Ножи. Солдатик (сборник) (fb2)

- Ножи. Солдатик (сборник) (Вехи судеб) 731K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Найля Гумяровна Копейкина

Найля Гумяровна Копейкина
Ножи. Солдатик
Сборник

Ножи

Настоящее

Катя – красивая ухоженная молодая женщина сидела на табурете, курила и с завистью рассматривала Клару со спины.

– А ты, сестричка, совсем не полнеешь, всё хорошеешь с годами.

– Спасибо, – улыбнувшись, но, не оборачиваясь, ответила не менее красивая и ухоженная, но более стройная Клара, готовящая по заказу своей гостьи Кати сырники.

– А помнишь, как мы в детстве ссорились?

Неприятные воспоминания больно хлестнули сознание Клары, улыбка с лица её тут же сошла, глаза погрустнели, действия её немного притормозились, почему-то очень захотелось ответить сестре резким «да», но Клара сдержалась и, одев улыбку, которая отчего-то получилась виноватой, обернулась к сестре:

– Дорогая, давай забудем.

– Н…да. Ну и вредная же я была. Хорошо, забудем, – согласилась Катя, хотя ни одна из женщин не могла забыть вот так просто по желанию своё детство. Это был уговор не вспоминать его.

Катя и Клара были родными сёстрами по отцу, но матери у них были разные. Мать Клары умерла, когда девочке было три года, через год отец её женился, а ещё через год на свет появилась Катя. Внешне девочки были похожи, в них сразу угадывались сёстры, но нрав у сестричек был разный: Клара росла мечтательной девочкой, была всегда отличницей, и очень всем нравилась. Катя росла непоседливой, балованной, капризной, и учёба ей давалась с трудом. Сейчас сёстры жили раздельно. Клара жила в своей квартире, которую унаследовала от бабушки и дедушки по линии покойной матери, Кате отец купил квартиру-студию в доме напротив своего. Клара успешно закончила учёбу в ВУЗе и работала в налоговой полиции, Кате отец купил диплом филолога, и она числилась безработной. С середины весны сёстры неожиданно сблизились. Катя стала навещать сестру, делиться с ней своими женскими секретами, одаривать подарками. Поначалу Клара принимала Катю настороженно, но потом, видя, как сестра изменилась, обмякла и стала принимать её с радостью.

– Ты очень добрая, – снова заговорила Катя, гася сигарету в пепельнице. – Как здорово, что ты у меня есть.

Клара, закончившая стряпню, обернулась к сестре:

– Катя, да что на тебя сегодня нашло?

– На меня, Кларчик, нашла сентиментальность. Один наш приятель сказал, что это модно, так я теперь стараюсь, – отшутилась Катя. – А ты, насколько я помню, всегда сентиментальничала.

– Тебе идёт.

– Что?

– Сентиментальность.

– А… Ха, ха, знаешь, и я так думаю.

Сёстры рассмеялись.

* * *

– Клара очень положительно влияет на Катю, – заметил за вечерним чаем Юрий Владимирович. Жена его Вера Станиславовна, хоть и не считала так, решила с мужем не спорить и на всякий случай согласилась:

– Кажется, да.

– Надо ж, чего учудила, – продолжал Юрий Владимирович, поглаживая большим пальцем изящную чашечку из тонкого белого фарфора с позолоченной каёмкой, которую задержал, не донося немного до губ, – даже вспомнила мой День рождения!

– Не понимаю, – со звяканьем ставя на блюдце перед собой такую же чашку с душистым чаем, с нескрываемым раздражением в голосе ответила жена, – причём здесь Клара! – Вера Станиславовна в негодовании даже повела своим круглым полным плечом. Не реагируя на замечание жены, Юрий Владимирович продолжал:

– Сегодня она даже помыла посуду за собой! Кажется, это впервые в жизни! – Лицо Юрия Владимировича было просветлено радостью, и, глядя на жену, он смотрел как будто куда-то дальше, сквозь неё.

– Наша дочь взрослеет. Не понимаю, чему тут можно удивляться. Я ж всегда тебе говорила, подожди, повзрослеет, поумнеет. Здесь надо радоваться, – парировала Вера Станиславовна всё с тем же раздражением в голосе, поджав вялые напомаженные губы и мелко потрясывая головой.

– Так я и радуюсь, дорогая, – обратив на жену взгляд, потерявший уже в действительности оттенок радости, ответил Юрий Владимирович.

– А вот с Кларой тебе как отцу следует поговорить, – перешла в атаку Вера Станиславовна. При этих словах она мотнула головой как лошадь, сбрасывающая с глаз длинную чёлку.

– С Кларой? – насторожился Юрий Владимирович. – А что такое?

– Ну, ты же знаешь, она серьёзно связалась с этим нищим профессором, хочет выйти за него замуж. Не допустишь же ты, чтоб она всю жизнь нищенствовала!

В левой руке Веры Станиславовны оставался недоеденный кусок пирожного, который ей уже не лез в горло, она с досадой посмотрела на него, кинула в тарелочку-пирожницу, резко выцапала одну из салфеток, красиво уложенных в салфетнице, скомкала её в левой руке, обтирая пальцы, и швырнула на бело-бежевую скатерть.

– Не допущу! – заметно повеселел Юрий Владимирович, поняв, о чём идёт речь.

Задержав секунд на тридцать взгляд на жёлтой скомканной салфетке, примостившейся недалеко от позолоченной вазочки с вареньем и портящей общий настрой и порядок на столе, Юрий Владимирович поднял взгляд на жену. На доли секунд Вера Станиславовна уловила в этом взгляде что-то очень трогательное, это был так нравящийся ей когда-то взгляд мужа – голубоглазого красавца, исполненный торжества победы, когда он сообщал ей – своей Верочке о каком-то радостном для них событии, чаще это были его финансовые победы, но с годами взгляд этот появлялся всё реже, а потому был уже стёрт из памяти женщины, и сейчас, не видя за мужем никакой победы, а даже наоборот, Вера Станиславовна как будто даже обиделась этой промелькнувшей трогательности и расценила её как издёвку мужа над ней.

– А не пора ли мне серьёзно заняться завещанием, а, как ты думаешь? – лукаво прищурившись, спросил Юрий Владимирович жену.

Юрий Владимирович – отец Клары и Кати до перестройки был активным партийным деятелем и легко продвигался по карьерной лестнице. После смены власти, имея приличный капиталец, нажитый действиями, невместимыми в рамки закона, Юрий Владимирович незаметно сошёл с политической арены, приватизировал ряд неприметных предприятий и активно занялся коммерцией. На сегодняшний день он был владельцем земельного участка под Москвой, на котором смог бы расположиться целый коллективный кооператив, особняка, именуемого им дачей, двух машин, пяти квартир в Москве, помимо той, в которой жил, одной квартиры в Ленинграде, одной в Ташкенте. Кроме того, он владел несколькими автозаправочными станциями по кольцевой дороге, и тремя фирмами. Не пустовали и его счета, которые он предпочитал иметь в иностранных банках. Юрий Владимирович не был любителем славы, шума вокруг себя, считал, стремление к известности признаком убогости, и предпочитал числиться среднесписочной единицей, а потому большая часть его имущества принадлежала ему инкогнито, и ото всех, даже от своей жены Веры Станиславовны он тщательно скрывал это, скрывал и истинные размеры своих доходов. Вера Станиславовна догадывалась об этом, и это очень её раздражало. Сейчас, услышав от мужа о завещании, она особенно разволновалась. «Опять он о завещании, – думала она. – Ведь и правда всё разделит на девчонок, а меня-то уж он и в расчёт не берёт, думает, что переживёт меня лет на сто. А Кларке вообще ничего не положено, она уж получила своё наследство, пусть скажет спасибо, что вырастили, выучили её. Нет, этого допустить нельзя».

– Когда ты будешь писать завещание, Юр, – заискивающим голосом заговорила Вера Станиславовна, теребя край скатерти, – ты должен учитывать, что Катя – очень неприспособленный к жизни человек. Клара она и сама многого достигнет. Она всегда была очень независимой, а Кате нужна поддержка.

– Да, Клара независимая, самостоятельная, вся в меня! – в голосе Юрия Владимировича звучала гордость. – И если уж она полюбила профессора, значит, тому и бывать. Ну и что, пусть будет профессор, это не картёжник какой-нибудь. – Юрий Владимирович намекнул на прошлую связь Кати с шулером. – Леонид – прекрасный парень, с головой!

– Хм, – презрительно фыркнула Вера Станиславовна, какой же он парень! Да у него, наверное, море сожительниц было. Ему уж ведь сколько лет! Он младше меня всего на десять лет!

– Да хоть бы и старше был тебя на десять лет. Чего ты его к себе-то примеряешь? Мужик он толковый, а главное, любят они друг друга, – твёрдо, даже с некоторым нажимом в голосе ответил муж.

– Любят! Да какая может быть любовь к нищему человеку? Жить на пятьдесят долларов в месяц и радоваться этому, это же моральное уродство. А как детей они будут воспитывать? На что кормить, учить их будут? Вот увидишь, что останется от их любви, любовь, тоже мне! – Вера Станиславовна обиженно надула губы и отвернула лицо от мужа.

– Вера, – мягко заговорил Юрий Владимирович, ну ты это зря. Я понимаю, ты волнуешься, заботишься о Кларе…

– Юр, – обрадованная мягкостью тона мужа, снова пустилась в атаку Вера Станиславовна, – ну, ты увидишь, как она уже через год жизни с ним приползёт к нам просить денег.

– Я этого не допущу! – твёрдо заявил Юрий Владимирович, отставляя чашку с блюдцем от себя.

Вера Станиславовна обрадовалась этим словам, но преждевременно, последующие его слова очень расстроили её.

– Как это понимать, «она приползёт»? Клара не тот человек, кто ползает. Уж если ей и понадобится помощь, то она придёт, к родному отцу придёт! Да я и не допущу, чтоб она или её дети – наши внуки нуждались! Кстати, я тебе уже говорил, я хочу при своей жизни обеспечить дочерей, чтоб при мне они жили как королевы, а не ждали моей смерти, чтоб получить наследство.

Вера Станиславовна вспыхнула и даже заёрзала на стуле.

– Ты опять за своё! Да мы и сами с тобой ещё поживём, ты что, старый старик что ли?

– Да, конечно, поживём, – думая о чём-то своём, ответил Юрий Владимирович.

– Юр, ну я же о другом… Всё равно они будут испытывать неудобство. Ты же видел, этот профессор такой гордый.

– А что, гордость теперь является пороком? Вера, не мешай Кларе, не путайся! Леонид – большая умница, голова, человек, отмеченный Богом! – И, увидев в глазах жены иронию, Юрий Владимирович добавил с нажимом в голосе, – это я тебе говорю.

Особое ударение Юрий Владимирович сделал на местоимении я, что всегда означало, что больше спорить на эту тему он не намерен и не будет.

– Я спокоен за Клару, – уже смягчив голос, и выдвигая из-за стола ногу для того, чтобы встать и уйти, заговорил Юрий Владимирович. – Больше меня сейчас беспокоит Катя.

* * *

Но уже через два месяца с небольшим, сидя за тем же столом, Юрий Владимирович с тревогой в голосе говорил другое:

– Меня очень беспокоит Клара. Кому она могла помешать?

– Не знаю, – ответила Вера Станиславовна. – Весь её облик тоже выражал тревогу. – Кому это понадобилось? Неужели наша Кларочка впуталась в какие-то грязные дела? Боже, ведь она могла погибнуть! Может, ей пока переехать жить к нам?

– Не хочет, я ей предлагал, – протирая лицо прижатыми друг к другу ладонями, ответил муж.

«Не спросив даже меня», – больно кольнуло в сознании Веры Станиславовны.

– Она переезжает завтра к Леониду, – продолжал Юрий Владимирович.

– До свадьбы? – возмутилась Вера Станиславовна, но тут же, вспомнив, что ещё два месяца назад у Кати жил шулер, который и жениться на ней не собирался, осеклась и сразу, сократив паузу до минимума, как она часто делала в тех случаях, когда хотела «стереть» из памяти собеседника сказанное, задала следующий вопрос:

– Ну а сама-то что Клара говорит? Она кого-нибудь подозревает?

– Нет, никого. Она думает, что это либо случайность, либо её спутали с кем-нибудь.

– Да с кем её можно спутать, разве что только с Катей. – Говоря последние слова, Вера Станиславовна заметно побледнела. – Боже, да уж не Катю ли хотели убить, надо ей сказать, пусть пока не ездит к Кларе.

Вера Станиславовна с неожиданной для её возраста прыткостью ринулась к телефону.

* * *

У дома, в котором жила Клара, не было мусорных бачков, не было в доме и мусоропровода, а дважды в день, утром и вечером, приезжала специальная машина, в которой увозился мусор. Жильцы выходили в назначенное время с мусорными мешками и скидывали их прямо в специально приспособленный для этого кузов машины. В этот вечер как обычно Клара, выкинув мусор, спешно возвращалась домой, но вдруг недалеко от своего подъезда увидела на дороге маленького совершенно беспомощного пятнистого котёнка. Котёнок жался к асфальту, беспомощно поводя головкой, и было странно, что до сих пор оставался никем не задавлен. Не раздумывая, Клара наклонилась к нему, и в этот миг что-то быстро пронеслось над её головой, разрывая движением воздух. Поднявшись с котёнком в рост, Клара повернула голову по направлению движения предмета и увидела нож, глубоко вонзившийся острым концом лезвия в ствол дерева. На чёрной рукоятке ножа была красная рубиновая инкрустация в виде капли крови. Не успев напугаться, Клара бросила взгляд в ту сторону, откуда предположительно летел нож, и увидела, что за деревом кто-то прячется. Несколько секунд Клара подождала, но человек не выходил, таился, значит, у него на то были основания. Клару охватил необъяснимый страх, и она быстро двинулась, догоняя соседку из своего подъезда. Вернувшись в квартиру, Клара подошла к окну, чтобы с третьего этажа рассмотреть прячущегося человека, но никого подозрительного не увидела. Жильцы мирно расходились в свои подъезды, водитель мусоровоза дядя Паша закрывал люк, шага два не доходя до того места, где Клара подобрала котёнка, стояли две пожилые женщины и о чём-то мирно разговаривали. Страх, охвативший Клару, прошёл, но волнение не проходило. «Так близко пролетел. Кажется, даже шаркнул по волосам. Кто-то забавляется ножами?» Не зная, что думать, Клара позвонила Леониду. Леонид молча выслушал её и сказал:

– Я сейчас приеду, а ты позвони прямо сейчас в милицию.

– В милицию? А что я им скажу?

– То же что и мне.

Клара и Леонид ещё немного попререкались, Клара просила его не волноваться, в милицию звонить отказывалась, он увещевал, настаивал.

* * *

Дежурный милиции долго не поднимал трубку, а когда поднял, с раздражением ответил:

– Гражданочка, позвоните по этому вопросу своему участковому.

– Я не знаю его номера. Да и навряд ли в это время он работает.

– Тэк, где вы живёте?

Клара назвала свой адрес.

– Ваш работает, – с насмешливой интонацией в голосе ответил дежурный. – Минутку.

Минут через пять дежурный назвал номер участкового. Клара нехотя набрала номер участкового и рассказала, что произошло. Участковый – Чернышёв Глеб Борисович, так он представился Кларе, прибыл через пятнадцать минут.

– Так, значит, он спас вас от смерти? – спросил участковый, теребя указательным пальцем шёрстку котёнка. – Как вы его назвали?

– Пока ещё никак.

– Вот, думаю, – сказал участковый, беря котёнка в руки, – если это мужичок, назовите его Спасом, а если это самочка… Это мужичок, – прервал сам себя Глеб Борисович. – Да больно крохотный. Вы его оберните чем-нибудь шерстяным, да лучше б его в коробочку. А ножа, я шёл, в дереве уже не было. Так вы говорите, какой он был?

Клара рассказала.

– Значит, капелька красная из рубина. Она сверху что ли налеплена?

– Нет, она инкрустирована, то есть, находится в самой ручке.

– И не выпуклая?

– Нет, кажется, нет. Извините, я точно не помню. Но нож красивый такой.

* * *

Едва перешагнув порог, Леонид обхватил Клару за плечи и, тревожно заглядывая ей в глаза, спросил:

– Как ты?

Клара повела плечом:

– Нормально, я же сказала, что со мной всё в порядке.

Леонид порывисто обнял девушку, с неожиданным хрипом выдавливая её имя. Клара на мгновение рассмотрела выражение лица любимого, и в памяти её неожиданно всплыла картина из раннего детства: такое же, почти такое же выражение лица её матери, и тоже объятия, и тоже вопрос: «Ты не ушиблась?». Клара вспомнила, на ней в тот день были новые красные башмачки с ещё не разношенными твёрдыми скользкими подошвами. Она была уже почти на середине металлической игровой лесенки, когда башмачок скользнул по металлу, и нога сорвалась.

Объятия Леонида продлились дольше обычных приветственных объятий. Тогда давно объятия мамы были тоже дольше обычных. Нарочитое покашливание инспектора заставило Леонида и Клару обратить на него внимание.

Мужчины познакомились, поговорили о ноже, о котёнке, о вероятности того, что бросить нож вполне мог мальчишка-хулиган, а потом, испугавшись, убежал. Глеб Борисович сделал в своём блокноте какие-то записи, и, похоже, стал считать нужным завершить свой визит, но Леонид задержал его.

– Глеб Борисович, – обратился он к участковому тоном человека, ищущего поддержки, – я думаю, Кларе не безопасно оставаться жить здесь. Будет лучше, если она переедет ко мне.

Глеб Борисович внимательно посмотрел на Леонида и молча закивал головой в знак согласия. Он сделал пять кивков, потом обернулся к Кларе. Клара хотела сказать что-то явно протестующее, но Глеб Борисович опередил, – Да, – твёрдо сказал он, – думаю, лучше Вам, Клара Юрьевна, переехать жить к товарищу Измайлову, хотя бы на время. Увидев молящий взгляд Леонида, Клара, обдумывающая слова участкового инспектора, неожиданно для себя уверенно сказала: – Ну, зачем переезжать временно, тогда уж на постоянно.

Леонид давно просил Клару переехать к нему, но Кларе хотелось сначала узаконить своё положение.

– А лучше, на постоянно, – подтвердил Глеб Борисович. – И лучше прямо сегодня же. – И, не давая ни Кларе, ни Леониду, обрадованному словами Клары, что-то сказать, как бы считая это дело решённым, он решительно обратился к Леониду. – Вы, Леонид Алексеевич, оставьте-ка мне свой адрес, телефоны. Вы далеко живёте?

Выяснив всё необходимое, инспектор ушёл. Сразу после его ухода Леонид ухватил в объятья Клару, стал целовать её в губы, глаза, нос, щёки. При этом в промежутках между поцелуями с его уст с шёпотным шелестом и измученной хрипотцой слетали какие-то слова и зачем-то кружились, кружились по комнате. Средь кружения слов вдруг встал вопрос «Ты звонила родителям?». Вопрос не плыл, стоял, просил ответа.

– Зачем? – испуганно спросила Клара. Ей не хотелось, чтоб кто-то ещё знал об этом, ведь, собственно ничего не произошло, и беспокоить никого больше ей не хотелось.

– Не знаю, – пожал плечами Леонид, – но я считаю, что родителям надо сообщить.

– Лёнь, – укоризненно и в то же время с мольбой в голосе произнесла Клара, – ну зачем их беспокоить?

– Клара, думаю, что стоит им позвонить, вдруг в этом что-нибудь поймёт Юрий Владимирович.

– Ты думаешь?

– Не, я пока ничего не думаю, но считаю, что так будет лучше.

– Хорошо, – сдалась Клара, – поступай, как хочешь.

Леонид позвонил Юрию Владимировичу, рассказал о происшедшем.

– Это точно было покушение? – после некоторой паузы спросил Юрий Владимирович вдруг изменившимся голосом.

– Не известно.

– А в милицию вы сообщили?

– Да, у Клары был участковый.

К Юрию Владимировичу вернулся его голос.

– Участковый! – возмутился он и попросил передать трубку Кларе. Дочь он стал наставлять никуда не ходить, и упрекать в том, что сама всё делает по дому и отказывается от чужих услуг.

– Папа, ну не могу же я всё время сидеть дома. Я думаю, это было просто хулиганство.

– Мне не важно, кто убьёт мою дочь, просто хулиган, или бандит, я хочу, чтоб моя дочь была жива и здорова.

Юрий Владимирович, привыкший к тому, что всё в его жизни отлажено, предопределено, устойчиво, вдруг ощутил страшное волнение, вызванное сразу несколькими чувствами, первым из которых был страх, страх потерять дочку Кларочку, являвшуюся предметом его отцовской гордости и постоянным источником жизненной энергии. Нельзя сказать, что Клара будила в нём воспоминания о безвременно погибшей любимой жене, образ покойной был смутен и уже не привлекателен, но сама Клара с её ясным умом, с её изысканной красивостью, с её сдержанной внутренней энергией возвышала отца, и, вопреки хамству, окружающему Юрия Владимировича в жизни, держала его в рамках интеллигента, конечно в очень узком смысле этого понятия. Вторым неприятным чувством была злость, вызванная оскорблением, которое, как он считал, кто-то посмел нанести ему, покушаясь на его любимую дочку, ну и, конечно же, в купе чувств, охвативших его, были и обида, и тревога, и какое-то ещё неопределённое чувство, которое рождается при мысли о возможной или произошедшей смерти близкого человека. Юрий Владимирович попросил Клару немедленно переехать жить к ним, но Клара отказалась и поведала отцу о своём решении переехать жить к Леониду.

* * *

Катя принимала у себя гостей – школьных подружек. Четыре девушки – Катя и три её гостьи усаживались за красиво и богато сервированный стол, когда зазвонил телефон.

– Мама, перезвони, у меня гости, – заявила Катя в телефонную трубку, и уже сделала короткий жест, чтоб опустить её на рычаг, но задержала у уха. По-видимому, то, что ей говорили, было очень важно, и очень встревожило её. Вдруг она вся насторожилась, прикусила нижнюю губу, как часто делала, когда её в школе отчитывали за что-нибудь, и с трубкой в руках почти упала в кресло, стоявшее рядом. Звонила Вера Станиславовна.

– Катя, я звоню тебе уже пятый раз, где ты была? Почему ты не берёшь мобильный. Ты знаешь, что в Клару стреляли?

– Стреляли? – удивилась Катя. – Как это? Кто?

– Ой, не стреляли, а бросили в неё ножом, хотели убить, наверное, перепутали с кем-нибудь.

– Хотели убить? Когда? Как она? С ней всё в порядке?

– Да, да, не волнуйся, она цела и невредима. Нож пролетел мимо, не знаю, правда ли это, но говорят, он пролетел очень близко, и если б не случайность…

– Какая случайность?

– Она как раз наклонилась котёнка подобрать, ты же знаешь, какая она у нас жалостливая, она и в детстве-то всякую дрянь в дом тащила.

– Боже! А кто нож то кидал?

– Не известно, человек какой-то из-за дерева.

– Она видела его? Запомнила?

– Не знаю, кажется, видела. Ты, Кать, не ходи к ней, я боюсь, может, это вас перепутали.

– Мама, ты в своём уме, ты хочешь сказать, что хотели убить меня! Да кому это нужно!

– Катёночек, успокойся, я просто хотела сказать, что вас могут перепутать, ведь вы похожи, и вместо её нечаянно убить тебя.

– Мама, какая чушь! А ты уверена, что Клару хотели убить, да кому это нужно! А потом сейчас убивают другими способами: стреляют, устраивают аварии, поджоги, ну не ножом же! Это просто бред!

– Да, да, но ты держись от неё подальше, тем более что она переезжает, а может, уже переехала жить к своему профессору.

– Да? Пожалуй, это правильно. Ну ладно, мам, я тебе ещё перезвоню. Пока.

* * *

Измайлов Леонид Алексеевич жил в доме, напротив которого находилось здании службы налоговой полиции, в которой работала Клара. Уже неоднократно Леонид просил Клару переехать к нему, но Клара отказывалась, желая сначала сочетаться с ним законным браком. И всё же, невзирая на то, что планы нарушились, и причина её переезда была не радостной, своему переезду Клара была рада, ведь теперь она могла каждый день быть со своим Лёней, знать, как он, что, быть уверенной, что с ним всё в порядке. Ничего глобально не меняя, умелыми лёгкими штрихами Клара внесла в жильё Леонида мягкость и уютность. Котёнок, названный по совету участкового милиционера Спасом, придал жилью Клары и Леонида особую домашность.

* * *

Соседки Леонида по лестничной площадке – пенсионерка Нона Ивановна и бывшая его одноклассница Татьяна, знавшие Клару и раньше, ничуть не удивились её переезду, но отнеслись к этому по-разному: Нона Ивановна, обрадованная появлением новой соседки, выказывала Кларе своё расположение, с радостью вступала с ней в разговоры, была приветлива, учтива; Татьяна, как и раньше, до переезда Клары, оставалась к ней суха и неприветлива. Но Кларе, знавшей от Ноны Ивановны, что Татьяна любит Леонида, были понятны чувства Татьяны, и она старалась как-то оправдать неприветливость соседки.

* * *

На работу Клара выходила за пять минут до начала рабочего дня, ведь теперь чтобы попасть на работу ей надо было только пересечь двор. Проверяя, всё ли в порядке, Клара по привычке заглянула на кухню, пробежала взглядом по выключателям в ванную и туалетную комнаты, послала Спасу воздушный поцелуй и вышла из квартиры. Лифт спустился с верхних этажей и приглашающе открылся, представляя взору Клары молодую женщину, скрывающую за маской равнодушия раздражение, вызванное перерывом его хода. «Наверное, очень торопится», – подумала Клара о попутчице, приветствуя её. Женщина невыразительно ответила на приветствие Клары и стала теснить её, протискиваясь к выходу. Похоже, она действительно очень спешила. Как только дверцы лифта открылись, она нетерпеливым рывком выскочила из кабинки лифта, громко стуча каблуками сбежала по лестнице и устремилась на улицу. Шедшая сзади Клара видела, как женщина, устремлённая вперёд, вдруг как-то неестественно остановилась, отшатнулась назад и рухнула на грязный бетонный пол между входными дверями. Голова её оказалась в подъезде. Клара, инстинктивно кинувшаяся ей на помощь, увидела нож, вонзённый в белую шею женщины, алую полоску крови, стекающую на бежевый воротничок её блузки и её широко раскрытые глаза, устремлённые в пыльный потолок подъезда. Чужой, неподвластный Кларе страшный, некрасивый надорванный вопль вырвался из её груди, ноги её стали ватными, и она инстинктивно прижалась к пыльной стене.

* * *

– Месяц назад в Бычкову Клару Юрьевну, проживающую тогда по адресу её регистрации, кидали точно таким же ножом, – докладывал майор Чередков на вечернем заседании следственной группы. Её тогда спас случай. На дороге она увидела котёнка, нагнулась, чтоб его поднять, и нож пролетел мимо. По её описанию нож выглядел точно так же как этот, – Александр Иванович кивнул на нож с инкрустацией, лежащий на столе.

– Она утверждает, что за деревом в тот день видела человека, но описать его не может.

– Ну, сказать, кто это, женщина или мужчина, она может? – Спросил полковник Стасов.

– Думает, что мужчина среднего роста.

– Ну а как хоть одет? – Продолжал задавать вопросы полковник.

– Во что-то темное.

– Брюнет, блондин? – Начиная раздражаться, спросил Стасов.

– Не разглядела она. Была очень напугана. Схватила котенка и убежала.

– А нож все-таки разглядела? – с явным подозрением в голосе спросил Стасов.

– Да, она его описала, он выглядел точно…

– А может, это она под впечатлением этого убийства?

– Нет, – вмешался капитан Рублев, – я…

– Ваша очередь ещё не дошла, – остановил его Стасов. – У вас всё? – строго спросил он майора.

– Я ещё хотел сказать, – испытывая неловкость, нерешительно заговорил Чередков, – что Бычкова Клара Юрьевна – капитан налоговой полиции. Сейчас она проводит проверку финансовой деятельности фирмы «ТАХО», занимающейся посредническими операциями. Результаты проверки нельзя назвать положительными.

– Яснее, Чередков, – потребовал полковник, – там что, хищение?

– Нет, сокрытие налогов.

– На большую сумму?

– Да, похоже, сумма не маленькая.

– А точнее?

– Это ещё устанавливается.

Полковник нервно поморщился и снова спросил:

– У вас всё?

– Да, – ответил Александр Иванович.

– Везучая дамочка, – заметил Стасов. – Сначала котенок, теперь это. А что у вас? – обернулся он к капитану Рублеву.

– Я говорил с участковым, где раньше проживала Бычкова. Участковый Чернышёв Глеб Борисович семнадцатого июня был вызван Бычковой Кларой Юрьевной. Ножа в дереве, где его видела Клара Юрьевна, не было, но на дереве оставался свежий след. Описание ножа, сделанного Кларой Юрьевной, участковый Чернышев записал в своём блокноте. Я снял копию с этого листа. Вот она, я зачитаю.

– Не надо, – прервал Стасов, – дальше!

– Девятнадцатого июня Чернышевым Глебом Борисовичем описанный нож был обнаружен у некого Киркорова Антона Карловича, куда он был вызван его соседкой по коммуналке.

– Фамилия! – затребовал Стасов. Он требовал от подчиненных «точности, аккуратности и грамотного юридического языка». Капитан заглянул в записи.

– Кобзон Софья Лазаревна.

Сидящие за столом майор Чередков и капитан Кудинов прыснули смехом.

– Кобзон? Я не ослышался? – строго спросил полковник.

– Так точно, – чётко ответил капитан Рублев, – Кобзон Софья Лазаревна.

– Ну, и что не поделили Киркоров с Кобзоном? – явно, испытывая удовольствие от удавшейся шутки, спросил полковник.

– Пьяный Киркоров уснул в ванной с открытым краном. Ванная переполнилась, и вода пошла через край. На стук Софьи Лазаревны Киркоров не отозвался, и она вызвала участкового.

– Так, – нетерпеливо прервал полковник, – а нож?

– Нож был в комнате Киркорова, воткнут в буханку хлеба. Он…

– Откуда он у него? – прервал Стасов.

– Киркоров объясняет, что нашёл его на улице. Шёл вечером и увидел его в дереве. Нож был ничей, он его и унёс домой.

– Когда? Дата совпадает?

– Точно Киркоров дату не помнит, но, похоже, он говорит правду.

– Похоже! Сколько раз вас учить, в нашей работе не должно быть неточностей типа «вроде», «похоже», «может».

– То есть мы даже не можем строить версии? – спросил медным голосом капитан Кудинов.

– Стройте, Андрей Владимирович, – не глядя на капитана, ответил Стасов, – Но вы должны опираться на факты, а не на какие-то там «похоже». Вам понятно, капитан Кудинов?

– Если бы были известны все факты, наша работа потеряла бы всякий смысл, – ответил Андрей Владимирович. Полковник Стасов оставил эти слова капитана без ответа и вновь обратился к Рублёву.

– Что у вас ещё?

– Я думаю, в обоих случаях действовал один и тот же человек. Вероятно, ножи из одной коллекции.

– Капитан Рублёв, думать будете потом, – раздражение полковника росло. – Сначала мы должны всех выслушать, узнать все факты, а потом уж будем высказывать свои мнения и суждения. У нас ещё не высказывался капитан Кудинов. Капитан, вам есть что доложить?

Капитан Кудинов спрятал ухмылку и начал:

– Я проверил, возлюбленный Клары Юрьевны профессор Измайлов Леонид Алексеевич в первый раз при покушении на Клару Юрьевну был в лаборатории, там он и принял звонок от неё.

Полковник Стасов поморщился. «Принял звонок, ну прямо как заказ. Нельзя что ли выразиться попроще, всегда этот Кудинов выпендривается», – подумал он, а вслух сказал:

– Но нас больше интересует второй случай.

– Сегодня он тоже был в институте, но подтвердить это пока никто не может. Бычкова не сразу ему позвонила, а где-то через час-полтора, в это время он был на кафедре. Но за час можно от дома добраться до института.

– А что, у него есть причина её убить?

– Не знаю. Сестра Клары Юрьевны Екатерина Юрьевна оба раза имела алиби. Семнадцатого июня она принимала у себя гостей – своих школьных подружек, а сегодня она была с друзьями в Суздале.

– Фамилии всех друзей установлены?

– Да. Могу перечислить.

– Не надо. А с чего это вы начали проверять алиби её сестры? Вы б ещё алиби и отца с матерью проверили.

– Проверил, – спокойно ответил Андрей Владимирович. Оба раза отец Клары Юрьевны находился в офисе своей фирмы, он проводит там много времени. Это подтверждают охранники, – капитан назвал их фамилии, имена и отчества, – управляющий, – назвал и его, уборщица – назвал. Жена Юрия Владимировича, мачеха Клары Юрьевны, алиби не имеет. Оба раза была дома, вчера во время покушения спала.

– Мачеха? Её отец женат второй раз? А что с первой женой?

– Умерла, когда первой дочери – Кларе было года два, вторая дочь родилась во втором браке.

– Понятно. А кого вы ещё проверяли? Соседей не забыли?

Кудинов невозмутимо отвечал: Одна соседка по лестничной площадке – пенсионерка Чижова Нона Ивановна в момент покушения сегодня была дома, она сразу вышла на крик, а вот вторая соседка по площадке – Барышева Татьяна Владимировна из квартиры номер сто десять в эти утренние часы прогуливалась.

На последнем слове капитан сделал ударение и, зная, что полковник сейчас перебьёт его вопросом, замолк.

Полковник не заставил ждать:

– Прогуливалась? Она что, собаку выгуливала?

– Нет, собаки у неё нет, по её словам она просто гуляла.

– Понятно. А ещё кого вы проверили? Алиби соседей по прежнему адресу Бычковой вас не интересовало?

– Интересовало, – всё так же ровно отвечал Кудинов, – но их проверить я не успел.

«Сука, издевается», – подумал Стасов, а вслух спросил:

– У вас всё? – Получив от капитана утвердительный ответ, полковник, сидя на месте, сцепил пальцы рук, сгруппировался, сделал глубокий вдох, задержал его ненадолго, шумно выдохнул и, глядя по сторонам, но ни на кого конкретно, заговорил:

– И так, что мы имеем. Некто вот уже второй раз пытается убить Бычкову Клару Юрьевну, причём способ убийства выбран нестандартный, я бы даже сказал, оригинальный. Вот сейчас, – полковник обратился к капитану Рублёву, – можете строить свои версии, причём самые абсурдные. Что вы думаете, капитан Рублёв?

– Во-первых, очевидно, что убийца не является профессиональным убийцей-наёмником, так как допустил уже два промаха. У него шалят нервы. Сегодня он бросил нож в женщину, даже не успев её рассмотреть как следует.

– Это вы правильно заметили, это и дураку ясно, а что вы скажете о ножах?

– Вероятно, убийца располагает набором таких ножей. Думаю, следующее покушение будет совершено таким же ножом.

– Следующее покушение? Вы думаете…

– Да, я уверен, убийца повторит покушение, ведь ему уже наверняка известно, что убита другая. Ножи же с моей точки зрения являются произведением искусства. Я не разбираюсь в этом, но думаю, это старинные изделия.

– Отдайте нож в экспертизу, – распорядился полковник.

– Показания экспертизы вам известны, – напомнил майор Чередков, – убийца действовал в перчатках.

– Я о другой экспертизе, – полковник раздражённо поморщился, – ножи надо показать искусствоведам.

– Я передал первый нож антиквару Флоренскому, – сказал майор, – он обещал показать его знающим людям, разузнать что-нибудь по своим каналам. А вообще я думаю, что Бычкову, может, и не хотели убивать, а просто пугают. Может, это кто-то от фирмы «ТАХО». Она говорила, что в прошлом году, когда она проверяла другую фирму, ей тоже угрожали, звонили.

– И что, угрозу не исполнили?

– Нет, просто пугали. Может, и сейчас пугают.

Ваши соображения, капитан Кудинов? – неожиданно резко обратился полковник к Андрею Владимировичу.

– Я допускаю все предложенные версии, будем работать, товарищ полковник.

– Хорошо. Вы, майор Чередков, займитесь фирмой. Вы, – полковник обратился к капитану Рублёву, – займитесь ножами, хотя, ножами у нас уже занялся майор. Когда вам обещали дать результат? – обратился он к майору Чередкову.

– Да особо ничего не обещали, – майор неопределённо пожал плечами, когда получится, может завтра, а может послезавтра.

