Они ведь не имели отношения к Церкви, – спросила Вероника.

– Вспомни, что я говорил про Сократа.

– Полагаешь, они пострадали из-за того, что собирались раскрыть чей-то секрет?

– А что, вполне рабочее предположение, – ответил за Глеба Бальбоа.

Впереди засверкали вечерние огни Толедо, и поезд уже начал притормаживать, а Глеб все никак не мог успокоиться:

– И все же я ничего не понимаю. Ну какие еще, к черту, рыцари? На дворе двадцать первый век!

Священник снисходительно усмехнулся.

– Это Испания, друг мой. В нашей стране до сих пор существуют рыцарские ордена, основанные в двенадцатом-четырнадцатом веках: Алькантара, Калатрава, Сантьяго, Монтеса. А уж о новодельных сообществах и говорить нечего. И кстати, многие из них прекрасно вписались в реалии сегодняшнего дня. Хотите, хоть сейчас введу в Гугле название какого-нибудь братства, и интернет тут же выдаст нам не мрачный сайт, стилизованный под махровое Средневековье, а стандартную страничку в Фейсбуке с внушительным списком лайков. Вот такие нынче времена.

Поезд уже совсем остановился, и священник потянулся к багажной полке за своим потертым портфелем, а Вероника впопыхах принялась рыться в своей сумочке в поисках зеркальца. В этот момент Глеб краем глаза успел заметить в сумочке нечто такое, чего никак не ожидал там увидеть. Это была рукоять револьвера.

Глава 26
Рыцарь Собачьей Звезды

Аккуратно заложив страницу, Командор отложил в сторону ветхое от времени издание «Тиранта Белого»^[33]. Забавно, он впервые прочитал эту книгу, когда ему не было и десяти, а кажется, это было только вчера. Помнится, вчитываясь в рыцарские приключения, он днями напролет грезил сражениями с коварными сарацинами и все силился словно в глазок, просверленный в хронологической необратимости бытия, увидеть самого себя, только повзрослевшим и могучим. Видит Бог, он старался изо всех сил. Однако все закончилось разочарованием. Разыгравшееся воображение сыграло с ним тогда злую шутку. Вместо розовощекого богатыря в расцвете сил мальчик увидел седого и немощного человека. И у этого человека было до боли знакомое лицо. Его собственное. Только бледное и морщинистое. И это лицо было почему-то перекошено от ужаса.

Несмотря на пролетевшие с тех пор десятилетия, Командор никогда не забывал о том странном случае. А последние месяцы, смотрясь в зеркало, он и вовсе не мог отделаться от ощущения, что его сегодняшнее лицо выглядит точь-в-точь как то, из детского видения. И что рано или поздно придет день, и он окажется у того же самого «глазка», но только с противоположной стороны. Что он там увидит?

Командор прикрыл веки рукой. Черт возьми, сейчас не время для сентиментов. Вот найдем то, что ищем, и уж тогда.

Придвинув стул к столу, он начал набрасывать план действий. А все же здорово, что у него в распоряжении есть люди, которые не чураются грязной работы. И пусть остальные братья косо смотрят в их сторону – дескать, бывшие мафиози – не страшно. Подумаешь. Не зря же сам папа в свое время приветствовал вступление в ряды тамплиеров прелюбодеев, клятвопреступников и разбойников. В итоге орден превратился в подобие иностранного легиона, но, заметьте, легиона весьма боеспособного. Интеллектуалов-болтунов в Воинстве и так хватает, а вот люди дела наперечет.

Мысли Командора снова переключились на Бернара Клервосского. Нет, в вопросе этики определенно стоит довериться авторитету этого колосса, некогда диктовавшего свою волю папам и королям и, между прочим, проповедовавшего, что цель человеческого существования в слиянии с Богом. А ведь похожую цель ставил себе и Командор, хотя и на несколько еретический манер. Впрочем, победителей ведь не судят?

* * *

Бальбоа встал с кресла и подошел к узкому окну, выходящему в безоблачное небо. А что, идея насчет исторических аналогий не так уж и плоха. Ведь если взрослые люди, живущие в двадцать первом веке, играют в рыцарей, значит, они определенно испытывают ностальгию по временам, в которых никогда не жили, о которых только слышали и читали. Так что к предположениям этого русского историка стоит прислушаться. А что, если злодеяния против Церкви и впрямь что-то вроде изуверского ритуала посвящения? Ведь кровь да смерть свяжут сильнее любой клятвы.

По словам всезнающего Стольцева, церемонии посвящения в тайные братства традиционно построены на том, что кандидат как бы умирает, а затем рождается вновь. И разве не может так статься, что воображаемую смерть взяли да и заменили реальной? Причем на заклание, естественно, попадает не кандидат, а некий враг. Почему какому-то психу не могло прийти в голову довести процедуру инициации до абсурда, скрепив ее убийством? Что-то вроде ритуального жертвоприношения? Звучит, конечно, жутко, но…

* * *

Глеб несколько раз на дню вспоминал случайно увиденный в сумочке револьвер. Образ женщины, которую он когда-то так хорошо знал, никак не вязался в его сознании с содержимым ее сумки. Зачем эта штука Веронике? Как давно она носит с собой оружие? Использовала ли Вероника револьвер по прямому назначению? С какой целью? При каких обстоятельствах?

* * *

Взяв увеличительное стекло, Марио Ортис с увлечением разглядывал стопку пожелтевших средневековых гравюр. Процесс доставлял старику истинное удовольствие. Собственно, ради этого он когда-то и пришел в геральдику – Ортису еще ребенком всегда нравилось копаться в овеянных славой рыцарских блазонах, постигая ускользающий смысл гордых символов и величавых девизов.

Что он во всем этом искал? Ортис и сам не был уверен в ответе, но не мог отказать себе в удовольствии постичь дух давно утраченных времен, в которых, повинуясь девизу «Без страха и упрека», так ярко жили и с таким достоинством умирали храбрейшие из мужей. А если за счастье заниматься любимым делом иногда еще и платили, то что могло быть увлекательнее ремесла геральдиста?

Старик тщательно укутал вечно мерзнущие ноги пледом, снова взял в руки лупу и принялся разглядывать новый лист, бережно поглаживая указательным пальцем полуистлевшую бумагу. Эта коллекция когда-то досталась Ортису по наследству и была поистине уникальной. Многие гравюры, очевидно, существовали в одном-единственном экземпляре, во всяком случае, о других копиях Ортис за всю свою долгую жизнь никогда не слышал. Ни дед, ни отец иначе как «сокровищем» это собрание раритетов не называли.

Палец, привычным движением поглаживающий страницу во время чтения, застыл на месте. Несмотря на груз прожитых лет и недуги, Марио Ортис так и не утратил способности удивляться или испытывать почти что юношеское волнение.

Его сердце, и без того отстукивавшее неровные ритмы, пошло в разнос.

Старик сунул под язык таблетку нитроглицерина и с нетерпением вернулся к гравюре. Нет, все точно. Сомнений быть не могло.

* * *

«Сколько раз ни пройди мимо собора, а каждый раз дух захватывает», – подумал Бальбоа во время прогулки, с восторгом глядя на храм, красоту и величие которого не способны передать ни фото-, ни кинопленка. Это надо видеть своими глазами.

Считается, что собор построен на том самом месте, где святой Ильдефонс Толедский принял ризу из рук святой Девы Марии. Эту монументальную сцену писали все великие: и Эль Греко, и Мурильо, и Веласкес. Самому же Бальбоа больше всего нравилась версия Мурильо – там Ильдефонс выглядел не столько бесплотным святым, сколько живым человеком, что только усиливало общее впечатление от шедевра.

Священнику было известно, что имя Ильдефонс на языке готов означало «готовый к битве». Временами Бальбоа и самого себя видел этаким новым Ильдефонсом, всегда готовым к очередным сражениям за Веру.

Решив помолиться за главного городского святого, священник замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Ему в спину тут же уткнулся зазевавшийся прохожий. Бальбоа снова попытался сосредоточиться, но несостоявшаяся молитва опять была прервана, на этот раз телефонным звонком. Звонил Марио Ортис.

– Вы должны срочно приехать. Я кое-что нашел.

* * *

– Я тут все думаю, кому и зачем понадобилось выдавать себя за Гонсалеса? – спросил Маноло, наливая себе и Рохасу по чашке кофе.

– Узнай мы это, уже сегодня раскрыли бы дело.

– Как думаешь, это мог быть кто-то из тех людей, что постоянно торчали в черной «тойоте» под окнами у старика и вдобавок перерезали в доме телефонные провода?

– Почти наверняка.

– А кстати, в чем смысл этой истории с проводами? Ведь у всех же теперь есть сотовые.

– Э, не скажи. Дуарте и его супруга – люди весьма старомодные и не пользовались мобильными.

– Серьезно? Получается, их полностью лишили связи с внешним миром? Но почему Дуарте не заявил об этом в полицию?

– На то могли быть свои причины. А потом, не забывай, кто-то хотел загнать в угол одного лишь Дуарте. Его жена злоумышленников, похоже, вовсе не интересовала – ей давали спокойно уходить и возвращаться.

– Возможно, Дуарте и сам не хотел ее вмешивать, чтобы не подвергать опасности.

– Вмешивать во что?

– Например, в какие-то свои делишки.

– Ты и правда веришь, что Дуарте связался с какой-то шайкой?

– А как еще объяснить то, что случилось? Брать-то в их доме нечего.

– Ну это еще ни о чем не говорит. Старик мог знать что-то важное.

– Пако, ты веришь в эти россказни про готский клад?

– А у тебя есть другая версия?

В ответ Маноло сделал неопределенный жест и углубился в спортивную рубрику свежей газеты.

* * *

Широко распахнув дверь, Ортис предложил гостям войти. Старик выглядел намного бодрее, чем в последний раз, и весь светился. Они подсели к столу, посредине которого лежала древнего вида гравюра, в целях сохранности покрытая тонким листом прозрачного пластика.

Хозяин взял со стола увеличительное стекло в изящной роговой оправе и тщательно протер его мягкой тряпицей. Слегка поколебавшись в выборе, Ортис протянул лупу Стольцеву, видимо, сочтя его главным в троице.

– Скажите, тот рисунок при вас?

– Да, вот он.

Положив листок на стол, Ортис ткнул в него пальцем.

– Вот, полюбуйтесь! Здесь то, что нарисовали вы. А вот здесь герб, принадлежавший рыцарю из знатного французского рода, жившему в четырнадцатом веке. А теперь сравните.

Глеб, не испытывавший проблем со зрением, передал лупу Бальбоа. Ему и так было прекрасно видно, что символика герба поразительно напоминает древнеегипетский иероглиф, о котором рассказывал Диего Медина.

– Невероятно! – воскликнул Бальбоа. – А вам известно, как его звали?

– Разумеется, – просияв, ответил Ортис.

– Ну и как же?

Старик ткнул пальцем в украшенную вензелями надпись Charles de Beziers и, явно наслаждаясь моментом, произнес с нарочитым французским акцентом:

– Шевалье Шарль де Безье.

Застыв от изумления, Глеб обвел взглядом Веронику и Бальбоа.

– Де Безье? А вам не кажется, что это очень похоже на последние слова Дуарте?

– Согласна. Но как, по-твоему, современный египтолог может быть связан со средневековым рыцарем? – спросила Вероника.

– Де Безье, де Безье, – задумчиво повторил священник, будто силясь что-то вспомнить, и звучно стукнул себя ладонью по лбу. – Ну где я мог встречать это имя?

Глеб снова обратился к Ортису:

– А вы можете пояснить, что означает каждый из изображенных на гербе символов?

– С удовольствием. Я даже приготовил небольшую презентацию, – с гордостью сообщил Ортис и включил компьютер, на экране которого появилось увеличенное изображение герба.

Было совершенно очевидно, что по сравнению с иероглифом, обозначающим Сириус, изображение выглядело стилизованным в духе средневековой геральдики. На левой половине герба располагался направленный вверх заостренный треугольник, а на правой – полумесяц, развернутый выпуклой стороной вверх, а под ним звезда.

Ортис надвинул очки поглубже на нос и показал пальцем на экран.

– С точки зрения геральдики символика на этом гербе весьма необычна. Например, полумесяц, или «круассан», традиционно изображается рожками вверх. Иногда он может быть развернут вправо или влево. Однако у этого де Безье он смотрит рожками вниз.

– Почему?

– Убей меня бог, не знаю.

– А что, собственно, означает этот, как вы говорите, «круассан»?

– Полумесяц, как, впрочем, и звезда, использовался для обозначения младших генеалогических линий рода, дабы отличать сына от отца и братьев друг от друга.

– Ладно, со звездой и полумесяцем ясно. А треугольник?

– Острие, или «пуант», как правило, говорит об инженерном или строительном мастерстве владельца.

– Хм, интересно, что именно имеется в виду.

– Этого мы не знаем. Скажу лишь, что в отличие от современных гербов в Средние века геральдические символы обычно не являлись прихотью дизайнера, а рассказывали языком знаков о достоинствах хозяина или служили отражением совершенных им деяний.

– Ну и о каких же деяниях могут говорить эти ваши «пуанты»?

– Например, мы можем предположить, что де Безье или кто-то из его рода воздвиг неприступную крепость или, наоборот, отличился во время взятия таковой.

На лице хозяина проступили признаки усталости. Он присел на свой излюбленный диван и тяжело откинулся на спинку.

– Надеюсь, я хоть чем-нибудь вам помог?

– Не то слово, сеньор Ортис, – с чувством выразил общую благодарность Бальбоа. – Ваша помощь была поистине бесценной.

– Ах, да, чуть не забыл, – сообщил Ортис на прощание. – У этого вашего де Безье было еще и прозвище.

– И какое же? – спросил Бальбоа.

– Рыцарь Собачьей Звезды.

* * *

По дороге к стоянке такси первой свое изумление выразила Вероника:

– Рыцарь Собачьей Звезды? Ведь это означает, что де Безье понимал смысл египетского иероглифа, изображенного на его гербе!

– Но это совершенно невозможно, – возразил Глеб. – Принято считать, что искусство понимать древнеегипетские тексты было утрачено примерно в пятом веке и обретено вновь только в девятнадцатом столетии благодаря Шампольону.

Ты же не собираешься сокрушить все основы наших представлений о знаниях Средневековья?

– Может и собираюсь. Ты сказал «принято считать», значит, речь идет всего лишь о предположении, верно? – А что, если все не так? Не это ли открытие имел в виду Дуарте, когда говорил, что его находка перевернет все представления о египтологии?

– Думаете, его за это и убили? – с сомнением спросил священник.

Глеб энергично замотал головой.

– Помилуйте! Это же вам не формула альтернативного топлива и не оборонные технологии, ради которых кто-то может пойти на все.

– Я бы задумалась о другом. Если мы правы в наших предположениях, то Дуарте определенно знал о существовании де Безье. Но откуда?

– А вот это повод для размышлений, – согласился Бальбоа.

* * *

Закрывшись в кабинете на ключ, чтобы никто не отвлекал, Лучко внимательно изучал забытое дело, переданное ему Семенычем.

Повреждения на теле жертвы действительно почти полностью совпадали с теми, что были найдены у Гонсалеса. Что за чертовщина? Значит, посетивший Москву испанский гражданин Алехандро Хиль тут ни при чем, и его сходство с фотороботом случайно? В конце концов Стольцев ведь мог ошибиться в своем описании, не так ли?

Чем дольше размышлял об этом следователь, тем больше склонялся к тому, чтобы забросить «испанский след» и заняться исключительно фигурантами дела более чем десятилетней давности. Как, кстати, их фамилии? Капитан снова заглянул в список подозреваемых. Третьим номером в нем числился некто Александр Хиляев по прозвищу Хилый. Минуточку! Алехандро Хиль и Александр Хиляев?

Торопливо пролистав папку и найдя страницу с фотографией Хиляева, Лучко положил ее рядом с фотографией Хиля. С обоих снимков на следователя смотрел один и тот же человек.

Глава 27
Письмо кардинала

После того как архиепископ попросил его вывести на чистую воду врагов Церкви, инспектор Рохас еще в начале расследования начертил для собственного удобства небольшую таблицу, куда аккуратно свел все, что знал об убийствах священников. Таблица так и осталась практически пустой, ведь не могло быть и речи о том, чтобы достоверно установить алиби сегодняшних фигурантов по делу Дуарте относительно событий трех-, пяти-, а то и семилетней давности.

С кислым видом перечитав дело и убедившись, что расследование окончательно застопорилось, инспектор оторвал взгляд от бумаг и перевел его на окно, за которым сияло ослепительно-голубое небо. Эх, насколько было бы проще, если бы Бальбоа мог по знакомству организовать ему помощь «свыше». В конце концов, Церковь больше всех заинтересована в удачном исходе дела, не так ли? Впрочем, Церковь, это одно, а небо – совсем другое.

Будто в опровержение этих умозаключений в ту же минуту неожиданно затрещал телефон. Звонил хозяин бара в Талавере, где Гонсалес поджидал Дуарте в день убийства. Бармен сообщил, что на днях, обсуждая с гостями заведения то печальное происшествие, он узнал кое-что интересное.

По словам одной из посетительниц, сидевшей в тот вечер на террасе своего дома, что по соседству с домом Дуарте, ее внимание привлек хозяин одного из автомобилей. Свидетельница вспомнила, что водитель серебристого пикапа, прежде чем выехать со стоянки, пару раз так громко хлопнул дверью, что женщина, вздрогнув от неожиданности, пролила на себя рюмку хереса. Похоже, хозяин автомашины был чем-то чрезвычайно расстроен или рассержен. Минутой позже, направляясь в сторону скоростного шоссе, водитель несколько раз столь резво надавил на газ, что послышался визг прокручивающихся покрышек.

К сожалению, человека за рулем женщина не разглядела и точного времени, когда произошел этот небольшой инцидент, не знает. Но она совершенно точно помнит, что это было до того, как она отправилась на встречу с подругой и увидела, как к бару подъехал симпатичный мужчина, которого позже, по слухам, обвинили в убийстве Хавьера Дуарте. И что интересно, упомянутый господин приехал на точно таком же серебристом пикапе, какой был у того сумасшедшего гонщика.

Повесив трубку, Рохас задумался. Вообще-то пикап – машина популярная, особенно в сельской местности, можно сказать, у каждого второго фермера в гараже стоит. Оно и понятно, ведь нет ничего удобнее для перевозки урожая на рынок. И все же любопытно, кто этот разгневанный господин, о котором рассказала посетительница бара.

Конечно, какой-то парень мог поссориться со своей девчонкой, а потом захотел поехать проветриться. Но что, если кто-то опередил Гонсалеса, и все то время, что тот безуспешно пытался достучаться до Дуарте, бедняга уже лежал на полу собственной гостиной, истекая кровью? Тогда рассказ свидетельницы заставляет взглянуть на события другими глазами.

Рохас знал, что в доме Дуарте определенно что-то искали, и хотя преступник делал это с превеликой осторожностью, следы обыска скрыть не удалось. Предположим, злодей не обнаружил того, что искал и понял, что зря убил человека. Это веский повод прийти в ярость, не так ли?

Услышанное натолкнуло Рохаса еще на одну мысль. Он вспомнил, что Гонсалес приехал в Талаверу на служебной машине. А у фонда, кстати, таких машин было две. Хм, интересная картина получается. В любом случае эту зацепку стоит незамедлительно проверить. Надо будет послать Маноло в дорожную полицию – пусть посмотрит, не засветился ли автомобиль где-нибудь по дороге. Если водитель был на нервах, такое вполне могло случиться.

* * *

Сообщив Веронике, что нашел нечто очень важное, Бальбоа попросил разрешения ранним вечером проведать их с Глебом. При этом голос священника звучал так, будто ему только что удалось решить все загадки мироздания сразу.

Заинтригованные Глеб и Вероника до самого прихода Бальбоа не находили себе места.

* * *

Лучко не вошел – влетел в кабинет Деда без стука.

– У нас появился след!

– И куда он ведет? – спросил генерал, уныло глядя на свежеприготовленный стакан лимонно-перичного снадобья от Наоми Кэмпбелл.

– В прошлое, точнее, в 1997 год. Рэкетиры поджарили хозяина универмага. Утюгом, как Гонсалеса.

