Никто (fb2)

- Никто (пер. Анна Домнина) 151K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Том Пиккирилли

Том Пикирилли

Никто

1

Блуждая по тёмным закоулкам собственного сознания, Крайер осознавал, что раньше его звали как-то иначе.

Возможно, его настоящее имя было Чак Смит, или Джо Эванс, или Эйб Фишбаум ‒ он этого не помнил. Задумайтесь на минутку, и вы удивитесь, как много ваше имя значит для вас, и как много лично вы значите для своего имени.

Если бы его звали Джонни-гитара, разве оказался бы он здесь, в этом месте, с этими травмами? Ник Стил наверняка смог бы защитить свою семью. Фредди Дэвис не задержался бы на пустой парковке, уплетая пару двойных чизбургеров и три большие порции картошки-фри под доносящиеся из плеера звуки «Оркестровой сюиты № 3» Баха. Помимо классической музыки, в тишине ночи раздавалось только непрекращающееся чавканье и сытое причмокивание.

Потом он не торопясь выкурил две сигареты, хотя почти бросил курить. Нарушил диету, не сдержал обещание заботиться о своём здоровье, которое дал жене, как только ему исполнилось сорок, и он по праву стал называться мужчиной среднего возраста и с неплохим достатком. По крайней мере, он больше не пил. Он был уверен, что все его грешки ‒ мелочь, если посмотреть на ситуацию в целом.

Крайером его назвали в сумасшедшем доме.

~ * ~

В тот вечер Крайер пришёл домой и увидел свою двенадцатилетнюю дочь на полу со вспоротым животом. Она стонала, в агонии ползая по пропитанному кровью ковру гостиной. Помимо крови на ковре были её внутренности. Крайер подбежал к ней, и из его груди вырвался звук, похожий на крик раненного тюленя.

Когда девочка протянула к нему руку, шевеля губами, будто бы пытаясь что-то сказать, Крайер взвыл так, что всё равно не смог бы разобрать ни слова. Спустя мгновение она дважды моргнула, а затем глубоко и прерывисто вздохнула. Она была мертва, и Крайер, почти поддавшись истерике, начал судорожно молотить кулаком по ковру: один удар, другой, третий. Его вырвало ‒ всё, что он съел всего пятнадцать минут назад, оказалось на полу. Он пошёл вглубь дома, туда, откуда раздавались крики его жены.

На втором этаже что-то с грохотом упало, и он рванул туда. Свет нигде не горел. Он щёлкал выключателями, что-то кричал ‒ иногда её имя, иногда просто что-то нечленораздельное ‒ пока наконец не нашёл её в ванной: полностью одетую, с перерезанным горлом.

Руки у неё были замотаны скотчем. Куском такого же скотча был заклеен рот. Она была ещё жива и повернула голову в сторону Крайера. Из перерезанного горла хлынула кровь, забрызгав ему всё лицо. Кровь стекала по стенам, по её губам и подбородку. Она пыталась сказать что-то, но похоже, она прокусила язык, пытаясь избавиться от скотча.

Убийца подбежал к окну.

Крайер поскользнулся на луже крови жены и, как бы ужасно это ни звучало, благодаря этому быстрее преодолел расстояние до окна. В нём было 40 килограммов лишнего веса, ему мешал огромный живот, но он всё же неловко подпрыгнул, чувствуя, как в животе у него всё переворачивается. Он сумел схватить злоумышленника за ремень ещё до того, как тот успел соскользнуть с подоконника на улицу. Его лицо показалось Крайеру знакомым, но он никак не мог вспомнить, где его видел.

Он попытался заговорить, хотел спросить его: зачем? зачем ты это сделал? кто ты? что всё это значит? что…

Отблеск света на лезвии ножа. Рука в перчатке. Парень высоко поднял нож, развернулся и с размаху всадил его прямо в лоб Крайеру.

Лезвие вошло вглубь черепа на семь сантиметров, прямо между глаз, почти посередине лба. Боли не было. Крайер наблюдал за тем, как убийца ловко выскочил в окно, без капли страха, полностью контролируя свои движения, и, преодолев расстояние в два этажа, приземлился на заднем дворе.

Попятившись, Крайер зацепился за край ванны, но сумел удержаться на ногах.

И, что самое странное, у него была эрекция.

Его жена собрала все оставшиеся силы и попыталась подняться из ванны. Со связанными руками она наблюдала, как жизнь покидает её слабеющими толчками, стекает по персиковым обоям, и выражение лица у неё постепенно каменело. В её глазах читался огромный, но при этом контролируемый страх и трогательная забота о муже.

Он двинулся в её сторону, и она попыталась перекинуть ногу через край ванны, но это ей не удалось.

Она попробовала ещё раз, но на её лице появилось осознание того, что она всё равно не сможет дотянуться до него. Она протянула к нему обе руки, кашляя, выталкивая сгустки крови из раны на шее. Бесконечным дождём стучали по ванной капли крови, будто кто-то принимал душ жарким летним днём. Она откинулась назад, по-прежнему протягивая к нему руки, и Крайер попытался что-то сказать, но не смог.

Он прислонился к стене, колени подгибались, но он не падал ‒ просто сползал по стене, сантиметр за сантиметром, пока не оказался на мокрой от крови жены кафельной плитке. Он лежал и смотрел в потолок. Пытался закрыть глаза, но не мог. Через какое-то время глаза закрылись сами, а он остался лежать где-то в темноте, один, но всё ещё не теряя сознания.

2

Он снова открыл глаза и увидел склонившуюся над ним женщину в полицейской форме. Аккуратный чёрный костюм, на ногах полиэтиленовые бахилы, на шее ‒ значок. Вздрогнув от неожиданности, она отскочила назад к раковине и локтем разбила зеркало шкафчика.

‒ Вашу мать! Боже, да он ещё жив!..

Кто-то вне поля зрения Крайера откликнулся:

‒ Не может быть. Нож на семь сантиметров вошёл ему в череп.

Оказавшись в подобной ситуации, меньше всего хочешь услышать о себе подобную дрянь. В горле у Крайера пересохло. Дважды сглотнув, он сказал:

‒ Пошёл ты…

‒ У него губы шевелились! ‒ женщина-коп склонилась над ним, опасаясь запачкать форму. ‒ Что вы сказали?

‒ Пошла ты!

Но они не понимали его. Думали, он пытается о чём-то намекнуть, или что-то в этом роде. Кто-то опустился перед ним на колени и поднёс ухо прямо к его губам. Сколько там ушной серы! Да что это за копы, в конце концов? Он не знал, кто они такие, но уже понял, что ни черта они не смогут разобраться в произошедшем. Это ему предстоит сделать самому. Вот только он не помнит, кто он.

3

Он очнулся на операционном столе, сумел приоткрыть правый глаз, пластырь на котором слегка отклеился. В операционной было шесть или семь врачей и медсестёр в одинаковых светло-голубых халатах и масках. Он попытался заговорить, но в горле была трубка, и ещё одна ‒ в носу, весь он был опутан какими-то аппаратами.

И всё ещё ощущал эрекцию.

Вокруг было много яркого света и отражающих металлических поверхностей. На маленьком металлическом столике рядом с ним лежал инструмент: циркулярная пила, покрытая кровью. Этим они вскрывали его череп. Лоб у него был разворочен, сквозь него виднелся мозг, и несколько устройств фиксировали его плоть и мышцы.

Кто-то заметил, что он открыл глаза, и воскликнул:

‒Господи боже!

Это вызвало небольшую суматоху. Все начали кричать и перекладывать вину друг на друга. Одна из медсестёр приняла удар на себя. Он пожалел её, пытался сказать: «Ты не виновата» ‒ но губы его не слушались.

Кто-то рядом с ним в это время совершал разные манипуляции с иглами и трубками, и наконец, Крайер снова уснул.

4

Он пришёл в себя и обнаружил, что голова его обмотана бинтами, один глаз тоже был забинтован. Боли не было, но было странное и отчётливое ощущение, будто из его головы пытается выбраться наружу какой-то очень маленький человечек. Крайер поднял руку чтобы либо помочь ему выбраться, либо затолкнуть обратно, но этот маленький засранец будто застрял у него в черепе возле надбровной дуги и никуда не желал двигаться со своего места. У Крайера было много вопросов: что происходит, как долго он здесь находится, как его зовут, а маленький человечек, казалось, хотел ответить ему, глядя в незабинтованный глаз, но оба они не могли произнести ни слова.

5

Когда он пришёл в себя, ему назначили курс физиотерапии, провели тесты умственных способностей и моторных навыков. Всю эту чушь, что полагается в таких случаях. Тесты Роршаха, словесные ассоциации ‒ этот тест он провалил, так как не мог разговаривать, хотя, по словам врачей, должен был ‒ и даже детские тесты, вроде засовывания кубиков в отверстия.

Он чувствовал тяжесть в голове. Возможно, причиной тому был человечек, поселившийся там, или же металлическая пластинка, которую туда засунули врачи. С ним сюсюкали, будто с младенцем или собачкой. Врачи протягивали ему указательный палец и говорили, чтобы он сжал его как можно сильнее. Он был обессилен. Его заставляли подбрасывать и ловить тяжёлый резиновый мяч. Иногда он делал всё, что просили, а иногда просто смотрел на всех этих врачей и думал: «Вы чокнутые сукины дети».

Его помещали в детский бассейн, и маленькие симпатичные девочки в купальниках помогали ему плыть и поддерживали при ходьбе. Эрекция, наконец, исчезла, спасибо хоть на этом. Ну и стыд…

Иногда маленький человечек сидел у него в голове, а иногда он куда-то исчезал. Он появлялся то где-то далеко за пределами его головы, то глубоко внутри. Крайер просыпался от ярких снов, иногда даже в слезах, часто обнаруживая, что проспал не один день.

Врачи говорили, что у него кататонический синдром. Что его рациональное мышление так повредилось в результате травмы или трагических событий, что он никогда не придёт в норму. Что у него умственные способности пятилетнего ребёнка.

С ним больше не разговаривали, говорили только друг с другом в его присутствии. Медсёстры перестали сюсюкать и начали жаловаться на своих мужей и неблагодарных детей. Они не могли сдержаться и выливали на него все свои ежедневные проблемы, плакались ему в жилетку, зная, что он их выслушает, но никому не расскажет их секреты.

Они стали грубее обращаться с ним, когда меняли ему постельное бельё. Бросали мячи с силой, будто хотели сделать ему больно.

А копы думали, что он притворяется.

Они говорили, что это он замочил свою семейку. Что кровавые отпечатки его рук на ковре возле мёртвой дочери доказывают, что он виновен. Что рвота на ковре ‒ это тоже доказательство его вины. Что раз он был весь покрыт кровью жены, значит, он и был убийцей. Они хотели, чтобы он признался. Говорили, что жена перед смертью защищалась, поэтому и ударила его ножом.

Сначала его допрашивали по схеме «хороший коп ‒ плохой коп». Потом хороший коп тоже превратился в плохого, и они уже вдвоём «обрабатывали» его, пока никто не видел. Он чувствовал странную боль, где-то далеко от него. И их кулаки были здесь ни при чём. Боль была где-то высоко, мучения оставались за пределами его тела, даже когда копы били его в живот.

Они ломали ему мизинцы, а он не издавал ни звука.

6

У одной медсестры средних лет был чертовски странный фетиш: она возбуждалась только от вида пациентов, которые были в коме или потеряли рассудок. Она была явно чокнутая, даже маленький человечек внутри черепа Крайера так считал.

Она называла Крайера своим папочкой. Стягивала с него штаны, а с себя трусики и садилась на него сверху. Всё время повторяла при этом: папочка, о, папочка!..

Стоит задуматься, как же сильно некоторым не хватает родительской ласки.

Она продолжала ошиваться вокруг него. Эрекция у него исчезла, и вроде бы всё должно было прекратиться. Но она всё же находила способы удовлетворить себя.

Бинты постепенно исчезали, как и его лишние килограммы. Живот сначала уменьшился вдвое, а затем и вовсе исчез.

Его переводили из одного крыла больницы в другое, отправили сначала в частную, а потом в государственную клинику.

Его осматривали многие доктора. Они делали записи в карточках и уходили.

Крайер сжимал твёрдые резиновые мячи. Сосредоточившись на одной-единственной задаче, как маньяк, он сжимал мячи. Час за часом, день за днём, на протяжении долгих месяцев. Он даже не замечал, что уделяет этому почти всё время, в его сознании была лишь пустота, какие-то переливы цвета, лёгкие колебания и перемена форм.

Мышцы его рук стали огромными и плотными. В конце концов, ему хватило сил, чтобы схватить маленького засранца, застрявшего у него в голове, вырвать его оттуда и бросить на пол.

Маленький засранец посмотрел на Крайера и почему-то ‒ наверно, почувствовав себя на свободе, ‒ заговорил.

Лёжа на полу и умирая, он сказал: «Са Кок».

7

Крайером его назвал один коп-самоубийца, который, выехав по срочному вызову, по неосторожности застрелил беременную женщину, после чего пытался повеситься.

Было проведено служебное расследование, в результате которого копа ‒ он называл себя офицером Блиссом ‒ оправдали, несмотря на то, что в тот день он выпил пару бутылок пива.

Его напарник ‒ и по совместительству начальник ‒ скрыл этот факт. А вот Блисс, от которого никто не ожидал такой глубины эмоциональных переживаний, так и не смог себя простить.

Пять месяцев он сидел на антидепрессантах, а потом решил, что проще будет засунуть себе ствол поглубже в горло и выйти из игры тем способом, которым в своё время воспользовались многие ветераны. Но оказалось, что он не в состоянии спустить курок. Он даже не мог заставить себя притронуться к служебному оружию. Он больше не мог держать в руках оружие, а значит, коп из него был уже никакой, да и мужчина, как он думал, тоже.

Повинуясь мимолётному порыву, он попытался повеситься в шкафу, рядом с ночной рубашкой жены. На этой рубашке были вырезы для сосков; последний раз жена надевала её, когда они только поженились, и с тех пор ночнушка так и висела в шкафу как постоянное напоминание о том, чего у них больше нет.

Полчаса спустя его обнаружила десятилетняя дочь, которая принялась делать отцу искусственное дыхание, как их учили в школе на основах безопасности. Футбольное поле, на котором дети, забинтованные тряпками с красной краской, стонут и кричат, притворяясь жертвами теракта, а его дочь давит им ладонями на грудную кость и практикует дыхание рот в рот с симпатичными мальчиками.

Она была уже достаточно взрослой, и даже однажды искала в интернете, что такое «сексуальная асфиксия»: случайно наткнулась на фильм для взрослых, пока родители спали.

Офицер Блисс видел, как она сидит в темноте перед 27-дюймовым экраном, а в её очках скачут отражения. Тогда он не стал заострять на этом внимания, но теперь, оглядываясь назад, он понимал: наверно, его дочь подумала, будто папочка-извращенец просто неудачно проделал такую процедуру у себя в шкафу. Он не знал, что смущает его больше: это, или тот факт, что он пытался убить себя.

Обо всём этом Крайер узнал, сидя целыми днями в кресле-качалке и ничего не делая, если не считать упражнений с резиновыми мячами и наблюдений за мексинанцами-нелегалами, которые подстригали газон, время от времени заводили дробилку и содержали территорию в безупречном виде.

В тот момент они сгребали опавшие листья, перекрикиваясь по-испански, и вряд ли получали за эту работу больше пяти баксов в час. «Директор больницы прикарманивает выделенные из бюджета деньги, чтобы содержать любовницу ‒ одну из медсестёр», сказал Крайеру Блисс. «Ту, у которой задница потолще».

‒ Ты же плакса, ‒ говорил Блисс слегка хриплым из-за неудачной попытки суицида голосом. Самоповешение ничуть не повредило внешности Блисса: у него осталось всего несколько шрамов вокруг горла. Для петли он выбрал не толстую верёвку, а скорее шнур. ‒ Я иногда слышу, как ты плачешь во сне. Всхлипываешь. Так кто же ты, если не плакса?

Крайер хотел сказать ему, что не знает.

‒ Если ты не знаешь, кто ты такой, ‒ сказал Блисс, ‒ значит, у тебя есть выбор. Шанс. Возможность. Ты можешь всё изменить, понял? Свои цели и своё предназначение. А у тебя оно есть, даже если ты сам об этом не подозреваешь.

Крайер не понимал, какого чёрта от него хочет Блисс, и хотел сказать: о чём ты, мать твою?

‒ Я поясню, о чём я.

Какой-то он чересчур жизнерадостный для парня, который пытался покончить с собой.

‒ Я читал твоё дело, ‒ сказал ему Блисс. ‒ Система безопасности в их базе данных паршивая, её может взломать любой ребёнок с «икс-боксом». Там сотни страниц документов, и всё о тебе. Твои медицинские записи, тесты умственных способностей, врачебные рецепты, заметки. Но всё это чушь собачья, за исключением пары страниц. Вот в них-то вся суть. Это полицейские отчёты по делу об убийстве твоей жены и дочери. Ты их помнишь?

Крайер никак не отреагировал, и Блисс повторил вопрос.