– Понятно, вы капитан Рублёв, займитесь ножами и метателями ножей. Странно, что никто из вас не обратил внимание на то, что метание ножей тоже требует определённого навыка, я б даже сказал профессионализма. Сейчас стрелять умеют почти все, а метать ножи редко кто.

– Думаю, на это мы все обратили внимание, – с нажимом в голосе сказал капитан Кудинов. Я договорился завтра встретиться с директором цирка Шакура Денисом Петровичем.

– И молчите?

– Вы же сами всегда требуете докладывать только результат.

– Хорошо, – отворачиваясь от Кудинова как от чего-то очень неприятного, зло и даже с нотками угрозы, прозвучавшими в этом коротком слове, ответил полковник и тут же скомандовал капитану Рублёву:

– За вами ножи и метатели ножей, вы завтра встретитесь с директором цирка. А вы, капитан Кудинов, – всё ещё не оборачиваясь к Андрею Владимировичу с упрёком и обвинительными нотками в голосе, зло прищурив глаза, – обратился полковник к Андрею Владимировичу, – вы, – тут он сделал паузу, видимо, что-то обдумывая, потом медленно обернулся к капитану – вы у нас хорошо поработали с родителями, сёстрами, соседями, проверьте соседей по прежнему адресу, и, главное, проверьте покойную, может, как раз её и собирались убить, а не какую-то там Бычкову, а Бычкова – это для очковтирательства. Ну, всё. Всем спасибо, все свободны.

* * *

Полковник Стасов Пётр Данилович имел прозвище «Новичок», хотя новичком давно не был. В Управлении он работал уже второй год, и после него туда поступило ещё два человека, но прозвище крепко закрепилось за ним, наверное, потому, что сразу по пришествии он объявил своим подчинённым, что теперь они будут работать по-новому. Хотя, в действительности, он сам признавал, и часто жаловался на то, что до сих пор не может своих подчинённых приучить работать по-новому, слишком много в их работе было самодеятельности, отклонений от устанавливаемых им правил, всё в отделе было очень по-домашнему: называли друг друга сотрудники по именам, а то и вообще ни пойми как, обменивались информацией на ходу, не дожидаясь совещаний, к нему, Петру Даниловичу, своему непосредственному начальнику, относились неправильно. Не было в их отношении подобострастия, и даже вроде наоборот, скользили усмешка и снисходительность. Особенно средь других своим насмешливым поведением отличался капитан Кудинов.

Полковник сидел за своим столом, положив на него тяжёлые, скрещенные в пальцах руки. Взгляд его зло упирался в краешек протёртого голубого манжета рубашки. «Ну что она мне подсунула, – думал он о жене. – Эту рубашку пора уже на дачу отвезти. А этот сволочь, – тут его мысли снова перескочили на Кудинова, – всегда из меня дурака хочет сделать, видите ли, он уже договорился о встрече с директором цирка. Я ж ещё не приказывал, вечно он выскочка, и Чередков туда же, он нож отдал приятелю, а кто разрешал?» Петра Даниловича душила обида, ему хотелось, чтоб всё исходило от него и чтоб его подчинённые делали строго то, что он им велел, а не то, что им вздумается. Их дело выполнять его приказы и докладывать о выполнении.

* * *

Павлу не нравилось всё это. Не думал он, что так всё получится. Думал быстро сделать дело, заработать три тысячи долларов и на них начать своё дело. А тут такое, две осечки! Дамочка то прямо как заколдованная. «Ничего, – успокаивал себя Павел, третьей осечки не будет».

Ножи метать Павел научился у своего деда Павла Евграфовича Зипунова. Был когда-то Павел Евграфович артистом цирка, метателем ножей, а ассистировала ему его жена – бабушка Павла Белла Николаевна. За четырнадцать лет работы на арене ни разу дед Павла не промахнулся, ни разу не ранил ассистентку. Все четырнадцать лет работал Павел Евграфович одними и теми же ножами, доставшимися ему от его отца, тоже метателя ножей, народного артиста Евграфа Пантелеймоновича Зипунова. Ножи, доставшиеся Павлу, двадцать четыре штуки в большом кожаном футляре подарил артисту тогдашний вождь Сталин Иосиф Виссарионович. Глянулся Сталину Зипунов: меток как горец, почтителен, как истинный гражданин, а главное, как хороша его юная жена-ассистентка Тося. Дважды Зипуновых приглашали выступать в узком кругу приближённых к вождю людей, а на третий раз Сталин сам заехал в цирк, в присутствии всей труппы одарил Евграфа Пантелеймоновича набором ножей и увёз с собой Тосю одну, без мужа-артиста. Об этом в семье Зипуновых обычно умалчивали, но с гордостью вспоминали о подарке самого Вождя народов. Ножи в наборе были все с рукоятками из чёрного камня с рубиновой инкрустацией в виде капли крови. Они были уложены в чёрный кожаный футляр, состоящий из трёх ячеек, в каждой из которых помещалось по ящичку, обшитому чёрным бархатом, куда и укладывались ножи в количестве четыре, пять и пятнадцать, это ровно столько, сколько требовалось для показа любимого номера Сталина.

* * *

Два года назад после смерти Павла Евграфовича бабушка на поминках мужа передала ножи внуку – пятнадцатилетнему Павлику и наказала беречь их. «Эти ножи, – сказала бабушка, – очень дороги, они принесли богатство твоему прадеду, твоему деду, и тебе, Павлуша, они, даст Бог, помогут добыть свой капитал». Павел уверовал в эти слова и возможно потому с легкостью принял предложение убрать дамочку. Насмотревшись боевиков, начитавшись детективов, наигравшись в кровавые компьютерные игры, он стал воспринимать убийство как обычное дело, в его сознании не промелькнуло ни одной мысли из Раскольниковских терзаний. Вот и сейчас он совсем не переживал о загубленной жизни, он переживал о сорвавшемся куше, о потере времени, и вот уже о втором потерянном ноже. Но у Павла было успокоение: в ящичке их четыре, два ушло, придется еще один пустить в дело, останется один. «Что ж, надо его продать, чего он останется в коробке один, ни то, ни сё. Главное, не продешевить. Сколько за него попросить, – думал Павел, – долларов пятьдесят, сто?»

Продал Павел свой нож за сто пятьдесят долларов. Ему с легкостью дали больше, чем он предполагал просить, но настроение его не улучшилось, ему казалось, что он продешевил. Раз дали сто пятьдесят долларов с такой легкостью, значит, он им нужен, значит, купили бы и дороже, надо было торговаться.

* * *

– Я думаю, – говорила Катя, играя своей туфелькой на ноге, – это какой-то маньяк, ну, или, по крайней мере, человек с ненормальной психикой. Ножи в двадцать первом веке! Да ещё, смотрите, они же одинаковые, с какой-то зловещей символикой. Я не представляю, кто это может быть. Может, кто-то из тех, кого она прижала по долгу службы. Знаете, ведь Клара у нас такая принципиальная, ну просто жуть! С ней и в детстве-то нельзя было ни о чём договориться. Она просто идеалистка.

– И многих она прижала?

– Да уж думаю, многим кровь попортила.

«Не любит она свою сестру, – думал капитан о Кате. – А ведь она тоже может быть убийцей. Причина – наследство. То, что Юрий Владимирович имеет официально, это только цветочки. Наверное, неофициальная часть куда более интересна».

– Вам налить ещё кофе? – спросила Катя Андрея.

– Нет, спасибо.

– Ну, а ещё, я думаю, может, это из-за ревности. Вы видели соседку Леонида Алексеевича? Она же смотрит зверем не только на Клару, но даже на меня. Говорят, она очень влюблена в Леонида.

– Простите, а кто говорит?

– Ну, не знаю. – Катя неопределённо двинула плечом. – Клара как-то мне сказала. Я спросила её, что это соседка из квартиры напротив смотрит на меня зверем, Клара и объяснила мне. И соседка их по лестничной площадке мне это говорила… Хотя, я думаю, навряд ли это она, скорее всего это кто-то из числа её жертв.

– Жертв?

– Ну, я имею в виду, из числа тех, кого Клара задушила своими проверками. Я вообще удивляюсь, что она всё ещё цела, ведь, как правило, большинство преступлений совершается из-за денег.

– Как вы думаете, Екатерина Юрьевна, а из-за наследства можно совершить преступление?

– Хм. Если наследство того стоит, то можно.

– Вы с Кларой Юрьевной тоже являетесь наследницами вашего отца.

– Ха, ха, ха! Да не смешите, какое наследство, хотя, если подумать, – Катя красиво задрала головку, что-то прикидывая в уме, – пожалуй, вы правы, мы с Кларой после отца остаёмся наследницами его дачи, машины, бензоколонки. Для некоторых это невообразимое богатство. К примеру, насколько мне известно, Леонид Алексеевич получает жалкие гроши.

«А ведь она перечислила малую долю того, что им должно остаться в наследство, – думал Андрей, рассматривая красивую ухоженную девушку. У неё алиби, но ведь она могла нанять убийцу, не самой же метать ножи. Но почему ножи? Наёмному убийце проще было устроить своей жертве автокатастрофу, застрелить её, или даже просто в тёмном углу зарезать её всё тем же ножом. Нелогично как-то. Маньякизм какой-то. Интересно, а что за мужчины окружают эту Екатерину?» Андрей озвучил свой вопрос, придав ему чуть иную форму:

– Простите, а у вас есть мужчина, ну, я хотел спросить, жених?

– Катя снисходительно улыбнулась, в глазах её появилась игривость, и с этой игривостью на лице она спросила:

– А я очень похожа на женщину, которая обходится без мужчин?

– Нет, вы совсем не похожи на такую, но я имел в виду другое. Есть ли у вас намерение с кем-то соединить свою судьбу?

Катя тихонько рассмеялась:

– Намерение есть, но я ещё не определилась с кем и когда.

«Да уж, эта не будет готовить мужу борщи», – думал Андрей о Кате, любуясь ею.

Катя была одета в безрукавное тёмно-синее платье с фасонным воротником, размерами, белыми полосками и белым галстучком напоминающим матросский костюм. Волосы её были аккуратно собраны в пучок, закреплённый белой заколкой. Её домашний вид был совсем «не домашним» в распространённом смысле этого слова, о домашности напоминали только комнатные туфли-шлёпанцы, которые как будто специально были по цвету подобраны к платью девушки. Обстановка квартиры Кати говорила о финансовых возможностях хозяйки и о хорошей работе дизайнеров. Андрей отметил умелое распоряжение цветом, светом, отсутствие ненужных вещей, которые, как правило, попадают в квартиру случайно и захламляют её. Все вещи в квартире Кати были на месте, все дополняли друг друга, были в гармонии друг с другом и все были недешёвые.

«Сюда, пожалуй, не заскочишь, – думал Андрей, недоброжелательно измеряя в мыслях тех, кто, по его мнению, мог бы сюда заскочить. – Убрана квартирка хорошо, уж не этой же барышней, наверное, держит прислугу. Где же она берёт деньги?»

– Екатерина Юрьевна, извините, я задам вам бестактный вопрос, впрочем, все вопросы следователей бестактны, на какие средства вы живёте? Вас содержат родители?

– Нет, я б так не сказала. Они помогают мне. Но содержу я себя сама.

– Как вы зарабатываете?

– По-разному, переводами, например.

Капитан заметил, что девушка ничуть не смутилась.

«Переводы стоят копейки, – думал Андрей, – надо же, как искусно врёт, ведь даже бровью не повела».

Катя в свою очередь поспешила сменить тему разговора:

– Не думаете же вы, что это я пыталась убить свою сестру? – Андрей молча продолжал рассматривать девушку. Это обидело Катю.

– Вы что, действительно меня подозреваете? – с негодованием спросила она.

– Подозревать – моя профессия, – ответил капитан и робко улыбнулся.

– Вы считаете себя профессионалом? – язвительно спросила Катя. – А, может, вы просто путаете значения слов «профессия» и «работа»?

– Я их не путаю, – как можно спокойнее ответил капитан, – я их мешаю.

– По-моему, это – недозволительная роскошь, – с нотками злобы и сарказма парировала девушка.

– Возможно, я переоцениваю себя,…

Катя не дала капитану договорить, прервала его:

– Боюсь, что очень. Вы же понимаете, капитан, если б вы были профессионалом в общепринятом значении этого слова, убийце было бы уже предъявлено обвинение, а вы второй день опрашиваете самых близких людей Клары, в то время как очевидно, что убийца – какой-то маньяк, истерик, или ещё чего-нибудь там, может сектант какой, но ведь очевидно, у него ненормальная психика, – эти слова Катя произносила уже без злобы, без сарказма, и, даже не взирая на их содержание, без упрёка. В её голосе слышалась просьба, и чуть ли не мольба, как если б она просила заняться капитана поиском убийцы.

Внимательно выслушав девушку, Андрей спросил Катю:

– Вы сказали, отец, – Андрей нарочно заменил слово «родители» словом «отец», – помогает вам деньгами. Большими? Часто?

– Хм, – Катя возмущённо фыркнула, – я отвечу маленькими и редко, а, может, в вашем понимании это по-другому.

«Скорее всего, по-другому», – подумал Андрей, а Кате сказал:

– Вы скажите, как именно, а я уж сам определюсь.

– Что как именно? Как часто? – Катя даже не пыталась скрыть злобу. – Меня – когда попрошу.

– А часто просите?

– Андрей Владимирович, – впервые Катя обратилась к капитану по имени-отчеству, – к чему эти игры «в кошки-мышки». Вы были достаточно убедительны, я поверила вам, я – одна из подозреваемых, но надеюсь, – Катя обворожительно улыбнулась, – не единственная, а сейчас, мне кажется, мы теряем время. – Катя взглянула на большие настенные часы и, нарушая свою удобную позу, подалась в кресле вперёд. – Простите, мне пора собираться, у меня сегодня вечернее занятие.

– Вы учитесь?

Катя недобро ухмыльнулась.

– Я занимаюсь шейпингом.

Андрей подумал о своей Аннушке, которая не смогла позволить себе таких занятий из-за высокой платы.

– Спасибо, Екатерина Юрьевна, – поднимаясь с места, сказал Андрей. – Вы очень мне помогли.

– Да? – удивилась Катя, ей хотелось спросить, чем же, но желание скорее выпроводить капитана взяло верх, и она молча последовала за ним, всем видом показывая намерение скорее проститься.

* * *

Татьяна Владимировна долго не открывала капитану Кудинову, а открыв дверь, неприветливо пригласила:

– Опять вы, входите.

В квартире Татьяны был порядок, но уюта в понимании Андрея Владимировича не было: ляпистые обои в голубых тонах, окна, увешанные шторами из дорогой ткани песочного цвета, без тюлевых занавесок, мягкая мебель, покрытая пёстрыми покрывалами в зелёно-коричневых тонах, не устланный паркетный пол, причём в углу за шкафом стоял рулон ковролина, кажется красного цвета, на стене над диваном в дорогой раме с лепниной висела репродукция картины – лесной пейзаж. Лес на картине был нездоровым, с какими-то гниющими пнями на переднем плане, гнилым болотцем и старой вороной. Андрей отметил про себя, что эта картина воспринималась не как часть интерьера, а скорее было похоже, что здесь она была кем-то повешена по ошибке и забыта.

Постояв несколько секунд в комнате, Татьяна Владимировна развернулась и пошла в кухню, Андрей Владимирович последовал за ней. Кухня тоже была чистой, но и здесь Андрею не понравилось. Старый глянцевый календарь на стене с изображением белых котят на голубом фоне, самовар, расписанный красными цветами с позолотой на старом холодильнике, макраме из белых ниток, искусственные цветы в хрустальной вазе на столе, жёлтый чайник на плите, три разделочные доски, расписанные красными петухами по чёрному фону, другая кухонная утварь, зелёный диванчик, крытый красным пледом, жёлтый бра над ним, всё было в дисгармонии и говорило о скудном вкусе хозяйки. Татьяна и сама-то являла неприятное зрелище: она была обёрнута в красный махровый халат, и обута в мягкие голубые тапочки с белыми меховыми опушками. Сначала даже Андрей подумал, что она собралась в душ, но судя по тому, как Татьяна основательно опустилась на табурет, по тому, как она достала из кармана халата сигареты, зажигалку, по свеженанесённому на лицо макияжу, а может быть, ещё почему-то, Андрей Владимирович догадался, что на девушке её повседневная домашняя одежда. Татьяна Владимировна, севшая, по-видимому, на своё любимое место – лицом к окну, указала Андрею место на табурете, приставленном к торцу стола, закурила, не предложив Андрею сигарету, достала из ящика стола чистую хрустальную пепельницу и, не взирая на то, что пепла на кончике сигареты ещё не было, грациозно постучала над ней по кончику сигареты длинным красивым пальчиком с идеальным маникюром. Сделав ещё две затяжки, она, наконец, обернулась к Андрею:

– Слушаю вас, – причём слова эти прозвучали без всякого участия, даже как-то отстранённо, с плохо скрытыми нотками упрёка и раздражения.

– Татьяна Владимировна, я сразу хочу извиниться перед вами…

– За что? – прервала его Татьяна. При этом левая бровь её поднялась, но заинтересованности в её взгляде не было. На лице женщины оставалась маска надменной пустоты.

– Я боюсь, мои вопросы будут вызывать у вас раздражение. Это обычное дело в нашей работе. И я хотел бы, чтоб вы правильно поняли меня, – внешне спокойно, но в действительности начиная немного раздражаться, ответил Андрей Владимирович.

– И вам нравится ваша работа? – в голосе девушки звучали нотки сарказма.

– Да, – твёрдо ответил Андрей. – В конечном итоге мы ловим преступников.

Татьяна отвернулась от Андрея к окну и отстранённо проговорила:

– А они всё гуляют, и гуляют. они во власти, они в народе, Вы их поймали, сказали вроде?

– Вы пишите стихи? – спросил Андрей для того, чтоб как-то наладить с девушкой отношения, но Татьяна, давая Андрею понять, что она не намерена тратить время на светские условности, проигнорировав его вопрос, задала свой:

– Так что я должна понять? – на этот раз в её взгляде был вопрос.

– Я хочу, чтоб вы поняли, задавая «дурацкие», как вы в прошлый раз их характеризовали, вопросы, я хочу прийти к истине.

– Я вам скажу её сразу: я не убивала гражданку Фролову. Я никого не убивала, – в голосе девушки звучали обида, раздражение и заносчивость.

– Скажите, а вы всегда имеете обыкновение прогуливаться в такие утренние часы? – нарочито не реагируя на раздражение Татьяны, ровным голосом задал свой вопрос капитан.

– Нет, обычно, если я не работаю, я в эти часы сплю, – почти не глядя на капитана, всё с тем же выражением лица, но уже более спокойно ответила Татьяна.

– А почему вчера вы пошли гулять?

– А вчера захотела гулять, – Татьяна, произнося эти слова, даже тряхнула головой в знак упрямства. Ответ её звучал с вызовом, и за ним слышались упрёк и просьба не соваться в её дела.

– А может, вчера у вас была бессонница? – всё так же ровно спросил Андрей.

– Нет. Я встала по будильнику, – со злым нажимом в голосе, не развивая ответа, нарочно провоцируя следующий вопрос капитана, ответила девушка.

– То есть вы встали в определённое время?

– Да, я же сказала вам, я вчера проснулась с будильником.

– А что вчера? Вы просто решили погулять с утра? – задал Андрей ожидаемый Татьяной вопрос.

– Товарищ Кудинов, так вас, кажется… – девушка зло сверкнула зелёными глазами.

– Да, можно Андрей Владимирович.

– Товарищ Кудинов, я не собираюсь перед кем-либо отчитываться, что у меня было вчера. Я повторяю вам, я никого не убивала! – эти слова Татьяна произносила зло глядя в глаза капитану, делая ударение на каждом слове, и немного покачиваясь в такт каждому произнесённому слову.

«Истеричка, – думал о Татьяне Андрей, – чего упёрлась, с хахалем каким, что ли встречалась. Ладно, придётся зайти с другой стороны». Он заговорил мягко, даже чуть вкрадчиво:

– Татьяна Владимировна, я знал, что мои вопросы вас будут раздражать, но я ведь здесь для того, чтобы защитить вас.

– Защитить? От кого? – в голосе девушки всё ещё звучали злоба и возмущение.

– Вы не понимаете, что своим молчанием играете в игру убийцы. Я то, как раз верю, что вы не убивали, я в том более чем уверен, но факты… Факты говорят против вас. Вы – одна из подозреваемых.

– Я – подозреваемая? У вас факты? – почти закричала Татьяна, всем корпусом разворачиваясь к капитану. – Какие факты? Что вы несёте?

– Нам известно, – как можно более равнодушно заговорил Андрей, – что вы со школьной скамьи увлечены своим соседом, вашим бывшим одноклассником Измайловым Леонидом Алексеевичем. По показаниям свидетелей вы испытываете неприязнь к его невесте Бычковой Кларе Юрьевне, а, как известно, убить пытались именно её, а не Фролову Надежду Яковлевну. Надежда Яковлевна оказалась лишь случайной жертвой. И нам известно, что вы, Татьяна Владимировна, по непонятной причине в час убийства где-то гуляли, тогда, как в другие дни вы в это время спите. Самой вам это не кажется странным?

Андрей Владимирович говорил это и наблюдал за женщиной. Та, казалось, с каждым его словом всё более и более каменела лицом. Губы её поджались, рука с сигаретой чуть заметно задрожала. Выдержав паузу секунд тридцать, Татьяна спросила каменным голосом:

– Кто те свидетели?

– Какие свидетели? – догадываясь, кто интересует Татьяну, всё же уточнил Андрей, единственно с тем, чтоб больше разговорить Татьяну. Ему хотелось услышать от Татьяны, как она их назовёт, как характеризует, но вопреки его представлению о том, что Татьяна сейчас сама как-нибудь нелестно отзовётся о соседке и о Кате – сестре Клары она просто ответила:

– Те, которые показали, что я испытываю неприязнь к Кларе… Юрьевне. Она очень даже симпатичная женщина. Вы знаете, это лжесвидетели. Я испытываю скорее зависть. Да, я не скрываю своих чувств к Леониду, но чтобы убить человека!

Татьяна встала, сделала порыв уйти, но вдруг снова села, только уже с другой стороны стола лицом к Андрею.

– Поверьте, Андрей Владимирович, это чушь! Как в это можно верить! – теперь в голосе Татьяны звучало негодование. – А почему вы так уверены, что убить хотели именно Клару, а не Надежду?

– Убить Клару Юрьевну пытаются уже второй раз, первую попытку сделали две недели назад в её дворе.

– Вот видите, а я же не знаю, где она жила!

– Так ответит и истинный убийца.

– Андрей Владимирович, – всё ещё негодуя, но уже с нотками мольбы в голосе спросила девушка, – а сами-то вы верите в этот бред?

– Нет, я не верю, потому то и хочу помочь вам.

– Как?

– Я просто хочу доказать, что во время убийства вы были заняты чем-то другим. Если вы не хотите раскрывать чьё-то имя, оно называться не будет, но я должен знать его, должен проверить.

– Имя? – с удивлением, перерастающим в возмущение, выпучивая глаза на Андрея, спросила Татьяна. Вы думаете, что я была у мужчины? – У Татьяны был оскорблённый вид.

– Простите, я не хотел вас обидеть, я, собственно, ничего ещё не думаю, я хотел бы от вас узнать правду.

– Я была на вокзале, – как-то отречено, как будто уступала Андрею что-то дорогое для себя, ответила девушка.

– На вокзале? – удивился Андрей, – Зачем? На каком вокзале?

Татьяна передёрнула плечами и обиженным тоном ответила:

– Не знаю, зачем. Мне позвонили от сестры и сказали, что она передала мне поездом посылку. Я ходила её получать. – Татьяна обиженно отвернулась к окну.

– Получили?

– Нет. Посылки не было. Сестра мне ничего не высылала, это была чья-то глупая шутка. – Девушка по-прежнему прятала обиженный взгляд, сопровождая им свои действия – стряхивание пепла с сигареты.

– Шутка? Вы хотите сказать, сестра вам ничего не отправляла и не звонила?

– Нет. – Татьяна подняла глаза и посмотрела в глаза Андрея. Злости в её взгляде уже не было.

– А кто же вам звонил?

– Не знаю, – девушка неопределённо повела плечом, – женщина. Она представилась, как ольгина сослуживец.

– А Ольга – это сестра?

– Да. Я, знаете, так удивилась, говорю, а почему Ольга не сама мне звонит, а женщина ответила, что якобы у Ольги отключили телефон за неуплату. Мне это тогда уже показалось странным, Ольга человек аккуратный, она не могла допустить такого.

– Я прямо с вокзала, позвонила Ольге на мобильный, она ничего не знает. И телефон у неё не отключали, и ничего она мне не высылала, она сама недавно просила меня купить её мужу куртку.

– Где живёт ваша сестра?

– В Киеве.

– Вы ездили на киевский вокзал?

– Да.

– Вас там кто-нибудь видел?

– Конечно, проводник шестого вагона. Эта женщина мне сказала, что Ольга передала посылку с проводницей из шестого вагона, хотя у Ольги знакомые проводницы в двенадцатом вагоне, я и к ним подходила, нет, конечно.

– Так кто ж, по-вашему, мог так пошутить?

Татьяна снова неопределённо повела плечами, потянула паузу и, одновременно выдыхая воздух, ответила нараспев:

– Не знаю.

По её лицу было видно, что она, действительно, не знает, и это мучает её.

– Вам голос этой женщины не показался знакомым?

– Нет.

– А звонили точно из Киева?

– Теперь я не уверена, но тогда я поверила. Сказали: «Ответьте Киеву», потом заговорила эта дама. Она даже как-то назвала себя, вроде бы Ларисой, и сразу пояснила, что она работает вместе с Ольгой, и та её просила мне позвонить.

Андрей с Татьяной поговорили ещё минут десять о расписании поездов, о посылках, о том, почему поездом, а не почтой, о проводниках, о сестре и другом. Чем дольше они говорили, тем больше Андрей убеждался, что Татьяна не так уж стервозна, как показалась в начале, что она очень нуждается во внимании и защите, и стервозность её – это защитная реакция маленькой одинокой женщины. Вдруг Андрей заметил, что у неё красивый высокий лоб, высокая грудь, на лице чистая кожа. Протягивая в очередной раз руку к пепельнице, Татьяна смахнула рукавом халата зажигалку и тут же наклонилась за ней. Горловина её халата отвисла вниз и обнажила красивую белую грудь женщины.

«Как-нибудь заскочу к ней», – подумал Андрей.

***

Сегодня у капитана Рублева болела голова. Вчера вечером к нему зашел брат, и распили-то всего бутылку, но сегодня с утра, ещё не поднимая головы с подушки, капитан почувствовал тошноту и боль в висках. Проходя по узкому проходу между клетками львов, капитан хотел одного, скорее проскочить это зловонное место и прийти куда-нибудь, где можно присесть и попросить глоток воды. Голова к вечеру разболелась так, что надо было всё-таки выпить таблетку анальгина, которую на случай, зная, что боль может усилиться, он прихватил с собой. Но впереди неторопливо шел широкоспинный охранник. Он нарочито медлил, предоставляя понравившемуся ему капитану возможность полюбоваться зверями. Войдя в длинный коридор, охранник остановился у первой двери, постучал в нее, не дожидаясь ответа, открыл и просунулся в проем.

– К вам пришли, Денис Петрович.

– Входите, – пригласил охранник капитана, освобождая дверной проем.

Директор цирка, казалось, только и ждал прихода посетителя. Он сидел за чистым столом, по-школьному сложив руки одну на другую, и приветливо улыбался капитану. Дождавшись, когда Николай дошёл до середины комнаты, он встал, поразив капитана своим маленьким ростом, и пошёл навстречу к нему с протянутой рукой.

– Здравствуйте, товарищ капитан, – энергично потряс он руку гостю. – Рад, рад встрече с вами.

«Чему уж тут радоваться», – подумал Рублев.

– Садитесь, пожалуйста, – указал директор на угловой диванчик за шкафом, к которому был приставлен столик. Сам он прошёл вместе с Николаем и сел на диванчик с другого конца. Вмиг на столе появились две банки джина с тоником, ваза с фруктами и тарелка с бутербродами. Николай не сразу понял, откуда всё это, и лишь в последний момент углядел, что тарелку с бутербродами директор достал с полочки, расположенной под крышкой стола.

– А вы пунктуальны, уважаю, уважаю. Сразу видно в человеке форму. Вы мне сразу вчера понравились, ещё по телефону, – тараторил Денис Петрович. – Ну-с, за знакомство, – поднял он одну банку, подталкивая вторую к капитану.

– Спасибо, – быстро согласился Николай, успев подумать при этом, что, может, пройдет головная боль. Сделав несколько глотков, капитан, действительно, почувствовал облегчение, но вместе с тем и неловкость – он при исполнении, рабочее время, и тут же схитрил.

– Ой, – рассматривая банку, сказал он, – да это ж…, а я думал спрайт.

– Спрайт, пожалуйста! – Директор с неожиданной прыткостью подскочил к шкафу, открыл его и извлек из него бутылку спрайта и два стакана из тонкого стекла.

– Нет, нет, спасибо! Не открывайте, – замахал ладонью Николай, – всё равно уж я хлебнул. Буду держаться дальше от начальства.

– От начальства! Ха, ха! А что, ваше начальство не употребляет?

– Ну, знаете ли, начальство…

– Знаю, знаю, сам когда-то ходил под начальством. А теперь вот! – Денис Петрович развел руками.

– Я ведь к вам по делу, Денис Петрович, – заговорил Николай, боясь, что директор начнет рассказывать о себе.

– Да знаю, что не на представление. Вы ешьте, ешьте, я сам приготовил, – кивнул директор на тарелку с бутербродами.

– Денис Петрович, я хотел спросить, есть ли в вашей труппе артисты – метатели ножей?

– Нет, в нашей нет.

– А не знаете, где есть такие артисты?

– Знаю, в Челябинском цирке есть, в одесском, да и в Казани имеется. А вот где ещё, точно не скажу. Но у нас нет, – быстро кидался словами как мячиками Денис Петрович. – Метание ножей – дело серьёзное, да ведь и любое другое дело… Вы проходили, видели наших хищников? Во! – Денис Петрович изобразил оскал. Воспользовавшись паузой, заполненной трехсекундным оскалом, капитан заговорил:

– Мне надо знать, кто в нашем городе умеет профессионально метать ножи.

– У! Ищете иголку в стоге сена. Метание ножей – острое зрелище. Публика любит. Вы знаете, какая жадная, то есть кровожадная у нас публика! Им что, не хватает плясок, песен, юморин там разных? Не хватает! Публике надо острых ощущений, чтоб по острию лезвия, так сказать.

Директор тараторил, но капитан его почти уже не слушал. Что может сказать этот тип? Что он знает об острие лезвия? Напиток сделал своё, и капитан Рублев разжигал в себе злобу. Он злился на директора за пустую болтовню, злился на полковника Стасова за его занудство, злился на жену за то, что та любит цирк, злился на себя, за то, что сидит тут и выслушивает белиберду этого субчика только потому, что субчик его угощает. Банки у мужчин быстро опустели, но на смену им появились новые.

Капитан за вечер наслушался много разных историй из жизни циркачей, выслушал пару анекдотов, но того, чего хотел, так и не услышал. Значит, в Челябинске, Одессе, Казани.

* * *

Управляющий фирмой «ТАХО» – Чулков Геннадий Васильевич, симпатичный брюнет лет тридцати пяти, не понравился майору Чередкову.

– Какого чёрта! – выругался по громкой связи управляющий в ответ на сообщение молоденькой секретарши о приходе майора.

– Вы по какому делу? – виновато глядя на майора, спросила секретарша.

– Ладно, с чёртом мы сами разберёмся, – ответил майор, решительно направляясь в кабинет управляющего.

Управляющий сидел за компьютером. Он мельком глянул на вошедшего и снова перевёл взгляд на монитор. Майор решительно прошёл к управляющему, задев на ходу край длинного чёрного стола с закруглёнными краями, разделяющего комнату на две половины, и, увидев на экране монитора карточную игру, резко крутанул кресло, на котором сидел Чулков.

– Избушка, лицом ко мне! Лицом! – скомандовал он, свирепо заглядывая в глаза управляющего.

Чулков, не ожидавший таких действий от посетителя, испугался и даже в ожидании удара поднял руку, огораживая лицо.

– Вот, – немного устыдившись, более спокойным тоном произнёс майор, протягивая управляющему своё удостоверение.

– Ага, – всё ещё с испугом на лице кивнул управляющий майору и предложил, указывая на стулья, стоящие приставленными к длинному узкому столу, перпендикулярно приставленному к большому столу управляющего. Майор вернулся в часть комнаты по другую сторону стола управляющего и сел. Получилось, что он сидел к управляющему боком. Конечно, можно было говорить и так, но слова Чулкова «какого чёрта», его игра в карты, его поднятая для защиты лица рука – всё это не способствовало тому, чтоб майор церемонился с хозяином кабинета, и он грубо предложил, указывая на приставленный напротив себя стул:

– Сядьте тут, так нам будет удобнее беседовать.

Чулков послушно пересел и уже почти спокойно спросил:

– Чем имею честь?

– Совершено преступление. – Пауза. – Убийство. – Пауза. Чередков для эффекта говорил с паузами. – Мы подозреваем, что ваша компания причастна к этому убийству.

– Что? – Чулков изумлённо вытаращил глаза. – Какое убийство? Когда? Где?

– Я буду задавать вопросы, вы, пожалуйста, постарайтесь правдиво отвечать на них.

– Но я не понимаю,…

– Поймёте. Когда Илья Львович отъехал в Париж?

– С ним что-то случилось?

– Ничего не случилось, так когда?

– Вчера утром, точное время его вылета я не знаю, но можно уточнить.

– По каким делам он поехал?

– По делам фирмы.

– Ясно, что не на футбол. У вас есть во Франции партнёры? Вы имеете совместные проекты?

«Почему это не на футбол, – мысленно усмехался Чулков, именно на футбол он и поехал».

– Илья Львович прорабатывает какой-то проект, но о чём идёт речь, мне не известно, – сказал он вслух.

– Разве вы не управляющий?

– Управляющий. Но я управляю работой по решению уже поставленных перед фирмой задач, стратеги – там, – он указал пальцем в стену за спиной майора, возможно, имея в виду тех, кто находился за ней, а может, и дальше. – В Париже совершено убийство? – не выдержал управляющий.

– Не в Париже, в Москве, – ответил Чередков и, не давая возможности Чулкову, уже открывшему рот, задать следующий вопрос, спросил его сам:

– Вы хоть фирму можете назвать, куда поехал Фангольд?

Чулков потянулся к телефонному аппарату. – Катя, ты регистрировала командировку Ильи Львовича? Назови фирму, куда он поехал. Не знаешь? Только город. Хорошо, давай город, даты, рейс, может, известен. Выпиши всё и срочно занеси мне. Отдав распоряжения секретарше, управляющий, одев на себя маску прилежного ученика, уставился на майора. Майору показалось, что Чулков паясничает, это ему не понравилось. Следующий свой вопрос он задал Чулкову казённым голосом:

– А где вы были вчера в восемь тридцать?

– В пути на работу, – неопределённо пожимая плечами, ответил Чулков.

Майору хотелось «прищемить хвост хаму» и он всё тем же тоном спросил:

– Подтвердить это, конечно, никто не может?

– Может! Катя, я частенько подбираю её на дороге, мы живём в одном районе, и можете спросить её сестру, она вчера тоже ехала с нами.

– Хорошо, – буркнул майор, – спросим. Вам известна Бычкова Клара Юрьевна?

– Бычкова… – Чулков задумался. – Нет, простите, что-то не припомню.

– Вы знаете, что сейчас проводится документальная проверка финансово-хозяйственной деятельности вашего предприятия?

– Да, – с лёгкой заминкой ответил управляющий.

– А известно ли вам, что результаты проверки оставляют желание быть лучше?

– Нет, – решительно ответил Чулков, – с результатами проверки фирму ещё не знакомили. Да вам, собственно, об этом лучше поговорить с нашим финансовым директором – Кличко Игорем Александровичем.

– Непременно поговорю. Он никуда не уехал?

– Нет, он у себя. Но вы… Не думаю, что вас может интересовать наша финансовая деятельность, вы же говорили об убийстве.

– Да, – проницательно глядя в глаза Чулкову, ответил майор, – инспектора налоговой полиции Бычкову Клару Юрьевну уже дважды пытались убить.

– Инспектор Бычкова занимается проверкой нашей фирмы?

– Да, занимается.

Управляющий засмеялся нервным смешком.

