Подсказок больше нет (fb2)

- Подсказок больше нет 896K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Светлана Васильевна Волкова

Светлана Волкова
Подсказок больше нет

Глава 1. ДОБ ДЖИБОБ

«Когда войдёшь в класс, не стой у двери, как бедный родственник. Заходи смело, будто всё тебе знакомо. Улыбнись. Один раз, вместе с кивком головы. Больше лыбиться не стоит — подумают, что заискиваешь. Смотри прямо, а не на кеды свои, как ты любишь. Когда училка будет представлять тебя классу, огляди всех учеников. Всех, понял? Глаза в глаза. Сканируй их. Потом она разрешит тебе выбрать свободное место. Выдержи паузу. Медленно, с достоинством пройди к тому столу, за которым сидит самое симпатичное существо — не важно, пацан или девка. Выбери самого, на твой взгляд, успешного. На вопросы отвечай четко, коротко, в разглагольствования не пускайся. Не сутулься, а то сразу прилепят какое-нибудь погоняло. Хочешь быть Скрюченным? Нет? Тогда держи спину прямо, тяни лопатки к позвоночнику. А лучше, придумай себе кличку. Скажи, что в прежней школе тебя так звали. Тут уж сам, сам. Но поскромнее, без всяких Спайдерменов и Князей. И не заводи приятелей сразу, осмотрись».

Приятелей! Врагов бы не завести…

Костик снова и снова перебирал в голове слова брата. Антохе легко говорить, у него школа позади, он уже студент медицинского, красавец, все девчонки на него вешаются. А он, Костик, ростом не вышел. И брекеты эти дурацкие. Должны были снять две недели назад, но садистка-докторица настояла: «ещё пару месяцев надо потерпеть». Потерпеть! В пятнадцать-то лет! Не ей идти в новую школу, в чужой, неимоверно чужой 9-й класс. И эти «пару месяцев» для него, может быть, самые важные. Костик уже жалел, что согласился поставить себе на зубы железки — теперь он точно идеальная мишень для насмешек. И как доказать, что он не ботан и не лузер? Ну да, спортивный — подтягивается на турнике раз сорок-пятьдесят. Это если на спор. Да только кому сейчас такое интересно?

Звонок уже прозвенел, топот ног в коридоре постепенно смолкал, а Костик всё стоял перед дверью класса, не решаясь войти. Ещё, как назло, утром его облил весенней жижей подлый «жигуль», и пришлось отмываться в туалете. Взглянув на свои ноги, Костик с ужасом обнаружил, что одна брючина пестрит подтёками. Сейчас его будут разглядывать со всех сторон, домысливать то, чего не было.

Опаздывать он не хотел. Планировал прийти минут на двадцать раньше, обосноваться у подоконника и понаблюдать, какие персоны входят в класс. Но все планы были нарушены. Как говорят супергерои, «пришлось совершить утренний подвиг». Выйдя во двор, Костик наткнулся на соседскую бабушку с двумя горланящими внуками. Бабушка сбивчиво объяснила, что их Мурзость — мартовская скотинка — сбежал проветриться, залез, подлец, на дерево, слезть не может, а потому надо вызвать полицию, МЧС и пожарных — всех разом, только вот телефона у неё нет. Ветка, где сидел перепуганный гуляка, была довольно низко, снять его оказалось легко, но без боевых ран не обошлось. Кот впился когтями в спасителя остервенело и мстительно.

Сейчас же, стоя возле двери, Костик заметил, что царапина на левой руке немного кровоточит, и белый манжет рубашки уже в красно-бурых крапинах. Пошарив в портфеле и не найдя салфетки, он нащупал бандану, невесть как оказавшуюся между книгами и тетрадями, перевязал ею запястье.

— Ты чего здесь топчешься? Новенький?

Костик вздрогнул. Рядом с ним стояло непонятное существо с чёрными волосами, в такого же цвета свитере, зелёных узких джинсах и тяжёлых армейских ботинках. От существа пахло мятной конфетой и ещё чем-то кондитерским. Девочка!

— Не дрейфь! — она заглянула в класс.

«Ну вот, подумает ещё, что струсил!» Костик уже набрал в лёгкие воздуха, чтобы ответить, но она повернулась к нему всем корпусом и улыбнулась неожиданно тепло и приветливо.

— Я, кстати, Кэт.

— То есть, «кошка»? — неудачно пошутил Костик.

Девочка насупилась.

— Ну, ты заходишь? — она толкнула дверь и вошла в класс.

Костик сделал три шага в полной тишине, пытаясь вспомнить всё то, о чем накануне говорил ему брат, оглядел класс машинально, забыв улыбнуться, не увидев при этом ни одного конкретного лица, только множество глаз, будто бы с общей любительской фотографии. Показалась даже, что фотограф не убрал «эффекта красных зрачков».

— Васильчикова? Опять опаздываешь? — молодая учительница повернула голову в их сторону.

— Здрассте. Извините, Юль-Генриховна, — промямлила Кэт, направляясь к своей парте. — Вот, человече привела.

Костик почувствовал, как его перебирают с ног до головы по молекулам, изучают, принюхиваются.

— Познакомьтесь, ребята. Это ваш новый товарищ Константин Рымник, — учительница зачем-то взяла его за плечи и провела к центру класса.

Слово-то какое нашла — «товарищ»! Костик от досады сжал пальцы в кулак и до боли впился ногтями в ладонь. Он вспомнил, что ещё ни разу не улыбнулся, и на секунду оттянул уголки губ к ушам, тщательно стараясь не открывать при этом зубы и не показывать уродливую решётку брекетов.

Ребята что-то замычали в ответ.

— Как-как его фамилия? Рыбник? — переспросил звонкий голос с последней парты.

Юлия Генриховна еле заметно кивнула Костику, будто бы передавала реплику.

— Р-Ы-М-Н-И-К, — громко произнес он, стараясь, чтобы голос звучал низко и уверенно.

Публика молчала.

— Садись, Константин, на любое свободное место и вникай в задание на доске.

Мест свободных оказалось много. Ребята с любопытством наблюдали, к какой парте он подойдёт. Костик, вопреки советам Антохи, сел за пустой стол у окна, одеревеневшей рукой вытащил тетрадь и машинально принялся переписывать в нее математическую формулу на клетчатый лист. В этот момент он вообще не понимал, о чём говорит математичка, хотя алгебру всегда любил.

Минут через пять Костик немного успокоился, осторожно огляделся по сторонам, понял, что на него уже почти не обращают внимания. Начал разглядывать одноклассников. Через ряд от него сидела девочка, похожая на белку. Костик подумал, что её, наверняка, дразнят, и мысленно поместил её в разряд «безобидные твари». Туда же определил сопевшего над тетрадью худенького парнишку в круглых очках («назовём этого ботана Гарри Поттером»). В категорию «осторожно» он добавил мальчика с лицом упыря и сидящую рядом девочку с огромной копной начёсанных рыжих волос («пусть будет Рыжуха»). Блондиночку с кукольным личиком он окрестил «Барби» и ни в какой подотряд пока не определил. Бледная брюнетка в чёрном («Фея Тьмы») должна была попасть в категорию «безобидных», но в момент, когда Костик её рассматривал, она повернула к нему голову и, встретившись с ним взглядом, налилась свекольным румянцем. Глаза же девочки, большие и дикие, натолкнули Костика на мысль, что, пожалуй, в «безобидных тварях» ей не место. «Она даже симпатичная, — подумал он, — наверное…» Ему хотелось обернуться и оглядеть парней на задних партах, чутьё подсказывало: от них исходит скрытая опасность. Он сделал вид, что уронил ручку, нагнулся за ней и, повернув голову, быстро «просканировал» незнакомые лица. Кудлатый парень, рядом с ним верзила, и ещё один, напоминающий лошадь. М-да! Контингентик!

Он вдруг вспомнил, что так и не придумал себе прозвище. Теперь, наверняка, его окрестят Рыбником. Не самый худший вариант, шут с ним, хотя совсем ему не подходит. В бывшем классе он был Костяном. Это имя тоже ему не нравилось — в сочетании с фамилией напоминало рыбью кость.

Кэт с подругой, такой же брюнеткой в зелёном свитере, смотрели на него через два ряда. Костик понял, что говорят о нём, и постарался принять как можно более равнодушный вид.

Урок, казалось, длился бесконечно. Костик спиной чувствовал взгляды новых одноклассников, вслушивался в шёпот: враждебен ли? Впрочем, было бы странно, если бы о нём не трепались. Он и не заметил, как исписал почти два листа широким размашистым почерком, который потом ещё придётся разбирать.

Прозвенел звонок. Второй урок — геометрия — должен был проходить в этом же классе. Девочки, оставив книги и портфели на столах, потянулись к коридору, с любопытством косясь на новичка. Мальчишки не спешили уходить. Костику совсем не хотелось идти на перемену, он принялся сосредоточенно колдовать над узелком банданы, то развязывая его, то вновь завязывая. На Костика таращились, обсуждали «новое человече» — он чувствовал это кожей, оттого так сосредоточенно возился с рукой, наклоняя голову чуть вбок, к окну, как будто искал дневной свет. Вздрогнув, когда его легонько ткнули в плечо, он медленно и, как учил его брат, с достоинством повернул голову.

— Привет, чувачок! — на парту присел кудлатый парень с толстыми губами. — Каким ветром к нам занесло?

Антоха угадал, что начнут именно с этой фразы. Но все братцевы уроки и напутствия вылетели из головы Костика, он кивнул и искренне улыбнулся парню. Просто так. И понял, что, наверное, сглупил, но было уже слишком поздно. Несколько пацанов глядели на Костика сверху вниз, прощупывали колючими взглядами, как мама щупает вилкой пирог — пропёкся или нет.

— Привет, — Костик снова улыбнулся.

— Откуда такой нарисовался?

— В Калининском районе раньше жили, сейчас переехали. Живём через две улицы, — он кивнул на окно, будто за стеклом можно было разглядеть его дом.

— Так там своих школ полно, почти в каждом дворе, — длинный белобрысый парень сел на стул рядом с Костиком.

— Историк у вас первосортный — Сергей Сергеич, а я на исторический буду поступать. Из— за него и выбрал эту школу.

Парни переглянулись.

— Константин Рымник, значит?

Костик снова улыбнулся и потрогал языком ненавистные брекеты.

«Много лыбишься», — саркастически шепнул ему внутренний голос.

— А ваши имена можно узнать?

Повисла пауза, потом кудлатый парень положил лапищу на его плечо.

— Я Слава Савельев, Савёха то есть, а это, — он показал на белобрысого: — Олег Насонов, Нэш. А эти красавцы — Хомяк и Джем. Кабан у нас главный, он к началу урока подойдёт.

Костик кивнул и с досадой подумал, что так вот наспех не придумает себе нового имени.

Зазвонил в кармане телефон, который он забыл отключить на время уроков. Антоха! Хочет, небось, узнать, как прошло знакомство с классом. Спасибо, брат! Костик не спешил отвечать. Мелодию звонка ставил сам Антон — композицию своего любимого Ди Джи Бобо. Пацаны никак не отреагировали, наверняка не знали такого, это только братец — меломан, любитель откапывать неизвестные композиции. И тут Костику внезапно пришла интересная мысль…

— Зовите меня Доб Джибоб, — переиначил он имя Антохиного кумира.

Ребята уставились на него с интересом.

— Это чё значит?

— Это… Как бы объяснить… Ну считайте — субкультура такая. Я не гот, не эмо, не хипстер. Я джибоб.

Костик произнёс это так спокойно и уверенно, что и сам готов был поверить в свои слова.

— И что этот «боб» выражает?

Тут в тесный кружок мальчишек втиснулась Кэт.

— Ребята, чего пристали к человеку? Видите, у него бандана на руке. Это знак ихний. Я где-то слышала. Правда, Костя?

— Ну да. У панков ирокезы, у прочих пирсинг в разных местах, а у нас бандана на левом запястье.

Пацаны уважительно посмотрели на забинтованную руку Костика. Вокруг парты постепенно собрался чуть ли не весь класс.

— А в чём суть? И вообще, много вас? — пискнул за спинами чей-то голосок.

— Нас пока единицы, — важно заявил Костик, — но, если интересно, расскажу после урока.

В уши влился звонок, и учительница сердито постучала ручкой по столу, призывая всех сесть на свои места.

Враньё. Зачем оно? Отгородиться? Защититься? Да вроде не нападают пока.

Дверь отворилась, и в класс вошёл парень, взлохмаченный, румяный, чем-то недовольный. Молча кивнул учительнице, прошёл вразвалку к столу, за которым сидел в одиночестве Костик, и плюхнулся на соседний стул. С самого первого момента — с того, как он открыл дверь, как кивнул, как оглядел свой класс — стало понятно: вошёл лидер. Как там его, Кабан?

— Ты кто? — без приветствия спросил парень.

— Доб Джибоб, — как можно увереннее ответил Костик. — Из джибобов.

— Чего-чего?

Юлия Генриховна сделала им замечание. Парень перешёл на шёпот.

— Новенький? Ну, здорОво. Надо объяснять, кто я?

Костик отметил про себя, что руки тот ему не подал.

— Нет. Уже объяснили, ты Кабан, — прошептал он и значительно добавил: — Только мне всё равно.

Кабан удивлённо уставился на Костика.

— Ну, джибоб я, понимаешь. Нам пофиг.

— Ну-ка, ну-ка! — парень с интересом оглядел новичка.

— Кабанов! — повысила голос математичка. — Сколько раз повторять!

Кабанов сделал вид, что сосредоточенно пишет в тетради.

«Ещё есть время до перемены. Думай, голова, думай!» — заклинал себя Костик, но ничего как на зло на ум не приходило. Субкультуру так вот запросто не выдумаешь.

Эх, Антоха, как же нужен сейчас твой совет! И тут Костик вспомнил вчерашние слова брата: «Если сморозил чушь — импровизируй. С хладнокровным лицом».

Трель звонка, оповещавшая об окончании урока, показалась зловещей и необычайно громкой. Юлия Генриховна продиктовала домашнее задание и демонстративно позвенела ключами от класса, призывая учеников покинуть помещение. Все высыпали в коридор и сразу обступили Костика со всех сторон.

— Ну, и в чём фишка? — Кабанов бросил портфель на пол.

— Я прям еле урок досидела, — взвизгнула Кэт.

— А я втихаря в сеть залез, не нашёл про вас ничего. Как это пишется? — пробасил Нэш и облокотился на плечо Костика.

Костик снова вспомнил Антона. Ну, давай, новоявленный Доб Джибоб, импровизируй! Он сглотнул и, стряхнув с себя Нэша, совершенно спокойно подошёл к окну и аккуратно поставил портфель на белый пластик подоконника. Разорванный кружок любопытных парней и девчонок переместился следом. Здесь были все, за кем он наблюдал на уроке: девочка, похожая на белку, мальчик-лошадь, мальчик с лицом упыря, Рыжуха, Кэт, Гарри Поттер, Нэш, остальные парни и Кабан, который, как с досадой отметил Костик, так и не протянул ему пятерни.

— Фишка в том, джентльмены и… — он снова улыбнулся, напрочь забыв о брекетах, — … и леди, что мы ничего не объясняем. НИКОМУ и НИКОГДА. Наше общество, считайте, закрытое.

Парни засвистели.

— Гонишь!

— Отнюдь… — весомо произнёс Костик с важным видом.

Слово «отнюдь» не вызвало никакой реакции у публики, но приятно порадовало учительницу русского языка и литературы, незаметно примкнувшую к толпе. Белла Борисовна, прозванная учениками Бебелой, улыбнулась ему, как своему, что не ускользнуло от внимательных глаз Кабана, Савёхи и Нэша.

— А-а, новенький… — веко её случайно дёрнулось, и всем показалось, что Бебела подмигнула новичку. — Костя Рымник, если не ошибаюсь…

Костик кивнул.

— Познакомились уже? Ну вот и хорошо. Через пять минут жду в классе.

И тут Костик ощутил прилив вдохновения.

— Есть такой «Устав Джибоба». Священная книга, можно сказать. Суть вот в чём…

И за пять минут, оставшихся до начала урока, он поведал новому племени «по большому секрету» идеологию таинственного общества джибобов, по сравнению с которым масонство было где-то на уровне коленок, панки и рокеры нервно и завистливо курили в уголке, а готы с хипстерами вообще отдыхали. В кратком пересказе всё это звучало примерно так:

Общество абсолютно закрыто. Вступить в него можно только по высочайшему соизволению Главного джибоба. И обязательно после нехилого испытания.

Каждый джибоб берёт себе короткое имя. Вот у него, Костика, это имя Доб.

Настоящему джибобу всё равно, что о нём говорят. Он прислушивается только к словам другого джибоба (а в этой школе, как понял Костик, таковых нет).

Джибоба нельзя оскорбить. Любой, кто попытается это сделать, — смешон и ничтожен.

Джибоб не участвует в сплетнях, он выше этого.

Джибоб делает то, что хочет. Всегда.

Джибоб, если пожелает, может заполучить любую девчонку. Если девчонка не с ним, значит, он её не пожелал. (В этом месте парни одобрительно присвистнули).

Джибоб равнодушен к собственной внешности. Он красив внутренней красотой. Физическая же форма — лишь приложение к его внутреннему содержанию.

Одевается джибоб так, как ему удобно. То, во что сейчас одет Костик, — типичная джибобовская униформа.

С джибобом спорить бесполезно. Джибоб никогда и ни с кем не вступает в дискуссии. Ни по какому поводу.

Джибоба нельзя бить. У него сильные покровители. Жаль тех, кто осмелится причинить джибобу боль. Впрочем, вспоминаем сказанное ранее: джибобу пофиг.

Джибоб всегда независим. Горд и независим. Ни от кого.

Джибоб никогда не вмешивается в естественный ход истории и не лезет в дела природы. Подобно кинооператорам из «Animal Planet»: снимают, как крокодил дожёвывает косулю, сочувствуют ей, но процессу не мешают.

И вообще, джибобы — самые клёвые люди на земле.

— Вот, как-то так, — подытожил довольный Костик.

Возле окна воцарилась библиотечная тишина.

Ребята молчали, переваривая информацию. Костик оглядел одноклассников и с неудовольствием отметил, что девчонки, в основном, ростом с него, а две из них даже выше. Он распрямил плечи и инстинктивно потянулся теменем к потолку.

— Ну, по сути… — затянул Савёха, — это местами тянет на растаманов. И у хиппи чуток потырено, да?

— Не «да», — Костик чувствовал себя хозяином положения. — Джибобы — особая каста. Я вам только самую малость рассказал. Больше не просите. Пока. Не подготовлены вы ещё. Придёт время — узнаете.

— Ну а музон-то, музон какой слушаете? — вставила Кэт.

Костик был не готов к вопросу. Спасительный звонок на урок немного снял напряжение.

— Битлов, конечно, и иногда Роллингов, — небрежно бросил Костик и поспешил в класс.

Озадаченные одноклассники последовали за ним.

Шёл урок литературы. Бебела рассказывала о Байроне, о романтизме, отречённости поэта, духе свободы и инакости лорда в сравнении с постным европейским обществом начала девятнадцатого века и время от времени улыбалась Костику. Может быть, оттого, что знала, как нелегко бывает новеньким в первый день, а, может, потому, что уж больно польстил ей Костик словом «отнюдь». Смысл этого слова Костик до конца не понимал, но мама порой употребляла его, когда хотела кому-то возразить.

Ближе к концу урока ему на стол упала записка: «Мы поняли: ты — Байрон». Кэт и несколько девчонок смотрели на Костика восхищёнными глазами. Тот обернулся и заговорщицки поднёс палец губам: «Никому!».

— Я вот не врубился насчёт фасада, — ухмыльнувшись, прошептал Кабанов, внушительной спиной заслоняя Костику обзор девочек.

— О чём это ты? — переспросил Костик, напрягая мозги и вспоминая, куда его на перемене завела фантазия. Записать бы тогда сразу, да где уж!

— Ну, про внешность. Ты сказал, что джибобам на неё плевать. Что красота у них внутренняя. А морда, типа, не важна.

— Ну?

— Гну. А зачем ты тогда брекеты носишь? Если тебе пофиг, ходил бы с кривыми зубами.

Костик задумался.

— Это чисто медицинское — зубы в щёку растут. Боль не должна отвлекать от великого.

Кабан, похоже, был удовлетворён ответом, но тут сзади послышался свистящий шёпот. Это был Гарри Поттер, чьё имя оказалось Паша Потехин, — так, по крайней мере, обратилась к нему Белла Борисовна, громко делая замечание и призывая к тишине. Минуты две все молчали, внимая байроновским стихам.

— Я вот в сети поковырял только что, — шкодливо просипел Потехин, — там сказано, что доб — это наркота такая, по типу ЛСД.

— Правда? — удивлённо обернулся Костик.

— А ну, отвянь, ботан! — пригрозил ему Кабан и, наклонившись к уху Костика, добавил: — Ты, это, если кто приставать будет, мне скажи, я разберусь.

Внутреннее чутьё подсказывало, что слова Кабана дорогого стоят. Попасть под защиту лидера, и правда, самая большая удача за день, пусть тот даже и не пожал ему руки. Но невесть откуда взявшаяся «джибобовская» гордость заставила Костика распрямить спину и с достоинством ответить:

— Да не-е, спасибо. Я же джибоб, ты забыл? Нам всё по барабану.

Бебела шикнула на них и укоризненно посмотрела на Костика: разочаровал, разочаровал!

Прозвенел звонок, и, вставая из-за стола, Кабанов вновь повернулся к Костику:

— А правда, чувак, что значит «Доб»?

Костик многозначительно взглянул в потолок. Не скажет же он, что ничего это не значит — просто первое, что пришло в голову. А пришло так: пару дней назад он заполнял анкету для поездки в языковой лагерь в Америке. Анкета была на английском, который Костику давался нелегко, из-за чего, собственно, родители и хотели отправить его в Штаты в августе. После графы «Name», с которой не возникло сложностей, шла строка «D.O.B». Мама пояснила, что это означает «Date of Birth», то есть «дата рождения». Вот так, вытащенное из закоулков подсознания это самое «Dob» и всплыло на языке Костика в момент творческого окрыления и буйства фантазии.

— Доб — это просто Доб. Понимаешь, должна же быть у человека тайна.

Кабанов подумал и согласился.

* * *

— Ну, ты даёшь, братишка! — едва сдерживая смех, сказал вечером Антон. — Как собираешься соответствовать?

Костик же был серьёзен.

В комнату заглянула мама, обеспокоенно взглянула на забинтованную банданой руку младшего сына. Тот затряс головой, мол, ничего особенного, игра. Мама не поверила, заставила снять платок, осмотрела царапину, оставленную соседским котом, побежала за аптечкой, поколдовала над Костиком, заклеила ранку пластырем.

Мама была психологом, специалистом по подросткам. Если бы братья поинтересовались её мнением, она бы заявила, что Костик инстинктивно «ушёл в свою зону комфорта». И в этой самой зоне ему действительно комфортно, хорошо, тепло, уютно. Он спрятался в раковину, установил защитный забор перед тем устрашающим «неизвестным», что ждало его в новой школе. И ещё много чего могла бы рассказать мама-психолог, но братья её не спросили, а навязчиво лезть в «детские дела» она считала педагогической ошибкой.

— Классно ты их сделал! — не унимался Антон.

Костик гоготания брата не поддержал.

— Почему «сделал»? Я почти совсем не врал, — он даже немного обиделся. — Понимаешь, Антоха, я это не затем, чтобы они меня не тронули, я, может, и правда, хочу быть таким. Независимым. И чтобы всё по барабану. Делаю только то, что хочу.

— Байрона примазали зря. Тому по барабану не было… — Антон ухмыльнулся и нырнул в свою музыку, надев пузатые наушники.

Костик подошёл к висящему на стене календарю и обвёл красным фломастером сегодняшнее число. Надо запомнить: в этот день родился новый герой — Доб Джибоб.

Глава 2. КАЛИБРОВКА ПОФИГИЗМА

Следующее утро показалось Костику восхитительным. Он впервые за неполные девять школьных лет проснулся раньше будильника, в прекрасном настроении, чувствовал себя бодрым и выспавшимся. День обещал быть сложным: контрольная по алгебре, какой-то живодёрский норматив по физкультуре, а после уроков — поездка к бабушке с дедом в ближайший пригород, чего Костик всегда старался избегать. Кому сказать — засмеют: ему уже пятнадцать, а он ещё Котёнок-Костёнок и вынужден вежливо реагировать на глупейшие вопросы типа «почему так плохо кушаешь?» да «ой, отчего ты такой бледненький?» Отец и слышать не хотел от сыновей каких-либо отговорок. «Это ваша семья», — обычно басил он. — «И никаких срочных дел в день посещения стариков быть не может».

Костик ругал себя за чёрствость, в глубине души понимал, что дед с бабкой старенькие, часто болеют и, когда уйдут, он будет жалеть, что мало с ними общался, и жить какое-то время с острым неуёмным чувством вины. Ему каждый раз было стыдно за это маленькое предательство, но поделать с собой ничего не мог — каждое посещение сидел, нахохлившись, как мокрый птенец, хлебал чай с вареньем, при любой возможности игнорировал «стариковские беседы» и призывал стрелки часов скорее доползти до десяти вечера. И был счастлив, когда наступал момент долгожданного прощания и семья возвращалась домой в Петербург.

Но даже предстоящий вечер, грозящий заунывными разговорами, долгим обсуждением жизни «младшенького», свистом чайника на плите, тиканьем ходиков и каким-то неопределённым стариковским запахом в деревянном доме не мог испортить Костику его невероятное искрящееся настроение. Внутри поселилось чувство ожидания чего-то невероятно хорошего и даже затаённое ликование. Причина? Вроде бы причин нет. И тут в его мозг постучалась догадка: он хотел в школу. Хотел! Такое с ним последний раз было… никогда.

Улыбаясь сам себе, Костик прошлёпал на кухню.

— Салют, Рымники!

— Привет-привет, джибобище! — отхлёбывая кофе, сказал Антон. — Рановато ты сегодня. Обычно тебя не добудишься.

Мама суетилась с хлопьями и молоком, отец совершал свой утренний ритуал — читал газету.

Костик сел за стол.

— Слушай, Антоха, может, мне в соцсетях ник сменить?

— Ты серьёзно?

Костик был серьёзен.

— Я думал, это у тебя так. Шутка юмора.

— Вовсе не шутка.

Антон долго и сосредоточенно смотрел на брата. Ох уж этот фирменный Антохин взгяд — в самую глубь зрачков! Костик обычно не выдерживал, но сегодня… сегодня… Сегодня другой день.

— Да, пожалуй, сменю, — Костик принялся неторопливо намазывать масло на тост. — А знаешь, почему?

— Ну почему?

— Потому что я так хочу. Джибоб свободен и делает всё, как сам пожелает.

Антон включил телевизор, уменьшил звук, чтобы не мешать отцу.

— Так тебе, братец, теперь и советы не нужны. Что спрашиваешь тогда?

Костик всё ещё смаковал своё новое состояние. Было ощущение, будто бы его вместили в другое тело. Не втиснули, а именно вместили, и там ему хорошо и просторно. Как в рубашке на вырост.

— Спрашиваю почему? Да потому что, наверное, ХОЧУ знать твоё мнение. Когда расхочу, интересоваться перестану.

— Ну-ну, — хмыкнул Антон и отвернулся к телевизору.

* * *

В школе его встретили дружелюбно. Но, пожалуй, не все. Кабан настороженно смотрел на Костика, словно раздумывая, что с ним делать. А, возможно, и как он, новичок, может быть полезен лично ему. Костик вновь перевязал банданой запястье, и каково же было его удивление, когда он обнаружил, что Кэт тоже пришла с забинтованной кистью. Из-под рукава её чёрного свитера торчала горчичного цвета тряпочка с нарисованными черепушками, и Костик безошибочно определил: бандана.

«Та-ак! Я уже становлюсь законодателем моды!»

Завидев Костика, Кэт улыбнулась во весь рот и махнула ему рукой.

«Не дай бог втюрилась в меня! Ещё не хватало!» Костик не понимал, как относиться к своему подозрению, а, главное, что делать, если оно оправдается. Он оглядел Кэт. Щупленькая, чёрные волосы, словно вороньи перья, торчат в разные стороны. Личико, конечно, смазливое, но зря она глаза подводит чёрным карандашом, ей не идёт. Ниже его ростом — это хорошо, но как девушка совсем не в его вкусе — это плохо. Костины мозги заработали на полную мощность: надо было придумать стратегию поведения. Но Кэт развеяла его опасения.

— Слушай, Доб. Чего посоветуешь? У меня бой-френд дуркует. Сейчас вот прислал эсэмэску, что в клубешник больше не пойдет. Там, видите ли, контингент ему не тот!

Костик облегчённо вздохнул. Но в следующее мгновение почувствовал разочарование. «Могла бы и влюбиться, что ей, трудно?»

— Катюха, понимаешь, я вот дам тебе совет, ты ему последуешь, а потом меня же обвинишь, если что не так.

— Нет, ну что ты! Ты же больше в этом понимаешь…

— Я?! В чём?

— Ну что тебе, в лом совет хорошему человеку дать? А я, чесс-слово, так и сделаю!

Костик подумал, что после упоминания о бой-френде, ему стало невероятно легко общаться с Кэт. Никакого напряжения. Отлично, друг не помешает, пусть даже в юбке. Костик взглянул на её «парашютные» штаны и усмехнулся: у этой особы, небось, ни одной юбки в шкафу. Хорошо, что в новой школе, несмотря на престижность, демократично смотрят на гардероб учеников — никакой формы, ходите, в чём удобно. А с девчонкой даже как-то сподручней дружить, когда она в штанах.

Костик вспомнил Мишку, друга по прошлой школе, с которым они с первого класса были не разлей вода. Год назад Мишка уехал с родителями в Израиль, в далёкую тёплую Хайфу. Сначала Костик ежедневно общался с другом в сети, потом переписка «сдулась», что почти неизбежно при отсутствии реальных встреч, и в конце-концов свелась к редким «лайкам» под фотографиями. Костик пробовал вернуть былое общение, но Мишка отписался: извини, мол, болтать много не могу, учёба адская. И в «Скайп» перестал выходить. Пролетел год, но заменить друга так никто и не смог. Одноклассники оставались чужими или просто приятелями. «Приятелями», но не «друзьями». Может, поэтому Костик так легко — легче, чем предполагали родители, — отнёсся к идее перехода в другую школу.

Он разглядывал Кэт и к немалому своему удовольствию находил в ней Мишкины черты. Так же шмыгает носом, такая же смешная и угловатая.

Смотрит на него широко распахнутыми глазами, ждёт ответа на свой вопрос. Какой был вопрос?..

— Твой бой-френд правильно делает, что по клубешникам не ходит. И ты не фанатей. Там разное бывает, наркота и всё такое…

— Не-е, я к дури равнодушна. Просто куда ещё пойти-то?

— В кино сходите.

— Так скачать же можно.

— Глупая, в кино целуются. Кто ж там фильм-то смотрит!

Костик поймал её одобрительный взгляд.

— Слушай, Доб, я рассказала ему про тебя. Он в полном восторге!

— Ну, значит, буду другом вашей семьи.

Оба засмеялись и пошли в класс. Костик попытался представить целующуюся Кэт. Что ж, очень даже представил, ничего сложного. Только парня вообразить не смог.

Пока все рассаживались по местам, к Костику подскочила рыжая Рита Носова и затараторила:

— Мы собираем деньги на подарок географичке. У неё юбилей. А мы её любим. По сто рублей с носа. Во как любим! Да погоди ты, не лезь в карман, за тебя уже Хомяк сдал. Я вот спросить хочу: чё дарить-то?

— Так я откуда знаю? Я географичку вашу в глаза не видел, — удивился Костик.

Носова выглядела расстроенной.

— Ну, не знаешь. И что с того? Ты же джибоб!

Костик чуть было не расхохотался. Отлично! К нему уже ходоки за советами! В очередь!!!

— Прости, я не помню твоего имени… — глядя ей прямо в зрачки, как делал иногда брат, проговорил он.

Девочка задумалась, как будто выуживала из памяти собственное имя.

— Понимаешь, я ещё не придумала… Хочу из одного слога — ну, как у тебя… Ребята наши все короткие и звучные очень быстро разобрали… А как у вас девочек зовут?

Костик соображал, симпатичная ли она. Пожалуй да, только попа крупновата.

— Ну, как зовут… По-девчачьи. Тут уж сама, подруга.

— Ладно. Так чё дарить-то? — напирала Носова.

— Да мне пофиг. Я джибоб, забыла?

Рита восторженно проводила его взглядом. Костик подошёл к парте Хоменко и со стуком положил на стол купюру, напомнив самому себе деда, забивающего доминошного козла.

— Зачем сдавал деньги за меня? Я и сам могу.

Хоменко вздрогнул от удара ладони по парте и как-то грустно произнёс:

— Я не очень в курсе. Сказали, что тебе может оказаться пофиг. А нам около двух тысяч надо. На цветы и подарок… — он виновато взглянул на собеседника. — Назови чего-нибудь, и мы ей это подарим.

Ситуация показалась Костику абсурдной, но… до чего же… он копался в голове, пытаясь подобрать нужное слово… до чего же сладкой! Вынув вторую сотню из нагрудного кармана, Костик стукнул ею об стол.

— Географичку не знаю, но долгих ей лет, подарите настенные часы, — он повернулся к классу. — Слушайте меня, бандерлоги! Хотите советы получать — спрашивайте, это ненаказуемо. Только знайте… это для тех, кто в джибобы рвётся. Джибоб живёт своим умом! Запишите это и повесьте на видном месте.

В звенящей тишине Костик уселся рядом с Кэт.

— Я тоже хочу с тобой сидеть, но здесь Марьянка обычно…

— Ничего. Если придёт твоя Марьянка, уступлю.

Только он сказал это, вошла, почти одновременно с учителем, девочка, похожая на белку. Увидела Костика на своём привычном месте, заметно ссутулилась, погрустнела и направилась к свободной парте. Костик встал.

— Садись, Марьян. Джибоб женщин и детей не обижает.

* * *

Вторым уроком была физкультура. Возбуждённые после контрольной по алгебре ученики продолжали обсуждать варианты ответов в зале, выстроившись по росту и пользуясь тем, что учитель Вадим Анатольевич — долговязый лысеющий мужчина, прозванный школьниками Ватоль, — искал что-то в своих записях и всё никак не начинал занятие.

Костик с детства был спортивным. Ему легко покорялись и шест, и кольца, и турник. Подтягивался он без труда раз тридцать, а если совсем уж попыхтеть, то сорок пять — не рекорд, конечно, но тоже достойно. Обожал спортивные игры, был болельщиком биатлона, знал правила всех зимних видов спорта («даже бобслея», как однажды похвасталась мама подруге по телефону). Сам же, когда погода позволяла, брал сноуборд, ездил в Коробицино со своими «зимними» корешами. Сейчас он с досадой подумал, что «вне сезона» их компания практически не общается. Как будто за пределами питерских гор, проще сказать — холмиков, эти люди и не существуют, выходят из своих берлог только в снежные дни, на которые петербургские широты не очень-то и богаты, и растворяются в воздухе с закрытием подъёмников по весне. Странно, ведь странно, правда? Бывает, стоишь на горе — и не наговориться, не нахохотаться, хочется поделиться всем сразу, и только осознание того, что оплаченное время катания истекает быстро, заставляет всё-таки встать на доску. Чтобы встретиться уже внизу, в очереди на подъёмник, и вновь болтать о ерунде.

Костик остро ощущал нехватку своих друзей по сноуборду, особенно здесь, в новой школе, и никак не мог найти ответ на вопрос, почему они исчезают из его жизни с появлением первых проталин. И телефоны у всех под рукой, и живут в одном городе, а как-то не вспоминают друг о друге до следующей зимы. Он даже пару дней назад позвонил по одному номеру, записанному в мобильнике как «Колян гора». Хотел просто поболтать, рассказать о переходе в другую школу, снять нервное напряжение, но как только услышал в трубке удивлённое: «Чего тебе?», быстро перевёл разговор на тему креплений для доски и, получив ненужные короткие ответы, отключился.

Дружба — понятие внесезонное. И, как сказал классик, круглосуточное.

На уроках физкультуры Костику всегда всё давалось легко. Брусья — пожалуйста, шест — не вопрос, прыжки через перекладину — и это сдюжим. Был лишь один «субъект» в спортивном зале, с которым у него никак не налаживался контакт. Имя ему — козёл. В прямом и переносном смысле. По мнению Костика, это был снаряд, специально придуманный для того, чтобы дискредитировать его как спортсмена, выставить перед всеми на посмешище и, в довершение позора, оставить синяки на бёдрах, коленях и других немаловажных для полноценной жизни местах. Красотой этой даже и не похвастаешься по-пацански, она — свидетель твоей полной немощи перед его сиятельством Козлом, знак триумфа бездушного четвероногого чурбанчика над человеком. Впрочем, в его бездушии Костик стал сомневаться. Есть, есть у него душонка! Коварная, ехидная, смакующая мальчишескую трусость. Было в этом даже что-то мистическое. Как назло, девчонкам он покорялся без особого труда: разбежались, прыгнули, оттолкнулись руками о кожистую спину монстра, приземлились на мат, фасонно прогнув поясницу. Делов-то! А он, сноубордист, обычно стоит на старте долго-долго, не в силах начать разбег, нервничает, потеет, проклинает и физрука, и урок, и того, кто выдумал этот, с позволения сказать, спортивный — нет, настоящий пыточный снаряд. Потом всё-таки пересиливает себя, несётся на козла с уверенной мощью и в самую последнюю секунду словно обмякает, не в силах запрыгнуть на него, останавливается, будто перед стеной, или сворачивает в сторону, как строптивый конь, не желающий брать препятствие в конкуре. А однажды случилось ещё хуже. Он поборол свой невероятный, почти языческий страх перед этим козлищей, оперся руками, оторвался от пола, мечтая скорей перемахнуть через чудище, но в секунду отрыва что-то подломило его локти, загасило скорость. И через миг Костик неудачно приземлился на козлиный круп, больно ударившись копчиком и заработав неприятную гематому в деликатном месте. Но самым гнусным был громкий гогот одноклассников, навзрыд, до икоты, как будто смешнее в жизни ничего нет. До сих пор стоит в ушах…

Костик смотрел на чёрного козла в зале новой школы и чувствовал, что кошмар повторяется. Так бывает в ужастиках: монстр жив, добить не удалось. Последний кадр фильма как заявка на продолжение: I’ll be back!Грамотный сюжетный ход. Это же страшилище возродилось почти пафосно: по всему было видно, что оно новёхонькое, с фабрики, или откуда их там привозят? У Костика обострился нюх и зрение, ему чудилось, что он вдыхает запах «молодого дерматина», и глаза особо чувствительно улавливают недобрый блеск черной спины.

— Ну что, друзья, обновим снарядец! — словно в подтверждение его мрачных мыслей произнёс Ватоль.

«Обновим… Моей пятой точкой… И моей репутацией», — с грустью подумал Костик. — «Под дружеское ржание новоявленных корешей».

Он стоял почти в самом конце строевой линейки. Приступили к прыжкам. Сперва девочки — у всех получалось гладко, кроме одной, полненькой. Пацаны таращились на попы одноклассниц, хмыкали, подгоняли, словно кобылок, удалецким «гоп-гоп», потом очередь дошла и до них самих. Костик почувствовал, как взмокли ладони. Будь он проклят, козлище!

Вот в очереди перед ним три человека, два, один. И все без исключения перемахивают через ирода легко, точно и выверено, как будто играют в чехарду, и под ними мягкие спины приятелей.

— Следующий! Пошёл, пошёл! — замахал Костику физрук.

«КАКОГО РОЖНА! — закричало у него внутри. — Я ДЖИБОБ! Я не намерен делать то, чего не хочу! Это в корне противоречит принципам джибобства!»

— Вадим Анатольевич, — спокойно и с достоинством произнес Костик, отойдя в сторону к шведской стенке. — Я не буду прыгать.

— Почему? Как фамилия? — вскинул брови Ватоль.

— Рымник. Я новенький.

— Нога болит?

— Нет, не болит, — Костик выдержал интригующую паузу. — Я не хочу.

Кто-то присвистнул, девочки зашептались.

— Мало ли, что ты не хочешь! — физрук почесал пузо под футболкой. — Давай. Толчковой! Я подстрахую, не боись!

Костик присел на скамью.

— Я не боюсь. Я просто не делаю того, чего не хочу. Это мой принцип.

— Он джибоб, они такие! — с восхищением подала голос Кэт.

— Да мне-то что с того, какой он боб или кто там ещё! — взревел физрук. — Двойку захотел?

— Ставьте. Прыгать сегодня не буду. Завтра — может быть…

Бросив на Костика инквизиторский взгляд, Ватоль поспешил к столу, заваленному рулонами бумаги, пружинами от эспандеров, какими-то пакетами, сдвинул пятернёй весь этот хлам и открыл классный журнал.

— Ты думаешь, малец, физкультура это так, не главный предмет, можно наплевать? Ну-ну!

По шевелению его правого локтя Костик понял: физрук что-то торопливо и размашисто пишет.

В зале стояла тишина, ребята смотрели на новичка с уважением.

— Слушай, Костян, — прошептал Потехин. — Ты это, не ссорься с ним. Двойку в четверти влепит, как пить дать, а она тебе всю картину подпортит.

— Да я не ссорюсь ни с кем. Джибобы — мирное племя. Мы просто не терпим насилия над личностью в любом виде, а то, что сейчас происходит, — самое, что ни на есть, насилие. Не всегда удаётся делать в жизни только то, что хочешь, но что НЕ хочешь — уж точно НЕ делаешь, понимаешь? Ты свободен вот здесь, — Костик стукнул себя по груди. — Вот и вся философия. Проще простого.

Несмотря на полученную двойку и явно назревающий конфликт с учителем, Костик почувствовал себя настолько счастливым, что даже прикрыл глаза. Как он раньше не додумался до этого? Отец и дед искали эту свободу, он знал, — искали, потому что любили говорить о ней часами на кухне, ещё в старой квартире, не обращая внимания на него, маленького. А брат? Да наверняка! А всё оказалось просто: ты поступаешь так, как считаешь правильным именно в этот самый момент. Сиюминутная правда — она первична. Делай, если хочешь или считаешь нужным. Не делай, если не желаешь этого! Принимай решение, коли оно созрело в голове. Не принимай, ежели оно тебе в тягость. А её, тягости, и не может быть, не может! Ты — индивид и живешь по своим законам! А общество? Что ж, многие его правила вполне логичны, так почему бы ни следовать им? Найдётся что-то неприемлемое для индивида — ни секунды не задумывайся, просто иди своим путём, никому не мешая. Войны нам не надо: войны приносят дискомфорт.

Большим мыслям стало тесно в голове. Костик взъерошил волосы, оглядел зал. Девочки висели на брусьях, как мартышки, пацаны обступили турник. Ватоль понукал мальчишку, свисающего с перекладины, точно мятые выстиранные кальсоны.

Костик быстрым шагом подошёл к ним, дождался, когда сползёт вниз измождённый физкультурной пыткой «спортсмен», и, подпрыгнув, ухватился за холодную металлическую жердь.

— Рымник, можешь не стараться. Уже банан свой заработал. Вали, отдыхай, — пробасил Нэш.

Физрук кивнул очередному пацану, подзывая к турнику. Костик не отреагировал.

Хотел было сказать, мол, в данную минуту желает подтянуться, и попробуйте только помешайте! Но потом передумал что-либо объяснять толпе: джибоб никогда не оправдывается. И, почувствовав прилив какой-то небывалой силы, легко подтянулся пятьдесят раз. Побил собственный рекорд. Затем спрыгнул, потёр неспешно ладони, и вышел из физкультурного зала под завистливые взгляды одноклассников.

Бывают люди, в чьих головах будто заложен некий часовой механизм, который до поры до времени тикает себе спокойно, отбивает мерный такт, а потом вдруг раз — взрывается, как бомба, разнося на кусочки привычный жизненный уклад, выворачивает наизнанку мысли. И взрыв этот определяет все дальнейшие поступки и даже судьбу. Меняет, словно стекляшки в детском калейдоскопе, складывает новый рисунок. Именно это и происходило сейчас в голове Костика.

Добравшись до раздевалки, он застал там Кабана. От него изрядно несло куревом.

— Ты чего свалил с урока? — наклонившись и перешнуровывая ботинок, спросил Кабанов.

Костик отчаянно пожалел, что тот не был свидетелем его триумфа. Увы, ведь джибобы не хвастаются. Или… если они того хотят в данный момент…

— Ватоль влепил двойку.

— За что?

— Джибоб делает то, что хочет. Я не захотел прыгать через козла.

Кабанов усмехнулся.

В нём чувствовалось нечто такое, чему Костик пока не нашёл определения. Что? Сила — да. Джибобский пофигизм — безусловно. Хотя признавать последнее было не особо приятно. «И ещё — какая-то абсолютная… абсолютная…» — Костик так и не придумал, «абсолютная» что. Просто «абсолютная». Очень точное слово, а «что» — уже и не так важно.

Спросить Кабана, почему он сам прогуливает урок, Костик не решился. «Лишние знания джибобу не нужны», — оправдал он сам себя.

* * *

Весь урок химии, следующий за физкультурой, Костик пребывал в состоянии, которое он определил как близкое к «эйфории посвященности». То есть, по ощущениям, был на пороге невероятного философского открытия — в той мере, в какой он понимал значение термина «философское открытие». Что-то неуловимое вертелось в голове, какие-то обрывки статей из толстых отцовских журналов. Там было о смысле жизни, об исканиях, о постижении самого себя. Многие понятия казались Костику слишком уж серьёзными, скучными, он не особо задумывался над их глубоким смыслом. Поэтому поверхностное восприятие просмотренных «наискосок» статей угнездилось в его сознании в виде некоего сублимированного сгустка, наподобие бульонного кубика или лимонадного концентрата, который следовало разбавлять 1:2.

Он и пытался разбавить это нечто в пропорции 1:2 теми знаниями и опытом, что накопились за его долгие пятнадцать лет, но «разбавитель», выражаясь языком химии, на котором в данный момент вещала учительница, был слишком летучим, эфемерным. Вот оно, вот! Ещё мгновение, и Костик поймает за хвост ускользающий смысл того, что пришло к нему, но — ууупс! И в голове лишь химический осадок.

Костик тряхнул головой, вырвал из тетради листок и написал крупными буквами:

«Я, Константин Рымник, нашёл формулу истинной свободы».

Подумал, зачеркнул и вывел:

«БОЛЬШАЯ КНИГА ДЖИБОБА»

И ниже в скобках:

(Калибровка пофигизма)

Первое. Джибоб свободен от всего. Единственное, что управляет его свободой — это желания. Джибоб поступает так, как он хочет.

Второе. Если джибобу в силу каких-либо внешних обстоятельств невозможно делать то, что он хочет, то ему пофиг.

Третье. Если джибобу не пофиг, то значит он так захотел.

Вот и всё.

Костик подумал было написать что-нибудь о пацифизме, но решил, что пацифизм — это уже «побочная философия», она ему просто-напросто не нужна.

Он аккуратно сложил листок и сунул в карман. Химичка гремела какими-то колбами, поминутно выводя многоярусные формулы так, что на доске уже не оставалось места.

Прозвенел звонок. Класс зашумел, собирая портфели, и разделился на две равные группы. Первая ринулась в коридор, вторая обступила Костика.

— Доб, слушай, а ваши давно существуют? — спросил Слава Савельев, у которого из головы всё не шёл эпизод в физкультурном зале.

— Наши?

— Ну, джибобы.

— Да-а! — Костик картинно поднял глаза к потолку. — С древности.

— А вы все так подтягиваетесь?

— Практически. Сила в том, что когда ты поступаешь так, как хочешь, а не как тебе велят, ты можешь намного больше, чем думаешь.

— Ну, ты же не можешь делать только то, что хочешь.

— Почему?

— А учителя? Вот назначат тебя сегодня дежурить, что тогда?

— А кто сказал, что я не захочу?

— А контрошу писать тоже захочешь?

— Может, и захочу. А нет, так мне пофиг — напишу и забуду.

Озадаченные одноклассники молчали. Савёха не унимался:

— Так уж прямо всё по барабану?

Костик вдруг подумал, что должна быть какая-то тайна. Пускай одна-единственная, малюсенькая, но такая, чтоб заинтриговала!

— По правде сказать, есть кое-что…

Все обратились в слух.

Костик проколол Антохиным фирменным взглядом всех, кто смотрел на него, помолчал загадочно и произнёс:

— Сила, пацаны, в том, что есть одна ма-а-а-ленькая штуковина, которая джибобу НЕ ПОФИГ.

И, выдержав театральную паузу, уже направляясь к двери, бросил через плечо:

— Но не всё сразу, бандерлоги, не всё сразу… Придёт время — узнаете.

* * *

Учебный день подошёл к концу. К Костику больше с вопросами не приставали, лишь уважительно смотрели в его сторону. Один только Кирилл Кабанов не обращал на него внимания. Костик подметил, что это немного ослабляет чувство триумфа. И сразу же отругал себя: истинного джибоба не должно волновать подобное. Впрочем, может, Кабан тоже… своего рода джибоб. И ему пофиг всё, включая Костика? Но что-то подсказывало ему, что он ошибается: Кабану далеко не всё безразлично.

Спускаясь на первый этаж, Костик не удержался и заглянул в физкультурный зал. Было пусто, и неубранные маты, согнутые пополам, валялись на полу, как морские котики на берегу. Костик подошёл к козлу, задвинутому в угол, погладил его блестящую дерматиновую спину, потрепал воображаемую холку.

«Спасибо, брат. Ты даже не представляешь, что сделал для меня сегодня!»

Выйдя на улицу и вдохнув весеннего воздуха, Костик понял: мир изменился. Да, конечно, он изменился ещё вчера, в первый его день в новой школе, но сегодня… Сегодня вместе с миром изменился и сам Костик. Он вытащил мобильный и позвонил отцу.

— Пап, я не поеду к старикам. Просто это через силу, понимаешь, а я не хочу что-либо делать через силу. Когда соскучусь, приеду к ним сам. Один, без семейного табора. Обязаловки больше не будет.

Отец что-то говорил в трубку резко и экспрессивно, Костик вежливо и внимательно слушал. Никакого хамства теперь от него не дождутся, никто не выведет его из себя. Ни нотациями, ни провокациями. Ведь война — это что? Дискомфорт!

— Да, пап, я согласен, я чудовище и плохой сын. Но отныне я буду делать то, что считаю нужным. И так теперь будет всегда.

Дождавшись, пока отец сам повесит трубку, Костик улыбнулся талому снегу и лужам, и уличной грязи, ещё раз прокрутил в голове эпизод с козлом на физкультуре, достал смятый листок «Большой книги джибоба» и приписал:

«ГЛАВНАЯ ТАЙНА:

Джибобу пофиг всё, кроме лосей».

Ведь не писать же «козлов». Не поймут.

Глава 3. ЮЛЬХЕН

Кирилл Кабанов сидел в кабинете математики и разглядывал учительницу. С каким-то злорадным удовольствием отметил, что лак на указательном пальце её правой руки немного облупился. Знает ли сама? Наверное, нет, потому как этим самым пальцем перед его носом так и машет. Интересно, что будет, если взять и заявить: «Юлия Генриховна, а чё, ковырялись где, что ли, раз ноготь обшарпан?» И на реакцию её посмотреть. Заткнётся тогда сразу, подавится педагогической своей речью. Ведь каждое утро в школу приходит вся такая чистенькая, намарафеченная, с причесоном, блузку или платье два раза подряд не надевает. А шмотья-то мало, экономно живёт. Девчонки вычислили, через какой промежуток времени она снова тот же блузон напяливает, но уже с новым шарфиком. Будто бы не догоняют все, что в старом пришла. Престижная школа — чтоб её! — надо соответствовать. А и правда, взять вот так и сказать про лак. И потом поржать с пацанами.

Кабанов откинулся на спинку стула и стал откровенно рассматривать математичку. Грудь-то есть, конечно, но «не айс». Другое дело — новая англичанка, вот там буфера! А это — мышь серенькая. Да и старая к тому же. Кабанов попытался прикинуть, насколько старая. Вспомнил: её племяш учится в седьмом, дебил полный, так говорил, что ей в августе будет тридцать. Старуха.

— Кабанов! Да ты не слушаешь меня совсем! — возмутилась Юлия Генриховна. — Ну что мне с тобой делать?!

— А чё, есть варианты?

Он хмыкнул и пожалел, что рядом нет другана Славы Савельева — Савёхи, уж с ним бы такие реплики вместе выдали, хоть на камеру снимай и в сеть выкладывай! А так настроения не было шевелить мозгами: в классе они с математичкой вдвоём, публики нет, никто не оценит.

Фамилия у неё — Герц. Немецкие корни, вот и отчество — Генриховна. Да и в Мюнхен к какой-то тётке своей катается каждые летние каникулы. В школе её называли «Юльхен» — нарочито, на немецкий лад, причём не только ученики, но, как слышал недавно Кабанов, и физрук тоже. До этого дня она была просто училкой, не более, но теперь Кирилл чувствовал: нарывается, дура. Вот сейчас доведёт его и получит пятиэтажный словесный оборот. Потом опять всё по отработанному сценарию — мать к директору, та неделю гундосить будет, в кого он такой уродился, моделировать, какой был бы, если бы кобелино-отец не бросил их. Слушать невозможно! Да и директор мозги вскроет, это уж стопудово. Ну, и по-новой: опять уроки, Кирилл снова будет хамить. Кто его выгонит-то, мать тут спонсорством балуется, завуч и свита прикормлены. Так что, как ни крути, ты — полный ноль, Юльхен.

Юлия Генриховна замолчала и спрятала прядь волос под заколку на затылке.

— Пойми, Кирилл, девятый класс — показательный. Ты способный мальчик, но твоё поведение ставит под сомнение переход в десятый. Я буду поднимать вопрос на педсовете…

«Вот дрянь! Да педсовет тебя одним пальцем, у матери такие связи, тебе и не прикошмарится!»

— Ну, Юль-Генриховна! А чё сразу я крайний-то?

— Кабанов, ты издеваешься?

«Издеваюсь?! Ты, милаша, ещё не догадываешься, как несладенько бывает, когда Кабан издевается!»

— Да чего вы все ко мне привязались? — Кабанов повернулся на стуле и сел к ней вполоборота, скрестив руки и всем видом показывая, как надоел ему весь этот разговор.

— Вот опять хамишь, Кирилл. Ты слушаешь меня, но не слышишь. Я-то переживу, не впервой, но то, как ты вёл себя на встрече с делегацией от Кировского завода, это же неприкрытое… — она осеклась, увидев свой облупленный лак на ногте и быстро спрятала руку.

Движение не осталось незамеченным для Кабанова. Он усмехнулся и принялся демонстративно искать что-то в айфоне.

— Я, кажется, к тебе обращаюсь, — устало произнесла Юлия Генриховна.

— Да пошли они! Будто я к ним в рабочий класс записался! Вы тоже даёте, — нараспев протянул Кабанов, не отводя взгляда от светящегося экрана. — Привели шушеру какую-то, вот если бы, к примеру, Газпром пришёл…

— Убери телефон, когда я с тобой разговариваю! — отчеканила Юльхен.

— Это не телефон, а айфон, — медленно, словно беседовал с маленьким ребёнком, произнес Кабанов, продолжая как ни в чём не бывало водить пальцем по экрану.

Юлия Генриховна машинально перебирала математические пособия, лежащие на столе, тетради, какие-то листки, зачем-то перекладывая их слева направо. Нервничала?

— Кабанов, я устала твердить тебе об одном и том же. Ты когда хочешь нахамить кому-нибудь, считай до десяти. Медленно. А потом уже открывай рот. Увидишь, совсем иначе всё будет. До десяти, медленно, запомнил?

Ну не идиотка ли? Точно, сейчас нарвётся: он досчитает до десяти, раз уж так она хочет, и выскажет ей всё, что думает. Особым изысканным матерком, о существовании которого даже русичка с её филфаком не догадывается.

— Кирилл, я понимаю, трудный возраст и всё такое…

— Э-э, нет, Юль-Генриховна, вы так с мамашей моей разговаривайте, я вас не понимэ.

— Ладно, Кабанов, — она ещё держала руку с неидеальным ногтем где-то под столом. — Буду говорить с тобой так, чтобы сразу понял. На Спартакиаду в июне ты не поедешь. Это моё решение. Я всё сказала.

Кабанов оторвался от экрана и уставился на математичку. Это что сейчас было? Чего ляпнула-то? И кому? Ему — лидеру класса? Сама хоть просекла? Он нервно бросил айфон на стол, тот проскользил, как хоккейная шайба, и остановился у самого края стола. Савёха бы оценил этот айсинг.

— Не по-о-онял!!!

Юльхен запихивала тетради в толстый портфель.

— Всё ты понял, Кабанов. Никуда не поедешь. Может, хоть это научит тебя чему-нибудь. Когда нормально будешь с людьми общаться, тогда и поговорим. Но не в этот раз.

Да она что, совсем страх потеряла?! У неё десять жизней неистраченных?! Кабанов от возмущения растерялся, выдал какой-то мычащий звук, подавился им и начал жадно заглатывать воздух.

— Вот-вот, Кирилл. До десяти досчитай, потом мне ответишь. Только не забывай, я — твой учитель.

«Учитель?! Да ты фашистская подстилка!» — Кабанова раздирал внутренний ор. Почему «подстилка», он бы ответить не смог, но знал, что в сочетании с «фашистской» это словцо крепкое, не хуже мата. «Немецкая дрянь! Нацистка!» Сущуствовал ещё набор острых словечек, роящихся в его голове и выстраивающихся в своеобразную слоёную пирамиду. Предвкушение поездки было для Кабанова единственным светлым образом в последние месяцы, о ней мечтала вся его пацанская ватага. Межшкольная спартакиада проходила в Финляндии, в Лахти, и посвящалась чему-то техническому, чему-то для старшеклассников. Кирилл в подробности не вдавался, ему грезилось, как они с Савёхой и пацанами слиняют в первый же день на рок-фестиваль в Хельсинки. Финка! Свобода на несколько дней! Отсутствие надзора предков! Да, вообще, полная бесконтрольность! Какой же кайф! И сейчас недоделанная математичка хочет лишить его всего этого?!

— Да не имеете права!!! — заорал он ей в лицо. — Вы кто такая, чтобы решать?!

— Я твой учитель, — с достоинством, но всё же, как ему показалась, немного испуганно выговорила Юльхен. — В январе всем было сказано: по окончании учебного года спонсоры возьмут только самых лучших. И успеваемость здесь не первична. Мы смотрим на поведение прежде всего. За тебя же, Кабанов, стыдно будет перед финнами.

— Да моя мать… Да как только она узнает!.. — он еле сдерживался.

— Она уже знает. Я звонила ей сегодня.

Кабанов сжал кулак так, что тот побелел, и со всего маху стукнул по столу. Юльхен вздрогнула и выронила портфель. Тетради полетели на пол, но как-то почти бесшумно, деликатно, словно старались остаться незамеченными и не испортить выразительную сцену.

— Решение принято, Кирилл. Ты сам виноват.

Он понял, что сорвался и кричит на неё, уже на пути к выходу. Чёртова кукла! Старая мерзкая дебилоидная корова! Кабанов с силой толкнул дверь ногой, та почтительно открылась и выпустила в коридор пылающего девятиклассника, словно выдавила инородное тело. Вжавшись в стул и приложив ладонь к бледному мраморному лбу, там осталась сидеть учительница математики, некогда лучшая студентка на университетском курсе, отказавшаяся уезжать в Германию ради чего-то, что, вероятно, так и не нашла в этой престижной школе.

Кабанов шёл по коридору, держа спину прямо, как голливудский гладиатор, и необъятная злость вырывалась из него рваными клочьями. Досталось несчастной корзине для мусора, отлетевшей от удара ногой в открытую дверь актового зала — не хуже одиннадцатиметрового у Рональдо — обзавидовались бы пацаны! Пробковая доска с прикреплёнными к ней рисунками школьников сорвалась со стены «с мясом», увлекая за собой часть штукатурки. Уроки давно закончились, школа была полупустой. Стайка девчушек-младшеклассниц с продлённого дня бросилась от него врассыпную, попискивая, словно мышиный выводок. Получил подзатыльник не вовремя подвернувшийся под руку пятиклассник, спешивший с большим чёрным тубусом на кружок рисования. Второй, похожий на него, и с таким же тубусом, предпочёл спрятаться за створку ближайшей двери.

