Укрощение «тигров» (fb2)

- Укрощение «тигров» 6649K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юрий Александрович Жуков

Юрий Жуков
УКРОЩЕНИЕ «ТИГРОВ»

К ЧИТАТЕЛЯМ

В годы Великой Отечественной войны автор книги «Укрощение „тигров“» Юрий Жуков работал военным корреспондентом газеты «Комсомольская правда». Обстоятельства сложились так, что ему довелось часто бывать во вверенных мне танковых войсках — и во время тяжелых оборонительных боев в первый период войны, и в те дни, когда советские войска развертывали победоносные наступательные бои. Вначале это была Четвертая танковая бригада, которая в битве под Москвой завоевала почетное право именоваться Первой гвардейской, затем Первый танковый корпус и, наконец, Первая танковая армия, получившая в дальнейшем почетное наименование — Первая гвардейская танковая армия.

«Укрощение „тигров“» — это хроника реальных событий, происходивших на фронте в период оборонительной битвы на Курской дуге и в дальнейшем при наступлении в так называемой Белгородско-Харьковской операции 1943 года. Описываемые действия происходили в полосе боев Первой танковой армии и ее соседей как справа, так и слева, в составе Воронежского фронта в направлении Обоянь — Белгород — Харьков и Обоянь — Томаровка — Борисовка — Богодухов.

В те дни нам довелось впервые сразиться с немецкими «тиграми» — сверхмощными машинами, крытыми массивной, труднопробиваемой броней. Гитлеровское командование впервые ввело «тигры» в бой именно на Курской дуге. На них была поставлена большая ставка: гитлеровцы рассчитывали, что их танковым дивизиям, возглавляемым неуязвимыми, как им казалось, «тиграми», удастся прорвать наш фронт к северу и к югу от Курска, сомкнуть клещи и вырваться на оперативный простор.

Но и этот расчет был бит. Мы узнали заранее о замысле врага, подготовились ко встрече с новой немецкой техникой, и как только «тигры» замаячили на горизонте, наши войска начали укрощать их.

Находясь непосредственно в войсках и наблюдая эти исторические события день за днем и час за часом, военный корреспондент «Комсомольской правды» обстоятельно и достоверно фиксировал все то, что находилось в поле его зрения. Здесь и рассказы о беззаветных героях битвы на Курской дуге, записанные на переднем крае, и подробные зарисовки о боевом опыте, и очерки о том, как создавались замечательные традиции и военные обычаи гвардейцев, смело укрощавших двуногих и бронированных «тигров», и записи о богатом опыте политической работы в условиях боев, и картинки фронтового быта.

Записки советских военных журналистов, которые вместе с войсками проделали великий ратный путь Отечественной войны, призваны занять свое место в литературе, посвященной тем поиски памятным дням. Было бы полезно, если бы и другие военные корреспонденты, сохранившие блокноты, дневники, записки военных лет, внесли свою лепту в наше общее, большое и важное дело — воссоздание волнующих картин фронтовой жизни. Этого ждут и вдумчивый военный читатель, пытливо разыскивающий и собирающий сведения о боевом опыте, и наша гражданская молодежь, которая учится, закаляет волю и характер, вдохновляясь примером замечательной молодежи начала сороковых годов, отдавшей на алтарь Отечества свои судьбы, свои силы, свои жизни.

Многие бойцы и командиры, описываемые в предлагаемой вниманию читателя книге, не дожили до дня страстно желаемой победы над заклятым врагом, сложили свои головы в боях за свою Советскую Родину. Среди них товарищи Бурда, Любушкин, Шаландин, Бессарабов, Леонов, Зинченко, Черненко, Гакаев, Мироненко, Высоцкий, Соколов и многие другие.

Прошло более семнадцати лет после описываемых сражений, поросли травой могилы павших за счастье и свободу Советской Родины. Пусть же эти страницы напомнят о битвах прошлого и призовут молодое поколение зорко стоять на страже мира и мирного труда советского народа.

Январь 1961 года

Дважды Герой Советского Союза

Маршал бронетанковых войск

М. КАТУКОВ

ОТ АВТОРА

В годы войны у каждого из нас, военных корреспондентов, накопилось немало бумаг: блокноты с торопливыми журналистскими записями, копии статей и очерков, пожелтевшие оттиски газетных полос, по той или иной причине не увидевших в то время света — в суровую годину военного времени не обо всем можно было рассказать в подробностях. В наше время, когда в жизнь уже вступает новое поколение, знающее о той трудной и героической поре преимущественно по рассказам отцов, все эти записи приобретают совершенно новое, самостоятельное звучание. В них сегодняшний читатель найдет непосредственное, документальное свидетельство эпохи.

Недавно я извлек из своего архива документы не совсем обычного характера: это старые телеграфные ленты, на которых были записаны мои корреспонденции, продиктованные армейским связисткам, что называется, с пылу, с жару в дни ожесточеннейших боев на Курской дуге и в последующих операциях наших войск летом 1943 года. Мне довелось тогда находиться в частях Первой танковой армии, которой командовал генерал Михаил Ефимович Катуков. Эта армия была в числе тех соединений, которые приняли на себя удар гитлеровцев на Курской дуге, под Обоянью, а затем перешли в наступление и отбросили их далеко на юг и на юго-запад.

С генералом Катуковым мы, московские репортеры, подружились еще в те трудные дни осени 1941 года, когда фронт вплотную приблизился к Москве и не требовалось обладать музыкальным слухом, чтобы из кабинетов редакций различать выстрелы дивизионной артиллерии от корпусной. Противотанковые пушки стояли тогда рядом с нашим комбинатом «Правды», на Ленинградском шоссе, и артиллеристы день и ночь дежурили у открытых ящиков со снарядами.

В те дни Катуков с двумя десятками своих машин прикрывал москвичей, как щитом, на Волоколамском шоссе, у деревни Чесмена, и мы были ему вдвойне признательны — и как москвичи и как журналисты, для которых деятельность танкистов Катукова была неисчерпаемым источником самых удивительных сюжетов. Катуков только что получил звание генерал-майора, а его танковом бригаде присвоено звание гвардейской, — с нее и началось создание советской гвардии. Командиру танкистов на фронте дали кличку «генерал Хитрость». Со своими обстрелянными солдатами и командирами он делал поразительные вещи. Немецкий генерал Гудериан, в частности, до конца дней своих не мог себе простить того, как искусно его обвели вокруг пальца в боях под Орлом. Катуков так виртуозно маневрировал своими немногочисленными танками, что Гудериан принял его бригаду за целую танковую армию.

Много времени прошло с тех пор, как мы познакомились с Катуковым. Одна из первых встреч с ним состоялась в занесенной снегом воронке, откуда молодой генерал, закутавшийся в одеяло, накинутое поверх простой солдатской шинели, на петлицах которой были нарисованы химическим карандашом две генеральские звезды, руководил боем своей бригады. Не раз я потом встречался с этим удивительным человеком и его гвардейцами. Встречи эти всегда были интересны. Бывать рядом с ним — значило ежечасно разгадывать самые удивительные кроссворды, ибо никогда нельзя было представить себе, что генерал сейчас сделает.

Вот почему, когда в один из летних дней 1943 года в редакцию доставили маленький конвертик от Катукова, в котором лежало приглашение «наведаться в гости», я оставил все дела и умчался под Белгород. Это была пора длительного затишья, когда во всех редакциях мира гадали о том, когда же, наконец, возобновятся активные бои. Многие газеты на Западе предсказывали, что третье военное лето ознаменуется третьим наступлением немецкой армии на Восточном фронте.

Танкисты Катукова жили в густых рощах, живописно разбросанных вокруг маленького поселка Ивня, некогда составлявшего собственность царского министра, немца Клейнмихеля. Линия переднего края пролегала неподалеку отсюда, но ничто не напоминало здесь о войне. Асфальтированные дороги были пустынны. В небе пели жаворонки. В садах наливались соками тугие завязи знаменитых курских яблок. На переднем крае фронта шла ленивая, редкая перестрелка. Изредка появлялись в небе вороватые немецкие разведчики, сбрасывавшие хвастливые листовки: «Мы ивнянские леса поднимем на небеса». Но к этим угрозам наши люди давно привыкли, и они ни на кого не производили впечатления.

Своих старых друзей я разыскал в густом лесу. Грозные боевые машины были тщательно вкопаны в землю и замаскированы сверху. Рядом с ними виднелись солидные блиндажи, в которых жили танкисты. Дорожки были посыпаны песком, повсюду — клумбы с цветами. На полянке взлетал к небу волейбольный мяч, сшитый и склеенный из старых противогазов. Волейбольную сетку заменяла запасная маскировочная сеть. Игра шла в быстром темпе: «Черные буйволы» — танкисты — вели матч против «Голубой ленты» — команды мотострелков. В читальне солдаты шелестели газетами, журналами. Из офицерского клуба доносились звуки рояля…

Генерала Катукова я нашел в соседней деревне. Поведение генерала также могло показаться странным. Он сидел, свесив ноги, на краю заросшего сочной травой оврага, окруженный двумя десятками вихрастых, веснушчатых деревенских мальчуганов, глядевших во все глаза на его ордена, среди которых сверкали брильянты английского креста. Генерал серьезно разъяснял своим собеседникам, что у детей, которые ленятся мыть ноги, вырастают на ногах перья. Один из его юных друзей опасливо и сокрушенно ощупывал свои лодыжки. На траве лежали огромные букеты — генерал с ребятами только что вернулся с прогулки в поле.

— Вот за этим вы и пригласили меня сюда? — спросил я, показывая на букеты, которые нес генерал, когда мы направились в занятую им избу.

— О, не только это! Здесь прекрасная рыбная ловля. Чудесно можно отдохнуть, — в серых глазах Катукова вспыхнула искорка лукавства. Сняв фуражку и проведя рукой по коротко остриженным волосам, в которых поблескивала седина, генерал добавил: — Ведь вам, горожанам, полезен свежий воздух…

— Но ведь должна же, черт возьми, когда-нибудь возобновиться большая война! Неужели вашим молодцам придется прожить все лето в этих дачных поселках?

— Поживем — увидим, — сказал генерал. — А впрочем, надо полагать, воевать все же начнем.

— Когда? — сорвалось у меня.

— Может быть, завтра, — спокойно ответил генерал, и в глазах его снова блеснуло лукавство.

По опыту я знал, что расспрашивать его о военных планах бесполезно, и мы перевели разговор на нейтральные темы. Поздно вечером 4 июля он пригласил меня в свой походный кинотеатр. Крутили старую, но вечно волнующую ленту «Выборгская сторона» — о том, как один из наших любимых киногероев, Максим, участвует в битве за Октябрь. В маленькой избе было тесно и немного душно: окна были плотно завешены домоткаными холстами. В темноте алели огоньки папирос генералов из штаба Катукова.

Фильм подходил к концу. На экране Максим держал речь к своим солдатам: «Революция в опасности, товарищи! Сегодня немцы перешли в наступление!..»

И тут произошло нечто такое, что случается обычно только в романах. Но произошло это именно так, как здесь написано. В избу кто-то вошел. В задних рядах произошло движение. Аппарат внезапно умолк, вспыхнул яркий электрический свет. Офицер связи подошел к Катукову, нагнулся к нему, что-то прошептал, вручил донесение и развернул карту. Воцарилась напряженная тишина… И вдруг я услышал отдаленный ровный рокот, похожий на шум работающего гигантского завода. Этот рокот был отлично знаком нам по 1941–1942 годам — где-то там, в десятках километров от штаба генерала Катукова, разгорался бой^[1].

Прерванный сеанс не возобновился. Катуков встал и вышел. Его смуглое лицо было, как всегда, спокойно. Прощаясь, он сказал:

— Как видите, я вас не обманул. Завтра вы сможете передать в Москву очень интересную корреспонденцию.

Через полчаса десятки автомобилей с погашенными фарами ушли из деревни по глухому проселку на юг: штаб генерала выдвигался ближе к переднему краю, чтобы оперативно руководить сражением, которое уже началось на переднем крае. Туда, на юг, шли по целине, по лесам, по дорогам и по проселкам сотни неистово рычащих грозных танков. Началось знаменитое Орловско-Белгородское сражение на Курской дуге.

Для нас, военных корреспондентов, так же как и для всех, наступила жаркая пора. Был утрачен счет дням и часам. И когда мы к ночи добирались до армейского узла связи, упрятанного в лесистом овраге, и, приподняв плащ-палатку, заменявшую дверь, входили в сплетенный из прутьев шалаш, где стрекотали телеграфные аппараты, было уже не до литературной шлифовки накопленных за день впечатлений. Запыленные, усталые корреспонденты садились прямо к аппарату и диктовали таким же усталым телеграфисткам, пальцы которых с удивительной быстротой мелькали по клавишам Бодо.

И вот теперь, семнадцать лет спустя, я снова держу в руках эти телеграфные ленты с их пометками, сделанными условным кодом: «Из Грозы 5/7—43. 23.52 Рудник — Комсоправда». Это значит: телеграмма отправлена из Первой танковой армии в Москву пятого июля 1943 года, без восьми минут полночь. И дальше сдержанный, но многозначительный для посвященных людей текст, направленный к сведению редакции:

«Вынужден переключиться новую тематику тчк телеграммы адресуйте на старый адрес тчк приведите готовность высланные ранее снимки сделанные частях известного вам командира тчк сейчас буду диктовать оперативный репортаж важного значения тчк прошу форсировать выезд еще двух-трех корреспондентов…»

Эти старые телеграфные ленты, сохранившие живые, непосредственные впечатления военного корреспондента, которому посчастливилось в нужный момент оказаться в нужном месте, возможно, представят интерес для читателей, желающих взглянуть глазами очевидца на великие события, ставшие уже достоянием истории и вошедшие в учебники.

Я долго думал над тем, как поступить с этими документами, и решил, что самое лучшее — это предоставить их в распоряжение читателя такими, какие они есть, ничего к ним не добавляя и ничего не убавляя. Вот что запечатлено на этих лентах день за днем и час за часом…

И ГРЯНУЛ БОЙ…

Третье лето

6. VII, 7 ч. 10 м.

К сведению редакции. События развертываются бурно. Постараюсь информировать оперативно.

Немцы ввели в бой с юга и с севера тысячи танков. Здесь их пока держат, они лишь переправились через Донец и заняли несколько деревень. Вечером получили боевой приказ танкисты. Сегодня с утра они уже воюют. Сюда прибыл член Военного совета фронта Н. С. Хрущев^[2]. Через час еду поближе к переднему краю. Собранный материал передам завтра размером на подвал. Сейчас начну диктовать корреспонденцию. Если в сводке Совинформбюро сообщат о начале крупных боев на Курской дуге, можно опубликовать мою корреспонденцию. Думаю, она явится полезным дополнением.

* * *

Третье военное лето… Запах поспевающей пшеницы раздражает обоняние гитлеровцев, лишает их покоя. Июль — пора их военного бешенства. Все, что было накоплено за долгие месяцы в военных арсеналах, все, что было вымуштровано в казармах, сейчас сразу швыряется на поле боя: пан или пропал! Густыми зелеными тучами вслед за фыркающими, плюющимися горячим металлом машинами эта саранча прет на восток, не рассуждая. У нее нет памяти, поэтому всякий раз все начинается сначала. Но всякий раз иначе, чем в предыдущее лето.

Дело даже не в километрах, хотя и спидометры машин достаточно красноречиво свидетельствуют о существенном отличии второго лета от первого и третьего от второго. Дело и не во времени, хотя календарь напоминает: 5 июля 1941 года гитлеровцы вели бои западнее Орши и уже нацеливали свой удар на Смоленск, 5 июля 1942 года были под Воронежем, а 5 июля 1943 года они копошились там, куда отшвырнула их Красная Армия минувшей зимой. Дело в людях; третье лето застает нашу армию в расцвете сил.

Четвертого июля мы были у танкистов. В глубоком овраге, густо заросшем цветущими липами и ветвистым дубняком, притаились врытые в землю грозные машины. Их было много. В отлично оборудованных блиндажах, сооруженных рядом с танками, бодрствовали хорошо знакомые нашим читателям люди — о подвигах этих танкистов мы писали не раз и в 1941 и в 1942 годах. Они били немцев и под Москвой, и под Воронежем, и во многих других местах. На груди большинства из них мерцали золотом ордена и нашивки в память о ранениях. Погоны их сверкали командирскими звездочками.

Только что кончилось большое ученье. Люди читали книги, играли в шахматы, напевали песни. Ученье показало: надо десять секунд для того, чтобы экипажи сели по машинам, и десять минут для того, чтобы вся эта грозная махина пришла в движение. В танках были уложены полные комплекты снарядов и патронов, установлены дополнительные бачки с горючим, и штаб танкистов уже знал, что по ту сторону фронта дорогами с юга движутся тысячи автомашин с немецким пушечным мясом. Значит, скоро бой…

Линия переднего края фронта пролегала неподалеку — за холмами, поросшими реденькими степными рощами. Прежде чем попасть к танкистам, мы проехали многие десятки километров и всюду видели то же самое: одна линия укреплений за другой, и всюду в блиндажах, окопах, оврагах, лесочках люди и машины, ожидающие приказа.

Немцы давно планировали наступление. Их танковые корпуса несколько раз выходили на исходные рубежи, и наша пехота уже слышала их трубный рев, но в самую последнюю минуту рука германского военачальника отдергивалась, словно обжегшись о карту, и снова воцарялась гнетущая тишина.

Мы сидели в блиндаже танкиста Александра Бурды, бывшего шахтера с Луганщины, и перебирали в памяти минувшие кампании, вспоминали знакомых друзей, с которыми сталкивала нас судьба на дорогах войны. Коренастый русый командир с узенькими щелками хитроватых глаз считал по пальцам машины, на борту которых ему довелось воевать: три танка сгорели под ним, шесть танков взорвались.

— А мы вот воюем и воюем, — говорит Бурда. — Мой башенный стрелок — помните его? — Стороженко, он ведь теперь танковой ротой командует, носит два ордена, и на счету только у него одного двадцать три немецких танка, не считая пушек и прочей дряни…

У Бурды тоже два ордена, но он не носит их, а бережет в коробочке, чтобы целей были. Войну он начал командиром танковой роты и об июле 1941 года вспоминает с дрожью в голосе, искренне признаваясь: «Страшновато было». Забыть ли тревожные ночи на маршах от города Станислав на восток, первые бои, когда наши легкие танки первых выпусков вспыхивали кострами под ударами немецких снарядов, когда еще не было достаточного опыта, когда треск немецких автоматов и дождь ракет по ночам еще производили сильное впечатление на психику молодых бойцов!

1200 километров прошли в июле 1941 года танки части, в которой служил Бурда, — тысячу двести километров! Танкисты шли с боями — немцам не удавалось их отрезать, уничтожить. Но ведь дорога-то лежала на восток!..

Второе лето было не похоже на первое.

— Помните Юдино? — спрашивал Бурда, лукаво щуря щелочки глаз.

Еще бы не помнить! Это было под Ливнами, ровно год назад — 5 июля 1942 года, когда гитлеровцы лезли к Воронежу. Бурда тогда командовал уже батальоном, и этот батальон держал один из ответственных участков фронта. Было жарко, очень жарко… На командном пункте образовалось уже много воронок. И вдруг один снаряд, срезав ветки, шлепнулся в трех метрах от нас… Нам повезло: снаряд не разорвался, и Бурда, подхватив его в подол гимнастерки, потащил в сторону.

В тот день ушли в бой и не вернулись пять танков с экипажами, которым не было цены: они воевали с первого дня войны, и на счету у каждого были десятки танков и орудий. Но гитлеровцы не прошли. Им пришлось зарыться в землю, и фронт замер на этом рубеже до зимы, когда немцев отбросили отсюда на многие и многие десятки километров.

И вот — третье лето. Танкисты прошли еще одну школу — школу зимних наступательных боев и теперь готовы к новым сражениям.

— Да, теперь не 194! год, — задумчиво говорил Бурда, в сотый раз разглядывая карту, на которой синими линиями было нанесено расположение немецких танковых дивизий. — Конечно, их много, и, конечно, за эти месяцы немцы успели стянуть сюда лучшую свою технику. Только на одном этом участке подтянуты к линии фронта танковый корпус СС генерал-лейтенанта Симона в составе небезызвестных вам дивизий «Мертвая голова», «Адольф Гитлер», «Райх» и «Викинг», а также сорок восьмой танковый корпус, еще одна танковая дивизия, номер которой пока не установлен, и десять пехотных и одна механизированная дивизии — всего девятнадцать дивизий. Общая численность этой группировки — около тысячи пятисот танков, 2 500 орудий и минометов и более четверти миллиона солдат и офицеров.

— И все-таки это не 1941 год, — упрямо повторяет Бурда, тряхнув головой.

Мы вышли из блиндажа, прошлись по дорожке, аккуратно посыпанной песком и тщательно замаскированной свежими ветвями дубняка. Командиры подразделений, появляясь словно из-под земли, лихо рапортовали Бурде. При некотором напряжении зрения можно было разглядеть в двух-трех шагах силуэты укрытых зеленью мощных танков, щупающих воздух стволами орудий.

Вдруг послышался грозный нарастающий рев авиамоторов, и над лесом молнией мелькнули острокрылые истребители.

— «Лавочкин-пять», — сказал Бурда. — Ох, и дают же они жизни!.. Сегодня тут они сто десятого^[3] сшибли. Только он сунулся, двое наших выскочили из засады — и будь здоров! Вон там сгорел…

Истребители мчались к переднему краю большими группами. Командиры танкистов провожали их пытливыми взорами: когда сразу устремляется в одном направлении столько истребителей — это неспроста. И действительно, уже через несколько минут с переднего края отчетливо донеслась канонада, загрохотали разрывы бомб. Гвардии майор Заскалько тихо сказал:

— Ну, кажется, началось…

Это еще не было началом генерального боя — он развернулся только наутро, но уже с вечера 4 июля немцы ввели в действие солидные силы. Они попытались форсировать Северный Донец одновременно на ряде участков группами по 15–20 танков, поддержанных усиленными батальонами пехоты. Это была разведка боем.

План действия немецкого командования был известен заранее: удар на Курск и в обход Курска с юга и севера. Поэтому немецкие атаки были встречены хладнокровно и уверенно. Недаром за эти месяцы танкисты десятки раз проводили учения, решая тактические задачи, применительно к обстановке предстоящего сражения.

Огневая стена заслонила берега Северного Донца. Заранее пристрелянные рубежи были накрыты дождем снарядов и мин. Командиры и бойцы с медалями на груди за Сталинград многое пережили и испытали минувшим летом, и теперь они встречали врага с каким-то особым чувством. Затишье всем давно уже надоело, и теперь каждый спешил сделать свое дело как можно быстрее и лучше.

Сгустилась темная южная ночь. Над передним краем повисли сотни ракет. Грохот канонады усилился. В штабах терпеливо ждали, что будет дальше. В том, что именно должно было произойти, ни у кого не было двух мнений: разведка донесла о движении от Харькова на север тысяч автомашин и 24 железнодорожных эшелонов.

И еще особенность третьего нашего лета — изумительное спокойствие и хладнокровие, с которым фронт наблюдал развитие событий. В то время как на переднем крае гвардейцы-сталинградцы удерживали врага, непрерывно наращивавшего свои удары, остальные войска жили все той же размеренной жизнью: шли занятия по заранее намеченному плану… Но моторы всех машин уже были выверены, погрузка боеприпасов произведена — все было готово к бою.

Глубокой ночью в штаб танкистов поступило сообщение: немцы должны начать генеральное наступление по всему фронту. Севернее Белгорода у Томаровки развертываются новые и новые немецкие дивизии. На переднем крае уже действуют группы до 100 танков против какой-нибудь одной обороняемой нами деревушки.

Немецкие перебежчики сообщают, что по всем частям объявлен приказ Гитлера, в котором говорилось:

«Солдаты! С сегодняшнего дня вы начинаете большое наступление, исход которого может иметь решающее значение для войны. Ваша победа во всем мире должна еще больше, чем раньше, укрепить уверенность в том, что оказывать какое бы то ни было сопротивление немецкой армии в конечном итоге бесполезно.

…До сих пор русским достигнуть того или иного успеха помогали их танки.

Мои солдаты! Наконец вы имеете теперь лучшие танки, чем они!..

Колоссальный удар, который сегодня утром поразит советские армии, должен их потрясти до основания. Вы должны знать, что от успеха этого сражения может зависеть все…»

Когда взошло солнце, прибыла сводка с севера: в 5 ч. 30 м. началось немецкое наступление на Орловско-Курском направлении, у нас— в 6 ч. 00 м. Теперь сражение уже шло на широком фронте, и в соприкосновение вошли сотни тысяч солдат и огромные массы техники. На степном просторе, в глубоких оврагах, на холмах, в деревушках, превращенных волею судьбы в военные объекты, то и дело вспыхивают жаркие, кровопролитные схватки.

Бои носят острый маневренный характер. Идет борьба двух воль, борьба нервов. Сейчас, когда я диктую эти строки, с новой силой развертываются танковые бои, и наши старые друзья уже там, на поле боя. Они начинают свое третье боевое лето. Сегодня же мы побываем у них, чтобы рассказать нашим читателям, как развертываются события, которые, несомненно, составят новую главу в истории Отечественной войны.

* * *

Дежурному по отделу фронта. Передаю еще несколько записей из блокнота, может быть, пригодятся.

Прифронтовые дороги живут все той же спокойной, размеренной жизнью. Четко козыряют регулировщики, контрольно-пропускные пункты тщательно проверяют документы. Ни суеты, ни нервничанья. Дороги надежно прикрыты с воздуха истребителями-патрулями.

Ночью небо гудит. Сплошной зуд авиационных моторов. Немецкие самолеты пытаются прорваться на восток. Вспыхивают огненные трассы пулеметов и пушек. Ночные истребители преграждают немцам путь. Наши самолеты уходят на юг. Где-то там, над скоплениями немецких танков, зажигаются яркие соломенно-желтые и голубоватые люстры ракет, и гроздья тяжелых бомб обрушиваются на немцев. С легким стрекотом проходят над окутанной тьмой землею легкие «У-2».

Земля и небо живут одной напряженной фронтовой жизнью.

Вообще говоря, используйте все, что шлю, без особых церемоний — комбинируйте сами телеграммы, освежайте их.

Привет. Возвращаюсь в район боевых действий.

Только факты

6. VII, 20 ч. 11 м.

К сведению редакции. Был у танкистов, в бригадах, сейчас опять еду к ним. Никаких обобщенных данных о ходе боев корреспонденты не имеют, но то, что видишь своими глазами, поистине неописуемо по своему величию. Существенных изменений линии фронта пока нет.

Передаю факты, опубликованные сегодня во фронтовой газете «За честь Родины», потом продиктую очерк о том, что видел сам.

* * *

— Перед началом наступления немцев отличилось отделение комсомольца сержанта Анатолия Макарова. Оно было в боевом охранении. Немцы предприняли разведку боем под прикрытием сильного артиллерийского и минометного огня. Отделение дралось против 40 гитлеровцев. Боец Михаил Кайдаш убил трех. Макаров лег за пулемет. Бойцы Шимгалиев, Лушин, Нурбаев, Джафаров били фашистов в упор. Пулемет Макарова вышел из строя, пошли в ход гранаты. Отделение бросилось в контратаку. Макаров погиб. Нурбаев, Шимгалиев, Джафаров были ранены, но продолжали драться. Потеряв 15 человек, немцы отошли.

— Наши бомбардировщики налетели на немецкий аэродром и разбомбили его. В это время 15 «мессершмиттов», поднявшиеся с соседнего аэродрома, пытались атаковать советские бомбардировщики. Десять наших истребителей из подразделения Римша их перехватили. Начался неравный бой. Гвардии старший лейтенант Мишустин повел свою машину на «мессершмитта» и сбил его. Гвардии лейтенант Щербаков увидел, что другой «мессершмитт» заходит в хвост нашему истребителю, развернулся и ударом в лоб сбил фашиста, Мишустин сбил еще одного немецкого истребителя. Всего наши летчики сбили пять немецких самолетов.

— Вчера на одном участке фронта две группы немцев, усиленные противотанковыми пушками и пулеметами, пытались боем разведать наш передний край. Одна группа была рассеяна и отброшена нашим артиллерийским, минометным и пулеметным огнем, вторая наскочила на минное поле и, понеся потери, в панике отступила.

— На другом участке немецкая рота пехоты пыталась пробраться за наш передний край. Встреченная нашим артиллерийским огнем, она разбежалась.

— Два последних дня Герой Советского Союза Николай Ильин провел за передним краем в снайперской засаде. С ним были молодые стрелки Красиков, Коломейцев, Умжаков, Габайдулин, Глухов и другие. Они убили 37 гитлеровцев. Ильин убил 10, среди них — двух снайперов. Всего на счету славного сталинградца теперь 459 убитых гитлеровских солдат и офицеров.

— Над нашими позициями появился немецкий разведчик. Он вызвал 27 пикирующих бомбардировщиков. Они атаковали в 10 часов 30 минут утра зенитную батарею лейтенанта Иваненко. Из первой же тройки «Ю-87»^[4], атаковавших цель, один был сбит. Через несколько секунд зенитчики сбили второго.

Укрощение «тигров»

7. VII, 5 ч. 34 м.

Минул еще один день, долгий и тягучий июльский день. Иссушающий зной спал, и на броне танков, на стволах орудий крупными каплями выступает роса. В зарослях дубняка сонно разговаривают птицы, прошуршал сухой травой шалый заяц, бежавший с переднего края. По тропам тихо шагают терпеливые раненые, и белые перевязки их резко выделяются в лесном сумраке. Здесь, в ближнем тылу, по-прежнему царят тишина и спокойствие — за двое суток боев мы не видели на фронтовых дорогах ни одной воронки. Но достаточно проехать 20 километров на юг, чтобы в полной мере испытать все трудности и превратности современной войны. Все, что мы знали и пережили до сих пор, бледнеет перед масштабами нынешнего сражения, когда на протяжении считанных часов сотни танков и самолетов превращаются в металлический лом.

Гитлеровцы хвалились в своих листовках, которые они разбрасывали повсюду, что их войска на второй день наступления вступят в Курск, Но вот второй день наступил и закончился, а они так же далеки от цели, как и в тот час, когда отборные танковые дивизии эсэсовцев с мертвыми головами в петлицах начали первую атаку. Бои идут все там же, на узком плацдарме севернее Белгорода. Здесь, среди узких степных речушек, крутых оврагов, маленьких рощиц, даже знаменитые «тигры» и «фердинанды», которыми щедро снабжены отборные немецкие части, брошенные на этот участок, не в состоянии добиться перелома обстановки в пользу гитлеровского командования.

Когда наблюдаешь ход такой грандиозной битвы на близком расстоянии, когда являешься свидетелем таких огромных событий, всегда бывает крайне трудно составить общее представление о них, обобщить наблюдения. Вот и сейчас, просматривая торопливые записи о встречах и беседах с людьми, побывавшими в самом пекле сражения, невольно досадуешь на то, что не хватает времени, чтобы как-то привести эти наблюдения в систему, проанализировать их — воспроизвести полную картину боя. Пока что можно только отметить основные факты. Факт первый: за двое суток кровопролитнейших боев севернее Белгорода гитлеровцы не смогли добиться своих целей. Факт второй: наш солдат выдержал с честью еще одно труднейшее испытание психики и воли. Факт третий: наш офицер показал, что его воинское искусство возросло за эти месяцы во много крат.

Гитлеровцы упрямы. Это известно давно. И они сегодня, 6 июля, весь день продолжали ломиться в те же самые двери, о которые расшибли себе лоб вчера. В бой вводятся новые и новые танковые дивизии взамен уже перемолотых. Их постигает та же участь. Но сам характер боя за последние 24 часа претерпел существенные изменения.

5 июля основную тяжесть нечеловечески трудных испытаний приняли на себя пехотинцы и артиллеристы. Между прочим, мы незаслуженно мало говорим и пишем о замечательных людях, носящих на рукаве гимнастерки знак скрещенных артиллерийских стволов; воины истребительной противотанковой артиллерии в эти дни поистине стоят насмерть, отстаивая свои рубежи. И когда в сводке говорится: «В течение дня подбито и уничтожено 586 танков», мы должны благословлять этих незаметных, скромных героев, вооруженных маленькими, но грозными скорострельными пушками.

Но уже 6 июля с раннего утра поля битв огласились знакомым грозным ревом орудий «сухопутных линкоров». Высекая искры, заговорили танковые пушки и пулеметы, — броня столкнулась с броней. Повсюду развернулись ожесточеннейшие схватки машин с машинами. И хотя за ночь немцы успели подтянуть к месту сражения свои резервы, хотя «тигры» бродили по полям целыми табунами, им не удалось продвинуться вперед, если не считать нескольких местных тактических успехов, отнюдь не искупающих тех огромных затрат живой силы и техники, на которые пошел штаб Гитлера.

Ранним утром немецкие танковые части попытались протаранить нашу оборону на одном из участков соединения генерала Гетмана. С громом и лязгом двинулись вперед сразу 100 машин. В первом эшелоне шли «тигры», зловеще выставив вперед свои длинноствольные 88-миллиметровые орудия. За ними двигались самоходные пушки крупных калибров, и, наконец, в третьем эшелоне — все остальные танки. В небе непрерывно выли немецкие самолеты, методически перепахивавшие землю бомбами. Усиленно работала вражеская артиллерия. Казалось, еще немного, и ничто не сможет устоять перед этой армадой.

Об этом просто написать, по это очень трудно пережить. Представьте себе на мгновение 100 танков с «тиграми» во главе, идущие прямо на вас, в упор…

«Тигры» с ревом ползли вперед, маневрируя среди оврагов, швыряясь крупнокалиберными снарядами. Их пушки дают снаряду такую дьявольскую начальную скорость, которая значительно усиливает его пробивную способность. Встречая на своем пути противотанковые рвы, стая «тигров» тяжело ныряла в них и начинала, словно стадо слонов, вертеться, растаптывая откосы. Земля осыпалась, и они медленно выползали и двигались дальше, все так же медленно, но неотвратимо. Немецкие танкисты чувствовали себя в безопасности за мощной броней, тщательно укрывавшей уязвимые места машины, в частности баки с горючим. Но вот рассчитанная советскими специалистами дистанция была пройдена, и наш передний край, с которого, по всем расчетам немецких танкистов, давно уже должны были в страхе бежать все русские, заговорил яростным ураганным огнем.

Тактика борьбы с «тиграми» была разработана советским командованием заранее.

По понятным причинам, мы не будем описывать здесь эту тактику во всех деталях. Скажем только, что практика подтвердила теоретические расчеты и что «тигр» оказался таким же «смертным», как и предыдущие типы немецких танков. Его били насмерть и артиллеристы и танкисты.

Но среди многих побед над «тиграми», достигнутых в эти часы, одна должна быть выделена особо как истинный символ героики русского солдата — это подвиг командира орудия старшины Богомолова и его наводчика Калинника. Подпустив немецкие танки вплотную, эти два артиллериста расстреляли в упор и сожгли один за другим три «тигра»! Это было нечеловечески трудно и рискованно. Но Богомолов и Калинник до конца выполнили свой долг. Только тот, кто сам слышал рев «тигра» и грохот его дьявольской пушки, в состоянии до конца понять, какое напряжение всех душевных сил потребовалось этим двум советским людям для того, чтобы так искусно решить свою боевую задачу.

Укрощение «тигров» продолжалось несколько часов. Кончилось оно тем, что немцы потеряли на этом участке 74 танка разных типов и отошли, убедившись, что прорваться вперед на рубеже крохотной речушки, покрытом броневым щитом советских танкистов, невозможно. Это было уже после полудня. Видя, что драгоценное время уходит безрезультатно, немцы поспешили изменить направление удара на этом участке. Они обрушили крупные танковые силы, опять-таки с «тиграми» во главе, правее и… напоролись здесь на танковую гвардию генерала Катукова.

Гвардейцы вышли на марш пятнадцать минут спустя после получения боевого приказа. Они скрытно и своевременно сосредоточились на исходных рубежах, расставив повсюду засады. Вооруженные опытом двухлетних боев танкисты, которых недаром зовут здесь «Старой гвардией», хладнокровно ждали развертывания событий. Было очевидно, что враг в этом месте предпримет новую попытку выйти на важное в стратегическом отношении шоссе, ведущее от Белгорода на Обоянь и дальше на Курск. И когда попытка обойти наши войска слева провалилась, произошло то, что должно было произойти: гитлеровцы, обрушив на участок, занимаемый гвардейцами, град бомб и снарядов, двинули вперед многие десятки танков. Плечом к плечу с гвардейцами сражались другие танковые части и пехота. Наша артиллерия вела непрерывный жестокий огонь. Гвардейские минометы преграждали путь осатанело рвущимся вперед эсэсовцам…

Яростная атака была отбита. Но тут же, почти без передышки, началась вторая атака, за ней третья и четвертая. Количество немецких танков, участвующих в бою, все время возрастало. В воздухе над узеньким клочком земли непрерывно висели группы от 30 до 80 самолетов, они бомбили наш передний край. И все-таки гвардейцы стояли, стояли, как когда-то под Орлом, потом под Mocквой, потом под Ливнами. Люди смертельно устали, их лица посерели, смерть опустошала их ряды, но гитлеровцам пройти вперед не удавалось. По данным на девятнадцать часов, битва на этом участке продолжалась с прежним напряжением. Продвинуться вперед немцам не удается, хотя они уже потеряли 53 танка.

Под вечер нам довелось снова побывать в штабе генерала Катукова. Его блиндажи и палатки раскинулись в одной из бесчисленных рощиц в непосредственной близости от переднего края нашей обороны — так удобнее и легче управлять частями, непосредственно ведущими бой. В роще благоухали медвяные травы, цветы, и даже пели птицы. Люден не было видно. И только тщательно выписанные на табличках указатели — «К шалашу № 6», «Блиндаж № 2» — напоминали, что рощица жилая. В траве змеились провода, Изредка проносились на вездеходах офицеры связи, либо на пустынную лужайку приземлялся связной самолет, сразу нырявший под сень листвы.

Люди штаба, склонившись над картами, продолжали размеренно делать свою большую, трудную работу, и их жизнь шла своим чередом. Под сенью шалашей работали парикмахерские, столовые. Почтальон разносил письма и газеты. В походном зубоврачебном кабинете врач в белом халате, кажется, напрасно ждал пациентов, опершись на спинку сверкающего никелем кресла. Штаб переехал сюда всего лишь несколько часов назад, но догадаться об этом по внешним признакам было невозможно — настолько рощица была уже обжита. Вот только глаза у людей были краснее обычного…

Мы вспоминали прошлогодние июльские дни. Тогда примерно на этих же направлениях шли тоже жаркие битвы, и дрались наши войска решительно и стойко. Но вот глядишь на эти мобильные, собранные, подтянутые штабы, ездишь по частям, ведущим такие напряженные бои, наблюдаешь за фронтовыми дорогами, на которых царит образцовый порядок, и как-то особенно отчетливо представляешь то новое, что приобрела наша армия за этот год: высокую культуру военного искусства, воинскую зрелость, возросшую уверенность.

Армия трезво отдает себе отчет в том, что положение остается на этом участке напряженным — не так-то просто сдерживать возглавляемый «тиграми» тысячный табун танков, за которым следует армия из многих и многих пехотных дивизий. Но армия — вся армия, от первого генерала до последнего солдата, — ни на минуту не сомневается в конечном исходе событий. Перед ее глазами опыт Москвы и Сталинграда, а такой опыт не забывается никогда.

Кстати, о сталинградцах. Только что мы беседовали с офицером связи, примчавшимся на запыленном вездеходе с участка, где вступили в бой танкисты гвардейской части, отличившейся под Сталинградом. Глаза его блестели от волнения, и он спешил излить свои чувства.

— Понимаете, еду в Н. и вдруг замечаю на высоте немецкие танки. Смотрю в бинокль, считаю… Мама родная! Сорок штук… Прикидываю: если ехать дальше — одно из двух: или я окажусь на их пути, или они мне загородят дорогу. И то и другое меня мало устраивало. Но ехать надо во что бы то ни стало. Остановился, размышляю… И вдруг сразу три немецких танка загораются. И как здорово горят! Потом еще и еще… Что такое? Вижу: выползают на высотку наши «Т-34». Сталинградцы… Немцы туда-сюда… Всего загорелось их штук семь-восемь. Тут они сразу — поворот на сто восемьдесят градусов обратно. А ведь их было сорок, а наших от силы двадцать! А что потом было!.. Если бы кто другой рассказал, я ни за что не поверил бы. Вызвали гитлеровцы свою авиацию. Сталинградцы отлично замаскировались, а те, конечно, открыты. Чего им от своих прятаться? Ну, летчики видят внизу танки, и давай их обрабатывать. Гитлеровцы ракеты пускают. Те — ни в какую! Пока все бомбы не сбросили, от них не отстали. Потом другая партия пришла, и началось все сначала. Правда, бомбили они неважно, но все-таки пару своих танков накрыли, два других перевернулись. Я надеюсь, наши танкисты благодарили немецких авиаторов за помощь!..

Танковый бой скоротечен и изменчив. Обстановка меняется буквально ежечасно, и многое решается организованностью, четкой связью, умелым управлением, искусством воинского предвидения. Сейчас, когда на поле боя, на полоске шириной в несколько десятков километров, одновременно находятся тысячи боевых машин, способных в любую минуту, как только будет нащупано слабое место противника, рвануться всей массой далеко вперед, эти качества проходят решающую проверку. И тот факт, что немцам до сих пор не только не удалось молниеносно прорваться к Курску, как планировали они, но, по существу, даже сдвинуться с исходных для наступления рубежей, занимаемых ими до 5 июля, — говорит уже о многом.

На войне, разумеется, не без потерь. За эти 48 часов многие и многие стрелки, артиллеристы, танкисты, защищавшие наши рубежи, простились с жизнью, завещав своим боевым друзьям отстоять позиции, политые их кровью. Но на смену им становятся новые воины, ряды смыкаются, и, как ни воют беснующиеся под Обоянью «тигры», им не удается устрашить наших бойцов. Мы проехали сегодня десятки километров по прифронтовой полосе, и всюду от переднего края и до мирных городков и селений, лежащих далеко от него, видели одно и то же: военные части твердо стоят на своих рубежах, в затылок друг другу.

На десятки километров вглубь тянутся оборонительные рубежи, заранее подготовленные саперами, а рядом по-прежнему течет трудовая упорная будничная колхозная жизнь. Пофыркивая, бороздят поля тракторы, поднимая пары. Женщины машут косами, убирая хлеб. Деревенские пионеры собирают по обочинам дорог металлолом — остатки битой немецкой техники, оставшиеся от прошлой кампании. На опушках рощиц занимаются подразделения всевобуча. И порой требуется известное напряжение, чтобы отчетливо представить себе, что здесь же рядом, в получасе езды на автомобиле, как раз в эти минуты развертывается жесточайшая битва.

И в этих удивительных контрастах есть тоже частица неповторимого своеобразия нынешней кампании, отражение той уверенности в своих силах, которая творчески питает военное мышление наших солдат и офицеров.

…За окном крытой соломой хатенки, где стоит телеграфный аппарат, который передает эти строки в Москву, уже сгустился ночной мрак. Где-то далеко над горизонтом снова зажглись гроздья осветительных ракет. Оттуда доносится глуховатое эхо взрывов, да красноватый отблеск пожарища красит краешек горизонта — там продолжается жаркое сражение. Но вот в небо поднялся молодой месяц. Бледные лучики его тонкого серпа заскользили по опаленной огнем земле. Эхо орудийных выстрелов стало чаще и звонче. Это усилился огонь наших орудий — там увеличивают строгий счет подбитым танкам и трупам «летних» солдат Гитлера. Укрощение бесноватых «тигров» продолжается…

Сражение

7. VII, 23 ч. 52 м.

К сведению редакции. Интересно, что остается от моих корреспонденций после того, как в соприкосновение с ними приходит редакторский карандаш? Пишу, как велит сердце, а уж вы там регулируйте, что можно и чего нельзя публиковать.

Посылать оперативные описания боев считаю нецелесообразным, Больше того, что дается в официальной сводке, не скажешь, а живое свидетельство очевидца, по-моему, сводку дополняет, Телеграфируйте ваши замечания.

Утром снова пробрались в действующую танковую часть. Фишман сделал снимки, я собрал материал для очерка о танкистах, так как именно этот род войск решает здесь все.

Обстановка напряженная. Здесь все время находится член Военного совета фронта Н. С. Хрущев. Командование фронтом делает все, чтобы помочь танкистам выстоять в этой отчаянной битве не на жизнь, а на смерть^[5]. Передаю очерк.

* * *

Сегодня мы провели целый день на выжженном, перепаханном бомбами и снарядами клочке земли в пяти километрах от переднего края — той узкой полоски, которой было суждено принять на себя полную меру страшного немецкого бешенства. Отсюда, с наблюдательного пункта командира одной из наших частей, виден почти весь участок фронта, на котором немцы наносят вот уже третий день неимоверные но силе и ярости удары.

Все, что находилось в пределах этой черты, разрушено, исковеркано, взорвано, несколько раз перекопано взрывами. Когда участок протяжением в 20–30 километров непрерывно в течение трех суток обрабатывают тысячи самолетов, орудий и танков, он видоизменяется настолько, что трудно понять, как в таком аду может сохраниться что-либо живое. Но стоит после сотой и сто первой воздушно-артиллерийской подготовки немецким танкам сунуться вперед, как эта мертвая земля оживает, и на их пути встает огненная степа. Им удается сделать шаг вперед только тогда, когда перед ними не остается ни одного бойца, пальцы которого сохраняют силу для того, чтобы нажать на спуск оружия…

Характер и размах сражения, в ходе которого только за два дня немцы потеряли сотни танков и самолетов, трудно себе представить, трудно осознать, пока не увидишь собственными глазами поле этой поразительной битвы. Поэтому нам хочется сегодня рассказать нашим читателям обо всем, что мы увидели за день, со всей полнотой и строгим соблюдением хронологии.

Широкое поле, видимо, было покрыто созревающей рожью с уже ломкими стеблями. Покатые высотки, Овраги с заболоченными тенистыми ручьями на дне. Редкие рощицы. Полуразрушенные, хлебнувшие горя деревушки, которым вот уже третий раз приходится принимать на себя тяжесть фронта… Это поле битвы современных армий.

На одной из высоток — тщательно замаскированный блиндаж командира соединения с тоненькой тростинкой рации. Отсюда генерал управляет боем своих частей, наблюдает за их действиями и в необходимых случаях может даже разговаривать с командирами отдельных подразделений, ведущих бой в нескольких километрах впереди, на скатах высоты, хорошо различимых даже невооруженным взглядом, Там, впереди, высокими, до неба, черными столбами стоят дымы. Это горят танки, немецкие и наши. Но немецких танков горит гораздо больше.

На юге в знойном июльском мареве дрожат силуэты немецких машин, изготовившихся к очередной атаке. Они расставлены в шахматном порядке вне зоны досягаемости нашего действительного артиллерийского огня. Видимо, немцы рассчитывают самым видом своей техники, демонстрацией ее обилия устрашить нашего воина. Но после Сталинграда наш боец приобрел спасительное спокойствие, и даже «тиграми», которые впервые применены здесь в таких широких масштабах, его не запугать. Не запугать его и вот этими гигантскими облаками едкой черноземной пыли, которые ежеминутно встают то тут, то там над новыми и новыми воронками авиабомб, в каждую из которых может уйти вместе с башней наш «Т-34». Вот уже третий день немцы непрерывно висят над этим участком группами от 15 до 100 самолетов. Сюда собраны лучшие асы отовсюду — от Анапы до Конотопа.

— Вы спрашиваете об обстановке? — говорит генерал, на минуту отрываясь от телефонной трубки. — Вот она, обстановка, перед вами! — И он проводит рукой вдоль горизонта, исчерченного высокими черными и белыми дымами, сквозь которые то и дело мелькают зловещие языки малинового пламени.

Сражение возобновилось сегодня с немецкой точностью, ровно в три часа утра, когда фельдфебели поднимают танкистов ото сна, На этот раз, видимо, немецкое командование решило приложить все силы, чтобы прорвать советскую оборону и устремиться стаями «тигров» к Курску, на соединение со своими частями, наступающими на Курск от Орла. На узком участке протяжением в несколько километров они бросили вперед небывалое количество боевых машин — 500 танков, среди которых было много тяжелых машин. Разбившись на несколько колонн, эта страшная железная громада четким строем устремилась одновременно по ряду проселочных дорог и большаков на север.

Немцы были настолько уверены, что их подавляющий численный перевес на этом маленьком участке принесет им победу, что шли исключительно нагло — походным порядком.

Они думали, что те ожесточенные бомбежки и обстрелы, которым до этого подвергалось расположение наших частей, сделали свое дело, и что им теперь остается лишь победным маршем пройти на Курск. И вдруг со всех сторон перепаханного бомбами клочка земли все затрещало, загрохотало, взвыли могучие моторы наших танков — завязалась небывалая по остроте борьба.

— Я воюю пятую войну, — сказал мне генерал, — но такого напряжения и такого обилия средств уничтожения людей я еще не видывал ни разу. Даже Сталинград в период обороны не испытывал того, что испытывают сейчас те, кто сидит на переднем крае — вон там, где только что рухнули еще двадцать две бомбы весом по четверть тонны каждая.

Да, нашим приходилось тяжко, очень тяжко… Танкисты-гвардейцы, вот уже третий день участвующие в бою, и их соратники по оружию из других родов войск вели искусный, изобилующий множеством острых моментов бой, отражая натиск группы 200 танков. Чуть правее раз за разом бросались на штурм еще 300 немецких боевых машин. Положение становилось угрожающим: немцам, невзирая на героическое, доходящее до самопожертвования, сопротивление наших бойцов, удавалось, хотя и медленно, продвигаться вперед. Они заняли уже одну из деревень. Впереди наступающих немцев, как и вчера, шли «тигры». Они, как я уже сказал, двигались по дорогам в походном порядке, потом развертывались строем на обратных скатах командных высот и на максимальной скорости шли вперед, ведя с ходу бешеный дальнобойный огонь.

Те, кто видел первый раз эту неуклюжую, грузную, злую по своей внешности машину, завывающую прерывистым тоном, невольно чувствовали холодок в душе.

Но вот подлетел со своими испытанными танкистами гвардеец Александр Бурда, защитники рубежа собрали свои силы в кулак и снова вернули деревню. Удалось задержать и группу из трехсот гитлеровских танков, яростно пробивавшуюся вперед по другую сторону шоссе, ведущего к Обояни, хотя сделать это стоило поистине нечеловеческих усилий.

Оттянув свои машины, немцы начали все сначала, как положено по уставу: обработка участка фронта с воздуха, артиллерийский обстрел, удары шестиствольных минометов, а после этого новые танковые атаки.

В воздухе стоит непрерывный грохот страшной силы, отупляющий мозг, иссушающий душу. Немцы терпеливо и упрямо бьют по площадям всеми огневыми средствами, какими они располагают. Эскадрилья за эскадрильей «хейнкели» разгружаются над нашими окопами от бомб, и все новые тучи пыли высотой до самого неба встают то там, то здесь. Пыль так высоко поднята бомбежкой и артиллерийским обстрелом, что линия горизонта давно уже пропала и само солнце заслонилось от пас грязной пеленой, сквозь которую тускло мерцает его воспаленный глаз. А немецкие танки, подожженные утром, все еще горят и горят, и столбы дыма, покачиваясь, словно свечи, караулят эти стальные надгробия отборных немецких танкистов-эсэсовцев.

К адской канонаде бомбежки присоединяются «прелести» артиллерийского обстрела. В воздухе уже появился ненавистный всем бойцам немецкий самолет-корректировщик артиллерийской стрельбы, прозванный пехотинцами ядовито и зло «Кривой ногой» за то, что у него действительно кривые лапы. Сделав крутой вираж над нашим передним краем, он вдруг пускает какую-то ярко-малиновую струю, которая повисает в воздухе, словно гигантская праздничная лента. Стоит ей прикоснуться к земле, как она расплывается в широкое устойчивое озерко дыма все того же ярко-малинового цвета. Это указатель цели для немецких артиллеристов. И действительно, несколько мгновений спустя в районе этого дымного озерка начинают с оглушительным грохотом рваться снаряды.

К полудню на переднем крае, в нескольких километрах от наблюдательного пункта, земля была уже настолько изрыта и истерзана, что даже невооруженным глазом было видно, что там буквально нет живого места.

— Сейчас пойдут, — задумчиво сказал генерал, опуская бинокль и протирая красные от долгой бессонницы глаза.

И действительно, через несколько минут на гребне дальней высоты у невысокого лесочка замелькали приземистые силуэты немецких боевых машин. Впереди шли тяжелые танки. Их было много, очень много… От длинных стволов то и дело отделялись языки пламени: немцы с ходу вели огонь по нашим танкам и артиллерийским позициям, пользуясь отличной дальнобойностью своего оружия. Но вот, когда они подошли ближе, с нашей стороны грянуло сразу все, что только способно бить по танку, — противотанковые ружья, орудия пехоты, зенитные пушки, стволы которых повернуты параллельно земле; зашумели гвардейские минометы. Стало видно, что там на высоте идет жаркий бой, но разглядеть его детали не удавалось так, как этого хотелось бы.

Командир части с нетерпением ждал донесения и, когда оно прибыло, срочно вызвал по радио вышестоящий штаб.

— На моем участке прорвалась вперед группа в составе двухсот танков. Ввожу в бой резерв и самоходную артиллерию…

Теперь напряжение боя еще более возросло, хотя всего минут пять назад казалось, что уже достигнут предел, за которым человек лишается способности дышать, думать, рассуждать— все поглощает этот тупой металлический рев и свист. Видя, что и на этот раз продвинуться вперед не удается, немцы удвоили силу ударов с воздуха и ударов артиллерии. С противным визгом и шуршанием тяжелые снаряды проносились над нами и чуть поодаль поднимали к небу фонтаны земли. Немецкие самолеты шли теперь тесно сомкнутым строем, звеньями и эскадрильями, крыло к крылу, и на землю сыпался ураганный ливень огня и металла. Сотни тонн бомб и снарядов обрушивались на совсем крохотный участок фронта.

На скате противостоящей высоты метались, огрызаясь огнем, несколько десятков длиннопушечных «тигров». Вот вспыхнул багровым огнем и остановился еще. один из них, потом второй. По тяжелым немецким танкам били пока еще не видимые отсюда стрелки противотанковых ружей, артиллеристы, наши танки. Наконец все кончилось. На горизонте встали новые дымы горящих машин. Мы насчитали их более полутора десятков.

Генерала попросили к радиотелефону, и бодрый голос командира Липатенко доложил так громко, что услышали все: «На моем участке за передний край прорвались тридцать танков. Пехота осталась в своих окопах, хотя „тигры“ утюжили их. Наши автоматчики сумели отсечь немецкую пехоту от ее танков, и тогда заранее подготовленные расчеты и танковые экипажи начали охоту за тяжелыми немецкими машинами. В течение двадцати-тридцати минут мы уничтожили 16 танков, остальных добиваем».

Немецкие танки ослабляют натиск, но теперь снова усиливается бомбежка с воздуха. Высоко в небе — непрерывный гул моторов. Наши истребители перехватывают немецкие самолеты и сбивают их. Вот и сейчас, сию минуту, последний «хейнкель» эскадрильи вдруг вздрогнул и резко пошел на снижение, оставляя за собой длинную голубоватую ленту дыма. Летчик пытается сбить пламя или хотя бы дотянуть до своей территории. Но когда до земли остается метров пятьдесят, самолет резко переходит в отвесное пике и, сорвавшись в штопор, врезается в землю. Почти одновременно в другом конце неба появляется открытый парашют: пока все, увлеченные зрелищем, следили за подбитым «хейнкелем», мы не заметили, как наш подкравшийся со стороны истребитель сбил «мессершмитта». Над местом падения «мессершмитта» сразу встает еще одно черноземное пыльное облако.

От непрерывного адского грохота начинают болеть барабанные перепонки. Жарко, необыкновенно жарко. На небе — ни облачка. День кажется нестерпимо длинным. Но здесь, на наблюдательном пункте, люди, не спавшие уже три ночи, продолжают оставаться собранными, подтянутыми, терпеливыми, умеющими выждать удобный момент, чтобы ответить всегда вовремя ударом на удар. При малейшей благоприятной возможности наши «Т-34» вихрем вылетают из своих засад и обрушиваются на врага, норовя атаковать «тигров» в борт.

Так проходит день. Что же в итоге? И третий день не дал немцам сколько-нибудь существенных успехов. Только на одном узеньком участке, где немцы еще вчера захватили две деревни, им удается продвинуться вперед на несколько километров. При таких темпах немцам не хватило бы для того, чтобы дойти до Курска, всех танков, которые на протяжении долгих месяцев сооружала промышленность подъяремной Гитлеру Европы. За эти несколько километров они заплатили сегодня десятками танков и многими самолетами только на одном этом крохотном участке.

Но сознание этого нисколько не утешает наших бойцов. Мы уже привыкли брать, а не отдавать населенные пункты, и подлинный трагизм можно прочесть в глазах у молодого воина, который в силу ряда тактических соображений должен временно уйти вот из этой деревни, вот с этого холма, засеянного просом…

Возвращаясь с наблюдательного пункта, мы заехали в один хутор, находящийся сейчас в зоне боя. Все жители его ушли на север. Дома сиротливо глядели пустыми глазницами окон, двери были распахнуты настежь. Молодой автоматчик шел по улице, потупив глаза в землю и повторяя: «Выходит, неустойка получилась с нашей стороны!» — и щеки его заливал жар. На груди этого автоматчика сияла боевая медаль, и мы знали, что он, как и его друзья по оружию, выполнил свой долг до конца. Даже тогда, когда немецкие тяжелые танки ворвались в расположение подразделений капитанов Иванова и Долженко, автоматчики и стрелки оставались в окопах, забрасывая немецкие машины гранатами, отсекали и истребляли немецкую пехоту, пока танкисты контрударами уничтожали прорвавшиеся танки.

И как бы ни свирепствовала немецкая авиация, какие бы огромные танковые резервы ни вводило фашистское командование в бой, ему не удается добиться сколько-нибудь существенных результатов. Люди в этих свирепых трехдневных боях, о которых даже сталинградцы отзываются, как о невиданных, достигли высшей точки ожесточения. И если немцам кое-где и удается ценой потери сотен танков пробить небольшую брешь, продвинуться на два-три километра, то туг же перед ними встает новая стена, которую они вынуждены начинать проламывать с таким же страшным напряжением, как и первую.

Времена, когда немцам удавалось одним ударом пробивать оборону противника и устремляться на его коммуникации, миновали.

Сейчас уже глубокая ночь. Под ее покровом огромные армии производят перегруппировку. При свете десятков ярких ракет, подвешенных на парашютах, поле боя продолжает жить: активно работают разведчики, подтягиваются резервы, происходит смена частей, подвозятся огнеприпасы, подбитая техника эвакуируется на ремонт в тыл, подбираются оставленные на поле боя убитые и раненые.

Большое сражение 1943 года продолжается…

Подвиг гвардейца Бессарабова

8. VII, 18 ч. 40 м.

К сведению редакции. Выслали непроявленную пленку со снимками героев последних боев, в частности экипажа гвардейца Бессарабова, который уничтожил за один день три «тигра». Он представлен к званию Героя Советского Союза.

Сейчас начну диктовать рассказ Бессарабова, а позднее передам очерк «Старая гвардия». Желательно рассказ Бессарабова дать сегодня в номер.

Даю текст.

* * *

— Еще до начала немецкого наступления на Белгородском направлении мы глубоко и обстоятельно изучили особенности нового немецкого танка «Т-VI», прозванного фашистами «тигром», — начал свой рассказ гвардии лейтенант Георгий Иванович Бессарабов. — Мы отдавали себе отчет в том, что эта мощная машина является серьезным противником. Поэтому мы приготовились в нужный момент достойно его встретить.

Было ясно, что такую машину надо бить умеючи, ловко и лихо: стоит поколебаться, упустить удобный момент, неточно нанести удар, и снаряд «тигра» выведет твой танк из строя.

Мы учились разить немецкий тяжелый танк в его уязвимые места, а их у него немало, хотя он защищен гораздо лучше, нежели немецкие танки других марок.

Из танковой пушки следует бить «тигра» в борт, особенно по той части его, где находятся баки с горючим, в его ходовую часть. Личный состав нашей гвардейской части, используя дни временной передышки, неустанно тренировался в стрельбе с ходу, чтобы в нужный момент точно нанести удар по врагу.

Нашей гвардейской части выпала честь принять бой с противником на направлении главного удара немецкого наступления— на подступах к деревне Яковлево. Этот бой по своему ожесточению не имеет равных в истории нашей части, хотя она участвовала уже во многих тяжелых сражениях. На протяжении нескольких суток мы сдерживали и продолжаем сдерживать сейчас продвижение противника, численно превосходящего нас в несколько раз. Достаточно сказать, что в первый день боя наша танковая рота приняла на себя удар группы до семидесяти танков, поддержанных пятьюдесятью-семьюдесятью самолетами, которые непрерывно бомбили нас на протяжении круглых суток. И, невзирая ни на что, мы выстояли и не пропустили врага. В этом бою нам и пришлось впервые встретиться с «тиграми».

Когда мы увидели перед собой колонну, возглавляемую десятками этих угловатых, низких, широких машин с хищно вытянутыми длинноствольными орудиями, нам, признаться, стало немного не по себе — слишком не равны были силы.

Но ведь каждый гвардеец знает незыблемый закон нашей части: «Врагов бить всегда и всюду, сколько бы их ни было». И мы приняли бой.

«Тигры» шли тремя группами, возглавляя колонны машин, большинство которых принадлежало к типу танков «Т-IV». Мы действовали так, как нас учили: смело, дерзко — я бы сказал, нахально. Быстро маневрировали, выскакивали из-за укрытий, чтобы сменить огневую позицию, наносили удар с короткой дистанции. Тут же, на поле боя, мы установили еще одну особенность «тигра», которая оказалась нам на руку, — башня «тигра» поворачивается медленно. Мы быстро учли это: только успеет «тигр» дать пристрелочный выстрел, мы сразу же делаем резкий маневр. Пока немецкий артиллерист разворачивает башню, мы бьем по «тигру». Только он дает новый пристрелочный, мы снова делаем маневр…

Наши средние танки отличаются большой подвижностью и более чем двукратным превосходством в скорости. Поэтому в умелых руках они становятся грозой «тигров», несмотря на то, что те обладают более мощным оружием. Танкисты нашей роты доказали это в первый же день боя. Комсорг нашей роты Соколов уничтожил одного «тигра» и танк «Т-IV», гвардии лейтенант Шаландин поджег два «тигра» и два средних танка, гвардии лейтенант Мажоров — два «тигра». Все трое в этом неравном бою погибли смертью храбрых, но не опозорили гвардейской чести, показали еще раз всем танкистам, как надо бить численно превосходящего врага.

Мне в первый день боя не посчастливилось уничтожить ни одного «тигра» — я поджег только два средних танка прямыми попаданиями в лобовую броню, а броня «тигра» в лобовой части выдерживала удары бронебойных снарядов, только огромные столбы искр взлетали вверх, когда мы били по ней.

Тревожной ночью накануне второй битвы с немецкими танками я перебирал в памяти все подробности нашего ратного дня, взвешивал и оценивал свои ошибки, припоминал, как действовали мои товарищи. Теоретически я и раньше знал, что бить «тигра» в лоб не следует, теперь же убедился в этом на опыте. Лучше всего зайти ему с фланга поближе и нанести точный; хорошо рассчитанный удар в борт или ходовую часть. Так я и решил действовать.

С рассвета 7 июля, мы снова вступили в бой, заняв рубеж близ скрещения двух важных дорог. Нам было приказано любой ценой задержать здесь танки противника, пытавшиеся прорваться на север. Первая рота нашего батальона в составе испытанных, закаленных гвардейцев заняла рубежи, замкнув дорогу на замок, а мы стали на фланге, чтобы сподручнее было бить «тигров».

Накануне немцы весь день вели бешеное артиллерийское и воздушное наступление, методически обрабатывая на участке наступления землю километр за километром, точь-в-точь как они делали это в Севастополе и потом в Сталинграде. Буквально, не осталось ни одного живого места, ни травинки, ни кустика — только пепел, перегорелая земля и осколки металла. Поэтому немцы были уверены в том, что на этот раз им удастся прорваться на север, к Курску, и около семи часов утра сунулись вперед лавиной танков. На одном участке наступало 200, на втором — 500 машин, возглавляемых «тиграми».

Вся эта лавина двигалась несколькими параллельными колоннами в походном построении, рассчитывая, видимо, устрашить советских солдат. Старый прием! Немцы не учли, что они имеют дело не с новичками, а с воинами, у которых за плечами опыт двухлетней войны.

Мне было поручено командование группой из четырех машин. Выдвигаясь навстречу врагу с левого фланга, я вел две машины левее, две — правее. Поднявшись на высотку, я увидел огромную колонну немецких танков, среди которых было много «тигров». Сосчитать их я не успел, но позже мне говорили, что здесь было до ста танков, Я немедленно отвел машины назад, пока немцы нас не заметили, и за высоткой стал выжидать — если они пойдут вперед, мы начнем бить их с фланга.

Рядом с нами располагались машины другого подразделения. Чтобы не мешать друг другу, мы определили участки огня для каждой машины и стали выжидать.

И вот послышался уже хорошо знакомый нам злобный звериный рев «тигров». Покачиваясь на своих широких лапах, медленно ползли вперед шесть тяжелых машин. Немецкие танкисты и не догадывались, что мы тут, совсем рядом. У меня даже дух захватило от волнения. Такое чувство, что словами и не передашь. Ведь у меня на оккупированной немцами территории осталась старушка мать. Нас четверо братьев сражается на войне, и у каждого одна дума: как бы покрепче уязвить фашистскую гадину, которая причинила нам столько зла! И вот в этом отвратительном механическом звере я увидел как бы обличье проклятого Гитлера. Весь он в этой уродливой и злобной машине! И с этой мыслью я старательно навел прицел на борт «тигра» — в ту часть, где у него помещаются баки с горючим. Вспоминаю теперь: мысли в голове несутся быстро, сердце бьется, но руки работают спокойно и точно. Недаром мы и в школе и в части столько времени уделяли отработке прицеливания и стрельбы.

Хотел первый снаряд дать для пристрелки, осколочным, но тут же раздумал: ведь бью с места, дистанция 600 метров, «тигр» ползет медленно. Попробую сразу бронебойным! Выстрелил. И вдруг вижу: вспышка, сноп пламени над «тигром» и дым, густой черный дым! Я глазам своим не поверил и сразу же с тем же прицелом даю для верности второй снаряд. Снова вспышка. Теперь «тигр» уже превратился в факел. «Отлично», — думаю и сразу же, пока немецкие танкисты не опомнились от неожиданного удара, бью таким же способом по второму «тигру». Опять сделал два выстрела. Результат тот же: вспышка и столб пламени. Значит, правильно нас учили, что «тигр» вовсе не такая неуязвимая машина, как ее рекламируют немцы: нанести точный удар — и она запылает, как и любой другой танк.

Одновременно со мной вел огонь лейтенант Малороссиянов, командир одной из машин моего взвода. Ему удалось подбить третий «тигр». Остальные немецкие тяжелые танки развернулись и ушли назад.

С разрешения командира я ушел на заправку с двумя машинами. Быстро пополнив боезапас, мы вернулись, и я отправил на заправку остальные два танка. Только они ушли, немцы с новым остервенением повторили натиск, поддерживая свои танковые атаки усиленной бомбежкой. Позади своей машины я заметил еще одного «тигра» на дистанции каких-нибудь шестидесяти метров — совсем рядом! Я тут же навел пушку и выстрелил. Снаряд попал точно в цель — пробил «тигру» борт. Однако на этот раз немецкий танк не загорелся и продолжал двигаться вперед, ведя огонь с ходу. Ему удалось зажечь танк Малороссиянова. Обида и злость обожгли мне душу. Я послал еще один снаряд, потом еще один. Наконец и этот «тигр» загорелся. Я поспешил к горящему танку Малороссиянова, но мой друг, командир машины, был уже мертв. Остальные члены его экипажа были ранены. Я принял их на свою машину, доставил на командный пункт и в третий раз вернулся на поле боя…

День 7 июля я запомню надолго. Нам он принес много радостей, но и много горя: радость при виде горящих «тигров», горечь при воспоминании о наших боевых друзьях, об испытанных гвардейцах, которые отдали жизнь за Родину, погибли, но не пропустили врага.

Всего за два дня, 6 и 7 июля, наша гвардейская часть уничтожила 52 немецких танка, из них 15 «тигров», не считая орудий и автомашин с пехотой. Сейчас мы продолжаем вести бой с немецкими танковыми частями.

Какие же выводы для себя делаем мы из опыта первых встреч с «тиграми»?

Во-первых, сейчас каждый танкист видит, что «тигры» горят точно так же, как и всякий другой танк, что их можно бить и бить крепко.

Во-вторых, мы на опыте установили, что по «тигру» можно и должно вести огонь не только с ближней дистанции, но и с большого расстояния. Командир танкового взвода гвардии лейтенант Фомичев сумел подбить «тигра» двумя прямыми попаданиями в гусеницу с предельной дистанции — 2500 метров. Правда, для этой цели он израсходовал семнадцать снарядов. Гвардии лейтенант Калюжный, также командир взвода, сжег «тигра» огнем с дистанции 1500 метров, а другого подбил попаданием снаряда в борт под углом в 35 градусов. В среднем для поражения «тигра» с большой дистанции требуется израсходовать от 15 до 20 снарядов.

В-третьих, практика показала, что «тигр» обладает пониженной маневренностью, медленно поворачивает башню, что дает большие выгоды его противникам, действующим на быстроходных, маневренных танках.

Гвардейцы бьют «тигров» и в одиночном и в групповом бою. За три дня боев наше соединение уничтожило 346 танков, в том числе 34 «тигра». Фашистские танки поражают насмерть не только танкисты. Мы видели, как в эти дни успешно били «тигров» и артиллеристы нашей противотанковой артиллерии мелкого калибра, и стрелки противотанковых ружей. Главное — твердо знать уязвимые места немецких машин, действовать смело, дерзко и хитро — и тогда всегда выйдешь победителем из схватки с «тиграми».

Я твердо уверен, что боевой счет гвардейцев, сражающихся сейчас с отборными эсэсовскими танковыми частями, в ближайшие дни намного возрастет.

Думаю, что и на мою долю придется еще не один «тигр».

Старая гвардия

8. VII, 23 ч. 15 м.

К сведению редакции. Передаю обещанный очерк о танковой гвардии.

* * *

Мы встретились с ними на пыльной, изрытой воронками фронтовой дороге. Три грозных раненых танка с рассерженным ревом выходили из боя. На горячей броне каждого из них лежал мертвый гвардеец, и боевые друзья стояли рядом, держась за поручни машины, словно почетный караул, гвардейцы даже мертвыми не сдаются врагу, и тело каждого воина, отдавшего жизнь за Отечество, уносится его соратниками с поля боя — такова традиция.

Копоть и пыль покрывали лица танкистов, в глазах их еще мигали отсветы боя; в них трудно было узнать тех щеголеватых военных, какими мы видели их за три дня до этого в просторном лесном лагере. Теперь это были настоящие чернорабочие войны, их пыльные комбинезоны пропахли бензином, порохом и кровью.

На обочине шоссе, пока механики возились у моторов раненых машин, танкисты рассказали нам подробности боя. И в этом бою вновь во всей красоте и богатстве раскрылись те благородные черты души, которыми славна наша гвардия, сражающаяся под знаменем Ленина вот уже скоро два года.

— «Все за одного, один за всех» — это наш старый закон, вы знаете, — отрывисто говорил усталым, хрипловатым голосом молодой летами, но уже опытный танкист командир роты Владимир Бочковский. — Ну вот, этот закон и помогает нам воевать…

В ход пошли камешки и прутики в качестве наглядных пособий, и на разглаженной горячей черной пыли была быстро изображена схема битвы. Вот здесь, на склонах высоток южнее деревни, которую надо было любой ценой удержать в течение суток, стала рота. Она примчалась сюда стремительно, стараясь выиграть время, и все-таки танкисты не успели полностью укрыть машины… Вот эти танки пошли сюда, где торчит веточка, изображающая лесок, а эти восемь машин стали здесь, за бугорком. Стали насмерть…

Только рассветало, когда немцы сунулись по дороге, ведущей к селу, группой в семь-десять средних танков с полком автоматчиков. С этими было просто… Командир роты разрешил вести огонь лишь двоим — Бессарабову и Шаландину, чтобы не выдать расположения всей роты, и двое гвардейцев точными ударами сразу же зажгли две немецкие машины, после чего вся фашистская орда тут же откатилась. Гвардейцы понимали, что это только начало. И действительно, в 4 часа утра они заметили в свете восходящего солнца сразу три колонны тяжелых немецких машин с «тиграми» впереди, вытягивавшихся параллельными курсами по направлению к деревне. «Тигры» прерывисто ревели и, как обычно, швырялись тяжелыми снарядами. Тут же послышалось прерывистое гудение с неба — группы по 50–60 самолетов. Они одновременно заходили с разных концов и начинали бить по всей площади, на которую был нацелен танковый удар, — это и есть то «авиационно-танковое наступление», которое немцы практикуют теперь, как основу своих операций.

Земля загудела. Черная завеса потревоженной пыли закрыла горизонт. Стало темно. Разверзлись гигантские воронки, среди которых трудно было маневрировать. Но рота гвардейцев-танкистов и приданная ей рота гвардейцев-стрелков остались на месте и приняли бой.

Бои с «тиграми» мы уже описывали несколько раз, и теперь скажем только, что на этот раз даже видавшим виды гвардейцам пришлось невыносимо тяжело. Своими восемью танками они держали деревню, как и было им приказано, весь день. Помощи никто не просил и не ждал. Силы были рассчитаны и взвешены, и гвардейцы твердо помнили свое правило: пока против тебя одного только 20 немцев, ты вправе рассчитывать на успех.

Солнце поднялось к зениту и уже начало склоняться к закату, а бой все еще продолжался. Гвардейцы маневрировали, хитрили, били из засад, всячески старались заставить немцев поверить, будто здесь не восемь, а по крайней мере полсотни советских машин, и выигрывали время, драгоценное время…

Вечером напряжение боя достигло высшей точки. Немцы, видимо, догадались, наконец, что против них действует лишь горсточка лихих танкистов. Они полезли вперед с утроенным бешенством. Бессарабов, Шаландин, Соколов, Прохоров, Бочковский, оставшиеся в строю, продолжали сдерживать натиск немцев, но силы были слишком неравны, им пришлось отойти в деревню и начать уличный бой. К тому времени каждый из них уничтожил уже не одну немецкую тяжелую машину, но и гвардейцы несли потери.

Вот еще одна тяжелая бомба разорвалась рядом с танком Соколова. Машина была ранена. Тяжело накренившись, она съехала в глубокую воронку и застряла в ней. Бессарабов поспешил на выручку другу.

— Держись, Соколов, еще не все потеряно! — Бессарабов берет раненую машину друга на буксир и включает мотор.

Шаландин броней своей машины загораживает товарищей и прикрывает их огнем. Но вытащить тяжелый танк из глубокой воронки дьявольски трудно. Машина Бессарабова ревет изо всех сил, а дело не подвигается. Немецкие танки почти рядом. Как быть?

Бочковский, дравшийся неподалеку, тревожно наблюдал за маневрами Бессарабова. Он вывел из строя уже два немецких танка и одну пушку, когда стрелок-радист взволнованно сказал ему:

— Соколов опять просит помощи — машина Бессарабова не тянет…

Бочковский взвесил обстановку. Его рота уже выполнила свою задачу, можно было отходить на новый рубеж, но как уйти, оставив друзей, попавших в беду?

— Будь что будет, а ребят не бросим! — сказал Бочковский механику Ефименко, комсоргу роты, и танк командира подошел к машине Соколова.

Подав Соколову второй буксир, Бочковский и Бессарабов двойной тягой потянули раненый танк из воронки. Надо помнить при этом, что все три танка, собравшиеся вместе, находились под таким бешеным обстрелом, что кругом распыленный чернозем стоял сплошной тучей, а тяжелые осколки барабанили по их броне, как град. И все-таки танки упрямо тянули машину Соколова.

Волнующий миг спасения был уже близок, как вдруг два немецких снаряда одновременно подбили еще раз и подожгли раненую машину — у нее отлетел ствол пушки, и пламя взметнулось над мотором. С болью в сердце танкисты отцепили теперь уже бесполезные буксиры. Развернувшись, Бессарабов и Бочковский снова открыли огонь по наседавшим немецким машинам, принимая их снаряды на свою надежную лобовую броню.

Но вот и Бочковский почувствовал глухой удар — немецким снарядом сшибло гусеницу. «Из танка вон! Гусеницу натянуть!»— скомандовал командир, и танкисты без колебаний выскочили из машины под огненный дождь, чтобы исполнить приказ. К сожалению, было уже поздно: вторым снарядом немецкий артиллерист зажег машину. Бессарабов остановил свою машину и взял с собой боевых друзей.

Экипажи подбитых танков и четыре мотострелка, до последнего мгновения оборонявшие свой рубеж, уместились на броне машины Бессарабова, и она с гневным рокотом ушла из деревни, маневрируя под градом бомб и снарядов.

А утром бой возобновился. В распоряжении Бочковского теперь оставалось всего пять машин, включая танк Бессарабова, но каждый из них стоил по крайней мере десяти немецких. И рота снова стала непреодолимой стеной на пути немецких танковых колонн. Всего за эти два дня она уничтожила 23 немецких танка, из них немало «тигров».

Конечно, и сама она понесла потери, тяжелые, невозвратные потери, — не вернутся больше в строй ни Шаландин, расстрелявший два «тигра» и два средних танка, ни Соколов, уничтоживший одного «тигра» и один тяжелый танк, ни Мажоров, зажегший два «тигра». Не вернутся и многие другие… Но они отлично сделали свое дело, и рота будет вечно числить их в своих списках.

Раненые танки, уходившие на ремонт, снова двинулись. Механики оживили их.

— Нам пора, — сказал Бочковский, — приказано завтра быть на рубеже. Предадим земле тела товарищей, отремонтируем танки — и снова туда.

Он махнул рукой в сторону, где высоко вздымались к небу дымы взрывов, четко козырнул, отдал команду, и танкисты легко взлетели на броню, став на карауле у изголовья мертвых героев, убитых в бою.

Танки двинулись по взрытому бомбами шоссе на север…

* * *

В нынешних боях снова гремит знаменитое имя командира гвардейца Александра Бурды: его воины за несколько дней уничтожили уже около 70 немецких танков, среди них десяток «тигров». Храбрый, умелый командир учит своих танкистов воевать так, как заведено у «Старой гвардии». Нам довелось слышать, как Бурда, пользуясь короткой передышкой, рассказывал молодежи пример из собственной жизни — пример настоящей гвардейской боевой дружбы.

— Бывают же такие совпадения! — спокойно говорил он. — Ровно год назад, и довольно-таки неподалеку отсюда, мы тоже отражали атаки немцев. Должен вам сказать, что гитлеровцы тогда тоже нахально лезли. Было тогда у нас много всякого — и горького и сладкого. Но никогда я не забуду бой под деревней Каверья. Два года воюю, в трех танках горел, шесть машин подо мной разбито, а вот эта история больше всего меня тронула…

И Бурда рассказал действительно трогательную историю, лишний раз показывающую, что секрет могущества нашей гвардии в значительной мере в том и состоит, что в ней силен дух взаимной выручки и дружбы.

Александр Бурда в жаркий июльский день 1942 года вел своих танкистов в атаку на сильно укрепленный немцами пункт. За рычагами боевого танка сидел гвардии старший сержант Матняк. Я хорошо помнил этого прекрасного солдата по старым встречам с гвардейцами: худощавый смуглый кареглазый украинец с едва пробивающимися усиками был любимцем батальона.

Боевые друзья Матняка знали его с 1938 года, когда он только пришел в Житомирский учебный батальон. Вместе они учились, вместе служили, вместе начали воевать и вместе встали под гвардейское знамя в памятные дни битв в Подмосковье. Его знали как лучшего водителя танка, и он был во всем под стать своему командиру — такой же смелый, умелый, с хорошей украинской хитрецой…

Бой за Каверья был тяжел — пришлось драться буквально за каждый двор. Бурда непосредственно на поле боя возглавлял атаку. Но вот на огородах деревни он натолкнулся на хорошо замаскированную противотанковую батарею и вступил с нею в бой. Ему удалось подавить два орудия, как вдруг произошел редчайший случай: немецкий снаряд влетел прямо в канал ствола пушки его танка и разорвался в нем. Одновременно другой снаряд пробил броню танка и разорвался внутри машины.

Град осколков стекла и окалины плеснул в лицо Бурде. Потоком хлынула кровь. В глазах была нестерпимая резь. Но Бурда помнил, что на нем лежит ответственность за все подразделение, он, напрягая волю, не дал себе пасть духом. Он тут же передал по радио своему заместителю, такому же бравому гвардейцу, Заскалько, чтобы тот принял командование, и приказал водителю: «Вправо».

Надо было немедленно развернуть танк, чтобы подставить под снаряды мощную лобовую броню. Матняк оглянулся, кивнул головой, но танк остался на месте. «Вправо!.. Матняк, вправо!» — повторил громче Бурда. И опять все осталось по-старому. Тогда разгневанный командир бросился вниз, чтобы отшвырнуть растерявшегося водителя и самому сесть за рычаги — и в ужасе остолбенел: он увидел, что у Матняка оторвана рука, она болтается на ниточке сухожилия, на дне танка — лужа крови, а механик молча пытается одной рукой изменить направление движения танка. По броне непрерывно били немецкие снаряды, и искры сыпались в открытую рану Матняка.

— Матняк, родной, что же ты молчишь? — с болью в голосе сказал Бурда, вытирая залитые кровью и слезами глаза.

Матняк упрямо мотнул головой и снова потянулся к рычагам, но Бурда поднял его на руки, аккуратно опустил рядом с сиденьем, быстро перетянул перебитую руку ремнем, вынул складной нож и попытался перерезать сухожилие. Но нож оказался недостаточно острым, сухожилие не поддавалось. Пришлось пока оставить руку так. Матняк молча сжал ее здоровой рукой, поднес к груди и замер. Командир башни и стрелок-радист со страхом смотрели на него. Бурда, сидя за рычагами, протирал глаза и пытался вывести танк.

Это была нелегкая задача: работала только правая гусеница, левая тянула едва-едва. Танк мог двигаться только по дуге. Бурда дал задний ход, и машина, вздрагивая от ударов бронебойных снарядов, медленно стала пятиться по кривой. Развернувшись, командир дал передний ход, и танк начал уходить, огрызаясь огнем. Матняк бормотал, теряя сознание:

— Кто там жив из экипажа?.. Кто ведет танк?.. Скажите… Майор жив или нет?.. Скажите… Александр Федорович жив или нет?..

— Лежи, дорогой! — успокаивал его Бурда. — Все живы, все здоровы. Лежи!

— Где мы?.. Танк спасти надо!.. Понимаете, танк…

— Уже у переправы мы, дорогой. Сейчас танк спасем.

Матняк забылся, состояние его все ухудшалось. В эту минуту над переправой появились тридцать вражеских самолетов. Радиостанция вышла из строя. Мотор глохнул. Бросить танк?.. Нет, он должен быть спасен во что бы то ни стало! Бурда схватил кувалду, вышиб заклинившийся люк водителя, чтобы было виднее, — кровь совсем залила ему глаза! — снова взялся за рычаги и стал маневрировать между разрывами бомб.

Надо было во что бы то ни стало вернуть к жизни левую сторону ходовой части. Напрягая силы, майор все-таки заставил фрикцион работать и дал газ. Счастье! Танк медленно-медленно пополз. Теперь он двигался уже по прямой. Бурда провел его через речку, через поле. Он уже приближался к исходному рубежу, когда Матняк очнулся и снова настойчиво и требовательно спросил:

— Кто живой в экипаже?.. Кто ведет танк?.. Что случилось с майором?.. Где Бурда…

И снова Бурда начал успокаивать его:

— Да вот же я! Какой ты, Фома неверный, ей-богу…

На командном пункте все сбежались к подбитой, израненной машине, которая наперекор всему дошла своим ходом сюда. Из люка вылез окровавленный Бурда. Он хотел помочь выбраться Матняку, но тот упрямо ответил:

— Нет!.. Я сам… Сам!..

И он вылез сам, бледный, без кровинки в лице, угловатый, беспомощный, со своей оторванной рукой, болтающейся на ниточке сухожилия. Врач поспешил к нему на помощь. Матняк проговорил:

— Спасти нельзя? Что ж… Тогда режьте!.. Только, чтобы я видел.

Доктор отрезал руку. Матняк все еще стоял на ногах, держась нечеловеческим напряжением воли.

— Ну, а теперь похороните ее при мне, — тихо продолжал Матняк.

Гвардейцы плакали. Они быстро вырыли яму, бережно опустили туда белую, безжизненную руку своего лучшего водителя и засыпали ее землей. И сразу же Матняк обмяк, опустился на землю, остатки сил покинули его, и он тихо сказал:

— А теперь… Где майор?.. Где товарищи?.. Кто меня вывез? Спасибо, братцы! Не поминайте лихом…

Глаза его закрылись. Его и Бурду рядом положили в санитарную машину и увезли в госпиталь.

— И что же Матняк? — робко спросил молодой танкист. — Умер?

— Нет, что вы! — усмехнулся Бурда. — Так просто гвардейцы не умирают. Уж раз ты в бою уцелел, то жить тебе сотню лет!..

И он рассказал трогательное окончание этой истории.

Матняк долго пролежал в госпитале. Там он встретился с одной девушкой, которую знал еще до войны. В свободные от работы часы она добровольно дежурила в госпитале. Матняк любил ее, но сказать об этом стеснялся: что за жених без руки? И вот случилось так, что его выписали из госпиталя как раз в тот час, когда эта девушка кончила свое дежурство. Они вышли вместе. Пустой рукав гимнастерки угнетающе действовал на Матняка. Поглядев в высокое зимнее небо, он горько сказал:

— Ну вот, простимся… Видать, несчастная моя звезда. Кому я нужен, калека?

И вдруг девушка широко открыла глаза. В них сверкнули какие-то искорки. Видимо, она хотела что-то сказать, но потом просто обняла растерявшегося Матняка и крепко его поцеловала.

— Кому ты нужен? Дурной! Да ведь ты мне нужен! Неужели ты ничего не видишь и не понимаешь?..

Они поженились, и Матняк написал об этом письмо в свой батальон. Письмо читали вслух, читали несколько раз, и все очень радовались. И вдруг Заскалько осенила идея:

— Хлопцы, какие же мы остолопы! Любовь — любовью, все это замечательно, но ведь надо же им деньжат на первое обзаведение, а?.. Даю пятьсот рублей!

За два часа гвардейцы собрали на обзаведение молодоженам 9 800 рублей и перевели их другу.

* * *

В сегодняшней армейской газете мы увидели портрет танкиста, сделанный художником-фронтовиком старшим лейтенантом Вязниковым. На нас глядело знакомое молодое лицо: открытый взгляд упрямых глаз из-под широких бровей, твердо сжатые губы, юношески пухловатые щеки. На груди танкиста красовались два боевых ордена и гвардейский знак.

Мы прочли подпись: «Гвардии лейтенант В. Стороженко» и сразу же вспомнили встречу с этим юношей в канун боевых действий на Белгородском направлении. Мы были тогда в лагере танкового подразделения, которым командует сейчас один из старейших гвардейцев, боевой майор Заскалько. Это подразделение в течение трех месяцев готовилось к боям. Заскалько принял его у Александра Бурды, ушедшего на новый, более ответственный пост.

Танкисты жили напряженной и в то же время очень дружной боевой жизнью. Их машины были в постоянной боевой готовности, их оружие было отлично пристреляно, сами они проводили ученье за ученьем.

Вот здесь-то мы и встретили лейтенанта Стороженко, командира танковой роты. Заскалько напомнил мне:

— Помните, он еще под Москвой прославился… Тогда Стороженко был башенным стрелком у Бурды, и за один бой они перебили десять немецких танков. Бурда из-за стога сена все время выскакивал. Как выскочит, так и нет танка у немцев. Хорошая была игра в прятки!

В тот вечер Заскалько собрал молодых танкистов и сказал им:

— Вот вам образец, молодежь! Лейтенант Стороженко уничтожил уже двадцать три танка. Как говорится, дай вам бог каждому завести такой счет!..

