Уилт незнамо где (fb2)

- Уилт незнамо где (пер. Мария Викторовна Спивак (Эм. Тасамая)) (Уилт - 4) 378K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Том Шарп

Том Шарп

Уилт незнамо где

Глава 1

– Боже, ну и денек, – вздохнул Уилт. Они с Питером Брейнтри пили пиво в садике перед «Уткой и драконом» и глядели на реку, на одинокого гребца, ритмично работающего веслами. Дело было летом, и заходящее солнце красиво золотило воду. – Сначала это идиотское заседание, после которого пришлось сообщать Джонсону и мисс Пудроу, что их урезали вместе с бюджетом. Потом – расписание на следующий год. После того, как мне сказали, что им займется компьютерный отдел, а я могу расслабиться, вдруг приходит послание от проректора: программа заглючила, составляй сам.

– Казалось бы, кому этим и заниматься, как не компьютеру – бери список занятий да распихивай по кабинетам. Чистая логика, – сказал Брейнтри, завкафедрой английского.

– Как же, логика. Какой от нее прок, когда миссис Роббинс отказывается от 156-го кабинета, потому что в 155-м Лоренс Сифорс с драмкружком, который бедняжке Роббинс не перекричать? Сифорса тоже не вытуришь: во-первых, он в 155-м уже целых десять лет, а во-вторых, там акустика – ори не хочу. «Быть иль не быть!»… Или, скажем, речь Генриха V при Азенкуре. Поди объясни все это компьютеру.

– Что ж ты хочешь – люди! Вот у меня Джексон и Йэн Уэсли. То же самое. Даю на проверку одну и ту же работу: Джексон ставит «отлично», а Уэсли ругает на чем свет стоит. Человеческий фактор, никуда не денешься.

– В моем случае – нечеловеческий, – возразил Уилт. – Меня тут заставили взять семинар мисс Фрисекс по женскому самоутверждению – она уже месяц как болеет, а кафедра социологии отказалась. Ну и представь: пятнадцать взрослых теток, все полны решимости самоутвердиться и, к слову сказать, прекрасно знают, как это делается. Всю кровь из меня повыпили. На прошлой неделе ляпнул, не подумавши, мол, у женщин лучше получается создавать всякие комитеты, потому что они любят поговорить. Такое началось!.. Настоящее осиное гнездо. А домой придешь – там Ева добавит. И чего они все такие агрессивные?.. Смотри-ка.

Выскочивший из-за поворота реки катер залил лодку одинокого гребца. Тот причалил к берегу и стал вычерпывать воду.

– Вот сволочь, на реке ведь ограничение по скорости! Он превысил! – возмутился Брейнтри.

– А у меня дома ограничение по времени, и я его тоже превысил, – сказал Уилт. – К тому же сегодня гости… Ладно, раз все равно опаздываю, накачу еще. Для храбрости.

Он встал и пошел в паб.

– А кто к вам придет? – полюбопытствовал Брейнтри, когда Уилт возвратился с двумя пинтами пива.

– Да как обычно – Мэвис и Патрик Мотгрэмы да Эльза Рэмсден с очередным прихвостнем. Наверняка какой-нибудь мастер стихосложения и мелодекламации. Только на меня пусть не рассчитывают. Я этого добра за день выше крыши наедаюсь.

Брейнтри кивнул.

– На днях на меня в учительской напали Ля Фрисекс и Ронни Ланн – дескать, надо повышать образовательный уровень учащихся в сфере взаимоотношения полов. Я говорю: у моих ребят в сфере взаимоотношения полов уровень повыше моего, и вообще, одиннадцатилетним на этом вопросе особо заостряться незачем. А еще Фрисекс хочет организовать курс по оральному сексу и стимуляции клитора для воспитательниц детских садов. Я сказал, на фиг, на фиг.

– Не знаю, как такое пройдет с миссис Раутледж. Она же лопнет от возмущения.

– Уже лопнула. И не где-нибудь, а на глазах у ректора, на заседании по набору, – сообщил Брейнтри. – Грозилась настучать в соответствующие инстанции. Говорит, посмотрим, как им это понравится.

– А директор что? – заинтересовался Уилт.

– Сказал, надо учитывать реалии современной жизни и неукомплектованность классов. Цифры – вот что важно в наши дни. Но тут вмешался наш старикашка, майор Миллфилд, и заявил, что, видите ли, содомский грех есть содомский грех, и раз Ветхий Завет его запрещает, то ему непонятно, как это можно называть «реалиями современной жизни». Такая вот была драчка.

Уилт, цедя пиво, помотал головой.

– Убей не понимаю – неужто они считают, что такой мурой можно привлечь нормальных студентов? Вот подожди, я расскажу Еве. Она бы с ума сошла, если б кто-то вздумал обучать наших чертеняшек оральному сексу и стимуляции клитора. Потому она их и отдала в монастырскую школу.

– А мне казалось, по религиозным убеждениям, – сказал Брейнтри. – Ведь у нее, кажется, в прошлом году было какое-то религиозное переживание?

– Было. С одной падлой, которая называла себя неопятидесятницей. Только я предпочитаю не знать, в чем именно это ее переживание заключалось. Но обращения точно не случилось.

– Пятидесятница? Это которые говорят на языках?

– Наша своим языком не только говорила, но и кое-что другое делала. Причем в ванной. Знаю-знаю, тебе интересно, как их угораздило оказаться там вместе. Вкратце: эта больная коровьим бешенством баба – звали ее Эрин Мур – сказала, что для крещения Святым духом, чтобы в тело мог проникнуть дар языков, необходимо полное погружение. А дальше они, по-моему, не сошлись в толкованиях: куда дух, а куда – язык. Меня, слава тебе господи, дома не было, а Ева потом ничего не рассказывала. Говорит, это слишком отвратительно. В общем, Еве сразу стало не до пятидесятничества, и языкатой бешеной корове тоже, потому что Ева ее чуть не укокошила. Видел бы ты потом нашу ванную – не поверишь, какой погром! Они оторвали штангу для занавески и душевую головку – Ева ее использовала вместо боевого топора. Шкафчик упал, банки-склянки побились… Шланг от душа скакал по полу, как разъяренная змея – Еве так не терпелось пришибить мерзавку, что она даже не подумала выключить воду. Короче, она долго гоняла злополучную дуру по всему дому, а потом вытолкала на улицу, ясное дело, нагишом, и всю в крови. Ванную к тому времени затопило, вода скопилась над потолком кухни, и тот, естественно, обрушился. Полтонны воды – на холодильник. Там сверху тепло, а Тибби, если чего не любит, так это воды. У него настоящая фобия – девицы учили несчастное животное плавать в пруду и едва не утопили, поэтому при виде водопада бедняга буквально забегал по стенам. А у Евы на шкафу была коллекция расписных тарелочек, она еще ужасно ими гордилась. Только, когда кот очухался, гордиться стало нечем. Электрический чайник, понятно, вдребезги, кофеварка тоже. В довершение бед, сдохли все лампочки. Ну, то есть, электричество полностью накрылось. Словом, от дома осталось мокрое место – и от моего кошелька после ремонта тоже. А для полноты счастья нам отказались платить страховку, потому что Ева не пожелала посвящать агента в подробности происшествия. Сказала, несчастный случай и все. Агент, конечно, не поверил: душевые головки просто так не срывает. Ну а страховые компании просто так не расстаются с деньгами. Одна радость – о Боге Ева забыла начисто.

– А языкатая баба?

– Вернулась в дурдом, откуда пришла. Точнее, откуда ее выпустили в момент просветления. Оказалось, она шизофреничка со справкой, и у нее религиозная мания. Про синяки и царапины она, к нашему счастью, сказала, что они получены в сражении не то с ангелом, не то с дьяволом, правда, так и не объяснила врачам, почему на ней шапочка для душа.

– Да, но все-таки я не понимаю: если Ева уже не верующая, зачем отправлять детей в монастырскую школу? Ведь там весь кайф в религиозности и католичестве?

– Просто ты не знаешь, как устроена Ева. Ее вечно бросает из крайности в крайность. Государственная школа ей не нравилась, потому что в Ньюхолле, где девочки ходили в начальные классы, учительница однажды заставила детей – шестилеток! – все утро просидеть в картонных коробках. Предполагалось, что так они «поймут»… Знаю-знаю, что ты думаешь по поводу такого «понимания», это все равно что «повышение образовательного уровня», но только дети должны были прочувствовать, каково спать на улице в картонных коробках. Это Еву и добило. Она заявила директрисе, что растит дочерей не для того, чтобы они спали на улице, и привела в школу учиться читать, писать и считать, а не сидеть по коробкам. То же самое Ева сказала на родительском собрании, да еще и поинтересовалась, не собирается ли администрация школы снабдить малюток кожаными мини-юбками и высокими сапожками, чтобы те «поняли», каково быть малолетними проститутками. Ну и… сам знаешь, какая публика в Ньюхолле.

– Мне ли не знать! Там живет мать Бетти. У нее вечно полон дом социалистов с шестизначным доходом и в костюмах от Гуччи, которые до сих пор искренне убеждены, что Ленин вообще-то хотел хорошего.

– Так или иначе, после коробок и языкатой бабы Еву занесло в другую крайность. Монастырь, конечно, обходится в небольшое состояние, но там хотя бы нормально учат и уважают авторитеты. Кстати об авторитетах – пора домой. Ева последнее время жутко злится, потому что я не хочу пятый год кряду мотаться по горам в Озерном краю, а ей подавай отпуск всей семьей и все тут.

Уилт допил пиво, сел на велосипед и покатил на Оукхерст-авеню, где Ева встретила его на удивление приветливо.

– Ах, Генри, ну разве не замечательно! Мы едем в Америку, – восторженно воскликнула она. – Дядя Уолли оплатил дорогу. Тетя Джоан так рада! Она звонила узнать, доставили нам билеты или еще нет, а их как раз утром принесли. Ну разве не…

– Замечательно, – сказал Уилт и скрылся в туалете – во-первых, отлить, а во-вторых, избавиться от необходимости ликовать.

Глава 2

У Евы день прошел преотлично. С той самой секунды, как принесли билеты, она без устали вычисляла, сколько в точности стоит дядя Уолли, прикидывала, какие наряды произведут наилучшее впечатление в Уилме, штат Теннесси, и гадала, как сделать так, чтобы дочки не выражались. Последнее было особенно важно: набожный дядя Уолли не одобрял сквернословия. Он – один из отцов-основателей уилмской церкви Вечноживого Господа Нашего, и не годится, чтобы Саманта в его присутствии говорила «блин» или еще что похлеще. Никак не годится. Да и тете Джоан это не понравится. Между тем, в отношении четверняшек Ева вынашивала вполне определенные планы: Господь не благословил потомством брак мистера и миссис Уолтер Дж. Иммельман, а тетя Джоан как-то сказала Еве, что Уолли подумывает оставить состояние ее девочкам. Словом, жизненно важно, чтобы Саманта вела себя подобающе. Пенелопа, Джозефина и Эммелина, естественно, тоже. Да, собственно, все, кроме, разве что, Генри, которого дядя Уолли не одобряет в целом.

– Мужик твой, детка, конечно, типичный англичанин, и у него, конечно, есть свои положительные стороны, но, скажу прямо, у вас четверо детей и их нужно кормить. Добытчик нужен. Настоящий, я имею в виду. А Генри… что Генри? Ни амбиций, ни предприимчивости. И к жизни относится вроде как не всерьез. Ты должна его как-то растормошить, понимаешь, детка, о чем я? Этак вот раззадорить и отправить воевать за счастливую семейную жизнь. Чтоб вернулся с добычей, поняла? А он у тебя что-то не чухается.

Про себя Ева согласилась: действительно, Генри начисто лишен честолюбия. Уж она ли ему не твердила, чтобы он нашел место получше, бросил Техноколледж, устроился в промышленную либо страховую компанию, где хоть зарабатывают по-человечески. Без толку! Генри такой сидень. Так что теперь все надежды на приличное будущее для девочек и обеспеченную старость для себя связаны с дядей Уолли и тетей Джоан. Они познакомились в пятидесятые, в Лейкенхите. Уолли служил пилотом ВВС США, а Джоан – продавщицей в военном магазине. Ева была в восторге от своей тети, и особенно от того, что ей удалось выйти замуж за Уолли Иммельмана, владельца «Иммельман Энтерпрайзис» в Уилме, штат Теннесси, и заполучить новый особняк довоенной постройки и дом у озера в лесу неподалеку от городка, название которого Ева никак не могла запомнить. И пока она носилась по дому с пылесосом и занималась кучей других дел, которые надо было переделать прежде чем отправиться в общественный центр ухаживать за стариками – сегодня четверг, ланч для Третьего Возраста и чай с танцами, – ее душа полнилась радужными надеждами. Не то чтобы она открыто мечтала, что дядя Уолли умрет от инфаркта или, еще лучше, разобьется на своем двухмоторном самолете, а тетя Джоан очень кстати окажется вместе с ним. Нет. Такие порочные мысли добродетельное сознание Евы отвергало. Тем не менее, дядя с тетей далеко не молоды и… Нет, этого думать нельзя. Но заботиться о будущем девочек – оно ведь еще не скоро – она просто обязана. Да и в любом случае, поездка в Штаты – это очень увлекательно и расширяет кругозор. И потом, чертеняшки своими глазами увидят, каких высот можно достичь в Америке. Даже Уолли Иммельман, до вступления в ВВС США – простой деревенский парень, взял и стал мультимиллионером. А все благодаря честолюбию. Да, дядя Уолли – прекрасный пример для девочек. Куда лучше, чем отец. И перед Евой снова во весь рост встала «проблема Генри». Известно, что он будет делать в Уилме. Напиваться в дешевых барах, отказываться ходить в церковь и пререкаться по любому поводу с дядей Уолли. Как в тот кошмарный вечер, когда Иммельманы приехали за ними и повезли ужинать в Лондон, в свой невероятно шикарный, дорогущий отель. Как же он назывался? «Таверна у парка». Генри напился как свинья. Дядя Уолли еще сказал: бриташки даже с выпивкой управиться не в состоянии. Ева затолкала неприятное воспоминание подальше и переключилась на старика Экройда – тот пожаловался, что у него отошел мочеприемник. Не могла бы Ева прикрепить его обратно? Всего-то и делов, что… Нет, извините, не могла бы. Однажды он уже провел ее таким образом, и Еве пришлось стоять перед каталкой на коленях, держа негодника за пенис, под гнусное хихиканье других похотливых маразматиков. Нет, пакостному старикашке больше ее не обдурить.

– Я позову сестру Анбал, – сказала Ева. – Она закрепит так, чтобы больше не выпадало. – И, невзирая на протесты бедного мистера Экройда, пошла и привела грозную Анбал. Сразу после этого понадобилось разбираться с миссис Лимли – старушка во что бы то ни стало желала знать, когда отходит автобус на Кроуборо.

– Совсем скоро, дорогая, – заверила Ева. – Осталось недолго. Вчера, правда, я простояла больше получаса.

Через полчаса миссис Лимли, бог даст, забудет и про Кроуборо, и про то, что общественный центр – не автобусная станция, и вновь станет довольна и счастлива. Затем Ева сюда и ходит – делать людям добро. Итак, первая половина дня ушла на обласкивание представителей Третьего Возраста, а по дороге домой Ева думала об Америке и о том, как обзавидуется Мэвис Моттрэм, когда узнает. Потом она готовила сэндвичи с копченым лососем и соус для сегодняшнего собрания «Группы защиты окружающей среды». Потом ей показалось, что лосося маловато, и она пошла в магазин деликатесов и купила рольмопсов – вдруг народу будет больше обычного. Затем поставила в холодильник «винья верде». При этом ее мысли постоянно возвращались к тому, как одеть дочерей в поездку. Хочется, чтобы они выглядели достойно, но важно не переборщить, иначе тетя Джоан может подумать… ну, что Ева балует детей и слишком много на них тратит… или, того хуже, что у нее водятся лишние деньги! В голове Евы промелькнула целая серия промежуточных соображений. Во-первых, тетя Джоан сама англичанка, служила подавальщицей в баре, а если верить Евиной матери, еще кое-чем подрабатывала – что, скорее всего, и объясняет ее теперешнюю щедрость. С другой стороны, мамаша тети Джоан была та еще скряга, не лучше, чем ей самой следовало быть, ну, то есть, не тогда, когда она была девочкой. Правда, это, опять же, если верить тому, что говорит мама, когда у нее плохое настроение… Ева сама однажды слышала, как миссис Дентон страшно ругала Джоан, что та отдается янки за гроши. «Десять фунтов на заднем сиденье и двадцать пять, если по полной программе. А меньше – это себя не уважать». Еве было восемь, она успела вовремя раствориться в пространстве, и ее не заметили. Впрочем, это неважно, сейчас главное – действовать правильно, осторожно, не перегнуть палку. Может, надо самой одеться победнее, чтобы тетя Джоан ее пожалела? За то, что у нее все уходит на детей? В общем-то, Ева совершенно не осуждала тетю Джоан. Мало ли что бывает в юности. Зато теперь она богата и уважаема, и замужем за мультимиллионером. Ах, лишь бы девчонки вели себя прилично, а Генри не напивался и не говорил гадостей про Америку, будто там нет государственного здравоохранения.

Между тем, Генри в туалете думал именно гадости. Да он скорее лопнет, чем поедет в Штаты к дяде Уолли и тете Джоан! Скажите пожалуйста, благодетели! Тетя Джоан как-то прислала ему в подарок шорты – бермуды в шотландскую клетку – так он не стал их надевать даже ради фотографии, которую Ева хотела приложить к благодарственному письму. М-да. Придется придумать какую-то отмазку.

– Что ты там делаешь? – требовательно спросила Ева из-за двери минут десять спустя.

– Ну что по-твоему? Догадайся.

– Тогда потом не забудь открыть окно. Гости же.

Уилт открыл окно и вышел из уборной. Он уже принял решение.

– Штаты – это, конечно, заманчиво, – сказал он, споласкивая руки на кухне и вытирая их о тряпочку, специально разложенную для сушки латука. Ева подозрительно посмотрела на мужа. Когда Генри называет предложение заманчивым, обычно это означает, что он не намерен его принимать. Но придется – уж об этом она позаботится.

– Жаль только, что я не смогу поехать, – продолжил Уилт, заглядывая в холодильник.

Ева, которая только что завернула латук в чистую тряпочку, застыла на месте.

– Что значит «не смогу»?

– У меня же канадский курс. Ну, знаешь, по британским традициям и культуре, как в прошлом году.

– Ты ведь говорил, что не хочешь его брать. После всего геморроя, который был в тот раз.

– Говорил, – признал Уилт и сунул в рот кусочек «Ривиты» с гуммусом. – Но у Свинбурна жена в больнице, и ему не на кого оставить детей. Пришлось его заменить. Я не мог отказаться.

– Мог, если бы захотел. – Ева высунулась за порог кухни и, давая выход гневу, яростно затрясла салатом. – Это все отговорки. Просто ты боишься летать. Вспомни, что с тобой было, когда мы ездили в Марбеллу.

– Ничего я не боюсь! Я тогда занервничал из-за футбольных фанатов, когда они стали драться. Страх здесь ни при чем. Я согласился поработать за Свинбурна, вот и все. Между прочим, деньги нам отнюдь не помешают, вы же наверняка все потратите.

– Ты никогда ничего не слушаешь! Дядя Уолли оплачивает поездку и все расходы и…

Но по-настоящему разругаться не удалось, потому что раздался звонок, и на пороге появилась Сара Бэвис с рулоном плакатов. За ней стоял молодой человек с картонной коробкой. Уилт выскочил в заднюю дверь. Он поужинает в индийском ресторане.

Глава 3

Наутро Уилт встал рано и на велосипеде поехал в Техноколледж. Нужно было поскорее найти Свинбурна и уговорить его поменяться занятиями.

– Канадский курс отменили. Я думал, ты знаешь, – сказал Свинбурн, когда Уилт в обеденный перерыв наконец отыскал его в столовой. – По мне, так и черт с ним. Хотя денежки, конечно, не помешали бы.

– Отменили? С чего вдруг?

– Из-за секса. Потому что в прошлом году Роджер Мэннерс трахался с бабой из Ванкувера.

– А от него ждали чего-то другого? Это ж его единственное занятие. Несчастный осел помешан на сексе.

– В этот раз с бабой не повезло, – пояснил Свинбурн. – Залетела, и на редкость некстати – ее муж давным-давно сделал себе вазектомию. Так что беременность супруги оказалась для него весьма неприятным сюрпризом. Настолько неприятным, что он не поленился прилететь из Ванкувера и выследить Роджера-нехороджера. А потом пришел к нашему ректору с преприятнейшим известием.

– Каким?

– Что он подает на развод в суд, а Роджер – ответчик. И во-вторых, что в Канаде ему принадлежат телевизионная станция и несколько газет и он приложит все усилия, дабы ославить наш дорогой Техноколледж и в особенности курс по британской культуре и традициям, в которые, оказывается, входит адюльтер. Курсу, естественно, настал каюк. Странно, что ты не знал.

Уилт побежал к Питеру Брейнтри.

– Я должен срочно что-то придумать! Разрази меня гром, если я поеду в Уилму.

– А по мне, это очень заманчиво. На халяву-то. И вообще, американцы очень гостеприимны. По крайней мере, так мне всегда казалось.

Уилт содрогнулся.

– Одно дело гостеприимство, а совсем другое – дядя Уолли с тетей Джоан. Последний раз, когда они приезжали, нам пришлось с ними ужинать, в Лондоне, у них в отеле. Понятное дело, большущем, модерновом и охренительно дорогом. Ужин подавали в номер – разумеется, люкс. Это был сущий ад. Сначала мы пили, по словам Уолли, «настоящий» сухой мартини – черт знает, что за дрянь, но по-моему, жидкий динамит. Так что уже к лобстерам я порядком назюзился. Потом принесли нечеловечески огромные стейки. Вина не дали. Дядя Уолли считает, что вино – для пидарасов, поэтому мы глушили солодовый виски с колой. Вдумайся: солодовый виски с колой! Застрелиться и не жить! К тому же тетушка Джоан весь вечер разорялась насчет того, как прекрасно, что у нас четверняшки, и как будет мило, если мы все приедем к ним в Уилму. Мило? Скорее убийственно! И я не поеду.

– Ева этому не обрадуется, – сказал Брейнтри.

– Очень может быть. Но надо исхитриться повернуть все так, чтобы то, что я не еду, выглядело настоящим счастьем. Итак. Посмотрим на дело с психологической точки зрения. Вопрос: почему Ева вне себя от радости? Ответ: совсем не потому, что ей предстоит впервые ступить на Землю Свободы. Отнюдь. Ева вынашивает коварный план: подлизаться к дяде, черт бы его побрал совсем, Уолли и тете Джоан. Чтобы те, бездетные, а следовательно, не имеющие наследников, после того, как надумают соскочить с женьшеневой диеты и переехать в «библейский пояс» на небесах, оставили свое необъятное состояние нашим дорогим дочечкам.

– Ты и правда думаешь… – начал Брейнтри, но Уилт поднял руку:

– Ш-ш-ш! Пытаюсь. Если намерения Евы действительно таковы, то что же может помешать их осуществлению? Я хоть и любящий отец, но, если честно, считаю, что два месяца в обществе наших малышек – непростое испытание. К концу срока даже тетя Джоан, которая полна сантиментов и вечно пускает слюни насчет того, как все вокруг мило, будет умирать от желания от них избавиться. А уж Уолли по поводу их отъезда устроит такой грандиозный праздник, какого в Уилме не видали со дня основания. Единственная неприятность – что мне придется участвовать в этом кошмаре. И что в отвратительном поведении девиц тоже, естественно, буду виноват я. Нет, надо нанести упреждающий удар… Все, пошел медитировать.

Он медитировал целый час, пока вел курс по гендерному самоутверждению для дам элегантного возраста, которые прекрасно умели утверждаться и без постороннего вмешательства. Чем и занимались, причем так успешно, что Уилту оставалось только кивать да помалкивать. Он запустил процесс, а потом сидел сзади и соглашался со всем, что бы ни говорили ученицы. Этой хитрости он научился, общаясь с Евой. Та очень любила объяснять, насколько он несостоятелен как муж, отец и сексуальный партнер. Уилт давно не оспаривал данные постулаты, а лишь молча слушал и терпеливо ждал, пока схлынет цунами недовольства. Трюк срабатывал и с дамами элегантного возраста, но их сначала нужно было как-то завести. На сей раз катализатором послужило замечание, что понятие «мужская менопауза» абсурдно, поскольку у мужчин не бывает менструаций. Слушательниц охватило страшное возмущение; на то, чтобы его выплеснуть, ушло все занятие. А Уилт сидел и размышлял, почему люди так называемых твердых убеждений столь легко поддаются на провокации и почему, войдя в раж, утрачивают способность что-либо воспринимать. Помнится, с газопроводчиками и типографскими работниками было то же самое. Стоило, например, сказать, что ты против смертной казни или что гомосексуализм – свойство, вероятнее всего, врожденное, как разражалась настоящая буря. Хорошо, а каковы предубеждения Уолли Иммельмана? Уилт подумал и вспомнил: социализм! Особенно люто Уолли ненавидел профсоюзы – в его сознании они олицетворяли коммунизм, поклонение дьяволу и Ось Зла. А уж узнав, что Уилт – член профсоюза и голосовал за лейбористов, дядя Уолли вообще чуть коньки не отбросил. Тут Уилт осознал: решение найдено.

Как только занятие кончилось и дамы элегантного возраста отправились самоутверждаться по другим местам, Уилт пошел в библиотеку и взял целых шесть книг. Вернувшись домой, он положил их на кухонный стол.

– Что это ты приволок? – недовольно спросила Ева, покосившись на названия.

– В следующем семестре я должен буду читать курс по марксистской идеологии и теории революции в странах Третьего мира. Не спрашивай зачем, но должен. А поскольку я ни черта в этом не смыслю и ничего не знаю даже про страны Второго мира, не говоря уже о Третьем, то придется немного подучиться. Эти книжки я возьму с собой в Уилму.

Ева воззрилась на толстый фолиант «Борьба Фиделя Кастро с американским империализмом».

– Это? В Уилму? Ты спятил? – в ужасе выдохнула она. – Уолли тебя убьет. Ты же знаешь, как он относится к Кастро.

– Мягко говоря, не уважает…

– Генри Уилт, тебе прекрасно известно… известно… что он участвовал в этой… как ее… ну, попытке вторжения на Кубу… как она там называлась?

– Залив Свиней, – подсказал Уилт и хотел прибавить, что, учитывая внешний вид дяди Уолли, название на редкость удачное, но Ева уже читала дальше:

– «Каддафи, освободитель Ливии». Глазам не верю!

– Я, в общем, тоже, – согласился Уилт. – Но ты же знаешь нашего Мэйфилда. Вечно изобретает что-то немыслимое, а нам приходится…

– Плевать мне, что вам приходится, – гневно зашипела Ева. – В Уилму ты с этой пакостью не поедешь.

– Думаешь, мне самому хочется? – несколько двусмысленно отозвался Уилт и взял в руки следующее произведение: – Это про атомную бомбу, которую президент Кеннеди хотел сбросить на Кубу. Вообще-то, довольно интересно. – В принципе, этого было достаточно, но Уилт все же продолжил: – Конечно, если ты не боишься, что я потеряю работу, я могу оставить их дома. В этом году уже уволили пятерых старших преподавателей, а я на очереди, я знаю. Но учти: пособия, которое мне дадут, на монастырь не хватит. А мы должны думать об образовании девочек, об их будущем, и я не понимаю, почему из-за того, что дядя Уолли не любит марксизм, я должен рисковать своей карьерой.

– В таком случае, ты не поедешь, – объявила полностью побежденная Ева. – Я скажу, что тебе приходится преподавать во время каникул, чтобы мы могли платить за школу. – Она осеклась, неожиданно что-то вспомнив. – А как же курс для канадцев? Вчера ты говорил, что не поедешь, потому что должен заменить Свинбурна.

– По счастью, канадцев отменили, – поспешил объяснить Уилт. – Из-за недобора.

Глава 4

На следующий день, пока Ева гоняла по Ипфорду, разыскивая для дочек подходящую одежду, Уилт занимался собственными приготовлениями. Он уже придумал, что будет делать: пойдет в поход. Он купил в магазине военно-морских сил подержанную непромокаемую подстилку для защиты от дождя, рюкзак заслуженно-потертого вида, флягу – и долго рассматривал шорты цвета хаки до колен, но потом решил не выставлять свои дурацкие ноги на обозрение общественности. И вообще, глупо разгуливать по Западному графству этаким престарелым бойскаутом. В итоге он остановил выбор на синих джинсах и толстых носках, подходящих к туристическим ботинкам, которые Ева купила для поездки в Озерный край. Впрочем, насчет ботинок Уилт сомневался – они специальные, горные, а к горам он и близко подходить не собирается. Скалолазанье, конечно, – занятие прелестное, но определенно на любителя; путешествовать хотелось бы не спеша, не напрягаясь. Желательно вдоль какого-нибудь канала. Их ведь прокладывают в низинах, а при малейшем намеке на возвышенность ставят шлюзы – весьма разумное и удобное изобретение. Правда, там, куда он решил отправиться, каналов вроде бы нет. Но ничего, найдутся реки. Они уж точно не ищут трудных путей, а по берегам обязательно есть тропинки… Или можно идти по полям – разумеется, если там нет быков. Про быков Уилт знал мало – только то, что они чрезвычайно опасны.

Надо учесть и другие непредвиденные обстоятельства – например, что делать, если не удастся найти ночлег. Уилт купил спальный мешок. Потом отвез приобретения домой, спрятал в кабинете, в шкафу, и запер на замок, чтобы Ева, как всегда неожиданно вломившись за какими-нибудь ключами от машины – а это она исполняет с завидной регулярностью – не догадалась о его истинных намерениях.

Но Еве и своих забот хватало. Например, Саманта не желала ехать в Америку, потому что двоюродная сестра ее подружки была в Майами, и там на улице, прямо у нее на глазах, застрелили человека.

– У них у всех пистолеты, и убийства на каждом шагу. Это очень безжалостное и жестокое общество, – сказала Саманта Еве.

– Уверяю тебя, в Уилме все по-другому. А дядя Уолли – весьма влиятельный человек, никто не осмелится ему досаждать, – ответила Ева.

Саманту это не убедило.

– Папа говорит, что дядя Уолли – бомбовоз и старый педик, который уверен, что Америка правит миром…

– Папа говорит глупости. И не вздумай употреблять такие слова в Уилме…

– Какие «такие»? Бомбовоз? Папа говорит, это очень подходящее слово. Американцы бросают бомбы на Афганистан с высоты тридцать тысяч футов и убивают невинных женщин и детей.

– А по настоящим целям не попадают, – вставила Эммелина.

– Вы прекрасно понимаете, о каких словах речь, – сердито оборвала Ева, не давая четверняшкам окончательно разойтись. Вот нахалки, хотели, чтобы она сама сказала «педик». Дудки!

Джозефина подлила масла в огонь:

– Но ведь педик – это всего-навсего мужчина, который занимается анальным сексом, потому что…

– Тихо! Чтобы я больше от вас таких слов не слышала, особенно в присутствии… кого бы то ни было. Какая гадость!

– Почему? Я не понимаю. Законом это не запрещается, а геи ведь не могут…

Но Ева уже не слушала. На нее свалилась новая напасть.

Эммелина принесла вниз ручную крысу – красивое животное с длинной серебристой шерстью, купленное в зоомагазине, – и стала спрашивать, можно ли взять Фредди в Уилму, чтобы показать тетечке Джоан.

– Нет, нельзя, – отрезала Ева. – Абсолютно исключено. Ты же знаешь, тетя боится крыс и мышей.

– Но Фредди такой хороший! Она его увидит и сразу перестанет бояться.

В этом Ева сильно сомневалась. Эммелина приучила питомца сидеть у себя под свитером, и иногда крыса начинала двигаться. Если это случалось при гостях, те неизменно вопили от ужаса. А миссис Плэнтон при виде третьей грудки, внезапно выросшей и поползшей по телу Эммелины, даже упала в обморок.

– В любом случае, ввоз животных в Америку запрещен, и вывоз тоже – из-за бешенства. В общем, он не поедет, и точка.

Эммелина унесла Фредди к себе и стала думать, кому из подруг его поручить.

Словом, вечер у Евы выдался трудный, и к моменту возвращения с работы крайне довольного собой Уилта она была не в лучшем настроении. Да и подобное выражение лица мужа сразу наводило на подозрения.

– Опять пиво пил, – превентивно обвинила Ева. Пусть знает, что ее не проведешь.

– Во имя торжества справедливости сообщаю: за весь день даже не притронулся. Эксцессы бурной молодости остались далеко в прошлом.

– Хорошо бы там же остались все твои дрянные словечки! Чему ты учишь детей, ругаются как… как… как… ну, в общем, ругаются.

– Как матросня, – подсказал Уилт.

– Матросня? Какая еще матросня? Если это новое ругательство, то я…

– Это идиома. Ругаться как матрос означает…

– Даже слышать не хочу! Мало мне разглагольствований Джозефины про педиков и анальный секс! Нет, он приходит домой и подстрекает…

– Я их вовсе не подстрекаю говорить о педиках. Зачем, когда из своего монастыря они притаскивают выражения и похуже. Впрочем, не хочу с тобой спорить. Лучше пойду полежу в ванне, подумаю о возвышенном, а потом поужинаю и посмотрю телевизор.

Уилт поскорей зашагал наверх, чтобы Ева не успела сказать: «знаю я, о чем таком возвышенном ты думаешь в своей ванне». В любом случае, ванная оказалась занята Эммелиной. Уилт вернулся в гостиную, сел и принялся листать книгу по теории революции, поражаясь: неужто кто-то в здравом уме и твердой памяти может считать революцию благом? Когда Эммелина вышла, принимать ванну было поздно, поэтому Уилт только наскоро умылся и спустился к ужину. За столом Ева билась с дочерьми, уговаривая взять в Америку вещи, купленные в расчете на вкус тети Джоан.

– Я ни за что и ни ради кого не надену такое дурацкое платье. Оно как из старого ковбойского фильма, – заявила Пенелопа.

– Но это чистый хлопок, вы будете смотреться просто замечательно…

– Мы будем смотреться как дуры. Почему нельзя поехать в обычной одежде?

– Потому что надо выглядеть прилично! А драные джинсы и скинхедовские ботинки…

Когда Уилт встал из-за стола, они все еще спорили. Он пошел в комнату для гостей, которой пользовался как кабинетом, достал военно-геодезическую карту Западного графства и принялся выбирать маршрут. Брэмптон-Эбботс, Кингз-Кэпл, Хоурвизи, Литтл-Берч и вверх до Хоум-Лейси мимо Дьючерча. И дальше, через Дайндор-Хиллз к Херефорду. Там старинный собор, где «Марра Mundi» – карта мира, каким его знали в древности. Потом – по реке Уай через Сагвес-Пул, Бридж-Соллерз и Мэнселл-Гэмидж к городкам Моккас и Бредвордайн. И наконец, к Хэй-он-Уай и маленькому городку, полному книжных магазинчиков. Там он побудет два-три дня, в зависимости от погоды, накупит книжек. А потом снова двинется на север к Верхнему Херджесту – а также Нижнему, который на карте находится сверху. Какая старая карта! На тканевой основе. Буквы на сгибах стерлись, некоторые названия трудно разобрать. Дороги и все прочее, что построено уже после войны, не отмечены. Но это даже хорошо. Новое ему не интересно; его влечет старая добрая Англия, а с такими названиями, как здесь, он непременно ее увидит. Когда Уилт собрался спать, диспут внизу закончился. Ева согласилась забыть о клетчатых хлопчатобумажных платьях, а девочки – не брать совсем старых и рваных джинсов. И скинхедовских ботинок тоже.

Глава 5

Следующие две недели Уилт старался держаться подальше от собственного жилища, а дома занимался составлением расписания на следующий год. Ева носилась вокруг, вспоминая, что еще забыла поручить Генри.

– Главное, не забывай по вечерам давать Тибби сухой корм. А утром у него основная еда – банка «Кэттомит». Да, и витаминная добавка. Надо растолочь в блюдечке и разбавить сливками, знаешь, которые на молоке…

– Да-да, – кивал Уилт. Зачем знать, чем кормить Тибби, если как только Ева с девочками уедут, кот отправится в гостиницу для животных на Ролтэй-роуд.

Кроме того: в путешествие надо взять одни наличные – сбережения из строительного общества. Это была его заначка на крайний случай, о существовании которой Ева не подозревала.

Уилт принял и еще одно важное решение: не брать с собой карту. Чтобы увидеть страну свежим взглядом первооткрывателя, надо идти куда глаза глядят. Просто выйти из дома и зашагать на запад, а потом сесть в первый попавшийся автобус и вылезти где понравится. Походом должен править Случай.

Глава 6

Неделю спустя Уилт отвез Еву с дочерьми в Хитроу и дождался, пока они пройдут на посадку. Потом вернулся на Оукхерст-авеню, взял кота и отвез его в Олдсхэм, в кошачью гостиницу «Кормэнкров» – в уверенности, что раз он платит наличными и обратился не туда, куда обычно сдают Тибби, Ева ничего не узнает. Отделавшись от кота, Уилт поужинал и лег спать. Утром он встал очень рано – к семи его уже не было дома, – пешком дошел до вокзала и сел на поезд до Бирмингема. А оттуда поедет уже на автобусе. Все, прощай, дом, прощай, Техноколледж! Нынешний же вечер застанет его в пабе, у настоящего камина с настоящими дровами, с плотным ужином в животе и пинтой пива или, еще лучше, старого доброго эля в руке.

У Евы же дела шли не так гладко, как она рассчитывала. Вылет откладывался уже больше чем на час. Самолет выехал было на взлетную полосу, но командир экипажа вдруг объявил, что один из пассажиров первого класса плохо себя почувствовал и не может лететь, а потому придется вернуться на терминал и сдать его медикам. В результате их очередь на взлет была пропущена. Хуже того: поскольку летать с багажом отсутствующего пассажира запрещено, пришлось ждать, пока найдут и вынесут его чемоданы. Вещи очень долго вытаскивали из багажного отделения и, сумка за сумкой, раздавали владельцам, из-за чего борт совершенно выбился из графика. Ева, никогда прежде не летавшая на таком большом аэробусе, не на шутку встревожилась, хотя, разумеется, при девочках этого не показывала. А те с живым интересом жали на все кнопки, откидывали сиденья, примеряли наушники, опускали столики, одним словом, развлекались всеми доступными способами – к вящему неудовольствию окружающих.

Потом Пенелопа на весь самолет объявила, что хочет в туалет. Чтобы ее проводить, Еве пришлось потревожить мужчину, сидящего у прохода. Едва они вернулись и Ева с трудом протиснулась на место, в уборную понадобилось Джозефине. Ева отвела и ее, заодно прихватив Эммелину с Самантой. Когда все три девицы вдоволь понажимали на кнопки и поспускали воду, Ева поняла, что и сама непрочь посетить заведение, но тут объявили взлет и пассажирам было велено занять свои места. Ева в очередной раз протиснулась мимо мужчины в проходе, и тот пробурчал что-то на незнакомом языке. Смысла Ева, естественно, не поняла, но тон показался ей невежливым. Потом, после набора высоты, Ева опять, и уже в спешке, полезла через соседа. Тот заворчал. Теперь и без знания языков было ясно: хам. Возвращаясь, Ева решила отомстить и наступила ему на ногу. На сей раз иностранец выразил свои эмоции абсолютно недвусмысленно, вскричав:

– Фак ю, леди! Глаз, что ли, нет? Я вам чё, коврик?

Ева нажала кнопку вызова стюардессы и доложила о случившемся:

– Этот мужчина – не могу назвать его джентльменом – выразился… – Она осеклась, вспомнив о детях. – В общем, он выражался.

– Он сказал: «фак», – объяснила Джозефина.

– «Фак ю, леди», – уточнила Пенелопа.

Стюардесса перевела взгляд с Евы на девочек, поняла, что полет обещает быть трудным, и примиряюще проговорила:

– Ну, мужики это могут.

– Не все, – возразила Саманта. – Импотенты – нет.

– Закрой рот! – прикрикнула Ева и с извиняющимся видом улыбнулась стюардессе, но та на улыбку не ответила.

– Но это правда, – вмешалась с другого конца ряда Эммелина. – У них не бывает эрекции.

– Эммелина! Еще слово, – взвыла Ева, – и я… – Она начала вставать, но сосед в проходе вскочил раньше.

– Слыш, леди, мне трижды насрать, чего она говорит, но ноги себе оттаптывать я не дам.

– Видите, я же говорила! – торжествующе воскликнула Ева.

Мужчина, в свою очередь, тоже обратился к стюардессе:

– А есть другое место? Мне с этой гиппопотамшей семь часов нипочем не высидеть!

В целом, сцена получилась очень неприятная, но потом все улеглось, мужчине нашли место подальше от Евы, а стюардесса вернулась к своим:

– Будьте начеку – с тридцать первым рядом возможны проблемы. Там четыре девчонки и мамаша-тяжеловес. Скрестить ее с Тайсоном – родят Кинг-Конга.

Взгляд стюарда скользнул по салону.

– Тридцать первый под подозрением, – сказал он.

– А я о чем?

Но стюард смотрел на пассажира у окна. Туда же смотрели и двое мужчин в серых костюмах, сидевшие сзади, через пять рядов.

Неудачно начавшись, полет в том же духе и продолжался. Саманта случайно вылила целую банку колы на брюки мужчины у окна, а тот хоть и сказал: «Ничего страшного, бывает», но не слишком любезным тоном, и сразу ушел в туалет. По дороге он кое-что заметил и задержался в кабинке намного дольше, чем требуется для замывания брюк и отправления естественных надобностей. Наконец он с умиротворенным видом вышел и вернулся на место, однако прежде чем сесть, открыл багажную полку, поискал и достал книжку, а потом, во избежание нового инцидента, предложил поменяться с девочкой местами.

– У окна юной леди будет интереснее, – приятно улыбнувшись, сказал он. – А мне будет куда вытянуть ноги.

Ева ответила, что это очень замечательно с его стороны. (Она уже начинала перестраиваться на американский лад, а «замечательно» и «мило» в сущности – одно и то же). Она начинала понимать и другое: есть американцы и американцы. Одни не поднимают шума, если ребенок на них что-то пролил, и вежливо называют девочек «юными леди», а другим ничего не стоит сказать «фак» и обозвать гиппопотамшей женщину, которая всего лишь чуточку наступила им на пальчик. Дальше полет проходил спокойно, можно сказать, в гармонии: девочки смотрели достаточно увлекательное кино, а Ева обдумывала, в какие слова облечь свою благодарность дяде Уолли и тете Джоан за их любезное приглашение и билеты, ведь иначе поездка не состоялась бы: школа обходится так дорого, а еще одежда и так далее и тому подобное. Ева не заметила, как задремала, и проснулась, лишь когда стюардесса подвезла к ним тележку и опять стала раздавать еду. На этот раз Ева внимательно следила, чтобы никто ничего никому не пролил на брюки.