Сам Кабанов напоминал себе героя компьютерной игры, проходящего по лабиринту и сметающего всё на своём пути. Надо выбрать себе правильное имя. Но это не главное. Сейчас бы разобраться с мерзкой Юльхен. Он насчитал шестнадцать грязных ругательных имён, которые мог бы дать математичке. Савёха бы придумал тридцать, не меньше.

Куда идти? Мать припрётся только вечером, да и вряд ли чем-то поможет. Пацаны наверняка уже расползлись по домам, поглощают обед. Кабанов подошёл к классу, где должен был закончиться факультативный урок английского — надеялся застать Алису Авдееву из параллельного «А», которая занимала его голову аж с сентября — с тех пор, как перевелась в их школу из другого района. Захотелось просто взглянуть на неё. Так, для боевого воодушевления. Уж больно красива. С Алисой у него «не получалось». Он не мог понять, то ли она отталкивала его, то ли подманивала. К женским уловкам Кирилл готов не был, чувствовал себя неуклюжим в общении с девчонками, но твёрдо знал одно: он лидер, а значит, Алиса-зазнайка рано или поздно будет с ним. Кабанов заглянул в дверь, но класс оказался пустым. Даже смазливой фигуристой англичанки на месте не оказалось.

Кирилл чувствовал, что злость не только не остывает, но трансформируется в нём в нечто большее. Как будто где-то внутри спрут расправлял свои щупальца. Был бы сейчас в руках тесак-автомат «Лансер» из любимой игры, ох уж он замочил бы их всех! Кого именно, Кабанов представления не имел, но список этот уж точно возглавила бы Юльхен. Как бы он полоснул по её аккуратной блузе, а потом прикладом. Чтобы захрустело! Затем досталось бы и остальным убогим, мешающим ему жить.

Он направился в раздевалку, к досаде своей отмечая, что все «убогие», кого можно было бы поддеть, уже свалили домой. Спускаясь по лестнице, он поправил мнимую обойму, оттягивающую плечо, вставил запасной магазин и полоснул по смуглой уборщице, ковылявшей с ведром в подсобку. «Тра-та-та-та! Умри, Чёрная Мамба!» Пригнулся, уворачиваясь от автоматной очереди «чужих», прислонился спиной к стене и, выждав секунду, перебежал через лестничный марш, оставаясь невидимым для вражеских снайперов за окном. Огляделся и вновь замер, присев на корточки с поднятым автоматом и весь обратившись в слух.

Промелькнувшую в пролёте лестницы малышню (десант пришельцев) он забросал гранатами, сгруппировался, затаился за перилами, вздрогнул от взрыва и добил раненых одиночными выстрелами. Потом, встав во весь рост, повесил автомат на плечо и небрежно вытер ладони о штаны.

В раздевалке, к его неудовольствию, тоже никого не оказалось. Даже гардеробщицы. Подвиги подходили к концу, гнев помаленьку остывал в нём. Кабанов скинул «Лансер» и оставшиеся гранаты на кафельный пол, привычным жестом поправил ремень и тут заметил, что клеть учительской раздевалки открыта. Он осторожно, на цыпочках, словно боясь спугнуть зверя, вошёл в клетку. Верхней одежды на вешалках было мало, почти все учителя разошлись по домам. Кабанов вынул из сапога японский нож и стал принюхиваться. Справа нет нечисти, слева…

Ну вот же ты, мерзкий демон, вурдалак! Кабанов втягивал носом тлетворный вражеский запах и походкой тигра крался к бежевому пальто, одиноко висящему в самом конце строевого ряда крючков. Это её шкурка, Юльхенская! Он подошёл ближе и отчаянно пожалел, что и впрямь нет у него японского ножа.

Мерзкое пальтецо! Со всего маху он вмазал по рукаву и сорвал пальто с крючка — оборвалась матерчатая вешалочка. Секунды две пялился на лежащий на полу ком верблюжьего цвета, с раскинутыми в стороны, как у трупа, рукавами-руками. Зрелище это Кириллу понравилось, и он начал пинать кроссовкой пальто, видя в нём человека — сначала Юлию Генриховну, а затем и всех, кто достал его в этой жизни. Кроссовка была чистой, не оставляла следов, но материал помялся. Ударом ноги он подбросил пальто в воздух и к восторгу своему заметил, что оно, взлетев и выронив дремавший в рукаве берет, зацепилось воротником почти за тот же самый крючок, с которого соскочило. Жаль пацанов нет, уж они бы такой бросок заценили! Пальто покачалось мгновение, словно маятник, и рухнуло на пол. Ну и ладно!

Довольный собой, выпустив почти весь пар, Кабанов уже потянулся было за своей курткой, но вдруг мысль, словно заточенная спица, проткнула мозг: айфон! Он принялся шарить по карманам, а догадка закипала в нём, словно не кончилась ещё боевая игра, и так издевательски звучал чей— то «невыключенный» голос: «Посеял, идиот.» Кабан судорожно шарил пятернёй в портфеле, но нутром уже чуял: бесполезно. Тут ему «дали картинку»: класс математики, Юльхен, чёрный блестящий прямоугольник на краешке стола. Игра продолжалась — надо было вернуться в логово.

Подходя к двери класса, он прислушался: там ли ещё Юльхен? Кабанов был приучен стучаться, это инъекционно было введено в мозги учеников ещё в подготовительном классе и делалось безоговорочно всеми «на автопилоте», но в этот раз, видимо, отключились все его связи с Кабановым-школьником. Приоткрыв дверь, он увидел, что Юлия Генриховна стоит у окна спиной к нему и держит в руке его айфон. Кирилла она не видела, увлечённая какими-то своими думами. Он неслышно вошёл, прикрыл за собой дверь и зачем-то сделал шаг в сторону, где его скрыла стоящая на треноге огромная белая доска, исчирканная маркером.

Юльхен вздохнула громко и тяжело, он услышал это из засады. Засады? Игра давно закончилась, Кабанов ощущал себя просто Кабановым, стоящим за доской, и никем больше.

Повертев в руках айфон, Юлия Генриховна судорожно набрала номер.

— Дима! Это я, Юля. Только не бросай, пожалуйста, трубку! Пожалуйста! Я звоню с чужого телефона, потому что на мой ты не отвечаешь. Видишь, что мой номер высвечивается, и не снимаешь трубку. Пожалуйста, дай мне сказать! Любимый… Любимый мой! Я бесконечно скучаю по тебе… Я каждый день возвращаюсь в квартиру, где нет тебя, и не хочу жить. Ты всё для меня, всё, понимаешь! Я не прошу тебя вернуться. Пожалуйста, просто поговори со мной!

Кабанов осторожно выглянул из-за доски и увидел, как вздрагивают от рыданий её плечи, как она старается подавить слёзы, не дать собеседнику обнаружить их. Получалось не очень правдиво, голос прерывался, ей не хватало воздуха.

— Нет, Димочка, я не плачу. Это я простудилась немного, насморк и всё такое. Я не рёва, ты же знаешь. Я сильная. Просто у меня сейчас период такой, мне необходимо слышать твой голос.

Юльхен медленно приобретала человеческие черты, перерождаясь из страшного монстра, каким ещё минуты три назад была в игре. У окна стояла одинокая, брошенная любимым женщина, хрупкая и трогательная.

— У меня сегодня был очень плохой день, директор отчитывал, да ещё и ученик обхамил. Родненький, мне надо как-то приучиться жить без тебя. Я сумею, дай мне время, но не лишай меня минутного разговора. Хотя бы раз в несколько дней!

Юлия Генриховна склонила голову и провела рукой по лицу, оставив следы туши на белом рукаве блузки. Кабанов смотрел на её спину, на обтянутый батистом тонкий гибкий позвоночник, на выбившуюся из заколки непослушную прядь каштановых волос, на изящную руку с фарфоровым запястьем, держащую айфон возле уха, и никак не мог свести воедино мысли, бурлящие в его голове. Математичка… Ей подошло бы быть училкой какой-нибудь никчёмной этики-эстетики или домоводства, или ещё чего-нибудь женственного. Алгебраические формулы на доске у неё за спиной выглядели сейчас чем-то инородным, не вписывающимся в тот мир, где пребывала она и куда впустили на полшажка Кирилла Кабанова. Ощущение невесомости её фигуры было для него новым, каким-то щемящим, незнакомым и немного странным. Как можно так унижаться перед мужиком? Даже ему, мальчишке в его пятнадцать, это казалось невероятным и даже грязным. Он бросил её, а она плачет здесь, прямо в классе… А как же пресловутая женская гордость?

Плечи математички чуть поднимались и опускались в такт словам, будто бы помогали им рождаться.

— Дима, послушай. Я не истерю, ты мужчина, ты принял решение. Какое бы оно ни было, я его принимаю. Нет, я не строю из себя святую… Хорошо, пусть это будет наш последний разговор, если ты… Я просто хочу понять, почему… Нет, не почему ты ушёл от меня, а почему ты ТАК ушёл? Два года вместе… Родней тебя у меня в жизни нет никого. Мне казалось, у нас открытые, искренние отношения. Почему же тогда ты не поговорил со мной? Да, мне было бы тяжело, но просто послать эсэмэску с извещением о том, что ты уходишь навсегда — это… я даже не знаю… это более, чем жестоко. Не удостоить даже разговором… Скажи, разве я это заслужила?

Кабанов, словно загипнотизированный, смотрел на её затылок. Совсем не так общалась с мужчинами его мать, и уж точно не так говорила с отцом, от которого постоянно что-то требовала, бесконечно оскорбляя. Тот, кто бросил Юльхен, оказался великим трусом — послал эсэмэску, и концы в воду, словно и не было ничего между ними. Помножил свою женщину на ноль. Простейшее арифметическое действие, никакой сложной алгебры. У Кабанова были свои представления о том, что значит «жестоко поступить с женщиной», но такой вот уход даже в голову ему не приходил. Противно и подло, и будто горошину чёрного перца из супа раскусил и теперь никуда не деться от гаденького послевкусия. И стыдно за весь мужской род, за этого вот Диму и даже за отца, когда-то очень сильно обидевшего мать. В начале учебного года на Кирилла уж слишком томно смотрела Рита Носова, но он честно и открыто заявил ей, мол, не светит тебе, подруга, ничего, и надобно переключиться на кого-нибудь другого. Носова поняла, наверняка расстроилась, но не возненавидела его. Но Юльхен… Как же можно так, ТАК унижаться?

— Мне больно, Дима. И, правда, не хочется от жизни больше ничего…

Юлия Генриховна опустила руку с айфоном, продолжая стоять у окна и всматриваться в греющихся на робком весеннем солнце голубей. Проснувшаяся совесть нашёптывала Кабанову, что он тоже был жесток с ней сегодня. Ему стало до оскомины стыдно за всё, что он ей наговорил, за то, что он творил в раздевалке — подленько, без свидетелей. И ещё было невыносимо неловко за саму Юлию, за кричащее женское одиночество, за унижение, и в то же время бесконечно её жалко. Он попятился к двери, стараясь остаться незамеченным, но случайно задел что-то ногой.

Она обернулась:

— Кто здесь?

Кабанов высунулся из-за доски, боясь встретиться с ней глазами.

— Юлия Генриховна, я секунду назад зашёл, правда. У меня, — он судорожно подыскивал слова, — вот тут за доску монета закатилась.

— Монета… — она ещё не совсем понимала смысл слов извне, будто бы медленно возвращалась из своих далей, из своей «игры», совсем не похожей на «игру» Кирилла, где она, в отличие от него, не была победителем, и где было ей плохо, очень плохо.

— Я айфон, кажется, забыл. Вы не видели? — негромко спросил Кабанов.

— Кабанов?.. — Юлия Генриховна словно очнулась, взглянула на Кирилла и сразу же опустила заплаканные глаза. Ему показалось, что они у неё с пол-лица, небесно-синие, как в аниме. И подумалось: а она ведь красивая.

Юльхен села за стол, непослушной рукой сняла заколку, позволив пушистым волосам упасть на плечи и закрыть половину лица, словно отгородилась от мира шелковой завесой.

— Вот возьми, — она протянула айфон, напряжённо глядя в учебник, который, как заметил Кабанов, лежал вверх ногами.

Он взял айфон и повернулся к двери.

— Кирилл! — сдавленно выкрикнула она. — Я тут позвонила с твоего телефона… айфона. У меня, понимаешь, трубка села… Я говорила, наверное, минуты три…

Юлия Генриховна вытащила из висящей на стуле дамской сумочки кошелёк и начала рыться в нём.

— Я заплачу тебе за звонок.

— Что вы, — испуганно выдавил Кабанов и зачем-то соврал: — у меня безлимитка.

— Нет, правда, Кирилл, я не хочу, чтобы мой звонок…

— Юлия Генриховна, не надо!.. А вы… Вы сейчас домой уходите?

Что он несёт? Кабанов и сам не очень соображал, только чувствовал, что внутри него притаился какой-то дикий страх: а вдруг она, и правда, жить не захочет, что-нибудь с собой сделает?

— Почему ты спрашиваешь? — Юльхен всё ещё не решалась повернуть к нему заплаканное лицо.

— Ну, я просто так. Могу помочь вот доску оттереть или ещё что.

— Спасибо, не стоит. Иди домой. Я поработаю ещё, потом сама всё сотру.

Он стоял неподвижно и впитывал каждое её слово.

— Иди, Кабанов. Правда, ничего не нужно. Сейчас придут ребята из десятого класса, буду готовить их к городской олимпиаде по математике.

Последние слова как будто его успокоили. Он сделал ещё пару шагов к двери.

— Юлия Генриховна, я… Мне ужасно стыдно, я наговорил вам гадостей всяких…

Она молчала.

— Юлия Генриховна, вы простите меня?

Кабанов и сам не осознавал, почему ему в этот момент так жизненно необходимо было её прощение, и он, затаив дыхание, ждал ответа.

Она рискнула чуть-чуть выглянуть из-за каштановой пряди.

— Простите меня! — выпалил он и метнулся в коридор.

У самой двери в класс, прижавшись к дверному косяку, стоял его однокашник — тихий троечник Глеб Хоменко.

— Ты что здесь делаешь, Хомяк? — просипел Кабанов.

— Да дежурим мы с Носовой сегодня.

Хоменко под взглядом Кирилла вжался спиной в стену, пополз боком, словно морской краб по пирсу.

— А вы там о чём говорили-то? — Хоменко изобразил усмешку.

Кабанов схватил его за воротник рубашки и притянул к себе.

— Ты ничего не слышал, понял! И Юльхен не видел после урока. А если узнаю, что болтаешь про неё — на тряпочки порежу, усёк?

— Да ты чего, Кабан!.. — испуганно пролепетал Хоменко. — Я ж могила, ты знаешь. Да и не слышал я…

Кабанов быстро пошёл прочь, стараясь не оборачиваться на Хомяка. И в этот раз был абсолютно не похож на давешнего голливудского гладиатора. Вырулив на лестницу, Кирилл увидел Риту Носову, поднимавшуюся навстречу с какими-то папками в руках.

— О, Кирюш! А нас тут запрягли в библиотеке архив перебирать. — Рита кокетливо заулыбалась. — А ты что домой не пошёл?

— Слушай, Рит, не до тебя!

Носова нарочито выпятила губу.

Ему совсем не хотелось разговаривать. «Принесла же её нелёгкая!»

— А ты куда сейчас? — проворковала Рита. — В раздевалку? Подождёшь минуту, я папки в кабинет закину и тоже свалю!

«Только этого не хватало!» — подумал Кабанов и посмотрел на Носову так, что она быстро затараторила:

— Но если у тебя дела там какие…

— Дела там… — буркнул Кирилл.

— Ладненько. Нет — так нет. Я ж так просто спросила…

Кабанов подождал, пока она исчезнет за поворотом, и спустился в гардероб.

Накинув куртку и застегнув молнию, он секунду постоял, косясь на секцию учителей. Увидел пальто Юльхен, мешком лежавшее на полу. Из рукава, словно язык большого варана, торчала косынка в мелкий коричневый цветочек, рядом свернулся клубком берет.

Кирилл поднял берет, всунул его в рукав, потом снова достал, разгладил, вложил в него аккуратно свёрнутую косынку и вновь вернул всё на место. Ему повезло — в гардероб так никто и не зашёл.

Пройдя по улице метров тридцать, он остановился, вдохнул острый мартовский воздух и улыбнулся своей новой шальной идее. Затем вытащил айфон и просмотрел список исходящих вызовов. Последний номер был незнакомым. Начиналась другая игра, не менее интересная… Он уже знал, что скажет этому козлу. Всё скажет. Только сначала сосчитает до десяти, как она его учила.

Глава 4. МОМЕНТ ВЗРОСЛЕНИЯ

Визг детворы заглушал и без того тихий голос Паши Потехина. Уроки закончились, и Костик обдумывал планы на вечер.

— Я говорю, дежурим мы с тобой! — напрягая связки, выдал Потехин.

Костик хмуро посмотрел на него.

— А заранее чего не предупредил? Сегодня никак…

— Да я-то что? Не моя это забота. Я же не информационное бюро. Моё дело маленькое — предупредить, твоё дело большое — сачкануть. Я, впрочем, и не рассчитывал, что ты присоединишься, ты ж того… джибоб.

Костик внимательно посмотрел на гарри-поттеровские очки Потехина, пытаясь уловить за ними зрачки.

— Чего молчишь? — Пашка почесал затылок.

Костик соображал, что ответить — так, чтобы звучало по-джибобски, но тут подошли Юлия Генриховна и Белла Борисовна.

— Мальчики, вам уже огласили фронт работ на сегодня? — Бебела поставила руки в боки, как заправская атаманша.

Костик и Пашка синхронно покачали головами.

— Значит так, разобрать кладовку и всё инвентаризировать. Понятно?

— Понятна только первая часть: разобрать кладовку, — Потехин поправил очки на носу. — А «инвентаризировать» — не совсем.

— Ребята, — улыбнулась им обоим Юльхен, — Надо просто переписать названия книг, журналов и альбомов, какие там есть, в тетрадку. Иными словами, список составить. Я с вами буду разбирать, подскажу, что куда.

Потехин кивнул и с любопытством взглянул на Костика — что тот ответит. Бебела, между тем, передала Юлии Генриховне ключи и удалилась в свой кабинет.

— Что-то не так, Константин? — посмотрела на него Юльхен.

— Я просто не знал, что надо остаться после уроков. У меня не так много времени.

Он не соврал. В шесть вечера должен был начаться факультатив по истории, и пропустить его Костик никак не мог.

— Я знаю, Костя, ты идёшь сегодня к Сергею Сергеевичу, — с подкупающей теплотой в голосе сказала Юльхен. — И тема на факультативе у вас интересная — Первая мировая война. Обещаю, ты успеешь. Если хлама окажется слишком много, уйдёшь, мы с Пашей вдвоём закончим.

Потехин кивнул.

Джибоб, сидящий внутри Костика тоже кивнул: опасности для идеологии нет.

— Обожаю копаться у деда на чердаке! — улыбнулся Костик. — Надеюсь, ваш хлам такой же интересный!

Подхватив портфель, он направился следом за Юльхен и Гарри Поттером в какой-то отдалённый кабинет, где длинным спиральным ключом была открыта сначала одна дверь, затем им же — дверь в смежную комнату, и, наконец, всё тем же ключом — выкрашенная белой больничной краской дверка в кладовку.

Горела всего одна лампочка, слабо освещая деревянные полки с множеством журналов, бумаг и учебников. Вездесущая пыль моментально забилась в ноздри.

— Эх, пылесос бы сюда! — резонно заметила Юльхен.

«У деда на чердаке покруче будет!» — подумал Костик, вспоминая старый дачный сундук, набитый всякой потрясающей ерундой, бабушкины соломенные шляпы в картонках, деревянные игрушки из отцова детства, фанерные модели бипланов, и множество книг по медицине в толстых переплётах. На этом чердаке он мог проводить сутки напролёт, даже не вспоминая о еде и питье, пока бабушка насильно не вытаскивала его оттуда.

Здесь же такая тоска! Внушительная гора макулатуры выглядела удручающе.

Костик с Пашкой засучили рукава и принялись разгребать завалы бумаг. Юлия Генриховна под диктовку записывала названия книг и различных документов в зелёную клетчатую тетрадь.

— А почему сразу в «Excel» не заносите? Было бы удобнее, — важно заметил Потехин.

Юльхен рассмеялась:

— Люди, для которых мы переписываем всё это, предпочитают старые проверенные методы. Надо уважать их привычки.

Смысл слов был такой: ещё не все наши школьные динозавры освоили компьютер. Но как деликатно сказано! Пожалуй, помимо алгебры с геометрией, у Юльхен есть чему поучиться. Костик внимательно наблюдал за ней. Она была совсем не похожа на душных училок из его прошлой школы. И не потому, что моложе их, а просто какая-то другая. Ближе к народу, что ли…

Бардак на стеллажах впечатлял размерами: допотопные скоросшиватели, картонные папки с многозначительной надписью «Дело №», старые учебники и методические пособия, растрепавшиеся от времени и частого использования. Кому нужно подобное барахло? Не лучше ли взять всё и сжечь?

— Вы, ребята, наверное, думаете, почему бы не выбросить это безобразие на помойку? — прочитала мысли Костика Юлия Генриховна. — Признаться, и мне иногда такое приходит в голову. Но ведь это история школы. А к истории надо относиться с почтением.

Кому-кому, а Костику это точно было известно. Хотя, применительно к историческому хламу, можно и поспорить: жить прошлым днём он давно уже считал неправильным.

Работа шла споро и ловко — в четыре руки плюс рука пишущая. Юльхен сидела на стуле у двери кладовки, краем глаза наблюдала за ребятами и скрупулёзно заносила в тетрадь сведения о каждой папке. Но уже через десять минут Потехин закашлял и покрылся красным крапом, будто на его физиономию кто-то брызнул вишнёвым соком.

— Паша, что с тобой? — Юльхен вспорхнула со стула и пощупала его лоб.

— Ничего, Юль Генрих… пчхи!

Гарри Поттер шмыгнул носом и протёр слезящиеся глаза рукавом.

— Почему ты не сказал, что у тебя аллергия на пыль?

— Да я… — в носу у Потехина снова защекотало, и он выдал целую канонаду чихов.

Юльхен вынула из сумочки бумажные платки, протянула Пашке. Он кивнул, сунул нос в белоснежную салфетку, а когда высморкался, это был уже не нос, а носяра — большой, густо-красный и как будто пористый.

— Пойдём-ка, дружок, скорее в медпункт, — встревоженно пролепетала Юльхен. — Да не смотри ты на меня так затравленно! Дадут антигистаминную таблетку, и все дела.

— Антиглист… от глистов, что ли? — пробасил испуганный Потехин.

— От аллергии. Давай, пойдём, — она щёлкнула застёжкой на сумочке и подвела Пашку к раковине, стоявшей в кабинете.

Он долго мыл руки, как будто тянул время, оглядывался на Костика. Юлия Генриховна поторапливала его, качала головой.

— Костя, ты подожди меня. Твой напарник сегодня уже свою смену отработал.

Когда дверь за ними закрылась, Костик попытался поставить на стеллаж объёмистый гроссбух, который Юльхен только что занесла в список. Тот никак не втискивался между журналами, ему явно что-то мешало. Рядом растопырил бока малиновый альбом, не желавший делиться местом на полке. Дёрнув за его корешок, Костик опрокинул себе на голову целый ворох фотографий. Они рассыпались веером на полу, он с досадой наклонился их собрать и, по возможности, сложить по порядку, то есть по годам. Здесь были снимки разных лет — и старые, и сделанные совсем недавно. Собирая всё обратно в альбом, Костик обнаружил фотографию своего нового класса, датированную февралём этого года. Иными словами, совсем свежую, месячной давности.

Он подошёл к окну, сел на подоконник и начал внимательно разглядывать снимок.

Двадцать одно лицо. Бебела в центре не в счёт. Сорок два глаза смотрят в камеру, словно загипнотизированные. Браво, фотограф! У Костика никогда не получалось снять больше пяти человек так, чтобы никто не моргнул, а тут целый класс. Может, они роботы— андроиды? Кто-то вырубил питание, и все застыли, как в детской игре «Море волнуется раз»?

И что удивительно — все здесь, нет прогулявших или заболевших, как бывало в старой школе. Или не все? Сколько в классе по списку? Костик вспомнил, как сегодня заглянул в журнал на уроке русского — последняя фамилия «Яковлева» стояла под номером двадцать два. Значит, кого-то нет. Наверняка, Кабана.

Костик снова взглянул на снимок. Нет, Кабанов присутствует, вот он, во втором ряду справа, стоит, облокотившись на Нэша, трудно его не заметить. Кого же нет?

Глаза Костика вновь забегали по снимку, и вскоре он сообразил: двадцать второй отсутствующий — это он сам и есть. Ведь в феврале, когда их фотографировали, он ещё учился в другом классе…

Лица, лица, лица… Не всех ещё Костик запомнил по именам. Надо было фотографу нацарапать возле каждой физиономии белую надпись с фамилией! В век цифровой фотографии это сделать проще простого — пара манипуляций мышкой на компьютере, и упс: достанешь снимок через пятьдесят лет, и не надо тормошить закостенелый склероз, вот они — все те, кто прошёлся по твоей биографии, аккуратно подписанные. А в левом нижнем углу, как и полагается, — татушка даты и времени. Всё инвентаризировано и систематизировано. Идеальный немецкий порядок.

«Что ж, посмотрим на контингентик!» Костик вспомнил, как неделю назад, в свой первый день в новой школе, он разделил соучеников на два вида: «безобидные твари» и «осторожно». Сейчас он уже семь дней как джибоб, и все, кроме Кэт и Кабана, перешли в категорию «просто остальные». Была, правда, ещё Лена Приходько — загадочная девчонка с печальным лицом андерсеновской русалочки. Из-за чего-то неуловимого, чего — Костик и сам ещё не осознал — в группу «просто остальных» она не вписывалась.

Он нашёл Лену на снимке. Зелёные глазищи в пол-лица, тёмно-каштановые волосы, забранные в неизменный конский хвост на затылке, чёрный бадлон с горлышком под подбородок. Скромно и со вкусом. Костик задумался, отчего он дал ей имя «Фея Тьмы», как-то пошловато звучит, штампик в стиле «Вампирской саги». Она, пожалуй, другая. Какая? Он напряг память, силясь вытащить из неё всё, чем Лена успела напитать его мозг за неделю. Вспомнил слова мамы: «Подмечай детали. Из них складывается целое». Вот Лена входит в класс, молча кивает ему, никогда не говорит вслух «привет». На уроках отвечает сухо, но почти всегда правильно, на твёрдую четвёрку. На переменах втыкает наушники в аккуратные, почти прозрачные ушные раковины и ныряет в свою музыку. Сейчас Костику неудержимо хотелось узнать, что она слушает. Рок? Джаз? Классику? Вот было бы здорово, если бы «Битлов»… Или, на худой конец, «Роллингов»… Он постарался припомнить, что ещё знает про Лену. Пожалуй, что ничего.

Подруги зовут её «Ленчик». Что ж, вполне в девчачьем стиле. А кроме этого? Наверное, лишь одна деталь: на свою фамилию «Приходько» реагирует неохотно. Однажды даже поморщилась, когда завуч Алевтина Юрьевна её окликнула через весь коридор. Комплексует? Не похоже. Интуиция подсказывала: очень многое предстоит разгадать в Лене Приходько, и отвертеться спасительным «да по барабану мне» никак не получится.

Так, кто там следующий в ряду пялится в камеру? Уже знакомый «пыле-страдалец» Пашка Потехин. Обыкновенный пацан, худенький, ростом с Костика, лопоухий, волосы подстрижены неровно, забором, смешной пупырышек кадыка, будто парень проглотил крышку от кока-колы. Очки круглые. И правда, ужасно похож на Гарри Поттера.

Следующая в ряду, справа от Потехина, стояла Марьяна Башкирцева, подруга Кэт. О чём может поведать её «компактное» лицо? Ну да, похожа на белку, смешной прикус, глазёнки испуганные. Кажется, вот сейчас навострит ушки, а на них самые натуральные кисточки… Да она же славная, просто мульт! Вполне вероятно, неплохая девчонка, раз уж Катька с ней общается.

Пропустив нескольких одноклассников, чьих фамилий он так и не вспомнил, Костик нашёл Глеба Хоменко — Хомяка. Что известно о нём? Что тот — троечник. И всё? Так то, что троечник, и по фотографии видать. Рот чуть приоткрыт, будто Глебик чем-то сильно удивлён, пустоватые круглые глаза. Эх, Хомяк, может быть, ты интересная личность, только вот кто даст себе труд тебя разгадывать, искать в тебе изюм? Нет ответа…

Во втором ряду за физиономией мальчика-лошади и кукольным личиком Барби, имена которых также оставались для Костика пробелом, сияли довольные рожи из свиты Кабана. Долговязый Джем с лицом упыря, хотя, как оказалось, вполне дружелюбный парень. Белобрысый Олег Насонов — Нэш… Наглый взгляд, расстёгнутый ворот рубашки, взъерошенные волосы, не знающие расчёски… Рядом Савёха — Славка Савельев, лучший кабановский кореш. Тоже кудлатый, с мясистыми губами и мощной шеей, здоровяк, спортсмен, девчатам такие нравятся. Мог бы быть лидером, если бы не стоящий рядом Кирилл Кабанов. Вот, кто вожак, к гадалке не ходи! Взгляд из-под бровей, волевой подбородок… Костик подумал, что даже голова Кабанова сидит на плечах по-особенному, не так, как у остальных, а увереннее, что ли. Не надо быть психологом, чтобы угадать и агрессию, и силу, и какое-то отрицательное обаяние. А ведь, по сути, Савёха крупнее его, да и Нэш не лыком шит, а Джем вообще выше ростом. Но даже если бы Кабан закрыл глаза и снимок не передал бы его тяжёлого взгляда, всё равно сомнений быть не могло — вот настоящий лидер. Вот кто, не прилагая усилий, притягивает магнитом внимание к правому углу фотографии, как только берешь её в руки.

Глаза перескочили на «верхний ярус», и Костик сразу наткнулся на сладкую манящую улыбку рыжей Риты Носовой. Трудно было не заметить, что у неё в этот момент одна единственная мысль в голове: хорошо выйти на фотографии и понравиться себе самой, когда получит снимок. И это ей, бесспорно, удалось. Рита вполне ничего, смазливая, хоть и крупнее сверстниц. За неделю он уже успел понять, что популярностью среди пацанов она пользуется большой и, хотя Костик не примкнул к числу её поклонников, вполне понимал: её нельзя не выделить из остальной массы девчонок. А стоит-то картинно, выпятив грудь — предмет зависти одноклассниц, — и грудь эта просто нависает над кабановской головой на фото, даже смешно. И пальчики едва касаются плеча Кирилла, как бы случайно. Метит. Что ж, ничего удивительного. Ты — лидер, тебе и лучшая грудь класса.

Пропустив несколько лиц, Костик остановился на Кате Васильчиковой. Кэт. Улыбается неестественно, лицо напряжено. Глаза смешно вытаращила, как будто её ущипнули. Полная противоположность Носовой. Покажи ему этот снимок до знакомства Кэт, Костик не поверил бы, что эта курносая девчонка станет для него другом в новом классе, пока что единственным. Нет, читать по фотографиям — бред! Это только мама с её опытом физиогномики может, а Костику такую мудрёную науку никогда не постичь, Кэт — тому подтверждение!

Дверь открылась, и вошла Юлия Генриховна.

— Отправила домой бедолагу, — вздохнула она.

Они продолжили разбор бумажных завалов, но вскоре Юльхен сказала:

— Тебе, Костя, надо собираться. Не забыл про факультатив?

— Но, Юлия Генриховна, ещё есть время, и мы только две полки разобрали! — возразил он.

— Ничего, я сама. Иди, умойся. Не следует тебе опаздывать на первое занятие. Спасибо, что помог.

«Да ей спасибо!» — подумал Костик. Обычно училки брюзжали: Рымник то, Рымник сё, а она была какая-то потрясающе неправильная, не занудная. И разбирать с ней макулатуру оказалось даже приятно.

Но время, действительно, близилось к шести, и он поспешил в класс истории.

* * *

Сергей Сергеич Андреев был невысокого роста, сутулый, носил толстые роговые очки и старомодный твидовый пиджак. Костик с самого раннего детства так себе и представлял типичного учёного. А уж Сергей Сергеич — несомненно учёный.

Костик знал его по городской олимпиаде и популярным историческим лекциям для школьников, которые иногда посещал с двумя бывшими одноклассниками. Учитель Андреев был для него непререкаемым авторитетом. Он знал неимоверное количество фактов, дат, а, главное, учил ребят проводить параллели между событиями прошлых лет и современностью. «Помните, друзья мои, — обычно говорил Сергей Сергеич, — история всегда повторяется, только в ином ракурсе, на другом витке спирали.» Факультативы, в отличие от обычных уроков, он выстраивал в форме дискуссии, чего обычно сторонился Костик. Другие же ученики активно обсуждали исторические события — как эпохальные, так и вполне проходные. Сергей Сергеич выкладывал на стол карточки с наклеенными на них газетными вырезками или распечатками статей, содержащие крайне противоположные взгляды историков, политологов, общественных деятелей на какой-либо исторический эпизод или эпоху властвования того или иного правителя. В классе вступал в силу особый закон: иметь собственную позицию было абсолютным правилом игры.

Именно из-за Сергея Сергеича Костик и перешёл в эту школу. Слава о замечательном педагоге-историке гремела на весь город, а вымирающий вид мужчин-учителей был в особом почёте. Обращался к ученикам Сергей Сергеич исключительно на «вы».

— Проходите, молодой человек. Вижу знакомое лицо. Рад, что теперь вы учитесь у нас!

Костик поздоровался, громко назвал своё имя. Сергей Сергеич пригласил его сесть. Парты были сдвинуты к стенам, а стулья расставлены в кружок — так, чтобы участники исторической дискуссии видели друг друга.

Ученики оказались разного возраста — кто старше, кто младше Костика. Но почему-то не было ни одного сверстника, из его класса или из параллельного. Впрочем, «корешиться» он и так ни с кем не собирался. Он — джибоб, а посему самодостаточен.

— Что ж, пожалуй, начнём, — сказал Сергей Сергеич. — Сегодня обсуждаем Первую мировую войну.

Он начал раздавать слушателям карточки, на которых были описаны военные и политические события, мнения историков и сведения о количестве погибших от каждой страны-участницы. Подойдя к Костику, он вдруг улыбнулся.

— У вас, мой друг, седые виски, как у ветерана.

— Это пыль, — смутился Костик и провёл рукой по волосам. — Наводил порядок в кладовке-архиве.

— Хм, похвально. То, что мы с вами пытаемся делать на нашем факультативе — тоже своего рода генеральная уборка. Пусть в микроскопическом пространстве, ограниченном стенами класса, а не в масштабах страны, но дело это очень нужное. Не вычищаешь свои «Авгиевы конюшни», не даёшь притока свежего воздуха, обновления, и ошибки истории повторяются. Невозможно объективно оценить сегодняшние события, не наведя порядок в недавней истории родной страны, пусть только и в своей голове. Но если это сделает каждый…

Сергей Сергеич замолчал, посмотрел на обвязанную банданой руку Костика.

— Вы, никак, ранены?

Ребята с интересом повернули головы.

— Я не ранен, Сергей Сергеич. Это бандана. Обыкновенная бандана. Я ношу её, потому что мне так хочется.

Костик почувствовал, как внутри натянулась струна. Джибоб ничего не должен объяснять. Потому что «должен» — не его слово.

Сергей Сергеич поднял брови и чуть заметно кивнул.

— Ваша позиция уважаема.

И, больше не заостряя на Костике внимания, продолжил беседу. Незнакомые ребята сперва косились на него, но вскоре все уже были поглощены дискуссией на тему убийства эрцгерцога Франца Фердинанда, конца четырёх империй и политической позиции России в 1914 году. Ученики — кто робко, кто смело, — пускались в рассуждения. Сергей Сергеич призывал остальных поддержать или оспорить чужую точку зрения, но свои мысли в процессе обсуждения практически не высказывал, чтобы не сбивать ребят.

Костик следил за поворотами беседы, даже пару раз что-то сказал, и учитель поблагодарил его за высказанное мнение, не оспаривая его правильности. Временами историк хмурился, но никого не прерывал. Мальчишка лет тринадцати смело выразился, что, мол, не надо было России вступать в войну. Договорить не успел, ребята постарше заёрзали на стульях, начали перебивать, кто-то постучал по лбу кулаком. Сергей Сергеич одним дирижёрским движением прекратил спор, словно поймал в ладонь все возмущённые реплики сразу.

— Но он же чушь несёт! — не выдержала девочка, сидящая рядом с Костиком.

— Друзья мои, вспомним Вольтера, — спокойно ответил историк. — Он говорил: «Я ненавижу ваше мнение, но я готов отдать жизнь за ваше право его высказать». Будем же терпимы друг к другу. У вас своё мнение, и оно уважаемо, у молодого человека — своё. И оно не менее уважаемо.

«Так он сам и есть натуральный джибоб», — подумал про Сергея Сергеича Костик. — «Только более совершенный».

* * *

Он продолжал размышлять о факультативе дома, с досадой понимая, что ему ещё очень далеко до высшего пилотажа джибобства. Из окон его комнаты был виден светофор, стоящий на длинной ноге у перекрёстка с полосатой зеброй. Он оказался первым живым — ну, или относительно живым — существом, которое Костик заметил, когда поздним вечером грузчики, наконец, подняли на этаж последний короб, и усталые Рымники повалились прямо на не распакованные вещи: переезд был завершён. Костик любил свою прежнюю комнату, оставленную в другом районе, в которую теперь вселились девочки-близняшки вместе с котом и попугаем. Там из окна были видны музыкальная школа и детская поликлиника, и маленький Костик обожал сидеть на подоконнике, разглядывать лица родителей с отпрысками и гадать, кто из них куда направляется — навстречу с Моцартом и Бахом или к участковому врачу. И почти всегда ошибался. Всё, что можно было разглядеть из окна новой комнаты, показалось тогда чужим и враждебным, и Костик с каким-то до слёз радостным волнением обнаружил в светофоре на углу «родную душу».

У того было три «рабочих» глаза и нижняя секция для стрелки на поворот, за ненадобностью замотанная чёрным полиэтиленом. Светофор напоминал Костику его самого лет в пять-шесть, когда он для коррекции зрения ходил с заклеенным белым лейкопластырем правым глазом. Вот такое счастливое одноглазое детство, как он сам часто шутил. Это сходство сделало светофор «своим», близким, и Костик полюбил так же, как и на старой квартире, сидеть по вечерам на подоконнике и вместо лиц людей вглядываться в трёхцветные глаза нового, всё понимающего приятеля.

Вот и сейчас, размышляя о том, что произошло с ним за последние семь дней в незнакомой школе, о созданном им самим настоящем космосе, об историке и великих принципах джибобства, Костик время от времени выглядывал в окно: не подмигнёт ли ему зелёным глазом светофор. Тот не спешил с ответом — вот тебе, получи жёлтый мигающий, хватит гадать на мне, думай своей башкой, джибоб!

Мог ли Костик неделю назад предположить, чем будет занята его голова, и как кардинально поменяются в ней мысли — что там сноуборд или ролики! Вглядываясь в пульсирующий жёлтый, Костик вспомнил слова деда:

«Ты сразу поймёшь, когда детство закончится. Наступит момент — самый важный в твоей жизни — момент взросления. Ты его не пропустишь.»

И какой же он, этот момент взросления? Может быть он наступил сейчас, в эту самую секунду, когда уложились по полочкам в голове слова Сергея Сергеича, точно архивные журналы в школьной кладовке, и расчистилось место для новых мыслей — кто знает, может, и великих?

В комнату вошёл брат, и Костик в который раз отметил его потрясающее портретное сходство с дедом. Антон такой же высокий, с вьющимися каштановыми волосами и ореховыми смешливыми глазами. Как будто кто-то взял и раскрасил в фотошопе чёрно-белую фотографию молодого деда. И по именам они тёзки: дед — Антон Андреевич, а брат — Антон Валентинович.

— Ну что, братишка, о чём так сосредоточенно думается? — Антон протянул Костику пластиковую бутылочку с питьевым йогуртом.

— Антох, помнишь, дед говорил про момент взросления?

— А то!

— Так ты момент этот поймал? Прочувствовал?

— Факт!

— Когда? После какого события?

Антон присел на подлокотник дивана, спугнув примостившиеся на валике наушники, нахмурил брови.

— Я повзрослел в спортивном лагере, после восьмого класса. Это уж определённо. Не рассказывал тебе, решил: вот наступит у любимого братца тот самый момент взросления, тогда и обсудим.

— Расскажи, Антох! — встрепенулся Костик, глаза его загорелись.

— Будешь готов, сядем и поговорим, как настоящие мужики.

— Чего ждать какого-то мифического момента? Ведь всё это образно, без конкретики! — выпалил Костик. — Можно подумать: оп, вот в эту самую секунду я и возмужал. А мгновение назад был сопляком. Ерунда какая-то! Так не бывает!

— И никакая не ерунда. Это совершенно определённый момент. Просто он у тебя ещё не наступил.

— Не хочешь секретики раскрывать, так и скажи!

— «Секретики»… Да не в них дело. Просто всему своё время.

— МоралитЭ, Антох, моралитЭ! Становишься старым занудой!

Брат засмеялся и потрепал Костика по волосам. Прямо как дед!

— Вот думаю, что, может быть, я на этой неделе повзрослел. Даже скорее всего! — Костик отпил из бутылочки, оставив под носом белую метку. — Когда джибобом стал.

— «Даже скорее всего», — передразнил его Антон, вытирая младшему брату молочные усы. — Повзрослел? А помнишь, что дед говорил? Только дословно?

— Дословно?

— Он говорил: «Ты сразу поймёшь, что детство закончилось. Ты не пропустишь этот момент».

Антон встал, подошёл к окну и, проследив за взглядом Костика, заметил яркую жёлтую глазницу светофора.

— Иными словами, братишка, если ты говоришь о собственном взрослении, употребляя фразы «мне кажется», «возможно», «скорее всего», то можешь расслабиться: этот момент ещё не наступил.

И, уже открывая дверь в коридор, добавил:

— Потому что дед прав: когда он наступит, ты точно его не пропустишь. Без всяких «может».

Костик вздохнул и подумал о том, что Антон, хоть и пожил дольше на целых три с половиной года, а всё же рассуждает чересчур поверхностно. Ну какой-такой момент? Дед придумал всё это для педагогического пафоса. А взросление — вот оно, тёпленькое, состоялось неделю назад — тогда, когда родился Доб Джибоб и перевернул всё в его жизни с головы на ноги. Именно так: с головы на ноги.

— Ведь правда, трёхглазый? — обернулся Костик к светофору.

— Может-может-может, — нервно мигнул ему жёлтым оком приятель.

Глава 5. КЭТ

Вот и настал день, которого она так боялась — всё подтвердилось. Самые неприятные предчувствия родились ещё в декабре, когда Катя взбрыкнула и отказалась от путёвки в Ригу на новогодние каникулы. Отец тогда как-то подозрительно сильно огорчился, проявил излишнее беспокойство о дочери, которого за ним давно не наблюдалось. С ней, с Кэт, бесполезно спорить, Павел Петрович знал это ещё с её младенчества: любая попытка родителей настоять на своём, будь то невкусная густая каша или дневной сон, — и вот она уже плачет навзрыд, выгибает спину в коляске, будто у неё там шило, изводит и себя, и окружающих. Почему? Да просто потому, что родители так захотели. Отношения с отцом были сложные, хотя если бы о них спросили саму Катю, она наверняка бы ответила: «Нормально уживаемся. У всех предки — не подарок, мой папА не исключение». С тех пор, как её мать, главный специалист по кольчатым червям университетского биофака, уехала в Хакасию изучать какой-то доисторический ползающий вид, и в одно дождливое воскресенье почтальон вручил отцу мокрый прямоугольник телеграммы, прошло ровно десять лет. В ней, в телеграмме, было всего два предложения, девять слов и сорок две буквы: «Паша, прости, я не вернусь. Позаботься о Катюшке. Надя». Пятилетняя Катя, вполне сносно научившаяся к этому времени читать, выучила наизусть текст телеграммы, которую ошеломлённый Павел Петрович от дочки даже не прятал. Расстроилась ли она, как часто Катя спрашивала себя потом? Не помнила. Мать так часто ездила на какие-то симпозиумы и конференции, а её присутствие в жизни дочери было таким эпизодическим, что Катя не заметила каких-либо перемен в повседневной жизни: отец-бабушка-садик, снова отец-бабушка-садик. По кругу. Так, по крайней мере, утешила обеспокоенного Павла Петровича очкастая дама-психолог. Отец хотел услышать именно это, он и услышал, успокоился, довольствовался спасительным вердиктом: психика дочери особо не пострадала. Слово «особо» психолог произнесла скорее для того, чтобы обезопасить свою карьеру и репутацию, но Павел Петрович зацепился за него и ещё несколько лет подряд продолжал по субботам возить дочурку на занудные сорокаминутные беседы. Кэт была убеждена, что виртуозно обманывает даму-психолога, напяливая на себя маску безразличия и спокойствия. О матери она специально ни с кем не заговаривала, но если кто-то начинал неделикатно задавать вопросы, ровным голосом отвечала: «Нашла себе червя по душе, создала с ним новую семью. Абакан, на мой взгляд, не самый удачный выбор для гнездовья, лучше бы Лондон какой-нибудь или Париж, но и в Абакане тоже, видимо, как-то живут». И улыбалась при этом непринуждённо и обезоруживающе. А что на самом деле творилось в её душе, ведомо было лишь ей одной.

Три месяца назад отец достал путёвку в рижский подростковый лагерь с «уклоном в фотоискусство». Помимо отдыха, для ребят были организованы курсы по фотографии и фотошопу, — что может быть лучше для двух недель зимних каникул! Предполагалось, что в лагерь поедет и Олег, Катин друг. «Бой-френд», как она любила его представлять приятелям, хотя на самом деле никаким бой-френдом он ещё не был. Кэт понимала, что нравится Олегу, рядом с ней ему всегда становилось легко. Она читала запоем, намного больше него, и, что самое ценное, пересказывала книги так интересно и красочно, будто фильм голливудский крутила. И самому читать было после этого совсем не обязательно. Он тянулся за подругой, старался ей соответствовать, хотя и учился намного лучше, правда, в другой школе, «попроще». Но когда на одной чаше весов оказалась Кэт с фотокурсами в Риге, а на другой — Таиланд с предками, то перевесил, к Катиному удивлению, всё-таки Таиланд.

Она дулась неделю и заявила отцу, что ни в какую Ригу не поедет, а останется дома, и давить на неё бесполезно.

Вот тут-то неожиданно и проявилась навязчивая, необычная забота отца. Уговоры и увещевания Катя пропускала мимо ушей, настороженно выискивая доказательства зародившемуся подозрению: отец хочет сбагрить её на все праздники. Нет-нет, безмерная любовь к дочери здесь ни при чём. Чутьё подсказывало Кэт совсем иную причину. Неужели женщина?

* * *

Пару лет назад уже было такое. Павел Петрович завёл одну кралю на работе. Она была новенькой сотрудницей в офисе их логистической компании. Красивая, ничего не скажешь, холёная. Отец долго подбирался к Кате с разных сторон, действовал грамотно: заочно формировал положительный имидж своей пассии, привлек в поддакивающие сторонники бабушку. И такая, мол, Люсенька добрая, вот вафельки для Катюшки передаёт, и умница — вся контора на ней держится, и хозяйственная. А самое удивительное совпадение — это то, что Люсенькина фамилия — угадайте — Васильева! Васильчиков и Васильева, ну не забавно ли!

— Это знак, — говорила, причмокивая, бабушка.

Кэт отмалчивалась, но на очередной пассаж по поводу удивительного сходства фамилий, бросила отцу:

— Пап, а давай я ей просто в паспорте лишние буквы дорисую — будет Васильчиковой. Ей ведь невтерпёж, да? А рисую я классно, ты же знаешь!

Павел Петрович на иронию дочери не отреагировал, а вскоре зазноба его пришла к ним домой на ужин.

Катя была предельно вежлива, болтала о ерунде, подливала гостье чай. Та обрадовалась, расслабилась, перестала стесняться дочери своего любовника и, накрыв ладонью пальцы Павла Петровича, выразительно произнесла:

— Я знала, что мы подружимся. Ты хорошая девочка, Катя. Мы с твоим папой часто о тебе говорим.

«Хорошую девочку Катю» больно укололо это «мы». Она молча допила чай с ненавистными вафлями, так и не смирившись с этим «мы с твоим папой», поблагодарила за приятный вечер и удалилась в свою комнату.

Павел Петрович позже заглянул к ней, хотел по старой привычке убедиться, что дочка заснула, и не сразу понял, что с Катей что-то не так. Подошёл ближе и обмер: лежит бледная, одеяло сползло. А рядом пузырёк с бабушкиным снотворным.

Приехавшая «скорая» откачала Катю довольно быстро, но ей пришлось почти неделю пробыть в больнице. Сейчас она смутно помнила происходившее, будто не два года прошло, а целая вечность, и память успела стереть, выбелить, вытравить события той ночи. Бесконечные вопросы врачей, умник-психиатр в старомодных роговых очках, заплаканная бабушка и серьёзный, постаревший отец.

О попытке отравления Кэт позже говорила: «Ой, дура была. Ну, натуральная дура!» Она не понимала суеты вокруг неё: обязательные посещения детского психологического центра на Благодатной улице, еженедельные звонки отцу от какой-то тётки из попечительского совета. Зачем? Катя ведь не самоубийца, нет, она и о смерти-то не думала, а таблетки съела, потому что… потому что… Да она и сама не знает, почему.

Павел Петрович больше никогда не упоминал о милой коллеге Люсеньке. Да и самой Люсеньки в его жизни тоже больше не было.

Катя не часто размышляла о произошедшем. Отца она любила, но о том, может ли он когда-либо стать счастливым с другой женщиной, не задумывалась. Ему мало матери? Он хочет новой боли? Разве не обязаны близкие уберечь от неизбежной беды? Нет-нет, это вовсе не подростковый эгоизм, это элементарный инстинкт — сохранить семью!

И вот наступил злосчастный декабрь, когда Кэт объявила о том, что на каникулах останется дома. Бабушка предприняла попытку уговорить её, ссылаясь на красоту рождественской Риги. Отец же, в подобных случаях обычно вяло соглашавшийся с бабушкиными доводами, на этот раз чуть ли не ежедневно атаковал Катины мозги, выдавливая из неё согласие на поездку.

«Спихнуть меня пытается», — постоянно думала Кэт, и от этих тягучих мыслей её знобило.

Каникулы прошли скучно и незаметно. Павел Петрович ходил понурый, почти не разговаривал, а на все вопросы у него находилась лишь одна отговорка: «Устал на работе».

Кэт валялась с книжками на диване, смотрела фильмы, гулять почти не выходила и даже по телефону с подругами не трещала.

После Нового года школьная суета целиком поглотила её, и только спустя два месяца Кэт вновь заметила некую странность в поведении отца. В первую очередь, он неожиданно полюбил вечерами выгуливать Бубу, их бело-рыжего английского бульдога, выклянченного Катей год назад. Прогулки были ежедневной Катиной обязанностью, ведь это её собака, да и купили пса только после клятвенных заверений, что выгул будет полностью на ней. А тут вдруг:

— Доча, повторяй лучше уроки, чего тебе в слякоть выходить? И поздно уже, что ж я, плохой отец — дитя на улицу гнать! Да и на воздухе мне следует бывать чаще, врач рекомендует.

Катя сначала обрадовалась такой инициативе, потом призадумалась.

— Пап, хочешь, вместе сходим?

— Ничего-ничего, я справлюсь. Вон и мокрый снег пошёл. Сиди дома, в тепле, а мы с Бубой быстренько.

«Быстренько» оборачивалось сорокаминутной прогулкой. И отец, и собака возвращались бодрые, оба в прекрасном настроении, пёс оттого, что дали набегаться всласть, Павел Петрович по какой-то другой, настораживающей Катю причине.

Во время одной из таких отлучек «по собачьим делам» чутьё толкнуло Кэт набрать номер отцовского мобильника. Было занято. И через пять минут, и через десять. Когда Павел Петрович вернулся, дочь, принимая у него в прихожей поводок, как бы мимоходом обронила, мол, хотела попросить купить в ларьке сок, но до тебя дозвониться нереально, как в Кремль. Павел Петрович отшутился, что замучил дядя Коля с дачи по поводу продажи гаража, звонит каждый день, спасу нет.

Всю следующую неделю, уходя с собакой, отец заранее интересовался, не нужно ли дочке что-нибудь купить по пути.

Из окна их квартиры был виден лишь угол собачьей площадки, но Кэт намерено вышла на лестничную клетку, где обзор шире, и увидела отца, вышагивающего с трубкой у уха.

Дабы подтвердить свои тревожные догадки, Кэт сделала то, что обычно входит в примитивный набор поступков ревнивых жён: когда Павел Петрович отправился в душ, схватила его телефон и принялась лихорадочно в нём копаться. Ей было стыдно, но поделать с собой она ничего не могла, лишь оправдывалась: «Он же мой папа, у нас никогда не было секретов друг от друга».

Предчувствия оправдались. Как она и предполагала, никакого дяди Коли с гаражом в «исходящих» и «входящих» вызовах и в помине не числилось. Зато были многочисленные разговоры с абонентами «Маша мобильный» и «Маша рабочий». В отличие от гулящего мужа, незадачливому Павлу Петровичу и в голову не приходило шифровать номер подруги под другим именем.

Катя заперлась в комнате и принялась отчаянно соображать, что делать с добытой информацией. Отец виделся ей предателем, разрушителем всего того, что было выстроено между ними. Она ощущала себя маленькой, брошенной всеми девочкой, никому не нужной, забытой. Ненависть к незнакомой Маше, воровке, крадущей у неё отца, гнездилась глубоко, по ощущениям, где-то в районе диафрагмы, ныла, скребла куриной лапкой нутро, впрыскивала в организм едкий яд. Катя пыталась не заплакать — не получилось. Ночь она провела без сна, закутавшись с головой в одеяло и баюкая своё горе.

Кэт ещё раз залезла в телефон отца и переписала оба Машиных номера. Долго ходила по комнате с мобильником в руке, глядела на экран, словно ждала чего-то. Сердце тяжело ухало по центру грудной клетки — как раз там, где оно украшало анатомический манекен, живущий в кабинете биологии. Пересыхало горло, не помогала даже кола. В пластиковую бутылку она добавила немного отцовского рома. Так иногда делали подруги — «вместо успокоительного». Но спокойствие не приходило. Катя отхлёбывала из горлышка большими глотками, ёжилась в двух шерстяных свитерах, борясь с ознобом, и всё теребила телефон. Наконец, она решилась и непослушными пальцами набрала «Маша мобильный». Три гулких удара сердца, и… «Абонент временно недоступен». Кэт взглянула на часы: было около восьми вечера. Поздновато для работы, но всё же стоит попробовать…

Сделав последний глоток из бутылки, она набрала «Маша рабочий». Всего лишь один долгий гудок, и трубка заворковала:

— Компания «Диалог Плюс», оператор Мария. Чем я могу вам помочь?

Катя быстро нажала на «отбой». Чем она может помочь?!

Неожиданно стало жарко, Кэт швырнула в стену пустую бутылку, вновь набрала «оператора Марию» и заорала в трубку:

— Сука! Мерзавка! Оставь моего отца в покое! Да я тебе!.. Да я тебе!..

Она совсем не представляла, что сделает с этой Марией. Но непременно сделает! Это уж не сомневайтесь!

Дверь её комнаты открылась, и на пороге появился взволнованный Павел Петрович:

— Дочка, ты чего кричишь?

— Ничего, пап, — Катя подбежала и обняла отца, стараясь дышать в сторону, чтобы он не учуял запаха рома. — Я очень тебя люблю. Очень.

* * *

Кэт провалялась дома с высокой температурой несколько дней, ревностно отсчитывая минуты, остававшиеся до прихода отца с работы, и, если он задерживался хотя бы на четверть часа, принималась ему названивать. Врачи назначили антибиотики, однако она не приняла ни одной таблетки — у неё была своя версия причин собственного недомогания. На четвёртый день температура спала, насморк и все подобающие простудные атрибуты так и не проявились, и Кэт, улучив момент, когда ни отца, ни бабушки дома не было, накинула куртку и побежала к школе. Оставшись во дворе, она спряталась за большое дерево. Закончился последний урок, и ребята начали выходить из дверей, на ходу застёгивая пуховики и пальто. Вот и Марьянка. Болтает с двумя дурочками из параллельного класса. Кэт плотнее прижалась к стволу. Ещё пару недель назад она бы непременно подошла к подруге, но сейчас… сейчас другое время. Кэт остро ощущала потребность в разговоре с Рымником. Дождавшись, когда он спустится с крыльца, она шагнула навстречу.

— Салют.

— О, Кэт, привет. Ты болеешь или сачкуешь? — задорно подмигнул ей Костик.

— Доб, есть разговор. Только между нами.

— Конечно, — Костик насторожился. — Что-то случилось?

— Случилось. Случилось! Понимаешь! Нужен твой пофигизм, как воздух. У меня сейчас ситуация такая сложная… А сама не умею. Научи хотя бы малость…

Костик опасливо взглянул на неё.

— Лады. Только если малость… Пошли, провожу тебя, по пути и поговорим.

Они направились к дому Кэт, но дорога оказалась слишком коротка, а поговорить ей хотелось о многом, и они ещё минут десять простояли у парадной.

— Чёрт, ключи дома забыла. Я ж без сумки, так, налегке, захлопнула дверь. Вот я дура дурацкая! — она стукнула себя по голове.

Костик совсем не хотел приглашать Кэт к себе, но ситуация обязывала. Не бросать же подругу на улице, да ещё и больную. Да и помочь ей, как он заметил, правда, надо, девчонка в стрессе. Мать-психолог всегда повторяла: «Выговориться для человека значит снять половину проблемы». Они развернулись и пошли домой к Косте.

* * *

— Ну, и чего ты этим добилась? — выслушав Кэт, спросил Костик.

— Я не знаю, отец ходит мрачный, — отхлебнув чай из большой расписной чашки, тихо ответила Кэт.

— Ну вот. Это же эгоизм чистой воды! Нахамила барышне, а толку? Ты же не знаешь, что там у них.

— Любовница она его, нутром чую.

— Катюха, откуда в тебе замашки ревнивой жены? Ну и что с того, что у отца кто-то есть? Он же у тебя мужик, в конце концов!

Кэт взглянула на него вызывающе.

— Вот ты говоришь, как все вы… — она искала подходящее слово, — мужики-бабники.

— Ну, и много ты знаешь мужиков? — одёрнул её Костик. — Уж прямо все и бабники?

— Все.

— И твой бой-френд?

— И мой, — не задумываясь выпалила Кэт.

Костик погладил её по голове, немного затягивая паузу, чтобы «выстроить» ещё изрядно сырую теорию джибобства.

— Так. Главный враг человека — сам человек. Точнее, его голова бедовая. Согласна? Ты сперва разложи бардак в своей башке на отдельные кучки, и каждую такую кучку перебери, как фасоль. Вон, как мы с Потехиным кладовку разбирали. Поймёшь тогда, что с тобой происходит и чего ты на самом деле хочешь.

— Да знаю я, чего хочу! — возмутилась Кэт. — Хочу, чтоб он бросил эту дрянь.

— Так. Во-первых, почему «дрянь»? Ты же её не видела. Во-вторых, ты свечку не держала, может, у них нет ничего. А в-третьих, что самое главное, почему это тебя бесит? Не филонь, отвечай — почему тебя это бесит? Только честно. Матери твоей он не изменяет, дочь не бросает, так в чём тогда трагедия?

Кэт оставалась мрачной, молчала. Наконец, выдохнув, произнесла:

— Слушай, Доб, я не просила тебя копаться в моей душе. Не я — ты мне ответь на один вопрос.

Костик насторожился, понимая, что сейчас как джибоб будет держать непростой экзамен, и от того, что он ответит, будут зависеть поступки этой девчонки. И кто знает, как всё это скажется на жизни ещё двоих людей — её отца и женщины по имени Мария.

— Говори.

— Джибобу пофиг, так?

— Так.

— А если не пофиг, то он делает, что хочет?

— Верно.

Кэт задумалась, сосредоточенно морщась, складки прорезали матовый лоб. Костик не отвлекал её от мыслей, лишь настороженно наблюдал.

— Я хочу, чтобы она исчезла.

— Это как?

— Да мне всё равно. Я в этом смысле уже джибоб. Я поступаю так, как хочу.

