Канцелярский клей Августа Мёбиуса (fb2)

- Канцелярский клей Августа Мёбиуса 609K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Юрий Александрович Горюхин

Юрий ГОРЮХИН
КАНЦЕЛЯРСКИЙ КЛЕЙ АВГУСТА МЁБИУСА

Рассказы и повесть

Юлька И Савельич

Кузьма Савельевич выздоровел. Он тяжело вздохнул и открыл глаза:

— Юлька, сколько времени?

Юлька молча выписала из заданного на дом упражнения все краткие и полные страдательные причастия, потом отложила ручку и спросила не поднимая головы:

— Зачем тебе?

— Зачем, зачем… Должен же я знать сколько часов проспал.

Юлька сложила в портфель учебники с тетрадками и вздохнула:

— Полвторого.

Кузьма Савельевич сел на кровати, запустил дрожащие пальцы в спутанные кудри и закряхтел:

— Заспался… А ты что же в школу собралась? Сегодня же воскресение.

Юлька сняла с вешалки чистенькое, аккуратно заштопанное на локтях платьишко, послюнявила указательный пальчик, быстренько коснулась раскаленной поверхности утюга и, удовлетворенно послушав шипение, принялась старательно гладить воротничок.

— Сегодня четверг.

— Как так? Вчера было восьмое марта, я тебе кроличью шубку подарил. Сегодня, значит…

Юлька поставила утюг на железную подставку и, вспоминая многосерийную гордую Анжелику, высоко подняла остренький подбородок и в глубоком презрении опустила веки.

— Да ладно… Уж выпить немного нельзя на праздник…

— Мою шубку ты пропил тринадцатого, а сегодня девятнадцатое.

— Как так?

Юлька взяла платье и ушла на кухню переодеваться. Кузьма Савельевич тяжело поднялся с кровати и, покачиваясь, зашагал следом.

— Юлька, у нас чего-нибудь осталось?

Юлька поморщилась и, изогнув за спиной руки, с трудом протолкнула неподатливую пуговку в петельку.

— Ничего не осталось — все запасы выпил!

— Что ж теперь делать-то?

Юлька быстро прошла из кухни в комнату и стала собирать портфель. Кузьма Савельевич прислонился к косяку и тоскливо посмотрел на Юльку.

— Деньги тоже?..

Юлька достала из портфеля пенал, отодвинула крышечку и вытащила свернутые в тугую трубочку купюры:

— Все что есть. Половину вчера доктору отдала, чтобы вывел тебя из запоя. Пока я в школе, купи сахар, дрожи и ставь кислушку — надо самогон варить, а то скоро жить будет не на что.

Кузьма Савельевич мелко закивал головой, застенчиво поднял указательный палец и хотел сказать что-нибудь доброе и хорошее, но Юлька, сдерживая улыбку, махнула портфельчиком и, мурлыкнув, выбежала из дома.

Кузьма Савельевич умылся, побрился, взял сумку на колесиках и отправился на рынок.

* * *

До первого мая Юлька и Кузьма Савельевич жили хорошо. Юлька ходила в школу, покупала в магазине продукты и варила в большой кастрюле щи. Кузьма Савельевич поздними вечерами доставал сваренный из нержавеющей стали самогонный аппарат и перегонял мутную бормотуху в крепкий прозрачный самогон. Потом разливал его по бутылкам и продавал круглые сутки. Но первого мая Кузьма Савельевич опять заболел.

* * *

Юлька смотрела в землю и вела за руку сильно ослабевшего Кузьму Савельевича из больницы домой.

— Как ты, Юлька?..

— Никак.

— Как жила-то?

— Никак. Бутылки собирала.

— Ничего, сейчас денег займу — мне дадут, нагоним самогонки и опять заживем.

Юлька остановилась и отпустила руку Кузьмы Савельевича.

— Ты самогонный аппарат пропил.

— Как так?

Юлька снова взяла Кузьму Савельевича за руку и повела дальше.

— Ты, Юлька, того… Чего-нибудь придумаем.

Всю дорогу до дома Юлька молчала, а Кузьма Савельевич тихо вздыхал.

* * *

Три дня Юлька убиралась по дому, заваривала на обед китайскую лапшу быстрого приготовления, учила уроки и иногда тихонько плакала в ванной комнате, а Кузьма Савельевич ходил по квартире и постоянно проверял стоящие у батареи фляги с бормотухой.

В ночь на четвертый день после выписки Кузьма Савельевич закрылся на кухне, достал большое оцинкованное ведро, залил наполовину кислушкой, установил над ней миску и плотно вдавил в края ведра эмалированную чашку, наполненную холодной водой, после чего всю конструкцию водрузил на газовую плиту. Всю ночь Кузьма Савельевич, перезаправляя ведро свежей кислушкой, гнал самогон. Под утро, перегнав все сырье, Кузьма Савельевич слил в двадцатилитровую бутыль последнюю порцию первача и, усталый, надышавшийся сивушными парами, пошел спать.

* * *

Юлька, поймав губами солнечный зайчик, сладко потянулась и встала с постели. Она окинула взглядом спящего в одежде Кузьму Савельевича и сразу загрустила. Потом прошла в ванную комнату, почистила зубы, с мылом вымыла лицо, вытерлась чистеньким вафельным полотенцем и зашла на кухню.

На полу посреди кухни стояла наполненная до винтовой крышки бутыль. Утренние солнечные лучи входили в чуть мутноватую жидкость и разливались по потолку и стенам фиолетово-желтыми разводами. Юлька захлопала в ладоши и пропела: «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан», потом побежала в комнату, обняла Кузьму Савельевича и поцеловала в небритую щеку.

В тысячу и первый раз про Египет

Курортные заметки

Пролог

Замельтешила неспешно тянувшаяся жизнь пролетария. Вышел мусорное ведро вынести — вернулся, а суровый ноябрьский праздник октября уже подменили сопливым днем примирения и согласия. Вот и иду теперь нержавеющим Железняком навстречу промозглому ветру в полном одиночестве. Зюйд-вест срывает с головы бескозырку и выдувает из бушлата зыбкое тепло — огонь пролетарского гнева гаснет, а капиталистическое солнце все никак не выглянет из-за туч. Чеканный шаг совсем завяз в каше мокрого снега, сподвижники рядом не маршируют, транспаранты не несут, шарики в небо не пускают, и ни один комбайнер не обещает с высокой трибуны отдельную квартиру к концу пятилетки. Куда иду — не знаю. До самого горизонта не видать ни одной теплой рюмочной, ни одной ароматной пивнушки — отдохнуть гегемону негде. И только я собрался гневно поразмышлять о жирных буржуях, нежащих свои рыхлые тела на горячем белом песочке у теплого синего моря, как сквозь залепленные мокрым снегом очки расширенный зрачок поймал неоновый лучик вывески с магическим словом «Крекс». Какой пролетарий не читал в детстве «Золотой ключик»? Только самый плохой, имя которому — люмпен. Тут же в голове вспыхнули зловещим огнем коварные буквы древнего заклятия фараонов: «Крекс, пеке, фекс», и пройти мимо нарядного помещения уже не было никакой возможности.

Перерождение за свой счет

Кожаное кресло глубоко всосало в себя озябшее тело. Пиво в «Крексе» не продавали, паленую водку не отмеряли мензурками, предлагались лишь направления в некоторые из сторон белого света. В тепле и уюте, в гипнотическом щебетании недавно перекованных комсомолок быстро раскис в груди Че Гевара и стал разлагаться, как мелкобуржуазный завлаб перед контрольным пакетом государственной монополии. «Мне бы в Африку», — я беспринципно предал свои мозолистые принципы и розовую мечту накопить на «Москвич» с пробитым глушителем. Из всей Африки в наличии оказалась только северная. Сложил в уме праздники, отгулы с прогулами и махнул рукой: «Заверните». Сбросил с плеч тяжелый бушлат и балансирующим на шатких ступеньках карьерной лестницы «белым воротничком» быстро засеменил на пуантах в ближайший банк оплачивать всегда солнечный Египет.

В путь

Предстоящие трудности капиталистического отдыха решил встретить во всеоружии, поэтому, пересчитав на широкой ладони остатки наличности, купил маску, ласты, шорты, сомбреро и кипятильник с фонариком, обязательно купил бы чего-нибудь еще, но искушенные люди предупредили, что ввоз в Африку спиртного строго ограничен и нарушители караются насильственным бальзамированием в глубоких подвалах пирамиды Хеопса.

Легкий, как снежинка, самолетик разбежался по асфальтовому полю и вместе с другими снежинками взмыл над заледенелыми садовыми домиками в направлении знойного города Хургады.

Пять часов лета мучили тревожные сомнения, насколько дружественной является далекая Арабская Республика. Сомнения развеялись только тогда, когда, слава Аллаху, колеса нашего ТУ-134 коснулись африканской земли и за иллюминатором замелькали чужие солдаты с нашими родными «Калашниковыми». «Дружественная» — отлегло от сердца. Пассажиры вдруг завизжали и зааплодировали экипажу. Недоуменно спросил у сидящей рядом пухленькой туристки из Екатеринбурга: «Не проспал ли фигуры высшего пилотажа или стриптиз командира корабля под минералку с леденцами?» Оказывается, пассажиры всего лишь радовались не прерванной меткими украинскими или какими другими израильскими зенитчиками жизни.

Заграница

Зал хургадского аэропорта был набит отдыхающими, как бочка сельдями, и наверное, поэтому гудел, как растревоженный медведем улей.

Длинный черный египтянин весело кричал на южноуральском диалекте, что он белый ангел по имени Мохамед и берет под свою гидовскую опеку всех других белых ангелов. Прочитал штамп на путевке и тоже радостно присел на правую ножку: «Белый ангел из Башкортостана». Мохамед протянул лиловый листок с длинными строчками арабской вязи и сказал, что необходимо все заполнить именно так, как там написано. От поставленной сверхзадачи чуть не бросился обратно в самолет, но стоявшая позади белая ангелица из Екатеринбурга поймала в свои пухлые объятия и показала алым коготком, что в листке есть еще знакомые глазу интеллигентного человека буквы латинского алфавита. Переписал весь загранпаспорт в листок, купил за хрустящие доллары две почтовые марки госпошлины и получил на сдачу ветхие разноцветные тряпочки, расползающиеся от прикосновения. «Неужели всем иностранцам при въезде выдаются экспонаты Национального музея?» — мелькнула в голове радостная мысль. «Это твердая египетская валюта — фунт», — опять пришла на помощь ангелица из Екатеринбурга и помогла втиснуться в длиннющую очередь таможенного контроля между буржуями всех мастей и народностей.

Ответственность момента осознал только тогда, когда увидел размер звезд на погонах таможенного офицера — стало немного обидно за Иосифа Виссарионовича. Хургадский генералиссимус шлепнул печать в паспорт и чиркнул что-то в лиловом листке, следующий генералиссимус прочитал в листке то, что чиркнул первый, сказал, что этот анекдот он уже слышал, бросил листок в урну и спер выигранную в соцсоревновании авторучку. Потянулся было за тайваньским паркером, но ангелица из Екатеринбурга шепнула, что доверие уже оказано и что на землю одной из колыбелей человечества я пропущен.

Первый заграничный друг

Не успел в первый раз в жизни ступить в магазин образцовой торговли, свободной от пошлин, как быстрые египтяне водрузили на плечо ящик пива и уверили, что наступивший недавно священный для всех мусульман великий пост Рамадан не касается бледнолицых неверных.

Грузимся в микроавтобус и летим в стареньком «фольксвагене» белыми ангелами по встречной полосе прямо в отель «Золотая пятерка».

Консьерж «Золотой пятерки» ласково перекрыл раскрытыми объятиями вход: «Так много пива нельзя, у нас священный месяц Рамадан, поэтому пиво можно покупать только плохого качества и по десятикратно завышенной цене в баре отеля!» Упал ящик с плеча, заскакали алюминиевые банки по мраморным ступенькам. Но консьерж сомкнул объятия и сказал, что он друг и всего за десять долларов тайными лесенками и коридорчиками пронесет в номер всю контрабанду. Поторговавшись, сдружились за доллар.

В номере консьерж бросил сумки на пол, пробежался по периметру комнаты, включил и выключил все выключатели, открыл и закрыл все краны, стукнул кулаком по зашипевшему телевизору, ослепительно улыбнулся на вопрос: «А где стакан?» — и умчался в сторону заходящего солнца.

Первое погружение

Маленькая зеленая ящерка серой мышкой прошмыгнула через комнату, бесстрашным рыжим тараканом поднялась по стене и исчезла в плафоне электроосвещения. «Только бы ее током не ударило», — устало присел на одну из двух огромных кроватей, взглянул на белую простыню соседней и остро ощутил всю полноту одиночества отдыха на чужбине. Выпил в задумчивости пива, срезал ножницами верхушку освободившейся банки, вскипятил в полученном стакане воду, но заварить чифирь из тайно привезенного зеленого чая не успел, потому что задребезжал телефон и гид Мохамед позвал на внеочередной судьбоносный пленум коллектива отдыхающих.

Ангелоподобный гид Мохамед рассказал новоприбывшим, какие мошенники другие гиды, таксисты а также торговцы, вкратце напомнил историю арабо-израильского конфликта и тут же предложил с огромной скидкой путевки к различным достопримечательностям своей родины, почти такой же необъятной, как Ханты-Мансийский автономный округ. Коллектив российских туристов достал кошельки и оптом откупил всю культурную программу. Я стыдливо покинул выгодную распродажу — наличность все еще была зашита конспиративными белыми нитками в черном нижнем белье.

В расстроенных чувствах пошел искать Красное море. Указатели долго кружили меня по гостиничному комплексу и вывели, в конце концов, к морю серому. Выяснять, есть ли тут еще один водоем, не стал, натянул маску, взял в зубы дыхательную трубку и нырнул в пучину. В пучине плавало множество живых организмов, каждый живой организм держал в зубах дыхательную трубку и бултыхал ластами. Если бы было подводное ружье, я непременно привез бы домой пару трофеев.

Первая информация к размышлению

Часы показали 17.00 местного времени, солнце заползло за верхушки песчаных гор, и появился почему-то лежащий на боку ятаган полумесяца. Решив, что это как-то не по-русски я побрел в сумерках домой. Дорогой познакомился с милыми арабскими товарищами, которые в порыве расположения чуть не продали за пять долларов барабан из крокодиловой кожи, кальян из чистого золота и оригинал автографа Тутанхамона на пачке «Кэмела». На первом этаже отеля заглянул в туристическую конторку, где почти неприступная для любвеобильных египтян девушка из ближнего Подмосковья пускала в потолок сизые никотиновые бублики и предлагала те же туры, что и гид Мохамед, только почему-то в два раза дешевле.

В долину царей

Черной египетской ночью задребезжал черный телефон, и черный голос прохрипел, что тур в Луксор вот-вот начнется и необходимо спуститься в холл, получить сухой паек и познакомиться с товарищами по туристическому счастью. Парящим сомнамбулой выскользнул из номера и спланировал в холл под странным названием «рецепшен», достал русско-английский разговорник и, уткнувшись в него, стал знакомиться с ожидающими автобус иностранцами. «Сорри», — многозначительно прочитал на первой странице и вопросительно взглянул на пухленькую иностранку. «Да это ж я», — сказала иностранка из Екатеринбурга и показала алым коготком на подъехавший автобус.

Автобусы со всех отелей собрали в огромную колонну и под прикрытием автоматчиков повезли через горы к могучей реке Нил в древнеисторический город Луксор.

Мохамеды

Маленький толстенький араб сказал, что он гид Мохамед и поведал, какую площадь занимает Египет, сколько населения в нем проживает, рассказал об обманчивости видимой за окном автобуса нищеты, потому что в каждом сарайчике есть телевизор, а если бы не сокрушительная победа в арабо-израильском конфликте, то был бы и так необходимый крестьянам Интернет. Потом он завез группу в музей сувениров, в котором был бесплатный туалет. После сувенирного магазина Мохамед представил нового гида.

Нового гида звали Мохамед, он рассказал несколько солдатских анекдотов, какую площадь занимает Египет, сколько населения в нем проживает, вкратце напомнил историю арабо-израильского конфликта, разрешил пятнадцать минут пофотографироваться на фоне колоссов Мемнона и привез тургруппу в музей парфюмерии. После музея парфюмерии в автобусе появился мрачный усатый человек, сказал: «Меня зовут Мохамед» — и молча повез группу в «Мертвый город».

«Мертвый город» представлял собой песчаные холмы, изрытые норообразными гробницами. Простые египтяне лежали с краю, те, что познатнее, подтягивались к центру, где покоились уже сами фараоны. Солнце в «Мертвом городе» выжгло все живое, оно попыталось выжечь и сознание из екатеринбургской туристки, но вовремя удалось дотащить ее до прохладной гробницы Рамзеса III и там ненадолго спрятать от безжалостных лучей.

Вход в гробницы великих фараонов был бесплатным, только в маленькую гробницу малозначительного Тутанхамона почему-то не пускали даже за отдельную плату.

Фотографировать в покойницкой было запрещено, но разрешалось, разглядывая разрисованные пляшущими человечками стены, пройти весь туннель и упереться в стену. У стены туристы вдруг осознавали, что топчутся на том самом месте, где лежал великий Рамзес номер три, и многим становилось дурно, поэтому опять пришлось тащить нелегкую екатеринбурженку на крепком пролетарском плече.

Страшнее солнца в «Мертвом городе» оказались только торговцы сувенирами, они выкручивали туристам руки и рвали на них одежды — без сувениров вырывались единицы.

После изнуряющего города мертвых долго приходили в себя в прохладном музее ювелирных изделий, благодарили усатого Мохамеда за то, что спас, и килограммами скупали золото с серебром.

Каменный жук

Совершенно лысый немолодой человек сказал, что его зовут Мохамед и он гид. Лысый Мохамед посадил туристов на баржу под названием «фелюк» и переправил через полноводный Нил, в котором местные рыбаки ловили крокодилов, но «крокодил не ловится», потому что, как объяснил гид, русские гидростроители около Асуана коварно запрудили самую длинную реку в мире.

Гид угостил платноотдыхающих бесплатным обедом, но напитками угощать не стал. Обезвоженным караваном двинулись в Карнакский храм. Огромные развалины проглатывали туристов, как Сфинкс двоечников, не разгадавших его загадку. Бурный поток людей разбивался на маленькие ручейки и исчезал в лабиринтах колонн, вновь бурление возникало только около небольшого постамента, на котором сидел каменный жук-скарабей с отполированным задом. Если скарабея ласково хлопали по филейной части, то он исполнял сокровенные желания, если обходили его три раза, помогал удачно выйти замуж. Желающие забеременеть обходили семь раз. Мечтающие благополучно развестись нарезали сорок девять кругов. Пухленькая из Екатеринбурга обошла скарабея три раза, слегка порозовев, пробежалась еще четыре. Грузные мужчины в черных очках, тяжело передвигая ноги, все шли и шли…

Уже в полной темноте, после посещения музея папируса, где туристы поменяли остатки ветхих фунтов на новенькие папирусы, покатили в обратный путь.

Веселые парни — водители автобусов, радостно сигналя друг другу и загоняя встречные тяжелые тягачи на обочину, затеяли между собой игру в догонялки, перегонялки и подрезалки. Задремавшие было пассажиры приободрились и, вцепившись побелевшими пальцами в кресла соседей, не смыкали глаз до самого финиша.

Мир Кусто

«Деньги — не главное», — уговаривал сплавать на коралловые острова египтянин Гриша. «Неужели бесплатно?» — не поверил своим ушам. Оказалось, что деньги — не главное только для тех, кто с ними расстается. «Мохамед!» — нетерпеливо позвали Гришу соплеменники, пришлось быстро закивать головой и согласиться, что деньги — не главное.

Кораблик бросил якорь у кораллового острова, Гриша опустил в воду лесенку и сказал, что плавать можно ровно 45 минут, а за отдельный бакшиш хоть до Курбан-байрама.

Подводный коралловый городок казался ласковым и гуттаперчивым, как в доброй морской сказке с хорошим концом. Кругом плавали аквариумные рыбки, ползали черные ежики с длиннющими иглами, и ни одна белая акула злодея Спилберга не откусывала конечности бултыхающимся туристам.

Но все было не так уж и благостно в бесчеловечном мире дарвинских законов. Кораллы на ощупь оказались совсем не такими милыми и игрушечными, — словно слесарь шестого разряда вдруг снял заусеницы наждачной бумагой с незащищенных пальцев. Хорошо, что пухленькая девушка из Екатеринбурга еще на палубе предупредила, что смешные черные ежики очень ядовитые и ласково чесать их между иголками совсем небезопасно. Миновал хитрых ежиков и замер — какая-та странная ракушка, словно дыша, открывала и закрывала свои створки. Вдруг в эти створки свалился маленький симпатичный моллюск. Задерживаю дыхание и, толкаемый справедливым и оттого безрассудным гневом, пытаюсь освободить из плена моллюска. Створки захлопываются волчьим капканом. Указательный палец зажат зубастыми тисками хищника. Кислород в раздутых легких от страха превращается в углекислый газ. Ужас генерирует в сознании недалекое будущее, как за отдельную плату Гриша привозит японских туристов пофотографировать обглоданный скелет русского водолаза с исконно самурайских Курильских островов. Вырываю из пасти хищника палец и со всей возможной скоростью плыву на кораблик, Красный кровавый след остается висеть в воде, и наверняка его тут же почуяли акулы, барракуды, мурены, касатки и, быть может, сам Моби Дик.

Гриша осмотрел высоко поднятый палец и сказал, что по возвращении на берег всего долларов за сто-сто пятьдесят будет оказана высококвалифицированная медицинская помощь. «А как же медстраховка?» — задаю бестактный вопрос и по лицу Гриши понимаю, что тогда смертельный исход не сможет исключить никто. Ладно у пухленькой из Екатеринбурга нашлись в косметичке ватка с йодом, и родная Федерация, и так каждый год убывающая в количестве, не потеряла еще одного своего члена.

Гриша на глаз прикинул, сколько человек на корабле, поднял лесенку, и корабль повез туристов-подводников к следующему острову. У следующего острова на дне лежал остов утонувшего кораблика, вокруг которого плавали аквалангисты с еще не утонувшего кораблика и, наверное, искали осколки айсберга и личные вещи, выпавшие из карманов Леонардо Ди Каприо.

Большая стальная бочка медленно проплыла мимо аквалангистов, выяснилось, что это подводная лодка, в которой сидят два десятка туристов и разглядывают через иллюминаторы, как свободные от удушливого заточения отдыхающие ныряют, кувыркаются и резвятся в прозрачной воде.

На последнем, перед отплытием на Большую землю, острове был разбит пляж и несколько баров. По пляжу перемещались темпераментные молодые люди и предлагали бесплатный массаж аппетитным девушкам и очень не бесплатное пиво их френдам, девушки на массаж охотно соглашались, их френды неохотно и кисло покупали кислое египетское пиво и тянули его в тенечке декоративных хижин. «Не вреден ли массаж после морской воды?» — зачем-то спросила пухленькая. «Вреден», — зачем-то раздраженно соврал я.

Зов фараонов

Прошли сутки, сонливое лежание у накатывающих на берег волн восстановило силы для дальнейшего отдыха, поэтому, когда черной египетской ночью опять зазвонил телефон и портье сообщил, что пора в Каир смотреть пирамиды, это почти не вызвало отрицательных эмоций. Опять выдали сухой паек и повезли в длинной колонне обгоняющих друг друга автобусов.

Верткий парень сказал, что он гид Али. «Али?!» — хором переспросил весь автобус. «Мохамед Али», — подтвердил Али. Али с Мохамедами менялись до самого Каира, сообщали географические и этнографические данные о своей стране и снова менялись, превращаясь в мутный, расплывчатый образ, который некоторые женщины со среднерусской возвышенности принимали за мираж.

Золото Тутанхамона

Каир был громаден, многолюден и чрезвычайно шумен. Автобус, протяжно просигналив, притормозил около Национального музея, охранники с пристрастием всех обыскали и на полчаса запустили к культурному наследию. Сначала грустно постояли у стеклянного параллелепипеда, в котором лежал засушенный мальчик, явно замученный несколько тысячелетий назад тамошними эксплуататорами до такого жалкого состояния. Оказалось, печалились зря: под стеклом лежал злодей фараон, лишенный разбойниками сотен поколений золотых знаков отличия.

Давка в зарешеченной комнате с золотом Тутанхамона напомнила битву за яблочной бормотухой времен полусухого закона начала перестройки. Вспомнил молодость, ткнул локтем в солнечное сплетение пузатому немцу, отпихнул бритую датчанку, отдавил ногу японцу и, толкая перед собой упругие ягодицы девушки из Екатеринбурга, купил две по ноль семь, в смысле, выбрался наружу.

Бакшиш

После Тутанхамона помчались в институт папируса, купили папирус и отправились к пирамидам, до закрытия которых оставалось сорок минут. Бегом сфотографировались на фоне трех пирамид Гизы, постояли около одной из них и помчались к безносому Сфинксу, сфотографировались на его фоне. Закралось было подозрение, что популярную во всем мире болезнь привезли из Америки задолго до Колумба, но очередной гид объяснил, что это дело рук возмущенных профилем правоверных. Солнце зашло, державшие весь день уразу правоверные стали разговляться, пирамиды закрыли. Очередной гид завез группу в институт парфюмерии. Чтобы не дышать очередными приворотными и отворотными маслами, остался на улице. Чумазый мальчуган широко и белозубо улыбнулся. «Привет», — тоже улыбнулся мальчугану. «Бакшиш», — ответил мальчуган. Тяжело вздохнул. «Бакшиш» — подошел еще один мальчуган. «Бакшиш» — вырос из-под земли третий, а когда появилось еще с десяток, понял, что, либо сбакшишут чего-нибудь, либо забакшишут в ближайшем парадном подъезде. Но выплывшая на крыльцо пухленькая екатеринбурженка крикнула пацанам: «Алла берса» — и погрозила алым коготком. Пацаны испуганными воробьями рассыпались по закоулкам. Вышедший из института-магазина гид вдруг произнес с некоторым пафосом, что зато в их республике бесплатное образование. Вывалившиеся следом за гидом братки с Нижнего Тагила в недоумении парировали: «Так и мы за свое ниче не платили!»

Контрабанда

Голубое, теплое, прозрачное море с кораллами, теплый песочек, палящее солнце и всегда освежающий ветерок незаметно доели остатки предназначенных для этого дней. Ранним утром искупался в последний раз в море, бросил в девятый вал неразменный рубль, чтобы непременно за ним вернуться, встретил на берегу тоже бросающую в набежавшую волну монетку екатеринбурженку и грустно пошел собирать вещи.

На «рецепшене» сказали, что надо заплатить десять фунтов за утерянный стакан, что вывоз даже самых мелких даров Красного моря карается штрафом в тысячу долларов и что с нетерпением ждут в следующий раз. Сумма штрафа произвела впечатление. Весь таможенный контроль обильно потел в ожидании, когда таможенник полезет беспрекословной рукой в штаны расхитителя морских недр. Таможенник долго выворачивал карманы, долго водил по телу позвякивающим детектором, но все же недобдил и выпустил в заснеженные башкирские степи несколько кусочков мертвых кораллов.

Курортный роман

Самолетик разбежался и желтой песчинкой вместе с другими песчинками взмыл по направлению к Уральскому хребту.

Пухленькая туристка из Екатеринбурга громко пожаловалась соседке: «Отель попался очень большой, почти ни с кем так и не познакомилась». Решил, что, действительно, как-то неудобно получилось, и ущипнул туристку из Екатеринбурга за целлюлит, затянутый в джинсы. Туристка из Екатеринбурга спросила, все ли южноуралыды такие быстрые разумом Невтоны, потом сообщила, что зовут ее Клеопатра и подарила фотографию топлес с домашним адресом, e-mail-ом и расчетным счетом на обратной стороне.

Эпилог

Рассохшимися половицами скрипит под ногами февральский снег, крепкий морозец перед наступающей весной выкручивает на память о себе загорелые уши — иду отмечать годовщину буржуазной революции, освободившую рабочих и крестьян от самодержавного гнета для свободного купеческого отдыха. На пешеходном переходе чуть не сшиб розовый урчащий «мерседес», и протяжно, как хургадский автобус, засигналил. В ответ матерно ругаться не стал, напротив, желая счастливого пути, поправил белый целлулоидный воротничок с манишкой и благодушно помахал вслед голубой ластой. В тихом баре с приглушенным до восточного полумрака светом отдал ужин врагу, выпил три рюмки абсента, закусил осьмой ногой осьминога, достал из внутреннего кармана сложенную пополам фотографию, раскрыл ноутбук, через радиомодем сконектился с провайдером и быстро настучал письмецо пухленькой в Екатеринбург.

Африканский рассказ

Дедушка открыл рот, поводил истрескавшимся языком по гладким розовым деснам, ощупал одинокий длинный желтый зуб на нижней челюсти и тихо заскрипел:

— Раньше все было по-другому.

— Дедушка, ты, перед тем как выпил молоко с кровью, уже говорил о своей молодости.

— Эх, раньше все было по-другому.

Из пустого кокосового ореха выполз большой скорпион и не спеша пополз к дедушке. Я взял маленькое зеркальце, которое ловко выменял у белых людей на тяжеленький грязно-желтый камешек, и поставил его перед скорпионом. Скорпион не стал рассматривать себя, как это делал я с восхода и до захода солнца, он обогнул чудесное окошко в другой мир и заполз дедушке на ногу. Дедушка стряхнул скорпиона с ноги, вдавил пяткой в красную пыль и сказал:

— Все раньше было по-другому.

— Ну и что?

— Раньше молодежь не смела и рта раскрыть в присутствии воинов, а сейчас…

Я поймал солнце в свое зеркальце и направил его дедушке в рот, потом в заросший белыми волосами нос, потом под складки тяжелых век.

— Перестань! Тебе вот-вот становиться мужчиной, а ты все балуешься. Попрыгал бы лучше с друзьями вокруг будущих жен. И не нравятся мне вещи белых людей, и сами белые люди тоже не нравятся, и боги их не нравятся, и раньше все было по-другому.

Не стоило дедушке говорить о моем переходе в совершеннолетие — я вспотел, коленки задрожали, губы пересохли, а безмятежное настроение сменилось противной тревогой.

— А когда мне надо будет становиться мужчиной?

— Когда-когда — скоро. Если отец до полнолуния вернется с охоты, то совсем скоро.

Наверно, дедушка разговаривал с колдуном — только он, сунув голову в густой дым тлеющего кизяка, мог вычислить, когда и кому пора перейти из состояния сопливой молодости в мужественную половозрелость.

Перед сезоном дождей колдун уже разглядывал меня с прищуром, тыкал в мой живот указательным пальцем и затягивал нудную песню о выдающихся подвигах наших предков, потом они долго говорили в хижине с дедушкой и отцом, выпили огромный кувшин молока с кровью, и колдун увел с собой моего любимого белого ягненка.

Но тогда про меня все забыли, потому что вечером прибежали рыбаки с вытаращенными глазами и стали рисовать в воздухе огромную лодку и, перебивая друг друга, кричать о людях с вымазанными белой краской лицами. Мы стали смеяться над рыбаками — этими бесконечными вралями, женщины, закатываясь, кидали в них банановую кожуру, и даже дедушка, которого давно уже ничего не могло рассмешить, весело, отрывисто захрипел. Потом все вдруг замолчали, тихо повернулись к океану и замерли, не смея шелохнуться, пока огромная, как скала заклинаний, лодка не проплыла вдоль берега. Карапузы попрятались, женщины завыли, а старейшины послали меня за колдуном в пещеру у священного водопада.

Колдун гладил свой живот, в котором переваривался мой ягненок, и говорил старейшинам, что это были слуги злых духов и надо бить в тамтамы, точить копья, пропитывать ядом стрелы и раскрашивать лица боевыми зигзагами, от которых слуги злых духов в страхе превратятся в крыс и снова исчезнут в морской пучине.

Но воины еще не успели растереть краски и приготовить щепочки для рисования, как на окраине деревни, держа на плечах короткие тупые палки, появились белые люди в тяжелой темной одежде, громко заговорили на смешном тарабарском языке и глупо уставились на кучки разноцветных камешков, с которыми возились несмышленые ребятишки. Воины презрительно усмехнулись и не спеша подняли копья на неуклюжих слуг злых духов, но белые люди вдруг пустили вверх молнии из своих тупых палок и сбили несколько кокосовых орехов. И тогда все поняли, что это не слуги злых духов, а посланники верховных богов, и упали ниц перед ними, попросили занять лучшие места у столба жертвоприношений и стали предлагать самые изысканные кушанья из бесподобных черных мохнатых гусениц.

Через несколько дней выяснилось, что белые люди легко, без уговоров отдают свое драгоценное семя нашим женщинам и, что самое удивительное, совсем не красавицам — у некоторых был живот всего в один обхват. Племя насторожилось. А когда белые люди стали менять свои удивительные вещи не на коров и даже не на коз, а на нелепые детские камешки, то это вызвало всеобщее недоумение. И совсем нас сразил случай с жалким хромым носчиком дров, который обменял найденный в речке желтый плоский булыжник на изумительный, издающий божественный звук колокольчик. Старейшины посовещались и решили, что белые люди — самые обычные люди, только белые, только с палками-молниями, только очень богатые и глупые, а потому полезные в повседневных войнах и хозяйственной жизни. Мужчины забили в тамтамы и разнесли по миру весть о том, что наше племя стало намного могущественнее, богаче и берет под свою опеку небольшую группу людей в черной одежде и с белыми лицами.

— Дедушка, а тебе было страшно становиться мужчиной?

Дедушка блаженно улыбнулся, поудобнее подогнул ноги и, откинувшись на кокосовую пальму, заговорил:

— Когда мне предстояло стать мужчиной, мой отец, который был великий воин и мог один справиться с десятью здоровенными врагами…

— В прошлый раз ты говорил, что он одолевал запросто восемь здоровенных врагов. А, вспомнил: два пальца у тебя были заняты — ты держал ими бамбуковую палочку.

— Ты будешь слушать или нет?!

— Я весь в твоем рассказе, дедушка.

Дедушка продолжил развернутое повествование. А я стал наблюдать за тем, как толстый белый человек в смешной соломенной тарелке на голове, посадив себе на колени девочку, еще не проведшую священную ночь с колдуном на скале заклинаний, расчесывает ей волосы почти таким же гребешком, какой дали вождю, только за то, что он показал, как пройти к ручью, у которого ребятня набирала свои дурацкие камешки.

— И тогда…

— Дедушка, зачем он ей кусает грудь — ведь он уже давно должен перестать питаться женским молоком, тем более что его у нее еще нет?

— Вечно тебя интересуют всякие глупости вместо серьезных вещей! Что тут непонятного: белый человек — это глупый человек. Так вот…

Толстый белый человек увел девочку на свою огромную лодку показывать таинственное внутреннее убранство. Я бы и сам сходил в сотый раз посмотреть на различные диковинные вещи, значение которых не мог внятно объяснить даже колдун, но вежливо остался сидеть около размахивающего руками о своей прошлой жизни дедушки.

Когда солнце огромным красным шаром повисло за кормой лодки белых людей, отец с товарищами вернулся с охоты. Охота была удачной: на длинном шесте принесли огромного застывшего в предсмертном оскале льва. Немного омрачало радость удачной охоты то, что одного из охотников загрызла львица и утащила в густую траву саванны, — теперь он, как уверяет колдун, превратится в молодого льва и при следующей удачной охоте можно будет случайно принести на шесте его. Со льва содрали шкуру, которую отец тут же натянул на себя и стал танцевать, как умеет только он один, танец удачной охоты. Отец танцевал, а другие охотники пели длинную песню о том, как долго они шли через непроходимые леса, болота, горы, как воевали с многочисленными враждебными племенами, как наконец напали на след льва и долго выслеживали его, как мужественно бились с ним, пока не убили, и как мстительная, подобно всем женщинам, львица напала сзади на молодого охотника, у которого остались четыре объятых неутешным горем жены, но чего не случается на охоте, надо жить дальше и готовиться к новым подвигам. Пока отец танцевал, а его товарищи пели, хлопотливые женщины под руководством колдуна приготовили четыре магических отвара из различных частей тела льва. Отвар из когтистых лап выпили голенастые подростки, растущему организму которых необходима львиная сила. Отвар из головы, обычно выпиваемый самыми глупыми из глупых женщин, старейшины неожиданно предложили белым людям. Третий отвар выпил вождь. И за тем, как он его потягивал маленькими глотками, не скрывая надежды, следили все его многочисленные жены. Отвар из сердца льва поднесли мне. Я взял выкрашенную в красный цвет чашку, залпом выпил наваристый невкусный бульон и спросил у отца:

— Когда?

Отец потрепал меня за шею и сказал, что сегодня ночью.

Вечером дедушка и отец, немного поспорив о том, в какой очередности изображать на моем теле полосы, квадраты и круги, изрисовали меня вдоль и поперек вонючей, липкой краской. После того, как краска высохла, больно стянув мою кожу, дедушка дал мне свое старое копье и острый кривой нож, выточенный из морской раковины, и произнес долгую напутственную речь:

— … и не посрами память наших великих предков.

Я кивнул головой, стараясь не трястись и не стучать зубами, — отвар из львиного сердца почему-то не наполнил мою кровь безграничной храбростью и отвагой, не иначе этот идиот колдун забыл бросить в него какой-нибудь важный корешок.

— Пора.

Отец бесшумно скользнул на тропу, я почти также бесшумно скользнул за ним, но не проскользив и двух шагов, наступил на сухую ветку. Отец обернулся на предательский треск, но ничего не сказал, только осуждающе слегка качнул головой.

Мы шли долго, полная луна мягко освещала тропу, петляющую между деревьями и кустами, длинная тень отца лежала на моей груди, сбоку, сверху, снизу что-то шипело, стрекотало, урчало, вдалеке кричали гиены и шакалы, а рык льва слышался за каждым кустом. Сначала все кругом было знакомое, потом знакомое не очень хорошо, потом совсем незнакомое.

Отец поднял руку и замер, я вцепился в свое копье и облизал пересохшие губы. Отец подозвал меня и шепнул:

— Слышишь, журчит ручей?

— Слышу…

— Слышишь голоса?

— Слышу…

— Молодец, у тебя молодой слух — я слышу только шум ручья.

Если бы я не был в таком волнении, то, наверно, смутился бы — ничего, кроме стука собственного сердца, я не слышал, и даже шепот отца у меня над ухом казался таким далеким и невнятным.

— Пойдем.

Мы спустились к ручью, отец зачерпнул пригоршню воды, выпил и ополоснул лицо, я тоже хотел остудить гудящую от молоточков в висках голову в прохладной воде, но отец остановил меня:

— Погоди, я думаю, ты еще напьешься. Чуешь запах дыма?

— Не знаю…

Отец ударил меня по щеке:

— Ты воин или рыбак, или, может быть, носчик дров?!

— Воин…

— Вперед!

Впереди мерцал свет костра. Мы подошли ближе. Чужая деревня спала, только у костра сидели несколько мужчин и смотрели в огонь. Отец понюхал воздух, посмотрел на луну и больно сжал мне запястье:

— Надо ждать.

И мы стали ждать. Я не знаю, сколько мы ждали, конечно же не смыкая глаз, но когда толстый белый человек в соломенной тарелке на голове, расчесав гребешком мои кудри, повел меня на свою лодку, а потом сдавил мое плечо, плавно превращаясь в сидящего рядом отца, слева уже стало светлеть.

— Вон.