– Какой бред! Неужели вы думаете, что кто-то из нас на неё покушался? Зачем? Их два инспектора, два! А на другого не покушались? Ну а потом, ну убили бы мы её, так на неё место назначат другого. Не там ищете, не там! – Чулков погрозил пальцем. – Да между нами говоря, – Чулков даже придвинулся к майору, – инспектор – пешка. Пешка! Все акты пишутся по заказу начальства. Это не наша игра. В эти игры играют выше.

– Что вы…

– Илья Львович решит этот вопрос мирным путём, – на слове «мирным» Чулков сделал ударение. Ведь, собственно, для того вся каша-то и заварена. Всем этим ребятам тоже надо жить.

– Вы хотите сказать, что даже если будут выявлены нарушения, вы, то есть ваша фирма, не пострадает?

– Пострадаем, даже если нарушения и не будут выявлены. Эти ребята умеют выявлять невыявляемое. Хотя как сказать, правильнее, наверное, сказать, что не пострадаем. Наша плата будет стоить примерно столько же, как и хороший аудит, а он для нас обязателен, – Чулков опять поднял указательный палец в потолок. После же налоговой инспекции документы уже никем не проверяются. Так что…

– Вы так откровенны со мной, – заметил майор тоном вопроса.

– Вы мне понравились, – весело глядя в глаза майору, ответил Чулков.

«А вы мне нет», – подумал майор, но при этом Чулков показался ему уже симпатичнее.

– А если инспектор упёртый?

– Тогда, – всё с той же весёлостью отвечал управляющий, – тогда его пошлют на проверку туда, где хотят побольше получить в лапу. После получения нужной суммы, акт упёртого инспектора можно передать на переписание другому.

«Значит, у вас хотят побольше получить», – подумал Чередков.

Дальнейшие разговоры с сотрудниками фирмы, включая финансового директора и главного бухгалтера, ничего майору не дали, фирму «ТАХО» он покидал почти с уверенностью, что покушение на Бычкову – дело рук других лиц. Тут кроется что-то другое.

* * *

Полковник Стасов как всегда был не в духе. Он, не перебивая, но, все больше хмурясь, выслушал доклад майора Чередкова, и, ни слова не говоря, передал слово капитану Рублёву. Рублёв доложил результат похода в цирк и результат искусствоведческого анализа ножа. По мнению специалистов, нож был изготовлен в тридцатые-сороковые годы, скорее всего на Урале. Вероятнее всего нож является частью какого-то подарочного набора. Предположительно, он мог быть изготовлен в подарок или на заказ Сталину.

– Хорошо, что Ленина сюда не приплели, – огрызнулся Стасов. – Ну, а вы чем нас порадуете? – обратился полковник к капитану Кудинову.

– Я, – начал доклад Кудинов, – опросил соседей Клары Юрьевны по месту её прописки. Ничего особого не обнаружил, соседи отзываются о ней положительно.

– Я ж не за характеристиками Клары Юрьевны вас посылал! – криком прервал капитана полковник. – Мне факты нужны! Факты!

– Нам тоже, – спокойно ответил капитан. – А факты таковы: никто из бывших соседей Бычковой в попытках убить её не признался, подозрений никто не высказал. Беседовал я с сестрой Клары Юрьевны. Она высказала две версии: либо это по заказу фирмы «ТАХО», либо какой-то маньяк. Я заметил, сестра сама недолюбливает Клару Ю…

– Так! Значит, теперь за нас версии строят сами потерпевшие! А что с соседкой?

– Которой?

– Той, что напротив, что влюблена в профессора.

– Думаю, у неё на время покушения алиби.

– Думаете?

– Да, думаю, – и капитан рассказал о походе Барышевой на вокзал. – Проверить это пока не удалось. Поезд с названными проводниками прибудет в Москву лишь послезавтра.

– У вас всё?

– Да.

– Не густо, не густо. Значит, соседку на период покушения выпроваживают из дома. Зачем? Может, это просто совпадение, а может кто-то хочет её подставить. А что с профессором? – полковник обвел взглядом своих сотрудников. Все промолчали. Вы, – обратился полковник к майору Чередкову, – займитесь профессором, он – темная лошадка. Вы, капитан Рублев, продолжайте работу с ножами. Искусствоведы тоже могут ошибаться. – Стасов взял со стола нож и покрутил в руках. – По-моему это работа мастера-кустаря, а точнее даже зека. Проверьте, нет ли среди знакомых или просто в окружении профессора зеков. Может, знакомые его друзей, и вообще, поспрашивайте, кто может такое изготовить. Ну а вы, – Стасов обратился к оставшимся, – продолжайте свою работу. Вы, майор, ещё раз наведайтесь в налоговую полицию, поговорите с Бычковой. А вы, капитан, – почти не глядя на Андрея Владимировича, обратился к нему полковник, проверьте ещё раз соседку, присмотритесь к потерпевшей, я имею в виду Бычкову, ну и вообще.

Когда полковник ушел, Кудинов заметил.

– Холку ему, видно, сегодня намылили, как с цепи сорвался, ничего не дает сказать.

– Да, – согласился Чередков, – Новичок бесится. Я думаю, здесь всё дело в деньгах. Девицы – богатые наследницы. Папаша нахапал, поди, уж о завещании думает. Сестрица этой Бычковой – по существу безработна, а живет так, как нам и не снилось.

– Папаша сегодня звонил Новичку, вот он и бесится, – заметил капитан Рублев.

– Откуда ты знаешь?

– Агентура доложила, – Николай заговорщицки подмигнул товарищам.

* * *

Поход в налоговую полицию Чередков определил как пустую трату времени. Начальник налоговой полиции полковник Стриженов Игорь Павлович, с виду добродушный, приветливый тип, в действительности же, прячущий за маской добродушия настороженность, сделал всё, чтобы отвязаться от майора. Никто другой, ни напарник капитана Бычковой по проверке фирмы «ТАХО» майор Каюмов Видади, он же напарник её по двум предыдущим проверкам, ни коллеги из отдела, где работает Клара Юрьевна, ничего в этом запутанном деле не прояснили. Никто не помнил случая, чтоб кому-то из инспекторов сильно угрожали, а уж тем более не знает случая убийства.

* * *

Майор Чередков пришел в институт, не договариваясь с профессором, и случилось так, что профессор был занят – он читал курс лекций. Александра Ивановича встретил коллега профессора Федин Егор Власович. Помещение кафедры, куда Егор Власович привел майора, произвело на гостя неприятное впечатление: полуподвальная комната с грязными стенами, окрашенными в грязно-зеленый цвет, посеревшие потолки с осыпающейся штукатуркой и с пятнами протеков в нескольких местах, зарешечённые грязные окна. Мебель, заполнявшая помещение, была пущена в эксплуатацию лет двадцать назад, а то и больше. Единственное, что как-то радовало глаз – это наличие четырех компьютеров и свежих научных плакатов, развешенных по стенам. Чередкову сразу вспомнился просторный офис фирмы «ТАХО» с видеотехникой, полами, устланными ковролином, оргтехникой, дорогой офисной мебелью, живыми пальмами.

«Топчут суки науку», – с болью отозвалось в сознании майора.

Доцент Федин оказался находкой, он шёл на поводу у майора, живо подхватывая любой уклон в разговоре. За двадцать минут общения, сидя за чашкой чая, Александр Иванович узнал, что профессор Измайлов – гений, человек, умеющий заглянуть в глубины мироздания.

– Ну, а как человек, как он? У таких людей, как правило, свои закидоны.

Доцент осуждающе посмотрел на майора.

– Закидоны у других, а у людей, отмеченных богом, нет времени на закидоны, и вообще, – доцент поморщился, – мелко это. Леонид Алексеевич – необыкновенный человек. Вы видели его улыбку? Детская. Это святость.

– Себя вы тоже считаете святым? – с иронией спросил Александр Иванович.

– Нет, – взгляд Егора Власовича потух. На иронию майора он просто не обратил внимания. – Я другой. Я просто учёный. О таких как я говорят, они талантливы.

«Во, загнул, – насмешливо подумал майор. – Да уж, скромностью он не страдает».

– Скажите, Егор Власович, а чем вы занимаетесь?

– Я?

– Ну, вы, профессор.

– Леонид Алексеевич занимается разработкой принципиально новых методов обработки информации.

«Конечно, – подумал Чередков. – У них не бывает новых методов, у них все принципиально новые».

– Это – оригинальный подход, – как бы в подтверждении мыслей майора продолжил доцент, – который соединяет абстрактные цифровые модели с чувственной образностью природы. Он разрабатывает компьютер, который сможет не только мыслить, но и чувствовать.

– А вы?

– Я почти тем же. Я пытаюсь перевести на язык формул информационное поле. Понимаете, любой из нас имеет, как это сейчас принято называть, ауру – это совокупность множества различных полей, в том числе и информационное. Если научиться правильно читать это поле, можно будет, например, безошибочно диагностировать заболевания.

– Да ведь надо сначала получить это поле, увидеть, что ли.

– Это уже есть в науке. В нашем институте группой учёных во главе с профессором создан биоинформатор, позволяющий видеть и читать биополе человека.

– Что-то я не слышал о таком.

– Я не удивлюсь, если вы услышите, что такой прибор создан американцами. Как вы думаете, где наш прибор? Валяется в подвале. Минобороны перестало финансировать наши проекты, государство и вовсе считает нас нахлебниками. Вот, пожалуйста, – доцент указал на стол профессора, – пришла депеша. Специальности, которым мы обучаем студентов, сокращены в два раза. Не нужны мы никому. Вы знаете, какая у профессора зарплата?

– Нет, но думаю, примерно такая же, как у майора.

– Правильно думаете, примерно такая же.

«А вы хотели бы получать раз в десять больше нас, – с сарказмом подумал майор. Вы, видите ли, наукой занимаетесь, а мы – репы чешим». – Но, чтобы не отвлекаться от дела, майор не стал озвучивать свои мысли, а задал доценту вопрос:

– Скажите, а Леонид Алексеевич умеет метать ножи?

– Ножи? А почему вы спрашиваете, ведь вы же не думаете, что это он?

– Вы не знаете?

– Знаю. Он неплохо стреляет. Мы недавно с ним были в тире, он сразу попал в яблочко, а стреляет, говорит, почти впервые.

– Что значит почти?

– Ну, знаете, стрелял, как все мы, в детских тирах, в институте на сборах.

– А ножи?

– Не думаю. Я когда-то хорошо метал.

– Да, а зачем?

– Да так, баловался.

– И что, можете попасть в мишень?

– Могу, но замечу, в неживую, – лукаво улыбнулся Егор Власович и даже покачал в воздухе указательным пальцем.

– А профессор, думаете, не умеет?

– Думаю, нет. Этому надо много учиться, тренироваться.

– А стрелять у него без тренировок получилось.

– Если вы подозреваете Леонида в покушении на Клару Юрьевну – это чушь!

– По долгу службы я обязан подозревать всех.

Доцент как-то сразу сник.

– Ещё чаю? – спросил он.

– Нет, спасибо. А скажите, каковы отношения Леонида Алексеевича с Кларой Юрьевной?

Егор Власович заговорил, но в его интонации и даже в выражении лица уже отсутствовала незримая нотка доброго расположения к майору.

– Думаю, хорошие. Похоже, Леня обожает Клару, да и она его любит.

– Давно они познакомились?

– Не скажу точно, но, кажется, в прошлую зиму.

– А до этого, ну до встречи с Кларой Юрьевной, у него были женщины?

– Думаю, вам об этом лучше спросить его самого.

– А вы не знаете?

Доцент немного помялся и заговорил виноватым голосом, неопределённо качнув немного головой и дёрнув левым плечом:

– Ему как-то всё не везло. Были у него до Клары Юрьевны две девушки, но обе погибли.

– Погибли? Умерли что ли?

– Да. Ещё в студенчестве у него была девушка, они учились на одном факультете, девушка была альпинисткой и Лёню увлекла. А однажды, когда они были вместе в походе, она сорвалась со скалы. С тех пор Леонид Алексеевич бросил заниматься альпинизмом, замкнулся, вот только наука его и спасала, – доцент, упёршись взглядом в чашку с остывающим чаем, углубился в свои мысли, замолчал.

– А вторая девушка?

Доцент не сразу понял вопрос, когда он уловил его смысл, майор уже уточнял:

– Вы говорили, у него были две девушки.

– А… Вторая девушка была для всех загадкой. Я её ни разу даже не видел. Кажется, она была из приюта.

– И что с ней?

– Умерла. Она погибла при странных обстоятельствах.

– То есть?

– Об этом мало что известно. Кажется, она была больна. Она умерла у него на даче.

– А где находится дача профессора?

– Дача Леонида Алексеевича? – зачем-то переспросил доцент. – Она в двадцати километрах от кольцевой дороги в деревне Сбруево, это в направлении по Рязанскому шоссе.

– Вы бывали у него на даче?

– Да, – немного смутившись, ответил доцент.

– Он приглашал вас?

– Да, – всё ещё пряча глаза, ответил Егор Власович, но тут же в некотором замешательстве добавил, – я там бывал всего однажды.

Увидеться в этот день с профессором майору Чередкову так и не удалось. Время, спланированное им на эту встречу, было ограниченно, так как у него уже были намечены другие дела и встречи, и майор решил отложить визит на завтра, высказав через доцента просьбу, позвонить ему с тем, чтобы согласовать время встречи.

* * *

Обыкновенно Катя приходила к родителям часам к двум, к обеду, но сегодня она пришла раньше, чем даже напугала Веру Станиславовну.

– Катенька, ты чего так рано? – с беспокойством спросила мать. – Что-нибудь стряслось?

– Мам, – укоризненно ответила дочь, – ну почему уж сразу стряслось? Так, зашла поболтать, узнать, как у вас дела. Следователь у вас был?

– Да, заходил, – брезгливо поморщившись и иронично поджав губы, ответила Вера Станиславовна, – спрашивал всякую чушь. Думаю, они никого не найдут, мне этот майор показался каким-то тормозным. Да и чему удивляться, кто за такие деньги будет работать у них?

– Мам, ты сказала майор, а разве у тебя был не коренастый такой в черной футболке?

– Да.

– Так он же не майор, а капитан.

– А какая разница, – Вера Станиславовна презрительно махнула полной рукой, на трёх пальцах которой пестрели дорогие перстни, – ты понимаешь, Катен, он же идиот, – слово «идиот» было произнесено с особым ударением, при этом рука женщины с вытянутым немного корявым то ли от старости, то ли от ревматизма указательным пальцем сделала резкий рывок вверх и вперёд, – спрашивал, где были мы с отцом утром, когда в неё кидали ножом. Маразм какой-то! – Весь облик Веры Станиславовны выражал негодование: глаза некрасиво выпучены, плечи нервно подёргиваются, голова мелко трясётся, руки с нелепо растопыренными полными пальцами разведены в стороны. – Эта Кларка со своим скверным характером ввязалась в какую-то темную историю, а мы – страдай. Я думаю, тут что-нибудь связано с профессором. – И снова рука её с вытянутым указательным пальцем сделала такой же рывок.

«Господи, как мать подурнела, ей не идут отрицательные эмоции», – подумала Катя, но словами поддержала мать, она тоже находила капитана Кудинова неприятным типом. За обедом дочь и мать снова заговорили о трагедии. Катя высказала предположение о том, что убийцей могла быть и соседка профессора, влюбленная в него, она даже припомнила случай из криминальной хроники, показанной по телевизору, когда женщина, влюблённая в мужчину, убила свою соперницу молотком. Потом Катя перешла к разговору о самом профессоре и поведала матери, что он и сам ей кажется странным. Две его девушки умерли при странных обстоятельствах.

– Какие две?

– О Людмиле-альпинистке, которая, якобы, сорвалась со скалы, ты слышала, да? А ведь в прошлом году у него, оказывается, была ещё девушка, которая тоже почему-то умерла. И никто даже не знает истинной причины её смерти.

– Да ты что? – воскликнула Вера Станиславовна. Всё её тело напряглось и подалось вперёд, на лице были написаны удивление, осуждение, заинтересованность и восторг. – Это тебе Жорик сказал?

– Нет, соседка Лени по даче. Жорик даже не знал об этом, представляешь, какой этот Леня скрытный.

По лицу Веры Станиславовны было очевидно, что её воображение интенсивно работает, что она тонет в догадках.

– Кать, а может он на них испытывает свой биологический препарат? – наконец высказала она своё предположение.

– Мам, – Катя осуждающе взглянула на мать, – ну откуда мне знать.

– Так девушка умерла, а что же родственники?

– Говорят, она была сиротой.

– Так, так, так, так – глаза Веры Станиславовны сузились. – Сиротой. А может, он теперь и Клару-то пытался убить. Тут что-то не чисто. Знаешь, мне сразу он показался подозрительным, я на прошлой неделе ещё отцу пыталась это объяснить. Опыты на людях! Да он же в два счёта всё состояние спустит. Наверное, и первая-то его женщина не со скалы сорвалась.

– Ну, мам, это уж ты зря. Он странный конечно, и опыты его… Но я не думаю, что это он пытается убить Клару. Зачем ему это, посуди сама.

– А может, она что-то узнала о его опытах. Может, он и на ней их проводит. Ты ничего странного в ней не замечала?

– Да вроде нет, ты же знаешь, она всегда у нас странная.

– А ты сказала об этом следователю?

– Нет, – Катя беспечно пожала плечиком. – А зачем? Он же не спрашивал. Думаю, Леня и сам им расскажет.

– Конечно, расскажет! Это же очень важно. – Вера Станиславовна вскочила со стула, быстро прошла, чуть ли не пробежала несколько шагов до буфета, развернулась, вернулась к столу и плюхнулась на стул.

– Катя, ты бы к ним не ходила, этот профессор может и тебе что-нибудь подсыпать. Может, он вообще женоненавистник, ты видела, как он с нами разговаривал… – Вера Станиславовна ещё много говорила и немного досадовала на дочь, за то, что та не поддерживала её разговора, а как будто даже наоборот, а, закончив трапезу, вообще куда-то спешно засобиралась. Мать пыталась остановить её, но это оказалось бесполезным. Минуты же через две Катя вернулась.

– Мам, там в почтовом ящике у вас что-то лежит.

– Ну и пусть лежит, отец вечером вынет.

– Нет, давай ключ, я выну. Это, похоже, письмо.

– И ты за этим вернулась? Пусть…

– Ты не понимаешь, сейчас всё важно. Может, это что-нибудь по покушению.

– Да? – взволнованно переспросила Вера Станиславовна и поспешила за ключом. Через некоторое время Катя принесла белый конверт, осторожно придерживая его за края. На конверте был адрес получателя – адрес Бычковых, и получателем числились Бычковы, а вот адрес отправителя не значился.

– Ты что боишься его нормально взять?

– Следы.

– А, вот ножницы.

Женщины осторожно вскрыли конверт. На белом листе формата конверта было отпечатано на компьютере «Ножи с каплей ищите на даче профессора». На лице Веры Станиславовны смешались озабоченность, торжество и ужас.

– Вот! Что я говорила! А вы с отцом не слушаете меня. Катя, что делать?

– Не знаю, может это враньё. Но всё равно надо это отнести к следователю.

– Ты отнесешь?

– Нет, мам, думаю, это лучше сделать тебе, письмо то всё-таки в вашем ящике лежало.

Вера Станиславовна потянулась за листком, но Катя её остановила:

– Мам, мам, не трогай. Там же, может, оставлены следы.

– Ой, я все забываю.

– Женщины осторожно с помощью пинцета упаковали письмо в конверт и поместили его в чистый целлофановый пакет.

– Мам, может письмо показать папе?

– Думаешь, надо ждать его? Нет, я лучше ему позвоню.

Юрий Владимирович тоже счёл нужным отнести конверт в милицию. Он обещал подъехать, чтоб отвезти жену в участок.

* * *

Полковник Стасов сидел в своем кабинете и решал, чем ему сейчас заняться: было много бумажной работы, но ему сейчас требовалось живое общение. Жена его, не в меру располневшая женщина, давно выпала для него из списка «живого общения». Полковник относился к ней как к части себя, он знал наперед, что она скажет, что сделает, как поведёт себя в той или в иной ситуации. Её было бесполезно ругать, она попросту не реагировала на его занудство и недовольство, в редких случаях, когда полковник расходился не на шутку, она начинала плакать, собиралась и уходила к матери. А Стасову недоставало трепета, испуга, виноватого взгляда. Вчера, распесоченный начальством, он вышел из равновесия и был в нерабочем состоянии, а для того чтобы в него вернуться, ему требовалось «живое общение», то есть требовалось самому кого-то распесочить. Стасов набрал номер в кабинет своих подчиненных. На месте оказался один Кудинов. Не то, общение с Кудиновым было для Стасова сложным, и всё же за неимением другого, придумывая, как и о чём поведёт с капитаном разговор, он скомандовал:

– Капитан Кудинов, зайдите ко мне.

– Есть! – коротко ответил капитан и с раздражением убрал свои записи в стол.

«Что надо Новичку?» – думал Андрей Владимирович, шагая по коридору. Сбежав с лестницы, он догнал Веру Станиславовну Бычкову, сопровождаемую дежурным к Стасову. Поздоровался. Дежурный остановился, вынудив остановиться и Бычкову. Вера Станиславовна холодно ответила на приветствие капитана и с досадой выслушала то, что дальше до кабинета Стасова её проводит он. Но дежурный совершенно не обратил внимание ни на её холодность, ни на её досаду, легко развернулся и по-мальчишески понёсся по лестнице вниз. Стасов, извещенный дежурным о приходе к нему с важными сведениями Бычковой Веры Станиславовны, тоже был раздосадован тем, что пригласил Кудинова, и только тот появился за спиной Веры Станиславовны, полковник резко скомандовал ему:

– Вы, капитан Кудинов, свободны.

* * *

Полковник Стасов ждал вечернее совещание с нетерпением. Все сотрудники отдела заметили особую приподнятость настроения начальника.

– Ну, что, – начал полковник, хитро обводя всех взглядом, – что скажите? Что у вас, капитан Рублёв, что удалось выяснить по ножам?

– Я был у мастера Зуйко Евгения Дмитриевича, он крупный специалист по всяким промыслам, ремёслам. Он подтвердил слова Флоренского и даже годы назвал те же. Это действительно дело рук хорошего мастера.

– Вы думаете, в места заключения не сажают мастеров? Я же просил узнать, нет ли в окружении профессора…

– Нет, я проверил.

– Отвечаете за слова?

– Я всегда отвечаю за свои слова, – глядя в глаза полковнику, ответил капитан. Полковник ехидно скривил рот.

– Ладно, что у вас ещё?

– Я разослал запрос по зонам, результата пока нет.

– Ладно, что у вас, майор? Говорили с профессором?

– Нет, сегодня я беседовал с его коллегой – доцентом Фединым Егором Власовичем. Отзывается он о профессоре положительно.

Сам умеет метать ножи. Насчёт умения профессора сомневается. От него же я узнал, что до Клары Юрьевны у Измайлова были две девушки, и обе погибли: одна – лет пятнадцать назад сорвалась со скалы, другая умерла сравнительно недавно, в прошлом году.

Лицо Стасова немного нахмурилось.

– А вам это было известно? – бросил он вопрос капитану Кудинову.

– Нет, – кратко ответил тот.

– А разве не вы у нас занимаетесь проверкой окружения Бычковой?

– И я тоже.

– Ладно, к этому мы ещё вернёмся. Что ещё у вас? – обратился полковник к Чередкову.

– В полиции все в недоумении, версию о том, что это дело рук «ТАХО», никто там не поддержал. У меня всё.

– Ну а вы что скажите? – полковник бросил недружелюбный взгляд на капитана Кудинова.

– Мне нечего пока добавить. Поезд из Киева будет только завтра утром. На случай я пытался выяснить, чем занимается Юрий Владимирович Бычков.

– На случай! – почти закричал Стасов, искажая лицо злобной гримасой. – Ну, и чем он занимается кроме бизнеса? Заказные убийства, контрабанда, незаконная торговля оружием?

На фоне света из оконного проёма, находящегося за спиной полковника, брызги слюны, вылетевшие изо рта кричащего Стасова, выглядели преувеличенно крупными, жидкие волосы, сбившиеся на макушке, напоминали хохолок какой-то птички. «Как он противен» – подумал капитан Кудинов.

– Мне удалось выяснить, – внешне спокойно продолжал он, хотя в действительности еле сдерживал себя от желания «заткнуть» Новичка, – удалось выяснить, что Юрий Владимирович помимо официально зарегистрированных трех фирм является владельцем пяти автозаправочных станций, квартиры в Санкт-Петербурге на Невском, имеет счета в Парижском и Швейцарском банках.

«То-то он так развыступался» – подумал о Юрии Владимировиче Стасов, вспоминая вчерашний телефонный разговор с ним, а вслух спросил Кудинова:

– Что, и суммы вам известны?

– Нет, это мне не известно.

– Вы полагаете, – вдруг полковник сам себя прервал, задумался ненадолго, и продолжил, – это может иметь какое-то отношение к убийству?

– Пока затрудняюсь ответить, но эту вероятность не исключаю.

– У вас всё?

– Да.

Выдержав паузу, Стасов заговорил:

– Я считаю, нам надо сконцентрировать своё внимание на профессоре. Ещё раз проверьте его алиби в первом случае, и всё-таки выясните, в конце концов, чем он был занят в часы покушения на Бычкову позавчера. Две трагических любви профессора, а теперь ещё и третья, мне кажется, это много для одного человека. Узнайте, кто была вторая девушка Измайлова, от чего умерла, выясните всё и о первой. Несчастный случай… Несчастные случаи тоже бывают спланированными. Узнайте подробнее, чем он занят, ну там, что за тема у него, что за опыты биологические он проводит, на ком он их проводит, распространяет ли он опыты на людей, есть ли у него добровольные подопытные. И завтра с утра вы двое, – полковник кивнул майору Чередкову и капитану Рублеву, – поедете со мной на дачу профессора с обыском. А вы, капитан Кудинов, проверьте, что там с соседкой, ведь кто-то же пытается нас запутать.

– Товарищ полковник, – обратился майор, – к профессору с обыском? Мы что, имеем санкцию?

– Да, – победоносно ответил полковник, – имеем!

– А основания?

– Сегодня Бычковы получили анонимное письмо, которое я отдал на экспертизу. Цитирую, – и полковник процитировал содержимое письма.

– Как нож мог там оказаться?

– А разве он там? – с плохо скрываемыми нотками насмешки в голосе спросил Андрей.

* * *

Деревня Сбруево была заселена в основном коренными её жителями – теперь пенсионерами. Дачу профессора Измайлова в деревне знали как Измайловский дом. Он стоял на холме чуть поодаль от всей деревни в старом яблоневом саду. Когда-то в этом доме жили родители Леонида Алексеевича – деревенские учителя, но после их смерти дом опустел. Леонид наведывался сюда редко, городские дела его всё не отпускали.

– Стойте, а понятых-то, – окликнул майор Чередков полковника Стасова, уверенной походкой направляющегося в сторону Измайловского дома.

– Приведите понятых, а мы пока дом обойдём, – почти не оборачиваясь, скомандовал полковник. Чередков пошёл к ближайшему дому, полковник Стасов и капитан Рублев проследовали за профессором.

– Там у вас что? – спросил Стасов Леонида Алексеевича, указывая на сарайные постройки.

– Так, сараи, – неопределенно пожав плечами, ответил профессор, во всём облике которого читался вопрос. Он не понимал, что произошло, зачем его оторвали от занятий, от работы и привезли на его же дачу.

– В них что?

– Да уже ничего. Когда-то родители держали там свиней, а с другой стороны в пристройке кур, а сейчас так, мастерская.

– Ваша? Интересно, и что же вы мастерите? – задавая этот вопрос, полковник презрительно скривил губы.

– Да, в принципе, ничего, так, мелочи.

– Интересно, что за мелочи, давайте пройдём, – полковник сделал решительный шаг в сторону сарая. Леонид Алексеевич остановил его словами:

– Ключ в доме.

– Принесите, – скомандовал полковник, и тут же, – нет, стойте. А что это, сортир? – указал он невесть откуда-то появившейся в его руках палочкой в сторону уличного туалета.

– Да.

– На чердаке что держите?

– Старье всякое.

– С соседями вы в каких отношениях?

– Так у меня ж их нет, обводя взглядом окружение, как бы ища соседей, ответил профессор. – А так в деревне не ругаемся, если вас это интересует. Нет причин.

– Ясно. Колодец давно чистили?

– Колодец? Мы им не пользуемся, у нас вода проведена.

– А что он у вас?

– Так не зарывать же.

– Капитан Рублев, проверьте!

Рублев пошел к старому, заросшему крапивой и лопухами колодцу. Подошли майор Чередков и две пожилые женщины с озабоченными лицами. Женщины учтиво поздоровались со всеми, а одна обратилась к профессору:

– Леонид Алексеевич, произошло какое-то недоразумение?

– Думаю, да, – виновато пожал плечами профессор.

– Открывайте, – не скрывая раздражения, скомандовал Стасов профессору.

Обыск был долгим, в результате были найдены две заинтересовавшие следствие вещи – нож с инкрустацией, такой же, как и два, которыми пытались убить Клару Юрьевну, и ученическая тетрадка с запушившимися уголками – дневник девушки, о которой вели речь как о второй девушке профессора. Нож был обернут в чистую белую тряпочку, скорей всего обрывок старого постельного белья, и лежал в самой глубине выдвижного металлического шкафчика под газовой плитой за старыми давно не пользуемыми сковородами. Тетрадка была спрятана за рамой картины, висевшей на стене.

После ухода понятых полковник усадил Леонида Алексеевича на кухне за стол напротив себя и начал допрос:

– Так вы не знаете, откуда у вас эти вещи?

– Нет, не знаю. О тетрадке я ещё могу догадываться, но нож…

– А что о тетрадке?

– Думаю, если мы прочтем её хоть немного, мы поймем, кто её владелец.

– А что, вы не знаете?

– Нет, я впервые её вижу, но думаю, её у меня могли забыть.

– Забыть. Вы считаете меня дураком?

– Ну, зачем вы так.

– Кто это забывает свои вещи за рамами картин?

– Вот я и говорю, надо заглянуть в тетрадь.

– Это мы сделаем и без вас. А вы нам пока скажите, кто мог её оставить.

– Клара, Катя, Жорж, ну то есть Егор Власович, или, может, – лицо Леонида Алексеевича заметно омрачилось, – Вера.

– Вера? Это кто?

– Это девушка, она жила тут в прошлом году.

– Тут жила? Вы что, сдавали дачу?

– Нет. Тут, понимаете, такая история…

– Где теперь эта Вера? – Стасов задал свой вопрос с большим нажимом. Он хотел продемонстрировать своим подчиненным вариант атакующего допроса. Профессор тяжело вздохнул и, опустив глаза, ответил:

– Умерла.

– От чего?

– Сердечная недостаточность.

– И есть заключение врачей?

Профессор поднял на полковника удивленный взгляд.

– Конечно.

– Можно увидеть?

– У меня его нет, но думаю…

– Почему?

– Потому что… Я не понимаю, зачем оно мне, Вера была мне чужим человеком.

– Чужим, а жила у вас.

– Да, но…

– А умерла она где? В больнице?

– Нет, она умерла здесь.

– От сердечной недостаточности?

– Так установили врачи.

– А вы что скажите?

– Я? Но я же не доктор.

– Она умерла при вас?

– Нет, Вера тут жила одна.

– А где были вы в момент её смерти?

– Я был… Простите, мне не известен точно момент её смерти, поэтому я не могу вам ответить наверняка.

– Так. Значит, вы обнаружили её уже мертвой?

– Нет, её обнаружила Клавдия Даниловна.

– Кто такая Клавдия Даниловна?

– Соседка. Пчёлкина Клавдия Даниловна, она только что здесь была в качестве понятой.

– Хорошо, с соседкой мы разберёмся.

– Извините, я не понимаю, вы меня допрашиваете? – спросил профессор.

– Я устанавливаю факты. Скажите, чей это нож?

– Мне это не известно.

– Как он попал сюда?

– Понятия не имею.

– Я и не ожидал от вас другого ответа. И скажите, что это не вы обернули его в эту тряпку.

– Не я.

– Значит, ножей в коллекции было три, или их больше, и вы припрятали их в других местах?

– Мне больно это слышать от вас.

– А вам не было больно…, – полковник замешкался, подбирая слова, – видеть убитую женщину, или, правильнее, убитых женщин.

– Кого вы имеете в виду?

– Вы сами знаете, профессор, – обращение «профессор» полковник выговорил презрительно.

Майор Чередков внимательно наблюдал за профессором, капитан Рублев сидел потупившись.

– Капитан, – обратился к Рублеву полковник, – идите, опросите соседей, возьмите показания с этой Пчёлкиной. И вы, майор, идите с ним. А вы, профессор, подпишите это.

– Что это?

– Расписка о невыезде.

– Я в чем-то подозреваюсь?

– И вы ещё спрашиваете! – возмутился полковник.

* * *

Дневник Веры

Тетрадь, найденная на даче профессора, оказался дневником покойной Веры, написанным ровным мелким, даже красивым почерком. В написанном было допущено много ошибок.

01 июня

Вот я снова одна. Слава с Димой были хорошие ребята, жаль, что их командировка закончилась. Они даже пытались устроить меня на работу, не вышло, а жаль, я б с удовольствием взялась за любую работу. Дмитрий Семёнович говорил, не важно, кем работает человек, какую он занимает должность, главное, чтоб он был человеком. Сам он рассказывал, что грузчиком был, и плотником, и дворничал где-то. Мне бы тоже только зацепиться.

05 июня

Гвоздь – Саша Гвоздёв обещал помочь с работой. Сегодня третий день, как я живу у него в гараже. Конечно, это не номер люкс, но лучше, чем вокзал. Ещё бы Гвоздь не приставал, было бы совсем здорово.

06 июня

Сегодня я стащила с лотка булку. Неужели я становлюсь воровкой? Дмитрий Семёнович говорил, что человек с головой и руками всегда сумеет заработать себе на хлеб, а у меня что-то не получается. Гвоздь о работе всё молчит, куда я совалась сама, от меня шарахаются как от прокажённой. В парикмахерскую просилась уборщицей, объявление же висит, требуется им, не взяли, в садик к детям тоже не взяли, а я так люблю детишек, В ЖЭКи просилась, в магазин. Сволочи, нигде не берут. Работают же везде девчонки, такие же, как я, но у них крыша над головой, а я бездомна. Ну и что я должна есть? Деньги у меня давно кончились, на работу меня нигде не берут, встать попрошайничать? Да кто же мне подаст. Спасибо Гвоздю, приютил, да прикармливает немного. Плохо, гад, заставляет меня водку пить, а я её терпеть не могу. Он говорит, что от неё веселее становится, а на меня наоборот, тоска страшная находит. Я уж даже придумала хитрость, тайком выплёскиваю её за ящик. Но зато к водке у него всегда вкусная закуска. Вчера шпроты приносил.

07 июня

Сегодня Гвоздь велел в пять часов быть дома, то есть в гараже. Обещал привести моего будущего хозяина. Странно, что хозяин придёт сам, а не вызвал меня к себе, но Гвоздь говорит, так надо. Ладно, главное, чтоб у меня была работа, и чтоб я была независима.

10 июня

Сука Гвоздь, продал меня как собаку. А эта мразь Чёрный, кажется, его фамилия Чернов, зовут Вадимом, считает меня своей собственностью. Живу я у него в Солнечногорске в маленьком домишке в огороде. Днём я в его кафе мою посуду, а вечером он подкладывает меня под всяких типов. Сутенёром решил стать. Боже, как его земля держит! Дмитрий Семёнович говорил, что в людях всегда надо стараться видеть хорошее, но в Чёрном хорошего нет! Дмитрий Семёнович считает, что в каждом человеке есть хорошее, надо только постараться, чтоб разглядеть это хорошее, я старалась, не получается. Чёрный – жалкий, трусливый, вертлявый, мелкий, тупой. Сашка Беленький сказал бы о нём – Гнида. Гнида он и есть. Миленький Дмитрий Семёнович, возможно, вы правы, во всех есть хорошее, но в Чёрном нет! Гнида он, мразь!

11 июня

Вчера я чуть не умерла. Вечером, даже уж ночью, пришли клиенты, как их называет Чёрный, их было двое. Сначала один – лысый тип с вонью изо рта, потом второй – толстый жирный тип. Он так задавил меня своей тушей, что я потеряла сознание, а очнулась лишь только в огороде у колодца. Они облили меня холодной водой, я кое как очухалась. А лучше бы, наверное, не очухиваться, уж лучше было бы сдохнуть. Как потом меня бил и ругал Чёрный!