На этот раз Крайер покачал головой, потому что сам не был уверен, помнил ли он их. Он пытался сдвинуть опоры своей памяти, пытался выйти за пределы собственной личности, где мелькали лица, образы, гудели голоса, но всё это никак не складывалось в понятную структуру.

‒ Хочешь, я расскажу тебе, что произошло?

Крайер кивнул.

Должно быть, до психушки Блисс был заядлым курильщиком. Он постоянно шарил в карманах в поисках пачки сигарет и тянулся к нагрудному карману, будто пытаясь нащупать зажигалку.

‒ Окей, однажды вечером ты пришёл домой и увидел, как они умирают. Твою дочь выпотрошили, а жене перерезали горло. Тебя ударили ножом прямо в лоб ‒ коротким семисантиметровым лезвием. Преступник так и оставил его торчать в твоей голове. Копы его достали, но по оружию не удалось узнать ничего важного. Тысячи таких ножей продаются по всему городу.

Крайер подумал: и для чего, интересно, все остальные используют такие семисантиметровые ножи?

‒ Твой дом давно был у него на примете. Он наблюдал за тобой, знал, когда ты уходишь и возвращаешься. Он хотел побыть с твоей семьёй наедине. По заключению судмедэкспертов, твоя жена пробыла связанной в ванной не меньше часа, пока преступник находился с твоей дочерью. Это видно по синякам и следам трения от скотча на её запястьях. Твоя дочь не была изнасилована, а анализ брызг крови показал, что рана на животе, ставшая смертельной, была нанесена ей всего за десять-пятнадцать минут до твоего прихода. Знаешь, о чём это говорит?

Какого чёрта, хотел закричать Крайер, ты постоянно останавливаешься и спрашиваешь меня? Конечно, я не знаю.

Блисс продолжал:

‒ Это говорит о том, что он разговаривал с ней. У нас в участке таких ребят называли «болтушками Кэтти». Они попадались повсюду. Например, какой-нибудь гангстер берёт заложников при ограблении банка и начинает разговаривать с ними. Открывает им всю свою грёбаную душу. Забыв о деньгах, о своих требованиях, о вертолёте, на котором он собирается сбежать, об отряде спецназа снаружи, о пушке у себя в руках ‒ обо всём, потому что всё, что ему нужно ‒ это поделиться мыслями со слушателями.

Мою жену и дочь убила «болтушка Кэтти», подумал Крайер. Того человека, которым я когда-то был, пырнул ножом в череп какой-то парень, который просто хотел поболтать о своей жизни.

‒ Преступник скрылся через окно ванной на втором этаже. Скорее всего, ты хорошо разглядел его лицо. Может быть, ты узнал его. Ты помнишь?

Странно, но этот вопрос показался Крайеру самым простым: он не помнил лица мужчины, но отчётливо запомнил чувство, будто бы он был ему знаком. Крайер с мольбой посмотрел в глаза Блиссу, хотя и сам не знал, почему.

Блисс сказал:

‒ До той роковой ночи в вашем районе было зафиксировано несколько ограблений со взломом. Возможно, твоя жена сама случайно напоролась на вора, но то, как он на неё накинулся, говорит о том, что это преступление носит личный характер. Преступник был полон ярости, тихой злобы, склонен к вспышкам насилия. В то же время нельзя исключать и версию с вором-домушником. Полиция задержала несколько известных в округе воров, но всё было напрасно. Да и из дома ничего не пропало.

Значит, это могло быть ограбление с убийством, а могло быть что-то другое. Крайер ждал от Блисса пояснений.

‒ Окей, как я уже сказал, его жестокость и тот факт, что он так долго следил за твоей семьёй, доказывает, что преступление было совершено на почве личной обиды, реальной или надуманной. Я почти уверен, что ты знал или как минимум пересекался с преступником раньше. Копы допросили сотню человек, но так и не пришли к конкретным выводам. Явных подозреваемых нет.

Сотня человек? И нет ни одного подозреваемого? Интересно, всем им копы тоже ломали мизинцы, или это было специально для него, Крайера?

Блисс получал от всего этого удовольствие, безумие отступило на второй план, открыв дорогу новой цели.

‒ Этот преступник просто психопат. Этим словом легко разбрасываются, особенно здесь у нас, но тот парень ‒ он настоящий псих. Мозгоправы годами пытались понять способ мышления таких людей и до сих пор ничего не добились. Это за гранью их понимания. Никто не сможет понять психа, кроме другого психа. Его мотивы ‒ что-то, что сидит внутри него и толкает его к преступлению, хотя он сам, может быть, и не осознаёт этого. Можешь поковыряться в его прошлом и найти там насилие, или не найти ничего, можешь откопать серьёзные нарушения, или же ничего такого. Всё это неважно. Тебе не нужно его понимать. Тебе не нужна его биография. Ты ведь знаешь, что тебе нужно, разве нет?

Внутри его черепа, в самой середине, звучало только одно слово, слово без какой-либо связанной с ним эмоции. Причиной была не любовь или ненависть, ведь он даже не помнил свою семью, не мог вспомнить имён ни жены, ни дочери. Ни даже своего собственного. Но в то же время он ощущал нестерпимое желание. Осмысленную необходимость.

Крайер кивнул.

‒ Ты хочешь отомстить. Хочешь замочить этого козла. Прикончить его. Грохнуть. Угробить. Завалить. Вот это ‒ важно. Так?

Крайер понятия не имел, кто он такой ‒ кем был раньше и кем стал теперь, ‒ не мог вспомнить ничего, но осознавал своё желание, и, сидя здесь сейчас, он понял: да.

‒ Ну ладно. Тебе надо выбираться отсюда. Придётся либо поправиться, либо убедить врачей, что тебе стало лучше. Или просто свалить отсюда. Вот что тебе нужно. Это единственное, что тебе нужно. Сосредоточиться. Сконцентрироваться.

Сосредоточиться. Сконцентрироваться.

‒ Дальше. Когда выберешься отсюда, ты начнёшь копать. Рыть землю носом, как долбаная ищейка. Перелопатишь всю свою прошлую жизнь ‒ всё то, чего ты не помнишь. Узнаешь, кто ты такой. Спроси у старых друзей, соседей, подруг жены по кружку кройки и шитья, или чем там она у тебя занималась. Выясни, встречалась ли твоя дочь с мальчиками, или может быть она наткнулась в интернете на какого-нибудь извращенца. Изучай одно за другим, случай за случаем. Узнай, как он нашёл тебя, и тогда ты сможешь найти его.

Найти его.

‒ Вот и всё, что тебе нужно. Это ‒ твоя суть. Ну вот, ты опять ревёшь.

Блисс протянул руку и дотронулся до лица Крайера. На пальцах у него блестели слёзы.

‒ Ну, значит, в глубине души тебе всё ещё больно, иначе ты бы тут не рыдал, так? Может быть, любовь ещё проснётся. Стремись к этому, и тогда, возможно, ты сможешь дотянуться до неё, пусть даже только в мечтах. Любовь потребует мести. Это единственная твоя задача. Держись за неё. Когда ты плачешь — ты плачешь во имя мести. Когда истекаешь кровью ‒ тоже.

8

После подобных речей от суицидально настроенного копа только и ждёшь, что он закончит когда-то начатое.

Передаст эстафету Крайеру, а сам выпьет бутылку очистителя, или бросится с крыши, или накачается транквилизаторами, которые тайком прятал от врачей целый год.

Но ничего этого не произошло. На следующий день Блисса выписали. Его дочь, которой уже стукнуло девятнадцать, прекрасно осведомлённая о дыхании рот в рот и сексуальной асфиксии, приехала на новеньком внедорожнике, помогла отцу донести его голубой чемодан и увезла его прочь, оставив позади нелегальных иммигрантов и грохот дробилок.

9

Прошло ещё семь месяцев, прежде чем Крайер вновь заговорил.

Его первые слова не несли никакого смысла. Он стоял в комнате отдыха и слушал, как пятнадцатилетний Джонни Дж. с диагнозом «депрессия» разглагольствовал о своём отце, который всегда хотел, чтобы Джонни лучше учился, чаще забивал голы и вообще прекратил вести себя как пидор. Впервые Джонни Дж. попытался искалечить себя после того, как выбил мяч в аут, в то время как его команда проигрывала со счётом 1:3. Стоя на основной базе, он дубасил себя бейсбольной битой по лицу, в итоге сломал нос, получил сотрясение мозга и трещину в затылочной части черепа.

Иногда кровавые сцены, возникающие перед глазами, мешали Крайеру трезво смотреть на мир, и тогда он принимался трясти головой, пытаясь стряхнуть эти картины. Но на этот раз такого не случилось.

Джонни любил причинять себе боль. Другие дети иногда режут себе руки, оставляя на них ровные ряды шрамов. Но Джонни предпочитал использовать тупые предметы. Всем приходилось проявлять осмотрительность, чтобы случайно не оставить у него в палате ничего такого, чем он мог бы бить себя по голове.

Десять минут назад Джонни нашёл глиняную пепельницу, слепленную кем-то на занятии по трудотерапии, и начал колотить себя ею по голове. Теперь он выглядел так, будто с него пытались снять скальп. Кусок кожи на лбу был наполовину оторван и открывал свежее повреждение. Клок волос был откинут назад, обнажая окровавленную рану.

Крайер сказал ему: «Иди, умойся, у тебя всё лицо в крови».

После долгих месяцев молчания голос Крайера звучал как хрип человека, поперхнувшегося пылью. В тот момент ему показалось, будто говорил не он сам, а кто-то другой, и он оглянулся, чтобы узнать, кто это сказал.

Голос слегка напоминал копа-самоубийцу. Поэтом следующее, что он сказал, было: «Блисс?»

Джонни был слишком увлечён своим рассказом и даже не заметил, что Крайер что-то сказал.

Но это заметила дежурная медсестра. Она подошла с удивлённым видом и пристально посмотрела в глаза Крайеру.

‒ Что ты сказал? ‒ спросила она.

Крайер посмотрел по сторонам и будто бы только теперь осознал, что сидит в шумной комнате, ярко освещённой дневным светом, рядом с ребёнком, который весь в крови как чёрт знает кто. Почему медсестра не помогает этому мальчику? Он подошёл к окну, на котором была решётка, запертая изнутри. Посмотрел на себя и с трудом узнал собственное тело. В руке он всё ещё сжимал красный резиновый мяч. Он разжал пальцы и наблюдал, как мяч, подпрыгивая, катится прочь.

Он выпил стакан воды, потёр горло, повернулся к медсестре и сказал:

‒ Ладно. И что я должен сделать, чтобы меня отсюда выпустили?

10

Оказалось, что Крайер провалился в какую-то трещину в системе, и, как и прежде, никто не знал, что с ним теперь делать. Срок действия его страховки истёк, и из частной больницы, где он провёл первые шесть недель, его перевели в государственную.

Психиатры, медсёстры, охранники и администраторы устроили совещание, чтобы обсудить Крайера и его дальнейшее положение.

Говорили, что его амнезия, скорее, ситуативная, нежели глобальная, диссоциативная или травматическая. По всей вероятности, травма носила психологический характер, но теперь, даже если это не так, дальнейшая терапия может помочь. Они обсуждали ретроградную амнезию, при которой большинство пациентов не помнили события, предшествующие травме, но могли усваивать новую информацию, и в отдельных случаях у них развивалась новая личность.

Ему прописали групповую, первичную и регрессивную терапию, а также велели делать глиняные пепельницы, которые впоследствии приходилось прятать подальше от Джонни. У них даже были занятия по плетению корзин, но Крайер решил, что он не настолько сумасшедший. Однако он всё же вылепил одну кривую пепельницу.

Вскоре он обнаружил, что каждый раз, вернувшись откуда бы то ни было, ему приходилось доказывать врачам, что он заслуживает, чтобы его выписали. Поначалу он поддавался ярости и спорил, кричал, но это только усугубляло его положение. Его охватил леденящий ужас, когда он подумал, что его вообще не собираются отпускать, потому что думают, будто он только притворяется здоровым.

Доказывать, что ты не сумасшедший, на деле намного сложнее, чем кажется. Приходилось скрывать свои истинные чувства, но при этом всегда звучать убедительно, за исключением тех случаев, когда врачи ожидали от него необоснованных эмоций, а такое иногда происходило. Он не мог победить в этой игре, но мог научиться играть в неё достаточно хорошо.

Шрам у него на лбу был не очень заметным, хотя этого следовало бы ожидать. Лезвие прошло между бровей, как раз там, где проходит морщина, и от этого казалось, будто он всё время злится, или чем-то озадачен. От операции, во время которой в его черепе проделали разрез, странным образом почти не осталось шрамов. Металлическая пластинка не выпирала под кожей и не звенела, когда он постукивал по ней костяшками пальцев. Единственное, что было странным в его внешности ‒ это белый шрам, резко выделяющийся на фоне его тёмных волос, заострённый и похожий на лезвие.

Но в целом вряд ли можно было предположить, что его кто-то бил ножом в голову.

Один парень из медперсонала заходил к нему чаще остальных. Молодой, с аккуратной бородкой, всегда при галстуке, свободно повязанном вокруг воротника, рукава закатаны по локоть. Кто это, его лечащий врач? Личный психиатр? Никто не говорил ему об этом, или он просто не помнил. Крайер подумал, что это неважно до тех пор, пока он продолжает выполнять все предписания.

Наконец, пошли разговоры о его выписке. Главный врач всё чаще улыбался в присутствии Крайера и спрашивал, не нужно ли ему ещё что-нибудь.

‒ Вещи, ‒ сказал Крайер.

‒ Что, простите?

‒ Мои личные вещи, где они? То, что было у меня, когда я сюда попал.

‒ Их нет. Приходили родственники вашей жены и забрали большую часть тех вещей. А остальное было продано в счёт оплаты больничных счетов.

‒ Фотографии?

‒ О них я ничего не знаю.

‒ Дом? Мой дом?

‒ Думаю, он тоже продан. Или конфискован банком. ‒ Он нервно перелистывал страницы документов. Пробегал взглядом строчку за строчкой, но кто знает, что там написано на самом деле.

‒ Хоть что-нибудь осталось? ‒ спросил Крайер. ‒ У вас на хранении? Мой бумажник? Моя одежда? ‒ он посмотрел на свои руки. ‒Я был женат. Разве я не должен носить обручальное кольцо?

Док пролистал ещё две папки с документами, потом включил компьютер и десять минут что-то печатал, искал ‒ возможно, теперь он немного опасался, потому что понял, как легко можно что-нибудь потерять. Не только вещи, но свою личность, целую жизнь. Он бормотал что-то про себя, но так и не мог ничего найти.

‒ Простите, ‒ сказал док.

‒ Вы не виноваты. ‒ Это не то, ради чего стоит плакать или истекать кровью.

Слёзы и кровь ему ещё пригодятся.

11

Снова пришли те копы, которые раньше ломали ему мизинцы. На этот раз это была игра «хороший коп и хороший коп». Интересно, почему? Появились какие-то новые улики, доказывающие, что он не сам наткнулся на нож? Что это не он выпотрошил собственную дочь? Может быть, они обнаружили следы на заднем дворе, или проследили его путь от места работы до фаст-фуда и поняли, что он не мог связать жену и держать её в ванной целый час?

Ему задавали вопросы о той ночи, и он рассказал всё, что запомнил, хотя помнил он мало. Они сказали, что соболезнуют его утрате. Выразили ему глубокое уважение и сочувствие. Сказали, что сделают всё, чтобы найти этого чокнутого убийцу. Сказали, что у них нет определённых версий.

‒ А что случилось с этим? ‒ спросил Крайер.

‒ С чем?

‒ С семисантиметровым лезвием, которое достали из моей головы.

‒ Это вещественное доказательство.

‒ Какое оно?

‒ Вы хотите знать, что это был за нож?

‒ Да.

Они полистали блокноты, но ничего не могли сказать.

‒ Думаю, это неважно.

На прощание он протянул обе руки для рукопожатия.

Копы выглядели озадаченно, но оба протянули ему руки. Крайер схватил их и начал сжимать, всё крепче и крепче с каждой секундой, пока оба копа не стали пытаться отдёрнуть руки. Он продолжал сжимать их сильнее и сильнее, даже когда копы начали пинать его по ногам и бить свободными руками по лицу. Он не остановился, пока не почувствовал, как ломаются их пальцы.

12

Он провёл в больнице без трёх дней год с того момента, как его ударили ножом.

Как ему и сказали, банк конфисковал его недвижимость. Страховка была давно просрочена. Его остановили на полпути.

Интересно, на полпути к чему?

К возвращению рассудка? К могиле? К лучшей жизни?

Скоро с ним должен был связаться соцработник, чтобы помочь ему обустроиться, найти работу, встать на ноги по возвращении в общество.

Всё утро он провёл в больнице, наблюдая за тем, как другие умственно отсталые спорят о том, какой канал смотреть, и постоянно переключают с одной детской передачи на другую. Разрешено было только это. Ничего взрослого, ничего реального, ничего такого, что может расстроить психов.