К ручью из деревни шел человек с большим глиняным кувшином и что-то хрипло бормотал себе под нос. Я, отталкиваясь негнущимися руками и ногами, прополз за отцом в холодную мокрую траву около самого ручья. Человек крякнул, сел на корточки, вздохнул и стал лениво набирать воду в кувшин. Отец толкнул меня в бок. Я вскочил и прыгнул на человека, но моя нога поскользнулась, и я, не долетев до человека, воткнул дедушкин нож в жирную глину. Человек от неожиданности онемел и вытаращил глаза, потом быстро очухался и замахнулся на меня кувшином, но отец, как могучий удав, метнулся к нему и обвил своими руками и ногами, после этого сдавил ему горло так, чтобы звонкий крик о помощи превратился в хриплое бульканье. Я на карачках подполз к человеку, коротко взмахнул ножом и ударил его, как долго меня учил дедушка, глубоко под ребра. Человек захрипел, перестал ожесточенно вырываться из объятий отца, обмяк и закатил глаза. Отец отпустил человека, отдышался, потом достал маленький ритуальный ножичек, надрезал человеку артерию на шее и набрал в маленькую чашечку из черного магического дерева кровь.

— Пей.

Я, постукивая передними зубами о край чашечки, выпил густую, теплую, немного сладковатую кровь и собрал в себе все силы, чтобы меня не вырвало. Отец выдернул из груди человека нож и протянул его мне:

— Режь.

Я отрезал эту голову целую вечность. Пот застилал глаза, руки тряслись, грудь вздымалась, сердце бешено колотилось, а отец молча сидел рядом и безучастно смотрел, как я пилю и пилю затупившимся, скользким от липкой крови дедушкиным ножом шейные позвонки.

Я поднял голову за волосы и показал отцу. Отец обнял меня и ткнулся своим лбом в мой:

— Теперь ты мужчина и настоящий воин.

Обратно мы бежали. Упругая земля мягко пружинила под моими ногами, стремительно несущими меня к славе и почету, поднимающееся солнце играло во влажной листве, освобождая мое тело от остатков дрожи, гордость и радость переполняли душу, я еле сдерживался, чтобы не крикнуть во всю мощь своих легких, что я мужчина и воин!

Первым, кто нас встретил, еще далеко от деревни, был идущий нам навстречу дедушка. Я поднял вверх голову чужого человека и издал победный клич. Дедушка хотел быть суровым и торжественным, но счастливая улыбка все равно расплылась на его лице.

— Ну-ка, дай посмотрю! Ничего, это голова не мальчика и не старика. Ничего. Все по правилам сделали?

Отец показал дедушке чашечку, в которой запеклась кровь, и я заметил, что отец тоже не может скрыть радость.

В деревню мы вошли медленно и чинно, как подобает воинам. Справа от меня шел отец, слева дедушка, а я держал за волосы в вытянутой руке тяжелую голову. Мы молча подошли к сидящим у столба вождю и старейшинами, и я протянул им свою добычу, а подошедший колдун взял у отца чашечку из магического черного дерева. Вождь и старейшины долго рассматривали голову, потом передали ее колдуну, а колдун передал им чашечку.

Вождь сказал, что голова хорошая, но не хватает много зубов, колдун сказал, что кровь плохая, но не так чтобы уж совсем. Вождь провозгласил меня мужчиной и воином, а колдун сказал, что теперь я могу и должен жениться.

И началось веселье. Отец зарезал трех коз и отдал мясо женщинам, чтобы приготовили праздничную еду на всю деревню. Дедушка хрипло запел песню о том, что солнце сменяет луна и на небе появляются россыпи звезд и каждый раз, когда подросток превращается в мужчину, на небе загорается на одну звездочку больше, правда, когда мужчина умирает, звездочка гаснет. Многие смахнули слезу, но не время было грустить, и опять пошло веселье и пляски. Каждый желающий мог подержать голову. Ее вертели и ощупывали опытные воины, рыбаки и ремесленники, носчики дров и охающие женщины, не скрывающие зависть подростки и подталкиваемые родителями молодые девушки.

Весь день длилось веселье. К вечеру со своей лодки спустились белые люди, чтобы посмотреть на наш праздник. Я не мог не похвастаться перед ними своим трофеем и новым положением в обществе. Я схватил голову и поднес к ним, чтобы они могли разглядеть ее получше. Лица белых людей перекосились, они отпрянули от меня — ну еще бы, только что был совсем мальчишка, а теперь мужчина и воин! Но я, несмотря на то, что слава и всеобщее внимание немного помутили мой разум, не забыл, чтя справедливость, показать белым людям своего отца и попытался объяснить им, что только с его помощью мне удалось добыть эту великолепную голову, и вообще, всем в этой жизни я обязан только ему и дедушке. Отец гордо улыбнулся белым людям и под ритмичные звуки барабанов затанцевал свой знаменитый танец непобедимого воина. Белые люди сбились в кучу и о чем-то заспорили, потом они, не отведав угощения и не взяв с собой, как обычно, одну из женщин, ушли на свою лодку.

Все решили, что белые люди ушли за подарками, я смущенно потупился, предвкушая радость от их знаков внимания, отец положил мне на плечи свои тяжелые сильные руки и громко крикнул в звездное небо, что его сын — мужчина, а дедушка, как всегда, проскрипел, что ему не нравятся вещи белых людей, и сами белые люди тоже не нравятся, и боги их не нравятся, и раньше все было по-другому.

Мы ждали белых людей всю ночь, но они пришли только утром. Но какое это было великолепное шествие: все белые люди были в одинаковой сине-красной одежде, на головах у них были причудливые черные короны, они били тоненькими палочками в свои маленькие барабаны и шли двумя рядами строго друг за другом. Мы раскрыли рты и не смели даже захлопать в ладоши, только некоторые из нас от волнения попрыгивали на одном месте. Белые люди стройным шагом подошли к нам с отцом и остановились, барабанная дробь смолкла, двое из них шагнули к моему отцу и нацепили ему на руки удивительные черные браслеты, соединенные между собой звонкой цепью. Отец поднял вверх руки и затряс ими в воздухе, вся деревня вздохнула от зависти, загалдела и запрыгала. Но это было еще только начало: два белых человека встали около отца, и стало понятно, что они хотят, чтобы отец прошел с ними на лодку, видимо, для еще больших почестей. Мне было немного обидно, что про меня как-то совсем забыли, но, с другой стороны, отец заслужил к себе такое отношение — ведь это он породил и воспитал меня.

Белые люди забили в свои барабанчики и увели отца на лодку, мы бестолковой толпой двинулись за ними, но на саму лодку нас почему-то не пустили, грубовато объяснив, что черным баранам место на суше. Несмотря на некоторое разочарование и обиду, все племя продолжало прыгать и кричать в восторженном предвкушении.

Я хорошо видел с высокого берега, как отец поднял руки и помахал нам, как белые люди с бесстрастными лицами (когда-нибудь я тоже научусь делать такое лицо) взвели его на высокую скамеечку, как отец всунул голову в петлю свисающей веревки и опять помахал нам. И хотя белые люди никогда не отличались последовательностью действий, и было радостно оттого, что отец принимает участие в их торжественном ритуале, уж больно странным он мне показался.

— Дедушка, черные звенящие браслеты мне, конечно, нравятся, а вот простая толстая веревка на шее у отца как-то не очень, а тебе?

Дедушка ничего не сказал, только пожевал губами и покачал головой.

На лодке появился толстый белый человек, правда, уже без соломенной тарелки на голове, шагнул к носу, достал какой-то свернутый в трубочку лист, развернул его и почему-то, внимательно рассматривая внутреннюю сторону этого листа, стал нам долго и монотонно о чем-то говорить. Я немного заскучал, но толстый человек в конце концов перестал говорить, свернул в трубочку свой лист и махнул рукой. Опять послышалась дробь барабанов, опять мы закричали и запрыгали им в ответ, опять отец хотел помахать нам своими замечательными браслетами, но двое белых людей наклонились и вырвали у отца из-под ног скамейку, и отец стал раскачиваться из стороны в сторону на длинной веревке, привязанной к перекладине, на которую белые люди наматывали свои чудовищные паруса.

Полуштоф остывшего саке

Старый пруд

Чего только не рассказывали в нашем ауле про батыра Бикея, каких только подвигов ему не приписывали, и не было у нас, младших дочерей всеми уважаемого Сатлы, большего желания, чем увидеть его, хотя бы издали. А когда сбылась наша мечта и в один из солнечных весенних дней батыр Бикей в окружении верных товарищей неспешно въехал в наш аул и приостановился, гарцуя на своем скакуне около юрты главы рода, восхищению нашему не было предела.

Улыбалась я тогда глупее всех, а таращила глаза так, будто и не глаза у меня вовсе, а тяжелые пятаки урусов. Наверное, поэтому батыр Бикей спросил, как зовут именно меня. Я хотела сказать батыру Бикею, что зовут меня Мауляна, что я много слышала про его приключения, силу, храбрость и невероятное хвастовство с враньем, которые необходимы великому и непобедимому воину так же, как мчащийся быстрее вражеской стрелы конь и всегда стоящая за спиной ватага товарищей. Но вместо слов я улыбнулась еще глупее прежнего. А батыр Бикей бросил мне кусок рубленого свинца и сказал, что мои зубы такие белые, а глаза такие черные, и если я сделаю ему из этого свинца круглую пульку, то будет она особенной и запросто пробьет со ста шагов грудь злого уруса или же, словно яйцо куропатки, разнесет бритую голову злого кайсака.

Никогда ни отец, ни старшие братья не позволяли мне делать им пульки. Я поспешно положила свинец за щеку, чтобы выковать своими зубками самую круглую, самую быструю и самую точную пульку во всей степи. Громко расхохотался батыр Бикей, откинувшись назад, громко расхохотались его верные товарищи, тоже откинувшись назад, а я решила полюбить батыра Бикея на всю жизнь.

Но не успела я признаться батыру Бикею в своих чувствах и послать ему в знак любви завернутые в шелковую тряпочку совиные перышки, как меня украли киргизы.

Досталась я самому бедному киргизу из всей шайки — Кизылбашу. Именно он, когда я пошла к дальнему ручью за студеной сладкой водой для своего отца, выпившего накануне целое ведро кумыса за мое здоровье, выскочил из оврага, грубо схватил меня, перекинул через лошадь и поскакал во весь опор в ту сторону, в которую и смотреть-то было страшно. Не знаю, сколько времени я протряслась на хребте кобылы Кизылбаша и как далеко мы отъехали от родного аула, потому что, потеряв от страха сознание, так и не приходила в него, пока мы не остановились. А когда мы остановились, то Кизылбаш сбросил меня на землю, и увидела я, что нет у него правого глаза и левого уха, а одет он в рваные шаровары и дырявый халат. Напарники Кизылбаша тут же стали смеяться над ним, потому что я была мала, худа и одета в одну холщовую рубаху. Кизылбаш выругался и пнул меня ногой, обмотанной куском овчины.

Ночью, когда из-за туч уже показался было могучий Бикей на огромном коне, готовый поднять на свою длинную пику сразу всю шайку злых киргизов, на меня всем телом навалился Кизылбаш и тяжело задышал мне в лицо гнилыми зубами. Немного поерзав, Кизылбаш что-то зло прошептал, схватил кнутовище и сделал мне очень больно внизу живота. В это время неожиданно появившиеся из темноты его товарищи громко расхохотались, стали показывать друг другу кнутовище Кизылбаша и заливаться еще больше. Кизылбаш зашипел и вынул из-за пояса острый нож, а так как он был самый слабый в шайке, то решил убить только меня. Но старый главарь шайки Сакалбай, которому было не меньше тридцати лет, а шрамов на лице больше, чем зубов в слюнявом рту Кизылбаша, сказал, что без добычи Кизылбаш будет выглядеть еще смешнее, чем обычно. Тогда Кизылбаш сунул нож за пояс, пнул меня в живот и кинул кусок прогорклого курута.

Через неделю молодые члены шайки Сакалбая сговорились ночью и зарезали спящего главаря. Еще через неделю мы приехали в Бухару.

В Бухаре меня долго никто не хотел покупать, Кизылбаш ругался и больно бил меня каждый вечер, но это не помогало. А потом прошел слух, что к городу подходит караван из Китая, вместе с которым едет богатый китайский купец Ли Бо. Кизылбаш, как только услышал эту весть, сразу стал собираться в дорогу. Но он не успел ловко вскочить на коня и ускакать в бескрайнюю степь, потому что его по плечу ласково похлопал китайский купец Ли Бо и, ласково улыбаясь и смешно коверкая слова тюрков, потребовал вернуть долг утонувшего позапрошлым летом в Сырдарье отца Кизылбаша Кинзикея.

Пришлось Кизылбашу в придачу ко мне отдать улыбчивому китайцу лошадь, ружье, нож и серебряную монетку, которую он все время перекатывал языком от правой щеки к левой и обратно.

Ли Бо ласково погладил меня по голове и сказал, что долг Кизылбаша равняется сотне таких девочек как я, но он, Ли Бо, добрый, поэтому прощает Кизылбашу оставшуюся часть долга, потому что не брать же еще и его никому ненужную жизнь.

В эту ночь я заснула не в груде тряпья под открытым небом, а в темной, ничем не пахнувшей комнатке. Рано утром две молчаливые китаянки, посадив меня в огромную бадью, полную горячей воды, долго натирали мое тело мочалками, потом, неожиданно бросив мочалки, быстро и бесшумно убежали. Вошел Ли Бо, ласково улыбнулся, засучил рукав своего халата и опустил руку в бадью почти по самое плечо. Мне стало щекотно и неприятно, но Ли Бо быстро вынул руку из мыльной воды, вытер ее белым полотенцем, покачал головой и сказал, что никогда нельзя верить варварам.

Больше Ли Бо не приходил. Семь дней я сидела в комнатке и видела только двух девушек, которые были очень похожи на моих старших сестер, но совершенно не понимали, что я у них спрашивала. А через семь дней наш караван отправился из Бухары в то место, где восходит солнце. Ехали мы долго, пока наконец не добрались до поселка Люйшунь; и я увидела столько воды, сколько и земли-то никогда не видела. В Люйшуне Ли Бо нанял огромную лодку с огромными парусами, которая называлась «Бесстрашный дракон», перегрузил на нее тюки, что везли медленные верблюды, и мы поплыли, как сказал Ли Бо, положив ладонь на мое темя, к очередным варварам.

Не успела я привыкнуть к воде, как на горизонте опять показалась земля, и Ли Бо сказал, что это земля называется Япония. Но земля исчезла с горизонта, потому что налетел сильный ветер и потащил наш корабль к скалистым островам. Вся команда «Бесстрашного дракона» попряталась, спряталась и я, забившись в нос маленькой спасательной лодки, стоящей на корме. Чтобы не видеть, как мы разобьемся о скалы, я закрыла глаза и стала просить батыра Бикея, чтобы он поскорее вскочил на крылатого коня Толпара и унес меня из этого ада. А когда я открыла глаза, то увидела стоящего надо мной старика лет пятидесяти, который был очень похож на моего дедушку Исянгильди до того, как злой казак Степан Тимофеевич разрубил его пополам.

Старик сказал что-то на непонятном языке, вытащил меня из увязшей в песке лодки, взял на руки и отнес в домик, стоящий неподалеку. В домике, кроме старика, жила пожилая женщина и много детей, так напомнивших мне родных братьев и сестер. Меня накормили пищей со странным вкусом и уложили спать на жесткий соломенный коврик.

Прыгнула в воду лягушка

И стала я жить в рыбачьем домике на берегу моря вместе с хозяином Цуракавой, его женой Марико и их детьми. Хозяин Цуракава с сыновьями рыбачили, его жена Марико с дочерьми чинили сети и хлопотали по дому, я пыталась помочь всем сразу. Семья хозяина Цуракавы полюбила меня, и я их всех полюбила, и если бы не вспоминала батыра Бикея, то, наверное, согласилась бы всю жизнь чистить рыбу и рожать детей, например, старшему сыну хозяина Цуракавы Тикомоте. Но скоро наступила прохладная осень, и рыба ушла к берегам чужой страны, у которой было мало рыбаков, но зато было много кораблей с пушками.

Весь вечер, когда мы с Тикомотой весело толкались около жаровни, хозяин Цуракава шептался со своей женой Марико. А утром меня, маленькую Томоко и смешливую Масару посадили в повозку, усыпанную рыбьей шелухой, и повезли в Киото. Мы очень обрадовались путешествию, порадовались за нас и другие дети хозяина Цуракавы, только Тикомото удивил меня — он был печален и не ответил в то утро ни на одну мою задиристую шутку, как обычно, своей еще более задиристой шуткой.

В Киото хозяин Цуракава заблудился и долго расспрашивал почти каждого прохожего, как доехать до чайных домов квартала Симабара. Прохожие показывали в разные стороны, внимательно разглядывали нас и весело подмигивали друг другу. Наконец, уставшие, пыльные и голодные, мы добрались до большого дома, в котором было множество комнат и различных ширм. Хозяйка большого дома госпожа Укамара, глядя поверх головы хозяина Цуракавы, приказала тому подождать на улице, а нас провела в маленькую комнатку, в которой вдруг набежавшие со всех сторон женщины нас раздели и стали громко обсуждать, ощупывая и осматривая. Потом нас вывели из большого дома и подвели к ожидающему хозяину Цуракаве. Маленькой Томоко и смешливой Масаре сказали, чтобы те садились обратно в повозку, потому что у маленькой Томоко было белое пятнышко на радужной оболочке, а у смешливой Масары не было одного переднего зуба.

Госпожа Укамара отсчитала хозяину Цуракаве несколько монеток, потом что-то шепнула ему на ухо и забрала половину монеток назад. Хозяин Цуракава удивленно посмотрел на меня и сказал, что его старуха совсем не следит за своими детьми, а Тикомоту по возвращении домой он сразу же отдаст солдатом в армию великого сегуна Токугавы.

Госпожа Укамара увела меня в дом и спросила, сколько мне лет, умею ли я читать и писать, сколько будет, если взять восемь раз по семь и сколько вонючих рыбаков уже успело помять мое жалкое тельце. Я не смогла ответить ни на один вопрос, только подумала о том, что батыр Бикей, конечно же, знает, сколько будет восемь раз по семь. А госпожа Укамара сказала, что со мной придется повозиться. И со мной стали возиться.

Я быстро научилась читать и писать, играть в облавные шашки и го. Непросто давалось мне только искусство создания сложных причесок из тяжелых черных волос и искусство нанесения грима на лоснящиеся лица уставших женщин. Но, постоянно прислуживая опытным дзеро, я в конце концов научилась всем их премудростям. Особенно помогла мне в этом красавица Тоекуни, с которой мы стали настоящими подругами. Она была дзеро высшего разряда тайфу, но никогда не кичилась этим и щедро делилась своими тайными знаниями, а по утрам в свободное время рассказывала много смешных историй про посещавших ее молчаливых самураев и болтливых купцов. Я тоже ничего не скрывала от Тоекуни и даже помогала ей сочинять остроумные вака в ответ на пылкие записки всегда богатых, иногда молодых, а иногда и красивых поклонников. Тоекуни очень нравились мои стихи, она подбирала к ним музыку и часто напевала своим густым грудным голосом, подыгрывая себе на трехструнном сямисэне.

Но зимой, когда завывал северный ветер, Тоекуни исполнилось двадцать лет, и она перешла в разряд тэндзин, а не успела распуститься божественная сакура, как Тоекуни опустилась до разряда какой, из которого быстро перешла в разряд хасицубонэ. За это время я подросла, мое худое плоское тело стало округлым и привлекательным; и ничего удивительного, что в скором времени я стала дзеро тайфу, а подруга моя Тоекуни опустилась до низшего разряда сока. Мы почти перестали с ней видеться и общаться, потому что у меня появилось много поклонников и связанных с этим хлопотных дел.

Как-то летом, несколько дней не видя Тоекуни и не слыша ее грустных песен, я спросила госпожу Укамару, куда она подевалась. Госпожа Укамара смахнула с глаза слезинку, потому что любила нас как родных дочерей, и сказала, что у Тоекуни от грима началась экзема на лице, поэтому пришлось с ней расстаться и мы, наверное, никогда ее больше не увидим. Я горевала о Тоекуни целую неделю, мои вака перестали быть озорными и веселыми, удивленные поклонники спрашивали, что случилось со мной. Госпожа Укамара сочувствовала мне, но настоятельно советовала взять себя в руки, потому что подарков от пылких клиентов стало намного меньше, чем обычно.

Но если однажды утром пришли к тебе грустные мысли, то жди их визита каждый вечер. Случилось со мной то, отчего предостерегали госпожа Укамара и все дзеро, — я влюбилась. Этого несравненного молодого человека из богатой и уважаемой семьи звали Юкио. Все другие мужчины перестали существовать для меня, даже батыр Бикей исчез из моих воспоминаний. Я посылала записку Юкио с сочиненной хокку про свою неземную любовь утром, записку с хокку про его неземную красоту в обед, а с ужина до утра пела ему и танцевала в промежутках между всем тем, чему научилась за долгие годы у госпожи Укамары. Юкио тоже воспылал ко мне неземной страстью. Настолько сильна была его любовь, что решил он выкупить меня у госпожи Укамары.

Но в день, когда Юкио должен был принести деньги, он не пришел, не пришел он и на следующий день. Тушь иероглифов моих любовных хокку расплывалась от горьких слез еще пять дней, прежде чем появился Юкио. Юкио не принес деньги, он принес только меч и кинжал. Мы заперлись с ним в нашей любимой голубой комнатке, и Юкио сказал, что отец проклял его и единственная возможность сохранить нашу любовь — это совершить синдзю: двойное самоубийство позволит нам в новом перерождении стать счастливыми мужем и женой. Я кивнула головой. Юкио, скрестив ноги, сел на татами, потом обмотал белым полотенцем самурайский меч, оставив двадцать сантиметров острой стали, и протянул мне кинжал, на котором было выбито слово «верность». Мы крепко обнялись напоследок, потом Юкио, глядя в мои зрачки, вонзил себе в живот клинок и рванул его поперек живота, распарывая его на две части. Я тоже решительно занесла над своим животом кинжал, но вдруг увидела перекошенное от страдания лицо батыра Бикея, которого не вспоминала уже несколько лет. Мои руки ослабли, кинжал выпал из негнущихся пальцев. Юкио ничего не сказал, только смотрел мне в глаза расширяющимися зрачками и долго, мучительно умирал.

После смерти Юкио я разучилась сочинять стихи, танцы мои стали вялые и грустные, а во время чайной церемонии я задумывалась на несколько минут больше, чем это было положено. Кто-то из богатых клиентов высказал предположение, что я приношу несчастье, и скоро меня перевели в разряд дзеро тэндзин. А когда мои волосы стали выпадать вместе с держащими прическу шпильками, то не успела и заметить, как оказалась «цветком любви» разряда сока. Госпожа Укамара жалела меня и, пока за дверьми ее чайного дома свирепствовала зима, не выгоняла на улицу. Но весной госпожа Укамара позвала меня к себе в комнату и, опустив веки с накладными ресницами, протянула маленький узелок, дала немного денег и свиток со стихами моего любимого Басе. Из своей комнатки я взяла только кинжал Юкио, спрятала его в глубоких складках уже поношенного кимоно и, по совету госпожи Укамары, направилась в Осаку, в портовых заведениях которой, как она считала, еще можно какое-то время зарабатывать на жизнь.

Деньги мои быстро закончились, я пробовала читать стихи Басе, петь песни и танцевать на крестьянских дворах попадавшихся деревень, но старые крестьяне меня не слушали, а молодые грубо заваливали на спину и в тридцать секунд делали то, что я могла бы растянуть им на целую ночь. Но кому нужно искусство, когда необходимо убирать урожай риса.

Всплеск в тишине

В порту Осаки я встретила свою подругу Тоекуни, когда ее везли в телеге с мусором закапывать недалеко от дороги. Потом мне повстречался хромой Цуруя, который накормил меня тухлой рыбой и продал иностранцу, приплывшему на корабле с непонятным названием «Паллада».

Иностранца звали Иван Александрович, и он оказался добрым душевным человеком. Я вымылась в его каюте, сделала прическу из остатков волос, спела несколько веселых песен и показала ему все свое искусство, после чего он долго чесал затылок и говорил странное слово «однако». Иван Александрович взял меня с собой плыть от страны к стране, которые я быстро забывала, потому что не записывала то, что видела, как это делал Иван Александрович.

Но страны кончились в большом холодном городе Петербурге, где никогда не наступала ночь, и люди от этого спали днем.

Вскоре Иван Александрович поддался на уговоры своего знакомого Владимира Ивановича, которому необходимы были кухарка, прислуга и переводчик, знающий тюркский язык, и отпустил меня с ним в далекую экспедицию собирать чужие слова, чтобы потом прятать в них свои мысли.

Так я снова оказалась на земле предков. Добрый Владимир Иванович отпустил меня в родной аул, когда я бросилась ему в ноги и окропила слезами его сапоги, — переводчиков кругом оказалось предостаточно, кухарок и прислуги тоже, а тонким искусством дзеро он почти не интересовался.

Какой пир закатил мой отец, всеми уважаемый Сатлы! На радостях я прочитала родным и близким свое любимое стихотворение Басе и попыталась перевести смысл его слов на родной язык. Собравшиеся родственники и гости удивленно покачали головами, только сидящий на кошме жирный агай с маленькими чуть видными глазками открыл беззубый рот, откинулся назад и загоготал во все горло. Похолодело в моей груди — я узнала батыра Бикея.

Грустно усмехнулся мне Юкио и протянул свой кинжал. Высоко взмахнула я рукой, глубоко вошла в мой живот самурайская сталь. И, наверное, вскорости я бы умерла, да в это время жил неподалеку и пил кумыс для собственного здоровья русский доктор Палыч. Он меня и выходил.

Второй план

Серега проснулся за секунду до звонка будильника, тут же протянул руку и крепко придавил его кнопочку указательным пальцем, после этого, откинув одеяло, вскочил и бодро прошел в ванную комнату. Умывшись, он натянул тренировочный костюм и выбежал из дома, чтобы сделать свои ежедневные три круга вокруг парка культуры и отдыха имени Надежды Константиновны Крупской. После пробежки Серега принял контрастный душ, съел две тарелки кукурузных хлопьев в обезжиренном молоке, выпил поллитра морковного сока и заторопился на работу.

Степанов, просмотрев до двух часов ночи футбол, утром проспал на работу. Вчера он тоже проспал на работу. Позавчера пришел за пятнадцать минут до начала рабочего дня, потому что накануне Фахарисламов, пуская солнечный зайчик своим ролексом в правый глаз Степанову, поинтересовался, когда у того заканчивается испытательный срок.

Бобыкин погрузил в густую белую пену на своей щеке трехлезвенную бритву «Жиллет» и повел ее вверх, обнажая четырехсантиметровую полосу гладкой кожи, на которой тут же проступили красные точки срезанных прыщиков. Он услышал, как хлопнула дверца автомобиля жены Лидки, потом услышал, как взревел двигатель автомобиля, а когда услышал, как хрустнула коробка передач, вспомнил посещение в далекие детские годы зубного врача, который постоянно перекладывал из одного гулкого нержавеющего подноса в другой гулкий нержавеющий поднос огромные стоматологические щипцы. Непрогретый двигатель автомобиля жены зачихал и заглох, но тут же опять взревел, опять хрустнула коробка передач, послышалась яростная пробуксовка колес на гравии перед гаражом и уже вдалеке, где-то перед выездом на шоссе — истошный визг тормозов. Бобыкин досадливо поморщился, а потом и нахмурился, вспомнив, что не доспорил с женой вчера по поводу того, какую капусту надо было по пути домой принести с рынка: цветную или брюссельскую. К тому же не мешало еще раз предупредить Лидку, чтобы не звонила беспрерывно к нему на работу, потому что Фахарисламов в последнее время стал очень нервным.

Симоненко с трудом поднял голову от подушки, тяжело опустил ноги с кровати и наступил голой пяткой на почти разложившийся за ночь кусок арбуза. Симоненко отдернул ногу, ругнулся и вытер пятку колготками похрапывающей на другой стороне кровати девушки, имя которой он не помнил и вспоминать не собирался. Симоненко закурил и долго смотрел в черный пыльный угол, уперев локти себе в колени. Иногда ему чудилось, что в углу сидит голая жена Лера, которая два года назад уехала в Израиль с продюсером Загогуйло, а год назад в Японию с продюсером Полипчуком. Симоненко прошел на кухню, достал из холодильника две баночки пива и залез в горячую ванну приходить в себя. После ванны Симоненко выкурил полпачки сигарет и выпил четыре кружки крепчайшего кофе. Настроение у Симоненко поднялось, осталась только чуть заметная стороннему человеку вялость в движениях. Он растолкал девушку и попросил поторопиться со сборами, в очередной раз подумав о том, что только утром можно понять, как неразборчив бываешь вечером. Симоненко надел свежую голубоватую рубашку, надушился дорогим одеколоном с нарочито грубоватым запахом, чтобы тонкий нюх Фахарисламова не учуял и намека на перегар, зачесал назад волосы и прикрыл красноватые глаза черными очками.

Света с ненавистью посмотрела на велотренажер и постаралась обойти его так, чтобы никак не задеть. Она села у большого зеркала за низенький столик, уставленный баночками и коробочками, и принялась за долгий, кропотливый труд. Через сорок минут Света удовлетворенно покрутила головой и вдруг вспомнила, что собиралась проплакать всю ночь, потому что груз прожитых лет давил нещадно, а предстоящий в конце недели день рождения должен будет отмерить чудовищный срок существования — двадцать два года. С чувством неисполненного долга она пошла на работу.

* * *

В метро на Серегу уставилась рыжая, конопатая девушка, он вспомнил, что вчера не сводила с него глаз толстая, лопоухая школьница, а позавчера — прыщавый паренек с черной бородкой. Серега незаметно для окружающих поиграл кубиками мышц брюшного пресса, оглядел свою бугристую руку и решил, что трицепсы непременно надо подкачать.

Степанов нервничал, перебегал дорогу на красный свет и расталкивал неторопливых прохожих. Его прерывистое дыхание доносило до окружающих запах второй день не чищеных зубов, белая рубашка под двубортным пиджаком прилипла к телу, под мышками струились соленые ручейки, а ступни, обтянутые герметичными нейлоновыми носками, хлюпали в тяжелых черных осенних туфлях.

Бобыкин аккуратно закрыл дверку своего автомобиля, нежно завел двигатель, подождал пока стрелка температуры охлаждающей жидкости дошла до нужной отметки и очень плавно тронулся.

Девушка выдвинула автомобильную пепельницу, выбрала из нее самый длинный окурок и закурила. Симоненко понял, что дальше ближайшей станции метро ее не повезет.

Очень похожий на охранника третьего уровня Симоненко усатый шофер автобуса всю дорогу пялился на Свету в зеркало заднего вида. Света отвечала на взгляд шофера прямо и независимо, точно так она собиралась встретить жгучий взгляд и самого Симоненко. Но когда шофер, неожиданно затормозив, вылез из-за баранки, здорово струхнула. Шофер прошел через весь салон автобуса к последним сиденьям, подхватил под мышки сильно пьяного гражданина, очень похожего на совсем непьющего Фахарисламова, и выволок того через заднюю дверь на свежую травку газона. К чувству невыполненного долга у Светы добавилось легкое чувство разочарования.

* * *

Во дворике особняка Уждавини маленькие японские установки поливали тоненькими играющими на солнце струйками тщедушные цветники его жены. Серега автоматически вытряхнул в черный целлофановый мешочек пустую пепельницу и смахнул белой тряпочкой несуществующую пыль с щитка приборов. Потом вылез из надраенного до блеска лимузина и с наслаждением потянулся. На площадку для VIP-гостей на большой скорости въехал спортивный кабриолет и, взвизгнув тормозами, резко остановился. Серега подошел к автомобилю, перебросил жвачку на зуб мудрости и угрожающе выдвинул вперед челюсть, как научил его Фахарисламов:

— Здесь частная собственность! Господин Уждавини не предупреждал, что к нему приедут гости!

Диктор, сообщив в конце новостей невеселый прогноз погоды, добавил, что старожилы опять ничего не помнят. Степанов проскользнул в дверь. Бобыкин, не поднимая глаз от «Плейбоя», буркнул презрительное приветствие. Степанов, сжимая и разжимая ладонями воздух, попытался рассказать про жуткие заторы на дорогах, но запутался в длинном сложноподчиненном предложении. Бобыкин никак не выразил ему своего сочувствия. Степанов закончил бессвязную речь и подошел поближе к кондиционеру. Он нажал кнопочку выключателя и вывернул до упора регулятор мощности. Кондиционер как не работал, так и не работал. Степанов позавидовал Бобыкину, которому Фахарисламов разрешал сидеть без пиджака, потом немного раздвинул жалюзи и позавидовал Сереге, идущему в прохладном тенечке ветвистых деревьев, между фонтанчиков поливальных установок по направлению к подъехавшему открытому «Мерсу».

— Подъехал открытый «Мерседес», к нему подошел охранник первого уровня.

— Готовность «пять дробь один».

Степанов расстегнул кобуру, взялся липкими пальцами за ребристую рукоятку револьвера и тревожно подумал, заплатит ли ему Фахарисламов положенные «ночные» за прошлую неделю.

Бобыкин сидел в кресле и листал журналы, сначала накапливая в себе раздражение на новичка Степанова, который каждый день опаздывает, потом так же листал журналы, пытаясь подавить это раздражение.

Краем глаза отметив, что Степанов включает кондиционер, Бобыкин нервно встряхнул лощеный «Плейбой»: сто раз втолковывал этому идиоту, что кондиционер сгорел еще два года назад и стоит для антуража. Бобыкин решил не нервничать и подумать о чем-нибудь другом, например о том, почему жена Лидка не звонит ему уже полчаса.

— Подъехал открытый «Мерседес», к нему подошел охранник первого уровня.

Бобыкин вздохнул, не спеша отложил журнал и пробурчал:

— Готовность «пять дробь один», — не спеша поднял рацию, прокашлялся, нажал на красную кнопочку и бодро отрапортовал: — Первый! У нас ситуация «пять дробь один»!

В ответ из динамика рации послышался раздраженный голос охранника третьего уровня Симоненко:

— Действуйте согласно инструкции «семь Б».

Симоненко, легонько стукнул в дверь и тут же ее толкнул. Молоденькая бухгалтерша Света испуганно встрепенулась и через силу улыбнулась. Симоненко нравилось, как бухгалтерша всякий раз вздрагивает при его появлении. Он сел напротив и рассказал ей древний и чрезвычайно прямолинейный в своей двусмысленности анекдот. Света захихикала, украдкой поглядывая в зеркало. Симоненко прищурился и подумал, почему, собственно, надо всегда следовать принципу не флиртовать на работе и всегда бояться чертого Фахарисламова? Но висящая рядом с пистолетом рация, противно задребезжав, прервала его размышления. Послышался звонкий голос охранника второго уровня Бобыкина:

— Первый! У нас ситуация «пять дробь один»!

Симоненко слегка замутило от хорошо поставленного тенорка Бобыкина, но сдержавшись, он строго ответил:

— Действуйте согласно инструкции «семь Б».

Не успела Света повертеться у зеркала, как в дверь стукнули и тут же ее открыли. Увидев охранника третьего уровня Симоненко, Света вздрогнула и попыталась улыбнуться. Симоненко погрузил Свету в загадочное облако из запахов сигарет, парфюмерии и алкоголя. Сняв темные очки, он окинул Свету взглядом, и Свете, несмотря на строгий брючный костюм, сразу же захотелось прикрыться. Симоненко вальяжно сел в кресло напротив и рассказал похабный анекдот, над которым она через силу захихикала в несмелой надежде, что, может быть, хоть сегодня ее пригласят хотя бы попить кофе в забегаловке на соседней улице.

Симоненко неожиданно задумался, но тут задребезжала рация, послышался противный голос Бобыкина, в ответ на который он недовольно сказал:

— Действуйте согласно инструкции «семь Б».

* * *

Указательный палец в черной кожаной перчатке, омерзительно сгибаясь и разгибаясь, поманил Серегу к себе. Сереге очень захотелось выдернуть из автомобиля за худенькую шею напомаженного красавчика, но вместо этого он покорно наклонился к нему. Красавчик вдруг выпрыгнул из машины и стал делать резкие отрывистые движения руками и ногами, шумно выдыхая воздух.

Степанов держал револьвер в руке и наблюдал за тем, как смешно сломалось пополам стокилограммовое тело Сереги, как потом также смешно резко разогнулось и плашмя всей массой плюхнулось в клумбу под фонтанчики поливальных установок.

— Ситуация «шесть дробь два»! Нападение на охранника первого уровня! — прокричал Степанов на ходу и, распахнув дверь, выскочил на крыльцо.

Бобыкин вытянул из-под журналов маленький автомат «Узи» и увидел, как на плоском затылке Степанова вдруг расцвел огромный красный цветок, сразу же разбросав по полу, стенам и потолку свои лепестки. Бобыкин побежал в дальний угол комнаты, на ходу стреляя из автомата по окнам, люстрам и дорогим сервизам в сервантах из красного дерева.

— Первый! У нас ситуация «шесть дробь два», перешедшая в ситуацию «семь дробь три»! Выведена из строя охрана первого уровня и потери на втором уровне!

Симоненко, прячась за массивной колонной на втором этаже, метко стрелял по ловко избегающему его разрывных пуль красивому молодому человеку. Симоненко материл Бобыкина, который сидел под большим обеденным столом в алой от крови рубашке, зажимал себе уши и тихо выл, постепенно переходя на хрип. Симоненко не заметил, как красивый молодой человек, спрятавшись за шкаф, прицелился в кронштейн, крепящий одну из растяжек, держащих парящего под потолком медного пузатого купидона.

Света вскрикнула, медный купидон спланировал из-под потолка вниз и пробил своей кудрявой головкой череп Симоненко в районе темени. Света рванулась к Симоненко, но неожиданно ее лоб уперся в огромное дуло черного пистолета. Молодой красивый человек усмехнулся, крутанул револьвер на пальце, вложил его в кобуру и сказал бархатным голосом, что он здорово подзадержался тут, и его наверняка заждался их босс Уждавини. Молодой красивый человек повернулся спиной к Свете, Света увидела лежащего в ярко-красной луже Симоненко, в слепой ненависти выхватила из своей сумочки маленький никелированный браунинг, но услышать негромкий выстрел своего пистолетика не успела, потому что ее навсегда оглушил выстрел из револьвера сорок пятого калибра.

* * *

— Я тебя предупреждал, Уждавини! — красивый молодой человек прицелился в покатый лоб Уждавини.

— Я все отдам, клянусь! — тоненько заверещал Уждавини. — Не убивай меня, у меня молодая жена и множество планов на будущее! — Глицериновые градинки пота катились по его лбу и застревали в кустистых черных бровях.

— Смотри, Уждавини! Это было последнее предупреждение! — красивый молодой человек ловко крутанул свой огромный револьвер на пальце и всунул его в кобуру. Потом он развернулся на огромных каблуках и не спеша вышел из дома.

Серега медленно приподнялся над поливальными установками, красивый молодой человек подпрыгнул и ударил ногой Сереге в голову. Серега упал, по всему, с переломом основания черепа.

* * *

Фахарисламов потер указательным пальцем лоб и сказал:

— Я думаю — это лишнее. Вырежьте с того момента, когда Серега привстает и до того момента, когда Голубой Мститель садится в машину.

Банды очкариков

В ночь с тридцать первого на первое в бронированную дверь штаба по борьбе с разгулявшимся бандитизмом кто-то негромко постучал дулом пистолета неизвестной конструкции.

— Что это? — приподнял голову от стола прапорщик Резиноводубинкин и вопросительно взглянул на начальника штаба.

— Либо Макаров, либо Стечкин, может быть, Вальтер, но никак не Парабеллум, — проанализировал ситуацию капитан Зарукухватуллин и приказал: — Отопри с присущей тебе готовностью ко всему.

