Князь Святослав. «Иду на вы!» (fb2)

- Князь Святослав. «Иду на вы!» 1327K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Виктор Петрович Поротников

Виктор Поротников
Князь Святослав. «Иду на вы!»

Часть первая

Глава 1
Посол из Царьграда

Был год 965-й…

В то лето объявился в Киеве ромейский посол Калокир. Русь и империю ромеев связывали давние отношения. Со времен Олега Вещего, совершившего победоносный поход на Царьград, ромеи были вынуждены считаться с крепнущим государством русов. В Царьграде лелеяли мечты о распространении на Руси христианства православного толка в противовес католическому Риму, где тоже имелись виды на Русь и ее богатства. Немалая тревога появилась в окружении патриарха ромеев, когда княгиня Ольга нежданно-негаданно пригласила на Русь германских священников. В Киеве монахам-латинянам было разрешено основать свой приход, во главе которого был поставлен епископ Адальберт, доверенный человек германского короля Оттона. Это было явно на руку папе римскому. Два года прожил в Киеве пронырливый Адальберт. Никто не мог понять, чем он сумел расположить к себе княгиню Ольгу, которая сама пожелала принять православную веру сразу после смерти своего мужа, князя Игоря.

И вдруг случилось еще более непредвиденное. Святослав, сын Ольги, до сей поры лишенный власти, устроил резню в Киеве. Дружина Святослава перебила всех хазар, живших в городе, а заодно и германских священников. Адальберта Святослав отпустил с миром, но предостерег его, чтобы он впредь на Руси не смел появляться.

Святослав отстранил от власти свою мать и занял княжеский трон. Никифор Фока, василевс ромеев, направил посла в Киев, желая выяснить, станет ли Святослав соблюдать договор с Империей, заключенный еще его отцом. Ромеи вели долгую и тяжелую войну с арабами на востоке. На западе ромеям грозил германский король Оттон, завоевавший большую часть Италии и короновавшийся в Риме как император Священной Римской империи. Император ромеев не желал признавать германского императора как равного себе, ибо греки считали немцев полудикими варварами. Принятие немцами христианства в латинской форме, конечно, возвышало их над племенами язычников, полагали ромеи. Тем не менее, стать вровень с богоизбранным народом, исповедующим истинную веру и создавшим великую ромейскую державу, грубоватые подданные Оттона все же не могли при всем желании. Ромеи всячески подчеркивали это, общаясь с послами германского императора или папы римского.

Оттон не скрывал того, что претендует на владения ромеев в Южной Италии. В воздухе пахло войной. Никифор Фока был не готов к войне с Оттоном, поэтому его посол и оказался на Руси. В Царьграде очень надеялись, что после избиения германских монахов Святослав пойдет на военный союз с ромеями против германского императора.

Однако Калокира ждало разочарование. В княжеском тереме с ним разговаривал не князь Святослав, а его сводный брат Улеб. В отличие от Святослава, Улеб был христианином. Он принял обряд крещения еще в младые годы вместе с княгиней Ольгой. Улеб был старше Святослава, поэтому он не скрывал своей досады, что княжеский трон достался не ему.

Улеб сидел на стуле с подлокотниками и высокой резной спинкой. Перед ним на столе, укрытом белой льняной скатертью, стояла разнообразная снедь: пироги с капустой и грибами, рыбные расстегаи, клюквенный студень, жареная утка, тушенная в меду репа… В серебряной чаше светилось янтарное греческое вино. Только Улеб не притрагивался ни к еде, ни к питью. Угрюмо облокотившись на край стола, он жаловался послу на свое житье-бытье.

Сидевший за этим же столом Калокир не отказал себе в удовольствии угоститься обедом в тереме русского князя. Уплетая за обе щеки пироги и расстегаи, Калокир сочувственно кивал головой, внимая Улебу. Юные отроки и девицы в белых льняных одеждах, шлепая босыми ногами по дощатому полу, суетились вокруг именитого заморского гостя, то подливая ему яблочной сыты, то подкладывая кусочек жареной зайчатины, то подавая рушник, чтобы стереть жир с пальцев.

Калокир прекрасно владел языком русичей, поскольку родом был из греческого города Херсона, что на полуострове Таврида. Русичи называли этот город Корсунем. В тех южных краях на берегах Дона и теплого Хазарского моря издавна проживает немало выходцев с Руси. Русские купцы имеют свои подворья не только в Херсоне и Боспоре, но и в самом богатом из тамошних городов – Тмутаракани. Часто общаясь с русичами, Калокир еще в юности выучил их язык. Знал Калокир и наречие хазар, которые владели Тмутараканью и всеми землями от Дона до Волги.

Многие племена платят дань хазарам. До недавнего времени и киевские князья откупались от хазар данью, покуда Святослав не изгнал из Киева хазарского наместника и его слуг. Калокиру было удивительно, что Святослав решился на такую дерзость, по сути дела бросив вызов хазарскому кагану. На что рассчитывает Святослав Игоревич? Неужели он совсем не страшится хазар?

«Надо же! – размышлял Калокир. – У мудрой княгини Ольги и такой безрассудный сын! Наломал дров в Киеве и ушел с войском в поход на вятичей. А вдруг хазары в Киев нагрянут? Из Улеба-то воитель никудышный!»

Улеб словно читал мысли Калокира.

– Сижу я в Киеве, как на угольях, – молвил он с тяжким вздохом. – Воев у меня мало, и восьми сотен не наберется. Всех лучших воевод Святослав забрал с собой. Вся конница тоже ушла со Святославом. Коль беда нагрянет, хоть волком вой.

– Где же княгиня Ольга? – спросил Калокир.

– В Вышгороде, – ответил Улеб. – Сей град в личном ее владении находится. Это от Киева недалече.

– А где жена Святослава? – поинтересовался Калокир и пригубил из чаши яблочной сыты.

– Предслава здесь, в Киеве, – промолвил Улеб и потянулся к чаше с вином. – И дети Святослава тоже в Киеве. За ними еще глаз да глаз нужен! Недружные у Святослава детки, злые, как волчата.

Улеб отпил вина из чаши и сердито добавил, понизив голос:

– Да и вся родня Предславина злая и недружная! Коль Святослав сложит голову в сече, в Киеве такая грызня начнется из-за стола княжеского, встанут род на род с мечами да топорами! Такое уже бывало в прошлом, когда умер Олег Вещий.

Калокир бросил на Улеба быстрый взгляд.

– Ежели вдруг умрет Святослав, то какие у тебя будут права на наследование княжеской власти, друг мой?

Улеб встрепенулся, со звоном опустив чашу на стол. Глаза его засверкали.

– У меня и ныне прав на стол княжеский больше, чем у Святослава и сыновей его! Я старший и законный сын Игоря! – Улеб ударил себя кулаком в грудь. – Моя мать княжеского рода в отличие от безродной Ольги. Ольгу привезли наложницей в Киев. Олег Смелый привез, когда ходил за данью в Псков. В юности-то Ольга была на диво красива! Токмо кроме красоты в Ольге было с избытком хитрости и коварства. Она добилась того, что стала женой Олега Смелого, племянника Олега Вещего. Когда Олег Смелый пал в сражении, то Ольга, как змея, пролезла в опочивальню моего отца, опьянила его своими чарами, усыпила лестью его разум. Мой отец, будучи в ту пору вдовцом, женился на Ольге. Более того, – Улеб опять таинственно понизил голос, – мой отец взял Ольгу в жены уже беременную. Так что Святослав не сын Игоря, а сын Олега Смелого!

Калокир изумленно приподнял брови. Он явно не ожидал услышать такое о знаменитой княгине Ольге, которая во время своей поездки в Константинополь произвела весьма благоприятное впечатление на ромейскую знать. Умом Ольги был восхищен сам император Константин Багрянородный. В конце концов, эта женщина почти двадцать лет единолично управляла Русью после гибели князя Игоря.

Про Олега Смелого Калокир слышал и раньше. Этот воинственный князь принял власть в Киеве, когда Олег Вещий не вернулся из очередного опасного похода за данью в земли кривичей, откуда была родом и Ольга. Олег Смелый не раз ходил на ладьях в дальние походы, его дружина грабила владения ромеев на берегах Пропонтиды, в Пелопоннесе и Малой Азии. Сколько еще хлопот доставил бы ромеям Олег Смелый, если бы он не соблазнился однажды сокровищами Кавказа. В горной стране Арран у города Бердаа Олег Смелый нашел свою смерть в битве с тамошним правителем Марзубаном ибн Мухаммадом. Из войска Олега лишь жалкие остатки сумели вернуться обратно на Русь. Тогда-то князем на Руси стал Игорь, сын Рюрика.

Любознательный Калокир принялся расспрашивать Улеба о Рюрике и его родне. Ромеям было известно, что Рюрик и его родичи не славянского рода, а варяжского. Новгородцы пригласили в свое время к себе Рюрика на княжение. Варяги всегда были отменными воинами, и свои владения они держали крепко. Русичи не прогадали, выбрав себе в князья варягов.

Супругой Рюрика была Ефанда, сестра Олега Вещего. Ефанда родила Рюрику сына Игоря и дочь Сигрид. Когда Рюрик умер, то власть в Новгороде принял Олег Вещий. Сигрид вышла замуж за Олегова сына Эйнара.

Со временем Олег Вещий захватил Смоленск и Любеч, потом сел князем в Киеве. Свою сестру Олег вторично выдал замуж за новгородского боярина Гремислава. От второго мужа Ефанда родила сына, назвав его в честь брата Олегом. Прозвище Смелый сын Ефанды получил после первой же битвы, в которой он принял участие пятнадцати лет от роду.

Старший сын Ефанды Игорь за всю свою жизнь так и не выделился ни храбростью, ни воинским умением. Был он жаден до злата, делиться которым не любил ни с дружиной, ни с родичами своими. Игорь имел прозвище Старый, так как завладел княжеской властью уже в шестьдесят лет.

Первой женой Игоря была Ингонда, дочь варяжского конунга Трюгги. Русичи называли этого конунга на свой лад Туром. На реке Припяти в земле дреговичей Тур основал град, назвав его Туровом. Ингонда родила Игорю троих сыновей. Из них выжил один Улеб.

Улеб был женат на Сфандре, дочери Скеглара Тости, ярла Вестерготланда. У него подрастал сын Регнвальд.

– Все мои предки по отцовской и материнской линии из благородного рода, – молвил Улеб, не спуская глаз с посла. – Моя жена происходит из древнего славного рода ярлов Вестерготланда. Не Святослав, а я более достоин княжеской власти. Однако люду киевскому Святослав милее, нежели я. – Улеб криво усмехнулся. – Еще бы! Святослав стоит за языческую веру предков наших, поклоняется Перуну и Даждьбогу. Я же изменник, поскольку отрекся от дедовских богов и надел на шею крест христианский. Так ведь и Ольга долго Русью правила с крестом на шее. Ей это киевляне в вину не ставят.

– Почему бы это? – спросил Калокир.

Улеб пожал широкими плечами.

– Я думаю, народ боготворит Ольгу за то, что она упорядочила дани и оброки, прекратила бесчинства княжеских наместников, – проговорил он после краткой паузы. – Если в прежние времена князь каждую осень уходил с дружиной в полюдье, то ныне народ сам везет дань на княжеские погосты. К тому же Ольга учредила уставы и уроки. Всякая дань в этих уставах обговорена, и никто не смеет взимать больше установленной нормы: ни князь, ни боярин, ни княжеский подъездной. Что и говорить, порядку на Руси стало больше.

– Стало быть, мудрость сильнее меча, – улыбнулся Калокир. – Предлагаю, друг мой, выпить за здоровье княгини Ольги. Долгих ей лет!

Улеб охотно взял чашу и осушил ее до дна. Греческое вино он любил. Калокир сделал лишь глоток от хмельного питья, ибо знал во всем меру. Сетования Улеба на несправедливую судьбу были понятны Калокиру. В империи ромеев нередко случалось, когда ради власти брат шел на брата, сын на отца… Убийство законных наследников трона в империи ромеев было обычным делом. Закон в таких случаях принимал сторону сильнейшего. На Руси, как видно, царил тот же самый закон силы. Калокир только не понимал, почему Святослав оставил в живых Улеба и его сына. Ведь если Святослава постигнет смерть в сражении или от случайной стрелы, то можно не сомневаться, что Улеб сделает все, дабы оставить сыновей Святослава без княжеской власти.

Заговорить об этом с Улебом напрямик Калокир не решался. Он надеялся со временем сам во всем разобраться. Внезапно дверь в трапезную распахнулась и на пороге возникла довольно высокая стройная женщина в длинном лиловом платье до пят. Голова женщины была укрыта белым платком, поверх которого, по славянскому обычаю, возлежала диадема из тисненой кожи. К диадеме с двух сторон над висками незнакомки подвешены серебряные гроздевидные подвески, украшенные сканью. Такие подвески в виде колец с припаянными к ним серебряными бусинами, по три на каждое кольцо, были распространены в Моравии; они так и назывались – моравские подвески. Незнакомка поклонилась Калокиру. У нее были большие серо-зеленые глаза, густые, почти бесцветные брови, прямой благородный нос, пухлые чувственные губы. Слегка удлиненный овал ее лица необычайно гармонировал с прямым носом и высоким открытым лбом.

– Это Сфандра, моя жена, – сказал Улеб.

Калокир вежливо пригласил Сфандру к столу. Он сам придвинул ей стул, налил яблочной сыты. Калокиру сразу бросилось в глаза то, как Сфандра прямо держит спину, сколько грации и величавости в ее движениях, наклоне головы. Она двумя пальцами отщипывала маленькие кусочки от пирога с рыбой и изящно отправляла их в рот. Эта молодая красивая женщина была похожа на прекрасный распустившийся цветок, благоуханная прелесть которого не может никого оставить равнодушным, в особенности мужчин.

Калокир сразу смекнул, что Сфандра появилась в трапезной не случайно. Сфандра без обиняков принялась выспрашивать у Калокира, заинтересован ли василевс ромеев в том, чтобы Русью правил князь-христианин. И готов ли василевс ромеев поддержать ее мужа в его противостоянии со Святославом? Ответ Калокира понравился Сфандре. Конечно, Никифор Фока отдаст предпочтение князю-христианину нежели князю-язычнику. Ромеи готовы поддержать Улеба при условии, что и он не будет бездействовать.

– Я ему о том же твержу! – пылко воскликнула Сфандра, чуть подавшись вперед. – Прежде всего, нужно избавиться от детей Святослава, а муж мой робеет.

– Да ты спятила, Сфандра! – сердито зашипел на супругу Улеб. – На какой тяжкий грех ты меня толкаешь! Иль ты не христианка?

– Гляди, Улеб! – зло прищурилась Сфандра. – Ныне ты нужен Святославу, вот он и щадит тебя. Токмо это до поры!

– Повторяю! – Улеб повысил голос. – Я через кровь не переступлю.

– Заповеди христианские надо чтить, – подал голос Калокир, – токмо убийство убийству рознь. Кто-то убивает корысти ради, а кто-то ради некой высшей цели. К тому же ежели дело касается близких родичей, то в пролитии крови вовсе нет надобности. Неугодных родственников можно, скажем, ослепить или сослать куда подальше. Это грех небольшой, согласитесь.

Калокир перевел взгляд с Улеба на Сфандру и обратно.

– Не по плечу мне тягаться со Святославом. – Улеб раздраженно отодвинул от себя опорожненную чашу. – У Святослава в дружине витязи один храбрее другого, да и сам Святослав в сече троих стоит. Моя дружина невелика, ибо я набираю токмо христиан, да боярского рода. Святослав же берет к себе и имовитых и безродных, меряя всех бесстрашием и мастерством ратным.

– Не забывай, Святослав поступил не по родовому праву, заняв стол киевский, – холодно вставила Сфандра, не спуская с мужа глаз. – Ты вдвое старше Святослава. Многие бояре киевские горой за тебя встать готовы.

Улеб нервно передернул плечами.

– Знаю я этих крикунов! Они голосисты, покуда Святослав далече, а когда Святослав в Киеве, так вся эта свора помалкивает.

– Сколько Святославу лет? – поинтересовался Калокир.

– Двадцать четыре, – ответила Сфандра.

Калокир изумленно присвистнул.

– Совсем мальчишка!

– Этот младень в сече неустрашим и неудержим, – угрюмо промолвил Улеб. – Святослав из всех походов с победой возвращался, нигде ни разу бит не был. Бог свидетель.

– И много ли воевал Святослав? – спросил Калокир. – На кого он меч обнажал до сего похода на вятичей?

– На севере Святослав воевал с ятвягами, радимичами и кривичами; на юге – с бужанами и уличами, – перечислил Улеб. – Один раз Святослав ходил ратью на печенегов.

– По силам ли Святославу одолеть хазарского кагана?

Повисла пауза. Калокир напряженно ждал ответа.

– Печенегов Святослав разбил, а эти степняки почти все кочевья хазарские к рукам прибрали, – наконец проговорил Улеб. – Уверен, Святослав не устрашится скрестить меч и с хазарами.

– Почему хазарский каган не навел свою конницу на Киев? – продолжал допытываться Калокир. – Ведь уже два года прошло после избиения дружиной Святослава хазарских торговцев. Почему медлит с местью повелитель Хазарии?

– Нет у кагана былого могущества, потому и не смеет он мстить Святославу, – вставила Сфандра. – Я сама слышала речи пленных печенегов, взятых Святославом в степи. Похвалялись поганые язычники тем, что примучили хазар, живущих по Дону. В былые времена все пастбища по Северскому Донцу хазарам принадлежали, а ныне там печенеги хозяйничают. Что дальше будет?

– Что правда, то правда, – покивал головой Улеб. – Святослав потому и осмелел, поскольку знал, что в степи печенеги повсюду теснят хазар. Не до Руси ныне хазарам, у них у самих земля под ногами горит.

Вернувшись на подворье греческих купцов, где его ожидали слуги, Калокир погрузился в глубокое размышление. Несомненно, на Руси грядут большие перемены. С таким князем-воителем Русь не станет платить дань ни хазарам, ни печенегам. Святослав уже показал, что он не страшится гнева ни хазарского кагана, ни германского императора. Наверняка и договоры с ромеями Святослав не будет соблюдать, если усмотрит в них что-то несправедливое. Чтобы это выяснить наверняка, Калокиру необходимо дождаться возвращения Святослава из похода.

На другой день Калокир опять пришел в княжеский терем, желая вручить подарки от василевса ромеев жене и детям Святослава. Княгиня Предслава предстала перед Калокиром в длинном неприталенном платье из синей парчи с золотыми узорами в виде диковинных птиц. Платье было явно греческого покроя. Голову молодой княгини покрывал легкий белый плат, стянутый на лбу диадемой. Серебряные височные кольца красиво обрамляли овальное лицо Предславы со слегка заостренным подбородком. Это была статная миловидная женщина с большими темно-синими очами и красиво изогнутыми бровями.

Предслава сидела на стуле с подлокотниками, рядом с нею на скамье сидели два ее сына: восьмилетний Ярополк и семилетний Олег. Позади княгини и двух княжичей стояла большая группа знатных девиц и боярынь в богатых одеяниях. У бревенчатой стены на длинной широкой скамье восседали семеро знатных мужей, их длинные волосы и бороды отливали сединой. Один так и вовсе был согбенный годами и белый как лунь.