12 июня

Я работаю без выходных. У девчонок, которые работают в кафе, есть выходные, они сменяют друг друга, а я пашу и в субботу и в воскресенье. На мой вопрос о зарплате Чёрный сказал, что деньги мне не нужны, жильём и едой он меня обеспечивает, а на одежду, косметику и прочее он подбросит мне. Спросила когда и сколько, ответил – посмотрим. Я даже не знаю своей зарплаты. Кто я? Посудомойка? Проститутка? То и другое. Посудомойка-проститутка. Хотя нет, я даже не проститутка, ведь мне за это не платят. Но у меня есть оконце в мир – маленький телевизор, а ещё здесь есть несколько книг. Похоже, здесь жили какие-то мужчины, наверное, строители, и это их книги остались. Одна из книг мне очень даже понравилась. Ой, кажется, идут!

13 июня

Сегодня я узнала, что у Чёрного есть жена и маленький сынишка. Раньше я их не видела, наверное, они были в отъезде. А сегодня ко мне в семь утра пришёл маленький Толик, так зовут пацанёночка Чёрного, ему лет пять. Познакомились, поболтали о его детских проблемах, а потом прибежала его растрёпанная мамаша и утащила его за руку. На меня она смотрела с омерзением, ни поздоровалась, ни кивнула мне даже. Ну, лучше бы она сделала вид, что меня не замечает, а она смотрела на меня с таким омерзением, с отвращением. Откуда в людях столько зла? Хотя я, наверное, тоже злая, я же не могу в её муже увидеть хорошее, ну ничего, ничегошеньки. Мразь он, да и только. Оказывается, кафе, где я работаю, и не его вовсе. Хозяин кафе – кавказец какой то. Чёрный юлит перед ним, противно просто видеть. А как он притворен: на людях со мной один, более или менее вежлив, а без людей – ну собака – собакой. Смотрит на меня так же как его жена уничтожающе и брезгливо, пихает, суёт в нос кулак, угрожает. Думаю, он фашист. Пока тепло, надо бежать отсюда. Скорее бежать!

14 июня

Сегодня утром, когда я шла мимо дома к машине Чёрного, он возит меня в кафе на своей машине, Толик крикнул мне из окна: «Вера, а мне уже купили велосипед!» Это он жаловался, что у соседского пацана есть велосипед, а ему не покупают. Странно, он запомнил, что меня зовут Верой. Кажется, с тех пор, как уехали Дима со Славой, меня по имени никто и не называл. Гвоздь называл меня Дзотом или Зотовой, Чёрный – вообще никак, всё ты, эй, или девочка, это при людях, и дрянь, шлюха – это без людей, а иногда даже при клиентах. На работе со мной тоже никто не разговаривает. Иногда заглянет грузчик дядя Федя, скажет мне что-нибудь, ну, о погоде, например, иногда заглядывает тётя Сима, она уборщица, я с ней немного говорю. Тётя Сима называет меня девочкой, а дядя Федя голубоглазой, а остальные стараются меня не замечать.

На работу и с работы Чёрный возит меня на своей машине, кажется это жигули, я не разбираюсь в машинах. По дороге нигде не останавливается, приезжаем, и сразу он гонит меня в домик, где я живу. Гулять мне не разрешается. Я могу только выйти в огород и посидеть на скамеечке за сараем. Однажды я пыталась выйти на улицу, не получилось. Участок Чёрного обнесён высоченным забором, а калитка заперта изнутри на ключ. Если сбегать, то только, наверное, с работы, там Чёрный за мной не следит.

15 июня

Сегодня я попросилась у Чёрного сходить в баню. Отругал меня, но после работы сунул мне пакет и сказал: «Сейчас отвезу тебя в баню.» Привёз меня к тёте Симе, она, похоже, живёт недалеко от кафе, у неё тоже свой дом, а в огороде баня. Мылась я под её присмотром. Два раза приходила она меня проведывать, а когда я попробовала дверь открыть, оказалось, она заперта снаружи. Теперь я поняла, тётя Сима, оказывается, пасёт меня на работе, а я-то думала, что она общается со мной чисто по-человечески. Интересно, сколько ей за это платит Чёрный. Неужели и дядя Федя присматривает за мной. Да, чуть не забыла, в пакете, который мне дал Чёрный, были мыло (обмылок), мочалка старая, фитошампунь, полотенце и сменное бельё – бюстгальтер и трусы. Бельё чистое, но не новое, ношенное, наверное, это вещи его жены или ещё кого. Трусы мне налезли, а бюстгальтер в чашечках мал, и на спине не сошёлся. Ой, кто-то идёт, наверное, Чёрный ведёт клиента.

16 июня

Да, вчера, когда я писала дневник, действительно, Чёрный вёл клиента. Клиент оказался мужик ничего, работает главным редактором какого-то журнала. Зовут его Сергеем Геннадьевичем. С ним, мне кажется, и сексом-то было заниматься не так противно, как с другими. Поговорил со мной, называл меня Верочкой. Чёрный запретил мне разговаривать с клиентами, но, думаю, редактор не предаст меня. Он сказал, что в Москве можно найти мне работу, главное, устроиться с жильём. Сказал, что лучше устроиться в какое-нибудь общежитие уборщицей и в нём жить. Даже сказал, где общежитие института, где он учился. Надо скорее бежать от Чёрного, но бежать без денег глупо. Тётя Сима сказала, что зарплата у нас первого числа. Как мне дожить до первого числа! И ещё не известно, что он мне заплатит.

20 июня

Вчера у меня был выходной. Не в том смысле, что на работе, там я пахала за троих, а позавчера ещё и порезалась, ну да ничего, как бы сказал Дмитрий Семёнович, до свадьбы заживёт. Да, вчера ко мне не приводили клиентов, видимо, Чёрный не нашёл никого. Я читала книгу. Это Солженицынский «Раковый корпус». Отличная книга, жизненная. Хорошо пишет писатель. Книгу эту я нашла вместе с журналами и ещё несколькими книгами на чердаке домика, в котором живу. Сейчас я иногда лазаю на чердак. Слава богу, дверь на чердак находится со стороны, не видной из окон дома Чёрного. На чердаке полно хлама, там можно даже спрятаться. На дверце чердака висит старый замок, но я на одной петле вывернула шурупы, этому меня Сашка Беленький научил. Интересно, где он сейчас? Он выписался год назад. Написал одно письмо из Казани, там живёт его тётка. Ему хорошо, у него хоть тётка есть. Да и вообще ему легче, он мужик, и на работу ему легче устроиться.

Сергей Геннадьевич больше не приходил. Приходили какие-то салаги. Один, ну форменный фашист. Заставлял меня кричать, вырываться, а так ему, видишь ли, нет кайфа. Фашист какой-то, без насилия у него просто не стоит. Только когда я по-настоящему стала вырываться от него после пощёчины, он вошёл в норму. Садист. Кажется, его звали Вадимом. А с виду нормальный парень, даже симпатичный. Скорее бы уж первое число. Я даже придумала план побега.

25 июня

Здравствуй дневничёк, я не заглядывала в тебя уже три дня, нет, пять дней. Дело в том, что мне нечего было писать. Каждый день всё одно и то же. Вчера приходил тип, который бывал и раньше, спросил, сколько мне платит Чёрный, я ответила, что нисколько, он не поверил. Матерщинник страшный! По всему видно, что Чёрного он ненавидит. Называл Чёрного сволочью и страшно менялся в лице, когда говорил о нём. Я заметила, что тип этот даже стал мне ближе. Неужели ненависть сближает. А Дмитрий Семёнович считал, что ненависть – чувство недостойное человека. Помню, он говорил: «В мире, детки, мои, много гнусного, подлого, гнилого, способного вселять в души людей обиду и ненависть. Но несчастен тот человек, который сумел в душу впустить ненависть. Тяжёлый это багаж. Постарайтесь не брать на свои плечи такой тяжести, детки мои.» Не брать, а как его не брать, миленький Дмитрий Семёнович, если этот подонок да и жена его так гнусны, так подлы, так (зачёркнуто). Неужели и пацанёнок их вырастит таким же? Не дай Бог!

01 июля

Сегодня день зарплаты. Всем зарплату дали, а мне нет. Я спросила, почему, мне ответили, что со мной должен рассчитаться Чернов. Я спросила этого гада, он ответил: «Никуда твои деньги не денутся. Куплю тебе одежду на них». Я сказала, что мне ничего не надо покупать, а если что и потребуется, я куплю сама, но он даже усом не повёл, сказал, что лучше знает, как быть. Я поняла, денег мне не видать как своих ушей. Насчёт одежды я что-то тоже сомневаюсь. Тётя Сима, слышавшая наш разговор, пыталась вступиться за меня, но этот подонок отшутился. Ей он почему то не грубит, называет тётей Симой, даже странно.

08 июля

Здравствуй милый дневничёк! Ты мой единственный друг. Нет, конечно же, у меня есть Дмитрий Семёнович, тётя Тоня, Люська, Сашка, но они далеко, а ты рядом. Тебе я могу рассказать все свои беды, с тобой же поделиться радостью. Но, к сожалению, у меня больше было бед, чем радостей. А вот сейчас я, наконец-то, могу поделиться своей радостью. Я сбежала! Я сбежала от этой сволочи! И можно сказать, мне помог Саня. Ведь это он научил меня снимать петли. Но лучше всё по порядку. Убедившись, что Чёрный не собирается отдавать мне мою зарплату, да и покупать он мне ничего не собирался, я решила бежать без денег. Подсушила на работе несколько булок, запасла несколько кусков сахара, сырок, пряник, ещё кое-что из еды. Потихоньку под юбкой перевезла всё это домой и припрятала на чердаке. А в один день, я знала, что будут клиенты, я быстренько влезла на чердак и спряталась там. Чёрный с клиентами явился, а меня нет. Шума особенно он не поднимал, но обшарил все кусты с фонарём. Клиенты, их было трое, тоже с ним искали. Один предположил, что, может, я на чердаке, или где-нибудь в подполье, но Чёрный сказал, что всё заперто. Он даже осветил замок, но тот, слава богу, висел на месте. Наконец они решили, что я перелезла через забор и убежала. Всю ночь и всё утро я просидела на чердаке, а часов в одиннадцать, когда Толик вывез свой велосипед на улицу и калитку оставил отпертой, я слезла и пулей выскочила из этого проклятого огорода. До Москвы добраться я не сумела. Денег у меня нет, да страшно, очень боялась, что Чёрный сцапает меня на вокзале, ну и пошла я куда глаза глядят. Добрела до деревни, выбрала на окраине нежилой дом и вот пока здесь. Пока – это, наверное, почти целый день. Здесь часы стоят, а телевизор и радио я включать побоялась, вдруг хозяева заявятся. Но пока, слава Богу, никто не заявился. Теперь уж я включила потихоньку радио, узнала, уже восемь часов вечера. Осмотрелась. Дом хороший, и огород при нём. Некоторые грядки совсем недавно прополоты, значит, тут кто-то был недавно. Почти все свои съестные припасы я съела. Здесь я заварила себе их чаю и взяла немного сахара. В доме много книг, в шкафе висит одежда, но только мужская. Боже, какой то шорох на улице! Ой, я чуть не умерла со страха, а это всего-навсего две вороны возню на крылечке устроили. Господи, пересидеть бы здесь несколько деньков пока Чёрный не успокоится. Ведь он всегда грозился, что если я убегу, он поймает меня и посадит на цепь, а у него ума хватит. Садист он и есть садист, да ещё и изобьет до полусмерти, если поймает.

08 июля.

Меня засекли, но пока не выгнали. Клавдия Даниловна застала меня спящей, разбудила, расспросила так строго, кто, да откуда, а потом вместо того, чтоб прогнать меня, предложила поесть. А я так была голодна, я и сейчас голодная. Тётя Тоня говорила, что это из-за возраста. Дети, – говорила она, – растут, а потому всегда есть хотят. Скорее бы уж повзрослеть и не чувствовать этот дурацкий голод. Клавдия Даниловна сказала, что дом этот не её, а соседа, который живёт в городе, а сюда только наведывается, это у него дача. Она за этим домом присматривает, и ей положено выгнать меня, но ей меня жалко. Здорово, классная бабка! Но когда-нибудь придётся вымётываться отсюда, а жаль, здесь так мило: книги, половички, занавесочки, веничек. Боже, как мне хочется вот так просто жить, иметь свою кровать, стол, стул, радио, телик, да, ещё бы стиральную машину, и, чуть не забыла – холодильник. Вот всё как здесь. Живут же люди! Неужели и я когда-нибудь буду так жить.

09 июля

Клавдия Даниловна наведалась ко мне сегодня с утра. Принесла оладушек. Вкуснотища! Она ещё позволила сорвать мне луку с грядки и редиски. А потом она отвела меня к себе в баню. Здорово! Я попарилась на славу! Рай какой-то! Я даже не верю, неужели это всё со мной происходит. После бани Клавдия Даниловна пригласила меня к себе в дом, накормила картошкой, напоила чаем с мятой. Вот жизнь! И откуда всё у бабки: и чай, и красивый самовар, и телик, и мебель. Неужели всё это на пенсию? Жаль, что я ещё не старуха, и у меня была бы пенсия.

А книг сколько у Клавдии Даниловны! Интеллигентная бабка, раньше была учительницей, преподавала математику. Леонид Алексеевич – хозяин дома, где я живу, был её любимым учеником, теперь он профессор. Боюсь, когда он приедет, он выгонит меня. Только б подольше не приезжал. Хотя долго здесь оставаться тоже нельзя.

12 июля

Клавдия Даниловна сказала, что завтра приезжает хозяин дачи профессор, она сообщила ему обо мне. Сообщила, оказывается, сразу, но ему всё было некогда приехать, а ведь и не велел выгнать меня. Почему? Может, он хороший человек, и ему стало жалко меня. Господи, как я боюсь завтрашнего дня! Куда я денусь, когда меня выгонят отсюда, но и быть всегда здесь – тоже не дело, надо устраиваться куда – то на работу. Ладно, надо перестать думать о завтрашнем дне, солнце спало, пойду поливать грядки.

13 июля

Профессор Леонид Алексеевич оказался замечательным человеком, как сказал бы Сашка о нём – Человек. Он даже не спрашивал меня ни о чём. Вошёл вместе с Клавдией Даниловной, поздоровался и сказал: «Так ты, стало быть, Вера? А я – Леонид Алексеевич. Ну что, пообвыклась тут немного?» Я ответила, что да, он ещё чего-то спросил, кажется, не скучно ли мне тут, не страшно ли одной, что я ем, свыклась ли с хозяйством, а потом, почти также как Клавдия Даниловна, предложил поесть. Он привёз с собой кучу жратвы. Мы с Клавдией Даниловной приготовили обед из его продуктов, и сели втроём кушать. Я никогда ещё так вкусно не ела. Мы ели, разговаривали, профессор нас смешил анекдотами. Он такой хороший! Я всё ждала, что же он скажет обо мне, когда попросит убраться, а он не попросил! Он сказал, что я могу здесь жить, пока не устроюсь на работу. Он даже оставил мне деньги – 1500 рублей. Обещал в городе что-нибудь мне подыскать, работу и, может, жильё. Продукты, которые привёз, велел мне есть. Вот такой человек! Когда он уехал, мы с Клавдией Даниловной поговорили о нём. Она его помнит с детства. В этом доме он родился и вырос. Теперь этот дом я люблю ещё больше, чем прежде, так и жила бы в нём до конца своих дней.

14 июля

Сейчас я живу ожиданием встречи с Леонидом Алексеевичем. Может, он и вправду для меня что-то подыщет – работу или жильё. Но если очень честно, я не хочу уезжать из этого дома, я люблю здесь каждую вещь. Вчера мы с Клавдией Даниловной ходили в лес за земляникой, и она мне ещё немного рассказала о Леониде Алексеевиче. У самой Клавдии Даниловны детей нет, и Леонид Алексеевич, Лёнечка, как она его называет, был для неё как сын.

Она дружила с его родителями, которые тоже были учителями. Отец Леонида Алексеевича – Алексей Николаевич преподавал физику, а мать – Наталья Сергеевна – русский и литературу. Леонид Алексеевич был лучшим учеником в классе, был зачинщиком разных игр, состоял всегда в совете дружины в школе, вёл с отцом кружок электротехники. После школы он поступил в институт. Боже, зачем я это пишу, кажется, я очень много думаю о нём.

17 июля

Сегодня я нашла в комоде старый альбом с фотографиями. Это фотографии родителей Леонида Алексеевича, его самого в детстве, в юности. Он больше похож на отца. И снова я думаю о нём, а ведь я его и видела то только раз.

18 июля

Ура, сегодня приезжал Леонид Алексеевич! Он подыскал мне работу! В детском садике няней! С жильём! Надо только подождать до конца июля. Там и питание, и жить можно будет прямо в садике. Вот здорово! Это в Москве. Я спросила, далеко ли от его дома, он сказал, что не близко, но это не помеха, чтобы видеться нам. Ура, мы будем видеться! Раз это он сказал, значит, так и будет! Боже, как я счастлива!

Леонид Алексеевич побыл с нами часа два. Он такой умный, а как вежливо он со мной разговаривал. Интересно, сколько ему лет? Мне было неудобно спросить его об этом, спрошу вечером Клавдию Даниловну. Думаю, ему где-нибудь сорок, но для мужчины это нормальный возраст. К чему это я? Мне стыдно, неловко признаться, но я была бы счастлива стать его женой. Я б делала всё, всё, лишь бы было ему хорошо. Я б научилась хорошо готовить, как Клавдия Даниловна, я б стирала и гладила его рубашки, я б делала всё. А какие у него добрые и умные глаза. Кто-то сказал, глаза – зеркало души, вот уж точно, и душа у него такая же добрая. А какой он простой, хоть и профессор. Я то, дурёха, так боялась его! Он ещё мне оставил денег. Я обязательно ему всё верну, я так ему и сказала. Я и Клавдии Даниловне всё верну. Она так много сделала для меня, и так много мне даёт. Как хорошо, что когда-то она учила Леонида Алексеевича. Думаю, повезло всем её ученикам. Я всегда – всегда буду её помнить. Она мне как мать родная (густо зачёркнуто).

Оказывается, на скрипке играет Леонид Алексеевич! Как он нам играл, я даже к своему стыду расплакалась. Я и раньше плакала от музыки, не знаю, почему. Сейчас я глажу эту скрипку, которую он держал, которую он ласкал своими руками.

19 июля

Кажется, я беременна. Интересно, кто отец? Слава? Дима? Гвоздь? А вдруг этот подонок Чёрный или кто-то из его клиентов. Люся говорила, главное, не забеременеть, но что я могу сделать против природы и Бога. Аборт. Но где? Это стоит денег, а тянуть нельзя, говорили, при беременности больше двух месяцев аборт не делают. А стыдно то как! Что скажут Леонид Алексеевич и Клавдия Даниловна! Говорят, бывают специальные таблетки, а бывает и самопроизвольный выкидыш от тяжестей. Точно! Сегодня буду носить с пруда в бочку полные вёдра воды.

* * *

На вечернем совещании полковник был хмур.

– Вот, – бросил он тетрадку, жалко упавшую на середину стола, – дневник девушки Веры. Заморочил профессор девчонке голову, а может… – полковник сам себя прервал. – Поработайте с этим. – Было непонятно, к кому конкретно обратился полковник с этими словами. Руку за дневником протянул капитан Рублёв.

– Что у вас? – обратился полковник к Андрею Юрьевичу.

– Действительно, соседка профессора Измайлова была в часы убийства на вокзале, это подтверждают проводницы девятого вагона Лапина Татьяна Станиславовна и Зурабченко Полина Викторовна. Также её запомнил проводник из шестого вагона Чубеев Петр Иванович.

– Так, понятно. Вот ведь кто-то же её послал на вокзал, а может, она сама что выдумала. Ну, замечу я, и женщины вокруг этого профессора. Так, а что соседи профессора по даче? – обратился Стасов к Чередкову.

– Отзываются о нём хорошо, – с некоторым недоумением и почти виновато ответил майор, как если б сожалел о том, что не оправдал надежд начальника. – Соседка Пчёлкина Клавдия Даниловна была подругой покойной матери профессора. Сейчас она присматривает за домом, у неё есть свой ключ. О девушке Вере она рассказывает так: эта Вера – выпускница интерната, попала в городе в плохую компанию, еле вырвалась от хулиганов и уехала, куда глаза глядят. В деревне она присмотрела дом Измайловых – на отшибе он, да без хозяев, залезла в него как кошка через форточку и уснула на диванчике. Там её Клавдия Даниловна и застала. Девушка была сильно голодна, забита, с синяком под глазом. Стало женщине её жалко, подкормила она её, подлечила, ну, и конечно же сразу о ней сообщила профессору. Профессор девушку гнать не стал, и даже привозил ей несколько раз продукты. Соседка говорит, хлопотал он о ней, и даже подыскал ей работу в Москве. Но ведь сами знаете, как сейчас трудно устроиться, там ждать надо было, когда место освободится. Прожила девушка у профессора месяца два, а в один день Клавдия Даниловна пришла навестить её, в баню позвать, а девушка лежит на диване уж мертвая. Установили, что умерла девушка часа в четыре утра. Профессор был в городе, о смерти девушки его известили уже на второй день.

Всё время, пока Александр Иванович говорил, полковник хмурился и, похоже, еле удерживался, чтоб не прервать его, наконец, решив, что майор высказал всё, он задал свой вопрос:

– А другие соседи что?

– Да ничего. Девушку почти никто и не знал. Она была очень напугана, никуда не выходила, всё пряталась, общалась только с Клавдией Даниловной.

– А ела она что? – отчего-то раздражаясь, спросил полковник.

– Клавдия Даниловна разрешила ей копать картошку, ягоды рвать, морковь, зелень, а то профессор ей еду привозил, денег оставлял.

– Часто?

– По словам соседки – раза три.

– И что, на долго приезжал?

– Соседка говорит, что приезжал на часик, привозил продукты и тут же уезжал.

– Уж сильно сердобольная соседка, – полковник ехидно ухмыльнулся и даже мотнул головой, – надо тут всё проверить. А что можно сказать о так называемой научной деятельности профессора? – обратился полковник к Чередкову с Рублевым. Те виновато прятали глаза.

– Не успели мы…, – начал было Чередков, но его прервал Кудинов.

– Позвольте я.

– Да, говорите, капитан, – разрешил полковник.

– Я немного ознакомился с его работой, по-моему, то, чем он занимается – это прорыв в новую эпоху.

– А какое у вас образование? – Новичок ехидно улыбался, – вы можете что-нибудь понять в том, что едва ли понятно самому профессору?

Андрей Владимирович, уже привыкший к тому, что Новичок всегда старается унизить своих подчиненных, не особо расстроился, хотя, безусловно, ему было неприятно. Но он не счёл нужным отвечать что-либо Новичку. Тот же насмешливо продолжал:

– И где это вы, позвольте узнать, сумели познакомиться с его работой?

Не реагируя на тон полковника, Кудинов ответил:

– Профессор Измайлов – очень известный ученый. Он является лауреатом двух премий, редактором журнала «Наука и мы», членом-корреспондентом академий наук России, Франции и Германии, является автором множества научных статей. В интернете открыта его страничка. Вот я сделал распечатку.

Андрей Владимирович положил на стол несколько распечатанных листов. Стасов покосился на листы как на что-то грязное, неприятное. Брать их не стал. Видя, что полковник не берёт их, к листам потянулся Рублев. Тем временем Кудинов продолжал:

– Профессора Измайлова пригласили две иностранные фирмы – корейская и шведская.

– Это вы тоже узнали из интернета?

– Нет, по своим каналам.

– Не думал, что у вас в научных кругах свои люди.

– А что профессор? – нарушая дисциплину, задал вопрос Чередков.

– Его решение мне не известно.

– У вас всё? – строго спросил Стасов капитана Кудинова.

– По профессору, да.

– Я вас не по профессору спрашиваю, а по делу. Мы занимаемся расследованием убийства, а не изучением научных трудов профессора, – найдя, как ему показалось, наконец-то, причину повысить голос, закричал Стасов, выплёскивая своё раздражение. – Убит невинный человек, сделаны две попытки убить женщину, а мы всё паясничаем. – И, чтоб больше не видеть бесстрастный взгляд Кудинова, он переключился на Рублёва. – Что с этим Киркоровым, как нож попал к нему? Вы можете доложить мне это, капитан Рублёв?

Николай Львович больше не встречался ни с Киркоровым, ни с участковым, он попросту поверил Киркорову, поверил, что тот вынул нож из ствола дерева, может, минуты через две-три после попадания его в ствол, но сейчас он соврал:

– Да, товарищ полковник, я выяснил, нож появился у Киркорова в день первого покушения на Клару Юрьевну, то есть семнадцатого июля. Это подтверждает его соседка Кобзон… – капитан замялся, вспоминая, как зовут соседку Киркорова, – Софья Моисеевна, – он ошибся в отчестве, но полковник и сам не помнил отчества этой женщины и ошибки не заметил.

– Нож был вынут из ствола дерева напротив подъезда Бычковой Кл…

– Ладно, это мы слышали, – прервал полковник, махнув рукой. – Что по девушке? Что говорят в больнице?

Чередков вынул из папки листок и протянул полковнику:

– Это заключение медиков, причина смерти – сердечная недостаточность.

– Да, но ведь недостаточность-то тоже бывает от чего-то. У молодой девушки и вдруг недостаточность, скорее, это отписка. Сирота, кому она нужна, кто стал интересоваться причиной её смерти.

Капитан Кудинов хотел что-то сказать, но Новичок не дал, – А в интернате что?

– Пока не удалось выяснить, из какого она интерната, мы разослали запросы во все интернаты города и области.

– Ладно, – хмуро буркнул полковник. – У кого есть ещё что сказать?

Все промолчали.

– Тогда я скажу, – торжественно объявил полковник, вынимая из своей папки листок. – Вот заключение экспертизы по анонимному письму. Отпечатано письмо на лазерном принтере, их сейчас везде навалом. Бумага обыкновенная офисная. Но вот интересная деталь, анонимщик всё же оставил след – отпечаток двух пальцев. Думаю, письмо писал кто-то из окружения профессора, надо как-то у всех снять отпечатки.

Кудинов сделал попытку что-то сказать, но полковник остановил его мимикой и повышением голоса.

– Это нам необходимо для установления личности анонимщика. Думаю, этому человеку многое известно, возможно, он даже сообщник преступника, возможно, он хочет ввести нас в заблуждение, а может, он сам подбросил профессору этот нож. Но этот анонимщик явно вхож на дачу профессора.

– Кого предположительно мы включим в круг лиц, с кого надо снять отпечатки? – спросил майор.

– Не предположительно, а точно: с соседки этой, – полковник брезгливо поморщился, – как там её, Пчёлкина, с друга его доцента, с других сослуживцев, кто с ими занимается научными изысканиями. С Бычковой этой, Клары Юрьевны.

Заметив замешательство на лицах подчинённых, он с ударением добавил:

– С невесты этого Измайлова.

– А с Екатерины? – спросил майор.

– Ну и с этой можно, – ответил Стасов тоном, говорящим о том, что сам он считает это лишним, но даёт на это согласие лишь для порядка. – И соседку профессора, ту, что по вокзалам шляется, не забудьте. Ну что мне вас учить, сами должны знать. А главное, не забудьте снять пальчики с профессора.

Последние слова больше всех удивили подчинённых Стасова. Капитан Рублёв вопросительно и даже чуточку изумлённо посмотрел на полковника, майор Чередков на несколько секунд, за которые сумел справиться со своим чувством, опустил голову, пряча глаза, а когда поднял её, взгляд его уже выражал обычную заинтересованность. Капитан Кудинов прямо смотрел в лицо полковнику, во взгляде его почти ничего не читалось, но Новичку казалось, что взгляд Кудинова нагл и ироничен. Чуть помедлив, он спросил капитана:

– Вы что-то хотите возразить?

Андрей Владимирович спросил:

– Вы думаете, что Клара Юрьевна может быть сама причастна ко всему этому?

– Я, по-моему, уже учил вас, у нас работа такая, мы обязаны всех подозревать, – раздражённо отвечал Стасов. – Пока, как вам известно, Клара Юрьевна совсем ещё не пострадала. Вам не кажется это странным? И вот ещё, – полковник достал из папки второй лист, – экспертиза показала, что на ноже, найденном на даче профессора, отпечатков нет, нож тщательно обтёрт. Возможно по отпечаткам пальцев, оставленных на даче, можно будет что-то выяснить. Да, – оживился вдруг полковник, обращаясь к Кудинову, – а вы нам так и не сказали, а что у вас не по профессору?

– Мне удалось выяснить, что Клара Юрьевна является потенциально богатой наследницей.

– Это вы нам уже говорили! – прервал капитана полковник. – Лучше бы занялись Зайцевой Аллой, альпинисткой этой. Как она погибла, что говорят родственники? Что ещё у вас?

– Всё, – ответил Андрей, хотя ему было ещё чего сказать, но он решил скорее закончить это неприятное общение.

* * *

Найти друзей-сокурсников профессора, которые когда-то занимались с ним и Зайцевой Аллой альпинизмом, оказалось не просто: Супруги Крыловы жили в Швейцарии, Броневой Матвей – в Мордовии, Громов Денис – в Санкт-Петербурге, но, понимая, что эти люди могут многое прояснить, Андрей Владимирович приложил немало усилий к их поиску. Все четверо прекрасно помнили те давние годы, и все охотно дали свои показания. Оказалось, что Зайцева Алла погибла вовсе не при загадочных обстоятельствах, как преподнёс это Новичок, а у всех на виду, сильно ударившись грудью о выступ в скале.

– Мы с Матвеем, – вспоминал Громов Денис Федорович, который, как раз находясь в Москве, сам пришёл в отдел для дачи показаний, – поднялись первыми. За нами поднимались Алла с Олей, за ними должны были подняться Лёня с Мишей. Мы остановились отдохнуть на первом пороге, как вдруг увидели, что один канат движется. Знаете, как это бывает, видишь боковым зрением, даже чуть ли не спиной. Это был канат Аллы. Мы успели, я был ближе, за мной Матвей, зацепили канат, два мужика, держим, молимся Богу за то, что успели, Алла не упала. Но, может, в волнении пытаясь за что-то зацепиться, может, ветер, шут, его знает… Но, только Алла раскачалась на канате и ударилась прямо грудью об острый выступ. Когда мы её спустили, она ещё была жива, только дышала хрипло, и даже захлёбывалась будто. Полчасика где-то продержалась, и всё. На прощание шепнула Лёне, что любит его. Для Лёньки это была страшная трагедия…

– Не мог ли кто-нибудь снизу раскачать канат специально?

– Как? – удивился Денис Фёдорович. – Зачем? – второй вопрос прозвучал с нотками негодования.

– Ну, мало ли.

– Но это же невозможно. Один конец каната держали мы, на другом висела Алла.

– Ясно, – ответил Стасов.

– А кто крепил канаты? Измайлов?

– Нет, Матвей, – в ответе Дениса Фёдоровича звучали вопрос, недоумение и даже негодование.

* * *

Вопреки мнению, сложившемуся по дневнику Веры Зотовой, при встрече Дмитрий Семёнович – директор интерната – долговязый неопрятный мужчина не понравился Николаю Львовичу. В ответ на приветствие капитана он буркнул что-то и, не приглашая его пройти куда-нибудь в помещение или хотя бы в сквер к скамеечке, спросил:

– Ну, и что Вам?

– Давайте пройдём куда-нибудь, – скрывая раздражение, попросил Николай, – разговор у нас будет серьёзным.

Дмитрий Семёнович потоптался на месте, опять что-то буркнул себе под нос, обернулся в одну сторону, потом в другую и двинулся прямо, скомандовав на ходу капитану:

– Идём!

Он привёл Николая в старое здание с низкими потолками, с облезлой штукатуркой по стенам, с дощатыми крашеными полами. Пройдя по узкому тёмному коридору мимо дверей с вывесками: «Терапевт», «Окулист», «Стоматолог», «Приёмная», мужчины свернули в маленький закуток и там вошли в дверь без вывески. Небольшая комната, где они оказались, была жилой. Здесь стояла старая мебель: кровать, письменный стол, стулья, этажерка и шкаф. В углу комнаты была сооружена маленькая кухонька.

– Садитесь, – указал Дмитрий Семёнович на стул, приставленный к кухонному столу. – Сейчас я чай организую.

– Спасибо, Дмитрий Семёнович, – не беспокойтесь.

Но Дмитрий Семёнович уже ставил на плитку чайник. Расставив на столе посуду и нехитрое угощение к чаю, он сел напротив Николая и снова спросил:

– Ну, и что Вам?

Капитану захотелось ответить Дмитрию Семёновичу что-то грубое, но он сдержался и просто ответил:

– Я хотел бы поговорить с вами, а может, и с вашими сотрудниками о вашей выпускнице Вере Зотовой.

– Верочка умерла, – очень грустно выдохнул Дмитрий Семёнович.

– Я хотел бы узнать, кто она была, известны ли её родители, как она попала к вам?

– Кто была? Человек, – всё с той же грустью в голосе ответил Дмитрий Семёнович. – Не совсем, может быть, счастливый, с несчастной судьбой, вот кто была Вера.

– А родители?

– Наверное, где-то живут. Веру нашёл мужик в капусте. Да, да, на колхозной грядке. Может, зная, что капусту будут полоть, может, для экзотики её бросили именно в капусту. Местный колхозник – одинокий мужик-пьяница нашёл её, подобрал, хотел оставить у себя, но девчонка была совсем крохой – пелёнки, писк детский, не выдержал мужик и отнёс её в милицию, ну а оттуда – к нам. Мать поискали-поискали, не нашли. Так и осталась. А родители, думаю, где-то есть: и мать, может, уже других детей нарожала, и папаша.

Дмитрий Семёнович поднялся и пошёл к плите. Разлив чай, он, не дожидаясь вопросов капитана, заговорил снова.

– Мужичок, нашедший её в капусте, назвал её Верой, а сам он был по фамилии Зотов, ну и девочку записали под этой фамилией. Так что, мил человек, родителей своих она не знала. Так за шестнадцать лет никто и не объявился.

– Ну а потом?

– Что потом? – Дмитрий Семёнович нахмурился ещё больше. Было видно, что ему больно говорить. – Знамо дело, выросла, и поди – гуляй. Что, думаете, правительство о ней позаботилось. Если уж им убить человека ничего не стоит, что уж тут говорить, радуйся, что жив, что тебя не отстреливают как кролика.

Понесло мужика, – думал Николай, наблюдая, как набухают вены на шее Дмитрия Семёновича, наливается кровью его лицо.

– Вот вам выходное пособие, а что там дальше, как устроятся наши дети, всем наплевать. При коммунистах хоть общежития для них были, обязательное устройство на работу, а тут что? Ни прописки тебе, ни денег, ни связей, ни опыта житейского. Кто наши выпускники? Законные бомжи. А попробуй-ка побомжуй такая юная хрупкая девушка. – Денис Семёнович от волнения начал немного заикаться. – Как в других странах, не знаю, но, думаю, не так. Когда они наворуются? Наверное, ещё не скоро. Их дети с жиру бесятся: за огромные деньги платиновые кольца себе в пупки вдевают, да в языки, а наши дети не помнят, как пахнет шоколад. Вот скоро ещё четверо готовятся к выпуску, ну и куда им? Я уж куда только не писал, и на фабрики, и на заводы, и к коммерсантам обращался. И Путину писал… Ведь они у меня тут, – Дмитрий Семёнович указал себе на грудь.

– И что? – спросил Николай, – никто не хочет брать?

– Никто не хочет слышать о чужой беде!

На слове «слышать» Дмитрий Семёнович сделал ударение.

– А пишут вам ваши выпускники?

Дмитрий Семёнович тяжело вздохнул и ответил, – Некоторые пишут. В основном те, кто как-то сумел устроиться.

– А Вера писала?

– Нет. Вера, похоже, не сумела устроиться. Говорят, она умерла на чьей-то даче, но работы у неё не было. Да так быстро никто и не устраивается. От нас то она ушла в конце мая – двадцать седьмого мая, а умерла в начале июля. Сердечко. Она всегда была слабенькой. Зоя Дмитриевна – наш доктор, не разрешала Вере даже огородные работы. Слабенькая была Вера.

Николай Львович слушал Дмитрия Семёновича и чувствовал, старик не просто выкидывал слова, он их переживал, в них были боль, досада, сопереживание, переживание, негодование, смирение. Неприязнь, возникшая у Николая Львовича к директору интерната при встрече с ним, незаметно вытеснилась симпатией к нему.