Чеканя размашистый шаг, в распахнутую настежь дверь вошел выписанный из-за границы микрорайона Сипайлово спецагент Иванов-Самогонкин.

— Руки по швам! — грозно крикнул Резиноводубинкин в затылок Иванову-Самогонкину, но тут же исправился: — То есть руки вверх!

Не послушался спецагент прапорщика, отстегнул от лацкана бейджик со своей секретной фамилией и секретной должностью, протянул его капитану и попросил кратко изложить диспозицию.

Нахмурился начальник штаба капитан Зарукухватуллин и хриплым, но мужественным голосом начал:

— Микрорайон затерроризировала банда. Банда жестокая, хитрая и чрезвычайно коварная в своих злодеяниях. Банда очкариков!

— Вот как! — сразу почувствовал всю сложность обстановки Иванов-Самогонкин.

— Ведь до чего додумались эти негодяи! Ловят в подворотнях культуристов, боксеров, сумоистов и других выпускников профессионально-технических училищ, а то, бывает, и к работникам правоохранительных органов пристают!

— Ну да?! — поразился дерзости преступников спецагент.

— И спрашивают… Прапорщик, прочти, что они спрашивают, — у тебя записано во вчерашнем протоколе.

— Это когда изверги пытали Жоржика — сына нашей осведомительницы Груни?

— Его, несчастного.

— Сейчас, товарищ капитан. Вот, например: чем литература «золотого века» отличается от литературы «серебряного века»? Или еще более садистское: как называется звезда, вокруг которой вращается планета, на которой мы обитаем?

— И как же? — вдруг испугался Иванов-Самогонкин, но тут же взял себя в руки и гневно сжал кулаки: — Сволочи! Но неужели простые, честные, открытые ребята не пробовали дать им отпор?

— Пробовали, — вздохнул прапорщик, — мы тоже пытались их вразумить данными нам народной властью полномочиями, но ведь только, бывало, замахнешься для вразумления, а он тебе под руку подлость какую-нибудь выдаст, вот я записал даже: «Не торопитесь с ответом, блюститель порядка, потому что в силу может вступить третий закон Ньютона». Каково? Где это видано, чтобы милиционеров законом пугали?!

— Так ведь в такой обстановке работать невозможно!

— И не говорите! Наш районный филиал городской психиатрической больницы переполнен, пациенты все полное собрание сочинений Карла Маркса и Владимира Ильича Энгельса из красного уголка перетырили и, несмотря на интенсивное лечение сульфазином, продолжают конспектировать подшивку «Вечерней Уфы»! Но к делу, спецагент Иванов-Самогонкин!

— Я весь во внимании, товарищ капитан Зарукухватуллин!

— Ваша задача внедриться в банду и освободить микрорайон от ига.

— Простите, кто такой Иг?

— Точно не знаю, в полученном мной от полковника Гауптвахтова приказе это не расшифровано, но думаю, это самый главный их мерзавец. Для перевоплощения мы выдадим вам очки с диоптриями минус пятнадцать, толстую книжку «В мире мудрых мыслей» и пионерский значок прошлого века «Всегда готов». Осталось только придумать название операции, какие у присутствующих есть варианты?

— «Сеть».

— «Бредень».

— «Невод».

— «Трал».

— Потоньше бы, — забраковал мозговую атаку сослуживцев начальник штаба.

— «Золотая рыбка», — перешел на влажный шепот Резиноводубинкин.

— Как-то не по-мужски, товарищ прапорщик!

— Виноват! — покраснел боевой полу офицер. — Может быть, «Спиннинг»?

— Во! Можно, когда жареный петух на горе свистнет, — обрадовался Зарукухватуллин, достал из тумбочки пустую картонную папку и нарисовал на ней длинное удилище, блесну и заглатывающую ее зубастую щуку.

— Когда выходить на задание? — оторвал капитана от изобразительного искусства спецагент.

Вздрогнул начальник штаба, но тут же нахмурил все семь пядей на своем лбу:

— Конечно, на рассвете.

* * *

Серый клочковатый туман зловеще полз по микрорайону Сипайлово, редкие тени подозрительных личностей скользили вдоль тротуаров, пересекали проезжую часть улиц в неположенных местах и скрывались в бетонных квадратах и прямоугольниках своих дворов. Иванов-Самогонкин нервно сдергивал с носа очки с толстенными линзами, доставал из черного плаща до пят камуфляжный носовой платочек и, притворно протирая линзы, пристально вглядывался в сырую предрассветную мглу.

Но враг подкрался незаметно:

— Не подскажете, как пройти в ближайшую библиотеку?

Чуть не выпали на асфальт из подрагивающих пальцев очки с платочком, чуть не бросился спецагент бежать в укрытие от дыхнувшей в лицо портвейном «777» опасности, но вспомнил он про табельный пистолет с запасной обоймой, про баллончик с нервно-паралитическим газом в потайном кармане нижнего белья и звонким фальцетом ответил:

— Между прочим, общая теория относительности А. Эйнштейна при ближайшем рассмотрении не выдерживает никакой критики!

Враг растерялся, он явно был не готов к контратаке, поэтому вытащил из белого плаща до пят камуфляжный носовой платочек, стянул с носа очки с толстенными линзами и, протирая дужки очков, внимательно оглядел Иванова-Самогонкина с ног до головы:

— А не зайти ли нам для продолжения нашей интеллектуальной беседы в круглосуточное кафе-закусочную-бар-бистро «Копытце»?

Смело усмехнулся спецагент, показывая, что не напугала его неприкрытая угроза противника:

— Отчего не зайти! Можно и зайти!

В «Копытце» кроме официантки Груни не было никого, спецагент и враг сели на расшатанные стульчики за залитый утренними лучами солнечного света, липким пивом и сладким чаем столик в центре зала.

— Ну, закажи чего-нибудь, не сидеть же нам просто так, — обратился хитрый враг к Иванову-Самогонкину и кивнул в сторону дремлющей на своем кулаке Груни.

«Не иначе, как проверяет», — раскусил врага спецагент и заказал Груне бутылку «Вырви глаза».

Не успела психологическая дуэль начаться, как закончилась водка в чайных стаканах.

— Ну, закажи еще чего-нибудь, — продолжил хитроумную комбинацию враг.

«А вдруг это и есть тот самый Иг?!» — осенило спецагента, и решил он зайти с фланга:

— За постмодернизм!

Гулко стукнули друг о друга граненые стаканы, гулко повторило этот звук эхо, и опять закончилась водка.

— Ну, закажи опять чего-нибудь для разговора, не на-сухую же беседовать, — отразил фланговый удар противник.

Насторожился Иванов-Самогонкин, потому что увидел, как супостат налил в свой стакан водки на полмиллиметра выше, чем в его. И тут же ринулся в лобовую:

— Значит, говоришь, в библиотеку ходишь, Иг?

— Хожу, конечно! А ты чего икаешь, не идет честный пролетарский напиток в лживое интеллигентское горло?

— Не волнуйся, Иг, — идет! И не такие интеллектуальные высоты брали, — презрительно сплюнул под стол спецагент, взял стакан врага и влил содержимое в свой рот.

Враг сдаваться не собирался:

— А знаком ли ты с высотами современной зарубежной прозы, господин интеллектуал?

— Да я за Гарри Поттера любимую учительницу русского языка и литературы не пожалею! — лег на амбразуру Иванов-Самогонкин.

— Ну тогда, чтобы обсудить детали, закажи чего-нибудь, — подло осадил его злодей.

— Так денег уж нет, господин Иг, — вынужден был отступить спецагент.

— Чудак человек! А я на что? Ты не икай, а лучше займи у меня в долг, а с получки сразу же отдашь с символическими процентами, — стремительно развивал свой успех по всем фронтам вероломный супостат.

* * *

— Вот они голубчики, товарищ капитан! Сразу двух очкастых бандитов накрыли на месте преступления! Скоро всю эту нечисть под корень изведем! — прапорщик Резиноводубинкин открыл камеру сипайловского медвытрезвителя и указал электрошокером на два тела, лежащие под белыми простынями.

— Благодарю за службу! — поблагодарил за службу Резиноводубинкина начальник штаба Зарукухватуллин и гневно сорвал простыни с тел преступников.

— Рад стараться! — вытянулся прапорщик в ожидании последующих благодарностей и возможного представления к званию «Заслужённый работник культуры». Но капитан в одном из тел вдруг опознал отправленного на опасное задание спецагента:

— Так этот сине-зеленый — наш Иванов-Самогонкин! До чего же его ироды довели! И второй желто-коричневый вроде как знакомый! Да это ж контрразведчик Сидоров-Бормотухин из райотдела ФСБ! — вытер сорванной с тел простыней проступивший на цезуре пот Зарукухватуллин. — Прапорщик Резиноводубинкин!

— Я, товарищ капитан!

— Отставить «благодарю за службу!», потому что это полный провал! Опять в старлеи переведут, опять участковым назначат и опять отпуск дадут в декабре!

— Не переживай, капитан, — вдруг послышался шепот очнувшегося спецагента, — есть выход!

— Говори! Говори! — нагнулись к нему прапорщик и капитан.

— Необходимо, — приподнял голову Иванов-Самогонкин, — закрыть все библиотеки, а у книжных магазинов выставить круглосуточные посты, чтобы пропускали только внутрь и по спецпропускам, а изнутри вообще не выпускали, — прошептал белыми губами спецагент и опять уронил голову на твердую кушетку.

Капитан выдернул подушку из-под ягодиц контрразведчика Сидорова-Бормотухина и осторожно подложил под затылок Иванову-Самогонкину:

— Вот это голова! Не зря двухнедельные курсы пользователей ЭВМ с отличием окончил.

* * *

— Уже целый месяц микрорайон Сипайлово спит спокойно! Выпьем за нашу нелегкую, но благородную работу, а заодно и мое очередное звание обмоем! — майор Зарукухватуллин бросил в литровую алюминиевую кружку большую, такую же, как у полковника Гауптвахтова, звездочку, отхлебнул спирту и передал емкость Иванову-Самогонкину.

— За чистое небо над головой! — сделал большой глоток спецагент и передал кружку прапорщику.

— За здоровое и счастливое общество! — допил остатки Резиноводубинкин и проглотил майорскую звездочку.

Расстроился было майор Зарукухватуллин, но прапорщик поклялся только что врученной медалью «За очень личное мужество», что вернет на следующий день звездочку в целости и сохранности, поэтому майор налил в кружку еще спирту и бросил в нее вторую звездочку. Встал во весь рост Зарукухватуллин, открыл рот, чтобы сказать тост, но не успел произнести важные для каждого борца с организованной преступностью слова, потому что в штаб ворвалась официантка Груня, таща за руку зареванного пятнадцатилетнего сына Жоржика.

— Вот!

— Что, кто, где и когда?! — хором спросили майор, прапорщик и спецагент.

— Шел мой не испорченный почти ничем мальчик на концерт рэпера Миллиметра, а его окружили в подворотне скрипачи какие-то и пятнадцать минут мучили гнусными звуками, которые придумал их предводитель Шнитке.

— Значит, не всю заразу вытравили! — грустно вздохнул Зарукухватуллин, потом выдохнул из легких углекислый газ и залпом выпил из кружки весь спирт вместе со второй майорской звездочкой.

Нибелунги космоса

Научно-фантастический блокбастер

В 1983-м году от рождества Юрия Гагарина юный Пррпунг успешно окончил общеобразовательную школу для умственно перспективных детей. Недолго размышлял Пррпунг, где работать ему, чем заниматься, он сразу же отправился учиться на космолетчика. Незаметно промелькнули двадцать пять лет увлекательной, но ответственной учебы, пришла пора сдавать выпускной государственный экзамен по научному капитализму. Пятнадцать раз пытался его одолеть Пррпунг, но как доходило дело до последнего три тысячи семьсот сорок второго, самого сложного, вопроса, так он срезался. Вот и на этот раз с ужасом прочитал Пррпунг: «Как называется лазерный пистолет, пуляющий голубыми лучиками без перезарядки до тех пор, пока либеральный и мужественный космолетчик не перебьет всех тоталитарных и трусливых андромакрофигов: бластер, кластер, блистер, клистир или твистор?» Никак не мог вспомнить правильный ответ Пррпунг и робко поднял дрожащую от волнения руку:

— Профессор Биллялитдинов, а можно наугад пальцем ткнуть?

Сжалился профессор над застенчивым мальчиком с трогательными подростковыми залысинами:

— Можно, стажер Пррпунг, но только зажмурившись.

Пррпунг закрыл глаза, сосредоточился, собрал волю, мужество, героизм, альтруизм, эксбиционизм и другую энергетику, а также все цвета своей ауры в один могучий кулак, оттопырил от этого кулака указательный палец и ткнул в правильный ответ.

— Поздравляю, стажер Пррпунг, теперь вы можете носить гордое звание помощника слесаря-космолетчика первого разряда и совершать полеты по всему Млечному Пути, не задумываясь, убивая плохих парней и даря кока-колу, пепси-колу, сильногазированный напиток «Байкал» и маленьких пррпунгчиков хорошим белковым особям с икс-хромосомами, — профессор Биллялитдинов торжественно вручил Пррпунгу шлем, солнцезащитные очки и разводной ключ.

Пррпунг отдал Биллялитдинову честь в хорошем, конечно, смысле:

— Служу демократическим идеалам!

— Будь готов! — всхлипнул в умилении профессор.

— Всегда готов! — смахнул разводным ключом слезу растроганный Пррпунг.

* * *

Робот Василий взял из рук Пррпунга чемодан, сачок для ловли бабочек и подзорную трубу:

— Добро пожаловать, космолетчик Пррпунг, на борт межзвездного корабля повышенной проходимости, с кондиционером, стеклоподъемниками, подушками безопасности, центральным замком и круиз-контролем.

— А где у вас тут туалет? — сразу заинтересовался конструкцией корабля Пррпунг.

— Так он же у вас прямо в комбинезоне, — Василий показал пальцем из иридиево-ванадиевого сплава где именно, а потом кивнул в сторону выкрашенной в желто-полосатый цвет многотонной бронированной двери со стеклянным окошечком за тюлевой занавеской: — Вас ждет командир.

— Поздравляю, космолетчик, но буду краток и суров, — сурово поздоровался командир корабля, — зовут меня Банзай Аладдиныч, задание у нас очень сложное, но пока не знаю какое. Вот здесь оно запечатано, в этом секретном конверте, который разрешено вскрыть, только когда мы покинем Солнечную систему. Сейчас Василий покажет вам каюту, в которой вы будете есть, спать и предаваться межзвездным мечтам, поэтому, чтобы не задерживать, очень кратко расскажу о себе.

И Банзай Аладдиныч кратко рассказал о своем рождении в глухой белорусской деревне Банзайаладдиновке, о том, как ходил через дремучий лес в школу за восемь верст от дома, о первой любви к недоступной отличнице Брюнхильде, не дававшей даже списывать, и о второй любви к доступной двоечнице Вирджинии, ругавшейся через слово американским матом. Между рассказами о пятой и шестой любви робот Василий спросил разрешения задраить все люки, между восьмой и девятой — на прогрев двигателя, между двенадцатой и тринадцатой команду на старт.

— И вот тогда она мне говорит, это после всего, что я для нее сделал, будто я дятел и козел в одном лице, представляешь, мне, боевому космолетчику, такое сказать?! — сурово и лаконично рассказывал о космических приключениях и подвигах командир, но, как обычно, в его рассказ вмешался Василий.

— Командир корабля Банзай Аладдиныч! Разрешите доложить: мы только что покинули Солнечную систему, необходимо вскрыть секретный конверт и ознакомиться с заданием.

Еще суровее и в то же время еще мужественнее стал командир корабля:

— За дело, космолетчик Пррпунг! Хватит болтать, от нас ждут конкретных результатов, а не пустых отчетов. Василий, вскрой конверт и прочти сверхзадачу.

Робот Василий развернул лист гербовой бумаги с водяными знаками и золотыми печатями и прочитал:

— Экипажу корабля номер VIN23498787739928703479870248792409 секретное предписание: слетать туда, не знаю куда, и любой ценой привезти то, не знаю что.

Мрачнее тучи стал командир Банзай Аладдиныч:

— Что я вам говорил, космолетчик Пррпунг, об ответственности и сложности нашей почти невыполнимой миссии?! Василий, держи курс зюйд-вест и докладывай через каждые десять парсеков. Так вот, слушай дальше, Пррпунг, я этой выкрашенной в голубой горошек мымре знаешь что ответил?..

* * *

Ровно гудели фотонные двигатели, чуть дрожал корпус корабля, в напряженном молчании пристально всматривались в черноту космоса командир Банзай Аладдиныч, его молодой помощник Пррпунг и универсальный робот Василий. Первым прервал молчание робот:

— Внимание! Начинается метеоритный дождь.

Вздрогнул командир, оторвав подбородок от мерно вздымающейся груди, и многозначительно покачал головой:

— Вот оно что! Теперь понятно, отчего меня в сон потянуло, меня перед дождем всегда в сон тянет. А тебя, Пррпунг, в сон не тянет?

— Тянет, еще как тянет, — потянулся помощник командира и протер кулаками в огнеупорных и водонепроницаемых перчатках глаза.

— Тогда, верная моя команда, слушай мою команду! Всем погрузиться в криогенно-летаргический сон на сто семьдесят лет четыре минуты и двадцать семь секунд. Василий, помести нас в спальные полиэтиленовые мешки с жидким гелием и дезодорантом «Old space», а то дождь так по крыше барабанит, что глаза сами закрываются.

— Командир! Постель готова еще со старта! Разрешите, пока вы спите чутким, все контролирующим сном, устранять повреждения, менять поля защитных экранов и ловко маневрировать между астероидами и кометами, а также выбирать оптимальные решения всех внештатных задач?

— Так и быть — разрешаю! Но чтоб у меня ни-ни-ни! Уж у меня ухо востро! Уж я…

* * *

— Банзай Аладдиныч, Пррпунг! Просыпайтесь скорее, к Черной дыре подлетаем! — поднял тревогу робот Василий.

— А?! Что?! — высунул голову из полиэтиленого мешка с гелием и дезодорантом командир корабля Банзай Аладдиныч. — Буди немедленно моего помощника Пррпунга!

— Пррпунг теперь не помощник, а вице-командир корабля, потому что у него стаж космических полетов больше ста пятидесяти человеколет, — уточнил аккуратный робот.

— Вот как! Это дело надо отметить! — обрадовался командир и полез из мешка.

— Безусловно, командир Банзай Аладдиныч! Но разрешите отложить отмечание на полторы тысячи лет, потому что сейчас нам необходимо войти через Черную дыру в шлюз двадцать седьмого измерения и выйти через него как раз в районе созвездия Шлеп Нога, — возразил робот Василий, заталкивая командира обратно в мешок.

— А зачем нам Шлеп Нога, Василий? — сопротивлялся командир.

— Это созвездие идеально подходит под указанное в секретном задании «не знаю куда», — добавил в мешок командиру двойную дозу дезодоранта робот.

— Хорошо! А какое ценное указание требуется от меня как командира корабля? — стал сдаваться Банзай Аладдиныч.

— Позвольте ваш мозг с мозгом вице-командира Пррпунга перевести в цифровой формат, чтобы ваши мысли не пострадали от шлюзования? — робот Василий засунул командиру в рот кабель на 3000 вольт.

— А это на потенцию никак не влияет? — испугался командир.

— В прошлый раз же не повлияло, — Василий сунул высоковольтный кабель в рот и посапывающему Пррпунгу тоже.

— Это когда я очнулся Аллой Борисовной? — вспомнил Банзай Аладдиныч и окончательно сдался: — Ладно, оцифровывай мой могучий разум, только поменьше нулей вставляй в цифры, а то потом ни один кроссворд не решишь.

* * *

Шлюзование прошло успешно, восстановление мозговой деятельности экипажа, судя по всему, тоже, потому что на вопрос Банзая Аладдиныча, все ли у вице-командира в порядке, Пррпунг однозначно ответил:

— Так точно, мой фюрер!

Но не успели Банзай Аладдиныч с Пррпунгом обсохнуть после тысячелетней гелиевой процедуры, как в иллюминаторе появилась светящаяся точка другого космического корабля.

— Василий, спроси у них в формате RTF, кто они такие? — приказал роботу командир.

— Уже спросил, Банзай Алладиныч. Они отвечают: а вы кто такие?

Возмутился командир:

— Передай им: хитрые какие, мы вас вперед спросили, сначала пусть они скажут, а потом мы!

— Банзай Аладдиныч! Они — андромакрофиги! — шепотом перевел с RTF Василий.

Банзай Аладдиныч тут же нажал красную кнопку тревоги, зазвонил в колокольчик, заду дел в боцманскую дудочку:

— Свистать всех наверх! И передай этим негодяям андромакрофигам, что мы отважные космолетчики! Открывай огонь из всех орудий, Василий, побольше применяй стратегии и тактики, можешь даже взять языка. Мы пока с Пррпунгом посидим в ничем не пробиваемой автономной капсуле, потому что нам нельзя безрассудно рисковать собой, ведь в наших телах есть душа, впрочем, тебе, роботу, этого не понять. В общем, как закончишь с андромакрофигами, прибери тут все, ну и доложи по всей форме.

Банзай Аладдиныч выигрывал у Пррпунга в подкидного дурака со счетом 55 на 47, когда Василий через селекторную связь доложил, что андромакрофиги теснят их со всех сторон, продырявили в нескольких местах защитное поле, уничтожили верхнюю ударную установку, повредили нижнюю и слова нехорошие кричат по громкой связи.

— Вот что, Василий! Давай иди на таран! Такой мой будет приказ! — принял непростое решение командир и тут же хладнокровно продолжил: — Сдавай карты Пррпунг, сейчас-то я тебе точно повешу шестерки на плечи!

Но опять раздался теперь уже радостный голос робота Василия:

— Банзай! В смысле ура! Банзай Аладдиныч! К нам на помощь из глубин космоса пришли наши союзники звездолетчики! Андромакрофиги бежали с поля боя!

* * *

— Ты чего-нибудь помнишь, Пррпунг?

— Ниче не помню, Банзай Аладдиныч.

— А ты, Василий, чего-нибудь помнишь?

— Как не помнить, все помню. После сокрушительной победы над андромакрофигами вы с братьями по разуму, звездолетчиками, решили устроить пикник на ближайшем астероиде, там вы кратко рассказали звездолетчикам всю свою жизнь, выпили с ними наш неприкосновенный запас тормозной жидкости, связались с верховным командованием звездолетчиков и взяли с него нерушимую клятву, что оно вместе со всем своим космическим флотом прилетит к вам на рыбалку в Банзайаладдиновку.

— Однако, — задумался Банзай Аладдиныч, но ненадолго, потому что корабль подлетал к самой крайней обитаемой планете Млечного Пути под названием Тильмун, и опять надо было приказы приказывать.

Чтобы приказ не противоречил демократическим принципам звездоплавания, командир провел оперативку с мозговой атакой:

— Что скажешь, вице-командир Пррпунг?

— Пивка бы, Банзай Аладдиныч.

— Мысль конструктивная. А ты что скажешь, Василий?

— Предлагаю совершить посадку на планету Тильмун, потому что дальше лететь некуда.

На этот раз надолго, по-буридановски, задумался командир корабля над тем, какой план действий выбрать, но, в конце концов, его осенило:

— Так мы же можем совместить результаты мозговой атаки! Василий, неси из холодильника пиво и программируй мягкую посадку на эту дикую планету, сделаем доброе дело — обучим аборигенов основам толерантности, либерализма, маркетинга и менеджмента!

* * *

Корабль плавно опустился в инопланетную дубраву на уютную васильковую полянку. Тяжелые массивные двери космолета зашипели, раздвинулись, и Банзай Аладдиныч с Пррпунгом вышли на свежий воздух.

— Хорошо, — сказал командир корабля и бросил пустую пивную банку на тропинку справа.

— Хорошо, — согласился вице-командир и бросил пустую пивную банку на тропинку слева.

— Значит, так и поступим. Ты, Пррпунг, будешь вести миссионерскую деятельность там, — показал Банзай Аладдиныч на свою пивную банку. — А я там, — он показал на банку Пррпунга.

Недолго крался Пррпунг по незнакомой тропинке с лазерным пистолетом наготове, название которого он уже успел давно позабыть. Дубрава кончилась, и открылся чистенький пляж с мелким белым песочком, на который накатывали прозрачные голубые волны. На пляже лежал человекообразный организм и читал книжку.

— Я космолетчик Пррпунг, — представился Пррпунг через универсальный модулятор речи и тут же перешел к делу: — Чем занимаешься, незнакомый организм?

— Да вот, книжку читаю, — ответил организм.

— А чем ты сегодня занимался, незнакомый организм, кроме отдыха, какой у тебя бизнес, как увеличиваешь свое благосостояние, как давно занимался шопингом, например? — начал миссионерскую деятельность Пррпунг.

— С утра написал стишок для любимой, потом поймал в море рыбу-меч, запек ее на углях с бананами, затем друзья принесли бочонок молодого вина, мы потрапезничали, спели несколько арий, потом я участвовал в гонках под парусом, теперь вот читаю книгу, а вечером, когда моя любимая освободится от ваяния и живописания, пойду к ней заниматься любовью, после этого мы будем полночи веселиться в парке культуры и отдыха, — спокойно рассказал о своем дне организм.

— А тебе, незнакомый организм, не приходило в голову, что ты мог бы вместо праздного времяпровождения наловить за день двадцать рыб? — начал наступление Пррпунг по всем правилам краткого курса истории демлиберализма.

— Зачем? — удивился организм.

«Готов», — мысленно потер руки Пррпунг и устно продолжил:

— Одну рыбу съедаешь, остальные продаешь по доллару за штуку, деньги одалживаешь друзьям под проценты. Ловишь рыбу, продаешь, одалживаешь в рост днями и ночами десять лет, потом на скопленные доллары покупаешь несколько лодок, лицензию на эксклюзивные права лова, нанимаешь рыбаков, продавцов, бухгалтеров и живешь себе припеваючи.

— Это как припеваючи? — продолжал удивляться организм.

— Ну, окраина галактики! — усмехнулся Пррпунг. — Это когда делаешь чего хочешь: стишки сочиняешь, купаешься, книжки читаешь, вино пьешь, с женщинами в парках культуры и отдыха развлекаешься.

— Весьма любопытно и привлекательно, — согласился организм, — только нет у нас долларов, нужных вещей и продуктов мы можем иметь столько, сколько захотим, но больше, чем хотим, не имеем.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что у вас самая жуткая из всех существующих во вселенной политических формаций — коммунизм?! — ужаснулся Пррпунг и возмущенной рукой прицелился лазерным пистолетом в организм.

— Не стреляй, космолетчик, бесполезно, все оружие на планете Тильмун блокируется силовым полем нашей мегостанции, на которой смешивается темная и светлая материи, вырабатывая вечную энергию для всей жизни на планете.

* * *

— Ну как, Пррпунг? — подавленно спросил Банзай Аладдиныч и тут же махнул рукой: — Можешь не отвечать, и так знаю: на агитацию не поддаются, демократию строить не хотят, вещи ненужные покупать не хотят, денег копить не хотят, безжалостно конкурировать с близкими людьми тоже не хотят, еще и пистолет не работает!

— Может быть, сбросить на них бомбу термоядерную? — робко предложил Пррпунг.

— Да думал я над этим, — поморщился командир, — а вдруг у них это поле проклятущее бомбу нейтрализует или того хуже, отрикошетит как-нибудь, что тогда?!

— Вопрос! — согласился Пррпунг и тут же нашел выход: — Так пусть Василий чего-нибудь придумает, а мы пока — в подкидного с их свежим пивом и их свежими и бесплатными раками, а?!

— Голова! Как ты вырос за время нашего путешествия! Представляю тебя к большой серебряной звезде с золотой каемочкой! — восхитился командир и приказал: — Василий, хватит с самим собой в шахматы играть и теоремы нерешаемые решать, давай за работу!

* * *

Еще и пиво инопланетное толком не распробовали Банзай Аладдиныч с Пррпунгом, а Василий уже предложил план действий:

— Если опустить морально-этическую составляющую, что мне сделать чрезвычайно сложно ввиду заложенной во мне программе помощи и сочувствия всей органической материи вселенной…

— Ой, Василий, давай без сантиментов к врагам буржуазных идеалов! — скривились Пррпунг с Банзаем Аладдинычем.

— Без сантиментов так без сантиментов, — продолжил робот Василий, — оптимальным считаю похитить у тильмунцев темную материю, этим самым мы убьем двух зайцев. Первый заяц — это выполнение секретного задания привезти то, не знаю что, второй заяц — лишение планеты Тильмун энергии, что разрушит материальную составляющую их политического строя, обитатели будут вынуждены конкурировать между собой за жизнеобеспечение, что приведет в итоге к торжеству либерального демократизма. К тому же темная материя хранится в маленькой хрустальной колбочке, которая легко помещается во внутреннем кармане, ее никто не охраняет, потому что воровство у тильмунцев отсутствует.

— Про зайцев понял не очень, но действуй, Василий! — допил пиво Банзай Алладиныч.

* * *

Как ни разглядывали Пррпунг с Банзаем Аладдинычем темную материю в хрустальной колбочке, как ни трясли эту колбочку, увидеть материю не могли, что и понятно, на то она и темная. Робот Василий направил корабль к ближайшей Черной дыре, перед шлюзованием, как обычно, оцифровал мозг выдающихся космоплавателей, и вскоре, через пару тысяч лет, корабль доставил героев к Земле, где опытные хакеры, юзеры и лузеры восстановили их целеустремленные мысли. За выполненное секретное задание экипаж наградили орденом Дружбы народов, выписали летному составу премию и выплатили зарплату, накопившуюся за время их отсутствия, а таблоид «Банзайаладдиновская правда» в рубрике «Земля должна знать своих героев» даже опубликовал фотографию робота Василия, держащего на двух механических руках Банзая Аладдиныча с Пррпунгом, а в третьей руке — колбочку с темной материей.

Эпилог

— Принимай корабль, командир Пррпунг! — хлопнул младшего товарища по плечу Банзай Аладдиныч.

— Принимаю, Банзай Аладдиныч! — хлопнул по плечу старшего товарища Пррпунг. — С новым назначением!

— Да, теперь я буду вместо отправленного на пенсию профессора Биллялетдинова молодежь учить, как бороздить космос, — торжественно произнес Банзай Аладдиныч и перешел на конфиденциальный шепот: — Василия-то куда дел?

— Так его же списали! Мне новую модификацию прислали, Иван Васильевич называется или сокращенно Иоанн, так вроде бы ничего, но вид у него уж больно грозный, — поделился впечатлением Пррпунг.

— Как это кстати! Я так поиздержался на этих банкетах в честь нашего возвращения, давай сдадим Василия в пункт цветных металлов. В нем столько ванадия с иридием!

— Чур, мой ванадий.

— Идет, но я возьму себе еще золотые контакты от его главного процессора.

Пиво

Я не согласился с ними по целому ряду вопросов, и ребята, поставленные в тупик моей аргументацией, стали бить мне морду. Я упал быстро, хотя и выпил до этого всего полторы бутылки водки. Ребята не стали меня больше трогать, что показалось мне очень странным — лежачего человека бить гораздо удобнее, чем стоячего. Один из подростков на прощание пнул мою хлипкую печень, а его товарищи пообещали, что в следующий раз непременно убьют, после чего они всей гурьбой вышли из кислого запаха нашей пивной на свежий весенний воздух.

Я не спешил подниматься — когда еще представится возможность полежать на полу под сочувственные взгляды, а не под презрительные усмешки брезгливых обывателей; мимо пролетали легкие фантики от конфет, трамвайные билеты, безответные любовные записки, под соседним столиком тяжело лежала старая, склизкая десятка. Все люди мне казались высокими и значительными, они сначала просто подходили, а потом зашушукались: милиция, скорая помощь, надо пульс проверить — проверяйте, только не делайте мне искусственное дыхание — у меня рвотные рефлексы обострены до предела.

— Колька, вставай, я же вижу, что очухался давно, сейчас омоновцев вызову, будешь знать!

Ох!… скучища-то какая.

Эта толстая дура может.

— Мань, сейчас полежу еще чуть-чуть и встану.

— Ну-ну, полежи, как бы потом жалеть не пришлось.

Ведьма! — никакого уважения к завсегдатаям. Я поднялся и отряхнулся. В моем кармане еще что-то бренчало, я засунул туда руку и все выгреб, затем, поиграв в пятнашки на своей ладони, с напряжением набрал нужную сумму и протянул Мане:

— Дай кружечку пива.

Мне не пришлось без удовольствия тянуть мутную кислятину, потому что мой рукав тряс и сам тоже трясся дядя Витя Домкрат.

— Коль, оставь полкружечки — умираю, а Коль?

— Я оставлю, но пиво-то — моча одна, если так хочешь, то бери всю.

— Спасибо, Коля, спасибо, ты сам-то глотни, глотни, а то неудобно.

Я не поддался на неискренние уговоры, запахнулся в выигранную в «очко» у отставного старлея бронетанковых войск шинель и вышел под закатные лучи красного солнышка. На красном солнышке я немного пораздумывал и после раздумывания подошел к троллейбусной остановке и стал месить весеннюю грязь вместе с другими беспокойными ожидающими. Троллейбус не подходил. Я, между массовыми синхронными вскидываниями голов при любом урчащем звуке, прочитал все объявления на столбах, отметил двух симпатичных женщин и одного собрата, бурно беседующего с пространством, после чего направился к лотку с книгами, вокруг которого роилась толпа и ничего не покупала.

Девушка, закутанная в шубейку не по росту, предлагала слабенькую, но в общем-то обычную обойму.

— Простите, у вас есть Хуэй-мэн?

— Нет.

— Что, и Лю Цзуньюаня с Лю Юйси нет?!

Девушка испугано и кротко покачала головой.

— Ну а Хань-Юй-то есть?

— Тоже нет.

— Ну вот.

Я отошел от прилавка и опять замесил грязь. Но, подумав, решил, что девушка хорошая и ей, наверно, скучно и не мешало бы ее развлечь. Я раздвинул две черные лохматые шубы и просунул между ними свою голову:

— Извините, еще можно узнать?

— Да, пожалуйста.

— Не могли бы вы выйти за меня замуж?

— Ой, да вы пьяный!

Две шубы бесцеремонно оттолкнули меня от проницательной девушки, я хотел одной из шуб обязательно заехать в челюсть, но тут как раз, покачивая двумя жердями, подкатил долгожданный троллейбус.

— Козлы, я перестреляю вас из пистолета товарища Стечкина! — крикнул я двум шубам и втиснулся в железное нутро моего электрического друга. Мы ехали долго, с многочисленными остановками, внутренними перестановками, легким переругиванием, но в тепле и тусклом желтом свете, которые в совокупности размягчают мозг, и алкоголь вызывает в нем потаенные желания.

Сначала у меня возникло потаенное желание проверить у всех билеты, потом возникло потаенное желание отнять у шофера руль и самому пообъявлять остановки, а потом я просто заснул, плюхнувшись на освободившееся место. На конечной остановке меня разбудили и вывели в сырую черноту, что меня не напугало, потому что здесь где-то проживала цель моей поездки — Светка Стружкина. Ну, где твой домик, моя Светочка-пипеточка?

На полуавтоматическом режиме я добрался до черной двери и желтой кнопки звонка.

— Здравствуй, родная.

— Здравствуй, родной. Ты сегодня тепленький?

— Разве я когда-нибудь был холодный? Мужчина не может быть холодным, холод — это свойство женщин.

Светка сняла мою шинель и предано посмотрела мне в глаза, я тоже хотел взглянуть на нее предано, но в моих глазах все рябило, даже и тогда, когда один из них я зажмуривал. Я поцеловал Светку между бровями, и, приобнявшись, мы пошли на кухню пить чай с обилием мучных изделий, вареньем в вазочках, маслом, сыром, колбасой.

— Что это у тебя на лице, ты подрался что ли?

— Зачем ты задаешь вопросы, будящие неприятные воспоминания?

— Да?

Светка зазывающе улыбнулась, положила свою влажную ладонь на мою руку и спросила:

— Ты сегодня в форме?

Я подавил приступ тошноты и подумал, что абсолютно не в форме, но тут мой взгляд скользнул по гладкой блестящей поверхности кухонного столика — и, пожалуй, я сегодня не так уж плох. Я расстегнул туго натянутую кофточку Светки, из которой выкатились два маленьких футбольных мячика и, сметая печеньки и бублики, жестом пригласил ее на ложе.

— Ну, ты что с ума сошел? Иди в спальню, я сейчас приду.

И я, покачиваясь, пошел темным коридором в спальню. Коридор был длинный и страшный, он был похож на туннель, а может быть, это и был туннель. Тревожное чувство опасности заставило задрожать мои мускулистые ноги. Из спальни выглянули мужики в лохматых шубах, ухмыльнулись и поманили меня пальцем, сзади кто-то закрылся в ванной и пустил воду.

Как бы они меня не утопили — заставят глотать горячую воду, пока не захлебнешься! Надо бежать и спрятаться на кухню! Там много ножей и вилок, можно забаррикадироваться столиком и табуретками, и пусть попробуют до меня добраться — я так просто не дамся! Но как потушить свет, чтобы меня не было видно?! Надо разбить плафон! Ага, разорались! Ничего, я вас не боюсь! Дверь ломают — надо им крикнуть что-нибудь.

— Я вас сам всех убью!

А может быть выбраться через окно?

Ко мне в больницу приехали сердобольные тети и дяди, троюродные братья и сестры и прочие мелкие родственники, они укоряли меня взглядами и говорили о вреде и безнравственности моего отношения к жизни, через час я подозвал красноносого санитара и задал ему вопрос:

— Что это за рожи здесь собрались?

Больше ко мне никто не приезжал. Но и меня недолго держали в липкой скуке под храпы братьев-алкоголиков. Врач молча выписал мне справку о том, что я с такого-то по такое-то находился в токсикологической реанимации, пощупал языком немного набухшую губу и сказал, чтобы я проваливал на все четыре стороны.

Я вышел на крыльцо, пощурился на холодное солнце и пустил самолетик, ловко сделанный из справки — уроки беззаботного детства редко выветриваются с годами.

— Что же мне теперь делать, Барбос? — спросил я, шаря в пустых карманах, равнодушно лежащего пса. Барбос зевнул. Что ж, пожалуй, он прав, надо идти домой. Я поднял воротник шинели и, жестко ставя ногу, прошагал пять остановок, плодотворно думая по ходу: может ли человек совсем не думать.

Дома было тихо и спокойно. Сосед Георгий спал в своей комнате. Я на цыпочках подошел к его двери и послушал, как он похрапывает. Соблазненный руладами, я, не раздеваясь, упал на диван и закрыл глаза и не открывал их до тех пор, пока сосед не подергал меня за плечо:

— Колька, ты живой или мертвый?

Я приподнялся и сел, поджав ноги.

— Вопрос некорректный.

— Тебя тут спрашивали, а ты пропал — я не знал, что ответить, потом твоя тетя сказала, что ты в больнице. Ну, как — выздоровел?

— Нет, это неизлечимо. А кто меня спрашивал, Светка, что ли?

— Да. Сказала, чтобы больше не приходил в таком состоянии, а то ей перед соседями неудобно.

Я дернул левой щекой.

— И еще кто-то спрашивал — я не помню.

— Ну ладно, давай водки выпьем!

— Ты же знаешь, я не пью крепкие напитки.

— Знаю, поэтому и предлагаю.

— А-а, — шутишь.

Хороший человек Георгий, душевный.

— Ладно, Георгий, иди к себе, мне надо побыть одному.

И я стал быть один.

