Вкус к убийству (fb2)

- Вкус к убийству [Сборник детективных произведений английских и американских писателей] (пер. С. Белостоцких,Вячеслав Акимов) (Антология детектива - 1992) 1352K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Август Дерлет - Джон Коллиер - Джек Ричи - Уильям Сэмброт - Лоуренс Блок

Роберт Блох

С любовью к поэзии

Мисс Кент подошла к двери коттеджа и коротко постучала. Место это показалось ей весьма милым и напоминало жилище Белого Кролика из «Алисы в Стране Чудес».

Когда же дверь распахнулась и перед ней предстал хозяин дома, девушка почувствовала, как у нее перехватило дыхание: если не считать длины ушей, стоявший перед ней мужчина сам мог бы вполне сойти за Белого Кролика! Он был маленьким, бледным, с розоватыми глазами, с широким, даже каким-то растянутым ртом, подбородок практически отсутствовал, все его лицо как бы постепенно переходило в нос, да одет он был в клетчатый жилет. Пока мисс Кент в изумлении глазела на него, мужчина покосился на часы.

— Мне нужен Дики Фейн, — наконец проговорила мисс Кент.

Мужчина чуть прищурился и улыбнулся.

— Пожалуйста, проходите, — пригласил он.

Мисс Кент переступила порог и очутилась в холле, обшитом панелями и обставленном мебелью периода расцвета викторианской эпохи, что лишь усиливало его сходство с миром Льюиса Кэррола в иллюстрациях Тэнниела.

— Меня зовут Арчибальд Поуп, — мягко произнес невысокий человечек. — А вы, как я полагаю, та самая леди, которая написала, что хотела бы устроиться к нам секретаршей.

— Совершенно верно, — кивнула девушка. — Мистер Фейн дома?

Человечек кивнул.

— Будьте любезны, пройдите сюда… — он указал рукой в сторону двери, за которой располагалась небольшая, похожая на служебный кабинет гостиная. Вдоль стен стояли шкафы с выдвижными ящиками, а середину комнаты занимал большой письменный стол с электрической пишущей машинкой и лампой дневного света.

Мистер Поуп прошел за письменный стол и уселся в кресло.

— А теперь, если не возражаете, я хотел бы ознакомиться с вашими рекомендациями, — сказал он.

Мисс Кент заколебалась.

— Но, насколько я поняла, секретаршу приглашал мистер Фейн.

— Именно так, — человек склонил голову. — Я и есть Дики Фейн.

— Но…

Мистер Поуп вздохнул.

— Вас разочаровал тот факт, что я предпочитаю писать под псевдонимом? — спросил он. — С учетом несколько э-э… жестокой фабулы большинства моих сюжетов, подобный ход представляется мне вполне разумным.

Мисс Кент слегка покраснела.

— Дело не в этом, — призналась она. — Надеюсь, вы не обидитесь на меня, мистер Поуп, но вы не очень-то похожи на писателя.

Мистер Поуп радостно захохотал и откинулся на спинку кресла, одновременно проводя ладонью по белоснежным волосам.

— Совершенно верно, моя дорогая леди! — почти торжественно сказал он. — Я совсем не похож на писателя, вы правы. Благодаря фотографиям на книжных обложках мы сейчас получили представление о том, как выглядит писатель. Этакий хмурый молодой неандерталец с небритой щетиной на подбородке, которая топорщится под стать «ежику», украшающему его голову. Носит белую майку, под которой волосатую грудь, скорее всего, украшает цепочка с массой побрякушек. Таким вы представляете себе современного писателя, не так ли?

— Если мне не изменяет память, — пробормотала мисс Кент, — как раз такая фотография украшает все книги Дики Фейна.

— Вы правы, — кивнул мистер Поуп. — Фотографу позировал специально нанятый человек, если быть более точным — грек, работающий мойщиком посуды в одном из ресторанов Сохо, которого отыскал мой торговый агент. Он совсем неграмотен и однако же так похож на современного писателя. Его неумение читать и писать отчасти и подчеркивает это сходство. Как бы то ни было, я допускаю, что такой прием способствует раскупаемости моих книг.

— Я вас понимаю, — сказала мисс Кент.

— Вы, возможно, разочарованы? — мягко спросил мистер Поуп. — У меня и раньше возникали проблемы с секретаршами. Они приходили ко мне в надежде увидеть лохматого молодого злодея, неуклюжего мужлана, который реагирует на блондинок подобно павловским собакам, истекающим слюной при звуке колокольчика. Если вы настроены так же, нам, пожалуй, нет смысла продолжать эту беседу.

Мисс Кент покачала головой.

— Совсем наоборот, — сказала она, — я испытываю настоящее облегчение. — Девушка покопалась в сумочке и извлекла из нее пачку писем. — Пожалуйста, вот мои рекомендации.

Благодарю вас, — мистер Поуп мельком глянул на бумаги и положил их на свой письменный стол. — Полагаю, вы умеете печатать на машинке, вести делопроизводство, знаете стенографию и в целом отвечаете тем требованиям, которые я изложил в «Таймс». Но это не главное. Если вы пришли не в расчете получить место под боком у крепкого молодого мужчины, то позвольте поинтересоваться, что движет вами?

— Видите ли, я страстная почитательница Дики Фейна, — честно призналась мисс Кент. — И прочитала все ваши книги.

— В самом деле? — мистер Поуп окинул взглядом книжные полки и улыбнулся. — Все? Тогда вы, возможно, соблаговолите высказать свое мнение о них. Как вам понравилась первая?

— «Мистер Дье берет ружье»? — спросила девушка. — Мне показалось, что вы попали в цель.

Мистер Поуп улыбнулся.

— А как насчет «Мистер Клож берет нож»?

— Потрясающе!

— А «Мистер Глитву берет бритву»?

— Пронзительный роман!

— Потом была «Мистер Флину берет дубину».

— Сногсшибательно!

— Ну, а последняя — «Мистер Мор берет топор»?

— Мурашки по коже! Здесь вам лучше всего удались характеры героев. Вы словно вскрываете их суть и позволяете читателю влезть в их шкуру.

Мистер Поуп с сияющим видом снова откинулся в кресле.

— Мне просто повезло, что вы оказались столь вдумчивым и тонким критиком. Считайте, что с сегодняшнего дня вы приняты на работу. Наши условия — комната, стол и двадцать фунтов в неделю — устроят вас?

— Это было чудесно, мистер Поуп, — мисс Кент чуть заколебалась. — Но мне бы хотелось снять комнату в деревне…

— Какая ерунда, моя дорогая! Конечно же, вы остановитесь у меня. Места здесь вполне достаточно, а кроме того, уверяю вас — я превосходный повар. Сдается мне, что холодная баранина не вполне в вашем вкусе, а кроме нее в деревенских харчевнях вы, пожалуй, ничего и не найдете.

— Да, но…

Мистер Поуп оглядел себя и криво усмехнулся.

— Уверяю вас, что меня не стоит опасаться. Если же вас беспокоит, как отнесутся к этому соседи, то должен сказать, что на полмили вокруг нет ни единой живой души. Из ваших рекомендательных писем я понял, что вы одна на целом свете, и потому не вижу какой-либо причины для скандала. А поскольку мне часто приходится работать по ночам, ваше присутствие будет удобным для нас обоих.

Мисс Кент нервно откинула прядь белокурых волос.

— Хорошо, я принимаю ваши условия, — сказала она. — Когда мне приступить к работе?

— Немедленно, — мистер Поуп энергично потер ладони. — Моя следующая рукопись должна попасть на стол редактора через две недели.

— Превосходно!

Мистер Поуп вздохнул.

— Не уверен, ведь я пока не написал ни строчки.

— И это, полагаю, представляет собой главную трудность. Не можете никак выстроить сюжетную линию?

Человечек покачал головой.

— Мне кажется, вы меня не поняли. Сюжет, фабула не столь важны. Вы же читали мои книги, тогда как романы других авторов отшвыривали прочь Из чего состоит, на чем строится весь сюжет? Дики Фейн выступает этаким Частным Лицом, который и пишет от первого лица, хотя и не совсем так, как принято у некоторых других авторов. Как-то раз он спотыкается о труп прекрасной молодой женщины и будучи чужд некрофильских наклонностей, решает заняться расследованием преступления. По ходу событий Дики вступает в схватки с головорезами, крушит их, сам получает удары; жаркие полногрудые красотки заключают его в свои объятия, и он не остается к ним безучастным. В конце концов выясняется, что настоящим убийцей оказывается самая соблазнительная и сладострастная женщина и Фейн стреляет ей в зад, в пупок или побеждает в рукопашной схватке. Однако фабула, остается все-таки чем-то вторичным по отношению к собственно цели рукописи.

— Но разве цель состоит не в том, чтобы отыскать убийцу?

— Для читателя — да, но не для автора. При сочинении романа, главное для него заключается в том, чтобы отыскать само преступление.

— Раньше я об этом как-то не задумывалась, — кивнула мисс Кент. — А это что, так важно, да?

— Ну конечно же! Это и есть основная посылка всех моих произведений. Как-то раз у меня в мозгу занозой засел один оборот — самый обычный, на который почти никто никогда не обращает внимания. Идеальная справедливость.^[1] И с тех пор я стал думать о преступлении в рифмах, а названия книг явились естественным следствием этого. Но в каждом деле реальное убийство оставалось всегда на первом месте.

— Вы пытались разработать фабулу идеального, совершенного преступления?

— Напротив, несовершенного преступления.

— Простите, но я не вполне вас понимаю.

— Не так уж трудно построить сюжетную канву идеального преступления. Если верить Скотленд-Ярду, в реальной жизни преступления совершаются каждые двенадцать минут. Последующая статистика обнаруживает, что добрая половина их так и остается нераскрытой. Иными словами, одно нераскрытое преступление на каждые двадцать четыре минуты; шестьдесят идеальных преступлений, совершаемых ежедневно, или почти девятнадцать тысяч за год.

— Да, в подобных делах вы знаток, — признала мисс Кент.

— А как иначе? В конце концов, это мой бизнес. И, опираясь на свой опыт, смею утверждать, что описать идеальное преступление не составляет никакого труда.

Гораздо важнее и интереснее выдумать такое преступление, которое лишь кажется идеальным, однако несет в себе какой-либо изначальный порок или изъян — именно тот, который полагается обнаружить Дики Фейну и тем самым раскрыть загадку убийства.

— Теперь я, кажется, начинаю понимать, в чем дело. И именно над этим вы сейчас бьетесь?

— Да, но пока тщетно, — признался мистер Поуп.

— Боюсь, решать подобные задачи мне не под силу, — сказала девушка. — Хотя, возможно, если мы обсудим…

Мистер Поуп встал.

— Позже, — сказал он. — Кстати, я поймал себя на мысли, что мало смахиваю на гостеприимного хозяина. Позвольте ваш чемодан — я провожу вас наверх, в вашу комнату. Уверен, что вы не прочь освежиться после дороги. Эти лондонские поезда — сущий кошмар.

Он отвел ее наверх и показал довольно удобную комнату.

— Ванная в конце коридора, — сказал он. — Сразу после моей комнаты и кладовой. Оставляю вас только на время, а сам пока погуляю по саду. Может, закат солнца даст толчок моему воображению.

Мистер Поуп поклонился и вышел.

Мисс Кент не стала утруждать себя распаковыванием вещей. Дождавшись, когда хозяин выйдет из дома, она сразу же бросилась в его комнату. Только основательно обшарив ее, мисс Кент позволила себе короткую передышку, во время которой внимательно прислушивалась: не доносится ли звук шагов. Не услышав ничего подозрительного, она продолжила поиски уже в кладовой.

Для этого ей надо было отпереть замок, однако с этой задачей мисс Кент справилась без труда. Оказавшись внутри, она наконец удостоверилась, что поиски ее были не напрасными, после чего погрузилась в глубокие раздумья. Более того, она совсем потеряла бдительность, перестала прислушиваться к звуку шагов и очнулась лишь тогда, когда было уже слишком поздно — она поняла это, увидев в дверях мистера Поупа.

— Так-так, — ровным голосом проговорил он. — И что же мы здесь забыли?

Против ожидания, мисс Кент повела себя довольно спокойно.

— Мы-то здесь ничего не забыли, — она указала пальцем на те предметы, которые только что извлекла из стоявшего в углу сундука. — Автоматический «уэбли» 38 калибра — очень похож на тот, что описан в «Мистер Дье берет ружье». Кинжал с инкрустированной жемчугом рукояткой и бурыми пятнами на лезвии, едва ли похожими на ржавчину, — точь-в-точь, как в «Мистер Клож берет нож». А эта отточенная бритва также не могла так испачкаться в крови, даже если ее обладатель страдал хронической гемофилией. Она очень напоминает мне тот инструмент, которым пользовался убийца в «Мистер Глитву берет бритву». Ну, а какие сомнения могут быть насчет истинной причины появления этих пятен на дубинке? Не ее ли вы описали в «Мистер Флину берет дубину». Что же касается топора, то я склоняюсь к мысли, что именно о нем шла речь в «Мистер Мор берет топор».

— Совершенно верно по всем пунктам, — сказал мистер Поуп, задумчиво покусывая губы. — Пожалуй, нет никакого смысла и далее утаивать от вас мои методы работы. Как и все настоящие литераторы, я серьезно полагаюсь в своем ремесле на личный опыт. Вы можете назвать это автобиографическим подходом. Мне представляется, что лучше всего черпать сюжеты книг из реальной жизни.

— Вы хотели сказать — смерти.

— Как вам будет угодно, моя дорогая леди, — мистер Поуп пожал плечами. — Не будем спорить о деталях.

— Деталях? Ведь вы фактически признали, что совершили пять убийств.

— За пять с лишним лет, — мягко добавил мистер Поуп. — Позвольте мне в интересах статистики освежить вашу память. Мой вклад в нее можно назвать мизерным — одно убийство из девятнадцати тысяч в год. Зато в развитие литературы я внес гораздо больше. Он шагнул вперед и голос его заметно окреп. — Инстинкт убийства сидит в каждом из нас. Даже такая молодая леди, как вы, косвенно испытывает подлинное потрясение, прочитав кровавый роман. Это же распространяется на безусых юнцов, добрых священников и престарелых вдовцов. Разумеется, применительно к читающей публике речь может идти лишь о безвредной сублимации, но ведь позыв-то остается, причем весьма сильный, понуждающий вас продолжать чтение.

Зато у человека, который описывает все эти вещи, данный позыв должен присутствовать в гораздо более явной и выраженной форме.

— Вряд ли это может служить оправданием, — чуть неуверенно заметила мисс Кент.

— Я и не собираюсь оправдываться, — парировал мистер Поуп. — Мои книги говорят сами за себя. За последние шесть лет я под разными фамилиями и обличьями изъездил всю страну, и в результате предпринятых мною усилий пять женщин безвременно ушли из жизни. Но задумайтесь хотя бы на мгновение над тем, сколько жизней я спас! Вспомните о девушках вроде вас, которые нашли в моих книгах своеобразную отдушину для своих криминальных наклонностей, о молодых людях, которые увидели напечатанным на бумаге некий суррогат своих жестоких импульсов, представьте себе стариков, которые отказались от мысли прикончить своих жен и нашли выход своим страстям в моих сочинениях. Так вот, на самом деле я предотвратил сотни трагедии. В этом выводе состоит практический взгляд на положение вещей. Что касается читательской оценки моих произведений, то они, как вы сами признали, являются — как это вы сказали? — вполне привлекательными, разве не так?

— Отвратительная мерзость, — коротко бросила мисс Кент. — Это если говорить начистоту.

— Ну-ну, — с укоризной проговорил мистер Поуп, — не надо так волноваться, мое дорогое дитя! Никому из нас это не нужно. Вы напоминаете мне одну особу, которую я знавал когда-то в Девоншире — она тогда…

— Вдову, — прервала его мисс Кент. — Ту самую, которая, как все почитали, случайно застрелилась, рассматривая оружейную коллекцию мужа. Почти такую же сцену вы ввели в вашу первую книгу.

— Совершенно верно.

— А потом была девушка из Рэйнхема, женщина из Манчестера, певичка из хора в Брайтоне…

— Не стоит перечислять, — пробормотал мистер Поуп. — Вы и так уже достаточно порассказали. Достаточно для того, чтобы понять, с какими целями вы решили заглянуть в кладовую, да и вообще оказались в моем доме. Вы, моя дорогая леди, оказались обыкновенной полицейской ищейкой.

Мисс Кент гордо вскинула голову.

— Ничего подобного, — резко произнесла она. — Я официальный сотрудник Скотленд-Ярда.

— Стало быть, я уже долго нахожусь под вашим наблюдением?

— Именно, мистер Поуп, или как там вас. Действительно, череда имен и обличий некоторое время сбивала нас с толку. Потом кто-то заметил, что примерно через год после каждого преступления появляется новый роман Дики Фейна. Использование вами имен, которые определенно соотносились с орудиями преступлений, дало дополнительные зацепки для расследования. Долгое время нам не удавалось выйти на след, ведь со своими издателями вы связывались только через доверенного литературного агента, а тот оказался поистине неуловимой личностью.

— У меня нет никакого агента, — сказал мистер Поуп. — Он столь же эфемерен; как и все остальные мои личины. — Увидев, что мисс Кент направилась к двери, он умолк. — Куда это вы?

— Я собираюсь позвонить в Ярд, — с вызовом заявила она.

— Не могу ли я отговорить вас от этой затеи? В конце концов, подумайте о сотнях убийств, которые я предотвратил…

— Я думаю о тех пятерых, которых вы убили, — сказала мисс Кент. — И предупреждаю вас, — продолжала она, заметив, как мистер Поуп двинулся вперед, — лучше не пытайтесь остановить меня. Мое руководство знает, что я здесь.

— Но никто не знает, что я нахожусь здесь, — напомнил он. — Они примутся разыскивать мистера Поупа, но я, как вы сами прекрасно понимаете, к тому времени буду далеко отсюда.

— Вам все равно это не сойдет с рук. Вы поместили объявление насчет секретарши…

— Это приманка, придуманная, чтобы отвлечь внимание Скотленд-Ярда, на случай, если они начнут что-то подозревать. Не стоит придавать ему значение, — он быстро подошел к двери и с шумом захлопнул ее. — Вот так-то!

— Я буду кричать!

— Но недолго, — мистер Поуп шагнул вперед. Завязалась короткая схватка — против ожиданий он оказался крепким мужчиной, — и через несколько минут мисс Кент лежала со связанными руками на полу, а в ее горле застрял бесполезный теперь крик.

— Хорошенькое дельце, — сказал мистер Поуп, оглядывая плоды проделанной работы. — По всему выходит, первым делом лучше избавиться от этой бутафории. — С задумчивым выражением он снял белый парик, обнажив голову, коротко постриженную под «ежик». За париком последовали очки, восковой нос, вставная челюсть с выпирающими наружу зубами. Меньше чем за минуту он скинул клетчатый жилет, рубашку и, облегченно вздохнув, остался в одной майке. — Ну вот, так намного лучше, — сказал он и, как на разминке, поиграл мускулами.

Мисс Кент всю передернуло.

— Бог мой, да ведь вы один в один как на тех фотографиях с обложек книг! — воскликнула она.

— Точно, — согласился он, с улыбкой глядя на нее. — Грек — мойщик посуды из Сохо — еще одно мое изобретение. Я нахожу эту роль весьма удобной и надежной маскировкой. Вот почему, даже если полиция и станет разыскивать Дики Фейна, ей не удастся напасть на его след. Ведь им не известно, как он выглядит на самом деле и кем является в действительности. Они ничего не знают ни об одном из нас.

— Ни об одном из вас?

В его улыбке появилось что-то волчье.

— Ну да. Я раскрыл вам секрет, но вы его не поняли. Ни об одном из тех, кто пишет детективные романы, создает для себя ореол славы и сколачивает капитал на их популярности, их достоверности. Естественно, мы черпаем все материалы из жизни. И, как ни странно, большинство из нас похожи друг на друга. Помните теорию Ломброзо о криминальных типах?

— Но это же невозможно. Я видела фотографии…

— Конечно, видели. Вы думаете, что я один додумался до использования грима? Или только мне взбрело в голову менять фамилию? Другие тоже используют псевдонимы, — его голос опустился до шепота. — Подумайте хотя бы минутку. Кто такой Эллери Куин на самом деле? Или Картер Диксон, или X. Холмс, или…

— Этого не может быть! Не все они.!..

— Ну, могу же я позволить себе немного порассуждать, моя дорогая. Я имею в виду себя, когда утверждаю, что настоящий автор детективных романов скрывает свое имя и те преступления, отталкиваясь от которых впоследствии создает художественные образы. Ранее я говорил вам, что всегда считал своей главной целью разработать идею некоего отнюдь не совершенного и не идеального преступления; однако на самом деле я так устроен, что могу мыслить лишь категориями совершенства. Ведь я детективный писатель, а это означает, что одновременно я являюсь и изощренным преступником.

Мисс Кент несколько раз дернулась, пытаясь освободиться от связывавших ее пут.

— Но на этот раз у вас ничего не получится, — пригрозила она. — Они все равно вас найдут.

— Кого они найдут? — пожал плечами мистер Поуп. — Моего нынешнего обличья больше не существует, и они никогда не опознают меня в новом образе. Если они будут продолжать искать Дики Фейна, то в конце концов, уткнутся в тот самый ресторан в Сохо. Кроме того, им понадобится немало времени для того, чтобы смекнуть, о чем идет речь — о нечестной игре или о банальном самоубийстве.

— Самоубийстве? — у мисс Кент перехватило дыхание.

— Вот именно. Внизу они обнаружат, вашу предсмертную записку — я все уже устроил. Во время прогулки по саду я продумал мельчайшие детали плана; все встало на свои места, когда я вспомнил, что у меня есть вот это.

Он наклонился и поднял с пола в углу комнаты моток пеньковой веревки.

— Сейчас я перекину один конец через вот эту балку, — добавил он.

— Подождите! — взмолилась мисс Кент.

Он с сожалением кивнул, затем покачал головой.

— Я понимаю, что вы сейчас чувствуете, моя дорогая леди, однако у нас с вами действительно нет времени. Я же сказал вам, что следующая моя рукопись должна оказаться на столе у редактора через две недели. Ars longa, vita brevis,^[2] не мне вас учить.

Чуть наклонившись вперед, он завязал узел и затянул петлю на ее шее…

Рукопись романа «Мистер Роску берет веревку» едва поспела к сроку. Когда книга появилась на прилавках магазинов, критики с энтузиазмом откликнулись на нее, а публика пришла в восторг.

Скотленд-Ярд тем временем пребывал в унынии и растерянности, ибо его сотрудники который уже день безуспешно бились над разрешением запутанной проблемы, в которой воедино сплелись петля, явное самоубийство, покинутый коттедж и исчезнувший без следа джентльмен, похожий на Белого Кролика.

Почитатели таланта Дики Фейна и его непревзойденного мастерства в описании кровавых сцен между тем с нетерпением дожидались нового шедевра своего кумира.

Как обычно, им оставалось лишь гадать, каким сюжетом он удивит их теперь.

Примерно в то же время где-то в далеком Корнуолле в доме привлекательной вдовы поселился жизнерадостного вида усатый французский джентльмен.

Как-то раз поутру он вошел в местную аптеку и сказал:

— Меня зовут мистер Арманьяд. Скажите, нельзя ли купить у вас немного синильной кислоты…

Вечерняя школа

Вы всегда можете отыскать их на маленьких глухих улочках больших городов, а, отыскав, невольно зададитесь вопросом, каким образом их владельцам удается сводить концы с концами.

Как правило, они располагаются на первом этаже здания, зачастую — в полуподвале, над входом в который обычно красуется исполненная корявыми буквами вывеска: «ПОДЕРЖАННЫЕ КНИГИ», а рядом нередко имеется одно-единственное слабо освещенное окно. Стеллажи с книгами почти всегда начинаются прямо от дверей; где-нибудь на них окажется табличка с небрежной надписью: «ЛЮБАЯ КНИГА НА ВАШ ВЫБОР — 10 центов».

Никто и никогда не покупает их даже и за пять центов, точно так же никому и никогда не приходит в голову платить за другие более серьезные книги, которые наверняка можно обнаружить в глубине магазинчика. Допустим, что настоящих библиофилов владелец лавки обслуживает из-под прилавка — студенты, ревностно изучающие географию, могут отыскать там «Тропик Рака» Генри Миллера, а чей-то острый нюх сможет распознать пикантный аромат «Благоухающего сада»^[3] — однако, даже и в этом случае нельзя не заметить, что торговля идет довольно вяло.

Вот в такой магазинчик однажды ранним вечером и заглянул один молодой человек. Звали его Авель, и не было в его внешности ничего примечательного, если не считать некоторой вороватости, с которой он поспешно спустился по ступенькам лестницы и скрылся во мраке полуподвала.

Войдя в помещение, он нахмурился, словно обескураженный представшим перед ним зрелищем. Впрочем, его мог смутить банальный, даже затрапезный интерьер. Когда же из-за пыльного прилавка вышел хозяин магазинчика, на лице молодого Авеля появилось такое выражение, будто он хотел сказать: «Извините, я, видимо, ошибся дверью».

Хозяин оказался вполне магазинчику под стать. Он походил на зачитанную и захватанную книгу, которую поставили на полку, чтобы там она продолжала — уже невостребованная никем — годами собирать пыль. Он был невысокого роста и к тому же сутулый, что вполне соответствовало его возрасту; редкие волосы и обвислые усы имели неопределенный оттенок, прикрытые очками глаза напоминали кусочки белесого мрамора, а голос, когда он заговорил, с трудом сходил за выразительное бормотание.

— Чем могу быть полезен?

Молодой мистер Авель явно пребывал в нерешительности. Он снова нахмурился, словно гадая, что выбрать: то ли спросить экземпляр «Голого завтрака»^[4] и услышать стандартный ответ вроде «Посмотрите сами на полке», то ли попросту повернуться и выйти вон.

Однако за мрачностью его вида крылось нечто большее, нежели растерянность и удивление, так что, преодолев минутное замешательство, он набрался смелости и твердым голосом проговорил:

— Мне нужны инструкции. Я прохожу специальный курс обучения и мне требуются соответствующие пособия.

Кусочки мрамора чуть сдвинулись в сторону и хозяин склонил голову.

— Какие?

— Всего три книги, — послышался ответ. — Первая — «Введение в курс убийства», затем «Смерть и ее место в поэтапном плане» и, наконец, «В цене сойдемся».

Хозяин магазина поднял взгляд на Авеля. На месте белесого мрамора оказалась пара черных пронзительных глаз.

— Что и говорить, весьма необычный ассортимент, — пробормотал он. — Впрочем, возможно, я смогу вам помочь. Кстати, кто вам рекомендовал меня?

— Тот, кто предупредил, что вы наверняка зададите этот вопрос, хотя я и предпочел бы не отвечать на него.

Торговец книгами кивнул.

— Что ж, в таком случае нам лучше пройти в заднюю часть помещения. Подождите минутку, пока я закрою двери.

Он завозился с замками, затем протянул крючковатый палец к выключателю. Молодой человек двинулся за ним по темному коридору, пока они не оказались в комнате, расположенной в дальнем конце магазина.

Помещение было ярко освещено, в нем царствовал уют, а меблировка могла порадовать и более чем взыскательный вкус.

— Присаживайтесь, — сказал торговец. — Итак, как вас зовут?

— Авель. Чарльз Авель.

— Вот как? Авель? — торговец хохотнул. — Что ж, в таком случае можете называть меня мистером Каином.

От былой настороженности молодого человека не осталось и следа.

— Значит, вот оно какое, это место, — воскликнул он. — Пожалуй, вы тот самый человек, который мне нужен!

Мистер Каин пожал плечами.

— Деньги при вас?

— Вот, пожалуйста. Тысяча долларов наличными, в мелких купюрах.

Мистер Каин взял деньги и тщательно их пересчитал. Затем поднял глаза и кивнул.

— Да, я именно тот, кто вам нужен, — подтвердил он. — Итак, перейдем к вопросу о необходимых вам инструкциях. Кого конкретно вы желали бы убить?

После первого визита молодого Авеля в книжный магазин прошла почти неделя. Он приходил туда каждый вечер, ровно в девять часов, выказывая в своих занятиях похвальное прилежание. А ему предстояло очень многому научиться.

К глубокому удовлетворению Авеля у мистера Каина оказался талант учителя. Однажды он так и сказал старику, надеясь, что тот воспримет это как комплимент. Однако мистер Каин лишь снисходительно улыбнулся.

— Вы же слышали, что обо мне говорят. Я действительно могу научить человека.

— То есть вы сами никогда никого не убивали?

На лице мистера Канна появилось выражение некоторого замешательства, даже смущения.

— Видите ли, я страдаю гемофобией, и настолько не переношу вида крови, что вряд ли способен сам очистить мышеловку, а мыши, между прочим, наводнили это помещение. Они буквально съедают мои прибыли.

— Но продажа книг — это ведь только «крыша», не так ли? А настоящий ваш бизнес — вот этот?

— Да. По профессии я учитель.

Молодой мистер Авель ухмыльнулся.

— Извините меня, просто не мог сдержаться. Просто представил себе, как вы сидите тут и разрабатываете план идеального убийства.

— И что же в этом смешного, молодой человек? — торговец встал. — Если бы вы знали, как трудно в наше время торговать, то смогли бы понять меня. Человек должен зарабатывать себе на жизнь.

— Вы сказали «торговать». Правильно ли я понял, что вы не единственный учитель подобного рода? И в других магазинах подержанных книг тоже…

— Вас это не касается, — поспешно проговорил мистер Каин. — Здесь вопросы задаю я. И мне хотелось бы получить на них ответы. Вы занимаетесь у меня неделю, но так и не сообщили, кого же собираетесь убить. Между тем пора бы переходить к проработке деталей. Я занятой человек, и у меня немало клиентов, желающих получить дельный совет.

Молодой человек покачал головой.

— Я скажу вам, кто это, но прежде мне необходимо убедиться в целесообразности данного шага, — извиняющимся голосом произнес он. — Да, я должен быть уверен в том, что вы способны научить меня, как можно совершить идеальное убийство.

— Идеальное убийство? Здесь все без обмана, — сказал как отрезал мистер Каин. — Я уже говорил вам, что сам никогда никого не убивал, и это так. Но я сотни раз становился, если так можно выразиться, соучастником для убийц, и могу вас уверить, что в каждом случае это было действительно идеальное убийство. Вам известна статистика по убийствам? Пятьдесят пять процентов всех убийств остаются нераскрытыми. Пятьдесят пять процентов, только задумайтесь над этой цифрой! Ни суда, ни даже подозреваемых в половине всех актов насилия над личностью за год. И это неслучайно. Многие убийцы имели помощников. Они получали помощь от экспертов. Вроде той, которую я оказываю вам. Помните дело Черного Георгина — там, на западном побережье?

— Так это вы его спланировали?

— Да, для одного из моих учеников, — мистер Каин застенчиво, но не без гордости улыбнулся. — Я упомянул это дело просто как образец того, чего можно достичь, когда налаживаешь сотрудничество с желающим учиться клиентом.

Молодой Авель прикурил сигарету.

— А откуда я могу знать, что это не одни лишь пустые слова? Ведь упомянутый вами случай представляет совершенно бессмысленное злодеяние — так, во всяком Случае, лично мне показалось.

Мистер Каин закусил губу.

— Вот об этом и речь. Вы что, не слушали всего того, о чем я толковал вам всю эту неделю? Ну что ж, давайте вкратце освежим в памяти основные пункты. По каким причинам совершаются убийства? Только давайте быстро.

— Ну, насколько я помню, вы назвали три группы причин. Первая: необходимость.

— А именно?

— Убийство из милосердия, а также все случаи, где замешаны деньги, или когда необходимо избавиться от супруга или супруги, не прибегая к формальной процедуре развода.

— Хорошо. А вторая группа?

— Гнев. Ревность. Соперничество. Что-то вроде этого.

— Так, а третья?

— Просто так, из озорства, ради удовольствия.

— Гнусного озорства, — поправил мистер Каин. — Третьей категорией я лично не занимаюсь. Ученики-психопаты мне не нужны, хотя бы потому, что они неспособны в точности следовать моим инструкциям.

— Но в деле Черного Георгина все указывало на то, что убийство совершено как раз человеком с неуравновешенной психикой.

— Ну вот, наконец-то вы начали что-то понимать, — подбодрил мистер Каин. — Разумеется, именно так оно и было. Так я его и спланировал.

— Спланировали?

— Я уже сказал вам, что более половины всех убийств, совершаемых в этой стране, остаются нераскрытыми. Почему? Потому что улики, которые ведут следственные органы по следу преступника, в большинстве случаев не имеют ничего общего с подлинной картиной преступления.

Лет двадцать назад многие увлекались книгами, в которых подробно описывались разные способы убийств. Меня это тоже интересовало — вот те полки перед вами сплошь заполнены такими книжками. Фантазия их авторов поистине неистощима: герои используют отравленные стрелы, кинжалы, сделанные из сосулек, всевозможные варианты «запертой комнаты», даже магнитофон с записью голоса убийцы или жертвы — чтобы создать алиби. Все это вздор. Если вы не лишены здравого смысла и вас в момент убийства не видел какой-то случайный свидетель, который должен броситься в полицию, спрятать концы в воду совсем не так трудно, как может показаться на первый взгляд. Разумеется, если вы заблаговременно подумали, как быть с отпечатками пальцев, следами крови и прочей ерундой для детского сада.

Полиция не в состоянии изобличить современного убийцу, если опирается лишь на анализ его метода. Она выходит на преступника тогда, когда выясняет его мотивы, а именно об этом и забывают несчастные сорок пять процентов, которые в конце концов попадают за решетку. При расследовании убийств, объясняемых первой из названных мной причин, сыщики неизменно пытаются отыскать того, кому выгодна чья-то смерть; это может быть наследник, супруг, лишенный счастья в браке, или деловой конкурент. Когда в убийствах замешаны гнев или ревность, преступника также нетрудно отыскать. — Он сделал небольшую паузу. — Смею вас уверить у всех разработанных мною планов убийств действительно имелся подлинный мотив. Но при этом я всегда старался вести дело так, чтобы он не выходил наружу. Иными словами, каждое убийство выглядело делом рук маньяка.

— Так вот в чем секрет!

— Неужели человек, который рекомендовал вам меня, этого не понял? — требовательным голосом спросил мистер Каин. — Или вас не вводили в детали его успешного «предприятия»?

— Он все понял, — признал молодой Авель, — меня ввели в детали его дела. Кстати, он очень высоко вас ставит. Просто раньше я сам не придавал всему тому, что вы говорите, должного значения.

— А сейчас придаете? Прекрасно! Ну так как, вы и сейчас не считаете возможным довериться мне? Что же все-таки вы задумали?

Мистер Авель больше не колебался.

— Я хочу убить человека, который рекомендовал мне обратиться к вам, — сказал он.

— Одного из моих бывших учеников? Но, мой дорогой мальчик, вы не находите, что это не совсем этично…

— Не обременяйте свою совесть понапрасну. Я не назову вам его имени, вы его никогда не узнаете, а потому сможете спать совершенно спокойно.

— У вас есть какие-то личные причины желать его смерти?

— Да, есть. Но я еще раз повторяю — вам вовсе незачем обременять себя ненужными деталями. Важно лишь то, что он не догадывается о наличии у меня поводов ненавидеть его. Таким образом, если руководствоваться вашей же теорией, мы уже имеем необходимые отправные данные. Никому не придет в голову связывать меня с этим преступлением. И все, что требуется от вас — дать совет относительно того, как устроить это преступление. Дело за тем, чтобы представить убийство делом рук маньяка.

— Гм-мм, — мистер Каин встал и зашагал по комнате. — Все это кажется мне довольно простым делом, если, конечно, вы сказали мне правду.

— Клянусь честью.

— Ну что ж, если вам так угодно… — мистер Каин снова ненадолго умолк. — Думается, вам не составит никакого труда подкараулить его где-нибудь в укромном уголке, потом задушить и спокойно уйти. Подчас ничто так не сбивает с толку полицию, как подчеркнутая простота способа убийства. Удар по голове в темной аллее — и полицейские в состоянии прострации.

— Прошу вас, сэр, — мягко проговорил мистер Авель, — но вы не находите, что подобный совет как-то не тянет на тысячу долларов наличными?

— Ну, я мог бы дать вам кое-какой яд…

— И какую же психопатологию вы усматриваете в применении яда? После всего сказанного мне бы хотелось чего-то более… эксцентричного, что ли.

— Эксцентричного? Гм-мм… — мистер Каин умолк, но глаза его ярко заблестели. — Пожалуй, у меня есть на примете один способ, который, как я думаю, мой мальчик, придется по вкусу. Конечно, он довольно стар, но по своему прямому назначению не использовался уже несколько лет. Я назвал его «Хлам по почте». Здесь необходимо соблюсти всего три условия.

— Какие же?

— Первое: убийца должен иметь возможность заманить свою жертву в какое-нибудь укромное место и там прикончить. И вновь, несмотря на все возражения, я бы рекомендовал самый тривиальный удар куском трубы по голове или обычное удушение. Естественно, данным планом предусматривается уничтожить обычные следы преступления, а также орудия, с помощью которых оно совершается, если таковые имеются. Вам по силам справиться с подобной задачей?

— Пара пустяков.

— Хорошо. Второй пункт предусматривает наличие у убийцы автомашины.

— И с этим все в порядке.

— Третье, заметьте, самое важное; убийца, совершая преступление, не должен попадать в поле зрения властей. Иными словами, он должен располагать полной свободой передвижения и иметь возможность, например, на несколько дней незаметно исчезнуть из города — так, чтобы никто не обнаружил его отсутствия.

— Я живу один и, кроме того, на всю следующую неделю взял отпуск.

— Превосходно! В таком случае, я полагаю, нам удастся организовать идеальное убийство. «Хлам по почте» должен сбить полицию со следа. Их так озадачит способ преступления, что про мотив они даже не вспомнят.

— Но что мне надо будет сделать?

— А вы до сих пор не поняли? Как я уже сказал, свою жертву вы убьете самым простым способом. Затем при помощи кухонного ножа или топорика расчлените труп. На основании собственного опыта в подобных делах я бы порекомендовал следующую схему разделки тела: голени, бедра, таз, желательно разрубленный пополам, таким же образом обработанное туловище, затем предплечья, плечи и голова. В общем, у вас должно получиться тринадцать частей. Конечно, несчастливое число, но я надеюсь, вы не отличаетесь избыточным суеверием.

— Нет, это даже любопытно. Но, простите, что я буду делать с э-э… фрагментами?

— Разумеется, упакуете их. В тринадцать посылок. Вам понадобятся пластиковые мешки, в которых хозяйки хранят пищу в домашних холодильниках, плотная коричневая бумага и прочная бечевка. Насчет последнего не скупитесь — ее должно быть достаточно! Упаковав все свои свертки в посылки, напишите на них адреса, наклейте марки и отнесите на почту.

— Но тринадцать довольно тяжелых пакетов…

— Именно по этой причине я упомянул, что вам необходимо иметь машину и располагать запасом свободного времени. Вы же не станете отправлять их через одно и то же почтовое отделение. На машине вы сможете объехать дюжину разных городков. Раздобудьте где-нибудь карту и заранее пометьте, какие именно пункты вам нужно посетить, скажем, за четыре дня. Желательно, чтобы это были совсем разные места — так полиции будет сложнее определить ваш почерк и прикинуть хотя бы самые общие направления расследования. Позже я помогу вам проработать необходимые детали. Это также входит в перечень моих услуг. Позаботьтесь также о том, чтобы загодя накупить марок — лучше подешевле, чтобы меньше привлекать к себе внимание.

— А кому мне адресовать эти посылки?

— Фамилии возьмите наугад из телефонных книг тех городов, которые будете проезжать. А еще лучше — знаете, это неплохая мысль — адресуйте их тринадцати владельцам разных похоронных бюро. Это окончательно собьет полицию с толку. Они станут искать людей, затаивших злобу на похоронные конторы или примутся ловить некрофилов. В любом случае они будут исходить из того, что имеют дело с маньяком. Как только газеты подхватят эту версию, можете быть уверены, все другие для полиции безвозвратно погибнут. Безумный злодей, ну и все такое прочее. — Мистер Каин наклонил голову. — Ну, как вам нравится, а? Достаточно эксцентрично?

— Да, но вы уверены, что не возникнут какие-нибудь препятствия?

— Уверен, если, конечно, мы как следует поработаем над планом. Разумеется, вам необходимо предпринять простейшие меры предосторожности, придумать, как заманить жертву в подходящее место. Кроме того, вам надо будет позаботиться о том, чтобы отделаться от своих э-э… инструментов. Лучше всего украсть их где-нибудь прямо на месте, — например, в каком-то хозяйственном магазине. Потом можете сбросить их с моста в речку. Впрочем, все эти детали мы обговорим, когда дойдем до них. Сначала нам надо избавиться от отпечатков пальцев. Вы предпочли бы заняться этим прямо сейчас или подождете до отпуска? Подумайте — сегодня у нас пятница. Если вы в субботу не работаете, ее можно целиком посвятить этому. За уикэнд вы вполне поправитесь.

— О чем вы говорите?

— О кислоте, мой мальчик. О смеси моего собственного приготовления. Она изменяет весь папиллярный узор так, что им никогда не снять отпечатки ваших пальцев. Разумеется, при этом уничтожается и сама кожа, но тут уж ничего не поделаешь. Кроме того, у меня сейчас нет под рукой обезболивающего средства. Впрочем, эти стены не пропускают звуков, так что даже если вы немного и покричите, вас никто не услышит.

— Кислота? Кричать? Но послушайте… — молодой Авель невольно отпрянул назад.

Не обращая внимания на его слова, мистер Каин прошел к шкафчику и достал из него пузырек, небольшую миску и мензурку. Недолго поколдовав над всеми этими предметами, он поднял на своего ученика полный благожелательности взгляд, чуть затуманенный поднимающимися над мензуркой едкими парами кислоты.

— Ну, давайте начнем, — пробормотал он. — Возможно, будет немного больно, но, уверяю вас, такая боль не идет ни в какое сравнение с муками, которые вам пришлось бы испытать на электрическом стуле. Если вы позволите мне маленькую шутку, электрический стул всегда вызывал во мне чувство глубочайшего отвращения.

Минула неделя после того дня, когда мистер Авель вышел из книжного магазина с перевязанными, в перчатках руками; и вот однажды вечером он снова оказался в том же самом месте.

Было уже довольно поздно, и ему пришлось несколько минут дожидаться, когда хозяин выйдет к нему и откроет дверь.

Как и прежде, торговец провел молодого человека через темное помещение в заднюю комнату, изредка поглядывая на сумку, с которой тот пришел — при этом старик не проронил ни слова, — после чего оба устроились в уютных креслах.

Наконец у торговца любопытство все же взяло верх.

— Что с вами стряслось? — спросил он. — Вы так и не наведались за последними инструкциями. Я уже начал бояться…

Молодой Авель улыбнулся.

— Не стоило беспокоиться. Я посчитал, что вы достаточно натаскали меня. Мое предприятие завершилось полным успехом.

— Так вы… вы совершили это? Но когда? Я имею в виду, в газетах не было ни строчки, абсолютно ничего…

— Я все продумал. Особенно ваше предложение остановиться на самом простом способе — задушить жертву. Пальцы и вправду немного побаливали, но в целом все прошло как нельзя лучше. Убийство в темной аллее, насколько мне известно, отнесли на счет какого-нибудь сумасброда, а потому ему отвели лишь крохотный абзац в газетах. Ничего удивительного, что вы его не заметили. Вот, посмотрите сами.

Авель протянул старику вырезку из газеты, и тот быстро скользнул по ней глазами. Затем поднял глаза на собеседника и кивнул.

— Значит, молодой Дрискол, так? А я полагал что имя вы так и не назовете.

— Теперь это не имеет никакого значения. Именно он посоветовал мне обратиться к вам: в прошлом он был, если можно так выразиться, вашим учеником.

— Да, его привела ко мне ревность. Соперник отбил у него любовницу. Как ни странно, Дрискол не испытывал к нему ненависти, пока мог простить измену своей бывшей подруге. Они жили вместе и нам пришлось поломать голову над тем, как скрыть истинный мотив убийство. В конце концов мы сделали все, чтобы представить убийцу психически неуравновешенным человеком. Придумали особый план, который назывался «Сумасшедший взрывник», только вместо самолета в нем фигурировал автобус. Вся хитрость заключалась в том, чтобы подложить бомбу не в ее багаж — это могло навести полицию на правильный след, а в вещи одного солдата, который возвращался в часть после отпуска. Мы вовремя вычислили нужного нам человека и обтяпали дельце… Но не стоит утомлять вас деталями. Короче говоря, все было разыграно, как по нотам.

Авель кивнул.

— Да, четверо убитых, трое раненых. Девушка тоже погибла.

— У вас прекрасная память, хотя случилось это два года назад, не меньше, — мистер Каин сделал небольшую паузу. — Или он сам вам рассказал?

— Он мне ничего не говорил. Я просто догадался. Видите ли именно я был его соперником. И девушка, которую он убил, была моей девушкой.

— О, понимаю. Неудивительно, что вам захотелось покарать его. Что ж, месть удалась?

— Да.

— Все хорошо, что хорошо кончается.

— Но все еще не кончилось.

— В самом деле?

Мистер Авель распахнул свою сумку.

— Видите ли, как вы сами изволили заметить, в тот раз вы выступили сообщником убийцы. Вы помогли ему разработать план преступления. И, стало быть… — Он достал нз сумки два ножа — длинный кухонный тесак и другой, поменьше, смахивавший на колун.

— Погодите, — голос мистера Каина задрожал. — Вам ни за что не удастся спрятать концы в воду.

— Почему же? Вы сами говорили, что эти стены не пропускают звуков. Никто не услышит крика, тем более что я сначала стукну вас по голове. — Авель отрезал старику путь к отступлению и, словно примериваясь, замахнулся колуном. Видно было, что это забавляет его.

— Послушайте… я обращаюсь к вам не как будущая жертва… а как ваш учитель, как человек, накопивший в подобных делах немалый опыт! Боюсь, разработанный мною для вас план не приведет к успеху.

— Отчего же? У меня достаточно времени, чтобы повторить свою поездку. Видите ли, я с умыслом солгал вам. Я взял две недели отпуска, а не одну.

— Все равно вам не уйти от правосудия. Рано или поздно то, что вы были у меня сегодня ночью, выйдет наружу. А когда я исчезну…

— Вы не исчезнете. Во всяком случае, не навсегда. Все будут считать, что вы просто уехали на время, скажем, немного развеяться. Вот я действительно исчезну.

— Куда?

— Сюда, в этот самый магазин. Исчезну, обзаведясь крашеными волосами, сгорбленной фигурой, отвислыми усами и очками.

— Вы собираетесь занять мое место? Навсегда?

— А почему бы и нет? Научусь имитировать ваш голос, подделывать подпись. По ходу дела унаследую другие ваши маленькие секреты, а со временем, возможно, и вашу будущую клиентуру. Вы не станете отрицать, что человек, способный разработать подобный план, вполне достоин стать инструктором. У него есть все задатки для этого. Кроме того, у меня перед вами одно преимущество, и я намерен дать вам почувствовать его: я не боюсь вида крови.

— Но если вы сделаете это — вы действительно маньяк!

— Не более чем любой другой убийца. Или их наставники.

— Но…

Нож не дал мистеру Каину до конца сформулировать свой вопрос.

Оставалось лишь сожалеть по поводу того, что бывший инструктор мистера Авеля не смог испытать чувства педагогической гордости за то, с какой скрупулезностью его учеником были выполнены все остальные пункты этого плана. Поскольку одним из главных условий было постепенное перевоплощение мистера Авеля в мистера Каина, он решил даже перенять некоторую манерность поведения старика, в том числе его склонность к дешевым каламбурам. Внутрь каждого свертка, приготовленного для отправки по почте, он вложил по суперобложке от различных книг, в числе которых были «Анатомия меланхолии», «Нагой и мертвый», а также «Суть вопроса». Для разрубленного торса, естественно, была припасена обложка от «Прощай, оружие!»^[5]

Само собой, он отдавал себе отчет, что это некоторый риск, однако даже маньяк имел право на небольшой и вполне безобидный розыгрыш. Кроме того, новый мистер Каин намеревался довести до конца свой план, после чего вернуться к обыденной и немного скучной «педагогической» деятельности.

Естественно, мистер Авель преуспел на выбранном поприще. Завершив свою миссию, он вернулся в книжный магазин стариком в очках с крашеными волосами. Спустя некоторое время новоявленный букинист полностью освоился со своим новым положением, а чуть позже завел и своих учеников. Магазин по продаже подержанных книг продолжал свое существование.

Вы всегда можете отыскать их на маленьких глухих улочках больших городов, а отыскав, невольно зададитесь вопросом, каким образом их владельцам удается сводить концы с концами…

Генри Слезар

Женщины в его жизни

Арнольд Бурдон страдал от прогрессирующего истощения мышц — заболевания, которое, будучи неприятным и изнурительным, не приносило ему ни болезненных ощущений, ни скорого конца. Арнольд страдал, и это было несомненно, но по-настоящему недуг принадлежал его жене Элизабет. Она надевала на себя свою болезнь с достоинством королевы и со своего очередного трона, которым попеременно были кровать и кресло-каталка, тиранила окружающих (Арнольда, трех слуг и врача) с такой же истинно королевской последовательностью и властностью, больно уязвляя чувствительную натуру мужа.

Арнольд был довольно видным мужчиной и выглядел моложе своих сорока трех лет, потому что не пренебрегал уходом за своей внешностью, физическими упражнениями и благотворными преимуществами легкой, обеспеченной жизни. Его мать, застигнутая неожиданным вдовством и бедностью, посвятила остаток своих дней воспитанию сына. Ради него и сестра пожертвовала своим счастьем, чтобы поддерживать его деньгами, пока он учился в одном из лучших колледжей в восточных штатах. Наконец он встретил Элизабет, которая была богата и неравнодушна к красивым чистопородным мужчинам.

Утонченность Арнольда распространялась буквально на каждую черту его лица — от нежно-голубых глаз, аристократического носа до красиво очерченных чувственных губ. Но особенно утонченными были его уши. Любая жалоба коробила его нежный, восприимчивый слух. Неуместные рыдания доводили его до настоящей зубной боли, а грохот каталки над головой заставлял бессильно скрежетать зубами. Но больше всего донимало Арнольда звяканье колокольчика жены, бесцеремонно требующего воздаяния инвалиду королевских почестей, и его ощущения в этот момент были сродни мучительной агонии.

Когда утром в один из понедельников на исходе февраля колокольчик зазвонил снова, он застал Арнольда на кухне за инспектированием двухминутного процесса приготовления яйца для Элизабет. Бледно-голубые глаза метнули сноп молний, тонкие губы нервно вздрогнули, а холеные пальцы с несвойственной им свирепостью сомкнулись на рукоятке предназначенного для масла ножа. Он взял поднос и понес его к лестнице на второй этаж, стараясь усмотреть в отведенных ему функциях сиделки непрерывное самоотвержение и каждодневный подвиг.

Когда он вошел в комнату, Элизабет сидела на кровати, подложив под спину обитый голубым атласом валик и подушку под голову. Жизнерадостные краски контрастировали с седеющими волосами Элизабет и ее пергаментной кожей. Она никогда не считалась красавицей, но сейчас ей было особенно сложно претендовать на это. Арнольд как тонкий ценитель и муж одновременно считал для себя затруднительным смотреть на нее.

— Ты, как всегда, не торопишься, — проворчала она, разглаживая салфетку на коленях. — Если эта женщина, которую ты выписал, будет так же нерасторопна, я могу умереть с голоду. Ладно, оставляй поднос.

Арнольд поставил поднос перед ней и посмотрел на часы.

— Уже почти девять часов. Ее поезд прибудет сюда через десять минут, и, может, я встречу ее на станции.

— Ты, кажется, придаешь ее приезду слишком много значения.

— Я всего лишь не хочу, чтобы мисс Грекко чувствовала себя одинокой. Ты же знаешь эту станцию в Хилфилде. Конечно, я могу отправить Ральфа, если ты хочешь, чтобы я остался с тобой.

— Поезжай сам, — сказала она раздраженно. — Я хочу увидеть твою мисс Грекко. Подозреваю, что она из тех ужасных миниатюрных блондинок с десятью указательными пальцами и плохим перманентом.

— Я уверен, что она лучше, чем ты думаешь. Бюро по найму лестно отзывается о ней, и ты видела похвальные отзывы. Тебе необходим женский уход, Элизабет, ты сама это говорила.

— Ах, перестань ныть и отправляйся. — Она постучала по яйцу черенком ложечки. — И пришли ее тотчас же. Я хочу взглянуть на это создание.

Поезд, как всегда, запоздал. Арнольд сидел в машине, подаренной ему Элизабет по случаю годовщины их бракосочетания, нетерпеливо постукивая пальцами по приборной доске. Когда в 9.15 поезд остановился у пригородной платформы, из него вышло только три пассажира. Двое были мужчинами; третьим оказалась хорошо сложенная молодая женщина в шляпке с перьями, которая прикрывала ее лицо. Проводник помог ей вынести три старых чемодана. Арнольду было трудно разобраться в ее внешности из-за расстояния, которое их разделяло, но он успел мгновенно отметить, что у мисс Грекко превосходные ноги. Арнольд погладил пальцем свои аккуратные, стального цвета усы.

Выйдя из машины, чтобы помочь ей, он увидел на ней под пальто строгий твидовый костюм, фасон которого Элизабет называла «Ранняя Гарбо». Контраст между почти мужским костюмом и изящной фигурой придавал женщине особую соблазнительность. Арнольд почувствовал, как в нем нарастает желание поскорее узнать, что скрывается под шляпкой.

— Добрый вечер! — приветливо улыбаясь, сказал он. — Меня зовут Арнольд Бурдон. И я подозреваю, что вы мисс Грекко. Приношу свои извинения за поезд, но наша железнодорожная служба никогда не отличалась пунктуальностью.

Мисс Грекко взглянула на него из-под украшенной перьями шляпки. Она совершенно не пользовалась косметикой. Если бы было наоборот, если бы на ее губах была малиновая краска, а на веках — голубая, это сделало бы невозможным ее пребывание в доме Бурдонов. Но и без этого мисс Грекко была достаточно прелестна, и Арнольд почувствовал, что не может ручаться за одобрение жены.

— Я надеюсь, вам у нас понравится, — сказал он, обворожительно улыбаясь. — Моей жене на некоторое время понадобилась внимательная женщина, которая способна заботиться о ней лучше, чем я. Я полагаю, что вы догадываетесь о характере ее недуга?

— Да, мне уже все объяснили, — тихо сказала мисс Грекко. — Раньше я работала медицинской сестрой, но, по всей видимости, ваша жена нуждается в большем — в подруге.

— Вы можете называть это так. Ей необходимы малейшие знаки внимания сверх обычного медицинского ухода. — Он быстро взглянул на нее. — Я хочу надеяться, что вы полюбите нас.

— Я уверена в этом, — прошептала она.

Разговор мисс Грекко и Элизабет доставил Арнольду столько же беспокойства, сколько может причинить рождение ребенка. Он мерял шагами гостиную, как нетерпеливый отец, дожидаясь, когда на втором этаже откроется дверь в спальню. Когда это произошло, мисс Грекко спустилась вниз, отметив каждую ступеньку прикосновением своих точеных ног, и на ее щеках горел натуральный румянец. Он коротко спросил ее, но она не ответила ничего, кроме того, что жена ждет его наверху.

Элизабет была грозовой тучей, когда он вошел. Она нервно теребила кружевной пеньюар.

— Где ты откопал это сокровище? — раздраженно спросила она. — В Фоли-Бержер?

— Элизабет, ты и в самом деле…

— Меня не проведешь таким нарядом. Судя по всему, ты очень горд своим выбором, не так ли?

— Ничего подобного, Элизабет. Ты сама выбрала ее из трех кандидатур, рекомендованных бюро по найму. До сегодняшнего вечера я никогда не видел ее.

— Но ты находишь ее прелестной?

— Мисс Грекко привлекательна, не спорю. Но не прелестна, нет.

Элизабет издала короткий смешок. Потом сняла свои очки.

— Хорошо, я позволю ей остаться. Мне будет интересно понаблюдать за вами обоими. Только не заходи слишком далеко, Арнольд. Я буду следить за тобой.

— Ты говоришь сущий вздор, Элизабет.

— Я знаю тебя, Арнольд, я вижу тебя насквозь. Я слышу, как бьется твое маленькое романтическое сердце, Арнольд.

— Элизабет, пожалуйста…

— Ладно, ты можешь идти и сказать мисс Грекко, что она принята. Нет, не надо, я скажу ей сама.

Она взяла колокольчик и энергично затрясла им. Нетерпеливый звонок заставил Арнольда скорчить гримасу, но она не переставала звонить, пока мисс Грекко не поняла, что звонок адресован ей.

— Да, мисс Бурдон, — сказала мисс Грекко, появляясь и дверях.

— Сегодня утром я хочу побыть на свежем воздухе, — сказала Элизабет. — Мне потребуется ваша помощь. Кроме того, я хотела бы, чтобы вы проследили за завтраком для Арнольда: наш повар имеет обыкновение пережаривать все, а у Арнольда чрезвычайно деликатный желудок. Теперь вы видите, — съязвила она, — что я не единственный человек в доме, который нуждается в присмотре.

— Хорошо, миссис Бурдон, — сказала мисс Грекко, и смятение отразилось в ее прекрасных фиолетовых глазах, обращенных к нему.

Прошло целых два месяца, прежде чем он поцеловал ее. Два месяца колокольчик Элизабет безостановочно трезвонил по всему дому, и он означал не столько ее потребность в мисс Грекко, сколько предупреждение. Она была ревнива и в удовлетворении своей ревности находила странное извращенное удовольствие. Она постоянно намекала на их развивающийся роман, чем вызывала розовую краску на алебастровых щеках мисс Грекко, и заходилась от смеха. По мнению Арнольда, она позволяла себе гораздо больше, чем простые намеки, — она скорее обвиняла их. Вероятно, устав от беспрестанных обвинений в преступлении, которого он не совершал, Арнольд и поцеловал мисс Грекко.

Это произошло на кухне Бурдонов в полночь. Мисс Грекко спустилась вниз, чтобы выпить в уединении чашечку горячего шоколада. Когда вошел Арнольд, она ничего не сказала. В своем домашнем халате она выглядела особенно женственной. Ее золотисто-каштановые волосы, обычно туго стянутые и заколотые, были распущены.

— Не хотите ли чашечку горячего шоколада? — прошептала она.

— Да, спасибо, — сказал Арнольд и обнял ее.

Через полчаса мисс Грекко положила свою голову на его плечо и сказала:

— Я люблю тебя, Арнольд.

— Я тоже люблю тебя.

Она вздохнула.

— Но ведь это безнадежно?

— Все зависит от того, какой смысл ты вкладываешь в это слово.

— Я говорю о женитьбе, разумеется.

— О!

— Это то, что и ты имеешь в виду, правда?

— Так должно быть в большинстве случаев, — без энтузиазма сказал Арнольд. — Но как ты знаешь, я уже женат.

— Есть еще суды по разводам.

— И дома для бедных тоже.

Мисс Грекко отстранилась от него.

— Я полагаю, это не должно мешать нам.

— Мы не можем допустить, чтобы…

— А что еще можно придумать? Мне не улыбается быть твоей тайной женой, Арнольд.

— Это ужасное выражение, вычитанное из плохих романов. Мне больше нравится — любовница.

— А мне больше нравится — муж.

Теперь вздохнул Арнольд.

Они сидели за кухонным столом в трех футах друг от друга, держа в руках пустые чашки из-под шоколада, дожидаясь, когда кому-нибудь в голову придет спасительная идея. То, до чего они в конце концов додумались, не было неожиданным для них, особенно для Арнольда.

— Ты слышала о пентаталимине? — спросил он.

— Это то лекарство, которое я даю ей каждый вечер?

— Да.

— Я знаю, что это сильнодействующее снотворное. Она часто не находит себе места ночью; и оно очень помогает ей.

— Что ты знаешь о дозировке и о том, что с этим связано?

— Мне известно, что оно очень опасно и что чрезмерная доза способна привести к поражению сосудов головного мозга, в отдельных случаях вызывая повышение давления.

— Значит, ты не можешь ошибиться в дозировке?

— Конечно, нет.

— Впрочем, это было бы неразумно, — задумчиво сказал Арнольд.

— Да, ты прав, — сказала мисс Грекко. — И очень легко обнаружимо.

— Однако это не значит, что чрезмерная доза будет замечена, если она лишь немного превышала нормальную. Один лишний кубик на ночь произведет такое же действие, только не сразу.

— Мне кажется, это похоже на правду.

— Она будет слабеть с каждым днем.

— Ее должно тошнить. Это верный признак.

— Да, и причем не тот, который можно приписать действию лекарства. В пузырьке разница будет совсем незаметна. Сколько, по-твоему, она протянет, пока…

— Я точно не знаю.

— Хотя бы предположительно.

— Я думаю, пару месяцев, не больше, — сказала мисс Грекко.

— Значит, это будет в июне, — сказал Арнольд Бурдон, мечтательно улыбаясь.

Когда через две недели к Элизабет вызвали доктора Иви, он провел целый час за закрытыми дверями в ее спальне и вышел оттуда смущенным и озабоченным. Он попросил Арнольда о беседе с глазу на глаз и, будучи человеком прямым, признался, что затрудняется определить причину ухудшения здоровья Элизабет.

— Меня смущают приступы тошноты, — сказал он. — Они нехарактерны для подобных случаев, и я, кажется, до сих пор не могу установить точный диагноз. Она чрезвычайно слаба, и это понятно, но ее давление гораздо выше, чем должно быть.

— Вы в силах сделать что-нибудь для нее? — сочувственно спросил Арнольд.

— Я попросил ее не вставать с постели эту неделю, возможно, она несколько переутомилась за последнее время. И еще…

Он остановился в смущении.

— Кроме того, ее душевное состояние оставляет желать лучшего. Кажется, она питает странное предубеждение против этой вашей мисс Грекко.

— Какое предубеждение?

— Ваша жена — женщина с богатым воображением. Ум ее ничем не занят, и она легко может предположить крайности. Вы понимаете, что я имею в виду…

— Мисс Грекко здесь совершенно не при чем, — сказал Арнольд. — Я уверен, что Элизабет сама убедится в этом. Откровенно говоря, я не представляю, как мы управлялись до сих пор без нее.

— Да? Что ж, во всяком случае вам следует знать об этом. Если я понадоблюсь вам раньше, чем в следующем месяце, в мой очередной визит, не стесняйтесь позвонить.

Арнольд последовал его совету через четыре дня. Во время прогулки по саду на каталке Элизабет стало плохо. К счастью для него, мисс Грекко не растерялась. Она расстегнула пуговицы на одежде Элизабет, зажала ее голову между своими коленями и довольно скоро привела ее в чувство. Доктор Иви, приехавший через час, сделал комплимент ее самообладанию и заявил, что она могла бы пройти курс подготовки дипломированной медицинской сестры. Мисс Грекко пришлось возразить, сказав, что у нее другие планы на будущее.

Спустя неделю Элизабет сама потребовала присутствия доктора. Она угрожала ему вызовом в суд, если не почувствует себя лучше, и постепенно привела себя в такое состояние, что ее стошнило на лучший восточный ковер в гостиной.

— Нервы, — сказал доктор Арнольду. — Эта женшина — настоящий клубок нервов. Вы должны беречь ее, мистер Бурдон; если к концу недели ее состояние не улучшится, я думаю, нам придется положить ее в госпиталь для обследования.

Голубые глаза Арнольда угрожающе расширились.

— Вы не сделаете этого, — запинаясь, пробормотал он. — Я хочу сказать, что Элизабет никогда не согласится на это.

— Ей придется уступить, — жестко сказал доктор Иви. — Если она не согласится, я снимаю с себя всякую ответственность за последствия.

Вечером Арнольд сообщил мисс Грекко о грозящей опасности. Им предстояло принять серьезное решение во время полуночного приема горячего шоколада. Если Элизабет подвергнется обстоятельному клиническому обследованию, добавочная доза лекарства в ее организме будет немедленно обнаружена.

— Мы можем избежать этого двумя способами, — задумчиво сказал он. — Если уменьшить дозу, которую мы даем ей…

— Я уже думала об этом, — сказала мисс Грекко.

— Или…

— Я думала и об этом, — сказала мисс Грекко.

Они раскрыли друг другу объятия с естественным автоматизмом давних любовников. Они оставались в этом положении около пяти минут, и Арнольд в паузах между поцелуями нашептывал ей что-то на ухо. Все было точно так же, как и в другие ночи их связи, подслащенной желанием, приправленной опасностью. И только одна деталь в этот раз не совпадала. Арнольд первый почувствовал это; его спина напряглась, он втянул ноздрями воздух. Глаза мисс Грекко округлились, когда она бросила взгляд поверх его плеча в направлении двери. Она издала сдавленный возглас, и Арнольд отстранился от нее, чтобы своими глазами увидеть привидение, которое бесцеремонно нарушило их близость.

Привидением была Элизабет в своем кружевном пеньюаре, с белым лицом, скелетоподобными руками на притолоке двери и глазами, тлеющими в темноте, как древесный уголь.

— Не стоит прерываться, — чуть Слышно, но с ядом в голосе произнесла она. — Продолжайте же, Арнольд.

— Элизабет, тебе не следовало спускаться сюда…

— Я не могла найти колокольчик. Этот проклятый доктор куда-то задевал его. Мне пришлось спуститься… — Она заставила себя улыбнуться; ее зубы при этом походили на крошечные копии надгробных камней. — Но я довольна, что сделала это. Мне нельзя было пропустить ни за что на свете эту очаровательную картину. Арнольд…

— О, миссис Бурдон! — всхлипнула мисс Грекко. — Вы не должны думать, что…

— Заткнись, ты! Ты мне уже осточертела! Ты все понял, Арнольд? Осточертела!

— Ты ошибаешься, Элизабет, и сама знаешь это, — решительно сказал Арнольд. — Просто мисс Грекко что-то попало в глаз…

— Я знаю, — сказала Элизабет. — Но она единственная женщина, к которой тебе больше не удастся наклониться. Я хочу, чтобы ноги ее не было в моем доме. Завтра же!

Мисс Грекко принялась умолять ее.

— Это ничего не изменит! — сказала Элизабет. — Вы уволены, мисс Грекко. Если бы Арнольд был моим слугой, а не мужем, я бы уволила и его. Но он мой муж. Вам понятно? Мой муж.

Мисс Грекко повернулась и выбежала из комнаты. Арнольд стоял, беспомощно зажав уши, не в силах слышать звук удаляющихся шагов на устланной коврами лестнице.

— Теперь ты можешь заняться мной, — сказала Элизабет устало, но торжествующе. — Ты можешь отвести меня наверх, Арнольд. А завтра ты позвонишь в бюро по найму и наведешь справки относительно замены мисс Грекко. Только в этот раз я поговорю с каждым кандидатом лично.

— Хорошо, Элизабет, — сказал Арнольд.

На следующее утро Ральф отвез мисс Грекко на станцию. Она покидала дом в том же костюме из твида, в котором приехала; украшенная перьями шляпка была низко надвинута на покрасневшие, воспаленные глаза. Она даже не оглянулась на Арнольда, который из окна гостиной наблюдал за ее отъездом с выражением отчаяния и бессилия. От него уходило нечто большее, чем просто любовница, от него уходило его спасение. Когда он увидел, как мисс Грекко уселась на переднее сиденье, он уже знал, что ее притягательность только отчасти была романтичной; что ее поддержка и понимание, умелое обхождение со снотворным, которое однажды избавило бы его от Элизабет, были более важными достоинствами, чем обворожительные ноги и прелестное лицо. Вздохнув, он отвернулся от окна и увидел Элизабет на каталке, которая наблюдала за ним.

— Бедняжка Арнольд, — сказала она, злобно улыбаясь. — Тебе ни за что не обойтись без женской помощи, не так ли? Только теперь она ушла, и тебе остается рассчитывать только на меня. Бедняжка, поплачь немного. — Она подтолкнула каталку поближе. — Ты сделал то, что я говорила тебе? Позвонил в бюро по найму?

— Да, — сказал он утомленно. — Сегодня днем ты сможешь выбрать любую из трех кандидатур. Им назначено разное время начиная с двух часов.

— Ты делаешь успехи, Арнольд.

— Наверное, мне стоит сходить в кино, — сказал Арнольд. — Если ты не думаешь, что я тебе понадоблюсь.

— Иди, — хихикнула Элизабет. — Посмотри какой-нибудь старый романтический вздор, бушующие страсти и смазливых девочек. А потом выбрось их из головы, выбрось для своей же пользы.

Он вернулся домой в пять часов. С того момента, когда входная дверь закрылась за ним, наверху начал звонить колокольчик. Он бросил свое пальто на софу и, с трудом передвигая ноги, пошел наверх. Элизабет была в кровати, уже успев накрутить волосы на папильотки. Она была почти любезна.

— Я все устроила, Арнольд. Я подыскала для тебя воплощение женской добродетели.

— Я рад, Элизабет. Они все пришли вовремя?

— Первые две были просто невозможны, — хитро сказала она. — Они чересчур молоды. Ты же знаешь, как на тебя действуют молоденькие женщины, Арнольд. Но я больше чем уверена, что ты найдешь ту, которую я выбрала, самой привлекательной. И самой зрелой.

Она глупо хихикнула.

— Похоже, ты находишь все это занимательным.

— Занимательным? А почему бы и нет? Спустись вниз и посмотри на нее сам. Не исключено, что она понравится тебе. Может быть, даже больше, чем мисс Грекко. Иди же!

Арнольд нахмурился и вышел из комнаты.

На кухне возле плиты топталось что-то низкорослое и невообразимо толстое. Она обернулась, когда вошел Арнольд. Ей было далеко за шестьдесят, и спутанные седые волосы были хорошим дополнением к тройному подбородку и красным щекам.

— Она зовет меня? — шепотом спросила она. — Твоя благоверная? Я только начала готовить кофе.

Звяк! Звяк! — раздался звонок наверху. Арнольд с лицом, белым от бешенства, вышел к лестнице и поднял голову вверх. В дверях своей спальни стояла его жена.

— Как она тебе понравилась? — прокричала Элизабет. — Ты и мечтать о такой не мог, не так ли, Арнольд?

Она дико захохотала и с силой захлопнула дверь.

Разъяренный, Арнольд вернулся на кухню.

— Жена принимает снотворное в девять часов, — решительно сказал он. — Ты не забудешь?

— Нет, что ты, — сказала женщина. — Ты очень бледен. Ты еще никогда не выглядел так плохо.

— Ты все поняла насчет дозы?

— Да. Всего один кубик сверх нормы.

— Хорошо. Теперь ей осталось не так много. Одному богу ведомо, на чем она держится. — Он нежно потрепал-рукой красную щеку. — Я никогда не забуду тебе этого, мама.

Она жеманно улыбнулась и пошла на второй этаж — ее уже звала к себе Элизабет.

Месть мистера Д.

Когда Беверли Хазард прибегла к услугам управляющего имуществом, для ее мужа Юджина, человека, в пристрастиях столь же цельного, сколь и неразборчивого, это означало конец целой эры в его жизни — восхитительной эры, когда он развеивал по ветру состояние своей жены, выказывая в этом простом занятии незаурядную искушенность, тонкий вкус и полное отсутствие каких-либо угрызений совести.

— Ничего более нелепого я еще не слышал, — заявил Юджин жене. — Оплачивать все наши счета — еще куда ни шло, но ставить меня в положение ребенка, выпрашивающего деньги на карманные расходы, — это уж слишком!

— Мои друзья в восторге от него — небрежно обронила Беверли, прихорашиваясь перед одним из двадцати восьми зеркал в их загородном доме. — Мистер Д. — очень разумный управляющий, они утверждают, это в один голос.

Мистер Д. (его полное имя было Дюпре) оказался настолько разумным, что при первой же встрече нажил в Юджине врага. Он уделил Юджину один беглый взгляд — из-под массивных очков с толстыми стеклами, немного задержал его на пышных светлых усах посетителя и только потом сказал:

— Что значит — мало? Мне всегда казалось, что ста долларов в неделю на карманные расходы достаточно любому мужчине.

— Это зависит от кармана, — надменно произнес Юджин. — Мой — достаточно глубок. И я настаиваю на повышении расценок.

— Сожалею, — ответил мистер Д. твердо. — Но ничем не могу вам помочь.

— Кто давал вам полномочия отказывать мне?

— Мой наниматель, — отрезал мистер Д. — Если вы не против, мистер Хазард, у меня как раз сейчас много срочных дел. Мой секретарь выдаст вам чек на неделю.

Через два дня Юджин позвонил мистеру Д. по телефону и сказал:

— Мне нужна еще сотня. Могу я получить чек?

— На что вы собираетесь их потратить?

— Не думаю, чтобы это близко касалось вас.

— Извините, мистер Хазард, но пока вы не объясните, зачем вам понадобились деньги, я ничего не смогу для вас сделать.

— Счет из бара вас устроит? — сказал Юджин раздраженно. — В моем клубе?

— Я оплачиваю все счета. Распорядитесь в клубе, чтобы их пересылали мне.

— Да как вы не понимаете, что они не будут доверять моим распоряжениям, пока я не оплачу счет!

— Ну что ж, тогда пейте дома, — равнодушно ответил мистер Д.

Юджин внял его совету. Когда Беверли вечером вернулась домой, она застала мужа за необычным занятием: он самозабвенно, и сосредоточенно переворачивал все в доме вверх дном в поисках беспризорных денег, и помешать ему в его настойчивости было невозможно.

Положение ухудшалось с каждым днем. Беверли радовало улучшение материального благополучия семьи, в то время как Юджин находил себя настолько ущемленным в удовольствиях из-за недостатка денег, что поневоле стал вынашивать в голове черные и мстительные замыслы.

Однажды Юджин опустился даже до посещения публичной библиотеки — удовольствия, которое в силу своей дешевизны наверняка встретило бы у мистера Д. полное одобрение. Сидя в читальном зале, он добросовестно проштудировал четыре тома «Общей классификации преступлений», но не вынес из них ощущения, что нашел ответ на свой вопрос.

Удобный случай представился через два месяца. С короткой лыжной прогулки Беверли привезла серьезное воспаление легких. Она легла в постель со всеми театральными ужимками Камиллы, оставив Юджина ощущать на себе все тяготы деятельности неумолимого мистера Д.

С каждым днем в Юджине крепло желание задушить свою жену. Но сделать это, не оставив следов на шее, было просто невозможно, и здесь Юджин полностью доверял «Общей классификации преступлений». Следовало отыскать другой способ, более простой, безопасный и соответствующий болезни Беверли. И он нашел его, когда листал в библиотеке книгу «Убийства и их расследование» на букве «А» в статье «Асфиксия»:

«…Симптомы асфиксии при удушении, повешении или отравлении газом, а также при некоторых болезнях, таких, как воспаление легких, имеют много общего: лиловато-серый цвет слизистой оболочки, синие или даже черные губы, пальцы и ногти. Во внешности пострадавшего, как правило, не обнаруживается ничего, что бы явно указывало на насильственную смерть. Поэтому при расследовании случаев асфиксии необходимо опираться на другие, более очевидные и точные признаки…»

Вечером в пятницу, когда его жена уже спала в своей комнате на втором этаже, Юджин отпустил прислугу на выходные домой. В субботу утром он сам принес ей завтрак в постель. Беверли встретила мужа недоуменным возгласом:

— Что случилось, Юджин?

Он натянуто улыбнулся:

— Разве ты не хочешь, чтобы я кормил тебя с ложечки, моя крошка?

Беверли хихикнула глупо и счастливо, как новобрачная. Юджин был доволен, что утро, ее последнее утро, получалось таким превосходным.

Он ушел из комнаты в десять часов, дождавшись, когда она приняла все свои лекарства и забылась тяжелым сном больного.

Ему потребовалось всего полчаса, чтобы проверить все окна внизу и наверху. Дверь, ведущая на террасу позади дома, имела у основания широкую щель, через которую в дом проникал свежий воздух снаружи. Юджин заткнул щель полотенцем, потом проделал то же самое с кухонной дверью. Только тогда он подошел к газовой плите, повернул до отказа черные блестящие рукоятки на передней панели и старательно загасил огонь. В нос ему ударил острый запах газа, но он знал, что пройдет еще некоторое время, пока газ-убийца проделает свой путь наверх, к комнате Беверли. Он даст ему это время — целый уик-энд, никак не меньше.

Он покинул дом несколькими минутами позже, унося с собой предусмотрительно собранный накануне вечером портфель, выбрал из двух своих автомобилей тот, что поменьше, и поехал в город, в отель.

Он вернулся к себе поздним вечером в воскресенье. Стоя перед входной дверью, он заботливо затоптал ногами сигарету, открыл дверь ключом и вошел в дом.

Густое и едкое облако газа окутало его с головы до ног. С носовым платком у рта он кое-как добрался до спальни Беверли.

Она лежала точно в том же положении, в котором он оставил ее вчерашним утром. Только теперь возвращение Юджина, уже не могло разбудить ее.

С этой минуты Юджина больше всего волновало отношение окружающих — к смерти Беверли. Тем приятнее ему было встречать со всех сторон вместо подозрений и холодного отчуждения горячее сочувствие и симпатию.

С хором соболезнований и утешений не гармонировало только отношение мистера Д.; но Юджин был готов к этому. Через три недели после похорон управляющий получил, короткое извещение об увольнении. Он позвонил Юджину и сказал:

— Если мне позволено будет заметить, мистер Хазард, сейчас вы нуждаетесь в моих услугах больше, чем когда-либо. Вы должны хорошо все обдумать.

— Я уже все обдумал, — Юджин наслаждаясь своим триумфом. — Вы свободны, приятель.

— Мне нужно примерно месяц, чтобы привести в порядок все дела.

— Ладно, пусть будет месяц. Но запомните, дружище, сейчас я — ваш хозяин. И первое, что я хочу получить от вас, — это чек на пять тысяч долларов.

Деньги были потрачены со свойственными Юджину размахом и изобретательностью. Он предпринял короткую, но запоминающуюся поездку на Бермудские острова. Прилетев туда, он убрал подальше обручальное кольцо, траурную повязку и с головой погрузился в изучение обычаев заезжих богатых холостяков. Стоит ли говорить, что он славно провел время на Бермудах?

Он вернулся домой через две недели, с траурной повязкой на рукаве и обручальным кольцом на пальце. В первый же час своего пребывания дома он был вынужден принять двух визитеров, и оба принадлежали к ведомству окружного прокурора.

— Ничего не понимаю, — сказал Юджин. — Вы хотите, чтобы я прошел с вами? Но зачем?

— Это касается вашей жены, — ответил один из посетителей. — Мы хотим задать вам, мистер Хазард, несколько вопросов относительно причин ее смерти.

Юджин задрожал. Он понимал, что этого делать не следовало, что он выдает себя с головой, но все равно продолжал дрожать. Теперь ему противостоял сам прокурор округа. Юджин не выдержал и сорвался на крик:

— Я не имею ничего общего с ее смертью!

— Никто не сказал, что вы имеете.

— Тогда почему вы преследуете меня?

Гости пожали плечами.

— Мы понимаем, мистер Хазард, вы были на Бермудах.

— Я нуждался в отдыхе.

— Мы слышали, что вы там неплохо отдохнули.

— Может быть, я пытался забыться. И потом, это не ваше дело, чем я занимался на Бермудах!

— Разумеется, вы правы, мистер Хазард! Это не наше дело. Если только за этим не стоит что-нибудь серьезное. Убийство, например.

— У Беверли была пневмония! — закричал Юджин. — Она умерла от воспаления легких! При чем здесь я?

— Были и другие способы показать ей дорогу к праотцам, — уточнил прокурор округа. Он перегнулся через стол и понизил голос до шепота. — И мы знаем, какой избрали вы, мистер Хазард. Вы задушили ее газом, не так ли? Включили газ в плите на всю катушку и обеспечили ей билет на тот свет. Разве не так?

Юджин вдруг начал испытывать симптомы асфиксии. Его губы посинели, горло сдавил резкий спазм, и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, он прошептал:

— Ради всего святого, как вы догадались?

Ответ на свой вопрос он получил только после того, как его признание было занесено в протокол и подписано им самим.

— Честно говоря, мы были абсолютно уверены, мистер Хазард. Мы располагали показаниями человека по имени Дюпре, которые уличают вас в убийстве. Вы его знаете?

— Мистер Д.? — Юджин снова задыхался.

— Да, ваш управляющий. Он любезно сообщил нам все, что знал о ваших отношениях с женой. Но дело даже не в этом. Разбирая перед увольнением ваши бумаги, он случайно наткнулся на очень интересный документ.

— Что это было? Что? — крикнул Юджин.

— Ваш счет за газ. Он был непомерно велик. Самый большой счет, который вы когда-либо имели. Что заставило его так подскочить, спросили мы себя? И вы сами подтвердили что мы нашли правильный ответ на этот вопрос.

Несчастная Руфь

Звук захлопнувшейся за Ральфом двери раздался в ушах Руфи настоящим взрывом.

Между ними вырастала непреодолимая стена — оба они не хотели этого, но поделать ничего не могли. Они прожили вместе уже почти десять лет и по молчаливой договоренности никогда не ложились спать и не расставались, не решив возникшей проблемы. И все же губы их были холодны, когда Ральф целовал ее перед уходом.

Руфь вздохнула и прошла в гостиную. На телевизоре лежала открытая пачка сигарет. Она закурила, но вкус сигареты показался ей до отвращения горьким, и она тут же загасила ее. Потом прошла на кухню, налила себе еще одну чашку кофе и стала ждать. Руфь точно знала, что случится. Через полчаса Ральф попадет к себе в офис. Через пять минут он уже будет названивать ее матери, чтобы бестактно сообщить о вчерашнем происшествии — третьем за последние двадцать дней. Разговаривая с зятем, та постарается вести себя сдержанно, и голос ее будет звучать ровно, но потом, когда наберет номер Руфи, ей уже трудно будет сдержать слезы, и в первых же словах наружу прорвутся надрыв и боль.

Без десяти десять телефон зазвонил.

Руфь сняла трубку, почти улыбаясь точности своего прогноза.

Разумеется, звонила ее мать, а потому сдавленные слова несли на себе печать горя и сочувствия.

— Мама, пожалуйста, прошу тебя! — Руфь закрыла глаза. — Тебе просто надо свыкнуться с этой мыслью. Да, действительно, я занимаюсь воровством. И ничего не могу с собой поделать. Пойми же, что…

Пошел разговор о докторах, поездке за границу и вообще обо всем таком, что они с мужем никак не могли себе позволить.

— Я знаю, что это болезнь, — сказала она. — Знаю, что это нехорошо. В наше время лучше быть убийцей или алкоголиком, по крайней мере, больше сочувствовать будут…

Мать на том конце провода плакала.

— Мама, прошу тебя. Так ты мне совсем не поможешь.

Выждав паузу, достаточную для того, чтобы сказать «до свидания», Руфь наконец повесила трубку и вернулась в гостиную.

Ее продолжали мучить безответные вопросы. Как это случилось? С чего началась эта чертовщина? Почему я краду? Может ли доктор — один из тех докторов — помочь мне? Она поежилась. В детстве Руфь была вполне нормальным ребенком. В семье водились деньги, по крайней мере какие-то деньги. Они жили в двухэтажном доме с видом на залив Сан-Франциско. В школе Руфь была в числе первых: никто в доме не приносил столько отличных отметок, даже те две холодные, надменные девицы, приходившиеся ей старшими сестрами. Кроме того, ее любили.

Впрочем, воровать Руфь начала уже тогда. Первым объектом ее преступного посягательства стал пенал Фенни Риттер — красивая штучка в голубом переплете и с потайными отделениями. Она тогда дурака сваляла — спрятала его дома, и все, естественно, узнали. Все! Она стала воровкой!

Сидя в своей гостиной, двадцативосьмилетняя Руфь Моуди плакала над прегрешениями девочки, которой тогда было тринадцать лет.

Нет, снова решительно подумала Руфь, — впрочем подобные мысли приходили ей в голову и прежде, — прошлое здесь ни при чем. Прошлое было хорошим и вполне невинным.

Однако такое заключение не проясняло положения. Почему она воровала? Зачем взяла в универмаге на Вашингтон-авеню катушку ниток? Или прихватила с собой в магазине одежды на Четвертой авеню вечернюю сумочку? Почему бес попутал ее стянуть с прилавка дешевенькие перламутровые пуговицы? В полиции все сразу поняли и позвали Ральфа: сообразили, что она не обычный магазинный воришка, а женщина, которая попала в беду. Уладить недоразумение оказалось довольно просто: Ральф оплатил стоимость вещей, выписав соответствующий чек.

А ее имя и фамилия, равно как и описание внешности, остались в досье на тот случай, если подобное повторится…

В одиннадцать часов ее разбудил звонок. Руфь бросилась было к телефону, но потом поняла, что звонили в дверь.

Стоявший на пороге мужчина снял шляпу, но, как оказалось, это был лишь жест вежливости. Не дожидаясь приглашения, он вошел в квартиру и закрыл за собой дверь. Роста посетитель был невысокого, загар на лице заставлял подумать о кварцевой лампе.

— Вы Руфь Моуди? — спросил гость.

— Да. — Она испытывала не столько страх, сколько раздражение.

Он улыбнулся, обнажив прокуренные зубы:

— Я хочу поговорить с вами об одном деле, миссис Моуди, — и кивнул в сторону гостиной. — Можно войти?

— О каком деле? Если вы хотите что-то продать…

— Я не продаю, а покупаю, миссис Моуди, — гость хохотнул. — Могу я присесть? — И не дожидаясь ответа, сел, предварительно подтянув на коленях брюки, чтобы не помять острую, как бритва, складку. — Думаю, что вам стоит меня выслушать, — осторожно начал он. — Речь пойдет о вашем муже.

Руфь сжала руки в карманах халата и села напротив него в дальнем углу комнаты.

— Что вы хотите этим сказать?

— Мне кое-что известно про вашего мужа, — проговорил гость. — А о вас я знаю гораздо больше. Соединить все вместе — может получиться большая неприятность. — Он положил шляпу на подушку рядом с собой.

— Миссис Моуди, — продолжал посетитель, — как бы вы отнеслись к тому, чтобы получить тысячу долларов?