Слуги Калокира разложили на развернутом персидском ковре дары княгине и ее сыновьям: резную шкатулку из слоновой кости, ожерелье из полудрагоценных камней в золотой оправе, отлитые из меди маленькие фигурки конников.

Княжич Олег, живой и непосредственный, подскочил к подаркам и, присев на корточки, принялся разглядывать игрушечных всадников. В его глазах светились изумление и восторг. Не утерпел и Ярополк. Усевшись на полу рядом с братом, он с жадным любопытством вертел в руках крошечных медных наездников, каждый из которых легко умещался у него на ладони.

Калокир обратил внимание, что старший из братьев удивительно похож на мать. Ярополк был такой же синеглазый, с таким же чуть вздернутым носом, с таким же овалом лица и красиво очерченными губами. Русые волосы Ярополка были заметно темнее, чем у его младшего брата. Олег был более коренаст, более подвижен, у него было круглое румяное лицо и немного оттопыренные уши. От матери княжичу Олегу достались чуть заостренный подбородок и синий цвет глаз. Короткий нос и низкие брови, по всей видимости, передались мальчику от отца.

Разглядывая шкатулку и ожерелье, Предслава поблагодарила Калокира и предложила ему отобедать с нею сегодня после полудня. Седоусые бояре поинтересовались у Калокира, не связан ли его приезд в Киев с избиением монахов-латинян, учиненным волею Святослава. Бояре не одобряли жестокость своего князя, но и поведением немецких монахов они были очень недовольны. С их слов выходило, что немецкие проповедники занимались развратом, умыкали девиц и совсем юных мальчиков.

«Гнев киевлян подтолкнул Святослава к кровопролитию, – молвили бояре Калокиру. – Латиняне вздумали было искать защиты у хазарских купцов, у тех крепость была возведена на горе Щекавице, где хранились их товары и злато-серебро. Токмо киевляне разнесли эту крепость по бревнышку, перебили и монахов, и купцов хазарских, и стражей хорезмийских… Как говорится, по делам и награда!»

За обедом, на который помимо Калокира были приглашены те же семеро думных бояр, разговор опять зашел о христианских проповедниках, желающих обратить в веру Христову славянские народы. Бояре, хитро переглядываясь, задавали Калокиру каверзные вопросы, мол, почему греки и немцы утверждают, что бог у них един, что они верят в Иисуса Христа и Богоматерь, а сами на деле враждуют между собой. У немцев богослужение на латыни, их верховным архипастырем является папа римский. Для греков верховный первосвященник есть патриарх, и церковная служба у них на греческом языке. И греки, и немцы утверждают, что именно их вера самая правильная, но и те и другие приходят к славянам с крестом в руках.

– Ладно бы токмо с крестом, – заметил боярин Каницар, – а то ведь чаще приходят с крестом и мечом. Вон в Моравии тамошние славяне приняли веру греческую, но не понравилось это папе римскому. Натравил он на Моравию немцев. Долго воевали моравы сначала с немцами, потом с уграми. А чем все закончилось?

Каницар оглядел всех сидящих за длинным столом, во главе которого восседала княгиня Предслава.

– Распалось на уделы Моравское княжество, вот чем! – ворчливо отозвался седовласый и морщинистый боярин Ивор. – Угры разорили моравские земли, а немцы навязали моравам латинскую веру. Раньше-то моравы платили дань токмо князю своему, ныне же моравы несут подати немецким баронам и латинским епископам.

– Помните, что у чехов творилось? – проговорил боярин Гробой, отец Предславы. – Чешский князь Вацлав принял латинскую веру и пустил в свое княжество латинских священников, так те начали грабить народ без всякой милости. Чехи восстали, убили Вацлава, прогнали всех латинян. Тогда германский король Генрих вступил в Чехию со всей своей силою и принудил брата Вацлава Болеслава вернуть латинских священников обратно. После войны с немцами чешские земли так обезлюдели, что там и пахать-то было некому.

– Вот вам и милосердие! – ядовито усмехнулся длиннобородый Ивор. – Христианских священников послушать, так они токмо о милосердии и талдычат. На деле же, где бы христиане ни появились, там льется кровь и люди мрут!

– Ныне немцы полякам покоя не дают, хотят и им церковную десятину навязать, – вступил в разговор боярин Сфирн. – Однако польский князь Мешко дает немцам достойный отпор.

– Немцы истребляют полабских славян, как диких зверей, – опять заговорил боярин Каницар. – Князья германские хотят все земли между Лабой и Одрой к рукам прибрать, а их священники говорят, что это богоугодное дело. Вот и получается, что бог христиан может оправдать любую алчность и жестокость. Жить по дедовским обычаям, это разве преступление?

Все сидевшие за столом посмотрели на Калокира, поскольку вопрос предназначался явно ему. Калокир промолчал, набивая рот жареной олениной.

– Для христиан наша вера – это преступление, – жестко подытожил боярин Ивор. – Вот и киевлян монахи-латиняне хотели на свой лад переделать, но Святослав их мигом урезонил. Указал им дорогу в рай. И поделом!

Среди бояр пронесся короткий смешок.

– Как поживает василевс Никифор? Все ли ладно в Царьграде? – обратилась к послу Предслава, явно желая переменить суть разговора.

У княгини был приятный мягкий голос.

Калокир чуть замешкался с ответом, стараясь побыстрее прожевать кусок мяса. В возникшей паузе прозвучал голос боярина Гробоя, который тоже обратился к греку с вопросом:

– Правда ли, что прежний василевс Роман умер не своей смертью, а был отравлен супругой?

Калокир чуть не подавился мясом. Он никак не ожидал от киевских бояр такой осведомленности. Пусть в Константинополе об этом шепчутся на каждом углу, но как этот слух докатился до далекого Киева?!

– По-моему, тут все яснее ясного, – промолвил Каницар. – Вдова Романа и полгода траур по умершему мужу не проносила, живенько вышла замуж за Никифора. Это о многом говорит!

– Ни о чем это не говорит, бояре! – громко произнес Калокир. – Василевс Роман был слабого здоровья. Он сильно простудился на охоте, отчего и умер. Василисса Феофано не причастна к смерти супруга. Замуж за Никифора Феофано вышла, подчиняясь воле синклита и патриарха. Вот так!

Калокир поднял чашу с вином, собираясь произнести здравицу в честь княгини Предславы. В этот момент прозвучал едкий скрипучий голосок старика Ивора:

– Правда ли, друже Калокир, что василисса Феофано красоты невиданной?

– Истинная правда, – горделиво проговорил посол.

– А правду ли молвят, что у Феофано отец с матерью низкорожденные? – опять проскрипел голос боярина Ивора. – Будто бы отец Феофано был содержателем харчевни, так ли?

– Это гнусная ложь! – раздраженно ответил Калокир. – Откуда вы понабрались таких слухов, бояре?

– Люди на торгу молвят о том да о сем, а мы слушаем, – с загадочной полуулыбкой промолвил Гробой. – У нас на торжище купцы со всего света толпятся, приезжают и царьградские гости.

– Не всем слухам нужно верить, бояре, – назидательно проговорил Калокир и опять поднял чашу с вином. – Давайте лучше выпьем за здравие прекрасной княгини Предславы! Пусть ее внешняя прелесть не отцветает в любую пору ее жизни!

Предслава зарделась от удовольствия после сказанного Калокиром. Бояре одобрительно загалдели и дружно подняли свои кубки, поддерживая здравицу греческого посла. Было видно, что боярин Гробой для них человек не просто уважаемый, но особо почитаемый за какие-то прошлые заслуги. Дочь Гробоя пользовалась не показным уважением у думных старцев явно не из-за своей красоты, но за какие-то личные качества. Проницательный Калокир сразу почувствовал это.

* * *

Терем княгини Ольги в Вышгороде произвел на Калокира более радостное впечатление по сравнению с хоромами Улеба и княгини Предславы. Это было большое двухъярусное здание с высоким крыльцом и двускатной тесовой крышей. Нижний этаж терема был сложен из дубовых бревен, верхний ярус – из сосновых. Все двери в тереме были двустворчатые, так было принято у ромеев. По-видимому, Ольга перенесла это нововведение на Русь после своей поездки в Константинополь. Там же Ольга насмотрелась на образцы разноцветного стекла, вставляемого ромеями в окна. В вышгородском тереме Ольги многие окна были забраны свинцовыми рамами, в ромбовидных ячейках которых переливались на солнце стеклянные пластинки: голубые, розовые, желтые, зеленые…

Некоторые окна были забраны деревянными рамами, изготовленными местными мастерами. Ячейки для стекол в этих окнах были заметно крупнее и имели форму квадрата. Деревянные оконные рамы могли распахиваться, подобно дверцам небольших шкафчиков, это было очень удобно в жаркую летнюю пору. Свинцовые рамы открываться не могли, так как закреплялись в окне намертво.

Беседа княгини Ольги и Калокира происходила в светлице, обращенной окнами на тенистый сад. Из сада через распахнутое окно доносился щебет птиц; шелестела листва яблонь, кленов и лип под дыханием южного ветра. Ольга и Калокир сидели на стульях напротив друг друга.

Калокир пребывал под сильнейшим впечатлением от встречи со знаменитой матерью Святослава. Посол, переполняемый непонятным волнением, преисполненный какой-то смутной надеждой, внимал Ольге и жадно ловил каждое ее слово.

У Ольги было лицо мраморной статуи – очень спокойное, бледное, серьезное, доброе и холодно-красивое, с тонкими изогнутыми бровями. Оторвать взор от такого лица чрезвычайно трудно. На княгине была длинная стола с широкими рукавами и закрытым верхом; платье было из плотного узорчатого шелка, по голубому фону шли витиеватые узоры золотистого цвета у ворота и на рукавах. Такие платья носят знатные аристократки в Константинополе. Голова княгини была повязана белым убрусом. Вокруг шеи было надето широкое оплечье из жемчуга и драгоценных камней. Среди жемчужных бус, граненых сапфиров и топазов особенно выделялись овальные позолоченные медальоны с изображением Богородицы и святых великомучеников Петра и Павла.

Ольга была ревностная христианка, принявшая православие не по принуждению, а по зову сердца. Вот почему отстранение Ольги от власти сыном Святославом, приверженцем язычества, было воспринято в Константинополе с неудовольствием и тревогой. Эта тревога прозвучала в речи Калокира, едва он заговорил с Ольгой. Его доброе участие, искреннее сочувствие и почти братское прикосновение к ее руке – все это невольно расположило Ольгу к Калокиру, мужественная внешность которого неизменно производила впечатление на женщин.

Калокир был широкоплеч и высок ростом. На устах его иногда появлялась странная улыбка; его жизнерадостное лицо было румяно, лоб не отличался ни чрезмерной высотой, ни шириной. Волосы у него были светлые и густые, глаза серые, подвижные и очень проницательные. Небольшая кудрявая бородка нисколько не портила Калокира. Одевался Калокир всегда изысканно, но без излишней пышности.

Калокир напрасно ждал, что Ольга станет жаловаться ему на Святослава, лишившего ее власти, на бояр, поддержавших ее сына в этом начинании, на своих приближенных, переметнувшихся от нее к Святославу после ее низложения. Со слов Ольги выходило, что над всем случившимся довлеет Божье предначертание. Не ее слабость и нерешительность подтолкнули Святослава к захвату власти, но алчность и недомыслие немецких монахов, присланных в Киев германским королем.

– Когда началось избиение народом латинян и хазар, Святослава не было в Киеве, – молвила Ольга. – Весь этот сполох организовали бояре-язычники во главе с Гробоем. Вернувшийся в Киев Святослав утихомирил народ, не позволив убивать епископа Адальберта и изгонять из города православных христиан. Бояре-язычники потребовали, чтобы Святослав взял бразды правления в свои руки. Народ на вече пожелал того же. Я без сожаления уступила сыну княжескую власть, ибо устала от сего тяжкого бремени.

– Зачем же ты призвала в Киев немецких монахов, государыня? – спросил Калокир. – Иль тебе неведомо, что латинская вера близка к ереси, поскольку отрицает божественную сущность Христа.

– Сын мой не приемлет веру православную, – печально вздохнула Ольга. – Я надеялась, что, быть может, латинские священники сумеют обратить Святослава в христианина. Теперь-то я понимаю, что напрасно поверила заверениям Адальберта, будто у него имеются ключи к сердцу всякого человека.

Ольга упомянула о гневном письме германского императора, на которое Святослав не пожелал отвечать. Ольге пришлось самой объясняться с послом Оттона, привезшим послание императора в Киев.

О ближайших замыслах Святослава Ольга ничего не могла сказать.

– Со мной Святослав не советуется, – посетовала она. – У моего сына в советниках числятся Гробой, Каницар, Ивор – эти в Киеве сидят. Есть и другие советники: Свенельд, Вуефаст, Владислав – эти со Святославом в походы ходят.

– Как относится Святослав к брату Улебу? – поинтересовался Калокир.

– Не жалует он его, – честно призналась Ольга, – как и всех христиан. А то, что Святослав поручает Улебу стол княжеский блюсти в свое отсутствие, так это дань родовому обычаю. Улеб нрава нерешительного, поэтому Святослав его не опасается.

– Кого Святослав опасается из родни своей? – не удержавшись, спросил Калокир. – Иль нет таких?

– Опасается Святослав внуков Олега Вещего, потому и держит их постоянно при себе, – с печальной задумчивостью ответила Ольга. – Эти молодцы ретивые сердцем, они колебаться не станут, коль появится возможность княжеский стол получить.

В тот же день Калокир встретился с настоятелем вышгородской Богородицкой церкви Паисием. Грек Паисий жил на Руси вот уже тринадцатый год. Настоятель многое знал, многое видел. Он мог дать верную оценку любому событию на Руси, поскольку знал местные обычаи и постиг характер здешнего народа.

На расспросы Калокира о княгине Ольге, мол, почему она так легко уступила княжескую власть Святославу, Паисий ответил так:

– Томится Ольга любовным недугом, потому и дела государственные ей не в радость. Я знаю это, ибо Ольга ко мне ходит на исповедь. Страсть ее греховна, ведь она влюблена в юношу, который ей в сыновья годится. Я пытался увещевать Ольгу, да без толку. Покаяния ее искренние, и грех свой Ольга готова замаливать ежедневно. Однако, замоленный днем, сей грех опять возвращается к Ольге ночью, ибо она при всяком удобном случае пускает юного любовника в свою постель.

– Кто же этот юный счастливец? – изумился Калокир.

– Купеческий сын, юноша дивной красоты, – ответил Паисий. – Он несколько лет провел в рабстве у печенегов. Когда Святослав вернулся с победой из степного похода, много русских пленников обрели свободу, все они пришли в Киев и осели тут. Поселился в Киеве и Тимофей, так зовут этого юношу. Он принял крещение, выучился читать и писать по-гречески. Вот тогда-то княгиня Ольга и положила на него глаз. С вокняжением в Киеве Святослава Ольга перебралась в Вышгород, Тимофея она взяла с собой. Он теперь в моем храме книги переписывает.

– Ну и дела! – покачал головой Калокир. – Сколько лет Тимофею?

– Двадцать шесть ныне исполнилось, – сказал Паисий. И добавил, предупреждая возможный вопрос Калокира: – Ольга же на двадцать лет старше Тимофея.

– Выглядит Ольга гораздо моложе своих лет, – заметил Калокир. – Удивительная женщина!

Красота обладает таинственной силой: она расковывает души, очищает их от низких помыслов, завораживает, заставляет преклоняться.

Калокир не мог понять, что происходит в его душе, отчего в нем вдруг просыпается сладостное томление при мысли об Ольге, архонтиссе русов. Калокир чувствовал, что эти сладостные оковы надежно держат его в плену. И он вновь повторил чуть слышно: «Удивительная женщина…»

Глава 2
Вышгород

Город Вышгород, по сравнению с огромным Киевом, был невелик. Бревенчатые стены и башни Вышгорода, расположенного на вершине обширного холма, были видны издалека. С восточной стороны, внизу, под крутым береговым обрывом несет свои воды широкий привольный Днепр. С северо-запада подножие Вышгородского холма огибает утопающая в ивах речушка Шуйца, впадающая в Днепр. На западной окраине Вышгорода был прокопан глубокий ров и возведен высокий земляной вал, на котором возвышалась деревянная стена, укрытая двускатным тесовым навесом. В город ведут единственные ворота, расположенные в чреве огромной бревенчатой башни. Внутри ее находится ручной механизм для подъема моста через ров и железная решетка, которую можно было ручными воротами опустить вниз, чтобы преградить путь незваным гостям.

С дозволения княгини Ольги Калокир обошел все стены и башни Вышгорода и остался доволен увиденным. Город был неприступен со всех сторон. Самое большое впечатление на посла произвела воротная башня, с верхней площадки которой открывался живописный вид на заливные луга за Днепром, на речной причал, где на мелководье у берега стояли в ряд два десятка крутобоких ладей со звериными головами на носовых штевнях; за речкой Шуйцей, насколько хватало глаз, темно-зеленым гигантским ковром раскинулись сосновые боры.

Дорога на Киев отсюда, с высоты, казалась желтой извилистой змеей, петляющей среди холмов и перелесков. Вдоль дороги и в стороне от нее были разбросаны многочисленные деревеньки. Ветер доносил оттуда далекий собачий лай, где-то женщины хором пели протяжную песню… На пастбищах рыже-бурыми пятнами виднелись стада коров и табуны лошадей. Зелень лугов и лесов сливалась у горизонта с чистой небесной лазурью, подернутой перистыми облаками, словно дымкой, пронизанной горячими солнечными лучами.

В этой прогулке по крепостным стенам Калокира сопровождал Искусеви, самый доверенный человек княгини Ольги. Искусеви был чудин родом, а чудь издревле селилась в лесах близ верховий Западной Двины и Волги. Когда на эти земли пришли славяне, чудь встретила пришельцев стрелами. Многочисленные славяне без труда победили слабый лесной народец и согнали его с обжитых мест. Чудь признала владычество славян, постепенно забывая родной язык на службе у славянских князей. Под Псковом, где Ольга родилась и выросла, чуди было особенно много.

Искусеви был всего на несколько лет старше Калокира, но держался с ним по-приятельски. Чудин, как и все в окружении Ольги, был православным христианином. В беседе с Калокиром Искусеви проговорился о том, что у князя Святослава есть еще один сын от наложницы Малуши. Мальчика назвали Владимиром. Княгиня Ольга приглядела Малушу, когда ездила в Любеч, что на левобережье Днепра, близ Чернигова. Ольга взяла Малушу с собой в Киев, назначив ее ключницей. Брата Малуши Добрыню Ольга приняла в княжескую дружину. Когда Ольга узнала, что Малуша забеременела от Святослава, то в гневе спровадила ее в село Будутино, где Малуша и родила сына.

– Село Будутино Ольга подарила Малуше вроде как на приданое, – молвил Искусеви Калокиру, стоя с ним на верхней площадке воротной башни. – Вон, видишь, лесок за косогором. За ним и лежит это село. – Искусеви указал рукой Калокиру, куда нужно смотреть. – Малуша живет там вот уже шесть лет.