Потом они разговорились с приятным соседом. Тот спросил, впервые ли она едет в США и куда именно, проявил искренний интерес к ней и девочкам, даже записал имена и сказал: будете во Флориде, милости прошу, вот мой адрес. Еве он очень понравился; такой обаятельный. Она ему все-все рассказала: и про Уолли Иммельмана – что он владеет «Иммельман Энтерпрайзис» в Уилме, штат Теннесси, и про то, как тетя Джоан вышла за него на авиабазе в Лейкенхите, где он служил летчиком, и про дом у озера в Туманных горах. Мужчина, в свою очередь, представился – Сол Кампито – и сказал, что работает в финансовой корпорации с представительством в Майами и, конечно, как все нормальные люди, слышал про «Иммельман Энтерпрайзис»: такая известная фирма. Часом позже милый собеседник устроил себе еще один, как он выразился, «гигиенический перерыв» – этот новый для Евы термин означал посещение туалета. На сей раз он пробыл там недолго, а вернувшись, открыл багажную полку, спрятал книгу и сказал, что хочет достать глазную повязку: ему ведь предстоит перелет в Майами, а он в дороге уже очень давно, от самого Мюнхена, где у него кой-какой бизнес. Остаток полета прошел вовсе без происшествий, только Пенелопа непрерывно спрашивала, скоро ли Атланта, а то скучно, а Сэмми не пускает к окну посмотреть на облака. Сзади двое мужчин в серых костюмах пристально следили за пассажиром, благодаря которому Саманте досталось кресло у иллюминатора. Один из них вышел в туалет и провел там пять минут. Через полчаса его примеру последовал второй. Он пробыл в кабинке еще дольше, вышел и, уже садясь на место, пожал плечами. Наконец, когда Ева почувствовала настоящую усталость, аэробус медленно пошел на снижение; поля и домики стали подниматься навстречу. Самолет, выпустив шасси и закрылки, приземлился с легким ударом о землю и едва ощутимой вибрацией тормозящих двигателей.

– Земля Свободы, – с улыбкой объявил новый знакомый, когда аэробус подъехал к терминалу и можно было снять с полок ручную кладь; он встал, чтобы помочь Еве и девочкам достать вещи. Потом – такой любезный! – загородил собой проход и пропустил вперед их и еще несколько человек, и лишь тогда стал выходить сам. У движущегося конвейера с багажом Ева любезного мужчину не встретила – тот сидел в туалете и записывал адрес и имена, которые назвала Ева, и только потом вышел. Через двадцать минут Ева и четверняшки прошли паспортный контроль и таможню, где сумкой Эммелины заинтересовалась немецкая овчарка. Двое мужчин в течение двух минут внимательно изучали английское семейство, но это длилось совсем не долго, и скоро они вышли и увидели дядю Уолли с тетей Джоан, и начались объятия и поцелуи, и все было чудесно.

Далеко не так чудесно в маленькой комнатке при таможенном отделении ощущал себя человек по имени Сол Кампито. Все вещи из его чемодана были разбросаны по полу, а сам он, голый, с раздвинутыми ногами, стоял в примыкающем отсеке перед человеком в резиновых перчатках, который говорил: шире, шире.

– Только время терять, – сказал один из людей в маленькой комнатке. – Лучше дать касторки, и гондон вылетит как из пушки, верно, Джо? Говори, придурок, проглотил наркоту?

– Блин, – устало отозвался Кампито. – Говорю же: с наркотой дел не имею. Не того взяли.

Четверо мужчин, сидя в соседнем помещении, смотрели на него через затемненное стекло.

– Стало быть, мы чистенькие. Забрали зелье у дружка из Мюнхена, а теперь чистенькие. Тогда, значит, это жирная англичанка с девчонками. Что про нее скажете?

– Тупая. Как пробка.

– Нервничала?

– Ни капли. Так, легкое возбуждение. Но не нервничала.

Второй человек кивнул.

– Значит, Уилма, штат Теннесси.

– Раз мы знаем, куда она направляется, будем держать под наблюдением. Самым что ни на есть пристальным. Ясно?

– Так точно, сэр.

– Главное, чтобы они не догадались. Зелье, которое этот гад вывез из Польши, просто убийственное. Хорошо, что удалось выяснить из его записной книжки, куда держит путь наша мадам со своей четверней. Немедленно езжайте туда же. И учтите, расследование первостепенной важности. Раскопайте мне все-все-все про этого Иммельмана.

Глава 7

День Уилта, начавшись плохо, неуклонно становился хуже и хуже. Радужные ожидания вчерашнего вечера никак не желали оправдываться. Вместо того чтобы сидеть у камелька в уютном пабе с плотным ужином в животе, парой пинт пива или, еще лучше, старого доброго эля в руке, и знать, что наверху дожидается теплая постелька, Уилт брел по бесконечной деревенской дороге, а над его головой, наползая с запада, неотвратимо сгущались тучи. Денек выдался не просто неудачный, а прямо-таки пропащий. Начать с того, что он, с тяжелым рюкзаком на спине, протащился пешком целых полторы мили – только затем, чтобы на станции выяснить: из-за железнодорожных работ поезда на Бирмингем отменены. Пришлось ехать на автобусе – все бы ничего, когда б не полный салон оголтелых школьников и не учитель, который с редкой виртуозностью их игнорировал. Кроме школьников, в автобусе везли за город группу граждан преклонного – маразматического, по терминологии Уилта, – возраста. Они ехали развлекаться и самый большой кайф, судя по всему, ловили от громких жалоб на безобразное поведение детей и, у каждой заправки, требований остановить автобус с целью «посетить одно местечко». В свободное от этих занятий время бабули и дедули распевали песни, которые Уилт редко слышал раньше и не желал слышать впредь. Потом, уже в Бирмингеме, купив билет до Херефорда, Уилт почему-то никак не мог найти свой автобус. Наконец это удалось – автобус оказался старый, двухэтажный, с выцветшей табличкой «Херефорд» на лобовом стекле. Внутри никого не было, за что Уилт от души возблагодарил Господа. Хватит на сегодня мальчишек с липкими пальцами, которые лезут через тебя к окошку, и пенсионеров, орущих, как мартовские коты: «По скотсвудской дорожке на блейдонские скачки» и «Линия Зигфрида – просто веревка, на ней мы развесим белье». Уилт устало прошел назад, улегся на сиденье и заснул. Когда автобус тронулся, он на мгновение открыл глаза, мимолетно удивился, что остается единственным пассажиром, и опять отключился. За весь день он съел только два сэндвича и выпил бутылку пива, а потому был страшно голоден. Ничего, в Херефорде наверняка найдется хорошее кафе, где можно как следует поужинать. Потом он переночует в каком-нибудь пансионе, а утром наконец-то отправится в поход. Однако до Херефорда автобус не доехал – ни с того ни с сего остановился на дрянной заштатной дороге у дрянного одноэтажного домишки. Водитель вышел. Минут десять подождав, Уилт тоже вышел и хотел уже постучать в дверь, но та вдруг распахнулась сама. В проеме вырос большой хмурый дядька.

– Чего надо? – с редким недружелюбием спросил он. В доме грозно залаял стаффордширский терьер.

– Надо, вообще-то, в Херефорд, – ответил Уилт, одним глазом следя за собакой.

– А тут чего забыл? Здесь тебе не Херефорд.

Уилт предъявил билет.

– Я взял его в Бирмингеме, до Херефорда, а этот автобус…

– …идет в металлолом, если я его раньше не доломаю!

– Но там написано «Херефорд»…

– Да неужели? – саркастически осведомился дядька. – А может, «Нью-Йорк»? Иди-ка уточни. Главное, обратно не приходи и мне не рассказывай. Вали пока цел. Вернешься – собаку спущу.

И, хлопнув дверью, скрылся в домике. Уилт пошел, посмотрел на табличку. Ни слова, пусто. Уилт осмотрел шоссе из конца в конец и побрел влево. И лишь тогда заметил за домиком свалку – груды ржавеющих машин и грузовиков. Уилт зашагал по дороге. Рано или поздно обязательно встретится какая-нибудь деревушка, а где она – там и паб. И пиво. Но увы, прошел час, а ничего хорошего, кроме второй халабуды, с заколоченными окнами и вывеской «Продается», так и не попалось. Уилт сел на травку перед домом и задумался над сложившейся ситуацией. Ночевать в конуре, которую не разглядишь в зарослях сада, как-то не тянуло. Он, волоча рюкзак, прошел еще пару сотен ярдов – и снова сел, сокрушаясь, что не купил побольше сэндвичей. Хотя, если вдуматься, все не так уж плохо. Вечернее солнышко пригревает, небо на востоке ясное, и вообще, происходит ровно то, чего и хотелось: он представления не имеет, где находится. Ведь им с самого начала владело желание стереть из памяти карту Англии – жаль, это практически невозможно; он помнит ее наизусть с первых уроков географии, а с годами эта внутренняя карта становится все подробнее, благодаря жизненному опыту и литературе. Харди – это Дорсет или Уэссекс, Бовингтон – Эгдон Хит из «Возвращения на родину», а также место, где Лоуренс Аравийский разбился на мотоцикле; «Холодный дом» – Линкольншир; «Пять городов» Арнольда Беннета – стаффордширская керамика; на картографию Уилта повлиял даже сэр Вальтер Скотт с его «Вудстоком» и «Айвенго». А еще Грэм Грин. Брайтон для Уилта навсегда связан с Пинки и женщиной на пирсе. Но, пусть карту из памяти не сотрешь, надо постараться не вспоминать о ней: избегать крупных городов, не спрашивать, где находишься, не замечать указателей, иными словами – не делать ничего, что может помешать найти желанную Англию, романтическую, ностальгическую. Уилт всегда был несколько сентиментален, и сейчас грезил о Ручьях и реках, о могучих деревьях и дремучих лесах, о старинной архитектуре. Подойдет все: и простые коттеджи, и солидные особняки, которые некогда принадлежали одной семье, а теперь, вероятнее всего, разделены на квартиры либо превращены в школы и дома для престарелых. Не имеет значения. Что угодно, лишь бы вычеркнуть из памяти, на уровне обмена веществ забыть Оук-херст-авеню, Техноколледж, бессмыслицу собственной жизни и увидеть Англию новыми глазами – глазами, не замутненными многолетним опытом преподавательской деятельности.

Повеселев, Уилт встал и двинулся дальше; миновал ферму, дошел до развилки, свернул налево, к мосту, за которым виднелась желанная деревня. Деревня – и паб. Уилт поспешил туда, но обнаружил, что паб, к несчастью, на ремонте, а поблизости нет ни кафе, ни гостиницы. Имелся, правда, магазин, но и тот был закрыт. Уилт побрел по улицам и в конце концов нашел то, что нужно – старушенцию, которая сказала, что вообще жильцов не берет, но пустит переночевать в свободную комнату («надеюсь, вы не храпите»). Отсчитав 15 фунтов и поужинав яичницей с беконом, Уилт лег в старинную кровать с медными набалдашниками и продавленным матрасом, где и проспал всю ночь как полено.

В семь утра старуха вошла с чаем, разбудив постояльца, и объяснила, как найти ванную. Чай Уилт пил, изучая ферротипы на стенах. На одном из них герой Бурской войны генерал Буллер с войсками переправлялся через реку. В ванной комнате, похоже, тоже ничего не менялось со времен Бурской войны, но Уилту все же удалось кое-как умыться и побриться; затем он позавтракал неизбежной яичницей с беконом, поблагодарил хозяйку и собрался в путь.

– Ближайшая гостиница только в Роутоне, – сказала на прощанье миссис Бишоп, – пять миль вон в ту сторону.

Уилт сказал спасибо и зашагал вон в ту сторону. Потом заметил тропинку, ведущую к рощице на холме, и свернул с дороги, стараясь выкинуть из головы название «Роутон». А может, Рортон? Неважно, безразлично. Перед ним – сельская местность, кусочек старой Англии – той самой Англии, которую он хочет для себя открыть. С полмили Уилт усердно карабкался вверх, и в конце концов ему открылся удивительный вид. Лоскутное одеяло лугов, за ними – река. Он спустился с холма, прошел по пустынным полям и замер, глядя на реку, которая течет здесь, наверное, уже тысячу лет, питая нивы, где он только что шел. Вот она – Англия! Он снял рюкзак, сел на берегу и стал смотреть на воду. По гладкой поверхности изредка пробегала рябь. Что это? Рыба? Подводный омут? Препятствие в глубине? Невидимая коряга, влекомая течением? Небо светилось незамутненной голубизной. Жизнь была прекрасна. Все шло именно так, как хотел Уилт. По крайней мере, так ему казалось. Как всегда в его жизни, он стремился навстречу своей Немезиде.

На сей раз Немезида приняла обличье несправедливо обиженной и жаждавшей мести пожилой женщины, жительницы Мелдрэм-Слокум. Всю свою трудовую карьеру, с тех пор, как сорок пять лет назад поступила в дом генерала Бэтглби и его супруги, Марта Мидоуз была для них всем – уборщицей, кухаркой, экономкой, незаменимой помощницей. Она верно служила старым господам, и их особняк был центром ее вселенной, однако пять лет назад генерал с женой погибли в автокатастрофе, произошедшей по вине пьяного шофера грузовика; поместье перешло к их племяннику Бобу Бэтглби, и жизнь сильно переменилась. Марта перестала быть, как любил говаривать генерал, «хранительницей нашего очага» – титулом этим она невероятно гордилась – и все чаще слышала в свой адрес другие слова, например – «чертова баба». Она терпела, не уходила. Хоть Боб Бэтглби и пьяница – алкаш, если начистоту, – но ей нужно заботиться о муже. Тот раньше тоже служил в Особняке, садовником, но затем пневмония, артрит – и все, прощай, работа. Без денег, понятно, не проживешь, а кроме Особняка, в Мелдрэме наняться некуда, вот Марта и терпела Боба в надежде, что подлец скоро упьется до смерти. А он не только не упился, но еще и завел шашни с Рут Ротткомб, женой местного члена парламента и теневого министра социальных преобразований. Из-за нее, мерзавки, Марту поменяли на филиппинскую служанку – смуглое лицо которой не столь явственно выражало недовольство «невинными забавами» парочки. Надо сказать, что и Марта держала свое мнение при себе, но все равно как-то утром Бэтглби, после особенно бурной пьянки, разозлился, распахнул заднюю дверь и выкинул во двор, в грязь, ее вещи, которые она сняла, переодеваясь в рабочую одежду. Кричал: старая сука, чтоб ты сдохла! Миссис Мидоуз ушла домой, разрываясь от ярости и желания поквитаться с обидчиком. День за днем она сидела у постели мужа – у бедняги недавно случился удар, и он лишился речи, – в мрачной решимости отомстить. Но действовать нужно очень, очень осторожно. Сначала Марта хотела обратиться за справедливостью к Бэтглби – богатым и уважаемым в графстве людям, но те, к сожалению, в большинстве своем принадлежали к другому поколению, нежели племянник генерала, и редко бывали в Особняке. Нет, рассчитывать можно только на себя. Прошло два бесполезных года, прежде чем Марта вспомнила о племяннике своего мужа, Берте Ферте. Парень, конечно, оторви да выбрось, но она всегда питала к нему слабость, снабжала деньгами, не рассчитывая на возврат, словом, была этому сорвиголове навроде матери. Берт не откажется помочь, особенно сейчас, когда лишился места на верфи в Барроу-ин-Фернесс. Она такое придумала, что скучать ему не придется.

– Как он вас назвал? – воскликнул Берт, выслушав рассказ Марты. – Убью скотину! Вот гад, так обозвать мою тетечку! Когда вы столько лет ухлопали на ихнюю семью! Богом клянусь, убью.

Но Марта лишь покачала головой:

– Убивать никого не нужно. Зачем? В тюрьму захотелось? У меня есть мыслишка получше.

Берт посмотрел вопросительно:

– Какая?

– Опозорить его на весь свет. Чтоб они с его козой сюда и носа показать не смели. Вот чего я хочу.

– А как это сделать? – спросил Берт. Он еще никогда не видел тетку в таком гневе.

– Я тебе вот что скажу: этот паскудник со своей сучкой Ротткомб занимаются очень нехорошими делишками, – сумрачно проговорила Марта.

– Какими?

– Сексом, – объявила миссис Мидоуз. – Ненормальным сексом. Она его связывает и… Нет, Берт, не буду рассказывать. Скажу только, что я у них видела: кнуты, капюшоны, наручники. Они у него заперты вместе с порнографией. Журналы, а в них фотографии маленьких мальчиков и еще кой-чего похуже. Жуть!

– Маленьких мальчиков? Это ж тюрьма!

– Там ему и место.

– Но… если он их запирает, как же вы их видели?

– А он однажды нализался до беспамятства и валялся в генеральской гардеробной, а шкаф был отперт, и ключ в замке. И вообще, будто я не знаю, где он прячет ключи, и запасные тоже. Он-то не знает, что я знаю, а я выведала: в сарае, на балке над старым трактором, которым давным-давно никто не пользуется, потому что он сломался. Вот туда он ключики и сует, видно, думает, что в таком месте никто искать не станет. А я из кухни видела. Там ключи от парадной и задней двери, и от кабинета, и от «рейндж-ровера», и от шкафа со всей пакостью. А теперь послушай, чего я от тебя хочу. Конечно, если ты согласен.

– Да я, тетечка Марта, для вас что угодно! Вы ж знаете.

Покидая дом тети, Берт в точности знал, что от него требуется.

– Ты поезжай не на своей машине, – наставляла Марта. – Не то будут неприятности. Возьми напрокат, что ли. Я денег-то дам.

Берт потряс головой:

– Не надо. У меня есть, и потом, я знаю, где взять машину, не беспокойтесь.

Уехал он очень довольный, полный восхищения родственницей. Ай да тетя Марта, ай да хитрюга! Значит, в четверг, так она сказала.

– Если чего изменится, я позвоню. Из автомата. Я слыхала, полицейские умеют выслеживать звонки из дома и всяких таких мест – чего они только не умеют, гадюки! Поэтому осторожность не помешает. Ладно, сделаешь это… – она посмотрела на стену, на календарь с котенком, – скажем, 7-го или 14-го или в любой другой четверг. Вот так.

– А почему обязательно в четверг? – спросил Берт.

– Потому что по четвергам они в загородном клубе играют в бридж. Сидят там заполночь, и он так напивается, что она с ним может делать чего захочет, и домой приезжают в четыре, а то и в пять утра. В общем, времени тебе хватит.

Берт проехал мимо Особняка, осмотрел шоссе за ним и покатил на север, следуя карте, которую дала тетя Марта. Ненадолго остановился у «Лилайн-Лодж», дома, где жили Ротткомбы, и подумал: нужно приехать сюда еще раз, чтобы получше запомнить дорогу. Причем даже для этого машину лучше одолжить у приятеля. Тетя Марта – мудрая женщина. Неприятности ни к чему.

Глава 8

А у Евы дела шли не ахти. Из-за всех событий она потом полночи не могла заснуть. После бурных объятий в аэропорту – дядя Уолли и тетя Джоан были так рады встрече с чертеняшками, – их всех отвезли к частному самолету с надписью «Иммельман Энтерпрайзис» на борту. Затем разрешили взлет, и они полетели на запад, в Уилму. Внизу сначала были сплошные реки и озера, а позже – горы и леса, на вид практически необитаемые. Девочки с жадным любопытством смотрели в иллюминаторы. Чтобы им было лучше видно, дядя Уолли резко снизился и выровнял машину чуть ли не у самой земли. Еву, которая не привыкла летать и впервые находилась в таком маленьком самолете, тошнило от страха. Но ничего, зато дети довольны, да и дяде Уолли приятно похвастаться своим мастерством.

– Это, конечно, не истребитель, на каких я летал в Англии, в Лейкенхите, – сказал он, – но аппарат хороший, маневренный, шустрый – старику вроде меня быстрей и ни к чему.

– Что за ерунда, пупсик, какой же ты старик! – воскликнула тетя Джоан. – Не люблю, когда ты так говоришь. Человеку столько, на сколько он себя чувствует. По мне, так ты, Уолли, очень даже молодой и бодрый. Кстати, Ева, а как Генри?

– Очень даже замечательно, – ответила Ева, с готовностью переходя на американский английский.

– Генри – отличный парень, – вмешался Уолли. – Все задатки великого человека, да, Ева, крошка? Девчонки, поди, гордятся папашей? Папа – профессор. Это, скажу я вам, что-то.

Пенелопе захотелось избавить дядю от иллюзий.

– Папе не хватает стержня, – объявила она. – И он слишком много пьет.

Уолли промолчал, но самолет на мгновение ухнул вниз.

– Мужик имеет право расслабиться после трудового дня, – произнес Уолли чуть погодя. – Я всегда это говорил, да, Джоани?

Улыбка тети Джоан подтвердила: дядя Уолли действительно всегда говорил именно это. Также в ее улыбке читалось осуждение.

– Вот курить я бросил, – продолжал Уолли. – Курение – верная смерть, это без вопросов. И представляете, с тех пор самочувствие – сто десять процентов!

– А папа, наоборот, снова начал, – сообщила Саманта. – Он курит трубку. Говорит, все ополчились против курения, а он никому не позволит себе указывать, что ему делать, а чего не делать.

Самолет снова нырнул.

– Правда? Так и говорит – никто ему не указ? – Уолли нервно глянул через плечо на Еву и Джоан. – Надо же! А по виду, в плане мужского естества он не шибко…

– Уолли! – прикрикнула тетя Джоан, и по тону было абсолютно ясно, что имеется в виду.

– А ты прекрати говорить об отце в таком тоне, – с той же твердостью в голосе приказала Ева Саманте.

– Черт, да я же ничего плохого… – забормотал Уолли. – Мужское естество – это в смысле… ну, выражение такое…

– Понятно, – перебила тетя Джоан. – Кстати, насчет твоего подружкам тоже особо не похвастаешься. И вообще, подобные остроты неуместны.

Дядя Уолли ничего не сказал. Какое-то время стояла тишина, а потом заговорила Джозефина:

– Мужское естество бывает не только у мальчиков. У девочек тоже есть что-то наподобие. Правда, не очень большое. Называется…

– Хватит! – завопила Ева. – Это никому не интересно! Слышишь, Джозефина? Никому!

– Но мисс Дрочетт говорит, что это совершенно нормально и некоторые женщины предпочитают… – Ева коротко, но крепко сжала запястье дочери, так и не дав ей донести до сведения собрания, каковы воззрения мисс Дрочетт на роль клитора в женском общении тет-а-тет. Однако интерес дяди Уолли к этой теме не угас.

– Надо же, мисс Дрочетт! Ну и имечко для дамы.

– Она преподает у нас биологию. Она не такая, как большинство женщин, – поделилась с ним Саманта. – Она за мастурбацию. Говорит, это безопаснее, чем секс с мужчинами.

И потрясение дяди Уолли, и аэродинамический эффект от неожиданного прыжка Евы – она бросилась на Саманту, чтобы заставить негодяйку немедленно замолчать – проявились с одинаковой силой. Самолет нырнул вниз. Дядя Уолли судорожно стал его выравнивать – и исключительно некстати получил по виску. Удар предназначался Саманте, но она, вовремя заметив приближающуюся опасность, увернулась.

– Блин! – заорал Уолли. – Тихо вы, ради Христа! Угробить нас хотите?

Даже тетя Джоан испугалась.

– Ева, сядь на место! – крикнула она.

Ева с мрачным видом села. Сбывалось все то, чего она так надеялась избежать. Она сидела и сверлила Саманту свирепым взглядом, искренне желая, чтобы у дочери хотя бы на время отнялся язык. Надо будет как следует отругать этих бандиток. Остаток полета прошел в хмуром молчании. Через час они приземлились на маленьком аэродроме в Уилме, где их встречали длинный красно-золотой лимузин «Иммельман Энтерпрайзис» и, незаметно, в очень скромном автомобиле, двое мужчин – работников агентства по борьбе с наркотиками. Они пристально следили за тем, как четверняшки одна за другой выпрыгивают из самолета. Сзади в скромном автомобиле сидел местный полицейский.

– Думаете?…

– Не исключено. Сэм говорит, они летели в одном ряду с Солом Кампито. А это что за боров?

– Да это ж Уолли Иммельман! У него громадный завод в Уилме.

– На нем что-нибудь есть? Сидел?

– Уолли? Да вы что, абсолютно чист – конечно, насколько это возможно при таком бизнесе, – ответил коп. – Уважаемый гражданин, платит все налоги. Голосует за республиканцев, жертвует на все что только можно. Поддерживал в Конгрессе Херба Райха.

– И поэтому чист?

– Ну, я не говорю, как стеклышко, а в смысле, он у нас большая шишка. Чтобы он, да с наркотой?.. Не представляю.

– То есть, если я правильно понимаю – душа-человек? – подражая местному говору, спросил агент по борьбе с наркотиками, сам явно не южанин.

– Ну да. Я, конечно, в таких кругах не общаюсь. В смысле, это ж какие деньжищи.

– А как у него сейчас идут дела?

– Как все в Уилме – путем. Хотя не знаю. В прошлом году он слегка подсократился, но вроде бы потому, что решил сменить направление, завязать с вакуумными насосами.

– Так, может, он… Гляньте-ка, вот у кого проблемы с ожирением.

– Это супруга, миссис Иммельман, – сообщил коп.

– Так-так, оно и понятно… А вторая кто? Которой тоже не повредит липосакция?

Второй агент сверился с документами.

– Фамилия – Уилт. Миссис Ева Уилт, мамаша этой четверки, адрес – Великобритания, Ипфорд, Оукхерст-авеню, 45. Позвонить, проверить ее?

– Они сидели рядом с Солом. Может, он вообще был для отвода глаз… Звони в Атланту, пусть там решают.

Они проводили взглядами отъезжающий лимузин. Когда тот скрылся из виду, местный полицейский вышел из машины агентов и поехал к шерифу.

– Ну, что борцы с наркотой? – поинтересовался шериф. Северян он презирал почти так же, как и федералов, которые пытались им командовать. – Вот козлы! Приперлись с таким видом, будто они здесь хозяева.

– Не поверите: они подозревают, что Уолли Иммельман – наркодилер.

Шериф уставился на копа. Парень прав – он ему не верит.

– Уолли? Наркодилер? Это что, шутка? Господи боже, совсем с ума посходили! Да если Уолли узнает, дерьмом изойдет! Будет нам тогда извержение святой Елены! Богородица матерь божья. – Шериф в задумчивости помолчал. – А что у них на него?

– Одна жирная корова с четырьмя детьми. На них в аэропорту собаки среагировали. А Уолли вроде лезет в фармацевтический бизнес. Все сходится.

– А что за женщина? Почему бы ее не задержать и не допросить?

– Я откуда знаю? Наверно, хотят проверить контакты. Англичанка. Фамилия – Уилт.

Шериф застонал, а спустя недолгое время спросил:

– Слушай, Херб, а эти два шкафа, они откуда?

– Из подразделения в Атланте. Они…

– Это я понял. Я о другом – как звать, где живут, все такое.

– Да они не назывались. Помахали перед носом бумажками – и, считай, короли. А потом, у этих ребят настоящих имен не бывает. Говорят, им это вредно для здоровья. У них номера. Но один точно из Нью-Джерси.

– Из Нью-Джерси? Интересно, что это янки позабыли у нас на Юге? Местной полиции не доверяют?

– Ясное дело, нет, вы что, сомневались? Он знаете как про Уолли сказал: «если я правильно понимаю – душа-человек?» Как будто это ругательство.

– Так и сказал? – хмуро переспросил шериф. – Ну и манеры у северных козлов. Понаедут, думают, их тут ждали.

– А второй… фамилия, кажется, Паловски… да, точно, это я успел прочитать… Короче, он сказал про миссис Иммельман, что она такая жирная, что ей нужна липосакция. Словно и это тоже ругательство.

– А что ж еще, – сказал шериф. – Так, так. Значит, козлики приехали бодаться с Уолли. Что ж, не смеем мешать. У вас своя свадьба, у нас – своя. Им от нас чего требуется: «да, сэр», «нет, сэр». Вот и пожалуйста. Обтрахайтесь с вашим драгоценным делом.

– То есть, сэр, наше дело сторона?

Шериф откинулся в кресле и многозначительно улыбнулся.

– Скажем так: мы у них под ногами путаться не станем. А то они будут вязаться к Уолли, а кол в задницу нам получать? Ишь ты, душа-человек. Ничего, он вас так отдушечеловечит, штаны обгадить не успеете.

Глава 9

Пять дней Уилт радостно шел узкими проселочными дорогами, верховыми тропами, по полям, по лесам, вдоль рек и ручьев, усердно занимаясь тем, чем и собирался: открывал для себя иную Англию – без больших уродливых городов и уличного шума, без всего того, что он привык видеть в Ипфорде. Днем он забредал в какой-нибудь паб, съедал сэндвич, выпивал пару пинт пива, а вечером находил ужин и ночлег в небольшом отельчике или пансионе. Цены были сносные, еда – когда как, но Уилт не искал роскоши, а люди везде отличались услужливостью и приветливостью. И вообще, он так уставал – в жизни столько не ходил пешком! – что перестал замечать удобство или неудобство постели, а если хозяйка пансиона ворчливо приказывала снять заляпанные ботинки и не пачкать ей ковры, ни капельки не раздражался. И совершенно не чувствовал одиночества. Он ведь и в поход пошел, чтобы побыть в одиночестве, поэтому почти ни с кем не общался – если не считать старичков в пабах, которые сами затевали разговоры, куда, мол, путь держите, и ужасно удивлялись, слыша в ответ: «понятия не имею». Самое интересное, что Уилт и правда не представлял, где он и куда идет, и намеренно ничего не выяснял. Ему было вполне достаточно стоять, оперевшись на воротца из пяти плашек, и смотреть, как фермер на тракторе косит сено, или сидеть на солнышке и глядеть на реку. Однажды из травы на дальнем берегу в воду скользнуло что-то темное, и он подумал, что это, должно быть, выдра. А иной раз, выпив за ланчем более обыкновенного, он отыскивал укромное местечко где-нибудь за живой изгородью, убеждался, что в поле не пасутся стада (по-прежнему сильно опасаясь встречи с быком), клал под голову рюкзак и полчасика дремал, прежде чем двинуться дальше. Времени у него было предостаточно – когда идешь незнамо куда, торопиться незачем.

Так оно и продолжалось, пока, к вечеру шестого дня, не испортилась погода. Окружающий ландшафт тоже вдруг переменился – Уилт неожиданно для себя оказался посреди топкой, пружинящей под ногами пустоши с непроходимыми заболоченными участками. Впереди в нескольких милях виднелись холмы. Было пустынно и как-то жутко – Уилтом впервые за все время овладел страх. Показалось даже, будто его кто-то преследует, но, оборачиваясь, он не замечал ничего угрожающего, а спрятаться потенциальному злоумышленнику было негде. Тем не менее тишина давила на психику, и Уилт ускорил шаг. Вскоре начался дождь. Позади, над поросшими лесом холмами, гремел гром, сверкали молнии. Дождь усиливался, вспышки приближались. Уилт достал анорак, от души надеясь, что тот, согласно обещаниям изготовителя, действительно окажется непромокаемым. Вскоре он поскользнулся на заболоченном месте и с противным скрипом сел в глинистую жижу. Потом, мокрый, несчастный, почти побежал дальше – гроза подошла совсем близко – и очутился перед пологим склоном, над которым виднелись верхушки деревьев. Что ж, хоть какое-то укрытие. До леса удалось добраться через полчаса. Уилт насквозь промок, замерз – словом, чувствовал себя на редкость паршиво. К тому же он сильно проголодался. Пообедать сегодня, как назло, не довелось. Наконец, уже в лесу, он без сил рухнул под старый дуб и привалился спиной к стволу. Внезапно сверкнула молния, раскатисто ударил гром – так близко и оглушительно, что Уилт не на шутку перепугался. Он судорожно полез в рюкзак и вытащил бутылку скотча, припасенную для чрезвычайных ситуаций. Происходящее, с точки зрения Уилта, подпадало именно под эту категорию. Небо, стремительно затягиваясь тучами, чернело на глазах, а лес вообще был из разряда дремучих. Уилт отхлебнул из бутылки – сразу лучше! – отхлебнул еще. И лишь тогда сообразил, что прятаться от грозы под деревом – неправильно. Ну и ладно! Не возвращаться же на эту жуткую пустошь, в лужи да трясины.

После нескольких глотков скотча Уилтом овладело философское настроение. Если вдуматься, человек, который, можно сказать, налегке идет в неизвестном направлении, не должен бояться капризов погоды. Кстати, гроза уходит – ветер стихает. Деревья уже не хлещут ветками, гром и молнии отдаляются. Уилт сосчитал, сколько секунд проходит от вспышки до раската, ибо слышал, что секунда соответствует миле. Выпил – в честь того, что, согласно формуле, эпицентр бури находится в шести милях от него. Но дождь никак не хотел прекращаться. По лицу Уилта, хоть он и сидел под дубом, стекали струи. Впрочем, он давно этого не замечал. Наконец, когда интервал между вспышкой и раскатом достиг десяти секунд, Уилт спрятал бутылку в рюкзак и встал. Надо идти дальше. Не ночевать же в лесу – еще схватишь воспаление легких. Уилт ценой невероятный усилий взвалил рюкзак на спину, сделал несколько шагов и понял, что очень-очень сильно пьян. Немудрено – неразбавленный виски, да еще на голодный желудок! Он попытался выяснить, сколько времени, но в темноте не смог разглядеть циферблат. Через полчаса – за это время он дважды спотыкался о поваленное дерево и падал – Уилт снова сел и потянулся за бутылкой. Раз уж ему, мокрому до нитки, суждено ночевать в никому неизвестном лесу, заодно можно и нажраться до чертиков. Тут, к величайшему изумлению Уилта, слева, за деревьями, замелькали огоньки фар. Пусть далекие, они свидетельствовали о существовании в данной местности цивилизации – в виде шоссе. А Уилт как раз снова начал ценить завоевания цивилизации. Он наспех затолкал бутылку в карман куртки и кинулся на свет. Скорей, скорей, к шоссе, к людям! И плевать, если там нет деревни. И бог с ней, с гостиницей. Амбар, свинарник – все что угодно, лишь бы выспаться. Утром он узнает, куда попал – сейчас это все равно невозможно. Он слепо ломился вниз, увиливая от выраставших как из-под земли деревьев, ударялся об стволы, попадал в заросли папоротника – но в целом как-то умудрялся продвигаться вперед. Потом зацепился ногой за корень терновника и полетел головой вниз. Рюкзак, зацепившись за ветки, остановил падение, но совсем ненадолго, и скоро Уилт свалился в кузов пикапа Берта Ферта, стукнулся головой и потерял сознание. Была как раз ночь четверга.

По другую сторону дороги простиралось поле. За ним, вдалеке, стоял Берт и от ворот парка следил за особняком Мелдрэм-Мэнор. Чтобы приехать сюда, он без спросу позаимствовал пикап приятеля, который укатил на Ибицу попить, поколоться, а если останутся силы, подраться и поваляться с девчонками. Берт нервничал: похоже, свет в доме никогда не выключится. Собираются они вообще в свой клуб или нет? Как только они уйдут, он должен будет взять ключи с балки в сарае и попасть на кухню. Наконец, в 10:45, свет погас. Берт проследил, как эти двое заперли заднюю дверь, сели в машину и уехали. Выждал некоторое время, для верности – не дай бог, вернутся, а через полчаса, уже в хирургических перчатках, прошел через кухню, поднялся по лестнице и, светя карманным фонариком, стал искать шкаф с непристойностями в коридорчике напротив спальни. Шкаф нашелся ровно там, где говорила Марта. Берт взял то, что нужно, спустился на кухню, вытащил из-под раковины пластиковое помойное ведро и сунул в него принесенные с собой промасленные тряпки и резиновый сапог. «Дыму должно быть много, чтоб приехала пожарная команда», – велела тетя Марта, а Берт намеревался исполнить все в точности. Сапог поднимет дым до небес и вонь на всю округу. Но сначала нужно вывести со двора «рейндж-ровер» и положить на переднее сиденье порнуху и всякое садо-мазо. Проделав это и заперев машину, Берт вернулся на кухню. Поджег тряпки, и как только они начали тлеть, вышел через заднюю дверь. Достал из кармана ключи, запер дом. Быстро побежал через двор к сараю, положил ключи на место, на балку. Затем кинулся к пикапу, бросил в кузов капюшон, два хлыста и пару порножурналов и поехал по аллее к шоссе, до которого было около мили. Оставалось наведаться в Лилайн-Лодж – еще две мили. Жилище Ротткомбов весьма кстати располагалось в очень уединенном месте. Свет в окнах не горел. Берт подъехал к дому, вышел, полез в кузов за капюшоном с хлыстами – и, к своему ужасу, схватился за чью-то ногу. Сначала он не поверил собственным глазам. Мужик? В кузове? Вот сволочь, когда только успел пролезть? Видать, еще там, в аллее. Берт, недолго думая, швырнул садомазохистские причиндалы в гараж, опустил задний борт кузова и выволок Уилта из машины. Тот глухо стукнулся о бетонный пол. Берт сел за руль и быстро уехал. Что с его стороны было на редкость благоразумно.

Дым в Особняке действительно привлек внимание пожарной бригады, да так, что это превзошло не только самые смелые ожидания, но и самые страшные опасения миссис Мидоуз. Марта не знала ни об экстравагантности вкусов филиппинской служанки, обожавшей освежители воздуха с экзотическими ароматами, ни о ненависти, которую питал к ним Бэттлби. Не далее как вчера утром он выбросил в помойку целых шесть баллончиков – «Жасминовый цвет», «Розовые бутоны» и «Буйство Востока» – и приказал впредь не покупать подобной гадости. (Впрочем, вследствие деятельности Берта это и не понадобилось). Тлеющий резиновый сапог, дым от которого так порадовал племянника Марты, мало-помалу разгорелся и превратился в полыхающий костер. Едва языки пламени коснулись «Буйства Востока», оно, оправдывая свое название, немедленно взорвалось. Остальные пульверизаторы последовали его примеру; куски горящей пластмассы с ревом разметало по кухне, а окна вышибло, громогласно объявив на весь Мелдрэм-Слокум о пожаре в Особняке.

Марта Мидоуз, у себя в домике, старательно обеспечивала собственное алиби. Ранним вечером она, как обычно, сидела в «Гербе Мелдрэма», а потом зазвала мистера и миссис Соули на чарочку сливовой настойки, приготовленной еще прошлой зимой. Они уютно устроились перед телевизором, и тут раздался взрыв.

– Покрышка лопнула, – сказала миссис Соули.

– По звуку больше похоже на гранату, – возразил ее муж, когда-то воевавший на фронте. Через пять минут газовый баллон в кухне Особняка нагрелся до критической температуры и лопнул, да так, что сомнений не оставалось: это – бомба. В багровом зареве над Особняком заплясали огромные языки пламени.

– Господи спаси и сохрани, – пролепетал мистер Соули. – Пожар. Надо вызывать пожарных.

Но вдалеке уже слышался вой сирен. Соули побежали на улицу – смотреть. Марта незаметно опрокинула весьма солидную стопку сливянки. Что, если Берт погиб? Проглотив настойку, она принялась молиться.

Глава 10

Пожарные тщетно пытались потушить Мелдрэм-Мэнор. Огонь распространился по дому стремительно, а бригада долго не могла проникнуть внутрь из-за «рейндж-ровера», перегородившего въезд на задний двор. Чтобы отпереть машину, пришлось выбить боковое стекло. Сработала сигнализация. Это вызвало дополнительную задержку – к тому же пожарные обнаружили на переднем сиденье порнографию и садомазохистское снаряжение. Когда прибыла полиция, источник возгорания был уже обнаружен.

– Очевиднейший поджог, – сказал начальник пожарной команды суперинтенданту полиции, когда тот прибыл на место происшествия. – Ни малейших сомнений. Во всяком случае, у меня. Скоро наши дознаватели соберут все необходимые доказательства. Но и так все ясно: пластмассовое ведро посреди кухни, в стенном шкафу – куча пульверизаторов… Неужто кто-то рассчитывал, что подобное может сойти с рук? Вот придурок!

– Это точно не несчастный случай?

– Несчастный случай? Когда все двери заперты, а окна вышибло наружу? Да ни в жизнь.

– Наружу?

– В доме будто бомба взорвалась. Люди в деревне это подтверждают. И потом, у поджигателя были ключи. Я же говорю – он либо тупой, либо пьяный.

Да уж, подумал суперинтендант. Тупой. Как доска. Либо в доску пьяный.

– А видели, что мы нашли в «рейндж-ровере»? – спросил пожарный начальник. Они с суперинтендантом подошли к машине и посмотрели на переднее сиденье, где лежали журналы. – Видал я в жизни пакость – чего не встретишь в домах у добропорядочных граждан, – но такого!.. Да за это сажать надо! Не мое, конечно, дело, но…

Суперинтендант поглядел на журналы и мысленно согласился – точно, надо сажать. Дело – ясней ясного: хранение материалов непристойного содержания. Суперинтендант вообще не одобрял порнографии, но садистские действия в отношении малолетних считал явлением в высшей степени возмутительным. Да и к кожаным ремням с наручниками испытывал глубокое отвращение.

– Вы здесь ничего не трогали? – спросил он.

– Не стал бы ни за какие коврижки! У меня ж дети – точнее, внуки. Убивал бы уродов, которые занимаются этакой пакостью!

Суперинтендант внутренне согласился и с этим. Подобной мерзости видеть еще не доводилось. Впрочем, Боб Бэттлби ему никогда не нравился – отвратная репутация, сволочной характер. Значит, тут явный поджог? Интересненько. Бэттлби, по слухам, успел спустить на бирже небольшое состояние, а сейчас проживает денежки, которые оставила генеральша. Надо бы выяснить, как у него с финансами… А еще, поговаривают, его слишком уж часто видят с Рут Ротткомб, женой местного члена парламента. Рут не внушала суперинтенданту ни капли уважения. С другой стороны, Бэттлби – семейство влиятельное. Да и члены парламента, а тем более теневого кабинета министров, и особенно их жены, требуют осторожного обращения. Суперинтендант посмотрел на наручники с кляпом и покачал головой. Бывают же на свете свиньи.

Перед домом, у парадного входа, Боб Бэттлби неверяще взирал на головешки, оставшиеся от того, что более двухсот лет было их фамильным особняком. Известие о пожаре застигло его в загородном клубе. Боб, напившийся сильнее обыкновенного, воспринял все как шутку. Ох уж этот секретарь! Тоже мне прикольщик.

– Придумай чего посмешнее. Что за чушь! В доме никого нет.

– Вам лучше самому побеседовать с пожарными, – сухо ответил секретарь клуба. Он не любил Бэттлби и трезвого – за наглый снобизм и неизменное хамство. А в пьяном виде и к тому же изрядно проигравшись в покер, мерзавец становился во сто крат хуже.