Хорошо смотреть в белый потолок, особенно, если на нем появились незнакомые трещинки и ямки, интересна и пыльная люстра… Можно повернуться на живот и разглядывать полоску мира между старых штор, похоже облачность переменная, хотя… Я встал с дивана, три раза, тяжело сопя, поднял легкую гирю и захотел есть.

Решив больше не быть одному, я постучал к Георгию и предложил в складчину чего-нибудь приготовить, а потом все это съесть. Георгий подумал и по-добрососедски согласился, вложив в общий котел буханку хлеба, масло, сыр, яйца, жареную картошку, с моей стороны была стеснительно поставлена бутылка пива с белыми хлопьями долговременного осадка.

— Я пиво не буду.

— Обижаешь.

— Коля, у меня потом будет живот болеть.

— Ну и что, у меня, думаешь, не будет?

— Хорошо, только чуть-чуть.

Омерзительность пива превысила все мои ожидания. Георгий налег на картошку, а меня замутило и совсем пропал аппетит. Я взял в руки бутылку и собрался вылить мутную жидкость в раковину, но вдруг раздался звонок, Георгий впустил своего товарища, и мне ничего не оставалось, как предложить гостю допить напиток богов.

— Я не пью, а с вами тем более.

Какой обидчивый…

— Что ж, весьма ценю вашу принципиальность, а пиво чудненькое.

Струя с бульканьем и обильной желтой пеной вырывалась из узкого горлышка, тут же скрываясь в черноте канализационного отверстия.

Товарищ Георгия покраснел от возмущения, и они ушли ожесточено передвигать шашки, а я вяло пожевал соседские продукты, заглядывая в местную газетку.

В газетке были скучные объявления об обмене больших квартир на множество маленьких, а также и, наоборот, соединение маленьких в большие, в чем виделся глубокий смысл жизненных циклов. Были и веселые объявления о потерянных кошельках, за которые, если их вернуть, можно получить вознаграждение. И особняком стояло зазывающее объявление фирмы моего старшего брата, где всем желающим, владеющим английским и менеджментом, морально устойчивым и физически здоровым предлагалось принять участие в конкурсе на единственную вакансию для работы в далеком городе Нью-Йорке. И мне очень захотелось поработать в Нью-Йорке, мне так этого захотелось, что я тут же собрался и пошел к брату писать заявление на участие в конкурсе.

— Здравствуй.

— Ты тоже здравствуй.

— Как поживаешь?

— Ничего, а ты?

— Я-то нормально, а вот о тебе слышал, что ты ведешь себя непотребно: напиваешься до чертиков, дерешься со всеми, даже врача ударил. Зачем ты оскорбил родственников по папиной линии? Бросай свои пьяные выходки!

— Это наглые инсинуации. Но у меня к тебе дело.

Брат налил мне крепкого чаю, себе налил кофе без кофеина.

— Рассказывай, что стряслось.

— Возьми меня в Америку.

Брат немного отпил из своей кружки и задумчиво посмотрел на свои ногти.

— Куда?!

— В город контрастов.

— Что ты там будешь делать?!

— Говорить по-английски и менеджменить.

Брат что-то задумчиво пожевал, возможно, мои слова.

— Дело не в том, что ты ни черта не умеешь и не знаешь, ты там вляпаешься в историю, и я в жизни не отмоюсь!

Я съел пряник.

— Да перестань, я же никого там не знаю, мне не к кому пойти, я буду тихо сидеть и корпеть над твоими бумажками, мне ли тебе рассказывать, какой я стеснительный в незнакомом обществе.

— Не все от меня зависит — у нас СП и последнее слово за ними — работать им придется с человеком, поэтому я все равно тебе не смогу помочь, так что… — брат развел руками.

Брат заерзал и по тому, как он торжественно привстал, я понял, что меня ждет пара утешительных рюмочек «Наполеона». Но именно в это время надо было неожиданно появиться толстой рыжей тетке и хлыстообразному молодому человеку в очках, чтобы отнять у меня даже это небольшое удовольствие. Я уже собрался хмуро откланяться, приподнимая руку для прощального помахивания, только брат Дмитрий опередил меня, представив новоприбывшим и шепнув, что эта тетка и есть штатовский партнер, и чтобы я немного обождал для приличия, а то этих баб не разберешь — вдруг обидится.

Мы прошли в зал, сели в мягкие кресла и стали перебрасываться фразами, прихлебывая кофе и макая губы в коричневые лужицы на дне плоских рюмок. Вдруг, ох уж это вдруг, зазвонил телефон, и брату сообщили, что с его другим партнером что-то случилось в гостинице: то ли обокрали, то ли напился, то ли не додал проституткам, то ли просто не доволен нашей действительностью. Брат заметался и проникновенно попросил меня развлечь, пока он не вернется, мисс Вуд, но, конечно, без фортелей. Я кивнул — отчего не помочь брату, и брат вместе с Хлыстом бросились на место происшествия.

Мисс Вуд спросила как, мол, мой бизнес, я подумал и сказал, что мой бизнес вполне файн, но я бы охотно съездил для ознакомления и сравнительного анализа в ихнию Америку, и мы одарили друг друга ослепительными улыбками. Потом без фортелей я стал развлекать мисс Вуд, добросовестно уча ее пить русскую водку и запивать ее русским пивом. Пару раз я показал, как темпераментно танцуют у нас в России, но не испытывая большого удовольствия от Вудовских объятий, сказал, что часто танцевать у нас не принято, разве что, только замужним парам. Тогда мисс Вуд открыла слюнявый рот и потянулась к моим запекшимся губам, я залпом выпил фужер водки и мужественно поцеловал ее жирный мизинец. После такого сближения я стал учить мисс Вуд русскому языку, коварно называя вещи, отмеченные указательным пальцем, по-тарабарски. Честно рассказал ей всю свою биографию, не утаил даже того, что я в чине полковника и воевал во всех горячих точках земного шара против империалистов и их пособников и, чтобы не быть голословным, предложил поехать ко мне домой, где я представлю вещественные доказательства.

Пойманный мной «запорожец» с пробитым глушителем, натужно и истошно рыча, вез нас в мою берлогу. На заднем сиденье, как в фильмах с родины мисс Вуд, я попытался овладеть моей ненаглядной, но два раза ударившись головой о потолок и защемив ногу под сиденьем, оставил это занятие и стал целомудренно щекотать пятки моей толстенькой хохотушке. Доехав до места, я щедро расплатился с шофером. Он взял в левую руку жестяную банку пива, а в правую желтый лимон, украденные у брата, попытался прикинуть их вес и удивленно посмотрел на добавленное мной большое красное и совсем немного надкусанное яблоко.

— Все нормально, шеф? — задал я утвердительный вопрос, и мы с моей луноподобной небольшими галсами пошли в направлении моего жилища.

Я разбудил Георгия, три раза подмигнул ему левым глазом, представил своим денщиком и накинул на себя мятую старлеевскую шинель. Мисс Вуд захлопала в ладоши и сказала, что тоже хочет ее примерить, на это я не согласился, строго помотав головой и погрозив пальцем. После этого, я сказал: «Ну!» и, дернув плечом, выразительно посмотрел на Георгия, тот снял с моих плеч шинель и бросил ее на несвежий пол посреди комнаты. Мы с мисс Вуд крепко обнялись, упали на шинель и полюбили друг друга на всю жизнь.

Ночью изнеженному коктейлями организму мисс Вуд стало плохо, так плохо, что я тут же затолкал испорченную шинель в мусоропровод, но зато искупал мою визгливую пассию в ванной, получая взамен страстные укусы в некоторые части своего тела. Под утро Георгий по-джентельменски отвез нас с мисс Вуд в гостиницу на своей поливальной машине.

Стоит ли говорить, что в дальнейшем мисс Вуд, узнав, что я претендую на вакансию менеджера среднего звена их совместного предприятия, приняла живейшее участие в моей судьбе и сказала свое веское слово, несмотря на широко раскрытые глаза и беспрерывные глотательные движения моего брата.

Молодой бывший одессит пускал мне в лицо солнечный зайчик от своего золотого зуба и говорил, что у него самые лучшие и самые настоящие, в отличие от тех жалких подделок, которые у Яшки, фуражки воинов советской армии. Я, пощупав материю и понюхав головные уборы изнутри, с ним согласился и после изматывающих торгов и угроз пойти к Яшке, купил парадную шинель капитана советской милиции, которую тут же надел, несмотря на Нью-Йоркскую слякоть.

В прокуренном баре «Солнечный ветер» или, быть может, «Ветреное солнце» я заказал, смеха ради, подряд пятнадцать дринков виски. После спринтерского рывка я потребовал вяленого леща и большой бокал пива с обязательной шапкой пены. О леще, конечно, здесь не слышали, поэтому дали дохлую селедку с невнятным запахом, но вот пиву надо отдать должное — оно было отменным, и я с удовольствием сдунул жирную пену на рукав лимонной куртки молодого афроамериканца с брезгливым взглядом. Чернокожий молокосос грязно выругался и вытер свою куртку о мою новехонькую шинель. Тогда я сказал, что я, как представитель славных русских полицейских, не могу потерпеть такого оскорбления от ничтожной гарлемской шпаны. После этого соотечественники юнца меня стали бить по голове, а когда я упал, то пинать ногами в живот. Вдоволь размявшись, мои юные друзья выскочили из бара и растворились в лабиринтах своих улочек. Я же прижался щекой к холодному полу и осмотрелся — на полу ничего не было, кроме обступивших меня различных видов парной обуви, и одна из этих пар поинтересовалась: все ли у меня в порядке, не надо ли чем помочь и что сейчас приедет полиция, во всем разберется и кого-нибудь накажет. Я благоразумно шепнул сам себе, что полиция нам не нужна, поднялся на ноги, вышел на оживленную авеню и поймал такси.

В такси было тепло и уютно, только шофер не вызывал у меня доверия, и я уже подумывал, не проверить ли у него водительские документы, но не успел, потому что заскрипели тормоза, и в освещенном фарами строении я узнал мидлклассовский домик мисс Вуд.

Утопив указательным пальцем желтую кнопку в черной коробке видеодомофона, я хмуро подавлял подступающую тошноту перед предстоящими вакуумными поцелуями моей неоднозначной.

Канцелярский клей Августа Мёбиуса

Будильник — самое дрянное изобретение человечества.

Нестоптанных тапочек не бывает — шлеп, шлеп.

Горячую воду отключили — козлы!

Джинсы, майка, свитер, новые носки из целлофановой упаковки пахнут керосином и далеким Китаем.

Я расчертил яичницу на квадратики и съел, выпил стакан спитого чая и бросил на коренные зубы ириску.

Я взял аккуратный кожаный чемоданчик песочного цвета, вышел из квартиры и пошел на остановку общественного транспорта, откуда ленивый автобус, очень не спеша, довез меня до вокзала.

На вокзале я купил билет до станции «Пионерская» и нырнул в подземный переход к платформе номер четыре. В переходе я стремительно пробежал сквозь запах хлорки и мочи и почти выскочил наружу, но споткнулся о человека в оранжевом жилете и чуть не упал.

— Ты кто?

Человек перевел задумчивый взгляд с размякшего фильтра сигареты «Космос» на меня и неожиданно внятно сказал:

— Сцепщик вагонов пятого разряда Шеленберг Ильгиз Иванович.

— Быть этого не может.

Ильгиз Иванович медленно поднял голову так, чтобы его правая щека полностью освободилась от фиолетовой лужи, и этой же щекой презрительно мне усмехнулся.

— Что же вы тут делаете, Шеленберг Ильгиз Иванович?

— Свистки слушаю.

— Какие свистки?

— Паровозные.

Я надоел Ильгизу Ивановичу, и он опять нежно опустил свою правую щеку в фиолетовую лужу, а я поднялся к электричке с еще свободными местами у окошек.

* * *

— Далеко ли путь держите?

Шуршащий плащ и мятая, слегка набекрень, шляпа.

— Это вы мне?

— Вам, а может быть, и не вам, может быть, вообще.

Похоже, мы будем задушевно беседовать всю дорогу, и время долгого пути пролетит незаметно.

— До «Пионерской».

— Вот ведь, пионеров давно нет, а название осталось.

— Да, осталось.

— Вас как зовут?

— Костя.

Почему Костя? Хотя, Костя так Костя.

— Константин — хорошее имя, а я — Ярослав.

— Тоже неплохо.

— Вы спортом не увлекаетесь?

— Да как-то так.

— А я футбол люблю, за «Спартак» болею. Но ведь сейчас, сами понимаете, все куплено.

— Понимаю.

— Причем мафия везде — спорт, политика, искусство. Кстати, вы как к современному искусству относитесь?

— Ну, в некотором смысле…

— А к сексу?

— Да…

— А не кажется вам, что мы уступаем во внешней политике?

— Кажется.

— Ответь мне, Костя, то есть не приходил тебе в голову вопрос: зачем мы живем? В чем смысл, так сказать?

Приехали. Неужели сейчас всех лечат амбулаторно?

— Что-то душно, пойду в тамбуре постою.

— Да, душновато.

В тамбуре я встал около несимпатичной женщины с волнующей фигуркой, держащей за ладошку мальчика лет пяти.

— Мам, а электричка электрическая?

— Электрическая.

— А где у нее электричество?

— Не знаю, сейчас выходим.

Электричка стала притормаживать, я переложил из правой руки в левую чемоданчик, готовясь к выходу.

— А не желаете ли показать документ, удостоверяющий вашу личность?!

Вышедший в тамбур Ярослав вдруг вцепился в мой свитер, мальчик от неожиданности проглотил леденец, который еще сосать и сосать, женщина взволнованно два раза пнула потертым носком кроссовки по железной двери.

— Конечно желаю, только давайте сначала выйдем из электрички.

— Ха-ха! Значит так заговорил!

— Мам, а дяди плохие?

— Плохие.

— А какой из них хуже?

Я крепко сжал запястья хрипящего Ярослава так, чтобы он разжал свои рыболовные крючки, но сил моих не хватило (завтра же начну заниматься с гантелями), и мой свитер продолжал безобразно растягиваться в разные стороны. Динамик над моей головой прошипел, что электропоезд совершил остановку на станции «Пионерская», двери электрички раздвинулись, я отпустил запястья Ярослава, переместил вес тела на правую ногу, оттолкнулся, резко переместил вес на левую и отправил моего нового товарища в не совсем полезный для его здоровья нокаут.

Под указательные пальцы, направленные из окон электрички мне в висок, я вместе с двумя садоводами свернул к деревне Михайловке.

— А вы зря тогда не взяли семена у Авдотьи Романовны, я взял, и знаете, такие сладкие помидоры и большие — вот такие!

— Да ничего, у меня самого вот такие и тоже сладкие.

— Нет, у вас не такие, эти намного больше и поспевают гораздо…

— Да где гораздо-то?! У вас поспели, а у меня давно уже были!

Садоводы повернули направо, я налево.

Девочка лет двенадцати закинула ногу, чтобы забраться на большой громоздкий велосипед «Урал». Тощие, спичкообразные ноги, розовые трусы на вырост, возможен ежемесячный ужас в глазах, но вряд ли.

Девочка очень строго на меня посмотрела и сказала:

— Чего уставился?!

Я сказал:

— Извините.

* * *

Леня Коромыслов рубил дрова.

— Здорово!

— Здорово!

— Как дела?

— Ничего, а у тебя как?

— И у меня ничего.

Можно взять паузу, а можно спросить чего-нибудь, например, про дрова:

— Что, дрова рубишь?

— Рублю. Надо. А то уже…

— Я тут тебе чемоданчик привез от Георгия Григорьевича.

Леня бросил топор в полено, взял чемоданчик и ушел в дом. Старая всклоченная сука выползла из скособоченной конуры, я вспомнил далекое школьное слово «параллелепипед», сука коротко тявкнула, упала на правый бок, подставляя солнцу вытянувшиеся и почерневшие от бесконечного кормления сосцы.

— Витек, это, давай пообедаем, тут Любка наготовила, м?

Неохота.

— Спасибо, я как раз перед отъездом плотно поел, да и идти надо.

— Да ладно, брось, еще время есть, пошли!

Ничего нет утомительнее отечественного гостеприимства. А вот и жена Люба с легким приветом от П. П. Рубенса.

— Пойдем, Вить, посидим немного.

Охота.

Я подавил робкое желание вымыть руки — рук никто не мыл, наверно, потому, что липкие пальцы лучше удерживают столовые приборы. Люба поставила передо мной огромную тарелку дымящегося жирного-прежирного супа, положила рядом три толстых куска черного хлеба, две очищенные луковицы и широко улыбнулась. Я тоже благодарно растянул губы. Леня Коромыслов торжественно поставил на середину стола бутыль самогона и тоже мне широко улыбнулся. Я скорчил рожу, пытаясь изобразить восторг.

— Мне немного, я…

— Да всем немного, чего тут.

— Хорош, хорош!

— Любка и то больше пьет.

Какая вонючая! Суп-то какой противный!

— Ну как?

— Отличная, крепкая — хорошо!

— А как супец?

— Замечательный — наваристый!

Конечно, тут же еще по одной.

— Луком, луком закусывай!

Пошел ты!

— Спасибо, я лук как-то не очень.

Леня Коромыслов после четвертой стопки рассказал три анекдота на тему возвращения мужа из командировки. В первом анекдоте любовник спрятался под кроватью, во втором — в шкафу, в третьем — на балконе. Леня смеялся раз от разу все громче, а опытная жена Люба веселилась гораздо умереннее.

— Спасибо, мне пора.

— Куда пора? Давай еще!

— Нет, не могу — опаздываю.

— Тогда на посошок!

Посошок был отвратительнее всего предыдущего, и я уже собрался компенсировать его затяжным поцелуем масляных губ жены Любы, но Леня стал рассказывать четвертый анекдот про возвращение мужа из командировки, и мне подумалось, что рисковать не стоит.

До прибытия электрички оставалось пятнадцать минут, я спокойно успел завернуть в лесопосадку и, глубоко сунув два пальца в рот, бурно расстаться с обильным угощением семьи Коромысловых. Потом я пожевал березовые листики, высасывая из них хлорофилл, и по утоптанной тропинке выбрался на платформу, где никогда не унывающие подростки играли в интересную игру «кто кого быстрее столкнет под поезд», гражданин со скорбящим лицом высматривал в чужих губах тлеющие папиросы, а садоводы обсуждали виды на урожай.

* * *

Я сидел в легкой дремоте и считал стуки колес. На сто двадцать четвертом стуке у меня появилось желание посмотреть налево: женщина в очках с толстыми линзами вяжет носок, старичок внимательно следит за мельканием спиц, компания играет в карты, шумно выигрывая и шумно проигрывая, безучастная овцеокая девушка, мужчина с очень массивным обручальным кольцом, читающий газету «Вечерний Магадан», мальчик, мотающий ногами, его бабушка с конфеткой наготове, еще мужчина, еще женщина, плохо видно. Ну так и что ж?

— А я на этот месяц купила проездной.

— Да что вы говорите?!

— Да, очень удобно. Конечно, для тех, кто ездит непостоянно, это экономически не выгодно, а кто постоянно — очень даже выгодно.

— А если потеряете?

— Ну что вы, как можно! Ой! Кажется, подъезжаем!

Все дружно занервничали, задвигались и, плотно забив проход между сидениями, засеменили к тамбуру. Я втиснулся за овцеокой девушкой. Свежая «химка» лезла мне в глаза и нос — неплохо бы ее побрить наголо, а заодно и раздеть соответственно, хотя… Электричка затормозила, я слегка врезался в овцеокую, и мне показалось, что ее ягодицы дрябловаты — надо бы спортом заняться, побегать, попрыгать, поприседать, а вот духи резковаты. Проклятье! Как больно-то ящиком в ногу врезали!

— Нечаянно!

— Что же вы такой резкий — в огороде гусениц много развелось?

— Нечаянно!

Значит, колорадский жук довел до нервного истощения.

Я выпрыгнул из вагона вслед за овцеокой и пошел за ней. Мы зашли в здание вокзала, купили две открытки, засмотрелись на бравых, немного выпимших офицеров средств ПВО, дали мелочь нищенке, ненадолго зашли в туалет и, вытирая носовым платочком руки, вышли к сгрудившимся троллейбусам.

— Привет! Ты как здесь? А я смотрю, ты не ты, а потом вижу, что ты. Как живешь-то, все нормально?

— Я не знаю… То есть я что-то не помню, так лицо вроде бы знакомое, а…

— Нам какой троллейбус?

— Шестой.

— Как шестой? Но ничего, я тебя провожу — ты же знаешь, что это мне почти по пути.

Как бы мою овцеокую от перенапряжения не хватил апоплексический удар.

— Но мне кажется, вы все-таки обознались.

— Ну, это вряд ли! Тебя ведь как зовут?

— Вероника. Елистратова Вероника.

— Все правильно — Вероника Елистратова. Не помнишь, что ли, как все время у меня алгебру списывала?

— Я никогда ничего ни у кого не списывала.

— Хорошо-хорошо — это я у тебя списывал.

Водитель шестого троллейбуса устало сказал, что поедет только до центрального рынка. Я вопросительно взглянул на Веронику, она утвердительно кивнула, и ее локоток уперся в мою вежливую ладошку.

— А я Виктор.

Зачем мне все это?

— Так ты просто со мной знакомился?

— Ну что ты — совсем не просто.

— Но я не знакомлюсь на улице.

— А я, думаешь, знакомлюсь.

— Но все же как-то это все не так.

Я пожал плечами и замолчал, на центральном рынке мы вышли, и я проводил Веронику до дома, около которого Вероника сказала мне «до свидания» и назвала номер квартиры — тридцать девять, общей площадью сорок пять, полезной двадцать семь, с маленькой кухней, но большой ванной комнатой и вот-вот поставят телефон.

Я присел на скамейку и удивленно поговорил с собой: какого черта?! что дальше?! впрочем… ни к чему не… и т. д.

* * *

Дома я умылся, поел и лег на диван посмотреть какие-нибудь умеренно эротические дневные сны.

Мой дверной звонок безостановочно выдавал хриплую трель, быстро приближаясь к шепоту.

Голубоглазый мальчуган с удовольствием давил хоккейной клюшкой в нежную кнопочку моего звонка.

— Уже зима наступила?

Нет, мне папа сегодня клюшку купил, потому что мама сказала, что он жалкий придурок, мерзкий ублюдок и вонючий козел, который обманывает детей и не приносит к Новому Году обещанные подарки.

— Хорошая клюшка.

— А где Сережа?

— Вы ошиблись, Сережа здесь не проживает.

— Я один. А где Сережа?

— Откуда же я знаю. На четвертом этаже, кажется, живет паренек твоего возраста — поспрашивай там.

— А это какой?

— Третий, четвертый — следующий, умеешь считать до четырех?

— Я до ста умею!

Обиделся летний хоккеист. Надо сходить к Георгию Григорьевичу отчитаться.

* * *

Георгий Григорьевич предложил мне теплого пива и соленых орешков.

— Как поживает Коромыслов?

— Нормально. Дрова рубит, самогонку пьет.

— Самогонку? Как бы он в запой не ушел, помнишь, в прошлый раз с Толиком две недели не просыхали?

— Может быть, сейчас без Толика не уйдет.

Георгий Григорьевич задумчиво посмотрел сквозь меня и сказал:

— Что?

— Говорят, налог на добавленную стоимость вот-вот отменят.

— Брехня.

Я влил в стакан пиво, белая пена поднялась над краями и в зыбком равновесии повисла. Георгий Григорьевич сказал:

— Сейчас не удержится — отхлебни.

Я сказал:

— Удержится.

— Не удержится.

— Удержится.

Георгий Григорьевич сильно дунул, пена колыхнулась и сползла по краю стакана на расписанный аляповатыми цветками поднос.

— Я же говорил, что не удержится. Возьми эти черновики и отпечатай договоры и акты так же, как в прошлый раз.

— Хорошо.

Я залпом выпил пиво и закусил тремя орешками, хотел налить себе еще стаканчик, но Георгию Григорьевичу кто-то позвонил по телефону, и он сказал, что в данный момент свободен, и совершенно один, и ждет с нетерпением. Я тактично откланялся, вышел из уютного дворика Георгия Григорьевича и пошел куда глаза глядят.

Я шел, шел, шел и пришел к квартире номер тридцать девять.

Черная дверь, глазок, строгий звонок, здорово сдавшая Вероника.

— Здравствуйте, а Вероника дома?

— Нет. А ты кто?

А черт его знает кто.

— Я Виктор. А скоро ли она придет?

— Часа через два, я думаю, подойдет. Что-нибудь передать?

— Да. Передайте, что я непременно зайду еще раз.

— Зачем?

— Обещал. А так как я человек слова, то сами понимаете, не могу не прийти.

* * *

Я сидел на кухне и смотрел в окно. За окном мальчики бегали за девочками и обливали их водой из полиэтиленовых бутылей, девочки пронзительно визжали и громко кричали, что мальчики дураки, но при этом далеко от мальчиков не убегали. Я достал из холодильника водку и налил полный стакан. Чиркнул спичкой, синее неустойчивое пламя заскользило по выпуклому мениску, сжигая молекулы несвязной речи, путаных мыслей, утомительного бахвальства, вздорной агрессивности, немотивированной похотливости и никому не нужного свободного времени. И что же? Прошло два часа четыре минуты. Пришла? Я накрыл стакан ладонью, потом вылил водку обратно в бутылку и решил, что, пока не поздно, нужно принимать превентивные меры.

* * *

У Дворца культуры имени Серго Орджоникидзе я не увидел ни одной подходящей превентивной меры. Девушки либо кружили стайками, либо были с кавалерами, либо были очевидными профессионалками.

А говорили, что здесь всегда можно найти неплохую любительницу.

Я уже стал падать духом, но вдруг на скамейке в глубине аллеи засветился красный огонек сигареты от глубокой затяжки и послышался девичий, пока еще звонкий кашель. Я подошел поближе.

Ну, не бог весть — да пойдет.

— Здрасьте.

— Привет.

Что дальше?

— Что делаете в такую позднюю пору?

— Дрова рублю.

Кто-то уже сегодня у нас рубил дрова.

— Меня зовут Виктор. Может быть, по бутылочке пива?

— Джин с тоником.

— Идет.

Мы вышли на освещенный тротуар, я пригляделся к моей спутнице: а не посадят ли меня в тюрьму?

— Тебе сколько лет?

— Пошел ты!

Непременно посадят.

Я купил в ларьке бутылку пива и баночку джина с тоником. Моя юная подруга ловко открыла баночку и предложила посетить дискотеку во Дворце культуры имени Серго Орджоникидзе. Я откровенно поморщился:

— А может быть, лучше водку попьем у меня дома?

— Не хочешь — как хочешь.

Ну вот, не успел найти свое счастье, а уже почти потерял.

— Хорошо, давай попрыгаем немного.

В ДК им. С. Орджоникидзе было темно, тесно и душно, в оба моих уха вставили по отбойному молотку, и я попробовал изобразить удовольствие, подергивая то правой, то левой коленкой. Девочка моя исчезла в толпе, я одиноко поозирался и вышел в прохладный холл, где по тройной цене торговали теплыми прохладительными напитками, жвачкой, шоколадом и лотерейными билетами.

— Бутылочку колы и лотерейный билет.

В лотерейном билете было написано, что я выиграл еще один лотерейный билет. Вторым билетом я выиграл третий, третьим — четвертый, в четвертом было написано: «См. три предыдущих», я тряхнул головой, продавщица мило улыбнулась:

— В следующий раз обязательно машину выиграете.

Я благодарно осклабился и купил леденец на палочке.

— О, дай попить!

Моя девочка выхватила у меня из рук бутылочку и залпом всю выпила. Я протянул ей леденец:

— Закуси.

Девочка захохотала и громко крикнула, что я мужчина ничего, а я кисло спросил:

— Еще будем прыгать?

— Ладно, пошли.

* * *

— Ты один живешь?

— Не совсем, в общем, тут, а что?

— Ничего.

Квартирный вопрос испортил жителей не только нашей славной столицы.

— Ты проходи, пока я один, но на днях вот-вот… Там достань из холодильника чего-нибудь закусить.

Я вымыл две пыльные рюмки, открыл банку шпрот, нарезал остатки уже отчетливо пахнущего плесенью хлеба, нашел два червивых яблока и раскромсал их на огромное количество долек.

Моя рука дрогнула, и жирная прозрачная лужица поползла от рюмок в сторону моей гостьи. Подавляя желание сплюнуть выделившуюся слюну, я бодро сказал:

— За что будем пить? Давай за тебя!

— У тебя курить нету?

Я выпил водку, кинул в свой рот две дольки яблока, один навильник шпрот и кусок хлеба.

— Есть, сейчас принесу, как прошла?

— Нормально, дай воды запить.

Пили мы вяло, разговор тоже не шел, на каждую рюмку девочка выкуривала по две сигареты и складывала окурки в банку из-под сметаны.

— Много куришь.

— Ну и что.

— Так, ничего.

Я раздробил зубами веточку от яблока и хотел разлить еще по одной, но указательный пальчик с обгрызенным ноготком остановил горлышко бутылки.

— Я больше не буду — не идет. Пошли спать.

— Душ?

— Не-а.

— Пошли. Я сейчас.

Я подставил затылок под струю холодной воды, пытаясь выкристаллизовать в обмякших мозгах сексуальную ясность, потом тщательно вытер голову махровым полотенцем и вышел из ванной.

Опять курит, зараза! Потом неделю проветривай.

— Пойдем.

Пока я раскладывал диван и стелил постель, моя собутыльница разделась и сразу юркнула под одеяло, достаточно разочаровав меня своей поспешностью.

А как же прелюдия? Кожа гладкая, но чуть липковата, надо было понастойчивее предложить принять душ. Вяловата моя юная жрица. Грудь остренькая, у Вероники, наверно, поаморфнее. А как со здоровьем? — опомнился! Что-то вольная борьба у нас совсем не того. Хотя кое-какая активность… Да смотри-ка ты… С насморком можно и задохнуться. Акробатическое доставание языком моего неба — я же водку пил, как бы рефлекс не сработал. Она слижет весь загар с моего тела, полегче — слюни стягивают кожу. Куда это она? Ой. Не ожидал, то есть, конечно, ожидал, но… Вероника… жарко… как жарко, Вероника… жарко… не надо было пить…

— Вероник, не надо было нам пить.

— Твоя Вероника с кем-то другим трахается.

Тьфу, дурак! И как я мог так.

— Это я это… Ты извини, все в голове перемешалось, ты извини, просто это…

— Да мне плевать.

— А тебя как зовут?

— Андромеда.

— Андромеда? Папа увлекался мифологией?

— Нет, обсерваторию сторожил — зови Анечкой.

* * *

Я проснулся в семь утра, очень небрежно умылся, поставил чайник и пошел будить мою ночную фею. Фея намотала на себя одеяло с простыней и накрылась сверху подушкой.

Как же она говорила ее зовут? Сильфида, Клеопатра, Джульетта или, может быть, Пенелопа? Все равно наврала, наверно.

— Вставай, Брюнхильда, мне на работу пора!

— Какую работу?!

Если бы я знал какую.

— Вставай скорее — опаздываю!

— Не ори, сейчас встану.

Кокон из постельного белья развернулся, и я подумал, что можно на некоторое время и задержаться, но утомленный за ночь организм как-то меня не поддержал, и пришлось нервно шагать из комнаты в кухню и обратно.

— Выпьешь?

— С утра не пью.

— Молодец — у тебя еще все впереди.

— Пошел ты.

— Нет, дорогая, мы пойдем вместе.

Я грубовато дернул за руку мою ненаглядную, потому что раннее утро редко красит женщину, даже в ранней молодости.

На крылечке мы оба защурились от яркого утреннего солнышка, застенчиво улыбнулись друг дружке, я заплел косичку моей сестренке, она сняла все соринки с моих лацканов, мы нежно прикоснулись друг к другу щеками, порозовели от смущения, а потом голубой маленький автомобильчик увез мою маленькую в неизвестном направлении.

Я посмотрел ему вслед и пошел.

* * *

Сначала я думал, что я пошел к Георгию Григорьевичу, потом мне показалось, что я иду к школьному товарищу, потом я был уверен, что на бирже труда запишусь в безработные, но когда я сел на облупленную скамейку, то кисло и немного презрительно сам себе усмехнулся.

А вдруг она уже ушла?

Вышло восемь человек, зашла пухленькая старушка с пухленькой лохматой болонкой.

Если сейчас выйдет женщина — пойду домой, если мужчина — еще подожду чуточку.

Строгая женщина в дорогом и теплом не по сезону костюме — беспринципно остался сидеть.

Да, это она выпорхнула, то есть осторожно сошла со ступенек.

— Привет…

— Привет, вот поджидаю тебя.

— Зачем? Мне на работу пора.

— Я тебя провожу.

— А мне недалеко — через квартал направо.

— Ну и что.

— А ты что не на работе?

— Я сейчас в отпуске.

— А кем работаешь?

— Геологом.

Кем? А почему, собственно, не космонавтом? Хотя, романтика, тайга, костер, гитара, схватки с браконьерами, охота на медведей с одним ножом в руке, залежи алмазов, платины, золота и подруги трудовых будней без комплексов.

— Плохая профессия — никогда дома не бывают.

— Да, я тоже так думаю и после отпуска переведусь в управление — хватит, помотался.

— Так ты, наверно, потеряешь в зарплате?

— Не так чтобы очень, но все же.

Не слишком ли много вопросов? Пора перехватывать инициативу.

— А ты чем занимаешься?

— Я бухгалтер в фирме «Инко». Мне предлагали замом главбуха, но я отказалась — зарплата почти такая же, а ответственность гораздо больше, а потом Татьяна Савельевна говорит, что лучше сейчас все снизу досконально узнать, чтобы потом можно было на любой вопрос знать ответ, а то у нас была экономист — не знала, на какой счет хозрасходы списывать.

Что бы такое у нее спросить по профилю?

— А сложно годовой баланс сдавать?

— Если в течение года бухгалтерия велась аккуратно, то не очень. Тут ведь еще многое от налоговой зависит.

— Понятно. Пойдем сегодня куда-нибудь?

— Куда это «куда-нибудь»?

— В кино.

А ходят ли сейчас в кино?

— Я не знаю.

— Ты во сколько заканчиваешь работать?

— В пять, но я не знаю.

* * *

У Георгия Григорьевича было шумно. Я потолкался около стола играющих в карты, перекинулся парой фраз со знакомыми и хотел уже незаметно исчезнуть, как Георгий Григорьевич поманил меня пальцем:

— Витек! Прокатись с Толиком до Лени Коромыслова, а потом, как обычно, по всем точкам…

Не хватало мне еще Толика, вообразившего месяц назад, что я сплю с его толстой, вечно пьяной женой Алисой.

— Но…

— Надо, Витек, надо.

— Мне до шести хотелось бы освободиться.

— Освободишься. Толик, вы успеете до шести?

— Нет.

— Я же говорил, что успеете. Ну с богом.

Толик нахмурился и, ни с кем не попрощавшись, вышел.

— Догоняй, Витек, — «форд» — голубой металлик.

Моя левая нога едва успела коснуться днища автомобиля, а правая оторваться от асфальта, как То лик до упора вдавил педаль газа. Какое-то время моя правая нога висела в воздухе, а рука держала открытую дверцу, но, в конце концов, оба моих ботинка оказались на резиновом коврике, а дверку я нечаянно, не со зла, прикрыл так, что испугался возможному выпадению лобового стекла.

Ноздри Толика слегка затрепетали.

— Ты не расстраивайся, я знаю, почему ты так медленно трогаешься — у тебя диск сцепления износился или где-то тросик заедает.

Теперь у меня есть товарищ, на которого всегда можно положиться и, чтобы не случилось, он всегда придет мне на помощь.

* * *

Леня Коромыслов рубил дрова. Старая всклоченная сука выползла из скособоченной конуры, коротко тявкнула и упала на правый бок. Жена Люба вышла на крыльцо, обтерла подолом песочный чемоданчик и протянула Толику:

— Может, посидим немного?

Леня Коромыслов бросил топор в полено:

— Дура! Они же за рулем.

Надо ли мне доказывать, что руль в Толикином «форде» только с одной стороны?

* * *

После посещения Лени Коромыслова и его жены Любы мы долго перевозили какие-то коробки из одних полуподвальных помещений в другие, брали накладные, расписки или честные слова, звонили Георгию Григорьевичу и мчались дальше.

Толик вышел из телефонной будки и сказал:

— Этот портфель у тебя будет, Георгий Григорьевич распорядился.

Только пузатого портфеля мне не хватало.

— Если не трудно, высади меня на трамвайном кольце.

— Трудно.

— Какой ты галантный.

— Что ты сказал?!

То лик резко свернул в какую-то подворотню.

Не имеет ли слово «галантный» какой-нибудь еще неизвестный мне смысл?

Двор окружали голые красные кирпичные стены, в одном углу лежали сваленные в кучу поломанные ящики, в другом — рваные автомобильные покрышки, а посередине отражала солнце обитая жестью дверь.

Мы выскочили из машины и стали друг против друга. Я сказал Толику, что незачем так нервничать, а Толик в ответ замахнулся на меня монтировкой. Я не поднял для защиты руки, не рванул в сторону и даже не закричал истошно — я спокойно ждал. Но Толик меня обманул — он не разъединил мои полушария, он просто пнул мне в самое дорогое и болезненное место.

Я сказал: «Ох!» — и подумал, что тоже ему сейчас как дам и, присев на корточки, завалился на правый бок.

Голубой «форд» резко сдал назад, потом вперед и шумно скрылся с места происшествия. Пузатый портфель упирался в мой затылок холодной никелированной застежкой.

Я встал, отряхнулся, зачем-то подошел к жестяной двери и крепко стукнул в нее кулаком. Глухое эхо прокатилось по дворику, я постоял и пошел к выходу. Не доходя до подворотни, я обернулся — девочка лет семи выглянула из-за жестяной двери и показала длинный розовый язык. Я нащупал в кармане парочку украденных у Георгия Григорьевича конфет:

— Хочешь конфетку?

Сейчас засмущается, потупит глазки и кивнет своей пушистой головкой.

— Иди на х… дурак.

Хорошая девочка, только бы ее никто не испортил.

* * *

Дверь открыла мама. Я открыл рот. Мама меня опередила:

— Вероника, к тебе молодой человек.

Могла бы и за порог пригласить.

— А, это ты… Чего?

Вот тебе и чего!

— Мы же договорились в кино сходить.

— В кино? А какое? Ладно. Ты пока это… У нас тут беспорядок. Подожди меня во дворе — я сейчас.

Главный герой похлопал по плечу второстепенного и сказал, что у того все будет в порядке, второстепенный герой настолько воспрял духом, что невольно подумалось: его пристрелят не в конце фильма, а минут через пять-десять. Я нежно прикоснулся мизинцем к кулачку Вероники и провел им вверх-вниз, потом еще раз вверх-вниз, потом еще, потом Вероника смахнула мой мизинец раздраженным движением.

— Не мешай!

Второстепенному герою перерезали горло, а главный герой, стоя над его трупом и по-товарищески обнимая его жену, пообещал зрителям отомстить за друга. Я прижался плечом к мягкому округлому плечу Вероники и закрыл глаза.

— Отодвинься, мне жарко!

— Да я тебя почти не касаюсь, тут просто душно.

Я украдкой глянул на парочку, сидевшую тремя рядами выше, и мне показалось, что паренек влез под юбку к своей подружке уже обеими руками.

Вероника вздохнула:

— Страшный фильм.

Я в знак согласия промычал и положил свою мужественную сильную ладонь на маленький пухленький кулачок Вероники. В это время парочка сзади вдруг громко и безудержно загоготала. Вероника гневно вырвала свою руку:

— Придурки!

— Да…

— Не понимаю, зачем этим идиотам ходить в кино?!

— Куда же им еще ходить.

— А?