— Ты сейчас близка к тому, чтобы оправдать собственные планы на преступление, — попытался улыбнуться Костик. Самому же ему от этих слов стало немного не по себе.

— Я хочу, чтобы Маши больше не было. И мне не важно, умрёт она или уедет.

Костик взглянул на подругу. Сидит пасмурная, и даже тени на чистой коже рисуют заломы на носогубке, словно она до смерти уставшая, сломленная, взрослая… Будто «монстр» уже родился и живёт в Кэт, поджав лапки до поры до времени. Маленькая старушка…

— Кэт, послушай. Ты уже джибоб. И, конечно, вольна делать то, что хочешь. Но подумай, а может, эта женщина или твой отец — тоже своего рода джибобы. То есть и они имеют право поступать так, как хотят. Ты джибоб только до того момента, пока твоё джибобство не мешает джибобству других. Отец имеет право делать то, что он хочет, а Маша — то, что хочет она. Не мешай им, живи своей жизнью, а у каждого из них — жизнь своя.

Непросто давать подобные советы. Костик попробовал представить себя на месте Кати и сам себе не позавидовал.

— Демагогия, джибоб Костя, чистой воды демагогия!

Кэт казалась разочарованной.

— Ну, не убьёшь же ты её! — хмыкнул Костик, пытаясь по лицу уловить её реакцию.

Кэт не ответила.

Дверь отворилась, и в кухню заглянула вернувшаяся с работы Елена Васильевна, мама Костика. Он же, тайно радуясь, что можно немного отклониться от темы, с воодушевлением и наигранной светской галантностью представил маме Катю. И сразу принялся расхваливать её способности к рисованию, в которых успел уже убедиться по рожицам и тараканам, которые та неустанно рисовала в тетрадях.

— Замечательно! — тепло улыбнулась Елена Васильевна. — Вы голодные? Подогреть вам обед?

— Нет, — тут же замотали головами Костик и Кэт.

Елена Васильевна удалилась, деликатно прикрыв дверь.

— Симпатичная у тебя маман, — Катя задумчиво смотрела на дверь. — Лицо как будто знакомое… Но у меня часто бывает дежавю…

Она слегка дотронулась коготком до локтя Костика.

— А если бы… Если…

Кэт ещё не успела закончить своё второе «если», а он уже съёжился от догадки.

— Ты хочешь спроецировать свою ситуацию на мою семью?

— Сложно изъясняешься, Доб. Но, в принципе, да. Чтоб ты делал, если бы твоя мама или отец…

— Завели любовников? — как можно более беззаботно спросил Костик.

— Ну да.

Он никогда не думал об этом. Если бы кто-то раньше задал ему такой вопрос, послал бы к чёрту, не сомневаясь. Но сейчас он джибоб. Самый настоящий джибоб, и мир видит иначе.

— Катюх, это их дело. Только их.

— Хочешь сказать, тебе пофиг?

Костику, безусловно, пофиг бы не было. И прежде, и сейчас. Но он джибоб. Джибоб! Надо чаще себе об этом напоминать!

— Мораль бы читать уж точно не стал. Джибоб идёт своей тропой, на другие пяткой не наступает. Даже если это касается его родителей или детей… «Пофиг» — не совсем точное определение. То есть «пофиг» с погрешностью на то, что родители — самостоятельные свободные личности и проживают свою жизнь так, как хотят. От джибобства здесь ключевая фраза «так, как хотят».

Кэт молчала, шуршала фантиками от конфет, складывая их в квадратики и разворачивая вновь. Думала, тёрла переносицу.

За окном резко заголосила сигнализация на чьём-то автомобиле, надрывно, с подвываниями. Катя слушала, пока сирена не заглохла, затем встала и, путаясь в больших, не по-размеру, гостевых тапочках, направилась в прихожую.

— Хочешь, посиди ещё. Можем битлов послушать.

— Пойду я. Бабка, наверное, уже пришла. Развопится, что больная из дома слиняла.

Костик подал Кэт куртку.

— До свидания, Елена Васильевна! — крикнула она в открытую дверь комнаты. — Думаю, Кость, ты прав: надо делать то, что хочешь. Вот пойду и сделаю, что хочу.

Она побежала вниз по ступенькам.

— Катька! — крикнул ей Костик. — Но ты не обязательно должна быть джибобом! Это вообще индивидуальная штука.

— Я тоже джибоб! — закричала она снизу. — Может, и раньше тебя им стала. Просто не знала, как называется. И не думай, я в курсе, как они поступают.

— И откуда ж?

— Ты не один такой!

Костик удивлённо смотрел ей вслед. «Вирусная реакция» — пришло ему на ум.

В прихожей появилась мама.

— Как фамилия этой девочки? Случайно, не Васильчикова?

— Васильчикова. Ты её знаешь?

— Сначала думала, ошиблась, ведь почти десять лет прошло. Катя Васильчикова… Я работала с ней, когда она была ещё крохой.

— Она — твоя бывшая пациентка? — Костик изумлённо посмотрел на маму.

Елена Васильевна кивнула и молниеносно сменила тему — как там школа, уроки, новый класс — давая понять, что о пациентах она не рассказывает. Профессиональная этика. Но всё же, удаляясь в свою комнату, где её ждала недописанная диссертация, мимоходом бросила сыну:

— Будь с ней потактичней, ладно?

Катя вышла на улицу, глотнула свежего воздуха, закашляла. Земля покачнулась, словно в рапиде, — так порой остро ощущаешь сотые доли мгновения, когда кто-то из-под ног вырывает плетёный коврик. Вот ты стоишь вроде крепко и вдруг теряешь равновесие, хватаешься руками за воздух, пытаешься балансировать, но всё тщетно: сознание уже опередило события и подарило тебе картинку будущего, которое наступит через полсекунды: ты некрасиво грохаешься на землю, больно ударившись копчиком. Так и Катя уже ощущала удары и падения — те, которые ей предстояло испытать за долгий вечер.

Но внутри уже всё изменилось. Она — самый настоящий джибоб! И делает то, что пожелает. Даже не старайтесь убедить её в обратном!

* * *

Катя подошла к своей парадной, достала мобильник. Ещё во дворе заметила, что свет на кухне горит — значит, бабушка уже дома.

— Алло, ба-а, привет. Ты не психуй, пожалуйста. Я отлично себя чувствую, вечером буду дома.

— Ты где? — взволнованно спросила бабушка. — Я тебе уже час названиваю!

— У Марьянки я. Мы занимаемся. Не хочу отстать, конец года на носу, — выпалила Кэт, увидев, как силуэт в окне её квартиры замер с рукой, прижатой к уху.

— Вот отец вернётся, — продолжала бабушка, — сама будешь объясняться. Вчера температура была высоченная, а сегодня самодеятельность развела!

— Так папы ещё нет? — насторожено перебила её Кэт.

— Он позвонил, что задерживается. Собрание на работе. Ты мне скажи…

— Пока, ба-а!

Она нажала «отбой», не дослушав бабушку.

В кармане джинсов обнаружилась сотня. «На два жетона хватит», — подумала Катя и направилась в сторону метро.

Бизнес-центр, где работал Павел Петрович, находился рядом с «Сенной», пешком минут пять. Кэт увидела его машину на стоянке — чёрный «Форд» с плюшевой пандой на лобовом стекле, её подарком на Новый год. Время близилось к восьми. Почти все окна на четвёртом этаже, где располагалась транспортно-логистическая компания, в которой отец работал замдиректора по каким-то там вопросам, были погашены. Светилось лишь одно угловое окно кабинета Павла Петровича.

«Зачем я здесь? — в который раз спросила себя Кэт. — Может, Доб прав, я слишком ведусь на свои эмоции? А если хочу быть настоящим джибобом, то надо „отпустить“ ситуацию, мне ведь должно быть „пофиг“».

Да нет, с «пофигом» у Кэт ну совсем пока не получалось. «Начнём с постулата „делаю, что хочу“. Хочу быть сейчас здесь? Хочу. Всё. Точка. А „зачем“ придёт само. Я не обязана отчитываться даже перед собой».

Только диалог с «Катей внутренней» вырулил к самооправдательному финишу, как на ступенях бизнес-центра появилась девушка. Кэт отметила, что хорошенькая. «Ну, не в моём вкусе, конечно, но для остальных вполне». Девушка не вошла внутрь здания, осталась на бетонной лестнице, пригладила растрепавшиеся длинные светлые волосы и посмотрела на часы.

«Неужели та самая Маша? — подумала Кэт. — Сколько ей лет?»

Все люди старше двадцати пяти были для неё дремучими стариками, эта же мамзель даже ей показалась чересчур молодой. Похожа на Марьянкину сестру, только смазливей, а та на первом курсе института. Значит, лет девятнадцать-двадцать… Нашла себе папика!

Папика… Впервые это слово было примерено к её отцу, к её собственному обожаемому папе!

Незнакомка закурила. С того места, где стояла Катя, спрятавшись за грязную «Газель», было видно, как она мнёт тонкими пальчиками сигарету, нервничает. Ждёт кого-то.

Ждёт!

Кэт ещё раз взглянула на тёмные окна бизнес-центра и вновь окунулась в душащую волну нездоровых догадок. Вынула мобильник, набрала номер «Маша рабочий». Гудок — и сладкий голосок проворковал: «Компания „Диалог Плюс“, оператор Татьяна. Чем я могу вам помочь?». Катя нажала «отбой». Нет, она не дура, понимает, что в этом грёбаном «Диалоге» операторов, наверняка, не по одной штуке. Но всё же…

«Маша мобильный» отозвался мелодией из последнего альбома Земфиры. Любимой Катиной мелодией. Девушка у дверей бизнес-центра встрепенулась, открыла сумочку и принялась суматошно в ней копаться. На ступени полетела «дамская чепуха»: салфетки, косметичка, квитанции, сигаретная пачка. Кэт положила телефон в карман и молниеносно подскочила к ней, подбирая выпавшее.

— Я помогу.

— Ой, спасибо! — девушка улыбнулась. — Чёртов мобильник! Никогда не найти! Алло! Алло! Говорите!

Катя пальцем в кармане нащупала кнопку «отбоя».

— Вот так всегда! — девушка приняла из рук Кэт свою косметичку и провела тыльной стороной ладони под глазами. Только тут Катя заметила, что она плакала. Тушь чёрными кляксами предательски пометила её почти детское личико, проложила тёмную трассу на бледной щеке.

Кэт боролась с эмоциями. С желанием назвать её по имени и высказать всё, что думает, обидными, дерзкими, ранящими словами.

— Если вы к банкомату, — девушка кивнула на стеклянные двери здания, — то он у них уже дня три не работает.

На «вы» называет, интеллигентная… Катя скользила по ней колючим взглядом, не смущаясь, откровенно разглядывала. Девушка повернулась к ней спиной и принялась стирать следы слёз, выверяя нечёткое отражение в дверном стекле.

Кэт представила, как берёт гранёный клинок, а лучше тонкий нож для колки льда — в каком фильме она это видела? — и всаживает его в узкую гибкую Машину спину. Врагиня сводит лопатки, выпрямляется стержнем, словно хочет оторваться от земли, но некрасиво падает на бетонные плиты, выгибается мостиком, судорожно дёргая длинными холёными ногами…

Или иначе, проще. Автокатастрофа. Да, так лучше. Судьба решает сама. Никто не виноват.

Катя проживала эпизоды смерти ненавистного человека во всех подробностях и не очень-то задумывалась о том, смогла бы она убить по-настоящему. Да что убить? Ударить, просто коснуться Маши рукой. Смогла бы?

Нет.

Она взглянула наверх. Окно кабинета мужчины, из-за которого сегодня плакали два небезразличных ему существа, погасло, и через минуту Павел Петрович показался в дверях. Катя снова спряталась за «Газелью», стояла в оцепенении и думала о том, что до джибоба ей далеко. Джибоб, как говорил Костик, ничего не испытывает «слишком сильно». Любовь его ровная и гармоничная (а так бывает?). А ненависть — вообще не джибобское чувство. Ничто не должно влиять на жизнь джибоба так, чтобы он испытывал подобные сильные эмоции. Ни одно событие или явление не может задеть или обидеть настоящего джибоба.

Да, она — не джибоб. Её смогла обидеть эта девица. Сильно обидеть, посягнув на самое дорогое — на её отца.

Павел Петрович обнял Машу, прошёл с ней к машине, где они долго сидели и разговаривали. Точнее, говорила, в основном, она. Катя из своего наблюдательного пункта видела, как та вновь трёт ладонями щёки. Отец молчал, лишь иногда прикасался к её плечу. Девушка показывала на экран телефона. Катя поняла: когда она звонила ей на работу в первый раз, номер высветился, и Маша забила его в память своего мобильника. С какой-нибудь пометкой «хамка-дочка» или что-то в этом роде, чтобы не отвечать на звонок. Теперь вот жалуется отцу, а он лишь тихонько покачивает головой, не спорит с подругой, не возражает.

Кэт набрала номер Павла Петровича, увидела, как он, взглянув на экран, вышел из машины. Не хочет нервировать любовницу.

— Доченька, как ты?

— Всё хорошо, пап. Занимаюсь. Нужна твоя помощь по геометрии.

— Я буду через полчаса.

Павел Петрович сел в машину, вставил ключ в щель зажигания, и автомобиль плавно двинулся с парковки. Маленькая чёрно-белая панда закачалась, как стрелка метронома. Кэт прикинула: полчаса — маловато для свидания. Значит, он отвезёт кралю куда-то недалеко и вернётся домой. Дождавшись, когда машина исчезнет за поворотом, Катя поспешила к метро.

* * *

Костик ждал её во дворе, на детской площадке. Сидел, едва втиснувшись в сидение малышовой карусели, и лениво перебирал ногами по мокрому гравию. Карусель, тяжело и обречённо скрипя под его весом, медленно вращалась по кругу.

— Ты почему на звонки не отвечаешь? Я замёрз совсем! — буркнул Костик, завидев Кэт.

— Что ты тут делаешь? — удивилась Катя.

— Навестить пришёл. Проверить, пошёл ли корм в коня.

— Не поняла.

— Ну, хочу удостовериться, что ты правильно понимаешь джибобство. Без отклонений.

— А что, с отклонениями нельзя? — прищурилась Кэт.

— Нельзя. Так вот секты разные и появляются. Нам этого не надо.

Кэт всё ещё пребывала в своих мыслях и не понимала, чего он хочет.

— Угости чаем, что ль, — Костик вылез из узкого карусельного креслица и, обогнав Кэт, пошёл к её парадной.

— Ладно. Так сам бы и зашёл, подождал меня дома. Чего мёрзнуть-то? Бабушка бы пирогами накормила.

— А номер квартиры я знаю?

Ну да. Они знакомы-то всего ничего. А у Кати было ощущение, что дружит с Костиком лет сто.

Они погуляли с Бубой, потом устроились на кухне, с аппетитом ели пирожки и проговорили целый час. Кате стало немного легче. Будь она одна, заперлась бы в комнате и ревела, проклиная Машу. Задушила бы новорожденного джибоба, поселившегося внутри неё.

А легко ли на самом деле «жить своей жизнью и не вмешиваться», как говорит Костик? Ведь отец — часть её жизни, и часть немаловажная. Получается, что эта «своя жизнь», которой «следует жить», содержит в себе и отца, и Машу, и все Катины страхи и чувства — потому что они связаны с отцом.

Голова пошла от этой философии кругом, и только около десяти вечера Кэт вдруг спохватилась: Павел Петрович сказал ей, что будет «через полчаса». Обманул?

— Он наврал мне! Наврал! Он сейчас с этой дрянью!

Костик тяжело выдохнул. Битый час они беседовали, а толку нет. Ну что за упёртая девчонка!

И тут на кухню вошла бабушка, бледная и испуганная.

— Катюша, ты только не волнуйся…

У Кэт закружилась голова.

— Катенька… — бабушка подыскивала слова.

— Что, что, ба-а?! — крикнула Кэт.

— Только что позвонили по городскому… Авария… Папа в больнице.

Костик увидел, как Катя в один миг словно осунулась, сгорбилась, стала маленькой, будто кто-то выпил её.

— Жив он, жив, Катенька! Я поеду сейчас… Вы дома оставайтесь.

Катя подошла к бабушке, дотронулась до её плеча, словно хотела убедиться в том, что та не призрак, и молча отправилась в прихожую. Надела куртку, зашнуровала ботинки.

— Хочешь, поеду с вами? — спросил Костик.

— Нет.

— Да правда! Вы — женщины, нервничать там будете, истерить, нужен кто-то с холодной головой.

— Спасибо, Доб. Дорогого стоит! — как-то очень спокойно проговорила Кэт. — Но это моё… Только моё…

* * *

Скамьи возле операционной — длинные, чёрные — как будто специально придуманы кем-то, понимающим в трагическом натурализме жизненной пьесы. Бутафоры-реквизиторы, чтоб их! Сколько тут сижено теми, для кого ожидание было равносильно собственному дыханию, кто сотни раз бубнил все известные молитвы и сочинял новые! Спина устаёт, хочется облокотиться на что-нибудь. Крашеная стена холодит лопатки и шею, но выпрямиться уже нет никаких сил.

Кэт нащупала в своей матерчатой сумке бандану, вытащила, разгладила на коленке, не спеша замотала ею левую кисть. Это придаст силы.

А бабушка молодец, держится!

Открылась дверь, выпустив усталого доктора.

— Всё прошло хорошо. Опасности нет. Перевозим в палату. Он спит, вам лучше идти домой.

Ну, бабушка как хочет, а она, Катя, точно никуда не пойдёт! Дождётся, когда отец откроет глаза. И уговаривать её бесполезно. Впрочем, бабушка и не пыталась.

Вот так бывает: желаешь кому-то смерти, от всей души желаешь, а тут раз, и она, смерть эта, оказывается тугой на ухо, а то и вовсе бестолковой — посягает не на того, ошибается объектом. Нужно было всего-то сместить прицел сантиметров на двадцать-тридцать, выверить фокус. Катя наблюдала за спящим отцом и корила, изъедала себя: виновата она, она, неблагодарная дочь. Недостойная быть Его дочерью! Желала… ох, чего только не желала Маше… Автокатастрофу вот тоже. Допредсказывалась! Получи, распишись!

«Нельзя так, Катька! Меняй мозги!» — кричало внутри.

Бабушка, напереживавшись, дремала тут же на стульчике, Кэт накрыла её своим огромным шарфом и вышла в коридор. Ординаторская находилась рядом.

— Простите, — Катя обратилась к двум сидевшим за столом докторам. — Авария на Московском… Девушка, которая была в машине с Васильчиковым, что с ней?

— Девушка? — один из врачей поднял на неё глаза. — Никто больше не поступал.

— Мария… Фамилии не знаю…

— Нет, он один был.

Катя вернулась в палату. Павел Петрович беспокойно крутил в забытьи головой. Пришла пожилая сестра, объяснила, что всё хорошо, он отходит от наркоза, пить ему нельзя.

— Манюшка… — простонал отец.

Проснулась бабушка, запричитала, кинулась помогать сестре, двигающей капельницу. Кэт вышла из палаты.

«Ты джибоб ровно до того момента, пока твоё джибобство не мешает джибобству других!» Ах, Костик, Костик! Если бы ты знал, как ты, приятель, прав!

«Если папа умрёт… если умрёт…»

Кэт даже не осознавала, что говорит вслух.

— Не умрёт он, девонька. Всё позади, — погладила её по голове сестра. — Ступай к нему, Маня, ступай, зовёт тебя.

Кэт кивнула. Но в палату не пошла. Достала из кармана телефон, набрала уже знакомый номер. «Маша мобильный» долго не отвечал. Сколько сейчас? Часов пять-шесть утра? Совсем немного осталось до рассвета…

Кэт сбросила звонок, нажала на «повтор». Снова длинные гудки. Спит?

Она не обязана отвечать. Скорее всего, проснулась, видит, что высветился номер «хамки-дочери», и не снимает трубку.

— Алло, — вдруг раздался сонный голос.

Ответила!

— Маша, это Катя Васильчикова.

Вот сейчас она отключится!..

— Да, Катюша.

Катя с трудом сглотнула, горло раздирал огонь.

— Маша, папа в больнице, авария, лобовое. Приезжай!

Кэт вспомнила, что Мария была с ней на «вы», когда они перекинулись парой фраз на ступенях бизнес-центра. Сейчас не до политесов!

— Он в порядке. Ждёт… Вас…зовёт.

Катя ещё что-то сбивчиво объясняла ревевшей в трубку девушке, кажется, даже просила прощения, продиктовала адрес больницы. Только бы приехала! Катя загадала: успеет до семи — отец будет жить.

И будет жить так, как хочет он! В этом она могла бы поклясться.

* * *

Мария влетела в палату без двух минут семь, бросилась к койке Павла Петровича, взяла его руку.

— Паша!!!

Бабушка легонько вытолкнула внучку в коридор, но находиться там больше пяти минут Кэт было не под силу. Она вернулась в палату, встала рядом с Машей.

— Девочки мои… — тихо произнёс Павел Петрович.

Маша молча ткнулась лбом в Катино плечо.

— Ладно уж, — смутилась Кэт, — ну, папА, вижу ты в порядке. Напугал нас до смерти!

— Катюшка… — вымолвил отец. — Я переживал…

— Да это мы втроём чуть коньки не отбросили!

На слово «втроём» Маша отреагировала новым потоком слёз.

— Ладно, па-а. Нам с бабушкой домой надо. Всю ночь тут колбасились. Днём ещё заглянем.

Она похлопала Машу по плечу. Ну, в мачехи та явно не годится, вон сопли распустила, прямо девочка маленькая! Кэт и то как будто старше.

— Оставляю родителя на попечение.

Маша кивнула, утирая счастливое заплаканное личико. Пшеничные волосы, сцепленные нелепой розовой заколкой-мышкой, открывали маленькие чуть оттопыренные ушки, делали образ трогательным. Такая вот оказалась злодейка…

— Скоро вернёмся с бабулей, покормим. Смотрите! Чтоб без соплей! — Кэт погрозила пальцем по-взрослому. — А то развели тут, понимаешь, потоп. Дамский сериал! — и, подхватив под руку бабушку, направилась к выходу.

Город показался Кэт невероятно красивым в молочно-сизом свете просыпающегося утра. И даже унылые коробки больничных корпусов, и мокрый от дождя двор, и вечно голодные голуби у мусорных баков были какими-то полупрозрачными, как в детском акварельном альбоме. Кэт подмигнула проехавшему мимо грузовичку с надписью «Свежий хлеб» и поцеловала собственное запястье, туго перевязанное банданой.

Глава 6. ПРОВЕРКА СТОЙКОСТИ

«В чём-то должен быть подвох» — приходило на ум Костику уже которое утро подряд. Они, эти «бандерлоги», как он мысленно окрестил новых одноклассников, подозрительно быстро проглотили наживку и согласились с его, Костика, «инакостью» и неприкосновенностью. «А что, собственно, тебя не устраивает? — спрашивал себя Костик. — Всё правильно. Я другой. Я джибоб и этим отличаюсь от толпы». Но что-то настораживало: уж больно всё складно.

И словно накаркал. На первом уроке оглашали список участников школьной спартакиады, которая будет проходить в Финляндии, в Лахти в начале июня. Не бог весть как туда и хотелось, он бывал там много раз. Для питерцев обычное дело — мотануть на выходные куда-нибудь в Лаппеенранту, часа четыре ходу на автомобиле, никаких хлопот! Вот и для семьи Рымников это был привычный маршрут. Даже поднадоело. Но суть-то в другом. Поехать с классом, орать песни в автобусе, да и просто побыть без родительского присмотра! Костик видел в этом какую-то невероятно сладкую свободу. А Финляндия или Луга — разницы никакой. Но вот прозвучала его фамилия, и Кэт как-то очень ехидно заявила на весь класс: «Рымника вычёркивайте. Джибобы не стремятся к первенству. Джибобы самодостаточны и совершенны».

Он был ошеломлён. Спасибо, подружка! Пиявка и лягушка! Кто за язык-то тянул?

Костик не нашёл аргументов против такого заявления и молча кивнул. И был вычеркнут из списка. Белла Борисовна даже не стала докапываться, что да как, да почему. В результате ребят ждёт потрясающая поездка, а он — он, как дурак, останется дома.

Как бы не возникло эффекта снежного кома! Вот уже на перемене обсуждают школьный КВН, без него, разумеется. Все правильно. Сам накрылся лапками — «я в домике» — так что же ты хочешь? Твой удел теперь — гордая осанка одинокого масона, таинственный взгляд, книги и Интернет. Ты — альбинос по собственной воле, и если тебе дурно на солнечном свете, среди смуглых и кучерявых, то сам в этом и виноват. Костик даже хмыкнул от такого печального сравнения.

— Кость, ты не обиделся? — Кэт возникла перед ним внезапно, словно материализовалась из воздуха.

— На что? — он изобразил искреннее удивление.

— Ну, я тебя избавила от лишних объяснений по поводу Финки. Втолковывать всем по десятому разу ведь унизительно, верно? А учителя иногда тупят.

— Всё верно, Кэт. Спасибо тебе, светлая голова.

— Сейчас собрание в актовом зале. Пойдёшь?

— Не-а. Не хочу.

Кэт посмотрела на него с восхищением.

— Ну, я бы тоже прогуляла… Но, понимаешь, Бебела просила помочь с этим, как его…

— Кать, правило номер раз: никогда не оправдывайся. Ты можешь идти, можешь не идти, можешь свалить с середины собрания, или что там планируется?.. В общем, поступаешь так, как именно ты считаешь нужным. Вот и всё. В этом зерно идеи.

— Идейные все, как я посмотрю, — медовым голосом проговорила подошедшая к ним Носова и стрельнула в Костика глазами. Он заметил, что на блузке у неё расстёгнуто чуть больше пуговиц, чем надо. Ненавязчиво так, как будто случайно. «Молодец, девка! Но не в моём вкусе».

Хотя почему не в его? Рита Носова обладала лучшими в классе… частями тела, причём всеми без исключения. Да и на личико была ничего. Глуповата? Есть немного, Кэт, конечно, поумнее, но ведь не философские же догматы с девчонками обсуждать?

Носова держала кипу плакатов, свёрнутых в рулоны. Выбившаяся из-под заколки непослушная рыжая прядь заслонила один глаз. Рита несколько раз злобно дунула на неё и, не добившись результата, попыталась плечом убрать волосы с лица. Рулоны выпали из рук, она наклонилась их поднять, вырез блузки открыл совсем уж пикантную картину девичьей груди, стянутой кружевным бюстгальтером невообразимого канареечного цвета. Костик даже смутился и бросился помогать, хотя Носова уже подхватила выпавшие плакаты. Но не стоять же истуканом и не пялиться на девчонку!

Кэт презрительно фыркнула и удалилась, насвистывая, точно пацанёнок.

— Давай, помогу тебе отнести макулатуру, — он взял у Риты рулоны и направился с ними в актовый зал, стараясь не смотреть на Носову, чтобы не выдать смущения.

В зале было полно народу. Ученики, начиная с восьмого класса и старше, безудержно галдели, кидались скомканными снежками бумажек, громко и азартно комментировали что-то, пялясь на экраны смартфонов. Костик положил рулоны на жёлтую фанерную трибуну, как просила Носова, и хотел было удалиться, даже не поинтересовавшись темой собрания, но тут… Тут произошло нечто такое, о чем он позже вспоминал, разбирая на малейшие составляющие и смакуя каждую мелкую деталь. Он увидел ЕЁ.

ОНА была необыкновенно хороша. Сидела в пятом ряду, разговаривала с какой-то невзрачной подругой, а Костик не мог оторвать от неё взгляда. Он, конечно же, видел красивых девочек, но эта была особенной. Светлые волосы, забранные назад, синий джемпер, джинсовая юбка, никаких украшений. Точёное личико, аккуратный маленький носик, какие-то необыкновенные глаза. Но самое главное — линия губ. Удивительный капризный изгиб, точный завершающий штрих немыслимого, неземного образа. Больше ничего и не надо. Никакой призывно расстёгнутой блузы, как у Носовой, никакого мини. Костик таращился на эту линию губ и не понимал, что с ним происходит. Всё перевернулось. Красоты в губах этой девочки было столько, что всё остальное представлялось лишним, отвлекающим: и грудь, очерченная одеждой, — важнейший, кстати, для одноклассников элемент, и попа, и ноги. Всё в ту минуту оказалось периферийным, незначимым, и Костику даже захотелось встряхнуть головой, чтобы сбросить наваждение. Он смотрел и смотрел на неё, пока она не заметила его настырный взгляд и не принялась что-то нашёптывать подруге, приставив ладонь к краешку рта. Костика будто обдало кипятком. Подруга-дурнушка (да рядом с ней — все дурнушки) быстро взглянула на Костика, продолжая внимать шёпоту красавицы, и вместе они прыснули каким-то неприятным дующим смехом, таким нелепым и уродливым. Он, конечно же, понял, что говорят о нём, и далеко не приятные вещи. Смех красивой девочки больно уколол его. Костик отвёл взгляд и уже хотел было гордо удалиться из зала, но Рита придержала его за рукав.

— Пялься, пялься, а трогать не моги. Она — кабанская.

— В смысле? — обернулся Костик.

— Ну, Кирюхина она. Девушка Кабана.

Ах вот, в чём дело! Костик почувствовал, как тысячи иголок впились в его ладони и ступни. Значит, она уже чья-то!

— Это Алиска Авдеева из параллельного. Кабан тебе ноги выдернет и зубочистки вставит, — нараспев проворковала Носова.

— Рит, не лезь, а! Хочу и пялюсь.

Дверь открылась, и вошёл директор Иван Матвеевич в сопровождении нескольких учителей. Зал притих. Пока те продвигались к трибуне, у Костика ещё было время что-то предпринять. Например, вразвалочку, как заправский матрос, прошествовать к выходу, ни разу не обернувшись на публику. Или сесть в последнем ряду возле Кэт. С ней можно поболтать, коротая время до окончания сборища. Или просто плюхнуться на любое свободное место, раз уж невольно в этом зале оказался. Заодно и послушать, о чём тут речь. Информация не помешает.

Но Костик выбрал самый гиблый вариант: десять шагов от трибуны — и он возле пятого ряда. Ещё мгновение — и сел в свободное кресло рядом с роковой красавицей. И тут же возникла мысль: как может быть свободным место рядом с такой девчонкой?

Он вжался в кресло, будто испытывал космические перегрузки или же встречный ветер пригвоздил его к дерматиновой спинке. Иван Матвеевич начал речь. О чём? Костик напряжённо смотрел ему в рот, но не понимал ни слова. Слева от него сидела ОНА, и присутствие Её бедра на расстоянии в пол-ладони от его ноги напрочь вымыло все остальные мысли из головы, заставив почти физически ощущать эти несколько сантиметров. Ему нестерпимо захотелось ещё раз взглянуть на её губы, но ведь так просто не повернёшь голову. А, собственно, почему нет? Он — джибоб, и делает, что хочет. Просто взять и повернуться вполоборота. И заговорить. Для джибоба это должно быть вполне естественно. Должно быть… Костика задела паскудная мысль, что он суррогатный джибоб, раз трусит взглянуть на девчонку. Ещё минуту он набирался мужества, потом медленно начал оборачиваться назад, якобы к Кэт, сам же пожирал глазами нежную розовую щёку соседки и аккуратное ушко, и светлый завиток у скулы. Просканировал эту волшебную картинку, помахал сидящей на заднем ряду Кате, чем немало удивил её, и принялся также медленно, как если бы у него болели все суставы, возвращать тело в исходное положение. И снова жадно впитывал глазами ухо, щёку, краешек губ, с бокового ракурса напомнивших ему маленького дельфинчика с глупой картинки на его давнишнем детском ранце. Повернулся лицом к трибуне и прикрыл веки, стараясь зафиксировать образ, найти ему постоянное укромное место в сознании.

— А кто это у нас спит? — послышался директорский баритон.

Зал взорвался хохотом, заставив Костика открыть глаза. Иван Матвеевич откашлялся и продолжил. Краем уха Костик уловил, что речь идёт о чём-то скучном: о преемственности поколений, о наставниках, о летней практике. Какая несусветная ерунда! Боковым зрением он заметил, что красавица вытянула ноги под сиденье кресла впереди. Он скосил глаза — так, чтобы она не догадалась, и залюбовался её икрами. Вот уж, действительно, в красивом человеке всё красиво: и губы, и глаза, и ноги. И имя у неё необыкновенное — Алиса. И запах головокружительный. Так пахнут, вероятно, эти, как их… эльфы… Юбка приоткрыла колени, конечно же случайно — Костик не сомневался. Ещё миг — и он уже не мог оторвать от них взгляда. И не в силах был вспомнить, что можно сравнить с таким совершенством — статую в Летнем саду, балерину Дега на календаре в комнате родителей, фламинго из недавнего документального сериала на канале «Animal Planet»…

До смерти захотелось снова увидеть её губы. Что ж, ещё раз помахать подруге Кэт? Костик повернул голову налево — вновь медленно, будто у него нестерпимо болела шея, и наткнулся на смеющиеся глаза необыкновенной соседки.

— Если ты хочешь смотреть на меня, то смотри. Я денег за любование не беру. Совсем не обязательно кому-то там махать, — она изогнула губки в улыбке, и на щеках появились очаровательные ямочки.

Костик вспыхнул.

— Я вовсе не пялюсь на тебя, вот ещё!

Девочка снова улыбнулась, и ему показалось, что он сидит перед ней абсолютно голый, а любая его мысль известна ей наперёд. Ну не ведьмочка ли! Он с вызовом посмотрел ей в глаза. Нет, какая же ведьмочка? Ангел…

Ангел накручивал на длинный пальчик мягкий локон и, в свою очередь, изучал собеседника.

«Как насекомое», — подумалось Костику.

— Ты новенький? Не видела тебя раньше, — прошептала она, осторожно взглянув на ораторствующего директора. — Я тоже недавно в этой стае, с сентября.

— А я совсем свеженький. Константин Рымник. А ты — Алиса Авдеева? — как можно более непринуждённо попытался спросить Костик, но вышло как-то сбивчиво. Даже имя выговаривалось с трудом.

Алиса промолчала. Тут только он заметил, что соседка очень сильно накрашена. Костик не любил размалёванных девиц и искренне не понимал, зачем таким красавицам, как эта девочка, уродовать себя тоннами штукатурки. Впрочем, ангелам всё позволено. Да и уроки сегодня закончились, наверняка у неё есть планы… Планы! Он почувствовал укол ревности. Конечно, у неё свидание после уроков, сомнений нет!

Так сидели они бок о бок до конца собрания, и Костик едва дышал. Наконец директор старомодно поблагодарил всех за внимание и терпение и жестом дал понять, что мероприятие закончено. Ученики с шумом потянулись к выходу, перекрикивая друг друга и скапливаясь в дверях, словно весенний ручей у водосточного люка. Костик вставать не торопился. Ему хотелось, чтобы Алиса пошла в коридор первой, а он бы последовал за ней, посмотрел бы на неё со спины, полюбовался затылком, плечами, талией. Он уже понял, что она примерно одного с ним роста, если не выше. Эх, была бы, как Кэт, ниже его, вот было бы круто!

Стоп! Джибобам всё равно. Женщины любого роста, возраста и социального положения мечтают о том, чтобы просто постоять рядом с джибобом.

…Попахивает раздутым самомнением и гордыней. Костик внутренне усмехнулся сочинённому только что постулату. Эх, если бы всё было именно так, как выдумывает голова!

Подружка-дурнушка встала, небрежно оправила юбку, прилипшую к толстым ягодицам, показала глазами Алисе, мол, догоняй, и направилась к двери. Та кивнула и повернулась к Костику. Сердце его застучало сильнее.

— Надоели эти собрания, правда?

— Это точно! — задорно ответил Костик, радуясь возможности поговорить с ней.

— Ты забавный. Рымник — так, кажется, или путаю?

— Так. Можно просто Костя.

— Хорошо тебе, у тебя фамилия на «эр». А у меня на «а». И имя тоже. Меня всегда первой по журналу вызывают.

— Эт-да. Это тебе не повезло!

Костик раздосадовано прикусил губу. Ну прямо солдафон! Не умеет вести светскую беседу с красивой девушкой!

— Говорят, ты из какого-то общества, что ли?

— Да! — воодушевился Костик. — Я джибоб. Тебе интересно?

Он уже набрал в лёгкие воздуха, чтобы начать рассказ, в котором он непременно предстанет загадочным, не таким, как остальное «стадо», конечно же, ей надоевшее (сомнений нет), и она тут же заинтересуется только им. Или хотя бы для начала захочет узнать о джибобах побольше. А он станет её проводником в абсолютно другой мир и превратится в близкого друга… Но Алиса резко прервала его мечты.

— Да меня это не сильно волнует.

Костик проглотил готовую вырваться реплику.

— Слушай, — кончиком тонкого пальца она прикоснулась к пуговице на манжете его рубашки. — Можно тебя попросить? Сделай одно доброе дело.

Доброе дело? Да Костик готов на что угодно!

— Конечно!

Алиса огляделась. В зале, кроме них, никого не осталось.

— Позвони по одному номеру, — она порылась в сумке и достала маленький мобильник в красном лаковом чехле.

— Наврать чего-нибудь надо? — как-то грустно вымолвил Костик.

Алиса улыбнулась и положила ладонь на его руку. Прикосновение обожгло Костика, он зачарованно посмотрел сначала на свою кисть, затем на красотку.

— Ой, бандана! — Алиса скользнула горячими пальчиками к его запястью и погладила ноготком край материи. Щёки Костика запылали.

— Это знак отличия. Но тебе же неинтересно…

— Потом, потом расскажешь, будет ещё время.

Будет время! Конечно, будет! Он представил, как они сидят в кафе, Алиса так же гладит его руку и внимательно слушает.

— Раз просишь, позвоню. Что сказать-то?

— Просто позови одного человека. Его зовут Илья.

— И?..

— И всё. Дашь мне телефон. Понимаешь, мобила у него отключена. Я звоню на городской, а там жена-жаба всё время снимает трубку и алёкает, усекаешь?

Костик усекал. Красивая девочка Алиса, мечта любого парня, звонит женатому мужику. Он подумал, что мужик этот обязательно должен быть волосатым, с намечающимся животиком и валиками над ремнём джинсов. Хотя нет, у таких девчонок парни наверняка под стать голливудским звёздам. Кто там у них секс-символ? Вампир Роберт Паттинсон?

— Не вопрос, — холодно произнёс Костик.

— Только это тайна, понимаешь… В школе никто не должен знать… Дай мне слово, что никому…

— Даю тебе слово, — Костик попытался заглянуть Алисе в глаза, но та отвернулась, возможно, намеренно.

— Чёрт, телефон сел. Закачивала музон на перемене.

Ей не шло слово «музон». И вообще, вся эта ситуация ей не шла.

— Говори, какой номер, — Костик вытащил свой мобильник.

Алиса продиктовала. Номер начинался с четвёрки. Так же, как у деда с бабушкой. Пригород? Костик сразу нарисовал в воображении загородный дом на берегу Финского залива. Такой белый особнячок, с башенкой и черепичной крышей, гаражом, за высоченным забором, а в щёлку ворот видны азиатские садовники-огородники.

Гудки в трубке были долгими. Роберт Паттинсон, наверняка, искал голой волосатой ногой тапочку под кроватью, чтобы подойти к телефону, непременно висевшему на стене.

— Алло, — послышался женский голос.

— Здравствуйте, позовите, пожалуйста, Илью.

— Веньяминыча, — шепнула Алиса, нервно покусывая ноготь на большом пальце.

«Он ещё и Веньяминыч!» — раздражённо подумал Костик.

— Веньяминовича, — не без труда выговорил он.

— Илья ВенИАминович отдыхает, — важно ответил женский голос, делая ударение на «ИА».

Алиса жадно поедала Костика глазами. Он решил придать лицу невозмутимое выражение.

— Простите, а когда… примерно… Илья ВенИАминович закончит отдыхать?

— А вы, простите, по какому вопросу?

— По какому вопросу?.. — Костик взглянул на Алису.

Та схватилась за голову и выпучила глаза, словно говоря: «Ну и дурак!»

— Я по личному. Попозже перезвоню.

— Постойте! — голос в трубке стал теплее. — Вы не по поводу съёмок?

Тут на Костика снизошло вдохновение.

— Да-да, именно. Именно по поводу съёмок.

— Вы — тот самый Виталий? — ещё теплее произнесла трубка. — Подождите минутку. Уж ради вас я его разбужу!

Так, значит, всё-таки звезда. Звездун. Съёмки у него. Артист больших и малых… Костик представил, как разбуженный женой вальяжный барин запахивает на голом (обязательно волосатом) теле шёлковый зелёный халат с золотыми драконами, находит-таки свои тапочки (или что там у них — «домашние туфли») и шлёпает к телефону, по-стариковски шаркая и кряхтя.

— Я слушаю, — голос оказался удивительно молодым, немного похожим на Антохин.

Костик ожидал услышать бас и сонные покашливания. А этот перец молод, здоров, активен, и кто-то даже собирается снимать его.

— Хелло-ууу. Ай эм Спилберг. Стивен Спилберг.

Алиса вырвала у Костика телефон.

— Илья! Илюш, это ты?

Она по-королевски махнула на Костика, как на муху, — уходи, мол, дай поговорить. Он, оскорблённый этим жестом, гордо выпрямил спину и направился к двери. «Дурочка! Крутит с артистом. Взрослым. Женатым. Как есть, дурочка!»

Костик оглянулся. Но дурочка невероятно красивая…

Алиса сладко ворковала в трубку, и на секунду ему пришла шальная мысль о том, что когда она вернёт телефон, на динамике останется след её роскошных губ. И он тогда позвонит кому-нибудь — Антохе, к примеру, — по ерунде, а получится всё равно, как будто они с Алисой поцеловались. Дурацкая мысль! Костик встряхнул головой, ещё раз оглянулся на недосягаемую красотку и вышел из актового зала, тактично прикрыв за собой дверь.

Он сидел минут пять на подоконнике в пустом коридоре и наблюдал за серым в тёмную крапину голубем, преследующим на карнизе голубку.

Везёт птицам! У них всё просто: догнал самочку — твоя. Костик шумно вздохнул. Чем выше находится существо в иерархии эволюции, тем всё у него сложнее. Об этом только что говорили на уроке биологии. И болезни сложнее, и отношения, и законы. Хотя, если взять Кабана… Костик почесал затылок. С Кабаном выходило, что у него тоже всё просто, как у птиц. Он не задумывается — он берёт то, что хочет. Эх, пришпандорить бы как-нибудь это к теории джибобства! Захотел — взял, не захотел — не взял. Хорошо б ещё, чтобы красивые алисы тоже не задумывались, а брались по одному джибобскому хотению!

Голубь преградил голубке путь на узком карнизе, надул грудь, распушил хвост (я, мол, больше, чем ты думаешь) и начал вытанцовывать перед ней какой-то голубиный краковяк, кружась и чуть не соскальзывая вниз. Костик машинально выпрямил спину, расправил плечи: «Я тоже больше, чем ты думаешь!»

Дверь актового зала распахнулась, и вышла Алиса. По лицу её ничего нельзя было понять. Только щёки казались розовее, чем пять минут назад.

Костик спрыгнул с подоконника и ещё раз с досадой отметил, что они одинакового роста. Алиса выглядела крупнее, старше, под стать Антохиным подружкам-первокурсницам. Немудрено, что этот её актёришка клюнул. Бревном надо быть, чтобы не клюнуть!

— Спасибо, — Алиса сунула ему в руку мобильник и направилась к лестнице. Через несколько шагов она обернулась и, лучезарно улыбаясь, произнесла: — А ты ничего. Симпомпон.

Костик был озадачен комплиментом.

— Девчонки говорят, ты подтягиваешься на турнике полсотни раз?

Щёки Костика заалели.

— Ты о звонке никому, лады? — Алиса помахала ему рукой (пока-пока) и удалилась, играя бёдрами и зная, что он смотрит ей вслед.

Костик посмотрел на свой мобильник. Динамик с лёгким мазком розовой помады ещё хранил её дыхание. Он погладил кнопки подушечкой указательного пальца. Вздохнул совсем по-стариковски, комично — хорошо, что за ним никто не наблюдает… Он не Роберт Паттинсон. Тот бы… Что бы сделал тот? Догнал Алису, взял у неё сумку… Бред! Фантазии третьеклассника — нести за девчонкой портфель! Нет, Паттинсон бы ещё и приобнял за талию. И хрипловато так, как бы между прочим, произнёс: «А не выпить ли нам виски с содовой, детка?» И детка бы обмякла, засияла от счастья, закивала, повисла бы на его сильной руке с рельефным бицепсом.

Голубь укоризненно смотрел на Костика сквозь стекло, и, кажется, презрительно качал маленькой безмозглой головкой. Голубки рядом с ним уже не было.

Джибобы не горюют по поводу несделанного. Джибобы либо делают, либо договариваются со своей головой, что это их не касается.

И Костик решил сначала попробовать сделать, а затем уж, если что, договариваться с собственной головой. Да если поразмышлять, он в сотни раз круче вампира Паттинсона. Он — джибоб!

Костик показал голубю язык и уже хотел было совершить рывок в сторону лестничного марша — туда, где только что маячил край Алисиной юбки. Но тут же почувствовал пинок в спину. Обернувшись, он увидел Кабанова.

— Кому она звонила с твоего телефона? — Кирилл окинул Костика с головы до пят холодным колючим взглядом.

— Кто? — придурочно переспросил Костик и высвободил рукав из цепких кабановских пальцев.

— Идиота лепишь? — голос был напряжённый, с каким-то присвистом.

Костик молчал.

— Кому она просила тебя позвонить? Имя!!! — он смял в огромной пятерне воротник рубашки Костика. Верхняя пуговица сделала кульбит и улетела куда-то под плинтус.

Из-за широченной спины Кабана выглядывал Хомяк.

— Советую сказать правду, — Хоменко надул белый жвачный пузырь, тот лопнул со щелчком и осел на верхней губе тонкой сморщенной молочной пенкой.

Костик хотел было ответить что-то типа «Понятия не имею, отвалите, пацаны», но словно кто-то металлической прищепкой сдавил кадык. Не джибоб ли, сидящий внутри него? От этой мысли Костику стало как будто легче. Вот сейчас его побьют. За что? За чужую тайну. Тайну самой красивой девочки, какую он встречал в жизни. Нет, он будет благородным. Пусть идиотом, но благородным.

— Сам у неё и спроси, — Костик еле отцепил кабановские клешни от воротника.

— Джибобам пофиг всё, так ты кукарекал? — Кирилл навис над ним, будто гора, и Костику показалось, что он увеличивается в размерах, раздувается, как жвачка Хомяка. Как тот голубь на карнизе.

— Да, джибобам пофиг.

И тут он получил удар в голову такой силы, что его отбросило к стене. В глазах затанцевали красные головастики. Лоб будто бы разрезало на две половины, и, казалось, ткни сейчас пальцем в черепушку, и откинется назад крышка на хлипкой скобе, как на проржавелом алюминиевом бидоне. По виску потекла струйка тёплой крови.

Кирилл Кабанов стоял в шаге от него и массировал костяшки пальцев.

Страшно почему-то не было. Костик понял, что его физиономия приняла далеко не последний на сегодня удар. Нарушено правило, ради которого и родилась вся его философия: джибоба бить нельзя.

Кабан считал его мысли, точно пластиковую карточку прокатал по продольной ссадине на лбу.

— Ну, чё, выходит, джибоба можно бить? — произнёс он с усмешкой. — Теория неприкасаемости трещит по швам?

И прибавил пару высокоградусных выражений.

Костик молчал. Любые слова, которые можно было бы в этот момент произнести, — нелепы и унизительны. Джибобы не унижаются. И, к тому же, в эти доли секунды ему вспомнилось что-то про «честь прекрасной дамы». Да, девочка прекрасна. Даже слишком. Это немного утешало. Кабану он отвечать не собирался.

Джибобы НИКОГДА НЕ ОПРАВДЫВАЮТСЯ!

Кабанов исподлобья зверем смотрел на противника, не отводя глаз. Так глядит вожак стаи. Костик видел такое на дачном пустыре: бездомный пёс, на которого не мигая смотрел более сильный кобель, отводил взгляд, прижимал морду к земле и, наконец, признал чужое первенство, сдался, упав на спину, — лежачего не бьют. Костик ощущал сейчас какое-то родство с этим псом. Чего ждёт от него вожак? Что он, как шавка, упадёт на спину и заскулит, умоляя о пощаде? Не бывать этому! Он уставился Кабанову прямо в зрачки, стараясь не отвести взгляд.

— В гляделки играть надумал? — ухмыльнулся тот и невероятно быстро, удерживая руки Костика, вытащил мобильный из его кармана. Костик было дёрнулся, но получил удар локтем по подбородку.

Боль заморозила мозг, отключила рубильник самосохранения. Костик рванулся вперёд и со всей силы пнул Кабана головой в живот. Не ожидавший нападения от «слабого», Кабанов не сумел удержать равновесие и начал заваливаться назад, отчаянно махая руками, словно криво сколоченная ветряная мельница. Через миг он грузно осел на пол, но тут же легко вскочил, как Джеки Чан. Костик изловчился и со всего маху вмазал по кабановской челюсти. Кирилл был намного крупнее его, но не зря же Костик подтягивался по пятьдесят раз! Руки были сильные, и удар вышел первоклассным. Кабанов вновь пошатнулся, но удержался на ногах.

— Ах, ты!..

Следующий нешуточный тык поймала уже переносица Костика. В глазах почернело, поплыли рваные голубые круги. Он схватил ртом воздух, захлебнулся и понял, что пол уходит куда-то вбок, выливается через подоконник сквозь стекло на карниз, накрывает волной наблюдателя-голубя. Сознание ещё пополоскало немного его мозг в мутной водице и выключило свет одним щелчком.

* * *

Когда Костик открыл глаза, первое, что он увидел, были вытянутые лица Кабанова и Хоменко. А первое, что ощутил, — прикосновение холодных пальцев, которые поддерживали его затылок, трогали виски, теребили щёки, искали пульс на запястье. Костику показалось, что пальцев этих намного больше, чем полагалось для четырёх рук, сколько им там положено быть — двадцать? Точно больше: они были и на шее, и на лбу, и, похоже, на рубашке возле сердца. Натуральный двумордый спрут с длинными ледяными щупальцами, да и у того, по фантазийной логике, их должно быть на порядок меньше!

Перед глазами закружились спиралью тучи чёрных мошек. Костик повернул голову направо — мошки тоже переместились вправо, потом осторожно, едва ощущая шею, налево — рой последовал за его взглядом.

— Хорош меня лапать, я вам не девчонка, — на автомате выговорил Костик, ещё не совсем соображая, что произошло.

— Фу ты, Рымник, напугал! А мы никак у тебя пульс не найдём. Думали, ты того! — Хомяк нервно и тоненько заржал и добавил крепкое выражение, смысл которого дошёл до Костика только в общих чертах.

Картинка в глазах медленно фокусировалась, превращалась в осмысленную. Все трое находились в пустом актовом зале, Костик лежал на ковровой дорожке, под головой был мягкий, пахнущий куревом чужой свитер.

— Мы тебя сюда перетащили, а то в коридоре, сам понимаешь, народ шастает, — Кабанов протянул пятерню, помогая сесть.

Костик пощупал переносицу.

— Не боись, не сломана. Фингал, конечно, будет.

Кабанов сунул Костику носовой платок. Кровь уже не капала, но лицо было изрядно испачкано.

— Слушай, Доб, а чего ты сразу не сказал, твою ядерную за ногу, что она подружайке звонила? — Кабан протянул ему мобильник, — я набрал, там девчачий голос.

Тут Костик заметил, что у Кабана разбита губа, подбородок в кровяных подтёках, а воротник рубашки в красно-бурых пятнах. Значит, он тоже ему не по-детски врезал! Костик повеселел.

— Чего лыбишься? — Кирилл сел рядом с ним на пол и натянул свитер, на котором только что лежала голова Костика, — Я вот всё понять не могу, что за народ вы такой чудной — джибобы. Я хоть и рассчитываю удары, чтоб не до смерти, но чего ты молчал-то, партизан? Философия, вишь, у них такая — не оправдываться! Обозлил ты меня сильно, мог бы всерьез покалечить. Выходит, зря.

Он потрогал распухшую губу.

— А клёво ты приложил меня. Я даже не понял, когда успел раскрыться.

Костик поднялся, голова закружилась, он пошатнулся. Кабанов подхватил его под локоть.

— Ты, это, оживай давай. Дурачина! Я ж понимаю, ты нормальный пацан, не стукач. Ну объясни, чего такого подлого и стукаческого в том, чтоб тебе одно слово мне сказать: подружка, мол. По пацанским понятиям, никого не сдал и не слил. А так и сам покалеченный, да и Алиске бы досталось. Спасло её, что ты вырубился. Другой на моём месте вообще бы убил.

Кабанов журил его, словно Антон. Даже немного деда напомнил, когда тот учил их в детстве драться. Костик поморщился при мысли, что так давно не ездил к деду. Больше всего ему захотелось сейчас сесть на электричку и укатить из города. Черт с ними, с бабушкиными нудными причитаниями и сюсюканьем, — это резонная плата за то, чтобы видеть живых стариков.

В зал заглянула Белла Борисовна.

— Вы что тут делаете?

— Вот принесла нелегкая! — прошептал помалкивающий до сей поры Хоменко.

Бебела подошла к троице, увидела лица — да что лица, рожи, — ойкнула, сложила руки на животе.

— Подрались никак?!

— Бел-Борисовна, какое подрались! — пробасил Кабан, слизывая кровь с губы. — Мы ж, сами видите, по-братски обнимаемся. Долбанулись вон с трибуны.

Белла Борисовна, как и следовало ожидать, завела длинную педагогическую речь. Ребята дождались паузы в потоке слов и, наскоро попрощавшись, выскочили в коридор.

— В медпункт! Живо! — гремел вдогонку Бебелин голос.

На лестнице Кабанов с подозрением посмотрел на Костика.

— Дойдёшь сам?

— Конечно.

— Ладно, звиняй, если чё.

И помчался вниз через две ступени, обгоняя малышню с продлёнки.

Костик уже полностью пришёл в себя. Бандана на левом запястье пестрела кровавыми кляксами. Костик смотрел не неё как на повязку, которой бинтуют раненную в бою руку. И решил: не будет стирать её — пропитанная кровью, она станет теперь вполне осмысленным символом. Как на плакате с Команданте Че в комнате у брата. А ещё Костик вспомнил, что к бандане прикасалась Алиса, и улыбнулся.

Зла на Кабана он не держал. Хотя с досадой отметил, что тот даже не подумал предостеречь — мол, к девчонке не подкатывай, она моя. Получается, никакого соперника он в Костике не видел. Осознание этого факта причиняло больше боли, чем разбитая скула и лоб. Костик взглянул на «боевую» бандану. Ничего, скоро всё изменится. Посмотрим ещё…

Мысли сами собой переключились на Алису. О ней думать было легко и сладко, а не думать, наверное, и не получилось бы.

С карниза, из-за стекла коридорного окна, на него смотрел, удивлённо вытянув шею, всё тот же крапчатый голубь, будто хотел сказать: «Ну, и дурень же ты, джибоб Рымник!».

Глава 7. АЛИСА

Блестящая серебристая иномарка вынырнула из-за угла. Алиса побежала к машине, по пути ступив в кашицу мокрого снега, намочила ноги. Носки бежевых замшевых сапог потемнели. Она рванула на себя дверцу автомобиля и плюхнулась на сиденье. Встряхнула пушистыми волосами, капли полетели на лобовое стекло. Алиса знала, что от дождя волосы её кудрявятся — не надо никакой укладки, и что такая вот, всклоченная, с намокшим лицом и озябшими пальцами, она выглядит сексуально. Так, по крайней мере, думалось ей. Но, вопреки ожиданиям, сегодня Илья не торопился отогревать её ладони поцелуями, что делал практически всегда, спасибо промозглой питерской погоде.

— Сколько раз я просил тебя не звонить мне домой! — он раздражённо теребил пальцами мочку уха.

— Я беременна, — пытаясь поймать его взгляд, произнесла Алиса.

Он повернул ключ зажигания, и машина резко рванула с места.

— Пристегнись.

— Я беременна, ты слышишь! — Алиса повысила голос.

— Слышу, слышу, малыш, не кричи, — не глядя на неё, ответил Илья и включил магнитолу. Загромыхало что-то дикое и горластое. Алиса поморщилась.

— Выруби, мне надо с тобой поговорить! — перекрикивая музыку, завопила она.

Илья сунул в рот сигарету, поднёс прикуриватель, одной рукой удерживая руль. Машину стало заносить. Илья небрежно выровнял её и снова вдавил педаль газа.

— Куда мы едем?

— Малыш, давай помолчим немного. Ты уже всё сказала по телефону. Доедем и поговорим.

— Меня сейчас вырвет!

Илья резко затормозил. Их бросило вперёд. Алиса отстегнула ремень и обхватила руками живот. Машина остановилась на Московском проспекте, под знаком «Стоянка запрещена». Илья выключил мотор.

— Хорошо, давай поговорим.

Он прикурил вторую сигарету от первой, открыл окно. Шум проспекта влился в салон, смазывая тяжёлый ритм музыки, несущейся из динамиков. Алиса тыкала пальцами во все кнопки подряд на светящейся панели.

— Прекрати психовать! — он что-то нажал, и звук исчез.

Они молчали минуты две. Илья не смотрел на неё, провожал глазами проносящиеся мимо автомобили, напряжённо вглядывался куда-то вдаль.

— Что ты собираешься делать? — наконец спросил он.

— Я?! — возмутилась Алиса. — Нет, это ты, ТЫ что сбираешься делать?

Илья повернулся к ней.

— Лисёнок, успокойся. Я найду врача, всё уладим. Я оплачу, что там положено. Только без истерик, лады?

Илья дотронулся до её ладони, погладил пальчики с аккуратными ноготками. Алиса готова была разреветься.

— Ну малыш, не переживай! Я же готов помочь. Только ты… когда пойдёшь к врачу, про меня не говори, о’кей?

Она отдернула руку.

— Лисёнок, ну пойми, для меня это подсудное дело! Ты же несовершеннолетняя. Тебе очень надо, чтобы меня посадили?

— Поцелуй меня.

Он чмокнул её в щёку.

— Ну, ты ж должна признать, что сама виновата. Ты же мне документов не показывала, а сама вон какая красючка, поди догадайся, что малолетка.

— Я не малолетка! — взорвалась Алиса.

Соображала она довольно быстро. «Он боится огласки. Это хорошо».

— Ты никому не говорила? Матери с отцом, подружкам? — Илья заметно нервничал.

«Точно боится. Струсил».

— А что? — глаза её сузились.

— Говорила?!

— Не ори на меня!

Илья вытащил мобильник.

— Серый, салют! Слушай, дай мне номер того еврейского гинеколога. Какого-какого! Который решил твою проблему с той малолетней цыпой-бобслеисткой.

Алису больно задело повторенное несколько раз слово «малолетка». Илья — такой сексапильный, элегантный, знаменитый — звезда молодёжного сериала, облепленный поклонницами, обязательно должен принадлежать ей! Только ей! Разве Алиса не достойна этого? Разве она не самая красивая девочка в школе? Да из-за неё мальчишки ещё в яслях дрались!

Она вспомнила день их знакомства перед самым Новым годом. Подруга привела Алису на одну киностудию, где проходил актёрский кастинг. По фото режиссёр отобрал её сразу, заявив, что ей, мол, даже грима не надо, такая естественная красота. Но кинопробы она провалила — не хватило таланта. И как ни бился режиссёр, явно желая снимать её в телесериале, ничего путного не вышло. Алиса сильно переигрывала, зачем-то округляла глаза, что придавало ей глупейший вид, выпячивала нижнюю губу — так ей казалось, что она выглядит сексуальней. В студии хватались за голову, и только сильное желание режиссёра запечатлеть юное Алисино очарование позволило ей пару раз мелькнуть на экране в массовке. «Стой здесь, ничего не изображай и, главное, ни о чём не думай. Вообще ни о чём», — говорил ей режиссёр.