Прошло немного дней. И вот портрет Стороженко и заметка в газете — храбрый танкист снова отличился в бою. Нам не довелось встретиться со Стороженко после этого боя, и потому ограничимся здесь тем, что приведем эту заметку. Тем более что наш рассказ о гвардейцах и так затянулся:

«Гвардий лейтенант Стороженко поставил роте задачу — встретить немцев огнем из засад, остановить их и стать насмерть на рубеже. После адской бомбежки 100 немецких танков атаковали участок, на котором стояла эта рота. Танкисты подпустили немцев на ближние дистанции. Они соблюдали строгую дисциплину огня. Первым давал выстрел Стороженко, за ним начинали бить по немецким танкам остальные. Несколько раз пытались немцы прорваться вперед, но всякий раз рота Стороженко преграждала им путь. Один только Стороженко лично в этом бою истребил шесть немецких танков».

Итак, на счету у Василия Стороженко сегодня уже 29 танков! Отличный, поистине гвардейский счет… Им вправе гордиться гвардейская часть, воспитавшая такого орла.

…Танкисты из племени «Старой гвардии», начавшие свой боевой путь с первого дня войны, а службу под гвардейским знаменем с осени 1941 года, сегодня воюют в ряде частей. Их подразделение стало чудесным гнездом, в котором оперились ныне грозные для врага воины, одно имя которых приводит немцев в трепет. Молодежь, впервые надевающая на грудь гвардейский значок, обязана хранить, множить и носить в душе и сердце драгоценные традиции «Старой гвардии».

* * *

Вниманию редакции. Если фото, на котором показано, как Заскалько представляет молодым танкистам Стороженко, до сих пор не опубликовано, обязательно дайте его одновременно с очерком на первой полосе, Только исправьте в подписи цифру: он уничтожил, как видите, уже не 23, а 29 танков. Вообще учтите, что в ходе нынешних боев подписи быстро стареют и фотографии надо печатать быстрее.

Выучка

9. VII, 18 ч.56 м.

Вечер или утро? День или ночь? Трудно вести счет времени, когда бой идет все в том же яростном темпе уже четверо суток, не ослабевая ни на минуту, когда начинаешь терять счет самолетам, теснящимся в небе над твоей головой, когда поднятые разрывами авиационных бомб и снарядов артиллерии и танков тучи черной пыли размолотого в порошок знаменитого курского чернозема застилают небо такой Плотной пеленой, что день становится похожим на вечер, а утро — на ночь.

То, что происходит сейчас в районе Белгорода, не может быть сравнимо ни с одним сражением. Я уже писал, что здесь немцы применяют ту же тактику, которой они пользовались в дни штурма Севастополя и Сталинграда: сотни, тысячи самолетов, артиллерия перепахивают квадрат земли за квадратом до тех пор, пока на ней, кажется, не остается ничего, потом идут танки, и, наконец, является пехота, которую Гитлер бережет как драгоценность — численность обстрелянных кадров гитлеровцев значительно поредела. Но Севастополь и Сталинград были городами с ограниченным количеством улиц и кварталов, их можно было уничтожить, хотя и это требовало дьявольских усилий. А как уничтожить русскую степь?

Немецких летчиков не учили рассуждать, им приказано бомбить определенную площадь, и они бомбят ее гектар за гектаром. Только на участке одного соединения они совершают до 3 тысяч самолетовылетов за день. Днем и ночью с переднего края слышатся одни и те же глухие отрывистые вздохи. Это вздыхает вековой русский чернозем, который принимает в себя тысячи тонн немецкого металла.

Когда с земли исчезает все, что на ней растет, и она превращается в мертвую смесь обработанного тротилом, истолченного, перегоревшего чернозема и дробленого металла, за дальними холмами раздается торжествующий звериный вой «тигров». Они выползают на гребень, готовые отпраздновать победу. И вот в этот самый момент опаленная, страшная, истерзанная немцем земля встречает гитлеровские танки снарядами пушек, ударами танков, меткими тяжелыми нулями противотанковых ружей — всем тем, что каким-то чудом уцелело в этом аду, и новые черные столбы дыма вновь поднимаются к небу.

К исходу дня немцам удается на каком-нибудь одном участочке после страшной борьбы не на живот, а на смерть захватить холм, или рощицу, или хуторок. Но такие победы не радуют их солдат. Они пугают их, потому что они видят, сколько солдатских жизней отдано за этот холм и сколько таких холмов впереди.

Сегодня, как донесла наша разведка, по Белгородскому шоссе из Харькова прошли на север, лязгая гусеницами, еще 100 немецких танков. Какое существенное изменение в обстановку смогут они внести, если только каждый день здесь погибает по нескольку сот гитлеровских танков, в том числе десятки «тигров»? И все-таки обстановка остается серьезной — начатое здесь великое испытание сил продолжается.

Только что я вернулся из штаба танкистов. Усталый подполковник, подняв красные веки, аккуратно сложил карту и сказал:

— Дела идут нормально, но не надо самообольщаться. Немцев еще много, танков и самолетов у них хватает, а их солдаты беспрекословно повинуются приказам. Поэтому они будут лезть вперед до тех пор, пока их не перебьют. И дело это хлопотливое. От наших людей требуется сейчас исключительный героизм, и притом такой, который достигается не только благородным вдохновением, но и выучкой.

— Да, и выучкой! — задумчиво повторил подполковник.

Это очень правильно сказано! То удивительное поведение наших людей на поле боя, свидетелями которого мы являемся в эти дни, то поразительное хладнокровие перёд лицом смертельной опасности, которое они проявляют ежечасно, являются прежде всего плодом выучки. Всесторонней, широкой, физической, военной, моральной!

Люди здесь свыклись с мыслью, что слава и традиции соединения обязывают их воевать особым воинским стилем.

— У нас заведено так: убьют одного нашего, мы за него двадцать фашистов бьем. А кто бьет больше, того за это не наказывают, — говорили пришедшему в часть молодому бойцу ветераны, и он тепло улыбался: в хорошую боевую семью он попал, люди здесь ни за словом, ни за пулей в карман не лезут.

В часть приезжал генерал Катуков, закаленный, бывалый воин с популярным именем. Он выстраивал бойцов и спрашивал:

— А ну, кто из вас со мной дрался против немцев под Орлом? Два шага вперед!..

Бывалые гвардейцы с орденами на груди делали два шага вперед и застывали, блистая выправкой. Генерал собирал их в кружок и говорил:

— Смотрите, воспитывайте молодежь, чтобы помнили, знали, за что мы получили гвардейское знамя.

И ветераны учили молодежь, и молодежь с нетерпением ждала боя, чтобы показать, что и она не лыком шита.

Танкисты терпеливо учились: командиры сидели за уставами, автоматчики учились вести еще и разведку, механики-водители учились стрелять из пушки, а башенные стрелки — водить танк, чтобы в нужную минуту заменить друг друга. Часто проводились учения всей части, и тогда повсюду выключалась проводная связь, на телефон накладывался строжайший запрет, и вся связь осуществлялась только по радио. Так шла выучка. И выучка эта дала свои плоды.

Сегодня в лесной чаще на дне оврага, который неделю назад, в период затишья, служил местом расположения одной из танковых частей, а сейчас стал одной из наших боевых позиций, я натолкнулся на неожиданную картину. Под раскидистыми ветвями старых деревьев была оборудована настоящая академическая аудитория: стояли рядами гладко выструганные скамьи, в центре «зала» находилась классная доска и рядом с нею — небольшой столик преподавателя, а сзади — большой, очень тщательно оборудованный танкодром в миниатюре: крошечные холмы, выложенные мхом овраги, деревушки из хатенок под соломенными крышами, мельницы, рощицы из мелких кустиков полыни. Только пол в этой аудитории заменял песок. Видимо, здесь учились те самые танкисты, которые сейчас обороняют эту же рощицу.

В другом месте я увидел в лесу сделанный с таким же усердием спортивный городок, где было все: от параллельных брусьев до турника.

Вот так и учились здесь люди, учились, не щадя ни времени, ни сил, закаляясь физически, укрепляясь морально, набираясь столь нужных нам военных знаний, Поэтому боевая тревога никого не застала врасплох, люди дерутся сейчас с исключительной стойкостью.

В одной из частей во время ожесточенной бомбежки была выведена из строя почти вся проводная связь. Условия для сообщения посыльными были затруднены. Но радио действовало, и управление сохранило свою стройность и четкость. Техническая выучка!

Другой части пришлось совершить длительный марш и сразу же, без всякой передышки вступить в бой и вести его с полным напряжением всех сил. И что же? На марше никто не отстал. В окопе никто не хныкал и не скулил, хотя обстановка была невероятно тяжела. Выучка физическая, спортивная!..

Люди, полюбившие свою часть, свыкшиеся с ее традициями, как с совершенно обязательным законом поведения, уходили в бой с твердой решимостью отдать все свои силы без остатка выполнению боевого приказа. Люди знали, что многим из них придется пасть смертью храбрых в этих тяжелых боях, но они без страха смотрели смерти в глаза, В дневнике погибшего комсорга роты гвардии лейтенанта Соколова нашли запись, сделанную им перед боем, Вожак комсомольцев вписал в дневник бессмертные слова Зои Космодемьянской, сказанные ею перед мученической кончиной: «Мне не страшно умереть, товарищи! Это счастье — умереть за свой народ». Таковы плоды выучки партийной, комсомольской, морально-политической!..

Сейчас воины, дерущиеся с немцами на Белгородском направлении, умножают свою выучку. Опыт этих труднейших сражений сделает их закаленными мастерами боя. Итог четвертого дня боев подтверждает это достаточно красноречиво: несмотря на то, что наши бойцы устали, измотаны нескончаемыми бомбежками, массированными танковыми атаками, немцы опять не сумели добиться сколько-нибудь существенных успехов. Они снова потеряли сотни машин и тысячи солдат, а продвижение их можно отметить лишь на самых крупномасштабных картах. Они рвались вперед одновременно на двух участках, и на обоих были биты; борьба была жаркая, доходившая до рукопашных схваток, в двух деревнях весь день шли уличные бои, и к ночи эти деревни так и остались разделенными линией фронта пополам.

Надо ждать, что завтра утром бои разгорятся с новой, еще более яростной силой…

Контратака

10. VII, 16 ч. 59 м.

Только что мы побывали в одном из батальонов знаменитой танковой части, прославившейся минувшей зимой под Тацинской. Ее беспримерный неожиданный удар по опорному пункту, расположенному в глубоком тылу противника, сыграл крупную роль в развитии успеха наступательных боев. Он вызвал тогда оживленные отклики во всем мире. Знамя части было овеяно легендарной романтикой. И вот герои зимних боев снова скрестили оружие с заклятым врагом.

В час короткой передышки между двумя схватками в наскоро сооруженном блиндаже при изменчивом свете самодельной лампы, в котором поблескивали ордена, танкисты приводили себя в порядок, брились, ужинали, обменивались шутливыми замечаниями, вспоминая подробности минувшего боя, — когда война для человека становится бытом, боевой день становится похожим на рабочий день.

Зимняя кампания, в которой с таким блеском сражалась эта часть, наложила особый отпечаток на ее воинов. Их отличают какая-то особая подтянутость, уверенность в себе, своеобразный воинский шик. И хотя они так же, как и все остальные участники боев на Белгородском направлении, вот уже шестой день ведут напряженнейшие сражения с танками врага, но по внешнему виду людей этого не заметишь. Быть может, новый бой начнется через час, быть может, очень скоро снова рекой польется кровь, но в блиндажах сейчас играют на гармошках и слышатся песни…

На долю этой части выпала сложная, трудная задача: чтобы ограничить наступательные возможности немецкой танковой группировки, которая ценой огромных потерь вклинилась в наше расположение на одном из участков, эта часть ведет бой на фланге немцев. Она ставит под угрозу тылы этой отборной немецкой группировки, части которой упрямо толкутся на небольшом «пятачке», занятом ими. Лихие дерзкие контратаки гвардейцев держат в страхе немецких генералов, заставляют их нервничать.

Об одной из таких искусных контратак гвардейцы и рассказали нам.

7 июля немцы особенно яростно рвались вперед, стремясь любой ценой расширить крохотную лазейку, пробитую впервые два дня наступления. О характере боев этого дня мы уже рассказывали нашим читателям. Напомню лишь, что только на одном участке наши позиции атаковали 700 танков при поддержке сотен самолетов. Именно в эти часы было особенно важно создать угрозу флангу немецкой ударной группировки, и гвардейцы получили приказ форсировать реку, занять несколько населенных пунктов и воспретить огнем движение немецких колонн по важной магистрали.

Точно в назначенный час гвардейские части, сосредоточившиеся накануне на исходном рубеже после долгого, трудного марша, начали вытягиваться к переправе. Узкую, но каверзную речушку с топкими, болотистыми берегами танки не могли форсировать вброд. Оставалось воспользоваться единственным мостом, который наши бойцы сумели отстоять от немецких атак. И танкисты смело двинулись к нему грозной колонной в составе многих десятков боевых машин. Впереди шли с грозным рокотом мощные танки прорыва, за ними — подвижные сильные средние машины, далее — все остальные.

На броне танков сидели отборные автоматчики в касках. Танковые подразделения непрерывно держали связь по радио — управление, как всегда, было стройным и четким.

Как и следовало ожидать, немцы спешно вызвали свою авиацию, которая обрушила свои удары на переправу. Это было страшное испытание: немецкие самолеты налетали группами, непрерывно одна за другой. Наша авиация, решавшая ответственнейшую боевую задачу на другом участке фронта, не могла прикрыть танки. Бомбы рвались одновременно по нескольку штук, осколки градом летели над деревянным мостом. Но танки шли и шли вперед, и автоматчики все так же сидели на броне, — ни один не спрыгнул, чтобы укрыться от воздушных атак.

Форсируя на большой скорости реку по чудом сохранившейся переправе, танки немедленно расходились в стороны, маневрируя зигзагами. И поскольку во всем царила исключительная организованность, потери гвардейцев были ничтожны. Несмотря на то, что в этих налетах приняло участие в общей сложности более 150 самолетов, им не удалось добиться прямого попадания ни в один танк, и мост остался цел. Перевернулся от взрывной волны только один легкий танк.

Узнав о приближении к этому участку знаменитой гвардейской части, немцы перебросили сюда отъявленнейших головорезов из дивизии «Мертвая голова». Тяжелые танки с черепами на башнях общим числом до ста машин развернулись навстречу гвардейцам. «Черная гвардия против красной, — острили танкисты. — Посмотрим, у кого нервы крепче».

Люди, наблюдавшие за полем боя, рассказывают, какое волнующее зрелище представляла эта битва. Солнце уже близилось к закату, когда наши танки, развернувшись в боевые порядки, поползли вверх по скату высоты, с вершины которой спускались навстречу им танки «Мертвой головы», прикрывавшие наскоро отрытые окопы, в которых разместились спешенные эсэсовцы. В стороне зеленел лесок, которому суждено было немного погодя стать свидетелем захватывающей драмы, — о ней мы расскажем немного ниже.

Немцы стремились во что бы то ни стало отстоять деревушку, от которой открывался подступ к магистрали. На поле стоял адский грохот: все танки — и наши и немецкие — вели огонь с ходу. Яростно била с обеих сторон артиллерия. Наши автоматчики, спешившись, бежали за танками. Они поливали свинцом немецкие окопы, не давая эсэсовцам поднять головы.

И вдруг немецкие танки замедлили ход, невзирая на то, что они численно превосходили наши силы и во главе их шли «тигры». Видя это, командир первого батальона средних танков гвардии капитан Мамалуй, испросив разрешение старшего начальника, отдал по радио приказ обтекать тяжелые танки прорыва и на полных скоростях атаковать врага. Маневренные грозные машины, взревев еще громче, помчались в обход «сухопутных линкоров». И тут произошло нечто непредвиденное: «тигры» повернули в сторону и устремились в лес! Зная, с кем они имеют дело, немецкие танкисты уходили без боя, а эсэсовская пехота, видя, что она остается без прикрытия, начала выскакивать из окопов и бежать. Наши автоматчики слышали, как солдаты с черепами в петлицах выкрикивали имя генерала, командовавшего нашей гвардейской частью в зимних боях.

— Когда-то немцы пугали нас «психическими атаками», — сказал, усмехаясь, капитан Мамалуй, рассказывавший нам об этом бое. — Ну что ж, теперь они сами попробовали их вкус.

Но торжествовать победу было еще рано: немецкие танки, отошедшие в лес, нависали над нашим флангом и создавали угрозу удара с тыла по гвардейцам, уже прорывавшимся к деревушке. И командир отдал приказ группе наших средних танков скрытно подойти к лесу и внезапно атаковать немцев, чтобы отвлечь их огонь на себя.

Три наши машины, маневрируя в лощинках, устремились к лесу. Среди них был танк ветерана-танкиста Ивана Бутенко, награжденного еще в первые дни войны орденом Красной Звезды. С ним шли в бой механик-водитель комсорг роты гвардии старшина Николай Цезарь, башенный стрелок Лазарев и стрелок-радист Слинкин — крепкие, надежные солдаты. И здесь, в этом небольшом леске, четыре гвардейца еще раз показали, на что способны воины знаменитой танковой части.

Когда наши танки влетели в лес, они оказались сразу в лагере немецких танкистов. Машины стояли тесно, вплотную друг к другу и вели огонь по нашим танкам, продвигавшимся к деревне. Стрелять в упор было уже невозможно, и Бутенко скомандовал Цезарю: «Никола, тарань!..»

Цезарь искусно развернул машину против немецкого среднего танка, стоявшего рядом, и ударил его с разгона в ходовую часть. Сталь застонала и вогнулась. Всей своей многотонной тяжестью мощная советская машина придавила и смяла немецкую. Только один танкист успел выскочить, но меткий стрелок Слинкин успел пристрелить и его.

Теперь танк Бутенко очутился лицом к лицу с немецким тяжелым танком. Долго раздумывать не приходилось. Вражеские машины уже разворачивались, чтобы со всех сторон атаковать и расстрелять неожиданно ворвавшуюся в их расположение советскую машину. «Тарань!» — снова крикнул Бутенко, и Цезарь, дав полный газ, рванул танк вперед. Немецкая машина была в нескольких метрах и тоже двигалась вперед. Видимо, немцы также решили таранить нашу машину. И Цезарь твердой рукой направил танк прямо в лоб врагу.

Десятки тонн металла с силой инерции обрушились друг на друга. Страшный удар потряс лес. Машины отпрянули друг от друга и замерли, обессилев. Танкисты от страшного удара потеряли сознание. Только один Бутенко, человек могучего сложения, сохранил присутствие сил и рванул защелки люка, чтобы хлебнуть свежего воздуха. По его лицу текли струи крови: он был изранен осколками стали. В то же мгновение приоткрылся люк немецкого тяжелого танка, и из него осторожно выглянул офицер с петлицами «Мертвой головы». Забыв обо всем при виде эсэсовца, стоящего рядом, Бутенко выпрыгнул из люка и яростно бросился на немца. Рослый чубатый советский танкист хватил эсэсовца кулаком и сжал его за горло. Немецкий офицер завопил истошным голосом, по никто не пришел ему на помощь — все немецкие танки стояли как вкопанные, и ни один пулемет не стрелял. Страшная, мертвая тишина воцарилась на лужайке, и только эсэсовец, горло которого было зажато железной рукой, хрипел все тише и тише… Из обессилевшей руки в зеленом рукаве выпал парабеллум. Держа немца одной рукой за горло, Бутенко нагнулся, подхватил парабеллум и выстрелил в фашиста в упор. Потом он спустился в люк и перестрелял сбившихся в страхе в одну кучку оглушенных членов экипажа эсэсовского танка.

Все это произошло, конечно, гораздо быстрее, чем можно об этом рассказать. Именно этим объясняется тот факт, что эсэсовцы не успели ничего предпринять, чтобы спасти свой экипаж от страшного русского с окровавленным лицом. Но, наконец, они пришли в себя и обрушили на советских танкистов всю силу огня, Снаряд «тигра», выпущенный с ближней дистанции, разворотил корму машины Ивана Бутенко. Осколки засыпали экипаж, который только начал приходить в себя после страшного удара танка о танк. Храбрый водитель и башенный стрелок были сражены насмерть, стрелок-радист Слинкин ранен Он все же успел выскочить из танка, прежде чем машина загорелась. Бутенко, отползший от немецкого танка, в котором он успел захватить документы, увидел его и скомандовал: «Отползай вот этим логом, я буду тебя прикрывать!» Слинкин пополз, оставляя за собой красный след на траве. Бутенко последними патронами парабеллума отстреливался от немцев…

Пока в лесу разыгрывалась эта драма, к которой было привлечено все внимание вражеских танкистов, танки гвардейцев уже достигли немецких траншей и начали утюжить их, уничтожая пушки и пулеметы. Автоматчики гнали эсэсовцев, уходивших не принимая боя. Ворвавшись в село, наши танкисты увидели перед собой вдали узкую ленту шоссе, по которому непрерывным потоком шли на север немецкие танки, автомашины, обозы. Они немедленно перекрыли дорогу огнем. Боевая задача была выполнена полностью. Танкисты не только внесли дезорганизацию и панику в немецкие тылы своим дерзким ударом с фланга, но и нанесли существенный урон врагу: немцы потеряли в этом бою 18 танков, 4 самолета, 10 автомобилей, немало пехоты.

Выполнив свою задачу, танкисты под прикрытием ночи так же искусно вернулись в свое расположение, умело оторвавшись от противника.

Наша беседа подходила к концу. Отсветы самодельной лампы ложились на карту, по которой танкисты показывали ход своей контратаки. Голубые ниточки рек, желтые и багровые линии шоссе и большаков, зеленые пятна лесных массивов были густо испещрены условными военными значками, красноречиво свидетельствовавшими о том, что на этом участке немцам не пройти. А в ожидании решающей битвы танкисты-гвардейцы, выдвинувшиеся далеко вперед, дерзко тревожат гитлеровцев с фланга. Их танки появляются то здесь, то там, по-суворовски обрушиваются на врага, держа его в постоянном напряжении, сковывая его силы.

— Имеем кое-какой опыт, — усмехаясь, сказал мне майор Титов, — зима нас многому научила.

— Еще бы! Помнишь, как ты эшелон самолетов со своим батальоном захватил?

— А как трофейный шоколад за танками на трех грузовиках возили?

— А помнишь, как на станции дрались?..

И снова пошли воспоминания, рассказы, истории — одна увлекательнее другой. Их можно слушать без конца, и очень досадно, что эти большие события, события минувшей зимы, по сути дела, до сих пор как следует не описаны; мы, журналисты, не поспевали за событиями да и не могли поспеть: их было слишком много. А книги надо писать, о каждом рейде можно написать интереснейшую книгу.

Когда мы прощались с этими лихими ребятами, уже сгустилась ночь. Стояла кромешная тьма. Было душно. Лил дождь, и вязкий чернозем чвакал под ногами. Не требовалось карты, чтобы определить точное расположение переднего края, — все небо было в ракетах, трассирующих пулях, снарядах, чертивших свои огненные желтые, зеленые, красные, белые, серебристые трассы.

Гулко гремела артиллерия. Не утихала бомбежка. Кончались пятые сутки немецкого наступления. Об этом дне в сводке, наверное, скажут: «Бои продолжались», — и на этом поставят точку. К этой строке действительно пока нечего добавить, но совершенно неофициально можно было бы сказать: «Скоро немецкому наступлению конец», — эту фразу я добавляю пока для сведения редакции. В газету, разумеется, ее давать нельзя.

Бог войны

11. VII, 14 ч. 20 м.

К сведению редакции. Благодарю за телеграмму. Рад, что выступление о Бессарабове нашло такой широкий отклик. С командованием о выезде Бессарабова в Москву на совещание договорился.

Прошу учесть колоссальное неравенство корреспондентских сил: одна «Красная звезда» имеет сегодня на этом участке 11 корреспондентов.

Очень прошу печатать снимки Фишмана. В отличие от ряда других фотографов он работает непосредственно в частях, ведущих бои. Пусть его снимки внешне неэффектны, но зато они правдивы. Настоящий снимок, сделанный на поле боя, всегда менее красив, чем инсценированный, но фронтовики такие снимки ценят выше. Желательно указывать даты, когда сделаны снимки.

События только начинают по-настоящему развертываться. Видимо, мне придется здесь задержаться дольше обусловленного срока, во всяком случае, до приезда Гуторовича и Гличева.

В частях бываю ежедневно. На личном опыте еще раз проверил, что болтовня некоторых товарищей о невозможности сочетать оперативное освещение боев с работой в частях беспочвенна, Можно поспевать: с утра побыть в части, а ночью передать материал.

Позднее передам статью «Металл и нервы», сейчас начинаю диктовать передовую «Бог войны». Привет.

* * *

Молодой артиллерист! Ты знаешь цену своему грозному оружию — артиллерию недаром называют «богом войны». Твои залпы способны сокрушить самую мощную оборону противника. Твои снаряды способны остановить на полном ходу танк, бронепоезд, самолет врага. Если ты ведешь меткий, дисциплинированный огонь, если сердце твое спокойно, если при виде рвущегося на тебя противника ты сохраняешь полностью самообладание, — ты всегда сумеешь остановить, задержать врага, находясь в обороне, деморализовать, сокрушить его, ведя наступление.

Ты знаешь славные традиции русской артиллерии: со времен Петра до наших дней она была и остается лучшей и мире. В нынешних боях, когда немцы массируют атаки тяжелых танков, на долю артиллеристов выпадает особенно ответственная и почетная роль — они призваны в этих жестоких боях множить боевые традиции нашей артиллерии.

Выслушай же, молодой артиллерист, славную историю о том, как доблестно сражались на этих днях на Белгородском направлении артиллеристы пятой батареи, которой командовал старший лейтенант комсомолец Гакаев, увенчавший себя бессмертной славой. Запомни эту историю и сделай все, чтобы научиться так же искусно владеть своим оружием, чтобы внутренне подготовить себя к боям так, чтобы оказаться достойным преемником славы Гакаева и его боевых друзей.

На участок, оборонявшийся подразделением, в состав которого входила батарея Гакаева, немцы бросили 90 танков, среди которых было до 50 «тигров». Непосредственно на огневые позиции батареи двинулось 35 немецких танков. Надо было иметь стальные нервы, чтобы в эту трудную минуту сохранить самообладание — слишком очевидно было неравенство сил!

Но артиллеристы твердо помнили свою воинскую присягу и сознавали, что назад дороги нет. «Умрем, но не отступим!»— передали они по радио на командный пункт и начали бой.

В первые же минуты бой принял исключительно напряженный характер. Хотя артиллеристы метко разили врага и несколько немецких танков уже пылало яркими кострами, воинам Гакаева, конечно, не удавалось остановить всю эту армаду. Немецкие танки подходили все ближе. За ними двигались автоматчики. Наши артиллеристы несли потери, но батарея не ослабляла огня. Гакаев и его боевые солдаты понимали, что в эти страшные минуты крайне важно выиграть время, как можно дольше задержать врага, чтобы дать возможность нашему командованию подтянуть резервы.

Мы не знаем подробностей этого последнего этапа боя и не будем выдумывать. Перед нами официальный документ — запись последних радиограмм, которыми батарея обменялась с командиром подразделения гвардии подполковником Иваном Константиновичем Котенко. Вот этот документ:

«Гакаев: Осталось два орудия, машин не имеем ни одной, кругом на расстоянии ста пятидесяти — двухсот метров — фрицы.

Гакаев — пять минут спустя: Все орудия выведены из строя. Кольцо сжимается. Перехожу работать на противотанковые ружья.

Котенко: Принимаю все меры для оказания вам помощи. Держитесь, братья! Уверен, что будете героями.

Гакаев: Есть держаться!..»

На этом связь с батареей героя оборвалась. Батарея погибла, но до конца выполнила свой долг. Продвижение немцев было задержано. Наши части успели произвести перегруппировку своих сил и преградить путь врагу. Из личного состава батареи удалось спасти лишь нескольких раненых, которые сейчас находятся в госпиталях.

Мы не имеем точных данных о количестве немецких танков, уничтоженных этой батареей. Но доподлинно известно, что подразделение гвардии подполковника Котенко в целом уничтожило 28 танков, из них 18 «тигров». Значительная доля из них приходится на долю героической батареи Гакаева, погибшего смертью храбрых в этом тяжелом бою.

Пример выдающейся стойкости, проявленной скромным сыном осетинского народа, доблестным воспитанником ленинского комсомола Гакаевым, должен всегда стоять перед тобою, молодой артиллерист! Где бы ты ни находился: на учебном полигоне, в надежно укрытых укреплениях стабильной обороны, на открытых позициях для стрельбы прямой наводкой, в жарком бою лицом к лицу с «тиграми», — всегда помни о Гакаеве. В его сияющем примере ты найдешь неиссякаемый источник сил, бодрости, уверенности в себе и в своем оружии.

Ты знаешь, что вражеские танки — сильное, опасное средство борьбы. Знаешь, в частности, особенности «тигров», этих мощных бронированных машин, стенки которых представляют труднопробиваемое препятствие для твоих снарядов. Но опыт войны, в частности опыт боев на Орловско-Курском и Белгородском направлениях, показывает, что и «тигра» можно бить не только из тяжелой, но и из легкой противотанковой пушки. Надо только быть умелым, хладнокровным стрелком и знать уязвимые места его брони.

На Белгородском направлении, например, одна лишь батарея 45-миллиметровых орудий старшего лейтенанта Балабанова уничтожила за день три «тигра» и три средних танка. Успех артиллеристам обеспечили стойкость, смелость, быстрота в работе каждого номера расчета.

Опыт учит, что из 45- и 57 миллиметровых орудий лучше всего бить по «тиграм» с дистанции 150–200 метров подкалиберным снарядом. На каждое орудие обязательно готовь две-три запасные позиции, соединяя их глубокими ходами сообщения. Видишь, что «тигр» стоит боком к запасной позиции, — немедленно перетяни пушку туда и бей в упор, бей наверняка!

Тебе легко маневрировать — ведь «тигр» движется по полю боя крайне медленно, со скоростью два-три километра в час, и часто останавливается для прицельной стрельбы. Вот такие моменты ты и должен использовать для того, чтобы сманеврировать и нанести верный удар по «тигру» — в борт или в моторное отделение.

«Тигр» велик по своим размерам. Когда он выползает из-за возвышенности, его носовая часть высоко поднимается над землей, и его удобно бить прямо в днище. Многие артиллеристы так и поступают. Подкалиберным снарядом удается пробить из 45-миллиметрового орудия днище «тигра» с дистанции до 600 метров.

Таким образом, практически доказано, что «тигра» можно уничтожить даже из легкого противотанкового орудия так же, как и любой другой танк. Больше того, для него оказываются смертельными выстрелы из противотанкового ружья, если оно правильно нацелено. Но для того чтобы добиться в единоборстве с немецким тяжелым танком успеха, необходимо быть прежде всего смелым и решительным воином, который не боится глядеть опасности в глаза и готов сражаться до последнего дыхания, лишь бы с честью выполнить боевой приказ.

Сын Осетии, мстивший врагу за поругание его родных селений в трудные дни прошлогодней кампании, комсомолец Гакаев показал великий пример стойкости. Как бы трудно тебе ни пришлось, боец, вспомни о бое Гакаева и скажи себе: «Ему было труднее, но он не запросил пощады у врага, не сделал шагу назад. Какой же позор падет на мою голову, если я поступлю иначе, чем поступил он!»

Гакаев погиб смертью храбрых, но имя его, окруженное ореолом славы, живет в части, его боевые друзья теплым словом вспоминают героя. Его пример воодушевляет фронтовую молодежь. Она помнит: только смелым сопутствует воинское счастье, и гораздо больше шансов остаться живым не у того, кто, пригнув голову, поворачивается спиной к «тигру», а у того, кто встречает его лицом к лицу, полный решимости бороться до конца.

На Белгородском и Орловско-Курском направлениях вот уже несколько дней сражаются с врагом тысячи артиллеристов. Они уничтожили огромное количество немецких танков, выдержали десятки вражеских атак и поныне остаются в строю, а грудь их украшают ордена и медали. Они закалились в этой борьбе, стали истинно волевыми, стойкими воинами; и в будущей жизни эти волевые качества не раз сослужат им службу.

Следуй же высокому примеру Гакаева, молодой артиллерист! Будь так же, как он, стоек и смел, искусен и умел. Какие бы орды танков ни атаковали твой рубеж, помни закон русских артиллеристов: назад для нас дороги нет, наши пушки не поворачиваются спиной к врагу, наши снаряды бьют точно в цель, и нет противнику от них спасения!

Оснащенная первоклассной боевой техникой, обильно снабженная боеприпасами, наша артиллерия стала поистине «богом войны». Немцы страшатся голоса этого «бога». И от того, как ты, молодой артиллерист, воспримешь опыт и боевые традиции фронтовиков, уже ведущих ожесточеннейшие битвы с врагом, в значительной мере зависит ускорить желанный час разгрома врага.

Дело за тобой!

Металл и нервы

12. VII, 23 ч. 10 м.

Сегодня вашему корреспонденту посчастливилось с попутным броневичком пробраться в район, где идут сейчас с новым ожесточением жаркие битвы. Еще вчера немцы изо всех сил старались решить хотя бы частные задачи наступления. Они обрушились компактной массой в несколько сот танков на одну из наших танковых частей, стойко оборонявшую свой рубеж. Тяжелый, кровопролитный бой продолжался до позднего вечера и, как обычно, не принес немцам ничего, кроме новых потерь. Но сегодняшнее утро, утро 12 июля, внесло существенные перемены в обстановку на Белгородском направлении.

Пока немцы топтались на подступах к нашим рубежам, пока их хваленые «тигры» упрямо бросались в одну атаку за другой и откатывались, побитые и окровавленные, пока наши части ценой поистине героических усилий сдерживали натиск врага — подходили наши резервы, в оперативных отделах штабов вызревали планы новых операций, и вся гигантская военная машина готовилась к тому, чтобы в нужный момент круто повернуть весь ход событий.

Сегодня этот момент настал, и сразу, словно по мановению волшебного жезла, изменились многие и многие стороны фронтовой жизни, к которым мы уже стали привыкать в эти трудные дни первой половины июля.

Утром с неба исчезли немецкие самолеты. Зато с рассвета до позднего вечера в нем гудели стаи советских бомбардировщиков, штурмовиков и истребителей. Грохот канонады впервые, начиная с 5 июля, стал не приближаться, а медленно отдаляться. Постепенно с дорог исчезли скорбные фигуры беженцев, уже появились люди с ручными колясками, движущиеся в обратном направлении.

Мы спешили в танковую часть, которая несколько дней вела оборонительные бои на одном из участков фронта, а потом вдруг, совершенно неожиданно для врага, четко и быстро, поистине, молниеносно, снялась, совершила стокилометровый бросок и обрушилась на него всей своей мощью в том месте, где он меньше всего мог ожидать такой удар, — до этого здесь немцы вели бой с другой частью, которая нанесла им большой урон, но и сама понесла при этом немалые потери. Командный пункт части, которую я искал, уже несколько раз сменил свое расположение, и найти его среди бесчисленных оврагов, урочищ и рощ, как две капли воды похожих друг на друга, было нелегко. Броневик носился, словно метеор, прыгая по залитым дождевой водой ухабам, и молодой офицер связи немного нервничал. Но, в сущности, и он был в душе доволен положением дел. «Приятно, черт возьми, — говорил он, — когда размещение командных пунктов так часто меняется на пути вперед!»

В одной из деревень, на подступах к которой еще вчера кипел жаркий бой с наступавшими немецкими танками, теперь располагался наблюдательный пункт батареи лейтенанта Петрова. В стереотрубу было отлично видно поле боя, на котором маневрировали массы танков. На горизонте явственно выделялись силуэты неуклюжих «тигров». Многие из них стояли недвижно, искалеченные нашими артиллеристами и танкистами. Один горел ярким пламенем. Куда-то на северо-восток спешила колонна в 70 немецких машин. Наши танки, действовавшие маневренными группами, яростно били по врагу, и облака разрывов накрывали расположение немцев. Непрерывно работала с обеих сторон артиллерия. То и дело бреющим полетом под низко плывущими грязными, набухшими дождем облаками проносились «Ильюшины», поливавшие врага металлическим дождем.

В одной из рощ мы встретили танкистов, которыми командует товарищ Овсянников. Они стояли, готовые к бою. Им было не до пространных разговоров, но все же под аккомпанемент канонады танкисты коротко рассказали о позавчерашнем и вчерашнем днях. 10 июля им пришлось выдержать семь немецких атак, в которых участвовало до 100 немецких танков, а 11 июля на них был обрушен более сильный удар — 200 танков. Целая немецкая танковая дивизия, только что подошедшая из резерва, атаковала наших танкистов, стремясь любой ценой прорваться вперед. То было последнее усилие немцев на этом направлении, и потому оно предпринималось с небывалым отчаянием и упорством. Бой кончился вчера поздним вечером, за несколько часов до того, как наши танки начали активные действия. Танкисты Овсянникова уничтожили вчера 32 танка, потеряв своих четыре, а всего за эти дни они вывели из строя уже 70 немецких боевых машин. Теперь танкисты горят одним желанием — испробовать свои силы в наступательных боях.

— Вы знаете, здесь все, от командира до повара, удивительно воинственные люди, — рассказывал нам, улыбаясь, помощник начальника политотдела армии по комсомолу капитан Бондарев, с которым мы здесь случайно встретились. — Позавчера у них отличилась работница продовольственного склада комсомолка Ильясова. И как отличилась! Она доставила обед танкистам, можно сказать, прямо на поле боя, пренебрегая минометным обстрелом и прочими неприятностями. И вдруг в это самое время «тигр» прямым попаданием подбил танк лейтенанта Копышева. Сам лейтенант был ранен. Увидев это, Ильясова под огнем противника влезла в танк, перевязала раненого командира, а потом ухватилась за ручки пулемета и открыла огонь по врагу…

Вот в таких боях мужало и зрело чувство готовности в любую минуту устремиться навстречу врагу и бить его, бить изо всех сил. Поэтому теперь, когда танкисты получили, наконец, приказ перейти к активным действиям, каждый из них с величайшей радостью воспринял боевой приказ. Да и не только танкисты! Мы видели, как по иссеченному траками гусениц полю мокрой и спелой пшеницы уходил в бой десант автоматчиков. Молодые, сильные ребята в касках, с новенькими автоматами весело пели боевую песню и приветствовали генерала, который остановил на пригорке свою машину, чтобы полюбоваться чудесной военной молодежью.

Время подходило уже к вечеру, когда мы, наконец, разыскали в густом саду на окраине одного села неуловимый командный пункт танкистов. Начальник штаба, подтянутый гвардейский офицер, не спавший ночью, но не утративший отличной формы, рассказал нам обстановку и ход событий.

Еще ночью саперы принялись за свою трудную и важную работу. Под прикрытием пехоты, которая ценой огромных усилий удерживала подступы к речке с топкими берегами, представляющей препятствие для танков, они в течение нескольких часов навели три переправы. Перед самой атакой саперы взялись за разминирование полей, которыми предусмотрительные немецкие инженеры успели прикрыть подступы к своим рубежам, вклинившимся в нашу оборону. Утром грянула наша артиллерия. Произошло все то, чему полагается совершаться в порядке подготовки атаки, когда осуществляется методичное перепахивание фортификаций. Потом, в девять утра ринулись вперед мощные колонны наших танков.

Немцы яростно огрызались. Их «тигры», теперь уже не помышлявшие о наступлении, расползлись по засадам и оттуда зло рычали, стараясь задержать движение наших машин. Непрерывно била немецкая артиллерия. Но наши танки все-таки продвигались вперед, методически занимая один рубеж за другим.

Было бы наивно полагать, конечно, что один такой удар может сразу же обескуражить немцев, заставить их обратиться в бегство. Нет, они еще сильны. Достаточно сказать, что сейчас, глубокой ночью, когда пишутся эти строки, на подступах к одной деревне, занимающей выгодное тактическое положение, продолжается неистовый, поистине бешеный бой (кстати, это та самая деревня, бой за которую в дни разгара немецких наступательных действий был описан в «Комсомольской правде» 10 июля). Сегодня мы наблюдали, как немцы стягивали в кулак в районе группы деревень мощную механизированную часть в составе около 300 танков. Они, видимо, предполагали использовать ее для нового удара.

Обстановка может осложниться в любой момент. Но теперь, после того как каждый боец убедился, что даже такие массированные атаки, в которых участвует на относительно небольшом участке фронта до 700 танков, могут быть отражены, — никакие осложнения не страшны.

Отложив в сторону карту, на которой было показано стрелками движение наших частей вперед, полковник задумчиво сказал:

— Вы знаете, когда думаешь о том, что же все-таки было главным для нас в ходе этой недели боев, то решаешь — главное в том, что в соревновании нервов с металлом выиграли нервы, наши нервы. Вы сами видели, как металл наступал на нервы. Это было дьявольски упорное и опасное наступление. Иногда казалось, что вот-вот психика не выдержит, «сорвется с винта», как говорят солдаты, и тогда свершится нечто трудно поправимое. Но вот, как видите, все вышло иначе. Немцы не только не добились желанной цели, по сами потеряли инициативу. А что может быть в войне драгоценнее инициативы? Теперь снова идет война металла и нервов. Наступает советский металл на немецкие нервы. Вот мы теперь и поглядим, из какого материала они скроены, — видать, из материала не первого сорта. Не от хорошей жизни они затеяли такое: позавчера наши гвардейцы в одном подбитом «тигре» обнаружили танкиста на цепочке— водитель был прикован за ноги. Этот факт установлен документально, о нем уже донесли генералу. Конечно, цепные собаки всегда злы, их опасно недооценивать, но все-таки собака никогда не могла идти ни в какое сравнение с человеком!..

К полковнику подошел связист радиостанции. Он вручил ему какое-то срочное сообщение. Пробежав его, полковник торопливо сказал:

— Простите, но мы воюем и потому — люди занятые. Рассказать все подробности сегодняшнего боя невозможно, по и вряд ли это целесообразно. Можете отметить лишь в общих чертах: немцев понемногу начали отжимать, спесь с них сбиваем. Помощью авиации мы вполне удовлетворены, соседи наши тоже неплохо делают свое дело. Поэтому без всякой натяжки можно полагать, что с немецким наступлением на нашем участке пока покончено. Остальное покажет будущее. Во всяком случае, здесь, на Белгородском направлении, немцы потеряли уже столько, что день пятого июля, когда они начали наступление, станет для них черным днем.

Полковник откланялся. Бой разгорался с новой силой. Где-то совсем неподалеку ревели моторы танков, била артиллерия. В вечернем пасмурном небе чертили огненные трассы снаряды и мины. Из-за черты фронта сунулся было в наше небо немецкий разведчик, по его тут же перехватили истребители, и он, вильнув хвостом, скрылся восвояси под веселый разбойный свист молодых бойцов, натерпевшихся в прошлые дни от немецкой авиации.

По сторонам фронтовой дороги стояли колхозники с седыми бородами, колхозницы и дети. Певучим говором они напутствовали бойцов:

— Великого счастья, ласковой доли вам, родные! Про-гоните его подальше, лютого…

— Великое спасибо вам будет от нас, — говорила рослая чернобровая девушка, и старухи согласно кивали головами.

Вчера война подкатилась вплотную к стенам этой деревни, которая в течение 15 месяцев в прошлом принимала немецкую пытку. Люди с тревогой смотрели на зарево пожарищ по сторонам. Они знали, что принес бы им немец, случись ему снова ворваться сюда, но верили в Красную Армию и потому не уходили.

— Хлебушко-то какой уродился, а сколько его бойцам надо! — говорил нам старый конюх колхоза. — Уйдем от хлеба — кто убирать его будет? Уж мы лучше в ямке как-нибудь пересидим, пока вы его, проклятого, осилите.

И колхозники вырыли глубокие убежища для коров, овец и лошадей, перенесли в траншеи нехитрый скарб свой. И хотя немцы непрерывно бомбили деревню, хотя они успели сжечь немало хат — нетрудно ведь зажечь хату под соломенной крышей очередью зажигательных пуль! — жители деревни ждали и дождались, пока войну снова прогонят от стен села.

Это тоже было соревнование немецкого металла и русских нервов. И нервы наших колхозников его выиграли.

Ярость

13. VII, 23 ч. 40 м.

Девятый день подряд сводки лаконично сообщают, что на Белгородском направлении продолжаются упорные, ожесточенные бои. Девятый день сотни тысяч людей и многие тысячи боевых машин, столкнувшихся грудь с грудью, броня с броней, ведут ни с чем не сравнимый бой. Стонет металл, дрожит земля, плачет небо, и только наши люди с сухими, воспаленными глазами, с запекшимися губами, крепко стиснув зубы, выдерживают пробу времени и тяжести, сохраняют присутствие духа и силы. Чем труднее, тем злее; чем злее, тем активнее — этот закон гвардейцев сейчас все чаще применяется на переднем крае.

Вначале немцы полагали, что им удастся повторить и на этот раз маневр, который выручал их и в 1939, и в 1940, и в 1941, и даже частично в 1942 году, — таранным ударом сразу вспороть оборону противника и устремиться в глубину. Правда, год от году их оперативные замыслы мельчают. И если в позапрошлом году Гитлер приказывал захватить Москву, а в прошлом — Баку, то на этот раз в своем приказе он, как показывают пленные, поставил войскам задачу овладеть в конечном итоге лишь Курском, к которому его танковые колонны должны были, по всем расчетам германского штаба, выйти с севера и с юга одновременно 7 июля. Но все же немцы рассчитывали на успех, и наступление их было начато с полным напряжением всех сил. В первые дни они отсчитывали пройденный путь километрами, затем сотнями метров, десятками, и, наконец, считать стало вовсе нечего, а кое-где пришлось начать счет в обратном порядке: решительные контратаки советских танков делают свое дело.

Вчера один артиллерист, в прошлом студент математического факультета, культурнейший юноша, таскающий в своей полевой сумке испещренный сложными выкладками конспект своей кандидатской работы, задуманной в канун войны, сказал мне, вытирая пот с загорелого лица: «Вы знаете, когда я в эти бессонные ночи оцениваю все то, чему мы с нами являемся свидетелями, мне вспоминается формула пружины — отличная, закаленная пружина установлена на прочной основе. И чем сильнее давление, которое она принимает на себя, тем мощнее ее ответная сила. Гитлеровцы забывают о многих элементарных формулах, ведь они дикие существа. Забывают они и формулу пружины».

Артиллерист нашел удачное сравнение. Пружина, которую нажала мохнатая лапа немецкого «тигра», сулит ему горе. Он чует это и не смеет снять лапу, хотя она дрожит уже от непосильного напряжения. Немец не волшебник, и ему не дано делать танки из глины и воздуха, а настоящие железные танки горят и горят. Тают, словно воск, и пехотные дивизии. Достаточно сказать, что 332-я дивизия, прибывшая еще 28 февраля с берегов Ла-Манша в Киев, но только на этих днях введенная в бой, буквально в течение считанных часов сократилась в объеме на две трети и потеряла почти весь свой командный состав во главе с командиром генерал-майором Шеффером, который подорвался на русской мине. И хотя сегодня, как и позавчера, немцы упорно бросались в атаки, теряя новые и новые полки, им не удалось и на волосок приблизиться к осуществлению приказа Гитлера.

Только что мы проехали по нескольким деревням, на которых немцы пытались выместить злобу за свои неудачи. Вознесеновка, Зоренские Дворы, Кривцово, Прохоровка — все их, конечно, не перечесть, но каждое из этих имен когда-нибудь будет поставлено в счет нынешним работникам германского генерального штаба: здесь не было воинских частей, не было военных объектов, немцы отлично видели, куда падают их бомбы, и это нельзя назвать случайной ошибкой, — сотни самолетовылетов сделали немецкие летчики только ради того, чтобы сделать еще несколько сот деревенских ребятишек сиротами, лишить еще несколько тысяч русских крестьянских семей крова.

Это ярость, слепая ярость дикого зверя, раненного едва ли не смертельно.

Еще дымятся пепелища, еще не убраны многие трупы, лежат у колодца простреленные ведра, с которыми девушка шла за водой, мычит раненый теленок, которого отпаивает молоком пионерка в красном галстучке. Идут мимо усталые и запыленные стрелки, проезжают на быстроходных вездеходах артиллеристы, проходят тяжелым шагом истребители танков со своими длинноствольными противотанковыми ружьями, которые они несут, как цепы на молотьбу, и все оглядываются на сожженную школу, на простреленные ведра, на свежие могильные холмики у дороги с короткими надписями: «Принял смерть от немецкой бомбы 9 июля 1943 года», «Прощай, мамочка, папа отомстит за тебя немцу», — и густая человеческая ненависть отливает свинцом в глазах солдата, и он хрипло, отрывисто отвечает тебе на все вопросы: «Уйди, Христа ради, не тревожь душу, дай злость до боя донести».

Это тоже ярость, но совсем иная — оправданная, целеустремленная, разумная. Когда объезжаешь действующие части и встречаешься с солдатами и офицерами нашей армии, ведущими уже девятые сутки эти страшные бои, наглядно ощущаешь всю силу этой благородной воинской ярости, воплощенной в живые фронтовые дела. Наши читатели знают уже многих героев, чьи имена прозвенели в эти дни на Белгородском направлении фанфарными сигналами: и танкиста Георгия Бессарабова, который в один только день уничтожил три «тигра», и артиллеристов Богомолова и Калинника, которые уничтожили столько же «тигров» огнем противотанковой пушки, и скромную работницу продовольственного склада Ильясову, которая, оказавшись на поле боя, забралась в наш подбитый танк, перевязала раненого командира и сама открыла огонь из пулемета. Чтобы совершить такие подвиги, надо было, чтобы ярость допекла людей до самого дна души.

Вот нам довелось беседовать с Бессарабовым. Тихий, скромный паренек, даже немного застенчивый. В мирное время такие увлекаются изобретательством, пишут стихи, вырезают имена своих подруг на садовых скамейках. Бессарабов был столяром и вовсе не мечтал о военной карьере. И вот он же укротитель «тигров»…

Бойцы рассказывали нам про одного пулеметчика, имя которого останется неизвестным, — мина разорвала его в клочки, а до этого никто не догадался спросить даже, как зовут его. Но уж больно он полюбился солдатам, и они то и дело поминают его: «Помнишь, как тот пулеметчик, что на высотке…» «А чем же он вам полюбился, ребята?» — спросил я солдат, и один из них ответил: «Злость у него веселая была, товарищ корреспондент. Он их как пугнет, пугнет очередью, потом выругается по-простому, по-фронтовому, и улыбнется. Полезут они опять, он еще ленту заложит, опять ругнется, на руки поплюет, опять даст и опять улыбнется. Так он со смешком их роты полторы положил».

Русский человек воюет именно так — свирепо, зло и в то же время с открытой душой. Он зол до последней степени, и ярость его туга, как тетива, но он никогда не позволит себе разрушить зря домик или перекопать окопом огород, когда можно отрыть его в сторонке. И только с гитлеровцами у него злобный разговор — разговор крови и смерти. Когда он видит перед собой ползущих по земле вражеских солдат в зеленых мундирах, похожих на травяных тлей, или грязнобурые немецкие танки, вся его воля, все помыслы подчиняются одному — любой ценой уничтожить их. И как можно больше!

Я пытался коротко, в двух словах, конспективно записывать рассказы о подвигах, совершенных в эти дни. Хотелось хотя бы коротко упомянуть в газете о каждом, чтобы знали родные и близкие, как воюет дорогой им человек. Но уже на третий день я увидел, что сделать это немыслимо — так много удивительных подвигов совершает в эти дни фронт. Вот только часть этих заметок, уместившихся на одной страничке блокнота, а весь он испещрен такими же записями:

— Ветеран гражданской войны артиллерист Колесников расстрелял все боеприпасы по наступающим танкам. Когда же «тигры» подползли вплотную к его орудию, он бросился со связкой противотанковых гранат под гусеницы «тигра». Ценой своей жизни герой-ветеран уничтожил немецкий танк.

— Два танковых экипажа под командованием Силачева и Дмитриева подбили 35 немецких танков.

— Рота под командованием товарища Нехорошева встретила удар двух рот немецких автоматчиков, прорвавшихся в глубину нашей обороны, забросала их гранатами, затем поднялась в штыки и истребила всех фашистов, кроме восьми, которые были захвачены в плен.

— Наводчик Фурманов подбил немецкий танк, как вдруг осколком снаряда сбило у орудия панораму. Он продолжал вести огонь, прицеливаясь по стволу, и таким способом уничтожил еще два немецких танка. Прямым попаданием снаряда Фурманов был убит. На его место без колебаний встал командир взвода, фамилию которого, к сожалению, пока установить не удалось, и прямым попаданием зажег четвертый немецкий танк. В ту же минуту повторным прямым попаданием немецкого снаряда орудие было окончательно разбито, а командир взвода убит.

— Когда немецкий «тигр» перевалил через окоп, в котором сидели автоматчики под командованием лейтенанта Новощекова, помощник командира взвода Бекусов приподнялся и швырнул гранату. Гусеница была поражена, и «тигр» начал вертеться на месте. Тогда Бекусов вслед за гранатой метнул в «тигра» бутылку с горючей жидкостью и угодил прямо в моторное отделение. «Тигр» вспыхнул.

В сущности говоря, о каждом из этих фактов следовало бы написать отдельный подробный рассказ, но разве угонишься за событиями, которые развиваются так бурно и так стремительно, и разве расскажешь обо всем, когда буквально каждый час приносит сообщения о поистине небывалых подвигах? Ярость, целеустремленная и оправданная, могучая ярость вдохновляет наших солдат и делает каждого из них богатырем.

…Два с лишним года назад, начиная войну с нами, гитлеровцы бахвалились тем, что в их армии якобы собраны непобедимые солдаты, которым не страшны русские. Постепенно они начали соображать, с кем имеют дело на Восточном фронте. Сейчас, когда им снова крепко дали по морде, они еще сильнее заскулили.

Только что я вернулся с допроса очередной партии пленных— вчера на одном из участков перед нашим танком подняли руки сразу 13 немцев во главе с лейтенантом Дорфелем. Теперь они бормочут комплименты русскому оружию, и ефрейтор Рудольф Хильча, лысеющее и хитрое небритое существо в зеленом мундире, говорит на ломаном русском языке: «Когда наших десять, а ваш один — побеждает ваш».

Вчерашний бой, когда наши танки обрушили на врага неожиданный мощный фланговый удар, о котором сообщалось в сводке Совинформбюро, так ужаснул Хильчу, что страх до сих пор живет в его взоре и он дрожит при одном воспоминании об этом бое. Он долго говорил о том, что Гитлер плох, твердил, что даже офицеры его батальона мечтают о мире, а его командир майор Густав Ниш недавно так нализался с горя коньяку, что свалился с лошади. Хильча даже сказал, оглянувшись по сторонам, что пора начать бить фашистов. Когда же я спросил расхрабрившегося штабс-ефрейтора, почему бы ему не внести свой вклад в борьбу с фашизмом, присоединившись к национальному комитету «Свободная Германия», он испуганно сказал, что стоит вне политики, что воевать ему больше не хочется и что он предпочитает подождать в лагере военнопленных, пока русские не перебьют фашистов.

Рудольфа Хильчу сделал разговорчивым вчерашний бой, он стал антимилитаристом после того, как наши танки обработали немецкий передний край и отправили к праотцам две трети батальона, в котором он служил, — в нем было 450 штыков, а к тому моменту, когда Хильча сдался в плен, оставалось только полтораста. Такая действенная «пропаганда» металлом принимает все более широкие масштабы. Только за неделю боев соединение танкистов, о боевых делах которого я рассказываю, уничтожило сотни вражеских танков, из них немало «тигров», более 50 самолетов, свыше

1100 орудий и минометов разного калибра, а также свыше 6 тысяч вражеских солдат и офицеров. К исходу сегодняшнего дня эти цифры значительно возросли. Достаточно сказать, что только сегодня утром, когда немцы на одном участке предприняли контратаку силами 60 танков, наши танкисты обрушили на них такой удар, что тут же 40 машин было уничтожено, а остальные едва унесли гусеницы.

Бои идут, жестокие, трудные бои… Здесь еще много немцев и много немецкой техники. Немецкие танки мощны, а их экипажи злобны и хитры, и их придется еще долго обрабатывать металлом, прежде чем они превратятся в сторонников мира. Наши бойцы знают это. Тем неукротимее их благородная ярость, творящая чудеса военного героизма.

Таковы некоторые впечатления от сегодняшнего, девятого по счету, дня боев. Они относятся прежде всего к внутреннему, психологическому строю нашего фронта. Если же говорить на языке строгих и четких военных сводок, то, в сущности, за эти сутки в ходе ожесточеннейших боев никаких существенных перемен не произошло. Черта фронта лежит на карте той же напряженкой красной линией цвета свежей крови, и все попытки гитлеровцев хотя бы на отдельных участках изменить соотношение в свою пользу терпят неизменно крах.

ПЕРЕЛОМ

Битва у Прохоровки

14. VII, 20 ч. 10 м.

К сведению редакции. Эту корреспонденцию можно опубликовать лишь некоторое время спустя, когда будет опубликовано соответствующее официальное сообщение. Привет.

* * *

Теперь, когда обнародованы итоги великой битвы на Курской дуге, можно с большей определенностью рассказать нашим читателям о некоторых ее деталях, которые, конечно, войдут в историю второй мировой войны как важнейшие ее страницы. До сих пор, по понятным причинам, мы не могли приводить (за редким исключением) ни названий населенных пунктов, где шли бои, ни наименований частей, которые в них участвовали, ни других важных данных.

Но вот уже официально сообщено, что успешными действиями наших войск окончательно ликвидировано июльское немецкое наступление из районов южнее Орла и севернее Белгорода в сторону Курска.

И теперь можно сказать, что всего со стороны противника действовало 14 танковых, 2 моторизованные и 34 пехотные немецкие дивизии, что ценою огромных потерь противнику удалось вклиниться и нашу оборону на Орловско-Курском направлении на глубину до 10–12 километров, а на Белгородско-Курском — от 15 до 35 и что в дальнейшем наши войска, измотав и обескровив отборные дивизии немцев, отбросили врага на его исходные рубежи.

Гитлеровцы понесли огромный урон: они потеряли только убитыми десятки тысяч солдат и офицеров, потеряли тысячи танков, многие сотни орудий, свыше тысячи самолетов и тысячи автомашин.

На протяжении всех этих дней наша печать широко информировала народ о том, с каким исключительным героизмом и самоотверженностью вели наши воины эти бои. Читатели «Комсомольской правды», вероятно, не забыли о том, как танкист Бессарабов в одном бою уничтожил три «тигра», о славных действиях нашей геройской пехоты в этих боях, о подвигах артиллеристов, летчиков. И опубликованные сегодня итоговые данные новым светом озаряют то, что они сделали.

Сейчас мне хотелось бы лишь дополнить все то, что было описано до сих пор, сообщением еще об одной важнейшей битве, сведения о которой до сих пор по соображениям военной тайны не публиковались в печати, — я имею в виду геройские действия Пятой танковой армии под командованием генерал-лейтенанта танковых войск Ротмистрова на плацдарме у селения Прохоровка.

Читатели, быть может, помнят переданный нами в свое время рассказ о боевых буднях Тацинского танкового корпуса, который, действуя в труднейшей обстановке, настойчиво атаковал с фланга мощную немецкую танковую группировку, упрямо пытавшуюся прорваться на север, правее шоссе Белгород — Курск, где атака гитлеровцев была остановлена самоотверженными усилиями пехотинцев-гвардейцев и Первой танковой армии под командованием генерал-лейтенанта танковых войск Катукова. Гитлеровцы пытались в те дни — 9, 10, 11 июля — обойти с фланга расположение наших войск, выйти на их дальние тылы и поставить их тем самым под угрозу окружения. И как ни велики были потери гитлеровцев, они настойчиво рвались вперед: слишком высока была ставка, поставленная штабом Гитлера в этой игре, чтобы они могли жалеть свои танки и своих людей.

Это было решающее испытание сил, и, скажу по совести, в ту ночь, когда мы возвращались от героев-тацинцев по узенькой ниточке дороги, связывавшей их с главными силами, у нас было тревожно на душе: слева и справа был слышен грохот боя, черный горизонт то и дело освещался багровыми вспышками, в воздухе висели люстры ослепительных ракет, земля сотрясалась от взрывов авиационных бомб.

И вдруг ранним утром мы встретили на шоссе абсолютно свежий, в полном комплекте, располагающий первоклассной техникой Первый краснознаменный мотострелковый полк, следовавший в походном порядке с развевающимся знаменем. Бойцы в новом, аккуратно подогнанном обмундировании дружно пели:

Это была песня Пятой танковой армии. Новая танковая армия внезапно появилась в этом районе, как снег на голову гитлеровцам, вовсе не ожидавшим такого сюрприза. Сам по себе факт, что наше командование на третьем году войны располагает такими могучими резервами, что может с ходу вводить в бой целые танковые армии, должен был подействовать на них убийственно. Но еще большее значение, конечно, имело то обстоятельство, что эта новая для данного участка фронта танковая армия была оснащена новейшей боевой техникой, и притом в большом количестве, и укомплектована кадрами, прошедшими большую школу войны.

11 июля нас принял член Военного совета фронта Н. С. Хрущев. При всей своей занятости в эти напряженные, ответственные дни он нашел время, чтобы побеседовать с корреспондентами «Комсомольской правды». Принимал он нас в глубоком, заросшем орешником овраге за Обоянью, где располагались вырытые в откосах блиндажи штаба одного из авиационных соединений.

Нам пришлось подождать, пока Н. С. Хрущев беседовал с пленным немецким летчиком. Чернявый, лысеющий, в обтрепанном фиолетовом мундирчике из бумажной материи, с двумя золотыми звездочками на узких полосатых погончиках, немецкий пилот выглядел весьма подавленным. Его руки были забинтованы: он выбросился с парашютом со своего бомбардировщика «Ю-87», когда наши истребители уже зажгли его своими очередями. Летчик малость обгорел. Зовут его Блюменталь, успел он сделать всего 16 боевых вылетов. Последний вылет оказался роковым. Вез он одну бомбу весом в 250 килограммов и две весом по 50, но сбросить не успел ни одной. Наши «Лавочкины-5» подстрелили его мгновенно, как только встретились.

Блюменталь проклинает войну: его брат погиб во Франции, сам он чуть не отдал богу душу в России, что будет с семьей — неизвестно. Говорят, что Германию все сильнее бомбят… Он изъявляет желание написать листовку, обращенную к своим соотечественникам с призывом кончать войну и сдаваться в плен.

Н. С. Хрущев беседовал с немецким летчиком обстоятельно, расспрашивал его о жизни в Германии, о том, что ему пишут из дому, о настроениях немецких солдат и офицеров.

— Да, в скверную историю втянул вас Гитлер, — задумчиво сказал он Блюменталю. — Но ничего, придет время, и вы еще станете настоящими людьми, вам не придется стесняться называть себя немцами…

Немецкий летчик встрепенулся, в глазах его затеплился огонек надежды, потом он снова как-то осунулся, ушел в себя.

— Германии капут, — пробормотал он.

— Что вы! Вы рано хороните свою страну. Выходит, что мы больше верим в ваш народ, чем вы сами? — спросил, улыбаясь, член Военного совета фронта и добавил, обращаясь к присутствовавшим офицерам: — Это у него шок. Ничего, отойдет!..

Летчика увели, Н. С. Хрущев начал беседу с нами, корреспондентами. Мы рассказали ему о том, какие темы освещали за последние дни, какие вопросы ставили на страницах газеты. Он внимательно нас выслушал и сказал:

— Такие выступления, как описание подвига Бессарабова, сейчас очень важны. Но смотрите, не добавляйте отсебятины! Пишите, что видите и слышите. А то ведь я знаю вашего брата, журналиста. Солдат расскажет вам все, как было в жизни, а потом газету откроет, прочтет, что написано, и разочаруется — ничего похожего. Бывает ведь и так!

Товарищ Хрущев рекомендовал нам давать в газете побольше коротких интересных рассказов из боевой жизни.

— Это самая доходчивая форма пропаганды, — сказал он. — И тут у вас огромные творческие возможности — нетрудно найти необходимый материал, выбрать нужную вам ситуацию, поднять необходимый вопрос. Надо считаться с уровнем читателя. Мы, конечно, не можем равняться по отстающим, но нельзя забывать и о том, что многие у нас еще не привыкли читать газетные статьи. Они начинают с чтения вот таких именно рассказов, сообщений, а некоторые даже с объявлений! Статьи, в которых мы говорим о разных умных вещах, им пока не по силам. И вот мы должны использовать для начала форму рассказа, чтобы приучить таких читателей к регулярному чтению газеты, а со временем они и статьи будут читать охотно…

Мы рассказали члену Военного совета фронта о том, что предпочитаем базироваться при армии Катукова, а не при штабе фронта, так как здесь можно непосредственно наблюдать боевую жизнь, Он одобрил это, но тут же вдруг сказал:

— Дело, конечно, ваше, но я бы посоветовал вам поехать сейчас в Пятую танковую армию Ротмистрова. Это свежая армия, она только что прибыла к нам, Основные и интересные события развернутся именно там, и вам следует у них побывать. Только торопитесь! Я бы советовал вам выехать даже сегодня, во всяком случае, не позже завтрашнего утра, иначе можете опоздать.

Надев роговые очки, Н. С. Хрущев начал искать по карте, которую он тут же потребовал у своего помощника, деревню, куда нам надо ехать. Нашел, показал… Пожелал счастливого пути. Мы ушли окрыленные. Сейчас, как никогда ощутимо, почувствовалось, что мы накануне решающего перелома в этой важнейшей боевой операции, от исхода которой, бесспорно, в решающей мере будет зависеть исход войны^[6].

Огромное впечатление на нас произвели спокойная уверенность и душевная сила члена Военного совета фронта, который в разгаре событий, казавшихся многим столь тревожными и драматическими, находил время, чтобы побеседовать с пленным немцем о будущем Германии, потолковать с корреспондентами на тему о том, какую форму литературных выступлений им следует избрать, чтобы они были наиболее доходчивыми, дать им совет о том, на какой участок фронта и когда целесообразнее им поехать, чтобы увидеть и описать наиболее важные события этих дней.

Мы стоим сейчас у самых границ Украины, которая так дорога сердцу этого человека, — ведь он долгие годы руководил Центральным Комитетом Коммунистической партии Украины и вложил огромный труд в строительство новой жизни на украинской земле. Мы знали, что он и сейчас остается руководителем украинской партийной организации — через линию фронта к нему тянутся нити связей с подпольем и партизанскими отрядами, действующими в тылу врага в ожидании, пока Украина будет освобождена.

И то отличное настроение, в котором пребывал сейчас Н. С. Хрущев, было для нас наилучшим доказательством того, что теперь уже не так долго осталось ждать часа решающего наступления с далеко идущими целями…

И вот настало 12 июля. Это был восьмой день боев. Стояла пасмурная, холодная погода. Моросил дождь. В штабе у Катукова в это утро работа началась позднее обычного — люди отдыхали после трудной, полной тревог и боевых забот ночи. Перед отъездом, спускаясь в овраг по скользкой тропе, я встретил бледного от бессонницы штабного работника майора Колтунова. Он был спокоен:

— За вчерашний день танчишек до сотни все-таки набили. Немцы на нашем участке остановлены. Теперь мы будем их тревожить. А тем временем…

Он многозначительно поднял палец кверху. Я уже догадывался о том, что же будет «тем временем». Центр событий уже был перенесен на прохоровский плацдарм, где в эти самые минуты разгорался крупнейший в истории и несравненный по ожесточению встречный танковый бой — Пятая танковая армия, с авангардом которой мы случайно повстречались на этих днях, пришла в столкновение с гитлеровской ударной танковой группировкой, пытавшейся прорваться вперед.

Еще неделю тому назад мало кто знал о существовании Прохоровки, обычного русского селения, каких сотни на земле Курской области, и одноименной железнодорожной станции. Теперь же обстоятельства сложились так, что ее имя войдет в историю. Правда, в будущем ее придется отстраивать заново — сейчас на месте Прохоровки лежит страшный пустырь, не лучше того, в какой превратили гитлеровцы Зоренские Дворы, 7 и 8 июля немецкая авиация, пытаясь проложить путь на север своим танкам, непрерывно долбила Прохоровну бомбами и превратила ее в крошево из щепы, битого кирпича и глины.

Получив отпор на белгородско-курском шоссе под Обоянью, гитлеровцы начали перегруппировку, стремясь выйти правее. Нацеливая свой удар на Прохоровку, они намеревались прорвать здесь нашу оборону на всю глубину и, ловко маневрируя, выйти к желанному им Курску в обход наших сил, сосредоточенных в районе южнее Обояни. Танкисты Катукова, Тацинский танковый корпус и другие наши части своими яростными контратаками, с которыми наши читатели уже знакомы, мешали немецкому командованию расширить свой клин и нависали над их флангами.

Не подозревая о том, что впереди их ждет встреча с совершенно свежей танковой армией Ротмистрова, гитлеровцы упрямо прогрызали нашу оборону, не оглядываясь назад. Их ближайшей целью была Прохоровка. Дело в том, что местность в этом районе весьма неблагоприятна для движения танковых колонн: леса, изрезанные оврагами, небольшая, но каверзная речушка с труднодоступными берегами… И только в одном месте — у Прохоровки — открывался широкий простор между железной дорогой и другой речкой: здесь расстилались поля с небольшими отлогими балками и рощицами, где удобно было прятать боевую технику. Сюда-то и устремились гитлеровские танковые части.

И вот, к их величайшему удивлению и растерянности, место оказалось занятым новым противником, о существовании которого они и не подозревали: Ротмистровым! Его танки уже заняли исходные рубежи в Прохоровке и начали выдвигаться дальше, навстречу противнику. Так две мощные танковые армии внезапно столкнулись лоб в лоб — только искры полетели! Это произошло у совхоза «Комсомолец».

Советские танки шли вперед на предельных скоростях. Они врезались в танковую колонну противника, стреляли на ходу. Снаряды ложились в упор, прошивая тяжелую немецкую броню. Этот удар был нанесен столь стремительно, что головная группа танков Ротмистрова прошла сквозь немецкую колонну, словно горячий нож через сливочное масло, выскочила ей в хвост и начала расстреливать ее тылы.

Немецкие танки расползались в стороны, спеша занять позиции для боя. Быстро все поле между железной дорогой и речкой превратилось в гигантский плацдарм, на котором 400 немецких танков, сопровождавшихся самоходной артиллерией, пытались как-то противостоять ударам советских танкистов. Это была ударная группировка эсэсовского танкового корпуса. За рычагами боевых машин сидели заклятые враги Советского Союза, и дрались они с отчаянием смертников. Борьба носила острый, беспощадный характер. Всего с обеих сторон в танковом сражении западнее и южнее Прохоровки участвовало более 1 000 танков и крупные силы авиации.

Танки часто сходились на короткую дистанцию и вертелись, норовя поразить друг друга в борт либо с тыла. То там, то здесь они шли на таран. Многотонные стальные машины сталкивались со страшным грохотом. Летели набок тяжелые башни, рвались и распластывались в жидкой грязи гусеницы. К небу вздымались десятки густых столбов дыма — наши танкисты зажгли свыше ста немецких танков и самоходных орудий.

Только наступление ночи вынудило танкистов на время прекратить бой. Немецкие инженеры торопились вытащить в тыл под прикрытием темноты свои подбитые танки. Начиналась перегруппировка частей. Подходили резервы. Наше командование, в свою очередь, спешило как можно быстрее вывести с поля боя поврежденные машины и пополнить подразделения, потерпевшие в бою урон.

В штабе подводили итоги первого дня этого необычайного сражения. Поступили сообщения, что правее, на соседнем участке, развернулся такой же ожесточенный бой — там дралась пехота. Наши пехотинцы, в свою очередь, контратаковали противника и остановили его на берегу реки, западнее Прохоровки. Вскоре пришло сообщение, что и у селения Ржавец, которое расположено на юго-западе от Прохоровки, в этот пасмурный, дождливый день закипело острое сражение.

В том направлении стремилась прорваться еще одна колонна гитлеровских танков — они рассчитывали в дальнейшем соединиться с основной группировкой, державшей курс на Прохоровку. Эта колонна также была разгромлена, причем решающую роль на этом участке сыграла наша артиллерия.

Немецкие танки напоролись на рубеж, где их ждал добрый десяток советских батарей. Получив сокрушительный отпор, они с большими потерями отступили. На этот раз немецкие танкисты решили пойти в обход. Их маневр был вовремя разгадан, и наше командование предприняло рискованный, но единственно целесообразный в сложившейся обстановке шаг: среди бела дня по разбитым, раскисшим от дождей дорогам все батареи были переброшены из центра на фланг, куда немцы нацеливали свой новый удар. И как только танки противника сунулись вперед, они снова получили порцию убийственного артиллерийского огня.

Так продолжалось весь день — наши артиллеристы все время смело маневрировали, кочуя с одного участка на другой, и всюду, куда бы ни совались гитлеровские танки, в ответ им летела туча советских снарядов. Когда же гитлеровцам удалось в конце концов с помощью авиации подавить нашу артиллерию на одном участке и ввести в образовавшийся прорыв большую группу своих танков, навстречу им были брошены находившиеся до этого в резерве наши танкисты. Они, словно грозный смерч, пронеслись на своих боевых машинах по обнаженному флангу гитлеровцев, расстреливая их танки.

Наши танкисты, естественно, также понесли потери, но цель, поставленная командованием фронта, была достигнута: наступление гитлеровцев сорвано окончательно и бесповоротно.

Так закончился жаркий бой 12 июля. Обугленное, залитое нефтью и кровью, усеянное подбитой техникой поле у совхоза «Комсомолец» в течение нескольких дней оставалось нейтральным, пока наши войска не перешли в наступление и не начали теснить врага.

Уже 13 июля немцы отказались от своих атак на Прохоровку и перешли к обороне как на направлении главного удара, так и на участках, где они наносили свои вспомогательные удары. Они укрепились на высотах, быстро подтянув сюда свою артиллерию и минометы. Пехота сразу же окопалась, предвидя, что наши войска неизбежно будут наносить контрудары. Был наскоро создан ряд узловых опорных пунктов. Но все это противнику не помогло. Завязав наступательные бои, наши войска сокрушили оборону гитлеровцев.

Успех операции и на этот раз обеспечили наши танки, надежно прикрытые авиацией. Танкисты генерала Ротмистрова прорвали боевые порядки немецкой пехоты, выскочили в район вражеских артиллерийских позиций и начали их утюжить. Им активно помогла наша артиллерия, подавившая большую часть немецких противотанковых узлов.

К западу от Прохоровки столь же успешно действует наша пехота. Она также прорвала немецкую оборону и устремилась на юг. Теперь противник уже не помышляет о наступлении. Он спешит отвести свои войска, опасаясь, что они будут окружены. Однако и в этих условиях эсэсовские части дерутся ожесточенно. Они то и дело переходят в контратаки, цепляясь за промежуточные рубежи.

И все же их песенка спета. Наши войска теперь уже на широком фронте теснят гитлеровцев, срезая клин, образовавшийся в результате их наступления, начатого 5 июля.

Так, в общих чертах, развертывалась битва на прохоровском плацдарме, которая, бесспорно, войдет во все военные учебники как одно из важнейших сражений второй мировой войны.

Солдатская честь

15. VII, 3 ч. 05 м.

На широких степных просторах, среди глубоких лесистых оврагов и мелких речек с заболоченными берегами не утихают жестокие танковые бои.

Танковый бой всегда отличается высокой маневренностью, чреват неожиданностями, требует от штабных командиров высокой оперативности, умения молниеносно разгадать маневр противника, ответить на него контрманевром, предупредить удар, использовать удобный момент для контрудара. Именно такие маневренные бои и разыгрывались сегодня, как и вчера, и позавчера, на Белгородском направлении.

Наши танковые части парировали атаки немецких танков, отражали их удары, а на ряде участков продолжали наносить контрудары.

Обстановка меняется быстро, буквально в течение часов. Десятки и сотни танков обеих сторон маневрируют вдоль фронта, нащупывают слабые звенья в обороне противника и устремляются на этих участках вперед — танки атакуют всегда, даже тогда, когда они обороняются!

Сегодня нам удалось побывать в одной из прославленных танковых частей, Эта часть вместе с другими вот уже много дней ведет бои на этом участке фронта, непрерывно маневрируя. Вначале она приняла на себя всю тяжесть ударов противника на главном направлении немецкого наступления, потом сама перешла к активным действиям. Немцы несколько раз разворачивали перед ее фронтом отборные эсэсовские части, несколько раз пытались раздавить ее, но всякий раз гвардейцы с честью проводили бой, отвечая ударом на удар.

Сегодня с утра немцы предприняли еще одну попытку смять, опрокинуть гвардейцев. Когда мы подъезжали к участку, занятому гвардейцами, впереди весь горизонт был застлан черными тучами разрывов — это немецкая авиация непрерывно атаковала наши танки.

На окраине села, сильно пострадавшего от воздушной бомбардировки, стояли броневики разведчиков. Запыленные, усталые командиры с орденами и медалями на груди рассказали нам об обстановке, которую они только что уточнили: противник бросил на узком участке фронта в атаку две мощные группы тяжелых танков с задачей опрокинуть наших гвардейцев, вклиниться в их фланг. Гвардейцы приняли бон. Его можно наблюдать отсюда: вдали на подступах к роще, что на высотке, маневрируют десятки тяжелых машин, обмениваясь огневыми ударами.

Проехать непосредственно в подразделения, ведущие жаркий бой, было невозможно, и нам пришлось ограничиться беседой с группой командиров, участвовавших в большом сражении на Белгородском направлении с первых его дней. Говорили о боях, о впечатлениях, говорили о различиях между нынешним летом и прошлогодним, говорили о традициях, сила которых особенно чувствуется в частях теперь, говорили о том, как надо воспитывать настоящих солдат.

Слово «солдат» все чаще употребляется на фронте, и это не случайно — именно теперь, на третьем году войны, мы все особенно остро чувствуем, что сила войска именно в солдатах, в людях высокой воинской выучки, исключительной стойкости, готовых безоговорочно выполнить любой боевой приказ.

Таких воинов-солдат в лучшем понимании этого слова особенно много в наших гвардейских частях, и именно этим гвардейские части и сильны.

— Вот вы говорите о солдатском воспитании нашей молодежи. Это очень правильно, нам надо было давно, еще до войны, думать об этом и заниматься этим. Если бы мы с раннего детства воспитывали людей по-спартански, закаляли их, приучали к преодолению трудностей, мы добились бы еще лучших результатов, дрались бы еще сильнее, — говорил, обстругивая перочинным ножом ивовый прут, молодой майор с седой прядью над загорелым лбом и с двумя орденами Красного Знамени на выцветшей гимнастерке. — Но, между прочим, разговаривая об этих вещах, мы часто в пылу полемики забываем о том, что, в сущности говоря, до войны мы сделали в конце концов не так уж мало для воспитания солдат. Пусть многие из наших молодых людей, пришедших в армию, не владели достаточной физической закалкой — это наш грех, пусть им часто не хватает воинских знаний — это тоже наш грех, но ведь души-то у наших солдат словно из железа сделаны! Сколько раз в эти дни я, как и многие другие, наблюдал в бою такие явления, такие факты, которые впору в роман вставлять… Наш солдат любит свою землю такой любовью, для характеристики которой не подберешь выражения. Он не говорит высокопарных, красивых слов на эту тему, но, когда ему приходится драться с немцами, он сражается так, что уж тут все идет в ход: и оружие, и кулаки, и зубы. Вот мы только что говорили о чести солдата. Это очень правильный, нужный термин. Но, скажите, употребляет ли его когда либо сам солдат? Нет, он живет и воюет попросту, без длинных речей и поучений. Помните, товарищи, Мухаммеда Багандова?

Танкисты закивали головами. Еще бы не помнить! Ведь это Багандов со своими товарищами в труднейшую минуту, в первые дни немецкого наступления, спас положение на одном из самых ответственных участков фронта.

Все сошлись на том, что о Багандове обязательно надо рассказать в печати, и тут же, перебивая друг друга, вставляя новые и новые подробности, командиры рассказали мне историю о том, как этот рядовой красноармеец, пришедший в часть не так давно с пополнением из Дагестана, даргинец по национальности, остановил немецкие танки.

Немцы прорвались к рубежам, на которых стояло зенитное подразделение, прикрывающее подступы к важному военному объекту. Этот день для зенитчиков был очень жарким — они сбили немало пикирующих бомбардировщиков, кружившихся над нашими танками, словно осы. Но как только танки подошли к рубежам зенитчиков, артиллеристы немедленно развернули свои орудия и открыли огонь в упор по «тиграм». «Тигров» было много, и они постепенно продвигались вперед. За ними шли автоматчики.

Уже немецкие танки были рядом, уже командир подразделения бравый усатый гвардеец Савченко вел рукопашный бой с немецкими автоматчиками, — он двоих фашистов убил рукояткой нагана, а третьего задушил, — уже немцы стали обходить огневые позиции, а зенитчики-сталинградцы все еще продолжали борьбу…

Мухаммед Багандов не был артиллеристом. Он был всего лишь скромным связистом и имел полное право в эти минуты отойти с огневых позиций, но он предпочел поступить иначе. Когда весь расчет одной автоматической зенитной пушки был полностью выведен из строя, молодой даргинец, словно кошка, вскочил на сиденье пушки, быстро положил несколько снарядов на второе сиденье, чтобы уравновесить тяжесть, навел орудие и открыл огонь по танкам — не зря в свободные минуты он присматривался к материальной части зенитчиков!

Когда немецкие танки подошли еще ближе, и одному из них удалось прямым попаданием вывести пушку из строя, Багандов опять не подумал уйти с огневых позиций. Нет, видя, что «тигры» подходят вплотную, он ловко скользнул в ровик и отстегнул от пояса три противотанковые гранаты, которые берег для крайнего случая.

Один танк подошел вплотную и тяжело перевалился через окоп. Багандов хорошо рассчитал удар и ловко метнул гранату. Грянул взрыв, немецкая машина загорелась. К окопу метнулся второй танк, рассчитывая задавить смельчака. Молодой даргинец переполз по ровику чуть дальше и, когда подошел второй немецкий танк, метнул вторую гранату.

На этот раз ему не удалось достигнуть желанного результата — танк продолжал двигаться. Багандов бросил последнюю гранату и попал прямо в цель: второй танк тоже загорелся! Только теперь связист выскочил из щели и стремительно, короткими перебежками, отошел к опушке рощи, где пролегал новый рубеж нашей обороны.

— И как вы думаете, что сказал Мухаммед Багандов в ту минуту, когда он встретился с бойцами, находившимися на этом рубеже? — спросил танкист, рассказывавший эту историю. — Некоторые авторы в подобных случаях обязательно стремятся вложить в уста своему герою какую-нибудь красивую фразу. Вот и вы небось ввернете что-нибудь в этом роде: «Вперед за Родину!» — и так далее. А Багандов попросту крепко выругался и крикнул: «Вот видите, гады, как надо воевать!» Так вот, если хотите, то, что сделал этот связист, и есть защита чести солдата в том виде, как ее понимает сам наш солдат…

Майор, конечно, был прав. Именно сейчас, в эти жаркие дни боев на Белгородском направлении, когда на поле боя ежедневно горят десятки и сотни танков и смерть пожинает обильную жатву, особенно остро чувствуется, насколько глубоко в сознание людей, обороняющих эти рубежи, проникли идеи преданности Родине, воинской чести, презрения к смерти и насколько обыденными стали явления вроде подвига Мухаммеда Багандова.

Тот факт, что Багандов совершил свой подвиг просто, без всякого подчеркивания, без всяких внешних эффектов, без красивых слов, говорит нам: это не из ряда вон выдающееся событие, это быт войны, это честь солдата, вошедшая в его плоть и кровь.

Багандова спросили: «Что толкнуло вас на этот подвиг?» Он удивленно пожал плечами: «Ведь был приказ отстаивать рубеж, не отходить. Я связист, но умею кое-что делать помимо связи, а ведь на войне не принято считаться с узкими специальностями». И не только Багандов, не только такие, как он, признанные герои части, но буквально тысячи людей в эти дни ведут себя на поле боя с исключительным достоинством. Командиры с двухлетним опытом войны не могут нахвалиться молодым пополнением.

В прошлом — что греха таить! — были случаи, когда взводу немецких мотоциклистов, снявших глушители, чтобы было больше треска, удавалось запугать целое наше подразделение, когда одно появление немецких танков на горизонте вызывало смятение в душах необстрелянных бойцов. Теперь иначе. Теперь наши солдаты, даже встречаясь лицом к лицу со страшными немецкими «тиграми», остаются на своих рубежах и продолжают бороться, обрушивая на врага град пуль противотанковых ружей, гранат, бутылок с зажигательной жидкостью.

Я уже не говорю о танкистах, об исключительных подвигах, о которых мы уже много писали, но о которых мы до сих пор не сказали и десятой доли того, что следовало бы сказать. Гвардейцы-сталинградцы, как и воины других частей, в эти дни творят чудеса. Не хотелось бы перегружать этот рассказ многими примерами, но умолчать о таких героях, как дважды орденоносец гвардии лейтенант Дормограй, просто невозможно.

Товарищ Дормограй на днях погиб геройской смертью. Но как погиб! Находясь на поле боя, он увидел, что во фланг нашему мотострелковому батальону заходит группа из 15 «тигров». Еще несколько минут, и мотострелковый батальон был бы смят и уничтожен. Вызвать другие машины на помощь было уже поздно, и гвардеец Дормограй, дважды награжденный орденами в минувшую зимнюю кампанию, герой Сталинграда и Воронежа, принял единственно возможное для гвардейца решение — контратаковать эти 15 «тигров» одной своей машиной.

Дормограй, как и все остальные члены его экипажа, фамилии которых, к сожалению, мне не удалось установить, знал, что идет на верную смерть, но он ринулся в атаку без колебания. Немцы опешили, увидев мчавшийся с большой скоростью им навстречу одинокий советский танк. Предполагая какой-то подвох, они растерялись, подпустили его ка расстояние 60–70 метров, а Дормограй, влетев в самую гущу «тигров», открыл бешеный огонь.

В первые же секунды один немецкий танк загорелся. Тут же Дормограй нанес повреждения и нескольким другим машинам. И только теперь опомнившиеся немцы открыли со всех сторон огонь по его машине. Им, конечно, удалось зажечь танк Дормограя. Весь экипаж его, за исключением раненого радиста, которому удалось уползти, героически погиб. Но зато наш мотострелковый батальон был спасен: встретившие неожиданное препятствие, немецкие «тигры» не решились продвигаться дальше и медленно отползли назад.

И вот, когда знакомишься с десятками, сотнями таких фактов, невольно крепнет уверенность в том, что понятие солдатской чести действительно вошло в плоть и кровь красноармейца и командира, что именно теперь в полной мере сбылось пророчество поэта:

Мы долго беседовали с командирамм-сталинградцами, у них было о чем рассказать, было чем поделиться. Тем временем их товарищи, находившиеся в бою, отражали со сталинградским спокойствием и уверенностью атаки «тигров». Время от времени в этот тенистый сад, под ветвями которого разместился командный пункт части, прилетали на мотоциклах запыленные разведчики, связисты, докладывали:

— Данные на пятнадцать ноль-ноль… Наши танки ведут бой с двадцатью девятью «тиграми» на высоте Н… Три «тигра» горят, подбитые нашими танками… Один «тигр» подбит артиллерией…

— Пятнадцать тридцать… С наблюдательного пункта в урочище II. замечены шесть горящих немецких танков. Немецкие танки дальше не продвигаются…

— Шестнадцать ноль-ноль… Горят десять немецких танков… Атака отбита…

Немцев уже много раз учили в бою, что времена, когда их клинья и клещи оказывали разительное воздействие на противника, уже давно миновали, но они не хотят с этим считаться и каждый раз жестоко платятся. Вот и сейчас на их небольшой клинышек наши танки обрушились одновременно с юга и с севера и нанесли им сокрушительный удар.

Время клонилось уже к вечеру. Было ясно, что и сегодняшний день не даст немцам никаких успехов. С каждым часом они несут все большие потери, а смелые контрудары наших танкистов все чаще путают их планы и лишают их инициативы.

В жестоких боях все ярче сияет слава нашего советского русского солдата, который делами показывает, что такое настоящая солдатская честь.

* * *

К сведению редакции. Только что с другого участка фронта пришла весть о новых успехах танкистов под командованием Александра Бурды.

Эти танкисты непрерывно наносят сокрушительные удары по врагу. Только один лейтенант Бражников за день уничтожил четыре «тигра», пушку и передавил взвод пехоты. Его танк был подбит, но весь экипаж спасся. Буду искать Бражникова, чтобы подробно описать эту невероятную историю.