Крайер встал и направился к выходу. Кто-то на посту ‒ как их там называют: охранники, медработники, консультанты? ‒ какой-то здоровый детина в белой рубашке, тёмного цвета брюках и начищенных ботинках остановил Крайера, подтолкнув рукой в грудь, и сказал, чтобы тот расслабился. Нельзя было уходить, не поговорив с соцработником.

‒ Я просто хотел подышать воздухом.

‒ Открой окно.

Он столько времени провёл в больнице, делал все эти тесты и, объективно говоря, он был ни в чём не виноват, он был жертвой ‒ и даже сейчас он был в роли жертвы, и всё равно его продолжали донимать.

‒ Как тебя зовут? ‒ спросил Крайер.

‒ Для тебя я ‒ Босс. Здесь, в этом доме. Вот и всё, что тебе следует знать. ‒ Босс толкнул его чуть сильнее, и Крайер покачнулся. ‒ Ты делаешь всё, что я тебе скажу, понял? Вовремя принимаешь лекарства, прибираешься в палате и не попадаешься мне на глаза, ни мне, ни остальным, и вот тогда мы с тобой поладим. Вот и всё, что от тебя требуется.

Крайер протянул руку, схватил парня за запястье и сжал его. Босс завопил, будто его подстрелили, и опустился на четвереньки. Крайер не замечал, что сломал ему запястье, пока не отпустил его и не увидел, что его рука вывернута под неестественным углом.

Остальные больные принялись смеяться, а двое из них подошли и стали бить Босса ногами в живот, по рёбрам, по заднице. Босс начал звать Майки и Эвелин. Крайер не видел вокруг других охранников, медсестёр или консультантов, и поэтому пошёл наверх. Он проделал половину пути, когда наткнулся на Майки и Эвелин. Они трахались прямо в ванне на ножках, в ванной комнате на втором этаже. Похоже, они ещё долго будут этим заняты. Крайер просто попятился и вернулся вниз.

Психи старательно выбивали из Босса всё дерьмо. Крайер забеспокоился, что они могут ненароком убить парня, поэтому он схватил Босса и запер его в кладовке, где стояло штук восемьдесят банок сухого молока. Если завтра наступит конец света, у больных будет, по крайней мере, большой запас кальция.

13

У него был свой дом ‒ дом человека, которым он когда-то раньше был, где он жил со своими ныне покойными женой и дочерью. Он закрыл глаза и попытался представить их, представить свою прежнюю жизнь. Перед глазами стояла только темнота, уходящая глубже и глубже в его череп, до самого лезвия, которое, казалось, всё ещё было там. Но он ничего не видел.

Он не помнил ни адреса, ни окрестностей, но ноги сами вели его куда нужно.

У него было достаточно денег на первое время. Он сел в автобус, затем пересел на другой. Было странно и непривычно. Наверно, он раньше часто пользовался транспортом, и теперь случайно узнавал расписание автобусов, видел их полузабытое движение, как они проносятся мимо.

После он шёл пешком.

Он дошёл до пригорода и увидел на улице и во дворах компании детей, играющих вместе. Это вполне могли быть друзья его дочери.

Крайер подошёл к своему дому. Ему сказали, что дом продан, но на самом деле он казался просто заброшенным: возможно, у банка его никто не выкупил. Он не помнил, кем раньше работал, но, похоже, работа была довольно прибыльной. Дом был большой, впечатляющий, и настолько ухоженный, что даже сейчас свидетельствовал о достатке и уходе. Раньше он был богат, и всё равно зачем-то набивал своё жирное пузо гамбургерами на парковке. Как это могло характеризовать его семейную жизнь? Это было нормально, несмотря на его достаток? Или он стеснялся своей жены?

Он попытался открыть парадную дверь, но она оказалась заперта. Заглянув в окно, он увидел пустые комнаты, которые ни о чём ему не говорили. Он обошёл вокруг дома и, пройдя через деревянные ворота, оказался на заднем дворе.

Через весь двор тянулся большой навес с облупившейся от непогоды краской. Здесь был пруд, покрытый слоем опавших листьев и заросший водорослями. Сломанный батут. Сухие ветки, обломленные зимой и так никем и не убранные.

Он посмотрел наверх, туда, где должно было быть окно ванной комнаты на втором этаже.

Он не помнил ни одного имени, даже своего собственного. И как, спрашивается, рыть носом землю, будто ищейка, если ничего не помнишь о своей жизни?

Крайер вернулся к главному входу, прошёл по подъездной аллее, вышел на тротуар, повернул налево ‒ и решил заглянуть в гости к бывшему соседу.

14

Забор возле соседского дома был сделан под натуральное дерево, но на самом деле был из какого-то прочного пластика, который не нуждается в ремонте. На заднем дворе тоже стоял батут. Дети прыгали вокруг как сумасшедшие. Шустрые, как чертята. Он подумал, что дочь наверняка испытывала к нему отвращение из-за его живота. Он был слабым, невзрачным, полным пороков.

Крайер позвонил в дверь, а затем коротко постучал, причём рука будто действовала независимо от него. Ещё один жест из прошлой жизни.

Минуту спустя дверь приоткрылась и перед ним предстала женщина примерно его возраста, чуть за тридцать, очень симпатичная, с длинными светлыми волосами. У него на языке вертелось имя. Он пошевелил губами и почувствовал его: Энни. Энни Костлер.

На её лице появилась широкая натянутая улыбка. Она сказала: «Да?» ‒ таким тоном, будто он пришёл к ней чтобы впарить что-то и теперь стоит перед ней, держа в руках какую-то ненужную дрянь, которую она не собирается покупать.

‒ Да?

Он замешкался. Он не мог просто так взять и сказать, привет, я Эйб Фишбаум. Я Чак Смит, Джо Эванс. Это же я, Энни, твой старый друг Джонни-гитара. Ник Стил к вашим услугам. Он не мог сказать ничего.

Крайер просто смотрел на неё, и через какое-то время решил попробовать ещё раз:

‒ Энни?

Она изменилась в лице и попятилась назад. Никто не хочет попасть в неприятности у себя в прихожей: придёт вот так какой-нибудь парень и начнёт проповедовать свою религию, продавать журналы или предложит почистить ваш водосток.

Но дверь снова открылась, на этот раз шире. Энни Костлер подошла к нему, сделав руками жест, будто хочет прикоснуться к его лицу, и сказала:

‒ О боже. О господи. Ты вернулся, ‒ и произнесла имя, которое он не мог расслышать, не мог удержать в памяти.

Она бросилась к нему и обняла его. Это казалось довольно естественным, и он попытался вспомнить, были они любовниками или же просто настолько близкими друзьями, что часто обнимались так на вечеринках, праздниках или в сложные периоды жизни.

Или же правда в том, что даже сейчас, будучи Крайером, он настолько одинок и нуждается в человеческом общении, что готов сблизиться с другим человеком?

Это было не так. Его руки безвольно висели вдоль тела, он сжимал и разжимал кулаки, пока Энни Костлер похлопывала его по спине, прижималась лицом к его шее, пока она, наконец, не отошла назад. Однако она всё ещё держала руки на его плечах, вглядываясь в его лицо и видя, как он изменился.

По её щекам стекали слёзы, оставляя неровные блестящие дорожки.

‒ Чёрт, да что они с тобой сделали? ‒ спросила она.

Кого она имеет в виду: убийцу, хирургов, психиатров, охранников больницы, или всех их вместе взятых?

Она повторила его имя ‒ имя, которое больше ему не принадлежало и никогда не станет ему принадлежать, ‒ но Крайер кивнул, будто это было его имя, и она впустила его в дом.

15

Его появление ошеломило её. За последующие десять минут Энни разрыдалась дважды, и только после этого они смогли поговорить. Она сидела на диване, а он на стуле напротив неё, так близко, что Энни смогла протянуть руку и потрогать его след от удара ножом, а затем провести пальцем по белому шраму. Ей явно было приятно прикасаться к нему.

Она немного дрожала, а когда пришла в себя, принесла печенье, кофе и бутылку виски. Она протянула ему кофе, а запечатанную бутылку поставила рядом с собой. Это определённо что-то значило.

‒ Мы навещали тебя в больнице, ‒ сказала она. ‒ Мы с Филом. Помнишь?

‒ Нет.

‒ Я так и думала. Ты посмотрел на нас, но не узнал, или узнал, но не подал виду. Врачи сказали, что возможно, память никогда не вернётся.

‒ Да.

‒ Мы и в частную клинику к тебе ходили. Ты был… будто бы в ступоре. Вроде бы это называется «кататонический синдром». На тебя было страшно смотреть. И поэтому мы перестали приходить. То есть… прости.

‒ Ничего страшного, всё в порядке.

В её глазах читалась неподдельная печаль. Она смотрела на него, будто боясь узнать, насколько сильно изменился тот человек, которого она когда-то знала.

‒ Теперь ты меня узнаёшь?

‒ Моё тело узнаёт, ‒ ответил он. ‒ А губы подсказали твоё имя.

‒ Губы?

‒ Да, но на самом деле я не помню.

Казалось, эта новость одновременно испугала её и успокоила. Возможно, она боялась, что он захочет обсудить их отношения, если таковые были, или решит остаться с ней каким-либо образом ‒ ведь у него больше нет семьи. Попросит остаться пожить у неё в комнате для гостей и захочет, чтобы она бросила Фила. Уведёт её к себе в дурдом, и они будет жить там и питаться сухим молоком.

‒ А ты теперь хорошо выглядишь, ‒ сказала она. ‒ Выглядишь здоровым. Привёл себя в форму.

‒ Спасибо.

‒ Но ты изменился.

‒ Да.

‒ Ты уже не тот, кого я знала раньше.

‒ Да.

‒ Я хочу помочь тебе, ‒ сказала она. ‒ Что я могу сделать?

С чего бы начать? Откуда начинать рыть землю носом, будто ищейка? Если плакать, то во имя мести. Истекать кровью во имя мести. Это твоя миссия.

‒ Они так и не выяснили, кто сотворил с нами это, ‒ сказал он.

‒ Да. Полиция несколько дней опрашивала всех в округе. Опросили всех соседей. Но так ничего и не нашли.

‒ Мне говорили, что за день до нападения на мою семью по соседству произошло несколько краж со взломом, ‒ сказал ей Крайер. ‒ Ты об этом слышала?

Энни сделала жест плечом в сторону.

‒ Расселов, что живут в двух домах отсюда, обокрали, пока они были в отпуске на Барбадоссе. Полицейские думали, что это могли быть чистильщики ковров и мягкой мебели, услугами которых они пользовались, или тот парень, который дважды в месяц приходил чистить бассейн. А оказалось, что это был парень, который однажды чинил у них кондиционер. Он обокрал несколько домов в нашем городе.

‒ А никто не упоминал, что, возможно, эти ограбления как-то связаны с тем, что случилось в моём доме?

‒ Нет, ‒ сказала Энни. ‒ Я никогда ни о чём таком не слышала.

‒ Подумай хорошенько. Тебе не кажется, что случаи похожи?

Не раздумывая, она нахмурилась и помотала головой.

‒ Нет. Из вашего дома ничего не пропало. И тот парень с кондиционерами, он приходил только тогда, когда семьи уезжали в отпуск. И, насколько я знаю, он никому не причинял вреда.

Его жестокость и тот факт, что он так долго следил за твоей семьёй, доказывает, что преступление было совершено на почве личной обиды, реальной или надуманной. Я почти уверен, что ты знаком с преступником.

‒ У меня были враги? ‒ спросил Крайер.

‒ Враги?

‒ На работе? В личной жизни?

Она налила себе виски, но ему предлагать не стала.

‒ Мне непривычно тебя слушать. Ты так странно разговариваешь. Так отстранённо. Задаёшь мне вопросы о своей личной жизни. Это… выбивает меня из колеи.

Он взял чашку кофе, поставил её на место:

‒ Прости.

‒ Господи боже, да ты тут ни при чём. Это не твоя вина. Я просто… жаль, что я не такая сильная. Я чувствую… сама не знаю, что я чувствую. Хочется снова плакать. Кричать. Не знаю, что ещё делать. Но всё это тебе не поможет.

‒ Нет.

Он подумал: если у нас что-то с ней было, то, может быть, это Фил не выдержал? Может быть, психопат всё это время жил по соседству, и ему сорвало башню в тот момент, когда он увидел мою жирную голую задницу в своей кровати?

По всей комнате были расставлены фотографии Энни и Фила. Крайер рассматривал мужчину на снимках.

‒ А у моей жены?

‒ Враги? Нет, у неё был цветочный магазин на другом конце города.

‒ А у дочери?

‒ Ей было всего двенадцать.

‒ Ей выпустили кишки.

Энни не теряла самообладания ещё минуту, пока пила виски, два бокала, один за другим. Затем она медленно потянулась за салфеткой, почти полностью закрыла ею лицо и начала всхлипывать. Это говорило не о её слабости, а о человечности, это были чистые эмоции. Если бы он мог её утешить, она не была бы в таком отчаянии.

А ещё он понял, что она плачет не только из-за него и того, что случилось с его семьёй, но и из-за своего собственного горя. Знать, что такие вещи произошли прямо по соседству. Что то же самое могло случиться с ней или Филом.

Она быстро взяла себя в руки — возможно, алкоголь помог. Она вытерла глаза, откашлялась и сказала:

‒ Нет. По крайней мере, я не знаю ни о каких врагах.

На полке стояла фотография девочки, на вид ей было лет тринадцать. Такие же приятные черты лица, такие же длинные светлые волосы.

‒ Твоя дочь.

‒ Милли. Она сегодня ушла на тренировку, в бассейн.

‒ Красивая. Как ты.

‒ Как бы ужасно это ни звучало, но плачу я как раз из-за неё. Потому что каждый раз, когда я подумаю, что произошло с вами, я представляю, что то же самое могло случиться с нашей семьёй. Что это могла быть Милли.

‒ Да. Тем вечером ты была дома?

‒ Да.

‒ Ты ничего не слышала?

‒ Нет.

Чистая наглость убийцы, самонадеянность этого сраного ублюдка.

‒ Можно мне посмотреть комнату Милли?

‒ Зачем?

‒ Не знаю. Может быть, это поможет мне вспомнить дочь. Почувствовать себя ближе к ней.

Но вряд ли это могло произойти, потому что он вообще ничего не чувствовал.

16

Комната Милли находилась на самом верху, в тихой глубине дома, куда вела широкая массивная лестница.

Войдя в дверь, украшенную фотографиями знаменитостей и кадрами из кинофильмов ‒ чёрно-белыми портретами Монро, Диэн, Богарта и Никсона ‒ Крайер словно ощутил дежа-вю и почувствовал покалывание в шраме. Может быть, он бывал здесь раньше, или у его дочери были похожие интересы. Он удивился: Никсон?

На столе лежали три фотокамеры: две цифровые и одна старая со вспышкой. Милли была начинающим фотографом и явно была не лишена таланта. Оглядевшись, он прошёлся по комнате, разглядывая сотни фотографий, которыми были украшены стены. Мозаика, сложенная из жизни, фантазий и интересов тринадцатилетней девочки. Некоторые фотографии были увеличены до размеров постера, разрезаны ножницами на кусочки и заново склеены, чтобы создать новые и интригующие узоры из слегка противоречивых образов.

В шкафу и на полках были расставлены награды Милли: медали, знаки отличия, кубки, которые она получила за победы в соревнованиях по плаванию, гимнастике и лёгкой атлетике. В свои тринадцать она уже профессиональная спортсменка, восходящая звезда спорта.

Он вглядывался в картинки. Невозможно было охватить их взглядом одновременно, но он не мог отвести глаз и чувствовал, как перед ним открывается прекрасный вид, увлекающий за собой. Улыбающиеся лица, изображённые действия, движения образов ‒ каждое изображение было частичкой единого целого. Он почувствовал, как Энни подошла сзади и встала очень близко, при этом каким-то образом ухитрившись не касаться его.

‒ Моя дочь есть на этих снимках? ‒ спросил он.

На секунду ему показалось, что он был один и разговаривал сам с собой, так как Энни вышла из комнаты, а может быть и из дома. Ему показалось, что его голос прозвучал как-то иначе. Зазвучал с новой силой. Не любовь ли это? Или память?

Энни отошла от него и указательным пальцем постучала по фотографии, с которой, улыбаясь, смотрели две девочки в розовых купальниках. Волосы у них были завязаны в хвостики.

‒ Да, вот она.

‒ Которая из них?

Её палец указал на ту из девочек, которая умерла. Дочь Крайера была и на многих других фотографиях.

Вот она стоит на краю бассейна, готовится нырнуть в воду. Вот она изогнулась на гимнастических матах. Прыгает на батуте.

‒ Вот она. Вот. Вот. И здесь…

Вскоре Крайер начал запоминать черты лица своей умершей дочери, хотя её имя по-прежнему ускользало из его памяти.

Имена уже не важны. Теперь они не имеют значения. Имя можно легко дать, и так же легко лишить человека имени. Это было известно Джонни-гитаре. И Эйбу Фишбауму. И Нику Стилу.

‒ Она была красивой, ‒ сказал он.

‒ Да, была.