– А рассечения на лице?

– Один в один. Жертву били тем же манером – локтем. Тогда по подозрению в убийстве проходил некто Александр Хиляев. Вину так и не доказали – свидетель погиб.

– Погиб? При каких обстоятельствах?

– Убили. Зарезали в собственном подъезде.

– Ну и где теперь этот Хиляев?

– В нашей базе по нему ничего нет.

– Значит, если я тебя понял, мы теперь ищем не глухонемого испанца, а русского бандюка, так?

– Никак нет. Испанец Хиль и гражданин Хиляев – одно и то же лицо.

Исполинская челюсть генерала стала опускаться вниз, грозя добраться до стола.

– Не понял.

– Я пока тоже.

– Ну так разберись, етить твою!

– Есть разобраться.

– Слушай, Лучко, а кто вел то дело в девяносто седьмом?

– Смирнов.

– Анатолий Василия? Отличный был следак. Жалко, теперь на пенсии. А знаешь что? Поезжай-ка к нему. Расспроси, что да как. Может, он чего и вспомнит. Ну все, можешь идти. – Дед с кислой миной отпил желтой жидкости из стакана. – Постой. А как там «Диета альпинистов»? Помогает?

– Так точно.

– А так с виду и не скажешь. Ладно, если что, я еще одну присмотрел – «шоколадную», специально для тебя. Съедаешь плитку в день и порядок – больше никакой пищи. – Поморщившись, Дед снова отпил из стакана. – Короче, заходи за подробностями – просвещу.

* * *

Раздался стук в дверь. Раскрасневшийся от быстрой ходьбы священник первым делом попросил стакан воды. Утолив жажду и устроившись в кресле, он наконец смог приступить к рассказу:

– Знаете ли вы, что в епископском архиве существует специальное хранилище для документов, представляющих особую важность для Церкви? Примерно раз в пятьдесят лет, а иногда и реже, часть документов по специальному распоряжению Ватикана переводят в открытый доступ. Именно таким образом пару лет назад была рассекречена одна очень любопытная переписка. Речь идет о послании епископа Тулузы кардиналу Толедо. В этом письме подробно пересказываются показания, которые инквизиторы под пытками вырвали у некоего тамплиера на допросе в Тулузе. А знаете, как звали того беднягу?

– Де Безье? – хором откликнулись Глеб с Вероникой.

На лице священника появилось выражение, какое можно видеть у ребенка, когда взрослые отбирают у него любимую игрушку перед тем, как отправить ко сну.

– Боже праведный! Вас трудно удивить. Но как вы догадались?

– Вас так распирало от радости, вот я и подумала, – рассмеявшись, сказала Вероника и повернулась к Глебу.

– Признаться, ход моих мыслей был немного другим, – сказал тот, – но теперь это уже не важно. Лучше скажите, как вы догадались поискать де Безье в епископском архиве?

– Думаю, что когда-то, листая аннотацию документов, поступивших в открытый доступ, я, должно быть, наткнулся на его имя, но оно тогда не отложилось у меня в памяти. Осталось лишь смутное ощущение, что я где-то его встречал. Слава богу, я догадался расспросить нашего архивариуса, и он сразу же направил меня по верному следу.

– А кстати, о каком времени мы говорим? – уточнил Глеб.

– Письмо датировано 1308 годом.

– Выходит, через год после разгрома ордена инквизицией. Очень интересно. Так о чем же рассказал в своих показаниях этот де Безье?

Вместо ответа священник взял паузу и опять попросил воды, явно стараясь вернуть рассказу желаемый драматизм, так некстати разбившийся о прозорливость Глеба и Вероники.

– О, это захватывающая история. Де Безье, представьте себе, пытали на предмет карты, якобы указывающей на место, где хранились спрятанные тамплиерами сокровища. Ну как, хотите продолжения?

Глеб и Вероника дружно закивали.

– Шевалье под пыткой подтвердил, что сокровища действительно существуют, но в детали вдаваться отказался. Только сказал, что клад спрятан в пещере.

– А поточнее? – попросил Глеб.

– Если быть точным, то в письме кардинала сказано, что узник в результате истязаний начал бредить. Его речь превратилась в бессвязную мешанину французского, испанского и латыни. На заданный много раз вопрос, где находится клад, он в какой-то момент дословно ответил: «In spelunca urbis Toleti…»

– В пещере города Толедо? – переспросил Глеб. – Но в какой?

– В том-то и проблема. Городские недра испещрены пещерами. Некоторые из них так велики, что, по слухам, простираются далеко за городские пределы. И это не считая подземных ходов, о которых я вам, помнится, уже рассказывал.

– Де Безье сообщил что-нибудь еще?

– Да, инквизиторам удалось разобрать еще одну фразу, якобы сказанную по-испански: «Свети сбоку…»

– И что могла бы означать эта бессмыслица?

Священник задумался.

– Не знаю. Возможно, дознаватели неважно владели испанским, а возможно, сознание шевалье к этому моменту уже полностью затуманилось.

– Хм, теперь несостоявшийся разговор Рамона и Дуарте выглядит совсем в другом свете, – задумчиво произнесла Вероника.

– Но откуда сведения о толедском кладе стали известны французскому рыцарю? – спросил Глеб.

– А что, если де Безье бывал или даже служил в толедском командорстве ордена? – предположила Вероника. – Это объяснило бы и тот факт, что шевалье бредил по-испански – значит, он прекрасно им владел.

– Есть еще одна любопытная деталь, – продолжил Бальбоа. – Отказавшись назвать точное место расположения клада, шевалье лишь туманно намекнул, на сей раз по-французски: «Бафомет укажет…».

– Бафомет? Кто это? – спросила священника Вероника.

Тот кивнул на Стольцева:

– Думаю, ваш друг объяснит лучше меня.

Глеб не заставил просить себя дважды.

– Речь идет о сатанинском божестве, которому якобы поклонялись тамплиеры. Во всяком случае, это было одним из самых серьезных пунктов обвинения на процессе.

– А как этот Бафомет выглядит?

– Обычно его представляют в виде дьявола с козлиной головой, рогами и бородой.

– Все поняла. Падре, можете продолжать.

– К сожалению, «Бафомет укажет…» были последними словами де Безье перед мученической смертью. Святой трибунал так и не понял, считать ли последние слова рыцаря признанием или насмешкой.

Вероника в задумчивости теребила непослушный локон, не желающий оставаться за ухом.

– Странная история, – сказала она. – Нос какой целью кардинал рассказал все это в письме к епископу?

– Кардинал Тулузы просил проверить достоверность показаний заключенного тамплиера. Однако, как явствует из дальнейшей переписки, никакого клада обнаружить не удалось.

– Думаете, де Безье все это выдумал под пыткой?

– Этого мы не знаем, – ответил Бальбоа. – Знаем только, что письмо французского епископа неоднократно перечитывал частый гость архива – Хавьер Дуарте.

– Вот это новость! – воскликнул Глеб.

Лицо священника снова приобрело загадочное выражение.

– Это еще не все, мои дорогие. Знаете, кто последним ознакомился с текстом письма?

Уже уставшая чему-либо удивляться Вероника безучастно спросила:

– И кто же?

Прежде чем ответить, падре посмотрел на нее долгим внимательным взглядом.

– Ваш муж. Причем уже после событий в Талавере.

Вероника раскрыла рот, но так и не смогла ничего сказать. Ситуацию подытожил Глеб:

– Выходит, что и Дуарте, и Гонсалес оба знали о некоем сокровище, якобы спрятанном в одном из подземелий Толедо. Представим, что Дуарте, возможно, продвинулся дальше нас и узнал точное местоположение клада.

– Уж не думаешь ли ты, что пергамент, который мы нашли в Москве, тоже имеет к этому какое-то отношение? – спросила пришедшая в себя Вероника.

– Вот вам и повод для убийства, – с волнением принялся рассуждать Бальбоа.

– Но кто мог желать смерти Рамону и Дуарте? – спросила его Вероника.

– Не исключено, что о секрете узнал кто-то еще. Может быть, даже от самого Дуарте. Учитывая, что в письме кардинала говорится о пещере, можно предположить, что речь идет о том самом месте, в котором фонд только что начал вести раскопки.

– Это соответствует и рассказу моего мужа на заседании совета о том, что он собирался встретиться с Дуарте именно по этому поводу. И кстати, я больше чем уверена, в этом деле замешан кто-то из совета фонда.

– Скорее всего, вы правы. Поэтому-то мы сейчас самым внимательным образом присматриваемся ко всем этим людям.

– Мы? Кого вы имеете в виду?

– Э-э… церковь, – коротко ответил священник и поспешил сменить тему: – Чем собираетесь заняться теперь?

Глеб ответил за двоих:

– Похоже, пришло время снова повидаться с вдовой Дуарте. Нам есть что ей рассказать. Вы присоединитесь?

– Нет, спасибо. У меня кое-какие дела в Саламанке, – ответил Бальбоа. Он уже было засобирался домой, но прежде попросил Глеба: – А вы не покажете мне еще раз копию найденного в Москве пергамента?

Глеб выложил листок на стол:

– Вот, пожалуйста. На карту, сказать по правде, совсем не похоже.

Внимательно повертев листок и так и сяк, священник спросил:

– Помните последние слова де Безье?

– Что-то насчет того, что точное место клада укажет Бафомет?

– Ага.

Глеб снова взглянул на листок.

– Честное слово, я пытаюсь напрячь все свое воображение, но никакого черта не вижу и в помине. А ты, Вероника?

Та помотала головой:

– Я тоже.

Лукаво улыбнувшись, отец Бальбоа эффектным жестом заправского иллюзиониста перевернул изображение вверх ногами.

– Ну а теперь?

Вероника и Глеб дружно ахнули. И было от чего. В перевернутом виде пятиконечная звезда, ассиметрично вытянутая вдоль своей продольной оси, и впрямь поразительно напоминала голову рогатого существа с козлиной бородкой.

* * *

Самым неприятным последствием химиотерапии были приступы головокружения, столь ужасные, что стоило немалых трудов не валиться тут же на пол, а из последних сил ковылять до ближайшей опоры. И, конечно, этот проклятый привкус рвоты, который было совершенно невозможно заглушить ни вином, ни едой. Впрочем, сегодня Командор чувствовал себя вполне сносно и решил разобрать почту, скопившуюся за несколько дней.

В утренней газете обнаружилась короткая заметка о ходе расследования убийства Хавьера Дуарте. Газетчики сообщали, что никаких подвижек в деле пока нет. Командор раздраженно отшвырнул газету на пол. Черт побери, Хавьер, ты был так нужен мне живым!

Командор вспомнил об обстоятельствах их знакомства. Нет, они, конечно, встречались и раньше, но никогда не заговаривали друг с другом. А тут столкнулись перед кабинетом онколога. Окидывая товарища по несчастью понимающим взглядом и пытаясь прикинуть на глаз, сколько времени ему отмеряно, двое совершенно чужих людей внезапно почувствовали себя ближайшими родственниками.

Тот день оказался по истине судьбоносным. К сожалению, их пути вскоре разошлись. Дуарте был полон тщеславия и хотел, чтобы о его открытии узнал весь мир, а не горстка посвященных. В этом вопросе их взгляды оказались строго противоположными. Командор сделал все, чтобы заткнуть ученому рот и избежать огласки, однако убивать Дуарте он не собирался. Тем не менее кто-то это сделал. Но кто?

Покопавшись в памяти, Командор припомнил, что в день произошедшего между ними разрыва Дуарте пообещал, что передаст свой секрет только в самые надежные руки. Похоже, эти-то «надежные руки» его и прихлопнули.

* * *

Пройдясь по супермаркетам и закупив всякой вкуснятины, Глеб с довольным видом раскладывал еду по полкам холодильника, мысленно планируя кулинарные изыски на ближайшую неделю.

Задумавшись над тем, каким будет сегодняшний ужин – мясо или рыба, он решил узнать, чего хочет Вероника. Глеб набрал ее номер и о, чудо, сразу же услышал знакомый голос, томно напевающий Besame mucho. Звук, правда, был очень слабым. Прислушавшись, Глеб понял, что звонок доносится из-за стены, за которой располагались апартаменты Луиса Ригаля. Он едва сдержал острое желание треснуть по этой стене чем-нибудь тяжелым.

Глеб с горечью вспомнил, как наутро после совместно проведенной ночи Вероника сказала, что ей надо «разобраться в самой себе». Судя по всему, именно этим она сейчас и занималась. На свой собственный манер.

Успокоившись, Глеб дал себе слово не впадать в истерику, а посвятить время исключительно тем, зачем, собственно, приехал, тем более что они с Вероникой заключили уговор.

Разве не так? А кроме того, Луис сегодня объявил, что уедет из города на несколько дней. Вот и славно. Одной головной болью меньше.

* * *

Сев в поезд, священник все продолжал размышлять над письмом кардинала Тулузы. Теперь прояснялись многие вещи, раньше казавшиеся ему странными. Например, тот факт, что в 1375 году архиепископ Педро Тенорьо, едва заняв свое место, первым делом повелел прочесать подземелья города в районе, прилегавшем к бывшим владениям тамплиеров. Несколько мумифицированных тел и пара не особо ценных безделушек – вот и все, что удалось тогда найти.

В 1546 году другой архиепископ Толедо – кардинал Хуан Мартинес Силисео – вновь приказывает тщательно осмотреть каждую пядь подземных ходов, что использовали тамплиеры. И снова безрезультатно. И если раньше все ломали головы, зачем это было сделано, то теперь становилось понятно, что оба епископа, очевидно, имели доступ к секретной переписке и показаниям де Безье. У них были все основания верить, что недра Толедо до сих пор хранят в себе несметные клады. Но о каком именно сокровище все же шла речь? За размышлениями священник и не заметил, как добрался до места назначения.

Идея поездки в Саламанку состояла в том, чтобы порыться в прошлом де ла Фуэнте-старшего. И в этом смысле священник очень рассчитывал на Главный архив испанской гражданской войны. И хотя архив был создан еще при Франко и потому в нем преобладали личные дела репрессированных республиканцев, а материалов о фалангистах было гораздо меньше, Бальбоа все же надеялся что-нибудь найти. В любом случае другого сравнимого по масштабу источника информации о том времени попросту не существовало.

Кроме того, эта поездка была прекрасным предлогом проведать и свое собственное прошлое, пройтись по Alma Mater, вдохнуть ни с чем не сравнимый воздух лучшего студенческого кампуса в мире. Собственно, с этого-то Бальбоа и начал.

Шагая по знакомым университетским коридорам, падре почувствовал острую ностальгию по бурным восьмидесятым, когда обитатели кампуса жили по двум параллельным расписаниям: одно касалось лекций и не считалось тогдашними студентами обязательным к исполнению, а другое – куда более важное – заключалось в том, чтобы ни на шаг не отстать от местной движухи, вошедшей тогда во всеобщий лексикон под названием movida. Само словечко и связанную с ним тусовку позаимствовали у мадридцев, которые первыми сообразили создать новый тренд, сплавив воедино в общем-то видавшие виды ингредиенты: музыку, алкоголь, секс, легкие наркотики и хорошее чтиво. Получившаяся смесь, как ни странно, оказалась освежающей. Ну, если не перебарщивать с дозировкой, конечно. Не зря же десятилетия спустя в Испании появилась поговорка: «Если ты жил в восьмидесятые и все помнишь, значит, ты тогда не жил».

Впрочем, юный Бальбоа палку никогда не перегибал. Ну разве что с литературой – читал он тогда запоем и все без разбору. С годами, правда, даже эта страсть порядком поутихла, не говоря уже об остальных. Хотя само слово «страсть» применительно к служителю Господа звучало как-то двусмысленно.

Архив расположился в старинном здании, в разные времена служившем то пресвитерианским коллежем, то сиротским приютом. Бальбоа это показалось символичным. В конце концов, документальные свидетельства жизни давно умерших людей – те же сироты, которых почти никогда и никто не приходит навещать, разве что престарелые республиканцы, желающие подтвердить статус репрессированных, заглядывают сюда, с тем чтобы претендовать на скромную прибавку к пенсии.

Все интересующие священника документы были заказаны им заранее, так что ждать не пришлось, и можно было сразу углубиться в чтение.

Для начала Бальбоа отобрал только материалы, касающиеся тех членов семейства де ла Фуэнте, что приняли сторону республиканцев. Надо сказать, таких оказалось совсем немного. Тем не менее хитрость сработала, и таким образом священнику удалось выйти на след Игнасио де ла Фуэнте, который в 1936 году просил за одного из своих родственников, входивших в некую масонскую ложу. С точки зрения франкистов, грех еще тот, почище, чем записаться в коммунисты. Так или иначе, а в досье были пунктуально указаны тогдашние должность просителя и место его работы. Ознакомившись с этой информацией, Бальбоа неожиданно для самого себя замурлыкал под нос припев прилипчивой песенки, которую с назойливым постоянством заводила малолетняя дочка одной из прихожанок.

Теперь священник точно знал, что искать нужно совсем в другом месте.

Глава 28
Сокровища храма

Перед тем как выйти из дому, Вероника отправилась в свою комнату наводить лоск, и Глебу пришлось допивать утренний кофе в одиночестве. Его взгляд упал на журнал, развернутый на кухонном столе. Статья называлась: ¿Por qué es tan difícil olvidar un gran amor?^[34]

Глеб с любопытством пробежал текст глазами. Смысл статьи сводился к следующему. Оказывается, большая любовь не только оставляет в человеческой памяти неизгладимые воспоминания, но и создает в мозгу устойчивые электрические цепи. И даже через годы после того, как отношения закончились, в голове помимо нашей воли может включиться некий рубильник, мгновенно возвращающий нас в состояние влюбленности в того, о ком мы с таким упорством старались забыть.

По мнению ученых, для того чтобы случилась такая физико-химическая реакция, бывает достаточно услышать знакомый запах, мелодию песни или увидеть фрагмент кинофильма, который может вызвать соответствующую ассоциацию. Разумеется, это наваждение вскоре проходит, но может с легкостью вернуться, как только очередной раздражитель снова спровоцирует «реакцию любви».

Отложив журнал, Глеб продолжал размышлять о прочитанном. Странно, почему эта тема вдруг заинтересовала Веронику? Она пытается разобраться в себе? Хочет избавиться от каких-то воспоминаний? От воспоминаний о нем?

И неужели его самого тянет к Веронике лишь в силу каких-то фантомных рефлексов? И к кому же его все-таки влечет: к Веронике, что он когда-то любил, или к Верито Гонсалес – женщине, о которой ему по большому счету мало что известно?

Да и эффект, производимый на Глеба тиканьем часов «Густав Беккер», в свете прочитанного тоже обретал новый смысл. Какое счастье, что часы остались в Мадриде! А то он, пожалуй, не смог бы за себя поручиться.

С другой стороны, Глеб прекрасно понимал: пускай возобновление отношений с Вероникой и сулит ему призрачное блаженство, надо помнить о том, что рано или поздно на горизонте обязательно замаячит новый Гонсалес. А второй раз он этого уже не переживет.

* * *

Мария Дуарте ждала их, сидя на крохотном балконе, сплошь увитом виноградом, и наслаждаясь ласковыми лучами утреннего солнца. Увидев гостей, она помахала им рукой и пошла открывать дверь. На этот раз в женщине не чувствовалось никакой враждебности. Скорее, любопытство.

Выслушав то, что удалось узнать Веронике и Глебу, сеньора Дуарте неожиданно рассмеялась, хотя смех ее прозвучал как-то невесело.

– Выходит, умирая, Хави прошептал имя французского шевалье, жившего семь веков назад? Как жил в своих фантазиях, так и умер.

Женщина перекрестилась и сложила руки на груди.

– Полагаю, вы пришли не только рассказать, но и спросить, верно?

Вероника кивнула:

– Да, насчет пропавшей книги вашего мужа. Скажите, вам удалось ее найти?

– Нет, дома ее нет. Судя по всему, книга пропала в день смерти Хави.

– В прошлый раз вы сказали, что совсем не интересовались научными идеями вашего мужа.

– И это чистая правда.

– А не было ли у Хавьера какого-то друга, который бы разделял его страсть к историческим изысканиям?