– А сын ее где? – спросил Калокир.

– И сын с нею, – ответил Искусеви. – Святослав иногда навещает Малушу. Думается мне, князь к ней сильно неравнодушен. Малуша умна и красива! В такую не грех влюбиться и при живой жене.

– Почему же Святослав не перевезет Малушу в Киев? – опять спросил Калокир.

– Что ты! – белобрысый Искусеви нагнал на свое лицо недоброе выражение и слегка понизил голос. – Родня Предславы живо умертвит Малушу и ее сына ядом или еще как-нибудь. Святослав это понимает. Кстати, брат Малуши тоже живет в Будутине, но уже по воле Святослава. Смекаешь?

Голубоглазый чудин хитро подмигнул Калокиру.

– Сторожа приставил к Малуше Святослав, – понимающе покивал головой посол.

– К Малуше и Владимиру, – многозначительно поправил посла Искусеви.

– Ольга-то почему не жалует Малушу? – поинтересовался Калокир.

– Малуша не пожелала окрестить сына в святой купели, – печально вздохнул Искусеви, – и сама принять крещение отказалась. Малуша ходит на капище, идолам поклоняется. Бывает, и на игрища языческие наведывается. На тех игрищах ночных все равны: и смерды, и бояре. Сходятся в лесу у реки мужчины и женщины, блудодействуя с кем ни попадя. Жены про стыд забывают, девы себя не блюдут. Иным отрокам и пятнадцати годков нету, а они туда же на игрища бесовские шастают, хватают женщин за срамные места.

Искусеви был огнищанином, заведовал обширным хозяйством княгини Ольги. Он был строен и моложав с виду, по обычаю чуди ходил всегда с ножом на поясе в узорных ножнах из бересты. Свои длинные волосы цвета льна Искусеви стягивал на лбу узкой повязкой, его короткая бородка торчала козликом.

Калокир был удивлен тем, что мать Святослава содержит всего полсотни дружинников. Для обороны даже хорошо укрепленного Вышгорода этого маленького отряда было явно недостаточно. Спускаясь по скрипучим деревянным ступеням с верхушки башни, Калокир завел об этом речь с Искусеви.

– Ольга набирает в свою дружину токмо христиан, а их в нашей земле очень мало, – пояснил послу чудин, придерживая того за локоть в душном полумраке узкого спиралевидного прохода. – Покидая Киев, Ольга оставила большую часть своей дружины Улебу, беспокоясь за него. Бояре-язычники смотрят косо на Улеба, не будь у него дружины, они прогнали бы его из Киева. Христиан в Киеве больше, чем в Вышгороде, и главный оплот для них не церковь Николы на торгу, но князь Улеб.

– Мне показалось, князь Улеб не способен защитить единоверцев и даже свою семью в случае опасности, какой-то он нерешительный! – поделился своими впечатлениями Калокир.

– Э-э, друже! – усмехнулся Искусеви, уверенно топая яловыми сапогами по дубовым ступенькам. – Ты плохо знаешь Улеба. Этот тихоня в одиночку на медведя ходит. Есть у него сила в руках и мужество в сердце. Потому-то Святослав уважает Улеба и оставляет на него Киев в свое отсутствие.

Калокир был так удивлен услышанным, что не нашелся что сказать на это. «В тихом омуте черти водятся! – подумал он. – Надо будет присмотреться к Улебу получше».

* * *

Калокир знал, что на Руси существует такой обычай престолонаследия: княжеская власть передается от старшего брата к младшему. Расселившиеся среди русичей варяги, получившие доступ к княжеской власти, имели обыкновение передавать власть от отца к сыну или от дяди к племяннику. Однако случались курьезы, когда власть наследовала вдова князя, как было в случае с княгиней Ольгой.

Следуя тайным указаниям василевса, Калокир желал знать наверняка, какова вероятность вторичного вокняжения Ольги в Киеве в случае внезапной гибели Святослава. Спросить напрямик об этом у самой Ольги Калокир не осмелился. Вот почему он заговорил об этом с Искусеви, когда подвернулся случай.

Чудин откровенно признался Калокиру, что он и сам в душе желает вокняжения Ольги в Киеве.

– При Ольге-то была тишь да гладь! – молвил Искусеви, поглаживая свою бесцветную бородку. – От хазар Ольга откупалась данью. С воинственными кривичами и уличами Ольга замирилась. С радимичами Ольга дружила, к вятичам не совалась. Новгород, Чернигов и Смоленск в ее воле ходили, и бояре тамошние не роптали. Святослав же до брани охоч, мирная жизнь его тяготит. А ежели убьют Святослава в сече, то власть княжескую кто-то из его сыновей унаследует при покровительстве родичей Предславы. Это уже дело решенное!

– Ольга что же, не в счет? – проговорил Калокир. – Неужели у нее в Киеве сторонников нет?

– Есть, конечно, – промолвил Искусеви каким-то странным голосом, – но после избиения хазар и немецких монахов сторонников этих сильно поубавилось. Ныне все решает Святослав и его старшая дружина. Умрет Святослав, старшая дружина не допустит Ольгу к власти. Бояре-язычники долго томились под властью Ольги. Эти злыдни скорее убьют Ольгу, чем снова сделают ее киевской княгиней.

– Еще есть Улеб, – заметил Калокир.

Искусеви безнадежно махнул рукой.

– У него сторонников в Киеве еще меньше, чем у Ольги.

– Разве не может так случиться, что Святослав будет разбит вятичами, а Улеб, пользуясь этим, захватит власть в Киеве, – высказал предположение Калокир, глядя в глаза Искусеви.

– Вятичам не одолеть Святослава, – уверенно заявил чудин.

– В Киев могут хазары нагрянуть, – стоял на своем Калокир. – Улеб может воспользоваться их помощью.

– На сговор с хазарами Улеб не пойдет. – Искусеви покачал головой. – Киевляне проклянут его за это. Слишком много зла претерпели киевляне от хазар. По этой причине Святослав им милее Улеба.

Не особенно разборчивый в средствах для достижения цели, Калокир все больше склонялся к мысли, что Улебу для достижения княжеской власти было бы вернее действовать не мечом, а ядом. Вот только как сказать ему об этом? Улеб наверняка оскорбится, услышав такое предложение из уст Калокира. «Лучше тайком побеседовать с женой Улеба, – размышлял посол. – Сфандра, хоть и христианка, но не столь щепетильна в вопросах морали. Бог мой, о какой морали можно говорить, ежели речь заходит о власти!»

В то утро Калокир, как ни старался, не смог в беседе с княгиней Ольгой перевести разговор на вероятность вокняжения в Киеве Улеба. Ольга искусно уходила от этой щекотливой темы, демонстрируя Калокиру изворотливость своего ума, умение прятать за шуткой серьезный тон, способность уклоняться от прямых вопросов. Ольга благодарила Калокира за подаренные ей книги, особенно за «Деяния Апостолов» – подарок от самого патриарха. Было видно, что чтение книг доставляет Ольге удовольствие.

Плохо владея греческой грамотой, Ольга повелела переводить все имеющиеся у нее греческие книги на русский язык. Над этим трудились монахи-переписчики в Богородицкой церкви и в тереме княгини. Славянские письмена проникли на Русь вместе с моравами-христианами после уничтожения немцами Великоморавского княжества. Славянская письменность называлась кириллицей, по имени одного из двух братьев-проповедников, направленных в Моравию из ромейской державы. Этих братьев звали Кирилл и Мефодий. В княжеском хозяйстве Ольги имелись мастерские по изготовлению пергамента и красок для письма.

Беседу Ольги и Калокира прервал Искусеви, который с поклоном сообщил княгине о приходе вольных смердов, желающих через княжеский суд разрешить какой-то спор в своей общине. Ольга извинилась перед Калокиром, сказав, что вынуждена прервать их разговор, но она готова встретиться с ним сегодня вечером.

Видя, что Искусеви собирается идти на вышгородский торг, Калокир увязался за ним. Ему стало любопытно, как здесь идет торговля. К удивлению Калокира, огнищанин всюду ходил без сопровождения слуг и стражников. В одеянии Искусеви не было никакой пышности, как и в его манере держаться не было и намека на заносчивость. Чудин носил полосатые посконные порты, заправленные в сапоги без каблуков, и длинную льняную рубаху с красным оплечьем, подпоясанную узким поясом. В руке у него была палка, а на поясе висел нож.

На торжище Искусеви был своим человеком, его узнавали в лицо, к нему бежали с жалобами: кого-то обвесили, кому-то нагрубили… Искусеви наводил порядок быстро и строго, с ним никто не спорил.

Первым делом чудин проверял, чтобы цены на жито, соль и мясо были ниже, чем в Киеве. Затем огнищанин подходил к тем приезжим торговцам, за коими имелся грешок. Искусеви без обиняков выставлял торговцам пеню за подержанный товар, за обвес покупателей, за уклонение от уплаты пошлины и многое другое. При этом чудин делал ножом зарубки на палке, понятные ему одному. Если пеня исчислялась в деньгах, торговцы тут же отсчитывали огнищанину серебряные монеты. Если расплачиваться приходилось частью товара, тогда торговцы сами везли пеню на княжеский двор.

– Откуда ты знаешь о недобросовестных торгашах? – спросил Калокир огнищанина.

– У меня всюду соглядатаи, – хитро усмехнулся Искусеви. – Местные торговцы знают это, поэтому ведут торговлю честно. Грешат лишь приезжие купцы.

– В Киеве так же строго следят за торговлей? – опять спросил Калокир.

– При Ольге был порядок, а как теперь, не знаю. – Искусеви пожал плечами.

На торжище было многолюдно. В основном здесь толпились смерды из окрестных деревень. Кому-то был нужен новый плуг, кому-то – новые тележные колеса. Кто-то желал купить плотницкий топор, кто-то – железные гвозди. Бойко шла торговля льном и медом. Рыбаки быстро распродавали свой утренний улов.

Шагавший впереди Искусеви задержался возле торговцев свиным салом, которые слегка заволновались при виде дотошного огнищанина. Калокир тоже остановился, лениво оглядывая пеструю людскую толчею. Вдруг его взгляд выхватил из толпы невысокую молодую женщину, она стояла, не шевелясь, в тени под навесом, прислонившись плечом к столбу, всем своим видом выражая терпение. На ней было длинное льняное платье с голубыми узорами вокруг ворота и на рукавах. Снятое с головы тонкое покрывало висело у нее на плече.

Калокира невольно поразила дивная прелесть лица незнакомки. Мягкая линия скул и подбородка, открытый высокий лоб. Глаза голубые, как незабудки, были полны некой потаенной грусти. Свежие, слегка раскрытые губы, казалось, хранили тень от только что сбежавшей улыбки. У незнакомки была гибкая белая шея, красиво изогнутые брови; ее волосы, русые и густые, были заплетены в длинную косу, которая свешивалась сзади ниже талии. Сквозь льняную ткань проступали изгибы прекрасно сложенной фигуры.

Почувствовав на себе пристальный взгляд, незнакомка очнулась от задумчивости, глаза ее украдкой скользнули в сторону Калокира, в них было любопытство, а также осознание того, что она не может не нравиться мужчинам. Встретившись глазами с Калокиром, красавица чуть улыбнулась, как бы выражая ему благодарность за симпатию. При этом ее мимолетная улыбка была так естественна и непроизвольна, как падает на гладь воды лунный свет.

Калокир и раньше встречал среди славянок немало привлекательных лиц, но эта незнакомка с толстой косой, чудесными голубыми очами и такой обезоруживающей улыбкой показалась греку верхом совершенства. Сердце Калокира учащенно забилось в груди. И хотя русоволосая красавица уже смотрела в другую сторону, привлеченная каким-то шумом, Калокир пребывал в сильнейшем волнении. Ему хотелось подойти к ней, сказать ей что-нибудь приятное, узнать ее имя…

– Идем! – рядом с Калокиром появился Искусеви.

– Подожди, друже! – Калокир схватил чудина за рукав рубахи. – Помоги мне! Я хочу узнать имя вон той прелестницы. Она стоит у столба под навесом. Видишь?

– Вижу, – кивнул огнищанин.

– Прелесть до чего хороша! Просто глаз не оторвать! – восхищенно бормотал Калокир, теребя огнищанина за рубаху.

– Держись от нее подальше, друг мой, – предостерегающе произнес Искусеви. Выражение его лица говорило о том, что он не шутит.

– В чем дело? Почему? – недоумевал Калокир.

– Это Малуша, – ответил Искусеви и выразительно повел бровью.

У Калокира рот открылся сам собой.

– Малуша?! – изумленно повторил грек. И негромко добавил:

– Та самая? Наложница Святослава?

Искусеви покивал головой и потянул посла за собой.

Калокир еще раз обернулся, но Малуши у столба уже не было. Посол растерянно шарил по толпе глазами, ища ее. Малуша исчезла. «Так вот ты какая, Малуша! – восхищенно думал Калокир, следуя за огнищанином сквозь гудящую толпу. – Искусеви прав, от такой красотки Святослав ни за что не откажется! Наверняка князь дорожит Малушей больше законной супруги».

Желание вновь увидеть Малушу одолевало Калокира изо дня в день. Это желание терзало его, как неотступная болезнь, как навязчивое видение. Образы прекрасных женщин, виденные Калокиром в прошлом, теперь померкли для него, превратились в ничто перед совершенной прелестью той, которая озарила его улыбкой, как ласковым солнечным лучом, посреди шумного многолюдства торговой площади.

Искусеви пытался вразумлять Калокира, говоря ему, что пустое это дело подстерегать Малушу на торжище, ибо одну ее Добрыня никуда не отпускает. Если Малуша появилась на торгу в Вышгороде, значит, и Добрыня со своими людьми был где-то неподалеку. Ехать же в гости к Малуше и вовсе опасная затея, можно живым обратно не воротиться.

Неизвестно, сколько дней продолжались бы терзания Калокира, если бы не эхо грозных событий, докатившееся от Волги до Киева и Вышгорода.

Глава 3
Буртасы

К полудню пешая рать и конные дружины, перевалив через изрезанные оврагами холмы, вышли к руслу наполовину высохшей реки. Святослав остановил войско на отдых. Стояла сушь. На небе не было ни облачка.

Воины сгрудились у низкого речного берега, черпали мутную желтоватую воду кто шлемом, кто пригоршнями. На белом речном песке алели разбросанные красные щиты русичей. Печенеги в первую очередь поили лошадей, а уж потом пили сами.

От дозорных прискакал всадник.

– С восхода валом валят буртасы, многие тыщи конников! – сообщил воин, удерживая на месте горячего скакуна.

Воеводы переглянулись. Сидевший на песке Святослав проворчал:

– Ну вот, токмо сапоги снял и опять обуваться!

– Может, за реку отойдем, княже, – проговорил широкоплечий Икмор. – Ратники изнемогли после трудного перехода, им бы отдышаться.

– К тому же солнце палит немилосердно, – вставил сивоусый Свенельд, соглашаясь с Икмором.

– Мы не за тем сюда шли, чтоб за рекой отсиживаться! – Натянув сапоги, Святослав легко вскочил на ноги. – Трубач, дай сигнал к битве!

Протяжно и хрипло загудел княжеский окованный медью рог.

– Чего застыли, воеводы? – Святослав сверкнул белозубой улыбкой. – Иль оробели? Живо по коням!

С недовольным ворчанием воеводы облачались в кольчуги, подпоясывались мечами, разбирали тяжелые овальные щиты. Все это они делали уверенно, без суеты. Оруженосцы подводили к воеводам оседланных коней. С лошадиных морд капала речная вода.

Выбираясь из речной долины, войско выстраивалось длинными шеренгами на степном раздолье. Центр заняла пехота с поднятыми кверху тяжелыми копьями-рогатинами. Конница растекалась по флангам: печенеги на левый, дружина Святослава – на правый. С востока донесся сначала отдаленный гул, затем в знойном мареве ковыльной степи показались идущие на рысях многочисленные конные отряды. Это были буртасы.

Кони буртасов в основном серой и буланой масти, низкорослые, с короткими крепкими шеями, с коротко подстриженными гривами и длинными хвостами. Несмотря на жару, воины-буртасы были облачены в короткие овчинные полушубки без рукавов, надетые поверх замшевых рубах с длинными рукавами. Многие имели небольшие круглые щиты и короткие копья, большинство же вооружены легкими топориками, длинными кинжалами и луками. Шлемы буртасов из толстой воловьей кожи, обитые для прочности металлическими пластинами. Закругленный верх буртасского шлема был украшен пучком лошадиной гривы, который закреплялся в короткой полой трубке.

От быстрой скачки эти пучки конских волос на шлемах буртасов развевались по ветру. Знамена буртасов также представляли собой бунчуки из лошадиных хвостов; боевые рожки буртасов издавали резкие отрывистые звуки. При виде пеших русов, застывших в плотном строю, буртасы на всем скаку принялись стрелять из луков, целясь так, чтобы стрелы падали сверху вниз под острым углом. Тучи оперенных стрел застучали по поднятым щитам русичей, крепко впиваясь в них железными наконечниками. Пешие полки наклонили копья.

Опять протрубил рог Святослава. Русская дружина и печенеги с гиканьем устремились на врага.

Печенежские конники мало чем отличались от буртасов. Их лошади были также малорослы, с торчащими щеткой гривами. Правда, большая часть печенежских лошадей была гнедой масти. Печенеги имели островерхие шлемы, украшенные с двух сторон ястребиными перьями. Поверх кожаных и медных панцирей печенеги надевали яркие цветастые халаты либо короткие кафтаны без рукавов. У каждого печенега на поясе висела сабля и кинжал в ножнах, каждый имел лук и стрелы. Телохранители печенежских ханов и беков были вооружены также копьями и щитами.

Дружинники Святослава сильно отличались от степных наездников. Их лошади намного крупнее и сильнее, все лошади укрыты толстыми защитными чепраками и кожаными нагрудниками. Всадники-русы были облачены в длинные кольчуги и металлические брони, на головах – конический железный шлем с кольчужной бармицей. У некоторых имелись стальные наглазники или личина на все лицо. Каждый дружинник имел овальный, заостренный книзу щит, обоюдоострый меч, кинжал и тяжелое копье. У многих дружинников имелись также боевые топоры и палицы.

Удар дружины Святослава пришелся в самую гущу буртасской конницы. Выбитые из седел ударами русских копий, буртасы громко вопили, оказавшись под копытами лошадей. От столкновений с огромными конями русов лошадки буртасов опрокидывались набок вместе с седоками, дыбились и скалили зубы, показывая свой дикий нрав.

Находившийся впереди Святослав лишь дважды взмахнул мечом, сбив наземь двух степняков в вонючих овчинах. И вот уже вся буртасская конница обратилась вспять, рассыпаясь в стороны, подобно брызгам. Настичь стремительных в своем бегстве буртасов русы на своих тяжелых лошадях не могли, они и не пытались это делать, стремясь сохранить свое боевое построение.