‒ Как ты думаешь, можно мне взять одну фотографию? Милли не будет возражать?

‒ Конечно, не будет, ‒ она взяла одно фото и протянула ему.

Казалось, бремя всей его прошлой жизни разом обрушилось на него. Всё это время оно висело над ним, и теперь, падая, оно пронзило сначала его череп, а затем всё остальное тело. Он согнулся под его тяжестью, приходилось прилагать усилия, чтобы стоять прямо.

Энни почувствовала его напряжение и обеими руками взяла его за локоть, словно вытаскивая его из глубин подсознания. Крайер взглянул на неё, склонил лицо так, будто хотел поцеловать её, и она потянулась ему навстречу.

Он спросил:

‒ Я был плохим отцом? Она меня ненавидела?

‒ Что?

‒ Моя дочь. Она меня ненавидела? ‒ он держал фото двумя руками и смотрел на девочек. Все они были очаровательными, стройными и подтянутыми, почти женственными. ‒ Она была сильной. А я нет. Жрал фаст-фуд. Прятал сигареты. Я был слаб. Наверно, она ненавидела меня за это. И моя жена тоже. Наверно, они обе…

‒ Нет, нет, послушай…

‒ Они были сильными. Перед смертью моя жена пыталась встать из ванны. Истекала кровью, но не сдавалась. А я ничего не мог сделать. Вообще ничего. Я был слаб. Я ничего не мог сделать…

И тут Энни тоже проявила силу духа. Её лицо посуровело.

‒ Так вот, о чём ты думаешь? Да ты души не чаял в обеих! Вы с женой любили друг друга так, как мы с Филом никогда не любили, даже в начале отношений. Что касается твоей дочери ‒ знаешь, обычно особое взаимопонимание возникает между дочерью и матерью. Но в вашей семье вы с дочерью были так близки, как ни в одной другой. Ты ходил на все родительские собрания, состоял в родительском комитете, посещал все мероприятия. Школьные праздники, церемонии, игры, турниры, иногда даже тренировки. Ты забирал девочек с тренировок на автомобиле и развозил их по домам. Возил их в кафе, чтобы отметить победу на региональных соревнованиях. Ты делал для неё всё, и она это знала. Она искренне любила тебя. Все тебя любили. У тебя не было врагов. Ни у кого из вас не было врагов.

У кого-то были.

Кто-то из них был знаком с убийцей и впустил его в дом. Крайер чувствовал это, хотя он теперь мало что мог чувствовать.

‒ Чем ещё я могу тебе помочь?

‒ Имена, адреса. Где я работал. С кем общался. Всё, что вспомнишь.

‒ Полиция всё проверила. Они допросили всех.

‒ Этого мало. Он знал нас. Человек, который это сделал, был знаком с нами.

‒ Но почему ты так уверен?

‒ Я уверен.

Она дотронулась до его лица, провела рукой по щеке, будто хотела поцеловать его. Его губы знали её имя, но не знали её поцелуев, и никогда не узнают. Она поняла это и сказала:

‒ Что ты намерен делать?

Крайер сказал:

‒ Если я истекаю кровью, то во имя этого.

‒ Что?

‒ Если плачу, то во имя этого.

‒ Я не по…

‒ Это моя миссия.

‒ Твоя…

‒ Да, миссия. Я убью его. Я должен убить его.

Энни отошла, чтобы взять ручку и блокнот. Она едва не шаталась при ходьбе. Крайер ошеломил её. Он подумал, что раньше, каким бы слабым и отвратительным он ни был, его по крайней мере любили. Теперь он не мог себе этого позволить.

Он присел на край кровати и подождал, пока она составляла список. Закончив, она сложила лист бумаги вдвое и протянула ему.

‒ Спасибо за помощь, ‒ сказал Крайер.

‒ Ска Ок, ‒ ответила она.

17

Ноги сами несли его по направлению к психушке. Босса нигде не было видно. Майки и Эвелин с удовлетворённым и немного сонным видом сидели на потёртом диванчике в комнате отдыха и курили косяки, замаскированные под обычные сигареты, пили из одноразовых стаканов, смотрели телевизор вместе с сумасшедшими.

Он подошёл к кладовке, отпер дверь и обнаружил там Босса лежащим на полу. Он обшарил его карманы, нашёл пакетик кокаина, несколько косяков и бумажник, в котором было 490 баксов.

Деньги он взял себе, а всё остальное выложил на столик. Он открывал все ящики один за другим, пока не нашёл бутылку дешёвого виски. Намочил полотенце под краном, усадил Босса на ближайший стул и начал вытирать кровь с его лица. Босс очнулся и начал выть от адской боли в сломанном запястье.

Крайер зажал ему рот рукой и сказал:

‒ Ни звука. Вот виски, кокс и травка. Можешь делать, что хочешь, чтобы унять боль. Но чтоб ни звука.

Надо отдать Боссу должное: запросы у него были немалые. Он сделал три больших глотка из бутылки, кинулся нюхать кокаин прямо из пакета, вытер нос, а затем закурил. Вскоре мученическое выражение исчезло с его лица, он выглядел спокойным и довольным. Босс даже заулыбался.

‒ Ладно, ‒ сказал Крайер, ‒ а теперь давай поболтаем. Потом можешь попросить Майки и Эвелин, чтобы они отвезли тебя в больницу, или вызвать скорую, как хочешь.

‒ Эй, парень, мне всё ещё больно!

‒ Переживёшь.

‒ Слушай, старик, не ты тут главный, а я. Я Босс, а не ты.

Где-то глубоко внутри груди Крайера проснулась ярость, сердце его забилось чаще, он уже готов был схватить вторую руку Босса и сжать так, чтобы тонкие кости запястья раскрошились.

Но странное отдалённое чувство исчезло, едва успев заявить о своём присутствии.

‒ Я и не собираюсь быть тут главным. Я здесь долго не задержусь.

‒ Тогда чего тебе надо, парень?

‒ Неплохо ты тут устроился. Свой небольшой бизнес. Торгуешь всем, что только запрещено, и никто ничего не замечает, кроме психов, коматозников и умственно отсталых.

‒ У меня рука болит, не заставляй меня сидеть тут весь день! ‒ Босс ещё раз затянулся и сделал глоток «Фор Роузес». ‒ Ещё раз спрашиваю: чего тебе надо?

‒ Я собираюсь кое-кого убить, и мне нужен пистолет.

Это признание никак не удивило Босса:

‒ Пушки — это не по моей части. Я имею дело только с таким товаром, от которого людям становится хорошо.

‒ Но ты знаешь тех, кто может помочь, так?

‒ Так, так.

‒ Мне нужен пистолет.

Босс, теперь уже вовсю ухмыляясь, спросил:

‒ И кого же ты хочешь прикончить, чокнутый ты ублюдок?

‒ Ты только послушай, как это бредово звучит. Я собираюсь убить того, кто убил меня.

18

Крайер вернулся в свою палату. Она располагалась напротив той самой ванной, где стояла ванна на ножках. Теперь он подумал бы дважды, прежде чем воспользоваться ею.

На тумбочке лежала записка, в которой было сказано, что в 9 часов утра у него встреча с социальным работником. Какая-то мисс Эйвери. Она должна была помочь ему с поиском работы, жилья и всего прочего, всего, что ему теперь не найти, ведь мало кто позволит сумасшедшему работать в своём магазине, или захочет, чтобы тот поселился по соседству.

Но им обоим придётся пройти через всё это, хотя в итоге он всё равно опять провалится в какую-нибудь трещину в системе и окажется на улице. Или на помойке.

Он чувствовал усталость в теле, но мозг его работал как машина. Впервые за последний год он побывал за пределами больницы, начал восстанавливать контакт со своей прошлой жизнью и приступил к выполнению своей миссии. Всё это придавало ему сил на пути к цели.

Крайер несколько часов разглядывал фотографию своей дочери. Перебирал имена, как, наверно, они с женой делали до рождения ребёнка. Эмили. Сара. Ноэль, Маргарет. Нет, точно не Маргарет, это имя ему не нравилось. Мария. Донна. Джейн. Сарра с двумя «р».

Наконец он попытался уснуть, но Майки и Эвелин снова принялись за дело. А несколько психов начали спорить о том, как «Критика способности суждения» Канта, написанная в 1790 году, характеризует его взгляды на эстетическую и телеологическую способность суждения. Явно психи, но не идиоты. Профессора Гарварда тоже слетают с катушек, так же как и наркоманы, женщины с послеродовой депрессией, люди, пережившие нервный срыв, и перенесшие серьёзную травму лобной доли мозга.

Ночью его сны, или, скорее, воспоминания, обрели форму.

Он сидел на средних рядах трибуны возле крытого бассейна и наблюдал за тем, как девочки плавают и ныряют.

Они плыли очень быстро, будто пытаясь убежать от чего-то, и звук брызг пробудил в нём странный ужас, с которым он, однако, мог совладать. Такой плеск воды был каким-то диким, это то, что ожидаешь услышать, когда за твоим ребёнком вдоль берега плывёт большая белая акула.

Стройная фигурка его дочери оттолкнулась от края бассейна, раздался всплеск, и вот она уже плывёт в луче света, льющегося из большого стеклянного окна сверху.

Он почувствовал, как его наполняет гордость за неё: не за то, как она плавает, и не за то, что она первоклассная спортсменка, а просто потому, что она уже так красива и с каждым днём только хорошеет. Она отбросила волосы с лица и, готовясь ещё раз оттолкнуться от края бассейна, мельком взглянула на него, улыбнулась и махнула рукой.

Милли проплыла установленное количество кругов, но на последнем подходе наглоталась воды. Их тренер, миниатюрная женщина, которая была едва ли выше своих учениц, подошла к ней с полотенцем и помогла ей вытереться. Милли отошла к столу, на котором стоял фруктовый сок. Взяв стакан, она села на первый ряд, быстро выпила сок и стала подбадривать подруг по команде, чтобы они плыли быстрее.

Его дочь рывком вылезла из воды, поднялась на край бассейна, прошла вдоль него к полотенцам, сложенным в стопку, взяла одно и сперва подошла к Милли. Они обменялись парой фраз, а затем она направилась к нему, перешагивая через ряды скамеек.

Он боялся, что она поскользнётся на гладких отполированных сиденьях, думал, что лучше бы она сначала надела тапочки, и протянул ей руку, чтобы помочь.

Произнёс её имя — имя своей дочери, своей малышки.

И проснулся ‒ или подумал, что проснулся ‒ обнаружив, что маленький засранец из его головы вернулся и лежал теперь на подушке, как будто всю ночь нашёптывал что-то Крайеру в ухо.

Его уменьшенная копия ‒ копия того человека, который должен был умереть, но не умер, ‒ посмотрела в глаза Крайеру, крохотными руками взяла его за подбородок и сказала:

‒ Саа Скоо.

19

Мисс Эйвери, соцработник, так и не появилась тем утром. Через несколько дней она наверняка придёт: измотанная женщина с чемоданчиком, набитым документами, усядется напротив него и станет извиняться, бормоча о волоките и завале на работе. Она даст ему подписать какие-то бумаги, которые ничего не значат ни для него, ни для кого-либо ещё, задаст много вопросов, на которые нет ответа, и оставит его смотреть мультики дальше.

Босс нашёл способ попасть в отделение неотложной помощи, и теперь его запястье было зафиксировано в гипсе. Должно быть, он придумал довольно убедительное объяснение, потому что ходил теперь с таким видом, будто его авторитет значительно вырос. Защитник короны, герой дня. Может быть, он наплёл, что в больницу вломился грабитель, и он спасал жизни психов. Или что на него напал один из шизиков. Неважно.

Босс заканчивал обход: выдавал таблетки, проверял, чтобы все помылись и не забыли подтереть задницу. Встретившись взглядом с Крайером, сидевшим на кухне, и подошёл к нему.

Остановившись у стола, Босс сказал:

‒ Я позвонил кому надо. Дай мне ещё пару дней.

‒ Разумеется.

‒ Я тебя заранее предупреждаю: когда я достану то, что тебе нужно, ты выметаешься отсюда. Не хочу, чтобы ты слетел с катушек и перестрелял тут всех, а мне за это потом отвечать. Получаешь, что тебе нужно, и сразу сваливаешь.

‒ Пойдёт.

‒ Тебе есть куда идти?

‒ Нет.

‒ Конечно, нет, иначе бы ты не сидел в этом гадюшнике, да?

‒ Точно.

Босс покачал головой с таким видом, будто хотел сказать: «Ты спятил».

Как будто это новость. Как будто они в этом ещё не вполне убедились. Как будто Крайер попал сюда безо всякой причины.

20

Согласно составленному Энни списку имён и адресов, Крайер раньше работал в фирме под названием «Интел Сикс Секьюритиз инкорпорейтед». Он перепутал маршруты автобусов и двадцать минут ехал не в том направлении. Потом ему пришлось полчаса ждать другой автобус, но в конечном итоге он попал в нужный район.

Он прошёл пешком шесть кварталов по направлению к потрясающе огромному зданию со стеклянным фасадом. Наверху огромными буквами высотой в два этажа значилось: INTEL. Впечатляет.

Крайер зашёл в вестибюль, и девушка за стойкой спросила его, может ли она ему чем-нибудь помочь. Он не знал, как на это реагировать.

Он ждал, что его губы сами произнесут слова, необходимые, чтобы попасть в офис, где он когда-то неторопливо обедал с коллегами и оплачивал деловые счета карточкой «Голд кард». Он улыбался, но его губы не произносили того, чего он от них ожидал.

‒ Сэр?

Он осмотрел вестибюль в надежде увидеть что-то, что вызовет воспоминания. Попытался сосредоточиться на лифтах ‒ возможно, номер этажа натолкнёт его на мысль. Шестой? Девятый? Интересно, есть ли в офисных зданиях пентхаусы?

‒ Сэр?

‒ Э…

‒ Могу я вам помочь?

Он сказал:

‒ Я хочу поговорить с главой «Интел Сикс Секьюритиз».

‒ С мистером Ферманом? А у вас назначено?

‒ Да. Да, назначено.

‒ Ваше имя?

‒ Джонни-гитара.

‒ Джонни… Гитара?

‒ Да.

Она посмотрела на экран компьютера.

‒ Боюсь, вашего имени нет в списке, мистер Гитара.

Её улыбка не исчезла, хотя глаза слегка забегали, когда она поняла, что ситуация может принять неприятный оборот.

‒ Значит, кто-то ошибся. Пожалуйста, скажите мистеру Ферману, что к нему пришёл его старый приятель Джонни.

21

Она попросила Крайера подождать в приёмной и долго шептала что-то в телефонную трубку.

Крайер подумал, что у компании с названием вроде «Интел Секьюритиз» наверняка есть частные охранники, которые сейчас выпроводят его вон. Они будут с ним предельно вежливы, но настойчивы, преградят ему путь внутрь и проводят к выходу.

Тогда ему придётся устроить скандал, поднять большую суматоху, чтобы сюда прибежало как можно больше людей, чтобы посмотреть, что происходит. Может быть, его хоть кто-нибудь узнает.

Вместо этого пришёл всего один человек, одетый в костюм стоимостью в тысячу долларов, с воротником ещё за сотню, но пахнущий дешёвым одеколоном. От этого запаха мозг Крайера начал подавать ему какие-то сигналы. У него потекли слюнки. Он почувствовал вкус соуса-коктейль.

‒ Мистер Дойль, ‒ сказала секретарша, ‒ этот джентльмен хочет увидеть мистера Фермана, но у него не назначена встреча.

‒ Спасибо, Сесилия, я обо всём позабочусь.

Дойль подошёл к Крайеру, уже узнав его. Об этом говорило выражение его лица. На нём читались страх, шок, недоверие, и при этом радость. Крайер посмотрел вверх и увидел камеры наблюдения под потолком. Должно быть, Дойль увидел его на мониторах и узнал его.

‒ Это ты, ‒ сказал Дойль, положив руки на плечи Крайера. Не совсем обнял, но движение было похожим. ‒ Глазам своим не верю.

‒ Привет.

Дойль внимательно рассмотрел лицо Крайера и произнёс имя, которое тут же испарилось из его памяти.

‒ У тебя даже шрамов не осталось. Когда я узнал, что произошло, я подумал, чёрт, я подумал… В общем, знаешь, я думал, что ты никогда не поправишься, никогда не выйдешь из этого учреждения. Но ты неплохо выглядишь. Чёрт, неплохо ‒ не то слово, разве что волосы не мешало бы подкрасить. Но ты похудел, и посмотри на мышцы, ты же…

‒ Верно, ‒ сказал Крайер.

‒ А что за чушь насчёт Джонни-гитары?

Крайер только улыбнулся. Это единственное, что пришло ему в голову. Он надеялся, что не выглядел идиотом с отвисшей челюсть. Он пристально смотрел на Дойля, пытаясь разглядеть в нём приятеля, с которым они ходили в боулинг, пили пиво и делали барбекю. Но он ничего этого не видел, и это не укрылось от проницательного взгляда Дойля.

‒ Ты меня совсем не помнишь, да?

‒ Да.