Всего за день боев танкисты Бурды уничтожили 21 немецкий танк, в том числе 9 «тигров». Им удалось несколько потеснить немцев на юг и захватить важные в тактическом отношении высоты.

В засаде у танкистов

16. VII, 21 ч. 05 м.

Сегодня на этом участке относительное затишье. Минометный обстрел и артиллерийские дуэли не в счет, поэтому можно свободно пробраться к танкистам, сидящим в засадах и караулящим подступы к развилке двух важных дорог. Эта развилка в течение десяти дней была объектом самых яростных атак немцев. Тропинка ведет к желтеющему полю густой ржи через огороды, на которых уже зреют огурцы, через чащу подсолнухов. Кажется, вот-вот раздвинутся стебли, и выйдет рачительная хозяйка в белом платочке и цветастом сарафане, склонится к грядкам и продолжит свою спокойную привычную работу. Но тропа обрывается — и мирный мираж мгновенно исчезает. Впереди открываются несколько гектаров обугленной, испепеленной, измордованной земли. Десять дней назад на этом месте стояла деревушка с поэтическим именем Зоренские Дворы.

Гитлеровцы обрабатывали бомбами этот клочок земли с особенным упорством. Им казалось: стоит снести несчастную деревушку с лица земли — и сразу откроется выход к перекрестку. Но вот деревушки нет, а немцы сегодня дальше отсюда, чем вчера и позавчера. Сколько они сбросили бомб? Сначала я пробовал считать воронки, дошел до ста, сбился и махнул рукой. От края одной воронки до другой три-пять метров. Тянутся они сплошной чередой во все стороны далеко-далеко. Домов нет — ни одного дома, только кое-где обломки печей и разбитый в щепы нехитрый крестьянский скарб, измочаленные самодельные куклы, пробитые осколками буквари. На задах деревни — убитая лошадь, запряженная в плуг, блестящее лезвие которого еще не успела тронуть ржавчина. Мертвых людей успели похоронить, но на земле там и сям сохранились страшные багровые пятна. бойцы в черных танкистских шлемах, проходящие мертвой улицей, замедляют шаг у этих пятен, и на лица их ложится отпечатком лютое желание мести.

Если по этой деревне пройти еще несколько шагов, то при большом напряжении зрения можно различить едва-едва выглядывающие изо ржи длинноствольные башни мощных советских танков. Они разбросаны по полю и тщательно замаскированы. Там, еще дальше, впереди, лежит пехота. Она готова принять в любую минуту удар немецких танков, но если фашистским машинам удастся перевалить через вон ту высотку, орудия наших танков немедленно заговорят, и горе тому немцу, который выскочит на гребень, — эти орудия никогда не дают промаха.

В ближайшие часы как будто бы массированных танковых атак ждать нельзя, поэтому танкисты разрешили себе, оставив стрелков в башнях, вылезти из машин и расположиться рядом с нами во ржи — натренированным экипажам требуется всего несколько секунд, чтобы занять свои места и открыть огонь.

Наслаждаясь короткой передышкой, они предаются мирным занятиям: штопают комбинезоны, пишут письма и читают газеты, которые сегодня, как и всегда, с умилительной аккуратностью доставил старший сержант Курилов. Интересно в этом кромешном аду прочитать, что в Москве сегодня идет балет «Дон Кихот», что где-то выпустили новый пассажирский паровоз, начали уборку хлеба, построили новую фабрику. Рослый парень в комбинезоне с обильными следами масла, видать механик, громко и раздельно читает заметку за заметкой. Его товарищи слушают, занимаясь своими делами; один мудрит над какой-то схемой — наверно, это командир, другой стругает ножом зачем-то понадобившуюся ему палочку, третий возится в башне, время от времени высовывая оттуда свой перепачканный в копоти нос.

Эти люди воюют уже вторую декаду. Они поднялись по тревоге еще вечером 5 июля, оставив свой чудесный лесной лагерь у озера, и совершили быстрый удачный бросок к переднему краю. С тех пор танкисты непрерывно в боях; их танки несут на себе следы жарких схваток — на башнях резкие царапины, ямки от бронебойных снарядов, кое-где сорваны крылья, заменены катки, гусеницы и приборы. Многие танкисты выбыли из строя, но всякий раз на место выбывших становились их товарищи, раненые машины уходили в ремонт и на следующий же день возвращались. И вот танк снова на рубеже, снова в бою.

Первой ротой сейчас командует лейтенант Лазейкин, совсем еще молодой человек, русый, кареглазый, веснушчатый, с непокорным вихром, вылезающим из-под пилотки, — жарко в июле носить тяжелый шлем! Мы встречались с ним и его славными ребятами всего десять дней назад, когда их полк стоял в том самом лесном лагере на берегу озера. Тогда на фронте царила тишина, но все знали, что это затишье перед бурей, и нетерпеливо ждали разрядки, а пока что учились, читали, гуляли у озера, играли на трофейном аккордеоне, пели песенку: «Эх, как бы дожить бы до свадьбы, женитьбы», — и втихомолку мечтали стать героями.

— Помните, товарищ Лазейкин, об этом? — спросил я.

Лейтенант улыбается. Еще бы! Это были вполне реальные мечты… Недаром люди так долго учились, недаром прошли такую большую школу жизни за эти два года, недаром их воспитывали командиры с огромным боевым опытом. И вот в первых же боях люди действительно показали себя героями.

Нам уже рассказывали, что лейтенант Лазейкин со своим танковым взводом — ротой он командует всего несколько дней — успел в первые же дни боев уничтожить 15 немецких танков. На его собственном счету три «тигра», четыре немецких средних танка, самоходная пушка и шесть автомобилей. Расчетливый и хитрый командир, Лазейкин все время действовал методом подвижных засад; именно поэтому он добился таких поразительных результатов и при этом сумел сохранить свою машину. Как обычно бывает в таких случаях, Лазейкин крайне скупо и конспективно рассказывает о своих победах:

— Ну что ж, поднялись по тревоге вечером пятого. Через восемь минут рота ушла на исходные рубежи. Шли ночью, отставших не было. Позиции заняли в лощине, замаскировались, ждем. Мой взвод впереди. Задача — встретить огнем подход немецких танков к деревне. К вечеру показались «тигры». Порядочно их там было. С ними самоходные пушки — танкисты их «змеями» зовут, еще средние танки. В общем — всего до дьявола… Машин шестьдесят! Ну и дали им огонька!.. Постреляли, постреляли — они и ушли. Ничего тут такого интересного не было.

— Но позвольте, ведь у вас только взвод был?

— Ну да, три машины.

— Три против шестидесяти?

— Ну, а что же тут такого? На то мы и в засаде сидели! Вот пойди сюда эсэс сейчас — разве он поймет, сколько тут у меня машин во ржи? Дашь отсюда, сменишь позицию, дашь оттуда, потом оттуда — у него и шерсть дыбом встанет. Подумает, тут нас целая бригада во ржи. Ну вот… А на следующий день, конечно, дела пошли веселее. Тут мы их с фланга били, а «тигра» бить с фланга — самое интересное занятие…

Лазейкин загорелся, в его острых карих глазах блеснул азарт. Теперь он говорил горячо. В нем проснулось профессиональное чувство танкиста, который всегда говорит о машинах противника, как о звере, на которого он охотится.

— Наша рота заняла рубеж на левом фланге высоты. Мы закопались и замаскировались. Ждем… Так и есть! Ползут. Мы насчитали там штук шестнадцать машин, врать не буду. Сколько среди них «тигров» — не помню, но все-таки они были у них. До них километра полтора. Они нас, конечно, не видят. Бить удобно — целься только поточнее. Открываем огонь… Первым снарядом на таком расстоянии, понятно, попасть трудно, да и вторым и третьим. Ну, я все же четвертым угодил ему в борт и зажег. Что я тут чувствовал — расписывать не буду, сами поймете: не простое это дело — «тигра» убить! Тут и мои товарищи огонь вели. Пока немцы разобрались, откуда огонь, мы тут пять тяжелых машин и подожгли, Остальные — обратно…

Лазейкин перевел дух, словно выполнил большую физическую работу. Воспоминания явственно вставали перед ним, и он как бы заново переживал этот бой.

— Ну вот, сидим мы тихо все — вот как сейчас. Но понимаем, что этим дело не кончено: эсэс упрям, он никогда с одного раза свой план не бросит. Прошло минут сорок. Слышим — опять едет. Ну, снаряды у нас были, значит, думаем, дадим им «дрозда». Смотрим — выползают сразу штук шестьдесят, голубчики. Ползут, конечно, вслепую, они еще не знают точно, где мы сидим. Впереди «тигры», а у них, надо вам сказать, такая тактика: «тигры» лезут вперед и ждут, чтобы мы огонь по ним открыли. У кого нервишки послабее, пульнет с дальней дистанции, они засекут вспышку — и, будь здоров, прощайся со своей машиной: ведь у «тигра» пушка дальнобойная и меткая. Ну, мы не из пугливых, выждали момент, а потом как дали, как дали огонька кто сколько мог! Немцы сейчас же авиацию вызвали. Налетели самолеты, как осы. Сыплют бомбы, словно из мешка, а куда — не видят. В общем тут было дело… Мне после этого боя засчитали одного «тигра» и два средних танка, остальные ребята тоже немало набили.

Так, перебирая в памяти бой за боем, Лазейкин пересчитал все машины, подбитые им. Его товарищи, участвовавшие в этих боях, внимательно слушали рассказ, вставляли свои реплики, замечания, и перед нами вставала все более полная картина сражений полка. Именно метод засад и подвижных маневренных групп, родившийся без малого два года назад в боях под Орлом, когда легендарная бригада Катукова сдержала натиск танковой армии Гудериана, во многом решил успех нынешних оборонительных боев на Белгородском направлении. Действуя дружно и дисциплинированно, маневрируя смело и быстро, небольшие танковые подразделения успешно противостояли подчас целым танковым дивизиям, развертывавшим в боевой порядок одновременно на узком участке до 200 танков.

Лазейкин в течение нескольких дней уничтожил пять «тигров» исключительно действиями из засад. Машина лейтенанта Грачева — «старушка», как с любовью называет ее водитель Бубенко: она участвовала еще в зимних боях, и корпус ее носит на себе бесчисленные почетные шрамы, — тоже успела подбить два «тигра» и один средний танк и тоже благодаря умелому маневрированию в засадах осталась цела. Сейчас она стоит в засаде рядом с машиной Лазейкина. Тем же методом поражали немецкие танки и десятки других экипажей.

Какие же новые тактические особенности и приемы немцев должен учитывать танкист, впервые вступающий в бой нынешним летом? Чему научил Лазейкина и его товарищей опыт десятидневных боев? На эту тему танкисты говорят охотнее, чем о подвигах. И когда слушаешь их, снова испытываешь ощущение, что война давно перестала для них быть чрезвычайным явлением, что за эти два с лишним года они стали настоящими профессионалами военного дела и всякие следы их прежних гражданских специальностей стерлись в войне. Они толкуют о боях так, как, скажем, инженеры толкуют о производстве.

Главное для танкиста, действующего из засады, — выдержка, точность, умение нанести удар наверняка. И Лазейкин, и Грачев, и другие танкисты, отличившиеся в эти дни, единодушно говорят: лучше подпустить «тигра» поближе, но зато влепить снаряд в его шкуру точно. Ударил — немедленно меняй позицию: только отъедешь — на старом месте разорвется снаряд. Ведь противник тоже не глуп, и он внимательно следит за вспышками. С нового места снова бей!..

Исключительное значение имеет маскировка, и притом умелая маскировка. Грош цена тому танкисту, который, навалив на машину ворох сена или веток, успокаивается и думает, что его машина уже в безопасности! Лазейкин и его друзья маскируют машины так: каждое деревцо, если машина стоит в лесу, вкопано в землю, каждая ветка — свежая, подобрана в тон по цвету окружающих деревьев. Стоит машина на поле, и здесь маскировка делается в тон растительности. Если, скажем, стоит танк среди кустиков полыни, то и на броне его немедленно «вырастает» целая плантация темно-зеленой полыни. Станет танк в рожь — он немедленно закопается так, чтобы только оставался обзор для обстрела, а сверху наденет желтый венок из колосьев.

— В общем тут художником надо быть, — сказал, посмеиваясь, башенный стрелок Плоскачев. — Наши хлопцы — артисты по этому делу.

Много толковали танкисты о том, как важно бдительное наблюдение из засады. Немецкие танкисты часто хитрят, пускаются на разные уловки, лишь бы обмануть нас. Бывают такие, к примеру, случаи: выползает на гребень высотки десяток «тигров» и останавливается, вызывая на себя огонь. Наши танки и артиллерия начинают бить по ним, а в это время один из «тигров» под шумок сползает в лощинку, пользуясь тем, что все внимание приковано к основной группе, и подкрадывается к танкам, находящимся в засаде, чтобы нанести им коварный удар с тыла или фланга.

И решающее значение, конечно, имеет для танкиста то, что он должен артистически владеть искусством стрельбы, чтобы ни один снаряд не прошел мимо цели. Выстрелить наугад или промедлить с установкой прицела — значит подставить под удар собственную голову. Надо уметь метко бить и с места, и с ходу, и днем, и в сумерки. Бывалые танкисты советуют заранее ставить наиболее вероятный прицел 900—1 000 метров, а затем при приближении немецких танков регулировать по высоте; больше дистанция — целься по башне, меньше дистанция — целься под брюхо. Такой способ облегчает молодому, необстрелянному танкисту работу в решающие минуты боя.

Мы долго толковали с Лазейкиным и его товарищами. Речь шла о многих предметах, и порой забывалось, что, в сущности, в любую минуту эта короткая передышка может оборваться, и тогда танки, которые выглядят весьма мирно в своих нарядах из колосьев, снова заговорят убедительным языком войны. Танкисты были настроены очень добродушно, они вспоминали о Москве, интересовались положением дел в Сицилии, снова и снова просили перечесть вслух оперативную сводку Совинформбюро о боях севернее и восточнее Орла. Но в башнях дежурили стрелки, и сами командиры неизменно сидели лицом к противнику независимо от того, чем они были заняты и о чем шел разговор. Когда же мины начинали падать чаще, чем обычно, и где-то вдалеке взвывали моторы машин, на веснушчатое лицо Лазейкина ложилась легкая тень, и он еще пристальнее начинал всматриваться в горизонт.

Но фронт по-прежнему сохранял спокойствие. Избитые и окровавленные «тигры» где-то в своих берлогах зализывали раны, опасливо озираясь в сторону неприметной с виду, пустынной улицы, окаймленной двумя рядами разрушенных печей и цветущих палисадников. Невидимые танкисты, невидимые стрелки противотанковых ружей, невидимые артиллеристы и невидимая труженица полей — пехота продолжали бодрствовать, продолжали пребывать в постоянной «готовности номер один». Пахло пеплом и горелым мясом, но постепенно над всеми запахами вновь забирал силу все тот же здоровый и крепкий дух летнего цветения. Медвяные травы густо наступали на разбомбленную деревню, маки тянули к солнцу свои красные, белые и лиловые чашечки, наливались соками широкие диски подсолнуха. Земля, обильно напоенная дождем и кровью, торопливо гнала вверх молодые побеги. Может быть, снова и снова война растопчет их, но даже «тиграм» не под силу остановить, оборвать жизнь!

Сила традиций

17. VII, 11 ч. 30 м.

К сведению редакции. Тема этой корреспонденции сейчас очень важна. Прошу ее опубликовать как можно скорее, сопроводив обобщающей передовой статьей.

После обстоятельной консультации на месте принял решение опять остаться в танковой армии Катукова. Сюда же вернулся Фишман. Отсюда до прямого провода далеко, материал идет «с пересадкой». Надеюсь в будущем поработать над еще более интересными темами. Газету вижу редко. Шлю материал ежедневно. Даю текст. Привет.

* * *

Только что отгремел жаркий бой. Танкисты решительной контратакой сшибли немцев с двух важных в тактическом отношении высот. Грозные боевые машины с победным ревом возвращаются на исходный рубеж, на высотах закрепляется пехота. В неглубоком овраге, густо заросшем орешником, дымит походная кухня. Связисты к занятым высотам тянут провод. В штабе стучит пишущая машинка. Почтальон разносит письма… Привычный, устоявшийся фронтовой быт!

Чуть поодаль стоят, рассредоточившись, тщательно замаскированные танки, по своему внешнему виду резко отличающиеся от тех, которые только что вышли из боя, — ни одной царапины на броне, сверкающая краска, тщательная заводская оснастка. Машины еще пышут жаром: они прошли дальний путь. Это прибыло пополнение, которое, быть может, уже через несколько часов вступит в бой.

Экипажи хлопочут у машин. Молодые здоровые ребята в новом обмундировании работают дружно и слаженно — они прошли большую, хорошую школу. Но многое им здесь внове. Ближние разрывы авиабомб, протяжный вой шестиствольных минометов, вид раненых, бредущих с переднего края, — все это нервирует некоторых бойцов, на их лица ложится тень тревоги, озабоченности.

Командир части, уже хорошо знакомый нашим читателям, дважды орденоносец гвардии подполковник Александр Федорович Бурда отлично знает, как важно перед боем дать молодым бойцам хорошую зарядку, ободрить их, вселить в них уверенность в своих силах. Не зря писал опытный воспитатель русских солдат генерал Драгомиров: «Воображение — страшная сила и страшная слабость человека, массового в особенности, а под гнетом опасности и тем более. Стоит ему вообразить, что он непобедим, — и он будет непобедим; стоит вообразить, что он не может одолеть противника, — и он будет бит. И сила великая дана тому человеку, который способен закалить своих солдат в первом убеждении и оградить их от тлетворного прикосновения второго». И вот предусмотрительный командир решает тут же, на переднем крае, невзирая на известную напряженность обстановки, провести беседу с только что прибывшими экипажами.

Дана команда — собраться всем в конце оврага, оставив по машинам дежурных. Люди бегом устремляются к указанному им месту. Туда же не спеша подходит гвардии подполковник Бурда. На нем простой танкистский комбинезон, солдатская фуражка: он сам только что вылез из танка, в котором выдвигался вперед, чтобы руководить по радио ходом боя.

Прищуренным хитроватым взглядом командир оглядывает молодежь и негромко говорит ей:

— Ну, здравствуйте, товарищи!

— Здрасте! — гремит ответ.

Командир доволен четкостью и выправкой молодежи. Но он не подает виду и строго спрашивает:

— Знаете, в какую армию вы попали?

— Знаем! — отвечают неуверенные голоса. Танкисты называют номер армии и фамилию генерала, который ею командует.

— Нет, видать, не знаете! Вот я вам сейчас расскажу, а вы слушайте. Да слушайте внимательнее, головами не вертите! На самолеты еще насмотритесь и, между прочим, узнаете, что от них ничего страшного не бывает: шум один. Нот только надо умело вести себя при налете — это верно. Иной трусишка начнет метаться, и сам под осколок попадет. А настоящий солдат сразу ляжет в складку местности — вот так, — Бурда вдруг падает на землю и ловко показывает, как надо действовать при авиационном налете, потом встает и заканчивает: — И ты жив.

Так, уместно ввернув несколько словечек, чтобы люди еще раз вспомнили, как вести себя в случае налета, командир начинает свою речь к пополнению. Начинает он со знакомства молодежи с генералом Катуковым, который командует армией. Под началом Катукова Бурда служит уже два года, и потому рассказ его о нем красочен и ярок. Молодые танкисты слушают подполковника с большим интересом, и по выражению их лиц заметно, что они как-то начали забывать о необычности обстановки, в которой проходит эта беседа. А командир все тем же ровным, спокойным тоном неторопливо, хотя на самом деле у него сейчас каждая минута на счету, ведет рассказ о том, как генерал сколачивал свои части, как он сам рос в битвах, как прошел за четверть пека огромный путь от рядового красноармейца до командарма, как складывались традиции этой армии, много раз громившей численно превосходящего врага…

Бурде есть о чем рассказать. Армия, первоначальным ядром которой явилась Первая гвардейская танковая бригада, где он сам служил, много раз скрещивала свое оружие с численно превосходящим врагом и снискала себе прекрасную славу. Это о ней говорят: «Где гвардейцы обороняются, там немцу не пройти, где гвардейцы наступают, там немцу не уйти». Сам Бурда — мастер танкового боя и мог бы рассказать десятки историй о своих личных встречах с врагом. Но ведь у танкистов не принято распространяться о собственных успехах, и потому он предпочитает говорить о достижениях рядовых танкистов.

— Так вот, солдаты, вам повезло, — продолжает Бурда, — Не всякому выпадает честь служить под знаменем пашей армии, не всякому удается воевать под началом такого генерала, как наш. Значит, надо вам драться так, чтобы потом не стыдно было в глаза нашим ветеранам глянуть. Знаете, ведь чужой славой не проживешь, надо ей и свою долю подбавить, а семья наша дружная, храбрых мы сразу усыновляем. Среди вас небось немало таких, кто еще не воевал совсем, а? А ну, поднимите руки, кто первый раз в бой идет? — Поднимается много рук. — Вот видите. Стало быть, страшновато немного? — Некоторые сконфуженно улыбаются. — Ничего, вы думаете я не боялся, когда первый раз на немецкие танки в июне 1941 года пошел в атаку? Боялся, да еще как!.. А вот жив до сих пор и все воюю… Тут дело такое, главное — себя в руки взять, все внимание сосредоточить на боевой задаче. Делай, как тебя учили, и помни, что фрицу за своей броней еще страшней, чем тебе, потому что он чует, что теперь уже ему скоро конец придет. А сходишь несколько раз в атаку, да еще отличишься, — будешь драться уже спокойнее…

Вот сейчас, пока вас еще тут не было, нам на этом участке пришлось вести такие бои, каких, скажу смело, еще не было за всю войну. Против нашей армии тут тысячи танков лезли и сотни самолетов налетали. А среди танков много «тигров». Вы, конечно, про них уже знаете. Это машина сильная, но, между прочим, бить ее можно, как всякую другую. Сегодня ночью мои хлопцы одного «тигра» тут поймали — он там на передовой стоит. Вытащат его сюда, я вам покажу, куда надо целиться и как его бить.

Ну, дрались наши танкисты на совесть. Остановили мы их и бьем. Вот уже неделю немцам не удается ни на шаг вперед пройти, а кое-где мы им уже дали перцу так, что они попятились. Вот и у вас теперь есть возможность отличиться. Знаете, иногда говорят: есть шанс убить медведя. А я скажу: есть шанс убить «тигра».

Молодые бойцы смеются.

— Так вот, товарищи, что вам прежде всего надо иметь в виду? Вы знаете, война есть испытание всех сил человека. Тяжело воевать! И недоспишь, и не покушаешь вовремя, и ранить, и убить тебя могут. Но что ж поделаешь — на то война! А воевать надо. Никто за нас с вами гитлеровцев бить не будет! Иногда придет молодой парень в часть, сходит в атаку, проведет несколько суток без сна, устанет, и нос у него уже книзу, глаза хмурые, и весь он словно мученик господень. Нет, этак воевать не годится! Ты воюй так: как ни трудно тебе, как ни тяжело, ты нервишки не распускай, держи себя в руках, будь всегда бравым, чтобы товарищам весело было на тебя глянуть, чтобы каждый сказал себе: «Вот герой! Ему легко, значит, и я должен держаться».

Стойкость для танкиста — первое дело. На войне ведь по-всякому бывает Вот я скажу вам такой пример. В сорок первом году под Орлом одного нашего стрелка-радиста ранило в ногу — снаряд броню пробил. И что же вы думаете — он никому об этом не сказал, пока бой не кончился. Зажал ногу руками, чтобы кровь не так сильно хлестала, и сидит! А надо по радио связаться, отпускает ногу и работает, хоть сам кровью исходит. Кончился бой, он без чувств упал, и тут только его товарищи увидели, что с ним было. Это был герой-радист Дуванов, и правительство его за этот подвиг орденом Ленина — самой высокой наградой — наградило, Вот как надо воевать, молодые солдаты!

Идешь в бой — забудь обо всем на свете, помни только свой боевой приказ, помни, что перед тобой фашист и что того фашиста ты должен уничтожить. Перед нами, как вам, наверное, уже говорили, самая отъявленная сволочь — эсэсовские танковые дивизии. Сколько горя, сколько зла они причинили нашему народу!.. Стало быть, задача ваша ясна: чего бы это ни стоило — уничтожить их.

Но, между прочим, себя береги. Некоторые молодые люди по своей горячности рассуждают так: «Чего мне себя беречь? Это вроде даже как бы совестно. Иду на смертный бой — и все тут!» Некоторые даже заранее посмертные записки пишут: погиб, мол, за Родину смертью храбрых. А я скажу: не всякая смерть в бою геройская. Глупая, напрасная смерть — преступление перед Родиной. Танкист нам дорог, и помирать он не имеет права, пока по крайней мере двадцать немецких танков не перебьет. Такой у нас заведен закон: жизнь нашего солдата мы ценим в двадцать гитлеровских.

А вот вчера такой случай был. Вылез один герой в кавычках на своей машине на бугор, стал и смотрит по сторонам. Думает, немцы — дурные, не видят его! А ведь вы знаете, чтобы артиллеристу изготовиться к бою, навести пушку и выстрелить, надо всего сорок секунд. Сами стреляете, сами знаете. Так почему ж вы думаете, что немец дурнее нас? Вот ударили немцы по его машине и сожгли ее. Погиб человек ни за что, погиб зря, и ничего, кроме досады, у его товарищей не осталось. А как надо воевать?

На эту тему, конечно, много надо говорить, и вас не зря учили столько времени. Но я все ж таки несколько советов вам дам. Помните это мое напутствие, когда пойдете в бой. Первое дело — всегда и везде веди разведку. Сами знаете: разведка — глаза и уши командира. И разведку должен нести не только тот, кому командир дал специальное задание. Нет, ты сам всегда и везде разведывай! Идешь на исходную— следи за местностью, примечай выгодные лощинки, кустики, смотри, где каше препятствия, следи — не подкрался бы к тебе откуда-нибудь проклятый «тигр».

Пошел в атаку — опять-таки непрерывно наблюдай местность, следи за противником, гляди за соседями справа и слева, указывай цели своим товарищам, немедленно доноси командиру обо всем важном, что заметишь.

Попал товарищ в беду — немедленно на помощь ему! Выручишь товарища, он потом тебе сторицей отплатит.

Неясна тебе обстановка впереди, не знаешь, что вон за тем бугром, — зря с машиной на него не прись — убьют, как того раззяву, о котором я вам сейчас говорил. Пусть лучше кто-либо из членов экипажа, осмотревшись, скользнет в аварийный люк, да по-пластунски проползет вперед, да разведает — тогда уже можно и машиной смелее вперед двинуть.

Но и теперь весь танк не показывай! Выдвини только башню чуть-чуть, чтобы стрелять можно было, и бей прицельным огнем по врагу. Выстрелишь — отскочи, смени позицию, выгляни с другого места и опять бей. Так и танк сохранишь и немцев побьешь.

Стал на месте — немедленно лезь в землю, окапывай машину. Влез в землю — твоя задача на девяносто процентов обеспечена: из укрытия бить легче, немец хуже тебя видит, да и твоя машина защищена — если танк окопан, его только прямое попадание может вывести из строя.

Зароешься в землю — немедленно готовь данные для стрельбы, определи ориентиры, определи вероятные места появления противника, будь готов открыть огонь, как только заметишь его.

Идешь в атаку — веди огонь с ходу, умело маневрируя, не подставляй машину под удары немца. Ударил с одной стороны — отскочи, потом налети с другой, с третьей. Не давай немцу опомниться! Его «тигр» велик, да неповоротлив, а твоя машина и сильная и быстрая, на ней можно «тигра» как угодно обскакивать! Только вовремя уходи в укрытие и всякий раз подкрадывайся с нового направления.

Умей беречь и себя и технику! Есть у нас такие друзья — чтобы показать свою храбрость, они откроют люк на башне и глядят по сторонам. А открывать башенный люк или далее чуть-чуть приоткрывать на поле боя строго запрещено. Был у нас такой случай: приоткрыл один командир крышку люка, а в этот момент рядом с танком рвется бомба. Взрывной волной рвануло крышку, вырвало, конечно, ее из рук у этого командира, а осколком его в голову — насмерть. Вот как бывает в бою!..

Ранило твою машину — не спеши уйти с поля боя. Отведи ее в укрытие, попробуй своими силами исправить и тут же обратно в бой. А уж если повреждение неисправимо, тут в лепешку разбейся, а танк уведи, спаси! Помню, был у нас в прошлом году такой случай. Один экипаж застрял в подбитом танке на переправе в сорока метрах от фрицев. Набралось в машину воды сантиметров на сорок. По машине псе время бьют немцы. Экипаж отстреливается из машины, по не уходит: ждет помощи. Помочь им было трудно — вся местность простреливалась. Что ж вы думаете? Просидели наши хлопцы целую неделю в воде, а машину все-таки не бросили. Дождались выручки. Вытянули мы их танк из-под огня, отремонтировали, и машина продолжала воевать. Вот как технику надо любить и беречь!

Противник наш сильный и хитрый. Недооценивать его нельзя. Помните народную пословицу: «Не ставь недруга овцой, а ставь его волком». Вот и смотрите на фашиста как на волка, днем и ночью думайте об одном: как бы лучше к нему подобраться, как бы лучше его перехитрить, обмануть, обставить. Тут вам большой простор для инициативы.

Нужно тебе танк, например, в засаду поставить — не гони одну машину! Помни: немец услышит звук мотора, узнает, что сюда пришел танк и остановился, и накроет тебя. А ты лучше пройди туда всем взводом; одна машина пусть останется, а остальные пойдут дальше. Эсэс и подумает: подходили танки, но прошли мимо. Потом сунется, а ты ему из засады по носу.

Если ты действуешь умело, находчиво, фашиста можно крепко бить. У нас на этих днях один танковый батальон на переправе двое суток несколько сот немецких танков держал. Они и туда и сюда, а он их везде встречал огоньком. Почему? Потому что разведку умело вел, потому что огонь был хорошо рассчитан, потому что действовал хитро, расчетливо.

Скажу еще несколько слов о том, как содержать машину. Первое слово — механикам. Всегда проверяй наличие масла в агрегатах. Всегда следи за приборами. Бой не бой, а ты смотри на приборы. Зазеваешься — пробьет осколком проводку, ты этого не заметишь, вытечет масло — и конец твоему танку. Подведешь и себя, и товарищей, и командование, которое рассчитывает на твою машину.

Контролируй работу всех агрегатов. Да следи, чтоб под ногами у тебя ничего не валялось! А то представьте себе: атакует тебя «тигр», тебе надо сию секунду сманеврировать, отвернуть в сторону, чтобы его снаряд тебя не убил, а в это время у тебя тягу заело — под нее молоток или ключ попал…

Тут уже некогда их оттуда вытаскивать, и из-за пустяка конец твоей машине. Все должно лежать по своим местам: и молоток, и бородки, и ключи.

О чем должен заботиться командир башни? Он — хозяин всей огневой группы, На его ответственности оружие, все должно быть в полной исправности, в чистоте, в полном блеске. Поворотный механизм, оптику — все надо держать в строжайшем порядке. Снаряды разложи аккуратно, чтобы в нужную минуту не путаться, не искать, где бронебойный, где осколочный, где подкалиберный. Повторяю, в башне должен быть полный порядок, как в аптеке, чтобы фашист вовремя получил всякое лекарство, какое нужно, чтобы отправить его на тот свет.

Моторная часть… Помните: иногда приемник у масломанометра отходит. От этого может произойти большая неприятность. Вам манометр не виден, а вы зазеваетесь, вовремя не взглянете на прибор, масло уйдет, и мотор погибнет. Поэтому регулярно подтягивайте манометр. Командир башни обязан на ходу следить за вертикальным валиком водяной помпы, его надо смазывать каждые два-три часа. Следите за топливным насосом, чтобы плунжер не заедал, чтобы всегда масла было вдоволь. Следите за своевременным перекрытием кранов. Зазеваешься — мотор начнет хватать воздух, и тогда машину станет так трясти, что иной неопытный танкист подумает, что это невесть что, да еще и из танка выскочит.

Знайте, началась страшная детонирующая тряска— это вы виноваты, надо было вовремя кран перекрыть. Тут же переключайте, спустите из системы проникший туда воздух и продолжайте работать…

Бурда говорил размеренно, обстоятельно, вникая во все технические детали обслуживания машины. Он знает, что молодых танкистов учили всем этим премудростям в школе, но считает полезным напомнить еще раз перед боем о многих важных, хотя на первый взгляд незначительных деталях, потому что на войне нет ничего второстепенного, все важно и все значительно.

Кроме того, своей беседой об этих вещах он преследует еще одну цель, относящуюся уже к области психологии: ему важно показать молодежи, что здесь, на переднем крае, совсем уж не так страшно, как это кажется вначале. Когда речь идет о таких обыденных вещах, как смазка, уборка, уход за агрегатами, то человек невольно успокаивается, мысли его переходят в привычное русло, сосредоточиваются на тех самых предметах, которыми они были заняты на протяжении ряда месяцев в школе, и он настраивается на будничный лад.

Беседа начинает походить на производственное совещание в гараже. Время от времени Бурда вызывает механика, радиста, башенного стрелка, задает им технические вопросы, расспрашивает, как тот поступил бы в том или ином случае. Так он знакомится с людьми, оценивает их. Когда ему кажется, что люди уже настроились на рабочий лад, он снова круто поворачивает ход беседы и возвращается к основной теме — о традициях части:

— Так вот, солдаты, повторяю: вы попали в не обычную армию. Немцы боятся одного имени Первой танковой, и ваша святая обязанность поддержать нашу марку в бою. Минувшей зимой, например, мы штурмовали немецкую оборону, которую фрицы строили полтора года. Прорвали три линии укреплений, уничтожили двести сорок шесть дзотов, пятьдесят пять танков, сто пушек, двадцать самоходных орудий, двести пятьдесят пять пулеметов, перебили четырнадцать тысяч солдат и офицеров, за десять дней освободили пятнадцать населенных пунктов. И здесь деремся неплохо. Как ни пытались эсэсовцы прорваться, как ни лезли нахально — ничего у них не вышло.

7 июля только против нашего подразделения они развернули целую танковую дивизию — двести боевых машин, бросили на нас восемьдесят самолетов, которые бомбили нас с утра до вечера, и все-таки мы устояли. За четыре дня боя мы истребили сто одиннадцать танков, из них восемнадцать «тигров», уничтожили две тысячи солдат и офицеров. Неплохая статистика как будто! Так вот, от вас зависит, чтобы завтра, и послезавтра, и в последующие дни эти цифры выросли еще больше.

Пускай каждый из вас крепко помозгует, как бы ему отличиться в бою, как бы заслужить боевую награду. Ведь у нас нетрудно стать героем, для этого только надо быть искусным воином и храбрым человеком, а наш генерал внимательный и заботливый, он всегда тебя поощрит и выделит, если ты того заслужил. У нас свыше трехсот бойцов и командиров награждены орденами и медалями. А чем вы хуже их? Я вижу — вы орлы, силенки есть, у каждого есть небось и думка отличиться. У кого дома зазнобушка осталась, у кого старики родители, у кого друзья, — кому же не хотелось бы порадовать их весточкой? Так и так, мол, за отличие в бою представлен к ордену…

Так вот, товарищи, скоро вы пойдете в бой. Бой будет трудный, заранее вам говорю, поработать придется много и в полную силу. Глядите же, не опозорьте нас, ветеранов, покажите, что и молодежь не лыком шита. Помните слова присяги, которую вы принесли, святые ее слова. Помните о чести нашего боевого знамени. Помните, что наказывали вам матери, когда вы уезжали в армию, — биться с врагом не лениво, а насмерть, положить его, окаянного, в гроб и землей засыпать, чтобы и духу фашистского на нашей земле слышно не было!

Будем с вами драться так, чтобы потом не пришлось нашему генералу краснеть перед главнокомандующим, когда он вызовет его и спросит: «Ну как, дорогой, твое войско дралось, как свою честь соблюдало?» А бейтесь так, чтобы генерал гордо вышел вперед, глянул главнокомандующему в глаза и громко сказал: «Приказ ваш выполнен полностью, товарищ главнокомандующий! Все мои части дрались отлично, и молодежь шла вровень с ветеранами».

Бурда умолкает, задумчиво глядит в раскрасневшиеся, взволнованные молодые лица. Он знает, сейчас им можно доверить выполнение боевой задачи, они сделают все, чтобы сохранить и умножить боевые традиции части.

Начало новых событий

18. VII, 16 ч. 05 м.

К сведению редакции. Сегодня с утра в воздухе было разлито ожидание новых событий. Явственно чувствовалось, что это было затишье перед бурей. Погода пасмурная, с утра хлынул проливной дождь, дорогу развезло, и мы задержались в Курасовке в ожидании, пока чуть-чуть подсохнет.

У генерала Катукова в эти дни много гостей «сверху». Здесь побывали командующий фронтом генерал И. Ф. Ватутин, Н. С. Хрущев, начальник бронетанковых сил фронта Штевнев, много штабных работников. Проводили разбор действий армии в оборонительных боях, Как передают, операция отпора оценена высоко.

Сейчас гитлеровцы ждут ответного удара Красной Армии. Тем не менее они вынуждены часть своих сил снимать с Белгородского направления и перебрасывать их к Орлу, где дела Гитлера, по-видимому, обстоят еще хуже.

На нашем участке фронта в последние дни активных боевых действий не было. Зато по горло были заняты работой штабы. По дорогам тянулись войска. Больше всего бросалось в глаза небывалое до сих пор обилие военной техники. У бойцов — автоматы. Много ручных пулеметов. Противотанковые ружья. Станковые пулеметы в большом количестве, Артиллерия.

Около полудня мы начали соображать, что идет не обычная переброска подкреплений. Танки шли, нагруженные запасными бочками с горючим. Их было много. На переднем крае усилилась канонада.

На шоссе, ведущем к Зоренским Дворам, встретили знакомых танкистов — их полк выдвигается на исходные рубежи для наступления. Попробовали найти нашего друга Бурду — он тоже в движении. Все мчатся на юго-запад.

В штабе армии тишина, застали начальника штаба генерала М. А. Шалина, а Катукова уже нет. Проводив высоких гостей, он уехал вперед в четыре часа утра.

Судя по всему, начался контрудар наших войск с пока еще ограниченной задачей: окончательно срезать то острие клина, образовавшееся в результате немецкого наступления.

Обо всем этом сообщаю для вашего сведения. До опубликования официальных сообщений буду передавать для газеты материалы, полезные для воспитания молодых бойцов. Одновременно накапливаю материал для развернутого показа событий, который понадобится в соответствующий момент.

Пять мгновений

18. VII. 20 ч. 35 м.

Вечером запыленный, усталый офицер связи доставил донесение. В нем рассказывалось сжатым военным языком о большом, трудном бое, который весь день вела часть, и в самом конце, словно мимоходом, после перечисления взятых трофеев было записано: «Лейтенант Бражников в течение дня уничтожил четыре танка „Т-VI“ типа „тигр“».

Полковник дважды перечел эту строчку и задумчиво повторил:

— Лейтенант Бражников… Позвольте, это не он седьмого сжег «тигра»?

— Так точно, он самый! — подтвердил офицер.

— Так что же это получается — он один уничтожил уже пять «тигров»? И жив?

— Так точно! Только под ним две «тридцатьчетверки» сгорели…

— Оч-чень интересный молодой человек, — протянул полковник и сказал, обращаясь ко мне: — Вот к кому я советовал бы вам съездить! Случай в некотором роде феноменальный!

Утром я уехал разыскивать Бражникова. В тенистом саду, в ветвях которого наливались соками яблоки, стояли новые боевые машины. Около них хлопотали загорелые танкисты в комбинезонах, у некоторых резко выделялись на головах белые повязки. Это экипажи, потерявшие в боевых схватках свои машины, принимали новую материальную часть, чтобы через час снова уйти в бой, туда, откуда явственно доносилась канонада.

На фронтовых дорогах много приходится встречать удивительных людей, и невольно привыкаешь к тому, что подвит совершают самые обычные, рядовые с виду люди. Но ведь на этот раз произошло событие настолько выходящее из ряда вон, что, казалось, уж на этот-то раз я обязательно встречу могучего человека с богатырским сложением и лихой повадкой. Но и на сей раз я обманулся.

— Вам Бражникова? — спросил механик, устало разгибая спину. — Гриша, поди-ка сюда! К тебе…

Из-под развесистой яблони поднялся смуглый черноволосый паренек среднего роста, с живыми карими глазами и мягкой линией подбородка. В левой руке он держал шлем с наушниками, у пояса болтался компас. По всему было видно, Бражников чувствует себя в этом саду гостем, а мыслями, душой, сердцем он где-то там, где сейчас дерутся его товарищи.

Мы разговорились. Бражников оказался славным, довольно бойким на язык, но в то же время скромным парнем. Удивительные успехи, достигнутые им в течение двух боев, не вскружили ему головы. К своим результатам он относился, как к чему-то совершенно естественному, а потом по секрету даже признался, что они для него самого в некоторой мере оказались неожиданными — честно говоря, ему, как и некоторым другим танкистам, в первые дни боев показалось, что «тигр» и впрямь почти неуязвимая машина.

— Трудней всего было заставить себя принять первый бой с «тигром», а страшнее всего было, когда первые снаряды его не взяли… А потом, когда увидел своими глазами, как он горит, — ну, тут все! Тут уже одно только чувство остается — охотничье: ищи, лови на прицел и бей во славу Кубани…

— Ах, вот оно что, так вы кубанец? Казачью удаль сразу видать.

Бражников немного смутился и как будто даже обиделся:

— Удаль-то тут при чем? Наше дело техническое, индустриальное. Тут точность требуется. Точность и расчет. А главное — время! Секундное дело: или ты «тигра» упредишь, или он тебя… Кто выиграл секунду — тому жить, кто проиграл — тому в ямке лежать. Очень даже простая арифметика!..

Бражников говорил неторопливо, изредка подчеркивал важную мысль коротким и точным жестом, словно отсекая что-то, мешающее ему. Постепенно вырисовывалась картина двух удивительных сражений, в которых наши танкисты еще раз показали, как много стоит советский средний танк «Т-34», когда он находится в умелых руках, когда его экипаж в совершенстве владеет маневром, умеет применяться к местности и знает цену мгновению — одним словом, действует по старому, испытанному суворовскому закону:

7 июля, когда немецкие генералы, идя с козырей, бросили всю мощь своих танков на узкий участок фронта, рассчитывая прорвать, наконец, нашу оборону, поперек пути им встали наши танкисты, и сталь ударилась с разгона о сталь. Батальон, в котором служит Бражников, влетел на окраину знакомой деревни, растянувшейся над оврагом по берегу ручья. Здесь танкистам была знакома каждая хата — ведь они до начала немецкого наступления без малого три месяца прожили в ней и подружились с колхозниками, Кое-кто уж приглядел себе невесту, и немало горячих слов было сказано по садочкам в блаженные майские дни.

Теперь в эти самые садочки танкисты влетели на горячих, пышущих нефтяным чадом машинах, безжалостно сминая плетни, — деревня стала фронтом. Густая, тяжкая злоба влилась в их души, им больно было видеть, как уходят из села на север подруги, сгибаясь под тяжестью узлов и отворачивая взоры от танков. Внутри машины Бражникова, ставшей у знакомой хаты в садике, было тихо. Говорить никому ни о чем не хотелось. Но каждый понимал, что уйти отсюда — значит опозориться. Уж лучше драться до последнего!

Немецкие танки не заставили себя долго ждать. Было около полудня, когда они поползли с юга, словно гусеницы, сплошным потоком. Одновременно с неба ударила авиация. Откуда-то из глубины начала яростно бить немецкая артиллерия. Село на глазах у танкистов переставало быть селом: оседая, хаты рассыпались, превращались в груды измельченной глины, соломы, битого кирпича. Танкисты отвечали на огонь огнем. То там, то здесь загорались машины, и до небес вставал густой бурый дым.

Башенный стрелок Суров с волнением сказал:

— Товарищ командир, вон там, в лесочке у сарая, «Т-IV».

Бражников припал к прицелу. Точно! Близ сарая стояла хорошо знакомая немецкая машина с характерной короткой пушкой. С такими разговор недолгий! Еще прошлой зимой Бражников истребил семь немецких танков. Первый снаряд угодил в сарай и зажег его, второй расшиб «Т-IV».

Это была, конечно, победа, но она нисколько не остудила сердце Бражникова. С волнением он думал о том, что впереди еще многие десятки машин и самое главное — таинственные неприступные «тигры», которые он до сих пор видел только на картинках. И тут же снова раздался голос Сурова:

— Товарищ командир, вон там в сад сдает задней скоростью «Т-VI».

Бражников встрепенулся. Да, впереди, в каких-нибудь 400 метрах, медленно пятясь, вползал в сад, чтобы замаскироваться в нем, тяжелый, неповоротливый «тигр».

— Бронебойным заряжай! — скомандовал Бражников и медленно-медленно, стараясь работать как можно точнее, навел орудие на ходовую часть «тигра». Он был уверен в себе, но где-то внутри копошилось суеверное чувство: а вдруг «тигр» и в самом деле неуязвим?

Выстрел… Снаряд ударил как будто бы точно по цели, но «тигр» продолжал ползти.

Сердце Бражникова екнуло, но он опять скомандовал тем же четким голосом:

— Бронебойным заряжай!..

Второй снаряд тоже как будто бы попал в цель, угодив ближе к корме, но проклятый «тигр» полз все дальше. Теперь он отвечал огнем вслепую, развернув свою громоздкую башню, — машина Бражникова легко маневрировала в садах, и обнаружить ее командиру «тигра» не удавалось. В третий раз прозвучала команда:

— Бронебойным заряжай!..

Бражников заметил, что башенный стрелок был бледен, и подумал, что и сам он, наверное, выглядит не лучше, но пушку навел с той же тщательностью. На этот раз зловещая игра оборвалась. Над «тигром» взметнулся огненный столб, и механик Филиппов вскричал ломким, срывающимся от радости голосом: «Горит!»

Только тут Бражников отшатнулся к стенке башни, перевел дух и провел рукою по мокрому, грязному лбу, словно отгоняя страшное наваждение.

Так было выиграно первое мгновение. Бражников до сих пор убежден, что это был его последний шанс: после третьего выстрела «тигр» наверняка обнаружил бы его машину, а 88-миллиметровый снаряд «тигра», пущенный с дистанции 400 метров, для танка «Т-34» смертелен.

В тот день танкисты работали еще много и упорно. Они били по гитлеровской пехоте, которая упрямо лезла вперед, не считаясь ни с чем; громили тяжелые самоходные пушки, сражались с танками. Бой шел до поздней ночи. Наш танковый батальон уничтожил в этой деревне 35 немецких танков и отошел на новый рубеж лишь после того, как был получен приказ на этот отход. А взвод Бражникова оставался в деревне дольше всех, прикрывая отход товарищей. Все три машины погибли, и обратно пробиваться пришлось уже в пешем строю. Много здесь было горького и трудного, но все это в памяти Бражникова бледнело перед воспоминанием о поединке с «тигром» в деревенских садах…

Важнее всею в бою понять маневр противника, разгадать его тактику, разобраться в той технике, которой он располагает. Когда эта цель достигнута, тогда остается применить свое умение, чтобы уничтожить его. И когда три дня спустя Бражников, пересевший на новую машину, снова начал танковый бой, для него уже не было никаких неясностей. Он понимал, как ему надо вести себя в случае встречи с «тиграми», и твердо знал, что эта тяжелая машина может и должна гореть так же, как и все другие. Надо только бить наверняка, экономить секунды и неустанно маневрировать, чтобы «тигр» не успел поймать тебя на прицел.

На этот раз Бражников шел в бой с новым экипажем. За рычагами управления сидел комсомолец Малофеев, пост в башне занимал Поручиков, у радиоаппарата дежурил Фролов. Перед танкистами была поставлена задача — нанести немцам контрудар и сбить их с важных в тактическом отношении высот. Рота, в состав которой входил взвод Бражникова, устремилась в обход, рассчитывая нанести врагу внезапный фланговый удар.

Умело маневрируя на местности, танкисты вырвались на широкий простор и помчались вперед, все сметая со своего пути, наводя страх и ужас на немецкую пехоту. Солдаты разбегались, падали, пытались спрятаться в складках местности, но Малофеев настигал их и старательно проглаживал гусеницами. Бражников и Фролов били из пулеметов. Они расстреляли 13 магазинов, и луг, пестреющий васильками; был устлан трупами.

Именно в эту минуту Поручиков встревоженно сказал:

— Впереди на дороге танки. Много танков…

Бражников выглянул, и в сердце его шевельнулось острое чувство охотника, памятное ему по зимним боям, когда всякая встреча с немецкими танками интересовала его только с одной стороны: а сколько же из них сейчас загорится?

Впереди прямо по шоссе шли гуськом «тигры». Они тянулись от деревни куда-то на запад. За ними шло много средних танков. Бражников быстро оценил обстановку, и у него захватило дух от волнения: ему представлялась редчайшая, исключительная возможность нанести фланговый удар с каких-нибудь 350–400 метров по целой колонне «тигров».

Правда, на стороне противника был неизмеримый численный перевес, но зато в союзе с танкистами Бражникова была внезапность, а это могущественнейший союзник на войне. Атаковать! Других решений быть не могло, и, взяв на себя «тигров», Бражников подал остальным танкистам сигнал бить по средним танкам.

Дальше события развертывались в таком напряженном темпе, что о них трудно рассказывать. Приходится расщеплять время на мельчайшие доли секунды и потом снова складывать их, чтобы уяснить себе, как, в сущности, все это произошло. Иначе пришлось бы ограничиться одной фразой, как и было сказано в донесении: «Лейтенант Бражников уничтожил четыре танка „Т-VI“ типа „тигр“».

Товарищи, наблюдавшие за ходом этого боя, так и припоминают: в течение нескольких минут загорелись четыре «тигра», а потом вспыхнул наш «Т-34».

«Тигры» двигались в затылок друг другу. Первый шел на почтительном отдалении, и Бражников его сгоряча не заметил — за это он поплатился своей машиной! — остальные располагались плотнее друг к другу. Выдвинув башню из-за ската лощины, он послал снаряд по головному «тигру» этой группки. Результата не было.

«Тигры» продолжали двигаться по своему маршруту. Видимо, их экипажи не замечали, какая опасность им грозит. Бражников все же сменил позицию и снова ударил по головной машине. Еще снаряд. Еще!.. Четвертым он зажег, наконец, головную машину и тут же, мгновение спустя, ударил по второй.

«Тигры» быстро развернулись, и их длинноствольные пушки вытянулись вперед, словно пальцы слепых, щупающие воздух перед собой. Они начали часто стрелять по гребню высоты, их бронебойные снаряды взбивали мелкую пыль. Прячась в облаках этой пыли, Бражников и остальные танкисты, охотившиеся за немецкой колонной, ловко маневрировали и били по шоссе.

Второй танк удалось зажечь со второго снаряда. Разгоряченный, потный лейтенант торопил башенного стрелка, не успевавшего заряжать. К ним протиснулся со своего места радист. Помогая стрелку, он ловко бросал ему на руки снаряды, а стрелок заряжал. Третий «тигр» вспыхнул с первого же попадания. Четвертый — тоже с первого.

Упоенный победой, которая далась с такой небывалой легкостью, Бражников хотел было перевести дух, как вдруг взглянул вперед— и похолодел: ему в упор глядело страшное немигающее око «тигра». Пятая машина, не замеченная им, уже развернулась на дороге, засекла вспышки, и теперь длинная страшная пушка жадным жерлом своим впилась в машину Бражникова, чуть-чуть возвышавшуюся над гребнем высоты.

— Заднюю скорость! Заряжай… — сдавленным голосом скомандовал лейтенант, и в ту же секунду натренированный водитель рванул машину в спасительное укрытие, но все-таки на какую-то долю мгновения он опоздал. Раздался страшный удар, в башне полыхнуло пламя, и сразу стало нечем дышать.

Бражников понял, что с его машиной все кончено, и громко позвал товарищей. К счастью, отозвались все: им снова повезло. С силой отрывая люки, танкисты выскакивали из горящей машины и быстро отползали в сторону, остерегаясь неминуемого взрыва. На их комбинезоны падали аккуратно остриженные венчики цветов— по гребню высоты бешено строчили немецкие автоматчики.

Было нестерпимо жарко, хотелось пить. Ныло ушибленное плечо. И все-таки Бражников был счастлив; четыре, целых четыре «тигра» одолел в течение нескольких минут он, Григорий Бражников, молодой танкист, бывший котельщик сахарного завода из станицы Кавказской!

И вот мы сидим в саду у новой, третьей по счету, машины лейтенанта, и он, ероша свой упрямый казачий чубчик, перебирает в памяти детали этой поразительной молниеносной схватки. Что же в конце концов обеспечило ему победу? Удача? Конечно, и удача. Но прежде всего искусство, настоящее военное искусство, которым в совершенстве овладел этот танкист.

Он, конечно, находился в выгодных условиях, когда внезапно оказался рядом с «тиграми», двигавшимися боком к нему. Но ведь для «тигров» было секундным делом развернуть башни и ударить разом из пяти мощных пушек по его машине! Стало быть, Бражников должен был решить труднейшую задачу — выиграть состязание во времени, выиграть ту крохотную долю секунды, за которой лежит ключ к победе. Он действовал по-суворовски и потому победил: Бражников затратил всего по мгновению на каждого «тигра».

Завтра с рассветом он снова уйдет в бой. Уйдет с теми же боевыми друзьями, которые вместе с ним вкусили сладость победы над четырьмя «тиграми». Пожелаем же им новых больших удач на трудном пути танкистов, пожелаем успеха в бою и удачного возвращения, чтоб порадовался старик отец Бражников, испытавший так много бед в дни немецкого хозяйничанья в Кавказской, чтоб улыбнулась его старушка мать и запрыгала от счастья младшая сестренка.

Приятно иметь сына и брата героя!..

Дружным враг не страшен!

19. VII, 20 ч. 40 м.

К сведению редакции. Нахожусь в танковом корпусе генерала Гетмана, который ведет наступательные бои в районе селения Красный Починок. Был и у пехотинцев. У гитлеровцев на этом участке отбили несколько деревень. Ожесточение боя велико.

Пользуясь пребыванием в частях, изучаю опыт комсомольской работы в боевых условиях. Передаю подробный рассказ комсорга второй роты третьего батальона Василия Саввича Погромского. Комсомольская организация этой роты держит вымпел МК ВЛКСМ. Работаю над темой о стойкости комсомольцев. Днями передам статьи двух комсомольских работников, анализирующих опыт работы в минувших боях. Пожалуйста, не забывайте о разделе «Трибуна комсомольского активиста-фронтовика».

Фишман сегодня снял «тигра», завтра высылаем. Привет.

* * *

— Над нашим соединением, — рассказывает Погромский, — шефствует столичный комсомол. Мы поддерживаем постоянную связь с москвичами, они присылают нам книги, газеты, письма. Большое дело для нас сделал, в частности, Ленинский райком комсомола столицы, приславший в подарок одной из частей прекрасную агитавтомашину. Для лучшей ротной организации нашего соединения еще в прошлом году МК и МГК комсомола учредили алый переходящий вымпел, который является подлинной святыней для всех нас, комсомольцев. Нет во всем соединении такой низовой комсомольской организации, которая не мечтала бы завоевать этот вымпел, чтобы с ним идти в бой.

В нынешних жестоких битвах на Белгородском направлении высокая честь нести в бой вымпел комсомольцев столицы выпала на мою долю — мы завоевали его еще в период подготовки к боям в мае и с тех пор прочно держим в своих руках. Вымпел, заключенный в плотный футляр, висит у меня через плечо, и я храню его пуще жизни своей. В каких бы трудных обстоятельствах нам ни приходилось бывать, вымпел всегда был с нами, и, вспоминая о том, что мы должны отстоять его честь, каждый из нас утраивал свои усилия для победы над врагом.

Сегодня — короткая передышка между боями, и перед новыми атаками я хочу рассказать через «Комсомольскую правду» комсомольцам столицы и всем армейским комсомольским работникам о нашем опыте, о том, как мы завоевали этот почетный вымпел и сохранили право на него в нынешних упорных битвах.

Я был утвержден комсоргом нашей роты в январе 1943 года, когда к вам пришло большое пополнение, главным образом из числа молодежи, еще ни разу не бывавшей в боях. Комсомольцев в роте было мало — всего 12 человек. Остальные — по большей части молодежь, остававшаяся вне рядов союза. Это была молодежь хорошая, патриотически настроенная, но недостаточно организованная, недостаточно закаленная, не имеющая за плечами опыта Отечественной войны. С нею надо было много работать, чтобы каждый стал подлинным солдатом.

Я стал присматриваться к комсомольцам, молодым бойцам, чтобы определить, на кого я мог бы опереться. Прежде всего, конечно, надо было искать опоры среди комсомольцев-ветеранов. К сожалению, таких было очень мало. Правда, я сам был не новичок. Еще в сентябре 1942 года в боях под Ржевом заслужил орден Красной Звезды. Командуя отделением автоматчиков, тогда я проник со своими ребятами в тыл врага на одном из участков фронта, навел там панику, заставил врага почти без боя очистить важный опорный пункт, а кроме того, мы ухитрились забросать гранатами расчеты трех немецких минометов и вывести их из строя. Бывалым воином был сержант Кривоногов, которого я знаю еще по военной школе, где мы учились вместе. Это храбрый, выдержанный солдат, грамотный парень, неплохой организатор, очень исполнительный комсомолец, внимательный к бойцам и требовательный командир отделения.

Таких бывалых бойцов и командиров у нас в роте насчитывалось человек десять. Я со всеми перезнакомился, присмотрелся к ним, узнал, кто и чем может помочь воспитанию молодежи, взял на заметку особенности каждого. Одновременно я присматривался к молодежи из пополнения. Среди нее тоже много было талантливых ребят, которым требовалось только должное руководство.

Советуясь и испрашивая руководящие указания у командира, его заместителя по политической части, у комсомольских работников, я постепенно подбирал кадры своего ротного актива.

Как я это делал? Вижу, например, что командир отделения сержант Дрынин, комсомолец, выделяется среди других особенной подтянутостью, деловитостью, исполнительностью. Вижу, что его отделение всегда во всем впереди.

Сам он не ограничивается обычными служебными обязанностями — выдается свободная минутка, он раздобудет интересную книжку и читает своим бойцам. Узнает интересные новости, сейчас же сообщит их отделению и тут же толково и правильно разъяснит.

Подошел я к нему, познакомился поближе. Вижу, парень развитой, инициативный. Сам он из Калининской области, в мирное время был активистом. Почему бы такого парня не выдвинуть групкомсоргом во взводе? Выделили!: Стал ему помогать — парень справляется с работой. Очень хорошо!

С легким сердцем рекомендовал я на пост групкомсорга и Кривоногова — недаром мы с ним вместе так долго воевали, делили пополам и горе и счастье в походах. Смело выдвигали мы и молодых ребят, которые проявляли свою инициативу, были инициаторами.

Младшего сержанта Костикова мы приняли в комсомол в начале этого года. Я сразу же начал давать ему конкретные поручения, чтобы проверить, как он сумеет вести активную работу. Поручил ему провести беседу с молодыми бойцами о боевых успехах нашего подразделения, дал ему необходимые материалы, сам кое-что рассказал из своих воспоминаний, познакомил его с другими ветеранами, — он сумел подготовить и провести беседу живо и интересно. Поручил помочь молодым бойцам изучить Устав комсомола, — он и это поручение выполнил хорошо.

Так Костиков постепенно втягивался в активную комсомольскую работу. И когда из взвода, в котором он служит, групкомсорга передвинули на службу в подразделение разведчиков, я со спокойной душой рекомендовал на ею место Костикова. И не ошибся — из этого молодого парня вышел отличный организатор.

В каждом взводе мы выделили читчика, который быстро доводил до каждого бойца все важнейшие сообщения, опубликованные в газетах. Члены президиума, заместители комсоргов — весь наш комсомольский «аппарат» был укомплектован из способных молодых ребят, преимущественно 1924 года рождения, которым мы, ветераны роты, помогали как можно быстрее освоиться с новой для них обстановкой, приобрести необходимые организаторские навыки и, конечно, в первую очередь вооружиться боевым опытом, чтобы в первых же боях показать личный пример всем бойцам.

Подобрать надежные кадры актива, организационно обеспечить комсомольскую работу — значит сделать полдела. Наверно, именно поэтому комсомольская организация роты вскоре после того, как мы подобрали и расставили силы в каждом взводе, стала быстро крепнуть, сплачиваться и расти.

В тот период мы не вели активных боев и потому имели благоприятные возможности для учебы молодняка. Вся наша работа была нацелена на то, чтобы каждый комсомолец стал примером для всех бойцов, чтобы он стал самым дисциплинированным, выносливым, умелым солдатом, чтобы он не только сам научился хорошо воевать, по и помог отстающим. Мы, «старички», уже понюхавшие пороху, рассказывали пополнению, как лучше бить фашистов, какие у них сильные и слабые стороны.

Особое внимание мы уделяли пропаганде традиций нашего соединения, пропаганде боевого опыта героев нашей части. Во всех взводах, например, были проведены беседы, в которых мы познакомили молодых бойцов с опытом признанного героя нашей части отважного разведчика дважды орденоносца Могильного, который много раз успешно водил своих бойцов в атаку, выполнял самые сложные и трудные поручения и всякий раз благодаря своему выдающемуся воинскому умению оставался живым и невредимым. Рассказывали мы и об опыте других ветеранов. Бывалые бойцы роты говорили с молодыми о своих наиболее памятных схватках с врагом.

Все эти собеседования служили серьезным подспорьем в боевой учебе и повышали интерес молодежи к нашей комсомольской жизни и работе. Бойцы привыкли к тому, что вот пойдешь к комсомольцам и обязательно узнаешь интересные, полезные вещи.

Боевую учебу самих комсомольцев мы взяли под жесткий контроль. Ротная комсомольская организация поставила своей задачей добиться, чтобы все до одного комсомольца стали образцом боевой и политической подготовки, и мы принимали все меры, чтобы эту задачу выполнить. К отстающим прикрепляли для помощи передовых, с нерадивых строго взыскивали, успехи лучших широко пропагандировали, поощряли.

Запомнилось мне одно собрание, посвященное проверке боевой подготовки комсомольцев, проведенное нами в разгаре учебы. Прошло оно с исключительной активностью, выступали почти все комсомольцы. Только что закончились большие ответственные учения. Во время этих учений несколько комсомольцев получили благодарность командующего соединением. Эти комсомольцы тут же на собрании подробно рассказали о своем опыте.

Так вырос авторитет нашей организации, она приобрела широкую популярность среди бойцов. Все чаще я получал заявления с просьбой принять в союз. И вот организация наша выросла до 72 человек, то есть почти в шесть раз!

Так наша ротная комсомольская организация завоевала право на почетный вымпел нашего шефа — МК и МГК ВЛКСМ. Никогда не забуду радостный для нас день вручения этого вымпела. Это было 3 мая. Весь батальон в парадной форме выстроился по большому сбору. Представитель политотдела соединения капитан Борисов прочитал приказ, в котором говорилось, что вымпел за отличные успехи присуждается нашей ротной комсомольской организации. Затем командир нашей части товарищ Савранский вызвал меня из строя и вручил мне вымпел.

Весь батальон стоял по команде «смирно». Волнуясь, я произнес от имени всех комсомольцев клятву оправдать в предстоящих боях честь вымпела и отстоять его. После этого весь батальон прошел торжественным маршем мимо вымпела, который я держал в своих руках. Весть о том, что вымпел столичного комсомола будет находиться в нашей роте, облетела всю часть, и в ротах разгорелось жаркое соревнование за то, чтобы отобрать его у нас. Это еще больше сплотило и подзадорило нас. Теперь каждый комсомолец и каждый молодой боец подтягивались еще больше, чтобы в чем-либо не оплошать и не потерять свое почетное право.

И вот пришло долгожданное время жарких битв, Нашу роту разместили в грузовиках, и мы помчались к исходному рубежу. У нас заранее были выделены групповые организаторы на каждую машину, и сразу же они начали свою работу. Тут не требуются какие-то беседы или доклады. Комсомольский организатор в такие минуты перед боем должен прежде всего поднимать дух солдат, заботиться о том, чтобы никто не приуныл, носа не повесил.

Наши запевалы Костиков и Соболев сразу завели песни. Дрынин, Кривоногов, Бахарин, Петухов вспоминали и рассказывали разные веселые истории. Тут же к месту иногда ввернешь полезный совет из опыта, чтобы новички, еще не бывавшие в бою, вспомнили, как надо вести себя, если поблизости начнут падать бомбы или завоют мины. Потом опять какой-нибудь анекдот или интересный случай из жизни расскажешь: ведь важнее всего как-то развлечь человека, рассеять его мысли, чтобы он не волновался, чтобы человек вступал в бой со свежей головой и ясными мыслями. И это отлично знаю по собственному опыту.

Мы особенно следили за теми бойцами, которых еще и дни учебы знали как нерешительных, недостаточно крепких в физическом отношении — именно таким надо больше всего помогать. И многого тут не нужно: скажешь человеку теплое слово, глядишь, а он уже и ожил, и страхи его как рукой сняло.

Имен приводить не буду, потому что, как правило, ребята, несколько трусившие перед боем, после обстрелялись и в бою вели себя отлично. Но скажу, не утаивая, что такие были, и большую роль сыграло то, что наши групкомсорги, все наши активисты в этот трудный период перед боем все время были с ними, ободряли их, подшучивали, поощряли личным примером.

Прибыли мы на исходный рубеж — сразу же по окопам. Окопы были приготовлены заранее и, надо сказать, оборудованы неплохо. Но наши ребята тут же взялись за лопаты, чтобы еще улучшить рубеж, — каждый заботился о своей ячейке. Командир довел до бойцов задачу: ожидаются немецкие танки, за которыми последует пехота; танков много, среди них «тигры»; пехоты тоже много. Наш святой долг — не пропустить врага. Если танки прорвутся в наше расположение, оставаться в окопах и продолжать бой, отсекая немецкую пехоту от танков.

Мы присмотрелись к местности. Надо сказать, она благоприятствовала обороне. Наш рубеж — на скате высоты. Внизу маленькая речка. На противоположном берегу тоже скат высоты. Оттуда и надо ждать атак. Немцы могут переправиться по единственному мостику, но он надежно прикрыт нашим огнем. Стало быть, если мы проявим стойкость, враг тут не пройдет. В этом духе комсомольские активисты нашей роты и разъясняли обстановку молодым бойцам.

Ждать пришлось недолго. Многие даже не успели позавтракать, как вдруг грохот канонады резко усилился и на гребне противоположной высоты стали показываться немецкие танки. Даже мне стало не по себе, когда я увидел их в таком огромном количестве — здесь было до 200 машин! Они усеяли весь скат высоты. Впереди шли «тигры». Все танки вели непрерывный огонь, и снаряды со свистом проносились у нас над головами.

Я со своим отделением находился в центре роты. Оглядываясь по сторонам, я видел всех — и своих комсомольцев Богатова, Васильева, Петухова, Синельникова и более взрослых бойцов — Комелева и Карасева. Ребята, которые впервые были в бою, побледнели и сильно волновались, но продолжали делать свое дело — вынули гранаты, подготовили их к бою, начали вести огонь по немецким автоматчикам, — они время от времени выскакивали из-за гребня, но тут же прятались обратно, страшась нашего дружного огня. По немецким танкам вела меткий огонь наша артиллерия.

В эти минуты требовалась большая выдержка, чтобы не растеряться, не дрогнуть при виде такого огромного табуна немецких машин, который находился совсем рядом с нами. И я должен с гордостью отметить, что мои комсомольцы показали себя в этот момент с наилучшей стороны. К ним, особенно к нашим активистам, шли бойцы, нервы которых начинали сдавать от напряжения, и искали у них моральной поддержки.

Вспоминается, как к Дрынину подошел бледный боец Кунаев и сказал: «Что делать? Сейчас они нас давить начнут». — «Что ты сказал? — ответил Дрынин, готовя гранаты. — Запомни: пока у нас есть гранаты, они нам не страшны». Его спокойствие передалось Кунаеву. Он перебрался поближе к Дрынину и продолжал вести огонь, время от времени оглядываясь на групкомсорга. Постепенно Кунаев пришел в равновесие и в следующем бою разил немцев уже уверенно.

Особенно активно действовали наши стрелки из противотанковых ружей и пулеметчики. Но, конечно, решающую роль в этом бою сыграла наша артиллерия, которая так и не дала немцам переправиться через реку. В разгаре боя мы получили сообщение о геройстве третьей батарея под командованием орденоносца старшего лейтенанта Абзалова. Эта батарея особенно активно вела бои с немецкими танками: ее снаряды летели над нашими головами и разили немецкие машины. Нам сообщили, что комсорг батареи Кузьменко, оставшись один в расчете, продолжал бой и уничтожил «тигра». Наши активисты немедленно разнесли эту весть по всем взводам и отделениям, и бойцы ободрились еще больше.

— Смотрите, как замечательно нас поддерживают артиллеристы, — говорили агитаторы.

Вскоре на помощь нам подоспела и наша авиация. Немецкие танкисты дрогнули и начали поспешно уводить свои тяжелые машины за гребень. Всего здесь было подбито до 30 танков. Часть из них немцам удалось утащить на буксире. Шесть или восемь танков остались гореть дымными кострами на гребне.

Этот бои потребовал от каждого из нас большого напряжения всех сил, хотя наша артиллерия и стрелки противотанковых ружей и не подпустили танки вплотную к рубежу. Боевой день кончился бурной разрядкой: комсомольцы, увидев, что немецкие танки повернули восвояси, выскакивали на бруствер, грозили в сторону уходящих танков кулаками и кричали: «Ага, сволочи, это вам не сорок первый год!» Нам приходилось стаскивать неосторожных ребят б окоп, по в душе я и мои товарищи, да и командиры наши были довольны — рота с честью приняла боевое крещение, никто не проявил танкобоязни.

Передышка была недолгой, на следующий день наш рубеж атаковала немецкая пехота. Видимо, фашисты решили пробить этот рубеж любыми средствами и любой ценой. На этот раз наши бойцы, и в частности комсомольцы, действовали еще дружнее и увереннее. Огонь был дружным и организованным, Били залпами из винтовок, били точными пулеметными очередями. Особенно отличился наш групкомсорг Кривоногов: он лежал за пулеметом, прикрывая переправу через мостик. И, как ни лезли немцы к мостику, он неизменно скашивал их своими точными очередями.

Как и накануне, наши активисты быстро передавали по цепочке вести о том, кто отличился в бою, кто уже убил фашистов и сколько именно. Дружба боевая крепла еще больше. И хотя немцам порой удавалось приблизиться к нам на 100 метров, наши бойцы стойко отражали все их атаки. Понеся большие потери, немецкий батальон вынужден был отступить перед лицом пашей дружной роты.

Так мы начали вести бои на Белгородском направлении. Обо всех боевых эпизодах не расскажешь, да и вряд ли это необходимо. Скажу только, что наша ротная комсомольская организация, несмотря на то, что она понесла некоторые потери, продолжает оставаться дружным, сплоченным коллективом, а где дружба и сплоченность, там и победа. Рота— небольшая боевая единица, но если она крепко сколочена, если у нее есть свои боевые традиции, если ею руководят стойкие командиры, она представляет собой грозную боевую силу. И я очень рад, что наша комсомольская организация внесла свой вклад в общее дело укрепления боеспособности роты.

В ходе боев мы ни на минуту не прекращаем своей комсомольской политико-воспитательной работы, хотя она, конечно, сейчас принимает совсем иные, подчас неожиданные формы. В самый напряженный момент, например, когда мы ожидали массированного танкового удара, книгоноша Зайченко принес в третий взвод книжечку «Новые рассказы бравого солдата Швейка» Слободского, и бойцы с увлечением ее читали в то время, как наблюдатели следили за горизонтом, не покажутся ли танки. Веселая книжка отвлекла бойцов от мрачных мыслей, настроила их на задорный лад; и когда на горизонте появились танки, бойцы третьего взвода встретили их шутками, остротами. Очень важно увидеть врага смешным! Тогда страх сразу исчезает…

Много внимания мы уделяем пропаганде боевого опыта, накопленного в нынешних боях, и широкому показу отличившихся героев. Мы учим бойцов равняться на Кривоногова, об успехе которого я говорил выше; на бойца Корчагина, который сумел под огнем противника исправить отказавший пулемет и открыть из него губительный огонь не хуже заправского пулеметчика; на Каимова, который отлично поддерживал связь. К отстававшему бойцу Кунаеву я прикрепил отлично показавшего себя в бою комсомольца Соболева, чтобы он постоянно помогал ему на поле боя.

Конечно, сейчас трудно проводить какие-то массовые мероприятия в роте — в бою комсомольское собрание, например, собрать фактически невозможно. И все внимание теперь мы перенесли на работу с каждым отдельным бойцом, с каждым комсомольцем. Индивидуальная беседа, разговор в отделении с маленькой группой бойцов — вот основное. И я должен сказать, что наши активисты, в частности групкомсорги, неплохо справляются со своими задачами и такой усложненной обстановке.

Впереди еще долгие и трудные бои. Но я твердо убежден, что мы не уроним чести нашей ротной комсомольской организации и сохраним вымпел столичного комсомола, который вместе с нами участвует в боях.

На юг!

20. VII. 21 ч. 30 м.

К сведению редакции. События постепенно развертываются. Наша пехота вместе с танковой армией генерала Ротмистрова продолжает контрнаступление, постепенно ликвидируя немецкий клин. Вчера днем и сегодня ночью отбили Кочетовку, Грязное и Верхопенье, наши пили выходят к Красной Дубраве.

По последним сведениям немцы оставили и Космодемьяновку. Наши войска продвинулись сегодня от 10 до 12 километров.

Первая танковая армия стоит в боевой готовности.

Катуков передал командирам корпусов указание разминировать старые минные поля, собрать мины, подобрать с освобождающихся полей боя военную технику, годные части поврежденных танков, гильзы снарядов и т. п. Только в одном корпусе Гетмана 13 трофейных команд собрали 600 винтовок, много пулеметов, автоматов, нашли годный броневик.

Начинаю передавать факты, которые вы сможете использовать в нужный момент для составления корреспонденции. Вполне вероятно, что эти телеграммы будут задерживаться на центральном узле связи до опубликования официального сообщения. В случае если Совинформбюро передаст такое сообщение в печать, немедленно звоните туда и посылайте машину за телеграммами Из этих сообщений об отдельных боевых эпизодах вы сможете скомбинировать цельный рассказ. А мы с Фишманом тем временем постараемся проскочить в освобожденные деревни.

Учтите, пока все это только начало больших событий!

* * *

Район боев, 18.VII, вечер.

Честь нанести один из первых ударов по врагу была предоставлена закаленной в боях танковой части, над которой шефствует столичный комсомол. Ночью танкисты скрытно вывели свои машины в район сосредоточения, и утром после короткого артиллерийского удара, взаимодействуя с пехотой, обрушились на врага.

Немцы оказывали ожесточенное сопротивление, особенно на левом фланге. Они успели в период последних дней создать мощные минные поля, преграждавшие путь нашим боевым машинам. Однако усилиями отважных саперов минные поля были обезврежены, и путь танкам был открыт. Наша авиация активно поддерживала действия танкистов и пехоты.

Ломая сильное сопротивление немцев, наши танки и пехота двигались вперед.

Успешно действовали танкисты при переправе через речку Пена с топкими, заболоченными берегами, представлявшими собой серьезное противотанковое препятствие. Через эту речку был только один мост, подступы к которому в течение всего периода боев стойко удерживались нашими воинами. Теперь через этот мост под огнем противника с исключительной четкостью прошли все наши танки. Развертываясь, они с ходу вступали в бой и теснили ожесточенно оборонявшегося врага. Все старания немцев сорвать переправу потерпели крах.

Во второй половине дня немцы начали отходить и очистили под натиском наших танкистов и пехоты несколько населенных пунктов, в результате чего их фланг поставлен под еще более серьезную угрозу.

В течение ночи немцы были вынуждены перебросить в этот район значительные танковые силы. Захватив удобный плацдарм, наши подразделения снова заняли оборону.

Можно отметить, что часть, наносившая первый удар по врагу, уже отличалась в период оборонительных боев. Она уничтожила с 6 по 15 июля 409 танков, из них 127 «тигров», 9 935 солдат и офицеров, 81 орудие, 14 самолетов, 283 автомобиля и мотоцикла и многое другое. Одно из подразделений части шло в бой под знаменем московского комсомола.

* * *

Район боев, 19.VII, вечер.

Заголовок: «Бессмертный подвиг танкиста Якова Кобзаря. В одном бою Кобзарь уничтожил 17 танков и погиб смертью храбрых».

Танкисты энской части, в которой служил Кобзарь, обратились к вашему корреспонденту с просьбой срочно передать в Москву для опубликования в газете их письмо к матери погибшего смертью героя орденоносца старшего лейтенанта Якова Кобзаря. Факты, приведенные в письме, документально подтверждены командованием части и соединения.

«Здравствуйте, уважаемая мать Ульяна Ивановна! — пишут танкисты в этом волнующем человеческом документе. — Наш боевой коллектив подразделения, которым командовал ваш сын орденоносец старший лейтенант Яков Трофимович Кобзарь, с горечью и болью в сердцах сообщает вам, что нашего дорогого командира, вашего любимого сына, нет больше в живых.

Яков Трофимович смело и отважно дрался с врагом на Белгородском направлении. Под его испытанным, боевым руководством мы отразили натиск во много раз превосходивших нас по численности танковых сил врага. Сам он в этом бою совершил легендарные подвиги, и об этом лучше всего скажет его боевой счет. В одном только бою он неустанно и неоднократно обрушивался на врага в своей боевой машине, словно горный орел, и фашистская тигровая шкура трещала под его ударами. Жаль, что нет у нас времени много писать, — сейчас идет бой, — а то бы мы очень многое могли рассказать вам об этом сражении.

Коротко, вот что уничтожил ваш сын в один день: танков „Т-VI“, „тигр“, — четыре, танков „Т-III“ и „Т-IV“ — тринадцать, автомашин с пехотой — четыре, тягачей-транспортеров — один, самоходных пушек — одну, наблюдательных пунктов — один, солдат и офицеров — до шестидесяти.

Мы с честью похоронили вашего сына в селе Новенькое Ивнянского района Курской области, в 150 метрах восточнее церкви. Над могилой его мы поклялись дорого отплатить фашистским собакам за его драгоценную жизнь.

Пишите нам, дорогая Ульяна Ивановна. Мы знаем, что вам тяжело, но и нам горько знать, что нет больше с нами героя Кобзаря. Будьте же мамой нашему подразделению.

С сыновним к вам уважением — по поручению подразделения командиры и бойцы: Зотов, Марченко, Красников, Мазалов, Агафонов, Андреев, Трифонов, Лапука, Занин.

Полевая почта 41158 Д».

Комсомольская организация подразделения, которым командовал Кобзарь, воспитывает молодых танкистов на боевом опыте покойного героя. Личным составом возбуждено ходатайство о присвоении роте имени Кобзаря.

* * *

К сведению редакции. Товарищи очень просят об опубликовании этого письма. Попытайтесь убедить редактора в том, что такой факт действительно имел место. Его подтверждает командование, передавшее нам это письмо.

* * *

Район боев, 19.VII, вечер.

Заголовок: «Танк „Чойбалсан“ уничтожил „тигра“».

На нашем фронте ведет бои с врагом одна из испытанных и закаленных танковых частей под командованием Леонова. Эта часть имеет на вооружении боевые машины, построенные на средства, пожертвованные трудящимися Монгольской Народной Республики.

Отважные танкисты нанесли врагу огромный урон. На этих днях танк, носящий имя премьер-министра МИР Чойбалсана, уничтожил «тигра», и командование сообщило об этом тов. Чойбалсану по телеграфу. Он немедленно ответил:

«Прошу передать экипажу танка, который носит мое имя, самое горячее поздравление по случаю уничтожения им в танковом сражении немецкого танка „тигр“. Горжусь подвигом славных танкистов, истребляющих фашистскую нечисть, от души желаю всему личному составу части новых успехов в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.

С волнением жду новых сообщений о боевых делах танковой части.

Премьер-министр, герой и маршал МНР Чойбалсан».

* * *

Район боев, 20.VII, вечер.

Фашисты усиленно огрызаются, однако вынуждены под натиском наших частей километр за километром очищать пашу землю. Гвардейцы продвигаются по местам ожесточеннейших битв, которые кипели здесь на протяжении декады. Мы вновь видим знакомые высоты, скальпированные 7, 8 и 9 июля немецкой авиацией, вновь видим руины деревень, от которых остались одни названия на придорожных столбах.

Всюду чернеют остовы разбитых, сгоревших танков, среди них много «тигров». Некоторые «тигры» почти исправны. Их уже тащат наши тягачи в тыл. На одном из них красуется надпись: «Танк захвачен у немцев частью гвардии подполковника Бурды». На его башне намалевана синяя морда тигра с красной пастью. Машина почти исправна. Внутри нее возятся наши механики. Еще час работы, и «тигр» своим ходом поползет в Москву.

Танкисты посмеиваются над трусливым эсэсовским экипажем, который, забыв о своей горделивой марке, выскочил из танка и бежал после первых же попаданий двух 45-миллиметровых бронебойных снарядов в бок броневой маски мощного орудия «тигра».

На окраине одной освобожденной деревни стоят рядышком пять скелетов сожженных «тигров». Рядом — один почти исправный, брошенный экипажем. По высокой осыпающейся ржи разбрелись трофейные команды. Только одна из них в течение сегодняшнего дня подобрала на поле боя сотни винтовок, много пулеметов и минометов, большое количество боеприпасов.

Усиленно работают саперы, они разминируют поля, Вперед по фронтовым дорогам непрерывно мчатся машины, грохочут танки, катятся орудия. В течение вчерашнего и сегодняшнего дней наши части далеко продвинулись вдоль коммуникации, являвшейся стержнем немецкого наступления. Ike ближе линия, по которой проходил фронт до 5 июля.

Немецкие машины продолжают уходить на юг колоннами по три-четыре автомобиля в ряд. Наша авиация непрерывно громит их с воздуха так, что только щепки летят. В действующих частях с огромным подъемом встречены сообщения Совинформбюро о взятии Мценска и об успешном наступлении наших войск на Юго-Западном фронте.

Бои носят маневренный характер. Немцы пытаются закрепляться в населенных пунктах, однако под угрозой окружения и фланговых ударов вынуждены отходить.

* * *

21. VII, 17 ч. 04 м.

Коллективу редакции. Вместе со всем коллективом «Комсомольской правды» тяжело переживаем гибель старейшего нашего фотокорреспондента Бориса Иваницкого, отдавшего жизнь честному труду на благо Родины и погибшего на поле боя при исполнении своих корреспондентских обязанностей.

Жуков, Фишман, Островский.

* * *

21. VII, 19 ч. 10 м.

К сведению редакции. Получил телеграмму от 20 июля. Разъясняю: в моих телеграммах речь идет о том самом районе, о котором сообщило Совинформбюро, объявив о продвижении наших частей на Белгородском направлении. Я просил использовать передаваемые мною факты для составления корреспонденции, которую можно было публиковать по получении соответствующего сообщения Совинформбюро.

Это цепь боевых операций, которые проводились начиная с 12 июля, их результатом явился отход немцев на юг. В этой связи можно и должно использовать как фактический материал и мой рассказ о поездке на броневике в район боев и мои короткие сообщения, которые я давал в течение последних дней. Соблюдать хронологию не нужно, поскольку она в сводке Совинформбюро не приводится.

Необходимо собрать воедино отдельные, показывающие картину боев штрихи и детали, которые содержатся в этих телеграммах.

Добавьте, что сегодня, 21 июля, к концу дня наша гвардейская пехота добилась еще одного важного результата. В течение длительного срока немцы отчаянно цеплялись за две деревни на берегах тихой степной речки, прикрывавшие их фланг. Здесь шли упорные бон. Несколько раз немцы предпринимали в этом районе танковые контратаки. Однако сегодня здесь сопротивление их было сломлено, и населенные пункты перешли в наши руки. Немцы отброшены на юг. Линия фронта все больше выправляется, и от немецкого клина остается одно воспоминание.

В последние часы, однако, немцы усиливают сопротивление. Продвижение наших частей осуществляется под яростным артиллерийским и минометным обстрелом. В действие введено большое количество подтянутой немцами из глубины артиллерии и шестиствольных минометов. Немцы часто предпринимают контратаки.

Тем не менее наша гвардия непрерывно теснит врага, не давая ему закрепляться. Авиация наша по-прежнему господствует в небе. Много и плодотворно работают саперы, ликвидирующие минные поля, обильно расставленные немцами.

Сообщения о развитии этой операции даю каждый раз с пометкой «район боев». Одновременно, начиная с завтрашнего дня, начну передавать другой цикл сообщений, каждое из которых будет сопровождаться пометкой «действующая армия». Для них заведите другую папку. С фельдсвязью послал письмо с характеристикой обстановки корреспондентской работы на нынешнем этапе. Телеграммы мне шлите в два адреса: в штаб фронта и в ту армию, где я базируюсь. В штабе фронта я не бываю, но изредка туда заезжает Фишман. Привет!

Возвращенная земля

Район боев, 22. VII, 23 ч. 55 м.

Только что мы вернулись из долгой, утомительной, но волнующей, интересной поездки по земле, вновь очищенной от врага. Спидометр машины отсчитал десятки километров. На зубах еще хрустит черноземная пыль, и каждая складка одежды источает едкий, привязчивый запах гари, тлена, отработанного бензина — запах современной войны. Впечатлений от этой долгой поездки так много, и они так свежи, что трудно сразу перенести их на бумагу.

Первое и самое разительное — ощущение масштабов битвы, свершившейся на этом клочке земли, ощущение явственное, острое, чрезвычайно рельефное.

Мы читали в сводках о сотнях подбитых «тигров», видели на горизонте столбы дыма над скелетами этих «тигров», слышали грохот канонады, от которой болели барабанные перепонки, вдоволь наслушались свиста бомб, но все же надо было самим пройти полем битвы, собственными руками пощупать эти железные, скрученные в спирали броневые плиты, своими глазами увидеть вблизи страшные скаты высот, с которых содрана вся растительность, поговорить с колхозниками, вновь испытавшими, хоть и в течение нескольких дней, немецкое иго, чтобы полностью отдать себе отчет в масштабах свершившегося…

Сегодня к исходу дня, по сути дела, было почти покончено с пресловутым немецким «языком», который вытянулся было на север в результате чудовищного напряжения сил немецких армий, действовавших на Белгородском направлении. Тысячи танков, брошенных на этот участок фронта гитлеровским командованием, оказались бессильными прорваться дальше. Больше того, они не смогли даже задержаться в захваченных ими деревнях. Несмотря на непрерывные яростные контратаки эсэсовцев, наши части отшвырнули их, продвинулись в течение сегодняшнего дня еще на десять километров и полностью вернули землю, за которую в течение долгих десяти дней шли яростные бои с немецкими танковыми дивизиями.

И вот снова мы едем по дороге, каждый поворот которой заучен наизусть. Вот здесь наши части вели бой 10 июля, сюда можно было проехать 8-го… Отсюда можно было наблюдать за ходом боя 6-го… Это похоже на киноленту, которую крутят в обратном направлении. Но как изменились кадры этой лепты! Мы не говорим уже о внешних, резко бросающихся в глаза следах фашистов — об этих наглых дорожных указателях: «Нах Курск, 112 километрен», о разбросанных всюду обрывках берлинских газет и журналов, о мундирах, брошенных, чтобы легче было бежать. Все это давно примелькалось и было видено не раз — и под Москвой и минувшей зимой. Нет, на этот раз прежде всего замечаешь иное — именно масштабы, размах разгоревшейся на этой земле битвы и то невиданное ожесточение, с которым она протекала.

Знакомство с полем боя начинается у той самой многострадальной деревушки Зоренские Дворы, о горе которой мы уже рассказывали в корреспонденции «В засаде у танкистов». Сюда подкатился последний грязный, бурый от крови вал немецкого наступления, и здесь он разбился о советскую броню. Отсюда табуны «тигров» пустились в обратный путь под натиском Советской гвардии. Правда, далеко не все. Еще несколько сот метров по изрытому воронками шоссе, и сразу же ощущаешь страшный трупный смрад, сразу видишь кладбища «тигров», сразу начинаешь спотыкаться о разбитые ящики со снарядами и минами, лавировать между воронками, совершать сложные эволюции между указателями, напоминающими о минных полях. Короче говоря, сразу попадаешь на землю, принявшую на себя всю тяжесть войны.