Печенеги на другом фланге тоже обратили в бегство буртасов, легкие топорики и кинжалы которых оказались бессильны против печенежских сабель. В отличие от русов, печенеги преследовали буртасов по пятам, метко поражая их стрелами. Буртасы не оставались в долгу. Отстреливаясь на всем скаку, они перебили из луков немало печенегов. Вражда между этими степными народами была давняя.

– Загонят коней басурмане кривоглазые на такой жаре, – ворчливо заметил воевода Перегуд. – Ишь, как разогнались!

– Далеконько умчались, – проговорил Свенельд, прикрыв глаза ладонью от слепящих солнечных лучей. – Похоже, настигли печенеги орду буртасскую. Сеча там вовсю идет!

В степной дали, на краю обширной низины, перемешались две конные лавы, издали похожие на серо-бурую массу, разлившуюся по равнине. Оттуда доносился звон сабель, выкрики воинов и ржание лошадей.

– Надо бы помочь печенегам, – сказал Святослав.

Русичи перевели коней на рысь; среди притоптанной степной травы тут и там виднелись сраженные стрелами степняки. Убитых буртасов можно было опознать по овчинным накидкам и лошадиным гривам на шлемах. Убитые печенеги выделялись своими разноцветными халатами. В некоторых мертвецах торчало по две-три стрелы.

– Видали, как сыплют стрелами степняки! – молвил Свенельд, разглядывая убитых буртасов и печенегов. – Ловкачи, ничего не скажешь!

Вторая сшибка русичей с буртасами получилась более яростной, чем первая. Буртасы, благодаря своей многочисленности, уже одолевали печенегов, когда на них обрушилась русская дружина. Видя княжеский красно-черный стяг, буртасы рвались к Святославу. Им удалось расстроить плотную колонну русской дружины, удалось вклиниться в нее своими нестройными сотнями. Не в силах сдерживать натиск буртасов копьями, русичи взялись за мечи. Началась отчаянная рубка.

Призрак победы, маячивший перед буртасами, покуда они сражались с одними печенегами, исчез и рассеялся под ударами русских мечей и топоров. Убитых и раненых было так много, что лошади в сумятице битвы падали, спотыкаясь о них. Смертельно раненные кони хрипели на земле, обильно поливая темной густой кровью выгоревшую на солнце траву.

Наконец буртасы не выдержали и обратились в бегство. Забросив за спину щиты, степняки стремительно уносились прочь к дальним холмам. У многих из них колчаны были пусты, поэтому им оставалось уповать лишь на резвость своих низкорослых лошадок.

Потери буртасов были велики, около шести сотен убитых. К Святославу привели троих пленных степняков.

– Кто из ваших беев участвовал в этой битве? – спросил князь.

– Инх-Амарабан участвовал и все его братья, – ответил один из пленников с истрескавшимися от зноя губами. Его усталое, изрезанное морщинами, скуластое лицо было темным от загара. – Еще были Мерлан, Балаж, Налук, Тузар и Алхаз-бей.

– Сколько же конницы собрали ваши беи против меня?

– Тысяч десять, может, больше, – после долгой паузы проговорил пленник.

– Покорятся ли мне ваши беи после сегодняшней битвы?

Пленник горделиво посмотрел в глаза Святославу:

– Может, кто и покорится, но только не Инх-Амарабан. Он не потерпит тебя на своей земле, князь.

Святослав повелел освободить пленников.

– Передайте своим беям, я буду ждать их здесь для новой битвы, – сказал он. – Пусть соберут все свои силы. Кто не пожелает сражаться со мной, пусть известит меня об этом. Становища покорившихся мне беев не будут разорены.

* * *

У костра сидели двое: князь Святослав и печенежский хан Куря. Оба расположились на тугих скатках из толстого войлока, каким кочевники покрывают свои юрты. Святослав был босоног, в простой льняной рубахе и таких же портах. Куря был облачен в дорогой бухарский халат с длинными разрезами по бокам для удобства при верховой езде. На ногах у хана были короткие желтые сапоги из добротной кожи с загнутыми носками. На голове красовалась шапка, украшенная тремя хвостами степных лисиц. За узорным поясом Кури торчали плеть и кинжал в серебряных ножнах.

Куря был гораздо старше Святослава. Он был широкоплеч и коротконог. У него был низкий лоб, густые соболиные брови, слегка приплюснутый нос, заметно выступающие скулы, покрытые короткой темной бородкой. Чуть раскосые глаза хана были серо-зеленого цвета.

– Удивляешь ты меня, князь, – молвил Куря, который неплохо говорил по-русски. – Так, как ты, в степи никто не воюет. Нельзя предупреждать врага о своем вторжении. На врага нужно нападать внезапно. Только так добьешься быстрой победы.

Святослав рассеянно наблюдал за тем, как над пламенем костра взлетают и гаснут яркие искры. Он лениво внимал хану, думая о чем-то своем.

– Вот мы сидим и ждем, когда буртасы вновь нападут на нас. Разве это дело? – между тем продолжал Куря. – Ты, князь, даешь буртасам возможность собраться с силами. Это плохо. Врага нужно выслеживать, как дичь, и гнать его без остановки.

– Так воюют печенеги? – Святослав взглянул на хана.

– Да, – ответил Куря. – В степной войне печенегам нет равных!

– Не люблю я гоняться за врагом, – сказал Святослав. – Не по мне это: выслеживать и подкрадываться. Предпочитаю столкнуться с недругом в открытой битве, пусть сила сокрушит силу! Что проку от победы над спящим или растерявшимся врагом? Ничтожна слава от победы над заведомо слабым противником. Мне такая слава не нужна!

– Конечно, князь, красиво и благородно одолеть врага в открытом сражении без всяких хитростей и засад, – заметил Куря. – Однако враг может оказаться сильнее, ежели дать ему время подготовиться к войне. Ты думал об этом, князь?

Святослав тряхнул своими длинными русыми вихрами.

– Чем сильнее враг, тем славнее победа над ним. Я хочу, чтобы слава от моих побед бежала впереди меня, устрашая все племена и народы!

Куря внимательно посмотрел на Святослава, словно старался понять, искренен ли тот в своих словах. Куря и раньше слышал, что Святослав ставит славу выше любого богатства. В неприхотливости Святослава Куря убедился воочию. Святослав не имел ни шатра, ни воза, спал у костра на земле, завернувшись в плащ и подложив под голову седло. Не было у Святослава ни повара, ни котла, чтобы приготовить пищу. Князь сам резал ножом сырое мясо тонкими ломтями, пек его на угольях и ел. Одевался Святослав, как простой воин.

Куре такое было в диковинку. Выросший в ханской юрте Куря с детских лет уразумел одну непреложную истину: знатность и богатство неразделимы. Знатного человека должно быть видно издалека по его роскошной одежде, по богатому убранству коня. Святослав хоть и был княжеского рода, однако вел себя не по-княжески. Куря заговорил об этом со Святославом.

Святослав слушал хана, слегка кивая головой, вороша палкой раскаленные уголья костра. Казалось, князь соглашается с тем, что говорит ему печенежский хан.

– Не ты первый заводишь со мной речь об этом, друг Куря, – промолвил Святослав, когда его собеседник умолк. – Моя мать тоже недовольна, что я одеваюсь как простой смерд. Жена моя ворчит на меня, ежели увидит, что я расхаживаю по Киеву в грубой посконной рубахе. Бояре мои сердятся на меня порой за то, что я послов иноземных не в багрянице княжеской встречаю, а в обычной одежде из льна. Я говорю боярам, мол, одежды из бархата и аксамита мы переняли от ромеев. Между тем, предки наши за роскошью не гонялись, из льняных тканей одежду себе шили.

Дружина моя старшая не желает принимать от ромеев веру в единого христианского бога. – Святослав еле заметно усмехнулся. – Я говорю боярам, крест целовать вы отказываетесь, не желая отступать от обычаев предков, а одежды и украшения ромейские носите. А ведь это тоже измена нашему древнему укладу и родовым обычаям. Кто изменил дедовским обычаям в малом, тот со временем изменит им и в большом. – Куря не стал продолжать этот разговор, понимая, что переубедить Святослава ему не удастся.

* * *

Солнце катилось по небу в дымном знойном мареве; тяжелая духота предвещала грозу. Русские пешие полки, прикрытые красными щитами, перегородили степь, обратившись спиной к реке. На правом фланге рядом с пешцами застыла в строю конная дружина Святослава. Печенежская конница занимала левый фланг.

Святослав верхом на саврасом жеребце разъезжал взад-вперед вдоль конного строя своих дружинников, отдавая последние распоряжения. На голове князя красовался начищенный до блеска островерхий шлем с наносником и металлической сеткой, защищающей шею. Такие шлемы были в ходу у славян, живущих к востоку от Угорских гор. Большинство дружинников Святослава имели варяжские шлемы с закругленным верхом и железными наглазниками. Собственно варягов было немало в дружине Святослава, как и среди его воевод.

Дальние вершины холмов, казалось, были покрыты темным лесом, но это был не лес, а надвигающиеся полчища буртасов. Их копья грозно покачивались; непрерывно гудели боевые рожки. На этот раз помимо конницы у буртасов было много пеших воинов.

Расстояние, разделяющее два враждебных войска, неуклонно сокращалось. Святослав отверг советы своих воевод и печенежских ханов, предлагавших ему устроить засаду или совершить глубокий фланговый обход наступающей буртасской орды. Пусть все решится в честной битве! В каждом жесте Святослава, в каждом его слове сквозило предельное удовлетворение от увиденной им мощи врага, от воинственности буртасов.

Святослав не обращал внимания на буртасские стрелы, втыкающиеся в землю в опасной близости от него. Он был весь поглощен созерцанием приближающегося врага, хищно сощурив глаза, словно изголодавшийся дух его получил наконец пищи вдоволь.

Вот неумолимая сила столкнула две враждебные рати, наполнив душный предгрозовой воздух скрежетом и громыханием железа; даже топот копыт растворялся в этой беспощадной пляске звуков, знаменующих шествие Смерти по телам павших воинов.

Откуда-то из глубины буртасской орды, разлившейся по степному раздолью, рвался боевой клич, напоминающий улюлюканье. Этот клич слабел и прерывался при столкновении буртасов с русами и печенегами. Равнина покрылась многими тысячами конных и пеших воинов, размахивающих оружием, убивающих друг друга в слепом остервенении… Людские волны накатывались одна на другую, перемешивались с треском ломающихся копий, со стонами раненых и свистом пролетающих стрел.

В такие моменты крайнего ожесточения человеку нигде не найти прибежища, а уповать приходится только на свой меч. Жизнь становится печальным воплощением призрака, а воины напоминают осенние листья, срываемые с ветвей бурным ветром. Где как не в битве возникает осознание тленности и недолговечности человеческого бытия? Именно в сражении так видна невидимая грань между живыми и мертвыми, покрывшими степную траву, подобно опавшей листве. Здесь, среди сверкающих на солнце мечей и сабель, тусклый огонек жизни трепещет, готовясь погаснуть и слиться с вечным мраком небытия.

Казалось, даже хмурое низкое небо с ужасающей ясностью чувствует, что его высокие дали – вольные и необъятные – напоминают умирающим воинам некие вершины вечности. Кто знает, может, небо несет в себе какое-то подобие бессмертия, может, оно создано из нетленного духа, покидающего тела павших в битве.

Святослав сошелся в сече с могучим буртасским беем, которого окружали храбрые батыры. Хазарский шлем с личиной скрывал лицо бея. Под Святославом ранили коня. Саврасый вздыбился и захрапел, потом стал валиться набок. Святослав спрыгнул наземь. Буртасы скопом накинулись на него. В короткой яростной схватке князь разил мечом направо и налево, мертвые степняки так и падали к его ногам.

Вскочив на коротконогого степного конька, Святослав вновь напал на буртасского бея, который уже успел ранить двух русских дружинников. Бей оказался необычайно ловок, изогнутый клинок в его руке был подобен молнии. Горячий пот заливал Святославу глаза, он задыхался под тяжестью доспехов. Вокруг гремели мечи о щиты: русичи и буртасы сошлись грудь в грудь. Защищаясь от ударов вражеской сабли, Святослав прикрывался щитом. Ему хватило всего лишь мига, чтобы опередить вражеского военачальника на очередном замахе. Длинный меч князя раскроил бею голову. Бездыханное тело степняка вывалилось из седла. Мужество покинуло буртасов, они ударились в бегство.

Святослав опустил окровавленный меч. В потемневших небесах глухо заворчал гром. Над степью пронеслись влажные порывы ветра, пригибая густые медвяные травы. Равнина стала похожа на волнующийся океан. Рыхлые грозные тучи заволокли горизонт, заслонили солнечный диск. Стало темнее и как-то тревожнее.

Куря разыскал Святослава.

– Победа, князь! – радостно воскликнул хан.

Святослав стоял над телом убитого им бея. В руках он держал снятый с головы шлем. Пряди мокрых от пота волос слиплись у него на лбу.

Куря спешился и подошел к Святославу.

– Это Инх-Амарабан, – сказал он, взглянув на мертвеца. – Очень храбрый воин! Мне доводилось сталкиваться с ним. Теперь буртасы непременно покорятся тебе, князь.

Глава 4
Осада булгара

Там, где река Сура впадает в Волгу, шумел многолюдный военный стан. Вдоль обрывистого речного берега широко раскинулись холщовые шатры русичей. Поодаль, на степных лугах, виднелись разноцветные юрты печенегов, их крытые шкурами повозки на больших деревянных колесах без спиц.

В устье Суры на мелководье, среди камышей стояли бортом к борту несколько сотен славянских ладей со звериными головами. Некоторые суда, требующие починки, были вытянуты на прибрежный песок. Сизый дым от множества костров стлался над станом, вытягиваясь по ветру длинным шлейфом.

У печенегов состоялся совет, ханы решали, что им делать дальше. Святослав сговорил печенегов в поход на хазар, а сам затеял войну с буртасами. Теперь вот русы вознамерились воевать с волжскими булгарами. Непонятно, что затевает Святослав?

Старейшие из печенежских ханов Тугань и Хецу предлагали соплеменникам не помогать Святославу.

– Идти в набег самим! Не на булгар идти, а в Тавриду или за реку Днестр. Оттуда всегда с богатой добычей возвращались!

Вожди печенегов сидели в большой юрте кружком, поджав ноги калачиком. Это была юрта хана Туганя. Его слуги обносили всех присутствующих кумысом в небольших круглых чашах.

Хан Илдей помалкивал. У него незавидное положение: в прошлое лето войско Святослава разорило кочевья хана, разбросанные в верховьях Сейма и Северского Донца. Много печенегов тогда угодило в полон. До сих пор в плену у русов находятся сын и два племянника Илдея. Святослав выставил условие, что вернет плененных родственников Илдею, если тот поможет русичам одолеть хазар.

Ханы помоложе ждали, что скажет Куря, который, несмотря на молодость, уже обрел славу бывалого воина. Печенежская знать недолюбливала Курю. Куря захватил власть в орде Гилы вопреки степному обычаю, истребив двоюродных братьев. Куря был злопамятен, жесток и вероломен. Он не прощал никому ни обидного слова, ни косого взгляда. В окружении Кури было немало отъявленных преступников, изгнанных родичами из кочевий за кровавые злодеяния. Куря принимал к себе таких людей, чтобы использовать их в грязных делах.

Хан Куркутэ, отец Кури, был дружен с князем Игорем, отцом Святослава. Они вместе ходили в поход на ромеев и взяли несметную добычу. Хан Куркутэ погиб в сражении с хазарами. Вот почему Куря согласился помогать Святославу в его нынешнем степном походе.

Видя, что все в юрте ожидают его слова, Куря заговорил:

– Святослав хитер. Он желает не просто разбить хазар, но завладеть волжским торговым путем. Русы привыкли ходить по рекам на ладьях. Буртасы и булгары часто грабят русских купцов. Святослав решил положить этому конец. Я уверен, в этом походе можно будет неплохо разжиться. Русы умеют брать укрепленные города, печенеги этого не умеют. Именно в городах и собраны самые большие сокровища.

Слово Кури стало решающим. Совет ханов постановил: помогать Святославу и дальше. Печенежских ханов удивляло, что Святослав отправил к булгарам посла, уведомляя тех о своем намерении начать с ними войну. Печенеги так не поступали, у них было в обычае совершать на соседей неожиданные нападения. Ханы проявляли беспокойство, ведь булгары сильны, а если они еще и подготовятся к войне, то совладать с ними будет трудно.

– Это поход Святослава, – молвил Куря ханам, – пусть он воюет, как хочет. Главное, Святослав щедро делится с нами военной добычей. Лошадей и скот, захваченный у буртасов, а также пленников, Святослав поделил с нами поровну. Если булгары разобьют Святослава, это нам тоже будет на руку. Мы разграбим обоз русов и уйдем в степи.

Старейшие ханы только осуждающе качали головами, но спорить с Курей не смели. Вероломство было у Кури в крови. Все знали, как Куря поступил со своими двоюродными братьями. Он пригласил их к себе на пир и отравил всех.

Посольские поручения Святослав обычно возлагал на своего гридня Самоху, поскольку тот был сметлив умом и знал несколько чужеземных наречий. Один недостаток был у Самохи, за который ему частенько перепадало от князя. Самоха был падок на хмельное питье. В свое время Самоха объездил на купеческой ладье многие страны; родом он был из Чернигова. Всякая торговля получалась у Самохи в убыток. Даже если свершалась выгодная сделка, Самоха на радостях мог пропить весь барыш. Если же удачи в торговле не было, тогда Самоха пил с горя.

Отец Самохи был известным в Чернигове купцом. Видя, что от старшего сына проку мало, он отдал его в дружину Святослава, возлагая все свои надежды на младшего сына. В княжеской дружине Самоха прижился, как свой. Был он неприхотлив, крепок телом, имел сноровку и верный глаз.

Отправившись к булгарам, Самоха долго не возвращался назад. Воеводы ворчали, не иначе, дорвался посол до дармовой выпивки! А лето, между тем, приближается к своей макушке. Наконец Самоха объявился, и не один, а с несколькими знатными булгарами.

Булгарские вельможи поведали Святославу, что среди них давно созрел заговор против булгарского царя Талиба. Во главе заговорщиков стоит эмир Мумин. Талиб почти не выезжает из своей столицы, поэтому заговорщики никак не могут к нему подобраться. В окружении Талиба сплошь преданные ему люди, в основном чужеземцы. Угроза Святослава пришлась очень кстати для заговорщиков. Талиб непременно выступит навстречу русам со всем своим войском. Частью царского войска будет командовать Мумин, который уведет своих людей с поля битвы в решающий момент. Талиб потерпит поражение, а Мумин захватит власть в Волжской Булгарии. Чтобы Святослав поверил заговорщикам, те были готовы предоставить ему заложников из числа своих родственников.

* * *

Пешая рать Святослава на ладьях двинулась вниз по течению широкой волжской водой. Конные полки и печенежская орда двигались по берегу. При впадении в Волгу реки Свияги пешее русское воинство выгрузилось из ладей. Дозорные сообщили Святославу о приближении булгарского войска.

Булгары разбили стан у небольшого укрепленного городка Ошель. Оттуда было всего полдня пути до их столицы.