Однажды после отснятого эпизода она стояла позади съёмочной группы, прислонившись к бутафорской колонне, и тихо всхлипывала, наблюдая, как её успешная подружка (теперь уже, разумеется, бывшая) лихо управляется с трудными диалогами. Все, включая помрежа и ассистента оператора, после каждой команды «стоп-снято» воодушевлённо аплодировали, будто та была звездой. От зависти Алисе хотелось разрыдаться в голос. И тут кто-то тихо прошептал ей в самое ухо: «А что за слёзки у маленькой очаровашки?» Да, приторно-слащаво, но от этого ласкового шёпота Алисино сердце уползло куда-то вниз, в животе вдруг похолодело, и вмиг вспотели ладони. Она оглянулась. Рядом стоял красавец Илья, не по-декабрьски загорелый блондин со спортивной фигурой и лукавыми глазами. Он наклонился совсем близко, и Алиса замерла, вдыхая запах его «взрослого» мужского одеколона и с трудом соображая, что сейчас с ней происходит. «Такая сладкая малышка и плачет! Может быть, я могу утешить?» — шептал он почти по слогам.

Да, он мог её утешить. И, разумеется, утешил.

— Ну вот, договорился. Завтра отвезу тебя в одну очень хорошую клинику, — Илья, довольный разговором, убрал мобильник в карман куртки.

— Я никуда не поеду! — холодно ответила Алиса.

— Лисёнок, не усложняй!

Нет, не таких слов она ждала, когда задумывала всю эту авантюру. Чем, чем она плоха для него? Тем, что не актриса-звездулька? Так он сам ей пел, что коллег по цеху не переваривает: те искусственны и жеманны, а она такая естественная! Он говорил, что её тело — самое лучшее, а он видел немало тел, ему можно верить. И ещё: он с ней по-настоящему счастлив. Она отказывала другим парням, потому что Илья стоил всех их вместе взятых. Она была ему верна. Как дура. Почему же они не могут быть вместе, ну почему?

— А чего ты хотела? — словно прочитав её мысли, с вызовом спросил Илья. — Что я брошу всё к такой-то матери и буду нянчиться с тобой и ребёнком?

Да, Алиса хотела невозможного. Но слишком уж он был убедителен три предыдущих месяца, когда говорил, что с ней ему хорошо.

— Зачем всё бросать? Ты будешь продолжать сниматься, но обязательно разведёшься со своей старой грымзой. Нам даже не обязательно уезжать. У отца есть вторая квартира, на Каменноостровском, мы там поселимся.

— Что?! Моей жене двадцать шесть, она младше меня на три года! Выходит, ты и меня считаешь старпёром? — Илья был рад хоть ненадолго сменить тему и перейти из обороны в нападение. — Может, я тебе противен? Может, не ты сама ко мне прыгнула в постель, а?

— Ну, что ты, что ты, Илюш! — его трюк сработал, Алиса принялась усердно убеждать обиженного капризулю в том, что он самый сексуальный, самый талантливый, что у неё никогда не будет никого подобного, потому что аналогов в мужском мире не существует.

Илья выпятил губу — под стать Алисе во время неудачных проб, однако мысленно пребывал в своей нерешённой проблеме: надо же, идиот, вёл себя так неосторожно с девчонкой, расслабился, теперь вот на, получай гемор. И это накануне съёмок на Каспии, тридцать две заявленных серии!

В собственном совершенстве долго его убеждать не пришлось. Он осмелел и минуты три отчитывал подругу за попытки им манипулировать и за то, что она вешается на него.

— Я не собираюсь разводиться, мы, кажется, выяснили этот вопрос уже давно! И потом… — он помедлил. — Кто сказал, что я — отец ребёнка? Это ещё доказать надобно!

Зря он так высказался. На Алису эти слова произвели эффект цунами. Она зашипела, как кошка, потянулась ударить его, но он был наготове и с силой схватил её запястья.

— Я наблюдал за тобой, красота моя. Там, в студии, ты вовсю крутила хвостом, да на той неделе видел — провожал тебя один здоровяк после школы.

Кирилл Кабанов! Ну и плевать, ведь кроме поцелуев она ничего ему не позволяла. Пока.

— Ты следил за мой, Илюш? — Алиса приправила голос теплотой, точно соусом. — Значит, ревнуешь?

— Ты дурочка или как?! — Илье не хотелось сдавать позиции. — Ты думаешь, я позволю тебе повесить на меня чужого ребёнка?

Ах, он подонок! Алиса взвизгнула, снова попыталась дотянуться ногтями до гладко выбритой щеки. Какой мерзавец! Он же первый у неё, и прекрасно это знает. Настолько прекрасно, что даже бегал к своему психоаналитику, изливал пугливую душу — сам потом признался. Алиса припомнила ему всё: и как он уговаривал её поехать в загородную сауну «расслабиться», и как «расслаблял», и как врал, что с женой давно уже не живёт, потому что та — натуральная жаба-жабыня.

На проспекте скапливалась пробка. Илья выбросил сигарету на тротуар и закрыл окно. Он устал от её визга. Надо было заканчивать эту истерику. Алиса же всё говорила и говорила.

— Вот рожу, сделаю анализ ДНК, и узнаешь тогда!

Фраза отрезвила Илью, он решил действовать лаской.

— Ну, иди сюда, Лисёнок, не будем ссориться, — он неуклюже приобнял её и потянулся поцеловать. — Не могу устоять перед твоими губами. Такими порочными, так и тянет согрешить…

Алиса восприняла его поцелуй как полную победу и, усмехнувшись про себя, лукаво вымолвила:

— Вот и хорошо. Никаких врачей, понял! Сегодня же… Ну ладно, завтра, говоришь своей кикиморе правду и сматываешь удочки. Я пока папу подготовлю. Насчёт квартиры и всего такого. Любимой дочке не откажет. С мамой вообще хлопот не будет, она сама родила меня в семнадцать. А мне шестнадцать будет в июле, не велика разница. Нас могут расписать, я узнавала.

Илья снова сник. Все маячащие перед ним выходы закрывались один за другим, ситуация становилась удручающе безнадёжной. Из речи Алисы он выловил только безоговорочное «никаких врачей» и упоминание о родителях, которые, как подсказывало чутьё, могут и к уголовной ответственности привлечь. Отец у Алисы деловой, топ-менеджер в каком-то холдинге. Стало быть, со связями. С таким лучше не ссориться.

Он решил пойти ва-банк.

— Я не склонен к моногамным отношениям.

— Чего? — не поняла Алиса.

— Того, — он поморщился: малолетка есть малолетка. — Я говорю, не могу любить одну женщину долго. Это мой недостаток. Жена — дело другое. Мы с ней с института вместе. Уже как друзья. Я не могу тебе дать этого… ну, чего ты ждёшь от меня.

— Конкретней, — нахмурилась Алиса.

— Любви. Любви ты ждёшь до гроба, так?

— Ну…

Илья набрал в лёгкие воздуха и выпалил:

— Я тебя НЕ люблю! Понимаешь? НЕ ЛЮБЛЮ!

Алиса не понимала. Не хотела понимать.

— Но ты говорил…

— Мало ли, что я говорил. Ты мне нравилась, было дело, но ни о какой любви и речи не шло. Ты мне не пара, понимаешь? Мне летом тридцать будет, тебе вот шестнадцать. Встретишь ещё мальчика, влюбишься. Давай разбежимся по-хорошему, без скандалов, а, Лисёнок?

Алиса секунды две пыталась осмыслить сказанное, в оцепенении переводя взгляд с Ильи на проносящиеся мимо автомобили и обратно на Илью, пока, наконец, в голове не созрел последний аргумент. Сложившись пополам, она обхватила руками живот и ойкнула.

— Что? Что с тобой?

— Наш малыш толкнулся.

Илья с удивлением посмотрел на подругу. Она интуитивно поняла, что переборщила. Вот сейчас он обвинит её во лжи, сейчас…

Алиса беременной не была. Всю роль, включая диалоги, ей обрисовала семнадцатилетняя подруга, залетевшая по глупости ещё в конце осени. Алиса впитывала каждое слово, ловила малейшие нюансы. Подружка Элка в деталях описывала, как её тошнит, да как хочется томатного сока. И особенно смаковала, как ей удалось своей беременностью заарканить классного парня. С этим бедолагой и было-то у неё только раз по пьяни, а папаша у ребёнка совсем другой. Никто, мол, ни о чем не догадался, бразильский сериал! А явные толчки малыша — Алисина инициатива. Откуда ей знать, когда там в животах дети начинают пинаться?

— Нечему там ещё толкаться, — Илья с подозрением посмотрел на скрюченную Алису. — Послушай, малышка, а ты уверена? Может, у тебя просто задержка, так бывает. У жены вот даже часто, мы сначала психовали, потом привыкли.

— Избавь меня от рассказов про свою жёнушку! У неё, может, климакс уже. А у меня всё хорошо, сбоев просто так не бывает, — выпалила Алиса, но на всякий случай выпрямилась. — Показалось. Никто пока не толкается. Но очень скоро начнёт!

— Ты была у гинеколога? Справка есть? — не унимался Илья.

Алиса нехотя призналась себе, что план трещит по швам. Элка убедила её, что все мужики боятся девчачьих беременностей, как эпидемии Эбола, и стоит только намекнуть — и парень уже у твоих ног, поджимает лапки, скулит и готов на всё. С Ильёй выходило иначе. Она не рассчитывала, что он будет наезжать на неё, думала — переполошится, заморгает ресницами и согласится на всё, лишь бы она не поднимала скандал. А ребёночек и «рассосаться» может. Ведь бывает так, девчонки ещё в седьмом классе какие-то байки на эту тему травили. Пусть женится, а потом будь, что будет. Забеременеть всегда можно успеть. Хотя Алисе вовсе этого не хотелось. «Скажу потом — ложная задержка, как Элка учила. Даже обрадуется: поживём, мол, пока для себя, без пелёнок и сосок».

— Ты слушаешь меня или нет? — голос Ильи вывел Алису из задумчивости.

Она медленно повернула голову, и тут только до неё стала доходить вся жестокость его слов. Он сказал, что они не пара. Что он не любит её и никогда не любил. Что она вешается на него, что надоела ему до смерти.

«Ах, он козёл! — Алиса с ненавистью посмотрела на кончик его дымящейся сигареты. — Как трахаться, так он всегда готов, как пионер! А напакостил — в кусты! Не выйдет, голубчик! Я не та, которую можно поматросить и бросить! Я тебя посажу!»

Алиса в этот момент и сама верила, что беременна — так мозаично и аккуратно начал складываться в голове пазл нового плана. Она припугнёт его тюрьмой, беспроигрышный вариант!

Держись, горе-любовничек! В штаны не наложи!

— Ты забыл, котик, — ласково проворковала Алиса. — Мне ещё пятнадцать. Ты совратил малолетнюю. У отца есть юрист — грамотная тётка. Ты знаешь, что тебе грозит?

Цвет лица Ильи изменился. Доминирующие позиции снова перешли к Алисе. По правде говоря, она совсем не разбиралась в юридических вопросах, но знала одно: обрюхатил несовершеннолетнюю — сам пришил себе криминал. А уж что там, штраф (если отмажется) или тюряга — совсем неважно, карьере каюк полный.

Чутьё подсказало Алисе, что надо заткнуться и дальше лишь загадочно улыбаться. Илья что-то нервно говорил, по интонации она поняла: задаёт вопросы. Ну и пусть. Алиса продолжала хранить молчание, лишь делала вид, что набирает кому-то смс.

— Кому ты пишешь? Убери телефон!

— А что это ты так разволновался, папочка?

Илья нервно дёрнулся, выхватил трубку, увидел тёмный экран и в злости швырнул мобильник ей на колени.

«Напакостил — плати!» — Алиса вдруг успокоилась. Сладкая мысль о мести полностью завладела ею, вытеснила все предыдущие прожекты о тихом семейном счастье в уютной квартирке на Каменноостровском, придала Алисе небывалую энергию. Да и по сути — ну какая из неё жена? Ей, юной и красивой, ещё погулять хочется. А этот парень, хоть и звезда, но всё же не первой величины. Вон и ипотеку за хату в пригороде ещё не выплатил. И тачки нет, берёт «мерс» у друга девочек покатать. И сериалы его — третьесортные. «Где твои мозги, Алиса?!»

Но какое же наслаждение видеть, что сидит он сейчас, первый парень на деревне, весь сдувшийся, пришибленный, боится её. Муженёк недоделанный! О ком грезила она все эти месяцы, дура!

— Вот что, Илья Веньяминыч, давай условимся: рожу я, не рожу — это моё дело. Тебе сейчас надо повести себя так, чтобы у меня не возникло желания рассказать обо всём предкам. Ну и на студии, разумеется.

Илья сглотнул, отвернулся — для того, чтобы она не заметила, как предательски задёргалось левое веко, завёл двигатель.

— Мы не договорили, — сухо произнесла Алиса, когда автомобиль затормозил у светофора.

— Что ты хочешь? — его голос звучал обречённо.

Алиса бросила на него полный презрения взгляд.

— Ладно, не дрейфь! На разводе со старой калошей не настаиваю, пусть мучается с тобой дальше. А желаю вот чего: во-первых, ты меня пристроишь в свой сериал. Ладно, пусть не на главную роль, но на вторую-то точно.

— Алиииис, — жалобно протянул Илья, — я ж не решаю, там рулят Мясковский с продюсерами. Сама должна понимать!

— Я понимаю только то, что у тебя выбора нет. Крутись, как можешь. Хоть с Мясковским переспи, тебе не напряжно. Но чтобы роль была!

— Да я… — проблеял он. — Я…

— А во-вторых, — перебила его Алиса, — купишь мне айфон. Шестой. Отец денег на него не даёт, пока пятый не сношу. И считай, что легко отмазался, самец-производитель!

Илья шмыгнул носом.

— Я сейчас на мели, Лисёнок. Договор вот на сериал заключу и тогда…

— Да мне-то какое дело до твоих проблем? Глазюкин, ты что, не въехал? Тебе срок грозит, а ты канючишь тут! Завтра чтоб был айфон, а через неделю — роль. Тогда отстану от тебя. Может быть…

Светофор уже добавил к красному жёлтый, и вереница автомобилей зафырчала. Мерседес Ильи стоял в крайнем левом ряду. На соседней полосе ожидал зелёного сигнала мотоциклист в чёрной байкерской куртке с бахромой. Алиса резко открыла дверцу машины, но не побежала к тротуару, а оседлала мотоцикл. Вскинула изящно ногу, отчего её джинсовая юбка гармошкой поползла вверх. И точно знала: за ней наблюдает весь Московский проспект. Показав Илье средний палец, она обняла мотоциклиста, прижалась к его спине. Чёрный блестящий шлем повернулся к ней, Алиса что-то проворковала, и они унеслись вдаль, оставив позади ошеломлённого горе-любовника.

Проехав всего полминуты, мотоцикл свернул в переулок и остановился. Парень снял шлем.

— Ну ты даёшь, красавица! — глаза его смеялись.

Алиса неторопливо поправила волосы. Дождь уже кончился, и проглядывало деликатное мартовское солнце.

— А почему мы остановились? — улыбнулась она, капризно оттопырив губки.

— Ты без шлема. На, возьми, — он протянул ей свой. — С парнем поругалась?

— С парнем? Ах, тот! Это водитель, пытался клеить меня.

Мотоциклист немного смутился.

— Ладно, отвезу тебя, куда скажешь. Ты с какого факультета? — спросил он, кивая на видневшееся здание СПбГЭУ, возле которого Алиса к нему подсела.

— Ну так тебе всё и расскажи! Должна же быть в девушке загадка?

— Не поспоришь! — парень разглядывал её с нескрываемым восхищением.

— Хороший у тебя конь. А сам откуда будешь?

— Я с факультета информатики, — он снова кивнул в сторону университета.

— Это хорошо, — Алиса тряхнула светлой гривой, представив его взору тонкую алебастровую шею. — Я Алиса.

— Девочка из страны чудес? — новый знакомый не мог отвести взгляд от её губ. — А я Сергей.

Молния его байкерской куртки была расстёгнута, и она заметила бейджик на синем шнурке, висящем у него на шее. Яркая бордовая надпись гласили: «Студенческая конференция». И ниже, чуть мельче: «Сергей Лоханкин».

Лох-Анкин… Говорящая фамилия… «Уж не я ли твоя Анка, мой милый Лох?» Впрочем, неважно. Парень вполне симпатичный. Она оглядела его с ног до головы: да, ничего. Подойдёт.

— Что-то не так? — произнёс Сергей.

— Да нет… — Алиса одарила его невинной ангельской улыбкой и оттянула сжатые губы, чтобы появились очаровательные ямочки на щеках — её излюбленный козырный ход. — Я просто… Никогда не сидела на мотоцикле с парнем. Так близко… Держусь вот двумя руками, как будто обнимаю. Это очень волнительно.

Алиса скромно потупила глазки, позволяя ему надеть на неё шлем.

Она знала, что сейчас Лоханкин повезёт её до дома и будет все эти десять-пятнадцать минут самым счастливым парнем на земле.

Глава 8. ЦЕПНАЯ РЕАКЦИЯ

Как нудно капает вода из крана на кухне! Костик стучал пальцами по клавиатуре и раздражался от монотонных ударов капель о раковину. «Джибоб спокоен и гармоничен, — напоминал он себе. — Настоящему джибобу всё пофиг, его не может вывести из себя никто и ничто». От этих мыслей Костик раздражался ещё сильнее. Наконец он не выдержал, встал, нашёл в инструментах отца нужный ключ и завинтил подтекающий кран.

Послышался шум в прихожей. Через минуту в кухню вошёл брат.

— Чего такой мрачный сидишь, будто лягуху съел? — Антон открыл холодильник и с нескрываемым интересом принялся изучать его содержимое.

— Да вот, кран починил, — упавшим голосом промямлил Костик.

— Ну и молодец. Мужик в доме растёт, предки будут в восторге.

— Не иронизируй.

— Так что с рожей-то, братец?

Костик вздохнул так тяжело, будто совершил что-то непоправимое, и ему полагается за это по меньшей мере каторга.

— Антон, скажи, тебя раздражает что-нибудь?

Антон поставил чайник и начал колдовать над сооружением бутерброда.

— Ну, кое-кто из политиков, сам знаешь. Ещё этот, как его… говорун с НТВ. И, вообще, все, кто треплется, что-то бесят последнее время.

— Нет, я не про это, — Костик сосредоточенно смотрел на жующего брата. — Мелочи в быту тебя раздражают?

— Мужика мелочи раздражать не должны. Усеки. Это женская фишка: психовать по ерунде.

Костик помрачнел ещё больше.

— Братец, что тебя беспокоит?

— Понимаешь, Антох… Психовать из-за важного, глобального…. Это, наверное, нормально, да? Вот переход в новую школу, например…

Костик умолчал, что в последнее время к «важному» прибавился ещё один пункт — спартакиада, на которую он не едет по причине джибобства, а к «глобальному» — Алиса.

— А из-за ерунды? — Антон выключил чайник и достал заварку.

— Кран…

Костик уловил на себе вопросительный взгляд брата.

— Ну, кран капал, понимаешь. Это самая, что ни на есть, мелочь. Мельче не бывает. Раздражало сильно, просто бесило. А я ведь джибоб, меня это трогать никак не должно. Джибобы — они по природе своей непоко…

— …лебимые, — закончил Антон. — То есть, гармоничные, хочешь сказать.

— Верно!

— Ну, братишка, ты же не йог какой-нибудь, не буддийский монах, чтобы тебя земное не трогало. Не бери в голову.

Антон с наслаждением отпил из чашки глоток ароматного чая.

— Да, не буддийский монах… — грустно вымолвил Костик. — Но всё равно, для джибоба это плохо.

— Плохо то, что ты об этом думаешь, — усмехнулся Антон. — Ну, взбесило тебя что-то, нормально это для живого человеческого существа. Устранил проблему и забыл. Разберись со своей головой! Событие копейки не стоит, а ты всё мусолишь его, варишься в собственном соку. Вот это должно настораживать. Вымети хлам из башки, и жить тебе гораздо легче станет. И раздражаться по пустякам прекратишь.

Костик задумался. Какой всё-таки Антон мудрый! А ведь всего на три с половиной года старше. И ведь ничего нового-то не сказал, велосипед не изобрёл. Эх, ему бы так! Вышел бы тогда из него самый настоящий идеолог нового движения!

Костик помолчал, глядя на брата, и твёрдо решил поработать со своей головой, привести мысли в порядок, причесать эмоции. И начать это делать прямо сегодня, сейчас. Вот только съест бутерброд, а то уж больно Антоха аппетитно жуёт, и начнёт.

* * *

За завтраком родители смотрели на него с беспокойством.

— Сынок, ты что-то неважно выглядишь. Не заболел? — мама настороженно пощупала его лоб.

Костик увернулся от маминой руки.

— Ма, всё нормально! Мало спал просто.

— А почему? — встревоженная мама заглядывала в глаза. — Что-то болит?

Она бросила на отца укоряющий взгляд: мол, ты же врач, посмотри, что с ребёнком.

Отец понял её без слов, сложил газету.

— Подойди сюда, покажи горло.

— Да что вы, в самом деле! — вспылил было Костик, но, вспомнив, что «мелочи» его теперь не волнуют, тихо добавил: — Контроша на носу, готовился, всё в порядке.

Натягивая куртку в прихожей, он увидел в зеркале чужое усталое лицо. М-да! То ещё зрелище! Физиономия бледная, синюшные мешки под глазами, да ещё следы драки с Кабаном. Ну ничего, скоро каникулы, можно будет отоспаться.

* * *

— Рымник, что с тобой? Тебе нездоровится?

И эта туда же!

Белла Борисовна что-то быстро писала в журнале, через каждые несколько слов поднимая глаза на Костика, так что, казалось, они бегают туда-сюда — от журнала к нему и обратно, будто это игра такая.

— Всё нормально. Недосып.

— Я ещё на уроке заметила, ты какой-то вялый…

Она отложила ручку и с приятным чувством завершённого дела хлопнула ладонью по журналу.

— Тэ-э-кс! Константин, скажи-ка мне, мой юный друг… — «юный друг» в её исполнении всегда звучало немного издевательски. — Что тебя подвигло отказаться от поездки на школьную Спартакиаду?

Костик в это утро соображал медленнее обычного. «Что тебя подвигло…» Так может выразиться только учительница русского языка. Только Бебела. Поди, объясни ей!

— Ничего не подвигло, Белла Борисовна.

Бебела выдержала многозначительную мхатовскую паузу. Костик пожал плечами и краем глаза взглянул на список учеников с порядковыми номерами, напечатанный как будто специально для этого случая крупным жирным шрифтом. Около фамилии Рымник значилось «двадцать восемь», и рядом стоял большой знак вопроса с круглой лебединой шеей, выведенный синими чернилами. Под номером три числилась Алиса Авдеева и красовался жирный плюс.

— Почему ты не хочешь ехать? — Бебела встала, тяжело отодвинув стул, подошла к Костику и, взяв его за локоть, участливо заглянула в глаза. — Ты не поладил с кем-то из учеников?

Алиса Авдеева и жирный плюс. Костик через стол смотрел за эту запись, как на что-то судьбоносное. Буквы «А» в перевёрнутом виде напоминали «V» — знак «Виктория», «Победа». Алиса едет в Финляндию! Фантазия мгновенно обрисовала десяток возможных и невозможных ситуаций.

…Вечер. Они вдвоём сидят на скамейке в тихом парке и разговаривают…

…Пошёл дождь. Костик укрывает Алису своей курткой, она робко прижимается к его плечу…

…Их никто не зовёт, о них все забыли, где-то басами гремит музыка, и они абсолютно одни….

— Вовсе нет, Белла Борисовна. Я ни с кем не враждую.

— Тогда объясни мне. За места в командах обычно драка идёт. Все хотят поехать.

«Конечно! Финка, да ещё на спонсорские деньги!» — подумал Костик.

— Мне сообщили, что у тебя там какие-то убеждения. Константин, я волнуюсь!

Белла Борисовна шумно задышала полной грудью, показывая, как она волнуется. Брошь на блузе плавно поднималась и опускалась. — Рымник, это не секта? Отвечай мне, только быстро и честно! Что ещё за убеждения?

Костик не без усилий высвободил руку из её цепких пальцев и попытался принять как можно более непринуждённый вид.

— Отнюдь, Белла Борисовна, — он вовремя вспомнил, что на словечки типа «отнюдь» она была падка и таяла от них, как пломбир на солнцепёке. — Вас дезинформировали.

Он сделал многозначительную паузу и, откашлявшись, продолжил:

— Я против сект. Они разрушают душу. И сердце.

Бебела зачем-то оглядела его всего целиком, как будто он поменял наружность. Костик снова посмотрел на перевёрнутую запись. Алиса Авдеева. Номер три.

— Белла Борисовна, это какой-то мисандерстэндинг…

— Выражайся, пожалуйста, по-русски.

— Ой, простите! — он хлопнул себя по губам. — В смысле, недоразумение. Правда-правда! Одноклассники дофантазировали то, чего нет. А попасть на Спартакиаду для меня честь. Право, огромная честь. Взываю к вашему снисходительному благоразумию в этом весьма щепетильном вопросе и лелею надежду на….

Костик старался произносить слова со сценическим серьёзом, как учили когда-то в драмкружке. Даже этот текст он выудил из какой-то роли.

— А почему ты со мной разговариваешь, как со старомодной чопорной дамой? — перебила его Белла Борисовна. — От меня что, нафталином веет?

Она подхватила журнал, открыла дверь в коридор, кивнула ему — выходи, мол. Озадаченный Костик, погасив улыбку, молча вышел из класса.

— С другими я бы так не возилась. Тебе повезло — мало ещё успел нагрешить в нашей школе! Репутацию пока не испортил, — Белла Борисовна захлопнула журнал. — Так я тебя оставляю в списке?

— Конечно! — Костик едва сдерживал радость.

— И пойдём-ка, дружок, в медкабинет. Больно вид у тебя загробный сегодня.

Отвертеться было нереально. Флегматичная горбоносая медсестра измерила ему давление, точно старичку, сунула градусник подмышку, сонно задала пару-тройку вопросов о здоровье — точнее, прочитала их из положенной по такому случаю анкеты — и безучастно подытожила: температура тридцать восемь и два, слизистая воспалена, сейчас же домой и немедленно вызвать участкового врача. Не спеша написала на бумажке освобождение от уроков и, вяло предложив позвонить родителям, чтобы его, болезного, забрали из школы, так же вяло удовлетворилась отказом. В норме он, в норме, сам дойдёт, не инвалид.

* * *

Две недели, съевшие долгожданные весенние каникулы, Костик провёл, словно в ватном коконе. Высокой температуры он совсем не чувствовал, лежал в кровати, спал по двенадцать часов, просыпался уставшим, мокрым от пота, как будто бредил в лихорадке всю ночь. Мама хлопотала над ним, отец корил себя за то, что он, врач, прозевал первые признаки гриппа у собственного ребёнка, приходил рано с работы, подолгу сидел с сыном, лично проверял пустые вмятины на упаковке таблеток: съедено ли подобающее количество. Костик ненавидел лекарства — выдавливал очередную белую шайбочку в положенное время, прятал под язык и выплёвывал в раковину, если родители не наблюдали за ним. Единственным спасением для самого себя он считал слово «спать» и покорно проваливался в вязкое вакуумное забытьё. Снов, однако, не видел или же забывал их сразу, как только открывал глаза.

Эти две недели пролетели, точно один день. Длинный такой день с тяжёлым «тихим часом» между завтраком и ужином.

Мелочи его теперь почти совсем не беспокоили, грипп даровал долгожданное безразличие. А, может быть, и не было этих мелочей, откуда ж им взяться: дрёма, еда, обильное питьё, походы в туалет и снова дрёма. Жизнь, как у котов, по принципу: «спать надоело жрать» — в зависимости от времени суток запятая ставится в разных местах.

Алису он, конечно, вспоминал. Но её образ вносил дискомфорт в томную зыбучесть привычных незначительных мыслей, отвлекал от спасительного сна. Несколько раз дозванивалась Кэт. Именно дозванивалась, потому что его надо было вылавливать в редкие часы бодрствования. Болтать с ней ему нравилось, а новости об одноклассниках и школе казались такими микроскопическими и третьестепенными, что Костик решил: когда-нибудь он станет настоящим философом и запатентует рецепт пофигизма. А суть этого рецепта вот в чём: заболейте гриппом или чем другим, чтобы нос заложило до темени, дайте насморочному похмелью завладеть мозгом целиком и вместо лекарств пропишите себе двойную дозу сна.

Во время одного такого разговора Кэт сообщила, что класс передаёт ему искренние приветы. И что всем его не хватает. И что Рымника даже цитируют. Костик ответил «угу», сделал серьёзное лицо. Новоявленный мессия, рассказать Антохе — умрёт со смеху! Не хватает им!

В глубине души ещё оставалась обида на Кэт за то, что она чуть было не лишила его спартакиады. Трезвонила ведь налево и направо, что, мол, не смейте предлагать ему такое безобразие — джибобы не соревнуются! Поймала его на им же выстроенных правилах. Чуть было не отняла возможность поехать туда, где будет Алиса… Но Костик будет великодушен, он простит подружку, пиявку и лягушку. Всё пустое, суета. А мелочи его теперь не касаются. Он ведь джибоб.

Болезнь уходила вместе с последними каникулярными днями: синхронно, в ногу. Родители радовались: конечно, жаль каникул, «детство есть детство», как любила повторять мама, но всё же грипп очень удачно совпал с неделей отдыха — не будет пропусков в школе. Девятый класс всё-таки. По мере выздоровления сон, от которого Костик уже порядком устал, «сдувался», влезал в свои нормальные рамки — с одиннадцати вечера до восьми утра, и вместе с бодрствованием вернулись почти увядшие повседневные мысли: учёба, джибобство, спартакиада в Финляндии. Всё нормально. Да просто отлично!

* * *

Одноклассники встретили его приветливо. У половины из них были банданы на левой руке. Костик счёл это хорошим знаком, однако про себя подумал: «Слизали, бандерлоги». Он вспомнил, как совсем недавно входил в этот класс с испариной на спине, ожидая, что чуть-чуть оступится и станет изгоем. Чего он боялся? Мирные же особи!

Одна такая «мирная особь» с фингалом под глазом и ссадиной на брови влетела на всех парах в класс и заорала:

— Следующего урока не будет. Химичка заболела!

Поднялся гул, грохот отодвигаемых стульев, но расслабиться не удалось: в класс вошла завуч и торжественно, как на собрании в актовом зале, молвила:

— К нам в школу пришли психологи. Хотели задержать вас после уроков, но раз уж в расписании сдвоенный пропадает, дружным строем, по три человека, кого назову, в мой кабинет, будьте любезны.

Первыми вызвали девочек. Вернулись они с постными лицами и, закатывая глаза к потолку, вяло поведали: «Ничего особенного. Вопросы тупые задают».

— Эксперименты на детях, — усмехнулась Кэт.

Она попала во вторую группу. По возвращении молча села рядом с Костиком.

— Ну! Не томи! — не выдержал он.

— Да чего-то не понять. Представляешь, ни один вопрос толком не запомнила. Гипноз, что ли, применяют?

— Так уж и ни один?

— Доб, не приставай. Помню, тётка какие-то слова говорила, и все, как на подбор, на букву «П».

— Приплыли…

— Во-во! «Приплыли» тоже на «П», кстати. «Приоритеты», «подростковая психология», «первенство», «подмена»…

— Чего-чего? — не понял Костик.

— Не мучай меня. Отвечала честно. Сдала все пароли и явки.

— А зачем они этот опрос проводят?

Кэт хлопнула себя ладошкой по лбу.

— Вот самое главное-то и не спросила! Выводы, наверное, какие-нибудь делают. Кто шизоидный циклоид, а кто циклоидный шизоид. Третьего не дано. Ну все, пойду позвоню отцу, дела семейные…

Кэт подхватила сумку и вышла из класса.

Минут через двадцать вернулась Лена Приходько, загадочно подмигнула Костику и села с ним рядом. Он отметил, что у Лены сегодня необычно горят глаза. Что-то было в ней, что-то особенное… Русалочья бледность лица в обрамлении тёмно-каштановых волос, огромные глаза болотного цвета, аккуратный носик. Костик снова вспомнил, что в первый день в школе мысленно назвал её «Фея Тьмы». Жаль, что он не умеет сходу разбираться в людях. «Фея Тьмы» — неправильное определение. Уж больно много трогательного, детского в её чертах. Но если в глаза заглянуть — даже не по себе становится — там такое, что оставляет много, очень много вопросов.

— Доб… — Лена осторожно посмотрела на Костика.

Ему польстило, что она назвала его «Доб».

— Лена… — с такой же интонацией произнёс он.

— О тебе спрашивали, представляешь?

— Обо мне? — оторопел Костик.

— Ну, они хотят знать наше понимание лидерства. Видимо, кто-то из предыдущих тебя слил.

— Я — лидер? — искренне удивился Костик.

— Ну там тётка про скрытых лидеров спрашивала. Про авторитетов в классе.

— Хм-м. А кто ж тогда Кабан?

— Он открытый лидер.

Костик почесал макушку и осторожно повернул голову в сторону Кирилла Кабанова.

— Лен, я у вас тут без году неделя.

— Так это психологиню больше всего и интересует. Как, каким образом новичок стал авторитетом.

— Да какой же я авторитет-то? — не переставал удивляться Костик.

Лена повесила на плечо сумку и направилась к двери.

— Кокетничаешь, как девчонка, а ещё джибоб!

Что-то неуловимо изменилось в классе за время его болезни и каникул. Наэлектризованное пространство было почти материально, он кожей ощущал его. Неоднородность, «инакость» всего окружающего, всех предметов и даже фраз, которыми перекидывались одноклассники, отдавалась в желудке соусной остротой. Мутировали, товарищи дети? Несомненно. Костик нутром чуял, что мутация эта необратима.

Озадаченного Костика завуч пригласила на беседу последним. Он чувствовал подвох, но с волнением справился легко. Женщина лет сорока в строгом синем костюме, с копной крашеных морковных волос, собранных наверх в воронье гнездо, в больших очках с сильными диоптриями, делавшими глаза малюсенькими, сидела за столом завуча и смотрела на Костика, как на подопытную мышь.

— Позвольте поинтересоваться целью беседы, — учтиво произнёс Костик.

Женщина помолчала и, тяжело вздохнув, сказала:

— Самоопределение подростка.

И ещё раз вздохнула, как будто она крепостная и хозяин-помещик заставил её ходить по школам и выведывать глупости.

«Самоопределение подростка. Это как?» — спросил себя Костик.

— Это так, — словно прочитав его мысли, ответила психологиня. — Беседуем. Определяем болевые точки подросткового коллектива. Помогаем учителям. Родителям. Ну, и ученикам, в первую очередь.

Костику показалось, что она хотела добавить «работа такая», но сдержалась.

— Садитесь, Константин. Я — Ольга Олеговна, профессиональный психолог, специалист по тинейджерам.

Костик отметил, что «Ольга Олеговна» — какое-то неправильное, синтетическое словосочетание, как будто нарочно придуманное для плохого фильма с неверным выбором актёров — точнее, актрисы. И то, что она назвала подростков тинейджерами, ему не понравилось. Это вышло у неё как-то деланно, неестественно.

Ольга Олеговна открыла тетрадь, достала бумажные карточки и минуту в полной тишине изучала записи. Костик тоже молчал, елозил на стуле, разглядывал голубые жилки на её мраморных руках, носки своих ботинок, разноцветные бумажки на столе завуча.

— Я прошу ответить на несколько вопросов.

«А что, у меня есть выбор?» — про себя усмехнулся Костик.

— Я прошу ЧЕСТНО ответить, — продолжала психологиня.

«Выбор всегда есть», — подсказала Костику та часть мозга, которую он назначил ответственной за «важное».

Ольга Олеговна принялась гонять Костика по опроснику, смысл которого был ему абсолютно непонятен. Какой цвет ему ближе? Какая из геометрических фигур вызывает тревогу? (Он хотел сказать «круг, потому что жирный», но решил, что нагнетать обстановку — себе же во вред.); какой из двух вариантов он бы выбрал — и дальше перечень пар совершенно противоположных понятий, каких — Костик даже не запомнил. Что изображено на картинке? Чего не хватает в ряду нарисованных символов? Как бы он назвал по-другому треугольник? Какой он стакан — гранёный или круглый?

То есть, каким он, живой человек Костя Рымник, себя ощущает стаканом. Это очень важно. Самоопределение подростка!

После вопроса о стакане Костик украдкой взглянул на часы. Некоторые его одноклассники возвращались из «пыточной» довольно скоро, другие — долго не появлялись, и он, похоже, был из числа последних. Чем-то, и правда, заинтересовал.

Ольга Олеговна методично записывала ответы «интервьюируемого объекта» в тетрадь. Костик чувствовал её скрытое любопытство и недоумение: она не находила его каким-то особенным мальчиком. Вероятно, все его слова о треугольниках и стаканах сообщали ей, профессионалу: он — самая обыкновенная посредственность. Она подолгу зависала взглядом на его физиономии и силилась понять, почему о нём говорят и учителя, и ученики.

— Ладно, Константин, закончим официальную часть. На вопрос о стакане можете не отвечать.

Она встала из-за стола и подошла к Костику. Ему стало немного не по себе.

— Вы счастливы?

Ох, как он не любил такие вопросы! Особенно от посторонних дамочек. Ольга Олеговна продолжала смотреть на него так, как будто хотела просверлить дырку. Песенка была когда-то такая про ёжика: «шёл и насвистывал дырочкой в правом боку». Вот и Костик выйдет после беседы в коридор, насвистывая дырочкой, просверлённой живодёркой.

— Счастлив? Ну, я не знаю…

— Ваши одноклассники считают вас счастливым человеком.

— Это ещё почему? — искренне удивился Костик.

— Вы видели Главного джибоба.

Она произнесла это легко, даже не подглядывая в тетрадку, а Костик ведь мог поклясться — ещё полтора часа назад она и слова-то такого не знала.

— Джибоба? — он сузил глаза. — А кто это?

Сверлящий взгляд сквозь очки, точно пуля — через череп, навылет.

— Не притворяйтесь, Константин. Мы оба устали. Давайте закончим разговор, раз уже подошли к сути. Я провела много бесед сегодня. Ваши одноклассники считают вас во-первых, счастливым — а я как раз исследую подростковое счастье, — во вторых…

Она говорила мудрёно, но гладко. Значит, он всё-таки подопытная мышь! Какой это, интересно, козёл или козлица заявили, что Костик и есть образец счастья?

— И в-четвёртых… вас очень уважают сверстники.

Это было приятной новостью. Он было задумался, но психологиня снова зыркнула на него, и у Костика заиндевело на душе.

— Ольга Олеговна, счастье — понятие сугубо индивидуальное.

Она улыбнулась.

— Конечно, это всё субкультура… джибобы…

— А вы что-нибудь знаете о джибобах? — стараясь придать голосу равнодушные нотки, спросил Костик.

Ему показалось, что она засмеялась. Не открывая рта. Лицо как-то исказилось, глазки, и без того маленькие от диоптрий, сложились в щёлочки, точно у китайца.

— О джибобах? Ну конечно, знаю! И получше всех ваших сверстников!

— Откуда же?

— Тоже мне, тайное общество! — Ольга Олеговна снова села за стол. — Не забывайте, молодой человек, я профессионал и в молодежных движениях разбираюсь.

— Но… — оторопел Костик, — оно… движение… очень-очень новое…

— И никакое не новое, давно уже существует. Кто-то из моих коллег даже диссертацию защитил.

— Диссертацию? По джибобству?

— Вас это удивляет, потому что вы молоды. А все темы, связанные с субкультурами и их возникновением, давно изучены.

Костик смотрел на неё и еле сдерживался, чтобы не выкрикнуть прямо в лицо учёной даме: «Но ведь это я придумал я, я, я!»

— Извините, — он сжимал и разжимал пальцы, что всегда помогало ему сосредоточиться. — Я в этом… м-м-м… движении… недавно. А можно спросить вас, как знатока…

Она умело отвечала на вопросы, обходя самую суть. Упомянула бандану, даже симпатию к лосям, ловко ввернула непонятную Костику теорию цикличности, центростремительной силы и Главного джибоба, коснулась сублимации свободы и постулата «делаю, что хочу». Костик пытался запомнить каждое слово, чтобы потом рассказать маме. Мама — тоже психолог, она поможет разобраться. Но, как он ни старался, большая часть услышанного метеором пронеслась из одного уха в другое, так и не осев в мозгах. Закончила Ольга Олеговна свою речь неожиданно, на полуслове и, снова театрально помолчав, добавила:

— Я-то как раз очень хорошо понимаю, почему половина вашего класса отказалась от Спартакиады в Финляндии. И параллельный класс тоже поддержал.

Вот это был удар! Костик не только ушам своим не поверил, он вообще начал сомневаться в том, что всё происходит с ним наяву.

— Ольга Олеговна, простите за тупость. А почему ребята отказались?

— Лукавите, молодой человек. Вы отлично знаете. Разве не вы первый и отказались? Я прекрасно осведомлена, что вы как раз и есть, с позволения сказать, своего рода староста джибобов. Староста — не совсем удачное определение, но это чтобы вам понятно было. Скрытый лидер. Бунтарь. Школьники хотят быть похожими именно на вас. Вы очень хорошо всё продумали.

Костик наблюдал, как пляшут отсветы лампы в её больших очках. Психологиня напоминала ему какого-то персонажа, он силился вспомнить, кого именно, но так и не смог. Сегодня был обычный день, ничего странного в поведении одноклассников он не заметил. Нэш с Савёхой подрались немного, Потехин не к месту умничал на литературе, Хомяк прогулял алгебру, чем сильно расстроил Юльхен, Бебела носилась со списками на Спартакиаду. Стоп! Списки! Костик краем глаза видел эти листки — все исчирканные с многочисленными пометками. Подумал ещё тогда: опять решают, кто достоин, кто нет.

— Есть ещё ко мне вопросы? — напряжённо спросил он.

Психологиня поправила своё «воронье гнездо».

— Никаких. Вы свободны.

«Я и так знаю, что свободен», — подумал Костик и вышел в коридор.

На уроке биологии, оглядывая своих «бандерлогов», он ещё раз отметил, что никакого особого пиетета к нему как к лидеру, о чём вещала учёная дама, не было. Всё вроде по-прежнему, и всё не так. Как будто в калейдоскопе сменилось одно маленькое стёклышко, и картинка «поплыла». Или он ещё спит тягучим ватным сном? Одноклассники-мутанты… Сидят, царапают ручками в тетрадях. Джибобы? Отказались от Спартакиады? Наврала, небось, психологиня. За реакцией хотела понаблюдать. Правильно Кэт говорит: опыты на детях.

Перед уроком физкультуры он не выдержал и спросил напрямую:

— Пацаны, вы что, правда от Финки отказались?

Ответом ему было многозначительное молчание.

Потом Потехин сказал:

— Ну, не все, конечно. Лохи поедут.

Что, что произошло, пока его не было? Мир перевернулся? Спартакиада, на которую ещё две недели назад хотели отправиться все без исключения! Костик оглядел раздевалку: мало сегодня народу — прогуливают или выцарапали освобождение у врача. Кабана снова нет.

Перед построением в зале Костик шепнул Потехину:

— Пашка, а чего не едут-то?

— Придуриваешься? — удивился Потехин.

— Нет, правда!

Гарри Поттер почесал взъерошенную макушку и, покосившись на отвернувшегося физрука, сказал:

— Ну, мы это… Тоже джибобы. Джибобы не соревнуются. Сам же говорил.

— Джибобы делают, что хотят, — возразил Костик.

— Не совсем. Джибобы ещё себя испытывают. Искушением.

Костик повернулся к Потехину всем корпусом.

— Да ты-то, ты-то откуда это взял?

Пашка почесался ухом о худое плечо и равнодушно ответил:

— А ты думаешь, ты один всё знаешь? Что ты круче всех? Фигли. Ты отличаешься от нас только тем, что видел Главного джибоба. Хотя, конечно, не ты один. Вы там, в твоей бывшей школе, много о себе возомнили. Но наши тоже не пальцем деланы.

Костик внимательно оглядел Потехина. Типичный середнячок, какие есть чуть ли не в каждом классе, шея цыплячья с круглым шариком кадыка, воробьиного цвета волосики, очки эти дурацкие… И вот, на тебе! Гарри Поттер — джибоб! Стоит, пялится на брусья, думает, что знает о джибобах больше Костика.

— Пашка, а Кабан тоже не едет?

— Не-а.

— Неужели и он джибоб?

— Кабана из списка за поведение вычеркнули. А Савёха и Нэш из солидарности отказались.

Костик облегчённо вздохнул.

* * *

В кабинете завуча собрались приглашённые психологи: две дамы серьёзного вида и молодой сутулый мужчина в желтоватом гобеленовом пиджаке, сливавшемся с обивкой Алевтининого дивана. Сама Алевтина Юрьевна на «симпозиуме» не присутствовала, любезно уступив «специалистам по тинейджерам» свой кабинет.

— Коллеги, это у нас девятнадцатая по счёту школа. Вы слышали что-нибудь об этих… не к ночи будь помянутых… джибобах? — спросил мужчина, перебирая карточки с записями.

— В общем-то, скорее да, чем нет, — ответила Ольга Олеговна, поглядывая на соратников.

— А вы, Тамара Вадимовна? — мужчина повернулся к пожилой даме с коротким ёжиком седых волос.

— Нас на вшивость проверяли, — отозвалась та. — Нет никакой субкультуры. Я, конечно, привыкла, что разговаривают со мной, как с доисторическим динозавром, но чтобы так сплочённо, заговорщицки…

— Молодёжь как молодёжь. Если позволите, я возьму тему этой новой субкультуры в свой реферат.

Ольга Олеговна ревниво хмыкнула:

— Аркадий Аркадьевич! Но я уже начала работать по ней.

— Когда же, позвольте полюбопытствовать, Ольга Олеговна?

— Да утром ещё черновые тезисы набросала. И ведь именно ко мне в группу попал их лидер, всю душу вынул, но ценнейшую информацию дал. Согласитесь, справедливо, если я возьмусь эту тему освещать.

Они ещё поспорили с минуту. Наконец, седая дама, громко кашлянув, заявила:

— Не спорьте, не спорьте, коллеги! Я уже позвонила на кафедру. Мне поручили доклад.

— Тамара Вадимовна, вы же сказали, что нет никакой субкультуры, — удивлённо произнёс мужчина.

— Сегодня нет. Завтра, поверьте моему опыту, будет. Цепная реакция. Что-то мне подсказывает, что джибобы пришли надолго. Как рыжие тараканы. Вот увидите… — дама поправила съехавшие на нос очки.

Троица помолчала немного, читая карточки с записями.

— Что школе в отчёте напишем? — наконец подал голос Аркадий Аркадьевич.

— Как обычно, — спокойно ответила старшая дама-психолог. — Беспокоиться пока не о чем. Болевые точки определены. Детям нужны забота и понимание. Главное — суицидных мотивов не выявлено.

— А про новое движение?

— Поосторожничаем пока с информацией. Проверю по своим каналам, тогда и с учителями поговорим.

— Всё-таки вы что-то не договариваете, Тамара Вадимовна. Признайтесь, пришли сегодня уже подготовленная, с полным багажом информации о джибобах!

— Возможно-возможно, — загадочно ответила седая дама и одарила коллег интригующей улыбкой.

* * *

— Рымник, что значит «вычёркивайте»? Ты издеваешься над нами?

Белла Борисовна негодующе смотрела на Костика поверх очков. Юлия Генриховна перелистывала распечатки, водила тонким пальчиком по строчкам. «Бебела и Юльхен. Что они понимают?» — думал Костик. Разве объяснишь им, что не может он взять и спустить в унитаз идею, которая, похоже, уже оперилась, точно птенец, и зажила своей жизнью, готовая выпорхнуть из гнезда в любой момент.

Хорош же он будет! «Продвинутые» останутся в городе, потому что поверили, приняли за чистую монету созданную им философию джибобства, а он отправится на спартакиаду тешить свои амбиции и пускать слюни возле недоступной красотки. Как не вспомнить Антохины слова: «Целостней надо быть, братец, целостней!»

— Если нам не считаешь нужным объяснять, расскажи Максиму Петровичу.

Костик перевёл взгляд на грузного персонажа, сидевшего на хлипком для его комплекции стуле и украдкой пялящегося на ноги Юльхен. Тот сильно смахивал на Доктора Хауса, только откормленного, обрюзгшего, в нелепом коричневом костюме-тройке.

Представитель РОНО Максим Петрович приходил в школу часто. За один только март Костик видел его два раза. При упоминании своего имени он выпрямился, прокашлялся, будто именно ему предстояло держать долгую объяснительную речь, и напряжённо взглянул на Костика, склонив голову набок, как смышлёная овчарка. Костик сделал шаг к нему и, тоже повернув голову вбок — зеркально с ним, — вежливо спросил:

— Вам действительно нужны мои объяснения?

Доктор Хаус кивнул.

— Я не считаю возможным, чтобы… — начал было Костик, но остановился на полуслове, будто подавившись острой рыбной косточкой.

— Костя, ты же разумный мальчик! — выдохнула Бебела.

Разумный мальчик. Из её уст это прозвучало как-то снисходительно. Разумный — так говорят о выдрессированных комнатных собачках, приносящих хозяину тапочки, о цирковых пудельках, перепрыгивающих в чехарде через спины друг друга, о хомячке, затаскивающем вату в самодельную тряпичную норку; наконец, о грудном ребёнке, цепкой крохотной лапкой хватающем протянутую ему ложку. «Ах, какой разумный карапуз!» И все ритуально умиляются.

— Идти на поводу у толпы, — поддержала Бебелу Юльхен, — это, по меньшей мере, глупо. И не очень-то солидно для личности, если ты, конечно, хочешь ею быть. Меняешь решение по поводу поездки уже второй раз.

«Да что они все знают о моей личности!» — негодовал Костик. — «Идти на поводу у толпы… Это толпа идёт на поводу у меня!»

Нет, не дождутся! Он не будет разумным пёсиком!

— Многоуважаемые педагоги, — громко, с выражением произнёс Костик. — Я понимаю — отчёты и протоколы, куда от них денешься! Вам необходимо вписать причину отказа ученика Рымника в ваши документы. Так и напишите: «Отказ. По причине дебилизма». В РОНО поймут.

Он бросил взгляд на Максима Петровича, который оторвался наконец от созерцания ног Юльхен и с живым интересом уставился на новоявленного дебила. Костик подарил педагогу козырную улыбку. Он — джибоб. Он не должен никому ничего объяснять.

Глава 9. В ПОИСКАХ Г. Д

Свою фамилию Лена ненавидела. Приходько — что может быть паршивей? И примитивней. Все её некрасивые подружки в школе и балетной студии, как сговорились — носили фамилии звучные, приятно ласкающие слух и оставляющие послевкусие чего-то изысканного, недоступного, высшего: Оболенская, Вересаева, Рождественская, Рубинова. А она — Приходько. Даже страшненькая соседка Вика Веснянская — и та умудрилась заполучить от пропойцы-отца такую восхитительную, дарящую тонкий аромат весеннего букета фамилию. Захочешь, а кличку не придумаешь: не зацепиться. От «Приходько» веяло безденежьем, маршрутками, тоской спальных районов, пахнущей хлоркой половой тряпкой, которой школьная уборщица баба Валя собирала грязную воду и отжимала в ведро. Когда в твоё ухо впервые входит корявое слово «Приходько», воображение и впрямь рисует баб-Валины обветренные, жилистые руки, приземистую фигуру с низким широким тазом, толстый угреватый нос и короткую мясистую бычью шею. Плебс. У династии Приходько нет шансов улучшить породу.

Лена с удивлением обнаружила в Интернете, что огромное количество людей носит её фамилию и даже создаёт группы однофамильцев, регулярно устраиваются какие-то чаепития-посиделки. Это было выше её понимания. Встречаться с себе подобными «приходьками» — ну уж увольте! В одном только Лондоне «приходек» проживает по меньшей мере тридцать. Английские привидения, по данным британских учёных, вырождаются через четыреста лет. Приходьки не выродятся никогда. Зацепились, как репей за бегущую собаку, осели на всех континентах — ни выполоть, ни вытравить. Цепкое семя.

Лена искренне не понимала, почему её мать после развода с недотёпой-отцом вернула себе девичью фамилию Калачёва, а дочке оставила отцовскую.

«Так надо, девонька. Он же всё-таки отец. Любит тебя. Как будем смотреть ему в глаза, если у дочери его фамилию отнимем? Для него это будет предательством». Лена пыталась протестовать, объясняла матери, что «смотреть в глаза» — понятие иллюзорное, так как папенькины глаза после развода в их доме не появлялись совсем. Ушёл, словно сгинул, обозначив своё эфемерное присутствие в Лениной жизни лишь скудным ежемесячным переводом на мамину банковскую карточку. Но мать оставалась непреклонной. Калачёва — фамилия тоже, скажем, не Князева и не Разумовская, но Лене казалось: всё, что не «Приходько», то бесспорно, в разы лучше.

Как-то по глупости она поделилась своими мыслями с Ритой Носовой.

— Не парься, — флегматично хмыкнула Рита. — Помнишь, меня иногда раньше Носухой звали? Я сделала вид, что так и должно быть. Все успокоились и отвяли.

С Ритиной ли подачи или нет, но одноклассники очень быстро сообразили, что Лена комплексует из-за своей фамилии. И стали рифмовать её по поводу и без повода. Когда она входила в класс, какой-нибудь остряк обязательно щебетал: «О, пришла Приходько. А теперь развернулась и ушла Уходько».

Лена бесилась. Годам к двенадцати она научилась владеть собой и не реагировать, если слышала что-то в свой адрес. Помогала в этом её великая способность молчать больше пяти минут, которую она, впрочем, долго тренировала. А к тринадцати годам Лена похорошела. Мальчишки чувствовали её особую притягательность, но образ, за которым она пряталась — тёмные длинные волосы, бледное мраморное лицо, исключительная разборчивость в выборе круга общения, — всё это охлаждало пыл одноклассников. Её называли чаще просто «Ленка» или «Ленчик». Речёвка «Приходько-Уходько» как-то незаметно исчезла из словарного запаса сверстников, будто таковой и не было.

Но Лена о ней не забыла.

Лет в пять она спросила свою старенькую прабабушку: «Кто такие фашисты?» Старушка, считавшая правнучку почти что ещё неразумным грудничком, только откормленным и подросшим, долго соображала, как рассказать ребёнку о фашизме понятным языком.

— Дитятко, — после мучительных раздумий вымолвила она, — вот представь, что у тебя прыщик на носу (маленькая Лена живо представила), а фашист проклятый берёт булавку и в прыщик этот тыкает. А тебе больно.

— А почему он это делает? — затаив дыхание, спросила Лена.

— А потому, что фашист.

Объяснение для пятилетнего ребёнка было понятным и простым. Тебя тыкают туда, где тебе больно.

В школе, когда кто-нибудь коверкал её фамилию, она тотчас отводила ему место в одном ряду с Гитлером «и компанией». В список фашистов попал даже новый физрук Ватоль, спросивший, кто из учеников не пришёл на урок после болезни. «Уходько», — пискнул чей-то предательский голосок (и был, собственно, прав — Лена предыдущие две недели отлёживалась дома с простудой). «Тэ-эк, — протянул не углядевший подвоха Ватоль. — Уходько, справка об освобождении есть?» Лена, закусив до крови губу, выскочила из спортивного зала под гомерический хохот «фашистов».

С того случая прошло четыре года. Все давно о нём забыли. Все, кроме Лены, конечно.

В детстве её мечтой было поскорее вырасти, выйти замуж и сменить ненавистную, колченогую, патологически безобразную фамилию на любую другую. Ещё в самом раннем возрасте она рассматривала мальчиков вокруг с единственным интересом: примерить на себя их фамилии. Но в радиусе детского сада, а потом и школы, кружков, балетной студии те, кто обращали на Лену внимание, были, как назло, вопиющим сбродом. Червяков, например. Даром, что из профессорской семьи, — Червяков же! Криворучко — ну да, на скрипочке пиликает, и дом у них в Марбелье, но «криворучки» и в Африке «криворучки». Пузырёв — уже получше, но тоже плебс. Все плебс. Прабабушка как-то высказала мысль, что Ленка с такой щепетильной избирательностью никогда замуж и не выйдет. И Лена полностью согласилась с ней — достойных нет.

Одно время ей очень нравился Кирилл Кабанов. Пусть «от сохи», но от него веяло какой-то пацанской силой, о которой Лена и понятия не имела, просто чувствовала на уровне инстинктов и разбуженного подсознания. Она готова была уже влюбиться, но её остановила незвучная фамилия да пролистанная прежде положенного времени хрестоматия по литературе для десятого класса. В десятом проходят «Грозу» Островского. И все непременно будут дразнить её Кабанихой. Потому что она с Кабаном. Чутьё подсказывало ей, что к десятому классу никто не посмеет обозвать лиц, приближённых к Кабанову, вообще хоть как-то, но всё же Лена вовремя уберегла себя от глупой и несчастной любви. В том, что любовь эта будет именно такой, она не сомневалась.

Риту Носову же не останавливало ничего. Лена с интересом наблюдала, как та пыталась завоевать Кирилла (не сказать, чтобы соблазнить, но, в общем-то недалёкое от истины определение). Откровенная сексуальность Носовой, бесстыже расцветшая к восьмому классу, не давала покоя многим мальчишкам, но Кирилл оставался равнодушным к кричащей Ритиной красоте. И дело не в девице из параллельного класса, Алиске Авдеевой — та появилась в школе только в начале этого учебного года, дело в чём-то другом.

Наблюдая унизительные (на её взгляд) попытки Носовой окрутить Кирилла, Лена пришла к выводу: замуж она не выйдет. Даже если к ней когда-нибудь посватается симпатяга с фамилией Сен-Жермен или хотя бы Голицын. «Приходько» — слово бесполое, желеобразная субстанция. Вот и нечего. И без того жизнь насыщена! Лена где-то слышала, что вроде можно сменить фамилию уже в четырнадцать лет, но это привело бы к неминуемой ссоре с матерью. Та как-то заявила дочери: «Исполнится тебе восемнадцать — делай, что хочешь. А пока побереги мои нервы!» Ссориться Лена не хотела. Что ж! Стукнет восемнадцать — сама пойдёт и паспорт поменяет, сейчас любые опции доступны. И без всякого замужества! Возьмёт фамилию Осмолинская или Веренская. Вариантов много. А мужчина — совсем лишний довесочек к фамилии!

У новичка Рымника была схожая «бесполая» фамилия, чем он сразу вызвал её симпатию. Костя привнёс в жизнь Лены изменения, подобные девятибалльному землетрясению с цунами. Мысли и идеи, исходившие от него, были ей настолько близки и понятны, что она не переставала удивляться: «Это же мои мысли и мои идеи! Мои!» Она разглядывала его на каждом уроке, пыталась разгадать секрет. Невысокий паренёк, вполне обычной наружности. Улыбка приятная, но улыбается не так уж и часто. Что ещё, что?.. И ничего не находила. Он стал казаться ей вором, укравшим самое дорогое — её мир, философию, которую она в силу природной инертности так и не оформила до конца в слова и даже не домыслила до логической целостности. «Мне всё пофиг», «Живу, как хочу, и делаю, что хочу», «Ничто не может меня задеть — я джибоб», «Я живу по своим правилам».

Лена была поражена таким доступным выходом из всех своих тупиковых ситуаций.

Фамилия отвратительная — пофиг!

Не обращают внимания мальчики — я выше этого!

Юльхен тройку с минусом влепила по алгебре — ерунда! Исправили и забыли.

Отец ни разу за все годы не изъявил желания повидаться с дочерью — мелочь! Джибобы не концентрируются на мелочах!

Перемены в себе Лена обнаружила, когда Носова крикнула ей: «Уходько! Куда намылилась уходить? Бебела тебя дежурством осчастливила».

И мир не потерял своих красок! Ну Уходько! А она — Носуха. Даже смешней. Рыжая Носуха!

Лена засияла. Пятнадцать проклятых лет своей никчемной жизни она страдала по пустякам! Если вдуматься, что отравляло (действительно, отравляло) её существование, на что тратились драгоценные нервные клетки, то впору было добровольно сдать себя в психушку. Все закончилось. Неприметный новичок Рымник, точно вампир, укусил её за тонкую белую шею и заразил спасительной инфекцией, от которой захотелось жить. Она теперь джибоб. Сильный, свободный и независимый. От нового самоощущения Лене стало эйфорически хорошо, она больше не грубила матери, не реагировала на реплики недоумков и впервые увидела в зеркале не дурнушку, а вполне нормальную девчонку. С нормальной фамилией Приходько.

Осталась лишь одна липкая деталь — невозможность простить Рымника. За то, что влез в потаённую каморку её души, вытащил самое заветное — как иглу из яйца, которое в утке, которая в зайце…

* * *

— Лен, у тебя бандана развязалась.