Характерная деталь: подавляющее большинство разбитых, сгоревших танков, брошенных немцами, относится к классу «тигров». Вытянув длинношеие пушки свои, они беспомощно торчат на черной, выгоревшей земле, и неведомо откуда появившиеся колхозные ребятишки уже возятся в их башнях, смекая, как бы приспособить для своих ребячьих затей эти большие железные сараи.

«Тигр» — дорогая машина, построить ее не так легко, и, бросая такие дорогие машины в бой сотнями на крохотном плацдарме, Гитлер вел азартную игру. Что ж, азартные игроки почти всегда проигрывают!

«Тигры» стоят в одиночку и группами. Когда разглядываешь их остовы, проникаешься глубочайшим уважением к тем изумительно хладнокровным и искусным людям, которые сумели всю эту грозную боевую технику превратить в железный лом. На одном только «тигре» мы насчитали 24 прямых попадания артиллерийских снарядов, противотанковых пуль и гранат: танк сгорел. Он застыл среди наших окопов. На днище машины лежит грудка пепла, и обгорелые ребра в ней — все, что осталось от гитлеровского танкиста. Трупы остальных членов экипажа валяются неподалеку: они сумели выбраться из горящего танка, но уйти им не удалось. Когда мы подошли к этому «тигру», двое пожилых бойцов с явно недовольным видом копали яму, чтобы зарыть гниющее трупное мясо.

— Как же так, товарищи начальники, — говорил один из них, — всем работа как работа, некоторым даже почетная, а нам что?.. — И он зажал нос: покойные эсэсовцы беспокоили его обоняние.

Метрах в пятидесяти от «тигра» мы увидели три модернизированных немецких тяжелых танка «Т-IV», вооруженных дальнобойными пушками. Видимо, они вот так, как стоят, и шли тесным строем в атаку, рассчитывая устрашить нашу пехоту, — от машины до машины четыре-пять метров, и все пушки направлены в одну сторону. Им удалось ворваться на наш рубеж. Один танк стоит как раз на нашем окопе. Быть может, в ту минуту, когда немецкие танки влетели сюда, именно в этом окопе сидели наши герои — истребители танков, они и зажгли все три машины бутылками с горючей смесью? Но фашистам досталось не только от бутылок: на броне танков — десятки следов от снарядов и осколков.

Трудно сейчас восстановить картину боя на этом рубеже. Во всяком случае, складывается такое впечатление, что эта тройка сразу попала в какой-то огненный смерч, который мгновенно испепелил их. Немцы не успели даже развернуть машины и рассредоточить их. Пробитые осколками каски, обгорелый рукав кителя, одна чудом уцелевшая игральная карта, разбитая осколком сковорода, — смешно, но факт: почти в каждом танке мы находим сковороду, эсэсовцы-танкисты, — видимо, любители краденых яиц; гильзы снарядов, размозженные котелки, измятый хлеб, полуразложившаяся оторванная нога в немецком сапоге — вот все, что осталось от трех экипажей тяжелых немецких машин.

И вот так — на протяжении сотен метров! Надо помнить при этом, что немцы большие мастера по части эвакуации своей подбитой техники. Их части, прикрывавшие отход, дрались с исключительной свирепостью, стараясь выгадать время, чтобы утащить на юг те машины, которые еще можно восстановить. Каков же истинный масштаб немецких потерь, если даже то, что здесь осталось, так грандиозно?

Вначале мы останавливались у каждого «тигра», внимательно осматривая его, потом стали задерживаться только у групп «тигров» и, наконец, потеряли всякий интерес к ним. Только один заставил нас надолго задержаться. Это был исключительно любопытный экземпляр «тигра»: танк попал прямо под бомбу советского самолета, и она очень эффектно разложила его на составные элементы: одна гусеница змеей оплела ставшее перпендикулярно к земле днище танка, другая, разлетевшись на куски, легла метрах в пятидесяти от машины, башня ушла глубоко в землю, а мотор, рассыпавшийся на мелкие кусочки, разлетелся в стороны.

Что и говорить, на первых порах многие «тигров» побаивались: ведь всякая техническая новинка заставляет солдата настораживаться. Но теперь, когда мимо этих разбитых, обгоревших, искалеченных, тяжелых машин прошли спешащие на юг многотысячные колонны бойцов и каждый смог своими глазами поглядеть и своими руками пощупать их, можно смело сказать, что акции «тигров» в последние дни резко упали. Люди убедились, что «тигры» так же горят и так же пробиваются, как и любые другие машины.

При нас один молоденький боец, сняв пилотку и вытерев с висков обильный пот, погрозился морде тигра, намалеванной на башне, и зло сказал: «У, „тигра“ лютая, мы с тобой еще посчитаемся!..» А считаться у каждого есть за что. Достаточно присмотреться вот к этой только что возвращенной земле, поглядеть на ее раны, чтобы всем сердцем, всей душой своей возненавидеть «тигров», истерзавших ее. и тех, кто их сюда привел.

Прокладывая путь на север, немцы планомерно, километр за километром, скальпировали землю. Воронки лежат одна от другой в 10–15 метрах. Добрый курский чернозем раздроблен, смят, перемешан с глиной, поднятой бомбами из недр земли. Зеленый покров сорван. Рощицы в оврагах переломаны, выкорчеваны разрывами. Поля ржи уничтожены. Пепел, пыль, глина, а сверху след широких гусениц танков — таков июльский степной пейзаж 1943 года в этом некогда обильном и богатом крае.

И еще добавление к пейзажу: мины! Немцы расставляли их щедро, не жалея. Расставляли хитро, с адской изобретательностью. На каждом поле — свой порядок расстановки. Чтобы не подал голоса миноискатель советского сапера, мина уложена глубоко в землю, а сверху накрыта чуркой. На нее можно натолкнуться в самых неожиданных местах, даже в канавах. Пока мины не будут полностью обезврежены, движение в любом направлении совершается с соблюдением строгих предосторожностей, и сотни саперов в пестрых маскировочных халатах осторожно прощупывают обочины дорог своими щупами, отыскивая немецкие «сюрпризы».

Дорога ведет все дальше на юг. Вот уже и бессмертные рубежи танкистов-гвардейцев, которые приняли на себя самые мощные удары врага в первые два дня немецкого наступления. Как памятники изумительным подвигам танкиста Бессарабова и его друзей стоят на этом рубеже все еще грозные, застывшие навек сгоревшие советские танки. В памяти всплывают картины страшных битв 6, 7, 8 и 9 июля— ведь каждая из этих машин приняла на себя удар десятков немецких танков и уничтожила по меньшей мере по две-три машины противника.

Люки сгоревших советских танков наглухо задраены изнутри. Мы знаем, помним: экипажи не покинули их, они дрались даже тогда, когда пламя охватило их машины, дрались до тех пор, пока не начали рваться внутри свои раскалившиеся снаряды. Вокруг машин группами собираются бойцы. Они стоят молча, но молчание это красноречивее всяких речей. Те, что уходят дальше на юг, сосредоточенны и суровы. Они осторожно несут в сердцах своих гнев, стараясь не расплескать его до встречи с врагом.

Чем дальше на юг, тем свежее вражий след. Вот здесь немцы были позавчера, здесь — вчера, здесь — сегодня утром, здесь — три часа назад. Сворачивая с дороги в лесок, мы попадаем на командный пункт 11-й немецкой танковой дивизии, откуда немцы ушли буквально несколько часов назад. В лесу еще висят немецкие телефонные провода. На лужайке из объемистой цистерны заправляются немецким бензином наши грузовики. В блиндажах немецких командиров располагаются наши бойцы. Их смешит боязливая предусмотрительность какого-то оберста, который даже выход из блиндажа, обращенный к тылу, прикрыл броневым щитом, а окно завалил толстой литой плитой миномета.

Здесь же, в лесу, располагались ремонтные мастерские немецких танкистов: тут они ремонтировали своих «тигров». Брошено все: недоремонтированные танки и детали их. Отдельно лежат замаскированные свежесрубленными ветвями башни, отдельно — пушки «тигров», много разбросанных и сложенных штабелями снарядов. Немецкому штабу и инженерам пришлось поторопиться: гвардейцы сегодня проделали путь в 10 километров.

Двое командиров, усевшихся на немецкие зарядные ящики, допрашивают только что захваченного в плен мотоциклиста эсэсовской танковой дивизии. Черномазый, небритый, с виду заморыш, он на самом деле матерый разбойник: в петлице его мундира — красная ленточка железного креста, полученного еще в 1941 году при взятии Мариуполя. В его кармане — карта Северного Кавказа с указанием пунктов, где он побывал. Ауст — так он назвался — мечтал летом 1943 года продлить маршрут своих странствий по русской земле, но все вышло не так, как думалось. Сейчас ему нечего сказать, и он лишь автоматически повторяет то, что мы уже слышали от пленных здесь, под Белгородом, много раз: им сказали, что русские уже окружены, но теперь ясно, что русские не окружены, что у русских много танков, что они хорошо ими пользуются и что сейчас ничего хорошего немцам ждать не приходится.

Думая теперь только о своей личной судьбе, Ауст добросовестно рассказывает все, что ему известно о его части, и потом умолкает, безнадежно глядя в одну точку. Война еще не просветлила его темной головы, но она уже испугала его. Что ж, и это прогресс!

Бойцы со сталинградскими медалями на зеленых ленточках смотрят на пленного эсэсовца сурово. «Если бы вы знали, что вот такие, как этот, в Ольховке натворили, — сказал нам один боец. — Душа горит, как с теми колхозницами поразговариваешь!»

Ольховка— рядом. Немцев выбили оттуда и из соседней деревни несколько часов назад, и этому предшествовали волнующие события. Сегодня на рассвете в район Дубравы, где находились наши передовые отряды, прибежали три колхозницы, разыскали командира и со слезами заговорили: «Родные, милые вы наши, что же вы тут сидите? Немец нас в могилу загоняет, конец всей Ольховке приходит! Спешите, родные, пока не поздно!» Оказывается, вчера в Ольховку, в которой в течение двух недель хозяйничали гитлеровцы, явился отряд эсэсовцев и начал спешно чинить суд и расправу над мирными жителями. Сегодня утром эсэсовцы грозились сжечь село, а население угнать на каторгу в отместку за то, что оно высказало свои симпатии к Красной Армии.

Наши бойцы накануне вели жаркий бой и до предела устали. Однако как только они узнали, с какой мольбой обращаются к ним колхозницы-ходоки из Ольховки, они мгновенно поднялись, бурей обрушились на врага и вышибли его из Ольховки и еще нескольких других деревень, а гитлеровских карателей переловили и уничтожили.

Ольховка тут же, за лесом. Немцы пока еще недалеко, и мины то и дело рвутся на окраине. Но в деревне все равно уже начался праздник. Только две недели длилась на этот раз разлука с красноармейцами, но встречают их так, как будто бы прошла целая вечность: горячо обнимают, приветствуют, кланяются им, встречают с хлебом-солью.

Анна Васильевна Чепурных рассказывает нам:

— Чуток бы не поспели, всех бы нас порешил окаянный эсэс. Он только несколько дворов поспел угнать, а мы вот благодаря бойцам нашим живые остались. А что было-то, что было!.. Вчера пришел до нас из Покровки проклятый разбойник Петр Кочанов. Он при немцах в 1942 году старостой был и потом с ними ушел. Немцы теперь сюда, и он за ними, как пес. Приходит Кочанов — добра не жди. И верно. Пошел он с дезертиром одним Николкой по дворам коров собирать. Пособрал всех дочиста, согнал в табун и угнал с этим Николкой. Остались коровенки только у тех, кто успел их попрятать. А потом под вечер к нам солдатня навалилась. Согнали всех наших девок и давай их раздевать наголо и насильничать. Галдят: «Русс идет, все равно конец!» — и издеваются над ними. А с утра начали хаты запаливать… Да тут наши как нагрянули, эсэс и прыснул отсюда.

Две недели, только две недели на этот раз гитлеровцы пробыли на этой многострадальной земле. Их иго теперь в отличие от прошлых лет распространилось в дни наступления лишь на небольшую пядь нашей земли — только несколько деревень было вновь захвачено ими. Но каждый боец за эти годы научился по-настоящему ценить каждый метр родимой землицы и по горькому опыту знает, что такое фашистская власть. Освобождая города и села, он вдоволь насмотрелся на ужасы гитлеровского террора. И когда гвардейцы батальона, где комсоргом работает ветеран-сталинградец Турлигалиев, вошли в Ольховку и узнали, что там творилось, они поклялись бить фашистов еще сильнее, чем били до сих пор.

Сейчас, когда пишутся эти строки, геройский батальон, проделавший за последние десять дней путь около 40 километров на юг, наверное, ушел еще дальше вперед. А здесь, на возвращенной земле, медленно-медленно, еще колеблющимся огоньком начинает разгораться вновь робкая, но уже улыбающаяся жизнь.

Уже темнело, когда мы проезжали обратно через Зоренские Дворы. Среди развалин копошились какие-то тени. Мы остановились, подошли поближе. Горячее чувство обожгло сердце — это к своему пепелищу вернулись колхозники! Этим людям негде жить, у них нет крова над головой. Они еще полны страшных переживаний — многие из них были в селе, когда сюда прилетели сотни самолетов, чтобы стереть его с лица земли. Многие потеряли своих близких. Но вот над развалинами Зоренских Дворов снова поднят красный флаг. Колхоз восстанавливается. И из тыла уже потянулись обратно люди, чтобы поторопиться убрать хлеб, навести порядок на огородах, изрытых разрывами мин, войти в привычный ритм жизни и работы, а к осени поставить вокруг полуразрушенных печей новые срубы, накрыть их на первых порах хотя бы соломой и зажить по-старому, по-советскому, по-хорошему.

У соломенного шалаша стояла телега. К ней была привязана корова. Пожилая колхозница и пятеро ее детей рылись в мусоре, отыскивая в нем остатки своих вещей. Мы разговорились, и колхозница посвятила нас в одну из тех трагических историй, которыми так богаты были эти две недели.

Семья к весне уже начала оправляться от страшных последствий немецкой оккупации 1942 года. Колхоз посеял хлеба. Чаплыгины засадили огород. Им было, конечно, трудновато: глава семьи Федор Григорьевич Чаплыгин долго и тяжело болел, не вставая с постели, но Мария Ивановна и четверо ребят неутомимо работали. Хлеба уродились хорошие, огороды тоже пошли сочные, и жить бы Зоренским Дворам без беды, не полезь опять Гитлер. 8 июля немцы подошли совсем близко, и ночью ракеты ярко освещали двор.

Старик приказал жене уйти с детьми в Знобиловку, за семь километров отсюда. Его слово было законом, и семья повиновалась. Запрягли корову в телегу, погрузили на нее скудный скарб и ушли, простившись с отцом семьи. Он остался лежать на скамье, суровый, сосредоточенный, готовый к смерти. Утром прилетели «хейнкели». Они старательно перепахали деревню, разрушая дом за домом. Бомбы били всех подряд: агронома Пекшина, мальчонку Пашу, эвакуировавшегося из деревни, расположенной еще ближе к переднему краю, бабушку Наталью и многих-многих других.

Старый Чаплыгин все так же безучастно лежал на скамье и ждал, что будет дальше. Никто не знает, о чем думал он в эти последние часы своей жизни. Долгая болезнь приучила его философски смотреть на жизнь, и он был на редкость спокойным человеком, но фашистов терпеть не мог. Он знал, что если б не немецкая оккупация, советская власть обязательно вылечила бы его. Бомба попала в хату и развалила ее. Чаплыгин еще был жив. С трудом поднявшись, он увидел, что все село в огне. На дороге застыли ручьи крови. Земля вздымалась фонтанами. Больше оставаться здесь было невозможно, и он пополз к Знобиловке, останавливаясь и подолгу отдыхая после каждого метра. Осколки щадили его. Так он дополз до перекрестка, там и умер.

— Там его назавтра и нашли, — тихо сказала старшая дочь Чаплыгина комсомолка Таня. — Мы с Ниной молочка ему несли. Несем, а он уже мертвенький у дороги лежит. На том месте его и похоронили. Нам еще одна женщина чужая помогла.

Родная многострадальная земля наша, сколько бед, сколько горестей ты испытала за время этой страшной войны, сколько крови и слез приняла на свою грудь! Трудно говорить и трудно писать обо всем том, что видишь и узнаешь на дорогах войны, которыми мы проходим, тесня поразительных в своем одичании фашистов. Наша гвардия вернула нам землю, на которой эсэсовские дивизии были хозяевами в течение двух недель. Но ведь впереди еще обширнейшие области, где фашистские тюремщики владычествуют уже без малого два года.

Гвардейцы знают, с какой тоской вспоминают там о Красной Армии наши люди. И когда они проходят такими деревнями, как Зоренские Дворы или Ольховка, каждый думает об одном: «Сколько километров мы сумеем пройти завтра, послезавтра, через день и каждый день до тех пор, пока немецкая речь звучит еще на нашей земле?»

Сейчас поздняя ночь. Над выгоревшей июльской степью — черная душная ночь. Гирляндами виснут надоевшие ракеты. Слышится неумолкающая канонада. Горячий южный ветер, обшаривающий обгорелые танки, несет такой густой трупный смрад, что многие надевают противогазы. Но люди идут и идут вперед, полные решимости пройти через любые трудности, но достигнуть желанной цели.

* * *

К сведению редакции. Сейчас, по-видимому, наступит небольшая пауза в преддверии важных событий. Тем временем будем готовить материалы, которые передадим вам в нужный момент.

ТАНКИ, ВПЕРЕД!

На исходном рубеже

23. VII, 10 ч. 45 м.

К сведению редакции. Вчера Фишман был в штабе фронта. Начальник штаба генерал-лейтенант Иванов принял военных корреспондентов и рекомендовал им направиться в 40-ю армию, которой командует генерал-лейтенант Москаленко. Мы поспешили по указанному адресу в ожидании событий.

Пока что здесь тихо. Немцы в основном ушли на рубеж, с которого они начали 5 июля свое наступление, и еще раз укрепляются там, опасаясь, что Красная Армия начнет мощное контрнаступление с далеко идущими целями.

Как всегда в таких случаях, больше всего заняты работники штабов, а в частях принимают пополнения, приводят в порядок технику, подтягивают тылы, обживаются на занятых рубежах, делятся боевым опытом, полученным в последних боях.

Мы обосновались в деревне Лески, стоящей вдалеке от больших дорог. Гитлеровцы сюда заглянуть не успели, поэтому деревня не опалена огнем войны.

Сегодня ездили к командующему. Его штаб размещается в глубоком лесистом овраге, в просторных, на совесть сделанных блиндажах. Худощавый подтянутый генерал принял корреспондентов любезно, но никаких сенсаций не обещал. Похоже на то, что нам придется еще некоторое время потерпеть, пока назреют долгожданные события.

Член Военного совета армии бывший секретарь Харьковского обкома партии товарищ Епишев дал нам ряд полезных советов. Он справедливо считает, что главное сейчас в работе военных корреспондентов — показ боевого опыта, образцов воинского умения, показ командиров и бойцов, овладевших искусством воевать. Каждая удачно написанная статья о боевом опыте зачитывается в частях до дыр.

Учтем!

Побывали в 161-й пехотной дивизии, которой командует генерал-майор Петр Вакулович Тертышный. Минувшей зимой дивизия прошла с боями 700 километров! Собрали интересный фактический материал.

Начинаю передавать заметки, которые вам скоро пригодятся.

* * *

Действующая армия, 23.VII.

Фронтовой пейзаж. Извилистая линия фронта проходит по границе Украины. Вот там, за этой заболоченной лощинкой, начинается святая многострадальная украинская земля. Достаточно сделать один мощный рывок на юг, и нога советского воина твердо станет на нее.

Даже здесь, по эту сторону линии фронта, явственно ощущается близость Украины: ширококрылые ветряные мельницы, чистенькие беленые хатки под соломенной крышей, садики при них, яркие пунцовые мальвы, высокие тополя, шумящие серебристой листвой…

Глубокие овраги заросли орешником, дикими грушами и яблонями. Ребятишки лакомятся душистой лесной малиной. Слышится родная украинская речь. Здесь, на рубеже Украины, много сел, в которых почти все население принадлежит к украинской национальности. Все это неустанно напоминает бойцу о его долге, который отягощает душу уже давно. Давно пора прийти на помощь страдающей Украине!

Разведчики в течение многих дней изучали этот родной пейзаж со своей, специфической точки зрения: их интересовали не просто сады, а такие, в которых могли бы укрыться танки перед выходом в атаку. Они присматривались к оврагам, заросшим малинником, как к путям подхода резервов к переднему краю. Их интересовали каждая тропа, каждый проселок. Ведь на войне нет мелочей, и в будущем должны быть учтены все детали.

Особенно внимательно разведчики изучают систему обороны противника. Неустанные поиски, постоянное наблюдение, разведка боем дали возможность установить точную конфигурацию немецкой обороны, которая сооружалась с большой тщательностью на протяжении многих месяцев.

Траншеи, отрытые в полный рост, тянутся на многие километры. За первой линией — вторая, за второй — третья. Передний край опутан колючей проволокой во много рядов. Отрыты многочисленные противотанковые препятствия. В огромном количестве расставлены мины. Мирный с виду пейзаж тихих украинских деревушек, превращенных гитлеровцами в опорные пункты, таит в себе множество коварных «сюрпризов». Здесь хата представляет собой лишь маску дота, там огород маскирует окоп.

Мирных жителей в таких деревнях давно нет: они либо угнаны фашистами в тыл, либо истреблены.

Разведчики рассказывают обо всем этом бойцам, среди которых много украинцев, и в сердце каждого еще сильнее загорается лютая злоба против врага, осквернившего наши милые украинские селения.

* * *

Гвардии лейтенант Б. получил переправленное через линию фронта письмо от сестры — комсомолки Люси. В этом письме говорится:

«С тех пор как мы расстались, случилось многое. Несколько слов о себе. Как тебе известно, после освобождения нашего родного Харькова Красной Армией я работала в комсомольской организации, а здесь наши войска после восьмидневных трудных боев оставили город… Но я действую во вражеском тылу.

Теперь хочу написать о Харькове. Наш город немцы превратили в заброшенное кладбище, по которому люди бродят как тени. На нашей улице многие умерли с голоду. Многие наши близкие и знакомые расстреляны. Маша, Дора и Женя повешены, а их дети Вова, Аня, Маня и Леня погибли.

Стадион „Динамо“ превращен в место массовых казней. Здесь у северной стены расстреляны сотни коммунистов и партизан. Среди расстрелянных — Саша Зубарев. Мы за него сторицей отомстили подлым фашистам. Только я вместе с комсомолкой А. истребила 37 гитлеровцев.

На всем протяжении улицы Свердлова, на каждом балконе и на воротах висят повешенные. Но ничто не устрашило советских патриотов. Гитлеровцы гибнут один за другим от метких партизанских пуль. Неугасима наша ненависть к врагу.

Дорогой Вадим, помни мой завет: герой тот, кто умно и храбро умер, но дважды герой тот, кто сумел победить врага и остался живым. Учись у опытных командиров, воюй отважно, но не безрассудно, береги себя и бей больше врагов».

Это письмо напечатала фронтовая газета, и агитаторы читают его в подразделениях перед боем.

* * *

Боец Федор Дерюгин получил страшное письмо от младшей дочери. Его родное село больше года было в лапах немцев. Катя писала ему:

«Здравствуй, дорогой папенька! Шлет вам низкий поклон ваша дочь Катя, еще кланяется ваш сын Тимоша. Он лежит и ходить не может. Когда пришли немцы, забрали его и всех забрали. Потом Тимоша рассказал, что крепко били его шомполами и палками. У него в середине лопнула жила, и ноги начали сохнуть. Потом кланяется вам тетя Дуня. Теперь она живет с нами в одной избе. Изба хорошая, выстроили ее нам красноармейцы. А избу нашу, дяди Николая и старого Федора немец спалил.

Когда мы бежали от пожара, немец в нас стрелял. А мама не хотела бросить корову, и ей попали пули в живот, а кругом немцы стоят и смеются.

Пока не пришла Красная Армия, мы жили в логу, в яме. Было холодно, и кушать нечего. Я уходила и копала в поле бурак, простыла очень, и у меня руки еще не зажили.

Теперь мы живем хорошо. Тетя и я посадили огород, кушать есть что. Дедушка Абрам из сельсовета привел нам корову и сказал: „Советская власть сиротам корову дает“. Тетя плакала. Корова хорошая, и хлеба тоже дали. Живем хорошо, чего и вам желаем.

Только, папенька, прикажите, чтобы Тимоша меня кривой не обзывал; я не виновата, что немец мне цигарку в глаз ткнул. Тетя Дуня сказала прописать вам еще, как дядю Алексея повесили немцы. Страшно было. Его вешают, а он кричит: „Уничтожил я вас, гадов, двадцать семь штук, да жаль — мало! Бейте их, товарищи, без пощады!“

Немцы кругом бегают, народ разгоняют, а люди уходить не хотят, дядю Алексея слушают.

Потом все плакали и говорили, что он герой. Еще немцы расстреляли 41 человека из нашего села».

Это письмо Федор Дерюгин перед боем читал своим товарищам.

* * *

24. VII, 23 ч. 31 м.

К сведению редакции. Передаю рассказ комсорга батальона А. Турлигалиева, гвардии лейтенанта, о том, как комсомольская организация ведет работу в наступлении.

Хотел сопроводить этот рассказ передовой, но боюсь, что не успею, а такая передовая крайне нужна. Внимательное ознакомление с работой батальонных бюро в ряде частей показывает, что батальонное звено до сих пор часто работает не столь активно, как хотелось бы комсомольцам.

Надо предложить военным корреспондентам на других активных направлениях всерьез изучить опыт комсомольской работы в наступательных боях и показать его. Это важнее, чем наши рассуждения о наступлении. Телеграфьте, напечатаны ли рассказ комсорга роты Погромского и передовая к нему.

Передаю текст. Привет.

* * *

— Наша часть имеет славные боевые традиции, — говорит комсорг батальона А. Турлигалиев. — За доблестные успехи под Сталинградом мы получили гвардейское знамя. Бои мы вели в районе Тракторного завода. Золотистые медали с зелеными ленточками, которые мы на этих днях получили, будут всегда напоминать нам о той поре, когда мы били и громили группировку Паулюса, выковыривая гитлеровцев из их последних убежищ. Сейчас, когда наша часть снова участвует в наступательных боях, мы, ветераны батальона, стараемся сделать все, чтобы умножить эти боевые традиции и закалить в боях молодое пополнение.

Итоги первых дней сражения, в котором участвует наш батальон, показывают, что наша комсомольская организация неплохо справляется с задачами, поставленными перед ней, — многие комсомольцы уже отличились, получили награды. Мы прошли с боями вперед десятки километров, и на всем этом трудном, но почетном пути комсомольская организация успешно делала и делает свое ответственное дело.

Как мы готовили наших комсомольцев к наступательным боям, как воспитывали пополнение, как строили свою работу? В бюро батальонной организации нас входило семь человек. Это главным образом средние и младшие командиры, активисты нашей организации. Я, мой заместитель — санитарка Женя Никулина и ряд других активистов батальона — участники боев за Сталинград.

Члены бюро расставлены с таким расчетом, чтобы в каждой роте был наш «полпред», помогающий во всей практической работе комсоргу роты.

Серьезное внимание мы уделили подбору боевых заместителей, с тем чтобы в случае выхода из строя любого комсомольского работника батальона его немедленно заменил новый товарищ и чтобы работа не прерывалась. У меня, например, было два заместителя — Никулина и Пышкин — гвардии старший сержант, командир орудия. В нынешних боях Пышкин погиб смертью героя, уничтожив вражеский танк и две автомашины.

И я и мои заместители, члены бюро, непрерывно находились в ротах и взводах, постоянно помогали комсоргам рот и групкомсоргам, рассказывали молодежи о боях за Сталинград, в которых мы участвовали, читали бойцам рассказы об интересных эпизодах этих боев, занесенные в историю части, организовывали гласный обмен боевым опытом. Многие ветераны шефствовали над молодыми бойцами, помогали им быстрее освоить боевую технику, научиться правильно вести себя на поле боя, изучить основы боевых уставов.

Комсомол завязал крепкие дружеские связи с бойцами старших возрастов, которые помогали нам воспитывать молодежь, Опытный пулеметчик Кривко, например, по-отечески учил одного молодого бойца, который, будучи необстрелянным, побаивался свиста пуль.

Всю воспитательную работу мы ставили так, чтобы внедрить в сознание каждого комсомольца, каждого молодого бойца мысль о том, что честь батальона превыше всего, что ради сохранения и умножения славных традиций нашего батальона мы должны идти на преодоление любых трудностей в бою. Мы учили молодежь равняться на героев Сталинграда, чьи боевые дела — образец высокой воинской чести. Этой теме были посвящены многие беседы, собрания, индивидуальные разговоры. Как показал опыт последних дней, вся эта работа оставила глубокий след в сознании молодых бойцов.

Мы располагали несколькими месяцами для учебы в относительно спокойной обстановке. Но вот пришел снова наш боевой час, и мы получили приказ о наступлении. Трудно передать словами тот подъем, который охватил наших бойцов: ведь мы давно ждали такого приказа. Все члены бюро организации нашего батальона тут же разошлись по ротам и взводам и вместе с комсоргами еще раз проверили расстановку сил, определили по указанию командиров свое собственное место в бою, провели короткие беседу, собрания, митинги — где как позволяла обстановка. В каждом отделении был выделен ведущий комсомолец, обязанный передавать дальше по цепи короткие агитационные информации в бою, лозунги и т. д.

Особое внимание мы уделили группе пополнения, которая влилась в наш батальон перед самым боем. Мы переговори ли буквально с каждым из новичков, объясняя им боевую задачу, рассказывая, в какую славную часть они прибыли, разъясняя, какая высокая честь выпала на их долю — драться рядом с закаленными сталинградцами. Эти короткие, но интересные беседы сыграли в бою огромную роль. Опыт показывает, что боец из свежего пополнения всегда дерется втрое успешнее, когда он сразу же вошел в часть, как в родную семью, когда в первой же атаке он чувствует, что рядом с ним идут вперед испытанные воины. «С такими не пропадешь!» — думает новичок, и к нему приходит та золотая уверенность в себе, которая и делает человека героем.

Наш полк получил трудную задачу — штурмовать населенный пункт, сильно укрепленный немцами, Мы с ходу ворвались в него и заняли северную окраину, но дальнейшее продвижение замедлилось. Завязались ожесточенные уличные бои, потребовавшие большого напряжения всех сил каждого из нас. Продолжались они целых три дня. В ходе этого затяжного боя было особенно важно непрерывно вести воспитательную работу, подбодрять, воодушевлять живым большевистским словом молодых бойцов, боевое крещение которых оказалось таким сложным. Члены бюро, мои заместители и я сам непрерывно находились в боевых порядках, старались личным примером воодушевлять бойцов, следили за успехами рядовых комсомольцев и делали все, чтобы сделать эти успехи достоянием широкой гласности.

Сталинград научил нас вести уличные бои, и опыта у нас было достаточно. Энергии, самоотверженности у молодежи было сколько угодно, Естественно, что с первых же часов боя батальон стал выдвигать замечательных героев, подвиги которых могли служить образцами для всех.

Используя комсомольскую цепочку, мы немедленно передавали из взвода во взвод, из отделения в отделение последние известия о бое: «Комсомолец артиллерист Тараскин зажег три „тигра“! Деритесь, как Тараскин»; «Бронебойщик Григорьев подбил тяжелый танк! Комсомольский привет герою Григорьеву!»; «Комсомолец снайпер Усманов расстрелял в уличном бою десять гитлеровцев! Начинайте охоту за фашистами, не давайте им свободно передвигаться по улицам, бейте их по-усмановски!»

Такие короткие весточки непрерывно неслись из края в край батальона. Они очень бодрили людей. Каждый боец видел перед собой образцы поведения; у каждого внутри рождалось чувство гордости за свой батальон, в котором вершатся такие славные боевые дела. Каждому хотелось, чтобы и о нем сказала свое слово комсомольская цепочка, чтобы и о нем услышал весь батальон. Так рождалось здоровое стремление молодых бойцов отличиться в сражении, выйти в первые ряды подразделения.

В первые же дни боев сказались замечательные результаты военной выучки наших комсомольцев. Они действовали умело и решительно, штурмуя опорные узлы врага, участвуя в уличных боях самостоятельно и умело. И уже после двух дней боя семь комсомольцев нашего батальона были награждены орденами. Отлично показали себя в сражении буквально все наши активисты. Достаточно сказать, что все до одного комсорги рот нашего батальона представлены к правительственным наградам.

Комсорг третьей роты Денисов, например, которого командир роты гвардии лейтенант Алейкин всегда называл своим первым помощником, несколько раз водил отделение в атаку под ураганным огнем противника, настойчиво добиваясь успешного решения боевой задачи. Комсорг Блохин, пулеметчик по специальности, действовал дерзко и умело. За короткий срок он уничтожил 18 гитлеровцев и своими действиями в значительной мере облегчил выполнение боевой задачи, стоявшей перед нами. Сейчас Блохин выдвигается на ответственный пост комсорга соседнего батальона взамен выбывшего из строя. Комсорг взвода противотанковой артиллерии Тараскин, как я уже отмечал выше, сумел в короткий срок поджечь три «тигра».

Я мог бы здесь перечислить таким образом всех комсоргов нашего батальона — все они отличились в боях. Но вряд ли в таком перечислении есть необходимость. Важно отметить лишь то, что буквально каждый активист глубоко проникся сознанием, что личный пример в бою является сильнейшим средством воспитания молодежи, и это средство мы использовали в полной мере.

Боевую задачу наш батальон вместе со всей частью выполнил успешно: после упорных уличных боев населенный пункт был очищен от врага. Немцы начали откатываться на юг, а мы, не давая им опомниться, преследовали их, громили и били. Бои продолжались день и ночь в течение ряда дней, продолжаются они и сейчас. В этой обстановке, конечно, очень сложно вести систематическую массовую работу, но мы делали и делаем все, чтобы жизнь нашей организации не замирала ни на один момент.

Я с гордостью могу сказать, например, что в самом разгаре наступательных боев мы ухитрились выпустить на переднем крае три номера боевого листка. То, что в условиях стабильного фронта является простым, привычным делом, в наступлении подчас превращается в большое и трудное мероприятие. Так и с этими боевыми листками. Вовсе нелегко было писать их комсомолке Грудкиной, когда кругом рвались снаряды и свистели пули! Но она аккуратно и четко выполнила поручение. Листки пошли по ротам и взводам и сделали свое дело.

В одном из листков мы опубликовали, например, письма, полученные героями нашей части от командования дивизии с благодарностью за боевые успехи. Боевым друзьям снайпера Усманова было приятно прочесть такие строки, обращенные к этому храброму воину: «Вам, герою нашей Родины, славному снайперу, уничтожившему десять заклятых врагов, командование дивизии шлет пламенный сердечный привет и жмет вашу мужественную руку! Слава вам, богатырь! Желаем вам новых боевых успехов!»

С большим подъемом встретил весь батальон и письмо, адресованное командованием нашей всеобщей любимице Жене Никулиной, которая в течение нескольких дней вынесла под сильным обстрелом с поля боя 45 раненых. Командование дивизии писало Жене: «Врага уничтожить — большая заслуга, но друга спасти — это высшая честь. Родина никогда не забудет вашего славного подвига». Никулина — мой первый заместитель, и ее боевые успехи еще больше подняли ее авторитет и авторитет всего комсомольского бюро в глазах бойцов. На днях она была награждена орденом Красной Звезды.

Мы старались использовать малейшую возможность для того, чтобы провести во взводе, в отделении хотя бы короткую беседу о последних событиях на нашем участке фронта, проинформировать бойцов о новостях с других участков фронта, о том, что делается в нашем тылу, о международных событиях. Во время боя самоотверженно работали наши связные, письмоносцы. Невзирая на сильный обстрел, они доставляли в роты письма и газеты Это был незаменимый материал для агитационной работы: что может подействовать на бойца сильнее, чем вовремя полученное патриотическое письмо из тыла? Часто такие письма с разрешения адресата тут же на боевом рубеже в минуту короткой передышки комсомольцы читали вслух. Тут же завязывалось непринужденное собеседование по поводу прочитанного. Люди уходили в атаку с твердой решимостью нанести врагу смертельный удар.

В отделениях и расчетах в период наступательных боев мы систематически проводим читки газет. Большую статью, конечно, тут не прочтешь, но основные сообщения с фронта и из тыла, а также из-за границы обязательно бойцу сообщить надо. Очень важно, чтобы он не чувствовал себя оторванным от жизни, чтобы он ощущал, что даже в таком трудном бою сохраняется привычный ритм, которым он жил еще до начала этих боев.

В ходе боев мы ни на один день не приостанавливаем организационной работы. Достаточно сказать, что в эти дни мы приняли в ряды комсомола 17 молодых бойцов, отличившихся в боях. Сейчас поступило еще шесть заявлений. Думаю, что и эти долго не пролежат, постараемся сегодня же их разобрать. Комсомольцы, отличившиеся в боях, подают заявление в партию. Вступление в ряды партии — большое событие в жизни молодого человека, и мы очень серьезно относимся к нему, С радостью рекомендуя в ряды коммунистов своих лучших товарищей, стойко показавших себя в битве, мы в то же время отдаем себе отчет, что эта молодежь должна еще пройти большую жизненную школу и мы, комсомол, должны им помочь стать настоящими большевиками. Мы сохраняем комсомольцев, вступающих в кандидаты партии, в составе наших организаций. Они работают у нас, образуя партийное ядро организации, — работа в комсомоле является их основной партийной обязанностью.

В период последних наступательных боев в партию принято уже 12 комсомольцев.

Мы продолжаем наступление, каждый день отвоевывая у врага километр за километром родную нашу землю. Комсомольцы нашего батальона сражаются в этих боях храбро и умело; и мне, как комсоргу батальона, приятно сознавать, что в боевых успехах батальона есть доля трудов и нашей комсомольской организации. То, что мы делали и делаем, — только начало большой и ответственной работы, которую призваны выполнить батальонные комсомольские организации; и было бы очень хорошо, если бы и комсорги других батальонов поделились на страницах «Комсомольской правды» опытом своей работы в период наступательных боев.

Особенно хотелось бы мне узнать, как в других частях комсорги батальонов проводят агитационную работу в период наступления, как ими руководят полковые бюро, как практически удается комсоргам в период боя осуществить руководство ротными комсоргами и групкомсоргами. У нас ведь иногда случается так: попадешь в одну роту и воюешь вместе с нею, а что происходит в это время в других ротах, не знаешь. Все эти вопросы надо было бы осветить на страницах газеты.

Одним словом, товарищи комсорги батальонов, давайте делиться опытом.

На отвоеванных позициях

26. VII, 13 ч. 20 м.

К сведению редакции. Передаю репортаж из полка Героя Советского Союза, который вышел на старый рубеж и тем самым восстановил положение, существовавшее до 5 июля.

* * *

В густом лесу у переднего края клубится туманная дымка. Только что отгремела гроза, и усталая земля, тяжело вздыхая, возвращает небу влагу, На сырых лужайках, сверкающих глянцем свежей зелени, стоят, словно литые, батальоны, укрытые листвой от чужого взгляда. На загорелых лицах написано глубокое волнение и внимание: командиры читают приказ главнокомандующего. Лесное эхо повторяет каждое слово, и слова эти ложатся в сердце: «Проведенные бои по ликвидации немецкого наступления показали высокую боевую выучку наших войск, непревзойденные образцы упорства, стойкости и геройства бойцов и командиров всех родов войск, в том числе артиллеристов и минометчиков, танкистов и летчиков».

Командир этих храбрых людей, еще молодой, но много повидавший на своем веку офицер с Золотой Звездой на груди и полковничьими погонами на плечах, стоит немного поодаль.

Он невольно любуется ими — кому, как не ему, прошедшему со своими питомцами минувшей зимой 700 километров от Воронежа до предместий Полтавы, выдержавшему всю тяжесть оборонительных боев под Харьковом и с честью отразившему летнее наступление немцев вот на этом маленьком участке, доверенном его части, — кому, как не ему, знать цену каждому из них!

Вон тот, к примеру, невысокий, хилый с виду боец, в прошлом редактор районной газеты, сумел перебить больше 50 гитлеровцев. Этот стройный, немного мечтательный юноша оказался в бою беспощадным мастером рукопашных схваток. Да, каждый из них, ветеранов, с честью заслужил высокую похвалу главнокомандующего!

18 дней продолжались бои, И какие бои! Михаил Сипович брал в сороковом году штурмом «миллионный» дот «линии Маннергейма»; тогда-то он и получил звание Героя Советского Союза; в сорок первом дрался много дней в полном окружении западнее Гродно; в сорок втором прорывал немецкую оборону на Дону, много раз глядел в глаза смерти. Но, не кривя душой, он может сказать, что в таких сражениях, как нынешнее, ему еще не доводилось бывать.

Многие не дожили до нынешних победных дней. Вместе с главнокомандующим их соратники воздают им вечную славу. Многие были ранены. На их место встала молодежь, готовая в будущих боях повторить дела ветеранов. В первой же схватке позавчера молодые бойцы показали себя отлично; и полковник с одинаковой теплотой во взоре глядит на тех, кто вместе с ним в незабываемый зимний день входил в Валуйки, и на тех, кто позавчера, впервые попав под пули, штурмовал траншеи, захваченные немцами 5 июля.

С какой гордостью бойцы входили в эти траншеи, перекопанные снарядами, кое-где почти сровнявшиеся с землей, в эти блиндажи, измочаленные взрывами! С каким особым, ни с чем не сравнимым чувством удовлетворения разглядывали они этот родной рубеж, возвращенный ими Родине!

5 июля часть полковника Сиповича находилась на другом участке фронта. Все же в отбитые сейчас у врага дзоты и окопы они входили, как в свои собственные.

Часть подошла в район боев 7 июля и с ходу вступила в сражение, заменяя обескровленное подразделение, на которое за день до этого обрушились во много раз превосходящие силы противника. До прихода части Сиповича здесь уже двое суток вела неравный бой, истекая кровью, горсточка наших гвардейцев. Немцам удавалось продвигаться на сотню, на две сотни метров после каждой ожесточенной атаки — они продвигались вперед только там, где все до одного гвардейцы уже были мертвы. Приказ Гитлера снова и снова гнал их в наступление. И, как ни были велики их потери, немецкие войска упрямо возобновляли атаки. Они уже захватили урочище Королевский лес, заняли первую линию наших траншей и бешено рвались дальше, стремясь во что бы то ни стало выйти к железной дороге и тем самым поставить под угрозу фланг нашего соединения.

Надо было цепляться за каждый бугорок, за каждый кустик, чтобы задержать сильнейшего врага и измотать его. Так приказывало командование, так подсказывала солдатская совесть. Но удержаться на том рубеже, на который немцы оттеснили горсточку гвардейцев, было бы немыслимо: он проходил по дну лощины, и гитлеровцы, захватившие высоту, заросшую лесом, держали всю эту лощину под ураганным огнем. Значит, оставался один выход — вырваться из этой лощины вверх, сбить немцев и закрепиться в лесу.

Честь первого удара была предоставлена взводу автоматчиков комсомольца младшего лейтенанта Емельянова — красе и гордости подразделения. Боевой приказ автоматчики приняли с волнением; они давно ждали случая сразиться с врагом. Комсорг батальона маленький голубоглазый шустрый паренек Алеша Рыков, прошедший с подразделением весь его боевой путь, сказал комсомольцам короткую речь:

«Помните, на вас смотрит вся часть! За вами почин, Не опозорьте нашего полковника и комсомол!»

И автоматчики ушли к переднему краю. Ушли с песней:

Песня умолкла: автоматчики вошли в высокую рожь. Томительное молчание длилось долго, и комсорг, как и все, сильно волновался до той самой минуты, когда издалека донеслось громовое «ура» и разом грянули автоматы. Теперь все было в полном порядке — это означало, что автоматчики подобрались во ржи незамеченными вплотную к окопам, захваченным немцами, и обрушились на врага.

Гитлеровцы бежали. Полтора километра бежали они до самого леса, а наши автоматчики вели по ним огонь. Сипович улыбается, вспоминая эти минуты, и комсорг улыбается, и бойцы хохочут — весело было бить бегущего противника! Но его бегство продолжалось недолго: у гитлеровцев было тогда еще много резервов, и приказ Гитлера гнал их на Курск. Назавтра снова разгорелись бои — сначала оборонительные, а потом опять наступательные. Лучший вид обороны — это все же удар!

Гитлеровцев сначала выгнали из лесу, потом выгнали из траншей за лесом, и железный клин встал им поперек горла, хотя там, правее, они еще шли вперед. Но здесь, с фланга, им впилась в бок советская пехота, и расширить фронт прорыва гитлеровскому командованию никак не удавалось.

К селению с поэтическим названием Неведомый Колодезь по безыменным рощам и оврагам потянулись две немецкие пехотные дивизии и 45 танков. Громыхая, катили тяжелые орудия. Немцы решили предпринять еще одну попытку смять и отбросить нашу пехоту, висевшую у них на фланге. Численное превосходство гитлеровцев не смутило хладнокровного советского генерала, командовавшего соединением. Недаром в дни зимней кампании он был награжден орденом Суворова 2-й степени, недаром прошел долгую двухлетнюю школу войны. Он приказал пехоте еще лучше окопаться, умело расставил свою артиллерию, часть сил отвел в резерв, чтобы в решающую минуту подкрепить тот участок, где обозначится направление главного удара немцев. А удар этот, как и предугадывал генерал, направлялся как раз туда, где стояла дружная, сплоченная, сильная часть Сиповича, — в нем генерал был уверен.

Ровно в 18 часов 00 минут заговорили сразу два немецких артиллерийских полка. 6 тысяч снарядов подвезли на огневые позиции немцы, и все эти снаряды были обрушены на крохотный участок, который занимала часть Сиповича. А на этом участке главный удар был обрушен на подразделение под командованием старшего лейтенанта Соколова.

Сипович со своего наблюдательного пункта с волнением и болью наблюдал за этой пядью земли, накрытой сплошным покрывалом из дыма и пыли. Он то и дело наклонялся к микрофону и порывисто говорил: «Сосна, Сосна! Я — Семнадцать… Как обстановка?» И радио доносило в ответ: «Держусь!»

Когда все 6 тысяч немецких снарядов легли на высоту и весь покров ее до последней травинки был содран, два батальона немцев поднялись в атаку. Они шли в рост, бес порядочно стреляя и выкрикивая что-то несуразное. Их командование, видимо, полагало, что после такой адской артиллерийской подготовки ни одно живое существо на высоте не уцелеет и что на долю автоматчиков придется очень простая задача: продвинуться вперед и без боя занять пустой рубеж. По стоило им подойти к этому рубежу на 80—100 метров, как два станковых пулемета и десятки автоматов и винтовок, ощерившись, начали свой строгий разговор.

Туча едкого порохового дыма поднялась над полем. Немцы присоединили к ней дымовую завесу, которую протянула на несколько километров их специальная машина. Но и завеса не помогала им. Тогда немцы начали массировать атаки, наращивая удар. Уже стемнело. Трудно было различить что-либо в 10 метрах, а на поле не смолкал треск пулеметов и автоматов, грохотали разрывы снарядов, мин, вопили немцы, гремело русское «ура», и Соколов отрывисто повторял в микрофон: «Держимся!.. Держимся!»

Сипович понимал, что близится все же та страшная минута, когда немцы ворвутся в траншею. Оглушенные канонадой, ослепленные блеском разрывов бойцы Соколова продолжали отчаянно сопротивляться, но количество защитников траншеи все уменьшалось. Предвидя, что борьба с гитлеровцами будет длительной, Сипович берег свой маленький резерв до последнего момента. Пока что бойцов Соколова, принимавших на себя всю тяжесть немецкого удара, поддерживали соседние группы, выдвинувшиеся на выгодные позиции и своим яростным огнем затруднявшие немцам подход к рубежу Соколова.

Глубокой ночью все-таки пришлось пустить в дело резерв. Автоматчики и стрелки с ходу вступили в бой: кипение битвы достигло наивысшей точки. На одном участке немцам все же удалось ворваться в траншею, и они пустили в ход ранцевые огнеметы и гранаты. Гранатами дрались и наши бойцы.

Усталый, дравшийся двое суток без передышки парторг четвертой роты старший сержант Тверев провел знакомыми ему ходами сообщения бойцов резерва, группу за группой, и они в ночном мраке обрушивались на немцев, забрасывая их фанатами. Оглохший от канонады комсорг батальона ожесточенно стрелял в фашистов из автомата. Командиры дрались рядом с бойцами врукопашную. В эту-то страшную предрассветную пору непосредственно на поле боя появился сам Сипович. Внешне спокойный, как всегда подтянутый и аккуратный, он пришел на изрытый снарядами командный пункт батальона, ободрил командиров, сообщил, что генерал шлет свой резерв и что надо продержаться еще немного, чтобы гитлеровцы поняли: им здесь не пройти.

И вот критический момент пришел и прошел. На долю немцев не пришлось больше ни грамма удачи. Им не удавалось продвинуться вперед ни на один метр…

Раннее июльское утро озарило страшную, залитую кровью, заваленную мертвыми телами, полуразрушенную траншею. Сооруженная в виде буквы «П», она делилась теперь на две неравные части: большая половина ее находилась в наших руках, и только один отросток был в руках у немцев. Обескровленные, деморализованные солдаты Гитлера были бессильны продвинуться дальше, и фронт так и замер на долгие одиннадцать дней. Противников разделяли 40 метров; они перестреливались, выглядывая из-за угла траншеи, а дно ее на «ничьей земле» минировали.

22-го, когда наши войска заканчивали очищение плацдарма, захваченного немцами, пошли вперед и воины Сиповича.

Ведя жестокий бой под градом снарядов и мин, они шли вперед, шли грозно, неотвратимо как олицетворение возмездия за поруганные рубежи, за окровавленную траншею, за ту страшную ночь, когда горсточка наших воинов противостояла двум до зубов вооруженным батальонам.

Теперь на освобожденном рубеже снова тихо. Бойцы выгребают из блиндажей немецкие каски, противогазы, шинели, жгут фотокарточки, брошенные немцами, вышвыривают из окопа пустые бутылки с чужими этикетками, чтоб и духом вражьим не пахло. Саперы спешат заново укрепить отвоеванный рубеж, восстановить минные поля и другие заграждения.

Чтение приказа окончено. Над лесом разносится громовое солдатское «ура». Сипович подает знак, и ликующие крики стихают. Из-под сени деревьев выступает вперед знаменщик. Он высоко держит горделивое алое знамя, на котором сверкают золотом слова: «За нашу Советскую Родину!» По команде «смирно» солдаты стоят не шелохнувшись. Взоры всех обращены к этому полотнищу, священному для всех. Немного волнуясь, командир говорит:

— Солдаты! Вот наше знамя. С ним мы прошли большой путь. Я сражаюсь под ним с первого дня основания нашей части. Оно реяло над нами в дни славных боев зимней кампании. Оно сопутствовало нам в нынешних боях. Никогда и нигде мы не нанесли никакого ущерба его чести. Никогда и нигде мы не опозорили его трусливыми либо неумелыми действиями.

Командир напоминает о боевом пути полка, рассказывает о славных делах, в которых он принимал участие, и молодые бойцы, недавно вступившие в ряды части, с жадным вниманием слушают его.

— Смотрите же, — говорит строго Сипович, обращаясь к пополнению, — ветераны надеются, что вы с честью продолжите историю нашего полка. Впереди у нас — дальняя дорога. Много будет на этом пути трудного и славного, горького и сладкого. Смотрите же, говорю еще раз, не опозорьте нашей чести!

И вот уже произнесена клятва на верность знамени, и прогремело традиционное «ура», и снова застыли батальоны в железном строю. Плывет через лес алое знамя, покачиваясь над широкими плечами знаменщика. Шагают четким военным шагом ассистенты, и взвод лучших из лучших автоматчиков, заслуживших почет пройти караулом у знамени, марширует за ним.

По ту сторону рощи уже зажигаются огни ночных ракет. Подразделения, несущие службу в боевом охранении, внимательно всматриваются в сторону противника. Идут усиленные поиски разведчиков. Фронт живет своей напряженной жизнью в ожидании новых боевых событий.

Работа саперов

27. VII, 10 ч. 31 м.

К сведению редакции. Все еще находимся в армии генерал-лейтенанта Москаленко. Продолжаются поиски разведчиков.

Вчера узнали итальянские сенсации^[7]. Эти события радуют наших бойцов.

По-прежнему идет напряженная штабная работа, но внешне все очень спокойно: лес полон песен, играют гармони. Сегодня вечером был концерт художественной самодеятельности. Показывали кино. Людям дана возможность отдохнуть в предвидении больших ратных дел.

Сегодня вместе с Островским («Известия») уезжаем на Украину, постараюсь собрать материал о положении в Сумской области. Когда вернусь, передам материал об этой поездке, Завтра постараюсь пробраться к Катукову.

Посоветовавшись d штабе армии, решил рассказать о самоотверженном труде саперов — на их долю в ближайшем будущем выпадет решение серьезных задач. Передаю текст.

* * *

Действующая армия.

Инженерам войны принадлежит особенно почетная роль и наступательном бою. Они первыми вступают на страшную полосу «ничейной земли», где на каждом метре солдата может встретить смерть, где каждый бугорок начинен взрывчатыми веществами. Среди ярких июльских цветов змеятся малозаметные препятствия, вьются коварные спирали.

Инженер войны обязан заранее исследовать эту «ничью землю», исползать ее ночами, изучить на ней каждый кустик, нанести на карту все сколько-нибудь подозрительные точки и в решающий час смело ринуться вперед, чтобы открыть путь и пехоте и танкам. С этой минуты начинается самая тяжкая страда сапера.

Сапер воюет дольше всех и упорнее всех. Еще на участке, к которому прикованы взоры работников штаба, царит тишина и только редкий снаряд осторожно пристреливающихся артиллеристов тревожит зеленый ковер, прикрывающий вражеские дзоты, а саперы, которыми командует товарищ Бударин, уже воюют в полную меру своих сил.

Инженеры заранее изучили до мельчайших деталей профиль местности нашего ближнего тыла, взяли на учет все отрезки пути, которые просматриваются немцами, Эти участки саперы закрыли вертикальными и горизонтальными «масками», которые надежно оберегают движение по дорогам от чужого взгляда.

В оврагах и урочищах стучат топоры, звенят пилы, круглые сутки работает полевой лесозавод, и под покровом леса на суше тайно вырастают мосты, которые в нужный момент лягут поперек речек, — их будущие адреса заранее нанесены на секретную карту.

Тут же неподалеку, среди груд мотков проволоки, люди в защитных комбинезонах заняты изготовлением искусственных препятствий, которые будут пущены в дело, как только пехота с танками займет важный рубеж, — ведь мало занять рубеж, надо его немедленно закрепить, окопать, окружить препятствиями, чтобы в случае вражеских контратак отстоять его.

Противника нельзя недооценивать: у него инженерная служба поставлена высоко. На переднем крае оборонительной полосы, куда отошли выбитые с захваченных ими в начале июля рубежей немцы, еще весной были проделаны огромные инженерные работы. Сложная система траншей и дзотов, минных полей, противотанковых рвов, завалов надежно прикрывает вражескую пехоту. И придется затратить много сил, чтобы такую полосу форсировать. И вот в ночь перед наступлением саперы выползут за передний край и примутся за свой тяжелый, неимоверно опасный труд. Они начнут расчищать проходы в минных полях, организовывать комендантскую службу на них, — когда танки пойдут вперед, эти комендантские команды укажут им путь по очищенным маршрутам.

Сопровождать танки будут другие группы саперов. В случае, если впереди откроются новые минные поля, эти группы снова возьмутся за работу под прикрытием огня наших танков, артиллеристов и автоматчиков.

Потом, когда в атаку ринется пехота, с ней уйдут вперед группы саперов специального назначения. Одни из них немедленно приступят к укреплению всех важных рубежей, готовясь к отражению вражеских контратак; другие сразу же займутся разминированием дорог — противник всегда оставляет на них густую, коварно расставленную сеть мин; третьи будут проверять, не заминированы ли строения в деревнях; четвертые организуют ответственнейшую службу водоснабжения — ведь гитлеровцы заваливают колодцы трупами, чтобы отравить воду, и обязанность саперов состоит в том, чтобы немедленно отрыть новые колодцы, обеспечить санитарную проверку пригодности источников, оборудовать водные пункты.

Если источником водоснабжения, например, явится река, пункт питьевой воды определяется выше по течению, ниже его располагается пункт водопоя коней, еще ниже — пункт для заправки водой радиаторов машин. К. каждому из этих пунктов немедленно прокладываются удобные дороги.

Специальные строительные команды будут оборудовать командные и наблюдательные пункты наступающих частей.

Много работы у саперов в дни большого наступления. Тяжелый труд их играет исключительно важную роль в успешной организации боя.

На подступах к городу Сумы

29. VII, 23 ч. 45 м.

К сведению редакции. На фронте 40-й армии затишье. Был в городе Мирополье, на подступах к Сумам. Пока что в Мирополье находится руководящий центр освобожденной от гитлеровцев части Сумской области. Сегодня с огромным трудом добрался обратно — убивает бездорожье.

Передаю фактические сведения, которые понадобятся вам, когда на этом участке фронта развернутся события.

* * *

Город Сумы находится в 12 километрах за передним краем фронта. Контуры его можно разглядеть в бинокль, он весь как на ладони. Бойцы и командиры, которые сами выросли в этом городе, с болью в сердце рассматривают его обезображенные черты. Там, в долине трех степных речек — Псел, Стрелка и Сумка, — где когда-то стояли чистенькие дома областного центра, теперь высятся щербатые руины, безобразную внешность которых бессильна скрыть даже густая летняя зелень.

Цехи огромного рафинадного завода «Красная звезда» разрушены. В груды камня превратились и многие цехи большого машиностроительного завода имени Фрунзе, на котором когда-то работали тысячи людей. Густой городской парк — в прошлом краса и гордость Сум — исчез: он вырублен на дрова. Памятник В. И. Ленину и памятник погибшим героям гражданской войны уничтожены. Разрушены областная библиотека, краеведческий музей, музей изобразительных искусств.

Советские люди, которым удается перейти линию фронта, подробно рассказывают о том, что творится сейчас в Сумах. Город обезлюдел, жизнь в нем полностью парализована. В пятиэтажном доме на Первомайской улице разместилось гестапо. Бургомистром Сум гитлеровцы назначили уголовного преступника Дяденко. Редактором фашистской газеты «Сумской вестник» является некий Фрей. До войны он был членом коллегии защитников и носил громкую фамилию Свободный, но когда пришли гитлеровцы, то оказалось, что он вовсе не русский и не украинец, а немец, и не Свободный, а Фрей.

Рассказывают, что в тылу у гитлеровцев все активнее действуют наши партизанские отряды, доставляющие им мною хлопот. Партизанское движение охватило Путивль, Шостку, Ямполь, Глухов, Червонный. В годы гражданской войны именно там создавали свои легендарные полки Щорс и Боженко. И снова там земля пылает под ногами у захватчиков…

В Мирополье мы встретились с руководителями Сумской области, которые заняты сейчас восстановлением народного хозяйства в освобожденных районах и организацией вооруженного сопротивления гитлеровцам в тех районах, которые еще остаются в руках противника. Они работают с утра до вечера, не покладая рук.

Мирополье — небольшой чистенький городок. В сквере цветут цветы. Играет детвора. Все выглядит тихо и мирно, как будто бы здесь и не было войны. И вдруг вы подходите к арке, читаете надпись на ней — и у вас холодеет кровь. Вот что здесь написано: «Тут, на перекладинах этой арки, нiмецько-фашистськими розбiниками було повiшено до ста чоловiкiв, кращих радяньских людей».

Да, этот сквер был облюбован гитлеровцами как место казней. Однажды они повесили на арке сразу 12 человек, и они висели страшными гроздьями. Рядом с аркой, у памятника В. И. Ленину, гитлеровцы зимой замораживали насмерть пойманных ими партизан. Но ничто не могло устрашить советских людей, и каждый акт жестокой репрессии вызывал ответную волну партизанской борьбы. Вот и сейчас там, за линией фронта, в Сумах и дальше за ними полыхает огонь всенародного партизанского движения.

Мне довелось встретиться с одним из смельчаков, который в течение долгих месяцев вел борьбу против гитлеровцев в их тылу, попал к ним в плен, прошел все ужасы концлагеря, бежал и снова партизанил, пока район, где он находился, не был освобожден Красной Армией. Зовут его Семен Азарович Шмидт.

Кто он? Самый обычный рядовой советский гражданин. В мирное время он и не помышлял о военной карьере — заведовал приемно-сдаточным пунктом механического транспорта в Дробовском районе, на Полтавщине. Вдруг 19 сентября 1941 года туда нежданно-негаданно ворвались гитлеровцы, стремительно развивавшие свое наступление. Фронт быстро удалился далеко на восток. Что было делать?

Семену Шмидту не с кем было даже посоветоваться. Подумав, он решил: надо действовать так, как подсказывает совесть, — вредить фашистам. Подстерег у реки Сумы двух пьяных гитлеровцев, удушил их… Потом познакомился с бежавшим из плена Андреем Степановичем Ворониным. Стало легче: все-таки вдвоем! Сожгли две скирды сена, принадлежавшие немецкому интендантству. Гитлеровцы насторожились: действуют партизаны! Начались обыски…

Шмидт и Воронин ушли из района, стали пробираться к линии фронта. В Краснополье остановились, облюбовали глухой хуторок Думовку. Начали там распространять листовки против фашистов. Постепенно сколотили подпольную группу из 16 человек, раздобыли четыре винтовки, два полуавтомата, гранаты, патроны. Начали охотиться за фашистами.

На борьбу против партизан был прислан карательный отряд в составе 150 солдат. 11 партизан прорвались, шестеро, в том числе и Шмидт, были схвачены. Их пригнали в Сумы и бросили в концлагерь, созданный на территории сахарного завода.

— Всего нас, заключенных, было там пять-шесть тысяч, — глухим, надтреснутым голосом рассказывает этот преждевременно состарившийся человек. — Лежали вповалку на грязном полу. В одном помещении длиной двенадцать метров и шириной восемь метров находилось двести пятьдесят человек. Среди нас было много женщин, стариков и даже детей. Стоял невыносимый смрад. Каждый день выносили десятки трупов: нас морили голодом. Тех, кто еще держался на ногах, выгоняли на уборку помещений, где размещались немецкие лазареты, — в Сумы привозили с фронта огромное количество раненых.

Надсмотрщики зверски избивали нас. Помнится, грозой лагеря был гитлеровский капитан, злой седой старикашка в очках, плюгавый на вид. Он ненавидел нас. Как появится в лагере, так и начинает бить заключенных по зубам. А за ним идут здоровенные верзилы с дубинками, и кому он отвесит пощечину, они того бьют наотмашь…

7 августа прошлого года Шмидту посчастливилось бежать из этого ада: 15 заключенных были посланы на уборку огорода, часовой зазевался, Шмидт прыгнул в кусты — и был таков! Его спрятали незнакомые люди в совхозе Вирты. Там он познакомился с двумя бывшими военнопленными — Алексеем Цыплаковым и Николаем Аносовым, и они решили снова возобновить борьбу, совершая акты саботажа на обмолоте хлеба, который гитлеровцы спешили вывезти в Германию. Позднее, в феврале этого года, Шмидт вступил в партизанский отряд под командованием Василия Литвиненко и сражался в его рядах, пока в район, где действовал этот отряд, не пришли советские войска.

Там, в отряде, Шмидт встретил еще одного беглеца из Сумского лагеря смерти — бывшего председателя правления колхоза одного из хуторов Краснопольского района, от которого узнал продолжение страшной истории этого лагеря.

Оказывается, вскоре после побега Шмидта гитлеровцы перевели своих узников в более надежное, с их точки зрения, помещение тюрьмы. Начались массовые расстрелы. Дважды в сутки приезжала за смертниками крытая машина — в 9 часов 30 минут вечера и в 4 часа утра. Никто не знал, чья следующая очередь. Поэтому весь лагерь постоянно пребывал в страшном моральном напряжении, В 9 часов 30 минут вечера и в 4 часа утра тюрьма оглашалась неистовыми криками. Бились в истерике женщины, громко рыдали дети, кричали старики, проклиная палачей. Гитлеровцы поспешно впихивали своих жертв в машину, и вопли постепенно стихали.

Расстрелы производились в овраге, у водокачки…

Я рассказываю обо всем этом предельно сжато, почти конспективно: факты сами говорят за себя и не нуждаются и комментариях. Пусть же как можно больше людей узнает о том, что происходит по ту сторону линии фронта, и почувствует, с каким нетерпением ждут там Красную Армию!

На обратном пути мы завернули в колхоз «Широкий лан». Нам повезло: мы попали на собрание комсомольской организации. Пока здесь всего 6 комсомолок: Вера Лемишко и Василиса Кочура, окончившие перед войной десятилетку, Дора Собина — до войны училась на втором курсе Харьковского педагогического института, Шура Симоненко, успевшая окончить всего шесть классов, Мария Рожевец и Мария Степченко, окончившие семилетку.

Все они рады-радешеньки, что им удалось спрятаться от гитлеровцев, которые, отступая, угоняли всю молодежь и Германию. Угнали многие десятки юношей и девушек. «Крику-то, крику сколько было!» — восклицает Дора. И вот сейчас девчата обсуждают вопрос о том, как и что надо делать, чтобы поставить разоренный гитлеровцами колхоз на ноги.

Повестка дня большая и разнообразная: как быстрее и лучше убрать урожай; какие подарки получше подобрать для бойцов, идущих освобождать Украину; кто из девчат сплетет венки на братскую могилу; когда выйдет первый номер стенгазеты. По каждому вопросу — жаркое обсуждение. Глаза комсомолок блестят от волнения. Чувствуется, что сам факт созыва этого собрания для них после гитлеровской неволи большой праздник. Как о тяжелом кошмаре, вспоминают они о недавних днях, когда комсомольские билеты надо было прятать где-нибудь под стрехой или в земле, когда советскую газету, сброшенную с самолета, передавали из одного кутка села в другой с величайшей опаской и хранили ее как драгоценность.

Все девчата сейчас с утра до вечера работают в поле, помогают старикам собрать разбросанный колхозный инвентарь, привести его в порядок и пустить в дело. Когда-то «Широкий лан» был богатым хозяйством — одной земли у него 1350 гектаров. Колхоз участвовал во Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. Была у него молочная ферма, была свиноводческая ферма, была птицеферма. Все это разграблено гитлеровцами. Уцелела только пасека из 50 ульев, ее спас старый пасечник — инвалид Федот Павлович Стулень, и вот уже колхоз продал государству два с половиной центнера меду.

Жизнь начинает теплиться. Колхоз уже имеет 21 коня. Под руководством пятидесятисемилетнего Кочуры колхозники собрали плуги, бороны, нашли сеялку, готовятся к озимому севу. Они верят, что вот пройдет какое-то время, и «Широкий лан» опять заживет хорошей жизнью, как до войны, а может быть, и еще лучше. Вот только прогнать бы подальше фашистов!..

И прогоним! Еще немного, и там, на западе, где сейчас еще свистит плетка фашистского надсмотрщика, вот так же точно соберутся под сенью вишневых садочков комсомольцы, сядут у хат старики, и пойдет у них спокойный, теплый разговор о хозяйственных делах.

Одного только хочется: чтобы побыстрее наступил этот долгожданный час.

Ротный книгоноша

30. VII, 18 ч. 30 м.

К сведению редакции. По-прежнему нахожусь в 40-й армии, которой командует генерал Москаленко. Сегодня утром мы были у него. Уверяет, что в случае необходимости мы можем быстро оказаться в центре событий, ожидание которых здесь вновь буквально разлито в воздухе. Убивает бездорожье: день за днем льют проливные дожди, дороги раскисли.

Вчера пытались пробраться к Катукову, но по уши увязли в грязи и были вынуждены вернуться в деревню, где вот уже несколько дней находится наша корреспондентская штаб-квартира. Вечером снова был ливень, а сегодня с утра пасмурно, моросит реденький, въедливый, какой-то осенний дождь.

Ощущение собственной беспомощности и зависимости от этой черноземной грязи страшно раздражает. Мучительно думаешь все время о том, что, пока мы здесь сидим, подобно мухам, прилипшим к клейкой бумаге, где-то на соседних участках могут развернуться решающие события.

Машина Фишмана из-за исключительного бездорожья вышла из строя. Вынужден отправить ее в дальний тыл для ремонта сроком на десять дней. Фишман сопровождает машину. Я остаюсь, буду работать с попутными. Опыт показал, что это можно делать без особого труда. Надеюсь, что перебоев в освещении назревающих операций не будет. Снимками вы пока обеспечены.

Передаю передовую статью на тему, которая очень важна для армейских комсомольских организаций.

* * *

Мотострелковый батальон с боем вошел в безлюдное село. Полуразрушенные дома еще трели. У разгромленной фашистами школы валялись книги. Панычев подобрал несколько томиков, заботливо счистил с них грязь и передал комсоргу. «Заметьте это место, — сказал он, — как только позволит обстановка, надо будет собрать литературу».

После боя стрелки вернулись к разрушенной школе и собрали много ценных книг. Много литературы было обнаружено и среди развалин домов колхозников. В квартире, где жил когда-то учитель, стоял полуразрушенный шкаф, полный литературы. Так было положено начало библиотечкам, которые по почину заместителя командира батальона майора Панычева были созданы в каждой роте.

Библиотечки вручены на хранение книгоношам, которые носят их в специально сшитых сумках. Они раздают книги по отделениям, рекомендуют интересную книгу бойцам, советуют, что читать, следят за сохранностью книг. Библиотечки пополняются за счет книг, присылаемых шефами из тыла, за счет литературы, получаемой политотделом, за счет пожертвований, сделанных бойцами.

Роты иногда обмениваются книжным фондом. Этот обмен значительно увеличивает возможности обслуживания красноармейца интересной литературой, нужда в которой на фронте исключительно велика.

То, что сделано в мотострелковом батальоне, где заменителем командира майор Панычев, заслуживает всяческой похвалы и подражания. Книга в окопе — великая сила, и мы обязаны эту силу использовать как можно шире.

Особое внимание надо уделить тем людям, которым непосредственно доверена работа с книгой, — книгоношам.

Книгоноша не просто носильщик, всюду таскающий за собой сумку, набитую книгами. Книгоноша — советчик бойца, культурный работник, от деятельности которого зависит многое. С фронта нам сообщают, например, о замечательном книгоноше Илье Алексеевиче Орлове, которого вся рота зовет «наш просветитель». Он раздобыл себе в боях трофейный велосипед, приторочил к нему свою сумку с книгами, и литература всегда — и на походе и в расположении части — наготове.

Когда рота находится во втором эшелоне, Орлов немедленно устраивает на ленинской площадке витрину, в которой выставляет наиболее интересные, содержательные книги своей библиотечки. Книгоноша следит и за тем, как читаются в роте газеты, — рота получает по три экземпляра газет, и Орлов не успокаивается до тех пор, пока в каждом отделении не проведут читку. Прочитанные газеты книгоноша старательно подшивает в комплект, и комплекты эти в течение месяца хранятся в роте и выдаются на прочтение всем желающим.

По истечении месяца Орлов раздает старые, по нескольку раз перечитанные газеты курильщикам. Но горе тому, кто осмелится раньше этого срока употребить прочитанную газету для завертки цигарки! Строгий книгоноша так отчитает его, что тот будет краснеть перед всей ротой. Он очень внимательно следит за сохранностью доверенной ему литературы.

Идет рота в бой — вся литература аккуратно складывается в специальный ящик, который перевозится в батальонной штабной машине. В этом ящике — ротные библиотечки, шахматы, шашки, политические карты, комплекты газет. Во время атаки, конечно, не до чтения книг. Но как только рота выйдет из боя, расположится на отдых, книгоноши со своими сумками тут же снова появляются во взводах, и бойцы встречают их как желанных гостей.

А иногда обстановка требует и непосредственного участия книги в бою. На страницах «Комсомольской правды» комсорг роты Василий Погромский уже рассказывал, например, какую серьезную роль сыграл на поле боя тот факт, что книгоноша Зайченко в трудную минуту, когда рота ожидала атаки танков, принес «Новые рассказы бравого солдата Швейка» и начал читать их вслух бойцам. Веселые страницы рассеяли напряжение, настроили бойцов на задорный лад, и когда впереди, наконец, показалось много немецких танков, красноармейцы уже видели перед собой не просто грозные машины, а бронированные коробки, за стенками которых прячутся трусливые, глуповатые герои только что прочитанных рассказов. Третий взвод, в котором находился книгоноша, стойко принял и отразил вражеский удар.

Наши армейские комсомольские организации и в первую очередь ротные и батальонные должны уделить особое внимание работе с книгой и, в частности, подбору и воспитанию книгонош. Книгоноша должен быть культурным, сообразительным, инициативным бойцом, со словом и советом которого считаются наши рядовые. Он должен сам хороша знать книги, которые он рекомендует читателям, должен любить эти книги и уметь объяснить, почему именно эту книгу он советует прочесть в первую очередь.

Вместе с комсоргом книгоноша обязан следить за непрерывным пополнением ротной библиотечки, всячески изыскивая для этого возможности. Почин батальона мотострелков, о котором мы упоминали вначале, заслуживает всяческого поощрения.

К сожалению, в некоторых подразделениях роль и значение книгонош до сих пор недооцениваются. Подчас к их работе подходят формально: назначат, занесут в список для отчетности и забудут. Некоторые комсорги полагают, что достаточно вручить человеку стопку книг, надеть ему через плечо брезентовую сумку — и он уже готов к выполнению обязанностей книгоноши. А кое-где дело обстоит и того хуже: книгоноши выделены, сумки сшиты, а о том, что надо литературу подготовить, чтобы было что носить в этих сумках, люди и не подумали. Подобным бюрократическим подходом к делу можно загубить в зародыше большое, важное дело, начатое по почину передовых батальонных организаций.

Надо поставить дело так, чтобы боец всегда мог получить у книгоноши интересную книгу, а не старую, истертую брошюрку с инструкциями, которые он уже знает наизусть; чтобы боец этот всегда мог у книгоноши достать свежую газетку, мог узнать у него последние новости и т. д. Все это требует от нашего комсомольского актива постоянной серьезной работы с книгоношами, заботливого к ним отношения, постоянной консультации.

Для того чтобы приблизить интересную книгу к бойцу, дать ему возможность использовать редкие часы досуга с пользой для себя, душевно отдохнуть, расширить свой кругозор, наши армейские комсомольские организации должны усилить связь с организациями тыла — ведь оттуда при правильной и умелой постановке дела мы можем получить миллионы книг! Если бы, например, каждый комсомолец тыла пожертвовал фронтовику только одну книгу, то и тогда мы с лихвой обеспечили бы потребности фронта в литературе. А ведь наша молодежь тыла охотно откликается на такие призывы.

Мы опубликовали, например, в свое время маленькое письмо из действующей армии, в котором бойцы жаловались на недостаток литературы. Под письмом был указан номер полевой почты части. Этого оказалось достаточным, чтобы часть буквально завалили литературой. Книги шли бандеролью, шли ящиками, посылались самыми различными путями, и в результате книг собралось столько, что их хватило для укомплектования библиотек целого соединения.

Стало быть, дело только за инициативой наших армейских комсомольских работников и умелой организацией дела.

Ротный книгоноша — скромный воин, имеющий на своем вооружении, кроме винтовки, книгу, — делает великое дело, помогая просвещать красноармейскую массу. Наш армейский комсомол может и обязан по-настоящему глубоко, серьезно взяться за работу с ним, помочь ему в его ответственнейшей деятельности, использовать его как одного из активнейших помощников в воспитательной работе.

Генерал удит рыбу

1. VIII, 18 ч. 05 м.

К сведению редакции. Я снова у Катукова. Вчера после полудня, наконец, вырвались из лап бездорожья и прикатили сюда с попутной машиной. Здесь уже — квартирьеры «сверху». Катуков готовится к отъезду. На фронте войска генерала Жадова ведут разведку боем. Немцы яростно контратакуют. Позавчера, например, в контратаке участвовало 80 танков. Катуков пока в боях не участвует, но, судя по всему, его войска в готовности. Пополнения прибыли и введены в строй.

Сегодня прибыл внезапно корреспондент «Правды» Коробов. У него неплохой вездеход, Будем работать вместе, пока Фишман не починит свою машину. Пошли к Катукову. Идиллия: генерал стоит в начищенных сапогах со шпорами в воде и ловит окуней на удочку.

Черви — в баночке на школьной парте, которая почему-то оказалась на берегу. В ведерке несколько плотвичек и окуньков.

Рыбная ловля — верный признак, что назревают важные события: если генерал ходит с ребятишками собирать цветы, или удит рыбу, или охотится на зайцев, — значит, закончены приготовления к серьезной и напряженной операции и на носу — большое дело. Это разрядка нервов.

Вчера сюда приезжал командующий фронтом Ватутин. Было совещание. В частях — большой подъем. Буду готовить обстоятельные корреспонденции. Следите за узлом связи.

Двенадцать часов войны

4. VIII, 22 ч. 05 м.

К сведению редакции. Передаю срочный и очень важный материал о долгожданном наступлении, в котором описывается сегодняшний день час за часом. Даю текст.

* * *

Это сражение готовилось давно и тщательно. Все, что нужно разведать, было разведано, все, что надо подвезти, подвезено, все, что надо подготовить, подготовлено. Именно поэтому позавчера и вчера создавалось обманчивое впечатление безмятежного покоя — надо было иметь очень острый глаз, чтобы разглядеть здесь среди копен хлеба жадные жерла батарей, чтобы увидеть в нескошенной ржи сотни отлично замаскированных танков, чтобы найти в бесчисленных овражках дивизии и корпуса отборной гвардейской пехоты, приготовившейся к атаке.

Вот как развертывались события, начиная со вчерашнего дня:

17 часов, 3 августа. В отроге безыменного овражка, на тщательно замаскированном командном пункте заканчивается совещание командиров-танкистов. Испытанный боевой генерал дает последние указания командирам бригад. Неподалеку отсюда в таком же крутом овражке молодой пехотный генерал с Золотой Звездой Героя Советского Союза и сталинградской медалью на груди проводит последний инструктаж командиров гвардейской пехоты.

На этот раз речь идет о подготовке операции крупнейшего масштаба, и средства прорыва были мобилизованы в соответствии с замыслом: созданы огромные плотности артиллерии на километр фронта прорыва; сверху наступление прикрывать должна была тысяча самолетов; в качестве ударной силы, которая должна войти в прорыв и разгуляться на просторе, — две славные танковые армии: Первая — под командованием Катукова и Пятая— под командованием Ротмистрова.

Впереди можно разглядеть рубеж, на котором скоро должны закипеть жаркие схватки: тихая заболоченная река, топкие берега которой расступились на добрую сотню метров, полуразбитые пустынные деревушки над нею, изрытые снарядами высотки Это Ворскла.

18 часов. Безмятежное затишье обрывается. На разных участках фронта начинают бить пушки, пулеметы, то и дело раздается трель автоматов. Немецкие дзоты, батареи огрызаются. Им отвечает наша артиллерия, но перестрелка идет как-то вяло, неторопливо — ведь это всего лишь разведка огневой системы врага. За каждой вспышкой следят сотни стереотруб. Артиллерийская разведка последний раз уточняет свои данные, чтобы ранним утром «бог войны», как прозвали нашу могучую артиллерию на фронте, раздавил всю немецкую огневую систему.

20 часов. В лесочке, близ самого переднего края, обосновались скрытно совершившие 35-километровый марш танкисты. Пушки новеньких боевых машин вытянуты в сторону противника. Механики хлопочут у моторов, радисты проверяют аппаратуру. Внутри танков полностью уложены боекомплекты снарядов, баки заправлены горючим, выверена каждая деталь.

22 часа. В темнеющем небе слышится стрекот многих легких моторов. Это наши ночные бомбардировщики начали свою работу. Солдатам дан отдых перед боем: «Спать!»

4 часа, 4 августа. Над Ворсклой встает солнце. Его лучи красят в нежные тона высокие облака. Подъем! Уже дымят сотни и сотни походных кухонь, изготовивших сытный усиленный завтрак: мясо, рис, свежий хлеб, чай с сахаром…

Хлопочут старшины. Многие бойцы, улучив свободную минутку, пишут что-то, пристроившись на пеньке или на подножке машины. «Кому?» Этот неожиданный вопрос заставляет покраснеть молодого пулеметчика, бывшего токаря из Горького, Сашу Симонова: письмо адресовано его любимой девушке. Быть может, наша газета дойдет к ней быстрее письма? Пусть же знает она, что, уходя в бой, Саша вспомнил о ней!

Старший лейтенант Цыпкало, помощник начальника политотдела по комсомолу, принес для раздачи бойцам, принятым вчера в комсомол, новенькие комсомольские билеты…

В частях проводят короткие митинги. В подразделении, которым командует товарищ Моргунов, один из танков идет в бой с вымпелом ЦК ВЛКСМ. Право на этот вымпел заслужил в жарких июльских боях комсомольский экипаж Мазалова, И теперь комсомольцы приносят клятву новыми успехами оправдать высокую честь.

Без 5 минут 5 часов. Еще звучат горячие речи на митингах, еще идут беседы в блиндажах, на укрытых от чужого взора лесных лужайках, а на огневых позициях уже сняты чехлы с орудий, раскрыты ящики со снарядами, заряжены пушки. И когда часовая стрелка касается цифры «5», землю разом сотрясает неистовый грохот, словно где-то рядом разразилось извержение вулкана Земля дрожит, и дрожание это явственно чувствуется на десятки километров. Одновременно бьют по врагу тысячи орудий, сосредоточенных на ограниченном участке, и в грохоте этом тонут все звуки. У легковых машин предусмотрительно опущены стекла — там, где этого не сделали, стекла трескаются.

Так проходит час. Еще час. Еще сорок пять минут. Артиллерийская подготовка достигает небывалой силы. Недаром в последние десять дней сюда были подвезены сотни эшелонов с боеприпасами!

Над линиями немецких укреплений встает сплошная плотная пелена дыма и пыли. Там все перемешано. А снаряды летят и летят, довершая разгром всего того, что немецкие саперы строили на протяжении многих месяцев.

Кажется, достигнут предел напряжения. Но вот грохот становится еще сильнее — к реву дальнобойных орудий примешивается вой гвардейских минометов, и стрельба приобретает еще более учащенный темп.

7 часов 50 минут. В небе проплывают сотни самолетов. Рева моторов не слышно — все заглушает артиллерия, но само зрелище огромного количества советских самолетов над передним краем настолько захватывающе, что бойцы начинают аплодировать и что-то кричать. Слов не разобрать, но видно по горящим глазам, улыбающимся лицам, что этот массированный удар нашей авиации восхищает их.

7 часов 55 минут. Сокрушительный ураган, бушующий без пяти минут три часа над немецкими укреплениями, достигает апогея.

Там, впереди, — дым, пламя, непрерывный грохот разрывов. В эту минуту по всему участку фронта встают во весь рост десятки тысяч бойцов, гремит «ура» — канонада заглушает крики, — и люди устремляются вперед. А пушки и минометы все бьют и бьют, не давая гитлеровцам поднять головы, пока наша пехота прорывается вплотную к их перед* нему краю.

Немецкая артиллерия пытается отвечать, но залпы ее орудий тонут в рокоте наших разрывов. На обратном склоне высоты, на которой разместились траншеи противника, выдвинутые вперед минометчики подразделения, где заместителем командира товарищ Дубовой, ведут сосредоточенный огонь по противнику. Немцы отвечают, но их мины рвутся в стороне. Поглядывая на них, наводчик Панфилов весело говорит:

— Трудновато беднягам целиться, небось носом землю пашут!

Панфилов работает слаженно, четко. Недаром в дни ученья командарм, присутствовавший на стрельбах, вынул из кармана серебряный портсигар и подарил его наводчику. А в дни июльских боев Панфилов своей боевой работой заслужил орден Красной Звезды.

Отсюда до немецких траншей всего полтора километра, и с огневых позиций минометчиков видно, какой страшный огненный ураган бушует там.

Простившись с минометчиками, мы спешим на командный пункт генерала с Золотой Звездой, бойцы которого сейчас ведут атаку.

В стереотрубу можно отчетливо разглядеть линию немецких укреплений, подернутых бурым облаком дыма и пыли В небе нарастает рокот моторов: низко над землей тесно сомкнутыми группами опять проходят сотни наших самолетов. Пикируя на немецкие окопы, они сбрасывают бомбы, ведут пушечно-пулеметный огонь. Огненные трассы отчетливо видны в утреннем ясном небе. А сзади идут новые и новые эскадрильи и полки наших самолетов.

К реву пушек примешивается яростный вой сотен тяжелых минометов. Еще выше, до самого неба, встают облака дыма над немецкими позициями. В эту грозную минуту по всему фронту опять глухо слышится «ура». Наши воины устремляются вперед.

В стереотрубу хорошо видно, как идут сталинградцы — в полный рост, стройной шеренгой, взяв винтовки и автоматы наперевес. Генерал с волнением и любовью говорит:

— Орлы, настоящие орлы!..

Немецкие минометы, выжившие в этом огненном аду, начинают яростно бить по гребню, преграждая путь гвардейцам, но они стремительным броском преодолевают смертельный рубеж и скрываются за холмами.

8 часов. Самолетов в небе все больше и больше. Вот прошли сразу сто машин… Вот еще двадцать две… Еще тридцать… Разгружаясь над немецкими позициями от бомб, они разворачиваются и уходят. Вначале немецкая зенитная артиллерия пытается прикрыть свой рубеж, но потом она замолкает. Немецких самолетов в воздухе совсем нет. Вот господство в воздухе в классическом его выражении!

8 часов 10 минут. В одном из блиндажей командного пункта мы знакомимся с замечательным военным инженером товарищем Тувским. Этот немолодой уже командир саперов сумел поистине образцово подготовить к бою дороги, переправы, наблюдательные пункты. За последние десять дней бойцы под его руководством сняли 15 тысяч мин, прокладывая пути для наших колонн, идущих сейчас впереди. Сегодня ночью они успешно навели три переправы под самым носом противника, невзирая на то, что немцы вели яростный огонь из пулеметов и минометов, освещая реку ослепительным светом ракет. Сейчас по этим мостам уже идут нескончаемые колонны наших танков и артиллерии.

8 часов 25 минут. Отмечено появление первого немецкого самолета. «Мессершмитт», вырвавшись из-за леса, бросается на наш штурмовик. Сделав удачный маневр, штурмовик уходит из-под удара, а наши два «Лавочкина» обрушиваются на немца, и он едва успевает удрать, чуть не цепляя брюхом колосья ржи.

8 часов 40 минут. Грохот канонады ослабевает. Несведущему наблюдателю может показаться, что наступает некоторое затишье. На деле обратное. Именно теперь кипение битвы достигает высшей точки: пехота ворвалась на вражеские рубежи и ведет тяжелую, трудную боевую работу, расчищая метр за метром, чтобы потом пропустить вперед танки, уже накопившиеся у переправы.

С наблюдательного пункта командира дивизии сталинградца Бакланова, который за короткое время уже выдвинулся далеко вперед, видно, как пробиваются на юг его полки.

Часть под командованием товарища Шурова, еще вечером форсировавшая Ворсклу, углубилась в немецкое расположение более чем на два километра и ведет бой среди развороченных нашей артиллерией и авиацией немецких траншей и дзотов.

9 часов. Радио приносит новую весть об успехе баклановцев: продвинувшись вперед, они заняли деревню Задельное, выбили немцев из одноименного лога и вышли на высоту 217,1. В районе этой высоты захвачена большая группа пленных.

9 часов 30 минут. Линия фронта постепенно отодвигается на юг, хотя немцы продолжают яростно цепляться за остатки своих полуразрушенных укреплений. Бакланов посылает саперов оборудовать новый наблюдательный пункт гораздо южнее. По дорогам, ведущим к переправе, движется нескончаемый поток танков и грузовиков. Еще час назад немцы ожесточенно били по этой дороге из минометов, а сейчас только редкий снаряд разрывается на ее обочинах.

На шоссе — приятная встреча: командир танкистов-гвардейцев подполковник Бурда, высунувшись из люка своей гигантской боевой машины, сигналит своим подразделениям. Увидя нас, он машет рукой, улыбается и что-то кричит… Значит, катуковцы уже вступают в бой, торопятся расширить прорыв. Дело идет хорошо!