…Клонившееся к закату солнце окрасило гряды облаков ярким пурпуром, теплый ветерок разносил ароматы степных цветов. В воздух, чуть туманный от дыма костров, прокрался запах доцветающей сирени, кустившейся по берегам узкой извилистой речки. Один из ее притоков заполнял ров, идущий вокруг Ошельского городища.

Воеводы недоумевали, почему Святослав торопится со сражением? Русичи только-только расположились станом после долгого перехода, да и вечер вот-вот наступит.

– Вечерняя прохлада – самое лучшее время для сечи, – сказал Святослав. – И Ярило нам ныне пособит. – Князь кивнул на лучи заходящего солнца.

Русское войско стояло спиной к закату, а вот булгарам косые солнечные лучи будут явно слепить глаза.

Огромные скопища конных и пеших булгар перекрыли равнину от речного берега до городища. Частоколы копий, украшенные конскими хвостами, бунчуки на длинных древках, трепыхающиеся на нежном ветерке, бесчисленные ряды островерхих шлемов и круглых щитов с блестящей бляхой посередине – все это тонуло в шуме, порожденном лязгом доспехов, топотом ног и копыт, многоголосьем тысяч людей, сигналами боевых труб…

Русские ратники, устало опираясь на копья, взирали на то, как вражеские полчища темным потоком устремились на них. Над степью пронесся громогласный боевой клич булгар. Взлетавшие тучами булгарские стрелы втыкались в землю с небольшим недолетом. Святослав приказал своим пешцам пятиться назад при каждом залпе вражеских лучников.

Земля задрожала, когда конница булгар пошла вперед, напоминая своим видом бурный поток. Булгары обрушились на печенегов, сминая и тесня степняков к топкому речному берегу. Лица булгарских конников, закрытые кольчужной сеткой с прорезями для глаз, были совершенно неуязвимы для печенежских стрел. Панцири булгар из скрепленных друг с другом продолговатых металлических пластинок выдерживали удары печенежских сабель. В ближнем бою булгары ловко орудовали боевыми топорами на длинной рукоятке, а их копья были снабжены крючьями для стаскивания врагов из седла.

Печенегам приходилось туго, они десятками валились под копыта коней. Степняки отчаянно отбивались саблями, бросая луки. Многие из них искали спасения в бегстве. Булгары все глубже вклинивались в печенежскую орду, рассекая ее на несколько частей. Было видно, что булгарские всадники осуществляют хорошо отработанный маневр.

Куря в бешенстве хлестал плетью своих беков, заставляя их храбро сражаться. Его отряд был почти полностью окружен булгарами. Куря пытался понять, что происходит на другом фланге, там не было слышно шума битвы. Где же дружина Святослава? Почему молчит его боевой рог?

Лес копий пешей русской рати, столкнувшейся с булгарской пехотой на самой середине обширного поля, не давал возможности печенегам разглядеть, что творится на другом крыле русского войска. Пехота сражалась не менее яростно. Где-то русичи сильно вдавились в боевой строй булгар, где-то булгары теснили русичей.

Внезапно картина сражения резко изменилась. Почти половина булгарского войска повернула вспять. Дружинники Святослава не преследовали отступающих булгар, ни одна русская стрела не полетела им во след. Среди булгар началось смятение. Пехота русов уверенно наступала, наклонив копья. Дружинники Святослава пришли на помощь печенегам, ударив в спину булгарам, уже торжествовавшим победу. Оказавшиеся между двух огней булгары сотнями сдавались в плен. Лишь самые воинственные из булгар пробились к своим и укрылись в стане, разбитом на возвышенности возле юго-западного вала городища.

Ночью в стане русичей все крепко спали, лишь дозорные поддерживали пламя костров. В лагере булгар творилось что-то непонятное. Оттуда доносились гневные выкрики, тонувшие в хоре рассерженных голосов. Среди костров и повозок метались тени всадников, звенели сталкивающиеся мечи. К утру все стихло.

Когда русичи и печенеги приблизились к булгарскому стану, там было пусто. Чернели угли потухших костров. Повсюду среди шатров и крытых войлоком повозок виднелись следы поспешного бегства. Опустело и городище на холме. Следы ушедшего булгарского войска были отчетливо видны на примятой степной траве, следы уходили на восток. В той стороне находилась столица Волжской Булгарии.

Святослав решил было, что булгарский царь спешит укрыться за стенами своей столицы. Однако Талиб помышлял не о бегстве, но о мести.

Переправившись на левобережье Волги, русичи и печенеги оказались среди холмов и светлых лесов; здесь густо росли липа, дуб, клен, орешник… Все селения в округе были пусты, жители прятались в лесах. На полях созревало просо и ячмень.

Наткнулись еще на одно городище, где тоже не было ни души. Неподалеку, в березовой роще, сочная зеленая трава была густо усеяна тушами убитых лошадей и телами павших воинов. С первого взгляда можно было понять, что здесь бились булгары с булгарами, и случилось это совсем недавно.

– Настиг-таки Талиб изменника Мумина, – переговаривались между собой воеводы Святослава. – Судя по всему, этот Талиб храбрый рубака!

Булгары-заложники поведали Святославу, из-за чего вспыхнула вражда между Талибом и Мумином. Оказалось, что самые сильные племена волжских булгар – это берсула и есегель. Талиб происходил из племени берсула, Мумин – из племени есегель. Когда-то давно, еще до принятия булгарами ислама, все цари булгарские были из племени есегель. Но пришли хазары и принудили булгар платить им дань. Поскольку племя есегель сопротивлялось захватчикам упорнее прочих булгарских племен, хазары наделили царской властью своего ставленника из племени берсула. Талиб является потомком того первого царя, выдвинутого хазарами.

Булгарская знать из племени есегель не смирилась с утратой царской власти. У булгар и в прошлые годы случались кровавые междоусобицы, когда кланы есегель и берсула принимались делить царскую власть. Хазары в пору своего могущества решительно поддерживали царский род берсула. С ослаблением Хазарского каганата ослабла власть и царей-берсула в Волжской Булгарии. Племя есегель, наоборот, входило в силу, опираясь на поддержку могучего Хорезма. Правившие в Хорезме Саманиды подталкивали волжских булгар к неповиновению хазарам.

Разбитый Мумин и его сторонники бежали в город Биляр, где проживало немало торговцев из Хорезма. Из Биляра Мумин слал гонцов к Святославу, умоляя русского князя поскорее разделаться с Талибом. Святослав повел свои полки и жадную до грабежей печенежскую орду к городу Булгару, столице здешних земель. Талиб со своим поредевшим войском устремился туда же, оставив в покое изменника Мумина.

Мумин понимал, если Талиб не впустит русов в Булгар, если осада столицы затянется, тогда заветная царская власть скорее всего уплывет из его рук. Булгары скорее пойдут за Талибом, защитником родной земли от иноверцев, нежели примкнут к Мумину, уповающему на помощь Святослава.

* * *

Город Булгар лежал на высоком каменистом мысу, образованном рекой Мелень, впадающей в Волгу, и глубоким оврагом. Это был старейший из городов, основанных булгарами в междуречье Волги и Камы. Укрепления Булгара состояли из двух рвов и деревянной стены с башенками, протянутой по краю внутреннего рва. Стена была возведена срубным способом в виде высоких клетей, заполненных камнями и утрамбованной землей. Высота стены была около восьми локтей. Земляной вал, на котором возвышалась стена, был не меньше десяти локтей в высоту.

Над стеной возвышались видимые издалека двускатная крыша царского дворца, голубой купол мечети и тонкие башни минаретов. Подступившие к Булгару русичи услышали протяжные заунывные молитвы муэдзинов на арабском языке, созывающие мусульман на утренний намаз.

Русские полки подкрались к столице Булгарии в предрассветном тумане и полной тишине, надеясь застать жителей Булгара врасплох. Однако город уже не спал.

– Раненько поднимается здешний народец, – ворчливо молвил воевода Перегуд, возглавляющий передовой русский отряд. – Царек, что ли, тутошний повелевает всем вставать в такую рань?

Вопрос предназначался гридню Самохе, который указывал путь русскому войску. Побывав в Булгаре в качестве посла, Самоха неплохо изучил и ближние окрестности столицы со стороны Волги.

– Булгары исповедуют ислам, поэтому им полагается просыпаться очень рано, чтобы успеть на утреннюю молитву, – пустился в разъяснения словоохотливый гридень. – Утренняя молитва у мусульман начинается с первым лучом восходящего солнца. Вечерняя молитва свершается с последним лучом заходящего солнца. Всего же в течение дня мусульмане обязаны молиться пять раз, не меньше.

– Ишь ты, какие набожные! – усмехнулся Перегуд. – Что это за башенки торчат возле голубого купола? Для дозорных, что ли?

Из зарослей ольхи и осины, где притаился русский передовой отряд, хорошо просматривалась стена Булгара, идущая вдоль глубокого оврага, до нее было не более полета стрелы. Над стеной на фоне бледно-голубого утреннего неба высилась громада каменной мечети, купол которой блестел, облитый с одной стороны горячими солнечными лучами. Рядом с храмом возвышались, словно стражи, две белокаменные колонноподобные башни с заостренными шпилями наверху.

– Это минареты, – вполголоса пояснил Самоха. – С них-то мусульманские священники и призывают жителей Булгара на молитву пять раз в день. Слышишь, как завывают?

– Почто они на башни забираются, эти молельщики? – опять спросил Перегуд.

– Чтоб быть поближе к Аллаху, своему богу, который живет на небесах, – ответил всезнающий Самоха.

В Булгар вели единственные ворота с той стороны, где была степь. На волжском берегу, возле устья Мелени, раскинулась пристань Ага-Базар. Это был целый город, состоящий из каменных, глинобитных и деревянных строений. Тут располагались дома, склады, мастерские, караван-сараи… Была даже темница с решетками на окнах, с прочными дубовыми дверями. Портовый городок был разбит на кварталы, где жили купцы разных национальностей.

Население лишь одного из кварталов не испугалось прихода русских ратей – купцы с Руси. В предместье Булгара вели куплю-продажу торговые гости из Вятской земли, много было кривичей из Смоленска, Орши и Пскова, были тут и поляне из Киева и Вышгорода, северяне из Чернигова и Любеча. Особняком держались купцы из Новгорода.

Купцы-славяне шумной ватагой пришли в стан Святослава, чтобы повидаться с земляками. В русском войске были ратники из многих славянских земель, подвластных киевским князьям. От купцов Святослав узнал, что вся торговая братия разбежалась кто куда, едва прошел слух о поражении Талиба и приближении русского войска. Талиб впустил в свою столицу только булгарских и хазарских купцов. Персидские и арабские купцы ушли на судах вниз по Волге, к Джурджанскому морю. Хорезмийские купцы бежали в Биляр под защиту Мумина.

– Немало товара брошено в лабазах, – рассказывали славянские торговцы Святославу. – Добра всякого в домах оставалось немало. Все это воины Талиба сгребли и унесли в городище царское. На нас волками смотрели, но никого не тронули. Забрали лишь оружие и кое-что из припасов съестных. У Талиба вся родня и все богатства находятся в Булгаре, с ним все его преданные воины. За Булгар Талиб станет драться, как зверь!

– Поспешат ли хазары к Талибу на выручку, они ведь его союзники? – допытывался у торговцев Святослав. – Вы ведь в столице кагана бывали, велика ли сила у хазар?

Мнения торговцев разделились: одни полагали, что хазары со своими бедами управиться не могут, до булгар ли им! Другие говорили, что каган хазарский женат на дочери Талиба, поэтому вряд ли он оставит тестя без своей помощи. Столица кагана, град Итиль, раз в пять крупнее Булгара. Войска у кагана видимо-невидимо.

– От Итиля до Булгара дней десять пути, ежели посуху двигаться, – молвили торговцы Святославу. – Коль заратятся на тебя хазары, княже, трудненько тебе придется. Хазары дюже злы в сече! Война – их главнейшее занятие. Лучше бы тебе, княже, поскорее покончить с Талибом да на Русь вернуться.

Первый же штурм Булгара показал, сколь достойный соперник достался Святославу. Когда русичи и спешенные печенеги, преодолев рвы, стали карабкаться по приставным лестницам на городскую стену, ворота Булгара распахнулись, из них выбежали булгары с копьями наперевес, ведомые своим храбрым царем.

Первыми натиска булгар не выдержали печенеги, не привыкшие сражаться в пешем строю. Бегство печенегов внесло смятение в ряды русских полков. Стычка у ворот переросла в ожесточенное сражение, в котором булгары взяли верх и отбросили русское воинство от стен своего города. Святослав был рассержен этой неудачей.

На другой день русичи и печенеги вновь двинулись на приступ. Для отражения возможной вылазки булгар в дубраве притаились несколько сотен конных печенегов во главе с Курей. В ольшанике, близ речной поймы, засели дружинники Святослава. Однако Талиб был не только храбр, но и предусмотрителен. В тот день булгары не вышли за городскую стену.

Осажденные поливали крепостной вал горячим маслом и разведенным в кипятке коровьим жиром. От этого и без того крутой подъем стал скользким и недоступным. Скользкими стали и лестницы, на которые тоже лилось кипящее масло и жир. Сотни осаждающих, русичей и печенегов, копошились в глубоком рву, пытаясь взбираться по лестницам наверх. Сверху летели стрелы и камни, падали горшки с раскаленными углями. Булгары швыряли в ров мешки с соломой, вязанки хвороста, обмазанные смолой, тюки шерсти, скатки из разного тряпья.

Когда в ров посыпались обмотанные паклей зажженные стрелы, начался пожар. Солома, хворост, облитые маслом лестницы – все это заполыхало ярким пламенем, источавшим черный едкий дым. Огонь лизал промасленную траву на склонах рва. Против такого врага было бессильно любое оружие. Русичи и печенеги поспешно спасались из огня, волоча за собой раненых и убитых. Стоящие на башенках булгарские лучники с торжествующими криками пускали стрелы вслед отступающему врагу.

Весь следующий день русское войско не покидало свой стан. Ратники сколачивали новые лестницы из длинных жердей, из толстого дубового бревна был изготовлен тяжелый таран. Воеводы полагали, если пробить ворота Булгара тараном, тогда путь в город будет открыт.

При следующем штурме русичи решили навалиться на городские ворота, сколоченные из толстых дубовых досок и обитые железными полосами. Таран, подвешенный на неповоротливом каркасе из тонких березовых стволов, раскачивали шестьдесят молодцев. Заостренное и обожженное на огне «рыло» тарана с треском вгрызалось в ворота при каждом ударе. Печенежские лучники засыпали защитников города множеством стрел, не позволяя им высовываться из-за частокола.

Тогда булгары вновь отважились на вылазку. Отборные царские воины на веревках спустились в овраг, прокрались по его глубокому дну и неожиданно напали на печенегов. Ошеломленные степняки побежали к лесу. Булгары не преследовали их, обратив свое оружие против русичей. В разгар сражения городские ворота открылись и выбежавшие оттуда воины уволокли в город дубовый таран, обрубив канаты, на которых он висел. Березовый каркас булгары столкнули в ров, не имея времени разрубить его на части.

Вышедшие на вылазку булгары образовали плотную колонну, закрывшись щитами и оградившись копьями. Русичи, нападавшие без всякого порядка и взаимодействия, не смогли остановить этот отборный отряд царских телохранителей, которые пробились к воротам и скрылись под защиту городских стен. Воеводы Святослава досадливо теребили бороды и переругивались между собой. Такой прыти от булгар они не ожидали!

На военном совете Святослав сидел, хмуро свесив голову на грудь, глядя себе под ноги. Царек булгарский небось смеется над ним! На лбу Святослава пролегла угрюмая морщина. В ушах у него звенела перебранка воевод, которые обвиняли друг друга в нерасторопности и недомыслии.

– Замолчь! – сердито рявкнул Святослав. – Вы еще за мечи схватитесь, бояре. Свару затеяли, как дети малые! Лучше помолчите да подумайте, как в городище булгарское проникнуть.

Воеводы примолкли.

– Огнем надо подпалить это городище! – вдруг заявил Свенельд. – Неча воев понапрасну губить. Навалить сухих дров к воротам и поджечь.

Святослав поднял голову и молча взглянул на Свенельда.

– Верно! – поддержал Свенельда Перегуд. – Огонь сокрушит стену городища, надо токмо дать ему разгореться.

– Огонь – это силища! – прозвучал еще чей-то одобрительный голос.

По лицам своих советников Святослав видел, что все они жаждут покончить с возникшим препятствием одним ударом. Всем им не терпится выместить на булгарах накопившееся озлобление. Эти бывалые воины не выносят даже мелких неудач!

После краткого раздумья Святослав сказал:

– Ладно, бояре. Пусть огонь довершит начатое нами.

Однако замыслу Свенельда было не суждено исполниться.

С утра ветер, медленно, но неуклонно усиливаясь, нагнал с юго-запада стаи туч. Солнце померкло, скрытое сумрачной пеленой. Хлынул дождь, за косыми струями которого расплылись дали за рекой, погасла красота рощ и лугов.

Затяжной дождь изматывал Святослава. Ему не сиделось под крышей. Едва непогода ослабевала, а в небесах появлялся просвет, князь уходил от горящего очага, от тех, с кем любил коротать вечера. Он бродил по мокрой полегшей траве, среди деревьев, с ветвей которых срывались вниз тяжелые холодные капли. Ноги сами несли Святослава к лесной опушке, откуда была видна маячившая на взгорье зубчатая стена булгарского городища.

На землю опустилась ночь. Дождь прекратился. От земли, напоенной влагой, подымался теплый пар. Святославу не спалось. Привыкший с ходу преодолевать любые преграды, он теперь чувствовал себя скакуном, которому спутали ноги. Сон сморил Святослава лишь под утро.

С рассвета опять зарядил дождь. На улицах Ага-Базара блестели большие лужи, вода в них пузырилась, взбитая тяжелыми дождевыми струями. В окна караван-сарая, где разместился Святослав со своими старшими дружинниками, глядел хмурый неприветливый день.

– Гневается на нас Стрибог, не иначе, – переговаривались воеводы, сидя кружком подле котла с горячей ухой. – Насылает ветры, несущие непогоду. Не к добру это.

Святослав, ходивший проверять дозоры, вернулся промокший и злой. Воеводы уступили князю место у очага, предложили ухи и ржаного хлеба. Покуда Святослав ел уху, кто-то из старших дружинников опять заговорил о гневе Стрибога.

– Надо за жрецами послать, спросить у них, что делать. Может, Стрибог жертву требует? Может, сыну Сварога поход наш неугоден?

Святослав сверкнул глазами на говорившего, это был Владислав, брат его жены.

– Позвать сюда Ходимира! – распорядился князь.

Так звали старшего жреца.

Высокий и костлявый Ходимир предстал перед князем в длинном белом плаще, с посохом в руке. Его длинная седая борода была тщательно расчесана, ниспадающие до плеч русые волосы стянуты на лбу бечевкой.

– Что скажешь, ведун? Говорил ли ты с богами? – напрямик спросил Святослав, пропустив мимо ушей приветствие жреца.

Ходимир пошевелил косматыми бровями, затем привычным жестом разгладил свои длинные усы.