— Да, сидели бы дома.

Главный герой сел на мощный мотоцикл и сквозь бесконечные столбики титров помчался к линии горизонта.

Я толкнул дверь и пропустил Веронику вперед. Вероника повернулась ко мне и наморщила свой беленький лобик:

— А зачем Билл сразу не сказал, что он его брат?

— Наверно, чтобы было интереснее.

— Кому?

— Нам.

— Да причем тут мы, если бы Билл сразу сказал, что он его брат, тогда Гарри, может быть, не убил бы Элен.

Странно, я уже забыл название фильма, а она помнит по именам всех персонажей — бухгалтерия.

— Сюжет в боевиках не всегда поддается логическому объяснению.

— Ой, ну с тобой только в кино ходить! Даже фильм обсудить нельзя.

* * *

Вероника поежилась от прохладного ветерка и пошла вперед. Я бы накинул на ее подрагивающие плечи дорогой стильный пиджак, но на мне был только старенький пуловер с маленькой дыркой на правом локте.

— Замерзла?

— Ветер холодный.

— Зайдем ко мне, чаю выпьем, согреемся?

— И не надейся.

Вероника, строго постукивая каблучками, твердо зашагала в направлении своего дома. Навстречу нам попадались одинокие прохожие, влюбленные парочки и кучки мелких хулиганов.

— Симпатичный мальчик слева был на Сталлоне похож, правда?

— Не разглядел. Любишь Сталлоне?

— Конечно. Я вообще люблю сильных мужчин, высоких, и чтобы фигура была, они такие, ты вот зря не качаешься, я бы на твоем месте обязательно занялась культуризмом.

Трицепсы, бицепсы… Надо было под пуловер затолкать спасательный жилет.

— Некоторые женщины тоже бодибилдингом занимаются.

— Женщина может быть и слабой, в ней не это главное, и вообще…

— Я не о том.

— Ты что обиделся? Не обижайся — на правду ведь не обижаются. Ты хотел чаю? Зайдем?

Если я чего и хотел, так только не чаю.

— А мама?

— А что мама, чаю, что ли, жалко?

* * *

— Здрасьте.

— Здравствуй.

Коридорчик, комнатка, диван, в углу телевизор, в телевизоре мужчина в белой каске говорит, что у него проблемы с трубами и что будь у него всегда и вовремя трубы, он бы… Щелк. Мужчина превратился в светящуюся точку, но и она быстро погасла.

— Присаживайтесь, как вас зовут?

— Виктор.

— Виктор?

— Да, Витя.

— А вы где работаете?

Где? Я уже говорил, что я летчик-полярник, или нет, не полярник, но что-то в этом роде.

— Я сейчас в отпуске и, наверно, после отпуска уволюсь, меня здесь звали, там у меня товарищ работает, он уже начальник, так что, наверно, я сюда перейду, а то сколько можно мотаться, хотя, конечно, и там свои плюсы, но ведь надо уже и о будущем подумать, нельзя же всю жизнь мотаться, правда?

Уф!

— Я что-то не совсем поняла, где вы работаете.

— Да геологом, мама, я же тебе говорила.

Конечно же, геологом — спасибо, родная.

— О, это, наверно, такая интересная работа и платят там хорошо. А что вы ищете?

— В смысле?

— Ну, какие полезные ископаемые?

Подкованная тетенька, чтобы ей такое брякнуть.

— Марганциты.

Хорошо брякнул, сейчас достанет подшивку журнала «Знание — сила» и ткнет своим указательным пальчиком в раздел геологии.

— А что это такое?

Идиот, не мог сказать, что нефть, газ или какой-нибудь алюминий.

— Это такая группа минералов. Их потом это… В общем, очень ценная руда, ее нигде в мире нет, только у нас и в Австралии, больше нигде нет, очень ценная вещь.

— А как у вас с обеспечением, наверно, выдают спецобмундирование?

— Да, в основном канадское.

— А заработки приличные?

— Так трудно сказать, раз на раз не приходится, в целом хватает, но хотелось бы и побольше.

Я устал. Я взял печеньку и съел, потом еще одну, потом еще. В уголках моих губ застряли крошки, а почему бы Веронику не попросить собрать их кончиком своего розового язычка?

— Витя, а ты далеко живешь?

Вот так-то.

— Нет, не очень.

— Заходи к нам еще, мы тебя не гоним, но нам завтра рано вставать, так что…

— Конечно, конечно. Спасибо за чай, до свидания. До свидания, Вероника.

— Пока.

Тяжелая дверь мягко вошла в косяки, солидно задвинулись замки, дверная цепочка легкомысленно звякнула.

* * *

Было свежо, ветерок чихал мне в лицо меленьким дождичком, вдалеке играла гармошка, и несколько загулявших голосов тянули песню про шумящий камыш. Я запрокинул голову: звезд не было, только луна расплывчато мутнела в пелене туч. Немного резануло в паху — если стану импотентом, то выколю на мошонке: «Толик, я тебя никогда не забуду!» Тихо прошмыгнул кот, две бумажки наперегонки летели в огромную лужу. Прямая дорога сквозь темные подворотни, окружная — хорошо освещена. Фонари. Их желтый свет искривляет пространство, меняет цвета, предметы, лица — люди не узнают друг друга, матери проходят мимо лежащих в канаве пьяных сыновей, отцы не различают насилуемых дочек, стены строят рожи, асфальт хохочет, щербато обнажая канализационные колодцы, — не опускайте туда ногу, лучше лягте на добрую скамейку, поднимите воротник старенького плаща и закройте глаза или идите дальше, но не бросайте мусор в переполненные урны, лучше в черную траву, а окурки надо щелчком выстреливать в неровности тротуара, тогда красный огонек разлетится на десятки маленьких огоньков, а окурок потом подберет, ну, например, Анечка.

Анечка сидела на ступеньках перед моей дверью и курила вонючую папиросу «Беломорканал».

— Ну ты и ходишь.

— Меня ждешь?

— Нет, соседа.

— А, ну он, кажется, уехал, так что…

Анечка сплюнула, зыркнула и спустилась на ступеньку вниз. Ну и шла бы себе. Я взял ее за руку.

— Ладно, заходи. Ты что дома совсем не ночуешь?

— Иногда ночую.

Только не надо мне рассказывать про многодетную пьющую мать, многосудимого пьющего отчима, голодных и чумазых братишек и сестренок.

Я сказал Анечке, что пить не будем, она сказала: как хочешь. Я сказал Анечке, что спать с ней не буду, она пожала плечами. Я сказал Анечке, что она сейчас примет ванну, она стала медленно раздеваться. Я спросил Анечку, что, может быть, она хочет есть. Анечка кивнула головой. Я пожарил пять яиц, которые давно ненавижу так же, как сосиски с промышленными пельменями, и мы быстро их съели, промокая мягкой булочкой растекшиеся желтки.

Ванна быстро наполнилась водой. Я оценил указательным пальцем температуру и позвал Анечку:

— Иди мойся. Мыло, шампунь найдешь, в тазике можешь постирать свои вещи.

Я вымыл посуду, вытер стол, с грохотом вытащил из кладовки раскладушку, расправил ее и прилег на диван.

Я слышал, как Анечка выключила воду, слышал, как она заплескалась, потом затихла, потом опять заплескалась, затихла, шумно встала, шумно села, тихо, долго тихо, слишком долго тихо, уж слишком долго тихо — проклятие!

Я открыл дверь в ванную комнату, под водой с открытыми глазами лежала Анечка. Я испугался, я так испугался, что у меня заломило затылок и заныло сердце. Анечка, слегка меня окатив, шумно вынырнула, вздохнула и улыбнулась.

— Ну ты даешь! Не надоело барахтаться?

— Нет, я люблю горячую воду.

Анечка задела мою руку мокрым плечиком. Я наклонился и зачем-то поцеловал ее торчащую ключицу. Потом, потом в носках, майке, штанах я барахтался в ванной вместе с Анечкой. Потом я разорвал мокрую майку. Потом мои штаны заклинило где-то на коленях. А потом был дельфинарий во время гона.

* * *

Я вытаскивал из кармана мокрые комочки бумажных рублей, нежно расправлял их и за краешек прицеплял деревянной прищепкой к бельевой веревке.

— Интересно, высохнут они до утра?

— Не высохнут. Мне на раскладушку ложиться?

Я ворочался на диване, Анечка скрипела на раскладушке. Анечка перестала скрипеть, а я нырнул в темноту и был там, пока не услышал:

— Эй, вставай! На работу опоздаешь!

— Чего?!

Анечка лежала по правую руку от меня и сладко потягивалась.

— Я в отпуске, я уже десять раз говорил, что я в отпуске, и вообще, перехожу в управление, пусть сами ищут за такую зарплату свой антрацит. Ты извини, скоро родственники приедут, да и вообще.

Анечка скривила губы, молча встала, включила утюг, погладила свои вещички, оделась, и выскользнула из моей квартиры. Тягучая тишина повисла в моей маленькой комнатке, стало жалко Анечку, себя, Веронику, мать Вероники, Георгия Григорьевича, Толика и все прогрессивное и непрогрессивное человечество. Был бы с похмелья, пустил бы, непременно, слезу.

* * *

Интересно, а что лежит в пузатом портфеле?

Я оттянул круглую железную пампушку вниз, но замок не открылся, видимо, его заботливо закрыли на ключик. Пришлось залезть в кладовку, выудить из хлама стальную проволоку, выгнуть с помощью пассатижей из нее крючок и, ловко покрутив в замочной скважине, расстегнуть портфель. В портфеле были: какие-то бланки, договор долевого участия, бутылка шампанского, коробка конфет, пачка презервативов и завернутый в белую тряпочку пистолет ТТ с запасной обоймой.

«Пусть пока у тебя побудет». Спасибо, Георгий Григорьевич. Что там у нас за незаконное хранение оружия? Сейчас позвоню ему и скажу, какой он козел.

— Алло, Георгий Григорьевич?

— Да.

— Это Виктор. Мне что с портфелем-то делать?

— С каким портфелем? А, ну пусть пока у тебя побудет — это там, в общем, потом заберем.

— Понятно. Я сегодня, наверно, не смогу подойти — что-то приболел, ладно?

— Ладно. С Толиком поладили?

— Да, отличный парень, он футболом не увлекался?

— Каким футболом? Ладно, мне некогда, давай выздоравливай, выпей водки с перцем, сходи в баню, и все пройдет.

* * *

Я заскучал и решил поиграть сам с собой в шахматы. Сначала я болел за белых, которыми играл Гарри Каспаров, и, честно говоря, подыгрывал им, но, когда они вдруг стали проигрывать, стал болеть за черных, которыми играл Анатолий Карпов, потом Каспаров провернул хитрую комбинацию, и пришлось болеть опять за него, но хитроумный Карпов выиграл качество, и я по-товарищески пожал ему руку, потом в скучном эндшпеле у Каспарова образовалась проходная пешка, и я украдкой подмигнул бакинскому армянину, но подошедший вдруг Вишванатан Ананд сказал, что у белых и черных просрочено время, и смел фигурки широким белым рукавом своей длинной до, самых колен, рубахи.

* * *

В продовольственном магазине ко мне подошла бабушка и сказала:

— Сейчас подвезут свежую ливерную колбасу и бройлерных куриц.

— А что лучше: колбаса или курица?

— Конечно курица, из нее можно бульон сварить, можно пожарить, а из колбасы что — ничего.

Но подошла другая бабушка и сказала:

— Это смотря для кого, вот я, например, больше колбасу люблю, ее можно сразу порезать и есть, можно бутерброд сделать, можно с яйцами пожарить, а бройлерные курицы — это же химия одна!

— А в твоей колбасе, думаешь, лучше, туда, знаешь, чего только не напихают — ею можно тараканов травить.

— У меня, к твоему сведению, нет тараканов, у меня все чисто, и если в своем свинарнике ты их развела, то мне не указывай!

— Я развела?! Да у тебя самой дочка шлюха, и сама ты шлюха, и все вы шлюхи!

— А вот за шлюху я тебя посажу на пятнадцать суток в тюрьму, и ты там сдохнешь, деревня неумытая!

Пока я поворачивал голову то в одну сторону, то в другую, вокруг собралась толпа из любопытствующих лиц.

— Гражданин, уведите свою бабулю домой — здесь магазин, а не Государственная дума.

Остроумная пухленькая продавщица обращалась ко мне.

— А какая именно из бабуль является моей?

Пухленькая продавщица быстро догадалась, что я или пьян в стельку, или тоже перепутал заведения, поэтому отвела от меня синеву своего взора, втолкнулась между бабулями и вежливо предложила им заткнуться.

Я купил хрустящую булочку, желтый, пахучий, с большими дырками кусок сыра и удивился, что меня почти не обсчитали. На радостях, сложив продукты в холодильник, пошел к Веронике, которая, открыв мне дверь, сказала, что это опять я, потом предложила подождать на улице, потом вышла, и мы тихонечко пошли в маленький парк с маленьким прудиком, в котором плавали утки, полиэтиленовые пакеты, окурки и ярко-красный мячик.

— А я с мамой поссорилась, давай посидим на скамейке.

— Давай, а что случилось?

— Да так, не хочу рассказывать.

Я взял ладошку Вероники, погладил ее, перевернул, провел ноготком по какой-то линии и сказал, что Веронику ждет долгая, счастливая жизнь, у нее будет два мужа и трое детей, но вот здесь, то есть примерно в теперешнем возрасте ее ждет страстная любовь. Я поцеловал Вероникину ладошку, а она мне сказала:

— Врешь ты все.

— Ну и что.

— А я себе кофточку связала, такая симпатичная, вот здесь я сделала валик, такие плечики, а резинку вязала совсем просто, обычно же вот так вяжут, а я взяла и сделала как написано в предпоследнем номере «Бурды», и знаешь, так хорошо получилось, я теперь всегда буду так резинку вязать, жалко мне нитки немного не хватило, а то бы еще связала такие штучки, ну, наверно, видел сейчас ходят?

— А ты чем вяжешь: спицами или крючком?

Вероника очень внимательно на меня посмотрела, наверно, поразившись моей осведомленности в рукодельном искусстве, и спросила:

— Ты дурак, что ли?

Я растерянно развел руки.

— Ты не пьяный случайно?

Я неуверенно помотал головой.

— Пойдем, проводи меня домой, что-то ты какой-то странный сегодня.

* * *

Я спросил у Георгия Григорьевича, что мне делать с портфелем. Георгий Григорьевич задумался и сказал:

— Представляешь, Светка-зараза застукала с Жанкой-сучкой.

Я неискренне посочувствовал Георгию Григорьевичу, невнятно посоветовал что-нибудь наврать Светке и что-нибудь подарить Жанке. Георгий Григорьевич налил в тяжелый стакан виски, бросил туда пригоршню льда, отхлебнул, поперхнулся и сильно закашлялся:

— Не в то горло пошла.

Я предложил постучать ему по спине, но Георгий Григорьевич уже звонил по телефону:

— Ладно, Витек, иди — у меня дел по горло. Привет, Светик! Ну что ты материшься — это же недоразумение…

Я вышел на улицу, мимо меня за вырвавшимся на свободу бумажным змеем пронеслась толпа орущих мальчишек.

* * *

Невзрачный, но строгий гражданин настойчиво давил на кнопку моего звонка, рядом с ним стояла Анечка с сигаретой и пускала в его сторону сизые бублики. Я отстранил обоих, открыл дверь, а потом пропустил пришедших в свой пыльный коридор.

— Горэнерго. Счетчик в порядке? Табуреточки не найдется?

Я принес табуретку, гражданин на нее забрался и стал проверять целостность пломб на счетчике.

— Вроде бы в порядке. Но очень пыльно. Скажите своей молодой жене, чтобы почаще делала влажную уборку.

Анечка усмехнулась и пустила сизый бублик в направлении счетчика.

— А вдруг ее током ударит?

— Так соблюдайте правила техники безопасности.

Гражданин ушел, а Анечка сказала, что сегодня по амнистии освободился ее отчим, и они с ее матерью празднуют его возвращение.

Я пожарил пять яиц.

* * *

Я вышел на балкон за глотком свежего вечернего воздуха. Из соседнего окна ко мне приплыл скрипучий голос:

— Хороший денек сегодня.

— Да, замечательный.

— Обычно в это время дожди идут.

— Да, кажется.

— Уверяю вас. Вот у меня был случай…

— Извините, чайник кипит.

Я прошел на кухню и поставил чайник на огонь.

* * *

— Привет.

— Привет. Ты что, каждый день будешь приходить?

— Ну, нет, почему каждый день?

Мы гуляли по тротуару, потом я предложил Веронике шампанское и мороженое с шоколадом. Вероника неожиданно легко согласилась, и я привел ее к себе домой.

— Тебе надо сменить обои, покрыть пол ДВП, вымыть окна и купить новую мебель.

Я разложил мороженое в красивые вазочки, посыпал сверху тертым шоколадом, беззвучно открыл шампанское и разлил в бокалы.

— А я люблю, когда пробка вылетает.

Не успел я завернуть трепетный тост, как Вероника уже выпила и принялась резво поедать мороженое.

Я налил еще шампанского, но Вероника вдруг замотала головой:

— Я больше не буду.

Вероника молча доела мороженое, взяла бокал с вазочкой, отнесла к раковине и вымыла их под струей горячей воды.

— Мне домой пора.

Дорогой я посвистывал, а Вероника мурлыкала.

* * *

Анечка затушила бычок и бросила в банку из-под сметаны, я пожарил пять яиц.

* * *

В шесть часов утра я сбросил с головы подушку и вышел на улицу. Было холодно и совсем безлюдно. Я зашагал. Около дома фонари не горели. Дверь скрипнула. Я быстро взбежал по серым ступенькам. Я прижал ладонь правой руки к упругой гладкой поверхности дерматина, потом прислонился к нему лбом и заглянул в глазок — там было темно. Я закрыл глаза и уснул. Мне приснилось, что я оторвал кусочек дерматина, попробовал его на вкус и пошел домой кратчайшей дорогой через тихую аллею. Около дома, натягивая поводок, ко мне близко подошел молодой глупый дог и радостно понюхал. Я улыбнулся красивой молодой женщине:

— Неспокойные времена?

Женщина не улыбнулась:

— Да, неспокойные. Пойдем, Лорд.

Лорд лизнул мне руку.

— Такой горло не перекусит, еще и хвостиком повиляет.

Красивая хозяйка дернула поводок и молча пошла дальше.

Проезжавший вдалеке троллейбус вдруг разбросал в стороны свои дуги, и несколько самых первых пассажиров стали грустно смотреть, как немолодая женщина в оранжевом жилете пытается поставить их на место.

* * *

На улице было холодно. Георгий Григорьевич сказал:

— Что там, на улице опять прохладно?

— Да, прохладно.

— Выпьешь?

— Нет, не буду, что-то не хочется — настроения нет.

Георгий Григорьевич налил в две рюмки водки и одну протянул мне:

— Держи, сразу настроение и появится.

Я взял рюмку, выпил, поднял на вилке самый большой из двух крепких, ядреных огурцов и весь его съел.

— Ну ты молотишь! Закуски-то больше нет.

Пошел ты!

— Я не знал.

— Эх, Витек, Витек… Хороший ты парень, но далеко не пойдешь.

* * *

— У тебя отпуск когда заканчивается?

Отпуск?! Ах, да.

— Скоро.

— Вместо того чтобы мотаться по улицам, съездил бы куда-нибудь по путевке, отдохнул бы, позагорал, встретил хорошую девушку, женился, детей завели бы.

— Как-то уж больно резво.

— А что резво-то? Тебе сколько лет — давно пора остепениться.

— Ну, положим, у меня еще есть время.

— Ну ладно, Вить, с тобой хорошо, но мне домой надо, не провожай меня. Пока.

Вероника очень медленно побежала, выкидывая ноги куда-то в бок. Такой аллюр больше слабенькой троечки по физкультуре не потянет. Но когда эти физруки ставили анемичным отличницам тройки?

* * *

В замочной скважине торчала записка. Толик накарябал мое имя с маленькой буквы и сообщил, что завтра к девяти часам утра необходимо отвезти пузатый портфель в Михайловку Лене Коромыслову и не забыть взять у его жены Любки луковицы гладиолусов для Светки и трехлитровую банку соленых огурцов для Жанки. Я завел будильник, поставил стрелку на шесть часов и придвинул тумбочку поближе к дивану.

* * *

— Кто там?

— Это я, Виктор, Вероника дома?

— Вероники нет и не будет, потому что она выходит замуж за бравого, но почти всегда немного выпимшего офицера средств ПВО.

* * *

Аня выглянула в открытое окно «форда» цвета голубой металлик, глубоко затянулась и пустила сизый бублик в сторону строгого регулировщика. Регулировщик ловко поймал бублик своей зебропалкой и ожесточенно завертел его перед собой.

* * *

Я постелил на полу белое кухонное полотенце, разобрал на нем пистолет, собрал его, вставил обойму, перезарядил, вогнав патрон в ствол, потом медленно поднял подрагивающей рукой и плавно нажал на спусковой крючок.

Маленькие и большие шестеренки, упругие пружинки и быстрые колесики заскакали по всем стенам и углам моей комнаты, только часовая и минутная стрелки полетели в направлении упавшей на бок восьмерки.

Блок № 667

Глава 1

1

Мальчик еще только помешивал мятой алюминиевой ложкой дымящуюся зеленую жижу, а Бешеный уже вытирал большим ноздрястым куском черного хлеба дно тарелки. Мальчик без удовольствия проследил за длинным языком Бешеного, которым тот сначала прошелся по жирным краям тарелки, а потом с двух сторон облизал ложку. Мальчик выловил из своего зеленого водоемчика слизкий лист капусты, приподнял за краешек двумя пальцами и посмотрел сквозь него на желтый фонарь, мертво вделанный в потолок, — ветвистые тонкие и толстые прожилки были интересны и загадочны. Но Бешеный опять закряхтел и зачесался. Мальчик осторожно отпустил лист капусты в горячий и вонючий бульон, а Бешеный вдруг взял и всех удивил. Бешеный встал из-за стола до сигнала, перешагнул через скамейку и вышел на середину камеры. Окружающие подняли бритые лбы, бросили в тарелки ложки и в веселом ожидании потерли руки.

Захар больно заехал Мальчику локтем между ребер:

— Смотри, Мальчик, сейчас начнется!

— Чего начнется?

— Как чего?! Раздатчик уже побежал докладывать стражникам о том, что Бешеный до сигнала поднялся из-за стола, те придут и будут бить Бешеного, а потом уведут его в карцер!

Мальчик потер ноющий правый бок и без удивления недосчитался одного желтого зуба в рыхлых деснах Захара.

— Что же тут интересного, постоянно кто-то кого-то бьет, да и карцер никогда не пустует.

Захар три раза взмахнул короткими ресницами и сказал: «Хе!», потом подумал и добавил:

— Ох, ну и дурак же ты, Мальчик!

Бешеный не спеша сел на бетонный пол, заложил руки за голову и, откинувшись назад, стал смотреть в потолок.

— Бешеный, а Бешеный! Ты это чего?! — Захар подмигнул всем, посмотревшим в его сторону, не попал в бок увернувшегося Мальчика и тонко с подвывом захихикал.

— Заткнись! — сказал Джим.

2

Дверь лязгнула и отлетела в сторону, все, кто был в камере, вздрогнули, напрягли в тугую резину мышцы тела, а мышцы лица расслабили до состояния отстраненности и бесстрастности.

Толстый краснолицый стражник Кирпич и толстый усатый стражник Ноль строго подошли к лежащему Бешеному, замахнулись на него длинными черными дубинками, но Мальчик тихо сказал себе в рукав:

— Вам незачем его бить — он умер.

Кирпич возмутился и стал сверлить взглядом открытые лица обитателей камеры номер восемь в обреченной надежде найти чьи-то дрогнущие веки.

— Это кто тут такой?! Кто тут это самое?! Мы вам э… Мы вам мигом, в конце концов!

Ноль снял с рукава синей форменной куртки желтый волос и дунул его в сторону Кирпича:

— А вдруг он в самом деле умер?

— Тогда надо позвать Младшего.

— А вдруг не в самом деле?

— Тогда не надо звать Младшего, он нам потом мигом, в конце концов!

— Что будем делать? Решение принимать тебе.

— Это почему?

— Потому что у тебя на куртке двенадцать серебряных пуговиц, а у меня только десять.

— Ты их просто не пришиваешь, выигрываешь каждый раз в крестики-нолики и прячешь.

— Не болтай чушь — играть в крестики-нолики запрещено!

— Я и сам знаю, что запрещено, я так просто, по ошибке.

Стражники несколько раз хмуро перешагнули через Бешеного, потыкали его дубинками и, разрешив обитателям камеры встать из-за стола и тихо себя вести, вышли в коридор принимать какое-нибудь решение.

3

Жители камеры номер восемь задумчиво подходили к улыбающемуся в потолок Бешеному, трогали его за различные части тела, пожимали плечами и отходили в сторону. Мальчик тоже грустно покрутил Бешеному ухо и щелкнул по носу.

— Что, Мальчик, сначала Бешеный таскал тебя за уши, а теперь вроде бы как ты его?

— Ты ошибаешься, Шрам. Бешеный никогда не таскал меня за уши, даже тогда, когда терял ощущение действительности, — мы были друзьями.

— А когда вы с Рыжим привязали ногу Бешеного к лавке, и когда он вытащил вас обоих из-под нар?

— Это было недоразумение.

— Мальчик, ты мне нравишься.

Шрам вынул руку из кармана и неуверенно протянул ее к Мальчику!

— Надеюсь, ты не собираешься хлопать меня по щеке?

Как заныло плечо Мальчика от удара импульсивного Захара!

— Мальчик! Ты свидетель: я последний разговаривал с Бешеным! Как только Ноль или даже Младший спросят, кто последний разговаривал с Бешеным, ты сразу им скажи, что это я последний разговаривал с Бешеным!

— Что ты все орешь мне в ухо?! Сам и скажи, что ты и есть тот избранник, которому посчастливилось последним побеседовать с милым Бешеным.

— Мальчик! Смотри! Если подтвердишь, я тебе первому расскажу, как там все было, а если не подтвердишь, то скажу Кирпичу, что это ты кричал без разрешения, и тебя, дурака, в карцер посадят!

Мальчик вытер рукавом со лба липкие брызги и внимательно посмотрел на никогда не гаснущие пляшущие огоньки в глазах Захара.

— Захар, ты меня удивляешь — такой большой, умный, умудренный опытом долгого существования, а наивность твоей просьбы просто поразительна, как будто ты не знаешь, что только Джим решает, кому быть свидетелем.

Мальчик предвидел досаду Захара, поэтому ловко присел под его свистящий кулак, юркнул между Хромым и Зубом и спрятался за огромным толстым Дрылем.

4

Старожилы камеры номер восемь быстро утомились обсуждать нелегкий жизненный путь Бешеного и разбрелись в различных направлениях заниматься своими или чужими делами: Брондз некрепко поколотил Бублика, который притворно захныкал, старательно вытирая несуществующую кровь под носом, Карасик с Подрезом щекотали друг другу подмышки, чтобы выяснить, кто более достоин любви прыщавого Чаки, Прокл проиграл в крестики-нолики Юрику маленький острый гвоздик, а перед Мальчиком вдруг выросла голова Захара, протиснувшегося под нары и заслонившего Мальчику весь обзор камеры.

— Мальчик, я тут подумал немного и знаешь что? Возьми — это тебе, я сам сделал.

Мальчик взял грубо выструганного из просаленного куска дерева уродливого человечка, повертел его и, чтобы не расстроить Захара, изобразил легкое любопытство.

— Спасибо, Захар, ты очень добрый.

— Мальчик, ты же знаешь, Байрам заболел, его унесли лечиться, и я теперь один, а ты уже почти вырос, у тебя вон усики уже пробиваются, я тоже раньше таким был, сейчас вот только немного другой стал.

Мальчик погладил деревянного человечка, и длинная заноза больно воткнулась ему в ладонь:

— Проклятье!

— Мальчик, давай жить вместе, а? Я тебе помогу занять место на нарах и еще чего-нибудь, да и вообще, а?

Мальчик вытащил зубами занозу, немного отсосал из ранки кровь и сплюнул.

— Захар, я не люблю тебя.

— Ну и что что не любишь, сейчас не любишь, потом полюбишь, да и где ты видел эту любовь? Ее и нет, может быть, вовсе, хотя, конечно… Ну, смотри, гад, я тебе припомню, гад! Ты еще погниешь в карцере, сопляк!

Чтобы меньше утомляться от горячего и несвежего шепота Захара, Мальчик незаметно отодвинулся от него и прижался спиной к стенке, а Захар разнервничался, вырвал у Мальчика из рук деревянного человечка, сунул в карман, сделал свирепое лицо, хотел что-нибудь еще сказать Мальчику или просто ударить, но неожиданно для себя пополз из-под нар. Захар стал цепляться за перекладины, царапать ногтями доски, ощупывать толстыми пальцами трещинки в полу и чуть не ухватил вовремя отдернутую руку Мальчика, но ничто не могло остановить его равномерного поступательного движения.

— Ну, сейчас я там кому-то! Ох, ну сейчас я там кому-то! Я сказал, сейчас я там кому-то! Я за себя не отвечаю там!.. А я чего? — я ничего… я так… я и не собирался вовсе… я просто спросил и все…

Джим сграбастал в охапку и сердито швырнул Захара через обеденный стол. Захар, размахивая в воздухе руками и ногами, пролетел половину камеры и воткнулся головой в мягкий живот Бешеного, после этого Бешеный захрипел и забулькал, а Захар обнял его и потряс за плечи:

— Хорошо тебе, Бешеный, никто тебя не обижает, лежишь себе и лежишь.

Мальчик напрягся и настороженно посмотрел на угрюмого Джима. Но Джим только слегка придавил Мальчика чернотой своих зрачков, молча развернулся и ушел к просторной лежанке на втором ярусе под вентиляционной решеткой — заветной мечте каждого честолюбивого камерника, а может быть, и не каждого.

5

Мальчик тепло и уютно свернулся калачиком, хотел было подремать, но передумал и заскучал. Чтобы как-то развлечься, Мальчик долго отламывал от доски над головой тонкую щепку, потом грыз ее, пытаясь распознать невнятный вкус пыльного дерева, потом он посмотрел под ноги на старого Мосла и решил, что, пожалуй, того можно пригласить побеседовать. Мальчик нежно почесал большим пальцем правой ноги шершавый пергамент лысины похрапывающего Мосла:

— Мосол, а, Мосол?

— У?

— Мосол, откуда берутся люди?

— Чего?

Мосол тяжело открыл глаза, повернул голову к Мальчику и, не скрывая досады, посмотрел на свое бывшее место. Мальчик перехватил его слезящийся взгляд и немного пожалел:

— Да, Мосол, время идет, и сил нет, скоро следующий подросток переместит тебя еще ближе к отхожему месту, а там чуть-чуть — и дружеские объятия Бешеного.

— Чего надо?

— Мосол, почему такая несообразность жизни: смерть проста, банальна, и она у всех на виду — драки, болезни, уж извини, старость, а появление человека на свет туманно и невразумительно?

— Ты не по времени задаешь глубокие вопросы, Мальчик. Ты сам-то хоть что-нибудь помнишь?

— Помню немного: сначала что-то мутное, потом я был в камере, где у меня выпали и заново выросли зубы, потом в подростковой камере, пока не стали появляться волосы под мышками и на лобке, потом здесь.

— Примерно так все и вспоминают.

Мосол взял глубокую паузу, вложил ресницы в ресницы и задышал ровно и ритмично. Мальчик вежливо ждал ответа Мосла, полагая, что тот долго раздумывает, подбирая значительные слова, но Мосол вдруг протяжно свистнул и трубно захрапел. Мальчик обиделся и гневно пнул пяткой Мосла по загривку.

— Ты что, Мосол, уснул?!

— Эх, Мальчик, Мальчик! Ты. помнишь только свои детские камеры, а на самом деле существует камера, где живут специальные люди, у которых время от времени растут огромные животы, потом животы разрываются, и оттуда выходят маленькие человечки и начинают расти, пока не станут большими. А стражники сразу выходят большими, потому что они маленькими не бывают.

— И откуда ты это все знаешь, Мосол?

— Мальчик, когда ты станешь взрослым, сильным, умным, переместишься по нарам на лучшее место, занимаемое сейчас Джимом, и все будут бояться и слушаться тебя, а потом ты постареешь, станешь дряхлым, немощным маразматиком, которого подростки с пустыми головками на плечах загоняют к толчку, тогда ты успеешь многое понять и узнать, и ничто не будет для тебя тайной.

— Мосол, не заставляй меня слушать в очередной раз твою слезливую историю о тяжелом карабканье по иерархии заплесневелых нар вверх и стремительном скатывании в обратном направлении.

— Так уж и стремительном.

Мосол устал разговаривать, положил квадратный подбородок на большой, но ничего уже не значащий кулак, пустил тоненькую ниточку слюны из уголка рта и опять заснул.

6

Мальчик перевернулся на живот, поплевал на щепку и стал рисовать на полу предметы общего обихода камеры номер восемь. Когда Мальчик заканчивал рисовать обеденный стол, бесшумная тень Шрама мягко легла на рисунок:

— Твоя кривая лавка, Мальчик, уже высохла и вот-вот исчезнет.

— Меня это не расстраивает, — состояние творчества важнее результата.

Шрам присел на корточки, и между ним и Мальчиком, наверно, возник бы какой-нибудь разговор, но в это время посреди камеры завязалась веселая возня с телом безропотного Бешеного.

Сначала Прокл оттягивал щеки Бешеного длинными пальцами в различные стороны, заставляя того гримасничать в такт писклявым вопросам сожителя Прокла, голубоглазого Тироля, потом сплоченная группа Лахмоса оттеснила их и, подняв Бешеного на ноги, стала прохаживаться с ним по камере, время от времени приплясывая и дружно падая под общий свист и хохот, затем Бешеный стал кувыркаться, стоять на голове, щекотать холодеющими пальцами спящих камерников и делать другие шалости, нашептываемые прозрачной фантазией бывших друзей.

Мальчик свистнул два раза и один раз хлопнул в ладоши, конечно, не так сильно, как Жмых или Стероид, но достаточно для легкой усмешки Шрама.

— Забавно, не правда ли, Мальчик?

— Что забавно?

— То, что все те, кого Бешеный унижал и обижал при жизни, не помнят зла и прощаются с покойным нежно и с добрым юмором.

— Шрам, все хотел спросить тебя: почему ты так часто сидишь в карцере, ты как будто специально стремишься туда?

— Это единственная возможность побыть одному. Ты мне нравишься, Мальчик.

— Я помню, Шрам, ты это уже говорил.

— В этой жизни не так много вещей, Мальчик, о которых хотелось бы повторяться.

Мальчик осторожно снял со своего плеча теплую ладонь Шрама и переложил ее на прохладный затылок похрапывающего Мосла.

— Шрам, я бы не хотел, чтобы наши отношения приобрели более конкретную форму.

— Я буду ждать, Мальчик.

— Жди.

Шрам легонько провел пальцами по щеке Мальчика и исчез в глубине камеры.

Басовитый хохот веселящейся толпы поднялся на пару октав выше, клубок тел сплелся теснее, материя трещала по швам, рубахи и штаны не успевали впитывать пот, пальцы дрожали, глаза застилала масляная пленка, ноздри трепетали, сухие языки облизывали истрескавшиеся губы, горячее дыхание обжигало холодные плечи, и быть, без сомнения, групповой некрофилии, но отрезвляющий, как ведро холодной воды, чуть слышный звук перебора ключей, заставил потерявших рассудок обрести его. В мгновение посреди камеры остался стоять только взлохмаченный, измятый, разодранный Бешеный, да и он быстро уронил уставшую голову на грудь, подогнул колени и, нелепо подмяв под себя руки, ткнулся в пол.

7

Кирпич широко распахнул дверь, рванулся в камеру, но, вдруг вспомнив, что с ними охранник Младший, неуклюже прижался к косяку и до побагровения втянул живот. Маленький, худенький Младший откинул вбок огромную копну желтых волос и медленно прошел мимо Кирпича к бесформенному телу Бешеного. В абсолютной тишине Младший очень пристально стал рассматривать тяжелые балки, углы в тенетах, трещины в стенах и большие желтые фонари в потолке, когда же рядом выросли Кирпич и Ноль, загородив часть пространства, переместил все внимание на аккуратно подстриженный ноготь большого пальца.

— Труп находился в данном положении? — шепотом спросил Младший.

Кирпич открыл рот и сильно выпучил глаза. Ноль тихонько кашлянул в кулачок:

— Немного изменился угол изгиба локтевого сустава.

— А почему не выставили охрану?! — Младший так громко взвизгнул, что некоторые камерники шарахнулись назад, Мальчик прикусил щеку, а Кирпич и Ноль впали в бледно-серое полуобморочное состояние.

Младший настороженно помассировал свое горло и опять перешел на шепот:

— Мне что, доложить о вашем поведении надзирателю и оставить вас наедине со следующими за этим последствиями?

Кирпич и Ноль закосились друг на друга, с трудом сдерживая желание куда-нибудь убежать, а Луст, зажав двумя пальцами нос, крикнул:

— Давай докладывай!

Кирпич и Ноль хотели тут же броситься на поиски нарушителя, но спрашивать разрешение у Младшего они постеснялись, поэтому Кирпич только грозно оттопырил нижнюю губу, а Ноль свел к переносице маленькие, но чрезвычайно лохматые брови.

— Виновных найти, труп убрать, а разговор мы еще продолжим.

Младший развернулся на огромных каблуках, свесил желтую копну волос набок, зашевелил губами и пошел к выходу, где его чуть не сшиб Кирпич, запоздало распахнувший перед ним дверь.

8

Когда дверь за Младшим закрылась, кровь постепенно стала возвращаться к лицам Кирпича и Ноля, они замахали дубинками, громко закричали и построили всех камерников в длинную изгибающуюся цепочку.

Кирпич и Ноль шли вдоль цепочки, останавливались возле каждого, и Кирпич задавал строгий вопрос:

— Ты?!

Если спрашиваемый в ответ четко не говорил «нет» и не смотрел оловянным взглядом, то считалось, что он во всем признался, и Ноль предлагал ему отойти в сторонку.

Виновных и невиновных оказалось примерно поровну, поэтому Ноль и Кирпич оказались в некотором замешательстве — достойных много, а количество наказаний ограниченно. Конечно, если хотя бы признавшихся оказалось значительно больше непризнавшихся, тогда можно было бы решить, что понурое большинство — слабовольные обманщики, а стойкое меньшинство — коварные хитрецы, научившиеся всякими приемчиками избегать возмездия, и наказать последних, а так — одно недоумение.

— Ну что, а?

— А что, я не знаю что.

— Может быть, как-нибудь по-другому чего-нибудь?

— Да, ну, а как?

— Ну, там это… э… ну не знаю…

Ответ нашелся быстро и просто в виде растянувшегося на полу Захара, которому под колено дал хулиган Луст.

— А ну хватай труп и пошли!

Захар было захныкал, но Ноль и Кирпич показали ему два огромных красных кулака, и Захар передумал безрезультатно дискуссировать, поднял на плечи равнодушную тяжесть Бешеного и, неуверенно ставя ногу, пошатываясь, пошел к выходу.

— Я же наоборот свидетель.

— Тащи, мерзавец!

9

— Интересно, что сделают Захару?

— А что там делать — в карцер и назад к нам в камеру.

— Нет, Брондз, могут и в другую камеру перевести.

— Могут… Могут, вообще, расстрел назначить.

— Стероид, а что такое расстрел?

— Откуда я знаю, Мальчик, — кажется, дубинками забивают до смерти.

— Какие дубинки! Ведут, ведут длинными коридорами, потом открывают дверь и летишь вниз на острые ножики!