– Гляди, – пригрозил Бэттбли, – если это враки, ты у меня вылетишь отсюда, как…

Что он хотел сказать, осталось неизвестно: Боб неожиданно обмяк в кресле и выронил из рук бокал. Вместо него к телефону в кабинете секретаря подошла миссис Ротткомб и удивительно бесстрастно выслушала сообщение о пожаре. Дама она была крутая и с Бобом Бэттлби общалась исключительно из корыстных соображений.

Невзирая на общую противность и алкоголизм, Боб обладал определенной социальной значимостью. Ведь он был Бэттлби, а когда речь заходит о голосах избирателей, фамилия – вещь крайне немаловажная. Для Рут Ротткомб влияние и власть значили очень и очень много. За Гарольда Ротткомба она вышла вскоре после его избрания в Парламент, поскольку чувствовала, что он амбициозен и, чтобы преуспеть, нуждается лишь в поддержке сильной, решительной женщины – а Рут считала себя именно такой. Она была начисто лишена предрассудков и всегда поступала так, как требовали личные интересы. Главное – хорошо жить, считала она, а брак и секс не имеют между собой ничего общего. Секса она наелась еще в юности; теперь ей нужна только власть. К тому же Гарольд всю неделю в Вестминстере, и у него, как ей хорошо известно, имеются свои, весьма своеобразные, интимные пристрастия. Важно одно: чтобы он оставался членом Парламента и теневым министром. И если для этого нужно встречаться по четвергам с Бобом и, потакая его жалким фантазиям, стегать по попке кнутом, пожалуйста. Ей же лучше. Все приятнее, чем дохнуть дома от скуки или заниматься тем, что обожают эти деревенские недоумки – стрелять, охотиться, играть в бридж, пить по утрам кофе с другими дамами и беседовать о садоводстве. В общем, Рут, не забыв одеться попроще, уводила гулять двух своих бультерьеров. Бэттлби должны быть благодарны за то, что она присматривает за Бобом и практически работает у нею шофером. Рут не питала никаких иллюзий в отношении того, кем ее считают родственники Боба. Но сама полагала их своими должниками и знала, что в один прекрасный день – когда теневое правительство получит по-настоящему твердое большинство, и она переедет в Лондон – обязательно позаботится, чтобы с ней, с должным уважением, расплатились сполна.

А сейчас, повесив трубку, Рут не могла избавиться от гнетущего ощущения нависшей над ней беды. Если Особняк горит из-за того, что пьянчуга Боб, по своей безалаберности, оставил на плите сковородку, это очень серьезно. Она задумчиво вышла из кабинета секретаря и пошла к Бобу.

– Прости, Боб, но все правда. Дом горит. Надо ехать.

– Горит? Глупости! Историческое здание, ему двести лет! Старинные дома просто так не загораются – не то что нынешние модерновые хибары.

Миссис Ротткомб не стала обращать внимание на скрытое оскорбление, нанесенное ее собственному жилищу, но, при содействии секретаря клуба, извлекла Боба из кресла и оттащила к своему «вольво».

Теперь Боб, покачиваясь, стоял на дороге среди пожарных шлангов и смотрел на дымящийся остов недавно великолепного дома, внутренности которого дожирал огонь. Как только где-то вспыхивало пламя, пожарные забивали его водой. Постепенно до Боба начал доходить весь ужас случившегося.

– Господи, что скажут родственники! – запричитал он. – Там ведь куча всего… Фамильные портреты! Два Гейнсборо! Констебль! Мебель, мать ее! Блин! Ничего не застраховано!

Лицо его было мокро, не то от пота, не то от слез – не поймешь в призрачном освещении. Так или иначе, им владела пьяная плаксивость. Миссис Ротткомб, и прежде презиравшая Боба, молчала. Ее переполняло отвращение. Стоило связываться с таким слизняком!

– Видимо, это проводка, – изрекла она наконец. – Когда ее в последний раз меняли?

– Меняли? Откуда я знаю! Двенадцать, может, тринадцать лет назад. Вроде того. Проводка была в порядке.

В разговор вмешался полицейский суперинтендант:

– Какая трагедия, мистер Бэттлби. Невосполнимая утрата.

Боб воинственно обернулся. Неожиданная вспышка на месте бывшей библиотеки осветила влажное лицо.

– Вам-то какое дело? Не ваша же утрата, – огрызнулся он.

– Нет, сэр. Не моя. Я хотел сказать, для вас и графства, сэр.

В почтительном тоне суперинтенданта чуть заметно сквозил гнев. Впрочем, чего-чего, а «сэров» ему не жалко. Сколько угодно. К чему дергать за хвост миссис Ротткомб? И все-таки пора выяснить, как отреагирует Бэттлби на то, что обнаружено в «рейндж-ровере».

– Если вы не против, сэр, давайте пройдем на задний двор.

– С какой стати? И вообще, отвяжитесь от меня! Раскомандовались как у себя дома!

Миссис Ротткомб сочла нужным его урезонить:

– Перестань, Боб, инспектор всего лишь хочет помочь.

Суперинтендант не обиделся на понижение в должности.

– Это для опознания, сэр, – сказал он и впился глазами в парочку.

Глаза миссис Ротткомб испуганно расширились, но пьяный Бэтглби истолковал услышанное неверно:

– Что за ерунда? Не узнаете вы меня, что ли? Сто лет знакомы.

– Опознать требуется не вас, сэр, – уточнил суперинтендант и многозначительно помолчал. – А кое-что другое.

– Кое-что другое, главный суперинтендант? – переспросила миссис Ротткомб, торопясь исправить недавнюю ошибку. В ее голосе звучала искренняя тревога.

Суперинтендант, решив воспользоваться создавшимся положением, медленно кивнул и произнес:

– Боюсь, дело дрянь. Нехорошее дело.

– Надеюсь, никто не погиб…

Вместо ответа суперинтендант, переступая через шланги, повел их за собой к «рейндж-роверу». В ноздри бил едкий запах дыма. Бэтглби, спотыкаясь, шел последним. Миссис Ротткомб уже не поддерживала его. Из-за тошнотворной вони и зловещих намеков суперинтенданта ее терзали дурные предчувствия. В темноте непонятно – может, там не «рейндж-ровер», а «скорая помощь»? У машины стояли несколько полицейских. Лишь подойдя ближе, миссис Ротткомб убедилась, что это все-таки автомобиль Боба. Он же, увидев, что происходит, возмутился:

– Какого дьявола вы его туда поставили?

Суперинтендант ответил вопросом на вопрос:

– Полагаю, сэр, вы всегда оставляете машину запертой?

– Естественно! Я что, дурак? Я же не хочу, чтобы ее украли.

– А сегодня вечером вы ее тоже заперли, сэр?

– А вы как думаете? Что за идиотские вопросы! – воскликнул Бэттлби. – Ясное дело, запер.

– Я должен был убедиться, сэр. Видите ли, сэр, пожарным пришлось разбить боковое стекло, чтобы убрать машину с дороги, сэр. – Кому-кому, а миссис Ротткомб давно стало ясно, для чего полицейский так навязчиво повторяет слово «сэр». Это была провокация и, как выяснилось, весьма успешная.

– Какого черта? Это взлом! Кто дал им право…

– Но ведь вы, сэр, сами только что признались, что заперли машину. Пожарные не могли проехать во двор, сэр, – сказал суперинтендант. Продолжая провоцировать Боба, он говорил медленно, размеренно, словно вразумляя умственно-отсталого ребенка. – А сейчас, сэр, если вам будет угодно дать мне ключи, я…

Но Бэттлби уже заглотил наживку.

– Катись-ка ты, фараон, подальше, – рявкнул он, – и займись своими делами. У меня, мать вашу, дом горит, а им тут…

– Дай ключи, Боб, – твердо приказала миссис Ротткомб. Бэттлби чертыхнулся, порылся в карманах, выудил ключи и швырнул ими в суперинтенданта. Тот нагнулся, подобрал связку с земли и с картинной медлительностью принялся отпирать переднюю пассажирскую дверцу.

– Если не возражаете, сэр, я бы попросил вас взглянуть на данные вещи, сэр, – суперинтендант включил свет в салоне, загородив его спиной от миссис Ротткомб. На сиденье, рядом с кляпом и наручниками, лежали порножурналы. Суперинтендант шагнул в сторону, чтобы Бэтглби их увидел, и тот изумленно разинул рот.

– Откуда, мать их, они здесь взялись?

– Я надеялся узнать это от вас, сэр, – суперинтендант отодвинулся, чтобы прелестную коллекцию стало видно и миссис Ротткомб. Ее реакция, более выверенная, показалась полицейскому куда более информативной.

– Господи, Боб, какой ужас! Где ты купил эту мерзость?

Бэттлби обратил к Рут сизое, пошедшее пятнами лицо.

– Где купил? Нигде не покупал. Понятия не имею, как это сюда попало.

– Вы это у кого-то взяли, сэр? Если так, не могли бы вы сообщить, у кого…

– Нет, мать вашу, не мог бы, – заорал Бэттлби, теряя контроль над собой. Миссис Ротткомб отшатнулась. Становилось понятно, что от Боба лучше держаться подальше. Связь с человеком, у которого обнаружили журналы с фотографиями, где насилуют и пытают детей? Вот уж спасибо. Одно дело – хлестать связанного Боба по заднице, и совсем другое – садизм и педофилия… К тому же в дело вмешалась полиция… Нет, нет, ей тут делать нечего. Суперинтендант шагнул к Бэттлби, не сводя пристального взора с его багрового лица и глаз в кровавых прожилках.

– Если вы этого не брали и не приобретали, будьте любезны объяснить, как данные предметы попали в вашу машину, сэр. В вашу запертую машину. Объясните мне. Не хотите же вы сказать, сэр, что они сами туда залезли?

На сей раз сарказм прозвучал совершенно неприкрыто. Начинался настоящий допрос, и миссис Ротткомб сделала попытку удалиться.

– Если вы не против… – начала она, но в эту минуту тактика суперинтенданта возымела то действие, на какое он и рассчитывал. Бэттлби пьяно замахнулся на полицейского, целя прямо в лицо. Суперинтендант даже не попытался увернуться. Удар пришелся в нос; по подбородку ручьем побежала кровь. Суперинтендант еле заметно улыбался. В мгновение ока Бобу завели руки за спину и надели наручники, после чего здоровенный сержант поволок его в полицейскую машину.

– Полагаю, будет разумнее продолжить беседу в более спокойной обстановке, – сказал суперинтендант, не потрудившись стереть кровь с лица. – Миссис Ротткомб, боюсь, вам придется проехать с нами. Знаю, сейчас очень поздно, но нам необходимы ваши показания. Речь идет не только о нападении на офицера полиции при исполнении служебных обязанностей, но и о противозаконном хранении материалов непристойного содержания. Вы – свидетельница происшествия. Но есть и еще кое-что, посерьезнее.

Миссис Ротткомб, ценою невероятных усилий сдерживая возмущение, села в «вольво» и вслед за полицейскими поехала в Остон, в участок. Как хотите, но Бобу Бэттлби она теперь не товарищ.

Глава 11

– Учтите, Флинт, вам это не понравится, – сказал суперинтендант ипфордского отделения службы по борьбе с наркотиками Ходж с ликующей интонацией человека, чья правота наконец-то доказана, причем ценой посрамления глубоко неприятной ему личности. Для вящей убедительности он водрузил ягодицу на край стола, за которым сидел инспектор Флинт.

– Да уж вижу, что не понравится, – ответил Флинт. – Только не говорите, что вы снова в деле. Этого я точно не переживу.

Суперинтендант премерзко ухмыльнулся.

– Помните, как вы меня убеждали, что Уилт не связан с наркотиками? Это, мол, придурок совсем другого сорта. Так вот, у меня для вас новости. Мы получили факс из Штатов, из агентства по борьбе с наркотиками, с запросом о возможных наркоконтактах миссис Уилт. Что теперь скажете?

– Что вы нахватались дурацких американских словечек. Старых фильмов, что ли, насмотрелись? Наркоконтакты миссис Уилт. Чушь какая.

– Но им нужна информация о миссис Еве Уилт, проживающей по адресу Оукхерст-авеню, 45…

– Мне ли не знать их адрес, – перебил Флинт. – Только если вы думаете, что Ева Уилт занимается распространением наркотиков, то все в точности наоборот. Эта мадам – организатор движения за искоренение наркотиков. Как, впрочем, и массы других движений: от «Спасем китов» до «Запретим кабельной телекомпании рыть траншеи на Оукхерст-авеню, потому что это повредит вишневым деревьям, важной составляющей ипфордского биоценоза». В общем, расскажите что-нибудь поинтереснее.

Ходж на шутку не прореагировал.

– Организатор движения! Понятно – отличное прикрытие для Штатов.

Инспектор Флинт вздохнул. Продвижение по карьерной лестнице явно не идет Ходжу на пользу – чем выше, тем дурнее.

– Ну, а это откуда? Из «Коджака»? Смотрели бы что-нибудь посовременнее. То есть, я-то не против. Мне, по крайней мере, понятно, о чем вы.

– Очень остроумно. Ха-ха, – отозвался Ходж. – Только если она ни при чем, зачем о ней запрашивают информацию?

– Откуда я знаю? Мне логику янки не понять. Сами они как все объясняют?

– Видимо, она попала под подозрение, – Ходж слез со стола. – Наши американские confreres никогда ничего не объясняют. Присылают запрос и все. Но это заставляет задуматься, не так ли?

– Мы еще и думать умеем, – пробурчал Флинт, когда за суперинтендантом закрылась дверь. – Чего он там говорил? Какие такие confreres?

– Наверно, хотел показать, что говорит не только по-американски, но и по-французски, – предположил сержант Йэтс. – Но что это за фигня, понятия не имею.

– Залупа моей бабушки, вот что, – сказал инспектор.

– Чего? У женщин ведь не бывает…

– Как посмотреть, сержант. Только ты про это Ходжу не рассказывай – он сам та еще залупа.

Инспектор хотел уже вернуться к делам более насущным, чем Ева Уилт с ее наркоконтактами, но сержант Йэтс ему помешал:

– Убейте не понимаю, как Ходжу удалось протыриться обратно в отдел по борьбе с наркотиками – он ведь так облажался! А его еще и повысили.

– Это все секс, сержант, секс. А потом свадебные колокола и влиятельные родственнички. Женился на главной ипфордской уродине – зато она сестра мэра. Вот и удалось. А теперь, сержант, с вашего позволения, я поработаю.

– Вот дерьмо зеленое, – сказал сержант и покинул помещение.

Тем временем в Уилме шериф Столлард, сидя в местной забегаловке за чашкой кофе, испытывал примерно те же эмоции по отношению к работникам агентства по борьбе с наркотиками.

– Совсем с ума посходили, – буркнул он в ответ на сообщение своего заместителя Бакстера о том, что в ближайшем мотеле поселились еще пять агентов, а телефон Уолли Иммельмана уже прослушивается. – Да если он узнает, такую вонь поднимет – мертвые из могил встанут.

– А потом они расставят жучки по всему дому, – продолжал Бакстер. – В выходные. Уолли как раз собирается на озеро.

Значит, на выходные надо сматывать, мысленно сказал себе шериф. Очень надо получать по шее за жучки в особняке Уолли Иммельмана. А так – если что, он не в курсе. Хороший повод съездить в Бирмингем, в дом престарелых, навестить мать.

– Вот что, Бакстер, ты ничего не знаешь, – сказал шериф. – Они тебе не говорили, а ты не говорил мне. Нужно прикрывать задницы, а то окажемся в дерьме по самые уши. Тебе в субботу есть кого арестовать?

– В субботу? Есть один урод в Розелии – по пятницам избивает жену до бесчувствия.

– Нет, нужен кто-то посерьезнее, – проговорил шериф. – Может, Хэнк Веблен? Бери его за взлом – тот, что в прошлом месяце, – и жарь все выходные напролет. Вот тебе и занятие.

– Хэнка, конечно, допросить не помешает, – согласился Бакстер. – Но он ведь позвонит адвокату – только мы его и видели. У него же алиби.

– Неужто в городе не найдется кандидата на сковородку? Подумай хорошенько, Херб. Если эти морды со своими жучками полезут в поместье «Старфайтер», тебе самому алиби понадобится.

– В субботу что-нибудь где-нибудь да будет. Уж я позабочусь.

Мысли дяди Уолли развивались в похожем направлении. Перспектива ехать на озеро Сэссеквесси с Евой и четырьмя девчонками совершенно его не привлекала.

– Послушай, Джоани, у меня на их счет нехорошие предчувствия. Ты говорила, они милые. Лапочки, так ты сказала. А по-моему, никакие они не лапочки. Я, по крайней мере, лапочек представлял иначе. А эти – настоящие чертовки! Например, та, которая Пенни, приставала с расспросами к Мэйбелл и прочей прислуге.

– Какими расспросами, пупсик? Я ничего не знаю.

– Типа, сколько мы ей платим, достаточно ли у нее свободного времени и хорошо ли с ней обращаются.

– Ах, вот что. Да, Ева говорила, что им это интересно. У них в школе задание – побольше узнать о жизни в США.

– В школе? Что это за школа за такая, где интересуются, сколько минимально я плачу прислуге и как часто я ее имею?

Вопреки всему своему жизненному опыту, тетя Джоан была донельзя шокирована.

– Уолли, неужели она спросила такое у Мэйбелл? Боже мой! Мэйбелл такая религиозная, дьяконица своей церкви! Да она из-за таких вопросов уволится!

– А я тебе о чем. Только это еще не все. Руби говорит, они выясняли, сколько в Уилме голубых, какой процент населения они составляют, белые они или черные и живут ли вместе, как семейные пары. В Уилме! Если об этом узнают, уйдет не только Мэйбелл. Я сам уйду.

– Ах, Уолли! – воскликнула тетя Джоан и тяжело опустилась на кровать. – Что же нам делать?

Уолли крепко задумался.

– Наверно, лучше все-таки уехать на озеро. Там никого нет и с расспросами приставать не к кому. И скажи Еве, чтоб, пока не поздно, приструнила своих девиц. Сколько в Уилме смешанных голубых пар? Господи Иисусе, да это просто предел.

Оказалось, нет. Не предел. В тот же день по приглашению тети Джоан в гости пришел преподобный Купер с супругой и дочками – знакомиться с племянницами Иммельманов. Но мероприятие явно не удалось. Его преподобие, пожелав выяснить, чему учат девочек в Англии, спросил, что они знают о Боге. Тетя Джоан, предчувствуя недоброе, хотела вмешаться, но не успела. Саманта отнеслась к вопросу священника более чем серьезно и с озадаченным видом переспросила:

– О Боге? Кто это – Бог?

Преподобный Купер, в свою очередь, также озадачился, и по лицу было видно, что такой вопрос ему задают впервые.

– Бог? Да знаете ли… Должен сказать… Должен сказать… – забормотал он.

Миссис Купер взяла дело в свои руки.

– Бог есть любовь, – неодобрительно поджав губы, сказала она.

Девочки посмотрели на нее с новым интересом. Кажется, будет весело.

– Значит, Богом можно заниматься? – осведомилась Эммелина.

– Что? Заниматься… Богом? – беспомощно переспросила миссис Купер.

Тетя Джоан слабо улыбнулась. Непонятно, что затеяли племянницы, но кажется, что-то нехорошее. Очень, очень нехорошее.

– Любовью занимаются, а раз Бог есть любовь, то и им тоже можно заниматься, – с ангельской улыбкой разъяснила Эммелина. – Если бы люди не занимались любовью, чтобы делать детей, они бы вымерли.

От ужаса миссис Купер не знала, что и сказать. Зато преподобный Купер знал и звучно заговорил:

– Дитя неразумное не ведаешь, что речешь! Это слова Сатаны, девочка, греховные слова.

– Ничего подобного! Это обычная логика, а логика греховной не бывает. Вы сказали, Бог есть любовь, а я…

– Мы все прекрасно слышали, что ты сказала! – воскликнула Ева так громко, что заглушила растерянное бормотание преподобного Купера. – И больше ничего слышать не хотим. Понятно, Эмми?

– Да, мамочка, – отозвалась Эммелина. – Но я все равно не понимаю, что такое Бог.

Последовало долгое молчание, которое нарушила тетя Джоан, спросив, кто еще хочет чаю со льдом. Его преподобие молился про себя, прося Господа о вразумлении. Как быть? «Устами младенцев» здесь совершенно не подходит. Какие ж это младенцы! Однако на него возложена определенная миссия, и надо ее как-то выполнять…

– Как сказано в Библии, Бог создал небо и землю. Это «Книга Бытия», 1:1. А мы все дети Господа… – начал священник, но Джозефина перебила:

– Представляю, какой был грохот. Большой Бах, трах! – Слову «трах» она придала странное, почти сладострастное звучание.

Ева не выдержала и, с той же яростью, какую испытывал преподобный Купер, крикнула:

– А ну-ка марш к себе!

– Я всего лишь хотела понять, что такое Бог, – мягко произнесла Джозефина.

Миссис Купер раздирали весьма противоречивые чувства, но южное гостеприимство все же перевесило.

– Ах, не обращайте внимания, – пропела она. – Все мы нуждаемся в истине.

Это утверждение Ева сочла сомнительным. Например, глядя на тетю Джоан, никак нельзя было сказать, что она нуждается в истине. Скорее уж, в вине. Не то, пожалуй, с ней еще удар случится.

– Простите, – сказала Ева Куперам, – но девочки пойдут к себе. Я больше не намерена терпеть их выходки.

Четверня, ворча, покинула комнату. Как только они удалились, преподобный Купер изрек:

– Полагаю, в Англии совершенно иная система образования. Я слышал, в английских школах каждое утро начинается с молитвы. Однако мне кажется, что детям совсем не читают Библию.

– Очень трудно воспитывать сразу четырех девочек одного возраста, – несколько невпопад ответила Ева в надежде извлечь из ужасного фиаско хоть какую-то выгоду. – Мы никогда не могли нанять няню.

– Бедняжки, – посочувствовала миссис Купер. – Какой ужас. То есть, в Англии совсем нет прислуги? Не может быть! А как же все эти фильмы, где сплошные замки и дворецкие? – Она повернулась к тете Джоан. – Видите, дорогая, как вам повезло с вашим папочкой-лордом. Он жил вместе с королевой в Сандрин… В том поместье, помните, вы говорили, куда они ездили охотиться на уток? Он же не мог обходиться без дворецкого – кто-то ведь должен открывать двери и все такое прочее. Как, кстати, звали того толстого дворецкого, который любил портвейн? Помните, вы рассказывали в загородном клубе, когда Сандра с Элом справляли серебряную свадьбу?

Сдавленный хрип, изданный в ответ тетей Джоан, свидетельствовал о серьезном ухудшении ее состояния.

Одним словом, день не задался. Ева в четвертый раз попыталась дозвониться до Уилта, но он не подходил к телефону. Ночью она почти не спала, ясно понимая – в Америку приезжать не следовало. Дядя Уолли с тетей Джоан понимали это не менее ясно.

– Завтра едем на озеро, – сказал Уолли, отхлебывая бурбон, налитый, как всегда, на четыре пальца. – Надо их спрятать от греха подальше.

Джозефина, ложась спать, обнаружила то, что сунул ей в сумку Сол Кампито. Маленький запечатанный желатиновый цилиндрик крайне не понравился ни ей самой, ни ее сестрам, которые, кстати, поклялись, что видят эту гадость впервые.

– Это может быть что-то опасное, – сказала Пенелопа.

– Что, например? – спросила Эммелина.

– Например, бомба.

– Для бомбы слишком маленькое. И мягкое. Если сдавить…

– Не надо! Вдруг взорвется. Тогда мы не узнаем, что там.

– Какая разница, мне это все равно не нужно, – пожала плечами Джозефина.

Сразу оказалось, что цилиндрик не нужен никому, и его решили выбросить в окно. Он упал в бассейн.

– Теперь, если это бомба, она никому не причинит вреда, – заметила Эммелина.

– А вдруг дядя Уолли утром захочет окунуться, и его разорвет на кусочки?

– Значит, так ему и надо, индюку, – сказала Саманта.

Глава 12

До постели Рут Ротткомб добралась в восьмом часу утра. Ночь она провела прескверно. Далеко не новое здание остонской полиции для закоренелых уголовников, возможно, и обладало определенным ностальгическим шармом, но для миссис Ротткомб в нем не было ничего хорошего. Прежде всего, там пахло всевозможными антисанитарными вещами: потом, страхом, куревом и всем тем, что производит человеческий организм после чрезмерного потребления пива. Даже суперинтендант, попав на место службы, разительно переменился. Из носа у него по-прежнему шла кровь. Кстати оказавшийся в участке полицейский хирург – его вытащили из постели брать анализ у задержанного с подозрительной пробой на алкоголь, – сказал, что нос, вероятнее всего, сломан. Услышав это, суперинтендант сразу позабыл о присутствии миссис Ротткомб и разразился потоком коротких – три-четыре-пять букв – словечек по адресу «чертова алканавта Бэттлби». Кроме того, он выразил глубокую убежденность в том, что пьяная скотина, «как пить дать», сама подожгла дом ради страховки.

– Сомневаетесь? – сдавленно всхрюкнув, сказал суперинтендант в заляпанный кровью носовой платок. – Сомневаетесь? Спросите у Робсона, начальника пожарной команды. Он подтвердит. Думаете, пластмассовое ведро, которое стояло посреди кухни, могло само загореться? При том, что все двери были заперты? Да кто в такое поверит? Разве что тот, кто не видит дальше собственного носа… ой!.. Вот погодите, посажу этого субчика на сорок восемь часов…

Миссис Ротткомб робко перебила его, попросив разрешения сесть, и суперинтендант взял себя в руки – так, слегка. Подумаешь, жена члена парламента! Нечего якшаться с педофилом, который вдобавок сломал ему нос и подозревается в поджоге. Подлая баба, думаешь, ты выше Закона? Ничего, мы тебя быстренько поставим на место.

– Можете пройти туда, – буркнул суперинтендант и ткнул пальцем в сторону соседнего кабинета. И тут миссис Ротткомб совершила страшную ошибку, осведомившись, можно ли воспользоваться уборной.

– Сколько угодно, – ответил суперинтендант и показал: дальше по коридору. Прошло пять минут, для миссис Ротткомб – нечеловечески ужасных. Мертвенно-бледная, она выскочила из туалета. Ее успело дважды вывернуть наизнанку, и к тому же пришлось одной рукой зажимать нос, а другой, чтобы не сесть на сиденье, упираться в измазанную экскрементами стену. Собственно, сиденья как такового не было, но если бы и было, она бы не села на него и под страхом смерти. Кстати, в дополнение к прочим прелестям, ватерклозет решительно не оправдывал своего названия.

– Неужели вы не можете предоставить удобства получше? – воскликнула, вернувшись, миссис Ротткомб. О чем немедленно пожалела, ибо суперинтендант поднял голову. Из ноздрей торчала вата тошнотворно красного цвета – а белки глаз были немногим лучше.

– Удобства предоставляю не я, – сварливо ответил полицейский гнусавым голосом человека, страдающего воспалением аденоидов в исключительно тяжелой форме. – А местные власти. Так что спросите у своего мужа. А теперь расскажите, что вы делали сегодня вечером. Как я понял со слов второго подозреваемого, по четвергам вы обычно встречаетесь в загородном клубе и… Будьте любезны, поясните, в каких вы состоите отношениях?

Услышав про «второго подозреваемого», миссис Ротткомб спешно собрала остатки собственного достоинства и высокомерно изрекла:

– Не понимаю, почему вы позволяете себе об этом спрашивать. Я нахожу ваш вопрос совершенно незаконным.

Суперинтендант раздул ноздри.

– А я, миссис Ротткомб, нахожу незаконными ваши отношения. Чтобы не сказать, неестественными.

Миссис Ротткомб встала.

– Как вы смеете так со мной разговаривать? – пронзительно вскричала она. – Да знаете ли вы, кто я?

Суперинтендант глубоко вдохнул ртом и с клекотом выпустил воздух через нос. На стол, на промокашку, упали две большие красные капли. Полицейский потянулся за ватой и не торопясь заменил тампоны.

– Вспомнили о своем социальном статусе? Решили потрясти титулами? Этот номер у вас не пройдет, мадам! Не здесь и не со мной! Так что хотите садитесь, хотите стойте, как вам будет угодно, но вы обязаны ответить на несколько вопросов. Прежде всего: знаете ли вы, что «Бобби Бо-бо»… A-а, вижу, вам известно, как местные жители называют вашего милого дружка? Так вот, у него – крайне интересное отношение к четвергам. Точнее, к вечерам этого дня недели. Он именует их «ночки шлеп-и-трах» и… хотите знать, как он зовет вас? Говорит ли вам о чем-то слово «шпицрутен»?.. А Рута-Шпицрутен? Страшно любопытно, откуда взялось такое прозвище? Неплохая картинка получается, а? Если учесть паскудные журнальчики, которыми увлекается ваш дружок. Что вы на это скажете?

То, что просилось на язык миссис Ротткомб, оглашению не подлежало.

– Я подам на вас в суд за клевету.

Суперинтендант растянул рот в улыбке. Все зубы у него были в крови.

– Мудрое решение. Прижать мерзавца. Да и говорят, дурной рекламы не бывает. – Он помолчал, глядя в свои записи. – Теперь о пожаре, который, по нашей информации, начался сразу после полуночи. Готовы ли вы поклясться под присягой, что в это время находились в загородном клубе в обществе обвиняемого?

– Действительно, я была в клубе, и мистер Бэттлби тоже. Секретарь клуба это подтвердит. Однако не могу сказать, что я, как вы изволили выразиться, находилась в его «обществе».

– В таком случае, полагаю, он явился туда на своей машине?

– Мой дорогой суперинтендант, уверяю вас, что не имею к пожару никакого отношения, – самым покровительственным тоном ответила миссис Ротткомб. – Я узнала о нем только тогда, когда секретарь позвал меня к телефону.

Этот номер у тебя тоже не пройдет, еще больше разозлившись, подумал суперинтендант. И, как только миссис Ротткомб ушла, приказал сержанту позвонить в «Воскресные новости» и «Сенсации дня». Сообщить, что супруга члена теневого кабинета министров, проживающего в Мелдрэм-Слокум, вляпалась в презанятную историю с поджогом и половыми извращениями. Сделав это, суперинтендант отправился домой. Кровь из носа течь перестала.

Таким образом, в 8:30 утра Рут было очень нелегко добудиться, и ее пришлось долго-долго трясти. Наконец она подняла веки и мутным взором уставилась на пепельно-серое лицо и панически выкатившиеся глаза вконец ополоумевшего мужа.

– В чем дело? – невнятно пробормотала Рут. – Что случилось, Гарольд?

Последовало минутное молчание: теневой министр социальных преобразований глотал воздух, пытаясь овладеть собой, покуда до его жены медленно доходило, что Гарольд, судя по всему, узнал о пожаре в Особняке.

– Что случилось? Что случилось? Это ты у меня спрашиваешь? – завопил он, как только обрел дар речи.

– А у кого же еще? И будь любезен, не ори. Кстати, что ты вообще здесь делаешь? Ты же обычно приезжаешь в пятницу.

Руки мистера Ротткомба, как клещи, судорожно сжимались и разжимались у лица жены. Им владело непреодолимое желание удавить проклятую суку. Даже Рут это почувствовала. Однако теневой министр ограничился тем, что сорвал с кровати и яростно швырнул на пол простыни.

– Иди в гараж и посмотри, что там, – прорычал он и за руку выволок жену из постели, впервые за годы супружества напугав Руту-Шпицрутен. – Иди, гадина! Посмотри, во что мы по твоей милости вляпались… Обойдешься без халата!

Миссис Ротткомб сунула ноги в шлепанцы и потрусила на кухню. У двери в гараж она на секунду задержалась и спросила:

– А что там?

Чем окончательно вывела Гарольда из себя.

– Не стой, тварь! Иди! – заревел он.

Миссис Ротткомб повиновалась. Несколько минут она простояла в гараже, бессмысленно глазея на лежащего бревном Уилта и свыкаясь с мыслью о новом несчастье. А потом вернулась на кухню – твердо зная, что в кои-то веки ни в чем не виновата и, выражаясь грубым языком своей юности, не намерена разгребать чужое дерьмо. Гарольд сидел за кухонным столом с большой порцией бренди. Начинает успокаиваться. Надо ловить момент.

– Ты же не думаешь, что он имеет ко мне какое-то отношение, – заговорила Рут. – Впервые вижу этого человека.

Муж вскочил, будто его ударило током.

– Разумеется! Потому что до этого имела с ним дело в темноте! – закричал Гарольд. – Подцепила какого-то урода… Неужто скотина Бэттлби так нажрался, что не годился для твоих садистских штучек? И ты нашла этого несчастного кретина и… Боже мой!

В кабинете зазвонил телефон.

– Я отвечу, – сказала Рут, постепенно овладевая ситуацией.

– Ну? Кто это? – спросил Гарольд, как только она вернулась.

– Всего-навсего «Воскресные новости». Хотят взять у тебя интервью.

– У меня? Эта подметная газетенка? С какой радости?

Миссис Ротткомб ответила не сразу.

– Надо бы выпить кофе, – проговорила она и принялась возиться с электрическим чайником.

– Да говори же, ради Христа! Интервью о чем?

Пару секунд Рут молчала, выбирая, куда нанести удар.

– О том, что ты водишь в дом молодых людей. Только и всего.

Гарольд Ротткомб лишился дара речи. «Только и всего»! Некоторое время оторопь боролась в нем с яростью, но затем плотину прорвало:

– Ради всего святого! Не я привел этого козла. А ты! Я никогда не водил в дом молодых людей. И вообще, какой же он молодой? Ему все пятьдесят, если не больше! Ушам своим не верю! Я, наверное, стал плохо слышать. Мне отказывает слух.

– Я лишь повторила слова того человека. Он сказал: «молодых людей». Но это не все. Он еще упомянул «мальчиков по вызову», – подлила масла в огонь миссис Ротткомб. Ничего, главное отвести удар от себя.

Член парламента выкатил глаза. Казалось, его вот-вот хватит апоплексический удар. Вот бы кстати, подумала Рут. Не пришлось бы больше объясняться. Но удара не случилось – зато снова зазвонил телефон.

– Теперь уж я подойду! – завопил Гарольд и как бешеный бык ринулся в холл. Скоро Рут услышала, как муж советует кому-то, кого он в первую же минуту разговора назвал «пидором», отвязаться подобру-поздорову и оставить его в покое. Она захлопнула дверь, налила себе кофе и стала думать, как быть дальше. Гарольд отсутствовал довольно долго и вернулся притихший.

– Это Чарльз, – мрачно буркнул он.

Миссис Ротткомб кивнула:

– Я так и думала. Очень умно – обозвать и послать подальше председателя местного отделения партии! А ведь твое место было таким хорошим и надежным.

Представитель Оттертона с ненавистью поглядел на жену, но вдруг просветлел и нанес ответный удар:

– Кстати, есть и хорошие новости. Твоего любовничка Бэттлби обвиняют в нанесении увечий офицеру полиции! И он взят под стражу по подозрению в более серьезных правонарушениях, как то: хранение материалов педофильского содержания и, весьма вероятно, поджог. Насколько я понял, вчера ночью Мелдрэм-Мэнор сгорел дотла.

– Правильно понял, – невозмутимо сказала миссис Ротткомб. – Я сама была на пепелище. Только это не наша забота. А Бэттлби, скорее всего, сгниет в тюрьме.

Снова зазвонил телефон. Ошеломленный бессердечием жены, Гарольд позволил ей подойти.

– На этот раз «Картины будней», – сообщила она, вернувшись. – Они не сказали, зачем им твое интервью, а значит, звонили по той же наводке. У кого-то оказался слишком длинный язык.

Гарольд трясущейся рукой налил себе еще бренди.

Миссис Ротткомб презрительно покачала головой. Временами – и сейчас как раз был такой случай – ее просто поражало, что столь жалкий человек сумел сделать столь успешную политическую карьеру. Надо ли удивляться, что страна катится в тартарары. Опять телефон!

– Ради бога, не отвечай, – взмолился Гарольд.

– Глупости! Обязательно надо ответить. Иначе скажут, что мы прячемся. Вот что, предоставь все мне, – ответила Рут. – Криком ничего хорошего не добьешься.

И пошла к телефону. Гарольд поспешил в кабинет, к отводной трубке.

– Нет, он еще в Лондоне, – услышал он голос жены и тут же узнал, что у звонившего, репортера «Эха недели», совершенно другие сведения. «Кстати, не вы ли миссис Рут Ротткомб, супруга теневого министра социальных преобразований»?

Миссис Ротткомб сухо подтвердила, что это она.

– Скажите, а правда, что в четыре часа утра вы находились в обществе некого Бэтглби? И что в это же самое время полиция обнаружила у него кнуты, кляп, наручники и педофильские журналы садомазохистского толка? – Это был не столько вопрос, сколько утверждение.

Миссис Ротткомб мигом потеряла хладнокровие. И голову.

– Возмутительная, наглая ложь! – закричала она. Гарольд отодвинул трубку подальше от уха. – Попробуйте только это напечатать! Я подам в суд за клевету!

– У нас очень надежный источник информации, – заявил собеседник. – Верный источник; мы отследили его звонок. Этому типу, Бэттлби, предъявлено обвинение. Ему светит срок по делу о поджоге. А еще он избил полицейского. Наш источник сообщил, что вы довольно продолжительное время лечили «Бобби Бо-бо» от одной болезни с помощью кнутов и наручников. И что местные жители называют вас «Рута-Шпицрутен».

Миссис Ротткомб швырнула трубку. Гарольд подождал секунду и услышал, как репортер спрашивает у кого-то, записался ли разговор. Ему ответили: «Записался. И мы все выяснили. Муж – теневой министр социальных преобразований. Да, историйка скабрезная, иначе не скажешь. А реакция бабы только подтверждает то, что говорят копы».

Гарольд Ротткомб положил трубку на рычаг. Рука неостановимо дрожала. Карьера висела на волоске. Он вернулся на кухню и принялся орать:

– Я знал, что так и будет! На кой черт ты связалась с этим засранцем? Да он просто король засранцев!.. Бобби Бо-бо и Рута-Шпицрутен. Господи боже! А ты им еще судом угрожаешь. Кошмар, кошмар!

Он отхлебнул кулинарного бренди – обычный уже закончился. Миссис Ротткомб смерила мужа ледяным взглядом. Власть и влияние с невероятной быстротой ускользали у нее из рук. Надо срочно найти всему приемлемое объяснение. Отрицать, что она общалась с треклятым Бэттлби, поздно – однако можно сказать, что это делалось из жалости, чтобы болвана не лишили водительских прав. Или просто, что он пьянчуга? Кто мог бросить порнографические журналы в «рейндж-ровере» на всеобщее обозрение? Только идиот. А случайно поджечь собственный дом? Алкоголики непредсказуемы, а Боб вчера вечером был пьян в стельку. Это факт. Он был не в себе и ударил суперинтенданта, но все равно… Впрочем, судьба Бэттлби ее не волнует. Спасать надо себя. И Гарольда. Он, конечно, тоже хорош гусь, но все-таки, как теневой министр, пользуется определенным влиянием. По крайней мере, пока. И этим обязательно надо воспользоваться для спасения их репутации. Да, но ведь есть еще бесчувственное тело в гараже. Миссис Ротткомб сосредоточила все мысли на решении этой проблемы. Прежде всего, нужно оградить от скандала Гарольда. Пока член парламента гулко глотал бренди, его жена начала действовать. Она выхватила у него из рук бутылку и рявкнула:

– Хватит! Еще капля и за руль будет нельзя! Тебе надо немедленно возвращаться в Лондон. А я останусь здесь и разберусь с полицией.

– Хорошо, еду, еду, – забормотал Гарольд. Но было поздно: к парадному входу подъехала машина, и оттуда вышли двое мужчин, один – с камерой. Гарольд Ротткомб с проклятиями выскочил в заднюю дверь, пробежал по газону мимо бассейна и, перемахнув через низенькую ограду, спрыгнул в искусственный ров. Здесь можно спрятаться. Рут права: никто не должен знать, что он приезжал домой. Как только уедут репортеры, он пулей полетит назад в Лондон. Гарольд сел, привалился спиной к ограде и стал смотреть на деревенские просторы, на далекую, темную, извилистую нить реки, текущей к морю. Все это казалось таким мирным. Раньше. Не сейчас.

А у парадной двери дома теневою министра происходило такое, что грозило подтвердить самые недобрые его опасения. Откровенная неприязнь, которую миссис Ротткомб испытывала к пронырливым журналистам, успела перерасти в слепую ярость. Бультерьеры Уилфред и Чилли бежали по пятам за хозяйкой. Им передалась тревога, охватившая весь дом. Снизу неслись крики, телефон трезвонил не переставая, а Рут произнесла слово, которое, как по собственному горькому опыту знали собаки, не предвещало ничего хорошего. Стоя позади Рут возле парадной двери, они чуяли ее гнев и ее страх.

Глава 13

Репортер и фотограф «Воскресных новостей», стоявшие по другую сторону, обладали куда меньшей восприимчивостью. Им было не привыкать третировать героев интервью. Желтизна «Воскресных новостей» внушала благоговейный ужас даже самым хищным акулам бульварной журналистики. Эта газета являла собой непревзойденный образец жестокой беспардонности – иначе говоря, производила первостатейные помои. А Палач Кэссиди и Убъектив Кид, как метко прозвали торчавших перед дверью репортеров коллеги по профессии, слыли опытными канализационными крысами и гордились своей репутацией. Они уже успели расспросить жителей Мелдрэм-Слокума о Бэттлби и Руте-Шпицрутен и крайне продуктивно побеседовать с полицейским, который недавно сменился с дежурства, а далее решили действовать в обычной брутальной манере и направились прямиком в Лилайн-Лодж. Табличка на воротах «Осторожно, злые собаки» ни на секунду их не смутила – за годы работы доводилось сталкиваться с псами всех видов и мастей. Встречи не всегда заканчивались благополучно, но Палача с Убъективом не пугала никакая опасность – надо было держать марку. А пакостная история с теневым министром и мальчиками по вызову сулила обернуться истинным подарком.

Прежде чем позвонить, газетчики обернулись и осмотрели сад: деревья, кустарники, рабатки со старыми розами. Особенно им понравился большой старый дуб (на который одному из журналистов вскоре предстояло залезть). Идеальная декорация для великосветского сексуального скандала с известным политиком в главной роли. Дверь внезапно приоткрылась. Репортеры дружно повернулись, лучась притворными улыбками, и перед ними на короткое мгновение мелькнуло суровое лицо миссис Ротткомб. В следующую секунду в них полетели два тяжелых белых предмета. Уилфред хотел впиться в горло Палачу Кэссиди, но, к счастью, промахнулся. Чилли предпочла более мягкую цель и вонзила зубы в бедро Убъектива. В последовавшей неразберихе старый дуб внезапно обрел новую привлекательность. Палач – с Уилфредом, буквально наступавшим ему на пятки – понесся к дереву и успел схватиться за нижнюю ветвь, но бультерьер крепко сомкнул челюсти на его левой ноге. Убъектив, который из-за висевшей на левом бедре Чилли перемещался довольно медленно, предпринял отступление через заросли роз. Это оказался не самый мудрый маневр – из кустов он выбрался не только с покалеченной ногой, но еще и с разодранными в кровь руками. Несчастный громко взывал о помощи, однако вопли его заглушались истошными криками Палача. Уилфред, при своих семидесяти фунтах, был на редкость увесистой собакой, а раз во что-то вцепившись, не выпускал и тряс жертву до последнего.