— Что? — изумленно спросила Руфь.

— Да, вы не ослышались. У меня к вам небольшое предложение. Если вы согласитесь, то получите по почте тысячу долларов. Если нет… Что ж, в таком случае вашему мужу, видимо, придется изрядно покрутиться, чтобы свести концы с концами. Вы меня поняли?

— Нет!

— Хорошо, тогда я изложу это по-другому. Если бы вы имели на работе в подчинении некоего мужчину и вдруг узнали, что жена его крадет вещи в магазинах…

Руфь закрыла лицо руками.

— Ну вот, вы поняли, что я хотел сказать? Ведь вам это небезразлично, не так ли? В наше время мужчине не так просто отделить семейную жизнь от его работы. Приходится думать о репутации фирмы и прочем. Вы же понимаете меня, правда?

— Откуда вы узнали? — потерянным голосом спросила Руфь. — Кто вам сказал?

— Ну зачем вам это знать, мисс Моуди? Допустим, у меня есть свои источники информации. Но расстраиваться не надо. Это ведь болезнь — вроде пневмонии или сенной лихорадки. И вы можете помочь себе, если…

Руфь напряженно смотрела на сидящего напротив мужчину.

— Сколько вы хотите?

Он замахал руками.

— Не нужны мне ваши гроши, миссис Моуди. Я ведь сказал вам, я пришел к вам, чтобы купить.

— Что купить?

— Ваши услуги. Все, что от вас требуется, — подыграть нам, и за это вы получите тысячу долларов. Поверьте мне на слово — вам ничего не грозит.

— И что мне надо будет сделать? — спросила Руфь.

— Сейчас я не могу вам открыть это. Но у меня есть друг, вы понимаете? Он сообщит вам все детали. А теперь я вам советую надеть пальто и шляпу и поехать со мной. Мой друг изложит вам все самым обстоятельным образом. Поверьте мне, задача покажется вам совсем простой. Вы нисколько не пожалеете…

Она встала.

— Никуда я с вами не поеду!

— Как вам будет угодно, — ее слова не произвели на него никакого впечатления. — Не так уж и нужна нам ваша помощь, миссис Моуди. Просто нам захотелось помочь вам. — Он вздохнул, взял шляпу с дивана и встал. — Но раз вы отказываетесь подыграть нам…

— Вы этого не сделаете.

Он улыбнулся, полез во внутренний карман пиджака и вынул визитную карточку.

— Отто Мавиус и компания, — прочитал он надпись. — Пятая авеню, 420. Ведь ваш муж работает именно там?

— Но я не одета! — в отчаянии воскликнула Руфь. — Я не могу сейчас поехать с вами!

— Я могу и подождать, миссис Моуди. Мне спешить некуда.

Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, потом Руфь резко повернулась и бросилась в спальню.

Через полчаса они сидели в такси, и загорелый мужчина назвал таксисту адрес скромного отеля за городом. Руфь съежилась в своем углу и, не глядя на спутника, пыталась унять бившую ее дрожь. Мужчина также не проявил склонности к разговору и задумчиво поглядывал в окно. Когда же машина подкатила к неказистому подъезду отеля, он снова оживился.

Перед входом в номер 408 он проговорил:

— Расслабьтесь, миссис Моуди. Вам понравится мой друг. Настоящий джентльмен!

На джентльмене был парчовый халат, и он курил турецкую сигарету. Похоже, ему неплохо было в номере, хотя вся обстановка в комнате свидетельствовала о том, что ему часто приходилось уходить. Он восседал на довольно-таки прогнутом диване перед продолговатым кофейным столиком, использовавшимся им, видимо, под письменный стол, и что-то быстро писал на одном из разбросанных перед ним листов бумаги, от напряжения даже высунув кончик языка.

Хозяин номера поднял взгляд на вошедших и весь как-то вдруг просиял. Быстро закончив писать, отложил ручку и пригласил их пройти.

— Вы, очевидно, Руфь Моуди, — приветливо проговорил он. — Проходите, садитесь на диван. Пожалуй, во всем номере это единственное удобное место. — Он взглянул на ее спутника. — А почему бы вам не угостить миссис Моуди напитками?

— Непременно. Что бы вы желали, миссис Моуди?

— Немножко кофе, если можно.

— Разумеется, — проговорил джентльмен и кивнул загорелому — тот вышел. Затем хозяин приблизился к столу, все еще заваленному остатками завтрака.

— Итак, миссис Моуди, — он сел и откинулся на спинку стула, — мой друг подробно изложил вам наш план?

— Нет.

— Это хорошо. Позвольте сделать это мне. Все очень просто, — продолжал хозяин игриво, глядя, как вернувшийся напарник ставит на стол чашку кофе. — Получилось так, что мы, миссис Моуди, узнали про ваши… э… наклонности… Ну-ну, не надо, не расстраивайтесь по этому поводу. Ни у меня, ни у моего друга нет ни малейших сомнений в том, что вы не преступница. Мы с пониманием относимся к вашему недугу. Так ведь? Загорелый кивнул.

— Потому и решили сделать вам небольшое предложение. Надеемся, вы не откажетесь, поскольку в противном случае…

— Гарри, я сказал ей.

— Отлично. Стало быть, нет нужды тратить время на пустые разговоры. Важно, миссис Моуди, другое, а именно: что бы ни случилось с вами, вы в полной безопасности. Это вы понимаете? Вас не могут арестовать за то, чего мы от вас добиваемся.

Она судорожно вздохнула.

— Арестовать?

— Да. Вы же понимаете, что по закону не отвечаете за свои маленькие кражи. Да вы и сами уже успели это заметить. Вы крадете, потому что не можете не красть — в этом лишь причина. Ну, а схватят вас, что ж — вы просто вернете украденное, вот и все.

— Я что-то не понимаю, — голос ее неожиданно зазвенел, но Руфь постаралась сдержаться.

— Позвольте мне объяснить. Нам известно, что вас задерживали уже три раза.

Она отхлебнула остывающего кофе — рука предательски дрожала.

— Итак, миссис Моуди, будем считать, что диагноз — клептомания — вам уже поставлен! И в полиции, и в магазинах о вас знают. И если вы украдете что-то еще… я бы сказал — нечто более ценное, нежели катушка ниток…

Глаза ее округлились, и второй мужчина коротко хохотнул.

— Кажется, сейчас вы уже понимаете нас, миссис Моуди. А теперь мне хотелось бы изложить наш план в деталях.

Он взял с кофейного столика лист бумаги.

— Вот что вам надо сделать. Завтра в пятнадцать минут первого вы войдете в магазин, который называется «Трэвелз», на Сорок седьмой улице. Возможно, вы не знаете его — довольно изысканные драгоценности, пожалуй, не — «Тиффани», но все же кое-что. Подойдете к одному из прилавков — я точно укажу его вам на схеме — и привлечете к себе внимание продавца. Попросите его показать вам подставку с драгоценностями — ее я вам тоже опишу — а потом, секунду-другую спустя, в магазине поднимается небольшой переполох.

Коротышка довольно рассмеялся.

Между тем джентльмен продолжал:

— Нет сомнений, что продавец оставит вас наедине с подставкой — ведь дело-то будет происходить буквально рядом. В любом случае внимание его будет отвлечено на какое-то время, которого вам хватит, чтобы незаметно извлечь нужную булавку. Вы просто зажмете, ее в руке и выйдете из магазина. Вот и все.

Руфь почувствовала, что вся взмокла.

— Но только не бегите, запомните это. Выходите спокойно. Снаружи сразу увидите мужчину с желтой банкой, который будет собирать взносы для Детского фонда. Вам надо будет просто опустить булавку в его банку и спокойно пройти за угол. Там на стоянке вас будет ждать такси. Сядете в него и назовете свой домашний адрес. — Он улыбнулся. — Вот и все.

Руфь не могла проронить ни слова и лишь бесцельно переводила взгляд с двери на окно и обратно. Пригубив кофе, она нашла его безвкусным и совсем остывшим.

— Я не могу пойти на это, — прошептала она. — Не могу!

— Но я ведь уже говорил, миссис Моуди, — вкрадчиво произнес джентльмен, — что вам нечего терять — вы в полной безопасности. Если вас задержат еще до выхода из магазина, ни в коем случае не сопротивляйтесь. Когда они узнают, кто вы такая и что с вами, то не причинят вам ни малейшего вреда. Вы и сами это знаете. Ну, накатило еще раз, вот и все.

— Я не смогу! Мои нервы не выдержат!

Джентльмен снова улыбнулся.

— Нервы, говорите, миссис Моуди? Ну что вы! — Он посмотрел на напарника-коротышку.

— Так где, ты сказал, работает мистер Моуди?

Загорелый ухмыльнулся и полез в карман пальто.

— Хорошо, — проговорила Руфь, — повторите, что я должна сделать.

Фасад магазина отличался весьма изысканным, но без вычурности оформлением. В каждой витрине был выставлен лишь один драгоценный камень, но не требовалось ни глаза эксперта, ни лупы ювелира, чтобы оценить его по достоинству. Одетая в свое лучшее платье, в новом пальто и шляпе, Руфь прошла через главный вход, чувствуя себя воровкой, которой ей и предстояло стать.

Она сразу же узнала обстановку в помещении — джентльмен достаточно подробно описал ей интерьер, магазина. Пятнадцать-двадцать прилавков, за каждым из которых стоял вежливый продавец в темном костюме и серебристо-сером галстуке; своды, способные соперничать с кафедральным собором и требовавшие благоговейного молчания при осмотре. Человек двенадцать посетителей, почтительно склонившихся над выставленными драгоценностями.

Руфь прошла к прилавку, на который ей было указано. Продавец чуть поклонился и спросил, чем он может ей услужить.

«Боже, помоги мне!» — про себя взмолилась Руфь.

— Пожалуйста, вот эту подставку, — тихо проговорила она, руками ухватившись за край прилавка, чтобы хоть как-то унять дрожь в теле. — Да, на второй полке. Могу я взглянуть на нее?

— Ну, конечно, мадам! — продавец отреагировал так, будто ее выбор свидетельствовал о самом изысканном вкусе. Отперев соответствующее отделение, он извлек из него бархатную подставку, ослепительно сверкающую бриллиантами.

— Едва ли не самые прекрасные камни в нашей коллекции, — восторженно проговорил он. — Что привлекло ваше внимание, мадам?

— Я даже не знаю… — Руфь скользнула взглядом по переливающемуся всеми цветами радуги верхнему ряду. Что же сейчас произойдет? — спросила она себя.

Ответ последовал почти тотчас же. Стоявший метрах в трех от нее мужчина в пальто с бархатным воротником и фетровой шляпе с жемчужно-серой лентой неожиданно воскликнул что-то отдаленно напоминавшее «о, Господи!». Однако голос его сразу же потонул в резком и пугающем звуке разбившегося стекла. Она заметила, как побелело при этом лицо продавца: человек в шляпе держал в руках зонтик с тяжелой металлической ручкой — очевидно ненароком взмахнул им и разбил стекло.

— Извините меня!..

Продавец на секунду замешкался, явно собираясь забрать из рук Руфи подставку с драгоценностями, но затем проворно бросился к месту инцидента. Она почувствовала всеобщее возбуждение, но лишь по прошествии нескольких секунд вспомнила, что должна сделать. Рука ее потянулась к массивной булавке для галстука, украшенной крупным бриллиантом, в правом верхнем углу подставки. Быстро сунув булавку в карман пальто, она двинулась к выходу.

Всего каких-то десять-пятнадцать метров, но силы почти оставили ее к тому моменту, когда за ней захлопнулась дверь. Улица, по которой деловито сновали прохожие, была залита солнцем. Руфь слышала смех, стук женских каблучков и массу других звуков, вернувших ей прежнюю уверенность в себе. И все же она испытывала страх. Увидев знакомое загорелое лицо и услышав позвякивание монет о стенки железной банки, она почувствовала облегчение, даже некую благодарность к этому человеку.

— Не хотите ли помочь детям, леди? — он улыбнулся ей.

— Да… конечно, — словно во сне произнесла Руфь и опустила в банку свой «взнос».

— Машина за углом, — тихо сказал мужчина, потряхивая банку. — Возвращайтесь домой, миссис Моуди.

— Хорошо, — кивнула Руфь.

Повернувшись, она успела заметить, как пожилая дама опустила в банку четверть доллара и загорелое лицо мужчины озарилось благодарной улыбкой.

Руфь забралась в такси, но адрес свой смогла вспомнить, лишь когда они проехали едва ли не половину пути.

Вернувшись в тот вечер домой, Ральф застал жену в слезах.

— Дорогая, что с тобой? Что-нибудь случилось?

— О, Ральф…

Лицо его потемнело.

— Опять? Что на этот раз?

Руфь с несчастным видом качала головой.

— Что случилось? — спросил он, старательно сдерживая нарастающий гнев. — Что ты взяла?

— «Трэвелз», — всхлипнула она.

— Что?!

— «Трэвелз», ювелирный магазин…

— Нет, Руфь, только не драгоценности!..

Ты не понял. Я не взяла их. Я украла, Ральф. Ты Разве не понимаешь? Я украла!

Немного успокоившись, он услышал все подробности.

— Я была так напугана, — рассказывала Руфь. — И не знала, что мне делать. — Она вцепилась в его рукав. — Ральф, я согласна сделать то, о чем говорили ты и моя мать. Я пойду к доктору.

— Боюсь, лечиться уже поздно, — ответил Ральф. — Это ведь не катушка ниток или сумочка. Это ценная вещь, и один лишь Бог знает, насколько ценная…

— Но они заставили меня! Они шантажировали меня!

— И именно это мы скажем полиции?

— Полиции?

— А кому же? Мы должны сообщить им, Руфь, разве ты не понимаешь?

— Но почему? Почему мы должны?

— Потому что может быть еще хуже. Если тебя опознают, если продавец сможет описать твою внешность, тогда уже ничего не поправишь, неужели не ясно?

Когда он набирал номер полиции, Руфь спросила:

— Ральф, а что если они не поверят мне?

Капитан Сэмюель Райт, интеллигентного вида полицейский с сединой на висках, оказался не таким уж недоверчивым человеком, хотя следовало признать, что совет, который он дал, выслушав рассказ Руфи, не особенно обнадежил ее.

— Послушайте, миссис Моуди. Если вы что-то скрываете от меня, прошу вас как следует подумать. Я не утверждаю, что ваша история — сплошная выдумка. Более того, скажу, что мне она кажется слишком уж нелепой, чтобы сойти за побасенку. Впрочем, я могу и заблуждаться, сильно заблуждаться. Если бы вы могли опознать этих людей…

— Но зачем ей понадобилось лгать вам? — запальчиво возразил Ральф. — Какая ей выгода?

Капитан покачал головой.

— Не буду спорить. Она могла не устоять перед соблазном украсть бриллиант, цена которому, вероятно, от восьми до десяти тысяч долларов. Могла попробовать обмануть своих сообщников. Или заранее придумать, на случай, если ее застукают в самом магазине, всю эту нелепую историю. — Он жестом попросил не прерывать его. — Не стану утверждать, что все было именно так. Но ведь не я сижу в кресле судьи, мистер Моуди. Я лишь полицейский.

— Но это правда, — с грустью в голосе произнесла Руфь. — Самая настоящая правда, поэтому вы должны помочь мне.

— Ограбление — такая чертовщина, — покачал головой капитан. — Да вы и сами понимаете. Как, по-вашему, много людей поверит вам? — Он выразительно пожал плечами. Затем прошелся по комнате.

— Если бы вы могли подробнее описать их… Ведь мы не знаем ничего, кроме того, что один из них был загорелый. Согласно вашему описанию выглядели они вполне заурядно.

— Но вы проверили тот отель, установили, что они действительно жили в том номере?

— Мы установили, что кто-то жил там, миссис Моуди. Кто-то, писавшийся в регистрационной книге как мистер Фред Джонсон из Кливленда. А сейчас, когда он съехал оттуда, мы не можем утверждать, настоящее это его имя или нет.

— Но разве это не доказывает…

— Ничего это не доказывает. Они могли перекрасить волосы, изменить внешность. Загар, например, держится не так уж долго.

— Он сжал губы.

— Тысяча долларов! — Ральф щелкнул пальцами. — Они обещали, что перешлют их по почте, если Руфь согласится помочь им. Разве это не доказывает хотя бы того, что моя жена невиновна?

— Не особенно рассчитывайте на эту тысячу, мистер Моуди. Если ваша жена действительно рассказала нам всю правду, вы больше никогда не услышите об этих молодцах. — Капитан сел на стул, лицо его напряглось.

— Впрочем, возможно, вы и правы. Возможно, это их лучшая находка. Вполне вероятно, что они возьмут на вооружение подобный прием в силу его «безопасности». Может быть, один из них работает где-то в универмаге и таким образом располагает доступом к информации об известных клептоманах…

— А разве нельзя проверить магазины? Наконец — личности их сотрудников?

— Вам известно, сколько народу работает в подобных местах? Вы слишком многого хотите, мистер Моуди.

Слезы потекли по щекам Руфи, и она потянулась к сумочке, чтобы вынуть платок. Достала, приложила к глазам.

Что-то в сумочке привлекло ее внимание в тот момент, когда она уже почти закрыла ее.

Руфь извлекла предмет и в замешательстве смотрела на него, потом чуть повернула, продолжая внимательно разглядывать.

Ее глаза просияли, когда она подняла их, слезы высохли, словно по мановению волшебной палочки.

— Капитан!..

— Да, миссис Моуди?

— Вам нужно установить их личность? А вам может помочь имя проживавшего в том номере человека?

— Имя? — Капитан даже растерялся. — Вы что, шутите? Вы действительно можете назвать мне его имя?

— Могу! Могу! — воскликнула Руфь и неожиданно расхохоталась. Смех этот сначала напугал Ральфа, пока он не понял, что жене его в самом деле весело. Вот, — она протянула извлеченный из сумки предмет. — Не знаю, зачем я это сделала… но так уж вышло. Я взяла его вчера со стола в том номере отеля.

Капитан с любопытством рассматривал лежавший у него на ладони предмет. Это была довольно дорогая авторучка с золотым пером и черным колпачком. На корпусе было золотом же выгравировано: «Гаррисон В. Мойер».

Райт улыбнулся Руфи и направился к телефону. Номер он набирал кончиком ручки.

Уильям Ф. Нолан
Странное дело мистера Пруйна

Она не успела закричать, — его ладони закрыли ей рот. Ухмыльнувшись, он пнул ее коленом в живот и быстро отступил назад, как будто для того, чтобы дать ей место, на которое она, извиваясь, рухнула ему под ноги. Потом он стоял и смотрел, как она ртом хватает воздух.

«Как рыба, — подумалось ему, как рыба, которую выкинули из воды».

Он снял синюю форменную кепку и вытер пот с кожаной прокладки под козырьком. Жарко. Чертовски жарко. Потом взглянул на женщину — та, натыкаясь на мебель, каталась по полу пытаясь сделать хотя бы один вздох. До тех пор, пока ее попытки не увенчаются успехом, ей не крикнуть, а уж потом…

Он прошел через маленькую гостиную к креслу и открыл стоявший на нем кожаный саквояж с инструментами. Потом, словно заколебавшись, снова посмотрел на нее.

— Это для вас, — со значением сказал он, улыбаясь через плечо. — Исключительно для вас.

И извлек из саквояжа охотничий нож с длинным лезвием.

Из ее груди вырвались короткие судорожные звуки; глаза округлились, шея напряглась, кожа покраснела.

«Сейчас ты уже не такая красивая, — подумал он, приближаясь к ней с ножом. — Миловидная, но не красивая. Красивые женщины умирать не должны. Их слишком мало. Жалко смотреть, как умирают красивые. Но ты…»

Он стоял над ней и смотрел. Лицо покрылось капельками пота, припухло. Сейчас уже даже и не миленькая. Без той нарядной упаковки — не то, что когда открывала дверь. Имей она более броскую внешность, он бы не задержался, пробормотал бы извиняющимся голосом, что ошибся адресом, и сунулся в другую квартиру. Но про нее такого не скажешь. Волосы в бигуди. Фартук. Ничего…

Он наклонился, схватил ее за руку, потянул к себе.

— Не волнуйтесь, — проговорил он. — Я не отниму у вас много времени.

И снова улыбнулся.

— К нам мистер Пруйн, сэр. Говорит, что по делу Слоан.

— Впусти его, — сказал лейтенант Норман Бендикс.

Вздохнув, он устало откинулся на спинку вращающегося кресла.

«Дьявол его возьми, — подумал он, — еще один. Мои четырехлетний сын и тот мог бы рассказать здесь более связную историю. „Папочка, я зарезал ее своей авторучкой“. Болваны!»

За пятнадцать лет в полиции десятки людей исповедовались ему в совершении нераскрытых убийств, прочитав о них в каких-нибудь вшивых газетенках. Впрочем, одно исключение все же было. Сознался именно убийца. Все факты подтвердились. Обычно за убийцами не водится склонность набиваться на интервью в полиции. Чаще заявляются недоумки с разыгравшейся фантазией, перед этим пропустив для храбрости пару стаканов. Лучший тому пример — нынешнее дело Слоан. Уже пять «признаний», и все — сплошная туфта.

Марша Слоан. Двадцать семь лет. Домохозяйка. Убита у себя в квартире. Среди бела дня. Перерезано горло. Ни мотивов, ни улик. Муж был на работе. Никто ничего не видел. Полиции нечем похвастать.

Бендикс выругался. Чертовы писаки! Размахнули огромные заголовки на первой полосе, ни одной кровавой, подробности не упустили. «Впрочем, — подумал Бендикс, — за исключением некоторых, вроде бы незначительных, но достаточно важных. Как бы там ни было, но упомянули не все… Например, упустили, что жертве чуть ниже горла была нанесена двадцать одна колотая рана, что на животе у женщины обнаружили большой — синяк. Перед смертью ее ударили, и ударили сильно. Маленькие такие штрихи, но знать о них может только убийца. Так что же происходит? Полдюжины безмозглых тупиц лезут наперебой признаваться, а мне всех их выслушивать? Ну да, „Мистер Уши“. Что поделаешь, малыш Норман, кому-то и это приходится делать. Составная часть повседневной служебной ноши».

Лейтенант Норман Бендикс щелчком извлек сигарету из пачки, закурил и стал смотреть на открывающуюся дверь кабинета.

— Вот он, лейтенант.

Бендикс наклонился над столом, сцепил руки.

— Входите, мистер Пруйн, входите.

Посетитель оказался маленьким, лысым человеком. Он нервно улыбался, теребил в руках серую фетровую шляпу.

«Тридцать — тридцать один год, — про себя предположил Бендикс. — Вероятно, затворник. Живет один в крохотной квартирке. Никаких увлечений. Любит помечтать. Ему даже не надо ничего говорить — я таких за версту чувствую».

— Вы тот самый человек, к которому я хотел обратиться насчет убийства? — Голос вошедшего был высокий, неуверенный, глаза быстро моргали за толстыми стеклами очков в массивной оправе.

— Он самый, мистер Пруйн. Меня зовут Бендикс. Лейтенант Бендикс. Не хотите присесть?

Бендикс указал на кожаное кресло.

— Пруйн, — поправил вошедший. — Как пишется, так и читается. Многие неверно произносят мою фамилию. Впрочем, легко ошибиться. Пруйн. Эмери Т. Пруйн, — он сел.

— Итак, мистер Пруйн, — Бендикс постарался правильно выговорить имя. — Решили во всем признаться?

— Гм… Надеюсь, вы действительно тот человек, который мне нужен. Мне бы не хотелось потом повторять все кому-то еще. Ненавижу повторений, знаете ли, — прищурившись, он посмотрел на Бендикса.

— Поверьте, я именно тот, кто вам нужен.

«Ну, давай, — подумал Бендикс, — неси свой бред. Здесь явно не хватает одной важной детали меблировки — кожаной кушетки, как у психоаналитика». Он предложил гостю сигарету.

— О нет, спасибо, лейтенант. Курить — это не для меня.

«И убивать — тоже, — добавил про себя Бендикс. — И от нечего делать ты читаешь газеты».

— Скажите, лейтенант, правда, что у полиции нет никаких улик?

— Так написано в газетах. У них есть все факты, мистер Пруйн.

— Да. Видите ли… меня самого заинтересовала та работа, которую я проделал, — гость помолчал и поправил очки. — Уверяю вас, именно я являюсь настоящим виновником происшедшего. Это убийство — дело моих рук.

Бендикс кивнул. «Ну, давай, давай, я сгораю от нетерпения».

— Я… гм… может, вам стоит записать мой рассказ на пленку или как-то… э… зафиксировать его, иначе вы…

Бендикс улыбнулся.

— Полицейский Бенрхард запротоколирует ваш рассказ. Он изучал стенографию на полицейских курсах, так ведь, Пит?

Бернхард в дальнем углу комнаты улыбнулся.

Эмери Пруйн нервно оглянулся на сидевшего у дверей полицейского.

— О, а я даже не заметил, что офицер остался здесь. Мне показалось, что он… ушел.

— Он старается не мешать вам, — сказал Бендикс, пуская сизое облако дыма. — Продолжайте рассказ, мистер Пруйн.

— Да, конечно, Так вот, лейтенант Бендикс, я знаю, что не похож на убийцу, но в конце концов, — он мягко хохотнул, — мы вообще редко похожи на тех, кем являемся на самом деле. Убийцы тем более могут походить на кого угодно.

Бендикс с трудом подавил зевоту. «И какого дьявола этих шутников разбирает словоохотливость после обеда? Боже праведный, я уже опять проголодался. Если позволить этому чудаку болтать сколько он хочет, до ночи домой не попадешь. Элен мне кастрюлю на голову выльет, если я к ужину опоздаю. Нет, надо его как-то подстегнуть. Вопрос какой наводящий задать, что ли?»

— Как вы проникли в квартиру миссис Слоан?

— Прикинулся другим, — с застенчивой улыбкой проговорил мистер Пруйн. Он выпрямился в кресле. — Выдал себя за человека с телевидения.

— Вы имеете в виду за мастера?

— О нет. Так бы меня могли и не впустить — я ведь не знал наверняка, вызвала она мастера или нет. Нет, я представился работником кабельного телевидения. Сказал миссис Слоан, что ее выбрали наугад для бесплатной проводки кабеля. В целях рекламы.

— Понимаю. И она впустила вас?

— Да. Она ничуть не сомневалась и очень обрадовалась, что выбрали именно ее. Была так возбуждена, все время о чем-то болтала. Ну, вы же знаете женщин.

Бендикс кивнул.

— Она сразу же пригласила меня внутрь и заявила, что муж придет в восторг, вернувшись домой, что для него это будет самым лучшим сюрпризом, — мистер Пруйн снисходительно улыбнулся. — Я вошел. В руках у меня был саквояж, на голове служебная кепка, которую я специально купил накануне. Одет я был в синий халат. О, может, дать вам адрес магазина, где я приобрел кепку и халат, на тот случай, если вам захочется проверить…

— Пока в этом нет необходимости, — прервал его Бендикс. — Сначала расскажите нам о самом преступлении. Мелкие подробности сможем уточнить потом.

— Ну что ж, прекрасно. Я просто подумал… ну, я поставил саквояж и…

— Саквояж?

— Да, я держу в нем гаечный ключ и другие вещи.

— Зачем?

— Это как орудия убийства, — снова улыбнулся Пруйн. — Я всегда ношу их с собой и использую в каждом случае именно то, что подходит больше всего.

— В каком смысле подходит?

— В зависимости от личности человека. Я выбираю такое орудие, которое наилучшим образом соответствует ей. Ведь каждый человек — это неповторимая личность.

— Так вы что, — теперь Бендикс наблюдал за глазами маленького человечка, — вы и раньше убивали?

— Ну конечно же, лейтенант. Пять раз, не считая миссис Слоан. Пять женщин.

— И чего же вы медлили прийти в полицию? Почему сразу не признались?

— Решил пока подождать. Ведь я еще не достиг своей цели.

— Какой же?

— Четного числа — шести. Я с самого начала поставил себе убить шестерых, а уж потом сдаться. Что я и сделал. У каждого человека в жизни должна быть цель. Моя заключалась в шести убийствах.

— Понятно. Итак, вернемся к миссис Слоан. Что произошло после того, как она впустила вас?

— Я поставил свой саквояж и подошел к ней.

— Где она находилась?

— Прямо посередине комнаты. Она смотрела на меня. Улыбалась. Очень дружелюбно. Стала расспрашивать про программы кабельного телевидения. Она ничего не заподозрила, пока…

— Пока что, мистер Пруйн?

— Пока я не перестал отвечать. Я просто стоял перед ней, улыбался и ничего не говорил.

— И как она отнеслась к этому?

— Занервничала. Перестала улыбаться. Спросила, почему я не занимаюсь кабелем. Но я ничего не отвечал. Просто наблюдал за тем, как в ее глазах сгущается страх. — Он сделал паузу, и Бендикс заметил, что мистер Пруйн вспотел, дыхание его стало прерывистым. — Нет большего удовольствия, чем наблюдать зарождающийся в женских глазах страх. Да, лейтенант, это поистине восхитительное зрелище.

— Продолжайте.

— С какого-то момента я уже знал, что она вот-вот закричит. Поэтому я постарался упредить: прикрыл ей рот одной рукой, а другой нанес удар.

У Бендикса перехватило дыхание.

— Что вы сказали?

— Я сказал, что ударил ее — в живот, да так, что она чуть не задохнулась. После этого ей было уже не до крика.

Резким движением Бендикс затушил сигарету. «Возможно, — думал он, — возможно…»

— И что же дальше, мистер Пруйн?

— Потом я прошел к своему саквояжу и выбрал нож. С длинным лезвием. Хорошая сталь. Потом шагнул к миссис Слоан и перерезал ей горло. Такое удовлетворение получил. Цель достигнута.

— И это все? — спросил Бендикс.

«Если он упомянет про двадцать один удар ножом, — думал Бендикс, — значит, это тот человек, который нам нужен. Удар в живот мог… да, мог оказаться следствием его собственной догадки. Но если он обмолвится об этих порезах…»

— Нет, не все. Я перевернул ее и оставил свой личный знак.

— Какой именно личный знак?

Маленький человечек смущенно улыбнулся, глаза его победно блеснули за толстыми стеклами очков.

— Ну, вроде Святого Знака или Отметины Зорро, — проговорил он. — Мои инициалы. У нее на спине. Э. Т. П. Эмери. Т. Пруйн. Бендикс откинулся на спинку кресла, вздохнул и закурил новую сигарету.

— Потом я отрезал ей уши, — видно было, что мистер Пруйн очень гордился собой. — Для моей коллекции. Сейчас у меня шесть прелестных пар.

— Но, как я полагаю, с собой вы их не принесли?

— О нет, лейтенант. Я храню их дома — в коробочке, в металлической коробочке в старинном шкафу из розового дерева.

— Ах, вот как!

— Да, да, именно так. Отрезав ей уши, я отправился домой. Это было три дня назад. Устроив свои дела, я привел в порядок вещи, и собрался к вам. Я готов проследовать в камеру.

— Не будет никакой камеры, мистер Пруйн.

— Что вы имеете в виду, лейтенант? — нижняя губа Эмери Пруйна начала подрагивать. Он встал. — Я… я не понимаю.

— Я хочу сказать, что вы можете возвращаться домой. Приходите завтра утром. К восьми. К тому времени мы проверим все детали — название магазина одежды и все такое. А потом посмотрим.

— Но я… я…

— Спокойной ночи, мистер Пруйн. Бернхард проводит вас.

Через стеклянную дверь кабинета Норман Бендикс видел, как Пруйн побрел по узкому холлу.

«Странный тип, — подумал он, — в самом деле странный».

Мистер Пруйн вывел свой «форд» с полицейской стоянки и влился в вечерний поток машин.

Все так просто! Так мило, прелестно и так просто. А каков был удар в живот! Опасно, конечно, но все равно восхитительно! Он вспомнил взгляд лейтенанта, когда упомянул про удар. Пальчики оближешь!

Эмери Пруйн вел машину и улыбался.

Уильям Линк, Ричард Левинсон
Человек в вестибюле

Ну вот, подумал Вольфсон, утро потеряно. Капитан направил его в гостиницу «Золотые ворота» разобраться с групповой жалобой постояльцев на какой-то шум или что-то в этом роде, однако после беглого выяснения обстоятельств, Вольфсон пришел к выводу, что тревога оказалась ложной — несколько коммивояжеров пропьянствовали всю ночь, а потом завалились по ошибке в чужой номер.

Он вышел из лифта и стал разглядывать публику, заходившую в Пауэл-стрит. Еще не наступил полдень, однако бар гостиницы был переполнен сотрудниками рекламных контор, располагавшихся в нескольких кварталах от гостиницы. Как он понял, все они веселились на представительские денежки. Интересно, подумалось ему, что может заставить их оторваться от своих мартини и виски с содовой? Разве что крах фондовой биржи или землетрясение.

Как бы то ни было, полагалось отчитаться о проделанной работе. Двинувшись по гудевшему от голосов гостиничному вестибюлю, он заметил человека, стоявшего у стойки администратора, на какое-то мгновение задержал на его лице свой взгляд, но затем отвел в сторону. Однако, подойдя к дверям, снова остановился и оглянулся. Человеку у стойки на вид было за пятьдесят, лицо кроткое, слегка помятое, с чуть смущенным выражением, которое встречается у людей, всю свою жизнь простоявших у классной доски или просидевших за арифмометром. Одет он был в дешевый летний костюм и потертую голубую рубашку.

Вольфсон прошел к стойке и повнимательнее пригляделся к посетителю.

— Есть что-нибудь на двенадцатом этаже? — спросил мужчина.

— Свободен номер 1205, — ответил администратор. — Прекрасный, просторный номер. — Он положил регистрационный бланк на кожаную подложку и протянул ее посетителю. — Оттуда открывается прекрасный вид на пагоды Грэнт-стрит.

Мужчина что-то пробормотал себе под нос, затем поставил подпись и направился к лифтам. Вольфсон решил не тянуть с выяснением деталей. Из заднего кармана брюк он извлек бумажник и, нагнав мужчину, легонько похлопал его по плечу.

— Полиция Сан-Франциско, — сказал он, показывая служебный значок. — Прошу извинить за беспокойство, но мне хотелось бы узнать ваше имя.

Невысокий мужчина поднял на него свои бесцветные глаза. — Миллер, — проговорил он глухим голосом школьного учителя. — Чарльз Миллер.

— Мистер Миллер, не могли бы вы чуть задержаться?

Вольфсон снова вернулся к стойке и вновь протянул удостоверение — на этот раз администратору.

— Мне бы хотелось взглянуть на регистрационный бланк вон того постояльца.

Служащий снабдил его необходимой информацией.

— Чарльз Миллер, Сан-Франциско, Ломбард стрит, дом 10337.

Вольфсон переписал адрес в блокнот и вернул бланк. После этого поспешно вернулся к посетителю, рассеянно смотревшему на гостиничные часы и лениво покручивавшему в руке брелок с ключом от номера.

— Вы живете в Сан-Франциско, мистер Миллер?

— Да, — казалось, более тихого голоса не существовало в природе.

— Зачем же вы остановились в гостинице?

Миллер пожал плечами.

— Дела.

— Какие дела?

Миллер снова посмотрел на часы — вид у него был как у школьника, который с нетерпением ждет перемены.

— Так какие же у вас дела, мистер Миллер?

— Надо кое с кем встретиться. В основном с коммерсантами.

Вольфсон посмотрел на ковер.

— Вы совсем без багажа?

— Я только на одну ночь.

Вольфсон внимательно пригляделся к его лицу. Мог ли он ошибиться? Могло ли это быть чисто внешнее сходство, столь поразительно точное? Прямо под левым глазом Миллера виднелся белесый шрам, совсем крохотный и лишь подчеркивавший его безликость. Уже через несколько часов можно было перепроверить по телетайпу информацию об этом шраме, и его обладателе в целом.

— Прошу меня извинить, но нельзя ли попросить вас предъявить документы?

После небольшой паузы мужчина похлопал себя по карманам и наконец извлек старый бумажник, протянув его полицейскому.

— Нет-нет, вы сами. Карточку социального страхования или водительское удостоверение. Что угодно.

Мужчина перебрал несколько бумажек и выбрал свое водительское удостоверение. Оно было выдано в штате Калифорния на имя Чарльза Миллера.

Пока Вольфсон изучал документ вокруг стала собираться небольшая кучка зевак.

— Прошу извинить за беспокойство, мистер Миллер, но мне хотелось бы, чтобы вы прошли со мной. Думаю, это отнимет у вас не более получаса.

Коротышка с тоской глянул в сторону лифтов.

— Но я хотел… — голос его, казалось, вот-вот растворится в окружающем гуле. — Это действительно так важно? — спросил он.

— У меня снаружи машина. Я постараюсь закончить все побыстрее.

— Ну… что ж, надеюсь, так оно и будет, — мужчина посмотрел на ключ, зажатый в бледной, чуть пухлой руке. — Что от меня потребуется?

Вольфсону даже стало немного жаль его.

— Вы ведь уже зарегистрировались, так что они сохранят за вами этот номер, — он указал рукой в сторону входной двери. — Мы вас не задержим, так что вы сможете не откладывать ни одну из ваших встреч.

Выйдя на яркую, почти по-праздничному нарядную улицу, Миллер, казалось, стал особенно подавленным и каким-то потерянным. Мимо пронесся громыхающий трамвай, звук которого заставил его напряженно поджаться. Вольфсон взял его под локоть и повел вверх по холму, одновременно внимательно разглядывая. Миллер щурился на ярком солнечном свету, но производил впечатление не столько испуганного, сколько смущенного человека.

Наконец, они дошли до машины, и Вольфсон, отперев дверцу и усадив Миллера, стал устраиваться за рулем, не сводя с соседа оценивающего взгляда. Мужчина продолжал смотреть на свои ладони, в которых был зажат ключ от номера.

— Мистер Миллер, — проговорил Вольфсон, направляя машину в сторону рынка, — меня тревожит одно обстоятельство. Вы так и не спросили меня, почему я вас задержал.

Миллер чуть пожал плечами. Они проезжали Юнион-сквер, и прямо перед их лобовым стеклом пронесся испуганный серый голубь.

— Вас это не интересует?

— Я подумал, что скоро все узнаю.

— Пожалуй, вы правы, — времени на проверку Вольфсону потребуется немного. А кроме того, он был почти уверен, что в гостиницу Миллер больше не вернется.

Он припарковал машину в одном квартале от рынка и повел коротышку вверх по ступеням полицейского участка. В приемной не было ни одного оперативника — лишь несколько скучающих репортеров, вдыхавших запахи свежей краски. Он оставил Миллера в комнате для допросов, а сам направился по коридору к кабинету Сая Пэгано.

Тот сидел на подоконнике и с тоской смотрел на небо.

— Целыми неделями не вижу чаек, — проговорил он. — Кажется, дождь собирается, ты не находишь?

Вольфсон оставил дверь приоткрытой.

— Кажется, я кого-то прихватил, Сай.

— А? — переспросил тот.

— Взял одного парня — зовут Чарльз Миллер. Полагаю, что это вымышленное имя.

Пэгано снова уставился на него.

— А настоящее?

— Фредерик Лернер. Учитель из Санта-Барбары, на прошлой неделе убивший двух женщин.

Пэгано резко отвернулся от окна.

— Ты уверен, что это он?

— По описанию похож. Из Лос-Анджелеса вчера прислали фото. Там упоминалось, что он может двинуть в Сан-Франциско.

— И где ты его подцепил?

— Гостиница «Золотые ворота». Прописывался без багажа.

Пэгано снял телефонную трубку и нажал какую-то кнопку.

— Надо позвонить в Лос-Анджелес — попросить дополнительных сведений. Где ты его оставил?

— В комнате для допросов, — Вольфсон вышел и направился к соседнему кабинету. Миллер сидел на стуле и смотрел на стену. Глаза его чуть сощурились от яркого солнца, светившего в окно. Вольфсон опустил жалюзи и сел рядом: он явно тянул время, раскуривая сигарету.

— Извините, закурить не хотите?

— Я не курю.

— Как давно вы живете в Сан-Франциско, мистер Миллер?

Миллер потер глаза.

Всего несколько недель.

— А откуда приехали?

— Из Нью-Йорка. Меня сюда направила моя компания.

Вольфсон встал, вернулся к окну. Церковные часы пробили один удар и он сверил с ними свои часы.

— А чем конкретно занимается ваша компания, мистер Миллер?

— Маклерские услуги по торговле крупногабаритными грузами.

— Вы женаты?

Возникла пауза, которую заполняли отзвуки церковных колоколов, расходившиеся подобно кругам на воде.

— Да, женат.

— У вас случайно нет с собой фотографии жены?

— Это так важно?

Вольфсон подошел поближе. Лицо Миллера оставалось в тени, однако полицейский заметил, как вздрогнули его веки.

— Важно, мистер Миллер. Так как насчет фотографии?

Снова появился потрепанный бумажник. Миллер перебрал пальцами несколько обернутых в целлофан фотокарточек, затем вытянул одну из них. Вольфсон поднес ее к свету. Это была новая фотография молодой блондинки, весьма привлекательной и заметно более молодой, чем ее супруг. Она кокетливо надула губки.

— Давно вы женаты?

— Несколько недель.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошел Пэгано с досье в руках.

— Это мой напарник, мистер Миллер — лейтенант Пэгано. Ну как, связался, Сай?

— Попытался. Линия занята.

Вольфсон протянул ему фотоснимок.

— Это жена мистера Миллера.

Пэгано с бесстрастным видом стал рассматривать карточку. Потом открыл папку и извлек из нее два фотоснимка, держа их так, чтобы было видно только его коллеге. — Жертвы, — тихо проговорил он.

Вольфсон прикоснулся к снимкам, чтобы на них лучше падал свет. На обоих были изображены женщины средних лет с самыми заурядными, доверчивыми лицами. Ни одна из них ничем не походила на блондинку.

— Ваша жена сейчас дома, мистер Миллер? — неожиданно спросил Пэгано. До этого он словно не замечал присутствия постороннего.

— Да.

Вольфсон снял телефонную трубку.

— Назовите номер.

Миллер резко повернулся на стуле.

— Нет… ее сейчас нет дома. Я ошибся.

Вольфсон перехватил взгляд Пэгано.

— Вот как? И где же она?

— Она… сегодня утром она уехала в Неваду. Решила погостить у друзей.

— Понимаю. А позвонить ей туда можно?

— Нет.

Пэгано обошел стол.

— Встаньте, мистер Миллер.

Миллер неловко поднялся на ноги.

— Видите ту доску у дальней стены? Подойдите, пожалуйста, к ней и возьмите мел.

Миллер сделал, как ему было сказано.

— Прекрасно, — проговорил Пэгано, снова глядя на Вольфсона. — А теперь напишите что-нибудь на доске.

У Миллера лицо стало таким, словно он готов был расплакаться.

— Что написать?

— Что хотите. Неважно.

Несколько мгновений Миллер стоял неподвижно, затем его рука заскользила вдоль доски, и он ровным, даже изящным почерком вывел: «Чарльз Миллер». Задержанный уже начал было поворачиваться, когда Пэгано произнес:

— Нет-нет, стойте на месте. Напишите еще раз ваше имя и фамилию.

Пока Миллер писал, Пэгано взял со стола его бумажник и сравнил надпись на доске с подписью на водительских правах. «Отлично», — подумал Вольфсон. — «Высокий класс». Глядя через плечо Пэгано, он сравнил обе подписи — они совпадали.

— Как уверенно вы держитесь у классной доски, — заметил Пэгано. — А у некоторых мел в руке скрипит, словно железом по стеклу водят. А вот у вас нет. Вы, часом, не школьный учитель или что-нибудь в этом роде?

— Ну, я имел некоторый опыт общения с классными досками, — проговорил тот, все так же стоя спиной к ним.

— В самом деле?

— Да, перед тем как компания направила меня сюда, я некоторое время занимался преподавательской работой. Обучал молодых коммерсантов.

— А в школе вы никогда не работали?

— Нет.

Вольфсон подошел к доске.

— А если другое имя? Пожалуйста, напишите: «Фредерик Лернер». Окажите мне такую услугу.

На сей раз рука без малейшего колебания заскользила по доске. И снова надпись получилась ровная, очень красивая.

— Ага, — проговорил Вольфсон. Подойдя к Пэгано, он указал пальцем на папку. Пэгано открыл ее, и Вольфсон вынул другое фото, после чего положил его на стол изображением вверх, но настольную лампу пока не зажигал. — Подойдите, пожалуйста, сюда, мистер Миллер. Присаживайтесь.

Миллер вернулся к столу, смущенно подрагивая веками, осторожно опустился на стул.

— Пожалуйста, включите лампу, — сказал Вольфсон. — Я хочу вам кое-что показать.

Миллер щелкнул выключателем и уставился перед собой, сжав ладонями края стула. Он смотрел на фотографию и его лицо стало медленно краснеть.

— Откуда это у вас? — спросил он.

— Из наших досье, — произнес Вольфсон. Он и Пэгано приблизились к столу. — Это фотография человека по имени Фредерик Лернер. На прошлой неделе он убил в Санта-Барбаре двух женщин.

— Но ведь… ведь это я на снимке, — протестующе проговорил Миллер Он взял снимок в руки, уставился на него. Это же я.

Пэгано взял карточку у него из рук.

— Лос-анджелесская полиция раздобыла этот снимок в архивах одной частной школы, где вы одно время преподавали.

Миллер покачал головой.

— Это невозможно. Я никогда не бывал в Санта-Барбаре. Любой вам скажет об этом, кого угодно спросите!

— В самом деле? — хмыкнул Пэгано. — В том числе и ваша новая жена? Она тоже так скажет?

Миллер побледнел, лицо его еще больше стало похоже на изображенное на фотоснимке. Он опустил голову, прикоснулся чуть сложенной ладонью ко лбу.

— Это какая-то ошибка, — пробормотал он. — Вы меня с кем-то путаете.

Пэгано резко опустился на стоявший рядом стул.

— Откуда у вас этот бумажник, Лернер? И кто такой Чарльз Миллер?

— Я и есть Чарльз Миллер! — Маленький человечек снова готов был разрыдаться. — Можете спросить моих друзей, моих сослуживцев. Они вам скажут.

Пэгано нагнулся поближе к нему.

— Мне кажется, вы лжете. Вы убили этих двух женщин, а сюда приехали, чтобы отсидеться. Посмотрите на меня!

— Это какая-то ошибка! Вы что, сами не видите?

Пэгано повысил голос, заговорил более требовательным тоном.

— Пожалуй, вам пора признаваться. Пора рассказать нам про тех двух женщин.

— Я не понимаю, о чем вы говорите!

— Подожди пока, Сай, — вмешался Вольфсон. — Его ведь действительно пока никто не опознал.

— Этот парень — Фредерик Лернер. Не забывай про фотографию, и потом он солгал нам насчет жены, а классную доску использовал как доказательство. Оформляй протокол.

Вольфсон задумался. На какое-то мгновение он даже пожалел, что задержал этого человека, а не прошел мимо.

— Ну так что будем делать? — настаивал Пэгано. — Посадим в камеру или позволим скрыться? Ну, давай, парень, принимай решение.

Вольфсон посмотрел вниз на сидящего человека. Снова взял фотографию Лернера, глядя на нее с каким-то туповатым непониманием.

— О’кей, протокол мы составим. Правда, я не настолько уверен, как ты, но рисковать, конечно, нельзя.

— Попомни мои слова, — заявил Пэгано. — Все сходится.

— Пойдемте, мистер Миллер, — Вольфсон мягко коснулся его плеча пальцем. — Сначала надо снять отпечатки пальцев.

Миллер кивнул. Он встал и неловко двинулся в сторону двери.

Пэгано повернулся спиной к подоконнику и принялся раздраженно стучать по нему корешком досье.

— Как закончишь, — проговорил он, — приведи его сюда. Я пока попытаюсь еще раз связаться с Лос-Анджелесом.

Не успел Вольфсон прикрыть за собой дверь, как Пэгано уже стал накручивать диск телефона.

Оказавшись в лаборатории, Миллер с бесстрастным видом взирал на то, как эксперт смазывал его руки контрастным веществом. Вольфсон тем временем сидел на стуле в углу, курил и размышлял. Что-то здесь было не так: Чарльз Миллер или как его там был слишком уж спокоен, чересчур безразличен для убийцы.

Примерно через минуту в дверь мягко постучали, и в комнату заглянул Пэгано.

— Вольфсон, можно тебя на минутку?

Вольфсон вышел в коридор, походя растаптывая окурок о замызганный пол.

— Ну как, дозвонился до Лос-Анджелеса?

— Ага, — Пэгано странно отводил взгляд. — Вчера ночью они взяли Фредерика Лернера.

— Что?!

— Да, на квартире у дружка неподалеку от Калифорнийского университета. Это был он, ошибка исключена.

Вольфсон попытался не показать своего облегчения.

— Ну, как тебе это нравится? — воскликнул он. — А как похожи-то! Близнецы, что ли?

Пэгано вздохнул и поднял руки.

— Да, накололись мы. Впрочем, такое было и раньше, будет и потом. Послушай, тебе не хотелось бы извиниться перед нашим парнем? У меня туговато по части подобных слов. Скажи ему — мы сожалеем, что допущена ошибка, ну, одним словом, что это работа. — Он кисло ухмыльнулся. — Ты всегда был у нас дипломатом. И подбрось его назад в гостиницу, а то у него такой вид, словно вот-вот грохнется в обморок.

В «Золотые ворота» они ехали молча. Миллер сидел с отрешенным видом, казалось, ничего не замечая вокруг себя. Он равнодушно воспринял извинения Вольфсона, разве что пару раз поднес к глазам испачканные дактилоскопической краской пальцы.

— А знаете, что, — проговорил Вольфсон, чтобы хоть как-то разрядить атмосферу. — Давайте хлопнем по стаканчику в баре, а? Само собой, за мой счет.

Миллер покачал головой.

— Спасибо, не надо. Не стоит.

— Ну ладно. Но только вы ни о чем не беспокойтесь. Никто ничего не узнает о случившемся. Мы еще не успели поставить вас на учет, так что никакой утечки информации быть не может.

В вестибюле гостиницы Вольфсон выдавил из себя неловкое «до свиданья», после чего проводил Миллера до лифта. Когда двери за ним сомкнулись, он издал вздох облегчения В следующий раз лучше дважды подумать, прежде чем тащить человека на допрос.

Вольфсон собирался уходить, когда услышал, как кто-то произнес его имя. Его просили подойти к телефону у стойки администратора.

Звонил Пэгано.

— Так и думал, что найду тебя там. Знаешь, меня что-то подтолкнуло позвонить ему домой. Ответила его жена.

Вольфсон нахмурился.

— А я думал, что она в Неваде.

— Он солгал. Она действительно собирается в Неваду, но только не к друзьям, а в Рино.^[6]

— Она с ним разводится?

— Именно. Послушал бы ты ее по телефону. Голос настоящей шлюхи. Призналась, что он очень тяжело переживает по этому поводу, но ей, мол, наплевать.

— Вот ведь бедолага, — пробормотал Вольфсон. — А мы своими допросами только еще больше накачали его.

— Ага. В общем, я думал, что тебе это может быть интересно. Думаю, больше о Чарльзе Миллере ты никогда не услышишь.

— О’кей, Сай. Спасибо.

Он повесил трубку и пошел к дверям, выходившим на Пауэл-стрит. Что ж, по крайней мере все выяснилось. Вот почему Миллер казался таким безвольным и отрешенным, даже когда его везли в полицейский участок.

Снаружи у тротуара начинала образовываться толпа зевак. Останавливались машины, люди выбегали из близлежащих магазинов. Охваченный любопытством, Вольфсон поднял голову и посмотрел на широкий каменный карниз, где-то далеко наверху опоясывавший здание гостиницы. На нем стоял Миллер и молча глядел на толпу внизу.

Только теперь Вольфсон понял, зачем этому человеку понадобился номер на двенадцатом этаже.

Дуглас Фарр
За каждое зло

Каждый, кто в тот вечер оказался свидетелем произошедшей в баре Сэма Джессапа потасовки не затруднился бы определить в стычке правого и виноватого — достаточно было лишь сравнить их габариты. Маленький человек обычно выступает пострадавшей стороной, оказываясь жертвой несправедливости и автоматически перетягивая симпатии очевидцев в свою пользу.

Росту в Чарльзе Эймсе было примерно метр шестьдесят пять, а весил он чуть больше пятидесяти килограммов. У него были маленькие тонкие руки и столь же неказистые кулаки. И вообще с таким заостренным носом, как у него, в драку лучше не ввязываться. Невзрачная комплекция, желтоватые взлохмаченные волосы и невинные голубые глаза скорее подходили бы для подростка, хотя Чарльзу уже стукнуло тридцать восемь.

Напротив, Фрэнк Кэстен имел внешность настоящего мужчины: он был большим, широким темноволосым, с громадными лапищами и плоским носом откровенного забияки. Характер соответствовал наружности.

Никто толком не помнит, как все началось, тем более Чарльз Эймс. Чарли заглянул в бар Сэма после окончания работы в банке — он обычно так делал. Не слишком предосудительная привычка, если учесть, что Чарли был холост. Как и всегда, он выпил свой неразбавленный двойной бурбон, после чего все превратности минувшего дня в банке стали потихоньку терять свою горечь и перемещаться в область несущественного прошлого.

Затем в баре появился Фрэнк Кэстен, заслонил для Чарли весь горизонт: Фрэнк, как нарочно, встал у стойки рядом с Чарли и принялся изливать свои беды и невзгоды.

Сначала Фрэнк пожаловался на своего парня. Ему уже пятнадцать лет, а толку от него ни на грош. Учиться не хочет, родителей ни во что не ставит, а, кроме того, без разрешения и прав гоняет на отцовской машине. Ну как прикажете быть с подобным оболтусом? Без приличной взбучки не обойтись!

Видимо, последнее и вызвало реплику Чарли:

— Детей бить нельзя.

При этом Чарли не имел в виду сына Фрэнка, а просто вспомнил, какую трепку порой задавали ему родители. Старый ремень для правки бритв не раз прохаживался по его тощему заду, и эта постыдная процедура неизменно проходила в ванной.

Однако Фрэнк принял это замечание на свой счет. Он уставился налитыми кровью глазами на Чарли.

— А тебя кто спрашивал? — угрожающим тоном спросил он.

Не исключено, что Чарли даже не расслышал вопроса. Погруженный в невеселые воспоминания, он заказал еще один двойной бурбон, который стал потягивать с еще более печальным видом.

Затем очередь дошла до жены Фрэнка. Она, оказывается, всегда принимает сторону сына. Послушать ее, так во всем виноват он, Фрэнк. Пристает, ворчит. Вот балбес-сын и заявляется домой с шишками на лбу и закатывает истерики. Ну, что поделать с такой женщиной? Приходится и ее поколачивать вслед за сыном.

— Стыдитесь, — проговорил Чарли.

Фрэнк снова повернулся, глаза его сузились, плечи угрожающе напряглись.

— Что ты сказал?

— Я сказал — стыдитесь, — спокойно ответил Чарли. Перед его глазами предстал образ матери с опухшим, в синяках лицом, а в ушах снова зазвучала пьяная ругань отца.

— Ты-то что знаешь об этом? — требовательным тоном спросил Фрэнк.

— Все знаю, — сказал Чарли. Мне положено знать.

— Ну так не суй нос не в свои дела.

В крови Чарли гулял бурбон, делая его неимоверно храбрым и по-геройски злым. — Никто не вправе утверждать, что это только его дело, — заговорил он громче обычного. — Все мы человечество, ветви одного дерева. Если ты, Фрэнк Кэстен, бьешь свою жену и сына, то задеваешь и меня. И я приказываю тебе, прекратить. Ты — жестокое, порочное и злобное чудовище. Тебя самого хорошо бы вздуть…

Фрэнк тоже успел выпить несколько стаканов. Даже в своем лучшем настроении он не терпел замечаний и вмешательства в свои дела. Среагировал же он инстинктивно и очень по-своему: его громадная правая рука сама собой сжалась в кулак и не ударила всего лишь, а резко ткнула Чарли в челюсть. Даже нанесенный вполсилы, такой удар вполне мог бы лишить Чарли головы, а его спасло лишь то, что ни он сам, ни его голова не оказали никакого сопротивления. Как мячик от теннисной ракетки, его отбросило вдоль стойки бара, он столкнулся со столом, вместе с ним налетел на стену и рухнул на пол.

Однако с той же упругостью он сразу поднялся на ноги. Кровь из разбитой губы капала на бледный подбородок, но, ощутив под ногами опору, Чарли кинулся на обидчика.

В баре находилось не меньше дюжины мужчин. Двое из них вцепились в Чарли и оттащили назад. Остальные бросились на Фрэнка. Какое-то мгновение исход схватки оставался неясным, поскольку оба противника с неукротимой яростью рвались друг к другу.

Сэм Джессап — толстый, краснолицый, похожий на разгневанного Будду, — из-за стойки бара раздраженно прикрикнул на обоих.

— Я позову полицию, слышите?! — Для пущей убедительности он схватил две пустые бутылки и замахнулся ими с видом человека, который скорее раскроит череп любому, чем позволит покуситься на свое имущество. Пожалуй, именно Сэм и предотвратил дальнейшее развитие драки.

— Ладно, твоя взяла, — уступил первым Фрэнк и, когда его отпустили, поправил одежду. — Только втолкуйте этому сморчку, чтобы он не попадался мне на глаза. — С этими словами он вышел из бара.

Сэм и другие посетители стали предлагать Чарли свою помощь, тот с презрением ее отверг. Смахнув с подбородка кровь, он пробормотал, что ничуть не пострадал, и после этого еще долго сидел в баре, пропустив обед и явно превысив свою ежедневную норму выбитого. Спиртное обжигало разбитую губу, но он почти не чувствовал боли. Глубоко внутри у него, подобно пламени, разгоралась ненависть, презрение к Фрэнку Кэстену и к некоторым другим, теперь мертвым людям. И еще жажда мести. Правда, кого уже нет в живых, теперь ему уже не добраться. Зато до Фрэнка Кэстена…

Ни тайный умысел, ни явное желание, а одна лишь судьба подстроила Чарли и Фрэнку новое свидание. Ни один из них не искал встречи. Фрэнк Кэстен, пожалуй, вообще забыл про тот инцидент. Что же касается Чарли Эймса, то он все это время лелеял мстительные помыслы, так и не находя в себе достаточно сил осуществить их.

И вот однажды поздно вечером чистая случайность снова. Разумеется, в таком маленьком городе они рано или поздно встретились бы, пусть и не один на один поздно вечером, когда Чарли возвращался домой из бара Сэма, изрядно нагрузившись там; что, впрочем, уже успело стать его новой привычкой.

Они остановились на тротуаре в нескольких шагах друг от друга, узнав друг друга скорее по наитию, нежели по каким-то конкретным чертам, и обменялись молчаливыми взглядами.

— Ну что, сморчок, еще что-нибудь посоветуешь? — наконец нарушил молчание Фрэнк.

Яростная жажда мщения, изрядно подогретая бурбоном Сэма Джессапа, снова овладела Чарли, однако здравый смысл подсказывал, что шансов у него нет, и это отчасти охладило его пыл. Он понимал, что никак не может тягаться с Фрэнком, да и челюсть все еще побаливала после первой стычки. И все равно у него не хватило мудрости найти примирительный ответ.

— Придерживаюсь прежнего мнения о тебе, — заявил Чарли.

И тогда Фрэнк медленно и неуклюже двинулся на него. Чарли секунду-другую неподвижно стоял на месте, но затем окончательно убедился в том, что, как бы сильна ни была ненависть к Фрэнку, сейчас ему никак не утолить ее. Поэтому он развернулся и пустился бежать.

Казалось бы бегство неприятеля могло успокоить Фрэнка, но против ожидания, этого не произошло: Чарли услышал за спиной тяжелый топот преследователя. Нарастающий страх, ужас, подстегнул его.

Теперь его мозг работал, инстинктивно придавая движениям ту автоматическую ловкость и хитрость, которые свойственны детям и животным и которые проявляются у человека вопреки переживаемому им страху. Чарли пробежал целый квартал, а затем повернул направо. Фрэнк сзади также сделал поворот. Тогда Чарли бросился вдоль аллеи, где темнота была гуще, однако ему показалось, что погоня вот-вот настигнет его.

Выбежав из аллеи, Чарли рванулся к задним дворам домов. Земля там была мягкая и теперь он не мог определить, насколько отстает Фрэнк, однако Чарли не решался обернуться. Новая волна ужаса накатила на него.

И опять в естественный ход событий вмешалась судьба. Прямо перед собой Чарли разглядел невысокий дощатый забор, выкрашенный белой краской. Даже такой представлял серьезное препятствие для человека его возраста и телосложения и ему оставалось либо перепрыгнуть забор, либо обежать его, рискуя быть схваченным. Он выбрал первое и преодолел препятствие на удивление легко. Приземлившись в трех-четырех шагах от забора, Чарли услышал за спиной треск и глухой удар. Он остановился и оглянулся.

Для того, чтобы увидеть, что произошло, было вполне достаточно лунного света. Фрэнк попытался повторить маневр Чарли, но ему не хватило то ли ловкости, то ли удачи. В том месте, где нога Фрэнка задела забор, виднелся пролом в несколько досок. Рядом лежал и сам Фрэнк, уткнувшись лицом в дерн и явно оглушенный падением.

Чарли Эймс какое-то мгновение стоял неподвижно, пытаясь успокоить дыхание и прислушиваясь к негодующему стуку своего сердца. Потом осмотрелся. По обе стороны от забора громадами высились дома, кое-где в окнах горел свет. Однако, как ему показалось, ни проходившая по дворам погоня, ни шум, вызванный столкновением Фрэнка с забором, не привлекли ничьего внимания. До него не доносилось ни звука, если не считать лихорадочного стука своего сердца и собственного же прерывистого дыхания.

Чарли быстро принял решение. Он не испытывал колебаний и не задавался никакими лишними вопросами. Теперь, когда его враг беспомощно лежал на земле, отмщение должно было свершиться. «Фрэнк Кэстен — это человек — зло, — подумал Чарли Эймс. — Он принесет еще больше вреда и своей семье, и мне самому, если…»

Его глаза быстро оглядели двор в поисках подходящего орудия и сразу нашли его — камень, один из многих, обрамлявших цветочную клумбу. Чарли наклонился, поднял камень, подошел к повергнутому к его ногам Фрэнку Кэстену, занес камень над головой, восстановил равновесие, примерился и разжал руки.

Потом Чарли отправился домой. Он изо всех сил заставлял себя не бежать, ибо страх перед Фрэнком теперь сменился другим, более сильным чувством — ужасом от содеянного.

На следующее утро Чарли почувствовал себя гораздо лучше Начался новый день, ярко светило солнце. Он плотно позавтракал и, как обычно, пешком пошел в банк. Там он невозмутимо поприветствовал сослуживцев, затем миновал кабинет президента банка, в дверях которого стоял сам мистер Сидней Ленкер, наблюдая за тем, как собираются на работу его служащие. В своей обычной манере Чарли слегка поклонился шефу.

— Доброе утро, мистер Ленкер.

— Доброе утро, Чарли. — Президент был склонным к полноте, франтоватым и низкогрудым человеком в очках без оправы. Его глаза-бусинки внимательно оглядели Чарли.

— С вами все в порядке? — спросил он.

Чарли замер на месте.

— Конечно, мистер Ленкер. А почему я…

— До меня дошли слухи, что вы недавно изрядно выпили.

Чарли вдруг испытал громадное облегчение и даже не смог сдержать улыбку.

— О, иногда бывает, пропустишь там или здесь стаканчик, — признался он. — Но это, сэр, никогда не отражается на моей работе.

Сид Ленкер не улыбнулся, но явно успокоился.

— Да… это, пожалуй, важнее всего, — сказал он и, повернувшись, скрылся у себя в кабинете.

«Старый скупердяй, — подумал про себя Чарли. — Все, что его во мне интересует, это смогу ли я продолжать работу или нет. А если почему-то не смогу, тут же уволит».

Все еще думая про старика Ленкера, Чарли увидел, как примерно в половине десятого в президентский кабинет зашел Том Мэдден, занимавший пост начальника местной полиции. Чарли догадывался, зачем тот наведался в их банк. Через минуту оба они вышли из кабинета и Ленкер показал Мэддену стол Чарли в углу зала.

Чарли продолжал спокойно сидеть, пока тот приближался к нему, хотя и не старался сделать вид, будто не видит его. Более того, он не сводил с Тома глаз. Мэдден был плотным, даже несколько грузным, с серебристыми волосами и добрыми глазами, но в это утро взгляд у него был мрачным — ему нечасто приходилось заниматься убийствами.

— Привет, Чарли, — приветствовал он Эймса, когда наконец оказался возле стола. Затем пододвинул стул и присел рядом.

— Привет, Том. Чему могу помочь? — Чарли прислушивался к собственному голосу, который показался ему спокойным и вполне невинным.

— Чарли, где ты был вчера вечером? — Том Мэдден жестко и изучающе смотрел на него через свои очки.

— Ненадолго заглянул к Сэму Джессапу. А почему ты спрашиваешь?

— Ты не встречался с Фрэнком Кэстеном?

Чарли никогда не знал точно, как и что отвечать на прямые вопросы, однако голос его прозвучал ровно, без малейшего колебания.

— Нет.

— Вчера вечером Фрэнка Кэстена убили. Его нашли на одном из задних дворов. Кто-то раскроил ему камнем череп.

Прежде чем ответить, Чарли выдержал соответствующую паузу.

— И ты думаешь, Том, что это сделал я, так ведь?

— Все помнят, про вашу драку неделю назад.

— Том, я хочу тебе кое-что сказать. Мне совсем не жаль Фрэнка Кэстена. Но ты и в самом деле обвиняешь меня в убийстве?

Мэдден заерзал на стуле и на мгновение отвел взгляд. Похоже, что контрнаступление со стороны подозреваемого действовало ему на нервы.

— Том, мы с тобой давние друзья, — продолжал Чарли. — Поэтому скажи все начистоту. По-твоему, это сделал я?

Том на секунду прищурился, затем на его лице появилась чуть глуповатая ухмылка.

— Нет, черт побери, — ответил он. — Извини, Чарли, мне не надо было приходить сюда. Ты не из тех, кто способен на убийство. — Он встал и протянул Чарли руку. — Останемся друзьями, так ведь?

Чарли тоже встал и пожал протянутую руку.

— Конечно. А почему бы и нет?

Он так и стоял, наблюдая, как Том выходит из банка. Сейчас он мне поверил, — подумал Чарли. — Но что Том подумает, когда не найдет других подозреваемых? Возможно, опять обратит внимание на меня?

«Но я ни о чем не сожалею! — Эта мысль пришла к нему совершенно неожиданно. — Мне представился случай покарать зло, и я им воспользовался. И всегда буду так поступать».

Чарли Эймс сидел за своим столом в банке и вчитывался в бумаги, которые поступили к нему на оформление. Аннулирование закладной должника. Миссис Эрншоу. Шестьдесят два года. Вдова. Расплатиться не может. Сама нуждается. Аннулирование закладной.

Наверное, он просидел так довольно долго, не шевелясь и пристально вглядываясь в бумаги, потому что не видел и не слышал ничего вокруг, пока кто-то не склонился над ним.

— В чем дело, Чарли? Вам что сегодня нездоровится?

Чарли поднял взгляд и увидел босса. В этот день Сид Ленкер выглядел как никогда цветущим и очень важным. Руки на округлом животе, сигара в зубах — она кстати, шла к его тучной фигуре. Когда-то, в прошлом, один лишь вид этого чудовища, направляющегося к его столу, мог заставить Чарли похолодеть от ужаса — когда-то, но не сейчас.

— Речь идет о доме миссис Эрншоу, — сказал он. — Дело в том, что если мы продадим его, то едва ли покроем выданную под залог сумму. Если же мы оставим дом ей, она, возможно, сможет, хоть как-то выплачивать нам свой долг. Что мы теряем?

Сид Ленкер чуть не выронил изо рта сигару.

— Что мы теряем? — повторил он. — Мы теряем нашу принципиальность. Мы теряем нашу репутацию солидного финансового учреждения и становимся благотворительной организацией. — Ленкер снова наклонился над столом Чарли и заговорил более мягким тоном. — Как я понимаю, вчера вечером вы опять наведались в бар, так? И вот что я вам скажу: если именно там вам приходят в голову подобные идейки — вроде той, которой мы только что поделились со мной — то я порекомендовал бы вам либо перестать заглядывать в бар каждый вечер, либо прекратить приходить каждое утро в банк.

Мистер Ленкер выпрямился, явно довольный собой. Сейчас он казался просто громадиной. Однако в сознании Чарли уже кружили, переплетаясь друг с другом, всевозможные образы, порой меняя и теряя свои очертания. Чарли припомнился другой банкир. Давным-давно это было. И женщина, его мать, не миссис Эрншоу, не столь невинная, как миссис Эрншоу, но все же…

— Вы не имеете права выкидывать людей из дому, — проговорил он вслух, причем весьма отчетливо.

По своей натуре мистер Ленкер был полной противоположностью Фрэнку Кэстену. И, видимо, отличался большей наблюдательностью. Возможно, он разглядел в лице Чарли, нечто такое, что ускользнуло от внимания Фрэнка. Во всяком случае, Сид Ленкер отступил назад, повернулся и позорно ретировался в свой кабинет. И весь остаток дня больше не беспокоил Чарли…

На следующее утро Чарли Эймс сидел за своим столом в банке и ждал, резко выделяясь этим среди остальных служащих. Во всяком случае, никто из них за столом не сидел. Все кружили, ходили туда-сюда, без умолку болтали и совсем не занимались делом.

И происходило все это по той простой причине, что их босс, мистер Сидней Ленкер, в это утро опоздал в банк. Он не стоял в дверях своего кабинета и не приветствовал их, как водилось, перед началом работы.

Что-то около половины десятого появились Том Мэддэн и двое его сотрудников в форме. Том сообщил, что мистер Ленкер мертв, что его убили.

Вот уж когда поднялся настоящий гвалт! Мэдден получил ключи и открыл кабинет Мистера Ленкера. Он недолго поговорил с его секретаршей, потом с другими людьми. Чарли Эймс знал, что и до него обязательно дойдет очередь.

Это произошло где-то в половине одиннадцатого, а может и в одиннадцать. Поскольку из-за отсутствия управляющего банк попросту не мог работать, многих сотрудников отпустили домой. Гомон чуть стих, хотя все еще было довольно шумно. В конце концов, как того и стоило ожидать, Том Мэдден добрался до стола Чарли. Казалось, он сделал это как-то нехотя, даже внутренне мучаясь. Начальник полиции грузно опустился на стул.

— Чем могу помочь? — полюбопытствовал Чарли.

— Где ты был вчера вечером? — в свою очередь спросил Том.

— Заскочил в бар Сэма Джессапа.

— А потом, перед тем как пойти домой, куда-нибудь заходил?

— Куда заходил?

— Это я тебя спрашиваю, заходил ты куда-нибудь?

— Нет.

— Кто-то вчера вечером посетил Сида Ленкера. Очевидно, знакомый ему человек, потому что тот впустил его внутрь. После этого посетитель огрел его по голове прессом для бумаг, который лежал на столе в библиотеке.

— Не скажу, что сожалею о смерти Сида…

Том Мэдден пожевал нижнюю губу.

— Смешно как-то получается. Чарли, — заметил он, — всякий раз, когда в городе кого-то убивают, ты ничуть не сожалеешь о жертве.

На Чарли его слова не произвели никакого впечатления. Он даже не испугался.

— У меня свое мнение о каждом человеке, — признал он, — и я обычно не скрываю его.

Том чуть подвинулся на стуле и наклонился поближе к Чарли.

— Вчера, — сказал он, — Сид продиктовал секретарю распоряжение для отдела кадров о твоем увольнении.

— Допускаю, что он мог это сделать, — согласился Чарли.

— Но почему он заимел на тебя зуб?

— Мы с ним разошлись во взглядах относительно того, целесообразно ли аннулировать закладную одного должника. — Он посмотрел Тому прямо в глаза. — Скажи, Том, ты ведь не думаешь, что из-за этой паскудной работы, которой я здесь занимаюсь, я действительно уработал старину Сида?

Однако в этот раз Том сдался не так скоро.

— А окажись ты на моем месте, Чарли, что бы ты подумал?

— У тебя есть какие-то доказательства?

— Никаких.

— Ну так найди их, Том, а до тех пор останемся друзьями, хорошо?

В отличие от их последней встречи Том Мэдден не протянул ему на прощание руку.

Банк прислал уведомление за месяц вперед, однако вместо того, чтобы получить компенсацию, Чарли продолжал регулярно приходить на работу. А вечерами по-прежнему заглядывал к Сэму Джессапу и прикладывался к бутылочке.

— Ну надо же, — узнав про увольнение Чарли, пробормотал Сэм, — зачем им это, когда старина Ленкер уже на том свете?

— Такова была его последняя воля, — спокойно ответил Чарли. — А выполнить ее — святое дело.

— Ну и как ты теперь, когда тебя выкинули с работы, намерен добывать деньги на выпивку? — поинтересовался Сэм.

— Да, об этом я пока не думал, — признался Чарли.

— А стоило бы. Ты, похоже, основательно пристрастился к этому зелью.

— Сэм, ты хочешь сказать, что после всех этих лет, что я был твоим постоянным клиентом, ты не откроешь мне кредит?

Для Сэма его слова прозвучали как шутка. Он откинул голову и глубоко, раскатисто рассмеялся. — Чарли, — сказал он, когда ему наконец удалось справиться с собой, — я здесь не ради Святого духа высиживаю.

Чарли на какое-то мгновение даже опешил. Ему никогда не проходилось увидеть Сэма с такой стороны, как сейчас.

— А ради чего ты здесь, Сэм? — спросил он мягко и спокойно.

— Я зарабатываю себе на жизнь, Чарли-малыш, — ответил Сэм с широкой улыбкой на лице.

— И тебе все равно, как?

— Что ты хочешь сказать?

— Тебе наплевать на тех, кому ты подносишь виски? Тебя не волнует, кто они?

— Нет, Чарли-малыш, покуда они могут платить, нет.

— И тебе до лампочки, что может сделать с ними выпивка?

— Нет, черт побери. Это их проблемы. Всем, кто заходит сюда, уже есть двадцать один год…

«Нет, не всем, — молча возразил бармену Чарли, — не всем тогда исполнилось двадцать один». И снова в мозгу его всплыли воспоминания. Тот бар не так уж отличался от этого, да и бармен во многом походил на Сэма. И мальчик по имени Чарли приходил в тот, другой бар присмотреть за своим отцом — до тех пор, пока бармен как-то не сказал ему: — Сынок, ты что чокнутый? Ты думаешь, что я намерен помогать тебе вытаскивать твоего папочку отсюда, покуда у него еще водятся деньги на выпивку и он держится на ногах?

— Виски — это зло, — сказал Чарли.

Ухмылка не покидала лица Сэма.

— Да, уж в этом-то ты определенно знаешь толк.

— И люди, которые подносят виски, тоже являются носителями зла. Тебя следовало бы вышвырнуть из города…

Юмор Сэма простирался на весьма обширную территорию, на которой, однако для него самого не было места. Ухмылка мгновенно слетела с его губ.

— Послушай, Чарли, не настолько мне нужны твои деньги, чтобы я стоял и выслушивал все, что ты плетешь…

— Ты не должен делать деньги на человеческих слабостях! — воскликнул Чарли.

На сей раз Сэм Джессап не поленился выйти из-за стойки, положить обе свои могучие ладони на плечи Чарли и собственноручно выпроводить его на улицу.

Чарли вновь пребывал в ожидании, но на этот раз уже в своей маленькой, пустой холостяцкой квартирке. До него донесся звук шагов на лестнице и он знал, что это Том Мэдден. Когда в дверь сильно постучали, он произнес:

— Входи, Том.

Посетитель, действительно оказался Томом Мэдденом, лицо его выражало одновременно решимость и усталость. Жесткий взгляд сразу же уперся в Чарли.

— Два дня назад у тебя возник какой-то спор с Сэмом Джессапом, — начал Том. — Вчера вечером после закрытия Сэм оставался один в своем баре, когда кто-то швырнул ему в окно несколько динамитных шашек. Итог: груда развалин и мертвый Сэм. Ты рад, что он умер, Чарли?

— Сэма мне совсем не жаль, — признался тот.

— Тогда тебе будет лучше пойти со мной.

— Это куда же?

— В тюрьму.

— У тебя, что есть доказательства, что я убил Сэма Джессапа?

— Даже намека на доказательства нет. Но для себя я уже решил, что это сделал именно ты. Так что во избежание новых неприятностей я решил запереть тебя, Чарли. А насчет обвинения подумаю позднее.

Чарли Эймс встал и надел пиджак.

— Том, ты думаешь, что я подвинулся рассудком?

Жестокое выражение лица Тома Мэддена чуть смягчилось.

— Я не психиатр, — он пожал плечами. — Возможно, Фрэнк Кэстен действительно заслуживал смерти. Так же, как Сид Ленкер и Сэм Джессап. Но не я им судья, Чарли, и не ты.

И вот Эймс оказался в тюремной камере, где он сидел, ждал и сам не знал, чего именно. Том сказал, что он может пригласить адвоката, но Чарли пока Не понимал, зачем тот ему может понадобиться. Том запер его в камере, а сам ушел.

Это была совсем крохотная тюрьма — всего три камеры Одна пустовала, а в третьей на койке лежал какой-то небритый парень, по всей видимости, пьяный, и спал. Двери камер выходили в коридор, который вел в большую комнату в передней части здания, где стояло несколько столов. Дверь в эту комнату была раскрыта, и до Чарли изредка доносились обрывки каких-то разговоров.

Впрочем, он даже не старался вслушиваться в чужие голоса. Сейчас компанию ему составляли его собственные мысли. А ему было о чем подумать.

Он не сошел с ума, это уже точно. С точки зрения юриспруденции и криминалистики сумасшествие подразумевает, что человек не понимает разницы между тем, что правильно, а что нет. А он-то это знал. Знал, что Фрэнк Кэстен, Сид Ленкер и Сэм Джессап были носителями зла. Именно поэтому он и убил их.

Нет, вопрос состоял в том, имел ли он, Чарли Эймс, право судить и карать. На этот пункт они с Томом смотрели по-разному. Проблема заключалась в том, что Том, в сущности, не понимал, что представляет собой зло. Он не знал, не видел, как оно действует, а Чарли видел.

Нет, решил наконец Чарли, он ни о чем не сожалеет. Когда человек встречается со злом, он должен вступить с ним в схватку, и никаким компромиссам здесь нет места. Любое зло должно быть наказано, а самого носителя зла следует уничтожать, лишать силы и возможности причинять новый вред.

Может быть, именно тогда, когда Чарли пришел к такому выводу и рассудок его вернулся в прежнее спокойное состояние, он стал различать доносившиеся из коридора звуки. Возможно, это произошло и потому, что беседа там проходила громче обычного.

— Пусти! Пусти меня! — фальцетом кричал один из собеседников — судя по всему мальчишка.

— Джой! Джой! — звучал в ответ голос женщины — молящий, плачущий.

— Тебе от этого не будет никакого прока! — надрывался парень. — Я снова убегу. И все время буду убегать. Пусть хоть сколько меня хватают — все равно не удержат. Я не хочу жить с тобой…

— Джой… Джой… у меня не осталось никого, кроме тебя, — запричитала женщина. Наверное, даже на колени опустилась. — Ты же не можешь оставить меня одну, Джой… Ты нужен мне…

Чарли Эймс закрыл уши ладонями, лишь бы не слышать этих ужасных, вопящих голосов. Но было уже поздно. В мозгу его словно закрутились колеса, вынося воспоминания на поверхность сознания. Опять эти воспоминания… Как много их было! Если бы разум был способен забыть, забыть навсегда.

«Чарли… Чарли… У меня не осталось никого, кроме тебя. Пожалуйста, не покидай меня…»

«Я не хочу здесь оставаться… почему ты не оставишь меня в покое?.. дай мне уйти…»

Он прижал к ушам кулаки, голоса в мозгу не умолкали. Воспоминания не исчезали. Они теснились, боролись за его внимание, постоянно меняясь, звучали все более громко, отчетливо, обвиняя и проклиная…

«Но я ведь ненадолго уезжал, тетя Мэй…»

«Ненадолго, Чарли? Три года это очень, очень долго. По крайней мере, так казалось твоей матери…»

«Но почему же она не сказала мне, не дала знать? Я бы вернулся домой…»

«А как она могла догадаться, Чарли? После того, как ты уехал…»

«Но почему она не сделала этого, тетя Мэй? Почему?»

«Ты же помнишь, как обращался с ней твой отец… а потом и ты покинул ее… для чего ей оставалось жить, Чарли?»

Чарли Эймс диким взглядом окинул пространство вокруг себя. Он оказался в ловушке. От голосов некуда было бежать. Что ж, пора встретиться с ними один на один и до конца разобраться.

Том Мэдден с чувством явного облегчения приподнял бровь. Наконец-то ему удалось выпроводить очередных посетителей, установив между обоими некое подобие перемирия. Впрочем, он весьма сомневался в том, что проблема решена окончательно.

— Чертов сопляк, — сказал Мэдден своему помощнику. А эту бедную женщину жалко. Всю жизнь с ней обращались, как со скотиной. Не понимаю даже, почему она не хочет спокойно пожить одна. Избавилась от мужа, а сыночек ничуть не лучше. Не надо было ей просить нас искать его. Попомни мои слова, этот Джой Кэстен основательно попортит матери нервы, прежде чем совсем собьется с пути.

Том встал со стула и, потянувшись, стряхнул остатки усталости.

— Пойду посмотрю, как там наш Чарли, — проговорил он и не спеша побрел к камере.

Ему не было нужды проделывать весь этот путь — тело Чарли Эймса он увидел еще от самой двери в конце коридора.

Оно напомнило ему тряпичную куклу, подвешенную за воротник на стенной крючок.

Флетчер Флора
Совсем другое предназначение

Клара Дефорест, по мужу миссис Джейсон Дефорест, принимала своего священника, преподобного Кеннета Каллинга. Святой отец держался с профессиональной, годами отточенной сдержанностью и почтительной молчаливостью, подобающей для присутствия в доме, который постигло горе утраты. Ситуация и вправду была весьма деликатная, и преподобный Каллинг был отнюдь не уверен, что, с учетом всех довольно щекотливых особенностей, его визит вполне уместен. Насколько он мог судить, применительно к данной обстановке вообще не существовало каких-то особых правил этикета, однако все же решил, что не может позволить себе оскорбить чувства столь известной прихожанки, каковой являлась миссис Клара Дефорест, и что он просто обязан в соответствующей тактичной форме выразить ей свои соболезнования. И вот он сидел у нее дома, балансируя чайной чашкой на колене и держа в руке сухое печенье.

Приближался час, когда он по обыкновению взбадривал себя рюмкой хереса, и ему искренне хотелось посвятить себя именно этому занятию. Ему было невдомек, что и Клара Дефорест, также вкушавшая чай с печеньем, в настоящий момент с удовольствием предпочла бы этому напитку вино и с радостью угостила бы им гостя. Одним словом, оба чувствовали себя не совсем в своей тарелке, и каждый по-своему страдал, испытывая мелкие неудобства, обычно возникающие при недостаточном взаимопонимании.

Горе, охватившее миссис Дефорест, имело вполне конкретную причину. Действительно, она лишилась своего мужа Джейсона, хотя покинул он ее исключительно по собственной воле и отнюдь не в объятиях ангелов, уносивших его к райским вратам, а всего лишь на борту реактивного лайнера, летевшего в сторону Мехико. Во всяком случае, именно так поговаривали все в округе. Согласно этим же слухам, он прихватил с собой все деньги, лежавшие на их общем с Кларой банковском счете, продал некоторые акции и, в дополнение к прочему, не забыл взять кое-какие драгоценности из шкатулки супруги. Более того, как утверждали, в полете его якобы сопровождала некая платиноволосая особа.

Клара, даже не подумала опровергать все эти россказни, как впрочем, не собиралась и подтверждать их. Преисполненная чувством благочестивого стоицизма, она демонстрировала, что готова простить своего супруга-греховодника и забыть про его измену, не уточняя, однако, в чем именно она выражалась. С самого начала ее замужество за Джейсоном, который был на двадцать лет моложе, было обречено, а потому сейчас она весьма спокойно — по крайней мере внешне — отнеслась к логическому завершению их семейной жизни. Иными словами, Клара была готова подсчитывать убытки.

Преподобный Каллинг с заметным облегчением воспринял тот факт, что она столь умиротворенно отнеслась к своему несчастью.

— Должен признать, миссис Дефорест, что вы прекрасно выглядите.

— Благодарю, святой отец, но я и чувствую себя столь же прекрасно.

— И вам ничего не нужно? Никакого успокоения, которое я мог бы принести?

— Я уже вполне оправилась. Благодарю за вашу доброту, но мне действительно ничего не нужно.

— Ваше мужество достойно восхищения. Менее выдающаяся женщина, конечно, же, ударилась бы в слезы и упреки.

— Увольте, только не я. Сказать по правде, я не испытываю никакого сожаления. Джейсон покинул меня, и я рада, что избавилась от него.

— И ваше сердце не переполняют горечь и гнев? А ведь было бы так понятно, переживай вы все эти чувства.

Преподобный Каллинг с надеждой взирал на Клару. Он был бы рад помолиться за очищение души несчастной женщины — это позволило бы ему почувствовать себя при деле, ощутить собственную полезность. Однако душа Клары, похоже, не нуждалась ни в облегчении, ни в очищении.

— Ничего подобного, — энергично проговорила она. — Джейсон был молодым негодяем, но настолько очаровательным, что я скорее испытываю к нему чувство благодарности, нежели что либо противоположное. Он подарил мне три чудесных года — именно тогда, когда я уже и не рассчитывала что-то испытать.

В мозгу священника причины возбуждения Клары стали приобретать все более размытые очертания, а потому он попытался, хотя и без особого успеха, переключить свои мысли на что-то другое. А это было нелегко сделать, сидя рядом с пятидесятилетней женщиной, выглядевшей, несмотря на возраст, так свежо. Едва ли преподобный Каллинг заслуживал упрека за то, что от его внимания не ускользнули ни изящная ножка, ни миниатюрная лодыжка Клары.

— Да, в жизни бывают совершенно неожиданные вознаграждения, — пробормотал он с неопределенностью, которая была вполне под стать внезапно посетившим его мыслям.