— Руки и ноги отрывают, зубы выбивают и дают большой круглый сухарь — лижешь его, лижешь, а откусить не можешь — так с голоду и умираешь.

— Нет, Подрез, они кровь по капельке выпускают.

— Прокл! Прокл! Слушай, тебе говорят! Они заставляют пить воду ведрами, а сливать не дают, и мочевой пузырь разрывается!

— Защекочивают до смерти!

— Машина такая — головы рубит.

— Просто душат, и все.

— Да что ты, Зуб, врешь все! Сейчас как дам!

— Мальчик, они дышать не дают, я точно знаю.

— Я тебе, Жмых, сам дам!

— Жмых, что смотришь?! Врежь ему!

— Вот и заставляют драться между собой насмерть.

— Чака, а ты куда лезешь, гад?!

— Ух ты!

10

Мосол вздохнул, погрузил костлявую пятерню в белую шерсть на груди, обнюхал свои пальцы и сказал:

— В баню поведут.

— Мосол, как ты по запаху определяешь, что настало время греметь тазиками?

— При чем тут запах, Мальчик! Мне как нос перебили в юности, так я после этого почти ничего не чую. Все дело в расчетах.

— В каких расчетах?

— Так я тебе и сказал.

— Да нужны мне твои расчеты — не один ты чувствуешь приближение бани.

— Может, и не один, а так точно, как я, никто не предсказывает.

Мальчик сделал вид, что потерял интерес к Мослу, перевернулся на живот, достал из-за пазухи большую круглую галету, сделал губы трубочкой и стал рассматривать и крутить галету так, чтобы Мосол мог вполне точно определить значение предмета в руках Мальчика.

— Мальчик, ты воображаешь, что мои знания можно променять на эту несчастную галету?

— Воображаю, Мосол.

— Воображай дальше.

— Буду, только бы ты, Мосол, раньше времени не захлебнулся от обильного слюноотделения.

— Ничего, не захлебнусь, — сказал Мосол и проглотил уже накопившуюся влагу.

Мальчик сначала хотел подождать, когда Мосол, некоторое время поворочавшись на своем месте, все выложит сам, но, увидев сгорбленную фигурку Колпака, шаркающего к отхожему месту, решил ускорить ожидание.

— Нет, Мосол, я передумал: я отдам галету Колпаку — он старенький, немощный — пусть радуется.

— Ну-ну.

Мальчик оценил неуверенную усмешку Мосла и твердо пополз из-под нар в направлении Колпака. Мальчик уже почти выбрался на открытое пространство и даже почувствовал некоторую тревогу — не слишком ли быстро он ползет, а то как повезет ни с того ни с сего плохо соображающему Колпаку, но дребезжащие нервы Мосла не выдержали, и маленькая ступня Мальчика оказалась в его объятиях:

— Ладно, давай свою галету, все равно скоро умирать — пусть хоть что-то булькает в твоей пустой кастрюле. Видишь на дощечке маленькие крестики слева — это количество больших приемов пищи, как десять крестиков набирается, будет баня, — ставим справа один крестик побольше, как этих крестиков наберется шесть — будет стрижка, если девять — смена одежды, — ставим справа крест еще больше, когда будет их два — дадут теплую одежду, потому что в камере холоднее станет, а еще через два, опять легкую дадут. Я еще что придумал: по большим крестам жизнь отмерять и события всякие интересные запоминать — вот Бешеный, например, прожил в нашей камере сто двадцать восемь больших крестов, он, когда к нам пришел, сразу почему-то расстроился, сцепился с длинным Гоцем и прокусил ему шею — у того вся кровь-то и вытекла, ха-ха! Ну, давай свою галету!

— Возьми.

Мосол набил рот, засиял и спросил:

— Ну, как?

— Производит впечатление, что может быть более поразительным, чем возможность просчитывать жизнь назад и вперед, превращая пыльную тягомотину в стройные ряды красивых и ровных крестиков — нисколько не жалко галеты, ну разве что чуть-чуть.

Спокойно загремели ключи, и неспешно защелкал замок, Мосол кивнул в сторону звука:

— Ну, что я говорил — сейчас в баню всех отправят.

В камеру зашли двое новеньких: тщедушный подросток и довольно жилистый взрослый.

— Мосол, по-моему, ты просто так сожрал галету.

Мосол быстро запихнул в рот остатки галеты и без удовольствия проглотил:

— Ничего не просто так…

Окошко в двери отворилось, и раздатчик Ротербанд, с опозданием надув щеки, сипло крикнул:

— В баню готовсь!

Глава 2

1

Мальчик зашел в парную, немного постоял внизу, привыкая к резкому жару, и полез на верхний полог, чтобы растянуться на распаренных досках в ожидании бесконечных соленых капелек на своем теле. Другие камерники тоже лежали и про запас вбирали тепло тяжелого воздуха, они слабо переговаривались, почти не шевелились, только любовные парочки обессиленно поглаживали друг друга. Мальчик закрыл глаза, расслабил мышцы рук и ног, плавно задышал, свободно отпуская сознание в путешествие по светлым чистым камерам с красивыми людьми в свежей, не рваной одежде, сидящими вокруг красивых черных столов и поедающими из желтых красивых мисок вкусное ароматное месиво… Мальчик резко сжался в агрессивный комочек — чья-то рука осторожно коснулась его груди.

— Шрам, ты меня напугал.

— Хороший пар, Мальчик?

— Если его достоинство определяется сыростью и температурой, то, наверно, хороший.

— Какой ты еще молодой. Хотя время бежит быстро, и не заметишь, как пропадет желание острить по каждому поводу. Я думаю о тебе, Мальчик.

— Я тоже тебя вспоминаю, Шрам.

Шрам облокотился на свои колени и грустно опустил голову. Мальчик тоже окунулся в печаль и начертил указательным пальцем кружок на плече Шрама.

— Я был таким же, как ты, Мальчик.

Скрюченный долговязый Тироль свесился над Мальчиком и захихикал:

— А со мной Прокл долго не разговаривает — у него либо есть силы, либо их нет.

— Шрам! Пошли, тебя Джим зовет.

Шрам усмехнулся, спокойно спустился с полога и вышел из парной.

— Ну, все, Мальчик, конец твоему Шраму.

— Тироль, мне кажется, ты напрасно радуешься — если тебя в прошлую помывку изнасиловали Кирпич с Нолем, то, во-первых, счастливые мгновения не бывают такими частыми, а во-вторых, в этот раз дежурят Закир с Лымарем, и как бы настойчиво ты не мылился дольше всех, твои усилия будут напрасны.

Тироль больно ущипнул Мальчика, Мальчик подложил под ногу Тироля кусочек мыла, и Тироль, высоко взметнув длинными ногами вверх, съехал на тощих ягодицах по ступенькам вниз.

2

Шрам стоял с закрытыми глазами под душем, Мальчик подошел к нему и подставил ладошку под острые дробинки:

— Какая холодная вода.

— Мозги лучше будут работать.

— От этого не станет легче.

— А мне не надо легче.

— Что тебе сказал Джим?

— Что он может сказать, кроме того, что убьет меня.

— Пойдем, скоро объявят конец помывки.

— Ты многим нравишься, Мальчик, и напряжение вокруг тебя будет постоянным и возрастающим.

— Ты решил…

— Нет, я не боюсь Джима.

— Пойдем.

3

Закир и Лымарь, по очереди прикрывая огромными ладонями рты, протяжно зевали, их пыльные дубинки не были отстегнуты от широких черных ремней и маятникообразно болтались между ног, вызывая нехитрые мысли о полной беспомощности стражников. Камерники гуськом торопливо, но без уважения прошли мимо Лымаря и Закиpa и, минуя зигзаги узких коридоров, возвратились в камеру, где их ждал дежурный Прокл и двое новеньких.

— Ты кто?

— Спица.

Джим легонько толкнул Спицу в плечо — тут было все слишком ясно, и Спица покорно склонил голову. Но многие крепкие камерники набычились, сжимая и разжимая тяжелые кулаки, — высота положения всегда тягостна большими хлопотами и претензиями окружающих.

— Спица, что тебе не спится? — пропел Рыжий и залез под стол.

Спица цепко поймал его фигурку прищуром правого глаза и чуть усмехнулся двумя черными морщинками в уголке рта.

Джим поставил короткий толстый указательный палец на мягкий лоб подростка:

— А ты кто?

— Гальюн.

4

Стероид улыбнулся во всю непомерную ширину своего рта (в него запросто влезал кулак не только самого Стероида, но ходили слухи, даже кулак Джима) и попытался обнять Спицу:

— Спица, друг, ты меня помнишь?

— Извини, мой хороший, но я тебя не помню.

— Да как же, Спица, вспомни: в пятой камере за столом ты сидел напротив и кидал в мою миску камешки, — я только наклонюсь, а ты раз камешек, я опять наклонюсь, а ты опять свой камешек!

— Дорогой, я никогда не был в пятой камере, я всю жизнь был только в девятой, не считая подростковой и карцера.

— Да? Как жалко — так хочется вспомнить молодость.

Мосол после слов Стероида мелко затрясся и для равновесия оперся на плечо Мальчика. Мальчик тут же брезгливо сбросил ладонь Мосла:

— Мальчик, я не могу, когда этот сопляк Стероид говорит про молодость — ему всего-то чуть-чуть за сто крестов, а все туда же — молодость.

— Ну, у него же нет расчетной дощечки — откуда ему знать, что он в полном расцвете сил.

Мосол опять затрясся и хотел опять опереться на плечо Мальчика, но Мальчик плавно увел свою гибкую фигурку в сторону, и Мосол, провалившись рукой в пустоту, рухнул на Джима.

— Тебя что, старый хрен, ноги не держат?!

— Ой, Джим, а я знаю, кто у них в девятой камере основной.

— Ну и что.

— У них там косоглазый Виссон основной.

— Да мне хоть…

— Старик, ты здорово отстал от текущих событий, Виссон повесился, еще когда у меня была кудрявая шевелюра.

— Зачем повесился?

— Наверно, устал.

Мосол снова мелко затрясся всем телом, еще больше затрясся его вытянутый в сторону Спицы черный кривой указательный палец:

— Устал, хе-хе, а я зато не устал!

Мальчик взял Мосла за указательный палец и без усилий потащил его к месту под нарами:

— Мосол, последнее время ты часто утомляешь общество — уж не от той ли плесени, которую выращиваешь на горбушке хлеба, а потом тайком жрешь у стенки?

— Тихо, Мальчик, узнают — все отнимут, я, может быть, дам тебе попробовать, но ты никому — это эликсир жизни.

5

Дрыль сидел на лавке и дремал, одновременно опуская вниз тяжелые веки, мокрую нижнюю губу и двойной подбородок, превращая его сначала в тройной, потом в четвертной, а потом и в пятерной. Рыжий подкр ался к Дрылю и быстро залепил ему мякишем хлеба сразу обе ноздри. Дрыль от отсутствия воздуха затряс головой, выпучил глаза и судорожно стал всасывать воздух через открытый рот. Отдышавшись, Дрыль вскочил, бешено затоптался на месте, схватил рядом стоящего понурого Гальюна под мышки, высоко кинул его вверх, развернулся, сел на лавку и стал выдувать из ноздрей коварные катыши Рыжего. А Гальюн даже не успел почувствовать ужас, он так безучастно и шлепнулся бы лепешкой на пол, если бы его не поймал, на удивление всем, Прокл.

— Ты что, Дрыль, без разбора людей швыряешь?

— Пусть Рыжий не хулиганит.

— Так это вовсе не Рыжий, это новенький, Гальюн.

— А… А я-то думаю, чего это Рыжий такой легкий.

Мальчик похлопал Гальюна по плечу и кивнул в сторону Дрыля:

— Как, Гальюн, понравился полет?

— Не знаю…

— Гальюн, если тебе в следующий раз захочется полетать, ты делай, как тебе показал Рыжий: залепляй ноздри Дрылю — и вперед!

— Да я как-то не очень…

— Ничего, Гальюн, у нас все так летают — вон видишь: Колпак договаривается, сейчас заткнет нос Дрылю и полетит куда-нибудь.

— Мальчик, тебе совсем скучно?

— Шрам, если я тебя раздражаю, ты…

— Перестань, Мальчик, я так — забавляйся сколько хочешь. Мне просто немного тревожно.

— Спица?

— За это ты мне тоже нравишься, Мальчик.

6

Мальчик почувствовал за спиной мелкое колыхание воздуха, отвлекся от разговоров Спицы с камерниками и, не оборачиваясь, бросил назад:

— Мосол, ты опять бодрствуешь?

— Хе-хе, Мальчик, у тебя нет больше хотя бы кусочка галетки?

— Мосол, иди-ка спроси у Спицы, с какой стати его перевели к нам.

— Ладно.

Мосол подковылял к кружку вокруг Спицы и протиснулся между Подрезом и Карасиком:

— Спица, хе-хе, а почему тебя перевели к нам?

— Мосол, это же обычная ротация.

— Ой, Подрез, хе-хе, не смеши — при ротации не переводят в ближайшую камеру.

— Слушай, Мосол, кто ты такой, чтобы мне вопросы задавать?! Пошел отсюда!

— Правильно, вали, Мосол, а то разберут по мослам, гы-гы!

Мосол закрыл ладошкой рот, затрясся в всхлипах смеха, выбрался из кружка камерников и подковылял к Мальчику:

— Мальчик, хе-хе, он говорит этим кретинам, что, мол, обычная ротация, хе-хе.

— А твой светлый ум что думает?

— Хе-хе, Мальчик, хе-хе, да он завалил кого-то без уважительной причины, вот его и перевели в ближайшую камеру — всегда так делают, может, у тебя все-таки остался кусочек галетки, а?

— Мосол, иди жри свою плесень и отстань от меня.

— Я уже все съел, хе-хе!

7

Рыжий не очень уверенно пнул Гальюна ногой под зад и предложил помериться силами. Гальюн отряхнул штаны и сказал, что вполне верит в физическое превосходство Рыжего над собой и не видит никакого смысла в том, чтобы попусту утруждать почти еще детский организм чрезмерными нагрузками. Рыжий полностью согласился с Гальюном и, в полной мере обретя уверенность, дружелюбно сказал:

— Гальюн, а что это такое у тебя висит на животе? Ты, наверно, неудачно высморкался?

Гальюн растерянно наклонил голову, выискивая возможное безобразие на своей рубахе, а Рыжий взял между указательным и средним пальцем хлюпающий нос Гальюна, сильно сжал его и стал выворачивать в разные стороны, надеясь получить большую, красивую сливу на радость окружающим. Гальюн стал извиваться и визжать, потом вдруг ухватил остренькими зубами мизинец Рыжего, и Рыжий тоже стал извиваться и визжать. Гальюн с Рыжим, наверно, долго бы еще забавляли публику, но Прокл дал Рыжему крепкий подзатыльник, обнял Гальюна за плечи и, что-то тихо нашептывая ему на ушко, повел в сторону своих нар для выяснения вопросов, входящих в круг их общих интересов. Близкий друг Прокла Тироль повернулся к Мальчику и, не смахивая с длинных ресниц голубых глаз переизбыток влаги, спросил:

— Что же это такое делается, Мальчик?

— Не переживай, Тироль, найдешь себе товарища еще лучше.

— Я не хочу лучше.

— Тогда скажи Джиму, что со стороны Прокла несколько неэтично беседовать на нарах с неполовозрелым Гальюном.

Тироль в задумчивости пощипал мочку своего уха, потом подошел к лежащему на нарах Джиму и вежливо подергал его за рукав:

— Джим, Прокл совсем неправ — Гальюн еще маленький, ему нельзя общаться с Проклом.

— Раз сюда перевели, значит, нормальный.

— Нет, Джим, он это… Слушай, Джим, может быть, тебе самому забрать Гальюна к себе? Чего это Прокл должен первым знакомиться с ним — ты вон кто, а он всего лишь вон кто! У тебя же нет сейчас хорошего товарища, а?

Джим невольно поднял голову и посмотрел на Мальчика, разговаривающего со Шрамом. Тироль перехватил взгляд Джима и снова потеребил мочку уха:

— А… Ну тут, конечно, как хочешь, но Гальюн тоже ничего, да и Мальчик слишком каприз…

Джим неожиданно покраснел, шарахнул огромным кулаком по лбу Тироля и отвернулся к стене.

8

Тироль обходил каждого и предлагал потрогать круглую шишку посередине лба. Обитатели восьмой камеры крепкими пальцами мяли лоб Тироля, Тироль морщился, но терпел, потому что справедливо считал, что исключительности всеобщего внимания всегда сопутствуют какие-нибудь маленькие неприятности.

— Смотри, Шрам, как Джим мне врезал.

— Да, впечатляет.

— А ты, Мальчик, не тяни свою руку — это все из-за тебя.

— Зря сердишься, Тироль. Этот шарик на пологом склоне твоего лба очень интригует, и, я думаю, теперь ты запросто вернешь себе расположение Прокла — посмотри, какая ординарная внешность у Гальюна, а представляешь, что будет, когда кровь из шишки переместится под твои голубые глазки, и как они будут смотреться на темно-синем с желтым переливом фоне — у Гальюна нет шансов.

— Ничего, Мальчик, придет и мой черед хихикать.

— Конечно, придет.

Тироль толкнул плечом Мальчика и не очень уверенно пошел к нарам Прокла, где тихонько кашлянул в кулачок:

— Прокл, смотри, что у меня на лбу.

— Пошел ты!

— Прокл, у меня шишка даже больше, чем была у Бублика в прошлый раз, когда ему Юрик подножку поставил, и он с разбега врезался в стол, хочешь посмотреть?

— Пошел ты!

— Это меня Джим ударил из-за Мальчика, тебе меня не жалко?

— Пошел ты!

— Ну, Гальюн, маленький мерзавец, — я тебе еще устрою сладкую жизнь, узнаешь, кто такой Тироль!

— Тронешь — голову откручу!

— Тогда не буду устраивать сладкую жизнь — пусть делает что хочет. Только, Прокл, он не будет тебя любить, как я.

— Пошел ты!

9

Камера ожидала. Никто особенно не выказывал свое нетерпение, люди ходили в разные стороны, разговаривали, играли, шутили и смеялись, изредка кто-нибудь мимолетно скользил деланно равнодушным взглядом по могучей спине Джима и опять пускался в пустые разговоры, — а Джим все лежал и лежал.

10

Мальчик и Рыжий незаметно привязали к хлястику рубахи опять задремавшего Дрыля длинную нитку, протянули ее к отхожему месту и зацепили за рычаг смывного бачка.

— Давай, Рыжий, позови его.

— Если я позову — он заподозрит, лучше ты позови.

— Хорошо, подождем, когда он сам встанет.

— Да он до приема пищи не встанет.

— Ничего, естественность превыше всего.

11

На нарах Прокла глухо вскрикнул Гальюн.

12

Луст хлопнул по плечу Тироля и сочувственно расхохотался ему в лицо.

13

Чака надулся, когда Карасик, отстранив его липкую руку, поднял левую бровь, поджал в игривой улыбке губы и, манерно вихляясь, пошел к Тиролю.

14

Спица резко выбросил руку и поймал за шею проходившего Рыжего:

— Говоришь, Рыжий, мне не спится? Ты прав, мне в самом деле не спится, может быть, ты мне поможешь?

Рыжий попытался укусить Спицу, но Спица ловко отдернул левую руку, а правой больно сдавил шею Рыжему и толкнул от себя:

— Мое предложение снимается, Рыжий, — из твоих ушей дурно пахнет.

Рыжий отбежал на безопасное расстояние и, потирая шею, крикнул:

— Сам ты вонючка!

15

Мосол не уступил дорогу Колпаку, Колпак по инерции ткнулся головой в плечо Мосла и в недоумении уперся в него мутным взглядом.

— Куда прешь, Колпак?! Не видишь, кто идет?!

Колпак сказал: «Ы-ы…», мелкими шажками обошел

Мосла и зашаркал дальше, кивая головой в такт левого шага.

16

Камера затихла. Джим сел, свесил с нар ногу и стал следить за тем, как она покачивается, вместе с Джимом за амплитудой его розовой пятки следила вся камера. От тишины проснулся Дрыль и попытался тихонько, крадучись встать с лавки, но нитка, привязанная к его хлястику, натянулась, смывной бачок захрипел, потом заурчал и с шумом выпустил воду. Все вздрогнули, Рыжий прыснул, а Дрыль от изумления развернулся и еще раз спустил воду.

— Ты что, Дрыль, с ума сошел?

— Джим, это не я…

Со своего места загоготал Луст, вслед за ним тоненько залились Бублик с Хромым, а их в свою очередь басовито поддержали Подрез, Зуб и Брондз, потом развеселились и остальные камерники. Джим тоже немного поухмылялся, но быстро опять насупился и тихо позвал:

— Спица.

Спица медленно подошел к Джиму и встал напротив в меру уважительно и в меру не уважительно. Все сразу же переключились с неуклюже отрывающего нитку от своего хлястика Дрыля на Спицу и Джима.

— Спица, ты на каком месте был в девятой камере?

— На пятых нарах справа.

— Значит Юрик или Жмых?

Спица пожал плечами, Жмых покрутил головой в разные стороны, разминая затекшую шею, а Юрик ощупал языком все целые зубы.

Джим бросил в рот кусок сухаря и, размачивая его у правой щеки, сказал:

— По-моему, тебе, Спица, лучше всего подойдет место Шрама.

Камера удивилась, но не очень. Жмых перестал смотреть на Спицу исподлобья, Юрик недоверчиво продолжал анализировать кончиком языка свои зубы, Мальчик присел рядом со Шрамом, Шрам повернулся к Мальчику и усмехнулся:

— Вот видишь.

Спица склонил голову набок и в брезгливой усмешке растянул тонкие губы:

— Но, Джим, это всего лишь восьмое место, к тому же слева.

— Ничего, Спица, все в твоих руках — главное начало. И потом пятое место в девятой камере совсем не одно и тоже, что пятое место в восьмой, тем более, Жмых и Юрик не совсем здоровы.

Жмых удивленно открыл рот, а Юрик хмыкнул и перестал полировать нижний коренной зуб.

— Но все-таки…

— Спица, может быть, ты хочешь на мое место?!

— Я этого не говорил.

— Хе-хе! — сказал Мосол Мальчику, с трудом приседая на негнущихся ногах.

— Чего тебе, Мосол?

— Мальчик, он хочет…

— Да без тебя знаю!

— Мальчик, сейчас Колпаку, хе-хе, говорю, что…

— Мосол, проваливай!

17

Длинный Хромой на кивок Джима подбежал к двери и закрыл несимметрично деформированным затылком глазок наблюдения за камерой. Сокамерники расселись по своим местам, достали из глубоких карманов кусочки хлеба и стали их жевать в ожидании зрелища.

Спица и Шрам встали напротив друг друга, а Джим сказал: «Давайте».

Спица слегка присел и вытянул вперед правую руку, Шрам, легко и быстро передвигаясь, закружил вокруг Спицы.

— Шрам! У Спицы голова закружится!

Спица прыгнул вперед и схватил Шрама за рукав, Шрам отпрянул назад, и выдранный с корнем из плеча рукав остался в цепких пальцах Спицы.

— Спица! Не порть чужую одежду!

Спица бросил скомканную тряпку в лицо Шраму и сразу же сам кинулся на него, но Шрам сделал шаг вперед и плотно впечатал локоть в надбровную дугу Спицы. Спица замер, потом подогнул колени и ткнулся лбом в ноги Шрама.

— Шрам! Добивай его!

Шрам взмахнул кулаком над затылком Спицы, но опустить его не успел — Спица дернул за пятки Шрама, и Шрам, безрезультатно хватая воздух, жестко упал всей спиной на пол.

— Спица! Еще раз так же!

Спица обхватил ноги Шрама руками и, заливая кровью его штанины, попытался заползти и придавить Шрама весом своего тела. Шрам с большим напряжением вырвал правую ногу из железных объятий и, уперевшись ею в рассеченную бровь еще не очухавшегося Спицы, спихнул его с себя.

Спица лежал на боку и пытался утереть ничего не видящий из-за красной пелены глаз. Шрам стоял на четвереньках и сплевывал липкую алую слюну.

— Эй! Хорош филонить — скоро прием пищи будет!

Спица тяжело поднялся и, в три шага разбежавшись, пнул Шрама, целясь в голову. Шрам ждал удара Спицы, поэтому успел резко уклониться в сторону и, когда Спица, промахнувшись, попал голенью по лавке и заскрежетал зубами от боли что есть силы, ткнул ему снизу кулаком в пах.

— Спица! У тебя с любовью больше проблем не будет!

Спица ухнул, присел на корточки и тут же вцепился зубами в бок Шрама.

— Шрам! Спица тебя сейчас съест!

Шрам давил Спице на желваки, бил по ушам, по шее и по затылку, но Спица все крутил и крутил головой, выдирая Шраму кусок живота, и, наверно, выдрал бы, если бы Шрам не зажал Спице рот и нос, лишая его необходимого при больших физических нагрузках кислорода.

— Шрам! Чего ты?!

— Спица! Чего ты?!

Спица ударил Шрама, Шрам ударил Спицу, Спица вырвал клок волос у Шрама, Шрам выбил Спице передний зуб, Спица ударил коленом Шрама в болезненную мышцу бедра, Шрам головой всмятку разбил губы Спицы, Спица выбил большой палец правой ноги, Шрам вывихнул мизинец, Шрам оторвал Спице все накладные карманы, Спица разодрал Шраму рубаху пополам, Шрам вытирал кровь под носом, Спица тяжело и хрипло дышал, Спица толкнул Шрама через обеденную лавку, Шрам подсек ноги Спицы, Спица подсек ноги Шрама, Шрам толкнул Спицу через обеденную лавку, Шрам тяжело и хрипло дышал, Спица вытирал кровь под носом, Шрам разодрал Спице рубаху пополам, Спица оторвал Шраму все накладные карманы, Спица вывихнул мизинец, Шрам выбил большой палец правой ноги, Спица головой всмятку разбил губы Шрама, Шрам ударил коленом Спицу в болезненную мышцу бедра, Спица выбил Шраму передний зуб, Шрам вырвал клок волос у Спицы, Спица ударил Шрама, Шрам ударил Спицу, Спица ударил Шрама, Шрам ударил Спицу, Спица ударил Шрама, Шрам поскользнулся, ударился виском об угол стола, встал, посмотрел на Мальчика, не смог улыбнуться, упал и умер.

18

Мальчик мокрой тряпочкой вытер кровь с лица Шрама, тонкими пальцами пригладил его всклоченные волосы, прикрыл разодранной рубахой тело и подумал о том, что, если бы он заплакал, это было бы вполне уместно.

— Мальчик, знаешь, сколько крестов прожил в нашей камере Шрам?

— Мосол, дай мне твоей плесени — а то из меня никак не может вырваться смех.

— Тебе не положено смеяться, Мальчик, — ты должен рыдать.

— Разве это не одно и то же?

— Хе-хе…

Ротербанд надул щеки, просунул голову в окошечко в двери и сипло крикнул:

— К приему пищи готовсь!

Глава 3

1

Лахмос втянул в рот щеку Бублика и старательно ее пожевал. К ним подошел Жмых и сказал, что Лахмос — редкого ума человек. Лахмос выплюнул щеку Бублика, сказал Жмыху: «Да?», отстранил Бублика, положил свою ладонь на талию Жмыха и увел его в левый угол камеры для более подробного развития темы.

2

Карасик облизал ложку и стал водить ею по узкой спине Тироля. Когда ложка Карасика запрыгала по не избежавшим сколиоза позвонкам Тироля, Карасик нежно запустил пятерню в спутанные волосы Тироля и шепотом спросил:

— Тироль, а тебе что больше нравится: сладкий компот или кисленький кисель?

— Не знаю, Карасик.

— Какой у тебя красивый позвоночник, Тироль.

— Угу.

— Только вот ты какой-то вялый.

— Не приставай ко мне, Карасик, — я в состоянии несчастной любви.

3

Прокл тяжело дышал, бурно потел и хрипло кричал Гальюну:

— Гальюн! Сильнее царапай мне спину!

Гальюн изможденно продирал свои слабые пальчики сквозь заросли рыжих волос на спине Прокла и тихо ныл:

— Я не могу сильнее — я устал.

— Гальюн! Давай сильнее царапай!

— Я не могу.

— Давай, Гальюн, давай!

Гальюн схватил зубами пучок волос на спине Прокла и сильно дернул.

— Молодец, Гальюн! Вот так давай!

Гальюн схватил зубами другой пучок и тоже дернул, но не рассчитал силы и с корнем выдрал соленый, рыжий кустик. Прокл взревел и замотал головой:

— Гальюн! Ты чудо! Ты немного звереешь, но это даже хорошо — ты молодец! Но все же, Гальюн, чуть легче, ладно?

4

Спица сел на корточки и провел языком по еще не зажившим, неравномерно вздутым синим губам:

— Ну что, Мальчик, как настроение?

— Да, наверно, такое же, как твое здоровье.

— Правила знаешь, Мальчик?

— Конечно: во время приема пищи не вставать, на вопросы служебного персонала отвечать четко и абсолютно правдиво, не…

— Молодец, Мальчик. А как насчет того правила, что в случае гибели одного из двух конкурентов на общее место, победивший получает не только место, но, если захочет, и товарища конкурента?

— Нет таких правил.

— Как же нет, Мальчик? Спроси у Мосла — он все знает.

Мосол, услышав свое имя, тут же закряхтел, заскрипел и выполз из-под нар.

— Эй, Мосол!

— Да слышу, слышу! Что тебе сказать, Спица, вроде бы есть такой обычай, но ведь Мальчик не был товарищем Шрама в полном смысле этого слова, поэтому тебе и требовать особо нечего.

— Мосол, чего мне требовать, а чего не требовать, я решу сам. Тебя спросили — ты ответил, теперь можешь лезть обратно на свою лежанку.

— Спица, меня нельзя включать и выключать — я всегда говорю все, нравится это каким-то Спицам или не нравится!

— Можно, Мосол, можно, — сказал Спица и, взявшись руками за край нар, уперся ногами в туго обтянутые кожей кости Мосла и затолкал его опять под нары.

— Как ты ловко его переубедил.

— Готовься, Мальчик, — скоро я буду в полной норме, и тебе от меня никак не отвертеться.

— Нетерпение, с которым я буду ждать полноту твоей нормы, не передать простой лексикой нашей камеры, Спица.

— Ну-ну, твой язычок нам тоже пригодится.

5

В камере стало тесно. В камеру зашел охранник Гендевит и все стражники, включая обрюзгшего, в вечных капельках пота, сопящего Дрона. Гендевит смущенно потупился и шепотом попросил Ноля, чтобы тот не очень громко приказал находящимся в камере людям построиться. Ноль с удовольствием рявкнул во всю свою возможную силу:

— Стройся!

Гендевит вздрогнул, Лымарь с Закиром тихонько захихикали, Кирпич плюнул на недавно пришитую к рукаву четырнадцатую серебряную пуговицу и в сотый раз потер ее о штанину, Ноль пожирал Гендевита выпученными глазами и как бы предлагал ему похвалить себя за точно исполненное поручение, а Мальчик спросил Мосла:

— Что нас ожидает, Мосол?

— Что-что — общественные работы.

— Общественные работы — это когда слабые таскают тяжести, а сильные сдувают пыль с плоских поверхностей?

— Мальчик, я иногда не знаю, как отвечать на твои вопросы.

— Это и не обязательно.

6

Гендевит некоторое время постоял в задумчивости, потом нахмурился и сказал Нолю:

— Ноль, ты относишься ко мне без должного почтения, а ведь я могу сообщить о твоем поведении надзирателю, и тебя разжалуют в раздатчики.

Ноль вдруг так растерялся, что заикал и забыл все жалобные слова, всегда готовые на критические случаи жизни. Кирпич, Лымарь и Закир заметно отодвинулись от Ноля, и растерянность Ноля стала переходить в легкую панику, но неожиданно Дрон резко посерьезнел, встрепенулся, подошел к отхожему месту и зажурчал в естественной потребности.

— Дрон! Ты что, совсем сдурел?!

Дрон ошарашенно огляделся и развел руки:

— Извините, я думал, что мы у себя — я нечаянно, я только чуть-чуть.

Гендевит махнул рукой, покачал головой, устало сел на лавку и приказал стражникам распределить коллектив камеры номер восемь по различным работам.

7

Мальчик тер вонючей склизкой мочалкой жирные стенки лежащего на боку огромного котла, а Мосол невпопад направлял тоненькую струйку ржавой воды из черного шланга то Мальчику на ноги, то на пол, то себе на штаны.

— Мосол, ты бы отдохнул, а то до следующей смены одежды не просохнешь.

Мосол вздохнул, бросил шланг в котел, уронил швабру и опрокинул ведро с грязной водой.

— А ты знаешь, что в этом котле, который ты драишь, Дос с Нютей Нафика сварили?

— Зачем?

— Да Дос с Нютей любили друг дружку, а Нафик жил с Нютей и не подпускал Доса к нему, вот они, когда на кухне работали, Нафику сковородкой голову раскроили, а потом его в гороховый суп бросили. Этим супом после три камеры накормили, пока черпак раздатчиков не застрял в ребрах Нафика, хе-хе.

— Мосол, ты эту историю выдумал, чтобы мне было приятнее соскабливать жир со стенок?

— Ничего я не выдумывал, да и Нафика сварили крестов пятьдесят назад, у тебя тогда еще зубы по второму разу не выросли.

— Ну, это меняет дело. Единственно, как ты догадался, что это именно тот котел?

— Да так как-то…

Мосол хотел собраться с мыслями, чтобы подкрепить свой рассказ аргументами, но проходящий мимо с помойным ведром Рыжий вдруг отвесил Мослу крепкую оплеуху и сказал:

— Мосол, в камеру вернемся, я на твое место перейду, понял?!

Мосол не понял, а Рыжий переложил из руки в руку ведро и ушел в постоянно булькающую сероводородом канализационную комнату. Мосол понял и возмущенно хлопнул себя по коленям:

— Мальчик, это что же делается?!

— Разве для тебя неожиданны перемещения вверх мужающих подростков и вниз дряхлеющих стариков?

— Мальчик, ты скажи Рыжему, чтобы он отстал от меня, ладно?

— Почему я должен это делать?

— Потому что я с тобой о жизни разговариваю, советы даю, учу мудрости, а Рыжий, кроме как дразнить Дрыля, ничего не умеет, и у него из ушей всегда канализационной комнатой воняет.

— Зато он молодой, веселый, подвижный, а уши мы ему заткнем чем-нибудь.

Рыжий громыхнул пустым ведром о косяк и спросил, почему Мальчик не заставит сидящего Мосла вместо себя котел скоблить. Мальчик ничего не ответил, а Рыжий попытался примерить помойное ведро на голову Мосла и, когда тот стал отмахиваться, отвесил ему еще одну оплеуху.

— Все, Мосол, приходишь в камеру и сразу переползаешь на мое место, понял?!

— Нет, Рыжий, Мосол останется на своем месте.

— Чего?!

— Хорошо выглядишь.

— Сам ты!.. То есть это… Не ты ли мне запретишь?!

— Я, Рыжий, я.

— Мальчик, а кто ты такой?! Я ведь могу и на твое место перебраться!

— Попробуй.

Рыжий вразвалочку подошел к Мальчику, плюнул ему в ноги, выдвинул вперед челюсть, презрительно усмехнулся и немного отвел правую руку, чтобы ударить неожиданно, но сильно. Мальчик отвернулся, потом, не отнимая рук от стенок котла, резко стукнул головой Рыжему в переносицу. Рыжий упал в котел, зажал руками расквашенный нос и захныкал:

— Я же твой друг, Мальчик, а ты мне нос разбил. Зачем тебе Мосол — он же старый и скучный. Теперь у меня от котла одежда будет вся грязная, и кровь вон как течет, еще раздатчик Люциус пристает, а во время большого приема пищи Дрыль мой компот выпил, и вообще жизнь какая-то…

Мальчик вытянул за руку Рыжего из котла, протянул ему ведерко и хлопнул по спине:

— Ничего, Рыжий, думаю, Дрыль не долго будет ждать, когда ты с ним сквитаешься. Люциусу скажи, что ты нравишься Кирпичу. А чтобы кровь не бежала, запрокинь нос. Штаны твои всегда жирные. Ну а в остальном ты сам виноват.

Рыжий запрокинул голову и, мелко шагая, вышел из комнаты.

Мосол крякнул, поднял мочалку Мальчика и стал водить ее там, где Мальчик уже вымыл начисто и вытер насухо.

— Ты посиди, Мальчик, отдохни. Я-то сначала думал, что Рыжий тебя поколотит — он вон какой толстый стал, а ты взял и ловко его того.

— У него слабое самообладание.

8

У Мальчика не было аппетита, он вяло размазывал по краям тарелки кашу и старался не глядеть на постоянно подмигивающего ему Спицу. Рыжий незаметно всыпал Дрылю в чай половину солонки. Луст, когда Стероид приподнялся, потянувшись за хлебом, положил на его место две ложки каши. Колпак все быстро съел и в ожидании команды подъема из-за стола тихонечко захрапел. Джим стукнул ложкой Зубу по лбу, и тот задумался: разжевывать во рту плотный комок каши или попытаться незаметно его проглотить, чтобы не нервировать Джима. Мосол дергал за рукав Чаку и кивал в сторону Колпака. Чака смотрел на Карасика и, изображая ненависть, щурил глаза и надувал щеки. В камеру влетел раздатчик Ротербанд и завопил:

— Чтобы никто не шевелился! Чтобы никто не шелохнулся! Чтобы никто и ничего! Потому что надзиратель будет проходить!

Ротербанд вылетел из камеры, и через какое-то время в нее быстро вошел стражник Кирпич и крикнул:

— Если кто издаст звук, когда будет проходить надзиратель — я за себя не ручаюсь, я вам мигом, в конце концов!

Кирпич быстро вышел из камеры и немного погодя в нее заглянул охранник Младший и сказал:

— Сейчас надзиратель совершает обход, и я предлагаю всем вести себя прилично, тем более что камера на плохом счету.

Младший тихо вышел, и почти тут же в камеру шумно ввалились надзиратель Афрон, охранник Гендевит, опять же охранник Младший, стражники Кирпич, Ноль, Закир, Лымарь, Дрон и раздатчики Ротербанд и Люциус. Афрон, притоптывая и в каком-то смысле приплясывая, пробежался по периметру камеры и резко остановился перед Младшим:

— Это и есть хваленая камера номер восемь с двумя трупами между моими обходами?

— Да, эта она.

— Кто основной в камере?

Кирпич бросился к Джиму и ткнул ему в спину дубинкой:

— А ну мигом! Это! В конце концов!

Джим поднялся, расправил плечи и сурово глянул на Афрона.

— Какой здоровяк. А почему он не участвует в моих соревнованиях борцов?

— Он не проходит даже предварительный круг: его всегда дисквалифицируют за неспортивное поведение.

— Жаль.

Афрон еще раз оглядел обитателей камеры номер восемь, потом подошел к Мальчику, улыбнулся, поправил ему смятый воротничок рубахи и повернулся к впавшему в безвозвратное недоумение Колпаку:

— Как? Ты еще живой?

— Э-э…

— Это же долгожитель камеры номер восемь!

— У-у…

— Я вижу, ты немного сбавил обороты в последнее время?

— Ы-ы…

— Ну, ничего, Мосол, мутный разум — это не так уж и плохо, как может казаться со стороны.

— Ъ-ъ…

Мосол чуть не задохнулся от возмущения, больно ущипнул Мальчика и забрызгал ему в ухо горячей слюной:

— Мальчик! Как же так, Мальчик! Ведь он — это не я! Мальчик! Я же здесь!

— Откуда ты знаешь, Мосол, где ты.