Под непрекращающийся ор – его, наверно, слышали даже в Мелдрэм-Слокум – миссис Ротткомб приступила к делу. Она села в репортерскую машину, вывела на шоссе, закрыла и заперла на замок ворота, а потом неспешно вернулась к центральному месту событий. Вид кровавой бойни согревал ей сердце. Почтмейстер из Малого Мелдрэма тем временем уже звонил в «скорую»: скорее, скорее, может, еще удастся кого-то спасти. Убъектив Кид думал то же самое – и примерно теми же словами. Ему удалось продраться сквозь розы – собака, казалось, навеки приросла к его бедру, – но потом он споткнулся и упал. И теперь подлое животное тащило его обратно. Кусты были мощные, привитые на собачью розу, с многочисленными огромными шипами. Их совсем недавно замульчировали конским навозом. Убъектив, сопротивляясь бультерьерше, необдуманно схватился за ветки. Жители Мелдрэм-Слокум уже не сомневались – в Лилайн-Лодж скоро кого-то прикончат. Палач Кэссиди был в этом просто-таки уверен. Он держался за ветвь старого дуба с тем же несокрушимым упорством, с каким выяснял у женщины, точнее, нескольких женщин, чьих дочерей недавно убили, как они относятся к смерти. Ничто на этой бренной земле не могло его заставить разжать хватку. Но то же было верно и в отношении Уилфреда. Он ни за какие коврижки не собирался отпускать ногу Палача и трепал, тряс ее, вонзая зубы глубже, глубже – нисколько не замечая второй ноги, которая методично била его замшевым ботинком по виску. Эти слабые тычки даже нравились Уилфреду. Мистер Ротткомб однажды, очень сильно разозлившись, ударил в тысячу раз сильнее – и пес спокойно это стерпел. А пинки Палача он и вовсе воспринимал как приятную щекотку.

Миссис Ротткомб, обеспечив доказательства незаконного проникновения в частные владения через запертые ворота, вернулась к дому. Пора было отзывать собак, пока Уилфред не отгрыз ногу Палачу Кэссиди, а Чилли окончательно не растерзала свою жертву.

– Фу, стоп, – скомандовала она, торопливо подходя к дубу. Уилфред не слышал – больно хороша была лодыжка. Миссис Ротткомб пришлось прибегнуть к более суровым мерам воздействия. Она хорошо изучила своих питомцев и знала, что бить по голове бесполезно. Зад намного уязвимее и, в данном случае, намного доступнее. Рут обеими руками схватила пса за мошонку и, собрав все силы, применила метод под названием «шипцы для орехов». Сначала Уилфред только рыкнул, но даже для него боль оказалась чересчур сильна. Пес разжал пасть, чтобы в полный голос выразить свой протест – и туг же рухнул на землю.

– Плохая, непослушная собака, – принялась отчитывать его миссис Ротткомб. – Очень, очень непослушная собачка.

Палачу Кэссиди, который легкой птицей взлетел на нижнюю ветку и полез выше, выше, ее слова показались бредом сумасшедшею. Непослушная собачка? Кто? Этот вот крокодил в песьем обличье? Капкан на людей о четырех лапах? Нет уж, он лично позаботится, чтобы этого монстра прикончили. Как можно скорее и, размечтался Кэссиди, мучительнее.

Миссис Ротткомб переключилась на Чилли и, за неимением у той мошонки, схватила первое, что попалось под руку – табличку с наименованием сорта растущих рядом роз («Пурпурная слава»). Аккуратно обтерла с пластмассового штырька навоз и землю. Не хватало еще столбняка или какого-нибудь тризма челюсти – не считая, разумеется, того, который малышка Чилли сейчас столь успешно демонстрирует. Рут приподняла собаке хвост и с силой ткнула палкой. Чилли отреагировала намного быстрее Уилфреда. Мигом забыв про Убъекгива, собака припустила через розы, забилась под живую изгородь и принялась зализывать рану. Миссис Ротткомб поставила на место металлическую табличку и только тогда занялась истерзанным фотографом.

– И что, по-вашему, вы тут делаете? – возмущенно спросила она, выказывая такое феноменальное безразличие к его состоянию, что Убъектив, наверное, задохнулся бы от возмущения – если бы уже не задыхался по многим другим причинам. Что он тут делает? И думать нечего – умирает! Убъектив жалобно посмотрел на жестокую гадину и, превозмогая себя, заскулил:

– Помогите, помогите! Я истекаю кровью.

– Чепуха, – отрезала миссис Ротткомб, – какой еще кровью! Ничем вы не истекаете. Вы вторглись в частные владения. Стоит ли жаловаться, что вас покусали? Написано же: «злые собаки». Вы не могли не заметить табличку. Но решили, что к вам это не относится, влезли на чужую территорию, напали на безобидное домашнее животное, а когда оно стало защищаться, еще и удивляетесь! Да вы просто преступник! Кстати, а что тот, второй, делает у нас на дереве?

Джонс закатил глаза. С ума она, что ли, сошла, называть чудовище, которое чуть не отжевало ему ногу, «безобидным домашним животным»!

– Господи Иисусе Христе… – начал он, но миссис Ротткомб нетерпеливым взмахом руки остановила молитву

– Фамилия и адрес, – рявкнула она. – Обоих. – И, внезапно осознав, что она до сих пор в халате, пошла к дому и уже на ходу приказала: – Оставайтесь здесь и ни с места. Я вызываю полицию и подаю на вас в суд за вторжение и жестокое обращение с животными.

Угроза добила Убъектива окончательно. Он рухнул в конский навоз и отключился, предоставив протестовать Палачу Кэссиди, который успел забраться на три ветки выше.

– Жестокое обращение с животными? Ах ты сука! – закричал Кэссиди вслед Рут, которая заводила в дом присмиревшего Уилфреда. – Да это тебя надо судить за жестокое обращение! Да мы тебя четвертуем! Вот увидишь! Все имущество у тебя отсудим!

Миссис Ротткомб улыбнулась и потрепала Уилфреда по шее.

– Молодец, Уилфи, умница. Ах ты, хороший, ах ты, лапочка… Плохой дядя побил нашего песика… ах, какой нехороший дядя…

Она вошла в дом, принесла с кухни тюбик томатной пасты и, держа пса за ошейник, выдавила содержимое ему на спину. Затем снова вывела в сад и усадила под дубом. Когда, сразу вслед за «скорой помощью», подъехала полиция, Уилфред по-прежнему был там. Кровь из ноги Палача к тому времени основательно закапала землю и бультерьера, добавив убедительности томатной пасте. Миссис Ротткомб достигла своей цели. В чрезвычайных обстоятельствах она бывала на редкость изобретательна.

Глава 14

Теневой министр социальных преобразований сидел на траве под оградой, обхватив руками голову. Он ясно понимал, что не следовало приезжать домой на день раньше. С той же ясностью министр смотрел на свой брак. Нельзя было и на километр приближаться к проклятущей бабе, способной спустить своих кошмарных зверюг на несчастных репортеров. Вспоминая их жуткие крики, страшный собачий рык, а тем более человека с окровавленной головой, который лежит без сознания в гараже, Гарольд Ротткомб окончательно в этом убеждался. И он не намерен становиться соучастником и скрывать правду об этом несчастном. Может, беднягу вообще убили! Но если это попадет в газеты – а куда оно денется, теперь-то, – он лишится не только поста в теневом министерстве, но и места в Парламенте. А все из-за этой мерзкой суки! Зачем, зачем он на ней женился? Тут Гарольд кое-что вспомнил. Испуг Рут, когда она вернулась из гаража, был неподдельным – он почти поверил, что она ни при чем. Нет, вычеркиваем «почти». Она и правда понятия не имела о злополучном кретине. То есть в гараж его подкинули. Гарольд Ротткомб стал лихорадочно искать объяснение и догадался: кто-то решил сломать ему карьеру! Отсюда и репортеры. Но от них уже никуда не денешься, поэтому надо срочно садиться в поезд и ехать в Лондон. Об автомобиле и думать нечего. Гарольд осторожно глянул поверх ограды и увидел у ворот толпу журналистов и телевизионщиков. Они проторчат здесь весь день, к тому же в дом, без сомнения, скоро прибудет остонская полиция. Значит, тамошняя железнодорожная станция тоже исключается. Придется добраться до Слоуфорда, откуда есть поезда на Бристоль и Лондон. Слоуфорд – чужой избирательный округ, даст бог, его там не узнают. Однако идти туда пешком чертовски далеко…

Но есть же река! Она протекает как раз мимо Слоуфорда. Над стеной ограды, вдалеке, виднелась крыша лодочной станции, и теневой министр понял: решение найдено. Зачем чапать десять миль по полям, когда можно взять гребную шлюпку и поплыть вниз по течению.

Тем временем Рут занималась Уилтом – в чем ей немало пригождалось умение связывать людей. Убедившись, что болван жив и не собирается умирать, Рут скрутила ему руки эластичным пластырем, который, в отличие от веревок, не оставляет следов, сняла с него джинсы и отволокла к своему «вольво», запачкав его кровью брюки на животе. Затем, по двум доскам, вкатила бесчувственное тело в кузов. Завязала ему рот носовым платком, неплотно, чтобы он мог дышать, прикрыла газетами и картонными коробками. Потом взяла его рюкзак и джинсы, заперла гараж, вернулась в дом и стала ждать Гарольда.

Прошло полчаса. Рут позвала мужа. Никакого ответа. Она вышла в сад, заглянула за ограду и увидела островок примятой травы там, где он отсиживался. Однако самого Гарольда нигде не было. Ясно – испугался и сбежал. Ну и черт с ним. Нужно же еще разобраться с репортерами. Впрочем, и это подождет. Лучше сначала узнать, что в рюкзаке. Рут вернулась в гараж, осмотрела вещи Уилта и пришла в полнейшее замешательство. В водительских правах был указан адрес: Ипфорд, Оукхерст-авеню, 45. Ипфорд? Это ведь довольно далеко на юге. Каким, спрашивается, образом несчастный идиот попал к ним в гараж? Это, как и все остальное, было абсолютно непонятно. Отвезти, что ли, чертова дурака к Ипфорду и бросить где-нибудь на окраине? Пусть сам объясняет, чем занимался без штанов в таком тихом местечке, как Мелдрэм-Слокум. Потратив на размышления долгие десять минут, миссис Ротткомб приняла решение.

Часом позже она подвела к воротам собак, чтобы продемонстрировать представителям средств массовой информации увечья, которые нанесли Уилфреду негодяи из «Воскресных новостей».

– Они нарушили границы частных владений, хотели вломиться в дом, и Чилли, естественно, их куснула. Они же оказались настолько глупы, что стали пинать бедняжку ногами. Какой английский бультерьер это стерпит? Да, моя ласточка? – Чилли радостно завиляла хвостом. Она обожала, когда ее брали на руки. Уилфред для этого был слишком тяжел, зато его зад, плотно обмотанный бинтами, производил очень сильное впечатление. – Один из них бросился на несчастного песика с ножом, – объяснила Рут. – Мерзавец!.. Нет, я не готова отвечать на ваши вопросы, – перебила миссис Ротткомб одного из журналистов, который едва успел произнести: «Правда ли, что…». – Я слишком расстроена. Я не выношу жестокости по отношению к животным, а то, что позволили себе эти люди, просто возмутительно. Нет, муж в Лондоне. Если хотите с ним поговорить, ищите его там. А мне нужно отдохнуть. У меня был очень, очень трудный день. Уверена, вы понимаете.

Репортеры понимали одно: Палач Кэссиди и Убъектив Кид, верно, сошли с ума, если решились сунуться к таким чудовищам. А пинать суку на глазах у громадины Уилфреда… Настоящее самоубийство! Миссис Ротткомб пошла к дому. Оставшиеся у ворот принялись спорить: одни говорили, что Палач и Убъектив за что боролись, на то и напоролись, а другие – что те в борьбе за интересный репортаж проявили беспримерное мужество и далеко превзошли все то, чего требует журналистский долг. Однако следовать примеру героев никто не пожелал, и постепенно толпа начала рассеиваться.

Миссис Ротткомб некоторое время следила за ними, а потом вернулась к Уилту.

Его ботинки, носки и брюки она сложила в мусорный мешок, чтобы выбросить по дороге. Сначала она хотела взять с собой Уилфреда и Чилли, но затем передумала. Чем незаметнее она будет, тем лучше, а собаки в машине всегда привлекают внимание. Рут из окна спальни оглядела подступы к дому и с облегчением убедилась, что журналисты разъехались. В девять вечера она вывела машину на дорогу и отправилась на юг, к Ипфорду.

Глава 15

Переехав вместе с четверней в домик на озере Сэссеквесси, дядя Уолли все равно не чувствовал себя в безопасности. Хотя вообще-то это был не домик, а скорее, выражаясь словами шерифа Столларда, крепость. К тому же Уолли приказал вырубить весь лес на полмили вокруг – тетя Джоан смертельно боялась медведей и не собиралась разгуливать там, где нельзя своими глазами убедиться в их отсутствии. Она же настояла на возведении по границам расчищенного пространства сверхпрочной ограды из колючей проволоки, ибо хотела быть уверена «на все сто пятьдесят», что медведи не начнут шататься возле дома и не полезут в окна – которые выходили на террасу, бассейн (купаться в озере тетя Джоан не желала из-за мокасиновых змей и щитомордников), площадку для барбекю и прочее. Это самое «прочее» поразило четверняшек до глубины души, как неизменно поражало самого Уолли – почему, собственно, он и потратил столько сил и средств на то, чтобы все это собрать.

– Вон там – танк «Шерман». Прошел всю Вторую мировую, – гордо рассказывал дядя Уолли девочкам. – С самого дня высадки союзных войск в Европе, от Омаха-Бич, с генералом Паттоном – говорят, он въехал на поле боя на этом самом танке – и прямиком до Берлина. Ну, не до самого Берлина – чертов Монтгомери обделался, испугался брать город – но довольно-таки близко. Лучше боевого танка не было… А это вертолет «Хьюи», видите, на дверце Пуфф, Волшебный Дракон. Долбал гов… недомерков в Наме как нечего делать. А вот эта пушка запросто выкатывает по тысяче шаров в секунду. А тут гаубица, которая воевала в Корее с генералом Макартуром. Когда эта крошка палила, желтопузые сразу кумекали: дядя Сэм шутки шутить не будет. И этот вот красавец тоже. – Дядя Уолли показал на огнемет. – Воевал в Окинаве, жарил япунделей как…

– Что жарил? – не поняла Эммелина.

– Япошек, – с гордостью пояснил Уолли. – Вот отсюда, из сопла, шибает огнем, и парень сразу хлоп! – живьем зажарился. Ни дать ни взять, бегающая жареная индейка. Косили коротышек пачками. А вот напалмовая бомба. Ну, напалм вы знаете. Потрясная штука. Такое студенистое кипящее масло. Хотите поджарить всю деревню, бросили одну штуку, и готово – полна сковородочка. А эту ракету я вывез из Германии, после того, как мы победили в Хрлодной войне. Наденьте ядерную боеголовку, и от города размером в пять Уилм точки на карте не останется. Русские иваны это прекрасно понимали – вот так мы и спасли мир от коммуняк. Испугались, гады, ядерного уничтожения.

Двор был полон страшных сувениров всевозможных войн, но особую гордость коллекции представлял В-52. Он стоял с другой стороны дома, и его даже ночью было видно в свете прожекторов – чудовищный черный бомбардировщик с эмблемами на боку, символизирующими пятьдесят восемь вылетов над Вьетнамом и Ираком. По словам дяди Уолли, этот самолет мог пролететь двенадцать тысяч миль и сбросить такую водородную бомбу, которая одна способна стереть с лица земли самый большой город.

– А что значит «стереть с лица земли», дядя Уолли? – якобы невинно поинтересовалась Джозефина. Но Уолли Иммельман, всецело захваченный идеей спасения мира посредством его разрушения, подвоха не заметил.

– Сначала взрывная волна, потом огненный шар, радиация и человеческие потери миллионов пятнадцать-шестнадцать. Вот что это значит, детка. Раньше эти самолеты были в воздухе круглые сутки – на случай, если Президент Соединенных Штатов Америки решит нажать на кнопку. Сейчас-то у нас есть вооружение и получше, но в свое время этот красавец просто царил в небе. И в мире. Теперь ничего такого огромного не нужно, есть баллистические и самонаводящиеся ракеты, «стелсы», нейтронные бомбы и другие штучки, про которые никто не знает, но которые перелетают Атлантику меньше чем за час. А лучше всего – лазеры в космосе. Могут со скоростью света проткнуть земной шарик в каком угодно месте.

В дом дядя Уолли вернулся в чрезвычайно благодушном настроении.

– Твои девчонки такие умные, прямо чудеса, – объявил он Еве, которая все это время тревожно наблюдала за ними издалека. – Я провел с ними небольшой урок истории, рассказал, почему мы выигрываем все войны и отчего в смысле технологий за нами никому не угнаться. Верно, девчонки?

– Да, дядя Уолли, – в унисон пропели они. Ева посмотрела на дочерей с подозрением. Ох уж этот унисон! Недоброе предзнаменование.

Вечером, пока Уолли смотрел бейсбол и пил пятый бурбон со льдом, а Ева с тетей Джоан перемывали косточки английским родственникам, Саманта нашла у дяди Уолли в игровой старый переносной магнитофон – катушечный, с автоматическим отключением, когда заканчивается пленка. В нем стояла четырехчасовая катушка. К тому времени, когда Уолли с супругой, пошатываясь, поднялись к себе в спальню, включенный магнитофон уже стоял под их широченной постелью. Уолли, между тем, возжелал любовных утех.

– Ну давай же, пончик, – уговаривал он. – Моложе мы не становимся и… ик!..

– Говори за себя, – огрызнулась тетя Джоан. У нее было плохое настроение. Ева рассказала, что Мод, сестра тети Джоан, заделалась лесбиянкой и живет с гомосексуалистом, переменившим пол. Такие новости о родных тете Джоан совершенно не понравились. И трахаться с Уолли совершенно не хотелось. Поневоле задумаешься, не стать ли тоже лесбиянкой.

– А я за себя и говорю, – сказал Уолли. – За кого мне еще говорить? У тебя же нет этой хреновой простаты… или есть? Доктор Адстер, к которому я хожу в Атланте, никогда ничего такого не упоминал… Короче, он говорит, надо, чтобы регулярно стояло, а не то…

– Стояло? Да что у тебя может стоять? Ты вообще уверен, что не забыл его в ванной, вместе с шиньоном? От медузы больше толку, чем от тебя!

– Конечно, – буркнул Уолли, с трудом проглотив обидное сравнение. – И не будет, если ты меня немножечко не разогреешь.

– Что? Разогреешь? Это я должна тебя разогревать? Не на такую напал. Это вообще мужчина должен делать. Ну, знаешь, языком и все прочее.

– Едрическая сила! – вскричал дядя Уолли. – И ты, в твоем возрасте, хочешь, чтобы я играл на губной гармошке? Устраивал отсос в обратном смысле? Мать твою! Ну и шутки.

– Тогда нечего требовать, чтобы я бросалась на твой член как последняя шлюха.

– А я что, прошу бросаться? Да когда это с тобой последний раз было? Дай бог памяти, во время Уотергейтских слушаний.

– И удовольствия не больше, чем от них! По крайней мере, на вкус, – заявила тетя Джоан. Потом, после долгих препирательств, она согласилась полежать на спине, представляя, что с ней никакой не Уолли, а Арнольд Шварценеггер, который наглотался барбитуратов – но от этого дело пошло только медленнее.

– Пойди еще ее найди, – ворчал Уолли. – Все равно что лезть в каньон Оук-Крик, ночью, в дождь и без фонарика. Да есть она у тебя вообще или как? Или хирург, что тебе матку удалял, все подчистую отчекрыжил?

В конце концов он нашел, что искал. По крайней мере, так ему показалось. Но тетя Джоан быстро раскрыла ему глаза на истинное положение вещей.

– Скотина! – завизжала она. – Спятил совсем! Анальный секс ему подавай! Не выйдет, Уолли Иммельман! Ах ты, содомит проклятый! Ишь чего захотел! Найди себе гомика, они это любят! А на меня не рассчитывай!

– Содомит? При чем тут содомит? – озлился Уолли.

– Мы с тобой тридцать лет женаты! Тридцать проклятых лет! Я хоть раз пытался?..

– А как же, – горько бросила тетя Джоан. – Мне ли не помнить. Доктор Коэн говорит, это…

– Доктор Коэн? Ты что, рассказывала про такое доктору Коэну? Ушам не верю! Быть не может! – разорался Уолли. – Доктору Коэну… Господи Иисусе.

– Не пришлось и рассказывать. Что у него, глаз нет? Сам увидел. И пришел в полный ужас. Говорит, это против закона. И он прав.

Уолли окончательно расхотелось трахаться. Он сел в постели, прямой как палка.

– Против закона? Что за чушь! Как же тогда геи этим занимаются? Откуда взялась эпидемия СПИДа?

– Да не этого закона! А Божьего. Доктор Коэн говорит, в Библии сказано: «Не возжелай…»

– В Библии? С каких это пор доктор Коэн разбирается в Библии? Шлимазл из Нью-Джерси, видать, считает, что Библию написали евреи? Я вас умоляю! Вот урод.

– Милый, а кто же, по-твоему? – Теперь, когда Уолли скатился с нее прямо в пучину неведения, тетя Джоан посчитала возможным перехватить инициативу. – Кто же ее написал?

– Как «кто»? Бытий, Ездра, Иона. Слыхала про таких? Они и написали.

– Ты забыл Моисея, – уела тетя Джоан. – Знаешь, как мой доктор – Моисей Коэн. В общем, евреи, дорогой Уолли, евреи. Библию написали евреи. А ты и не знал?

– Иисусе, – прошептал мистер Иммельман.

– И он тоже. Матфей, Марк, Лука и Иоанн. Все евреи, Уолли – и это святая правда!

Уолли рухнул на кровать.

– Да, да, это я знаю, – простонал он. – Но как ты могла пойти к доктору Коэну и сказать, что я заставляю тебя заниматься анальным сексом? Ты, наверно, из ума выжила. Съехала с катушек. В медицинском смысле.

– Говорю тебе, я ничего не рассказывала. Он сам увидел, когда я пришла на осмотр, и возмутился. Слышал бы ты, что он говорил о мужчинах, которые занимаются такими вещами! Заставил меня сдать анализ крови.

– Молчи! – завопил дядя Уолли, но она, конечно же, заговорила, обстоятельно, со всеми подробностями. Уолли то и дело выкрикивал какие-то угрозы: что подаст на развод, что знает таких ребят, которые от нее камня на камне не оставят.

– Напугал! – крикнула в ответ тетя Джоан. – Думаешь, я дура, не подстраховалась на подобный случай? Доктор Коэн порекомендовал мне одного адвоката, о-о-очень хорошего, я к нему ходила. Учти, Уолли Иммельман: один неверный шаг с твоей стороны, и я о тебе такого понарасскажу, ввек не отмоешься.

Уолли ужаснулся: какая жена способна сдать мужа кретину-врачу вместе с адвокатом? Супруги очень долго орали друг на друга, а потом Уолли, обессилев, рухнул на спину и стал думать, что делать. Ясно одно: врача придется сменить. И ходить к доктору Лески? Вот уж чего бы не хотелось. Он выступает за аборты. Хорош будет дьякон церкви Вечноживого Господа Нашего у этакого Лески! Те, кто чтят Вечноживого, не лечатся у абортмахеров. И вообще – ноги его, Уолли, не будет в клинике для черных и прочего отребья. Там скорее заразишься, чем вылечишься; даже врачи вечно что-то цепляют. Нет, это как если бы «Иммельман Энтерпрайзис» стали бы существовать на пособие по безработице. Уолли лежал в темноте, соображая, как обойти доктора Коэна. Быть дьяконом и слыть содомитом? Нет, в Уилме этого не поймут.

То, что установили в «Старфайтере» работники агентства по борьбе с наркотиками, также не сулило Уолли ничего хорошего.

– В каждой комнате два жучка – тогда, если он при сканировании найдет первый, второй обязательно пропустит. Тот включается по нашему сигналу, поэтому в первый раз сканер его не зафиксирует. Не будет же он дважды сканировать, найдет один и успокоится, – объяснял собранию специалист по электронным устройствам. – Теперь. Как узнать, что пора включать жучок номер два? Через видеокамеры. Они совсем крохотные, по сравнению с ними мушиный глаз кажется огромным. Обнаружить их невозможно. Они показывают, кто где, а аудиоустройства Улавливают каждое слово. Если объект что-то затеет, у нас будут доказательства. Приватные разговоры он сможет вести только на улице, да и то без гарантий. Жучки могут оказаться везде – хоть под пуговицами рубашки. Мы так нашпиговали и дом, и машины, что узнаем про него все: обрезан ли, моет ли за ушами. Единственное, чего я не понимаю – почему мы с ним так возимся. В смысле, такое оборудование – это же мафиозный уровень, а наш клиент так, мелочевка.

– Может, и нет, – возразил Паловски. – По информации из Польши, это зелье – новая суперразработка русской лаборатории экстра-класса. Растить его не надо, а подсаживает в тысячу раз быстрее, чем крэк. Уличная цена измеряется в гигабаксах, а готовится проще пареной репы. И даже еще проще. Что объясняет, почему исчез Сол. Такой образец можно потерять только вместе с жизнью. Видимо, это с ним и случилось. Потом, как говорит шериф Столлард, «Иммельман Энтерпрайзис» лезут в фармацевтику. Ходят такие слухи. Якобы какая-то немецкая фирма захотела в них вложиться, при том, что Россию они тоже инвестируют. Отсюда интерес Вашингтона. По-моему, мы имеем дело с очень хитрым отвлекающим маневром. Конечно, в военном смысле русские вышли из игры, но только, если они внедрят новый наркотик такого калибра, то побеждать станет просто некого.

– Вот параноик, прости господи! Одни русские на уме, – сказал впоследствии специалист по электронике.

Шериф Столлард, узнав от Бакстера, что «Старфайтер» нашпигован системами аудио-и видеонаблюдения, пришел примерно к такому же заключению.

– То есть, когда Уолли Иммельман… когда миссис Иммельман… они будут записывать, как она сидит на толчке? Ушам не верю. Вот уж чего бы я ни за что не хотел видеть!

– Нет, там хуже…

– Хуже? Что может быть хуже малышки Джоани… И где же установлена эта чертова камера? Только не говори, что снизу. А то меня стошнит.

– Снимают под прямым углом, – сказал Бакстер. – Но могут увеличивать картинку. Не в том дело, шериф. Они используют космические технологии.

– Повтори-ка еще раз. – Шериф никак не мог отделаться от образа тети Джоан, восседающей на унитазе. – Что за картинку они собираются увеличивать? Они что, совсем извращенцы? Не иначе. Это же против всех законов. И что вообще они хотят записывать?

– Вдруг Уолли решит спустить зелье в унитаз. А у них запись. Да, и еще: они вызвали Говенную Бригаду.

– Ты говорил, – сказал шериф. – Подходящее названьице для мерзавцев. Я бы сам лучше не придумал.

– Нет, это другие ребята.

– Да уж вижу, что не такие, как мы. Меня, например, не возбуждает подсматривать за жирными тетками в их же собственном сортире. Подумай, каким надо быть извращенцем, чтобы любить подобные вещи!

– Да нет же, Говенная Бригада – это эксперты по нечистотам. Они подключились к канализации «Старфайтера», и оттуда все будет поступать в специальный танкер, на анализ. Вся эта хреновина стоит за киноэкраном бывшего открытого кинотеатра. Она просто гигантская! Тыщ на пятнадцать галлонов, никак не меньше. А рядом спрятан грузовик с лабораторией. У них там такое оборудование, которое находит наркотики в моче спортсменов даже через несколько недель после приема.

Шериф Столлард смотрел на помощника, разинув рот. Он впервые за всю свою карьеру в органах охраны правопорядка сталкивался с подобной историей.

– Подключились куда?… Скажи еще раз, Бакстер. Только медленно. А то я не врубаюсь.

– Это делается так, – сказал Бакстер. – Запечатываются все выходы водных и канализационных труб, а вместо них подключается громадное отсасывающее устройство, которое откачивает…

– Дерьмо! – с чувством воскликнул шериф. – Значит, эти молодцы тратят денежки налогоплательщиков на анализ мочи Иммельманов? Скажи еще, что у них над Уилмой спутник на санкционарной орбите. – Он осекся и с ужасом посмотрел на небо. – Может, они даже видят, что у меня на жетоне написано?

– По-моему, это называется «стационарная». Стационарная орбита. А то вы сказали «санкционарная».

Шериф Столлард перевел помутившийся взгляд на своего заместителя. Ему казалось, что он сходит с ума.

– Стационарной, Бакстер, она быть не может. Уилма вращается со скоростью три тысячи миль в час. Должно быть, так, потому что с такой скоростью вращается земной шар. Что-то в этом роде. Можно посчитать. Земля совершает один оборот в сутки, а длина экватора – двадцать четыре тысячи миль. Так что двадцать четыре это двадцать четыре тысячи поделить на тысячу… Нет, сам считай. В общем, если над Уилмой зависла эта задница… нет, «задница» это я зря сказал. Забудем про задницы. Короче, если эта фигня летает над Уилмой – а Уилма, судя по тому, как ведут себя эти парни, совсем уже слетела с катушек – то, чтоб не отстать, ей нужно как следует пошевеливаться. Верно? – Бакстер кивнул. – Вот и отлично. Поэтому орбита, как я и сказал, «санкционарная». Такая операция стоит миллионы. Значит, она должна быть санкционирована. Одобрена Вашингтоном. И они еще говорят о дефиците федерального бюджета и сокращении расходов!

Шериф вернулся к себе в кабинет, принял «Тайленол», лег и попытался обо всем забыть. Но не мог. Перед глазами неотступно маячил светлый образ Джоани Иммельман на толчке.

В Остоне, в полицейском участке, Боб Бэттлби упорно настаивал на своей невиновности. Свой дом он не поджигал. С какой стати ему делать такую глупость? Красивый дом; его семья жила в нем бог знает сколько лет. Он очень любил свой дом и так далее и тому подобное. А что до порножурналов и прочего, то он понятия не имеет, как это попало в «рейндж-ровер». Может, пожарные подложили! А что, пожарные очень даже обожают подобные вещи. Нет, сам он лично не знаком ни с одним пожарным, у него несколько иной круг, да и толку от этих ваших пожарных как от козла молока. За примерами далеко ходить не нужно. Разве они спасли его дом? Нет! Сгорел дотла. А пока горел, они как раз и читали порнографию, чтоб не скучно было. Наручники, кляп и хлысты? Ну, это, если подумать, вряд ли пожарные. Скорее уж, полицейские.

Последнее заявление не слишком понравилось инспектору, проводившему допрос вместо суперинтенданта, который решил ненадолго прикорнуть. Бэттлби в смысле сна повезло куда меньше. Вопросы сыпались градом – и пока он не ответит правильно, спать ему не дадут. Где сейчас его жена? У него нет жены. Ладит ли он с родными? Занимайтесь лучше своими делами. А мы что делаем? Наше дело, к вашему сведению, арестовывать преступников; в частности, людей, которые поджигают собственные дома, хранят у себя всякие нехорошие журнальчики или, того хуже, бьют по лицу суперинтендантов. Все это – преступники.

Бэттлби лишь повторил, что не поджигал своего дома. Миссис Ротткомб может подтвердить. Из кухни они вышли вместе. Инспектор поднял брови: миссис Ротткомб клятвенно уверяет, что ждала в машине, у парадного входа. В ответ Бэттлби осыпал проклятиями чертову дуру Ротткомб, а потом сказал, что пожарники и страховая компания уже начали расследование, а значит, скоро все станет ясно. Тогда инспектор пожелал знать, каково нынешнее финансовое положение мистера Бэттлби. Тот отказался отвечать. Ну и пожалуйста, состояние банковских счетов можно проверить по распоряжению суда. В делах о поджоге, когда речь идет о выплате крупной страховки, это обычная процедура. Дом, разумеется, застрахован? Вроде бы, да; денежными делами занимается бухгалтер. Но страховка на ваше имя? Черт побери, конечно! Надо думать. Если дом принадлежит его семье уже больше двухсот лет, на чье же еще? Понятно. Теперь о непристойных материалах… Согласно заявлению миссис Ротткомб, вы обращались к ней с просьбой связать вас и отстегать хлыстом, но она отказалась… Щас, отказалась она! Да эта сука просто обожает избивать и мучить людей! Вы не представляете, что она умеет… Бэттлби осекся. Несмотря на сильнейшую усталость и изнеможение, он понял по лицу инспектора, что сказал что-то не то. И потребовал встречи со своим адвокатом. Пожалуйста, ваше право. Сообщите номер телефона, фамилию и можете звонить. Боб не смог вспомнить номер. Это в Лондоне и… Желаете ли воспользоваться услугами местною адвоката? Черт побери, конечно, нет. Эти болваны умеют только запутывать споры о границах наделов.

Допрос не кончался, и всякий раз, стоило Бэттлби опустить голову на стол, его тут же расталкивали. Его даже напоили крепким кофе и сводили в туалет. После чего допрос продолжился. В полдень на дежурство заступил новый офицер и начал задавать те же вопросы.

Глава 16

В полицейском участке Ипфорда инспектор Флинт вполне разделял мнение шерифа Столларда о работниках агентства по борьбе с наркотиками. Флинт только что прочитал справку о миссис Уилт, составленную суперинтендантом Ходжем, и был в шоке.

– Посылать это в Америку нельзя! – воскликнул он. – У нас нет ни единого доказательства причастности Уилтов к ипфордской наркосети. Они чисты как младенцы.

– Только потому, что кто-то помог им отмыться, – сказал Ходж.

– То есть? – у Флинта подскочило давление. – В каком смысле?

– Им намекнули, что мы у них на хвосте, и они укрылись на военно-воздушной базе США и сбыли товар.

– Вы, надеюсь, не хотите сказать, что это я…

– Конечно, не вы, Флинт. Но давайте обратимся к фактам. Уилт работает в Лейкенхите, обучает янки. А наш приятель Иммельман в свое время служил там же. Стало быть, контакты с Америкой имеются изначально. Это раз. Теперь два: фенилциклидин – наркотик американский, к тому же синтетический. Далее. В Техноколледже от передозировки умирает дочь генерал-губернатора, студентка Уилта. Есть еще куча разных обстоятельств, но все стрелки указывают – куда бы вы думали? – на Уилтов. Этого, Флинт, вы отрицать не можете. И последнее. Где, кроме Техноколледжа, преподает Уилт? Здесь, в Ипфорде, на «галерах».

– Ходж, у нас в Англии нет «галер». Все у вас Америка на уме.

– Ну хорошо, в тюрьме. Короче, Уилт якшается со всем цветом здешней наркоторговли. Три мяча на базу этой сволочи. А четвертый…

– Ходж, простите, что перебиваю, но в бейсболе всего три удара. Трижды промазал – и в аут. Хотите изъясняться трансатлантически, разберитесь в предмете. А то янки вас и на свой стадион не пустят.

– Как смешно! Прямо животики надорвешь. Вы у нас записной остряк. Только сейчас требуется другое – придерживаться фактов. Тетка миссис Уилт замужем за известным штатовским наркодельцом. Хорошо, хорошо, формально ввоз наркоты легален. Далее, у нашего барона вилла на Карибах, моторная яхта, которая легко выжимает шестьдесят узлов, и ко всему прочему – самолеты. «Лирджеты» и «бичкрафты». Все, что нужно для создания мощной наркосети. А тут еще миссис Уилт с дочками вдруг вздумалось навестить родственничков. Ох уж эти дочки! Для отвода глаз – просто гениально. И в довершение ко всему, сам Уилт куда-то пропал, и где он – неизвестно. Все сходится, все, все сходится. Вы не можете этого не признать.

Флинт вместе со стулом подался вперед.

– Пропал? Неизвестно куда? Вы уверены? – отрывисто спросил он.

Ходж победно кивнул.

– Можете внести в список, – сказал он. – Стоило миссис Уилт улететь в Атланту, как ее муженек отправился в строительное общество и снял крупную сумму. Наличными! А куда же, спросите вы, подевались его кредитки и паспорт? Остались дома. На кухонном столе. Да-да, на кухонном столе, – повторил Ходж, ибо лицо Флинта выразило крайнее изумление. – При этом постель не заправлена, посуда не помыта, грязные тарелки оставлены на столе. Ящики комода в спальне выдвинуты. Машина в гараже. Все, кроме самого Генри Уилта, на месте. Абсолютно все! Даже его обувь. Уборщица проверила. Это вам о чем-то говорит?

– Это большая разница, – кисло согласился Флинт. Он терпеть не мог, когда кто-то – особенно болваны вроде Ходжа – утирали ему нос.

– Большая разница? Что вы хотите сказать? – требовательно спросил Ходж.

– А вот что. Когда я познакомился с нашим Уилтиком, пропала его жена. Якобы упала в яму под опору фундамента нового корпуса Техноколледжа. Но потом выяснилось, что Уилт сбросил туда надувную куклу в одежде своей дорогой Евы, черт бы ее побрал совсем, и на нее успели вылить тонн двадцать раствора. Сама же миссис Уилт тем временем прохлаждалась на Норфолкских озерах, на краденой яхте, вместе с парой долбанутых америкосов. А сейчас что? Где наша красавица… ну, или какая уж есть?… В Штатах. А пропал Генри. В этом и разница. Очень, очень большая разница.

– А почему вы не думаете, что он сделал ноги? – поинтересовался Ходж.

– Когда дело касается Уилта, я вообще уже не думаю. Поди догадайся, что у чокнутого на уме. Но одно знаю наверняка: все обязательно окажется не так, как вы полагали. А так, как и в самом безумном кошмаре не приснится. Поэтому не спрашивайте меня, что он делает и по какой причине. Представления не имею.

– А по-моему, он обеспечивает себе алиби, – сказал Ходж.

– При том, что кредитки и прочее валяются в кухне на столе? – возразил Флинт. – И вся одежда на месте? Непохоже на добровольный побег. Скорее, с несчастным недоумком что-то случилось. Вы больницы проверяли?

– Естественно! Первым делом. Все больницы во всей этой чертовой округе. Никого, подходящего под описание, к ним не поступало. Я и морги проверил, все без исключения, но там его тоже нет. Заставляет задуматься, не так ли?

– Нет, – отрезал Флинт, – не заставляет. Говорю же, когда речь идет о Генри Уилте, думать даже не собираюсь. Чтобы не мучиться.

Тем не менее после ухода суперинтенданта Флинт волей-неволей задумался над сложившейся ситуацией.

– Уилт и наркота. Ни за что не поверю, – сказал он сержанту Йэтсу. – А Ева? Вот ты можешь себе представить, чтобы она, как выражается шизик Ходж, «кидала мячи на базу»? Я – нет, хоть застрели. Уилты, может, чокнутые, но не преступники.

– Согласен, сэр, – кивнул Йэтс. – Но перед американцами Ходж их выставил в довольно-таки нехорошем свете. В смысле, вся история с Лейкенхитом выглядит, прямо скажем, не ахти.

– Ерунда, случайное совпадение. Настоящих доказательств нет ни грамма, – отмахнулся инспектор. – Будем надеяться, тамошние полицейские это поймут. Вот уж не хотелось бы, чтобы Уилты предстали перед американским правосудием. Особенно после дела Симпсона. Только подумай, телевизор в зале суда! И все юлят задницей перед камерой, как жалкие актеришки! При этом все прохвосты – нам ли не знать. – Флинт задумался. – Но куда, интересно, провалился наш Генри? Вот ведь загадка.

Глава 17

– Я жутко волнуюсь из-за Генри, – пожаловалась Ева тете Джоан. – Звоню, звоню – семь раз уже сегодня – а его дома нет.

– Может, он в колледже? Читает курс, о котором ты говорила. По традициям и культуре для канадцев.

– Но это час, от силы два в день. И не в шесть же утра, – возразила Ева. – Разница ведь пять часов, да?

– У вас на пять часов больше. Там сейчас около полуночи, – сказала тетя Джоан. Дядя Уолли, в кресле у телевизора, застонал. Весь день он изо всех сил гнал от себя мысли о докторе Коэне и своей будущей скандальной славе содомита. Увы, тщетно. А вдруг оставаться в Уилме станет невозможно? Сейчас, когда он подумывает о вхождении в фармацевтический бизнес… Ужасно неподходящее время для всякой шумихи! А тут еще на голову навязалась дура, которая не знает, что в Англии на пять часов больше, чем в Америке. А что солнце встает на востоке, она в курсе?

– Но тогда он должен быть дома! – воскликнула Ева. Беспокойство охватило ее с новой силой. – Я звоню каждый день примерно в это время, потому что к полудню он заканчивает в колледже и никогда долго не задерживается. Думаете, надо позвонить еще?

– Да, – твердо сказал Уолли. – Обязательно надо. Может, с ним что случилось. Вот в Алабаме прошлой осенью один мужик сверзился со стремянки, а жена тоже звонила-звонила, а он даже до телефона доползти не мог. А до холодильника тем более. Так и умер от голода. И жажды. Его долго никто не находил, а потом какой-то пацан залез в дом – а там уж одна кожа да кости.

Можно было не продолжать – Ева полетела к себе в комнату.

– Зачем ты такое говоришь? – укорила тетя Джоан. – Это жестоко.

– А я вот говорю и ничего не жестоко. Я сам здесь как в тюрьме, с ней и с твоими разлюбезными племяшками.

– Они и твои тоже, Уолли Иммельман, и твои тоже.

Уолли препротивно улыбнулся и помотал головой.

– Я женился на тебе, моя сладкая, а не на твоей поганой семейке. Мне они не кровная родня.

Но тут вернулась Ева: она звонила-звонила, а Генри так и не подошел. Очередное полномасштабное семейное сражение не состоялось.

«Видно, у парня есть дела поважнее», – подумал Уолли, однако озвучивать эту мысль не стал.

– А ты не можешь позвонить каким-нибудь знакомым и попросить их узнать, где Генри? – спросила тетя Джоан.

Ева ответила, что Моттрэмов Генри не любит, а с соседями не в ладах.

– У него лучший друг Питер Брейнтри. Попробую позвонить ему.

Она снова ушла к себе и через пять минут вернулась.

– Тоже никто не подходит, – вздохнула она. – Правда, они всегда уезжают на летние каникулы.

– Может, Генри решил поехать с ними? – предположила тетя Джоан.

Но Ева усомнилась:

– Если б у него были такие мысли, он бы сказал. А он четко и ясно заявил, что не едет со мной из-за канадского курса. Потому что нам нужны деньги девочкам на учебу.

– Судя по тому, что твои девочки говорили преподобному Куперу… – начал Уолли, но умолк под взглядом своей жены.