— Вот уж нет! Я, напротив, ожидала их и наконец дождалась. В противном случае я бы едва ли вышла замуж за Джейсона. Он был беден, бессовестен и к тому же глуп. Даже его попытки убить меня, и те были до трогательности прозрачны.

— Что?! — голос преподобного Каллинга вырвался было из оков сдержанности и в ужасе поднялся на целую октаву. — Он покушался на вашу жизнь?

— Дважды, если мне не изменяет память. В первый раз всыпал что-то в молоко, которое принес мне перед сном, а потом — случилась какая-то история с лекарствами. Как видите, в обоих случаях примерно один и тот же почерк. Как и все глупые молодые люди, Джейсон не отличался особой изобретательностью.

— Но вы, разумеется, сообщили об этих попытках в полицию?

— Отнюдь. А какая от всего этого была бы польза? Это лишь нарушило бы наши отношения, которые, как я уже сказала, с моей точки зрения, были вполне удовлетворительными.

Священник с трудом сдерживал свои эмоции.

— То есть вы хотите сказать, что оставили его поведение без каких-либо последствий? Ничего не предприняли?

— Ну, кое-что я все же сделала, — сдержанно улыбнулась Клара, вспомнив, что именно. — Я просто дала ему понять, что распорядилась своим небольшим состоянием таким образом, что, убив меня, он бы ничего от моей смерти не выгадал. А коль скоро моя смерть ничего ему не принесет, то и нет никакой необходимости торопить события, которые и без того произойдут достаточно скоро. Он вел себя как ребенок… Джейсон смутился, когда я его застукала!

— Все это просто чудовищно, скажу я вам, — сдержанность преподобного Каллинга определенно дала трещину, и то, с каким видом он опустил трясущуюся чашку на блюдце, ярче всяких слов выражало степень его возмущения. — Должен, однако, признать, что ваше решение было весьма остроумным и вполне действенным.

— Вы так думаете? Ну, я бы не сказала, — нежная улыбка Клары стала чуть печальной. — Что ж, оно и в самом деле освободило его от мыслей добиваться моей смерти, но в равной степени избавило и от необходимости цепляться за меня. Повторяю, я не особенно сожалею о случившемся. Просто скучаю по Джейсону. Мне наверняка будет не хватать его и впредь. Я обязательно оставлю дома что-нибудь такое, что всегда напоминало бы мне об этом человеке и помогало привносить в эти воспоминания нужную свежесть и остроту. Вы ведь сами знаете — с годами память увядает, если ее не подкреплять время от времени.

— Джейсон отсутствует всего лишь одну неделю. Как знать, может, еще и вернется.

— Не думаю, — Клара тихо покачала головой. — Видите ли перед отъездом муж оставил записку, в которой сообщил, что уезжает навсегда. Да и потом, с учетом сложившихся обстоятельств разве может он рассчитывать на радушный прием? В минуту отчаяния я уничтожила эту записку, а сейчас сожалею об этом. Надо было сохранить ее и иногда перечитывать. Это чудесным образом помогало бы мне хоть изредка возвращать его — по крайней мере в памяти, если не во плоти.

— Вы поразительная женщина, миссис Дефорест. Я не нахожу слов, чтобы выразить свое восхищение вашим милосердием.

— Но это ведь христианская заповедь, не так ли?

— Да, это так. Вера, надежда, любовь, а самое главное…

Священник умолк, но не потому, что не знал окончания фразы, а единственно из нежелания состязаться в громкости звучания со звонком, трели которого доносились от входной двери. Клара Дефорест встала.

— Простите меня, — проговорила она и вышла.

Он услышал ее голос — женщина разговаривала с кем-то у дверей. Преподобный Каллинг был определенно смущен и немного встревожен тем, насколько спокойно она отнеслась к постыдным покушениям на собственную жизнь. На какой-то миг он был даже склонен осудить такую кротость как излишне ревностное проявление принципов, которые, впрочем, сам декларировал в своих проповедях. Но, с другой стороны, можно ли напрочь отвергать столь разумную и покорную, смиренную реакцию?

В голове его царил полный кавардак. Священник откинулся на спинку кресла и постарался взглядом отыскать какой-нибудь материальный объект, на который можно было бы обратить свои помыслы. Глаза остановились на стоявшей на камине вазе, чем-то напомнившей ему «Оду Греческой вазе» Китса. Ода и ваза показались ему достаточно вещественными субстанциями, и он стал припоминать строки поэмы, но смог воспроизвести в памяти лишь одну — ту, в которой говорилось о предмете, ставшем воплощением вечного блаженства. Впрочем, это место всегда казалось ему чересчур напыщенным и двусмысленным.

Вскоре хозяйка вернулась в комнату. В руках Клара держала какой-то сверток, упакованный в коричневую бумагу и перетянутый бечевкой. Она положила его на стол и подошла к креслу.

— Это был почтальон, — сказала она. — Хотите еще чаю?

— Нет, благодарю. Пожалуй, с меня довольно. А я сейчас вот сидел и восхищался той вазой на камине. Чудесная вещь!

— Да, действительно чудесная. — Клара повернула голову и задумчиво посмотрела на вазу. — Подарок моего брата Каспера — он на прошлой неделе гостил у меня.

— Я слышал об этом. Как, должно быть, приятно, когда о тебе помнят и заботятся, особенно в трудную минуту.

— Да, Каспер приехал сразу же, как только я позвонила ему и сказала, что Джейсон покинул меня. Впрочем, особой необходимости в его присутствии не было. Я тогда даже не подумала об этом, хотя чувствовала себя совершенно спокойно. Мне даже кажется, что Каспер старался не столько успокоить меня, сколько унять собственное возбуждение от неожиданного известия. Он провел здесь всего одну ночь, а на следующее утро умчался домой.

— К сожалению, не имел удовольствия встречаться с вашим братом. Далеко отсюда он живет?

— Миль двести или около того. Это курортная зона, а сам он работает гончаром. Да, изготавливает всевозможные вазы, а потом продает их. И эта ваза, которая вам так понравилась — тоже дело его рук.

— Правда? Это поразительно!

— Что и говорить, настоящее произведение искусства, а никак не предмет для продажи. Впрочем, Каспер достиг в своем деле такого совершенства, что оно постепенно стало его настоящим ремеслом. А ведь он начал всего год назад — с маленького магазинчика, в котором и торговал своими поделками. Они были столь совершенны, что спрос беспрерывно возрастал и ему даже пришлось приобрести новые, более вместительные печи для обжига. А сейчас Каспер отправляет свою продукцию в магазины всех крупных городов округи.

— Ваш брат, видимо, очень занятой человек.

— О да, занят он чуть ли не постоянно. Потому и заспешил тогда домой — была срочная работа. У него дар настоящего художника.

— Я так мало понимаю в гончарном производстве. Надо будет как-нибудь почитать об этом.

— Уверена, что вы узнаете много интересного. К примеру, каждое изделие обжигается при очень высокой температуре. Вы когда-нибудь задумывались, святой отец, сколько градусов необходимо для изготовления блюда для бисквитов?

— Блюда для бисквитов?

— Да, гончары так называют первичный продукт после обжига, но до глазурования.

— О нет. Не имею ни малейшего представления.

— Примерно 1270 градусов по Цельсию. Вот так-то!

— Боже праведный!

— Вот видите, — с оттенком юмора в голосе произнесла Клара, — какое серьезное испытание пришлось вынести моей вазе. Но согласитесь, разве она не стоит затраченного на нее труда? Для цветов она, пожалуй, низковата, но ничего — у нее совсем другое предназначение.

Разговор о столь страшном жаре навеял на преподобного Каллинга мысль об аде. Он бы предпочел не думать о нем, а лишь говорить, ибо молчание лишь усиливало ужасное представление о данном месте, хотя и в качестве темы для разговора ад представлялся ему не совсем подходящим объектом. Кроме того, их беседа изрядно затянулась. Он встал.

— Что ж, мне пора. Не могу даже выразить своего восхищения тем, как стоически вы переносите свое горе.

— Думаю, вам не стоит беспокоиться обо мне. Уверяю вас, я выживу.

Они прошли к дверям и распрощались.

— Я так рада, что вы нашли минутку для меня, святой отец, — проговорила Клара. — Пожалуйста, заглядывайте еще.

Стоя в дверях, она наблюдала за тем, как священник прошел к своей машине, после чего вернулась в гостиную. С раздражением взяла со стола сверток. Нет, Каспер просто невыносим! Разумеется, надо быть достаточно экономным, но не таким же скрягой! Мало того, что бумага была тонкая и какая-то хлипкая, а бечевка и того ненадежнее, так он еще и отправил сверток третьим классом — лишь бы сэкономить несколько центов на доставке. Допустим, почтовые служащие не так уж часто осмеливаются вскрывать посылки, но как знать, вдруг они остановили бы свой выбор именно на этой! Как неловко она бы тогда себя чувствовала — если не сказать более.

Клара сняла очаровательную вазу с камина и поставила на стол рядом с посылкой. Сладостное чувство приятного общения помогло устранить остатки былого раздражения. Распаковав посылку, она стала осторожно пересыпать ее содержимое в вазу.

Лоуренс Блок
Жажда смерти

Полицийский увидел, как машина остановилась на мосту, но не придал этому особого значения. Людям нравилось стоять, склонившись над перилами, особенно поздно вечером, когда движение транспорта замирало и они могли побыть в одиночестве, не опасаясь, что кому-то из водителей-шутников захочется попугать их оглушительным гудком. Изящной стальной параболой мост изгибался над глубокой рекой, разделявшей город почти пополам; с середины же моста были прекрасно видны старинные административные и деловые постройки, сгрудившиеся в правой части города, и мукомольные мельницы — в левой. Вдалеке расстилалась ровная полоска горизонта, а над водой туда-сюда сновали чайки. Мост был самым удобным местом для охотников поглазеть на город. Правда, молодежь предпочитала уединение и потому выбирала стоянки, кинотеатры для автомобилистов или ответвления от основного шоссе вдоль северного берега реки, однако любители созерцать красоты ландшафта частенько останавливались на несколько минут на мосту, после чего продолжали свой путь на другой берег.

И самоубийцам мост пришелся по вкусу. Поначалу полицейский не подумал об этом; по крайней мере человек успел вылезти из машины и медленно двинулся в сторону пешеходной дорожки на краю моста; дойдя до нее, робко опустил руку на перила. Было что-то необычное в этой одинокой фигуре, в полночный час, застывшей на пустынном мосту, а может, во всем была виновата серая ночная мгла и медленно надвигавшийся на реку туман. Полицейский посмотрел на человека, выругался и прикинул, сможет ли помешать самоубийце.

Он двинулся к человеку по пешеходной дорожке. Решив не кричать и не использовать свой свисток, — нетрудно представить, как может подействовать на того неожиданный звук. В какой-то момент руки на перилах напряглись и мужчина встал на цыпочки. Полицейский был уже готов закричать и броситься вперед, но человек вдруг снова обмяк — руки ослабили хватку — достал сигарету и закурил. Полицейский понял, что время у него есть. Такие типы не могут обойтись без сигареты даже перед роковым шагом.

Когда между ними оставалось не больше десяти метров, человек обернулся, чуть вздрогнул, а потом покорно опустил голову, Он был лет тридцати пяти, высокий, с длинным узким лицом и глубоко посаженными глазами, запрятанными под нависавшими густыми бровями.

— Прекрасная ночь, — произнес полицейский.

— Да.

— Любуетесь красотами?

— Именно.

— А мне, увидев вас, почему-то захотелось подойти и поболтать. Иной раз в такую ночь вдруг накатит одиночество, — полицейский похлопал себя по карманам, но так и не нашел сигарет. — Извините, у вас не найдется закурить? Мои кончились.

Человек угостил его сигаретой. Она оказалась с фильтром, а полицейский предпочитал обычные, но жаловаться, естественно, не стал. Он поблагодарил мужчину, прикурил от его зажигалки, снова поблагодарил и встал рядом, положив руки на перила и чуть подавшись вперед, глядя и на протекавшую внизу реку, и на город вдалеке.

— Красивый отсюда вид, — заметил он.

— В самом деле?

— Ну конечно же. Умиротворяющий какой-то, успокаивающий.

— Мне так не показалось, — проговорил человек. — Я больше думал… да, о том, как человеку обрести покой для самого себя.

— По мне, так лучше всего для этого основательно вкалывать всю жизнь, — заявил полицейский. — Все равно в ней все рано или поздно становится на свои места. Бывает долго ничего не вытанцовывается, а потом, глядишь, само собой образуется.

— Вы и в самом деле в это верите?

— Ну конечно.

— Даже находясь на этой работе?

— Даже на ней, — ответил полицейский. — В жестоком мире мы живем, но разве это новость? Лучшего нам не надо, так, во всяком случае, мне представляется. А на дне реки вы уж точно ничего другого не найдете.

Человек долго молчал, потом кинул сигарету вниз; оба стояли и смотрели, как она высвечивает в темноте тонкую светящуюся полоску, после чего послышался нежный шипящий звук от соприкосновения огня с водой.

— Совсем не слышно, — задумчиво произнес мужчина.

— Да.

— Вот и мы так же, большинство из нас, — он ненадолго умолк, а затем повернулся к полицейскому. — Меня зовут Эдвард Райт. — Полицейский тоже представился. — Мне кажется, я бы не смог решиться на такое. Во всяком случае, не сегодня.

— Да и зачем испытывать судьбу, верно?

— Пожалуй, что так.

— А ведь вы именно это и собирались сделать, правда? Пришли сюда, перегнулись через перила и задумались. Каждому из нас случается подойти к самой черте. На самом деле это не выход, и наверное, многие раскаиваются еще задолго до того как долетят до воды, но уже поздно. Нельзя слишком долго испытывать судьбу, иначе она может взять над тобой верх. Дразнишь, дразнишь ее, а она возьми и победи.

— Пожалуй, вы правы.

— Вас-то что беспокоит?

— Да нет… ничего особенного.

— К врачу обращались?

— Время от времени.

— А бывает, и они помогают. — Может, по чашечке кофе пропустим?

Мужчина открыл было рот, чтобы что-то сказать, но потом передумал. Он закурил новую сигарету, выпустил облачко дыма, следя за тем, как ветер разносит его в разные стороны.

— Со мной будет все в порядке, — проговорил он.

— Вы не обманываете себя?

— Пойду домой, отосплюсь. Совсем сон потерял, особенно после того, как жена…

— А! — понимающе кивнул полицейский.

— Она умерла. Никого у меня не было, кроме нее, а теперь и ее нет.

Полицейский положил руку ему на плечо.

— Мистер Райт, когда-нибудь это пройдет. Вам надо просто продержаться, вот и все. Потерпите, рано или поздно боль утраты утихнет, порой может показаться, что вам такой потери не пережить, и жизнь потеряла всякий смысл.

— Не стоит продолжать, я все понял.

— Вы в самом деле уверены, что не хотите выпить чашку кофе?

— Нет, лучше пойду домой. Извините, что причинил вам беспокойство. Попробую расслабиться. Со мной такого больше не повторится.

Полицейский наблюдал за тем, как его собеседник отъехал, и спрашивал себя, не стоило ли задержать его. Незачем, решил он. С ума можно сойти, если вытаскивать каждого, кому взбредет в голову наложить на себя руки — тем более, что этот лишь подумывал о самоубийстве. Если же следить за всеми, кому могут прийти в голову подобные мысли, то, пожалуй, и рук не хватит.

Полицейский двинулся назад к своему краю моста. Добравшись до поста, он все же посчитал необходимым оставить несколько пометок о данном случае, а потому вынул из кармана блокнот и карандаш и записал имя — Эдвард Райт. А чтобы лучше запомнить внешность человека, добавил: «Густые брови, жена умерла, собирался прыгнуть».

Психиатр погладил заостренную бородку и посмотрел на лежавшего на кушетке пациента. Значение бороды и кушетки, как он не раз заявлял жене, выходило за пределы простого их дружеского наличия, пациенты видели в нем отдельного индивидуума, некую персонификацию целого общественного института. Жена же бороду ненавидела и подозревала, что кушетку он использует исключительно в амурных целях. Впрочем, она была не так уж и неправа, поскольку ему не однажды приходилось занимать это ложе в паре со своей секретаршей-блондинкой. Он закрыл глаза, восстанавливая в памяти несколько восхитительных эпизодов, участником которых был вместе с Ханной.

Явно нехотя он обратил свой взор на очередного пациента.

— Жизнь уже не в радость, — проговорил мужчина. — Можно сказать, просто влачу существование.

— Все мы живем, проживая день за днем, — невпопад отозвался психиатр.

— Но всегда ли это должно превращаться в пытку?

— Нет.

— Вчера вечером я едва не покончил с собой. Нет, позавчера. Я чуть было не прыгнул в реку с моста Морриси.

— И что же?

— Подошел полицейский. Да в общем-то я и не собирался прыгать.

— Почему же?

— Не знаю.

Все было, как обычно — так же бесконечно тянулась беседа врача с пациентом. Доктор уже научился слушать, совершенно не вдумываясь, что-то машинально отвечая, действуя, как и всегда, но даже не вслушиваясь в то, что говорилось ему. «Интересно, — подумал он, — приношу ли я этим людям хоть какую-то пользу? Может быть, им просто нужно выговориться и не хватает только некоей иллюзии слушателя. А вдруг вся моя профессия есть не что иное как игра в интеллектуальную доверительность. Если бы я был священником, — пронеслась и такая тоскливая мысль, — то в минуты потери или колебания веры мог бы пойти к епископу, а у психиатров нет своих епископов. Единственное, чего недостает этой профессии, это демократической иерархии, а классические религии не могли быть организованы таким образом».

Тем временем ему рассказывали про сновидения. Почти все его пациенты испытывали наслаждение, излагая ему содержимое своих снов, и это одно было источником безграничного отчаяния для психиатра, который не мог припомнить ни одного собственного. Случалось, он убеждал себя, будто все это лишь повальное притворство, что никаких снов вообще не существует. И потому только с академическим интересом выслушивал этот сон, изредка поглядывая на часы и мечтая о том, чтобы поскорее протекли последние пятьдесят минут. Психиатр знал, что увлечение снами свидетельствует о постепенном снижении интереса к жизни, крепнущем желании покончить с ней, пока что сдерживаемом страхом и моральными запретами. Ему было любопытно, как долго его пациент сможет подавлять в себе губительный соблазн. Он приходил сюда уже три недели, и болезненный процесс лишь усугубился.

И вот очередной сон. Психиатр закрыл глаза, вздохнул и почти уже не слушал. Всего пять минут, сказал он себе. Пять минут, этот зануда наконец уйдет, а он попробует уговорить пышную блондинку Ханну проделать вместе с ним кое-какие физические упражнения. Буквально накануне вечером он вычитал в одной книжке такое…

Доктор посмотрел на человека — в его прикрытых густыми бровями, глубоко посаженных глазах таилось чувство вины и страха.

— Доктор, я хочу, чтобы мне сделали промывание желудка, — проговорил мужчина. — Я пришел по адресу или мне лучше обратиться в больницу?

— А что с вами стряслось?

— Таблетки.

— Какие таблетки? Снотворное?

— Да.

— Какое именно? И сколько вы приняли?

Пациент назвал лекарство. Он выпил двадцать таблеток.

— Десять — уже летальная доза, — встревожился доктор. — И как давно это произошло?

— Полчаса назад. Нет, меньше. Минут двадцать.

— И потом сразу поняли, что пора прекратить валять дурака, да? Насколько я могу судить, вы все еще не уснули. Двадцать минут? Зачем же было так долго ждать?

— Не мог никак решиться? Ну что ж, попытаемся помочь вам.

Само по себе промывание желудка было малоприятной операцией, а последующий анализ содержимого желудка тем более. Да и времени она, как заметил доктор, занимает прилично. К счастью, таблетки еще не успели раствориться и попасть в кровь.

— Вы будете жить, — сказал доктор.

— Спасибо.

— Не стоит благодарности. Мне придется сообщить об этом куда следует.

— Мне бы не хотелось утруждать вас. Я ведь… Я и так нахожусь на учете у психиатра. А это было лишь несчастным случаем, не более того. Не делайте этого, док.

— Двадцать таблеток? — доктор пожал плечами. — Будет лучше, если вы расплатитесь со мной сейчас. Терпеть не могу посылать счета потенциальным самоубийцам. Никогда ни в чем нельзя быть уверенным.

— За эти деньги лучшего вам не найти, — заметил продавец. — Впрочем, если вы не постоите за ценой, то сможете приобрести оружие, обладающее гораздо большей прицельностью и дальностью стрельбы. Это обойдется вам всего на несколько долларов дороже…

— Нет, и это вполне подойдет. И дайте еще коробку патронов.

Продавец выложил коробку на прилавок.

— Может, три коробки?..

— Нет, хватит одной.

— Дело ваше, — сказал продавец. Он извлек из-под прилавка регистрационный журнал и раскрыл на нужной странице. — Пожалуйста, распишитесь вот здесь. Это чтобы власти штата чувствовали себя спокойнее.

Когда мужчина вернул журнал, продавец проверил роспись.

— А теперь, мистер Райт, мне хотелось бы взглянуть на ваши документы. Достаточно будет водительского удостоверения. — Он взял протянутую ему книжечку, сверил подписи, списал регистрационный номер и удовлетворенно кивнул.

— Спасибо, — проговорил мужчина, получив сдачу. — Большое вам спасибо.

— Спасибо и вам, мистер Райт, — надеюсь, вы славно попользуетесь нашим оружием.

— Это уж точно.

В тот же самый вечер в девять часов Эдвард Райт услышал звонок в дверь. Держа стакан в руке, он спустился вниз, допил коктейль и подошел к выходу. Выглянув наружу, он тотчас узнал посетителя, на мгновение заколебался, потом распахнул дверь.

Гость направил дуло револьвера в живот хозяина.

— Марк…

— Пригласи меня внутрь, — сказал тот. — Здесь холодно.

— Марк, я не пони…

— Ну же!

Уже в гостиной Эдвард Райт понял, глядя в дуло револьвера, что ему суждено умереть.

— Ты убил ее, Эд, — проговорил Марк. — Она хотела развестись с тобой, а ты этого не мог вынести, не так ли? Я попросил ее уехать со мной и забыть про все, забыть тебя, но она не послушалась меня, и ты убил ее.

— Ты с ума сошел!

— Ты неплохо обтяпал это дельце, так ведь? Ловко инсценировал несчастный случай. Интересно, как же на самом деле ты все это проделал?

— Я ударил ее.

— Ударил и убил? Просто так?

Райт сглотнул слюну. Он посмотрел на револьвер, потом на Марка.

— Я ударил ее несколько раз. Да, несколько раз. А потом спустил вниз по лестнице в подвал. Но ты не сможешь пойти в полицию, и тебе это прекрасно известно. Они ничего не докажут и не поверят тебе.

— Мы не пойдем в полицию, — сказал Марк. — Я с самого начала не собирался идти к ним. Им ни за что не догадаться о причинах убийства. Я мог бы подсказать им, но промолчал. А теперь, Эдвард, сядь за письменный стол. Сейчас же! Вот, правильно. Возьми лист бумаги и ручку. Делай, как я сказал, тебе же лучше будет. Я хочу, чтобы ты написал письмо.

— Но ты не можешь…

— Пиши! Я не могу долго выносить этого. На сей раз я уже не промахнусь. Не забудь поставить свою подпись.

— Я этого не сделаю.

— Сделаешь, Эдвард, — Марк прижал дуло револьвера к подрагивающему затылку собеседника.

— Ты не сможешь, — проговорил Райт.

— Смогу.

— Марк, тебя повесят. Тебе не удастся выйти сухим из воды.

— Какое отношение я имею к самоубийству, Эдвард?

— Никто не поверит в то, что я совершил самоубийство. Даже с предсмертной запиской.

— Ты только напиши ее, Эдвард. Потом я дам тебе револьвер и оставлю наедине с твоей совестью. Я точно знаю, что ты сделаешь.

— Ты…

— Я не хочу убивать тебя, Эдвард. Мне только хочется, чтобы ты написал записку — для моего спокойствия. Потом я оставлю тебя здесь.

Райт не особенно поверил Марку, но ощущая затылком дуло револьвера, понимал, что выбора у него не было. Он написал то, что требовалось, и поставил свою подпись.

— Повернись, Эдвард.

Райт повернулся и изумленно воззрился на гостя. Тот совершенно преобразился. — Искусственные густые брови, парик, глубоко запавшие глаза…

— Эдвард, как по-твоему, на кого я сейчас похож?

— Не знаю.

— Я похож на тебя, Эдвард. Разумеется, не полностью. Едва ли наше сходство обманет людей, которые хорошо знают тебя. Мы оба примерно одного и того же роста и комплекции. Если добавить пару наклеек, брови, волосы, чуть подправить гримом глаза — как может быть заинтересован в этом человек, который выдает себя за Эдварда Райта, и имеет его документы? Ведь он сделал все, чтобы походить на тебя, Эдвард.

— Ты что, выдавал себя за меня?

— Да, Эдвард.

— Но зачем?

— Чтобы придумать тебе характер, — ответил Марк. — Ты только что утверждал, что не принадлежишь к типу самоубийц и никто не поверит, что ты мог наложить на себя руки. А между тем, Эдвард, ты удивился бы тому, что проделал совсем недавно. Найдется полицейский, который убедил тебя не прыгать в воду с моста Морриси. Обнаружится и психиатр, который лечил тебя от глубокой депрессии вкупе с некоторыми классическими сновидениями и фантазиями. И наконец, нетрудно отыскать и доктора, который не далее как сегодня днем промыл тебе желудок.

Он ткнул дулом револьвера в живот Эдварда.

— Промыл мой…

— Да, твой желудок. Весьма неприятная процедура, Эдвард. Теперь-то ты представляешь, что мне пришлось вытерпеть из-за тебя? Сплошная пытка. Знаешь, я даже опасался, что парик может слететь во время всех этих процедур, но оказалось, что эти новые резинки держат как надо. В инструкции указано, что «вы можете носить парик, даже когда купаетесь в реке или в душе». — Он почесал пальцем одну из своих фальшивых бровей. — Видишь, как держится?

Эдвард ничего не сказал.

— А ведь ты все это проделал, Эдвард. Странно, что ты не можешь ничего припомнить. Кстати, не расскажешь, как покупал этот револьвер? — я…

— У тебя это должно быть свежо в памяти. Не более часа назад ты зашел в магазин и купил револьвер, а впридачу к нему коробку патронов. Даже расписался за покупку. И водительское удостоверение пришлось предъявить.

— Откуда у тебя мое водительское удостоверение?

— Я подделал его, — Марк хохотнул. — Полицейского, конечно, оно бы не убедило, но я и не показывал его полицейским. А на продавца подействовало как надо. Он аккуратно переписал его номер Так что, Эдвард, именно ты купил револьвер. — Гость провел пальцами по парику. — А разве не похож на настоящий? Если когда-нибудь облысею, обязательно куплю себе такой, же. — Он рассмеялся. Эдвард, всю последнюю неделю ты вел себя как самый отчаянный самоубийца. Ты только прикинь, какие люди готовы подтвердить это.

— А мои друзья? Люди в офисе?

— И они помогут мне. После того как человек совершает самоубийство, его друзья сразу же начинают припоминать, как странно он вел себя в последнее время. Всем хочется внести свою лепту, ты же сам знаешь. А ты действительно был потрясен ее смертью. Пришлось сыграть и эту роль, не так ли? О, Эдвард, тебе не стоило убивать ее. Я люблю ее. Тебе надо было отпустить ее, Эдвард.

Райт покрылся испариной.

— Ты сказал, что не собираешься убивать меня. Сказал, что оставишь меня наедине с револьвером…

— Не верь всему, что слышишь, — усмехнулся Марк и очень быстро, очень проворно вставил револьверное дуло в рот Райта и нажал на спусковой крючок После этого вытер с оружия собственные отпечатки и приложил к нему ладонь самого Райта, потом оставил на столе предсмертную записку, засунул в бумажник Райта и визитную карточку психиатра, воткнул в карман его пиджака квитанцию из оружейного магазина.

— Тебе не надо было убивать ее, — проговорил он, обращаясь к трупу Райта. После этого слегка улыбнулся и вышел через заднюю дверь — в черную ночь.

Элайджа Эллис

Самый спокойный человек

Обвиняемый в ограблении выглядел самым спокойным человеком в офисе шерифа. Это был невысокий человек средних лет с неправдоподобно огромной копной волос, оставлявшей впечатление башни, готовой обрушиться под тяжестью собственного веса. В его глазах вспыхивало некое подобие оживления, когда его взгляд перемещался со свидетелей на шерифа Эда Карсона и меня. Два помощника шерифа, расположившиеся в глубине комнаты, его любопытства не возбуждали.

Эд Карсон сидел за своим столом, просматривая пометки, которые сделал, пока свидетели — мужчина по имени Джесс Харпер и его жена — излагали обстоятельства дела.

— Проверим еще раз, — сказал шериф. — Согласно вашим показаниям, сидящий перед нами человек вошел в ваш магазин со стороны западной автострады около восьми часов — примерно полтора часа назад. Потом…

— Я сразу догадался, кто он, — вмешался Джесс Харпер, внушительных размеров мужчина, при каждом выдохе окутывавший себя клубами дыма от сигары, которую курил. — Я узнал его по описанию, которое было помещено в газетах.

— Так, так, — сказал Карсон. — Пойдем дальше. В этот момент в помещении магазина не было никого из покупателей. Тогда этот человек подошел прямо к прилавку, за которым стояли вы, Джесс, и достал оружие. Он сказал, чтобы вы отдали ему дневную выручку из кассы.

— Да, и видит бог, я ждал этого случая и сыграл хорошую шутку, — прорычал Харпер. Он переместил сигару из одного угла рта в другой и бросил на задержанного уничтожающий взгляд. — Я направился к кассе, изображая испуг. Он двинулся за мной. Он опустил пистолет очень низко, прикрыв его полой пиджака и держа меня на прицеле.

Шериф терпеливо ждал, когда свидетельский энтузиазм Харпера иссякнет. Потом он сказал:

— Мне все ясно. Вы достали деньги из кассы и протянули их ему. В этот момент из подсобного помещения вышла ваша жена и, увидев вас, вскрикнула. Грабитель обернулся к ней.

— И в этот момент я как следует двинул его, — экспансивно продолжал Харпер. — Я выбил пистолет у него из рук и повалил его самого на пол. Я сказал ему, что, если он шевельнется, я сверну ему шею.

Задержанный сидел в кресле у стены рядом с помощником шерифа. У него не хватало передних зубов, и это стало еще заметнее, когда он прошепелявил:

— Мистер Харпер — ужасно несговорчивый человек.

На несколько мгновений воцарилось молчание. Эд Карсон перевел взгляд на Селену Харпер. Это была хрупкая, немного сутулая женщина в очках без оправы, которые постоянно сползали ей на нос. В течение всего разговора она почти неотрывно смотрела на своего мужа.

— Что скажете вы, миссис Харпер? — спросил Карсон. — Вы подтверждаете показания вашего мужа?

Она кивнула с некоторой робостью.

— Да, сэр. Как только Джесс сбил его с ног, он велел мне позвонить вам.

Оставалось уточнить еще несколько мелких деталей, после чего шериф отпустил чету Харперов. Джесс Харпер немедленно изъявил свою полнейшую готовность.

— Еще час до закрытия магазина, — сказал он, тяжело протопав к двери, ведущей в коридор, и перемещая с собой дымное сигарное облако. — Сегодня суббота, а по субботам вечера — лучшее время для торговли. Пойдем, Селена.

Его жена последовала за ним. В дверях она остановилась, обернулась к нам с Карсоном и, бросив короткий взгляд на задержанного, пошла за мужем.

Арестованный, который назвался Роем Фолком, спокойно произнес:

— На самом деле во всем виновата женщина, если это имеет какое-нибудь значение. Она зашла сзади и принялась колотить меня метлой. А этот чуть не позеленел от страха. И только когда она выбила пистолет у меня из рук, он прыгнул на меня.

Я изучал Фолка, когда он поднял руки в наручниках, чтобы стереть пот со лба. Был летний вечер, и старый потолочный вентилятор не справлялся с духотой и зноем. Казалось невероятным, что этот спокойный тщедушный человек за последние пару месяцев совершил в округе больше дюжины дерзких вооруженных ограблений, но это было именно так. По этой причине он имел ко мне и шерифу самое непосредственное отношение.

Он вернул мне взгляд своих выцветших голубых глаз вместе с робкой щербатой улыбкой и сказал:

— С тех пор как вы стали окружным прокурором, мистер Гейтс, я сказал себе, что вы — единственный, кто способен упрятать меня за решетку. Но оставим это, тем более что от этого в суде мне не будет никакой пользы. Я догадываюсь, что попал в скверную историю. Если уж слабая женщина может справиться со мной, значит, пришло время кончать с этим ремеслом.

Шериф сказал:

— Мне хочется спросить вас, Фолк, как вы сумели скрываться так долго? Как вам удавалось исчезать после каждого ограбления?

Вместо ответа Фолк поднял руки к голове и дернул себя за волосы. Густая башня медленно сползла с головы. Это был парик. Теперь сходству со сверкающим яйцом мешала только невзрачная клочковатая полоса волос над ушами. Он бросил парик на стол к Карсону, затем порылся в кармане свой куртки, извлек оттуда что-то и вставил в рот. Он широко улыбнулся: теперь передние зубы были на месте. Он совершенно изменился и все же был странно знаком нам.

— Видите? — сказал он, кивнув. — Вы все знаете меня. Я работал в кафе на южной стороне площади перед зданием суда. — Он хихикнул. — Шериф, я скормил вам и мистеру Гейтсу не один гамбургер, когда вы приходили к нам пообедать.

Шериф вздохнул. Помощник шерифа Бак Мауллинз разразился громким хохотом, к которому тотчас же присоединился другой помощник.

— Как хотите, но газета обязательно ухватится за это, — задыхаясь, выдавил из себя Мауллинз. — Ну, парень!

Я вздрогнул. Издатель местной «Монро херальд газетт» был кем угодно, но только не закадычным приятелем мне и Карсону. Я даже затруднялся представить себе, что он сделает с этим лакомым кусочком.

Мы задали Фолку еще несколько вопросов. Он с готовностью признал себя виновным в ограблениях, добавив к ним еще пару налетов на заправочные станции в соседнем округе, о которых мы ничего не знали.

Шериф поднял вверх руки:

— Бак, отведи его в камеру. Утром мы с ним еще раз побеседуем.

Кивнув нам почти дружески, Фолк вышел в сопровождении неповоротливого помощника.

Я вздохнул. Карсон досадливо покусывал кончики своих усов.

— Я не знаю, Лу. До сегодняшнего вечера он все делал правильно. Мне непонятно, почему…

Зазвонил телефон. По кивку Карсона второй помощник Джек Эвери подошел к телефону на другом столе. К концу его разговора мы могли заключить без особой боязни ошибиться, что его собеседнику досаждает лай соседской собаки.

Я взглянул на часы. Было почти без пятнадцати девять — по-прежнему слишком рано, чтобы думать о том, что предложить жене на вечер. Я встал.

— В одном я уверен. У этого бездельника хватило бы нахальства на двоих. Работать в этом кафе, всего в двухстах ярдах от нас!..

Шериф криво улыбнулся.

— С тобой трудно спорить, Лу. Ладно, увидимся утром.

Возникший в коридоре топот заставил бы нас предположить, что коридор временно превратился в площадку для выгула носорогов, если бы не Бак Мауллинз распахнул дверь. Он потирал себе шею.

— Шериф! — выпалил он. — Этот негодяй сбежал от меня!

В первое мгновение я подумал, что верзила — помощник с задатками носорога разыгрывает меня. Затем он опустил руку, и я увидел свежий багровый рубец на его шее прямо под правым ухом, слезы в глазах и пустую, совершенно бесполезную кобуру на портупее.

Карсон вскочил на ноги.

— Что случилось?

— Мы шли к тюрьме, мимо стоянки автомобилей, — глотал слезы Мауллинз. — Где-то на середине он показал рукой в сторону улицы и спросил: «Что это?» Я посмотрел туда, куда он показывал. В следующий момент я почувствовал, что лежу на спине. Он ударил меня наручниками. Потом вытащил мой пистолет и скрылся.

— В каком направлении? — вставил я.

Мауллинз с несчастным видом затряс головой.

— Я не знаю. Я вроде не терял сознания, но был как будто парализован. Я мог слышать, что он убегает, но не мог видеть, куда.

Карсон разразился целой очередью коротких ругательств.

— Это моя ошибка, — сказал он под конец. — Я сам остался здесь и позволил ему оставить меня в дураках.

— Он оставил в дураках всех нас, — сказал я. — Но прошло не больше двух минут с тех пор, как Бак выпустил его. Он не мог уйти далеко.

Пока Карсон в спешном порядке уведомлял городскую полицию Монро о побеге бандита, помощник Эвери открыл оружейную комнату и выдал мне заряженный карабин.

После этого мы все покинули офис и побежали по гулким коридорам к двери запасного выхода на первом этаже.

Подъездная дорога делила площадь пополам. Сразу за ней находилась стоянка автомобилей — посыпанный песком и гравием прямоугольник, огороженный с двух сторон. Двухэтажное кирпичное здание местной тюрьмы примыкало к дальнему концу прямоугольника — примерно в ста ярдах отсюда.

— Помните: он вооружен, — сказал Карсон.

После этого мы разделились.

Был уже поздний вечер, ветреный и хмурый, с редкими вспышками зарниц вдалеке. Сбоку от меня в фокусе сходящихся улиц и фонарного света жил своей жизнью перекресток с неторопливым вечерним потоком автомашин и множеством людей, прогуливающихся по пешеходным дорожкам, входящих или выходящих из открытых магазинов. Я остановился, прислонил карабин к дереву и закурил. Сейчас сигарета была мне необходима.

Мимо проехала машина городской полиции. Она затормозила на остановке и дала задний ход. Свет ее фар ослепил меня.

— Черт побери, да ведь это окружной прокурор!

И новая достопримечательность городской площади, черт побери!

— Вы уже видели его, мистер Гейтс?

Я отрицательно покачал головой.

— Ничего, он не мог уйти далеко в наручниках.

Я изобразил согласие, и автомобиль тронулся с места.

На Фолке могли оставаться наручники, но это слабое утешение, если он вооружен.

Взяв карабин, я повернул обратно, к зданию суда. Офис шерифа был пуст, когда я заглянул туда, но Карсон заявился буквально через минуту. Ему тоже не повезло. Два помощника все еще рыскали по площади.

Шериф бросился к телефону. Городской полиции сообщить было нечего, как, впрочем, и расположенной в Монро службе дорожного патрулирования, которая тоже присоединилась к поискам.

Наконец Карсон повесил трубку. Он вздохнул, потом сжал руки в кулаки, задумчиво исследовал получившийся результат и наконец с силой опустил их на ни в чем не повинный стол.

— Да, — сказал я. — Я придерживаюсь того же мнения.

Было девять часов вечера. Фолк был на свободе уже около пятнадцати минут. Все говорило за то, что его скоро найдут. Как долго способен разгуливать по переполненному людьми центру города человек в наручниках?

На нашей стороне было немаловажное преимущество. Фолк не нашел ключа к наручникам, когда обыскивал оглушенного Бака Мауллинза. Бак носил ключ в шляпе под внутренней лентой.

Снова зазвонил телефон, и Карсон быстро схватил трубку. Через несколько секунд ожидание в его лице сменилось выражением угрюмого бешенства.

— Нет, — он сверкнул глазами. — Мне нечего заявлять. Сейчас особенно. Что? Да, я уверен, вы найдете что написать. Вы всегда находите.

Он с шумом бросил трубку на рычаг.

— Джеремия Уолтон? — спросил я.

— Разумеется, — кивнул Карсон. — Он пузырится от радости.

— В любом случае ему не удастся воткнуть свой нож нам в спину до утра понедельника, — сказал я. — В воскресенье нет газеты.

Карсон скорчил гримасу.

— Ты забываешь, что в руках у Уолтона радиостанция. Можешь быть совершенно уверен, что он ею воспользуется, если уже не воспользовался, и объявит о побеге.

Я не уверен, что мне когда-нибудь было хуже, чем сейчас. Минуты утекали, наступило и прошло девять тридцать, но положение не выправлялось. Позвонила моя жена. Она услышала новости по радио. Я пообещал ей, что не совершу самоубийства, не поставив ее в известность заблаговременно.

Были и другие звонки, но они все более и более укрепляли нас в одном: Рой Фолк в очередной раз исчез. Он не оставил нам ни малейшего намека на то, как или куда он скрылся или чем он сейчас занимается.

— Скорее всего, он нашел машину с ключами на одной из улиц вокруг площади и воспользовался ею, — сказал я. — Будем ждать звонка о пропаже автомобиля.

Карсон рассеянно кивнул.

— Я склонен согласиться с тобой. Но, поверь мне на слово, с этим увертливым наглецом нет никакой…

Он остановился, потому что в комнату вернулись два помощника. Бак Мауллинз выглядел так, будто он готов был в любую секунду разреветься. Он по-прежнему потирал распухший рубец на шее.

— Никаких следов, — устало сказал Эвери. — Похоже, он растаял в воздухе.

Мауллинз повторил мою мысль, что Фолк нашел автомобиль с ключами возле площади, добавив, что Фолк мог и остановить одну из проезжающих машин, а затем, угрожая пистолетом, заставить ее водителя спешно вывезти его из Монро.

В конце своей речи Мауллинз произнес вслух то, о чем думали мы все:

— Неужели он уже застрелил кого-то?

Ни один из нас не чувствовал себя в силах удовлетворить его любопытство, пока снова не зазвонил телефон. Карсон снял трубку. Он слушал несколько секунд, потом резко сказал:

— Мы выезжаем прямо сейчас.

Он опустил трубку на рычаг и встал. Уставившись на него, я спросил:

— Что там еще?

Карсон посмотрел на Бака Мауллинза.

— Да, он и в самом деле уже кого-то застрелил, — сказал он. — Он сделал это прямо в лавчонке Харперов!

От здания суда до бакалейного магазина и заправочной станции, которой владел Джесс Харпер, было не меньше пятнадцати минут езды по западному шоссе через западную часть Монро. Мы уложились в восемь.

Селена Харпер стояла, прислонившись к демонстрационной витрине прямо за входной дверью в магазин. Когда мы вошли, она посмотрела на нас отсутствующим взглядом и сказала:

— Он — этот человек — вернулся.

Джесс Харпер лежал лицом вниз в широкой луже крови между двумя прилавками, заставленными консервными банками. Шериф подошел к убитому, нагнулся и приподнял ему голову. Затем Карсон быстро выпрямился.

— Прямо в лоб, — пробормотал он. — Он умер еще до того, как коснулся пола.

Женщина неотступно следовала за нами. Она повторяла:

— Он вернулся. Он пришел всего на минуту раньше. Джесс и я уже собирались закрываться на ночь.

Мы отвели потрясенную женщину подальше от тела и посадили ее на деревянный стул с прямой спинкой, который я нашел за прилавком и выставил в проход. Мы разговаривали с ней, пока помощники Карсона осматривали магазин и прилегающий к нему участок земли.

— Джесс пошел к входной двери, чтобы закрыть ее, — сказала она, не отрывая взгляда от своих узловатых, лежащих на коленях рук. — Вечером у нас было много покупателей, как и всегда по субботам, но когда мы услышали по радио, что этот тип снова на свободе, Джесс решил закрыться. Но этот тип появился раньше, чем Джесс успел сделать это. Он держал в руках пистолет, заставляя Джесса отступать. И когда Джесс подошел к тому месту, где он сейчас, этот тип направил пистолет ему в лицо. При этом он сказал что-то вроде: «Ты слишком разговорился в последнее время», а потом: «Сейчас я постараюсь забрать твои деньги наверняка». Потом он выстрелил в Джесса.

Я заметил кровоподтек на узком подбородке женщины.

Я спросил ее:

— Вы ранены?

— Я? А, вы имеете в виду это? — она потрогала поврежденное место. — Нет, я получила его, когда этот тип, убив Джесса, ударил меня. Я сильно ушиблась о прилавок возле кассы.

Карсон мягко спросил:

— Что было потом?

— Потом он открыл кассу и достал из нее деньги — там должно было быть около двухсот долларов. Он положил их в карман и попятился к двери, держа меня все время на прицеле. Я…

Она закрыла лицо руками. Ее острые плечи сотрясались от рыданий. Я посмотрел на Карсона. Он отвернулся и пошел к Эвери, который тщетно пытался дозвониться до окружного коронера^[7] в Монро.

Я сказал:

— Миссис Харпер, постарайтесь взять себя в руки и в интересах следствия ответить на несколько вопросов. У него была машина?

Она кивнула, не подымая головы.

— Я слышала, как он отъезжал после того, как все закончилось. Он поехал на запад.

— Вы совершенно уверены, что это был тот же самый человек? Рой Фолк?

Она снова кивнула.

— Конечно, это был он. Я узнала его в ту же минуту, как он вошел Зачем ему понадобилось возвращаться и убивать Джесса? Может быть, он действительно говорил слишком много и был неравнодушен к долларам, но он не мог причинить настоящего вреда.

Я неловко погладил ее по плечу. Карсон снова подошел к нам. Его покрытое оспинами лицо прочертили суровые линии.

— Доктор прибудет сюда, как только сможет, — сказал мне Карсон. Он внимательно посмотрел на всхлипывающую женщину, потом вздохнул.

Доктор Джонсон прибыл в санитарной машине через несколько минут. Он осмотрел тело и сказал:

— Стреляли дважды. По крайней мере, судя по количеству ран. Он потерял много крови из-за ранения в шею, но смертельным, по всей видимости, оказался выстрел в голову. Обе пули на месте. Я извлеку их, когда произведу вскрытие.

По команде доктора санитары уложили тело на носилки и вынесли его из магазина. Миссис Харпер, казалось, не замечала ничего вокруг и не принимала участия в происходящем до тех пор, пока вой сирены санитарной машины не прорезал вечернюю тишину.

Только после этого она сделала робкую попытку подняться со стула. Когда ей это удалось, она походкой сомнамбулы отправилась в трудное путешествие по магазину, останавливаясь, чтобы поправить на полках консервные банки или выровнять стопку каких-то коробок. Очевидно, она еще не оправилась от шока, в котором пребывала, когда мы появились в магазине. Я хотел помочь ей, но Карсон остановил меня.

— Сейчас ты не сможешь ничем помочь ей, — пробормотал он.

Сначала она отказывалась ехать с нами, повторяя скучным, лишенным выражения голосом, что ее место в магазине и она должна оставаться в нем.

Но шериф настаивал на своем.

— Я не хочу пугать вас, миссис Харпер. Но Фолк может вернуться еще раз. Вы единственная, кто видел, что он убил вашего мужа. Вы понимаете?

Она широко раскрыла свои покрасневшие от слез глаза.

— Я не подумала об этом, — хрипло сказала она. — Хорошо, я согласна, шериф.

Обратный путь мы проделали в молчании. В офисе шерифа Карсон усадил женщину в кресло и дал ей воды. Я был готов к тому, что она в любую минуту может разбить стакан. Она не сделала этого — очевидно, в ней осталось больше самообладания, чем я думал.

Сообщения приходили одно за другим. Весь штат был на ногах из-за Роя Фолка, но следов его по-прежнему обнаружить не удавалось.

Мы задали еще несколько вопросов миссис Харпер. Вскоре мне стало казаться, что Карсон зашел слишком далеко, продолжая допрашивать ее.

Именно в этот момент разрозненные впечатления, которые хранила моя голова, внезапно соединились вместе. Я чуть не задохнулся, когда отыскал разгадку. Но все остальное было уже по части шерифа, поэтому я почел за благо молчать.

— Позвольте мне попытаться представить общую картину, — говорил Карсон. — Фолк вошел в магазин примерно в девять сорок пять. Он был по-прежнему в наручниках и поэтому держал пистолет обеими руками перед собой. После этого…

Селена Харпер сверкнула глазами:

— Мистер Карсон, я устала. Я измучилась сегодня. Дайте мне добраться до отеля и лечь в постель. Я хочу немного поспать, чтобы на свежую голову подумать, что мне делать теперь, когда я осталась одна.

— Разумеется, разумеется, — мягко сказал шериф. — Еще один вопрос и все. Остается последняя вещь, которую я никак не могу взять в толк. Я не понимаю, зачем вам понадобилось убивать своего мужа, миссис Харпер.

Несколько долгих мгновений Карсон выдерживал взгляд собеседницы.

— Не стоит запираться, миссис Харпер, — сказал он почти добродушно. — Во-первых, вы совершили ошибку, когда сказали нам, что узнали Фолка сразу же. Вы думали, что он выглядел так же, как и тогда, когда мы все вместе сидели здесь. Но он немного изменился, миссис Харпер. Вы видели человека с густой шевелюрой и без передних зубов. Его волосы на моем столе; Фолк был плешив. Кроме того, когда он сбежал, он вставил искусственные зубы, и я не вижу причин, из-за которых он вдруг захотел с ними расстаться.

Женщина попыталась приподняться, но потом снова опустилась в кресло. Ее невыразительные глаза перебегали с меня на шерифа.

— Вы тупица, — пробормотала она. — Совершенный остолоп.

Карсон проигнорировал ее замечание.

— Во-вторых, вы утверждали, что этот человек выстрелил вашему мужу в лицо. Но у Роя Фолка мог быть только пистолет моего помощника, миссис Харпер. Пистолет 45-го калибра. Пуля, выпущенная из этого пистолета с расстояния, которое вы указали, должна была практически снести вашему мужу голову. Тем не менее ничего подобного не произошло.

Селена Харпер глубоко втянула в себя воздух и медленно выдохнула. Потом пожала плечами.

— Ну, хорошо, пусть будет по-вашему.

Она произнесла это решительным тоном.

— Все началось давно. Он заставлял меня работать с утра до вечера как собаку. И чтобы сходство было полным, он бил меня. Теперь мне не нужно придумывать, как я получила синяк на подбородке. Из-за него я хотела закрыться пораньше. Но не таков Джесс Харпер. Если можно заработать еще хотя бы доллар, он ни за что не остановится.

Оба помощника шерифа присоединились к нам.

— Потом по радио передали, что этот тип сбежал от вас. Я уже знала, что должна сделать. У нас был маленький пистолет, который мы держали в подсобке магазина. Я мало смыслю в пистолетах, но достаточно, чтобы прицелиться и нажать на курок.

Она не кончила говорить, но все остальное было уже повторением. Убив мужа, она спрятала пистолет и деньги в дупле дерева позади магазина и потом позвонила нам.

Мы стояли перед ней, глядя на тихую маленькую женщину, которая поправляла очки, когда они сползали на ее крохотный носик.

Наконец Карсон вздохнул.

— Ну что ж. По крайней мере можно считать Роя Фолка непричастным к этому убийству.

— Это самая приятная новость, которую я услышал сегодня, — произнес кто-то за дверью в коридоре. Мы обернулись. В дверях стоял Рой Фолк, держа перед собой закованные в наручники руки. Под действием электрического света его плешивая голова излучала некое свечение, вызывающее неуместные ассоциации.

— Эффектно, будь я проклят, — проворчал шериф.

Фолк протестующе поднял руки.

— Я пришел к заключению, что у меня в этот раз нет никаких шансов избежать правосудия.

— Но, черт побери, где вы скрывались? — закричал я.

Фолк вошел в кабинет.

— Не стоило так шуметь, мистер Гейтс. В этом нет никакой тайны. Когда я избавился от своего конвоира, я побежал назад в здание суда и поднялся на третий этаж. Все это время я провел в мужской комнате. Вы найдете там свой пистолет, мистер Мауллинз.

Мы уставились на маленького человека. Решительно, он был самым спокойным человеком в офисе шерифа.

Честный человек

Шериф Эд Карсон и я завершали чуть теплым кофе не слишком изысканный ленч, когда я заметил в открытой галерее, соединявшей ресторан «Гранд отеля» с вестибюлем, Дорса Пендера. Позже я понял, что Пендер просто всплескивал руками в сильном возбуждении, но издалека могло показаться, что он пытается на ходу скрутить некое подобие веревки. Когда Пендер увидел нас, он продрался к нашему столику через толпу, заполняющую в полдень ресторан «Гранд отеля», с живостью, неожиданной для его отнюдь не хрупкой комплекции.

— Наверх, — выпалил он, задыхаясь и тыча в потолок трясущимся пальцем. — Скорее наверх, прошу вас.

Эд Карсон откинулся назад в своем кресле и удивленно нахмурил брови.

— Что с вами, Дорс?

Толстяк — управляющий «Гранд отеля» затряс головой.

— Пойдемте наверх. Прошу вас.

Мне не удалось избежать его страдальческого взгляда.

— Вас тоже, мистер Гейтс.

Не дожидаясь ответа, управляющий ринулся через толпу обратно в направлении вестибюля. Карсон и я едва поспевали за ним.

— А может, это к лучшему, — пробормотал Карсон.

— Во всяком случае, он вытащил нас из этой вонючей забегаловки, — отозвался я.

Пендер ждал нас в вестибюле возле допотопного лифта. Он втолкнул нас в кабину и нервно нажал кнопку. Старенький механизм громко заскрипел несмазанными шестеренками, поднимая нас наверх.

— Что у вас там стряслось, Дорс? — спросил я.

— Мертвец в номере, — ответил Дорс. При этом его лицо перекосилось, как от зубной боли. — Я обнаружил его две минуты назад и чуть не потерял сознание.

— Как это произошло?

— Не знаю. Все, что мне известно, — это то, что он лежит у себя в номере поперек кровати и в груди у него нож.

Он облизнул пересохшие губы и добавил:

— Он приехал вчера поздно вечером и записался в книге регистрации под именем Джеймса Томаса.

Лифт с глухим скрежетом остановился на площадке третьего этажа. По темному, пахнущему плесенью проходу мы прошли до приоткрытой двери в дальнем конце коридора.

— Здесь, — сказал Пендер.

Мы вошли в номер. На мятой постели в неловкой позе лежал мужчина. Его рот был открыт, а в глазах, казалось, не успел погаснуть интерес к затянутому паутиной потолку. Из груди мужчины торчала рукоятка большого охотничьего ножа.

— Никогда не встречал его раньше.

Шериф подошел к кровати и склонился над лежащим человеком. Я тоже подошел на расстояние фута к кровати и смотрел, как Карсон проверил содержимое его карманов. Потом я повернулся к Пендеру, который стоял в дверном проеме, переминаясь с ноги на ногу.

— Ну, Дорс, мы слушаем вас, — сказал я. — Кто он?

— Я не знаю, мистер Гейтс. Я уже говорил, что он приехал вчера поздно вечером. Записался в книге как Джеймс Томас, коммивояжер из Нэшвилла. Кому-то позвонил, потом ушел к себе в номер.

— В карманах ничего интересного, одни медяки. Даже бумажника нет, — разочарованно протянул Карсон. Он выпрямился и посмотрел на Пендера. — Продолжайте, Дорс. Как вы обнаружили труп?

Управляющий снова облизнул губы.

— Около часа назад он спустился в столовую завтракать. Потом подошел к моему столику в вестибюле. Мы перекинулись с ним несколькими словами. Он сказал, что в полдень у него деловое свидание, и попросил меня принести в номер бутылку шотландского виски. Я согласился, и он дал мне десять долларов. Потом он поднялся на лифте, и я его больше не видел. До того самого момента, как принес в номер бутылку.

Пока Пендер рассказывал, я осмотрел комнату. Кровать, туалетный столик с зеркальцем, покосившийся стул. На стуле лежал небольшой чемоданчик. Я заглянул в него. Чистая сорочка, смена белья, носки, бритвенный набор. Как видно, Джеймс Томас предпочитал путешествовать налегке.

Шериф Карсон сказал:

— Продолжайте, Пендер.

Пендер сидел, сжав голову руками.

— Он уехал на лифте к себе в номер около двенадцати часов. Минут через пятнадцать я вышел на улицу за виски. Вернулся назад уже с бутылкой, поднялся на лифте на третий этаж и постучал в дверь. Ответа не последовало, я открыл дверь — она была незаперта — и увидел его.

— Что вы делали потом? — спросил я.

— Вылетел из номера, как пробка. Побежал вниз искать вас и шерифа. Я знал, что вы сегодня в ресторане.

Я посмотрел на часы.

— Сейчас двенадцать тридцать. Получается, что вы обнаружили Томаса мертвым около двенадцати двадцати.

Пендер кивнул.

— Я думаю, так примерно и было.

— Остается около двадцати минут, — сказал шериф. — Я не уверен, что дело обстояло именно так. Слишком мало времени… Пойду вниз и позвоню доктору.

Он взглянул на меня.

— Лу, можно попросить вас…

Я кивнул.

— Хорошо, Эд. Я останусь здесь.

Карсон, тяжело ступая, вышел из комнаты.

Пендер задержался в номере. Он насухо вытер руки и одарил меня тем, что сам, наверное, принимал за лучезарную улыбку.

— За всеми этими неприятностями я чуть не забыл сказать вам, что в следующий вторник я буду голосовать за вас, мистер Гейтс. Вы самый лучший прокурор, который когда-либо был в округе Покочоби. Без всякого преувеличения.

— Я очень тронут, Дорс, — сказал я, а когда он, видимо, посчитав свою миссию выполненной, повернулся к выходу, добавил. — Тем не менее я очень скоро прикрою вашу лавочку, если вы снова будете заманивать к себе хорошеньких девушек.

Он ответил мне взглядом, полным оскорбленного достоинства, но комментировать мое последнее высказывание не стал и предпочел ретироваться.

Дожидаясь возвращения Карсона, я успел обшарить вдоль и поперек всю комнату и подумать о Дорсе Пендере. Потом я подошел к кровати и внимательно осмотрел убитого. Он был со вкусом одет и, даже будучи мертвым, производил впечатление человека аккуратного и неравнодушного к своей внешности. Слишком аккуратного для такой грязной дыры, как «Гранд отель».

Сколько денег могло быть в его кошельке? Если достаточно приличная сумма и о ней первым узнал. Дорс Пендер, это меняло многое. Пендер пользовался в округе сомнительной репутацией, но хватит ли у него мужества всадить нож в человека, обчистить его карманы и после этого хладнокровно пойти к шерифу и окружному прокурору, добровольно взвалив на себя бремя первого свидетеля? Я затруднялся однозначно ответить на этот вопрос.

Мое внимание привлекло золотое кольцо на левой руке убитого. Я наклонился, чтобы получше разглядеть его. Это было обыкновенное кольцо, которое прямо свидетельствовало о том, что его обладатель в 1950 году закончил государственный университет, а косвенно — о том, что ему уже за тридцать и что его внешность на этот счет не обманывает.

Тут я услышал в коридоре приближающиеся шаги. Через несколько секунд в дверном проеме показалось лицо Карсона с характерным, крупно очерченным подбородком.

— Доктор прибудет, как только освободится, — сказал шериф. — Он снял шляпу и вытер пот с лица. — Жарко.

Он подошел к окну и вдохнул в себя дуновение свежего ветерка.

— Что вы думаете обо всей этой истории? — спросил я.

Карсон повернулся ко мне.

— Что я мог узнать за это время? Я позвонил в контору и велел своему помощнику связаться с Нэшвиллом. Узнать, не помогут ли нам ребята из местной полиции и что за фрукт этот Томас. Но я все же предпочел бы увидеть человека, которому Томас назначил сегодня встречу в полдень. У вас есть какие-нибудь предположения?

Я поделился с ним своими сомнениями насчет Дорса Пендера.

Карсон немного пожевал свою длинную нижнюю губу.

— Вряд ли это Дорс. А впрочем, все может быть.

Я согласился.

— Что мы имеем? Показания Дорса о том, что Томас вчера поздно ночью звонил кому-то в городе. Потом это таинственное свидание в полдень, прямо в номере.

— Да, — с сомнением протянул Карсон. — Но…

Тут мы услышали голоса в коридоре, и три человека вошли в номер. Первым был доктор Джонсон, судебно-медицинский эксперт округа Покочоби. Он кивнул нам и направился сразу к кровати. Не обращая больше внимания на нас, он начал осмотр тела.

Я подавил стон, когда увидел, кто были два других посетителя — последние два человека, которых я хотел бы видеть в этом городе — сейчас и в будущем: Джеремия Уолтон, редактор единственной городской газеты, и Эдгар Фаррис, мой главный противник на предстоящих выборах окружного прокурора.

— Как делишки? — пророкотал Джеремия Уолтон. Его маленькие поросячьи глазки рыскали по комнате.

Карсон холодно спросил:

— Как вы оказались здесь, Уолтон?

— Разумеется, не по вашему приглашению, — отпарировал редактор. — Чтобы вы не забывали, что вам не удастся скрыть от всех это гнусное преступление. Пока судебную власть в округе олицетворяют такие некомпетентные люди…

— Приберегите эту тираду для передовицы в своем бульварном листке, — сказал я устало.

— М-да, — подал голос из своего угла доктор Джонсон. — Ему уже ничем не помочь. Удар прямо в сердце.

Он осторожно держал в руках охотничий нож, семидюймовое лезвие которого было все перепачкано кровью.

— Я не нашел на теле следов борьбы. Ни других ножевых ран, ни ссадин, ни кровоподтеков — ничего. Очень похоже, что смерть наступила не больше часа назад.

Карсон кивнул.

— Ваш вывод совпадает с нашими данными.

— Не много же вы успели, — вставил Джеремия Уолтон. — Что вы сделали, чтобы найти убийцу? Расскажите нам.

В этот момент мне показалось, что Карсон готов проверить своим прямым прочность скул Уолтона. Однако, к моему удивлению, Карсон не только терпеливо снес развязный тон редактора, но и начал рассказывать.

Пока он излагал подробности, я изучал Эдгара Фарриса, который внимательно слушал его рассказ. Он был примерно моего возраста — мужчина лет тридцати шести, худой и высокий, с седыми висками и крупным, резко выдающимся вперед квадратным подбородком.

Фаррис считался в округе лучшим законоведом и знатоком криминалистики. Несколько раз нам доводилось соперничать с ним в суде, и мы поделили поровну наши победы.

Он был одним из наиболее вероятных претендентов на место окружного прокурора на предстоящих на будущей неделе выборах. Если мы не распутаем в самые короткие сроки это убийство, наша неудача наверняка склонит чашу весов в пользу Эдгара Фарриса.

Шериф закончил свой рассказ.

— Это все, что мы знаем. Я надеюсь, что нэшвиллская полиция поможет нам определить, с какими целями и к кому приехал в Монро Джеймс Томас. Мы спросим служащих отеля. Один из моих помощников сейчас занимается этим. И…

— И тем не менее вы с Гейтсом скорее похожи на каменные статуи в парке, в то время как маньяк убийца преспокойно разгуливает по городу, — редактора словно прорвало.

— Полегче, Джерри, — сказал Эдгар Фаррис.

Он произнес эти слова очень тихо, но Уолтон послушно заткнулся.

Установившееся молчание нарушил доктор Джонсон.

— Я пойду вниз и вызову машину.

— Нам тоже пора, — сказал Фаррис Уолтону.

— Пожалуй, — согласился редактор. — Не будем мешать храбрым защитникам закона и общественного порядка.

— Идите к черту, — огрызнулся Карсон.

Фаррис проигнорировал это предложение. Он сказал неожиданно дружелюбным тоном:

— До встречи, Лу, Эд.

Они вышли из номера.

Мы с Карсоном обменялись взглядами.

— Ну и ну, — пробормотал он.

— Теперь мне остается уповать, что я смогу прокормиться частной практикой, — подыграл я.

— Выборы еще не закончились, — возразил Карсон, задумчиво дергая себя за ус. — Однако пора бы моим помощникам дать о себе знать.

Я посмотрел на часы. Было начало второго. Меньше часа назад мы еще сидели внизу, жестоко терзая свои желудки с помощью поваров «Гранд отеля».

Словно вняв словам шерифа, Бак Мауллинз, один из двух помощников Карсона, широким шагом вошел в комнату. В правой руке он бережно нес кожаный бумажник.

— Найден в конце коридора в уборной, — сказал он. — Был спрятан за унитазом.

Карсон открыл бумажник.

— Шагреневая кожа, — сказал он. — Бесполезно пытаться снять отпечатки пальцев.

Я заглянул через плечо Карсона и увидел, что он держит в руках визитные карточки. Он прочитал одну из них:

— Джеймс Аарон Томас. Нэшвилл, штат Теннесси. Водительское удостоверение, чековая книжка… А это что такое? Коммерческий представитель цементной компании «Ло-Мак»? Гм. И ни цента наличными. Странно, очень странно.

— Послушайте, Эд, — сказал Бак Мауллинз. — Том пытается хоть что-нибудь вытрясти из этих олухов в гостинице. Никто ничего не видел и ничего не знает. Или не хочет говорить.

Карсон вздохнул.

— Я не ждал ничего другого. Это было бы слишком легко и просто. Но вы хорошо поработали, Бак.

Помощник Карсона просиял от удовольствия. Потом он заметил охотничий нож, который лежал на свернутом вчетверо полотенце на туалетном столике — там, куда его положил доктор Джонсон.

— Это орудие убийства?

— Да.

— Отпечатки пальцев?

Шерифу пришлось терпеливо объяснять, что со своей резной костяной ручкой нож полезен для следствия еще меньше, чем шагренированная поверхность бумажника убитого.

— Вы оставайтесь здесь, Бак, и не пускайте никого, кроме ребят из похоронного бюро, когда они придут за телом. Всех остальных отсылайте ко мне в контору. Я скоро буду там.

Карсон и я вышли. В коридоре второй помощник Карсона допрашивал, двух мужчин. Карсон кивком подозвал его к себе.

— Ничего нового?

— К сожалению, ничего. Все глухи и слепы, как бревна. Мне продолжать работу?

— Да, еще немного. Я буду в конторе.

Мы вышли на улицу.

— Цементная компания? — задумчиво сказал Карсон. — В округе нет крупного строительства. Большим компаниям не резон проявлять к нам любопытство.

— И тем не менее у Томаса, по словам Дорса Пендера, было в полдень деловое свидание. Впрочем, под деловым свиданием он вполне мог подразумевать встречу с женщиной.

Карсон иронично фыркнул.

— Стоило ехать сюда из Теннесси, чтобы просто затащить в номер женщину.

— Эд, вы плохо представляете себе работу коммивояжера.

— Не спорю. Поэтому я не верю в версию с женщиной.

Мы вошли в — старое здание суда, которое встретило нас после яркого полуденного света улиц внезапной и сумрачной темнотой. Ведомство Карсона размещалось на первом этаже. Когда мы открыли дверь в его кабинет, за одним из столов у окна мы увидели молодую женщину. Я признал в ней одну из сотрудниц контрольной комиссии округа, помещение которой соседствовало с кабинетом Эда.

При нашем появлении она встала.

— Бак Мауллинз попросил меня посидеть у телефона.

— Да, я в курсе, — сказал Карсон. — Очень признателен вам. Никаких звонков?

— Ни одного.

Она была явно разочарована. Карсон держал дверь открытой перед ней, и ей пришлось выйти, что она и сделала с видимой неохотой.

Карсон вошел в кабинет, впустил меня и закрыл дверь. Я опустился в одно из кресел и спросил:

— Ну, что теперь?

— Будем ждать звонка из Нэшвилла. Это все, что мы можем сделать для Джеймса Томаса.

— Если придется ждать долго, в такой жаре горло совсем пересохнет, — сказал я.

Карсон понял намек. Он выдвинул из своего стола нижний ящик и достал из него бутылку «бурбона» и два бумажных стаканчика. Он наполнил их почти до краев и протянул один мне.

Мы поудобнее устроились в наших креслах, потягивая виски. Мой стаканчик был почти пуст, когда телефон зазвонил. Карсон снял трубку:

— Алло.

Он несколько секунд слушал, потом кивнул мне. Звонок из Нэшвилла. Разговор продолжался несколько минут. Когда Карсон повесил трубку, он снова сел в кресло и взял в руки свой стаканчик.

— Убей бог, если я что-нибудь понимаю.

— Что случилось, Эд? — нетерпеливо спросил я.

— А? Ах, да. Джеймс Томас. Парни из Нэшвилла охарактеризовали его как темную лошадку. Одна из самых заметных фигур в цементной компании. Специализируется на общественном строительстве. Может пойти на все: шантаж, подкуп, угрозы. Ему часто удавалось добыть для компании крупные заказы.

Я пожал плечами. Никакой видимой связи между цементной компанией Томаса и округом Покочоби не прослеживалось. До сих пор в округе не планировалось начинать крупное общественное строительство. Если бы было наоборот, я бы знал об этом. Как один из ответственных функционеров округа, я имел далеко не последний голос при заключении контрактов на строительные работы с оплатой из казны округа.

Очевидно, мысли Карсона двигались в том же направлении. Он сказал:

— Я пока не вижу, чем это может помочь нам. Ребята из Нэшвилла обещали копнуть поглубже связи Томаса и позвонить нам еще раз.

Я допил виски, скомкал стаканчик и бросил его в корзину за столом.

— Выходит, рано отбрасывать ограбление как основной мотив убийства?

— Пожалуй, рано. Хотя, по-моему, более вероятно, что его убили из-за каких-то личных связей в прошлом. Может быть, он попытался шантажировать кого-нибудь из администрации округа. Все возможно.

— Я все-таки склоняюсь в сторону Дорса Пендера, — сказал я. — По нему давно веревка плачет.

Карсон пожал плечами.

— Благодарите бога, что вас не слышат ваши избиратели.

Я сказал ему, куда могут отправляться мои избиратели.

Прошло время. Я курил одну сигарету за другой. Сведения, которые приносили помощники Карсона, не стоили пустой ореховой скорлупы.

Машина Томаса, на которой он приехал из Нэшвилла, была обнаружена на автомобильной стоянке перед отелем, но ничего, что бы заслуживало внимания, в ней найдено не было. Томас приехал в отель немногим позже полуночи. Телефонная компания сообщила, что вчера примерно в пятнадцать минут первого ночи зарегистрировала местный телефонный звонок из вестибюля «Гранд отеля». Но выяснить, кто и кому звонил, нам не удалось.

Все это усиливало наше внимание к фигуре Дорса Пендера.

Мы сидели в кабинете Карсона, разглядывая перепачканные краской стены. Потом выпили еще по стаканчику. Снова позвонили из Нэшвилла. И то, что они сообщили в этот раз, озадачило нас еще больше.

За день до отъезда, в пятницу, Томас разоткровенничался с одним из служащих цементной компании. Согласно показаниям последнего, Томас утверждал, что в этот раз сумеет организовать крупный заказ без обычных интриг и взяток.

Правда, Томас не называл ни имен, ни городов.

Он уехал из Нэшвилла вчера около полудня.

— Отсюда до Теннесси часов восемь-девять быстрой езды, — сказал шериф. Он помолчал. В разговоре он обронил еще одну фразу, которую собеседник запомнил, потому-что не понял ее.

— Что за фраза? — спросил я.

— Прежде чем попрощаться с этим парнем из компании, он сказал: «Нет ничего лучше университетского образования». И захохотал, как сумасшедший.

— Лучше университетского образования? — Я медленно разглаживал у себя на голове то, что осталось от моих волос. — Черт возьми, Томас носил на руке университетское кольцо за тысяча девятьсот пятидесятый год. А что, если?..

Карсон уставился на меня. Я продолжал массировать свой скальп. Я видел, что Эд удивлен.

— Эд, — сказал я, резко встал и пошел к двери. — Эд, а не прогуляться ли нам в общественную библиотеку, а?

Шериф последовал за мной, бормоча себе под нос.

— Я знал, что не надо было наливать вам второй раз.

За то короткое время, что мы ехали от здания суда до библиотеки, я поделился с Эдом своей неожиданно возникшей версией. Он выслушал меня молча, а когда я закончил, с сожалением сказал:

— Теперь я просто уверен, что зря налил вам второй стакан.

Мы пробыли в библиотеке минут двадцать. Покинув ее, мы снова поехали в центр. Карсон не говорил ни слова. Молчал и я.

Здание, в котором размещалась «Монро хералд газетт», примыкало к площади с южной стороны. Карсон отыскал брешь между машинами и поставил туда свою.

— Приехали, — сказал он.

— Я хотел бы надеяться, что мы ошиблись.

Мы пересекли тротуар и вошли в здание «Хералд газетт».

Стол, за которым сидел Джеремия Уолтон, располагался в углублении, отгороженном от остальной комнаты деревянным барьером. Эдгар Фаррис примостился на краю стола. Оба задушевно беседовали. Со стороны внутреннего двора в комнату проникал приглушенный грохот типографских станков. Наконец Уолтон увидел нас, и его маленькие поросячьи глазки расширились от удовольствия.

Карсон и я открыли дверцу, прошли за деревянный барьер и уселись в кресло прямо напротив редакторского стола. Эдгар Фаррис наблюдал за нами, неуверенно улыбаясь.

— Мы установили личность убитого. Его зовут Джеймс Томас. Кстати, Уолтон, вы никогда не встречали его раньше?

Наш вопрос явно озадачил Уолтона.

— Томас? Я ничего не слышал об этом человеке. А что, собственно, произошло?

— А вы, Эдгар? — как бы невзначай спросил я. Но мое сердце колотилось в груди так громко, что оно, казалось, заглушало шум, производимый большой типографией. — Вы встречали когда-нибудь раньше Джеймса Томаса?

Фаррис повернулся ко мне и нахмурился.

— Разумеется, нет. Если бы дело обстояло иначе, я непременно сказал бы об этом в отеле.

Я облегченно вздохнул. Это было все. Или почти все.

— Шериф и я можем рассказать вам, что мы узнали от коллег из Нэшвилла. Томас был очень темной личностью и занимался политическими махинациями. Он приехал сюда, чтобы встретиться с кем-то. По делу. По его, Томаса, делу.

Джеремия Уолтон спросил:

— Ну и что дальше?

— Ничего, — сказал я. — Просто делимся с вами своими новостями. Кстати, Томас в тысяча девятьсот пятидесятом году закончил государственный университет. Нам с шерифом почему-то взбрело в голову забежать ненадолго в библиотеку. У них все полки забиты университетскими ежегодниками. Том за тысяча девятьсот пятидесятый год содержал очень много интересного и неожиданного.

Эдгар Фаррис напрягся. Лицо его побледнело. Он медленно приподнялся со стула.

Я закурил сигарету.

— Очень странно, Эдгар, что вы не помните Томаса. Это тем более непонятно, если учесть, что вы учились с ним в одной группе и жили в одной комнате.

Уолтон издал сдавленный возглас. Он хотел что-то сказать, но Фаррис сделал ему знак помолчать и сказал:

— Видите ли, людям свойственно забывать.

— Вы правы, — сказал Карсон. — Это самое обыкновенное совпадение. Джеймс Томас ехал сюда, чтобы устроить какое-то очередное дельце. Его бывший однокашник и сосед по комнате вот-вот займет место прокурора округа. Если на следующей неделе его выберут прокурором, он окажется в состоянии повернуть дело таким образом, чтобы не обделить компанию, в которой работает Томас. Да, без сомнения, это простое совпадение.

На какое-то время все замолчали. Потом Джеремия Уолтон устало вздохнул. Сейчас он выглядел на десяток лет старше, чем десять минут назад. Он снял с рычага телефонную трубку и нажал на кнопку.

— Джек? Остановите машины. Уберите с первой полосы тот материал, что я дал вам, и подготовьте ему замену.

Через несколько секунд грохот станков за окном внезапно оборвался.

— Вы тупицы, — сказал Эдгар Фаррис. — Вы и Гейтс. Оба. Кретины и ослы.

Он открыл дверцу и вышел в коридор. Его шаги громко раздавались в тишине.

— Я ничего не знал, — промямлил Уолтон. — Можете поверить мне на слово.

Я повернулся в своем кресле так, чтобы видеть Фарриса. Он продолжал измерять своими шагами узкое пространство коридора. Его никто не останавливал. У нас с Карсоном не было неопровержимых доказательств, что это он убил Джеймса Томаса. Наконец он нова подошел к дверце, открыл ее и медленно вошел к нам.

— Не вижу никакого смысла, — произнес он.

Уолтон сказал:

— Эдгар, я бы посоветовал вам…

— Держите при себе свои советы. Я сыт ими по горло. — Фаррис криво усмехнулся. — Не думаю, чтобы у меня когда-нибудь снова возникло желание заняться политикой. Это обходится очень дорого.

— Это вы убили Джеймса Томаса? — спросил я.

— Да. Он вынудил меня к этому.

— Позвольте, его же убили позже полудня, — оторопело пробормотал Уолтон. — Все это время до того момента, как Дорс Пендер нашел нас, вы были у меня на виду.

— Позвольте мне рассказать все самому, — прервал его Фаррис. — Томас вцепился в меня мертвой хваткой. Когда мы учились в университете, мы жили в одной комнате и были хорошими друзьями. В то время я был близок с одной девушкой. Джимми уже тогда знал ответ на любой вопрос. Когда у нее случилась неприятность, он пообещал устроить ей хирургическую операцию. Операция прошла успешно, но пациент не выжил.

Фаррис замолчал и закрыл лицо руками. Потом он все-таки продолжил:

— После того как я получил диплом, я приехал сюда, где меня никто не знал, и принял адвокатуру. Прошло достаточно много лет, чтобы я забыл все неприятности. Тяжело помнить о своей вине в убийстве глупой девушки. Разумеется, по вполне понятным причинам я держался подальше от Джимми Томаса. До тех пор, пока не выставил свою кандидатуру на выборах окружного прокурора. Тогда я снова услышал о Джимми. Письма, звонки, тысячедолларовые подарки от его компании.

— Потом Томас закрутил гайку покрепче? — понимающе спросил Карсон.

— Да. Он позвонил мне вчера ночью, сказал, что он уже в городе и хочет поговорить со мной. Я знал, чего он добивается. Но я назначил ему встречу на сегодня в его номере. Я поднялся по пожарной лестнице. Постучал к нему в номер и, как только он открыл дверь, ударил его ножом. Он зашатался и упал на постель. Я забрал у него бумажник, чтобы было похоже на ограбление. Знаете, сколько у него было денег? Всего четыре доллара.

— Что было потом? — спросил я.

— Я взял деньги — все четыре доллара, спрятал бумажник за унитазом в уборной в конце коридора и спустился опять по пожарной лестнице. Было около десяти минут первого. Оттуда я прошел прямо в редакцию. Остальное вы знаете. Кроме…

— Кроме чего?

Фаррис посмотрел на меня. Он нетерпеливо повысил голос.

— Неужели вы не понимаете? Этот подонок шантажировал меня, добиваясь крупных заказов на цемент для компании, если я стану окружным прокурором.

— Я все понимаю, — сказал я.

Фаррис яростно тряхнул головой:

— Черт побери, теперь вы видите, что я должен был убить его?

— Почему?

Фаррис с достоинством выпрямился.

— Потому что я честный человек!

Чарльз Гилфорд
С мыслью об убийстве

Черил Ройс вспоминала как все начиналось: салонная забава, чуточку опасная игра, имевшая отношение к чему-то темному и непознанному, но именно ощущение опасности, соприкосновение с непознанным и придавали ей своеобразие.

Гипноз.

— Разумеется, я могу гипнотизировать, — заявил Арнольд Форбс.

Собравшиеся, за исключением хозяев вечеринки — Каннингэмов Форбса не знали и, естественно, принялись, упрашивать его продемонстрировать свои способности, при этом несколько сомневаясь в них, пока наконец в разговор не вступила очаровательная Лиз Каннингэм:

— Арнольд выступал с этим в ночном клубе. Арнольд, милый, пожалуйста, покажи им.

Форбс согласился. Он был невысокого роста, круглолицый, очень подвижный, веселый, а своим острым, приказующим взглядом он мог буквально пронзить насквозь любого. То ли она показалась ему хорошенькой, то ли Форбс распознал в ней недоверчивую насмешницу, но выбор его пал именно на Черил Ройс.

Под взглядом его голубых глаз, устремленных ей прямо в переносицу, Черил заснула уже через тридцать секунд. Правда, это был не настоящий сон. Веки ее сомкнулись, но до полного забытья было далеко. Она ясно слышала голос Форбса. — Ваши веки налиты тяжестью… руки тяжелели… все тело стало тяжелым… расслабленным… вы опускаетесь… ниже… ниже… погружаетесь в глубокий сон…

«Ничуть не бывало, — безмолвно возразила она ему. — Я не засыпаю, потому что слышу вас. Кроме того, я знаю, что не сплю. Я сижу в кресле, а вокруг собрались люди и…»

Тем не менее Черил пришлось признать, что состояние, в котором она пребывала, действительно оказалось необычным. Собственное тело казалось ей очень грузным, и в тоже время почти невесомым. Ей не хотелось закрывать глаза, и все-таки она закрыла их. Потом попыталась открыть, но не смогла.

Черил была целиком во власти гипнотизера. Он отдавал ей приказы — прочитать книгу, отпечатать письмо, выпить воды — и она подчинялась, выполняя все, как в пантомиме, изо всех сил стараясь ослушаться приказа, не делать этих глупых движений. Форбс провел пальцами по ее запястьям, как бы привязывая ее к подлокотникам кресла, — и Черил не могла даже пошевелить руками, хотя прекрасно осознавала, что на самом деле никаких веревок нет. А игра все продолжалась, продолжалась, и все это время она чувствовала себя обманутой и совершенно беспомощной.

Тем не менее, когда Арнольд Форбс наконец разбудил ее щелчком пальцев, Черил весело рассмеялась и постаралась перевести все в шутку, словно происходившее с ней минуту назад было приятной забавой. Форбс отыскал себе новую жертву, и Черил отошла в сторону, довольная тем, что перестала быть в центре всеобщего внимания.

К ней приблизился Уинт Мэррон, красивый темноволосый мужчина лет тридцати пяти, женатый на очаровательной блондинке. Черил встречалась с ним раза три-четыре на вечеринках.

— Скажите, что вы чувствовали под гипнозом? — обратился он к Черил.

— Мне было весело, — ответила она.

— Как бы не так, — усмехнулся он. — Вам было ненавистно это состояние. И вы каждую минуту сопротивлялись гипнотизеру.

— С чего вы взяли? — Она внимательно посмотрела на него.

Он улыбнулся, обнажив прекрасные зубы.

— Я немного знаком с гипнозом. Под гипнозом иногда обостряются телепатические способности человека. Возможно, у нас с вами одна волна. Как бы то ни было, когда вы находились в гипнотическом сне, я знал, что происходит у вас в мозгу. Вы постоянно твердили Форбсу: «Нет, я не стану это делать… У меня в руке нет никакого стакана с водой, а у вас веревки, чтобы привязать мои руки…» И все это время вы были крайне рассержены.

— Вы заметили это по моему лицу, — пробовала возразить Черил.

Он покачал головой, продолжая улыбаться.

— У вас было безмятежное выражение лица. Спросите кого хотите. — Он ждал ответа, но она молчала. — А ведь это забавно, не находите?

— Не знаю…

— Не беспокойтесь насчет того, что я смогу читать ваши мысли. Я не буду. Так просто не получится. — Он наклонился к ней. Они были одни: остальные наблюдали очередной номер Форбса. — Как я сказал, телепатические способности могут стимулироваться гипнозом. Но и в обычном состоянии я иногда смогу улавливать некоторые ваши мысли. Точно также и вам нетрудно перехватывать какие-то мои мысли. Иными словами, это двусторонний процесс. То есть, повторяю, мы с вами настроены на одну волну.

— И о чем же я сейчас думаю? — спросила Черил.

— Вам не нравится все, что я только что сказал, — глядя ей прямо в глаза, наконец проговорил Уинт. — Вы считаете, что я вторгся в вашу интимную сферу. А теперь давайте попробуем наоборот. Скажите, о чем, по-вашему, думаю я?

Против своей воли Черил продолжала пристально смотреть на него. Пыталась ли она определить, что кроется за выражением его темно-карих глаз? Прочитать его мысли?.. Затем Черил нехотя признала:

— Вы хотите меня поцеловать.

Уинт мягко рассмеялся и подмигнул.

— Не знаю, дорогая, чем вы сейчас пользуетесь, — сказал он. — Не могу поручиться, что это телепатия, но вы почти угадали. Почти…

После вечеринки у Каннингэмов Черил не встречалась с Уинтом Мэрроном несколько месяцев: возможно, подсознательно она даже старалась избегать встреч с ним. За это время она, пожалуй, раза два вспоминала о нем, однако определенно не получала от него никаких телепатических посланий, чему была искренне рада. Сама она и не пыталась что-либо сообщить ему. Во всяком случае, так ей казалось.

Однажды в баре она увидела жену Уинта. Очаровательная Паула Мэррон сидела в одном из темных уголков вместе с каким-то мужчиной, прижавшись плечом к плечу, и Паула вела себя так, словно была незамужней женщиной.

Увиденное потрясло Черил. Во-первых, отвратительной была сама по себе очевидная неверность Паулы, а во-вторых, она просто не могла представить, что толкнуло Паулу изменить столь обаятельному мужчине, как Уинт. В придачу ко всему Уинт преуспевал в рекламном бизнесе. Чего же еще недоставало его жене?

Примерно месяц спустя после этого случая Черил начала испытывать довольно странные ощущения. Ощущения — она пыталась найти более точное слово для того, чтобы понять переживаемое: предчувствия? Какое-то беспокойство? — которые вдруг и без каких-либо видимых причин нахлынули на нее.

Действительно, Черил не могла объяснить это — ведь жизнь ее складывалась как нельзя лучше. Она познакомилась с Аланом Ричмондом и почти утвердилась во мнении, что Алан и есть тот долгожданный мужчина, о котором она всегда мечтала. Он был высок, худощав, имел приятную внешность и, главное, нежно и преданно любил ее. Они часто встречались, и всюду отправлялись вместе. В тот день, когда Черил увидела Паулу Мэррон в баре, — она тоже была с Аланом. Короче говоря, жизнь ее была полна счастья, и Черил имела все основания надеяться на то, что и дальше на ее горизонте не появится ни одного облачка.

И вот эти странные ощущения, то и дело возникающее предчувствие неведомой опасности. Более того, эмоциональная реакция на угрозу… смутное чувство гнева… ненависти… или ревности…

Ревность! Она чуть не рассмеялась: у нее не было никаких оснований для ревности! Алан сделал предложение, она могла в любой момент принять его; кроме того, Черил твердо знала, что с другими девушками он не встречается. Так с какой же стати ей ревновать Алана?