Парень взял Крайера за локоть и осторожно, будто старика, повёл через несколько коридоров, мимо огромной комнаты с перегородками. Они прошли по проходу мимо ещё нескольких секретарей и пришли к нескольким большим офисам. Неудивительно, что лифт ни о чём ему не говорил: он работал на первом этаже. По крайней мере, он думал, что причина может быть в этом. Всё вокруг казалось Крайеру чужим.

‒ Мы передавали тебе фрукты.

‒ Спасибо.

‒ И ещё мы помогали, когда узнали, что твоя страховка не покрывает расходы.

‒ Очень мило с вашей стороны.

Дойль не был директором. Он был специалистом по улаживанию конфликтов. Парень, к которому все обращались в случае чего. Всегда о чём-то беспокоящийся. Всё время следящий за камерами, чтобы видеть, кто пришёл.

На этот раз он пытался понять, зачем пришёл Крайер: уж не затем ли, чтобы потребовать денег или засудить фирму ради какой-нибудь компенсации. Неважно, был ли повод. Дойль был из тех людей, которые всегда ожидают худшего. Его осмотрительность граничила с агрессивностью.

Шёл бы лучше сразу напролом. Узнал бы, заинтересован Крайер в этом или нет.

‒ Я пришёл не для того, чтобы потребовать денег или как-то навредить вашей фирме.

‒ А зачем ты здесь?

‒ Мне надо выяснить, были ли у меня враги.

‒ Враги?

‒ Да.

‒ Это из-за того, что на тебя напали.

‒ Да.

‒ Ты думаешь, это мог быть кто-то из «Интел»?

‒ Не знаю.

Дойль покачал головой. Вслед за этим лёгким движением Крайеру в лицо снова ударил запах одеколона.

‒ У тебя не могло быть врагов в «Интел».

‒ Почему?

‒ Ты здесь не работал.

‒ Прости, что?

‒ «Интел» наняли тебя, но в качестве личного консультанта. Ты работал, не выходя из дома, на компьютере. И приходил сюда не чаще чем раз в три-четыре месяца, для того чтобы встретиться со мной и обсудить разные проекты.

‒ Какие проекты?

Дойль пустился в объяснения, Которые Крайер сразу же счёл не имеющими значения и пропустил мимо ушей. В прошлой жизни он был занудным сукиным сыном. Неудивительно, что он искал утешения в жирных гамбургерах и табаке.

‒ Но я был на работе, ‒ сказал Крайер. ‒ Тем вечером я пришёл домой. Тем вечером, когда… когда на меня и мою семью напали. Меня не было дома. Я думал, что я шёл с работы.

‒ Как я уже сказал, тебе не нужно было часто появляться здесь. Кроме меня ты ни с кем не встречался, и приходил ты обычно днём. Мы сидели в зале для совещаний, заказывали еду…

Соус-коктейль.

‒ Креветки. Королевские креветки.

‒ Да, чтобы перекусить, когда закончим разбираться с цифрами и продажами.

‒ И больше я ни с кем не пересекался?

‒ Пару раз с другими консультантами, но вы были едва знакомы и относились друг к другу дружелюбно.

‒ Соперники по бизнесу? Зависть?

‒ Точно не по отношению к тебе. Ты хорошо выполнял свою работу, но пока ты был консультантом, в здешней иерархии ты был на самом низком уровне. Целеустремлённый, но не конкурентоспособный.

Неудивительно, что Крайер так заплыл жиром. Целыми днями сидел дома перед компьютером, безо всяких физических упражнений. Безо всяких серьёзных амбиций. Энни сказала, что он посещал все школьные мероприятия своей дочери, отвозил её на тренировки, ходил на родительские собрания. Был как домохозяйка.

‒ Каким я был работником?

‒ Первоклассным, иначе мы не стали бы тебя здесь держать.

‒ И как долго я работал на «Интел»?

— Двенадцать лет.

С момента рождения дочери. Может быть, он специально выбрал такую работу, чтобы больше времени проводить дома, с ней?

‒ И как у вас теперь идут дела?

‒ Лучше не бывает. Но потерять тебя было для нас ударом. Ты готов вернуться к работе?

Крайер почти улыбнулся, представив, как он сидит за компьютером, смотрит в экран, а руки сами выполняют его работу; представив, как он занимается цифрами и не знает, в чём состоит его работа, что он продаёт, о чем консультирует, кто его партнёры, коллеги и покупатели.

‒ Нет, ‒ сказал Крайер. ‒ Думаю, мне нужно ещё время.

‒ Тебе всегда здесь рады. Ты один из членов нашей дружной семьи.

‒ Я это ценю.

‒ Дай мне знать, если понадобится моя помощь.

‒ Обязательно.

Дойль пожал Крайеру руку, проводил его до двери, похлопал по плечу и затем сжал пальцы и слегка погладил его по плечу ‒ таким жестом друг пытается выразить глубокие чувства, которые не может выразить словами.

Проходя мимо кабинок, Крайер посмотрел поверх невысоких перегородок и увидел десятки хорошо одетых мужчин и женщин, разговаривающих по телефону и работающих за компьютерами. Он попытался представить себе, что за работу он выполнял дома, и чем она отличалось от той работы, которой заняты все эти люди здесь, в офисе.

Выйдя на стоянку, он обернулся и снова посмотрел на стеклянный фасад здания, в каждом окне которого сверкало и отражалось солнце.

Но если он шёл не с работы, то откуда тогда?

Оттуда, куда ходил достаточно часто, чтобы это могли рассчитать. Чтобы этим мог воспользоваться убийца.

Крайер посмотрел на список Энни. Ему так хотелось поскорее начать выполнять свою миссию, что он даже не дочитал его до конца. Под адресом «Интел» был адрес цветочного магазина его жены, средней школы, в которой училась его дочь, а под ними — адрес церкви.

Церковь святого Игнатия

Ул. Джонса, 224, подвал

Ниже неровным почерком, будто бы Энни сомневалась, стоит ли раскрывать ему его же секрет, было написано:

А.А.

22

Общество анонимных алкоголиков. Он прятал сигареты. Уплетал фаст-фуд за обе щеки. Груз чувства вины и сожаления за одни пристрастия вылился в результате в другую зависимость.

И Энни об этом знала? Она предложила ему только кофе, а бутылку виски оставила при себе. Может быть, она одна из них? Она и сама сильно налегала на виски.

А может, ей рассказал сам Крайер или его жена? Такие вещи не могут долго оставаться анонимными.

Инстинктивно он нашёл дорогу к церкви. Она была недалеко от «Интел». Крайер подумал, уж не был ли он религиозным человеком? Может быть, они всей семьёй каждое воскресенье посещали службы? Или же он ходил сюда только для того, чтобы бороться с проблемой вместе с товарищами по несчастью? Он попытался увидеть это. Как он встаёт перед всеми, признаётся в каких-нибудь грехах или проступках, рассказывает, как он не пил уже неделю, месяц, полтора года. А затем поедает пончики с джемом, запихивая в рот сразу по две штуки.

Крайер подумал, что члены А.А. приходят на встречи нерегулярно. Или он был до такой степени заложником своих привычек, что составил для себя чёткий график посещений? Неужели именно благодаря этому убийца рассчитал время его прихода и ухода? Ещё один признак слабости.

Как он мог наткнуться здесь на психопата и чем-то разозлить его?

Всё из-за того, что я слопал все пончики? Или выпил весь остывший кофе? Кому-то просто не понравилось моё лицо, когда я вышел и сказал: «Всем привет, я Фредди Дэвис и я алкоголик»?

«Привет, Фредди!»

А бывают общества анонимных обжор? Анонимных курильщиков? Какие ещё зависимости у него были? Ничего значительного, просто какая-нибудь тупая хрень для толстозадых. Азартные игры в интернете? Порножурналы? Порнофильмы? Компьютерный гольф?

Церковь святого Игнатия представляла собой огромное атмосферное каменное здание, которое было похоже на древнюю постройку. Одно из первых зданий, построенных в этом городе. Так было написано на табличке у входа.

Территория возле входа была окружена заборчиком, за которым находился маленький и очень ухоженный сад. Крайер потянул за ручку массивной деревянной двери и с удивлением обнаружил, что дверь заперта. Разве церкви не должны быть открыты в любое время, чтобы верующие могли прийти и помолиться, поставить свечку, причаститься?

Размышляя над этим, он вспомнил, что теперь церковные свечи были полностью автоматизированными. Засовываешь мелочь в автомат, нажимаешь на кнопку, и загорается электрическая свеча. Больше никакого воска. Того, кем Крайер был раньше, это, кажется, возмущало. А Крайеру было по барабану.

Он уже собирался выйти на улицу, когда увидел в тридцати метрах дом приходского священника. Он повернулся и пошёл туда с нарастающим лёгким беспокойством, появившимся внезапно где-то внутри. Он остановился и закрыл глаза, попытался сосредоточиться на этом ощущении, которое, возможно, имело какое-то отношение к вопросу: теперь, когда он стал другим человеком, душа у него тоже другая?

Может быть, тот инцидент повлёк за собой искупление?

Он подошёл к небольшому зданию и чуть не запнулся о кучу сухих веток.

Священник работал граблями на маленькой лужайке, избавлялся от сорняков. Он был в тёмных брюках, свободной хлопковой рубашке и расстёгнутой синей ветровке. Ничто в его внешности не указывало на род его деятельности, за исключением воротника. Крайеру это показалось удивительным. Зачем парень в явно нерабочее время, занимаясь личными делами, надел этот воротник и не снимает его даже на время работы в саду?

‒ Эй, ‒ сказал Крайер.

Священник, казалось, рад был на время отвлечься от работы.

‒ Я могу вам чем-нибудь помочь?

‒ Возможно. Простите, что побеспокоил вас.

‒ Ничего страшного, вы меня совсем не побеспокоили. Я отец Бруно.

Кое-что ещё пришло Крайеру на ум. Почему некоторые священники представляются по фамилии, а некоторые ‒ по имени? Отец Каллахан, отец О’Мерфи, отец Джим, отец Том.

Зачем он отвлекается на все эти мелочи? Всё это не имеет значения, ничто не имеет значения, кроме того, ради чего он плачет и истекает кровью.

‒ Я просто хотел спросить о… собраниях А.А., ‒ сказал Крайер.

‒ Мы проводим собрания в подвальном помещении три раза в неделю. По понедельникам, средам и пятницам в 19:30.

Для гарантии: чтобы те, кто чувствует, что в выходные не сможет сдержаться, пришли сюда в пятницу. Или в понедельник, после того как облажались в субботу или воскресенье.

‒ Вы отвечаете за эти встречи?

‒ Да, я.

Отец Бруно смотрел Крайеру в глаза, дружелюбно улыбаясь, с заботой, прибережённой для тех, кому понадобится утешение. Либо он видел Крайера впервые, либо не узнал его. Крайер подумал, что этим можно воспользоваться. Можно зайти с другого конца и продолжать рыть носом землю, как ищейка.

‒ Год назад на эти встречи ходил мой друг. Вы тогда уже здесь работали?

На лице священника промелькнуло болезненное выражение, а затем он снова улыбнулся, на этот раз будто бы с раскаянием.

‒ Да, я был здесь. Помогал отцу Антонио и сам прикладывался к бутылке. Я начал посещать эти собрания, садился всегда в дальний угол, пытаясь скрыть своё лицо, находясь в своей же церкви, потому что боялся, что кто-нибудь из прихожан узнает меня. Я не совсем понимал, как работает эта система. Меня больше занимало собственное тщеславие, нежели моя жизнь и вера. Только несколько месяцев спустя я смог действительно встать и признаться перед всеми, понять, что мне действительно нужна помощь. ‒ Отец Бруно поставил грабли возле статуи святого Франциска. ‒ А как вас зовут?

‒ Эйб Фишбаум.

Они пожали друг другу руки.

‒ Вы сказали, что год назад ваш друг посещал эти встречи, да, Эйб? Надеюсь, это пошло ему на пользу.

‒ Не думаю, что можно так выразиться. Его убили вскоре после этого.

‒ Какой ужас…

‒ Следствие зашло в тупик, и я решил, что сделаю всё, что в моих силах, чтобы найти виновного. Я надеялся, что могу задать кому-нибудь несколько вопросов.

‒ Разумеется, спрашивайте. Я попытаюсь по возможности ответить.

‒ Тогда об этом много говорили в новостях. В дом моего друга проник преступник, который убил его жену, дочь и его самого. Вы не помните человека, о котором идёт речь?

‒ Как его звали?

Как же избежать ответа на этот вопрос?

‒ Он был довольно тучным, ел все пончики и возмущался по поводу электрических свечей.

‒ Было бы проще, если бы вы напомнили мне его имя.

‒ Но это же общество анонимных алкоголиков, разве нет?

‒ Хотя бы просто имя, без фамилии. К тому же, если об этом происшествии писали в газетах и говорили в новостях, то…

‒ Он работал в «Интел», может быть, приходил с кем-нибудь из коллег, если вы их, конечно, знаете. Они там любят есть королевские креветки.

Отец Бруно склонил голову набок и негромко хмыкнул. Короткий выдох, но полный смысла.

‒ Не очень-то близкими вы друзьями были, раз вы можете его описать, но не знаете его имени.

‒ Я знаю, ‒ сказал Крайер, ‒ или, по крайней мере, знал раньше. Просто я не могу вспомнить. Не могу сказать.

‒ Не можете сказать?

‒ Нет.

Он не лгал. И любой человек, который по долгу службы имел дело со слабыми, нерешительными, сломленными, удручёнными, нестойкими людьми, с пьяницами, грешниками, с людьми, которые грешили сами и сами же страдали от несправедливости, человек, который сам был алкоголиком, не стал бы требовать от Крайера слишком многого.

‒ Хм. Я не понимаю, ‒ сказал отец Бруно, который теперь искренне заинтересовался. Он один из тех, кому до чёртиков надоело видеть каждый день одни и те же лица, слушать об их обычных проступках и терзаниях. ‒ Но оставим это. Вы сами ищете утешения? Может быть, вам нужно исповедаться?

Этого следовало ожидать. Начинаешь вести себя странно, заводишь разговор об убийствах ‒ и священник, конечно, захочет, чтобы ты рассказал всё Господу, а потом сам же сдаст тебя копам.

‒ Нет, я пришёл не за этим. Я пришёл, чтобы узнать, не замечали ли вы чего-нибудь странного на собраниях А.А. примерно год назад. Не приходил ли кто-нибудь посторонний. Бывали ли драки, угрозы, или кто-нибудь обращался к вам с серьёзными проблемами. С серьёзными психическими отклонениями. Может быть, кто-нибудь вёл себя пугающе.

‒ Как я уже говорил, на тот момент у меня у самого были проблемы. Боюсь, это беспокоило меня больше, чем проблемы моих прихожан и других участников встреч. Но насколько я помню, ничего странного не происходило. Ничего такого, что осталось бы в моей памяти спустя год, в том числе драки и угрозы. Вы сказали, что вашего друга убили?

‒ Его и всю его семью.

‒ Сожалею о вашей утрате.

‒ Это была не моя утрата.

‒ Что вы имеете в виду?

‒ Давайте обсудим и это тоже. ‒ Крайер никак не мог подобрать нужные слова. На него с грустью смотрел святой Франциск: каменное лицо, на котором были рубцы, оставленные непогодой, глаза смотрели слишком осуждающе для святого. ‒ Может быть, отец Антонио что-нибудь знает?

‒ К сожалению, он скончался около полугода тому назад. Рак.

‒ Он всегда проводил эти встречи?

‒ Нет, но человек, который их проводил, возможно, придёт сегодня вечером. Он всё ещё староста группы. Могу сказать вам его имя: Ларри. Возможно, он вспомнит что-нибудь, что окажется для вас полезным.

‒ Спасибо. Думаю, я подожду.

Всё это время он думал: может быть, это он. Может быть, отец Бруно на полставки подрабатывает маньяком, орудующим ножом. Подавляет сексуальное желание, не трахает маленьких мальчиков, как нормальные священники, и вынужден оттягиваться другими способами.

Может быть, это он убил мою жену и дочь, а затем попытался прикончить меня. Может быть, именно его мне придётся убить.

23

До встречи А.А. оставалось два часа, и Крайер решил выяснить, не знает ли его тело дорогу ещё куда-нибудь неподалёку.

Он шёл, огибая здания, зашёл в компьютерный магазин, где, наверно, частенько бывал и раньше. Там было полно народа, шумные посетители расталкивали друг друга локтями, прокладывая себе путь между витрин. По большей части это были дети, которые хотели заполучить какую-то недавно вышедшую игру. Один подросток как раз играл в неё: нажимал на кнопки, высунув от усердия язык, глядя на картинки на экране.

Какая-то игра из разряда «перестреляй из всех». Ты играешь за хорошего парня, который сражается с плохими парнями. Ты их взрываешь, вступаешь в долгие драки с мастерским применением боевых искусств. Запрыгиваешь в машины и едешь по тротуарам, а за тобой гонятся какие-нибудь киллеры, сбивая по дороге детей и старушек в инвалидных креслах. Если убьёшь врага, получишь его оружие. Накапливаешь энергию, вламываясь в винный магазин и забирая оттуда бутылки с алкоголем. Бухло можно использовать для изготовления коктейлей Молотова, чтобы потом кидать ими в копов.