– Дым от твоих щедрых жертв порадовал всех Сварожичей, княже, – промолвил старший жрец. – Боги помогли тебе одолеть буртасов, помогут и в войне с булгарами. Тревожиться не о чем, князь.

– Бояре мои полагают, что Стрибог насылает на нас злые ветры с дождями, – продолжил Святослав. – Что скажешь на это, отец мой?

– Скажу, что не смыслят твои бояре в божьем провидении, князь, – ответил Ходимир. – Всюду им недобрые знаки мерещатся. Это не Стрибог гневается, – жрец кивнул на окно, за которым шумел ливень, – это сыны его беспокойные резвятся. Так всегда бывает, когда ветры клубком в небесах мечутся.

– Этот дождь все замыслы наши порушил, – сердито проговорил Свенельд. – И за что на нас свалилось это зло?

Ходимир обжег Свенельда осуждающим взглядом.

– Дождь не может быть злом, воевода. Влага небесная всегда токмо во благо людям. Сей дар богов…

В этот миг Святослав прервал жреца громким пылким возгласом. Он вскочил со скамьи с неким внутренним озарением на лице.

– Истину молвишь, отец мой! – с волнением бормотал Святослав. – Дождь не зло, а дар богов. Дар богов!.. – Князь быстро оглядел своих воевод. – И мы воспользуемся этим даром богов! Немедленно!

Святослав отобрал из своих дружинников полторы сотни проворных юношей, которым предстояло подкрасться к булгарскому городищу со стороны оврага. Гридни должны были из нескольких лестниц связать веревками одну очень длинную и взобраться по ней на стену городища, идущую над оврагом. Во главе этого отряда Святослав поставил Самоху, который побывал внутри городища, когда приезжал сюда послом.

– Действуйте живо! – напутствовал смельчаков Святослав. – Постарайтесь без лишнего шума перебить стражей на стене, затем бегите к воротам и снимайте запоры. Самоха знает расположение улиц, с ним не заплутаете. Войско будет стоять в лесу и ждать вашего сигнала к штурму.

Дозорные булгар, укрывшись от непогоды в башенках, зорко следили за станом русов и печенегов, виднеющимся в низине на берегу реки. Струи дождя не позволяли им увидеть, как в сторону леса и к ольховым зарослям у берега Мелени маленькими группами перебегают воины, закутавшись в плащи, с опущенными вниз копьями.

Часовые на стене у оврага и вовсе проявили беспечность, не заметив отряд русов, спустившийся в овраг по крутому откосу. Булгары были уверены, что враги не потревожат их при столь сильном ливне.

Держа наготове кинжалы и сулицы, возглавляемые Самохой молодцы взобрались на стену по шатающейся лестнице. Переколов стражу в двух ближайших башнях, смельчаки спустились в город и, шлепая по лужам, бегом устремились к воротам. Улицы были пустынны. Жители сидели в домах, пережидая непогоду. В одном из переулков гридни столкнулись с двумя булгарами, стариком и юношей, их быстро и бесшумно умертвили копьями.

Стражи у ворот поначалу решили, что прибыла смена караула. Увидев перед собой врагов, оторопевшие стражники подняли тревогу, но было уже поздно. В стремительной схватке лазутчики Святослава перебили булгарскую стражу и распахнули городские ворота.

Из леса, из прибрежных зарослей к воротам бегом спешила вся русская рать и спешенная орда печенегов. Булгары в отчаянной попытке выбить врагов из города лезли прямо на острия русских копий, презирая смерть. Многие падали замертво. На их место становились другие, молодые и старые. Топоры и мечи гремели о железо щитов и панцирей. Русичам каждый шаг давался с напряжением всех сил.

В узком проходе, ведущем в город, численное превосходство осаждающих не играло большой роли, все решали храбрость и воинское умение. Святослав и Куря сражались впереди своих воинов. Куря был полон гнева. В первые же минуты этой яростной сечи получил смертельную рану копьем младший брат Кури.

Постепенно битва перекинулась на улицы города, извилистые и узкие. Русичи рвались к царскому дворцу, видимому издалека. Печенеги врывались в дома, волокли визжащих женщин и детей, тащили вороха мехов, серебряную утварь, ковры и тончайшие покрывала…

Сопротивление булгар стало стремительно затухать, когда телохранители Талиба укрылись в царском дворце, обнесенном частоколом.

Цитадель булгарского царя русичи штурмовали уже без помощи печенегов, увлекшихся грабежом. Высадив ворота подвернувшимся под руку бревном, дружинники Святослава ворвались на широкий двор, окруженный конюшнями, погребами и амбарами. Во дворец вела широкая деревянная лестница с перилами и резными столбами, поддерживающими двускатный тесовый навес над ней. Наверху, у главного входа, теснились царские телохранители с обнаженными саблями. Святослав рванулся было вверх по ступеням, но его решительно удержал воевода Сфенкел.

– Не спеши, княже. Ты храбрость свою уже показал, дай другим смелостью покрасоваться!

Святослав усмехнулся и пропустил Сфенкела вперед.

Последнее сражение развернулось в тронном зале дворца среди толстых дубовых колонн, под мощными балками потолочных перекрытий, среди разбросанных стульев и скамей. В узкие окна проливался бледный свет угасающего серого дня, с трудом рассеивающий сумрак огромного помещения, рождающий сверкающие отблески на сталкивающихся мечах. Хрипы и стоны умирающих, яростные выкрики бойцов отдавались гулким эхом в высоких дворцовых сводах. Булгары падали один за другим под мечами русичей. Вскоре все было кончено.

Дружинники долго искали Талиба. Его нашли в дальнем покое с ножом в сердце. Талиб покончил с собой. Но перед этим он умертвил свою жену и шестерых детей. Святослав в задумчивости постоял над телом булгарского царя, пораженный его внешним видом. Это был старик с лысой головой и маленькой бородкой. У мертвеца был крючковатый нос, низкий лоб, сросшиеся на переносье брови, левый глаз широко раскрыт, правого не было вовсе. Отсутствовала у Талиба и правая рука, она была отрублена по локоть. Если бы не богатое одеяние, то мертвого Талиба можно было запросто принять за грабителя с большой дороги.

Глава 5
«Иду на вы!»

Они стояли перед Иосифом уставшие, изможденные, с обветренными лицами, в пропыленных одеждах. Семеро хазарских купцов, видевших своими глазами, как войско русов разорило Булгар. Вождь русов Святослав отпустил их домой, не причинив вреда.

Один из купцов протянул Иосифу послание Святослава для хазарского кагана, записанное на кусочке пергамента черной тушью.

– Я записал послание Святослава слово в слово, – сказал купец. – Я мог бы запомнить то, что сказал мне князь русов, ведь это всего лишь короткая фраза. Но Святослав настоял, чтобы сказанное им было записано.

– Святослав очень заносчив и не любит, когда гонцы искажают его слова, – добавил другой купец с неприязнью в голосе.

Иосиф взглянул на пергамент. Фраза, записанная на нем иудейским письмом, гласила: «Иду на вы!» Иосиф перевел взгляд на торговцев:

– Святослав объявляет войну кагану?

– Именно, – ответил тот, кто передал письмо Иосифу.

«Пришли дурные времена! – печально подумал Иосиф. – Сбываются пророчества самаритян. Рабы и язычники исполчаются на избранный народ Иеговы, слетаются, подобно саранче, на тучную ниву. Выросшие в грязи и невежестве племена, подобно гуннам, стремятся обратить в прах цветущие города и селения. Воистину, все повторяется в этом мире!»

Арабы называли хазарского царя «малик», жившие среди хазар иудеи употребляли термин «пех», все тюркоязычное население каганата называло царя «каган-бег».

Когда-то у хазар царей не было вовсе, над ними правил каган из рода Ашина. Вся власть была в руках кагана. После целого столетия благоденствия хазары ввязались в долгие войны с арабами за овладение Закавказьем. Удача то сопутствовала хазарам, то напрочь отворачивалась от них. В пору военных неудач власть кагана стали оспаривать хазарские военачальники-беки. Случилось так, что один из беков по имени Булан совершил несколько победоносных походов против арабов. Хазарская знать провозгласила Булана царем, доверив ему войско. Каган же лишился права возглавлять хазар на войне. Булан стал родоначальником хазарских царей.

Кочевники-хазары были огнепоклонниками, их верховным божеством был Тенгри, солнце и властелин неба. Хазары также поклонялись земле, воде и ветрам. Когда Булан стал царем, он отказался от язычества, приняв религию иудеев. Гонимые в Европе, Персии и Египте, общины иудеев расселялись в городах Хазарского каганата, занимаясь ремеслами и торговлей. Породнившись с хазарской племенной верхушкой, богатые иудейские купцы сумели опутать знатных хазар идеей избранности, догмами Ветхого Завета и Талмуда. Вместе с новой религией хазары обрели письменность.

Хазарские цари постепенно забрали у кагана все бразды правления обширной державой, под властью которой находилось двадцать пять племен.

Род Ашина тоже был вынужден жить по «завету» Иеговы, не порывая тем не менее с языческими обрядами предков. Большая часть хазар продолжала поклоняться языческим божествам и верховному богу Тенгри, земным воплощением которого являлся каган.

Среди хазарских вельмож и купцов было немало приверженцев ислама и христианства. В хазарских городах синагоги иудеев соседствовали с мечетями и православными храмами. Веротерпимость отличала хазар от их соседей: персов, арабов и ромеев.

С распадом арабского Халифата хазары избавились от арабской угрозы из-за Кавказских гор. Однако пришедшие из-за Волги орды печенегов подорвали мощь Хазарского каганата настолько, что хазарам пришлось уступить воинственным печенегам свои лучшие пастбища у Днепра и Дона.

Ослаблением хазар воспользовались некоторые из кавказских племен, отказавшиеся платить дань хазарам. Ромеи окончательно вытеснили хазар из Тавриды. Вышли из повиновения каганату славяне, живущие по Днепру и его притокам.

Царь Иосиф, сын Аарона, все откладывал поход на Русь, затеяв войну с набирающей силу Грузией и отражая набеги касогов из-за реки Кубань. И вот промедление обернулось для хазар нашествием русов, заключивших союз с печенегами.

Отпустив торговцев, Иосиф долго бродил в одиночестве по дворцовым залам и переходам, наполненным прохладой. Гладкие колонны из мрамора холодили ему руку, когда он прикасался к ним. Мозаичные полы под ногами у царя своими узорами и яркими красками напоминали хорасанские ковры. Фрески на стенах кое-где потрескались; дворец был очень древний.

Мысли путались в голове у Иосифа. Все опасности, грозившие каганату в прошлом, были ничто в сравнении с этой надвигающейся бедой. Союз Руси и печенегов – это смертельная угроза для хазарского государства! Иосифа угнетало то, что именно на его плечи свалилось это бедствие.

По широким ступеням из известняка царь поднялся на озаренную солнцем террасу, огражденную перилами и колоннадой. После полумрака внутренних помещений яркие солнечные лучи заставили Иосифа зажмурить глаза. Царь подошел к мраморным перилам.

Прямо перед ним, куда ни глянь, расстилались кварталы огромного города: улицы, площади, дома, храмы… Сверкали на солнце блестящие купола христианских церквей, увенчанные крестами; отливали позолотой полумесяцы на шпилях мусульманских мечетей. Среди желтых глинобитных домов выделялись разноцветные юрты кочевников.

Царский дворец возвышался посреди цитадели, расположенной на продолговатом песчаном острове. Этот остров, вернее, обтекающая его широкая протока делила столицу хазар на две части, восточную и западную. Западный город был обнесен высокой стеной из желтого кирпича, отсюда было его название Сарашен – «Желтый город». Восточная часть столицы называлась Хазаран, что значит «Город хазар».

Иосиф прислонился плечом к колонне и, усмехаясь недоброй усмешкой, вновь пробежал глазами короткое и такое дерзкое послание Святослава. Дикарь! Кому он смеет грозить?!

При взгляде на синеву небес у Иосифа закружилась голова. Он на мгновение закрыл глаза и невольно вздрогнул: кто-то тронул его за рукав. Это был немой карлик-слуга. Иосиф устремил на него вопрошающий взгляд. Карлик сделал несколько быстрых жестов пальцами: «Господин, там пришел твой брат. Ты посылал за ним».

Иосиф тряхнул длинными волосами, словно отгоняя какую-то навязчивую мысль. Его губы решительно сжались, серо-голубые глаза сверкнули воинственным блеском. Царь торопливым шагом устремился вниз по ступеням. Карлик еле успевал за ним, семеня короткими кривыми ножками в зеленых башмаках.

Рядом с Иосифом его младший брат Бецалел выглядел грознее и мужественнее. Иосиф был невысок и строен. Его бледное лицо и впалые щеки придавали ему облик аскета, а не воина. Бецалел был почти наголову выше Иосифа, его крепкое мускулистое тело, казалось, было создано для ратных трудов. В глазах Бецалела был тот особый блеск, какой бывает у людей, которым приходилось глядеть в необъятные пространства впереди и видеть смерть лицом к лицу.

Иосиф кратко пересказал брату все, что услышал от купцов, вернувшихся из Булгара, разоренного русами.

– Теперь войско русов идет сюда, – добавил Иосиф. – Вместе с русами идут печенежские орды. – Иосиф перечислил имена печенежских ханов, примкнувших к Святославу. – Нам предстоит труднейшая битва, брат.

Бецалел покачал головой. На его нахмуренном лице отразилось мгновенное усилие сообразить, что несет ему эта новость, что несет она всем хазарам.

– Велико ли войско Святослава? – спросил Бецалел.

– По слухам, около тридцати тысяч воинов, – ответил Иосиф. – Да печенегов не меньше двадцати тысяч.

Бецалел взглянул на брата:

– Пойдешь к кагану?

Иосиф кивнул.

– Что делать мне?

– Разошли гонцов по кочевьям. Торопи беков со сбором войска. Отправь дозорных на северо-восток, надо встретить Святослава подальше от столицы.

Бецалел прижал ладонь к груди, чуть склонив голову.

– Все сделаю, брат. Можешь положиться на меня.

«На кого же еще мне положиться, как не на тебя, брат, – с грустью подумал Иосиф, глядя на широкую спину удаляющегося Бецалела. – Ты – моя единственная опора!»

* * *

Иосиф не любил ходить во дворец кагана. Этот огромный чертог, окруженный малыми дворцами, садами и виноградниками, обнесенный прочной стеной, по сути был городом в городе. Простым людям доступ сюда был запрещен. Выше дворца кагана были только минареты некоторых мечетей.

Каган редко покидал свое роскошное жилище, это случалось во время больших праздников или в пору великих бедствий. Для хазар-кочевников каган, как и встарь, оставался божественным светочем, заступником народа, избавителем от несчастий. Богатые хазары, жившие в городах, давно утратили чувство преклонения перед каганом, прекрасно зная, что кагана сажает на трон хазарский царь. Царь же может расправиться с каганом, если тот окажется неугоден хазарской племенной верхушке.

Нынешнего кагана посадил на трон Аарон, отец Иосифа. Его предшественника удавили веревкой по приказу Аарона, который не выносил, когда плетут интриги у него за спиной. В большинстве случаев интригами занималась многочисленная свита кагана, алчная и завистливая. Именно свита подталкивала кагана к необдуманным шагам ради какой-то своей выгоды, даже если эта выгода порой стоила кагану головы.

Всем детям из рода Ашина давали тюркские имена. Если кто-то из возмужавших сыновей становился каганом, то вместе с принятием иудаизма очередной каган получал второе имя, непременно иудейское. Это второе имя кагана заносилось в дворцовую летопись. В обычной же жизни кагана продолжали называть прежним тюркским именем.

Перед тем, как войти во дворец кагана, Иосиф оставил свою свиту на залитых солнцем горячих плитах дворцовой площади. Здесь по утрам и вечерам упражнялись во владении оружием керханы, телохранители кагана. У высоких резных дверей из черного дерева Иосиф снял с головы круглую шапочку, отороченную мехом куницы, стянул с ног сапоги из мягкой кожи, положил на землю кинжал в позолоченных ножнах. К кагану нужно являться только так, босым и смиренным.

Сопровождаемый двумя привратниками-чаушиарами, Иосиф вступил в прохладный полумрак дворцового коридора. Мраморные плиты пола неприятно холодили Иосифу босые ступни. Струйки дыма от горящих факелов, как змеи, ползли к высокому сводчатому потолку.

У тронного зала один из привратников с поклоном протянул царю горящую лучину, пропитанную благовонными смолами. Иосиф безропотно взял кусочек горящего дерева, подержал в руках и вернул чаушиару. Таков обычай: хазары верят, что благовонный огонь очищает человека от дурных мыслей, а перед лицом кагана всякий приходящий должен быть с чистой совестью.

Золотой трон кагана стоял на возвышении в просторном круглом зале. Над троном был растянут балдахин из алого индийского шелка с золотыми кистями. Лучи солнца, проливаясь сверху через узкие окна, яркими пятнами расцветили богатые ковры на полу. Трон был пуст.

К Иосифу приблизился кендер-каган, управитель дворца. Роскошь его одежд затмевала одеяние царя.

– Мое почтение тебе, каган-бег! – Дворецкий поклонился Иосифу, прижав ладони к груди. – Что привело тебя в покой равного богам?

– Сущий пустяк, Мофаз, – с кривой усмешкой проговорил Иосиф. – Вот!

Царь протянул дворецкому клочок пергамента.

– Что это? – Толстый рыжебородый Мофаз был в легком недоумении.

– Это письмо князя Святослава к равному богам. Прочти.

Мофаз пробежал записку глазами и нахмурился, его красивые, как у женщины, глаза беспокойно метнулись к Иосифу.

– Это угроза, что ли? – пробормотал дворецкий, возвращая записку. – Неужели божественному повелителю стоит опасаться какого-то князя русов?

– Стоит, если уж я пришел сюда, – сурово произнес Иосиф. – Святослав победил буртасов, разбил волжских булгар, теперь идет на нас. С ним тысячи печенегов, жаждущих разграбить наши богатства. Где божественный повелитель?

– Светоч мудрости сегодня недомогает, – печально опустив глаза, ответил дворецкий. – Лучше тебе прийти завтра, каган-бег.

– Послушай, Мофаз, – ледяным голосом заговорил Иосиф, – надвигающийся на нас враг очень силен. Имеющейся у меня конницей Святослава не остановить. Нужно вооружить всех жителей столицы, способных держать оружие. Еще мне нужны телохранители кагана, все до единого.

– Но… – Мофаз не успел договорить.

– Русы и печенеги уже близко! – Иосиф с силой схватил дворецкого за шелковый рукав бухарского халата. – Передай божественному повелителю, что на сборы войска у нас всего несколько дней. Пора ударить в большой барабан!

– Где кочевые беки? – воскликнул Мофаз. – Надо послать за ними гонцов!

– Гонцы уже посланы, – хмуро сказал Иосиф, – но я не уверен, что вожди родов и племен успеют вовремя привести к столице свои отряды. В эту пору года кочевья разбросаны по всей степи, только на их поиски уйдет немало времени.

– Тогда надо слать гонцов за помощью в Беленджер и Семендер, – с надеждой в голосе произнес дворецкий.