Лена вздрогнула. Костя смотрел прямо, протыкал взглядом насквозь, будто прощупывал всё содержимое её черепа. По глазам и губам трудно было понять, засмеётся он сейчас или нет. Она боялась выпытывать у него новые подробности о джибобах. Что-то ей подсказывало: он лишь «рядовой посвящённый» и может дать лишь малую часть информации. Остальное (и самое главное) доступно лишь нескольким «избранным».

Он помог ей крепче завязать узелок на запястье, подмигнул и удалился из класса. Конечно, Рымник — пешка! И как пешка стоит в самом конце пищевой цепочки, его номер в иерархии — последний. А она, дурочка, злится на него! Главный джибоб — вот, кто ей нужен!

Главный джибоб!!! Это он разгадал её душу, пришёл в тот самый момент, когда был особенно нужен. Рымник лишь проводник. ЕГО проводник. Случайностей не бывает. Маленький Доб Джибоб появился в жизни Лены в самую правильную минуту. Если задуматься: Костю перевели в её школу, в её класс именно в марте, когда ей было особенно плохо. Скажете, случайность?

Выйдя на улицу, залитую проснувшимся весенним солнцем, Лена ощутила новый прилив сил: в её жизни появился смысл.

Она найдёт Главного джибоба.

Она станет его правой рукой.

Она сделает так, чтобы он полюбил её.

… и Рымник ей в этом поможет.

* * *

Лена несколько суток подряд не вылезала из сети, пытаясь найти хоть какую-нибудь информацию о джибобах. Интернет партизански молчал. Не было ничего, даже крохотной зацепки. Единственное упоминание она откопала в блоге некоего Спайдермена: «Мы круче „ашек“ — у нас есть собственный ручной джибоб!» По смыслу остального текста и вопиющим орфографическим ошибкам Лена сразу поняла, что Спайдермен — не кто иной, как её сосед по парте Хоменко. Даже смешно: Хомяк — «Человек-паук»! И аватарку поставил соответствующую — рожицу в сине-красной маске. Вот дитё!

Больше о джибобах не было ни слова. Дотошный Гугл постоянно вопрошал, нет ли ошибки в написании, и предлагал свои варианты. Например, город Джибо в загадочной африканской стране Буркина Фасо. Или что-то невразумительное из семейства бобовых.

Всё это укрепило Лену в мысли, что джибобы: 1) хорошо шифруются и 2) берегут от любопытных соглядатаев Г. Д. — Главного джибоба, точно рабочие пчёлы свою толстую пчелиную матку.

Хотя «пчелиная матка» — некорректное сравнение. Фантазия рисовала вожака нового движения в романтических красках. Лена даже набросала карандашный портрет, изобразила Главного джибоба бледным худым юношей с развевающимися на ветру чёрными волосами.

— На Байрона смахивает, — вынесла свой вердикт мама.

Лена хмыкнула, но эти слова её порадовали. Да, он такой — бунтарь, философ и романтик. «Узнать бы его имя, пусть не настоящее, а джибобское!»

Но Костя Рымник постоянно увиливал от её вопросов о Г. Д., почти ничего не говорил, и Лена домыслила, что он дал некую клятву. Клятву «солдата» Доба своему… хм… повелителю?.. вождю?… или старшему по званию?.. Кто Г. Д. для остальных джибобов? Идол, которому поклоняются? Вряд ли. Иначе бы Доб говорил о нём с другой интонацией. Учитель, которому внимают, глядя в рот? Тоже сомнительно. Нет, он, безусловно, для них всех учитель, только вот тогда его должны цитировать к месту и не к месту. А Рымник этим не грешит.

Кто он, кто? Лена даже не поленилась проштудировать англоязычные сайты, уж больно британским духом веяло от самого слова «джибоб». Но точно так же в сети ждали её пустота и навязчивые призывы Гугла изменить написание запроса, а лучше раздробить слово на два коротких. Но по отдельности их перевод вообще был лишён всякого смысла.

Через несколько дней пустых поисков и разочарований Лена решила: если гора не идёт к Магомету, Магомет что делает?… Правильно, Магомет идёт к горе.

Логика проста: она, Лена, «засветится» в Интернете, и он, Главный, сам на неё выйдет. Не сможет не выйти. Не зря же был послан в этот мир Костя-Доб! Чтобы дать ей сигнал.

Лена достала из шкафа старый лыжный свитер, из которого предательски выросли её худые длинные руки, и аккуратно вырезала аппликацию грустного рогатого лося, красовавшегося на свитерном фасаде. Затем опалила края фигурки на свечке, чтобы нитки не расползлись, отчего лосик приобрёл мистическую траурную каёмку; наклеила аппликацию на свой любимый бадлон — чёрный, облегающий фигуру, с длинным узким горлом, подворачивающимся в несколько слоёв; обвязала левую руку банданой, зачесала волосы назад, надела мамины тёмные «стрекозьи» очки и сделала несколько селфи.

С экрана смартфона смотрела бледная девушка в чёрном свитере, выгодно подчёркивающем контуры юной фигуры, а за тёмными стёклами очков скрывался целый букет глубоких тайн. Фигурка лося на выпуклостях несколько уменьшала загадочность, но в этом и таилось зерно притягательности: образ «на контрастах» утраивал ощущение самодостаточности и самобытности. Да, пусть именно так воспринимает её отныне весь окружающий мир!

Над новой страничкой в любимой соцсети Лена колдовала целый вечер. Аватарка в маленьком квадратике слева смотрелась ещё таинственней, чем в большом формате, и узнать на ней Лену было вообще невозможно. Она скачала и разместила впечатляющую музыку — альбомов пятнадцать, от Битлов и Пинк Флойда до Рамштайна и Металлики (пусть те, кто будут копаться в её пристрастиях, исчешутся от противоречивых догадок). Отметила лайками заинтересовавшие её странички: туда попал и экстремальный спорт, и балет, и книга по масонству, и экспедиция Зелёного Писа по спасению какой-то маленькой обезьянки на Мадагаскаре, и даже рецепты тайской кухни. «А что, живу, как хочу, свободна и независима, и того, чем увлекаюсь, ни в коем разе не стесняюсь. Ваше мнение мне сугубо фиолетово. Вот так вот». Пара мудрых мыслей на стене довершала картину:

«Сегодня во мне родился джибоб».

«Я словно не жила все прошедшие годы, просто существовала, делила с вами пространство, теперь же дышу полной грудью».

«И летаю».

Лена отдавала себе отчёт в том, что эпатажна, что сетевое сообщество, скорее всего, приклеит ей ярлык дурочки, но ведь они же, джибобы, существуют, значит, рано или поздно зайдут на её страничку, заинтересуются её блогом, перешлют ссылку Г. Д.… И тогда он напишет ей, обязательно напишет!

Труднее всего оказалось выбрать имя. Как там вещал Доб? Оно должно быть коротким и звучным. Лена задумалась… Необходимо ли, чтобы имя было женского рода? Непонятно. Она вспомнила верную индейскую подругу Скво и решила, что назовёт себя похожим образом. Эх, жаль «Скво» уже занято, очень правильное было бы имя! Лена ходила из угла в угол, как росомаха по клетке, и терзала уставший мозг. Несколько раз в комнату заглядывала обеспокоенная мама:

— Доченька, почему не спишь?

— Не хочу, мам!

— Утром тебя опять не поднимешь!

— Не велика беда.

— У тебя балет завтра, нужно хорошенько выспаться.

Лена как-то по-особенному взглянула на мать. Она — джибоб, и теперь никто не может навязать ей свою волю! Тем более собственная родительница.

— Мам, я больше в студию не пойду.

— Как не пойдёшь? Что ещё за разговоры?

— Вот так. Не пойду и всё. Не хочу. Покорячилась у балетного станка полжизни и хватит.

— Лена, что ты ещё выдумала? — мамин голос звучал сердито. — Ложись спать, ты уже сама не знаешь, что говоришь. И думать не смей! Вот именно, что полжизни у станка корячилась. Неужели возьмёшь и всё это бросишь коту под хвост?

— Под хвост! Там и место всем этим плие и батманам!

— Даже слушать не хочу! Уходить из студии собралась! Потом меня же упрекнёшь, что не остановила, всю жизнь жалеть будешь!

— Нет, не буду.

Ослушаться можно (маму точно можно), но придётся выдумывать объяснение. Так Лену воспитала прабабушка: говорить «нет» не возбраняется, но ты должна объяснить, почему «нет». Взрослые тоже соблюдали это правило беспрекословно: сказав девочке «нельзя», сразу объясняли причину.

— Я объясню, мам. Понимаешь, Майи Плисецкой из меня уж точно не выйдет, а «кем-нибудь» я быть не хочу. Какая из меня балерина, с моим-то ростом? Только не надо мне никаких примеров, Волочкову даже не упоминай. Чтобы был хоть какой-нибудь толк, в моём возрасте я уже должна заканчивать Вагановское, а не мучить затёртый паркет в районном ДК. Я вечно подаю какие-то там надежды, но всё «доподать» никак не могу. Да, я ревела, когда меня не взяли на вагановский курс из-за дурацкой выворотности и низкого подъёма стопы. Но сейчас даже рада, что всё так сложилось. Кем ты меня видишь? Звездой самодеятельности? Елена Приходько в партии Сильфиды! Смешно!

Мама молчала, изогнув брови волнообразными червячками.

— Доченька, ведь тебе так нравилось танцевать…

— Всё, мамуль, отплясала. И давай больше к этой теме не возвращаться!

Под заунывные причитания мамы, больше похожие на котёночье попискивание, Лена вытряхнула из своей спортивной сумки многочисленные причиндалы, выудила из кучки обтрёпанные в хлам пуанты и трико и с чувством неоспоримости своей правоты отправила их в мусорное ведро.

Мама стояла на кухне, сложив на груди напряжённые руки, покачивая головой и ощущая горький привкус неизбежного факта: дочка выросла.

Дочка же, победно удалившись в свою комнату, вскипячённая молодой энергией, бурлящей через край, схватила дротик с висящего на двери замусоленного диска дартса и с размаху метнула его в стену. Плакат, куда метила Лена, содержал полезнейшую штуку — таблицу Менделеева, подарок соседки Тамары Петровны на Новый год («чтобы девуленьке легче химия давалась»). Дротик воткнулся в середину очерченного двойной чёрной рамкой значка элемента и закачался, передавая резонанс яркому малиновому оперению. Лена уставилась на глянцевую аббревиатуру 53-го жителя менделеевской таблицы. В центре долговязой латинской «I» подрагивал аляповатый ирокез дротика. Йод…

Быть посему! Хорошо, что безмозглый дротик не воткнулся в какой-нибудь марганец, водород или мышьяк. Или ещё круче — в ливерморий и дармштадтий!

Отныне её имя «Йод Джибоб». Лена подписала им свою страничку, подумала немного и выставила статус: «Мне пофиг. И не лезьте в настройки!»

Всё. ОН обязательно должен клюнуть.

* * *

В школе никто ни о чём не догадывался. Подруг Лена сторонилась, а по правде, не подруги это и были — так, приятельницы. И приятели. Годные лишь на то, чтобы трепаться на переменках, посылать смешные фотки, кататься на роликах и всё. Вроде много их, вон, в соцсети у неё сто с лишним друзей. А если вдуматься, не дай бог, случись что с Леной, и где все эти друзья? Где та толпа, ставящая лайки под её новыми фотографиями? Есть ли среди них хоть один, кому можно доверить свою беду, а если и есть, где гарантия, что ему или ей захочется вникнуть, ответить, пропустить Ленины тревоги через свою душу? Самый близкий тебе человек — это ты сам. Как ни крути, остальные — чужие, просто так совпало, что в этот момент жизни они находятся рядом. Чья в том вина, что сила притяжения вынесла их на твою орбиту? Пройдёт положенный срок, и их с такой же силой оттолкнёт от тебя, а на освободившееся место притянет других. Природа не терпит пустоты, даже в суетный век нанотехнологий.

На свою личную «реальную» страничку Лена заходить перестала. Смысл? Йод, девушка-джибоб, теперь съедала всё её свободное время. Она вела блог, в котором делилась своими мыслями, и где-то через неделю поняла, что её посты начали пользоваться популярностью. Шут знает, как работает этот Интернет! Сегодня ты никто, а завтра тебя уже цитируют. Как они на тебя выходят, если ты не делаешь адресные рассылки и не платишь за рекламные баннеры? Уму это не доступно. Видимо, у сети есть свой метаболизм, свой фотосинтез, и живёт она по своим уставам и формулам.

Как бы то ни было, сначала один «бледный вьюнош», как нарекла его Лена, попросился в друзья, потом сразу две сестры-близняшки. Следом студентка какого-то самарского вуза и ещё пара мальчишек из разных городов. Как, на какую мормышку они выудили Ленину «джибобскую» страничку, пониманию было не подвластно, но факт оставался фактом: к концу весенних каникул у Йод было уже около пятидесяти друзей и в два раза больше подписчиков, то есть тех, кто дружбу не навязывал, но ежедневно читал новости с её странички. Лена штудировала профиль каждого в надежде найти зацепку, которая приведёт её к Г. Д., но безрезультатно. Новоявленные друзья на поверку оказывались малоинтересными подростками, у некоторых (это было нетрудно раскопать) имелось по две или три странички в соцсетях. Джибобов среди них не было. Точнее, они рождались на её глазах, принимая на веру всё, что она писала в своём блоге. Как источник «правильных» мыслей, Лена использовала Костю Рымника, при каждом удобном случае выведывая у него джибобские идеи. Про себя она называла это «утренней дойкой». Но Костя — она чувствовала нутром — многое скрывал. «Что ж, — думала Лена, — уважаю. Настоящий джибоб, не трепло».

В эти дни Катя Васильчикова — Кэт — как-то незаметно сблизилась с ней. Лена, у которой обострились все рецепторы души и организма, сначала отнеслась к Кэт с подозрением, но вскоре они уже шептались «о великом». Катя, хоть и слыла с первого класса неуправляемой пацанкой, всё же была Лене симпатична — своей непослушной чёлкой, независимостью, умением ответить дерзко и в то же время не задеть. И ещё тем, что сдружилась с Добом.

— Слыхала, соседняя школа вчера горела! — как-то утром восторженно заявила Кэт.

— Это куда нас на баскетбол водили?

— Ну да. Какое-то возгорание в подсобке.

— Тебе твой бой-френд рассказал?

— Ой, этот… Олег не расскажет ничего. Да и расстались мы, очень уж занудный стал в последнее время.

Лена взглянула на сморщенные от складок черепушки на бандане, которой Кэт ежедневно перевязывала запястье.

— Расстались? Это из-за Кости? — осторожно спросила она.

Кэт заливисто рассмеялась.

— Нет. С Добом мы просто друзья. Как говорит папа, он мой «лепший кореш».

Лена улыбнулась.

— Слушай, ты не могла бы узнать у своего «кореша» одну вещь.

— Не вопрос! — Кэт потуже затянула матерчатый узелок на запястье. — О чём?

— О Главном джибобе.

— А почему сама не спросишь?

— Спрашивала, отмалчивается, — Лена вздохнула так тяжело, что Катя с удивлением на неё посмотрела.

— Да мне он тоже ничего не говорит. Ну я лишний раз не лезу: мало ли, слово кому давал или… — она задумалась, — подписку… Всё может быть.

Звонок на урок прервал их беседу. Кэт засуетилась, застёгивая сумку.

— Ты идёшь?

Лена словно не слышала.

— Знаешь, Кать, что я думаю?

— Ну?

— Нет его в природе.

— Кого? — удивилась Кэт.

— Г. Д. нет. Главного джибоба. Враки всё это. Рымник придумал.

— Да ты что! — возмутилась Кэт. — У любого движения есть вожак. Он просто шифруется, философия у них такая. Пошли, опоздаем.

Девочки подхватили сумки и направились в класс.

* * *

Ленины слова, однако, засели в Катиной голове. Она размышляла о них весь день, а после занятий, дождавшись Костю в гардеробе, с ходу озадачила его вопросом:

— Ответь мне, друже, а Главный джибоб где обитает?

— В смысле?

— Ну, где коптит небо его физическое тело? В Питере? В Москве? В Индии?

— Придёт время, узнаешь, — улыбнулся Костик.

— Хорош юлить! У нас с Ленкой Приходько сегодня мысля родилась, что его нет вообще.

— С чего это вы взяли?

— Так в Интернете ни слова о нём!

— Значит, так надо. Меньше в сети зависайте со своей Ленкой. Толку будет больше.

— Ну Доб! Ну пожалуйста! Я никому не скажу, чесслово!

— Катюх, станешь настоящим джибобом, сама узнаешь.

— Ну хоть где он, где? Если Дед Мороз существует, значит, он где-то торчит в летние месяцы.

— Вот приставучая! Он — человек мира, понимаешь? В данный момент, — Костик помучил её паузой, — в Тибете.

Вечером Кэт скинула Лене эсэмэску: «Г. Д. сейчас в Тибете».

Сама же она размышляла об этом полночи, и к утру следующего дня пришла к потрясшему её выводу: Доб и есть Главный джибоб. Просто он не хочет, чтобы до поры до времени все об этом знали. Не готовы ещё.

В школе, приглядываясь к Костику, она всецело убедилась в собственной правоте. То, как он смотрит, как жестикулирует перевязанной банданой рукой, как напряжена его спина, когда он идёт по коридору, как смеются его глаза, когда она говорит ему какие-нибудь серьёзные вещи… Сомнений быть не может. Рымник и есть Главный.

Своей умопомрачительной догадкой Кэт решила ни с кем не делиться, даже с Леной. Это только её тайна. И пусть весь мир провалится в тартарары, она эту тайну не выдаст!

* * *

Лена вычитывала километры информации о Тибете. Поиски не приносили никакого результата. Раз в час она залезала на страничку Йод и с любопытством просматривала посетителей. Комментариев к записям в блоге с каждым днём становилось всё больше. Вот уже и глупенький Спайдермен-Хомяк попросился в друзья и поставил лайк под её мыслями о том, что джибобы выше всяких детских поездок в Финляндию. Интересно, понял ли он, что под ником «Йод» скрывается его одноклассница? Разумеется, нет, куда ему! К тому же на фотографии она совсем на себя не похожа, место жительства не указала, школу, естественно, тоже. Ухмыльнувшись, она стёрла тупое замечание Хоменко: «Наконец-то я нашёл красотку из своей стаи».

Любопытно, а сколько ещё балбесов считает эту стаю своей? Ведь это её, только её заповедный мир, и ей решать, кого впускать туда, а кого нет.

Летели дни, но ОН не появлялся. Ни в сети, ни вообще где бы то ни было. Лена стала предельно чувствительна, в любой мелочи готова была увидеть знак. Какой? На этот вопрос она и самой себе не смогла бы ответить. Иногда ей казалось, что знак подан, обнаруживала его во многих деталях: в том, как суетятся ошалевшие от весны воробьи; как неожиданно остро стали восприниматься запахи; как вечно спешащие прохожие задерживали на ней взгляды, а потом все, будто сговорившись, спотыкались о выпирающие асфальтные шрамы; как джибоб Рымник подмигивал ей (с чего бы вдруг?).

Лена ждала. Ждала, что ОН наконец даст о себе знать. Но ОН молчал. Все «знаки» и «сигналы» оказывались ничего не значащими, пустыми. Тогда Лена всерьёз обиделась на НЕГО.

«Дам тебе последний шанс. На этот раз — последний», — решила она и кинула в Интернете своего рода клич. Это был очень искренний монолог, разлетевшийся, как простудный вирус, по всем соцсетям.

«Где ты? Отзовись! Я ищу тебя. Я живу твоими идеями и дышу тобой, как воздухом. В Тибете ли ты, на Мадагаскаре или на Луне — я пойду к тебе пешком, только отзовись! Я лишь хочу знать, что ты есть на самом деле, что я не придумала тебя. Мне важно чувствовать, что твоё сердце бьётся, что ты живой и так же, как я, щуришься, глядя на солнце, и у тебя мёрзнут пальцы, когда ты берёшь в ладони комок снега. Я прошу лишь о крохотной милости: ответь. Одним словом, одним знаком препинания…»

Перечитала — поморщилась. Уж больно… даже слова не подобрать… «поэзоподобно». Не поэтично, а именно «поэзоподобно». Девичьи слёзки-соплюшки. Но переделывать не стала, она ведь джибоб и к совершенству не стремится! Приписала ещё несколько абзацев в том же духе. Не ставила ультиматумов, не требовала каких-то немедленных и трудноисполнимых действий, лишь просила оказать ей великую милость — дать понять, что она не одна.

Но милость оказана не была. Письмо улетело в необъятные просторы сети, как в космическую чёрную дыру. Ответом Лену не удостоили.

Прождав неделю и почти физически ощущая окружающее её молчание, Лена испытала абсолютно новое для себя чувство. Оно было соткано из разочарования, досады с вкраплениями обиды и даже умеренной ярости.

«Кто ты есть без твоей паствы?! — кинула она очередную реплику на страничке Йод. — Кто же ты, если можешь так запросто разбрасываться верными тебе?»

Затем заблокировала для всех возможность оставлять комментарии и несколько дней к ряду не заходила в сеть.

Что ж, если гора не идёт к Магомету, Магомет что делает?… Правильно, Магомет объявляет ей джихад.

Если Главного джибоба не найти, то она сама станет Главным джибобом. Природа всё ещё не терпит пустоты. Даже в суетный век нанотехнологий.

Глава 10. ВЫЗОВ БРОШЕН

— Глянь сюда, — Антон пододвинул к Костику свой ноутбук.

Они сидели на кухне, и Костик, до этого вяло ковырявший вилкой в оставленных для него заботливой мамой ленивых голубцах, уставился на экран. Гугл выдавал несколько ссылок на введённое в поисковую строку слово «джибоб».

— Это, наверное, как его… Ну, по смыслу иное…

— Омоним, хочешь сказать? — хмыкнул Антон. — Нет, братец, не надейся! Оно самое.

— Да быть не может! — Костик отказывался верить собственным глазам. Перед ним одна за другой открывались персональные странички новоявленных джибобов. На фотографиях они были преимущественно в тёмных очках и чёрных бадлонах с печальными лосями. Волосы зачёсаны назад. Запястья перевязаны банданами.

— А что тебя удивляет? — продолжал Антон уже в прихожей, натягивая кроссовки. — Ты запустил механизм бомбы, вот она и тикает.

— Да, но тикает без меня! Без меня! Тут ссылки на какие-то правила, которых я не сочинял!

— Значит, ты, братишка, упустил момент, когда ОНО вышло из под контроля. Власть, знаешь ли, надо всё время держать в сжатом кулаке, чуть ослабишь вожжи, и утечёт сквозь пальцы. Мало, что ли, примеров в истории?

— Антох, но они тут ссылаются на Главного джибоба. Один хвастается, что переписывается с ним… Но ведь нет его в природе, нет, понимаешь?

— Костян, когда ты повзрослеешь? Он, может быть, реальнее нас с тобой. Если Главный джибоб — не ты, значит, он — кто-нибудь другой и в данный момент сидит вот на такой же маленькой кухне, пялится в экран компа и стучит ногтями по клаве, раздавая указявки своим верным адептам.

— Что же будет, когда они узнают, что всего этого нет, что я всё выдумал?..

— Тебе никто не поверит. И будь готов — могут закидать камнями за богохульство.

Антон закрыл ноутбук, положил его в рюкзак и направился к двери.

— Всё, братец, я на тренировку, а потом на вечерний семинар. И не смотри на меня, как колизейный лев на упитанного христианина. Надеюсь найти тебя по возвращении в добром здравии и душевном равновесии. А то предки меня в бараний рог скрутят.

За Антоном захлопнулась дверь, а Костик ещё минут пять сидел в оцепенении и смотрел в пространство. Затем, словно очнувшись, рванул в комнату, включил компьютер и утонул в сети.

Пару пацанов-одноклассников он вычислил сразу, хотя у них были короткие гавкающие имена и очки в пол-лица на аватарках. С девочками было сложнее. Он вспомнил, что в последнее время часто замечал на сверстницах чёрные свитера — ещё подумал, что мода такая дурацкая, иначе как объяснить, что не боятся вспотеть, когда батареи шпарят, точно на дворе лютый мороз. Ещё Костика поразили многочисленные новоявленные термины, например «джибобинг». Что это означает, он толком не понял, но слово ему пришлось по вкусу. «Чем ты занимаешься в свободное время?» — «Джибобингом». Или: «Вчера весь вечер до упора джибобили». — «Ну и как?» — «Клёво! Сегодня тоже будем!»

С одной стороны, Костику льстила такая неожиданная акселерация его собственного детища, но всё же досадного в ней было больше. Ведь это он, а не кто-то другой, изобрёл турбину, запустил мощный ротор, который сейчас машет лопастями по всему пространству Интернета! Это он придумал концепцию джибобства! Это он, наконец, сочинил название!

Костик вытащил телефон и набрал номер Кэт.

— Привет, Кать. Будь другом, промой мне мозги по поводу одной закавыки.

— Запросто.

— Я тут полазил в сети и нашёл до кучи джибобов и примазавшихся к ним.

— Ну, и?

— И наших из класса полно.

— Я не понимаю, что тебя смущает?

Костик задумался. Как объяснить ей и не проболтаться о том, что всё это выдумки?

— Кэт… Э-э-э, я что-то не въезжаю, а кто их принимал в джибобы?

— Доб, ты рассуждаешь, как мой папа. Вот раньше, мол, в пионеры принимали, клятва и всё такое…

— Ну, не до такой степени конечно… Хотя… — Костик силился подобрать слова. — Главный джибоб должен был… Получается, они самозванцы. Без посвящения…

— Да какое посвящение, Кость? Я вот тоже джибоб. Ты ведь сам говорил, что общество ваше — свободное. А что касается Главного джибоба… — голос Кэт звучал таинственно. — Никто пока не въезжает, а я догадалась…

— О чём?

Кэт молчала. О чём таком могла догадаться подруга? О том, что джибобство — плод его фантазии? Что он просто-напросто боялся, как бы ему не пришили корявое обидное прозвище? Что он — трус, спасовавший перед новым классом и высосавший из пальца некую сверх-идею, чтобы отгородиться от незнакомых ребят?

— Не волнуйся, пожалуйста, я никому не скажу. Могила! Чтоб мне сдохнуть! — воодушевлённо зашептала в трубку Кэт.

У Костика упало сердце. Если догадался один человек, кто даст гарантию, что завтра озарение не придёт ко второму, третьему и далее по списку, а послезавтра его не выставят как вруна на посмешище?

— Кать, ты-то мне друг, а остальные презирать будут…

— Презирать?! Ты про кого? Про придурков, которые не допёрли, что джибобство — самая крутая вещь на свете? Да мне их жалко! Ни жизненной позиции, ни даже этого, как его…

— Кэт, ты о чём? — удивился Костик.

— Ты не волнуйся. Мне, конечно, безумно льстит, что ты со мной дружишь, и жутко хочется растрепать, кто ты на самом деле. Но я не трепло. Даю слово!

Кто он на самом деле? Костик настороженно вслушивался, не веря своим ушам. Кэт минуты две эмоционально описывала, как её распирает от счастья, что она с ним знакома, и, мол, он открыл ей глаза, и какие все вокруг дураки — потом будут кусать локти. Он чуть не захохотал в трубку. Кэт считает его Главным джибобом! Она же продолжала без конца повторять: «Я — могила!» и воодушевлённо убеждала его — уж коли понадобится что «для нужд партии», она всегда будет рядом.

— Спасибо, подруга! — вымолвил Костик, прервав её очередное «По гроб жизни!..»

Ах, как сладостно было бы принять эту жертву! Собственно, ничего не надо делать, просто хранить молчание, и под рукой всегда будет верный помощник, смотрящий тебе в рот и готовый порвать за тебя кого угодно. Потому что ты Вождь.

Смешно. Костик оглядел свою комнату. На полках стояли книги по истории, альманахи, учебники. Он всегда хотел быть историком, ему ли не знать, что случается с самозванцами. Лжедмитрии жестоко убиты, Емельян Пугачёв казнён. Судьба княжны Таракановой не менее печальна. История не прощает авантюристов.

Стоп! Но ведь те выдавали себя за реальных персонажей! А Главный джибоб — фигура мистическая, его в природе нет и быть не может! К тому же он, Костя Рымник, — создатель нового движения, ему ли не возглавить его? Всё справедливо, никакого шарлатанства.

…Кэт продолжала что-то щебетать в трубку…

Костик с грустью подумал, с каких высот он долбанётся, когда его обман вскроется. И как он будет смотреть в преданные глаза Кати?

Или ещё хуже: кто знает, может быть, с её лёгкой подачи все поверят, что он, Костик, и есть Главный. А он-то, он, вечно сомневающийся во всём, потянет ли? Не случится ли так, что Доб Джибоб не оправдает надежд своих «бандерлогов»? И его … «переизберут»… Да что там — пнут пинком под зад, и полетит он со своих высот, а выдуманный им же трон займёт другой, более достойный. Ну, хоть Кабан…

Костик почти не слушал Кэт. В его голове материализовалась неподъёмная проблема выбора. Что хуже: когда все поймут, что ты лгун, и побьют, больно и за дело; или когда «низы» захотят свергнуть его — а захотят обязательно — и тоже побьют, впрочем, уже больнее. История повторяется, как говорит Сергей Сергеич, пусть не в масштабах государства, а на мелководье отдельно взятой школы… Тебе ли этого не знать, будущий историк?

И всё же… Лучше упасть с горы, чем с табуретки…

— Ты слушаешь меня? — орала в трубку Кэт.

Костик вдруг отчётливо представил её ясные глаза, вздёрнутый нос. Она ничего не скажет ему, когда выяснится, что не он Главный джибоб. Просто разочарованно подожмёт губы и отвернётся. И будет презирать всю оставшуюся жизнь. И это плата за минутное удовольствие почить на сомнительных лаврах?

— Кэт, ты помолчи, пожалуйста, секунду. Я скажу тебе кое-что важное.

Трубка замолчала. Костя слушал Катино напряжённое дыхание, почти увидел, как она прикусила нижнюю губу, что делала всегда, когда старалась сосредоточиться.

— Я не тот, за кого ты меня принимаешь. Я — не Главный джибоб.

— Я понимаю, — загадочно произнесла Кэт. — Тебе положено так говорить…

— Катюха, очнись! Мне незачем тебе врать! Я не вожак, я простой джибоб!

Секунды три Кэт молчала. Костику показалось, что он услышал, как «тикают» её мозги.

— А кто? Кто тогда Главный?

Он чуть было не выкрикнул: «Откуда я знаю?»

— Не мучай меня. Всё, что мог, я тебе рассказал. Об остальном не спрашивай. Ищи его сама. Если найдёшь, конечно. Всё, пока.

Костик выдохнул. Это было, по крайней мере, честно. Он сохранил друга, а друзьями, как говорит отец, в наш век не разбрасываются. Пусть идёт и ищет своего Главного.

Зашвырнув телефон в угол дивана, Костик ещё раз взглянул на монитор. Вот профиль загадочной девушки Йод… Ничего себе! Она направо и налево раздаёт советы по джибобству! Впору открывать запись на мастер-класс! А это что? По спине Костика прошёл холодок. Ссылка на страничке Йод вывела на некоего… или некую… По фотографии не понять. Снимок сделан со спины, против солнца, виден лишь контур лица, кадр немного не в «фокусе». Толстые дужки спортивных солнцезащитных очков… На голове тёмная бейсболка, чёрный свитер с горлом, поднятым почти до ушей. Согнутая левая рука заслоняет глаза от яркого света, кисть обмотана ядовито-зелёной банданой. Имя короткое и хлёсткое — Бёс.

Список друзей закрыт. И кнопки «Добавить в друзья» нет, можно только подписаться на новости и рассылки. Около пятисот подписчиков уже тут как тут. Вот это да! Свой блог он не ведёт, лишь выкладывает раз в сутки «нетленку».

«Не бойся смотреть на солнце, оно же не боится смотреть на тебя».

Очень умно! Костик фыркнул.

«С джибобом спорить бесполезно. Джибоб ни с кем не вступает в дискуссии. Ни по какому поводу».

А вот это уже плагиат! Его, Костика, слова! Он говорил их в первый свой день в новой школе!

Дальше в том же духе:

«Джибоб ни от кого не зависит».

«Джибоб любит пространство».

И назидательно: «Смейтесь, люди, когда хочется, и плачьте, когда хочется. Плевать на то, что подумают окружающие».

Возмущению Костика не было предела.

Бёс, кто ты? На снимке повернулся ко всем спиной. Хочешь что-то скрыть от народа? Кто ты, кто? Развесёлый чувак или сухой угрюмый краб в выдуманном непробиваемом панцире?

И кто эти люди, подписавшиеся на твои новости? Ясно одно — все они считают тебя кем-то бОльшим, чем ты есть. Они считают тебя Главным джибобом.

— Я разоблачу тебя, дружок! — шепнул Костик загадочной фотографии на экране и захлопнул крышку ноутбука.

Начинало темнеть. Порыв свежего апрельского ветра с шумом ворвался в приоткрытое окно, надул парусом занавеску. «Прямо как в голливудском фильме, не хватает только тревожной музыки за кадром!» — с иронией подумал Костик.

* * *

Большая перемена подходила к концу. Стайкой носилась малышня, с радостными воплями дубася друг друга портфелями. Мальчишки плевались, девочки надменно говорили «Фи», кривили губки и демонстративно отворачивались. Всё, как было в его классе года четыре назад…

Костик сидел на подоконнике и в который раз рассматривал на своём смартфоне страницу загадочного Бёса.

— Я на физру не пойду, — сказала Кэт и взгромоздилась рядом. — Форму забыла.

— А слабо без формы? Ты же джибоб, тебе должно быть по барабану, — подначил её Костик.

— Ага, мне-то по барабану, а вот Ватоль напряжётся. А мне банан в конце года не хочется схватить. Даже по физре.

Костик показал ей экран.

— Знаешь его?

— Не-а. А кто это?

— Да, по ходу, чувак этот Главным джибобом прикидывается.

Катя долго возила пальцем по экрану, просматривая записи на странице Бёса.

— А мыслишки вроде ничего. И фотка. Мне нравится.

— Да тут же один затылок!

— Неважно. Симпатичный парень. Ты его знаешь?

— Ничего симпатичного. И не знаю я его. Может, это вообще девчонка, здесь не видно.

Кэт задумалась.

— Не-е. Пацан. Мысли, и правда, клёвые. А что ты против него имеешь?

— Он самозванец! — еле сдерживаясь, сказал Костик.

Катя ещё раз внимательно взглянула в телефон.

— Доб, а это точно не Главный? Вон, смотри какая запись…

— Да точно, Кать, точно!

— Ну, может, кто-то старший из джибобов. Ты же не можешь знать всех.

Костик набрал полные лёгкие воздуха, повернулся к ней. Слова рвались с языка, но он так и остался сидеть, как надутый шар, медленно, тонкими струйками выпуская свой пар через ноздри, словно начинающий закипать чайник. Что, что он скажет ей? Как наврал всем с три короба? Как взял с потолка первое попавшееся слово и сотворил из него субкультуру, которая оперилась, отъелась и выпорхнула из гнезда?

— А знаешь, Доб, — грустно произнесла Кэт, — Мне даже жаль, что ты — это не он.

— В смысле? — не понял Костик.

— Что ты, грю, не Главным оказался. Было бы клёво, правда! Познакомишь хоть с вожаком? По блату, а? Да что ты всё вздыхаешь, как старикашка?

К ним подошла, покачивая бёдрами в узкой юбке, Рита Носова.

— Народ, химию дайте списать.

— Тетрадь в классе, класс заперли, — пробубнила Кэт. — А на кой тебе? Тебя ж на прошлом уроке парили, сегодня стопудово не спросят.

— Ну, мало ли… — замялась Рита, и румянец, какой бывает только у рыжих, разлился по её щекам.

«Не себе просит. Небось, Кабану. Тому гордость не позволяет».

Костик подумал о том, что Кабан после истории с телефоном Алисы, начал относиться к нему как-то… мягче, что ли. Нет, не как к своему, конечно, но всё же не как к букашке.

— Возьми, — Костик протянул ей помятую тетрадку.

— Спасибо, Рымник. Ты настоящий друг, — Рита кокетливо ткнула его кулачком в плечо. Костик заметил, что запястье у неё перевязано банданой. «И эта коза туда же».

На уроке химии Костик, как и в самый первый свой день в школе, разглядывал лица одноклассников и не мог отделаться от мысли, что где-то в промежутке между концом прошлой четверти и началом новой, упустил нечто важное. Что-то произошло с ребятами. Вроде прежние лица: вон сидит Савёха — такой же кудлатый с толстыми губами; справа тихий троечник Хомяк слюнявит колпачок ручки; Пашка Потехин щурится на доску сквозь свои круглые гарри-поттеровские очёчки; Джем — мальчик с лицом упыря — тупо смотрит в окно, и плевать ему на химию. И девочки те же — яркая рыжая Ритка, курносая Марьянка и молчаливая зеленоглазая Лена Приходько, которую он так и не разгадал.

Все те же, тот самый состав. И всё-таки что-то в них изменилось. Как будто всех покусал вампир — нет, не всех, сначала кого-то одного, потом тот — другого, и так по кругу. Укушен целый класс. И, как выяснилось, не один: в сети джибобов уже пятьсот пятьдесят. А ещё вчера вечером было пятьсот. Если вдуматься, это он, Костик, и был тем самым первым вампирчиком, утолившим жажду кровушки на жертве номер один. Всё, как в классических ужастиках. И кто был этой жертвой номер один, заразившей остальных? Костик взглянул на Кэт, та добродушно ему улыбнулась. «Может, и она».

К доске вызвали Кирилла Кабанова. Тот, растягивая паузы и поглядывая на часы (скорей бы звонок), отвечал по его, Костика, подготовленному заданию, размашистым почерком выводил формулы на доске. Иногда сбивался и искренне удивлялся, когда химичка его поправляла. Костик к удовольствию своему обнаружил, что банданы у Кабана на руке нет. Ещё нет?

«Ну, хоть этот пока нетронутый», — ухмыльнулся про себя Костик.

* * *

«Если все так повально увлечены джибобством, то почему я не чувствую себя одним из них?»

Эта мысль не покидала Костика целый день.

На уроке физкультуры Ватоль, многозначительно обводя глазами класс, нараспев протянул:

— Ну, молодая поросль, кто сегодня удивляет?

Все сперва оглядели носки собственных кед и кроссовок, потом покосились в сторону Костика. Тот остался невозмутимым.

— Кстати, а где Васильчикова? Прогуливает?

Костик встрепенулся, вспомнив, что Кэт говорила ему о забытой форме.

— Вадим Анатольевич, она неважно себя чувствует.

— Надеюсь, справку принесёт, иначе… — Ватоль задумался. — Ну что, Рымник? Первым подал голос сегодня, полезай в кузовок.

— В какой кузовок? — не понял Костик. Пассажи Ватоля часто бывали понятными лишь ему самому. Класс хранил молчание.

— На кольца! Марш!

Он помог Костику зацепиться руками за две коричневые баранки, подвешенные на канатах к потолку, и зачем-то ухватил его за ногу — видимо, решил подстраховать. Костик высвободил ногу, невольно пнув физрука пяткой, и подтянулся на кольцах.

С высоты открылся забавный вид: макушки мальчишек-одноклассников, тщательно зачёсанная волосами плешь Ватоля, девчоночьи выпуклости в вырезах футболок. Костик невольно улыбнулся и глянул в окно, схваченное толстой ромбовидной сеткой от нечаянного удара мячом.

На углу, у продуктового магазина, стояла она, Алиса. Алиса Авдеева! У «А»-класса уроки закончились. Это «бэшки» вымучивали последний на сегодня урок физкультуры. Сердце Костика заколотилось в бешенном ритме. Ему показалось, что она ещё красивее в своём невесомом жёлтом пальто, с распущенными волосами и с большой школьной сумкой, которую держала одной рукой, прижав к бедру. Так, думалось Костику, носят корзины с фруктами прекрасные дикарки где-нибудь на Амазонке.

Костик сделал на кольцах кувырок, второй, третий, завис, вытянув руки горизонтально, отчего мускулы рельефно обрисовались. Кто-то внизу присвистнул, послышались робкие хлопки, вероятно, девчачьи. Как же хотелось, чтобы Алиса повернула голову и увидела его в окне! Но она пристально смотрела куда-то на перекрёсток, вытягивая шею и приподнимаясь на носки.

…Кувырок. Алиса машет кому-то рукой…

…Ещё кувырок. Ватоль что-то кричит снизу…

…Стойка на руках. Алиса целует какого-то парня с мотоциклетным шлемом подмышкой…

Локти Костика дрогнули, запястья словно подломились. Под возгласы одноклассников он приземлился на руки физрука.

— Рымник, твою ж пехоту через косяк! — заорал Ватоль, не стесняясь учеников. — Тебе жить надоело? Сказано было: вис и отжим. На кой ляд кульбиты выдрючиваешь?!

Костик почувствовал резкую боль в суставе. Не иначе растяжение! Физрук ощупал его плечо, осторожно помял кисть.

— Марш в медпункт!

В этот момент Ватоль напоминал ефрейтора из какого-то военного сериала, разгневанного плохой выправкой новобранца.

— Неисполнение указаний учителя расцениваю как самострел и отлынивание от занятий. Двойка. На следующем уроке — футбол. И попробуй только не явись! Руки там не нужны, если ты не в курсе.

Костик вышел из зала и, как есть, в спортивной форме, во весь опор помчался на улицу.

Алиса стояла расстроенная и суетно отстукивала аккуратным наманикюренным пальчиком по экрану мобильника. Костик заметил, что телефон у неё новый, не тот, что был раньше.

— А-а, мальчик-джибоб! Сбежал с физры? — она удивлённо приподняла бровь.

— Отгадала. Привет!

— Замёрзнешь в майке-то, холодно ещё.

Костику, наоборот, было жарко — так жарко, что он не отказался бы от холодного душа. Покупатели, заходившие в магазин, с любопытством оглядывали одетого не по погоде паренька.

— Куда путь держишь, такой полуголый?

Кураж Костика сошёл на нет.

— Да вот, колу хочу купить, — он глянул на дверь магазина.

— А-а, — она равнодушно уткнулась в телефон, продолжая набирать эсэмэс. — Дурацкие эти шестые айфоны, ничуть не лучше пятых!

— Оставила бы тогда пятый, чего шило на мыло менять?

— Подарок, — певуче протянула она.

Костик молча кивнул, пытаясь прогнать из головы мучительный вопрос о том, кто мог подарить Алисе такую дорогую игрушку. Родители? Или… Про «или» совсем думать не хотелось.

— Алиса, — произнёс Костик на выдохе и сам удивился, как незнакомо прозвучал его собственный голос и каким эхом отозвалось в ушах волшебное имя девочки неземной красоты.

— М-мм? — не отрываясь от экрана промычала она.

— А кто это был? На мотоцикле?

Нет, нет! Зачем он это спросил? Какой позор, глупый его язык! Костик почти до крови прикусил губу.

— Любопытной Барба-а-аре… — она неприятно растягивала слова, — на база-а-аре… нос оторва-а-али…

Костик поёжился от холодного петербургского ветра. Так ему и надо, дураку!

Алиса наслаждалась длинной паузой и его смущением.

— Да мне не важно, я просто… — замялся Костик.

— Так. Зануда один. Айтишник-мотоциклист. Нелепое сочетание, правда? Ума не приложу, кому его сбагрить. Вашей всеядной Носовой, разве что?

— Будет надоедать, ты скажи…

Она взглянула на него с интересом.

— Скажу.

Из окон школы вылился звонок, смешался с гомоном школьников, дождавшихся окончания последнего урока.

— Ну, ступай, защитничек, а то раздевалку закроют, — Алиса зачем-то хлопнула его по плечу.

Боль уколола острым штырём куда-то в шею. Всё-таки, наверное, вывих! Что у девчонок за манера — вон, у Носовой тоже — хлопать парней по плечу? Не женственно совсем — точно они не девушки, а пацаны. Не подав виду, широко улыбнувшись и изобразив мушкетёра, раскланивающегося шляпой с пером перед прекрасной дамой, Костик направился обратно в школу.

Дома отец, вернувшись с дежурства из больницы, наложил на плечо сына тугую повязку и для проформы минуты три журил за халатное отношение к здоровью, снабжая речь непонятной терминологией и пугая последствиями неосторожных физкультурных выкрутасов. Если твой родитель врач, будь готов по поводу любой царапины выслушивать медицинские лекции. И как только у Антона не отбило желание поступать в медицинский? Молодец он всё-таки, продолжил семейное дело Рымников. Прадед, Андрей Юрьевич, — военный хирург. Дед, Антон Андреевич, — хирург гражданский. Отец, Валентин Антонович, — врач общей практики, уважаемый человек. Таким будет и Антоха. А он, Костик? Нет, крови он не боится и, если надо, со знанием дела окажет первую медицинскую помощь. Шину на сломанную ногу наложить может, искусственное дыхание сделать — отец учил. Однажды на даче соседской кошке помог разродиться, когда рядом были только полуобморочные девчонки. Кошку, считай, спас и перепуганных хозяек в чувство привёл. Герой, да и только.

Костик ухмыльнулся. Нет, врачом он не будет. Семейная традиция заглотила брата, ну и хватит с неё. Он пойдёт другим путём.

— Ну что, чем жив, братишка? — в комнату аглянул Антон.

Костик открыл ноутбук и показал брату страницу Бёса.

— Смотри. Забавный персонаж.

— Ух ты! Ещё какой забавный! — Антон с интересом склонился над монитором и пролистал записи на странице. — Имя какое-то пёсье. И затылком повернулся. Гюльчатай, открой личико!

Костик радовался, что брат рядом, что есть человек, пока единственный на этом свете, кто знает всю правду и с кем можно не бояться запутаться в собственном вранье.

— Ты понимаешь, он ведь самозванец! Присвоил чужие идеи. Мои! Собрал вокруг себя нехилую толпу. Ты глянь, уже семьсот подписчиков. Выкладывает на своей стене всякие заумности. Мерзавец!

— Да не такие уж и заумности. Многое, что понаписано, — избитые истины, — Антон выпрямился. — Нет, не впечатлил.

— Он узурпатор, понимаешь! — Костик дал лёгкий щелбан Бёсу на фотографии. — Я хочу наказать его за воровство.

— А что это ты так разнервничался? Разве джибобу не пофиг? Джибоб ведь не страшится конкуренции, он выше зависти и эмоций по поводу чьего-то там первенства. Или забыл? Целостней надо быть, братишка. Целостней!

За Антоном закрылась дверь, а Костик так и остался сидеть, удручённый и озадаченный. А ведь брат прав, как ни крути! Настоящий джибоб не позволил бы подобным мыслям угнездиться в своей голове.

Подумав ещё некоторое время, но так и не сумев переключиться с Бёса на что-либо другое, Костик вывел для себя ещё одно правило:

«Настоящий джибоб НИКОГДА не посягает на чужое».

Попахивало «моралитэ». Ну и шут с ним! Костик немного успокоился.

«Ты посягнул на моё. Ты должен за это ответить!» Разве не этим руководствовались любимые им с детства средневековые рыцари: «Защищай данное тебе»? И разве не было это причиной множества войн?

Он не будет врачом. Он будет историком. Настоящим историком! А средние века и рыцари ему особенно близки.

Взглянув на огромную «Энциклопедию рыцарства», которую дед подарил ему на десятый день рождения, Костик вдруг сообразил: а не вызвать ли ЕГО на бой. ЕГО, самозванца, выдающего себя за Главного джибоба. Загадочного неизвестного с именем Бёс. Времена меняются, правила же никто не отменял.

Он вновь открыл страничку Бёса и отстучал сообщение:

«Считаю тебя самозванцем, не достойным имени джибоба. Мы играем в честные игры. Готов встретиться с тобой в любое время на любой территории».

Подписался и оставил номер своего мобильного.

Закрыв ноутбук, Костик глянул в окно — приятель-светофор подмигнул ему зелёным глазом.

Глава 11. САБЛИНО

Каждый раз, выходя на перемену, Костик доставал телефон и проверял, не пришло ли сообщение от самозванца. Почтовый ящик соцсети пустовал, эсэмэсок и пропущенных звонков тоже не было. Тем не менее тот, кто выдавал себя за Главного джибоба, регулярно обновлял посты на своей страничке, а количество подписавшихся на его новости ежедневно росло в геометрической прогрессии. «Эффект снежного кома» — вспомнил Костик слова брата.

В принципе, будь ты кто угодно, хоть самое невзрачное ничтожество, ты можешь на своей страничке написать любую вопиющую чушь, и обязательно найдётся хотя бы один человек, который поставит «лайк». И неважно, понятен ли смысл твоих изречений. Глядишь, через пару дней у тебя будет уже целая «лайкающая» гвардия. Таковы законы соцсетей.

Дня через три Костику пришла свежая идея расспросить отца. Тот хоть и принадлежал к «безнадёжно» старшему поколению, иногда давал неплохие советы. У Валентина Антоновича был редкий за последнее время выходной, свободный от многочисленных больных и писанины в медкартах, и он весело насвистывал в коридоре, разбирая старые удочки.

— Пап, — Костик вышел из своей комнаты. — А когда ты учился в школе и институте, у вас были молодёжные движения?

— Помимо комсомола? — весело пробасил отец.

— Помимо.

— Стройотряды. Вся молодёжь ездила. Хотя, это тоже комсомол.

— Я не про это, — Костик помог ему выдвинуть ящик со снастями. — Другие движения были? Такие, как хиппи, например.

— Хиппи были. Но уже вяленькие, не то, что в шестидесятых, — дети цветов. Панки тоже вот. Да они все и сейчас, наверное, есть.

— А ты был кем-нибудь?

Отец засмеялся, потёр ладонью затылок, вспоминая яркие молодые годы.

— Я металлистом был.

Глаза его заискрились, улыбка расползлась до ушей. Костик чуть было не выронил коробку с крючками и блёснами.

— Металлистом? Ты?!

— А что тебя удивляет? Металл слушали, косухи носили, цепочку от унитаза дома свинтил. Ох, и попало мне за это от твоей бабушки!

— Зачем цепочку от унитаза? — удивился Костик.

— Украсить себя. Что-то вроде аксельбантов, вешали поверх кожанки. Браслеты с заклёпками — тоже был писк моды. Это ваше поколение ограничивается чёрными футболками с принтами любимых групп, у нас же всё было по-серьёзному. Патлы отращивали до плеч. Серьги в виде металлических крестов в уши вставляли.

— Ужас!

— Ужас — не ужас, а мама передо мной таким всё же не устояла.

Оба захохотали.

— И долго это у тебя длилось?

— Да нет. Повзрослел и покончил со всей этой дребеденью. Помню, студентом был на практике в больнице, так одна бабуля-пациентка меня, такого раскрасавца, увидела, — даром что в белом докторском халате, — и в обморок грохнулась. Думала, смерть за ней пришла. Вот тут я и понял, что надо как-то начинать образ корректировать, а то Гиппократ у меня клятву на выпускном не примет.

Костик смеялся чуть ли не до слёз.

— А кто у вас был вожаком?

Отец пожал плечами.

— А не было вожака. Просто те, кто любил, скажем, «Iron Maden» или наши «Арию», «Коррозию металла», либо что другое из хеви-метал, собирались вместе, слушали записи на кассетнике, ездили на концерты. Зачем вожак? Это же не партия-комсомол. Пропаганда и агитация не нужны были, сами рулили.

Костик озадаченно пожал плечами.

— Ну, как без вожака? Кто-то же был первый, кто всё это придумал?

— Так с Запада, сын, всё пришло. Наверное, кто-то первый там и был. Скажем, арт-директор того же «Iron Maden». У нас быстро подхватили. Прямо молниеносно, как вирусную инфекцию.

Про «молниеносно» и «инфекцию» Костику было очень даже понятно и близко. Вот так и с джибобами. А, может, во времена отцовской юности тоже был какой-то пятнадцатилетний парень, который взял однажды да и пришёл в свою тусовку в косухе и цепях от унитазного бачка? И на следующий день все слизали, и пошло-поехало.

— Слизали, — засмеялся отец, словно читая мысли Костика. — И каждый сам себе вожак.

«Может, и правда, нет никакого Главного джибоба?» Костик снова открыл ноутбук.

А он, как дурак, ищет его, ждёт ответа на своё послание.

«Откуда я о нём узнал? От Йод». Да, именно по её ссылке он и вышел на Бёса. Костик вновь и вновь просматривал страничку девушки, вглядывался в фотографию, но так и не смог ни сложить в голове её образ, ни понять по авторскому блогу, что она из себя представляет. Отсутствие чёткости изображения наводило на мысль об отсутствии личности. Так, может, и Бёс — всего лишь пустота на дне стакана?

Вечером Антон, вернувшийся с тренировки, устало выслушал брата и признал, что идея не лишена логики.

— Не удивлюсь, если твой Бёс окажется каким-нибудь калекой-колясочником, подсевшим на ролевые игры в сети. А, может, вообще геймером. Взрослым пузатым дядькой с косоглазием и плоскостопием, этаким комплексующим неврастеником. Или того хуже… Надо бы адресок проверить.

— Так откуда ж адрес-то взять? На связь никак не выходит, ни с кем не переписывается!

— Я про айпи-адрес — именной код компа, — Антон взглянул на монитор. — Дай-ка мне свой ноутбук, скопирую все имеющиеся ссылки, отошлю приятелю.

— Зачем? — удивился Костик.

— Затем, братишка, что Макс по части мозгов похлеще любого хакера будет. Пусть глянет на всякий случай. Что-то перестаёт мне нравиться вся эта твоя история.

Пальцы Антона забегали по клавишам. Отослав сообщение другу, он вернул брату компьютер.

— Всё. Если Макс не в отъезде, то обязательно что-нибудь раскопает в самое ближайшее время.

* * *

Но Макс оказался в отъезде, где-то в тёплых морях.

«Ну и ладно, — подумал Костик. — Особой роли это не играет». Что могла дать ему компьютерная информация? Паспортные данные человека, которого он ищет? Ну обнаружится, что это какой-нибудь Семён Семёныч Пупырышкин, проживающий на улице Ленина в доме с кривой башенкой и булочной на первом этаже, и что с того? Костик же не пойдёт дожидаться его у парадной. Да и никто этих данных ему не предоставит, он не из полиции.

В воскресенье днём позвонила Кэт.

— Доб, приходи ко мне, помощь нужна.

— Что за помощь?

— Бубу отмыть. Ты его подержишь за лапы, а я мочалкой потру.

Когда Костик пришёл к ней, то увидел умопомрачительную картину: бульдог с ужасающими сине-зелёными подтёками на рыжей шкуре носился по квартире, пачкая всё вокруг. За ним всклоченная, раскрасневшаяся, в футболке и шортах гонялась Кэт, оставляя на паркете следы мокрых пяток.

— Он без спросу рылся в твоей косметичке? — рассмеялся Костик.

— Издеваешься? Помоги поймать животное!

Не без труда, убив на это минут пятнадцать, они всё же выцарапали Бубу из-под дивана и, спеленав его первой попавшейся тряпицей, затащили в ванную.

— Полотенце погибло, — с грустью сказала Кэт, осматривая разноцветные пятна на белой материи. — Бабушка убьёт.

Костик держал Бубу за задние лапы, не давая ему выпрыгнуть из ванны.

— Да что у вас тут произошло? Ядерный взрыв?

— Боди-артом баловались, — с достоинством ответила Катя.

— Чем-чем? — от удивления Костик чуть было не отпустил пса.

— Понимаешь, купила трафареты и краски для одноразовых татуировок. Ну, которые смываются. Себе сделала — вишь, как круто, — Кэт задрала рукав футболки и показала худенькое плечико, на котором красовалась какая-то вычурная разноцветная картинка. — А вот на собаке не получилось. Он вертится, гад!

Буба затравленно посмотрел на хозяйку и заскулил, собирая в гармошку складки на морде.

— Потерпи, дружище, — сквозь смех сказал Костик и похлопал бульдога по спине. — Ох, уж эти женщины, все беды от них, правда?

Буба кивнул.

— И давно ты ставишь эксперименты над живой природой?

— Какие эксперименты? Я как лучше хотела! — Кэт ожесточённо тёрла пёсьи бока намыленной мочалкой.

Буба уже не пытался вырваться. Он лишь тихонечко скулил, подняв грустную морду к потолку.

— Ну над своей шкуркой ты можешь измываться, сколько душе угодно, — продолжал Костик. — А собаку зачем мучить?

— Уаааууу! — согласился Буба.

— Я считаю, что он тоже джибоб, — весомо заявила Кэт.

— С какой стати?

— С такой. Мне захотелось. А это по-джибобски: захотелось и сделала.

— А Бубу ты спросила, хочет ли он? Как можно насильно оджибобить?

Кэт задумалась, вытирая пену с собственного носа.

— Я — джибоб. И собака у меня должна быть джибобская.

«Джибобская собака! — подумал Костик. — Любопытное новшество».

— А чем простой пёс отличается от джибобского?

Катя укоризненно посмотрела на него — мол, стыдно не знать.

— Эмблемой нашей.

— Эмблемой? — Костик от удивления всё-таки выпустил лапы Бубы, но тот слишком устал от борьбы, чтобы воспользоваться моментом и удрать.

— Ну да. Хотела татуировку с джибобской символикой ему на шкуре вывести. Да не смотри ты на меня так! Говорю же, не вредно это, даже если слизывать будет. Вот бы клёво было — заявиться с ним на какую-нибудь тусовку! Ни у кого нет джибобской собаки!

Вот, значит, как! У джибобов уже есть своя эмблема! А он, Костик, об этом узнаёт последним, даже позже, чем несчастный подвывающий в ванне бульдог. Нет, определённо, он живёт в каком-то своём измерении, и стрелки часов у него бегут иначе, чем у сверстников: у тех быстрее в несколько раз.

Костик задрал рукав Катиной футболки и ещё раз взглянул на татуировку.

— Здорово, правда? — восхищённо сказала Кэт, смывая мыло с Бубы.

Эмблема представляла собой кривоватый ромб в двойной рамке. В центре красовался схематично изображённый лось с большими ветвистыми рогами, выглядывающий из латинской буквы «D».

— А кто это придумал?

— Меня спрашиваешь? — удивилась Кэт. — Кому, как не тебе, лучше знать!

«Ну да, конечно. Кому, как не мне», — с грустью подумал Костик.

— Из Интернета взяла?

— Угу, — промычала Катя, вытирая пса. — Лося сама нарисовала, я ж художник! А букву «D» — из трафарета купленного. Хочешь, и тебе сделаю?

— Нет уж, спасибо, — буркнул Костик.

Чисто вымытый Буба согласился с ним звонким чихом.

Когда они пили чай с ватрушкой на кухне, а утомлённая трудным днём собака громко храпела на коврике в углу, Кэт спросила:

— Майские праздники скоро. Поедешь на сейшн?

— На какой?

— Поехали, Доб! Как же без тебя! Это в Саблино, рядом с пещерами.

— А что там намечается?

— Да какая разница? Джибобы соберутся. Съезд единомышленников. Я вот считаю, что раз мы не едем в Финку на Спартакиаду, то надо чем-то компенсировать. Посидим, обсудим, кто в каком соке варится, шашлычки сделаем.

«Вот этого шанса точно упускать нельзя! Бёс непременно обозначится!» — подумал Костик.

— Поеду, — он решительно кивнул.

— Вот и славно. Эх, жаль у меня нет настоящего джибобского пса! — с досадой заявила Кэт, взглянув на безмятежно посапывающего Бубу. — Ну ничего. Со второй попытки должно получиться!

* * *

Близились майские праздники. Количество джибобов в сети уже перевалило за тысячу. Костик нашёл художника, нарисовавшего эмблему: им оказался какой-то студент техникума из Новгорода, краснодеревщик.

«Классный рисунок! — написал ему на страничке Костик. — Кто тебе его заказал?» Оставалась слабая надежда, что это выведет на след Бёса.

Ответ от парня пришёл через минуту — видимо, тот жил в сети.

«Одна из наших попросила, Йод. И правильно! У каждого движения должны быть символы. Я вот сейчас флаг мастерю».

От сообщения веяло гордостью.

Костик выключил компьютер и уставился в окно. Приятель-светофор нервно подмигивал жёлтым глазом.

«Вот и у меня, друг, тоже больше вопросов, чем ответов», — вздохнул Костик.

— Уроки сделал? — в комнату заглянула мама.

Он кивнул.

— Первого мая едем к старикам. Надо деду помочь сарай залатать. Папа дежурит, выберется только утром второго. Но вы с Антоном у меня тоже не промах!

Как это не вовремя!

— Ма!.. Я первого никак не могу. У меня невероятно важное дело. Мне в Саблино надо съездить с ребятами.