12 часов. Неглубокий безлесный сухой лог. В наскоро оборудованных, но добротно укрытых настилами блиндажах разместился командный пункт соединения. Стрекочут телеграфные аппараты, антенны ловят радиоволны, телефонисты поддерживают надежную связь со всеми подразделениями, ушедшими вперед. Непрерывно приходят и уходят запыленные фронтовые машины офицеров связи.

Штаб, работающий над картой, отчетливо видит перед собой все поле боя, раскинувшееся на десятки километров, и оперативно управляет им. Только что получено очередное донесение: на нашем правом фланге пехотинцы мощным рывком продвинулись на несколько километров вперед и заняли группу населенных пунктов, составлявших один из важных узлов немецкой обороны.

Обдумывая решение, генерал достает из ножен острую финку и аккуратно оттачивает карандаш, потом точным движением наносит на карту новую стрелку. Когда он прячет финку в ножны, я читаю на них надпись: «Без дела не вынимай, без славы не вкладывай».

14 часов. С левого фланга приходит сообщение о новом продвижении наших пехотинцев, действующих при поддержке танков, взят еще один укрепленный рубеж противника, блокирована роща, превращенная немцами в сильный узел сопротивления.

Немцев теснят по всему фронту, невзирая на их яростное сопротивление. Танки идут вперед по проходам в минных полях, проложенным героическими усилиями саперов.

17 часов. С грозным ревом в бой устремляются новые и новые танковые части. Отдан приказ — развить прорыв, образованный боевыми действиями пехоты.

Километр за километром наши войска прогрызают сложную оборонительную систему немецких укреплений. На ряде участков они уже глубоко вклинились в нее. По пыльным фронтовым дорогам тянутся к переднему краю колонны пехоты, танков, артиллерии. Нестерпимо жарко, но люди не ропщут: лучше пыль, чем ненавистная грязь, которая так одолевала нас в июле!

— По сухой дорожке дальше пройдем! — говорит, откашливаясь от удушливой пыли, высокий, бронзовый от загара сапер, вооруженный миноискателем, — это уже прошли вперед рабочие команды, которые расчищают от мин дороги наступления на освобожденной земле.

Грохот канонады то усиливается, то замирает. Артиллерия сопровождает пехоту. Там, где бойцы натыкаются на мощные узлы сопротивления, артиллеристы немедленно приходят им на помощь, По основным направлениям, где требуются решающие удары, движутся как грозный неотвратимый рок могучие танковые колонны.

Конец Белгородского направления

5. VIII, 22 ч. 15 м.

Как быстро, как стремительно развиваются события! Право же, военным корреспондентам становится все труднее за ними угнаться.

Только вчера мы описывали важнейшее событие — как наши Вооруженные Силы взломали долговременную оборону гитлеровцев в районе Томаровки, открывая тем самым путь к решению важнейших наступательных операций. В первый же день наши части на направлении главного удара прорывали фронт противника на всю тактическую глубину обороны, а сегодня танковые части, вошедшие в прорыв, умчались далеко вперед.

Но пока развертывалась операция у Томаровки, рядом наносился новый мощный удар. Рано утром нам рекомендовали ехать в Белгород.

— В Белгород? — переспросил я, не веря своим ушам.

— Да, в Белгород, — сказал, улыбаясь, штабной офицер. — Пока вы туда доедете, наши войска, по-видимому, уже вступят в город…

И мы полетели сломя голову на нашем видавшем виды вездеходе по пыльным, ухабистым проселкам на Белгород, в обход Томаровки, в которой все еще ожесточенно оборонялись зажатые в клещи гитлеровцы.

Дорога была новая, незнакомая, и мы долго колесили, лавируя среди минных полей. К счастью, гитлеровцы бежали столь стремительно, что не успели снять установленные ими для сведения собственных солдат таблички с коротким, но многозначительным словом: «Minen» — «Мины». Наконец во второй половине дня, вырвавшись к железной дороге, мы помчались вдоль нее на юг, туда, откуда доносился грохот канонады. Впереди белели меловые холмы.

Куда нам двигаться? Выручило старое фронтовое правило: езжай туда, где стреляют, и обязательно найдешь того, кто тебе нужен. Так и получилось. В цехе полуразбитого артиллерией и авиацией мелового завода мы встретили боевого сталинградского генерала Труфанова, который вел отсюда наблюдение за ходом боя. Еще немного погодя мы добрались до командного пункта командира гвардейского полка подполковника Прошунина, рослого богатыря со шрамом от ранения на лбу и с серебряной суворовской звездой на груди.

Гвардейцам была поручена архитрудная, но почетная задача: лобовым ударом вдоль узкой полоски железной дороги, справа и слева от которой расстилаются топкие болота, ворваться на станцию Белгород, поднять над ней красный флаг, тем самым покончить с Белгородским направлением и открыть новое — Харьковское направление. Кому, как не гвардейцам, решать эту задачу? Ведь 89-я гвардейская дивизия, в которую входит полк Прошунина, имеет большой опыт уличных боев: она дралась на улицах Гомеля, Тима, Коротояка, прошлой зимой участвовала в сражении за Харьков— брала штурмом район Тракторного завода, и вот теперь снова движется на Харьков.

Загремела артиллерийская подготовка. Над позициями гитлеровцев встали тучи пыли. Гвардейцы поднялись и пошли в атаку. Одновременно пошли на штурм и другие полки 89-й гвардейской и 305-й стрелковой дивизий. Это был жестокий и кровопролитный бой…

Советские войска брали Белгород вторично. В прошлом году он уже был освобожден нами. Однако нынешней весной гитлеровцы, предприняв сильное контрнаступление при поддержке авиации и танков, потеснили наши части, советским войскам пришлось вновь покинуть город.

Гитлеровцы пытались тогда продвинуться на Курск, но были остановлены на Северном Донце, и все их старания возобновить наступление терпели крах. Тогда они возвели вокруг Белгорода мощные оборонительные сооружения и, превратив его в важнейший опорный пункт, начали готовиться к большой летней операции на Курской дуге.

Когда их июльское наступление на Обоянь потерпело провал, гитлеровцы перешли к обороне. Они рассчитывали, что Белгород будет неприступен, тем более что подходы к нему с севера чрезвычайно трудны — в руках у них были высоты Меловых гор, а нашим воинам наступать надо было по болотистым низинам, которые были заранее пристреляны немецкой артиллерией.

Но и на этот раз расчеты гитлеровского генерального штаба провалились: немецкие генералы не учли, что силы Красной Армии неизмеримо возросли и что наступательный порыв наших солдат сейчас очень высок. Бойцы Красной Армии шли в наступление на Белгород с сознанием, что они берут реванш над гитлеровцами, и у всех было одно горячее желание: как можно быстрее вступить в город!

Выдающуюся роль в боях за Белгород сыграла наша авиация. Ушли в прошлое те страшные времена, когда самолеты Геринга безраздельно властвовали в небе. Теперь небо принадлежит нашей авиации. Бомбардировщики, штурмовики, истребители непрерывно висели над позициями противника, засыпая их бомбами всех калибров, расстреливая из пушек и пулеметов.

Вот как решало свою задачу, к примеру, одно авиационное соединение, когда наши войска прорывали линию долговременной обороны, прикрывающую Белгород. Сначала удар нанесли 50 пикирующих бомбардировщиков «Петляков-2», которыми командовал товарищ Довбыш. Они подавили гитлеровскую зенитную артиллерию. Потом подошли еще 100 наших пикирующих бомбардировщиков. Они занялись уничтожением вражеских укреплений и немецкой полевой артиллерии. Но и это было еще не все. Вслед за бомбардировщиками в атаку были брошены части штурмовой авиации под командованием товарища Рязанова. Группы по 20–30 самолетов «Ильюшин-2» висели над передним краем гитлеровцев по 25–30 минут, методично и последовательно подавляя один очаг сопротивления за другим.

Все это сочеталось и координировалось с убийственным огнем нашей артиллерии. Мощный вал огня и стали смешал с землей полосу долговременной гитлеровской обороны, сооружавшейся на протяжении многих месяцев, и в атаку двинулись советские танки и пехота.

Когда наши части вплотную продвинулись к Белгороду, гитлеровское командование поспешно перебросило сюда на выручку своему гарнизону свежие авиационные части. С Южного фронта сюда направили лучших летчиков-истребителей. На полевых аэродромах поспешно размещались и бомбардировочные части. В тот момент, когда полк Прошунина уже шел в решающую атаку, пробиваясь вдоль железной дороги к вокзалу, 50 немецких бомбардировщиков «юнкерс-87» ринулись в атаку, стремясь прижать гвардейцев к земле и уничтожить их.

Но было уже поздно… Бомбардировщиков встретила завеса огня, поставленная вовремя доставленной сюда нашей зенитной артиллерией. На них бросились наши стремительные истребители, и они поспешно вышли из боя. А в это время гвардейцы с криками «ура» уже ворвались в город и завязали уличные бои.

С передовой группой первого батальона полка, которым командует Прошунин, шли заместитель командира по политчасти гвардии капитан Водопьянов и агитатор гвардии старший лейтенант Гурмза. Они ворвались в здание, где до войны помещался городской Совет, и подняли над ним красный флаг. Это воодушевило всех солдат, и они еще дружнее атаковали гитлеровцев.

Отлично показал себя учебный батальон под командованием гвардии капитана Рябцева. Вырвавшись вперед, курсанты разгромили гитлеровский штаб. Были убиты два фашистских офицера, 17 унтер-офицеров и 200 солдат. 60 гитлеровцев было захвачено в плен. Взяты большие трофеи. В учебном батальоне, как сказал мне Прошунин, нет ни одного человека, который не убил бы двух-трех гитлеровцев.

Отличился в этих боях взвод, которым командовал гвардии младший лейтенант Циперзон. Отрезав путь отступления немецкой роте, Циперзон со своими бойцами смело атаковал ее. 60 гитлеровцев были убиты, 11 взяты в плен. Затем взвод атаковал две автомашины, битком набитые гитлеровцами, — они пытались вырваться из Белгорода и уйти на Харьков. И здесь было уничтожено 17 гитлеровцев. В этом бою гвардеец Циперзон геройски погиб…

И вот уже перед нами полуразрушенный белгородский вокзал, так хорошо знакомый всем, кому приходилось в мирные годы ездить поездом на крымские или кавказские курорты. Мы все помним, какой это был чистенький, аккуратный вокзал, какой порядок царил в его залах, как гостеприимно встречали пассажиров в его буфете.

Сейчас все здесь мертво. Трещит под ногами битое стекло. Тянет гарью и пороховым дымом. Лежат на перроне еще не убранные трупы. Среди скрученных взрывами рельсов зияют свежие воронки. За вокзалом горят дома, подожженные отступающими фашистами.

Гул канонады быстро откатывается на юг. Наступающая тишина как-то особенно подчеркивает значимость происходящего момента. Вот уже над полуразрушенным вокзалом кто-то поднял красный флаг. Занимают свои посты воинские караулы. Завтра, наверное, они передадут вокзал железнодорожникам, и те начнут готовить станцию к приему поездов. И странно: сквозь дым и гарь вдруг доносится медвяный аромат — цветут липы, уцелевшие в этом страшном военном аду.

Угнетает безлюдье. Город почти пуст. На стене вокзала я читаю объявление, расклеенное фашистской комендатурой еще неделю назад. Это приказ:

«1. Город Белгород эвакуируется. Население будет отправлено в тыл.

2. Начало эвакуации — 29 июля 1943 года, утром.

3. Все приказания должны быть беспрекословно исполнены.

За неисполнение приказа виновные будут наказаны».

Неподалеку — указатель дорог, установленный немцами. Такая простая, обыденная и вместе с тем волнующая сегодня надпись: «Харьков — 80 километров». 80 километров! Завтра в сводке Совинформбюро мы прочтем: «На Харьковском направлении завязались бои…» Нет больше Белгородского, есть уже Харьковское направление. И мы верим: придет — уже скоро придет! — день, когда и это направление исчезнет из сводок, а на смену ему придут другие. И так будет до тех пор, пока в один прекрасный день мы не прочтем: «На Берлинском направлении наши части перешли в наступление и…»

Но мы, кажется, размечтались. Пока что мы в Белгороде, старом русском городе, стоящем на подступах к украинской земле, которая ждет не дождется своих освободителей. Впереди — долгая и трудная военная страда. И гвардейцы полка, которые пришли сюда с боями из-под самого Сталинграда, не собираются здесь делать передышку. Когда мы разыскали сегодня в городе подполковника Прошунина, штаб которого разместился в маленьком домике на тихой окраинной уличке, он уже был занят подготовкой к новой операции.

— В общем, — сказал он, — все мои батальоны дрались хорошо. Так и запишите. Были, конечно, разные красивые боевые эпизоды, не худо бы о них рассказать, но давайте лучше условимся так: встретимся в Харькове, на площади Дзержинского, у здания обкома партии в девять утра в день взятия города. Там и поговорим! Идет?

И он протянул мне свою широкую крепкую ладонь. Мы обменялись рукопожатием. Эта уверенность в своих силах, уверенность в том, что теперь уже скоро мы сможем встретиться на главной площади второй столицы Украины, по улицам которой пока еще разгуливают гитлеровцы, лучше всяких отвлеченных рассуждений говорила о том, как силен сегодня боевой дух наших войск.

Сейчас, когда я дописываю эти строки, в разбитое окно пустого заброшенного дома, где мы обосновались на час, доносятся звуки военного марша. Батальон гвардейцев марширует по мостовой, сопровождая развевающееся на ветру знамя 89-й гвардейской дивизии. Гвардейцы уже покидают город, двигаясь дальше на юг…

Путь на простор

6. VIII, 18 ч. 00 м.

К сведению редакции. После освобождения Белгорода вернулся к танкистам Катукова, которые ведут наступление в другом направлении. Наступление развивается хорошо. Сильно укрепленная оборонительная полоса гитлеровцев прорвана на широком фронте протяжением 170 километров. Войска продвинулись вперед на расстояние от 25 до 60 километров. Заняты 150 городов и сел, в том числе город и железнодорожная станция Золочев, районные центры и железнодорожные станции Томаровка и Казачья Лопань.

Передаю корреспонденцию, которая отражает дух, царящий сейчас на фронте.

* * *

Вот участок обороны врага, которому он придавал особое значение. Он преграждал путь на юг, к важнейшим опорным немецким узлам — Белгороду, Томаровке. Здесь были возведены особенно мощные укрепления, но наши части сумели проломить немецкую стену и уйти далеко вперед.

В длинном степном логу — свежий след лихого удара наших танкистов, с ходу ворвавшихся на огневые позиции мощных дальнобойных немецких орудий. Немцы не рассчитывали, что танкисты смогут появиться так далеко за передним краем. Они обосновались здесь по-семейному: почти в каждом блиндаже пестрые ночные туфли, много пустых бутылок с разноцветными винными этикетками. Десять могучих дальнобойных орудий, стоящих тесным строем в овраге, были отлично обеспечены боеприпасами — в вырытых в земле убежищах лежат огромные штабеля тяжелых снарядов.

Но танкисты влетели на своих машинах в этот лог так стремительно и внезапно, что немецким артиллеристам стрелять почти не пришлось, Башенный стрелок танка с гордым именем «Ответ Сталинграда», стоящего рядом с захваченными немецкими пушками, старший сержант орденоносец Дугушев, деловито рассказывает:

— Мы старались давить фашистов аккуратненько, чтобы не задеть пушек…

И впрямь, пять немецких тяжелых орудий в совершенно исправном виде, впору хоть сию минуту открывать из них огонь — благо снарядов много.

Идут пленные. Их конвоируют старшина, сержант и красноармеец. Видать, колонна идет издалека: пленные шагают медленно и грузно. Конвоиры рассказывают одну из тех любопытнейших историй, которыми так богаты дни нынешнего наступления. Старшина Красников с сержантом Болото и бойцом Павловым вез продукты бойцам мотострелкового батальона. Хозяйственный старшина, несмотря на то, что людям роздан усиленный завтрак, рассчитывал где-нибудь в минуту передышки дать воинам подкрепиться, не дожидаясь, пока подъедут кухни. Но танки быстро ушли вперед, и старшине пришлось гнаться за ними на протяжении 20 километров.

Когда Красников нашел, наконец, свое подразделение, оно уже смяло рубежи немцев и широким рассыпным строем шло по степи. Отыскав заместителя командира батальона, кавалера ордена Александра Невского капитана Симфулаева, Красников попросил разрешения остаться при танках. Симфулаев удивленно поднял брови:

— Что ж ты будешь делать?

— Как что? Трофеи собирать, товарищ капитан! — нашелся старшина.

Симфулаев улыбнулся:

— Ну что ж, оставайся.

И Красников живо пристроил свой грузовик в хвост одному из танков, который мчался на юг, отсекая путь отступающим гитлеровцам.

Появление в тылу у противника нашего танка и грузовой машины, идущей за ним, было подобно грому среди ясного дня. По дорогам шли обозы немецких частей, поспешно отходивших на юго-запад. Танк легко давил грузовики и подводы, а Красников хозяйственно подбирал документы штабных машин и складывал их ворохами в грузовик. Туда же он сажал пойманных за шиворот немецких шоферов и ездовых, наказав Павлову и Болото строго следить за ними.

В одном логу, уже за линией железной дороги, немцы попытались подготовить новую линию обороны. Завязалась перестрелка. Подошли другие танки из подразделения товарища Хлюпина, рыскавшие по немецким тылам. Красников, Болото и Павлов, вооружившись автоматами, вместе с бойцами танкового десанта включились в бой.

— Тут наша коллекция опять пополнилась, — говорит Красников, широким жестом показывая на понурую вереницу пленных. — Набрал я их, как дед Мазай зайцев…

Пленных ведут и везут по всем дорогам. Их берут в рукопашных схватках, вылавливают в лесах. Вот только что в избу, в которой разместились разведчики одной части, двое бойцов привели растрепанного и испуганного немца с блуждающим взором — его вытащили ребятишки из подвала в этой же деревне.

— Имя, фамилия? — устало спрашивает по-немецки старший лейтенант Зайцев, ведущий допрос пленных уже вторые сутки без минуты передышки.

— Курт Редиг, ефрейтор, — уныло отвечает немец.

— Отведите его. Пусть подождет! — машет рукой конвоиру Зайцев. — Мы сейчас займемся птичкой поинтереснее. — И он показывает на стоящего перед ним навытяжку обер-ефрейтора с красной ленточкой за зимовку на Востоке и знаком «За ранение».

Грязный, тощий обер-ефрейтор Рудольф Хакенбек только 20 июля прибыл в мотодивизию и был зачислен в разведывательный батальон как бывалый вояка. Он на войне с 1939-го и успел за это время побывать на многих фронтах. На Белгородское направление он попал после того, как выздоровел от раны, полученной в Тунисе. Ему отлично памятны Греция и Крит, Сицилия и Франция. Но вот на этом направлении, которое немецкие солдаты зовут «чертовой мясорубкой», он сумел повоевать всего 13 дней. Вчера ночью разведка, которую он возглавлял, наскочила на нашу разведку, и дело кончилось тем, что семеро его спутников были убиты, а он сам попал в плен.

…Фронтовая дорога уходит дальше и дальше на юг. Машины идут бесконечной чередой, утопая в облаках густой бурой пыли. По обочинам идет пехота — полк за полком, дивизия за дивизией…

Линия фронта все ближе и ближе. На горизонте встают высокие черные дымы: горит населенный пункт. В неглубоком логу, в нескольких километрах севернее этого пункта, идет кипучая жизнь переднего края. Немцы лишены возможности просматривать эту лощину и бросают мины вслепую, не причиняя нам потерь. Поэтому у бойцов, находящихся в лощине, царит веселое, задорное настроение. Кое-кто, улучив свободную минутку, даже купается в неглубоком ручье, отмывая въедливую дорожную грязь.

Но в то же время чувствуются большая настороженность, высокая боевая готовность. У минометов раскрытые ящики с минами; расчеты дежурят по местам, ожидая команды. Танки, готовые к выходу в атаку, стоят с работающими моторами, и десантники — на броне в касках, с автоматами в руках. Все готово к бою. Вот уже раздался залп артиллерии, бьют минометы, с ревом устремляются вперед танки — начинается еще один эпизод большой битвы.

А там, далеко впереди, бои носят совершенно иной, маневренный характер. После того как пехота, поддержанная мощным артиллерийским и авиационным наступлением, вчера взломала основной пояс немецкой обороны, наши танки плотной, компактной массой устремились вперед, чтобы развить прорыв. Воздействие их на психику немецких солдат было столь грозным, что в первые часы танкистам удалось добиться весьма существенных тактических успехов, Они сумели решительным мощным броском пройти далеко на юг и перерезать важную железную дорогу на значительном ее протяжении. Неуклонно и стремительно двигаясь вперед, танкисты рвали коммуникации, громили опорные узлы немцев, их тылы, наводили ужас и панику на гитлеровцев.

Движение вперед продолжается безостановочно. Танки вместе с сопровождающей их мотопехотой сегодня перерезали еще одну важнейшую магистраль, по которой немцы непрерывно перебрасывали подкрепления. По всему чувствуется, что гитлеровское командование сильно встревожено этим грозным неотвратимым движением советских войск на юг. Они спешно подтягивают сюда и с ходу бросают в бой все оказывающиеся под рукой резервные части, в том числе и танковые, но задержать продвижение наших войск им не удается.

Пытаются немцы использовать и свой излюбленный метод обороны — прикрытие своих частей атаками с воздуха, но решающее превосходство нашей авиации неизбежно приводит к полному их банкротству. Несколько часов назад мы наблюдали, как один из трех «хейнкелей», появившихся над районом наших переправ, был подбит зенитным снарядом и грохнулся наземь. Летчика Эрнста Грентке бойцы поймали и привели на допрос. Черноволосый невысокий немец в зеленом летнем комбинезоне послушно протянул советскому офицеру карту, которой он пользовался в полете. Она была испещрена кружками, отмечавшими места, над которыми немецким летчикам командование не рекомендует появляться: здесь, по мнению немецких генералов, небезопасно для воздушных прогулок.

Сейчас стало известно, что наши части, овладев городом Богодуховом, не останавливаясь, пошли вперед. За сутки отбито у врага 60 населенных пунктов.

Темп

7. VIII. 15 ч. 20 м.

К сведению редакции. Вчера передал и сегодня дублирую фельдсвязью репортаж «Путь на простор» о третьем дне боя.

Где-то вставьте тезис, что наше наступление развивается исключительно планомерно и организованно. Это особенно ужасает гитлеровцев, как показывают офицеры, сдавшиеся в плен. Связь идеальна, дороги тоже. Хотя части очень быстро продвигаются вперед, саперы успевают разминировать густо расставленные на всех проселках мины.

Вчера мы видели характерную для этих дней деталь: на окраине села, из которого только утром выбили немцев, уже стоял указатель дорог к ближайшим и дальним населенным пунктам. На отдельной табличке было четко выведено: «Регулировочный пост. Начальник поста сержант Сергеев». Красноармеец Плисяинов, стоя на кирпичном выбеленном постаменте, четко дирижировал флажками, направляя движение колонн.

Танки, сыгравшие роль тарана, безбоязненно ушли вперед. В это время пехота ломала опорные узлы немцев на фланге, расширяя полосу прорыва.

После того как наши части отрезали дорогу на Томаровку, Борисовку и подошли к дороге, ведущей на Харьков, немцам, невзирая на все стремление сохранить белгородский плацдарм, пришлось расстаться с ним.

Передаю новый репортаж о темпе нашего наступления.

* * *

Счастливая, волнующая пора наступления, когда буквально каждый час приносит новости одна другой значительнее и сильнее! Тот, кому посчастливилось в эти дни войти на украинскую землю пыльными дорогами войны, навсегда запомнит наш август 1943 года — месяц дерзновенных решений и весомых итогов. Наши пехотинцы, наши танкисты, наши артиллеристы упрямо движутся вперед по украинским селам, слышат украинскую речь, видят почти не тронутые боем родные деревни с соломенными крышами, вишневыми садами — немцы так поспешно уходили отсюда, что не успели ни сжечь деревень, как это они делали в первые два дня боев, ни угнать за собой мирное население. Только теперь раскрылась во всей полноте и блеске картина широкого оперативного замысла, блестяще выполненного нашими частями, которые пробили стену немецких укреплений, ринулись в брешь и сейчас идут по оперативному простору, обходя немецкие опорные узлы, обрезая их коммуникации и выкуривая фашистов из запятых ими городов.

Грохот боя отдалился от Белгорода. Город живет уже мирной жизнью. На столбах и стенах полуразрушенных домов белеют листочки — это сообщение, возвещающее о восстановлении советской власти. На путях железнодорожного узла, подорванных немецкими саперами, упорно трудятся железнодорожники. Трофейные команды подсчитывают мешки с крупой, мукой, ящики со снарядами, минами, патронами, брошенные немцами на складах.

В городе становится все более людно — постепенно возвращаются из окрестных сел разбежавшиеся мирные жители.

К начальнику гарнизона полковнику Серюгину пришли две девочки. Пионерки Женя Заблукова и Надя Кравченко принесли полковнику, как освободителю города (под его командованием 59-я Белгородская гвардейская дивизия овладела центром Белгорода после упорного пятичасового уличного боя), букеты цветов и портрет товарища Сталина, который они сумели сохранить в подполье. Портрет был украшен цветами и обвит кумачом.

Все дальше и дальше отодвигается линия фронта. Части, ушедшие на юг вслед за танками, сделали новый большой рывок вперед.

— Мы ведем сейчас большое маневренное сражение, — говорил начальник штаба одного соединения, отирая со лба обильно струившийся пот. — Наши танки научились быть неуловимыми. Когда их немцы ждут в одном месте, они внезапно обрушиваются на них с противоположного конца. Когда противник рассчитывает задержать их на подступах к опорному пункту, они оставляют против него небольшой заслон, а сами устремляются в обход, предоставляя гитлеровцам на выбор два решения: сдаваться в плен или погибать. Наши танки в полной мере демонстрируют образцовое взаимодействие, четкость выполнения планов боя, силу концентрированных ударов.

Вот один из многочисленных примеров умелого маневрирования на поле боя. Сначала подразделение двигалось с боями на юго-восток, обеспечивая прорыв наших частей к переправам. Потом оно наступало фронтом на юг, а сегодня вело бой уже лицом к северу. Зажав в тиски одну немецкую группировку, наши части теснят ее со всех сторон, сжимая клещи все крепче.

Воины из дивизии генерала Бакланова, захватив один из важных опорных пунктов этой группировки, значительно ухудшили положение немцев на этом участке. Так же маневренно действуют и другие части. Быстро и четко перебрасываясь с одного участка на другой, поддерживая образцовую связь, сохраняя четкое управление, наши войска держат отступающие немецкие части в огромном моральном и физическом напряжении. Не имея ни минуты передышки, гитлеровцы не в состоянии закрепиться на промежуточных рубежах. Усталость, апатия немецких солдат дают себя знать все сильнее. Дерзкие, смелые удары даже относительно небольших наших подразделений, как правило, увенчиваются полным успехом.

Вот только два факта, показывающие, как много в бою значат находчивость и смелость. Адъютант члена Военного совета армии комсомолец Александр Мусатов ехал на машине с боевым приказом в одну из частей. На пути неожиданно появилось до 20 немецких солдат.

Как поступить? Приказ надлежало доставить во что бы то ни стало. Значит, надо пробиваться! И Мусатов принял решение: атаковать немцев со своим шофером Ибрагимовым и сопровождавшим его сержантом Тюпиным. У всех троих были автоматы. Тюпин с Ибрагимовым поползли немцам в лоб, а Мусатов начал обходить их с тыла. Разом грянули три автомата. Застигнутые врасплох гитлеровцы дрогнули. Они открыли пулеметный и автоматный огонь, но он был недружным. Немецкий офицер был ранен. Сержант Тюпин громовым голосом крикнул: «Сдавайтесь!» Один немецкий солдат поднял руки, за ним другой, потом подняли еще семнадцать. Только двое еще пытались сопротивляться, но они были уничтожены.

Мусатов погрузил в свою машину два немецких пулемета, радиостанцию, двенадцать автоматов и семь винтовок и, отправив пленных с автоматчиком в ближайшую часть, помчался дальше по своему маршруту. Приказ был доставлен вовремя. Командарм вручил Мусатову орден Красного Знамени, а Ибрагимову и Тюпину — ордена Отечественной войны первой степени.

И еще один факт. Головное подразделение танковой части вырвалось далеко вперед. За ним следовали приданные ему противотанковые батареи под командованием лейтенанта Скудина и старшего сержанта Жаренко. Батареи заняли огневые позиции у леса, перед населенным пунктом, в котором размещалась немецкая унтер-офицерская школа.

Скудин, посовещавшись с Жаренко, принял решение: не дожидаясь подхода пехоты, атаковать деревню своими силами. Уже темнело. 10 артиллеристов, вооружившись автоматами, крадучись, обошли деревню и внезапно открыли дружный огонь. Немцы в панике бежали без оглядки, бросив все оружие и огромное количество штабных документов.

Оба этих факта кажутся невероятными: куда девалась хваленая стойкость гитлеровского солдата? Но именно так случается в эти дни, и случается неоднократно. Гитлеровцы отступают, и притом настолько поспешно, что не успевают вывозить свои армейские склады, целиком попадающие в наши руки. Мощные танковые кулаки, наносящие немцам удары в районах, которые еще три-четыре дня назад были глубоким немецким тылом, работают как гигантский паровой молот. За танками идет пехота, расчищающая и закрепляющая завоеванные рубежи. За пехотой движется огромная машина фронтовых тылов.

У взорванных мостов трудятся саперы. На перекрестках дежурят регулировщики. У въезда в Томаровку на другой день после ее освобождения уже действовал отлично оборудованный дорожно-регулировочный пункт. Там и сям на подводах висят почтовые ящики, чтобы бойцу, идущему вперед, не пришлось искать полевую почту для отправки письма на Родину, Вот такая четкость и точность во всем, вплоть до мелочей, и отражает высокую культуру войны на нынешнем этапе.

В Томаровке уже восстановлена советская власть. Районные организации заняты уборкой и обмолотом урожая. По району было засеяно 12 150 гектаров. Урожай богатейший. 9 160 гектаров уже скошено. Остальные поля, главным образом расположенные в полосе, где проходил передний край будут убраны на этих днях.

Нам рассказывают, что Томаровка была одним из важнейшиx опорных пунктов немцев. Между прочим, именно здесь базировался небезызвестный танковый корпус СС, игравший роль тарана в июльском наступлении немцев. Жители города говорят об огромных потерях этого корпуса. Немцы устроили в центре села большое кладбище, в объемистых общих могилах которого лежат тысячи эсэсовцев. Количество могил непрерывно росло. Вся Томаровка была забита ранеными немецкими танкистами. На одной лишь Кисловской улице в каждом доме лежало до 15–20 солдат.

Немецкие медицинские работники были бессильны обеспечить им нормальный уход, и каждый день умирало до 100 человек.

— Штабелями клали они своих проклятых эсэсов, — скатал мне старый харьковский кондитер Иван Сидорович Пахомов, бежавший в Томаровку из омертвевшего города.

По единодушным заявлениям местных жителей, на танковый корпус СС немцы возлагали огромные надежды. В нем были молодые, здоровые солдаты, рослые и ловкие. Их отлично кормили, не в пример другим частям. У них было особое обмундирование — костюмы, сшитые из пестрой маскировочной материи, фуражки с козырьками вместо пилоток. Им завидовали военнослужащие других частей. Но когда немецкие солдаты и офицеры, размещавшиеся в Томаровке, увидели, как с фронта везут целыми грузовиками груды трупов эсэсовцев, завидовать перестали.

Здесь же удалось выяснить еще одну любопытную деталь: готовя наступление на Белгородском направлении, гитлеровцы привезли сюда и мерзавца предателя Власова. Они тащили его за собой в обозе как марионеточного государственного деятеля. На третий день немецкого наступления Власов выступил в Борисовке с речью и громогласно объявил, что Курск уже взят немцами. Эту речь немецкие пропагандисты записали на пленку, и радиотрансляционная автомашина целый день разъезжала по Томаровке, воспроизводя ее. Несколько дней спустя, когда окончательно выяснилось, что план немецкого наступления позорно провалился, немцы Власова куда-то убрали.

После многодневной оглушительной канонады, которую мы непрерывно слышали позавчера, подъезжая к этому району, теперь странно режет слух абсолютная тишина.

Куда ехать нам завтра?

Обстановка так быстро меняется, что загадывать маршрут с вечера бесполезно. Ясно только одно: надо ехать гораздо дальше, чем сегодня. Наши генералы свято блюдут суворовский завет: «На войне деньги дороги, люди дороже, а время дороже всего».

Армии наступают в хорошем темпе, не давая немцам возможности оторваться от наших наступающих частей и произвести перегруппировку сил, чтобы потом обрушиться неожиданным контрударом. Теперь ведь не зима с ее метелями и не осень с ее грязью. Теперь время больших танковых сражений, и нет никакого сомнения в том, что в ближайшие дни большая августовская битва развернется еще ожесточеннее.

В степях Украины

8. VIII, 14 ч. 45 м.

К сведению редакции. Сегодня с большим трудом догнали Катукова. Вчера его танкисты стремительным ударом заняли город Богодухов, захватив там важные склады гитлеровцев. Город остался нетронутым. Население с величайшим ликованием встретило освободителей. Среди танкистов огромный боевой подъем.

В то же время в штабе армии царит озабоченность: ясно, что гитлеровцы скоро начнут наносить контрудар Они прекрасно понимают, ка кую страшную угрозу представляет для них этот стальной клин, рассекающий одну за другой коммуникации, связывающие их с западом. И вот уже сюда спешат вызванные из Донбасса немецкие танковые дивизии.

Член Военного Совета Н. С. Хрущев требует удвоить бдительность в войсках, готовиться к новым жестоким сражениям.

Передаю «В степях Украины».

* * *

С каждым днем, с каждым часом черта границы Украинской ССР, которую наши танки на этом участке фронта пересекли совсем недавно, отходит все дальше на север. Советские войска движутся с боями в глубь степей, на широкий простор.

Битыми степными шляхами идут и идут танки, растекаясь по полям, хитро маневрируя в неглубоких балочках и редких рощицах, укрываясь за гребнями высоток и курганов, Они ускользают из поля зрения немецких разведчиков, чтобы через час-другой обрушиться на врага совсем не там где они должны появиться по расчетам немецких штабов. Застав противника врасплох, они ломают его сопротивление, прокладывают путь пехоте, идущей позади, снова устремляются вперед. Именно такое методичное, планомерное развитие прорыва обеспечивает неизменно успешное решение за дач, которые ставятся командованием перед частями, сражающимися на Харьковском направлении.

Сегодня мы снова побывали в знакомых нашим читателям танковых частях генерала Катукова, которые на протяжении месяца дважды заслужили благодарность Верховного Главнокомандующего за успешное отражение немецкого наступления на Белгородском направлении и за успешный прорыв немецкой обороны.

Услышав о падении Белгорода, танкисты с огромным подъемом продолжали двигаться на юго-запад и на юг, занимая одну за другой живописные украинские деревушки, идя полями, на которых стоят копны скошенного хлеба, мимо садов, ветви которых отягощены дозревающими яблоками и грушами, и огородов, на которых зреют пестрые арбузы.

Впереди грохотали пушки. Там крепкий заслон, выставленный нашим командованием, вел бой с только вчера введенной в действие «старой знакомой» танкистов — танковой дивизией СС «Райх». Эти эсэсовцы были крепко биты в июле. Мы уже писали, что только в одной Томаровке они оставили в общих могилах тысячи трупов.

Когда началось наступление наших войск под Орлом, танковый корпус СС был переброшен туда и гитлеровское командование пополнило его на ходу. Под Орлом эсэсовцы еще раз получили по зубам, и вот сейчас вторично пополненный корпус снова очутился на Харьковском направлении.

Вчера и сегодня дивизии «Райх» была оказана достойная встреча. На Харьковском направлении «тигры» и «пантеры» горят не хуже, чем горели они на Белгородском и Орловском.

Вводя в бой резервы, немецкое командование рассчитывало задержать наши части, но советские танкисты, выставив против них заслон, устремились вперед на другом участке, уходя все дальше на юг.

Поразительные, своеобразные, ни с чем не сравнимые картины наблюдаешь сегодня, проезжая десятки километров по степи, хозяевами которой не далее, как позавчера и вчера, были немцы. Я не говорю уже о том, что всюду в деревнях, в оврагах и рощах видишь огромное количество брошенных немцами машин, пушек, мешков с продовольствием, ящиков с боеприпасами, — к этому уже все привыкли, и многие части полностью перешли на снабжение за счет трофеев. Один из командиров частей вчера даже ворчливо корил интендантов: «Зачем вы мне продукты возите? Давайте больше боеприпасов, а продукты и горючее я сам добуду». Больше всего поражают в этих местах необыкновенно быстрые смены картин боевой и мирной жизни.

Когда мчишься десятки километров по дороге, с обочин которой еще не сняты немецкие указатели, часто с трудом представляешь себе, что здесь еще вчера стояли регулировщики в зеленых мундирах, мимо которых сплошным потоком в четыре ряда шли на юго-запад тысячи автомашин самых различных европейских марок.

На полях работают колхозники; их труд уже учитывается по трудодням; под ветвями рощи разместился полевой ремонтный завод, восстанавливающий поврежденные в бою танки. Дорожники строят мост. У хаты, поставив складные реалы и наборные кассы, девушки в гимнастерках набирают очередной помер газеты. Вечером на околице танкистский самодеятельный ансамбль дает концерт для мирного населения; и седые деды задумчиво слушают песни, которых не пели здесь без малого два года.

Но эти мирные впечатления обманчивы — маневренная война всегда чревата острыми, неожиданными положениями, и потому от танкистов требуются повышенная бдительность и уменье молниеносно реагировать на изменения в обстановке. К их чести, они неизменно оказываются на высоте положения, умело и уверенно отвечая на каждый контрманевр врага.

Вчера ночью, например, на одном из участков неожиданно появилась колонна из 100 автомашин с немецкой мотопехотой в сопровождении танков и артиллерии. Она пыталась вырваться из окружения. Здесь не было наших сколько-нибудь крупных сил, они уже ушли далеко вперед. Но оказавшиеся на месте небольшие подразделения стойко встретили немцев и преградили им путь. Гитлеровцы повернули под углом девяносто градусов, пытаясь нащупать новую лазейку. Им и здесь дали по морде. Растрепанная, деморализованная немецкая группировка рассыпалась, утратила свою ударную силу, потеряла технику, и теперь ее уже легко было добить.

По полям и рощам Харьковщины бродит сейчас множество гитлеровских солдат и офицеров, отбившихся от своих частей и тщетно пытающихся выйти из окружения. Некоторые из них еще упорствуют, огрызаются, как затравленные полки, по ночам пускают ракеты, указывая своей авиации цели, обстреливают наши колонны из-за копен пшеницы, кустов, зарослей, из бурьяна, но таких становится все меньше. Гораздо больше «бродячих фрицев», как их называют бойцы, избирает другой путь — они сами отыскивают ближайшее подразделение Красной Армии и со вздохом облегчения заявляют: «Гитлер капут!»

Только одно танковое соединение за последние дни захватило в плен более тысячи солдат и офицеров. Их вылавливают повсюду. На огороде, что на задах у села Одноробовка, колхозники поймали шофера Роберта Нидегессера, уроженца Берлина. В селе Хвостовка, в далеком тылу, километрах в восьмидесяти от фронта — его освободили еще 3 или 4 августа! — в старом окопе бойцы случайно обнаружили двух безоружных немецких офицеров… Таких фактов буквально десятки.

Бойцы вылавливают «бродячих фрицев» с большим восторгом. «Ишь, гады, любили нас окружать, теперь сами почувствовали, что такое окружение!» — зло сказал нам вчера поймавший трех немецких солдат сапер Петренко, которому в начале войны пришлось с боями выбиваться из немецкого кольца. Из-под самого Львова шел он тогда с небольшим отрядом, который вел борьбу партизанскими методами. «По родной земле шли, в каждом селе своя крыша, а вот пусть попробуют они теперь найти сочувствие!» — добавил Петренко и презрительно поглядел на поеживающихся пленных, переминающихся с ноги на ногу. Выглядели они очень жалко: обросшие, без пилоток, в изорванных лесными сучьями мундирах…

Широкий маневр, неожиданные динамичные удары наших танков подчас настолько ошеломляют противника, что он теряет ориентировку. Только что в штабе танкистов получили такую, например, радиограмму: «Просим срочно выслать людей для приема трех исправных самолетов — двух „юнкерсов“ и одного спортивного, — приземлившихся в нашем расположении. Ситников».

Оказывается, немецкие летчики, не подозревая о том, что наши части уже ушли далеко вперед, посадили свои самолеты на аэродроме, уже находившемся в руках наших танкистов. А вчера один немецкий летчик сознательно привел в наше расположение и посадил бомбардировщик. Расстроенный и подавленный, он заявил красноармейцам, окружившим его: «Я кончил войну. С меня хватит!»

Совинформбюро еще несколько дней назад сообщило о занятии станции Одноробовка. Сегодня мы побывали у танкистов, которым принадлежит честь этого удачного удара. Сейчас они уже далеко впереди Одноробовки, а сама станция стала их тыловым участком. Танкисты рассказали нам об одной детали, которая показывает, насколько внезапным для немцев был этот удар.

За пятнадцать минут до того, как наши танки влетели на перрон вокзала, дежурный по станции отправил очередной скорый поезд. Обер-лейтенант Шульц оказался неаккуратным и опоздал на этот поезд. Он слонялся по вокзалу, когда под окном грянул выстрел танковой пушки, Обер-лейтенант пулей выскочил из вокзала, но было уже поздно. Ему не оставалось ничего другого, как сдаться в плен…

В селе Хвостовка мы слышали, как седобородый важный дед Оноприенко рассказывал группе внимательно слушавших его запыленных красноармейцев историю освобождения этого села: «Ну, вот, сидят они, магометане проклятые, некрещеные души. Сидят и трусятся — слышат, уже наши пушки гукают. А я ведь тоже солдат, когда-то японцев воевал, понимаю что к чему. Вот ихний офицер звонит по телефону, а ему, видать, команду подают: сиди, мол, на месте! А у них машин разных видимо-невидимо — видать, ихний обоз. Вот звонит офицер второй раз, третий — все нет команды ехать. Вдруг выходит им приказ уходить. Кинулись они заводить машины, а тут уже наши танки слева и справа! Несколько машин запалили. Тогда немцы бросили все — и тикать кто куда! Врать не буду, скажу, что от людей слыхал; говорят, что наши их провод перехватили и подавали им команду, чтоб они, значит, ждали, пока наши танки подойдут…»

Бойцы раскатисто хохочут. История деда пришлась им по душе. Трудно сказать, насколько его версия соответствует действительности, но в селе и вокруг него множество брошенных немцами исправных автомашин, а неподалеку отсюда, в Борисовке, трофейные команды обнаружили 40 немецких танков, брошенных экипажами.

Вести о трофеях идут отовсюду. В лесу под Золочевом взяты крупные склады, огромное количество продовольствия и снаряжения захвачено в районе Богодухова.

Я видел, как на переправе у взорванного немцами моста остановилась целая колонна — наши водители выводили из оврага немецкие броневики, грузовики, тяжелые двухтрубные автокухни. Только недавно прошел дождь, и машины застревали. К ним подъезжал на немецком тягаче важничающий молодой шофер. Покуривая мудреную фаянсовую трубку, найденную в немецком блиндаже, он лихо брал на буксир семитонные грузовики и втаскивал их на бугор. Ехавшие навстречу на открытых грузовиках бойцы приветливо махали ему руками и что-то кричали, Приятно все-таки видеть плоды своих трудов!

У деревенских ребятишек — страдная пора. С огромным воодушевлением они копаются в брошенных немцами автомобилях, добывают столь высоко котирующиеся у них блестящие вещицы, пулеметные ленты, которыми они воинственно опоясываются, какие-то серебристые бумажки, сигнальные рожки, флаги. Многие занимаются и более серьезным делом — помогают трофейным командам собирать и учитывать немецкие пушки, пулеметы, автоматы.

Их матери и деды организованно, целыми бригадами, под водительством старых колхозных бригадиров являются к командирам подразделений и спрашивают, в чем требуется их помощь. Сегодня мы видели, например, как бригадиры колхоза «Серп и молот», расположенного близ Золочева, Тихон Артемович Пантушенко и Петр Петрович Дмитренко привели свои бригады, чтобы помочь расчистить полевой аэродром.

В освобожденных украинских деревнях останавливаются на привал идущие вперед пехотные части. Немедленно вокруг бойцов стайками собираются ребята, девушки, подходят старики, Они горящими глазами глядят на бойцов, ласково поглаживают их погоны, с интересом осматривают медали сталинградцев — их видят здесь впервые.

Завязываются горячие беседы. Ведь до сих пор колхозники Украины были совершенно отрезаны от мира. Они спрашивали, как живет Москва, где достать газетку на украинском языке, как бы прочесть сводку Совинформбюро. Бойцы, в свою очередь, живо интересуются тем, как жили колхозники на Украине при немцах.

В беседах выясняется много любопытных деталей хитрой провокационной деятельности гитлеровцев, пытающихся всеми возможными путями выкачать из Украины как можно больше продовольствия. Колхозник села Рясное Золочевского района Левко Иванович Онуфриенко при нас рассказывал обступившим его красноармейцам, как обманули в прошлом году колхозников немцы. Они объявили, будто им безразлично, какую форму землепользования изберут крестьяне и что они не возражают против сохранения колхозов. Жители Рясного по наивности поверили им. Что же получилось?

— Стали мы собирать колхозное хозяйство, — рассказывает Онуфриенко, — отремонтировали два трактора, отыскали припрятанное горючее, вспахали, посеяли, учет вели, как полагается, по трудодням… Немцы ни во что не вмешивались. Но вот скосили мы хлеб — тут-то и нагрянули немцы. Весь хлеб они увезли на машинах в Золочев.

В этом году гитлеровцы объявили, будто в прошлом году им помешало справедливо распределить хлеб по трудодням наступление Красной Армии, но что на этот раз все-де будет сделано по совести. А чтобы как-то подкупить колхозников, они разрешили каждому сверх того, что будет засеяно в поле колхозом, посеять для себя на свободной земле столько, сколько кто захочет. Но желающих сеять нашлось немного…

Рясное — небольшое село, в нем всего 180 дворов, но и здесь оставила страшный след насильственная мобилизации молодежи в Германию. Фашисты угнали отсюда более 200 юношей, девушек и подростков. Последний раз забрали в Германию даже ребят 1928 года рождения. Увозили под ростков через Золочев целыми эшелонами.

Из Германии шли нерадостные, скупые вести. Дмитрии Коротенко сообщал, что Дмитрий Рудяк и Иван Фомич умерли. Тоня Скляренко, кончившая до войны агротехникум и собиравшаяся стать агрономом, пишет: «Наверно, пойду туда, куда моя сестра пошла…» У нее сестра умерла. Письма из Германии шли необыкновенно долго. Несколько дней назад, например, Алексей Харченко получил письмо от дочери Марии, в котором она поздравляла его с Новым годом. Письмо шло более семи месяцев! Очевидно, немецкая почта находится в состоянии страшной разрухи.

Зато с удивительной методичностью и четкостью работай немецкий налоговый аппарат. Колхозницы Малой Писаревки рассказывали нам, как немцы использовали все каналы для обложения налогом. Не говоря о том, что весь урожай зерна, за исключением отходов, фактически сразу же после об молота переходил в полное и безраздельное владение немецкого командования, гитлеровцы облагали непосильными налогами крестьянские приусадебные участки.

Сюда не входят многочисленные единовременные поборы и реквизиции. То и дело в деревню являлись солдаты на мотоциклах и грузовиках и начинали шарить по дворам, забирая все, что им вздумается. В Рясном эсэсовцы даже стаскивали наседок с гнезд.

Все это не ново для бойцов, которые еще минувшей зимой в дни нашего наступления видели в освобожденных селах страшный след фашистов, слышали бесчисленные рассказы о хамском, диком, злом обращении гитлеровцев с мирным населением. Но каждая новая встреча с людьми, которым без малого два года довелось жить на положении бесправных рабов, отягощает душу красноармейца свинцовым грузом ненависти к врагу. Все, с кем ни заговоришь, думают только об одном: скорей бы пройти весь путь, чтоб ни одна семья не страдала больше в фашистском ярме!

В саду близ дороги, по которой шли непрерывным потоком наши войска, мы наблюдали вчера одну поистине трогательную встречу. Рослый старик с длинной седой бородой, держа в руках корзину с большими румяными яблоками, угощал собравшихся вокруг него бойцов и назидательно говорил им, так, словно перед ним были не солдаты, а курсанты агрономического техникума:

— Чтоб заяц кору на яблоне не объел, вы обмотайте ее соломой, а сверху юшкой от селедки помажьте. Заяц того запaxy не терпит. А когда мыши в корнях заведутся, вы тоже следите — надо вокруг дерева обтоптать землю, норки-то и забьются. Кладете навоз под яблоню — это в три года раз, — держите его дней пять-шесть, а потом снимите, чтоб корни не горели…

Бойцы слушали старика внимательно, потому что у каждого где-то глубоко внутри жила затаенная тоска по мирному труду, от которого по вине Гитлера они оторваны уже третий год.

Старик этот — восьмидесятилетний садовод-опытник Павел Яковлевич Круговой — строгим отеческим взором поглядывал на притихших бойцов. С удовольствием рассказывая, как надо растить такие чудесные яблоки, он время от времени вдруг покрикивал: «Но-но! Проходи, которые яблоки получили, не задерживайся! Впереди у вас работы много. И так мы вас тут заждались, а там другие ждут. Кончите Гитлера, тогда приезжайте, я вам полный курс науки преподам».

И все еще ворчливым, но уже добродушным тоном он добавлял: «Я ведь сам солдат, и весь наш род солдатский. Дед сухари в Севастополь на волах возил, отец на Малаховой кургане из пушки палил, сам я в шестнадцатом году, хоть и в летах был, до Карпат дошел, а сыны мои сейчас фашистов бьют…»

Из густого ветвистого сада растекался тонкий запах зреющих яблок, слегка круживший голову. Тихо шелестели метелки кукурузы, стрекотали кузнечики. В знойном мареве дрожал далекий горизонт И было так сладостно и легко на сердце в этом мире богатейшей украинской природы, что душа невольно настраивалась на мирный лад. На сияющих лицах бойцов я читал глубокую благодарность старому солдату, который своими нарочито сердитыми окриками возвращал их к жестокому миру реальной действительности.

Люди понимают: нас ждут, нас заждались, и медлить нельзя ни часа больше!

Горе украинской молодежи

9. VIII, 19 ч. 45 м.

Еще минувшей зимой, когда Красная Армия освободила ряд районов Украины, мир узнал о чудовищных преступлениях гитлеровцев, организовавших планомерный принудительный вывоз украинской молодежи в Германию и распродажу наших юношей и девушек в рабство немецким капиталистам и помещикам. Многочисленные документы, показания свидетелей, письма девушек с фашистской каторги, опубликованные в печати, вызвали взрыв негодования и бурю протестов против варварских действий фашистских работорговцев. Сейчас, когда Красная Армия вновь перешла в наступление и продвигается в глубь Украины, отовсюду из освобожденных городов и селений идут новые и новые вести о массовом угоне в рабство украинской молодежи.

Когда советские танкисты освободили тихое украинское селение Малая Писаревка Золочевского района Харьковской области, их поразило, что на улицах были одни старики и старухи. Танкисты разговорились с жителями Малой Писаревки и узнали у них о страшной трагедии, которая произошла в этой деревне.

Нынешней зимой гитлеровцы поголовно переписали всю оставшуюся в деревне молодежь и приказали ей быть готовой к отъезду в Германию. Тем, кто попытался бы укрыться от посылки в Германию, грозили расстрелом.

Фашисты не пощадили даже беременных молодых женщин. Фашистский коновал принудительно абортировал их, и несчастных женщин, подчас в тяжелом состоянии, вызванном неумелым абортом, загоняли в вагон, запирали на замок и отправляли в Германию как рабочий скот.

Всего из Малой Писаревки было угнано на каторгу в Германию более 350 человек.

Родные девушек, проданных в рабство гитлеровским командованием фашистским помещикам, передали танкистам письма каторжанок, каждое из которых — крик обливающегося кровью сердца.

Передаю акт, составленный танкистами и мирными жителями Малой Писаревки, и письма девушек, угнанных и рабство (подлинники этих документов отправлены в Государственную чрезвычайную комиссию по учету немецких зверств).

Акт

1943 года, августа 8 дня мы, нижеподписавшиеся, в селе Малая Писаревка Золочевского района Харьковской области составили настоящий акт о нижеследующем: в период временной оккупации села Малая Писаревка гитлеровцы и принудительном порядке, применяя методы облав, арестов, пыток и угроз, угнали в рабство население молодого возраста деревни Малая Писаревка.

Участие в насильственном угоне принимали староста деревни Суббота Григорий Иванович, полицейские Андрюшенко Сергей Петрович, Сидоренко Иван Петрович и другие. При их содействии гитлеровцами насильно были угнаны в рабство более 350 человек, в том числе: Беличенко Ольга Дмитриевна, 22 лет, Беличенко Михаил Васильевич, 16 лет, Андриенко Оксана Андреевна, 35 лет, Сидоренко Данило Федорович, 15 лет, Андриенко Катерина Даниловна, 20 лет, Беличенко Марфа Ивановна, 16 лет, Сидоренко Мария Семеновна, 16 лет, Федорова Варвара Антоновна, 25 лет, Андриенко Надежда Романовна, 22 лет и многие другие, что и постановили записать в настоящий акт.

Майор юстиции воинской части 0860 Лейфман.

Майор воинской части 15337 Чугаринов.

Граждане села Малая Писаревка

Семенова, Беличенко М., Кривонос, Семенова Н. С., Андрианова.

Письма с фашистской каторги:

«Пущено письмо от вашей дочери, Веры, — пишет Вера Чернышева из Комотау своим родным. — Здравствуй, мать, прими письмо от дочки. Пишет дочь тебе издалека. Я жива, но жизнь моя разбита, одинока, нищенска, горька. Добрый день, мои дорогие родные, передаю я вам чистосердечный привет и желаю всего наилучшего в жизни. Я вам сообщаю, что на сегодняшний день жива. Я ваше письмо и от Паши разом получила. Я рада была, очень рада, когда получила письмо. Мама, и папа, и братик, я вас очень прошу, чтобы вы меня не забывали и писали мне письма. Сами должны знать… Ты, братик, пишешь про посылку, чтобы мне выслать. Посылку мне не надо высылать, я как-нибудь буду переживать. Но тут только все по пунктам и по карточкам, тут так не купишь. Я от вас получила только четыре письма. Я очень рада вашим письмам. Ох, как я соскучилась, мама! Хоть бы мне увидеться на одну минуту с вами, мама. Нет ни одной минутки и часа, чтобы я вас не вспомнила. Пиши, братик, как вы живете, есть корова или нет, какие новости дома, есть ли что кушать? Ой, как тут горько! Как вспомню, так и заплачу. Мама, я вас прошу, чтобы вы мою одежду сберегали, потому что тут я ничего не зароблю. Братик, прошу тебя, чтобы ты прислал адрес Марии Трофимцевой и Ольги Бессараб. Мне прислали письма девчата с фабрики Варька Косенкова и Приська Вантева. Они мне писали, что ни одного письма не получили из дому. Я пишу всем, но адреса Марии и Ольги не знаю. Остаюсь жива, здорова, пере даю всем сердечный привет и целую бессчетно раз. Жду ответа, как соловей лета.

Вера».

Письмо Кати Андриенко из Вены ее матери Марии Николаевне Андриенко:

«Здравствуйте, дорогая моя! Передаю вам свой чисто сердечный привет. Я пока жива, чего и вам желаю. Я работаю на кухне, мне пока ничего жить. А как вспомню о тебе моя дорогая мамочка, то не вижу перед собой ничего. Я нашла адрес дяди, и сейчас мы переписываемся. Дорогая моя, родная мамочка! Я от вас получила одну открытку и одно письмо. И дядя тоже получил. Мамочка, я все чищу картошку, и мне пока ничего. Только и туго, что не во что одеться и обуться. Но ничего не сделаешь. Я что брала из дому, то все порвала, а купить — ничего не купишь. Мамочка, прошу — пишите, как вы поживаете, что из скота держите, какие новости в селе. Как я соскучилась, как хочу домой! Уже скоро год, как я тут. Хоть вы, дорогая мамочка, меня не забывайте, потому что я во всем мире сирота.

Катя».

Письмо Ольги Беличенко из Фридланда своим родителям:

«Привет от вашей дочки Оли. Здравствуйте, мои родные! Я пока жива, здорова, чего и вам желаю в вашей жизни, чтобы вы были живы и чтобы нам пришлось увидеться.

Дорогие мои! Зачем вы меня родили на свет, чтобы я страдала в далеком чужом краю? Сколько я пережила за это время! Напишите мне хоть одно слово, как вы обрабатываете землю, что посеяли, кто дома. Мои родные! Я гулять не хожу, потому что тут невесело, а домой прихожу поздно. Так проходят мои молодые годы. Наверное, вернусь уже старухой, и так кончится моя жизнь. Дорогие мои, как хочется увидеть вас хоть один раз, а потом уже я могла бы и умереть. Тетя, напишите мне, живы ли мои родные, или, может быть, в живых уже нет. Напишите, дома ли мои сестрицы. Я получила от них только два письма и больше ничего пс получала. Хоть бы вы написали одно слово, и то мне легче б было. Последнее письмо было написано 7 декабря, и я ею берегу. Беру в руки, читаю каждый день. Как прочитаю, будто с вами поговорю. Дорогие сестры! Пишите хоть вы мне, а то мне нельзя много писать, — как вам известно, разрешается только две открытки в месяц. Вы писали мне раньше, что вспоминаете каждый день. А я? Нет той минуты, чтобы не вспомнила! Я никогда так не скучала. И как хочется мне поделиться с вами теми мечтами, которые есть у меня на душе. Жму крепко ваши руки, целую всех. Солнце садится, кончаю писать, а сердце стремится вас повидать.

Оля».

Вдумайся, читатель, в эти скупые строчки, напоенные горечью тоски по Родине, пронизанные жгучим стремлением передать родным хоть сотую долю того, что переносят наши сверстники на фашистской каторге, передать так, чтобы гитлеровская цензура не перехватила письма.

Строчки эти адресованы тебе. Работаешь ли ты у станка, убираешь ли урожай на поле, готовишься ли с примкнутым штыком к атаке, — вспомни Веру Чернышеву, которая гнет спину на ферме немецкого кулака!

Вспомни Катю Андриенко, которая вот уже год чистит картошку на кухне ленивой немецкой фрау и ходит босая, в жалких отрепьях!

Вспомни Олю Беличенко, мечтающую о смерти, потому что смерть для нее легче жизни под фашистским ярмом!

Вспомни о страшной судьбе 350 девушек и подростков Малой Писаревки!

Вспомни их, и у тебя прибавится сил для продолжения борьбы с врагом.

Малая Писаревка освобождена от фашистского ига. Родные Чернышевой, Андриенко, Беличенко спасены от рабства. В тихой украинской деревне уже начинает теплиться робкий огонек жизни. Но 350 наших ровесников и ровесниц из этой деревни все еще там, в фашистском плену. Их надо спасти. Это наш долг. Это дело нашей совести и чести.

Поспешим же на выручку к Вере Чернышевой, к Кате Андриенко, к Оле Беличенко и их сверстницам!

Гвардейская хватка

11. VIII, 20 ч. 31 м.

К сведению редакции. Войска генерала Катукова представлены к гвардейскому званию. Передаю на всякий случай общие данные, которые даны мне и Коробову. Коробов просит, чтобы вы передали копию этой телеграммы в «Правду», Ввиду крайней загруженности армейской связи пишу конспективно, даю только факты.

* * *

Первая танковая армия сформирована из частей, представляющих собою цвет и гордость советских бронетанковых сил. Их путь отображает развитие мощи всей Красной Армии. Когда Четвертая танковая бригада, ныне Первая гвардейская, под командованием полковника, ныне генерал-лейтенанта, командарма Катукова остановила под Москвой танковую армию Гудериана, силы которого были вдесятеро больше, весь мир отдал дань восхищения. С тех пор на основе этой бригады шло наращивание сил соединения. Теперь оно превратилось в такую могучую армаду, перед которой оказалась бессильна устоять даже закованная в броню лейб-гвардия Гитлера — его эсэсовские танковые дивизии «Райх», «Мертвая голова», «Великая Германия», «Адольф Гитлер». Они дважды были биты танкистами Катукова.

Наиболее ярко сказались мощь армии, воинское уменье танкистов в нынешних летних боях. Совершив большие марши, доходившие до 500–700 километров, танкисты привели свою материальную часть в образцовый порядок и занялись усиленной учебой пополнения, готовясь к решающим сражениям, На боевых традициях «Старой гвардии» командиры и политработники воспитывали молодежь, внушая ей мысль, что воины Первой танковой армии могут и должны сражаться только по геройски — один против двадцати.

Готовясь к летнему наступлению на Белгородском направлении, немцы не знали, что против них сосредоточилась эта армия. По сообщениям пленных, немецкое командование предполагало наличие на этом участке одного только танкового корпуса генерала Гетмана — настолько умело и скрытно была проведена переброска в район Обояни столь большого «хозяйства». И когда 5 июля немцы бросили из Белгорода на Курск свои отборные танковые войска, им преградили путь наши закаленные части. Они завязали жестокие оборонительные бои. Первая танковая армия, вступившая в бой вскоре после начала немецкого наступления, прикрыла, словно щитом, своими танками ответственнейший участок фронта. Ее части умело маневрировали, взаимодействуя с другими соединениями, изматывали противника, экономя свои силы, чтобы потом опрокинуть и разгромить его.

Наши читатели помнят, что гитлеровцы бросали в бой одновременно по 200–300 танков против наших подразделений в составе 30–40 машин. В боевых порядках немецких эсэсовских танковых дивизий шло большое количество «тигров» и «пантер». Однако наши танкисты стояли насмерть и не пропускали врага. На рубеже Яковлевка — Покровка — на направлении главного удара немцев — Первая гвардейская и 49-я бригады, сражающиеся вот уже третий год плечом к плечу, отражали на протяжении двух суток атаки целой немецкой танковой группировки. 7 июля немцы предприняли на узком участке особенно ожесточенную атаку, пытаясь любой ценой прорваться вдоль Белгородского шоссе на север. В бой было введено на этот раз 250 танков и 80 самолетов, непрерывно обрабатывавших крохотный клочок земли. Но и на этот раз танкисты Катукова устояли и отбросили немцев.

Героически сражалась мотопехота соединения. Достаточно сказать, что только две ее части на протяжении шести дней отразили 42 массированные атаки немцев.

Всю страну облетели в те дни имена героев соединения. Танкист Бессарабов, как помнят наши читатели, в первые же два дня боя уничтожил пять танков, в том числе два «тигра»; командир танка Шаландин уничтожил три танка, в том числе два «тигра»; командир роты Большаков со своим экипажем разбил четыре танка, из них три «тигра»; лейтенант Шульженко уничтожил два «тигра»; лейтенант Маслов — три «тигра»; бронебойщики Толстов и Синяговский подбили, а затем ночью подожгли два «тигра», чтобы немцы не смогли их эвакуировать; батарея Ратушня уничтожила шесть танков, из них четыре «тигра»; командир артиллерийского дивизиона капитан Мироненко, когда 30 немецких танков прорвались на огневые позиции его дивизиона, сам стал на место убитого наводчика, уничтожил три «тигра» и погиб на лафете своего орудия.

Всего в течение боев с 5 по 10 августа соединение уничтожило свыше тысячи немецких танков, из них много тяжелых, 91 самолет, 366 орудий, 1 446 автомобилей с войсками и грузами и свыше 28 тысяч солдат и офицеров. 24 июля соединение в числе других получило благодарность Верховного Главнокомандующего.

Из июльских ожесточенных боев соединение вышло еще более закалившимся. Оно полностью сохранило свою бое способность и готовность к решению сложных задач. С 18 июля по 1 августа танкисты были заняты ремонтом материальной части, обобщением и изучением опыта минувших боев. И уже 4 августа армия Катукова вновь была введена в бой, имея на этот раз еще более трудную боевую задачу— прорвать фронт немецкой обороны, рассечь жизненно важные коммуникации противника и тем самым обеспечить успешное развитие наступления наших войск.

Мощным танковым кулаком, обрушившимся на немецкие укрепления, и одновременно ударом наших воздушных сил и артиллерии оборона противника была смята и разорвана. Прорвавшись на юго-запад, танкисты устремились вперед, блокируя гарнизоны немецких опорных пунктов, отрезая и уничтожая по частям немецкие подразделения и соединения. За танкистами шли наши пехотные части, закреплявшие успех. Четкое взаимодействие танков и пехоты обеспечило методичное уверенное расширение прорыва, не дало возможности немцам парировать наши удары и отсекать прорвавшиеся вперед танки.

К 9 августа наши танки углубились в немецкую оборону уже на 100 километров и продолжали успешно развивать наступление, пересекая одну за другой магистрали, связывавшие Харьков с немецким тылом. Невзирая на ожесточеннейшее сопротивление немцев, непрерывно подтягивающих резервы и вернувших на этот участок фронта танковый корпус СС, оттянутый было после июльских боев на другое направление, соединение с боями идет сейчас дальше на юг. Уже разгромлены 19-я и 11-я немецкие танковые дивизии, 332, 167, 57, 255-й пехотные, 410-й строительный батальоны и другие части.

Только в боях с 3 по 8 августа соединение освободило 184 населенных пункта, в том числе города Богодухов, Грайворон, районные центры Томаровку, Борисовку и 6 железнодорожных станций. За эти дни, по далеко не полным данным, уничтожено 60 танков, в том числе 12 «тигров», 309 автомашин, 22 мотоцикла, 74 орудия, 17 самолетов, 7 складов боеприпасов. Захвачено до тысячи пленных, 48 танков, в том числе 15 исправных «тигров», 96 орудий, 58 автомашин, 5 самолетов, 8 мотоциклов, 200 километров телефонного кабеля, 90 лошадей, 9 складов с продовольствием, боеприпасами и горючим, эшелон с военными грузами.

5 августа соединение в числе других получило вторую благодарность Верховного Главнокомандующего.

В рядах армии на 10 августа 7 132 орденоносца, в том числе 5 143 получили ордена с начала формирования соединения— с февраля 1943 года. В дни июльских и августовских боев было подано 1 011 заявлений о переводе из кандидатов в члены партии, 2 680 о приеме в кандидаты и 1 260 заявлений о приеме в комсомол.

Нервы боя

12. VIII, 16 ч. 30 м.

Вторую неделю мы движемся вперед с танковыми частями, идущими по полям Украины короткими, четкими бросками. Танкисты обходят немецкие опорные пункты, оставляя небольшие заслоны, проскакивают мимо глубоких оврагов, образующих естественные препятствия, мчатся по скатам высот.

Прыжок вперед, удар по врагу, и тут же, как только подходит сюда пехота, удар в новом направлении, там, где его меньше всего ожидает противник, — такова тактика танкистов. Держа все время инициативу в своих руках, они продолжают умело маневрировать на степном просторе, невзирая на то, что немцы непрерывно подтягивают новые и новые резервы.

Сейчас, по сути дела, на этот участок гитлеровским командованием возвращены все части, которые участвовали в июльском наступлении; все они были наскоро пополнены. В последние дни значительно усилилась деятельность немецкой авиации, особенно ее противотанковых самолетов «хейнкель-125», пытающихся наносить удары по танкам с бреющего полета, И все же наши танкисты, тесно взаимодействуя с летчиками, артиллеристами, пехотой, продолжают свое неуклонное движение вперед.

Выставив надежный заслон против немецких танков, стремящихся бить по нашему флангу, они все дальше уходят на юг, пересекая одну за другой линии немецких коммуникаций, связывающих Харьков с городами, расположенными западнее его. Каждый вечер командные пункты танкистов, размещенные на многих и многих автомашинах, снимаются с места, чтобы наутро начать свою работу на новом месте, километров за двадцать вперед. Да и в движении они, по сути дела, не прекращают своей работы: из автомашин торчат тростинки антенн, и часто командиры на ходу, надев наушники, сносятся по радиотелефону с идущими впереди танками и делают новые пометки на карте, подпрыгивающей на планшете.

А стоит лишь автомашинам командного пункта втянуться в лесок или остановиться прямо в поле, среди копен пшеницы, как тут же, словно из-под земли, вырастает целый городок. Нужды нет в том, что городок этот просуществует всего несколько часов, — он оборудуется добротно, культурно. В тщательно замаскированных палатках загорается электрический свет. От автомобиля к автомобилю тянутся кабели телефона. В маленькой землянке стучит телетайп — буквопечатающий телеграфный аппарат, сделанный по последнему слову техники советским заводом. Многочисленные радиостанции поддерживают связь со всеми частями и соединениями.

Отсюда — с поля, из лесу, из укромного хуторка, где располагается на несколько часов командный пункт, — можно в течение нескольких минут связаться с любым участком фронта и даже с Москвой, голос которой танкисты часто слышат по телефону.

У нас редко и мало пишут о том, как работает эта сложнейшая машина управления боем, хотя его нервы, его нити связи играют первостепенную роль в решении боевых задач. Именно благодаря им оперативные работники, держащие в своих руках управление войсками, видят на карте перед собой отчетливо и ясно все части, знают, где именно находится каждая из них в данную минуту и какова обстановка на ее участке.

Еще не так давно некоторые специалисты полагали, что в танковых войсках, которые по самой природе своей исключительно подвижны, ни телефон, ни телеграф не применимы и что здесь связь может осуществляться только по радио. В соединении, где начальником связи майор Захаров, с первых дней его существования связисты воспитывались в обратном мнении. Перед ними ставилась задача: в любой обстановке и при любых обстоятельствах использовать все средства связи — не только радио, но и провод. В дни учебы в период затишья связисты учились быстро прокладывать провод на многие десятки километров и так же быстро свертывать его, сооружать стабильные линии телеграфной связи. Они досконально изучали свою технику. И когда был получен приказ о переходе в наступление, нервы боя мгновенно донесли его до каждого подразделения. С этой минуты у связистов началась страдная пора…

Каждый боевой документ передается тремя путями: или по радио, или телеграфом, или подвижными средствами. Особо важные дублируются. И о каждом из этих путей можно было бы написать отдельный увлекательный рассказ. Радисты, работающие бессменно по 24 часа, телеграфисты, тянущие за спиной катушки с проводом под обстрелом, офицеры связи, мчащиеся за десятки километров по неизведанным дорогам в любую погоду и любое время суток; каждый из них — подлинный герой нашего большого наступления.

Еще наши части сосредоточивались на исходных рубежах, еще в штабах уточнялись последние детали предстоящего боя, а связисты уже работали. К линии фронта подвозились тонны провода. Грузовики тащили огромное количество телеграфных столбов. Штабелями укладывались легкие шесты полевой телефонной связи. Работники управления, изучая карту района предстоящих боев, намечали наиболее выгодные пути, по которым завтра пойдут провода.

Вспоминается, как в первый же день наступления танки мощным броском вырвались далеко вперед. Мы с трудом догнали командный пункт, дважды в течение суток сменивший свой адрес. Под ветвями изувеченного артиллерией фруктового сада, среди глубоких воронок наскоро разместились отделы штаба. Карты лежали на походных столиках. Ящики с документами стояли на грузовиках — через несколько часов штаб снова должен был уйти вперед. Но на каждом столе стоял походный телефон, и девушка в выгоревшей от солнца гимнастерке, сидя под расщепленной яблоней, работала за коммутатором новейшей конструкции. Чуть поодаль стрекотал телеграфный аппарат. Шифровальщики расшифровывали только что принятые радиограммы. Штаб держал связь со всеми своими соединениями и отдельными частями и ежечасно сносился с высшим командованием.

С тех пор прошла неделя. Линия фронта ушла далеко вперед, но нервы боя все так же крепки и надежны, как и в первый день сражения.

Когда едешь из штаба армии вперед, к переднему краю, всегда видишь на обочине дороги уходящие вдаль столбы, к которым на изоляторах подвешены провода. Обычная дорожная деталь пейзажа, к которой мы привыкли настолько, что столбов этих как-то даже не замечаем. Нет, это не старая линия связи — немцы не забывают при отступлении аккуратно спиливать все до одного телеграфные столбы. Провода, которые здесь аккуратно протянуты вдоль дорог, только что подвешены телеграфно-строительными подразделениями, которыми командует майор Третьяков. За семь дней наступления майор спал в обшей сложности двенадцать часов, но зато телеграфная линия, оборудованная основательно, прочно, стабильно, вытянулась вперед от далекой теперь деревни Луханино до Богодухова на 150 километров! Армия оставит ее навечно — снимать провод некогда и незачем; линия пригодится гражданским организациям, а расход провода связисты пополняют за счет трофеев. Вот и на этих днях они взяли на складе, оставленном немцами, еще 100 тонн телеграфного провода.

Танки редко движутся по прямой линии. Они наступают зигзагами, часто перебрасываются с одного участка на другой, нащупывая в боевом порядке противника слабое место и всей мощью обрушиваясь на него. Сейчас обстановка одна, а через час она может существенно измениться. Тогда потребуется по тревоге поднять штаб, и он снова умчится на десятки километров вперед или в сторону. Связистам приходится в своих расчетах исходить и из такой возможности. Поэтому они всегда держат под рукой необходимое число самолетов, вездеходов, мотоциклов. В случае, если строители не успеют подтянуть к новому месту расположения командного пункта провода, подвижные средства связи обеспечат ежечасную доставку корреспонденции к узлу, расположенному на старом месте, а тем временем на протяжении нескольких часов параллельно на новом месте будет оборудован еще один узел связи.

Нам часто приходится встречаться со связистами и наблюдать за их трудной, нервной, но почетной работой. Случалось видеть их и в довольно сложной боевой обстановке — на войне как на войне. И можно, не кривя душой, сказать, что эти молодые ребята и девушки, большинство которых до войны и не думало о карьере военных, ведут себя, как настоящие солдаты. Днем и ночью, в грязь и в пыль они безотказно несут свою боевую службу.

Я видел в деле красноармейца Железнову — скромного экспедитора телеграфа. По совести говоря, она отнюдь не производила впечатления закоренелого вояки — аккуратная, домовитая, она больше всего поглощена заботами о том, чтобы в маленьком блиндажике экспедиции было всегда уютно и чисто. Но вот когда несколько машин попало под бомбежку, эта самая Железнова преобразилась. С удивительным хладнокровием она работала под бомбами, перевязывая раненых. Пятнадцати человекам оказала помощь Железнова в этот трудный час. Когда же узел связи разместился на новом месте, она спокойно и по-хозяйски начала наводить порядок в только что сооруженном саперами новом блиндажике экспедиции…

В дни наступления у связистов особенно много работы. Сотни, тысячи боевых донесений, сводок, приказов проходят через их руки. Надо быть железными людьми и большими мастерами своего дела, чтобы весь этот поток документов пропустить по проводам и по эфиру без всяких задержек. Именно такими людьми и являются военные связисты.

Сколько рекордов поставлено ими в эти дни! Шестовые подразделения капитана Пономарева прокладывают по десять километров телефонной связи за час. Радисты-старшины Рябуха и Чудаков обеспечивают такую передачу и прием, что за ними трудно угнаться их партнерам. Старший сержант Сныткин и сержант Силенок работают на телетайпе так, что ими можно залюбоваться — их пальцы летают по клавишам аппарата с молниеносной быстротой. Сныткин передает по 2 тысячи слов в час, а Силенок — до 2 500. Для того чтобы передать в Москву эту статью, им потребуется менее получаса.

Большой, полный драматических боевых событий день близится к концу. Наши танки ушли снова на юг, оставив в стороне пытавшиеся задержать их эсэсовские части — против эсэсовцев выставлен надежный заслон. Разрублена важная магистраль, и теперь наши части уходят еще дальше на юг. Из частей вверх идут боевые донесения об итогах дня. Сверху передаются новые приказы и распоряжения, Тонкие нити связи работают с предельным напряжением. Бессонные солдаты со скрещенными молниями на погонах бледны от усталости, но боевые документы вовремя вручаются адресатам, и сложная машина управления боем работает в строгом ритме, наращивая удары по врагу.

В последний час

12. VIII, 23 ч. 00 м.

К сведению редакции. Танковая армия Катукова вместе с другими соединениями ведет ожесточенный бой за коммуникации, связывающие Харьков с Полтавой. Сюда снова приезжал Н. С. Хрущев. Напряжение борьбы велико. Эсэсовские танковые дивизии все время ведут контратаки. Наши танкисты и гвардейцы, несмотря на потери, сражаются геройски. Одна танковая часть ушла далеко вперед, и связь с ней затруднена. Корреспондентов, к сожалению, туда не пропускают…

БИТВА ЗА ХАРЬКОВ

Что там происходит

13. VIII, 20 ч. 23 м.

Наши части подошли к самым воротам Харькова и, перерезав дорогу Харьков — Полтава, лишили противника удобных путей отхода. Немцы оказывают упорное сопротивление. Двое суток шла кровопролитная битва на рубеже деревни, что севернее Харькова. Танкисты полковника Попова выбили немцев из этой деревни. Сейчас борьба идет на северной окраине города. Одновременно наши войска теснят немцев и с запада. С утра противник ведет ураганный минометно-артиллерийский обстрел наших боевых порядков.

Со вчерашней ночи над городом стоит зарево, которое видно за много километров. По всей вероятности, гитлеровцы жгут склады горючего.

Сегодня на фронтовой дороге мы повстречали двух женщин, которым удалось вырваться из Харькова навстречу нашим наступающим войскам. Ольга Николаевна Власенко, бывшая работница кондитерской фабрики Кофок, и Антонина Трофимовна Тучкова, бывшая продавщица Дзержинского пищеторга, вышли из Харькова в воскресенье 8 августа, направляясь якобы в родное село. В одном из пунктов они дождались подхода частей наступающей Красной Армии.

Власенко и Тучкова рассказывают много интересных деталей о том, как живет в эти дни Харьков, вокруг которого все туже сжимаются клещи наших армий.

В Харькове уже 5–6 августа возникло замешательство среди немецких солдат и офицеров. Резко усилился поток автомашин, удалявшихся в направлении Полтавы, а в самом городе движение автомобильного транспорта стало настолько интенсивным, что некоторые улицы трудно было перейти.

Гитлеровцы начали принудительную эвакуацию мирного населения. На харьковский вокзал пригоняли эшелоны, в которые силой загоняли жителей города. Люди прятались в развалинах домов, стараясь не попадаться на глаза немцам и полиции.

С наступлением сумерек на улицах уже нельзя было заметить ни одного человека в гражданском платье.

Широко распространились по городу слухи о приближении Красной Армии. Гитлеровцы ответили тем, что повесили в центре города на Павловской площади двух женщин. На груди одной из них прикреплена табличка: «Немцы отступают»; на груди другой: «Красные придут».

Жители города внимательно следили за передвижением немецких частей, стараясь по нему угадать, что происходит на фронте. Было заметно, что многие немецкие подразделения уходят из города, вывозя свое имущество. Некоторые солдаты говорили Власенко и Тучковой: «Нам придется еще раз оставить Харьков дней на десять».

В последние дни фашисты усилили посылку харьковчан на строительство укреплений. Людей, пойманных во время облав, сажали на грузовики и увозили в прифронтовую полосу. Те, кому удалось бежать со строительства укреплений, рассказывали, что работать приходилось с четырех часов утра до поздней ночи.

Власенко и Тучкова рассказывают о том, как жилось харьковчанам после того, как немцы в марте этого года вторично вошли в город. Харьков с первых же дней повторной оккупации снова погрузился в летаргию. Вся жизнь замерла. Усиленно действовали отряды гестаповцев и полицейских: они вылавливали всех подозрительных, всех, кто казался им настроенным в большевистском духе.

Вновь были открыты публичные дома. Вновь загремели по ночам залпы расстрелов. Вновь начались повальные облавы и грабежи.

Нынешней весной голодные горожане усиленно занялись разведением огородов, но плодами урожая им воспользоваться не удалось: едва овощи стали созревать, как фашисты начали их забирать. Оживление царило только на рынках: одни варили мыло из дохлых лошадей и продавали его; другие перешивали тряпье и выносили его на базар, стремясь обменять на продукты; третьи ездили за продуктами за десятки километров, обходя немецкие патрули, и потом перепродавали эти продукты на рынке.

Ежедневно можно было встретить на рынке немецких солдат и офицеров, спекулировавших пудрой, одеколоном, галантереей. Коробка пудры, например, стоила на рынке 150 рублей.

Многие женщины и дети часами дежурили на перекрестках с ручными тележками в надежде, что какой-нибудь немец наймет их для перевозки тяжестей. Плата — крохотный кусочек хлеба или несколько пфеннигов, на которые ничего нельзя купить.

Между прочим, уже в пятницу 7 августа на рынке торговки отказывались принимать немецкие деньги. В ходу были только советские денежные знаки.

Комиссионные магазины, открытые в городе немцами, прекратили торговлю в субботу. С витрин были сняты все сколько-нибудь ценные вещи. Их хозяева спешили покинуть город. Из Шевченковской картинной галереи гитлеровцы и их приспешники уже в пятницу растащили все оставшиеся там сколько-нибудь ценные картины.

Город, по рассказам советских женщин, выглядит страшно. Большинство домов разрушено. Вдоль улиц непрерывно тянутся вереницы людей с тачками; люди растаскивают на дрова разрушенные здания. Как и в прошлом году, электрическое освещение работает только в тех домах, где живут немцы. Трамвай бездействует. Заводы не работают.

Подавляющее большинство семей оплакивает своих родных, умерших от голода в 1942 году и от тифа, эпидемия которого распространилась в городе в этом году.

Письма от тех, кто угнан в Германию на рабский труд, приходят редко и идут очень долго. Одна из знакомых Власенко недавно написала: «Своих подруг я отдала замуж за американских хлопцев. У меня новое красное платье с одним рукавом». Тайный смысл письма: во время бомбардировки ее подруги погибли, а сама она осталась без руки.

По Харькову распространялись советские листовки, сброшенные с самолетов. Содержание их передавалось из уст в уста.

Уходя из города, Власенко и Тучкова прошли через весь Харьков — от площади Дзержинского через Сумскую улицу, улицу Свердлова, район вокзала, Холодную гору.

Вот их последние впечатления.

Площадь Дзержинского представляет собой страшный пустырь, окруженный сгоревшими остовами зданий. Дом промышленности, Дом проектов, здание обкома партии, гостиница «Интернациональная» остались теми же руинами, какими немцы оставляли их в феврале. Так же разрушена Сумская улица. В городе не восстановлен ни один дом. Гитлеровцы предпочитали жить в тех зданиях, которые еще сохранились, а жителей этих зданий они выгоняли на улицу, давая им три часа на вынос вещей. Все, что они не успевали вынести, переходило в собственность гитлеровцев.

У Павловской площади торопливо работали немецкие саперы, спешившие закончить восстановление разрушенного моста. Вереница машин ждала очереди у переправы. В районе вокзала царила подлинная паника. Здесь скопилось огромное количество немцев. Одна железнодорожница сказала Власенко и Тучковой, что поезда на Ахтырку уже два дня не идут. Отправляются эшелоны только на Полтаву и Лозовую, и то нерегулярно.

Виадук, соединяющий район Холодной горы с центром города, разрушен.

На Холодной горе женщины увидели несколько раненых пленных. Их гнали к зданию тюрьмы, которая приобрела страшную известность дома смерти еще в прошлом году.

Женщины заплакали, увидев раненых бойцов, которых гнали немцы. Один из пленных успел с гордостью сказать им: «Не плачьте, сестры, все равно нас отобьют наши!»

Обитель бессмертных

14. VIII, 18 ч. 30 м.

К сведению редакции. Учтите, что корреспонденции, аналогичные моему рассказу «Что там происходит», переданы одновременно Коробовым в «Правду» и Островским в «Известия». Можете добавить, что этих женщин мы встретили близ Ахтырки, а также пропущенный факт: в июле, во время немецкого наступления, гитлеровцы устраивали облавы на мирное население в городах прифронтовой полосы и увозили людей закапывать трупы немецких солдат. Видимо, трупов было очень много. Увозили людей даже из Ахтырки.

Учитывая, что события под Харьковом развиваются очень быстро, выезжаю туда. Еду вместе с Коробовым. Сегодня встретил Фишмана. Он также едет в район Харькова.

Передаю «Обитель бессмертных». Снимки кладбища выслал: они на той же пленке, что и Белгород.

* * *

Если ехать из Москвы в Харьков по широкому удобному тракту, то неподалеку от Белгорода обязательно заметишь невысокие холмы, изрытые воронками, словно какая-то страшная злокачественная оспа испятнала лицо земли. Местами зеленый покров совершенно содран, искромсан. Раскрошен, развеян по ветру благодетельный черноземный слой, и мертвая рыжая глина кажет свое равнодушное обличье загрустившему путнику.

Здесь шла знаменитая летняя битва 1943 года, решившая исход Отечественной войны, и ожесточение ее было столь сильно, что терпеливой, работящей природе потребуется немало времени, чтобы залечить эти раны.

Победы над фашистами достались нам не даром. Надо было пролить много крови и пота, чтобы в жаркие июльские и августовские дни сначала остановить гитлеровские дивизии, рвавшиеся на север, а потом погнать их на юг. Вот здесь, на этой узкой полоске земли, вдоль шоссе сражалась наша гвардия. Ее трудам и подвигам мы и наши потомки обязаны тем, что новые сотни городов и селений на Белгородском, а затем Харьковском направлениях вернулись под сень советского флага.

Когда-нибудь на этих покатых высотках лучшие ваятели соорудят изумительные памятники гвардейцам. Быть может, здесь создадут исторический заповедник, сохранив в неприкосновенности поле боя таким, каким мы видим его сейчас— выжженным, перекопанным бомбами, изрытым траншеями, усеянным разбитыми танками, пушками, пулеметами, А может быть, вон на том холме архитекторы и живописцы соорудят величественную панораму по образу и подобию Севастопольской, и путешественники, едущие из Москвы на юг, будут останавливать у подъезда свои запыленные автомобили, чтобы войти под ее своды с благоговейным трепетом в сердце.

Фронтовики любят помечтать о будущем в час передышки между боями. Они часто говорят о том, как после войны приедут в эти места с женами, невестами, с гордостью покажут им безыменные лощины и рощи, превращенные их трудами в рубежи славы и бессмертия, и вместе поклонятся праху погибших друзей. Все чаще и чаще на полях битв появляются сооруженные искусными руками воинов временные памятники — ориентиры для будущих историков. Эти памятники сооружаются наспех, торопливо: ведь надо идти вперед и вперед, задерживаться на месте не приходится. Но в каждый из временных памятников вложено столько чувства, надписи на них дышат такой искренностью и теплотой, что они невольно трогают сердце.

Неподалеку от деревень Покровка и Яковлево, вошедших в историю войны как рубежи беспримерной стойкости советских танкистов, у кромки Белгородского шоссе стоит на невысоком холме израненный вражескими снарядами зеленый советский танк. Он славно поработал в бою — вся броня его рябит от следов бронебойных снарядов, ствол пушки разорван. Под танком — могила танкистов, и сам он — памятник им. На башне — аккуратно сделанная пирамида, увенчанная звездой, и четыре снаряда, точно четыре негасимых свечи, стоят по углам.

Луч солнца играет на медной табличке, на которой искусный гравер вывел имена одиннадцати танкистов, заплативших своей жизнью за взятие этого холма, командующего над местностью. В конце траурного списка— прочувствованные слова из приказа Верховного Главнокомандующего:

«Вечная слава героям, павшим на поле боя в борьбе за свободу и честь нашей Родины!»

Чуть поодаль от этого памятника мы видели еще один. На широком каменном постаменте стоит мощное орудие, его хобот обращен на юг — туда, откуда еще недавно лезли на эту высоту оголтелые орды фашистов; недреманное око пушки зорко глядит в степь. По сторонам орудия памятника высятся две мощные колонны, увенчанные пирамидами снарядов. Лаконичная надпись на медной табличке: «Славным героям — гвардейцам, артиллеристам и минометчикам, павшим в сражении с немецко-фашистскими захватчиками с 6 по 15 июля 1943 года на Белгородско-Обояньском направлении — от артиллеристов и минометчиков Гвардейской армии».