– До Беленджера три дня пути, до Семендера еще дальше… – Иосиф тяжело вздохнул. – К тому же опасно выводить оттуда войска ввиду угрозы со стороны картлийского царя Баграта. Грузины непременно ударят нам в спину, если русы одолеют наше войско.

– Я передам сказанное тобой божественному светочу, – сказал Мофаз, с почтительным жестом отступая на шаг от царя. – Я буду убедителен и настойчив. Возможно, мне удастся уговорить мудрейшего из мудрых пойти тебе навстречу, каган-бег.

Из дворца кагана Иосиф вернулся переполняемый раздражением. За всей этой пышностью и церемонностью стоит ничтожный человек, называемый каганом. До него трудно достучаться даже царю! Кагана оберегает целое войско, ему прислуживают сотни слуг, в его гареме двадцать пять жен, по числу подвластных племен. Подданные взирают на кагана, как на главного заступника от всяких бед и любых врагов. На деле же овеянный божественным величием каган сам нуждается в постоянной защите.

Иосиф опасался, что в большой барабан так и не ударят, а без этого быстро собрать пешее войско невозможно. В большой барабан били только с разрешения кагана, в случае, когда враг угрожал непосредственно столице Хазарии. После полудня большой барабан, помещенный на башне, примыкающей к дворцу кагана, все же зазвучал. Эти грозные ухающие раскаты долго плыли над притихшими улицами и площадями хазарской столицы.

Основной боевой силой Иосифа была тяжелая конница арсиев. Так назывались мусульманские наемники, составлявшие ядро хазарского войска. Конников-арсиев было ровно десять тысяч. Это были опытные воины, не знавшие иного ремесла кроме войны.

Собственно хазарская конница состояла из отрядов, возглавляемых родовыми вождями-беками. Если арсии постоянно находились в столице, то отряды беков большую часть года проводили в кочевьях. Среди беков не было единства, поскольку с приходом печенегов хазары лишились многих богатых выпасов для скота, а это приводило к раздорам среди хазарских родов, занятых переделом оставшихся пастбищ. К тому же знать столицы, давно отдалившаяся от степного образа жизни, смотрела свысока на хазар-кочевников.

Как Иосиф и предполагал, отряды конных хазар быстро подошли к столице только из ближних кочевий. Эти отряды насчитывали пять тысяч всадников. Пешее ополчение состояло из двадцати тысяч человек. Во главе пехоты стоял Даньгу, брат кагана. Своих телохранителей каган не дал Иосифу. Бецалел привел три тысячи конных гузов, которых хазары использовали в качестве наемников в войнах с печенегами и касогами.

Один за другим возвращались гонцы из дальних хазарских кочевий с утешительными вестями. Беки собирают конные дружины, чтобы поспешить на зов царя Иосифа. Опасность, грозящая Итилю, всколыхнула всех. Итилем хазары называли Волгу, такое же название носила хазарская столица.

Глава 6
Свет алых облаков

С борта ладьи открывался завораживающий вид на вольный волжский плес, покрытый мелкой рябью. От прыгающих в этой ряби солнечных зайчиков слепило глаза. Мимо проплывали узкие, заросшие тростником острова, с которых с шумом взлетали большие стаи чаек, гусей, куликов…

Волжские берега то уходили ввысь каменистыми уступами, то вздымались холмами, покрытыми густыми лесами, то расстилались необозримыми степями. Могучая река катила свои воды на юг, к Джурджанскому морю. Много племен жило по берегам Волги. В ее лесистых верховьях расселились славяне и чудские племена. На среднем течении, там, где в Волгу впадает широкая Кама, основали свое государство булгары, рядом с которыми кочуют буртасы и черемисы. К югу от булгар живут гузы, занимая почти все левобережье Волги. На правобережье с недавних пор обосновались печенеги, сильно потеснившие хазар.

Святослав с интересом слушал купца Авдея, взятого им в качестве проводника. Авдей был родом из Смоленска. Он хорошо изучил волжский торговый путь, меняя пушнину на тонкие восточные ткани. В Итиле у Авдея был собственный дом и торговая лавка. Пронырливый купец женился на хазаринке, которая родила ему детей и помогала вести торговые дела. В Смоленске у Авдея была русская семья.

– Ты же христианин, Авдей, – с усмешкой молвил купцу Святослав, – а христианам нельзя иметь две жены, это грех.

– Грех бросать жену, княже, – не смутился Авдей. – Я свою русскую жену не обижаю и не гоню, хотя сердцем давно присох к хазарской супруге. И о детях я пекусь, как о русских, так и о хазарских. А бог меня простит. На свете полно грешников и помимо меня.

– Так ты говоришь, Итиль вельми велик и богат? – вернулся Святослав к первоначальной теме разговора.

– Честно скажу, княже, – ответил Авдей, – обширнее города я не видел. Торгую в южных странах я уже тридцать лет, бывал и в Дербенте, и в Ширване, и в Семендере. Бывал в Тебризе и Трапезунде. Все эти города намного меньше Итиля. Лишь один город превосходит Итиль размерами и великолепием – это Царьград!

– Ты и в Царьграде бывал? – удивился Святослав.

– Довелось побывать… – сказал Авдей. И восхищенно добавил: – Верь мне, князь. Там, где стоит Царьград, и есть центр мира! Каган хазарский, конечно, богатый властелин, но василевс ромеев во сто крат богаче! Ежели весь Киев пожалует на пир к василевсу – все равно гости будут есть и пить токмо из драгоценной посуды.

– То-то василевсы ромейские откупаются данью от печенегов, чтобы те не грабили их владения, – презрительно бросил находившийся тут же Свенельд, переглянувшись со Святославом.

Хазарская столица открылась взорам русичей на девятый день после оставления ими Булгара. Издали казалось, будто город парит над рекой. Когда ладьи подошли поближе, то стало казаться, что Итиль вырастает прямо из волжской воды.

Авдей поведал Святославу, что столица хазар раскинулась по обоим берегам Волги, а центральная ее часть лежит на низких островах. Потому-то со стороны кажется, что город вырастает прямо из реки.

Русское войско выгрузилось из ладей на правый берег Волги и расположилось станом посреди сухой, продуваемой ветрами степи. Вокруг не было ни деревца, ни кустика. Лишь уносились в даль стайки испуганных сайгаков и любопытные суслики торчали столбиками возле своих глубоких нор.

Отсюда Итиль был почти не виден. Сквозь дымку у горизонта на юго-западе можно было разглядеть только высокие минареты, похожие на копья. Зато с соседнего невысокого холма открывался вид на хазарский военный лагерь. Оттуда доносился рев верблюдов и крики ослов.

Святослав не торопился со сражением. Он ждал, когда подойдут печенеги и русская конница, путь которых пролегал по бездорожью вдоль берега великой реки.

Каждый день Авдей чертил на прибрежном песке план Итиля, подробно рассказывая Святославу и его воеводам, где находится дворец кагана, где цитадель каган-бега и дворец его жены, где расположены рынки и караван-сараи, где стоит соборная мечеть, а возле нее казармы арсиев…

Святослав, задумавшись, подолгу сидел на корточках возле плана хазарской столицы или бродил вокруг медленными шагами, не отрывая глаз от набросанной на песке схемы кварталов и улиц. Никто из старших дружинников не лез к князю со своими советами, зная по опыту: когда Святослав размышляет, ему лучше не мешать.

Через три дня подошли конные полки. Собрав воевод на совет, Святослав объявил:

– Биться с хазарским войском и штурмовать Итиль будем в один день.

Воеводы недоумевающе переглядывались и перешептывались, явно озадаченные услышанным.

– Столица хазар вельми огромна! В центре ее – мощная крепость на острове. Дворец кагана тоже представляет собой крепость, к тому же весь Западный город обнесен крепостной стеной, – пустился в разъяснения Святослав. – Ежели запрутся хазары в столице, то увязнем мы тут надолго. Поэтому, други мои, пешие полки ворвутся в Итиль на ладьях по реке. В это же время конные полки завяжут сражение с хазарами, что против нас исполчились. Я пойду с конными дружинами. Ежели падет моя голова, войско возглавит Сфенкел. Пешую рать поведут Свенельд и Перегуд.

Воеводы загалдели, пораженные дерзким замыслом Святослава. Почти все они полагали, что этот замысел гибельный. Первым заговорил Свенельд, пытаясь образумить князя:

– Войско хазар ничуть не меньше нашего, княже. Хазары на своей земле, и драться они будут свирепо. К тому же степь голая вокруг, для хазарской конницы самое раздолье. Нельзя разделять пешцев и конников перед столь тяжелой битвой!

Свенельда поддержал длиннобородый Вуефаст:

– Верные слова, клянусь Перуном! Нам бы воинство хазарское разбить, а Итиль никуда не денется. Без войска Итиль не спасут ни стены, ни башни.

– Опасная это затея, княже, – хмуро пробасил плечистый Икмор. – Все равно что однорукому с двуруким бороться.

– Как еще на это печенежские ханы посмотрят, – вставил кто-то из старших дружинников.

Выслушав воевод, Святослав решение свое не изменил. Он сам отправился к печенегам, чтобы оповестить ханов о своем замысле и взбодрить их, если те засомневаются в успехе.

К удивлению Святослава, печенежские вожди нисколько не оробели и единодушно выразили готовность сразиться с хазарами, даже если тех будет в три раза больше. Печенегов манил набитый сокровищами Итиль, минареты которого маячили вдали. В прошлом печенежские ханы не раз пытались прорваться к столице Хазарии. Однако всякий раз хазары ставили на пути печенежских орд непреодолимую преграду – закованных в железо арсиев.

Ныне печенеги надеялись победить арсиев с помощью русов, и тогда сокровища кагана можно будет потрогать руками.

Садясь на своего коня, Святослав слышал гомон радостных и возбужденных голосов, доносящихся из юрты, где происходил совет ханов. Печенежские вожди в предвкушении близкой победы и такой желанной для них добычи распивали кумыс, поздравляя друг друга с великой удачей.

Вечерело. Святослав медленно ехал к своему стану, небрежно сидя в седле. Сопровождавший князя гридень проворчал:

– Ишь, как радуются ханы завтрашней битве. Делят шкуру неубитого медведя!

– Что я слышу, Тревзор? – взглянул на дружинника Святослав. – Ты не веришь в победу над хазарами?

Гридень промолчал. Лгать Тревзор не умел, а выдать князю свои истинные думы не решился.

* * *

Рассвет застал Святослава уже на ногах. Русский стан просыпался. Ратники не разводили костров, не готовили пищу – предстояла битва. В сечу лучше идти с пустым желудком.

Печенежский стан был похож на растревоженный муравейник.

Святослав собрал воевод, чтобы отдать последние распоряжения. С князем никто не спорил, все были готовы стойко встретиться с опасным врагом лицом к лицу. Жрецы в белых длинных одеждах с торжественными лицами принесли богам бескровные жертвы: семена ржи и проса.

Святослав смотрел, как пешая рать грузится на ладьи. В толчее с коротким лязгом сталкивались наконечники копий, глухо стучали о деревянные борта ножны мечей и края овальных щитов. Ратники в кольчугах и шлемах со стороны все были похожи друг на друга. Первой отвалила от берега ладья со стягом Свенельда. Трубы молчали: русичам предстояло как можно тише подкрасться по реке к спящей хазарской столице.

Утро разгоралось. Только что все вокруг казалось серым и невзрачным, но вот пробившиеся над горизонтом солнечные лучи окрасили гряды облаков ярко-красным отблеском. Вскоре уже весь небосвод на востоке полыхал сочным пурпуром взошедшей зари. Свет алых облаков насытил голубые небеса зловещим кровавым подбоем, казалось, сквозь облака пытается прорваться свирепое негасимое пламя.

– Что сулят нам эти алые облака, отец мой? – обратился к старшему жрецу Святослав, собираясь надеть на голову шлем.

За спиной Святослава стоял Тревзор, держа в руках копье и щит князя.

Ходимир, убиравший в сумку священные амулеты, ворчливо ответил, не глядя на Святослава:

– Земля сегодня кровью умоется, княже. Вот к чему сия огненная заря. Дерзай, сын мой! Ты долго гонялся за славой, ныне пришел твой день!

Святослав широко улыбнулся и уверенным движением покрыл голову островерхим шлемом.

– Приходили на Русь обры, да сгинули, ныне пришел черед хазар! – громко сказал князь. – Помолись за нас, отче. Пусть боги укрепят дух соратников моих.

К Святославу подвели коня с длинной гривой. Он легко вскочил в седло.

Ходимир распрямил спину, взглянул на князя голубыми проницательными глазами.

В его голосе прозвучало неколебимое спокойствие:

– Смело иди в сечу, князь. Стрибог тебе поможет. Видишь, ветер с восхода! – Старый жрец поднял вверх руку в белом рукаве, указывая направление ветра.

Святослав развернул свою конницу широким фронтом. В центре стояла русская дружина, на флангах расположились печенеги. Чтобы сбить с толку вражеских военачальников, Святослав отобрал из пешего воинства шесть тысяч ратников, расположив их за холмом таким образом, чтобы были видны только верхушки копий. Пусть у врагов создается впечатление, будто в низине притаилась вся пешая русская рать.

Хазарское войско выстроилось в две линии. Впереди стояла конница, позади нее плотными шеренгами застыла пехота, ощетинившаяся лесом тяжелых пик.

Царь Иосиф, удерживая на месте серого в яблоках жеребца, опытным взглядом обегал сверкающий кольчугами и шлемами конный строй русов, густые отряды печенегов на рыже-гнедых конях. Почему-то славянская пехота оттянута Святославом далеко назад. Впрочем, не это обстоятельство слегка обеспокоило Иосифа, а то, что Святослав отчего-то медлит начинать битву. Неужели князь русов робеет? А может, Святослав что-то затевает?

Солнечный свет, пробив гряду облаков, озарил равнину, покрытую войсками. В небесной вышине парили орлы, прекрасно знавшие, для чего собираются такие скопища облаченных в железо людей. Кружился вихрями мелкий песок, подхваченный порывами ветра. Ветер дул в лицо хазарским воинам.

«Вот оно что! – усмехнулся про себя Иосиф. – Святослав выжидает, когда ветер окрепнет и поднимет в воздух тучи пыли. Ему такой ветер в подмогу!»

Иосиф взмахнул рукой. Протяжный рев боевых хазарских труб расплескал чуткую утреннюю тишину. Когда-то звуки этих труб наводили ужас на любого врага. Хазарская конница пришла в движение. Глухой топот многих тысяч копыт ширился и рос, превращаясь в грозный гул. Этот гул отзывался радостной музыкой в сердце Иосифа.

Иосиф направил против русской дружины неустрашимых арсиев, доселе почти не знавших поражений в столкновениях с врагами. Арсии сшиблись с русами, и все разом смешалось в яростный клубок. Завывания арсиев и выкрики русичей, хрипы и ржание лошадей, лязг мечей и глухие удары копий в щиты – эти звуки битвы разливались вширь по мере того, как все новые конные отряды хазар и печенегов сливались в единый хаос, звенящий железом. Покров земли, сотканный из душистых степных трав и цветов, едва начинающих буреть от летнего зноя, устилали тела мертвых и раненых воинов. Среди разбросанного оружия торчали воткнувшиеся в землю стрелы.

Даже у бывалых дружинников Святослава в этой битве невольно дрогнуло сердце. Арсии были подобны злым демонам, коих не берет ни меч, ни копье, ни боевой топор. В своих бухарских панцирях и ширванских кольчугах арсии были почти неуязвимы. Стрелы отскакивали от них, как от заговоренных.

Перед Святославом мелькали ярко-желтые и ярко-синие круглые щиты арсиев с острым умбоном посередине, их быстрые, слабо изогнутые сабли высекали искры, сталкиваясь с его мечом. Островерхие шлемы арсиев имели ребристую поверхность, верхушки шлемов были украшены полумесяцем. Стиснув зубы, Святослав рубил и колол мечом, не чувствуя усталости. Наконец-то его меч окрасился вражеской кровью! Смертельно раненный воин с полумесяцем на шлеме вывалился из седла с разрубленной шеей.

В следующий миг под князем убили коня. Святослав свалился на примятую траву и на какое-то мгновение оцепенел, пораженный видом своих убитых дружинников. Их было так много! Гораздо больше, чем убитых врагов. Расторопный Тревзор спешился и помог Святославу высвободить ногу из-под туши убитого коня. Князя окружили гридни, заслонив щитами от стрел и дротиков арсиев, – вокруг кипела битва! Рядом со Святославом оказался Сфенкел. Его шлем был помят, щит был утыкан стрелами.

– Дрянь дело, княже! – проворчал воевода, переводя дух. Пот лил с него градом. – Враг не гнется, не ломается, словно из железа выкован! Боюсь, всю дружину в сече покладем.

Сказанное Сфенкелом только разозлило Святослава. Неколебимо уверенный в себе, он терпеть не мог малейшего слабоволия в тех, с кем прошел многие сражения и опасности. Святослав потребовал коня и, уже сидя в седле, сердито бросил Сфенкелу:

– Победа над сильным врагом слаще, а слава громче!

Арсии стояли непробиваемой стеной, не уступая напору русичей. Только свирепое упорство Святослава, неизменно находившегося в самой гуще сражения, позволяло русичам на равных противостоять гвардии хазарского царя. Арсии отступили лишь тогда, когда печенеги, разбив конницу хазар и гузов, ударили на них с двух сторон.

Куря разыскал Святослава на поле, густо заваленном телами воинов и убитыми лошадьми. Истоптанная трава была полита темной кровью. Кое-где убитые арсии и русские дружинники лежали грудами, то были страшные свидетельства несгибаемой отваги и ратного умения тех и других.

Куря изумленно качал головой, оглядывая место ужасной сечи. С первого взгляда было видно, что русов полегло очень много, но и арсиев пало немало. Святослав сидел на туше убитого коня, сняв сапоги. Рядом торчал княжеский меч в крови по самую рукоятку. Вокруг в разных позах лежали сраженные князем арсии. Куря насчитал семь тел, у четверых мертвецов не было головы. Эти головы в островерхих шлемах с полумесяцем валялись тут же в траве.

– Ты – великий воин, князь! – восхищенно проговорил Куря. – Я дважды встречался с арсиями в конных стычках и оба раза с трудом уносил от них ноги, потеряв много людей. Твоя дружина выстояла против арсиев больше часа и не побежала.

– Благодарю за подмогу, хан, – устало промолвил Святослав. – Тяжко нам пришлось ныне, но и враг пообломал об нас зубы!

Русичи разыскивали среди порубленных тел своих раненых и уносили их в свой стан.

Со стороны хазарского войска опять взревели трубы, в битву двинулась хазарская пехота.

– Да помогут тебе боги, князь! – сказал Куря и поспешил туда, где выстраивались для новой сечи его поредевшие конные сотни.

– Держите крепко фланги! – бросил Святослав вслед хану.

К удивлению печенегов, дружина Святослава спешилась и присоединилась к отряду пеших ратников, занявших центр русского войска.

Длинная линия красных русских щитов перегородила степь.