Мария Дуарте криво усмехнулась:

– Хави не был единственным чудаком на этом свете. Как я понимаю, вам нужен его закадычный друг Элисео Васкес. Тоже, кстати, не от мира сего.

– А как нам его разыскать?

– Очень просто. Балкон его квартиры расположен точно над входом в кафе Oh la la, что на проспекте принца Фелипе. Найдете легко.

* * *

Отыскать жилище Элисео Васкеса и впрямь оказалось нетрудно – они издалека заприметили летнюю террасу кафе и выставленные на улицу красные столы и стулья. Точно над входом виднелся балкон с белой плетеной мебелью.

Дверь им открыл седой господин с большущими черными глазами и любопытным взглядом ребенка.

Выслушав путаный рассказ Вероники, Васкес вздохнул с очевидным облегчением.

– А я уже, грешным делом, стал бояться, что Хави унес эту невероятную историю в могилу. Теперь вижу, что нет.

– Так, значит, вы в курсе?

– О, да, с самого начала.

– Мы хотели бы узнать как можно больше из того, что знаете вы.

– Не волнуйтесь, расскажу все, что вспомню. Но сначала предлагаю выпить по чашечке кофе с ликером. Вы уже завтракали?

Не дождавшись ответа, Васкес шмыгнул на кухню и, поколдовав несколько минут, выставил на стол поднос с кофе. Потом он подошел к перилам балкона и крикнул:

– Чучо, три рогалика, пожалуйста.

Снизу в подтверждение заказа чей-то очень громкий голос заорал в ответ:

– Пааашли три рогалика!

Буквально через считаные мгновения раздался стук в дверь и на пороге появился смуглый мальчуган с подносом, на котором была разложена дымящаяся выпечка.

– Ну, теперь ты понимаешь, за что я люблю эту страну? – прошептала Вероника Глебу на ухо.

Покончив с завтраком, Элисео Васкес приступил к рассказу:

– Так вышло, что, копаясь в архивах Великой инквизиции, Дуарте в свое время заинтересовался делом обвиняемого в ереси рыцаря-храмовника. Внимание Хавьера сразу же привлек герб на щите рыцаря. Изображенные на нем символы странным образом напоминали египетские иероглифы. Кстати, насколько я помню, один из символов был очень похож на точно такой же рогалик, – причмокивая, добавил Васкес. – Как вы теперь уже знаете, рыцаря звали де Безье. Изучить следственные материалы по его делу Дуарте не удалось – они исчезли и их судьба осталась неизвестной. С тех пор, горя желанием раскрыть тайну необычных знаков, Хавьер стал скрупулезно разыскивать материалы по этой теме, пока однажды ему не улыбнулась удача – часть епископского архива была помещена в общий доступ. Таким образом, Дуарте наткнулся на письмо кардинала Тулузы архиепископу Толедо.

– Эта часть истории нам уже известна, – пояснил Глеб. – Однако ваш друг, похоже, знал о де Безье гораздо больше нашего.

– Терпение, друзья, терпение! Прочитав письмо кардинала, Хавьер отправился в Тулузу – изучать французские архивы. И там ему снова повезло, и на этот раз по-крупному. Он совершенно случайно натолкнулся на чудом уцелевшую копию донесения, которое де Безье когда-то послал магистру ордена тамплиеров. Документ был спрятан под корешком переплета старинной Библии.

– Вы сказали «копию»? Но кто ее снял? – спросил Глеб.

– Копия была сделана на случай, если ни один из двух других курьеров не доберется до адресата. Вы все поймете, когда дослушаете до конца.

– Молчу, молчу, – заверил Васкеса Глеб.

– Так вот, выяснилось, что шевалье посетил Испанию по особому распоряжению Великого Магистра ордена Жака де Моле накануне печально известного тринадцатого октября 1307-го. Де Безье сопровождали в поездке еще два рыцаря-тамплиера, в чью задачу входила доставка депеши во Францию. Причина, по которой рыцари предприняли столь далекое путешествие, заключалась в том, что во время работ по благоустройству погребов в одном из принадлежащих ордену строений в Толедо был найден клад, судя по всему, заложенный еще готами много веков назад. И у приора Толедо были все основания полагать, что среди прочих ценностей его рыцари нашли сокровища храма Соломона…

– Храма Соломона? В самом деле? – прервал Васкеса Глеб. Тот, довольный произведенным впечатлением, перешел к финалу:

– Ну а самое главное, к письму была приложена карта.

– Карта? А где она сейчас?

– Вот этого я не знаю. Желаете еще рогалик?

Как только они вернулись домой, Вероника сразу набрала номер Бальбоа.

– У нас есть новости.

– У меня тоже, – сообщил в ответ священник. – Надо бы повидаться. Как вам то заведение, где мы встречались в прошлый раз?

– Вы про «Кафе монашек»? Договорились.

* * *

Встретившись по поручению Рохаса с коллегами из дорожной полиции, Маноло радостно сообщил, что интуиция инспектора и на этот раз не подвела – камеры слежения, установленные на трассе Е-90, зафиксировали превышение скорости неопознанным серебристым пикапом. Это произошло, предположительно, через тридцать минут после того, как Дуарте был смертельно ранен. К сожалению, объектив у камеры оказался сильно запылен, и номер не читается, зато видна крупная наклейка на капоте.

– И что там на этой наклейке? – спросил Рохас, уже догадавшись, каким будет ответ.

– Буквы FPH.

– Эмблема фонда «Историческое наследие»? Ага! Значит, это все-таки был один из членов совета. Я так и знал! Но кто же был за рулем?

– А вот это неясно. Качество снимка оставляет желать лучшего.

– А если пальчики проверить?

– Боюсь, искать отпечатки бесполезно. Я уже выяснил – оба пикапа разъездные. Ригаль и Гонсалес в будни добирались на них до раскопа и возили оборудование, Чавес брала машину на время переезда, а Мартин…

– М-да, все ясно. Значит, единственная надежда на фото?

– Да, но с ним придется здорово поковыряться.

– Ладно, отправь экспертам, пускай попробуют что-то с этим сделать.

* * *

По просьбе Вероники Глеб пересказал священнику разговор с Васкесом. Когда он дошел до сокровищ Соломона, Вероника потянула его за рукав.

– В суматохе я совсем забыла спросить, а в чем, собственно, состоят эти самые сокровища и каким образом они могли оказаться в Толедо?

Глебу, как всегда, пришлось провести небольшой исторический экскурс:

– Тут как раз все логично. Досконально известно, что часть утвари из разрушенного храма Соломона в Иерусалиме попала в руки римских легионов, и случилось это в 70 году. На рельефах триумфальной арки Тита на Римском форуме до сих пор можно видеть изображение золотого семисвечника, взятого тогда в качестве трофея.

Тремя столетиями позже готы под началом Алариха взяли Рим и принялись грабить награбленное. Считается, что среди прочего добра в их руки попали и сокровища храма Соломона, включая пресловутую Соломонову скрижаль. Позже вестготы осели в нынешней Испании и сделали своей столицей Толедо. Туда же переехала и их казна вместе со всем тем, что в свое время было награблено в Риме. Часть этих сокровищ в 711 году была захвачена маврами.

– Значит, только часть?

– Да, есть веские доказательства того, что арабам удалось найти далеко не всё. Например, в городке Гуаррасар в нескольких километрах от Толедо сто пятьдесят лет назад был найден сказочный по ценности клад – короны вестготских королей, сделанные из чистого золота и усыпанные каменьями.

– Так значит, сокровища и в самом деле могут находиться где-то здесь в городе прямо под нашими ногами?

– Во всяком случае, арабские летописи ни разу не упоминают ни Скрижаль, ни прочие уникальные ценности, значит, мавры до них не добрались.

– Еще со Средних веков по Европе ходил слух о том, что тамплиеры завладели сокровищами готов, вывезенными Аларихом из Рима, – вступил в разговор Бальбоа. – А теперь мы с вами знаем, что Дуарте нашел тому документальное подтверждение.

Вероника подняла руку наподобие того, как это делают на уроке в школе.

– А кто-нибудь может объяснить, что представляет собой эта самая скрижаль?

– Помните, мы с вашим другом Стольцевым как-то вспоминали Фейхтвангера и упомянутого им короля Реккареда, у которого был стол, высеченный из цельного изумруда? По преданию, этот стол как раз и принадлежал царю Соломону.

– А при чем здесь скрижаль?

Глеб снова вошел в привычный образ лектора:

– То, что Фейхтвангер называет «столом», иногда фигурирует под названием «скрижали». По одной из теорий, речь идет о скрижали Завета – каменных плитах, на которых, если верить Библии, были начертаны десять заповедей. Согласно Пятикнижию, заповеди были даны Моисею Богом на горе Синай.

– «И скрижали эти было дело Божье, а письмена – письмена Божьи…» – нараспев процитировал Бальбоа и позволил себе небольшое дополнение: – И не будем забывать, что скрижали Завета, в свою очередь, неразрывно связаны с ковчегом Завета, в котором они исконно хранились.

– И в чем же эта связь? – спросила Вероника.

– Дело в том, что некоторые ученые считают, что ковчег вовсе не был сундуком. И что слова про его «четыре стороны» не следует понимать буквально и что речь идет всего лишь о… ножках, – пояснил Бальбоа.

– Другими словами, может так статься, что ковчег Завета и стол Соломона – это одно и то же?

– Именно.

– Хорошо, а в чем ценность этой иудейской святыни?

– Во-первых, эта святыня не только для иудеев, а во-вторых, в Апокалипсисе есть описание того, как ковчег возвращается с небес во время второго пришествия Христа. – Тут Бальбоа картинно воздел руки и принялся цитировать своим зычным голосом: – «И отверзся храм Божий на небе, и явился ковчег Завета Его в храме Его; и произошли молнии и голоса, и громы и землетрясение и великий град…»

Перекрестившись в конце этой эффектной тирады, священник вопросительно посмотрел на Веронику. Та уточнила:

– То есть вы хотите сказать, что ковчегу приписывается некая сверхъестественная сила?

Бальбоа скривил рот:

– Мне не очень нравится слово «приписывается», а в остальном все так.

– Про ковчег мне все ясно. Не хочу показаться меркантильной, но очень хочется понять, в чем состоит реальная ценность готского клада. Ведь в документах, что нашел Дуарте, об этом ни слова.

Услышав вопрос Вероники, Бальбоа снова скривился, но промолчал.

– Ты, верно, имеешь в виду усыпанные каменьями побрякушки и все такое? – переспросил Глеб.

– Будь добр, оставь свой сарказм при себе, просто ответь.

– А ты вспомни, что по преданию стол Соломона, как, впрочем, и ассоциируемая с ним скрижаль, был высечен из цельного изумруда. Что касается ковчега Завета, то он, как водится, отлит из чистого золота.

– Золото? Изумруды? Ого!

– Думаю, это не главное. Пойми, историческая ценность артефактов, о которых мы сейчас говорим, не поддается никакой калькуляции.

– Ты всегда был безнадежным романтиком, – шепнула Вероника по-русски и, снова перейдя на испанский, обратилась к Бальбоа: – Падре, вот мы и выложили все наши новости. А что удалось узнать вам?

Бальбоа хитро улыбнулся:

– Надеюсь, что хоть на этот раз смогу вас удивить.

Вероника вздернула подбородок в шутливом вызове:

– Попробуйте.

– Ну что ж, постараюсь. Для начала нам придется вернуться в прошлое.

– Во времена готов?

– О, нет, что вы! Всего лишь на семьдесят лет назад. Знаете ли вы, что в 1940 году наш город посетила делегация высокопоставленных нацистских чинов во главе с самим рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером?

– Серьезно? – удивленно спросил Глеб.

– Мало того, рейхсфюрера сопровождала группа археологов, сотрудников Аненербе.

– А что такое Аненербе? – перебила священника Вероника.

– В переводе с немецкого Ahnenerbe означает «Наследие предков», – пояснил Глеб. – Этой организации вменялось в обязанность всеми средствами, включая оккультные науки, доказать превосходство арийской расы. – Он повернулся к Бальбоа: – Но с какой целью Гиммлер привез археологов Аненербе в Толедо?

– Никогда не догадаетесь, – с загадочным видом ответил священник.

– Неужели для того, чтобы искать сокровища готов?

– Не совсем.

– А давайте-ка сделаем паузу, а то я от волнения снова проголодалась, – взмолилась Вероника. Заказав для всех еще сладкого и кофе, она попросила Бальбоа продолжать.

– Так что же искали нацисты в Толедо?

– Представьте, их целью было, ни много ни мало, найти… священный Грааль!

– Что-что? Падре, вы нас не разыгрываете?

– Господь с вами!

– Хм, а ведь действительно в ранних текстах Грааль трактуется не как чаша, а как камень или некая драгоценная реликвия из агата или… изумруда, – высказал мысли вслух Глеб и посмотрел на Веронику. – Это тебе ничего не напоминает?

– Грааль? Здесь, в Толедо? У меня сейчас голова пойдет кругом.

– Допустим, речь и в самом деле идет о Граале, – согласился Глеб. – Выходит, нацисты, как и мы, надеялись, что готский клад не был разграблен?

– Или же они, как и Дуарте, нашли этому прямое доказательство, – предположил Бальбоа.

– Но зачем нацистам понадобились священные артефакты?

– Не забывайте, что Грааль дарует вечную жизнь, а ковчег Завета сулит своему обладателю неограниченную власть над миром.

– Ну допустим, обладание Граалем, ковчегом и скрижалью было актуальным для нацистов. Но кто станет убивать из-за этого сейчас?

– Тот, кто жаждет власти над миром.

– Неужели кто-то и впрямь верит, что древние черепки сделают его бессмертным или превратят во властелина вселенной?

– Ах, мой безбожный друг, – со смехом сказал падре, – миллионы людей и в их числе ваш покорный слуга и сегодня не сомневаются ни в одной строчке Священного Писания. А там среди прочего сказано: «Невозможное человекам возможно Богу».

Глеб беспомощно поднял руки, показывая, что не имеет ни сил, ни желания спорить.

Бальбоа озабоченно взглянул на часы:

– Простите, но я вынужден вас оставить. Пора в Мадрид.

– В такой час? – с удивлением спросила Вероника.

– Меня ждут в Национальном археологическом архиве.

– Думаете обнаружить там следы, оставленные экспедицией Гиммлера?

– Я, знаете ли, все еще не оставляю надежды по-настоящему удивить вас, – с хитрой улыбкой сказал священник и принялся церемонно раскланиваться.

Глава 29
Старый опер

Священный Грааль? Гиммлер в Толедо? Ну и чудеса! Покопавшись в интернете, Глеб нашел несколько пожелтевших снимков, на которых рейхсфюрер был запечатлен в окружении испанских генералов. Интересно, кто эти люди? Несмотря на все усилия, никаких комментариев к снимкам обнаружить не удалось. Тогда в голову Глебу пришла светлая мысль запросить помощи у Буре, благо тот был доступен для связи по скайпу.

Позывной профессора выглядел как Bure476ad и носил глубоко символический характер – в 476 году нашей эры германский наемник Одоакр заставил отречься последнего императора Западной Римской империи, тем самым проведя исторический водораздел между блеском столь любимой профессором Античности и мраком Средневековья.

Выслушав рассказ Глеба и появившиеся у него вопросы, Буре, чувствовавший себя в немецкоязычном интернете как рыба в воде, резонно предположил, что начать стоит непосредственно с сайта Аненербе.

– Думаете, такой сайт существует?

– Не только существует, а цветет и пахнет. Дайте мне полчаса.

Не прошло и двадцати минут, как Буре снова вышел на связь.

– Очкарик по левую руку от Гиммлера – это генерал Москардо. Колоритная фигура, настоящая икона для франкистов. Но для нас с вами наибольший интерес представляет другой очкарик, тот, что в штатском, – это археолог Мартинес Санта-Олалья. Он в свое время выдвинул популярную некогда теорию о том, что испанцы были дважды арийцами – с одной стороны унаследовали «правильную» кровь от готов, с другой – от кельтов.

– А иберов-то этот господин куда подевал? – искренне удивился Глеб.

Профессор усмехнулся:

– Да, тут в теории вышла промашка, но это не помешало Санта-Олалье на долгие годы возглавить испанскую археологию. Так вот, если верить тому, что я успел прочитать, испанцы под руководством Санта-Олальи долго пытались найти в недрах Толедо то, что немецкий рыцарь и миннезингер Вольфрам фон Эшенбах, большими поклонниками которого, к слову, были и Гитлер, и Гиммлер, в своем романе «Парцифаль» назвал lapis ex caelis.

– Небесный камень?

– Да, именно так Эшенбах представлял себе священный Грааль. Как пришедший с неба. И, кстати, не он один. То же самое относится и к скрижали Соломона. Вот почему средневековые авторы так часто склонны смешивать их между собой. Но главное не это. Большинство экспертов Аненербе, как, впрочем, и предшествующие им древние летописцы, сходятся на том, что «небесный камень», что бы за ним ни стояло – скрижаль или даже сам Грааль, следует искать не где-нибудь, а в Толедо. У меня все. Держите в курсе. Удачи!

Окончив разговор, Глеб все продолжал размышлять над словами Буре, то и дело посматривая на часы в ожидании вестей из Мадрида. Мобильный зазвенел только ближе к пяти. Это был Бальбоа.

– Я жду вас в «Кафе монашек».

– В котором часу?

– Вообще-то я уже здесь.

* * *

Старый опер жил в Тушине, они с Лучко оказались почти соседями. Командным тоном отправив жену на кухню и попросив ее поплотнее прикрыть за собой дверь, Анатолий Васильевич усадил капитана на диван и предложил чаю с помадкой. Отказаться от свежей помадки не было никаких сил, и Лучко с удовольствием принялся за угощение.

За чаем Смирнов рассказал все, что помнил о том старом деле.

– Несмотря на все оперативно-разыскные мероприятия, тот висяк мы так и не раскрыли. Эти сволочи грохнули свидетеля на второй день суда, и все обвинение рассыпалось. Кроме того, у меня сложилось впечатление, что судью купили – уж очень быстро она спустила дело на тормозах.

– А подозреваемых помните?

– А как же. Дело-то громкое было. Представьте, крупный универмаг, да еще в самом начале Тверской, в двух шагах от Думы и Кремля. Убитый хозяин, как я понял, был в доле с кем-то из сильных мира сего, но копать в эту сторону нам, сами понимаете, тогда не разрешили. Универмаг тот, скорее всего, крышевал кто-то из нашего же начальства, но тут, на беду, появились эти отморозки.

– Среди подозреваемых фигурировал Александр Хиляев по кличке Хилый.

– И его тоже помню. Такой крепкий коренастый парень, в ту пору лет двадцати пяти. В девяностых входил в Люберецкую ОПТ. Что с ним дальше стало, не знаю. В бизнес, думаю, этот Хиляев вряд ли подался.

– Почему вы так считаете?

– Он был типичным громилой, солдатом, неспособным действовать без приказов командира.

– Не припомните, у Хиляева были проблемы со слухом?

– У Хиляева со слухом все было хорошо, а вот его брат и в самом деле был глухонемой.

– Брат? Что вы говорите?

– Да, младший, кажется, Сергей. Он потерял слух еще в детстве, и для полноценного общения старшему пришлось выучить язык жестов.

– Откуда вы знаете?

– Я видел, как они обменивались знаками во время свидания в КПЗ.

– Нов деле о Сергее Хиляеве нет ни слова.

– Все верно, брат по тому делу и не проходил. Ему в девяносто седьмом стукнуло от силы лет шестнадцать. А кроме того, говорю же, Хиляев-младший был глухонемым – что проку от такого?

– Не скажите, – задумчиво возразил Лучко, не вдаваясь в детали.

– Что до старшего брата, – продолжил Смирнов, – то Александр позже проходил еще по одному мокрому делу, но внезапно взял да и исчез с концами. Поговаривали, что смылся за кордон.

– А родственники у Хиляева есть?

– Если не ошибаюсь, отец умер, когда тот был еще ребенком, а вот мать, помнится, проживала в Люберцах. Та еще штучка – чуть глаза мне не выцарапала в зале суда. В свое время сидела за скупку краденого.

– Что ж, Анатолий Васильевич, спасибо за увлекательный рассказ. Вы мне очень помогли.