Нет, Черил не ревновала… она не ревновала… но почему же тогда ее душу бередили какие-то неясные желания и ощущения?

Ответ родился сам собой.

На работе у Черил выдался трудный день, и ей пришлось сказать Алану, что она устала и не сможет вечером пойти с ним в кино. Черил лежала в постели в темной спальне и постепенно засыпала, может быть даже почти уснула. Когда это случилось, она внезапно, словно от толчка, проснулась.

На какое-то мгновение — болезненное, даже обжигающее — Черил снова перенеслась из своей спальни в тот затемненный коктейль-бар. В дальнем уголке его сидела Паула Мэррон в обществе незнакомого мужчины. Их плечи касались друг друга, она кончиками пальцев щекотала его подбородок и что-то нашептывала, почти прижавшись губами к его уху. Затем Паула повернулась, словно что-то отвлекло ее внимание. Выражение лица Паулы недолго оставалось бесстрастным: глаза ее расширились, губы приоткрылись. И она произнесла только одно слово, но громко и с неподдельным изумлением: — Уинт!

Видение исчезло. Черил Ройс снова была в своей темной спальне. Коктейль-бар, незнакомый мужчина, Паула Мэррон — все исчезло.

А то, что осталось, засело где-то глубоко внутри Черил Ройс и запалило в ней огни гнева… ненависти… и даже ревности! Ее руки вцепились в одеяло, рот искривился, она устремила горящий взгляд в пустое пространство. Прошло минуты две прежде чем ненависть исчезла. Теперь она точно знала, в чем заключалась суть пережитого ею: Уинт Мэррон узнал про свидание своей жены, пришел от этого в состояние почти болезненной ревности и ярости, а Черил прочитала его мысли, ведь она и Уинт Мэррон были настроены на одну волну.

Она не рассказала о случившемся ни Алану, ни кому-либо другому. Какое-то время Черил подумывала о том, чтобы разыскать Арнольда Форбса и попросить у него помощи. Ей хотелось «сойти» с волны Уинта, не притрагиваться к его тайнам, но все же она не стала искать встречи с Форбсом. Слишком нелепой, неловкой, даже невероятной показалась ей вся эта история.

А ну как тогда, у себя в постели, она просто задремала и ей приснился сон. Она видела Паулу в коктейль-баре и та как бы оказалась на месте Уинта Мэррона, это имело свое объяснение — сила внушения. Уинт попросту внушил ей, что у них общая волна.

Как-то недели через три, в четверг вечером, сознание Черил вновь ощутило себя в голове Уинта Мэррона, смотрело его глазами, переживало его эмоции и руководило его действиями.

Она укладывала волосы сидя перед туалетным столиком. Через полчаса за ней должен был заехать Алан. Она мысленно сосредоточилась на Алане, отнюдь не на Уинте, но затем как-то вдруг сразу потеряла его. Даже лицо ее исчезло с поверхности зеркала. Черил смотрела уже не в зеркало, а в расположенное перед ней лобовое стекло машины.

Впереди простиралась сумеречная и тенистая полоса дороги, которую она не узнавала. Затем Черил незаметно и неожиданно отрешилась от собственного «я».

Поначалу машина ехала довольно медленно. Дорога петляла из стороны в сторону, свет фар выхватывал из темноты стволы деревьев, росших по обочине. Черил отчетливо видела именно деревья, а не дорогу, которую в темноте еле различала.

Что-то появилось на ней… или на обочине… да, на краю… справа. Что-то белое, очень яркое в свете фар, резко контрастировавшее с окружающим сумраком. Белое, трепещущее на ветру… женское платье: на обочине дороги стояла женщина. Она, казалось, поджидала эту машину. Да, она явно ждала ее, поскольку в руке держала небольшой чемоданчик, определенно чемоданчик, синий, хорошо различимый на фоне ее белого платья. Однако увидеть этого водителя в машине женщина никак не ждала, она сделала довольно-таки смешной жест удивления, взмахнув левой рукой с широко растопыренными пальцами, машина подъехала уже достаточно близко, и водитель мог видеть ее лицо.

Лицо Паулы Мэррон, обрамленное светло-золотистыми волосами, почти такое же белое, как ее платье, а синие глаза Паулы были широко распахнуты — они оказались очень синими, почти такими же; как чемоданчик в ее руке. Глаза отражали одно чувство: страх.

Водитель переживал свои эмоции: безжалостную ненависть и подлинный триумф. Перед ним стояла Паула — объект его ненависти, застигнутый на месте. Куда же ты шла, Паула? Мне казалось, что, если я прихвачу ключи от твоей машины, ты останешься дома. Но ты поджидаешь своего шофера, не так ли? Его. И куда же ты с ним отправишься? Я вижу у тебя в руках чемоданчик. Может, только на одну ночь? А может, ты решила расстаться благородно и не брать с собой все те тряпки, что висят у тебя в шкафу? Ну так вот, дорогая, никуда ты не поедешь. С ним, во всяком случае!

Теперь машина ехала быстрее, похоже, Паула наконец поняла его намерения. Она попыталась было отступить назад, под деревья, где была бы в безопасности, и где машина ее не настигла бы.

Вот только двигалась Паула слишком медленно. Она уронила чемоданчик и, повернувшись, попробовала бежать, но на своих высоких каблуках лишь спотыкалась на крупном щебне, насыпанном вдоль дороги. Одежда ее явно не подходила для бега наперегонки с машиной; Паула, казалось, поняла, что спастись не удастся. Она снова повернулась лицом к машине. Руки потянулись вперед, моля о пощаде.

Не убивай меня, Уинт.

Руки приподнялись, словно пытаясь защитить нежное белое лицо от сокрушительного удара. Лицо увеличилось в размерах, заполнив собою почти все пространство лобового стекла. Багровый рот широко раскрылся, пронзительный страшный крик на какое-то мгновение даже заглушил рев мотора.

Удар получился настолько сильным, что лобовое стекло треснуло. Деревья, весь окружающий мир содрогнулись, как при землетрясении. Белое лицо и белое платье исчезли из поля зрения. Последнее, что можно было различить, — это белые руки Паулы с тонкими длинными пальцами… тянущиеся вверх… молящие…

Машина не остановилась. Она неумолимо мчалась вперед, разбрасывая гравий у обочины. Но откуда такая тряска? Почему деревья за стеклом то и дело прыгали перед глазами? Или колеса попали в выбоину? Может, на дороге находилось какое-то препятствие?

Дорога выровнялась, тряска прекратилась. Машина снова ехала по гладкому асфальту, а видение за лобовым стеклом исчезло, постепенно преобразилось в отражение лица в зеркале: лицо Черил Ройс, искаженного отвратительной маской ненависти.

Черил прикрыла глаза ладонями; словно пытаясь избавиться от этого видения. Что я только что видела?

Руки ее наконец опустились и Черил снова взглянула на свое лицо. Безобразные черты разгладились, но лоб еще был покрыт бисеринками пота, а руки дрожали. Она бросилась от туалетного столика к телефону и с трудом набрала номер Алана.

— Сегодня я не смогу никуда пойти, — проговорила она дрожащим голосом. — У меня страшно разболелась голова.

И это было правдой.

В утренних газетах ничего не было, зато дневные выпуски расписали историю во всех подробностях.

Паула Мэррон, двадцати восьми лет, по всей видимости, оказалась жертвой наезда автомашины. Это произошло накануне вечером на дороге Мортон-Милл почти перед домом четы Мэрронов. Миссис Мэррон была сбита, машина наехала на нее и протащила за собой метров десять. Как сообщил эксперт, смерть наступила мгновенно. Свидетелей на месте происшествия не оказалось.

Супруги Мэррон проживали в зеленой пригородной зоне, застроенной преимущественно богатыми домами, каждый с участком более двух гектаров. Дом Мэрронов располагался примерно в сорока метрах от дороги, которая из окон дома не просматривалась. Мистер Мэррон, находившийся во время инцидента дома, сообщил, что не слышал каких-либо необычных звуков и не может объяснить, почему его жена вечером оказалась на дороге и куда она могла отправиться. Полиция опросила соседей в надежде выяснить, не может ли кто-либо из них сообщить что-то относительно упомянутого дорожно-транспортного происшествия.

Черил Ройс читала газетный репортаж с чувством нарастающего ужаса. Ведь она действительно видела, как погибла Паула Мэррон. В припадке ревности муж сбил ее на собственной машине, совершив убийство. Черил видела, как он это сделал. Она, по сути дела, сидела рядом с ним в той самой машине.

Естественно, она сразу решила сообщить о случившемся полиции.

Внезапно Черил остановилась там же, где купила газету, на переполненной машинами и людьми улице. Что ей рассказать полиции? Всю эту чушь насчет телепатии, передачи мыслей на расстояние, умственных волн? Можно ли ее, Черил Ройс, находившуюся в момент наезда на Паулу в своей собственной квартире, считать свидетелем? И в же Черил подумала, что попытаться все равно стоит.

В полицейском управлении ей наконец удалось встретиться с сержантом по фамилии Ивэт. Тот с каменным лицом выслушал ее историю.

— Вы ведь понимаете, мисс Ройс, что мы должны располагать более вескими доказательствами, нежели те, которые вы только что сообщили? — сержант выглядел усталым, но вел себя подчеркнуто вежливо.

— Да, конечно, — согласилась она, — но мне казалось, что это поможет вам хотя бы начать подозревать Уинта Мэррона. Когда машина наезжает на человека, должны же остаться какие-то вмятины на бампере, разбитая фара, или еще что-нибудь… Вы могли бы осмотреть машину Уинта?

Ивэт кивнул.

— Пожалуй, это надо будет сделать, — согласился он, хотя и не очень уверенно. — Кстати, вы упомянули, что во время одного из подобных явлений, о которых вы рассказали, увидели некоего мужчину вместе с миссис Мэррон. Кто это был?

— Этого человека я не узнала… впрочем, я даже толком не смотрела на него. Понимаете, я не могла отвести глаз от миссис Мэррон.

— Видите ли, с нажимом проговорил сержант, — если бы мы хоть что-то знали о нем. Это могло бы помочь следствию.

— Да, я понимаю, но мне кажется, что я его не знаю.

— Что ж, я обязательно проинструктирую наших сотрудников, которые занимаются этим происшествием, — пообещал Ивэт и записал ее имя, адрес и номер телефона. От внимания Черил не ускользнуло то обстоятельство, что он назвал случившееся именно происшествием, а не убийством.

Поблагодарив сержанта, Черил направилась к двери, но на мгновение задержалась у порога.

— Разумеется, я могла и ошибиться, — сказала она, чувствуя, что должна сделать подобную оговорку… — Все это могло быть просто плодом моего воображения.

Ивэт снова кивнул.

— Вполне возможно.

— Я вовсе не обвиняю Уинта Мэррона…

Казалось, сержант все понял.

— Если мои парни станут задавать мистеру Мэррону какие-либо вопросы или вообще как-то касаться этого дела, ваше имя упоминаться не будет.

Уходила Черил с чувством облегчения. Она сделала все, что могла. Пускай теперь смертью Паулы занимается полиция. Если Уинт действительно совершил преступление, именно они должны отдать его в «руки правосудия, но никак не она.

В этот вечер Черил ужинала с Аланом. Обстановка в ресторане была спокойной, музыка звучала мягко, ненавязчиво, свет был приглушен. Алану она решила ничего не рассказывать. Он, по-видимому, даже не читал ту газету и не знал, что Паула Мэррон погибла.

Весь вечер Черил было как-то не по себе, ее мучила смутная тревога. Она словно пыталась думать о чем-то, вспомнить что-то, но это незначительное обстоятельство незаметно ускользало от нее. В конце концов она поняла, что» не давало ей покоя.

Черил все рассказала им. Четыре этих слова безостановочно колотились в ее сознании. Черил все рассказала им.

Теперь она знала, что Уинту Мэррону все известно. То ли после посещения и расспросов полицейских у него возникли какие-то подозрения, то ли ему удалось напрямую заглянуть в ее сознание, точно так же как она заглянула в его.

Утром она позвонила сержанту Ивэту.

— Ваш рассказ заинтересовал нашего офицера, который ведет это дело, — сообщил ей Ивэт. — Он был в доме Мэррона и под благовидным предлогом осмотрел его гараж. В нем стояли две машины, но ни на одной из них не было повреждений на переднем бампере или радиаторе. Однако обычно мистер Мэррон ездит на «джипе», а на нем установлен широкий, усиленный бампер. Так вот офицер допускает, что если совершить наезд на человека именно на такой машине, то следов вполне может и не остаться. Но вероятность — это еще не доказательство.

— А что насчет синего чемоданчика? — спросила она.

— О нем ничего не известно.

— Уинт Мэррон мог увезти его с места происшествия, — возразила Черил. — На нем должны быть следы крови. Впрочем, он мог отмыть его или вообще сжечь…

— Мисс Ройс, — прервал ее сержант, — я и об этом говорил с лейтенантом. Он склоняется к мысли о том, что ваших показаний едва ли достаточно, чтобы получить ордер на обыск. Мы не располагаем никакими реальными основаниями для подозрений. Ведь вы, по сути дела, не были очевидцем происшествия.

— Иными словами, вы ничего не намерены предпринимать.

— Сейчас мы просто не в состоянии ничего сделать.

— Вы считаете, что я помешалась?

— Никто так не говорит, мисс Ройс. Но мы сделали все, что было в наших силах, по крайней мере, на данном этапе расследования.

В конце концов она рассказала обо всем Алану, но тот лишь посмеялся над ней. Нет, он не станет даже пытаться проникнуть в гараж Уинта Мэррона, чтобы осмотреть «джип», или в его дом в поисках окровавленного синего чемоданчика. Возможно, до нее дошли какие-то телепатические сигналы или иные вибрации от Мэррона но, если тот действительно убил свою жену, этим делом должна заниматься полиция, а никак не она или он. Черил была зне себя от злости.

Это было одной из причин из-за которой она уехала из города. Другая же заключалась в том, что она попросту боялась Уинта Мэррона.

Черил не могла найти логического объяснения своему страху. В полицию она уже обращалась, и Мэррону это известно. Что же тогда он может сделать? Будет досаждать ей? Угрожать? Черил была почти уверена в том, что именно так он и поступит. И ей хотелось открыться, бежать, выиграть время: тогда она сможет навсегда порвать связь с его сознанием.

В середине дня она выехала из города. Ехала не особенно выбирая направление и не стремясь куда-то конкретно — ей надо было просто покинуть город, оказаться в любом другом месте.

Под вечер Черил остановилась у мотеля «Нортуэй» в маленьком, чуть больше деревни, городке с таким же названием. Мотель представлял собой типичное длинное здание с расположенными в ряд комнатами и небольшим пространством перед каждой из них, где постоялец мог припарковать машину. Здесь же находился ресторан, где Черил перекусила сэндвичем. Когда она возвращалась к себе, совсем стемнело и на небе высыпали звезды. Черил проверила, заперта ли машина, после чего вошла к себе в номер.

Выпив две таблетки снотворного, она долго плескалась под горячим душем, затем устроилась на великолепных подушках и попыталась читать. Из этой затеи, однако, ничего не вышло.

Шло время. Черил беспрерывно ворочалась в постели. Книга совсем не заинтересовала ее. В конце концов она выключила свет и уставилась в темноту.

Уинт Мэррон никак не выходил у нее из головы. Ему было известно, что она знает, но представлял ли он, что именно она знает? Разумеется, ее сознание не могло быть открытой книгой для него. А вдруг он думает, что ей известно больше, чем есть на самом деле? Как, например, он поступил с тем синим чемоданчиком? Или взять хотя бы вопрос с установлением личности спутника Паулы в баре?

Поскольку теперь Черил уже больше не хотела разделять с Уннтом его преступные тайны, в состоянии ли она была отправить ему послание о том, что ему больше нечего опасаться ее, что она прекратила разыгрывать из себя преисполненную гражданского долга особу и не намерена кому-либо сообщать об убийстве? Но поверит ли он ей?..

Чернл вдруг села в постели, объятая темнотой этой странной комнаты. Он не поверил ей! Он так и сказал ей, прямо сейчас.

Черил была близка к панике. Она ведь тоже кое-что знала. Было ли это телепатией или некоей разновидностью животного инстинкта, предупреждающего о приближающейся опасности, или же она действительно слышала еле уловимый шорох — Черил не была уверена. Но она знала! Знала, что Уинт Мэррон был здесь.

Она выскользнула из постели. — Рядом с дверью было большое окно, закрытое тяжелыми портьерами. Черил осторожно раздвинула их, сделав маленькую щелку, обнаружила легкие жалюзи и чуть отогнула одну из планок.

Сначала она вообще ничего не увидела снаружи. Дорога возле мотеля была едва освещена. Ее машина стояла на месте — громадная глыба черной тени.

Затем до нее донесся звук и на сей раз никаких сомнений не осталось: это было шарканье подошв о тротуар рядом с ее дверью. В окне промелькнула чья-то тень, чуть задержалась у ее машины.

Мужчина, Уинт Мэррон. Это не мог быть никто другой. Если Серил и могла иметь еще какие-то сомнения, то они окончательно рассеялись, когда мужчина обошел машину сзади и свет упал на его голову и плечи: Черил увидела худое, красивое лицо Уинта Мэррона.

Он преследовал ее. Впрочем, это не стоило Уинту труда, ведь она сама направила ему послание. Нортуэй, мотель «Нортуэй».

Теперь он заинтересовался ее машиной — хотел убедиться в том, что это та самая машина, а поскольку она оказалась припаркованной здесь, Уинт проверял, напротив какой комнаты, какой именно двери. Он решал, как быть с машиной, или обдумывал, как ему пробраться к ней в комнату… или, может, просто ждал, когда она выйдет сама.

Паника мешала Черил принять правильное решение. Она могла позвонить служащему мотеля и попросить его связаться с местной полицией. Но ей не поверят. Они и раньше ей не верили, не поверят и сейчас. Не поверят до тех пор, пока Уинт Мэррон не сделает что-нибудь, а тогда будет уже слишком поздно. Обратившись в полицию она заставила Уинта опасаться ее, а затем и преследовать. Безопасность Черил зависела теперь лишь от того, удастся ли ей убедить Мэррона в том, что она никогда больше не потревожит полицию.

Но сейчас, когда он все еще зол на нее, она должна бежать. Как? «Только ничего не планируй, — подсказывала ей какая-то часть ее сознания. — Уинт может читать твои мысли — ты что, забыла? Решишь куда-то поехать, а он уже будет поджидать тебя там. Оставь сознание совершенно чистым… пользуйся интуицией… действуй вслепую… не паникуй…» — Она стала быстро одеваться, нащупывая вещи в темноте. И при этом старалась не думать. «Я одеваюсь… нет, я не должна даже думать об этом, — напоминала она себе. — Нельзя думать ни о будущем, ни о настоящем».

И вот она стоит, одетая, посередине темной комнаты. Очень трудно, почти невозможно освободить, очистить сознание от мыслей, но она пыталась.

Второе окно в комнате выходило во двор. Надо раздвинуть портьеры и приподнять жалюзи. Рама поначалу не поддавалась, но наконец заскользила вверх. Комнату заполнил звук открываемого окна, но с наружной стороны дома их, наверное, не было слышно. Безотчетно, ни секунды не колеблясь и стараясь вообще не думать о своих действиях, Черил с трудом просунулась в оконный проем.

Она стояла на засеянном газоне. Куда податься теперь? Нет, нельзя об этом думать. Только действуй, двигайся, шевелись.

Со стороны дороги до нее донесся шум машин. Было не так уж поздно. Вокруг еще ходили люди, так что ей нечего было опасаться.

Черил обогнула ресторан с тыльной стороны. Внутри находились официантка и пара посетителей, хотя заведение, очевидно, собирались закрывать.

Она шла, стараясь не замечать, что происходит вокруг, не фиксировать образы, попадавшие в поле зрения. Что-то большое появилось перед ней — задняя часть грузовика. Она пошла по более темной стороне дорожки. Не слишком длинный грузовик, точно не трейлер.

Возле машины стоял мужчина и курил. Похоже, водитель. Услышав шаги, он обернулся и посмотрел в ее сторону. Лицо его оставалось полностью в тени, виден был лишь мерцающий огонек сигареты. Она подошла к нему.

— Это ваш грузовик?

Удивленный вопросом, мужчина не сразу ответил.

— Да, — наконец произнес он.

— Вы куда-нибудь едете или просто стоите?

— Сейчас уезжаю, — сказал он в явном замешательстве, — вот только докурю.

— А меня не подвезете?

От глубокой затяжки огонек вспыхнул ярче. — Куда вам надо?

— Это не имеет значения.

Он озадаченно уставился на Черил, но ее лицо тоже оставалось в тени. Он бросил окурок на тротуар и даже не стал разминать его каблуком. Черил было совершенно ясно, о чем подумал водитель, словно он тоже работал на ее волне. Он и не догадывался, какому риску подвергает себя, находя перспективу покататься с Черил слишком уж заманчивой…

— Залезайте, — после молчания произнес он и открыл дверь.

Мне никогда не доводилось ездить на таких больших машинах, — подумала она, забираясь в кабину. Но тут же приказала себе успокоиться. — Не надо мыслить словами… успокойся… засни… да, засни… загипнотизируй себя.

Водитель забрался в кабину, включил мотор, и машина тронулась. Черил закрыла глаза и, как ни старалась прогнать от себя всякие мысли, все же отметила, что они свернули влево, на шоссе. Заметил ли Уинт отъезд грузовика? Может, и нет. В конце концов, вряд ли он способен читать все ее мысли. Ему совсем не обязательно знать, что она села в грузовик.

— Даже и не знаю, стоило ли мне это делать, — проговорил водитель. — Вы наркоманка или что еще?

— Нет, я не наркоманка.

— Да в общем-то и не похожи. Значит, убегаете от кого-то. От кого же? От мужа?

— Нет. Извините, я не могу вам объяснить.

— Я не делаю ничего противозаконного?

— Нет, не делаете. Ручаюсь вам.

Некоторое время они ехали в полном молчании. Черил старалась не открывать глаз и не замечать дорожных знаков. В то же время она чувствовала, что ее сосед то и дело посматривает на нее, но водителя, со всем его возможным вожделением, она сейчас боялась гораздо меньше, чем Уинта Мэррона.

— За нами, что машина какая-то едет? — вдруг спросила она и тут же пожалела об этом, потому что лишь напутала водителя. Он глянул в зеркальце.

— Вроде никого нет. Послушайте, а кто должен за нами ехать?

— Никто.

— Вы, наверное, удираете от полиции?

— Нет.

— Но мне бы не хотелось оказаться замешанным во что-то.

— От вас требуется только отвезти меня куда-нибудь. Куда угодно.

— Я еду в Джексон-харбор.

Она вздрогнула и поспешно закрыла уши руками, но было поздно. Название пункта назначения заколотилось в ее мозгу… Джексон-харбор… Черил знала, совершенно точно знала, что это название сейчас вибрирует в эфире, летит в Нортуэй, назад к Уинту.

— Что с вами?

— Пустите меня! — пронзительно закричала она. — Дайте же мне выйти!

— Послушайте, я же сказал, что отвезу вас в…

— Выпустите меня или я выпрыгну! — она приоткрыла дверь.

— Подождите, подождите, минуту, мне надо найти место, чтобы припарковаться.

Он нажал на тормоза, машина сбавила ход и чуть заехала на обочину. Но еще до того, как машина полностью остановилась, Черил распахнула дверь и спрыгнула на бегущую под ногами землю.

— Спасибо, — бросила она через плечо в сторону водителя.

Чуть пробежав вперед, она споткнулась, но не упала. Лишь оказавшись в безопасности, Черил решила осмотреться. В ярком свете фар грузовика сиял дорожный указатель. Перекресток «К».

«Уинт наверняка узнает, где я» — подумала Черил. Она закричала водителю, желая вернуться обратно в кабину, но мотор оглушительно взревел, и в ее сторону из-под задних колес грузовика полетели куски щебня. Прежде чем Черил успела что-то предпринять, машина уже выехала на шоссе. Через несколько секунд от нее остался лишь свет задних фонарей, а вскоре и он исчез.

Черил была одна, окутанная темнотой ночи, и Уинт Мэррон знал ее точное местонахождение: пересечение дороги «К» с шоссе.

Первым ее движением было остановить другую машину, но Черил тут же сообразила, что первой же машиной вполне может оказаться «джип» Уинта. Более того, он мог и не остановиться. Уинт привык по-другому обращаться с голосующими у дороги женщинами.

На высокой скорости к ней по шоссе приближалась пара автомобильных фар. Черил быстро отступила в кусты у обочины, и легла на землю. В таком положении она оставалась до тех пор, пока машина не пронеслась мимо.

Шоссе таило в себе опасность: слишком много машин. Черил вскочила на ноги, выбралась из кустов и побежала в единственном оставшемся свободным направлении — по дороге «К».

Естественно, Уинт мгновенно понял, куда она бежит. Слова «дорога „К“» пульсировали в ее сознании, словно стараясь попасть в такт бегу по гравию. Но она обязательно заблудится — заблудится, и в этом будет ее спасение. Если она сама не будет знать, где находится, Уинту ни за что ее не найти. Черил отыщет еще какую-нибудь дорогу, меньше и грязнее этой, и свернет на нее. Или вообще побежит через лес или поля.

И все же Черил никак не могла решиться броситься в темноту. Она имела самое приблизительное представление о характере местности и лишь смутно догадывалась, где находится Нортуэй. Как далеко они успели уехать в сторону Джексон-харбора? Судя по названию,^[8] он должен располагаться на озере. Но ведь ей, насколько она припоминала карту, наверняка попадутся и другие водные преграды, несколько мелких речушек. А вдруг там есть болота, топи? Или плывуны?

Правильно ли Черил поступает, убегая от цивилизации, пытаясь скрыться в этой малонаселенной, полудикой местности? Может, лучше было остаться в грузовике, быть среди людей? Впрочем, сейчас об этом было поздно думать.

Ночь была ясная, с луной и звездами. В лесу, правда будет гораздо темнее. Она так и не смогла заставить себя сойти с дороги, но не теряла надежды отыскать какое-нибудь ответвление от нее.

Это Черил, однако, не удалось. Запыхавшись она умерила шаг. И затем внезапно остановилась.

«Куда ты запропастилась, Черил?»

Ей показалось, что вопрос этот был задан вслух, настолько ясно и отчетливо он прозвучал. Но она была одна на этой дороге. Тем не менее, ей было известно, кто его задал.

Уинт Мэррон стоял у раскрытого заднего окна ее номера в мотеле «Нортуэй». Надо же, какую ошибку она совершила — оставила окно открытым. Уинт стоял там, и она находилась с ним, глядя в окно его глазами.

Вот он залез внутрь, и Черил последовала за ним. Луч фонарика ощупал помещение, скользнул по стенам, на мгновение задержался на пустой смятой кровати.

«Мы ведь поддерживаем связь, не так ли, Черил? — Голос словно звучал в ее собственном мозгу. — Ты же знаешь, что я здесь. — Долгое молчание. — И я знаю, где ты».

Может, он лжет? Черил закрыла глаза и крепко стиснула зубы, отчаянно заставляя себя не думать об одинокой грунтовой дороге и темных кустах по обочинам.

«Не надо от меня прятаться, Черил».

Она сжала губы, чтобы подавить конвульсивный вздох.

«Подсела на какую-нибудь машину, так ведь?»

Уинт искал ответ, стараясь угадать его. Нет, он знает меньше, чем ему хотелось бы.

«Ты обратилась в полицию. Я знал, что ты так и сделаешь, Черил. И я нашел „Нортуэй“, не так ли?»

Он изводил ее, хотел вызвать у нее панику. Если ему это удастся, она потеряет контроль над собой и тем самым выдаст свое местонахождение.

«Ты ведь сама во всем виновата, Черил. Вмешалась в чужую жизнь. Я сразу и не догадался об этом. Мне бы проявить больше осторожности, потому что именно я обнаружил, что мы можем обмениваться своими мыслями. Даже сказал тебе, что эти телепатические связи действуют в обоих направлениях. Плохо, правда, что все вот так получилось. А ты сообразительная девушка, Черил. Мне действительно хотелось поцеловать тебя в тот вечер. После того, как я избавился от Паулы, все потихоньку улеглось бы, и я мог бы приударить за тобой. Да, Черил, ты сама во всем виновата. После случившегося с Паулой тебе не стоило идти в полицию. Не стоило вставать у меня на пути. Раз уж мы оказались такими особыми людьми, не надо было этого делать. Разве ты не могла меня понять? Проявить побольше сочувствия? Неужели ты никогда не ревновала? Когда я увидел Паулу с тем Доном Бруно…»

У нее вырвался короткий, сдавленный крик. Дон Бруно — какое необычное имя! Тот полицейский сказал, что если ей удастся установить личность спутника Паулы в баре, полиции будет за что зацепиться. Теперь Чернл знала его имя — но она не хотела его знать!

«Черил!»

Он наверняка не отдавал себе отчета в том, что раньше она об этом не знала. Но теперь определенно понял, какую промашку допустил. Сам же дал ей в руки козырь против себя, а теперь должен будет обезоружить ее, заставить молчать.

Черил снова побежала по грунтовке — по дороге «К». Свернуть в лес? Нет, не сейчас. Уинт наверняка ориентируется в лесу быстрее, чем она. Нет, надо оставаться на дороге, найти кого-нибудь, найти помощь, найти телефон. На этой дороге он должен быть. Если двинуться назад, к шоссе, то неизбежно наткнешься на Уинта. Оставалось лишь одно — эта грунтовая дорога. Ведь куда-то же она ведет. А когда Черил найдет телефон, то сразу позвонит сержанту Ивэту и крикнет ему:

— Того мужчину зовут Дон Бруно! Найдите его! Заставьте признаться в том, что это к нему в машину должна была сесть Паула Мэррон. Дон Бруно может дать вам все необходимые улики для ареста Уинта по подозрению в убийстве!

Черил бежала, не останавливаясь. Она сбивала острым гравием себе ноги через тонкие подошвы туфель, но не замечала этого. Она словно обрела второе дыхание. Ей должно повезти! Уинт лишь садился в свою машину где-то за много миль отсюда, разглядывал карту, отыскивая эту самую дорогу «К».

Только не думать, не дать окружающей обстановке завладеть ее чувствами. «Не упоминай никаких примет местности. Уинт не должен знать, где я: в лесу или среди болот, иду вдоль реки или у озера. Не смотри вокруг себя. Ты должна видеть перед собой только одно — свет. Свет, означающий то, что там есть люди».

Сколько времени прошло? В таком состоянии Черил не могла ответить на этот вопрос. Минуты… мили… ничто сейчас не имело значения.

Ее вдруг толкнуло сразу спереди и сзади одновременно. Свет и звук!

Где-то чуть выше, в отдалении, Черил разглядела крохотную точку света, едва пробивавшуюся сквозь листву. И тут же услышала позади себя такой же отдаленный шум машины на грунтовой дороге.

Она побежала от этого приближающегося звука. Он двигался по дороге «К», в этом Черил была уверена, а по мере приближения звука даже узнавала его. Однажды ей уже приходилось слышать его — в тот вечер, когда была сбита Паула Мэррон. Уинт преследовал ее на своем «джипе» — том самом «джипе» с усиленным бампером, на котором не остается никаких следов от соприкосновения с человеческим телом.

Но и свет тоже приближался. Дорога петляла, и он чуть сместился в сторону, оказавшись теперь прямо напротив нее. Желтый свет становился все больше и больше. Что это? Крыльцо? Веранда? Впрочем, сейчас это не имело никакого значения. Свет означал людей, безопасность.

Теперь Черил отчетливо слышала, как работает двигатель «джипа». Ей даже казалось, что она различает хруст гравия под его колесами. И вместе со звуком приближался свет.

Черил видела и другие объекты. Отражение света, сверкающая вертикальная желтая полоса. Вода? Речка или ручей? А свет был на противоположной стороне.

На какое-то ужасное мгновение она подумала, что пропала, что отрезана от людей, находящихся по ту сторону реки. Но затем свет выхватил — самую малость озарил слева от нее, за очередным изгибом дороги — мост!

Не то чтобы настоящий мост. Старый. Деревянный. Шаткий. Но все же мост на другую сторону реки, к свету.

За спиной у нее в каких-то метрах — рев мотора и грохот цепляющихся за гравий колес слились в единое оглушительное крещендо.

Ее ноги наконец нащупали первые доски настила. Внезапно фары «джипа» вслед за дорогой совершили последний поворот и осветили весь мир… ее саму… настил моста… темную мерцающую прямо под ее вытянутой вперед ногой воду…

Остановиться Черил уже не могла. Слишком поздно. Нога провалилась куда-то в пустое пространство и в следующее мгновение черная гладь воды сомкнулась над ее головой. Едва Черил успела погрузиться в воду, как колеса «джипа» коснулись настила моста и затем ощутили под собой ту же пустоту, которая приняла Черил. Заслонив собой небо, машина пролетела у нее над головой как раз в тот момент, когда она скрылась под водой.

Черил ощутила мощный толчок водяной массы, вырвавшейся из-под металлического чудовища, которое с грохотом ухнуло в реку где-то совсем рядом. Черил выплыла на поверхность.

Небо было чистым. Рев мотора смолк. На черной глади воды ничего не было, только сильная рябь, почти волны, расходилась от того места, где скрылся «джип».

«Уинт»!

Черил беззвучно, словно внутри своего сознания, произнесла это имя. Но ответа не последовало. Связь прервалась. На другом конце линии хранили молчание.

Значит, он умер… или умирает. Каким-то образом Черил почувствовала, что Уинт ударился головой обо что-то твердое, наподобие лобового стекла. Потеряв сознание, беспомощный, втиснутый в сиденье своей машины, он сейчас погибал.

Одним-двумя взмахами рук она подплыла к тому месту, откуда расходилась рябь, и позвала — на этот раз вслух, — «Уинт!»

Черил вся оцепенела, леденящий холод сковал ее, она поняла: «Уинта больше нет».

И поплыла назад к мосту.

Мост? Она взглянула на освещенную лунным светом деревянную конструкцию. Это же не мост — обыкновенная дамба.

Ее всю трясло, но отнюдь не потому, что вода в реке была холодной. Ведь она убила его. Она убила Уинта. Если бы он знал, то наверняка остановил бы машину. Но ее сознание отправило ему неверное послание. Не дамба. Мост…

Август Дерлет
Другие занимаются смертью

— Справедливость, — проговорил Солар Понс, когда однажды туманным ноябрьским вечером мы сидели у огня у себя в квартире, — стала в наше время довольно редким явлением потому, что трудно подобрать ей подходящее определение. Я могу с известной долей уверенности судить об этом, поскольку один из судей Его Величества изрядно поволновался по данному поводу. Скажите, Паркер, имя некоего Филдинга Анструтера вам о чем-нибудь говорит?

— Пожалуй, нет, — покачал я головой после некоторого раздумья.

— Один шанс из тысячи, что вы могли заметить это имя в приложении к очередному нелепому воззванию с требованием запретить смертную казнь, которые время от времени появляются на свет. Анструтер работает судьей в одном из западных районов и, если только его дочь чего-то не напутала, в настоящее время пребывает в весьма смятенном состоянии духа. Вот что мне принесли за каких-нибудь полчаса до вашего прихода.

С этими словами он полез в карман халата и извлек конверт, который протянул мне.

Я развернул письмо и прочитал.

Я поднял взгляд.

— Весьма интригующее послание.

— Вот именно, — согласился Понс. — Причем можно предположить, что эти самые «странные события», о которых пишет мисс Анструтер, привлекли также внимание общественности. Просматривая, однако, газеты, я так и не нашел сколько-нибудь исчерпывающего объяснения тому, что именно могло огорчить достопочтенного судью. За исключением, пожалуй, вот этой публикации недельной давности в «Ньюс оф зе Уорлд».

Он взял лежавшую рядом с ним газету и прочитал:

— По-моему, здесь нет ничего странного, — заметил я.

— И все же, — проговорил Понс, — мне это кажется весьма занятным.

— Наш клиент упоминает некие «события», как видите, речь идет о множественном числе.

Понс взглянул на часы, висевшие над камином.

— Сейчас без нескольких минут восемь. Оставим наши сомнения до наступления означенного часа.

Он набил глиняную трубку своей ужасной смесью, закурил и стал терпеливо ждать. Ожидание это продолжалось совсем немного — вскоре внизу послышался звонок, и мисс Джонсон проводила к нам в кабинет молодую леди лет тридцати. Посетительница обладала превосходной фигурой, решительными черными глазами и чувственным ртом.

— Мистер Понс, — проговорила она, словно обращаясь к нам обоим, — меня зовут Вайолет Анструтер.

— Входите, мисс Анструтер. Доктор Паркер и я ждем вас.

Я встал, чтобы предложить даме стул. Она поблагодарила меня и села, сняв с шеи меховую горжетку. Ее возбуждение выдавали лишь руки. Она не знала, куда их деть.

— Я попала в безвыходное положение, мистер Понс, — сказала она, — и если мой отец узнает, что я была у вас, он будет вне себя от гнева. Это очень сдержанный человек и к тому же крайне самоуверенный в том, что касается сферы его деятельности — закона и правосудия, а потому нередко проявляющий нетерпимость во всем, что представляется ему неправомерным.

— В своем письме, мисс, вы упоминаете некие «странные события» и сейчас в некоторой степени вновь говорите об этом же. Отец сообщал вам что-нибудь относительно…

— Нет, мистер Понс. Извините, что перебиваю вас. В этом-то вся и проблема. Вот уже несколько месяцев отец по ночам беспрерывно ходит у себя по комнате. У него совсем пропал аппетит. Он почти не спит и выглядит крайне усталым. Подчас он ведет себя настолько странно, что даже не отдает себе отчета в том, что мы к нему обращаемся.

— Мы?

— С нами живет младшая сестра отца, тетя Сьюзен. Он заметно похудел, а когда я заговариваю с ним о причинах его озабоченности, чаще всего просто отшучивается. При этом он ни словом не обмолвился о том, что у него на уме. Правда, напрямую я его не спрашивала, но знаю, что если бы он захотел что-то сказать, то так бы и сделал.

Сначала, мистер Понс, я думала, что странности в его поведении как-то связаны с деньгами, однако все оказалось не так. Я в этом убеждена. Все его вклады в целости и сохранности, а наши доходы не уменьшились ни на пенс. После смерти мамы нам досталось весьма приличное состояние. Не могу также утверждать, что в его повседневных привычках произошли какие-то заметные перемены, если, конечно, не считать того, о чем я уже упоминала, так что могу с определенностью заявить, что в его личной жизни существенных изменений также не было. Никаких необычных писем по почте не приходило, а встречался он лишь со своими коллегами по работе, которых знает едва ли не с детства. Таким образом, мистер Понс, я могу только предположить то, что он сильно озабочен тем, как развивались события, связанные с некоторыми делами, которые находились у него в производстве. Я имею в виду — уже после завершения судебных разбирательств по ним.

— А, так значит, мистер Диксон был не единственным, кто умер после того, как предстал на суде перед вашим отцом? — вставил Понс.

— Нет, сэр, он последний из них. Третий, точнее. Первой можно считать Хестер Спринг. Как мне сдается, не подлежит никакому сомнению, что она задушила своего ребенка. Мой отец очень справедливый и прямой человек, и ему казалось, что в ее деле нельзя исключать возможность несчастного случая. Поэтому он настаивал на оправдательном вердикте. Умерла она примерно через месяц после своего освобождения. Присяжные тогда пришли к выводу, что она скончалась в результате несчастного случая — покойная пила и, очевидно, задохнулась в собственной постели.

— А другие?

— Следующим был Элджи Фостер. Месяцев восемь назад он насмерть, задавил мистера Картера. Фостер отсидел четыре месяца и заплатил штраф. Сам он погиб в дорожно-транспортном происшествии — его сшибла машина, когда он переходил улицу, направляясь в пивную. Водителя машины так и не нашли.

— А мистер Диксон?

— У него было что-то с сердцем, мистер Понс.

— А за что его судили?

— На мистера Арчера напали в собственном магазине и ограбили. Похоже, он пытался сопротивляться, и его чем-то сильно стукнули по голове. От удара он на следующий день скончался в больнице. Все в Россе считают, что это сделал Диксон, однако отец пришел к выводу, что здесь далеко не все доказано и снова вынес оправдательный вердикт. Понимаю, мистер Понс, это звучит очень по-женски, но я передумала все, за что можно было бы хоть как-то зацепиться, и не нашла ничего кроме названных дел…

Но и они, скорее всего, лишь простое совпадение.

— Вы так полагаете? Интересно, — Понс задумался. — Мисс Анструтер, вы перечислили нам эти дела именно в той последовательности, как они произошли?

— Да, мистер Понс, — после некоторого замешательства произнесла женщина.

— Я заметил, что вы колеблетесь.

— Да, я сказала, что сначала умерла Хестер Спринг, потом Элджи Фостер, а за ним Перси Диксон. В общем-то, если говорить по правде, отец сначала занимался делом Диксона, потом Фостера, ну, а, последней была Спринг.

Понс снова задумался, тогда как наша посетительница уважительно молчала, внимательно всматриваясь в его худое лицо. Понс размышлял над тем, что только что от нее услышал. Наконец он открыл глаза и серьезно посмотрел на мисс Анструтер.

— Все инциденты произошли в Россе? — спросил он.

— Да, мистер Понс.

— Но ведь вашему отцу как судье приходится выезжать и в другие районы страны, так?

— Ну конечно, мистер Понс.

— И в других местах тоже случались подобные совпадения?

— Насколько мне известно, нет.

— Странно, — пробормотал Понс, — очень странно.

— Мистер Понс, вы не поясните мне свою мысль?

— Должен признать, мисс Анструтер, что меня заинтересовала изложенная вами история, но поскольку ваш отец столь тщательно скрывает ее, боюсь, встретиться с ним будет не так-то просто.

— Завтра отец заседает в Россе. Слушается дело о каком-то садисте, избивавшем жену, так что папа едва ли проявит по отношению к нему какую-либо симпатию. Поэтому я думаю пригласить вас и доктора Паркера — если, конечно, он согласится (она очень мило улыбнулась, глянув в мою сторону), — отобедать в нашем доме. Там вы и сможете познакомиться с отцом. Ему наверняка известно ваше имя, поэтому, если вы не возражаете, я могла бы предложить вам выступить под именем, скажем, профессора Мориарти из Королевского колледжа.

Понс улыбнулся и встал.

— Превосходно.

— Поезд отходит от Пэддингтонского вокзала утром, мистер Понс. А в Россе вы окажетесь во второй половине дня. Сама я уезжаю сегодня последним поездом.

Проводив гостью, Понс снова уселся у камина и долго пребывал в сосредоточенной задумчивости, закрыв глаза и сцепив перед собой свои изящные, тонкие пальцы. Затем посмотрел на меня.

— Итак, Паркер, что вы обо всем этом думаете?

— Пути Господни неисповедимы, — заметил я. — Это может прозвучать банально, Понс, но именно так я и смотрю на все это…

— Да, но ведь случается и так, что он подчас оказывает нам небольшую услугу.

— Понс, вы что, серьезно?! — запротестовал я. — Все это — сплошная серия совпадений.

— А я ведь пока и не думал возражать вам, — мило произнес он. — Просто мне думается, что не только эти трое избежали кары мистера Анструтера по причине его панического страха перед наказанием невиновного, и что все эти люди сейчас пребывают в добром здравии.

— Что ж, вполне здравое суждение.

— Надеюсь, мне вообще не откажешь в здравом смысле, — парировал Понс с кривой ухмылкой. — А ну как судья Анструтер не считает, что все эти инциденты есть лишь воля Провидения?

— Мне не раз приходилось замечать, что со временем многие судьи начинают отождествлять свою персону с Провидением.

Понс улыбнулся. — Не стоит попусту фантазировать. У нас слишком мало фактов. Если ваша жена не станет возражать, пожалуйста, составьте мне завтра компанию.

Назавтра во второй половине дня мы пересекли очаровательные воды Северна и вскоре подъехали к Россу, провинциальному городку, к счастью, пока не слишком испорченному индустриализацией. Мисс Анструтер встретила нас на платформе.

Казалось, она полностью избавилась от вчерашнего возбуждения и, провожая нас в отель «Лебедь», где заказала нам места, сообщила:

— Дома ничего не изменилось, мистер Понс. Впрочем, вы сами все увидите, когда познакомитесь с отцом за обедом.

— Жду этой встречи, мисс Анструтер.

Она проводила нас до «Лебедя», где мы оставили свои вещи, после чего мы все вместе поехали на окраину городка. Там нашим взорам предстал изящный, построенный в викторианском стиле, дом, окруженный забором.

— В настоящее время, — пояснила мисс Анструтер, — мы живем одни, если не считать кухарки. Обычно тетя Сьюзен во второй половине дня несколько часов проводит в местной больнице — она окончила специальные курсы медсестер, — а еще мы по очереди перепечатываем на машинке бумаги отца.

— В том числе и отчеты по судебным делам? — полюбопытствовал Понс.

— Да, разумеется, а также его лекции — их у него много, — и письма для прессы. Вы ведь знаете, он очень резко выступает против смертной казни.

— Да, мне это известно, — кивнул Понс. — Более того, именно эту тему я и намерен поднять сегодня за обедом. Не возражаете?

— Ни в коем случае. Как знать, может, хоть она выведет его из постоянной тоски и волнений.

Понс взглянул на явно принадлежавший хозяину дома легкий стул, рядом с ним лежала стопка книг, одна из которых оказалась раскрытой сверху. Я взглянул на обложку — «Сомнамбулизм и его причины». Три другие были на ту же тему.

Заметив наш интерес, мисс Анструтер проговорила:

— Здесь он и проводит основную часть ночей, если, конечно, не вышагивает по комнате. Мистер Понс, как вы считаете, ему можно помочь?

— Посмотрим.

Нам недолго пришлось ждать появления остальных членов семьи. Оба они приехали на машине, за рулем которой сидела тетушка Сьюзен, заехавшая за братом в суд. На вид ему казалось немного за пятьдесят, а она была примерно лет на десять моложе. У обоих были весьма мрачные и очень похожие лица — типичные брат и сестра, — чем-то смахивавшие на лошадиные, вытянутые и несколько широкие, с четкими, почти выдающимися вперед челюстями, широкими ртами и ясными, прямо посаженными глазами.

— Профессор Мориарти? — повторил судья, будучи представленным гостю. — Сэр, но я где-то слышал это имя. Чем вы занимаетесь?

— Социология, — ответил Понс, глядя ему прямо в глаза. — Должен признать, по части этого предмета я стою не выше рядового студента.

— Да, — согласился Анструтер, — настоящее исследование на тему человека есть сам человек.

Дочь прервала их беседу и пригласила всех к столу.

— А вы, сэр, — продолжал Понс, — насколько я помню, сделали себе имя на борьбе за отмену смертной казни?

Судье было явно приятно слышать такое.

— Да, пожалуй, если вам так будет угодно.

— А вам не представляется, что подобный подход к данной теме во многом носит противоестественный характер?

Анструтер нахмурился.

— В каком смысле, профессор?

— Ну как же, — проговорил Понс, явно упиваясь собственным красноречием, — ведь вы не могли не заметить, что сама постановка этого вопроса противоречит естественному положению вещей. Вы призываете к тому, чтобы права ущербного поставить над интересами совершенства, и это — через десятилетия после того как мистер Дарвин указал на то, что в природе лишь выживание сильнейшего наилучшим образом способствует сохранению всего вида.

— Это какая-то новая теория, — заметила мисс Сьюзен. — Я никогда не задумывалась об этом.

— Едва ли новая, — ответил Понс. — Скорее довольно широко распространенное мнение. Я всегда считал, что противники смертной казни, ревнители так называемого исправительного, корректирующего воздействия, и им подобные попросту неспособны увидеть за деревьями леса. Во имя спасения одного-единственного индивидуума они готовы сокрушить все человеческое общество. — Он снова повернулся к хозяину дома. — Вы считаете это ересью, мистер Анструтер?

— Я полагаю, — проговорил судья с явными нотками сарказма в голосе, — именно это вы и называете эволюцией?

— Удар! — с улыбкой на лице воскликнул Понс. — А как бы вы охарактеризовали собственные взгляды?

— Я — самый обыкновенный гуманист, профессор.

— О да, — проговорил Понс, с воодушевлением возобновляя свои атаки. — Никогда не приходилось слышать про их фиаско, но каждый из этих теоретиков — назовем их филантропами, психоаналитиками или даже социологами — неизменно стремился доказать, что именно его взгляды являются гуманными, тогда как любые другие лишь оскорбляют благородные инстинкты и чувства человечества. Все они готовы отправить в могилу добрую дюжину нормальных людей, если это позволит им «перевоспитать» — кажется, именно так они это называют — одну заблудшую овцу, которая лишь облагодетельствовала бы человечество, если бы позволила казнить себя при первом удобном случае.

Наш хозяин был явно поражен, если не сказать разгневан.

— Сэр, но это же какие-то средневековые воззрения.

— Снова лозунги! Снова ярлыки! — воскликнул Понс. — Судья Анструтер, смею заметить вам, что лучшая часть человеческого общества неимоверно выгадает, если нам удастся казнить какие-то десять процентов населения, не занимаясь при этом игрой в слова по поводу исключительно ложных моральных установок.

— Профессор, но это же чудовищно! — с ужасом воскликнул Анструтер. — Я не могу поверить в то, что вы говорите серьезно.

— Я никогда не был более серьезен, — ответил Понс.

Наша хозяйка к этому моменту стала проявлять некоторые признаки возбуждения, тогда, как мисс Сьюзен с веселым блеском в глазах вслушивалась в диалог.

Если Понс задался целью довести хозяина дома до бешенства, то следовало признать, что ему это удалось. Судья Анструтер сидел с побагровевшим от гнева лицом; с того момента, когда ему стала ясна позиция Понса, он не поднес ко рту ни кусочка пищи, однако оставался настоящим джентльменом и не дал себе выплеснуть наружу всю ту ярость, которая клокотала у него внутри. Между тем Понс, явно добившись своего, решил сменить тему беседы на более безобидную.

— В конце концов, сэр, вы действуете в соответствии со своими принципами. Ваши заседания неизменно отличаются либерализмом и мягкостью.

Судья сглотнул.

— Я стараюсь быть справедливым, сэр.

— Мой брат проявляет участие к подсудимому, — чопорно проговорила мисс Сьюзен.

— Зато обделяет им его жертву, — со смешком проговорил Понс. — Что ж, таков человеческий характер. Никому не удается заглянуть в собственную могилу.

Мне показалось, что судья вот-вот взорвется от гнева.

— В нашей профессии, — проговорил я, — также более принято спасать человеческие жизни, а не разрушать их.

Мисс Анструтер перевела взгляд с Понса на меня, потом на отца, после чего снова посмотрела на Понса. Она не больше меня понимала, что здесь происходит, однако, как и я разделяла надежду на то, что мой друг вскоре перейдет прямо к делу. Словно прочитав наши мысли, Понс неожиданно проговорил: — Что ж, сэр, наши взгляды полностью расходятся, — голос его звучал спокойно, — и, кроме того, я, видимо, в недостаточной степени изучил предмет самого спора. Зато мне приходилось основательно заниматься проблемами сомнамбулизма. Скажите, сэр, вы когда-нибудь разгуливали во сне?

Эффект, произведенный этим простым вопросом, оказался поистине потрясающим. Красные, даже пурпурные тона гнева улетучились с нашего хозяина, словно смытые невидимым потоком воды. Судья Анструтер смертельно побледнел вперив взгляд в Понса, как будто перед ним сидело привидение.

— Сэр, вам нехорошо? — вмешался я.

Он лишь покачал головой, словно не доверяя словам, затем медленно отодвинул стул от стола. Мисс Анструтер бросила на Понса взгляд, в котором отражалась смесь тревоги и недоумения, и подошла к отцу.

Судья так же медленно встал, словно вновь обретая прежнее достоинство, и формально поклонился.

— Прошу извинить меня, джентльмены.

И он твердой походкой вышел из комнаты. Дочь последовала за ним.

Мисс Сьюзен встала — в ее манерах можно было заметить некоторое беспокойство и упрек. Она также собралась было покинуть комнату, но Понс явно не собирался ее отпускать.

— Мисс Анструтер, — проговорил он, — возможно, я глубоко заблуждаюсь, но, как мне показалось, ваши взгляды не вполне совпадают с оценками вашего брата.

Женщина некоторое время смотрела на него, после чего произнесла:

— Да, я не вполне согласна с Филдингом, мистер Понс. Иногда меня беспокоит то обстоятельство, что им так часто удается ускользнуть от правосудия, причем за счет одних лишь… как это… технических обстоятельств дела. Однако я недостаточно подготовлена по вопросам права, как мне подчас говорит брат, когда я пытаюсь заговорить с ним на эти темы.

— Его возмущает несходство в ваших позициях? Или он недоволен тем, как вы его выражаете?

Она покачала головой.

— Нет, я, пожалуй, так бы не сказала? Он просто напоминает мне, впрочем, достаточно мягко, что именно он, а не я представляет правосудие. И еще говорит, что женщины часто расстраиваются, как, например, огорчалась я сама по поводу Генри, который был моим другом — очень близким другом. — При этих словах ее глаза затуманились от подступивших слез, жесты стали более возбужденными. — А Филдинг всех их попросту отпускает. — Однако она тут же взяла себя в руки и спокойно добавила: — Вы извините меня, но мне пора в церковь.

Понс и я встали, когда она выходила.

Когда мы остались одни, я уже не мог сдерживать обуревавших меня чувств.

— За все годы нашего знакомства, Понс, я не видел, чтобы вы вели себя таким постыдным образом, как сегодня.

Он кротко кивнул, однако при этом самодовольно ухмыльнулся.

— Как вы можете вот так просто сидеть и соглашаться с этим?

— Но вы ведь сказали чистейшую правду, — проговорил он.

В эту минуту в комнату вошла мисс Анструтер — глаза ее горели, ладони были плотно сжаты.

Понс мгновенно оценил ситуацию.

— Извините меня, мисс Анструтер, за то, что могло показаться вам демонстрацией самых невоспитанных манер. Но вы же сами заметили, что на то были вполне реальные основания. Ваш бедный отец, несмотря на всю свою убежденность, все же имел некоторые сомнения по поводу известных вам дел, и, поскольку рука Провидения, как выяснилось, весьма своеобразно распорядилась жизнями освобожденных им людей, он попал под власть уверенности, что, гуляя во сне, сам стал рукой этого самого Провидения. Когда я вошел сегодня в эту комнату, мне на глаза попались книги по сомнамбулизму и я сделал выстрел наугад — он пришелся в самое «яблочко».

В полнейшем смущении она опустилась на стул.

— Мистер Понс, не знаю даже как вам и сказать… Боюсь, вам не удалось развеять тревог моего отца. Более того, вы лишь… усугубили их.

— Моя дорогая леди, я едва приступил к делу. А теперь, если позволите, мне хотелось бы продолжить свое расследование, но уже не здесь.

Мисс Анструтер поспешила в прихожую, где висели наши пальто.

— Кстати, — проговорил Понс, задерживаясь в дверях, — вы не знаете, ваш отец никогда не выходил по ночам из дома?

Ее лицо слегка побледнело.

— Кажется, один-два раза случалось.

Понс удовлетворенно кивнул.

— Ваша тетушка ушла в церковь. Как я полагаю, там сегодня вечерняя служба?

— Не обязательно, мистер Понс. Моя тетя — женщина, склонная к уединению. Она много времени тратит на благотворительные мероприятия на работу в больнице и церковь.

Понс не отступался.

— Насколько я понял, расследование по делу мистера Диксона состоялось не так давно?

— Да, мистер Понс.

— А вы не могли бы назвать мне имя следователя?

— Это доктор Аллэн Киртон, Кингс-Хед роуд. Если хотите, могу подвезти вас к нему.

— Мы прогуляемся или, если понадобится, воспользуемся такси. Спасибо вам, мисс Анструтер. Думаю, вам надо побыть рядом с отцом. Без колебаний раскройте ему наш маленький секрет, если он проявит к нему интерес.

Достаточно удалившись от дома, я проговорил:

— Понс, это просто невероятно. Я не могу поверить в то, что человек с такими взглядами, как у Анструтера, мог под воздействием столь глубоко сидящих сомнений совершить убийство таким образом, как вы это описали.

— Вы, Паркер — медик. Так скажите, с медицинской точки зрения возможность подобного сомнамбулического действия исключается полностью?

— Подобные вещи случались, — вынужден был признать я. — Но абсолютно доказан также и тот факт, что даже в гипнотическом сне человек не пойдет на то, что не решился бы совершить наяву.

— Я не слишком хорошо знаю характер судьи Анструтера, — сухо произнес Понс и хранил молчание вплоть до тех пор, пока мы не подошли к дому доктора Аллэна Киртона.

Следователь оказался довольно веселым маленьким человечком, розовощеким, седоволосым и к тому же разговорчивым.

— Вот уж никак не ожидал, что увижу в Россе мистера Солара Понса, — проговорил он, проводя нас в дом.

— Видите ли, доктор, — проговорил Понс, — мне в известном смысле был брошен вызов. Меня интересует Перси Диксон.

— Диксон был негодяем.

— Он умер своей смертью?

— Да, как мы установили, сердце отказало.

— И ни намека на насилие?

— Ни малейших признаков физического воздействия, если, конечно, не считать тех, которые и должны были иметь место.

— А что должно иметь место, доктор Киртон?

— Ну, мистер Понс, он ведь был пару дней в больнице, так что, естественно, ему был сделан укол.

— Только один?

— Только один.

— Так я понимаю, при расследовании дела вы изучите его историю болезни?

Киртон улыбнулся.

— Она до сих пор у меня. Хотите взглянуть, мистер Понс?

— Да, хотелось бы.

Тот встал с кресла, прошел в заднюю комнату и вернулся с папкой в руках. Он протянул папку Понсу, который стал задумчиво вчитываться в нее.

— Гм, кровяное давление 178 на 101. Многовато.

— Да, немало, — согласился Киртон. — Но в его положении это вполне естественно. Его нашли на улице в бессознательном состоянии. Естественно, сначала предположили приступ какой-то болезни.

Следователь хмыкнул.

— Пульс 48. Слабый. Дыхание затруднено. Кислород и лед.

— Он был просто пьян, мистер Понс. Я же вам сказал — он был негодяем. Неудивительно, что сердце отказало.

Понс протянул папку мне. Я не нашел в ней ничего странного: обычное описание медицинских процедур, обязательных в тех случаях, когда пациента доставляют в бессознательном состоянии с нарушениями дыхания, неровным пульсом и кровяным давлением.

— Вы вели расследование и по делу Хестер Спринг? — поинтересовался Понс.

— Естественно, — ответил Киртон. — Самое обычное дело — человек задохнулся. Ирония судьбы: ребенок ее скончался по той же причине. С нее тогда сняли обвинение, однако исключительно по причине либерализма Анструтера.

— Насколько я понял, никаких признаков нечестной игры там не было?

Киртон энергично замотал головой.

— Совершенно ничего похожего. Полное отсутствие мотивов.

— Понимаю.

— Боюсь, мистер Понс, вы занимаетесь дохлым делом, — весело проговорил Киртон. — Что в первом, что во втором случаях — все это не стоило и выеденного яйца. Расследование свелось к дежурному протоколу. Разумеется, оно было проведено с максимальной тщательностью но, повторяю, не вышло за рамки дежурного протокола.

Оказавшись полчаса спустя в «Лебеде», Понс устроился поудобнее и спросил меня:

— Вы не нашли ничего необычного в истории болезни Диксона?

— Ничего, — ответил я. — Самое тривиальное в подобных случаях лечение. Я тщетно пытался найти признаки, указывающие на то, что он, возможно, упал — ушибы, ссадины, что-то в этом роде. Не обнаружив ничего, я подумал, что если он и падал, то при этом ухитрился не пораниться.

— И больше ничего?

— Ну хватит, Понс, я за свою жизнь прочитал тысячи таких же историй болезни.

— Тем более следовало бы с особой тщательностью подходить к их изучению, — проговорил Понс тоном, который всегда бесил меня, потому что явно намекал на то, что кое-что ускользнуло от моего внимания. Мне это показалось глупым, поскольку я тщательно изучил историю болезни Диксона и готов был выборочно процитировать целые куски из нее.

Понс снова погрузился в молчание.

— Интересная проблема, — наконец проговорил он. — Жалко будет с ней расставаться.

— Ага! — на сей раз воскликнул я. — Кстати, Понс, прежде чем мы уедем, не мешало бы вам извиниться перед судьей Анструтером.

— Это я и хотел сделать. Не позднее, чем завтра после завтрака. Если вы к тому времени все еще будете почивать, я сам схожу в Росс и кое-что проверю.

На следующий день рано утром мы подошли к дому Анструтеров. Дверь нам открыла дочь хозяина. При виде нас ее левая ладонь дернулась ко рту, словно пытаясь сдержать зародившийся было крик.

— Доброе утро, мисс Анструтер, — проговорил Понс. — Если не ошибаюсь, ваш отец все еще дома?

— Дома, мистер Понс. Он завтракает с мисс Сьюзен.

— Отлично, отлично! Мне надо срочно поговорить с ним. Вы рассказали ему про наш маленький обман?

— Нет, сэр, не решилась.

— Ну, это неважно.

С некоторым нежеланием она посторонилась. Понс же нарочито прямо прошел в гостиную.

Завидев нас, хозяин дома даже не пытался скрыть своего изумления. Он хотел было встать, но Понс остановил его.

— Пожалуйста, мистер Анструтер, не вставайте. Первым делом мне хотелось бы принести вам свои извинения за вчерашнее поведение.

— Я уверен, профессор… — твердым голосом начал было судья.

— Сэр, моя фамилия не Мориарти, — прервал его Понс. — Меня зовут Солар Понс. И я даже не профессор.

Имя моего друга, очевидно, было известно судье: хотя его лицо и побледнело, при этом известии, былая настороженность странным образом уступила место некоторому облегчению.

— Вот все и прояснилось, мистер Понс, — спокойно произнес он.

— Да, сэр, хотя и боюсь, что не совсем так, как выдумаете.

— Полицейское расследование?

— Нет, частное.

— Их убили!

— У меня есть основания считать именно так. Но убил их не человек, который ходит во сне! Не тревожьте свою совесть, мистер Анструтер. Могли бы быть и другие убийства — именно убийства, хотя и задуманы они были как некое приведение приговора в исполнение, — просто новые потенциальные жертвы оказались недоступны убийце. Кроме того, смею предположить, что стремление совершить убийство было во многом удовлетворено, как только убийца настиг первую жертву, которую намеревался покарать.

Убийца должен был быть хорошо осведомлен обо всех этих делах, причем еще раньше вас, и располагать информацией, которую не всегда можно почерпнуть в газетных сообщениях или в зале суда. Этот человек должен был располагать возможностью проникнуть в дом Хестер Спринг, который расположен рядом с церковью, либо прийти в него вместе со своей жертвой и задушить ее, поскольку сама Спринг была настолько пьяна, что не могла оказать ему должного сопротивления. Этот человек должен был выждать подходящий момент, чтобы наехать на Элджи Фостера, хотя, возможно, он поступил чисто импульсивно, когда представился удобный случай. И этот же человек должен был иметь время, чтобы ввести в вену ничего не подозревающей жертвы крошечный пузырек воздуха.

— Медсестра, — проговорила мисс Вайолет.

— Прошлым вечером, когда я узнал, что перед самым освобождением Перси Диксона ваша сестра была на дежурстве в больнице, я взял на себя смелость и тщательно осмотрел ее машину…

— Только не Сьюзен! — воскликнул Анструтер.

Вайолет зажала рот руками.

Мисс Сьюзен между тем с презрительной улыбкой на лице смотрела на Понса.

— Мистер Понс, вмятины на моей машине могли произойти от чего угодно, — сказала она. — Что же касается эмболии, то ее крайне трудно идентифицировать. Боюсь, если вы предстанете в суде перед моим братом, вам придется часами убеждать его в своей правоте, хотя и после этого он вынесет мне оправдательный вердикт. Разве не так, Филдинг?

Судья Анструтер с выражением беспредельного ужаса на лице молча взирал на сестру. Вайолет тоже молчала, словно не могла поверить в серьезность выдвинутых Понсом обвинений.

— Мисс Анструтер, — медленно проговорил он, — у меня есть доказательства.

Она повернулась к нему.

— В самом деле? Достаточные для того, чтобы убедить моего брата, хотя ему и не придется вести это дело? Сомневаюсь. Даже сейчас он не убежден в том, что все они заслуживали смерти.

— На то есть воля Божья! — взорвался Анструтер.

— А ты стал ее проводником, — воскликнула в ответ женщина.

— Я спас их жизни, а ты… ты умертвила их!

— Не доказано — пока, — заметила мисс Сьюзен. — Кроме того, я не думаю, что мистер Понс вознамерился бы предстать перед судом со всеми своими теориями, не будь они подтверждены фактами — в противном случае он даже не пришел бы к нам в дом с этой версией. Или я ошибаюсь, мистер Понс?

— Существует и иной способ завершить это дела.

— Изоляция, — проговорил Анструтер. — Это можно будет организовать.

— О, нет! — воскликнула Вайолет.

— Дорогая Вайолет предпочла бы сенсационный процесс, — проговорила ее тетка. — По улицам ходит гораздо больше сумасшедших, чем сидит за стенами психиатрических лечебниц. Сейчас же, когда Генри уже нет…

— Генри? — переспросил Анструтер.

— Генри Арчер — жертва Диксона, — пояснил Понс. — «Милый друг» мисс Сьюзен, смерть которого оказалась той искрой, которая подожгла страсть вашей сестры стать общественным палачом.

Сьюзен горько ухмыльнулась.

— Сестра! Сестра! Что же ты натворила!.. — пробормотал судья Анструтер.

Понс поглядел на свои часы.

— Если вы позволите, нам хотелось бы успеть на поезд.

Сидя в купе поезда, мчавшего нас к Лондону, Понс прокомментировал мою невнимательность.

— Видите ли, Паркер, важно не столько то, что было написано в той истории болезни, сколько то, чего в ней написано не было. Судебный следователь заметил и соответствующим образом запротоколировал след на руке от укола шприца, хотя в истории болезни об уколе не было сказано ни слова. Едва ли можно предположить, что мисс Сьюзен сделает в ней такую запись: «Один пузырек воздуха, внутривенно», не так ли?

Любой мог прикончить эту троицу, но тогда почему он оставил в покое всех остальных оправданных судьей Анструтером подсудимых? Ответ напрашивается сам собой: просто эти трое оказались в пределах досягаемости убийцы. Далее, судья принимал участие в судебных заседаниях не только в Россе, но и за его пределами, однако Провидение, похоже, выбирало свои жертвы исключительно из этого населенного пункта. Таким образом, близость к жертвам имела здесь главное значение.

Дом Хестер Спринг стоит рядом с церковью, которую регулярно посещала мисс Сьюзен. Последняя также работала в больнице, в которую положили Перси Диксона. Смерть Элджи Фостера могла стать результатом внезапно возникшего побуждения, хотя нельзя исключить и того, что ее спланировали заранее. Я лично склоняюсь к первому допущению, поскольку в противном случае Сьюзен была бы вынуждена установить слежку за его домом и тем самым могла бы привлечь к себе нежелательное внимание и возбудить подозрения. Возможно, опасения судьи Анструтера относительно того, что он ходит во сне, были всего лишь ширмой, за которой он прятался, не желая признать того, чем занимается его сестра, ибо без сомнения, знал, что она категорически несогласна с его подходом к решению проблем правосудия.

В сущности, дело оказалось простейшим. Единственным возможным поводом для изменения приговора суда на смертную казнь во всех этих случаях должно было быть стремление убийцы интерпретировать справедливость именно так, как она ему представлялась. Многие из нас нередко испытывают подобные побуждения, особенно когда в утверждении справедливости происходит определенный перекос, хотя обычно мы так и не воплощаем такие устремления на практике. Мисс Сьюзен, видимо, на протяжении ряда лет испытывала на себе давление установок, но лишь смерть Генри Арчера подтолкнула ее к определенным действиям. К сожалению, нам никогда не узнать того, были ли все эти убийства чисто импульсивными поступками, либо же она заранее подготовила убийство Спринг и Фостера в целях маскировки смерти Диксона, для которой у нее существовал вполне осязаемый и реальный мотив — ее дружба или романтическое увлечение — с Арчером?

Он пожал плечами.

— Как бы то ни было, этот небольшой эпизод имеет под собой довольно серьезную мораль, а именно: если неоправданно большое число людей стремится изображать из себя Господа Бога лишь тем, что по своему усмотрению даруют жизнь, это может подтолкнуть других людей к тому, чтобы заняться смертью.

Уильям Сэмброт
Налет гениальности

Мало кому известно, что в Сан-Франциско есть два Русских холма. Один из них располагается к югу от рынка, чуть выше района Потреро; в целом это довольно уединенный холм со сгрудившимися у его подножья прокопчеными фабриками — но с его вершины открывался завораживающий вид на залив и город. Населяющие этот холм люди — художники, писатели и в целом независимые представители творческой интеллигенции — предпочитали не особенно распространяться на тот счет, сколь изысканным местом является их холм.

Из находившейся в доме на Русском холме своей квартиры Эд Маккелвин разглядел человека, медленно вылезавшего из окна на двадцать пятом этаже тридцатиодноэтажного здания «Коммунальных услуг» в семи милях от себя. Подобное наблюдение в общем-то не составляло проблемы для человека с крепкими нервами, мощным биноклем и пристрастием к изучению игры света и тени над городом.

Маккелвин был свободным фотографом, причем одним из самых лучших.

Стены его холостяцких апартаментов были сплошь увешаны великолепными фотоснимками, подтверждавшими, что со своей камерой Маккелвин умел оказываться в гуще событий, но ни один из них не мог сравниться с его «Снежным леопардом», занимавшим почетное место прямо над роскошным баром. «Снежный леопард» имел мировую известность: цветная фотография редкого хищника, казалось, летящего прямо на зрителя с громадной красноватой гранитной глыбы, распластанного в прыжке на фоне ослепительно белого снега и почти пурпурного неба над высокими вершинами. В свое время его перепечатали почти все фотожурналы планеты. Впервые снимок был опубликован в одном из наиболее дорогих иллюстрированных журналов за подписью: «Самый редкий леопард на земле».

«Снежный леопард» сделал Маккелвину имя, но он же стал и источником его страданий. Слишком рано редкостная удача отметила его карьеру. Снимок, подобный этому, должен завершать ее, а не начинать. А потому тот налет гениальности, который он нес в себе, был истолкован недругами и некоторыми критиками всего лишь как банальное везение.

Маккелвин подался вперед, зажав бинокль в крепких руках. Внимательно всматриваясь в слегка туманную картину, он увидел, как крошечная фигурка наконец-то вылезла из окна и начала медленно продвигаться по карнизу к углу здания.

Фотографический разум Маккелвина мгновенно оценил всю необычность происходящего. Окно, из которого выбрался человек, было последним на этом этаже. От него до самого угла, к которому человек медленно и упорно двигался, стена была совершенно ровной и чистой. Ко всему, это был последний этаж с окнами — начиная с двадцать пятого этажа здание поднималось еще на пять этажей до крыши гладкими поверхностями стен. Маккелвину было известно, что внутри глухой башни располагалась электронная аппаратура дальней радиосвязи. Прямо под крышей был широкий каменный выступ — причуда архитектора, совершенно ненужный и к тому же весьма опасный каменный пояс, способный при первом же серьезном землетрясении причинить немало вреда. Именно он — и это Маккелвин прекрасно понимал — не позволял посмотреть с крыши вниз, чтобы увидеть происходящее.

Фотограф следил взглядом за человеком, ползущим по карнизу. Он видел, как полощется его белая рубашка под порывами холодного ветра с Тихого океана. Человек медленно добрался до угла здания, заглянул за него и, казалось, слегка качнулся. На какие-то мгновения он словно завис в воздухе, и пальцы Маккелвина судорожно впились в корпус бинокля. Фотограф подумал было о том, что можно воспользоваться камерой с телеобъективом, но тут же отбросил эту мысль — не было времени. Он наблюдал и лихорадочно просчитывал различные варианты.

Он увидел, что человек прижал лицо к каменному фасаду, и словно распластался на стене здания, широко раскинув руки и крепко ухватившись правой за угол дома.

Именно это и надо было Маккелвину.

Он бросился к своей фотоаппаратуре, несколько секунд раздумывал, не взять ли старый «хассельблад», но потом остановился на новенькой «экзакте». Схватив несколько кассет с высококачественной цветной пленкой, фотограф выбежал из квартиры. Про себя он прикинул, что при удачном раскладе доберется до нужного здания минут за пятнадцать. Все-таки район финансовых учреждений, вторая половина субботы, никаких пробок на улице.

Маккелвин уложился в двенадцать минут.

Он припарковал новенький с виду, но уже отбегавший десяток лет, «мерседес-300» на противоположной стороне улицы в запрещенной для стоянки зоне: карточка прессы на лобовом стекле оказалась сейчас весьма кстати. Быстро осмотрелся. Народу мало, в основном, ремонтные рабочие. Бросил быстрый взгляд наверх. Крошечная фигурка оставалась на прежнем месте, сохраняя неустойчивое равновесие и, как ему показалось, даже слегка раскачиваясь на ветру.

Маккелвин задержался в вестибюле здания ровно настолько, чтобы позвонить Нельсону, репортеру одного из крупных иллюстрированных журналов Сан-Франциско, на который и сам работал.

— Это Маккелвин, — скороговоркой сказал он. — На карнизе с юго-западной стороны здания «Коммунальных услуг» балансирует какой-то тип. Двадцать пятый этаж. Кажется, не может никак набраться решимости, чтобы прыгнуть. Дай мне пять минут и зови клоунов.^[9]

Фотограф бросил трубку на рычаг и поспешил к автоматическому лифту.

Наверху он бесшумно, по-кошачьи пробежал по длинному холлу к открытому окну. Выглянул наружу — холодный, сырой ветер разметал его выгоревшие на солнце волосы. Одного беглого взляда профессионала ему хватило, чтобы навсегда запомнить парня лет двадцати в рубашке с короткими рукавами, в джинсах и потертых грязных теннисных тапочках.

Маккелвин ничем не выдал своего присутствия: он просто смотрел холодным взглядом фотографа, оценивая расстояние, определяя глубину резкости, выдержку, в уме прикидывая, какую пленку лучше выбрать и остановился в конце концов на «эктахроме». Он открыл камеру, зарядил пленку, подправил ремешок так, чтобы она ровно висела на груди, затем просунул ногу наружу, ступил на карниз и стал медленно продвигаться по нему.

Парень стоял, как и раньше — сжав колени, вцепившись в стену тонкими, белыми, подрагивавшими от напряжения пальцами, прильнув к шероховатому камню.

Маккелвин постепенно продвигался к нему, в уме отсчитывая остающиеся дюймы, футы и ярды, прикидывая возможную глубину резкости, оценивая степень освещенности. Он подошел ближе и пытливо посмотрел на парня, а его рассудок, словно фотовспышками, один за другим высвечивал будущие кадры. Он точно знал, что именно ему нужно.

Совершенно отчетливо, будто уже пробные отпечатки, Маккелвин видел снимок, который ему только предстояло сделать. Снимок получится: это будет второй «Снежный леопард». А он был ему очень нужен. Боже, как ему нужен был такой снимок! Налет гениальности — он должен убедить их, что все дело не в простом везении — оно было предусмотрено и подготовлено.

Где-то над головой, за бесполезно нависающим сверху каменным карнизом, послышались приглушенные голоса, которые невозможно было разобрать из-за быстро уносившего их ветра. Он не обращал на них внимания. К парню можно было подступиться только отсюда, с карниза, где сейчас и находился Маккелвин. Всем остальным пришлось бы двигаться следом за ним или попытаться зайти с другой стороны карниза, обогнув здание с южной стороны — только так можно было добраться до паренька. В любом случае — и Маккелвин знал это, балансируя на карнизе шириной не более тридцати сантиметров, ничего другого ему не оставалось, разве что парень сам добровольно не позволит себя уговорить.

Ко всему, его сосед по карнизу — то ли инстинктивно, то ли умышленно — занял такую позицию, приближение к которой делало любые попытки спасти его крайне опасными. От того места, где стоял Маккелвин, и до самого угла здания тянулась лишь гладкая поверхность стены. С другой южной стороны тоже была такая же стена, однако более длинная, и к тому же на ней оказалось гораздо меньше окон. Заходя сверху, люди будут лишены свободного обзора из-за каменного козырька. Если они попробуют развернуть сетку прямо под ними, то и это вряд ли решит проблему: слишком большим получалось расстояние от последнего окна до угла здания и оттуда — до ближайшего окна с южной стороны.

Паренек все так же стоял лицом к стене, прижавшись к углу и дрожа. Примерно в двух метрах от кончиков пальцев отведенной в сторону левой руки Маккелвин остановился. Одной рукой приподнял камеру и бросил быстрый взгляд через видоискатель. Он поймал паренька в рамку и чуть сместил камеру, чтобы в объектив также попал вертикальный обрез угла здания. Взъерошенные волосы, всклокоченная бородка, запавшие щеки прорисовывались с поразительной четкостью. Голова прижалась к камню, широко раскинутые руки вцепились в стену здания.

Клик. Клик.

Маккелвин уже видел подпись под этими поспешными, но исполненными твердой рукой снимками: Человек на каменном перекрестке.

Где-то снизу и сзади распахнулось окно и спокойный голос неспешно позвал:

— Сынок, это отец Коллинз. Именем Бога прошу тебя, вернись. Не подходи к нему слишком близко — он может увлечь тебя за собой.

Маккелвин отвел руку за спину и сделал ею жест, который мог означать, что он намерен двигаться дальше.

— Парень, — мягко позвал он, — эй, парень. Посмотри-ка сюда.

— Он идет дальше, — донесся до него голос священника, едва различимый на фоне ветра. — Какая отважная душа…

И другой голос, теперь из того окна, из которого он сам вылез:

— Ничего не предпринимайте, просто возвращайтесь назад. Это полиция. Нам нужен этот карниз. Вы меня слышите?

И снова Маккелвин жестом отказался и вытянул руку в сторону парня, словно о чем-то прося его и понимая, что это хорошо видно как снизу, так и сзади. Но ни снизу, ни сзади нельзя было увидеть и того, как он снова поднес руку к камере.

Где-то далеко внизу раздавался еле слышный звук сирены. Эд знал, что у основания здания собирается толпа, влекомая сюда загадочным, не иначе как телепатическим, чутьем зевак. Ему приходилось наблюдать подобное по всему свету.

— Парень, парень, — хрипло прошептал он.

Тот жестко царапнул щекой по камню и медленно повернул голову. Темные, измученные глаза вперились в объектив.

Клик. Клик.

Паренек посмотрел на Маккелвина, увидел его сосредоточенные глаза-щелки, неподвижно застывшую в руках камеру, отрешенный от всего взгляд и, словно желая прервать этот невыносимый кошмар, плотно закрыл глаза.

Клик. Клик.

Автоматическая камера Маккелвина позволяла сразу после сделанного фотоснимка подмотать пленку для следующего щелчка. Фокусировка была выверена до сантиметра и подобрана высокочувствительная пленка.

Маккелвин подошел еще ближе.

Сосед открыл глаза, посмотрел на Маккелвина, и впервые на его лице отразился страх. Он дрожал — высокая, худая, напряженная фигура, зависшая над бездной.

Маккелвин сделал небольшой шажок вперед.

Губы парня шевельнулись, он с трудом сглотнул.

— Стой! Уходи отсюда! — Он предпринял робкую попытку отодвинуться от Маккелвина. Его нога скользнула по отсыревшему от ветра карнизу. Он застыл в напряженном ожидании. Руки заскребли по жесткому камню, ища возможности уцепиться за него.

Клик. Клик.

И снова Маккелвин с мольбой протянул вперед руку Вдруг донесся резкий скрежещущий звук, и прямо за спиной к Маккелвину сползла тяжелая веревка.

Сверху послышались глухие голоса:

— Веревка! Хватайтесь за веревку!

А из-за спины, из последнего окна на двадцать пятом этаже:

— Не выйдет. Конец слишком далеко, не ухватиться. Чересчур рискованно.

Маккелвин пристально изучал парня, а у того во взгляде отчетливо сквозила горечь. Маккелвин не сводил с него глаз. Человек на каменном перекрестке. Здорово, даже прекрасно, но не то! Это не был еще один «Снежный леопард». Он знал, что именно ему нужно, точно так же, как и тогда, несколько лет назад, во время гималайской экспедиции, когда впервые в жизни увидел снежного леопарда.

Они пересекали один из громадных снежных склонов, ослепленные низко висящим утренним солнцем. Маккелвин остановился немного отдышаться — на высоте в двадцать одну тысячу футов сердце бешено колотилось в груди. Он поднял взгляд на высившуюся вдали вершину, словно проросшую сквозь снег, очищенную от него мощными ветрами, и казавшуюся на фоне снега и темноголубого неба почти красной.

Глядя на этот утес, он уловил едва различимое движение у его основания и, одев очки, почувствовал, как у него перехватило дыхание.

Там что-то двигалось — белое и волнистое; он поднял бинокль и сфокусировал его. Животное, покрытое густой шерстью, с маленькими ушами и длинным, медленно покачивающимся хвостом. Прекрасное белоснежное создание — настоящая поэма в движении, беспокойно наблюдавшее за маленькой партией шерпов и альпинистов.

И тут Маккелвин понял, что видит редчайшего снежного леопарда, лишь нескольким людям удавалось когда-либо наблюдать его. Он быстро окинул взглядом взметнувшуюся ввысь вершину ржаво-красного утеса, прямо под которым располагался большой заснеженный выступ. С другой стороны пологий склон — словно продолжая этот выступ — вдруг отвесно обрывался вниз, исчезая где-то в темно-голубых глубинах. Маккелвин почувствовал, что это его тема, именно тот снимок, который принесет ему известность. И понял, как можно сделать его.

Он приказал шерпам вытянуться цепочкой с тыльной части горной вершины и до основания утеса, отрезая зверю возможные пути к отступлению, сам же устроился ниже — там, где снег толстым слоем зависал над пропастью.

И стал ждать неизбежного.

Животное перемещалось с плавной грацией, видимо, осознавая, что попало в ловушку; оно бросалось из стороны в сторону, всякий раз натыкаясь на орущих шерпов — те вдобавок размахивали длинными палками, отгоняя леопарда. Зверь продвигался вперед робкими шагами, покачивая головой и обнажив красную пасть, что-то выискивал, пока Маккелвин не понял, что он обязательно станет взбираться вверх, к вершине утеса. Непередаваемо красивый на фоне красного камня, леопард наконец достиг какого-то выступа и остановился, нервно перебирая лапами.

Тогда Маккелвин послал нескольких наиболее послушных шерпов, наказав им медленно подниматься по склону с противоположной стороны утеса. Животное наблюдало за ними, слегка покашливая и рыча. Оно отдавало себе отчет в том, что утес позади него неприступен. Шерпы продолжали карабкаться вверх. Свободным оставался лишь один путь — та сторона, которая выходила на узкий снежный козырек, зависший над бездной.

Наконец шерпы закричали. Леопард присел на задние лапы и вдруг прыгнул — распластавшись высоко над снегом в преисполненном восхитительной грации полете на фоне фантастически пурпурного неба.

Маккелвин был наготове. Он безостановочно делал снимки до тех пор, пока леопард не приземлился на заснеженный склон и не начал отчаянно скрести лапами, пытаясь задержать скольжение вниз, на какое-то мгновение останавливаясь, но затем снова сползая по склону, и наконец перевалился через край снежного гребня и исчез в пропасти.

Налет гениальности…

Маккелвин еще ближе подошел к соседу на карнизе.

— Парень, — хрипло прошептал он, — посмотри на меня, парень…

— Не трогайте меня. Оставьте меня в покое! — голос парня звучал грубо, в нем сквозили нотки тоски и боли. — Оставьте меня.

Теперь лишь несколько дюймов отделяли Маккелвина от кончиков похожих на когти пальцев, крепко вцепившихся в шероховатую стену.

— Парень, — проговорил он успокаивающим, елейно-вкрадчивым голосом, каким обычно разговаривают взрослые, если обладают какой-то властью над подростком. В словах его не чувствовалось ни тени колебания. — Я хочу помочь тебе. Скажи, что тебя беспокоит?

Паренек резко дернулся. Он глянул на Маккелвина, и в глазах его полыхнула ярость.

— Ты меня беспокоишь! Все вы не даете мне покоя! Отвяжитесь от меня, больше мне ничего от вас не нужно! — Рот его был раскрыт, жилы на тонкой шее набухли. — Ну почему вам не оставить меня одного?!

Клик. Клик.

— Послушай, парень, — проговорил Маккелвин с грубоватой доверительностью, — сейчас ты пойдешь со мной назад. Тебя что-то потрясло, но я знаю, с тобой все будет в порядке. Посмотри вниз — видишь людей? Они тобой заинтересовались. Очень сильно заинтересовались. Ты пойдешь со мной и увидишь, что все они хотят помочь тебе.

— Заткнитесь! О, Боже правый, заткнитесь же!

Парень заплакал, стуча головой о стену. За спиной слышались встревоженные крики, внизу из раскрытых окон высовывались, стараясь как можно выше поднять длинные шесты с привязанными к ним нейлоновыми петлями, но не доставая ими до угла здания. К петлям была прикреплена крупноячеистая сетка.

Далеко внизу колыхалась темная масса толпы, сновали похожие на клопов машины.

— Тебе нужны деньги? Слушай, парень, как только ты окажешься внутри, со всем этим будет покончено. Газеты, телевидение — все будут гоняться за тобой, желая купить твою историю. И заплатят тебе приличные деньги, правда, парень.

Юноша крутил головой, пока наконец из его горла не вырвался тонкий, пронзительный вопль:

— Уходите! Уходите! Уходите!

— Парень, там, внутри, за тем самым окном, из которого ты вылез, стоят священники, — Маккелвин прикоснулся к его пальцам.

Рука резко отдернулась. Сосед отодвинулся еще дальше к углу, совершая нелепые боковые движения. Из его груди вырывался истерический стон, с губ капала слюна.