Дмитрий Семёнович встал и пошёл к комоду. Из ящика комода он достал старый альбом с фотографиями, перелистал его на нужную страницу и положил его раскрытым перед Николаем.

– Вот она, Верочка Зотова. Это мы их в начале мая фотографировали.

Красивой Веру Николай назвать не мог. Невысокая девочка коренастого телосложения на полных ножках с выпуклыми икрами, с короткой толстой шейкой, большеватой грудью. Когда Николай читал её дневник, его воображение рисовало другой образ.

– А Вы почему Верой интересуетесь? – задал вопрос Дмитрий Семёнович.

– Да мы просто выясняем причину её смерти.

– А разве врачи не установили?

– Установили… Я хотел сказать, обстоятельства. Мало ли что.

Капитан ещё немного порасспросил о Вере, о её друзьях, спросил, не знаком ли им профессор Измайлов, даже показал Дмитрию Семёновичу фотографию Измайлова на случай, если тот объявлялся тут под чужим именем. Потом он попросил найти что-нибудь написанное Верой для сличения её почерка с почерком в дневнике.

«И что я тут хотел узнать, – спрашивал сам себя Николай Львович, спускаясь по разбитой лестнице. Мне надо было установить, что между профессором и Верой существовала какая-то давняя связь? А, может, мне надо было установить, как это придумал Новичок, – капитан даже негодующе мотнул головой, – что профессор вербовал в интернате для своих опытов добровольцев. – Думая это, Николай стал противен сам себе. – Неужели мне было мало дневника этой несчастной девочки, неужели было мало слов Клавдии Даниловны, объяснений профессора? Чистого так мало, что трудно в него верить. Господи, неужели Новичок, действительно, подозревает профессора. Нож, видите ли, нашли у него на даче. Так ведь этот нож могли подбросить и самому Новичку. Чушь какая-то».

* * *

– Вера, я не пойму, что это? Ты занялась гаданием, колдовством? – со словами негодования ворвался в комнату Юрий Владимирович с кучей газет в руках, и, не дожидаясь ответа жены, бросил эту кучу на постель рядом с Верой Станиславовной.

– Что это, Юра? – испуганно отшатнулась от вороха газет женщина.

– Это я спрашиваю, – возмутился муж, – что это?

Вера Станиславовна всё ещё испуганно глядя на газеты, медленно и даже как-то брезгливо потянулась к одной из них, подняла, повертела в руках, и, ничего не поняв, вопросительно уставилась на мужа.

– Так это что? Откуда ты это принёс?

Вдруг её осенила догадка, что всё это, как и анонимное письмо было в почтовом ящике, хотя, если б она подумала получше, то поняла бы, что вся эта охапка газет одновременно в ящике не уместилась бы, да и не сумел бы никто кроме почтальона что-либо опустить в их ящик, подъезд тщательно охранялся.

– Это было, Вера, – с нажимом, с укором в голосе и с какой-то идиотской гримасой на лице ответил муж, – в твоём комоде.

– А зачем ты полез в комод? – вырвался вопрос у Веры Станислововны. В следующее мгновение, да уже и произнося эти слова, она понимала, что задаёт вопрос, не имеющий сейчас значение, но она всегда болезненно воспринимала любое вмешательство в её интимную «сокроменную», как она выражалась, жизнь. Сама она считала жизненно необходимым лазить в ящики столов, карманы, портфели, в бумажник мужа, подслушивать его разговоры и прочее, но ведь она это делала тайно, а значит, считается, что не делала этого, а тут! Но поняв, что сейчас не время для подобных разборок, скорее выпалила следующий ряд вопросов.

– В моём комоде? Зачем? Что это за газеты? Кто посмел положить эту грязь в мой комод?

Юрий Владимирович, знавший способность жены прекрасно играть, не очень-то поверил в искренность её слов. Он стоял и перебирал в мыслях варианты направлений колдовских сил по замыслу его жены: может, она хочет его приворожить, многие женщины под старость лет начинают брендить; может, она хочет Клару отвадить от жениха – профессора Измайлова, а может, Катя снова связалась с каким-нибудь подонком, или вляпалась во что-нибудь. Минут пятнадцать у супругов Бычковых ушло на разборки по этому вопросу. Муж раскрывал перед женой газеты, со злобой тыкал пальцем в обведённые фломастером объявления о гадалках, ворожеях, магах и прочих, жена, выскочив из постели, возмущалась, негодовала, что-то возражала, плюхалась на стульчик, приставленный к столику перед большим зеркалом в старинной оправе, вскакивала с него, снова плюхалась и вскакивала, хваталась за голову, читала объявления, хваталась за сердце, бегала зачем-то к комоду в смежную со спальней комнату, рылась в нём, как будто искала что-то, возвращалась, негодовала, возмущалась, злилась на мужа за его бестолковость, оправдывалась.

– Юр, я что, похожа на идиотку чтобы заниматься такой дрянью?

Юрий Владимирович даже почти поверил жене, и тогда к нему пришла мысль о том, что, может, газеты матери зачем-то положила Катя. Он высказал это жене.

– Наверное, – согласилась Вера Станиславовна. – Дай я позвоню ей.

Катя ответила, что впервые слышит о газетах, да и бред всё это. Ответ дочери обескуражил мать, нервы её сдали и она разрыдалась. Юрий Владимирович, путаясь в мыслях и догадках, высказал ещё два предположения, в которые и сам почти не верил: возможно, эти злополучные газеты в комод жены положила домохозяйка Марина Сергеевна, а может, Клара, и предложил опрос их отложить на завтра. Но Вера Станиславовна тут же взялась звонить. Обе, и домохозяйка, и Клара сказали, что ничего о газетах не знают. Тогда Юрий Владимирович, решив, что газеты – это всё-таки затея его жены, попросил её никому не говорить о них «…особенно, легавым, а то знаешь, опять эти расспросы, противно. И так уже неделю живём как на сковороде: допросы, намёки, рожи эти».

– Не говори-ка, – подхватила Вера Станиславовна, – и всё из-за этой Клары. Я уже вся на нервах.

При упоминании Клары Юрий Владимирович бросил на жену недобрый взгляд и хотел что-то сказать, но Вера Станиславовна, уловив его взгляд, схватилась за сердце и плачущим голосом почти без паузы продолжила, – Скорее бы всё это закончилось, и главное, чтоб никто на нашу Клару больше не покушался.

* * *

Капитан Кудинов ожидал застать Кирилла спящим, но ошибся. Кирилл был одет, выглядел бодро и свежо. Поняв, кто пришёл и с какой целью, нельзя сказать, что он проявил особую приветливость, но и неприветливости не выказал.

– Проходите, – предложил он, указывая капитану дорогу. – Только простите, я не ждал никого так рано, у меня беспорядок.

Действительно, в комнате, куда был приглашён Кудинов, был некоторый беспорядок: разбросанные по дивану книги, ношенные бельё и носки посредине комнаты, чашка с остатками остывшего кофе на журнальном столике среди груды журналов, но капитану приходилось видеть и не такое, потому увиденное он счёл даже нормальным, тем более, что пока он осматривался и устраивался в кресло, Кирилл подобрал с пола бельё и носки и убрал их куда-то, сложил в стопку журналы, убрал с дивана на полку книги.

– Кофе будете? – спросил он капитана, убирая чашку.

– Буду, – удивляясь своему ответу, ответил Андрей. Кофе он не любил, и, поняв, что допустил ошибку, поспешил исправиться, – но лучше, если можно, чай.

Кирилл кивнул и удалился. Оставшись один в комнате, Андрей стал внимательнее рассматривать обстановку, пытаясь понять, что ему здесь очень нравится. Оказалось, нравится всё. Андрей вдруг понял, что когда-то он мечтал именно о таком холостяцком жилье, но, видимо, уже пролетел мимо, так как холостым ему быть уже не хотелось, а комната в общежитии, которую он имел в своей холостяцкой жизни, очень отличалась от того, что он видел перед собой. Обои и оконные жалюзи были одинакового бежевого цвета с одной лишь разницей, что разводы на жалюзи были чуть гуще. В углу комнаты на мягком коврике тёмно-зелёного цвета стоял небольшой изящный мебельный гарнитур ручной работы из дерева, состоящий из диванчика, двух кресел, небольшого овального столика и стеллажа. Всё жиздилось на фигурных ножках. Кресла и диван имели фигурные подлокотники и спинки. Обшивка мебели была светло-зелёного цвета. Стеллаж стоял по краю ковра, отгораживая этот уголок. С потолка низко над столом нависала лампа в стеклянном абажуре тоже светло-зелёного цвета. Рядом с одним из кресел стоял торшер на деревянной резной ножке со стеклянным плафоном, по существу являющимся тем же абажуром, что свисал над столом, только чашей вверх. Основанием торшера служил небольшой деревянный ящик на резных ножках, на ящике стоял музыкальный центр. Приглядевшись к ящику, Андрей заметил сбоку на нём приоткрытую выдвижную дверцу, за ней – бутылки. «Это у него бар, – подумал Андрей, – и уж конечно в нём не дешёвая водка». На стенах висели акварельные миниатюры в деревянных рамках. На стеллаже одна из полок была уставлена мелкими сувенирами, три других – книгами. По другой стене комнаты под окном был оборудован компьютерный уголок. Умело расставленные живые пальмы отделяли уголок, в котором стоял тренажёр, лежали гантели и ещё какие-то приспособления для физкультуры. К свободной стене был подвешен большой экран, под ним на столике лежали кинокамера и бинокль.

– И где люди берут деньги, – думал Андрей, ища взглядом кинопроектор, который, по мнению его, должен был располагаться напротив экрана. Блуждая взглядом в поисках кинопроектора, Андрей увидел фотографию в рамке. Пожалуй, он сам не смог бы себе ответить, что подняло его с кресла и повело к ней. На фото были запечатлены Катя с Кириллом в вёсельной лодке, а в нижнем правом углу снимка была дата двадцать шестое мая.

Когда Кирилл вошёл в комнату, Андрей уже сидел в кресле и листал журнал.

– Вас интересует семнадцатое июля? Так я понимаю? – сам начал Кирилл разговор, ставя чашку с ароматным чаем перед капитаном.

– Так.

– Семнадцатого июля мы были в Суздале. В пятницу мы выехали, хотели на два денька, но задержались у друзей.

– Вы – это кто?

– Нас было шесть человек. Всех называть?

– Да, пожалуйста, всех.

Кирилл назвал, причём названные прозвучали парами, последней из которых были он с Катей. Назвал и друзей, у кого все останавливались.

– Кто явился инициатором поездки?

В глазах Кирилла мелькнуло удивление.

– Я давно говорил о том, что надо съездить, ну Катя, как наиболее свободная, занялась этим. Если б не она, мы до сих пор так бы всё и собирались.

– А Вы, Кирилл, простите, чем занимаетесь?

– Компьютерной вёрсткой.

– У вас своя фирма?

– Нет, я – индивидуал.

– С Екатериной Вы давно знакомы?

– С полгода.

– А до этой поездки в Суздаль бывали вы где-нибудь вместе?

– Вы имеете в виду, выезжали ли мы куда-нибудь?

– Ну, да.

– В мае мы были несколько дней в Плёсе. Жили на даче моего друга-художника.

– Вы не помните точные даты?

– Помню. Это было… Да, двадцатого мая мы приехали туда, а вернулись двадцать восьмого.

– А за границу вы вместе не выезжали?

– Нет.

Далее Андрей Владимирович спрашивал, знаком ли Кирилл с Кларой, с профессором Измайловым, с родителями Кати, бывал ли Кирилл когда-нибудь в Сбруево, и на все вопросы получил отрицательный ответ.

Спускаясь в лифте, капитан думал: «А пацан хорошо упакован. Вот чем надо заниматься – компьютерами, а не убийц искать. Наверное, и сантехника у него импортная». Тут же вспомнился подтекающий на кухне кран, и, поняв, что сегодня он снова вернётся поздно и не сможет его починить, и жена, возможно, снова с упрёком напомнит о нём, поморщился.

* * *

Юрий Владимирович считал, что только ленивый сегодня в России беден, а потому не любил бедных людей. Он не понимал, что иметь трудолюбие для становления богатым в России не достаточно, надо ещё иметь определённые черты характера, которые не всегда уживаются с совестью. Все люди с низкими доходами воспринимались Юрием Владимировичем с обязательным дополнением «какой-то там». Так Юрий Владимирович воспринял и капитана Кудинова – «какой-то там мент, копающийся вокруг его семьи, вынюхивающий его дела».

– Я не понимаю, – раздражался Юрий Владимирович, – это преступление, содержать свою дочь?

– Я не обвиняю Вас ни в чём, я просто пытаюсь выяснить, действительно ли Екатерина Юрьевна так обеспечена, как она утверждает. Насколько мне известно, Вы собираетесь дочерям оставить неплохое наследство. Двоим.

Последнее слово капитан произнёс с нажимом. Юрий Владимирович, до этого почти не смотревший на Андрея Владимировича, впился в него своим колючим взглядом.

– Вы считаете, что Катя может… Да зачем ей, деньги у неё, слава Богу, всегда есть.

Юрий Владимирович почти кричал от негодования. Он порывисто поднялся со стула и нервно зашагал к окну. У окна он развернулся, хлопнул себя по бёдрам, и, помотав в знак негодования головой, снова заговорил.

– Надо же, додумался до чего! У неё же алиби! Или уже алиби у вас не берётся в расчёт?

Капитан, имеющий обыкновение в ответ на раздражение собеседника говорить ровным даже вкрадчиво-мягким голосом, так заговорил и сейчас.

– Убийства сейчас всё чаще совершаются заказные. И, как правило, заказчик имеет железное алиби.

Юрий Владимирович, сделавший было порывистый шаг в сторону окна, остановился и внимательно посмотрел на капитана.

– Заказные, говорите… – голос его стал тише. Но это же глупость. Катя не могла, нет, нет. Катя сказала Вам правду, она, действительно, обеспечена, и, потом, зачем ей, убивать.

Внутренний голос подсказывал Андрею Владимировичу, что вокруг этой темы надо ещё потоптаться, и он выплеснул фразу:

– Ну, это Вам может казаться, а она, ведь знаете, молода, хочется пожить, поездить по миру, попутешествовать.

Юрию Владимировичу вдруг захотелось ткнуть носом «зарвавшегося мальчишку». Обмерив взглядом капитана с ног до головы, и, чуть дольше, чем позволительно, остановив свой взгляд на его стареньких туфлях, он произнёс с пафосом в голосе:

– Я, молодой человек, слава Богу, способен обеспечить своим детям и это. Катя объездила почти весь мир! – И, уже взяв нормальный тон, добавил, – Это Клара у нас менее любопытна, а Катю хлебом не корми, дай куда-нибудь слетать. Последний раз она была на Филиппинах.

– Это когда?

– В мае. Я там ещё не бывал, а она слетала.

«Пусть завидует, – думал Юрий Владимирович об Андрее Владимировиче. – Деньги, видите ли, мои он задумал считать! Ему поручено убийцу ловить, а он суёт свой носище не в свои дела».

– И квартира, как Вы знаете, у неё есть, и машину я ей купил. Это ведь не возбраняется?

– Я здесь не для того, чтоб бранить Вас, Юрий Владимирович, я хочу знать истину.

– Какую? – снова повысил голос Юрий Владимирович. – Вас интересует финансовое положение моей семьи? Я отвечу – моя семья хорошо обеспечена! Но я думаю, Вам лучше заниматься не подсчётами моего состояния, а поиском убийцы.

– Хорошо, – по-прежнему мягко и очень миролюбиво заговорил капитан, – не могли бы Вы сказать точнее, когда Екатерина Юрьевна была на Филиппинах?

– А почему Вас это интересует?

– Так Вы не припомните?

– Помню, конечно, она уехала в двадцатых числах. Но Вам то это зачем?

– Пока не знаю.

Ответ капитана взбесил Юрия Владимировича.

– Ну, знаете ли, молодой человек, думаю, Вы – случайный человек в органах, и лучше нам с Вами больше не встречаться. Не думаю, что Вы чем-то поможете в этом деле.

– Хорошо, – всё так же мягко и ровно ответил Андрей, поднимаясь со стула, – значит, ваша семья хорошо обеспечена.

«Сучара, – думал Андрей Владимирович о Юрии Владимировиче, ступая на пыльный асфальт в своих старых туфлях. – Он, видите ли, способен обеспечить своим детям райскую жизнь. Хлебом, видите ли, не корми его принцессу, дай попутешествовать. Да что ей хлеб. Вот в Европе, если все сытые, так они хлеб почти и не едят. Это мы с голодухи едим его и с макаронами, и с картошкой. Не нравится сучаре, что я в его историю заглядываю, завертелся как уж на сковородке. А ну как докопаюсь, как он свой первый миллиончик-то «заработал», да кому сегодня лапы греет. И жаба его (это о Вере Станиславовне) туда же».

Андрей Владимирович явственно воспроизвёл в памяти встречу с Верой Станиславовной. Открыла дверь, не стала скрывать, а вроде даже усилила на лице неприятно удивлённое выражение, хотя от мужа знала, что он должен прийти, пригласила коротким словом – «проходите», и, не пропуская его вперёд, пошла сама. Он за ней. В комнате, снова почти не глядя на него, указала на кресло, сама несколько тяжеловато опустилась в другое, напротив. Положив полные увядающие руки с несколькими броскими перстнями на пальцах с безупречным маникюром на белую полировку журнального столика, заговорила, еле заметно покачивая ухоженной головой:

– Молодой человек, не знаю, как это у вас называется, скорее всего, это норма вашей работы, но я как мать должна вам высказать своё мнение.

«Мать чья? Кати? Клары?», – подумал Андрей.

– Вашу работу, – продолжала Вера Станиславовна с умным видом, – нельзя назвать даже удовлетворительной. Вот уже четвёртый день убийца разгуливает на свободе, возможно, намечая новую себе жертву, а вы всё трётесь вокруг нас. Вы хоть понимаете, что теряете драгоценное время, что вот за этот час, который вы проведёте в этом кресле, вы получите казённые деньги. Осознаёте ли вы…

Андрея сильно задел упрёк Веры Станиславовны казёнными деньгами, и он, желая уязвить женщину, прервал её:

– Осознаю, а потому настоятельно прошу Вас поторопить своего супруга.

Вера Станиславовна обиженно поджала губы и, уже очень заметно потрясывая головой, молча поднялась с кресла и ушла.

«Стервоза», – подумал о Вере Станиславовне Андрей Владимирович, гася неприятное воспоминание, так же, как подумал около часа назад, когда она выходила из комнаты.

* * *

– Екатерина Юрьевна, скажите, почему Вы скрыли от родителей и от сестры, что в мае не были на Филиппинах?

Андрей Владимирович ожидал, что Катя, ни моргнув глазом, что-нибудь наплетёт ему, но вопреки его ожиданию она заметно смутилась и, быстро наклонилась к ноге, якобы с тем, чтобы поправить ремешок на туфле. Когда она подняла лицо, на нём снова читалась самоуверенность.

– Знаете, я в эти дни была с другом в другом месте, но так как мои родители с ним не знакомы, они бы очень переживали, или вообще просто запретили бы мне с ним ехать. Мне было проще сказать, что я в турпоездке.

– А что, в турпоездках нет незнакомых Вашим родителям мужчин?

Катя кокетливо повела плечиком.

– А вы всегда такой зануда, Андрей?

Она нарочито опустила отчество капитана, выказывая, якобы, расположение к нему.

– Всегда, – серьёзно ответил Андрей Владимирович.

– Понимаете, моим родителям всегда не нравилась моя связь с Игорем.

– Это кто?

– Мой бывший друг, он сейчас уехал в Нижний Новгород. И если бы я сказала, что еду в Плёс, они наверняка подумали бы, что я еду с ним.

– Даже если бы вы сказали, что едете не с Игорем, а с Кириллом?

– Кирилла они пока не знают, и я не тороплюсь их знакомить.

– На то есть причины?

– Да, – Катя неопределённо махнула рукой и полезла за сигаретами.

Обдумывает дальнейшее объяснение, – думал капитан, поднося девушке зажигалку. По лицу Кати, действительно, было видно, что она что-то обдумывает.

– Знаете, – наконец, как бы решившись, заговорила Катя, – у меня есть друг – солидный мужчина.

– Кто он?

– Вам это знать не обязательно.

– Екатерина Юрьевна, позвольте мне самому решать, что мне обязательно знать, а что – не обязательно.

– Да, да, простите, я забыла, что обязательной частью Вашей профессии является подозрение. Вы просто обязаны всех подозревать. Но мне не хотелось бы, чтоб и он попал в круг подозреваемых только потому, что мой друг. Кстати, он и друг Леонида Алексеевича.

Катя с удовольствием отметила про себя, что капитан умеет владеть мимикой. Она то уж точно знала, что капитан удивлён, и ему не терпится узнать, о ком идёт речь, но он ни одним мускулом лица не выдал своё любопытство.

– Это доцент Федин. Егор Власович.

– Доцент Федин? – переспросил Андрей Владимирович тоже без особых эмоций. Он нашёл странным, что Катя и Федин, совершенно разные люди, нашли что-то общее. Катя рассказала, что с Егором Власовичем её познакомили Клара и Леонид.

– Скажите, а вы бывали на даче Леонида Алексеевича?

– Почему Вы спрашиваете про дачу?

– Как Вам известно, кто-то на даче профессора подложил нож.

– Полагаете, это мог быть Егор? Да зачем ему это? Думаете, он хочет избавиться от конкурента в лице профессора? Нет, это исключено. Я знаю, что они работают над одной темой, но… они же друзья. Егор всегда очень хорошо говорит о Лёне.

– И всё же. Вы мне не ответили.

– Да, были.

– Давайте уточним, когда это было.

Катя не назвала точную дату, но сказала, что это было с субботы на воскресенье две недели назад.

– Скажите, а Ваши отношения с Егором Власовичем серьёзные?

Ну, глядя, что понимать под серьёзностью. Вот как бы Вы определили наши с Вами отношения?

Андрей хотел ответить, Катя не дала, она продолжила.

– Я хотела сказать, для себя я ещё ничего не решила, хотя не скрою, он нравится мне: умён, любит меня и вообще.

– О любви он сам Вам говорил?

– А Вам это кажется неправдоподобным?

– Нет, нет, напротив, я думаю, в такую женщину, как Вы, трудно не влюбиться.

– Но Вам удаётся.

– Вы наблюдательны. Но должен сознаться Вам, с большим трудом.

– Наблюдательность здесь не причём. Не стали бы ведь Вы мучить любимую женщину дурацкими вопросами.

– Стал бы. Как Вы правильно заметили, это издержки моей профессии.

– Знаете, а мне нравится Ваша нелюбовь ко мне, – хитро сощурившись, сказала Катя.

– А мне нравитесь Вы, – сказал полуправду Андрей. Катя, действительно, нравилась ему своей ухоженностью, эффектностью, изяществом манер и не нравилась своей праздностью, леностью и стервозностью, которую капитан угадывал в ней за ширмой обаяния.

* * *

Итак, за целый день мы сумели получить отпечатки пальцев только трёх человек, – строго обведя всех взглядом, констатировал полковник. – Отпечатки профессора Измайлова, доцента Федина и Пчёлкиной. Не густо. Но нам повезло. Отпечаток, оставленный на письме, принадлежит одному из этих лиц.

Стасов наблюдал реакцию подчинённых. Кудинов ни чем не выдал своей реакции. Рублёв удивлённо спросил – Кому же? Лицо Чередкова тоже выражало любопытство.

– Анонимное письмо Бычковым выслал доцент Федин, – торжественно заявил полковник.

– Это ещё не факт! – возразил Кудинов. Лицо Стасова исказилось злобой.

– Результат экспертизы для Вас не факт, а разные там якобы, да вроде – факт.

– Я не оспариваю результат экспертизы, но бумага с отпечатками пальцев доцента могла быть использована кем-то и другим. Странно то, что, оставив отпечаток на бумаге, он не оставляет ни одного отпечатка на конверте. Если он так осторожничает, что ему мешает быть осторожным и с бумагой?

– Возможно, они и были, но затёрлись отпечатками пальцев работников почты.

– Конверт тщательно заклеен, а в месте, где от прижима во время заклеивания должны были остаться отпечатки, их нет.

– Наверное, рассеянность, вмешался Чередков, – учёный народ всегда рассеянный. С конвертом поосторожничал, а с бумагой, нет.

– И всё же, – немного потушив в голосе злобу и раздражение, заговорил Стасов, – мы не можем пренебрегать фактами. А факт то – что отпечаток его пальцев на письме. – Полковник помолчал секунд двадцать, глядя в окно, и продолжил. – Я сегодня допросил Федина. Естественно, он ото всего отказывается, утверждает, что никогда Бычковым не писал. Объяснить, как на бумаге письма остались его отпечатки, конечно, тоже не может. Вы проверили его алиби семнадцатого июня и семнадцатого июля? – Последние слова Стасов адресовал Рублёву, которому дал такое поручение.

– Да, я проверил, – ответил Рублёв. Семнадцатого июня, когда было совершено первое покушение, Федин был на работе вместе с профессором Измайловым.

– Вечером в нерабочие часы? – недоверчиво спросил полковник.

– Да, вечером.

– Понятно, эти двое подтверждают алиби друг друга, – пробурчал Стасов.

– Их алиби семнадцатого подтверждают ещё двое – вахтёр Кротова Лариса Михайловна и студент Петренко Николай.

– А что семнадцатого июля? – нетерпеливо перебил полковник.

– В июле у него тоже есть алиби. В этот день он принимал у себя гостя из Минска, своего сокурсника. Тот ночевал у доцента с шестнадцатого на семнадцатое, и семнадцатого весь день они провели вместе.

– Это значит, что Федин, хоть и умеет метать ножи, их не метал. Кто же тогда? Как Федин узнал о наличии на даче профессора ножа, всё это нам предстоит выяснить. Есть, кому ещё что добавить, – глядя на стенные часы, спросил полковник. Сегодня он торопился, у него была назначена встреча с женщиной, с которой он познакомился вчера в поликлинике.

– Мне стало известно, – заговорил Кудинов, – что доцент Федин является ухажёром Екатерины Юрьевны.

– Точнее, что, эту весть вам сорока на хвосте принесла?

– Это я узнал от Екатерины Юрьевны. Я проверил, именно его видела на даче соседка профессора с Екатериной Юрьевной.

– Тэк. Осиное гнездо какое-то. Все переплелись. Что Вы сами-то думаете по этому поводу?

– Думаю, он – Федин, сам мог подложить этот нож.

– Мотив?

– Они же соперничающие учёные. Их темы очень близки.

– Тэк, а что у сестрицы с этим, вторым её ухажёром?

– Со вторым тоже загадки сплошные. В Суздале всё нормально, это подтверждают и все, кто был с ними, и работники гостиницы, но вот что интересно: в мае Екатерина Юрьевна была с этим своим Кириллом в Плёсе, это в ивановской области на Волге, а родителям сказала, что была на Филиппинах. Соответственно, и деньги ей отец выделил для поездки на Филиппины.

– А Вы всё не можете успокоиться, Вам бы только чужие деньги считать! Ну, и что за открытие Вы сделали? Я вот тоже иду сейчас встречаться с женщиной, а жене скажу, что был на работе. Ну и что из того?

Рублёв и Чередков оживились, заулыбались, Кудинов промолчал.

– Ну, ладно, я думаю, всем ясно, что мы с вами всё ещё топчемся на месте. Дождёмся, что на эту Клару будет совершено третье покушение, а ещё хуже, её грохнут. Активизируйте свои действия, активизируйте. Ну а я вас сейчас покину, сами понимаете, – он молодцевато-заговощицки подмигнул всем и развёл руками.

– Да, женщины – это великая сила! Смотрите, как оживился Новичок, расцвёл даже весь, – заметил Чередков после ухода полковника.

– Хотел бы я видеть женщину, которая встречается с этим занудой, – сказал капитан Кудинов.

– Может, с ней-то он не занудствует, – ответил майор.

* * *

В 14 часов 15 минут, как обычно, полковник Стасов сидел на своём рабочем месте, ковырял в зубах зубочисткой и смотрел сквозь грязное стекло на крышу соседнего здания, так как ничего другого через окно с его рабочего места увидеть было нельзя. Но полковнику и не надо было видеть что-то ещё, даже напротив, взгляд его останавливался на крыше, и ничто его не отвлекало от мыслей. А главное, по мнению полковника, в его работе было умение мыслить. По обыкновению с полчаса сразу после обеда Стасов любил посидеть и помыслить, или, как он любил выражаться, «составить причинно-следственный анализ». Сейчас он тоже хотел заняться таким анализом по делу Бычковой, но не получалось, в мыслях постоянно всплывал образ Любови Гордеевны, с которой у него вчера было свидание. «Какая женщина, – восхищался он мысленно. – Сколько в ней ума, красоты, силы. И выпить умеет, и поговорить с ней приятно, и пышная такая, и в постели ничего, а как утром провожала». – Стасов уже не помнил, когда жена вставала проводить его на работу в последний раз. Телефонный звонок отвлёк полковника от приятных мыслей. Звонила женщина с приятным певучим голосом.

– Полковник Стасов? Вас беспокоит Бычкова Екатерина Юрьевна.

– Вы сестра Клары Юрьевны?

– Да, Вы простите, что беспокою Вас, но… Ваши подчинённые такие мужланы, а о Вас мама говорила как о джентльмене.

– Ну…

– Да, да, Вы ей очень понравились. Знаете, как она о вас сказала? – Катя легонько посмеялась, – интеллигентный и, сразу видно, знающий своё дело человек. А я то уж думала, что таких в ваших органах не бывает.

Стасов был польщён. Он так и сказал:

– Я польщён.

Катя заговорила не сразу, а после некоторой паузы, и заговорила каким-то неуверенным, извиняющимся тоном.

– Я, знаете ли, хотела только узнать, удалось ли вам что-то установить, ну хотя бы личность анонима.

– Анонима?

– Ну, того, кто бросил нам письмо в ящик.

Полковник хотел ответить утвердительно, но, вспомнив слова Кудинова, остерёгся и сказал:

– Нет, Екатерина Юрьевна, пока нами личность не установлена, но мы работаем. Вы же понимаете, это не просто, но уверяю вас, сегодня к вечеру или завтра мы уже его будем знать.

Последнее предложение Стасов сказал красивым артистическим голосом.

– Замечательно. Знаете, с тех пор, как начался этот кошмар, мы живём как на вулкане – в постоянном напряжении. То анонимные письма, то какие-то колдовские газеты.

– Что, что? Не понял, – переспросил Стасов.

– Да мы уже начинаем подозревать друг друга чёрт знает в чём. Уж не говоря о ваших сотрудниках. Те, кажется, считают, что убийца кто-то из нас – папа, мама или я.

– Вы преувеличиваете, Екатерина Юрьевна.

– Пётр Данилович, а что, сами Вы не ходите на дознания или… как это у вас. Зашли бы к нам лучше сами. Думаю, с Вами мне было бы приятнее общаться, чем с этим вашим…

– Капитаном Кудиновым?

– Я уж не знаю, кто он, капитан или…, ну очень вульгарен.

– Я разберусь. А что Вы сказали о колдовских письмах?

– Да нет, я сказала о газетах.

– О газетах?

– Ну да, а что, Вы не в курсе? Ну, может, мама сочла это неважным, но знаете, вчера отец в её комоде нашёл стопку газет с объявлениями о магии, колдовстве. Папа даже напугался, решил, что это она занялась такими делами, но мама говорит, что газеты не её.

– Не понимаю, так сейчас почти в каждой газете пишут о колдовстве. И что?

– Но, понимаете, эти газеты мы не выписывали, и во всех есть объявления о магии, и даже эти объявления почти во всех газетах обведены фломастером или ручкой.

– Тэк, тэк, – процедил Стасов. – И когда были обнаружены эти газеты?

– Вчера.

– Может, кто из родственников или домохозяйка их прикупили?

– Нет, всех опросили, никто этим не занимается.

– Тэк. А Вы что думаете по этому поводу?

– Я? Да ерунда, думаю, всё это. Ну, занимается, и пусть себе занимается. В конце-концов, это личное дело каждого. А мы все в последнее время стали такими раздражительными, подозрительными, мне иногда становится просто жутко. Да ещё говорят, мы с Кларой схожи, хотя сама я так не нахожу, по-моему, мы очень разные, и всё же, знаете, Пётр Данилович, я стала реже выходить на улицу. Боюсь чего-то.

– Да, понимаю Вас, но думаю, скоро мы сможем докопаться до истины.

– У Вас есть подозреваемые?

– Да, мы разрабатываем несколько версий, и думаю, скоро всё прояснится. А Вы, Екатерина Юрьевна, сказали, занимается магией. А кто? Кого Вы имели в виду?

– Наверное, мама. Кто же ещё мог прятать газеты в её комоде. Только не понимаю, чего она боится в этом признаться, наверное, из-за этих покушений…

– Да уж. Покушения-то какие-то ненормальные. Сейчас ведь убить человека – раз плюнуть, а тут ножи… Да какие!

– А какие?

– Из старинной коллекции. Возможно, они принадлежали какому-нибудь шаху. Это антиквариат. – Вдруг Стасов перебил себя сам, – Екатерина Юрьевна, ну что это мы по телефону-то с Вами говорим, Вы понимаете, наша профессия требует конфиденциальности, Вы б лучше приехали к нам.

– Ой уж нет, спасибо! Лучше Вы к нам, Пётр Данилович, – в голосе Кати слышались весёлость и в то же время какая-то заманчивость, так что Стасову сразу захотелось навестить её.

– Что ж, Вы правы, сегодня вечерком я к вам загляну. Не помешаю?

– Ну что Вы, Пётр Данилович, хотя бы один вечер я проведу спокойно, рядом с настоящим мужчиной. Записывайте адрес.

– Обижаете, Екатерина Юрьевна.

– Тогда до вечера, – игриво простилась Катя и положила трубку.

Полковник Стасов был приятно взволнован. Слова Кати «Рядом с настоящим мужчиной» были пролиты ему на душу как бальзам. Вчера Любушка говорила о нём почти так же. Кстати, сегодня он для семьи всё ещё числится в командировке, и планировал провести вечер и ночь с Любовью Гордеевной. – А вдруг Бычкова оставит у себя, – стрельнуло в уме, и тут же что-то подсказало, что не оставит. – Ну ладно, тогда поеду к Любушке, – успокоил он себя.

* * *

Вечер был тёплый, и полковник рисовал в воображении Катю красивой молодой женщиной в лёгком платьице без рукавов или даже в сарафанчике на тонких бретельках, но вопреки его ожиданию Катя была одета в длинное платье с рукавами по локоть. Правда платье было из лёгкой просвещающей ткани с глубоким вырезом спереди и разрезом сбоку. Обута она была не в домашние тапочки-шлёпанцы, а в красивые, и, как подумалось Стасову, очень дорогие туфли. С лица, по мнению Стасова, Катя не была особой красавицей, и очень походила на мать свою. Но в целом полковник был ею очарован: изысканность жестов, певучий голос, ухоженные руки, дорогой парфюм. Давно, да что там, никогда ни одна женщина не выглядела так в своём доме. Между делом он так ей и сказал:

– Екатерина Юрьевна, если б я не встретился с Вами, я б не знал, что на свете бывают столь очаровательные особы. Вы – великолепны.

Это было сказано между делом, а делом была беседа двух лиц – сыщика и свидетельницы. Причём беседу вела Катя. Поначалу полковника это немного смущало, обыкновенно он привык задавать вопросы собеседнику, но потом он решил, что в том, что вопросы задаёт ему Катя, есть резон, и даже додумал, что это новая метода, разработанная им, ведь в вопросах человек тоже раскрывает себя. И надо же знать, что по этому делу интересует окружающих. А Кате было интересно всё, и не только по делу покушений на её сестру, даже, не столько, сколько, как показалось полковнику, был интересен он сам. Катя снова назвала его настоящим мужчиной, интересовалась его карьерным ростом, заметила, что он достаточно молод для должности полковника, спрашивала о его работе, о семье, об увлечениях. Стасов очень старался понравиться Кате. Её «дружба» с доцентом Фединым несколько ободряла полковника, значит, она знается не только с богатыми, значит, и у него есть шанс. Три рюмки коньяка приободрили его, и он с готовностью поддерживал светскую беседу, даже раза два рассмешил девушку анекдотами. Но ночевать у себя полковника Катя не оставила, она даже не намекнула ему на то, что б он заглядывал ещё, а как-то так очень мило и естественно вдруг, решив, что его заждались дома, выпроводила.