– Завтра поедем кататься на лодке и устроим пикник, – объявила та. – В это время года на озере просто изумительно.

Четверняшки, между тем, резвились в бассейне.

– Подумайте, до чего девочкам нравится плескаться, – сказала тетя Джоан. – Они прямо на седьмом небе.

– Это точно, – отозвался дядя Уолли. Он начинал понимать, отчего девчонки настолько странные. Да при такой дуре-мамаше спасибо, что разговаривать научились! Уолли, не без удивления для себя, впервые испытал к четверняшкам некоторую симпатию. Хотя бы отвлекли от тяжелых мыслей.

А Ева могла думать только о Генри. Как это на него не похоже – все время где-то шататься! Уехать он не мог… Если б и уехал, обязательно позвонил бы предупредить. Даже непонятно, куда обратиться. Конечно, если бы что-то случилось, например, Генри сбила бы машина или он заболел, ей бы непременно сообщили. Записка с ее именем и фамилией и адресом тети Джоан висит на самом видном месте, на пробковой доске в кухне – к тому же, на всякий пожарный, она дала свой американский адрес Мэвис Моттрэм. Конечно, Генри не любит Мэвис и Патрика, а уж они от него точно не в восторге – Ева подозревала, что чувства Мэвис переросли в настоящую ненависть после того, как она приставала к Генри, а он ее послал куда подальше, – но все равно, о несчастье Мэвис сообщила бы первая. Причем с наслаждением. Зато Еве совершенно не хотелось звонить ей узнавать про Генри. Только в самом крайнем случае. А пока она постарается утешиться тем, что девочки узнают столько всего нового и славно проводят время.

Ева даже не догадывалась, насколько верны оба этих утверждения. Джозефина с Самантой извлекли магнитофон из-под кровати и, под предлогом, что хотят спокойно послушать музыку у себя в комнате, попросили у дяди Уолли наушники. Чтобы не беспокоить его и тетечку Джоан.

Дядя Уолли воспринял идею с радостью.

– Конечно, конечно, пожалуйста, – сказал он с энтузиазмом и повел девочек в музыкальную студию. – Свою систему я собрал сам. Пусть это будет нескромно, но все-таки скажу: по нашу сторону от Нэшвилла лучше вы ничего не найдете. Черт, да такому мощному агрегату сам Элвис бы позавидовал! Я называю эту комнату «музыкальная операционная». На моей технике можно забабахать такую Тину Тернер, что за три мили отсюда лодки повзлетают над водой! А все гребаные… короче, все медведи в радиусе пяти сотен ярдов начисто оглохнут. Я вам так скажу, девчонки: децибелов много не бывает, а колонки, верьте на слово, у нас здесь где только не понатыканы, и на деревьях, и везде. Водонепроницаемые, им вообще никакая погода не страшна. А мощь! Если включить запись приземления «шаттла», звук будет посильнее, чем от настоящего. Это для вашей тети, раз уж она так боится медведей; я еще сделал запись пулеметной очереди и установил на таймер – когда нас нет, тут каждый час пальба. Причем время я могу менять как хочу. Иногда пленка заводится каждые четыре часа, а потом, через несколько минут, еще пара выстрелов. Есть крик банши, это от взломщиков. Если кто вздумает влезть через забор, датчики во дворе сразу его засекут, и такое начнется – врагу не пожелаешь! Я испытал эту штуку на одном парне, который пришел вручить мне предписание. Пропустил в ворота, чин-чином, а потом автоматически закрыл за ним и врубил на всю катушку! Не знаю, орал он или нет, пока я не выключил всю эту музыку, но видно было, что мужику хреново – носился по двору как наскипидаренный, лез на ворота. В конце концов бросился в озеро. Пришлось вылавливать – несчастный идиот не умел плавать. Еще и слышать перестал. В общем, предписание он мне так и не вручил. Небось, потерял вместе со слухом. Ну, не навсегда, на время. Хотел подать на меня в суд, да что толку? Свидетелей нет, медведи показания давать не умеют, да и влияние у меня в этих краях какое-никакое имеется. Когда Уолли Иммельман говорит, люди прислушиваются, без дураков. И на ус мотают.

Четверняшки сказали спасибо дяде Уолли, взяли наушники, отнесли к себе и прослушали запись ночного скандала. И безусловно, кое-что намотали на ус. Пользуясь тем, что дядя Уолли во дворе играет в механика и возится с башней «Шермана», а тетя Джоан с Евой на кухне пекут печенье под рассказы Евы об упрямстве Генри и о том, как ему нужна новая работа вместо старой, в этом его замшелом Техноколледже, девочки незаметно вернулись в музыкальную операционную и тихо занялись своим делом. Это было такое дело, которое не понравилось бы ни маме, ни тете Джоан, а уж тем более дяде Уолли. Четверняшки разыскали кассету и переписали прослушанную запись – при немалом содействии самого дяди Уолли, который уже начинал думать, что вся беда несчастных девочек в их безбожной школе, где верховодят монашки. Чего им не хватает, так это хорошего американского образования и кой-каких американских ноу-хау. Он вылез из башни и еще раз показал девочкам, что и как работает, как устанавливается таймер и переписывается пленка, и был просто потрясен, до чего быстро дети все усвоили.

– Девчонки твои обалденно способные, – сказал он Еве, когда они перед ужином пили кофе на кухне. – Ты должна отпустить их сюда, к нам. Пусть учатся. Походят в колледж в Уилме и, не успеешь оглянуться, станут настоящими американками.

Еве эта идея очень понравилась, в чем она охотно призналась. Жаль только, Генри ужасный сидень, он и слышать не захочет об эмиграции.

К вечеру дядя Уолли, по просьбе четверняшек, уже настроил музыкальный центр, установив таймер так, чтобы пленка включилась во время пикника, когда они будут на островке посреди озера. Там у дяди Уолли тоже была оборудована площадка для барбекю.

– Я бы вам показал, на что способна моя система в смысле децибелов, да только ваша тетя не любит громкой музыки, – сказал Уолли. – Ну, что мы с вами поставим? Давайте что-нибудь легкое. Вашей тете нравится «Абба». Для вас это, пожалуй, чересчур старомодно, но мелодии приятные, и мы их прекрасно услышим. – Он вставил кассету, запустил систему, и дом мгновенно наполнился грохотом. Тете Джоан, чтобы Ева ее расслышала, пришлось повысить голос до крика.

– Я от этой «Аббы» с ума сойду! – проорала она. – Сто раз твердила, что больше ее не люблю, а он ни черта не слушает! Ох уж эти мужики! Я говорю: «Ох уж эти мужики»!

Ева ответила, что Генри ее тоже совершенно не слушает. Тысячу раз говорила: нужно иметь больше честолюбия! Тетя Джоан покивала. Она не поняла ни слова.

В музыкальной операционной дядя Уолли выключил запись и улыбнулся со счастливым видом.

– Назад перематывается автоматически, – объяснил он. – Получается музыка нон-стоп. Как-то у меня тут Фрэнк Синатра месяц без передышки распевал «Мой путь». Я, понятно, при этом не присутствовал, но говорят, слышно было за пятнадцать миль, причем с подветренной стороны. Одному дяде из Лохвилля пришлось купить пулемет, а то бы ему медведи весь дом разнесли – так они отсюда улепетывали! Я уж сказал вашей тете: теперь достаточно просвистеть «Мой путь», медведей как ветром сдует! Близко не подойдут. К тому же здесь своя подстанция. Если кто к нам полезет и перережет главный кабель, толку от этого не будет. Тут автономное питание. Вот это я и называю «американское ноу-хау». В Англии, небось, такому не научат. А уж монашки из римской церкви вообще ни черта ни в чем не смыслят. Раз они никогда не…

Короче, вам, девчонки, от американского ноу-хау выйдет только польза.

Откровенно говоря, польза уже вышла. Как только дядя Уолли ушел смотреть кино и пить виски, девочки сняли наклейку с «Аббы», прилепили на свою кассету и вставили в музыкальный центр, как показал дядя Уолли. Затем стерли «Аббу», убрали пустую кассету в коробку и отправились вести вежливые беседы с тетей Джоан и есть печенье.

Назавтра шел дождь, и даже дядя Уолли признал, что о пикнике не может быть и речи.

– Пожалуй, лучше вернуться в Уилму. У меня завтра важная встреча, а такой дождь, он надолго.

Они сложили вещи в джип и по размокшей дороге покатили через лес. В музыкальной операционной зловеще тикал таймер, установленный на шесть вечера и на максимальную громкость. Которая, если верить дяде Уолли, равнялась тысяче децибел.

По дороге домой Ева сказала, что, хоть Генри и не ладит с соседями, она, пожалуй, все равно им позвонит.

– Он такой скрытный, – пожаловалась Ева. – Терпеть не может, когда суют нос в его дела.

– И правильно, – заявил дядя Уолли. – В свободной стране человек имеет право на личную жизнь. Это же первая поправка. О недоносительстве.

– Как это «о недоносительстве», дядя Уолли? – спросила Эммелина.

Дядя Уолли быстро и охотно обернулся. Он любил отвечать на вопросы, потому что знал все ответы.

– Недоносительство значит, что человек волен не говорить того, что может навредить его репутации или привести к судебному разбирательству. Это как будто три слова: «недо», «нос» и «сито». Так и надо запоминать длинные слова – разбивать их на маленькие кусочки.

Из съемного дома напротив Паловски и Мерфи смотрели, как к поместью «Старфайтер» подъезжает джип и как автоматически открываются ворота.

– Большая шишка прикатила, – передал Мерфи в наблюдательный фургон, стоящий в бывшем открытом кинотеатре за стенкой, увитой какими-то растениями.

– Они у нас на экране, – раздался ответ. – Порядок. Звук и изображение в норме.

Мерфи откинулся на стуле. Действительно, все системы работали нормально. Экранная тетя Джоан вышла из джипа и направилась к дому.

– Беда с этой миссис Иммельман. Не влезает целиком в экран, – сказал он Паловски. – Прямо борчиха сумо. Стероиды она, что ли, трескает?… А вот и вторая баржа заплывает. – В холл вошла Ева с дочерьми. – Ни за что не буду смотреть, как они раздеваются. Еще останешься на всю жизнь импотентом.

Но Паловски куда больше занимали девочки Уилт.

– Гениальная идея – задействовать таких детей. Четверняшек. Это же само по себе так необычно, что никому и в голову не придет, что из них могут сделать курьеров. Эта миссис Уилт прямо камень какой-то! Ведь лишат же родительских прав! Если бы я своими глазами не видел отчета, который прислали бриташки, ни за что бы не поверил, что она имеет отношение к этому делу. Подумай, сколько она может потерять!

– В плане веса – до фига, и еще мало будет. А если серьезно, то знаешь, некоторым все нипочем, а девчонки – великолепное прикрытие. При хорошем адвокате, да если как следует надавить на жалость, она, может, в тюрьму не сядет. Смотря, конечно, сколько они перевозят.

– Сол вроде бы говорил, это пробный образец. Она может сказать, что ничего не знала.

– Это уж будьте уверены. Но она меня не сильно волнует. Мне бы гадюку Иммельмана прижать. Кстати, а что у нас со вторым домом, тем, что на озере?

Мерфи переговорил с наблюдательным центром.

– Говорят, должны уже были войти. Думаешь, там удастся что-то обнаружить?

– А что, там своя посадочная полоса. Место для нарколаборатории идеальное.

Но Мерфи его не слышал – тетя Джоан пошла в туалет.

Глава 18

Когда Гарольд Ротткомб добрался до лодочной станции, выяснилось, что все его гениальные планы с треском провалились. После грозы – той самой, из-за которой напился Уилт, – река устрашающе вздулась, и ее бурные воды стремительно несли мимо древесные ветки, пустые пластиковые бутылки, куст целиком, со всеми корнями, чемодан, и, самое неприятное, труп овцы. Увидев ее – к счастью, овца проплыла очень быстро и не успела занять его мысли надолго, – Гарольд Ротткомб понял, что не имеет ни малейшего желания разделить участь злополучного жвачного. Утлая лодчонка, которую можно взять на станции, не удержится на плаву, ее закрутит и утянет на дно. Из его затеи ничего не выйдет. Придется все-таки тащиться в Слоуфорд пешком. Десять миль по реке. А он давно, ох как давно, не ходил на такие расстояния. Да и вообще пешком. Но что поделаешь, не возвращаться же обратно, к журналистской клике. Рут во всем виновата, пусть сама и выкручивается. Гарольд пошел вдоль берега. После ливня земля размокла, а его ботинки совершенно не годились для хождения по сырой траве. Свернув вместе с рекой, Гарольд неожиданно уперся в заграждение из колючей проволоки, которое спускалось к самому берегу. Вода поднялась, и там, где заканчивался забор, глубина была фута два, не меньше. При виде колючей проволоки Гарольд пришел в уныние. Даже при спокойном течении он не рискнул бы ни огибать забор, ни тем более перелезать через него. Это же верная кастрация! Впрочем, в нескольких сотнях ярдов от него виднелась калитка. Гарольд добрел до нее, обнаружил, что она заперта, и был вынужден, с великими муками, перелезть через ограду. Дальше пришлось петлять, отыскивая лазейки и калитки в живых изгородях. Калитки неизменно оказывались на замке, а лазейки – слишком узки для человека его размеров. Затем Гарольд снова очутился перед колючей проволокой, причем ею оказались перевиты даже на первый взгляд безобидные (а в хороший летний день так и привлекательные) кусты. Гарольд Ротткомб, представлявший в парламенте сельских избирателей и всегда защищавший интересы фермеров, успел воспылать к последним жгучей ненавистью. Конечно, он и раньше недолюбливал прижимистую, грубую, неотесанную деревенщину, однако не подозревал, на какие изощренные уловки готовы пойти эти подлые твари, лишь бы помешать добрым людям ходить по своей земле! Если учесть, что поля частично затоплены, то, со всеми метаниями в поисках лазеек, десять миль, которые и без того кажутся непреодолимыми, грозят превратиться в тридцать!

Надо сразу сказать, что Гарольд Ротткомб так и не добрался до Слоуфорда.

Он шел и шел, спотыкаясь, пошатываясь и на чем свет стоит проклиная свою жену. Чертова идиотка, совсем свихнулась! Спускать собак на репортеров из «Воскресных новостей»! Неужели нельзя было повежливее? Гарольд стал придумывать, что он с ней сделает. На мысли, что мокруха – это, конечно, слишком, но Рут его порядком достала, он увидел, что пошел дождь, и заторопился. Он дошел до ручья, бегущего к реке, и побрел вдоль него, разыскивая подходящее место для переправы. Внезапно с него соскочил насквозь промокший ботинок. Гарольд, чертыхнувшись, сел на берегу и увидел дырку в носке. Хуже того, на пятке надулась кровавая мозоль. Гарольд снял носок, чтобы осмотреть ступню, и, не удержавшись на скользком склоне, ухнул вниз и больно ударился об острый камень. Через мгновение он уже лежал в воде лицом вниз и судорожно пытался подняться. Его неудержимо потащило течением и стукнуло головой о ветку, низко нависшую над ручьем. В реку он попал практически без сознания, не в силах бороться с потоком. Пару минут его голова прыгала над поверхностью, а потом окончательно ушла под воду. Никем не замеченный, Гарольд проплыл под каменным мостом в Слоуфорде, и его поволокло дальше, к Северину и Бристольскому каналу. Но к этому времени он давно уже потерял много больше, чем просто политическую карьеру. Тело усопшего теневого министра социальных преобразований быстро понеслось к морю.

Глава 19

Шериф Столлард с Бакстером тоже неслись – в полицейской машине, по грязной дороге, к озеру Сэссеквесси. Их вызвал житель Лохвилля, которого одолели перепуганные медведи. Кроме того, он сказал, что мистер и миссис Иммельман жутко скандалят – стыдно сказать, о чем, – и если полиция не поторопится, без кровопролития не обойдется. Это крайне озадачило шерифа. Он не мог взять в толк, как человек, который, по его собственному утверждению, находится в десяти милях от дома Иммельманов, может слышать, что у тех происходит. Но за пять миль до места происшествия уже все понял. Даже при закрытых окнах в машине было отлично слышно, как вопит тетя Джоан: мол, хрен она позволит иметь себя в зад и раз Уолли такая скотина и извращенец, пускай поищет себе какого-нибудь гомика, они это любят. Шерифу это совсем не понравилось, а мужик из Лохвилля закричал, что его супруга уже просто не может. В смысле, слышать этого не может. Все, он подает в суд! И так пришлось возиться с лицензией на отстрел медведей, когда животных надо защищать, а чертова полиция… Шериф отключил связь. Про доктора Коэна было намного интереснее – и намного лучше слышно. При том, что до дома оставалось целых четыре мили. Чего, впрочем, шериф не знал, так как никогда не был у Иммельманов. И не подозревал, что люди могут настолько громко орать – даже если слушать из соседней комнаты. Мужик из Лохвилля прав: ссора из разряда последних и решительных. Но все эти вещи, про каньон, отчекрыживание и вкус Уотергейтских слушаний… Уму непостижимо! Словами не высказать! Тем паче на весь мир.

– Сколько осталось? – проорал шериф.

– Две мили, – ответил Бакстер.

Шериф вылупился на него как на сумасшедшего.

– Как две мили? Ну-ка останови. Они где-то здесь, совсем рядом.

Бакстер затормозил. Шериф приоткрыл дверцу, намереваясь выйти из машины, и тут же ее захлопнул.

– Блин! – воскликнул он, зажимая уши руками. – Давай быстрей отсюда!

– Что вы говорите? – переспросил Бакстер, тщетно пытаясь перекричать тетю Джоан, которая рассуждала о Книге Бытия и ее авторе-еврее, тезке доктора.

– Я говорю, сваливаем, пока не оглохли. Свяжись со службой общественного правопорядка. У них должен быть кто-то для таких случаев. Скажи, тревога номер один.

Бакстер развернулся на мокрой дороге. Машина заскользила у самого края глубокого оврага, и шериф схватился за ремень безопасности. Они понеслись обратно в Уилму. Бакстер включил рацию, но смог поймать только визг несчастного лохвилльца: я схожу с ума! Почему никто ничего не может сделать! Да сбросьте вы наконец бомбу на ублюдков Иммельманов! Кто-нибудь, что-нибудь, ради Христа, и… дорогая, дорогая, пожалуйста, опусти ружье, можешь, конечно, меня застрелить, но шуму меньше не станет. Слышен был и голос жены, которая клялась застрелиться сама, если это не прекратится.

– Передавай «три А» по всем частотам! – орал шериф в летящей на бешеной скорости машине.

– «Три А»? – крикнул в ответ Бакстер. – Угроза ядерного нападения? Да вы что, нельзя! Третья мировая начнется!

Он еще раз попытался связаться с соответствующими службами, но его не услышали. Между тем, семейная сцена постепенно сошла на нет. Однако после короткой передышки, как только перемоталась пленка, все поехало по новой. Тетя Джоан снова закричала про медузу и шиньон.

Шериф Столлард не мог поверить собственным ушам.

– Она это уже говорила. Слово в слово! Совсем сбрендила баба.

– Может, они нового наркотика наглотались? – сообразил Бакстер. – Не иначе – этак-то голосить. Что же это за страсть за господня?

– Господи, пошли и мне такую же страсть, я тоже наглотаюсь! – истово взмолился шериф и вдруг задумался: «Что, если Господь уже исполнил мою просьбу? Сколько работаю, такого несусветного грохота никогда не слышал».

То же самое думала и бригада электронщиков, которую послали в Медвежий Форт устанавливать жучки. Они полезли через ограду как раз тогда, когда часы с таймером показали шесть, и аудиосистема включилась одновременно со сложнейшими устройствами для отпугивания воров. Знаменитое американское ноу-хау Уолли использовал на всю катушку. Он даже придумал, как пустить в дело свою военную коллекцию, и та приобрела не только музейно-историческую, но и практическую ценность. Стоило первому эксперту по жучкам свалиться на землю, как включились сенсорные датчики. Четыре противовоздушных прожектора, быстро развернувшись, нацелились на перепуганного человека, а «Шерман» и прочие боевые орудия навели на него пушки. Электронщики в ужасе попадали на землю. Лучи прожекторов скользнули над ними. Вдалеке, у ограды, внося свою лепту в общий гвалт, истошно вопил и лихорадочно метался один из агентов. Бедняга ослеп от яркого света и оглох от криков тети Джоан, отказывавшейся разогреть Уолли. Тут с ревом ожили двигатели боевых машин, стоявших за прожекторами, те погасли, но все вокруг озарилось ярчайшим сиянием. Когда к агенту Нёрдлеру вернулось зрение (но не слух), он увидел стремительно надвигающийся танк «Шерман» – и немедля, ужасающе воя, кинулся к ограде. С несвойственной для себя резвостью он взлетел на самый верх, свалился на другую сторону и как сумасшедший понесся прочь, петляя между деревьями. Танк тем временем отъехал от ограды и встал на свое место. Освещение выключилось, и – если не принимать во внимание возмущенный голос дяди Уолли, с громкостью в тысячу децибел вопрошавший, склонял ли он хоть раз за тридцать лет супружества тетю Джоан к содомскому греху, – воцарилась тишина. Оригинальная сигнализация Иммельмана сработала идеально.

Столь же идеально работали системы аудиовидеонаблюдения, установленные в особняке «Старфайтер». Все, что происходило в доме, передавалось на монитор в наблюдательном фургоне. И хотя эпизоды с тетей Джоан в сортире были, прямо скажем, излишне натуралистичны, прочие обитатели особняка вели себя в полном соответствии со схемой, заранее сложившейся в головах борцов с наркотиками. Уолли Иммельман торчал в своем логове, жевал сигару, расхаживал туда-сюда, успокаивался скотчем и поминутно хватался за телефон, намереваясь позвонить адвокату. Однако всякий раз передумывал и клал трубку на место. Он явно нервничал, и очень-очень сильно.

– Думаешь, прочухал? – спросил у Паловски Мерфи. – Кое у кого из них прямо-таки шестое чувство. Знают, когда за ними следят. Помнишь, панамца во Флориде? Ну, тот, вуду? Вот у кого было чутье, не проведешь.

– У мужика, который женился на миссис Иммельман, никакого шестого чувства быть не может. Первого и того нет.

– Говорят, за каждым богатым мужчиной стоит великая женщина, – сказал Мерфи.

– Великая? Не то слово. Великанская!

Они переключились на четверняшек. Те выполняли задание своей англичанки и в рамках проекта по изучению американской культуры деловито описывали брачные ритуалы дяди Уолли и тети Джоан.

– Как пишется «содомит»? – спросила Эммелина.

– «Содом» через два «о», потом «и», потом «т», – ответила Саманта.

– Дядя Уолли настоящий женоненавистник. Так говорить про это ее местечко – кошмар!

– Дядя Уолли – хрен в рассоле. Нет, он правда кошмарный. Хотя, конечно, они оба хороши. Помните, как он рассказывал про войну, про то, как японцев сжигали этой огненной гадостью? Как он их назвал?

– Бегающие жареные индейки, – напомнила Джозефина.

– Ужас какой! Я больше никогда не смогу есть индейку, всегда буду вспоминать про бедных маленьких япошечек.

– Японцы не все маленькие, – заметила Пенелопа. – Есть же эти огромные борцы.

– Как тетя Джоан, – сказала Саманта. – Она такая отвратная.

В ответ на это высказывание Паловски и Мерфи, в наблюдательном фургоне через дорогу, согласно закивали.

Однако следующее высказывание было уже совершенно из другой оперы – причем весьма и весьма интригующее.

– А чего мы все это пишем? Весь компромат на кассете.

– Если поставить ее в классе, мисс Дрочетт, хоть она, конечно, очень крутая, хватит кондрашка. Интересно, что она скажет о дяде Уолли?

– Жалко, это не видео, – проговорила Эммелина. – Представляете: дядя Уолли не может найти чего надо у тети Джоан и лезет ей в попу. Мы бы могли целое состояние заработать.

– Состояние мы бы заработали, если б сделали по-моему, вместо того, чтобы ставить запись в проигрыватель, – возразила Джозефина. – Вот бы посмотреть, что там сейчас творится – ведь уже давно шесть часов. У дяди Уолли точно крыша уедет. Он бы за эту пленку заплатил огромные деньги. Миллионы. Ведь если все узнают…

– Если? – переспросила Эммелина. – Не «если», а «когда». Когда дядя Уолли узнает, он нас убьет.

Саманта помотала головой и уверенно заявила:

– Не убьет. Я спрятала оригинал в таком месте, где он ни за что не найдет.

– Где? – хором спросили сестры, но Саманта не призналась.

– Где он не догадается. Больше ничего не скажу. А то Эмми пойдет и все ему растреплет.

– Не растреплю. Вы же знаете, что не растреплю, – расстроенно пробормотала Эммелина.

– Когда мы писали сама знаешь что преподобному Васко на компьютер, ты говорила то же самое, а сама…

– Это не я! Это Пенни сказала, что я записала.

– Но ведь так и было, это же ты придумала! И вообще, я этого маме не говорила. Она сама всегда идет к тебе, потому что знает, что ты ябеда.

– Хватит, – перебила Саманта. – Я все равно не скажу, никому и ни за что, понятно?

Разговор перешел на обсуждение предстоящей поездки на Флоридские острова. Дядя Уолли обещал повезти Девочек на яхте охотиться на акул, а тетя Джоан и Ева собирались в Майами, пробежаться по магазинам.

Но внизу, на первом этаже, происходило такое, что планы Уолли Иммельмана менялись от секунды к секунде.

– Говорите, кто-то попытался залезть в Медвежий Форт? – кричал в трубку дядя Уолли. Он беседовал с шерифом Столлардом, который уже вернулся в Уилму, частично обрел слух, и позвонил узнать, как связаться с мистером Иммельманом.

– Залезть не залезть, бог его знает, – крикнул в ответ шериф. – Но только один гражданин из Лохвилля собирается подавать на вас в суд за нарушение спокойствия и правил приличия. Я, правда, не очень хорошо его расслышал…

– Видно, проклятые мишки опять врубили музыку. Вечно этот Лохвилль жалуется. Но при чем тут правила приличия? Это же Фрэнк Синатра, «Мой путь».

– Как скажете, мистер Иммельман, я вам верю, – ответил шериф. – Хотя если честно…

– Если честно, я вру. Я же «Аббу» поставил. Старую добрую «Аббу».

Шериф замялся. Не хочется, конечно, перечить самому Уолли Иммельману, но… если это «Абба», то он больше не Гарри Столлард.

– Как бы там ни было, я бы вас просил это выключить. У вас есть дистанционное управление?

– Что? Да вы в своем уме? Какое дистанционное управление за двадцать пять миль, через леса и горы? Как будто у меня свой спутник.

– Я считал, что у вас есть возможность выключить систему, – сказал шериф.

– Отсюда – нет. Там свой генератор, питание не вырубишь. И вообще, вам-то какое дело?

Кажется, пришло время сообщить пренеприятное известие, подумал шериф.

– Я что хотел сказать, мистер Иммельман… Вряд ли ваш разговор с миссис Иммельман стоит транслировать на всю округу. Мужчина из Лохвилля говорит…

– Да пес с ним, с этим нытиком! – воскликнул Уолли. – Говорю вам, он вечно жалуется. – Уолли замолчал. Слова шерифа дошли до его сознания. – В каком смысле – разговор с миссис Иммельман?..

Шериф Столлард сжал зубы: наступал самый сложный момент.

– Не хотелось бы повторять, сэр, – пробормотал он. – Это вроде как… интимное.

– Интимное? – вскричал Уолли. – Вы что, пьяный? Или сумасшедший? Мы с миссис Иммельман?

Шериф внезапно почувствовал, что сыт по горло всей этой историей, и ужасно разозлился.

– И еще доктор Коэн! – выпалил он. На другом конце провода хрипло охнули. – Вы слышите, мистер Иммельман?

Мистер Иммельман слышал. Только что-то не то. Бред какой-то…

– Что вы сказали? Последнее? – наконец спросил он ослабевшим голосом.

– Я сказал, что вы и миссис Иммельман обсуждаете деликатные подробности вашей… думаю, вы сами знаете, что вы обсуждаете.

– Что? – потребовал уточнения Уолли.

– Ну, доктора Коэна и…

– Черт! – завизжал Уолли. – Вы говорите, что болван из Лохвилля… о господи!

– Он позвонил и сказал, что ваш разговор слышен на всю округу. Нам показалось, вам это будет небезынтересно.

– Мне будет небезынтересно? Небезынтересно… Что он еще сказал?

– Вообще-то он хотел, чтобы вы это выключили, потому что грохот доводит его жену до бешенства. А из-за того, о чем вы с миссис Иммельман спорите, про вашу сексуальную жизнь и чего она вам не позволит, ей еще хуже.

Могу себе вообразить, мелькнуло в голове у Уолли. Он и сам был в бешенстве – как разговор в спальне попал в проигрыватель? И теперь транслируется на весь мир с громкостью в тысячу с лишним децибел? Невозможно, немыслимо!

– Понимаете, это надо как-то выключить, – настаивал шериф. – Мы вызвали отряд Национальной гвардии. Может быть, они… Мистер Иммельман? Что с вами?

В трубке было слышно, как что-то тяжелое с грохотом упало на что-то еще – по всей видимости, на стол.

– Мистер Иммельман, мистер Иммельман! О черт! – закричал шериф. – Бакстер, «скорую» туда быстро! Похоже, у него инфаркт.

Глава 20

Практически во всех индустриальных городах Британии есть районы, настолько не тронутые урбанизацией, что в них решается селиться лишь самое жалкое отребье – отбросы цивилизованного общества, пекущегося о благоденствии своих граждан. Там старики, которые предпочли бы доживать век в любом другом месте, но не в состоянии наскрести денег на переезд, смотрят из окон верхних этажей безликих башен – и проклинают тот злополучный день в 60-х, когда местные власти снесли их старые домики, построенные еще в девятнадцатом столетии и так мило лепившиеся спинами друг к другу. Это было сделано якобы по санитарно-гигиеническим соображениям – а на самом деле, в интересах архитекторов, жаждавших поскорее сделать имя, и чиновников, которым не терпелось набить карманы взятками от застройщиков. А уж у тех, известно, один интерес – барыши.

На окраине Ипфорда тоже имелся подобный район; туда-то и направлялась миссис Ротткомб. Она довольно хорошо знала это место – слишком хорошо, чтобы распространяться об этом в своем нынешнем положении.

Один из лидеров длиннющего добрачного списка ее клиентов владел коттеджем в десяти милях от Ипфорда, где они с Рут проводили выходные. Но он не придумал ничего лучше, чем отправиться на встречу с Создателем, как раз когда Рут с ним работала, и ей, чтобы не участвовать в расследовании, пришлось спешно переехать в Лондон и взять фамилию тетки с материнской стороны. Та страдала болезнью Альцгеймера и толком не помнила, кто сама такая, не говоря уж о том, кто такая Рут – племянница или дочь. Обман удался. Оставалось лишь найти респектабельного мужа, и Рут, дама изобретательная и целеустремленная, познакомилась с Гарольдом Ротткомбом, поступив на работу в его избирательный комитет. А оттуда до мэрии был и вовсе один шаг. Гарольд, при всей его политической ушлости, даже не догадывался, на ком женился. И никогда не догадается, если только… дело не дойдет до развода. Рут, выражаясь языком своего отрочества, «держала мужа за яйца». Чем выше он карабкался по сальному шесту политической карьеры, тем больше вреда могла ему причинить огласка ее прошлого. До сих пор она совершила одну-единственную ошибку, и этой ошибкой был Боб Бэттлби. Ну и конечно, загадочный мужик в «вольво», от которого необходимо срочно избавиться – причем так, чтобы он никогда не заговорил, а если бы и заговорил, то ему никто бы не поверил. Рут инстинктивно чувствовала, что это не репортер какой-нибудь грязной газетенки, а образованный, семейный человек. Что ж, придется ему помучиться, объясняя жене и тем более полиции, где и как он потерял брюки.

До Ипфорда миссис Ротткомб добралась уже в сумерках и с окраины подъехала к району трущоб. Ну и местечко! Гораздо гаже, чем помнилось. Пустынно, света в окнах, по большей части заколоченных, нет. Стены сплошь в непристойностях – кто-то безграмотный усердно поработал баллончиками с краской. Рут свернула в темный проулок без фонарей, остановилась у многоэтажной башни, заглушила мотор. Вышла из машины, осторожно огляделась. Обвела внимательным взглядом черные либо заколоченные окна домов по обеим сторонам переулка. Вдалеке, на шоссе, грохотали грузовики; других признаков жизни не было. Через три минуты Рут уже сняла с Уилта газеты и картонные коробки, отлепила с запястий пластырь, вынула кляп и за ноги вытащила бесчувственное тело из кузова, случайно стукнув его головой о бордюрный камень. Затем захлопнула заднюю дверцу, вскочила в машину и рванула вперед, но сразу уперлась в тупик. Развернулась и, той же дорогой, по какой приехала, покатила обратно. Фары на мгновение высветили почти голого Уилта. Рут с радостью заметила, что из раны на голове снова идет кровь. Зато не заметила другого – когда она повернула направо, к шоссе, кусок фанеры, закрывавший окно второго этажа башни, немного отодвинулся в сторону. Миссис Ротткомб ужасно устала, но пребывала в состоянии эйфории – ведь она благополучно отделалась от того, что грозило навредить репутации Гарольда и ее собственному положению в обществе. Правда, по дороге в Мелдрэм она забыла выкинуть джинсы, ботинки, носки и рюкзак Уилта; они остались лежать под коробками. Когда Рут добралась до Лилайн-Лоджа, то была так измотана, что еле доползла до постели. Далеко-далеко, в Ипфорде, фанера в окне давно опустилась на место.

Час спустя пьяные скинхеды, проходя мимо переулка, заметили лежащего без сознания человека и подошли на него взглянуть.

– Пидарас чертов, – сказал один из бритоголовых, выводя это заключение из отсутствия на Уилте штанов. – Давайте-ка его обработаем.

И скинхеды выразили свое отношение к геям, несколько раз пнув Уилта под ребра и один раз – в лицо. А потом, пошатываясь и гогоча, повалили дальше. Уилт ничего не почувствовал. Сам того не подозревая, он столкнулся с куда более старой Англией, чем рассчитывал.

Когда его обнаружила полиция, над кварталом уже занималась жидкая заря. Двое констеблей вышли из автомобиля и, опустив глаза, поглядели на Уилта.

– Надо вызывать «скорую». Он совсем никакой. Скажи, это срочно.

Пока женщина-полицейский в машине разговаривала по рации, ее напарник осмотрелся и, прямо у себя над головой, заметил отодвигающийся фанерный лист.

– Это случилось часа три назад, – высунув нос, доложила старуха. – Подъехала какая-то женщина в белой машине и выволокла его. А потом одни молодые поганцы ради смеха надавали ему пинков.

Констебль, задрав голову, чуть прищурился.

– Надо было нам позвонить, мамаша, – укорил он.

– Это каким же, спрашивается, макаром? Как будто у меня телефон есть.

– Ваша правда. Кстати, а что вы вообще тут делаете? В прошлый раз я вас видел на другом конце улицы.

Старая женщина сильнее высунулась из окна.

– Что ж мне, на месте, что ли, сидеть? Как же! Я, может, и похожа на капусту, да только давно не зеленая. Приходится шевелиться, чтоб не попасться этим молодым свиньям.

Полицейский сделал запись в блокноте.

– Номер машины заметили? – деловито осведомился он.

– Как, в темноте? Ясное дело, нет. Бабу, правда, разглядела. Богатенькая сучонка. Не из местных.

– Хотите, мы отвезем вас в участок? Там безопасно.

– Нет уж, начальник, чего я хочу, так это вернуться туда, откуда пришла.

Констебль не успел спросить: «Это куда же?», поскольку вернулась его напарница с известием, что у «скорой помощи» нет свободных машин. В двадцати милях отсюда случилась большая авария. Столкнулись два школьных автобуса – вот так вот посылай детей за границу – бензовоз и грузовик со свиньями. Все неотложки вместе с пожарной машиной направлены на место происшествия.

– Со свиньями? – повторил констебль.

– Так они думают. Дежурному сержанту сказали, там так пахнет жареной свининой, что хоть святых выноси.

– Ну, черт с ними. Что дети?

– На пути в больницу. Автобусы занесло на свином жире, и он перевернулся, – ответила женщина-полицейский.

– Придется везти этого мымрика самим. Давай грузить.

Старуха, задвинув фанерку, спряталась. Полицейские, бухнув Уилта на заднее сиденье, отвезли его в ипфордскую городскую больницу, где встретили на редкость нерадушный прием.

– Знаете, – вздохнул бледный от усталости доктор, которого вызвала медсестра отделения неотложной помощи, – с этой проклятой аварией у нас тут черт-те чего творится. Коек свободных нет. Каталок и тех нет. Не уверен, что остались свободные места в коридорах. А для полного счастья, чтоб нам не было скучно на этой скотобойне, заболели четверо докторов. А сестер и раньше не хватало. Может, вы его домой заберете? Глядишь, и не помрет.

Тем не менее Уилта погрузили на носилки и нашли ему место в длинном-предлинном коридоре. К счастью для себя, он по-прежнему находился в отключке.

Глава 21

Дяде Уолли повезло меньше: он был в сознании, при том, что больше всего на свете хотел отключиться. Его перевели из реанимации, но он отказывался видеть тетю Джоан и в настоящий момент имел пренеприятнейшую беседу с доктором Коэном. По словам доктора выходило, что мужчина, который в таком возрасте, да и, кхм, в любом другом возрасте, проделывает подобные вещи с женой, да и, кхм, с любым другим человеком… такой мужчина, кхм, можно сказать, сам напрашивается на неприятности. Ведь это, сказал доктор, contra natura.

– Контра чего? – прохрипел Уолли. Он знал только «контрас» – тех, что боролись с сандинистами в Никарагуа.

– Против природы. Сфинктер предназначен для вывода фекальных масс, а не…

– Вот дерьмо! Что еще за «факальные массы»?

– Именно то, что вы и сказали: дерьмо. И, как я говорил, сфинктер…

– Что за сфинктер, тоже представления не имею.

– Жопа, – не вполне понятно объяснил доктор Коэн.

– Кто, я?! – оскорбился Уолли.

Доктор Коэн замялся. Уолли Иммельман, конечно, крупный бизнесмен, но… больной, совершенно больной человек. Не добивать же несчастного имбецила.

– Я лишь хотел, чтобы вы поняли, каковы физиологические последствия замены нормального коитуса… кхм… введением в анус различных предметов.

Уолли разинул рот и приобрел очень странный цвет. Он не находил слов для выражения собственных чувств.

А доктор Коэн продолжал:

– Вы не только можете заразить вашу уважаемую супругу СПИДом, но и…

Тут Уолли Иммельман наконец обрел дар речи.

– Каким СПИДом? – завопил он. – У меня нет СПИДа! Я не гомосек!

– Я этого и не утверждаю. Мне, собственно, все равно. Это ваше личное дело. Но я хочу, чтобы вы осознали: то, что вы делаете с вашей женой, может быть опасно для ее здоровья. И не «может быть», а попросту опасно! Возможно, ей придется всю оставшуюся жизнь пользоваться тампонами.

– Да кто говорит, что я с ней это делаю?! – возмутился Уолли, не подумавши.

Доктор Коэн тяжело вздохнул. Ну все, с него хватит.

– Вы сами, если на то пошло, – сурово отчеканил он. – Вся округа слышит, как вы кричите на миссис Иммельман, угрожая ей половым сношением через зад. К озеру Сэссеквесси уже экскурсии ездят вас слушать.

Уолли, с сизым лицом, выкатил глаза.

– Вы хотите сказать… о боже, неужели они до сих пор не выключили динамики? Они обязаны!..

– Сначала объясните, каким образом! Полиция не может подобраться к дому. Там и Национальная гвардия, и вертолеты, и…

Но Уолли Иммельман уже не слышал – у него случился второй инфаркт, и его спешно повезли в реанимацию. Доктор Коэн степенно вышел из больницы. Он был неплохим человеком и придерживался мнения, что геи, в принципе, вольны делать все, что им заблагорассудится, но… принуждать своих жен к анальному соитию… какая низость!

В особняке «Старфайтер» события также развивались не лучшим образом. Тетя Джоан заперлась у себя и лежала в постели, спускаясь вниз только к завтраку, обеду и ужину. С Евой она практически не разговаривала. Четверняшки оккупировали компьютер дяди Уолли и рассылали сообщения всем своим друзьям и деловым партнерам дяди, причем последним отправляли письма самого непристойного содержания. Ева, которая не разбиралась в компьютерах и ужасно беспокоилась о муже, предоставила девочек самим себе и висела на телефоне, пытаясь выяснить у Друзей – включая Мэвис Моттрэм, – куда делся Генри. Никто ничего не знал.

– He мог же он бесследно пропасть. Так ведь не бывает.

– Конечно, дорогая, я и не говорю, что он пропал, – с фальшивым сочувствием отозвалась Мэвис. – Я сказала, никто не знает, где он.

– Но это все равно, что сказать, что он пропал, – возразила Ева, в многочисленных спорах с Уилтом освоившая азы элементарной логики. – Ты говоришь, никто не знает, где он. Но кто-то обязательно должен знать. Например, он мог поехать отдыхать с семьей Брейнтри. Ты не пробовала с ними связаться?

Мэвис на другом конце провода глубоко вздохнула. Она и в лучшие времена с трудом общалась с Евой, а сейчас, под таким напором – и подавно.

– Нет, – ответила Мэвис, – не пробовала. Я не знаю ни их адреса, ни того, что они собирались в отпуск, ни, тем более, куда.

– Летом они всегда снимают коттедж в Норфолке на месяц.

Мэвис даже не стала глубоко вздыхать – только фыркнула и довольно резко спросила:

– Что же ты сама им не позвонишь?

– Да я не знаю, где этот коттедж! Знаю только, что в Норфолке, на побережье.

– В Норфолке? – почти что квакнула Мэвис. – Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я обзванивала все коттеджи на побережье?… Ну, так это исключено! Позвони в больницы, в полицию. Помнится, они держали твоего Генри под присмотром. Обратись в розыск пропавших.

В целом, разговор получился неприятный, можно даже сказать, издевательский, и закончился тем, что Мэвис, не прощаясь, бросила трубку. Ева в последний раз набрала свой домашний номер, но, как всегда, услышала лишь собственный голос на автоответчике. Посоветоваться, кроме дочек – а их Еве волновать не хотелось, – было не с кем. Тетя Джоан, запив снотворное «Джеком Дэниелсом», громко храпела наверху. Ева пошла на кухню, чтобы поделиться тревогой хотя бы с Мэйбелл, чернокожей служанкой. Но оказалось, что у той, вследствие тяжелого жизненного опыта, мнение о мужчинах еще хуже, чем у Евы.

– Мужики все на один манер. Чисто коты! Только отвернешься, они шасть! – и за чужой юбкой.

– Но мой Генри не такой, как… ну… не как другие мужчины. Нет, не голубой, если ты это подумала. – Мэйбелл со скептическим недоумением подняла брови. – Просто он не интересуется сексом, – призналась Ева.