Мама вздохнула.

— Я понимаю, сынок. Но это ведь дед.

По логике вещей, надо было ответить, что он, Костик, джибоб, и делает то, что хочет. И это основное его кредо. Такое с ним уже было два месяца назад: не захотел ехать к старикам в гости, и родительская воля не возымела действия.

Но сейчас, прислушиваясь к себе, к тому, чего в действительности ему хотелось, Костик понимал: да, он скучает по деду с бабушкой, чувствует вину перед ними за то, что редко их навещает. И, если уж откровенно, совсем не хочет ехать в Саблино.

— Я не могу, мам, правда.

— Не могу или не хочу?

А вот это уже вопрос к нему как к джибобу. Если джибоб чего-то хочет, он найдёт возможность это сделать.

— Что ты молчишь? — снова спросила мама.

— Не хочу, — выдавил из себя Костик.

Мама вздохнула, посмотрела на сына как-то особенно и вышла из комнаты. Светофор за окном возмущённо глядел на Костика красным укоряющим глазом.

* * *

На платформе Московского вокзала было суетно и шумно. Костик ждал Кэт до самого последнего момента, пока механический голос не известил, что сейчас закроются двери.

Он прыгнул в тамбур и в который раз набрал Катин номер. Длинные гудки… и… Наконец-то! Она сняла трубку и тихим голосом сказала:

— Прости, не сообщила раньше. У бабушки давление. Не хочу её оставлять одну. А у папы флюс, Маша его в поликлинику повезла.

Костика, конечно, это расстроило. Впрочем, что ему девчонка! А вдруг, действительно, он встретит там Главного? Разговор ожидается серьёзный, не предполагающий свидетелей.

В заплёванном грязненьком тамбуре топтались несколько парней. Увидев на руке Костика зелёную бандану, один из них подмигнул:

— Не знаешь, наших будет много?

— Понятия не имею, — ответил Костик.

Когда же он открыл дверь в вагон, то понял: да, их будет много. Вперемешку с простыми дачниками, едущими с рассадой на свои шесть соток, стояли и сидели парни и девчонки в чёрных свитерах с лосями и, конечно же, непременными банданами на запястьях. Костик прислушивался к разговорам: ничего особенного, обычная болтовня. Единственное, что зацепило слух, — когда кто-то что-то отрицал в разговоре, то не приводил никаких аргументов. Звучало это так:

«…А я ему говорю, мол, отстань, я джибоб, сказал „нет“, значит, не переубедишь».

«…Что значит „надо“? Я — джибоб, мне ничего не надо, и от меня ничего никому не должно быть надо…»

«…Не хочу твой тёплый выдохшийся „Спрайт“. Лучше от жажды помру. Я джибоб».

«…Что „почему“? Потому что я джибоб. Отстань!»

Костик уразумел, что ребята оправдывались джибобством во всех возможных случаях. Если вспомнить постулат о том, что джибоб вообще ни перед кем не оправдывается, это выглядело даже комично. На любой вопрос, почему ты сделал то-то, следовало отвечать:

«ПОТОМУ ЧТО Я ДЖИБОБ!»

А что сделал, не имело значения. Упоминание себя как джибоба означало «отвяньте». При солидном упорстве можно было довести нормального человека, особенно взрослого (собственного родителя, например), до крайней точки кипения: «Делаю вот это, потому что я джибоб», «Не делаю того, потому что я джибоб».

Найдена универсальная формула ответа на любой вопрос!

Костик снова вышел в тамбур и открыл дверь «гармошки», соединяющей вагоны. На него неприятно пахнуло, и он постарался побыстрее пройти вагонную сцепку. Поезд качнулся, и Костик чуть было не упал, толкнув дверью девчонку с сердитым птичьим лицом. Костик извинился, она же одарила его таким ледяным презрительным взглядом, что по его спине бодрой рысцой пробежали мурашки.

В следующем вагоне народу было поменьше, ребята с банданами собрались в самом конце. Костик приземлился на свободное место и вдруг увидел Лену Приходько. Она сидела в центре вагона, у окна, прикрыв глаза и прислонив голову к висящей на стенном крючке куртке. Белая, почти прозрачная кожа, тонкий нос, фарфоровые уши. Костик снова признался себе, что из всех его одноклассниц Лена самая непонятная, самая сложная. Симпатичная девчонка, но как посмотрит зелёными глазами — там такая бездна, и словно застываешь на месте. И говорила она с ним в школе только о джибобах, много раз расспрашивала про Главного. Впрочем, не было ни одного человека в классе, кто бы не донимал его вопросами. Поняв, что Костик мало ей расскажет, она больше с ним не заговаривала. Он вспомнил, что когда их оставили вместе дежурить, Лена попросила Марьянку поменяться с ней. Может быть, у неё были дела после уроков, кто знает? Но Костика это почему-то задело.

Сейчас же он не мог не признать, что холодная Ленина отстранённость чем-то его привлекает, даже притягивает. Что она делает в этом поезде? Зачем едет с толпой? Костик смотрел и смотрел на неё, изучая лицо, тонкую шею, длинные пальцы сложенных на коленях рук. Она была, словно карандашный рисунок, вся собрана из тонких штрихов и неуловимых чёрточек. Костик попытался представить, есть ли у неё парень, и как он может выглядеть.

Мысли прервал торговец мелким барахлом, снующий из вагона в вагон. Пожилой мужчина, сидящий рядом, подозвал его, ткнул пальцем в упаковку лейкопластырей. Поезд вновь качнуло, и торговец едва устоял на ногах. Из коробки на Костика полетели ручки, фонарики, стопки книжечек с расписанием электричек. Он помог бедолаге собрать всё и уложить на место. Когда же поднял голову, Лены в вагоне уже не было. Костик начал беспокойно оглядываться по сторонам, и тут из дырок жёлтого репродуктора донеслось: «Саблино. Следующая станция…»

Он рванул к выходу. Толпа с банданами уже вывалила на платформу. Спрыгнув с поезда, Костик повертел головой — Лена исчезла. Как будто в воздухе растворилась!

Куда идти, было понятно сразу: ребята муравьиной дорожкой стекались по направлению к знаменитым пещерам. Когда-то их с Антоном сюда привозил дед, долго водил по жёлто-красному берегу реки Тосны, показывал подземные лазы с будоражащими детскую фантазию именами «Штаны» и «Верёвка» и травил байки о Белом Спелеологе, живущем в утробе одного из них. И в который раз за день появилась противная мысль, что к деду он сегодня не поехал. Антон молча посмотрел на него утром, но ничего не сказал…

…Костик спрыгнул с платформы и поплёлся вслед за всеми.

— Костян! Ты, штоль? — окликнул его сзади чей-то голос.

Костик обернулся. Перед ним стоял его бывший одноклассник из старой школы — толстый Витька Супенкин. Все звали его Супчик.

— Здорово! — Костик пожал его потную пятерню.

— Рымник, ты как тут оказался?

— Так же, как и ты, я думаю. На электричке приехал.

— Не-е, Костян. Я угораю! Ты что, джибоб?

Костик заметил на его руке бандану.

— Ты, я вижу, тоже.

— Ну, я-то поня-ятно! — протянул Супчик. — Но от тебя не ожида-ал! Не ожида-ал! И давно это ты?

— Да уж подольше тебя, — с усмешкой ответил Костик.

— Эх, Рымник! Испортила тебя новая школа — врать научила. Да я в первых рядах, ва-аще! Уже год. Так-то!

В Супчике Костику было многое неприятно. Особенно его ужасная привычка подходить к человеку вплотную — как говорит на своём профессиональном психологическом языке мама, «влезать в личное пространство», — и одаривать букетом запахов, в которых неизменно солировали ароматы фаст-фуда. Но это полбеды. Супчик любил положить лапищу на плечо собеседника и облокотиться на него всеми своими немалыми килограммами. Ещё бы, самому свой вес держать на ногах — штука не из приятных!

— Что-то я не замечал, что ты джибоб, Супчик. А расстались мы с тобой, приятель, в феврале.

«Очень надеялся тогда, что насовсем!» — подумал Костик.

— Так мы, джибобы, шифровались. Да. До поры до времени. Нас мало было, а теперь мы — сила!

Супчик шмыгнул носом и попытался взвалить свою тушу на Костика, обняв его за шею, но тот успел увернуться.

Костик уже несколько дней замечал за собой, что больше ничему не удивляется. В течение последних недель новости, касающиеся джибобства, переросшего в реальную субкультуру, заставали его врасплох. Чувства, которые он испытывал, находились где-то между «ошеломлён» и «ошарашен», а ближе всего к «огорошен». Да, именно так. Теперь же, глядя на толстого джибоба Супчика, Костик понимал: его «удивлялка» выдохлась. Эмблема у них есть, флаг, лидер, свои тусовки. Как он сам-то оказался вне орбиты?

И хочет ли он быть с ними?

— У тебя, это… курево есть? — зашепелявил Супенкин.

— Нет. А почему шёпотом говоришь?

— Да так, чтоб не подслушали. Джибобы, они ведь, знаешь, типа спортивные.

— Типа да, — улыбнулся Костик.

Супчик пыхтел, шаркая кроссовками по дороге.

— Витёк, ты, случайно, Бёса в лицо не знаешь? — как бы ненароком спросил Костик.

— Эх ты, салага! — важно ответил Супенкин. — Бёс на сходняки не ходит. У него гаджет один есть, он за всем наблюдает. И вполне возможно, что и нас сейчас слышит.

— Ага, — хмыкнул Костик. — Это паранойей называется.

— Говорю же, ты — салага. А я в теме давно, за базар отвечаю.

«Большой Брат следит за тобой», — вспомнил Костик коронную фразу из недавно просмотренного с братом фильма «1984» по роману Оруэлла.

— И что он потом с этой информацией делает?

— Ну, что-то, видимо, делает.

Супчик вынул из рюкзака бутерброд с сыром и начал есть на ходу, с набитой пастью продолжая рассказывать о том, что он в джибобстве и старожил, и аксакал, и собаку съел. Судя по тому, как он в два укуса заглотил булку, практически не жуя, про собаку было похоже на правду.

— А как там наш класс? — спросил Костик, чтобы сменить тему.

Слово «наш» прозвучало несколько искусственно. С бывшими одноклассниками его уже ничего не связывало. «Его» класс — теперь класс новой школы.

— Всё нормалёк. Тебя не вспоминают, не боись.

— Я и не боюсь.

Супчик вытер жирные пальцы о штаны.

— Слушай, Рымник, а далеко ещё переться?

— Ты же старожил, Супчик, сам мне трындишь всю дорогу. А я салага. Так кто должен знать?

— Да я в этой дыре ни разу не был!

— А что вообще намечается?

— В смысле?

— Ну, скажи мне, активист-аксакал, что происходит на этих сборищах? Вы, джибобы, песни поёте, через костёр прыгаете, как Снегурки, или молитесь?

Супчик воспринял вопрос серьёзно.

— Мы, это… — видно было, как мучительно он подыскивает слово. — Ну, это… Едино-мыш-ленни-чаем.

Костик расхохотался.

— Единомышленничаете? Круто!

Как это происходило наяву, представить он не мог.

— А то, что джибобам не свойственно собираться в толпу? Что джибоб силён своим умом? Что в стаи не сбивается, как вороньё? Не слыхал?

— Да иди ты! — отмахнулся Супенкин. — Говорю ж, салага! Самой сути не знаешь. Ну, ессессно, в толпы нам собираться не свойственно. Но по-едино-мыш-ленни-чать очень даже полезно. Какое ж движение без этого, дурень!

Костик задумался. Действительно, не поспоришь с Витьком. Какое движение без «единомышленничества»? Только всё это с каждым шагом, приближающим их к месту сходки, нравилось Костику всё меньше и меньше.

Толпа вышла к берегу Тосны, народ поскидывал рюкзачки. Несколько раз Костику казалось, что он видит Лену, но она, как нашкодивший призрак, мгновенно исчезала. Супчик, как назло, висел у него на хвосте, и отделаться от назойливого парня было не так-то просто. Костик помнил это ещё по прошлой школе.

Суета вокруг напоминала подготовку к обычному пикнику. Ребята разводили костры, ставили мангалы. Ничего особенного. Обычный шашлыкинг?

Всё пока было мирно и скучно. Улучив момент, когда кто-то, узнав Супчика, хлопнул того по плечу, Костик быстро отошёл в сторону, откуда его не было видно, и присел на поваленное дерево. Мысли в голове текли сумбурные. Он снова и снова вглядывался в лица, задавая себе один и тот же вопрос: «Кто из них Главный?» Может, вот этот парень в толстовке — Бёс? Или тот, другой, с пластырем возле уха?

Но, внимательно поглядев на них, всё-таки приходил к выводу, что ошибается. Хотя, вполне возможно, им управляли стереотипы: лидер должен быть виден издалека. То есть, даже если он не двухметровый жираф, всё равно на обозримом расстоянии должно чувствоваться, что это — лидер. Вот, как Кабан, например. Жесты, взгляд, походка, голос… Можно вообще ничего не делать — стоять себе в сторонке, а все понимают: доминирующий самец здесь ты, и ни кто другой.

Но в истории, которую Костик так любил, были свои примеры. Разве, встретив случайно Ленина на улице, можно было сказать, что он вождь? Невысокий рост, интеллигентская бородка… Или Наполеон? Вообще маленький, полноватый. А Суворов был худощав и сутул…

Так с чего бы Бёсу быть красавчиком? Да к тому же, он не настоящий вожак, а самозванец!

«Хм. Стоп. А вот если опять же вспомнить историю, самозванцы-то в большинстве своём как раз были вполне ничего… И рост, и фактура». Костик озадаченно почесал переносицу.

Из глубокого раздумья его вывел незнакомый парнишка, присевший на другой край бревна. Выглядел он довольно странно. Одет был в какую-то чёрную старушечью кофту с вопиюще уродливым лосём на спине. Волосы с одной стороны были подстрижены машинкой и торчали белобрысым ежиком, другую половину головы украшали дреды с вплетённым в них мусором — Костику показалось, что это рыжие курьи перья, какими набиты бабушкины подушки.

— Привет, чувак! — Костик пододвинулся чуть ближе и попытался заглянуть пареньку в глаза.

Тот не ответил, продолжая тупо смотреть куда-то в землю. Левая кисть его руки была перемотана — нет, не банданой! — блестящей фольгой, наподобие той, в которой мама обычно запекала курицу.

«О как! Ничего себе, эволюционировали! — искренне удивился Костик, поглядывая на бледный до зеленоватых оттенков профиль фрика. — Побочная ветвь джибобов? Оппозиция? Отклонисты-эсеры-ренегаты? Почему он такой? Может быть, он в детстве намочил манту?»

Парень, будто отвечая на все вопросы сразу, кивнул, клюнув носом в пуговицу собственной кофты, и начал заваливаться набок. Костик едва успел подхватить его.

— Э-э, друг! Что с тобой? Тебе плохо?

Фрик не ответил. Костик вскочил, похлопал его по щекам.

— Ответь что-нибудь! Может, тебе «скорую»?

Пацан молчал. Костик попытался вспомнить всё, что рассказывал ему отец об экстренной медицинской помощи, но, кроме как расстегнуть кофту у ворота да ещё раз садануть пациента по щеке, так лучшего ничего и не придумал. Мимо сновали джибобы с хворостом для костра и водой из речки, но никто не обращал на них внимания.

«Нашатырь нужен!» — осенило Костика.

— Ребята, человеку плохо! Есть у кого нашатырный спирт?

Несколько голов повернулись в их сторону.

— Спирт есть, но не нашатырный, — равнодушно ответил чей-то бас.

— Да брось ты его! — сказала девчонка с сердитым птичьем лицом — та самая, что столкнулась с Костиком в вагонной «гармошке». — Это Зуб из 135-ой школы. Димон Зубов. Не парься, он всегда такой, в неадеквате.

— Как же не париться? Ему ж сплохело!

— Ему плохо всегда. Всегда, понимаешь?

— А если он копыта отбросит?

— Ну и пофиг. Я чой-то не пойму, — сощурила и без того маленькие глазки девчонка, — ты джибоб или казачок засланный?

Костика как будто тряхнуло. Вот, значит, как? Всё пофиг? И то, что товарищу плохо, будь он даже странным, но человеком. Человеком!

«Как же вы, джибобы мои, мутировали!» — орал-надрывался в Костике внутренний голос.

— Чего молчишь? — не унималась девчонка.

— Джибоб не обязан отвечать на глупые вопросы, — спокойно ответил Костик.

Его собеседница фыркнула и удалилась. Он удручённо посмотрел ей вслед.

— У меня есть жидкость для снятия лака, — раздалось рядом.

— Что? — не понял Костик.

— Она вонючая. Вместо нашатыря сойдёт?

Костик обернулся. Рядом стояла Лена и протягивала ему розоватый флакончик.

— Случайно в сумке завалялся… — как бы оправдываясь, сказала она.

Костик был несказанно рад ей.

Фрик, впрочем, уже шевелился вполне самостоятельно, а от поднесённого к самым ноздрям пузырька с убойным запахом ацетона, замотал головой, буркнул «Пррррыыы», точно ретивый конь, и вполне бодро выругался.

— Значит, жить будет, — флегматично подытожила Лена и, закрутив крышечку, убрала ядрёную химию обратно в полосатую «растаманскую» котомку.

Зуб уставился на Костика.

— Ты кто?

— Доб.

— А-аа, ну-уу, — уныло замычал парень и, кряхтя как старик, прилёг на бревно. — Посплю малёк. К шашлыкам разбудите.

Костик повертел головой в поисках Лены, чтобы поблагодарить, но увидел лишь её спину где-то вдалеке, у спуска к пещерам.

Когда он поднял с земли свой рюкзак, то заметил, что молния на кармане расстегнута. Пошарив внутри, Костик, к своему ужасу, не нащупал телефона. Он обыскал все отделения, но безрезультатно: его вещице явно приделали ноги. И особый горький комок встал в горле — не потому, что это была новенькая модель модного смартфона, и не потому, что подарок отца на день рождения… А потому, что это сделал кто-то из них. Кроме джибобов здесь никого не было.

Костик смотрел на суетящихся вокруг импровизированного застолья парней и девчонок и с грустью думал о том, что наивней вопроса «Кто стащил мой мобильник?», и быть не может.

— Ты из какого района? — рядом возник ещё один субъект лет тринадцати.

— Из Московского.

— Чем докажешь, что джибоб?

— Тем, что покидаю вас, бандерлоги, — Костик встал с бревна и накинул рюкзак на плечо, — джибобы ни к какой тусе не примыкают. Джибобы сами по себе.

— Стой! — мальчишка преградил ему путь. — Мы деньги собираем. На кассу.

— Какую ещё кассу?

— На джибобскую. Я — казначей.

— Ух ты! — в голосе Костика прозвучали нотки гнева. — И на кой же, казначей, джибобам казна?

— На нужды всякие… — гонора у парнишки явно поубавился.

— Золото партии? — наступал на него Костик, оттесняя к стоящему рядом дереву.

— Меня назначили… — неуверенно пролепетал парнишка. — Взносы…

— Запомни, гуманоид, — Костик всё напирал, пока пацан не стукнулся спиной о ствол. — Настоящий джибоб никаких взносов не сдаёт! И никто, слышишь меня, никто не может никуда джибоба НАЗНАЧИТЬ!

Костик быстро зашагал по тропинке прочь от сборища, оставив позади испуганного казначея. Но не успел он сделать и десяти шагов, как резкий знакомый голос визгливо вполз в ухо:

— Вот ты где, Костян! Свалить от меня задумал?

Супчик! Вездесущий Супчик! Как же от него отделаться — так, чтобы не обидеть? Или всё же обидеть, ведь ох как напрашивается!

— И снова здравствуй, Витёк!

— Куда намылился?

— Не намерен больше участвовать в этом бестолковом сборище.

— Это мы-то бестолковые? — взвился Супенкин. — Да мы круче всех! Тебе, салаге, крупно повезло, что ты с нами. Примазался, понимаешь!..

Костик не удержался и показал ему неприличный, но красноречивый жест. Толстяк запыхтел, выплёскивая вместе со слюной многоэтажные словесные конструкции.

— Не матерись, Супчик! — крикнул ему Костик, всё дальше и дальше уходя от него по тропинке. — Что скажет Главный, Супчик, когда услышит по своим гаджетам, что ты несёшь? А он всё слышит, Супчик! И всё-ёё видит! И уж точно всыплет тебе, Супчик, по первое число!

Вскочив в последний вагон электрички, Костик включил на часах обратный отсчёт времени. Сорок минут до города, двадцать на метро, плюс около часа на другом поезде. Если повезёт с расписанием, всего через каких-нибудь два часа он обнимет деда! Уткнётся головой в его рубашку, вдохнёт запах стружки, олифы и дёгтя! Как же он соскучился по своим старикам! И пусть только попробуют его удержать — он перечинит им всё, что есть в доме и на участке, пусть даже на это придётся потратить не только день, но и ночь, и оставшиеся майские праздники!

Глава 12. АНТОН

— Я опять пересолила? Только честно!

Антон откусил пирожок и сделал над собой усилие, чтобы не поморщиться. Начинка была не просто несъедобной — казалось, соли в ней больше, чем капусты. Однокурсница Варенька с нетерпением смотрела на него и ждала ответа, взбивая венчиком в миске что-то воздушно-белое. Её смешные кудряшки пшеничного цвета легонько пружинили над гладким лбом в такт энергичным движениям руки. Антон невольно залюбовался её румянцем и поднятыми уголками губ. Казалось, ещё мгновение — и девушка засмеётся. Удивительно, в институте она совсем другая — серьёзная, в очках, с неизменной старомодной папкой на тесёмках. А здесь, в пространстве светлой аккуратной кухни квартиры на Вознесенском проспекте, которую она снимала вместе с подругой, Варенька была иной — трогательной и забавной.

— Ответь мне, ответь! — не унималась хозяюшка.

— Ну, есть немного.

— Тогда выплюнь!

Такой диалог происходил между ними уже не в первый раз. Варенька обожала готовить. И обожала угощать сокурсников плюшками, пирожками и прочей снедью. И ещё обожала Антона. Он это чувствовал и усиленно пытался понять, как он сам к этому относится. Скорее хорошо. Такая славная девушка! Вот только стряпня…

— Уф! Мусс готов. Жаль, миксер сломался! Антошенька, тебе в какую чашку положить — в синюю или в жёлтую?

— Мне всё равно.

— Тебе не должно быть всё равно, ты же питерец!

И это тоже была её коронная фраза. Неужели все девушки из Иваново, откуда Варенька родом, считают, что настоящий питерский парень — это тот, кому не всё равно, из какой чашки есть десерт?

— Ну тогда положи в ту, из которой вкуснее.

Она улыбнулась ему, и румянец снова заиграл на её щеках. Краснела она очаровательно: как столбик термометра, поднимающийся снизу вверх по стеклянной шкале-трубке — от подбородка к линии волос на лбу. Да, Антон, конечно, не поэт, и сравнение это корявое, медицинское. Ну что уж поделаешь, он будущий врач, а не литератор, восхищается, как умеет!

Варенька поставила на стол синюю чашку, заправила за уши непослушные пряди-пружинки. Взяв ложечку, Антон отправил в рот массу, напоминающую пену для бритья. Как истинный дегустатор закрыл глаза и мгновение подержал это чёрт-те что на языке, прежде чем проглотить.

Мусс оказался приторно-сладким. Даже удивительно, как такая взбитая, невесомая субстанция, состоящая больше из воздуха, чем из съестных ингредиентов, может содержать подобное количество сахара!

— Варенька, как же ты будешь работать анестезиологом, если с дозировками у тебя немножко перебор? Совсем немножко…

Варенька никогда не обижалась на Антона, и это ему особенно нравилось в ней.

— Всё в порядке у меня с дозировками! К тому же, анестезиолог — очень нужная профессия! — рассмеялась девушка.

— Равно как и все остальные. Ещё три года до специализации, уйма времени впереди, может, передумаешь?

Варенька наморщила лобик.

— Ну… Или физиотерапевтом… Очень женское направление!

Антон представил, как подгорает под процедурными нашлёпками красная — цвета стейка — кожа на спине незадачливого пациента, и не смог сдержать хохот. С Варенькиной любовью к «перебарщиванию» эта профессия тоже превращалась в экстремальную.

Варенька поглощала свою порцию мусса из жёлтой чашки, благоговейно подняв глаза к потолку. И Даже не морщилась.

— Боюсь зачёта по гистологии. Ты меня проверишь по вопроснику?

— Конечно, — Антон наблюдал, как она ловко шинкует овощи на большой деревянной доске.

Нет, к следующей дегустации он явно не готов! Пора убираться восвояси. К тому же завтра письменная работа по клеточной биологии, надо успеть подготовиться. Но до чего ж не хотелось уходить с этой маленькой уютной кухоньки с жёлтыми солнечными занавесками и забавной хозяюшкой. Девушка с лёгким характером, смешливая, незлобивая, да ещё с такими очаровательными кудряшками, — как не похожа она была на надменных красоток с его курса! Антон любовался Варенькой, хлопочущей над кипящей кастрюлей, и думал, что шут с ним, с желудком, он готов на ещё одну гастрономическую пытку, только чтобы вот так сидеть и болтать с ней.

— Как там твой братик? — участливо поинтересовалась Варенька.

— Ничего. Со светофором разговаривает…

— Это нормально, Антошенька. Я в его возрасте тоже с деревьями любила общаться.

«С деревьями», «в его возрасте»… Да какой «его возраст»? Костик всего на три года младше! Хотя она права, совсем другое поколение. Дерзкое, малопонятное. Поколение джибобов… Антон с иронией подумал о том, что уже рассуждает, как занудный древний старик: вот в мои-то годы…

Прощаясь с девушкой в прихожей и гордясь тем, что выдержал экзекуцию фирменным Варенькиным борщом, он отметил, что она каждую встречу спрашивает его о Костике, — видно, замечает, как Антон беспокоится за брата, хотя почти не говорит об этом.

— Варенька, а ты не думала стать психологом? У тебя бы точно получилось!

— Психологом? — озадачилась девушка.

— Ну да. Как моя мама. Это замечательная профессия, точно для тебя.

Она задумалась.

— А почему для меня?

— Потому что с тобой людям хорошо. Ты их понимаешь.

Когда он шёл через её двор к остановке, из форточки квартиры на первом этаже вместе с запахом подгорелых морковных котлет лился весёлый Варенькин голос:

— И всё-таки я буду анестезиологом!

Улыбнувшись, Антон послал ей воздушный поцелуй.

* * *

О младшем брате он, действительно, думал в последнее время часто. Костик ходил подавленный, в каких-то своих невесёлых мыслях. За учебниками он просиживал меньше, чем за своими историческими книгами. Впрочем, на учёбе это совсем не сказывалось.

«Ошибка в том, — размышлял Антон, — что я изначально запрограммировал брата на „лузерство“. Убедил, что новичок — всегда изгой в новой школе. Зачем?»

Он корил себя за то, что внушил Костику: надо, мол, выкручиваться, что-то строить из себя, подлаживаться под новый коллектив. Иначе съедят вместе со шнурками от кед. И в том, что сейчас происходит с братом, его вина и только его. Почему он на всё всегда проецирует собственный опыт, заставляет других следовать сделанным им выводам? С чего он взял, что Костик может повторить чью-то судьбу? Варенька, действительно, попала в точку: нынешние девятиклассники — другое поколение. И дело не в этих трёх годах, отделяющих их от сверстников Антона, тут временное пространство не играет абсолютно никакой роли. Они, и правда, другие. Иначе смотрят, реагируют, по-иному впитывают и переваривают информацию. Если поразмыслить, джибобы-то неспроста выросли, как грибы. У их поколения образовался вакуум, а природа не терпит пустоты, это даже дети знают. Вот в дырищу и засосало молодую поросль. И по-хорошему, закрыть бы сразу пробоину в этот портал первой попавшейся подушкой, чтобы не сифонило. Так ведь нет, он, Антон, накручивал брата каждый день: покажи им, как ты от них отличаешься, дистанцируйся на удобное расстояние, ты — выше и лучше их. Иначе заклюют.

А Костик всегда тянулся за старшим братом, мечтал быть на него похожим.

Если бы они не переехали в новый район, и Костику не пришлось бы менять школу, всё было бы по-прежнему. Слыл братец «середнячком» в своём классе, им бы и остался. Никто там не задевал его, доучился бы два с хвостиком года, а там — в институт, и новая жизнь. Да и по сути, другой конец города — не так уж и страшно. Ну покатался бы на метро и в маршрутке, не бог весть какой подвиг. Но родители решили, что три часа в день в общественном транспорте — непозволительная глупость. Что ж, с их точки зрения, это верно. К тому же, школа с известным учителем истории — Сергеем Сергеевичем Андреевым. Костик знал его по городским олимпиадам и мечтал у него учиться. Сейчас же что-то не слышно от братца упоминаний о историке. Видно, все мысли заняты джибобами.

Антон снова и снова убеждался: страхи, что Костик повторит его собственные ошибки, бесплотны, эфемерны и надуманы. Выдохшаяся газировка! А как хотелось уберечь любимого младшего брата! Уберёг ли? И с чего он, болван, взял, что Костик непременно наступит на те же грабли?..

* * *

Об этой истории знала только мама. И как же ему повезло, что она уловила тревогу сына своим профессиональным чутьём, деликатно постучалась в его закрытую бронированную дверь, выслушала, «вытянула». А без неё, без её внимательных глаз и точно подобранных слов, он бы натворил много лишнего.

…Антон тогда только закончил восьмой класс, то есть был на год младше, чем сейчас Костик. Четырнадцатилетнему, ему казалось, что он взрослый, вон и пух над верхней губой начал расти, и с девчонками уже по-серьёзному целовался в губы. А все лезли с советами: делай так-то и вот так. Как же Антона это доставало!

Он с детства увлекался лыжными гонками, подавал какие-то там надежды в своей спортивной школе. Тренер им гордился, любил при случае ввернуть коронную фразочку: «Ну что, Рымник? Покажем конкурентам, почём фунт изюму?»

И Антон старался, показывал.

Чтобы не потерять форму, подготовиться к сдаче на юношеский разряд, «нарастить мясо» перед сезонными соревнованиями, а если уж откровенно, то хотя бы ненадолго выползти из-под родительской опеки, Антон добился путёвки в спортивный лагерь на все летние каникулы.

Новенькая, пахнущая спонсорскими деньгами лыжная база находилась на Нахимовском озере. Всё было устроено грамотно: и трассы для лыжероллеров, и площадки для биатлонной стендовой стрельбы, и тренировочные залы, и огромный бассейн. Для подготовки к региональным соревнованиям лучше не придумаешь!

Антона определили в отряд соответственно его году рождения. Но существовал один немаловажный нюанс, из-за которого всё и произошло: он родился в самом конце декабря, тридцатого числа. Остальные ребята, как на подбор, были январские-февральские. Другими словами, в анкете год рождения такой же, как у Антона, а на деле — почти на год его старше, сильнее и выше ростом. А лидер отряда, долговязый Федька Дубов по кличке Дубина, вообще родился, как будто специально, первого января.

Январские же парни следующего года, которые были младше Антона всего на неделю-две, попали в другой отряд и считались в его группе юниорчиками и мелочью пузатой. Такая вот нехитрая спортивная арифметика.

Старший лагерный тренер, мужик не без интеллекта, всю эту анкетную кухню терпеть не мог и распределял нагрузки на тренировках соразмерно фактическому возрасту подопечных. С его лёгкой руки Антону единственному в отряде давали иные нормативы — не такие, конечно, как у «мелюзги», но всё же ниже по шкале, чтобы не перегружать неокрепший организм. Этим-то Антон и заработал пренебрежительное отношение сотоварищей и обидную кличку «Малышок».

Особенно жестоко прозвучал ответ девочки, которую он пригласил вечером прогуляться до озера и поболтать:

— Не-е. Меня ж девчонки засмеют! Скажут, чего, мол, с мелким связалась?

Вика, красивая длинноногая брюнетка, также, как и Антон, закончила восьмой класс, и в первый день сборов явно строила ему глазки. Теперь же она смотрела на него как-то презрительно, точно он обманул её, подвёл. Впрочем, может, и так: не оправдал возложенных на него надежд.

Антон пробовал поговорить с Пал Саввичем, ведущим тренером, убедить его, что поблажек ему вовсе не надо, что он вполне дорос до нормативов старших своих погодков, и в конце концов тот заявил:

— Хорошо, Рымник. Упорство — верный признак победителей. Завтра эстафетные соревнования. Покажи, на что способен. Не подведи своих!

Антона поставили третьим в эстафете. Четвёртым, замыкающим, был самый сильный парень в отряде — Дубина.

Их команда бежала второй, и нужен был рывок, совсем небольшой, чтобы вырвать первенство. Антон вышел на старт и на трети дистанции показал неплохой результат. Сильные руки отталкивались от асфальта палками, и лёгкие лыжероллеры будто летели над землёй. На повороте перед последним участком ассистенты показывали ему жестами, что, мол, опережаешь остальных, так держать! Неужели он придёт первым? Преждевременное ликование накрыло с головой, опьянило. Мелькавшие вдоль трассы сосны, пронизанные лучами солнца, синее небо, блеск озера невдалеке — всё шептало: ты победитель. Оставался всего лишь километр до промежуточного финиша, где ждал Дубина…Но тут что-то произошло, точно снайпер подстрелил Антона.

…Он глотнул воздуха и задохнулся.

Показалось, перекрыли кислород, а на ноги привинтили пудовые гири. И роллеры вдруг стали неповоротливыми, словно колёсики обмотало травой. Антон старался изо всех сил, но сердце колотилось бешено, и результат оказался настолько удручающим, что даже мощный Дубина, принявший у него эстафету на последнем этапе, не смог на последних пяти километрах наверстать упущенное.

Их команда на финише была где-то в конце. Не самой последней, но и в пятёрку лидеров не вошла.

Отчаяние было настолько сильным, что Антон не решался вернуться на базу, и только тренер Пал Саввич сумел подбодрить его:

— Ничего, Рымник. В целом, неплохо. Дыхалка ещё слабовата. Плавать тебе надо.

Ребята встретили его унизительным молчанием. И это было больнее, чем если бы они говорили что-то обидное. Антон же сам жестоко корил себя — он подвёл команду, прощения ему нет. Да, так бывает в спорте. Но для Антона та эстафета была неимоверно важной — важнее, чем все остальные соревнования, и значимей, чем личный спортивный зачёт.

Он так и не смог заснуть, ворочался всю ночь и на утреннюю тренировку вышел с убийственной головной болью и ватными ногами.

На общем построении один из парней — крепыш-боровичок Мухин — нарушил всеобщий бойкот:

— А пусть Малышок к юниорчикам переведётся. Там он звездой будет. А мы уж как-нить проживём без него!

Дежурный тренер равнодушно водил карандашом в журнале. И, несмотря на то, что тренировку в их отряде проводил впервые, сразу понял, о ком речь.

— Рымник останется. Разговоры прекратить, бегом марш.

Каждую свободную минуту Антон старался проводить в бассейне. Плавал допоздна, разрабатывал дыхание и тренировал выносливость.

— Угробишь себя, касатик! — причитала пожилая техничка тётя Фая. — После тренировок отдохнул бы, а ты тут надрываешься! Сердечко надсадишь!

Она неизменно качала седой головой и ровно в восемь вечера закрывала бассейн. До отбоя оставалось два часа, и, вопреки правилам и спортивному режиму, Антон втихаря пробирался на озеро, где его никто не мог видеть, и плавал до одури. У него был свой продуманный маршрут: до мыска, вступающего зелёной гребёнкой с противоположного берега, мгновение отдохнуть на песчаном пятачке, отсчитать двести ударов пульса и плыть обратно. Его ни разу не хватились — друзей он в лагере так и не завёл, ребята из его отряда разряжали не растраченную за день энергию на дискотеке, а тренерская гвардия и воспитатели закрывались в спальном корпусе — у взрослых своя жизнь. Никому не было дела до юного лыжника Рымника. И его это очень даже устраивало.

К концу первой смены личные показатели Антона заметно подросли. Тренерская команда одобрительно кивала, Пал Саввич довольно «угукал», глядя на электронный секундомер, хлопал парня по спине и бодро резюмировал:

— Вот видишь, какие-то полчаса в день в бассейне, а уже идёшь на чемпиона.

Ребята же продолжали его откровенно игнорировать. Нет, это не было травлей. Антон прекрасно понимал, могло быть хуже. Намного хуже. Его не зауважали, несмотря на достойные спортивные результаты, но и не трогали. И спасибо на этом.

Он чувствовал себя чужим, нерастворимым в их среде, инородным телом, занозой, и единственной его отдушиной были усиленные тренировки и плаванье по вечерам.

— Допингом балуешься, Малышок? — спросил как-то Мухин после оглашения результатов личного зачёта.

— Нет, — твёрдо ответил Антон.

— А чего выделываешься?

Антон хотел было сказать: «А ты поднимай почаще свою жирную задницу с койки и тренируйся!» Но промолчал. Вспомнил отца, тот любил говорить: «Не сыпь стеклярус под нос Хавронье». Повернувшись спиной к Мухину, он направился в спальный корпус.

— Погоди ещё, выпендрила! — полетело ему вслед.

В начале второй смены в отряде появился новенький — Ильдар Хафизов. Откуда он был родом, Антон так и не понял — не то из Башкирии, не то из Дагестана. По-русски говорил с акцентом, хотя и правильно, но бойко отвечать на колкости парней не мог — больше отмалчивался и сразу превратился в очередной предмет насмешек Мухи, Дубины и остальных. Спортивные результаты у Хафизова были средненькие, и это тоже подстёгивало пацанов к желчным подколам.

С появлением новичка Антона оставили в покое. Все как-то переключились на несчастного Ильдара.

Антон чувствовал какое-то неуловимое родство с ним. Может, ещё и потому, что Ильдар, как и он сам, был декабрьским, хотя рослым и широким в плечах, под стать Дубине.

Хафизов ни с кем не общался, после отбоя сидел на койке, тупо глядя в окно, перебирал пальцами колоду карт, в которые никогда не играл. Не читал, телевизор не смотрел, на дискотеки не ходил, к Интернету был равнодушен, к девчонкам интереса не проявлял. Антон догадывался, как ему плохо, и пытался наладить с парнем хоть какой-то контакт. Тот неохотно отвечал на вопросы, сам ни о чём не спрашивал, и Антон даже думал плюнуть на эту затею. Не хочет — не надо! Никому никогда не навязывал Рымник своё общество и впредь не будет! Но Ильдар однажды подошёл к нему после тренировки и сказал:

— Ты здесь лучший.

Антон обрадовался его словам — даже не передать, как! И не потому, что его похвалили, а просто… просто… Да сам не знал почему! И от полноты душевных переживаний он повёл вечером Хафизова к берегу озера.

— Я здесь тренируюсь. У меня дыхалка была слабая, тренер посоветовал плавать, а бассейн закрывают рано. Хочешь, будем тренироваться вместе?

Ильдар смотрел на него недоверчиво, а Антона распирало от радости, что он обрёл друга, товарища, с которым можно поделиться своей тайной. А с кем ещё, как не с ним? Новичок с этим отчаянным, глубоким взглядом карих глаз уже вкусил, почём фунт лиха. Разве не естественно, что он потянулся к Антону, сполна прочувствовавшему на своей шкуре, как это нелегко — быть белой вороной?

— А как ты в воду заходишь? Плавки же все в сушилке в бассейне! Запасные приносишь?

— Да здесь за километр живой души нет, кроме наших, лагерных! А тем не до этого! — улыбнулся в ответ Антон. — Нагишом плаваю. Кто меня видит?

— Совсем голым? — удивлённо переспросил Ильдар.

— Почти. Часы водостойкие с секундомером на руке оставляю — время засекать. Плаваю, сколько сил хватает. Динамика, конечно, не такая, как в бассейне, но это даже хорошо, крепче буду.

Антон скинул одежду, бросился в озеро и поплыл, рассекая руками прохладную воду. Хафизов так и остался стоять на песчаном берегу, недоверчиво глядя ему вслед.

— Давай, не бойся! — крикнул Антон. — Здесь дно хорошее и омутов нет!

Ильдар покачал головой и пошёл прочь по тропинке, ведущей в лагерь.

На следующий день была назначена решающая гонка. На старт вышло человек тридцать — представители нескольких юношеских лыжных и биатлонных школ. Лидерами всегда были ребята из сосновоборского «Малахита», славившегося сильной подготовкой. Парни из его отряда заметно нервничали, тренеры нагнетали обстановку окриками и наставлениями.

Дали сигнал к началу масс-старта. Вдоль трассы стояли девчонки, подбадривали лыжников задорными криками и посвистом. Парни хорохорились, целовали воздух в направлении болельщиц — осторожно, чтобы не сбить дыхание. Но уже на следующем витке трассы большинство спеклось, кураж поубавился, все ожесточённо били асфальт палками, сипели и, чертыхаясь, заклинали свои роллеры двигаться быстрее. Антон шёл позади лидеров — у него была своя тактика, — а на последнем круге вырвался вперёд, обогнал едва дышавших мокрых Дубину, Муху и «малахитовских» чемпионов.

На финише, когда его хлопали по спине все, и свои, и чужие, а Пал Саввич громко щёлкал языком, что в переводе означало: «ну, уважил старика», Антону сказали, что Хафизов сошёл с дистанции ещё на втором круге.

Антон прибежал в спальный корпус, но тот был пуст.

«В бассейне! Он тренируется в бассейне!» — осенила мысль.

— Закрыто, милок! — сказала тётя Фая через окошко.

— Я Ильдара ищу. Не видели? — крикнул ей Антон.

— Нет, соколик. Может, кто из родных к нему приехал?

И верно! Как он не догадался! К другим ребятам приезжали почти каждые выходные, а хафизовских предков он ни разу не видел. Наверняка, так и есть!

Вернувшись в отряд, он наткнулся на Вику.

— А ты молодец! Как это ты их всех сделал?

— А я подрос.

— Пойдёшь со мной на дискач сегодня?

— А девчонки не засмеют, что с мелким связалась? — с усмешкой спросил Антон.

— Обиделся, дурачок?

— Ни в одном глазу!

— Тогда приходи!

— Посмотрим. Как карта ляжет! — бросил он ей, удаляясь в свой корпус.

Надо было «держать фасон» перед девчонкой. На самом же деле, сердце его колотилось от немыслимого счастья, готово было выпрыгнуть и станцевать брейк-данс прямо на полу в коридоре. Да, сегодня действительно его день! Конечно, он придёт на дискотеку, но не сразу, а как настоящий мачо — в самом разгаре, и пусть капризная Вика ждёт-грустит. Он подойдёт к ней и скажет: «Ты хотела танцевать со мной». Именно так: не «я хочу», а «ты хотела». А я, мол, так и быть…

От сладких мыслей кружилась голова. Какое там отдыхать после соревнований, когда молодая кровь бурлит с удвоенной силой, а энергия выплёскивается через край!

До дискотеки оставался час, и Антон решил сходить поплавать на озеро.

Начинало смеркаться. Он спустился по тропинке к зарослям тростника, разделся, положил одежду аккуратной стопкой на большой покатый камень и поплыл. Вода была по-южному тёплой. А, может, это только казалось ему, разгорячённому, хмельному от победы в гонке и Викиных слов?

Антон проплыл по своему маршруту легко и по времени быстрее обычного. Нет, определённо, сегодня Фортуна повернулась к нему, наконец, правильным местом!

Когда же он вышел на бережок, стряхивая воду с мокрых волос, точно пёс, то первое, что увидел — был тот самый камень. Его одежда исчезла.

Антон огляделся. В сгустившихся сумерках были заметны лишь силуэты тростника и деревьев. Нет, ошибиться местом он не мог: тропинка всего одна. Кто-то был здесь. Кто? Кто?

— Чьи это дурацкие шутки? — крикнул он в темноту.

Ни шороха.

Что делать? Идти вот так в лагерь?

Он посидел немного на камне, обдумывая ситуацию. М-да, история! На нём только часы! Но делать нечего — Антон сорвал несколько пучков растущих из воды стеблей, больно порезав ладони, связал их между собой и соорудил подобие бушменской набедренной повязки. Получилось даже здорово. Пройдёт время, он будет со смехом рассказывать об этом школьным друзьям, а уж как станет хохотать младший братишка!

Одно только прибавляло горечь — это сделал кто-то из своих.

К тому же на смену мысли, как он вернётся в лагерь, пришла другая: что ждёт его там? Вряд ли шутники ограничились только кражей одежды, непременно последует второй акт жестокой пьесы. И в чём он будет заключаться, Антон даже не мог предположить.

Он осторожно ступил на сырую от вечерней росы тропинку, подсвеченную слабыми лунными бликами. Сосновые иглы безжалостно впились в ступни.

«Гады! Хоть бы шлёпки оставили!» — думал Антон, и до слёз было ему обидно за свой нелепый комичный вид.

«Можно постучать в окошко тёте Фае. Если повезёт и она задержалась с уборкой, то откроет сушилку с плавками и полотенцами».

Эта мысль приободрила Антона, но тут в кустах по бокам дорожки зажглись маленькие точки. Ярче, ярче! Он мгновенно понял, что это фонарики. Сколько же их? Показалось, что сто или двести. И тут же раздался хохот — мощный, точно накатная волна.

В глаза ему засветили, словно прожекторами. Антон пытался закрыться рукой — прямой бесстыжий свет ослепил его.

Послышались шаги, хруст веток и ещё какие-то звуки, заглушаемые раскатистым гоготом.

— Ну что, Малышок? Искупался?

Антон силился рассмотреть лицо говорившего, но из-за фонариков это было сложно. Впрочем, какая уже разница: на дорожке, похоже, собрался чуть ли не весь отряд.

— В глаза не свети, придурок! — крикнул он в сторону насмешника.

Раздался новый всплеск хохота. Антон сделал шаг по тропинке и тут же упал — ему подставили подножку.

— Гляньте, кто тут у нас сверкает голой задницей! Нынешний чемпион!

Свет уже не бил в глаза так отчаянно, и Антон смог разглядеть лица.

Да, здесь был весь его отряд. Поодаль, на сосновой коряге, сидел Хафизов вместе с Дубиной и Мухой и ехидно ухмылялся.

Антон встал, гордо поправил набедренную повязку и сделал к ним шаг.

— Зачем, Ильдар?

Хафизов поморщился и сплюнул.

— Давай, Ильдарчик, сними с него сено! — подначивал Дубина.

Хафизов спрыгнул с коряги и подошёл к Антону.

— Не тронь! — он отступил на шаг назад.

Ильдар потянул руку к его бедру.

Антон сжал кулак, сильно, до хруста пальцев, и со всего маху засадил ему в челюсть. Ильдар упал, взвизгнул и сочно выругался.

Антон ожидал нападения остальных, но те не спешили. Обветренная кожа горела, глаза болели от света. Хафизов медленно поднялся, вытирая кровь с губы.

Все заулюлюкали и начали надвигаться на Антона.

Позади было озеро. И больше никаких путей отступления.

— Ну же, Ильдарчик! Твой ход, — потешались парни. — И часы с него сними!

Хафизов снова сделал шаг вперёд.

— Только посмей, предатель! — прошипел Антон.

Кольцо сжималось. Страха не было, голова работала отлично. Он понимал, что будет драка, и был внутренне готов к ней.

…А ведь он считал Хафизова своим приятелем, почти другом. Почему? За что Ильдар так поступил с ним — с единственным в отряде, кто отнёсся к нему по-человечески? Получается, один изгой с животным наслаждением находит ещё большего изгоя, над которым так сладко поглумиться, высвобождая собственную подленькую забитую душонку. И всё внутри шепчет ему: «Смотри, ты не самый убогий, есть хуже тебя. Радуйся!»

Антон почувствовал, как в висках начал тикать часовой механизм. И злость на Хафизова залила глаза.

— Ну, что же ты, Ильдарчик! Слушай, что тебе хозяева говорят! — крикнул Антон. — Валяй, сними с меня часы. Только сначала догони!

Сделав несколько прыжков вниз по тропинке, он бросился в озеро. Под азартные выкрики толпы Хафизов, в чём был, в джинсах и майке, скинув на ходу лишь кеды, плюхнулся следом. Антон сорвал тростниковую повязку, чтобы не мешала движению, и поплыл, рассекая тёмную воду сильными руками.

— Давай, Ильдарчик, догони его! — свистели парни на берегу.

Хафизов был выше ростом и мощнее, и в целом выходило, что на три его маха в кроле приходилось четыре маха Антона. Но не зря сегодняшний чемпион Рымник ежедневно проплывал километры: он уходил от соперника стремительно, удаляясь с каждым толчком всё дальше.

С берега слышались подбадривающие вопли. Они напомнили Антону недавно закончившуюся гонку — трассу в сосновом лесу, болельщиков, его первую большую победу. Эти мысли придали ему сил, выровняли дыхание, и расстояние до знакомого мыска на противоположном берегу начало сокращаться с удвоенной скоростью. На середине озера Антон оглянулся.

Хафизов был метрах в тридцати от него, шлёпал по воде руками, точно мельничными лопастями, и выдыхал с таким рёвом, что казалось, плыл совсем рядом, — вода далеко разносила его всхрапы, размазывая их по озерной глади. И вдруг затих.

Антон продолжал плыть, удивляясь, как легко ему даётся второй за сегодня марш-бросок до мыска. Снова обернувшись, он увидел, что Хафизов болтается на середине озера, точно поплавок, то уходя под воду, то выныривая на поверхность. В свете луны его фигура отчётливо вырисовывалась на зеркале озера. Антон понял, что Ильдар изрядно глотнул воды.

— Эй! — крикнул он своему преследователю. — Ты что, тонешь?

Хафизов снова ушёл под воду и, вынырнув, с хрипотой закричал:

— Помогите!

Вода вновь сомкнулась над его головой. Антон рванул к Ильдару, на пределе собственных сил и возможностей отбивая по воде руками, отталкиваясь ногами, словно существовала точка опоры.

— Держись! Слышишь! Держись!

Между ними ещё оставалось метров десять, когда, исчезнув в очередной раз, голова Хафизова больше не показалась на поверхности озера. Антон в отчаянии закричал, что есть мочи, сделал последние рывки к небольшой воронке, поглотившей его соперника, и нырнул в глубину.

Тьма была кромешной. Он проплыл вертикально вниз несколько метров, пока не заложило уши. Держался до последней капли кислорода в лёгких, лихорадочно шаря руками вокруг себя. Но бесполезно!

Вынырнув и жадно глотнув воздуха, он снова прыгнул в тёмную коварную воду, подобно копью ушёл на глубину. И вдруг рука его наткнулась на что-то, пальцы обволокло мягким. Слепая надежда, что это курчавые волосы Хафизова, заставила Антона со всей силой схватиться за них и потянуть на себя.

Вес оказался большим, не давал всплыть. Мозг Антона отсчитывал секунды до нового глотка воздуха, но груз тащил его на дно. И до поверхности, где так призывно плескался лунный свет, где был кислород, сулящий жизнь, — была вечность пути. В какой-то миг ему показалось, что конца у этой пропасти нет, что ему не хватит дыхания и он навсегда останется в холодном озёрном плену.

«Брось его! — стучало в висках. — Только тогда выживешь сам!»

Но Антон упрямо тянул свою ношу наверх.

«Нет, только с ним, только вдвоём. Пусть он предатель, но я не могу, не могу оставить его умирать!»

Он почувствовал какой-то привкус во рту и успел удивиться: не знал, что озеро имеет вкус и запах. Он тонет? Утонул?

Антон сделал последний мощный рывок и вынырнул на поверхность, с сипом заглотив воздух пополам с водой. Вторым невероятным усилием — до сведения суставов — он вытащил на поверхность руку…

…Это был не Хафизов. Антон смотрел на пучок водорослей с зацепившимися за них ржавым катерным мотором, арматурой и ещё чем-то, и не смог сдержаться — зарыдал в голос, в отчаянье ударил кулаком по озеру-убийце.

С берега к нему плыли несколько человек, позади чёрные тени толкали лодку, что-то кричали…

Он набрал в лёгкие воздуха и хотел нырнуть снова, но тело было невесомым — легче пуха, будто сделанным из пенопласта, и отказывалось уходить на глубину. В голове всё закружилось. Поплыли звёзды, раскрутился будто на карусели прибрежный лес, замельтешили высокие сосны, словно тонкие тростниковые стебли, — быстро-быстро. И голоса слились в один протяжный вой…

Сколько прошло времени, Антон не понял. В обрывках воспоминаний — лодка, и он лежит на деревянном её днище лицом вниз. А потом его немилосердно тошнит на берегу — сказывается испитая озёрная водица — и чьи-то добрые руки накидывают на него куртку…

… И где-то в закоулках подсознания всплывают дедовы слова:

«Ты сразу поймёшь, что детство закончилось. Ты не пропустишь этот момент».

Потом был не меньший ад, чем той злополучной ночью. Тело Ильдара водолазы подняли со дна лишь на третьи сутки. В лагере объявили траур. Антон никогда не забудет лиц родителей Хафизова, застывших слёз укутанной в чёрное матери, глаз шестилетней сестрёнки Мадины, таких же огромных, карих, так похожих на колючие глаза брата. Как никогда не забудет он и того, что сам заманил Ильдара в озеро… В тот самый день, когда он был по настоящему счастлив, одержав первую взрослую победу на трассе.

Парни ходили притихшие, сломленные. Антон же уехал из лагеря на четвёртый день. Позвонил отцу, попросил забрать его. Тот развёл демагогию: как же, мол, так, сынок, ты же спортсмен, где твой спортивный дух! Антон не стал ничего объяснять, повесил трубку, собрал рюкзак и пошёл к автобусу на станцию Цвелодубово, ближайшую от лагеря, оставив лишь записку Пал Саввичу, чтобы его не искали.

… Об этой истории Антон не любил вспоминать. Придёт время, Костик повзрослеет, и он расскажет брату обо всём.

В большой спорт Антон не вернулся, ходил в зал и в бассейн лишь для поддержания формы, и убедить его в том, что у него олимпийское будущее, не смог никто. Спортивная карьера закончилась. Точка.

Он долго, почти год, мучился кошмарами по ночам. Помогла мама, разговорила его, сняла груз с души. Хафизов перестал ему сниться. Остался лишь дымчатый призрак ощущения, что он мог тогда спасти Ильдара.

Мог. Но оказался слишком слабым. Или всё же не мог?

* * *

Думая о Костике, Антон волей-неволей проецировал на брата ситуации, в которые сам попадал в четырнадцать-пятнадцать лет. Новая школа, незнакомые ребята, вечные муки самоутверждения в чужом коллективе. Они с Костиком очень близки, но брат другой, совсем другой. Вот и Варенька полагает, что нынешние старшеклассники — уже следующее поколение. Не было ли ошибкой желание старшего брата подстелить соломку там, где сам бы он непременно споткнулся? Костя — всё же самостоятельная личность, не надо по привычке считать его маленьким. И не оказывает ли он, Антон, ему медвежью услугу своими советами?

В последние недели чувствовалось, что Костика что-то гложет, выедает изнутри. Да, он молодчина, придумал этих своих джибобов, Антону бы такое и в голову не пришло! Но то, что поначалу казалось игрой, невинной шалостью, удачным приколом, переросло в самую настоящую субкультуру, будь она неладна, подмяло его под себя, поломав все косточки и порвав сухожилия. И надо как-то выпутываться. Теперь уже без подсказок. Самому.

От мыслей о младшем брате его отвлёк голос Юлии Генриховны:

— Антон Валентинович? Спасибо, что подождали.

Антон уже полчаса сидел на диване в школьном «директорском отсеке».

— Родители не смогли прийти, — сказал он, вставая. — Мама в командировке в Москве, отец на сутках в больнице. Да я и сам на собрание не успел, у нас занятия в институте.

— Ничего-ничего! — она открыла дверь с табличкой «Завуч» и пригласила его войти. — Мой класс сейчас занят, Алевтина Юрьевна любезно предоставила свой кабинет.

Антон заметил огромный чёрно-белый портрет на стене и попытался вспомнить, кто так пытливо смотрит, будто знает о тебе всё. Макаренко? Сухомлинский? Кто-то явно с педагогическим прищуром, а вот кто? Человек-рентген. Помнится, в его школе в кабинете директора красовалась такая же фотография. Забыл. А ведь всего год назад сидел за партой!

— Как там у Кости с отметками? — спросил он, чтобы что-то сказать.

Впервые в своей жизни он переступил порог школы не как ученик, а в качестве «родителя». Вопрос был, конечно, глупый. Уж о чём, а об оценках Костика семья была осведомлена.

— Всё хорошо. Умный мальчик, начитанный. Только… — она задумалась, — грустный какой-то последнее время.

— Ну, у него мобильный украли, — попытался оправдать брата Антон. — И потом, конец года, контрольные, сами знаете.

— Знаем, — улыбнулась Юлия Генриховна. — Но всё же что-то меня в нём беспокоит…

«А уж как меня что-то в нём беспокоит!» — подумал Антон.

Учительница ему понравилась. Спокойное, миловидное лицо, тёплый взгляд. Как там Костик её называл? Юльхен?

— Май — самый трудный месяц, — продолжала она. — Мы должны решить, какие у ребят будут профилирующие нагрузки в десятом и одиннадцатом классах. Я знаю, у вас в семье все врачи…

— Костик хочет быть историком. Династию продолжаю я, — улыбнулся Антон.

— Это хорошо, если мальчик может выбирать, что ему по душе.

Она явно что-то недоговаривала.

— Юлия Генриховна, как у него вообще, в классе? Как отношения с ребятами?

Она встрепенулась.

— Да-да. Вот об этом я и хотела поговорить.

Зазвонил мобильный, Юлия Генриховна вздрогнула и принялась суетно рыться в сумочке, доставая то упаковку платков, то футляр для очков, то косметичку.

«Все женщины на планете делают это одинаково», — подумал Антон и улыбнулся.

Наконец настырно пищащий телефон был выужен, и она взглянула на экран. Глаза сразу стали сумрачными, и Антон подметил, что черты её симпатичного лица вмиг заострились.

— Алло! — она наконец нажала нужную кнопку. — Дима? Не звони мне больше, слышишь? Никогда не звони!

Антону стало неловко, он сделал вид, что разглядывает корешки книг на полке.

— И не смей говорить плохо о моих учениках! Они — самые лучшие!

Она нажала на «сброс», подумала немного, выключила телефон и швырнула его обратно в сумочку. Затем медленно прошлась по кабинету от стола к окну и обратно, словно прогоняя невесёлые мысли.

— Простите, Антон Валентинович. На чём мы остановились?

— На Косте… — бодро произнёс Антон, и лицо Юлии Генриховны как будто посветлело.

— Да-да. Костя, конечно! Видите ли, у подростков и, вообще, молодёжи новое увлечение. У всех поголовно. Джибобами называются. Но вы, наверное, знаете.

— Да, я в курсе, — хмуро ответил Антон.

— У девятиклассников это своего рода игра. И здесь нет ничего ненормального.

— Вы полагаете?

— Для всех — игра. Кроме, как мне кажется, Кости.

Она помолчала, глядя во всё понимающие глаза педагога на портрете.

— Он очень… как бы это выразиться… близко к сердцу принимает всё, что творится вокруг. Вы бы как старший брат с ним поговорили.

Антону хотелось сказать: «Нет, это будет ошибкой! Что я могу ему посоветовать? Разве я имею на это право? Если сейчас Костик сам не разберётся со всем, ему дальше будет очень и очень сложно!»

— Юлия Генриховна, — он вздохнул и тоже глянул на Макаренко-Сухомлинского. — Вы не учли одну маленькую деталь: младший Рымник — джибоб. А джибоб живёт своим умом.

Она ещё что-то говорила, Антон из уважения кивал, сам же думал о Костике. Ему очень хотелось верить в то, что из испытания джибобством брат выйдет, став мудрее, сильнее и — к чёрту демагогию! — взрослее. А ключевое слово здесь — «выйдет».

— Он так тянется за вами, Антон, я знаю, так хочет быть на вас похожим! — сказала Юлия Генриховна, прощаясь. — Не забывайте об этом.

«Что ж, — размышлял Антон по пути домой, — если братец достойно выкрутится из этой истории с джибобством, я сам захочу на него походить!»

Глава 13. ЛИМОНАД ИДЕАЛЬНОГО ЗАБЛУЖДЕНИЯ

Первое, что Костик увидел, открыв дверь квартиры, были детские кроссовки и курточка. Из кухни доносился голос Антона:

— Ешь. Иначе не вырастешь!

Удивлённый Костик скинул с плеча тяжеленную сумку с учебниками, разулся и, не тратя время на поиск тапок, пошёл на цыпочках к кухне — уж больно интересно, кто там у Антона в гостях. Пока крался, за каких-то пару шагов успел обдумать три варианта происходящего.