Оповестив жену о том, что она уже может выйти из кухни, Смирнов на прощание не по возрасту крепко сжал руку Лучко.

– Удачи, капитан!

* * *

Троица расположилась за уже привычным столиком и заказала по чашке кофе с волшебными фирменными марципанами.

– Итак, в прошлый раз мы остановились на том, что немецкие археологи искали в Толедо ни много ни мало Священный Грааль, – напомнил священнику Глеб. – Неужели нацисты и впрямь рассчитывали использовать Грааль в качестве абсолютного оружия?

Бальбоа на мгновение задумался.

– Лично я верю в то, что в Граале заключены безграничные возможности и великая сила, но полагаю, специалисты Аненербе ставили перед собой иную задачу. Они вряд ли всерьез надеялись раскопать что-то вроде древней суперпушки. Нет, скорее речь шла о том, чтобы отыскать символ, достойный их притязаний на мировое господство, и торжественно предъявить его покоряемым народам. И эти поиски, кстати, были санкционированы лично фюрером.

– Падре, мы сгораем от нетерпения. Чем закончилась ваша поездка в Мадрид? Вам удалось разузнать о результатах работы немецкой экспедиции? Нацисты что-нибудь нашли в Толедо?

Оглянувшись вокруг, будто убеждаясь в отсутствии вражеских ушей, Бальбоа наклонился поближе к собеседникам:

– Ученые Аненербе с помощью приборов зафиксировали несколько подземных аномалий. Была составлена карта, после чего археологи приступили к работе. Однако времени на полномасштабные раскопки у нацистов уже не было. Не забывайте, шел 1940 год, и Германия к этому времени успела по уши увязнуть в войне.

– Значит, место захоронения клада тогда обнаружить не удалось? – уточнила Вероника.

– Насколько я понимаю – нет. Но это еще не конец истории. После отъезда немцев поисками священных артефактов какое-то время занимался Главный комиссариат археологических раскопок, специально созданный испанской Фалангой по образу и подобию Аненербе. Представьте, мне вчера посчастливилось заглянуть в уцелевшую часть его архивов.

– И? – в один голос воскликнули Вероника с Глебом.

– Должен вас расстроить, добраться до сокровищ фалангистам тоже не удалось. Тем не менее в Мадрид я вчера съездил не зря.

Лицо священника буквально светилось от предвкушаемого удовольствия.

– Вы позволите загадать вам загадку?

– Глеб их обожает, – пожав плечами, сказала Вероника.

Бальбоа приосанился и, ловко имитируя вкрадчивую интонацию Карлоса Соберы, ведущего испанской версии телепередачи «Кто хочет стать миллионером?», спросил:

– Кто, по-вашему, послужил проводником по пещерам Толедо во время памятной экскурсии с участием рейхсфюрера и высшего руководства Аненербе в 1940 году?

Глеб посмотрел на Веронику:

– Есть соображения?

– Никаких.

– Ладно, падре, мы сдаемся.

Бальбоа сокрушенно забормотал себе под нос:

– А помощь зала? А звонок другу? Вот так, без борьбы? Хм, я ожидал от игроков вашего уровня куда большего…

– Так кто же был тем таинственным проводником, падре? – прервала шутливые причитания священника Вероника.

– Де ла Фуэнте!

Новость повергла Веронику и Глеба в полное изумление.

– Что? Хосе де ла Фуэнте? – воскликнул Глеб. – Но как такое возможно? Ему на вид чуть больше шестидесяти.

– Да нет же, дорогие мои. Речь, разумеется, идет о его отце, Игнасио де ла Фуэнте. Старик, кстати, до сих пор живет и здравствует.

– Сколько ж ему лет?

– В сороковом было двадцать, значит, сейчас за девяносто.

– Очень любопытно. Выходит, де ла Фуэнте-старший и без Дуарте мог знать о спрятанном в пещерах кладе. А еще он мог…

В этом месте Глеб на мгновение осекся.

– А еще он вполне мог рассказать об этом своему сыну, – закончила за него мысль Вероника. – Ты же именно это хотел сказать?

– Да, но старика я бы отмел сразу. Он физически не способен никого убить.

– Во-первых, Игнасио де ла Фуэнте для своих лет весьма бодр и крепок, – возразил Бальбоа. – Во-вторых, чтобы нажать на спусковой крючок, особой силы и не требуется. И в-третьих, как вы совершенно правильно сказали, у него есть сын, который по невероятному стечению обстоятельств также является членом совета фонда.

– Вы сейчас говорите о возможном убийце Дуарте. Но тогда кто же убил моего мужа? И как связаны эти два убийства между собой?

Бальбоа сделал глоток кофе и дал свою версию событий:

– Если предположить, что обнаруженный в квартире Гонсалеса пергамент и есть та карта, которую нашел Дуарте, то вот вам и ответ.

– Да, но на карту это совсем непохоже.

Священник вздохнул.

– Согласен, тут не стыкуется. Значит, будем искать дальше.

Прощаясь, Бальбоа пригласил их на мессу:

– Завтра праздник Вирхен-дель-Саграрио. Она считается одной из самых почитаемых Богородиц во всей Испании. Придете на службу?

– Да, разумеется, – ответила за двоих Вероника. – Я видела статую в соборе, но без праздничного облачения. А теперь очень хочется посмотреть на ее роскошные наряды, хотя бы из женского любопытства. – Перейдя на русский, Вероника тихонько добавила с улыбкой: – Я слышала, местную статую одевают так пышно и ярко, что она становится похожей на гигантскую Барби.

Спохватившись, что слово «Барби» одинаково понятно любому уху, независимо от языка, Вероника обернулась в сторону священника. Тот в сердцах пригрозил ей пальцем. Желая загладить возникшую неловкость, Глеб перевел общий разговор в историческое русло:

– А ты знаешь, что египетские жрецы не только облачали статуи богов в церемониальные одежды, но и, представь, делали им макияж? А в Греции на Акрополе даже существовала специальная должность, что-то вроде костюмера богини Афины. И уж коли ты заговорила о роскоши, то хочу напомнить, что испанские королевы регулярно одаривали статуи Пресвятой Девы мантиями и прочей одеждой со своего монаршего плечика. И толедская Богородица тут не исключение. Я не ошибся, падре?

Ответом на эту тираду стала благосклонная улыбка Бальбоа. Инцидент, кажется, был исчерпан.

* * *

– И что ты думаешь о де ла Фуэнте? – спросила Вероника, пока они с Глебом задумчиво брели из кафе домой.

– О котором из двух?

– Я сейчас говорю об обоих. Что, если один из них причастен к убийству Дуарте?

– Брось, – возразил Глеб. – Вся вина де ла Фуэнте-младшего, похоже, состоит только в том, что его папаша был франкистом.

– Но он знал о кладе.

– Во-первых, как сказал Бальбоа, фалангисты тогда ничего толком не нашли. А во-вторых, как выясняется, тут полгорода уверены, что в одной из пещер спрятано великое сокровище. Не станешь же ты подозревать их всех.

* * *

Вечером, обсуждая завтрашний праздник с отцом Кирогой, которого на днях по семейным обстоятельствам перевели в Толедо из Сарагосы, Бальбоа, вспомнив о недавнем разговоре с русскими, затеял шутливый спор, какую из Богородиц облачают пышнее: Пресвятую Деву Дель-Саграрио в Толедо или сарагосскую Пресвятую Деву Пилар?

Кирога шутку, однако, не оценил. Он заметно помрачнел, а затем и вовсе перестал поддерживать разговор.

На вопрос Бальбоа, что случилось, Кирога ответил, что светлый праздник Святой Девы Пилар с некоторых пор омрачен для него грустными воспоминаниями.

– Не хотите поделиться? Глядишь, и полегчает.

Священник с воодушевлением принялся рассказывать о своем духовном наставнике, канонике по имени Перальта и о том, сколько добрых дел тот совершил, много лет находясь на посту члена городского капитула. Судя по рассказу Кироги, этот Перальта и впрямь был человеком необычайно благочестивым, если не сказать святым.

– А что стало с этим замечательным каноником? Почему я ничего о нем не знаю?

Кирога снова помрачнел.

– В том-то и дело, что Перальту убили.

– Какой ужас! Как это случилось?

– Представьте, какой-то негодяй застрелил несчастного прямо на улице.

Бальбоа замер на месте. Он почувствовал волнение охотника, выходящего на след крупного зверя.

– Говорите, застрелили? А когда?

– Сразу же после праздника Святой Девы Пилар. Накануне отец Перальта отслужил торжественную мессу, а на следующий день его не стало.

– Постойте! Вы точно уверены, что трагедия произошла сразу после праздника?

– На память пока не жалуюсь, – обиженно пробурчал Кирога.

– Но ведь день Девы Пилар празднуется в Сарагосе двенадцатого октября, не так ли?

– Ну да, уже лет двести, и его дату в Сарагосе знает каждая собака. Еще бы, весь город целую неделю гуляет так, что аж стены трясутся.

Бальбоа вцепился в рукав Кироги:

– Поймите, тут крайне важно не ошибиться. Вы абсолютно уверены, что отца Перальты не стало на следующий день после мессы, то есть аккурат тринадцатого октября?

– Да, на следующий же день, как сейчас помню.

– Что было потом? Убийцу поймали?

– Да где уж там. Говорю же, стояли праздники, на улицах полно народа – нечестивец растворился в толпе и был таков. – А полиция?

– До сих пор ищет.

– И как давно это все случилось?

– Лет восемь назад.

– Восемь?

* * *

Бальбоа никак не мог уснуть и, ворочаясь в постели, все думал о разговоре с Кирогой. Так значит, нападения на священников начались намного раньше, чем он предполагал? Убийство отца Перальты, случившееся тринадцатого октября, без сомнения, является еще одним звеном во все разрастающейся цепи преступлений, которую ему поручено раскрыть. В таком случае нужно срочно отправляться в Сарагосу и на месте уточнять подробности. А что, если Перальта не единственная жертва?

Засыпая, священник снова вспомнил неуклюжее замечание Вероники Гонсалес насчет Барби, получившее затем столь неожиданное развитие. Не пошути всуе эта русская, он ни за что не стал бы обсуждать с Кирогой облачения толедской Богородицы и не узнал бы о событиях, которые с Божией помощью помогут продвинуться в поисках убийцы. Каким же причудливым порой бывает Провидение!

Глава 30
Улица Тамплиеров

Мысль о том, чтобы отыскать дом из своего видения, по-прежнему не оставляла Стольцева, несмотря на то, что и Бальбоа, и Вероника в один голос предрекали неудачу таким поискам, поочередно ссылаясь то на число улиц города, то на адскую жару. А тут так вышло, что Веронике предстояло на весь день отправиться по делам в Мадрид – то ли надо было срочно оплатить какие-то счета, то ли на время захотелось отделаться от Глеба.

Воспользовавшись ситуацией, Глеб не мешкая приступил к поискам, несмотря на их очевидную бесперспективность. Отбросив сомнения и повертев карту Толедо и так и сяк, он разбил ее на несколько квадратов, а затем наметил маршрут, по виду напоминающий улитку, центр которой приходился на дворец Архиепископа. Оттуда и надо бы начать, постепенно охватывая Асукаику, Бенкеренсию, Санта-Барбару, Вальпараисо и прочие кварталы, одни только названия которых уже звучали в ушах как cante flamenco^[35].

Прихватив с собой рюкзак с бутылкой воды и предвкушая приятную прогулку, Глеб в приподнятом настроении спозаранку отправился к начальной точке своего маршрута. Он не знал, сколько долгих дней уйдет на то, чтобы обойти весь город, но и сидеть сложа руки уже не мог.

Просыпающийся Толедо оказался куда симпатичнее бодрствующего: ни тебе толпы туристов, ни шума, ни суеты. Глеб с удовольствием шагал по улочкам, еще не успевшим накалиться от зноя, любуясь прихотливо перемешанными друг с другом образцами архитектуры Средневековья, Возрождения и барокко.

Единственное, в чем Глеб был полностью уверен, так это в цвете дома с калиткой, которую ему предстояло найти, – выцветшая от солнца терракота. Это и станет для него главным ориентиром.

В какой-то момент, видимо, в силу буйного воображения, Стольцеву показалось, что за ним по пятам кто-то идет. Несколько раз, подобно героям шпионских кинолент, Глеб украдкой вглядывался то в стекла витрин, то в отполированные до зеркального блеска вывески, силясь рассмотреть, что происходит у него за спиной, но так и не заметил ничего подозрительного. В конце концов, он попросту резко остановился и оглянулся назад. Единственный попавший в поле зрения человек – безобидного вида старичок – пошел своей дорогой, нырнув в паутину узких переулков.

Открывающиеся кафе так манили ароматами, что Глеб дважды прерывал прогулку, с тем чтобы выпить чашку кофе и подкрепиться. В итоге шестичасовых поисков он был и сыт, и полон впечатлений. Единственным разочарованием послужило лишь то, что дома, выкрашенного в цвет терракоты, он так и не обнаружил. Ничего страшного, поиски ведь только начались.

* * *

Помня о том, что даже у стен есть уши, инспектор вышел из здания комиссариата на улицу, с тем чтобы созвониться с Бальбоа. Рохас рассказал священнику о серебристом пикапе и о том, что им пока неизвестно, кто и зачем ездил на нем в Талаверу. Бальбоа, в свою очередь, сообщил инспектору, что отправляется в Сарагосу, где надеется найти нечто весьма важное.

«Что бы это могло быть?» – подумал про себя Рохас, но решил не задавать лишних вопросов. В конце концов, сам он ищет убийц Дуарте, а цель Бальбоа – найти таинственных врагов Церкви. Их расследования пересекаются, но не более того.

* * *

Непрекращающиеся приступы тошноты сегодня ненадолго отступили. Растворив сводчатое окно, Командор с блаженным видом полной грудью вдыхал горячий воздух. Он нутром чуял, что вдова Гонсалеса и ее друг могут привести его прямо к цели – надо только не упускать их из вида. Вокруг них, правда, все время вертится этот толстый священник. Ему-то что за интерес?

Люди, которым было поручено вести наблюдение, донесли, что сеньор Стольцев целый день шатался по городу – вроде как что-то искал, а что – непонятно. Чего это он тут рыщет?

А что, если русские уже давно нашли карту и теперь пытаются отыскать указанные там ориентиры? Какой-то секретный знак на стене здания или что-то похожее? Только бы не прозевать момент!

Затем Командор вспомнил об одной странности – в докладе одного из наблюдателей было сказано, что ему показалось, будто за русским историком следил не он один. Но из боязни упустить объект проверить свои подозрения наблюдатель не смог. Так кто же за ним шел? Полиция? Это вряд ли. Хм, может, наблюдатель всего лишь перегрелся на солнце? Как бы там ни было, надо всех предупредить, чтобы держали ухо востро – не хватало только привести за собой хвост прямиком в орден.

* * *

Дверь открыла полная блондинка лет шестидесяти пяти.

– Милок, тебе чего? – Затем, цепким взглядом изучив Лучко, она спросила, глядя на его шрам: – Это кто же тебя так? Свои или небось менты отделали?

Поняв, что свое удостоверение гражданке Хиляевой с порога показывать не стоит, следователь решил действовать по ситуации. Он небрежно привалился к косяку, сунул руки в карманы и, для пущего эффекта цыкнув зубом, спросил:

– Мать, как мне Саню найти?

Женщина всплеснула руками:

– Ты что полегче спроси. Сынуля мой, можно сказать, с прошлого века не заявлялся. И все его друзья, кстати, про это знают.

– Я, понимаешь, только что с курорта… э-э… откинулся.

Еще раз с подозрением оглядев гостя, Антонина Ивановна Хиляева все же впустила его в квартиру.

Лучко сразу обратил внимание на кучу новой, еще пахнущей магазином бытовой техники: телевизор в пол стены, холодильник шириной метра в полтора, весь утыканный цветными дисплеями и больше похожий на компьютер, а также гора еще не распечатанных коробок.

Дорогая электроника резко контрастировала со скромной квартиркой. Однако краденым здесь, похоже, не пахло. Скорее это было похоже на склад подарков, преподнесенных любимой маме вставшими на ноги детьми.

«А ведь братья Хиляевы были здесь, и совсем недавно», – подумал следователь.

– Долго загорал-то? – уточнила Хиляева.

– Десять лет, почитай, отдыхал.

Неожиданно женщина расхохоталась.

– А вот тут ты врешь. Я много ребятишек перевидала из тех, что, как ты говоришь, только что «откинулись», и никто из них не мог похвастаться таким цветущим видом, как у тебя. Да ты же небось лопату отродясь в руках не держал? Говори, зачем пришел, а то ментов позову.

– Дык мы уже здесь, – не выходя из образа, сообщил хозяйке Лучко и достал из кармана удостоверение.

Глаза Хиляевой сверкнули ненавистью.

– Чего приперся, мусор поганый? А ну мотай отсюда!

И хозяйка схватила с обеденного стола нож размером с хороший мачете.

Следователь счел благоразумным отступить к двери. Ему пришлось пятиться задом, чтоб ни на секунду не терять из виду руку Хиляевой, размахивающую ножом.

– Зря вы так разнервничались, Антонина Ивановна. Я всего лишь хотел справиться о Саше с Сережей. А то у нас в МУРе народ волнуется, понимаете ли. Живы ли пацаны, здоровы? Как себя чувствуют? И, кстати, где живут?

Последний вопрос, впрочем, был совершенно риторическим. Едва войдя в комнату, следователь сразу заметил еще один недавний подарок – расписную керамическую тарелку, висевшую на стене. Тарелка выглядела новехонькой – дарители не удосужились даже ценник отодрать. Керамику украшал довольно грубо намалеванный фрагмент картины Эль Греко «Толедо в грозу».

* * *

Поставив обнаженные ступни на прохладный каменный пол, Глеб медленно сжимал и разжимал пальцы, натертые во время многочасовой прогулки по жаре. В руке он держал коробку со значком Рамона. Рассматривая ее в косых лучах заходящего солнца, Глеб заметил на обратной стороне едва различимую надпись. Похоже, что писали не на самой коробке, а на листе бумаги, лежавшем сверху. Судя по всему, у коробки первоначально было что-то вроде суперобложки, которая, к несчастью, не сохранилась. Глеб прищурился и прочитал: Segundo sábado^[36]. Хм, что бы это значило?

Он снова принялся вертеть коробку в руке, припоминая, что во время сегодняшних поисков несколько раз испытывал смутное ощущение, что что-то упустил в своем первоначальном видении. Но что?

Не найдя ответа, Глеб зажал значок в кулаке, зажмурил глаза и откинул голову назад. Минуты через три ему удалось расслабиться и сосредоточиться на своих ощущениях. Комната стала медленно погружаться в темноту, затем где-то впереди забрезжил свет.

Целью Глеба было увидеть то, что ускользнуло от его взгляда при первом просмотре. Так киноманы иногда пересматривают знакомые ленты, с тем чтобы уловить незамеченные ранее нюансы или обнаружить забавные киноляпы, по чьей-то рассеянности пропущенные при монтаже.

Сюжет «фильма» был уже хорошо знаком, что позволило сосредоточиться на фоновом изображении, по обыкновению размытом. А вот и дом с калиткой. Минуточку! Что это там за пятно на стене?

После нескольких минут колоссального напряжения, изрядно вспотев, Глеб на исходе сил каким-то чудом все-таки умудрился рассмотреть изображение. Не веря в такую удачу, он на радостях даже захлопал в ладоши. Нежданные аплодисменты спугнули пару влюбленных голубей, выбравших местом свидания мраморный подоконник гостиной.

* * *

Приехав в Сарагосу, Бальбоа сразу же отправился к собору Христа Спасителя, где располагалась резиденция архиепископа. У входа его уже ждал отец Апарисио, любезно согласившийся помочь гостю из Толедо сориентироваться в бездонных недрах архиепископского архива.

После обмена любезностями Бальбоа первым делом расспросил Апарисио о том, знает ли тот о каких-либо нападениях на служителей Церкви в Сарагосе или ее окрестностях. Тот сразу вспомнил отца Перальту, затем, немного подумав, назвал еще одного деревенского священника, без вести пропавшего примерно десять лет назад. С него Бальбоа и решил начать.