— Священники, психиатры — все хотят тебе помочь. Они отвезут тебя в прекрасное место. Там тепло, ничего не надо делать. Не надо работать. Полно еды. Медсестры, доктора. Все хотят помочь тебе. Ты только вернись, парень. Больше никогда ты не будешь одинок. Никогда…

— Нет! О, Боже, Нееееееееет!! — Он отшатнулся. Потом посмотрел вниз и, когда почувствовал нежное, но непреодолимое действие земного тяготения, рот исказился в последнем крике. Парень отклонялся назад все дальше, дальше, глаза его вдруг расширились, словно сфокусировались на чем-то, что находилось далеко-далеко, и внезапно наполнились каким-то безмятежным спокойствием и он полетел в пустоту.

Клик. Клик.

Маккелвин прислонился к зданию, его ноги неожиданно задрожали от напряжения. За спиной раздался голос священника:

— Te absolvo in Nomine Patris…^[10]

Но внутри себя Маккелвин уже видел этот последний снимок, чувствовал его безупречное совершенство: выражение глаз паренька, неожиданно смягчившееся юношеское лицо, полное умиротворение, отразившееся на нем в момент падения. И ясно увидел подпись под снимком: «Долгий взгляд в бесконечность».

Маккелвин двинулся по карнизу назад, перемещаясь, как слепой, чувствуя себя выжатым, как лимон. Наконец он перелез через подоконник, внутренне еще переживая снимок, запечатлевший неведомую смесь человеческих эмоций.

Снимок явно нес на себе налет гениальности.

Маккелвин шел словно в забытьи, не обращая внимания на свирепые взгляды полицейских и журналистов, пропуская их острые, выпытывающие вопросы. Лишь священник что-то сочувственно произнес. Нельсон, тот самый репортер из журнала, которому он звонил, одарил его холодным, иронично-понимающим кивком.

Но все же Маккелвину пришлось ответить на несколько быстрых вопросов. Да, он фотограф. Случилось так, что он очутился здесь именно в тот момент, когда этот несчастный вылез на карниз. Маккелвин заметил его и пустился следом за ним. Он ведь фотограф, и ему, конечно же, хотелось заснять такую трагедию. В этом сказалась его вторая натура. Но в первую очередь его втолкнуло на карниз желание спасти паренька, если, конечно, удастся. Не удалось. А сейчас он в шоке, слишком сильном шоке, чтобы отвечать на другие вопросы. Поговорите с Нельсоном, сказал он им, Нельсон сможет просветить их относительно деталей его жизни и карьеры.

А потом, стоя у основания здания, Маккелвин задумчиво глядел на то место, куда упало тело паренька. Сейчас оно поблескивало, мокрое и чистое, вымытое водой из шлангов пожарными машинами. Он медленно обошел его кругом, потом остановился. В луже отчетливо отражался профиль здания, сильно вытянутый в перспективе, зловещий и, казалось, пронзающий собой темнеющее небо.

Это была интересная композиция; более того, она прекрасно вписывалась в контекст того, что произошло только что.

Маккелвин навел камеру на отражение в луже, чуть изменил наклон фотоаппарата, чтобы подчеркнуть высоту здания, и нажал на кнопку затвора.

«Пожалуй, без налета гениальности, — подумал он, — но все же недурно».

Мэтью Гэнт
О пользе интеллекта

Близнецы Перкинсы (обоим по одиннадцати, лет, почти по двенадцать — или, как любит говорить Пэтти Перкинс: «В следующий четверг мне будет одиннадцать с тремя четвертыми, а моему брату Дэнни — столько же без четырнадцати минут») раскрыли тайну убийства — жертвой которого стал продавец бананов, — как они сами выразились без особой скромности (но вполне справедливо), «с исключительной легкостью».

Коэффициент умственного развития близнецов Перкинс равнялся примерно 185 баллам и за это обоих искренне недолюбливали все, за исключением разве что родителей и разносчика бананов, которого все называли просто «Греком». Близнецы Перкинс звали его по имени — Аристос Депопулос. Разносчику бананов Перкинсы нравились потому, что очень умно подсказали ему, как можно почти вдвое увеличить размер своих доходов.

До своей внезапной кончины грек обычно объезжал окрестности, толкая перед собой тяжелую, скрипучую телегу — он предпочитал улицы растянувшегося на огромное расстояние новенького жилого комплекса в Восточном Бронксе, предназначенного для представителей среднего достатка. Он проезжал мимо каждого кирпичного дома кремового цвета, похожего на массу таких же домов вокруг, продавая бананы и только бананы, ностальгия по которым не совсем покинула сердца домохозяек Бронкса, помнивших таких же разносчиков еще по Деланси-стрит десятилетней давности, когда сами они принадлежали еще не к среднему классу, а самым нижним слоям общества. Однако сентиментальность домохозяек принесла греку гораздо меньше в сравнении с тем, что сделали Дэнни и Пэтти Перкинс, которым еще никогда в их коротенькой жизни не приходилось видеть подобных разносчиков с тележками, за исключением, пожалуй, этого юморного грека и его конкурентов.

Разносчик бананов приподнял свою замасленную кепочку, увидев, как близнецы приближаются к его тележке, загадочно поблескивая своими полуприкрытыми глазенками.

— Привет, — сказал он. — Вы хотеть купить банана?

— Дефицит культуры, — пробормотала Пэтти Перкинс.

— Больше похоже на голливудского актера, чем на грека, — добавил Дэнни.

Пэтти приподняла голову.

— Гм-м-м, возможно. — Юна посмотрела на разносчика и прямо предложила: — Скажите что-нибудь.

Он чуть покраснел и зарычал:

— А ну, сопляки вшивые, чешите отсюда, да побыстрее.

Пэтти Перкинс быстро улыбнулась. — Ты прав, — кивнула она брату.

— Я всегда прав, — сказал Дэнни Перкинс.

Пэтти Перкинс посмотрела на бананы.

— Сколько?

Разносчик ткнул пальцем в большой белый пакет, на котором жирным карандашом было нацарапано: «13 центов — св., 25 центов — 2 св.»

— Ну и как торговля? — полюбопытствовал Дэнни.

К этому времени грек уже успел смекнуть, что стоявшие перед ним двое детей непохожи на всех остальных. Он закурил, потом стал запихивать пачку в задний карман своих брюк и наконец проговорил:

— О, простите меня, — и предложил близнецам сигареты.

— Благодарю вас, не надо, — отказался Дэнни. — В этой марке слишком много никотина и смолистых веществ. Вы не пробовали новую разновидность «кента»?

Они представились друг другу, и грек-разносчик Аристос Депопулос признался, что торговля идет неважно, но если бы он мог увеличить объем продаж, то товар бы ему доставался по более низкой цене, тогда он бы забот не знал.

Дэнни Перкинс медленно очистил банан и откусил кончик — дюйма на полтора. Затем перевел взгляд на плакат и улыбнулся, обнажив крепкие зубы. Оба близнеца носили очки, у них были крепкие зубы и обоим чуточку недоставало роста. В семилетнем возрасте они оба перенесли серию приступов ревматизма, и каждый из них знал, что сердце у него настолько слабое и может еще до совершеннолетия выкинуть с ними какую-нибудь мерзкую шутку.

Школу они посещали так редко, как только могли, уделяя время в основном практическому самообразованию или тому, что с некоторым преувеличением именовали «оказанием разных услуг соседям». (Последние весьма нелицеприятно, если не сказать более, отзывались о проделках Пэтти и Дэнни). Близнецы Перкинс, конечно же, не были двойняшками, поскольку между мальчиком и девочкой неизбежно должны наблюдаться какие-то отличия, но все равно сходство их было весьма заметным.

— Дэн, в чем дело? — спросила Пэтти, заметив гулявшую по губам брата ухмылку, пока он изучал плакат разносчика.

— Все элементарно, — проговорил тот. — Какова, по-твоему, общая отличительная особенность клиентуры этого человека?

— Глупость? — предположила Пэтти.

— Не-а, — Дэнни сам забрался на тележку и вытащил засунутую за одну из связок бананов картонку. — Одна связка за тринадцать центов. Две связки — за двадцать пять. Аристос, как часто вам удается продать две связки?

Разносчик пожал тяжелыми плечами. — Иногда бывает. Нечасто, правда. Похоже, у людей туговато с деньгами.

— Ерунда, — сказал Дэнни. — Возможно, маловато, чтобы покупать за двадцать две четыреста «шевроле», красная цена которому 19 995 долларов. Но уж пару связок бананов-то каждый может себе позволить.

Пэтти выпятила нижнюю губу.

— Отчасти он прав. Люди сейчас прижимистые пошли. Раз он говорит, что по две связки покупают нечасто, я склонна ему верить. По крайней мере, в этом он разбирается.

— С чего это? — спросил Дэнни.

— Эй, — проговорил Аристос Депопулос, — да вы на товар-то гляньте.

— Гляньте на его акцент, — пробормотала Пэтти. — Уж нас-то вы не надуете.

— Послушайте, — сказал Дэнни — дело в том, что все эти приманки вроде продажи пары штук по цене, чуть меньшей, чем две штуки порознь, давно уже устарели. Люди уже устали от таких хитростей. Так, дайте-ка мне ваш карандаш, — проговорил он и Аристос Депопулос спокойно дал карандаш Дэнни Перкинсу. Без малого двенадцатилетний мальчик взял карандаш, перевернул объявление другой стороной и нацарапал: «Одна св. — 13 центов. Две св. — 27 центов».

— Вот, — произнес он. Потом посмотрел на сестру, которая медленно прочитала ценник и широко улыбнулась, явно одобряя брата.

— Гениально, — проговорила она. — Действительно гениально.

— Не-а, — сказал Денни Перкинс. — Это же элементарно.

Грек посмотрел на объявление и сказал:

— Я что, сумасшедший? Да разве кто-нибудь купит пару связок по цене, которая больше, чем цена двух отдельных связок? Какой в этом смысл?

Пэтти ухмыльнулась.

— Да, трудно иметь дело с недоумками. Разумеется, ни один дурак не купит теперь пару связок по новой цене. Но, — добавила она, причем личико ее сейчас напоминало чем-то мордочку грызуна, — но что помешает покупателю приобрести у вас одну связку и дать вам тринадцать центов, а несколько секунд спустя купить еще одну связку и дать вам еще тринадцать центов? Итог: две связки куплены за двадцать шесть центов. Лишь кретины подумают, что они сэкономили цент. На самом деле это вы получили лишний цент.

— Элементарно, — проговорил Дэнни.

Грек нахмурился. Он раздумывал. Потом пошевелил ногой и нахмурился еще больше. Затем взял ценник, энергично замазал карандашом старую цену и снова воткнул картонку между желтыми связками.

— Вы на пути к покупке своего первого «кадиллака», — подмигнул ему Дэнни Перкинс.

Грек улыбнулся. Он ничего не ответил. Один «каддилак» у него уже был.

Примерно пару месяцев спустя грека, нашли лежащим рядом со своей тележкой. Близнецы Перкинсы услышали сирены «скорой помощи» и полицейской машины — стоял жаркий августовский полдень — и пошли на эти звуки, пока не добрались до места происшествия в нескольких кварталах от их дома, но все еще в пределах нового жилого комплекса. На одной стороне улицы полицейский стоял в группе строительных рабочих; рядом валялись банановые корки и стояли ящички с продовольствием, а позади высился недостроенный кирпичный дом — будущий собрат точно таких же строений, окружавших его с обеих сторон. В руках у полицейского был маленький черный блокнот, в который он что-то поспешно записывал. На другой стороне улицы стояла «скорая помощь» — в чрево ее вносили останки Аристоса Депопулоса, тогда как и второй полицейский с сердитым видом черкал что-то в своем черном блокноте. Третий полицейский поднял из пыли лежавший рядом с тележкой кирпич и аккуратно завернул его в кусок мягкой ткани, чтобы не повредить, возможно оставшиеся на орудии преступления отпечатки пальцев. То, что именно кирпич стал причиной смерти разносчика, было ясно даже полицейскому, поскольку на камне остались следы крови и несколько темных спутанных волосков.

Дэнни и Пэтти Перкинс стояли неподалеку, но все же не сливались с толпой зевак, обычно сопутствующих подобным трагическим случаям.

— Бедняга Аристос, — отчетливым, но лишенным каких-либо эмоций голосом проговорила Пэтти.

Стоявший рядом со скорой помощью полицейский поднял голову.

— Вы знаете имя этого парня?

— Ну конечно, — ответила Пэтти. — Он был самым старым и самым лучшим другом.

Полицейский с открытым блокнотом в руках подошел к ним.

— Как его звали?

— Аристос Депопулос, — медленно проговорила Пэтти Перкинс. Затем еще медленнее повторила имя по буквам, скользя взглядом за карандашом полицейского и вежливо поправляя его.

— Никаких документов? — поинтересовался Дэнни Перкинс.

— Никаких, — буркнул полицейский.

— Значит, его надо опознать, — спокойно добавил Дэнни. Он обошел полицейского и приблизился к «скорой помощи».

— И что же ты вознамерился делать? — спросил врач, но тут вмешался полицейский.

— Все в порядке. Это друзья покойного.

Дэнни Перкинс забрался в машину, отдернул укрывавшую гёло Аристоса Депопулоса простыню и посмотрел на своего делового знакомого.

— Он? — спросил полицейский.

— Это он, — ответил Дэнни. Повернувшись к Пэтти, он пробормотал: — Странно.

— Что странно? — переспросил полицейский.

— Нет, это вас не касается.

Дэнни и Пэтти вернулись на свое место и продолжали наблюдать. Очень скоро подъехала «Черная Мэри»^[11] и увезла шестерых строительных рабочих — четырех итальянцев, одного негра, одного белого блондина американского типа, которого Пэтти приняла за скандинава, хотя Дэнни он показался скорее немцем.

Потом они отправились домой, сосредоточенно размышляя. У Пэтти не шли из головы шесть рабочих, которых отвезли в полицию, хотя она и была уверена, что это ложный след и строителей можно определенно вычеркнуть из списков подозреваемых даже не допрашивая их. При этом Пэтти опиралась исключительно на логику. Ее брат между тем раздумывал над тем странным фактом, что крошечные пятнышки крови на комбинезоне Аристоса оказались вообще не кровью. Когда Дэнни наклонился над телом, своим дыханием он чуть сдул в сторону «капельки» — на самом деле, как он понял, это была пыль от красного кирпича.

— Даниель, ешь, — произнесла миссис Перкинс. Это была маленькая, чем-то напоминающая воробья женщина, лицо которой во время каждой менопаузы приобретало специфическое выражение.

— Они постараются выяснить прошлое каждого из этой шестерки, — сказал Дэнни, обращаясь к Пэтти.

Сестра кивнула.

— Я уже думала об этом. Шестеро строительных рабочих. Пятеро явно принадлежат к национальным меньшинствам. Скандинав, правда, в меньшей степени.

— Немец, — поправил Дэнни.

— Патриция, ешь — вставил мистер Перкинс, дородный мужчина с красной шеей и складками кожи под подбородком — результатом четырнадцатилетнего сидения на одном и том же стуле за конторкой бухгалтера.

— Среди четырех итальянцев и одного негра обязательно найдется парочка, состоящая на учете в полиции, — сказала Пэтти. — Такова статистика преступности среди нацменьшинств. Будет странно, если в их прошлом не отыщется ни одного пятнышка.

Дэнни кивнул.

— Итак, — продолжала Пэтти, — парочку, что состоит на учете, они попридержат. Таким образом они обзаведутся подозреваемыми и, соответственно, объектом для работы.

— Но, — заметил Дэнни, — рано или поздно их придется отпустить, и дело останется нераскрытым. «Висяк» — так, кажется, они это называют.

— Ешьте, — слабым голосом проговорила миссис Перкинс.

— Разумеется никакого мотива, — продолжала Пэтти. — С самого начала никакого мотива. Но ты же знаешь полицейских. До таких глубин они вообще никогда не докапываются. Обнаружится, что ни у кого из рабочих вообще не было причин убивать его. В общем, опять то же самое.

Дэнни приподнял бровь.

— Если только Аристос и один из рабочих не обменялись друг с другом парой фраз насчет цен на бананы или не поспорили о чем-нибудь. Драка? — Он задумался над собственными словами. — Нет, что-то непохоже. И потом, затей они свару или тем более потасовку, хоть один из рабочих обязательно заметил бы. Он бы начал болтать об увиденном, вот так бы было.

— Стало быть, раз в этом деле с самого начала не наступил перелом, — предположила Пэтти, — мы можем сделать вывод, что никто не проболтался и, следовательно, никто не видел, как произошло убийство. Возможно, они сидели у обочины, закусывали, пили молоко, пиво или еще что-нибудь там, — опустив головы, чтобы не так слепило солнце, и потому, когда разносчик упал на землю, они едва успели заметить отскакивающий в сторону кирпич. Вот до этого места у меня все получается складно, а после я захожу в тупик.

— Да, загвоздка именно здесь, — согласился Дэнни. — Мертвец, кирпич и больше ничего.

— И никто не убегал? — спросила Пэтти. — За угол… Тележка ведь стояла недалеко от угла, так?

— Да, метрах в пяти.

— А не мог кто-нибудь подойти, схватить кирпич из кучи рядом со строящимся домом, шмякнуть им Аристоса по голове в тот самый момент, когда, как ему казалось, на него никто не смотрит, после чего преспокойненько убежать?

— Слишком рискованно для предумышленного убийства, — возразил Дэнни. — Середина дня. Причем, заметь, жаркого дня — многие выехали за город, на улицах пусто, если не считать строителей. И потом никогда не скажешь заранее, кого встретишь, если бросишься бежать за угол — женщину с коляской, почтальона или кого еще. Лицом к лицу. И тогда все, конец.

— Вот видишь, мы вот-вот попадем в тот тупик, в который уперлась и я, — сказала Пэтти. — Выхода нет.

— Ты видела тот кирпич?

— Нет, — ответила Пэтти.

— Какой кирпич? — спросил мистер Перкинс, отставляя в сторону вилку с картофельным пюре.

— Тупое орудие, — проговорил Дэнни, даже не глядя на отца. — Они попытаются найти на нем отпечатки пальцев.

— Насколько я понимаю, — заметила Пэтти, — будет очень трудно снять отпечатки с такого грубого предмета, как кирпич.

— Правильно. Именно поэтому им ничего не останется, как твердить, что это сделал один из строителей. Но никто не расколется. Хотелось бы мне взглянуть на тот кирпич.

— А зачем он тебе? — спросила Пэтти.

Дэнни вздохнул. — Да так, сам не знаю. В принципе, я уже достаточно продумал, но кирпич мог бы помочь. Просто, чтобы убедиться.

— Ты все продумал? — переспросила Пэтти, покусывая губу.

— Угу. Это же элементарно.

— По одному короткому взгляду на Аристоса в труповозе?

— Патриция! — вздрагивая воскликнула миссис Перкинс.

— Именно, — самодовольно ухмыльнулся Дэнни.

— Аристос еще был жив? Он что-то сказал тебе?

— Он был мертвее мертвого, — твердо произнес Дэнни.

— Это нечестно, — сказала Пэтти. — Ты видел то, чего не видела я. Ты должен все рассказать мне.

Дэнни кивнул в сторону родителей.

— Не перед ними же.

Пэтти принялась есть, и мистер Перкинс облегченно вздохнул. Дэнни тоже взял в руки вилку. Оба ели размеренно, почти мрачно, и родители беззвучно пробормотали им слова своей благодарности — и за это, и за то, что за столом воцарилась блаженная тишина.

На следующее утро Пэтти и Дэнни вышли из дому и двинулись по улице, держась поближе к отбрасывавшей тень стене, их пальцы невинно скользили по прохладной, но уже начавшей прогреваться под жарким августовским солнцем кирпичной кладке.

Они добрались до места происшествия и остановились у края тротуара рядом с тремя взрослыми, которые осматривали участок мостовой, где накануне лежало тело Аристоса Депопулоса.

Один из мужчин указал пальцем на чуть влажное пятно на асфальте.

— Вот, — хрипло проговорил он.

— Кровь, — прошептал другой.

Дэнни Перкинс подошел и наклонился, потом прикоснулся указательным пальцем к мокрому пятну и осторожно понюхал.

Собачья моча, — громко проговорил он. Затем вместе с Пэтти снова отошел к кирпичной стене здания.

Пэтти покосилась на указательный палец Дэнни, затем глянула на свою собственную руку. Кончики их пальцев — за исключением быстро подсыхавшего указательного пальца Дэнни — покрылись бледной кирпичной пылью. Она быстро перевела взгляд на строящееся с противоположной стороны улицы точно такое же здание — очередное творение, которое предусматривал осуществлявшийся проект.

— Они уже успели заменить рабочих, — заметил Дэнни.

— Ну конечно, — согласилась Пэтти. — Время такое — рабочих, думаю, сейчас найти нетрудно.

— Ты никого из них не узнаешь?

— Нет, — сказала девочка. — Это уже другие.

— Значит, они продолжают держать тех шестерых.

— Выходит, никто не проболтался.

— Точно.

— Ты абсолютно уверен, что никто из них этого не делал?

— Уверен.

— Но теперь-то ты можешь мне открыться, — заметила Пэтти.

— Пошли, детка, — сказал Дэнни. Он двинулся к расположенному ближе всего к тому месту, где был обнаружен труп Аристоса Депопулоса, входу в здание.

Они прошли к лифту и нажали на кнопку. Двери лифта распахнулись, и близнецы вступили во влажный, прохладный сумрак кабины. Дэнни изучил расположение кнопок, окинув взглядом весь ряд от «П» (подвал) до «16» — верхний этаж. Он нажал на верхнюю, и двери сомкнулись. Кабина двинулась вверх. Когда они проезжали восьмой этаж, он проговорил:

— Аристоса ударили красным кирпичом.

— О, — Пэтти издала слабый, приглушенный звук. — Откуда ты знаешь?

— Это элементарно, — сказал Дэнни. — У него на плечах остались следы красной кирпичной пыли. Конечно, если бы мне удалось увидеть кирпич…

— Брошенный с крыши? — спросила Пэтти с легким смешком.

— Угу, — сказал Дэнни.

Кабина остановилась, и дверцы распахнулись. Они пешком поднялись еще на полпролета лестницы и подошли к обитой оцинкованной жестью двери. Толкнув ее, близнецы оказались на горячей, залитой гудроном крыше, в который даже чуть проваливались подошвы их обуви.

— Вот, — сказал Дэнни, указывая на что-то.

Пэтти посмотрела и увидела выход вентиляционной шахты, сложенный из красного кирпича. Они приблизились к парапету и окинули взглядом крыши соседних строений с такими же шахтами.

— Привычка, — пробормотал Дэнни.

— Точно, — согласилась Пэтти. — Здание может быть любого цвета, но дымоход обязательно должен быть красным.

Они осмотрелись. Дэнни поднял руку и ощупал край кирпичной кладки. Кирпичи шатались. Он дернул один и у него в ладони оказался красный кирпич. Дэнни оглядел кирпич и уронил его на мягкий гудрон. Но даже от соприкосновения со столь упругой преградой от кирпича отделилось облачко красноватой пыли ^:— точно такой же, какую он обнаружил на теле Аристоса.

Пэтти обошла дымоход.

— Смотри-ка, — хихикнула она. В верхнем ряду кладки недоставало одного кирпича.

— Что и требовалось доказать, — пробормотал Дэнни.

— Теперь можно не искать больше кирпич-убийцу. Он лежал здесь, это точно.

Шаги на лестнице были быстрыми и легкими, однако близнецы все же услышали их и успели отскочить к двери. Дэнни ухмыльнулся, Пэтти захихикала еще громче.

— Преступник возвращался на место преступления, — произнесла она, давясь от смеха.

Тяжелая, обитая оцинкованной жестью, дверь распахнулась. За ней стоял мальчик лет семи, щурясь от яркого солнечного света. Увидев близнецов, он заколебался, не решаясь ступить через порог.

В руках у него был красный кирпич.

— Подожди-ка минуточку, — Денни взял инициативу в свои руки. — Стой на месте.

— Подними ногу, — сказала Пэтти.

Мальчик стоял, чуть раскрыв рот и уставившись на них. Затем слегка приподнял одну ногу. Пэтти схватила ее и повернула подошвой вверх.

— Смотри! — буркнула она.

На подошве виднелся слой засохшего гудрона.

— Тот, кто нам нужен, — усмехнулся Дэнни.

— Я… я этого не делал, — пролепетал мальчик.

— Ну конечно же, ты, больше некому, — успокаивающе произнесла Пэтти. Она погладила мальчика по голове.

— К-как вы узнали? — спросил тот.

— Мы все знаем, — твердо проговорил Дэнни. — Мы вычислили тебя с поразительной легкостью, как обычно пишут в дешевых журналах.

— Не бойся, — добавила Пэтти. — С тобой ничего не случится. Ведь ты же не хотел. Ты просто маленький мальчик, тебе было скучно, вот ты от нечего делать и выковырнул кирпич, а потом бросил его вниз. Правильно?

Мальчишеская голова закивала.

— Не о чем горевать, — заметил Дэнни. — Разумеется, грек был неплохим парнем и неплохо крутился с этими своими бананами. Но люди скоро раскусили бы его трюк с продажей по тринадцати центов за связку и по двадцати семи за пару. Долго так продолжаться не могло. Обычная причуда, да и только.

— А что ты собирался делать с этим кирпичом? — спросила Пэтти.

Мальчик переводил взгляд с одного близнеца на другого. Потом философски пожал плечами.

— Хотел положить его на место. Туда, где лежал тот, другой.

У Дэнни расширились глаза.

— А что, — проговорил он, — умный шаг. Почти гениальный. И ты вытащил его из другого дымохода?

Маленький мальчик кивнул.

Пэтти хихикнула и хлопнула в ладоши.

— С крыши в нескольких кварталах отсюда?

Тот снова кивнул.

— О, Боже, — произнесла она. — Жуть как ловко! Если до полицейских когда-нибудь дойдет и они облазят все близлежащие крыши, все кирпичи окажутся на месте — вот задачка-то для их тупых голов. О, Боже, вот это класс!

Близнецы одарили его лучистыми взглядами. Затем Дэнни сложил руки на груди.

— Ладно, гениально там или нет, но тебе придется заплатить.

— Заплатить? — удивился мальчик.

— Тебе дают карманные деньги? — спросил Дэнни.

Мальчик кивнул.

— Сколько?

— Пятьдесят центов в день.

Пэтти прищурилась. Сто восемьдесят два доллара и пятьдесят центов в год.

Дэнни покачал головой.

— Все он нам отдать не сможет. Придется слишком долго объяснять это дома. Может, половину?

— Тридцать пять центов? — алчно спросила Пэтти.

Дэнни повернулся к малышу.

— Как ты на это смотришь? Можешь ты отдавать нам по тридцать пять центов в день?

— Но вы же знаете, что это шантаж, — спокойно проговорил мальчик. Что-то новое появилось в его взгляде, глаза ярко вспыхнули, но лишь на какое-то мгновение, затем снова приобрели ясное и твердое выражение.

— Глупенький! — воскликнула Пэтти. — Разумеется, это шантаж. Так ты можешь выделять нам по тридцать пять центов?

Мальчик посмотрел на окружавший крышу парапет.

— Пожалуй, смогу.

— Отлично, — щелкнул языком Дэнни. Он посмотрел на Пэтти. — Ну что, покончим с этим делом?

Пэтти потрепала волосы на голове мальчика.

— Привет, — сказала она. — Будем встречаться здесь каждую субботу, скажем, в десять часов, а? Для еженедельных выплат. Договорились?

Мальчик кивнул. Казалось, ему было уже неинтересно.

Дэнни и Пэтти Перкинс обошли мальчика и спустились по лестнице. Они терпеливо дождались медленно ползущего лифта, чтобы спуститься на первый этаж.

Стоя на крыше, мальчик посмотрел на кирпич, который держал в руке, потом перевел взгляд на другой, валявшийся на покрытой гудроном крыше. Нагнувшись, поднял и второй кирпич, после чего подошел к краю крыши — парапет возвышался сантиметров на шестьдесят. Он чуть наклонился над краем, мозг его при этом работал, как компьютер.

— Недотепы, — пробормотал он. — Глупые малолетки!

— Он знал, что попасть можно, и даже интуитивно чувствовал это, но просто для того, чтобы убедиться, снова прикинул скорость падения и угол наклона. Сердце его бешено колотилось. Двое людей внизу. И два кирпича. Двойной бросок ему еще делать не приходилось.

Но и если он не попадет, все равно их нетрудно выследить. Это уж точно, проще простого. Например, на платформе метро — резкий толчок, несущийся поезд, и все кончено — останется лишь круглолицый семилетний мальчуган. Да, это определенно сработает, даже если кирпичи подведут. И все же сейчас перед ним была такая соблазнительная цель.

Мальчик подождал, пока близнецы выйдут из подъезда дома. «Вот она, польза от интеллекта, — думал он своим оцениваемым в 195 баллов мозгом, — безбрежная и чудесная польза от ума». Он задержал дыхание, когда они остановились и какое-то мгновение стояли неподвижно шестнадцатью этажами ниже его. Потом окинул взглядом всю стену снизу вверх и, нежно держа кирпичи кончиками пальцев, занес их за парапет и отпустил.

— «Сбросить бомбы», — сказал, он про себя.

Джон Кольер
De mortuis…^[12]

Доктор Рэнкин обладал такой фигурой, что любой, даже самый новый его костюм сразу же начинал выглядеть безнадежно старомодным, как на фотографии двадцатилетней давности. А все дело заключалось в том, что туловище доктора Рэнкина было почти квадратным и очень плоским, словно над ним изрядно потрудился мастер по производству упаковочных ящиков. Лицо доктора тоже казалось сделанным из дерева, причем довольно грубо обработанного, а волосы скорее походили на парик, никогда не знавший расчески. Ко всему прочему, у него были громадные, неуклюжие ладони, которые, впрочем, вполне могли принадлежать доктору в маленьком заштатном городишке, население которого продолжает сохранять провинциальное почтение ко всякого рода парадоксам и полагает, что чем больше рука похожа на обезьянью лапу, тем точнее будут ее движения в столь деликатном деле как удаление миндалин.

Подобное утверждение в полной мере относилось и к доктору Рэнкину. В данное же прекрасное утро он был поглощен весьма незатейливым занятием — цементировал пол подвала собственного дома, — однако и здесь его крупные и внешне неловкие руки действовали с безмятежной уверенностью, достойной хирурга, который никогда не оставит во внутренностях пациента ватный тампон и не сделает неосторожного надреза.

Доктор придирчиво обследовал результаты своих усилий. Пригладил тут, подровнял там и наконец полностью удовлетворился достигнутым уровнем профессионального мастерства. Потом подобрал последние крупицы земли и швырнул их в печь. Он не спешил отставлять в сторону кирку и лопату, находя им все новое и новое применение, подчищая и разравнивая цементную заплату на полу. Когда сосредоточенность его достигла предела, где-то вверху вдруг хлопнула входная дверь, издав при этом звук, сравнимый с выстрелом артиллерийского орудия малого калибра, отчего доктор Рэнкин — что вполне объяснимо — подскочил на, месте, словно его самого подстрелили.

Доктор нахмурился. Он явно различил тяжелый топот двух пар ног по гулко резонирующей поверхности крыльца, потом открылась дверь в холл, из которого в подвал вел короткий лестничный пролет. Наконец раздался свист и голоса Бака и Бада:

— Док! Привет, док! Клев сегодня — лучше не придумаешь!

То ли доктор в этот день не был расположен идти на рыбалку, то ли он, как и другие люди крупного и плотного телосложения, особенно остро и подчеркнуто неодобрительно реагировал на бесцеремонные вторжения в собственную жизнь, может, ему просто хотелось спокойно, не спеша закончить начатую работу и заняться более важными делами, и хозяин не стал торопиться с ответом на призывный вопль друзей. Вместо этого он продолжал прислушиваться к шагам, которые постепенно затихли, сменившись недоуменным и отчасти раздраженным диалогом.

— Похоже его нет дома.

— Я оставлю записку, что мы на реке и чтобы он приходил к нам.

— Может скажем Ирэн?

— Да ведь ее тоже нет. С чего это ты решил, что она будет сидеть дома?

— Должна быть дома, если судить по обстановке.

— Ну ты и скажешь, Бад. Да ты на стол посмотри — на нем же пальцем писать можно.

— Ш-ш-ш, смотри-ка!

Последний из говоривших явно заметил приоткрытую дверь в подвал и вырывавшийся из него луч света. В следующую секунду друзья настежь распахнули дверь и заглянули внутрь.

— Привет, док! Вот ты где!

— Ты, что не слышал, как мы тебе орали?

Не чувствуя особого удовольствия от того, что ему пришлось услышать несколько секунд назад, доктор тем не менее изобразил на лице одну из своих деревянных улыбок, пока двое друзей спускались в подвал.

— Что-то такое я слышал…

— Да мы себе чуть глотки не надорвали, — сказал Бак. — Думали, что дома никого нет. А где Ирэн?

— В гостях. Уехала погостить.

— Эй, а что это такое? — спросил Бад. — Что ты делаешь? Закапываешь одного из своих пациентов?

— Э… здесь вода проступила через пол, — ответил доктор. — Наверное, подземные воды просочились или что-нибудь в этом роде.

— Ну ты даешь! — воскликнул Бад, мгновенно становясь в позу высоконравственного агента по торговле недвижимостью.

— Слушай, док, ведь я сам организовал тебе этот участок. Ты, кажется, намекаешь, что я всучил тебе какую-то помойку, да еще и с течью под землей?

— Но здесь действительно была вода, — заметил доктор.

— Так, хорошо, док, ты сам посмотришь геологическую карту, которая висит в «Кивани-клубе». Во всем городе нет участка лучше, чем у тебя.

— Похоже, надул он тебя, док, — с ухмылкой вставил Бак.

— Нет, повернулся к нему Бад… — Ты только подумай, когда док впервые приехал в наш город, он ни черта не петрил в этих делах. Ты согласен, что он ничего в них не соображал? В таких делах он был желторотым птенцом.

— Но он же не купил драндулет Тэда Веббера, — возразил Бак.

— Он и участок Джессапа купил бы, если бы я его не отговорил, — парировал Бад. — Только я никогда в жизни не давал ему плохих советов.

— Ну, в тебе всегда было что-то от пройдохи, — пробормотал Бак.

— Уж кое-кто обязательно надул бы его, — продолжал Бад. — А может, уже так и сделал. Но только не я. Именно я посоветовал ему купить это участок, и они с Ирэн въехали в дом сразу же после свадьбы. И я никогда не подсунул бы ему помойку, да еще с подземными водами под фундаментом.

— Да хватит тебе, — пробормотал доктор, несколько смущенный подобным приступом совестливости. — Наверное, просто дожди сильные прошли.

— Вот так-так! — воскликнул Бак, глядя на перепачканную рукоятку кирки. — Ничего себе, на какую глубину ты копнул! Наверное, до самой глины, дорыл, а?

— А глина в этих местах на глубине метр двадцать, — заметил Бад.

— Сорок пять сантиметров, — поправил доктор.

— А я говорю, метр двадцать, — повторил Бад. — Я тебе карту покажу.

— Ну, хватит. Не будем спорить, — прервал его Бак. — Как насчет того, чтобы посидеть пару часиков у речки, док? Клев отменный.

— Не могу, ребята, — ответил тот. — Надо еще пару клиентов навестить.

— О, живи и давай жить другим, — нараспев проговорил Бад.

— Оставь им хотя бы шанс поправиться. Или ты решил извести все население этого чертова городка?

Доктор опустил глаза и улыбнулся, что-то бормоча — как обычно, когда слышал подобные шутки.

— Извините, парни, не могу.

— Ну что ж, — разочарованно произнес Бад, — придется без тебя. А может; Ирэн пойдет?

— Ирэн? — переспросил доктор. — Ничего не получится. Она в гостях. В Олбэни. Уехала одиннадцатичасовым поездом.

— Одиннадцатичасовым? — удивился Бак. — В Олбэни?

— А я сказал, в Олбэни? Я хотел сказать в Уотертаун, — поправился доктор.

— У вас друзья в Уотертауне? — полюбопытствовал Бак.

— Да, миссис Слэйтер, — подтвердил доктор. — Мистер и миссис Слэйтер. Ирэн рассказывала, что в детстве жила с ними по-соседству на Сикамор-стрит.

— Слэйтеры? — переспросил Бад?. — По-соседству с Ирэн? Не может быть!

— Ну, конечно, — кивнул доктор. — Вчера вечером она мне все про них рассказала. Они прислали ей письмо. Кажется, одно время миссис Слэйтер присматривала за Ирэн, когда ее мать лежала в больнице.

— Нет, — отрезал Бад.

— Она сама мне так сказала, — пробормотал доктор. — Ну конечно, давно это было.

— Послушай, док, — вмешался Бак. — Мы с Бадом выросли в этом городе, всю родню Ирэн знали и часто бывали у них дома. Никогда у них не было соседей по фамилии Слэйтер.

— Ну что ж, — покачал головой доктор, — возможно, эта женщина снова вышла замуж. А может, я просто перепутал, как ее зовут.

Бад угрюмо уставился на него.

— Во сколько Ирэн пошла на станцию? — спросил Бак.

— Минут пятнадцать назад, — ответил доктор.

— Ты ее не подвозил?

— Нет, она отправилась пешком.

— Мы тоже двигались по Мэйн стрит, но не встретили ее.

— Значит, она пошла полем, — предположил доктор.

— Это с чемоданом-то? — удивился Бак.

— Да у нее всего-то в чемоданчике пара платьев, — ответил доктор.

Бад кивнул.

Бак посмотрел на Бада, потом перевел взгляд на кирку и на новый, еще сырой слой цемента на полу и воскликнул:

— Боже праведный!

— О, Иисус Христос, — вторил ему Бад. — Ну надо же, какой человек пропадает!

— Да что это вы такое подумали? — спросил доктор. — Отвечайте, безмозглые придурки! Что вы хотите сказать?

— Течь! — проговорил Бад. — Мне бы сразу догадаться, что никакая это не течь.

Доктор покосился на широкое цементное пятно, на кирку, потом взглянул на встревоженные лица своих друзей. Его собственное лицо приобрело очень сердитое выражение.

— Кто из нас сошел с ума? — требовательным тоном заявил он. — Я или вы? Вы подозреваете, что я… что Ирэн… свою собственную жену? Тогда убирайтесь! Убирайтесь отсюда! Да-да, идите и позовите сюда шерифа. Скажите ему, пусть придет и сам раскопает все это. А сейчас — убирайтесь!

Бад и Бак переглянулись, постояли, переминаясь с ноги на ногу, а потом снова замерли на месте.

— Ну, уходите же! — сказал доктор.

— Даже и не знаю, что теперь делать, — пробормотал Бад.

— Нельзя сказать, чтобы его не провоцировали на это, — заметил Бак.

— Бог его знает, добавил Бад.

— Да, именно, Бог его знает, — согласился Бак. — Ты знаешь, я знаю, весь город знает. Но попробуй доказать что-либо присяжным.

Доктор потер ладонью лоб.

— Что такое? — спросил он. — О чем это вы? Что вы такое несете?

— Да, если бы мы не поймали его с поличным! — сказал Бак. — Док, ты сам-то понимаешь, как все складывается? Все это требуется хорошенько обдумать. Мы же всегда были друзьями, с того самого момента, когда познакомились.

— Надо хорошенько все обмозговать, — сказал Бад. — Дело-то серьезное. Провокация там или нет, а закон на этой территории пока еще никто не отменял. И никто не упразднял такого понятия как пособничество.

— Вы говорили что-то про то, что меня спровоцировали? — напомнил им доктор.

— Ты прав, — кивнул Бак. — Но ты наш друг. И если когда-нибудь тебя оправдают…

— Надо все это как-то устроить, — пробормотал Бад.

— Оправдают? — переспросил доктор.

— Рано или поздно ты бы и сам обо всем узнал, — сказал Бак.

— Да мы бы сами тебе обо всем рассказали, — заметил Бад. — Но только… о, черт, будь оно неладно!

— Наверняка бы раскололись, — согласился Бак. — Да и так почти уже раскололись. Еще лет пять назад. Перед вашей свадьбой. Ты здесь еще и года не прожил, а мы с тобой уже крепко подружились. И все время хотели как-то подсказать тебе, намекнуть, что ли. Помнишь, Бад?

Бад кивнул.

— Смешно как-то получается, — проговорил он. — Я ведь не зря заговорил об участке Джессапа. И ни за что не позволил бы тебе купить его, док. Но женитьба — это другое дело. Хотя и тогда могли бы как-то предупредить.

— Да, это мы во всем виноваты, — горестно произнес Бак.

— Мне уже пятьдесят — сказал доктор, — и для Ирэн это, наверное, слишком много.

— Да будь ты хоть двадцатилетним Джонни Вайсмюллером,^[13] все равно никакой разницы не было бы, — покачал головой Бак.

— Я знаю, — кивнул доктор, — многие считают ее далекой от образа идеальной жены. Возможно, так оно и есть. Она молода, полна жизни.

— Да брось ты, — резко прервал его Бак, глядя на сырой цемент. — Ради Бога, док, не надо.

Доктор снова потер ладонью лицо.

— В таких делах каждый ищет что-то свое, — сказал он. — Я вообще по натуре сухарь. Не люблю раскрываться перед людьми. А Ирэн — вы считаете ее ветреной?

— Это ты сам сказал, — заметил Бак.

— Да, она не домохозяйка, — продолжал доктор. — Я это знаю. Но ведь мужчине нужно не только это. Она живет как хочет и радуется жизни.

— Да уж, — вздохнул Бак, — изрядно порадовалась.

— Именно это я и люблю в ней, — кивнул доктор. — Потому что сам совсем другой. И в умственном отношении она не особенно развита, это так. Можно даже сказать, что глупа — возражать не стану. Ленивая, бестолковая. Что ж, хватит с меня и того, что сам слишком уж толковый. А она действительно радуется жизни. Красиво и невинно. Как у детей.

— Если бы только так, — заметил Бак.

— А вы, похоже, знаете еще что-то, — произнес доктор, в упор глядя на него.

— Все это знают, — сказал Бак.

— Приличный, честный парень приезжает в наше захолустье и женится на городской потаскушке, — с горечью проговорил Бад. — И никто его не предупреждает, ничего не скажет. Все только наблюдают.

— И смеются, — добавил Бак. — Ты, Бад, я и все остальные.

— Мы советовали ей одуматься, — сказал Бад. — Предупреждали ее.

— Ее все предупреждали, — напомнил Бак. — А потом всем надоело. Но когда она стала подкладываться под водителей грузовиков…

— Ты только не подумай, док, что мы тоже… — честно проговорил Бад. — Во всяком случае, после того, как ты приехал, мы никогда…

— Город будет на твоей стороне, — сказал Бак.

— Не особенно-то ему это поможет, — когда дело дойдет до окружного суда, — заметил Бад.

— О, Бог ты мой, — неожиданно воскликнул доктор. — Что же делать-то? Что мне делать?

— Давай ты, Бад, — предложил Бак. — Я не могу повлиять на него.

— Не бери в голову, — сказал Бад. — Успокойся. Кстати, Бак, когда мы шли сюда, на улице ведь никого не было?

— Вроде так, — кивнул Бак. — Во всяком случае, никто не видел, как мы спускались в подвал.

— А мы и не были в подвале, — добавил Бад, внимательно глядя на доктора. — Уловил, док? Мы покричали тебе сверху, поболтались здесь пару минут, а потом слиняли. А в подвал даже не совались.

— Да, хотел бы я, чтобы так и было, — устало проговорил доктор.

— Все, что от тебя требуется, — просто сказать, что Ирэн пошла погулять и так и не вернулась, — предложил Бак. — А мы с Бадом можем поклясться, что видели, как она уезжала из города с каким-то загорелым парнем на грузовике. Все этому поверят, не сомневайся. Мы уже постараемся. Но чуть позже. А сейчас нам лучше всего смыться.

— И запомни: мы сюда даже не заглядывали, — сказал Бад. — Ну, пока.

Бак и Бад стали подниматься по лестнице, двигаясь с какой-то непонятной, нелепой предосторожностью.

— А ты пока пораскинь мозгами, док, — добавил Бак через плечо. — Вникни в эту легенду.

Оставшись один, доктор присел на пустой ящик и уронил голову на ладони. Он так и сидел, когда дверь у крыльца снова хлопнула, но на сей раз он уже вздрогнул. Просто прислушался. Открылась и закрылась дверь в холл, раздался женский голос:

— Эге-гей! Я вернулась!

Доктор медленно поднялся на ноги.

— Ирэн, я здесь, внизу, — позвал он.

Дверь в подвал распахнулась — на верхней ступеньке стояла молодая женщина.

— Ну что ты опять скажешь! — воскликнула она. — Опоздала на этот чертов поезд.

— А… — вздохнул доктор. — И что, полем возвращалась?

— Ага, как последняя дура, — ответила она. — Могла, конечно, остановить какой-нибудь грузовик и на нем перехватить поезд у разъезда, да только вовремя не сообразила. Если подбросишь меня до станции, я еще успею на следующий.

— Почему бы и нет, — пробормотал доктор. — Ты сейчас по пути никого не повстречала?

— Ни душа, — ответила жена. — А ты все заделываешь течь?

— Боюсь, придется все снова раскапывать, — проговорил доктор. — Спускайся сюда, дорогая, я тебе сейчас все покажу.

Джек Ричи

Пробей чужой номер

Внутри магазинчика бакалейной торговли никого не было, кроме ею хозяина и меня. Я купил две пачки сигарет, надорвал уголок одной из них и закурил.

Он зарегистрировал покупку в книге, бросил монетки в ящик и спросил:

— Здешний?

— Нет, проездом.

Он чуть заметно улыбнулся.

— Хотите попытать счастья?

— Смотря в чем.

Он опустил руки под прилавок и достал оттуда подставку для игры в панч.

— Десять центов за удачу, мистер.

Нехитрое устройство обошлось хозяину в пять долларов. Он почти вернул назад свои деньги, потому что около сорока лунок на подставке были уже пробиты. В ранце из полупрозрачного пластика, прикрепленном к подставке с одной стороны, лежали два карманных электрических фонарика, несколько оловянных зажигалок и складных ножей с деревянными ручками.

Я сделал несколько затяжек, изучая расположение лунок на подставке.

— Недавно один парень выиграл фонарик, — сказал он поощрительно. — Хороший фонарик с зеленым светом.

И наверняка потерял на нем не меньше доллара, подумал я. Фонарики выглядели в лучшем случае на тридцать пять центов.

— Я согласен. На мне вы потеряете сразу нож и зажигалку.

Он наклонился над прилавком.

— В одной из этих лунок лежит жетончик с номером двадцать. Если вы найдете ее, я выплачу вам двадцать долларов.

Я не казался убежденным.

— Вы недовольны, что никто не пробил эту лунку до меня? И не подсовываете мне уже использованный пульт?

Мои слова немного задели его.

— Что вы, мистер. Приз на месте. Мы ведем честную игру.

Десять шансов против одного из девятисот шестидесяти. Я положил десятицентовую монетку на прилавок, взял в руки ключ и пробил лунку. Я достал из нее туго скатанный комочек плотной бумаги и развернул его.

На бумажке ничего не было.

Я порылся в карманах в поисках десятицентовиков.

— Как жареные орешки. Стоит только начать, и потом уже не остановишься.

Я потерял еще тридцать центов и только потом набрал на центральной панели восемь вниз и семь вправо. Еще через несколько секунд я протягивал ему узкую полоску бумаги, при взгляде на которую у него отвис подбородок.

— Первый раз в жизни выигрываю что-нибудь, — сказал я скромно.

Моя скромность стоила ему огорченного покачивания головой, записи в графе убытков и двух бумажек по десять долларов, которые он отдал мне с заметным сожалением.

Еще один панч был в «Шведской таверне», кварталом выше по главной улице.

Я выиграл двадцать долларов и там.

Других подставок для панча в городе не было.

Следующим по списку шел Итон-сити.

* * *

Эта история началась вчера, когда Ирэн Роджерс пришла в бюро и рассказала мне о своем деле.

— Как долго отсутствует ваш муж? — спросил я.

— Сэм обещал мне позвонить в понедельник или, самое позднее, в среду, но не позвонил.

Сегодня была пятница.

— Не вижу поводов для расстройства. Наверняка он просто немного перебрал где-нибудь в дороге.

— Сэм почти не пьет. Маленький стаканчик пива — его предел. И то когда заставляют.

— Я не отказываюсь от работы, миссис Роджерс, поймите меня правильно, но почему бы вам не обратиться в полицию? Их все-таки гораздо больше, чем нас. Кроме того, у них есть специальный отдел по розыску пропавших лиц.

На первый взгляд, Ирэн Роджерс можно было дать не больше двадцати пяти — двадцати шести лет, но ее зеленые глаза уже научились тщательно и бесстрастно оценивать все окружающее.

— Если с Сэмом все в порядке, я не хотела бы причинять ему лишние хлопоты.

— Что, по-вашему, могло произойти?

Она задумчиво изучала меня.

— Могу я надеяться, что то, что я собираюсь сказать вам…

— Оно умрет во мне.

Она удовлетворенно кивнула.

— У Сэма есть напарник. — Пит Кейбл. Пит разъезжает по городам и продает подставки для панча везде, где это возможно, — в тавернах, бакалейных лавках, на заправочных станциях. Подставки идут по пяти долларов за штуку и, кроме обычной прибыли, могут принести другую, более крупную выгоду — двадцать долларов. Тот, кто покупает подставку у Пита, должен выплачивать их из своего кармана, если кто-нибудь из играющих пробьет выигрышный номер, но Даже и в этом случае ее новый хозяин чаще всего не остается в накладе.

Она достала из плоского металлического портсигара сигарету.

— На каждой подставке тысяча лунок по десять центов. Покупателю важно не только вернуть первоначальные пять долларов, но и получить сверх этого как можно больше, прежде чем будет пробита лунка с главным призом. Даже выплачивая выигрыш, он почти наверняка остается с прибылью, которая может составить долларов пятьдесят — как повезет.

Я дал ей прикурить.

— Но ведь вычислить, где выигрыш, невозможно.

— Нет, конечно. Но это специальные подставки, и Пит знает, в какой лунке выигрыш. Он составляет список мест, где продал подставки, и звонит мне в отель. Мой муж дня через три-четыре едет вслед за Питом и, покупая для отвода глаз пару галлонов бензина или стакан пива, — набивается на приглашение сыграть в панч. Разумеется, он выигрывает двадцать долларов.

Я захотел прикинуть в уме, какой доход мог приносить им панч.

— Сколько подставок Питу обычно удавалось продать в поездке?

— От десяти до пятнадцати за день.

Я принял за среднее двенадцать. Получилось, что Сэм Роджерс, следуя маршрутом Пита, собирал посеянный им урожай в двести сорок долларов, который они, по всей вероятности, делили пополам.

Ирэн Роджерс продолжала:

— Пит предпочитал продавать подставки в маленьких городах. Мы полагали, что в крупных городах больше опасность нарваться на неприятности.

— Вы сказали, что ваш муж обычно звонил вам. А вы сами ездили с ним?

— Нет. Чаще всего я останавливалась в отеле на месяц-другой, если мы задерживались в одном месте. Сейчас я снимаю номер в отеле «Вашингтон». Пит звонит мне и перечисляет все места, где он продал подставки, а я передаю список Сэму. Обычно Сэм звонил мне на третий или четвертый день.

— Как давно вы занимаетесь этим?

— Около трех лет.

Доля Сэма составляла около тридцати пяти тысяч долларов в год, и я не поручусь, что он делился ими с дядей Сэмом. Но я подумал о другом. Тридцать пять тысяч в год и отель «Вашингтон» с дешевыми четырехдолларовыми номерами плохо сочетались друг с другом. Кроме того, междугородные автобусы никогда не ходили после семи часов.

— Пит знает об исчезновении вашего мужа?

Она ответила не сразу:

— Нет.

— Почему вы не поставили его в известность?

— Я не уверена, что он одобрительно отнесется к моему намерению пойти к вам.

Она стряхнула пепел на поднос.

— В прошлую среду, когда Сэм позвонил, я передала ему последний список Пита. Он должен был закончить с ним в понедельник или, самое позднее, в среду и снова позвонить мне. Но я так и не дождалась от него звонка.

— А не могло так получиться, что он еще не все закончил?

Она покачала головой:

— Вряд ли. Но даже если бы дело обстояло именно так, он все равно должен был позвонить. По крайней мере до сегодняшнего дня.

— Вы знаете, где сейчас может быть Пит Кэйбл?

— Нет Знаю только, что он предпочитает отели «Медфорд» любым другим и вообще находит удовольствие в постоянстве привычек. Но я не хотела бы, чтобы вы сейчас встречались с ним Во всяком случае, чтобы это произошло по вашей инициативе.

— У вас сохранилась копия списка, который вы передали мужу в последний раз?

Она порылась в своей сумочке и достала из нее листок бумаги. Я пробежал глазами первые несколько строк.

«Рокфорд:

„Гараж Джека“ — Л — 18–2.

„Таверна Ви и Дика“ — С —9–11.

„Пивная Гарольда“ — Л — 6–14.

Нью-Оборн:

Продовольственный магазин „Красная звезда“ — П — 12–16.

„Таверна Кловера“ — С — 17–1».

— Здесь отмечено сорок семь мест, — объясняла Ирэн — Буквы «Л», «С» и «П» означают левую, среднюю и правую панели, а цифры — направление вниз и направо.

Она протянула мне фотографию своего мужа. У Сэма Роджерса были некрупные, но чрезвычайно четкие и энергичные черты лица, однако что-то неуловимое в них сообщало взгляду выражение некоторой озабоченности и даже беспокойства.

— Какая машина была у Сэма?

— «Форд», модель «седан» выпуска 1956 года. Окрашена в темно-голубой цвет.

Я записал номер водительского удостоверения Сэма.

— «Седан» пятьдесят шестого года?

— Да. Сэм боялся лишних подозрений. Он говорил, что в маленьких городах никто не будет доверять чужаку с новой машиной.

У меня уже сложилась одна версия, но я не считал ее серьезной.

— Вам не приходила в голову мысль, что он собирался сбежать от вас?

Ее лицо стало непроницаемо холодным.

— Если так, я хочу знать об этом.

Я мог начать с первых строчек на листке, переданном мне Ирэн Роджерс, но потом решил, что не будет большого вреда, если я начну с другого конца. В конце концов я не против двадцатидолларовых экспериментов.

* * *

Я приехал в Итон-сити в начале восьмого и остановился у «Закусочной Харрисона». Потом купил еще две пачки сигарет, и, пока я курил, хозяин все время вертелся около панч-пульта.

С четвертой попытки я протянул ему узкую полоску бумаги и снова разыграл удивление.

— Первый раз в жизни выигрываю что-нибудь.

Отдавая мне двадцать долларов, он вздохнул и с досадой посмотрел на часы.

— Мне следовало бы закрыться в семь, как всегда.

В списке против Итон-сити значилась еще одна строчка — «Станция обслуживания и гараж Торка».

Мой бак был полон до отказа, с маслом все в порядке, и шины содержали ровно столько воздуха, сколько им требовалось. Я отсоединил проводок звукового сигнала и поехал вниз по главной улице, пока не добрался до цели.

Парень лет девятнадцати-двадцати вышел мне навстречу из приземистого здания «Станции».

— Что-то случилось с рожком, — сказал я.

Он кивнул и поднял капот.

Я вылез из машины.

— Вы Торк?

Он улыбнулся.

— Нет, просто работаю у него. Торк там.

Я посмотрел через открытую дверь «Станции». Тучный коренастый мужчина пытался доказать себе, что под автомобилем для него достаточно места. Он производил впечатление человека, которого мало волнует, как он зарабатывает деньги.

Парень отыскал неисправность через несколько секунд.

— Всего-навсего соскользнул проводок, мистер.

Он проверил уровень масла и воды, потом опустил капот.

— Бензин?

— Не стоит. Я заправился в дорогу туда и обратно. Сколько я вам должен?

Он пожал плечами.

— Нисколько. Я работал меньше минуты.

Он собрался уходить. До панча дело не доходило. Я положил руку на дверцу своего автомобиля.

— Остановился у закусочной ниже по улице. Сыграл в панч и потерял полдоллара.

Парень вытер руки тряпкой.

— Совсем недавно Торк тоже купил подставку для панча. Но дня через четыре заявился один шустрый малый и нагрел Торка на двадцать долларов.

Это мог быть либо Сэм Роджерс, либо кто-нибудь еще, кому случайно улыбнулась удача. Я завистливо поцокал языком.

— С таким везением надо на «кадиллакам» разъезжать.

Он отрицательно мотнул головой.

— Нет. На «форде» пятьдесят шестого года. Да и сам водитель не очень похож на счастливчика — чем-то расстроенный или усталый. Я даже подумал, что ему нездоровится. К нам приехал около половины восьмого вечера.

Теперь я мог считать, что правильно представляю себе, как все происходило. Сэм приехал к Торку и выиграл у него двадцать долларов. С Харрисоном Роджерсу не повезло: тот закрылся в семь или чуть позже.

Многое говорило за то, что Сэму пришлось заночевать в городе. Было слишком поздно, чтобы снова садиться за руль. Утром он Должен был явиться к Харрисону за оставшейся двадцаткой и только потом покинуть город. Но к Харрисону он так и не попал.

Вслух я сказал:

— Целый день в дороге. Где я могу остановиться на ночь?

— В «Листон-хаусе». Единственое, что могу вам посоветовать. Маленькая гостиница, но кровати там вполне приличные. Один квартал назад по главной улице.

Я остановил машину около «Листон-хауса» и достал свой дорожный чемодан.

«Листон-хаус» размещался в старом, видавшем виды доме с просторным и пустынным вестибюлем. Человек за столиком дежурного отложил в сторону газету и привстал мне навстречу. Ему было явно за сорок. Вписывая в книгу регистрации сведения о себе, я чувствовал его любопытный взгляд из-под очков без оправы.

— Надолго к нам?

— Еще не знаю. Думаю на пару дней.

Я посмотрел все записи перед своей и увидел, что был единственным, кто зарегистрировался сегодня.

— Мертвый сезон?

— Что-то вроде этого.

Я перевернул страницу. Теперь в его голосе зазвучали резкие нотки:

— Что вы делаете?

— Всего-навсего смотрю, не останавливался ли здесь мой приятель Сэм Сэм Роджерс.

Наконец я нашел его имя в книге. Он зарегистрировался неделю назад.

— В какой комнате он живет?

Дежурный спрятал книгу регистрации в ящик стола.

— Его здесь нет. Он пробыл у нас всего одну ночь.

Я удивленно поднял брови.

— Вот это номер! А мне сказал, что пробудет здесь не меньше недели.

— Видимо, что-то изменилось в его планах. Он уехал на следующее утро.

Я сделал вид, что задумался.

— Он звонил кому-нибудь?

— Нет.

— Может быть, давал телеграмму?

— Нет. Вы сказали, что вы его друг?

— Мы были как родные братья. У него не было секретов от меня.

Он снял с гвоздика ключ.

— Ваш номер — двести четвертый. Вас проводить?

— Не стоит беспокоиться. — Я взял свой чемодан. — Вы и коридорный тоже?

— Я здесь все сразу, — ответил он скорее угрюмо, чем охотно. — Коридорный, посыльный, дежурный на коммутаторе. С семи вечера до семи утра.

Я оставил багаж в номере и вышел в город поужинать.

Сэм Роджерс провел ночь в «Листон-хаусе» или по крайней мере зарегистрировался там. Он мог внезапно переменить намерения и уехать. В любом случае мне не оставалось ничего другого, как ждать утра, чтобы узнать то, что я хотел знать о Сэме Роджерсе.

После ужина я пошел в бар, главным образом, чтобы просто убить время. Трудно придумать что-нибудь более свежее и оригинальное для провинциального городка в пятницу вечером.

В «Листон-хаус» я вернулся около половины одиннадцатого.

Через несколько минут ко мне в дверь осторожно постучали.

Первое, что я увидел, когда открыл дверь, был «кольт» сорок пятого калибра в руках моего гостя. Он втолкнул меня в комнату и закрыл за собой дверь.

— Мы неплохо путешествуем, не так ли, приятель? Двадцатка там и двадцатка здесь, а?

Я ничего не ответил.

Улыбка сошла с его лица.

— Где Сэм, черт побери? Или мне надо спрашивать, что вы сделали с ним?

— Вас, вероятно, неправильно информировали. У меня нет знакомых по имени Сэм.

Он досадливо тряхнул головой.

— Не надо делать большие глаза. Мы оба знаем, о ком и о чем идет речь.

Я пожал плечами.

— Ну хорошо. Одного Сэма я знаю. По-вашему, я что-то сделал с ним?

— Это только предположение. Но как иначе вы могли достать список? Только не говорите мне, что вам дьявольски везет в панч. Кто вы такой, черт вас возьми?

Сорокапятимиллиметровый «кольт» в его руках был для меня достаточно веским аргументом, чтобы перестать валять дурака.

— Майк Риган.

— Это имя мне ничего не говорит. Для большей определенности кинь-ка мне свой бумажник.

Он открыл бумажник — легким щелчком и достал оттуда мое удостоверение. После того как он заглянул в него, в его глазах появилось недоумение.

— Миссис Роджерс поручила мне вести розыск ее мужа, — сказал я. — Он исчез загадочным образом.

Он переваривал мои слова несколько секунд, потом все-таки вернул мне бумажник.

— Почему она ничего не сказала мне?

— А почему вас это интересует?

— Меня зовут Пит Кейбл. Ирэн говорила вам обо мне?

Я кивнул.

— Если вы ничего не знали об исчезновении Сэма, что привело вас сюда?

Он посмотрел на «кольт», потом спрятал его в карман.

— В последнее время Сэм часто повторял, что настали плохие времена. Раньше примерно в одном случае из двадцати номер был выбит до Сэма. Я справедливый человек и готов допустить одну накладку, но не три или четыре, как говорил мне Сэм весь последний месяц. Я не люблю, когда меня водят за нос, поэтому решил сам проверить его статистику. Как я и предполагал, он врал мне.

— Почему вы не уличили его во лжи?

— Я собирался сделать это сейчас. Я снял номер в Сиукс-Фоллз — это последний город в списке, — и поджидал Сэма, чтобы поговорить с ним начистоту. Но он не приехал. Я начал уже терять терпение, но все равно оставался в Сиукс-Фоллз и не спускал глаз с последней подставки. Потом вдруг я узнал, что наш номер уже пробит. Нет, не Сэмом. Вами. Мне сообщили ваши приметы. Я было подумал, что это совпадение, случайная удача. Но следующий номер был тоже пробит. И снова вами. Естественно, мне захотелось узнать, какой дьявол рвет орешки на нашем дереве. Когда я приехал сюда, Харрисон уже закрылся, и мне пришлось снова ехать к Торку. В конце концов я узнал, что вы снова выиграли двадцать долларов и собираетесь заночевать в «Листоне».

Я достал сигарету.

— Сэм зарегистрировался здесь неделю назад и потом исчез. Поэтому я здесь. У вас нет никаких предположений насчет того, что могло произойти с ним?

Кейбл немного подумал, потом пожал плечами.

— Я не знаю. Думаю, он просто смотал удочки. А может, он уже чувствовал, что я готов взяться за него всерьез. Скорее всего, он убрался отсюда подальше — туда, где может найти другого партнера для своей игры.

— Почему в таком случае он не взял с собой жену?

Кейбл рассмеялся.

— Вы не знаете Сэма так, как знаю его я. Нет такой силы, которая смогла бы удержать его при ней. Единственное, что он любит, — деньги, и только к ним он по-настоящему нежно относится.

Он достал сигарету и снял с нее целлофан.

— Что вы собираетесь делать теперь, Риган?

— То, за что мне платят деньги. Искать Сэма.

— Америка — большая страна. Есть где спрятаться. Вы готовы ездить по ней, пока вам будут платить деньги?

— Ничего не имею против этого.

Он пошел к двери.

— Я переночую здесь, а завтра поеду дальше. Вы всегда найдете меня в отеле «Медфорд». Позвоните мне, если обнаружите Сэма. За мной пара сотен, если вы доставите мне удовольствие повидаться с ним.

Как только он ушел, я закрыл дверь на ключ.

Не исключено, что Сэм и впрямь смотал удочки. Или собирался сделать это. Однако, если он действительно так любит деньги, как говорит Пит Кейбл, он не уедет из города, не забрав последние двадцать долларов у Харрисона.

Стоит принять во внимание и другое. Если вы всерьез задумали порвать со своим партнером и женой, вы обязательно сделаете одну вещь. Вы заберете с собой деньги.

Вам неудобно оставлять деньги в банке или на текущем счете. Люди редко верят тем, кого трудно застать на одном месте.

Утром я внимательно изучил чек с суммой аванса, который дала мне Ирэн Роджерс. Печать подтверждала, что он записан на Уайтфилдский сберегательный банк в Сент-Луисе.

Довольно поздно позавтракав, я вышел прогуляться и обнаружил, что в Итон-сити есть отделение этого банка. Оно было небольшим — из тех, что открыты четыре часа в день. Здание банка было одноэтажным, и, насколько я мог судить; девица-кассир и мужчина, вероятно, ее шеф, были в нем единственными служащими.

Я перешел улицу, зашел в кафе, заказал кофе и стал размышлять, как получить интересующие меня сведения. Я держал банк в поле зрения и ровно в десять часов увидел, что управляющий взялся за шляпу. Он вышел из банка в сопровождении какого-то мужчины в рабочей одежде, которого можно было принять за фермера, добивающегося от банка льготной ссуды. Я видел, как они садились в пикап и как он отъехал от банка. Было очень похоже на то, что управляющий имел свой взгляд на заемные обязательства собеседника и что, к моему счастью, они не скоро придут к единому мнению.

Я вошел в телефонную будку, нашел в табличке номер итонского отделения банка и списал его. После этого заказал междугородный разговор с банком в Сент-Луисе.

Когда меня соединили с Сент-Луисом и я услышал в трубке голос, который мог принадлежать человеку, привыкшему себя уважать и требующему уважения от окружающих, я сказал:

— Говорит Джеймс Риордан, Итон-сити.

— Да, я вас слушаю.

— Речь идет о чеке, на крупную сумму, представленном нам мистером Сэмом Роджерсом. Двадцать тысяч долларов, если быть точным. Мистер Роджерс утверж… говорит, что у него счет в вашем банке.

Он понял вопрос сразу.

— Ваш пост в «Итон-сити банк», мистер Риордан?

— Вице-президент.

— Номер телефона?

Я сообщил ему телефон итонского отделения.

— Мы позвоним вам, как только получим информацию.

Уайтфилдскому сберегательному банку хватит и пяти минут, чтобы проверить, какую сумму хранил в нем Сэм Роджерс, но для этого я должен был убедить голос в трубке, что мое любопытство имеет законные основания, что на свете существуют вице-президент и итонское отделение банка. Частные лица не так часто звонят в банк в надежде узнать, сколько денег держит на своем текущем счете их знакомый.

Я пересек улицу, вошел в здание банка и сразу же направился к девице за прилавком.

— Меня зовут Риордан. Мне не звонили?

Девица ошарашенно подняла бровн.

Я обольстительно улыбнулся.

— Извините меня за навязчивость, но все дело в том, что по работе мне приходится много ездить и моему банку трудно связаться со мной в случае необходимости. Разумеется, я мог бы звонить каждый день сам, однако мне случалось неделями накапливать счета за бесполезные междугородные звонки. Поэтому мы решили, что мой банк будет оставлять инструкции для меня в местных банках.

Я взглянул на часы. Они показывали четверть одиннадцатого.

— Обычно мне звонят между десятью и десятью тридцатью. — Я снова улыбнулся. — Они могут не позвонить, так чаще всего и бывает, но ры не возражаете, если я подожду?

После секундного раздумья она согласилась не возражать.

Телефон зазвонил ровно через четыре минуты. Когда она поднесла к уху трубку, ее глаза удивленно расширились:

— Вице-президент Риордан?

Я усмехнулся.

— Да. В Сент-Луисе. Но Генри — ужасный педант. Всегда называет меня полным титулом. Даже по телефону.

Я взял у нее трубку и затем изобразил нерешительность.

— Вы не возражаете, если я поговорю вон там? — и показал рукой на стеклянную кабину позади нее.

Она не сразу согласилась, но то ли моя улыбка, которой я не давал сойти с лица, то ли то обстоятельство, что я где-то в Сент-Луисе вице-президент, заставили ее милостиво кивнуть.

Я вошел в кабину и снял трубку. Когда я увидел, что девушка положила свою, я сказал:

— Риордан слушает.

Мне ответил тот же голос, что и в первый раз.

— По поводу счета в нашем банке. Он выписан на Сэма и Ирэн Роджерс. Согласно нашим записям, на нем в настоящий момент числится всего пятьсот тридцать шесть долларов двадцать семь центов.

— Спасибо, я понял.

Это было еще не все.

— Пожалуйста, подождите несколько секунд, — сказал я.

Я выждал секунд сорок и потом сказал в трубку:

— Мистер Роджерс, к счастью, здесь. Он говорит, что произошло какое-то недоразумение. Он держал у вас деньги на процентном вкладе, но недавно послал вам письменное распоряжение перевести двадцать тысяч на текущий счет.

— Не бросайте трубку, — сказал голос.

Прошло еще три минуты, прежде чем я вновь услышал его.

— Мистер Роджерс действительно имел в нашем банке процентный вклад, причем только на свое имя. Тридцать пять тысяч восемьсот двенадцать долларов тридцать девять центов. Но он закрыл его по почте, и мы выслали ему чек на эту сумму десять дней назад. По просьбе «Милуоки банк» мы уже заверяли этот чек. Судя по всему, по нему уже востребованы деньги.

— Спасибо за вашу любезность, — сказал я. — Я должен поговорить с мистером Роджерсом.

— На вашем месте я бы давно сделал это, — сухо согласился голос.

Я поблагодарил девицу за кассой и пошел обратно в «Листон-хаус».

За столиком сидел другой дежурный — мужчина с жизнерадостным лицом лет пятидесяти пяти-шестидесяти. При моем появлении он встал.

— Я уже отметился, — сказал я.

Он показался мне человеком, которому можно без особого риска задать несколько вопросов о Роджерсе.

— Мне нужна ваша помощь. Я ищу человека по имени Сэм Роджерс. Он остановился у вас неделю назад и после этого куда-то исчез. Может быть, он говорил вам, куда собирается поехать?

После того как дежурный нашел в книге записи Роджерса, он отложил ее в сторону и немного подумал. Наконец он отрицательно покачал головой.

— Боюсь, что ничем не смогу вам помочь. Насколько припоминаю, я его никогда не видел.

Но кое-что он все же вспомнил.

— Он оставил на столике записку, в которой просил разбудить его утром в шесть тридцать. Я увидел ее, когда пришел в семь на дежурство. Я спросил о ней Берта, думая, что он просто забыл разбудить постояльца, но Берт сказал, что Роджерс уже уехал. Да, той ночью дежурил Берт, Берт Драйер.

— Я бы хотел поговорить с Бертом. Где я могу найти его?

— Он живет в небольшом домике неподалеку от города. Какое-то глухое предместье. Он живет там один.

Заставив дежурного дать более подробные указания, я поехал искать дом Берта, который оказался полуразвалившейся халупой с двумя сорокапятигаллоновыми баками на стене подле кухонного окна. С домом соседствовал покосившийся сарай и еще несколько хозяйственных построек. Старый, вдребезги разбитый «седан» украшал собой подъездную дорогу, усыпанную мелким гравием.

Я остановил машину позади него, вышел и двинулся к заднему крыльцу.

На мой стук никто не отозвался. Наличие автомобиля на дорожке говорило, что хозяин скорее всего дома, но если это так, то он предпочитал играть со мной в прятки.

Я направился к сараю и открыл одну из больших двойных дверей. На полу были в беспорядке разбросаны части какой-то машины. Чтобы соорудить эту замысловатую композицию, ее автору понадобился газовый резак и некоторое терпение, а его жертвой вполне мог оказаться темно-голубой «седан» выпуска пятьдесят шестого года.

Я поискал пластинку с номером, но ее уже не было. Однако мотор остался на месте, и я списал номер на блоке цилиндров.

Я вернулся к дому и снова постучал в дверь. Потом толкнул дверь рукой.

У Берта Драйера нашлась слишком уважительная причина, чтобы не торопиться открывать дверь. Он лежал спиной на полу, заваленном мусором, и его широко открытые глаза уже ничего не могли увидеть. Это была быстрая смерть, хватило одной пули в грудь.

Я прошел через небольшую гостиную и заглянул в спальню. Дом не отличался чистотой, но, насколько я мог судить, привычное расположение вещей не пострадало.

Я стер свои отпечатки со всех дверных ручек и пошел к автомобилю.

В Итон-сити я остановился у ближайшей телефонной будки рядом с закусочной.

Я позвонил в Центральное бюро моторов в Миссури.

— Говорит шериф Риордан из Итон-сити, штат Висконсин, — сказал я. — Я нашел автомобиль с номером удостоверения, зарегистрированного в вашем штате.

На том конце провода взяли карандаш.

— Какой номер?

Я продиктовал ему номер двигателя. Номерной знак может быть с другого автомобиля.

И я сказал ему номер, который списал в сарае у Берта Драйера.

— Мне нужно минут десять-пятнадцать, — сказал он. — Я должен позвонить вам?

— Нет. Я не у себя в кабинете и не скоро буду. Может быть, я сам позвоню вам?

Мои затруднения не вызвали у него никаких подозрений. Устанавливать принадлежность автомобиля частному лицу так же несвойственно, как выяснять величину банковского вклада, и он не проявил никакого любопытства к моей персоне.

Через двадцать минут я снова позвонил ему.

— Удостоверение принадлежит Сэму Роджерсу из Сент-Луиса.

— А что насчет двигателя? От его машины?

— Да. Мы проверили.

Я поблагодарил его и повесил трубку.

Избавляться от машины — не такое простое занятие, как может показаться. Если сбросить машину с отвесной скалы или утопить в реке, девять шансов из десяти, что кто-нибудь найдет ее и начнет задавать ненужные вопросы.

Но если разобрать машину на части, разрезать на кусочки, оставить крыло здесь, дверцу там — на свалке, в лесу или в озере, почти наверняка никто не задастся вопросом, почему здесь оказался тот или иной кусочек. Судя по всему, именно такую участь предназначал машине Сэма Роджерса Берт Драйер.

Но почему?

Предположим, Берт Драйер убил Сэма Роджерса. Зачем он сделал это? Насколько я знал, Берт и Сэм не подозревали о существовании друг друга до того момента, когда Сэм пришел в «Листон-хаус», и это обстоятельство начисто исключало причины личного свойства. Оставался только один правдоподобный мотив для убийства — деньги.

Сэм Роджерс собирался оставить жену и партнера. Он закрыл счет в банке Сент-Луиса и получил по чеку деньги в Милуоки. Сэм носил деньги с собой, и Берт каким-то образом узнал об этом.

Но сегодня Берт был мертв. Это могло значить только одно — что Берту помогал избавиться от Роджерса некто, кто не доверял Берту до конца или не собирался делиться с ним деньгами Роджерса.

Я позвонил в отель «Вашингтон» и вызвал Ирэн Роджерс.

— Ничем не могу порадовать вас, — сказал я. — Сдается мне, что вашего мужа уже нет в живых. Правда, пока это только мое предположение.

После некоторой паузы Ирэн Роджерс ответила ровным, лишенным эмоций голосом.

— Расскажите мне подробности.

Я рассказал ей все, что узнал и что подозревал.

— Вы знали, что у него с собой тридцать пять тысяч долларов?

Вопрос застал ее врасплох.

— Мы с Сэмом договорились порвать с Питом после того, как Сэм закончит последний список. Сэм забрал деньги из банка и носил их с собой. Он считал, что так будет удобнее. Мы собирались перебраться на восточное побережье. Вы уже были в полиции?

— Еще нет. А по-вашему, стоит?

Я не услышал сомнений в ее голосе, когда она сказала:

— Нет.

— Когда тело Берта будет найдено, полиция примет во внимание, что я спрашивал, где он живет. Они спросят меня о причинах моего интереса к убитому, и, чтобы выпутаться, мне придется рассказать все, что я знаю.

— Если полиция найдет тридцать пять тысяч, мне будет очень трудно доказать свои права на них. Ведь Сэм приобрел их не совсем честным и законным путем. Если вы разыщете деньги раньше полиции и не скажете им об этом, пять тысяч ваши. Вас устраивает мое предложение?

— Вне всяких сомнений. Я сделаю все возможное.

Когда я вышел из закусочной, то увидел, что на тротуаре меня дожидался Пит Кейбл. Он приветливо ухмылялся.

— Как ваши успехи?

— Я полагал, что вы давно уже уехали.

— Я решил немного задержаться. Здесь больше шансов разузнать все получше. — Он снял целлофан с сигары. — Сегодня утром я следил за вами. Когда вы уехали, я тоже заглянул в сарай. В этих железках мне почудилось, что-то знакомое. Потом ночной дежурный. Потом они разузнают все про машину и выйдут на Сэма. Они потянут клубочек дальше, и тогда в поле их зрения попадет Ирэн, вы и, возможно, я. Я не знаю, насколько чисты в этом деле вы, Риган, но я не люблю, когда обо мне узнают слишком много подробностей. Наверное, надо поскорей уезжать отсюда, но мои мозги упорно твердят мне, что если я хочу выпутаться из этой скверной истории, я должен остаться здесь. Что за чертовщина приключилась с Сэмом? Хотел ли он просто смыться и оставить меня в дураках, или тут кроется что-то другое? Вот что я должен узнать.

— Мне нечего предложить вам, Кейбл. Я сам теряюсь в догадках. — И я сел в машину, оставив его в полной неопределенности.

Теперь я думал о Пите Кейбле. Был ли он действительно непричастен ко всему этому, как хотел представить мне? Или он все-таки успел перехватить Роджерса? Тогда какое отношение к этому имеет Берт Драйер? Вряд ли Кейбл подошел к первому встречному и сказал: «Послушай, мне нужно спрятать подальше одного типа и его машину. Что, если ты поможешь мне в этом? Я нашел тридцать пять тысяч долларов, мы можем поделить их с тобой». И потом преспокойно укокошил своего нового помощника.

Я посмотрел в зеркало заднего обзора. За мной, держась на небольшом расстоянии, ехал двухцветный «бьюик». Я ожидал этого.

Я остановил машину у небольшого магазинчика и вышел. «Бьюик» остановился метрах в двадцати за моей машиной. Теперь у Кейбла был выбор: ждать меня у парадного выхода или заднего. Он не мог быть сразу в двух местах. Наверняка он крыл меня последними словами, но все же решил держаться моей машины. Если я обману его ожидания, это будет стоить мне прогулки пешком.

Я вышел через задний выход и пошел, к «Листон-хаусу».

Теперь меня интересовала Ирэн Роджерс. Она была замужем уже три года, но непохоже, чтобы Сэм тратил на нее много денег. Он был не из тех людей. Решила ли она, что сейчас самое время прибрать к рукам тридцать пять тысяч — когда деньги были у Сэма, а не в банке?

Нуждалась ли она в Берте, чтобы спрятать концы в воду? Или Берт просто шантажировал ее, и у нее не оставалось иного выхода, как избавиться от него?

Если деньги уже у нее, зачем ей в таком случае нанимать меня? Вряд ли в ее интересах, чтобы кто-то докапывался до истины. Она могла просто спрятать деньги, а полиции сообщить, что ее муж исчез, — если она хотела создать себе алиби.

Тогда кто был сообщником Берта Драйера? Не Кейбл и не Ирэн, а кто-то третий, о ком я ничего не знал.

Дежурный в «Листон-хаусе» поднял голову при моем появлении.

— Ну как, застали Берта?

— Я стучался, но, по-моему, в доме никого не было.

— Дежурный был невысоким. Как Берт. Сколько нужно коротышек, чтобы спрятать одно тело?

В коридоре стоял карточный стол, пинокль был в самом разгаре. Почти всем игравшим было за шестьдесят, а то и за семьдесят. Я закурил сигарету и снова повернулся к дежурному.

— Вы работаете здесь каждый день?

Он вяло улыбнулся.

— Приходится. Я владелец «Листон-хауса». Фрэнк Листон, к вашим услугам. — Он посмотрел в сторону игроков. — Впрочем, это не так тяжело, как может показаться. В воскресенье меня подменяет студент из колледжа. Двадцать один год, но вполне надежен.

Меня не заинтересовал студент из колледжа. Вряд ли Берт обратился к нему, когда потребовалось скрыть убийство.

— Вы и ночуете здесь? — спросил я.

— Нет. У нас с женой маленький коттедж в Честнуте.

— Давно у вас Берт Драйер?

— Двадцать лет.

Он перевел взгляд с меня на входную дверь со старомодной латунной ручкой, которую открыл толстяк в форме сержанта полиции.

— Это сержант Старк, — сказал Листон. Похоже, чем-то всерьез озабочен.

Старк подошел к столику.

— Плохие новости, Фрэнк. Берт Драйер мертв.

У Листона отвисла нижняя губа.

— Мертв? Несчастный случай?

Старк отрицательно покачал головой.

— К сожалению, нет, Фрэнк. Его застрелили. Джим Хаген повез Берту бензин и случайно заглянул в кухонное окно. Он увидел Берта лежащим на полу.

Фрэнк Листон неотрывно смотрел на меня. И я почел за благо вступить в разговор раньше, чем он мог вынудить меня к этому.

— Около часа назад я был у Берта, сержант. Я постучал в дверь, но мне никто не открыл, и я вернулся сюда.

Старк воззрился на меня с повышенным интересом.

— Зачем вам понадобился Берт?

Я показал ему свое удостоверение.

— Миссис Роджерс мне поручила поиски ее мужа. Он исчез примерно неделю назад. Я установил, что он зарегистрировался в «Листон-хаусе», провел в своем номере одну ночь и, по словам Берта Драйера, уехал рано утром. Я пробовал искать в других местах, но неудачно. Поэтому я снова приехал к Берту, надеясь, что он вспомнит что-нибудь еще, что может помочь мне в поисках.

— Как выглядел этот Роджерс?

Я протянул ему фотографию.

Он внимательно изучил ее.

— Никогда не видел этого человека здесь. — Он вернул мне фотографию. — Пропавший муж и убийство? Случайное совпадение или одно связано с другим?

— У меня еще нет выводов, сержант.

— Как вы узнали, что Роджерс останавливался в «Листон-хаусе»?

Я рассказал ему о фокусе с панчем, который придумали Роджерс и Кейбл. Рано или поздно он узнает об этом, и то, что я сам рассказал ему, должно свидетельствовать в мою пользу.

— Кейбл сейчас в городе. Если вы хотите допросить его раньше чем он уедет, вы можете найти его на главной улице. Не так давно я видел там его автомобиль.

Я сообщил Старку приметы Кейбла и его машины.

Сержант явно колебался. Видно было, что он понимал, что исчезновение Роджерса и проделки с панчем требуют к себе более пристального внимания. Но связаны ли они с убийством, расследованием которого он сейчас занимался? Все же Старк решил не упускать случая поговорить с Кейблом.

— Не уезжайте из города еще некоторое время, Риган. Вы можете понадобиться мне.

Когда он ушел, я позвонил Ирэн Роджерс.

— Полиция обнаружила труп. Меня уже допрашивали.

— Что вы сказали им?

— Только то, что ищу вашего мужа. Мы говорили о панче, но я не сказал, что ваш муж имел с собой тридцать пять тысяч долларов.

— Все равно они узнают об этом.

— Но если ни я, ни вы не скажете, кто сделает это? Убийца Берта. Драйера? У нас есть шанс найти деньги раньше полиции. Они наверняка придут к вам, когда установят связь между Драйером и вашим мужем. Будьте готовы к этому.

— Хорошо. Я спокойна за деньги.

Я не видел Старка до пяти часов вечера.

Он удобно устроился в одном из кресел в коридоре.

— Мы нашли вашего Роджерса.

Мое удивление было искренним.

— Где он скрывался?

— В земле. — Старк достал сигарету из кармана и закурил. — Мы послали своих людей обследовать участок Берта Драйера. Сначала они обнаружили яму в фут глубиной за одним из сараев Берта. Очень похоже, что оттуда выкапывали небольшой ящичек. Вроде тех, в которых многие хранят дома личные бумаги.

— Выходит, Берта убили из-за денег?

— Мы тоже подумали об этом, хотя у Берта никогда не водилось много денег. Но потом мы обнаружили в леске за участком кусок свежевскопанной земли. Мы вырыли два с половиной фута и наткнулись на труп Сэма Роджерса.

— Отчего он умер?

— Мы произвели вскрытие сегодня утром. Он умер от сердечного приступа.

Старк стряхнул пепел с сигареты.

— В сарае — мы нашли разобранный на части автомобиль. Судя по номеру на блоке цилиндров, он принадлежал Роджерсу. Кстати, сержант из Центрального бюро моторов говорит, что сегодня кто-то уже интересовался этой машиной. Какой-то шериф Риордан из Итон-сити.

— Вы говорили с ним?

— У нас нет шерифа по имени Риордан — Старк пристально посмотрел на меня. — Вам, конечно, ничего не известно об этом звонке, не так ли, Риган?

Я неплохо разыграл удивление.

— Боюсь, что нет, сержант.

Несколько секунд Старк смотрел в окно.

— В этой задачке очень много неясного, но я постараюсь найти ответ на нее. Пока я могу предположить только одно. Роджерс остановился в «Листон-хаусе», Ночью с ним случился сильный сердечный приступ. Не исключено, что он успел позвонить Берту. Или Берт нашел его уже мертвым.

— Эта версия не объясняет, почему Берт решил сам похоронить его.

— Из-за денег. У Роджерса их могло быть достаточно, чтобы заставить Берта сделать то, что, как я предполагаю, он сделал. Он нашел деньги и решил присвоить их.

— Но почему именно таким способом? Зачем хоронить Роджерса у себя на участке?

— Думаю, он боялся, что кому-то еще известно о деньгах Роджерса. Его жене, например. Или другим родственникам. Если труп найдут без денег, не миновать расследования и неприятностей для Берта. Деньги и Роджерс должны были исчезнуть. При расследовании полиция пришла бы к выводу, что Роджерс решил исчезнуть — сам, по своим собственным мотивам. Не так уж редко случается.

— Кто и зачем убил Берта?

— Опять же из-за денег. Одно из двух: или кто-то узнал, что у Берта деньги Сэма Роджерса, или кто-то не захотел делиться с ним.

— Когда убили Берта?

— Следователь предполагает, что сегодня утром около десяти.

— У вас есть какие-нибудь предположения?