Подходили и подъезжали к этим памятникам бойцы и офицеры, молча в раздумье останавливались, снимали пилотки, читали надпись и долго-долго глядели туда, на юг, где теперь открывался простор чуть ли не до самого Белгорода. Торжественная тишина царила в степи, реял в небе ястреб, шелестели неубранные колосья. Изредка погромыхивал тронутый ветерком обгорелый железный лист, сорванный бомбой с чьей-то крыши и силой взрыва занесенный сюда, в пустое поле. И снова становилось тихо, словно в храме.

А несколькими километрами южнее, еще ближе к Белгороду, я видел истинную обитель бессмертных, большое кладбище гвардейцев части, которой командует товарищ Бобров. Сюда по приказу командира перенесли прах всех гвардейцев этой части, погибших в дни боев за Белгород, чтобы и после смерти не разлучались они. Могилы аккуратно, с любовью убранные и украшенные, увенчаны массивными памятниками, которые простоят долго. Надписи, выгравированные на металлических нержавеющих пластинках, донесут до наших сыновей рассказы о доблести тех, кто почил вечным сном на этом поле славы.

Гвардейцы лежат в сырой земле шеренгами, как шли они в бой. Каждое подразделение имеет на кладбище свой участок, и специально выделенные бойцы приезжают время от времени сюда, чтобы поддерживать на нем порядок.

У входа на кладбище гвардейцев высятся два могучих столетних дуба, срубленных в роще и привезенных сюда. Они глубоко врыты в землю, их сучья картинно обрублены, и металлические буквы, накрепко прикрепленные к ветвям, извещают о том, что здесь погребены гвардейцы, павшие смертью храбрых в битве за Белгород.

Усыпанная песком дорожка, по сторонам которой стоят аккуратно сделанные скамеечки, ведет в глубь кладбища. Слева и справа — многочисленные памятники, сделанные с любовью и заботой.

Вот два поставленных наклонно ствола от пушек, подбитых в бою, скреплены толстой цепью, спускающейся до земли. Высеченная из меди звезда венчает их. Красные флаги полощутся на ветру.

Высокий дуб простирает ветви над могильным холмом В его ветвях поставлен пулемет, смертельно раненный в то же мгновение, когда погиб и его хозяин. В пулемет вставлена лента, которую не успел выпустить по врагу пулеметчик Лента обвивается вокруг дерева. Вверху алеет гвардейский значок…

Памятников много, и каждый из них неповторим.

Выгравированные на медных и алюминиевых табличках надписи сжато характеризуют тех, кто нашел здесь вечно успокоение. У изголовья одной из могил на широком, в два обхвата, обрезке дуба, украшенном металлической резьбой, я прочел эпитафию командира:

«Гвардии майор Каретников Дмитрий Александрович, 1908–1943 гг. В жестоких боях с немецкими захватчиками в районе деревни Крапивенские Дворы, сражаясь как герой, был смертельно ранен 21 июля 1943 года. Скончался от ран 25 июля. Вечная слава герою!»

Рядом на соседнем памятнике выгравирована трогательная надпись:

«Здесь похоронена геройски погибшая в борьбе с немецкими оккупантами гвардии сержант медицинской службы Морошилина Евдокия Устиновна. Была награждена за боевые подвиги медалью „За отвагу“. Вынесла с поля боя 82 тяжелораненых бойцов и командиров. Награждена орденом Отечественной войны 2-й степени пожизненно».

Я долго вчитывался в эту эпитафию.

Гравер, несомненно, ошибся, написав «пожизненно» вместо «посмертно», но, того не подозревая, он тем самым при дал еще более глубокий смысл этой надписи. Пожизненно — именно пожизненно! — награждена Евдокия Морошилина, ибо она, как и все. лежащие на этом поле славы, продолжает жить среди нас, идущих вперед. Она и ее боевые друзья, сложившие головы под Белгородом, вне всякого сомнения, переживут многих из нас, ибо с каждым годом слава их будет разгораться все ярче, и потомки наши не раз придут на это поле, огражденное и с любовью украшенное, чтобы приобщиться к героизму этих людей.

Гвардейская часть, которая нашла время и возможности в час жарких наступательных боев так любовно и бережно запечатлеть память однополчан, погибших за Родину, сильна своими традициями. Гвардейское знамя она завоевала еще на полях подмосковных битв. Его древко украшено орденом Красного Знамени. Молодые пополнения здесь воспитываются в духе величайшего уважения к славному боевому знамени части, к доблести ветеранов, к памяти тех, кто отдал жизнь под знаменем гвардии.

В дни нашего летнего наступления эта дивизия прошла огромный путь, вначале отбросив гитлеровцев на исходные рубежи, а затем обратив их в бегство, На многие десятки километров углубилась она в расположение противника и продолжает успешно наступать. Кладбище, оставленное гвардейцами под Белгородом, — один из символов великого гвардейского братства, перед которым не в силах устоять никакой враг.

Я уезжал дальше на юг под вечер. Солнце клонилось к закату. Лучи его золотили звезды на памятниках, ласкали теплом таблички, на которых рассказывалось о подвигах тех, кто здесь погребен. У входа на кладбище часто останавливались машины. Бойцы, офицеры и генералы, отряхивая пыль с мундиров, входили под сень ветвистых дубов, читали надписи, подолгу задерживались у тщательно, любовно сделанных памятников, выслушивали пояснения работавших тут саперов, которые кончали украшать свежие могилы бойцов, погибших уже на Харьковском направлении…

На лицах посетителей я читал глубокое волнение и благодарность командирам части, учредившим эту обитель бессмертных.

В предместьях Харькова

15. VIII, 23 ч. 15 м.

К сведению редакции. Прибыв в район Харькова, установил, что нашего корреспондента здесь все еще нет. Буду давать ежедневно материал о ходе Харьковской операции. Учтите, что на участке, откуда я уехал, близятся новые события и корреспондент там крайне нужен.

* * *

Широкая лента асфальтированного шоссе рассекает огромный пригородный парк, так хорошо знакомый каждому, кому приходилось бывать в Харькове. Перед войной сюда, в эту летнюю пору, шли сплошной чередой переполненные автобусы, Люди в нарядных платьях выходили из них и рассыпались по прохладным лужайкам. Пестрели майки, взлетали волейбольные мячи, бойко торговали ларьки газированной водой, бутербродами, играли баяны… Люди веселились, отдыхали.

Кажется, сейчас все то же: и аллеи, рассекающие лесопарк, и асфальт шоссе, и стройные клены и тополи… Только людей не видно.

Но вот из-за поваленного киоска вдруг раздается сухая дробь пулемета, а посреди зеленой лужайки с противным звуком шмякается мина и клочья зеленого дерна взлетают к небу. Здесь, в предместьях Харькова, среди нарядных дач, на окраинных улочках, в студенческом городке сегодня с новой силой возобновился жаркий бой.

— Начался последний акт спектакля, — сказал нам, улыбаясь, офицер штаба дивизии, прошедший с боями путь в 115 километров за десять дней.

Да, это последний акт Харьковской эпопеи. Ему предшествовали военные события небывалого размаха и напряжения — начиная с 4 августа и по сей день на широком фронте, от берегов Северного Донца до Ахтырки, бушует пламя величайшего сражения. На протяжении одиннадцати дней с исключительной четкостью и слаженностью работают все винтики большой и сложной машины наступления. Танки прокладывают дорогу пехоте, пехота помогает танкам, авиация прикрывает с воздуха тех и других, артиллерия дробит немецкие узлы сопротивления и расчищает путь.

Широко задуманный маневр крупных соединений обеспечил быстрое продвижение войск вперед. Мощные танковые кулаки, появлявшиеся внезапно то на одном участке немецкой обороны, то на другом, оказывали на противника деморализующее воздействие, лишали его возможности организовать прочную оборону на новых рубежах. Когда наши танковые соединения, обошедшие Харьков с запада, перерезали железную дорогу Харьков — Полтава и заперли город на этом направлении, положение харьковского гарнизона еще более ухудшилось. И все-таки гитлеровское командование, отдающее себе отчет в стратегическом значении Харькова, решило упорствовать в своем стремлении удержать город.

В Харькове оставлен мощный гарнизон, перед которым командование поставило задачу: умереть, но из города не уходить. Население Харькова, как мы уже сообщали, на протяжении последних полутора месяцев изо дня в день выгонялось на стройку мощных оборонительных сооружений на дальних и ближних подступах к городу. Немецкие саперы тщательно минировали все подступы к окраинам Харькова. И когда вчера, 14 августа, наши части, сломившие сопротивление противника на дальних подступах к городу, взяли штурмом цепь опорных пунктов, опоясывавших Харьков в радиусе 50–60 километров, и вышли непосредственно к городу, они натолкнулись на новый пояс оборонительных сооружений, возведенных на окраинах Харькова. И здесь опять разгорелись жаркие бои.

Вчера на закате мы въехали в живописную лощину лесопарка, изрытую воронками от мин и снарядов. Отсюда узкая тропа вела к наскоро отрытым блиндажам, в которых работал штаб уже знакомой нашему читателю 89-й гвардейской дивизии, которой также было присвоено почетное наименование Белгородской.

Воинам Белгородских дивизий, мужеству которых весь мир отдал дань восхищения 5 августа, вновь выпала честь решения больших военных задач. Теперь они — участники освобождения Харькова.

На траве перед полковником Васильевым был раскинут огромный план города. Острые красные стрелы указывали направления ударов дивизии. На лицах всех работников штаба была запечатлена какая-то особенная гордость, я бы сказал — торжественность. Ведь именно этой дивизии удалось сегодня первой ворваться на северную окраину города и занять район медицинского училища и прилегающего к нему поселка!

Из полков по телефону и по радио непрерывно поступали донесения. За день они с яростными боями углубились в предместья города примерно на километр, сражаясь на улицах, на огородах, в домах. В ходе боя непрерывно уточнялись детали немецкой системы обороны. Только что разведка доставила данные, подтверждающие показания мирных жителей, что немцы на этом направлении соорудили мощный противотанковый ров, что дома, расположенные за рвом, превращены в сильно укрепленные узлы сопротивления, оснащенные большим количеством пулеметов, что подступы к ним густо минированы.

Один из таких домов-крепостей стоит как раз у Белгородского шоссе, и немцы, засевшие в нем, преграждаю! ураганным огнем путь машинам, идущим к городу. Такое стойкое сопротивление не ставит в тупик белгородцев: они прекрасно знали, что гитлеровцы будут держаться за Харьков до последнего, и потому сейчас надо думать только о том, как эти неизбежные трудности преодолеть с наименьшими для нас потерями.

Офицеры, склонившиеся над картой, определяют маршруты, которыми должны будут пойти через час полки. Они рассчитывают, как будет производиться в ходе уличного боя снабжение их боеприпасами и продовольствием, дают заявки на помощь артиллерийским огнем и бомбовыми ударами с воздуха. Тем временем в окраинных кварталах Харькова, куда с ходу ворвались белгородцы, с новым напряжением разгорается перестрелка. Оттуда доносятся отголоски громового «ура» — это пехота штурмует еще один очаг немецкого сопротивления на подступах к знаменитой площади имени Дзержинского.

Подполковник Бочаров — заместитель командира дивизии, бывалый солдат, не раз испытавший всю тяжесть труда на переднем крае, — пробирается в эти часы в батальоны, чтобы там на коротких митингах рассказать бойцам о великом значении битвы за Харьков. В подразделении, которым командует товарищ Городецкий, смастерили красный флаг. Бойцы поклялись водрузить его на Клочковской улице, вдоль которой с боями будет продвигаться это подразделение. Флаг вручен самому испытанному воину полка— автоматчику Коновалову, который поклялся любой ценой выполнить поставленную перед ним задачу. Вместе с Коноваловым в бой идут 18 его боевых друзей. Все они сказали на митинге, что флаг будет водружен в Харькове даже в том случае, если из 18 останется в живых только один.

Уже темнело, когда мы поднялись на скат лощины и осторожно выглянули вперед — туда, где лежал израненный, измученный, истосковавшийся по родным людям Харьков. Всякому, кто хоть немного знает Харьков, кому до войны доводилось пройтись по Сумской улице или площади имени Дзержинского, равной которой нет в мире, надо будет побывать в этом городе, когда его освободят, чтобы составить себе представление о том, какая страшная участь его постигла из-за подлой воли фашистов.

Еще минувшей зимой гитлеровцы выжгли и взорвали перед уходом центр Харькова, все лучшие дома, которыми справедливо гордилась страна: Дом госпромышленности, Дом проектов, здание обкома партии, гостиницы и многие другие. Тогда казалось, что предел хаоса и разрушения достигнут. Но изобретательные гитлеровцы умеют находить объекты для уничтожения; и когда мы взглянули из-за гребня высотки вперед, нам открылось зрелище, от которого мороз пошел по коже: Харьков снова горел. Клубы дыма вставали до неба. Фашисты жгли то, что они не успели сжечь минувшей зимой. Вдали, озаренная мертвенным светом полной луны, лежала призрачная площадь Дзержинского. Скелеты мертвых многоэтажных домов зияли пустыми глазницами, и как-то жутковато и просто не по себе становилось от мысли, что в одном из крупнейших городов СССР в эти минуты гитлеровцы расправляются со всеми, кто хоть бы словом обмолвился о своих радостных чувствах в связи с приближением Красной Армии.

Чуть поближе виднелись в сумраке контуры пригорода Алексеевка. Это большой поселок, Наши подразделения уже прошли через него, направляясь к городу. Сейчас в поселке относительно тихо, а ведь буквально несколько часов назад немцы с бешеным ревом, улюлюканьем и свистом бросались отсюда в контратаки против наших наступающих подразделений, Они рассчитывали задержать наше движение, но ничего, кроме новых огромных потерь, не достигли.

Здесь, в Алексеевке, вчера произошел трогательный случаи. Местный сапожник Литвинов несколько дней назад видел, как немцы минируют шоссе. Заметив, где лежат мины, он решил во что бы то ни стало предотвратить потери наших частей на минном поле. И как только разгорелся бой за Алексеевку, дед потихоньку, по-стариковски побрел на перекресток, где проходили машины, остановился под градом осколков и начал сам регулировать движение автомобилей.

Поперек дороги — там, где было расположено немецкое минное поле, старик положил преграду из огромных ярко-желтых тыкв, сорванных тут же, на бахче. Потом он достал где-то ящик из-под мин, поставил его вертикально и написал на нем размашистым стариковским почерком: «Мины!» Но и этим старик не удовлетворился. Стоя у минного поля весь день, он неустанно повторял всем идущим и едущим: «Так не забудьте же, тут мины! Понимаете, мины!..»

Старик ушел с дороги только тогда, когда саперы сняли все мины. Проверив, не пропустили ли они хоть одну, старик ушел и спрятался в щель от дьявольского обстрела.

…Впереди слышался непрерывный грохот не стихающего много дней боя. Мины и снаряды то и дело рвались и здесь, в лощине, — немцы нервничали, опасаясь накопления в ней наших частей, и потому старательно обстреливали ее вслепую. Вскоре немецким минометам и пушкам пришлось замолчать: на них обрушила ураганный огонь наша артиллерия.

Но все же немецкие артиллеристы успели нанести непоправимый урон белгородцам: прямым попаданием снаряда был убит только что вернувшийся из трудной боевой разведки храбрый воин-москвич старший сержант Александр Корженков. Бережно подобрав его останки, товарищи отнесли их на опушку леса и начали заступами рыть могилу В эти же минуты неподалеку отсюда составлялась реляция на представление Корженкова ко второй награде — ордену Отечественной войны 1-й степени — за доблесть и отвагу в наступлении. Только в последние дни Корженков со своими товарищами атаковал и уничтожил немецкую самоходную пушку с прислугой, подорвал машину с 19 вражескими автоматчиками, а сегодня одним из первых ворвался на окраину Харькова в районе медицинского училища и уничтожил четырех солдат и двух офицеров.

Вот так и живет сейчас напряженной, полной контрастов жизнью наш передний край, проходящий уже по территории самого Харькова. Сейчас, когда пишутся эти строчки, наши части ворвались на окраины города с ряда направлений. Они ведут бой в районе Тракторного завода, у станции Лосево, сражаются в районе южнее этой станции, ведут бой в Сокольниках — харьковчане, как и москвичи, имеют парк, именующийся Сокольниками, — углубляются в северную окраину города, держа курс к центральным площадям.

Немцы сопротивляются с упорством отчаяния. Сюда брошены все силы, какие гитлеровскому командованию удалось собрать. Против белгородцев, например, дерутся заново пополненная 320-я немецкая дивизия, остатки 106-й немецкой дивизии, растрепанной еще в начале наступления, остатки 6-й немецкой танковой дивизии — немецкие танкисты понесли за эту декаду такие огромные потери, что четвертый танковый полк, например, входящий в эту дивизию, имеет сейчас всего четыре танка — один «тигр» и три средние машины. Эта дивизия была буквально разгромлена силами белгородцев, Достаточно сказать, что только в одном бою они вывели из строя у немцев 58 танков. 6-я немецкая танковая дивизия потеряла в этих боях своего командира генерал-лейтенанта и командиров танковых полков.

Невзирая на огромные потери, гитлеровцы пытаются удержать Харьков, но каждый час обстановка меняется не в их пользу. Количество путей, связывающих их со своим тылом, все время катастрофически для немцев уменьшается.

Сегодня белгородцы перерезали последнюю ниточку, которая связывала Харьков с Полтавой, — Полтавское шоссе. Теперь у них остается лишь путь через Днепропетровск— круговой и к тому же весьма ненадежный. Поэтому надо ожидать, что немецкие контратаки будут по-прежнему направлены главным образом на Богодухов: гитлеровцы будут упорно пытаться пробить себе в этом направлении дорогу на запад.

Сейчас, когда дописываются эти строки, окутанный дымом пожарищ и облаками пыли Харьков чутко дремлет сном бывалого солдата. Прислушиваясь к каждому шороху, к каждому выстрелу, он с напряженным вниманием ждет, когда придет Красная Армия, чтобы вторично и навсегда освободить его от фашистского рабства.

Битва разгорается

16. VIII, 19 ч. 00 м.

К сведению редакции. Продолжаю передавать материалы, которые в нужный момент вы сможете объединить в одно большое выступление «Бой за Харьков». Даю текст.

* * *

Когда наши дивизии, сметая со своего пути гитлеровцев, отчаянно цеплявшихся за укрепленные узлы, сооруженные вокруг города, вышли на окраины Харькова и завязали бой в его парках, на дачных железнодорожных платформах и в студенческом городке, гитлеровское командование предприняло еще одну попытку взвинтить нервы своих солдат, поднять их воинственность — во всех подразделениях офицерами был зачитан приказ Гитлера об обороне Харькова.

В этом приказе, как заявили сегодня многие пленные, в частности ефрейтор Фридрих Вигеаус из 5-й роты 240-го полка 106-й немецкой пехотной дивизии, сказано, что ни один немец не вправе уйти из Харькова, что Харьков должен быть удержан любой ценой, так как он по своему значению является вторым Сталинградом. Солдатам было сказано, что на помощь полуокруженному харьковскому гарнизону спешат эсэсовские дивизии «Райх» и «Мертвая голова» и что надо любой ценой продержаться до их прихода. Им щедро обещаны всяческие блага: так сказать, для души — награды, а для брюха — шоколад и водка.

Для харьковского гарнизона отменили всякие ограничения и нормы потребления, и начиная со вчерашнего дня каждому солдату выдавалось столько водки и шоколада, сколько он захочет, благо эвакуация складов Харькова после того, как наши войска перерезали дороги на Полтаву, сильно затруднилась.

…Пьяные, обожравшиеся гитлеровцы, укрывшись за толстыми каменными стенами городских зданий, несколько приободрились и в течение сегодняшнего дня яростно отстреливались, прилагая все усилия, чтобы закрыть огнем подступы к центру города. Дивизии немцев яростно обороняются на узком фронте. Однако это упорство им дорого обходится.

Пленные из 106-й немецкой дивизии, захваченные вчера, рассказали, какие огромные потери несет это соединение. 106-я дивизия — старая знакомая нашей 39-й гвардейской дивизии, ведущей с нею бой. Генерал Форст, командующий ею, вероятно, давно уже проклял тот день и час, когда его дивизия была брошена на оборону Белгорода, — там гвардейцы нанесли ей сокрушительный удар. Они гнали ее до самого Харькова. 240-й полк 106-й немецкой дивизии уже 13 августа насчитывал всего 150 штыков, а сейчас в нем и того меньше. Пятая рота, например, сведенная в один взвод при трех ручных пулеметах и одном приданном ей станковом, 13 августа имела 35 солдат и офицеров и в одном только бою 14 августа у пригородной станции Северный пост потеряла еще 15 человек, в том числе командира роты Пантека и два из трех ручных пулеметов.

Наши части действуют умело и осторожно, прощупывая систему немецких укреплений и потом нанося по этим укреплениям мощные удары. Стремясь избегнуть лишних потерь, они маневрируют, выбирая наиболее уязвимые места немецкой обороны и нанося фланговые удары. В то время как чаши войска, действующие далеко на запад от Харькова, все глубже вгоняют танковые клинья, отсекающие город от немецкого тыла, части, вышедшие с севера и с востока на ближние подступы к последней линии немецкой обороны, мертвой хваткой сжимают свои клещи. Внешнее кольцо обороны Харькова было прорвано с ходу; немцам не удалось на нем задержаться, и теперь борьба идет уже у внутреннего кольца укреплений.

…Бои за Харьков отличаются особенным ожесточением. Немцы ведут бешеный огонь— ведь сюда они стянули всю свою артиллерию с южного участка Курской дуги, какую только успели увести, а боеприпасов на харьковских складах много. Часты контратаки. Гитлеровцы оголтело лезут вперед и дерутся с яростью отчаяния. На одном из небольших участков вчера контратака их пехоты была поддержана 30 танками. Группа около 10 танков, оказавшаяся в мешке на территории городского парка, курсирует взад и вперед по асфальтированному шоссе и по аллеям парка. Она ведет яростный огонь по нашим частям, преграждая им путь.

…Огромную роль в нынешних боях играет авиация. Немцы стянули в район Харькова очень крупные воздушные силы и применяют их массированно. Несколько дней назад мы наблюдали, с каким упорством и методичностью на протяжении круглых суток группы по 40–70 бомбардировщиков налетали на Богодухов — небольшой городок к западу от Харькова, в котором остались немецкие склады. Они решили во что бы то ни стало уничтожить их, чтобы наши войска не смогли ими воспользоваться. Кстати сказать, гитлеровцы опоздали: склады уже были эвакуированы нашими трофейными командами.

Наша авиация отвечает тройными ударами на каждый удар немцев. Достаточно сказать, что только на одном участке Харьковского направления штурмовиками одного лишь соединения за десять дней было уничтожено большое количество танков, автомобилей с войсками и грузами, орудий, разбито много складов боеприпасов, дзотов и блиндажей, уничтожены многие переправы.

Вся эта гигантская работа была проведена нашими штурмовиками под надежным прикрытием истребителей. Немецкими самолетами сбито всего 14 наших штурмовиков. Истребители наши, прочно овладевшие харьковским небом, чувствуют себя хозяевами его. За эту же декаду они провели 222 воздушных боя и провели их с блестящим, поистине небывалым итогом. Истребители уничтожили 255 немецких самолетов, в том числе 185 «мессершмиттов» последних моделей и восемнадцать «фокке-вульфов», потеряв лишь 22 свои машины! Такие летчики, как капитан Сергей Луганский, уничтоживший в индивидуальных боях 20 немецких самолетов, как майор Меркушев, на счету у которого уже 18 индивидуальных побед, как Корниенко, Дунаев, Андрианов, Матиенко, Сочин, Шутт, Базаров и многие другие, надежно прикрывают наши войска, вышедшие на ближние подступы к городу и ведущие бой здесь.

Положение немецкой авиации на этом участке осложнилось еще больше в последние дни, когда большинство аэродромов, расположенных в районе города, перешло в наши руки, Вчера, в частности, бой шел уже на территории Центрального харьковского аэропорта — пехота вышибала из ангаров засевших там гитлеровцев. По сути дела, немцы сейчас лишены возможности пользоваться харьковским аэродромным узлом, за исключением полевых аэродромов, расположенных южнее и западнее города. Это сильно стесняет маневренность их истребительной авиации.

…Сейчас вечер. С окраин Харькова доносится неутихающая канонада. Только что мы вернулись с одного наблюдательного пункта, откуда Харьков виден словно на ладони. Сквозь стекла бинокля отчетливо различаешь контуры обгорелой громады Дома промышленности. Кварталы новых жилых домов, окаймляющие это здание, также несут на себе следы страшных разрушений. Правее в голубоватой дымке порохового тумана еле видны очертания городских кварталов, церквей, садов, поблескивают рельсы Северного поста, превращенного немцами в один из мощных узлов сопротивления. Наша пехота сейчас ведет бой, прокладывает себе путь вперед, обходит узлы сопротивления, блокируя их. Вдали высится Холодная гора, доминирующая над городом.

В одном из подразделений при нас группа разведчиков готовилась к трудному и опасному походу. Ей предстояло проникнуть в глубь города и разведать там систему немецкой обороны. Младший сержант Костюченко, возглавляющий группу, был спокоен и неторопливо инструктировал своих спутников. Не далее как позавчера он с тремя товарищами под прикрытием сумерек пробрался до самого центра Харькова — задними дворами, переулками, по крышам домов.

Костюченко собрал в ту ночь важнейшие данные: разведчики обнаружили на северной окраине города новый подготовленный немцами оборонительный рубеж, засекли большое скопление автомашин на одной из центральных площадей. На улицах, ведущих к центру Харькова, они видели большое количество противотанковых ежей. Под домами на перекрестках виднелись замаскированные противотанковые орудия и пулеметы. Уже 8 августа в городе были заминированы все мосты. На улицах — усиленное автомобильное движение. Мирных жителей разведчики не встречали.

Большое сражение за Харьков разгорается все шире, достигая самого высокого накала.

В канун важных событий

17. VIII, 19 ч. 05 м.

К сведению редакции. Сегодня на фронте краткая пауза: войска готовятся к новым боям за Харьков. Использовал свободное время, чтобы побывать в штабах, информироваться об обстановке.

Был в штабе фронта, которым командует Конев. Там встретил много корреспондентов, ожидающих развития событий. Общее впечатление — Харьков будет взят довольно скоро, но предстоят еще тяжелые, кровопролитные бои.

Справка артиллеристов: в обороне у немцев — 150 орудий на километр фронта. Цифра говорит сама за себя. К тому же, как я уже сообщал, гитлеровцы очень сильно укрепили город, создали целый ряд мощных оборонительных сооружений.

Вывод: судьбу города решат в огромной мере действия частей, которые сейчас рвут коммуникации гитлеровцев к западу от Харькова. Я имею в виду танкистов Катукова и другие войска, которые, прорвав фронт под Томаровкой, устремились на юго-запад и вышли к Богодухову и Ахтырке. Там эсэсовские танковые дивизии ведут ожесточенные контратаки, стремясь во что бы то ни стало сохранить в своих руках выход из Харькова на запад.

Как только наши войска окончательно обрежут нити, связывающие Харьков с немецкими тылами, его судьба будет предрешена. А в ожидании этого момента, войска, действующие в районе Харькова, стремятся решить ту же задачу здесь — удар наносится по коммуникациям, ведущим на запад. Харьков должен быть блокирован. Тогда его удастся взять с меньшими потерями.

Был у начальника штаба 69-й армии, генерала Бецкого, подтянутого военного с седеющим ежиком волос, в пенсне — типичного аккуратного штабиста. Он ознакомил меня с обстановкой. Считает, что Харьков можно взять только обходным маневром, захватив Холодную гору, которая доминирует над городом. Именно таким путем Харьков был взят нашими войсками прошлой зимой. Весьма возможно, что так и будет. Но следует учесть, что после Сталинграда гитлеровцы стали необычайно чувствительны к угрозе окружения, Недаром они так яростно контратакуют сейчас западнее Харькова, стремясь освободить коммуникации, пересеченные нашими танкистами. Значит, еще и еще раз внимание к освещению этих операций.

Как только Гитлер почувствует, что харьковскому гарнизону грозит та же участь, которая в прошлом году выпала на долю фон Паулюса, он отдаст приказ об эвакуации города. В этом можно не сомневаться.

А пока что на фронте идут поиски разведчиков, наши части перегруппировываются, получают пополнения, подвозят боеприпасы. Идет подготовка к решающим боям.

…Вечером вернулся в 89-ю Белгородскую гвардейскую дивизию, беседовал с командирами и бойцами. Собрал очень много интересных фактов.

Гвардии подполковник Прошунин рассказал о том, как его полк шел с боями от Белгорода до Харькова.

Особенно жаркие бои шли в районе селений Алексеевка и Черкасское-Лозовое. Понадобились целые сутки, чтобы прорваться вперед.

Алексеевка была взята в 22 часа 30 минут вечера 42 августа. На подступах к ней действовало много немецких шестиствольных минометов, которые представляют собой сильное оружие. Из садов била артиллерия, Повсюду трещали автоматы. Наши бойцы шли в атаку под огнем по берегам безыменной речушки, все мосты через которую были взорваны. Один батальон наступал вдоль правого берега, два других — вдоль левого. На подступах к господствующей над местностью высоте 130,5 наши бойцы несколько раз откатывались — такой сильный огонь вели немцы. Но в конце концов эта ключевая высота была занята, и наши подразделения с ходу атаковали Черкасское-Лозовое.

Взять это село тоже было нелегко. Немецкие танки, курсировавшие по дороге из Русского-Лозового в Черкасское-Лозовое, вели огонь по нашим наступающим бойцам. Кроме того, на них сыпали град снарядов немецкие артиллеристы и минометчики, занявшие позиции в лесу у совхоза «13 лет РККА».

На помощь гвардейцам пришли наши танкисты, но и им довольно долго не удавалось ворваться в лес, чтобы подавить там немецкие очаги сопротивления. Только в результате упорной борьбы и эта задача была решена. Гвардейцы овладели Черкасским-Лозовым.

Но и здесь отдохнуть им не довелось. Сразу же поступил новым боевой приказ: теми же боевыми порядками, огибая берега пруда, двигаться вперед с задачей захватить деревню Лозовенька и одноименную железнодорожную платформу на пути из Белгорода в Харьков. И эта задача была решена. Деревней овладел батальон, которым командует майор Южанинов. Это довольно большое селение, в нем 296 дворов.

Неподалеку отсюда, в Дергачах, еще шел ожесточенный бой. Наши бойцы заняли район огородов в низине близ этого населенного пункта. И снова приказ: вперед!

Так полк Прошунина ворвался в пригороды Харькова. Он сунулся было на железнодорожную станцию Северный пост, но встретил там такой ураганный огонь, что вынужден был остановиться на берегу Лопали— этот рубеж вплотную примыкает ко внутреннему кольцу немецкой обороны, о котором я завтра передам подробную корреспонденцию.

Гвардейцы Прошунина находятся на своем рубеже уже три дня. Они немного перевели дух, готовятся к новой битве.

Сегодня встретил здесь Ющенко, который прибыл из-под Орла. Вместе с нами продолжает работать для «Правды» Коробов. Мы втроем ездим на его вездеходе. Фишман от нас отделился, он занят фотосъемками. Привет.

Бой у внутреннего кольца

18. VIII, 23 ч. 45 м.

К сведению редакции. Сейчас начну передавать корреспонденцию, являющуюся логическим продолжением переданных ранее «В предместьях Харькова» и «Битва разгорается». Все эти материалы в нужный момент надо будет как-то объединить в одно большое выступление.

События развиваются своим чередом, и предугадать их ход невозможно. Поэтому то, что мы делаем, — единственно целесообразный метод.

Даю текст.

* * *

Вчера вечером мы побывали на командном пункте нашего старого знакомого — командира гвардейского белгородского полка Прошунина. Мы прибыли туда, когда его полк вместе с другими частями готовился к штурму внутреннего кольца обороны Харькова.

Рослый офицер с серебряной суворовской звездой на груди сидел над развернутым планом города. Две зловещие зубчатые линии обегали многоугольник Харькова — это грани немецких долговременных рубежей обороны. Задумчиво вглядываясь в непроницаемую зеленую стену лесопарка, в котором укрепились гитлеровцы, Прошунин постукивал карандашом по карте, словно выверяя точность работы топографов, и говорил:

— Мне вспоминается Коротояк… Когда паша дивизия шла в наступление через Дон, там было то же — река, обрывистый берег и лес на нем. Но Харьков— не Коротояк. И если немцы держались тогда изо всех сил за этот городок, то теперь в Харькове они поставили на карту все… И нам завтра придется поработать вдесятеро сильнее.

Командный пункт полка помещался в каменном погребе на берегу широкого светлого пруда. Искромсанные снарядами бетонные ступени недостроенного водоспуска были сухи. Чуть поодаль стояли шеренгами хилые растеньица запущенного питомника. Он создавался в самый канун войны. И если бы не война, сейчас здесь красовался бы молодой красивый сад, а саженцы отсюда перекочевывали бы на улицы и площади Харькова… Прошунин хорошо знает Харьков, любит его, и унылое зрелище гибнущего питомника огорчает командира гвардейцев.

Десять дней назад, когда мы впервые встретились в Бел городе, подполковник с серебряной суворовской звездой был весел — гвардейцы праздновали свою большую победу, Сейчас на лице его написана озабоченность: предстоит решить трудную, очень трудную боевую задачу. За эту декаду белгородцы прошли с боями 135 километров, тараном вклинились в оборону Харькова и с ходу прорвали ее внешнее кольцо. Но дальше продвинуться не удалось — немецкие дивизии зацепились за внутреннее, наиболее мощное кольцо укреплений. Теперь предстоит выбить их и отсюда.

— Мы знаем цену немецким инженерам. Это неплохие специалисты своего дела, — говорит Прошунин. — Завтра будет горячий денек!

Внутреннее кольцо немецкой обороны удавной петлей стискивает Харьков. Сплошная линия укреплений тянется на десятки километров, то ныряя в глубину окраинных переулков, то прячась на заводских дворах, то выходя на опушки лесопарков. Здесь каждый метр земли простреливается орудиями, установленными в подвалах и в верхних этажах высоких каменных зданий. Многоярусные минные поля преграждают путь к центру города. Берега тихой Лопани, заросшие ивняком, изрыты траншеями. Ее дно в тех местах, где реку можно перейти вброд, густо усеяно минами. Плотва, шевеля плавниками в светлой воде, с трудом маневрирует в каверзных малозаметных спиралях Бруно, На лесистом обрыве над Лопанью разбросаны сотни и сотни пулеметных гнезд. Где-то в глубине леса скрыто огромное количество минометов. Еще дальше — на городских площадях, во дворах на учебных плацах — множество артиллерийских батарей. Их снаряды крестят небо над городом во всех направлениях.

На карте уже нанесена узкая полоса, по которой Прошунии должен с рассветом повести своих солдат. Он так и именовал бойцов — солдатами, вкладывал в это слово глубокий, проникновенный смысл. С ними он прошел дорогу от Дона до стен Харькова, с ними он рассчитывал пройти путь от Харькова до Днепра и дальше до Берлина.

Теперь наши войска должны нанести мощный удар по касательной к немецкому кольцу, отсечь Харьковскую оборонительную зону от немецких тылов, зажать гарнизон города в стальные клещи. Части, наносящие удар западнее Харькова, вынуждены идти под фланговым артиллерийским обстрелом с харьковских окраин, но зато успешное их движение вперед предопределяет успешный исход всей операции.

Прошунин понимает, насколько трудна задача, поставленная перед ним, и методично, без громких фраз, поистине по-солдатски готовится к своему часу. Такое впечатление оставила у нас эта вечерняя встреча.

…Ночью прошел дождь. Утро было холодное, северный ветер гнал рваные облака — первое, едва уловимое дыхание осени пахнуло на неубранные поля пригородных немецких «имений». В зарослях кукурузы и подсолнуха, в заботливо вырытых окопах поеживались в шинелях артиллеристы. За копнами пшеницы лежала пехота. На наблюдательном пункте, развернутом на опушке рощицы близ домика, в котором когда-то помещалась детская колония, собрались генералы, Здесь и знакомый нам по Белгороду генерал Труфанов. Когда багровый диск солнца выглянул из-за зубчатой синей гряды городского парка, взвилась ракета. И все то, что на протяжении долгих недель готовилось на заводах боеприпасов для этого фронта, подвозилось сюда в эшелонах железнодорожниками, укладывалось и хранилось ради этой минуты на армейских складах, — все это разом обрушилось на внутреннее харьковское кольцо…

Теперь это кольцо было реальным, зримым, выпуклым: на кольцо укреплений легло кольцо огня, и клубы дыма обозначили черту немецких укреплений. За ними стоял молчаливый, израненный, изуродованный, но по-прежнему величественный и гордый Харьков. Немецкое кольцо сжимало ему горло, но молот нашей артиллерии уже бил по этому кольцу, расшибал его; и бойцы, поглядывая на высокие здания города, думали о том, с каким волнением и затаенной радостью прислушиваются к гулу нарастающей канонады харьковчане, прячущиеся сейчас в подвалах этих домов.

С наблюдательного пункта город был виден из конца в конец. Мы узнавали знакомые здания, улицы, площади. В дымке дрожали контуры высоких колоколен Холодной горы, Университетской горки. Солнечные лучи насквозь рассекали рваные стены Дома госпромышленности и Дома проектов. В лощине, рядом с вокзалом, у подножья Холодной горы белело знаменитое здание почтамта, напоминающее плавучий корабль.

— Черт побери, а почтамт-то, кажется, цел! — сказал связист, расправляя на миг спину. Его выговор изобличал харьковчанина.

— Ошибаешься, друг, — хмуро возразил рыжеусый сапер, кончавший углублять ход сообщения. — Я в феврале там был — сожгли, сволочи! Это только издали кажется, что он цел…

Среди воинов, находившихся на командном пункте, было много людей, знающих город от Тракторного завода и до Холодной горы со всеми улицами и переулками. Одни знали город по воспоминаниям университетской юности, другие сами строили его заводы, третьи обороняли его в трудную осень сорок первого года, четвертые дрались на харьковских улицах минувшей зимой.

Передний край на участке, где мы находились, пролегал по берегу все той же тихой Лопани. Внизу, сразу за рекой, высилось огромное четырехэтажное здание нового, построенного в канун войны, зоотехнического института. На широком дворе института с мощеными проездами и многочисленными хозяйственными строениями было пустынно. Лишь изредка в зеленом саду мелькали искорки— то били наши минометы. Пехота на этом участке форсировала Лопань еще вчера и создала плацдарм для дальнейшего движения вперед.

На солнце поблескивали не успевшие заржаветь рельсы: левее института линия железной дороги рассекала горящую деревню и разбегалась несколькими колеями пригородной станции Северный пост. Там, в гуще каменных многоэтажных строений, таились многочисленные немецкие батареи, и наша артиллерия методически разрушала их. Над Северным постом стлался тяжелый свинцовый дым. Высокие столбы его стояли над лесом — артиллерия обрабатывала немецкую оборону на всю глубину, обрабатывала ее основательно и методично. Только на один участок внутреннего немецкого оборонительного кольца протяжением в полтора километра артиллеристами 305-й стрелковой дивизии сегодня утром было обрушено 9 тысяч снарядов.

Артиллерия глушила, ослепляла гарнизон внутреннего кольца, не давая противнику возможности бить по нашим частям, пробивавшим дорогу на юг, в обход Харькова.

В 8 часов утра пехота поднялась в атаку. Бойцы скатали шинели, надели скатки через плечо и, высоко подняв винтовки, вошли в холодную воду Лопани. С наблюдательного пункта было отчетливо видно, как густые цепи гвардейской пехоты взбирались на крутые откосы голых холмов перед лесным массивом. Откуда-то по склонам этих холмов с заунывным воем били мины. Их посылали немецкие минометные батареи, уцелевшие в глубине города. Сизые облака дыма на миг заволакивали поле боя. Но через минуту дым рассеивался, и цепи нашей пехоты были видны уже впереди разрывов. Из леса стрекотали пулеметы и автоматы. Наша пехота отвечала на огонь огнем.

На наблюдательный пункт командира соединения стекались весточки о первых минутах боя. Командиры двух полков 89-й Белгородской гвардейской дивизии сообщили, что они совершенно неожиданно натолкнулись на сильный узел сопротивления, созданный гитлеровцами на хуторе Зайчик, расположенном в глубине леса. Лесной бой всегда полон неожиданностей — никакая далее самая тщательная разведка не в состоянии точно установить, что приготовил враг в глубине леса, в густых зарослях дубняка, на небольших полянках. Только в ходе боя выяснилось, что крохотный хуторок с таким безобидным именем приобрел важнейшее тактическое значение на этом участке внутреннего кольца.

Укрепившись в четырех домиках, окруженных тенистым садом, на высоком холме, откуда открывался широкий обзор на реку и на луг перед нею, немцы не давали нашей пехоте, переправлявшейся через Лопань, продвигаться вперед. Гарнизон Зайчика держал под обстрелом и соседние высотки. Надо было во что бы то ни стало взять Зайчик, иначе задержалось бы движение вперед на всем участке. Снова заговорила артиллерия. Град снарядов обрушился на хутор, красные кровли которого укрывали немецкие огневые точки. Вскоре над одним из зданий взметнулся соломенно-желтый язык пламени, и сразу туча дыма встала над ним. Несколько секунд спустя загорелись и соседние дома.

Сквозь стекла бинокля было отчетливо видно, как двое гитлеровцев, уцелевших в этом огненном аду, выскочили из подвала и бросились в лес. Один немец, подняв руки и пошатываясь, медленно, безнадежно побрел навстречу нашим пехотинцам. Но гарнизон хутора в массе своей продолжал отчаянно сопротивляться. Засев на огородах, под деревьями, автоматчики и пулеметчики яростно отстреливались, били по реке и по соседним высотам.

Бой разгорался все жарче. Правее Зайчика на безыменной высоте, исклеванной минами и снарядами и порыжевшей от огня, наша пехота попала под особенно сильный минометный обстрел. Мины ложились рядами и на гребне высоты и у ее подножия, где вилась неширокая дорога, ведущая в глубь леса. Но пехота, накапливавшаяся в садах за зоотехническим институтом, вновь и вновь бросалась вперед, стремясь прорваться сквозь огонь. Было видно, как падают раненые. К ним спешили санитары. Цепи смыкались и шли вперед. Раненых уносили в лощину, где их ждали санитарные двуколки.

Солнце поднималось все выше. Тягучий осадный бой длился часами. Когда приходится иметь дело с такой сложной, разветвленной, заранее подготовленной системой укреплений, солдат должен обладать особым терпением и выносливостью. Ведь в таком бою пройденное расстояние измеряется не километрами, а метрами, и нужны очень, очень крепкие нервы, чтобы хладнокровно вести им счет. Опытный воин знает зато, что эти метры стоят многих километров впереди — именно в боях за опорные пункты он открывает себе путь далеко вперед. И когда, наконец, пехота окончательно скрылась за голым гребнем высоты, на командном пункте облегченно вздохнули. Но тут же только что прибывший сюда генерал Крюченкин, старый, опытный военный с глубоким сабельным шрамом на бритой голове — след давно минувших битв, — сердито сказал:

— Видите, справа пылят машины. Наш сосед ушел вперед. Разве пристойно вам, белгородцам, отставать?..

И все снова почувствовали неослабевающее напряжение долгого боя.

Опять в районе Зайчика начали рваться снаряды — надо было во что бы то ни стало выбить оттуда остатки немецкого гарнизона. В кустах над обрывом вспыхивали огоньки. Это немцы вели ружейный огонь по нашей пехоте, карабкавшейся вверх к хутору. Радисты непрерывно вызывали командиров подразделений; и оттуда, из самого пекла боя, шли донесения о движении вперед — трудном, медленном, но упорном и неотвратимом, Все так же часто рвались немецкие мины на переднем крае, да и здесь, в районе наблюдательного пункта. Все так же грохотала артиллерия, все так же упорно бросалась в атаку пехота, И порою казалось, что битве этой нет конца. И все же как ни был высок накал боя, здесь среди людей, непосредственно участвующих в сражении и управляющих им, чувствовалось какое-то особое, пришедшее с годами войны ощущение привычной солдатской жизни. Люди работали! Они именно работали — более точное определение их деятельности в эти часы трудно подобрать. Здесь же, на переднем крае, под минометным огнем люди обедали; наскоро, буквально на бегу, выслушивали полученные по радио сообщения о боях под Карачевом; получали письма от письмоносца, который, запыхавшись, догонял батальоны.

Близ наблюдательного пункта, зарывшись в снопы овса, сладко спали двое офицеров связи в ожидании приказа. Они не спали сутки, и теперь никакая канонада не мешала им.

Дело шло уже к вечеру, когда наступил тот кризисный, трудноуловимый миг, которого с волнением ждет всякий военачальник, — миг перелома. Что и говорить, нам было нелегко его дождаться, но немцам было совсем уже невмоготу. Оглушенные и ослепленные, засыпанные сталью и землей, опаленные огнем, немецкие солдаты, наконец, дрогнули. И когда в небе зарокотали моторы десятков наших бомбардировщиков и штурмовиков, которые наносили мощный удар по железной дороге Харьков — Полтава непосредственно у города, огонь немцев на земле как-то сразу увял, притих, расстроился, и почувствовавшая миг неуверенности в стане врага наша гвардейская пехота мощным рывком бросилась вперед, ворвалась на опушку леса и завязала там ожесточенный бой.

Грохот сражения сразу начал удаляться. По лесным дорогам, поднимавшимся на высоты и уходящим по логам и долинам, запылили десятки новых машин — это 116-я стрелковая дивизия, которой командует генерал-майор Макаров, входила в глубь леса, сбив гитлеровцев с основного оборонительного рубежа. В немецкий фланг врезался острый стальной клин, стесывавший обводы внутреннего харьковского кольца.

…Сейчас над полем боя уже сгустились ночные сумерки. Полная луна висит над черным Харьковом. Где-то там, среди полуразрушенных кварталов, опять вспыхивают зловещие языки пожаров: гитлеровцы жгут еще то, что не успели сжечь раньше. Внутреннее немецкое кольцо становится все тоньше. Наши войска, обтекающие город с запада и востока, накладывают на него свои стальные клещи, которые неминуемо рассекут харьковский узел. Грохот боя не утихает ни на час, и гроздья ракет, висящих над городом, заставляют забыть о смене дня и ночи.

Северо-западнее Харькова

19. VIII, 20 ч. 05 м.

К сведению редакции. Сегодня очень много путешествовали, ориентируясь в обстановке и собирая материал. Думаю, что завтра смогу передать интересную корреспонденцию о наступательных боях 116-й стрелковой дивизии, которая действует северо-западнее Харькова, нависая над коммуникациями гитлеровцев. Она воюет сейчас в густом лесу. Сейчас для вашей ориентировки коротко расскажу о том, что мы делали сегодня.

Ночевали в Русском-Лозовом, в полуразбитой избе. С утра были в штабе фронта. Узнали общий оперативный итог вчерашнего дня: северо-западнее Харькова наши части продвинулись на восемь километров и очистили от гитлеровцев лесной массив; юго-восточнее Харькова продвинулись на два километра, отражая танками контратаки танков противника. В воздушных боях сбили 12 немецких самолетов, зенитным огнем — один.

Из штаба фронта помчались в 53-ю армию, части которой и обеспечили главным образом продвижение северо-западнее Харькова. Начальник штаба армии генерал-майор Деревянко рассказал, что наши части встречают сильное сопротивление.

Вот как складывается обстановка: правофланговая 84-я дивизия Буняшина заняла высоту 197,3. Противник отходит к роще севернее Гавриловки, контратакует у колхоза «Пересечная», вводит в бой танки, Действующая левее 28-я гвардейская дивизия Чурмасва сражается на опушке леса. Сегодня с утра ее подразделения уничтожили пробивавшийся из окружения немецкий отряд — около 100 человек убито, 13 сдались в плен. 146-я дивизия Макарова, ведущая бой на левом фланге, ломая сильное сопротивление, движется вперед. Занят совхоз «Животновод». Высота 208,9 — уже у Макарова.

Гитлеровское командование с 10 августа ввело в бой на этом направлении уже пять маршевых батальонов. Они брошены в бой с ходу, и машина нашего наступления тут же перемалывает их. 14 августа здесь был обнаружен переброшенный сюда гитлеровским командованием из Полтавы учебный танковый батальон в составе 470 человек. Его придали 3-й немецкой танковой дивизии. К 16 августа от этого батальона, по показаниям пленных, осталось всего 25 человек, из них 6 сдались нашим бойцам. Пленные говорят, что гитлеровцы очень обеспокоены угрозой нашего прорыва западнее Харькова…

53-я армия ведет активные боевые действия с 20 июля. Она начала наступление от Беленихино — с того рубежа, где противник во время своего наступления достиг наибольшего продвижения. Перед нею были две гитлеровские танковые дивизии—19-я и 6-я — и одна пехотная — 167-я. Они медленно откатывались на юг и юго-запад, пытаясь сдержать и измотать наши части. В их расчет входило задержаться на рубеже долговременной обороны, откуда гитлеровцы начали свое наступление 5 июля. Однако эти расчеты были биты. Возобновив наступление в первых числах августа, наши войска смели оборонительную полосу гитлеровцев и устремились дальше на юг. Всего 53-я армия прошла с боями за время этого наступления уже 120–130 километров.

Противостоящие ей немецкие войска понесли огромные потери. Их обе танковые дивизии, стоявшие перед фронтом 53-й армии, потеряв все танки, ушли на переформирование еще до начала нашего нового наступления, а 167-я пехотная дивизия, в ротах которой из 160–170 человек осталось по 10–15, была отведена в тыл 4 августа. На смену им поставлены также потрепанные в предыдущих боях 163-я пехотная и 3-я танковая дивизии, спешно переброшенные из Золочева, и остатки 198-й пехотной дивизии, сведенные в полк. Вчера в районе Пересечная — Гавриловка снова появились остатки 167-й дивизии, так и не получившей подкрепления.

Так работает мельница нашего наступления, беспощадно перетирающая своими жерновами одну дивизию Гитлера за другой…

Из штаба 53-й армии мы направились прямо в 116-ю стрелковую дивизию, которая ведет наступление в лесистой местности. Как я уже сообщал, она рвется вперед, стремясь еще более подрезать коммуникации, ведущие из Харькова на запад. Нам с большим трудом удалось разыскать ее штаб уже на закате в крохотной лесной деревушке Семеновке. Эта деревушка только вчера вечером была освобождена от гитлеровцев, и даже трупы убитых убраны пока не все. Полки дивизии углубились далеко в лес, а здесь мы застали только начальника штаба дивизии подполковника Демура, молодого офицера с тонкими усиками и испанскими бачками. На столе перед ним в хате с выбитыми стеклами стоял букет астр.

Подполковник был в прекрасном настроении. Он сообщил нам, что дивизия уже ведет бой за селение Куряжанка, довольно далеко отсюда. События развертываются быстрее и лучше, чем предполагалось. Когда начиналась вчерашняя наступательная операция, имелось в виду, что 22-я гвардейская и 116-я дивизии будут только сковывать противника, а главный удар нанесут другие части. Но, как это часто бывает в бою, обстановка сложилась по-иному. Оказалось, что в этом лесу немцы оставили лишь остатки своей 168-й пехотной и 3-й танковой дивизий; их подразделения, часто Меняя позиции, создавали видимость сильной обороны. Ведь в лесу очень трудно ориентироваться, и когда огонь возникает то слева, то справа, то впереди, может создаться впечатление, что противник действительно силен.

— Нам была отведена полоса в пять километров, — сказал подполковник Демура. — Задача: тревожить гитлеровцев, оттягивать их на себя. Но наши командиры решили пойти дальше. Первым в атаку бросился полк подполковника Ивана Андреевича Ищенко. Это старый вояка, он прошел всю гражданскую войну, а до войны был Начальником отдела боевой подготовки Саратовского областного совета Осоавиахима. В боях под Сталинградом за участие в штурме Тракторного завода он получил орден Красного Знамени… Нажали на немцев — они отступают! Значит, надо теснить их!

Выскочив из вездехода по лесной дороге в глубь рощи, мы разыскали уже поздно вечером командира дивизии генерала Макарова. Он рассказал нам, что удар по правому флангу деморализовал гитлеровцев. Опасаясь окружения, они бросили свой рубеж и бежали по лесным тропам на юг, поставив тем самым в тяжелое положение свои части, упорно обороняющиеся на станции Северный пост и у Зайчика, о чем я так подробно писал вчера.

Сейчас, когда я пишу эти строки, уже темнеет. Посоветовавшись с генералом, мы решили вернуться в Семеновку, чтобы переночевать там, а как только рассветет, помчимся вдогонку за его дивизией, чтобы подробнее описать и ее сегодняшний бой в лесу, и то, что произойдет завтра утром, По последним сведениям с переднего края, полк дивизии уже прорвался сквозь лес и сейчас окружает Куряжанку.

Лесными тропами

20. VIII, 18 ч. 20 м.

Неширокий проселок, то карабкаясь на лесистые холмы, то опускаясь в низины, ведет в крохотную, едва заметную на карте деревушку Семеновку. Она притаилась на опушке большого дубового леса, который тянется на десятки километров — от голых, выжженных солнцем и артиллерией белгородских холмов до тихой степной реки Уды, обнимая зеленым кольцом харьковские предместья.

Именно здесь, у Семеновки, пролегал вчера передний край немецкой обороны. Гитлеровцы изо всех сил держались за опушку, боясь впустить русских в глубину леса. Вчера нам довелось наблюдать с командного пункта, как на этом крохотном клочке земли разыгрывалась ожесточеннейшая борьба. Сотни мин и снарядов рвались буквально рядом, четко обозначая передний край. Стена разрывов медленно двигалась вперед — сначала по холмам, где чернели бугорки немецких окопов, потом по лощине, по опушке, и, наконец, в глубине леса.

Когда снаряды начали рваться в лесу, один из командиров облегченно вздохнул и сказал: «Ну, теперь дело сделано, люди в этой дивизии боевые, в лесу они, как у себя дома…»

И вот Семеновка, лесная деревушка. Из ее 52 домов осталось меньше половины. Еще дымятся пожарища, еще не убраны убитые немцы, еще не собрано трофейное оружие. Заборы, словно кружево, — так иссечены они мелкими осколками мин, иные пробоины диаметром в миллиметр, а глубиной в палец. Взрывные волны разметали по огородам соломенные крыши хат.

Ворота одного двора распахнуты. У крыльца большая воронка. Рядом четыре мертвых фашиста, и тут же туловище и руки пятого. Куски мяса прилипли к забору. Хозяйка дома Матрена Дмитриевна Завгородняя роет заступом яму, чтобы закопать гитлеровцев.

Немцев выбили отсюда лишь несколько часов назад, но население уже вернулось из лесу и пытается найти в хаосе развалин свои очаги. Старик, склонившийся над обгорелым сундуком, вертит в руках уже бесполезную мембрану патефона, искалеченного осколком. Дети подбирают изорванные фашистами учебники. Колхозница рассматривает ведро, рассеченное пулеметной очередью. Маруся Гливко плачет над убитым длинноухим кроликом. У входа в погреб санитарки бережно перевязывают окровавленную старушку. Ей шестьдесят лет. Зовут ее Матрена Васильевна Завгородняя — в Семеновне почти все носят эту фамилию. Она вдвоем с такой же престарелой Еленой Ивановной Завгородней пряталась в часы боя в погребе. Вдруг туда ввалились двое гитлеровцев и приказали старухам убираться вон:

— Отсюда мы будем стрелять по русским!

Старушки выползли из погреба.

— Русс шпион! — крикнул вдруг гитлеровец и послал им вдогонку очередь из автомата.

— Елену Ивановну насмерть, а меня вот в спину и в ногу… Ползу я, кровь хлещет, сил моих нету. Ну, тут господь смилостивился, послал в наш погреб снаряд, и тех фашистов насмерть. Как увидела я это, стало мне легче… Доползла до соседей… А потом вскорости и вовсе прогнали супостатов. — Матрена Васильевна говорит глухо, отрывисто. Ей очень тяжело, но в глазах ее живет огонек надежды: может быть, вылечат наши, может быть, доведется дожить до мирных времен.

Бой идет неподалеку, в глубине леса. Раскатистое эхо многократно повторяет разрывы снарядов, очереди автоматов, щелканье разрывных пуль. Но командир 116-й дивизии, взявшей эту деревню, снова перенес свой командный пункт вперед, почти вплотную к переднему краю: в лесном бою особенно важно иметь крепкую, надежную связь с каждым, даже небольшим, подразделением.

Чтобы догнать командира, надо было проехать еще несколько километров по узкой лесной тропе, по обеим сторонам которой слышался грохот боя — там добивали остатки разбитых и полуокруженных немецких частей.

Генерала Макарова мы нашли, наконец, в гуще леса, на склоне холма, поросшего дубняком. Он полулежал на плащ-палатке, и казалось, что, кроме него, здесь никого нет — все большое и сложное штабное хозяйство было скрыто в густом кустарнике, в наскоро отрытых окопчиках под искусно замаскированными палатками. Тоненькие шпили антенн радиостанций прятались в ветвях кустарника, телефонные провода скрывались в траве.

Бывалый командир, сражающийся уже третью войну, командует этим соединением полтора года. Ему достаточно перекинуться несколькими словами с командирами своих частей, вместе с которыми он дрался под Москвой и под Сталинградом, чтобы они поняли и выполнили его замысел. По интонации, по случайно оброненному словечку генерал угадывает настроение своих офицеров. Он отлично знает, кого и когда надо поощрить, кого и когда пожурить.

Бой шел третьи сутки, генерал сильно устал, но то особое, труднопередаваемое ощущение воинской удачи, которое рождается у солдата, безостановочно идущего вперед, бодрило его, и он сохранял остроту и свежесть суждений.

Перекликаясь по радио с командирами частей, генерал пристально вглядывался в лежавшую перед ним карту, исчерченную стрелами, и тут же отдавал боевые распоряжения, подчас менявшие первоначальный замысел, но зато определявшие кратчайший путь к успеху.

— Сибирский стрелок в лесу хозяин, а не гость, — сказал генерал, закончив переговоры по радио. — Среди наших солдат много знаменитых таежных охотников; здесь они чувствуют себя, словно рыбы в воде. Случится вам побывать в полку у Ищенко, обязательно повстречайтесь со снайпером Пашкевичем, Замечательный стрелок, доложу я вам! Он из Забайкалья, есть там станция Хилок, — ну вот, он оттуда. Завзятый охотник, лес знает и любит. Он перебил уже сто восемьдесят шесть гитлеровцев, два ордена ему дали, думаю, что и третий заработает. А сколько у нас таких!..

Макаров прислушался к нарастающему гулкому рокоту автоматов, глянул на часы и сказал:

— Ищенко опять пошел в атаку! Он опережает график боя уже на два часа. Ну что ж, за это мы не наказываем…

В густом лесу невидимые и грозные своей неуловимостью сибирские стрелки с золотистыми медалями Сталинграда на груди продолжали вести бой. Короткие донесения, рассказы связных, прибывших на командный пункт из частей, сводки давали возможность составить представление о ходе этого сложного, трудного боя. Вклинившись в расположение немцев, наши полки смело уходили вперед, не оглядываясь на фланги, помня, что в лесном бою побеждает дерзкий и решительный. Четкая связь обеспечивала бесперебойное управление и маневр.

После того как наши части сбили немцев с основного рубежа, пролегавшего по берегу реки и опушке леса, полки 167-й и 168-й немецких дивизий начали откатываться в глубь лесной чащи. Они были в значительной степени деморализованы нашим мощным ударом и обескровлены, но все еще цеплялись за рубежи. На каждой опушке немецкие солдаты наспех отрывали окопы; в траве располагались автоматчики и пулеметчики; в кустах устанавливались пушки и минометы, поддерживавшие их; тут же вползали в ямы танки и самоходные пушки — их теперь уже немного. Действующая здесь 6-я немецкая танковая дивизия понесла огромные потери, и боевые машины в ней насчитываются единицами. Поэтому немцы их очень берегут, применяют лишь в критические моменты боя.

Сибирские стрелки быстро разгадали немецкую оборонительную тактику и научились парировать ее. Лесными тропа ми шла вперед разведка, за нею двигались передовые отряды, прочесывавшие чащу. Основные силы, экономя энергию, шли колоннами, прикрытые надежным боевым охранением Как только разведка натыкалась на немецкий рубеж, передовые отряды обрушивались на врага. Главные силы умелым маневром обходили его. Начинался бой на истребление противника.

70 процентов всех орудий, которыми располагает дивизия, а также приданная ей артиллерия двигались непосредственно в боевых порядках пехоты. При соприкосновении с против ником все эти орудия открывали огонь не по немецкой пехоте, а по огневым позициям вражеской артиллерии и минометов, подавляли их. Лишенные артиллерийской и минометной поддержки немецкие автоматчики начинали откатываться. Вражеские танки немедленно открывали массированный орудийно-пулеметный огонь, прикрывая отход пехоты, но наши артиллеристы тут же обрушивались на них, и немецкие танки поворачивали снова и снова на юг, спасаясь бегством и бросая на произвол судьбы своих автоматчиков.

Рассеченные на мелкие группы, растерявшиеся в незнакомом дремучем лесу, лишенные продовольствия, немецкие солдаты бросались то в одном направлении, то в другом, и трескотня автоматов вспыхивала в самых неожиданных направлениях. Она не пугала хладнокровных сибирских стрелков. Выделяя на ходу небольшие отряды для блокирования оставшихся в тылу немецких частей, командиры вели свои полки все дальше вперед.

Вчера на тылы одного гвардейского подразделения вышли сразу около 200 немцев. Гвардейцы приняли бой перевернутым фронтом, не прекращая при этом движения в заданном направлении. Почти все гитлеровцы были истреблены, 13 солдат попали в плен. Они рассказали, что эта группа — все, что оставалось от одного из немецких полков, попавших в окружение, Ликвидируя на ходу окруженные батальоны и полки, наши войска шли от опушки к опушке, от высоты к высоте, и это безостановочное, неотвратимое движение сибиряков оказывало страшное воздействие на психику измотанных многодневным отступлением немецких солдат.

Лес страшил немцев. Лес веселил, бодрил сибиряков. Они чувствовали себя его хозяевами и действовали с каждым часом все увереннее.

Офицеры вели бой расчетливо, экономно, малыми силами, избегая потерь, сохраняя ядро своих частей свежим, боеспособным. Командиру полка Атонену, хладнокровному невозмутимому карелу, разведчики сообщили, что на пути движения надо ждать сильного огневого сопротивления. Но командир был хитер и предусмотрителен. Он послал одновременно с этой группой разведчиков другую в сторону от основного маршрута. И именно вторая группа принесла ценнейшие сведения: там, куда она проникла, немцев вовсе не было. Атонен принял решение молниеносно: он на ходу перестроил движение полка, круто свернул влево, решительным броском продвинулся вперед и без потерь вышел к заданному рубежу, обойдя подготовленный немцами узел сопротивления. А сколько таких эпизодов можно было бы насчитать за эти два дня, полные боевых событий!

В лесном бою побеждает тот, кто отчетливо видит противника, оставаясь при этом невидимым. Сибирским стрелкам и их соседям все время удавалось соблюдать эту заповедь. Тысячи глаз следили за каждым шагом мечущихся в лесной чаще немцев, тысячи пуль подстерегали их за каждым кустом. Гитлеровцы же не могли составить представления о том, сколько здесь русских и где они. Командир сибиряков не побоялся пойти на риск и оставить вчера открытым свой фланг ради быстрейшего движения вперед. Он оценил обстановку и решил, что на этом этапе противник морально не готов к контратакам и не будет их предпринимать. Так и получилось. Даже тот небольшой заслон, который Макаров выдвинул на своем открытом фланге, просидел всю ночь без работы. А к утру сюда подошли наши новые части, и открытый фланг из уязвимого места превратился в исходный рубеж для флангового удара по немецкой группировке, нависшей над сибирскими стрелками, которые дерзко вырвались далеко вперед.

Немцев уже вышибали из лесу. Впереди лежала река, переправы через которую вот уже три дня подряд непрерывно бомбила и штурмовала наша авиация, громила наша дальнобойная артиллерия. Еще дальше на юг лежали жизненно важные для Харькова магистрали. Немцы знали цену километрам на этом направлении, и потому сопротивление их приобретало все более и более упорный характер. Цепляясь за последние лесные опушки, они оглядывались на большую пригородную деревню Куряжанку — дальше уже не было спасительных лесистых рубежей, дальше начинался скат. Оставив эти последние опушки, они неминуемо должны были откатиться за реку и дальше на юг.

Бой шел всю ночь. Впереди стояло зарево — горели строения, превращенные немцами в опорные пункты, колыхались звезды осветительных ракет, медленно опускавшихся на парашютах, непрерывно гремела артиллерия, громкое «ура» перекатывалось в лесу, зловещая музыка минометов многократным эхом отдавалась на опушках. Генерал-майор Макаров не покидал наблюдательного пункта. Мысленно прикинув путь, пройденный с начала нашего наступления, он подсчитал, что Куряжанка лежит на 230-м километре этого пути. В прошлом сибирякам пришлось сломить немало ответственнейших рубежей, и штурм Куряжанки — не особо трудная задача в сравнении с такими, как прорыв основного пояса немецкой обороны у Непхаево, или штурм белгородской зоны, или бой на внешнем харьковском кольце, когда немцы в течение двух часов обрушили на боевые порядки двух наших дивизий десять тысяч снарядов. Но теперь, в непосредственной близости к Харькову, значение каждого опорного пункта удесятерялось, и за боем на подступах к деревушке, имя которой еще вчера никому ничего не говорило, с напряженным вниманием следили штабы.

Командир дивизии ни на минуту не сомкнул глаз в эту ночь. Он держал непрерывную связь со своими полками, которые, охватив Куряжанку клещами с трех сторон, теснили врага. И только в 3 часа ночи радисты перехватили лаконичную радиограмму капитана Тикова, адресованную командиру полка: «Моя штурмовая группа находится в селе, я вместе с нею. Жду дальнейших указаний».

Ранним утром мы вместе с командиром сибирских стрелков направились в Куряжанку. Узкая лесная дорога петляла среди высоких дубов, кроны которых смыкались над нею. По обочинам лежали убитые лошади, мертвые гитлеровцы, Еще тлели зажженные нашими минами зарядные ящики разбитой батареи. Солдаты из команды по сбору трофеев стаскивали в кучи брошенное немцами оружие. Связисты тянули провода. Саперы расставляли аккуратные таблички: «На дороге и на сто метров по сторонам мин нет — проверено». На последней опушке, там, где полоса лесов обрывалась и открывался вид на холмистую голую местность, тянулась линия немецких траншей, в которой всего несколько часов назад кипел жаркий бой.

Куряжанка еще была под обстрелом, и клубы дыма вздымались над ее узкими улицами, обнесенными плетнями. Но это нисколько не волновало командиров — полки уже шли к реке, тесня врага, и каждому было ясно, что не позже завтрашнего дня Куряжанка станет тыловой деревней, как уже стала к этому часу тылом Семеновка, которую мы посетили накануне.

Командный пункт полка Ищенко, чьи бойцы первыми ворвались в деревню, еще находился в Куряжанке. Тростинка радиостанции торчала из маленького блиндажа. Заросший черной седеющей щетиной командир с орденом Красного Знамени и сталинградской медалью на груди строгим тоном допрашивал по радио своих подчиненных: накормлены ли бойцы, все ли помыли ноги, доставлена ли почта, розданы ли газеты. Через час подразделение снова уходило в бой, чтобы оседлать переправы через реку, и Ищенко хотел, чтобы бойцы к этому моменту были свежи, бодры, сыты — самочувствие солдата играет огромную роль в бою.

Отдав все распоряжения, подполковник Ищенко сел бриться. Поглядывая то на часы, то в зеркало, он сжато, отрывисто рассказывал о последнем бое. Сидевший рядом его заместитель, спокойный и добродушный майор Суворов, тоже с орденом Красного Знамени и сталинградской медалью, дополнял этот рассказ отдельными деталями — он также принимал непосредственное участие в этом бою, и картины были свежи в его памяти.

Штаб полка на всем протяжении лесных боев двигался вслед за батальонами, находясь в непосредственной близости от их командных пунктов.

Радиостанции непрерывно держали связь, и когда Ищенко нужно было собрать все свои силы в один кулак, ему требовалось на это всего два часа. Но предусмотрительный командир редко прибегал к этой крайней мере. Экономя силы, он предпочитал в условиях лесного боя действовать мелкими группами, поддержанными мощной артиллерией.

И когда на опушке у животноводческого совхоза он встретил особенно упорное сопротивление — это был, по сути дела, последний серьезный лесной рубеж немцев, — Ищенко принял решение: бросить вперед штурмовые группы. Быстро были укомплектованы две такие группы по 30 человек, щедро оснащенные автоматическим оружием, ручными гранатами, противотанковыми ружьями. Каждой группе была придана 45-миллиметровая пушка. Штурмовые группы повел в бой старший лейтенант Балабанов. Впереди двигалась разведка во главе со старшим сержантом Шпагиным.

Разведчики сумели незаметно подползти к опушке леса, где пролегали траншеи немцев. Мгновение — и дождь гранат обрушился на гитлеровцев через бруствер. Они дрогнули и выскочили из траншеи. Вдогонку им грянули очереди автоматов — это подоспели штурмовые группы. Ворвавшись в траншеи, наши бойцы опрокинули гитлеровцев и погнали их прочь.

Но это было еще не все. Часть немцев, уцепившихся за лес, продолжала бить по подразделению с фланга. Была уже поздняя ночь, когда в чаще вдруг начали порхать светящиеся огненные трассы, сотни разрывных пуль гулко защелкали о вековые дубы Ищенко развернул взвод автоматчиков для прикрытия фланга. Они открыли такой ураганный огонь, что уже через несколько минут на этом фланге все стихло.

Только теперь, несколько перегруппировав свои силы, Ищенко бросил вперед подразделение Тикова, и оно к рассвету ворвалось в Куряжанку. Почти одновременно в нее вступили бойцы командира Соболева.

В блиндаже наблюдательного пункта еще несколько часов назад помещался командный пункт 417-го немецкого пехотного полка. В углу красовалась неизвестно зачем поставленная сюда гитлеровцами православная икона, украшенная кукурузной листвой. Как попала она сюда? Командир пожал плечами и вдруг нахмурился:

— Пожалуй, неспроста! Мы знаем, какие богомольники фашисты. А ну-ка, сапера сюда!

Икону тщательно осмотрели, осторожно сняли. Предчувствие не обмануло опытного командира: в тщательно выдолбленной нише за иконой лежала мина замедленного действия. Ее тут же разрядили.

Только кончили возиться с миной, на улице зафыркал немецкий автомобиль. К блиндажу автоматчики провели бледного, растрепанного немца. Вслед за ним шагал сержант, тяжело нагрузившийся какими-то папками. Через плечо у него были перекинуты два ярких опознавательных флага со свастикой.

— Так что, фриц к нам приехал, товарищ командир! — доложил он.

И тут мы познакомились с одной из тех любопытных историй, которых так много разыгрывается в эти дни лесных боев. Немецкий младший офицер с документами разбитого вдребезги 417-го пехотного полка 168-й стрелковой дивизии ехал в Куряжанку на машине, не подозревая, что здесь уже русские. Увидев у въезда в деревню бойцов со звездами на пилотках, водитель круто развернул машину и понесся к переправе через Уду. Очереди автоматчиков догнали шофера.

Машина остановилась. Автоматчики вытащили бледного немецкого офицера из автомобиля, обезоружили его, потом усадили обратно, как пленника, и привезли в штаб.

В немецкой машине лежали груды бумаг. Мы просмотрели их. Среди многих документов, имеющих узковоенный интерес, лежала любопытная папка, принадлежавшая командиру батальона Карлу Рауту, убитому в сегодняшнем бою. Раут был ветераном. В его папке мы обнаружили старые, потрепанные карты, на которых он отмечал свой путь: здесь были карты Чехословакии, Польши, Бессарабии, план Киева, снимки русских деревень. Последняя карта — план Харькова с пометками, показывающими огневые позиции немецких батарей на 19–20 августа. Здесь, у стен Харькова, для Карла Раута война окончилась.

Когда мы покидали Куряжанку, бойцы заканчивали приготовления к новой атаке. Рослый сероглазый Пашкевич — довелось-таки с ним встретиться! — старательно чистил свою снайперскую винтовку и что-то рассказывал обступившим его молодым бойцам. Сталинградцу, участнику боев за Тракторный и герою белгородской битвы, ему было о чем рассказать. Чуть поодаль, собрав новичков, молодой автоматчик Евлампий Речкин, только что вступивший в комсомол, в десятый раз повторял историю о том, как под Непхаевом рота, в которой он служил, пробивала немецкий рубеж:

— Расшибло у меня автомат осколками, я отнял у фрица винтовку. Опять не повезло — отбило пулей приклад! Подхватил на земле парабеллум. Расстреляв из него все патроны, взял у раненого бойца автомат. Ну, и этим долго повоевать не пришлось — вскорости меня ранило. Трудный бой был, конечно, ну, а фашистов все же мы тогда погнали к чертовой бабушке. Значит, сегодня и подавно за реку их отбросим…

Молодые бойцы горящими глазами смотрели на своего ровесника, который успел в эти дни заработать орден Красного Знамени и громкую славу дивизии. По их задору и горячности было видно, что и сегодняшняя боевая задача сибирскими стрелками будет решена с честью.

По дороге, ведущей на юг, шли и шли войска. Артиллерия, занявшая новые огневые позиции, уже била по переправам через Уду. Небо содрогалось от гула наших штурмовиков, совершавших к этим переправам непрерывные рейсы группами по 20–30 машин.

Леса оставались позади. Теперь перед войсками, вышедшими на простор, открывались новые широкие возможности.

В бой вступают танкисты

21. VIII, 18 ч. 05 м.

К сведению редакции. Находимся в Дергачах — отсюда ближе к интересующему нас участку. Задача действующих здесь частей по-прежнему состоит в том, чтобы надежно перекрыть коммуникации, ведущие от Харькова на запад, и облегчить таким путем освобождение города.

Сегодня весь день Пятая танковая армия Ротмистрова, прибывшая сюда на рассвете, пыталась пробить брешь и выйти на станцию Люботин. С нею взаимодействовала 53-я армия, в которой мы сейчас базируемся. Гитлеровцы обороняются с небывалой яростью, контратакуют: от исхода этих боев во многом зависит результат всей Харьковской операции.

Завтра, несомненно, бой возобновится с новой силой. Поедем на наблюдательный пункт. Постараюсь подготовить репортаж об одном дне наступления — час за часом, шаг за шагом.

Передаю на всякий случай некоторые детали, которые могут вам пригодиться.

* * *

Дергачи — огромная деревня, растянувшаяся вдоль крутых холмов и оврагов на 10 километров. По пыльным дорогам все время снуют броневички офицеров связи и мотоциклисты с донесениями. К фронту беспрерывно тянутся грузовики с боеприпасами, снаряжением, продовольствием — подтягиваются тылы танкистов, только что прибывших сюда маршем на своих боевых машинах. Они прошли с боями уже около 200 километров: наступают от самой Прохоровки. Причем им не раз приходилось менять направление своих ударов.

Погода сегодня с утра для этих мест уже холодная, ветреная. Зелень в огородах желтеет и сохнет. Чувствуется дыхание приближающейся осени.

Люди устали от непрерывных, затяжных боев, но ни от кого не услышишь ни слова жалобы. Заботит всех одно: как бы до наступления осенней распутицы отогнать гитлеровцев возможно дальше на запад. Все с интересом прислушиваются к скупым военным известиям из Донбасса. Сегодня Советское информбюро сообщило: «На юге, в Донбассе, в районе южнее Изюма и юго-западнее Ворошиловграда продолжались бои местного значения, в результате которых наши войска снова улучшили свои позиции». Опытные штабные работники, умеющие читать между строк, делают из этого скупого сообщения далеко идущие выводы. Один полковник сказал нам сегодня: «Не спускайте глаз с Донбасса! Там произойдут важные события».

Этих событий давно уже со страстным нетерпением ждет народ. Скорее бы!

Канун большого дня

22. VIII, 23 ч. 20 м.

Сейчас, когда в разбитой минами хате на ближних подступах к Харькову пишутся эти строки, еще нельзя с полной уверенностью сказать: «Да, вот-вот мы вступим на площадь Дзержинского». На войне бывает всякое, и до утра обстановка может измениться. Все же весь фронт твердо надеется и верит, что это произойдет не позднее завтрашнего утра. У всех такое настроение, какое бывало у каждого из нас в канун Первого мая, — ждешь большого праздника и заранее предвкушаешь то огромное, радостное волнение, которое охватит тебя праздничным утром, когда загремят оркестры, взовьются флаги, грянет салют и миллионная толпа со всех концов Москвы хлынет к Красной площади.

И пусть мы сейчас мерзнем в этой полуразрушенной хате, пусть сырой, холодный ветер врывается в разбитые окна, пусть с воем проносятся над нами и гулко взрываются где-то неподалеку немецкие снаряды — пусть! Самое важное, самое главное — это то, что мы находимся сейчас в непосредственной близости от переднего края и что с рассветом можно будет двинуться вперед, в наш Харьков…

На чем основана эта уверенность воинов? Она родилась в итоге большого и напряженного боевого дня, который, судя по всему, был последним днем сражения за Харьков. И сейчас, кое-как разбирая при свете свечи прыгающие записи в блокноте и выстукивая эти строки на видавшей виды трофейной пишущей машинке, я стараюсь воспроизвести этот день час за часом, шаг за шагом. Быть может, когда-нибудь и эта запись найдет своих читателей.

6 часов утра. Заехали в штаб фронта, встретились с военными корреспондентами, которые осаждают работников оперативного отдела: «Скоро ли?..» Наиболее осведомленный, как всегда, «правдист» Полевой убежден, что скоро. Некоторые поспешно заготовляют проекты статей, руководствуясь вчерашними сводками и сегодняшними прогнозами. Один корреспондент, желая быть первым, даже заранее сдал корреспонденцию о взятии Харькова на узел связи и уговорил телеграфисток передать ее в Москву немедленно, как только он им позвонит и скажет: «Давайте!»

Мы после некоторых колебаний решили не отступать от установившейся традиции: писать только о том, что видим своими глазами. Водитель коробовского вездехода, который чувствовал себя совсем не плохо близ штаба фронта, где есть и горючее для машины и горячая пища по продовольственному аттестату, глубоко вздохнул, нажал на стартер и сказал: «Поехали». Беспокойные пассажиры попались ему!

9 часов. Стоим на лесной троне близ Пересечной: сбились с дороги. Злые от хронической бессонницы и поэтому переругавшиеся между собой Коробов и Ющенко ушли в разместившийся здесь штаб 18-го корпуса, чтобы разузнать, как проехать в Пятую танковую армию. Где-то совсем близко стреляют наши пушки. Бьют орудия большой мощности. В воздухе непрерывно висит наша авиация группами от 10 до 70 машин. Гитлеровцы хранят полное молчание. Но всякий раз, когда наши части поднимаются в атаку, они начинают огрызаться с упорством смертников. По-видимому, сюда брошена отборная эсэсовская часть, и ей приказано умереть, но не позволить нам отрезать Харьков от гитлеровских тылов.

10 часов. Наконец-то добрались до штаба Пятой танковой! Нас принимает гвардии полковник Краснов. Вот его рассказ — по-военному четкий и лаконичный:

— Вчера в четыре утра армия прибыла маршем на исходный рубеж. Противник, чувствуя надвигающуюся угрозу окружения, стремится всеми силами сохранить коридор, связывающий Харьков с юго-западом. Он вывел из Харькова и поставил на прикрытие фланга этой отдушины новые пехотные и артиллерийские части. В частности, вчера здесь появились новые части зенитной артиллерии. Они прикрывают линию Ольшаны — Старый Люботин — западная окраина Харькова. Правда, сегодня с утра количество тяжелой артиллерии у гитлеровцев здесь уменьшилось. Это говорит о том, что они все же оттягивают свои силы.

Вчера из района Курортная немцы сняли шесть противотанковых орудий, хотя они им крайне необходимы перед лицом наших танковых частей. Вслед за пушками ехали грузовики. В то же время здесь появилась немецкая пехота, она быстро Начала минировать подступы к высотам юго-западнее Пересечной. Наши накрыли их огнем. Однако противник все-таки укрепился на этих высотах. В садах и огородах засечены позиции немецкой артиллерии.

Вчера в исходе дня и ночью части под командованием Скворцова и Труфанова и мотоциклисты Докудовского переправились основными силами через реку и сегодня с восьми утра пошли в атаку На Казаровку и Коротич. Одновременно 44 наших бомбардировщика и сто штурмовиков обрушили удар на Казаровку, Старый Люботин и Коротич. Танки пошли в атаку из района занятой нами платформы Курортная и станции Шпаковка.

Немцы контратаковали. Они бросили против нас 88 самолетов, а через десять минут еще 10. Самоходные орудия и противотанковая артиллерия вели сильный огонь с укрепленных высот.

Сейчас бой продолжается…

12 часов 35 минут. Мы на наблюдательном пункте генерала Ротмистрова, близ хутора Шпаки, на высоте 123,1.

Здесь два кургана. Явственно видно, как наши танки движутся вперед под огнем с обоих флангов. Это уже третья атака за сегодняшний день. С утра они продвинулись на полтора километра.

Гитлеровцы по-прежнему яростно обороняются. Из района совхоза «Коммунар» ведут огонь четыре самоходные пушки «фердинанд» и три артиллерийские батареи. У Казаровки в роще — немецкие танки. Их только что накрыли градом реактивных снарядов наши гвардейские минометы. Гитлеровцы отвечают огнем своих шестиствольных минометов.

Основная задача нашими войсками почти решена: железная дорога Харьков — Полтава закрыта для немцев огнем. Но для того чтобы добиться прочного успеха, надо занять ее войсками, и наши атаки продолжаются с неослабевающей силой.

Нам рассказывают подробности ночного боя. Трудно было переправляться через реку. Ее ширина — шесть-семь метров, а берега илистые, заболоченные. Танки пытались форсировать реку с полного хода. Часть машин застряла. Танкисты 110-й танковой бригады сумели до утра вытащить из реки 15 танков, сейчас они продолжают бой. Некоторые машины, застрявшие в реке, ведут огонь с места, помогая своим боевым товарищам продвигаться вперед. Передний край — в 500 метрах за рекой…

Саперы упорно пытаются под огнем навести переправы.

13 часов 30 минут. 84-я стрелковая дивизия, которой командует полковник Буняшкин, прорвалась вперед и оседлала шоссе Харьков — Полтава! Эта новость встречена на наблюдательном пункте с большим подъемом. Дивизия хорошо ведет бой. Ее полк под командованием майора Лепешкина еще вчера вечером форсировал реку. Сейчас он сражается уже по ту сторону шоссе, на подступах к совхозу «Коммунар»…

14 часов 30 минут. Из 84-й дивизии сообщают о непрерывных контратаках у совхоза «Коммунар». Немцы ведут усиленный огонь. Контратаки проводятся силами до трех рот при поддержке трех танков и самоходной пушки «фердинанд».

Слева 21-я гвардейская дивизия еще не достигла шоссе. Справа 252-я стрелковая дивизия ведет бой в садах, севернее Старого Люботина. Бой разгорается, упорный, затяжной бой.

15 часов. 17 немецких пикирующих бомбардировщиков «юнкерс-87» и два истребителя «мессершмитт-109» бомбят и обстреливают Куряжанку, занятую нами два дня назад. На горизонте — туча дыма…

С неприятным для слуха шуршаньем падают бронебойные снаряды, свистят осколки. Немецкие танки и самоходные орудия ведут огонь по нашей высоте: видимо, заметили здесь какое-то движение.

15 часов 30 минут. Только что сообщили, что в штаб доставлены захваченные сегодня пленные. Мчимся туда. Выехать не просто: дорога ведет через бугор, который находится под обстрелом — гитлеровцы охотятся за машинами. Шофер припал к баранке руля и выжимает из своего потрепанного мотора все, что можно. Была не была!.. Впереди, метрах в пятнадцати, как бы вспыхивает клубок пыли, раздается характерный шуршащий звук — это бронебойный снаряд. Крутой поворот!.. Полный вперед!.. Сбоку, на том самом месте, где мы были бы, если бы шофер не сделал этот вираж, падает второй бронебойный снаряд. Еще быстрее вперед!.. Мы уже по ту сторону гребня. Проскочили!..

Встречаемся с пленными. Это берлинский пекарь Рудольф Гольнов и плотник из Пауэна Вальтер Ферих. Обоим война осточертела, и они добровольно сдались.

Рудольф Гольнов в армии с 15 октября 1942 года, а на Восточном фронте с апреля этого года. Рассказывает, будто 12–14 августа в Харькове был Гитлер. Он посетил госпитали и приказал легкораненых вернуть в части, а тяжелораненых увезти в Киев. Отдал приказ: «Положение тяжелое, но не безнадежное. Уверен, что каждый из вас, мои солдаты, будет драться до последнего дыхания, потому что Харьков — основной опорный пункт на востоке Украины». Приказ читали перед строем во всех частях, без всяких комментариев.

Гольнову и его товарищам не захотелось драться до последнего дыхания. И когда у них в роте осталось всего пять человек, все пятеро при отступлении полка спрятались в яму и… «заснули». «Разбудили» их наши бойцы.

Вальтер Ферих — давно не стриженный, обросший пухом юнец. Ему всего восемнадцать лет. Его ранило в ногу, и он побрел в тыл. Заградительный отряд остановил его и послал обратно, грозя пристрелить за дезертирство. Тогда Вальтер решил перебежать к нашим. Он спрятался в лощине у совхоза «Коммунар» и дождался, пока подошли наши наступающие бойцы.

Теперь оба рады-радешеньки. Война для них кончилась!

17 часов 20 минут. Возвращаясь в Дергачи, вдруг увидели с бугра огромный пожар в Харькове. Над городом клубились страшные, неправдоподобные тучи — черные, серые, белые, синие. Очагов огня становилось все больше. Постепенно весь Харьков заволокло дымом.

Я влетел в кабинет начальника штаба 53-й армии:

— Харьков зажгли!

Генерал Деревянко, оторвавшись взором от разостланной перед ним карты, распрямил усталую спину, улыбнулся кончиками губ и сказал:

— Знаю. Советую вам теперь быть поближе к передовым подразделениям. Только что наши радисты перехватили переданную открытым текстом, без шифра, телеграмму начальника люботинского оборонительного узла: «Сил больше нет, вынужден уходить из Люботина. Шлите резервы, иначе не ручаемся за вторую линию обороны». Примерно в эти же минуты и вспыхнуло пламя над Харьковом — словно это был ответ Люботину. Им уже нечем держаться, резервов в Харькове нет, и они решили уходить. Потому и зажгли город, мерзавцы…

Люботинский узел играл важную роль в обороне Харькова. Захватить его означало не только окончательно закрыть пути отхода на запад, на Полтаву, но и лишить немцев возможности отступления на юг, на Лозовую, — из Люботина можно воспретить движение на Лозовую артиллерийским огнем. Вот почему оборону Люботина гитлеровский штаб приравнивал по значению к обороне самого Харькова.

Нанеся сегодня утром сокрушительный удар по этому оборонительному узлу гитлеровцев, наши пехотинцы, танкисты, летчики, артиллеристы предрешили освобождение города.

19 часов 45 минут. Уже темнеет. Мы примчались в Померки, район парков и дач на северной окраине Харькова. Царит удивительная, мертвая тишина. Отблески зловещего зарева ложатся на белые колонны парковой ограды, на изуродованные фасады заброшенных дач. В глубь сада с израненными деревьями ведет глубокий след танковых гусениц.

Находим командный пункт полка майора Сажинова. Майор рассказывает, что, начиная со второй половины дня, было замечено движение от Сокольников к центру города. Ушли четыре машины с орудиями на прицепе, две машины с пехотой. Потом в тыл потянулись подразделения немецкой пехоты пешком.

Сейчас немцы открыли сильный огонь из шестиствольных минометов по позициям левого соседа. Очевидно, хотят продолжить отвод войск под прикрытием огня.

Полк имел до сих пор задачу: занимать прочную оборону на случай гитлеровских контратак. Только что получен приказ готовиться к атаке. Будет произведен огневой налет нашей артиллерии, и вперед! Даешь Харьков!

Среди бойцов — огромное оживление, все готовятся к этой решающей атаке, как к празднику.