Вариант первый. У Антона роман со взрослой тётей-мотей, у которой ребёнок. Ну правильно! Родителей в это время суток дома никогда не бывает, да и Костик должен быть на физкультуре — только Ватоль заболел, и всех распустили по домам. Вот братец и притащил их в гости. Ужас!

Вариант второй. Это аспирантка из его института. Антоха как-то рассказывал, что её бывший муж заявился прямо во время занятий и, не стесняясь студентов, закатил скандал, махал кулаками и требовал немедленной встречи с сынишкой, которого она якобы скрывает. Если чуть-чуть пофантазировать, сегодня негодяй ворвался с пистолетом, а лучше (для чистоты жанра) с «калашом», и брат предложил несчастным спрятаться у него в квартире. Версия хорошая, тянет на «Брюса Уиллиса»…

Вариант третий. Это тайный ребёнок Антона. Вот был бы номер! Особенно для предков. Костик оглянулся на обувь и призадумался. Кроссовки малышовые, размером годика на четыре… Или на три — он в детях не разбирается. Если повспоминать: четыре года назад Антон пробыл всё лето в спортивном лагере. Потом вернулся внезапно, никому ничего не объяснил. А он, наверное, там набедокурил, как только мог, а потом поссорился с зазнобой, а она… Вариант был, конечно, пожиже, чем с «Брюсом», напоминал мамины слезливые сериалы и трещал по швам. Особенно Костика повеселило, что четыре года назад «горе-папаша» Антон был на год младше его самого.

Все возможные версии из реальности и фантастики лопнули, как воздушные шары, когда он сообразил: женской обуви и верхней одежды в прихожей не было.

«Подкидыш! — осенило Костика. — Антоха подобрал его зачем-то на улице, как котёнка!»

Он осторожно заглянул в щёлку кухонной двери. На табуретке сидел конопатый мальчишечка лет шести и болтал ногами в ярких красных носках. На голове у него была треуголка с вышитыми спереди черепом и костями — его, Костика, любимая в нежном возрасте пиратская треуголка!

— Там за дверью кто-то есть, — произнёс детский голосок.

— Давай, братишка, входи уже, не прячься! — откликнулся Антон.

— Я и не прячусь, — Костик толкнул дверь.

Ему открылась идиллическая картина: брат в мамином переднике хлопочет у плиты, стол гостеприимно уставлен бутербродами и прочей снедью, перед мальчишкой стоит глубокая тарелка с макаронами.

Пацанчик держал в кулачке вилку и с любопытством пялился на них обоих.

«Кто это?» — глазами спросил Костик брата.

— Вот, — деловито сказал Антон, покосившись на ребёнка, — мама взяла работу на дом.

Костик открыл было рот, но подумал, что при мальчишке расспрашивать о подробностях не стоит, и, подойдя к гостю, протянул руку.

— Давай знакомиться. Я Константин. Можно просто Костя. А ты?

Мальчишка спрыгнул с табуретки, откашлялся и сунул Костику ладошку.

— Меня зовут Степан Белолобов. Мне пять лет и восемь месяцев. Мой папа, Василий Серафимович Белолобов, работает старшим инженером в НИИ Гип-ро-це-мент. Моя мама, Лариса Юрьевна Белолобова, работает препо-дава-телем ма-кро-эко-номики в Эс-пэ-бэ-гэ-у. Моя бабушка, Зинаида Марковна Шустова, не работает, она на пенсии, — на одном дыхании выпалил мальчик. — Ещё у меня есть старший брат Аким, он любит велосипеды. И ещё есть сестрёнка Авдотья, она груд-ни-чок. Вот.

Пацанчик выдохнул и снова забрался на табурет.

— Ух, какой ты серьёзный! — улыбнулся Костик. — Можно тебя Стёпой называть?

— Нельзя, — нахмурился мальчишка. — Степан и Стёпа — разные имена.

— Но… — начал было Костик.

— Ты с ним лучше не спорь, — сказал Антон, — есть будешь?

— В школе поел. А где мама?

— У неё форс-мажор, — Антон снова скосил глаза на болтавшего ногами Степана. — Здорово, что ты пораньше пришёл! У меня коллоквиум в институте. Мне уже бежать надо. Принимай вахту!

— Вахту? — изумился Костик. — То есть ты сейчас вот так возьмёшь и свалишь?

— Тебе же русским языком сказали, у него кол-лок-ви-ум! — подал голос мальчишка.

— Ничего себе! Как это ты такое сложное слово запомнил? — повернулся к нему Костик.

— А я вундеркинд.

Антон кивнул, подтверждая его слова.

— Антоха, что мне с ним делать?!

— Ну, во-первых, проследи, чтобы он поел. Во-вторых, пообщайся с ним. Это не страшно, братишка. Он многому тебя может научить. Правда, Степан?

— Посмотрим, — буркнул пацанёнок.

Костик округлил глаза, недвусмысленно показывая брату, что он с таким раскладом не согласен. Но Антон выключил чайник, снял передник и молча удалился в свою комнату собирать конспекты.

— Ты же обещал пойти со мной покупать телефон! — крикнул Костик.

— Завтра, братишка. Не могу, правда. Мама вернётся к семи, может, позже. Побудь с ним.

Костик нехотя повернулся к мальчику. Что с ним делать прикажете?

— Степан Белолобов, значит?

Мальчик кивнул.

— А кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

Зачем он это спросил, Костик и сам не понял. Но надо же с чего-то начинать общение с ребёнком!

— Да я уже вроде стал, кем хотел, — серьёзно ответил Степан и решительно отодвинул от себя тарелку с макаронами.

— И кем же ты стал? — хмыкнул Костик, откусывая от батона горбушку.

— Джибобом.

— Ке-е-ем? — Костик едва не подавился.

— Во-во! — заглянул на кухню уже в куртке Антон. — Говорю ж, вам будет полезно пообщаться.

— Я щас, — подмигнул мальчишке Костик и вышел в прихожую, прикрыв за собой дверь.

По сбивчивому шёпоту Антона, второпях засовывающего в сумку компьютер, какие-то бумаги, тетради и толстую книгу, Костик понял, что маме «повезло» с очередным клиентом, коим оказался одиннадцатилетний брат Степана Аким, тоже вундеркинд. Что-то у них там в семье произошло, мама толком не объяснила, что именно, но ей пришлось поехать к Белолобовым на дом. Это в виде исключения, обычно у мамы правило: подростки приходят к ней в детский психологический центр сами. Но, видимо, сегодня нужно было спасать шаткую психику старшего вундеркинда безотлагательно и в его, вундеркиндском, гнезде. А когда мама приехала на белолобовскую квартиру, дверь ей открыл Степан и невозмутимым тоном заявил, что родители повезли сестру-грудничка Авдотью окроплять какой-то святой водой от сглаза, связи с ними нет, а Аким лежит в комнате, сложив руки на груди, и вот уже двадцать восемь минут, как умирает, потому что выпил синюю жидкость. А выпил он её, чтобы превратиться в эльфа. И он, мол, уже минут десять, как эльф, потому что бредит на эльфийском.

— Короче, там у всей семьи с головой беда, — резюмировал Антон. — Мама старшего эльфа отвезла к папе в больницу на промывание желудка, а младшего нам закинула. Не оставлять же одного в квартире! А то ведь тоже захочет хоббитом каким-нибудь стать.

— Нет, — послышался из кухни разумный Степанов голосок. — Хоббитом я не захочу. Я джибоб. И если бы Аким выпил не синюю жидкость, а зелёную, то тоже стал бы джибобом. А он выпил синюю. Ну и превратился в эльфа. А я его предупреждал.

— Та-ак! — Антон ворвался в кухню. — Ну-ка, рассказывай, какую ещё жидкость ты пил?

— Зелёную, — гордо ответил тот.

— Когда?

— Утром.

«Многовато времени прошло. Если не помер, значит, обошлось!» — подумал Костик.

— Ты говорил, что читать умеешь? — наседал на мальчишку Антон. — На бутылке или банке с этим зелёным что было написано? Была этикетка?

— Была этикетка.

— И?! — хором воскликнули Костик с Антоном.

— Там чёрными буквами напечатано: «Тар-хун».

— Фу-ууу! — выдохнули братья.

— В общем, ты понял, Кость, что это за фрукт, — открывая дверь на лестницу, сказал Антон. — Потерпи чуток. Мама с Белолобовой роднёй разберётся и снимет с тебя этот груз. Ну, всё. Побежал!

Антон захлопнул дверь, оставив озадаченного Костика наедине с маленьким джибобом.

Степан сидел на табуретке и с невозмутимым видом колотил пяткой по ножке стола. Треуголка, съехавшая набок, придавала ему пиратский вид.

— Ну-ка, расскажи, дружок, с чего это ты вот так взял и оджибобился?

— Ну надо же как-то отличаться от эльфов!

«Не поспоришь», — подумал Костик и налил ему чаю. Мальчик моргал светло-рыжими ресницами и нехотя ковырял вилкой в остывших макаронах.

— Я не буду это есть. Я же джибоб. А джибоб ест только то, что хочет.

Костик открыл дверцы кухонного шкафа в поисках печенья или конфет, нашёл упаковку мармелада и положил перед Степаном:

— А это джибобы едят?

— Мармелад? — оживился мальчишка. — Угу! Это самая настоящая джибобская еда!

— Ну, слава богу, хоть с этим разобрались!

Маленький джибоб засунул сласть в рот и усиленно задвигал челюстями. Костик с интересом наблюдал за ним. «Вот и юная смена подрастает!» Поверить в то, что его идея пустила корни за два с половиной месяца так глубоко, что захватила уже и малышню, было трудно.

Съев почти половину всего мармелада и с хлюпаньем допив остатки чая, Степан взял салфетку, промокнул ею губы — вероятно, так его учили — и громко поблагодарил за угощение.

— На здоровье! — Костик поправил треуголку на голове гостя и положил руку на его худенькое плечо. — А теперь поговорим?

— Поговорим, — кивнул мальчик.

История рассудительного Степана Белолобова оказалась занимательной. О джибобах он узнал в своём специализированном детском саду, куда родители сдают таких же, как он, вундеркиндов. По мнению мальчика, джибобом может быть только умный, такой вот, как сам Степан. Потому что лишь ребёнок с мозгами способен противостоять взрослым. Он так и сказал «про-ти-во-сто-ять», и Костик опять удивился, что малышу ещё нет шести. Ничего себе, акселерация! Вот, значит, как, в яслях назрел бунт против взрослых! «Верхи не могут, низы не хотят», — вспомнил Костик судьбоносную историческую фразу. И малышовую революцию возглавит политическая элита — вот такие, как этот мелкий джибоб.

— И много вас?

Степан принялся загибать липкие от мармелада пальчики.

— Давай считать. Виталька Бубнов — раз. Илюша Пряников — два. Миня Гуревич — три. И я вот. Четыре получается. Девчонок не берём.

— Почему? — улыбнулся Костик.

— Дуры, — огласил приговор Степан.

— Как ты сурово о женщинах!

— Не сурово, а спра-вед-ливо. Джибобы — они спра-вед-ли-вые.

«А пацан в теме», — подумал Костик.

Выходило так: по разумению вундеркинда Белолобова, джибобство даёт преимущество над остальными детьми. Можно обнаглеть и сказать «Бе-бе-бе» воспиталке, чего раньше никто не осмеливался сделать. Потому что ты — джибоб, захотел бебекнуть и бебекнул. Еще позволено не спать днём, а лишь притворяться, закрыв глаза. Это тайное отличие джибобов от неджибобов: мелюзга дрыхнет, а «элита» бодрствует. Когда Степан «поступал» в джибобы, его проверяли именно сном. Услышав это, Костик подумал, что такую проверку точно не выдержал бы — усталости накопилось столько, что положи его на бок, он тут же сладко уснёт.

— Да, суровые у вас испытания!

— А что ты всё выспрашиваешь? — сощурился мальчик. — Тоже в джибобы хочешь?

Костик задумался: а хочет ли он в джибобы?

— Тебя не возьмут, — не дал ему ответить Степан.

— Это почему ещё?

— Я видел, тобой управляет брат. Что он сказал тебе, то ты и делаешь. Приказал сидеть со мной — а ведь ты не хотел — и ты под-чи-нил-ся.

Ничего себе! Костик уставился на мальчугана, как будто только что его увидел. Для пяти лет и восьми месяцев это было слишком мудро. Он, наверное, взрослый, просто карлик. И ведь не поспоришь с ним. Как он ловко «сделал» Костика!

— Я же не могу оставить тебя одного! — хмыкнул он.

— Ошибка номер два, — медленно произнёс вундеркинд. — Ты оп-рав-ды-ва-ешься. А джибобы…

— Я понял, понял!

Мальчик начинал раздражать, и Костик неохотно признался себе, что эта кроха тысячу раз права. Ну ведь нельзя быть таким умным в его годы, в этом есть что-то аномальное!

— Да кто ж вам в садик занёс эту… — Костик чуть было не выпалил «заразу». — Эту идею?

— Подготовишки.

— Кто?

— Я в старшей группе, — доходчиво, как маленькому, начал объяснять Степан, ткнув себя пальцем в грудь, — А следующая — подготовительная. Потом школа, и всё.

«И всё» прозвучало фатально. Что-то вроде: а есть ли жизнь после школы?

— А они, подготовишки ваши, откуда про джибобов узнали?

— Их группа — подшефные пе-да-го-ги-ческого кол-лед-жа имени Не-красова, — выговорил Степан.

«Хороши будущие педагоги! — подумал Костик. — У самих башка набекрень, и детей туда же тянут».

— А зачем ты пил «Тархун»? Чтобы джибобом стать?

— Это тайна. А джибобы тайны не раскрывают. За просто так.

— Вот оно что! То есть, если я тебе что-нибудь дам, то ты мне расскажешь?

Степан задумался:

— А что ты мне дашь?

— Я же мармелад тебе скормил.

— Это не считается, — замотал головой Степан. — Это в прошлом.

— Ну, хочешь ещё еды?

— Не-а.

— А лимонаду?

— Не-ее.

— А пиратскую шляпу?

Мальчик снял с головы треуголку, и задорный светло-рыжий вихорчик встал у него на макушке, точно индейский ирокез.

— Нет, — подумав, сказал Степан, с некоторым сожалением гладя пятернёй бархатную тулью и череп с костями. — Ты мне лучше бандану подари. Я родителей просил, а они говорят: ра-но-ва-то.

Костик порылся в шкафу и вытащил бандану с летящими кондорами на синем фоне.

— А с лосями нет? — спросил мальчик.

— С лосями нет.

Степан тяжело вздохнул и, даже не сказав спасибо, ловко обмотал левое запястье. Его ручонка сразу обрела вид забинтованной по ранению конечности и жалко повисла нелепой культяпкой вдоль туловища.

— Ну, слушай! — начал пацан голосом Оле Лукойе. — Расскажу тебе один страшный джибобский секрет!

Костик уселся рядом на табуретку и с нескрываемым любопытством принялся внимать рассказу забавного гостя, дав себе слово, что перебивать и поправлять мальца не будет, хотя это давалось нелегко.

Степан поведал интригующим полушёпотом, что джибобам всё пофиг, и это их главная отличительная черта. И не просто пофиг — мальчишка назидательно поднял вверх пальчик и держал его так до конца рассказа — чтобы достичь «абсолютного пофига», требуется жертва. Жертву эту определяет Главный джибоб, и у каждого она своя.

— Мне надо было не спать днём две недели. И полностью отказаться от чипсов.

— Неужели выдержал?

— Угу, — гордо кивнул вихром мальчик.

— Но это ещё не всё. Главное испытание: дождаться бо-ольшущих неприятностей и за-бить на них.

Он говорил, как взрослый и взрослыми же словами. Костик не выдержал:

— А если неприятности с кем-то из твоих близких? Как ты можешь забить?

— Очень просто, — невозмутимо ответил Степан. — Если ты волнуешься, ты не джибоб.

— Ну, и какое же испытание послали тебе?

— Брат Аким отравился. Сегодня.

— А тебе пофиг?

— Да.

Вот она, молодая поросль, новое поколение джибобов. Всё просто и ясно: тебе по барабану, даже если родной брат подыхает! Костик схватился за голову.

— И тебе его было не жалко?

— Он хотел стать эльфом. Это его право.

— А если бы он помер?

Мальчик задумался.

— Если честно, то немножко жалко было бы. Он хороший, играет со мной… Но я ведь начинающий джибоб, это мне, наверное, простят, да?

— Не знаю, — мрачно ответил Костик.

«Где же всё-таки мама? Когда она заберёт это маленькое чудовище?» Он даже не мог позвонить ей с городского телефона, потому что номера её мобильного не помнил. Но не сидеть же на кухне целую вечность!

Костик убрал со стола, вымыл посуду, не переставая думать о монстрике, сидящем рядом, на табурете. Что вырастет из такого джибоба? Что вообще будет с человечеством?

— Знаешь, тебе немного наврали. Я хорошо знаю джибобов. Они против равнодушия к близким. И настоящий джибоб твоему брату сразу бы помог.

Степан фыркнул:

— Ты ничего не понимаешь! У каждого свой выбор! Он выбрал эльфов. Я не вме-ши-ваюсь!

Слова «свой выбор» были произнесены громко, почти криком. Костик смотрел на пацана и чувствовал, как головная боль разливается ото лба до затылка. Должен ли он продолжать эту воспитательную беседу? Да ничего он не должен! Никому. Пусть выпутывается сам.

— А знаешь, пошли-ка, прогуляемся. Мобильники в магазине посмотрим. Мне надо выбрать что-нибудь, приметить для завтрашней покупки. Ну, как? Согласен?

Степан недоверчиво посмотрел на него и кивнул.

На улице ещё светило солнце, хотя близился вечер. Они шли к салону связи через двор, по-майски свежий от новой травы и молодой дымчато-зеленоватой листвы тополей.

— Ты так и не сказал, зачем «Тархун» пил, — буркнул Костик.

— Да просто…

— То есть обманул, и зелёная жидкость к джибобам не имеет отношения?

Степан заулыбался во весь рот и кивнул:

— Это тоже такое испытание: соврать, чтобы взрослые поверили.

— Ах да, я и забыл. Главная же цель джибобов — противостоять взрослым, так ты выразился?

Мальчишка снова кивнул и засиял от гордости.

— А Главный джибоб? Что ты о нём знаешь?

— Он большой. И у него дырка от вражеской пули вот здесь, — мальчик хлопнул себя по животу. — В тёплую погоду он продевает в дырку мокрую верёвку — со спины на перёд — и так охлаждается.

«Разумеется! А я-то думал, как его узнать среди толпы? А оказывается, проще простого: он ходит и насвистывает сквозной дыркой в пузе!»

Впрочем, эта информация, как легко было догадаться, тоже являлась частью испытания маленького вундеркинда Белолобова — соврать так, чтобы поверили.

«Не-е, приятель! Вот тут я не куплюсь!»

* * *

В салоне связи было светло и радостно. Весёлые краски рекламы пестрили всюду, даже, кажется, на потолке. Глаза разбегались от обилия телефонов, планшетов, смартфонов, приставок и ярких аксессуаров. На центральной витрине красовался 6-й айфон — точно такой, как у Алисы. Цена нереальная! Костик остановил взгляд на другом смартфоне, со стикером кислотного цвета. Навязчивые продавцы-консультанты неотступно следовали шаг в шаг за покупателями и предлагали помощь.

— Это наша самая популярная модель, — отчеканил молодой человек в костюме с бейджиком «консультант Эдуард».

Улыбка от уха до уха открывала ровный ряд ослепительно белых зубов.

— Дорогущая! — Костик с восхищением смотрел сквозь стекло на аккуратный блестящий смартфон.

— Да, но у неё масса преимуществ! Давайте посмотрим вместе!

Рука с белоснежной манжетой повернула ключик на витринном замке и достала чёрный прямоугольник.

— Мне цвет не нравится, — подал голос Степан.

— Много ты понимаешь! Телефон должен быть чёрным. Как и автомобиль, — весомо заявил Костик.

— О, я вижу, вы — знаток! — ласково проворковал «консультант Эдуард». — Посмотрите, сколько потрясающих функций!

Его палец быстро бегал по экрану, появлялись разноцветные иконки, раздавались музыкальные сигналы. Костик взглянул на ценник. Нет, слишком дорого! И у отца, и у Антона намного дешевле. Не стоило даже мечтать о такой игрушке.

— Нет, спасибо. Эта нам не подойдёт, — вздохнул Костик.

— Но вы только взгляните! — продолжая улыбаться, не унимался консультант.

Заученный рекламный текст отскакивал от зубов гладко и чётко, и отделаться от продавца было нелегко.

— Спасибо, не надо! — Костик попытался придать голосу убедительности.

— Хотите, я покажу другие варианты? На какую сумму вы рассчитываете?

— Я сам посмотрю, о’кей?

— И всё же, обратите внимание на этот ряд…

— Вам же сказали: мы сами, — громко, на весь салон, заявил вундеркинд.

— Вас понял! — белозубая улыбка чуть потухла и через секунду уже обвораживала полную даму в другом конце магазина.

Глаза Костика скользили от модели к модели, и одна казалась лучше другой.

— Слышь, хочешь такую же, как только что смотрел, но в два раза дешевле? — произнёс тихий голос.

Костик обернулся. Перед ним выросли два долговязых парня в одинаковых серых толстовках, с чёрными банданами на запястьях.

— Привет, джибобы! — кивнул им Костик.

— Здорово, чувак! — один из «одинаковых» подмигнул ему. — Давай отойдём.

Они вышли на воздух. Парень достал из кармана точную копию того смартфона, о котором пел соловьём «консультант Эдуард».

— Палёный? — недоверчиво спросил Костик.

— Какой палёный? Оригинал!

— А почему так дёшево отдаёте?

— Так своему же, не чужому. Как джибобу, — парень дёрнул подбородком, указывая на бандану Костика. — Бери, не дрейф! Сеструхин хахаль подарил ей штуковину покруче, вот и пристраиваем эту за ненадобностью.

Костик повертел смартфон в руках, пощекотал пальцем экран. Хорошая вещь!

— Ну всё, харэ лапать, не девчонка! — парень убрал телефон в карман. — Берёшь?

Костик покачал головой.

— Нет, ребята.

— Да ты глянь, какие тут навороты! — второй «одинаковый» снова сунул телефон в руку Костика.

Пальцы сами забегали по экрану, ловя разноцветные иконки. Выпускать игрушку из рук не хотелось.

— Не-е, — он тяжело вздохнул, — не могу. Да у меня и денег-то нет!

— Не беда. Сгоняй домой за баблосами, мы в Макдональдсе будем.

— Дома никого, — грустно потупил взор Костик.

— Ну придут же твои предки к ночи! Мы здесь долго будем. Принесёшь, как договорились, мобила твоя, симку вставишь и вперёд.

Предложение звучало чертовски заманчиво! Дорогущая модель смартфона могла достаться ему, надо было только постараться уговорить брата. Костик усиленно соображал, какие аргументы в пользу покупки привести Антону, как тут чей-то прокуренный голос рявкнул над ухом:

— Опять за своё?

Костик обернулся. Рядом возвышался здоровенный розовощёкий полицейский с дубинкой и наручниками, висящими на поясе. Как в боевике.

«Одинаковые» парни бодро рванули в разные стороны, страж порядка только присвистнул. Костик не сразу сообразил, что так и держит смартфон в руке.

— Снова краденым приторговываешь?

— Да мне самому это только что предложили!

— Ага. Покупатель, значит? — полицейский хмыкнул и ухватил его за рукав. — Я за вашей компанией давно наблюдаю. И не надо мне тут песни петь, что первый раз своих подельничков видишь! Давай-ка пройдём в участок, потолкуем.

— Зачем? — удивился Костик.

— Вот там и узнаешь!

— Я не могу! Я с ребёнком! — выпалил Костик.

— С каким ещё ребёнком? — пробасил полицейский.

Костик повертел головой — Степана нигде не было. Этого ещё не хватало!

* * *

Полицейский участок оправдал ожидания Костика: оказался почти точной копией того, что он видел в многочисленных сериях «Ментов». Там были и застеклённый куб с полусонным заторможенным дежурным, и коридоры с длинным рядом скамеек без спинок, и висящая на стенах пропаганда вперемешку с информационными листками и фотороботами недобросовестных граждан, находящихся в розыске. Был, разумеется, и «обезьянник», пристроенный к стекляшке дежурного, — самая натуральная клетка размером примерно с кухню семьи Рымников. Единственное, чем всё это отличалось от кино, — не было колоритных взъерошенных проституток, просовывающих сквозь прутья решётки длинные ноги в немыслимых сетчатых колготках и задающих непонятно кому риторические вопросы типа: «А ты меня за руку ловил, волчина позорный?» или «Зачем берёшь на понт, мусор?» Во всяком случае, отсутствие размалёванных девиц делало ситуацию какой-то неправильной, некиношной, чересчур реалистичной.

Вместо проституток в «обезьяннике», как единственный добытый трофей, сидел Кирилл Кабанов и мрачно плевал на и без того нестерильный коричневый линолеум.

Дверь клетки, впрочем, была открыта настежь: беги — не хочу. Кабан, по всей видимости, не хотел.

— Оформляй, Никитич! — крикнул тот, кто привёл Костика. — Опять та же компания. Торговля краденым. Этот, вроде, новенький, раньше его не видел.

— Да какая торговля краденым?! — возмутился Костик. — Говорю же — это мне пытались всучить мобильник! Я тут вообще ни при чём!

Он хотел было добавить «гражданин начальник», но вовремя сообразил, что это лишнее.

Его, впрочем, никто и не слушал. Дежурный бросил отнятый у него смартфон в ящик стола и угрюмо кивнул на клетку.

— Э-э! Этот тоже несовершеннолетний! — крикнул Кабанов, — Не имеете права допрашивать без родителей! Да мой адвокат вас всех уроет!

— Давай-ка, заткнись! — крикнул подошедший молодой лейтенант с толстыми губами и торчащими щёточкой пегими усами. — Документы!

Взгляд его был холодным и равнодушным.

— Нет у меня ничего! — бросил Костик.

Лейтенант наклонился к уху дежурного и принялся что-то говорить. Костик видел, как шевелились при этом его усы и выпячивались губищи, но слов различить не мог.

— У меня мальчишка маленький потерялся! Ему ещё шести нет! Его надо срочно найти, слышите!

— Разберёмся! — сухо ответил лейтенант.

Костик ощущал горький катыш в горле. Не от обиды и несправедливости по отношению к нему самому, а потому, что не уследил за Степаном. Брат доверил ему пацана, а он зачем-то потащил ребёнка на улицу.

Костик принялся сбивчиво рассказывать историю исчезновения маленького Белолобова, но лейтенант прервал его:

— Всё напишешь на бумаге. А пока там побудь, — он шевельнул усами в сторону обезьянника.

В клетке воняло несвежей половой тряпкой, хлоркой и ещё чем-то неприятным.

— Во-во, не вороти носопыру. Так пахнет полицейский беспредел! — хмыкнул Кабан.

Он сидел набычившись, поставив одну ногу на скамью и обхватив руками коленку.

По коридору взад и вперёд ходили люди в форме и в штатском, не обращая никакого внимания на двух подростков.

— За что тебя? — спросил Костик Кабанова.

— Уроды! — ничуть не стесняясь многочисленных полицейских, громко ответил Кабан. — Я ему средний палец показал, а он меня в кутузку!

— Что, только за это? — удивился Костик.

— Ну мы ещё отдубасили одних непонятливых. Так, для тонуса. Кто знал, что среди них эти вот окажутся, — он кивнул в сторону коридора.

Пояснения Кабана ясности не прибавили.

— Так у вас была драка?

— Ну! — Кабан с гордостью показал ссадину на скуле. — Мои друганы с плакатами к Смольному пошли, и я за компанию…

— Давайте потише там орите! — скомандовал дежурный.

— Кирюх, да ты — политический заключённый! — понизив голос и улыбнувшись, сказал Костик.

— Типа да.

— А что за плакаты? Оппозиционные?

— А фиг его… — Кабан хмуро сплюнул на пол. — Я даже не разобрал, что они за писульки на палках поднимали.

— Так ты пострадал за чужую идею?

— Можно и так сказать.

«Эффект толпы», — вспомнил Костик слова учителя истории.

— А почему тебя одного забрали?

— Остальных на второй этаж повели. А я несовершеннолетний, — крикнул он так, чтобы слышали полицейские. — Ща мать приедет, разберётся. Посыплются звёздочки с погон!

Никто на его слова не отреагировал.

— А тебя за что? — спросил Кабанов.

— Мне мобильник краденный хотели всучить, а тот, кто привёл меня, краснощёкий такой, подумал, что это я продаю.

— Не дрейфь! Маман и тебя вытащит.

— Я и не дрейфлю! — обиделся Костик. — И протекции мне не надо, я же ни в чем не виноват. Я там случайно оказался! Пусть ещё докажут!

— Ну-ну!

Они просидели ещё минут десять, никто к обезьяннику так и не подошёл.

— А почему ты не сбежишь? — шёпотом спросил Костик. — Клетка же не заперта.

— А на фига? — ответил Кабанов. — Мне даже прикольно. Будет, что пацанам рассказать. И потом, у них мой айфон и пропуск в спортзал.

Наконец показался лейтенант с усами-щётками.

— Рымник? Со мной пройдёшь, протокол подпишешь.

— Не буду ничего подписывать! — с вызовом заявил Костик. — Я, вообще-то, имею право на телефонный звонок!

— И хранить молчание, — подсказал Кабан.

Полицейский смерил их обоих жёстким взглядом, потом повернулся к Костику:

— Пойдёшь со мной, позвонишь родителям.

Дежурный пододвинул Костику замусоленный телефонный аппарат.

— Звони. Не больше минуты.

Костик с воодушевлением схватил трубку и замер: он не помнил ни одного мобильного номера — ни Антона, ни родителей. Вот он, двадцать первый век! Вся память в телефоне, в башке уже никто ничего не держит! Костик, правда, не забыл пока городского номера, но шансы, что кто-то уже вернулся домой, были невысоки. Он с надеждой нажал на грязные кнопки с цифрами — так и есть, домашний телефон отозвался длинными бессердечными гудками.

— Дома нет никого, а мобильных я не помню, — почти в отчаянье вымолвил он.

— Дайте ему мою мобилу! — крикнул Кабанов из клетки. — Там есть номера людей, которые подтвердят его личность. Слышь, Костян, кнопку последнего вызова нажми — мать тебе ответит, расскажешь ей, она сметливая.

Он ещё попререкался немного с полицейскими, но всё же дежурный вытащил из ящика айфон и передал Костику.

— Один звонок, понял?

Костик кивнул и схватил телефон. Матери Кабанова он звонить не хотел: что он ей скажет? Здрассте, мол, я Костя Рымник, сижу с вашим сыном за решёткой, будете его вытаскивать — захватите и меня, не дайте помереть в застенках!

Бред!

Костик быстро просматривал список контактов.

— Кирилл, а у тебя есть номер Васильчиковой?

Кэт вменяемая, она обязательно поможет!

— Нет. На кой мне её телефон?

— А учителей кого-нибудь?

— Тоже нафига? Я им звоню, что ли? Стой! Юлии телефон точно был. Чёрт! На старой трубке записан!

Костик отметил про себя, что Кабанов уже давненько называет Юльхен по имени-отчеству или просто Юлия. Как будто вот так взял и зауважал её за что-то. Это Кабан-то!

Но что же делать? Кого набрать? Костик увидел запись «Савёха» и нажал кнопку вызова.

— О-о! Кирыч! Тебя отпустили, что ли?

Видимо, Савельев был в курсе, что Кабанова задержали.

— Слав, это Костя Рымник.

— А почему с мобилы Кабана звонишь?

— Мы рядом тут, — ответил Костик и как бы невзначай добавил, — Делим одну камеру.

— Да ладно! — в голосе Савёхи звучали ноты восхищения.

— У меня всего минута на звонок. Будь человеком, позвони кому-нибудь из учителей, у кого есть номер моих родителей.

Савёха недолго въезжал в смысл просьбы. Костик немного успокоился и нажал на «отбой». Оставалось надеяться, что он не подведёт.

— Кабанов? — к обезьяннику подошли двое в форме. — Пойдём с нами.

Кабан по привычке огрызнулся, обозвал провожатых оборотнями в погонах, на что те и ухом не повели — видимо, был инструктаж на этот счёт — и, демонстративно заложив руки за спину, гордо подняв подбородок, прошёл вместе с ними в кабинет, видневшийся в конце коридора.

Не успели они исчезнуть, как дверь в участок с шумом распахнулась, чуть не сбив девушку в форме, и влетела габаритная дама в ярко-цикламеновом кожаном плаще и огромной шляпе.

Костик мгновенно догадался, что это — маман Кабанова, хотя ни разу в жизни её не видел.

Начался настоящий цирк. Пальцы, унизанные золотыми увесистыми кольцами, барабанили по стеклу, длинные серьги плясали и били даму по щекам, когда та вертела головой, ноги в высоких сапогах притоптывали так, что, казалось, из-под каблуков вот-вот полетят искры.

Полицейские отвечали ей предельно вежливо. Да, её сына задержали. Нет, он не такой невинный, как она думает. О, как она заблуждается — статья-то вполне реальная. Не дослушав, Кабанова начала звонить кому-то и требовать «немедленно приструнить обнаглевших жандармов».

Впрочем, спектакль продолжался недолго. Её пригласили в ту же дверь, куда увели Кирилла. Когда она удалилась, Костик отметил, что в участке стало необыкновенно тихо.

Прошло ещё минут десять, и к Костику вернулся щеткоусый.

— Ступай со мной.

— Зачем?

— Сочинение будем писать на тему «Как я провёл этот день».

* * *

Комната, куда отвели Костика, была крохотной, без окон. В середине стояли стол и два колченогих стула с продавленными сиденьями. На потёртой серо-жёлтой столешнице — листы бумаги и ручка, привязанная бечёвкой к ножке стола.

Он исписал три листа, большую часть текста посвятив описанию сбежавшего Степана, хотя полицейский требовал подробных портретов парней-торговцев. Наконец дверь отворилась, и вместе с лейтенантом вошёл учитель истории.

Костик радостно вскочил со стула.

— Знаешь этого человека? — спросил усатый.

Костик кивнул:

— Это мой учитель, Сергей Сергеевич Андреев.

Лейтенант пробежал глазами писанину.

— Ладно. Подписывай. И дату поставь.

Костик маханул ручкой внизу листа.

Лицо у Сергея Сергеича было тревожное, усталые глаза щурились от электрического света, пальцы нервно теребили ручку портфеля. Полицейские долго изучали его паспорт, затем заставили подписать какие-то бумаги.

Когда Костик с учителем выходили в коридор, розовощёкий полицейский — тот самый, который привёл его в участок, чуть слышно прошептал ему:

— Попадись мне ещё, шпана!

— Не попадусь! — не глядя на него, ответил Костик.

На улице было прохладно, асфальт пестрел лужами от недавнего дождика.

— Вы в порядке, Константин?

— Да, Сергей Сергеич! Меня не били.

Учитель улыбнулся.

Как же Костик был рад историку! Его немного сутулая фигура, толстые очки, манера называть всех учеников на «вы», даже мелюзгу, теперь не казались смешными, как было поначалу. Костик ощущал, что всё это делает учителя каким-то… близким, что ли, родным.

— Мне позвонил ваш соученик Слава, — сказал Сергей Сергеич. — Он не дозвонился до Юлии Генриховны, у которой есть телефоны всех родителей, и набрал меня.

«Молодец Савёха! — подумал Костик. — Не болван, соображает».

— Ну-с, говорите, куда вас проводить?

— Да что вы, Сергей Сергеич! — замотал головой Костик. — Не потеряюсь я! Не мелкий!

И тут мысль о Степане снова залила сознание.

— У меня ребёнок убежал. Видимо, испугался полицейского. Боюсь, как бы беда с ним не случилась. Он, хоть и вундеркинд, но маленький совсем, пять лет с хвостиком.

Костик вкратце пересказал историю с исчезнувшим мальчишкой. Сергей Сергеич молниеносно принял решение: идти искать пацанёнка. Логично было бы предположить, что Степан побежал к своему дому, только адреса его Костик, разумеется, не знал. Да и не факт, что мальчик живёт где-то неподалёку. Пошарив по близлежащим дворам, они вышли к магазину, где Костик хотел купить мобильник. Учитель спросил охранников, не видели ли они мальчика, но те лишь развели руками.

— Сергей Сергеич, вы вот возитесь со мной, с моими проблемами… Я и так у вас весь вечер забрал, — сказал Костик.

— Ничего, мой друг. Если ты взялся делать доброе дело, обязательно доводи его до конца, — улыбнулся в ответ историк.

— Я дальше сам. Думаю, что Степан уже с родителями. Он всё же головастый малый, любому фору даст. Мне надо домой идти, может, мама вернулась — у неё все телефоны и адрес Белолобовых.

Сергей Сергеевич помолчал секунды три и согласился.

— Да, это, возможно, единственно правильное решение. Надеюсь, что всё в порядке и во второй раз в полицию сегодня идти не придётся. Всё же позвольте я провожу, давно хотел поговорить, хоть тема, наверное, для вас, Константин, сейчас и второстепенная.

Они пошли дворами к дому Костика. Сергей Сергеич заговорил не сразу, как будто собирался с мыслями.

— Вы перестали посещать мои факультативы, Константин. Этому есть причины?

Причин не было. Костик и сам чувствовал, что в последнее время как-то завертелся, закрутился, проводил в сети каждую свободную минуту, вылавливая Главного джибоба, будь он неладен.

— История — это абсолютно ваше, — продолжал Сергей Сергеич. — Вы её чувствуете, понимаете связь времен, мне очень нравятся ваши суждения — они, пусть и ненаучны, но идут изнутри. Как редко сейчас можно услышать свежее мнение, не забитое штампами из учебников и не навязанное Интернетом! Живое мнение.

Костик вздохнул. Сергей Сергеич немного помолчал и вновь повернулся к нему:

— Можно вам задать личный вопрос, Константин?

— Конечно, — озадаченно ответил Костик, хотя таких вступлений не любил.

— Зачем вы примкнули к этому новому молодежному движению? Джибобы… если я не ошибаюсь?

Костик помрачнел, но кивнул утвердительно, мол, не ошибаетесь, джибобы.

— Ваша бандана — их отличительный знак — сразу меня насторожила. Хотя поначалу я не придал этому никакого значения. К чему, Константин? Зачем идти за толпой? Мне казалось, как раз вам-то это свойственно в последнюю очередь. Что вас потащило в этот омут?

Костик молчал. Как объяснить историку? Как?!

— Вы всегда тянулись за истиной, — продолжал между тем Сергей Сергеич. — Ребята — те, кого я знаю из новой субкультуры, стали равнодушными, отстранёнными. Их будто ничего не касается. Они здесь и в то же время не здесь. Говоришь с ними, а глаза у них стеклянные. Души — пусты. Они считают себя сильными, но всё это иллюзия силы. Нет в них силы, есть лишь её иллюзия…Вы когда-нибудь слышали об идеальном заблуждении?

— Нет, — помотал головой Костик.

— Как бы доходчиво объяснить… — сдвинул брови Сергей Сергеевич. — Вот вы, Константин, любите лимонад?

— Конечно. Его все любят…

— Так вот. Существует лимон — изумительное творение природы. Один фрукт может утолить жажду, накормить, спасти от цинги, дезинфицировать рану, снизить жар при лихорадке. Большинство людей считает, что он кислый. Но потреблять его очень хочется. И люди придумали лимонад. Взяли божественный плод, выжали сок, добавили воду, затем сахар — потому что кисло. Большое количество сахара убило душу лимона, поглотило и вкус, и сущность. Также и личность. Она растворяется в толпе, как в сахарном сиропе, и уже не различить её среди большой порции приторно-сладкого заблуждения. Идеального заблуждения, потому что личность считает себя в нем абсолютно нужной, востребованной. А потому — счастливой.

Сергей Сергеич остановился, взглянул на Костика.

— Понимаете, Константин, у многих сверхидей есть одно общее: в основе своей они имели совсем другой смысл, не тот, который появился потом, когда сверхидея оперилась и набрала силу. Вкус лимона скрыт за вкусом сахара. Оба слились в единый — но уже другой вкус. Мировая история тому подтверждение. Вот так же и джибобы. Сварились, растворились в этом лимонаде, и никто не вспомнит уже, с какого невинного маленького фрукта всё начиналось. Кувшины сладкой водицы, которая не утоляет жажду, но которой можно напоить толпу…

Сергей Сергеич замолчал. И Костику в этот момент нестерпимо захотелось рассказать любимому учителю правду, всю до последней капли — и о том, как он боялся войти в новый класс, и как придумал невинную побасенку про движение джибобов, и как в это поверили все.

…И как он сам поверил.

Вот сейчас он откроет рот и скажет. Это просто, это не больно. И сразу станет так хорошо на душе, спокойно и тепло.

Но он продолжал молчать, не в силах поднять на Сергея Сергеича глаза. И ощущал застрявший в горле мерзкий приторно-сладкий привкус, точно выпил концентрированный вязкий сироп.

* * *

В квартире даже воздух был наэлектризован. Мама бросилась к нему, долго стояла, прижав к себе.

— Сынок! Как ты меня напугал! Я не знала, куда бежать, кому звонить!

Оказалось, вундеркинд Степан Белолобов каким-то внутренним недетским чутьём нашёл больницу, куда утром отвезли его брата Акима. Хотя лечебница находилась всего в квартале от злосчастного салона связи, днём он ехал туда в машине скорой помощи и запомнить дорогу ну никак не мог. Если только не был котом. Коты могут. Вон и в новостях недавно передавали, что какую-то мяукалку отвезли на поезде за тридевять земель, а она по шпалам вернулась в родной дом. Выходит, Степан был котом.

В больнице-то и обнаружились его родители, которые, окропив грудничка Авдотью волшебной водой от сглаза, приехали за старшим непутёвым эльфом.

Хэппи-энд, в общем. Да такой, что опишешь — скажут «враки», а жизнь нешуточные сюрпризы иногда преподносит…

Есть, конечно, нюанс: маленький джибоб не преминул рассказать своим родителям, а те, разумеется, не забыли поведать по телефону своему психологу Елене Васильевне Рымник, что сын её Костя задержан доблестной полицией. Хорошо ещё, что мама не успела вдоволь напсиховаться — Костик вернулся домой минут через десять после того звонка.

Закрывшись в своей комнате, Костик все думал и думал о словах учителя. Нет силы, есть лишь иллюзия… И как точно сказано о толпе — в ней растворяешься без остатка, и все идеи, даже самые страшные, видятся по-другому. Потому что ты одурманен сладким тягучим липким обманом….

…Сварился в лимонаде идеального заблуждения…

И он, Костик, — тот, кто бросил лимон в водицу и добавил первую невинную ложечку сахара.

Глава 14. ТЕСТ НА ПРОФПРИГОДНОСТЬ

Новенький телефон приятно оттягивал карман. Поминутно хотелось доставать его и водить пальцем по экрану. Но на занятиях это делать запрещали, и Костик довольствовался лишь ощущением безраздельного обладания модной красивой вещицей. Модель, конечно, попроще, чем та, из-за которой он побывал в участке, но всё равно лучше предыдущей.

Алгебра, последний в этот день урок, закончилась, оставался лишь факультатив по истории в шесть вечера, и Костик дал себе слово, что теперь уж его не пропустит. Несколько дней подряд он всё думал о Сергее Сергеиче, о том, что учитель сказал о толпе и лимонаде, а внутренний голос с сарказмом шептал: «А ведь он разгадал тебя».

Костику даже казалось, что, зайди он сегодня в класс, не сможет поднять на историка глаза.

— Ты домой? — спросила Кэт, вклинившись в его невесёлые мысли.

— Нет, поброжу немного. Через два часа история, хочу привести голову в порядок.

— Пригодится, — засмеялась Кэт.

Рядом с ней стояла Лена Приходько. Костик заметил румянец на её всегда бледном лице и подумал, что она необыкновенно похорошела за последний месяц. «Ну, хоть кому-то джибобство на пользу!»

— Мы решили прогуляться к парку Победы. Давай с нами! — Кэт подмигнула ему.

Костик хотел побыть один, собраться с мыслями перед факультативом.

— Задумали что, девчата?

Девочки переглянулись.

— Да нет, просто пройдёмся полчасика. — пожала плечами Кэт. — Вот и голову проветришь!

— Ладно, пошли, — согласился Костик.

Светская беседа на троих не клеилась. Гладко, как по маслу, лился разговор только с Кэт. Чем она всегда отличалась — с ней было легко и просто, и болтать можно о чём угодно, и молчать тоже. А вот с Леной сложнее. И как это они сдружились, такие разные? Одно дело Марьянка — та смотрит Кате в рот, что Васильчикова скажет, на всё головой кивает, и без неё никуда не ходит. А Лена — другое дело. Одна поехала в Саблино, друзей-подруг не взяла… И смотрит так, что иногда душу переворачивает…

Они вошли в парк. Лена молчала, иногда осторожно кидая взгляды на Костика. Кэт щебетала, не особо задумываясь, следят ли спутники за ходом её мыслей.

— Я тут вычитала про одну умопомрачительную профессию — титестер.

— Хм, — улыбнулся Костик. — Напоминает название бара из тарантиновского «От заката до рассвета». Помнишь, там такое заведеньице было — «Титти Твистер»?

Кэт звонко рассмеялась.

— Ну, это про другое. Титестер — тот, кто чай дегустирует.

— Да уж понятно!

— Только папенька говорит, что для этой профессии высшего образования не нужно. А он спит и видит меня на юрфаке. И подруга Маша его поддерживает — заявила, что у меня крыша кокетливо съехала набекрень.

— Интересное, а главное, точное наблюдение. Ты — юрист? — хмыкнул Костик.

— А что тебя смущает? Адвокат — всегда нужная профессия!

— Катюха, ты ж джибобка! Вот так возьмёшь и откажешься от своей мечты о профессии титестера?

— Поймал! — насупила брови Кэт. — Не откажусь. Только я пока различаю всего два вида чая: крепкий и слабый. Эх, надо тренироваться!

Будто в подтверждение сказанных слов её мобильный заиграл бодрую спортивную мелодию.

— Алло! О! А! Бегу!

Это было всё, что она выговорила в трубку. Наскоро объяснив, что бабушке надо в поликлинику, а уйти она не может, потому что непутёвая внучка забыла ключи и в квартиру не попадёт, Кэт помахала рукой Лене с Костиком.

— Покедова! А то, правда, буду куковать под дверью!

Она упорхнула. Костик с сожалением посмотрел ей вслед. О чём говорить с Леной, он слабо представлял. Зачем было соглашаться на этот культпоход в парк?

— Ты не обязан поддерживать беседу, — тихо сказала Лена.

— То есть? — не понял Костик.

— Ну, ты же говорил, что хочешь побродить-подумать. А люди обычно это делают молча.

Костик с интересом взглянул на неё.

— Ну, почему? Мне интересно с тобой поболтать. Ты вот, к примеру… — он задумался, всеми силами призывая фантазию, чтобы логично закончить фразу.

— Не надо, Кость. Давай помолчим. Прогуляемся по дорожкам до Бассейной улицы. И каждый пусть поразмышляет о своём. Ведь есть над чем, правда?

И это оказалось удивительно! Какая она молодец! Костик даже и не предполагал, что можно вот так запросто гулять с симпатичной девчонкой и молчать. И нет необходимости судорожно теребить мозги, чтобы заполнять мучительные паузы. Обычно, если возникало неловкое молчание, он корил за это себя одного — уж коли девочке с тобой скучно, записывайся в неудачники. Но до чего же замечательно не думать, как развлечь собеседницу, а просто идти по дорожке, разглядывать маленькие гофрированные листочки вязов и белые заячьи лапки черёмухи. Ведь такая красотища вокруг! И как это Лена догадалась о том, что ему больше всего сейчас хочется? Наверное, она телепат.

Костик вспомнил одно своё нелепое свидание год назад, ещё в прошлой школе. Девочка Оля была его ровесницей, двоюродной сестрой одноклассника. Они договорились с Антоном, что тот придёт Костику на выручку, если беседа, да и, вообще, встреча окажется завальной. Оля, на беду Костика, оказалась молчуньей. Видимо, она до смерти стеснялась: глаза были опущены к носкам босоножек, руки нервно комкали пояс от платья, рваный вишнёвый румянец во всю щёку придавал ей не вполне адекватный вид. Костик пытался шутить, искрил юмором, но девочка не реагировала. Когда у Костика закончились анекдоты, а болтать с ней о чём-то другом — об истории, например, или о футболе — смысла не было, он осторожно нажал на лежащем в кармане мобильнике кнопку последнего вызова. Антон, как они и договорились, сбросил и, в свою очередь, позвонил Костику. А уж он-то изобразил, что звонок невероятно важен и произойдёт катастрофа, если немедленно не вернуться домой. Даже пожурил Антоху, мол, как всегда, без меня не обойтись. Не семья, а беспомощные дети! И, извинившись перед Олей, Костик с трагическим видом и тайными фанфарами в душе удалился. Свидание было закончено.

Костик даже улыбнулся, вспоминая то нелепое рандеву. И тут, как по заказу, в кармане зазвонил его новенький мобильный. Неужели Антон?

«А вот сейчас, дорогой брат, правда, не вовремя!» — подумал Костик.

Номер оказался незнакомым. Кому это он мог понадобиться в блаженную минуту тишины, спугнуть которую так не хотелось? И ещё тогда, когда рядом идёт удивительная загадочная особа, точно экстрасенс отгадавшая его самое заветное желание — помолчать.

— Почему ты не отвечаешь? — спросила Лена.

Костик всё пялился и пялился на экран, мысленно призывая телефон заткнуться. Но звонящий оказался настырным, а непослушный палец сам нажал на нужную кнопку. Эх, какой момент испорчен!

— Алло! — сердито буркнул Костик.

— Костя? — проворковал ласковый женский голос, и по одному слову невозможно было понять, знакомый или нет.

— Да, это я.

— Отгадай, кто звонит?

Костик терпеть не мог эти «угадайки». Что за детский сад? Он уже приготовился отшутиться, как вдруг голову точно облили чем-то горячим. Это был голос Алисы!

— Ладно, не гадай. Алиса Авдеева, — сладко влился в ухо нежный тембр.

— Алиса? — от удивления Костик не знал, что сказать.

Ему позвонила Алиса!

— Послушай, Костик, мне нужно с тобой кое о чём поговорить. Алло, ты слышишь меня?

Он кивнул, как будто она была рядом и видела его. Только родители называли его Костиком. Разве возможно ожидать подобного от девчонки, тем более красивой?

— Эй! Ты чего молчишь?

— Я… Я не молчу! Здорово, что ты позвонила!

Лена нарочито принялась нюхать цветущую ветку черёмухи.

— Я Васильчикову встретила, она «сдала» твой адрес. И телефон. В общем, я у парадной твоей стою. Пустишь?

Костик покрылся испариной. До его дома от парка бегом минут двадцать. Это если очень быстро бежать…

— Я буду через пятнадцать минут. Подожди меня, окей?

Он даже не спросил, о чём она хотела поговорить.

— Ну вот! Что ж мне, всё это время во дворе отсвечивать? Я домой тогда пойду.

— Нет! Нет! Не уходи. У меня брат дома, Антон. Готовится к зачёту. Я ему позвоню, он тебя впустит!

Алиса согласилась. Антон пробормотал в трубку, что дома не прибрано, неприлично, мол, барышню впускать, но младший брат был так убедителен, будто от этого зависела его жизнь.

Костик обернулся и с досадой обнаружил, что Лены нет. Не дай бог, ещё обидится!

Он повертел головой, увидел её в конце боковой дорожки и мгновенно догнал.

— Лен, мне нужно домой. Понимаешь…

— Рымник, — она перебила его холодным голосом, — почему ты оправдываешься? Ты же джибоб!

Костик вспомнил слова вундеркинда Степана. Действительно, что за дурацкая привычка постоянно оправдываться?

— Ты права.

Он попрощался с Леной и рванул к дому.

* * *

Алиса прихлёбывала чай, который Антон заботливо налил ей в изящную «гостевую» чашку.

— Можно на «ты»? Мы ведь почти ровесники, — она кокетливо взглянула на него и, когда он кивнул в знак согласия, откинулась на спинку стула — так, что блузка на её груди натянулась.

Её движение не осталось незамеченным.

— Значит, учишься вместе с братом? — спросил Антон.

— Не-а. В параллельном. А ты?

— В медицинском. Заканчиваю первый курс.

— Круто. Трупаки режете?

— Не без этого.

— Ску-ко-ти-ща!

Она встала, прошла к окну, шаркая гостевыми тапочками, выгнула спину, обхватив тонкими руками поясницу и наслаждаясь пониманием того, что Антон смотрит на неё сзади. Смотрит — она в этом не сомневалась — как смотрят мужчины.

Антон, действительно, смотрел, но мысли его не понравились бы ей совсем.

— Хочешь ещё чаю? Бисквит возьми.

— Ах, мерси боку, — манерно протянула Алиса. — А шести ещё нет? А то я фигуру берегу. После шести ни-ни.

Она провела ладонями по бёдрам, будто наглядно хотела показать, что именно бережёт.

«Да! Та ещё щучка! Пришла к Косте, а мне семафорит, мама не горюй! Смазливая, спору нет. Братишка-то зелёный, неопытный. Поплыл, небось, уже, как нагретый пластилин!»

— Ещё только половина пятого. Так что советую не ломаться, очень вкусно. Мама пекла.

Алиса охотно села за стол и откусила огромный кусок ароматного ноздреватого бисквита.

— А ты симпомпон. Не знала, что у Рымника есть такой брат.

Антон и сам знал, что не урод — уж было кому за восемнадцать полных лет убедить его в этом. Хотя красавцем он себя не считал, понимал, что его «убойное», как любит говорить отец, обаяние состоит из чувства юмора и интеллекта.

— В общем, зачесать твои кудри назад, и все наши красотулечки — твои, — продолжала Алиса с набитым ртом.

— Прожуй сначала, красотулечка, потом говори. Это я тебе как будущий врач советую. Подавиться можешь. А освобождение дыхательных путей от застрявших пищевых объектов — не мой конёк.

Алиса подарила ему обворожительный взгляд.

— Люблю умных парней. А ты ещё и юморной.

Антон еле сдержал улыбку — он видел её насквозь. Даже как-то сразу скучно стало. Вот сидит напротив красивая девчонка, по которой сохнет, небось, вся мужская половозрелая часть Костиной школы, вкушает бисквит, оттачивает на взрослом собеседнике мастерство кокетства. Минут через пять начнёт нервничать, что он совсем не ведётся.

— Что ты на меня так смотришь? Не нравлюсь? — с вызовом спросила Алиса и потянулась за вторым куском бисквита.

Антон хотел промолчать, но она настойчиво повторила:

— Не нравлюсь?

— Нравишься. Можешь поставить галочку.

Совсем не так вела себя его однокурсница Варенька, веснушчатая и смешливая, такая трогательная в своей наивности. О ней Антон думал всё чаще и невольно признавал, что мысли эти ему невероятно приятны. Варенька — сущая девчушка, а ведь на три года старше Алисы, да и — он мог бы поклясться — менее опытная по части общения с противоположным полом.

— А если нравлюсь, почему смотришь не на меня, а в окно? — гнула свою линию Алиса.

— Боюсь, ослепишь.

Да, так смело на десятой минуте знакомства с Антоном, пожалуй, ещё никто из девчонок себя не вёл. На пятнадцатой — было, но на десятой… Антон невольно усмехнулся. Неужели и правда, ровесницы брата — это уже другое, незнакомое ему поколение? При нынешней-то акселерации три года, которые их разделяют, — вполне приемлемый срок для смены… Как там говорится в маминых книгах по психологии?.. Для смены «моделей поведения».

— А ты не бойся, пугливый какой! — Алиса будто бы случайно коснулась под столом его ноги коленкой.

Антон встал и подошёл к полке, чтобы взять банку варенья. Когда обернулся, увидел, как она смотрит на него, ехидно прищурившись.

— Буду с тобой откровенен, прекрасная гостья, — произнёс он, подливая ей кипяток в чашку. — С малолетками дружу издалека и только в присутствии мамушек-нянюшек. От греха подальше.

— От какого такого греха, ну-ка, ну-ка, расскажи? — Алиса нарочито захлопала ресницами.

«Прехорошенькая, — снова подумал Антон. — Но дурочка. Нахлопает себе глазками приключений. Обожжётся».

— Алиса, а что тебе от братца нужно?

Она захохотала, откинув назад голову.

— Уроки, может, делать будем. Такой ответ устраивает?

«Так и есть. Начала раздражаться. Что там следующее из эмоций по матушкиным умным книжкам? Злость?»

— Скоро уже младший Рымник заявится? Сколько ждать можно? — она нетерпеливо посмотрела в окно.

— Торопишься?

— Сценарий надо читать, диалоги учить. Мне ведь роль в сериале дали. Так-то!

— Поздравляю.

— Я тут прохлаждаюсь, а моё время дорого стоит.

— Не сомневаюсь.

Антон положил в розетки варенье, нарезал оставшуюся часть бисквита. Алиса не задумываясь схватила третий кусок.

Послышался скрежет открываемого замка в прихожей, и в кухню влетел раскрасневшийся, вспотевший Костик. Увидел Алису, заулыбался.

— Извини, задержался. Чай пьёте? Здорово!

«Спокойнее, братец. Отдышись сперва».

— Ботинки бы снял. Наследил уже.

Костик выразительно посмотрел на Антона: мол, не делай мне при ней замечаний, и удалился в прихожую. Оттуда послышался треск и грохот. «Наверняка снова опрокинул вешалку».

Алиса прыснула со смеху и снова коснулась коленом ноги Антона, взглянула с вызовом: что, мол, опять струсишь и вспорхнёшь из-за стола?

— Ещё чаю хочешь? — невозмутимо спросил Антон.

— Не бойся меня, я не кусаюсь!

— Кусайся на здоровье, я привит от бешенства.

— Фу!

— Лиса Алиса, чаю, спрашиваю, ещё хочешь?

— Нет! Нет! Нет! — поспешно отчеканила она и, не убирая ноги, засунула в рот очередной кусок бисквита. — Я всё время голодна. Предки говорят, это потому, что я расту. Так ведь с медицинской точки зрения, доктор Пилюлькин?

— Может, и так. А может, и по другой причине.

— Интересно-интересно!..

— Ну, к примеру, если ты занимаешься спортом и ведёшь активный образ жизни, то твой организм требует…

— Не попал, — перебила она. — Вторая попытка. Когда людям постоянно хочется есть?

— Когда люди беременеют, им хочется есть, — невозмутимо ответил Антон.

Алиса фыркнула, задумалась на миг, стоит ли изображать удивление и недоумение. Но интуиция ей подсказывала, что номер с трогательной девичьей невинностью со старшим Рымником не пройдёт. Что ж, может, и к лучшему. Так проще.

— Я не беременна. Пока.

«Надо заканчивать эту светскую беседу», — подумал Антон.

— А вас, уважаемый пациент, постоянно тянет к перекусам?

— Да, доктор.

— Тогда, милая, у вас, возможно, гельминты, — с докторской серьёзностью произнёс он.

— А что это?

— Глисты, иными словами.

— Дурак!

Алиса бросила недоеденный кусок бисквита на блюдце и, оскорблённо вздёрнув носик, выскочила в коридор. Антон от души расхохотался.

«Эх, братуха! Желаю тебе выкрутиться! Но сам, сам, без подсказок!».

* * *

В своей комнате Костик с увлечением показывал Алисе диски, рассказывал о книгах по истории, с досадой отмечая, что гостье плохо удается изображать интерес.

«Стоп. Джибоб не должен беспокоиться о том, чтобы быть для кого-то интересным».

Так-то оно так… Но когда он замолкал, наступала неприятная пауза — та самая, которой он всегда опасался, и Алиса поворачивала к нему красивое личико: что, мол, остановился, развлекай дальше. А, может, ему только так казалось? С тех пор, как они переехали в новую квартиру, у Костика бывала только Кэт, но это совсем другое. Алиса словно преображала пространство вокруг. Его комната, которую он полюбил сразу, как увидел, вдруг предстала бедной, маленькой, заваленной книгами. Вот и занавески… Зачем он позволил маме повесить эти дурацкие занавески? Рядом с Алисой всё казалось каким-то блёклым, старым, непривлекательным, недостойным её присутствия. Чутьё подсказывало Костику, что он, безусловно, преувеличивает и что подобные мысли — не что иное, как маленькое предательство по отношению к его дому, где так уютно и тепло и где за окном живёт приятель — трёхглазый светофор.