— У меня была одна хорошая версия. Я грешил на Фрэнка Листона. Он вполне мог быть тем человеком, к которому обратился Берт. У Берта было не так много друзей, и Листон мог позволить ему уговорить себя. Его дело не приносит хорошего дохода. Но если сообщником Берта был Листон, он не мог убить Берта. Он не покидал отеля с девяти утра до моего появления. В коридоре играли в пинокль, все игравшие свидетельствуют, что Листон все утро сидел за столиком.

Старк поднялся из квесла.

— Я прошу вас еще немного задержаться в городе. Кроме того, мне нужен адрес миссис Роджерс, я хочу задать ей несколько вопросов.

Я сообщил ему адрес Ирэн Роджерс и после того, как увидел, что полицейская машина уехала, завел свою.

Когда я подъехал к «Станции технического обслуживания Торка», мне навстречу вышел тот же парень. На этот раз я показал ему свое удостоверение.

— Вчера вечером я спрашивал у вас о человеке, который выиграл двадцать долларов в панч.

Я показал ему фотографию Сэма Роджерса.

— Это он?

Парень кивнул.

— Да, это он.

— Его звали Сэм Роджерс. Я хочу, чтобы вы рассказали все, что происходило, когда он был здесь. Все. Что он делал, что он говорил.

Парень немного помедлил, припоминая.

— Он приехал к нам вечером, около восьми. Просил меня проверить уровень, масла, но оказалось, что все в норме. Потом он сказал, что играл в панч в Ривер-Фоллз и проиграл. Я сказал ему, что у нас тоже есть подставка для панча и что, может быть, у нас ему повезет. Роджерс выбил двадцать долларов со второй или третьей попытки.

— Он сразу уехал?

— Нет. Он спросил, где находится «Закусочная Харрисона». Я сказал ему, что Харрисон закрывается в семь. Потом Роджерс спросил, где он может переночевать. Я сказал ему, что ниже по улице есть «Листон-хаус».

— Это все?

— Нет. Он сказал, что у него спустило одно колесо. Прокол случился в дороге, и он был вынужден сам менять его. Торк ответил, что мы очень заняты и не можем сразу заняться его колесом. Это была неправда, но Торк злился на Роджерса из-за панча, и я думаю, он решил отыграться на нем. Роджерс оставил нам колесо и спросил, когда мы открываемся утром. Торк сказал — в девять. Роджерсу это не подходило, он собирался уехать раньше. Торк сказал, что сам принесет колесо в отель, когда укрепит его. Они договорились, что Роджерс оставит машину на автомобильной стоянке перед отелем. Роджерс сразу же расплатился и уехал.

Я посмотрел в сторону станции. Торк сидел за столиком и заполнял какие-то бланки.

— Торк отнес колесо в отель?

Парень кивнул.

— Когда Торк вернулся?

— Он не вернулся. Позвонил мне через полчаса и сказал, что плохо себя чувствует. Велел закрыть станцию на ночь. Было без четверти десять.

Я посмотрел на свой автомобиль.

— По-моему, у меня тоже подозрительно мягкие шины. Посмотрите их.

Когда парень занялся моими шинами, я вошел в здание станции. Торк на секунду оторвался от своего занятия, чтобы взглянуть на меня, но потом снова вернулся к нему. Я опустил монету в щель колонки и повернул рычаг.

— Хороший город, — сказал я. — Но я слышал, что у вас свои неприятности.

Он посмотрел на меня.

— Какие неприятности?

— Убийство. Какой-то Берт Драйер.

Он снова вернулся к своим бумажкам.

— Да. Я тоже слышал об этом.

Я выдержал небольшую паузу и сказал:

— Впрочем, меня это мало касается. Не мне расследовать, слава богу.

Он воззрился на меня с живейшим интересом.

— В управлении мне поручили розыски некоего Сэма Роджерса, — сказал я. — Мы шли по его следам до Итон-сити, но потом он вдруг исчез.

Он с трудом выдавил из себя вопрос:

— В управлении?

Я кивнул и вытащил из кармана фотографию.

— Вы не видели этого человека?

Его лицо стало непроницаемым.

— У меня плохая память на лица.

Я вздохнул.

— Мы долго шли за ним. У него было с собой на тридцать пять тысяч мусора.

Он покрылся испариной.

— Мусора?

Я кончил заправляться и вытер пальцы.

— Тридцать пять тысяч долларов. И все фальшивые. Я вернулся к своей машине, расплатился с парнем и уехал. Через три квартала на некотором возвышении я остановился, устроился в кресле поудобнее и принялся наблюдать за станцией. Думаю, в этот момент я правильно представил себе, как все происходило. Торк принес колесо к стоянке у «Листон-хауса». Ему нужен был ключ, чтобы открыть багажник Роджерса. Он нашел номер Роджерса и постучал. Не получив ответа, Торк вошел в номер, где увидел Роджерса уже мертвым.

Что сделал Торк в этой ситуации? Я думаю, он в панике ринулся вниз, к столику дежурного, за которым сидел Берт Драйер. Они вернулись в номер Роджерса уже вдвоем. После того как первое потрясение прошло, они более внимательно осмотрели комнату. И нашли деньги.

Столько денег в своей жизни они еще не видели. Уйти просто так, оставив их в комнате с мертвым Роджерсом, было свыше их сил. Роджерс и все, что ему принадлежало, должно было исчезнуть без следа.

Потом в Итон-сити приехал я и начал интересоваться Сэмом Роджерсом. Берт позвонил Торку и рассказал ему обо мне. По зрелом размышлении Торк решил, что без Берта он будет спокойнее. Или, во всяком случае, богаче. Он принудил Берта показать, где тот прятал свою долю, и затем хладнокровно убил его.

Интуиция подсказывала мне, что я не заблуждался.

Сейчас у Торка было тридцать пять тысяч долларов, и, чтобы завладеть ими, он пошел на убийство. Ему ничего не оставалось, как держаться за них любой ценой.

Но теперь, после моих слов, они стали для него простой бумагой, которая, ко всему прочему, могла отправить его на электрический стул. Он должен сделать попытку избавиться от опасной улики, и чем скорее, тем лучше.

Где Торк мог прятать деньги? В помещении станции обслуживания? Вряд ли. Кроме персонала станции, он должен был опасаться и своих многочисленных клиентов. Риск потерять деньги, если кто-нибудь случайно наткнется на них, был очень велик.

Дома? Это было больше похоже на истину. Я думаю, что, скорее всего, он предпочел держать деньги около себя.

Из ворот станции выехал пикап; за рулем сидел Торк. Я развернулся и поехал следом, стараясь держаться двумя кварталами сзади, чтобы между нами было по крайней мере две машины.

Примерно через милю он свернул с главной улицы, и я снизил скорость. Дома стали быстро редеть, пока окончательно не перешли в самые настоящие сельские постройки.

Он съехал с дороги позади небольшого домика, расположенного на участке в несколько акров. Когда я проезжал мимо, он уже вышел из машины и размашисто шагал к гаражу.

Я выбрал место, где можно остановить машину и наблюдать за его действиями без риска быть замеченным.

Я был уверен, что он приехал за деньгами. Решит ли он сжечь их? Опасность такого поворота событий была не исключена, но мне уже доводилось замечать, что большинство местных жителей держат у себя горелки, чтобы жечь мусор. Если он выйдет из гаража и направится к дому, мне придется действовать очень быстро.

Когда Торк вышел из гаража, в его руках был сверток размером с обувную коробку. Он снова сел в пикап и, когда выехал на дорогу, повернул машину в мою сторону.

После того как он проехал мимо, я включил стартер. Теперь я держал Торка на расстоянии полумили от себя, позволяя другим машинам вклиниваться между нами, но не теряя пикап из вида.

Пикап въехал на мост, перекинутый через небольшую речушку, и остановился.

Когда я проезжал мимо него, то прикрыл лицо одной рукой, закуривая сигарету, но он даже не посмотрел в мою сторону. Он поднял капот и сосредоточенно копался в моторе.

Я доехал до первого холма и остановил машину на обочине дороги. Мне пришлось пройти немного пешком в обратную сторону до места, откуда я мог отчетливо видеть мост и машину Торка.

Капот был по-прежнему поднят, и Торк не отходил от машины. Несколько раз он разгибал спину и настороженно оглядывал дорогу, выжидая, когда она опустеет. Этот момент наступил минут через семь-восемь.

Торк быстро вытащил из кабины сверток и швырнул его в реку. Затем он сел в пикап и направился к Итон-сити.

Я бросился к своей машине и поехал к мосту. Течение было спокойным, и, если Торк даже не снабдил сверток лишним грузом, тот не мог уплыть далеко, но я все же надеялся на его предусмотрительность.

Под мостом я снял шорты. Река была неширокой — футов шесть-десять, не больше — и неглубокой. Вода доходила мне только до груди. Я сделал в воде шесть кругов, переходя от отмели к отмели, пока не наступил на сверток.

Я вытерся парой носовых платков и только после этого, уже в машине, вскрыл сверток. В свертке было две коробки, в которых, сухие и нетронутые, лежали тридцать пять тысяч долларов. Я знал, что одна из коробок когда-то принадлежала Берту Драйеру.

Теперь я ехал на север и по дороге миновал два маленьких городка, пока в третьем не нашел автобусную станцию с автоматическими камерами хранения. Я выбрал ячейку, опустил в щель монетки, захлопнул дверцу и поехал обратно в Итон-сити.

Я склонялся к тому, что полиция в конце концов выйдет на Торка. Он расскажет им, почему он убил Берта Драйера и где выбросил сверток с деньгами. Они прочистят дно реки драгой, но в конце концов прекратят поиски, найдя течение достаточно сильным, чтобы унести сверток.

А тридцать пять тысяч долларов? Пять для меня и тридцать для Ирэн Роджерс?

Я улыбнулся.

Я скажу Ирэн, что близко не подходил к ее деньгам.

Ей будет нелегко пережить это известие, но думаю, что мы в конце концов поладим. Ирэн, я и, может быть, Кейбл.

На меня произвел впечатление их трюк с подставками для панча.

Перевернутый мир

— Риган, ты слышишь меня?

— Да, — ответил я.

Олбрайт покачал головой.

— Что бы ты делал, если бы тебе не приходилось зарабатывать на жизнь? Все время смотрел бы в небо и мечтал?

— Я слушаю.

— Знаю, что слушаешь, но хотя бы показал это. Когда ты смотришь в окно, я всегда завидую тому, что смогло заинтересовать тебя. Ты уделяешь десятую часть своего внимания мне и моим трудностям, тогда как остальные девять витают где-то в облаках.

— Ты говорил о Роберте Крамере?

Сэм Олбрайт вздохнул и протянул мне папку.

— Крамер взял страховой полис пять лет назад. Тогда его сердце было в полном порядке. Или, по крайней мере, казалось таким.

Мои глаза скользнули по обложке.

— Он умер от инфаркта?

— Да.

— И какова сумма страховки?

— Двести тысяч долларов.

— Вскрытие было?

— Конечно. На нем присутствовал один из наших докторов. Компания обязана провести расследование. — Он потер затылок. — Насколько я понимаю, там все в порядке, за исключением, пожалуй, одной небольшой детали. На вскрытии наш доктор обнаружил, что пальцы правой руки у Крамера, включая большой и его подушечку, чем-то обожжены. Не так уж сильно, но останься он жив, появились бы волдыри.

— Он обжегся как раз перед тем, как умереть?

Олбрайт кивнул.

— Почти. Кроме того, доктор извлек из пальцев и ладони небольшие осколки стекла. Мы исследовали их в лаборатории. Это кусочки электрической лампочки.

— Ты уверен, что он умер от разрыва сердца? А может, электрошок?

— Без сомненья, от разрыва сердца. Возможно, он был вызван электрошоком, но установить это невозможно. Наверное, вывинчивал лампочку из плафона, и та взорвалась.

— Наверное?

Олбрайт улыбнулся.

— Любопытно то, что в свидетельстве о смерти об этом ничего не сказано.

— Когда он умер?

— Три дня назад. Он находился в квартире своего друга Питера Нортона. По словам Нортона, Крамер завалился к нему выпить. Нортону показалось, что он уже до этого основательно нагрузился.

— С таким сердцем и пил?

— То ли не знал, то ли не обращал внимания. Часов в десять Крамер неожиданно побледнел и пожаловался на самочувствие. Нортон пошел принести ему стакан воды. Когда он был на кухне, Крамер вдруг закричал. Нортон поспешил в гостиную и увидел приятеля на полу — ему показалось, что тот был мертв. Он вызвал «скорую помощь», которая провозилась с ним около часа, но безуспешно.

— Нортон ничего не сказал насчет обожженных пальцев и осколков стекла?

— Даже не упомянул. Так что придется тебе самому выяснить.

— Кто наследник Крамера?

— Мисс Элен Морланд.

— Мисс?

Олбрайт слегка улыбнулся.

— Есть кое-что и поинтереснее. У него была жена. Тельма. Шесть месяцев назад именно она являлась его наследницей.

— Ей известно, что он изменил завещание?

— Не знаю. Но вскоре обязательно станет известно.

— Они были в разводе?

— Мы не в курсе.

— Какие отношения были между Крамером и его наследницей?

— И этого мы не знаем. С формальной точки зрения нас не должно это интересовать. Мы можем лишь догадываться.

— Можешь что-нибудь рассказать об этом Крамере?

— Он сам получил наследство, но, насколько я слышал, уже успел почти все спустить. Думаю, ему пришлось как следует поднапрячься, чтобы набрать денег на страховой взнос.

— А что Нортон?

— Холост и богат. Вот и все.

Первым делом я решил навестить Питера Нортона.

У него были апартаменты на третьем этаже «Мередит-билдинг», расположенного на берегу озера.

Когда он открыл дверь, я предъявил свою карточку, сообщил о цели посещения и сразу приступил к делу.

Это был крупный мужчина с маленькими, настороженными глазами.

— А что здесь расследовать? — хмуро спросил он.

— Обычная рутинная процедура, — заметил я, — формальности.

Он позволил мне войти.

Я увидел одну просторную комнату, хотя мне могло показаться что есть еще три, а то и четыре других.

— Что именно вам хотелось бы узнать? — спросил Нортон.

— Расскажите, что здесь произошло в тот вечер, когда ваш друг скончался.

Он закурил.

— Рассказывать особенно нечего. В тот вечер Крамер пришел ко мне около восьми. Ему хотелось выпить и поболтать. У меня сидел Джим Берроуз, мой адвокат. Мы выпили. Потом Джим ушел, а Крамер остался. Мы разговаривали, выпивали, а где-то около десяти Крамер неожиданно побледнел и попросил меня принести воды. Когда я был на кухне, то услышал крик и, войдя в комнату, увидел его на полу. Он был мертв. — Нортон пыхнул сигаретой. — Вот, пожалуй, и все.

— Что Крамер делал перед смертью?

Нортон нахмурился.

— Что делал? Ничего. Просто сидел на кушетке.

— При вскрытии было обнаружено, что у него слегка обожжены пальцы правой руки и, кроме того, в них есть осколки стекла. Вы не знаете, каким образом это произошло?

Нортон прошел к бару с напитками.

— Боюсь, ничем не смогу вам помочь.

— Но это случилось не здесь?

— Нет.

— То есть когда он пришел, его рука уже была повреждена?

— Я не заметил, но думаю, что так именно и было.

— Его рука кровоточила?

— Я не сказал вам, что ничего не заметил. — Нортон был раздражен. — К чему все эти вопросы насчет руки? Какое это имеет отношение к его смерти? Он умер от сердечного приступа.

— Совершенно верно, — согласился я, ощущая доносившийся до меня из глубины квартиры запах краски и скипидара. — А Крамер не жаловался на боль в руке?

— Мне он ничего не сказал, — Нортон налил себе выпить, затем вспомнил про меня. — Хотите?

— Нет, благодарю.

— Когда Крамер пришел, он уже основательно накачался. Никакой боли он не ощущал, и вы можете понимать мои слова буквально. Я не знаю, где он порезался.

— Вы давно знаете Крамера?

Нортон пожал плечами.

— Два-три года. Познакомились на какой-то вечеринке. Не помню сейчас.

— А мисс Элен Морланд вы знаете?

Он посмотрел на меня и, немного помедлив, спросил:

— В какой связи вас это интересует?

— Она его наследница.

Нортон прищурился, на лице появилась жесткая ухмылка, однако он ничего не сказал.

— У Крамера была жена, — заметил я. Пальцы Нортона крепко сжали стакан. — Вы никогда не видели мисс Морланд?

— Нет, я ее не знаю. — Он скривил, губы. — И никто не знает. Подчас складывается впечатление, что она находится на земле лишь для того, чтобы оглядеться вокруг и решить, заслуживает ли что-либо ее внимание. Не знаю, нашла ли она это нечто и найдет ли вообще. Даже если она испытывает какие-то эмоции, внешне это никак не проявляется.

Нортон сделал большой глоток.

— Нельзя сказать, чтобы ей было скучно. Не так все просто. Она словно удивлена тем, что на свете существует кто-то еще помимо нее самой, и ей очень хотелось бы, чтобы они куда-нибудь исчезли. Иногда я ловлю себя на мысли, что она отнюдь не одинока. Может ли она вообще почувствовать себя одинокой? Знаете, так и подмывает спросить ее: «Откуда вы вообще взялись?»

— Крамер был влюблен в нее?

— Да, — сердито буркнул Нортон. — Каждый, кто… — он допил свой стакан. — Извините, мистер Риган, больше я ничем не смогу помочь вам.

Я выглянул в окно: моему взору предстало слияние двух голубых сред — неба и воды.

— Вы сказали, что, когда Крамер пришел к вам, ваш адвокат мистер Берроуз уже был у вас. Крамер встречался с ним раньше?

— Нет.

— Иначе говоря, вы представили их друг другу?

— Разумеется.

— И они обменялись рукопожатием?

— Естест… — он замолчал.

Я чуть улыбнулся.

— Если Крамер повредил руку еще до прихода сюда, едва ли он стал бы обмениваться с кем-то рукопожатием. Даже если он сделал это, мистер Берроуз наверняка заметил бы и хоть каким-то образом прокомментировал. Надо будет спросить мистера Берроуза.

Возникла пауза. Нортон пристально смотрел на меня.

— Мне хотелось вот еще о чем поговорить с вами, — сказал я. — Крамер поранил руку незадолго до своей смерти или именно тогда, когда она настигла его?

Нортон глубоко вздохнул.

— Ну хорошо. Примерно в десять часов вечера перегорела одна из лампочек. Крамер решил заменить ее. Когда он прикоснулся к ней, она взорвалась, а сам он обжегся. Может, Крамер слишком сильно сжал ее. Я же говорил вам, что он изрядно выпил в тот вечер.

— Значит, лампочка взорвалась, и он умер?

Нортон снова направился к бару.

— Я даже не знал, что у него слабое сердце. Его просто схватило, и он умер.

— А почему вы сочли нужным отрицать сам факт того, что Крамер обжегся и порезался?

Нортон махнул рукой.

— Я решил, что это вообще не имеет значения. Главное, то, что Крамер мертв.

— Какая именно лампочка перегорела?

— Нортон слегка пожал плечами.

— Вот та.

Я прошел к лампе, стоявшей на столике возле кушетки, снял плафон и внимательно осмотрел ее.

— И что вы надеялись там высмотреть? — проворчал Нортон. — Я уже ввернул новую лампочку.

Я провел по ней пальцами и лродемонстрировал пальцы ему. — Пыль. Причем недельной давности.

Лицо Нортона потемнело.

— Я вывернул ее из другой лампы, вероятно, поэтому она в пыли.

Но в таком случае на ней должны были остаться следы его пальцев, тогда как в действительности их не было. Я решил пока ничего не говорить ему об этом.

— Извините за беспокойство, мистер Нортон, — сказал я, на прощание приподнимая шляпу.

Привратник дома, оказался очень худым человеком с настороженным взглядом, столь характерным для представителей его профессии. Когда я представился и заметил, что не собираюсь требовать от него каких-то действий, он явно успокоился.

— Вы знали мистера Крамера? Того, что умер три дня назад?

— Я видел, как он приходил и уходил. По-моему, он постоянно был на взводе.

— А что собой представляет мистер Нортон?

Привратник осклабился.

— Он в порядке, хотя присмотреть за ним не мешало бы.

— В каком смысле?

— По мне так лучше не здороваться с ним, пока не убедишься, что он не зажал в ладони одну из двух своих электрических штучек. — Его улыбка расползлась чуть шире. — Хотя мне в общем-то все равно. На Рождество Нортон дарит хорошие подарки. Он задумчиво покачал головой.

— Да и с юмором у него в порядке. Однажды попросил меня поменять краны в ванной одной пары, что живет по-соседству. Ну, понимаете, хотел, чтобы из крана, где должна быть холодная вода, потекла горячая и наоборот.

— Он знал этих людей?

— Кажется только здоровался с ними.

— И вы в их отсутствие вошли в квартиру?

Он осторожно кивнул.

— Это была просто шутка. Мы же ничего плохого не сделали. Когда они пожаловались на свой водопровод, я поднялся к ним и снова все поставил на место. Правда, они до сих пор не могут понять, что же тогда случилось. Ни мистер Нортон, ни я так и не рассказали им про нашу шутку.

— А у мистера Нортона сейчас ремонт, да?

— Хозяева дома вроде бы не собирались делать его.

— Но он ведь что-то делает?

— Похоже на то. К нему поднимались трое или четверо рабочих. Правда, сейчас уже, наверное, закончили, потому что сегодня я их не видел.

— Когда жилец хочет произвести ремонт, он ведь должен получить разрешение владельцев дома, не так ли?

— А как же! Мы не хотим, чтобы они там хозяйничали по-своему.

— И мистер Нортон получил согласие?

— Он… э… он, кажется, забыл. Я говорил с ним по этому поводу, но он сказал, что хочет изменить какую-то мелочь, просто чтобы все повеселее смотрелось. В общем, я же говорил вам, что все в порядке. Хороший он жилец, да и живет здесь уже довольно давно.

— А вы не видели, что именно он хотел переделать?

— Нет, у меня и своих дел хватает.

Покинув «Мередит-билдинг», я двинулся в сторону Линкольн-авеню. Апартаменты Крамера были уставлены громоздкой мебелью, которая, как мне показалось, ранее предназначалась для помещения гораздо больших размеров.

Тельма Крамер держалась весьма напряженно.

— Вы мистер Риган?

Я решил рассказать ей про историю с наследством на тот случай, если она еще ничего не знала.

— Миссис Крамер, вам известно, что вы уже не являетесь наследницей вашего супруга?

Кровь отхлынула от ее лица. — Но это… это невозможно. Когда Боб получал свой полис, я знала, что являюсь его наследницей.

— Прошу меня извинить, миссис Крамер, но он изменил завещание. Шесть месяцев назад.

Ее глаза сузились.

— И кто же теперь его наследник?

— Мисс Элен Морланд.

— Почему ваша компания не сообщила мне об этом?

— Это не наше дело, миссис Крамер. Завещатель может в любой момент изменить содержание своего завещания, и лишь от него самого зависит, сообщать кому-либо или нет.

Миссис Крамер сжала в руках платок.

— Ей это так просто не сойдет с рук. Я в суд подам!

— Это ваше право, миссис Крамер. А вы знаете мисс Морланд?

Она резко засмеялась.

— Только видела. Более сказать нечего. Не уверена, однако, что она видела меня. Я оказалась лишь помехой, малозначащей помехой. — Помолчав немного, она продолжала: — У Боба были и другие женщины — такой уж он был человек. Но все они оставались лишь мелкими эпизодами в его жизни. Когда же он повстречался с Элен, все оказалось иначе. Это я могу сказать вам определенно. Узнав, кто… сделал… сделал это… с моим мужем, я пошла к ней и попросила оставить его в покое. Я и сама не знала, какую реакцию от нее ожидать. Возможно, какой-то сцены. Но она взглянула на меня… эти странные серые глаза изучали меня несколько секунд, а потом она заявила, что я могу забрать своего мужа домой.

При воспоминании об этом Тельма покраснела.

— Он просто помешался на ней, в то время как ей он был совсем безразличен. По-моему, ей вообще никто не нужен. Сказав мне, чтобы я забирала мужа с собой, она подошла к картине, над которой работала, и забыла о моем существовании. Как будто меня вовсе не было. И я ушла.

— Но ваш муж продолжал встречаться с ней?

— Я ничего не могла с этим поделать… Но я не думаю, что между ними… было что-то. Он даже рассказывал мне о ней. Говорил, что пойдет к ней в студию и будет просто смотреть на нее. Он никогда не знал наверняка, отдает она себе отчет в его присутствии или нет. Тельма задумчиво покачала головой.

— В сущности, ее лицо ничего не выражает. Невозможно понять, счастлива она или нет…

— Насколько я понял, мисс Морланд — художница?

— Вроде бы да. Что-то рисует, но, кажется, никогда не выставлялась и не продавала своих картин. По-моему, она довольно безразлична к живописи. Просто она как будто… как будто ждет чего-то.

— Ждет?

Глаза женщины расширились.

— Сама не знаю, почему так сказала. Но у меня было такое чувство, что она ждет… чего-то.

— Вы, знали, что у вашего мужа слабое сердце?

— Он мне никогда об этом не говорил.

— А как вы думаете, сам он знал об этом?

— Не могу сказать. Последние шесть месяцев — после того, как повстречал ее — Боб болел. Может, это было что-то с сердцем, но не думаю, что только лишь это. Он много пил, хотя ему было нельзя. Нередко терял сознание. Плохо спал, почти не ел.

— А как вообще ваш муж познакомился с мисс Морланд?

— Их познакомил Питер Нортон, — она сцепила руки. — Мне кажется, ему просто хотелось посмотреть, какое впечатление она произведет на Боба. Почти профессиональная шутка.

— А кто был его доктором?

— Мистер Фаррел. Он принимает в «Брамнер-билдинг».

Я встал.

— Благодарю вас, миссис Крамер, за то, что уделили мне время.

Подъехав к «Брамнер-билдинг», я поднялся в кабинет доктора Фаррела.

— Мистер Фаррел, — предъявив свои полномочия, начал я, — ваш пациент Роберт Крамер, являющийся клиентом нашей компании, скончался три дня назад.

Моему собеседнику на вид было немногим более пятидесяти. Кивнув, он проговорил. — Я слышал. Крамер был моим пациентом около десяти лет. Примерно два с половиной года назад обратил внимание на то, что у него пошаливает сердце. Я обмолвился об этом в разговоре с ним, хотя, конечно, старался не тревожить его. Порекомендовал обычные в подобных случаях распорядок дня, режим и диету. Когда я увидел его шесть месяцев спустя, состояние его здоровья явно ухудшилось. Иначе говоря, он был явно не в себе, потерял силы. На этот раз я уже весьма категорично посоветовал ему поберечься. Как видно, он не последовал моему совету.

— Его жена говорит, что он ничего не рассказывал ей про то, что у него не в порядке с сердцем.

— Наверное, не хотел огорчать ее.

— Да, пожалуй, так оно и было.

Поблагодарив доктора, я попрощался и поехал на Брэйнард-стрит, к дому 231. Это был четырехэтажный кирпичный дом, окруженный аналогичными строениями.

Сидя в машине, я закурил сигарету, а когда наконец покончил с ней, поднялся на самый верх, туда, где располагалась студия художника.

Действительно, у Элен Морланд были серые глаза, которые без всякого выражения взирали на меня все то время, пока я объяснял ей, зачем вообще пришел.

— Вы знали, что у Крамера больное сердце?

Ее губам хотелось произнести «нет», но затем она на мгновение помрачнела, и, бросив на меня быстрый взгляд, сказала:

— Да, он говорил мне.

— Вам известно, что вы являетесь наследницей Крамера?

Она направилась к мольберту.

— Да.

В общем-то меня это не касалось, но не мог удержаться от вопроса:

— Откуда?

Она взяла кисть и проведа одну-единственную линию.

— Говорил, что любит меня. У него не было денег, но все же ему хотелось что-то оставить мне.

— Он отдавал вам свою жизнь.

Она сделала еще мазок и сразу отошла от мольберта.

Я стал осматривать комнату. Повсюду стояли картины — законченные, незавершенные, но все они выглядели так, будто о них забыли в тот момент, когда сняли с мольберта. Кое-где была натура, но чаще всего просто мазки — вверх-вниз — словно указывавшие на то, что давший им жизнь художник в минуту творения думал о чем угодно, только не о них.

— Вы полагаете, что у вас есть право на эти деньги?

— Он хотел отдать их мне, — на сей раз она задержала взгляд на моей персоне. — Вас это огорчает?

У нее оказались мягкие светлые волосы, но трудно было сказать, какого именно оттенка. На солнце они переливались.

— Миссис Крамер намерена опротестовать завещание.

— Естественно, — проговорила Элен. — Этого я и ожидала. Но, надеюсь, мы доведем дело до суда. Думаю, сойдемся на чем-нибудь. Лично мне хватит пятидесяти тысяч.

— Пальцы Крамера были слегка обожжены, и в них застряли осколки стекла. Вы могли бы это как-то объяснить?

— Нет.

Я подошел к большому окну, выходящему на крышу.

— А зачем вам нужны пятьдесят тысяч?

— Они позволят мне иметь свободное время.

— Чтобы размышлять о людях? Зачем?

— Чтобы удивляться.

Я представил себе библиотеку, стеллажи книг. Мальчишкой мне хотелось прочитать массу книг. Пожалуй, я так ни разу и не попробовал исполнить свое детское желание. А нужно ли было это делать? Зато над книгами было небо. Крышка клетки? Неожиданно я поймал себя на том, что говорю:

— Вы слышите что-нибудь, когда смотрите туда? Вы что-нибудь слышите?

Она оказалась рядом со мной.

— Очень тихо. Музыку, которую толком не могу понять. — Я почувствовал на себе ее взгляд. — А почему вы спрашиваете?

— Не знаю, — ответил я, возвращаясь на землю. — Извините, мисс Морланд, что отнял у вас время. Ухожу.

В дверях мы снова посмотрели друг другу в глаза, и я двинулся вниз.

Лежа ночью в постели, я не выдержал и подошел к окну. Звезды, такие ясные, были, казалось, в каком-то шаге, и я вот-вот мог постичь их своим разумом.

Кто-то еще смотрел на них — это точно.

О чем она думала?

Утром я рассказал Олбрайту про Нортона и его объяснение насчет лампочки, про наличие на ней пыли и про все остальное.

Он нахмурился.

— Вроде бы пустяк, но зачем ему понадобилось врать? Тебе не кажется, что здесь следует покопаться?

— Кажется.

— Опять отправишься к Нортону?

— Да, но сначала в его отсутствие осмотрю квартиру.

Олбрайт загрустил.

— Можешь дать мне ключи?

— Конечно, но ведь нельзя…

— Сэм, я потерял свои ключи от квартиры и не хотел бы беспокоить привратника.

Он вздохнул.

— О, кей, но если тебя схватят, компания об этом ничего не знает, — он пытливо взглянул на меня. — Мне почему-то кажется, что это дело тебя заинтересовало.

Я не стал возражать.

Через несколько минут Олбрайт принес связки ключей.

— Не пользовался ими уже лет пятнадцать. Думаю, замки с тех пор не слишком изменились.

Перед уходом от Олбрайта я позвонил Нортону. Телефон не отвечал. Потом повторил звонок в квартале от его дома — результат был тот же.

Поднявшись на третий этаж, я минут десять названивал в квартиру и по молчанию понял, что Нортона дома нет. Я вставил ключ в замок: Нортон оказался дома.

Он неподвижно сидел в кресле лицом к двери, устремив взгляд прямо на меня и, казалось, не собирался двигаться вообще.

Я прикрыл за собой дверь и подошел ближе.

Он был мертв, но никаких следов не осталось. Ни пулевого отверстия, ни ножевой раны.

Я прошел в глубь апартаментов. Большие комнаты, хорошо обставленные, тем не менее не несли на себе отпечатка личности Нортона. Все выглядело каким-то безликим, как театральные декорации.

Из спальни доносился запах свежей краски. Спальня смотрелась нейтрально, как комната в отеле: двуспальная кровать, столики, лампы, два шкафа, которые оказались пустыми.

Комната производила впечатление совершенно новой. В ней была новая мебель, а оконные рамы, плинтусы были покрашены заново.

Пройдясь по комнате, я обнаружил, что выключатель люстры был расположен почти на уровне глаз. Я попал на кнопку, и люстра вспыхнула. Несколько раз пощелкав выключателем туда-сюда, я все-таки почувствовал здесь что-то не так… я чувствовал… ну да, конечно, я почувствовал это.

Я посмотрел, на выключатель. Обычно, когда вам нужно включить свет, вы нажимаете на него сверху, а когда надо выключить — снизу. В этом же было наоборот.

Я вернулся в гостиную, взгляд мой упал на стол и стоявшую возле него мусорную корзину, из которой я извлек коричневую оберточную бумагу и бечевку. На дне корзины валялись обломки рамы и порванные куски плотного картона.

Я совместил куски друг с другом. Разорванный картон оказался картиной, точнее — ее копией размером сантиметров сорок на шестьдесят, в уголке которой притулилась наклейка с надписью: «Сдача Корнуоллиса». Колонны разодетых в прекрасные мундиры воинов вышагивали по своим редутам.

Я разгладил обрывки бумаги, в которую была завернута картина. Так-так, художественный салон «Барклай» в Уэльсе. Никаких марок — значит, картину доставили с нарочным, вероятно, уже после того, когда я видел Нортона живым в последний раз, поскольку, в противном случае, обязательно обратил бы внимание на эти обрывки в корзине для бумаг.

Итак, Нортон получил посылку, распаковал ее, затем разорвал на мелкие части и выбросил в корзину.

Я внимательно исследовал сложенную из обрывков картину. Йорктаун, октябрь 1781 года, войско, марширующее вперед, чтобы сдаться под звуки марша, который называется…

Я посмотрел на Нортона. Он был богатым человеком, которому могла прийти в голову мысль пошутить с кранами и показаться при этом верхом остроумия. Может быть…

Я исследовал его бумажник. В общем, ничего любопытного, если не считать маленькой визитной карточки:

Пальто Нортона лежало на спинке кушетки. Покопавшись в его кармане, я извлек носовой платок, испачканный чем-то коричневым. Кровь?

Положив его к себе в карман, я снова пошел по квартире, теперь — стирая отпечатки пальцев с каждого предмета, к которому прикасался.

Уходя, я оставил дверь в холл слегка приоткрытой: мне хотелось, чтобы Нортона обнаружили как можно скорее.

Я отнес платок в лабораторию «Литтон и Брендт» и через несколько минут получил заключение.

— Это краска, — сказал мне сотрудник лаборатории. — Коричневая. Точнее, золотисто-коричневая. Слабой насыщенности, слабой яркости. Обычно ее используют для покраски недорогих предметов домашнего интерьера. Вообще можно использовать для многого.

Артур Франклин оказался крупным человеком с толстой сигарой в зубах. — Чем могу помочь? — поинтересовался он.

Я представился.

— Насколько мне известно, недавно вы произвели кое-какие работы в квартире мистера Нортона.

— Было дело.

— Какие?

Он на минуту задумался.

— Вы его друг?

— Нет, это моя работа.

Немного поколебавшись, он наконец решился.

— Никогда не приходилось выполнять более дурацкой работы. Впрочем, Нортон платил и хотел, чтобы все было сделано, как ему надо. И тихо. Приплатил мне и моим парням, только чтобы все осталось между нами и никто ни о чем не узнал.

Он уселся в кресло.

— Нам пришлось здорово повозиться. Нортон пожелал, чтобы мы все перевернули. Абсолютно все. Мы подвесили ковер к потолку и всю мебель прикрепили соответственно. Получалось, что люстра у нас торчала из пола.

Да, я оказался прав.

Перевернутая комната, — продолжал он. — Да, сэр. Что и говорить, любопытная забава для шутника, хотя, думаю, он мог себе позволить такое. Плинтусы мы набили под самый потолок, а потом подтянули двери. Ему хотелось, чтобы мы и окна тоже задрапировали, если гость вдруг вздумает выглянуть наружу и обнаружит, что мир совсем не перевернулся.

Он рассказывал с явным удовольствием. — Нортон не говорил, зачем ему это надо, но я-то понял. Слышал уже о подобных штучках. Он хотел, наверное напоить кого-то до чертиков, а потом отправить в эту комнату, а сам бы наблюдал за беднягой в замочную скважину. Франклин хохотнул. — Представляете, да? Приятель Нортона под газом входит туда и думает, что он на потолке. Начинает паниковать. Хочет спуститься на то, что считает полом. Ха! От такого можно свихнуться.

Да, подумал я, видимо, Крамер проснулся и увидел, что над ним громоздится мебель, а сам он лежит на потолке. Его охватил не просто страх — ужас. Что за чертовщина с ним приключилась? Еще секунда, и он упадет. Инстинктивно Крамер потянулся к ближайшему предмету — люстре. В тот самый мрмент, когда его бешено колотящееся сердце разорвалось, он прикоснулся пальцами к лампочке.

— Как мне показалось, шутка довольно быстро прискучила ему, — заметил Франклин. — Два дня назад Нортон снова позвал нас и приказал все поставить на место. Опять спешка. Мы сделали точно так, как и было.

Но вы забыли про одну деталь, подумал я. Забыли поставить выключатель на то место, где ему полагается быть, а заодно и повернуть его наоборот.

Крамер умер в перевернутой комнате, после чего настал черед Нортона впадать в панику. Нельзя было оставлять Крамера в ней. Могли возникнуть нежелательные слухи, огласка, возможно, даже обвинение со стороны полиции.

Надо было как-то вынести Крамера из квартиры, но это оказалось практически невозможным, ведь их неминуемо должны были увидеть. Тогда он решил перетащить тело в гостиную и представить дело так, будто Крамер там и умер. Кому придет в голову обыскивать апартаменты Нортона; в поисках перевернутой комнаты?

Возможно, Нортон даже не заметил раны на руке Крамера, а если и заметил, то не придал ей значение. Самое главное — это то, что он умер от разрыва сердца. Кто в подобной ситуации станет интересоваться раной на руке?

Перевернутая комната. Совершенная во всех деталях — он даже заказал особую картину, чтобы украсить ею стену, — как говорится, последний мазок. Увы, ко времени она не поспела — ее принесли лишь вчера или сегодня утром, а потому он порвал и выбросил картину, на которой воины шли сдаваться под звуки старого марша «Перевернутый мир».

— Интересно, сработала эта его шутка или нет, — проговорил Франклин, явно увлеченный идеей перевернутой комнаты.

Да, этого Франклин, естественно, знать не мог. Он не знал Крамера и всех тех людей, которые ежедневно умирают в городе от разрыва сердца. Когда же Крамер умер, в газетах появилось обычное сообщение о том, что тот скончался «в квартире своего друга».

Покинув Франклина, я проехал мимо дома Нортона — у тротуара стояли машины полиции и «скорой помощи».

Я направился к себе в офис и встретил там Олбрайта.

Выслушав мой рассказ, он покачал головой.

— Звучит фантастично, но едва ли чем-то поможет нам, если не считать удовлетворения обычного любопытства. Страховку придется выплатить. Разумеется, Нортону пришлось бы покрутиться, но, поскольку он мертв, я думаю, едва ли стоит предавать огласке эту историю.

— Все зависит от того, как умер Нортон. Если у него тоже был разрыв сердца, то дело, разумеется, будет закрыто.

Олбрайт кивнул.

— Я свяжусь с судебным следователем и попрошу держать меня в курсе.

Олбрайт позвонил мне вечером.

— Нортон умер от отравления, — сообщил он без всяких вступительных слов.

— Самоубийство?

Не похоже. Ни записки, ни чего-либо в этом роде. Сейчас полиция занимается выяснением всех обстоятельств, и я только что разговаривал с лейтенантом Хенриксом. Они перевернули там все вверх дном, но так и не нашли ни малейшего намека на яд.

— Нортон мог проглотить его весь без остатка.

— Мог, но ведь в чем-то он его хранил. В коробочке, в каком-нибудь пакетике… Хенрикс ничего не нашел. Кроме того, создается впечатление, что Нортон вошел в дом именно тогда, когда яд начал действовать — пальто его, например, было брошено на спинку кушетки. Получается, что его где-то отравили.

— У полиции есть какие-либо предположения на этот счет?

— Хенрикс ничего мне не сказал, но лично я сомневаюсь в том, что он что-то знает. Прошло лишь несколько часов. Думаю, они станут опрашивать всех, с кем Нортон когда-либо встречался.

— А когда точно он умер?

— Следователь предполагает, что около одиннадцати часов.

Повесив трубку, я приготовил себе выпить и закурил. Я думал о многом, в том числе и о ней. Ждала ли она меня? Был ли я для нее кем-то вроде всех остальных? Стоит ли мне просто сидеть и ждать?

В половине одиннадцатого я раздавил в пепельнице последний окурок и поехал в дом номер 231 на Брэйнард-стрит.

Открыв дверь, я сразу же почувствовал запах краски.

В сумеречном свете было непросто определить цвет, но мне показалось, что стены были выкрашены темно-зеленой краской, а перила лестницы — коричневой. Золотисто-коричневой.

Метрах в двух от нижней ступеньки на лестнице виднелся листок бумаги с предупреждением о том, что все вокруг окрашено.

Я нажал на кнопку звонка квартиры номер один.

Появился привратник в шлепанцах. От него исходил запах свежего пива.

— Что вы хотите?

— Когда вы начали красить?

— Вы только за этим и пришли? — огрызнулся он.

— Да.

По выражению моего лица он, видимо, смекнул, что отвечать придется.

— Сегодня, — нехотя пробурчал он.

— Сегодня?

— Ну да, — кивнул он, но сразу поправился. — Вообще-то начали вчера где-то часа в четыре, с верхнего этажа.

Я стал подниматься по лестнице и услышал, как захлопнулась дверь и повернулся ключ в замке.

Элен открыла дверь. На ее лице блуждала улыбка.

— Я ждала вас.

— Питер Нортон мертв, — сказал я. — Его отравили.

Она подошла к проигрывателю и слегка убавила громкость.

— Вот как?

— Нортон часто бывал здесь?

— Он приходил посмотреть на меня и поговорить. Иногда я слушала.

— А вы слушали в тот день, когда он рассказывал вам о перевернутой комнате?

— Да.

— И вчера вечером он тоже был здесь?

— Не хотите ли чего-нибудь выпить?

— Он был вчера вечером у вас, — сказал я. — В холле было темно, и он испачкал руку о выкрашенные перила. Потом вытер ее платком, но отпечатки его пальцев должны там остаться. И это докажет, что он действительно был здесь вчера.

Она вынула из бара два хрустальных фужера.

— Полиция сюда не приходила.

— Они не знают про это место. Только я один.

Она улыбнулась.

— Что ж, тогда мне незачем волноваться.

— Элен, но я должен буду сказать им.

Она посмотрела на меня.

— Зачем же?

— Речь идет об убийстве.

— И я оказываюсь в числе главных подозреваемых? И будет расследование? Полиция установит, кто я такая, где живу и чем занимаюсь?

— Да.

— Мне бы этого не хотелось.

— Элен, это вы убили Нортона?

Она на мгновение поднесла фужер к свету.

— Да.

Мелодия на пластинке окончилась, послышался щелчок, и на вращающийся круг лег новый диск. Снова зазвучала музыка.

— Вы не должны были говорить мне этого.

— Но вы же спросили, а я не могу лгать вам. Вы сами знаете, почему, не так ли? И не сообщите в полицию, да?

Я молчал.

Она поставила фужер на стол и быстро прошла к картине, прислоненной к креслу.

— Даже не помню, когда писала ее. Интересно, о чем я тогда думала?

— Вы имеете отношение к смерти Крамера?

— Нортон говорил мне, что переоборудует свою комнату. Я знала, что у Крамера слабое, очень слабое сердце. Знала и то, что он оставил мне все свое наследство. Я предложила Нортону, чтобы Крамер стал его первой жертвой. Нортон так и не понял, почему. — Она внимательно смотрела на меня. — Вы шокированы? Отчего?

— А если бы Крамер не умер?

— Тогда бы я задумалась над чем-нибудь еще.

— Вы так просто относитесь к вопросам жизни и смерти?

Она взглянула на другую картину.

— Мне нравится синий цвет. Больше, чем какой-нибудь другой. Я никому раньше не говорила об этом.

— Почему вы убили Нортона?

— Он собирался сообщить обо мне полиции — у него не было другого способа справиться со мной. Не сказала бы, что это была мучительная смерть. Полчаса сна, потом пятнадцать минут и — полное небытие.

— Но что он мог им рассказать? У него и самого могли возникнуть проблемы.

— Он вообще не стал бы упоминать Крамера. Просто написал бы анонимную записку в полицию, и сообщил об остальных. О них он не знал, разве что о том, кто был непосредственно перед Крамером, но мог догадываться.

— И сколько же было этих остальных?

— Пять, — она нахмурилась. — Нет, шесть. Разве это важно? Все они уже мертвы, но полиция обязательно найдет возможность повесить их на меня. Я ведь не всегда была Элен Морланд, — она посмотрела на меня. — Нельзя мне в тюрьму.

— Ну, возможно, не в тюрьму.

Ее глаза округлились.

— Если кто-то посчитает, что я сумасшедшая, я возражать не стану. А вы?

— Я буду вынужден обратиться в полицию. Вы знаете, что я так сделаю.

— Но мы ведь с вами не такие, как все. Должны ли мы подчиняться их законам?

— Несомненно.

Она побледнела.

— Раньше я никого не любила. Так неужели теперь я должна потерять все, что имею?

Мне нечего было ответить ей.

— Когда вы собираетесь пойти в полицию?

— Не знаю.

— Утром. Времени будет достаточно. Я не сбегу. Теперь уже некуда бежать. Некого ждать, — она слабо улыбнулась. — Поцелуй? Наш единственный поцелуй?

И я поехал домой. Выпил и стал ждать.

На рассвете я позвонил Элен. Никто не подошел к телефону, да я и не ожидал ответа.

Она никуда не сбежала, хотя ее уже не было.

И мир снова опустел.

Вкус к убийству

— Уверен в том, что сосиски являются самым благородным изобретением человечества, — проговорил Генри Чендлер. — А поданные в виде бутерброда, они не только питательны, но и весьма практичны. Человек может поглощать пищу, даже не уделяя ей внимания. Он может читать, смотреть или сжимать револьвер.

Электрические часы на стене показывали пятнадцать минут пополудни и, если не считать нас с Чендлером, в конторе никого не было.

Он откусил кусок бутерброда, пожевал его и проглотил. А затем улыбнулся.

— Мистер Дэвис, вы и моя жена вели себя весьма неосторожно. Крайне неосторожно, и сейчас мне это на руку. Разумеется, я устрою все так, чтобы каждый считал будто вы сами покончили с собой. Но даже если полиция не удовлетворится подобным объяснением и заподозрит убийство, ей все же будет недоставать мотива. В сущности, нас с вами ничто не связывает, если не считать того факта, что вы наняли меня… в числе двадцати других.

Я опустил холодные пальцы на край письменного стола.

— Ваша жена все равно узнает. Она пойдет в полицию.

— В самом деле? Сомневаюсь. Женщина способна на многое ради своего любовника… когда он жив. Но если он мертв, это меняет дело. Женщины, мистер Дэвис, невероятно практичны. А кроме того, Элен может лишь подозревать, что я убил вас. Уверенности у нее не будет. И эта неопределенность, помимо всего прочего, помешает ей вспомнить дорогу в полицейский участок. Она скажет себе, причем вполне разумно, что ей ни к чему предавать огласке вашу интрижку с ней. Да и потом, не исключено, что кроме меня, найдется еще с десяток людей, которым хотелось бы отправить вас на тот свет.

В моем голосе отчетливо звучало отчаяние.

— Полиция все проверит. Она обнаружит, что вы остались здесь, тогда как все остальные ушли.

Чендлер покачал головой.

— Не думаю. Никто не знает, что я здесь. Я ушел вместе с другими, а вернулся, точно зная, что, кроме вас, в конторе никого нет. — Он чуть пожевал губами. — Мистер Дэвис, я решил, что разумнее всего будет убить вас во время обеда. Полиции труднее всего установить, кто где находился в это время. Люди кушают, снуют повсюду, ходят за покупками, а потом снова возвращаются на работу. Получается, что практически невозможно подтвердить… или опровергнуть… их утверждения относительно того, где они действительно находились. — Он снова потянулся к коричневому бумажному пакету. — Обычно я обедаю в одном из кафе неподалеку отсюда. Однако я не ил тех, кого запоминают или на отсутствие которых обращают внимание. В течение двух недель, мистер Дэвис, я дожидался той минуты, когда вы задержитесь на работе после ухода остальных. — Он улыбнулся. — И вот сегодня утром я заметил, что вы принесли свой обед в кабинет. Наверное, дела не позволили вам отлучиться на обед!

Я облизнул губы.

— Да.

Он приподнял верхнюю часть бутерброда и уставился на вынырнувшие оттуда две маленькие сосиски.

— Реакция человеческого тела бывает весьма странной. Я понимаю, что в стрессовых ситуациях — горе, страхе, гневе, — оно ощущает позывы голода. В данную минуту, мистер Дэвис, я ужасно проголодался. — Он улыбнулся. — Вам и в самом деле не хочется есть? В конце концов, этот бутерброд ваш.

Я ничего не ответил.

Чендлер утер губы бумажной салфеткой.

— На данной ступени своей эволюции человек продолжает нуждаться в пище. Вместе с тем, с точки зрения человека, отличающегося присущей мне чувствительностью, слишком много мешает гурману выдержать свои привычки. Когда передо мной лежит отбивная котлета, я прикасаюсь к ней с известной долей опасения. Известно ли вам, что стоит мне вонзить зубы в какой-нибудь хрящ, как я испытываю настолько сильное потрясение, что не в состоянии разжать их? Он внимательно посмотрел на меня. — Вы, наверное, находите меня не вполне нормальным из-за моей способности в подобные моменты говорить о еде? — Чендлер кивнул, словно соглашаясь с самим собой. — Я и сам не знаю, почему сию же минуту не всадил в вас пулю. Или это потому, что мне нравятся такие мгновения и я хочу продлить их? А, может, просто потому, что мне ненавистен финальный жест? — Он пожал плечами. — Но даже в том случае; если он мне действительно ненавистен, смею вас уверить, что я все же совершу этот последний шаг.

Я оторвал взгляд от бумажного пакета и перевел его на пачку сигарет, которые лежали на столе.

— Вам известно, где сейчас находится Элен?

— Вы что, хотели попрощаться? Или заставить ее отговорить меня от моего намерения? Извините, мистер Дэвис, но у вас ничего не выйдет. Элен уехала в четверг на неделю к своей сестре.

Я прикурил сигарету и глубоко затянулся.

— Мне не жаль умирать. Напротив, я нахожусь в нормальных отношениях и с миром, и с населяющими его людьми.

Он чуть наклонил голову, очевидно, не вполне понимая меня.

— Это было уже трижды, — сказал я. — Трижды… До Элен была Беатрис, а перед Беатрис — Дороти.

Он вдруг улыбнулся.

— Хотите выиграть время? Это вам не поможет, мистер Дэвис. Я запер наружную дверь в коридоре. Если кто-то вернется раньше часа — в чем я лично сильно сомневаюсь, — ему все равно не войти сюда. Если же он проявит настойчивость и будет стучать, я попросту пристрелю вас, а сам скроюсь через черный ход.

Мои пальцы на крышке стола даже вспотели.

— Любовь и ненависть всегда ходят рядом, Чендлер, и мне доказать это проще других. Когда я люблю — или ненавижу — я действую до конца. — Я посмотрел на свою сигарету.

— Я любил Дороти и был уверен в ее взаимности. Мы собирались пожениться. Во всяком случае, я подразумевал это. И готовился. Но в последний момент она заявила мне, что не любит меня. И никогда не любила.

Чендлер улыбнулся и снова вонзил зубы в бутерброд.

Какое-то мгновение я вслушивался в шум транспорта за окном.

— Она не могла принадлежать мне, но и никому другому тоже. — Я посмотрел на Чендлера. — И я убил ее.

Он моргнул и уставился на меня.

— Зачем вы мне все это рассказываете?

— А вам-то сейчас какая разница? — Я снова затянулся. — Я убил ее, но моей ненависти было недостаточно. Вы меня поняли, Чендлер? Недостаточно. Я ненавидел ее. Ненавидел по-настоящему. — Я затушил сигарету и заговорил совершенно спокойно. — Я купил нож и слесарную ножовку. И когда прикинул, что насовал в мешок достаточно камней, сбросил его в реку.

Чендлер побледнел.

Я посмотрел на окурок в пепельнице.

— А двумя годами позже я повстречал Беатрис. Она была замужем, однако мы продолжали встречаться. Шесть месяцев. Мне казалось, что она любит меня так же как и я ее. Но когда я предложил ей развестись со своим мужем… и прийти ко мне… она рассмеялась. Рассмеялась!

Чендлер отступил на шаг.

Я ощущал, как пот струился у меня по лицу.

— На сей раз нож и ножовка меня уже не устраивали. Они не подходили для выполнения задуманного мною. — Я чуть подался вперед. — Была ночь, когда я отволок мешок к животным. Лунная ночь. А я стоял и смотрел, как они вгрызаются, разрывают плоть, дожидаясь каждый своей очереди.

У Чендлера расширились глаза.

Я медленно поднялся. Прикоснулся к бутерброду, который он оставил на краю стола, потом приподнял краешек верхнего куска хлеба. И улыбнулся.

— Соленая ветчина, Чендлер, — проговорил я, — поступает сюда в маленьких картонных коробках. Вы знали об этом? В маленьких картонных коробках: пятьдесят упаковок по восемьдесят восемь центов каждая.

Я положил бутерброд на место.

— А вам известно, что услуги набивщика сосисок стоят тридцать пять долларов?

Я посмотрел мимо него и улыбнулся.

— Сначала вам надо определить, где хорошее мясо, где — так себе, где жир, а где хрящи, потом отделить мясо от костей, а потом нарезать на соответствующие куски.

Я встретился с ним взглядом.

— Твоя жена, Чендлер, и не собиралась покидать тебя. А со мной она просто играла. Я любил ее и одновременно ненавидел. Больше, чем кого-либо на земле. И я вспомнил кошек, вспомнил, как они наслаждались каждым кусочком…

Я посмотрел в наполненные ужасом глаза Чендлера.

— Ну и где, по-твоему, сейчас Элен?

Затем протянул ему полусъеденный бутерброд.

После похорон я помог Элен пройти к машине. Когда мы остались одни, она повернулась ко мне.

— Я уверена, что Генри даже не догадывался о наших отношениях. Ума не приложу, зачем ему понадобилось кончать с собой, да еще в собственном кабинете.

Дэвид Кейз
Охотник

1

Я вывел машину за кладбищенские ворота и улыбнулся.

— Не знаю, дорогая. Съел, наверное, что-нибудь.

Утро выдалось ясное и солнечное.

Ральф Конрад сошел по ступеням «Бридж-отеля», поправил лямки рюкзака, улыбнулся восходящему солнцу и вытер носовым платком в горошек свои кустистые брови. На парковочной площадке стояло несколько машин, хотя на самом шоссе в столь ранний час движения еще не было. Ральф пребывал в чудесном настроении, чему в немалой степени способствовало то обстоятельство, что молоденький портье — явно с похмелья и все еще полусонный — при расчетах ошибся в его. Ральфа, пользу, а он, бережливый по натуре, не мог не оценить по достоинству столь неожиданную удачу. Кстати, именно из-за своей прижимистости он отдавал предпочтение пешим прогулкам в окрестностях Дартмура. Выйдя несколько лет назад на пенсию, Ральф поначалу подумывал о том, чтобы всерьез заняться гольфом, однако дороговизна столь аристократического вида спорта оказалась для него более значимым фактором в сравнении с перспективой поставить классный удар клюшкой по маленькому мячу. Кроме того, он смекнул, что по части физических нагрузок пешие прогулки по сельской местности ничуть не уступают долгому преследованию белого мячика во всех его метаниях и полетах между лунками, в результате чего окончательно склонился в своем выборе в пользу пешего туризма. Он путешествовал среди озер Северного Уэльса, и это был уже третий день его экскурсии по Дартмуру.

В душе Ральфа теплилась надежда когда-нибудь выбраться на континент, однако планы эти не носили сколько-нибудь конкретного, а тем более — срочного характера, и оставались лишь праздными мечтаниями, а кроме того, ему действительно нравился английский ландшафт, бродя по которому, он всегда мог рассчитывать на удобный ночлег, горячую и столь хорошо знакомую ему пищу, а потом сидеть после завершения долгого путешествия у пылающего камина и слушать родную речь. Кроме того, он где-то слышал, что жизнь на континенте страшно дорога.

Ральф поднялся к шоссе и постарался побыстрее удалиться от отеля — на случай, если клерк все же обнаружит свою ошибку… На ногах его были прочные ботинки, а рука сжимала прогулочную трость с встроенным в рукоятку электрическим фонарем. В кармане куртки лежала специальная туристическая карта, и потому он довольно хорошо ориентировался на местности, не опасаясь заблудиться и хорошо запоминая окружающий ландшафт. Направление движения Ральф определял по часам и солнцу и очень гордился этой своей способностью, кстати, избавлявшей его от необходимости покупать компас. У него был с собой небольшой запас еды и термос с кофе, так что Ральф надеялся без особого труда ко времени обеда достичь места следующего привала. Он заблаговременно и тщательно вычертил свой маршрут на карте, а поэтому мог спокойно сойти с дороги и направиться в сторону болот.

Начало припекать. Ральф подумал, что к середине дня жара может доставить немало хлопот, и решил прибавить шаг в надежде передохнуть позже. Дорога вела его по гребню холма. Слева внизу протекал узкий ручей, за которым простиралась заболоченная местность, а справа располагались возвышенные участки земли, усыпанные крупными каменными валунами — здесь и пролегала его тропа. Наиболее крупные скалы были помечены на карте, и он рассчитывал миновать их, одновременно любуясь окружающим пейзажем. Это был один из наиболее чарующих и уединенных уголков Англии, и Ральфу особенно нравилось бродить по нему. Здесь он пребывал в полном одиночестве, вдали от шума автострад и фабричных строений, вдыхая чистый, незагрязненный выхлопными газами и черным дымом из труб воздух. Ручеек извивался вдоль складок мшистой земли. Ральф часто цеплялся своими тяжелыми ботинками за жесткие комья высохшей травы, а когда подошвы начинали скользить, спускался к самой воде. Ароматы природы пьянили его. Курить он бросил несколько лет назад — при очередном резком взлете цен на табачную продукцию, — сейчас прозрачный воздух казался ему намного приятнее горечи табачного дыма, и он искренне поздравлял себя с тем, что напрочь забыл про сигареты.

Прошагав еще примерно час, Ральф подошел к невысокому плоскому камню и решил немного передохнуть. Концом трости он соскоблил налипшую к подошвам глину, отвинтил крышку термоса, налил в нее темноватой жидкости и хотел уже было поднести ее к губам, когда в поле его зрения попал какой-то предмет в тростнике у самой воды. Он опустил крышку и пригляделся, но так и не мог определить, что это было. Солнце слепило глаза, и ему пришлось прикрыть их ладонью и сощуриться. Сейчас он явно пожалел, что не приобрел солнцезащитные очки, хотя обычно полагал, что частота появления на британском небосводе яркого солнца отнюдь не оправдывала расходов на их покупку. Но сейчас Ральф все же склонялся в пользу такого приобретения и решил при ближайшей же возможности наведаться в магазин уцененных вещей.

Ральфу не хотелось спускаться к ручью — почва там была вязкая, топкая и можно было промокнуть, но любопытство все же взяло верх, да и кто знает: вдруг находка окажется действительно ценной? Он знал, что никогда себе не простит, если уйдет, так ничего и не выяснив.

Он взобрался на холм, но все равно не смог разобрать, что же именно там лежит. Очень похоже на человека, подумал Ральф, но тут же усомнился в своей версии. В самом деле, кому придет в голову мысль улечься на землю посреди болота, тем более, если учесть расходы на последующую чистку одежды?

Тогда он снова сошел вниз, допил кофе, но все-таки не мог прийти к окончательному решению: стоит ли идти к ручью? Наконец, тряхнув головой, уложил термос в рюкзак, посмотрел вперед, пожал плечами и двинулся вниз по склону.

Чем ниже он спускался, тем более топкой становилась почва. Ботинки засасывала хлюпающая грязь, трость глубоко уходила в землю и почти не помогала сохранять равновесие. Сухую траву сменили заросли тростника, и ему становилось все труднее удерживать лежащий предмет в поле зрения, хотя он с каждым шагом приближался к нему. В какое-то мгновение ему уже хотелось отбросить любопытство и вернуться назад, — как вдруг он наткнулся на башмак.

Ральф прищурился и всмотрелся. Да, определенно в грязи глубоко увяз башмак. Он наклонился, поддел его концом трости и поднял, зажав кожаный край между большим и указательным пальцами. Скорее всего, башмак увяз в жидкой глине и соскочил с ноги, когда его обладатель шел или, что вероятнее, бежал. Но почему он не вернулся и не забрал его? Ральф повертел башмак перед глазами — тот был в довольно хорошем состоянии, правда, каблук немного стесан, да и размер — он приложил его к сроей подошве — явно маловат. И все же подобное не укладывалось у него в голове: Кто-то совсем недавно проходил по этим местам и явно спешил — настолько, что даже не остановился забрать собственный ботинок! Ральф не мог понять подобного пренебрежения к предметам обихода. Он огляделся, надеясь отыскать башмаку пару — в конце концов, их можно было разносить, — но ее нигде не было видно, хотя на земле остался четко и глубоко вдавленный след. Он подошел ближе. Да, явно отпечаток ноги. Вода успела просочиться внутрь, и стенки следа чуть опали. Неподалеку оказался еще один след, и Ральф двинулся в том направлении, все так же сжимая кончиками пальцев край башмака. Сейчас он действительно чувствовал интерес; Ведь как ни посмотри, один ботинок ему был совершенно ни к чему.

Наконец Ральф увидел тот самый предмет, который первоначально привлек его внимание. К нему же вели и следы — ему показалось, что среди зарослей тростника валяется груда каких-то лохмотьев. Как знать, подумалось Ральфу, вдруг кто-то в порыве безумия вздумал скинуть с себя всю одежду?

Ральф осторожно приблизился — и неожиданно замер на месте.

Да, это действительно было похоже на ворох одежды, но с другой стороны, из-под него торчала человеческая нога, и Ральф не мог оторвать от нее взгляда. Носок есть, а обуви нет. Он посмотрел на башмак, который держал в руке, потом снова на ногу. Его охватило изумление, к которому примешивалось и смущение. Ни разу за время всех своих путешествий он не встречал ничего подобного. Ральф понимал, что надо что-то делать, но опыт минувших лет жизни не давал надлежащего совета — что именно. Спустя несколько секунд он крепко сжал рукоять трости и решительно двинулся вперед, пока не подошел вплотную к телу. Одна рука человека была выброшена вперед, другая пряталась под скомканной, полуснятой одеждой. На ткани отчетливо проступили темные пятна крови, а плащ был задран кверху, полностью укрывая голову.

— Эй, — позвал Ральф.

Ответа не было.

— Слушайте, с вами все в порядке?

Человек под лохмотьями молчал.

Ральф глубоко вздохнул. Он терпеть не мог ввязываться во всякие истории, тем более когда они не касались непосредственно его самого, но здесь, похоже, не было другого выхода. Наклонившись, он резко отдернул плащ, чтобы заглянуть лежащему в лицо.

И в этот же миг мирную тишину разорвал его крик.

Головы у человека не было.

Никогда раньше Ральфу не приходилось сталкиваться с подобным…

2

Джон Везерби имел обыкновение несколько раз в неделю обедать в своем клубе на Сент-Джеймс. Ему нравилась тамошняя кухня, ее тщательно сбалансированная диета, в которую неизменно входил бокал-другой хорошо выдержанного бургундского; после обеда он проходил в бар, чтббы в очередной раз насладиться любимой маркой бренди и изысканной гаванской сигарой. Впрочем, едва ли правильно было бы считать Везерби человеком бездумной привычки. Ему просто пришлась по душе эта вполне удобная и к тому же действительно приятная процедура, и он не собирался вносить в нее каких-либо изменений — равно как менять своего портного и основательно вышедшие из моды костюмы.

Клуб Везерби назывался «Искатели приключений». Он уже много лет состоял его членом и ни разу не прельстился мыслью присоединиться к какому-либо иному обществу. Впрочем, за минувшие годы клуб претерпел немало изменений, став скорее модным, нежели по-настоящему профессиональным, и теперь членство в нем скорее определялось социальным происхождением, а не личными достоинствами. Сейчас это был уже далеко не тот клуб, который в свое время избрал для себя Джон, однако Везерби все же не испытывал намерения сменить его, поскольку искренне сомневался, что какой-то другой окажется более подходящим и соответствующим его ожиданиям. При этом он философски допускал, что изменился не столько клуб, сколько темп жизни. А может, дело было в том, что с возрастом изменился он сам, несколько поотстав от неудержимо спешившей вперед этой самой жизни?

Иногда он искренне жалел о безвозвратно ушедших временах, например, когда входил в бар и видел слонявшихся повсюду молодых людей, одетых в безупречно сшитые костюмы, хотя, по его мнению, и не столь изысканно подстриженных. Везерби всегда считал себя терпимым человеком и в самом деле был таковым: сожалея о прошедшем, он никого никогда не осуждал. И все же ему недоставало атмосферы былых дней, когда ветеранов клуба связывали общие интересы — приключения, о которых можно вспомнить за рюмкой бренди или, что было еще лучше, приключения, которые им только предстояло пережить.

Сейчас же все это было уже в прошлом. Давно минуло то время, когда Везерби в последний раз отправлялся в путешествие, но если бы сейчас в клуб зашел хоть кто-нибудь из старых его членов, разговор неизбежно переключился бы на воспоминания о былом. А с другой стороны, горьковатым получилось бы это удовольствие — перебирать в памяти события, которым никогда больше не суждено было повториться.

Джон окинул взглядом столовую: ни одного знакомого лица. Впрочем, по нынешним временам это стало вполне обычным делом. Из всех друзей и приятелей, когда-то разделявших с ним радости и опасности увлекательных путешествий, один лишь Байрон отказался подчиниться гнету прожитых лет, только Байрон, этот убежденный проповедник собственной теории жизни и смерти, мог поведать какую-то новую историю. Но Байрон давно уже не бывал в Лондоне: он оставался в привычной атмосфере приключений и ему не было нужды перебирать в памяти картинки прошлого. Везерби всегда восхищался Байроном. В его отношении к Байрону не было и тени зависти: он просто преклонялся перед этим человеком, во многом, правда, не одобряя его стиля жизни. Минуло почти десять лет после их последней встречи; но Джон прекрасно помнил тот вечер.

Они сидели в баре и смаковали бренди. Байрон недавно вернулся из Африки, а Везерби едва ли не накануне принял решение отойти от «большой охоты». Некоторое время они вспоминали былые дни, когда вместе отправлялись в сбою последнюю экспедицию в северо-западную Канаду, и Джон обмолвился, что собрался на покой. Байрон тогда огорчился, даже рассердился. Да и сам Везерби особой радости не испытывал. Это было окончательное решение: он был уже не молод, глаза утратили былую остроту и мышцы — прежнюю силу. Все свои молодые годы Везерби, в сущности, посвятил охоте, но время шло, и он уже не решался пускаться в опасные авантюры, тем более, что в подобных случаях его присутствие могло бы не столько сослужить приятелям добрую службу, сколько стало бы для них досадной обузой.

Что же до Байрона, то для него охота всегда была чем-то большим, нежели просто удовольствие или обычная страсть — в охоте таилась сама философия его жизни. Да, Байрон тогда сильно разволновался, пытался убедить друга, что тот совершает роковую ошибку, намереваясь погрузиться в тихую и спокойную лондонскую жизнь. Его голос звучал проникновенно, глубоко, а, разгорячившись и возбужденно жестикулируя, он несколько раз повысил тон.

Неподалеку от них стояло несколько новых членов клуба. Молодежь с интересом присматривалась к выразительным жестам Байрона, вслушивалась в его громкую речь, но явно считала и Байрона и сдмого Везерби чудаками. Один из них — молодой человек с надменным выражением лица — приблизился к ним. По виду это был вожак одной из недавно народившихся групп либеральной аристократии. Подмигнув приятелям, он остановился рядом с Байроном, причем настолько близко, что тот, даже увлеченный своим жарким монологом, не мог его не заметить.

Байрон замер на полуслове и взглянул на юношу. Это не был взгляд обыкновенного человека: он не столько смотрел, сколько вглядывался, словно находился в густых джунглях. При этом он не произнес ни слова. Молодой человек попытался было ответить ему столь же решительным взором, однако его, видимо, подвели чересчур изысканные манеры, и он решил найти спасение в словах.

— Прошу прощения, сэр, что случайно подслушал ваш разговор, — проговорил он с подчеркнутой вежливостью, делая особое ударение на слове «сэр».

Байрон, похоже, его даже не услышал.

— Насколько я понял, вы проповедуете так называемую «охоту по-крупному»?

Байрон снова промолчал, вместо него заговорил Везерби:

— Вы правы, молодой человек, мы оба являемся ее поклонниками.

Однако юноша не обратил на Везерби никакого внимания. Под взглядом же Байрона он заметно покраснел.

— Может, скажете мне — я всегда хотел в этом разобраться, — какое удовольствие получает взрослый и, очевидно, вполне интеллигентный человек, убивая беззащитных животных?

Подобных вопросов задавать Байрону явно не стоило.

Рассердился даже Везерби: и терпение имеет свои пределы. Приятели молодого человека тоже приблизились и лукаво посмеивались за его спиной. Байрон продолжал хранить молчание. Он смотрел на юношу, и постепенно выражение его лица изменилось: теперь могло показаться, что он разглядывает предмет, на который неосторожно наступил.

Молодому человеку стало не по себе. Приятели явно ожидали от него какой-нибудь блестящей реплики, тогда как сам он не мог найти сил даже для того, чтобы взглянуть в глаза Байрона.

— Прошу прощения, повторяю, я никоим образом не хотел вторгаться в вашу беседу, — проговорил он, — но скажите, — подбодренный звуками собственного интеллигентного голоса, он снова улыбнулся, — скажите, это что — ощущение собственной силы и удали? Или какое-то особое достижение? А может, некий атавизм, возврат к прошлому, когда убийство являлось почетным и необходимым занятием?

— Я не могу вам ответить, — сказал наконец Байрон.

— Я так и подумал, — кивнул юноша. Он уже собирался отвернуться — на губах его играла ухмылка, а приятели удовлетворенно ухмылялись, наблюдая победу своего дружка.

— Но показать могу, — словно продолжая предыдущую фразу, проговорил Байрон.

Молодой человек удивленно обернулся. Байрон отошел от стойки бара — теперь он тоже улыбался, и улыбка его как бы подтверждала справедливость поговорки: «Улыбается тигр, а гиена смеется».

— Простите? — переспросил молодой человек.

— Я мог бы показать вам, — повторил Байрон, — какое удовольствие лично я получаю от убийства, да вот только сомневаюсь, что вы способны принять смерть с благородством животного.

В зале воцарилась гнетущая тишина. Губы юноши чуть шевелились, но он так ничего и не сказал. Улыбки сползли с лиц его друзей: все увидели в глазах Байрона нечто темное — такое, что едва ли смогли бы когда-либо понять. Спустя несколько секунд молодой человек отвернулся, а Байрон пожал плечами и снова повернулся лицом к бару. Везерби стоял рядом и, казалось, не дышал. Он видел Байрона в момент убийства и очень хорошо знал это выражение его лица. Такое действительно непросто забыть. Вскоре после этого молодой человек ушел.

— Я почему-то подумал… — медленно проговорил Везерби.

Байрон кивнул.

— Все получилось бы совсем просто, — сказал он.

В этом Джон не сомневался.

Таков был Байрон…

* * *

Официант принес счет, по опыту зная, что за столом Везерби пьет лишь вино. Везерби расписался и, встав, направился через солидные, обшитые дубовыми панелями комнаты в сторону бара. Он оказался высоким мужчиной со стального цвета волосами и угловатыми чертами лица. Костюм его был сшит настолько классно, что вовсе не производил впечатление нового. Возраст действительно несколько притупил его зрение, замедлил реакцию, хотя в остальном цивилизованная жизнь не оставила на нем сколь-нибудь заметных пагубных следов. Он по-прежнему был подтянут, строен, не сутулился и весил ровно столько, сколько в нем было во время их последней с Байроном охотничьей экспедиции в Канаду. Входя в бар, Везерби снова вспомнил друга.

Странное это было совпадение.

У стойки бара стоял старший инспектор полиции Джастин Белл и потягивал пиво. У него было коричневато-красное лицо, одет он был в неприметный серый костюм и в самом — деле очень походил на полицейского. В знак приветствия он поднял свой стакан, и Везерби присоединился к нему. Инспектор всегда был ему симпатичен. Белл принадлежал к числу ветеранов клуба, и Джон даже когда-то выступил его поручителем при вступлении — тогда еще велись оживленные дискуссии на тот счет, следует ли относить профессию полицейского к разряду «приключенческих», — в результате чего Джастин получил необходимое большинство голосов. Но все это было в далеком прошлом, когда клуб «Искатели приключений» действительно соответствовал своему названию. В целом же к Беллу здесь относились хорошо, у него была достойная внешность и вполне сносный для клуба характер, в результате чего его, даже несмотря на специфическую профессию, ввели в правление.

— Привет, Джон, — сказал Белл.

— Как дела, Джастин?

— Устал.

— Давненько что-то тебя не было видно.

— Времени все нет. Завидую твоей вольной жизни. Всегда завидовал. Везет же людям, которые могут сменить удовольствие на отдых, не занимаясь в промежутке между ними надоедливой работой.

Везерби рассмеялся. Впрочем, он всегда думал так же и без малейшего оттенка снобизма полагал, что ему здорово повезло родиться богатым.

— Выпьешь? — спросил он.

Белл прикончил свой стакан и двинул его вдоль стойки; бармен в тужурке винного цвета отличался должной сноровкой и отменной вежливостью. Совсем еще молодой, он, тем не менее, умел отличать старых «искателей приключений» от модных новичков и понимал разницу между достоинством и фамильярностью. Везерби заказал себе бренди, а Белл еще один стакан пива. Пристрастие к этому напитку начало уже сказываться на его брюшке, хотя он лишь казался еще более солидным стражем закона.

— Рад тебя видеть, — произнес Везерби.

— Кстати сказать, я рассчитывал тебя здесь встретить. Надеялся, что ты тоже заглянешь.

— Боже праведный! Надеюсь, не по поводу штрафа за парковку в неположенном месте?

Оба посмеялись над придирчивостью местной дорожной полиции.

— Мне нужен твой совет, Джон, — проговорил Белл несколько секунд спустя.

— Насчет чего?

— Не исключено, что по поводу убийства.

Везерби моргнул, тогда как Белл продолжал тянуть пиво.

— Мы, во всяком случае, считаем это убийством, хотя полной уверенности у меня нет.

— Но какой же из меня советчик в подобных делах?

— Может, другого и не надо, если это действительно убийство.

— Начало звучит загадочно, — Везерби принялся набивать трубку. К бренди он пока не прикоснулся.

— Пожалуй, так оно и есть. Да ты и сам, наверное, читал в газетах. Обезглавленный труп в Дартмуре. Так его назвали газетчики.

— Было что-то, попадалось на глаза. Но ведь это же не на твоей территории.

— Видишь ли, в этом деле есть несколько весьма странных обстоятельств, которые сбили с толку местного констебля, вот он и обратился за помощью. В общем, неглупое решение, хотя я тоже не все понимаю. Как бы то ни было, комиссар поручил дело Турлоу и мне. Я только что от него. Приехал в надежде найти тебя здесь.

Везерби набил трубку, поднес к табаку зажженную спичку, с удовольствием затянулся. Он курил «африкандер», который, как и любой другой качественный табак, вкус имел гораздо лучший, чем запах для окружающих Белл закурил сигарету.

— Так в чем там дело? — спросил Везерби.

— Поначалу существовало довольно твердое мнение, что во всем повинно какое-то дикое животное. На это, в сущности, указывают все материалы дела — за исключением одного обстоятельства. Довольно странного обстоятельства. И здесь я полагаюсь в первую очередь на тебя. Лучшего помощника мне не сыскать, так, во всяком случае, я себе представляю.

— Понимаю, — проговорил Везерби, пригубив бренди. — То есть ты никак не можешь определить, что это за животное.

— Именно. Я ни черта не смыслю в животных, а Турлоу и того меньше. У моей жены была когда-то кошка, но и та сбежала; да, еще крот в саду живет, но это, пожалуй, все. — Везерби улыбнулся. — И я подумал, что ты, может, поймешь что-нибудь по ранам на теле и гипсовым слепкам со следов.

Везерби кивнул. — Пожалуй смогу. Следы четкие?

— Не очень.

— Ладно, думаю, что смогу установить по крайней мере, на что похож этот зверь. Полагаю, это хищник?

— Даже и не знаю. Тело жертвы он жрать не стал, это точно. Но оно все истерзано, буквально искромсано. Полицейский эксперт утверждает, что подобное мог сотворить лишь дикий и крайне жестокий зверь. Так-то оно так, но именно здесь и скрывается одна закавыка, на которую особо напирали газетчики. Речь идет об обезглавливании жертвы, как назвал бы это старик Конан-Дойл. Это смутило и местную полицию. Правда, заправляет там один старый плут, так что всякое может быть, — Белл качнул пальцем в сторону своей кружки. — А голову мы так и не нашли, — добавил он.

На какое-то время Везерби задумался, молча посасывая трубку. Это очень напоминало старые времена, когда они частенько обсуждали в баре свои проблемы, хотя тогда речь чаще шла о модах и искусстве, нежели о вопросах жизни и смерти.

— Итак, это животное — если это действительно животное — настолько сильно, что способно оторвать человеку голову?

Белл пожал плечами.

— В Англии? Звучит весьма проблематично. Конечно, может набедокурить стая одичавших собак, хотя мне это тоже кажется маловероятным. Вы, разумеется, оповестили все зоопарки и передвижные цирки на предмет возможного бегства животного?

Белл с болью посмотрел на него.

— Ну да, понятно. Извини, Джастин.

— Проблема не только в этом, — продолжал Белл. — Дело в том, что голову не оторвали. Во всяком случае, совсем не так, как это сделал бы какой-то зверь. Тело действительно разодрано чуть ли не на куски, но голова отделена достаточно аккуратно.

Везерби поморщился от табачного дыма.

— Это говорит о громадной силе нападавшего. Существуют животные, способные одним рывком сорвать голову человека с плеч, тогда как само тело при этом остается практически неподвижным.

— А отрезать ее как ножом или лезвием гильотины? — С момента упоминания трупа лицо Белла заметно помрачнело. — Какое же животное способно сотворить подобное?

— Не знаю. Может, когда увижу слепки… Буйвол, например, вполне способен одним рывком сорвать рогами человеческую голову. Но ты говоришь, что тело было сильно изрезано… Не знаю, Джастин, что тебе и сказать. Может, сумасшедший какой с орудием, оставляющим следы наподобие когтей?

— Нет, это были настоящие когти. Причем очень острые. Ни один человек не способен произвести подобное.

— Ну ладно, как бы то ни было, ты можешь рассчитывать на мою помощь.

— А ты не мог бы поехать со мной в Дартмур? За наш счет, разумеется. Почва там была довольно мягкая, так что слепки получились неплохие, и ты бы мог их опознать.

Белл вспомнил, что и он сам тоже находился «за счет полиции», но все же заказал новую порцию выпивки.

— Давненько я уже не ходил по следу, хотя, надеюсь, не все еще позабыл. А что, попробовать можно.

Белл принялся разворачивать карту, расположив ее на стойке бара и прижав один из уголков стаканом с пивом. Несколько членов клуба с явным интересом наблюдали за его действиями — давненько уже никто не приходил в клуб с картой. Везерби склонился над картой и Белл ткнул в нее толстым пальцем.

— Тело было найдено… — он очертил пальцем кружок и указал на его середину, — вот здесь, рядом с ручьем.

Везерби кивнул, машинально вырисовывая в своем сознании очертания местности, обозначенные на контурной карте. Постепенно его интерес к проблеме усиливался, на лице появилось выражение удивления, он вынул трубку изо рта и нахмурился.

— Ты знал Байрона?

— Ну конечно.

— Он живет в этих местах, — Джон снова заглянул в карту. На ней были обозначены мельчайшие детали. — Его дом находится примерно в миле от места происшествия.

— Да, я знаю.

— Ты мог бы выгадать массу времени, если бы спросил его совета, или он в отъезде?

Белл поднял на него смущенный взгляд.

— Видишь ли, я уже был у Байрона, — сказал он. — И он не проявил желания помочь мне. Всегда он был каким-то странным парнем. Мне вообще показалось, что эта трагедия даже как-то его позабавила. Он заявил, что, как ему представляется, время от времени людей надо отстреливать, чтобы поддерживать баланс народонаселения. Сказал, на свете расплодилось-де слишком много людей.

— Да, это похоже на Байрона. Но его что, совсем не увлекла перспектива бросить вызов неизвестности и разобраться в происшедшем?

— Да нет, гипсовые слепки вроде бы заинтересовали. Он очень внимательно осмотрел, их, и мне даже показалось, что он знает, кому принадлежат эти следы. А потом только пожал плечами и ничего не сказал. Кстати, именно Байрон подсказал мне идею переговорить с тобой. Сказал, что тебя обязательно заинтересует, даже взволнует сама возможность внести свой вклад в дело борьбы за идеалы гуманизма. — Белл сделал паузу. — Впрочем, я и сам собирался с тобой поговорить, а к Байрону заехал просто потому, что он был ближе.

Везерби ухмыльнулся.

— Прямо как охота на африканских львов, — сказал он. — Так зоопарки ты проверил?

Оба рассмеялись, и Джон заказал еще по бокалу.

— Да, плохо верится, что Байрон пропустил такую возможность, — проговорил Везерби. — Действительно, его никогда не интересовала человеческая жизнь, но если бы он узнал, что здесь замешано какое-то опасное животное, то обязательно схватился бы за карабин. Чем опаснее приключение, тем стремительнее его реакция. В последнюю нашу встречу Байрон отчитывал меня за то, что я променял атмосферу риска на лондонский комфорт. А может, он вообще не считает, что здесь замешано животное, или попросту не хочет помогать властям. Последнее кажется мне наиболее вероятным. Нельзя исключать и то, что он решил самостоятельно выследить зверя, и, зная Байрона, я почти уверен, что он добьется своего. А в целом я согласен с тобой: он действительно странный парень, и до конца я его никогда не понимал.

— Ну так как, Джон, поедешь со мной?

— А почему ты не привез слепки?

— Я думал об этом, но мне хотелось, чтобы ты сам увидел все своими глазами. Пожалуй, это одно из тех немотивированных убийств, которые так редко удается раскрыть. И самое паршивое в них то, что они так часто совершаются. Зверь ли это, человек ли, но мне думается, он будет убивать и дальше.

— И если подобное произойдет, тебе бы хотелось, чтобы я находился там?

— Именно. Если кто и способен выследить убийцу, то это только ты. А если, не дай Бог, он действительно еще кого-нибудь убьет, мне бы хотелось, чтобы ты пустился по свежему следу. Коль скоро мы все же надеемся разобраться в этом дело, я бы хотел, чтобы мы опирались на вещественные доказательства, а не на одну лишь дедукцию. Думаю, Конан-Дойл такого бы никогда не сказал.

Везерби кивнул. В Лондоне его ничего не держало, а кроме того, заманчивой выглядела сама идея наконец-то побыть на свежем воздухе. Да и хотелось снова повидаться с Байроном, ведь им приходилось не раз вместе сталкиваться с опасностью, и хотя сейчас это было единственным, что их связывало, связь их оставалась по-настоящему прочной.

— Договорились, Джастин. Я еду.

Белл сложил карту и сунул в карман. Его костюм в нескольких местах вспучивался — видимо, от таких же вложений, — и Везерби с улыбкой подумал, не прячется ли в одном из бездонных карманов увеличительное стекло. Они сели за угловой столик и заказали по последнему бокалу, договорившись выехать в Дартмур завтра рано утром. Не столько испытывая потребность в дополнительной информации, сколько просто желая поддержать беседу, Везерби стал расспрашивать Белла о деталях убийства. Их оказалось немало, хотя оставалось порядочно и белых пятен. Человек, обнаруживший труп, не имел к происшедшему никакого отношения. Личность убитого тоже удалось установить, хотя и не без некоторого труда. Им оказался пожилой мужчина по фамилии Рэндел, живший отшельником в этих местах и не раз арестовывавшийся за браконьерство. Скорее всего, именно за этим занятием его и настигла смерть. Судя по следам, Рэндел шел по гребню холма, где была довольно жесткая почва, но, увидев убийцу, бросился к ручью. Он почти уже успел добежать до воды, когда тот догнал его; как предполагалось, смерть наступила практически на том самом месте, где был обнаружен труп.

По мнению полиции, зверь не нападал на жертву на бегу, то есть не кидался на него сзади и не рвал когтями тело, однако, едва настигнув Рэндела, тут же на месте прикончил его. Остались следы короткой, но отчаянной схватки: Рэндел несколько раз повернулся, уже лежа на земле, и даже обломал ногти на руках. Его одежда была изодрана в клочья, хотя по карманам явно никто не шарил — полиция обнаружила в них четыре шиллинга и пол-унции листового табака. Сам по себе Рэндел был довольно занятным человеком, весьма эксцентричным, хотя раньше никто не слышал, чтобы у него объявились враги, так что смерть его вполне можно было считать совершенно нелепой.

Белл покачал головой и добавил:

— Что и говорить, мерзкая кончина. Не думаю, что ему вообще хотелось умирать, однако могу определенно сказать, Джон, не приведи Господь мне еще раз увидеть подобный труп.

Он снова покачал головой. Даже не догадываясь о том, что ждет его впереди.

3

«Черт бы меня побрал, — подумал Брайан Хэммонд. — Будь я проклят, идиот несчастный!»