Расписавшись в получении бумаг, священник засел за их изучение. По документам выходило, что девять лет назад в местечке под названием Ла-Муэла без следа исчез приходской священник. Поиски ни к чему не привели, тело так и не было найдено. Поскольку пропавший был человеком молодым и весьма привлекательным, основной версией следствия стала месть на почве ревности. Однако никаких доказательств легкомысленного поведения священника обнаружить не удалось, следствие в конце концов зашло в тупик, и дело было закрыто.

Самым примечательным моментом всей этой грустной истории было то, что священника хватились пятнадцатого октября, то есть через два дня после зловещей даты разгрома ордена Воинов Христовых. Это происшествие тоже, несомненно, было связано с событиями, что привели отца Бальбоа в Сарагосу.

Принявшись за дело отца Перальты и убедившись, что история, рассказанная Кирогой, полностью подтвердилась, Бальбоа сделал небольшой перерыв. Он принялся массировать затекшую от напряжения шею, оглядывая высившиеся до потолка стеллажи. Тут взгляд священника упал на многотомную подшивку документов, на корешках которой красовалось латинское название местной архиепархии – Archidioecesis Caesaraugustana^[37]. Интересно, знает ли помешанный на древностях Стольцев, что Сарагоса – это исковерканное арабами имя римского императора Августа? Скорее всего, да, ведь этот парень, кажется, всеведущ, как сам Господь. Перекрестившись во искупление этой крамольной мысли, Бальбоа снова углубился в чтение.

* * *

Возвращаясь из Люберец в Москву и ползя со скоростью пешехода по запруженной автомобилями Волгоградке, Лучко с удовлетворением подумал о том, что его предположения насчет жестов, которыми обменивались налетчики, описанные Стольцевым, полностью подтвердились.

Судя по всему, один из Хиляевых – скорее всего Сергей, – вломившись к Гонсалесу, узнал сюжет на репродукции, что висела в прихожей, и указал на это брату. И теперь у него есть все основания предполагать, что Хиляевы, покинув Россию, осели в испанском Толедо. Учитывая, что именно оттуда приехал погибший Гонсалес, становится понятно – Хиляевы прилетели исключительно по его душу.

Между тем, Смирнов, вспоминая об Александре Хиляеве, говорил, что тот сам по себе безынициативен и нуждается в приказах. Получается, Хиляевы прижали Гонсалеса по чьему-то распоряжению? Кто их подослал? Кто бы ни был этот человек, он живет в Испании. И скорее всего, опять-таки в Толедо, где сейчас находится Стольцев. Надо предупредить Глеба – эти два братца чрезвычайно опасны.

С тоской оглядев уходящую за горизонт пробку, Лучко включил проблесковый маячок и выехал на реверсивную полосу, проложенную по центру шоссе. В конце концов, он при исполнении или как?

* * *

После беготни по присутственным местам Вероника порядком устала, поэтому ужинать решили дома. Выбор блюда был определен ностальгией по родной кухне – безумно хотелось окрошки. Хотя испанский гаспачо и приходится ей двоюродным братом, это все-таки не совсем то.

Доверив Веронике нарезку овощей, Глеб, сияя от гордости, принялся процеживать собственноручно приготовленный квас. Воссоздать аутентичный вкус в отсутствие привычных ингредиентов было невозможно, поэтому пришлось пойти на некоторые хитрости и довольствоваться продуктом в стиле «фьюжн». Поскольку испанцы не употребляют в пищу ржаного хлеба, в ход пошел немецкий пумперникель, обнаруженный на полке соседнего супермаркета. В сочетании с испанским изюмом из Малаги с его мускатным вкусом пумперникель дал поистине превосходный результат.

– Боже, какой запах, – воскликнула Вероника, втягивая носом воздух.

– Скажи спасибо грекам.

– Грекам? А им-то за что?

– За то, что те донесли до нас древнеегипетский рецепт этого супернапитка.

– Хочешь сказать, что квас пьют не только у нас?

– Так вышло, что и египтяне, и греки рецепт в итоге позабыли. Видимо, полностью переключились на пиво.

– Забавно. А русские, значит, единственные из всех возвели египетскую придумку в культ и даже превратили в национальный символ?

– Зря смеешься. Между прочим, воины князя Владимира пили квас в качестве «боевых ста граммов» перед битвой с печенегами.

– Неужели? А с кем собираешься биться ты? Уж не со мной ли?

– Мы с тобой уже отсражались.

– Не знаю, – задумчиво ответила Вероника и по рассеянности саданула ножом по пальцу. – Ой!

Бросив миску с квасом, Глеб обработал ранку йодом из аптечки и помог наложить пластырь.

– Ты в каких облаках витаешь? – спросил он, разливая готовую окрошку по тарелкам.

– Извини, задумалась.

– И о чем же?

– Сейчас расскажу, дай только сначала попробовать нашу стряпню.

Вероника принялась с аппетитом отправлять в рот ложку за ложкой, а Глеб про себя отметил, как легко и естественно прозвучало слово «нашу».

Немного насытившись, Вероника рассказала Глебу о своей поездке.

– Представляешь, весь день как подорванная моталась по Мадриду туда-сюда.

– Все успела?

– Вроде да.

– Домой заезжала?

– Ага, утром, сразу с вокзала. Столкнулась с нашей соседкой, и та рассказала мне странную историю. Как-то утром она выгуливала собаку и заметила Рамона. Он сидел за столиком у окна в кафе напротив нашего дома и пил кофе.

– Ну и чего же тут странного?

– А вот послушай. По словам соседки, увидев, что я села в машину и уехала, Рамон чуть ли не бегом направился к нашему подъезду.

– Ты хочешь сказать, что Рамон без спросу заходил в квартиру? Ну и что? Эта же ваша общая собственность.

– Так-то оно так, но зачем бы ему от меня таиться? Я никогда не чинила никаких препятствий для его встреч с Йоськой и даже не стала отбирать ключ от входной двери, тем более что Рамон все тянул и тянул с тем, чтобы вывезти свои шмотки, говорил, пока некуда, хотя здесь, в Толедо, места в квартире полно.

– Думаешь, Рамону было что от тебя скрывать?

– Уж будь уверен. Мой муж всегда был мастером по части конспирации. Поэтому я сижу и все думаю: ну зачем он приезжал в мое отсутствие? Что он хотел там найти?

В голове Глеба промелькнула догадка.

– А что, если целью Рамона были вовсе не поиски?

– Тогда что?

– Помнишь, сеньора Савон рассказывала про то, как кто-то вскрыл дверь квартиры Рамона в Толедо?

– Да, по ее словам, злоумышленники тогда ничего не взяли.

– Вот именно.

– О чем ты?

– Я почти уверен, что Рамон приезжал к тебе не для того, чтобы что-то найти, а для того, чтобы…

– Спрятать? Но мы же с тобой все так тщательно перетряхнули.

– Значит, просмотрели.

– И что ты предлагаешь? Снова перевернуть квартиру вверх дном? Даже если у Рамона и впрямь был какой-то тайник, мы вряд ли его найдем. Говорю же: по части конспирации с ним мало кто сравнится.

– Я бы все равно попробовал.

– Ну как скажешь, – со вздохом согласилась Вероника и протянула тарелку за добавкой. – А как прошел твой день?

Хотя Глеба так и распирало от желания поделиться своими достижениями, он решил растянуть удовольствие, а потому не спеша налил порцию окрошки и начал рассказ нарочито безразличным тоном:

– Да так, ничего особенного. С утра решил прогуляться.

– И куда же?

– Э-э… можно сказать, ходил по городу кругами.

Ложка застыла в сантиметре от алых губ Вероники.

– Часом не калитку с эмблемой искал?

– Точно. Как ты догадалась?

– Не важно. Нашел?

– Не-а.

– Тогда отчего у тебя такой самодовольный вид?

– А что, заметно?

– Не то слово. Ладно, Стольцев, колись, что случилось?

– Помнишь ту улицу из моего видения? Сегодня мне удалось рассмотреть ее название.

– Серьезно?

– Calle de los Templarios^[38].

– Улица Тамплиеров? Ух ты!

Глеб состроил печальную мину.

– Это была хорошая новость.

– А что, есть еще и плохая?

– Я прочесал интернет и выяснил, что в Толедо такой улицы нет.

– А в других местах?

– То-то и оно, что чуть ли не в каждом городе Испании есть улица с таким названием.

– В самом деле?

– Ага. Этому есть простое объяснение. В свое время, после того как христиане были окончательно изгнаны со Святой земли, храмовники объявились в Испании, где принялись доблестно сражаться против мавров.

Эти ратные подвиги позднее сослужили им хорошую службу. Даже после того, как орден был повсеместно объявлен вне закона, в Испании, несмотря на всю жестокость местной инквизиции, к храмовникам отнеслись куда милосерднее, чем во Франции. Приговоры были намного мягче, многие рыцари были оправданы, да и имущество тамплиеров не подверглось конфискации, а было передано другим орденам. С тех пор и повелось, что испанцы и рыцарство неразделимы, даже само слово «кабальеро», как ты знаешь, означает «рыцарь».

– Хм, признаться, никогда не задумывалась об этом. Другими словами, нет ничего удивительного в том, что сердобольные испанцы назвали кучу улиц в честь рыцарей Храма?

– Вот именно. Представь, я нашел улицу Тамплиеров в Сарагосе, Уэске, Вальядолиде, Леоне, Бадахосе и еще бог знает где.

– А в Мадриде смотрел?

– Разумеется, но нашел только переулок под названием Plaza de los Templarios^[39].

– Думаешь, не то?

– Точно не то. В последнем видении я весьма отчетливо рассмотрел табличку с названием. Речь идет именно об улице Тамплиеров.

– Значит, мы по-прежнему не знаем, где искать дом с калиткой?

– Э-э… не совсем так.

Глаза Вероники сверкнули грозным блеском.

– Стольцев, не крути!

– Ну, я всего лишь хотел оттянуть момент триумфа.

Вероника не выдержала и, вскочив со стула, принялась шутливо душить Глеба.

– Слышь, ты, триумфатор недорезанный, я же по твоим хитрым глазищам сразу поняла, ты что-то нашел. А ну выкладывай сейчас же!

Ощутив руки Вероники на своей шее и плечах, Глеб испытал сильнейшее возбуждение. Он будто снова пережил их первую близость, начавшуюся примерно с такой же шутливой потасовки. Правда, тогда в качестве душителя выступал он сам. Помнится, ослабив и без того нежную хватку, он убрал ладони с шеи возлюбленной и робко опустил их вниз. Когда пальцы наконец добрались до желанных бугорков, Вероника неожиданно обхватила его руки своими и что есть силы прижала к груди.

В силу охвативших его тогда эмоций дальнейшие события Глеб помнил весьма смутно, а жаль. Такие моменты следовало бы смаковать посекундно. Чертова память! Она как неумелый монтажер намертво запечатлевает никому не нужную ерунду, в то же время безжалостно затирая и вырезая самые яркие и важные эпизоды кинофильма под названием «Жизнь».

Вероника снова уселась напротив.

– Ты что это на меня так странно смотришь?

– Извини, задумался. Ты права, я кое-что нашел. Мне в голову пришла простая мысль, что искать нужно не абы какую улицу Тамплиеров, а ту, что ближе всего к Толедо.

– И где же находится такая улица?

– Всего лишь в девяноста километрах отсюда по шоссе, в Талавера-де-ла-Рейна.

– То есть в городе, где жил и умер Хавьер Дуарте?

* * *

Расписываясь за очередную высоченную стопку бумаг, Бальбоа неловким движением захлопнул книгу приема-сдачи документов. Ему пришлось раскрыть книгу наугад и затем листать ее в поисках нужного места. Бальбоа не успел перевернуть и пяти страниц, как его глаза уперлись в знакомую фамилию.

Ну и ну! Оказывается, чуть больше месяца назад в этом же архиве копался Хавьер Дуарте. Вот это удача! Значит, он идет по верному следу?

Судя по запрошенным материалам, погибший ученый изучал раздел, посвященный генеалогии сарагосской знати, а также церковно-приходские книги. Причем начиная аж с четырнадцатого века и заканчивая началом девятнадцатого. Если верить записям в книге, Дуарте провел в архиве почти неделю. Что он там так долго и кропотливо искал?

Как бы там ни было, а придется просмотреть все разделы, в которых с таким упорством рылся старый египтолог. Бальбоа нутром чувствовал, что тайна, которую он так долго пытается разгадать, скрыта где-то здесь, в архивах Сарагосы.

Глава 31
Дом с калиткой

Сны, что снились в эту ночь Глебу, отражали события дня и пестрели как испанскими тамплиерами, так и историями любви. Любопытно, что вся история завоевания Испании маврами и ее освобождения – Конкисты и Реконкисты – это чистой воды шерше ля фам. Начать с того, что готский король Родриго необдуманно обесчестил дочь византийского правителя Сеуты, что на северном побережье нынешнего Морокко. Оскорбленный отец тут же вступил в союз с мусульманами и стал подстрекать их к войне с готами. Он предоставил им свои корабли и самых отборных воинов. План сработал: король Родриго был убит в первой же битве, Испания на века попала под арабское иго, а девичья честь и отцовская гордость были полностью отомщены.

Что же касается Реконкисты, то ее начало, в свою очередь, положила очередная love story. Наместник халифа, влюбившись в сестру готского короля Пелайо, по слухам приходившегося телохранителем убитому маврами Родриго, насильно взял красавицу в жены. Пелайо, понятное дело, тут же вознамерился отомстить. Их армии встретились в смертельном бою, наместник был зарублен, его кровь смыла девичий позор, а Испания вступила в бесконечно долгий поход за независимость.

Под утро тематика сновидений резко сменилась с любовноисторической на чисто любовную. Глеб в очередной раз пересмотрел прелюдию своей самой первой близости с Вероникой. Сцена, как всегда, смотрелась с неослабевающим интересом.

* * *

Рохас с самого утра находился в прескверном расположении духа и, чтобы поднять настроение, даже позволил себе изрядную порцию trifásico^[40] – так Маноло называл кофе с добавлением равных частей молока и бренди. По его заверениям, это лучший Энерджайзер в мире.

Взбодрившись, Рохас сел за рабочий стол. Он всегда ненавидел бумажную работу и, как мог, откладывал ее на потом. К сожалению, тянуть дольше было уже невозможно – за прошедшую неделю бумаг скопилось так много, что разгрести их в лучшем случае удастся только к вечеру.

Покопавшись часа полтора в ворохе документов, инспектор сделал небольшой перерыв. Он вынул из кармана мобильный телефон и в третий раз перечитал сообщение, полученное ранним утром от Бальбоа:

«Срочно возвращаюсь в Толедо. Мне известно, кто убил Дуарте и остальных».

Рохас задумчиво обхватил голову руками. Что узнал Бальбоа в Сарагосе? И кого имел в виду священник под словом «остальных»? Гонсалеса? Или священнослужителей, погибших в Мадриде и Толедо? Остается только надеяться, что скоро все прояснится.

* * *

За завтраком, приготовленным на испанский манер – кофе с молоком, пара булочек, начиненных лимонной цедрой, и немного сыра, – разгорелся спор по поводу надписи, в которой говорилось про «вторую субботу». Вероника, порядком удивленная тем, что они не обнаружили текст раньше, предположила, что коробка вообще могла оказаться от какого-то другого значка.

– Но почему ты так думаешь?

– Посмотри сам, значок девственно новенький и весь блестит, а коробка расплющена и перепачкана.

– Но размер-то тютелька в тютельку.

– Да ладно, стандартный размер, который подходит для большинства изделий такого рода. И вообще, ты уверен, что в твоем видении значок извлекают именно из этой коробки?

– Вообще-то нет. И что ты предлагаешь? Не обращать на надпись никакого внимания?

– По крайней мере попусту не тратить силы на ее трактовку.

– Вообще-то у меня полно свободного времени. А потом, ты же знаешь, как я обожаю головоломки.

– Ни секунды не сомневаюсь, что ты уже убил на это занятие полночи.

– Хм, я действительно всю голову сломал.

– Тогда выкладывай.

– Первая мысль, что пришла в голову, была очень похожа на твою: надпись, возможно, не имеет никакого отношения к значку. Она может оказаться случайным указанием на какую-то дату и потому не представлять для нас интереса. Однако затем я еще раз осмотрел коробку, и мне показалось, что первоначально текст состоял из трех слов, просто начало фразы отпечаталось нечетко.

– И что же было вначале?

– В том-то и дело, что ничего толком не видно, кроме того, что первое слово, кажется, состояло из четырех букв и последняя из них была «а».

– И ты, конечно, уже успел прикинуть кучу вариантов?

– Ага, и остановился на одном. А что, если вначале стояло слово cada^[41]?

– Тогда получится «каждая вторая суббота». Ну и что?

– Как ну и что? Значит, речь идет о расписании.

– Расписании чего?

– Чего-то, что имеет непосредственное отношение к значку.

– Поконкретнее можно?

– Ну а что, если хозяин значка надевал его только дважды в месяц?

– По какому такому случаю?

– Брось, ты прекрасно понимаешь, к чему я клоню. Что, если события в моем видении случились не абы когда, а, к примеру, во вторую субботу месяца?

– Стольцев, я могу только порадоваться тому, что ты сохранил юношескую буйность воображения, но подыгрывать твоим фантазиям не хочу и не буду. Меня в Мадриде снова ждут дела. Буду отсутствовать целых два дня. Уверена, с голоду и жажды ты без меня не помрешь.

И Вероника потрепала его по волосам жестом, которым мамаши увещевают непутевое чадо.

Оставшись в одиночестве, Глеб тут же решил отправиться в Талаверу, тем более что стояла суббота. А вдруг она и есть «вторая»? Упустить такой шанс было бы глупо.

На этот раз Глеб выбрал для прогулки ранний вечер. Добравшись до автостанции, он сел в автобус и развернул заранее приготовленную карту Талаверы. Рядом с ним пристроился колоритного вида мужчина. Несмотря на жару, ворот его безупречно отутюженной сорочки был затянут галстуком. В одной руке мужчина держал потертый кожаный портфель, а через другую был переброшен элегантный пиджак. Бросив на попутчика пару любопытных взглядов, Глеб вскоре напрочь о нем забыл и принялся изучать хитросплетение улочек Талаверы.

Незадолго до прибытия сосед Глеба аккуратно расправил свой пиджак и, прежде чем надеть его, приколол к лацкану маленький синий значок. Это была точная копия значка Рамона, который лежал у Глеба в кармане!

* * *

Перед тем как отправить вещественные доказательства по делу Гонсалеса на склад, Расторгуев в последний раз дотошно перебирал стопку бумаг, найденных на месте преступления, – вдруг что-то ускользнуло от его глаз.

Рассматривая очередное фото из тех, что были разбросаны по полу в кабинете убитого, эксперт заметил, что глянцевая поверхность снимка в одном месте выглядела абсолютно матовой. К чему бы это?

Тщательно протерев свои толстенные очки специальной салфеткой и вдобавок вооружившись увеличительным стеклом, Расторгуев повнимательнее рассмотрел подозрительное пятно. Хм, надо будет сделать соскоб.

* * *

Испытывая смесь волнения и охотничьего азарта, Глеб в некотором отдалении следовал за незнакомцем. Минут через десять, подняв глаза на висящий на стене указатель, он с трепетом прочитал знакомое название: Calle de los Templarios. Теперь у него не оставалось никаких сомнений в том, куда они направляются.

Пройдя еще каких-то сто-двести метров, незнакомец остановился у входа в утопающий в зелени особняк. Это была та самая калитка с гербом! Нажав на кнопку звонка, человек с портфелем шмыгнул в открывшуюся дверь и вскоре скрылся за деревьями.

Примерно еще с четверть часа Глеб продолжал наблюдать за домом с калиткой. Никакого движения. Как же быть? Он с опаской подошел ближе к калитке и с любопытством принялся разглядывать дом сквозь усыпанные цветами ветки белого олеандра. Здание выглядело старинным и немного запущенным. Неожиданно из кустов вынырнул человек в соломенной шляпе с садовыми ножницами в руках.

– Что вам угодно, сеньор?

– Я… э-э…

В голову пришла спасительная идея. Вынув из кармана значок, Глеб показал его садовнику.