Крайер взял второй джойстик и присоединился. Он неплохо справлялся, но его постоянно оглушал какой-то наркоторговец на скейтборде, который ехал за ним по обочине и сбивал его героя прямо перед стаей диких собак, готовых разорвать его на части. Он никак не мог накопить энергию и постоянно забывал вовремя перезарядить пистолет. Это выводило его из себя, особенно, когда подросток, игравший рядом с ним, начал хихикать каждый раз, когда персонаж Крайера падал на землю.

Пройдя эту миссию ещё пару раз, Крайер понял, какие кнопки надо нажимать, чтобы наброситься на скейтбордиста, оглушить его и кинуть в стаю собак, а самому продолжить игру.

Крайеру потребовалось не так много времени, чтобы догнать подростка. Теперь они проходили одну и ту же миссию. Они оба грабили банк: брали заложников, вскрывали хранилище и забирали деньги, пока не пришли другие плохие парни.

Наверно, так разработчики рекламируют эту игру родителям: смотрите, она учит детей работать в команде.

Не отрывая глаз от экрана, подросток сказал:

‒ А ты неплохо играешь, чувак!

‒ Похоже на то, да?

Они играли так ещё 45 минут. К тому времени вокруг них собралась небольшая толпа. Крайеру не хотелось отрываться от экрана, но пора было уходить.

Надо было идти к священнику и парню по имени Ларри, чтобы выяснить, не один ли из них убил его семью и не знал ли кто-нибудь человека, который мог это сделать.

Он положил джойстик, и на его место тут же кинулся мальчишка, который продолжил игру.

Крайер посмотрел на свои сильные руки и подумал: значит, вот чем я занимался, сидя дома и ожидая, пока дочь придёт из школы, а жена ‒ с работы. Не порнуха в интернете, не онлайн-казино, не виртуальный секс. Я сидел в большом мягком кресле и весь день играл в игры. Чёрт, подумал он. У меня и жизни-то толком не было.

24

Спустившись в подвальное помещение церкви, Крайер сел на складной стул в последнем ряду и стал наблюдать за теми, кто входил внутрь. Некоторые чувствовали себя здесь комфортно и уверенно. Другие казались нервными и раздражёнными. Несколько человек были уже навеселе и наугад бродили по комнате. Товарищи по обществу А.А. были к такому готовы: они брали пьяных под руки и вели к столику, на котором стоял кофе, сок и были выложены различные мучные изделия.

Пришёл отец Бруно, который тут же заметил Крайера. Он шагнул к нему, протянул ему руку и сел рядом. Крайер подозревал, что священник пришёл сюда с конкретной целью: помешать Крайеру устроить беспредел прямо здесь, в подвале, если вдруг ему придёт это в голову.

‒ Рад снова вас видеть, ‒ сказал отец Бруно.

‒ Я же говорил, что приду.

‒ Многие так говорят, а потом уходят и не возвращаются.

‒ Я ушёл ещё год назад.

‒ Из общества?

‒ Из жизни.

‒ О, ‒ отец Бруно закивал и улыбнулся, потому что не знал, как на это ещё реагировать, если не улыбкой. Крайер понял: священник думает, что Крайер от алкоголя тронулся умом и теперь страдает паранойей. Пара собраний должна привести его в чувство.

‒ Я рассчитывал поговорить с Ларри, ‒ сказал Крайер. ‒ Вы не подскажете, где он?

‒ Собрание сейчас начнётся. Почему бы вам не подождать до перерыва, чтобы потом поговорить подробно?

‒ Хорошо.

Наконец, Ларри встал и проделал всю эту процедуру с «привет, меня зовут так-то…». Крайер рассматривал его и думал, не тот ли это психопат, который был всему виной.

Ларри был невысоким, худощавым человеком с бритой головой и аккуратной бородой. Он держался уверенно и излучал спокойную энергию. Он говорил глубоким доверительным тоном и знал, как заставить каждого из присутствующих думать, будто он обращается лично к нему.

Он поблагодарил тех, кто принёс кофе и печенье. Поблагодарил отца Бруно за то, что тот предоставил им помещение в подвале церкви святого Игнатия. Спросил, кто сможет задержаться после окончания собрания и помочь убрать стулья. Попросил всех склонить голову и прочитал короткую молитву, в которой не упоминалось ни о боге, ни о зависимостях. Всё, что он говорил, звучало как заученные, постоянно повторяемые фразы.

Собрание началось.

На протяжении пятидесяти минут Крайер выслушивал признания, рассказы мужчин и женщин о том, как они пили на работе, пили при выполнении служебных обязанностей, пили дома, пока присматривали за детьми, отключались, лёжа в луже рвоты, и приходили в себя только когда трёхлетние малыши просили покормить их. Были слёзы, были шутки и прозрения.

Один пьяный вскочил и начал всех перебивать. Он разглагольствовал на протяжении десяти минут и за это время несколько раз довольно остроумно пошутил. Наконец, он умолк.

Одна женщина рассказывала, как была проституткой, как пила вместе с клиентами ‒ некоторые из них были якобы известными и влиятельными людьми. Она делала завуалированные намёки, но даже Крайер понимал, о чём идёт речь.

Всё это было чуть более наигранно, чем он ожидал. Некоторые явно приукрасили свои истории и заранее отрепетировали их, чтобы рассказать их как можно более драматично, со своевременными паузами и продуманной концовкой.

Снова встал Ларри и объявил небольшой перерыв, после которого собрание продолжится. Все тут же ринулись по направлению к печенью и к бывшей проститутке. Многие мужчины очень оживились, слушая её, и теперь разговаривали о сексе, алкоголе и знаменитостях. Крайер подозревал, что именно поэтому она и выступала в начале: чтобы раззадорить всю группу.

Отец Бруно встал только после Крайера. Священник всё ещё следил за ним, желая убедиться, что он ни на кого не набросится, не начнёт кричать, что он одержим, и не заблюёт все стены гороховым супом.

Они пошли к Ларри, который пытался отогнать от бывшей проститутки особо назойливых парней. У него это плохо получалось.

Отец Бруно подошёл к нему и сказал:

‒ Ларри, можно тебя на минутку? Я хотел представить тебя этому джентльмену. Ему нужна… помощь.

‒ Конечно, конечно, хорошо, ‒ сказал Ларри и протянул руку. Крайер пожал её. Не торопился отпускать её, думая: может быть, именно этой рукой он держал нож. Может, он и есть та самая «болтушка Кэтти». Может, это он изучил график моих приходов и уходов, чтобы заявиться ко мне домой с упаковкой скотча.

Они втроём отошли к дальней стене подвала и встали там, отделившись от основной группы. Куда бы Крайер ни взглянул, везде он видел изображения боли. Иисус, распятый на кресте. Изображения святых и мучеников, которых жестоко убивали. Ни одного счастливого лица. Хотя нет, кажется, вон там висит обычная картина: Иисус и несколько детишек с ягнёнком.

Если бы сегодня кто-нибудь увидел, как бородатый мужик в белой простыне склонился над детьми и домашним животным, его бы посчитали извращенцем.

‒ Чем я могу помочь? ‒ спросил Ларри.

Он обращался к Крайеру, но ответил отец Бруно:

‒ Ситуация не совсем обычная. Видите ли, этот человек, он хочет задать вам несколько вопросов о…

Крайер перебил его:

‒ Чуть больше года назад на одного человека напали прямо в его доме и ударили ножом в голову. Его жену и дочь жестоко убили. Их убил злоумышленник. Убийцу так и не нашли.

‒ Кажется, я читал об этом, ‒ сказал Ларри. ‒ Это было громкое преступление. Самое жестокое за последние несколько лет.

‒ Тот человек посещал эти встречи. Он приходил по установленному графику, и убийца знал это. Я бы хотел, чтобы вы вспомнили, не происходило ли тогда чего-нибудь необычного.

‒ Как звали этого человека? ‒ спросил Ларри. На его выбритом лбу сверкали капельки пота. Он нервничает? Или он узнал Крайера? Почему он заволновался?

‒ Я не могу вспомнить своё имя.

‒ Так это были вы, ‒ сказал отец Бруно.

‒ Да.

‒ Но почему вы сказали, что тот человек умер?

‒ Он умер. Как я уже сказал, его убили. И меня убили. Как я сказал, я не мог вспомнить его имени. И я не помню. Тогда я был другим человеком. Я страдал ожирением. Наверно, я сидел на диете. Работал дома на компьютере и, думаю, радовался этим встречам, потому что они позволяли мне хотя бы на какое-то время выбраться из дома. Я не очень много знаю о том, каким человеком я тогда был.

‒ Господи боже, ‒ воскликнул Ларри, вглядываясь в лицо Крайера. ‒ Я вас помню. И у вас между глаз этот шрам, боже, вас действительно ударили ножом. Господи, как вы изменились. ‒ Затем он коротко кивнул священнику, будто бы извиняясь за то, что упоминал имя господа всуе. ‒ Дайте-ка мне вспомнить. Да, вы тогда были крупным человеком. Вы стеснялись, не любили выступать перед группой, но когда выходили, то говорили довольно интересно. Говорили о… о… ‒ Ларри поразмышлял с минуту. ‒ О дочке. Она была чемпионкой, завоёвывала награды, была лучшей в штате и всё такое. Когда я прочитал газету, я и не подумал, что это случилось с вами. С вашей семьёй. Мне очень жаль.

Крайер кивнул, глядя то на Ларри, то на отца Бруно, едва заметно переводя взгляд с одного на другого, изучая выражения их лиц.

Если бы мне пришлось выбирать прямо сейчас, то кто из них?

Который из них сидел здесь на складном стуле и точил на него зуб?

Ларри сказал:

‒ Не припоминаю ничего необычного. Вы никогда не казались, ну, обеспокоенным или что-то в этом роде. Никто не доставлял вам проблем. Я руковожу этими собраниями уже почти два года, но, конечно, не на каждом из них присутствую.

Священник, казалось, смутился:

‒ Простите, я об этом забыл. Я должен был подумать, но…

‒ Кто-нибудь ещё может меня помнить? ‒ спросил Крайер.

Ларри оглядел группу.

‒ Из присутствующих трое, может быть, четверо, ходят сюда как минимум год. Вроде бы так, не правда ли, святой отец?

Священник кивнул:

‒ Да, думаю, вы правы.

Снова повернувшись к Крайеру, Ларри сказал:

‒ Что ж, дождитесь окончания собрания, и после этого я познакомлю вас с ними. Возможно, кто-то из них сможет вам помочь. Может быть, кто-нибудь вспомнит то, чего не помню я. Или скажет ваше имя. Кто знает, может быть, среди них есть ваш близкий друг, не так ли? Достаточно близкий, чтобы о чём-то знать. Вы не против? Святой отец, я думаю, с этим не должно возникнуть проблем?

‒ Да, думаю, мы так и поступим, ‒ ответил отец Бруно.

‒ Отлично, ‒ сказал Крайер.

Он вернулся на своё место, сел и терпеливо ждал, пока остальные закончат болтать о пустяках, оставят, наконец, в покое проститутку и доедят печенье.

Теперь, когда угнетающие цифры алкогольной статистики уступили место атмосфере вечеринки, все чувствовали себя более свободно. Неудивительно, что люди так легко срываются. Даже встречи А.А. ‒ это общественное мероприятие. Он легко мог себе представить, как народ расходится, чтобы тут же собраться снова в ближайшем баре и продолжить флиртовать и нести чепуху.

Ларри снова встал и спросил:

‒ Кто желает выступать следующим?

‒ Я хочу, ‒ сказал Крайер и подошёл к трибуне.

25

Подойдя к трибуне, он спросил:

‒ Кто-нибудь из вас знает меня?

Все молчали.

‒ Посмотрите хорошенько. Я очень изменился внешне. Когда вы меня знали ‒ если вы меня знали ‒ я был толстым. В волосах не было седины. Наверно, я улыбался. Ларри говорит, я был весёлым. Даже несмотря на мои недостатки, я, кажется, был счастлив. У меня были любящие жена и дочь. Я посещал эти собрания примерно год назад. Поэтому задумайтесь на минуту. Кто-нибудь из вас меня знает?

Люди начали переговариваться вполголоса и заёрзали на своих местах. Крайер пытался рассмотреть лицо каждого из них, но лиц было слишком много. Он надеялся увидеть что-нибудь, что пробудит в нём воспоминания: ненависть, боль. Что угодно.

У него было много мелких грешков. Может быть, он и с бывшей шлюхой пересекался. Крайер разглядывал её, пытаясь угадать, узнала она его или нет. Но по ней ничего не было заметно.

Все сидели и смотрели на него.

‒ Что ж, на самом деле, всё это не имеет значения, ‒ продолжал Крайер. Я обращаюсь теперь не ко всей группе, а лишь к одному из вас. Может быть, он сегодня здесь, а может быть, нет. Если он здесь, то вот что я хочу сказать ему: я вернулся. Я здесь. Я жив. Ты вспорол моей дочери живот и бросил её умирать в агонии, лёжа в собственных внутренностях. Ты перерезал горло моей жене и оставил её истекать кровью в ванной. Она была сильной, намного сильнее меня. Они обе были сильнее меня. Но по какой-то причине выжил именно я. По какой-то причине ты не смог убить меня. Надеюсь, ты попытаешься ещё раз. Надеюсь, я увижу тебя ещё раз. Потому что как только я увижу тебя, я тебя убью.

Подошёл Ларри и стал набрасываться на Крайера, пытаясь сделать так, чтобы тот заткнулся. Крайер оттолкнул Ларри рукой в грудь. Толкнул не сильно, но Ларри слетел с трибуны и покатился по полу. Отец Бруно подбежал к нему и теперь просто смотрел на Крайера. Больше он не светил зубами.

‒ Единственное, зачем я живу ‒ это чтобы найти тебя. И я найду. Если ты здесь. Если нет, то… простите что побеспокоил вас всех. Приятного вечера.

Он ушёл, и никто не попытался остановить его или преградить ему путь.

Снаружи на земле в луже своей рвоты спал какой-то пьяница. Он встал, сфокусировал взгляд на Крайере и сказал:

‒ Ско Ок.

Крайер остановился и переспросил:

‒ Что?

‒ Ско Ок.

‒ Повтори ещё раз.

‒ Ско Ок.

‒ Что это значит, чёрт возьми? ‒ спросил Крайер.

‒ Что значит ‒ что? ‒ спросил пьяница.

‒ «Ско Ок».

‒ Чего?

‒ «Ско Ок», ‒ сказал Крайер.

‒ «Ско Ок»? ‒ спросил парень. ‒ Чего?

‒ Ты сказал это.

‒ Я сказал? Я ничего не говорил.

‒ Ты это сказал. И повторил дважды.

‒ Да отвали ты от меня, придурок, ‒ сказал пьяница, лёг обратно в грязь и блевотину и снова уснул.

26

Мисс Эйвери была молодой и довольно привлекательной женщиной. Совсем не казалась измотанной, хотя и выглядела слегка уставшей и загруженной работой. Она мило и искренне улыбалась. Они сидели на кухне, и у Крайера появилось странное желание предложить ей стакан молока.

Её чемоданчик прямо распирало от бумаг. Когда она, кряхтя, поставила его на стол, искусственная кожа скрипнула, а Крайер подумал: интересно, все эти бумаги касаются его одного, или она просто таскает с собой дела всех своих пациентов?

‒ Вы по-прежнему страдаете от психогенной амнезии, ведь так? ‒ спросила она.

‒ Я бы вам с удовольствием ответил, но я забыл вопрос.

Она дружелюбно рассмеялась.

‒ Ах, вы один из тех людей, у которых на каждый вопрос приготовлен остроумный ответ. Наверно, чувство юмора много раз приходило вам на помощь.

‒ Вы даже представить себе не можете, ‒ сказал Крайер.

‒ При психогенной амнезии наблюдается ретроградная потеря памяти, то есть неспособность воспроизводить важную информацию о себе, которая предшествовала уязвлению.

Крайер оживился:

‒ Уязвлению?

‒ Событию, которое явилось первопричиной амнезии. Насколько я понимаю, в вашем случае это была тяжёлая черепно-мозговая травма.

Уязвление. Ну да, подходящее название. Тот парень всадил мне в лоб семь сантиметров стали. Немного чертовски обидно.

Она продолжала:

‒ Но в то же время вы не утратили способность запоминать последующие события, вопреки травме. Поэтому вам не составит труда найти работу. Может быть, у вас есть какие-то предпочтения? Чем бы вы хотели заниматься?

Он попытался на время забыть о своей первостепенной миссии. Если не брать её в расчёт, то чем бы он хотел заняться? Хотел ли он вернуться к нормальной жизни? Найти новую жену, завести ещё детей? Энни бросила бы Фила ради него? Мог бы он приударить за мисс Эйвери?

‒ Я об этом не задумывался, ‒ сказал он.