Стасов был всегда очень аккуратен за рулём. От Кати к Любови он ехал по мокрой дороге, по-видимому, пока он был у Кати, прошёл хороший дождик, материл наглых попутчиков и думал о Вере Станиславовне. – «Ну и стерва же эта матушка! Похоже, это она заказала падчерицу. Колдовские газеты прячет, конечно, неспроста, колдовством занимается. А по колдовству этому, наверное, положено трижды метнуть ножом в падчерицу. Да и ножи-то не простые – с каплей крови. Как она сказала…» В сознании полковника пронеслось воспоминание: Катя просит его налить коньяк, сама идёт на кухню, по пути пальчиком, окольцованным перстнем с каким-то, наверняка очень дорогим камнем, нажимает кнопку автоответчика. Запись голоса матери «Эта Кларка со своим босяком-профессором всё спустит на ветер – отдаст в какой-нибудь детдом, или, ещё хуже, на опыты своего женишка. Надо срочно действовать. Представляешь, а этот мент-босяк нашими финансами интересуется…» Катя нервно вбегает в комнату, ставит, почти бросает на столик рядом с бутылкой коньяка серебряный поднос, на котором в фруктовой вазочке фрукты, в блюдце – нарезка лимонов, в конфетнице – шоколад, и быстро отключает запись. «Выгораживает полоумную мамашу. Да, наверное, это мамаша и действует. И Кудинова она босяком назвала. Это уж верно, мы для них босяки. Вон, какую норку устроила себе дочка, а на что? Папаша снабжает. Подожди ещё, скоро и папаша вмешается в дело, тогда уж…» – Стасов недодумал, что тогда будет, и с новыми мыслями вернулся к Кате и её мамаше.

* * *

Статья, написанная доцентом Фединым, получила большой резонанс в научных кругах, и неожиданно для организаторов на конференцию, спланированную для проведения в узком кругу отечественных учёных, приехали учёные из Японии, Швеции, Штатов, Португалии, да и круг учёных из стран содружества оказался неожиданно шире. В связи с этим конференция, спланированная на один день, была расширена, и продолжение её планировалось на завтра, причём на завтра было перенесено и выступление Леонида Алексеевича, так как прилёт учёных из Дании по каким-то причинам задерживался до вечера, а им очень хотелось выслушать доклад Измайлова. Освободившись сегодня раньше намеченного, профессор Измайлов, доцент Федин и редактор научного журнала, в котором была опубликована статья Федина, проехали к Леониду Алексеевичу с тем, чтоб отметить успех статьи, конференции и обсудить дальнейшие публикации учёных. По дороге доцент, чуть смущаясь, поинтересовался, будет ли сегодня Катя, Леонид Алексеевич, зная, что для друга значит эта женщина, тут же полез в карман за телефоном, чтоб позвонить Кате, но, оказалось, он по рассеянности забыл телефон на кафедре.

– Давай позвоним по твоему телефону, – предложил Леонид Алексеевич Федину.

– Не знаю, удобно ли это… – замялся Егор Власович.

– Да почему же нет?

– А кто такая Катя? – заинтересовался редактор, заметив волнение Егора Власовича.

– Прекрасная женщина, Виктор Тимофеевич, – с нежным вздохом промолвил доцент, пока профессор подбирал нужные слова для определения Кати.

– И почти моя родственница, – добавил Измайлов, и тоже с каким-то доселе неведомыми для редактора нотками в голосе. – Я скоро женюсь на её сестре.

– Так Вы – жених, профессор, поздравляю! – воодушевился редактор. – Когда же свадьба?

«Слава Богу, Виктор Тимофеевич редактор научного журнала, а не какой-нибудь газетёнки жёлтой прессы», – подумал профессор и ответил:

– Намечена на тридцатое июля.

– Ой, так это же через три дня! Рад, рад за вас, профессор!

Тем временем Егор Власович протянул Измайлову свой телефонный аппарат с сигналами вызова. Взгляд его выражал чуть ли не мольбу.

«Боже, что любовь с ним сделала», – подумал профессор о друге, принимая из его рук аппарат. Аппарат долго сигналил, но Катя на звонок не отвечала.

– Не отвечает, – виновато пожимая плечами, Измайлов вернул аппарат хозяину. – Из дома ещё прозвонимся…

Дома их встретила Клара. Она не была готова к их раннему возвращению, и потому стол в комнате ещё не был накрыт, но на нём уже была расстелена скатерть, с краю одна на другой стопкой громоздились тарелки, рядом кучей лежали вилки и ножи. Из кухни доносились вкусные запахи. Поприветствовав всех, Клара, отозвавшись на шутку Егора Власовича о вкусных запахах и слюне шуткой о том, что при условии, если за всем этим не проследить, вкусный запах может смениться на запах гари, извинилась и удалилась на кухню, оставив мужчин в комнате с недонакрытым столом. Похоже, недонакрытый стол меньше всего волновал мужчин, рассевшись в кресла, они тут же приступили к обсуждению плана дальнейших публикаций, и как-то неожиданно перешли к обсуждению выступления казахского учёного Тулуса Тимирбаева. Во время их разговоров Клара, немного просунувшись в дверь, тихо сказала Леониду Алексеевичу:

– У меня всё готово, я всё выключила. Сбегаю за шампанским. Я мигом.

* * *

Леонид Алексеевич, ближе всех сидевший к двери, услышал на кухне странный звук и, полагая, что что-то тяжёлое опрокинулось на пол, рывком кинулся в кухню, чтоб помочь Кларе, но вместо Клары он наткнулся на ликующего молодого человека. Это был убийца Павел. Через его плечо Леонид Алексеевич увидел мертвую Катю и оцепенел. Победоносное «Yes» и ликующее выражение Павла, разворачивающегося к выходу, вывели Леонида Алексеевича из оцепенения. Он схватил юнца за грудки и как гремучую змею отшвырнул его с огромной силой в прихожую. Павел ударился спиной и затылком о стену и свалился на пол. На шум выскочили Егор Власович и Виктор Тимофеевич и удивленно уставились на происходящее. К стене жался, как показалось им, маленький, худенький, запуганный мальчик, а над ним стоял разъяренный страшный, чужой Леонид Алексеевич, готовый вот-вот кинуться на бедняжку.

– Что происходит? – спросил редактор.

– Катя…, – чужим, упавшим голосом произнес профессор, указывая в сторону кухни.

Услышав имя любимой женщины, Егор Власович кинулся в кухню, и, не веря своим глазам, бросился на колени рядом с трупом.

– Ничего не трогать! – властно скомандовал редактор, останавливаясь в дверях кухни. – Я вызову милицию!

Осознав, что произошло, обхватив свою голову руками, Егор Власович взвыл зверем стоя на коленях над мертвым телом Кати, под одно его колено стекала в лужицу кровь и впитывалась в светлую ткань новых и очень дорогих по цене для Егора Власовича брюк. Леонид Алексеевич бешено тряс Павла, бил его по щекам и орал.

– Зачем?! Зачем ты, ублюдок, это сделал, зачем ты убил её?! Это ты охотился за моей женой? Ты? Зачем ты охотился за ней? Говори, ублюдок, а то убью!

Но перепуганный Павел потерял дар речи. Он валялся на полу, ежился и старался увернуться от побоев Измайлова. Профессор же все более свирепел. Наконец, не выдержав, он поднял Павла и, занося над ним кулак, объявил: «Я убью тебя, мразь!»

– Я всё расскажу, все! – как-то неожиданно для себя завизжал Павел. – Это её сестра меня послала, я не хотел, не хотел, она заставила меня убить Вашу жену, я не хотел – это она!

– Кто?! Кто заставил убить мою жену? Ты убил мою жену? – раскрасневшееся лицо Леонида побледнело. – Где она?

– Там, на кухне, – мелко дрожа, ответил Павел, указывая затравленным взглядом в сторону кухни, и зачем-то добавил, – лежит.

Леонид Алексеевич, не веря своим глазам, сделал два вихляво-порывистых шага к кухне, оттолкнув редактора плечом, посмотрел на труп и как-то вязко подумал: «Это лежит Катя, Клара убежала за шампанским, а эта мразь утверждает, что убита Клара. Он путает их»

– Ты пришёл убить мою жену? Кто тебя послал?

– Её сестра, я не хотел, я… сестра, её «мерс» под окном, она ушла выгуливать котенка, скоро вернётся, – как бы прося отложить разборки до возвращения Кати, докладывал Павел. Так до появления Клары, которая, увидев в кухне мертвую сестру, свалилась в обморок, Павел и не понял, что перепутал сестёр.

Прошлое

– Катён, ты знаешь, что удумал отец? – обратилась Вера Станиславовна к Кате, аппетитно жующей фруктовый салат, – он хочет писать завещание. – Убедившись, что Катя заинтересовалась, Вера Станиславовна продолжила. – Он хочет завещать всё вам с Кларкой поровну, а меня он и в расчёт не берёт. Представляешь, мы столько лет с ним вместе прожили, вместе добро это наживали, а он, пожалуйста… Я сказала ему, что это несправедливо, он только смеётся. А ты же знаешь, что он себе внушит, никакой колотушкой из его башки не вышибешь.

Глаза Кати сузились, в губах на несколько секунд зависла зелень. После услышанных слов «Он хочет завещать всё вам с Кларкой поровну» Катя почти не слушала мать, её охватила волна негодования, мысленно она ругалась, называла отца сволочью, негодяем и подлецом, но внешне её негодование почти никак не выражалось, кроме едва заметно сузившихся глаз, и еле заметно проявившегося на щеках румянца. По-прежнему продолжая трапезу, как-то очень уж буднично она спросила:

– Мам, а что у папы много недвижимости?

– И недвижимости, и денег, – ответила Вера Станиславовна, раздражаясь тем, что, как ей казалось, Катю совершенно не взволновали её слова. – Ты же знаешь, он открыл счёт в швейцарском банке, у него три бензоколонки, а может, и больше, он же скрытный такой, не всё мне говорит. Ну ладно меня в расчёт не берёт, но Кларке-то зачем? Она тут совсем ни при чём. Слава Богу, вырастили, выкормили…

– Ну, – согласно отозвалась Катя на причитания матери. Обе женщины погрузились в короткое молчание, которое прервала Вера Станиславовна. Положив свою руку на руку дочери, она заговорила заговорщическим тоном:

– Катёнок, ты должна быть хитрее. Знаешь, что отцу в тебе не нравится, то, что ты связалась с этим картёжником.

– Мама! – выдёргивая руку из-под руки матери, с упрёком в голосе чуть ли не закричала Катя, да я уже даже не вижусь с ним! Так и передай папе.

– Правда? Вот умница, – обрадовалась Вера Станиславовна, – но, Кать, надо ещё тебе куда-нибудь устроиться, – и, зная, что дочь сейчас начнёт возражать, поспешно добавила, – для видимости, чтоб отец думал, что ты занята делом. – Катя задумалась. Пользуясь паузой, Вера Станиславовна продолжила свои наставления. – Катёнок, и вот ещё… Скоро отцу день рождения, не забудь поздравить его. Помни, девятого апреля – в субботу. Купи ему что-нибудь. Ну, научись ты быть похитрее. Как говорится, ласковое дитя двух маток сосёт.

– Мам, мне кажется, ты чего-то перепутала в этой пословице, – ухмыльнулась Катя.

– Наверное, не помню как точно, но, доченька, ты поняла, о чём я?

– Мам, давай подождём с хитростью, вот я пообедаю, что у нас сегодня на первое?

* * *

Конечно, Катя всё поняла, отец хочет отдать Кларке то, что по праву принадлежит ей. «Этого, – решила Катя, – допустить нельзя, надо что-то предпринять, и, пожалуй, мать права, надо быть похитрее». Ночью этого дня ей не спалось, обдумывала жизненно-важный для себя вопрос – как стать единственной наследницей отца. Как и её мать, Катя считала, что Клара ничего не имеет право наследовать от отца, пусть будет благодарна за то, что её вырастили, подняли на ноги. Да и опасно давать деньги чокнутой, ведь передаст всё в какой-нибудь детский дом, или ещё куда, то есть в бездонную бочку, ну а мать она вовсе не брала в расчёт, не понимая, зачем матери-то понадобились деньги. Мысли Кати путались, то она выстраивала диалог с отцом, то придумывала, как Клару заставить отказаться от наследства. Но, диалог с отцом не клеился, вернее, Катя догадывалась, какой он возымеет результат, отказ Клары от наследства она допускала, но интуиция ей подсказывала, что отказ, если и состоится, то не в её пользу, скорее всего, Клара передаст всё какой-нибудь бедноте. Попутавшись в мыслях часа два, Катя пришла к выводу, что самым простым и надёжным способом решить проблему – было уничтожить Клару, уничтожить физически, сделать так, чтоб на свете её не было, тогда у отца останется одна наследница, это она – Катя, и, хотя ещё нерешённым оставался вопрос, как это сделать, она успокоилась и уснула.

* * *

Катя с Кириллом встречались почти ежедневно, а в дни, когда не встречались, обязательно созванивались, но вчера они ни встречались и не созванивались, сегодняшний день тоже уже клонился к вечеру, когда Кирилл, закончив определённый этап работы, он занимался компьютерной вёрсткой для своего постоянного заказчика, позвонил Кате и неожиданно застал её дома.

– Привет, Кискен, ты чего затаилась?

– Я? – затягивая с ответом, спросила Катя. – А затаилась, что это значит?

– Не звонишь, не приходишь, не приглашаешь…

– А я засекла, сколько ты сможешь обходиться без меня.

– Ой, тогда считай, что я не звонил, продолжим твой эксперимент.

– Ну, уж нет, ты уже себя засветил! Ты где?

– Кискен, если я тебе на этот вопрос отвечу правдой, тебе не понравится, так что с этим вопросом пролетели, задавай следующий.

– Ну, уж нет, я хочу знать, где ты.

– Ничего, давай дальше задавай вопросы, пока я отвечаю.

– Ты с кем?

– О! Здесь я могу быть честен. Я – один.

– Сытый?

– Ммм…, ты знаешь, тебе пора привыкнуть, что я всегда испытываю чувство голода.

– Ты хоть что-нибудь завтракал?

– Катя, – с укоризной в голосе произнёс Кирилл её имя, – как бы я мог тебе звонить. Посмотри, сейчас давно уже обеденное время, я не только завтракал, я уже и обедал, но голоден, и речь идёт не только о еде.

Последние слова Кирилла вызвали у Кати раздражение, но она сумела скрыть его в голосе, и мягко, даже немного певуче заговорила:

– Ну, раз уж ты и пообедал, мы сможем с тобой куда-нибудь сходить.

– Кискен, правильно ли я тебя понял, ты приглашаешь меня к себе?

– Нет, я приглашаю тебя куда-нибудь. Знаешь, я думаю, мы могли бы сходить к Стасу. Помнишь, ты обещал, что мы съездим к нему посмотреть его картины.

– Нет, Кискен, это ты обещала посмотреть их, а я видел их уже раз пять, и, кажется, знаю их уже все наизусть.

– Вот и замечательно, ты поможешь мне что-нибудь выбрать.

– А ты поможешь мне утолить мой голод?

– Кирилл, ты неисправим! – капризно ответила Катя, приезжай, я начинаю одеваться.

На этих словах Катя завершила разговор, нажав пальчиком на кнопку отбоя. Так она поступала всегда, когда говорила с матерью, но при разговоре с Кириллом это было впервые.

«Сегодня она какая-то не такая», – подумал Кирилл о Кате.

* * *

А Катя, действительно, сегодня была не такой, как раньше, сегодня Катя не просто жила, а жила с целью, с мечтой, сегодня она приступила к исполнению своего плана по ликвидации Клары. Чтоб победить врага, надо его лучше узнать. Катя знала Клару, но Клару – школьницу. Становясь старше, сёстры всё больше и больше отдалялись друг от друга, квартира родителей была большой и позволяла каждой из девушек иметь свою комнату. Когда Катя закончила обучение в школе, сёстры и вовсе почти перестали встречаться. Кате, захотевшей жить самостоятельной жизнью, родители купили квартиру в соседнем доме, Клара переехала жить в квартиру, унаследованную ею от бабушки по материнской линии. Сёстры не ходили друг к другу, не перезванивались, и даже, встретившись иногда у родителей, ограничивали своё общение лёгким приветствием и не имеющим истинного смысла вопросом: «Как дела?», на который обе неизменно давали однообразные ответы: «Ничего», «Хорошо» или «Нормально». После ухода Клары Катя обыкновенно спрашивала мать, зачем приходила Клара, и почти всегда получала один и тот же ответ: «Ну, ты же знаешь, нас проведать». Причём два последних слова Вера Станиславовна произносила с интонацией, выражающей одновременно им опровержение и торжество разоблачения.

– Сколько он ей дал? – часто спрашивала Катя мать. Обыкновенно Вера Станиславовна не знала этого, но всегда высказывала предположение. Потом Вера Станиславовна пересказывала дочери то немногое, что узнавала о Кларе, и всегда интонация её голоса была насмешливо-недружелюбной.

– Говорит, на практику её пригласили в министерство. Там платить не будут, но престижно.

– Она всегда была выскочкой.

Если во время разговора матери и дочери о Кларе появлялся Юрий Владимирович, женщины умели прятать недоброжелательность, а в ряде случаев даже выказывали заботу о Кларе, как, например: «Надо Кларе сказать, пусть она в августе не едет в Тунис, там в это время жарко».

Но, в сущности, Катя мало знала Клару нынешнюю. Она не знала ни её привычек, ни её привязанностей, ни её увлечений, а теперь ей это понадобилось узнать, и она решила «сблизиться» с сестрой. К приезду Кирилла у Кати уже был выработан первый штрих плана её действий: для сближения с Кларой Катя решила сделать ей подарок, для чего и просила Кирилла свозить её к приятелю-художнику, у которого решила купить в подарок картину.

Кукушкин Стас – приятель Кирилла, был хорошим художником, писал он много, охотно и продавал свои картины недорого, а Кате, очаровавшей его своей элегантностью, выбранную ею картину отдал почти даром. Катя покидала мастерскую в прекрасном расположении духа, но вопрос Кирилла испортил ей настроение.

– Кискен, пойдём к тебе или ко мне? – спросил он Катю, целуя её в ухо.

«Почему он такой кобель?» – с раздражением подумала Катя, но ответила ему с мягкой улыбкой:

– Ко мне, но, сперва зайдём в кафе, я уже проголодалась.

– Ты же знаешь, милая, у меня в карманах гуляет ветер, – ответил Кирилл. – Я смогу оплатить всего две чашки кофе.

«Хорошо, что хоть это», – подумала зло женщина, и ответила:

– Идёт, ты оплачиваешь кофе, я – всё остальное.

Катя нарочито долго тянула трапезу, надеясь, что Кирилл перехочет это, но он не перехотел. Только они переступили порог квартиры Кати, он стал осыпать её шею поцелуями.

– Подожди, Кирюш, ну не сейчас же.

– Сейчас, прямо сейчас…

– Ну, не здесь же…

– Здесь, прямо здесь.

Кирилл стал задирать подол юбки Кати.

– Кира! – возмутилась девушка, дай я хоть сниму эти проклятущие туфли.

Кирилл не заставил себя упрашивать, он тут же кинулся разувать Катю, а потом разутую понёс её в постель.

– Ну, дай же я схожу в ванну.

– Не надо, – томно прошептал Кирилл.

«Сволочь, как играет», – подумала Катя. Но Кирилл не играл, он, действительно, был в истоме. Нежелание Кати оказывало на него двоякое действие: это досадовало и в то же время занимало его. Привыкший к тому, что девушки, как правило, наоборот выказывали своё желание быть с ним, нежелание Кати давало ему возможность некоторого стремления к достижению цели, пусть маленькой, но борьбы, а, следовательно, и победы. И всё же, каждый раз занимаясь с Катей сексом, Кирилл испытывал досаду, причём, раз от раза досада всё более нарастала. Он чувствовал, что Катя, будучи с ним в постели, скучает, ждёт окончания, а иногда и вовсе начинает выказывать нетерпение. Но больше всего его коробила её брезгливость. Не раз он замечал на её лице брезгливое выражение, когда, придерживая прокладкой жидкость, она спешила в ванную.

Кирилл целовал грудь, живот, промежности, это Катя ещё терпела, даже это немного ей нравилось, но когда он начинал входить в неё, она заостряла своё внимание на трении, и всё её существо противилось вторжению в её плоть, как если бы ей, только что сытно отобедавшей, пихали в рот булку, помазанную маргарином. Кроме того, что ей было неприятно ощущение присутствия внутри себя, ей было жалко ещё и времени.

«Хоть бы с ним случился стресс какой-нибудь, – думала Катя о Кирилле, лёжа под ним, – и он стал импотентом». Как только после окончания полового акта Кирилл отвалился, Катя с нетерпением выбралась из постели и ушла в ванную комнату. Кирилл лежал и, рассматривая потолок, думал: «А ведь анекдот о трёх женщинах под мужчиной – это сама жизнь. Жена пялится в потолок и думает о том, что пора делать ремонт, проститутка гадает, заплатит или нет, а любовница думает, придёт он завтра или нет. Катя явно думает «о ремонте». Что-то, по-видимому, я делаю не так, хотя ей как не делай, всё не так, наверное, она фригидна. А жаль, могло бы быть так классно».

Сегодня Катя управилась в ванной быстрее, чем обычно, но не прошла как обычно в комнату, а вернулась в спальню и села на край кровати. Кирилл терпеливо ждал, что она скажет. Неожиданно серьёзным голосом Катя спросила:

– Кирюш, а ты смог бы ради меня убить человека?

– Нет. Людей ради людей не убивают, чуть рассеянно, но твёрдо ответил Кирилл.

– Ну, для меня?

– Нет. Вот породить человека я б смог, а убить, нет, конечно, нет.

Катя напряжённо молчала. Чтоб как-то снять напряжение, Кирилл пошутил:

– А пусть живёт человек-то, Кать. Места под солнцем хватит всем.

«Одним – на Канарах, другим – на помойке, все – под солнцем», – подумала Катя, но сказала другое.

– Я хотела узнать, как ты меня любишь.

– Катенька, ради любви не убивают. Где убийство, там нелюбовь.

– А что делают ради любви?

– Любят!

– Понятно, – как-то вяло и разочарованно процедила Катя.

Кирилл снова потянулся к женщине, но она порывисто встала и ушла.

«Этот в этом деле мне не помощник», – думала о Кирилле Катя, злясь на его за трусость, так она понимала его отказ, – «надо что-то придумать… кого-то найти другого, может, нанять кого-нибудь».

* * *

На следующий день, взяв картину, Катя отправилась к сестре. Клара, увидев за дверью сестру, удивилась и даже чего-то немного испугалась. Не дожидаясь приглашения, Катя со словами «Привет, сестричка», перешагнула порог, прошла небольшую прихожую и остановилась в дверях комнаты. Осмотрев комнату, она обернулась к стоящей за спиной Кларе и приветливо улыбнувшись, сказала:

– Так вот, значит, как ты живёшь.

Она отметила чистоту и порядок в комнате, но решила, что у неё лучше.

– Катя, ты по делу? – почти не отвечая на улыбку сестры, спросила Клара.

– Можно сказать, и по делу, – лукаво улыбаясь, ответила Катя, – а без дела, что, нельзя?

– Ну что ты, – сквозь ответ Клара испустила вздох облегчения, – проходи, просто я почему-то подумала, что может, что-то случилось.

– Да ну тебя, трусиха. Ты всегда была не от мира сего, видно, такой и останешься.

Клара не стала уточнять, что имела в виду сестра, а просто ответила:

– Мне, правда, показался странным твой визит. Садись, – она указала сестре место в кресле, – а я пойду что-нибудь нам приготовлю.

– Хорошо, – тут же согласилась Катя, – а то я немного проголодалась.

Катя жадно вглядывалась в предметы в комнате сестры, как бы ища в них ответ на главный, мучающий её вопрос, как решить наследственный вопрос в свою пользу. Ей очень хотелось, чтоб сестра была б, к примеру, наркоманкой, сектанткой или имела какую-нибудь сильно порочащую её связь. Она с досадой вспомнила о своей связи с игроком Игорем, от которого недавно еле отделалась. В действительности же игрока с помощью наёмных парней отвадил от Кати Юрий Владимирович, Катя же о том даже не догадывалась.

Вошла Клара с подносом, на лице её всё ещё читались вопрос и какая-то настороженность. Катю это забавляло, ей хотелось потянуть время, потешиться над Кларой, но, вспомнив, зачем она здесь, вскочив с кресла, Катя предложила сестре помощь. В ванной комнате Клары тоже царила чистота, Катю очень удивило это, и у неё ревностно мелькнула мысль – значит, отец ей даёт деньги, а мы с мамой не знаем. Тут же она решила выяснить это.

– У тебя так чисто. Ты что же, содержишь домработницу?

– Ну что ты! – застенчиво улыбаясь, ответила Клара. – Да кому сорить то? Я ж одна живу.

– А мужчины, у тебя, Кларчик, нет?

Клара была застигнута врасплох вопросом сестры, она всё ещё не могла понять, зачем тут Катя, чего она хочет, а тут ещё этот вопрос… Кларе не хотелось обсуждать его с недоброй, всегда надсмехающейся над ней Катей, правда сегодня Катя была какая-то новая – приветливая, такой её Клара не знала. И обращение Кати обескуражило Клару. Кларчиком её звал только отец, ни Катя, ни Вера Станиславовна её так никогда не называли. Не зная, что сказать, Клара уклончиво промямлила:

– Ну… живу я пока одна.

– Кларчик, – заглядывая сестре в глаза, пустилась в атаку Катя, – ты, вроде, сердишься на меня, да?

– Да нет, Кать. С чего ты взяла?

– Я б на твоём месте сердилась. Я ж такой дурой была. Ты не сердись на меня, пожалуйста.

Сестру свою Катя невзлюбила с раннего детства, когда ту часто ставили ей в пример. Исподтишка она старалась навредить Кларе, испортить, сломать что-нибудь, принадлежащее ей, спровоцировать её на скандал, и постоянно бегала жаловаться родителям, обвиняя Клару чаще всего в том, в чём та совершенно была неповинна, ей верили, и Клара часто наказывалась незаслуженно. Однажды отец объявил, что в субботу они все идут в цирк. Катя тут же начала придумывать, как сделать так, чтоб Клара не пошла, и придумала: она вырезала в новом плаще матери большую неровную дыру и сунула вырезанный лоскут вместе с ножницами в ящик Клариного письменного стола между её тетрадками, а когда вернулись родители, она заявила, что Клара испортила плащ матери, что она сама всё это видела. Кате удалось задуманное, ей поверили, Клару наказали и в цирк не взяли. Через несколько лет она разрезала платье, купленное Кларе на выпускной бал и, как когда-то, хотела свалить это на Клару, но, застигнутая отцом на месте преступления, не сумела осуществить свой план. Катя оправдалась тем, что, якобы, она ревнует Клару к Славику, который очень нравится ей, но на неё не обращает внимание. В действительности Кате совершенно не нравился Славик – высокий худой очкарик с редкими светлыми волосами, приходивший к Кларе заниматься математикой.

Катя приобняла Клару за плечи и близко поднесла своё лицо к её лицу, получилось к уху, подтолкнув её под локоть. Этот ход ею был продуман, но получилось, как будто нечаянно. Чай из чашки, которую Клара в этот момент подносила ко рту, выплеснулся немного и расплылся некрасивым пятном по расстеленной на столе скатёрке. Клара вскочила и кинулась в кухню за тряпкой, хотя вполне можно было обойтись салфеткой.

«Как ужаленная отпрыгнула от меня, – подумала Катя, – ничего, ничего, скоро ко мне привыкнет. Сколько мы с ней не общались? Года два-три. Так, только виделись всегда…»

Этот вопрос она озвучила сестре, вернувшейся в комнату с кухонным полотенцем:

– Когда мы с тобой в последний раз общались? – И, не дожидаясь ответа Клары, продолжила, – Кларчик, а ты ведь – моя сестричка. Я так сожалею о прошлом, ты уж прости меня за всё.

В голосе и глазах Кати читались просьба и чуть ли не мольба. Кларе стало неловко.

– Да что с тобой, Катя, – приобнимая сестричку, ответила она, – я, правда, не сержусь.

Это было правдой, Клара не сердилась на сестру, она просто испытывала к ней большую нелюбовь. Но вот сейчас, обнимая Катю, Клара испытала нежное чувство к сестрёнке и какое-то непонятное облегчение сродни тому, которое возникает, когда находится что-то потерянное, или когда после долгой разлуки возвращаешься домой.

Минуты две женщины сидели за столом, и разговор их не клеился. Катей это было просчитано. Потом, как бы преодолевая робость, в действительности же Катя совсем даже не робела, это было всё по её сценарию, она заговорила:

– Клар, я что пришла-то. Скоро папе день рождения, я решила посоветоваться с тобой, что купить ему; техникой никакой его не удивишь, парфюмерия – это уж прерогатива мамы, я просто не знаю… Ты что ему подаришь?

– Я ещё тоже точно не решила. Он как-то говорил, что мечтает заняться рыбалкой, думаю, куплю что-нибудь для рыбалки. Я вот на выставку рыболовную сходила, купила там каталог, чтоб хоть почитать, я ж в рыбалке ничего не понимаю.

– Ну, ты молодец! А я вчера заходила в художественный салон, думала ему что-нибудь из живописи присмотреть, а присмотрела тебе…

Катя из приставленного к креслу пакета, который Клара даже не заметила в руках Кати, стала доставать картину.

– Мне? – опять удивлённо-испуганно спросила Клара. – А почему мне?

Не обращая внимание на тон сестры, Катя заговорила ласково-распевно:

– Ну, посмотри, какой пейзаж. По-моему, он очень близок твоему характеру.

На картине была изображена мастерски написанная тихая заводь. Клара оценила работу, хотя не согласилась с сестрой в том, что сюжет картины близок её характеру.

– Не знаю, как с характером, но работа хорошая. Кто автор?

Катя назвала автора, сказала в двух словах о нём, и снова перевела разговор в намеченное русло.

– Знаешь, Клар, – с нотками сожаления и вины в голосе заговорила Катя, – я думаю, раньше я вела себя неправильно. Помнишь, какой я была вредной? Ты, если сможешь, прости. Сейчас я понимаю, глупо было так вести себя.

«Да что с ней, – думала Клара о Кате, – не могла же она за какой-то месяц так измениться».

Где-то с месяц назад сёстры встречались у родителей, и Катя даже не пыталась скрывать свою неприязнь к сестре. Катя, будто услышав мысленный вопрос сестры, пустилась в объяснения:

– Я сейчас много читаю литературы по философии – Кант, Ницше, – назвала Катя авторов, цитируемых Кириллом.

«Навряд ли она столько прочла за месяц, – думала Кларе о сестре, зная, что та совершенно не любит читать, – хотя при её праздном образе жизни это возможно».

– Недавно я прочла Лазарева, – продолжала Катя, – и во мне всё как будь-то переменилось. Он пишет так ясно и так доходчиво. Не читала?

– Читала, – безэмоционально ответила Клара, размышляя над словами сестры.

«Ну, это хоть чего-то объясняет, ведь принцип Лазарева – не вреди людям, а то навредишь себе, а уж Катя себя очень любит…». Но в действительности Катя и не читала Лазарева, так просмотрела и, не поверив в «лазаревский бред», осталась верна себе, а её девиз был таков – каждый должен жить для себя и только для своего блага, а без вреда для других жить невозможно, кто-то, по её мнению, должен жить на Канарах, а кто-то – на нарах. Себя она видела в числе первых. «Надо же, как её напугал Лазарев, – думала Клара о сестре. – Интересно, надолго ли? Ну, уж и за это ему спасибо».

– Давай не будем вспоминать старое, – предложила Клара, подкладывая в тарелку сестры фаршированный блинчик.

– Давай, – искренне обрадовалась Катя.

Дальше говорили о разном: как складываются дела на работе у Клары, какие у неё соседи, о себе Катя приврала, сказала, что ищет работу, ходит на курсы английского языка, мечтает встретить порядочного человека. Уходя, Катя обещала бывать у сестры ещё, но к себе почему-то не звала.

Итак, первое посещение сестры состоялось. Ничего компрометирующего Клару Катя не узнала, да и вряд ли, помог бы компромат: отец начал бы спасать доченьку, но не лишил бы наследства. Значит, надо действовать по-другому. Всё больше и больше Катя утверждалась в мысли, что от Клары надо избавиться.

* * *

Следующая встреча сестёр состоялась у родителей на дне рождения Юрия Владимировича. Обыкновенно Юрий Владимирович праздновал свой день рождения несколько дней: с семьёй, с сослуживцами, с друзьями. Праздновал он обычно шумно, с озорством, с девочками, но всё это происходило вне дома, в дни, последующие за самим днём рождения, а дома он оставался в роли добродетельного отца семейства и якобы, не любителя шумных компаний. Такое празднование обычно сводилось к обильному застолью и дарению подарков. Причём с давних пор повелось, что Клара готовила свой подарок отцу, а Вера Станиславовна и Катя, объединившись, свой. Но в этот раз Юрий Владимирович получил три подарка. От Клары – рыболовный набор и шерстяные носки ручной вязки, от Веры Станиславовны – дорогой парфюм, а от Кати – новый портфель.

– Ну, Катюха, видно ты повзрослела, раз стала делать самостоятельные подарки, – заметил Юрий Владимирович. Сегодняшний день рождения Юрию Владимировичу понравился больше предыдущих. Сегодня за столом царила атмосфера дружелюбия. Его дочки, красавицы-дочки, были веселы, подшучивали над ним, о чём-то ворковали друг с другом, рассказывали весёлые истории. Вера Станиславовна сначала сидела притихшая, но потом тоже поддалась общему настроению и тоже рассказала забавную историю о соседском коте, который, не взирая на то, что хозяйка его – «заносчивая певичка», сам – просто милашка, и очень любит ходить в гости к Вере Станиславовне. Юрий Владимирович посмешил всех несколькими анекдотами, и вдруг, уцепившись за какой-то из них, он спросил дочерей:

– А мы-то вас когда замуж выдадим? Или Вы решили остаться старыми девами?

Катя молчала, ожидая, что скажет сестра, и Клара заговорила:

– А я как раз сегодня хотела сказать вам, мы с Лёней подали заявление в ЗАГС. Бракосочетание намечено на тридцатое июля.

– И ты молчишь? – обрадовался отец. Вера Станиславовна закусила губу. Катя, спохватившись, натянула радостную гримасу, воскликнула какой-то радостный возглас и чмокнула сестру в щеку.

– Поздравляю, Кларчик! Ну, колись, кто такой этот Лёня?

– Да, да, расскажи нам о своём профессоре, – потирая руки, оживился Юрий Владимирович.

– Я думаю, что неплохо было бы и познакомить нас, прежде чем подавать заявление в ЗАГС. Или мнение родителей сейчас ничего не значит? – с обидой в голосе заметила Вера Станиславовна.

– Ну, Вер, прежде или потом, какое это имеет значение, лишь бы человек был хороший.

– Так я и говорю, – обиженным тоном стала отвечать Вера Станиславовна, но муж перебил её. Не обращая на неё внимания, он спросил Клару:

– Клара, я слыхал, он знаменит. Чем он занимается?

– Как вы познакомились? – вставила вопрос Катя.

– Лёня, – заговорила Клара, и глаза её излучились нежностью и добротой, – мой друг, мы знакомы с ним где-то с год… Да, мы познакомились в начале прошлого лета.

– На отдыхе? – поинтересовался отец.

– Нет, можно сказать, на работе. Он живёт в доме, выходящем окнами на наш участок.

– Так он что, настоящий профессор? – с плохо скрываемым раздражением в голосе спросила Вера Станиславовна.

– Он учёный – физик. Профессор.

– Профессор, – скривив губы, процедила мачеха. – Сколько же ему лет?

– Тридцать восемь.

– Понятно… – подавленно, и, похоже, что-то обдумывая про себя, отозвалась Вера Станиславовна.

– Клара, – шумно потянулся к дочери отец, – дай я тебя поцелую!

На скатерть опрокинулся фужер, задетый рукавом Юрия Владимировича, глухо о ковёр ударился опрокинутый им стул, Вера Станиславовна поморщилась, Катя скривила ехидную улыбку, продержавшуюся на её лице секунд пять и сменившуюся на добрую широкую, поставленная ею перед собой цель была так значима для неё, что она полностью держала себя под контролем.

«Нельзя терять так выгодно занятые мной позиции, зря что ли я потеряла у этой дуры целый вечер. Так, значит, профессор, а мне этого не сказала, гадина, ладно, надо будет получше о нём узнать, познакомиться с ним» – подумала Катя, а вслух, якобы радуясь предстоящему знакомству, она заявила сестре:

– Кларочка, ты должна нас с ним познакомить!