– Так бы сразу и сказали, – проворчал мужчина. – Ваши часы, верно, очень сильно спешат, ведь до начала еще полтора часа.

Молча разведя руками, как бы извиняясь за свою оплошность, Глеб отошел за угол, чтобы перевести дух и унять нервную дрожь. Уф! Идея в одиночку найти таинственный дом уже не казалась ему столь продуктивной. С другой стороны, если его догадка про каждую вторую субботу верна, следующий шанс понять, что здесь происходит, представится очень не скоро. Итак, у него есть полтора часа, чтобы все обдумать. Глеб взглянул на часы, они показывали семнадцать тридцать пять. Значит, начало ровно в семь. Начало чего?

Размышляя о том, как поступить, Глеб трижды обошел кварталы, прилегающие к улице Тамплиеров. Как и во время предыдущей прогулки по Толедо, у него несколько раз возникало ощущение, что за ним кто-то наблюдает. Списав все на свою мнительность и расшатанные нервы, Глеб заставил себя успокоиться. Он принял решение и не собирался отступать.

Когда на часах была половина седьмого, навстречу Глебу попался еще один прохожий в пиджаке, на лацкане которого красовался знакомый значок. Этот человек тоже направился к дому с калиткой.

Встав поодаль, Стольцев сделал вид, что любуется изящной кованой оградой.

Место оказалось весьма удобным для наблюдения. Поскольку улица Тамплиеров в этой части была узкой и не позволяла припарковаться, гости были вынуждены оставлять автомобили на расположенной невдалеке площади и затем идти к дому пешком.

Через пару минут в калитку вошли еще два человека. Потом еще несколько. Потом еще и еще. Затем наступила пауза. Без трех семь Глеб собрался с духом и, нацепив значок, нажал на звонок. Калитка тотчас отворилась, открыв взгляду Глеба узкую извилистую тропинку, идущую к дому, укрытому завесой листвы.

* * *

Массивная двустворчатая дверь была распахнута настежь. Настороженно озираясь по сторонам, Глеб зашел внутрь. В соседней зале собралось человек двадцать-тридцать. Они тихо переговаривались между собой, не обращая никакого внимания на вновь пришедшего.

Раздался скрип, и входная дверь медленно закрылась, будто сама по себе.

«Ну, вот. Теперь путь к отступлению полностью отрезан», – с тоской подумал Глеб.

Внутри дом оказался украшен причудливыми изображениями, в которых смешались египетские иероглифы, знаки каббалы, кресты тамплиеров и прочие символы. В центральной части стены красовалась огромная эмблема в виде уже знакомого Глебу иероглифа и надпись: Monstrat Equitibus Canicula Viam^[42]. Хм, так вот как расшифровываются загадочные буквы M.E.C.V. на значке!

Бешеное сердцебиение понемногу улеглось, тем более что пока все шло гладко, и несколько человек даже любезно раскланялись с Глебом, словно со старым знакомым.

Немного расслабившись, Глеб про себя отметил, что начертанное на стене изречение очень смахивает на слегка видоизмененный девиз ордена Звезды, учрежденного в свое время французским королем Иоанном II. Только тот, дай бог памяти, звучал так: «Звёзды указывают дорогу королям».

На минуту позабыв о том, где находится, Глеб углубился в лингвистические дебри, принявшись размышлять о том, что слово equitibus – «рыцарям» – употреблено в девизе с известной натяжкой, поскольку его исходная форма equ.es исторически скорее обозначала римского всадника, нежели рыцаря в нашем понимании. С другой стороны, разве французское слово «шевалье» и испанское – «кабальеро» не означают то же самое?

Его мысли были прерваны звуком колокольчика – похоже, сейчас начнется самое интересное.

Пройдя вместе с остальными гостями в соседнюю залу, Глеб последовал их примеру и уселся в одно из обитых голубым бархатом кресел, расставленных вокруг небольшой сцены. Чтобы не привлекать особого внимания, он пристроился с краю.

Тут, к удивлению Глеба, на сцену поднялся его случайный попутчик по автобусу, оказавшийся кем-то вроде церемониймейстера. Из его приветственных слов следовало, что в зале собрались ни много ни мало Caballeros de la Orden de la Estrella Perro, то бишь рыцари ордена Сириуса, что, впрочем, дословно звучало как рыцари ордена Собачьей Звезды. Ага, значит, подмеченное Глебом сходство девизов определенно было не случайным. Свое короткое выступление церемониймейстер закончил на том, что перед рыцарями вот-вот появится сам Командор.

В этот момент кто-то со звериной силой схватил сзади руки Глеба и выкрутил так, что в глазах у него потемнело. Затем низкий грубый голос произнес по-испански с сильным акцентом:

– Пошли!

Глава 32
Знакомые лица

Глеб постарался рассмотреть того, кто силой выволок его из зала и запер в тесной комнате без окна. Странно, но лицо этого здоровяка показалось ему знакомым. Где же он мог его видеть?

Убедившись в том, что конечности Глеба надежно стиснуты толстым пластмассовым хомутом, из тех, что используются для стяжки труб и проводов, человек подал несколько знаков напарнику, похожему на него чертами лица. В ответ тот принялся жестикулировать, да так ловко, что стало ясно – перед Глебом глухонемой.

Дверь приоткрылась, и свет из коридора осветил лицо здоровяка. Внутри у Глеба все похолодело. Теперь он вспомнил, где видел этого амбала. Точно! Это тот самый бандит из видения, что ворвался в кабинет к Рамону и ударил его по голове. Он и тогда посылал жесты невидимому напарнику. Значит, это те двое, что замучили Рамона до смерти?!

Прочитав ненависть в глазах пленника, здоровяк больно пнул его по коленке. Из глаз Глеба посыпались искры, и он, зажмурившись, застонал от боли. Снова открыв глаза, Глеб увидел, что в комнату вошел еще один человек. На его руке поблескивал крупный перстень с печаткой в виде звезды.

– Кто вы? – спросил вновь пришедший.

– Я иностранец, осматривал город, сюда зашел совершенно случайно, – на голубом глазу соврал Глеб.

– Тогда откуда у вас этот значок? – Человек повертел в руках звезду и, прищурившись, разглядел номер, выбитый на обратной стороне. – Вот так-так, этот значок принадлежал Хавьеру Дуарте. И насколько я помню, Хавьер… э-э… утерял связь с орденом какое-то время тому назад.

– Утерял связь? Да вы его убили, – с возмущением возразил Глеб.

– Не говорите глупостей. Дуарте был одним из нас, – сказал человек. – Он сам пожелал уйти. Мм, из-за идейных разногласий, знаете ли. Мы по-разному смотрели на то, как стоит поступить с теми вещами, которые мы надеемся очень скоро найти. – Спохватившись, будто сказал слишком много, человек поспешил сменить тему. – Но скажите, как значок попал к вам?

– Я нашел его в вещах Рамона Гонсалеса.

– Гонсалеса? – искренне удивившись, переспросил незнакомец и продолжил, будто говоря сам с собой: – Так вот что было в той бандероли…

– Вы это о чем?

– Не важно. Итак, кто вы?

– Я – Глеб Стольцев, коллега Рамона Гонсалеса.

– Значит, тоже археолог? Ну, тогда все понятно. В тот момент, когда мои люди прислали из Москвы снимок художеств, которые Гонсалес накарябал на столе, я, признаться, недооценил его смекалку.

– Я тоже не сразу догадался, – процедил сквозь зубы Глеб.

– Ну и что вы делаете здесь, у нас в гостях? – вкрадчивым тоном спросил человек с перстнем.

– Я хочу понять…

– Что именно?

– Что случилось с Рамоном.

– Хм, считайте, что вам повезло. Обещаю, вы найдете ответ на вопрос, с которым пришли. И очень скоро.

Недобро улыбнувшись, незнакомец подал знак скрутившим Глеба гориллам.

– Впрочем, – легким движением руки незнакомец снова заставил своих подручных костоломов остановиться, – если вы добровольно отдадите нам то, что мы ищем, вас отпустят живым и здоровым.

В горле у Глеба пересохло.

– Вы имеете в виду пергамент?

Человек с перстнем расплылся в улыбке:

– Я знал, что мы поймем друг друга.

– Но зачем он вам? Я и так могу сказать, что там написано.

– Меня интересует не текст, а рисунок.

– Там изображена звезда.

– Звезда? И все?

– И больше ничего.

Незнакомец задумался.

– Хм, значит должна быть вторая половина. Где же она?

Глеб замотал головой:

– Вторая половина? Но мне про нее ничего не известно.

В голосе незнакомца послышалась угроза.

– Сеньор Стольцев, хорошенько подумайте, прежде чем ответить.

– Я же сказал, никакой второй половины у меня нет.

– Очень жаль.

Вздохнув, незнакомец утратил интерес к Глебу и снова подал знак подручным.

– Мобильный забрали?

– Забрали.

– Прекрасно. Тогда отведите его… э-э… погулять.

– Ningún problema, Mariscal^[43], – с ужасным акцентом заверил босса перекачанный битюг, что в свое время одним ударом свалил Рамона.

Больно дернув за путы, стягивающие руки Глеба, бандит прошептал ему на ухо на чисто русском языке:

– Слышь, соотечественник! Ну ты попал!

После того как брыкающегося Глеба выволокли из комнаты через черный ход, обладатель перстня обернулся к человеку, что все это время находился в комнате, стоя у окна за плотной завесой шторы:

– Ну как?

– Превосходно. Теперь мы знаем, что Дуарте послал Гонсалесу карту почтой вместе со значком.

* * *

В нагрудном кармане рубашки Лучко затрепыхался телефон.

– Это Расторгуев. Я тут на прощание пересматривал вещдоки и…

– Что-то нашел?

– Так, в общем, мелочь. К сожалению, следствию мало чем поможет, но уж раз исследование сделано, я его для порядка приобщил к делу.

– Ладно, заинтриговал. Присылай, посмотрю.

Никаких проблем, Маршал (исп.).

Закончив разговор, следователь в который раз набрал телефон Стольцева, но тот снова не ответил. Куда он мог подеваться? Что ж, попробуем дозвониться завтра.

* * *

Довольный тем, что инцидент со Стольцевым прошел незамеченным для абсолютного большинства братьев, Командор размышлял о случившемся. Итак, ему удалось заманить русского и выяснить, что тому известно. Оказалось, что карту они с вдовой Гонсалеса так и не нашли. Зато теперь уж точно примутся за поиски с утроенной энергией. Остается только не упускать парочку из вида, а это всего лишь дело техники.

План, придуманный Командором, был прост, но эффективен. На одном из пустынных пригородных перекрестков машина, в которой в эту минуту увозят Стольцева, попадет в небольшую аварию – она столкнется с грузовиком. В ходе происшествия никто реально не пострадает, люди Маршала прикинутся контуженными, а Стольцев, завидев заранее подосланного человека в форме сотрудника дорожной полиции, не преминет обратиться к тому за помощью. После своего «чудесного спасения» русский историк постарается во что бы то ни стало найти недостающую карту. А уж если кто-то и способен это сделать, то только он. Командор нисколько не сомневался, что хитрюга Гонсалес сделал все, чтобы придуманную им головоломку мог разгадать исключительно профессионал того же калибра.

Взглянув на часы, Командор откинулся в кресле и еще раз прокрутил в голове план действий на предмет возможных осложнений. Нет, пообщавшись с полицейским на перекрестке, этот Стольцев по идее должен успокоиться. Если же он и дальше попытается поднимать шум, то, во-первых, кто же ему поверит, а во-вторых, в полиции у ордена тоже есть свои люди.

Еще раз посмотрев на часы, Командор устало прикрыл глаза. Ждать оставалось совсем недолго.

* * *

Сидя на заднем сиденье между двумя здоровяками, разговаривающими между собой при помощи знаков, Глеб, в деталях вспомнив о том, что эти люди сделали с Рамоном, впервые по-настоящему испугался.

Бандиты для верности пристегнули его ремнем безопасности, а один из них даже положил руку на замок ремня, с тем чтобы Глеб и думать не смел его расстегнуть. Куда они его везут? И какой же он идиот, что не поставил никого в известность. Вряд ли кому-то придет в голову искать его здесь, в Талавере. Хотя Вероника должна сообразить. Эх, Вероника! Неужели желание помочь ей обойдется ему так дорого?

Проехав несколько кварталов, водитель стал с беспокойством посматривать в зеркало заднего вида.

– Что-то не так? – спросил громила, сидевший справа от Глеба.

– Не пойму. Кажется, нас пасут.

– Ты уверен?

– Сейчас узнаем, – ответил водитель и, нарочно замедлив ход, выехал на круговую развязку. Последовательно миновав все съезды, он сделал несколько кругов.

– Все чисто. Вроде показалось.

Надавив на педаль газа, шофер на большой скорости погнал автомобиль по безлюдной извилистой дороге прочь из города.

Через несколько минут, когда они пересекали пустынный перекресток, из темноты им наперерез выскочил невесть откуда взявшийся грузовичок. Шофер нажал на тормоза, но избежать столкновения было уже невозможно. В результате удара «тойоту» занесло и выбросило на обочину. Подскочив на высокой кочке, автомобиль начал переворачиваться.

– Твою мать! – успел выругаться по-русски один из громил, вцепившись в переднее сиденье. Другой мертвой хваткой ухватился за ремень, которым был пристегнут Глеб. Все закружилось.

Придя в себя, Глеб ощутил вкус крови – его нос и рот были разбиты. К счастью, благодаря ремню безопасности, он не получил серьезных повреждений. Зато у одного из бандитов на голове зияла глубокая рана. Громила был в сознании и скрипел зубами от боли. Его напарник лежал без чувств, водитель тоже.

Оценив ситуацию, Глеб быстро отстегнулся, открыл дверь и выполз из машины.

Тяжелогруженый пикап, что их протаранил, так и стоял посреди дороги с включенными фарами. Увидев, что Глеб выбрался из перевернутой машины, водитель пикапа опустил стекло и направил на него луч фонаря. Радость, которую поначалу испытал Глеб, быстро сменилась ужасом – в другой руке водителя, лицо которого было скрыто маской, блеснул револьвер.

Поняв, что бегство бесполезно, Глеб ни жив ни мертв застыл на месте, боясь пошевелиться. Человек в маске, однако, повел себя довольно странно. Он выключил фонарь, закрыл окно и, резко нажав на педаль газа, стрелой умчался в непроглядную ночь.

С опаской оглянувшись на перевернутую «тойоту», Глеб бегом что было сил направился туда, где за деревьями сверкали огни Талаверы. Добравшись до ближайшей стоянки такси, он попросил побыстрее отвезти его на вокзал – надо было успеть на последний поезд в Мадрид.

Глава 33
Вторая половина

Из состояния полусна Командора вывел доклад Маршала.

– Алло, мой Командор, у нас тут… э-э… все прошло не совсем по плану.

– Что случилось?

– Наша машина, как и было задумано, столкнулась с другой.

– Отлично. Ну и..?

– Дело в том, что это произошло не на том перекрестке.

– Что значит, не на том? Я не понимаю.

– Я тоже. И вместо специально подготовленного грузовика, в «тойоту» врезался неизвестный пикап, доверху груженный какими-то железками. Автомобиль перевернулся. У одного из наших серьезная травма головы.

– Перевернулся? А что с пассажиром?

– Мои люди, как и планировалось, сделали вид, что находятся без сознания, и дали ему спокойно уйти.

– А сейчас за ним кто-нибудь следит?

– В том-то и дело, что нет. Как я уже сказал, мои наблюдатели ждали на другом перекрестке и потому разминулись с объектом.

– Значит, мы не знаем, куда направился русский?

– Нет, но мы его обязательно найдем, это лишь вопрос времени. Ему же некуда деться.

– А что это был за пикап, что устроил аварию?

– Мои люди не разглядели. Было темно, а кроме того, они же прикидывались ранеными.

– Выходит, кто-то узнал о нашем плане?

– Клянусь, ни одна живая душа!

– Значит, этому русскому всего лишь отчаянно повезло?

* * *

Заедая пережитый стресс толстенным бифштексом и обильно запивая его вином, Глеб рассказывал Веронике о своих приключениях и чудесном спасении.

– Говоришь, к человеку, который тебя допрашивал, остальные обращались как к Маршалу? Это что, кличка?

– Не думаю. Дело в том, что в рыцарских орденах, в том числе и у тамплиеров, звание Маршал присваивали предводителю боевой дружины.

– Что-то типа главного боевика?

– Вроде того.

– Значит, падре Бальбоа все же прав?

– Ты о чем?

– Ну, когда говорил нам о тамплиерах.

– Вообще-то эти люди называли себя рыцарями ордена Собачьей Звезды, хотя ты права, особой разницы я не вижу.

– Ты не думаешь заявить в полицию?

– Мне кажется, проще поставить в известность отца Бальбоа, а уж он найдет способ сообщить куда надо.

Они попытались дозвониться до Бальбоа, но его телефон не отвечал.

– Так значит, покойный Дуарте состоял в тайном ордене? – размышляя вслух, сказала Вероника.

– Да, но, похоже, он добровольно его покинул.

– А почему?

– Как я понял, из-за разницы во взглядах с руководством ордена на судьбу клада, который они вместе искали.

– Выходит, значок, найденный у Рамона, принадлежал Дуарте?

– Это объясняет, почему рука человека в моем видении была такой морщинистой.

– Но каким образом значок оказался у Рамона?

– Маршал, помнится, упоминал какую-то бандероль.

Вероника покачала головой:

– Какая запутанная история!

– И не говори, – поддержал ее Глеб и поднял бокал с вином. – За мое чудесное освобождение! По правде говоря, я уже думал, что мне не выбраться из этой мышеловки.

– Ты так говоришь, будто тебя специально заманили в орден.

– В том-то и дело, что меня там уже ждали. Они как будто знали, что я приду.

– Откуда?

– Хм, в последние дни мне несколько раз казалось, будто за мной по пятам кто-то ходит. Думал, примерещилось.

– Люди из ордена?

– Больше некому.

– А твой таинственный спаситель? Это не мог быть он?

– Понятия не имею. Но знаешь, тот человек мне показался смутно знаком.

– Разве он не был в маске?

– Да, но то, как он двигал руками… Мне кажется, мы уже встречались.

– Но где? Думаешь, это кто-то, кого мы знаем?

– Теперь я уже ничему не удивлюсь. А знаешь, я в какой-то момент даже подумал, что погибну. Умру из-за тебя. – Поняв, как неловко прозвучало его признание, Глеб поспешил поправиться: – Нет, не в смысле из-за тебя, а ради тебя.

– А ты и в самом деле на это способен? – спросила Вероника, пристально глядя Глебу в глаза. Она с минуту молчала, затем спросила:

– Значит, теперь мы точно знаем, кто убил Рамона и за что?

– Судя по всему, бандиты искали карту.

– И где же эта карта сейчас, и почему мы до сих пор ее не нашли?

– Я тоже об этом подумал, и знаешь, что пришло мне в голову? А что, если Рамон не стал рисковать и класть все яйца в одну корзину? Помнишь, что пергамент был разорван? Я больше чем уверен, что осторожный Рамон разделил пергамент на две части. Каждая половинка в отдельности не может привести к нужному месту, для этого необходимы обе. Поэтому он на всякий случай забрал одну половину с собой в Москву.

– Где же тогда оставшаяся часть?

– У меня из головы не идет рассказ твоей соседки. Ну зачем Рамону понадобилось проникать в квартиру тайком от тебя?

– По-твоему, карта у меня дома?

– Почти уверен.

В который раз переворошив весь дом, но так ничего и найдя, Вероника и Глеб решили передохнуть и уселись на диван перед телевизором.

Шел обзор международных новостей. В одном из сюжетов радикально настроенные исламисты сжигали американский флаг. Камера крупным планом показала языки пламени, пожирающие вышитые на полотнище звезды.

Неожиданно Глеб подскочил на месте:

– Звезды!

– Ты о чем?

– О флаге, конечно, – пробормотал Глеб и опрометью бросился в кабинет. Заинтригованная Вероника отправилась следом за ним.

В кабинете Глеб принялся взволнованно тыкать пальцем в фотографию Рональдо, забивающего победный гол немецкой сборной.