‒ Нет? Ну что ж, стоит задуматься.

И снова обезоруживающая дружелюбная улыбка. Теперь он понимал, что эта улыбка была не только очаровательна, но и ужасно наивна. Её послали сюда, не поставив в известность, с кем ей придётся иметь дело, и на что он способен. Его беспокоило, что с ней так обошлись. Система проглотила её так же, как и его самого.

Она просмотрела один из документов.

‒ Вас не интересует работа на заводе?

‒ Вряд ли. Мне быстро надоедает рутина.

‒ А фаст-фуд индустрия?

‒ У меня аллергия на жирные сковородки.

‒ Ладно. Садоводство?

‒ Мне нравится работать в саду, но вот на скошенную траву у меня тоже аллергия.

Её это не смутило.

‒ Хм, посмотрим, что ещё тут у нас есть. О, вот… Вы любите животных? У нас есть вакансия собачьего парикмахера. Но придётся пройти обучение, научиться обращаться с собаками. Ну, знаете ‒ стричь им ногти, прочищать им задний проход.

‒ Прочищать задний проход?

‒ Да, это важная составляющая здоровья собаки.

‒ А я и не знал.

‒ О да, это так, ‒ утверждала мисс Эйвери и просто сияла при этом. Вряд ли ей было больше двадцати пяти, и Крайер уже заранее жалел о том дне, когда эта работа с психами добьёт её. Она была таким искренним человеком. ‒ У меня три лабрадора шоколадного цвета.

‒ Жаль, но в детстве меня укусила собака. Теперь я их очень боюсь и не могу ничего с собой поделать.

‒ Какой ужас. А я не представляю себе жизни без моих собак. Они мои лучшие друзья.

‒ Готов поспорить, вы взяли их из приюта.

Она протянула руку и прикоснулась к его руке.

‒ Как вы догадались?

‒ По вам видно, мисс Эйвери. Видно, что вы любите проявлять заботу о слабых и беспомощных.

‒ Это так. Мне в жизни очень повезло, и я думаю, что не следует принимать это как должное. Я чувствую, что это мой долг ‒ помогать другим.

‒ Я вас почти не знаю, но верю, что это так. Я вижу это. У вас есть высокое призвание.

‒ Думаю, оно есть у каждого из нас.

‒ Но у вас оно сильнее, чем у остальных.

Она снова взглянула на его анкету, сделала несколько записей и сказала:

‒ Что ж, я вернусь через пару дней и принесу другие вакансии. И мы с вами обсудим ваш переезд в квартиру.

‒ Спасибо за заботу, мисс Эйвери. Я уже чувствую себя другим человеком.

27

Вошёл Босс и встал, прислонившись к стене. Гипс он держал на уровне груди, будто боксёрскую перчатку.

‒ Красотка.

‒ Она бывала здесь раньше?

‒ Не, старик, она новенькая, а ты её единственный клиент в этом доме. Другие соцработники, в основном, пожилые дядьки с расстройством желудка. Они приходят ещё до обеда, но уже пьяные, и следующие 45 минут торчат на толчке. Вряд ли они вообще разговаривают с психами. Зато они мои постоянные клиенты, всё время берут травку, чтобы дать своим морщинистым задницам возможность отдохнуть. У нас тут одна дамочка лежит уже два года, и никто к ней не приходит. Думаю, никто и не помнит, что она ещё жива. Наверно, подшили в её дело не ту бумажку, где сказано, что она скончалась. Чёрт их знает, может, они и похороны уже устроили, и имущество разделили. А она когда-нибудь отсюда выйдет и пойдёт проведать своих деток. Те увидят её и обосрутся от страха. Подумают, что она зомби и вышибут ей мозги.

‒ Но ты по-прежнему за ней присматриваешь.

‒ Да, старик. Это моя работа.

Значит, даже у Босса в глубине души остались человеческие чувства. Мудак, наркоторговец, который следит за тем, чтобы старушки не забывали принимать лекарства.

‒ Слушай, ‒ сказал Босс, ‒ я насчёт того дела, которое мы на днях обсуждали. Думаю, завтра я смогу достать то, что тебе нужно. Как я уже говорил, ты берёшь это и сваливаешь отсюда. Так что начинай подыскивать себе подземный переход или канализационный люк, где будешь ночевать.

‒ Этого не потребуется. Я остаюсь тут. Я передумал. Мне больше не нужна пушка.

Босс подался вперёд и расправил плечи:

‒ Чего-чего ты сейчас сказал?

‒ Мне больше не нужна пушка.

‒ Эй, эй, тот парень, с которым я разговаривал, рассчитывает продать её тебе!

‒ Переживёт. Просто сделай ему скидку на следующую дозу.

Крайер сунул руку в карман и достал половину от той суммы, которую в тот день забрал у Босса.

‒ Вот, это поможет вам уладить разногласия.

‒ Хочешь откупиться от меня моими же деньгами?

‒ Нет. Я хочу откупиться от тебя деньгами, украденными у тебя.

‒ Как-то это бестактно. Ну а почему тебе больше не нужна пушка? Потому что я вышвырну тебя отсюда?

‒ Нет.

‒ Я думал, кто-то сильно тебе насолил.

‒ Так и есть. Но теперь я хочу использовать нож.

Босс поднял голову и медленно окинул Крайера таким взглядом, будто внезапно увидел что-то новое. Ты можешь годами глядеть на человека, но не знать, что он из себя представляет. Можешь годами смотреть в зеркало, но не знать свою истинную внешность. Босс почесал подбородок рукой в гипсе.

‒ Почему именно нож?

‒ Потому что он использовал нож, ‒ сказал Крайер. ‒ И потому что он не смог им убить меня.

28

Что ж, вернёмся к списку Энни.

Босс собирался в город, чтобы продать несколько доз кокаина, и предложил подбросить Крайера до средней школы.

‒ Любишь малолеток?

‒ Я всё ещё страдаю от психогенной амнезии, а не какими-нибудь извращениями.

‒ Как скажешь.

‒ Ты же не продаёшь свою дрянь старшеклассникам? ‒ спросил Крайер.

‒ Нет, старик, хотя некоторые из школьных охранников частенько заказывают марихуану. Но реальный доход мне приносит общество пенсионеров. Говорю тебе, старики ‒ практически нетронутый источник дохода. Им не на что тратить свои пенсии, и они могут позволить себе иногда разбрасываться деньгами. Я оказываю им ценные услуги, можешь спросить любого из них.

‒ Уверен, что они подтвердят это. Спасибо, что подвёз.

‒ Учти, если копы поймают тебя тут без штанов, то я тебя знать не знаю.

‒ Ты и так меня не знаешь.

‒ Да уж.

Крайер вылез из машины и с удивлением обнаружил, что в школе совсем не было охраны. В охранной будке у входа было пусто. Охранник что, накуривается где-то травой, купленной у Босса? Крайер вошёл через парадный вход и увидел, что за коридорами тоже никто не следит. Он несколько месяцев провёл в сумасшедшем доме, катался в одной машине с наркоторговцем, и вот теперь он так просто может разгуливать тут, и никто ему даже слова не скажет?

Перед входом в столовую стоял застеклённый шкаф с трофеями и фотографиями. Он увидел фото своей дочери, Милли и ещё несколько знакомых лиц, которые уже встречал на фотографиях в комнате Милли. Он приложил руку к стеклу, будто пытаясь дотронуться до своей дочери, и на стекле появилась паутина мелких трещин. Крайер пошёл дальше.

Он оказался возле спортзала и заглянул внутрь. Мальчишки и девчонки бегали, играли в баскетбол, несколько лучших игроков передавали мяч друг другу, оставляя остальных вне игры. Дети кричали, и от этого звука ему стало не по себе. Он прошёл дальше по коридору и оказался возле бассейна.

Время как будто остановилось. Он сел на скамью и почувствовал себя необыкновенно умиротворённым. Он закрыл глаза. Он чувствовал, что другой Крайер, тот, кем он был раньше, ещё ждёт где-то внутри него, хочет снова стать самим собой, слабым неудачником. Счастливым толстяком, который не был сильным, но любил и был любим.

Его дочь рывком вылезла из воды, поднялась на край бассейна, прошла вдоль него к полотенцам, сложенным в стопку, взяла одно, а затем направилась к нему, перешагивая через ряды скамеек.

Он боялся, что она поскользнётся на гладких отполированных сиденьях, думал, что лучше бы она сначала надела тапочки, и протянул ей руку, чтобы помочь ей.

Произнёс её имя — имя своей дочери, своей малышки.

Прозвенел звонок на перемену. Крайер ждал. Он подумал: а что бы сейчас сказал Блисс о его миссии, если бы Крайер нашёл его и рассказал всё, что удалось выяснить. Счёл бы он его попытки жалкими, или же смог бы уже вычислить убийцу? Телу Крайера было, судя по всему, привычно сидеть здесь, и он попытался направить мысли в нужное русло. Был слышен тихий плеск воды. В бассейн никто не заходил. Уже начался следующий урок, а за ним ещё один. Господи боже, да этот маньяк мог точно так же сидеть здесь весь день, как он сидит сейчас, ждать, пока его дочь переоденется в купальник и прыгнет в воду. Кто его знает, может быть, убийца всё ещё был здесь и планировал новые преступления.

Послышался детский смех. Открыв глаза, Крайер увидел, что девочки из команды по плаванию готовились к тренировке. Они не обращали на него никакого внимания. Родители плохо их учили. Он тоже плохо учил свою дочь.

К нему направлялась миниатюрная тренерша, которую он видел во сне. Она была невысокой и казалась не старше остальных девочек. Лицо покрыто карамельными веснушками, а светло-медовые волосы коротко пострижены. А чего ещё ожидать от тренера по плаванию?

‒ Это закрытая тренировка. Присутствовать можно только родителям.

‒ Я когда-то был родителем.

‒ Когда-то?

‒ Да.

Она нахмурилась и отошла на шаг назад. Это хорошо, что она так осторожна. Она научит этому и девочек.

‒ Как вас зовут?

‒ Чак Смит.

‒ Боюсь, я вынуждена попросить вас уйти.

‒ Я хотел бы поговорить с вами, если можно.

‒ Я знаю всех отцов своих учениц. Вы не один из них.

‒ Это правда.

‒ Тогда, пожалуйста, уходите.

Ему нравилось, как она держится. Энергичная, готовая наброситься на него. И она держала приличную дистанцию.

‒ Моя дочь была убита год назад. Тогда здесь работал другой тренер, ‒ он позволил губам произнести её имя. ‒ Тренер Табита. Табита Ли.

‒ Я заменяю тренера Ли. Её пригласили тренировать команду в колледж Рид. Я ‒ тренер Прайс. Вивьен Прайс.

‒ О.

‒ Вашу дочь убили?

‒ Да. И я хотел поговорить с тренером Ли о ней. И ещё…

Она подождала, пытаясь выглядеть заинтересованной и готово помочь, но в то же время наблюдая за девочками краем глаза, чтобы убедиться, что всё в порядке. Она держала ситуацию под контролем.

‒ О чём ещё, мистер Смит?

Девочки плавали в бассейне круг за кругом, заплыв за заплывом. Некоторые из них ныряли, их тела изгибались в воздухе и входили в воду почти без брызг. Такие гибкие, как вся их жизнь. Постоянно меняются, стремятся вперёд. Он подумал: что, если бы эта женщина, Вивьен Прайс, была здесь год назад. Что, если бы она заметила того, кто здесь прятался. Что, если бы…

‒ Ничего существенного, ‒ сказал он.

‒ Как я уже сказала, вы можете найти тренера Ли в колледже Рид. И в следующий раз, когда захотите прийти в школу, сначала отметьтесь у охранника. ‒ Она повернула голову, обращаясь не то к нему, не то к самой себе. ‒ Этот идиот-охранник опять устроил себе перерыв во время работы? Он у меня получит, кайфолов несчастный.

29

Цветочный магазин, в котором работала его жена, был расположен между винным магазином и кондитерской. Крайер так и представил себе, как приезжал сюда поведать жену, а заодно заходил в оба соседних магазина и возвращался в машину с бутылкой виски и коробкой пирожных.

За прилавком стояла молодая девушка. Она обслуживала пожилую женщину и составляла огромный цветочный букет. Крайер осмотрел помещение, представляя себе, как раньше заезжал сюда и стоял, опираясь на прилавок, радуясь, что проводит время с женой прежде чем забрать дочь с тренировки.

Девушка закончила с букетом, и Крайер задал ей несколько вопросов. Она работала здесь всего несколько недель и понятия не имела, кто управлял этим магазином год назад. Она не слышала ни о каких убийствах. Она приняла его за копа и называла его офицером. Она рассказала, что теперь магазином владеет миссис Филипс. «Миссис Филипс будет здесь в пятницу, офицер».

Крайер не унимался и продолжал допрос, в надежде получить телефонный номер миссис Филипс, и девушка заволновалась, как заволновался бы на её месте любой нормальный подросток. Рассказываешь молодой девушке об убийстве, требуешь от неё информацию, которую она дать не может, ‒ конечно, она испугается, даже если считает тебя копом. Она попросила его зайти в пятницу. Сказала, что, возможно, миссис Филипс сможет ему помочь. Сказала: «Офицер, не хотите ли взять слегка увядшие розы для своей жены? Это бесплатно».

30

Он понятия не имел, что делать дальше, куда идти. Он думал, нет ли способа как-то найти Блисса. Блисс точно знает, что делать, если только он не повесился в шкафу.

Крайер сел на тротуар возле цветочного магазина и вытащил фотографию дочери и её друзей. Он приложил её к шраму, надеясь, что маленький человечек в его голове сможет схватить её и затащить внутрь, в череп. Когда изображение окажется в его голове, Крайер сможет наконец запомнить её, как помнил её раньше. Может быть, он даже поймёт, что теперь делать.

Он понял, что может достать нож и без помощи Босса, и решил купить его. Через два квартала отсюда был ломбард с неплохим выбором ножей в кожаных чехлах. Они были разных размеров, от огромных тесаков до узеньких лезвий в два, четыре и семь сантиметров, которые практически ничего не весили.

Он выбрал нож с семисантиметровым лезвием, зная, что именно такой кусок стали воткнули ему в голову, и он так и остался внутри.

Оказалось, что этот нож был его близким другом, его братом, его благодетелем. Сама вселенная заставила все силы, факторы, ценности и реакции скомбинироваться именно таким образом, чтобы уберечь его от смерти.

Он выложил за нож сорок пять баксов, засунул его в задний карман, так что рукоять почти не высовывалась, и впервые за прошедший год искренне рассмеялся.

31

Он шёл без определённой цели, подумывая, не вернуться ли к Энни и её бутылке. Поговорить с Филом, и, возможно, встретиться с Милли, чтобы получше узнать, какой была его дочь. Он направился к автобусной остановке, но опоздал всего на пятнадцать секунд: автобус уже отъезжал.

Движение требовало импульса, стимула. Он шёл, потому что не знал, что ещё ему делать. Тело его не слушалось. Возможно, оно уже знало, кто убийца. Возможно, маленький человечек в его голове знал это.

Нож то появлялся у него в руке, то исчезал. Его руки были не только сильными, но и быстрыми.

Он подбрасывал нож, ловил его, надавливал остриём на шрам между глаз. Это было дико, но зачем-то он это делал. Плевать он хотел на прохожих. Каким-то образом это помогало ему приблизиться к убийце. К Блиссу, священнику, Ларри, бывшей проститутке, продавщице из цветочного, Филу, Дойлю, мисс Эйвери, Майки и Эвелин, ванне на ножках, ребятам из фаст-фуда, сухому молоку. Всё это было частью его миссии. Он прижимал лезвие к губам и ждал, что губы произнесут что-нибудь, что поможет ему.

Он обращался к ним: «Давайте, сделайте же что-нибудь. Помогите мне».

Губы не могли ответить. Они молчали.

Они молча хранили тайну.

Он осторожно провёл лезвием по волосам, по коже головы, и на седых волосах выступила кровь. На мёртвых седых волосах. Под кожей была металлическая пластинка. Если бы психопат попытался снова проткнуть ему голову, он наткнулся бы на эту металлическую скобу.

Кто-то окликнул его и спросил, что ему здесь надо.

Крайер огляделся.

Он снова был возле школы дочери.

Стоял возле будки охранника у главного входа.

Глаза охранника покраснели. Он явно выкурил много травки, купленной у Босса. Крайер почувствовал острое желание выплеснуть на него свою злость по поводу того, что он ловит кайф в рабочее время, вместо того чтобы присматривать за детьми и не пускать сюда психически больных, вроде Крайера, которые ошиваются тут в поисках убийцы. Крайер размахнулся и ударил охранника ножом в переносицу. Из носа хлынула кровь, глаза у охранника закатились, и он медленно сполз на пол.

‒ Ну что же, ‒ проговорив это, Крайер снова вошёл в здание школы.

32

Он шёл мимо полок с трофеями, прямиком к дверям спортзала. Войдя внутрь, он увидел девочек, которые выгибались, кружились и растягивались на спортивных матах. Его дочь была не только первоклассным пловцом, но и чемпионкой по гимнастике. Он знал, как составляются расписания внеурочных занятий. Знал, что лучшие спортсмены делают короткую передышку после одной тренировки, а затем собираются снова, чтобы продолжить истязать свои тела и совершенствовать навыки.