22 часа. И вот мы, отъехав чуть поодаль, спешим привести в порядок свои записи, немного перевести дух и подготовиться к завтрашнему дню, к большому военному дню, ради которого весь фронт вел бои на протяжении этих недель, грозно и неотвратимо двигаясь на юг и на юго-запад. Дождались! Это радует и бодрит. И только одно тревожит сердце: что-то сейчас творится в Харькове? Можно представить себе, как свирепствуют там гитлеровцы в эти последние часы своего шабаша.

Скорее бы, скорее войти в город!..

Харьков свободен!

23. VIII, 15 ч. 05 м.

Да, Харьков свободен. Это самая главная новость сегодняшнего дня. С этого мы начинаем свое сообщение, которое я диктую сейчас сияющей от радости телеграфистке Павловой. Она держит связь прямо с Москвой.

Харьков свободен! Мы только что были там, ходили по Сумской улице, видели город, беседовали с харьковчанами, фотографировали их встречи с нашими бойцами. И — удивительное дело! — бывает же так на войне: свершилась встреча, обещанная нам полушутя-полусерьезно подполковником Прошуниным в Белгороде. Мы встретились-таки с ним на площади Дзержинского, у руин здания обкома партии в 10 часов утра.

Его полк принял самое активное участие в решающем штурме Харькова. После битвы у Северного поста, где мы виделись в последний раз, прошунинцы сражались у совхоза «Животновод», как вдруг этой ночью был получен приказ: повернуть на девяносто градусов и наступать на город; исходный рубеж — Серяки-Савченки; удар на запад — через Залютин Яр и южнее — лесом.

Противник ждал, что полк будет продолжать атаки на юг, а тут вдруг белгородцы поворачивают и движутся вдоль немецкого оборонительного рубежа, параллельно ему и наносят удар совершенно в другом направлении… Гитлеровцы растерялись от неожиданности.

А полк двигался вперед под покровом ночи. Саперы в кромешной тьме расчищали немецкие минные поля. Наш генерал, командир дивизии, рассказывает Прошунин, потом удивлялся: «Как мог пройти полк?» По полк прошел.

У Залютина Яра начались контратаки немцев. Возникла небольшая заминка. Но тут лихой командир второго батальона двадцатитрехлетний офицер Южанинов, награжденный орденом Александра Невского за взятие Белгорода, вдруг донес:

— Вижу Харьков!

— Бери его!

Было около 2 часов ночи. Весть о том, что Харьков совсем рядом, буквально наэлектризовала бойцов, и они, забыв об усталости и пренебрегая смертельной опасностью, устремились вперед.

И вот уже Южанинов воткнул первый красный флаг в землю в городском квартале и донес:

— Я в Харькове… Флаг воткнул и у флага поставил часового!

Прошунин перебросил в подкрепление Южанинову роту автоматчиков. Дело пошло веселее, и через сорок минут Южанинов доложил подполковнику по радио:

— Подошли к берегу Лопани. Мосты взорваны. В восьмистах метров от нас — Дом госпромышленности.

— Вперед! — приказал командир полка и тут же сам вскочил на мотоцикл, схватил походную рацию, посадил на заднее сиденье своего заместителя майора Глаголева и помчался в город — прямо на площадь Дзержинского, где уже находился батальон Южанинова. Сделал круг по площади, остановился у развалин здания обкома партии и радировал командиру дивизии:

«Я в городе, на площади Дзержинского», — это было в 5 часов утра.

— Прошунин! — взволнованно откликнулся генерал. — Ты понимаешь ответственность своих слов? Это Харьков, а не какая-нибудь деревня! Ты действительно на площади Дзержинского?

— Так точно, товарищ генерал!

И вот теперь мы встречаемся, как и условились в Белгороде, в 10 утра у здания обкома.

Но нам пора рассказать то, чего прежде всего ждут сейчас наши читатели: как выглядит сегодня сам Харьков, освобожденный, наконец, от гитлеровской неволи.

Мы уже писали, что перед отступлением гитлеровцы подожгли город. Все то, что осталось еще целым, неразбитым или полуразбитым, все то, что как-то уцелело, сохранилось в городе, — все было облито бензином, нашпиговано динамитом, обложено минами, зажжено и взорвано.

Кто видел этой ночью пламя Харькова, тот никогда не забудет о нем…

Это беспримерное злодейство было осуществлено гитлеровцами обдуманно и планомерно. Видимо, они готовились к этому давно, и очаги пожаров были заранее оборудованы и подготовлены с чисто немецкой предусмотрительностью. Поджигатели только ждали сигнала. Поэтому пламя объяло город с непостижимой быстротой.

Первые пожарища вспыхнули на Холодной горе. Высокие черные столбы дыма поднялись к небу, потом как-то странно осели и окутали непроницаемой пеленой весь этот район с его церквами и многоэтажными зданиями. Почти одновременно запылал район железнодорожного узла. Зловещие белые клубы встали над ним: видимо, там горели какие-то склады. Пламя очень быстро распространялось вдоль улицы Свердлова и Клочковских улиц. Дым поднимался стеной уже над центром города. И только каменные громады Дома госпромышленности, Дома проектов стояли над этим морем огня, холодные и безразличные: эти здания выгорели еще зимой, и теперь там не было пищи огню. Но вскоре и они потонули в тучах дыма.

Лишь высокие взлеты взрывов расталкивали эту дымную толщу, и над ней вдруг появлялись новые кольцеобразные облака. И тогда даже здесь, в нескольких километрах от центра города, содрогалась земля.

Солнце уже заходило, и лучи его упирались в эту зловещую стену дыма, бессильные пробить ее. Стена розовела, и казалось, что это кровь Харькова сочится из его ран.

Мы проехали пустынной широкой автострадой к участку фронта, лежащему ближе других к центру города. Это был уже городской Дзержинский район. Черта переднего края пролегала по краю двора школы пограничников — только вчера батальон Богачова добился огромного по здешним масштабам успеха: он занял немецкую траншею, продвинулся на 100 метров, прорвал проволоку в четыре кола и завязал затяжной и упорный гранатный бой.

Полк майора Сажинова взял штурмом последние четыре дома пограничной школы. Несколько часов дрались за большое здание, построенное в виде буквы «П», — здесь приходилось воевать за каждый подъезд.

Теперь командный пункт полка помещался в здании туберкулезного санатория, в голубых стенах которою много ран от осколков снарядов. Под бетонным навесом дремал на уютной санаторной качалке связист с катушкой провода на коленях. Густой аромат зреющих яблок плавал в воздухе. На старых, давно пустовавших клумбах минометчики наскоро вырыли окопы, и задранные к небу зеленовато-черные стволы их минометов плевались огнем в сторону врага.

Тут же рядом с клумбами высился аккуратно сделанный могильный холмик. Надпись на дощечке гласила:

«Здесь покоится тело освободителя Харькова героя-комсомольца минометчика Николая Петровича Шашкина. Пусть вечно сияет твоя звезда!»

— Душевный был парень, — с затаенной грустью сказал командир расчета, снимая каску. — Правительственной наградой был отмечен, медаль носил. Жить бы ему, жить да медалью перед девушками красоваться…

Он взглянул вперед, туда, где над верхушками высоких дубов в вечернем сумраке накалялось небо Харькова, и злым, сухим голосом скомандовал:

— Огонь!

Полк готовился к атаке.

Луна в эти дни всходит поздно. По-южному черное небо накрывает землю бархатом, и звезды кажутся особенно яркими в эти прохладные и уже темные августовские ночи. Но на этот раз звезды поблекли — страшное багровое зарево обняло полнеба, и Млечный Путь, опускавшийся прямо в костер Харькова, как бы растворялся в нем.

Теперь особенно отчетливо было видно, что горит действительно весь город. Отдельные очаги пожара слились в одно море золотисто-желтого накаленного пламени. В районе вокзала не утихали взрывы. Видимо, там рвались цистерны с горючим. Молочно-белые кипенные столбы поднимались к зениту, и в степи становилось светло. В некоторых районах горели склады с боеприпасами, и зловещие фейерверки трассирующих снарядов будоражили и без того беспокойное небо.

В окрестных деревнях и пригородах никто не спал. Женщины, дети, старики стояли на улицах и долго, безотрывно глядели на город. У многих там остались родные, знакомые. Каждый думал в эти минуты об их судьбе.

— Боже мой, боже мой, — говорила стоявшая рядом с нами колхозница села Русское-Лозовое Александра Андреевна Безъязычная, — да что же ты не караешь ту нечистую фашистскую силу?!

Слезы катились из се глаз.

К рассвету грохот канонады утих. К городу потянулись колонны пехоты, артиллерии. С грохотом пошли тягачи, танки. Незабываемый, волнующий час освобождения!

Мы въехали в город ранним утром, вслед за полками Сажникова и Ткачева, которые последней ночной атакой взломали северные ворота города на том участке, где мы были вчера вечером. Над обгорелыми корпусами пограничников уже весело реяли красные флаги. Мост на автостраде был взорван. Саперы с миноискателями, в наушниках, сосредоточенные и взволнованные, выслушивали, словно доктора больного, землю по обочинам дороги. Узкий объезд был уже расчищен, и машины, украшенные зелеными венками, увитые гроздьями рябины, непрерывным потоком вливались в город.

Навстречу из всех переулков уже бежали дети с букетами астр. С треском летели на асфальт обломки немецких указателей. На каждом перекрестке стояли толпы людей. Десятки добровольцев-проводников указывали путь, советовали, как объехать минированные немцами участки и говорили, говорили без конца, торопясь рассказать всем о наболевшем.

Город все еще горел. Тучи дыма поднимались над районом вокзала, городским рынком, руинами фабрик «Красная нить», Кутузовка, Кофок, хлебозаводом. Жители наперебой рассказывали, как фашисты вчера взрывали здания управы, гестапо, водокачку, электростанцию, мельницы, хлебозавод— разве счесть все то, что сделали они в эту страшную ночь?

Мы свернули на Совнаркомовскую улицу. Здесь еще в 1942 году гитлеровцы устроили тюрьму. Мировую прессу обошли тогда документы, свидетельствовавшие о страшных зверствах, творящихся здесь. Отступая в феврале этого года, фашисты сожгли тюрьму. Вернувшись, они снова оборудовали ее — на этот раз в подвалах здания и в доме, стоявшем во дворе.

У въезда во двор уже толпились жители города, боязливо заглядывавшие туда. Из-под арки тянуло тошнотворным трупным запахом. Подъехавший офицер зашел во двор, рванул двери тюрьмы. Мы вошли в это страшное учреждение. Здесь было трудно дышать: из наглухо закупоренных подвалов все сильнее сочился запах разлагающихся человеческих тел. Несколько изувеченных трупов в гражданской одежде валялось в распахнутых настежь камерах. Женщины, бледные и заплаканные, обходили камеры, отыскивая своих родных.

— Две недели — понимаете, две недели! — стояли мы вот там, на тротуаре, и все ждали, не увидим ли кого своих, — говорила, плача, Мария Нечипуренко. — А они, гады, все в крытых машинах возят, и никого не увидишь…

Да, в последние две недели гестаповцы разгружали тюрьму. Две машины смерти — одна из них с прицепом — дважды в сутки совершали свои роковые рейсы. На стенах камер мы читали выцарапанные ногтями последние записи обреченных. Многие записи затерты палачами. Разбираешь лишь несколько слов. «Здесь сидел Довгин с Москалевки. Повешен…»; «Кадничанский Матвей Федорович. 8 мая 1943 года. Передать Паше Кадничанской в село Слатино Дергачевского района»; «Недужа Мария. Голова Союза украинок»; «Дмитро Ф. Сова. Село Остра Верховка. Передайте моим…»; «Умерли в воскресенье. Загнали, вороги! Казюта и Пономаренко».

В каждой камере десятки таких записей. Люди читают их со слезами на глазах и с гневными возгласами. Тела замученных гитлеровцами жертв окружены плотным кольцом граждан города. Они долго, безотрывно глядят на них, и крупные слезы катятся по лицам.

За углом, через несколько домов, — учреждение, где не пахнет трупами, но где делалось еще более страшное дело. Здесь умерщвляли душу человека. В большом особняке Дома ученых в Мироносицком переулке помещалась «Эрика Пропаганда Штафель». Зондерфюрер Бек со своим многочисленным аппаратом много и усидчиво работал, пытаясь выдрессировать советских людей на фашистский лад.

Сопровождающий нас художник Сафонов, которого фашисты «в целях воспитания» четыре месяца продержали в тюрьме, а потом заставили расписывать кафе для господ офицеров, бледный, исхудалый человек, рассказывает, что зондерфюрер Бек бил по щекам артистов городского театра, когда ему почему-либо не нравился тот или иной номер «Цирка-ревю». На сцене театра имени Шевченко шли спектакли, программа которых гласила: «Оркестр. Балет. Акробаты. Иллюзионисты. Неожиданности». Видимо, пощечины господина Бека относились к последнему пункту этой программы…

Сторож здания «Эрика Пропаганда Штафель» Игнат Женов сообщил нам, что Бек и вся его свора удрали из Харькова еще недели две назад — обходным путем через Конград. Они уезжали так поспешно, что бросили неприкосновенным все свое хозяйство.

В многочисленных отделах этого комбината лжи, организованного ведомством Геббельса, лежат целые кипы нераспакованной литературы, плакатов, газет и журналов. На столах — рукописи газетных статей, которые так и не успели пройти визу зондерфюрера, непроданные билеты в кино, где шел фильм «Моя дочь находится в Вене», списки работников ведомства пропаганды и печати.

На столе зондерфюрера лежала рукопись передовой газеты «Харькiвъянинъ», так и не увидевшая света. Она многозначительно называлась «Когда будет мир». Ее автор, подписывавшийся пышным титулом «Вiдповiдальний за випуск доброволець Ю. Boвкiв», долго ругал тех, кто мечтает о мире, и доказывал прелесть затяжной войны. Передовая заканчивалась советом: «Нужно всем пользоваться в своих действиях словами вождя затяжной борьбы Европы Адольфа Гитлера: „Помоги себе сам, тогда и Бог тебе поможет“».

Мертвечиной, гнилью пахло от всех этих рукописей, книг, списков. Хотя господин Бек облюбовал для себя один из лучших особняков Харькова, здесь было так же душно, как и в казематах тюрьмы. Скорее прочь отсюда, на вольный воздух, туда, где сейчас ликует освобожденный Харьков!..

На Сумской, на Чернышевской, у памятника Шевченко, на площади Дзержинского уже шумели толпы горожан. Против руин здания обкома партии, встав на бочку, старший лейтенант с орденом Красного Знамени на груди отвечал на вопросы харьковчан. Его обступила огромная толпа. Вопросы сыпались дождем:

— Что в Москве?

— Чей теперь Ворошиловград?

— Как насчет союзников?

— Какие газеты выходят у нас?..

У подъезда одного из домов, опираясь на руку женщины, стоял бледный забинтованный человек. Улыбаясь, он глядел на входящие в город войска и махал им рукой. Это был наш летчик. Немцы сбили его несколько месяцев назад над лесопарком. Вот эта женщина, Лаптева, подобрала его, обожженного и израненною, спрятала и выхаживала. Сегодня он впервые показался на людях.

Еще горят пожары, еще встают до неба черные столбы дыма, а город, изувеченный и сожженный, уже поднимается из пепла. Зелень латает дыры окон, в которых нет стекол, солнце красит асфальтированные проспекты. Всюду улыбки, гомон, радость. По тротуару едет кавалерист, лихо сдвинувший фуражку на ухо. На седле он держит патефон. Патефон играет залихватскую мелодию. За кавалеристом — долгая гурьба мальчишек. Они подпевают:

С грохотом втягиваются в город тягачи, везущие тяжелую артиллерию, катит на грузовиках мотопехота, на площадях развертываются зенитные расчеты. На каждом углу — импровизированный митинг. У зданий банка и театра имени Шевченко работают саперы — здесь заложены немецкие мины.

Грохот канонады постепенно отдаляется. Только в некоторых районах еще рвутся немецкие снаряды. Еще немного, и Харьков окончательно станет мирным городом.

У руин тракторного

24. VIII, 23 ч. 50 м.

Порою кажется, что это сон, страшный и нелепый. Трудно рассказывать о том, что видишь, трудно передавать то, что слышишь, обходя руины прославленного нашего завода, любимца народа, Харьковского тракторного, чьи машины до сих пор бороздят колхозные поля от Тихого океана до степных просторов Кубани. Страшнее всего тишина. Звенящая, тяжелая, физически ощутимая тишина. И запах гари, неистребимый, всепроникающий, нестерпимо едкий. Под ногами хрустит стекло, раздробленное адской силой взрывов. Истолченный бетон лежит слоями, из-под которых вырисовываются контуры изувеченных станков. Кое-где еще дымятся непогасшие двери, оконные переплеты. Налетит ветер, громыхнет оторванным листом железа, засвистит в спутанных проводах, и снова тихо. Только шуршат подошвы сшитых из тряпья туфель старых работниц, сгибающихся под тяжестью ведер, — городок Тракторного сейчас лишен воды, ее носят через территорию бывшего завода из дальнего бассейна.

К руинам, в очертаниях которых с трудом можно угадать знакомые цеха, мы пришли в сопровождении группы ветеранов завода. На глазах у них он родился, мужал, стал знаменитостью и потом пережил страшную трагедию. Хмурые, сосредоточенные, они обходили цех за цехом. Народ знает, как сильно пострадал завод от рук гитлеровцев минувшей зимой, когда немцы отступали из Харькова. Тогда был сожжен кузнечный цех, некоторые заводские здания были повреждены бомбовыми ударами. Но все это бледнеет в сравнении с тем актом вандализма, которым ознаменовали гитлеровцы на этот раз свой уход из Харькова. В расправу с Тракторным заводом они вложили всю свою злость, всю горечь неудачника, который хлопает дверью, проиграв окончательно и бесповоротно большую игру.

Кровельщик Сергей Никитич Сидин, бледный, заросший щетиной, медленно шагал по чудесной асфальтированной аллее между разросшимися тополями. Он осторожно переступал через скрученные силой взрыва детали станков, вышвырнутых из механосборочного цеха, нагибался, подбирая и откладывая в сторону обломки камня, засорявшие аллею, за которой на заводе всегда так ухаживали до войны, и говорил сдавленным голосом:

— Вот как оно получается… Крыл крыши, берег их, а потом все это ушло в воздух. Пойди-ка найди теперь мои крыши!..

Такой же бледный, с ввалившимися глазами фрезеровщик Тимофей Иванович Чулков осматривал изувеченные станки и с горечью говорил:

— Заново, все до последнего винтика придется заново делать!..

Тимофей Иванович вздохнул и добавил:

— Не помогли наши надписи! Мы ведь в последнюю минуту ходили и писали везде на дверях по-немецки: «Минен», чтобы сбить с толку поджигателей. Все-таки разнюхали, подлецы! Ну что ж. хорошо и то, что не удалось им вывезти оборудование. Хотя оно нам не досталось, зато и им теперь не послужит…

И он рассказывал о той страшной, молчаливой, смертельно опасной борьбе, которую рабочие Тракторного вели на протяжении последних трех недель, срывая тонко организованным саботажем эвакуацию завода.

Как известно, минувшей зимой гитлеровцы много шумели о восстановлении Харьковского тракторного завода. Когда наши войска заняли город в феврале, было документально установлено, что завод при немцах не только не выпускал новых машин, но даже не справлялся с ремонтом подбитых танков: рабочие не хотели работать на Гитлера, да и важнейших видов оборудования на заводе не было — его бетонные коробки опустели еще в 1941 году, когда завод был эвакуирован на восток.

После того как гитлеровцы вновь заняли Харьков, в Берлине опять вспомнили о Тракторном. Гитлера лишала покоя мысль о том, что ему никак не удается заставить работать на себя один из лучших и крупнейших заводов Европы. И вот в мае здесь снова появились немецкие инженеры. Приехал майор Вольт. Он был назначен директором завода. С ним появились Рот, Шаль и многие другие.

Немецкие инженеры обошли пустынные цехи, обосновались в домике у проходной, и на воротах появилось объявление, что завод возобновляет работу и что все рабочие обязаны явиться к господину Роту, ведающему кадрами. Рабочие не пошли на завод. Тогда, пользуясь услугами некоего Козенко, инженера, переметнувшегося к фашистам, агенты майора Вольта начали организованную охоту за рабочими. Люди разбегались по деревням, прятались в подвалах, уходили в поля, но гитлеровцы ловили их, приводили на завод и под страхом смерти ставили к станкам.

Вначале станков было немного, но постепенно немцы привозили новое и новое оборудование — воздушные бомбардировки индустриальных центров Германии давали знать о себе все сильнее, и военный транспорт немецких вооруженных сил ощущал острую нужду в запасных частях. Правда, здесь делали лишь самую грубую, несложную работу — точили болты, гайки, реставрировали коленчатые валы, но, видимо, немцы были заинтересованы и в этом. Берлин следил за работой завода и регулярно запрашивал майора Вольта о ходе дел.

15 июня из Берлина пришла телеграмма: срочно создать комиссию, выяснить, возможно ли восстановление завода в полном объеме и какие затраты и сроки потребуются для этого. Комиссия в составе начальника строительства Плотникова, главного инженера Козенко, прораба Зуба и других специалистов спешно собрала все необходимые материалы и представила их начальству. Она считала восстановление завода теоретически осуществимым, поскольку все основные здания цехов сохранились, за исключением сгоревшей кузницы. При условии переброски оборудования с заводов Германии, указывала комиссия, цеха можно было бы быстро привести в рабочее состояние. Оставался нерешенным только вопрос о рабочей силе. Полуторагодичный опыт достаточно убедительно показал гитлеровцам и их агентам, что рабочие Тракторного не хотят работать на них.

Все же восстановительные работы начались. В первую очередь ремонтировали теплоэлектроцентраль. Одновременно восстанавливали корпус, в котором раньше помещалась лаборатория. Из Германии приехали мастера. Они контролировали работу рабочих, принудительно загнанных в цеха. Кроме того, по механосборочному цеху, растянувшемуся на километр, непрерывно патрулировали на велосипедах одетые в военную форму надсмотрщики. Они ничего не смыслили в технике, и на их обязанности лежало лишь битье палками тех рабочих, которые, как им казалось, пошевеливаются недостаточно быстро.

Электроэнергии еще не хватало, и станки крутили приводы от тракторов. В помещении инструментального цеха ремонтировались автомобили и танки. Работа здесь шла так же медленно, как и в механосборочном. Рабочие предпочитали делать под шумок зажигалки, чем ремонтировать немецкую военную технику. Как только в цех втаскивали на буксире подбитую машину, ее быстро «раскулачивали», снимая и пряча наиболее сложные детали, чтобы затруднить ее восстановление.

К началу июля работы на теплоэлектроцентрали, наконец, приблизились к концу. В цехах уже говорили, что дней через пять будет дан ток. Немецкие монтеры суетились у привезенной из Германии турбины. Но уже через несколько дней, когда развернулись бои на Курской дуге, среди немецких мастеров поднялся переполох. Они забегали, засуетились. Монтаж турбины был приостановлен. А вскоре на заводском дворе собрали всех рабочих, и директор с постной миной на лице объявил:

— Я должен сообщить вам печальное известие. Триста русских танков прорвались через линию наших укреплений. Наши танки сейчас заделывают эту дырку, но вам придется уехать из этого города. Необходимо немедленно приступить к демонтажу станков, погрузке их в эшелоны и начать готовиться самим к эвакуации…

Что говорил дальше директор, никто уже не слушал. Советские танки прорвали немецкую оборону! Видимо, дела у гитлеровцев действительно в критическом положении, если они так открыто заговорили об этом. Люди, демонстративно поворачиваясь спиной к майору Вольту, расходились. Немецкие солдаты оцепили завод, но рабочие прятались в тоннелях, пробирались разными путями прочь, лишь бы не эвакуировать станков.

Те, кому удрать не удалось, работали нарочно медленно. Как ни злились гитлеровцы, как ни свирепствовали надсмотрщики, за две недели немцам удалось вывезти с завода всего два эшелона оборудования. Дальнейшую эвакуацию оборвали наши войска, перерезавшие пути сообщения немцев.

В эти дни гитлеровцы и начали свою зверскую расправу с заводом.

Тонны взрывчатых веществ закладывали гитлеровские саперы под основания массивных железобетонных колонн, которые тринадцать лет назад, соревнуясь в великом творческом напряжении, возводили бетонщики Марусин, Осокин, Мовлев. Их имена тогда гремели на весь мир. Страшной силы заряды подвешивались к величавым стальным перекрытиям цехов, сооруженных искусной рукой героя тридцатых годов «железного прораба» Мельникова. Цистерны горючего выливались на станки, на деревянные шашки пола — на все, что может хоть как-то гореть. И когда сгущались сумерки, команды подрывников и поджигателей начинали творить свое страшное дело.

В колеблющемся свете разгоравшихся очагов пожара мелькали фигурки в мятых зеленых мундирах с факелами в руках. Саперы уже закончили приготовления к взрывам, чтобы колонны, фундаменты, станки взлетели на воздух в ют самый миг, когда пламя обнимет цеха, — сила взрыва должна была умножить количество очагов пожара. Пламя вздымалось над цехами зловещим багровым пузырем, Тучи дыма затмевали звезды.

В рабочем городке, пренебрегая опасностью быть пойманными и угнанными на запад, слесари, фрезеровщики, кузнецы выходили из своих тайных убежищ и глядели долгим, безотрывным взглядом в сторону пылающего завода, где сгорали плоды их многолетних трудов и все, с чем было связано лучшее в их жизни.

И вот теперь по заваленному обгорелыми головешками, толченым стеклом и дробленым бетоном заводскому двору, где три года назад бросить окурок считалось величайшей бестактностью, бродят чьи-то козы, пощипывающие траву на газонах, перекатываются гонимые ветром обрывки немецких объявлений. Над остовом обгорелого гигантского пресса порхает бабочка. Весело чирикает беззаботный воробей, усевшийся на кронштейн погибшего станка. Завод разрушен до основания — цех за цехом, пролет за пролетом.

Грудой обломков бетона лежит сборочный цех. Взорван до основания цех безрельсового транспорта. Разрушен литейный, испепелено все, что только могло гореть, в инструментальном цехе. Сквозь стены его отчетливо видны скелеты обгорелых немецких танкеток, вездеходов, автомашин. Их много — немцам не удалось не только отремонтировать их, но даже вывезти, и им пришлось сжечь свои машины вместе с цехом.

В первые минуты кажется, что теперь никакая сила не сможет восстановить этот мертвый завод. Но вот уже ходят по руинам рабочие, ходят инженеры, присматриваются, и никто не скажет: «Здесь нам нечего больше делать». Нет, они думают только об одном: когда и как должен быть снова возвращен в строй тракторный гигант.

— Слыхал я от одного бойца, что в Сталинграде еще сильнее досталось Тракторному, а вот восстанавливают же! Чем же мы хуже сталинградцев? Наш-то ведь сталинградскому — младший брат. Негоже ему отставать, — говорил бородатый седой токарь, шагая по обочине асфальтированной аллеи. Он за два года, пока немцы хозяйничали в Харькове, ни одного дня не работал на заводе, прикидываясь инвалидом, и страшно горд этим.

— А теперь что ж, — говорил он, подмигивая, — теперь побреемся, комбинезон наденем — и будь здоров!..

Августовское солнце, выглянув из облаков, вдруг заиграло лучом в искрящихся обломках стекла, озорной ветер зашумел ветвями тополей — и на душе стало как-то легче. Неисчерпаема сила людского оптимизма и безграничны возможности человека, твердо решившегося дойти до конца выбранным им путем, как бы долог и труден он ни был!

Пробуждение города

25. VIII, 9 ч. 10 м.

Бурный, полный событий день 23 августа кончался. В Москве в эти минуты грохотали 224 орудия, салютовавшие освободителям Харькова, и весь мир говорил о победе русского оружия, а здесь, на широких проспектах и площадях, жизнь начинала входить в свою колею, словно в городе несколько часов назад не было гитлеровцев. Около памятника Тарасу Шевченко нашу машину остановил патруль. Мигнул свет ручного фонарика. Мы увидели двух спокойных милиционеров в синих гимнастерках. Деловито и очень буднично они проверили документы, старший козырнул и сказал: «Можете следовать!»

В старинном особняке на Сумской мы встретили секретаря обкома комсомола. Правда, за плечом у него еще висел автомат, но беседовал он уже на темы сугубо мирного характера: об учете детских домов, о митингах в жилищных кооперативах, о ремонте пекарен. По ступеням особняка поднялись руководители партии и правительства Советской Украины: Совет Народных Комиссаров и Центральный Комитет Коммунистической партии прибыли в Харьков уже через несколько часов после того, как в него вступили войска.

Грохот канонады как-то сразу отдалился, притих, и только непрерывное движение через город войск, уходящих дальше и дальше на юг и на запад, напоминало, что, в сущности говоря, мы все еще находимся в прифронтовой полосе.

Войска шли через Харьков всю ночь, и эхо сапог, ступавших по асфальту, гулко отдавалось в пустых коробках выгоревших зданий. В домах, в которых жили горожане, окна были затемнены, но на балконах толпились люди, и вниз, на каски пехоты, летели букеты. Временами всплескивались аплодисменты, и чьи-то звонкие голоса выкрикивали слова приветствий.

Ранним утром харьковчане, вновь высыпавшие на улицы, прочли отпечатанное на розоватых листках воззвание Военного совета и политуправления Степного фронта, освободившего город: «Граждане города Харькова, товарищи, братья, сестры! Дорогие друзья! Наши харьковчане! Поздравляем вас с величайшим праздником, с днем освобождения от проклятой фашистской нечисти…» На всех заборах, стенах уже красовались наши, советские лозунги и плакаты, и хотя на улицах еще пестрели немецкие вывески, Харьков выглядел обычным советским городом.

С рассвета 24 августа началась кропотливая работа. Саперы с помощью населения таскали тяжелые бревна, балки из разрушенных зданий и спешно наводили мосты через харьковские речки взамен взорванных немцами переправ. От дома к дому переходили минеры. Их сопровождали толпы ребятишек, дворники, старушки: жители наперебой рассказывали, где и когда немцы заложили мины. Минеры тщательно, методически обследовали каждый дом. и, когда работа заканчивалась, на стене появилась еще одна скромная надпись: «Мин нет. 24. VIII. Минер Киселев». На зданиях, особенно густо начиненных толом, бойцы оставляли надпись: «Не входить. Минировано», и уходили дальше, чтобы позднее вернуться.

С раннего утра приступили к работе областные и районные организации. На Москалевке комсомольцы уже утром добились открытия парикмахерских, сапожных, портняжных, слесарных мастерских. В этом районе живет много кустарей, и с первого же дня они возобновили свою работу. Дел у них хоть отбавляй. Мы видели, как старый слесарь чинил остановившуюся машину фронтовика, как группа кустарей получала заказ на ремонт обуви, как домохозяйки, вчера только вышедшие из подвалов, потянулись в мастерскую ремонтировать прохудившиеся примуса, ведра, ванночки. Самые заурядные в жизни большого города дела сегодня приобрели какую-то значимость. Каждым движением своим город говорил: я уже вернулся к привычному образу жизни.

В обкоме комсомола, разместившемся в особняке, в котором еще позавчера пребывала одна немецкая коммерческая фирма, с раннего утра было людно. Приходили комсомольцы, сохранившие свои билеты, являлись целыми группами школьники, требовавшие, чтобы им немедленно дали хоть какое-нибудь поручение, входили юноши и девушки, спрашивавшие, когда можно подать заявление в комсомол.

Молодой инженер Сапожников пришел узнать, скоро ли потребуются услуги трамвайщиков — у него есть ряд предложений, как лучше и быстрее восстановить в Харькове трамвай, бездействующий без малого два года. Связной из Ленинского райкома принес донесение: райком обосновался в одном из домов на улице Карла Маркса и приступил к работе — телефонов в городе пока нет, поэтому приходится пользоваться связными.

В дверь стучатся двое студентов сельскохозяйственного института, Котов и Олтвеница, оба комсомольцы. Им удалось укрыться от принудительной эвакуации, и теперь они требуют любого задания — трудно сидеть сложа руки в такие дни! Почти одновременно приходят три студентки железнодорожного техникума: Шкуратова, Козерина, Гончаренко. Они не комсомолки, но слыхали, что в обкоме регистрируют молодежь, которая хочет принять участие в восстановлении города. Секретарь обкома тут же направляет их в райком — там будут рады принять пополнение для добровольных дружин.

Такие дружины уже сегодня созданы почти во всех районах. Одни помогают развертывать госпитали, выставляют пикеты, помогают идущим в город легкораненым ориентироваться в незнакомых кварталах; другие помогают восстанавливать мосты и расчищать завалы на тротуарах; третьи участвуют в восстановлении пекарен и хлебозавода; четвертые проверяют состояние разрушенного немцами водопровода; пятые собирают провода и электрооборудование…

На короткое деловое совещание собираются секретари райкомов. Сегодня уже приступили к работе районные комитеты Октябрьского, Дзержинского, Ленинского, Краснозаводского, Сталинского районов. Дзержинским райкомом руководит товарищ Рубан, которая работала на этом посту еще до эвакуации Харькова в октябре 1941 года, Октябрьским — Платонов, работавший здесь же в феврале этого года, когда наши войска занимали город.

Опытные, хорошо знающие город комсомольские работники действуют оперативно и четко. Уже вчера райкомы помогали формировать истребительные батальоны, которые будут помогать охранять важные объекты города. По квартирам агитаторы читали вслух советские газеты, которых здесь так давно не видали. Бригады школьников с большим азартом принялись за уничтожение немецких плакатов, указателей, вывесок и за расклейку советских лозунгов.

В разгаре работы к секретарю обкома комсомола подошел стройный юноша и, волнуясь, обратился к нему:

— Товарищ, у меня очень срочное дело. Понимаете, вы должны мне немедленно помочь. Мне уже исполнилось восемнадцать лет, и я должен срочно вступить в Красную Армию. Я не могу больше ждать! У меня особые счеты с гитлеровцами…

— А в чем именно заключаются эти особые счеты?

Юноша, волнуясь еще больше, тихо сказал сдавленным голосом:

— Я год пробыл в Германии…

Мы разговорились. Владимиру Архипенко действительно за его недолгую жизнь пришлось перенести столько тяжкого, что он на всю жизнь сохранит острое чувство непримиримой ненависти к фашизму. Вместе с другими он был пойман на улице, загнан во двор страшного дома на Малой Пана-совке, где помещалось так называемое «Вербовочное бюро», посажен в эшелон и увезен в далекий Брауншвейг, где ему было суждено в течение долгого года с утра до вечера грузить тяжелые, стокилограммовые мешки в речном порту.

Быстро-быстро, словно опасаясь, что кто-то оборвет его рассказ и не даст излить до конца наболевшее, Владимир рассказывал, как тяжело живется русским и украинцам в Брауншвейге, какие муки испытывают, в частности, те, кто попадает в 21-й штрафной лагерь, где людей беспощадно избивают и заставляют надрываться на непосильной работе.

С большим трудом Владимиру удалось вернуться обратно в Харьков: он заболел, и какой-то сердобольный немец помог ему получить разрешение на выезд. Добраться в родной город было нелегко. Уже началось наше летнее наступление, все пути были забиты встречными эшелонами, везущими раненых. Поезда стояли по нескольку часов на каждом полустанке. По бокам насыпи всюду валялись обгорелые остовы эшелонов, пущенных под откос партизанами.

Владимир радовался всему этому. Он все чаще вспоминал наказ, который ему дали его друзья, когда он уезжал из Брауншвейга на восток:

— Смотри же, помни, чью сторону надо держать!

И он стремился как можно дальше пробраться на восток, чтобы присоединиться к частям Красном Армии. Из Полтавы в Харьков поезда уже не шли: железная дорога была перерезана. Шофер попутной машины согласился взять с собой Владимира. Так он доехал до Валок, откуда надо было пробираться дальше. В Харьков Архипенко попал 15 августа. Мать спрятала его в подвале; там он просидел восемь дней. Только теперь паренек этот вышел открыто на улицу и сразу же поспешил в обком комсомола, чтобы узнать, как вступить добровольцем в Красную Армию…

Таких, как Владимир, немало в Харькове. Одни вернулись из Германии легально — после тяжелой болезни, другие бежали с каторги, хотя все знали, какая страшная судьба ожидает пойманных беглецов: или пуля в лоб и немедленная смерть, или посылка в штрафной лагерь и медленная, но неотвратимая гибель. Ненависть переполняет грудь этого юноши, ему хочется как можно скорее отправиться на фронт, и обком комсомола поможет ему осуществить его желание.

Солнце уже поднялось к зениту, когда мы собрались поездить на вездеходе по улицам города. Всюду, на каждом перекрестке, как и в первый день, — огромные толпы людей. Харьковчане останавливали машины, идущие на север, и требовали от проезжих самой подробной информации о том, как живет Москва. Вести были неплохие, и люди все веселее брались за дело.

Около одной из машин, окруженной тысячной толпой, мы увидели бухгалтера «Заготскота» Максименко, который громко читал вслух сводку Совинформбюро. Женщины слушали его затаив дыхание. Они так давно не видали советских газет! На переправе через Лопань был сметан на скорую руку неказистый горбатый мостик, и хотя по нему переезжать было довольно рискованно, машины шли сплошным потоком, не задерживаясь. А рядом уже строился стабильный прочный мост.

У служебного входа в театр имени Шевченко толпились актеры. Оказывается, гитлеровцы пытались вывезти театральную труппу, но большинство актеров попряталось, и с гитлеровцами уехали только их прислужники, вроде некоего Павлова, в прошлом бутафора, изгнанного из театра за воровство, а затем при немцах ставшего директором и художественным руководителем театра.

Сегодня в театр неожиданно пришел боец со значком гвардейца на груди, и сразу же несколько человек бросились к нему. Это был артист Баров, в прошлом настоящий художественный руководитель театра. Он ушел в марте нынешнего года с частями Красной Армии на восток. По счастливому стечению обстоятельств Баров сейчас снова попал в родной Харьков — зенитная батарея, в которой он служит, получила боевой приказ: занять позиции в районе города. Получив короткий отпуск, Баров примчался в театр.

Оставшиеся без всякого руководства актеры несколько растерялись, но замешательство это длилось недолго. Сегодня по совету Барова актеры сами взялись за учет костюмов и декораций, которые удалось припрятать в дни эвакуации. Тем временем представители труппы отправились договариваться с военным командованием о концертных выступлениях в частях.

Близится к концу второй день освобождения Харькова. Мы проезжаем городскими улицами, площадями, неведомыми переулками города-гиганта. Спускаются сумерки. За Холодной горой розовеет полоска заката. Остывает асфальт, раскаленный за день знойным августовским солнцем Украины. Грохот нашего наступления доносится издалека чуть слышно. Его можно уловить теперь только ночью.

По городским магистралям проходят запыленные пехотинцы, кровью своей завоевавшие своим дивизиям славное имя — Харьковские. На их солдатских гимнастерках лежит пыль степных дорог от меловых гор Белгорода и до полей Харьковщины. Грохочет по мостовой тяжелая артиллерия, зеленые стволы орудий украшены полевыми цветами. Проносится поток автомашин.

На перекрестках регулировщики в белых перчатках отдают честь воинам, отвоевавшим этот город. На ступени бронзового памятника Тарасу Шевченко девушки положили букеты алых пионов. А рядом в пыли тополевой аллеи валяется обломок фанеры с готическими буквами: «Площадь Адольфа Гитлера». Этим проклятым именем немцы назвали было пашу чудесную просторную площадь, которой теперь возвращено имя Феликса Дзержинского.

Жизнь города с каждым часом псе прочнее входит в обычное будничное русло, но атмосфера праздничной торжественности еще не утрачена, и люди, уставшие после дневной работы, стоят часами на главной, Сумской улице, приветствуя нескончаемый поток наших войск.

Сегодня вечером на площади Тевелева мы слышали, как ребятишки распевали перенятую у немецких солдат короткую ироническую песенку:

Эта песенка была популярна в Харькове. Немецкие солдаты вполголоса уныло пели ее под Белгородом, пели ее и в полуокруженном Харькове. Сам по себе этот факт многозначителен. Он убедительно говорит о том. как начинает изменяться настроение солдат Гитлера. Сколько городов им придется оставлять с этой грустной песенкой! И надо было слышать, как вдруг зазвучала их песенка сегодня на площади освобожденного города!

Сейчас ночь. Пожалуй, самое характерное сегодня для ночного Харькова — это глубокая, чуткая тишина на улицах, площадях и в парках. Но это не тревожная тишина, это мирный сон харьковчан, спокойствие, прочная, незыблемая уверенность в будущем города, который только что обрел свободу.

Сила организованности

25. VIII, 23 ч. 56 м.

Передаем беседу с комендантом города Харькова генерал-майором Н. И. Труфановым.

Сегодня третий день мирной жизни Харькова, и можно подвести некоторые итоги той большой работы, которая была проделана военными и гражданскими властями в целях установления нормальной жизни в этом огромном городе, являющемся второй столицей Украины.

Можно смело сказать, что в эти дни харьковчане и их освободители проявили исключительную организованность и четкость, и благодаря этому город уже на третий день освобождения начинает возвращаться к нормальному ритму привычной советской жизни.

Еще под стенами города кипел бой, еще немцы бросались в яростные контратаки, выполняя приказ Гитлера — обороняться на этом рубеже до последнего солдата, а неподалеку от Харькова уже шла согласованная кипучая работа будущих городских организаций, продумывавших до мельчайших деталей план установления в городе порядка и организованности. Уверенные в силе нашего оружия, организации Харьковской области заранее укомплектовали и подтянули к Харькову кадры работников городского хозяйства, специалистов. Изучались документы, показания людей, бежавших из города, о состоянии коммунального хозяйства, устанавливалось, какие объекты в первую очередь надо будет восстановить. Были подтянуты отряды регулировщиков уличного движения.

Мы, люди военные, заранее позаботились о решении задач, возникающих во всяком городе, только что оставленном противником: были выделены усиленные отряды минеров, саперов, С планами города в руках наши командиры часами изучали пути вероятного движения основных войсковых частей через город, прикидывали, где следует ожидать особенно неприятных «сюрпризов» от немецких минеров, какие мосты могут быть разрушены гитлеровцами при отступлении, и соответственно этому анализу давали задания своим саперам и минерам.

Каждый командир твердо знал, по каким улицам и площадям он поведет своих бойцов, где именно пролегают разграничительные линии его и соседних подразделений.

В 2 часа ночи на 23 августа передовые подразделения дивизий, ныне носящих имя Харьковских, начали втягиваться с жестокими уличными боями в городские кварталы, а в 7 часов утра была дана команда, которая привела в движение весь заранее сколоченный и подготовленный военный аппарат. В задачу аппарата входило по первому знаку обеспечить организованное вступление войск в освобождаемый город.

Первыми, как всегда, пошли минеры. Они вели разграждение путей, по которым двигались воинские части. Второй эшелон минеров вел общее разминирование по заявкам военных, а также мирных граждан, обнаруживавших мины, оставленные немцами, и доносивших нашему командованию об опасных очагах. Отряды саперов, шедшие с головными отрядами, быстро и умело наводили переправы через речки, пересекающие Харьков, — мосты были взорваны немцами. Переправы на основных направлениях были созданы буквально в течение нескольких часов, и притом такие, что они обеспечивали движение даже тяжелой артиллерии. Тут же началось строительство капитальных мостов. В этом деятельно участвовало гражданское население.

Вместе с войсковыми частями в город вошли отряды регулировщиков. Они сразу же заняли посты в точках, заранее намеченных на плане города. Аккуратные, подтянутые, в белых перчатках регулировщики четко направляли движение колонн транспорта, и сам вид их как бы говорил гражданам города, только что выходившим из подвалов: «Город вышел из боя, город начал жить мирной жизнью».

На улицах и площадях Харькова еще царило праздничное возбуждение, на каждом перекрестке шли летучие митинги, отовсюду навстречу бойцам выходили делегации с цветами, а в домах, только что осмотренных нашими минерами, уже начинали свою будничную кропотливую работу гражданские организации, прибывшие в город между 9 и 12 часами дня 23 августа.

Перед ними возникло множество сложных проблем. Сразу же выяснилось, например, что немцы оставили Харьков без всяких запасов продовольствия. Мы предвидели это и заранее подвезли на подступы к городу эшелоны с мукой и зерном. Теперь следовало все эти запасы перебросить в город, оборудовать пекарни — ведь хлебозавод, как и водокачку, как и электростанцию и другие предприятия, гитлеровцы разрушили, — быстро организовать распределительную питательную сеть и т. п.

Надо было принять меры, чтобы городские рынки продолжали бесперебойно работать. Центральный рынок открылся уже в 12 часов дня 23 августа, и жители, сидевшие много дней в подвалах, получили возможность приобрести здесь свежие огурцы, помидоры и т. д. Надо было немедленно взяться за учет уцелевшей жилищной площади. Таких будничных, прозаических, но жизненно важных для каждого большого города проблем рождалось множество. И хотя фронт был еще рядом, и тяжелые немецкие снаряды еще в течение нескольких часов рвались на территории города, нам приходилось вникать в эта проблемы и помогать гражданским организациям их решать.

В свою очередь, гражданские организации и сами мирные жители помогали нам, указывая наиболее удобные пути движения войск, помогая наводить переправы, рассказывая, какие важные объекты взорваны, где прячутся немецкие солдаты, не успевшие удрать из города. Помню, как по указаниям советских патриотов мы в первый же день выловили семерых гитлеровцев, переодевшихся в гражданскую одежду, — нам в комендатуру харьковчане принесли их список и точные адреса, причем под списком поставили свои подписи все жильцы дома, в котором пытались найти приют враги. Вспоминается еще один, несколько курьезный случай. В одном из домов в городе отчаянно кутила группа гитлеровцев. Пьяные, они не заметила, что город давно уже перешел в наши руки. Харьковчане указали бойцам квартиру, где пировали беспечные гитлеровцы, и их вытащили оттуда за шиворот.

С первых же часов пребывания наших частей в городе была четко поставлена караульная служба. Объекты, у которых должны были быть выставлены караулы, также были нами определены заранее. Теперь мирные жители Харькова помогли нам уточнить эти объекты. Они указывали, где находятся ценные склады, брошенные гитлеровцами, базы и т. д. Уже в 10 часов утра стояли караулы у военных объектов, у складов, у типографии, брошенной гитлеровскими пропагандистами на полном ходу. Здесь следует отметить инициативу комсомольских организаций, в первый же день приступивших к формированию истребительных батальонов, которые помогут нам нести караульную службу. Уже сегодня мы начинаем передавать взятые нами под охрану объекты местным властям.

В первую же ночь в городе начали функционировать ночные патрули, выделяемые как воинскими частями, так и милицией. Должен отметить, что в городе царит полный порядок, население соблюдает необходимую дисциплину, и никаких эксцессов ночью не было отмечено.

Когда в конце первого дня я объезжал город, всюду стояли посты милиции. Движение шло четко, организованно. Уже к вечеру последние обозы дивизий, проходивших через город на юг, покинули городскую черту.

К дому, где помещается городская комендатура, началось паломничество харьковчан. Нам приходится беседовать с сотнями людей, которые буквально засыпают нас вопросами. Одни настороженно спрашивали, навсегда ли ушли немцы; другие просили предоставить им хоть какую-нибудь работу, чтобы они не сидели сложа руки в такое горячее время; третьи горячо просили немедленно принять их в ряды Красной Армии. Нашим военным товарищам приходилось на первых порах быть и агитаторами, и организаторами, браться за сотни самых различных дел.

Городские организации очень быстро включились в кипучую созидательную работу. Уже к 12 часам 23 августа районные исполнительные комитеты, военные комиссариаты и другие организации обосновались на своих постах и приступили к работе. Они сразу же сняли с нас большую долю забот.

Сейчас в городе идет работа по учету предприятий, которые можно будет в какой-то мере использовать для налаживания производства. Быстро воссоздается сеть торгово-распределительных точек, открываются столовые, парикмахерские, сапожные мастерские.

Сегодня в двух кинотеатрах уже демонстрировались советские фильмы: «Секретарь райкома» и «Сталинград». В город приезжает концертная группа театра Вахтангова. В местных театрах идет регистрация артистов, которым удалось укрыться от принудительной эвакуации, проводившейся немцами, — в опере зарегистрировалось уже 130 человек, в театре Шевченко — около 110. Кстати сказать, актеры Харькова чувствовали на себе всю тяжесть фашистского ига — театры влачили жалкое существование. Гитлеровские надсмотрщики относились к актерам, как к рабочему скоту, и в театрах часто звучали пощечины. Одной из наиболее часто употреблявшихся мер взыскания было лишение и без того жалкого пайка.

С каждым днем и даже с каждым часом Харьков приобретает все более деловой вид. Все большая и большая часть населения находит себе работу. Перед харьковчанами стоят грандиозные задачи по восстановлению города, разрушенного гитлеровцами, и люди, которые на протяжении почти двух лет были выключены из творческой жизни, забыв о своих специальностях, заботились только о куске хлеба, занимаясь обменными операциями в деревне, теперь с большим жаром берутся за дело.

Поднимаются и первые ростки культурной жизни. Кончился страшный период Смутного времени, когда люди страшились произнести слово на родном языке, лишний раз выйти на улицу, поговорить вслух о Родине. Проявляя железную организованность, харьковчане уже заканчивают первый Период собирания сил и учета своих возможностей. Недалек тот день, когда Харьков снова станет одним из славнейших центров нашей индустрии и культуры.

Иго

26. VIII, 23 ч. 40 м.

На углу Пушкинской и Юмовской улиц Харькова стоит отлично сохранившийся двухэтажный дом. Стекла окон и обоих этажах до половины закрашены белой краской, как в бане. У подъезда аккуратной готической вязью выведена надпись: «Сант Пауль» — «Святой Павел». Но сразу же за дверью в прихожей — грязная порнографическая роспись, на которую нельзя глядеть без отвращения. Это был публичный дом, обслуживавший немецких летчиков. Оказывается, имя Святого Павла в Гамбурге носит квартал грязных ночных кабаков. И вот это же имя в Харькове!..

Когда перебираешь в памяти ворох впечатлений нынешних дней, просматриваешь наспех записанные в блокноте рассказы харьковчан, перелистываешь документы, брошенные немецкими чиновниками, перед глазами все чаще всплывает эта деталь — чинная, благопристойная надпись у подъезда, и мерзость, прикрытая именем святого. Она как бы символ поразительной по своему размаху и рекордной по циничности неутомимой деятельности гитлеровцев, поставивших своей целью унизить, заплевать, опоганить самую душу, самое сердце города.

Внешне все было чинно и благопристойно: жители Харькова могли ходить в театр, кино, читать ежедневную газету. Они могли поступить на службу, могли послать детей в школу. Но что за содержание вкладывалось гитлеровцами в каждое из этих понятии, столь привычных уху цивилизованного человека, и как, в сущности, гнусно и низко все это гитлеровское искусство — всегда и всюду делать белое черным, лгать, изворачиваться, денно и нощно оболванивать, опутывать мозг человека, вынимать из него душу и превращать его в автомат, в раба.

Руководитель управления пропаганды Харькова — «Эрика Пропаганда Штафель» — зондерфюрер Бек, лысый неврастенический толстяк, являвшийся на репетиции в драматический театр с парабеллумом у пояса, в редкие минуты благодушного настроения так разъяснял артистам свои задачи: «Мы перевоспитываем вас. Вы привыкли много рассуждать и много думать. Рассуждать вам вовсе не следует, а думать надо только о том, как быстрее и лучше выполнить то, что вам задано на день».

Целая армия немецких чиновников, коммерсантов, больших и маленьких фюреров была занята тем, что отучала людей думать, искореняла у них чувство собственного достоинства. С кем бы мы ни беседовали: со скульптором или с работницей пригородного совхоза, с актрисой или с уборщицей— от всех мы слышали одно и то же. Гитлеровский начальники всех рангов действовали совершенно одинаково — брань, кулак в зубы, палка, и тут же тошнотворно лицемерное разъяснение: «Это для вашей пользы».

В пригородном немецком имении директор, которого работницы прозвали «Холерой», бил женщин палкой за то, что они садились на телегу не так, как им приказывали, а по-своему, как привыкли.

В строительной конторе гнилозубый гитлеровец Вальтер, которого рабочие так и прозвали «Зубатым», избивал работниц «просто так» измерительным метром.

Зондерфюрер Бек, кичившийся своим меценатством, бил актеров и музыкантов по лицу кулаком «ради их пользы».

Все это именовалось воспитательными мерами.

Человека отучали думать. Человека приучали терпеть побои. Человека учили ходить, работать, жить от сих и до сих — ни дюймом дальше!

Со стены одного дома мы сняли объявление: «Внимание! Обращается особое внимание на то, что каждое гражданское лицо, которое без особого письменного разрешения соответствующих военных органов оставит свое местожительство, или не будет иметь постоянного местожительства, или будет задержано на дорогах вне города, подлежит строжайшему наказанию. Это относится и к лицам, у которых имеются разрешения, но которые будут обнаружены за пределами кратчайшего маршрута, указанного в их разрешении».

В этом приказе — гитлеровец во весь свой рост!

Фашисты любят болтать о любви к культуре и искусству. Они устроили в Харькове даже выставку «Чудесная Германия» — русским и украинцам показывали фотографии о том, как хорошо живут богатые немцы, чтобы рабы знали, на кого они работают, и трепетали перед ними.

— Германия! О, Германия — культурная страна! — говорил зондерфюрер Бек, избивая первую скрипку оркестра женщину Филонову.

А подленькая газета «Харькiвъянинъ» печатала издевательские заметки от имени интеллигентов, угнанных на каторжный труд в Германию: «Приобрел новую квалификацию. По профессии я художник-график. Таким и выехал прошлой зимой из Харькова в Германию. Четыре месяца я учился у немецкого мастера Гартмана, человека достаточно солидного и важного. Гартман научил меня другой профессии. Больше полугода я работаю самостоятельно электромонтером».

Гитлеровцы строили умиленные рожи, заставляя профессоров, учителей, художников браться за топор или лопату. «В Германии вполне достаточно интеллигентов для всей Европы. Вы позволяли себе роскошь, готовя слишком много специалистов. Здесь нам нужны руки, а не головы», — объяснял фашист Шталь инженерам Тракторного завода.

Мы видели женщину-врача, которая зарабатывала себе на пропитание тем, что собирала окурки, осторожно снимала с них папиросную бумагу, клеила крахмалом эти жалкие обрывки, адским кропотливым трудом делала из них гильзы и продавала на улице.

Мы разговаривали с одной из талантливейших женщин-скульпторов, чьи работы красовались на всесоюзных выставках. Она только что пришла из одной отдаленной деревни с мешком за плечами. Ее новой специальностью стал товарообмен.

Сколько таких встреч было в эти дни!

В порабощенном городе фашисты устроили для себя сеттльмент. Мы видели эти дома. Строительные команды отлично отремонтировали их, остеклили, провели туда электричество, водопровод. В котельных лежали запасы угля. Квартиры были прекрасно меблированы вещами, взятыми у харьковчан. В сеттльменте жили немецкие офицеры, купцы, чиновники со своими семьями, Представители немецких фирм в модных пиджаках и брюках-гольф важно разгуливали по Сумской, чувствуя себя вполне уверенно под бдительной охраной патрулей. Русским и украинцам под страхом смерти запрещалось входить в сеттльмент. Дома, где жили немцы, были обнесены колючей проволокой.

Немецкий капитал все глубже запускал свои щупальца на Украину. В Киеве уже работали отделения крупнейших немецких акционерных обществ, в частности фирмы Маннесмана. В Харькове гитлеровцы уже были пуганы в феврале, но к лету и здесь возобновил работу ряд мелких фирм, работавших по заказам военного командования.

Строительные конторы, дорожные фирмы, хозяйчики, эксплуатировавшие пригородные совхозы, переименованные в «государственные имения», плодились, как грибы. Этим летом немецкие предприниматели открыли в городе десять своих кафе и магазинов. Везде была примерно одинаковая организация дела: командовали представители фирм — дряхлые немецкие мастера, которых даже по тотальной мобилизации нельзя было взять в армию, а работали русские и украинские рабы, получавшие ничтожную оплату за свой труд. Хозяева получали большие барыши, и жизнь в сеттльменте текла, словно в раю.

Крупных заводов гитлеровцам так и не удалось восстановить. Тогда они занялись мелкими кустарными предприятиями. Немецкая газета писала: «После разрушения, которое в результате войны познала промышленность Харькова, домашние ремесла и ремесленная промышленность приобретают великое значение. Немецкий солдат уже знает изделия харьковских мелких предприятий. Знает их также и широкий рынок. Зимой на санках, а летом тачками харьковчане экспортируют на Полтавщину, Сумщину, Днепропетровщину собственного изделия ведра, тяпки, лопаты, выварки, пудру, брошки и прочий товар». Но «экспорт», который рекламировала немецкая газета, был настолько ничтожен, что, конечно, не мог играть сколько-нибудь существенной роли в экономике.

Рабочие и ремесленники Харькова упорно саботировали работу на оккупантов. Гитлеровцы отвечали на это глухое сопротивление высылкой людей на каторжный труд в Германию, — последний эшелон увез туда 2 700 человек 22 июля! Так как харьковчане всячески укрывались от мобилизации, оккупанты предприняли в июле поголовную регистрацию всего населения. В извещении обер-бургомистра О. Семененко было недвусмысленно сказано: «По распоряжению штандарткомендатуры лица, на паспортах которых после окончания регистрации не будет штампов 1943 года, будут рассматриваться как партизаны и подлежат соответствующим репрессиям». Но даже эта открытая угроза смертной казнью не запугала харьковчан. Люди укрывались от регистрации, чтобы их не угнали в Германию.

Верные своей политике лжи и подлога, гитлеровцы, сдавливая одной рукой горло харьковской интеллигенции и подавляя всякое проявление духовной жизни, другой щедро размножали декларации о том, будто они являются поборниками украинской национальной культуры. В помещении знаменитого театра имени Шевченко немцы разрешили наспех собранной труппе под тем же именем давать спектакли. Уже упоминавшийся нами зондерфюрер Бек любил при случае ввернуть словечко, что театр Шевченко является-де любимым детищем «Эрика Пропаганда Штафель» и что в этом — доказательство покровительственного отношения немцев к украинской культуре, которая якобы ставится ими выше русской.

В действительности имя Шевченко, конечно, было забыто в стенах театра. Театр не ставил украинских пьес. На его сцене главным образом шли оперетты и сборные концерты в стиле варьете худшего пошиба. Бек требовал, чтобы на сцене как можно меньше разговаривали и как можно больше пели и плясали, преимущественно в обнаженном виде.

Вчера актеры театра, которым удалось укрыться от насильственной эвакуации, проводившейся отделом пропаганды еще 8 августа, с чувством горечи рассказывали нам, как готовился последний спектакль — оперетта Легара «Голубая мазурка». По распоряжению Бека были убраны все диалоги и вставлены двадцать балетных номеров, не имевших никакого отношения к развитию сюжетной канвы спектакля. «Все равно наши солдаты не понимают вашего языка», — равнодушно сказал он актерам, попытавшимся заметить, что в таком виде спектакль будет просто нелепостью.

Спорить с Беком было небезопасно. Люди, осмелившиеся возражать, немедленно штрафовались — у них на неделю отбирали паек. А так как «штрафные» пайки поступали в личное распоряжение Бека, он каждую неделю педантично штрафовал двух-трех актеров.

На репетициях Бек, приходивший в театр с переводчиком, требовал, чтобы все сцены, независимо от их содержания, разыгрывались в быстром темпе. Какие-либо паузы строжайше запрещались. Зондерфюрер желал, чтобы актеры играли в солдатском темпе, и они маршировали по сцене, как заведенные, а он благодушно покрикивал: «Шнель, шнель!» («Быстрей, быстрей!»)

Часто уже готовые спектакли запрещались отделом пропаганды, так как в последнюю минуту Бек решал, что они скучны и неинтересны для немецких солдат, на которых главным образом и ориентировался театр. Так были сняты с репертуара оперетты «Коломбина» и «Фраскита». Работников театра заставили бегать по городу и заклеивать уже вывешенные афиши табличками, на которых сообщалось, что в театре пойдет «разнообразный концерт».

В последние дни Бек носился с мыслью о постановке пьесы на немецком языке. Однако внезапная эвакуация заставила его забыть о всех планах. Зондерфюрер кулачными расправами с артистами пытался принудить их к эвакуации, но лишь 8 человек из 130 артистов и обслуживающих работников покинули Харьков.

Театр имени Шевченко был единственным, куда пускали русских и украинцев, и то не каждый день. Харьковчане могли появляться в партере только два раза в неделю, а по средам их вовсе не пускали в театр — он полностью предоставлялся немцам. Театр оперы в течение двух лет был закрыт для русских и украинцев. Он находился в подчинении роты пропаганды и обслуживал исключительно немецкие воинские части. Кроме этих двух театров, в городе было еще варьете под названием «Бюнте бюне», в котором выступали исключительно немецкие актеры и актрисы. Туда доступ местному населению также был запрещен.

Гитлеровцы последовательно насаждали в здоровом советском городе всю гниль и нечисть, свойственную их блудливой породе. Они стремились растлить, изуродовать души наших людей, сдавленных двойным прессом террора и пропаганды. Загоняя людей в мастерские частных хозяйств и ставя их в полную зависимость от новоявленных хозяев, оглушая харьковчан громкой болтовней радиорупоров, источающих потоки чудовищной лжи, заставляя специалистов отрешаться от своих любимых творческих дел и становиться чернорабочими, фашисты старательно пытались привить советскому человеку нравы, привычки и психологию немецкого бюргера. Они рассчитывали в конце концов сломить его характер, подчинить его своей воле. Может быть, именно поэтому здесь с такой последовательностью и циничной откровенностью возрождали проституцию, воровство, взяточничество.

Страшнее всего и гнуснее было массовое насаждение в городе домов терпимости.

Вначале мы упоминали об одном из таких гнусных учреждений, носившем имя Святого Павла. Мы видели его, говорили с людьми, живущими в соседних домах. На глазах у них разыгрывались страшные, полные глубокой трагичности сцены, когда гитлеровцы пригоняли сюда взятых обманом в городе девушек. Им говорили, будто их приглашают на работу в кафе, и только здесь, когда захлопывались ворота, у которых стоял немецкий солдат с автоматом, объявляли, в чем будут заключаться их обязанности.

Попав однажды в дом «Святого Павла», девушки исчезали бесследно. Их лишали имени, фамилии. Каждой давали кличку. На дверях комнат мы видели сохранившиеся таблички: «Тамара», «Антони», «Мари»… И только в день эвакуации женщинам, заключенным в это страшное заведение, разрешили вызвать матерей и детей, чтобы проститься.

— Если бы вы только слышали крики, которые раздавались тогда! — с горечью говорил нам старый механик Григорий Дмитриевич Жевахов. — Помню, одна с Москалевки — статная, красивая женщина — прощалась с сыном и с матерью. Плачет, волосы на себе рвет. Сын кричит: «Мама, не уезжай!» — а немецкий автоматчик ее уже в машину тащит. Их на аэродром увезли, а потом самолетом куда-то всех отправили.

Невыразимо тяжело, горько рассказывать обо всем, что творилось в доме «Святого Павла», но это необходимо сделать, — весь народ наш должен знать, до какой степени низости и одичания дошли фашисты, каким унизительным издевательствам подвергают они советских женщин. Документы, оставленные впопыхах гитлеровцами в доме «Святого Павла», — еще одна улика против этих оскотевших извергов.

Вот выдержка из «Правил поведения членов заведения»— полностью эти правила не поддаются воспроизведению в печати, настолько они омерзительны: «Точное появление к началу работы является законом. Все распоряжения и указания предводительницы заведения должны быть в точности исполнены. Девушки отвечают за оборудование и белье. Следует избегать каких бы то ни было разговоров через окно о заведении. Нарушители порядка будут караться пересылкой в рабочий лагерь».

«Рабочий день», о котором говорится в этих правилах, длился с 2 часов дня до глубокой ночи. Из дома «Святого Павла» разносились далеко по окрестным кварталам плач и стоны девушек, истязаемых гитлеровскими солдатами. Во дворе стояла длинная очередь равнодушно ожидавших летчиков Геринга со специальными пропусками в руках.

Все это трудно, почти немыслимо представить себе, не побывав здесь, не поговорив с очевидцами и жертвами фашистского «нового порядка», не просмотрев своими глазами многочисленных документов, оставленных гитлеровцами при поспешном отходе.

Пройдет еще много времени, пока во всей полноте выяснится картина всего, содеянного племенем Гитлера в нашем городе, Но уже сейчас, когда мы идем по горячим следам событий, отчетливо выясняется дьявольски коварный и жестокий замысел, который фашисты осуществляли с методичной последовательностью на протяжении многих месяцев— оболванить, принизить советского человека, переделать его так, чтобы он стал таким же покорным автоматом, существом без духовных запросов, без собственной воли, с чисто животными инстинктами, как солдат гитлеровской армии.

Эта задача решалась повсюду— от завода, где за рабочим следил надсмотрщик с палкой в руке, до кинотеатра, в котором демонстрировались низкопробные агитки, и «биржи труда», где людей, задержанных облавами, сортировали, словно рабочий скот для посылки на работы.

Товарищ Сталин сказал, что фашистское иго хуже ига татарского. Всю глубину этих слов особенно наглядно представляешь себе именно теперь, когда мы увидели на примере крупнейшего из всех, когда-либо освобождавшихся нами городов, что представляет собой это иго в применении к богатейшему центру культуры, науки, техники, индустрии. Тяжкое, гнетущее иго литыми оковами стягивает Украину, жмет ее онемевшие члены, не дает перевести дух.

Внешне, что ж, Харьков выглядит, невзирая на многочисленные разрушения, по-прежнему привлекательно: чистый асфальт, много зелени, тишина в глухих переулках, заросших садами. Но вот пройдешь дворами, в которых от домов остались пустые бетонные задымленные коробки, оглянешь железнодорожные пути, заросшие лебедой, встретишь в центре города пустырь, заваленный грудами битого кирпича, поговоришь с людьми, наблюдавшими в течение двух лет методическое физическое и моральное разрушение Харькова, — и у тебя рождается такое ощущение, словно перед тобой какой-то огромный провал, бездна, в зияющей пустоте которой тысячи и десятки тысяч искалеченных человеческих судеб.

Гитлеровцы ограбили город материально. Они увезли из него трамвайные провода и бронзовые скульптуры, решетки садов и примусы. Только зелень каштанов красит улицы. Придет осень, оголятся бульвары, и город предстанет перед нами в страшной своей наготе— разбитый, разъеденный ржавчиной, искромсанный.

Гитлеровцы ограбили город и духовно. Они отняли у людей радость творческого труда, превратили их в рабочий скот. Они подменили культурную жизнь Харькова балаганом. Они дали волю порокам и сделали все, чтобы пороки расцвели. И этот духовный грабеж оказался страшнее и губительнее всего — ужаснее виселиц, сильнее расстрелов и взрывов. Он омертвлял души людей, глушил в них творческую искру.

Сегодня Харьков снова свободен. Люди, вышедшие на улицы, встретившие своих ровесников в военных погонах, прочитавшие впервые после долгого перерыва советские газеты, услышавшие снова советские песни, узнавшие обо всем том, что так долго скрывали от них гитлеровцы, широко раскрывают глаза, полной грудью вдыхают чистый воздух и невольно спрашивают себя: не сон ли все это?.. Но жизнь идет своим чередом, город постепенно втягивается в нормальный рабочий ритм, и люди, освобождаясь от страшного кошмара, который давил на их мозг, начинают светлеть, оживать, на их лицах появляются улыбки.

Пройдет еще немного времени, Харьков окончательно оправится от перенесенной им тяжелой болезни, и страшная повесть о тяжком иге станет достоянием истории.

* * *

К сведению редакции. Просим учесть, что материалы на эту же тему переданы Островским в «Известия». Поэтому медлить с опубликованием нельзя. Тему надо было решать именно в этом плане, потому что здесь особенно остро чувствуется след глубокой моральной диверсии, которую гитлеровцы предприняли на Украине.

Там, где говорится, как фашисты физически изуродовали город, надо обязательно вставить две детали.

Первое — посреди площади Дзержинского, некогда самой оживленной в Харькове, самой красивой и одной из лучших по гармоничности ансамбля в мире, а ныне совершенно мертвой, сейчас растет поле подсолнуха — там, где раньше были газоны и клумбы.

Второе — возле Дома писателей харьковчане вспахали на коровах улицу и посадили на ней огороды.

Ожесточение

27. VIII, 22 ч. 30 м.

К сведению редакции. Весь день до позднего вечера были в полку, действующем на самом трудном участке, — за районом Холодной горы, где до сих пор держались гитлеровцы. Передаю очерк, показывающий острый характер нынешних боев в районе Харькова. Привет.

* * *

Этот четырехэтажный каменный дом — последнее здание на окраине Харькова. Когда-то здесь был медицинский институт. В полуразрушенных гулких комнатах известковая пыль плотным окаменевшим от времени слоем покрыла классные доски, студенческие скамьи, пустые стеклянные колбы на подоконнике.

От наших шагов с писком срываются с потолка летучие мыши, поднимая едкую, удушливую пыль. За дверью, на которой еще сохранился пожелтевший кусок картона с надписью «Кабинет анатомии», спят разведчики, вернувшиеся на рассвете из тыла немцев.

Выше, на чердаке, у полуразрушенной газовой камеры института помещается наблюдательный пункт командира взвода разведки тяжелых пушек лейтенанта Карпеева — невысокого веселого паренька-дальневосточника.

Если бы вас, не предупредив, привели к этому дому, вам трудно было бы заметить в первые минуты, что отсюда до противника только 800 метров. Вот и мы чуть было не проскочили через этот рубеж. Поставив свой вездеход у здания, которое показалось нам пустым, и прислушавшись к обманчивой тишине, мы пустились было резвым шагом вперед, в надежде встретить кого-нибудь, кто сказал бы нам, что тут к чему. И вдруг откуда-то из подвала раздался чей-то голос: «Идиоты!.. Стойте! Сейчас вас убьют…» Мы повернули бегом обратно, и это было как нельзя более своевременно: по булыжнику защелкали пули, и вскоре неподалеку шмякнулась мина.

Укрывшись за углом, мы перевели дух. Снова стало тихо, и мы вошли в дом медицинского института, где и наткнулись на разведчиков.

И сейчас, когда мы осматриваемся по сторонам с высоты наблюдательного пункта Карпеева, нас больше всего поражает именно эта обманчивая тишина. Здесь не в первый раз закипают ожесточенные бои, и местные жители, привыкнув к превратностям боевой обстановки, продолжают заниматься своими будничными делами. Вон там, внизу, в овраге, узенькими тропинками идут женщины с ведрами. Пригибаясь, пробежали на огород девушки. Старик копает картошку и не спеша складывает ее в мешок. В нескольких домиках дымятся трубы.

Как-то не верится даже, что каждый метр земли здесь начинен военной техникой и что в любой момент может вспыхнуть жестокий бой. Но вот Карпеев, в прошлом художник книжного дела, показывает нам свои огневые и разведывательные схемы, и мы начинаем глядеть на этот мирный пейзаж совсем другими глазами.

На кальку аккуратно нанесены каждый заметный дом, каждый холм, каждое отдельное дерево. Рядом — условные знаки, хорошо понятные военным людям. Всматриваешься в них, и перед тобой отчетливо вырисовывается линия обороны гитлеровцев, разведанная нашими людьми. Сейчас эта линия проходит вон там, в 200 метрах за рекой, — наши части ее форсировали 24–25 августа, но далеко продвинуться не смогли. Гитлеровцы контратаковали, ворвались снова а Куряжанку, Гавриловну, Подсобное хозяйство, но были остановлены.

Прямо перед нами — поселок Минутка и деревня Гуки. На подступах к ним лежит наша пехота, готовая к штурму.

Артиллерийская подготовка начнется в полдень, и сейчас озабоченный Карпеев снова и снова уточняет свои схемы, готовя необходимые данные по целям для артиллеристов. Он здесь находится уже четыре дня и успел наизусть заучить каждую деталь расстилающегося перед нами ландшафта.

Вот он, этот ландшафт. Асфальтированное шоссе проходит мимо здания института, мимо маргаринового завода и окраинных домиков и резко сворачивает вправо, вдоль полотна железной дороги и тихой неширокой речушки, которая змеится на широком лугу. Слева — городские кварталы, поднимающиеся ступенями на самый гребень Холодной горы с кирпичной водокачкой на вершине. Невдалеке по окраинной улице — передний край. Справа немцы занимают несколько домиков на лугу, и прямо впереди — там, где шоссе делает крутой поворот, за рекой, — небольшая деревушка, утопающая в садах. Дальше начинается обширный скат высоты, где ровными рядами лежат снопы сжатого хлеба.

Когда сличаешь открывающийся перед тобой пейзаж с разведсхемой и находишь отмеченные на бумаге ориентиры, карта как бы оживает. Вот отдельный белый дом, чуть видный отсюда. За его стенами засечена немецкая минометная батарея. Два красных дома с кирпичной оградой — на рассвете здесь было замечено движение автомашин. Весьма возможно, что в одном из этих двух домов стоит орудие, бьющее по нашим позициям прямой наводкой. Курган на гребне высоты. Там наблюдательный пункт противника. За мачтой линии высокого напряжения ночью были отмечены вспышки дальнобойных батарей. И, наконец, последний ориентир, самый заметный, — высокая водокачка на горе в конце сельской улицы, круто спускающейся к реке. Там, у подножия этой кирпичной башни, — осиное гнездо пулеметчиков. Оттуда гитлеровцы обстреливают шоссе, здание института и подходы к реке.

Как мы уже сказали, упорная борьба на этих рубежах идет уже четвертые сутки. Выбитые из Харькова остатки немецких дивизий — смертники, как их здесь называют, — зацепились за очень выгодные позиции и с отчаянием людей, обреченных на гибель, пытаются любой ценой задержать продвижение советских войск.

Разведчики, которые сейчас спят в кабинете анатомии, принесли донесение о подробностях боя, завязавшегося минувшей ночью. 18 наших бойцов ворвались в немецкие окопы, перебили передовую группу противника, закрепились и сильным огнем встретили гитлеровцев, немедленно бросившихся в контратаку. На горсточку наших храбрецов шло одновременно с трех сторон до 200 немецких солдат. Около 100 из них остались лежать на широком лугу. С наблюдательного пункта сейчас видно поле, усеянное серозелеными трупами. Они буквально устилают землю.

В такой ожесточенной окопной борьбе и прошли целых три дня. Сутки считались удачными, если удавалось захватить выгодный дом, удобную траншею, разбить артиллерийскую батарею врага. Все это имело одну цель — подготовить плацдарм для сегодняшнего наступления. И сейчас, когда подходит к концу кропотливая работа саперов, пехоты, артиллеристов и близится час атаки, все явственней чувствуется напряженное ожидание. Это затишье перед бурей.

С наблюдательного пункта хорошо видна наша пехота, лежащая на лугу за железнодорожным полотном. В тени здания института, под балкончиком, артиллеристы наводят тяжелую пушку. За соседними кирпичными домами рабочего поселка притаились танки генерала Ротмистрова. Вся эта масса людей, техники, огня придвинута вплотную к переднему краю. Тяжелые орудия, например, стоят на прямой наводке в 800 метрах от противника, впереди командного пункта полка!

Медленно, томительно течет время, приближаясь к часу атаки. В соседнем пятиэтажном доме мы встречаем старых знакомых — офицеров полка подполковника Прошунина, входящего в состав 89-й гвардейской Белгородско-Харьковской дивизии. С ними мы, как помнит читатель, встречались уже много раз: и в боях под Белгородом, и на военных дорогах к Харькову, а утром 23 августа — на площади Феликса Дзержинского. Этот полк первым ворвался на улицы Белгорода и первым прошел по харьковским площадям. Вчера в Харькове гвардейцам вручили ордена за взятие Белгорода, а сегодня они наступают дальше.

Полк готовился к атаке. На командном пункте обычная картина последних лихорадочных минут перед боем: связисты, пригибаясь, торопливо уходят ходами сообщений в батальоны и роты; непрерывно звонит телефон — из батальонов и с артиллерийских подразделений, поддерживающих сегодня полк, докладывают: «Все готово». Подполковник внешне весел, разговорчив, но все время чувствуется, что он думает только об одном — о предстоящем бое, мысленно еще и еще раз проверяя, все ли предусмотрено в плане атаки на сильно укрепленные рубежи. Волнение командира понятно — ведь это первая атака широкого масштаба после незабываемого дня 23 августа, когда 89-я дивизия стала Белгородско-Харьковской. Обеспечить успех полка в сегодняшней атаке — дело личной офицерской чести гвардейцев…

Полдень. Раздается первый залп артиллерии. Вздрогнули каменные стены здания, тонкая пыль повисла в солнечных лучах, пробивающихся сквозь узкие трещины. Эхо выстрелов многократно отдалось в гулкой пустой каменной коробке. Не успело оно затихнуть, как снова сверкнуло пламя, и вот уже сотни орудий непрерывно грохочут слева и справа, поднимая вихри горячего воздуха. С балкончиков видны орудия, ведущие огонь от соседнего дома, еще дальше — за шоссе и в саду справа. Куда ни взглянешь, над кустами и хатами, за заборами деревень, превращенных противником в укрепленные узлы, поднимаются голубоватые дымки разрывов.

1 час 25 минут. Уже многие сотни снарядов обрушились на деревушки и высоты, занятые гитлеровцами. Вначале можно было еще различать отдельные взрывы, но сейчас Минутку и Гуки затянуло сплошным серым облаком дыма и пыли. Иногда над этой серой пеленой взлетают комья глины, какие-то обломки; вырастает высокое оранжево-бледное пламя, и земля вздрагивает от тяжелого взрыва. Наблюдатели отмечают; взлетел на воздух еще один склад боеприпасов.

В непроницаемой пелене чуть светится пламя горящих хат. Через полчаса наш артиллерийский огонь ослабевает. Пушки бьют теперь только по заранее засеченным целям. Начинают оживать дальние, скрытые за холмами, батареи гитлеровцев — они огрызаются. Но наши артиллеристы, закончив шквальный налет, немедленно перетащили орудия на другие, заранее подготовленные позиции, и уже с новых мест ведут методический уничтожающий огонь. Немцы стреляют по пустому месту, но довольно точно — уже несколько снарядов разорвались в садике, метрах в ста от нашего наблюдательного пункта, там, где десять минут назад стояла наша минометная батарея.

Атмосфера боя накалилась. Артиллерийская дуэль крепчает, немецкие снаряды и мины рвутся все чаще.

13 часов 50 минут. Командир полка следит в бинокль за полем боя. От напряжения у него дергается щека. Он видит, что уцелевшие немецкие автоматчики вернулись из подвалов в окопы на окраине Минутки и подняли неистовую трескотню, обстреливая каждый дом, каждый метр земли на нашей стороне. Вот автоматная очередь впилась в кирпичную стену рядом с нашим наблюдательным пунктом. Значит, несмотря на наш шквальный артиллерийский обстрел, немцы сохранили свои силы и не собираются дешево отдать выгодный рубеж. Предстоит напряженная атака в условиях тактического преимущества немцев: деревня, которую должен взять полк, находится за рекой, между занятой противником группой домов на лугу и окраиной населенного пункта, где, по данным наблюдателей, стоят немецкие минометные батареи.

13 часов 55 минут. Вызвана наша авиация. Она бомбит и обстреливает позиции противника, а тем временем гвардейцы поднимаются и бросаются в атаку. Они идут вперед под фланговым огнем. Но приходится решиться и на это: Минутка — важный пункт в системе обороны врага, потеряв ее, немцы неминуемо вынуждены будут отвести и фланги.

14 часов. Пехота совершила первый бросок. Бойцы, наступающие на правом фланге, еще ночью перебрались через реку и лежали всего в 80 метрах от немецких траншей. Теперь они бросились к проволочным заграждениям, вырывают колья, перепрыгивают через колючую проволоку и, не сгибаясь, бегут к крайним домам Минутки.

На левом фланге солдаты вброд переходят неглубокую речушку. Немцы отлично видят нашу пехоту с высот и ведут по ней яростный пулеметный огонь. Нам видно, как пулеметные очереди поднимают на сухой земле цепочки пыльных столбиков. В глубине чердака одного сарая вспыхивают яркие огоньки — вероятно, там засел автоматчик.

14 часов 30 минут. Первая попытка ворваться в деревню не удалась. Гвардейцы лишь улучшили свои позиции. Но уже чувствуется где-то вблизи нетерпеливо ожидаемый каждым командиром момент боя, когда солдатам удается сломить пружину сопротивления врага… В такой момент высвобождается вся накопленная в солдатских сердцах ярость и сила, и наступающие рвутся вперед, сметая все на своем пути. Ни в коем случае нельзя упустить этот момент! И командир полка приказывает по телефону командирам батальонов: «Вперед! Людей беречь, но двигаться только вперед!» Вся сложная организация боя подчиняется сейчас одной цели: развить наметившийся успех. Вновь грохочут орудия, и вновь облака пыли и дыма повисают над Минуткой.

15 часов 30 минут. Под прикрытием артиллерийского огня из-за домов выходят танки генерала Ротмистрова и на полном ходу устремляются по шоссе к реке. Там, где полотно железной дороги было взорвано немцами, танки осторожно протискиваются через узкую брешь и резко сворачивают влево, под укрытие рощицы.

16 часов 40 минут. Подполковник Прошунин вызвал к телефону одновременно всех трех командиров батальонов: «Немедленно открыть частый ружейно-пулеметный огонь по переднему краю противника и затем — всем составом на решительный штурм!»

Три танка стремительно вырываются на луг к деревне. Стальные громады тяжело плюхаются в реку, поднимая тучи сверкающих брызг, и вот уже они выползают на противоположный пологий берег. То там, то здесь поднимаются облачка пыли — это гитлеровцы бьют по танкам бронебойными снарядами. Ночью саперы разминировали кратчайший путь к деревне через луг, и теперь танки идут в кильватер узкой просекой в минном поле. Им чудом удается проскочить.

Первый танк уже миновал цепь нашей пехоты. Вот он с ходу проскочил первые дома Минутки и скрылся в глубине сельской улицы. Вторая машина остановилась на окраине. Она обстреливает немцев, укрепившихся на огороде. Передовая цепь гвардейской пехоты, выполняя приказ командира полка, поднялась во весь рост, чтобы как можно быстрее пробежать последние 30 метров, отделяющие ее от деревни. Заместитель командира полка майор Глаголев, наблюдающий за пехотинцами в стереотрубу, кричит, охваченный азартом боя: «Давай, ребята, давай, хлопцы!..»

Фигурки людей, мелькающие в дыму пожаров и разрывов, приковывают к себе внимание всех офицеров, находящихся на командном пункте. Там, среди наступающих, их друзья, товарищи, с которыми они прошли тяжелый, по славный путь от предместий Белгорода до этих безыменных холмов.

Ведет свой батальон знаменитый в полку двадцатитрехлетний майор Олимпий Южанинов, первым ворвавшийся и в Белгород и в Харьков. Теперь его батальон первым врывается в деревушку Минутка. Южанинов представлен уже к третьему ордену.

Там же прославленные командиры батальонов тридцатилетний капитан Рындин и двадцатидвухлетний капитан Михнович.

Там, в самом пламени боя, комсорг полка младший лейтенант Барский, получивший только вчера орден Красной Звезды.

Там, на узких деревенских улицах, дерутся танкисты генерал-лейтенанта Ротмистрова, отличившиеся в боях за Харьков.

16 часов 05 минут. Ожесточение боя достигло наивысшего уровня. Уже трудно различить тонкий вой шестиствольных минометов, глухие взрывы гранат, резкие удары противотанковых пушек, деловитое постукивание автоматов — все слилось в одну яростную симфонию боя, в один бешеный взрыв натиска и сопротивления, от которого содрогаются массивные каменные стены зданий и в воздух взлетают десятки тонн сухой, каменистой земли.

Мы видим, как среди нашей пехотной цепи взрывается мина. Трое падают. Двое, встав, бегут дальше, третий остается лежать. Убит?.. Проходит несколько минут… Солдат пошевелился, отполз в воронку и выпустил в сторону немцев диск. Он стреляет, видимо, не будучи в силах подняться на ноги. Подоспевшие санитары оттаскивают его в безопасное место.

16 часов 15 минут. С левого фланга в Минутку ворвались еще два наших танка.

16 часов 44 минуты. Батальон Михновича ворвался в траншею гитлеровцев и ведет рукопашный бой.

17 часов 00 минут. Наступил долгожданный момент перелома: немцы дрогнули! Майор Южанинов сообщил по радио, что почти весь его батальон втянулся в деревню.

— Мои окопы только что накрыл шестиствольный, — слышится в микрофоне глуховатый голос Южанинова. — Но никто, к счастью, не пострадал. Все успели уже войти в деревню. Продолжаю наступать, выхожу на южную окраину…

В эту минуту мы видим в бинокль на окраине Минутки волнующую сцену: навстречу первым бойцам, перебегающим улицу, из крайнего дома выходит женщина в белом платье и бросается к своим, к русским, к освободителям.

Дым пожарища заволакивает на время деревню. Но вскоре он рассеивается, и мы видим, как под разбитой крышей каменного здания школы в деревне, еще затянутом пылью от разрывов, уже трепещет алый флаг освобождения.

Развивая наступление, наши войска движутся дальше, к охваченному пламенем Песочину. Гитлеровцы стремительно откатываются.

Харьковская трагедия

28. VIII. 21 ч. 10 м.

К сведению редакции. Передаю корреспонденцию, которую нужно обязательно дать в завтрашнем номере газеты. Аналогичный материал передан другими корреспондентами.

* * *

Где взять слова, чтобы рассказать о том страшном и чудовищном, что мы увидели и услышали сегодня? Об этом очень трудно писать — горе и ярость перехватывают горло…

Женщины, показывавшие нам могилы 800 солдат и командиров, замученных гитлеровцами, плакали навзрыд. За минувший год сердце русского человека, идущего по освобождаемой земле, изувеченной фашистами, вобрало в себя столько горя, что, казалось бы, ничто уже не может сравниться с увиденным. Но и на этот раз мы были глубоко потрясены.

Сегодня в кровавую книгу преступлений гитлеровского «нового порядка» вписывается новая страница — быть может, самая страшная из всех занесенных в нее до сих пор.

Проходишь по обширному двору Клинического городка на улице Тринклера, видишь сравненные с землей могилы погибших, обгорелые кости под обломками сгоревшего здания госпиталя, следы пуль на бетонном подъезде, и все же как-то не верится, не укладывается в мозгу, что в центре одного из крупнейших европейских городов в мартовские сумерки 1943 года было расстреляно и заживо сожжено около 800 раненых русских людей. Но это правда, беспощадная правда…

Клинический городок в центре Харькова. Это до 20 каменных корпусов, где в мирное время помещались больницы, клиники, медицинские исследовательские институты. В период, когда наши войска этой зимой занимали город, здесь размещались первый и третий армейские госпитали. При отступлении из Харькова в условиях оттепели и бездорожья не удалось полностью эвакуировать раненых, и 808 человек — преимущественно тяжелораненых, для которых перевозка была связана с риском для жизни, — остались в корпусах Клинического городка. Героическими усилиями медицинского персонала некоторых раненых удалось перенести на частные квартиры. Часть тяжелораненых была спущена в подвалы Медицинского института: врачи боялись воздушной бомбардировки.

Но опасность была совсем иная. 12 марта, около 4 часов дня, к госпиталю подъехали три автомашины с солдатами и офицерами эсэсовской дивизии «Адольф Гитлер». По приказанию офицеров солдаты рассыпались по корпусам. С этой минуты и до наступления темноты на территории Клинического городка не утихали крики и стоны раненых, выстрелы, вопли сгоравших заживо…

Вот у здания терапевтического отделения заросшая бурьяном могила длиной шесть-семь метров. Циничность палачей дошла до того, что они рядом с могилой своих жертв поставили уборную. Сестра первого отделения 3. В. Лободовская рассказала нам, как расправились фашисты с ранеными, находившимися в этом здании.

Солдаты во главе с офицером прошли по палатам и приказали выносить раненых во двор. В это же время другие эсэсовцы с пистолетами в руках заставили мирных жителей вырыть широкую яму у забора, метрах в двадцати от главного входа. Те раненые, которые еще могли двигаться, сами сползали вниз. По коридорам, по лестницам тянулись вереницы окровавленных, забинтованных людей. «Куда нас? — спрашивали они друг друга. — Наверное, в другой корпус?..»

Зоя Лободовская узнала здесь своих знакомых — танкиста Василия Горбачева, семнадцатилетнего разведчика Андрея. На носилках пронесли летчика Сашу, который уже четыре дня лежал без сознания. Все это были попавшие в плен раненые, неприкосновенные по международным правилам Красного Креста. Но в эти минуты во дворе уже загремели первые выстрелы. Эсэсовцы пристреливали раненых прямо у ямы и сбрасывали их туда.