– Смотри.

– Куда?

– Да вот же. – Глеб снова ткнул пальцем в бразильский флаг, взметнувшийся на трибуне.

Вероника старательно пригляделась.

– Да, точно, звезды.

– Милая, на бразильском флаге не просто звезды, а очертания реальных созвездий, – пояснил Глеб. – Он указал пальцем в нижнюю левую часть небесной сферы, изображенной на флаге. – Вот, взгляни. Это же Сириус! Какой же я растяпа! Вот какую Каникулу имел в виду Рамон!

Сгорая от нетерпения, Глеб схватился за один угол рамы, а Веронику попросил взяться за другой. Они аккуратно сняли фотографию со стены и развернули тыльной стороной к себе. И почти одновременно испустили вздох изумления. К обратной стороне клейкой лентой был прикреплен бумажный конверт.

– Ну, что я говорил? – хлопнув себя по бедрам, воскликнул Глеб. – Он торопливо раскрыл конверт и заглянул внутрь. Там лежал клочок потемневшего от времени пергамента.

Глеб осторожно развернул листок, покрутил его в руках, затем отдал Веронике. Торжествующая улыбка на его лице сменилась гримасой разочарования. Никакой карты на пергаменте не было. Только непонятный контур, очертания которого напоминали горбатого кашалота, нарисованного неумелой рукой ребенка. Глаз кита, так тот вообще съехал на самый нос. Ну и что это за мазня?

Глава 34
Клад

Ранним утром, наскоро позавтракав, Глеб и Вероника вернулись в Толедо. Едва они вошли в квартиру, как в дверь позвонили.

– Думаешь, это они? – испуганно прошептала Вероника?

– Откуда я знаю.

– Может, не открывать?

Из-за двери послышался голос.

– Это Луис.

Облегченно вздохнув, Вероника впустила Ригаля и рассказала ему о вчерашних злоключениях Глеба. Выслушав новости, Луис пришел в возбуждение и зашагал взад-вперед по комнате.

– Так значит, у пергамента была вторая половина?

– Мало того, мы ее нашли!

– Нашли? Что же вы сразу не сказали?

Вероника показала Луису пергамент с силуэтом кашалота.

– Что здесь, по-твоему, изображено?

Ригаль впился глазами в рисунок.

– Ничего не понимаю. И это все? М-да, негусто, – разочаровано пробормотал он.

Немного поболтав с Глебом и Вероникой и ввернув для поднятия настроения пару дежурных шуток, Луис еще раз внимательно рассмотрел пергамент. Затем, вспомнив о каком-то неотложном деле, он залпом выпил предложенный ему кофе и заторопился к себе.

* * *

Лежащий на столе телефон задергался и упрямо пополз к краю. Проворным движением Рохас в последний момент спас аппарат от неминуемого самоубийства. Звонил Маноло.

– Я у экспертов. Ребята потрудились на славу, им удалось подчистить изображение на снимке с дорожной камеры.

– И мы теперь сможем узнать, кто был за рулем?

Мигом войдя в образ величайшего сыщика всех времен, Маноло весело ответил:

– ¡Elemental, mi querido Расо!^[44]

* * *

После ухода Ригаля Глеб снова уставился на клочок пергамента, найденный за фотографией. Он не мог избавиться от ощущения, что где-то уже видел похожий силуэт кашалота. Но где это было: в Мадриде или здесь, в Толедо, когда он просматривал вещи Рамона?

На всякий случай Глеб решил снова перерыть содержимое ящиков письменного стола. Ничего не найдя, он взялся за сам стол и принялся перебирать стопку книг, судя по слою пыли, лежащих тут не одну неделю.

Среди прочих изданий на глаза Глебу попался буклет фонда «Историческое наследие», один из разделов которого был посвящен проектам, проводимым под эгидой фонда. В качестве примера там говорилось о раскопках в той самой пещере, которую они недавно посетили. К статье была приложена иллюстрация – план пещеры в разрезе. При одном только взгляде на рисунок сердце Глеба бешено забилось. Очертания подземной полости очень напоминали горбатого кашалота. Вот только никакого глаза у него не было.

Глеба пронзила догадка. Он положил пергамент рядом с буклетом.

– Веронииииика!

Испуганная криком Вероника влетела в комнату:

– Что с тобой?

– Смотри! Это никакой не глаз! Это указатель!

Они вместе еще раз в четыре глаза сравнили план пещеры и рисунок на пергаменте. Изображения были идентичными.

– Думаешь, кружок на пергаменте обозначает место, где зарыт клад?

– А вот это мы прямо сейчас и проверим.

Взволнованная Вероника первым делом постучала в дверь к Ригалю, чтобы поделиться открытием. Однако Луиса на месте не оказалось, а его мобильный был недоступен. Ждать не было никаких сил, и они решили отправиться в пещеру вдвоем.

Поскольку в связи с отпусками никакие работы в пещере не велись, им пришлось побеспокоить председателя фонда и попросить разрешения на то, чтобы посетить раскопки.

– Что вы там забыли? – удивился неожиданной просьбе Мартин.

– Нам срочно нужно кое-что проверить, – не вдаваясь в детали, объяснила Вероника.

– Ну ладно. Ключи можете забрать в офисе. Я лично открою его для вас.

* * *

Первое, что увидел Глеб на автостоянке у пещеры, был большой пикап с глубокими вмятинами на бампере.

– Уж не тот ли самый? – взволнованно спросила Вероника.

– Не знаю. Вроде похож.

– Может, нам не стоит заходить внутрь?

– Брось. Если это и впрямь тот самый человек, нам нечего бояться. Он не причинил мне вреда вчера, не причинит и сегодня.

Дверь была плотно закрыта, а изнутри доносился какой-то шум. Открыв замок, они вошли в прохладный влажный полумрак и осторожно зашагали по деревянным мосткам.

Шум становился все громче. Наконец они увидели человека, орудующего весьма нехарактерным для археологических раскопок инструментом – отбойным молотком.

Из-за грохота и пыли человек не заметил, как Глеб и Вероника приблизились к нему почти вплотную.

– Луис? – удивленно вскрикнула Вероника.

– Привет! – поздоровался с пришедшими Ригаль. – Неужели я в спешке забыл запереть дверь?

Глеб показал ему связку с ключами.

– Ах, вот оно что. Ладно, смотрите, уж коли пришли. – И он указал на фонарь, освещавший кусок стены.

Только тут Глеб и Вероника разглядели, что косой луч фонаря, установленного на штативе, высветил едва заметный глазу пятиконечный силуэт, выбитый в камне.

Голос Луиса дрожал от восторга:

– Заметьте, рисунок виден только при боковом освещении. Больше чем гениально! Дамы и господа, прошу познакомиться: La estrella Perro^[45], она же Canicula.

«Де Безье не соврал инквизиторам! – с изумлением констатировал про себя Глеб. – Ни насчет «свети сбоку», ни насчет того, что «Бафомет укажет». И в самом деле указал!»

– А ты уверен, что археологу пристало использовать столь грубый инструмент? – спросил он у Луиса, показывая на отбойный молоток.

Вместо ответа Ригаль распахнул ветровку так, чтобы был виден заткнутый за пояс револьвер.

– Вот только не надо читать мне мораль! Если у кого-то и есть права на эту находку, так это у меня. И если кто-то попытается помешать, то я ни перед чем не остановлюсь.

– Как в случае с Дуарте? – неожиданно для самого себя спросил Глеб.

Вероника бросила на него растерянный взгляд.

– Сама подумай, – объяснил Глеб, указывая на связку ключей на поясе у Ригаля, – если у Луиса откуда-то имеется дубликат ключа от двери в пещеру, почему у него не может оказаться ключа от рабочего стола Рамона?

– И в самом деле, почему нет? – поддакнул Луис издевательским тоном.

– Так это правда? – упавшим голосом спросила Вероника. – Значит, это ты… убил Дуарте?

– Во-первых, все вышло случайно – я не собирался в него стрелять. А во-вторых, старик упорно совал нос не в свое дело.

Вероника задрожала от гнева.

– Значит, ты все это время знал, что Рамон невиновен?

– Разумеется.

– И ты его подставил? Своего друга?

– Выкрал из стола галстук Рамона и подкинул его в квартиру Дуарте, – уточнил Глеб.

Луис только пожал плечами.

– А вы бы хотели, чтобы я добровольно сдался полиции?

– Какой же ты негодяй! – всхлипнув, прошептала Вероника.

Луис криво усмехнулся:

– А в спальне ты говорила мне другое. Кстати, к убийству Рамона я непричастен.

– Мы в курсе, – хмурясь, сказал Глеб. – Но почему ты спас меня вчера?

– Не сделай я этого, до сих пор не знал бы, где копать.

– Но как ты меня нашел?

– Я уже давно ходил за тобой по пятам. Все боялся, что заметишь, но, знаешь, для ученого с мировым именем ты оказался на редкость ненаблюдательным. А теперь не мешайте мне, и тогда я, возможно, оставляю вас в живых, – приказал Ригаль, многозначительно указав пальцем на револьвер, и отвернулся.

Глеб наклонился к уху Вероники:

– Дай мне сумку.

– Зачем она тебе?

– Дай мне твою сумку. Сейчас же.

На глазах у изумленной Вероники Глеб высыпал все содержимое сумочки на камни. Найдя револьвер, он тут же направил его на Ригаля.

Однако Луис повел себя в этой ситуации совершенно неожиданно – он от души расхохотался.

– Я погляжу, ты не умеешь отличить пугач от настоящего оружия.

Предположив, что Луис блефует, Глеб попытался взвести курок. Однако у него ничего не вышло.

– Вот чудило! Говорю же, это муляж, я сам подарил его Верито на случай, если понадобится припугнуть какого-нибудь приставалу. Так что будь добр, не нервируй меня, отойди в сторонку и наблюдай.

Луис снова с остервенением взялся за отбойный молоток, а потому не услышал, как в пещеру вошел Рафаэль Мартин в сопровождении нескольких вооруженных людей. Узнав председателя фонда, Глеб и Вероника облегченно вздохнули – теперь они спасены.

Мартин громко крикнул Ригалю:

– Брось оружие!

Тот вынужденно подчинился приказу и нехотя отбросил револьвер в сторону. Один из сопровождавших Мартина людей подал знак напарнику подобрать оружие. Тот без лишних слов исполнил приказ и вернулся на свое место. Только тут Глеб заметил, что голова этого человека перевязана бинтом. Приглядевшись к незнакомцу, Глеб похолодел. Он понял, что перед ним один из тех, кто каких-то пятнадцать часов назад держал его в заложниках.

Напрягая зрение, Глеб узнал и остальных. Ими оказались второй вчерашний громила и Маршал собственной персоной. Интересно, знает ли Мартин о том, кого он привел с собой?

Не успел Глеб предупредить Веронику о том, что они все еще в опасности, как в пещере появилась еще одна фигура.

– Госпожа Гонсалес, я же говорил, вам не стоило вмешиваться в это дело, – на ходу бросил де ла Фуэнте и прямиком направился к тому месту, где луч фонаря высвечивал на стене контуры пятиконечной звезды.

Мартин и троица его подручных почтительно склонила головы перед вновь пришедшим, а Маршал, встав чуть ли не по стойке «смирно», приветствовал де ла Фуэнте словом Comendador^[46].

Один из громил дал знак напарнику с забинтованной головой запереть стальную дверь. Вот теперь помощи ждать точно неоткуда. Похоже, к этому же выводу пришел и Ригаль.

– Хосе, мы можем договориться. Тебе нужны артефакты, а меня интересуют только золото и камни. По праву нашедшего, я возьму четвертую часть, все остальное достанется вам. Неплохая сделка, не так ли?

Командор усмехнулся:

– Ты так уверенно говоришь, будто точно знаешь, что мы тут найдем.

– Представь, знаю.

– Тогда копай, чего же ты ждешь?

Стоя под дулом пистолета, Ригаль что есть силы продолжил копать, пока лопата не наткнулась на что-то твердое. Расчистив землю дрожащими руками, он добрался до истлевшей от времени доски, похожей на крышку гигантского сундука. Громилы помогли Луису открыть ящик.

Луч фонаря осветил гору сверкающих кубков и украшений, обильно усыпанных самоцветами, размер которых поражал воображение. Командор собственноручно принялся разгребать залежи драгоценностей, и скоро взгляду Глеба открылся отполированный зеленый камень, испещренный письменами.

Рухнув на колени, Командор обхватил руками свое сокровище. Все, о чем он мечтал, теперь осуществится. «Есть ли что-то невозможное для меня?» – про себя повторил он нараспев слова Господа из книги пророка Иеремии.

– Командор, простите, но у нас мало времени. Что делать с этими? – спросил Маршал, указав на Глеба, Веронику и Луиса.

– Что должно, – в духе рыцарского девиза ответил Командор.

Маршал с готовностью кивнул, а Ригаль взвыл от возмущения:

– Ты не посмеешь! Ты обязан со мной поделиться.

– Это еще почему? – с усмешкой поинтересовался Командор.

– Потому, что если бы не я, если бы не мой…

Договорить Ригаль не успел. Раздался ужасный грохот, и в одной из стен образовалась огромная дыра. Из нее вышли покрытые пылью падре Бальбоа, инспектор Рохас и еще несколько полицейских с оружием наготове.

– Я же говорил, что тамплиеры связали почти все здешние храмы подземными ходами, – торжествующим тоном сообщил священник, отряхивая одежду. Затем, обращаясь к застывшему с поднятыми руками Командору, падре продолжил: – Простите, что подслушал. Мы прервали ваш разговор на самом интересном месте. Как я понял, вы спросили сеньора Ригаля, с чего это он решил, что вы непременно должны с ним поделиться, верно? Нам с инспектором это тоже любопытно. – Падре вопросительно посмотрел на Луиса. Тот, насупившись, продолжал хранить молчание. – Ну что ж, я вам помогу, – предложил падре. – Я, знаете ли, только что из Сарагосы. В тамошних архивах мне на глаза попался занятный документ. – Бальбоа сделал паузу, явно смакуя момент. – Оказывается, в 1806 году в Сарагосу из Франции переехала одна весьма родовитая семья, во главе которой стоял некто Антуан Ригаль. Фамилия Ригаль ведь одинаково распространена как в Испании, так и во Франции, не так ли? А хотите узнать полное имя того господина?

– Антуан Ригаль Дарро де Кольбер… де Безье, – тихо произнес Луис.

Бальбоа кивнул с довольным видом и добавил, обращаясь к Командору:

– Таким образом, Луис Ригаль является прямым потомком рыцаря-тамплиера, герб которого беспардонно присвоил себе ваш орден. Но это всё мелочи. Главное то, что там же, в Сарагосе, десять лет назад началась череда преступлений против служителей Господа нашего.

– Мы тут ни при чем, – заявил Командор.

– Да, мы знаем. Хотя лично я, представьте, долгое время подозревал в этих преступлениях именно вас.

– Я истый католик, – с возмущением воскликнул ла Фуэнте.

Падре покачал головой:

– Сомневаюсь. Но на слуг Церкви руку вы действительно не поднимали. Зато сеньор Ригаль всякий раз оказывался совсем рядом от того места, где происходили подобные злодеяния.

Между тем полицейские по знаку инспектора Рохаса взяли под стражу всех кроме Вероники и Глеба.

– История шевалье де Безье не оставила моей семье иного выбора кроме вендетты, – все так же тихо сказал Ригаль. Затем он обратился к Командору: – Что касается ордена, то не скрою, мне льстило, что вас и ваших Братьев вдохновил образ моего предка, но перед нами стояли разные задачи. В отличие от меня вы почитали Церковь, ту самую Церковь, что некогда так подло убила своего верного солдата – шевалье де Безье. Церковь, построенную на беззаконии и лжи…

Град мелких камней, просыпавшихся откуда-то сверху, прервал гневную тираду Ригаля. Затем раздался треск, и осевший кусок стены мгновенно завалил брешь, пробитую людьми Рохаса.

Вероника вскрикнула от ужаса. Своды пещеры задрожали. Сверху снова посыпались камни. На этот раз они были отнюдь не мелкими. Первым поняв, что происходит, Глеб сгреб Веронику в охапку и прижался вместе с ней вплотную к стене. Бальбоа, тоже сообразивший, что к чему, закричал, пытаясь перекрыть грохот камнепада:

– Бегите к дверям!

В ту же секунду огромный кусок породы попал точно в голову одного из русских подручных Маршала. Тот замертво упал на землю. Тогда второй, позабыв об опасности, сел на корточки и, склонившись над телом, завыл, словно собака над умершим хозяином. Этот жуткий вой был очень скоро оборван очередной каменной глыбой.

Задержанные вместе с полицейскими во главе с Рохасом и Бальбоа пробрались к выходу.

– Дверь заперта! – крикнул кто-то в полном отчаянии.

Стены снова задрожали. Внезапно в полуметре от Глеба и Вероники возник Луис.

– Возьмите и уходите! – крикнул он и бросил Глебу связку ключей.

Вероника всхлипнула:

– А ты?

– Так будет лучше для всех.

С этими словами Луис преспокойно уселся на край сундука, чудом не тронутого камнями, и с задумчивым видом запустил обе руки в груду драгоценностей.

Камнепад возобновился с новой силой, и Глеб, решив не искушать судьбу, силой поволок Веронику к выходу. Не сразу найдя нужный ключ, он все же открыл дверь и сделал шаг в сторону, пропуская вперед стражей порядка и арестованных.

Воспользовавшись всеобщим замешательством, Командор вырвался из рук полицейского и, несмотря на грозящую опасность, вернулся в пещеру. Преследовать его никто не решился.

Устроившись на противоположном от Ригаля конце сундука, Командор тоже погрузил руки в россыпь изумрудов.

– Ты что, сумасшедший? – спросил Ригаль, даже не удостоив де ла Фуэнте взглядом.

– Не больше, чем ты.

Это были последние слова Командора ордена Собачьей Звезды. Огромный валун раздробил ему нижние конечности.

Корчась в агонии, Командор вдруг вспомнил свое детское видение и отчетливо понял, что оно было пророческим – именно таким он тогда и увидел себя в детстве сквозь загадочную брешь, пробитую во времени то ли силой воображения, то ли волею Всевышнего. В последний миг своего земного бытия, забыв о страшной боли, Командор, изо всех сил напрягая ослабевшее зрение, пытался разглядеть сквозь туннель во времени мальчонку семидесятилетней давности, такого наивного и такого невинного пред Богом и людьми. Он так и испустил дух – тщетно высматривая в темноте другого себя.

Следующий большой камень раскрошил позвоночник Ригаля. Лежа на спине, Луис в свете чудом уцелевшего фонаря последний раз окинул помутневшим взглядом очертания пятиконечной звезды, высеченной на стене.

– ¡Estrella perra!^[47] – прохрипел он, с горечью переиначив название злополучного светила, за мгновение до того, как тысячетонная громада потолка окончательно рухнула вниз.

Глава 35
Придет день, и они будут повсюду

После пережитого стресса Вероника спешно уехала в Мадрид. Оставшись в одиночестве, Глеб позвонил Бальбоа и пригласил его на прощальную прогулку.

Все еще под впечатлением от произошедших событий, они не спеша брели по улицам Толедо, вдыхая запах выжженных солнцем парусиновых навесов и расплавленного жарой асфальта.

– Сказать по правде, я давно подозревал, что преступления против Церкви, а также убийство Гонсалеса и Дуарте каким-то мистическим образом связаны с прошлым кого-то из членов совета фонда. Но кто мог подумать, что в этой трагедии так неожиданно и причудливо переплетутся сравнительно недавнее прошлое семьи де ла Фуэнте и история жизни французского пращура Ригаля, отделенная от нас семью веками. В итоге, оказавшись в шаге от несметных сокровищ, оба виновника этих печальных событий, по иронии судьбы, сгинули вместе со своей находкой. А ведь и у того, и у другого было все – живи и радуйся. – Бальбоа продолжил тоном проповедника: – Но они возжелали большего, взалкали слишком многого. Как говорится: non sufficit orbis^[48].

Услышав цитату не из Священного Писания, а из Сатир язычника Ювенала, Глеб улыбнулся – падре не переставал его удивлять.

– И Ригаль, и де ла Фуэнте заслужили свой конец. Но что будет с остальными?