Он сел на задние ряды скамеек и стал наблюдать. Это было его обычное место. Всегда. Это место было предназначено для него, даже когда он ещё не родился. Миру нужны такие отцы, которые смотрят, подбадривают и запечатляют в памяти процесс совершенствования своих дочерей.

И в то же время ему было противно находиться здесь, он чувствовал, как тот, кем он был раньше, опять начинает огорчаться и злиться. Он ненавидел сам себя и ненавидел систему, которая вынуждала этих девочек любой ценой завоёвывать награды. Его дочь ломала пальцы на руках и ногах, у неё были растяжения спины, сухожилий и мышц, ей даже приходилось лечить позвоночник. А однажды она так упала с бревна, что чуть не свернула себе шею.

Крайер закрыл глаза и увидел всю её боль и всю её гордость. Он простонал, давая выход нахлынувшим чувствам, и сам себе удивился.

Тренера по гимнастике звали Резник. Он услышал, как девочки зовут тренера Резника по имени, и увидел высокого, жилистого мужчину, который вёл тренировку. Его руки помогали маленьким гибким телам выполнять болезненные и неловкие поначалу движения.

Крайер смотрел, как Резник тренирует девочку, которой на вид было не больше девяти-десяти лет. Крайер подумал, что она ещё слишком маленькая, чтобы посвятить этому виду спорта большую часть своей жизни. Он всегда так думал. Он думал об этом каждый раз, сидя на собраниях родительского комитета, на школьных собраниях, на всех мероприятиях. Игры, отборочные соревнования, турниры, тренировки. Страдания дочери, её плач по ночам. Она жаловалась на боли в спине, будто девяностолетняя старушка. И всё же она всегда возвращалась в зал, чтобы снова мучить себя, испытывать своё тело на прочность.

Теперь он смотрел, как десятилетняя девочка изящно идёт по гимнастическому бревну, подпрыгивает и приземляется на узенькую поверхность полированного дерева, шириной не больше десяти сантиметров. Сколько раз его дочь падала с этого бревна и вновь взбиралась на него? Две тысячи раз? Пять тысяч?

Са Кок.

Без видимых усилий, девочка кружилась, прыгала и изгибалась так грациозно, что Крайер чувствовал, будто тоже двигается. Его руки были засунуты в карманы, но он слышал, как хлопает ими, слышал собственный голос, подбадривающий спортсменку, несмотря на все свои страхи и сомнения. Прыжок, приземление на бревно, затем ещё прыжок, и ещё один ‒ каждый прыжок отдавался вибрацией у него в груди.

Ска Ок.

Крайер опустил глаза и увидел, что держит в руке нож. Интересно, почему он достал его.

Саа Скоо.

Девочки продолжали выгибаться и растягиваться на матах, крутиться на перекладинах, балансировать на бревне, прыгать через коня. Бег. Прыжок. Кувырок. Подъём ‒ и… Ско Ок.

‒ Соскок, ‒ сказал Крайер.

Он увидел парня, выпрыгивающего в окно. Тот перемахнул через подоконник тем самым ловким движением, которое запечатлелось в памяти Крайера и с тех пор постоянно напоминало о себе.

Тренер по гимнастике. Резник.

Соскок.

Крайер встал со скамьи и посмотрел на него ‒ на «болтушку Кэтти» ‒ на человека, который убил его жену и дочь, а затем вонзил в него нож.

33

Время не имело значения. Он подождал, пока девочки закончат тренировку и уйдут принимать душ. Потом наблюдал за тем, как Резник свернул маты, убрал коня и направился в свой кабинет, расположенный в углу зала. Парень или не замечал присутствия Крайера, или просто игнорировал его. В любом случае, ему было всё равно. Ещё один признак в пользу того, что Резнику было плевать на безопасность девочек. И кто из них был бóльшим психом?

Крайер следовал за ним.

Ещё только предприняв первые шаги в поисках убийцы, он уже знал, что в конце миссии его ждёт разочарование. Вся эта затея не могла принести никакого удовлетворения. Он чувствовал, что его месть ничего не даст ему. Неважно, сколько крови прольётся в следующие несколько минут: это не сможет смыть то горе и ту боль, которые уже произошли. Это не вернёт его к нормальной жизни. Это не поможет ему вспомнить свою семью. Так было всегда, но он предпочёл закрыть на это глаза. Месть стала смыслом его жизни, потому что больше ему нечего было делать.

Когда понимание обрушилось на него, он не удержался и глубоко вздохнул. Резник повернулся на шум, не успев даже открыть дверь в кабинет.

‒ Я могу вам чем-нибудь помочь? ‒ спросил Резник.

Вопрос с подвохом.

Наконец Крайер стоял лицом к лицу с человеком, который отнял у него всё, включая самого себя.

Теперь, глядя на Резника, он стал лучше понимать себя прежнего, а не этого психопата, «болтушку Кэтти». Он был маленький, подтянутый, обычный, пустой. Совершенно ничем не примечательный. Крайер даже не мог подобрать слов, чтобы описать этого человека, таких было десятки миллионов. И именно он напал на него. Он следил за ним. Он взял над ним верх. Он разговаривал с его дочерью, в то время как его жена кусала язык и глотала собственную кровь, пытаясь сорвать с лица скотч. Именно он залез в его дом, а затем выпрыгнул в окно. Именно ему Крайер не смог помешать.

Если бы тот толстый неудачник, игроман и алкоголик, которым Крайер был когда-то, не умер, он бы тоже захотел воткнуть нож в этого урода.

‒ Прошу прощения? ‒ сказал Резник, входя в кабинет и включая свет. На выложенной плиткой стене под самым потолком было вентиляционное отверстие. Издалека доносились разговоры девочек, принимающих душ.

Может быть, это его и толкнуло. Один-единственный осколок боли попал ему в мозг и свёл с ума. Он сидел за своим столом, слушал смех девочек и думал об их телах, об их медленном превращении в женщин. Кто знает? Мужчин сводило с ума и меньшее.

‒ Зачем ты это сделал? ‒ спросил Крайер. Его голос был безэмоциональным и усталым.

‒ Что?

‒ Зачем ты это сделал?

‒ О чём вы говорите?

‒ Ты знаешь, о чём я.

‒ Знаю? Что вам от меня надо?

‒ Ты знаешь, что мне надо. Ты знаешь, кто я такой.

‒ Неужели?

Это могло продолжаться долгие часы, дни, годы. Тренер, спортсмен, обучающий молодых спортсменов, такой обычный, ничем не примечательный, какой угодно ‒ только не нормальный. Человек, который просто хотел поговорить, потому что слишком часто оставался наедине с тем, о чём говорить нельзя.

Крайер сказал:

‒ Знаешь, существуют «горячие линии».

‒ «Горячие линии»? ‒ Резник непонимающе улыбнулся и коротко рассмеялся. ‒ Что за чушь вы несёте?

‒ «Горячие линии», куда можно позвонить, чтобы поболтать. Правда, минута стоит пару баксов, дороговато, конечно, но всё же лучше, чем то, что сделал ты. Я так думаю.

‒ Что здесь происходит, чёрт возьми?

Крайеру казалось, что нужно дать Резнику понять, что всё могло быть иначе. Что у людей всегда есть выбор, даже когда кажется, что выбора нет.

‒ Ты мог поговорить со мной, но, думаю, тебе было бы этого мало. Но у меня было время. У меня было полно свободного времени. Ты мог бы прийти, и мы бы сыграли в видеоигры. Если тебе нужен был друг. Мы заказали бы пиццу.

‒ Пиццу? Что вы несёте…

‒ Я бы стрелял у тебя сигареты. Мы пошли бы к пруду и смотрели на рыбок. У тебя был выбор. Ты мог бы поговорить со мной. Ты знал, кто я такой. Ты следил за мной. Но этого тебе было мало. Господи, почему ты просто не избавился от меня? Почему не включил меня в свой план? Со мной было бы проще всего. Я не был сильным. Я не смог бы сопротивляться. А они сопротивлялись, ‒ в глазах мужчины блеснуло понимание, похоже, он начал узнавать его. Но он не испугался. Может быть, его этим не испугать, но Крайер должен был попытаться. ‒ Но, думаю, тогда ты не получил бы должного удовлетворения. Для тебя не было никакой радости в том, чтобы убить слабого мужчину. Ты предпочитал сильных женщин. Ты и сейчас предпочитаешь сильных, энергичных девочек.

Резник начал пятиться назад, к своему столу, бормоча «Я… Я…»

‒ Ты даже не можешь этого отрицать. Тебе слишком стыдно, чтобы ты попытался хотя бы поспорить. Для болтушки Кэтти ты не очень-то разговорчив, мать твою!

Крайер подошёл ближе, в воздухе нарастало напряжение. Он подумал: наши сердца сейчас бьются в одном ритме. Было что-то ещё, что должно было быть правдой. Что казалось ему правдой. Казалось, Резник всё понял, и его лицо больше не выражало смущение. Он взял себя в руки. Признал, что деваться некуда.

‒ Убийцы не останавливаются на одном преступлении, ‒ сказал Крайер. ‒ Где-то ещё есть тела, которые до сих пор не нашли?

‒ Да, есть, ‒ ответил Резник.

‒ Ты ведёшь дневник? Собираешь трофеи с жертв? У тебя есть тайник, который копы обнаружат, если придут в твой дом с обыском?

‒ Да.

‒ Хорошо. Когда я плачу, то только во имя этого.

‒ Что бы это ни значило…

‒ Когда я истекаю кровью, то во имя этого.

‒ Ты должен был умереть. Ты не должен был выжить. Я проверял. Ты был в коме. Ты спал.

‒ Я проснулся.

Резник всё ещё пятился к столу, пытаясь нащупать ручку ящика. Не очень-то ловко он это делал, если пытался скрыть этот жест. Если у него в столе нож, разве он не должен лежать как можно ближе, под рукой? Но нет, Резник не из тех убийц, которые продумывают план на случай, если их поймают. Резник из тех, кто не ожидает никаких экстренных происшествий, кроме тех, которые планирует сам.

‒ Тебя вообще не должно было там быть, ‒ сказал Резник. ‒ Тебя просто нужно было убрать с дороги.

‒ Ничего не могу с собой поделать. Очень уж я склонен к зависимостям.

Время мало что значило, но всё же оно давало о себе знать. После года, проведённого в аду, терпение Крайера готово было вот-вот лопнуть. Он достал из кармана нож, замахнулся и приготовился вонзить лезвие Резнику глубоко в грудь, в самое сердце. Он готов был ударить, Резник уже хрипло вскрикнул от ужаса ‒ но Крайер решил, что всё должно произойти иначе. Дело будет сделано, но он не получит достаточного удовлетворения. Нужно сделать что-то ещё.

Он опустил руку.

‒ Что ты ей сказал? ‒ спросил Крайер. ‒ О чём ты разговаривал с моей дочерью, прежде чем вспорол ей живот? Ты говорил с ней какое-то время. Полчаса? Час? О чём ты говорил с ней?

‒ Я ничего тебе не скажу.

‒ Где твой нож?

‒ Я… я…

‒ Его здесь нет? Он лежит у тебя дома? Не беспокойся, можешь взять вой. Вот, держи.

Он протянул нож Резнику.

Держал его в вытянутой руке, будто подавал мелочь голодному, бездомному человеку.

Психопат боялся взять его.

Пятился назад, хотя Крайер протягивал нож вперёд рукоятью, а не лезвием.

‒ У тебя такой же, да? Маленький, с узким лезвием. Легко разрезает плоть. Дело будет сделано, но не так быстро. Таким ножом ты как следует поработал над моей дочерью, прежде чем она умерла.

Резник бешено вращал глазами, казалось, изо рта у него вот-вот потекут слюни.

‒ Я…

‒ Да, ты.

Вот оно, разочарование. Болтушка Кэтти не умеет разговаривать.

‒ Ну же, возьми его.

Он протягивал нож убийце, будто бы в знак раскаяния за то, что не смог спасти свою семью.

Он ждал, выставив вперёд живот.

Трусливый психопат. Резник выхватил нож и направил лезвие на Крайера, коротко хохотнув. Это был не смех сумасшедшего, а что-то вроде искренней радости, сдерживаемой месяцами, годами, целую вечность. Смех ящерицы.

Резник знал, как обращаться с ножом. Он держал его низко, кончиками пальцев, чтобы можно было наносить удары резко и быстро.

‒ Ты не сможешь убить меня этим. Ты уже однажды пытался.

‒ На этот раз я закончу начатое.

‒ Нет. Это я закончу.

Резник сделал два ложных выпада, сначала влево, затем вправо. Он двигался быстро, он прыгал. Играл с ним. Крайер не шевелился.

Острие ножа мелькало то там, то здесь, и наконец Резник бросился на него. Лезвие прошлось по его животу, но лишь едва царапнуло его. Крайер опустил глаза. Резник торжествовал. Он сделал шаг назад.

‒ Я больше не такой толстый. Раньше ты бы вспорол мне живот. Выпустил бы мне кишки, как моей дочери. Но я больше не толстый.

‒ Ты, ты…

‒ Да, я, заикающийся ты сукин сын, ‒ он прикоснулся к ране, ‒ я истекаю кровью во имя этого.

У него были сильные руки.

Он схватил Резника за горло и сжал хватку, он душил убийцу, пока тот чуть не потерял сознание. Затем он швырнул его к стене и держал его одной рукой, в то время как другой нащупал его предплечье, начал сжимать его, сжимать и выворачивать. Кости недолго сопротивлялись, и вскоре Резник заорал, что-то хрустнуло, и рука его повисла в неестественном положении.

Сквозь кожу в районе локтя выступали обломки кости.

Крайер по-прежнему ничего не чувствовал: ни срочности, ни отвращения, ни ужаса, но всё же понимал, что всё должно было быть именно так.

Крики. Как бы у него не развилась зависимость ещё и от криков. Он чувствовал, что маленький человечек в его голове ликует и прыгает от радости.

‒ Сейчас ты почувствуешь «уязвление», ‒ сказал Крайер. ‒ У тебя будет тяжёлая черепно-мозговая травма.

Затем Крайер сжал кулаки и обеими руками надавил на лоб Резника. Череп хрустнул, и на лбу появилась вмятина.

Труп свалился на пол, и из его ушей и глазниц хлынула кровь.

‒ Я плачу во имя этого, ‒ сказал Крайер, хотя он и не плакал в тот момент.

На шум из бассейна прибежала Вивьен Прайс. Она ворвалась в кабинет, поскользнулась на луже крови Резника и ахнула.

Крайер сказал:

‒ Не смотрите.

‒ Что здесь произошло? ‒ выдохнула она. ‒ Что вы натворили?

‒ Не пускайте сюда девочек. Идите и позовите кого-нибудь на помощь.

Вивьен с трудом оторвалась от стены, а затем развернулась и бросилась прочь. Он с наслаждением смотрел, как свет играет на её стройных подтянутых ногах.

Выйдя из спортивного зала, Крайер прошёл по длинному коридору, миновал футбольное поле и пошёл по газону. Рано или поздно его найдут копы, охранники, парни с огромными сетями. Но они обнаружат что-нибудь и в доме Резника. Дневник, фото, трофеи, а может быть, труп, закопанный под гаражом ‒ что-нибудь, что даст им понять, что убийство семьи Крайера связано с убийствами каких-нибудь других девочек. Крайер знал, что за всем этим последует наказание, но это было неважно. Он уже был мёртв, мёртв давным-давно, и останется мёртвым, сколько бы ещё ему ни пришлось прожить.

34

Ноги сами привели его на кладбище.

Ему потребовалось шесть часов, чтобы дойти туда. Когда он пришёл, было уже темно, если не считать серебристого лунного света.

Наверно, в прошлой жизни он сам купил этот участок. Вложил в него деньги на будущее. Есть вещи, которые всегда отодвигаешь на задний план, но о которых никогда не забываешь.

Луна то исчезала за облаками, то снова появлялась в небе. В её серебристом свете Крайер читал имена на могильных камнях, но мгновение спустя они ускользали из его памяти. Но какое это имеет значение.

Теперь он здесь, с ними, и всё остальное неважно. И его губы, которые молчали раньше, заговорили. Потоки правды хлынули из его сознания. Он обращался к жене, к дочери, говорил о вещах, которых не помнил сам. Впервые он почувствовал себя незнакомцем, подслушивающим чужой разговор, и продолжал слушать, поражаясь своей эмоциональности, честности и чувствительности. Его собственный голос, но в то же время такой чужой. Он вслушивался в эти слова, звучащие здесь, в темноте, сидя на могиле, где когда-нибудь будет лежать и сам; час за часом слушал голоса мёртвой жены и дочери, их смех, их оживлённый шёпот. Кто-то с любовью в голосе звал его: папа, папа! ‒ и, лёжа на земле, он увидел, как лунный свет отражается в каплях росы его собственных слёз.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

30

31

32

33

34