— Нет, Мальчик, скажи, что теперь делать? Я убью этого Колпака!

Младший поднял подбородок и спросил Кирпича, что за шелест в камере, Кирпич в произвольном направлении показал кулак, а Афрон снял с рукава Гендевита белую нитку:

— Нормальная камера. Мослу выдать надзирательский паек и проследить, чтобы он съел его сам. Младшему или, нет, Гендевиту, а лучше обоим сразу лично проконтролировать и доложить.

Услышав про надзирательский паек, Мосол часто задышал и, перестав ощущать действительность, шагнул вперед:

— Это я Мосол! А он — Колпак! Это я долгожитель, а он — старый хрыч! Это я!..

Мослу удивились все, а Кирпич в изумлении даже выронил дубинку. Афрон подошел к полыхающему справедливым гневом Мослу и застегнул ему на груди пуговичку:

— Что ж, открывшиеся обстоятельства совершенно меняют мой приказ, а по сему: Колпаку выдать надзирательский паек, Младшему и Гендевиту лично проконтролировать и доложить выполнение приказа. А Мослу за бдительность объявляю надзирательскую благодарность!

Афрон немного посмеялся, в такт ему посмеялись охранники, стражники и раздатчики. Афрон оборвал смех, тут же оборвали смех охранники, стражники и раздатчики, только Дрон, увлекшись, гыкнул на раз больше положенного и охранники, стражники и раздатчики подумали, что Дрон уже давно не соответствует занимаемой должности.

— Мальчик…

— Мосол, ты наверно очень рад, что тебе достались не жалкие сдобные мучные изделия, а поднимающая дух до фонаря в потолке высокая надзирательская благодарность?

— Эх, Мальчик, Мальчик…

9

В камере было тихо, поэтому чавкающие звуки Колпака хорошо прослушивались на самых отдаленных нарах. Колпак сидел за столом и быстро отправлял себе в рот из шуршащего пакета какие-то вкуснопахнущие предметы. Напротив Колпака сидел Младший и с отвращением следил, как половина пищи, запихиваемой Колпаком в себя, вываливается обратно. Гендевит маятникообразно вышагивал за спиной Младшего, Дрон сонно ковырял в носу, Закир смотрел в затылок Младшему, а Ротербанд поворачивал голову по ходу движения Гендевита. Когда Колпак проглотил последний кусок, Младший быстро и облегченно встал, Гендевит вопросительно остановился: «Все?», Закир и Ротербанд выпрямили спины, а Дрон вынул из ноздри палец.

— Ротербанд, объявляй готовность к общему приему пищи.

— К приему пищи готовсь!

10

Почти каждый из камерников спросил у Колпака, будет ли он есть обычную пищу после того, как набил брюхо редкими вкусностями. Колпак смущенно улыбался и утвердительно говорил: «Ы-ы…» Мосол яростно кидал со своего места в Колпака катыши хлеба, но попал только раз и то в Прокла, а когда тот в ответ пообещал Мослу натянуть ему на уши алюминиевую миску, перестал бесконтрольно возмущаться. Луст же подмигнул Чаке, и Чака спросил у Колпака, насколько вкусны были продукты, которые он съел. Колпак повернулся к Чаке и стал разводить руки, а Луст, перегнувшись через Стероида, всыпал в кисель Колпака соскобленный с сырых нар черный лишайник.

Сразу после приема пищи Колпака три раза подряд вырвало и два раза пронесло. Мосол хлопал в ладоши, хрипел от удовольствия и даже попытался свистнуть, но Мальчик попросил его не шипеть у него над ухом.

11

Спица схватил Мальчика за руку и сильно сжал. Мальчик дернул руку в сторону, попытался другой рукой отогнуть большой палец Спицы, но как ни старался, не мог вырвать свое тонкое запястье из его железных фаланг.

— Ха-ха, Мальчик, мало кто может освободиться от моего захвата.

Мальчик в ненависти стиснул зубы, отклонился назад и, прицельно мотнув рукой, что есть силы шарахнул внешней стороной кулака Спицы об угол стола. Спица от неожиданности охнул и выпустил руку Мальчика.

— Мальчик, как бы ты ни ухищрялся, тебе никуда не деться — это неизбежно.

Мальчик растер запястье и сказал Спице, что Спица гад, мерзавец и тварь. А подошедший Джим протянул Спице свой кулак и предложил:

— Подержи лучше меня, Спица.

Спица нахмурился и приготовился отскочить при первом резком движении Джима.

— Джим, я беру только то, что принадлежит мне по праву.

— По какому праву, Спица?!

— Джим, Спица победил Шрама — Мальчик его!

— Чего, Подрез?!

— А я ничего, я говорю, тут спорная ситуация и такие вопросы так просто не решаются.

— Джим, есть же правила!

— Нет никаких правил!

— Есть!

Джим ударил Лахмосу в челюсть, Лахмос, сложив руки по швам, влетел под нары к Мослу, и беспокойное сознание долго его не тревожило. Товарищ Лахмоса, Жмых, возмутился и крикнул:

— Держите меня, а то я за себя не ручаюсь! Держите меня!

Но Жмыха никто не держал, поэтому он схватил Стероида за плечи, встряхнул и крикнул ему:

— Держи меня, Стероид, а то я за себя не ручаюсь! Крепче держи меня, Стероид!

Спица отлетел далеко, Прокл отлетел очень далеко, Дрыль сам залез под стол. Тироль поцеловал Прокла в холодный лоб, пнул Гальюна и закричал:

— Камера! Все на Джима! Джим против правил! Джим против правил! Джим против правил! Джим против правил!

Тироль опустил голову, закрыл глаза и побежал в направлении живота Джима, за дрожащим в коленках Тиролем почему-то вдруг бросилась почти вся камера. Толпа сшибла Джима, навалилась, и все тела сплелись в яростный комок.

Потный шар катался по камере, время от времени в него бросалась новая партия возмущенных камерников, замещая уже отдавших долг борьбе за справедливость и незыблемость правил консерваторов или погасивших революционный пыл перемен реформаторов.

— Мальчик, а ты что сидишь? Из-за тебя же бойня. Вон Рыжий, как взрослый дерется — молодец!

— Мосол, не этот ли молодец надавал тебе оплеух во время общественных работ?

— Да, тогда он поступил как последний негодяй.

— Где же твоя объективность, Мосол? Чем оплеухи на чужих затылках отличаются от оплеух на твоем?

— Ну… Во! Смотри, Тироль откатился!

Мальчик с Мослом прислонили Тироля к стеночке, похлопали по щекам и дали ему попить холодной водички.

— Как, Тироль, всех победил?

Тироль мутно заморгал на Мальчика и сказал:

— Хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи…

12

Ротербанд сначала долго свистел, а потом отважно вступил в схватку. Он грозно потребовал прекратить безобразие и дернул за шиворот первого попавшего под руку нарушителя, но нарушитель нагло превратил строгий крючок носа Ротербанда в легкомысленную курносость и опять нырнул в кучу тел. Ротербанд недоуменно посидел на лавочке, собрал в ладошку веселые красные капельки, решил, что он обиделся, и убежал за подмогой.

Подмога явилась в полном составе и тут же из толстого брезентового шланга стала поливать холодной водой дерущихся. Холодная вода быстро прояснила сознание и вернула камерников к действительности — те, кто мог передвигаться, уползли на свои места, те, кто не мог, остались лежать в холодных лужах.

Спица лежал на животе и тянул руки вперед, но при этом голова Спицы была развернута на сто восемьдесят градусов, и он немигающе смотрел назад.

— Мальчик, похоже, Спица не будет больше к тебе приставать.

— Похоже, Мосол.

К Спице подошли Люциус и Ротербанд, взяли его за руки и за ноги и вынесли из камеры. Закир почесал затылок и сказал Лымарю:

— Лымарь, а Джима нам вдвоем будет тяжело тащить до мертвецкой, давай Кирпича попросим помочь.

— Давай.

— Кирпич, помоги нам дотащить Джима.

— Сами, что ли, не можете, в конце концов!

Кирпич нехотя подошел и взялся за правую ногу Джима, Джим поднял голову и сказал Кирпичу:

— Так-то, Мальчик.

Кирпич испуганно бросил ногу Джима и отскочил в сторону:

— Он разговаривает!

Джим оттопырил губы и из собравшейся на них слюны, надул большой пузырь.

— Лымарь, он, наверно, живой.

Пузырь на губах Джима лопнул, голова откинулась назад, зрачки ушли под веки.

— Нет, Закир, он, наверно, мертвый.

— Пусть пока полежит, потащили кого полегче.

Лымарь с Закиром растаскивали тела, Кирпич координировал работу, попутно начищая серебряные пуговицы, Ротербанд трогал распухший нос то указательным пальцем левой руки, то указательным пальцем правой. Некоторые из камерников, проходя мимо лежащего Джима, украдкой пинали его.

— Эй, Рыжий!

— Чего?

— Наверно, необыкновенное удовольствие — пнуть мертвого Джима?

— Да ладно! Я просто споткнулся.

Глава 4

1

Дознавательная комната охранника Младшего была длинной, узкой и с очень высоким потолком. Младший сидел за огромным, покрытым красным сукном столом, а Мальчик стоял напротив и щурился от яркого света настольной лампы, направленной на него. Младший коротким взмахом головы откинул назад волосы, закрыл глаза и спросил Мальчика:

— Мальчик, с какой целью ты провоцируешь людей на беспорядки?

— Мне кажется, беспорядки свершаются спонтанно, и я виноват в них столько же, сколько все остальные.

— Возможно, но почему-то все остальные говорят, что это из-за тебя произошли последние две драки.

— Они заблуждаются — причина в вожделении, и если, например, объявить, что спать можно только с Дрылем, тогда все драки будут происходить из-за Дрыля, а если всех кастрировать, то драк не будет вообще, разве что из-за добавки киселя.

— Ну-ну. Теперь я действительно верю, что ты мог устроить эту свалку.

Младший протянул руку к белой кнопочке и легонько нажал на нее. Ротербанд вбежал в комнату, на ходу проглатывая что-то недожеванное.

— Ротербанд!

— Да?

— Ротербанд, почисти ботинки, выглади брюки, подстриги ногти, смени воротничок, побрейся, включая и подмышки, и если еще раз зайдешь ко мне с набитым ртом, то тогда я даже не представляю, что сможет утолить мой гнев. Пшел вон!

— Слушаюсь!

— Стой! Отведи зачинщика смуты в карцер.

— Слушаюсь!

Бледный Ротербанд сделал шаг к двери, но, побледнев еще больше, остановился и робко обернулся:

— А… Извиняюсь, кто зачинщик смуты?

— Перед тобой, болван.

Ротербанд громко застучал нижней челюстью об верхнюю и, выпучив от перенапряжения глаза, хрипло выдохнул:

— Вы?!

— Кто «вы»?! Ротербанд, ты чем там обожрался? Бери Мальчика и тащи его в пятьдесят четвертый карцер, идиот!

— Слушаюсь! Извиняюсь! Никогда больше не повторится! Мальчик, за мной, то есть впереди меня!

2

Ротербанд в гневе пихал Мальчика в спину костлявым кулаком, приговаривая на каждом шагу:

— Вперед! Вперед! Вперед!

У маленькой железной двери в пятьдесят четвертый карцер Ротербанд поставил Мальчика лицом к стене и загремел ключами. Дверь в карцер завыла и сквозь узкую щель показала Мальчику черноту. Мальчик шагнул к двери, но Ротербанд, посчитав, что виновник его унижений отделывается слишком легко, толкнул Мальчика назад:

— Куда прешь без разрешения!

— Разрешите посетить карцер.

— Чего?!

— Да ничего, пытаюсь получить разрешение.

Ротербанд раскраснелся, схватил Мальчика за ухо и стал его выкручивать:

— Я тебе покажу разрешение!

— Остановись, раздатчик!

— Чего?! Да как ты со мной!.. Меня на ты!.. Да я тебя!..

— Вспомни, Ротербанд, говорил ли Младший причинять мне хоть малейшую боль?

— Ну и что, что не говорил!

— Раздатчик, а как реагирует Младший, когда делают то, чего он не разрешает?

— Дык!.. Он очень… Дык!.. Да, но… Дык!.. Так я же… Дык!.. А потом я тебя и не трогал совсем!

— Тогда с дороги, раздатчик!

— А я и ничего! Заходи. Только ты зря торопишься, Мальчик.

3

Тяжелая дверь стукнулась об крепкие косяки, и Мальчик стал водить в воздухе руками, чтобы хоть как-то ощутить пространство. Слева, на расстоянии вытянутой левой руки была шершавая, мокрая стена, справа, на расстоянии вытянутой правой руки тоже была шершавая, мокрая стена. Мальчик приготовился погрустить и опустился по стеночке на что-то неожиданно мягкое. Мягкое еще более неожиданно зашевелилось и сказало:

— Куда ты садишься — не видишь, человек лежит.

Мальчик от неожиданности подпрыгнул и ударился головой об очень низкий деревянный потолок, с которого сразу же посыпалась труха, склизкие грибы и несколько почти истлевших гвоздей.

— Я вообще ничего здесь не вижу.

— Потолок не трогай — обвалится. Грибы собери и раздели на троих.

— Почему на троих?

— Так положено.

— Странно, а говорили, что в карцерах всегда по одному держат.

— Это карцер номер пятьдесят четыре — он трехместный.

— Значит, грибы для будущего третьего?

— Почему будущего, Трюфель настоящий — вон в углу сидит.

Мальчик протянул перед собой горсть грибов и сказал:

— Трюфель, возьми грибы.

Две трясущиеся руки поспешно сгребли с ладони Мальчика грибы, и совсем рядом послышались чавкающие, хлюпающие, всасывающие звуки.

— Трюфель не любит разговаривать?

— Очень любит, но не может — я ему язык откусил, чтобы не тараторил.

— Сурово, но радикально.

— Ты из какой камеры?

— Из восьмой.

— Это та, в которой бойня была?

— Угу.

— Я из девятой, зовут меня Виссон, Трюфель из третьей, а ты, наверно, Мальчик, которого не поделили Спица и Джим?

— Виссон?! Но Спица говорил, что ты повесился.

— Откачали, и за самовольный уход из жизни определили в этот карцер.

— А откуда ты знаешь, что происходит в камерах?

— Когда ты в этой темноте разглядишь Трюфеля, то тоже будешь все знать.

— Я буду здесь так долго?

— Мальчик, из пятьдесят четвертого карцера только выносят.

Мальчик отдвинулся от Виссона и сел у противоположной стены.

— Осторожно, Мальчик, не провались в дыру, а то у Трюфеля после грибов случаются расстройства, и ты можешь поставить его в неловкое положение.

Мальчик лизнул гриб и украдкой бросил его в сторону.

— Мальчик, дыра слева, а не справа. Не хочешь есть грибы — отдай Трюфелю.

— Это единственная пища, которой здесь можно питаться?

— Какая же это пища, грибы — источник удовольствия, веселья, энергии и немного сумасшествия.

Мальчик закрыл глаза и, стараясь не касаться мокрой стены, слегка задремал. Мальчику показалось странным, что он касается щекой слизкой стены, ведь его подбородок упирался в далеко стоящую от нее коленку, и почему-то трещала по швам рубаха, и почему… Мальчик тряхнул головой и проснулся: суетливые руки Трюфеля шарили по телу Мальчика, раздирая на нем рубаху, а жирные губы Трюфеля скользили по его щеке. Мальчик прокусил Трюфелю указательный палец, но Трюфель никак на это не отреагировал, только облизал длинным и липким языком шею Мальчика.

— Трюфель! Куда вперед меня лезешь?!

Виссон оторвал Трюфеля от Мальчика, немного придушил и швырнул в угол, после чего повернулся к Мальчику, загоготал и стал подминать его под себя. Мальчик уперся кулаком в широченную грудь Виссона, но тот легко своей тяжестью сложил его руку в локте, запыхтел, зарычал, прерывисто обдавая ароматом проглоченных грибов. Мальчик с трудом освободил руку, вцепился ею в щеку Виссона, а другой залепил ему глаза размятой в ладони грибной жижей. Виссон отпрянул назад и сказал, что и так тут ничего не видно, а еще и глаза залепляют всякие хулиганы. Мальчик бросился в сторону и сразу же влетел в объятия Трюфеля. Трюфель очень мокро обсосал Мальчику ухо, а Мальчик пятнадцать раз подряд пнул коленом Трюфелю между ног.

— Трюфель! Он мой!

Виссон резко поднялся и всей своей громадиной врезался в потолок, потолок затрещал и пополз с левого края вниз. Мальчик вырвал ногу из рук загнувшегося Трюфеля и со всей силой стал давить правый край потолка вверх. Потолок еще немного потрещал и сорвался вниз по левому краю, придавливая Трюфеля и Виссона.

Там, где был потолок, осталась черная пустота, и в этой пустоте раскачивался фонарь и тускло освещал какой-то проем в стене. Тусклого дребезжащего света хватало для того, чтобы Мальчик зажмурился от рези в глазах, а Виссон с Трюфелем взревели от выворачивающей наизнанку белки боли.

— Голову откручу, Мальчик! Сейчас доберусь и откручу!

Виссон, разламывая остатки потолка и раскидывая в стороны доски, встал с колен и двинулся к Мальчику.

— Спокойно, Виссон, я сам к тебе иду.

— Давай, Мальчик, давай сам.

Виссон опустил руки к коленкам, Мальчик подошел к Виссону, вытер рукавом безудержные слезы с его глаз, сложил ладони на его шее, оттолкнулся от пола, запрыгнул на плечи Виссону, оттолкнулся от его широких плеч и запрыгнул в проем.

— Мальчик, ты куда делся?

— Пока не знаю, Виссон, но тем не менее никогда не забуду радость мгновений, проведенных с тобой.

4

Мальчик медленно полз на четвереньках, прощупывая перед собой пыльный путь то левой, то правой рукой. Тусклый свет болтающегося на проводе фонаря и трубный голос Виссона исчезли за первым изгибом непонятного коридорчика. Было странно тепло и очень тихо. Мальчик прополз еще немного и почувствовал, что стало значительно жарче, и как будто послышались какие-то звуки, а может быть, и не послышались. Мальчик прополз еще немного и стал стряхивать со лба пот, чтобы он не застил глаза, кроме того, впереди раздавались глухие голоса, шлепки, шипение и еще какое-то знакомое сотрясание воздуха. Мальчик еще прополз и уперся, как он и предполагал, в деревянную вентиляционную решетку парного отделения бани. За решеткой на пологе лежали распластанные тела, медленно двигали руками и ногами и интенсивно потели. Мальчик подождал, когда раздатчик крикнул о конце помывки и скользкие тела лениво вышли из парной, навалился плечом на решетку и легко ее выдавил внутрь помещения. В парной Мальчик быстро снял одежду, скатал ее в комок, выскочил в помывочную, из помывочной в раздевалку, в раздевалке быстро оделся и успел пристроиться к квадратной спине последнего человека, в развалку проходящего мимо почти уснувшего Дрона и жующего сладкий сухарь Лымаря. Лымарь легонько дал Мальчику подзатыльник и сказал сквозь еще не проглоченное сдобное месиво:

— Вечно ты, Шплинт, с Биллером до последнего возитесь.

Мальчик наклонил вперед голову и промычал в ответ что-то невразумительно-нейтральное.

В камере номер девять все ходили туда-сюда, и на Мальчика сначала никто не обращал внимания, но когда мельтешение людей закончилось, всех вдруг сразу удивил непонятно откуда появившийся незнакомый подросток. Мальчика обступили кольцом любопытствующие и спросили, кто он и как тут оказался. Мальчик сказал, что он Мальчик и что он из восьмой камеры, и сюда попал путем некоторых перемещений.

— Эй, Захар, из твоей бывшей камеры!

— Эй, Мосол! Проснись!

— Эй, Дрыль!

— Эй!..

Дрыль сказал Мальчику:

— Ну… Вот… Мальчик, а это… Ну, сам, а я… Во, смотри, хромать стал…

Мосол из-под нар прохрипел, что никого не хочет видеть из восьмой камеры и, вообще, по какому праву у него отобрали его дощечку.

Захар крепко поцеловал Мальчика в затылок, обнял сзади за плечи и подмигнул собравшимся:

— Это Мальчик, он мой товарищ.

Мальчик нырнул вниз и вырвался из объятий Захара:

— Никогда я не был твоим товарищем, Захар. И, кстати, где твои шикарные, коричневые с черной каемочкой зубы?

— Сам не знаю, Мальчик, как-то растерялись все, жевать уже нечем — языком пищу растираю. Но это все ерунда, это все ничего, мы с тобой заживем как надо!

— Нет, Захар, не получится.

— Получится, Мальчик, получится. У нас в девятой камере нет основного, у нас коллективное управление, а у меня, Мальчик, сам знаешь, голос очень зычный, поэтому ко мне прислушиваются — так что держись меня, Мальчик.

Мальчик с деланным удивлением повернулся направо, любопытный Захар тоже посмотрел в ту сторону, и когда он повернулся назад, чтобы спросить, на что так пялился Мальчик, сам Мальчик уже растворился в гудящей толпе, коллективно следящей за порядком в камере.

Мальчик залез под нары и пощекотал тонким прутиком за шиворотом у Мосла. Мосол заерзал, открыл глаза, открыл рот и крякнул:

— Рыжий, а ты откуда тут взялся?

— Мосол, у тебя появился странный юмор, неужели на тебя так подействовал переезд.

— Рыжий, ты стал говорить как Мальчик. Ты, наверно, хочешь согнать меня с моей теплой лежанки?

— Мосол, затянувшаяся шутка — очень плохая шутка.

— Да, Рыжий, когда-то моим искрометным шуткам восхищался сам надзиратель.

— Да что ты говоришь, Колпак?

— Рыжий, ты сдурел, что ли, какой я тебе Колпак? Колпак только может чужие надзирательские пайки жрать — гад!

Мальчик крепкими пальцами помассировал перекошенную гневом дряблую щеку Мосла, вздохнул и сказал:

— Поспи, Мосол, может быть, тебе приснится другой сон.

6

Дактиль схватил Мальчика за шиворот и выволок на середину камеры. Захар вспрыгнул на лавку и закричал, временами переходя на визг:

— Слушайте меня все! У нас появился новый человек, зовут его Мальчик! Он мой товарищ! Тут некоторые претендуют, но я вам сразу скажу — это бесполезно! И всякие споры на эту тему считаю закрытыми! Ура! И еще раз…

Захара столкнул с лавки Ильич и воззвал:

— Сокамерники! Почему мы слушаем этого дурака Захара, который у нас совсем недолго и который нам уже наврал тут много чего?! Почему мы самого Мальчика не спрашиваем, как и с кем он видит себя в нашей камере?! Почему, я вас спрашиваю?!

Ильича за пятку дернул Биллер, Ильич кувыркнулся под стол. Биллер оперся на заботливо подставленное плечо Дактиля, тяжело запыхтел, но все же взгромоздился на освободившееся место.

— У нас тут что?! А то! Мы все вместе тут! Так?! Значит, и Мальчик должен быть со всеми! Ясно?!

Очень многие из собравшихся закричали, что им все ясно, но в то же время многие другие из собравшихся закричали, что им ничего не ясно. Но Биллер с помощью Дактиля уже сполз с трибуны, Ильич еще не выбрался из-под стола, а Захар, решив погромче крикнуть, сделал слишком глубокий вдох и, вместо того, чтобы озарить сознание несведущих, иступленно закашлялся, поперхнувшись собственной слюной. Мальчик воспользовался образовавшимся затишьем, сел на лавку, поджал ноги, обхватив колени руками, и тихо сказал:

— Вы так мне все нравитесь, и я очень хочу, но, увы, не могу быть товарищем каждому из вас, потому что я товарищ Виссона, а Виссон очень болезненно реагирует, когда претендуют на что-то, принадлежащее ему. Например, Трюфелю из третьей камеры он при мне откусил язык только за то, что тот по ошибке облизал его ложку. И как я понял из разговора надзирателя Афрона с охранником Младшим, Виссона вот-вот вернут в вашу камеру.

— Он нас пугает!

— А вдруг не пугает?

— Виссон мертв — он повесился!

— Виссон жил, жив и будет жить!

— Откуда он мог слышать разговор Афрона с Младшим?!

— Мальчик находился поблизости от самого Афрона!

— Виссон никогда бы не стал откусывать чужой язык!

— Виссон, когда сердитый, может откусить все, что угодно!

— Да плевали мы на этого Виссона — нас вон сколько!

— Сколько?

— Ну, вон!!! Вон! Еще вон! И там еще вон. Ну и…

— Вот вам первым он языки и пооткусывает!

Биллер поднял голову и крикнул:

— Да что, мы будем лебезить перед каким-то Мальчиком из-за какого-то Виссона?!

— Не будем!

Биллер хотел опять взгромоздиться на лавку, но недоуменно обнаружил, что Дактиля с его заботливым плечом нет рядом. Дактиль незаметно прошел за спину Мальчика, наклонился к нему и зашептал:

— Мальчик, ты извини, что я тебя грубо тянул за рубашку — меня заставили, сам видишь, какие тут все, особенно вон тот жирный. Виссон этого Биллера из-под стола не выпускал, а со мной несколько раз играл в крестики-нолики, выигрывал, конечно, и приказывал голым вокруг стола на четвереньках ходить, короче, весело было. Я за тебя, Мальчик.

Мальчик, не оборачиваясь, кивнул головой и сказал:

— Когда Виссон вернется, я непременно попрошу его, чтобы он тебе при следующей игре в крестики-нолики дал фору.

Ильич вдруг снова протиснулся сквозь толпу, наставил на Мальчика короткий указательный палец с обгрызанным ногтем и крикнул:

— Смотрите! Он нас не уважает, он сидит перед нами! Раз он сидит на лавке, так пусть тогда лежит, привязанный к этой же лавке!

Не успел Мальчик опомниться и хоть что-то возразить, как его быстро положили и ловко привязали к лавке.

— Я требую, чтобы Мальчика развязали!

— Надо бросить жребий!

— Надо Ильичу морду набить за подстрекательство!

— Ильич — молодец!

— Пусть про Виссона расскажет!

— А ты иди к своему косому Шплинту!

— Сам ты косой! И у твоего Скока одна нога короче другой!

— Соревнование по борьбе устроим!

— Если Виссон вернется, я ему скажу: Виссон, помнишь нашу дружбу?

— А я говорю, что все совсем не так!

— А пошел ты!

— Да я!

— А вот еще был случай…

— Все дело в аксиологической модальности!

— Хрен тебе!

Над Мальчиком свесился Мосол и с удовольствием засмеялся:

— Хе-хе, Рыжий, эти горластые дураки думают, что ты Мальчик, они не знают, хе-хе, что Мальчик еще в восьмой камере растворился в воздухе и поселился в моей голове — мы постоянно с ним разговариваем.

— Мосол, сдвинься немного в бок: с твоей башки летит перхоть прямо мне в глаза.

— Рыжий, хочешь плесени дам попробовать — сразу жить не знай как захочется.

— Спасибо, Мосол, в пятьдесят четвертом карцере Виссон угощал меня грибами, поднимающими настроение, и я до сих пор в отличном расположении духа.

— Грибами?.. Виссон?..

Мосол икнул и, раскинув в стороны хлыстообразные руки, упал на Мальчика.

Обитатели камеры номер девять орали, ругались, плевались, толкались и никак не реагировали на Мальчика, который уже осипшим голосом кричал, чтобы с него стащили мертвого Мосла.

Глава 5

1

— Ноль, зачем его опять в карцер сажать, давай лучше к себе возьмем, а то Икс совсем жирный стал и обозвал меня недавно по-нехорошему?

— Кирпич, если мы его возьмем к себе, тогда нам… хотя в каком-то смысле… но в то же время… а впрочем… Дрон, ты не возражаешь?

— А?

— Ну вот, Кирпич, Дрон решил взять Мальчика к нам, не знаю, как ты, а я не настроен ему противиться.

— Так я первый не настроен.

— Да, пожалуйста, хочешь быть первым — будь им.

— Нет, я передумал, лучше ты первый, а то ты готов мигом, в конце концов.

— Кирпич, я вообще никакой.

— Ноль, ты хитрый, ты опять хочешь, чтобы только не ты.

— Да перестань, Кирпич, Дрон уже давно принял волевое решение, и тебе не надо нервничать, ведь так, Дрон?

— Че?

2

Мальчик подмел пол рассыпающимся веником, заправил мятыми покрывалами скрипучие кровати стражников, вытер мокрой тряпочкой липкий стол, выскоблил из посуды грязь, аккуратно развесил на вешалки в индивидуальных шкафчиках скомканную одежду, подошел к храпящему Иксу, разбудил его и попросил оценить работу. Икс сел на свою лежанку, бессмысленно посмотрел перед собой, потом несколько раз тяжело вздохнул и отправился в контрольный обход выполнения своего задания.

— Все сделано очень плохо.

Икс перевернул все заправленные кровати, сбросил с вешалок одежду и опять улегся на свою лежанку.

— Как сделаешь хорошо — разбудишь, проверю.

Мальчик опять заправил все кровати и опять развесил всю одежду, потом он взял два стакана, налил в один воду и стал около уха содрагающего воздух Икса переливать воду тонкой, звонкой струйкой из одного стакана в другой. Мочевой пузырь Икса долго сопротивлялся, руки Мальчика стали неметь, и он уже хотел отказаться от своей затеи, как раздался звук открываемой двери и вместе с ним, не выдержав акустического давления, освободился пузырь Икса.

— Как аккуратно кругом. Хорошо поработали! Получите по целой сладкой галете или по половине уж точно.

Закир упал на свою кровать и положил ноги на спинку.

— Мальчик! Сними с меня ботинки!

— Закир, почему это он должен тебе первому снимать!

— Ну, пусть тебе, Кирпич, сначала снимает, я подожду.

Мальчик, стараясь не дышать, стянул тяжелые башмаки Кирпича и поставил их под кровать.

— Нет! Ставь их на полочку у двери — я так люблю! И мигом, в конце концов!

— Стражник Кирпич, вы же сами говорили, что надо делать все как положено.

— Молчать, в конце концов, и мигом!

Мальчик переложил ботинки Кирпича на полочку, потом стянул ботинки с Закира, Ноля и Лымаря.

Последним в комнату медленно зашел Дрон, сел на низенькую скамеечку и стал чистить светлой щеткой брюки, а темной — ботинки.

— Эй, Дрон, отдай все Мальчику — пусть работает, зря, что ли, ты его взял.

— Не сумеет как надо.

— А как надо?

— Так как охранник Младший требует.

— Ты к нему в гости собираешься?

— Нет, он сам сейчас придет.

— Чего?!

Стражники моментально вскочили, быстро обулись и застегнулись, только Кирпич, добежав до полочки у двери, успел натянуть лишь один башмак, когда в комнату мягко вошел Младший.

Младший оглядел Дрона, оглядел Закира, оглядел Ноля и удовлетворенно хмыкнул, оглядел Лымаря, оглядел Кирпича, удивленно посмотрел ему в глаза, и Кирпич покраснел и как будто в то же время побледнел.

— Я не успел. Я мигом…

— Разве был задан вопрос?

— Виноват!

Младший отошел от Кирпича и увидел Мальчика.

— Мальчик? Откуда ты здесь? Почему не поставили в известность?!

Стражники стали делать глотательные движения и подергивать то левым, то правым глазом. Неожиданно заскрипел на своей лежанке Икс, Младший оглянулся и опешил:

— Что это значит?

Икс протер глаза, сполз с лежанки и сказал:

— Фу-у!

— Что это значит?

Икс замотал головой и, отдуваясь, подошел к стоящим навытяжку стражникам:

— Что-то переспал — голова болит.

— Что это значит?

Икс почувствовал дискомфорт и стал разглядывать себя в поисках его причины:

— Смотрите, у меня штаны мокрые! То-то я думаю, мне сон снится…

— Всем составом ко мне в дознавательную комнату! И если вы не придумаете достаточного оправдания я подам рапорт о полной замене подчиненного мне подразделения стражников.

Младший откинул назад волосы и, ничуть не выдавая в движениях раздражения, вышел.

— Кирпич, знаешь, что мне приснилось? — будто ты занял…

Но первым ударил Икса все же не Кирпич, а Закир:

— Гад! Я только что из раздатчиков выбился, сейчас опять в них спустят! Гад!

И только после этого Кирпич вышел из оцепенения, отстранил Закира и принялся бить Икса руками и ногами так, что запинул в ярости незашнурованный ботинок в открытую кладовку со специнвентарем.

— Стой, Кирпич! К Младшему надо идти, а у нас нет диспозиции.

— Какая еще может быть диспозиция, Ноль! Нам всем хана из-за этого Икса, еще Мальчика без спроса взяли — это все!

— Тогда придется всем говорить только правду о том, что денщик наш стал совсем никудышный, слабоумный и неизлечимо больной энурезом, и наш опытнейший сослуживец Дрон, немного поторопившись, и без должного оформления, взял нового денщика Мальчика.

Дрон нахмурил брови и задумался, Закир с Лымарем сказали, что они тоже выложат Младшему эту правду, Кирпич почесал затылок и предположил, что, может быть, действительно так пройдет, а переставший раздумывать Дрон замотал головой с некоторой долей возмущенности:

— Я не буду говорить такую правду! Я совсем по-другому! И вы мне тут не это!

— Дрон, пожалуйста! Не говори правду — говори ложь, мы тебе не вправе запретить.

— Что-то тут не так, Ноль, ты меня подставляешь.

— Да что ты, Дрон, когда я подставлял лучших друзей?!

3

Ноль, Закир, Кирпич, Лымарь, Дрон, Мальчик и шмыгающий Икс с сухарем за правой щекой трусливой гурьбой ввалились в дознавательную комнату охранника Младшего. Младший аккуратно заточил красный карандаш маленьким остреньким ножичком, подровнял ему кончик и сказал шепотом:

— Все вон из комнаты, заходите по одному согласно штатному расписанию.

Ноль шарахнулся на Закира, Закир — на Кирпича, Кирпич — на Лымаря, Лымарь — на Дрона, Мальчик увернулся, а Иксу прищемили о косяк ухо.

Первым зашел и вышел Ноль.

— Ну, как там?

— Нормально. Излагайте, как договорились, и все обойдется.

— А как мы договорились?

— Кирпич, иди.

Кирпич тут же бурно вспотел и зашел. Кирпич вышел не скоро, расстроенный и обессиленный.

— Так плохо?

— Чуть в раздатчики не перевел, все серебряные пуговицы приказал срезать и пришить алюминиевые. Говорит шепотом, половина слов не слышно, переспросил два раза — заставил уши мыть в своей умывальной. Иди, Закир.

Закир расстегнул и снова застегнул все пуговицы, поплевал на ладони и прилизал волосы, робко два раза постучал в дверь и зашел, Кирпич дал оплеуху Иксу, Икс пообещал Кирпичу рассказать Младшему, как стражники издеваются над денщиками, и бросил за щеку очередной сухарик. Кирпич еще не успел сообразить, как ответить наглому Иксу, а Закир уже вышел.

— Все.

— Чего все?

— Больше заходить не надо. Младший сказал, что у троих из пяти стражников рассказ совпал, значит, он принимается за официальный. Икс определяется в шестую камеру через двадцать девятый карцер, Мальчик остается денщиком, но под контролем, по Дрону будет особое решение.

4

Мальчик, свесив голову со своей полки под потолком, наблюдал, как Ноль с Закиром играют в крестики-нолики. Ноль подготовил Закиру хитрую ловушку, и Закир, наверно, попал бы в нее, но когда он занес над коварной клеточкой свой обгрызанный карандаш, Мальчик чуть слышно шепнул:

— Левее.

Закир автоматически поставил крестик левее, а через ход неожиданно выиграл.

— Я выиграл.

— Не считается, тебе Мальчик подсказал.

— Да он шепнул там что-то невразумительное, откуда он может понимать нашу игру.

— Нет, переигровка. А ты, если еще подскажешь, то смотри! Хотя, Мальчик, я сам был такой. Помню как-то… Закир, ты давай — начинай!

Закир задумался над первым ходом. Ноль хотел было продолжить воспоминания, но на своей койке шумно перевернулся к стене Кирпич. Ноль хотел было опять продолжить свои воспоминания, но Кирпич шумно перевернулся в обратную сторону. Ноль вздохнул:

— Так вот…

Кирпич шумно сел на своей койке и сказал:

— Мальчик, пойдем в душевую — потрешь мне спину!

Закир хихикнул, а Ноль выронил свой красивый лакированный карандаш.

— Ты что, Кирпич?!

— Чего, Ноль?!

— Ты мылся перед тем, как завалиться спать.

— Ну и что? Значит, хочу еще!

— Погоди, Кирпич, так не пойдет, надо определиться.

Кирпич раздраженно встал и раздраженно зашагал по комнате.

— И как же, Ноль, ты хочешь определиться?! Ты, конечно, как всегда желаешь быть первым и лучше всего единственным?!

— Кирпич, успокойся!

— Заткнись, Закир!

— Кирпич, есть же много способов…

— Да, сейчас ты предложишь разыграть Мальчика в крестики-нолики, в которые лучше всех играешь или что-нибудь еще придумаешь — но я тебе не Дрон!

— Кирпич, если ты настолько горишь желанием, то, пожалуйста, три свою, извиняюсь, спину с помощью Мальчика, а то вдруг с тобой еще чего-нибудь случится.

Багровый Кирпич протянул волосатую руку к Мальчику и сказал:

— Слезай, Маль…

Рука Кирпича рухнула вниз, Кирпич зашатался, показал всем язык и упал на стол, придавив листок с выигрышной позицией Ноля. Ноль нервно вытянул из-под Кирпича свой карандаш, достал из кармана маленький ножичек и почему-то стал затачивать карандаш с обратной стороны.

— Я ему ничего не хотел желать — он сам, я сказал без всякого, я никак не думал, и я не мог ничего сделать, потому что вот так, а Мальчик, он же высоко, а этот руку вытянул, при этом чего спорить, я ему и говорю, что, мол, пожалуйста, и если так, то пусть будет вот так, ведь так, Закир?

— Я что-то не хочу переигрывать.

Глава 6

1

Младший показал Мальчику свою комнату и сказал:

— Вот, Мальчик, все должно быть абсолютно в таком порядке, как сейчас, только стаканчик с карандашами должен быть сдвинут чуть-чуть ближе к правому углу стола. Запомнил?

— Нет.

— Мне нравится, что ты не боишься быть правдивым — это так редко в наше время, а когда-то, когда я еще… но не будем отвлекаться.

Младший провел Мальчика в трапезную и, очень плавно вытянув вперед ладонь, представил ему Спилберга, а тому — Мальчика:

— Знакомься, Мальчик, — это наш обслуживающий помощник Спилберг, знакомься, Спилберг, — это стажер Мальчик. Мальчик, спрашивай непонятное и учись понятному у нашего Спилберга, а ты, Спилберг, не отказывай в помощи Мальчику. Я хочу, чтобы между вами были взаимопонимание и взаимовыручка, я подчеркиваю: взаимопонимание и взаимовыручка, но опять же подчеркиваю: не более.

— Куда уж более.

— Мальчик, следи за речью — ты не в камере.

Младший одобряюще похлопал по спине Мальчика и Спилберга и вышел из трапезной. Спилберг, как только Младший вышел, перестал улыбаться и очень серьезно стал протирать полотенцем тарелки, которые, возможно, уже были протерты до этого.

— Куда это, интересно, отправился наш Младший?

— Стажер, расставь, пожалуйста, стулья от стола на одинаковом расстоянии. И небольшая рекомендация: побольше пиетета к охранникам.

— Расставлю, конечно, обслуживающий помощник, ведь ничего нет лучше взаимовыручки. А Гендевит куда запропастился?