Он подался вперед, обеими руками вцепившись в рулевое колесо, и принялся внимательно вглядываться в панораму за залитым дождем лобовым стеклом. Дорогу было почти не видно, «дворники» едва справлялись, и слабый свет фар безуспешно силился пробить мощную толщу дождевых потоков. Темное лицо Хэммонда, освещаясь зеленоватым мерцанием приборной доски, выглядело злым и встревоженным. Он работал коммивояжером, хотя внешне скорее походил на моряка торгового флота. В молодости ему действительно пришлось некоторое время послужить во флоте, хотя тогда он скорее напоминал коммивояжера. В общем-то у него было лицо человека, созданного для рискованных дел. Брайан застыл в напряженной позе, зажав зубами сигару, медленно вел машину по темной, омытой дождями равнине.

«Ну как я мог пропустить этот чертов поворот? — ругал он себя. — И почему они так неудобно размещают указатели? Разве можно что-то понять, если на дороге ни черта не размечено? Я плачу такие налоги, а им недосуг поставить в нужном месте положенный знак, не говоря уже о бензозаправочных колонках».

Его взгляд задержался на стрелке, отмечавшей уровень топлива в бане — та подрагивала возле нулевой отметки.

«Дьявол побери эту Богом забытую равнину, — подумал он. Местное мужичье, конечно же, давно дрыхнет, так что не у кого даже спросить, куда ехать. И ни одного домика пока не попалось. Разве можно что-то разглядеть в этом проклятом дожде? А бензина скорее всего осталось на милю-другую. Да уж, жрет эта тачка прилично. Не надо было покупать такую громадину, хотя как иначе уместить все образцы товаров? Впрочем, от образцов тоже пока мало проку — за весь день не продал ни штуки. Босс завизжит, как свинья на бойне, когда обо всем узнает. Ну разве можно рассчитывать на успешную торговлю электроникой в этой чертовой дыре? Здесь и людей-то нет — одни овцы. Местные дурни и об электричестве-то, наверное, только вчера узнали, и вот нате — продавай им магнитофоны. О, будь проклято это место!»

Хэммонд сделал крутой поворот, но впереди показался лишь очередной участок темной и узкой дороги.

«Зато прохиндей Эд Дэвис устроился на работу в Лондоне, — подумал он, — и неплохо, наверное, сегодня наторговал, так что может сейчас расслабиться в своем Вест-Энде. Везет же пройдохам! Шампанское сейчас, скорее всего, попивает. А, плевать на него, вот только почему ему дают выбирать себе зону деятельности? Только потому, что дольше меня работает в конторе? Несправедливо это…»

Машина задела бампером бордюрный барьер, и Хэммонд смачно выругался. Сейчас ему было очень жалко себя. По справедливости, сидеть бы ему сейчас дома перед телевизором пока жена готовит чай. Интересно, чем она сейчас занимается? Он вспомнил ее всегдашнее неприязненное отношение к его разъездам. Ей известно, что в пути со мной ничего не может случиться, и злится только потому, что меня нет рядом. Что и говорить, страстности ей не занимать. Любопытно, не взбредет ли ей в голову идея пойти одной, скажем, в ресторан? Скулы Хэммонда свело, и он даже прокусил зубами окурок сигары. Нет, одна определенно не пойдет, не такая — слишком благонравна! А ведь этот мерзавец Хэмфри однажды уже пытался заигрывать с ней в кафе. Да я и сам как-то заметил, что она улыбнулась ему в ответ.

Хэммонд машинально взглянул на часы: рестораны уже закрывались.

«Нет, она не в ресторане, — подумал он. — Скорее всего дома. Позвонить бы, да только на этой треклятой дороге не найдется ни одного телефона, ни одной-единственной будки. Ладно, допустим, я позвоню, а ну как ее нет дома?.. Или рядом с ней сидит Хэмфри?»

Хэммонд покачал головой и, прищурившись, снова вгляделся в дорогу перед собой. «Дворники» без толку сновали из стороны в сторону, машину то и дело заносило. Коробки с образцами скользили по заднему сидению, шины повизгивали, в салоне висел тяжелый сигаретный запах. Ему пришлось немного сбросить скорость, отчего дорога показалась еще более утомительной. Неожиданно мотор несколько раз кашлянул и затих.

О, нет, подумал Хэммонд.

Двигатель на секунду дернулся и тут же заглох снова, предоставив машине самой катить вперед до полной остановки. Брайан выругался вслух и подумал: какой смысл вступать в автоклуб, если невозможно даже позвонить на станцию техпомощи. Настроение окончательно испортилось. Теперь он был почти уверен в том, что жена сидит сейчас с негодяем Хэмфри в ресторане, а самого его обязательно уволят с работы за безделье.

Хэммонд раскурил погасшую сигару и задумался: что же теперь делать? Он не имел ни малейшего представления о том, где находится, и понимал, что в такую темень вообще бессмысленно куда-то идти. Дождь ни на секунду не ослабевал. Аккумулятор был уже не новый, и Хэммонд выключил фары. Впрочем, дорога оставалась довольно узкой и темной, так что он не мог рисковать — вдруг какая-нибудь шальная машина врежется в него сзади? Он открыл «бардачок», извлек из него переносной проблесковый фонарь, поднял воротник плаща и вышел наружу.

Дождь яростно накинулся на него, ветер тут же отыскал в одежде крохотные щелки, чтобы пробраться поближе к телу, Хэммонд продолжал отчаянно ругаться себе под нос, пока отходил на несколько метров и устанавливал на дороге фонарь. Щелкнул выключателем — огонек замигал, посылая в ночную темень прерывистые красные сигналы. В их свете окружающие деревья приобрели зловещие очертания, казались какими-то нереальными. Он постоял несколько секунд, наблюдая, как играют лучи маячка. Сигара снова погасла, от нее к тому же отслоился край табачного листа. Он посмотрел в сторону деревьев, и тут взгляд его уловил какое-то движение за черными стволами. Какое-то мгновение Хэммонд изумленно вглядывался, но затем его глаза расширились, и сигара выпала из зашедшегося в крике рта.

Хэммонд повернулся и бросился бежать, не отдавая себе отчета, куда несут его ноги. Объятый ужасом, он миновал свою машину и пробежал, пожалуй, метров пятьдесят, когда его настигли…

4

Джон Везерби сидел перед угасающим камином и, отхлебывая бренди, размышлял о том, что услышал от Белла. Это была уютная комната. В углу тикали дедушкины часы, и маятник их то и дело вспыхивал яркими бликами. Вдоль стен тянулись стеллажи с книгами, под ногами расстилался глубокий, мягкий ковер, за тяжелыми портьерами прятались широкие окна. Однако мысли Везерби блуждали где-то далеко от дома, воспоминания о минувших днях вдруг снова нахлынули на него. Он попробовал представить, что ждет его в Дартмуре, какие следы он увидит и какое животное могло оставить их. Как человек, достаточно хорошо знавший Байрона, он не мог понять, почему тот не проявил любопытства к этому делу и не занялся им — пусть даже из самых что ни на есть эгоистических побуждений. Для Везерби поведение Байрона явилось полной загадкой, не меньшей, чем само убийство. Ведь тот, казалось был будто специально создан для борьбы с подобными существами, сколь бы чудовищного противника ни уготовила ему судьба. Почти все проблемы он разрешал слишком рискованными и опасными способами, словно бросая этим вызов самой смерти. Ко всему, чем старше он становился, тем сильнее крепла в нем эта склонность. Если Везерби как бы постепенно сбавлял темп жизни, с каждым годом все больше ценя в ней простоту и безопасность, то Байрон, напротив, выискивал все более трудные и замысловатые пути решения встававших перед ним вопросов.

Везерби не однажды отправлялся с ним в экспедиции — в Индию, Африку, а в последний раз они побывали в диких лесах северной Канады. Он и сейчас отчетливо помнил все детали той поездки.

Никогда еще Байрон не позволял себе столь безрассудного риска. По сути дела, он шел на него ради самого риска. Тогда Байрону захотелось подстрелить канадского медведя, причем в одиночку, и он настоял на том, чтобы Везерби находился на достаточном удалении и даже при крайней необходимости не мог подоспеть к нему на помощь. Обладая превосходной коллекцией оружия, Байрон тем не менее попросил у их проводника его карабин. В принципе это было достаточно надежное оружие, однако слишком легкое, тем более, что Байрону раньше никогда не приходилось из него стрелять. Все протесты Везерби оказались тщетными: Байрон всегда пренебрежительно относился к доводам оппонентов, так что Джону оставалось лишь ждать. Везерби до сих пор не мог забыть напряжения, которое испытал в тот день. Сам он находился на холме, поросшем хвойными деревьями. Стояла осень. Деревья на других холмах переливались яркими красками, их кроны пылали красной и оранжевой листвой. Земля под ногами, чуть тронутая ранними заморозками и обдуваемая холодными северными ветрами, была жесткой.

Везерби смотрел, как Байрон удаляется туда, где, по их предположениям, прятался зверь. Внешне тот выглядел вполне беззаботным, однако это было обманчивое впечатление. Его красно-черная охотничья куртка почти сливалась с окружающей растительностью. Джону он показался очень маленьким — уходящей в густую чащу на встречу со своим врагом фигуркой. Байрон уже успел удалиться на достаточное расстояние, и Везерби при всем желании не смог бы прийти к нему на подмогу. На всякий случай он снял с плеча ружье, хотя и понимал, что это совершенно бесполезно. Байрону оставалось рассчитывать только на самого себя.

Он уже почти скрылся в чаще, когда вдруг появился медведь. Даже находясь на большом удалении, Везерби поразился громадным размерам зверя. Он увидел, как Байрон поднял ружье — совсем крошечную игрушку, — когда до трехсоткилограммового противника — овеществленной в плоти мощи и ярости — оставалось каких-то несколько метров. По своим размерам голова медведя не уступал Байрону, и вознеслась почти на метр над ним, когда животное встало на задние лапы. И в тот же миг медведь словно потерял равновесие, закружился на месте, неуклюже замахал лапами, и лишь потом, после показавшейся Везерби бесконечной паузы, до него донесся слабенький хлопок выстрела. Джон подошел.

Байрон с улыбкой смотрел на зверя — на лице его светилось выражение подлинного триумфа. Он сделал лишь один выстрел — когда зверь предостерегающе зарычал, — и пуля, пробив нёбо, впилась в ужасную пасть и пронзила головной мозг. Наружу она не вышла, так что на шкуре трофея не оказалось никаких повреждений.

— Отличный выстрел, — проговорил Везерби.

— Ну, с такого расстояния трудно промахнуться. Да я и не мог себе такого позволить.

— Это с такой-то фитюлькой? — скептически заметил Везерби.

— Как видишь, им вполне можно завалить и медведя, если, конечно, знать, куда целиться.

— Да уж, вижу.

Байрон удивленно поднял брови.

— Зачем прибегать к более тяжелому оружию, нежели требуется, ведь охотнику труднее с ним обращаться. Вот у тебя, например, ружье четыреста второго калибра, и ты завалил бы медведя, даже если бы выстрел оказался не вполне удачным. Ну, попал бы ему в ногу, в плечо, а уж после этого, вдосталь позабавившись, прикончил бы. Но это, Джон, не охота. И не жизнь. Не так следует жить, и не так даруют смерть. Ты прекрасный охотник, Джон, и отличный стрелок, но у тебя неверные исходные посылки.

— Возможно, — согласился Везерби со смесью невольного восхищения и раздражения в голосе. Он не вполне понимал смысл слов Байрона. Его это явно раздосадовало.

— Не возможно, а точно. Это неоспоримый факт, непреложная истина.

— А вдруг бы ты промахнулся? Если бы в момент выстрела медведь чуть сдвинулся с места — как бы ты со своей берданкой смог остановить раненого зверя? Прежде чем ты успел бы совершить повторный выстрел, он разорвал бы тебя на части.

Байрон снова улыбнулся, но уже другой улыбкой.

— Нет, Джон, — спокойно сказал он. — Впрочем, это довольно спорный вопрос.

Байрон бросил ему свое ружье — Везерби поймал его на лету. Лишь тогда Джон понял истинный смысл слов Байрона. Он надавил на рычаг, и на землю упала пустая гильза. В магазине был только один патрон.

— Ты с ума сошел… — только и смог выговорить Везерби.

А Байрон тем временем содрогался от радостного, безумного смеха.

* * *

Позднее, когда они уже сидели у костра в их небольшом лагере, на Байрона нашло задумчивое, даже философское настроение. Первый восторг улетучился, уступив место желанию поделиться своими взглядами. Они были одни — проводник возился с убитым медведем, сдирая с него шкуру, поскольку дотащить такую махину до лагеря было невозможно. Везерби все не мог успокоиться, вспоминая, какому риску подвергал себя Байрон, такой поступок, как ему казалось, выходил за грань разумного.

— Ну как ты не можешь понять, Джон, — с сожалением проговорил Байрон. Он чуть ли не умолял друга постичь ход его мыслей.

— Не знаю… — покачал головой Везерби. — Я, конечно, готов допустить, что эмоции, стремление достичь поставленной цели… Но ведь это же самоубийство, Байрон. Как-нибудь однажды…

Тот жестом остановил Джона, в глазах его заиграли отблески костра.

— Опасность, Джон. Лишь ощущая опасность, ты продолжаешь жить. Только подвергая риску свою жизнь мы можем по достоинству оценить ее. Ты только представь, насколько богаче наши с тобой жизни по сравнению с существованием горожанина, кастрированного цивилизацией, обескровленного обществом и приносимыми им благами.

Там нет жизни, нет опасности, там нечем рисковать, а, следовательно — нет и удовольствия. Мы с тобой, Джон, жертвуем жизнью с такой же легкостью, как и пользуемся ею. И медведь никогда не испытывал такой сладости от бурлящей внутри него жизни, как в тот самый момент, когда пуля пронзила его мозг. Ведь если мы, охотники, переживаем в подобные минуты необыкновенный прилив энергии, то же самое должны чувствовать и наши жертвы. Знаешь, Джон, я действительно люблю тех, кого убиваю. Да-да, их самых, которые убьют меня, если я промедлю, что-то проморгаю, промахнусь. Повторяю, я люблю их. Из меня, наверное, вышел бы самый выдающийся на земле дрессировщик. Я чувствую незримую связь между собой и дикими животными, я способен воспринимать их мысли, эмоции, поддерживать с ними контакт на их же уровне. Не существует такого зверя, которого я не смог бы укротить, или, если хочешь, столь низкого животного уровня, до которого я не был бы способен опуститься, чтобы найти с ним общий язык. Если мне когда-нибудь придет в голову идея подружиться с хищником вместо того, чтобы убивать его… — голос Байрона смягчился, он посмотрел куда-то вдаль, поверх вершин холмов, темнеющих на фоне уже сгустившихся сумерек. Заговорив снова, он отвел от Везерби взгляд и, возможно, обращался теперь уже совсем не к нему, а к кому-то другому.

— Просто я люблю убивать, — сказал Байрон. — Как знать, может, мне понравилось бы, если бы убили меня самого — соответствующим образом, конечно…

Вернулся проводник, волоча за собой самодельную повозку с медвежьей шкурой, и они больше не касались этой темы.

Это была их последняя совместная экспедиция.

* * *

Везерби испытал смутное беспокойство, вспомнив эти донесшиеся из давнего прошлого странные слова. Байрон довольно часто вселял в него тревогу, причем весьма необычного свойства — она была сродни напряжению, которое охватывает человека при неожиданном поведении животного, когда невозможно предсказать, бросится оно на него или убежит прочь. В Байроне вообще оказалось много от зверя. В общем, странный человек…

Везерби не терпелось узнать, изменился ли Байрон за эти годы, и потому с волнением думал о предстоящей встрече. Внезапно Джон спохватился: было уже поздно, а завтра ему рано вставать. Они договорились с Беллом увидеться в восемь утра — не хватало еще проспать! Везерби редко прибегал к помощи будильника или телефона, всегда полагаясь на себя, при необходимости вставать в назначенный час. Не будучи уверенным, что на сей раз ему это удастся, он все же решил улечься спать.

Везерби встал и принялся стелить постель, изредка поглядывая на догоравший камин, как вдруг ночную тишину разорвал дверной звонок.

Везерби нахмурился и посмотрел на часы. Поздновато для гостей, тем более что непрошенных посетителей он не особенно жаловал даже днем. Пожав плечами, Везерби прошел в холл и спустился к входной двери.

На пороге стоял Белл, вид у него был явно встревоженный.

— Извини, что побеспокоил.

— Ничего, проходи.

Белл переступил порог, сжимая в руках шляпу; в его позе чувствовалась нерешительность, странная озабоченность — и вообще вел он себя совсем не так, как сегодня в клубе.

— Забыл что-то сказать?

Белл покачал головой.

— Проходи в гостиную, там камин. Выпьешь?

— Нет, Джон. Я прямо сейчас отправляюсь в Дартмур и хочу, чтобы ты поехал со мной.

— Прямо сейчас? — Идея эта пришлась не по душе Везерби. — А до утра нельзя подождать? Встретились бы прямо на месте.

— Мне бы хотелось, чтобы ты осмотрел следы, пока они свежие.

Везерби поднял брови.

— Что?

Казалось, Белл стряхнул с себя остатки оцепенения. Вид у него был несколько глуповатый.

— Извини, Джон, я просто не подумал… Я ведь так и не сказал, что…

— Что не сказал?

— Убийца, кем бы он ни был, нашел очередную жертву.

5

Водитель мастерски вел полицейскую машину и она быстро неслась по опустевшей дороге. Везерби и Белл сидели сзади. Джон прихватил одну из своих спортивных винтовок и облачился в полевую куртку. Сейчас он испытывал знакомое возбуждение от предвкушения предстоящей охоты, хотя трагические обстоятельства во многом наложили свой отпечаток на это чувство. Он понимал, что придется не столько выслеживать дикое животное, сколько идти по следу тигра-людоеда, а это далеко не одно и то же. Разговор не клеился. Белл выглядел усталым, его грубоватое красное лицо осунулось и напряглось. Он беспрестанно курил.

Ночь выдалась темная. За спиной остались огни Лондона, а на Солсберийской равнине они угодили в грозу, разразившуюся над Западной Англией. Мокрая дорога не была помехой для водителя и они мчались сквозь пелену дождя, почти не сбавляя скорости. Рассвет едва начал брезжить у них за спиной, когда они подкатили к «Бридж-отелю».

Водитель проворно сверился с картой — чувствовался многолетний опыт дальних поездок, — снова вырулил на проезжую часть и, свернув на грунтовую дорогу, поехал в северном направлении. Правда, теперь он уже не мог развить приличную скорость — со всех сторон их окружали деревья и кусты, и свет фар скользил по ним, пока машина не оказалась на ярко освещенной площадке.

* * *

Кругом стояли полицейские заграждения, а сама площадка освещалась специально расставленными фонарями, однако даже их довольно мощного света не хватало, чтобы как следует разглядеть между часто растущими деревьями узенькую тропинку.

Повсюду виднелись полицейские в форме. Неподалеку стояли служебные машины — все со включенными фарами, на фоне которых проблесковый маячок Хэммонда смотрелся совсем тускло.

Сержант полиции Турлоу подошел к машине и открыл дверцу. Лицо у него было невеселым. В руке он сжимал электрический фонарь, а высокие ботинки были основательно заляпаны грязью.

— Тело мы оставили там, где обнаружили, — проговорил он.

— Опознали? — спросил Белл, просовывая ногу наружу. Везерби вылез с другой стороны.

— Да, — ответил Турлоу. — В «бардачке» нашлось водительское удостоверение и кредитные карточки. Это Хэммонд. Коммивояжер из Лондона. Скорее всего, у него кончился бензин, и он вышел из машины установить сигнальный фонарь, — сержант кивнул в сторону маячка — жалкого конкурента мощным полицейским фонарям.

— Да выключите вы его, ради Бога, — раздраженно произнес Белл.

Кто-то щелкнул выключателем, и мигание прекратилось.

— Убийца вышел вон из-под тех деревьев, а Хэммонд успел пробежать с полсотни метров, прежде чем тот догнал его, — продолжал Турлоу.

Белл посмотрел вдоль дороги.

— Он что, пробежал мимо своей же машины?

Турлоу кивнул.

— Думаете, он мог бы заскочить в нее и запереться изнутри? — проговорил Белл, обращаясь не столько к коллеге по службе, сколько к самому себе.

Турлоу снова кивнул.

— Замки на всех дверях в полной исправности. Я сам проверил. Наверное, у него попросту не было времени открыть дверь, а может, со страху не додумался до этого.

Везерби обошел спереди полицейскую машину. В руке он сжимал винтовку. Турлоу поднял на него взгляд, и Белл представил их друг другу. Они обменялись рукопожатием. Ладонь Турлоу была влажной.

— Что-нибудь еще? — спросил Белл.

— Все то же самое. Полно следов, и все, похоже, одного происхождения. Как и в деле Рзндела.

— Кто обнаружил тело?

— Один паренек, он ждет в машине, — возвращался на велосипеде от своей подружки буквально через несколько минут после того как все это случилось. Когда я приехал, тело было еще теплым. Сам парень, конечно, основательно струхнул.

— Ему еще повезло, что подружка не отпустила его чуть раньше, — заметил Белл. — Ладно, потом поговорю с ним. Давайте осмотрим тело.

Они прошли мимо машины Хэммонда, Везерби так и не расставался с винтовкой. Тело было накрыто резиновыми простынями, но кровь уже успела просочиться по бокам и образовать густые подтеки вдоль дороги. Рядом стоял молоденький констебль с белым как мел лицом.

— Откройте, — приказал Белл.

Полицейский наклонился и сдернул простыню на себя. Везерби передернуло, как от резкой боли. Труп был страшно изуродован, живот распорот, и внутренности бесформенными грудами валялись рядом с трупом. Везерби раньше уже приходилось видеть смерть, и первое, что ему пришло на ум, была мысль о разъяренном леопарде. Молодой полицейский выпрямился и быстро прошел к краю дороги, откуда вскоре послышались характерные звуки.

— Голову не нашли? — спросил Белл.

— Исчезла, — ответил Турлоу.

— Нет, — подумал Везерби, — леопард так не поступает.

* * *

— Итак, Джон? — спросил Белл.

Везерби опустился на колени и, стоя на мокрой земле, принялся рассматривать следы. Чуть дальше в лесу один из полицейских занимался изготовлением гипсовых слепков, тогда как другой их фотографировал. Группа экспертов обследовала автомашину Хэммонда и снимала с нее отпечатки пальцев, делала все возможные замеры и расчеты. Все действовали с профессиональной ловкостью, ничего не упуская и не забывая. Везерби поднял нахмуренный взгляд. Яркая фотовспышка внезапно выхватила из темноты лицо Белла.

— Даже и не знаю… У меня такое впечатление, что где-то я уже видел эти следы, но, черт побери, не могу вспомнить, где именно. Вот здесь они очень похожи на гигантского горностая, но ты обратил внимание, как глубоки вмятины от когтей? А дальше их очертания почему-то меняются.

— Меняются? — резко спросил Белл.

Везерби кивнул.

— Ты хочешь сказать, что это два животных? Два разных зверя?

— Возможно. Но я заметил, что следы изменились, когда животное бросилось бежать. Видишь, шаги совсем другие.

Белл кивнул. Джон встал и стал отряхивать колени.

— Вот до этого места существо двигалось шагом, — Везерби указал в сторону дороги, — а потом перешло на бег — очевидно, погнавшись за своей жертвой. И следы изменились. Но все дело в том, Джастин, что шагом оно передвигалось на двух ногах.

Некоторое время оба стояли молча.

* * *

— А ты не мог бы пройти по следу? — спросил Белл.

Они вернулись к машине. Дождь не переставал ни на мгновение, темные тучи на светлеющем фоне теперь особенно выделялись. Рядом стоял Турлоу, нервно поглядывая из стороны в сторону.

— Пожалуй. Но только чуть позже. Мне нужен дневной свет.

Белл кивнул.

— Ну, значит, здесь нам больше делать нечего. Можем вернуться в «Бридж-отель» и подождать там, пока не рассветет.

— Да, если бы мы только знали, какого именно черта будем искать, — ворчливо проговорил Турлоу. — Человека или животное?

— Кого-то, кто ходит на двух ногах, а бегает на четырех, — отозвался Белл. — Человека или животное.

— Или смесь того и другого, — добавил сержант.

Белл глянул на него, и Турлоу неловко потупился.

— А вы что, не верите в подобное? — спросил Белл.

— Нет, конечно.

Но взгляд у него при этом был очень странный.

Он чувствовал грядущий темный страх.

6

Везерби и Белл вернулись в отель. Дождь наконец перестал, но его сменил густой туман. Они прошли в гостиную и уселись у окна. Их башмаки были перепачканы в грязи, а лица покрыла темная щетина. Оба порядком устали. Ночь показалась им очень длинной и, увы, не принесла результата. Везерби попытался было пройти по следам — он без особого труда различал их сбоку от дороги на протяжении примерно сотни метров, — но затем отпечатки неожиданно исчезли. Словно кто-то стер их, уничтожил напрочь, причем было непохоже, чтобы они исчезли постепенно — следы просто вдруг оборвались, Белл молча и сосредоточенно шарил повсюду взглядом, тогда как Везерби прошел чуть дальше и там возобновил поиски. Они сделали довольно большой крюк от того места, где следы заканчивались, но так ничего и не нашли. Потом снова отправились по кругу на случай, если убийца двигался задом наперед, оставив первый след где-то на касательной к нему; Затем по широкой дуге прошагали в противоположном от цепочки следов направлении — вдруг преступник перемещался спиной вперед, по-звериному чуя, что за ним обязательно организуют погоню. Новых следов нигде не было. Он явно ходил, как человек, а бегал, как животное, и Везерби вряд ли удивился бы, узнав, что их противник может летать, как птица.

В конце концов они снова вернулись на тропинку. Шофер безмятежно покуривал в машине, поджидая их. Тело Хэммонда уже увезли, но темное пятно крови на траве осталось. Белл остановился у машины, а Везерби внезапно захотелось проверить еще кое-что. Он двинулся по протоптанной тропе и, пользуясь авторучкой вместо линейки, несколько раз замерил глубину оставленных следов — сначала животного, потом Хэммонда и, наконец, своих собственных. Белл задумчиво почесал в затылке. Затем Везерби сошел с тропы и сделал четвертый замер — в том месте, где убийца шел шагом. Наконец, выпрямившись, задумчиво посмотрел на авторучку, наморщил лоб, явно обдумывая полученные результаты, после чего медленно побрел к машине, и они вернулись в гостиницу.

* * *

— Извини, Джастин, — проговорил он, глядя в окно. Туман длинными полосами полз над болотами, мимо по шоссе проехало несколько машин.

— Ты сделал все, что мог, Джон. Кто, кроме тебя, вообще мог хоть что-то разглядеть в этих следах?

Везерби пожал плечами — он не стал спорить с Беллом.

— Ну и что теперь?

— Не знаю. Но меня все это очень тревожит, Джон. Я распорядился, чтобы прислали собак, хотя особых надежд на них не возлагаю. А ты так и не пришел ни к какому предположению, хотя бы самому предварительному?

— Мне кажется, теперь я понимаю во всем этом еще меньше, чем в начале. Факты никак не складываются вместе. Взять хотя бы следы на теле — если учесть распоротый живот, можно предположить, что они принадлежат кому-то из семейства кошачьих. Разумеется, это не столь сильный зверь, как, скажем, тигр или лев — те просто переломали бы жертве все кости, тогда как мы имеем дело с относительно поверхностными ранами… Ребра тоже целы, хотя живот, повторяю, вывернут наизнанку. Скорее похоже на леопарда — он ведь сравнительно легок, но крайне свиреп и не столько сминает добычу, сколько раздирает ее своими острыми когтями. Но и такой силы мало, чтобы чисто отделить голову от туловища. Тут действительно нужна невообразимая мощь.

Белл кивнул и скрестил ноги. С башмака на ковер свалился кусочек подсохшей грязи, и он задумчиво поглядел на него.

— А что насчет следов?

— Мне они показались очень знакомыми, но я до сих пор не могу припомнить, где видел их раньше.

— Не так-то много на свете зверей, которые способны ходить на двух, а бегать на четырех лапах, — заметил Белл.

— Может, какая-то разновидность человекообразной обезьяны… или медведь, хотя мне лично это представляется маловероятным. Но есть в этих следах и другие непонятные детали. Я имею в виду то, как они меняются, когда животное переходит на бег. Они заметно уплощаются. Разумеется, если вес зверя распределяется между всеми четырьмя лапами, следы оказываются не столь глубокими, как если бы он шел на двух, и все же я полагаю, что разница не может быть столь уж значительной. Я замерил глубину следов, для сравнения оставив собственный отпечаток — мне хотелось определить вязкость почвы, — и все это, в свою очередь, сопоставил со следами Хэммонда. Результаты оказались довольно неожиданными.

Белл ждал продолжения, упершись локтем в кресло.

В комнату заглянула и тут же исчезла голова гостиничного служащего.

— Когда это существо шло шагом, — продолжал Везерби, — оно было явно тяжелее меня. Я предполагаю, что оно передвигалось на задних конечностях, — оставленные им следы занимают примерно ту же площадь, что и мои собственные, разве что они более глубокие. По моим оценкам, оно весило килограммов восемьдесят-девяносто… да, вроде леопарда, не больше. Но как только оно перешло на бег, следы стали слишком уж плоскими — даже с учетом двукратного увеличения площади опоры. Их мог бы оставить детеныш того же леопарда, но никак не взрослый зверь.

И весил он килограммов восемнадцать-двадцать.

Белл бесстрастно слушал его.

— И на кого это похоже? — наконец спросил он.

— Создается впечатление, что это существо попросту скользит над землей… наподобие большой птицы вроде страуса — то есть если и не летит, то во всяком случае использует крылья для того, чтобы отчасти облегчить свой вес, как бы приподнять тело над землей. Если же оно к тому же способно летать, тогда ясно, почему так внезапно обрывается цепочка следов.

— Гигантская птица-людоед? — произнес Белл несколько громче, чем сам, похоже, рассчитывал.

Везерби устало улыбнулся.

— Нет, это, конечно же, невозможно. Я просто попробовал соединить несколько противоречащих друг другу фактов. Ни одна птица не бегает на четырех лапах, каждая из которых имеет по пять пальцев с когтями.

— И что тогда?

— Единственная вероятность состоит в том, что… что это существо почти касается земли, а достичь этого можно за счет громадной скорости. Да, это должна быть поистине немыслимая скорость, и набирает оно ее с молниеносной быстротой практически из состояния полного покоя.

Глаза Белла чуть блеснули — он явно добавил крупицу знания к своему представлению об убийце.

— Иными словами, мы определили, что оно способно передвигаться чрезвычайно быстро, — проговорил он.

— Но тут возникает еще один парадокс.

— Какой же?

— Жертва… Хэммонд пробежал почти пятьдесят метров.

— Пятьдесят три и несколько сантиметров, — уточнил Белл.

— Разве человек успел бы покрыть такое расстояние, когда его с подобной скоростью преследует зверь? Существо ни разу не предприняло попытки напасть сзади — лишь преследовало его, однако смогло догнать лишь через пятьдесят метров. А это примерно шесть-семь секунд. Да, — страшными они должны были показаться Хэммонду.

— Значит, какое-то время оно позволило ему пробежать без погони… словно забавлялось с ним, как кошка с мышкой, так получается?

— Возможно, и так. Впрочем, не знаю, что и думать. Иногда мне действительно начинает казаться, что здесь действовали два разных зверя: большой — на двух ногах, а тот, что поменьше, — на четырех. Но у вас ведь только одна цепочка следов — мы не видели вторую, хотя следы и менялись.

Воцарилась долгая пауза, хотя мозг Бэлла ни на секунду не прекращал напряженной работы.

— Животное… существо, создание, способное произвольно менять свой облик? — вопросительно проговорил он, словно обращаясь к окну. Или, может, он действительно спрашивал плававший за стеклом туман? Сейчас ему вспомнилось то, на что намекнул тогда Турлоу, и Везерби догадывался, что у старшего инспектора на уме. Но все это представлялось слишком чудовищным, чтобы оказаться правдой. Чересчур нелепо, чтобы можно было поверить. Но в таком случае…

— Должно быть какое-то объяснение, — проговорил Везерби. — Какой-то факт ускользает от нас, самая что ни есть незначительная деталь, которую мы не в состоянии заметить или понять.

— Это уж точно, — вздохнул Белл.

Он не отводил взгляда от тумана за окном.

* * *

В комнату заглянул коридорный. Это был маленький, нервного вида человек, которого явно угнетало присутствие в отеле представителя власти, и он заметно страдал от того подсознательного чувства вины, которое знакомо совершенно невинным людям, столкнувшимся с грозным чином исполнительного аппарата — закона такие люди страшатся больше, чем самого преступления.

Белл сделал ему знак, и человечек медленно выступил вперед.

— Сэр?

— Кофе, — сказал Белл.

— Слушаюсь, сэр.

— И еще бумагу.

— Бумагу, сэр?

— Да, бумагу, ради Бога. Что-нибудь, на чем можно писать.

— Слушаюсь, сэр.

Он вышел бочком, опустив плечи.

— Сразу видно: человек ни разу в жизни не нарушал закон, — произнес Белл. Он едва заметно улыбнулся уголками губ, как человек, который, не задумываясь, применит карающую десницу правосудия во имя торжества справедливости.

— Мы так мало знаем, — сказал он. — Масса фактов, а общая картина никак не прорисовывается. Единственный способ поймать убийцу в нашем случае — ждать, пока рисунок не проступит сам собой, но нас он едва ли может удовлетворить. Сколько человек должны погибнуть прежде, чем мы нащупаем след? Кстати, Джон, как ты считаешь, этот зверюга тоже придерживается определенной линии поведения?

— Именно так, причем не исключено, что даже в большей степени, нежели человек. По-своему, конечно.

— И убийца действительно поступает в соответствии с какой-то логикой?

— Да, по крайней мере, на той территории, где совершает убийства. Мы знаем, что это существо не пожирает свои жертвы, так что едва ли стоит предполагать здесь наличие ярко выраженного временного цикла, связанного с чувством голода. Скорее это цикл, который я бы назвал «жаждой крови», а потому — желая создать на этой основе упомянутый тобой рисунок или картину — мы должны знать, что собой представляет убийца, либо… либо ждать, пока он сам не очертит контуры этого рисунка.

Белл поморщился. Вернулся служитель с подносом, на котором стоял кофейник, чашки и лежала пачка писчей бумаги. Опустив поднос на стол, он выпрямился и застыл в ожидании. Белл махнул рукой, и тот удалился. Инспектор взял бумагу и положил перед собой.

— Оба убийства произошли на расстоянии примерно одной мили друг от друга, — сказал он. — Возможно, это сужает круг наших поисков, а может, и нет. — Он принялся расчерчивать ручкой лист бумаги. — Если это животное, значит поблизости, где-то неподалеку должно быть его логово… в общем, любое место, которое он считает своим домом. Пещера, берлога, дерево, не знаю что. У всех зверей, насколько мне известно, сильна тяга именно к собственной территории. — Везерби кивнул, но Белл, не обращая на него внимания, продолжал разговаривать сам с собой, быстро водя ручкой по бумаге. Он делал набросок карты. Везерби видел, как линии приобретают определенные очертания, и успел подметить, что Белл весьма неплохо представляет себе особенности этой местности.

На одной из вертикальных линий он нарисовал крест — кончик ручки чуть задержался, а затем двинулся в сторону, после чего вычертил еще один крестик. Какое-то мгновение Белл внимательно смотрел на него, потом кивнул и написал на схеме несколько слов, еще раз кивнул и повернул листок вверх ногами.

Везерби взглянул на зарисовку, и его натренированный взгляд сразу же заметил, что Белл нанес на карту-схему все наиболее важные точки.

Шоссе пересекало лист из правого верхнего угла к левому нижнему, чуть изгибаясь дугой посередине; примерно по центру дорогу рассекал ручей — проходящая под ней горизонтальная извилистая полоска. Скрещивание обеих линий обозначалось квадратиком — «Бридж-отель», который получил свое название из-за близости к мосту над ручьем. Сам отель располагался южнее шоссе, а напротив него была проведена еще одна линия — грунтовая дорога, под прямым углом уходившая на север. Рядом с ручьем, чуть западнее отеля, крестиком было помечено место, где погиб Рэндел, а на грунтовке к северу от отеля стоял второй крестик — Хэммонд. Отель и два мрачных креста образовывали почти правильный треугольник.

Белл соединил крестики линией.

— Видишь, если пойти по прямой, то между ними получается совсем небольшое расстояние.

— Мили две?

— Да, около того.

— А где дом Байрона?

— Байрона?

— Да, мне хотелось поговорить с ним.

Белл передвинул к себе листок, добавил еще одну полоску, в результате чего получился квадрат. Линия обозначала тропу, уходившую на запад от грунтовой дороги, а дом Байрона находился в самом ее конце.

— Тропа отходит от грунтовки совсем рядом от того места, где был убит Хэммонд, — сказал Белл. — Потом она примерно на милю тянется среди кустов и наконец упирается прямо в дом Байрона. Когда-то его жилище служило помещичьей усадьбой, правда, это было еще до того как проложили шоссе, так что тропа довольно широкая и вполне подходит для машин.

Везерби на глаз прикинул расстояние. Ему показалось, что он вполне мог бы дойти до дома Байрона пешком. Его внимание привлек тот факт, что после дополнительного штриха Белла треугольник превращался в квадрат, однако это практически ничего не значило. Белл между тем снова принялся размечать схему, внося в нее незначительные дополнения; в частности, горный кряж с каменными валунами вдоль ручья и тропинки. «В Англии вообще не бывает длинных расстояний», — подумал Везерби, а эта узко очерченная территория навела его на одну мысль. Он выглянул в окно и поднял брови.

— Что-то надумал? — спросил Белл.

— Возможно. Как ты считаешь, не подойти ли к этой загадке так же, как когда-то подходили к охоте на тигра-людоеда? Мне довелось участвовать в ней. Вместо того чтобы караулить, выслеживать, мы просто нападаем.

— Что, ловушки будем расставлять?

Везерби кивнул.

— Как именно?

— Ну, привяжем козла или еще кого-нибудь. Впрочем, этот зверь, похоже, предпочитает человеческое мясо…

— Едва ли мы сможем предложить ему такую приманку.

— Да, вот если бы мы смогли привязать к дереву труп…

— Джон, это не Индия. Ты сам знаешь, что я не могу согласиться на твое предложение. Понимаешь, чем это может обернуться?

— Ну да, конечно. А что если я сам буду его подстерегать? Естественно, не буду сидеть на одном месте — стану бродить ночами по холмам и болотам. Шанс невелик, однако так ли уж все нереально? Народу по ночам на болотах бывает немного, а поскольку территория ограничена, то и возможностей у убийцы тоже негусто. Если же мне удастся сделать так, чтобы он меня обнаружил, то…

Белл бросил на него сердитый взгляд.

— Значит, используем тебя вместо приманки? Я что, за этим тебя сюда привез?

— Но такое и раньше делалось…

Белл снова покачал головой, хотя теперь это больше походило на раздумье, чем на отказ. Везерби же, проникшись этой идеей, явно загорелся. Давненько такого не было…

— Я не могу отпустить тебя одного, — сказал Белл.

— Джастин, такие вещи не делаются компанией. Толпа попросту насторожит его. И потом, вопрос о твоем разрешении даже не стоит. Имею я право ночью бродить по болотам или нет? Все совершенно неофициально, так что тебе нечего опасаться.

— Что ж, видно, мне тебя не остановить.

— Джастин, мой план и вправду может сработать. Ну что бы нам не попробовать?

Белл продолжал хмуриться, потом отхлебнул кофе.

— Ну скажи, что мы теряем? — настаивал Везерби.

— Только твою голову.

Кофе они допивали в полном молчании.

— Я попрошу Байрона помочь в наших поисках, — сказал Везерби и снова посмотрел на карту. — Мы вместе ходили на тигров-людоедов. Кстати, сегодня я хотел сходить к нему. Но меня в любом случае подмывает попробовать — с помощью Байрона или без нее.

— Ты слышал, что я не в силах запретить тебе это. Во всяком случае, официально. У тебя есть охотничья лицензия?

— Есть. Но ты только не думай, что я подвергаю себя настоящей опасности, — просто в деле слишком много неясного. Риска здесь не больше, чем в охоте на любого крупного зверя. — Ведь это же не призрак, не привидение какое-то, а лишь дикая тварь, которую следует пристрелить, а именно этим я довольно долго занимался, причем исключительно ради собственного удовольствия. Да, мы в Англии, но именно это и возбуждает повышенные эмоции, избыточное воображение. Но если я отделюсь от камней и деревьев, окажусь на открытом месте, где ему уже не застать меня врасплох, чем я рискую? Обе жертвы не ожидали нападения и к тому же были безоружны; более того, они даже не имели возможности отбежать на достаточное расстояние прежде, чем зверь настигнет их. Хотя, если даже допустить, что он бегает столь быстро, как можно предположить по его следам, я вполне смогу подготовиться к встрече с ним. В конце концов, я просто не побегу.

— Тебе, похоже, по вкусу твоя затея.

— Ага, ностальгия по прошлому, ну и все такое…

— Любая помощь, которая тебе понадобится…

— Неофициально?

— Границ я не устанавливаю, — заметил Белл.

— Хорошо, я дам тебе знать.

— Еще кофе?

Белл заметил в щели дверного проема глаз коридорного.

Глаз тут же исчез, и из коридора послышался возбужденный шепот.

— Нет, пожалуй, — ответил Везерби. — Пойду, приведу себя в порядок, а потом наведаюсь к Байрону.

— Я оставлю тебе машину с шофером, — сказал Белл.

— Поедешь со мной?

Инспектор покачал головой. Ему не улыбалось снова встречаться с Байроном — с прошлого визита Белла не покидало ощущение, что Байрон посмеивался над ним.

Ему снова захотелось кофе, и он бросил свирепый взгляд на дверь. Тут же появился человек, но не прежний служитель, и Везерби машинально встал и приблизился к двери.

Посетитель был едва ли крупнее коридорного гостиницы — почти такой же маленький, рано полысевший, с мягким взглядом и к тому же в довольно потертом и помятом пиджаке.

— О, Боже, газетчик, — простонал Белл.

Репортер же протянул Везерби руку.

— Старший инспектор Белл? — спросил он.

— Разве я похож на инспектора? — с удивлением спросил Джон.

— Арон Роуз, — представился человечек и назвал свою газету — один из самых скандальных газетных листков. Обойдя Везерби, он наклонился над столом и протянул руку — теперь уже Беллу. Тот поднял на него мрачный взгляд.

— Старший инспектор Белл? — спросил Роуз.

— Я что, похож на инспектора? — рявкнул Белл явно инспекторским тоном. Везерби с улыбкой на лице направился к двери, тогда как Арон Роуз отчаянно почесывал лысину, размышляя об обманчивости человеческой внешности.

7

Водитель знал, где жил Байрон. Везерби сидел спереди и набивал трубку, пока они выезжали с гостиничной стоянки и разворачивались на шоссе. В день прибытия они подъехали как раз с этой стороны и прямо отправились на место происшествия; позже, когда немного рассвело, Везерби неподалеку отсюда бродил в поисках новых следов. Сейчас же они не поехали дальше по грунтовой дороге, а у пересечения ее с тропой свернули налево. Везерби вспомнил, что еще раньше заметил поворот. Машина мягко перемещалась по поросшей густой травой и довольно широкой тропе, мимо мелькали кусты, между которыми изредка проглядывали участки открытого пространства. Был небольшой туман, белыми дымчатыми клубами он накрывал, ровные прогалины, и Везерби задумчиво скользил по ним взглядом. Он представил, как выглядят болота ночью и вопреки тому, что недавно заявил Беллу, поймал себя на мысли о том, что в одиночку бродить по этим местам не менее опасно, чем в джунглях. Видимо, дело было в неожиданном контрасте между опасностью и мирной, повседневной жизнью в провинциальной глуши. Однако осознание этого лишь усиливало его решимость, и он, как и прежде, с нетерпением ждал начала охоты. Примерно через полмили они проехали мимо покрытой соломенной крышей пивной; водитель бросил на нее весьма выразительный взгляд. Видимо, в соответствии с причудливыми местными традициями она называлась «Королевский торс», и из-за недавно происшедших поблизости отсюда событий такое название показалось Джону весьма зловещим.

— Я побуду у Байрона, а вы можете меня не ждать, — сказал Везерби.

Молодому водителю явно пришлось по душе его предложение. Еще через полмили они подкатили к дому Байрона. Везерби вышел, и водитель, круто заложив руль, развернулся и помчался по тропе в обратном направлении — туда, где его поджидал «Королевский торс». Везерби несколько секунд постоял на месте, сжимая в зубах трубку и рассматривая старинное строение.

Дом казался массивным. Он стоял чуть в стороне от тропы и представлял собой причудливую смесь времен и архитектурных стилей, с фронтонами, башенками и каменными дымоходами, довольно мрачно смотревшимися на фоне обдуваемых ветрами болот. Откуда-то сзади дома доносились размеренные приглушенные удары, словно кто-то рубил дрова. Когда Везерби зашагал по дорожке, звуки прекратились, и из-за угла дома неожиданно появился Байрон с топором на плече. Улыбнувшись, он двинулся навстречу Везерби.

— Я чувствовал, что ты где-то поблизости, — проговорил Байрон.

Его рукопожатие оставалось по-прежнему крепким. Да и сам он почти не изменился и выглядел под стать дому, таким же нестареющим. Он был высоким, стройным мужчиной и притом очень сильным, но скорее жилистым, чем покрытым буграми мускулов. Кожа на лице задубела от долгого пребывания на свежем воздухе, глаза горели. Он был коротко подстрижен и носил одежду довольно старомодного покроя. Опустив топор на землю, Байрон положил руки на топорище.

— Значит, Белл уговорил тебя подключиться к охоте на ведьм?

Везерби пожал плечами и улыбнулся.

— А что, ты мог бы. Во всяком случае, я рад, что ты не потерял вкуса к жизни.

Глаза Байрона скользили по фигуре Везерби, и Джои с некоторым смущением почувствовал, что тот его критически оценивает. Попыхивая трубкой, он встретился с Байроном взглядом, а тот, неожиданно рассмеявшись, положил свою широкую ладонь на плечо Везерби, и они направились в сторону дома.

— А вот меня удивило, что ты отклонил его предложение, — заметил Джон.

— О, у меня сейчас совсем другие интересы. Дело в том, Джон, что я пока не разочаровался в жизни и собираюсь в начале следующего года отправиться в Южную Америку. Ты не хотел бы присоединиться?

— Нет, я уже отошел от таких развлечений.

Байрон покачал головой. Они зашли в дом и очутились в холодном, каком-то безликом холле, чем-то напоминавшем своим убранством вестибюль городского банка, после чего проследовали в громадную комнату, сплошь увешанную охотничьими трофеями. В камине ярко полыхал огонь, они уселись подле него в удобные кожаные кресла.

Везерби сразу заметил чучело того самого медведя, которого Байрон уложил одним выстрелом из слабенького ружья их проводника. Зверь стоял в углу комнаты — на задних лапах, гигантская голова почти на три метра возвышалась над полом. Везерби снова испытал тот благоговейный трепет, который ощущает человек, стоя лицом к лицу с подобным чудовищем и имея в стволе ружья одну-единственную пулю.

— Выпьешь? — спросил Байрон.

— Да, только кофе.

— Грант! — позвал хозяин дома.

В дверях возник мужчина. Его одеяние показалось Везерби еще более древним, чем одежда Байрона. У него были крупные ладони с узловатыми пальцами, а лицо вдоль и поперек иссекали глубокие морщины. Одна нога слуги странно вывернута.

— Принеси кофе, — сказал Байрон.

Грант молча кивнул и удалился, чуть волоча ногу.

— Мой слуга, — пояснил Байрон.

— Мне всегда казалось, что ты предпочитаешь обходиться без слуг.

Байрон покачал головой.

— Не люблю лакеев. Как слуга, Грант никуда не годится, но он не лакей. Когда-то работал на корнуоллских оловянных копях и хлебнул там лиха по самую завязку. Стал инвалидом. А нанял я его потому, что он едва не побил меня.

— Что?

— Ты забыл нашу игру?

Байрон поставил локоть на стол, развернул ладонь, расправил пальцы и сделал колебательное движение слева направо. Везерби кивнул.

— Ну да, конечно, помню.

— Мы как-то потягались с тобой.

— Да, и ты победил.

— Но не сразу. Мне понадобилось семь минут, чтобы уложить тебя, и я тогда проникся к тебе, Джон, настоящим уважением. Кстати, Гранта я доканал через пять минут. А ты как сейчас, в форме?

Байрон снова поставил локоть на стол; вид у него был выжидающий, полный надежды. Однако Везерби лишь рассмеялся и покачал головой. Байрон вздохнул.

— На вид ты довольно крепок.

— Со мной все в порядке.

— Вот только жаль, что ты перестал жить.

— Я просто переселился в другую жизнь.

— Ну, это одно и то же.

— Не всем же разделять твои идеи.

— Ладно, не будем об этом. Так что там насчет убийцы? Ты что-нибудь надумал?

— Даже и не знаю. Ты слышал, прошлой ночью он опять убил человека.

— Слышал.

— Мы с Беллом приехали сразу же, как получили известие об этом.

— Ты видел следы?

— Да, и они показались мне очень знакомыми.

Байрон откинулся на спинку кресла.

— И ты определил, кому они принадлежат?

— Пока нет. Мне сдается, что я их уже где-то видел, но не могу вспомнить, где именно.

— А надо бы, Джон. Десять лет назад тебе это не составило бы труда.

Везерби не понравился его тон.

— Белл сказал мне, что ты тоже не опознал их по слепкам.

Байрон улыбнулся, хотел было что-то сказать, но лишь пожал плечами.

— А что, разве не так?

— Ты же знаешь, Джон, что слепки — совсем другое дело. Сами следы я бы опознал.

— Но решил не утруждать себя.

— Именно.

Везерби тоже хотел сказать что-то еще, но вместо этого стал набивать трубку. Он никак не мог решить, в какой степени может быть откровенным с Байроном.

Вернулся Грант с кофейником на серебряном подносе. Везерби удивило, что он ловко переступал с увечной ноги на здоровую. Грант с шумом опустил поднос на стол; да так неумело, что кофе из чашек выплеснулся на блюдца. Очевидно, его руки, привыкшие ворочать глыбы земли, плохо годились для работы слуги. Затем Грант повернулся и заковылял из комнаты.

— И все же я уверен, Джон, что тебе удастся выследить этого зверя. Не мог ты растерять все свои навыки.

— Сегодня утром мне этого не удалось.

— Ну, будут и другие возможности.

Везерби пристально посмотрел на него.

— Коль скоро животное уже убило двоих, можно предположить, что оно не остановится и перед третьим убийством. Мне представляется это вполне логичным.

— Ты все-таки считаешь, что это зверь?

— Несомненно.

— Я тоже склоняюсь к такой мысли. Но какое животное способно оторвать человеку голову?

— Интересно было бы выяснить это.

— Интересно? Бог мой, Байрон, что ты говоришь? Ведь уже два человека погибли. Разве это увеселительная прогулка?

Байрон невозмутимо отхлебнул кофе.

— Охота, Джон, всегда должна приносить удовольствие, и ты знаешь это не хуже меня. А если она к тому же превращается в необходимость, то человек получает от нее вдвое больше радости. Ну, а от опасной охоты — тем более.

— Да, пожалуй, меня это дело действительно задело за живое, — признал Везерби.

— Но оно может быть весьма опасным.

— Как бы то ни было, этот зверь способен убить человека.

— Какое у тебя оружие?

— Мой старый винчестер.

— Не многовато ли? — усомнился Байрон. Он вздохнул и снова пригубил кофе. — Ты же видел следы — они принадлежат не слишком крупному зверю. Впрочем, тебе всегда нравилось ходить с настоящими пушками. А от этого человек просто хуже целится, вот и все.

— Но им можно остановить зверя, — заметил Везерби.

— Да, тебе трудно возразить. Если это — главная твоя цель, то конечно. Но сначала надо попасть в него.

— Попаду. Меткость я пока еще не потерял.

— Ну что ж, хорошо. И как ты намерен отыскать его?

Казалось, Байрон действительно заинтересовался, и Везерби всем телом подался вперед, надеясь увлечь старого приятеля, заставить его переменить решение и присоединиться к охоте.

— Пожалуй, здесь не обойтись без наших старых приемов. Как на настоящей охоте. Попытаюсь пройти по свежему следу — в том случае, конечно, если он снова кого-нибудь убьет. Или выманить его на себя… дождаться, когда он сам меня отыщет.

— Ночью? На болоте? — глаза Байрона заблестели. — И правда, совсем как в старое доброе время. Помнишь того людоеда в Сунде?

Байрон кивнул в сторону стены. Везерби обернулся: на них смотрела оскалившаяся морда тигра. Да, Везерби хорошо помнил ту охоту. Они тогда оставили полуобглоданный труп крестьянина-индуса и стали поджидать, когда тигр вернется к своей добыче. Вдова несчастного выплакала все слезы от столь неподобающего обращения с телом ее покойного супруга, тогда как деревенский староста проявил больше благоразумия — или меньше эмоциональности, что, впрочем, в данном случае было одно и то же.

— Ты, Джон, тогда сидел на дереве, — заметил Байрон.

— А ты спрятался на земле рядом с телом. Я помню. Ты был совсем близко от него.

— А знаешь, Джон, ты никогда не ощущал подобной прелести… Мне, чтобы пойти на риск, надо всегда быть уверенным, что-в нем имеется какой-то заряд позитивных эмоций. В конце концов, тот тигр должен был иметь одинаковые шансы спастись или умереть — в равной степени, как и я.

Везерби снова покосился на тигра. Он вспомнил неожиданно метнувшееся перед глазами оранжево-черное пятно, то молниеносное приближение смерти, которое олицетворял собой прыжок громадной кошки на своего палача. Байрон выстрелил с колена и тут же откинулся в сторону, тогда как тигр, уже смертельно раненый продолжал лететь вперед и рухнул у корней дерева, на котором прятался Везерби. Джон тогда не успел даже прицелиться.

— К тому времени зверь убил уже более двухсот человек, Байрон. И там не шла, попросту не могла идти речь о каком-то возбуждении. Все, чего мы добивались, это убить его, а уж как, значения не имело.

Байрон тоже взглянул на трофей.

— Ты в самом деле считаешь, что жизни двух сотен невежественных и безмозглых созданий, настоящих варваров, могут сравниться с жизнью этого великолепного убийцы? Что ж, пожалуй, так. Но разве ты не понимаешь, что жизнь убийцы ярче жизни жертвы?

Везерби смотрел на него и никак не мог понять, шутит Байрон или нет. Даже в те давно прошедшие времена их молодости он в своих парадоксах не заходил столь далеко.

— Джон, ты обладал всеми теми качествами, о которых только может мечтать настоящий мужчина. Но тебе всегда недоставало философского взгляда на окружающую действительность. Ты бы мог добиться не меньше результатов, чем я. Ты не уступал мне в скорости, так же метко стрелял, да и реакция твоя была ничуть не хуже. Но ты сидел на дереве, Джон… — В этой фразе слышалось едва скрываемое презрение. Возможно, сделано это было без особого умысла, просто Байрон не смог скрыть интонаций своего голоса. — Я же попросту не мог дожидаться его в полной безопасности, не мог и сжимать в руках слишком мощное ружье, даже самый никудышный выстрел из которого наверняка свалил бы его наповал. В этом, Джон, суть наших с тобой расхождений во взглядах, и именно здесь гнездится причина твоего поражения.

Везерби больно укололи его слова, он напряженно застыл, сидя на краешке кресла.

— Я что, так уж сильно уступал тебе в чем-то? — спросил он.

— Почему же? Отнюдь. По-своему ты был вполне на уровне. Но говорю я сейчас не об этом. Не о способностях, не о достижениях. Я говорю о понимании. О стиле жизни. Я не говорил тебе, что пишу книгу? — Он встал и прошел через комнату. В углу на столе стояла старомодная пишущая машинка, заваленная ворохом бумаг. Байрон взял несколько листов, просмотрел их, потом положил обратно. — Это будет книга о моей философии, и я бы хотел, чтобы ты когда-нибудь ее прочитал. Возможно, тогда все поймешь. Сейчас она не вполне готова.

Он повернулся и посмотрел в окно. Земля как бы волнами убегала от дома, туман вдали, казалось, сливался с облаками.

— Или там, на болотах, — произнес Байрон.

— Что?

— Ночью на болотах. Может, там поймешь.

— Но ты со мной не пойдешь? — спросил Везерби.

— Видишь ли… Видишь ли, Джон, в принципе я не против. Как только ты почувствуешь перед собой добычу, то сразу начнешь совершать правильные поступки. Мне это нравится. Если бы я знал, что ты и сейчас тот же самый человек, которого я когда-то знал, я бы пошел с тобой — я добыл бы для тебя этого зверя. Но ты размяк, Джон. Теперь ты мне не пара.

— Я не размяк, — возразил Везерби.

— Правда? Возможно, это так. Допускаю, что недооценил тебя, хотя вообще-то я редко ошибаюсь в людях. И в зверях.

Везерби посмотрел на часы.

— Ну ладно, мне пора.

— Можешь заночевать у меня.

— Я уже снял номер в гостинице.

Пожав плечами, Байрон вернулся к своему креслу.

— Ты рассердился, Джон?

Везерби покачал головой.

— Возможно, я действительно ошибся. Если так, я пойду с тобой на охоту. Ну, докажи мне, что я неправ.

— Я ничего не могу тебе доказать.

— Можешь, и сам знаешь, что это так.

Байрон снова уселся в кресло, уперся локтем в край стола и улыбнулся.

— Когда-то ты продержался семь минут. А сколько выдержишь сейчас? Пять? Если выстоишь хотя бы одну минуту, я пойду с тобой.

— Несерьезно все это.

— Несерьезно? Что ж, возможно, ты прав. Но как же еще нам выбирать себе напарников? Ну, давай.

На сей раз Везерби не столько обиделся, сколько действительно рассердился. Он уселся напротив Байрона и, немного помассировав ладонь, поставил свой локоть на одной линии с локтем Байрона. Оба сцепили ладони. Везерби очень хотелось выиграть у Байрона. Сейчас это уже не казалось ему несерьезным, он весь напрягся от охватившего его неистового желания. Улыбка не сходила с лица его противника. Ладонь Байрона была сухой и жесткой, хотя садо он выглядел вполне расслабленным. Они посмотрели в глаза друг друга.

— Готов, Джон?

Везерби кивнул.

Байрон положил левую руку на стол и посмотрел на часы.

— Ну, поехали.

Везерби глубоко вздохнул и резко напрягся, изо всех сил стараясь добиться первоначального преимущества. И тут же понял, что пытается завалить бетонный столб. Рука Байрона не двинулась с места, она даже не шевельнулась. Казалось, что его длинный бицепс даже не напрягся тогда как предплечье походило на несгибаемую стальную палку. На губах играла все та же улыбка.

— Десять секунд. Я жду, Джон.

Везерби жал как только мог. Его рука чуть подпрыгивала от натуги, грудь выгнулась вперед от вздымавших ее мышц. Он почувствовал, что лицо налилось кровью, а рука между тем стала слабеть. Байрон же, казалось, вообще не замечал воздействия противостоявшей ему силы. Он снова взглянул на часы и лишь после этого решил перейти в контрнаступление. Рука Везерби медленно поплыла по дуге в сторону от незримой вертикали. У него практически не оставалось сил для сопротивления. Предплечье приблизилось к поверхности стола, запястье изогнулось наружу — ему казалось, так гнутся сами кости, но дальше выгибаться руке уже не дал стол.

— Пятьдесят секунд, — сказал Байрон.

Везерби помахал рукой. Она показалась ему вялой, совершено безжизненной. Вся его энергия словно куда-то улетучилась даже гнев прошел без следа.

— Ну вот видишь, я редко ошибаюсь в людях. Но тем не менее, Джон, я желаю тебе успеха в поисках.

Возвращался Джон по поросшей травой тропе. Рука болела. Неподалеку от «Королевского торса» стояла знакомая полицейская машина, но он прошел мимо, почти не обратив на нее внимания. Его угнетал стыд поражения, сомнения в самом себе, но вместе с тем где-то в уголке сознания блуждала мысль о том, что Байрон оказался прав.

8

Ветер колыхался над неровной поверхностью болот, каждым новым порывом пробивая бреши в пелене тумана. Везерби шагал, рассекая сероватые мглистые полосы, резко выделявшиеся на фоне чернеющей ночи. Он даже не пытался прятаться. Трубка едва попыхивала под носом, оставляя за собой нежную и более легкую, нежели окружавший Везерби туман, дымку — то был единственный его теплый спутник в холодном мраке. Везерби был одет в тяжелый плащ, к поясу плаща крепились фляжка с бренди и электрический фонарь, который он, однако, пока ни разу не зажигал. Рука сжимала ружье — палец словно застыл на спусковом крючке.

Путь его пролегал вдоль ручья, в западном направлении от шоссе и чуть южнее горного кряжа. Черные скалы казались еще темнее окружавшего их неба, а журчание воды создавало постоянный шумовой фон, дополняемый поквакиванием лягушек. Резиновые сапоги хлюпали по жидкой грязи, изредка цепляясь за мягкую растительность. Везерби наслаждался этой прогулкой в одиночестве; он даже не подозревал, насколько истосковался по щекочущему чувству опасности, острому ощущению риска. Что же по крайней мере тут Байрон оказался прав.

Из отеля Везерби вышел затемно. В баре еще горел свет, по шоссе сновали грузовики, к стоянке то и дело подъезжали и отъезжали машины. Однако, едва сойдя с дороги, он словно выпал из мира. И дело было отнюдь не в расстоянии — он прошел вдоль ручья не больше мили — но эта отъединенность от мира подавляла его. С таким же успехом он мог бы оказаться в гуще леса. И все же именно этого чувства он и ждал, его настойчиво искал.

Везерби собирался пройти вдоль ручья до того места, где был убит Рэндел, а затем на обратном пути пересечь кряж, простиравшуюся позади него болотистую равнину, и, миновав тропу, которая вела к дому Байрона, выйти на грунтовку неподалеку от того места, где погиб Хэммонд. Потом Везерби снова подойдет по грунтовке к шоссе и уже по нему вернется в отель. В принципе расстояние было небольшим, тем более что впереди у него была целая ночь. Как ему казалось, это был лучший способ отыскать убийцу. С учетом того, что он как бы предлагал в качестве приманки себя и за ним, возможно, охотились так же, как и он сам, неподвижно сидеть в засаде представлялось ему лишенной смысла затеей. Укрытие лишило бы его возможности достичь своей цели, и он едва ли увидел бы кого-то, разве что зверь сам вышел бы на него.

Везерби передвигался осторожным шагом, обходя крупные валуны и редкие деревья, которые могли служить укрытием для обеих сторон — и его самого подставить, и помешать противнику внезапно напасть. Он шел зигзагами, то поднимаясь по склонам кряжа, то затем вновь спускаясь к протоке. Выкурив трубку до основания чубука, Везерби несколько секунд постоял, беззаботно посвистывая себе под нос, что свойственно человеку, не подозревающему ни о какой опасности. Наконец он принялся снова набивать трубку, после чего тотчас же прикурил ее, тщательно заслоняя ладонью пламя спички, чтобы оно не слепило глаза.

Он почти приблизился к тому месту, где было обнаружено тело Рэндела, остановился и отхлебнул бренди из фляжки. Место показалось ему вполне мирным, рядом журчал ручей, луна над головой пыталась пробиться сквозь заслон облаков. Трудно было представить, что именно здесь произошла трагедия. Однако Везерби не мог позволить себе предаваться опасным иллюзиям. Сворачивая к горному кряжу, Везерби снова вспомнил истерзанное тело. Поднимаясь по склону, он все чаще натыкался на валуны, самые крупные из которых по-прежнему обходил стороной — какая бы тварь ни пряталась за ними, она намеревалась убить его, а потому, если ему удастся вовремя заметить ее, он спасет себе жизнь. Все, что ему требовалось, это лишь несколько метров дистанции, чтобы успеть вскинуть ружье.

Везерби поднялся на грань кряжа и остановился, отчетливо вырисовываясь со всех сторон на фоне почти темного неба. Ему были видны огоньки фар проносившихся по шоссе машин, простиравшееся впереди пространство болот. Где-то на этой безбрежной равнине оно ждало его — во всяком случае Везерби искренне надеялся на это. Он пошел дальше.

Но так и не нашел его.

Или, может, оно не нашло его.

* * *

«Королевский торс» принадлежал отставному моряку, которого звали Брюс Ньютон. Это был всегда с иголочки одетый человек с подстриженными усами, и его не особенно интересовало количество посещавших заведение клиентов. Именно поэтому он и обосновался в этой маленькой пивной на малолюдной тропе, которая связывала дом Байрона с грунтовой дорогой.

Одним из редких посетителей «Королевского торса» был молодой человек по имени Рональд Лейк, живший со своей женой в довольно милом коттедже, который располагался в районе болот в десяти минутах быстрой ходьбы к северу от тропы. Лейк всегда ходил пешком. Машины у него не было, а кроме того к его дому вообще не вела никакая дорога, так что у Лейка не было выбора — хотелось ему совершать подобные прогулки или нет.

Между тем ходить пешком Лейк любил. После нескольких лет жизни в Лондоне он возненавидел стесненные удобства современного мира и, к своему счастью, нашел жену, которая полностью разделила с ним его привычки. Одним словом, он был вполне доволен своей лишенной изысканности жизнью. Оба супруга проявляли неподдельную склонность к ленивому времяпровождению. У Лейка оставался небольшой доход от частного бизнеса, позволявший им вести скромный, но достаточно благополучный образ жизни, обеспечивавший — что было гораздо важнее — массу свободного времени. Сам Лейк увлекался живописью. Рисовать по-настоящему он, впрочем, не умел, знал об этом, однако относился к такому положению вещей с полнейшим спокойствием. Разумеется, при определенных обстоятельствах, если бы таковые сложились, он не возражал бы против того, чтобы рисовать лучше, однако даже не подумывал предпринять хоть какие-то усилия в этом направлении. В общем, ему просто нравилось рисовать, и он не обременял себя мечтами о славе или высотах искусства. Супруга проводила часы за чтением журнала «Вокруг света». В общем, это были довольно приятные люди, как говорится, без претензий. Лейк нравился Брюсу. Именно такой тип клиента всегда был у него перед глазами — еще тогда, когда он только открывал свое заведение, — а Лейк имел обыкновение четыре или пять раз в неделю заглянуть к нему выпить пару кружек пива. По первому кругу он всегда угощал Брюса, а тот отвечал ему взаимностью на следующем. Когда Лейк оставался на третью кружку, то вопрос о том, кому платить, решал жребий. Довольно часто Лейк оказывался единственным посетителем «Королевского торса», что доставляло обоим немалую радость.

Лейк встал и потянулся. Последние несколько дней он работал над натюрмортом «Цветы с баклажаном» и его блуза была вся в ярко-красных и желтых пятнах. Откинув со лба прядь волос, Лейк оставил и на брови след краски. Впрочем, подобные пустяки обычно его не волновали. Жена сидела у камина и читала — это была вполне миловидная молодая женщина, в которой уже сейчас угадывалась явная склонность к полноте.

— Ну ладно, на сегодня хватит, — проговорил Лейк.

— Гм-м-м…

— Вот думаю, может, пройтись на полчасика к Брюсу?..

— Гм-м-м…

— Пойдешь со мной?

— Э… Нет, пожалуй. Почитаю еще немножко, дорогой. Я подожду тебя, — она улыбнулась и снова уткнулась в журнал. Лейк в очередной раз с восхищением посмотрел на безукоризненную линию ее шеи. Он очень любил жену и считал себя по-настоящему счастливым, человеком; ему всегда хотелось как-то по особому выразить свою любовь, но он понимал, что особой необходимости в этом нет. Так что он лишь наклонился, поцеловал супругу в столь любимую им шею, на что она, не повернувшись, улыбнулась.

— Я скоро, — проговорил Лейк.

Он надел вельветовый пиджак, повязал шею шерстяным шарфом и вышел наружу. Притворив за собой дверь, он услышал, как щелкнула задвижка. Замка как такового не существовало — к чему иметь его при такой-то мирной жизни? В конце концов, врагов у них не было, да красть в доме особо нечего, так что зачем обременять себя замками?

Шаг у Лейка был довольно проворным для человека столь вяловато-мечтательной натуры, к тому же он энергично размахивал руками. Невдалеке перед собой Лейк увидел огни пивной, вдали справа мелькнули освещенные окна большого дома Байрона, и ему почему-то подумалось — впрочем, без всякой зависти, — что неплохо было бы жить в таком великолепном доме. Затем он выбрался на тропу и зашагал в сторону пивной.

Посетителей в заведении Брюса не было. Сам хозяин, облокотившись о стойку, лениво ковырял в зубах; за его спиной слабо мерцал огонь камина.

— Вот уж не ждал тебя сегодня, — сказал Брюс.

— Правда?

Брюс тем временем наполнил ему кружку.

— Подумал, что ты не осмелишься выйти на ночь глядя, когда где-то рядом бродит этот убийца.

— Убийца? — переспросил Лейк, почесывая затылок.

— Ты что, газет не читал?

— Я вообще не читаю газет. Отойдя от светской жизни, я потерял всякий интерес к мировой политике.

— Да причем здесь мировые проблемы? Все это приключилось под боком у нас. За последние дни погибли два человека. Ты знавал старого Рэндела?

— Рэндела? Это такой чудаковатый старик? Да, пару раз он попадался мне на глаза.

— Ну вот, он и оказался первой жертвой.

— Боже праведный…

— А прошлой ночью убили одного коммивояжера. Совсем рядом с дорогой.

— Маньяк какой-нибудь?

Брюс пожал плечами.

— Поговаривают, что их загрыз какой-то зверь. Наверное, из зоопарка сбежал. Сегодня ко мне заходил полицейский, от него я все и узнал. Сказал еще, что привез к нам какого-то маститого охотника, которого специально вызвали из Лондона. Так, что похоже, это действительно какой-то зверюга.

Лейк посмотрел в окно.

— Я бы на твоем месте не стал с наступлением темноты расхаживать по лесу, — заметил Брюс.

— Все будет в порядке.

Оба выпили.

— А вот Хэйзел действительно не стоило бы оставлять дома одну. Она ничего не слышала об этих событиях, и если снаружи раздастся какой-нибудь звук или там шум, обязательно выглянет и посмотрит, что к чему.

— Да, этого бы делать не стоило, — согласился Брюс.

— А ты не знаешь, что это за зверь?

— Тот полицейский, что был здесь, ничего толком не сказал. Вроде и сам не знает. Но я думаю, все-то они знают, просто привыкли наводить тень на плетень. Сдается мне, что раз уж они привезли из Лондона этого стрелка, то не могут не знать, на кого ему придется охотиться. Разве не так, а?

Лейк неуверенно кивнул. Он явно встревожился, причем не столько в связи с возможностью самой смерти, сколько от мысли о том, что столь грустное событие может потревожить его покой. Он допил свою кружку.

— Давай еще по одной, — предложил Брюс. — За мой счет.

— Э… знаешь, я лучше пойду домой. Так, на всякий случай. Не хочу, чтобы Хэйзел испугалась.

— Ну да. Только поосторожнее там… На твоем месте я бы постарался побыстрее пройти через болота. Говорят, старину Рэндела разорвали на куски, — Брюс кивнул в подтверждение своих слов, потом словно вспомнил что-то еще, но не столь важное. — Да и коммивояжера этого тоже.

Лейк поднял на него встревоженный взгляд.

— Ну, спасибо за предупреждение, — сказал он и двинулся к двери, но на пороге неожиданно заколебался. Ночь была темной, а перспектива выпить еще кружку пива — весьма соблазнительной. Однако нельзя было и оставлять Хэйзел одну. Наконец он махнул рукой Брюсу, вышел из пивной и, чуть сгорбившись, зашагал по тропе, неожиданно для себя убыстряя шаг. Холодило основательно, и Лейк с таской подумал, что ошибся, не одев плащ. Сойдя через знакомую прогалину в кустах с тропы, он вышел на узкую дорожку, которая вела прямо к дому, ориентируясь при этом не столько по ее границам, сколько по общим очертаниям местности.

Прищурившись, Лейк взглянул на наручные часы. Вся прогулка заняла не больше получаса. Потом подумал, что беспокоиться не о чем, и даже улыбнулся, бросив косой взгляд через плечо. Ему подумалось, Что Брюс вздумал разыграть его. Сама мысль о том, что в этих местах бродит пожирающий людей зверь, показалась ему нелепой… вроде того дурацкого чувства, будто и сейчас его кто-то незримо преследует. Между тем он прибавил шаг и, завидев огни родного дома, внезапно почувствовал, как сильно запыхался. Напряжение немного спало, он сбавил шаг, но потом нахмурился. Перед ним сиял квадрат освещенного окна, но рядом с ним Лейк заметил еще один прямоугольный луч — узкий сноп света, который мог вырваться только из дверей…

Дверь действительно была незаперта.

Он оглянулся и, весь похолодев, бросился вперед.

Зазор в двери был не больше, чем на десять сантиметров, и Лейк, дрожа, ступил на ярко освещенный прямоугольник перед дверью. Толкнув створку двери, он вошел внутрь дома и улыбнулся. Страхи его оказались напрасными — просто сказалась темная ночь. Все оставалось точно таким же, как и перед его уходом. Он даже разглядел руку жены на подлокотнике кресла.

— Я пришел, дорогая! — позвал он.

Ответа не было. Лейк двинулся в сторону мольберта: в глаза бросилась смесь красных и желтых красок. Слишком уж много пурпура, подумалось ему. Лейк заметил, что небрежнее обычного обошелся с красками, поскольку повсюду, даже на ковре, виднелись алые потеки, а кое-где брызги достигли книжных полок. Лицо его нахмурилось. Могло создаться впечатление, будто он нарочно надавил на тюбик и размахивал им из стороны в сторону. Даже на спинке кресла, в котором сидела Хэйзел, остался длинный, широкий мазок. Наверное, он случайно коснулся кресла, когда наклонялся, чтобы поцеловать ее в шею. Лейк помнил, что стоял на этом самом месте, глядя на изящный изгиб шеи жены, и думая о том, какой он счастливый человек. Вот и сейчас он смотрел на нее, но шеи не видел… Только красный мазок… Только бы она не откинулась назад, подумал Лейк, а то волосы обязательно испачкает.

— Ты не спишь дорогая?

Ответа не было.

— Брюс рассказал мне такую страшную историю…

Жена хранила молчание.

Заснула наверное, подумал Лейк и двинулся к креслу. Ему хотелось вытереть краску, пока жена не проснулась и не запачкала волосы. Внезапно он заметил, что алый цвет был не совсем тот — темнее, чем краска, которой он пользовался. Лейк повернулся, бросил взгляд на холст и наклонился, намереваясь прикоснуться к плечу супруги. Наконец опустил ладонь на ее левое плечо, не отрывая взгляда от мольберта. Действительно, краска там была заметно светлее. Его рука — сдвинулась в сторону, чтобы погладить волосы Хейзел, но вдруг оказалась на ее правом плече. И как много кругом налипло этой вязкой жидкости!

Лейк повернулся и очень медленно опустил взгляд на кресло…

* * *

Везерби обладал инстинктом настоящего охотника.

Не успел еще его мозг как следует отреагировать на посторонний звук, как он мгновенно присел и выставил перед собой ружье. Палец нежно прикоснулся к спусковому крючку, нервы вибрировали под воздействием адреналина, в груди надрывно, словно песня, зазвенел призыв к действию. Столь же неожиданно эта магия готовности улетучилась в небытие, и он тихонько выругался.

— Везерби! — позвал Турлоу.

Над его плечом мелькнул луч фонарика.

Везерби поставил ружье на предохранитель и вышел из своего укрытия. Турлоу чуть не подпрыгнул на месте, уставился на Джона, и тот увидел, как полицейский сжимает в дрожащей руке револьвер.

— Все в порядке, — отозвался он и приблизился к сержанту. Турлоу молча ждал.

— Никак не ожидал встретить вас здесь, — сказал Турлоу, отводя дуло револьвера в сторону.

— Черт побери! Если убийца был где-то поблизости, вы его наверняка спугнули. Я же сказал Беллу, что мне не нужны помощники.

— Белл прислал меня за вами, сэр.

— А кричать зачем?

— Извините, что напугал вас, — проговорил Турлоу, хотя тон у него был отнюдь не виноватый.

— Не говоря уже о том, что я мог подстрелить вас, вы начисто лишили меня возможности выследить зверя.

— Сегодня его уже поздно выслеживать.

Везерби хотел было что-то ответить, но тут же осекся. Взглянув в глаза Турлоу, он увидел в них отблеск затаенной истины.

— Новое убийство… — почти утвердительно проговорил Везерби, и Турлоу молча кивнул.

— Да, там, по ту сторону от тропы.

Возвращались они вместе.

* * *

Все пространство небольшой комнаты было залито ярким светом, лучи которого обесцветили и без того бледные лица экспертов, занятых отпечатками пальцев, и придали особую контрастность тонам кровавых брызг. Лейк сидел в углу и широко раскрытыми от ужаса глазами взирал на свои окровавленные руки. Представшая перед ним реальность не успела еще окончательно сокрушить защитные барьеры его рассудка. Белл хранил молчание. Он указал на кресло, и Везерби пошел к нему, медленно опуская взгляд. Его лицо исказила гримаса отвращения. Он никак не ожидал, что жертвой может стать женщина. На ее коленях лежал иллюстрированный журнал с наполовину оторванной страницей, безжизненная рука сжимала подлокотник кресла, ноги вытянулись в сторону угасающего камина. Плечи были сплошь покрыты следами багряных потоков. Само кресло было изодрано в клочья, везде остались следы окровавленных когтей.

— Ну? — буркнул Белл.

Везерби показалось, что голосовые связки отказываются подчиниться ему. Он закрыл глаза, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

— Животное? — спросил Белл.

— Похоже на то. Или же посланец из самого ада.

— Но как оно проникло внутрь?

Лейк застонал.

— Я же закрыл дверь… — пробормотал он.

— Уведите его отсюда, — распорядился Белл.

Турлоу подошел к Лейку — тот не пошевельнулся. Он был весь напряжен и, казалось, даже оцепенел.

— Дверь была закрыта, — повторил он.

Везерби посмотрел на Белла — тот поморщился. Они встали позади кресла, но продолжали видеть на подлокотнике ладонь, тяжелую каплю крови на среднем пальце, на какое-то мгновение зависшую в воздухе, перед тем, как с характерным хлюпающим звуком упасть на уже залитый кровью ковер. Турлоу и еще один полицейский попытались поднять Лейка с кресла.

— Что бы это не было, оно смогло открыть дверь, — проговорил Белл.

— Запертую?

— Да нет, замка как такового не было. Только защелка, которую можно поднять снаружи. — Они прошли к двери. Один из экспертов принялся внимательно осматривать запор, и они терпеливо ждали, пока он не закончит. Фотограф щелкнул вспышкой. На самой двери следов крови не было. Везерби прищурился, оценивая расстояние между полом и защелкой.

— Какое животное, оставившее подобные следы, способно отпереть дверь? — спросил Белл. Вопрос прозвучал явно риторически. Они отступили в сторону, пропуская Турлоу, который вел под руку Лейка. Тот не открывал взгляда от своих ладоней.

— Я думал, это краска, — бормотал он.

И внезапно рассмеялся, прямо-таки зашелся в приступе хохота, перешедшего потом в истерическое хихиканье и сдавленные рыдания. Турлоу проводил его к полицейскому автобусу, притулившемуся у края болот, — Лейк сам забрался внутрь и, присев, застыл в напряженной позе. Рядом с ним уселся констебль, и Турлоу вернулся назад.

— Кое-что в этом деле нам до сих пор непонятно, — проговорил он.

— Вот уж поистине прозорливое замечание, — пробурчал Белл.

— Нет, я не об этом. — Турлоу посмотрел на Белла, и тот отвел взгляд. — Как знать, может, мы никогда этого не узнаем. Не исключено, что это вообще выше человеческого понимания… Лично я, сэр, такого не исключаю. Что-то из старинных легенд и высмеянных суеверий бродит ночами на болотах. Если окажется, что… что это нечто такое… я, пожалуй, не удивлюсь.

— Ну хватит, Турлоу!

Сержант покачал головой.

— Извините, сэр, но я говорю то, что чувствую. И вы не вправе здесь приказывать мне.

— Вы просто устали, и потому вам всюду мерещится всякая чертовщина.

Турлоу пожал плечами. Он больше не вступал в разговор и лишь грустно посмотрел на кресло, после чего перевел взгляд на дверную защелку.

9

Тело унесли. Полиция тщательно обследовала помещение, но так и не смогла обнаружить ничего заслуживающего внимания. Везерби и Белл остались в коттедже. Джон не надеялся найти что-нибудь такое, что могло бы ускользнуть от скрупулезных и наметанных взглядов экспертов; ему просто подумалось, что он может попытаться несколько иначе взглянуть на очевидные факты, дать свою собственную интерпретацию вскрывшимся обстоятельствам, мимо которых почему-то прошли профессионалы. Однако и он ничего такого не нашел. Ни малейшего волоска со шкуры животного, что само по себе было весьма странно, если учитывать жестокость столь внезапной атаки. Действительно, осталось множество следов окровавленных когтей, однако все они ограничивались самим креслом и непосредственно примыкавшим к нему пространством. У самой двери кровавых следов не было. Оставалось лишь предположить, что убийца тщательно вытер ноги и лишь после этого покинул помещение.

— Тебе и эти следы не знакомы? — без особой надежды спросил Белл.

— Нет. Здесь еще труднее разобраться, чем на мягкой почве. Ясно одно — когти у него длинные и острые, но это, пожалуй, и все. Впрочем, снаружи тоже могли остаться следы. Но ты проверил — у двери их нет. Таким образом, если исключить, что этот зверь в силах с места совершать прыжки или тем более летать, следует допустить то, что он способен умело заметать свои следы.

— Может, еще раз осмотрим снаружи?

— Можно, конечно, только я думаю, что лучше отложить до утра.

Они пошли к двери. Навстречу им метнулись огни фар подъезжающего автомобиля, прыгающего на ухабах неровной почвы. Везерби присел и при свете ручного фонаря принялся осматривать землю у двери, но ничего примечательного так и не обнаружил. Грунт здесь был довольно жесткий, но, как он предполагал, какие-то следы все же должны были остаться. Машина подъехала ближе, сдвоенные лучи фар уткнулись в стену коттеджа. Дверь домика захлопнулась, издав скрежещущий звук. Фары погасли — вместо них узкой полоской света вспыхнул карманный фонарь. Показался Турлоу.

Собаки прибыли, — доложил он.

— Слышу, — отозвался Белл.

— Здесь ничего нет, — сказал Везерби, вставая. Собаки рвались вперед и, проводнику стоило немалых усилий сдерживать их. Белл торопливо отдал ему указания. Вообще-то он не любил использовать в ходе расследования собак, они нарушали привычную последовательность его действий, вносили в расследование оттенок анахронизма, и он прибегал к ним только тогда, когда современные криминалистические методы давали осечку. И все же это было ему не по душе.

— Не уходи пока, — бросил Везерби. — Если эти чертовы псы что-то почуют, мне бы хотелось, чтобы ты оказался рядом.

— Ну конечно.

— Если след есть, они найдут его, — категорично проговорил проводник, слегка уязвленный упоминанием «чертовых псов».

— Ладно, действуйте.

Проводник подвел собак к коттеджу. Везерби и Белл стояли невдалеке. Над землей метался холодный ветер, создавая пронзительному лаю собак угрюмый фон. Обоих мужчин охватило ощущение некоего сдвига во времени, словно вся эта сцена происходила в далеком прошлом, а сами они взирали на нее как бы со стороны, не принимая никакого участия. У Турлоу же все мысли были написаны на лице, однако и он предпочитал помалкивать. Собачья свора, натягивая поводки и сбиваясь в кучу, протискивалась в двери коттеджа.

— Есть след, — воскликнул проводник, — точно есть, я сам его чую.

Везерби кивнул.

— Ты что, тоже унюхал? — спросил Белл.

— Смутно. Поначалу пахло сильнее, но потом примешался сигаретный дым, запах разгоряченных тел. Но я все же чувствовал его. Вроде тех отпечатков — что-то знакомое, а что именно, не понять.

— Но это запах животного?

— Определенно не человека.

— Значит, убийца — какой-то зверь, — проговорил Белл. — Весьма смекалистый зверь, раз умеет открывать двери и заметать за собой следы… настолько умный, что может заставить нас заподозрить, что ко всему случившемуся причастен человек. Но зачем, черт побери, ему убивать? Те двое… допускаю, они могли как-то побеспокоить его, он испугался, бросился на них, когда они проходили мимо… но здесь… Он же сам проник в коттедж. Открыл дверь и вошел с явным намерением убить.

Если это животное, а по всей видимости дело обстоит действительно так, нам следует отбросить мысль о каком-то почерке преступника. Но мотив все же может обнаружиться — даже животные действуют, имея какую-то причину, потребность. Но почему? Голод следует исключить — они не пожирают своих жертв… — Белл сделал паузу, его лицо исказилось гримасой отвращения. — Да, если только не допустить, что оно пожирает исключительно их головы, — добавил он и против его воли смысл придал его словам какой-то зловещий оттенок.

* * *

Собаки бросились вперед, словно видя перед собой противника, с которым следовало расправиться не более чем за десять минут. Однако через несколько минут и они встали, обескураженные не меньше, чем проводник. Собакам было невдомек, что от них требуется, куда идти дальше; они бросались из стороны в сторону, в отчаянии задирая друг друга. Везерби внимательно следил за ними. Ему и раньше приходилось работать с собаками, так что сейчас он понимал их поведение. Он почувствовал провал их затеи раньше, чем сами животные. Везерби помнил — еще когда шел по ним в первый раз — как изменились отпечатки в стороне от дороги, и поймал себя на мысли, что именно оттого собаки не могут взять след. Ему это показалось странным, гораздо более нелепым, чем само изменение следов. Действительно, можно допустить, что зверь ходит на двух лапах, а бегает на четырех, на то, что он при этом также меняет запах… И все же факт оставался фактом — на открытом пространстве собаки след потеряли. Воды поблизости не было, высоких деревьев тоже, однако запах странным образом обрывался в сотне метров от коттеджа. Проводник водил их по кругу в надежде найти вторую цепочку следов, допуская, что убийца шел задом наперед, но Везерби уже все понял и потому задумчиво поднял взгляд к небу. В самом деле, каким бы невероятным все это ни казалось, получалось, что животное было способно летать. Везерби смотрел, уже не надеясь что-то увидеть, и только машинально и бездумно разглядывал облака над головой.