– Тогда он точно не такой, как все. Я таких в жизни не встречала. Уж и не говорю про мистера Иммельмана. Вот так он сердце-то и загнал. – Мэйбелл выглянула в окно. – Опять эти приперлись. И чего им надо, не знаю, рыщут и рыщут около дома. А миссис Джоани, видать, голос потеряла. Сойдет вниз, возьмет мороженое с печеньем – и к себе. И ни словечка. Убивается, бедная, из-за мистера Иммельмана.

У озера наконец-то воцарилась тишина: спецотряд абсолютно глухих ветеранов войны в Заливе сумел уничтожить генератор с помощью взрывного устройства. Однако даже инвалиды посчитали задание нелегким и, чтобы подобраться к генератору, надели специальные костюмы, похожие на скафандры. Но так или иначе, дело было сделано, и динамики умолкли. Отряд проник в дом и тщательно все обыскал – но кроме порнокассет, которые Уолли прятал в сейфе, ничего предосудительного не обнаружил. Когда отряд уехал, дом выглядел так, будто в нем побывали вандалы.

Глава 22

Настоящее сражение назревало в Уилме, в особняке «Старфайтер». Когда тетя Джоан восстала от навеянного пилюлями сна и с твердым намерением увидеть мужа приехала в больницу, от доктора Коэна и главного кардиолога она узнала, что Уолли снова в реанимации и ему нельзя принимать посетителей.

– Он в сознании, но состояние крайне тяжелое. Мы подумываем перевести его в кардиологическую клинику в Южной Атланте, – сказал кардиолог.

– Там же делают трансплантацию! – вскричала Джоанн. – Неужели он так плох?!

– Просто здесь, в Уилме, нет подходящих условий. В клинике ему будет в сто раз лучше.

– Тогда я тоже поеду! Я не позволю, чтобы ему трансплантировали сердце без меня!

– О трансплантации речь не идет, миссис Иммельман. Но там он сможет получить надлежащее лечение.

– Плевать! – вне всякой логики завопила Джоан. – Я буду с ним до конца! Вы меня не остановите!

– Никто и не пытается… Вы можете ехать куда угодно, однако я не беру на себя ответственность за последствия, – отозвался кардиолог и быстро ретировался в отделение, чем и положил конец спору.

По дороге домой, в жутчайшем настроении сидя за рулем, Джоан решила: сейчас она прикажет Еве вместе с ее ублюдками выметаться прочь.

– Я еду с Уолли в Атланту! – с порога закричала она.

– А вы катитесь в свою Англию и чтоб я вас больше не видела, ясно? Собирайте манатки и вон отсюда!

Как ни странно, Ева даже обрадовалась. Поездка не задалась с самого начала, и потом – она страшно беспокоилась о Генри. Зачем было оставлять его одного? Известно же, что без нее он вечно вляпывается в истории. Ева велела дочерям уложить вещи и подготовиться к отъезду, но те еще раньше услышали крики тети Джоан и сами начали собираться. Оставалось понять, как добраться до аэропорта. Ева обратилась с этим вопросом к тете Джоан – как только та стремительно скатилась сверху.

– Такси возьмешь, дрянь ты этакая, – рявкнула тетя Джоан.

– Но у меня нет денег, – жалобно промямлила Ева.

– О господи! Черт с тобой. Все что угодно, лишь бы от вас избавиться. – Тетя Джоан пошла к телефону и вызвала такси, так что немного погодя Уилты уже катили в аэропорт.

Четверняшки сидели тихо. Они знали: когда мать в таком настроении, с нею лучше не связываться.

А в наблюдательном фургоне Мерфи и Паловски никак не могли решить, что делать. В сточных водах «Старфайтера» не было обнаружено ни следа запрещенных веществ. Сердечный приступ мистера Иммельмана лишь осложнял дело, а все виденное и слышанное совершенно не подпадало под статью о распространении наркотиков. Скорее, речь шла о семейном насилии – или даже убийстве.

– Звони-ка в Атланту. Скажи, сумоистка с четверняшками уехала. Пускай сами решают, как поступить.

– Принято, – кивнул Паловски. Он уже забыл, как говорят «да».

Глава 23

В ипфордской городской больнице Уилт никак не приходил в себя. Его вынесли из коридора, чтобы освободить место для шести школьников, пострадавших в свинской аварии. Прошло сорок восемь часов, и Уилту наконец сделали рентген, который выявил сильные повреждения трех ребер – зато трещин костей черепа, несмотря на тяжелое сотрясение мозга, к счастью, не обнаружилось. Больного перевезли в неврологию. Свободные места там, как водится, отсутствовали.

– Преступление, что же еще, – недовольно буркнул дежурный сержант в ответ на вопрос доктора, который позвонил узнать, что, собственно, произошло. – Бедолагу избили где-то на задворках Нового района и бросили на улице без сознания. Черт знает, как его туда занесло. Наверно, напился и… Впрочем, мне известно не больше вашего. Он был без брюк. Чего и ждать, в таком-то месте.

– А документы? – осведомился врач.

– Его, вроде бы, опознал один из наших: кажется, он преподает в Техноколледже. Фамилия – Уилт. Генри Уилт. Вел курс по теории общения и…

– А адрес? Хотя… Вы же сами можете сообщить близким, что его избили и он в больнице. – Доктор, почему-то рассердившись, бросил трубку.

Инспектор Флинт молниеносно выскочил из своего кабинета в коридор.

– Мне показалось или ты и правда сказал: «Генри Уилт»?

Сержант кивнул.

– Он в больнице. Его избили. Звонил какой-то лекаришка и…

Флинт не дослушал. Он ринулся на полицейскую стоянку – и очень скоро был на пути в больницу.

Исходив набитые человеческим месивом лабиринты городской больницы, усталый и раздраженный Флинт все-таки разыскал Уилта. Для начала инспектора послали в неврологию – но оказалось, что Уилт переведен в вазектомию.

– Господи, почему? Ведь его избили. При чем тут вазектомия?

– Ни при чем, это было временно. Потом мы его отдали в гистеректомию.

– Гистеректомию? Боже праведный, – пролепетал Флинт. Он, конечно, готов согласиться, что тот, кто содействовал появлению на свет кошмарных четверняшек, действительно заслуживает вазектомии, ведь иначе мир не сможет спать спокойно; но гистеректомия… Мысль, конечно, интересная. – Он же мужчина. Мужчинам гистеректомию не делают. Это невозможно.

– Потому его и перевели в третью инфекционную, там койка освободилась. Да, кажется, в третью инфекцию, – задумчиво проговорила медсестра. – Вроде бы это у них утром кто-то умер. Впрочем, как всегда.

– От чего? – неосторожно спросил Флинт.

– От СПИДа, – равнодушно ответила сестра и повезла дальше пациентку с патологическим ожирением.

– Как можно класть истекающего кровью человека в кровать, где кто-то умер от СПИДа? Безобразие! Ведь это смертный приговор!

– Простыни же стерилизуют, – через плечо бросила медсестра.

После долгих мытарств усталый, раздраженный, бледный и ошалевший от ужаса инспектор нашел Уилта в палате «Унисекс 8». Там лежали пожилые люди, у которых после различных операций из всевозможных отверстий торчали всевозможные катетеры, капельницы и другие трубки. Флинт так и не понял, почему палата называется «унисекс». «Мультисекс» было бы еще туда-сюда, хотя… хрен редьки не слаще. Его внимание привлекло существо непонятного пола, для которого пригодилось бы нелюбимое инспектором политкорректное определение «гендерная принадлежность»; оно явно страдало прогрессирующим недержанием мочи и идеосинкразией к катетерам. Флинт усилием воли перевел взгляд на Уилта. М-да. Вот еще тоже доходяга: голова забинтована, отекшая физиономия сплошь в синяках. Однако дежурная по отделению заверила инспектора, что пациент скоро очнется. Флинт ответил:

– Искренне на это надеюсь.

Внезапно у старика на соседней койке начались конвульсии и выпала вставная челюсть. Медсестра вставила ее на место и вызвала дежурную, которая, явившись отнюдь не сразу, грозно рявкнула:

– Ну, что у нас не так?

Даже не сведущему в медицине Флинту вопрос показался неправомерным. Откуда старику знать, что с ним?

– Мне почем знать? Все время припадки. Мне во вторник оперировали простату, – ответил больной.

– И между прочим, очень успешно. А вы ноете и ноете. Брюзга противный! Не дождусь, когда мы от вас отделаемся.

Тут вмешалась медсестра:

– Но ведь ему восемьдесят один год.

– И он здоров как бык, – парировала дежурная и бросилась к больному, который в пятый раз подряд выдернул катетер. Кстати, сомнений в его «гендерной принадлежности» больше не было. Не желая смотреть, как вставляют трубку и как бьется в конвульсиях старик с соседней кровати, Флинт повернулся к Уилту – и увидел открытый и очень внимательный глаз. Уилт пришел в себя и, если судить по выражению открытого глаза, был в ужасе от того, что его окружает. Что ж, немудрено. Флинт и сам от этого не в восторге. Он уставился на глаз, не понимая, что делать дальше. А глаз, между тем, взял да и закрылся. Инспектор обернулся к медсестре и спросил: если глаз открыт, то пациент в сознании или необязательно? Но медсестра в это время опять вставляла челюсть старику, преодолевая при этом огромные сложности. Когда она наконец справилась со своей задачей, Флинт повторил вопрос.

– Трудно сказать, – ответила медсестра. – Бывает, и умирают с открытыми глазами. Потом, правда, такая голубоватая пленка появляется. Тогда сразу ясно – отошел.

– Какая прелесть, – только и сказал инспектор. Он повернулся к Уилту, но тот лежал с плотно сомкнутыми веками. При виде инспектора Уилт так напугался, что позабыл и о невыносимой головной боли, и о прочих ужасных ощущениях. Почему он здесь, пока не понятно – Уилт решительно не помнил, где был и что делал, – но что-то в этом смутно знакомом человеке с пристальным взглядом определенно вызывает тревогу. Так и не узнав Флинта, Уилт снова отключился. Инспектор послал за сержантом Йэтсом.

– Я поеду к себе, поем-посплю, – сказал инспектор. – А ты, как только он придет в себя, сразу дай мне знать. И учти: дубина Ходж не должен пронюхать, где Уилт. Ни в коем случае. Иначе наш недотепа очухается не успеет, как его посадят за торговлю наркотиками.

Флинт прошел по бесконечным коридорам и уехал домой.

Глава 24

По другую сторону Атлантики Ева с дочками сидели в аэропорту и ждали своего рейса. Он откладывался – сначала из-за сообщения о заложенной бомбе, потом, после тщательной проверки, из-за технических неполадок. Ева больше не дергалась и не злилась, ни на тетю Джоан, ни на девочек, а лишь безумно радовалась, что возвращается домой к своему Генри – хотя по-прежнему не понимала, где он и что с ним. Четверняшки играли, спорили, ссорились. Ева ругала себя за то, что приняла приглашение и поехала в Уилму. Но теперь, когда они все равно едут домой, она, в каком-то смысле, даже рада, что ее затея с завещанием потерпела сокрушительное фиаско. С воспитательной точки зрения в перспективе получения огромного наследства нет ничего хорошего.

Из окна кабинета, выходящего на пропускной пункт, работники агентства по борьбе с наркотиками внимательно следили за Евой и детьми и решали, как поступить.

– Если задержать их сейчас, мы ничего не узнаем. Если, конечно, вообще есть, что узнавать. По-моему, Паловски прав: эта миссис Уилт только прикрытие. В Лондоне ребята за ней присмотрят. А здесь она нам ни к чему.

То, чем в данный момент занималась Рут Ротткомб, грозило обернуться большими неприятностями – по крайней мере, для Уилта. После утомительной поездки в Ипфорд Рут долго спала и проснулась от телефонного звонка: суперинтендант остонского полицейского участка хотел подъехать задать пару вопросов. Рут вдруг сообразила, что забыла выкинуть вещи Уилта – они так и валяются на заднем сиденье! Если полиция их обнаружит… Не додумав, она бросилась в гараж, схватила вещи, отнесла на чердак и заперла в сундуке. Потом вернулась в гараж, переставила машину на то место, где лежал Уилт, и закрыла в салоне Уилфреда и Чилли. Они отобьют у полиции охоту тут шарить. Отчего-то Рут была уверена, что одним визитом сыщики не ограничатся. А чем меньше поводов для расспросов, тем лучше.

Она зря беспокоилась. Полиция, побывав в загородном клубе, проверила алиби Боба и выяснила, что тот приехал как минимум за час до пожара. Никаких устройств замедленного действия на пепелище обнаружено не было, следовательно, ни миссис Ротткомб, ни скотина Бэттлби организовать поджог не могли. К счастью, чертову педофилу так и так светили целых две статьи, причем по каждой полагался очень и очень большой срок, а уж о своем положении в обществе мерзкая свинья может просто-напросто забыть. Словом, поджогом суперинтендант интересовался не слишком сильно, а в отношении Руты-Шпицрутен, с каким бы презрением он к ней ни относился, следовало соблюдать осторожность. Как-никак, жена влиятельного человека, члена парламента. Ну как тот поставит в Палате вопрос о жестокости полиции и недопустимости определенных методов расследования? Лучше быть с дамочкой повежливее – от греха подальше. Но в то же время, разговор о поджоге – хороший повод внимательней к ней присмотреться.

– Ужасно неловко, что приходится вас беспокоить, – заговорил суперинтендант, как только Рут открыла парадную дверь. – Но в деле мистера Бэттлби возникли некоторые неясные моменты, вот мы и подумали, что вы сможете кое-что объяснить. Нас интересует пожар в Особняке.

Рут Ротткомб секунду подумала, но все же решила выказать благонамеренность:

– Буду рада помочь. Пожалуйста, заходите.

Она распахнула дверь, но супериндентант входить не спешил – а бультерьеры? Еще набросятся! И так потребовалось собрать в кулак всю волю, чтобы подъехать к дому и выйти из машины.

– А ваши собачки… – робко пробормотал полицейский, но миссис Ротткомб его успокоила:

– Заперты в гараже. Входите, не бойтесь.

Они прошли в гостиную.

– Прошу, садитесь.

Суперинтендант неуверенно сел. Столь теплого приема он никак не ожидал. Миссис Ротткомб подвинула стул для себя и приготовилась отвечать на вопросы.

Суперинтендант, тщательно подбирая слова, начал:

– Секретарь клуба показал, что примерно за час до начала пожара Бэтглби уже играл в бридж. Второе: дверь кухни не была заперта. Следовательно, совершить поджог мог кто угодно.

– Но это невозможно! Я заперла… – ляпнула Рут и с ужасом поняла, что сейчас угодит в ловушку. – То есть, я хочу сказать, видимо, кто-то знал, где хранятся ключи. Надеюсь, вы не думаете, что я…

– Разумеется, нет, – сказал суперинтендант. – Нам известно, что в то время вы также находились в клубе. Поверьте, вас мы ни в чем не подозреваем. Однако есть один интересный момент. В огороде обнаружены следы какого-то мужчины, который подошел с дороги, пролегающей за домом. Далее. По следам протекторов ясно, что на этой дороге некоторое время стоял автомобиль, впоследствии спешно уехавший. По всему выходит, что поджог был устроен третьим лицом.

При слове «третьим» миссис Ротткомб встрепенулась:

– Вы намекаете, что Боб кого-то нанял…

– Я ни на что не намекаю, – поторопился заверить суперинтендант. – Я лишь говорю, что некое неизвестное лицо проникло в дом и устроило пожар. Также у нас имеются доказательства, что вышеупомянутое лицо в течение довольно продолжительного времени находилось неподалеку от кухни, очевидно, наблюдая за домом. По следам у калитки ясно, что человек долго топтался там, видимо, дожидаясь удобного случая пробраться внутрь. – Суперинтендант помолчал. – Хотелось бы знать, имелись ли у Бэттлби недоброжелатели? Не поможете прояснить этот вопрос?

Миссис Ротткомб кивнула и, поразмыслив, ответила:

– Уверена, что имелись и предостаточно. Местные его никогда не любили. А по этим отвратительным журналам у него в машине становится понятно, что он, будучи педофилом, мог приставать… ну, в общем, совершать неблаговидные поступки.

Пришла ее очередь выдержать паузу – чтобы суперинтендант мог сделать соответствующие выводы. А именно, что к этой стороне жизни Боба Бэттлби она не имеет ни малейшего отношения. Кем-кем, а ребенком – желторотым цыпленком, подумалось суперинтенданту, – ее не назовешь.

Полицейский ушел, не узнав ничего ценного, зато до Рут неожиданно дошло, как у них в гараже очутился неизвестный мужчина. Разумеется, этот человек причастен к событиям той ужасной ночи! А в таком случае, почему бы полиции не обнаружить возле сгоревшего Особняка его джинсы – испачканные пеплом? Только сейчас идти туда не следует. Лучше подождать до темноты. До после полуночи.

Глава 25

Открыв глаза, Уилт опять увидел у своей кровати Флинта. Тот сидел, плотно зажмурившись. А что еще оставалось делать, когда старик с соседней койки в очередной раз выплюнул искусственные зубы, а потом – столько крови, что инспектору совершенно заляпало брюки? Так старик прекратил быть противным восьмидесятиоднолетним брюзгой и начал существование в виде трупа. Флинт, вскрикнув для начала «Блин!», издал целую серию звуков, которыми принято выражать отвращение. Уилт все слышал, но глаза открывать не спешил. Потом решился – и сразу встретился с внимательным взглядом инспектора.

– Вам лучше, Генри? – спросил Флинт.

Уилт не ответил. Полицейский, который ждет твоего пробуждения и сразу начинает задавать вопросы? Такой сценарий ему определенно не по вкусу. И вообще, он понятия не имеет, что с ним случилось. А может, он сам что-то натворил? Нет уж, амнезия так амнезия. Тем более, что ему вовсе не лучше. Наоборот, при виде инспектора стало хуже, намного хуже. Впрочем, Флинт не успел ни о чем спросить, потому что к Уилту подошел врач. И сам начал задавать вопросы Флинту.

– Что вы здесь делаете? – осведомился доктор. По резкому тону было понятно, что его не меньше, чем Уилта, возмущает присутствие в отделении офицера полиции. Тот, надо сказать, и сам был не рад здесь находиться.

– Жду, когда можно будет его допросить, – указав на Уилта, ответил инспектор.

– Сегодня это вряд ли удастся. У него сотрясение мозга и, весьма вероятно, потеря памяти. Не исключено, что он вообще ничего не помнит. Так часто бывает после сильного удара по голове, который вызвал сотрясение.

– Когда же вернется память?

– Как повезет. Бывает, вовсе не возвращается. Конечно, редко, но случается. Давать прогнозы в подобных ситуациях, откровенно говоря, трудно, но думаю, в данном случае через денек-другой больной начнет кое-что вспоминать.

Уилт, чутко ловивший каждое слово, внес мысленную поправку: «через другой-третий». Сначала нужно понять, во что он вляпался.

Домой на Оукхерст-авеню, 45, Ева приехала, выражаясь ее же словами, как выжатый лимон. Ну и полет! Какой-то пьянчуга подрался с другими пассажирами, и его пришлось привязывать к креслу; самолет из-за компьютерного сбоя в центральной диспетчерской посадили в Манчестере… Однако то, что Ева увидела дома, быстренько ее оживило. Неужто здесь побывали воры? В спальне на полу раскиданы одежда и обувь Генри. Хуже того, ящики комода выдвинуты, и внутри все разворочено. Письменный стол в кабинете – та же история. И, что самое страшное, почта вскрыта и аккуратно разложена на столике у входной двери. Четверняшки, по-прежнему очень тихие, пошли к себе, а Ева бросилась звонить в Техноколледж, но узнала от секретарши только то, что Уилта там давно не видели и где он, никому не известно. Ева нажала на рычаг и набрала номер Брейнтри. Уж они-то должны знать, где ее муж! Ответа не было. Ева ткнула в кнопку автоответчика и, много раз подряд, услышала собственный голос, умоляющий Генри позвонить в Уилму. Ева поднялась наверх и обшарила карманы мужа, однако не обнаружила ничего, что могло бы пролить свет на его нынешнее местонахождение и занятия. Но то, что одежда кучей валялась на полу, очень испугало Еву. Она долго учила Генри аккуратно складывать вещи, и в результате он приобрел привычку вешать их на спинку стула. Ева бросилась к шкафу, проверила брюки и пиджаки. Все на месте. Не голый же он ушел? Мысли Евы понеслись в самых разных и безумных направлениях, и она, не замечая Пенелопы, которая о чем-то у нее спрашивала, побежала вниз звонить в полицию.

– Я хочу заявить об исчезновении человека, – сказала она. – Я миссис Уилт. Я только что вернулась из Америки, а мужа нет.

– Когда вы говорите «исчезновении», вы имеете в виду…

– Что он пропал.

– В Америке? – уточнила девушка.

– Почему в Америке? Он оставался дома. Наш адрес Оукхерст-авеню, 45. Я вернулась, а его нет.

– Минутку, пожалуйста. – В отдалении было слышно, как секретарша говорит кому-то, что у одной дуры пропал муж и что это совершенно не удивительно. Потом в трубку: – Я соединю вас с нужным отделом.

– Паскуда ты этакая, я все слышала! – выкрикнула Ева.

– Что? Я ничего не говорила. А вот вас можно привлечь за оскорбление.

Наконец Еву соединили с сержантом Йэтсом.

– Миссис Ева Уилт? Оукхерст-авеню, 45?

– А вы на кого рассчитывали? – рявкнула Ева.

– Боюсь, миссис Уилт, у меня для вас плохие новости. С вашим мужем произошло несчастье, – сообщил сержант, явно раздраженный ее грубостью. – Он лежит в городской больнице и пока не приходил в сознание. Если вы…

Но Ева уже бросила трубку и, самым суровым голосом приказав дочерям очень, очень хорошо себя вести, помчалась в больницу. Там она молниеносно припарковалась, продралась сквозь толпу в приемном отделении к регистратуре и отшвырнула от столика какого-то маленького человечка.

– Нужно ждать своей очереди, – укорила девушка-регистратор.

– Мой муж серьезно пострадал, он без сознания! Мне срочно нужно к нему!

– Тогда вам в ТНП.

– ТНП? Что это? – требовательно спросила Ева.

– Травмы и неотложная помощь. Выйдите из главного входа, там будет вывеска, – сказала регистраторша и снова занялась маленьким человечком.

Ева выбежала за дверь, бросилась налево, не увидела никакой вывески и, на чем свет стоит проклиная регистраторшу, побежала вправо, однако и там ТНП не обнаружила. Пометавшись, она догадалась обратиться к женщине с загипсованной рукой, и та показала на другой конец здания.

– Мимо главного входа и прямо, прямо. Не пропустите. Правда, я бы на вашем месте внутрь не заходила. Такая антисанитария! Пылищи!..

На этот раз Ева нашла, что искала. Отделение было до отказа забито школьниками, жертвами автобусной аварии. Ева вернулась к главному входу и неожиданно для себя оказалась в крупном торговом центре с рестораном, кафетерием, бутиком, парфюмерным отделом и книжным киоском, и ей показалось, что она сходит с ума. Потом, взяв себя в руки, Ева пошла по коридору, где висел указатель «Гинекология». По дороге ей встретилось еще несколько таких указателей. Но в гинекологии Генри быть не может…

Ева остановила мужчину в белом халате, который нес устрашающего вида пластиковое ведро, накрытое окровавленной простыней. Но тот отмахнулся от нее:

– Простите, ужасно спешу. Надо отправить малютку в печку, а то у нас уже другой на подходе через двадцать минут.

– Другой малыш? Какая прелесть, – сказала Ева, пропустив «печку» мимо ушей.

Но медбрат ее поправил:

– Другой эмбрион. Смотрите, если не верите.

И откинул окровавленную простынку. Ева заглянула в ведро. Медбрат поспешил по своим делам, а Ева, потеряв сознание, сползла по стенке. В этот самый момент открылась дверь напротив, и в коридор вышел доктор. К несчастью для Евы, он был совсем юный, по национальности литовец и к тому же совсем недавно прослушал курс лекций по проблемам ожирения и инфарктам миокарда. В тучной женщине, лежащей на полу без сознания, он сразу увидел великолепный шанс применить полученные знания на практике. В пять минут Еву доставили в кардиологию, раздели до трусов, дали кислород и стали готовить фибриллятор – к несчастью для персонала, ибо без сознания Ева пробыла недолго. Очнувшись, она увидела, что какая-то медсестра, приподымая ей грудь, лезет туда с подушечкой фибриллятора, и не долго думая хорошенько врезала негодяйке. Потом в одну секунду скатилась со стола, подхватила свою одежду и была такова. Добежав до туалета, Ева быстро оделась. Она пришла к своему Генри, и ничто на свете не может ей помешать его найти. Сунувшись наугад в несколько других отделений, Ева вернулась в регистратуру. На этот раз ей сказали, что мистер Уилт находится в третьей психиатрической.

– Где это? – спросила Ева.

– Шестой этаж, в дальнем конце, – ответила регистраторша, лишь бы отвязаться от приставучей тетки. Ева поискала лифт, не нашла, поднялась на шестой этаж пешком и попала в отделение аутопсии. Даже ей было известно, что это такое. Но ведь Генри не умер, он в третьей психиатрической. Спустя час Ева убедилась, что это не так. За следующие два часа она успела исходить не меньше мили и до того разозлиться, что схватила старшего хирурга и долго выкрикивала ему в лицо всякие оскорбления. Потом заметила, что становится поздно, и вспомнила о дочерях. Как бы они чего не натворили. И вообще надо ехать домой готовить ужин. Да и сил разыскивать Генри больше нет. Но утром она вернется и начнет поиски заново.

Глава 26

Когда Ева утром приехала в больницу, инспектор Флинт как раз пошел выпить чашечку кофе. Уилт, судя по внешним проявлениям, в сознание не приходил. На самом же деле он обдумывал вчерашние слова доктора.

«Возможно, у него амнезия, и он не помнит, что с ним случилось». Что-то в этом духе. Амнезия? Прекрасно. Никаких показаний он давать не собирается. Ночь он провел ужасно, под хрипы умирающего, который лежал у двери и был подключен к кардиомонитору. В час ночи в палату вошла дежурная по отделению. Уилт слышал, как они с медсестрой шепчутся про мужчину у двери: дескать, совсем доходяга, сбоит и до утра не дотянет, если чего-нибудь не подкрутить. Уилту и самому было ясно, что дело плохо: монитор пищал все реже и реже, через неравные промежутки, а перед рассветом замолчал, и несчастного покойника вместе с кроватью выкатили в коридор. Уилт хотел выглянуть, узнать, что случилось, но потом передумал. Какой смысл? Что за нездоровое любопытство? Очень интересно смотреть, как труп везут в морг.

И он остался лежать, печально размышляя о таинстве жизни и смерти. Любопытно, правда ли то, что рассказывают люди, пережившие клиническую смерть? Про свет в конце тоннеля, про бородатого пожилого джентльмена, то ли Бога, то ли еще кого, который сначала приводит вас в прекрасный сад, а потом вдруг говорит, что ваше время еще не пришло. Или, бывает, люди летают под потолком в операционной, смотрят сами на себя сверху и слышат, что говорят хирурги. Неужто это так интересно? Гораздо важнее было бы выяснить, есть что-нибудь на «другой стороне» или нет. Раз они так внимательно слушают разговоры хирургов, которые только что запороли их же собственную операцию, значит, в «другой стороне» нет ничего особо привлекательного? Да и есть ли она вообще? Уилт где-то читал про хирургов, которые не поленились что-то написать на операционной лампе, с верхней стороны, чтобы это было видно только людям, висящим под потолком. И мухам, естественно. Хирурги хотели проверить, действительно ли люди в состоянии клинической смерти возносятся под потолок. Так вот, никто из вернувшихся с того света не смог сказать, что написано на лампе. Уилт полагал, что такого доказательства вполне достаточно. И потом, он еще где-то читал, что подобные видения могут возникать из-за повышения содержания углекислого газа в мозгу. Словом, ко всему этому он относился скептически. Конечно, смерть, выражаясь словами какого-то умника, великое приключение, но Уилта оно все равно не манит. И все же, что сейчас происходит с мужчиной, который лежал у двери? Беседует ли он с другим новопреставленным рабом Божьим или спокойно коченеет в морге? Размышления Уилта прервало появление ночной дежурной, высокой и крайне опрятной женщины, которая не любила, чтобы пациенты бодрствовали.

– Почему не спим? – сурво спросила она.

Уилт грустно воззрился на нее, думая: а сама-то ты всегда хорошо спишь? Выдержав паузу, он ответил:

– Из-за того бедняги у двери.

– У двери? О чем вы? Он лежит очень тихо.

– Да, – жалобно поднял глаза Уилт, – это уж точно. Естественно. Он же снял покров земного чувства.

– Земного чувства? – удивилась сестра. – В каком смысле?

Взгляд Уилта стал еще жалобнее.

– Когда покров земного чувства снят, – пояснил он.

– Снят? Не пойму, что вы бормочете.

Уилт помолчал. Видно, сестра не в ладах с Шекспиром.

– Господи, да оттопырился. Дал дуба. Приказал долю жить. Взял билет в один конец. Задвинул кеды в угол. Сдал халат. Умер!

Дежурная смотрела на него так, точно он сошел с ума. Или бредит.

– Глупости какие. Да ничего подобного! Это у него кардиомонитор сломался.

Пробурчав нечто вроде «ну и люди», сестра вышла из палаты. Уилт, прищурившись, всмотрелся в темноту у двери и с некоторым огорчением разглядел мнимого покойника. Тот мирно спал. Сам Уилт заснул, как ему показалось, через много веков. А когда через два часа проснулся, его осматривал врач.

– Какие наркотики принимали? – осведомился он.

Уилт, посмотрев с недоумением, пробурчал:

– В жизни не принимал наркотиков.

Врач сверился с картой.

– Здесь говорится другое. Сестра Браунсел записала, что ночью вы находились под воздействием галлюциногенов. Впрочем, не хотите – не говорите. Узнаем по анализу крови.

Уилт, которого одолел новый и очень сильный приступ амнезии, промолчал. Страдать потерей памяти было совсем не трудно, тем более что он и правда ни черта не помнил. Но беспокойство все равно грызло. Надо срочно выяснить, что произошло.

Ева взяла с собой в больницу Мэвис Моттрэм. Не от большой любви, а потому, что она была женщина строгая и глупостей не терпела. С первых же минут приятельница оправдала Евины ожидания.

– Фамилия, – рявкнула Мэвис, сверля глазами девушку-регистратора и доставая блокнотик. – Фамилия и адрес.

– Зачем?

– Чтобы пожаловаться на вас администратору! На то, что вы, прекрасно зная, где находится супруг миссис Уилт, умышленно направили ее в психиатрическое отделение.

Девушка дико завертела головой: все что угодно, только бы спастись от этой горгоны.

– Я, к вашему сведению, член совета, – продолжала Мэйвис, забывая упомянуть, что совет церковный, а не городской. – И, более того, прекрасно знакома с доктором Рошем.

Регистраторша побелела. Доктор Рош – главврач, очень влиятельный человек. Какой ужас, ее выгонят с работы!

– Мистера Уилта не зарегистрировали, – пролепетала бедняжка.

– А кто в этом виноват? Вы, конечно! – свирепо рыкнула Мэвис и сделала запись в блокноте. – Итак. Где мистер Уилт?

Регистраторша проверила по журналу и набрала какой-то номер.

– Тут женщина…

– Леди, если не возражаете, – прошипела Мэвис.

Ева, стоя за спиной приятельницы, тихо восхищалась ее умением обходиться с людьми.

– Не знаю, как тебе это удается, – сказала она. – У меня так никогда не получается.

– Это впитывается с молоком матери. История моей семьи восходит к Вильгельму Завоевателю.

– Надо же. При том, что папа водопроводчик, – не удержалась Ева.

– Между прочим, он прекрасный профессионал. А твой отец что?

– Папочка умер, когда я была совсем маленькая, – трагическим тоном произнесла Ева.

– Вот именно. От алкоголизма. С барменами это случается.

– Ничего подобного! От панкреатита.

– А у кого бывает панкреатит? У тех, кто галлонами пьет джин и виски. Иными словами, у алкоголиков.

Регистраторша решила вмешаться, пока перебранка не переросла в драку:

– Мистера Уилта перевели в пятую гериатрическую. Это на втором этаже. Лифт чуть дальше по коридору.

– Очень на это надеюсь, – процедила Мэвис, и они с Евой двинулись в путь. Всего через пять минут Мэвис вступила в препирательство с очень грозной на вид медсестрой, которая отказывалась пускать их в отделение – часы, видите ли, неприемные. Мэвис заявила, что миссис Уилт, как супруга, имеет право видеть мистера Уилта в любое время – неоспоримый, казалось бы, аргумент. Но он не возымел никакого действия, и в результате им пришлось два часа торчать в комнате для посетителей.

Глава 27

Неожиданная находка на дороге за особняком Мелдрэр-Мэнор – прожженые джинсы Уилта, в грязи и, похоже, крови – сильно заинтересовала остонскую полицию.

– Ага. Наконец мы до чего-то докопались. Значит, чтобы спалить дом, Бэттлби нанял какого-то урода, – сказал суперинтендант, обращаясь к следственной бригаде, которая занималась выяснением обстоятельств пожара. – Более того, мы узнали, кто он и где живет – по конверту в заднем кармане. Ипфорд, Оукхерст-авеню, 45. Мистер Г. Уилт. Кому-нибудь это имя что-нибудь говорит?

Один из констеблей поднял руку.

– Он останавливался в пансионе миссис Роули на Лентвуд-уэй. Вы же велели проверить гостиницы, их у нас не так много, ну, я заодно и пансионы проверил. Кстати, перед этим он ночевал у миссис Кроу. Причем не сказал, куда направляется. Знать, мол, не знаю и не желаю.

Тут вмешался сержант:

– У меня супруга из Ипфорда, так мы выписываем тамошнее «Эхо недели». На прошлой неделе была заметка: в Новом районе найден человек без сознания, с разбитой головой и без штанов. Весь в грязи.

Суперинтендант вышел позвонить, а вернувшись, сказал:

– Спасибо. Он нашелся. В городской больнице. У него сотрясение мозга и амнезия. Они ждут, пока он придет в себя. А пока отправят нам образец глины с его рубашки, чтобы мы могли сверить с почвой на дороге за Особняком.

– Странно как-то. Я ведь там наутро после пожара прошелся при свете. Штанов не было, это сто процентов, – проговорил молодой констебль. – И страховщики тоже там ходили, можете у них спросить.

Суперинтендант сжал губы. Интересно, откуда на джинсах машинное масло и засохшая кровь. Он не забыл о том, как вела себя миссис Ротткомб в ночь пожара, и не простил ее. И носом чуял, что она причастна к случившемуся. Кстати, а куда подевался наш дорогой теневой министр? Газеты буквально захлебываются злобной клеветой, так и напрашиваясь на судебные иски, а член парламента – ни гу-гу? Странно, странно, очень странно. И что самое подозрительное, гараж, судя по донесениям полицейского, поставленного возле Лилайн-Лодж якобы для охраны, а на самом деле для слежки за домом, не открывался ни разу с того дня, когда геройских репортеров затравили собаками. Свой «вольво» миссис Ротткомб почему-то оставляет у парадного входа. Бультерьеры постоянно во дворе; все необходимое миссис Ротткомб заказывает по телефону, посыльные приносят к воротам, а она забирает. Понятно, отсиживается. Запертый гараж не шел у суперинтенданта из головы. Напрашивается вывод, что там что-то спрятано. А интуиция подсказывает: имеет смысл ненавязчиво намекнуть главному констеблю, что необходимо получить ордер на обыск. Известно, что главный терпеть не может Ротткомбов – после случая с Бэттлби особенно. Тем более что теперь, когда фамильный особняк уничтожен, а Боб арестован за педофилию, остальных Бэттлби можно не опасаться. Вечером суперинтендант провел с главным констеблем целый час, рассказывая о своих подозрениях и о неприязни к Рут Ротткомб. Главный полностью разделял его мысли и чувства.

– От этого дела воняет за версту, – сказал он. – Гнусная потаскуха, разумеется, по уши в дерьме. Что ж, по крайней мере, мы взяли мерзавца Бэтглби. Муженек ее, слава те господи, тоже влип по самое не хочу. Мне пришел запрос из… ну, оттуда. Выше не бывает. Из канцелярии, так сказать, самого Всевышнего. Министра внутренних дел. И можете мне поверить, в Центральном управлении крайне недовольны шумихой, которую подняли в газетах. Им не меньше нашего хочется знать, куда подевался наш теневой министр, причем, насколько я понял, если негодяй сдох, плакать никто не собирается. Ведь тогда можно обойтись без отставки.

От главного констебля суперинтендант вышел с благословением на получение ордера и разрешением предпринять любые разумные действия.

Одним из разумных действий стало прослушивание телефона Ротткомбов. В результате удалось узнать, что Рут бессчетное множество раз звонила на квартиру мужа в Лондоне, разыскивала его в клубе и штаб-квартире партии, но никто не знал, где он.

Глава 28

К третьей гериатрической палате – в пятой Уилта не оказалось – Мэвис и Ева подошли уже взвинченные до предела. Вход, как водится, перегородила грозная медсестра.

– Извините, но к нему пока нельзя. Его осматривает доктор Солтандер, – провозгласила она.

– Но я его жена! – взвизгнула Ева.

– Очень может быть, но…

Тут вмешалась Мэвис:

– Покажи водительские права. В доказательство. – Ева полезла в сумку, а Мэвис повернулась к медсестре. – Сверьте адрес. Полагаю, местожительство мистера Уилта вам известно?

– Разумеется. Иначе мы бы не узнали, кто он.

– Почему же в таком случае вы не позвонили миссис Уилт и не сообщили, что ее муж у вас?

Медсестра сдалась и прошла в палату.

– К нему пришла жена и еще какая-то кошмарная крокодилица. Требуют, чтобы их пропустили, – доложила она врачу.

Доктор Солтандер тяжко вздохнул. Жизнь его была тяжела и безрадостна. На руках полно умирающих стариков, забот хватает и без жен с крокодилицами.

– Скажите, пусть подождут минут двадцать, – велел он. – Тогда я смогу дать хоть какой-то прогноз.

Но сестра не хотела связываться с Мэвис Моттрэм.

– Лучше вы сами. Меня они не послушают.

– Хорошо, – со зловещей терпеливостью пробормотал доктор, вышел в коридор и сразу увидел, что крокодилица действительно кошмарная. Ева, с абсолютно белым лицом, всхлипывая, требовала, чтобы ее пропустили к дорогому Генри. Доктор Солтандер попытался объяснить, что мистер Уилт без сознания и не может принимать посетителей, но это вызвало всплеск неконтролируемой ярости со стороны Мэвис Моттрэм.

– У нее есть законное право видеть мужа! Вы не можете ей запретить!

У доктора одеревенело лицо:

– Вы, простите, кто?

– Я – подруга миссис Уилт! И я повторяю, что миссис Уилт имеет полное право навестить собственного мужа!

Доктор Солтандера сузил глаза и отчеканил:

– Только не когда я делаю обход. Она сможет увидеть его после, когда я закончу.

– Когда же это? Через сто лет?

– Я здесь не затем, чтобы меня допрашивали, и не позволю этого ни вам, ни кому-либо другому. Поэтому будьте любезны, возьмите свою подругу и пойдите в комнату для посетителей. А я, с вашего позволения, должен убедиться, что в отделении за время моего отсутствия никто не умер.

– Скорее уж, присутствия, – парировала Мэвис, вытаскивая блокнот. – Как ваша фамилия? Случайно, не Гробман?

Колкость не возымела того эффекта, на который рассчитывала Мэвис. Точнее, возымела другой, а еще точнее, два. Во-первых, Ева ужасно закричала, перепугав многих пациентов на этом этаже и нескольких – этажом выше. А во-вторых, доктор Солтандер приблизил лицо к лицу Мэвис и прошептал:

– Не искушай меня, красавица. Смотри, попадешь ко мне в пациентки…

Оказавшись нос к носу с таким страшным человеком, Мэвис остолбенела. Доктор, не дожидаясь, пока она оправится от шока, развернулся и решительным шагом пошел в палату.

– Если угодно, пройдите в комнату для посетителей. Когда доктор Солтандер закончит, я вас позову, – сказала сестра и повела дам по коридору. Потом она вернулась к палату и увидела, что доктор, забыв об Уилте, срывает зло на инспекторе. Дескать, он, доктор, старается делать то немногое, что в его силах, для облегчения страданий умирающих, а тут толкутся всякие, а Уилта все равно допрашивать нельзя.

– Спрашивается, как я должен выполнять свою работу – а здесь, заметим, и трех докторов мало будет, – когда в палате из-за копов не повернуться? Идите, идите! Посидите с теми ведьмами. Сестра, проводите.

– А моя работа – допросить его сразу, как он придет в сознание! – возмутился Флинт.

– Вот и прекрасно. Сестра вас позовет.

Но инспектор не пошел в так называемую комнату для посетителей к Еве и Мэвис Моттрэм.

– Позвоните в участок, когда он очнется, – попросил Флинт медсестру и пошел на стоянку. Минут десять он сидел в машине и размышлял. Значит, Уилта нашли без штанов? А старая миссис Верней видела, как его выволакивает из машины какая-то женщина. И пинает ногами пьяная шпана. Странно, очень странно.

В Лилайн-Лодж миссис Ротткомб, растеряв все те качества, благодаря которым заслужила прозвище Рута-Шпицрутен, испытывала растерянность и отчаяние. Рано утром к ней явилась полиция с ордером на обыск и велела открыть гараж. Бригада судебных экспертов в белых одеяниях и резиновых перчатках тщательно все обследовала. Рут, в халате, смотрела из кухни, как они переставляют «ягуар», как внимательно изучают маслянистое пятно на полу. Укрывшись в спальне, она постаралась взять себя в руки и подумать. Она решила валить все на Гарольда. В конце концов, машина его, а сам он явно сделал ноги – что, как становится понятно, ей только на руку. Он сбежал, а она ни при чем. Против нее ничего нет.

Она ошибалась. В гараже полиция обнаружила все необходимые улики: засохшую кровь в машинном масле, волоски и – самое замечательное – клок синей ткани, совпадающей по цвету с джинсами, найденными на дороге. Естественно, в глине. Все это полицейские разложили по пластиковым пакетам и отвезли в участок.

– Кое-что начинает вырисовываться, – сказал суперинтендант. – Если наши подозрения подтвердятся, подлая сука, считай, попалась. Скажите экспертам, пусть поторопятся. И сравните клочок с джинсами. Если совпадет, то все – поплывет наша красотка по дерьмовой речке без каноэ и весла. Кстати, следите, чтобы она из дома ни ногой. Установите постоянное наблюдение. И заодно принесите мне дело.