Алиса прервала его размышления:

— Слушай, про латы, мечи и рыцарей, конечно, интересно, но положи книгу. Я не за лекцией к тебе пришла.

Что и говорить, она права. Смешно было бы думать, что красотка из параллельного зашла к нему послушать историю тамплиеров. Всё правильно, поставила его на место, нечего трепаться при девчонке о мальчишеских игрушках. Но зачем-то ведь она посетила его скромное жилище, не просто же в гости зашла поболтать. Костик взглянул в окно: светофор, старый ханжа, выдал яркий красный свет.

Алиса плюхнулась на диван, подложила под спину подушку.

— А у тебя здесь мило. Такая забавная пацанская норка! Магнитола, правда, старая, прошлый век, и диски. Я такие не слушаю.

«Не вздумай начинать оправдываться», — крикнул внутренний голос, и Костик оборвал себя на полуслове.

— Я… Хочешь, я яблоки принесу?

— Я-а-аблоки? — Алиса смаковала игру. «Ну, что ты ещё придумаешь, чтобы меня повеселить? Валяй, мол, лицедействуй». — Нет, не хочу.

Вероятно, любой парень должен быть немыслимо счастлив только от того, что королева переступила порог его дома. Вот сейчас она встанет с дивана и уйдёт, а он так и не решится спросить, что же её привело. Да и какая, в сущности, разница? Ну, скажет она, что пришла за конспектом по обществознанию, и что это ему даст?

Алиса разглядывала Костика молча, наслаждаясь паузой и осознанием того, что он безрезультатно пытается разгадать цель её визита.

Костику стало вдруг невыносимо неловко в её присутствии — так явственно он ощущал себя подопытным кроликом. Руки срочно потребовали чем-то их занять, ах эти руки! Костик принялся перебирать стопку дисков.

— Я поставлю тебе один сингл Роллингов. Это классика! Сейчас, где же он…

— Фу, вчерашний день твои диски! Сейчас всё в компе. Не надо ничего искать.

И ведь не поспоришь!

— Алис, он правда, уникальный. Записан не в студии, прямо с концерта.

— Да ну его! Подойди сюда, меломан, — она властным жестом похлопала по дивану.

«Прямо как комнатной собачке», — отчего-то подумалось Костику.

Он отложил диск и присел рядом с Алисой. Облокотиться на подушки не посмел, так и остался сидеть с прямой спиной, понимая, что выглядит комично. Сердце начало сильно колотиться.

— Не бойся меня, мальчик. Какие вы оба, Рымники, пугливые, — сладко протянула гостья.

Внутренний голос что-то отчаянно прошепелявил. Костик тряхнул головой, прогоняя наваждение.

— А я и не боюсь.

— Ну и славно. Въезжаешь, зачем пришла к тебе?

Костик пожал плечами.

— Пришла, и хорошо. Я рад гостям.

Алиса неторопливо наматывала локон на кончик пальца, глядя куда-то в стену, потом на секунду замерла и резко повернулась к нему.

— Я хочу, чтобы ты ввёл меня в джибобы.

Костик посмотрел на её в недоумении.

— Ввёл?

— Ну да. Что не понятного? Вот я пришла к тебе, вся такая неподготовленная и зелёная в этом деле. А ты и подготовь меня.

«Ах, вон оно что!»

— Алиса, — начал Костик, подбирая слова. — Это дело внутренней готовности. Здесь нет конспектов и учебников. Джибоб — состояние души.

Стоп! Что он говорит! Выжимает в сладкую водичку очередной лимон, чтобы сделать лимонад?

Перед глазами пронеслись, как картинки в калейдоскопе, эпизоды его поездки в Саблино, маленький джибоб Степан, по-взрослому утверждающий, что ему всё пофиг, блог Бёса в сети, призывающий отстраниться от всего, что вносит в жизнь дисгармонию… А эта самая дисгармония у ребят на каждом шагу, начиная с родителей…

— Алиса… — Костик посмотрел в глубину её зрачков. — Послушай… Не надо тебе в джибобы.

— Это ещё с чего? — она нахмурилась, её прекрасные глаза сделались злыми.

— Просто… — он не представлял, как объяснить. — Просто оставайся собой. Натуральным продуктом.

«Не ходите, дети, в Африку гулять!» Получалось что-то вроде этого.

— Но я хочу быть модной! — Алиса надула губки. — А джибобы — это модно.

— Джибобы были на пике, пока не мутировали. От изначальной идеи почти ничего не осталось!

Алиса посмотрела на Костика с подозрением.

— Рымник, а тебе-то что? Жалко? Элитное общество, плебеям вход строго воспрещён?

— Нет, совсем не так.

— В общем, зря я к тебе пришла, — она встала с дивана. — Нацепила бы бандану, как все, и вперёд!

— Не обижайся, пожалуйста, — он схватил её ладонь и попытался удержать, не отдавая себе отчёта в том, что делает.

— Я же к тебе обратилась, как к порядочному человеку! — Алиса выдернула руку. — Не хочешь — ну, и не надо!

— Я хотел предостеречь. Всё это приобретает такие неправильные формы!

— А ты меня морали не учи! — она дёрнула плечом. — Мал ещё!

— Так чего же ты хочешь, не пойму? Если, говоришь, что можешь надеть бандану и превратиться в джибоба, так кто ж тебя остановит? Я-то чем могу помочь?

Алиса помолчала мгновение и будто бы оттаяла.

— Ну, Костичка! Или как мне тебя называть? Учитель? Доб Джибоб? Ну, Добик… Пожалуйста! Расскажи мне про всякие ваши фишки!

«Добик» прозвучало чересчур по-собачьи.

— Да ты хоть намекни, какие такие фишки, — вздохнул Костик.

Она снова присела на диван, на этот раз ближе к нему. Совсем близко.

— Хочешь подержать меня за руку? Я больше не буду вырываться.

Не дождавшись ответа, Алиса положила пальчики поверх его ладони и с наслаждением принялась наблюдать за очередным неловким смущением Костика. На её щёках вновь заиграли ямочки.

— Понимаешь, Добик, дело такое… Я хочу вот чего: чтобы быть для одного парня, который ещё пока не джибоб, вроде как проводником в мир джибобов. Ну, типа, я всё знаю и его всему научу.

Костик с удивлением взглянул на неё. Неужели такой красавице надо искать способ быть для парня интересной?

— Ты мне всё расскажи, — продолжала Алиса, — всё, чего нет в сети. Где сходки ваши, как проходит посвящение, какие ближайшие джибобские тусовки. Лады?

Её пальцы обжигали кожу, но то, о чём она просила, голову всё-таки отрезвляло. И зачем ей дешёвая популярность?

— Алиса, я уже говорил, джибобы видоизменились. Изначальные идеи движения переродились в другую философию, и философия эта мне не близка.

Алисины глаза зажглись холодным огнём.

— И что с того?

— Ты не сможешь… Тебе не должно быть пофиг. Всё пофиг. А им…

Она не дала ему договорить, снова отдёрнула руку и отодвинулась на краешек дивана.

— Да тебе-то какая разница! Моралист нашёлся! Не надо мне полоскать мозги!

— Тебе, возможно, не ко мне следует обращаться, а к активистам движения. Напиши Бёсу — такой, как ты, он не откажет.

— И чем прикажешь потом с ним расплачиваться?

— Почему обязательно расплачиваться, Алис?

— Ты что, дурак? А-аа, ты просто маленький! В игрушки играешь! У-тю-тю! Не знаешь, что парень может запросить за советы с такой, как я!

— Есть хорошее слово «нет».

Последняя фраза окончательно взбесила Алису. Она вскочила с дивана, её плечи дёрнулись, точно это был элемент какого-то народного танца. Из хорошенького рта начали вылетать слова — смрадные, как нечистое дыхание, лицо её исказилось. Упомянуты были и тугоумие Костика, и его брекеты, и небольшой рост, и желание выпендриться перед всеми на физкультуре. Завершилась её тирада «придурочным братом» и «отстойной хатой». Костик смотрел на неё и удивлялся: волшебная девочка Алиса впервые казалась ему некрасивой. Не уродиной, но всё же отталкивающе некрасивой.

Костик схватил её за плечи, сильно тряхнул. Она сразу замолкла.

— Я не стану помогать тебе. Хочешь джибобствовать — вперёд, но без моей помощи.

Алиса настороженно смотрела на Костика, словно ожидала удара. Он подошёл к окну, отдёрнул занавеску, взглянул на светофор: зелёный сигнал. «Спасибо».

Она поправила юбку, громко щёлкнула заколкой в волосах.

— Ладно, Добик, не сердись. Ну, покричала, что с того, — она ласково улыбнулась. — Погорячилась. Но я не со зла, правда-правда! Ты ведь не обиделся, нет?

— Ерунда. Забыли, — выдохнул Костик, морщась при слове «Добик».

— Буду с тобой предельно откровенна — мне ваше джибобство до фонаря.

— До фонаря? Так ты, Алиса, уже сама по себе сверхджибоб.

Она пропустила его реплику мимо ушей.

— Я хотела притвориться перед парнем.

— Я это понял.

— Понятливый джибобик. Умница, — она нежно опустила руку на его плечо. — Ты ведь не скажешь никому?

Костик наклонился, принялся собирать с пола рассыпавшиеся диски — скорее, для того, чтобы увернуться от её прикосновения.

— Можешь не переживать, никому не скажу. Слово дж… — он хотел было сказать «джибоба», но вдруг передумал, — Слово джентльмена.

* * *

На факультатив по истории Костик прибежал, опоздав на десять минут, чего никогда себе не позволял. Сергей Сергеич кивнул ему, улыбнулся.

— Можно, я посижу здесь, у окна? Вольнослушателем? — осторожно спросил Костик.

«Вольнослушателем» означало, что высказываться он не хочет.

— Конечно, — ответил Сергей Сергеич и поставил свой стул так, чтобы Костику было его видно. — Если захотите, в любой момент можете присоединиться к нашей дискуссии.

В тот день разбирали по косточкам «Дело врачей-отравителей». По основной школьной программе девятиклассникам ещё далеко было до сталинских времён, но факультатив на то и факультатив. Сергей Сергеич брал интересную ему самому тему, и тема эта оказывалась интересной всем. Здесь, в классе, сегодня сидели незнакомые Костику старшеклассники, некоторые его однокашники и даже два мальчика на год или два младше остальных. Никаких притеснений, пришёл — садись в кружок, слушай других, высказывай свое мнение.

Заговорили, зашумели. О «Деле врачей-убийц» он читал всё, что находил в книгах или в сети. Его прадед, дедов отец, замечательный в прошлом ленинградский хирург, был репрессирован одним из первых. Костик совсем недавно ездил с отцом в архив, просматривал документы, какие можно было, сканировал, оцифровывал чудом сохранившиеся фотографии и киноплёнки. Прадеда не обвинили напрямую в убийстве пациента, он проходил по делу «за пособничество и недоносительство». Тогда судили его коллегу, и многие из больницы выступали свидетелями. Прадед, которому в ту пору стукнуло всего двадцать семь, не мог не прийти на суд, в те времена отсидеться дома было невозможно. Но он вполне мог не защищать хорошего врача. Ведь мог, наверное, никто за язык-то не тянул. А дед взял слово, вышел к трибуне и объявил происходящее позором. Он не был джибобом.

Прадеда Костик не помнил, но его помнил Антоха, рассказы которого были ярки и торжественны. И, конечно, всегда помнил отец, для которого тот был кумиром; не забывал и гордился им дед, и профессию медика выбрал не случайно. Костик много раз спрашивал себя, как бы поступил он на месте прадеда? И сама собой в его голове складывалась яркая обвинительная речь. Так было всегда, пока не родился Доб Джибоб.

Девочка из выпускного класса несла какую-то чушь. Приплела зачем-то Ивана Грозного, Аттилу и ещё кого-то. Щеголяла знаниями, совсем не уместными при обсуждении этой темы. Сергей Сергеич молчал. Впрочем, он никогда не возражал ученикам, любое высказанное мнение было для него проявлением личности, чего он, собственно, и добивался. Костик тоже молчал, сидел насупившись в своём углу и лишь изредка ловил взгляд учителя. Девочка же упивалась собственным красноречием. Банальности типа «Сталин — тиран», «перегибы» и «трудное для всех время» Костик пропускал, стараясь понять её, девочкину, позицию. Позиция же была жёсткой: деспотия — деспотией, но, если мрут пациенты на операционном столе, значит, виноват врач, и режим здесь ни при чём.

Костик вспомнил, как однажды он, тогда ещё первоклассник, проснулся ночью и на цыпочках подошёл к приоткрытой двери кухни, поманившей его жёлтой полоской электрического света. Всего разговора родителей он не слышал, понял лишь, что у отца в тот день умер пациент. Печаль его была искренней и глубокой, и маленький Костик на всю жизнь запомнил отцовские слова: «Клянусь, я сделал всё, что мог».

Девочка вдруг замолкла на мгновение и, шмыгнув носом, произнесла:

— Эпоха была, конечно, вопиюще жестокая, история это давно признала. Но «Дело врачей» по-своему оправдано. Кое-что всё-таки разумно.

— Что же, что же, позвольте спросить? — с интересом повернулся к ней Сергей Сергеич.

— Ну, это… Евреев в медицине надо было дозировать.

В классе воцарилась тишина. Учитель нахмурился.

— Есть у меня ощущение, что это не ваши слова, Ирина, вы повторяете их за кем-то из взрослых.

Девочка недовольно хмыкнула и откинулась на спинку стула, скрестив руки. Костик заметил на её запястье краешек банданы, робко выглядывающий из-под рукава жакета.

Сергей Сергеич взглянул на Костика:

— А что нам скажет будущий историк?

Так иногда бывает в кинофильмах: зритель видит, что герой реагирует на ситуацию дерзко и бесстрашно, смело выступает, высказывает всё, что думает, даже бьёт морду антигерою. А потом, в следующем кадре, зритель видит вновь его задумчивое лицо и понимает: герой лишь подумал, как мог бы поступить, но не поступил так.

Вот и Костик на какие-то доли секунды увидел себя говорящим всё, что думает по этому поводу. Он легко отвечал оппонентам, высказал своё мнение. Поведал присутствующим о прадеде, о деде и об отце, о том, как он сам понимает то страшное время. Речь его была эмоциональной, но кто придумал, что историк обязан быть объективным? Вот Костик считает, что, наоборот, историк иногда должен быть субъективным, иначе повторится то, что произошло с прадедом и его коллегами, со всей страной. Сергей Сергеич же всегда говорит: «История повторяется». Отчасти, возможно, потому, что есть такие вот юные девушки, как эта Ирина, и мысли в их хорошеньких головках повторяют траекторию мысли взрослых, принимаемых за абсолютный авторитет.

Конечно, как и в кино, Костик лишь подумал об этом, но ничего не сказал. Почему? Неужели Доб Джибоб, которому пофиг, всё ещё крепко сидел в нём, цеплялся лапками за его сердце, питался изнутри соками совести, как полип?

Костику вдруг стало так плохо, что и не вспомнить, когда было подобное. Возможно, лет в десять, когда он сильно отравился. Сознание выбросило ошмёток воспоминания о том дне: Костика отвели на детский праздник, и он выпил, наверное, литр сладкого лимонада. Лимонада!

Костик встал, извинился перед Сергеем Сергеичем и вышел из класса.

* * *

Просидев на подоконнике полночи и глядя на мигающий жёлтый глаз приятеля-светофора, Костик размышлял о том, что произошло с ним за эти три месяца. Думы были невесёлыми.

Теперь необходимость найти Главного джибоба стала для него настолько очевидной, что Костик всерьёз задумался о том, не нанять ли частного детектива. Сколько он может стоить? Наверняка недёшево. Поисковик в Интернете вывел его на предложение подобных услуг. Минимальный пакет, включающий в себя наружное наблюдение и сбор данных о персонаже, тянул на такую сумму, что Костик протёр глаза: а не привиделся ли ему ненароком от усталости лишний ноль.

Вариант отпадал.

Где же ты, Бёс, как найти тебя? Может, ты и сам не представляешь, какие топкие болота в королевстве, присвоенном тобой?

Компьютер молчал.

Костик снова написал Бёсу, попросил о встрече, на этот раз приврав, что пойдёт до конца и наймёт детектива. Впрочем, какой в этом толк? Средств, которые он умудрился скопить за год, ему не хватит даже на самого дешёвенького Шерлока Холмса. А просить у Антона или родителей не позволит совесть, и так уже семья раскошелилась на новый мобильник взамен украденного.

Осторожно открылась дверь, показалось сонное лицо брата.

— Вижу в щели свет. Чего не спишь?

— Знаешь, Антоха, лучше бы я с самого первого дня не дрейфил, не пытался из себя изображать невесть кого. Ну обозвали бы меня Рыбником. Или Скрюченным. Или ещё как, мне по барабану.

Сказал и сам засмеялся от этого набившего оскомину «по барабану».

— Я же историком буду, — Костик взглянул на брата. — А историку пофиг быть не должно.

Антон зевнул, взял стул, сел на него верхом и потёр кулаками глаза.

— Ну что, братец, давай поговорим.

Глава 15. GAME IS OVER

Наконец-то наступил долгожданный день, когда Костику сняли брекеты! В коридоре зубной клиники он наблюдал, как парнишка, его ровесник, только что вышедший из кабинета врача, строил рожицы зеркалу, скалился, репетировал голливудскую улыбку, в общем, всем своим видом показывал, что большего счастья в жизни и быть не может. Всего-то уберите лишнее и поймёте, что вы чертовски обаятельны и привлекательны!

Костик вышел от доктора с хладнокровным достоинством, без обезьянничанья перед коридорным зеркалом, но отметил, что очередь ждёт от него именно этого. Лица детей и подростков, ожидающих приёма, повернулись к нему, все пытались считать с Костика хоть какую-то эмоцию. Ну уж нет! Джибобы равнодушны к внешности, они красивы внутренне. Так, кажется… Костик поймал себя на том, что неимоверно устал от правил. Любых правил.

Всё же он не удержался, и, надевая куртку, улыбнулся, глядя в прозрачное стекло рекламной вывески на стене. Собственное отражение порадовало его отсутствием железяк во рту, и даже показалось, будто он стал выше ростом.

День выдался солнечным и тёплым. Давно пора опробовать новые ролики, и бог с ними, с лужами! Надо бы отпраздновать снятие брекетов. Длительная мука позади, жизнь начинается заново, и жизнь эта удивительна и прекрасна.

Неимоверно захотелось орехов — простых орехов, которых он был лишён полтора года из-за ненавистных металлических скоб. Костик нащупал в кармане купюру и шагнул в гостеприимно открытые двери супермаркета. Выбрав два пакетика с фисташками, он направился к кассам, но вдруг заметил Кабанова. Кирилл шёл, мрачный и взъерошенный, по направлению к отделу с напитками, и пугливые покупательницы с корзинками предусмотрительно шарахались в стороны. «Вот идёт Кабан», — подумалось Костику. И так же наверняка подумалось всем остальным. Казалось, сейчас он вынет руку из кармана и начнёт кулаком сбивать стоящие на полках продукты, — столько агрессии было в его походке, фигуре, взгляде. Схватив энергетический коктейль, он тут же открыл его, жадно, в несколько глотков выпил и смял жестянку. Кассирша с ужасом посмотрела на Кабана, когда тот бросил на ленту сплющенную в гармошку банку, разбрызгав остатки, но ничего не сказала, лишь вздохнула и пробила чек.

На выходе Костик заметил Алису. Нетрудно было догадаться, что она дожидалась Кабанова.

— Орешками балуешься? Джибобская еда такая? — улыбнулась Алиса, подставляя солнцу ямочки на щеках.

— Привет. Белкам в лес несу.

Она засмеялась, мелко тряся плечами. В этом было что-то отталкивающее, и Костик даже удивился, что не испытывает ни капли смущения и трепета, находясь рядом с той, которую ещё вчера считал королевой. Что, сегодня особенный день, раз так всё резко переменилось? Или её недавний визит, когда она «просилась в джибобы», всё расставил по своим местам?

— Небось, в клуб собираешься вечером? — растягивая слова, спросила Алиса.

— В какой клуб?

— В «Файерболл».

— На кой он мне сдался?

— Там же, вроде, «Дзот» выступает. Они часом, не джибобы?

— С чего ты взяла?

— Ну, уж больно название по типу ваших ников.

Костик усмехнулся. Вышел Кабан, кивнул ему, передал Алисе коробочку с соком, себе открыл новую банку «Ред Булла».

— Хочешь глотнуть?

— Нет, спасибо, — Костик в ответ предложил им пакетик с фисташками.

Кабан отмахнулся.

— Слушай, предупредить тебя хочу, — он сделал большой глоток энергетика. — Ты это… Не ходи на «Дзот» сегодня.

— Почему? — удивлённо спросил Костик, хоть и не собирался ни на какой концерт.

— Центровые будут ваших немножко дубасить.

Брови Костика поползли вверх. Центровыми звалась вездесущая купчинская шпана.

— Кого дубасить? — на автомате повторил он.

— Ну чего тупишь, братан? Грю, центровые будут джибобов уму-разуму учить. Чтоб не зазнавались.

Как ни пытался Костик сделать безразличное лицо, получилось неважнецки.

— Хотел было сам на веселуху эту посмотреть, — продолжал Кабан, — Но мы в кино идём. Да и не перевариваю я «Дзот». Отстой.

Он положил свою лапищу на плечо Алисы, и они направились прочь, оставив недоумевающего Костика у дверей супермаркета.

— Спасибо, Кирилл! — крикнул он вслед.

Кабанов оглянулся.

— Да на здоровье. Вижу, ты железки свои с зубьев снял. Жалко будет, если такую красоту в первый же день и в крошево.

Алиса повернулась к Костику в пол-оборота и лукаво взглянула на него.

— Ты береги себя. Жаль будет вас, джибобов, если вымрете. Забавные такие зверушки…

И обворожительно улыбнулась, послав воздушный поцелуй.

Дома Костик первым делом полез в сеть. По группе «Дзот» было очень много ссылок. Он не стал вдаваться в подробности творчества солистов и графика гастролей, просто попытался узнать что-либо о предстоящем концерте. Потратил битый час, на фанатском форуме ничего интересного не нашёл, а вот в блогах незнакомых ему джибобствующих сверстников откопал многочисленные упоминания о концерте в клубе «Файерболл». Страница Бёса пестрела лишь очередными постулатами типа «Живи, как сам разумеешь, не вмешивайся в ход истории. Помни, тебе пофиг». Легко сказать, не вмешивайся. А если тебя дубасят центровые, как выразился Кабан, то что? Тоже пофиг? Эх, жаль, закрыты комментарии на страничке Главного! Ох, Костик и расспросил бы его!

Перейдя на страницу девушки Йод, он первым делом наткнулся на запись:

«ДЖИБОБЫ! ВСЕ НА КОНЦЕРТ „ДЗОТ“! НАКОНЕЦ-ТО ЕСТЬ ГРУППА, РАЗДЕЛЯЮЩАЯ НАШИ ПРИНЦИПЫ!»

Принципы? Какие это, интересно, принципы они разделяют? Костик вновь открыл сайт группы, внимательно просмотрел фотографии. Кудлатые парни в чёрных кожаных куртках с заклёпками, напоминают металлистов из отцовской юности. Может быть, есть что-то в записях? Костик взглянул на названия альбомов и сразу наткнулся на сингл «Белый пофиг». Вот это уже любопытно!

Слова песни, как он и предполагал, мало что значили. Несколько раз парни выкрикивали в микрофон: «Мы пацифисты» и «Голубь мира — белый пофиг». Эта мысль понравилась Костику, и он углубился в чтение истории группы.

В комнату заглянула мама в нарядном платье, с причёской.

— Уроки делаешь или в Интернете зависаешь?

— И то, и это, — вздохнул Костик.

— Мы с отцом идём в гости. Юбилей у начальника, я тебе говорила. Не забудь, пожалуйста, поесть, — она присела на подлокотник кресла, потрепала сына по голове.

— Ма, не знаешь, когда Антоха появится?

— Не знаю, сынок, — мама загадочно улыбнулась и почему-то шёпотом сказала, — мне кажется, у него кто-то есть.

— Кто? — Костик изумлённо повернул голову.

— Ну… девушка. Ты разве не замечал, он поздно возвращается и всегда улыбается, как будто своим мыслям? И чек за цветы из его куртки выпал.

Костик ничего такого раньше, и правда, не наблюдал. Но мама права: братец ходит загадочный последнее время. Чёрт! А он, Костик, варится в собственном соку, в этом своём джибобстве и не видит, что происходит у него под носом! Вон и брат, кажется, влюбился.

— Ты поговори с ним, может, он приведёт её к нам как-нибудь? Я пирог испеку. Ты слышишь меня?

— Ага, — заторможено произнёс Костик.

Ничего себе дела! Антоха влюбился! Мама вышла, а Костик так и остался сидеть с удивлённо распахнутыми глазами, уставившись на монитор, который теперь слился в единое пятно с беспорядком на столе.

«Вот это да! И как я раньше не замечал?»

Костик попытался представить девушку, её рост, фигуру, лицо, глаза. Антон — видный парень и к тому же чертовски разборчивый, это ещё в старших классах было заметно. Кого угодно в подружки не возьмёт. Она просто обязана быть красавицей. Костик начал фантазировать, насколько красивой должна оказаться Антохина девушка, и на ум сразу пришла Селена Гомес. Голливудская дива нарисовалась в деталях, как живая, а вот Антона рядом с ней воображение почему-то лепить наотрез отказывалось. Нет, подруга брата должна быть в сто раз круче!

«Она, наверное, такая… Такая…»

Костик не успел придумать, какая — курлыкнул сигнал нового входящего сообщения. Он открыл свою страничку. Рядом с темой «RE: Отзовись!» светилась аватарка Бёса. Затаив дыхание, Костик кликнул на письмо.

«Приходи сегодня в клуб „Файерболл“ на концерт „Дзот“».

И внизу приписка: «Если ты настоящий джибоб, найдёшь меня сам».

* * *

В «предбаннике» клуба было сильно накурено. Публика, в подавляющем большинстве одетая в чёрное, нескончаемым потоком вливалась в двери. Неоновые огни бросали блики на лица, отражались в металлических элементах незатейливого интерьера. У доброй половины парней и девчонок запястья были перевязаны банданами. Гремела музыка, басами выплёскиваясь через окна на улицу. Костик с сожалением подумал о том, что Битлы, которых он любил бесконечно, так и не прижились среди джибобов.

Билеты стоили недёшево, но ещё дома Костик, как выразился бы будущий врач Антон Рымник, препарировал свинью-копилку. Эх, Антон! Что ж ты трубку не берёшь? Именно сегодня твой совет нужен, как никогда, а ты где-то ходишь со своей девушкой!

«Живи своим умом. Ты — джибоб!» — напомнил себе Костик.

В кармане завибрировал мобильник, экран высветил имя Кэт.

— Звоню тебе, звоню, а ты трубку не берёшь. Что это у тебя там орёт? Ты где?

— Я в «Файерболле».

— Почему ты не сказал, что пойдёшь на «Дзотов»? — взвизгнула Кэт. — Почему без меня?

— Кать, не шуми. У меня тут встреча кое с кем.

— Джибобочку нашёл?

Костик рассмеялся.

— Не угадала.

— Тогда я приеду.

— Во-первых, не успеешь. Разогрев уже заканчивается. Во-вторых, у меня тут, правда, разговор серьёзный…

— Во-первых, — перебила его Кэт, — успею. Маша подвезёт.

— Какая Маша?

— Мачеха моя. Я её так в шутку называю. Подруга отца. А во-вторых, я не собираюсь подслушивать твой разговор, не тупая курица.

— Не вздумай, слышишь меня!

Костик надеялся, что она включит разум и не приедет. Он уже корил себя за язык без костей и не очень представлял, как пойдёт разговор с Бёсом, если рядом замаячат Кэт и эта её Маша.

Толпа прибывала и прибывала. Костик разглядывал лица, силясь угадать Бёса, но всё впустую. Парни скользили по нему взглядом, словно по пустому месту, и направлялись дальше в зал.

— О, Доб! Ждёшь кого-то? — Хоменко появился неожиданно, словно кристаллизовался из воздуха.

— Да нет, так, наблюдаю.

— Ну-ну! — ухмыльнулся Хомяк.

Они прошли в зал, до отказа набитый молодёжью. Группа разогрева уже закончила выступление, толпа шумела, слышались посвистывание и басовитые призывы: «Дзотов давайте!» Работники сцены внесли огромную ударную установку. Толпа загудела с удвоенной силой.

— Наших маловато, — как-то угрюмо сказал Хоменко.

— Маловато? Да больше половины!

«И это всего за три месяца существования джибобов», — подумал Костик. Расскажи ему кто в феврале — не поверил бы! А, может, он спит и всё это ему снится? Или у него какая-нибудь ярко выраженная шизоидная патология с провалами в памяти и гипертрофированной манией величия? Субкультура джибобов существует давно, он, Костик, где-то услышал о ней, потом забыл напрочь, а после всё всплыло в закоулках подсознания, вот он и вообразил себя основателем. А что? Разве все плагиаторы воруют намеренно? Многие и не догадываются о том, что используют чужие сюжеты и образы: появилось неожиданно в голове, поди разбери, откуда. Вон и школьная психологиня убеждала его, что «собаку съела» на изучении джибобства.

Костик потряс головой, стараясь прогнать наваждение. Бред! Полный бред!!!

— Пойду, с нашими поздоровкаюсь, — Хоменко махнул толпе подростков в чёрных футболках с изображением лосей.

«Вот уже и зимнюю шкурку сменили на летнюю. Правильно, в свитерах жарко, пора переходить на майки», — подумал Костик и даже обрадовался, что Хомяк ушёл. Самое время для кульминации. Где же ты, Бёс?!

Костик вглядывался в толпу, пытаясь по лицам тех, кто был без бандан, определить центровых. Получалось плохо. У них не было отличительных фишек, они — центровые, и этим всё сказано.

Завопили динамики, едва не разрывая барабанные перепонки: на полукруглую сцену вышли «Дзоты». Солист, барабанщик и бас-гитарист, одетые в чёрные джинсы и рубашки, что-то выкрикивали, толпа каждый раз откликалась неистовым звериным рёвом. Смысл песен был Костику непонятен, лишь отдельные фразы проливали тусклый свет на творчество группы.

Костик невольно поморщился.

«Новое поколение выбирает свободу! Полную свободу! Долой мозго-компостеры! Живём своим умом!» — доносилось из колонок.

Подпевая, публика раскачивалась в такт, девчонки пытались ухватить солиста за штанины джинсов, когда тот подходил к краю сцены, восторженно визжали, если удавалось дотронуться до кумира. Костика прижало спиной к чему-то жёсткому — не то колонне, не то стойке. Захотелось пить, он пожалел, что съел сразу два пакетика орешков — теперь во рту стоял солёно-маслянистый привкус фисташек. Костик хотел было уже протиснуться сквозь толпу к стойке бара, как вдруг тонкая рука, обмотанная банданой, протянула ему колу. Он обернулся. Рядом стояла Лена Приходько. Волосы, забранные под бейсболку, миловидное бледное лицо без тени косметики, зелёные глазищи в пол-лица. Симпатичная. Пожалуй, такую он смог бы представить рядом с братом…

Костик улыбнулся, сделал пару жадных глотков из бутылки.

— Ты одна здесь, Лен? — спросил он, стараясь перекричать громыхающую музыку.

— Почему же одна? Вон сколько наших, — она обвела рукой зал.

— Да это-то понятно, только…

— Что?

Костику совсем не нужны были свидетели его встречи с Бёсом. Но информация о драке, полученая от Кабана, не давала покоя.

— Ты вот что… Держись ко мне поближе.

— Это с чего вдруг? — её правая бровь приподнялась.

Зал пританцовывал, горланя вместе с «Дзотами» знакомую всем песню про сохатых.

— Те, которые без бандан, могут оказаться центровыми. Кабанов сказал, что намечается месилово.

Лена посмотрела на него как-то особенно.

— Что ж, примем бой.

— Не говори ерунды! Не дамское это дело — при драках присутствовать. Шла бы ты домой, Пенелопа. «Дзоты» уже, кажется, по второму разу репертуар крутят. И подруг своих, каких здесь видишь, забери.

Тут Костик заметил высокого длинноволосого парня в черной футболке, стоящего возле самого выхода. Его левая рука была замотана чем-то тёмным. Того словно не касалось безумство, творящееся вокруг. Он не подпевал солисту, не дёргался в танце, даже, похоже, не слушал песню, а сосредоточенно искал кого-то в толпе. Вид у него был хмурый и стопроцентно «отсутствующий».

Костик выдохнул: «Ну, наконец-то явился!»

— Спасибо, — тихо сказала Лена.

— За что?

— За то, что предупредил.

Костику было уже не до разговоров. Между ним и парнем раскачивался танцпол, точно палуба корабля, и колыхалась пьяная от собственных дёрганий и криков толпа. Надо как-то перейти эту человеческую реку вброд.

— Извини, Лен, мне надо поговорить с одним человеком. Стой тут, ладно?

Костик нырнул в шевелящуюся, беснующуюся массу. Лена хотела было что-то крикнуть ему вслед, но передумала и осталась стоять на том же месте, с интересом провожая его взглядом.

Лавируя между телами фанатов, он несколько раз терял парня из виду. Костика пихали локтями со всех сторон, отдавленные ноги посылали в мозг сигналы SOS и угрожали превратиться в ласты. За шиворот полилось и противно заструилось между лопаток что-то липкое — видно, на него опрокинули колу или пиво. Наконец, столкнувшись лбом с тощим парнишкой, неимоверно фальшиво вторящим певцу, Костик вынырнул у той самой двери.

Парня не было. Он вертел головой, поднимался на цыпочки, подпрыгивал, но в полумраке зала да при бьющих по глазам ярких пятнах прожекторов различить лица было почти невозможно. Где же, где этот Бёс? Куда подевался? Притаился и наблюдает за своей паствой?

Костик подпрыгнул, ухватился за пластиковый косяк двери и подтянулся, больно стукнувшись головой о притолоку. С высоты можно было оглядеть весь зал. На противоположном конце танцпола он увидел Лену, рядом с ней мелькнула тень долговязого парня. Даже показалось, что он говорил с ней, наклонившись к самому уху.

Костик спрыгнул и вновь начал продираться сквозь орду разгорячённых, потных, пульсирующих тел.

«Ангел в небе следит за тобоййй», — надрывался солист, переходя на визг в конце каждой фразы.

«Оййй», — подхватывала публика.

Вынырнул Костик уже изрядно помятый, на рубашке не хватало двух оторванных «с мясом» пуговиц. Но парень вновь исчез.

Лена наблюдала за ним, не скрывая любопытства.

— Лен, — отдышавшись и снова глотнув колы из её бутылки, сказал Костик. — Где этот… длинный, который стоял рядом с тобой?

Лена выпрямила спину, напряглась, демонстративно равнодушно пожала плечами.

— Ну парень, он тебе ещё говорил что-то на ухо!

Лена хмуро взглянула на Костика.

— Вот уж не думала, что ты такой!

— Какой «такой»?

— И давно ты этим балуешься? — фыркнула она и отвернулась.

— Чем балуюсь, Ленка? — Костик взял её за плечи и, развернув к себе, заглянул в глаза. — Где длинный? У меня разговор к нему.

— Знаю, какой у тебя к нему разговор. Дурь купить хочешь?

Костик на секунду замер в недоумении.

— Ты его знаешь? Что он тебе говорил? Куда пошёл?

— Без понятия.

— Лен, это очень важно, понимаешь! Этот парень, я так вычислил, — Бёс.

Сказал и осёкся. Зачем ляпнул? Теперь придётся объяснять. Эх, правильно дед говорит, все беды от языка бедового!

Лена засмеялась так, что почти согнулась пополам.

— И что тебе так смешно?

— Да этот чувак наркоту продаёт! Вот и мне предлагал, осторожно так, намёками, издалека. Я послала его.

— И правильно сделала.

Ах, вот оно что! Дурь втюхивает, подонок! Костик вновь повертел головой и увидел «ускользающего» парня метрах в пяти от себя, окружённого танцующими девчонками. Разглядев его внимательней, насколько позволяли мелькавшие тела и головы, Костик заметил, что тот похлопал по кисти левой руки и осторожно вытащил из-под банданы что-то маленькое, похожее на окурок. Девушка и молодой человек заслонили его на мгновение, а когда повернулись в сторону Костика, долговязого уже и след простыл. Вот, значит, как! Ушлый деляга уже приспособил отличительный джибобский знак под тару для дури! И ведь не догадаешься сходу! Костик инстинктивно сжал кулаки.

— Ну, насмешил! — не унималась Лена.

— А ты… Ты что знаешь про Бёса? — повернулся к ней Костик.

— Зачем он тебе?

— Говорю же, разговор к нему есть.

— Какой такой разговор?

— Мужской, Лен. Не выведывай.

— А ты мне сперва расскажи, я, может, совет какой дельный дам.

— Так ты знаешь его или нет? — начал терять терпение Костик.

Лена молчала, очевидно, продумывая ответ.

— Так да или нет?

— Может быть «да», а может и «нет».

— Ле-на! — взмолился Костик.

Определённо она что-то знает! Или ломается, играет с ним, как с плюшевым зайцем?

— Не хочешь — не говори. Просто покажи мне его, ладно?

Лена продолжала лукаво смотреть на Костика.

«А ведь неглупая девчонка… Пацанский прикид ей только не идёт, лучше бы платье в клуб надела», — подумал он, но развивать мысль было некогда. Дело, ради которого Костик пришёл сюда, пока не выполнено. Да и состоится ли встреча? Похоже, «Дзоты» отпели и основную программу, и «бисовку».

Он оказался прав. Повтор пары коротких песен после поклонов и аплодисментов — на сленге «бисовка» — уже закончился. Ревущая толпа, конечно же, отпускать своих кумиров не хотела, стояли свист и визг. Солист с гитаристом что-то крикнули поклонникам и ушли со сцены. Через минуту показались парни в комбинезонах и принялись ловко свинчивать аппаратуру. Для всех это означало только одно: «Дзоты» уже точно не выйдут.

Ликующая толпа задёргалась вновь. Стайка девчонок кинулась к выходу, до уха Костика донеслось: «Караулить у служебки…»

И тут послышался крик откуда-то сбоку, где людская масса шевелилась активнее. Радиус толкотни быстро расширялся, какими-то волнами передаваясь толпе и распространяясь по залу подобно цунами. Кто-то крикнул: «Бей джибобские морды!»

И началось!

Было ощущение, что драка, словно самостоятельный организм, с трудом дождалась конца представления и наконец-то получила возможность расправить плечи, выпрямиться в полный рост и показать всем драконий оскал. Она уж точно не была неожиданностью! В тусклом свете замелькали голые по локоть руки, к девчачьему визгу прибавились многослойный мат и стук — не то ударов, не то падающих на пол тел.

Костик мигом схватил Лену за руку и начал продираться к выходу.

Она не вырывалась, покорно следовала за Костиком, и когда он обернулся, увидел, что глаза её полны ужаса.

У выходов появились крепкие молодцы в униформе — по всей видимости, охрана клуба, но их было ничтожно мало по сравнению с остервенело дубасящими друг друга парнями.

Костик увидел цепь, намотанную на кулак верзилы, вытирающего банданой кровь с губы. Металл поблёскивал в тусклом свете, напоминая чёрно-белую картинку из какого-то давнего комикса.

— Стойте! Что вы делаете! — во всю глотку заорал Костик. — Джибобы не….

Тут его сбили с ног, кто-то наступил ему на голову, сверху упали сразу двое пацанов, продолжавших дубасить друг друга, катаясь по спине Костика.

«Ну, и где же ты, Бёс? Грош цена тебе как лидеру, если ты здесь, в зале, и допускаешь такое!!!»

Он скинул с себя дерущихся, вскочил на ноги, свистнул, что есть мочи, сложив колечком пальцы, как учил дед.

— Бёс!!! — он вложил в крик всю силу своих лёгких.

Вокруг была сплошная каша из людей, с банданами и без. Истошно орал что-то в динамики администратор клуба, беснующаяся толпа уже подмяла под себя «секьюрити». Костик заметил Хоменко, держащегося за живот и отползающего к стене. Ещё секунда, и тот исчез из вида, накрытый куском отодранной от сцены обшивки.

Костик повернулся к застывшей в оцепенении Лене и поднял её на руки. Она показалась ему невероятно лёгкой, невесомой, обхватила его за шею, как испуганный ребёнок.

«Ничего не бойся», — шепнул он ей на ухо.

Покрутив головой в поисках подходящего места, Костик посадил Лену на высокую стойку, чтобы кружившая рядом людская воронка, затягивающая всех без разбора, не раздавила её, хрупкую девочку, по нелепой, конечно же, нелепой ошибке — он в этом не сомневался — оказавшейся в этом клубешнике. Лена мгновенно поджала ноги, вцепилась в края стойки и с какой-то отчаянной благодарностью посмотрела на Костика.

— Джибобы! — срывая голос до хрипоты, крикнул он, поперхнулся, закашлял и получил удар в ухо такой силы, что не смог удержаться на ногах.

Где-то завыла полицейская сирена, то ли на улице, то ли в его голове — прямо в темени. Слева появилась чья-то рука, нацеленная на скулу. Он попытался увернуться, но не смог — что-то мощное проехалось по косой от брови к челюсти. Костик успел лишь сообразить, что рука эта обмотана банданой, а под банданой — кастет. У самых глаз он увидел рифлёную подошву ботинка, огромную, точно шина внедорожника, с глубоким рисунком протектора. Показалось, что сейчас она раздавит его, как танк насекомыша. Костик молниеносно перекатился на спину, схватил нависшую над ним ногу, дёрнул со всей силы, и грузная туша упала на него сверху, выплёвывая крепкую забойную брань. Он вынырнул из-под парня и с ловкостью оседлал его.

— Что же ты делаешь, подлюга! Кастет в бандане! Ты не джибоб, ты не джибоб! — заорал Костик в ухо поверженному вояке.

Но противник оказался сильнее. Толстяк дёрнулся, скидывая с себя Костика, и замахнулся, откинувшись всем телом назад, точно растянутая пружина, готовая сорваться и смять всё живое на своём пути. Словно в рапиде Костик увидел, как кастет, обтянутый тряпицей, летит ему в глаза. Ещё доля секунды — та самая микродоля, когда не успеваешь ничего сделать, лишь инстинктивно прикрыть веки — а дальше должны наступить сплошная бесконечная боль и темнота…. Ещё полдоли… В этот самый миг что-то произошло.

Костик понял это не сразу, а спустя три бесконечно долгих удара собственного сердца. Лапищу с кастетом кто-то перехватил.

Ещё мгновение — и лже-джибоб получил солидный хук в челюсть, упал, задёргал ногами, как перевёрнутый таракан. Какой-то парень сорвал с его руки бандану, снял кастет, спрятал в карман джинсов. Затем обернулся, и Костик ошеломлённо пробормотал:

— Кабан?..

Кирилл подал руку, Костик обхватил его ладонь, вскочил.

— Ты ж не собирался приходить. У вас же кино…

Кабанов подмигнул:

— Здесь кино покруче! Что я — дебил, солидный махач пропускать? Тут такой замес, чувак, что отсиживаться в кинишке не по-пацански. Да и купчинских давно надо проучить, а то топчутся под ногами. Мы с ребятами пришли. Нашими, районными. Видишь, вон там и там друганы мои.

Костик оглядел зал, но разобрать, где кабановские уличные драчуны, а где остальные, было попросту нереально. И как он сам их отличает!

— Да и жалко вас, глупых, — продолжал Кирилл, — Безобидные твари, джибобы, права Алиса. Поубивают, в Красную книгу надо заносить. Говорил же тебе — не суйся!

Костик попытался улыбнулся и понял, что губа серьёзно разбита.

Кабанов нырнул в бушующее человеческое море и, как ни крутил Костик головой, уже не мог определить, где тот теперь рубится — справа, слева, в середине?

«Надо это как-то остановить!» — пульсировало в висках. — «За что они бьются? За идеи, которых нет? Или мутировали уже настолько, что сама идеология им до лампочки? Этакие супер-джибобы: пофиг всё, даже принципы джибобства?»

Костик чувствовал, как в нём закипает ярость. Мог ли он три месяца назад предположить, во что выльется его невинная задумка, сколько морд окажется у гигантского монстра, рождённого его фантазией? Костик глянул по сторонам. Что общего у него с этими людьми? Ответа не было.

Вдруг он заметил у противоположной стены Кэт. Она отчаянно отбивалась рюкзачком от двух озверевших всклоченных девиц, а за её спиной, закрыв лицо обеими руками, стояла незнакомая девушка, вероятно, та самая «мачеха» Маша. Всё-таки не послушались его, прикатили!

Костик рванул наперерез чьим-то спинам в порванных майках, его отбросило назад взрывной ощетинившейся волной.

— Держись, Кэт!

Крик утонул в общем оре.

«Останови это!!! — вопило внутри. — Останови любой ценой!»

Костик запрыгнул на сцену, подбежал к ударной установке, которую не успели убрать работники клуба, и со всей силы вмазал по тугой натянутой щеке бас-барабана. Звук ушёл в зал, будто в вату, заглох, едва успев родиться. Никто и не среагировал. Рядом лежали палочки, неосмотрительно оставленные ударником «Дзотов». Костик схватил их и наотмашь, как когда-то мальцом выбивая пыль из бабушкиного ковра пластмассовой колотушкой, как Ринго на записи одной из битловских репетиций, забарабанил по всем поверхностям, до которых только мог дотянуться. Зазвенели тарелки, загромыхали барабаны, да с такими децибелами, что с непривычки ему заложило уши. Ритм выходил кривой — без навыков-то! — но мощный звук, доносящийся со сцены, возымел действие: толпа на мгновение застыла. Все повернулись в его сторону. Костик остервенело лупил по барабанам — так, что почти оглох, и от неистовой тряски закружилась голова. Он подпрыгнул, со всей силы собственного веса сделал последний удар по несчастному инструменту и подошёл к краю сцены.

Драка замерла, словно в стоп-кадре. Многоглазая толпа смотрела на него, и от этого убивающего взгляда Костик ощутил, как вмиг заледенел позвоночник, а потная рубашка намертво прилипла к коже. Почудилось, что он на экзамене и не знает ответов. Или не выучил роль в школьной постановке. И нет больше подсказок, и суфлёра тоже нет. Как там говорит Антон в подобных случаях? «Импровизируй, братишка!»

— Слушайте меня, бандерлоги! — крикнул Костик в зал и удивился, как звонко проскакал его голос по макушкам, будто камешек-блинчик по речной глади.

Ну конечно! Микрофоны не отключены!

— Джибобов не существует! Я клянусь вам! Мне стыдно и страшно признаваться, но лучше я скажу вам правду. И именно сейчас! Всё это придумал я…

Он сделал нелепый жест рукой, как бы показывая, что именно он придумал. Получилось комично. «Маленький божок создал мирок.»

Толпа почти в полной тишине смотрела на оратора. Ему показалось, что рой зрачков, закрытых стеклянными сферами фасеточных глаз, как у стрекоз, скользил по нему, прощупывал. Точно так же, как тогда, когда он в первый раз вошёл в новый класс. Он, застенчивый новичок, так боявшийся, что ему прилепят дурацкую кличку-ярлык.

— Сначала я придумал слово, потом прикрепил философию, высосанную из пальца! Джибобы — плод моего воображения и только! А все поверили. Ничего этого не существует. Вы повелись на полный обман!

Он увидел глаза Лены. Она сидела на стойке, поджав ноги, и не отрываясь глядела на Костика, закрыв ладонью рот, как будто боялась закричать.

— Слышь, придурок! — послышалось совсем рядом. — Вали со сцены!

Зал снова загудел.

— Я правду вам говорю!!! — заорал Костик.

Его ухватили за брючину и стянули в зал. Он упал на что-то мягкое. В уши, как кипящее масло, снова влился крик, перед самым носом возникло лицо незнакомого парня.

— Урод, ты зачем туфту гонишь? Выделиться захотел? Благодари бога, что тебя Главный трогать не велел… Иначе бы…

Он не успел закончить. Громкоговоритель выплюнул в зал: «Всем оставаться на местах!»

Костик схватил парня за грудки.

— Где? Где Главный?! Покажи мне его!

Но тут кулак — он узнал его — конечно, кабановский, влетел парню в висок и сбил того с ног. Костик выпрямился, сел, вытер рукавом кровь, сочившуюся из носа.

— Рымник, дуй за сцену, за трубу, там дверь открыта, — Кирилл подтолкнул Костика по направлению к колонне.

— Ленку и Кэт надо забрать!

— Валите, пока есть шанс!

Крепкие парни из ОМОНа хватали всех без разбора и выводили из зала. Те, кого взять ещё не успели, вжимались в стены, точно хотели прорвать их, выйти наружу, освободиться. Кто-то качнул стойку, и сидевшая на ней Лена полетела вниз, Костик едва успел подхватить её. От ужаса она ничего не соображала, только прижималась к нему, как щенок, дрожа всем телом и всхлипывая.

«Гори всё синем пламенем! Только бы с Ленкой всё было хорошо!»

Костик бережно опустил её на пол, взял за руку, как ребёнка, и начал пробираться за колонну, куда указал Кабан. Толпа давила всё сильнее, впечатывая их в стену. Обдирая локти о какие-то выступы, он прорывался дальше, пытаясь перекричать громкоговоритель с сиреной:

— Кэт!!!

Они с Машей оказались совсем рядом. Не выпуская Лениной ледяной ладони, он другой рукой потянул Катю за край футболки и кивнул: давай за мной.

— Это ты, гадёныш, джибобов порочишь? — перед ним выросла, как гриб, какая-то сиплая девица. — Да тебя убить мало!

— Ты, что ль, убивать будешь? — спросил Костик.

— Я б убила, — сощурилась девица, — Да мы, джибобы, против убийств. Мы за пацанизм.

— Пацифизм, девочка! — с усмешкой поправил её Костик и сделал последний рывок к колонне.

— Йод, дай ему по мордасам! — завизжало сзади.

Йод! Костик заметил, как Лена встрепенулась, будто разбуженная будильником, повернула голову к девице. Та продолжала что-то выкрикивать, обращаясь к Лене, но вскоре замолкла, скрытая чьими-то спинами.

Ну конечно, Йод! Девушка-идеолог из соцсетей! Как Костик сразу не догадался! Вот, кто мутил воду, взбивая новоявленным джибобам мозги в пенную кашицу! Она стояла рядом, всё ещё пребывая в шоке, беззащитно смотрела на него огромными зелёными глазами, и, казалось, больше всего на свете сейчас она боится отпустить его руку. Маленькая девочка, трогательная, примерившая маску джибобской валькирии. Не сладко тебе в атаманшах, Лена-Йод?

Узкая дверь за колонной, и правда, оказалась открытой. Не отпуская Лениной руки, Костик долго плутал по тёмным кривым коридорам, спотыкаясь о валяющийся на полу реквизит. Кэт с Машей неотрывно следовали по пятам.

— Кто такие? — высоким голосом спросил парнишка в униформе клуба, почти их ровесник.

В его глазах читался искренний страх. В руках он держал нечто, напоминавшее рацию. «Реквизитор», — подумал Костик. — «Всеобщая мобилизация для усмирения бойни».

Он жестом показал парнишке, что всё в порядке, мол, свои, не надо их никому «сдавать».

— Женщин вот вывожу из мордобоя, — солидно произнёс Костик.

Парнишка кивнул. Это было ему понятно. Даже обрадовало, как показалось Костику, — так охотно он ткнул чёрным хвостиком рации в направлении ещё одной двери. За нехитрой щеколдой был выход на тихую боковую улочку, и вожделенная свобода распахнула, наконец, свои объятья.

Все четверо постояли минуту, с наслаждением вбирая в лёгкие полуночную майскую прохладу. Костика тревожила Лена: втягивала голову в плечи, как воробушек, дрожала всем телом, не реагировала на реплики Кэт, только ещё сильнее цеплялась, теперь уже обеими руками за его спасительную ладонь.

— Ну, Ленка! Давай уже, выходи из ступора! — Костик обнял её за плечи, легонько встряхнул, заглянул в глаза. — Всё закончилось. Game is over!

Задвижка двери позади них вновь лязгнула, и на улицу вышел Кабан в сопровождении изрядно потрёпанного Хоменко.

— Ну, ты даёшь, Рымник! — задорно, с уважением в глазах, какого Костик у него никогда не видел, сказал Кабанов. — Здорово ты всех наколол с этим джибобством! Респект тебе! Снимаю шляпу.

И подал ему пятерню.

* * *

Маша завела маленький жёлтый «Матизик», и они резко тронулись, оставив позади «Файерболл» и стаю припаркованных омоновских автобусов. Кэт сидела впереди, Костик с Леной сзади. Маша без устали их журила: дети, мол, неразумные, на кой сдались вам эти дискотеки, как я, мол, объясню Павлу Петровичу, почему у дочурки расцарапано личико? «Дочурка» пререкалась с ней, темпераментно жестикулируя. Костик же их не слушал. Напряжение медленно отступало.

Вот так, всё просто. Был Доб Джибоб, да весь вышел. Что же завтра? Он спросил себя, страшно ли ему будет войти в класс, и честно себе же ответил: нет, не страшно. Страх — инородное чувство, вытравленное тремя месяцами джибобства, — больше в нём не жил. Умер, растворился, превратился в пар.

Костик вспомнил слова деда:

«Ты сразу поймёшь, когда детство закончится. Наступит момент — самый важный в твоей жизни — момент взросления. Ты его не пропустишь».

Костик улыбнулся.

«Вот и наступил этот самый момент. Детство, и правда, закончилось.»

— Кать, больше всех я виноват перед тобой. Прости, если сможешь.

— О чем ты? — хохотнула Кэт.

— Ты мой друг, а я тебе врал.

— Про джибобов? Брось! Джибобство меня с отцом помирило. И с Машей, — она кивнула на спутницу, сосредоточенно вцепившуюся в руль, обитый плотной тканью в ромашках. — Я счастлива, что поджибобила. И ещё поджибоблю маленько. Наверное. Классная получилась игрушка. Хотя мне мог бы и признаться по-секрету, поросендель!

— Тогда б уж точно секрета не было! Не держи на меня зуб.

— Расслабься, не сержусь. Я же ангел. Правда, Маш?

Маша кивнула.

— Лен, куда тебя везти? — обернулась к ней Кэт.

— На Гагарина, — автоматически ответила Лена, глядя в окно.

Она всё ещё пребывала в каком-то бездонном шоке. Костик чувствовал, как внутри неё всё натянуто, подобно тетиве арбалета, — до самого предела.

— Лена-Йод, э-эй! — он взял в ладони её лицо и понял, что она плачет. — Ленка, кончай сырость разводить!

— Вы меня все, наверное, ненавидите… — тихо сказала она.

— О чём ты, глупенькая? За что тебя ненавидеть?

Она прижалась лбом к плечу своего спасителя, такая трогательная, невероятно хрупкая. Костик чувствовал себя рядом с ней по-настоящему сильным, большим, похожим на брата.

И вдруг стало абсолютно невозможно не поцеловать её. Он осознал, что и драка, и весь сегодняшний день, и все его тревоги были, по сути, так мизерны, так незначимы. Важно лишь то, что происходит с ним сейчас, в эту самую минуту. Костика ошеломила простая и очевидная истина: Лена была рядом все три месяца с тех пор, как он пришёл в новую школу.

ОНА БЫЛА РЯДОМ! А он не видел, не замечал, насколько её присутствие ему необходимо. Просыпался и даже не думал о Лене, засыпал — опять же не вспоминал о ней. Жил чем-то другим. Чем? Разве хоть что-то можно сравнить с этой девочкой?

Она была рядом, а он мусолил тему джибобства, упивался вниманием одноклассников, тешил своё самолюбие и зарабатывал дешёвую популярность…

Она была рядом. Рядом! А он глядел только на Алису и в упор не видел Лену. Какой же он опилкоголовый идиот!

Она была рядом, а он жил идеей найти самозванца. Господи, как это неважно сейчас, как смешно!

Она рядом. В настоящем времени. Сидит близко-близко, и даже дыхание её слышно отчётливо. Вдох — выдох. Вдох — выдох. И стук сердца в такт: тук-тук, тук-тук.

Наклонившись, он осторожно коснулся губами её губ. И замер от невероятной легкости, которую вдруг ощутил. Как будто выпил обезболивающее от какой-то дикой нечеловеческой рези в теле и душе!

Она смутилась и, снова ткнувшись лбом ему в плечо, крепко обхватила обеими руками его ладонь, сплела пальцы с его пальцами.

«Вот так бы и ехать долго-долго, — подумал Костик. — Да как назло, пробок ночью нет, а светофоры все зелёные, зеленее некуда!»

Поцелуй горел на распухшей губе, но боль, и правда, ушла, уступив место восхитительному послевкусию, о существовании которого он даже не подозревал.

«ТЫ ПОЙМЁШЬ, КОГДА ПРИДЁТ ЭТОТ МОМЕНТ, ТЫ ЕГО НЕ ПРОПУСТИШЬ», — снова вспомнил он дедовы слова.

В кармане затрещал мобильник. Костик взглянул на экран: «Антон».

— Привет, братишка! Ты чего трубку не берёшь? Звоню тебе целый вечер.

— Да тут такие дела, Антох… — Костик готов был расхохотаться. — До чего ж я рад тебя слышать!

— Ну, я, в общем, тоже. Слушай, родители в гостях задерживаются, но к половине первого обещали быть. Просили пнуть тебя, чтоб вовремя спать лёг.

Пнуть! Мало ему сегодня пинков! Костик потёр зудящую переносицу и засмеялся уже в голос.

— А пнуть мне тебя никак, — продолжал Антон. — Не достать. Я сам завис немного на одной встрече. Понимаешь, провожаю подругу.

Костик понимал.

— Да не волнуйся, Антох. Считай, что пнул, и я, пнутый, уже отхожу ко сну.

— Ну, лады. А что это за шум у тебя в трубке? Ты не дома?

Ветер посвистывал сквозь щель в боковом стекле автомобиля. Странно, Костику казалось, что вокруг — долгожданная блаженная тишина.

— Я тоже завис на одной встрече, — он взглянул на Лену. — И тоже провожаю девушку. Но уже почти что на финишной прямой.

— Красивая? — с улыбкой в голосе спросил Антон.

— Очень.

— Моя тоже. Постарайся успеть до прихода родителей. Открученные головы — не самое нужное сейчас для нас обоих.

Брат, прав, как всегда. Голова Костику ещё очень пригодится!

Он нажал на «отбой», и телефон тут же зазвонил снова.

— Слушай, братишка, забыл тебе сказать, — торопливо заговорил Антон. — Мне Макс отзвонился.

— Какой Макс?

— Ну, айтишник, помнишь? По поводу этих твоих джибобов. Только не падай. Он сказал, что у твоего Бёса и той самой прелестницы Йод айпи-адреса совпадают.

— Это значит… — Костик соображал медленно.

— Это значит, Йод и Бёс стучат по клаве одного и того же компа. Иными словами, это один и тот же чувак.

Антон отключился, оставив Костика в глубокой задумчивости. «Один и тот же чувак» сейчас, закрыв зелёные глаза, доверчиво положил голову ему на плечо.

Так вот ты какой, недосягаемый могучий Бёс? У тебя пушистые ресницы и серые дорожки от слёз на нежной щеке.

«Дурёха! Милая бесовая дурёха!»

— Что? — подняла головку Лена.

— Я не успел сказать тебе — ты самая красивая, — прошептал ей на ушко Костик и вновь удивился, как не замечал этого раньше.

Как много он раньше не замечал!

Оглавление

Глава 1. ДОБ ДЖИБОБ

Глава 2. КАЛИБРОВКА ПОФИГИЗМА

Глава 3. ЮЛЬХЕН

Глава 4. МОМЕНТ ВЗРОСЛЕНИЯ

Глава 5. КЭТ

Глава 6. ПРОВЕРКА СТОЙКОСТИ

Глава 7. АЛИСА

Глава 8. ЦЕПНАЯ РЕАКЦИЯ

Глава 9. В ПОИСКАХ Г. Д

Глава 10. ВЫЗОВ БРОШЕН

Глава 11. САБЛИНО

Глава 12. АНТОН

Глава 13. ЛИМОНАД ИДЕАЛЬНОГО ЗАБЛУЖДЕНИЯ

Глава 14. ТЕСТ НА ПРОФПРИГОДНОСТЬ

Глава 15. GAME IS OVER