– По словам инспектора Рохаса, Мартин и остальные уже дают признательные показания. Выяснилось, что толедское командорство ордена Собачьей Звезды является филиалом могущественной международной организации. Причем филиал этот, похоже, был создан исключительно в целях поиска клада тамплиеров. Мартин признался, что, попав в состав совета, он тут же притащил туда де ла Фуэнте.

– Хорошенькое дельце – из пяти членов совета фонда трое оказались полными проходимцами, – с удивлением констатировал Глеб. – Полагаю, совет будет в ближайшее время переизбран?

– Разумеется. Кстати, а у вас нет интереса к этой должности? Я бы с радостью похлопотал.

– Спасибо, падре, но боюсь, пришло время вернуться домой.

– Жаль. Вы бы оказали честь нашему городу.

Глеб заглянул священнику в глаза – тот был абсолютно серьезен.

Опешив от такого комплимента, Глеб поспешил сменить тему:

– А какова связь между де ла Фуэнте и Дуарте?

– Представьте, по словам Мартина, эти двое познакомились случайно. Прослышав об изысканиях Дуарте, де ла Фуэнте пригласил ученого вступить в орден, пообещав всяческое содействие в поисках клада. Узнав о том, что орден вдобавок имеет отношение к шевалье де Безье, Дуарте с радостью согласился и принял посвящение в рыцари.

Однако очень скоро ученый догадался о настоящих планах Командора – тот был одержим идеей завладеть не столько сокровищем, сколько легендарным артефактом, имеющим магическую силу. В итоге, поняв, что Командор сделает все возможное, чтобы скрыть будущую находку от общественности, Дуарте вышел из ордена. Он считал, что сокровище должно принадлежать всем жителям Толедо. Тогда по приказу де ла Фуэнте за Дуарте установили круглосуточное наблюдение, по сути заточив ученого под домашний арест. Однако старик перехитрил Командора и умудрился послать Гонсалесу пресловутую карту по почте.

– А что вы думаете об артефакте? Неужели это и в самом деле был священный Грааль?

– Боюсь, этого мы теперь никогда не узнаем. Как бы там ни было, но властелином мира де ла Фуэнте вопреки своей мечте так и не стал.

– Как вы думаете, городские власти попытаются раскопать засыпанные сокровища?

Бальбоа сокрушенно вздохнул:

– Вряд ли. Для этого пришлось бы полностью разрушить старейший квартал города. Никто на такое не пойдет.

– Жаль.

– Мне тоже.

Они прошли несколько улиц, думая каждый о своем. Затем Бальбоа спросил:

– Помните, с каким недоверием вы отнеслись к моей теории международного заговора новоиспеченных рыцарей? А ведь заметьте, целых два знакомых нам высокопоставленных горожанина оказались членами тайного общества, построенного по образу и подобию ордена тамплиеров. Надеюсь, теперь вы более не считаете меня фантазером?

– Уже нет, падре.

– Вот так-то. Помяните мое слово, этот орден Собачьей Звезды или его клоны еще дадут о себе знать. Придет день, и они будут повсюду. Вы слышите меня, сеньор Стольцев? Повсюду!

* * *

Инспектор Рохас и Маноло праздновали окончание расследования, сидя в кафе в паре кварталов от комиссариата.

– С одной стороны, проделанный нами проход в стене вызвал движение породы и обвал. С другой стороны, не вмешайся мы, вдовы Гонсалеса и ее друга уже не было бы в живых. Так что то на то и вышло. Ты согласен, Пако?

– В общем, да, но этот злополучный обвал уничтожил сокровище, которое могло бы привлечь в город поток туристов, – возразил Рохас.

– Дружище, ты рассуждаешь прямо как вице-мэр Чавес. Уж кому-кому, а нам с тобой лучше остальных известно, что от этих туристов сплошная головная боль. Только вспомни, как месяц назад пьяная англичанка кинулась танцевать на барной стойке, потом у девушки отломался каблук, и она грохнулась башкой об пол. И после всего леди вздумалось обратиться в полицию с намерением засудить обувную фабрику и в придачу хозяина лавки, где она имела несчастье купить себе туфли. Ты точно уверен, что нам стоит увеличивать этот, как ты говоришь, «поток»? Мы не захлебнемся?

Они опрокинули еще по одной рюмке, и Маноло продолжил: – А кроме того, руины пещеры очень вовремя похоронили скандал, масштабы которого трудно оценить. Выходит, все вышло как нельзя лучше.

Рохас с готовностью согласился, вспомнив, как нынешним утром шеф намекнул ему, что госпожа Чавес, довольная исходом дела, обмолвилась о своем желании походатайствовать перед полицейским начальством о том, чтобы Рохаса повысили и в должности, и в звании, а сотрудникам его отдела вернули опрометчиво урезанные зарплаты. Вот это был бы праздник почище Вирхен-дель-Саграрио!^[49] Да и по словам отца Бальбоа, архиепископ тоже остался вполне доволен работой инспектора. Ведь служителям Церкви более ничего не угрожает. По крайней мере на сегодня.

* * *

Глеб без звонка открыл дверь мадридской квартиры имевшимся у него ключом.

Из своей комнаты высунулась Вероника:

– Боже, как ты меня напугал! Я уж было подумала, что это продолжение все того же кошмара и что ко мне кто-то вломился.

– Извини, надо было позвонить, – сказал Глеб и отругал себя за неосмотрительность. В самом деле, после всего, что им обоим довелось пережить, такая оплошность могла бы запросто спровоцировать сердечный приступ.

– Когда улетаешь?

– Сегодня вечером.

– Так скоро?

– Увы, неотложные дела.

– Глеб, я хотела с тобой поговорить.

– О чем?

Видимо, его вопрос прозвучал с таким явным вызовом, что Вероника поначалу даже немного растерялась, на потом взяла себя в руки. Она подсела к столу и заговорила, по своей привычке отстраненно глядя куда-то в окно:

– Когда я просила тебя поехать со мной, то была уверена, что у нас с Ригалем все кончено. Но, вернувшись, поняла, что ошиблась. Поначалу мне казалось, что я совсем не любила Луиса. Только лишь хотела сделать Рамону больно. Так же больно, как он сделал мне.

– Даже postmortem? Какая ты, однако, мстительная, – с усмешкой произнес Глеб.

Вероника вскинула на него взгляд, полный обиды и отчаяния.

– Можешь не верить, но я…

– Ты не должна ничего объяснять. Я согласился поехать с тобой лишь ради того, чтобы выяснить причины гибели твоего мужа.

– И только?

– И только, – солгал Глеб.

Резко развернувшись, Вероника ушла в свою комнату. Наступила гнетущая тишина, которую нарушало лишь тревожное тиканье старинных часов «Густав Беккер».

Глава 36
Время прощать

– А ты вроде похудел, – отметил Глеб, оглядев при встрече фигуру капитана.

– На три кило, – с гордостью сообщил Лучко.

– Ты, да на диете?

– Да где там! – Капитан с сокрушенным видом показал на заказанный им десерт. – Просто я нашел в шкафу старые кроссовки и стал каждое утро пробегать по пять километров. Я тут прикинул, три круга по стадиону сжигают примерно одну порцию сладкого. А я таких кругов нарезаю двенадцать.

Глеб произвел в уме нехитрые расчеты.

– Значит, хватит на четыре порции?

Следователь расплылся в улыбке:

– А нам больше и не надо.

Сосредоточенно манипулируя шоколадным фондю и по очереди окуная в ароматную массу то клубнику, то дольки мандарина, то ломтики банана, Лучко принялся подводить итоги запутанного дела, условно названного им «Каникула».

– Этот Гонсалес, скажу я тебе, был весьма сообразительным парнем. Он не только указал нам на точное место, где нужно было искать и одну, и вторую половину пергамента, но и навел на след убийц. Очень тонкий ход – позвонить единственному человеку, способному расшифровать его предсмертное послание и положить трубку.

– Хм, твоя правда. Попроси меня Рамон о помощи, я бы ему наверняка отказал.

– Гонсалес прекрасно это понимал, поэтому даже не стал с тобой говорить, надеясь на то, что мы проверим исходящие звонки и, найдя твой номер, привлечем к расследованию. И этот план блестяще сработал.

– Да уж, при всей моей нелюбви к Рамону, должен признать, что он обладал блестящими мозгами.

– И был настоящим мужиком. Даже под раскаленным утюгом не сломался, удивительное дело. В общем, более чем достойный соперник в борьбе за прекрасную Даму. Такому и проиграть не стыдно.

Глеб улыбнулся:

– Прекрати, меня уже поздно кодировать, я давно не страдаю по этому поводу.

– Так я тебе и поверил.

– С каких это пор ты заделался психотэрапэутом? – передразнивая Лучко, со смехом спросил Глеб.

– С того самого дня, как ты подался в менты.

– Куда подался?

– Брось, это как наркотик, по себе знаю. Достаточно поймать одного злодея, засадить его за решетку, и ты уже подсел – все отдашь за очередную дозу. Но согласись, не самая плохая зависимость, разве не так?

Глеб рассеянно кивнул, одновременно бросив взгляд на экран пикнувшего телефона. Это пришла эсэмэска от Вероники. Она прилетела за сыном и вскоре собиралась возвращаться в Испанию. «Ау! Ты чего не звонишь?» – спрашивала она. Пока Глеб размышлял над ответом, капитан залез в портфель и выложил на стол несколько печатных страниц.

– Блин, чуть не забыл. Хотел показать тебе отчет Расторгуева. Там есть один любопытный нюанс.

– А в чем там дело? На словах не можешь?

– Прочти и сам увидишь. Вот, ознакомься.

Прочитав отчет, Глеб поднял взгляд на Лучко:

– И как же мне поступить с этой информацией?

– Хочешь – поделись, а хочешь – забудь. В общем, действуй по обстановке. Тебе виднее.

Глеб еще раз пробежал глазами выводы эксперта. Поколебавшись несколько секунд, он достал телефон, вызвал последнее входящее сообщение и набрал ответ: «Надо поговорить. Завтра на старом месте в двенадцать».

* * *

До осени, а значит, и до начала нового семестра оставалось всего ничего. Но, несмотря на конец августа, желтых листьев на деревьях почти не было, и бульвар смотрелся точно так же, как в июле, когда Вероника и Глеб впервые вместе прошлись по нему после пятнадцатилетнего перерыва.

Держа даму под руку, Глеб медленно рассекал нескончаемый поток принарядившихся прохожих и резвящихся собак, наслаждающихся последними погожими деньками. Праздничная, если не сказать карнавальная атмосфера не совсем соответствовала тому, что Глеб должен был рассказать Веронике, но ему показалось, что, устройся они где-нибудь в кафе, разговор будет еще тяжелее.

– Помнишь твою фотографию, что валялась на полу возле стола в кабинете Рамона? – спросил Глеб.

– Ту, где я вылезаю из моря с мокрой башкой и всклокоченными волосами?

Вероника явно набивалась на комплимент, поскольку на этом снимке выглядела абсолютно сногсшибательно. Глеб, впрочем, пропустил намек мимо ушей.

– Да, точно. Так вот эксперт, что изучал вещественные доказательства, обратил внимание на небольшое пятно. При внимательном рассмотрении пятно оказалось отпечатком губ, причем совсем свежим.

Рот Вероники задрожал.

– Губ?

– Губ Рамона. В последний час своей жизни он целовал твое лицо. Твой муж никогда не переставал тебя любить.

Казалось, Вероника вот-вот разрыдается.

– Любил, но изменял?

– Мм, я бы перенес ударение на первую часть фразы. Твой муж был котярой, это факт, но это не мешало ему любить тебя. Не забывай об этом. И не смей сомневаться в чувствах Рамона. Если помнишь, пятнадцать лет назад я был по уши в тебя влюблен, и уж если я тогда умудрился проиграть Рамону, то только потому, что он любил тебя еще сильнее.

Перестав сдерживаться, Вероника, не обращая внимание на любопытные взгляды прохожих, заплакала навзрыд, уткнувшись в плечо Глеба. Заплакала впервые с того часа, как получила известие о смерти Рамона.

Когда ее тело перестало наконец сотрясаться от рыданий, Вероника утерла ладонями глаза и неожиданно спросила:

– А знаешь, мне всегда было интересно, вот выйди я замуж за тебя, ты бы тоже ходил налево?

Глеб ответил не сразу.

– Мне очень жаль тебя ранить, но…

– Хочешь сказать, что и ты мне изменял? – спросила она упавшим голосом.

После секундного замешательства Стольцев ответил, с трудом подбирая нужные слова:

– Понимаешь, это случалось так…

– Случалось? Так это было не однажды? – Она снова захлюпала носом. – Какая же я дура! Все эти годы так истязать себя, правильный ли я сделала выбор. Ну и кто же она?

– Э-э… ты помнишь веснушчатую девочку, с которой я писал курсовую по…

– Ту рыжую шалаву? Ах ты, негодяй!

Вероника кинулась колотить в грудь Глеба кулаками, но не особенно сильно. Она знала, что Стольцев бесстыдно врал, и понимала, почему – в душе он наконец-то простил Рамона. Но вот простит ли Глеб когда-нибудь ее?

Глава 37
Под Собачьей звездой

Установив на балконе небольшой телескоп, только что доставленный курьером интернет-магазина, Глеб с увлечением разглядывал ночное небо. Несмотря на сильную засветку, вызванную миллионами московских окон, он довольно быстро нашел созвездие Большого Пса и его самую яркую – в двадцать три раза ярче солнца – звезду, тысячелетия назад нареченную римлянами Каникул ой.

Насладившись видом далекого светила и прочесав еще какую-то часть небесной сферы, Глеб опустил телескоп ниже и принялся разглядывать рубиновые звезды Кремля. В его памяти всплыла строчка из Мережковского про то, что «большевизм есть борьба пентаграммы против креста». Забавно, что у тамплиеров, оставивших свою потайную геральдику в наследство масонам, а через них и Стране Советов, оба этих символа прекрасно уживались.

Начал накрапывать дождь, и Глебу пришлось вернуться в комнату. Из радиоприемника доносился бодрый голос ведущего, рассказывающего о том, что за новую пятидесятичетырехметровую яхту, приобретенную для нужд президента России, было заплачено 30 миллионов евро. Диджей также объявил, что яхту первого лица назвали «Сириусом» и по этому поводу аудитории просто необходимо немедленно прослушать одноименную композицию некогда популярной группы «Алан Парсонс Проджект».

Испытывая смутное чувство тревоги, Глеб выключил радиоприемник и поплотнее задернул шторы, преграждая путь звездному свету. Ему на ум в сотый раз пришли прощальные слова отца Бальбоа: «Придет день, и они будут повсюду!» Хм, а что, если падре был прав?

Послесловие автора

Уже после того, как была закончена эта книга, СМИ сообщили о том, что яхта «Сириус», находящаяся в распоряжении президента России, была спешно переименована в «Чайку». Любопытно почему? Кто-то решил не привлекать к себе внимание? Интересно кто?

Автор бесконечно благодарен Сергею Косьянову, Юлии Дмитриевской, Константину Молчанову, Дмитрию Гомзякову, Василию Каленкову, Алексею Кропоткину, Александру Крапоткину, а также всем остальным сотрудникам издательства «Арбор».

Примечания

1

Предопределение (лат.).

(обратно)

2

Французское таро – старинная карточная игра.

(обратно)

3

Старая любовь не ржавеет (лат.).

(обратно)

4

Ищите и найдете (лат.).

(обратно)

5

Я умираю (нем.).

(обратно)

6

Уже иду! (исп.)

(обратно)

7

Дон Хуан Тенорио – историческая личность, легендарный распутник, ставший персонажем испанской пьесы, прототип Дон Жуана.

(обратно)

8

Больше чем гениально! (исп.)

(обратно)

9

Разбитый бокал (исп.).

(обратно)

10

Процесс потребления тапас (исп.).

(обратно)

11

Тапас – закуска, подаваемая в баре к алкоголю (исп.).

(обратно)

12

Испанский аналог выражения «сходить по пиву», только применительно к тапас.

(обратно)

13

Дети войны (исп.).

(обратно)

14

Рыцарь печального образа (исп.).

(обратно)

15

Томатный суп с хлебом (um.).

(обратно)

16

Обед без сиесты – что колокол без языка (исп.).

(обратно)

17

Тушеная говядина, блюдо, типичное для Толедо.

(обратно)

18

Дословно «доля стыдливых», последний кусок на общей тарелке, который из приличия не решается взять ни один из сотрапезников (исп.).

(обратно)

19

Переулок Ада (исп.).

(обратно)

20

Переулок Дьявола (исп.).

(обратно)

21

Делай, что должно, и будь, что будет (лат.).

(обратно)

22

Я не хочу любить (исп.).

(обратно)

23

Кто плохо смотрит – хорошо рыдает (исп.).

(обратно)

24

«Тут никому не прижиться» (исп.) – комедийный испанский телесериал об обитателях жилого дома в центре Мадрида.

(обратно)

25

Карточная игра, напоминающая игру в «двадцать одно».

(обратно)

26

Комиссар полиции, главный персонаж популярного в Испании телесериала «Комиссар».

(обратно)

27

«Амадис Галльский», опера Генделя по одноименному рыцарскому роману.

(обратно)

28

Уходя, уходи! (лат.)

(обратно)

29

Греческие магические папирусы (лат.) – собирательное название коллекции папирусов на древнегреческом языке, содержащих религиозные ритуалы греко-римского населения Древнего Египта.

(обратно)

30

Испанский дерби, Эль-класико, Матч века (исп.) – такими эпитетами спортивные журналисты традиционно сопровождают каждое противостояние между мадридским «Реалом» и «Барселоной».

(обратно)

31

Время тоже пишет картины (исп.).

(обратно)

32

Карлос де Аес (1826–1898) – испанский художник-пейзажист.

(обратно)

33

Рыцарский роман Жуанота Мартуреля.

(обратно)

34

Почему так трудно забыть большую любовь? (исп.)

(обратно)

35

Пение в стиле фламенко (исп.).

(обратно)

36

Вторая суббота (исп.).

(обратно)

37

Архиепархия Цезаря Августа (лат.).

(обратно)

38

Улица Тамплиеров (исп.).

(обратно)

39

Площадь Тамплиеров (исп.).

(обратно)

40

Трехфазный (исп.).

(обратно)

41

Каждый, каждая (исп.).

(обратно)

42

Сириус указывает путь рыцарям (лат.).

(обратно)

43

Никаких проблем, Маршал (исп.).

(обратно)

44

Элементарно, мой дорогой Пако (исп.).

(обратно)

45

Собачья звезда (исп.).

(обратно)

46

Командор (исп.).

(обратно)

47

Паршивая звезда! (исп.)

(обратно)

48

Целого мира мало (лат.).

(обратно)

49

Праздник в честь статуи Богородицы, покровительницы Толедо, отмечается 15 августа.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Испанец

Глава 2 Буквы на столе

Глава 3 Кое-что о трюфелях

Глава 4 Вероника

Глава 5 Страстной бульвар

Глава 6 Каникула

Глава 7 Старая любовь не ржавеет?

Глава 8 Прощание с Рамоном

Глава 9 Ночной Мадрид

Глава 10 Инспектор Рохас

Глава 11 Соперник

Глава 12 Отец Бальбоа

Глава 13 Чудовище с зелеными глазами

Глава 14 Теория заговора

Глава 15 Тапатология для начинающих

Глава 16 Трудности сурдоперевода

Глава 17 Паладин Господа

Глава 18 Пещера

Глава 19 Значок

Глава 20 Герб на калитке

Глава 21 Пропавшая рукопись

Глава 22 Бандероль

Глава 23 «Кафе монашек»

Глава 24 Папиролог

Глава 25 Время тоже рисует

Глава 26 Рыцарь Собачьей Звезды

Глава 27 Письмо кардинала

Глава 28 Сокровища храма

Глава 29 Старый опер

Глава 30 Улица Тамплиеров

Глава 31 Дом с калиткой

Глава 32 Знакомые лица

Глава 33 Вторая половина

Глава 34 Клад

Глава 35 Придет день, и они будут повсюду

Глава 36 Время прощать

Глава 37 Под Собачьей звездой

Послесловие автора