Он уселся поудобнее и принялся изучать свои записи. Итак. Некто Уилт, Генри Уилт, проживающий по адресу Ипфорд, Оукхерст-авеню, 45, найден на улице избитым, доставлен в больницу без сознания. Под этим же именем в пансионе недалеко отсюда останавливался какой-то турист. Остается проверить кровь на ДНК – его и в гараже у Ротткомбов – и дело начнет проясняться. Суперинтендант довольно заулыбался. Если доказать, что Рута-Шпицрутен, пусть косвенно, причастна к поджогу Особняка, то вечная благодарность главного констебля, который просто ненавидит эту дрянь, ему обеспечена. А уж если теневой министр социальных преобразований будет вынужден уйти в отставку или, того лучше, сам окажется замешан в деле, то его, суперинтенданта, будущее рисуется весьма и весьма радужными красками. Это же верное повышение. Министр внутренних дел будет в восторге. А теневой министр на следующих выборах полетит вверх тормашками. Карьера, можно считать, обеспечена. Суперинтендант торжествующе посмотрел в окно своего обшарпанного кабинета, поднял трубку и набрал номер полицейского управления Ипфорда.

Глава 29

Тетя Джоан никаких причин радоваться не видела. Уолли по-прежнему в реанимации, хоть врачи и уверяют, что скоро ему станет лучше. Это, как говорится, хорошая новость. Но вот визит двух господ с северным акцентом – новость, безусловно, плохая. Господа настаивали, чтобы она взглянула на бассейн за домом.

– Да кто вы такие? – гневно воскликнула тетя Джоан, и у нее под носом немедленно оказались два удостоверения работников федерального агентства по борьбе с наркотиками. Тетя Джоан осведомилась, что они забыли в «Старфайтера».

– Обойдите вокруг дома и сами все увидите.

Тетя Джоан неохотно подчинилась – и просто остолбенела, увидев пустой бассейн и в нем дохлую собаку. Двое мужчин в защитных костюмах и респираторах собирали кусочки того, что некоторое время назад было желатиновой капсулой. Хотя, конечно, опознать в этих ошметках капсулу не представлялось возможным.

– Не хотите сказать, что там было спрятано? – спросил человек по фамилии Паловски.

Тетя Джоан дико на него посмотрела:

– О чем вы, не понимаю?

– Ну как же: собачка попила водички и тут же приказала долго жить. Разве не чудеса?

– А я-то при чем? У меня муж в реанимации, а вы про каких-то… Господи боже! – Она развернулась и быстро зашагала к дому, ощущая настоятельную потребность выпить чего-нибудь крепкого и три – как минимум – таблетки прозака. Плюс, для верности, снотворного – пару-тройку пилюль. Зазвонил телефон. А ну его к черту! Телефон трезвонил и трезвонил. Тетя Джоан выпила половину винного бокала бренди и отправила в рот четыре снотворных. Телефон зазвонил снова. Тетя Джоан из последних сил добралась до него, промычала в трубку: «Пошли в жопу», села на пол и отрубилась.

В офисе «Иммельман Энтерпрайзис» с самого утра творилось нечто несусветное. Исполнительный директор страшно жалел, что не взял отгул. Телефон не умолкал – со всех концов страны звонили разъяренные адресаты четверняшек.

– Как он вас назвал? – переспросил исполнительный Директор у одного из крупнейших клиентов фирмы, который позвонил первым. – Нет, это недоразумение. С какой стати ему так поступать? Он болен, лежит в больнице после коронарного шунтирования.

– Ничего, выйдет из больницы, узнает, какое бывает шунтирование! Я его так зашунтирую, ввек не забудет! Хотели от меня заказик на миллиончик? А хрен вам! Я с вами дел больше не имею! Я этого так не оставлю, я на него в суд подам! За диффамацию! Я, значит, мудозвон? Ну, так вы передайте…

Разговор вышел крайне неприятный. И следующие пятнадцать – ничуть не лучше. Заказы отменялись один за другим, причем каждый факс сопровождался угрозами физической расправы. На адрес электронной почты сыпались гневные письма, сплошь из непристойных выражений.

Исполнительный директор велел секретарше снять телефонную трубку с аппарата.

– Кстати, не теряйте времени, ищите другую работу. Я сам точно увольняюсь. Иммельман совсем сбрендил, распугал всех заказчиков, – кричал он, убегая на стоянку, к машине.

Гарри Столлард, у себя в кабинете, отказывался верить словам Бакстера.

– Что? Молодая ищейка сдохла, попив из бассейна? И они слили воду? Это с какой же радости? Пес, наверно, случайно упал и утонул.

Но Бакстер настаивал:

– Там на дне что-то есть, и они хотят узнать, что это.

– А просто так, что это собака, непонятно?

– Я только знаю, что они в специальных костюмах и масках. И у них специальный контейнер, чтобы отправить то, что они найдут, в Вашингтон, в Центр военно-химических исследований, на анализ, – продолжал Бакстер. – Это вещество такое токсичное, они даже подозревают «Аль-Кайду».

– В Уилме? В Уилме?! Что за бред! В нашем захолустье – отравляющие вещества? На кой? Кому это надо?

Бакстер, хорошенько подумав, ответил:

– Кому-кому. Саддаму Хусейну. Надо же ему где-то проводить испытания.

– А почему в Уилме? Ему что, курдов мало? Вот скажи ты мне на милость.

– Тогда это тот, второй. Усама… ну, который раздолбал Башни-Близнецы.

– Бин Ладен, – подсказал шериф. – Понятно. Долго искал подходящий бассейн, чтобы умертвить собачку. Очень умно.

– Черт, да я откуда знаю! А что умно? Дерьмо качать через фургон?

Шериф Столлард сдвинул фуражку на затылок и вытер пот со лба.

– Никак не могу поверить, что все это происходит на самом деле. Такого просто не может быть! Только не в Уилме! Немыслимо. Уолли Иммельман и террористы. Нет, нет и еще раз нет! Понимаешь, Билли? Этого не может быть, потому что не может быть никогда!

Бакстер пожал плечами.

– А вопли на всю округу в тыщу миллионов децибел? Это мыслимо? А мы их своими ушами слышали. Или вы забыли?

Естественно, нет. Разве такое забудешь? Шериф сидел и очень напряженно думал. Во всяком случае, пытался. И в конечном итоге даже добился некоторых результатов: происходящее стало казаться не таким нереальным, а собственное положение – не настолько шатким. Люди, бывает, сходят с ума.

– Найди Мэйбелл, – приказал он. – И приведи ко мне. Она – тот человек, который должен знать все.

Ева, между тем, была человеком, который не знает ничего. Ей разрешили выйти из комнаты для посетителей, но сказали, что пациент Уилт по-прежнему находится без сознания и пройти к нему она может только при одном условии: без Мэвис Моттрэм. Мэвис, которая и так ухлопала на свою унылую подругу целых три часа, больше не желала тратить на нее ни времени, ни сочувствия. Она незаметно слиняла из больницы, чувствуя себя совершенно разбитой и проклиная тот день и час, когда судьба свела ее с этой тупой и плаксивой курицей. Ева тоже изменила свое мнение о Мэйвис. Напор, наглость и пустая бравада, а на деле никакого толку.

Дверь палаты приоткрылась, и Ева мельком увидела инспектора Флинта. Тот сидел у постели, будто бы читая газету, которой на самом деле просто отгораживался: рядом врачи проделывали что-то очень-очень страшное с мужчиной, который, похоже, недавно пережил трепанацию – либо чрезвычайно неосторожно обращался с циркулярной пилой. Так или иначе, а смотреть на это Флинт не хотел, несмотря на то, что с детства не отличался чувствительностью, а долгие годы работы с расчлененкой окончательно укрепили его дух. Он не боялся ничего – за исключением ужасов современной хирургии. А вид мозгов, которые пульсируют под черепом взрослого человека (младенцы – другое дело), совершенно лишал инспектора равновесия.

– Что вам, ширму трудно поставить? Вытворяете с несчастным мужиком черт знает что! – воскликнул Флинт, но в ответ услышал, что раз он такой нюня, то может выйти из палаты, и вообще, это не мужик, а женщина, У нас унисекс.

– Вот уж никогда бы не догадался, – возмущенно бросил Флинт. – Хотя, если вдуматься, унисекс – очень подходящее название. Ни за что не поймешь, кто тут у вас кто.

Благодаря этому замечанию он заслужил сильнейшую нелюбовь трех дам с ближних коек, которые тешили себя иллюзией, что они еще очень даже ничего себе. Флинт не обратил на это внимания. Он честно пытался увлечься чтением заметки об известном регбисте. Оказывается, тот зашел в массажный салон в Суонси, случайно обнаружил, что там работает его жена, и устроил хозяину страшный скандал с рукоприкладством – «будто его кто за яйца дернул», сказал хозяин, выступая свидетелем в суде. Неожиданно инспектор встретился взглядом с Уилтом.

Флинт опустил газету. Улыбнулся.

– Здравствуйте, Генри. Как самочувствие? Лучше?

Уилт, не поднимая головы от подушки, присмотрелся к улыбке инспектора. Она была какая-то непонятная, и уверенности не внушала. Больно уж редко торчали искусственные зубы. И слишком уж часто Уилт – в прошлом – видел на этом лице улыбку язвительную, злобную, чтобы сейчас поверить в ее искренность. И вообще, ничего ему не лучше.

– Лучше чем что? – спросил он.

Улыбка исчезла с лица Флинта – а вместе с ней испарилось и сочувствие. Видно, удар по башке никак не повлиял на умственные способности Уилта.

– Ну… Чем до этого.

– Этого чего? – уточнил Уилт, стараясь выиграть время и хоть что-то понять. Пока ясно одно: он в больнице и голова у него забинтована. А больше ничего не ясно.

Флинт замялся, и Уилт сразу усомнился в своей невиновности.

– До происшествия, – сказал наконец инспектор.

Мысли Уилта забегали. Какого еще происшествия?

– Мне не кажется, что это так, – изрек он. Это казалось вполне разумным ответом на не очень понятный вопрос.

Инспектору казалось иначе. Он уже начал терять нить разговора и, как всегда с Уилтом, чувствовал, что увязает в болоте полнейшей бессмыслицы. Хоть бы раз проклятый идиот выразился четко и ясно.

– Вам не кажется, что это так? Что это значит? – строго спросил Флинт и весьма неубедительно улыбнулся. Что совсем не помогло делу.

Уилт, проявляя сверхосторожность, ответил:

– То самое.

– «То самое» что?

– Что я и сказал. То самое, – повторил Уилт.

И вновь улыбка сошла с лица Флинта. Он наклонился поближе:

– Слушайте, Генри, я только хочу знать…

Больше ничего сказать не удалось – Уилт решил применить новую оборонительную тактику и вдруг воскликнул:

– Кто такой Генри?

На лице Флинта выразилось сомнение. Он так и застыл с полусогнутой спиной.

– Кто такой Генри? Вам хочется знать, кто такой Генри?

– Да. Сам я никаких Генри не знаю. Кроме королей и принцев, конечно, но их я точно не знаю, правильно? Мы же не знакомы, да и откуда бы?… Вы вот знакомы с королями? А с принцами?

На секунду сомнение на лице инспектора сменилось уверенностью, которая, в свою очередь, снова обернулась сомнением. С Уилтом ничего нельзя знать наверняка – впрочем, и это утверждение в данных обстоятельствах выглядит сомнительным.

– Нет, не знаком. Ни с королями, ни с принцами. И знакомиться не собираюсь. Я только хочу знать…

– Вы это уже второй раз говорите, – резонно заметил Уилт. – А я только хочу знать, кто я такой.

Тут в палату протиснулась Ева. Она прождала достаточно долго и не собиралась ждать еще два часа, тем более в их поганой комнатенке для посетителей. Нет! Ее место – возле мужа.

– О, дорогой! Тебе очень больно? Да, мое солнышко?

Уилт, чертыхнувшись про себя, открыл глаза.

– Ваше какое дело? Кто вам тут «дорогой»?

– Но… Господи! Милый, я твоя жена, твоя Ева!

– Жена? Какая жена? У меня нет никакой жены, – простонал Уилт. – Я… я… я вообще не понимаю, кто я и что за человек.

Инспектор Флинт, который успел отойти в сторонку, всем сердцем согласился с последним замечанием. Он тоже не понимает, что за человек Уилт. И никогда не поймет. За годы знакомства удалось выяснить только одно: Уилт – самый отъявленный прохвост, какие только ему встречались, и это при том, что он столько лет в полиции. С Евой вот, которая сейчас заливается слезами, всегда понятно, на чем стоишь, а точнее, лежишь – в яме, в самом низу. В этом смысле Уилт тогда говорил правду. Ну и семейка! Прежде всего, сверху, проклятущие четверняшки. Дальше Ева, со всеми своими материальными благами – как сказал про нее в свое время адвокат Уилта, «это все равно что жить с посудомоечным стиральным пылесосом, который думает, что способен думать». И вечно носится с какой-нибудь завиральной, так называемой «философской», идеей. Даже для «Гринписа» ее активность оказалась чересчур воинствующей. Смотритель станции выбраковки тюленей в Уортком-Бэй, давая в суде показания против Евы, кричал со своей каталки: да таких «гринпизд» еще поискать! И вообще так матерился, что его едва не привлекли за неуважение к суду, правда, потом пожалели из-за плачевного состояния. Ну а подо всеми, последним – мистер Генри Уилт собственной персоной, законный супруг Евы Уилт, злополучный кретин. Не удивительно, что он не хочет признавать жену.

Рядом творилось такое, что инспектор отвлекся от размышлений. Ева в последний раз взмолилась, чтобы дорогой Генри признал в ней свою преданную жену и мать их очаровательных малышек, а Уилт категорически отказался пойти на подобное безрассудство и жалобно сказал, что очень болен и не желает подвергаться домогательствам незнакомых женщин. После этого заявления плачущую Еву вывели из палаты, и ее хлюпанье еще долго доносилось из коридора, где она бродила в поисках доктора.

Инспектор Флинт воспользовался случаем, подошел к кровати и склонился над Уилтом.

– Хитрый вы малый, Генри, – зашептал он. – Хитрый как черт. Но меня вам не провести. Я-то видел, как вы посмотрели вслед вашей миссис. Глазки так и сверкнули! Слишком давно я вас знаю, чтобы поддаться на ваши трюки. Не забывайте об этом.

На миг ему показалось, что Уилт собирается улыбнуться, но на лице больного повисло безнадежно-бессмысленное выражение, и он закрыл глаза. Все, я умываю руки, подумал Флинт. Ничего стоящего выудить не удастся. В таких-то условиях. Условия, кстати, ухудшались с каждой секундой. У женщины с пульсирующим черепом начался припадок, а один из бритых наголо мультисексов вдруг стал отчаянно скандалить с медсестрой, уверяя, что он, она или оно вовсе не нуждается в повторной сорокапятиминутной масляной клизме. В общем, ужас и кошмар.

Шериф Столлард, в Уилме, думал примерно то же самое, но по совершенно иному поводу. И не потому, что Мэйбелл отказалась давать показания о событиях в «Старфайтере». Напротив, она рассказала столько, что о многом ему сразу же захотелось забыть.

– Что?! – неверяще выдохнул шериф, узнав, что четверняшки спрашивали, сколько раз в неделю Уолли Иммельман трахает Мэйбелл и сколько еще в Уилме геев. – Вот дерьмушки! Так и сказали: «трахает»? «В анальное отверстие»?

Мэйбелл кивнула.

– Да, сэр, так и сказали.

– Но зачем им это? Бред какой-то! Немыслимо!

– Вроде бы у них в школе такое задание. Про эксплуатацию цветного населения на Юге. Им надо было заполнить анкету, – объяснила Мэйбелл.

– Господи боже! Что же вы ответили?

– Я лучше помолчу, шериф. Но ничего, кроме правды.

Шериф содрогнулся. Если правда – это то, что с громкостью в тысячу децибел транслировалось над озером Сэссеквесси, Уолли Иммельману лучше убираться из Уилмы подобру-поздорову. Если, конечно, ему не повезет и он не сдохнет в больнице.

Глава 30

Двумя днями позже Уилт, сидя на стуле, расписывал психиатру, каково это – не знать, кто ты такой. В отличие от Уилта, доктор, похоже, считал симптомы обыкновенными и малоинтересными.

– Так вы действительно не знаете, кто вы такой? Совсем? – в пятый раз спросил он. – Совсем-совсем?

Уилт напрягся. Его озадачил не сам вопрос, но тон, каким он был задан. В нем слышалось что-то очень-очень знакомое. Уилт, который в силу своей профессии вот уже много лет общался с отъявленными и весьма убедительными лгунами, и сам часто разговаривал таким тоном, сразу понял, что это значит. И поспешил сменить тактику.

– А вы сами знаете, кто вы такой? – ответил он вопросом на вопрос.

– Так уж вышло, что знаю. Я – доктор Педж.

– Я не об этом, – отмахнулся Уилт. – Это по документам. Но известно ли вам, что вы за человек?

Доктор Педж поглядел на пациента с новым интересом. Люди, которые проводят различие между паспортными данными и личностными характеристиками, – совсем иная категория больных, нежели его обычный контингент. Однако в карте было написано: «после осмотра психиатром подлежит полицейскому допросу», и врач подозревал Уилта в симуляции. Но все же решил принять вызов.

– Что конкретно вы имеете в виду, говоря «что вы за человек»? «Что» безусловно подразумевает паспортные данные, не так ли?

– Нет, – возразил Уилт. – Вот, например, мне доподлинно известно, что я – Генри Уилт, проживающий по адресу Оукхерст-авеню, дом 45. Это по документам. Но мне все равно не понятно, кто такой этот Генри Уилт.

– Не понятно, кто такой Генри Уилт?

– Нет! Для меня это такая же загадка, как и то, почему я очутился в больнице.

– В карте записано, что у вас черепно-мозговая травма…

– Это и так ясно, – перебил Уилт. – По бинтам. Это, конечно, не стопроцентное доказательство, но, думаю, даже самый неопытный интерн не стал бы лечить голову, если повреждена, скажем, нога. По крайней мере, мне так кажется. Разумеется, в наше время всякое бывает… Но все-таки… все-таки… Кто я – вот загадка. Признайтесь, доктор Пейджер, вы правда знаете, кто вы такой?

Психиатр профессионально улыбнулся:

– Так уж вышло, что моя фамилия Педж, а не Пейджер.

– Ну а моя – Уилт, а кто я такой – неизвестно.

Доктор Педж решил вернуться на более безопасную – медицинскую – почву.

– Вы помните, чем занимались непосредственно до момента наступления ретроградной амнезии? – спросил он.

– Навскидку – нет, – замявшись на мгновение, ответил Уилт. – А что это еще за ретроградная амнезия?

– То, что произошло, когда вас ударили по голове.

– При чем же тут ретроградная, когда мне чуть башку не проломили? Впрочем, если вам так нравится…

– Это профессиональный термин, который используется для описания вашего состояния, мистер Уилт. Итак, скажите, помните ли вы, чем занимались непосредственно до инцидента?

Уилт картинно задумался. Хотя думать было не о чем – он решительно ничего не помнил.

– Нет, – ответил он наконец.

– Нет? Совсем-совсем ничего?

Уилт осторожно помотал головой.

– Помню, что я смотрел новости и думал: неправильно отменять «Еду на колесах» для стариков в Бёрлинге только ради того, чтобы сэкономить на налогах на недвижимость. Потом вошла Ева – это моя жена – и сказала: «Ужин готов». А после – провал. Ах да, еще я мыл машину – когда, не могу точно сказать, – и вроде бы возил кота к ветеринару. А потом все.

Психиатр, ободряюще кивая, застрочил в карте.

– Любая, самая незначительная подробность, Генри, может нам помочь, – сказал он. – Подумайте не торопясь.

Уилт задумался. Главное – понять, до какой степени страдает память при ретроградной амнезии. Он чуть не попался, когда сделал вид, будто не помнит собственного имени. Совершенно очевидно, что это не вписывается в картину заболевания. Зато неспособность понять, кто ты такой, кажется, может сослужить хорошую службу. И Уилт предпринял пробную вылазку:

– Я еще помню… нет, это, наверно, неинтересно.

– Предоставьте это решать мне, Генри. Просто расскажите, что вы помните.

– Не могу, доктор… в смысле… ну., не могу и все, – заныл Уилт тем жалостным тоном, который ему часто доводилось слышать на семинарах по интимной жизни одиноких инвалидов – приходилось посещать такие в рамках программы мисс Фрисекс «Пойми и прими свой пол». Кто бы мог подумать, что этот вороватый скулеж так ему пригодится.

Доктор Педж оттаивал на глазах. Нытье пациента – признак подчиненности и зависимости – сразу наполнило его уверенностью в себе.

– Мне крайне интересно все, что вы скажете, – заверил он.

Ага, как же. Интересно тебе совсем другое – уличить меня во вранье, подумал Уилт.

– Я вот про что хотел… Вот сижу я тут, в этой комнате, и меня вдруг охватывает такое чувство… ну, как будто бы непонятно, зачем я здесь, кто я такой. Как-то так все бессмысленно… Глупо, да?

– Нет, совсем нет. Это случается, причем не так уж редко. А долго ли длится подобное ощущение?

– Не знаю, доктор. Не помню. Знаю только, что такое бывает и это как-то очень непонятно.

– А жене вы об этом рассказывали? – спросил доктор Педж.

– Нет… Не то чтобы, – стесняясь, признался Уилт. – Ей и без моих заскоков забот хватает. Сами понимаете, четверняшки и прочее…

– Как? У вас четверняшки? – поразился психиатр.

Уилт робко улыбнулся.

– Да, доктор, и все девочки. У нас даже кот кастрированный. И без хвоста. Так что сижу я среди них и не понимаю, кто я…

К тому времени, когда Уилт вернулся в палату, доктор Педж уже не сомневался, что имеет дело с человеком, страдающим серьезным психическим расстройством. Он сказал доктору Солтандеру, что в данном конкретном случае вызванная травмой ретроградная амнезия лишь усиливает и без того депрессивное состояние больного. И что для Уилта появилась койка в отдельной палате, поскольку юноша, которого лечили от наркозависимости, как раз повесился. Доктор Солтандер выслушал это с радостью. Он был сыт по горло и самим Уилтом, и тем более его супругой, которая назойливо осаждала отделение и не давала больным спокойно умереть.

– Там ему и место. И проклятым полицейским тоже.

– Ах, он в психиатрии? Лично меня это не удивляет, – сказал инспектор Флинт на следующий день, не обнаружив Уилта в третьей гериатрической. – Если хотите знать, ему следовало выдать справку, еще когда он затолкал в яму надувную куклу. Но, при всем при том, он только косит под больного. Зуб даю. По-моему, он что-то скрывает. Не нравится мне его поведение.

– Почему, сэр? – спросил сержант Йэтс.

– Притворяется, что не знает, кто он. И меня будто бы в жизни не видел. Но это ерунда, Йэтс. Первостатейная собачья чушь. А уж чтобы он забыл, кто такая Ева… Так мы и поверили. Да он бы ее и половиной мозга вспомнил! В коме с отъехавшей крышей не забыл бы. Нет, наш друг Генри крутит своей бабе мозги. И мне заодно. Но вот зачем, Иэтс? Скажи ты мне, зачем?

Ответа на этот вопрос сержант не знал. Он думал о другом: а можно ли быть в коме с неотъехавшей крышей? Как-то не вяжется. Впрочем, в последнее время Флинт частенько изрекает такое, что ну просто ни в какие ворота. Стареет инспектор, стареет.

– А с Новым районом что? Нашли новых подозреваемых?

Сержант отрицательно покачал головой.

– Да там сплошь бандюги и бомжи. Одних пустых домов сколько. Поди, обыщи их все! Недели не хватит. Да и потом, они давно уж слиняли.

– Это точно, – вздохнул Флинт. – Небось докурились тогда до одури, а сейчас ни черта не помнят. Но что меня убивает, так это почему он был без штанов?

– Видать, искал приключений на свою… – начал Йэтс.

Но инспектор не дал ему договорить.

– Если ты намекаешь, что Уилт голубой, брось. Конечно, при этакой супруге, я бы не удивился. Что за кайф развлекаться со слоном? Но только мы порасспросили всех кого можно в Техноколледже, и, если верить их словам, Уилт вообще чуть ли не гомофоб. Так что про голубизну забудь. Но все равно, есть в этом деле нечто странное. Конечно, после звонка из Остона стало хоть как-то понятно, чем он мог заниматься. При этом у меня четкое ощущение, что здесь речь не просто об избиении бедного Уилтика. К тому же тамошний суперинтендант упомянул «людей из Скотланд-Ярда» – а значит, они ловят рыбку покрупнее. Рыбину, можно сказать.

– Как будто поджог особняка – это мало. Правда, хоть с головой у него и плохо, я все равно не представляю, чтобы он был на это способен.

– А он и не способен. Исключено. Он не то что дом, костра бы не разжег. Это без вопросов. А уж шмотки… Даже у Генри хватило бы мозгов не бросать их на месте преступления. Но зато теперь мы хоть примерно представляем, где его носило.

В соседней комнате снова зазвонил телефон.

– Это вас, – сказал Йэтс инспектору.

Флинт пошел, взял трубку и через десять минут вернулся в кабинет, радостно сияя.

– Кажется, нас отстраняют от следствия. Лондон посылает сюда двоих ребят из уголовного розыска, побеседовать с Уилтом. Ну-ну. Флаг в руки и желаю удачи. Без нее им из нашего придурка ни черта не выудить.

Глава 31

– Это чертово дело совершенно выходит из-под контроля, – сказал главный констебль остонскому суперинтенданту. Ради того, чтобы поделиться с ним этой мыслью втайне от окружающих, констебль приехал в участок на маленьком автомобильчике своей жены. Исчезновение теневого министра социальных преобразований сильно осложняло и без того непростую ситуацию. Средства массовой информации откомандировали на осаду Лилайн-Лодж новые силы, и дом окружало целое войско журналистов. – Мне звонил министр внутренних дел, спрашивал, куда мог запропаститься Ротткомб, а теневой кабинет буквально в истерике из-за того, какое освещение получает дело. Сначала Бэтглби с поджогом и обвинениями в педофилии, потом эта фашистка с бультерьерами, а теперь еще и идиот Гарольд куда-то провалился. К нам направили людей не то из Скотланд Ярда, не то из МИ-5. Похоже, нам чего-то не договаривают. Подозреваю, это как-то связано с Америкой. Впрочем, бог даст, нас это не коснется. Да, и вот еще что. Когда будете ее брать, газетчиков и прочую шушеру надо удалить. И взять аккуратненько, ясно? Предложения есть? Суперинтендант лихорадочно зашевелил мозгами.

– Нужен отвлекающий маневр, – наконец изрек он. – Чтобы на время убрать журналистов от дома. Только это должно быть нечто сенсационное. Они ведь за Рутой-Шпицрутен не просто так охотятся. В новостях она будет смотреться просто супер.

Они несколько минут помолчали. Главный констебль размышлял, какой ущерб репутации графства может нанести история с теневым министром и его садисткой-женой.

Суперинтенданта больше занимал отвлекающий маневр.

– Кретина бы какого-нибудь с бомбой!.. А настоящая ИРА – вообще идеально. Журналюг бы как ветром сдуло…

Главный констебль покачал головой. Мало, что ли, одной стаи псов? На бомбу вторая набежит… Нет, будет еще хуже.

– Я не могу взять на себя такую ответственность. Да и где достать бомбу? Придумайте что-то попроще.

– Понятно. Как придумаю, доложу, – сказал суперинтендант. Главный констебль поднялся, намереваясь уходить.

– Главное, без лишних сенсаций, ясно?

Ясно, кивнул суперинтендант. Он сидел в своем кабинете, думал свою мрачную думу и всячески проклинал Ротткомбов. Через час к нему вошла девушка-сержант и поинтересовалась, не хочет ли он кофе. Девушка была стройная, светловолосая, с красивыми ногами. Когда она снова вошла в кабинет с бурдой, которая здесь называлась кофе, суперинтенданта посетила одна идея. Он прошел к двери и запер ее.

– Садитесь, Хелен, – пригласил он. – У меня есть для вас работа. Вы можете не соглашаться, но…

Выслушав предложение, сержант, хоть и неохотно, согласилась.

– А бультерьеры? Я не хочу, чтобы меня разорвали на кусочки. Вспомните, что они сотворили с теми репортерами!

– С собаками разберемся. Сбросим с вертолета мясо с наркотой – в два счета захрапят.

– Надеюсь, – сказала сержант.

– Действовать начнем вечером, когда эти ребята по очереди ходят в паб.

В Лилайн-Лодж Рут Ротткомб с минуты на минуту ожидала полицейского рейда. Ей несколько раз звонили, и после первого же звонка с просьбой прийти в участок для дачи дополнительных показаний, она перестала брать трубку. Точнее, брала только тогда, когда узнавала номер на определителе. И еще ее донимали из Центрального управления, требуя ответить, куда делся теневой министр социальных преобразований.

У Рут возникло искушение сказать, что министр, вероятно, отлеживается в какой-нибудь грязной дыре с мальчиком по вызову, но… Гарольд еще может быть полезен – если, конечно, удастся его найти. Правда, из-за проклятых журналистов выйти из дома практически невозможно. Рут поднялась наверх, к слуховому окну. И очень испугалась, увидев у старой каменной ограды двух полицейских в форме. Даже не пытаются прятаться. Значит, за ней следят… Но почему? Наверное, из-за того, что судебные эксперты нашли на полу гаража и увезли в пластиковых пакетиках. Это единственное объяснение. Видно, обнаружили в земле кровь того мужика. Не иначе. Рут изругала себя за то, что не отскоблила пол. Солнце клонилось к западу, а Рута-Шпицрутен все сидела в кабинете мужа и размышляла, что делать. Но не придумала ничего умнее, чем свалить всю вину на Гарольда. В конце концов, машинное масло с кровью было под его «ягуаром», а о том, что она переставила автомобиль, никто не догадается.

Тут она услышала, что к дому подъезжает машина. Не полицейская, как обычно, а «скорая помощь». Это еще с какой стати? И где, черт их дери, Уилфред и Чилли? Обычно, едва заслышав шуршание шин, они выбегают в холл. Собаки оказались на кухне, в своих корзинках. Они крепко спали. Рут потыкала их ногой, но глупые животные даже не пошевелились. Очень странно. Но Рут не успела придумать, как их разбудить – «скорая помощь», развернувшись, задом подъехала к парадному входу. Рут, решив, что это привезли Гарольда, отворила дверь – и две дюжие полицейские тетки, переодетые медсестрами, мигом затолкали ее в неотложку и, лицом вниз, бросили на носилки. Четверо констеблей зашли в дом и вынесли оттуда спящих бультерьеров вместе с корзинками. Собак уложили на пол возле хозяйки. Рут хотела повернуть голову, но ей не позволили.

– Где ключи от «вольво»? – спросил женский голос.

– Не знаю, – попыталась заорать Рут, но, поскольку ее лицо было вдавлено в парусину, крик получился глухой, сдавленный.

– Что она говорит?

Тетки на мгновение подняли ей голову, и она успела обозвать их суками, прежде чем ее снова прижали к носилкам.

– Ладно, сама найду, – сказала сержант по имени Хелен и взяла рацию. – Главное – вовремя откройте ворота, когда я буду выезжать. И репортеров уберите – поеду быстро.

Дверцы «скорой помощи» захлопнулись. Хелен вошла в дом. Неотложка, взвизгнув шинами, укатила. Через десять минут Хелен вышла с ключами от «вольво», в юбке и трикотажной двойке миссис Ротткомб. Машина с фантастической стремительностью проскочила в ворота и чуть не унесла с собой одного из репортеров, но тот, к счастью, успел отпрыгнуть. Хелен, не снижая скорости, прошла поворот и понеслась влево, к Остону.

– В какую больницу они поехали? – крикнул полицейским один из операторов, прятавшийся в живой изгороди.

– Да видать, в Блочестер. Всех экстренных туда направляют. Больше некуда. Направо по главной дороге, – ответил коп, вешая на ворота замок. Средства массовой информации попрыгали в машины и пустились в погоню. Примерно через милю патрульная машина остановила лидера гонки за неосторожное вождение. Те, кто ехал следом, еле успели затормозить. Еще на одну милю дальше неотложка замедлила ход, остановилась на обочине и стала дожидаться «вольво». Когда репортерский кортеж достиг развилки и повернул к Блочестеру, Рут Ротткомб уже успели переправить в «вольво». В остонском участке ее отвели прямиком в камеру, где вчера вечером сильно страдал с похмелья один алкаш. В воздухе до сих пор стоял запах блевотины. Рут бессильно опустилась на металлическую кровать, привинченную к полу, и, повесив голову между рук, уставилась в пол. Тем временем пустая «скорая помощь» на обычной скорости ехала к Блочестеру. Прошло три часа. Рут проводили к суперинтенданту. Она потребовала, чтобы ей ответили, почему с ней обращаются столь возмутительным образом, и пригрозила, что ее муж направит официальную жалобу министру внутренних дел.

– Ему будет довольно трудно это сделать, – сказали ей. – Желаете знать, почему?

Рут желала.

– Потому что он мертв. Мы обнаружили тело. И знаете, очень похоже, что его убили. – Суперинтендант помолчал, чтобы его слова дошли до сознания Рут. Потом, увидев, что дама близка к обмороку, продолжил: – Отведите арестованную в камеру. День у нее был трудный, так что допрос отложим до утра. – В его голосе не было ни капли сострадания.

Глава 32

Надежды Флинта свалить расследование на гостей из Лондона рухнули. Во-первых, они не из Скотланд-Ярда. А если вдруг и оттуда, значит, с кадрами в столице дело дрянь, и людей приходится набирать за рубежом – в Америке в том числе. Такова была первая мысль инспектора, когда визитеры (и позади – широко ухмыляющийся Ходж) вошли в его кабинет. Но он даже не успел додумать ее до конца. Американцы уселись, не дожидаясь приглашения, и пару секунд молча смотрели на Флинта. Увиденное им явно не понравилось.

– Инспектор Флинт? – спросил более крупный из двоих.

– Да, – кивнул Флинт. – А вы?..

Прежде чем ответить, заокеанские гости презрительно оглядели кабинет.

– Американское посольство. Под прикрытием, – сказали они хором и помахали удостоверениями – так быстро, что инспектор ничего не успел прочитать.

– Как мы понимаем, вы проводили допрос подозреваемого Уилта, – произнес второй американец, более сухощавый.

Флинта это раздражило – станет он отчитываться перед америкашками, которые и представиться как следует не удосужились! К тому же при Ходже. Ишь, сияет как медный таз.

– Понимайте как хотите, – хмуро буркнул инспектор и ожег Ходжа яростным взглядом. – Вот у него спросите. Он все знает.

– Суперинтендант уже все рассказал. Он нам очень помог.

У Флинта чуть не сорвалось с языка, что помощь Ходжа не стоит выеденного мушиного яйца, но он сдержался и промолчал. Раз этим наглым рожам так хочется повесить на Уилта обвинение в торговле наркотиками, раз они так слепо верят какому-то кретину, что готовы идти вслед за ним прямиком в болото – пожалуйста! Мешать не станем. Нам и без вас дел хватает. Например, надо выяснить, почему Уилта избили и бросили без порток в Новом районе.

Флинт встал и мимо американцев прошел к выходу.

– Уверен, суперинтендант может предоставить всю необходимую информацию, – сказал он, открывая дверь. – Он у нас эксперт по наркотикам.

Инспектор пошел в местную забегаловку и уселся пить чай у окна с видом на автостоянку. Скоро в поле зрения появились проклятые янки с Ходжем. Они сели в машину с тонированными стеклами, припаркованную рядом с его собственной. Флинт пересел за другой столик – чтобы наблюдать за ними, оставаясь незамеченным. Прошло пять минут. Машина не уезжала. Инспектор подождал еще десять. Без движения. Ясно: ждут. Хотят узнать, куда он отправится. Ну-ну, голубчики. Сидите-сидите. Хоть весь день. Инспектор встал из-за стола, спустился на первый этаж, вышел через главный вход к остановке и вскочил в автобус, идущий к больнице. Он сидел на заднем сиденье, и настроение у него было самое что ни на есть воинственное.

– Можно подумать, у нас здесь Ирак, – проворчал он себе под нос. Внушительная дама, сидевшая рядом, резонно возразила:

– Вовсе нет! – и осведомилась, хорошо ли он себя чувствует.

– Я вообще шизофреник, – ответил инспектор и зловеще посмотрел на попутчицу. Та выскочила на первой же остановке, и Флинту полегчало. Кое-что у Генри Уилта он все-таки перенял: его способность приводить людей в замешательство.

Он вышел у больницы – автобус развернулся и поехал обратно, – и стал обдумывать дальнейшую стратегию поведения. Прежде всего: куда направятся дебил Ходж и два надменных дяди Сэма? На Оукхерст-авеню, 45, куда ж еще. Спросят у Евы, либо, если той нет дома, у четверняшек, где Уилт. Им, натурально, ответят: «В больнице». Флинт вошел под навес пустой автобусной остановки, достал мобильник и набрал хорошо знакомый номер.

Подошла Ева.

Флинт закрыл микрофон носовым платком и высоким, женским, как ему представлялось, голосом спросил:

– Это миссис Уилт?

Ева подтвердила, что это она.

– Говорят из психиатрической клиники Метьюен. Очень жаль, но вашего мужа, мистера Генри Уилта, поместили к нам на обследование в отделение серьезных черепно-мозговых травм. Операция назначена на… – Закончить не удалось. Ева взвыла не своим голосом. Инспектор переждал и продолжил:

– В ближайшие три дня он, к сожалению, не сможет принимать посетителей. Мы сами будем извещать вас о состоянии его здоровья. И повторяю, никаких посетителей. Пожалуйста, проследите, чтобы вашего мужа не беспокоили. А главное, никакой полиции, никаких допросов. Ему нельзя нервничать, вы понимаете?

Излишний вопрос. Ева шумно всхлипывала в трубку, а на заднем плане слышались голоса четверняшек, спрашивающих, что случилось. Флинт выключил телефон и, улыбаясь, направился к больнице. Пусть теперь Ходж и штатовские нахалы попробуют сунуться на Оукхерст-авеню! Ева им такое устроит, что мало не покажется.

Тем временем Руте-Шпицрутен как раз устраивали нечто подобное. Теперь, когда изуродованное тело Гарольда было найдено в прибрежных волнах у скал Северного Корнуолла, недалеко от Морвенстоу, а судмедэксперт, доставленный на вертолете из Лондона, подтвердил первоначальное заключение местного врача, что покойный, прежде чем утонуть, получил удар по голове, полиция смотрела на его смерть совсем другими глазами.

Того же мнения придерживались и люди из спецотдела, присланные в помощь остонской полиции. Особенно сильно их занимал тот факт, что кровь человека по фамилии Уилт, найденного без сознания в Новом районе Ипфорда, совпадает с кровью в гараже Лилайн-Лодж и на джинсах, которые Рут бросила за Особняком. Но хуже всего для Рут было то, что при возвращении из Ипфорда номер ее «вольво» зафиксировала автоматическая камера на автостраде – стремясь попасть домой до рассвета, она неслась со скоростью почти 100 миль в час. Кроме того, на чердаке обнаружили рюкзак Уилта, что также свидетельствовало против нее. Рут впервые в жизни отчаянно пожалела, что Гарольд был членом теневого кабинета министров. Ведь из-за этого расследование причин его смерти становилось для полиции делом первостепенной важности. А когда высокопоставленные лица погибают при подозрительных, даже очень подозрительных обстоятельствах, при ведении дознания допустимо некоторое, скажем так, расширение полномочий. И, во избежание дальнейшего вмешательства прессы, Рут перевели из Остона в Россдейл.

Одновременно полицейские методично обыскали Лилайн-Лодж и забрали оттуда все трости и прочие увесистые предметы, которыми Гарольду Ротткомбу могли нанести удар по голове – чтобы потом, оглушенного, сбросить в реку Такова была версия следствия. По настоянию центрального комитета партии полиция отказывалась признать смерть теневого министра случайной.

– Утонул он в реке, это факт, – сказал старший инспектор уголовного розыска группе полицейских, брошенных на это дело. – Эксперты проверили воду в легких – она не морская. На этот счет у них нет никаких сомнений. Но точно назвать время смерти они не могут. От семи до десяти дней назад, может, чуть больше. Это первое, что нам известно. Второе: его «ягуар» стоит в гараже. Значит, сам доехать до побережья и броситься со скалы он не мог. Это без вопросов. Потом, на руле отпечатки его жены. Значит, она водила его машину или, как минимум, переставляла, так?

– Эксперты говорят, она последняя, кто пользовался машиной, – подтвердил остонский суперинтендант.

Далее – кровь Уилта на полу «вольво».

– Это объясняет, что она делала в Ипфорде. В общем, улик на нее хватает. А что самое важное, у этого Уилта на голове точно такая же рана, как и у ее мужа. Так что будем допрашивать день и ночь, пока не расколется. Ах да, вот еще что: мы немного покопались в ее прошлом – полный кошмар! Поддельное свидетельство о рождении, проституция, садомазохизм и все что хотите. Короче, та еще штучка.

– Она не просила связаться с ее адвокатом? – спросил другой детектив.

Главный инспектор уголовного розыска улыбнулся.

– Звонила адвокату мужа и – удивительное рядом! – не дозвонилась. Он в отпуске. Он мне сам так сказал. Я, дескать, во Франции. Что ж, мудро. Разумеется, она имеет право на бесплатного дебила, от которого больше вреда, чем пользы. Она это прекрасно понимает, поэтому отказалась.

В это время в комнате для допросов Рута-Шпицрутен отказывалась разговаривать со следователем.

Глава 33

Как и надеялся Флинт, визит Ходжа и американцев на Оукхерст-авеню прошел неудачно. Еву они застали в слезах.

– Понятия не имею, где он, – рыдала она. – Исчез и все тут. Мы вернулись из Америки, его нет, и где он – неизвестно. Ни записки, ничего. Кредитки в кухне на столе, чековая книжка тоже. Из банка он тоже денег не брал… Прямо не знаю, что и думать.

– Может, несчастный случай? Вы не звонили в больницы?

– А как же! Первым делом. Только без толку.

– Он когда-нибудь проявлял интерес к другим женщинам? – спросил один из американцев, критически оглядев Еву.

У той мгновенно высохли слезы. Чего-чего, а наглых янки она больше терпеть не намерена – особенно всяких копов, переодетых в штатское, в темных очках и машинах с тонированными стеклами.

– Нет, не проявлял, – отрезала Ева. – Он прекрасный муж, и нечего задавать идиотские вопросы. Катитесь лучше, пока целы.

Ева свирепо захлопнула дверь прямо перед носом у полицейских. Те вернулись к машине и увидели спущенное колесо. Четверняшки радостно следили за ними из окна своей комнаты – шину проткнула Джозефина.

Инспектор Флинт очень удивился, когда доктор Педж перехватил его в коридоре. Видок у психиатра был хуже некуда, и он, беспрестанно и беспомощно, тряс головой.

– Слава богу, вы пришли! – воскликнул врач, схватил Флинта за руку и затащил к себе в кабинет. Там он быстрым жестом показал – садитесь, а сам рухнул на свое место, за стол. Открыл ящик, отправил в рот несколько голубых таблеток.