Жители, выносившие тяжелораненых, в ужасе бросались прочь, но сейчас же вслед им загремели выстрелы и автоматчики погнали женщин обратно. Бойцы и командиры, еще находившиеся в здании, услышав выстрелы и крики своих товарищей, поняли, в чем дело. Некоторые прыгали из окон на улицу, разбивались о плиты тротуара. Другие, ползли в темные подвалы, в надежде спастись там. Но эсэсовцы методично обшаривали каждый уголок здания, и в яме росли страшные пласты из мертвых людей. Иногда из глубины могилы раздавался стон, крик. Тогда автоматчик давал вниз длинную очередь. Скоро яма была заполнена. Трупы забросали сверху тонким слоем земли. Рядом лежали десятки непогребенных расстрелянных. Выстрелы слышались в самом здании, где эсэсовцы добивали полуживых людей.

Офицер приказал женщинам переносить убитых в подвалы сортировочного отделения и рядом рыть новые могилы.

Здесь же у забора были расстреляны раненые, находившиеся в соседнем детском отделении. Некоторых пристрелили в подвалах детской клиники…

Страшно писать и читать такие строки, но гораздо тяжелее видеть следы этой чудовищной бойни, проходить по земле, где умерщвлены наши отцы, братья, товарищи, защищавшие Родину, выполнившие до конца свой солдатский долг; тяжело видеть вот эти невысокие холмики, бурьян над могилами павших, следы пуль на бетоне подъездов.

Нам показали выщербленные пулями крыльцо глазного отделения. Вера Ивановна Крейденко и шестнадцатилетний Виктор Катков были свидетелями расстрела на этом крыльце. Гитлеровские солдаты вытаскивали раненых через эти двери. Здесь стояли автоматчики и эсэсовский офицер с перевязанной головой. Раненых клали на бетон. Офицер тщательно прицеливался, стрелял и после каждого выстрела кричал: «Шнель, шнель!» Автоматчик охранял палача.

Убитых вместе с ранеными, лежавшими в детской клинике, отвозили на подводах в подвалы сортировочного отделения — эсэсовцы были не в состоянии расстрелять всех 800 беззащитных людей, и они сваливали живых и мертвых в одну кучу.

Раненые бойцы и командиры, находившиеся в глазном отделении, узнав о расстреле в соседних корпусах, через санитарку Иру Пономаренко передали эсэсовскому офицеру письмо с протестом против истребления своих товарищей, требовали в соответствии с международными правилами Красного Креста сохранить жизнь раненым. Офицер прочитал письмо, написанное на немецком языке, усмехнулся и приказал солдатам поторапливаться: уже темнело…

Когда шаг за шагом восстанавливаешь картину преступления, поражает методичность палачей, заранее подготовивших это злодейское массовое убийство: каждый солдат и офицер заранее знал свои обязанности и выполнял их с точностью. Ничто не могло тронуть палачей: ни стоны людей, ни плач женщин, ни хрипение умирающих. Они получили приказ расстрелять раненых до темноты и делали все, чтобы его выполнить. И когда эсэсовцы убедились, что не успеют всех расстрелять и зарыть, они прибегли к еще более ужасному методу умерщвления — к сожжению заживо.

Мы видели сегодня руины бывшего восьмого корпуса, где живыми сгорели около 350 раненых бойцов и командиров. Под обвалившимися бетонными перекрытиями и сейчас видны груды обгоревших человеческих костей и истлевшие лохмотья одежды. По рассказам многочисленных очевидцев, можно детально восстановить картину того, как это произошло.

Уже в сумерках автоматчики оцепили здание восьмого корпуса, в подвале которого лежали вперемежку раненые и убитые, свезенные сюда из других отделений. В верхних этажах находились тяжелораненые. Хирург Георгий Захарович Чунчуладзе, верный до последней минуты своему врачебному долгу, в это время заканчивал трудную, затяжную операцию трехлетней девочке, раненной утром во время воздушного налета С ранеными находились медсестры Нина Дыбовская и Дуся Резниченко, оказывавшие бойцам и командирам помощь. Даже в те часы, когда на дворе уже гремели выстрелы, они не покинули своего поста.

Эсэсовцы забили окна нижнего этажа и главный вход, набросали на лестницы солому, стружку, бумагу. Когда все было готово, у дверей бросили зажигательную бомбу. Расплавленная термитная масса зажгла краску на стенах, полы, лестницу. Густой дым начал растекаться по зданию. К главному входу сквозь пламя бросилась медсестра Нина Дыбовская: «Что вы делаете? Здесь раненые!..» Эсэсовский офицер выстрелил в девушку. Она упала на горящий пол. Пламя охватило все здание. Раненые задыхались в дыму. Те, кто еще мог двигаться, выпрыгивали из окон, пытались выбраться черным ходом, но падали мертвыми под автоматными очередями.

Хирург Чунчуладзе был вынужден выпрыгнуть в окно вместе с медсестрой Дусей Резниченко. Эсэсовцы не подпускали к горящему зданию никого из жителей. Вскоре своды дома рухнули, похоронив под собой до 350 раненых советских бойцов и командиров.

Случаются события, правдивость которых трудно доказать, но того, что произошло 12 марта в Харькове, никто не сможет отрицать. Сами палачи не скрывали своего черного дела. Они согнали из окрестных кварталов мирных жителей выносить раненых на расстрел. Эсэсовцы не нашли нужным даже отвезти тела убитых за город и распорядились закопать их здесь же, во дворе Клинического городка.

Сегодня мы осматривали одну из пяти общих могил, обнаруженных на территории городка. Под тонким слоем земли в несколько пластов свалены бойцы и командиры в зимних одеждах, валенках, ватных брюках, свитерах. Врачи медицинской комиссии установили на телах погибших следы пулевых ран. Сохранились десятки очевидцев расстрела, в том числе известный врач профессор Е. Г. Катков.

Об этом расстреле знал весь город. Во многих семьях тайком от гитлеровцев выхаживали немногих раненых, чудом спасшихся в темных уголках подвалов и в снежных сугробах в тот памятный день. Среди них есть несколько бойцов и командиров, случайно бежавших из горевшего восьмого корпуса.

Так по приказу командования эсэсовской дивизии «Адольф Гитлер» солдатами и офицерами этой дивизии ни территории харьковского Клинического городка 12 марта 1943 года были расстреляны и сожжены 800 раненых советских бойцов и командиров, а также два офицера и 24 солдата из чехословацкой части, сражавшейся на стороне советских войск.

Людям, которые видели следы этого преступления, невольно приходит в голову мысль: «Откуда у людей такая жестокость?» Но вспоминаешь фашистский лагерь пленных у хутора Вертячего, краснодарскую «душегубку», окровавленные казематы Орловского централа, и становится понятно, что харьковская трагедия — это лишь одно звено в страшной продуманной цепи методического уничтожения советских людей гитлеровцами.

Харьковчане навсегда запомнили сумерки 12 марта 1943 года у Клинического городка, когда центральные улицы города были освещены пламенем горящего корпуса. Они навсегда запомнили стоны и крики расстреливаемых фашистами раненых советских людей, Этого нельзя забыть. Это не только кровь 800 наших товарищей. Это кровь Харькова, кровь Украины, зверски пролитая фашистами.

Зрелость офицера

29. VIII, 23 ч. 50 м.

К сведению редакции. Обстоятельства сложились так, что на протяжении последних двух недель фронтовая судьба неоднократно, и притом в самых различных обстоятельствах, сталкивала нас с офицерами гвардейского полка Прошунина. Об этом полку, о его людях уже не раз упоминалось в наших корреспонденциях, Сейчас мы решили посвятить офицерам этого полка отдельный очерк. Фактические данные для него мы получили в беседах с воинами-гвардейцами в редкие часы передышки между боями — сначала в Белгороде, потом перед штурмом пресловутого Зайчика и, наконец, позавчера на Холодной горе.

Сейчас, когда передаются эти строки, полк уже ушел далеко от Харькова. Увидимся ли мы с ними еще? Кто знает… Во всяком случае, думается, что этот очерк не без интереса прочтут в действующей армии: история гвардейского полка, которым командует Прошунин, типична для многих наших частей.

Даю текст.

* * *

В шутку они называют себя баловнями судьбы: за полгода дивизия стала гвардейской, потом Белгородской, потом Харьковской, высокие звания, ордена, слава, почет. Они живут и воюют в особом ритме. Каждый день и каждый бой приносит им новую удачу, и в штабах уже привыкли повторять:

— Ну, харьковцы опять удивили мир.

Гвардейская этика требует скромности, и потому подполковник Прошунин, богатырски сложенный, светлоглазый, высоколобый, с черточкой пулевого шрама на лбу офицер, говорит, широко улыбаясь:

— Везет моему полку!

Но все знают, что дело тут не в случайных военных удачах.

И командир дивизии, такой же ладный, крепко сколоченный русский офицер с полковничьими звездами на погонах, в таких случаях неизменно поправляет своего любимца, Постукивая ногтем по серебряной суворовской звезде Прошунина, он говорит:

— Помнишь, как он говорил: «Сегодня счастье, завтра счастье, — помилуй бог, надобно когда-нибудь и уменье».

Обстоятельства сложились так, что нам довелось на протяжении почти целого месяца наблюдать за боевыми делами этой чудесной полковой семьи: прорыв 3 августа, Белгород, Харьков… Питомцы Прошунина везде были первыми. И когда перебираешь в памяти впечатления от встреч с ними на поле боя, когда вдумываешься в причины их военных удач, на ум приходит только одно слово, определяющее все: зрелость.

Право же, вовсе не случайно именно последнее полугодие принесло полку такую громкую славу, подняло его на гребень волны, Белгород и Харьков — итог великих и долгих трудов, начавшихся задолго до того, как дивизия вышла на эти направления. Нужно было огромное напряжение всех творческих сил офицеров полка, нужно было исключительное трудолюбие и терпение его бойцов, нужно было умение не падать духом при временных неудачах, учиться на них и в то же время умение трезво оценивать первые успехи и не зазнаваться после них. Все это нашлось у Прошунина и его офицеров и бойцов, которых он с гордостью называет солдатами.

Двадцать шесть месяцев назад они, по чести говоря, были неважными военными. Дивизия только что сформировалась. Прошунин пришел в полк с политической работы. По образованию он был инженером, но в военном деле был совсем не силен. Ему дали звание политрука и назначили комиссаром батальона. Надо было учиться самому и помогать командиру учить людей.

Майор Глаголев — ныне заместитель Прошунина, темпераментный, веселый офицер, охочий до личного участия в атаках, — тогда носил на петлицах новенькой гимнастерки всего лишь три квадратика и был политруком роты. Он только что приехал из Тулы, где был на комсомольской работе.

Олимпию Южанинову, теперь тоже майору, командиру батальона, который первым влетел и в Белгород и в Харьков, тогда исполнился всего двадцать один год. Он только что кончил физкультурный техникум, был завзятым волейболистом, мечтал стать летчиком. Судьба сделала его пехотинцем. Он получил звание младшего лейтенанта, под его начало поступил взвод, и он был горд и, по чести говоря, немного сконфужен тем, что ему доверили командование таким большим отрядом. «Чтобы умело водить взвод в атаку, надо много работать над собой», — думал Олимпий.

Ровесник Южанинова, ныне также комбат, капитан Михнович, лихой чубатый белорус, в ту пору вовсе не был командиром. Судьба сделала его военным фельдшером. И только в сентябре 1941 года командование дало положительный ответ на его несколько наивный, но полный искренности рапорт: «Меня медицина меньше интересует, чем командная работа. Убедительно прошу перевести меня в строй и дать мне хоть самую малую должность командира».

Капитан Рындин, командир третьего батальона, самый старший в этой семье. Ему уже около тридцати. У него за плечами житейский опыт, и он прославился своим умением исключительно экономно воевать. Осторожный и неторопливый, он действует только наверняка. Потери у него всегда минимальные, а успех верный. Но двадцать шесть месяцев назад и он был всего лишь младшим лейтенантом и командовал взводом.

Их всех учила и воспитывала война. Она немилосердно била и трепала их. Она жестоко обходилась с ними. Не раз все они, с трудом переводя дух, недоуменно озирались по сторонам и сотый раз спрашивали себя: «Как же вышло так, что мы, черт побери, остались живы?»

На войне шел великий и трудный процесс естественного отбора, и только те, в душе которых теплились искры подлинного военного таланта, постепенно двигались вверх, росли, оперялись, приобретали спасительную уверенность в своих силах, твердость, умение молниеносно принять важное решение и точно его выполнить — качества, без которых нет настоящего офицера. Надо было пройти весь долгий путь от тихих белорусских Чаус до среднего Дона и обратно до Харькова, чтобы познать науку боя, чтобы полк стал гвардейским Белгородским и Харьковским.

Серебряная суворовская звезда на груди у командира полка — это больше, чем личная награда храбрецу. Это знак, определяющий военный стиль Прошунина и его питомцев, Суворовское дерзание, суворовский натиск, суворовская воля к победе — черты этого стиля.

В этом полку воюют с удивительной внешней легкостью, за которой скрывается величайшее внутреннее напряжение, огромный ратный труд. Смелость и дерзость гвардейцев опираются на математически точный расчет командиров. Именно поэтому в ту незабываемую ночь, когда вырвавшийся вперед Южанинов донес по радио командиру полка: «Вижу Харьков!», а Прошунин с веселой интонацией в голосе так же лаконично ответил: «Бери его!», ни у кого не возникло ни тени колебаний.

Расчет был смел, но реалистичен: батальон, прошедший с помощью старого лесника тайными тропами в тыл противника, миновавший противотанковые минные поля и дьявольские гирлянды висячих противопехотных мин и внезапно появившийся там, где его меньше всего ожидали, смело мог рассчитывать на успех. На его стороне была внезапность, и он мог поступить так, как учил Суворов: «Неприятель нас не чает, считает нас за сто верст, вдруг мы на него, как снег на голову, — из-за леса, из-за крутых гор».

И Южанинов ринулся со своим батальоном в город, а рядом с ним — Михнович и Рындин, а дальше другие полки и другие дивизии. И ошеломленный, измотанный враг дрогнул и постыдно оставил город, к длительной обороне которого он готовился так долго.

Воинское мастерство не укладывается в рамки шаблона. Никакие правила и законы не в силах объять и учесть все возможности и неожиданности капризной военной судьбы. Мог ли думать во вьюжную ночь на 25 января 1942 года Прошунин, тогда еще командир отдельного пулеметного батальона, что ему придется принять бой с тремя немецкими полками? Дивизия, тогда стремительно двигалась вперед, преследуя немцев, разбитых на среднем Дону. В селе Жабское, в 30 километрах от Россоши, взятой стремительной ночной атакой, пулеметчики остановились перевести дух.

Людям надо было отдохнуть хотя бы два часа: они всю ночь шли по глубокому снегу. Пурга слепила глаза Затяжной, многодневный маневренный бой изматывал силы. И вдруг Прошунину позвонил командир дивизии и сказал:

— С севера на тебя идут три полка. Они пытаются пробиться из окружения. Смотри не пропусти!..

Прошунин побледнел. Его пулеметы — сильное оружие, но… три полка! Он знал уже об этой волчьей стае, бродившей по вьюжной степи: то были отборные части, сколоченные главным образом из офицеров и унтер-офицеров, упорно отказывавшихся сдаваться в плен и решивших драться не на жизнь, а на смерть. Сражаться с таким противником одному батальону было бы дьявольски трудно. Но другие части поблизости отсутствовали, и командир дивизии требовал держаться любой ценой, пока не подоспеют подкрепления.

Прошунин поднял батальон по тревоге. Борясь со сном, люди молча натягивали сырые валенки, нахлобучивали шапки, брали согревшиеся пулеметы и выходили в метель, в ночь, в снег. Прошунин бросил все, что у него было, на северную окраину села. Он полагал, что бродячие немецкие полки еще не осведомлены, что в Жабском наши войска, и потому пойдут по дороге колонной. Расчет был верен. И когда в ночной белесой мути замаячили силуэты немцев, 14 пулеметов сразу резанули мрак. Бой начался неожиданно для противника, и это уже хорошо. Но Прошунин понимал, что одной неожиданности хватит ненадолго: опытные немецкие офицеры быстро сумеют разобраться в обстановке.

Так оно и получилось. Немецкие полки быстро развернулись в боевые порядки и начали сражение по всем правилам. Одетые в белые маскировочные халаты, вооруженные пулеметами и автоматами, гитлеровцы ползли к селу со всех сторон, а их пушки и минометы накрывали Жабское сплошным покровом разрывов.

Пулеметчики Прошунина часто меняли позиции, укрывались в домах и за домами, берегли патроны, стреляя точно по цели, и всячески тянули и тянули время: нелегко идти пехоте по глубокому снегу, и далек был путь резервного полка, спешившего на подмогу Прошунину. Люди понимали это и не роптали, хотя им становилось уже невмоготу. Пулеметов оставалось уже совсем немного, когда в полуразбитую избу, где сидел у радиоаппарата Прошунин, вошла соседка и тихо сказала:

— Товарищ начальник, у меня полна хата немцев…

Комбат схватил свой собственный пулемет, с которым он никогда не расставался, поднял его на руки, словно это была игрушка, — товарищи всегда завидовали его богатырской силе — и выскочил на улицу. Светало. Прошунин увидел, что с юга в деревню уже просочились гитлеровцы. Он с разбега упал в сугроб, поправил ленту и нажал гашетку.

Так было отбито несколько атак. И вдруг немцы встали, подняли руки, бросили автоматы и стеной пошли к селу.

Прошунин удивился: этого трудно было ожидать от такого упорного врага. Но успех опьянил его, и он, вскочив на свою любимую кобылицу Рыбку, пришпорил ее и поскакал навстречу сдающимся гитлеровцам. На всякий случай четыре станковых пулемета глядели ему вслед, готовые в любую минуту прикрыть комбата своим огнем.

Санитарка Катя Балашова и повар Василий Иванович Гущин, любимцы дивизии и почитатели смелого комбата, поскакали за ним. И вдруг, когда они втроем подлетели к немцам почти вплотную, Прошунин увидел: вслед за цепью поднявших руки гитлеровцев крадутся, пригнувшись, немецкие автоматчики, готовые к бою.

— Огонь на меня! — прогремела команда комбата, обращенная к пулеметчикам.

И в ту же секунду немецкий офицер в упор выпалил в него из парабеллума. Пуля ударила в лоб Прошунина. Уже впадая в беспамятство, он цепко ухватился за гриву верного коня, и тот унес его от смерти. Комбат опомнился, когда мягкие руки санитарки Кати уже стягивали на его голове тугую повязку. Рана была опасна, и кровь сочилась из-под тугого бинта, но Прошунин вернулся к горсточке пулеметчиков. Он продолжал командовать, хотя временами в сознании наступали провалы и голос отказывался повиноваться ему.

Люди, видевшие Прошунина рядом, понимали, что каждый настоящий солдат должен вести себя в критический момент именно так, и противнику до семи часов вечера так и не удалось взять Жабское. А в семь часов вечера подоспел, наконец, наш резервный полк, и судьба обреченной гитлеровской стаи была решена.

Историю эту Прошунин рассказал нам в Белгороде в памятный вечер, когда полк его, за несколько часов до этого прошедший с боем до самого центра города, получил долгожданную дневку и офицеры собрались в брошенной квартире какого-то крупного немецкого командира поужинать, поболтать о том и о сем, отвести душу. Кто-то играл на пианино лирическую, берущую за душу мелодию, в соседней комнате двое офицеров склонились над шахматной доской, а здесь, за столом, в кругу молодежи, смотревшей горячими глазами на командира, Прошунин, только что принявший по телефону поздравление командира дивизии с присвоением звания подполковника, неторопливо вел рассказ.

Было условлено, что каждый расскажет о самом трудном случае из своей жизни. Но было нетрудно заметить, что и здесь, в тесном интимном офицерском кругу, Прошунин остается верным себе: рассказ-то велся явно неспроста, не ради того, чтобы скоротать время, а чтобы присутствовавшая здесь молодежь кое-чему научилась. И точно, закончив эту историю, подполковник сказал:

— Из четырнадцати пулеметов у нас тогда осталось четыре. Что касается меня, то хирург госпиталя, куда меня привезли ночью, сказал: «Вы в рубашке родились, почтеннейший. Еще немного, и я вам был бы уже не нужен», Но Жабское-то мы удержали! И вот что тут было главным — нет, не чудеса — чудес на свете не бывает, — а наша психология, та самая психология солдата, которой у нас еще мало занимаются. Мы вбили себе в голову, что Жабское нельзя отдать ни при каких условиях, и никто из нас даже не представлял себе, что такое может случиться. Ну, а если твердо веришь в исход дела, то тут у тебя этакая кошачья цепкость появляется, вертишься, как черт, изворачиваешься поразительно, так что потом сам себе удивляешься, и в конце концов удача за тобой…

Подполковник машинально поправил пальцем белоснежный подворотничок. Перед нами был настоящий офицер, профессиональный воин, гвардеец, и в нем, пожалуй, трудно было бы узнать человека, который каких-нибудь три года назад и не помышлял о военной карьере.

В тот день офицеры гвардейского полка показали нам путь, по которому шел полк, врываясь в город. Следы боя были еще свежи, и кровь не успела впитаться в пористую меловую почву Белгорода. Все вокруг было изрыто сотнями воронок — только на командный пункт Прошунина немцы обрушили 500 снарядов. Если бы не свежие следы боя, трудно было бы поверить, что именно этим путем полк гвардейцев мог ворваться в город. Казалось, никакая сила не сумела бы тут проломить немецкую оборону: справа — высокая меловая гора, являющаяся ключом к Белгороду; слева — заболоченная долина; посреди — полоска суши шириной в 15 метров — железнодорожная насыпь и шоссе. На горе — немецкие пулеметные гнезда, в болоте — мины. Спасительная полоса суши также нашпигована минами и вся простреливается. Но это был кратчайший и наиболее удобный путь. Вывод: надо идти по шоссе и по железной дороге.

Во избежание потери времени и ради уменьшения потерь людей было решено идти побатальонно — в затылок, колоннами, совершая стремительный бросок под прикрытием ураганного огня нашей артиллерии, которой было приказано загнать гитлеровских пулеметчиков и артиллеристов в их норы и не давать им поднять головы.

Это была, если можно так сказать, линия наибольшего сопротивления, линия опасного риска и дерзания. Но она давала выигрыш времени и к тому же шанс внезапности. Гитлеровское командование не могло предположить, что гвардейцы осмелятся наперекор всему ударить в лоб, да к тому же пойти под огнем колоннами.

И полк совершил маневр, который, казалось бы, неприменим в современной войне с ее предельным насыщением поля боя автоматическим оружием. Он рванулся вперед узким дефиле, стиснутый меловой горой и болотом, атакованный тысячью смертей. Рванулся и прорвался, потому что люди действовали опять-таки по-суворовски:

«На войне деньги дороги, жизнь человеческая дороже, а время дороже всего».

В Белгороде полк пробыл недолго. Войска уходили вперед, к Харькову, и майор Глаголев шутливо говорил тогда:

— Мы — белгородцы, и это очень здорово. Но разве это может помешать нашему полку стать Харьковским? Ведь дорожка нам знакома хорошо. В феврале мы уже побывали в Харькове, первыми входили тогда в него со стороны Тракторного….

Подполковник сконфуженно улыбался, слушая своего немного восторженного заместителя, но по всему было видно, что он разделяет эту мечту. И когда по фронту разнеслась весть, что белгородцы лихими, дерзкими ударами прорвали плечом к плечу с другими дивизиями внешнее кольцо обороны противника, а затем вклинились во внутреннее кольцо, уверенно стесывая его с запада, мы невольно вспомнили этот памятный белгородский вечер и мечту майора Глаголева.

А в 10 часов утра 23 августа мы, как уже об этом писали, встретились с Прошуниным в Харькове, на площади имени Дзержинского, у обгорелого, полуразрушенного здания обкома партии, и узнали, что именно его полк первым ворвался сюда еще ка рассвете.

К этому времени и другие части уже подходили сюда. На площади, в разных ее уголках уже шли стихийно возникавшие митинги. Взволнованному подполковнику харьковчане совали какие-то бутерброды, свертки. Он, сняв фуражку с шоферскими запыленными очками, отмахивался и весело кричал:

— Милые! Беру только цветами…

Тогда со всех сторон потащили букеты и завалили ими коляску мотоцикла.

Подполковник попрощался с харьковчанами, нажал педаль мотоцикла и умчался на свой командный пункт, оставив майора Глаголева устанавливать связь с войсками, входившими в город с севера, и представителями юродских властей.

В последний раз мы видели Прошунина и его орлов на Холодной горе. Полк опять наступал, пробивая дорогу на юг, Харьков лежал за спиной у полка — широкий, величественный, молчаливый, уверенный в своих защитниках. Подполковник, оглядываясь на него, с некоторой досадой говорил:

— Жаль, что не пришлось моим хлопцам погулять по Сумской!

Но по всему было видно, что мысли подполковника заняты уже другими делами, что Харьков при всей значимости этой победы для него — пройденный этап. Пять дней на войне — великий срок.

Командиры батальонов, только вчера получившие одновременно с Прошуниным ордена за Белгород, сражались за деревушку, носящую безобидное имя Минутка. На подступах к этой деревушке враг уже в течение нескольких дней оказывал дьявольское сопротивление. Взять Минутку и прилегающие к ней населенные пункты значило бы успешно решить важнейшую оперативную задачу, и вся дивизия с волнением глядела, как Южанинов, Рындин и Михневич прогрызают своими батальонами немецкий рубеж.

Речь шла о чести полка, и даже связные и выздоравливающие из санитарной роты выпрашивали у подполковника разрешение уйти в строй.

В строй пускали не всех, и это вызывало много обид, Обиженным оставался, в частности, комсорг батальона Руденко, боевой ветеран полка, начавший свой путь в батальоне рядовым красноармейцем, а теперь уже младший лейтенант. Он был ранен в голову еще у Белгорода, когда вел поднятую им роту в атаку с лихим кличем: «Даешь Харьков!»

С того дня его все еще Не пускают в строй. Он мирился со строгостью врачей, но вчера солдатам и офицерам полка вручили ордена, и на его долю пришлись сразу две награды — орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Теперь Руденко категорически требовал, чтобы ему разрешили вернуться в родной батальон, но подполковник оставался непреклонен.

— Еще рано, — сказал он, — врачам виднее, чем нам с вами, когда вы будете здоровы. Посидите еще в санроте.

А мне Прошунин тихо шептал, так, чтобы не слышал Руденко:

— Вы думаете, я его не понимаю? Сам когда-то вот так же спорил, чтобы быстрее вернуться в полк! По-моему, это самое драгоценное, что у нас есть, — удивительное чувство семьи. У меня в санроте двадцать восемь выздоравливающих, Услать их в госпиталь нет никаких сил: боятся, что потом не удастся вернуться в полк, пошлют в какую-нибудь другую часть…

Большая дружная семья гвардейцев прошла дальний путь. Много за спиной у нее освобожденных городов и деревень, много битых гитлеровцев, много трофеев, много изумительных, смелых и неожиданных маневров, которые когда-нибудь будут описывать в специальных военных изданиях, и молодежь в военных училищах будет учиться по ним, как надо воевать.

Выйдет на кафедру преподаватель, вооружится указкой и скажет, показывая схему:

— Итак, вернемся к операции «Черной Поляны», являющейся одним из удачных примеров прорыва долговременной оборонительной линии…

Или пригласят в аудиторию возмужалого воина с серебряными нитями в волосах, одного из тех, кто сейчас комсомольцем дерется на окраинах Минутки, пригласят и попросят рассказать о битве за Харьков. И заслуженные военные теоретики будут внимательно слушать его и делать выводы, которые войдут в их ученые труды.

* * *

От автора. Мы не виделись с Прошуниным пятнадцать лет. И вдруг столкнулись лицом к лицу в коридоре кисловодского санатория «Красные Камни», Навстречу мне шел высокий статный человек с пулевым шрамом на лбу. Он был одет в штатский костюм солидного покроя. Прошунин? Не может быть!.. Но это действительно был он. Пятнадцать лет прибавили ему морщин и седины в висках, замедлилась походка, но глаза его были все те же — молодые, веселые, и душа не постарела.

Мы долго разговаривали о былом. Оказывается, Прошунин довел свой полк до самого Берлина, Правда, он чуть не отдал душу на ближних подступах к этому юроду: там он получил очередное тяжелое ранение. Но полк дошел до конца, до самою конца пути, который простерся от Сталинграда до Берлина.

А потом… Потом Прошунин, как и многие миллионы его соратников, снял военную форму и вернулся к мирному труду. Он стал председателем Ставропольского облисполкома. Недавно он уехал за границу — работает в одном из наших торгпредств.

Только документы

29. VIII, 23 ч. 50 м.

Это было ранним утром 23 августа. Харьков был только что освобожден от гитлеровцев, и мы шли по свежим следам врага. Город был нам хорошо знаком: до войны довелось здесь жить и работать, и мы поспешили к дому, где помещалась когда-то редакция газеты «Коммунист», в которой печатались наши рабкоровские заметки. Наверняка это помещение гитлеровцы использовали для того, чтобы разместить в нем редакцию своей газеты, и нам, журналистам, хотелось поглядеть, как выглядело гнездо гитлеровской пропаганды.

Мы не ошиблись. У дверей висела вывеска: «Харькiвъянинъ». Минировано или не минировано? Кто его знает… Но вряд ли все-таки фашисты в той спешке, с которой они покидали город, успели это сделать. Мы рискнули и, разыскав черный ход, быстро пробежали по знакомым коридорам. Все двери были распахнуты настежь. На столах валялись недоправленные гранки, рукописи. В шкафах мы нашли подшивки газет, издававшихся фашистами в украинских городах, книги, брошюры, гонорарные ведомости, в которых расписывались предатели, сотрудничавшие в грязном фашистском листке, и бланки редакции. На этих бланках, кстати сказать, мы и пишем теперь свои корреспонденции — бумага неплохая, немецкая…

Мы с ходу сгребли подшивки фашистских газет и завалили ими свой вездеход, чтобы потом, на досуге, разобраться в них — тогда было не до этого. Вчера и сегодня мы, наконец, перелистали эти газеты. В них действительно можно найти много поучительных материалов. Это зеркало той страшной, придушенной жизни, которой жила Украина при гитлеровцах, которой все еще живут многие миллионы украинцев по ту сторону фронта.

Прочтите некоторые выписки из этих чумных фашистских листков. Они не требуют никаких комментариев. Мы приводим их с точным соблюдением стиля авторов.

Грабеж

«Приказ о молокосдаче на 1943 год.

Каждое крестьянское хозяйство и каждый владелец коровы обязан сдавать все молоко, оставляя наиболее экономно для собственных потребностей лишь минимальное количество.

Каждому крестьянскому хозяйству и собственнику коровы приходятся такие количества сдачи молока, как минимальная обязанность:

1. При содержании одной коровы в 1943 году сдать 600 литров молока при средней жирности 3,8 %.

2. При содержании второй коровы и каждой дальнейшей сдавать с каждой другой и дальнейшей коровы в 1943 году 900 литров молока при средней жирности 3,8 %.

Кроме того, те собственники коров, которые не выполнили в 1942 году план молокосдачи, должны довыполнить недоданное количество во втором и третьем кварталах.

Расход молока и молочных продуктов путем контрабандной торговли и обмене на еженедельных базарах и т. д. строго запрещается.

Я подчеркиваю еще раз, что при невыполнении собственником коровы его обязательной сдачи корова будет отобрана.

Сельскохозяйственный комендант».

(Опубликовано в газете «Костянтиноградськi новi вiсти» 21 апреля 1943 года.).

«Ко всем крестьянам и крестьянкам Константиноградского района.

Зима, которая рано положила конец полевым работам 1942 года, уже минула… И теперь надо понатужиться, чтобы достойно разрешить вопрос с питанием Немецкой Армии и украинского населения… Мы переживаем тотальную войну, и тот, кто не отдает ей всей своей энергии, всех сил, — тот есть вредитель относительно своего, а также немецкого народа. Как к вредителям, к таким людям я и буду относиться. Использование всей рабочей силы является безусловной необходимостью.

Невозможного нет. Невозможное надо сделать возможным. Итак, за работу! Как посеешь, так и пожнешь.

Крайсляндвирт Меггерс».

(Опубликовано в газете «Костянтиноградськi новi вiсти» 24 апреля 1943 года.).

«К населению Константиноградского района.

Несмотря на мои приказы о молокосдаче, которые объявлялись в газете и отдельными листовками, некоторые граждане к молокосдаче не приступили, кое-кто сдает очень мало (1–2 литра в день), и есть даже такие граждане, которые занимаются фальсификацией молока путем снятия вершков, разбавления его водой и т. п.

Частичной проверкой выполнения моих приказов выявлены такие граждане, и к ним применена мера наказания — забраны коровы у граждан, не выполняющих моих приказов (следует список из 28 фамилий. — Ю. Ж.)…

Поэтому еще раз предупреждаю, что ко всем гражданам, которые добросовестно не будут выполнять молокосдачу или сдавать некачественное молоко, при дальнейшей проверке буду применять такие же меры — отобрание коров.

Крайсляндвирт Меггерс».

(Опубликовано в газете «Костянтиноградськi новi вiсти» 23 апреля 1943 года.).

«Извещение.

Извещаю все население, что у каждого, кто будет ехать без разрешения крайсляндвирта за границами своей сельуправы, полиция будет отбирать коней или волов без их возвращения».

(Опубликовано в газете «Костянтиноградськi новi вiсти» 1 мая 1943 года.).

«Приказ.

Сдача яиц в счет обязательной поставки за март и апрель неудовлетворительна. Есть такие хозяйства, которые за это время не сдали ни одного яйца, и бургомистры не принимают соответствующих административных мер.

Приказываю: Каждое хозяйство должно полностью, в установленный срок, сдать то количество яиц, какое с него надлежит. Старосты должны выделить необходимое количество сборщиков яиц и проверять сдачу по каждому хозяйству. Бургомистры должны принимать меры к тем, кто не сдает яиц, накладывая штрафы в размере 10 рублей за каждое несданное яйцо. Уплата штрафа не освобождает от полного выполнения обязательной сдачи яиц. Сельскохозяйственный комендант».

(Опубликовано в газете «Костянтиноградськi новi вiсти» 15 мая 1943 года.).

«Из речи гебитскомиссара г. Кременчуга герра Рода.

Я даю теперь распоряжение господину бургомистру и господину голове райуправы избавиться от всех элементов, которые до сих пор не научились или не желают работать по-новому, Никаких оправданий плохой работы не может быть. Все вы должны нести жертвы во имя нового порядка в Европе.

Должен отметить, что в час, когда не по вине немецкого командования в последние четыре месяца пришлось немного поступиться на фронте и военные операции приблизились к нашему гебиту, были, — я это точно установил, — такие, которые хотели воспользоваться положением и пойти навстречу другому режиму. Но их дело провалилось…

Можете быть уверены — я нахожусь здесь, чтобы устроить порядок и управление на много лет. Это говорю для тех, кто желал чего-то иного.

Большевики не придут никогда!»

(Опубликовано в газете «Днiпрова хвиля» 1 апреля 1943 года).

«Приказ украинцам и украинкам, жителям Кременчугского гебита.

По мере того как все выше поднимается солнце и на смену зиме приходит весна, перед нами в тылу боевого фронта снова, как и ежегодно, встают новые важные задачи. От каждого украинца, где бы он ни был поставлен трудиться, я жду выполнения их обязанностей и повинностей. Каждый украинец и каждая украинка имеют задачу, прилагая все свои силы к обработке и надзору за полями, этим помочь уничтожению еврейства и большевизма.

Если же то или иное лицо не будет выполнять как следует приказов или указаний районных вождей, старост или руководителей, то таких вредителей будут уничтожать.

Гебитскомиссар Род».

(Опубликовано в газете «Днiпрова хвиля» 25 марта 1943 года.).

Рабский труд

«Распоряжение рейхскомиссара для Украины Коха.

Все предприятия, служебные инстанции, частные хозяйства должны иметь разрешение Биржи труда на число разрешенной им рабочей силы.

Освобожденные рабочие силы должны объявиться в Бирже труда не позднее следующего рабочего дня после разрешения старых служебных отношений.

Нарушители этого распоряжения будут караться денежными наказаниями в неограниченной сумме и тюрьмой до года или только одним наказанием».

(Опубликовано в газете «Харкiвъянинъ» дважды -4 марта 1942 года и 23 марта 1943 года.).

«В добрый путь!

Вчера мы проводили 1 000 наших людей из Кременчуга и окрестных сел в Германию на работу. Это уже двадцатая партия, которая трогается с нашего вокзала. Разлука и жертвы временной утраты близких нам людей — это наш взнос в борьбу за наше будущее».

(Опубликовано в газете «Днiпрова хвиля» 20 марта 1943 года.).

«Обращение гебитскомиссара Рода.

Во имя победы необходимо, чтобы молодежь ехала работать в Германию. Я много раз обращался с призывом ехать добровольно. Но кое-кто понял это не так и думал, что с этим можно шутить.

Я еще раз подчеркиваю, что обращение с каждым украинцем, отношение к нему зависит от его труда. В этом понимании я жду от бургомистра и головы райуправы необходимых действий и даю им право и возможности научить работать всех тех, кто не желает».

(Опубликовано в газете «Днiпрова хвиля» 1 апреля 1943 года.).

«Извещение.

Рейхскомиссаром Украины установлено, что рабочее время должно быть, по крайней мере, 54 часа в неделю Если такое рабочее время еще не введено, его надо сразу же ввести.

Гебитскомиссар».

(Опубликовано в газете «Днiпрова хвиля» 15 апреля 1943 года.).

«Заявление генерального уполномоченного по набору рабочей силы гаулейтера 3аукеля.

Я знаю, что не легко то, чего я требую от ваших земляков, оторванных на тысячу километров от родины, что я обязываю их к труду, когда они не едут добровольно. Но с этим надо мириться».

(Опубликовано в газете «Новое украинское слово», Киев, 20 апреля 1943 года.).

«Приказ времени.

Немецкая власть вынуждена применять строгие меры потому, что законы войны этого требуют, но эти меры не только необходимы, но также справедливы. Нельзя подметать свиной хлев в белых перчатках. Как крестьянин не идет в свою конюшню в праздничной одежде и должен взять только грабли, чтобы выбросить навоз, так же точно должен немец, поставленный в соответствующее положение, быть несколько неразборчивым, чтобы навести порядок.

Это, правда, тому или иному не нравится, и кое-кто жалуется на те или иные примененные меры. Однако благо воюющего фронта не позволяет принять во внимание одиноких людей, не имеющих должного понимания. Война — для сильных сердец, и нельзя щадить малого меньшинства, которое не хочет подчиниться правам войны. Это малое меньшинство украинцев пытается при каждом случае критиковать немецкие меры….

Время не подходящее, чтобы заниматься бесполезными дебатами. Не может быть никаких дискуссий о тех или иных вопросах, о тех или иных мерах — хороши они или нет.

„ТРУД — ЭТО ПРИКАЗ ВРЕМЕНИ“».

(Опубликовано в газете «Костопiльскi вiсти» 29 марта 1943 года.).

В дни возрождения

30. VIII, 9 ч. 12 м.

В райкоме комсомола пели. Песня была новая. Незнакомая харьковчанам мелодия ее родилась в те дни, когда город был отрезан немцами от страны. Тем интереснее и милее она горожанам. Они останавливались на тротуаре, поднимали головы и, тепло улыбаясь, прислушивались. А песня лилась через выбитые, щербатые окна, и молодые голоса все крепли.

Нина Рубан тряхнула головой, устало расправила руки. Сегодня у комсомольцев было особенно много работы. Кончали приводить в порядок помещение госпиталя, переносили парты в две школы, расклеили сотни две плакатов, провели по нескольким кварталам перепись интеллигенции. Все дьявольски устали, но расходиться по домам никому не хотелось.

И оказалось очень кстати, что раненный в ногу молоденький лейтенант Пуштаев, родом из Куйбышева, по пути в госпиталь забрел сюда, увидев написанное карандашом объявление: «Здесь Дзержинский райком ЛКСМУ».

— А ну, еще раз сначала, — упрашивал чей-то звонкий голос, и лейтенант послушно начинал песню сначала.

— Это Шура Бушева, — рассказывала нам вполголоса, стараясь не мешать певцам, Рубан. Она пришла к нам на третий день. А до войны была моей ученицей, кончила семь классов. Немцы принуждали ее работать, но она скрывалась от них.

Звенели девичьи голоса. Они поднимались все выше, и Шура Бушева, привстав, дирижировала веселым хором.

Нина все еще была взволнована первыми встречами с родным городом. Из него ей пришлось уйти в трудную октябрьскую ночь 1941 года, когда над Харьковом вспыхивали первые сполохи взрывов и едкий дым застилал нарядные проспекты. Тяжело было покидать любимый город. Здесь Нина ходила сначала в пионерский отряд, потом в комсомольскую ячейку, потом в райком. Тогда у Нины была огромная комсомольская семья: в районе работало 17 тысяч комсомольцев. И вот снова Харьков, снова Дзержинский район. Нина Рубан — на старом посту секретаря райкома. Но как все изменилось, как ново и непривычно многое!

Рубан работала эти два года в далеком тылу. Она знала из газет, как разрушен Харьков, как трудно пришлось молодежи, не успевшей в октябре 1941 года покинуть город, как мучились люди в фашистской неволе. Но одно дело читать об этом, и другое — увидеть своими глазами тяжелые раны города.

Все надо было начинать с самого начала: искать, находить комсомольцев, спасшихся от насильственной мобилизации в Германию, в труднейших условиях оккупации веривших в свое освобождение. Надо было немедленно включать этих комсомольцев и молодежь в восстановительные работы, надо было разъяснить населению, что произошло в стране и во всем мире за эти два года. Надо было браться за сотни, тысячи практических дел. Израненный, полузамученный город требовал немедленно воды, электроэнергии, хлеба…

— И вдруг оказалось, что все это не так трудно, как думалось в первые часы, — тихо говорит Нина Рубан, — жизнь берет свое. Знаете, иногда встречаешь обгорелое дерево, живого места на нем нет, и вдруг где-нибудь прорвется листок, за ним еще, и уже тянется новая ветка. Ну, вот и мы так.

Райком живет всего несколько дней. Но прочтешь оперативные донесения, которые связные ежедневно доставляют в обком, пройдешься по району, потолкуешь с людьми и видишь, что комсомольская организация уже живет полнокровной, неповторимой, какой-то особенно романтичной жизнью.

Первой пришла в Дзержинский райком Вера Проценко. Осмотрелась, вынула комсомольский билет, протянула его Нине и сказала:

— Ну вот, дождалась.

На Сумской улице еще рвались снаряды, и последнее стекло в окне райкома надрывно звенело. Но Вера интересовалась только одним: какое поручение ей дадут. Она была убеждена, что сидеть сложа руки теперь, когда опять создан райком, просто немыслимо. Нина сказала:

— Очень хорошо, что ты пришла. Нам надо немедленно организовать санитарную дружину. Веди сюда своих подруг, и мы сообща возьмемся за дело.

Нина привела в райком свою ровесницу Галину Олешко. Галина с риском для жизни избегла отправки в Германию. Теперь ей очень хотелось взяться за любое дело, какое ей будет поручено. Эти двое привели еще группу девушек, те — новые группы. Так завязались узелочки длинной нити, которая постепенно охватывает весь район. Нина поручила руководство комсомольскими дружинами девушкам, которые первыми пришли в райком. В ее тетрадке записаны полные данные о каждой: кто она, откуда, какое у нее образование, где живет, какую работу выполняет. У некоторых нет комсомольских билетов: одни вынуждены были уничтожить их во время обысков, другие не были комсомольцами и только теперь хотят вступить в организацию. Таких уже 52 человека.

Вера Проценко успела уже многое сделать. У нее под началом 40 человек. В течение четырех дней дружина выгребала мусор из полуразбитых корпусов госпиталя, мыла полы, рамы окон, стены. Девушки отремонтировали кровати, починили матрацы, часть мебели собрали в пустующих, полуразбитых домах. Вчера отвоевали пустующий киоск, поставили там койку, добыли перевязочные материалы, установили дежурства сандружинниц, вывесили флаг с красным крестом.

Это санитарный пост райкома комсомола. Сегодня Вера Проценко и ее подруги хлопочут об организации курсов медсестер. Уже разыскали врачей, которые согласны читать лекции на курсах.

Работает школьная инициативная группа. Ею руководит Надя Архангельская. Она пришла в райком на второй день после вступления в город наших войск и попросила дать ей поручение.

Еще до войны Надя кончила десятилетку. Эти два года ей, как и ее ровесникам, пришлось влачить горькую и дикую жизнь. Главным в этой жизни было спрятаться, укрыться от немцев, а если придется попасть на работу, то делать как можно меньше и как можно хуже. Это иссушало мозг и опустошало душу, но иначе поступать было нельзя, и девушки настойчиво и упорно прикидывались неумелыми, глуповатыми. малограмотными. Тем жаднее теперь, когда пора одичания кончилась, они брались за настоящие, большие дела.

В школьную группу вошли шесть комсомолок. Им помогают еще двадцать пять девушек. Вооружившись ведрами, тряпками, вениками, они двинулись в пустующие здания школ чистить, мыть, приводить их в порядок. Открыть школы в ближайшие дни было крайне важно, и Нина Рубан сама включилась в работу школьной группы. Она отлично знала харьковское учительство — до войны была директором школы. Отправившись в дом, в котором жили педагоги, Нина разыскала знакомую ей учительницу Мищенко и попросила ее назавтра же пригласить в райком работников школ Дзержинского района.

В райком пришли 62 учителя. Председатель исполкома райсовета и секретарь райкома партии рассказали им, как жил эти годы Советский Союз. Посоветовались, как лучше и быстрее подготовиться к открытию школ. Учителя вызвались привлечь родителей школьников к ремонту помещений. Работа закипела еще дружнее.

Под вечер Нина зашла в полуразрушенный Дом промышленности. Ее влекли сюда воспоминания о мирных днях: здесь в одном из корпусов весной сорок первого года работал райком. Молча бродила теперь она по хрустящему стеклянному песку, открывала скрипящие двери, поднималась по лестницам, выщербленным осколками. Жуткая тишина камнем ложилась на душу. Гигантский дом, вмещавший когда-то в себе сотни учреждений, стал мертвым. И вдруг в одном из корпусов Нина остановилась, удивленная. Перед ней лежали огромные груды книг. Чья-то заботливая рука стерла с них пыль, начала сортировать, классифицировать литературу. Нина припомнила: до войны здесь помещалась центральная научно-техническая библиотека, располагавшая богатейшим книжным фондом.

Из сумрака выступила чья-то фигура, бледная, истощенная. Библиотекарша рассказала Нине длинную историю о том, как группа работников Дома техники спасла сокровища библиотеки от немцев. Уже был дан приказ вывезти в Германию уникальные научные труды, хранившиеся здесь. Но библиотекари, рискуя жизнью, саботировали выполнение этого приказа: днем они упаковывали книги, а ночью вынимали их из ящиков и ставили обратно на полку. Наиболее ценные труды были надежно спрятаны.

Теперь надо как можно быстрее привести в порядок сокровища библиотеки и открыть к ним доступ, Люди, занятые воссозданием Харькова, будут остро нуждаться в технической литературе. Нина пообещала работникам библиотеки комсомольскую помощь. На другой день сюда пришли шесть комсомольцев во главе с Соколовой, Лойко, знающими библиотечное дело. Сегодня научно-техническая библиотека Харькова уже обслуживает своих читателей.

По мере того как множилось количество зарегистрировавшихся в райкоме комсомольцев, шире, многообразнее становился размах комсомольских дел, Райком начал учет культурных сил района, Комсомольцы обходили дом за домом, узнавали, кто из профессоров, инженеров, врачей, артистов уцелел за дни фашистского ига, кто нуждается в помощи, кто мог бы быть привлечен к активной созидательной работе. Вчера по почину райкома комсомола было проведено районное собрание интеллигенции. На него пришли 89 человек. Педагоги, врачи, инженеры, научные работники с огромным вниманием прослушали доклад о международном положении. Тут же после доклада люди горячо говорили о том, какое участие они примут в восстановлении Харькова.

Райком создал инициативные группы — агитационно-пропагандистскую и культурно-массовую. Начали с малого: девушки срывали гитлеровские лозунги, расклеивали советские плакаты, вывешивали свежие газеты. Теперь Надя Шар-город, Вера Данько, Фаня Абдулова и другие организуют читки газет по кварталам, распространяют советскую литературу, вывешивают в витринах листки с последними известиями. Группа культурно-массовой работы на первых порах взялась за организацию кружков самодеятельности в школах. Девушки обследовали помещения разгромленных гитлеровцами клубов, выяснили, удастся ли их восстановить и что потребуется для этого.

Наступает время, когда в работе райкома все больше и больше места будет занимать производственная работа. Постепенно начинают открываться ворота полуразрушенных заводских дворов. На одном заводе рабочие собирают разбросанные повсюду заржавевшие детали станков, ремонтируют помещение. Пройдет немного времени, и завод начнет возрождаться. Там уже сейчас работают трое комсомольцев. Райком решил создать на заводе комсомольскую группу. Она послужит основой будущей первичной организации. На днях начались работы на обувной фабрике. Там комсомольцев пока нет. Что ж, сегодня нет — завтра будут! И райком начинает глубоко интересоваться делами обувной фабрики. Цехи фабрики музыкальных инструментов взорваны, но сохранились кадры людей, делавших инструменты. А раз так, значит фабрика возродится, и в райкоме уже подумывают, как бы помочь хозяйственным организациям быстрее найти новое помещение и восстановить это производство. Комсомолец Василий Гучок в доме № 9 по Сумской улице собрал часовщиков и организовал часовую мастерскую…

Каждый день в тесной комнатке райкома рождаются новые затеи, новые замыслы, новые практические дела. Ежедневно сюда приходят десятки посетителей. Происходят трогательные встречи с людьми, которых Нина знает уже много лет, с которыми сидела на одной школьной скамье. Как изменились друзья и подруги, как постарели они, как измучились!

Страшное бедствие пережил Харьков. И трудно найти слова, способные передать всю глубину его горя. Словно свирепая моровая язва прошла по его улицам. Было когда-то в городе около сотни тысяч молодых людей, одних студентов училось здесь 100 тысяч. Теперь во всем городе сочтешь едва 15 тысяч молодежи, но зато какая сильная эта молодежь, какой жизненной энергией, цепкостью обладает она! И Нина Рубан с огромным душевным подъемом собирает вокруг райкома эту молодежь.

…А девушки все пели. Уже отгремела задорная смешливая «Лизавета», уже разучили «Землянку», спели «Вечер на рейде», а расходиться все не хотелось. И тогда вдруг Шура Бушева звонко воскликнула:

— Ну, а теперь, девушки, нашу родную «Катюшу»!

Эх, и грянула же песня! Так грянула, что последнее стекло в окне райкома снова звякнуло.

Неспроста фашистская газета, выходившая в Харькове, специальные статьи посвящала борьбе с этой песней. Украинская молодежь берегла ее, как знамя своей борьбы. «Катюшу» в годы оккупации пели вполголоса, тайком.

Крупные южные звезды глядят в окно райкома. Поют сирены машин, шелестящих по асфальту. Откуда-то доносится веселый смех. Город постепенно оживает, просыпается от долгого летаргического сна.

Ликующий Харьков

30. VIII, 19 ч. 10 м.

Просьба к дежурному по московскому узлу связи! Немедленно позвонить в редакцию «Комсомольской правды» по телефону Д3-36-24 и сообщите, что мы начинаем передавать срочный материал, который желательно опубликовать в завтрашнем номере. Даю текст.

* * *

Вчера и сегодня в Харькове не слышно канонады. Гитлеровцы, отброшенные за Мерефу, бессильны чем-либо досадить городу, из которого их выбили восемь дней назад. Теперь даже снаряды дальнобойной артиллерии не достанут до улиц и площадей Харькова, и город торопится начать новую жизнь, жадный до настоящих, больших дел.

Сейчас, когда пишутся эти строки, нежаркое осеннее солнце золотит израненные кровли города. Еще не засыпаны землей глубокие воронки на площадях, и стекол нет во многих домах, и не все мины извлечены из тайников, но город уже приобрел деловитый рабочий вид, и с каждым днем ритм его жизни становится все более четким и уверенным.

Над реками города повисли прочные мосты с любовно сделанными резными балюстрадами, и крупные капли пахучей смолы выступают на табличках с тщательно сделанными надписями о том, кто эти мосты строил. Седоусые трамвайщики ремонтируют пути, к которым два года не прикасалась человеческая рука. По улицам мчатся грузовики со станками, откопанными из-под груд раздробленного бетона; по наскоро проведенной узкоколейке веселые девчата гонят вагонетки, груженные трофейным цементом: на бумажных мешках дрезденская фабричная марка. Немецкий цемент пойдет на восстановление холодногорского виадука.

Работа во всех концах города кипит с раннего утра до поздней ночи. Харьков трудится в поте лица своего, трудится жадно, самозабвенно, как человек, истосковавшийся по творчеству. Сколько бы ни сделал, все кажется мало, и хочется работать еще и еще. Вот готовили станцию к приему первого поезда из Москвы. Бригада пятнадцатилетнего Васи Азарова давно уже выполнила и перевыполнила свою норму. Но эти удалые ребята ни за что не соглашались уходить — лишь бы встретить поезд. Они проработали еще 18 часов и дождались-таки встречи с железным вестником из Москвы. И сколько таких фактов происходит в эти дни!

Жажда творчества, радость творчества, сила творчества — вот как можно определить сегодняшний день Харькова, дела и помыслы 250 тысяч его жителей. К черту нелепые, унизительные затеи, которыми горожане вынуждены были заниматься при гитлеровцах, прикидываясь неумелыми, неловкими, малограмотными, лишь бы не заставили их работать на Гитлера!

Теперь профессора технологического института могут вышвырнуть жалкие кустарные инструменты, которыми они изготовляли спички для продажи на рынке. Дирижер театра имени Шевченко может спрятать подальше сапожные колодки, с помощью которых он зарабатывал себе на кусок хлеба. Рабочие Тракторного могут выбраться из зарослей подсолнуха, в которых они прятались все лето, лишь бы их не заставили ремонтировать немецкие танки. Каждому найдется настоящее дело — по душе, по сердцу, по умению.

Уже висит на Сумской вывеска: «Управление харьковского трамвая и троллейбуса». Уже ходят по разрушенным цехам заводов инженеры, прикидывающие, с чего начать восстановление предприятий. Уже работают многие мастерские и артели.

Работники Украинского физико-технического института, которым удалось сберечь ценнейшее оборудование для опытов по расщеплению атома, возобновляют свои исследовательские работы.

Связисты тянут по улицам провода. Водопроводчики проверяют свою сеть. В детских садах принимают детей: их родители теперь будут заняты на работе. Город сразу берется за тысячи дел: ремонтирует машины, готовит к открытию школы, восстанавливает научно-исследовательские институты, прокладывает последние километры железнодорожных линий, которые соединят Харьков с жизненными центрами страны, печет хлеб, дает концерты, печатает газеты, выковыривает немецкие мины, упрятанные в стенах домов, лечит больных. У каждого харьковчанина — живое, жизненно важное, интересное дело, и это радует, волнует людей. Горожане стали еще приветливее, радушнее, разговорчивее, чем были в далекие мирные времена. Каждый испытывает горячее желание высказать то, что долгими месяцами таилось в душе.

И вот сегодня весь город вышел на улицы, чтобы громко, на весь мир провозгласить здравицу в честь тех, кто освободил его, кто дал ему возможность вернуться к любимым занятиям, к мирному труду.

С утра город был окутан легкой, прозрачной дымкой, — неуловимое дыхание осени тронуло каштаны легкой позолотой, овеяло свежестью проспекты, умыло теплым дождиком город. Нескончаемой вереницей проносятся через центр Харькова автомашины, везущие дальше и дальше на юг снаряды, муку, пушки, бензин, патроны. Идут полки пехоты, в небе проносятся с победным рокотом самолеты. На балконах Сумской улицы вывешены ковры, поставлены цветы. Всюду реют красные флаги. Радиотехники заканчивают установку мощных репродукторов. На машинах снуют взад и вперед кинооператоры. Еще никто не знает точно, когда и где начнется митинг, но в самом воздухе разлито такое острое ощущение праздника, что люди вдруг невольно останавливаются на тротуарах и ищут глазами трибуну.

На широкой зеленой площадке у памятника Тарасу Шевченко, у свежих могильных холмов в торжественном молчании стоят группами люди с букетами в руках. Здесь погребены герои Харьковской битвы — участник Сталинградского сражения, кавалер ордена Суворова, гвардии подполковник Ильичев; храбрый уралец, дважды орденоносец, меткий артиллерист, гвардии старший лейтенант Булдаков; спящие вечным сном в одной могиле гвардейцы майор Павловский и капитан Захаров и многие другие. Волею харьковчан эта площадь превращена во временный Пантеон нетленной славы тех, кто жизнью своей заплатил за освобождение города.

Всего лишь несколько часов назад здесь прибавился еще один могильный холм — танкисты простились с героем своей части бесстрашным гвардейцем Виктором Сливиным, который за два года войны прошел путь от рядового бойца до капитана. Под его командованием рота могучих «КВ» сожгла до 100 немецких танков только под Белгородом. Сливин со своими питомцами истребил 22 машины.

И теперь, когда Харьков празднует счастье освобождения, живые пришли к мертвым, чтобы воздать им долг чести и славы.

Трепещут на ветру красные флаги. Издалека доносятся песни — то идут делегации районов. С каким волнением глядишь на эти первые колонны демонстрантов с самодельными плакатами и портретами Ленина, извлеченными из тайников, в которых они сберегались на протяжении почти двух лет! Теперь эти портреты украшены кистями рябины, пунцовыми георгинами, махровыми астрами. Лозунги, поднятые над колоннами демонстрантов, написаны цветными карандашами на листах бумаги.

Когда-то по этим проспектам шли демонстранты с богатым, дорогим оформлением, с огромными оркестрами, с большими яркими знаменами. Придет час, когда они снова будут такими. Но именно вот эту, скромную, бедно оформленную колонну демонстрантов мы будем до конца дней своих вспоминать с особой теплотой, с особым волнением — ведь это первая демонстрация освобожденного города, первый выход харьковчан на улицы, их первое после долгого тягостного перерыва открытое изъявление своих дум, чаяний, чувств.

К памятнику Шевченко подкатывает кавалькада автомобилей, и сразу же гром оваций перекатывается по тротуарам, вдоль которых стоят толпы людей — харьковчане узнали Никиту Сергеевича Хрущева, узнали руководителей партии и правительства Украины, узнали полководцев, войска которых освободили Харьков.

Товарищи Хрущев. Коротченко, Конев и другие поднимаются на импровизированную трибуну, образованную двумя грузовиками. Над городом гудят моторы самолетов. Где-то за облаком раздаются пушечные и пулеметные очереди — это наши истребители перехватили фашистского стервятника. Ударили зенитки. Но никто на площади не проявляет и тени нервозности: Харьков знает, что наши летчики и артиллеристы надежно прикрывают его. И вот митинг — первый митинг граждан освобожденного города — уже открыт.

Колонны демонстрантов обступают трибуны тесным полукольцом. Тысячи горящих глаз устремлены к трибуне, убранной цветами и украшенной коврами. То и дело от колонн отделяются ребятишки, девушки с огромными букетами и устремляются вперед: каждому хочется вручить освободителям Харькова подарок от сердца, от души.

На грузовиках уже некуда складывать букеты, и они образуют большую ароматную гору на асфальте.

Речи ораторов слушают с напряженным вниманием. Часто вспыхивают горячие аплодисменты. Поднятые над головами руки плещутся над толпой, словно крылья.

Харьков видит перед собой тех, чьим ратным трудам он обязан своим освобождением, и по толпе то и дело проносится рокот: «Вот тот, тот — в голубом плаще с генеральскими звездочками», «А это гвардии полковник… Наверное, дивизией командует…», «Смотри, еще генерал!..»

Генерал армии Конев поздравляет харьковчан с праздником освобождения. Он рассказывает о победном наступлении войск Степного фронта, поддержанных Воронежским и Юго-Западным фронтами, и заверяет, что Красная Армия добьется новых успехов.

Гвардии полковник Серегин, командир легендарной 89-й Белгородско-Харьковской дивизии, которая первой ворвалась в Белгород и в Харьков, а сейчас сражается уже в десятках километров на юг от города, призывает жителей Харькова быстрее восстанавливать родной город и тем самым помочь Красной Армии нанести новые успешные удары. Представители харьковчан, выступающие вслед за ним, в ответных речах дают слово сделать все, чтобы Харьков как можно быстрее вернулся в строй советских городов-борцов.

Быстрее бьется пульс, и к горлу подступает горький ком, когда видишь подходящего к трибуне профессора Терещенко. Мы помним его, одного из любимых наставников советского студенчества, заботливого, полного сил и энергии деятеля Харькова. До войны здесь было свыше 100 тысяч студентов, и профессор Терещенко вместе с сотнями своих коллег творил великое дело, выращивая советскую интеллигенцию. И вот он снова перед нами. Его трудно узнать: немецкая оккупация наложила страшную печать на его лицо. Восковая бледность, медленные, скупые движения глубоко истощенного человека, шаткая походка… И только глаза профессора полны жизни, они блестят ярким огнем. В них столько силы, что невольно проникаешься уважением к этому человеку, сумевшему сохранить в адских условиях оккупации запас душевной энергии.

Профессор Терещенко вместе со своими коллегами делал спички, торговал содой и ваксой, но не шел в услужение к врагу. Профессорам удалось сберечь и спасти от вывоза в Германию ценнейшую библиотеку и аппаратуру. Теперь они берутся за воссоздание института. Рассказывая обо всем этом, Терещенко потрясает высохшей рукой и восклицает:

— К мести, к кровавой расплате зовут нас руины наших институтов, наших заводов, разрушенных фашистами. Мы знаем, что наша армия сумеет отплатить врагу за наши муки!..

Харьков слушает в суровом молчании речь седого профессора. Его слова — это думы жителей города, это крик сотен тысяч человеческих душ. И когда профессор Терещенко завершает свою речь здравицей в честь Красной Армии, которая спасла Харьков, над площадью вспыхивает и долго перекатывается «ура». Оно бьется волнами в обгорелые стены Дома проектов, откликается эхом из густого сада, нарастает и ширится.

Вслед за профессором Терещенко выступает инженер завода «Серп и молот» Борзый. Он также глубоко взволнован. В его речи звучат благородная страсть человека, истосковавшегося по большому творческому труду, и ненависть к врагу, разрушившему очаги творчества в Харькове.

— Перед нашими глазами, — говорит он, — еще качаются трупы наших родных и близких, замученных гитлеровцами. На наших лицах еще не высохли слезы, на наших улицах еще стоят лужи крови, которую пролили фашисты, замучившие наших товарищей. Наши заводы разрушены. В наших театрах мерзость запустения. Наши парки выведены из строя. Пусть же Красная Армия сполна рассчитывается с гитлеровцами за все это! А мы поможем ей своим творческим трудом…

Слово предоставляется секретарю ЦК КП(б)У товарищу Н. С. Хрущеву.

Бурей овации приветствует боевого руководителя Харьков. Много раз он встречал его в своих стенах. Много раз держал речь товарищ Хрущев перед харьковчанами, давая им указания по большим и малым практическим делам. Теперь Харьков видит Хрущева в генеральском мундире. На его груди — ордена, заслуженные в жестоких боях ка большом пути от Киева до Сталинграда и от Сталинграда до Харькова. Руководитель украинских большевиков возвращался на Украину рядом с солдатами, как солдат, рядом с воинами, как воин. И овации, которыми платит ему благодарный Харьков, долго-долго гремят не утихая.

От имени украинского народа товарищ Хрущев приносит глубокую благодарность Красной Армии, блестяще осуществившей Харьковскую операцию.

— Товарищи, — говорит Никита Сергеевич, — разрешите мне от имени Коммунистической партии большевиков Украины приветствовать бойцов, офицеров, генералов, все войска, которые доблестно сражались за освобождение Харькова. Мы празднуем в Харькове победу нашего славного советского оружия.

Выражаю благодарность от имени украинского народа командующему Степным фронтом генералу армии Коневу, командующему Воронежским фронтом генералу армии Ватутину, командующему Юго-Западным фронтом генералу армии Малиновскому. Мы чтим память героев, павших в боях за освобождение города Харькова и других украинских городов.

— Товарищи, — продолжает товарищ Хрущев, — враги мы разбили, но еще не добили. Враг еще силен, успокаиваться еще нельзя, надо добиться, чтобы первая столица Украины — наш славный Киев был освобожден.

Доблестные сыны Украины мужественно сражаются в боевом содружестве с сынами всех народов СССР. За своих воинов мы не краснеем. Наши генералы, бойцы и офицеры стойко сражались — они достойны Украины.

Н. С. Хрущев зовет сынов Украины еще крепче разить врага, чтобы быстрее освободить всю нашу советскую землю. Глубокое волнение, жар большевистской страсти звучат в голосе Хрущева, когда он восклицает, обращаясь к харьковчанам:

— Все за работу! Дружнее! Всё для фронта, всё для победы! Теснее сплотим свои ряды под знаменем, которое принесло нам победу. Вперед, на запад! Вперед, за Украину!

Да здравствует наша героическая Красная Армия, ее генералы и маршалы!

Да здравствует великий украинский народ!

Да здравствует Союз Советских Социалистических Республик — наша великая Родина!

И тысячи рук снова вздымаются вверх. Еще громче гремят овации и рокочет «ура», сотрясая ветви тенистого сада. А к трибуне все идут и идут дети с цветами. Они карабкаются на грузовик, одаривают Н. С. Хрущева, руководителей партии и правительства Украины и генералов букетами, целуют их, и теплые улыбки расцветают на лицах харьковчан, наблюдающих за трибуной.

Заслуженный деятель искусств Прохоров и артист Лойко предлагают послать письмо воинам — освободителям Харькова. Теплые, идущие от сердца слова любви и благодарности звучат над притихшей толпой, и снова овации, снова аплодисменты, слова приветственные возгласы.

Ликует Харьков, ликуют люди, очнувшиеся от долгого, тяжкого, кошмарного сна, в котором они пребывали на протяжении двух лет. А в небе города гудят и гудят самолеты, прикрывающие его своими тугими крыльями. Они со свистом рассекают воздух, прячутся в тучах, снова выскакивают из них, и город любуется ими, видя в них свою надежную защиту.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В книге «Укрощение „тигров“» Ю. Жуков воссоздает достаточно яркую и убедительную картину того, что происходило в границах поля боя, главным образом там, где действовали танки. Поэтому не бесполезно будет обратиться к обшей обстановке на Курском выступе, на фоне которой происходило все то, что описано в этой книге.

К июлю 1943 года против Курского выступа было сосредоточено 50 немецких дивизий (25 процентов всех немецких дивизий, находящихся на советско-германском фронте), в том числе 14 танковых, 34 пехотные и 2 моторизованные, до 10 тысяч орудий и минометов, свыше 3 тысяч танков.

По ожесточенности боевых действий, небывалому упорству наступления немцев, количеству брошенных в бой войск и техники, в том числе и нового, технически более совершенного оружия («тигры», «пантеры», «фердинанды»), уже можно было судить, что на Курском выступе гитлеровцы пытаются решить не частную задачу, а ставят перед собой крупную стратегическую цель. Так оно и было.

Сосредоточив мощный вооруженный кулак на сравнительно узком участке фронта, Гитлер рассчитывал, во-первых, окружить и разгромить войска Центрального и Воронежского фронтов, оборонявшихся в границах Курского выступа; вырвать инициативу у советского командования и снова взять ее в свои руки; освободить силы для последующего удара с юга на Москву — навязать нам свою волю и повернуть ход войны в свою пользу; во-вторых, сохранить престиж Германии; восстановить пошатнувшийся авторитет немецкой армии и замедлить наметившийся распад фашистского блока.

Группировка немцев под Курском была собрана в двух «кулаках»: северная— в районе Орла и южная— в районе Белгорода. Такое сосредоточение сил показывало, что немцы рассчитывают мощными ударами с севера и с юга прорваться к Курску, захватить его и тем самым окружить наши войска, оборонявшие Курский выступ.

Советское главное командование своевременно разгадало замысел противника, точно установило группировку его войск, время и направление предполагавшегося главного удара. В соответствии с этим были приняты ответные контрмеры: организована прочная, глубокоэшелонированная оборона с мощной и плотной системой инженерных заграждений и, что главное, создана устойчивая и эффективная противотанковая оборона — противотанковые рубежи, опорные пункты и т, д.

В районе Курского выступа советское командование сосредоточило, считая и резервы, до 40 процентов общевойсковых соединений действующей армии, в том числе все танковые армии.

Около трех месяцев обе стороны готовились к решающим боям, пополняли и обучали войска, накапливали огромное количество боеприпасов и других видов боевого обеспечения.

И вот утром 5 июля началась битва, величайшая в истории войн. По данным разведки и из опроса пленных советское командование точно знало о начале наступления немцев и перед их. наступлением, в ночь с 4 на 5 июля, на обоих (Центральном и Воронежском) фронтах произвело. мощную артиллерийскую контрподготовку. От, нашего артиллерийского огня немцы понесли огромные потери: были уничтожены тысячи немецких солдат и офицеров, масса орудий, разрушено много командных и наблюдательных пунктов… И все-таки в назначенный день и час немцы перешли в наступление, навстречу невиданному ими доселе поражению.

На севере, от Орла на Курск, против нашего Центрального фронта наступали части 9-й немецкой армии. Из 23 дивизий, входивших в состав этой армии, для наступления в узкой полосе главного направления гитлеровское командование бросило шесть танковых, восемь пехотных и одну моторизованную дивизию — свыше 1 000 танков, около 3 500 орудий и минометов.

Центр главного удара был направлен на Ольховатку, а на флангах — на Малоархангельское и Гнилец, На Ольховатку гитлеровцы одновременно бросили 300 танков, из них более 100 «тигров». На этом участке, несмотря на огромные потери, противнику удалось вклиниться в нашу оборону лишь на глубину до 8 километров. На направлениях Малоархангельское и Гнилец все его попытки прорвать наш фронт кончились, по существу, неудачей.

6 июля Центральный фронт предпринял частный контрудар и задержал дальнейшее продвижение противника на направлении Ольховатка. Во второй половине дня 6 июля немцы ввели в бой новую танковую дивизию, а 8 июля еще две новые танковые дивизии: они искали успеха в направлениях Поныри, 2-е Поныри, Самодуровка.

К исходу 8 июля после ожесточенного боя нм удалось продвинуться севернее Ольховатки. Но на этом наступательный порыв 9-й гитлеровской армии был исчерпан — наступление выдохлось. С 10 июля по всему фронту северного крыла Курского выступа Немцы перешли к обороне. Максимальная глубина проникновения противника в нашу оборону за четыре дня наступления не превышала 10–12 километров.

15 июля войска Центрального фронта сами перешли в контрнаступление и в течение трех дней восстановили положение, утраченное ими при наступлении 9-й немецкой армии. Таким образом, оборонительное сражение на северном крыле Курского выступа закончилось победой советских войск.

На южном крыле Курского выступа сражение протекало дольше и носило еще более ожесточенный характер.

Против южного крыла Курского выступа немцы сосредоточили 4-ю танковую армию и оперативную группу «Кемпф» — всего девятнадцать дивизий: 8 танковых, 10 пехотных и одну моторизованную. В группировке, наносившей главный удар вдоль шоссе Белгород — Обоянь — Курск, на фронте в 35 километров, наступали пять танковых, две пехотные и одна моторизованная дивизия. На остальном 65-километровом фронте 4-я танковая армия оставила в обороне две пехотные дивизии.

В районе Белгорода и южнее была развернута вторая ударная группировка за счет оперативной группы «Кемпф», в составе трех танковых и трех пехотных дивизии. Она имела задачу наступать в направлении Короча и обеспечить с востока основные действия своих войск на Обоянь — Курск.

Всего в двух ударных группировках противника против южного крыла Курского выступа было четырнадцать дивизий, из них восемь танковых, более 2 500 орудий и минометов, до 1500 танков и до 280 тысяч солдат и офицеров. Наступление немцев поддерживалось более чем двумя тысячами самолетов.

В 6.00 5 июля после артиллерийской подготовки противник перешел в наступление.

Из тысячи танков, участвовавших в первом ударе, около 700 танков действовало вдоль шоссе на Обоянь. Несмотря на мощные и непрерывные, следовавшие одна за другой атаки танков во главе с лидерами наступления— «тиграми» при поддержке сильного огня артиллерии и налетов авиации, в первый день немцам нигде не удалось прорвать фронт советской обороны.

На второй день, 6 июля, с раннего утра бои возобновились с новой силой. На этот раз немцам удалось к исходу дня преодолеть главную полосу нашей обороны и в отдельных мостах вклиниться во вторую оборонительную полосу — всего на глубину 10–18 километров. Однако дальнейшее продвижение противника было остановлено Первой танковой армией генерала Катукова, которая к этому времени была выдвинута и поставлена в оборону на второй оборонительной полосе. Попытки немцев развить наступление в сторону флангов также успеха не имели.

В течение 5–9 июля усилия немцев прорваться лобовыми ударами на север — на Обоянь, или на ближайших к шоссе параллельных курсах, по существу, не принесли им ничего, кроме огромных потерь в живой силе и технике: сотни уничтоженных и подбитых немецких танков, тысячи трупов гитлеровских солдат и офицеров устилали поле боя.

Смелость и отвага советских танкистов, пехоты, меткий и мощный огонь артиллеристов, активная поддержка действий наземных войск нашей авиацией сломили яростное наступление противника. Ему не удалось прорваться к Обояни. Напрасно гитлеровские воздушные разведчики искали признаки паники в наших рядах. Мы перехватили радиодонесение немецкого разведчика, переданного им открытым текстом с самолета: «Шоссе на Обоянь свободно, отступающих не видно». Как бы они хотели обратного!

Видя бесплодность многодневных усилий, имея огромные потери на основном, Обояньском направлении, немецкое командование приняло решение перенести удар восточнее, на Прохоровку и выйти на Курское направление с юго-востока, в обход Обояни. Произведя необходимую перегруппировку сил и пополнив их свежими частями, противник с утра 11 июля перешел в наступление на новом направлении.

Однако к этому времени наша Ставка предусмотрительно подтянула из резерва в этот район новые силы: 5-ю гвардейскую армию и 5-ю гвардейскую танковую армию. Командующий фронтом принял решение: с утра 12 июля вновь прибывшими свежими частями нанести контрудар по немецким войскам в районе Прохоровки, на остальном фронте контрудар должны были наносить на своих участках 6-я и 7-я гвардейские армии и Первая танковая армия.

12 июля в районе Прохоровки разыгралось величайшее в военной истории встречное танковое сражение. Наступление танкового корпуса СС и третьего немецкого танкового корпуса было остановлено, к исходу дня немцы вынуждены были перейти к обороне. На участках, где контрудары наносили 6-я и 7-я гвардейские армии и Первая танковая армия, мы не добились существенных результатов. Все же по пульсу боя командующий фронтом точно определил, что в немецком наступлении наметился кризис: противник исчерпал свои наступательные возможности.

В последующие дни разыгрывался последний акт курской авантюры гитлеровцев. С нашей стороны последовали один удар за другим, войска Воронежского и Степного фронтов не дали противнику возможности задержаться и укрепиться на достигнутых им рубежах. С 17 июля под нашими контрударами немцы начали отход. К 23 июля мы полностью восстановили положение, которое занимали до 5 июля 1943 года.

Несмотря на весьма значительные потери в людях, танках, артиллерии, самолетах, несмотря на чудовищное упорство, проявленное немцами в наступлении на Курский выступ, они не добились решения ни одной из поставленных задач. С этого момента и до конца войны стратегическая инициатива бесповоротно оставалась в руках советского командования. Ход войны неумолимо вел фашистских агрессоров к полному разгрому, к краху всей фашистской системы.

В боях с 5 по 23 июля на Курском выступе немцы потеряли 70 тысяч солдат и офицеров, свыше 3 тысяч танков и штурмовых орудий, около тысячи орудий полевой артиллерии и около 1 500 самолетов.

В этих боях Советская Армия еще более окрепла, получила блестящий опыт разгрома крупных сил противника в летних условиях. Раз и навсегда была развеяна легенда о непобедимости немецкой армии в летних кампаниях. Военное искусство Советской Армии оказалось выше немецкого во все времена года.

…Разбитый в наступательных боях, противник уполз в прежнее логово, откуда 5 июля он пошел в разбойничье нападение. Там он пытался отсидеться до лучших времен, залечить раны, пополниться. Однако общая обстановка на фронтах и соотношение сил после Курской битвы сложились совсем не в пользу гитлеровцев.

12 июля перешли в наступление Брянский и часть Западного фронтов, а 3 августа — Воронежский и Степной фронты. Воронежский фронт наносил главный удар на Богодухов — Валки и вспомогательный — на Грайворон — Ахтырка. Степной фронт главный удар наносил на Белгород-Харьковском направлении.

В первый же день оборона немцев на юге была прорвана на всю тактическую глубину; развивая наступление, наши войска занимают Томаровку, Борисовку; 5 августа освобождают Белгород; 7 августа — Богодухов, Золочев, Казачья Лопань.

11 августа войска Воронежского фронта вышли на участок Бромля, Ахтырка, Когельва и перерезали железную дорогу Харьков — Полтава. Войска Степного фронта вышли к Харькову.

Нависание наших армий южнее Богодухова над главной харьковской группировкой противника и угроза охвата ее с запада заставили гитлеровское командование предпринять экстраординарные меры: пытаясь сорвать или хотя бы задержать наше, очень опасное для них продвижение на юг, гитлеровцы южнее Богодухова наносят контрудар тремя танковыми дивизиями СС по левому флангу Первой танковой армии. В завязавшихся упорных боях с 11 по 17 августа немцы несколько отодвинули эту танковую армию на север, но прорваться к Богодухову и выйти на тылы ударной группировки Воронежского фронта им не удалось. Еще более авантюрным был контрудар противника от Ахтырки на юго-восток, с задачей срезать выступ южнее Ахтырки и прорваться к Богодухову, Этот контрудар также провалился.

С 18 по 22 августа развернулись упорные бон в районе Харькова, где противник сосредоточил до восемнадцати дивизий, в том числе четыре танковые и до тысячи самолетов. В упорных многодневных боях, преодолевая жестокое сопротивление противника, войска Степного фронта вышли к Харькову со всех сторон и создали реальную угрозу полного его окружения. После штурма ночью с 22 на 23 августа Харьков был освобожден и к 12 часам дня полностью очищен от фашистов.

Таким образом, контрнаступление Воронежского и Степного фронтов закончилось решительной победой советских войск. Немецкой армии были нанесены огромные и невозместимые потери. В ходе контрнаступления наши воины освободили от фашистского рабства значительную часть населения и территории Советской Украины.

М. А. ШАЛИН

бывший начальник штаба

Первой танковой армии

Примечания

1

Позднее нам, корреспондентам, стало известно, что произошло: наше командование знало, что гитлеровские войска готовятся начать наступление между 3 и 6 июля, и внимательно следило за развитием событий. Поздно вечером 4 июля гитлеровцы частью сил предприняли атаку, сбили наше боевое охранение и подошли кое-где к первой оборонительной полосе. Тогда заговорила находившаяся в полной боевой готовности советская артиллерия, в атаку была брошена наша авиация. Этот внезапный мощный контрудар в известной мере дезорганизовал гитлеровцев и нарушил планомерность их наступления.

(обратно)

2

Об этом бывший член Военного совета Первой танковой армии генерал-лейтенант Н. К. Попель так рассказывает в своих военных мемуарах «Танки повернули на запад», опубликованных в 1960 году: «В шесть утра приехал Н. С. Хрущев. Катукова не было, и обстановку доложил Шалин. Никита Сергеевич обратился ко мне:

— Как с продовольствием? Что делается в госпиталях? Дороги? Запчасти? Горючее? Замена выбывших из строя офицеров, парторгов и комсоргов? Я думал, что он, узнав все ему необходимое, поедет к соседям. Но у него были иные намерения.

— Надеялись, сейчас укачу? Не тут-то было. Я к вам надолго…

И это сильнее, чем другие признаки, убедило меня в необычности занимавшегося дня.

— Да, от вашей армии сейчас многое зависит, — продолжал тов. Хрущев. — Военный совет фронта признал разумным ваше предложение. Таким образом, на вас легла дополнительная нагрузка. Сегодня денек, какого не видывали, а многие больше и не увидят…

Он посмотрел в узкое, прижатое к земле окошко, проследил за косым лучом, упиравшимся в угол блиндажа.

— Ближайшие сутки, двое, трое, от силы неделя — самые страшные. Либо пан, либо… немцы в Курске, Они на карту все ставят, для них это вопрос жизни или смерти. Надо сделать так, чтобы был вопрос только смерти, чтобы они свернули себе шею, а мы вперед пошли. Украина ждет, Днепр… А там граница. Глядишь, и союзники зашевелятся… Все это людям объяснять надо, каждодневно, честно, прямо. Не морочить головы сказками о слабеньком, разложившемся противнике. Вон он вчера показал, какой слабенький… И еще очень важно довести до всего личного состава Воронежского фронта, что Центральный фронт успешно отбивает натиск гитлеровцев, которые рвутся на Курск с севера. Пусть каждый усвоит: с тыла, со спины враг не подойдет… Напоминаю вам, мелочей в такие дни, как сейчас, не бывает. Если один дивизион останется средь боя без снарядов, пострадать может корпус. Надо внушать всем беспокойство о мелочах, от которых зависит исход операции…

Хрущев говорил с большой убежденностью в том, что хоть и трудно, неимоверно трудно, а мы все же выстоим и пойдем вперед.

Присутствие Никиты Сергеевича не сковывало, не подавляло. Он не требовал сопровождающих, не нуждался в свите. В течение дня я видел его у раненых, в политотделе, в разведотделе, где он говорил с пленными, у Шалина, у замкомандующего по тылу».

(обратно)

3

«Мессершмитт-110» — немецкий двухмоторный истребитель, обладавший мощным вооружением.

(обратно)

4

«Юнкерс-87», немецкий бомбардировщик.

(обратно)

5

Вот что пишет об этом дне генерал-лейтенант Н. К. Попель в своих мемуарах: «7 июля — один из самых тяжелых дней курской эпопеи… В этот день на стыке нашей армии и 5-го гвардейского танкового корпуса противник прорвал вторую оборонительную полосу. Теперь фронт армии был обращен не только на юг, но и на восток. Он удлинился на добрых десять километров. А ведь части наши поредели. Основательно поредели!

К вечеру на командный пункт армии опять приехал Н. С. Хрущев. Выслушал доклад Катукова. Посмотрел подготовленную Шалиным справку о потерях. Повертел в руках листок, испытующе взглянул на нас.

— Военный совет фронта знает о тяжелом положении армии. Принимаем меры. На обоянское направление выдвигаются стратегические резервы. Вас усиливаем зенитно-артиллерийской дивизией, двумя танковыми бригадами, стрелковой дивизией, полком гвардейских минометов. Найдите им наилучшее применение…

Никита Сергеевич опять внимательно посмотрел на каждого из нас;

— По приказу командующего фронтом предпринимаются частные контрудары в полосе соседей. Не только фронт, Ставка идет вам на помощь. Ее представитель маршал Василевский переключил вторую воздушную армию целиком на поддержку вас.

При этих словах Катуков облегченно вздохнул. Наши потери объяснялись прежде всего вражескими бомбежками, господством гитлеровцев в воздухе.

От Никиты Сергеевича не ускользнул этот красноречивый вздох Катукова. Он чуть прищурился:

— Поймите: ни фронт, ни Москва не могут сейчас пускать в дело резервы, предназначенные для наступления, которого ждет Украина, ждет вся страна, весь честный люд земли… Имейте в виду: имперский штаб и сам фюрер недовольны Готтом. В Берлине неистовство из-за неудач под Курском. Готт и вся его камарилья не пожалеют солдатской крови, лишь бы вернуть себе „добрую славу“… Надо, чтобы наши бойцы хорошо разбирались в обстановке, военной и политической. Кстати, что у вас делается в этом отношении?

Я доложил Никите Сергеевичу о разъяснительной работе в бригаде Липатенко. Замполит подполковник Яценко вместе с политотдельцами круглые сутки не вылезал из частей. Вечерами — беседы, читки газет и листовок. Обращение Военного совета, где удавалось, зачитывали перед строем. В двух батальонах минувшей ночью прошли митинги.

— Всюду так? — остановил меня Хрущев.

— Нет, не всюду…

— То-то же. Докладываем о лучших. О плохих — скромность не позволяет… Соберите политотдел армии…».

(обратно)

6

Позднее выявилась любопытная деталь: блиндаж, в котором находился в этот день член Военного совета фронта И. С. Хрущев, был заминирован. Генерал-лейтенант Н. К. Попель так рассказывает об этом в своих мемуарах, описывая день 11 июля:

«Днем пробраться на НП было почти невозможно. Открытые подступы простреливались пулеметом. Ординарец Чистякова, пытавшийся доставить командарму обед, вернулся на кухню с разбитым термосом.

Когда стемнело, на наблюдательный пункт пришел Никита Сергеевич.

Он положил на нары плащ и устало перевел дух:

„Примете на постой?“

Ночью мы вышли размяться из надоевшего всем блиндажа. Хрущев завел речь о предстоящих боях за Украину, о широком наступлении:

— Надо готовить людей психологически. Геббельс трубит, что мы можем продвигаться вперед только зимой. А тут — великое летнее наступление, в каком наши солдаты еще не участвовали…

Катуков и Чистяков рассчитывали сменить НП следующим вечером. Но случилось иначе.

В полдень, не различая ступенек, в блиндаж ввалился незнакомый капитан с авиационными погонами. Я принял его за представителя воздушной армии и указал глазами на Михаила Ефимовича:

— Вам, наверно, к генералу Катукову.

— Мне все равно к кому… только побыстрее.

По скулам бледного лица капитана струился пот. Он вытирал его потемневшим рукавом, но пот выступал снова.

— Блиндаж заминирован! — выкрикнул капитан.

На наблюдательном пункте стало тихо, все смотрели на капитана:

— Да, да, этот блиндаж. Мы подложили фугас, когда уходили… с часовым механизмом.

Землянка опустела. Перед выходом Хрущев сказал капитану:

— Не настаиваю на разминировании. Энпэ, на худой конец, можно сменить. Вы, так или иначе, свой долг выполнили. Спасибо вам.

— Нет, товарищ член Военного совета, — возразил тот, — пока не разминирую, не будет покоя…

Фугас был извлечен. До взрыва оставалось двадцать часов. А мы собирались менять НП более чем через сутки».

(обратно)

7

Речь идет об отставке Муссолини, знаменовавшей собой начало полною краха фашистской Италии.

(обратно)

Оглавление

К ЧИТАТЕЛЯМ

ОТ АВТОРА

И ГРЯНУЛ БОЙ…

  Третье лето

  Только факты

  Укрощение «тигров»

  Сражение

  Подвиг гвардейца Бессарабова

  Старая гвардия

  Выучка

  Контратака

  Бог войны

  Металл и нервы

  Ярость

ПЕРЕЛОМ

  Битва у Прохоровки

  Солдатская честь

  В засаде у танкистов

  Сила традиций

  Начало новых событий

  Пять мгновений

  Дружным враг не страшен!

  На юг!

  Возвращенная земля

ТАНКИ, ВПЕРЕД!

  На исходном рубеже

  На отвоеванных позициях

  Работа саперов

  На подступах к городу Сумы

  Ротный книгоноша

  Генерал удит рыбу

  Двенадцать часов войны

  Конец Белгородского направления

  Путь на простор

  Темп

  В степях Украины

  Горе украинской молодежи

  Гвардейская хватка

  Нервы боя

  В последний час

БИТВА ЗА ХАРЬКОВ

  Что там происходит

  Обитель бессмертных

  В предместьях Харькова

  Битва разгорается

  В канун важных событий

  Бой у внутреннего кольца

  Северо-западнее Харькова

  Лесными тропами

  В бой вступают танкисты

  Канун большого дня

  Харьков свободен!

  У руин тракторного

  Пробуждение города

  Сила организованности

  Иго

  Ожесточение

  Харьковская трагедия

  Зрелость офицера

  Только документы

  В дни возрождения

  Ликующий Харьков

ПОСЛЕСЛОВИЕ