– Да, – с упрёком в голосе заговорила Вера Станиславовна, – я думаю, мы имеем право знать, за кого наша дочь, – произнося это слово, Вера Станиславовна покосилась на Юрия Владимировича, – выходит замуж. Он хоть русский?

– Да.

– Ну, слава Богу, а то ведь сейчас кругом одни евреи. Ему сколько лет? Он был женат? У него есть дети?

– Нет, Лёня не был женат…

Вера Станиславовна прервала Клару:

– Знаешь, Клара, это странно. Ты хоть выясни, он… Всё ли у него в порядке… со здоровьем.

– Вера! – укоризненно повысил голос Юрий Владимирович, – ты, вроде, умная женщина, а болтаешь глупости.

Юрий Владимирович, действительно, считал жену умной женщиной, подменяя понятие ума понятием расчётливость. Вера Станиславовна обиженно поджала губы. Привычка поджимать губы появилась у неё в первую же неделю замужества. Кокетничая перед мужем, она, поджимая в ту пору ещё сочные губки, изображала капризную девочку. На мужа это действовало. С годами образ капризного ребёнка незаметно стёрся и почему-то совершенно не возникал, хотя Вера Станиславовна по-прежнему гримасничала и по-прежнему играла голосом, впуская в него нотки каприза. Теперь с поджатыми губами она больше походила на старушку.

– Мама, Клара у нас умница, ты же знаешь, – заворковала Катя, вызывая большое удивление матери, – ты должна быть спокойна, она не сделает плохой выбор.

Уступая натиску всех троих, Клара дала слово, что в следующую субботу приведёт Леонида Алексеевича знакомиться с ними.

* * *

«Немного простоват, но толковый мужик, видно, Клару любит, и главное, она в него влюблена. Голова на плечах есть, а дальше жизнь подскажет сама, как быть, но, а я помогу», – так рассуждал в мыслях об Измайлове Юрий Владимирович.

«Тюфтя какой-то, – думала о нём Вера Станиславовна, – сразу видно, босяк. Живёт в какой-то дерьмовой квартирёнке, оклад – меньше чем у рыночного торговца. Сколько же надо будет в них вбухивать!»

«Надо же, – злилась Катя, угадывая в Леониде Алексеевиче большую любовь к сестре, – профессора охомутала. Он – дурак, надышаться на неё не может».

Внешне Юрий Владимирович и Катя выказывали приветливость и доброжелательность. Вера Станиславовна тоже натужно удерживала на лице маску приветливости, которая время от времени срывалась, обнажая её злобу.

Леонид Алексеевич отнёсся ко всем троим родственникам Клары доброжелательно, но Вере Станиславовне и Кате показалось, что он снисходителен к ним, и это вызвало в обеих женщинах раздражение. Обе они считали, что он – нищий ученый, должен относиться к ним с глубоким благоговением, с подобострастием, а он, как им казалось, смотрел на них с каким-то сочувствием, как на ущемлённых чем-то, как на ущербных.

– А какой он заносчивый! – высказывала свои впечатления Вера Станиславовна об Измайлове после ухода гостей. – Вы видели, как он смотрел на нас? Можно подумать, он миллионер.

– Вера, – возразил Юрий Владимирович, – ты всё сочиняешь. Ну, скажи, как он смотрел на тебя? Ты чего ждала, что он будет поясно кланяться тебе? Не те времена, Вера. Человек он умный, гордый.

– Был бы умным, не был бы таким нищим, – парировала Вера Станиславовна словами самого же Юрия Владимировича. – А на счёт гордости это уж точно! Гордости в нём хоть отбавляй.

Катя внимательно слушала родителей и злилась на отца, надо же, понравился ему профессор. Но вслух она поддержала его.

– Мама, гордость – это не порог, значит, человек знает себе цену. Мне он понравился. По-моему они с Кларой – красивая пара.

* * *

После знакомства с Леонидом Алексеевичем Катя, бывая у Клары, непременно передавала ему привет, и всё пыталась побольше разузнать о нём, а однажды, встретившись с ним у Клары, напросилась к нему в лабораторию.

В лабораторию к профессору сёстры пришли вместе, и тут Катя познакомилась с другом профессора – доцентом Фединым и сразу же очаровала его: красивая, умная, тактичная, добрая – такой Катя сумела предстать перед учёными. И если б ни давние устоявшиеся представления Клары о сестре, она бы тоже видела её такой, так хорошо Катя умела спрятать все свои пороки.

Через несколько дней вчетвером – Измайлов, Федин и две сестры собрались у Кати. В этот вечер Федин признался Кате, что любит её. Объяснение это состоялось на кухне Кати после ухода Клары и Леонида. Егор, оставшийся помочь Кате убрать посуду, обтирая фужеры, тихо сказал девушке:

– Катя, я никогда не встречал такой очаровательной девушки как вы. Вы, наверное, и сами не знаете, как вы прекрасны.

«Придурок! – подумала Катя, – отшить его, что ли, прямо сейчас? Нет, пусть пока будет, может, пригодится».

Катя испытывала презрение и жалость к сентиментальному и старомодному Егору Власовичу.

«Босяк, недоумок (это в смысле, что не профессор, как Леонид), да к тому же не красавец (хотя это был спорный вопрос, многие студентки находили его красивым), как же он не понимает, что он не пара мне. Ему нужна какая-нибудь дурнушка, «синий чулок», а он заглядывается на меня. И ведь губа не дура, босяк, а лезет в порядочное семейство, хотя, наверное, он влюбился бы в меня и в бедную. Жалкий тип. Но может, его можно будет как-нибудь использовать».

– Вы, Егор, преувеличиваете, – томно опуская веки, ответила Катя. – Вы – романтик, и потому вам всё кажется в радужном свете. Вы же совсем не знаете меня. Я – капризна, балована, недостаточно умна, чтоб как вы уметь заглядывать в глубины бытия.

Признание Катей его превосходства ещё больше придало Егору смелости, и он, отложив полотенце и фужер, взял Катю за руку, и, нежно заглядывая ей в глаза, сказал:

– Нет, нет Катенька, вы – самая лучшая на свете. Ещё неделю назад я не верил, что такие бывают, а вот сейчас… сейчас, Катя, я не могу жить без вас, я люблю вас.

Это были слова искреннего признания. Егор Власович со дня знакомства с Катей постоянно жил с её образом в душе. И образ этот был светел и чист. Катя, такая, какой он её знал, соответствовала представлению его об идеале. Егор задыхался от своего всеобъемлющего чувства. Научная работа, которой жил Егор, отошла на задний план и даже просто встала, так как ум его неожиданно стал слеп ко всякого рода научным измышлениям и, праздно отдыхал в этом направлении, но зато он, пусть даже в холостую, но, всё же интенсивно и как-то лихорадочно работал в другом направлении, вымучивая всякие способы сближения с Катей. Понимая, что на ухаживания за девушкой потребуются деньги, которые у него никогда не водились, Егор стал придумывать, как ему ещё зарабатывать их. В надежде получить гонорар он сел за давно обещанную в один научный журнал статью, подал в газету объявление о продаже домика в деревне за сто пятьдесят километров от Москвы, который тоже давно собирался продать. В квартире своей, где он жил с матерью, навёл порядок: вымыл окна, починил кран на кухне, привесил уже полгода назад подаренную ему другом картину, сменил старое деревянное сиденье на унитазе на новое пластиковое с крышкой, чем очень порадовал мать.

Катя, опустив красивую головку, ответила Егору:

– Вы тоже мне очень симпатичны, но я… это всё так неожиданно…

Егор и не ждал сейчас же от Кати взаимного признания в любви к нему, и поэтому слова «вы тоже мне симпатичны» для него прозвучали как прекрасная музыка.

– Катенька, – душа слёзы умиления, и пряча их от Кати, для чего он наклонился к её руке, заговорил Егор, – давайте завтра сходим куда-нибудь, ну, скажем, на пляж.

«На пляж! – внутренне возмутилась Катя, – нет бы пригласить девушку в ресторан, а он – на пляж. Ничего себе ухажёр, а у самого, поди, денег не хватит даже купить мне мороженое».

– О, это замечательная идея! – согласилась Катя. – Хорошо, заедьте за мной часиков в одиннадцать.

Ровно в одиннадцать часов Егор заехал за Катей, но, вопреки ожиданию Кати, он приехал к ней городским транспортом, и на пляж ехать с ней он собирался всё тем же городским транспортом. Конечно, Катя не поехала в общественном транспорте, а повезла Егора на своей новенькой иномарке. Денег на мороженое Егору хватило, он даже раскошелился на два бутерброда с ветчиной и на бутылку «Пепси». Кате вовсе не было интересно знать, как, с кем, где, чем живёт Егор, но всё же она тихонько расспрашивала его обо всём, убивая двух зайцев – она чётче вырисовывала себе портрет этого неудачника и одновременно великолепно разыгрывала роль внимательной, интересующейся им женщины.

* * *

Придумав, как использовать Егора, Катя разыгрывала перед Кларой спектакль, изображая взволнованную, тронутую вниманием Егора женщину. Она расспрашивала о нём, просила сестру совета, надо ли принимать его ухаживания, сказала, что ей Егор очень нравится, что он необыкновенный, добрый и очень наивный. Слегка скользнув по теме безденежья Федина, Катя выразила мысль о том, что с Егором лучше всего встречаться там, где не надо много тратиться, рассказала, что они были на городском пляже, приврала, что гуляли по паркам, были в кино, а в следующую субботу собираются выбраться на природу. Хорошо бы на какую-нибудь дачу. Везти Федина на дачу родителей ей не хочется, там он будет чувствовать себя неуютно, а вот хорошо бы поехать в какую-нибудь простенькую деревеньку. Видя, что Клара ничего ей предлагать не собирается, она соврала о том, что Егор хвалил дачу Измайлова, и попросила сестру дать ей на выходной ключи от Измайловской дачи. Клара, получив согласие Леонида, выдала Кате ключи.

* * *

Всю неделю, когда Егор работал, Катя проводила время с Кириллом, на которого несколько раз по телефону натыкался Егор. Катя объявила Егору Кирилла преподавателем, дающим ей частные уроки по компьютерной вёрстке.

В действительности Катя ещё сама не знала, кем для неё являлся Кирилл. Она совершенно не была влюблена в него, даже уважение к нему не испытывала, считая его нищим неудачником, но он вполне подходил ей в роли временного сопровождающего её на светские тусовки, где она мечтала встретить подходящего для себя мужчину: известного политика, банкира, коммерсанта, ну, или на худой конец, известного артиста.

После окончания школы Катя вот уже семь лет нигде не училась и не работала. Вся жизнь её строилась по руководству глянца: если с похвалой или, наоборот, с хулой писали о каком-то мероприятии: будь то шоу, представление, спектакль, концерт, показ мод, литературные чтения, художественные или прочие выставки, Катя считала для себя обязательным побывать на нём, причём часто её мнение о мероприятии не совпадало с мнением «глянщиков», но Катю это совершенно не смущало, главным для неё было не содержание мероприятия, а присутствие на нём, ведь присутствуя на нём, она чувствовала себя причастной к «главной тусовке», как она определяла для себя тех, кто был в поле зрения глянцевых журналов. Её образ жизни вполне можно было назвать активным: она много путешествовала, играла в казино, была завсегдатаем некоторых ночных клубов, посещала бассейн и даже пыталась изучать английский язык, и всё это Катя делала руководствуясь всё тем же глянцем. К сожалению, ей давалось не всё, к примеру, язык ей не давался, а много работать она не хотела, пыталась заниматься модными видами спорта, но спорт её утомлял, единственно, плаванье она ещё как-то сносила. Разумеется, визажисты, модельеры, салоны красоты, бутики, рестораны, клубы, маршруты путешествий, всё это для неё определялось глянцем. У Кати не было друзей, но было много знакомых, приятелей. С Кириллом она познакомилась на ежегодной мартовской художественной выставке в Доме художников. Он обратил на себя её внимание своей раскованностью и красивой внешностью. Лениво переходя от картины к картине, он дважды бросил взгляд на молоденьких девушек у большого полотна, и, видимо, найдя девушек привлекательными, ускорил темп просмотра, догоняя их, и когда расстояние между ним и девушками стало критическим, Катя тихо подошла к нему сзади и спросила:

– Вы не видели его работы, написанные в манере импрессионизма?

– Чьи? Клотова? – удивлённо обернулся Кирилл к Кате. Конечно же, Клотов никогда не писал в манере импрессионизма, а Катя вообще впервые слышала эту фамилию, да и не интересен ей был Клотов, но её вопрос сделал то, что ей было нужно, Кирилл тут же забыл о девушках у большого полотна.

В этот же день Кирилл с Катей провели вечер в ресторане, а расставаясь, договорились о встрече на следующий день. Кирилл был младше Кати на четыре года, но это ни её, ни его не смущало. Симпатичная, ухоженная, не глупая, как ему казалось, Катя была свободна и всегда при деньгах. С ней с удовольствием Кирилл ходил в театры, на выставки, а в последнее время стал захаживать в казино, причём играла Катя, он всего лишь сопровождал её, но ему это нравилось. Раскованный, с хорошими манерами, пусть поверхностным знанием, но всё-таки знанием во многих областях, с красивой речью, с несколько тяжеловатым, но хорошо развитым чувством юмора, со знанием двух языков – английского и немецкого, умеющий играть в гольф, теннис, бильярд, преферанс, наконец, просто красивый мужчина, Кирилл был своим человеком на любой тусовке. В зависимости от того, где они появлялись, его принимали за композитора, художника, режиссёра, словом за своего человека, везде Кирилл нёс себя достойно и даже становился душой компании. Всё это в Кирилле нравилось Кате, но что раздражало её – его постоянное желание заниматься сексом, и то, что он всегда был без денег. Вот и сегодня ей хотелось провести вечер в ресторане, где будут развлекать публику две известные певички и две известные группы, но она знала, что денег у него нет, и он без стеснения скажет ей это. Вести Кирилла за свой счёт ей не хотелось, она предпочитала, чтоб водили её, а желающих платить за неё по причине роста её запросов становилось всё меньше. Есть такой Глеб Вениаминович, можно было бы тряхнуть этот мешок, но ведь он даже не догадается вымыть волосы, а потом это его занудство, тупость… Кате было всегда непонятно, как такой тупица умеет делать деньги.

– Кирюш, – игриво заглядывая в глаза Кирилла, всё же заговорила Катя, – я хочу сегодня ночь провести в «Зелёной лагуне». – Кирилл промолчал. – Кирюш, слышишь?

– Да, ответил Кирилл, рассматривая голубей на тротуаре.

– А ты как?

– А я – в своей постели и лучше с кем-нибудь.

Катя поморщилась, ей вспомнилась постель Кирилла, его навязчивость, она же не любила секс, ей нравилось нравиться мужчинам, флиртовать с ними, соблазнять их, но секс ей казался животной повадкой и вызывал у неё брезгливость и отвращение.

– У, Кирюш, да ты у меня супермен…

– Разве? А мне показалось, что тебе не нравится быть со мной.

– Тебе это показалось, – злясь на Кирилла, солгала Катя, и притворно услащая голос, продолжала, – Сегодня я б с удовольствием сходила в «Лагуну», а оттуда – в твою постель.

– Но я в постели буду с кем-нибудь.

«Шантажирует, гад», – подумала Катя, но интуиция ей подсказывала, что Кирилл запросто затащит кого-нибудь в свою постель, а точнее даже пустит, тащить ему не придётся, Катя знала, что он нравится очень многим, даже из круга её приятельниц. Чувство собственничества подсказало ей, что этого нельзя допустить, и она пустилась в игру. С усилием изобразив на лице игривость, Катя потянулась рукой с хищно растопыренными пальцами, изображающими выпад кошачьих когтей, к лицу Кирилла.

– Нет, – игриво завопила она, – я не позволю! Сегодня мы вместе идём в ресторан!

Кирилл знал некоторые слабости Кати и умело пользовался ими.

– Ну, ты же знаешь, у меня ветер гуляет в карманах.

Катя заколебалась, ей было жалко денег, но отдавать своего Кирилла кому-то тоже не хотелось, наконец, собственничество и нежелание искать кого-то в партнёры взяли верх, она полезла в сумочку, вынула несколько купюр инвалюты и мягко, даже чуть кокетливо переложила купюры в нагрудный карман летнего пиджака Кирилла.

– Подъедь, пожалуйста, за мной в десять.

Кирилл мысленно торжествовал победу, но на лицо он надел неопределённую маску, и, галантно склонившись к руке Кати, со словами – Чего только не сделаешь для любимой девушки, – поцеловал ей руку.

* * *

Вечер был приятным. Катя с Кириллом выгодно отличались среди окружающих не только красивой внешностью, но и умением держаться. Катя, многого не умея, безупречно владела искусством светского общения, светских манер. Кирилл не отставал от неё, а зачастую, учитывая его интеллект, превосходил. К тому же им обоим было присуще чувство собственного достоинства, раскованность, но без малейшей тени хамства, оба – и Катя и Кирилл одевались со вкусом и дорого. Вот в танцах не всё было так гладко. Кирилл был темпераментнее и грациознее Кати, но танцевали они редко, да умение Кирилла водить партнёршу в танце скрадывало неловкость Кати. Выступление артистов проходило под фонограмму и особого удовольствия посетителям не доставляло, но всем льстило, что перед ними, жующими, говорящими дешёвые тосты, ведущими праздные разговоры и ещё невесть чем занимающимися, распаляются люди, зовущие себя звёздами. Купив звёзд, публика чувствовала себя выше их, и это вносило общий приподнятый настрой, и многие, то ли, пытаясь запомниться окружающим, то ли, пытаясь запомниться себе, говорили несколько громче, чем обычно, вели себя более вызывающе.

Неожиданно на сцену в перерыве между выступлениями звёзд вышел молодой артист, метатель ножей. В отличие от выступлений певцов его выступление вызвало неподдельный интерес публики, гомон в зале затих, и все, даже изрядно выпившие парни за столиком, расположенном неподалёку от столика, где сидели Катя с Кириллом, стали с любопытством наблюдать, как молодой артист с уверенностью метает ножи.

– Молниеносно, как пуля, – заметил один из них. Вот так швырнёт в тебя кто-нибудь из толпы, ни шуму тебе, не гаму, и не заметишь, кто бросил…

– Да, этот пацан – готовый киллер.

– А что, может, возьмём его на полставки? – Компания рассмеялась.

Катю охватило сильное волнение.

«Это мысль, – подумала она, – Надо будет зайти сюда завтра».

* * *

На следующий день Катя узнала, где живёт метатель ножей Павел Лапухов и встретилась с ним. Павел жил с матерью, но матери дома не была. Катя не стала церемонится с Павлом и сразу повела откровенный разговор.

– Как я сказала по телефону, у меня к Вам коммерческий заказ. Я видела Ваше умение, – ещё дома Катя, прикидывая, что скажет Павлу, перебирала слова: умение, искусство, мастерство, выступление, подбирая то, которым выразит его деятельность, и остановилась на этом – умение, – и считаю, что вы вполне могли бы выполнить мою задачу. Надо «убрать» человека – женщину. Слово «женщину» Катя нарочито приставила к слову «человек», зная, что столь немужественные люди, каким ей казался Павел, сразу на подсознательном уровне испугаются противостоять мужчине, а справиться с женщиной гораздо проще, так что Павлу лучше сразу знать, что ему предлагается разрешимая задача.

Катя сделала паузу, ожидая реакцию Павла. Реакция было никакой, это понравилось ей, и она продолжила:

– Я заплачу Вам как профессионалу две тысячи баксов. – Не моргнув и глазом, Павел ответил: – Три.

«Сопляк, – подумала Катя, – три ему подавай», – но с другой стороны, она усмотрела в Павле родственную душу, причём низменность, цинизм и подлость ею подменялись понятиями сила, умение жить, и что-то ещё хорошее.

– Хорошо, три, – согласилась она, но тут же пожалела об этом, подумав, что надо было всё-таки поторговаться.

– Адрес! – твёрдо произнёс Павел. Прочитав недавно детективный роман, в котором фигурировал киллер, он полагал, что сначала оговаривается сумма, а уж потом выясняется, кого надо «убрать». Павел вдруг себя почувствовал крутым, серьёзным мужчиной, ведь дело было серьёзным. Стараясь соответствовать понятию крутой, он придал голосу серьёзность и непроницаемость.

– Вот! – Катя вынула из сумочки журнал, раскрыла его и раскрытый поднесла к лицу Павла. На одной стороне открытого журнала Павел увидел конверт, взял его, вынул из него записку и прочел.

– Угу, – кивнул он. – Знаете, как лучше это сделать? Я имею в виду привычки, привязанности, распорядок дня.

Кате всё это понравилось.

«А юнец ничего», – отметила она про себя, и сообщила:

– Объект живёт один по указанному адресу. Ежедневно вечером в двадцать часов пятнадцать минут выходит с мусорным ведром. Думаю, это лучший вариант. Людей много, но там густая листва…

– Хорошо, – любуясь сам собой, всё с той же самоуверенностью и твёрдостью в голосе ответил Павел. Чуть подумал и спросил: – Срок? – и тут же, боясь, что заказчица назовёт очень близкий, добавил, – нужно время, чтоб подготовиться.

Но Катя ещё не была готова назвать точную дату, ей было необходимо решить вопрос в принципе, да или нет, и, немного замявшись, она ответила:

– Думаю, в июне. Давайте сделаем так: Вы за несколько дней до своей готовности сообщите мне об этом, чтоб я тоже сумела подготовиться.

– Хорошо, – всё так же твёрдо ответил Павел.

– Но, пожалуйста, не затягивайте дело, – тоже очень твёрдо, глядя в глаза парню, заявила Катя. – Мне надо, чтоб всё произошло в июне.

– Идёт, – кивнул Павел, радуясь, что времени ещё достаточно, почти целый месяц. – Мне будет нужен хороший нож.

– Это твоя забота, – и, вспомнив разговор мужчин в ресторане о том, что метатели привыкают к своим ножам так, что другими могут допустить промах, добавила – работай своим ножом.

– Но у меня именные ножи, по ножу легко будет меня вычислить.

– А что, у тебя не могут его украсть? – быстро нашлась Катя. – Если доберутся до тебя, скажешь, что уже год назад на каком-нибудь выступлении у тебя его выкрали, и лучше будет, если это произошло не в Москве. Ты же ездишь с выступлениями по городам?

Павел никуда кроме как в подмосковье с выступлениями не выезжал, но признаваться Кате в этом он не хотел, а потому согласно кивнул головой.

– Необходимо, чтоб дело было сделано твоим ножом, в противном случае, – радуясь своей находчивости, заявила Катя, – сумма уменьшится на тысячу.

Услышав о сумме, Павел спохватился, надо же просить аванс.

– Аванс! – затребовал он.

Катя вынула из сумочки и подала парню пачку денег. Павел пересчитал.

– Тут тысяча, мало, надо половину.

– Это и была половина намеченной мной суммы… – Катя лихорадочно думала, как ей отспорить так глупо уступленную тысячу, но ничего не придумав, сказала, – но Вам, я так уж и быть, готова выплатить три тысячи при условии, что Вы сделаете дело чисто до двадцатого числа и именно ножом.

Павел хотел что-то возразить, но, решив, что это будет выглядеть мелочно и уронит его имидж, выцедил почти не открывая рта:

– Замётано!

«В каком же дерьме живут люди», – думала Катя, с нетерпением дожидаясь, когда спустится лифт, и можно будет покинуть эту вонючую кабинку. Она не испытывала сочувствия к людям, живущим в дерьме, она испытывала презрение к ним.

* * *

У Кати всегда водились деньги, но не более тысячи долларов, и сейчас, отдав её Павлу, она поспешила к отцу, сочинив, что собирается съездить на Филиппины. Отец как всегда не возражал против поездки дочери, а сейчас, когда, по его мнению Катя под влиянием сестры очень изменилась, стала внимательна к родителям, занялась вплотную языком, компьютером, он тем более с радостью дал ей три тысячи долларов, спросив только о фирме, через которую Катя собирается отправиться в турпоездку и о сроках.

Денег, выданных отцом, хватало, чтоб оплатить работу Павла, и съездить на Филиппины, но ей не хотелось рассредотачиваться, поэтому вместо Филиппин она решила поехать с Кириллом в маленький волжский городок Плёс, куда он давно уже звал её.

Через три дня по приезду из Плеса, приняв от Павла звонок о его готовности сделать дело, Катя сама назначила дату шестнадцатого июня, оставив себе на подготовку три недели. В эти три недели она обзвонила подружек, чьи адреса чудом сохранились у неё, и пригласила всех к себе на девичник шестнадцатого июня. К одной из подруг, той, что жила без мужа и считала себя старой девой, заехала с вечера и уговорила её завтра утром ехать с ней к классному косметологу. Своей домохозяйке Бобриковой Зое Дмитриевне, жившей в квартире напротив, она поручила подготовить всё необходимое для пирушки, объяснив, что вечером собирает у себя подружек.

Известие о неудаче Павла Катя получила от матери, позвонившей ей вечером. Еле дождавшись, когда гости разойдутся, да собственно, почти выгнав их под предлогом волнения за сестру, Катя поехала к Павлу. Вызвав его на улицу, она отчитала его как мальчишку, применив при этом несколько очень обидных для Павла слов: слюнтяй, сопляк, неврастеник, но обида – это ерунда, Павел боялся худшего, начитавшись детективов, он знал, что неудавшихся киллеров кончают самих, а Катя, особенно на этот раз, когда он увидел её машину, показалась ему крутой бабой. Естественно, Катя под предлогом срыва срока уменьшила сумму расчёта на тысячу долларов, хотела за неудачу снять ещё, но Павел, будучи очень жадным, превозмог даже свой страх перед ней и возразил:

– За меньшую сумму работать не буду.

– Ладно, не будем торговаться, мы с тобой не на рынке, делай дело, но чтобы больше срывов не было. – Немного подумав, она добавила, – Сделаешь это шестнадцатого июля, набавлю триста долларов.

Но произошёл и второй срыв, да ещё с таким трагическим исходом, причём трагизм для Кати заключался не в гибели женщины – матери двух малолетних детей, а в том, что вокруг ещё несделанного дела поднялась шумиха, началось следствие. Больше всех Кате досаждал этот проныра Кудинов, ненавидящий её, как казалось ей, уже за то, что она живет как человек, а не как он – в вонючем дерьме. Но, немного подумав, поостыв, Катя решила, что второй промах ей даже на руку, так по её мнению становилось даже интересней и запутанней. Ножи, как она узнала, были с инкрустацией в виде красной капли крови, в ресторане она этого не заметила, были точной копией один другого, да и покушения оба были совершены шестнадцатого числа, это могло навести следствие на мысль, что Клару не просто хотели убить, чтоб от неё избавиться, как сделал бы любой нормальный человек, а пугали, может, предупреждали, а потом и убьют с каким-то таинственным замыслом. Главное, считала Катя, сделать дело до свадьбы Клары, в виду того, что отец уже мог написать завещание, а в этом случае после смерти Клары всё унаследует Леонид.

* * *

Разрабатывая план убийства сестры и запутывания следствия, Катя чувствовала себя некой героиней. Она мечтала, что когда «убийца» будет наказан или просто не найден, когда улягутся все страсти, она всё в красках расскажет матери. Катя уже даже слышала слова восторга и восхищения матери ею. В эти дни Катя жила в эмоциональном подъёме, чувствовала себя очень умной и значимой. Сама себе она мысленно расточала похвалы, а иногда, будучи одна, так даже вслух нахваливала себя – «Катёна, ты умница! Ты гений!». Как ей казалось, ею был разработан красивый букетный план. То есть не одна, а несколько версий должны были возникнуть у следствия, что, конечно же, должно было рассредоточить деятельность следственной группы, занять время, запутать. Возможность попасть в число подозреваемых не пугала Катю, так как она твёрдо знала, что родители не допустят о том даже мысли, а, следовательно, не допустят, чтоб её обвиняли.

* * *

По плану Кати надо было пустить тень на возможно большее количество лиц. Первому намеченному ею подозреваемому – доценту Федину отводилась роль завистника. Узнав, что ученые-друзья работают практически в одной области, Катя сочла само собой разумеющимся, что доцент мечтает украсть у профессора идеи. Для этого сама Катя стала бы искать способы, как выбить Измайлова из колеи, отвлечь от науки, а потому решила, что покушение Федина на любимую женщину профессора и будет выглядеть как попытка Федина вывести соперника из равновесия. Катя считала, что Федину завидно и то, что вскоре профессор должен стать зятем её отца, так, по её мнению, должно было считать и следствие, а, убив Клару до свадьбы, он лишал профессора этой возможности. Получалось, что Федин был самым заинтересованным лицом в убийстве Клары: во-первых, он должен это сделать, чтоб лишить Измайлова возможности стать зятем богатого Бычкова, во-вторых, женившись на ней – Кате, за которой он ухаживал, стать самому его зятем, ну, а в-третьих, воспользовавшись тем, что профессор, убитый горем, запустит свои труды, присвоить их. Катя очень гордилась, что сама всё это придумала, причём в самом начале её знакомства с Фединым. Отдыхая с доцентом на пляже, она узнала о том, что в детстве Федин хорошо метал ножички, да и сейчас ещё не утратил этот свой навык, это-то и подтолкнуло её к мысли, что доцент Федин – самая подходящая кандидатура для лица, на которое должно списаться убийство Клары. С целью подкрепления подозрения следствия в его адрес Катя подсунула следствию анонимное письмо, написанное на листе бумаги, с лёгкостью подложенном ею под руку влюблённого в неё Егора, для того, чтоб тот оставил на нём отпечатки пальцев. Отпечатки пальцев на бумаге должны были «выдать» автора письма. Нож, подкинутый ею на даче профессора, и анонимное письмо от Федина должны были привести следствие к мысли, что доцент Федин пытается очернить своего соперника – профессора Измайлова, запутать следствие, отвести подозрение от себя.

* * *

Татьяну – соседку из квартиры напротив, Катя выбрала вторым подозреваемым лицом потому, что Татьяна была влюблена в Леонида Алексеевича ещё с детства, это Катя узнала от Ноны Ивановны – соседки Клары по новому жилью. Нона Ивановна рассказала Кате, что Леонид переехал в город с родителями после окончания восьми классов, так как в деревне, где они жили, школа была только восьмилетняя, а парню надо было учиться. Родители его на свои сбережения купили эту однокомнатную квартиру, где и поселились втроем, а уж потом, когда Леня подрос, родители снова уехали в деревню, оставив сына в Москве одного. В старшие классы Леня и Таня ходили вместе, даже как будто дружили. Леня помогал Татьяне при поступлении в институт, но любви к ней он не испытывал. На первом курсе института он полюбил свою однокурсницу, которая погибла. Татьяна же всё продолжала любить Леонида, и замуж так ни за кого не вышла.

Потом Нона Ивановна поведала Кате, что первое время Таня всё на Клару косилась, но сейчас вроде ничего, отошла. Нона Ивановна сама видела, как на днях Татьяна, передав Ноне Ивановне пакетик с орешками, полученными от родных посылкой, второй такой же пакетик передала Кларе. Разговорив Нону Ивановну, Катя узнала и о том, откуда Таня получает посылки, как часто. Тут же у Кати созрел план, как это можно использовать. Накануне назначенной для убийства Клары даты Катя позвонила Татьяне и вызвала её утром на вокзал.

Третьим подозреваемым был намечен сам профессор, который вызывал у Кати огромную неприязнь. Узнав от соседки по даче Клавдии Даниловны, что в прошлом году на даче профессора ютилась сирота, которая умерла, Катя тут же умело представила эту информацию доценту и матери.

* * *

Мысль о четвёртом возможном подозреваемом – фирме «ТАХО» пришла к Кате после второго неудавшегося покушения. В переживаниях за Клару отец её высказал предположение о том, что Клару, возможно, запугивают по заказу проверяемой ею фирмы. Чтобы бросить тень на фирму «ТАХО», Катя выслала в два адреса, туда, где Клара жила раньше, и туда, где жила сейчас с Леонидом, одинаковые письма следующего содержания: «Если нас не устроят результаты, третий нож будет в твоём горле». Катя рассчитывала, что, получив это письмо, Клара немедленно побежит с ним к следователю. Клара же, получив письмо по адресу, где жила с Леонидом, поступила иначе: чтобы не расстраивать близких, а главное, Леонида, который и так настаивал на немедленном отъезде Клары за город, и прямо таки на глазах осунулся за эти дни, Клара, никому не говоря о письме, сожгла его и, как не странно, отчего-то очень успокоилась, как будто она сожгла не клочок бумаги в конверте, а уничтожила реальность самой угрозы. Это глупая злая шутка, – решила Клара, вспоминая умное лицо Файнгольда – финансового директора фирмы «ТАХО». Ни на минуту Клара не поверила, что метателем ножей по живым мишеням является кто-то по заказу этой фирмы. Она знала, что все проблемы такого порядка решаются куда более цивилизованным способом и на более высоком уровне.

Через некоторое время после смерти Кати Клара с Леонидом обнаружили и второе письмо, направленное Катей по адресу, где Клара жила до переезда к Леониду Алексеевичу. С письмом этим они поступили так же как и с его копией – сожгли и ничего никому не сказали.

* * *

Пятым подозреваемым лицом Катя наметила Веру Станиславовну. Во-первых, у неё никогда не будет алиби, – думала Катя, – во-вторых, у матери, действительно, есть причины убрать ненавистную падчерицу – это наследство, добрую половину которого отец обещал Кларе.

Разговорив в очередной раз мать о наследстве, Катя незаметно сделала диктофонную запись сетований матери по поводу того, что «эта чокнутая Клара со своим босяком всё наследство спустит в трубу» и, переписав эти слова к себе на автоответчик, ловко подсунула это следствию. Катя продумала, как даст несколько «невинных» показаний о том, что мать её как-то странно вела себя последнее время, была очень агрессивно настроена против Клары и профессора и даже пообещала ей, Кате, что она её убережёт от них. Кроме этого Катя подсунула в комод матери несколько старых газет, специально приобретённых ею, подчеркнув в них объявления о предоставлении услуг колдовства, магии и, зная, что газеты эти обнаружатся, и Вера Станиславовна поднимет шум по этому поводу, решила, что это кого-нибудь, по крайней мере отца, а она позаботится о том, чтоб и следствие, заинтересует и приведёт к мысли, что Вера Станиславовна решала какую-то проблему. Соседке профессора Измайлова Катя посетовала на то, что мать в последнее время очень изменилась к Кларе, плохо настроена к ней и не одобряет её выбор.

«Всё же это только подозрения, – думала Катя, – конечно же, доказательств того, что на Клару покушалась и убила её Вера Станиславовна у следствия никаких не будет, и мать не пострадает, только отец, обозленный на следствие, прижмет их, и дело остановят».

Катя была уверена в могуществе своего отца, ей ни раз приходилось наблюдать, как отец отдавал распоряжения чиновникам разного ранга.

«Ну, а с матерью мы как-нибудь разберемся, – думала Катя, – её очень просто уболтать».

С детства Катя усвоила истину, что как бы она не пакостила матери, та всё прощала ей, всё обращала в шутку, в игру.

Но больше всего Катя надеялась, что следствие решит, что на Клару покушается, да нет же, что Клару убил маньяк, не зря же она прибегла к такому оригинальному способу убийства, и ножи как по заказу с каплей крови. Выкупив у Павла один нож, она подкинула его на даче профессора, обернутым в клочок ткани, вырванной ею из старой простыни, найденной тут же в шкафу.

Следы запутаны, считала Катя, вряд ли следствие найдёт убийцу, а если и найдёт, то вероятнее всего в лице Егора Власовича или, может быть, в лице полоумной Татьяны, не важно, кого они выберут в убийцы, главное, сделать дело. Во избежание третьего промаха Катя выработала следующий план: в день, когда в институте, где работает профессор, была намечена конференция, а значит, Леонид задержится на работе, Катя приедет к сестре в 18:00 и, зная, что, как обычно Клара сразу начнет хлопотать по кухне, под предлогом выгулять котенка она выйдет, а дверь оставит не запертой. Павел немного переждёт, дав возможность Кате связаться с сестрой по телефону, тихо войдёт, сделает своё дело и незаметно удалится, захлопнув дверь. Катя потом будет давать показания, что дверь за собой захлопнула, что, вернувшись, не могла дозвониться до сестры, а когда (уже со свидетелями) она войдёт в квартиру, Клара будет лежать на полу в кухне бездыханная с ножом в горле, и, может быть, если этот придурок Павел не замедлит, с телефонным аппаратом в руке. Телефонный звонок к Кларе Катя придумала для того, чтоб выстроить для себя алиби. Выйдя из подъезда, она позвонит Кларе, поговорит с ней живой, и уж только тогда Павел сделает дело. Телефонный разговор с живой Кларой по её мнению был прекрасным алиби, так как в мобильной сети аппаратом фиксируется время разговора и номер. А было бы лучше, считала Катя, если б Клара умерла с телефонным аппаратом в руке, но это уж как получится. Придумывая это алиби, Катя очень хотела сказать на прощанье по телефону Кларе такие слова – «Твоей свадьбе не бывать, и наследства отца ты не увидишь, потому что ты – труп», но опасаясь, что телефон Клары ввиду того, что на неё дважды покушались, мог быть на прослушке, она заготовила обыденные слова с приглашением спуститься и тоже немного погулять.