– Что, трудно приходится с нашим другом Уилтом? – спросил Флинт.

Врач вытаращил глаза:

– Трудно? – выдохнул он. – Трудно? Да эта сволочь имела наглость вытащить меня из постели в четыре утра, и все ради потрясающего известия – оказывается, я веду свое происхождение от семейства Понгидов.

Он замолчал, налил в стакан воды и принял еще одну таблетку.

– Значит, вам пришлось ехать сюда ночью… – начал Флинт. Доктор Педж чуть не поперхнулся:

– Ехать? Какой там ехать! Спать приходится прямо здесь, на кушетке – на случай, если кто надумает вешаться посреди ночи. Такая вот нехватка кадров. А я, между прочим, дипломированный психиатр, специалист по сложным параноидальным расстройствам. А не какая-нибудь ночная сиделка.

Флинт хотел выразить сочувствие, но не успел.

– В довершение ко всему, мерзкая свинья взяла моду весь день спать, а потом всю ночь жать кнопку вызова и задавать всякие каверзные вопросы! Вы не представляете, что это за тварь!

Флинт сказал, что очень даже представляет.

– Он мастер молоть языком не по теме. Уж сколько раз я его допрашивал, а он всегда умудряется увести разговор в другую сторону.

Доктор Педж устало оперся о стол.

– Я ему никаких вопросов не задаю. Это он их мне задает. Представляете, в четыре часа утра вдруг спрашивает: известно ли вам, доктор, что вы на 99,4 % бабуин? Это, видите ли, подтверждено анализом ДНК. Именно это он имел в виду, когда говорил про Понгидов.

– Вообще-то, он перепутал. Не бабуин, а шимпанзе, – поправил Флинт, надеясь таким образом успокоить несчастного доктора.

Но ничего не вышло – тот вскинулся и дико посмотрел на инспектора.

– Шимпанзе? Вы что? Тоже ку-ку? Разве я похож на шимпанзе? Или на бабуина? Мне и анализа ДНК никогда не делали! А про Понгидов вовсе ерунда! Отец мой – Педж, а девичья фамилия матери – Фоссетт, причем с 1605 года! У нас для каждой ветви есть генеалогическое древо – и нигде ни одного Понгида!

Инспектор Флинт попробовал подойти к делу с другой стороны.

– Он это прочел в газете. Там недавно была статья про то, что Понгиды старше Гоминидов и Гомо сапиенс. Согласно последним изысканиям…

– В задницу последние изыскания! – взорвался психиатр. – Я спать хочу! Неужто нельзя забрать этого кретина в участок и подвергнуть допросу третьей степени?

– Нет, – твердо ответил Флинт. – Он болен и…

– Скажете это еще раз, я сам заболею! Рядом с ним лягу! Я его больше ни дня не вынесу! Между прочим, мы ему сделали все анализы и томографию – мозг в полном порядке!.. Если, конечно, у него там мозг, в его чертовой башке.

Флинт вздохнул, вышел в коридор, прошел в изолятор. Уилт сидел на кровати и улыбался сам себе – видимо, слышал, что кричал врач, и был этим доволен. Инспектор встал в ногах кровати и некоторое время молча смотрел на Уилта. Да, друг, думал Флинт, что бы ты ни вытворял, как бы ни доводил доктора, а все равно ты в норме, пусть даже и не совсем. Инспектор уже знал, какой тактики намерен придерживаться. Он долго разговаривал с суперинтендантом остонской полиции и выяснил, где пропадал Уилт. Что ж. Где двое, там можно и поблефовать.

– Вот что, Генри, – сказал инспектор, доставая наручники. – На этот раз вы зашли слишком далеко. Одно дело – пихать в яму резиновую куклу в одежде собственной жены и инсценировать убийство, когда вам отлично известно, что ваша мадам, живехонька-здоровехонька, сидит на краденой яхте с теми калифорнийцами. И совсем другое – поджог и вполне реальное убийство члена теневого кабинета министров. Короче, радоваться тут нечему.

Улыбка сползла с лица Уилта.

Флинт запер дверь и сел очень близко к кровати.

– Убийство? Теневого кабинета министров? – с искренним потрясением прошептал Уилт.

– Вы слышали, что я сказал. Убийство и поджог особняка в деревне под названием Мелдрэм-Слокум.

– Мелдрэм-Слокум? Не знаю такой.

– Как же тогда ваши джинсы оказались там на дороге за особняком? Какой-то мерзавец спалил дом, а ваши джинсы, Генри, прожжены и все в пепле. А вы говорите, что не знаете такой деревни? Не вешайте мне лапшу на уши.

– Но… Богом клянусь…

– Клянитесь чем хотите, но все улики против вас. Прежде всего, ваши джинсы. Они найдены на дороге позади сгоревшего дома и заляпаны грязью. При этом состав пятен соответствует составу почвы у дороги. Третье: доказано, что вы какое-то время находились в гараже дома убитого теневого министра. Анализ ДНК подтвердил идентичность крови – вашей и на полу гаража. Кроме того, в доме другого подозреваемого найден ваш рюкзак. Таковы факты. Неоспоримые факты. Ну а чтобы немножечко вас приободрить, скажу по секрету, что к делу подключился Скотланд-Ярд, и вряд ли вам удастся выкрутится так же легко, как раньше.

Флинт подождал, пока весь ужас сказанного дойдет до сознания Уилта. Тот изо всех сил напрягал мозги, стараясь хоть что-то припомнить, но перед глазами проносились лишь неясные, смутные картины.

– Думайте, Генри, думайте. Я не шучу. Все, что я сказал, святая правда.

Уилт поглядел на инспектора и понял, что он действительно предельно серьезен.

– Но я понятия не имею, что со мной произошло, и это тоже святая правда! Помню, что не хотел ехать в Америку к Евиной тете Джоан и ее мужу Уолли Иммельману. Сказал, что должен готовиться к занятиям в следующем семестре и принес из библиотеки книжки, каких Уолли в своем доме ни за что бы не потерпел. Ева, понятно, переполошилась, сказала, что их ни в коем случае нельзя брать с собой.

– Что за книжки?

– Про счастье у Кастро на Кубе, по теории революции, марксизму. Все то, чего он не переносит. Мне они и самому не очень, но его бы от подобной литературы точно кондрашка хватила. Были и еще книжки, только не помню, какие.

– И ваша миссис это проглотила?

– С крючком и наживкой, – закивал Уилт. – А что, вполне правдоподобно. До сих пор ведь есть психи, которые верят, что Ленин был святой, а Сталин в глубине души – очень добрый. Некоторых людей жизнь ничему не учит, правда?

Свое мнение по этому поводу Флинт решил оставить при себе.

– Хорошо, допустим. Но я должен знать, что вы делали после. И не пудрите мне мозги своей амнезией. Врачи говорят, что мозгу вас не поврежден. Во всяком случае, не больше, чем раньше.

– Я расскажу, но не все, потому что с какого-то времени и до момента, когда очнулся в больнице, ничего не помню. Последнее воспоминание: я, промокший до костей, иду по лесу, потом спотыкаюсь о корень или что-то подобное и падаю. А дальше – пустота. Все, больше ничем не могу помочь.

– Ладно, тогда вернемся немного назад. Как вы попали в лес? – спросил инспектор.

– В том-то и дело. Не знаю. Я же шел в поход.

– Откуда и куда?

– Не знаю. То есть, я нарочно не хотел ничего знать. Мне хотелось идти незнамо куда. Понимаете?

– Ни слова, – потряс головой Флинт. – Вы не хотели ничего знать. Хотели идти незнамо куда. Какой в этом смысл? По мне, так никакого. По мне, все это чушь свинячья. Выдумки. Вранье, проще говоря. Вы не могли не знать, куда идете.

Уилт вздохнул. Он знал инспектора достаточно давно, и ему было ясно: Флинту не дано понять человека, который не желает знать, куда идет. Все же он попробовал объясниться:

– Я хотел уйти куда подальше от Ипфорда с Техноколледжем, от необходимости ходить на работу, если, конечно, это можно назвать работой, забыть обо всякой ерунде и посмотреть на Англию непредвзятым взглядом.

Флинт честно пытался уразуметь, о чем толкует Уилт, но, как всегда, чувствовал себя полным идиотом.

– Так как же вы попали в Мелдрэм-Слокум? – спросил он, отчаянно надеясь внести в разговор хоть толику здравого смысла. – Вы ведь пришли откуда-то?

– Говорю вам: из леса. И вообще, я тогда так задолбался…

– А я не задолбался? Делаете из меня дурака! – рассвирепел Флинт и пошел к доктору Педжу. Громко постучал в дверь кабинета – и был незамедлительно послан на фиг.

– Мне надо знать, можно ли его выписывать? Он ведь не очень болен? Скажите только, да или нет.

– Послушайте! – завопил психиатр. – Болен-шмолен, плевать я хотел! Забирайте его хоть к черту, хоть к дьяволу! А то я скоро умру! Такой ответ вас устраивает?

– А как по-вашему, не следует ли перевести его в психиатрическую клинику?

– Самое подходящее место для уродской макаки! – истошно проорал доктор Педж.

– В таком случае, нужно, чтобы вы дали заключение.

В ответ раздался жалобный стон.

– Чего не могу, того не могу, – сказал психиатр, открывая дверь. Он был в одних трусах. – В медицинском смысле, он не сумасшедший. – Недолго подумав, доктор Педж решился: – Я вот что сделаю. Я его направлю на освидетельствование, а уж врачи в Метьюене пусть решают.

Он прошел к столу, заполнил бланк и протянул его инспектору.

– Так, по крайней мере, я от него избавлюсь.

Флинт вернулся к Уилту.

– Слышали, что сказал доктор? Вам больше не нужно здесь оставаться.

– А что это за освидетельствование?

– Меня не спрашивайте, я не психиатр, – открестился инспектор.

– А он, можно подумать, психиатр, – буркнул Уилт, однако встал и принялся озираться в поисках своей одежды. Ее не было. – В этом не поеду, – заявил Уилт, показывая на длинную ночную рубашку, которую ему выдали в гериатрическом отделении.

Флинт опять пошел к доктору Педжу, чье психологическое состояние за прошедшее время отнюдь не стабилизировалось.

– В чем поступил, в чем же еще! – рявкнул он из-за двери.

– Но его одежду забрали как вещественное доказательство.

– Тогда идите в морг, там обязательно найдется труп подходящего размера. А меня оставьте наконец в покое! Дайте поспать!

Инспектор зашагал по коридору. Спросил, где морг. Нашел, объяснил, зачем пришел. Его обозвали осквернителем трупов и велели убираться к дьяволу. Разъяренный Флинт вернулся и стащил халат у какого-то медбрата, пока тот был в туалете. Через десять минут Уилт, в коротком белом халате, из-под которого торчала ночная рубашка, ехал в машине Флинта в психиатрическую клинику и гневно твердил, что ему не требуется никакого «освидетельствования».

– Вам зададут несколько простых вопросов и отпустят, – успокаивал Флинт. – Все лучше, чем если просто так закроют.

– Закроют? Что это значит? – насторожился Уилт.

– Признают сумасшедшим и запрут в дурдом принудительно.

Уилт, мгновенно изменив свое мнение об освидетельствовании, замолчал.

Глава 34

Агентство по борьбе с наркотиками приняло решение о снятии наблюдения со «Старфайтера». Ни вскрытие утонувшей ищейки, ни исследование кусков капсулы из бассейна не выявили ничего подозрительного. Несчастное существо подохло своей смертью – видимо, оттого, что его для выработки нюха на наркотики всю жизнь пичкали героином, кокаином, крэком, экстази, опиумом, ЛСД, марихуаной и другими продуктами, предлагаемыми данным рынком. А в последнее время этот закоренелый наркоман подсел на новое запрещенное вещество – никотин, и незадолго до смерти, одолеваемый нестерпимой жаждой, слопал целых два окурка. Короче, собака была очень и очень нездоровая.

Чего никак нельзя сказать о воде в бассейне: ее недавно сменили, и во всех ста тысячах галлонов не обнаружилось ни капли чего-либо криминального.

– Надо было подключить слив к танкеру, – сказал Мерфи людям из фургона, которые проверяли сточные воды ванных и туалетов «Старфайтера».

– С ума сошли? Думаете, сюда влезет сто тысяч галлонов? Лучше бы взяли пробу с самого начала.

– Ага, конечно. Где еще искать наркоту, как не в бассейне. Только там курьеры товар и прячут. А потом что? Сидят и дожидаются, пока вода испарится? Хорошая мысль. Вы туг, я смотрю, настоящие гении.

Агенты отрапортовали в Атланту:

– Нас провели. Либо Сола использовали для отвода глаз, а дурь провозил кто-то другой, либо это вообще не дурь, а тальк для ног. Что скажут в Вашингтоне?

– Что вы обделались, что ж еще.

– Падла Кампито – подсадная утка, – сказал Паловски, когда они с Мерфи выходили из кабинета. – Это единственное объяснение. Ну, сволочуга, только попадись мне – сразу кастрирую!

– Не получится, – ответил Мерфи. – В Эверглейдс найдено его тело – точнее, то, что от него оставили крокодилы.

Когда бригада борцов с наркотиками уезжала из Уилмы, Уолли Иммельман лежал в реанимации, глядел тусклыми глазами в потолок и проклинал тот день, когда женился на жирной паскуде Джоани – а тем более когда позволил пригласить ее чертову племянницу с мерзавками-дочками. Эти гниды разрушили его брак и репутацию, в Уилме ему теперь и показаться нельзя. Брака было, в общем, не жалко – наоборот, временами Уолли испытывал благодарность по отношению к маленьким шлюшкам. Но рассылка непристойных писем имела поистине катастрофические последствия. Компания «Иммельман Энтерпрайзис» лишилась практически всех клиентов, которых столь любовно окучивала последние пятнадцать лет, причем некоторые теперь даже грозились подать в суд. Уолли пробовал связаться со своими адвокатами, но те недвусмысленно дали понять, что не желают иметь дела с психом, который мало того, что считает их «мудилами» и «педрилами», но и на весь мир в самых отвратительных выражениях объявил о своей приверженности содомскому греху. И оскорбил самого конгрессмена Херба Райха. В довершение бед, после признания, сделанного Мэйбелл в разговоре с шерифом Столлардом, по Америке стремительно разнеслась весть, что один из крупнейших бизнесменов Уилмы регулярно вступает в половые сношения с чернокожей прислугой. Словом, Уолли понимал, что он человек конченый. Придется уехать из города куда-то, где его никто не знает, сменить имя и сидеть тихо. И все из-за Джоани. Не надо, не надо было жениться на этой подлой твари.

В другом городе, в камере другого полицейского участка, Рут Ротткомб думала абсолютно то же самое о покойном теневом министре социальных преобразований. Как она сразу не догадалась, что он – из числа тех идиотов, которые непременно дадут себя убить – и именно тогда, когда ей больше всего нужны его поддержка и влияние? Ради чего, спрашивается, она за него выходила? Ради чего возилась с гнусным алкашом Бэттлби? Ради того, чтобы закрепить за Гарольдом место в парламенте. Рут отчаянно искала хоть какую-то ниточку, которая помогла бы распутать клубок событий и понять, что привело к исчезновению мужа, но ей ужасно мешал шум. Пьянчуга в соседней камере то громко блевал, то скулил, умоляя, чтобы его выпустили. С другой стороны бесновался психопат-сквернослов, который, похоже, ко всему прочему наглотался мощных галлюциногенов. Было невозможно ни сосредоточиться, ни хотя бы поспать. Каждые полчаса дверь камеры открывалась, включался свет, и жуткая баба-детектив принималась настойчиво спрашивать, хорошо ли чувствует себя арестованная.

– Нет, плохо, – в очередной раз стонала Рут. – Вам что, заняться нечем? Что вы все врываетесь со своими идиотскими вопросами?

Баба всякий раз отвечала, что хотела проверить, не покончила ли Рут с собой, и в конечном итоге перестала гасить свет. После трех бессонных ночей Рут была почти уже готова признаться, что сама убила Гарольда. Она, однако, держалась и отказывалась отвечать на какие бы то ни было вопросы.

– Я не – подчеркиваю – не убивала Гарольда. И вообще не причиняла ему никакого вреда. И представления не имею, кто это сделал. А больше мне сказать нечего.

– Прекрасно, – сказал старший детектив. – Тогда поговорим о том, что вы сделали совершенно точно. Например, нам доподлинно известно, что вы на принадлежащем вам автомобиле «вольво» привезли в Ипфорд некоего мужчину и бросили его в Новом районе. Также следствие располагает доказательствами, что перед этим упомянутый мужчина, раненый и истекающий кровью, находился в вашем гараже. Все это нам известно, а потому…

– Говорю же, я не собираюсь отвечать на ваши вопросы! – хрипло выкрикнула Рут.

– А я ни о чем не спрашиваю. Я лишь перечисляю факты. Неоспоримые факты.

– О боже, замолчите вы когда-нибудь или нет? Все это я слышала, и ваши факты очень даже оспоримые.

– Пусть так, однако вам не известно, что у нас есть свидетель, который видел, как вы извлекли упомянутого мужчину из машины и бросили посреди дороги. Очень надежный свидетель. – Следователь помолчал, чтобы уставшая Рут уяснила его слова. – Мы хотим знать, с какой целью вы доставили потерпевшего в Новый район Ипфорда, если, согласно вашим же неоднократным заявлениям, понятия не имели, как он, раненый и без сознания, очутился в вашем гараже.

Рут заплакала. По-настоящему.

– В гараже его нашел Гарольд, когда приехал из Лондона. Так он, по крайней мере, сказал. Он страшно разозлился, как будто это я во всем виновата. Ругался, кричал, что я таскаю в дом мужиков, чтобы заниматься сексом. Я думала, он меня убьет.

– Продолжайте. Что было дальше?

– Он заставил меня пойти в гараж и посмотреть на этого человека. Я его никогда раньше не видела. Клянусь.

– Что случилось потом?

– Зазвонил телефон. Это был какой-то репортер, он сказал, что они хотят взять у Гарольда интервью – насчет того, правда ли, что он водит домой… ну, мальчиков по вызову.

Ее допрашивали еще час, но толком ничего не добились. В конце концов Рут, зарыдав, уронила голову на стол. Следователи оставили ее в комнате для допросов, а сами перешли в соседний кабинет.

– Все вполне правдоподобно, за исключением одной вещи, – сказал старший из представителей Скотланд-Ярда. – А именно, клочка джинсов этого мужика, Уилта, который нашли в гараже. И того, что сами джинсы обнаружились за Особняком через два дня после пожара, хотя до этого их там не видели. И сам он в Ипфорде валялся без штанов. А помимо прочего, его барахло – ботинки, носки, рюкзак – были на чердаке дома Ротткомбов.

– Думаете, это она подбросила джинсы?

– Кто-то их точно подбросил.

– Мама дорогая, ну и дельце. А Лондон еще требует ускорить расследование, – проговорил суперинтендант.

В разговор вмешалась девушка-сержант:

– Арестованная вырубилась. Или притворяется, – доложила она. – Мы отправили ее обратно в камеру.

Начальник следственной бригады снял трубку и позвонил в Ипфорд. Потом положил трубку и покачал головой.

– Оказывается, Уилта перевели в психиатрическую клинику на так называемое «освидетельствование». Видимо, будут выяснять, псих он или нет. – Старший детектив помолчал, обдумывая возможные варианты развития событий. Перспективы вырисовывались неясные.

Его коллеге версия о невменяемости явно пришлась по душе:

– Тот, кто устроил эту заварушку, как пить дать не в себе. А с Уилтом, говорят, и раньше случались разные чумовые истории. Может, ему заплатили за поджог?

Старший детектив, подумав, ответил:

– По-моему, это вполне вероятно, но инспектор Флинт так не считает. Говорит, Уилту ума бы не хватило. Будто бы он такой недотепа, что и пачки газет, политых бензином, не сумел бы поджечь. И потом, если бы он собирался спалить дом, то не светился бы так. Не записывался бы в пансионах под настоящим именем. Нет, тут не обошлось без кого-то еще. Одно меня ставит в тупик: почему у них с теневым министром одинаковые раны на голове? Министр помер. И этот дурак мог бы, если бы его вовремя не нашли. Нет, наша красотка Ротткомб чего-то не договаривает. А на ее обмороки мне плевать. Я ее расколю: она знает больше, чем говорит. И вообще, слишком уж у нее грязное прошлое: проститутка высшего разряда с поддельным свидетельством о рождении, которая женила на себе члена парламента, и плюс ко всему садомазохистские оргии с педофилом Бэттлби… Немудрено, что он пытался все спихнуть на нее. Говорит, она его нарочно спаивала, чтобы иметь над ним власть. Не удивлюсь, если это отчасти правда.

И так допросы продолжались и продолжались, но ни к чему не вели.

Глава 35

Не легче приходилось и женщине-психиатру, сотруднице клиники Метьюен, которой поручили освидетельствовать Уилта. Он с поразительной легкостью – как будто всю жизнь только тем и занимался – прошел все стандартные проективные тесты; при этом навыки разговорного общения оказались таковы, что лишь окончательно запутали картину. Единственное, что вызывало подозрение – отношение испытуемого к сексу. Процесс совокупления он находил утомительным, немного противным и, по большому счету, смехотворным. О серьезном подавлении либидо свидетельствовало и то восхищение, с каким больной отзывался о способе воспроизводства, принятом у амеб и земляных червей. Ведь они размножаются простым делением – добровольным у амеб и принудительным у червей; последних, насколько известно Уилту, делят лопатой. Черт с ними, с амебами, но к сексу – насколько, учитывая внешние данные, она могла на него рассчитывать – мозговедша относилась с пиететом. А потому откровения Уилта произвели на нее крайне негативное впечатление.

– То есть, вы хотите сказать, что скорее дадите разрубить себя пополам, чем станете спать с женой? – спросила она, надеясь из полученного ответа вывести заключение об имеющихся у больного симптомах раздвоения личности.

– Разумеется, нет, – возмутился Уилт. – Хотя, увидев мою жену, вы поймете, что ответ мог быть иным.

– Она не привлекает вас физически?

– Этого я не говорил. И вообще это вас не касается.

– Я только пытаюсь помочь, – сказала психиатр.

Уилт скептически на нее посмотрел.

– Правда? Мне казалось, ваша задача меня освидетельствовать, а вы самым неприличным образом вмешиваетесь в мою интимную жизнь.

– Выяснение вашего отношения к сексу – часть процесса освидетельствования. Нам нужна всеобъемлющая картина состояния вашей психики.

– Состояние моей психики никак не изменилось из-за того, что меня избили, стукнули по голове и бросили без сознания. Я не преступник и, как вам давно следовало бы понять, пребываю в здравом уме. А коль скоро это так, моя семейная жизнь не должна вас касаться. И если вы думаете, что я извращенец, то мы с моей женой Евой, к вашему сведению, произвели на свет четырех дочерей, а точнее, чтобы уж у вас больше не возникало вопросов, четырнадцать лет назад моя жена Ева родила четверню. Надеюсь, теперь вы убедились, что я обыкновенный человек, отец и гетеросексуал до мозга костей? Если нужно пройти еще какие-нибудь идиотские тесты – пожалуйста, я готов. Но обсуждать свою семейную жизнь не намерен. Для этого у меня есть Ева. Кстати, я, кажется, слышу ее голос. Какая умница, пришла меня навестить, и так вовремя! Надеюсь, вы меня извините – мне лучше вернуться под защиту полиции.

Очкастая докторша глупо разинула рот и вытаращила глаза, а Уилт торопливо вышел из комнаты и заспешил прочь от громкого голоса Евы, требовавшей, чтобы ее немедленно пропустили к дорогому Генри. Слышно было и четверняшек, которые, чуть тише, объясняли кому-то, что у него вовсе не двоится в глазах.

– Мы не двойняшки, мы четверняшки, – хором тянули они.

Уилт быстро шагал по коридору и тыкался во все двери, тщетно надеясь найти незапертую. Вдруг из туалета для посетителей вышел инспектор Флинт, а из приемной ввалилась Ева и сразу же столкнулась с психиатрессой – та как раз выглянула из кабинета и, близоруко щурясь, стала всматриваться вдаль, чтобы понять, что, черт возьми, происходит. В образовавшейся свалке докторша, пока инспектор поднимал ее с полу, успела переменить мнение о Уилте.

Если мастодонт, который ее уронил, и есть миссис Уилт – а судя по четырем практически одинаковым девочкам, это она, – становится понятно, почему пациента так мало занимает сексуальная сторона супружеской жизни. И почему он нуждается в защите полиции. Она пошарила рукой, нашла очки, нацепила их на нос и скрылась в своем кабинете. Ева и инспектор вошли следом; Ева – чтобы извиниться, а Флинт, куда неохотнее – узнать, как прошло освидетельствование.

Врач с сомнением поглядела на Еву, но решила не высказывать возражений по поводу ее присутствия.

– Хотите знать мое мнение о пациенте? – спросила она.

Инспектор кивнул. При Еве чем меньше слов, тем лучше.

– Он производит впечатление вполне нормального человека. Я провела все тесты, которые применяются в подобных случаях, и не обнаружила никаких признаков расстройства психики. Я считаю, что его можно выписать домой.

Она закрыла историю болезни и встала.

– А я вам что твержу? С ним все в порядке! Слышали, что говорит доктор? – напала на инспектора Ева. – Вы не имеете права задерживать Генри! Я забираю его домой.

– Думаю, нам лучше продолжить этот разговор с глазу на глаз, – сказал инспектор.

– Если не возражаете… я, видите ли, здесь работаю… веду прием, – забормотала психиатр, стремясь поскорее выпроводить из кабинета этот бронетранспортер в женском обличье. – Вы можете пройти в комнату для посетителей.

Вслед за Евой Флинт вышел в коридор.

– Ну? – бросила Ева, едва инспектор закрыл за собой дверь. – Немедленно говорите, в чем дело! Зачем вы притащили моего мужа в это ужасное место?

– Миссис Уилт, прошу вас, сядьте, и я, как смогу, постараюсь объяснить, – начал инспектор.

Ева села.

– Уж будьте любезны! – рявкнула она.

Флинт внутренне заметался, соображая, как рассказать обо всем помягче: баба-то бешеная.

– Я привез вашего супруга сюда на освидетельствование, чтобы забрать его из больницы до появления представителей американского посольства. Они должны были допросить мистера Уилта по поводу одного происшествия в Штатах. Что-то связанное с наркотиками. Не знаю, что именно, да и не хочу знать. А еще, и это гораздо серьезнее, его подозревают в убийстве члена теневого кабинета министров, некоего Ротткомба, и… Конечно, я знаю, он не мог убить… – заторопился инспектор, но Ева уже вскочила с места.

– Вы что, псих? – истерически завопила она. – Да мой Генри мухи не обидит! Он мягкий, добрый – и в правительстве ни с кем не знаком!

Инспектор Флинт попробовал ее успокоить:

– Поверьте, миссис Уилт, мне это прекрасно известно, но Скотланд-Ярд располагает доказательствами, что мистер Уилт был в том районе, откуда исчез министр, и поэтому они хотят его допросить.

Ева, чуть ли не впервые в жизни, обратилась к логике:

– И сколько еще тысяч человек находилось в то же время в том же… что за район?

– Херефордшир, – сам того не желая, сказал инспектор.

Глаза Евы выпучились, а лицо побагровело.

– Херефордшир? Херефордшир? Нет, вы точно сумасшедший. Да он там никого не знает! И не был ни разу! В отпуск мы всегда ездим в Озерный край.

Инспектор, словно отталкивая Еву, выставил вперед ладони. Ему подумалось, что болезнь Уилта – высказываться невпопад – очевидно, очень и очень заразна.

– Конечно, конечно, – забормотал он. – Не сомневаюсь, что это именно так. Я только говорю, что…

– Что Генри разыскивается Скотланд-Ярдом по подозрению в убийстве теневого министра. И это у вас называется «только»?

– Я не говорил, что он разыскивается по подозрению в убийстве. Но они надеются на его помощь в расследовании.

– Мы все прекрасно знаем, что это означает, разве нет?

Инспектор искренне попытался усмотреть в этой фразе хоть какой-нибудь смысл, но, как всегда бывало с Уилтами, не смог.

Уилт, битых полчаса слонявшийся по главному вестибюлю клиники в поисках выхода, тоже не мог добиться своей цели – все двери были заперты. При этом на его белый халат слетелось аж четверо настоящих сумасшедших. Двое истово доказывали, что у них уже нет никакой депрессии и они больше не станут лечиться электрошоком. Два других, которые явно находились под воздействием чего-то психотропного, подошли бочком и страшненько захихикали.

Уилт, испугавшись психов и досадуя на свой идиотский вид, побежал дальше. За окном виднелся огороженный колючей проволокой участок газона, где, сидя на скамейках, грелись на солнышке либо бродили пациенты клиники. Попасть бы туда – уже легче. Но, раньше чем Уилт успел разыскать дверь на улицу, из комнаты для посетителей выбежала Ева и бросилась к нему:

– Генри, мы едем домой. Пойдем скорей. Этот ужасный инспектор порет невероятную чушь! Слышать его больше не желаю!

Уилт в кои-то веки спорить не стал. Он устал от здешней гнетущей атмосферы, от странных людей, блуждающих с отсутствующим видом. Вслед за женой он вышел через главную дверь и направился к машине, стоявшей на гравиевой площадке. Но не успели они до нее дойти, как из больницы донесся визг.

– В чем дело, что за шум? – сердито спросила Ева у пробегавшего мимо крошечного недоумка.

– Там у девчонки грудь ползает! – крикнул тот, в панике уносясь прочь.

Ева прекрасно поняла, о какой девчонке идет речь. Чертыхаясь про себя, она развернулась и решительно направилась к больнице. На ходу она расшвыривала в разные стороны несчастных психов, улепетывающих от страшной ползающей груди. Фредди, раззадоренный успехом представления и в то же время до смерти напуганный истошными воплями, исполнял привычный трюк с невиданной доселе прытью. При виде третьей девичьей грудки, с немыслимой быстротой снующей туда-сюда, запаниковали даже те, кто принимал очень сильные седативные средства. Они, конечно, знали, что больны – но не подозревали, до какой степени… Это намного хуже, чем галлюцинации.

Когда Ева добежала до Эммелины, крыса успела спрятаться в хозяйкиных джинсах. Истерика, охватившая сумасшедших, из вестибюля быстро распространилась по всей больнице, включая закрытое отделение. Ева, волоча за собой дочерей – хулиганки просто упивались эффектом, который произвела взбесившаяся грудь, – раскидала ополоумевшую толпу, скопившуюся у выхода, и, благодаря невиданной силе и размерам, вырвалась наружу. Наконец она и девочки подошли к машине, где на заднем сиденье прятался Уилт.

– Быстро садитесь и прикройте папу, – приказала Ева. – Охрана не должна его видеть.

В следующий миг Уилт очутился на полу. Девочки упирались в него коленями. Ева завела машину и, пока ехала к воротам, увидела в зеркале инспектора Флинта. Тот как ошпаренный выскочил из больницы, споткнулся – и упал, впечатавшись лицом в гравий. Ева прибавила газу. Через пять минут автомобиль вылетел из ворот клиники и помчался в направлении Оукхерст-авеню.

Глава 36

Инспектор Флинт вошел в свой кабинет, пребывая во власти полнейшего смятения. После разговора с Евой он окончательно убедился: во что бы ни вляпался Генри, к гибели Гарольда Ротткомба он не причастен. А кроме того, пока инспектор лежал носом в гравий и оголтелые психи топтали его своими копытами, он словно бы взглянул на мир глазами Уилта и понял: все случайно. Еще недавно Флинт твердо знал, что на всякое следствие имеется своя причина, но теперь его озарило: жизнь – это хаос, где нет места логике. Мир безумен, как обитатели клиники, откуда он только что возвратился.

Чтобы хоть как-то взять себя в руки, инспектор приказал сержанту Йэтсу принести протоколы перекрестных допросов Ругы-Шпицрутен, полученные от главного суперинтенданта. Флинт внимательно изучил записи и пришел к выводу, что Уилт не только никого не убивал, но и сам является пострадавшим. А все нити ведут к жене теневого министра. Кровь Уилта в гараже и в «вольво». То, что ее видели в Новом районе, а ночью засекла камера на шоссе. То, что она – инспектор нисколько в этом не сомневался – устраивала садомазохистские оргии с педофилом «Бобби Бо-бо» Бэттлби, владельцем сгоревшего дома. А кроме всего прочего, у нее имелся мотив. Далее. Уилт вроде бы ошивался на дороге за Особняком. Но его джинсы нашли только через два дня после пожара; при первоначальном осмотре места происшествия их там не было. Напрашивается вывод – штаны подбросили, чтобы подставить Уилта. И наконец, главная улика: рюкзак, носки и ботинки Уилта, которые обнаружили на чердаке Лилайн-Лодж. Не сам же он их туда притащил? Нет, все, решительно все указывает на миссис Ротткомб. Уилту теневой министр ничем не мешал, а вот у нее, если муж подозревал или, хуже того, знал о ее причастности к поджогу, были веские основания желать его смерти. Тут Флинт заметил в цепочке рассуждений слабое звено. Уилта не убили. Но он подвергся нападению молодых негодяев в Новом районе, куда его, без штанов и ботинок, привезла эта тварь Ротткомб. Зачем было их снимать? Какая-то мистика. Допустим, она хотела использовать джинсы как улику против Уилта, как доказательство, что он замешан в поджоге. Тогда почему подбросила их лишь через два дня? Загадка, загадка и еще раз загадка. Все, я сдаюсь, подумал инспектор.

Зато главный суперинтендант полиции Херефорда, на которого оказывала давление Даунинг-стрит, сдаваться не собирался. Он больше не подозревал Уилта ни в поджоге, ни в убийстве, но тем не менее приказал остонской полиции разыскать свидетелей его путешествия и по возможности точнее вычислить маршрут.

– Вы ведь уже в курсе, где он ночевал, – сказал херефордский суперинтендант остонскому инспектору. – А теперь пусть ваши люди разузнают, желательно – поподробнее, где он обедал, куда и откуда шел, а также где и когда закончился поход.

– Вы так говорите, будто в моем распоряжении целая армия, – запротестовал инспектор. – А у меня всего семь человек, причем двое из соседнего графства, их бросили нам на подмогу. Почему нельзя просто предъявить этому Уилту обвинение?

– Потому что он – жертва, а не преступник. Не только потому, что его избили в Ипфорде. В гараж Лилайн-Лодж он попал, уже будучи раненым, долго истекал кровью, и только потом хозяйка отвезла его в Ипфорд. В общем, он больше не подозреваемый.

– Тогда какая разница, куда он шел и откуда?

– Возможно, он видел поджигателя. Иначе зачем этой бабе понадобилось от него избавляться? Кроме того, у бедняги, по официальному заключению психиатров, амнезия. Совершенно не помнит, кто он такой и кто на него напал.

– Ну и дельце, – проговорил инспектор. – Повесьте меня, если я хоть что-нибудь понимаю.

То же самое могла бы сказать и несчастная Рута-Шпицрутен. Ей не давали спать, без конца вызывали к следователям, заставляли пить очень крепкий кофе. Она была в полном отчаянии и не могла вразумительно ответить ни на один вопрос. Из-за фальшивого свидетельства о рождении ее, кроме всего прочего, обвиняли в намеренном препятствовании отправлению правосудия, а из-за наговоров Бэттлби – в приобретении для него журналов педофилического содержания. Горе-журналисты Палач Кэссиди и Убъектив Кид повсюду размахивали исковыми заявлениями в суд, таблоиды с упоением обмазывали Рут грязью, а политические листки на ее примере громили оппозицию.

Уилту, дома, на Оукхерст-авеню, также приходилось нелегко. Он пытался доказать Еве, что, отправляясь в поход, действительно не знал, куда пойдет.

– Не знал, куда пойдешь? Хочешь сказать, забыл? – непонимающе спросила Ева.

– Да, – вздохнул Уилт. Иногда проще соврать, чем объяснить.

– Но ты говорил, что должен работать над курсом по Кастро и коммунизму, – настаивала Ева. – Тоже забыл?

– Нет, не забыл.

– Значит, те ужасные книги ты взял с собой?

Уилт горестно посмотрел на полку и признался, что оставил ужасные книги дома.

– Я думал, меня не будет всего две недели.

– Я тебе не верю.

Уилт вздохнул еще раз, громко. Как, не обращаясь к литературным реминисценциям, втолковать жене, что он просто-напросто хотел увидеть просторы милой Англии? Ева этого никогда не поймет. И непременно заподозрит, что тут замешана другая женщина. «Заподозрит» – еще мягко сказано, она будет абсолютно уверена. Уилт вспомнил, что лучший способ защиты – нападение.

– А почему ты так скоро вернулась? Вы же уехали на полтора месяца? – спросил он.

Ева замялась. Она, в известном смысле, тоже страдала амнезией, поскольку вычеркнула из памяти решительно все, что произошло в Уилме. А вернувшись домой и узнав, что Генри избили и он лежит в больнице и никого не узнает, испытала такой страшный шок, что вообще ни разу не вспомнила о том, почему у дяди Уолли стало плохо с сердцем, а тетя Джоан вышвырнула ее с девочками из дома. Поэтому Ева ответила мужу единственное, что пришло в голову – что им пришлось вернуться, потому что у Уолли случился двойной инфаркт.

– И поделом ему, – сказал Уилт. – Вспомни, как в «Таверне у парка» он запивал стейк водкой, а потом глушил отраву, которую называл «Сон на гвоздях». Я вообще удивляюсь, как это он до сих пор жив.

Уилт, радуясь, что мерзкий Уолли наконец получил по заслугам, пошел в кабинет, раскрыл дневник и посвятил мистеру Иммельману длинную и отнюдь нелестную запись. Жаль только, скотина не удостоится такого некролога.

Глава 37

Четверняшки, в двух своих комнатах, занимались составлением отчетов для мисс Дрочетт, которые непременно прикончили бы дядю Уолли, если бы, не дай бог, попались ему на глаза. Джозефина делала упор на его отношениях с Мэйбелл, особенно подчеркивая «насильственность и противоестественность половых актов». Пенелопа, наделенная природными способностями к математике, приводила примеры разительной дифференциации оплаты труда белых и черных служащих «Иммельман Энтерпрайзис» и других предприятий Уилмы. Саманта сравнивала статистику смертных казней в разных штатах и упоминала, что, по мнению Уолли, вместо всяких негуманных умерщвлений по телевизору в прайм-тайм следует показывать публичные повешения и порки. Эммелина описывала коллекцию военной техники и способы ее использования, причем выражения специально подбирала так, чтобы привести в ужас монастырских учителей, и отдельно привела данное Уолли определение огнеметов как средства для «поджаривания япунделей». Словом, девочки делали все возможное, чтобы, благодаря праведному возмущению, которое их изыскания должны вызвать у ипфордских и монастырских подружек, а также их родителей, оправдать то, что натворили в Уилме.

Как и они, инспектор Флинт у себя в участке весьма неплохо проводил время.

– Превосходно, – язвительно говорил он Ходжу и работникам американского посольства. – Сначала вы врываетесь сюда, машете удостоверениями, ничего толком не объясняя, а я, значит, вам кланяйся. А теперь преспокойно заявляете, что никаких наркотиков ни у какого Иммельмана не найдено. Ну так позвольте вам напомнить, что у нас здесь не Ирак и не Залив.

Излив всю желчь, инспектор пришел в самое приятное расположение духа, чего никак нельзя сказать об американцах – но им было нечего возразить. Они ушли. Флинт слышал, как они прошлись по его адресу («наглый бриташка») и, что еще приятнее, обругали Ходжа – зачем навел на неверный след. Абсолютно счастливый, Флинт отправился в забегаловку и сел пить кофе, впервые полностью разделяя взгляды Генри Уилта на жизнь.

Рут Ротткомб, сопротивляясь оказываемому давлению, упорно утверждала, что не знает, кто убил ее мужа, если его вообще убили, и детективы из Скотланд-Ярда постепенно начинали ей верить. В ручье нашелся ботинок Гарольда Ротгкомба, а рядом, в поле – носок с дыркой, и, как бы ни хотелось кого-нибудь посадить, приходилось признать, что смерть министра могла оказаться случайной.

Показания Уилта о пьянстве в лесу подтвердились – под одним из деревьев обнаружили пустую бутылку «Знаменитого глухаря» с отпечатками пальцев. Остонская полиция вычислила маршрут путешествия; гроза на пути следования Уилта действительно была, и достоверность его рассказа больше не подвергалась сомнению. Оставалось понять, кто спалил Мелдрэм-Мэнор, но это, увы, было невозможно. Берт Ферт сжег одежду и обувь, в которых ходил на дело, и как следует отмыл пикап приятеля. Владелец, уезжавший на Ибицу, даже не подозревал, что машиной в его отсутствие кто-то пользовался.

Таким образом, дело все больше запутывалось. Полиция в надежде узнать, кто из дружков Бобби Бо-бо мог помочь ему устроить пожар, допросила всех жителей Мелдрэм-Слокум, так или иначе связанных с Особняком и семейством Бэттлби. Однако наглого алкаша Бобби до такой степени не любили, что эта линия следствия зашла в тупик. Возможно, у кого-то имелись основания мстить этому человеку? Миссис Мидоуз явно занервничала, признавшись, что мистер Бэттлби отказал ей от места. Однако мистер и миссис Саули однозначно утверждали, что, когда начался пожар, Марта была с ними, а целый час до этого она провела в пабе. У служанки-филиппинки, которая из-за «Розовых бутонов» и «Буйства Востока» на время стала главной подозреваемой, тоже оказалось твердое алиби. Пожар пришелся на ее выходной, и она весь день провела в Херефорде, ибо хотела поступить санитаркой в больницу и подавала заявление. А в Мелдрэм-Слокум из-за поломки поезда вернулась только следующим утром.

Флинт читал отчет и не находил ничего, что объяснило бы причины поджога или потенциального убийства теневого министра. Видимо, это дело никогда не будет раскрыто. Инспектор впервые за долгие годы службы начал понимать, почему Генри Уилт не желает мыслить в терминах хорошего и плохого, черного и белого. Ведь между черным и белым очень много серого, и оно правит миром с куда большим размахом, чем можно себе представить. Эта мысль стала для инспектора не только откровением, но и освобождением. На улице ярко светило солнце. Флинт встал, вышел навстречу золотому сиянию и весело зашагал через парк.

В садике за домом № 45 по Оукхерст-авеню Уилт спокойно сидел в беседке, поглаживая бесхвостого Тибби, и счастливо думал: «это – мой личный кусочек старой доброй Англии». Он был и остается обывателем. Авантюры – для авантюристов. Ему же уготовано быть мужем Евы, со всеми ее многочисленными прибабахами, и отцом четырех неуправляемых девиц. Он больше никогда не будет тяготиться рутиной, не захочет бежать от Техноколледжа, от бесед с Питером Брейнтри за кружечкой пива в «Утке и драконе», от Евиных сетований на его пьянство и отсутствие честолюбия. И следующим летом они обязательно поедут в Озерный край.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37