— Мне ясно одно, — сказал проводник, — оно каким-то образом уничтожило свой запах. — Он раздраженно огляделся кругом. — Дальше этого места собаки его не чуют.

— Ну так уберите отсюда эту воющую свору, — пробурчал Белл. Действительно, в собачьем вое не чувствовалось и намека на прежнее возбуждение — наоборот, все в поведении собак свидетельствовало о полной растерянности: хвосты их были низко поджаты, глаза мрачно поглядывали по сторонам. Вся свора покорно и с явным облегчением последовала за проводником обратно в грузовик, изредка жалобно повизгивая. Наконец за последней собакой захлопнулась дверь.

— Может утром посмотреть? — спросил Белл.

— Попробую, хотя, Джастин, надежды мало. Раз ему удалось сбить со следа собак…

— Собак! — снова пробурчал Белл.

— Не надо их недооценивать, — заметил Везерби. — Я лично считаю, что они вполне могли бы пойти по следу. Не особенно далеко, возможно, ну, до воды или до дерева, одним словом, до того места, где след оборвался бы.

— Сказать по правде, не знаю даже, что сейчас и делать, — проговорил Белл, разведя руки в стороны. — Может, здесь полиции вообще делать нечего, не знаю. И стоит ли подключать тебя к делу, коль скоро наши собственные методы оказались неэффективными? Но я просто не представляю, как подходить к ситуации, когда преступник убивает жертву без всякого мотива. Ведь мы совершенно не в состоянии найти между всеми этими жертвами что-то общее. Даже если убийца спятил, мы смогли бы установить какую-то взаимосвязь фактов. Окажись сейчас среди нас Джек Потрошитель, мы выследили бы его — ведь он убивал только проституток. А этот… он не убивает шлюх, он не убивает именно браконьеров, коммивояжеров или домохозяек. Он просто убивает. После него на месте преступления остается ворох улик, но мы не имеем ни малейшего представления, как ими воспользоваться. Черт побери, что мне делать, Джон?

Везерби не знал, как ответить Беллу.

Вернулись они под утро, подсознательно чувствуя тщетность всех своих усилий. Водитель остановил машину у края тропы сразу за «Королевским торсом». Коттедж Лейка оттуда не было видно — его скрывал чуть холмистый профиль почвы. Белл приказал водителю оставаться в машине, и они вылезли наружу. Шофер закурил и приготовился к длительному ожиданию. По тропе прыгающей походкой прошел человек в плаще с поясом и фетровой шляпе. Остановившись у дверей пивной, он явно стал поджидать их. Белл пробурчал что-то себе под нос. Это был репортер Арон Роуз. За ним следовал еще один человек с фотоаппаратом через плечо.

— Есть какие-нибудь сообщения для прессы? — спросил Роуз.

— Никаких.

— Вы можете хотя бы приблизительно сказать, когда арестуете подозреваемого?

— Откуда, черт возьми, мне это знать? Я до сих пор не представляю, кого нам следует подозревать, не говоря уже о том, когда мы сможем его арестовать.

— Я могу привести ваши слова в газете?

— Нет, ради Бога, не стоит.

— Вы не делали никаких заявлений журналистам в гостинице? — спросил Роуз, неожиданно почувствовав испуг от того, что прибыл сюда раньше полиции.

Белл ничего не ответил. Он двинулся в сторону прогалины в густых ветвях кустарника. Везерби шел следом.

— Мне можно присоединиться к вам? — поинтересовался Роуз.

— Нельзя, — ответил Белл, однако без гнева или сарказма в голосе.

— Э… почему бы мне не сделать несколько снимков внутри коттеджа? Констебль отказался пропустить нас туда.

— И правильно поступил. Особенно если учесть, какой бульварный листок вы представляете.

Роуз поморщился, услышав столь нелестный отзыв о своей газете.

— Знаете что, — продолжал Белл, — лучше подождите здесь. Возможно, на обратном пути я захочу сделать заявление для прессы. Договорились?

— Ну конечно.

Роуз смотрел, как удалялись Белл и Везерби. Фотограф между тем проворно щелкал затвором камеры. Ему удалось сфотографировать коттедж лишь снаружи, и сейчас он чувствовал себя явно обделенным. Роуз неожиданно ухмыльнулся, выражение его лица резко изменилось. Его только сейчас осенило, в каком ключе лучше выдержать репортаж. Убийства происходят сплошь и рядом, звери-людоеды встречаются гораздо реже, но это тоже не такая уж диковинка. От него требовался совершенно новый подход к проблеме, упор на потрясении, ужасе, который испытывает жертва. Это было его первое серьезное задание, и он выполнит его блестяще, сообщив обоим материалам должный налет сенсационности.

— Кажется, я кое-что понял, — проговорил он.

— Э?

— Особый ракурс. Думаю, мне пришла в голову неплохая идея.

Фотограф что-то пробурчал себе под нос. Идеи его явно не интересовали, на пленку их не отснимешь. Роуз медленно двинулся в сторону пивной, мозг его лихорадочно работал. Он ни на миг не верил в то, что сам же хотел написать, однако сейчас это не имело никакого значения. Вполне возможно, читатели также не поверят написанному, но, едва увидев броские заголовки, тут же купят газету, и это станет звездным часом Арона Роуза. Ему не терпелось поскорее начать свой репортаж, но вместе с тем мучила досада от того, что он располагал лишь обрывками информации. Ему очень хотелось очутиться в Лондоне, отправиться в библиотеку и почитать подборку статей о ликантропии^[14] — это прибавило бы хлесткости описаниям жутких убийств. На какое-то мгновение ему даже показалось, что он видит перед глазами эти заголовки… как они кричат с первых полос газет!

Неужели на болотах поселился оборотень?

10

К своему удивлению, Везерби обнаружил следы.

Почва вокруг была довольно жесткой, и Джон никакие надеялся разглядеть на ней какие-либо отпечатки, но они, тем не менее были, причем глубокие, ровные и вполне четкие. Вели они от коттеджа, хотя начинались на некотором удалении от него. Странно, но почва здесь оказалась такой же плотной, как у крыльца домика, однако у коттеджа их точно не было — они начинались в стороне от него и вели почти точно на север, после чего столь же резко обрывались. Следы шли в том же направлении, которые указали собаки, однако они брали начало как раз в том месте, где животные остановились. По всему выходило, что их или специально оставили лишь на небольшом участке местности, либо впоследствии умышленно вытравили с обеих сторон тропинки… Любой из этих вариантов явно сбивал с толку. Если неведомое существо способно передвигаться, не оставляя следов, почему же в отдельных местах оно изменяет этому правилу, словно нарочно совершает ошибку? Оставалось лишь предположить, что оно вполне сознательно шло на это, стремясь сбить с толку преследователей. Но даже и в этом случае они бы вели от самого крыльца дома, а не начинались где-то в стороне от него.

— Вот здесь оно проходило, — сказал Везерби.

— На двух ногах?

Джон кивнул.

Белл оглянулся на коттедж, в дверях которого стоял полицейский в форме. — Ни одно животное не способно делать таких прыжков.

— Да, из тех, которые нам известны.

— А не могло получиться так, что до этого места оно пробежало, а уже потом, перейдя на шаг, оставило первые следы?

Везерби пожал плечами.

— Мне начинает казаться, что оно способно выкинуть все что угодно.

— Собаки…

Везерби угрюмо кивнул.

Собаки шли по запаху до того пятачка, где появились следы, после чего принялись топтаться на месте. Получалось так, что они потеряли запах именно там, где следы отчетливо отпечатались на земле и где он попросту не мог отсутствовать, если, конечно, вообще существовал в природе. Даже Белл понимал, что это явная неувязка, причем столь серьезная, что отталкиваясь от нее, можно было прийти к самым фантастическим и невероятным выводам.

— Но ведь зверь или человек попросту не могут не оставлять запаха, — проговорил он. — Тем более там, где сохранились четкие следы.

— Согласен. И если собаки шли по запаху вплоть до этого места — по тому самому запаху, который вел их от самого коттеджа, сильному и хорошо различимому запаху, — а потом он внезапно изменился…

Везерби запнулся, словно подбирая нужные слова, хотя на самом деле он прекрасно знал, что именно хотел сказать, однако никак не решался произнести это вслух.

— Когда это существо встало на две ноги…

Белл внимательно смотрел на него.

— …Если наступила какая-то перемена, после которой это стало в некотором смысле уже не тем, прежним существом, которое бегает на четырех лапах…

— Это возможно, — почему-то прошептал Белл и, похоже, сам удивился своему голосу.

— Я знаю, — сказал Везерби.

Таким образом, им оставались следы, появившиеся именно там, где исчезал запах, где собаки остановились и где существо, совершившее убийство в коттедже, поднялось на задние лапы, чтобы передвигаться как человек…

Других следов Везерби больше нигде не обнаружил. Он принялся обследовать окрестности коттеджа, а Белл молча сопровождал его. Первая попытка не принесла результата, после чего Джон увеличил радиус поисков. Оба смутно чувствовали, что их усилия напрасны, однако ничего другого им не оставалось. Они удалились примерно на полмили от коттеджа — дальше идти попросту не было смысла, — и медленно двинулись по воображаемому кругу, который, по предварительным расчетам, составлял примерно три мили. Время от времени Везерби наклонялся и осматривал почву под ногами, раздвигал пальцами траву и мелкий кустарник, проверял жесткость земли. Сами они не оставили никаких следов, но и чужих не обнаружили. Их маршрут пролегал в нескольких сотнях метров от дома Байрона, после чего загибался на восток, некоторое время шел вдоль тропы, по тылам «Королевского торса», простирался до деревьев на обочине грунтовой дороги и возвращался к исходной точке. На всем пути они не заметили ничего, что могло бы привлечь их внимание. Небо потемнело, в воздухе запахло дождем. Они постояли, беспомощно глядя друг на друга, после чего так же молча вернулись к тропе.

И снова уткнулись в знакомую цепочку следов.

— Думаю, надо будет прислать сюда своих парней, — сказал Белл. — Пусть сделают гипсовые слепки.

— Ну, для проформы можно, конечно, — согласился Везерби. — Ведь это те же самые следы, так что новые слепки ничего не дадут.

Белл посмотрел в сторону коттеджа. — Знаешь, Джон, я подумал над твоими словами. Но если… повторяю — если такое действительно возможно, как же получилось, что такие четкие следы вдруг оборвались?

Везерби тоже задумался. Ему явно не нравились собственные мысли, хотя выводы вроде бы и соответствовали фактам, они напрочь отметали все то, во что он всегда верил… и в довершение всего подтверждали то, во что он никогда бы не смог поверить. Чуть помедлив, Везерби проговорил:

— Если допустить подобную метаморфозу, хотя само собой, я ее отвергаю, то все становится на свои места. Существо-зверь, бегущий на четырех лапах, внезапно претерпевает перемену и приобретает способность перемещаться на двух. Подобная трансформация не может не сопровождаться сильнейшими побочными эффектами, возможно, даже потерей сознания. А потом, спустя некоторое время, то же существо, теперь уже изменившись до неузнаваемости, продолжает свой путь, чуть пошатываясь от недавнего оцепенения, может, даже не помня, как оно вообще оказалось в этих местах, а то и жестоко страдая от непередаваемого ужаса и раскаяний. В полубессознательном состоянии оно проходит какое-то расстояние, но наконец осознает, какими последствиями могут обернуться для него предыдущие его подвиги — в том, прежнем состоянии. Это может побудить его — отчасти из простейшего инстинкта самосохранения — тщательно замести следы. Но ты понимаешь, что все это — сплошные домыслы. Такого попросту не может быть…

— Вот только в раскаяние его я что-то не особенно верю, — заметил Белл. — Если бы оно действительно чувствовало раскаяние, то постаралось бы как можно дальше убраться от этих мест и забыть обо всем, разве не так?

Везерби кивнул.

— И не стало бы прихватывать с собой голову убитой жертвы как некий сувенир на память.

— Да, пожалуй, так, — согласился Везерби. Они вышли из кустов рядом с полицейской машиной. Водитель мирно похрапывал, надвинув головной убор на глаза.

— Надо выпить, — проговорил Белл.

Везерби снова кивнул. Они миновали машину и направились в сторону «Королевского торса». Обоим хотелось промочить горло, хотя жажды ни один из них не чувствовал.

* * *

Арон Роуз переживал внутренний конфликт между совестью и честолюбием. Он сидел в «Королевском торсе», рядом с кружкой пива лежал раскрытый блокнот. Тут же примостился и фоторепортер, хотя тот никаких укоров совести, по всей видимости, не ощущал. Он большими глотками поглощал пиво, тогда как Роуз явно предпочитал смаковать напиток — он обдумывал ситуацию, в которой, сам того не ожидая, оказался. Впрочем, едва ли было бы справедливо утверждать, что он имел какой-то выбор и мог самостоятельно принять решение, могущее существенным образом повлиять на события… Дело скорее было в том, что Роуз принадлежал к числу людей, которые привыкли беспокоиться едва ли не по любому поводу, но сейчас его страхи получили некоторое основание именно потому, что поставленная им перед собой цель вдруг раздвоилась. Сама по себе проблема была довольно проста, если, конечно, допустить, что могут существовать простые проблемы для совестливого человека. Как добропорядочный и вполне благонамеренный гражданин, Роуз искренне надеялся на то, что убийцу в конце концов поймают или уничтожат, не дав ему возможности совершить очередное преступление. Последнее убийство укрепило его в этой надежде, поскольку ему сопутствовали особенно отвратительные подробности — было что-то неприкрыто трагическое в том, что ни в чем не повинная женщина столь кощунственным образом погибла в собственном же доме. Однако, будучи только младшим репортером, получившим первое в своей жизни серьезное задание, Роуз все же уповал на то, что убийцу обнаружат только к концу недели и его статья успеет появиться в воскресном выпуске. Сообщение об аресте злодея оказалось бы отнюдь не столь волнующим и захватывающим в сравнении с описанием всех этих нераскрытых убийств, в первую очередь, именно в той статье, которую он только собирался написать. Любой, даже малейший намек на то, что полиция наконец напала на след садиста, неизбежно приглушит шоковый эффект, на который рассчитывал Роуз. Инстинкт никогда не подводил его, а кроме того, он уже успел понять, о чем именно любят писать газеты. И все же Роуза мучила совесть: он знал, что не в силах ничего изменить, и попросту разрывался от мучивших его противоречивых чувств.

Он повернул голову на звук открываемой двери. В бар вошли Белл и Везерби, и Брюс кивнул им навстречу.

— Вы, наверное, из полиции? — спросил он.

— Я из полиции, — сказал Белл.

— А я из газеты, — вставил Роуз и назвал свое издание.

— Ну и как, есть успехи? — полюбопытствовал Брюс.

— Я бы выпил пива, — пробормотал Белл.

— Значит, не густо по части успехов. Ничего — ни следов, ни чего-нибудь другого? Но ведь что-то вы должны были сделать. Нельзя же позволить этой твари разгуливать по округе и за здорово живешь убивать людей, разве не так? Почему вы не ищите какие-нибудь улики, почему не придпринимаете хоть что-нибудь?

— Всему свое время, — отрезал Белл.

— Время? А пока пусть убивает направо-налево людей?

— По вашему, полиция прилагает недостаточно усилий? — спросил Роуз. — Я имею в виду — с точки зрения рядового обывателя.

Брюс не обратил на него никакого внимания.

— Так вы дадите мне пива? — спросил Белл.

Бармен пожал плечами и стал наполнять кружку.

— Не подумайте, что мне хотелось вас чем-то обидеть, но миссис Лейк была прекрасным человеком. И ее муж регулярно сюда заглядывает. Такое потрясение… — он покачал головой и поставил кружку на стол. — Может, стоит вызвать армию или еще кого-нибудь? Организовать облаву? Они его обязательно найдут.

— Я подумаю над вашим советом, — устало проговорил Белл.

— Да уж, пожалуйста.

— А мне бренди, — попросил Везерби.

— Я могу написать об этом? — снова вставил Роуз. — Насчет армии?

— Ради Бога, заткнитесь, пожалуйста.

— Мои читатели имеют право знать.

— Читатели? Вы думаете, люди читают ваш желтый листок? Да они покупают его из-за одних только голых красоток да отчетов о бракоразводных процессах.

Роуз, похоже, обиделся.

— А знаете, он прав, — заметил Брюс. — Лично я покупаю вашу газету именно из-за этого.

«Можно мне процитировать ваши слова?» — хотел было спросить Роуз, но потом нахмурился и спрашивать передумал. Он встал у стойки рядом с Беллом. Брюс поставил перед Везерби бокал с бренди и тот сделал большой глоток, против обычного не смакуя вкус и запах. Выпить — этого ему сейчас как раз и не хватало. Джон тотчас же, почувствовал, что напряжение немного спало, факты более рельефно проступили в памяти. Он сделал еще глоток, и в это мгновение дверь распахнулась — в помещение вошел Байрон.

— Увидел вашу машину, — сказал он, сжимая в руке массивную прогулочную трость, прошел к бару и встал рядом с Везерби. Белл чуть отвернулся.

— Вы что, именно здесь решили заняться своим расследованием?

Везерби заметил, как напрягся Белл. — Надеюсь, ты слышал про то, что случилось вчера вечером? — спросил Джон.

Байрон кивнул. Белл заглушил вспышку гнева глотком пива.

— Нашел какие-нибудь следы? — спросил Байрон.

— Есть кое-что. Только маловато…

— Вот как? Неважно. А я был лучшего мнения о тебе.

— Едва ли кто-то другой смог бы пройти по такому следу, — возразил Везерби.

Байрон улыбнулся. Он заказал пиво и поставил трость на пол у стойки. Брюс подал ему кружку.

— А почему бы вам самому не попробовать? — предложил Белл.

Байрон покачал головой.

— Но вы же тот человек, который никогда не ошибается, не так ли? Вот вам и шанс проявить себя. Везерби говорит, что по этому следу невозможно выследить зверя. Попробуйте его опровергнуть.

— Не сомневаюсь в том, что он прав, — все так же улыбаясь, кивнул Байрон.

— Мистер Байрон, — вступил в разговор Брюс, — но ведь вы же были когда-то известным охотником.

— Я и сейчас хожу на охоту, так что вы, мой дорогой, явно не к месту употребили прошедшее время.

— Ну так вот и нашли бы убийцу…

— Я пока не пробовал.

Брюс перевел взгляд с Байрона на Белла.

— Так что, получается, полиция попросту хочет забрать все лавры себе?..

— Мистер Байрон отказался помогать нам, — сказал Белл. — Я просил его.

Брюс снова посмотрел на Байрона.

— Меня все это не касается, — проговорил тот.

— Не касается? Вы что, с ума сошли? Вас не волнует смерть ни в чем не повинных людей? — Он наклонился над стойкой, его узкое лицо приблизилось к Байрону, который продолжал спокойно пить пиво. — Вчера вечером убили Хэйзел Лейк. Вы знали ее? Да она в жизни и мухи не обидела!..

— Я полагаю, она вообще в жизни не сделала ни одного дела. Полнейший ступор.

Брюс прищурился. Сейчас он был похож на рассерженного барсука. Кровь ударила ему в лицо.

— Не нужны мне ваши деньги. Допивайте свое пиво и убирайтесь отсюда!

Байрон застыл, держа кружку в руках. Он словно раздумывал, сердиться ему или удивляться. Столкнувшись с человеком, который не разделял его взглядов, он на какое-то время заколебался между гневом и презрением к нему. Но вместо этого неожиданно рассмеялся.

— А, так вы, я вижу, разозлились, — сказал он, опуская кружку. — Это хорошо. Люблю, когда люди выходят из себя, когда осмеливаются говорить, обретают решимость верить… несмотря на то, что вера их может оказаться полнейшей чушью. Но то, по крайней мере, настоящая и живая человеческая эмоция.

— Если я сейчас выйду из-за стойки, — проговорил Брюс, — полицейским придется нас растаскивать. — Ростом он был едва ли не вдвое ниже Байрона, и его просто трясло от ярости.

— А вы, Джастин, — спросил Байрон, — что вы чувствуете? Впрочем, трудно представить, что за внешностью полицейского прячется настоящий вулкан чувств. А может, там только зарождается полицейское самосознание?

— Да что, черт побери, нашло на тебя? — не удержался Везерби.

— Что? Ничего. Ничего особенного. Наверное, просто слишком разоткровенничался. А ты что, сам не видишь? Если люди что-то чувствуют — гнев, страх, хотя бы сомнение, — они остаются живыми существами. — Несколько секунд он внимательно смотрел на Везерби. — И если ты все еще живой человек, Джон, то обязательно найдешь убийцу.

Байрон повернулся и вышел, громко стуча тростью о пол. Он явно не спешил. Брюс, выпучив глаза смотрел ему вслед, словно собираясь выстрелить ими в спину обидчику.

— Гнусный мерзавец! — только и выговорил он.

Роуз изумленно взирал на происходящее.

— Кто это был? — спросил он.

Никто ему не ответил. Байрон ушел, оставив за спиной гнетущую тишину, которую могли заполнить лишь их собственные мысли, а мысли эти были малоприятными и подводили их к таким же неутешительным выводам.

11

Страх окутал землю.

Это было настоящее покрывало страха, невидимое, но давящее и тяжелое. Оно застилало собой болото, подобно набрякшему тучами небу, но производило более зловещее впечатление, чем даже надвигавшаяся гроза. Страх этот казался еще более сильным оттого, что люди толком не знали, чего именно им следует бояться. В отличие от первого случая сейчас разговоров о случившейся трагедии почти — не было, поскольку с каждым убийством страх словно сгущался, а со смертью Хэйзел Лейк, мирно читавшей журнал перед камином в собственном доме, чуть ли не материализовался. Люди привыкли считать дом своей крепостью, несокрушимой твердыней и оплотом безопасности, и теперь их опасения будто приобрели новое измерение. Теперь поручиться за неприступность своего жилья стало невозможно, враг мог проникнуть в него в любую минуту и каждый мог стать его очередной жертвой. Причем этот всепоглощающий ужас был навеян не столько самой смертью, сколько ее непонятной сущностью, неисповедимостью ее и невыносимой тоской, с которой люди ждали от убийцы нового выпада, следующего удара. Но когда он нанесет его?.. Кто окажется его очередной жертвой?… Суеверия, против которых, в сущности, были бессильны все человеческие цивилизации прошлого и настоящего, словно обручем сдавили сознание людей, парализовали его, ввергнув в объятия гнетущего страха.

Пресса на все лады обсуждала ужасные события, особенно напирая на кошмарные подробности, что, естественно, до небывалых высот поднимало тиражи и популярность газет. Что же касается обитателей тех нескольких квадратных миль, на которых орудовало кровожадное чудище, то они также покупали эти издания — и тут ими двигал все тот же неуемный страх, — всякий раз заставляя себя трясущимися руками раскрывать бумажные страницы в томительном предчувствии новых трагедий. Большинство газет явно спекулировало на сомнениях людей, их тревогах и трепете перед неизвестностью, однако лишь один-единственный скандальный листок — тот самый, в котором работал Арон Роуз настаивал на ликантропической версии. Редактор пришел в восторг, выслушав доводы Роуза, и тут же опубликовал серию статей, на все лады расписывавших нравы балканских оборотней и различных духов. Желая одновременно убить двух зайцев, он не раз весьма прозрачно намекал в статьях, что убийцей скорее всего является какой-то иммигрант, поскольку-де англичане никогда не были оборотнями. В редакционной статье впрямую ставилась под сомнение компетентность полиции — вплоть до демагогической риторики о необходимости учесть особенности циклической смены фаз луны и замерить количество оставшейся в трупах крови — на случай, если убийца окажется вдобавок настоящим вампиром. Никто из работавших в газете людей, естественно, не верил в пущенные ими же небылицы, однако это никак не отражалось на их работоспособности.

Как ни странно, Арона Роуза отнюдь не радовал его собственный успех. Возможно, дело заключалось в том, что, в отличие от других сотрудников редакции, он находился ближе к самим убийствам и их жертвам, и потому столь же отчетливо ощущал сгущавшийся вокруг него страх. Его особенно тревожило то, что посланные им в редакцию статьи могли лишь усилить панику, хотя — он все чаще пытался отчасти успокоить себя такими доводами — заставляли людей проявлять больше бдительности. Когда ему удавалось побороть в себе пессимиста, он принимался в уме прикидывать содержание новых очерков. В частности, его очень занимала реакция местных кругов на случившееся. Однако, используя ее, Роуз против ожиданий столкнулся с неожиданными трудностями. Люди, которые в другое время чуть ли не подпрыгивали от радости, если их собирался проинтервьюировать журналист, теперь словно в рот воды набрали и сторонились его; они наотрез отказывались каким-то образом комментировать разыгравшиеся рядом с ними трагедии.

В конце концов Роуз решил обойтись без неоправдавших себя визитов к местным жителям и вместо этого посетить ближайший — рынок, чтобы, смешавшись с толпой, прислушаться к разговорам, или обойти все пивные в округе. Для начала он выбрал небольшую деревушку на болотах, с узенькими булыжными мостовыми, в которых имелось несколько довольно популярных, как ему казалось, заведений, однако стоило ему перешагнуть их порог, как его тотчас окутывала уже знакомая атмосфера мрачной напряженности. Бледные лица на фоне сумрачного интерьера, приглушенные, сдержанные разговоры Роуз устроился в темном углу и обратился в слух.

Один лысый мужчина прямо заявил, что убийца — сущий выродок и заслуживает самых жестоких пыток, однако большинство явно предпочитало шепотом обсуждать одну тему: о том, какое чудище выходит на охоту по ночам на болотах? Когда же Арон Роуз заглянул в их глаза, он понял, что всех их занимает общая мысль: кто следующий? Кому не повезет на этот раз? Роуз и сам вдруг ощутил укол леденящего страха, будто когтями впиваются в этих людей: ему даже показалось, что эти когти протянулись и к его собственному сердцу…

Полиция показала себя совершено беспомощной, а Джастин Белл мучился в нерешительности и растерянности — кого же ему искать, человека или животное, — тогда как в его мозгу один за другим всплывали невысказанные и неодолимые страхи, принесенные человечеством из древних эпох в наши дни. Он пытался убедить себя в том, что все это — чистейшей воды анаморфоз, обычный обман зрения, искажающий изображение, и стоит ему лишь найти правильный ракурс, как оно тут же возникнет перед ним в своих естественных пропорциях и очертаниях. И все же Джастин не мог до конца избавиться от ощущения, будто имеет дело с чем-то таким, что стоит выше человеческого понимания, будучи ярче и в то же время скуднее создаваемых воображением человека образов; с неким чудовищным скрещиванием человеческого и звериного, дошедшим до нас из других измерений и миров. Порой — чаще всего днем — Белл высмеивал себя за подобные мысли, но по ночам они снова подступали к нему: кто же это ходит, как человек, но бегает, как животное, имеет когти, способные разорвать человеческую плоть, но в то же время умеет открывать двери, обладает силой, достаточной для того, чтобы отделить голову от тела, и отличается отвратительной склонностью уносить ее в свое логово? Может изменять свои следы, избавляться от собственного запаха?.. Кто же скрывается за всем этим нагромождением черт и признаков?!

С каждым днем Белл возлагал все больше надежд на Везерби — возможно, здесь на уровне подсознания срабатывал механизм психологической защиты, настроенный на то, чтобы переложить на кого-нибудь хотя бы часть своей ужасной ноши, своего бремени беспомощности, сбросить с себя хоть кусочек вины — на случай, если новая смерть придет на болота…

Но Везерби пока не оправдывал его надежд.

Каждый вечер он выходил на обдуваемые ветрами заболоченные пространства, и всякий раз возвращался под утро выжатым и измотанным, причем не столько от физической усталости, сколько от безысходности и досады. Вылазки эти давно уже утратили для него свою привлекательность. Оставаясь наедине с ночью, он почти физически ощущал, что с него кто-то не сводит глаз. Ему казалось, что неведомое создание выслеживает его, что оно понимает разницу между беззащитной жертвой и многоопытным охотником, а потому лишь ждет, когда Везерби допустит роковую ошибку — потеряв бдительность сделает первый шаг, и мгновенно превратится из преследователя в добычу. Временами Джон ощущал на себе чужой взгляд столь явно, что буквально замирал на месте, потом резко оборачивался, инстинктивно напрягаясь и чувствуя, что противник находится где-то позади него.

И всякий раз он ничего и никого не замечал.

Бывали минуты, когда он снова останавливался, и превозмогая страх, срывался на громкий крик, словно бросая вызов в темноту, и застывал в каком-то оцепенении, вслушиваясь в гробовую тишину над болотами…

Везерби слыл человеком отнюдь не робкого десятка. В отличие от Байрона он никогда не шел на безрассудный риск, хотя и не уклонялся от неизбежных рискованных решений. Он преследовал в лесных зарослях раненого тигра, отважно встречал несшегося прямо на него разъяренного буйвола, но теперешняя неопределенность словно лишила его мужества; чувствуя себя объектом слежки, он утратил уверенность в себе, испугался, что скоро начнет допускать ошибки. А этого ему как раз и нельзя было делать. Иногда Везерби даже казалось, что в чем-то Байрон оказался прав: он действительно размяк и утерял свои былые навыки. И теперь Везерби ничего не оставалось, как по вечерам покидать теплый уют отеля, чтобы вернуть себе уверенность и хладнокровие. Именно поэтому он продолжал свои поиски, но когда очередное ночное дежурство оставалось позади, признавался себе, что никогда и ничего не хотел так, как сейчас оказаться в своей удобной спальне, растянуться на кровати, и погрузиться в сон.

И все же ему часто не спалось.

Везерби плотно зашторивал окна и ложился, однако, как только сон начинал подкрадываться, его тут же отгоняли… сновидения. Перед глазами плясали дьявольские, искаженные образы, пришедшие из далекого прошлого и смешавшиеся с таким же неопределенным будущим. Он видел во сне себя самого, чувствовал тяжесть своих членов, подсознательно понимая, что не сможет уже действовать с былой ловкостью и сноровкой, снова слышал завывание ветра, содрогался от холодного одиночества. Потом приходил бросок — внезапный, ослепляющий, а он почему-то так медленно реагировал на него, — мешала винтовка, тяжким грузом оттягивая непослушные руки. Хищник зависал над ним, Везерби впитывал всем лицом его зловонное дыхание, когти противника впивались в тело, омерзительные лапы замахивались для решающего удара. В какой-то миг Везерби вдруг взглянул прямо в лицо нападающего — и проснулся, весь в поту, скрутив в жгут простыню — слабый, но от этого не менее кошмарный намек на то, что в действительности представляет собой чудовище, и, удержав в памяти лишь обрывки воспоминаний о застывшем перед глазами лице, в чем-то похожем на человеческое. Наконец, наполовину проснувшись, Везерби подумал о том, где бы ему могли отлить на заказ серебряную пулю…

* * *

Везерби и Арон Роуз сидели в маленькой гостиной, когда неожиданно вошел Байрон. К этому времени Джон уже успел проникнуться к журналисту самыми добрыми чувствами. Он понял, что помимо честолюбия, у Роуза имеются также некоторые принципы, а кроме того, журналист проявил себя весьма неплохим собеседником. Впрочем, к честолюбию Везерби и Роуз подходили во многом по-разному — Джон никогда не испытывал потребности в успехе — в том смысле, который вкладывал в это слово репортер, — хотя вполне терпимо относился к его чувствам, и даже более того — питал к ним определенную симпатию.

Первым Байрона заметил именно Роуз и сразу же вспомнил тот довольно горячий диалог, который состоялся в «Королевском торсе». Да и внешность Байрона оказалось непросто забыть. Везерби удивился, увидев его здесь, и даже немного растерялся, потому что совсем забыл, успел ли тогда рассердиться на старого приятеля или нет. В этом, пожалуй, заключалась одна из парадоксальных его особенностей отношения к Байрону.

— Доброе утро, — произнес вошедший.

Он радостно улыбался — как и всегда. На нем был мешковатый твидовый костюм, а через плечо свисал на ремне великолепный полевой бинокль. На лацкане пиджака поблескивал металлический значок.

— На скачки вот собрался, — проговорил Байрон. — В Ньютон-Эббот. Подумал, вдруг и ты составишь мне компанию?

На какую-то секунду Джон почувствовал искушение принять предложение. Ему хотелось уехать отсюда, навсегда забыть про все эти убийства и свою бесплодную охоту. Но он понимал, что от собственных мыслей ему уже никуда не деться.

— Спасибо за приглашение, Байрон, но сейчас что-то не хочется.

Тот пододвинул стул и сел. Роуз внимательно, с неподдельным интересом рассматривал Байрона.

— Тебя что-то беспокоит, Джон?

— Беспокоит — не то слово.

— Насколько я понимаю, результатов пока нет?

— Никаких. Я ходил туда каждый вечер, но не услышал ни шороха, ни звука. Совсем ничего. Но меня не покидает чувство, что временами я чуть ли не вплотную подходил к нему. Тебе и самому знакомо это ощущение. Зловещее ощущение — будто за тобой наблюдают, следят, ждут от тебя неосторожного шага. Примерно то же самое, когда преследуешь раненого буйвола, прекрасно зная, что он успел кружным путем вернуться назад и сейчас поджидает тебя в засаде.

— Пожалуй, знакомо, — кивнул Байрон. Было заметно, что слова Везерби доставили ему какое-то удовольствие, будто дав снова пережить ведомый лишь ему одному восторг.

— Если бы я только был уверен…

— Уверен? В чем, Джон?

— Если бы я того знал, что он поджидает меня, мне было бы гораздо легче. Спокойнее. А сейчас я никак не могу решить, верить ли собственным инстинктам или просто согласиться с тем, что моя реакция стала сдавать.

— Ну что ты, Джон… Возможно, у тебя действительно притупилась реакция, зато интуиция осталась прежней. Если тебе кажется, что зверь ждет тебя в засаде, значит, так оно и есть. Неуверенность всегда была уделом хлюпиков, так что не позволяй ей влиять на твои поступки. Когда ты шел по следу раненого буйвола, сомнения тебя не мучили. Ты не мог сказать, когда именно или откуда он бросится, но знал, что это обязательно произойдет. И оказывался прав! Ты не мог позволить себе ни секунды промедления. Когда буйвол нападает, он наклоняет голову, выставляя перед собой свою главную защиту — мощные костные наросты, так что тебе оставалось лишь сделать один-единственный меткий выстрел. И ты делал его — иначе не сидел бы сейчас тут, целый и невредимей. Но тогда был убежден, что он обязательно появится, а сейчас сомневаешься, верить своим ощущениям или нет. — Байрон заглянул в его глаза, и Везерби почувствовал, будто кто-то провел по его спине холодными пальцами. — Все-то ты растерял, Джон, — мягко проговорил Байрон. — Когда эта тварь вознамерится добраться до тебя, она своего добьется. Ты же промедлишь, и тогда тебе конец. Но только ей надо захотеть как следует этого.

Везерби и Байрон смотрели друг на друга, а Роуз, открыв рот, следил за ними. Наконец Джон отвел взгляд. В его мозгу промелькнуло какое-то смутное подозрение.

— Как знать, может и так…

Они еще некоторое время сидели молча, потом Байрон заговорил снова, но уже более обыденным тоном:

— Вся беда в том, Джон, что ты рассматриваешь эту проблему как свою личную. Слишком ты переживаешь, слишком много внимания уделяешь тому, — что этот зверь натворил, а думать надо бы о том, что тебе самому предстоит. Для тебя это даже не охота, просто ты вбил себе в голову, что зверь должен быть уничтожен до того, как совершит очередное убийство. Но откуда тебе знать, сколь великим злом оказалось заклание всех этих жертв?

Он посмотрел в окно.

— Я сам видел, как страх оживил их. Видел фермеров, отправлявшихся даже на скотный двор с ружьями через плечо, домохозяек, робко оглядывавшихся на самых оживленных улицах. Все начеку, все живы, потому что над каждым висит дамоклов меч гибели.

— По-твоему, выходит что все это совершается во благо?

— А почему бы нет? Разве человек способен испытывать большую жажду жизни, чем в те минуты, когда поднимается на эшафот? Какая сигарета может сравниться по аромату с последней сигаретой жизни, — когда за спиной стоит палач? В конечном счете, смерть может обернуться даже благом, просто на нее нужно взглянуть с подобающего, ей расстояния и с должной беспристрастностью. Несколько никчемных жизней долой, а десятки, сотни тысяч других пусть наслаждаются собой, радуются тому, что уцелели.

— Но ты же сам не веришь в то, что говоришь, — возразил Везерби, хотя понимал, что это не так — Байрон действительно во все это верил.

Тот пожал плечами.

— Ну, это твой личный взгляд на вещи. Так ты действительно не хочешь пойти со мной? Гонки с препятствиями — отличная игра и прекрасный спорт. Жокеи «Национальной охотничьей лиги» понимают толк в жизни — в отличие от нашего заплесневелого общества. А что, я и сам был бы не прочь стать таким жокеем и выступать в национальных соревнованиях. Ты только представь себе ощущение наездника, окунувшегося в эту схватку. Со всех сторон несутся лошади… — Байрон явно размечтался, чуть заерзал на стуле, словно в седле коня, но вдруг вспомнил, где находится, вернулся к реальности и даже рассмеялся собственным снам наяву.

— Нет не хочу, — повторил Везерби.

Байрон пожал плечами. В этот момент в комнату вошел Белл, при виде Байрона на его лице появилась неприязненная гримаса.

Байрон встал.

— Ну, мне пора.

Он прошел мимо Белла, не обменявшись с ним ни словом.

— Он что, сумасшедший? — спросил Роуз.

— Знаете, я и сам иногда задаю себе этот же вопрос.

— Есть что-то в его голосе… его интонациях — особенно когда он говорит об опасностях, смерти людях… Да, любопытно…

Белл подсел к ним. На Роуза он тоже взглянул без особого удовольствия, но все же не столь презрительно, как на Байрона.

— Есть новости? — спросил журналист.

— Я решил прочесать местность при помощи армейских подразделений, — сказал Белл, обращаясь к Везерби, и Роуз тут же распахнул блокнот.

— И кого именно они будут искать? — осведомился Везерби.

— Бог их знает.

Роуз старательно занес их слова в блокнот.

12

Обычно в своих ночных бдениях Везерби придерживался одного и того же маршрута: сначала следовал вдоль ручья, затем сворачивал к каменной гряде, и наперерез тропе, выходил к грунтовке. Он не видел особых причин менять участок поисков, поскольку он включал в себя все три места, где произошли убийства. И все же потом решил внести в нее некоторые изменения — сместив исходную точку маршрута. При этом Везерби не возлагал больших надежд на то, что нововведение принесет ему успех, и больше рассчитывал таким образом наконец избавиться от досадного ощущения беспомощности. Кроме того, Везерби не исключал, что если хищник действительно следит за ним, он сможет застать его врасплох, подойдя с противоположной стороны. Правда, где-то в глубине души охотник не связывал с этим маневром каких-то упований на удачное завершение поисков, — его не покидало ощущение, что животное всякий раз точно знает, где именно он находится, а потому едва ли по собственной инициативе совершит ошибку. Он сразу согласился с Байроном, когда тот сказал, что зверь сам выберет время и место их встречи, Везерби ненавидел себя за такие мысли: они лишний раз подтверждали правоту Байрона.

* * *

Из гостиницы Везерби вышел, едва начало смеркаться. Стоял приятный теплый вечер, небо было безоблачным, болота почти ровными полосами уходили вдоль, то возвышаясь, то чуть опадая. Сейчас Везерби уже почти жалел, что не поехал с Байроном на скачки, где можно было занять себя выбором подходящего фаворита, наблюдением за лошадьми и наездниками. Он остановился у края шоссе, пропуская проезжавшую машину, и тут же услышал приглушенный топот за спиной.

— Не возражаете, если я составлю вам компанию? — спросил Арон Роуз.

— Нет, пожалуйста.

Они пересекли шоссе и пошли по грунтовке.

— Солидное у вас ружье, — заметил Роуз.

— Да, под стать задаче — если, конечно, придется из него выстрелить.

— Мне кажется, вы чем-то разочарованы?

Везерби пожал плечами.

— Скажите, а вы не могли бы взять меня с собой сегодня ночью? — спросил журналист.

— Ни в коем случае.

— Но я же совсем не боюсь.

— Я не это имел в виду, — Везерби поймал себя на мысли о том, что едва не ответил журналисту согласием. Ведь с напарником и в самом деле было бы намного легче. Но он знал, что это лишь отдалит его от цели, что зверь вообще не появится, если он будет не один, и что, какой бы ненавистной ни показалась ему такая перспектива, ничего не остается, как пожертвовать обществом вполне безобидного газетчика.

— Я хотел бы отвечать лишь за себя самого, а хищник обязательно почует, что я не один.

— Да, пожалуй, вы правы. Я восхищаюсь вами — ходить вот так, — в одиночку… Для этого нужна не просто смелость, разве не так? Мне бы хотелось написать о вас статью. Потом, конечно, когда со всем этим будет покончено.

Везерби чуть улыбнулся. Они добрались до того места, где тропа делала поворот. И двинулись вдоль нее между кустами. Мимо проехал старик на велосипеде, энергично вращая педали — он явно спешил поскорее добраться из пивной домой. Никому не хотелось допоздна оставаться на улице. Шли они молча, пока не оказались у «Королевского торса».

— Может, выпьем на дорожку? — предложил Роуз.

Везерби посмотрел на небо. У самого горизонта еще брезжила светло-багряная полоска — прекрасный повод для отсрочки очередного похода.

— Идет, — согласился он.

В баре, пристроившись в углу с кружкой пива, сидел один-единственный посетитель — бывший шахтер Грэнт.

Он даже не взглянул на вошедших — мысли его блуждали где-то далеко-далеко. Роуз заказал себе виски, а Везерби — традиционное бренди. Ему понравился вкус напитка, он чуть было не заказал еще, но вовремя одумался. Светящаяся полоска у горизонта погасла, и Везерби нехотя поднялся.

— А он ничего, — тихо проговорил Роуз, когда Везерби вышел.

— Да что-то не очень это помогло Хэйзел Лейк, — буркнул Брюс.

— А кто помог? Он, по крайней мере, старался.

— Да, конечно. Будь у меня ружье, я бы сам пошел. Кстати, попалась мне на глаза ваша статья в воскресном номере. Чушь собачья, скажу я вам.

Роуз не стал спорить.

— Оборотни! Да нет никаких оборотней, тем более в Англии. Скорее всего, иммигрант какой-нибудь или животное, которое ввезли нелегально, в обход карантина.

Грэнт поднял взгляд. Его глаза глубоко запали в глазницы — как руда, которую он когда-то добывал в шахтах.

— Это не животное, — тихо проговорил он.

— А что же тогда, по-вашему? — спросил Брюс.

— Не стоит искать его на поверхности земли, вот и все, что я вам скажу.

— Вы хотите сказать, что оно живет в пещере? — полюбопытствовал Роуз, искоса поглядывая на него.

— Не в пещере. В земле. Никто из вас не был в земле, вот вы ничего и не знаете. Никто не знает, если сам не спускался под землю. А там случаются страшные вещи.

— Например? — поинтересовался Роуз.

Грэнт глянул в свою пустую кружку.

— Выпьете со мной? — спросил журналист.

Грэнт угрюмо кивнул — от дармового угощения он никогда не отказывался. Он подошел к стойке, и Брюс снова наполнил его кружку.

— Так вы сказали… — пробормотал Роуз, добавив стоимость кружки к своему счету.

— А?

— Об этих подземных существах…

— А, да… Страшные они. Слышно, как они ползают по забоям и туннелям. И в камнях тоже. Они умеют перемещаться по жилам породы. Странные скользкие существа, просачивающиеся сквозь землю. А как воняют! Вы чувствуете их запах даже через несколько дней после того, как они покидают туннель.

— А вы сами хоть одного из них видели?

— Я — нет, а вот один наш парень, тот видел… Но они уволокли его с собой!

Неожиданно Грэнт схватил Роуза за лацканы пиджака, притянул к себе и прошипел:

— Если им удастся добраться до человека своими осклизлыми лапами, вам его больше не видать. Они просто засасывают его в камни. Вот так, шлеп! — и человека нет. Они ненавидят людей за то, что те пришли в их дом. Люди беспокоят их своими взрывами, бурениями, прокладывают туннели прямо через их жилища, и им это, конечно, не нравится. О, уж мы-то все про них знаем.

— А почему же шахтеры никому об этом не рассказывали?

— Мы рассказывали, да только кое-кому выгоднее замять это дело. Владельцам шахт не нужно лишнего шума. Они все в сговоре с политиками. Если люди узнают, что происходит там, внизу, никто не согласится идти в шахтеры. А им начхать на то, что столько людей засосало в камни.

Грэнт пристально смотрел Роузу в глаза, пока тот осторожно пытался высвободиться.

— Значит, вы полагаете, что эта тварь появляется из-под земли?

— А откуда же ей еще взяться, а? Откуда? Разве не так? Мы копаем там, а они вылазят здесь. Их тысячи, может, даже миллионы.

— Но ведь должны же существовать хоть какие-то факты.

Грэнт криво ухмыльнулся. Для одной кружки пива он и так уже наговорил достаточно. Повернувшись, он молча направился к своему столику.

— Не стоит обращать на него внимания, — сказал Брюс. — Сумасшедший. Работает у этого подонка Байрона, а тот, я думаю, тоже подвинулся рассудком. Может, он даже заразный.

— Да, Байрон, пожалуй, действительно немного не в себе.

— Вот именно. Негодяй, одним словом!

Роуз медленно отхлебывал свое пиво, чуть поведя плечами и продумывая «подземные ходы» своей будущей статьи. Взгляд его был устремлен в окно. Неожиданно для себя он обнаружил, что совсем стемнело, и даже как будто, удивился этому. До гостиницы было порядком, а Роуз вовсе не принадлежал к числу людей, любивших рисковать собственной жизнью. Его всегда интересовали статистические данные о количестве людей, пораженных падающими метеоритами и сбитых на автодорогах. Он даже удивился, что утратил чувство времени.

— Думаю, мне пора, — проговорил он, слезая со стула.

— Вы пешком? — поинтересовался Брюс.

Роуз невесело кивнул.

— Ну вы там поосторожнее…

— Да уж постараюсь.

— Осторожность еще никому не вредила, — неожиданно вставил Грэнт.

Роуз нервно посмотрел в его сторону.

— Вы даже не заметите, как оно подкрадется к вам. А все потому, что передвигается оно не по земле, понятно вам? Может прямо так выпрыгнуть у вас из-под самых ног. Да-да, вот такие штучки — хлоп! — выпрыгнет. А что, только что стояли один-одинешенек, и вот нет вас! Хлоп — и под землю. Ужасная, скажу вам, смерть.

Выходя из пивной, Роуз невольно передернул плечами.

Грэнт подошел к стойке, чтобы снова наполнить свою кружку.

— Скажите, а эти существа действительно живут под землей? — спросил Брюс, глядя в сторону погреба с пивными бочками.

— Не берите в голову. Пиво есть пиво.

* * *

Роуз быстро шагал по тропе. Он упрямо вглядывался в темноту перед собой, изо всех сил противясь искушению оглянуться или хотя бы бросить подозрительный взгляд себе под ноги. И без устали повторял про себя, что все это нервы, а потому — сплошная нелепица, и возможность того, что с ним что-нибудь случится (под «чем-нибудь» он подразумевал вполне конкретные вещи, хотя никак не решался назвать их своими именами); представлялась ему весьма отдаленной и почти невероятной. Конечно, сейчас ему было страшновато, но он старался призвать себе на подмогу статистические данные — нечто вроде столь любимых им сводок автомобильных аварий. Ночь показалась ему необычайно темной, хотя над головой сияла полная луна и не было ни облачка, но тревожность окружающей обстановки усугублялась длинными черными тенями, падавшими в лучах лунного света от кустов.

Тогда. Роуз задумал игру с самой собой: уставившись в какую-то точку перед собой, он, приближаясь, старался не сводить глаз с нее, а потом, миновав точку, находил себе следующую, таким образом, мысленно разбивая всю дорогу на примерно равные участки. Занятие это увлекло его и даже помогло отчасти снять напряжение.

Внезапно перед ним возникла громадная тень.

Роуз судорожно вздохнул и едва не подпрыгнул — тень дернулась вместе с ним. Он в ужасе обернулся и тут же облегченно вздохнул, почувствовав, что сердце забилось снова. Это была его собственная тень, вдруг выросшая в огнях приближающегося сзади автомобиля. Роуз отступил в сторону, пропуская машину. Сердце чуть ли не выпрыгивало из груди, но репортер успокаивал себя тем, что гораздо больше шансов погибнуть на этой неосвещенной тропе под колесами машины, чем пасть жертвой неведомого убийцы.

Поравнявшись с ним, водитель чуть снизил скорость, — это был полицейский патруль. Шофер внимательно, даже изучающе посмотрел на Роуза, но тот сейчас чувствовал лишь облегчение оттого, что власти взяли район под особый контроль. Затем водитель снова прибавил газ, машина сверкнула тормозными огнями — приближался поворот на грунтовку, — и совсем скрылась из виду. С некоторым опозданием Роуз поймал себя на мысли, что надо было попросить стражей порядка подбросить его, но тут же понял, что был слишком напуган собственной тенью, чтобы сохранить хладнокровие.

Репортер двинулся дальше. Выискивая впереди новую точку он увидел на перекрестке в нескольких сотнях метров перед собой телефонную будку — весьма удобный объект для продолжения своей игры. Ему почему-то показалось, что будка тоже движется, но он тут же списал это на обман зрения при лунном свете и прибавил шаг. И в этот самый момент Роузу вдруг почудилось, что за кустами вместе с ним что-то перемещается, причем быстрее него. Он поначалу даже не смог как следует оценить положение, воспринимая его лишь как совокупность отдельных фрагментов. Но настоящий ужас охватил его лишь тогда, когда он обернулся и посмотрел в сторону кустов; увидел, как раздвинулись заросли, и в лицо ему уставилась гротескная маска смерти.

Роуз побежал.

Он несся по тропе изо всех сил, и ужас придавал ему силы. Он только что рассмотрел лицо убийцы, однако оно ничем не поразило его. Возможно, рассудок Роуза уже утратил ясность, и им двигали теперь только инстинкты. Он наверняка слышал звуки погони, хотя мозг никак не откликнулся на нее. Внезапно Роуз споткнулся, но на скорости удержал равновесие, и, распахнув дверцу телефонной будки, влетел в кабину. Втиснув тело в узкий прямоугольник — яркое произведение человеческой цивилизации, — он плотно прикрыл за собой дверь. И тут же что-то тяжело, даже яростно навалилось на металлическую поверхность дверцы. Роуз по-прежнему повиновался инстинктам, но это были инстинкты воспитанного человека. Он уже вставил палец в прорезь диска и снял трубку, чтобы позвать на помощь кого-нибудь, когда дверь за спиной широко распахнулась, и Арон Роуз сполз на пол, в последний момент тщетно пытаясь ухватиться за трубку…

* * *

Везерби взобрался на каменистый кряж и остановился, глядя вниз перед собой. В лунном срете извивавшийся ручей почему-то напомнил ему след гигантской улитки, а дальше расстилалось открытое пространство, изредка перемежаясь чахлой растительностью. Везерби стоял неподвижно и смотрел. Отсюда он наверняка заметил шевельнувшуюся тень. Это была первая ночь, когда луна выступала его союзницей. Не заметив перед собой никакого движения, он решил, что идти дальше бессмысленно, и решил вернуться по гребню кряжа назад к грунтовке, осторожно огибая крупные валуны…

Внезапно он вздрогнул от пришедшей в голову мысли.

Какие-то мгновения дрожь сотрясала все его тело, потом он напрягся, застыл, наконец несколько расслабился, проклиная себя за собственную глупость. Он совершил грубую ошибку. В самом деле, взобраться на кряж и несколько минут простоять рядом с возвышавшимся над ним громадным камнем, почти не замечая его!.. Если бы убийца прятался позади него, Везерби был бы уже мертв. Непростительная беспечность, промах, который он никогда раньше не совершил бы.

Везерби прошиб пот. Он стер капли пота с брови и достал фляжку с бренди. Да, Байрон был прав, теперь он знал точно, и знание едва не привело его к самоуничтожению. Напряжение дало себя знать: начались промахи, огрехи, ошибки. Везерби сделал глубокий глоток и почувствовал, как тепло алкоголя скользнуло вдоль заледенелой спины. Потом вздохнул — ясно, что сюда его привела собственная самонадеянность, хотя давно пора понять, что от былой охотничьей сноровки не осталось и следа. Если же он не одумается, то емуу не избежать трагической участи:

Джон повернулся и той же дорогой медленно двинулся назад. Плечи его потяжелели, он чувствовал себя усталым и опустошенным. Интересно, подумал он, что теперь сказать Беллу…

Везерби вышел на тропу чуть восточнее «Королевского торса». Пивная была закрыта, огни внутри не горели. Его это даже обрадовало — никого не хотелось видеть. Ему казалось, что неудача написана у него на лице, что любому прохожему не составит труда догадаться о провале его затеи. Он медленно брел по тропе — по самой ее середине — и оглядывался по сторонам. Он боялся совершить новую ошибку, тем более сейчас, когда он почти решил прекратить поиски. Больше всего на свете Везерби хотелось сейчас вернуться в безопасное тепло своей комнаты, а поутру выехать в Лондон и покончить с таким безрассудным риском. И все же для такого человека, как Джон Везерби, каким он был в прошлом, а во многом и оставался в настоящем, загадка эта сохраняла свою притягательность, превозмогая даже перспективу возможной гибели, и он все явственнее ощущал, что чувства его отчаянно восстают против рассудка.

Наткнувшись взглядом на заросли кустарника и все еще переживая внутреннюю борьбу, Везерби поначалу совсем не обратил внимания на телефонную будку, пока чуть ли не уткнулся в нее носом. Он машинально отметил, что внутри валяется ворох какой-то одежды, а дверь будки слегка приоткрыта. Полностью закрыться ей мешала нога человека, просунутая между самой дверью и боковой стойкой. Трубка безвольно болталась на шнуре. Везерби распахнул дверь и заглянул внутрь. Следом за ним в будку ворвался ветер — он чуть колыхнул трубку, повернул ее вокруг оси. Немного не доставая до пола, она покачивалась как раз в том месте, где должна была находиться голова человека. Почти бесстрастным взглядом Джон окинул одежду и сразу понял, кому принадлежали эти окровавленные лохмотья.

Вот уж поистине грандиозный заголовок для первой полосы газеты, которую представлял Арон Роуз.

* * *

Рука Везерби потянулась было к трубке, чтобы набрать номер полицейского участка, когда его вдруг захлестнула волна безудержной ярости. Он ненавидел самого себя. Глядя сейчас на свою собственную, как бы безжизненную руку, словно молившую о помощи, Везерби с неведомой ранее силой почувствовал презрение к себе — чувство это было отчасти спасительным, ибо помогло ему сохранить ясность мышления. Он вышел из будки и позволил двери, мягко стукнувшись о ногу Роуза, медленно закрыться, после чего принялся внимательно осматривать почву у тропы. Следы были, и он пошел по ним. Сейчас Везерби не соблюдал никакой предосторожности. Его охватила страсть, осторожность не составляла самую главную ее часть, и дело было даже не в том, что он боялся умереть — просто ему надо было выжить, чтобы самому нанести роковой удар. На сей раз он не допустил ни одной ошибки. Охотник совершает промашку только тогда, когда раздумывает.

Следы вели вдоль кустарника, почти точно по тому же пути, по которому совсем недавно шел Везерби, только в обратном направлении. Мозг охотника машинально отметил, что хищник то и дело низко припадал к земле, особенно когда передвигался с достаточно высокой скоростью. На каком-то отрезке дороги Везерби совершенно отчетливо видел цепочку следов, но затем она, как и в прошлые разы, неожиданно оборвалась. Охотник не стал долго раздумывать и сразу же двинулся дальше. Он увидел сломанный стебелек травинки, примятый мох и тут же — едва заметный отпечаток человеческой ноги. Теперь перед ним ясно открылась вся картина. И он невольно поразился, что не смог разглядеть ее раньше. Сейчас он почти не смотрел на следы, ноги вели его прямо, и он точно знал, куда именно направляется…

13

Байрон ждал.

Он сидел рядом с домом, но Везерби не пошел по дорожке, а приблизился со стороны деревянного сарая. Луна высвечивала затвор его ружья. Байрон встал и улыбнулся, отчего лицо его приобрело странное выражение; казалось, что он почувствовал даже какое-то облегчение.

— Как тихо ты подкрался, — проговорил он и аккуратно приставил к стене топор, который до этого сжимал в руке. — А то я уже начал сомневаться, что ты вообще придешь.

Везерби молчал.

— Скачки были великолепные. Жалко, что ты пропустил такое зрелище. На одном из препятствий произошла заминка — две лошади погибли, а жокей сломал ключицу. У одной кобылы сломался позвоночник, и она лежала, мучилась, бедняга, пока они ее не накрыли тентом — чтобы публика не видела, как ее пристреливают. Ну, чем не зарисовка с нашего мира, ты не находишь?

— Где оно, Байрон?

— Ты о чем, Джон?

— Я не знаю, что именно оно из себя представляет, но хочу его увидеть. Я совершенно спокоен, и, если понадобится, готов убить даже тебя.

— Это хорошо. Но все же как получилось, что ты так долго не мог разобраться со следами? Надо было внимательнее исследовать их, Я знаю, что говорю, — сам же их прокладывал. А сегодня ты шел по следу или просто догадался?

— Мне кажется, я все это время знал, — покачал головой Везерби. Его ружье было обращено к земле, но с предохранителя он его все же снял. — Но сегодня я что-то почувствовал — возможно, именно то, на что ты намекал. И это было как магнит, который привел меня к тебе.

— Просто отголосок твоего былого мастерства, вот и все. Охотничий инстинкт, — в голосе Байрона слышалось уважение, даже неподдельное восхищение. — А ты понял, зачем мне все это?

— Догадался, на что нацелился твой потревоженный рассудок.

— Ты считаешь меня сумасшедшим? Но согласись: толковым, умным сумасшедшим, И я показал этим деревенским болванам, ради чего вообще стоит жить. Впрочем, не исключаю, что они не заслуживали даже этого, — Байрон прислонился спиной к дому. Его ладонь чуть поигрывала рукояткой топора. — Если бы хоть у одного из них хватило смелости, я, возможно, сохранил бы ему жизнь. Впрочем, не уверен. Но этот страх, Джон! Видел бы ты, какой страх был в их глазах…

— Ты что, и от Хэйзел Лейк ожидал смелости?

— Ну какое это имеет значение? Ее смерть попросту нагнала на них еще больше страха, и больше ничего.

Палец Везерби не покидал, спускового крючка. Но пока он не мог стрелять — не все вопросы были решены, да и для себя самого он не все еще определил.

— Ну, и что, по-твоему, это было? — спросил Байрон.

— Когда именно?

— О, ты даже до этого додумался? Похвально. Разумеется, следы двух ног проложил я сам. Что может быть проще: взять несколько когтей с лап своих трофеев и прикрепить их к старым башмакам. Проще простого, но, согласись, довольно изобретательно. Вас же именно это сбило с толку, так ведь? Полумедведь — полулев. А те, другие следы, — ты забыл, что встречал их?

Сейчас Везерби вспомнил все — возможно, потому что не особенно старался вспомнить.

— Росомаха?

— Отлично, Джон, просто отлично! Помнишь, как мы имеете изучали ее следы? Лет десять, наверное, минуло, а? Ты еще сказал тогда, что росомаху никогда не приручать. Да, непросто это сделать. Одну мне так и пришлось все время держать в клетке чтобы хоть как-то укротить. Впрочем, я всегда умел находить общий язык с дикими животными. Разумеется, приручил я ее далеко, не полностью. Просто постарался опуститься до ее уровня развития. И она усвоила, что без меня ей не выжить, а потому на охоту мы ходили с ней как бы на равных.

— Бог мой!.. — только и мог выдавить Везерби.

— А в клетку теперь она заходит почти добровольно, — добавил Байрон. — Правда, после очередного убийства очень возбуждается, так что приходится повозиться, но я все же ухитряюсь. Ну, видишь, как все просто? Рука Байрона сжала топорище, но Везерби почти не обратил на это внимания.

— А сейчас, Джон, позволь задать тебе вопрос… что ты намерен делать?

Байрон стоял ровно, чуть подогнув колени. Казалось, все происходящее доставляет ему громадное удовлетворение.

— Шансов у тебя никаких, — сказал Везерби.

— Я не об этом. Ты же знаешь, что меня ничем не испугать. Возможно, в этом смысле я действительно сумасшедший. Но это приятное безумие, должен тебе сказать. И мне так хотелось, чтобы ты пришел, Джон. Как знать, может ты единственный человек на земле, который мог бы хоть как-то противостоять мне. И меня так задело, когда я увидел происшедшую с тобой перемену. Ну так как, Джон, хватит у тебя сноровки? Попытаешься убить меня? Или сообщишь в полицию? Как много в тебе осталось от того человека, которого я когда-то знал?

— Не мне судить об этом, — проговорил Везерби. — Думаю, вполне достаточно.

— Пошли я покажу тебе моего маленького кровожадного друга, — сказал Байрон, неожиданно отталкиваясь от стены. Топор он оставил на прежнем месте, и это резкое движение осталось без внимания со стороны Везерби, Байрон прошел мимо него, совсем близко, и Везерби машинально прикинул, в какое место между этими широкими плечами должна войти пуля, чтобы вызвать мгновенную смерть. Он двинулся следом за Байроном. Тот распахнул двери в подвал и стал спускаться в темноту Везерби не отставал ни на шаг.

Внизу было темно, и на какое-то мгновение Джон упустил Байрона из виду. Затем вспыхнул свет. Росомаха зарычала из своей клетки, мгновенно заполнив небольшое пространство подвала характерным запахом. Пятнадцать килограммов когтей, клыков и клокочущей ярости. Она перевела свой ужасный взгляд на Везерби. Тот не мог оторвать глаз от маленького чудовища, способного вселить страх в медведя-гризли и обратить в бегство стаю волков. Байрон стоял рядом с клеткой. По лицу его снова блуждала улыбка. Наконец Джон с трудом оторвался от гипнотического взгляда зверя и посмотрел на Байрона, точнее, куда-то за его спину, и тут же почувствовал острый приступ тошноты.

Со стены остекленевшими глазами взирали на него три человеческие головы, аккуратно прикрепленные к дубовым дощечкам; их губы растянулись в неестественном, почти злобном оскале. Еще одна голова — человека, который был знаком Везерби и всегда вызывал у него симпатию, подвешенная за продернутый сквозь череп крюк, свисала с потолка. Голова Арона Роуза медленно повернулась вокруг своей оси, пока не остановилась лицом к Джону, представ перед ним во всем своем ужасном обличье, с подсыхающими каплями крови, которые вытекали из обрубленной шеи. Рядом с глоткой плоть разрывал белеющий осколок кости. Байрон сделал широкий жест.

— Мои трофеи.

Улыбка сошла с его лица. Он присел на корточки рядом с клеткой, держа пальцы на задвижке. Росомаха подалась было вперед, инстинктивно выдвинув когтистые лапы, но потом, почувствовав прикосновение пальцев Байрона к лоснящейся шее, неохотно отдернула их обратно.

— Ну так как?

Везерби молчал.

— Он быстро бегает, Джон. Возможно, на один выстрел у тебя времени хватит. Но я ведь тоже достаточно проворен.

— Не здесь, — сказал Везерби. Брови Байрона изогнулись дугой.

Везерби знал, что ему делать, что он просто не мог не сделать — невзирая на то, кто прав или виноват, и — если на то пошло — чем все это грозит ему самому.

Везерби нажал на рычажок — гильзы выскочили из патронника ружья и запрыгали по цементному полу. Он сосчитал удары — как и Байрон, — потом вогнал новые патроны.

— Два? — спросил Байрон.

— Веди своего друга.

— А, вот как… Значит, я недооценил тебя, Джон.

Байрон продолжал гладить шею росомахи. Везерби отказывался верить, что столь злобное и свирепое животное вообще можно было ласкать. Но Байрон действительно был больше, чем человек. Или меньше, чем животное. Росомаха терлась о его руку, но взгляд ее был постоянно обращен на Везерби; челюсти зловеще клацали в напряженном ожидании.

— Если я и ошибаюсь, Джон, — проговорил Байрон, — если людей вообще невозможно спасти, то я все же рад, что мне удалось сберечь хотя бы тебя одного. — И снова улыбнулся. — Здесь? — спросил он.

— Нет, там, снаружи.

— Это лучше.

— Я пройду к каменистой гряде.

— Годится.

— Только не тяни, Байрон.

— Ну что ты, зачем мне?

Везерби направился к лестнице — сначала спиной вперед, но потом повернулся и стал подниматься. Байрон одобрительно кивнул.

— Я скоро, — бросил он напоследок.

* * *

Везерби было страшно.

Но это был здоровый страх, а отнюдь не мучительное напряжение прошлых ночей. Его чувства жили, трепетали, кровь учащенно пульсировала, хотя мышцы оставались спокойными. Он стоял на гребне каменистого кряжа и смотрел в простиравшуюся перед ним темноту. Мозг без всякого усилия фиксировал мельчайшие детали окружающего ландшафта. На луну медленно наползло одинокое облако. Когда оно совсем закроет ее, подумал Джон, станет намного темнее. Впрочем, отчасти он даже радовался этому: свет ему был сейчас ни к чему. Ему очень хотелось жить, и он наконец-то смог понять Байрона. По крайней мере, в этом Байрон разбирался неплохо. Ему хотелось жить потому что он жил, потому что ветер гулял над просторами болот, и потому что в его ружье было два патрона…

Клер и Мишель Липман
Моя последняя книга

В комнате стояла неестественная тишина, хотя даже в столь поздний час ее не могли не нарушать слабые звуки: поскрипывание, шорохи, потрескивание поленьев в камине, клаксоны такси.

Пальцы мои теребили узел, а взгляд неотрывно следил за молодой женщиной, тихо стоявшей в напряженной позе у стены, заставленной книжными полками. Я внимательно всматривался в ее бледное и такое милое лицо, но не мог различить даже намека на какие-то чувства. Ни ужаса, ни жалости. Ни малейшего признака ненависти. Я накинул на шею петлю и затянул ее чуть подрагивающими руками. Слишком туго. Пришлось немного ослабить удавку. В мозгу беспрерывной чередой проносились всевозможные мысли.

— Это займет всего несколько секунд, Найда, — проговорил я, стараясь не шевелиться, чтобы не разрушить лежавшую под ногами стопку книг. — Постарайся только все хорошенько запомнить.

— Не делай этого, Эрик, — голос ее казался таким же бесцветным и невыразительным, как и лицо. Мне — никогда не удавалось понять, какие мысли рождает этот, устроенный столь беспорядочно рассудок. Найда вообще отличалась мышлением от других женщин.

— Я должен.

— Ты всегда так говорил, но я тебе не верю. Тебе бы только помучить меня.

— Найда, ты ведешь себя, как дитя.

Улыбка чуть смягчила ее черты. Но потом опять исчезла.

— Погоди!

— В чем дело? — спросил я пересохшими губами.

— Кто-то идет, — блеснула сталь ножа, который она поспешно спрятала за спиной. Шаги прозвучали где-то в коридоре за дверью нашей квартиры; они на мгновение затихли, потом послышались снова. Я смотрел на ее бесстрастную выжидающую фигуру. Неужели Найда действительно улыбнулась?

— Это не к нам, — проговорил я ненужную фразу.

Казалось, она даже не услышала моих слов.

— Эрик, стоит ли это таких жертв?

И опять ни малейшего выражения в голосе.

Я ничего не ответил. Просто промолчал еще несколько секунд. Есть ли какой-то смысл стоять на стопке книг с накинутой на шею петлей? Я сглотнул. Мне было неудобно, да и веревка почему-то давила слишком сильно. Я вытер влажные ладони о брюки. Всего минуту назад я ослабил узел, а он снова затянулся. Самый краешек сознания, которое сейчас весьма условно принадлежало мне, выцарапало разрозненные слова, сложило их во фразы. Его рассудок напоминал отчаянно бившуюся в клетке птицу… Нет, не годится. Его рассудок, летавший на крыльях дикой птицы… Уже лучше. Надо будет поработать над этим, завтра отточить фразу. Завтра? Даже в самые последние мгновения своей жизни человек продолжает строить планы на будущее; нет конца человеческим мечтам. Надо будет записать фразу. Неплохо получилось.

Веревка. Наверное, я вспотел, пенька впитала влагу и оттого сжалась, стянулась. Да нет, этого не могло произойти. Во всяком случае, ждать больше не имело никакого смысла — я должен был писать концовку романа.

— Я почти готов, — проговорил я. Слова прозвучали сухо, и как-то деревянно; перед глазами маячил стакан с водой. Если я попрошу пить, то немного оттяну время. Я представил, как в мое пересохшее горло льется вода. Глоток, и веревка тысячами игл вонзается в горло; потрясение от ощущения холодной массы, скользящей вниз по спазматически, тошнотворно сокращающемуся пищеводу… нет, я не хотел пить.

Я смотрел на женщину и ждал. Ждала и она, словно готовясь ждать целую вечность, на ее кроваво-красных губах застыло что-то похожее на улыбку — таинственную, холодную улыбку.

Рассудок мой словно пустился в галоп, эпитеты беспрерывно сменяли друг друга. Вдруг обострились и раздробились переживаемые ощущения. Все, что было связано с Найдой и окружавшей комнатой, с отчаянной силой затопило, захлестнуло полушария моего мозга. Отблески каминного огня окрашивают старую медь. На книжной полке зияет брешь, темнея будто кровоточащая рана. Мой письменный стол завален бумагами, лоскутами романа, которые я старался связать вместе. И окно, подсказала другая часть сознания, приоткрытое сверху, словно приглашает душу к бегству — туда, где нет ни будущего, ни прошлого. Как-то очень уж застенчиво, робко получилось. Нет, неважно. Не пойдет. А за словами стояло и теснилось что-то еще, чему лишь предстояло родиться. Странные, злобные зародыши. Тяжелые, беспорядочно разбросанные мысли шевелились и выражали какие-то смутно проступающие понятия.

Я наглухо захлопнул ворота собственного сознания, однако сейчас засовы оказались сбитыми, и воспоминания нахлынули сплошным потоком, явно намереваясь заглушить мои чувства. Я посмотрел на нее — маленькое тельце, вжавшееся в стену. Мне всегда казалось, что даже на отдыхе она пребывает в некоем непрерывном движении подобно недвижному морю, вздымающемуся от невидимых взору течений…

Да, в ней всегда присутствовало это. Я ощутил его еще при первой нашей встрече, именно тогда, когда впервые расслышал медленные барабанные удары желания; когда же наступил момент страстного свидания, не ощутил с ее стороны ни искренности, ни сдержанности, не встретил отказа, но и не получил желаемого. Как часто я говорил себе, что следует удовлетвориться уже тем, что есть, и не мог. Даже в самые интимные мгновения наших встреч я постоянно отдавал себе отчет в том, что у ее внешне теплых и ласковых объятий существуют некие тайные закоулки. Мой мозг непрерывно бомбардировала масса вопросов, на которые я так и не смог найти ответа. Ни разу за все месяцы нашей жизни Найда не приоткрыла мне глубин своих помыслов; не было случая, чтобы она позволила себе такую роскошь как гнев, ярость, ненависть или страсть.

Даже тогда, когда умер наш младенец.

Мне кажется, она тогда была сильно потрясена. Ее глаза, доселе ясные и лучистые, на время затуманила мгла потрясения. Впрочем, мне трудно с определенностью судить об этом, поскольку она странным образом отдалилась от меня. Мне показалось поначалу, что она винит меня в смерти Санни. В тот день, когда я с головой засел за первую главу своей новой книги, Найда куда-то вышла, предварительно попросив меня как можно чаще заглядывать в детскую. Но позднее, когда я не мог оторваться от сцены между Дорой и Эндрю — той самой сцены, которую критики потом назвали образцом обжигающего реализма, — все это и случилось. Я пережил настоящий, ужас, но… Подлинного художника нельзя винить за то, что случается в период, когда самого его терзают муки творчества. Она это поняла.

После некоторого периода отчужденности Найда снова вернуласб ко мне. Более того, мне показалось, что она стала даже ближе. Старалась быстрее угодить мне, предвосхитить мои желания, успокоить и вселить веру в те моменты, когда муза поворачивалась ко мне спиной. Дар созидания дается не каждому. Те же, кто наделен им, нуждаются в женщине, которая бы их понимала и с готовностью отдавала ради этого свою жизнь. В такой женщине, как Найда. В конце концов, у нее было все, о чем другие женщины могли только — мечтать: роскошный быт и муж, постепенно превращавшийся в прижизненный монумент своему литературному творчеству. Да и сказать, чтобы я плохо обходился с ней, нельзя было. Даже в периоды жесточайшего творческого бессилия я оставался верным своей жене. Непродолжительная интрижка с Аннет в своей основе была вызвана моей полнейшей дезориентацией, наступившей после неожиданной кончины Санни. Я так все и объяснил Найде, и она, следует признать, совсем не рассердилась. «Все в порядке вещей», — сказала Найда тогда, и это было ярчайшим примером ее терпимости и умения понимать.

Мои дела резко пошли в гору — вплоть до нынешнего застоя, впрочем, самого тяжелого и глубокого, какие только случались. Я был выжат, выхолощен. Дыра в мозгу — как в бублике, — при любой попытке написать хоть что-то. Я чувствовал, что на сей раз мне придется туго. Однако Найда отнеслась ко всему этому со спокойным терпением, тогда как я печатал и перепечатывал бесконечное количество корявых и никуда не годных страниц. И впервые возразила лишь тогда, когда я сказал, что теперь мне надо повеситься.

— Нет, я не смогу вынести, — проговорила Найда точно подметив, что надо говорить в подобных случаях. — Не делай этого, Эрик.

Однако я настоял, и она сама сложила стопку книг, в то время как я строчил записку с заголовком: «Кого это может касаться». Найда же приготовила веревку и до бритвенной остроты наточила лезвие ножа. И поддерживала меня, пока я пытался взгромоздиться на свой импровизированный «книжный» эшафот и завязывал узел…

Я снова сглотнул, чуть не поперхнувшись.

— Эрик, стоит ли? — снова спросила она. Фраза прозвучала, как в хорошо отрепетированной пьесе с заданным ей скрытым подтекстом. — Ведь какая-то секунда, и все может быть поздно.

В кои-то веки я почувствовал настоящие эмоции, скрытые под покровом тщательно наигранного безразличия. Словно наружу, к поверхности, из далеких глубин вырвался наконец пузырь чувств, появление которого вызывало такую же реакцию и с моей стороны, дожидаясь новой, столь же мощной эмоциональной встряски. Так что же она таила внутри себя? Я имел право знать. Мои ладони уже устали сжимать ее худенькие, коричневатые плечи, непроизвольно вытряхивая потаенные мысли, покуда они не запрыгали и не покатились по полу, подобно светлым мраморным шарикам. Нет, мне определенно надо было знать, какие же хитрые мыслишки бродят в тайниках ее сознания, что заставляло мой мозг корчиться и извиваться в спазмах сомнения; откуда вообще появились эти странные, интуитивные подозрения, с каждым мгновением все больше терзавшие меня.

А может… Почти агонизируя, я изогнул шею и бросил взгляд на аккуратную стопку машинописных страниц, лежавших в привычном месте на углу моего письменного стола.

Нет, только не это! С самого начала Найда отказывалась прочитать хотя бы строчку из написанного мною. Ни в рукописи, ни в готовой книге. «Ну разве могу я читать твои книги и относиться к ним с беспристрастностью критика? — обычно говорила она. — Ведь я так хорошо знаю все первоисточники…» Так что Найда никак не могла прочитать описание именно этой сцепы, которую я когда-либо сотворил. Вырванной живьем, с мясом из тела самой жизни… Но к чему все эти мысли? Ведь важен лишь сегодняшний день, сказал я себе, этот миг, пока она стоит и ждет — чего?

Когда я умру?

Я облизнул пересохшие губы и почувствовал теплый привкус соли. Нет никаких оснований для паники, сказал я себе. Все будет не хуже, чем в той полдюжине раз, когда я толкал и себя и ее на самый край жизни. Укус тарантула. Таблетки снотворного. Перерезанные вены. Закапывание под землю заживо — это было в моей четвертой книге, человек — я сам, — утопавший в ледяной воде и имевший единственный шанс выжить, воплощенный в тонкой леске, зажатой в руке женщины, душу которой переполняет безумная любовь, смешанная с ненавистью… Стоит ли удивляться тому, что критики столь уважительно отзываются о моем жестоком реализме. Все эти потрясающие сцены в моих книгах оказывались точными зарисовками моих же непосредственных соприкосновений со смертью. Смерть подобна женщине — столь же прекрасна и загадочна!

Во время таких экспериментов я полностью доверял Найде; меня ни разу не посещала мысль о том, что я нахожусь целиком в ее власти. Так чего же беспокоиться на этот раз?

— Найда! — паника перехватила мне горло. — Найда! — Конвульсивным движением было нарушено нестойкое равновесие, я оказался совершенно не готов к тому, что книги неожиданно выскользнут у меня из-под ног. Глаза выпучились, готовясь выскочить из орбит, ноги задергались, а руки метнулись ввысь, цепляясь за твердь напрягшейся веревки. Искаженное зрение застывших на месте глаз высветило ее — Найда смотрела на меня. Она улыбалась — улыбалась, пока я сдавленно выплевывал из себя остатки жизни, а нож неподвижно застыл в ее руке. Значит, на сей раз она решила дать мне умереть. И, главное, ей ведь все сойдет с рук. Перед моим взором заплясала мешанина световых пятен и темных вкраплений, покуда мгла не застила пеленой все остальные чувства.

Медленно открылись глаза. Найда стояла рядом на коленях и отчаянно растирала мои запястья, словно вгоняя в них жизнь. Тело мое алчно вдыхало, впитывало сладкий, такой приятный воздух. Веревка исчезла, книги, как и раньше, стояли на своих полках. Как долго я был без сознания? Пять минут? Десять?

— Ты хотела убить меня, — слова неуклюже выбирались из пересохшего горла.

— Да, хотела, — бесстрастным тоном проговорила Найда.

Мысли беспомощно путались и теснились. Я знал, что она говорит правду, и все же эта правда каким-то образом ускользала от меня. Как ей удается оставаться такой спокойной, настолько бесчувственной?

— Но почему, Найда?

Она взяла со столика стакан, протянула мне и чуть приподняла мою голову, пока я проглатывал обжигающее виски. Внутри меня поднялась теплая волна. Я был все еще жив. Никогда раньше жизнь не казалась мне такой вкусной.

— Я надеялась, Эрик, что когда-нибудь настанет день, и ты поймешь, что делаешь со мной. Надеялась, потому что любила тебя. Но тебя занимала одна лишь твоя работа. Долго же я постигала эту истину! Твой эгоизм погубил Аннет, равно как и всех других женщин, которыми ты сначала тешился, а потом описал в своих книжках. А взять хотя бы то, как ты доверял мне свою жизнь… Возможно, Эрик, для тебя это было сущей забавой, а обо мне ты подумал? А вдруг противоядие не подействует? Или я не успею вовремя наложить жгут, чтобы остановить кровотечение на твоем запястье? Тебя никогда не волновало, что я думаю обо всем этом? От раза к разу наблюдать за тем, как ты умираешь, угасаешь у меня на глазах, и все тщательно запоминать, чтобы потом в деталях пересказать тебе!

Она рассердилась, не без удовольствия подумал я. Гнев разрумянил ее щеки, искорками запрыгал в глазах; гордая, своенравная грудь вздымалась и опадала, словно желала вырваться из нежных оков укрывавшего ее платья. Хорошо. Немного подлакировать, и тогда вполне сойдет… Неожиданно желудок пронзила острая боль — но тут же отступила. Я глубоко вздохнул.

— Найда, ты ведь перерезала веревку, разве не так? Значит, ты все еще любишь меня?

— А разве это возможно? — Холод был в ее темных глазах, лед в голосе. Я знал, что если прикоснусь к ней, то почувствую, как холодна ее кожа. — Любовь? А ты знаешь, скольких видов она бывает? Или ненависть? Или и то, и другое вместе? И все это перепутывается друг с другом, покуда твой мозг не становится вместилищем миллиона крошечных взрывов — и тогда твое сердце начинает содрогаться от рыданий, а слезы падают в темноту внутри тебя…

Новая волна боли захлестнула меня; холодный пот устремился через поры наружу. Во рту остался какой-то странный привкус… Тревога завибрировала по всем нервам.

— Это виски…

— Да, Эрик. Это виски. Аконит.

— Аконит?! — Я попытался было броситься на нее, но болезненная слабость отшвырнула меня обратно. Я знал этот яд — сам же использовал его, когда писал в прошлом году два романа. Медленное, многочасовое угасание при сохраняющемся до самого конца сознании.

Я неотрывно смотрел на нее — она все так же стояла на коленях, сжав изящные ладони, и спокойно, без малейшей тени гнева во взгляде разглядывала меня, а нежное овальное лицо оставалось все таким же мрачным и пустым. Смерть, как и женщина — столь же прекрасна и таинственна…

Слезы застилали мне глаза. Вздымающийся страх, багровая боль и жуткое осознание того, что мне уже никогда не записать на бумаге ни строчки. Но почему она избрала для меня столь чудовищный конец? Почему не позволила мне отойти в мир иной с веревкой на шее?

Найда встала и повернулась к моему письменному столу, приподнялась на цыпочки, потянувшись к возвышающимся над ним настенным полкам, взяла пачку рукописей, которые, как я прежде был абсолютно уверен, никогда не читала.

Почти машинально Найда отыскала какое-то место в середине рукописи. Ровным, бесцветным голосом, даже не взглянув на меня, она начала читать вслух слова, заживо вырванные — горячими и кровоточащими — из самой жизни.

Как все просто, подумал Говард с благоговейным ужасом, молча стоя в безлюдном, погруженном в полумрак помещении детской. И как быстро. Обошлось без борьбы. Крошечное тельце младенца неподвижно лежало в кроватке, но это не была неподвижность спящего ребенка. Его собственное дитя, его сын — мертв, потому что он даже пальцем не пошевелил, когда увидел, что происходит. И умер он из-за его неуемного любопытства, беспредельной жажды опробовать каждое новое ощущение, которое, пусть даже оно будет страшным и жестоким, способна предложить ему жизнь — да, тот самый тянувшийся из глубины веков греховный порыв к знанию любой ценой… И вот теперь он стал человеком, напрочь отрезанным от своих собратьев по полу, остальных мужчин. Весь остаток своей жизни ему предстоит брести в одиночку, неся в себе жуткое знание, сокрытое где-то в глубинах сердца и никому не ведомое. Знание о том, что он мог остановить, однако не сделал этого…

Найда оторвала взгляд от рукописи моей последней книги. Голос ее зазвучал низко, бесстрастно, почти смиренно.

— Петля была бы для тебя слишком легким наказанием.

Примечания

1

Дословно — poetical (поэтическая) justice (прим, ред.)

(обратно)

2

Искусство вечно, жизнь коротка (лат.).

(обратно)

3

Средневековый арабский трактат шейха Нефзави об искусстве любви.

(обратно)

4

Роман Уильяма Берроуза.

(обратно)

5

Название данной книги может быть также переведено как «Прощайте, руки!» (прим. перев.).

(обратно)

6

Один из курортных городов США, в штате Невада, где принята крайне упрощенная процедура оформления бракоразводных дел.

(обратно)

7

Коронер — специальный судья, в обязанность которого входит выяснение причин смерти, происшедшей при необычных или подозрительных обстоятельствах. — Прим. перев.

(обратно)

8

Harbour — гавань, порт (англ.).

(обратно)

9

Клоун (слэнг) — полицейский.

(обратно)

10

Начальные слова католической молитвы.

(обратно)

11

(слэнг) — полицейская машина для перевозки арестованных (прим. ред.),

(обратно)

12

О мертвых (лат.). Начальные слова латинской поговорки «De Mortuis aut bene, aut nihil» — О мертвых или хорошо, или ничего (прим. ред.),

(обратно)

13

Двукратный олимпийский чемпион по плаванию, популярный киноактер, снявшийся во многих фильмах про Тарзана.

(обратно)

14

Ликантроп — от греч, Iykos (волк) — человек-волк, оборотень (прим. ред.).

(обратно)

Флибуста

Вкус к убийству (fb2)

Роберт Блох

С любовью к поэзии

Вечерняя школа

Генри Слезар

Женщины в его жизни

Месть мистера Д.

Несчастная Руфь

Уильям Ф. Нолан Странное дело мистера Пруйна

Уильям Линк, Ричард Левинсон Человек в вестибюле

Дуглас Фарр За каждое зло

Флетчер Флора Совсем другое предназначение

Лоуренс Блок Жажда смерти

Элайджа Эллис

Самый спокойный человек

Честный человек

Чарльз Гилфорд С мыслью об убийстве

Август Дерлет Другие занимаются смертью

Уильям Сэмброт Налет гениальности

Мэтью Гэнт О пользе интеллекта

Джон Кольер De mortuis…[12]

Джек Ричи

Пробей чужой номер

* * *

* * *

Перевернутый мир

Вкус к убийству

Дэвид Кейз Охотник

1

2

* * *

3

4

* * *

* * *

5

* * *

* * *

* * *

6

* * *

* * *

7

8

* * *

* * *

* * *

9

* * *

10

* * *

11

* * *

12

* * *

* * *

* * *

* * *

13

* * *

Клер и Мишель Липман Моя последняя книга

Примечания

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

Оглавление

Уильям Ф. Нолан
Странное дело мистера Пруйна

Уильям Линк, Ричард Левинсон
Человек в вестибюле

Дуглас Фарр
За каждое зло

Флетчер Флора
Совсем другое предназначение

Лоуренс Блок
Жажда смерти

Чарльз Гилфорд
С мыслью об убийстве

Август Дерлет
Другие занимаются смертью

Уильям Сэмброт
Налет гениальности

Мэтью Гэнт
О пользе интеллекта

Джон Кольер
De mortuis…^[12]

Дэвид Кейз
Охотник

Клер и Мишель Липман
Моя последняя книга