Первые две неудачные попытки убить Клару были совершены шестнадцатого числа, а само убийство, намеченное Катей на двадцать третье число – день проведения конференции, должно было произойти как раз через семь дней после второго покушения и за семь дней до её свадьбы. В этом всём Катя усматривала некий знак, это, считала она, могло помочь утвердиться следствию во мнении, что убийство совершено из каких-то маниакальных соображений.

* * *

Сегодня, зная, что она будет в центре внимания, Катя одевалась с особой тщательностью. Повертевшись перед зеркалом, она осталась довольна: белый брючный костюм из льна с перламутровыми пуговицами, розовая сумочка из парусины с перламутровой пряжкой, розовая обувь, розовая помада, розовый лак на ногтях и в придачу белый солнечный зонт с розовым узором – всё это очень шло ей, хотя зонт был упакован и лежал в сумочке. В бело-розовых тонах на фоне лужи крови я буду выглядеть самой невинностью, – подумала Катя, садясь за руль своей машины.

Катя дошла до двери квартиры Измайловых, кинула на неё взгляд и прошла выше. Ноги непослушно ускорили шаг, но она сумела тут же восстановить скорость. Сегодня Катя была обута в туфли из мягкой кожи, которые вот уже года четыре валялись невостребованными, в них шаг Кати был почти беззвучен. Поднявшись на один пролет, Катя встретилась взглядом с Павлом, стоящим у окна, и прочла в его глазах тревогу и трусливость. «Да он же трус, как я раньше этого не поняла, он же может всё завалить, передо мной он просто рисовался», – думала Катя, поднимаясь по ступенькам. Встретившись с уверенным взглядом Кати, испуганный взгляд Павла исчез, и на смену ему появился другой, близкий к тому, что Катя видела раньше. Катя поднялась выше, остановилась у двери квартиры, расположенной над квартирой Измайловых, нарисовала на лице удивление, развернулась и пошла, уже чуть ускоряя шаг, назад, на этаж ниже, больше не удостоив парня вниманием. Эту её игру никто кроме Павла не видел, и можно было не играть, но, войдя в роль, чтобы не сбиться с неё, Катя играла. Эта её игра возымела действие на Павла, она помогла ему обрести уверенность и сосредоточиться. Дверь Кате Клара открыла неожиданно быстро, Катя, похоже, даже не успела дотянуться до звонка, сестры буквально столкнулись в двери, Катя застала Клару куда-то спешившей. Не смотря на это, Клара обрадовалась сестре.

– Катюша! – радостно воскликнула она, – как ты кстати! Входи!

Клара буквально втянула Катю в прихожую.

– Ты куда собралась? – спросила Катя.

– У нас праздник, – радостно сообщила Клара.

И тут Катя услышала доносившиеся из комнаты голоса мужчин.

– Я быстренько сбегаю за шампанским, у нас есть повод! Проходи, я мигом!

– Стой!

Катя нервно уцепилась за руку Клары.

– Объясни толком, что произошло. Свадьбу Вы вроде наметили на тридцатое?

– Нет, нет, у нас другой праздник: статья жоры вызвала широкий резонанс в мире, и его пригласили выступить с докладом в Стокгольм, да и вообще…

Катя, всё ещё не выпуская руки сестры, предложила:

– Давай я сбегаю!

– Ну, что ты, я мигом, – возразила Клара, пытаясь высвободить руку.

В это время уже подросший котенок осилил лапкой дверь кухни, и Катя услышала за спиной звук открывающейся двери, от неожиданности она ослабила хватку, и Клара, воспользовавшись этим, выскользнула в подъезд. «Всё отменяется, – лихорадочно думала Катя, – надо предупредить этого кретина». Мысль об отмене убийства, затормозилась на кретине, резко оборвалась, уступив место хлёстко возникнувшей другой мысли. «Ничего не отменяется! Надо кончить её на улице. Не обязательно дома. Я в доме, у меня алиби, сейчас отдам распоряжение кретину и зайду поздороваться с учёными». Даже в этих рваных, нервных мыслях Кати учёные были ею презираемы. «Кларка пошла в магазин…» о Кларе Катя думала вообще как о каком-то вредном существе, мешающем ей жить. Катя нервно прошла в кухню к окну, из которого просматривался выход из подъезда. «… Так. В какую она пошла сторону, ну конечно, побежала в Пятёрочку. Там же всё по их карману. Сейчас велю этому кретину встретить её у…, нет, лучше идти за ней, подождать её у магазина и прямо где-нибудь по дороге домой прикончить её».

Услышав звук открывающейся двери квартиры Измайлова, Павел весь напрягся, осторожно перегнувшись через перила, он увидел русоголовую женщину, спускающуюся вниз и принял её за Катю. Дождавшись, когда женщина вышла из подъезда, и, согласно инструкции Кати просчитав ещё секунд сорок, необходимых для набора телефонного номера, Павел бесшумно спустился и юркнул в дверь квартиры. Всё его существо было сосредоточено на поставленной задаче. Вот он в квартире, вот дверь кухни, как указывала на плане заказчица. Открыта. Мужские голоса в комнате Павел, уверенный в том, что жертва дома одна, принял за телевизионные и, не отвлекаясь на них, шагнул сразу в открытую дверь кухни. Вот жертва, стоит спиной, нормально. Нож рассечет шею насквозь.

«Пора!», – скомандовала себе Катя, провожая взглядом удаляющуюся фигуру сестры, и это было последнее, что она успела подумать, а удаляющаяся фигура Клары была последним, что она видела, горло её коротко обожгло, и она с грохотом повалилась на пол, едва не завалив собой крутящегося под ногами Спаса.

«Yes!» – возликовал Павел. Он с ликованием посмотрел на лезвие ножа, торчащее из шеи женщины, из-под которого небольшим фонтанчиком сочилась красная кровь, и почувствовал себя сильным и могущественным. «Yes!» – уже громче, энергично рванув рукой со сжатым кулаком вниз, повторил Павел. Что с ним произошло дальше, он осмыслил лишь лёжа на полу под дверью в комнату.

Захваченный врасплох, сначала убийца рассказал всю правду. Он сознался, что убить Клару Юрьевну его наняла покойная Екатерина Юрьевна, что два его первых промаха – это случайность. А в третий раз по плану Екатерины Юрьевны он должен был убить Клару прямо в её квартире, но он обознался и убил саму заказчицу. На следующем же допросе по совету адвоката Павел сменил свои показания. По второй версии Екатерина Юрьевна шантажировала его, заставляла убить сестру, грозясь, что в противном случае люди Юрия Владимировича, которых она называла «мальчики моего папы», кончат его самого. Павел не хотел никого убивать, поэтому специально первый раз не попал в Клару. Во второй раз он тоже не собирался никого убивать, но женщина, то есть покойная Надежда, неожиданно сама выскочила из подъезда прямо на нож. Ну а в третий раз, доведенный Екатериной Юрьевной до отчаяния, переживая смерть безвинно погибшей женщины, он, не взирая на опасения за свою жизнь, решил заявить о своём отказе Екатерине Юрьевне. По плану Екатерины Юрьевны, ещё не знавшей о его намерении, он должен был дождаться, когда из двери выйдет Клара Юрьевна и сразу метнуть нож в её горло. Но он, якобы, видя, как Клара Юрьевна выходит из квартиры, пропустил её, не причинив ей вреда, и вошёл в квартиру с явным намерением твёрдо поговорить с шантажисткой. Екатерина Юрьевна, якобы, нежелающая принимать возражения, зашипела на него, нервы его сдали, рука сорвалась, и он метнул нож в саму шантажистку. Учитывая возраст Павла, и то, что он был запуган Бычковой, суд приговорил его к десяти годам заключения. Сейчас решение суда опротестовывается Бычковой Верой Станиславовной.

Солдатик

Матвей часто видел себя в воображении хорошо одетым, разъезжающим в дорогой иномарке. Куда он ехал, зачем, всё это упускалось им, это он не домысливал, но почти явственно ощущал лёгкость движения иномарки, мягкость сиденья под задом, комфорт, созданный кондиционером. Иногда он представлял себя в уютной квартире, причём воображение всегда усаживало его в очень свободной раскованной позе на большой кожаный диван цвета топлёного молока, точно такой, какой он видел в квартире Веры, а, может, даже на него, об этом Матвей тоже не задумывался, но он всегда видел себя на этом диване перед телевизором, который, тоже, как и у Веры в квартире, был больших, и, как казалось Матвею, даже излишне больших размеров. Ещё Матвею очень нравилось представлять себя лежащим в белом шезлонге где-нибудь на пляже в тёплых странах под пальмами, точно так, как мужик с рекламного щита, висевшего напротив военкомата. Рядом с мужиком на плакате лежала красивая цыпочка, а рядом с собой Матвей укладывал, но как-то нехотя Веру. Жалко, что Вера ничуть не была похожа на ту цыпочку. Это несколько омрачало картину, но Матвей усилием воли заставлял себя смириться с этим. «Ничего, ничего, зато море, пальмы, девочки… Нет, девочки вряд ли, хотя, когда-нибудь и девочки…». Ещё его любимой картиной была такая: он лежит в ванной в душистой тёплой воде с мыльной пеной, причём ванная комната светлая, уютная, даже со цветами в напольной вазе, со множеством каких-то красивых флакончиков и баночек на полочках, с блеском хромированных ручек, вешалок, полочек, с большими зеркалами, мягким ярким светом. Эту картину он стал рисовать себе после того, как однажды Вера попросила его слить воду из ванной. Сразу, как только он вошёл в ванную комнату, он понял, что всю жизнь мечтал о такой ванной. Он даже не желал себе признаваться, что раньше в его воображении рисовалась другая ванная, такая, как у его бывшего одноклассника Петьки. Петькина ванная была таких же размеров как и у всех в их доме, но стены Петькиной ванной до самого потолка были уложены плиткой цвета морской волны, а на стене, к которой прижималась ванна, плитки были расписными и уложены так, что образовывали картину, на которой два дельфина проносились над морской волной. Увидев ванну в квартире Веры, Матвей тут же выкинул из своих воображаемых картин Петькину ванную, и стал представлять себя в Вериной, а точнее, в своей, устроенной так же, как у Веры. Раньше Матвей даже не представлял, что ванная комната может быть по размерам больше их зала. Залом в их семье называли самую большую проходную комнату, из которой можно было войти в две маленькие комнаты. В зале жили его родители, здесь собиралась вечерами вся семья перед единственным телевизором, здесь устраивались застолья по случаю праздников, здесь справляли свадьбу его сестры Татьяны. Матвей не знал, что туалетная комната может быть размером такой же, или даже чуть больше, чем комната, в которой они жили с сестрой Татьяной пока он не перешёл жить в комнатку, освободившуюся после смерти бабушки. Матвей просто даже не представлял, что в доме может быть столько комнат, сколько их в доме, где жила Вера. А недавно, после того, как Вера провела его на террасу, где она любила проводить вечера, к радужным картинам Матвея прибавилась ещё одна: он сидит в кресле-качалке на широкой террасе и в просвет между высокими старыми соснами любуется закатом. Сегодня ночью ему даже приснилось это, но только сон закончился как-то плохо. Во сне терраса почему-то рухнула, и Матвей с криком ужаса полетел вниз. Пролетая мимо второго этажа, он увидел в окне искажённые ужасом лица Веры и Зинаиды Васильевны. Концовка сна немного беспокоила Матвея. Сегодня вот уже дважды он тревожно прокручивал её в памяти, что-то пытался: то ли понять, то ли узреть неузретое, но тут же возникало томление, и Матвей мысленно отмахивался от сновидения.

Днем всё прояснилось. Перед обедом к нему подошли два сослуживца – вихлявый Славик и обрюзглый Витёк, которые не были ему никогда симпатичны, и общался он с ними мало, только по необходимости. Не скрывая ехидства, наперебой Славик и Витёк заговорили с ним о Вере. Первым начал Славик:

– Ты видел чувака на «Бентли»?

– Какого чувака? – спросил Матвей, не понимая, о ком идёт речь и к чему клонит Славик, но понимая, что чувак как-то затрагивает его интересы, иначе ребята не подошли бы к нему с этим разговором.

– А того, что обхаживает Веру Степановну.

Веру – двадцатитрёхлетнюю дочь библиотекарши Зинаиды Васильевны в части все солдаты звали по имени отчеству, и только Матвей с согласия самой Веры и даже по её просьбе обращался к ней без отчества.

Вера сразу выделила Матвея среди других солдат. Он был рослым, красивым с лица, красиво говорил, острил, много читал. Зинаиде Васильевне, похоже, он тоже нравился, она никогда не противилась встречам дочери с Матвеем, и даже при возможности оставляла их наедине.

– Кто обхаживает Веру Степановну?

Неожиданно для себя Матвей повысил голос. Некоторые из сослуживцев, находившиеся неподалёку, обернулись в их сторону. Матвей поверил словам Славика, с этой секунды он точно знал, что на пути к его мечтам появилось препятствие, не зря же во сне он рухнул с террасы, но что-то в нём противилось услышанному, и верить в это не хотелось, и не нравилось, что узнаёт об этом от Славика, а потому его следующий вопрос снова носил тон угрозы:

– Откуда ты это выдумал?

Славик, наслаждаясь зрелищем психующего Матвея, который всегда, как казалось Славику, изображал из себя весельчака парня-рубаху, тянул с ответом.

Вмешался Витёк.

– Он провожал Веру Степановну…

Славик прервал Витька:

– Я сегодня видел.

Говоря эти слова, он по-бабьи вихнул торсом, приподдёрнул плечо и сделал вызывающий поворот лица в сторону. Причём, будучи многословным по натуре, его даже звали «балаболом», Славик нарочито замолк, для того, чтобы подразнить Матвея, потерзать его душу. После небольшой паузы, наблюдая, как лицо Матвея наливается краской, продолжил:

– Пижон такой на чёрном «Бентли» с крутыми номерами – три семёрки. У него ботинки одни, наверное, стоят пятьсот евро, костюм, сразу видно, шит по хорошему лекалу, галстук тоже не на барахолке куплен. У меня есть такой, мне друг мой подарил, знаешь, сколько он стоит? – Славик специально уводил разговор, давая Матвею время на осознание услышанного. Ему было весело наблюдать за тем, как каменело лицо Матвея. С нарочитым безразличием он продолжал, – Вот только староват он для Веры Степановны, и лицо у него грубовато.

Славик ждал от Матвея слов или каких-то действий, но Матвей по-прежнему молчал, только еле заметно на лице его дрогнули желваки. Что ж, продолжу, – решил Славик, но, опередив его, заговорил Витёк.

– Да женщины любят таких. У него же сразу видно, кошелёк набит, а это для них главное. Видели бы вы, как они целовались. Вера Степановна просто млела от восторга. Думаю, она от счастья кипятком писается.

Последнюю фразу Витёк заимствовал у своей сестрицы Любы, которая часто говорила так о себе, когда ей что-то особенно нравилось.

– Ну, конечно, Вера Степановна не дура, чтоб отказаться от такой партии, – как бы отвечая Витьку, но искоса поглядывая на Матвея, продолжал Славик. – Не за голожопого же солдатика ей замуж выходить. А этот, сразу видно, мужик при деле: и тачка, и прикидон. Правда, не знаю, что он в Вере нашёл, я бы не повёлся на такую, думаю, его заинтересовали денежки Вериного папаши. Я слышал, он тут заправляет…

Чем заправляет папаша Веры, Славик, прерванный Матвеем, договорить не успел.

Лицо Матвея исказилось злобой, в глазах мелькнула ярость.

– Ты, – грозно зарычал он, – пидер московский, не сильно-то заговаривайся. Ты б на Веру не повёлся? Да это она на таких, как ты не смотрит!

В голосе Матвея звучала угроза. Поняв, что может попасть под горячую руку, Славик заговорил примиряющим тоном:

– Ну, я в том смысле, что вкусы у всех разные. Я вообще люблю брюнеток. Если я когда-нибудь женюсь, то…

Славик снова не договорил.

– Да никогда ты, пидер, не женишься.

– Ладно, ладно, Матя, – вытягивая вперёд тощие руки, как бы ограждаясь от Матвея, ответил Славик. – Ноу проблем! Ты чего так взбеленился то? Мы подошли к тебе как к другу, помочь хотели… – Ты, того, не зевай. Девку то уведут из под носа.

«Да уж уводят», – подумал Матвей, а вслух сказал:

– Ну, и чем помогли?

– Ну, ты прими какие-нибудь меры, – выдвинулся с советом Витёк, – поговори с Верой. Она же любит тебя. Или с ним поговори по-мужски.

– Конечно, – подхватил Славик, – поговори с ним по-мужски. Хоть он и обращается к Вере Степановне как джентльмен: и дверцу машины открыл перед ней, и ручку подал, и так мило улыбался своей голливудской улыбкой, но это же скотство – уводить из-под носа у парня девушку. Можно сказать, невесту.

– Не пизди! – прорычал Матвей, немного подавшись торсом на Славика.

– Матя, так и было! – закрывая вихлявого дружка своим рыхлым телом с некоторым отчаяньем в голосе почти прокричал Витёк.

– Где ты его видел? – не глянув даже в сторону Витька, но затушив в себе неожиданно вспыхнувшую ярость, спросил Матвей Славу.

Славик, напуганный неожиданным напором Матвея, порастерял своё ехидство, а потому ответ его прозвучал буднично и даже с нотками жалости в голосе.

– Утром я сегодня дежурил на КПП…, да ты Серёгу спросили, мы же вместе дежурили, а Витёк позавчера видел. Да, Витёк?

Витёк кивнул, хотел что-то сказать, но Славик продолжал:

– Он, кстати, сегодня приедет за ней вечером. Я сам слышал. Он спросил её, во сколько за ней заехать, она сказала – в пять.

– Ладно, разберусь, – зло буркнул Матвей и, расталкивая стоящих перед собой ребят своим большим крепким торсом, удалился.

* * *

Как не пытался Матвей скрыть своё волнение, ему это не удалось. Вера сразу заметила в нём перемену.

– Ты чего сегодня такой смурной? – спросила она и застыла в ожидании ответа. Ответа не дождалась. Матвей опустил глаза, потом голову, потом повернул голову в сторону, упёрся недобрым взглядом в стеллаж с книгами и тоже застыл с очень чужим неприятным выражением на лице.

– Не хочешь, не говори, – пожала Вера круглым плечом и сделала вид, что занимается разбором карточек.

Матвей понимал, что всё портит, большим усилием воли он все-таки сумел совладать с собой, одел на лицо улыбку и, придумывая на ходу слова, заговорил:

– Устал я, Вер. Надоело всё, хочется скорее на гражданку, хочется почувствовать себя человеком. Хочется всегда быть с тобою рядом.

При последних словах Матвея лицо Веры озарилось радостью.

«Суки, провели меня как лошару, – подумал Матвей о Славике с Витьком. – Верка любит меня. А я как дурак повёлся. Ладно, посчитаемся».

– Без тебя мне тошно, Верунчик, – автоматически продолжал заливаться враньём Матвей. – Я вот иногда думаю, что бы я делал, какой бы была моя жизнь, если бы я не встретил тебя. Я даже во сне тебя вижу.

Тут Матвей вспомнил свой последний сон и почти явственно увидел два искажённых ужасом лица на втором этаже за стеклом. Одно лицо было Вериным. Слава Богу, это был просто сон, а наяву Матвей видел перед собой влюблённую дурочку, верующую в его красивые сказки. На случай, если пацаны не соврали, и у Веры действительно есть ухажёр, Матвей решил укрепить свои позиции красивой болтовнёй. Он заметил, что девушки на красивые слова ведутся как мотыльки на свет. Вера не была исключением.

– Да? – Ну-ка, расскажи, расскажи! – радостно воскликнула Вера.

Тут в библиотеку вошёл старшина Брык. Увидев Матвея, он строго напомнил:

– Соловьёв, через… – посмотрел на свои наручные часы, – семь минут построение.

– Да, товарищ старшина, – несколько вытянувшись, отчеканил Матвей, – через семь минут буду в строю.

– Ну, ну, – улыбнулся старшина, и, давая возможность Вере с Матвеем завершить разговор, отошёл к дальнему стеллажу.

– При следующей встрече расскажу, – приглушённым голосом сказал Матвей. – Когда встретимся? Может, я сегодня смогу выбраться…

– Нет, – прервала его Вера, – сегодня не смогу встретиться.

«Значит, правда», – хлёстко пронеслось в сознании Матвея. Лицо его снова изменилось, да и во всём облике появилась какая-то жёсткость. Стараясь придать голосу мягкость, хотя это плохо ему удалось, Матвей спросил Веру:

– Почему?

– Да так, небольшая встреча с человеком. Это так, – Вера небрежно махнула рукой, – всё мамины выдумки, мне этого не надо. Слушай, давай завтра встретимся. Приходи завтра…

Матвей не слышал слов Веры. Он лихорадочно решал про себя, как же ему быть, что предпринять. «Надо было валить её, – упрекал себя в мыслях Матвей, беременная, она никуда бы уж не делась».

Из пут мыслей вытащила его Вера, положив на плечи ему руки.

– Ну, не расстраивайся ты так, – успокаивала она его, полагая, что мрачность его вызвана огорчением по поводу того, что сегодня их встреча не состоится. – Беги, а то опоздаешь. Не хватало ещё попасть на «губу».

– Побежал, – объявил Матвей, поворачиваясь к девушке спиной.

– Стой! – остановила она. – А поцелуй? – при этом Вера подставила Матвею для поцелуя толстую румяную щёчку. Матвей чмокнул её.

* * *

Следующие несколько часов Матвей провёл в режиме сомнамбулистического сна. Он исполнял все команды, маршировал со всеми в строю, но делал это безучастно. Все его мысли были заняты чуваком, уводящим из-под носа Веру, а вернее, рушащего его мечту стать зятем короля леса. Так все называли отца Веры – Бумежского Степана Львовича. Сама Вера Матвею совсем не нравилась, хотя внешне она была интересна: высокая, статная, с модной причёской, хорошим макияжем, дорого и со вкусом одетая, да к тому же с симпатичным лицом, но Матвей знал, что Вера ленива и туповата, она еле-еле закончила обучение в школе, а дальше учиться не хотела, считала, что незачем, считала, что главное в жизни это деньги, с ними можно всё. Тут Матвей с ней был согласен, главное – деньги, с ними можно всё, но ему хотелось, чтоб, имея всё, купленное за деньги, иметь ещё рядом образованную жену, с которой было бы интересно общаться, которая могла бы многое передать детям. Вера же почти ничего не читала, смотрела глупые с его точки зрения передачи, мультфильмы, а целью и интересом её жизни были занятия по уходу за собой. Пусть с некоторой ленцой, но всё-таки она сажала себя на многочисленные диеты, занималась в тренажёрных залах, ходила на плаванье в бассейн, посещала сауну, массажистов и что-то там ещё, а говорить обо всех этих занятиях, процедурах, об их пользе и вреде, об их эффективности и безрезультатности, сравнивать их, пересказывать информацию, прочитанную в журналах о том, что кто-то из известных занимается для сохранения молодости тем-то, она могла часами. Собственно, в основном об этом и говорила Вера при встречах с Матвеем. Ладно б, ещё был результат от всех этих занятий, но Матвей с тоской наблюдал на предплечьях Веры подкожные изломы жира, появление которых у матери он заметил только год назад. Так сколько лет матери, а сколько Вере… и некрасивое строение ног Веры тоже нельзя было исправить. В годах Матвей представлял Веру похожей на свою тётю Наталью – крупную тучную женщину с грузной тяжёлой походкой, ведь уже сейчас походку Веры нельзя было назвать лёгкой. Но это ничуть не беспокоило его, главное, путь к сердцу Веры – это верный путь к красивой жизни. Матвей был уверен, что тесть обеспечит его непыльной работой, глядишь, и знание языков пригодится, зря что ли учил их. А когда-нибудь, тесть – то не вечен, и место своё освободит, всё передаст в руки Матвея. Поэтому Матвей, которому давно обрыдли глупые Верины разговоры, искусно вворачивал в монолог Веры вопросы и звуки, выражающие его одобрение, негодование, удивление и другие чувства, придавая Вериному монологу некоторые свойства диалога. И это, действительно, имело большой результат. Вера, которую никто никогда не слушал дольше пяти минут, всё сильнее и сильнее влюблялась в Матвея. Матвей видел это и уже мысленно торжествовал победу, но всё изменилось. Какой-то чувак мог всё испортить.

«Как Вера сказала, это нужно маме…» – вспомнил Матвей и обрушил злобу на Зинаиду Васильевну. «Этой всё денег мало, мечтает заполучить для доченьки мужа богатого. Что ей, в могилу что ли с собой всё взять хочется? Меня Верка любит, меня! Хотя её кто пальцем поманит, тот и хорош. Конечно же, – кинулся мыслями Матвей на чувака, – он позарился на деньги папаши, уж не на Верку же. Что делать? Что предпринять? Верка – дура, с ней говорить бесполезно, а с чуваком – тем более. Нашлись, тоже мне, советчики. Ну, и что я ему скажу? «Дядя, не мешай, у нас любовь». Да засмеёт же он, да ещё перед всеми. Нет, надо действовать по-другому. Как? Как действовать?»

Несколько раз в течение дня в сознание врывалась часто повторяемая его отцом фраза: «Есть препятствие, устрани его любой ценой».

«А препятствие есть. Но как его устранить? Убить что ли этого пижона?»

«Можно и убить», – хладнокровно отвечал внутренний голос Матвея.

«Убить, убить, убить… Как сделать-то это?»

«Просто», – говорил тот же голос. – Взять, и шмякнуть ему чем-нибудь по башке. Башка-то у него не в каске.

«Не в каске-то, не в каске. Да что, он мне башку свою подставлять станет?»

«Нет, конечно. Но придумай что-нибудь. Ты же всегда…»

«То было когда…, Да ведь там было не убийство. А тут, шутка ли, взять и убить человека».

«Человека! – внутренний голос негодовал. – Он для тебя не человек, он – препятствие. Надо устранять! Придумай что-нибудь. Ты же знаешь, он поедет сегодня по пустынной дороге к южному КПП…»

«Да, да, сегодня он приедет за Верой, будет проезжать вдоль забора по дороге, я буду поджидать его, проголосую… Если не будет останавливаться, выскачу под колёса, остановится. Может, посадит меня, а может, выйдет из машины. Не важно, где, в машине или на дороге, главное, я его угрохаю».

Мысли Матвея выстраивались в ряд. Он подетально стал продумывать преступление.

* * *

Неожиданный вечерний приход Матвея обрадовал Веру. Сказав комплимент, Матвей полез к девушке с поцелуями. Вера была счастлива. Прервав поцелуй, Матвей вдруг заговорил о сне.

– Я обещал рассказать тебе свой сон про нас! Представляешь, мне приснилось, что мы с тобой едем в красивой машине, на тебе розовое платье, а кругом цветы. Много-много цветов.

– Растут?

– Нет, в машине цветы, да и растут вдоль дороги. Я за рулём, а сам всё лезу к тебе целоваться. Ты ещё мне говоришь, – смотри на дорогу, – а я ничего не боюсь! Веду машину и целую тебя.

– Здорово! – восхитилась Вера. Когда мама вернётся с отдыха, обязательно расскажу ей этот сон. Она умеет их объяснять.

– Я сейчас! – как-то очень торжественно объявил Матвей, и стремительно выбежал из библиотеки.

Всё это: и поцелуи, красивый сон-сочинение и это стремительное отлучение – всё являлось деталями его скрупулёзного плана. Далее он побежал в сторону левой проходной. Так в узком кругу доверенных лиц-солдат называли лаз, проделанный в заборе, в той его части, которая ближе всего располагалась к городу. Вынув из зарослей заранее заготовленный целлофановый мешок с кирпичём внутри, Матвей юрко выскользнул наружу и осмотрел дорогу в обе стороны. Несмотря на рассчитанность действий сердце билось учащённее обычного. Волновался. «Нафига ты так волнуешься», – выругал его внутренний голос, – «всё путём». Но второй внутренний голос обратился с мольбой к богу – «Господи, помоги!»

Завидев приближающуюся машину – чёрный «Бентли» с крутыми номерами, собрался. Внутренний голос командовал – «теперь грамотно, не выказывая волнения, останови чувака». Уверенно вытянул руку, шагнул вперёд, чуть выходя на дорогу. «Хорошо. Останавливается. Ещё, паскуда, по телефону болтает, наверное, дуре этой названивает. Так, теперь…»

– В часть? – услышал Матвей? И уж только потом, когда стекло опустилось полностью, увидел лицо водителя. Тот весело улыбался.

«Где-то видел его», – мелькнула мысль на доли секунд, но вспоминать было некогда, надо отвечать.

– Да.

– Садись! – весело пригласил чувак.

Доли секунд Матвей оторопело оставался стоять на месте. В сознании оставалась мысль – «где-то его видел».

«Двигай!» – скомандовал внутренний голос. Уверенно двинулся. Садясь, Матвей успел подумать, – «Значит, ударю в правый висок». Сел, и тут же со всей мочи ударил водителя в висок. Обрадовался тому, что получилось, как и хотел, сумел ударить до того, как машина тронулась. Обрадовался тому, что кровь не брызнула, а потекла по щеке жертвы ручейком. Быстро выскочил из машины, применяя меры осторожности, чтоб не испачкаться кровью, потрогал пульс мужчины, убедился, что тот мёртв и снова обрадовался. Обтёр запасённой тряпицей ручку машины и юркнул назад в лаз. Осторожно выкинул из пакета кирпич, вывернул пакет, проделав несколько шагов влево, наклонился и всунул кирпич в паз, из которого он был вынут, скомкал пакет, и впихнул его в гущу кустарника. Пакет чёрный, в листве неприметен. До осени то уж точно его не обнаружат. Поднял из-под куста заранее нарезанные им с куста жасмина, который рос у столовой совсем в другом конце части, ветки с цветущими душистыми цветочками и кинулся к библиотеке.

Вера ждала.

– Куда ты убежал? – капризно спросила она. Мне пора бежать, я опаздываю!

– Вот! – Матвей взволнованно протянул девушке веточки. Вера недоумённо посмотрела на них. Матвей упредил её. – Милая, мне так хочется засыпать тебя цветами, как во сне, но сегодня я смог нарвать только эти.

– Масик! – нежно произнесла Вера. – Ты чудо! Ты такой романтик!

Возбуждённость Максима Вера отнесла на свой счёт. Поцеловались. Вера глянула на часы.

– Я побегу! Мне пора!

– Ну, пожалуйста, не убегай! – Матвей пытался остановить девушку. Но Вера была неуклонна. Чмокнула его в щёку, схватила на ходу сумочку, и, суя Матвею ключи от библиотеки, парировала: Матик, меня ждут. Запри всё тут, ладно. Ключи сдай или оставь у себя до завтра.

«Да уж не ждут», – ликовал Матвей. Запирая библиотеку, он мысленно пробежался по своему уже исполненному плану. Всё удалось. Даже вот оно алиби – ключи от библиотеки. Пойду, сдам их Зуйко. Он тоже подтвердит, что я был в библиотеке. С этой мыслью Матвей бодро направился к дежурке.

* * *

Вечерний отдых Матвей спланировал так, чтобы была возможность прослушать местные новости. Узнаю, кого грохнул, – решил он. – Точно уж это был не простой чел, а шишка какая-то. Лишилась Вера ухажёрчика! Но, новость, услышанная Матвеем, шокировала его. Не ухажёрчика, а отца-кормильца лишилась Вера. Голос диктора буднично вещал о зверском нападении на известного предпринимателя Бумежского Степана Львовича. Во весь экран телевизора был выставлен портрет убитого, точно такой Матвей видел в рамке, стоящей на полке в библиотеке в доме Бумежских. Мысли роем завертелись в сознании Матвея:

«Я грохнул папашу! Я же видел этот портрет в библиотеке, хотел спросить Веру, кто это, но она верещала всё как сорока, так и не спросил. Так у неё была встреча с папашей! Зачем? Что, дома не могли что ли встретиться. Боже! Боже! Как же быть! Зачем? Он же мне нужен! Что Верка без него? Курица тупая! Не могла сказать, что встречается с папашей. Боже, ну зачем мне теперь эта Верка! Как бы это всё исправить? Боже! Да если ещё узнают, что это я убил. Этот Славка всё специально подстроил. Что, что делать?»

Мысли сдавили голову и каким-то плоским свинцовым блином ударили в лицо. Неожиданно для себя Матвей издал звук схожий с рычанием и в то же время со стоном, вскочил с грохотом роняя стул из-под себя, и зачем-то рванулся к выходу, как если бы там, за дверью комнаты для отдыха была другая реальность. Почувствовав на себе взгляды присутствующих, остановился, обвёл всех налитыми кровью глазами. Смотрели на него по-разному: двое смотрели сочувственно, один с непониманием, двое заинтересованно, но взгляд Славика выражал испуг, понимание и насмешку. Всё как-то одновременно в одном взгляде. Да, именно так: испуг, понимание и какая-то издёвка. Встреча взглядов была секундной, а может, более краткой, но Славик, ещё мгновение назад сомневающийся в том, кто убийца Бумежского, теперь точно знал его и понимал свою роль в этом убийстве, а потому как только за Матвеем захлопнулась дверь он с театральной сочувственностью громко, так, чтоб слова его звучали громче слов диктора, вещавшего уже о погоде на завтра, сказал:

– Да, парня понять можно, лишился возможности стать зятем самого Бумежского! А ведь перед ним раскрывались такие перспективы! Да и Веру Степановну ему жалко, всё же он её так любит! Наверняка это какие-нибудь бандитские разборки. Ведь где деньги, там всегда нечисто…

Следственные органы тоже решили, что Бумежского убили по заказу какие-нибудь конкуренты. Конечно, в воинской части тоже побывали, порасспрашивали командный состав, но рядовых не трогали.

* * *

Три года спустя за вечерним чаепитием на веранде после слов Зинаиды Васильевны, немного заискивающей перед зятем, о том, что хорошо как Матвей Егорович владеть языками, Вера, окуная булочку в сливки, сказала:

– Если бы папу тогда не грохнули, я бы сейчас училась на третьем курсе. Слушала бы лекции, просвещалась…

«Да уж, просветишь тебя», – зло подумал Матвей о жене, но вслух с добрым выражением на лице сказал ей:

– Давай-ка, Верунчик, мы купим тебе диплом. Ну что, в самом деле, в том криминального? Сейчас многие так поступают, почему же нам не воспользоваться этим. Кем ты хотела стать? Литературоведом? Вот и будь! Книг ты начиталась много, а диплом он никогда не помешает.

При этом Матвей знал, что книг Вера вовсе и не читывала, и с интересом наблюдал, как при этих словах Зинаида Васильевна как-то неловко опустила чашку на блюдце, ёрзнула на стуле, а Вера даже бровью не повела, как жевала свою булочку, так и продолжала смачно жевать. Проглотив прожёванное, сказала:

– Да, Матик, давай лучше купим, ну не сидеть же мне, в самом деле, с этой мелюзгой за партой. Это папа всё мечтал усадить меня за парту. Уже даже договорился обо всём, мы в тот день должны были с ним мои документы отвезти в институт, да вот не успели.

– Да, – печально заметила Зинаида Васильевна, – папа, узнав, что Матвей знает языки, что он хорошо образован, решил, что ты обязательно должна выучиться. – Обращаясь к Матвею, Зинаида Васильевна сказала:

– Жаль, что вы так и не познакомились, уверена, Степан… понравился бы вам. Вас, Матвей, – Зинаида Васильевна на этот раз упустила отчество зятя, – он любил уже как сына, говорил, сделаю его правой рукой. Жалко, не успел. Сейчас всё было бы по-другому.

Оглавление

Ножи

  Настоящее

  Дневник Веры

  Прошлое

Солдатик