— Стажер, если ты хочешь здесь закрепиться, то запомни несколько правил…

— Обслуживающий помощник, я не собираюсь здесь закрепляться, я верю в необозримость высоты своего предназначения.

— Второй стул слева двинь немного на себя.

Мальчик совсем выдвинул стул и плюхнулся на него.

— Хороший стул — мягенький.

— Встань сейчас же! Вот-вот вернется с совещания у надзирателя Гендевит, и надо будет подавать кушать, а ты тут срываешь! И вообще тут!

— Спилберг, не нервничай — так взаимопонимания не достигнуть.

— Я на тебя докладную напишу!

— Какой ты бескомпромиссный, Спилберг.

Спилберг замахнулся на Мальчика тарелкой, но в трапезную быстро зашел встревоженный Младший и удивленно уставился на Спилберга:

— Что с тобой, Спилберг?

— Я не знаю, я нечаянно, я не могу с ним…

Спилберг вдруг затряс плечами и зарыдал, промокая соленые щеки полотенцем для протирки тарелок.

2

Гендевит сделал маленький глоточек из маленькой беленькой чашечки. Младший отрезал кусочек мяса и, старательно его разжевав, проглотил. Спилберг расправил складку на белой салфетке, перекинутой через руку. Мальчик со вспомогательного стола поддел указательным пальцем из вазочки густой джем, облизал палец и им же разровнял нарушенную сладкую поверхность.

— Как прошло совещание?

— Весьма плодотворно. Намечены новые задачи, подведен итог выполнения старых, рассмотрели несколько персональных дел и обсудили общую стратегию глобального становления.

— Как настроение надзирателя?

— В целом неплохое, но обеспокоен положением дел в ряде подгрупп, в частности, высказал замечание и по нашей.

— Что же его насторожило?

— Конкретно не сказал, но отметил некоторую тревожность обстановки.

Спилберг быстро и аккуратно заменил тарелку у Младшего, а Мальчик подлил чаю Гендевиту. Младший вежливо кивнул Спилбергу, а Гендевит в замешательстве замер перед своей кружкой с выпуклым мениском коричневой жидкости над краями.

— Мальчик, как я это должен пить?

— Ну… Как-нибудь.

— Ты не считаешь, что Мальчик тихонько садится нам на шею?

— Я считаю, что он садится не тихонько.

— И, между прочим, не без твоей поддержки. Мальчик, подойди сюда. Если ты сейчас выпьешь из этой чашки чай, не расплескав ни капли — получишь чайную ложку джема, если же хоть одна капля упадет на скатерть — отправишься в карцер!

— Поражает выверенная адекватность меры наказания и меры вознаграждения.

— Похоже, ты сразу отправишься в карцер.

— Гендевит, в словах Мальчика есть определенный резон.

— Ты всегда его защищаешь. И, вообще, ты изменился, твое охлаждение и…

— Может мы не будем обсуждать наши отношения при обслуживающих помощниках?!

— Да-да, конечно, последнее время ты только и делаешь, что уклоняешься от разговора.

— Перестань, Гендевит.

Гендевит расстроенно бросил салфетку на стол и, подперев подбородок руками, насупился. Мальчик наклонился над отодвинутой на угол стола чашкой и, не поднимая ее, всю до дна высосал.

— Ну и что дальше?

— Охранник Гендевит, можно получить причитающуюся мне чайную ложку джема?

— Пошел отсюда, наглец!

— Я так и думал.

3

Младший долго разглядывал свои ровно подстриженные и хорошо отполированные ногти. Так же долго смотрели на Младшего Мальчик и Спилберг.

— Надо убраться в дознавательной комнате.

Спилберг открыл шкафчик, снял с крючка и надел темно-синий фартук, достал щетку, совочек, ведерко и еще одну щетку.

— Убираться будет Мальчик.

Спилберг опять открыл шкафчик, повесил на крючок фартук и сложил на полочки только что вытащенные предметы.

— Спилберг, это твой индивидуальный инвентарь или общественный?

Спилберг снова открыл шкафчик, бросил на плечо Мальчику фартук и протянул совочек со щеткой.

— Я могу идти?

— Да, Спилберг, можешь.

Мальчик нацепил фартук и попытался сзади завязать лямочки, но Младший мягко вытянул их из рук Мальчика и завязал сам. Спилберг сделал каменное лицо и хлопнул дверью на пять и семь десятых децибел громче, чем обычно.

В дознавательной комнате все блестело, кругом было чисто и все аккуратно лежало. Мальчик поводил щеткой по стенам, по стульям, по столу, по своим штанам и недавно выданным лакированным ботинкам. Младший за столом развязывал папки, вытаскивал из них листочки, делал на листочках аккуратные заметки и вкладывал листочки опять в папки.

— Выровняй, пожалуйста, стопку бумаги.

Мальчик постучал пачкой бумаги о поверхность стола, Младший взял бумагу из рук Мальчика, слегка коснувшись его пальцев и немного порозовев при этом, и сам постучал ею о стол.

— Вот так надо, Мальчик. Принеси, пожалуйста, мне стакан воды.

Мальчик налил из граненого графина в граненый стакан воды и принес Младшему.

— Ты что, Мальчик, это вода для допрашиваемых. Сейчас придет Ноль, вот он ее пусть и пьет. Нам ты налей из голубого кувшина, который на стеклянном столике у меня за спиной.

Мальчик протянул Младшему тонкий стакан.

— Отпей, если хочешь.

— Да как-то…

— Отпей, отпей.

Мальчик отхлебнул жидкость с незнакомым ароматом, одобрительно кивнул и отдал стакан Младшему. Младший повернул стакан стороной, с которой пил Мальчик, и выпил жидкость медленным непрерывным глотком.

— Чем-то ты напоминаешь меня в молодости, Мальчик.

— Угу.

4

Дверь открылась без предупредительного стука, и в дознавательную ворвался Гендевит и проскользнул Спилберг.

— Младший, что же это такое?! Ты доверяешь уборку неопытному Мальчику, а опытнейший Спилберг выполняет низкоквалифицированную работу!

— Гендевит, стучать нужно, когда…

— Ага! Вы уже распиваете вместе!

— Гендевит!

— Я знал, что так будет!

— Перестань!

— Это я-то должен перестать, когда тут творится мерзкий разврат!

— Чего ты мелешь!

— Я отдал тебе всего себя без остатка, а ты променял меня, при первой же возможности, на какого-то наглого подростка!

— Возьми себя в руки! Это не достойно охранника.

— Ах, вот как ты заговорил, вот как ты меня благодаришь за все! Пойдем, Спилберг, отсюда — здесь воняет изменой!

5

— Почему, Мальчик, все, что начинается вполне достойно, заканчивается так некрасиво?

6

В дверь робко постучали.

— Кто там?

— Это я, Спилберг.

— Чего тебе нужно?

— Охранник Младший, пойдемте, пожалуйста, со мной, а то мне страшно.

— Ты что, Спилберг, с ума сошел, что ли?

— Вполне возможно, но тем не менее прошу вас пройти со мной, и пусть Мальчик тоже пойдет, полюбуется на свою работу.

— Ты меня заинтриговал, Спилберг. Пойдем, Мальчик.

Спилберг суетливо семенил перед размеренно шагающим Младшим всю дорогу, только около дверей в столовую, забежал за его спину и неожиданно тоненько запищал:

— Я туда не пойду, вы сами дверь открывайте.

Младший распахнул дверь и, ошарашенный, встал на входе, Мальчик аккуратно вышел из-за его плеча и увидел Гендевита, скорчившего на редкость уморительную рожицу. Мальчик непременно бы прыснул со смеху, если бы на полу не валялся опрокинутый стул, начищенные до блеска туфли, а маленькие, в белых носочках ступни Гендевита касались бы пола.

Глава 7

1

Младший сдвинул стаканчик с карандашами немного левее от правого угла стола, листы бумаги придвинул к себе, а тяжелую металлическую линейку положил в ящик.

— Ты так и не научился точно выставлять предметы на моем столе, Мальчик.

— Трудно учиться бессмыслию.

— Зато ты научился мне грубить. Но все это теперь не имеет значения — нас вызывает к себе надзиратель Афрон, и, как это не грустно, похоже, мы скоро расстанемся.

2

Младший толкнул необычайно легкую дверь от себя и пропустил Мальчика вперед. Мальчик зашел и немного опешил: вдоль стен на лавках сидели люди и тоскливо смотрели перед собой, не обращая на Мальчика с Младшим никакого внимания, только человек за столом у следующей двери стал подробно рассматривать вошедших. Младший неуверенно подошел к человеку за столом и шепотом сказал:

— Мы к надзирателю Афрону.

Человек за столом сразу же перестал обращать на Мальчика и Младшего какое-либо внимание, а люди, сидящие вдоль стен напротив, стали подробно их рассматривать.

— Мы к надзирателю Афрону, нас вызывали.

Человек за столом взял ручку и нарисовал на листе бумаги три кривых квадратика, один треугольник и восемь окружностей.

Младший растерялся и покраснел.

— А зачем вы говорите явно глухому человеку, что мы пришли к надзирателю Афрону?

— Помолчи, Мальчик. Он не глухой. Так положено.

— Что же он молчит? Хотя, судя по обилию кругляшков на его листочке, он, наверно, просто еще не осознал смысл вашей фразы. У нас в восьмой камере идиот Колпак тоже ходил только кругами.

Человек за столом быстро вскочил, бросил ручку, заиграл желваками и сказал Младшему, что он сам идиот. Младший сказал, что он не говорил, что человек за столом идиот и что он только пришел с Мальчиком к надзирателю Афрону по вызову. Человек сел и сказал, что все к надзирателю Афрону, и все по вызову, и садитесь на скамейку, и ждите, когда вас действительно вызовут. Младший с Мальчиком сели на свободные места и стали ждать, постепенно глядя перед собой все тоскливее и тоскливее.

Младший и Мальчик сидели очень долго, несколько раз Мальчик предлагал Младшему прийти попозже, и каждый раз лысый сосед справа говорил, что уходить из комнаты неэтично и надо ждать. Человек за столом изрисовал целую стопку бумаги, ни одного из сидящих с Младшим и Мальчиком людей не вызвали, и никто из двери за спиной человека за столом не вышел. Потом звякнул какой-то звоночек, человек, сидящий за столом, поднялся, собрал бумаги, положил в карман ручку и вышел из комнаты, за человеком один за другим вышли и все остальные, Младший и Мальчик остались одни.

— И что теперь?

— Откуда я знаю, Мальчик.

Мальчик встал, подошел к двери за столом, тихонечко ее приоткрыл, после чего изумленно свистнул и распахнул настежь — за дверью была выложенная грубым красным кирпичом стена.

— Мы зашли в то помещение?

— Не знаю, но приемная всегда была здесь. Пойдем.

Младший потянул входную дверь на себя, пропуская Мальчика, а Мальчик с ходу ткнулся головой в грудь надзирателя Афрона.

— Что же это такое, охранник Младший? Неужели так трудно немного подождать?

— Да мы думали…

— Не надо думать — я-то на что?

Афрон сел за стол, жестом пригласил присаживаться Младшего на правую лавку, а Мальчика на левую, немного помолчал и сказал:

— Собственно, охранник Младший может быть свободным.

3

Афрон кашлянул и тут же вбежал человек, сидевший до этого за столом, протянул надзирателю папку и замер в ожидательной позе.

— Чего замер? Проваливай.

— Извините.

— На место.

— Слушаю?

— Тебе не надо слушать. Мальчик, это Шиндлер. Проваливай.

— Извините.

Шиндлер поклонился Мальчику и выбежал из комнаты.

— Итак, Мальчик, вот ты у меня весь в этой папке, вплоть до последнего доноса Спилберга на тебя и Младшего. Охранника Младшего мы трогать не будем, он хороший работник, а вот что с тобой делать, даже не знаю, посоветуй.

— Возьмите меня к себе советником.

Афрон тоненько заржал, а когда в дверь просунулась удивленная голова Шиндлера, бросил в нее папку Мальчика.

— Мальчик, любого другого я бы давно стер в порошок только за подобие твоей ухмылки, а ты мне хамишь и тебе хоть бы что. А все почему? Потому что я давно за тобой наблюдаю, еще с той фразы про Бешеного, помнишь: «Вам незачем его бить — он умер». Я тогда подумал: что-то в этом подростке есть. И, действительно, Мальчик, ты так похож на меня — я тоже был когда-то таким.

— Такого мне еще никто не говорил.

— И не скажет, Мальчик.

Афрон загрустил и замолчал, а Мальчик, истомленный долгим ожиданием, свесил голову набок, глубоко, плавно задышал и уснул.

4

Мальчик открыл глаза и сказал:

— Здравствуй, Шиндлер.

— Здравствуй, Мальчик. Как спалось?

— Неплохо, мне приснились Бешеный, Захар, Мосол, Шрам, Рыжий и еще много других людей, которых ты тоже не знаешь.

— Я знаю больше, чем ты думаешь.

— Да, конечно, ты же носишь Афрону личные дела.

— Во-первых, не Афрону, а надзирателю Афрону, во-вторых, я не имею права заглядывать в личные дела, в-третьих…

— Шиндлер, занудство — самое утомительное качество в людях, а отсутствие прав легко возмещается присутствием возможностей.

— Знаешь что, Мальчик?!

— Шиндлер, скоро Афрон в свой колокольчик звякнет, а у тебя до сих пор ширинка расстегнута.

Шиндлер быстро застегнулся и нервно выбежал из комнаты. Мальчик потянулся, кувыркнулся в широкой кровати, спрыгнул, не спеша оделся, хотел сунуть под простыню Шиндлеру какой-нибудь неожиданный предмет, но передумал.

Мальчик вышел из комнаты, заглянул в столовую, но заходить не стал, а прошел по широкому коридору дальше. Он миновал много закрытых и открытых дверей, пока коридор не разделился на два узеньких коридорчика. Мальчик подкинул и поймал золотую пуговицу Афрона, погладил выбитые на ней буковки Н и А и повернул в левый узенький коридорчик, который его привел к тяжелой металлической двери с раздатчиком Нечипоренко за ней.

— Здравствуйте, раздатчик Нечипоренко.

— Сюда нельзя!

— Почему?

— Тут зона камер.

— Так я и есть камерник.

— Раз ты в надзирательской зоне — ты уже не камерник.

— А кто же я?

— Скорее всего, любовник из второго эшелона, может быть, танцоришко или помощник массажиста, в лучшем случае, подсобник у повара Сидорова.

— Нет, раздатчик Нечипоренко, вы не угадали — я из секретной службы по выявлению недобросовестных раздатчиков. Вот вам ведь нельзя разговаривать с неслужебным персоналом, а вы разговариваете.

— Не смеши.

— Не буду.

Мальчик подмигнул Нечипоренко и пошел в другой коридорчик. Этот коридорчик был гораздо длиннее первого и упирался в понурого, шмыгающего Дрона.

— Здравствуйте, Дрон.

— Стой, куда идешь?!

— Дрон, вы же стражник, а охраняете коридор, как простой раздатчик.

— Разжаловали… Со мной нельзя разговаривать!

— А что бояться-то? Карьере и так конец. Можно я посмотрю, что там за углом?

— Стой! Без спецразрешения проходить нельзя!

— Ладно, пойду схожу за спецразрешением.

5

В столовой Мальчик вяло потыкал вилкой в скользкие макароны, потом выбрал самую длинную макаронину, опустил ее в стакан с компотом и стал гонять жидкость туда-сюда, создавая в стакане занятную пену из крупных пузырьков воздуха.

— Баловаться в столовой нельзя!

— Сидоров, а где можно?

— В камере или карцере балуйся сколько хочешь!

— Меня туда не пускают, Сидоров.

— Плохо просишься.

— Возможно.

Высокий, гибкий, красивый юноша намеренно столкнул подносом стакан Мальчика на пол.

— Извините, я случайно расплескал ваш компот.

— Да ну что вы, сколько угодно.

Юноша чуть-чуть кивнул подбородком, плавно положил поднос в моечную и грациозно выплыл из столовой.

— Сидоров, кто этот красавчик?

— Это Маргулис — официальный второй любовник надзирателя.

— А кто первый?

— Место пока вакантно, Вассермана за измену с танцором Бизиком отправили на работы по очистке вентиляционных труб.

— А Бизик?

— Танцует. Давай, Мальчик, убирай за собой.

Мальчик успел бросить на поднос только вилку, когда в столовую влетел взмыленный Шиндлер, рванул Мальчика за руку и потащил за собой:

— Где тебя носит?! Тебя срочно надзиратель требует, а он брюхо свое набивает! Хорошо, что тебя Маргулис видел!

— Да не тащи ты меня, я сам пойду.

6

— А, Мальчик. Проходи, с чем пожаловал?

— Да, собственно, как будто это…

Мальчика под лопатку больно ущипнул Шиндлер и чуть слышно прошептал:

— Скажи, что тебе чего-нибудь понравилось, дурак.

— Я пожаловал с тем, чтобы выразить неописуемый восторг своего восхищения качеством пищи, свежестью постельного белья, доброжелательностью окружающих, усердием персонала, особенно моего соседа Шиндлера, светлостью комнат, длиной коридоров, красотой жизни и стройной осмысленностью происходящего.

— Ну-ну, а сейчас мы посмотрим танцы, потом борьбу, потом нам сделают массаж, потом мы побарахтаемся в моем бассейне. Ты не возражаешь?

— У меня есть такое право?

Шиндлер опять ущипнул Мальчика под лопатку, а Мальчик вежливо лягнул его под колено.

— А в бассейне какой у меня будет номер?

Сидевший в глубоком кресле Маргулис поднял левую бровь и легонько дернул правой щекой.

— Веселый ты, Мальчик. Я был таким же. Пошли в танцзал. Шиндлер, когда я вернусь, чтобы был готов список приговоренных к трубе!

— Слушаюсь!

7

Бизик высоко прыгнул вверх, сделал два оборота вокруг собственной оси, мягко приземлился на носочки и под ритмичный стук барабанных палочек Коха легко побежал по кругу.

— Хорошо танцует мерзавец! Давай, Бизик, давай!

Бизик сделал несколько прыжков, потом быстро-быстро завертелся на одной ножке, но аккомпаниатор Кох вдруг конвульсивно задергался в приступе кашля, напрочь сбивая свой барабанный размер и заставляя ошарашенного Бизика невпопад скакать по сцене.

— Ну-у, так не пойдет! Все настроение испортили. Надо бы Шиндлеру сказать, что есть кандидаты на добавку к его списку.

— Извините, сам не знаю, как получилось, заболел, наверно. Совершенно не знаю, как получилось. Абсолютно не знаю, как получилось.

— А я вообще ни при чем!

— Бизик, ты бы помалкивал, а то я тебя утоплю в своем бассейне.

Печальный Маргулис неожиданно развеселился и выдал длинную трель заливистого смеха. Афрон одобрительно взлохматил прилизанную прическу Маргулиса:

— А Маргулис мне с удовольствием поможет.

Бизик тяжело вздохнул и нарисовал на полу носочком бального тапочка маленький крестик, а Маргулис капризно надул губки:

— Ну что вы мне все волосы растрепали.

— А почему молчит Мальчик? Как тебе танец Бизика?

— Я еще не привык к высокому искусству, поэтому лучше бы посмотрел борьбу.

— Что ж, вперед! Возможно, ты будешь приятно удивлен.

8

Афрон сел в глубокое мягкое кресло, Мальчику показал место по правую руку от себя, Маргулису — по левую. Огромный волосатый Ладыга почтительно потянулся вперед и спросил разрешение начинать. Афрон махнул рукой, и на квадратную площадку, огороженную железной сеткой, вышли два голых больших уставших человека со множеством кровоподтеков на теле, обхватили друг друга руками, засопели и затолкались.

— Эй! Живее! Мальчик, ты доволен?

— Не знаю.

— Маргулис, ты доволен?

— Да я что, лишь бы Мальчик был доволен.

— А Маргулис-то наш сердится! Не сердись, Маргулис, я тебе сюрприз подарю.

Один из больших людей поскользнулся и упал, тут же на него прыгнул второй, навалился и плотно прижал к полу.

— Так, победитель первой пары есть, теперь посмотрим на вторую. Ладыга, выпускай!

Первым на площадку выскочил крупный, но суховатый борец, вторым, не спеша, вразвалку вышел Виссон с черной повязкой на одном глазу.

— Мальчик, ты за кого будешь болеть?

— А что у него с глазом?

Виссон, услышав голос Мальчика, повернулся к зрителям и подергал железную сетку, просунув пальцы в ячейки.

— Знакомый голос! Мальчик, тебя интересует мой левый глаз? Он вытек, после того, как ты оставил нас с Трюфелем наедине с проклятой лампочкой. Правый тоже почти не видит — так какие-то пятна. Как живешь, Мальчик? Впрочем, и так понятно, что ты хорошо продвинулся.

— Эй, Виссон, хватит болтать!

Суховатый борец обхватил Виссона сзади и рванул на себя, железная сетка натянулась и затрещала.

— А это значительное пятно, наверно, надзиратель Афрон?

Суховатый борец оттащил Виссона от сетки и стал заламывать ему руку. Виссон зарычал, вывернулся, коротко взмахнул локтем, разбил борцу губы и раскрошил ему два коренных зуба.

— Эй, ты! Положено только бороться!

— Ничего, Ладыга, пусть.

— Мальчик, а как твой Афрон, чего-нибудь может?!

Суховатый борец лягнул Виссона и тут же взвыл, потому что Виссон откусил ему половину мизинца на руке и выплюнул в лицо.

— Виссон, ты мне нравишься!

— Афрон, а тебе не кажется, что твоя железная сеточка очень хилая!

— Как ты смеешь тыкать надзирателю, ублюдок!

— Ладыга, пусть его. Виссон, ты, когда победишь, попробуй нашу сеточку на прочность.

— Непременно, Афрон. Ведь я так соскучился по Мальчику.

Маргулис охнул и нервно заерзал, когда Виссон со всего размаха швырнул суховатого борца на сетку.

— Мальчик, у тебя нет для меня грибочка?

Под коленом Виссона хрустнули ребра суховатого борца.

— Мальчик, Трюфель перед тем, как я его съел, передавал тебе привет.

Виссон отбросил обмякшее тело суховатого борца в угол.

— Мальчик, ты меня хочешь?

Виссон сильно рванул на себя железную сетку, потом еще рванул и еще рванул. Сетка затрещала и поползла.

— Афрон, ты совсем не заботишься о собственной безопасности.

— Забочусь, Виссон, забочусь.

Виссон прорвал в сетке дыру размером в собственный кулак. Ладыга опомнился и стал бешено колотить по пальцам Виссона дубинкой, но Виссон поймал дубинку и свирепо вырвал ее у Ладыги.

— Афрон, Мальчик и ты, слизняк под номером два, смотрите, как я сейчас дорву вашу сеточку, а потом сломаю хребет этому волосатому жирному кастрату.

Виссон стал растягивать дыру в разные стороны, и она легко и быстро расширялась, заставляя исступленно колотиться неокрепшие сердца и постукивать чуть чаще, чем надо, окрепшие.

— Что-нибудь сделайте!

— Слизняк, ты что вскочил? Боишься? Меня ты интересуешь в последнюю очередь.

Афрон повернулся к Ладыге и опустил веки. Ладыга подошел к красному ящичку на стене, открыл его и поднял какой-то рычаг. Виссон страшно затряс просунутой в дыру головой, задергался всем телом и после того, как Ладыга вернул рычаг на место, упал на спину с застывшим, перекошенным лицом.

— Что, Мальчик? Опять одним другом меньше стало?

— Стало.

— Пойду-ка я в массажную отдохнуть, а вы с Маргулисом отправляйтесь в бассейн поплескаться.

9

Голубая вода доходила в самых глубоких местах бассейна Маргулису по шею. Мальчик там захлебнулся бы, поэтому сидел на мелководье, несмотря на настойчивые приглашения Маргулиса взбаламутить воду именно там.

— Маргулис, я не хочу помогать тебе меня утопить.

— Нужен ты мне, Мальчик. Думаешь, я боюсь, что тебя назначат первым? Ошибаешься, потому что любовники при Афроне — это давно формальность, строгая тайна, о которой знают все, кроме новеньких, вроде тебя.

— Так ты, значит, в состоянии томления, в таком же, в каком был Вассерман?

— Мальчик, ты о своем томлении заботься, а о себе я сам позабочусь и уж, конечно, не так, как Вассерман, который после одного идиотского поцелуя с Бизиком ползает по лабиринтам вентиляционных труб, впрочем, его уже наверняка перерубило где-нибудь пропеллером насоса.

— Что же нужно Афрону от меня, если, как ты говоришь, ему уже ничего не нужно?

— Глупый Мальчик. Афрон возлагает на тебя надежды. Он предполагает, что ты вернешь ему молодость. Вернешь ее тем, что дашь возможность быть первым. Привлекательно в тебе то, что, несмотря на опыт камерной жизни (скучные, наивные, хнычущие слюнтяи из инкубатора Афрону до смерти надоели), у тебя не было ни одного товарища и ты чист.

— А что остается тебе, Маргулис?

— Мне остается мой второй номер. Наивная вера в тебя, Мальчик, у Афрона быстро иссякнет, и он вернется ко мне — печалиться и перебирать мои шелковистые волосы.

Маргулис нырнул и к восторгу Мальчика поплыл под водой, пуская из надутых щек пузырьки воздуха. Маргулис вынырнул у самых ног Мальчика и подмигнул ему.

— Как это у тебя получается, Маргулис?

— Я тебя научу, Мальчик, если мы будем достаточно долго около Афрона вместе.

Маргулис сладко улыбнулся, прижался к Мальчику мокрой кожей, легонько задрожал и вкрадчиво предложил:

— Мальчик, а давай я буду первый? Ты не пожалеешь, я столько всего знаю в этой науке, у?

— Маргулис, а как же лопасти вентилятора, превращающие молодые, стройные, гибкие, красивые тела в винегрет?

— Я пошутил, Мальчик.

Маргулис опять нырнул и вынырнул на другом конце бассейна.

10

Афрон медленно спустился в бассейн, поежился и, плавно оттолкнувшись от дна, заскользил по поверхности воды, пофыркивая и покрякивая. Афрон плавал долго и с удовольствием, Мальчик сидел на мелководье и бултыхал ногами, Маргулис время от времени нырял из одного угла бассейна в другой. Потом Афрон подплыл к Мальчику и предложил Маргулису размять мышцы в массажной. Маргулис понимающе пожал плечами, незаметно подмигнул Мальчику и вышел в раздевалку. Афрон погладил Мальчику колени и поцеловал живот.

— Какая у тебя приятная кожа, Мальчик.

— Наверно, вам попадались и с более приятной кожей.

— Может быть, и попадались, но прошлое так туманно.

— Настоящее мимолетно, а будущее непредсказуемо.

— Все-то ты знаешь. Я тебя назначу первым любовником.

— А как же Маргулис?

— Забудь о нем — он мне надоел, и он в списке. После массажной его ждет труба.

— Тебе его не жалко?

— А разве он не пытался соблазнить тебя?

— Значит, рано или поздно мне надо тоже готовиться к трубе?

— Мальчик, не загружай мне голову, давай о хорошем и радостном. Если бы ты знал, как мечтают о моем бассейне резервные любовники и как… О Мальчик! Я чувствую, как во мне что-то! Мальчик! Сидоров приготовит мне блюдо, и я, Мальчик… ты будешь счастлив, и я тоже буду счастлив.

— И мы умрем в один день.

— Непременно, Мальчик.

11

Повар Сидоров мелко строгал морковку, смешивал ее с нарезанными орехами, хорошо промытым изюмом, ровными колечками лука, дольками чеснока, мелко порубленной капустой, маленькими крепкими грибами, какими-то пучками палочек и листочков и все это бросал в булькающую на раскаленной плите маленькую кастрюльку. Мальчик неслышно подошел и заглянул в кастрюльку:

— Чего тут варишь, Сидоров?

Сидоров вздрогнул и бросил Мальчику в лоб кочерыжку капусты:

— Напугал, негодяй! Кто тебе разрешил быть на кухне?

— Тот, кто запрещает, тот и разрешил.

— А-а. Со вступлением в должность, Мальчик.

— Сидоров, мне нужен оранжевый сок.

— Сейчас.

Сидоров открыл закрытый на два замка белый железный ящичек и вытащил оттуда прохладный графинчик с яркой оранжевой жидкостью.

— Смотри, уровень жидкости соответствует отметке.

— Вижу, Сидоров.

Мальчик открыл графинчик и сделал глубокий глоток.

— Как вкусно. Хочешь попробовать?

— Ты что, с ума сошел?! Даже первый любовник не имеет право пить в одиночку оранжевый сок!

— Да? Ну так возьми, тоже выпей.

— Мне нельзя, но если ты…

Сидоров глотнул из графина и расплылся.

— Только ты никому, а то — труба.

— А что вы ее так боитесь, неужели нет шансов?

— По-разному говорят: некоторые — что тебя сразу же всего перерубят лопасти, другие — что провалишься в разъем и там сдохнешь, третьи — что просто запутаешься, но говорят, что можно по этим трубам выйти в какой-то другой мир. Дай-ка еще глотну.

— Пей, сколько хочешь.

— Так вот, а с вентиляторами знаешь, как надо бороться? Мне по секрету рассказывали: надо на двигатель плеснуть воды побольше — он и взорвется.

Мальчик, кивая и внимательно слушая, незаметно положил себе в карман острый короткий нож со стола Сидорова, хотел еще отхлебнуть из графинчика, но повар остановил его:

— Хватит, Мальчик, неси к Афрону, и только бы он не заметил!

— Ты мне так и не сказал, что варишь в кастрюле.

— Бульон для надзирателя.

— Уж не тот ли особый, восстанавливающий силы?

— Откуда ты знаешь секретное задание?

— Нет ничего более очевидного, чем секретные задания. Что ты там ему натолкал?

— Как обычно и главный ингредиент надежды: порубленные яйца Виссона.

— Какая аппетитная прелесть. Пойду, а то меня и так после сна подташнивает.

12

Мальчик налил Афрону и себе в высокие звонкие бокалы сок. Афрон выпил и потрепал Мальчика по щеке:

— Тебе понравился напиток?

— Необычный.

— Только, Мальчик, ты зря поишь им служебный персонал. Если Сидоров сварит плохой бульон и в этот раз, я отправлю его путешествовать по воздухопроводам.

— А разве нельзя по этим трубам куда-нибудь выбраться?

— Там, где мы их запускаем, нельзя, десять подряд стоящих вентиляторов не оставляют никаких надежд. По прямому воздуховоду, который охраняет, кажется, теперь у нас Дрон, ходят легенды, что можно куда-то там выбраться, но, думаю, это брехня. Какая у тебя все-таки приятная кожа, Мальчик. Если этот гад Сидоров сварит плохой бульон, я его собственные причиндалы вырву!

— Еще соку?

— Спасибо, Мальчик, ты очень заботливый. Дай мне твою ладошку, пожалуйста.

13

— Куда идешь и что в ведре?

— Туда и кое-что.

— В смысле?

— Прямом.

— Да я тебя!..

— Нельзя.

— Почему?

— Смотри второй подпункт четвертого абзаца главы седьмой указа номер двадцать три надзирателя Афрона.

— А что там?

— Тогда смотри пятый подпункт второго абзаца главы шестой указа номер двадцать три надзирателя Афрона.

— А-а?..

— Резонный вопрос. Там перечислены все виды наказаний к тем, кто не выучил указ номер двадцать три надзирателя Афрона наизусть.

— А я не успел!

— Очень слабое оправдание. Ну ладно, я пошел.

— Стой! Куда идешь и что в ведре?

— Ты хочешь сказать, что непременно желаешь узнать, о чем говорится во втором подпункте четвертого абзаца главы седьмой указа номер двадцать три надзирателя Афрона?

— Я не «ты», я — «вы»! Понял?!

— Дрон, ты уже раздатчик, дальше катится некуда, поэтому напрягись и слушай внимательно: Афрон мне лично сказал, что вопросы мне может задавать только он сам и еще охранник Младший, но уже на его вопросы я могу не отвечать, если не захочу, все же остальные лишаются права чем-либо меня спрашивать — все.

— Да ты… Ты кому-нибудь другому… И я же, ну…

— Дрон, я сейчас выполню поручение Афрона, потом мы вместе к нему отправимся и разъясним наше недоразумение, а пока не задерживай меня.

— А я нисколечко и не задерживаю.

Мальчик прошел мимо Дрона, свернул налево, потом направо, потом к утробно всасывающему воздух вентилятору. Мальчик снял крышку с ведра, взял в ладошки прохладную воду, глотнул, устраняя после разговора с Дроном сухость во рту, опустил горячее лицо в воду, открыл глаза и смотрел на ржавое дно до тех пор, пока хватало задержанного воздуха, потом, разбрызгивая воду, с шумом поднялся, сделал глубокий вдох и выплеснул все ведро на мотор вентилятора. Из мотора посыпались искры, повалил едкий дым, после этого он лопнул и развалился пополам, а лопасти вентилятора, повращавшись по инерции, остановились. Мальчик кое-как протиснулся между тяжелыми лопастями и, оттолкнувшись ногой от мертвого двигателя, пополз по трубе вперед. Труба долго шла прямо, потом повернула вправо, потом ушла вверх, и Мальчик с большим напряжением, упираясь ногами в одну стенку, а спиной в другую, влез до опять горизонтального участка, по которому очень долго полз, пока не уперся головой в пучки каких-то толстых и тонких проводов. Мальчик сначала хотел прорубить себе путь ножом, но, вспомнив, как интенсивно, до желтой пены на губах трясло Виссона в железной сетке борцового зала, решил пролезть мимо проводов где-нибудь сбоку. Сбоку Мальчик чуть не застрял, больно поцарапав о торчащую железку спину, но все-таки пролез и, стряхнув с себя цепкие клубки кабелей, благополучно пополз дальше. Мальчик благополучно полз долго, так долго, что его колени онемели и перестали чувствовать наждачную шершавость трубы, а кровь из стертых локтей давно запеклась и отваливалась плоскими кусочками. Но Мальчик прополз еще немного, и его рука вдруг провалилась в пустоту, а за рукой чуть не провалился и сам Мальчик. Мальчик посмотрел вниз, но ничего не увидел, только теплый воздух обдувал ему лицо и слышался какой-то вызывающий боль в зубах скрежет. Чтобы оценить глубину, Мальчик бросил вниз увесистую золотую пуговицу Афрона, долго прислушивался, но так ничего и не услышал. Тогда Мальчик решил прикинуть ширину проема, снял рубашку, привязал к одному рукаву нож повара Сидорова, за другой взялся сам и бросил нож вперед. Нож где-то впереди гулко стукнулся и остался лежать, Мальчик потянул рукав на себя, нож немного поскреб по трубе, потом сорвался вниз и повис в пустоте на двух рукавах — такую ширину Мальчик определил как преодолимую, сел на корточки у самого края трубы и, собравшись с духом и силами, прыгнул. Мальчик плохо собрался с силами: он ударился животом о край трубы, сбил дыхание, ноги его беспомощно заболтались в воздухе, а руки заскользили по ржавой поверхности — Мальчик сползал вниз к противному, пока еще далекому скрежету и, наверно бы, обессиленно сполз, но пальцы нащупали торчащий в трубе штырь, и, вцепившись в него, Мальчик вытянул себя из провала. Отдышавшись и отлежавшись, Мальчик пополз дальше. Дальше труба пошла под углом вверх, и Мальчик четыре раза вскарабкивался по этой горке почти до конца и четыре раза съезжал вниз, пока на пятый раз, наконец, не забрался окончательно и не пополз облегченно по прямой. А потом, потом Мальчик подполз к железной решетке с огромными ячейками, в которые пролез бы не только подросток, но и средних размеров взрослый, поэтому Мальчик легко проскользнул мимо толстых железных прутьев и понял, что он завершил свой долгий путь.

14

Мальчик сел на большой холодный камень у решетки и с недоумением огляделся: в светло-серой мгле не было стен и потолков, пространство не ограничивалось ничем, сверху наползали какие-то бесформенные клочковатые образования, снизу нигде не было нормальной ровной поверхности — всюду что-то торчало, всюду что-то шевелилось при порывах ветра, и сам ветер странно дул то справа, то слева, то тихо, то сильно. Вдалеке на непонятном расстоянии все предметы почему-то тускнели и переходили в отвратительную расплывчатость. Дышать было тяжело — сладковатый воздух был слишком легким, и грудь Мальчика вздымалась в два раза чаще, чем обычно. К тому же холод и сырость заставили Мальчика сжаться в комочек, задрожать и застучать зубами.

Вдруг сбоку стало светлеть, краснеть и выползать нечто круглое и нестерпимо яркое, может быть, даже более яркое, чем лампа Младшего в дознавательной комнате. Мальчик закрыл глаза рукой, стараясь унять резь от света и головокружение от бескрайности, но жуткий чужой мир бесцеремонно врывался в мозг Мальчика, и сквозь пальцы Мальчик видел, как внизу все становится нестерпимо зеленым, а наверху тошнотворно голубым и как все то, что торчало и шевелилось на ветру, окрашивается в перенасыщенную цветастость. Вместе с разноцветной рябью в глазах появилось множество утомительных звуков — что-то трещало, где-то свистело и постоянно ухало в далеких, страшных, черных кустах. Холод и сырость прошли, но появился жгучий жар, идущий от желтого пылающего круга, который поднимался все выше и выше, делая свой жар все невыносимее и невыносимее.

Мальчик дул на свои белые руки, шипящие от боли и покрывающиеся красными пятнами, когда, случайно взглянув на свои колени, с ужасом увидел, что по его правой штанине ползет какая-то маленькая тварь на шести ножках, с чудовищной головой и длиннющими усами. Мальчик вскочил с камня, дрыгнул ногой, сбрасывая жуткое существо, и подбежал к решетке. Взявшись рукой за железный прут, Мальчик, превозмогая боль, давящую на глаза, осмотрелся: везде ползала, прыгала и даже летала различная мерзость и, как показалось Мальчику, постоянно спаривалась и вроде бы как будто тут же жрала друг дружку. Мальчик сплюнул, вытер пот с раскрасневшегося горящего лица, еще раз посмотрел в даль, где глаз не мог успокоенно ни во что упереться, развернулся, протиснулся сквозь прутья решетки и полез назад в прохладную вентиляционную трубу. 

Об авторе

Юрий Александрович Горюхин родился 28 февраля 1966 года в городе Уфе. Окончил Московский технологический институт, затем Литературный институт им. М. Горького.

С повестью «Встречное движение» вышел в 2002 году в финал премии им. И. П. Белкина (лучшая повесть года), с рассказами «Канцелярский клей Августа Мёбиуса» в 2003 году и «Переходный возраст» в 2005 году выходил в финал премии им. Ю. П. Казакова (лучший рассказ года). Главный редактор журнала «Вельские просторы». Член Союза писателей РФ и РБ.

Оглавление

Юрий ГОРЮХИН КАНЦЕЛЯРСКИЙ КЛЕЙ АВГУСТА МЁБИУСА

  Юлька И Савельич

  В тысячу и первый раз про Египет

    Пролог

    Перерождение за свой счет

    В путь

    Заграница

    Первый заграничный друг

    Первое погружение

    Первая информация к размышлению

    В долину царей

    Мохамеды

    Каменный жук

    Мир Кусто

    Зов фараонов

    Золото Тутанхамона

    Бакшиш

    Контрабанда

    Курортный роман

    Эпилог

  Африканский рассказ

  Полуштоф остывшего саке

    Старый пруд

    Прыгнула в воду лягушка

    Всплеск в тишине

  Второй план

  Банды очкариков

  Нибелунги космоса

  Пиво

  Канцелярский клей Августа Мёбиуса

  Блок № 667

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

Об авторе