Печенежские всадники непрерывно обстреливали из луков надвигающихся хазар. Сраженные меткими стрелами хазары валились в степную траву, но грозный вал их пехоты продолжал двигаться вперед. Конные хазарские лучники не оставались в долгу, выпуская в сторону русов и печенегов тучи стрел.

Святослав, не слушая возражения воевод, занял место в передней шеренге. Рядом с князем находился верный Тревзор.

Хазары были полны решимости победить любой ценой. К тому же их было в два раза больше, чем русичей. Склоненные частоколы копий, направленные с двух сторон, уперлись в щиты. Хазары напирали, русичи пытались их сдержать. Задние воины давили в спину передним. Усилия и напряжение многих тысяч людей, сгрудившихся на небольшом пространстве степи, рождали стоны и вопли, сливавшиеся в непрерывный монотонный рев.

Казалось, сцепились мертвой хваткой два чудовища, жаждущие крови. Фланговые наскоки печенегов хазары отражали дружными залпами из луков. Святослав кричал и бранился, требуя у своих ратников напрячь все силы, не поддаваться вражьему натиску, но многочисленность хазар давала себя знать. Шаг за шагом весь строй русской пехоты подавался назад, напор давившей на русичей силы был слишком велик. Боевые порядки русского войска в любой момент могли где-то разорваться, и тогда разгром будет неизбежен. Это понимал Святослав и потому неистовствовал во всю силу своих легких.

Неожиданно Тревзор бросил щит и копье, выхватил из ножен меч. Согнувшись, он ловко проскочил под наклоненными хазарскими копьями, поразив в живот двух хазар в передней шеренге. В эту брешь тут же рванулся Святослав, за которым последовал здоровяк Икмор с секирой в руках. Эти трое, подобно вихрю, ворвались в плотные ряды хазар, раздавая удары направо и налево. За ними следом устремились прочие ратники с торжествующими криками, размахивая мечами и топорами.

От страшной секиры Икмора в разные стороны летели отрубленные руки и головы, брызгала кровь из рассеченной человеческой плоти. Ни щиты, ни панцири не выдерживали ударов Икмора, иных хазар он разрубал наискось от шеи до пояса, у иных выпускал наружу внутренности, дробя ребра и кости.

Святослав был забрызган кровью с головы до ног, без устали разя врагов, которых по-прежнему не убывало. Щит Святослава треснул пополам. Князь бросил его и взял в левую руку хазарский меч. Действуя двумя мечами, Святослав прорубался в глубину вражеских шеренг. Сталь звенела и лязгала, с хрустом лопались разрубленные черепа. Князь уворачивался, рубил, отбивал удары, снова рубил… Хазары расступались перед ним, словно волки перед рассвирепевшим медведем.

Воинов томила жажда. Полуденное солнце изливало на землю палящий зной. Ветер разогнал облака. Горячий воздух дрожал, искажая предметы и фигуры людей.

Ударом меча в грудь Святослав пробил насквозь хазарского военачальника, который бросился на него с громким воплем. Тот так и умер с открытым ртом и широко распахнутыми глазами, сабля выпала из его безжизненной руки. Когда мертвое тело рухнуло к ногам Святослава, звуки битвы еще звучали у него в ушах.

Однако случился какой-то надлом в происходящем кровопролитии. Хазары опустили оружие. Толкаясь, они скопом побежали в сторону своего стана. Оттуда доносились призывные сигналы труб. С трудом переводя дыхание, Святослав огляделся. Вот стоит, опираясь на секиру, Икмор, весь измазанный кровью. Рядом с ним, слегка пошатываясь, стоит Тревзор. Он потерял шлем, мокрые от пота пряди волос облепили ему лоб и щеки. Тут же другие дружинники, усталые и израненные, с недоумением на лицах.

– Что случилось? – хрипло окликнул Икмор Святослава.

Ему, опытному воину, было странно видеть это отступление хазар, всего за минуту до этого показавших столько доблести и бесстрашия. Вместо ответа Святослав пожал плечами. Он и сам пребывал в недоумении. Похоже, в сражение вмешались божественные силы. Может, грозный Перун в невидимом обличье стал на сторону русичей и поворотил врагов вспять.

Истинная причина отступления хазар была другая. К Иосифу примчался гонец с оглушающим известием: русы ворвались в Итиль! Каган просит Иосифа о помощи! Дворец кагана окружен русами!

Иосифа постигло горькое прозрение. Вот почему Святослав медлил начинать битву, вот она уловка русского князя! В то время как конные отряды русов и печенегов отвлекали на себя главные силы хазар, пешая рать Святослава на ладьях проникла в Итиль. Русы нанесли удар в самое сердце Хазарии!

Бросив стан и множество раненых, хазары спешно ушли к своей столице. Впереди растянувшихся хазарских колонн во главе арсиев мчался царь Иосиф. Не о кагане думал Иосиф, погоняя коня, но о своей семье и богатствах, укрытых в цитадели на острове.

* * *

Никогда в жизни Свенельду не везло так, как в этот день. За свою долгую ратную жизнь воевода участвовал в штурмах и осадах не одного десятка городов и крепостей. В основном это были славянские городки да городища лесных племен. Население в таких городках было немногочисленно, и добычи там набиралось немного, в основном скора да съестные припасы. И вдруг войско Свенельда почти без боя захватывает огромнейший город, многолюдный и богатый.

Восточная сторона Итиля покорилась русам без сопротивления, там проживали все больше купцы и ремесленники. Тихо и безлюдно было в западной части Итиля, где жила местная знать. Жители прятались в домах. В цитадель на острове русичам пришлось пробиваться силой, хазарских воинов там было мало, и должного сопротивления они оказать не могли.

Настоящее сражение развернулось у дворца кагана. Четыре тысячи керханов встретили воинов Свенельда градом стрел и дротиков. Это были телохранители кагана, опытные в военном деле. Керханы сражались в пешем строю, поскольку редко покидали Итиль. Русичам удалось взломать главные ворота и ворваться под своды дворца.

Свенельд всюду успевал сам. В нем полнее, чем в любом из ныне здравствующих варягов из окружения Святослава, воплотились все самые слабые и сильные стороны его рода. Он был высокого роста, сухощавый, но крепкий. Носил усы и короткую бороду. Его загорелое лицо с правильными, немного мелкими чертами было исполнено живой решимости, скрытой под маской бесстрастия. Пытливые светло-серые глаза Свенельда часто пребывали в легком полуприщуре. Сдержанность была у него в крови, и велико должно было быть его волнение, чтобы глаза эти раскрылись во всю ширь.

Именно так и случилось, когда Свенельд увидел воочию сначала сокровищницу хазарского царя, а потом несметные богатства во дворце кагана. Старый варяг был потрясен до глубины души! Он бродил, как пьяный, по гулким залам, спотыкаясь о тела перебитых керханов, и что-то бормотал себе под нос. Соратники Свенельда впервые видели его таким.

Это был человек волевой, осторожный, находчивый, наделенный огромным самообладанием. Свенельд не одобрял затеи, если их нельзя было тут же претворить в действие. Он был необыкновенно аккуратен и всякое дело доводил до конца. Свенельд умел прощать лишь те слабости и сочувствовал лишь тем несчастьям, которые знал по собственному опыту. Таким он был в двадцать лет и таковым оставался в шестьдесят с небольшим.

Хазарское войско, ворвавшееся в Итиль с запада, не застало русичей врасплох. Свенельд приказал разобрать наплавные мосты, соединявшие островные части Итиля с обоими волжскими берегами. Все лодки и торговые суда русичи предусмотрительно отогнали к островной цитадели.

Хазарская конница ушла из столицы в степь, едва дошел слух о приближении Святослава. Пешее хазарское воинство сложило оружие и разошлось по домам, когда стало известно, что каган находится в плену у русов.

Глава 7
Сокровища кагана

Дневной жар окутал все вокруг опаловой дымкой, словно покрывалом. Из окна были видны верхушки деревьев, за ними виднелась желтая кирпичная стена с башнями, за стеной искрилась на солнце широкая волжская протока.

Постояв у окна, Святослав вернулся к креслу и сел. Странные чувства переполняли его со вчерашнего вечера, когда он переступил порог этого великолепного дворца. Сидевший напротив Свенельд возобновил прерванный разговор.

– Вот я и говорю, княже. От здешних сокровищ глаза разбегаются! Боюсь, нам ладей не хватит, чтобы вывезти отсюда все богатства. Отдохнем несколько дней и можно на Русь возвращаться. Сенозорник уже на исходе…

– А я на сем войну с хазарами оканчивать не собираюсь, – прервал старого варяга Святослав. – Рано ты домой собрался, воевода.

– Как же так, княже? – Свенельд выглядел озадаченным. – Неужто к Джурджанскому морю пойдешь? Я слышал, в той стороне много богатых городов, токмо сокровищ у нас и так полным-полно!

– Не за сокровищами я пойду, – сказал Святослав. – На берегу Джурджанского моря лежит Семендер, древняя столица хазар. Туда ушел хазарский царь с остатками своего войска. О том мне пленные хазары поведали. Война не окончена, воевода.

– Не дразнил бы ты лихо, княже, – предостерег Свенельд. – Ты видел свирепость хазар в сече. Ныне нам повезло, а что будет завтра – неизвестно.

– Такого зверя недобитым оставлять нельзя. – Святослав упрямо сдвинул низкие брови. – Уж ежели сцепились мы с хазарами на их исконной земле, то надо воевать до полной победы. Сие зло нужно вырвать с корнем!

Святослав потряс тяжелым кулаком.

Многим воеводам было по душе мнение Свенельда. Однако все знали неукротимый нрав Святослава, поэтому никто из старших дружинников не посмел оспаривать решение князя.

Святослав все слышал и замечал. Он знал, что самым яростным противником продолжения войны с хазарами является воевода Перегуд. Он, не стесняясь, вслух выражал чаяния тех дружинников, которые предлагали поделить сокровища кагана и возвращаться на Русь.

Именно Перегуда Святослав решил оставить в Итиле оберегать захваченные богатства. После захвата Семендера Святослав собирался вернуться в Итиль и уже отсюда двигаться домой со всей захваченной добычей.

Вместе с Перегудом Святослав спустился в сокровищницу кагана, чтобы отделить долю военной добычи для печенежских ханов. Князя и воеводу сопровождали купец Авдей, знающий хазарскую грамоту, и бывший казначей кагана. Этого хазарского вельможу звали Иоханан.

Яркий свет масляных светильников, расставленных на выступах каменной стены, озарял длинные ряды больших сундуков, обитых медью. Поднимая покрытые вековой пылью скрипучие крышки, Иоханан рассказывал, что где лежит. В сундуках поблескивали груды золотых и серебряных монет арабской, персидской и греческой чеканки. Особенно много было сундуков с арабскими дирхемами – самыми ходовыми деньгами на торговых рынках Востока. Арабские монеты также имели хождение в Европе и на Руси. Отчеканенные арабами деньги были из серебра отменного качества, с ними не могли тягаться серебряные монеты европейских государств, где была плохо развита техника очистки серебра от примесей.

Выше арабских дирхемов купцами всех стран ценились только ромейские золотые солиды. Золотые солиды ромеев ходили и на Востоке, и на Западе. По этим монетам можно было отслеживать время правления ромейских императоров. Всякий вновь взошедший на трон василевс ромеев начинал чеканить солиды со своим изображением.

Кроме золотых и серебряных монет в сундуках имелось великое множество различных украшений из золота, серебра и драгоценных камней. Перстни, ожерелья, диадемы, подвески, цепочки, фибулы аккуратно рассортированы и разложены по разным сундукам. Больше всего было сундуков с перстнями и женскими височными подвесками.

Немой восторг вызвали у Перегуда россыпи ограненных драгоценных камней: сапфиров, рубинов, изумрудов, топазов… Камни сверкали и переливались, озаренные пламенем светильников. С безумным смехом Перегуд запустил обе руки в сундук с таким богатством! Он горстями зачерпывал драгоценные камни, отливающие стеклянным блеском, искрящиеся всеми цветами радуги, и высыпал обратно в сундук. Камни сыпались дождем с дробным ледяным звуком. Перегуд хохотал, переполненный какой-то дикой радостью, продолжая загребать и высыпать льющийся между пальцами драгоценный дождь. Святослав был неприятно поражен, глядя на воеводу.

В другом сундуке были ссыпаны полудрагоценные самоцветы: яшма, агат, лазурит, нефрит, сердолик, бирюза… И от этого сундука Перегуда было не оторвать. Им владело нетерпеливое детское желание потрогать самоцветы руками, подержать их в пригоршнях.

– А ты жаден до богатств, воевода! – недовольно обронил Святослав. – Идем наверх! Хочу на кагана взглянуть, что он за птица.

Перегуд огорчился.

– Князю более пристало сокровищами любоваться, а не глазеть на побежденного врага. Да еще на столь жалкого!

Смысл сказанного Перегудом Святослав осознал, только увидев кагана воочию. В одной из комнат дворца сидел маленький человечек в желтых одеждах и зеленых башмаках с загнутыми носками. Его выпученные темные, как слива, глаза испуганно уставились на Святослава. Карлик кроил какую-то одежку, в руке у него были ножницы, а на коленях была разложена тонкая узорчатая ткань.

– Это и есть каган? – не скрывая своего изумления, спросил Святослав.

– Он и есть, – ворчливо отозвался вошедший следом Перегуд. – Я сам сначала очам не поверил, когда увидел этого недоростка. Однако слуги хазарские каганом его величают, почтение ему оказывают.

Святослава стал разбирать смех. Он резко повернулся и вышел из комнаты.

Все рабы-славяне, коих в Итиле было великое множество, волею Святослава обрели свободу и возможность вернуться на родину. Всем бывшим рабам выдавалась добротная одежда и деньги на дорогу в отчие края. Кто-то из бывших славянских невольников пожелал вернуться на Русь вместе с войском Святослава. Но были среди них и такие, кто немедленно отправился в путь, прибиваясь к купеческим караванам, направлявшимся в земли славян.

В гареме кагана оказалась красивая молодая женщина из племени вятичей. Ее звали Верхуслава. Прознав, что Верхуслава является дочерью вятского князя Земомысла, Святослав пожелал встретиться с нею.

Верхуслава предстала перед Святославом, облаченная в одеяние, какие носят здешние женщины. На ней были широкие шаровары бледно-розового цвета, короткий, богато расшитый голубой кожух без рукавов плотно облегал ее стан, крепкий и гибкий. Наряд дополнялся широким алым поясом, длинные концы которого свисали спереди до колен. Светло-русые блестящие волосы Верхуславы были заплетены в длинную толстую косу. Ее пышная грудь с трудом умещалась под шелковой безрукавкой.

У дочери Земомысла было круглое румяное лицо с довольно широкими скулами, большие глаза, голубые, как незабудки, прямой нос и красиво очерченные уста. Все линии ее статной фигуры были подчеркнуты хазарским одеянием.

Верхуслава поприветствовала Святослава, по славянскому обычаю, поклоном. При этом от взора князя не укрылась белоснежная грудь молодой женщины, открывшаяся в разрезе безрукавки при наклоне вперед. Щеки Верхуславы порозовели еще больше, когда она заметила, куда направлен взгляд князя.

– Я виделся с твоим отцом перед походом на хазар, – заговорил Святослав, жестом приглашая Верхуславу присесть на скамью у окна. – Князь Земомысл показался мне мужем честным и благородным. Мы заключили с ним роту, что отныне вятичи будут платить дань мне, а не хазарам. Старейшины вятичей эту роту одобрили. Еще урядились мы с князем Земомыслом иметь общих друзей и врагов.

Святослав ненадолго умолк, заметив волнение на лице Верхуславы.

– Я могу вернуться в отчий дом? – проговорила она, не сводя с князя своих прекрасных глаз, вмиг наполнившихся слезами.

– Конечно, можешь, – с ободряющей улыбкой ответил Святослав. – То-то отец твой возрадуется!

Верхуслава закрыла лицо ладонями и разрыдалась.

Святослав смущенно прокашлялся и осторожно спросил:

– Сколько лет ты здесь мыкаешься, милая?

– Десятый год, – сквозь слезы ответила Верхуслава.

Чтобы унять эти бурные рыдания, Святослав подсел к Верхуславе и мягко обнял ее за плечи.

– Полно, горлица. Полно! – ласково промолвил князь. – Пришел конец твоим горестям и печалям. Домой поедешь! Соскучилась поди по отцу-матери?

Верхуслава обвила шею князя горячими руками, заплакав еще сильнее. Случившееся казалось ей чудом! Вот он – ее избавитель от постылой неволи! Дверные занавески бесшумно раздвинулись, между ними показалась голова Перегуда, глаза которого излучали сильнейшее любопытство. Святослав с молчаливым раздражением махнул на него рукой, мол, уйди, не до тебя сейчас! Голова Перегуда мигом исчезла.

Глава 8
Сфандра

Толпа разноплеменных купцов, прибывшая из Булгара в Киев, внесла смятение в умы простого люда и в особенности в настроения здешних бояр. Ощущение чего-то смутного и непредсказуемого витало в словах и мыслях, сомнения и догадки, как зловещие птицы, врывались в разговоры и споры, звучавшие в домах, на улицах, на торжище – повсюду.

Погруженный в раздумье, Калокир шел по улице, которая тянулась вверх по склону холма. Киев, застроенный деревянными домами, казался послу большой деревней по сравнению с городами ромеев, выстроенными из камня. На вершине холма у ворот в бревенчатой стене Калокира задержала стража, но тут же пропустила, увидев в руке у грека кусочек бересты с княжеской печатью.

В ветвях дубов и вязов громко звенели птичьи трели; солнце понемногу скатывалось к горизонту. В княжеском тереме веяло запахом кваса и легким ароматом высушенных трав; пучки чабреца и полыни висели по углам, как обереги от злых сил.

В Вышгороде Калокир встретил знакомого арабского купца, который своими глазами видел войско русов на улицах Итиля. Араб взахлеб говорил о победах Святослава над хазарами и волжскими булгарами. Его восторги были вполне объяснимы. После долгой и упорной борьбы арабы так и не смогли сокрушить Хазарский каганат, который ныне трещал по швам под сокрушительными ударами славян.

Улеб встретил Калокира, снедаемый беспокойством, это было видно по его лицу. Он уже знал, что Калокир завтра поутру отплывает обратно в Царьград. Улеб сознавал, что эта внезапная спешка Калокира вызвана военными успехами Святослава на Волге. С этого Улеб и начал разговор с Калокиром.

– Поступки Святослава порой необъяснимы и непредсказуемы, – раздраженно молвил Улеб, не находя себе места. – Он любит держать всех вокруг в полном неведении относительно своих ближайших замыслов. Святослав часто повторяет, что главными его советниками являются боги, поскольку им все ведомо наперед. Никто не знает, что нашептывают Святославу жрецы, какие бредни вбивают ему в голову. У Святослава всегда от честолюбивых мыслей кружилась голова! Этот безумец способен на любое безрассудство!

– Может, ты плохо знаешь своего брата, князь? – проговорил Калокир, устало опускаясь на стул. – Может, Святослав не безумец, а хитрец и храбрец, каких поискать! Скажи честно, княже, у Святослава хватит сил и мужества разгромить державу хазар?

– Почем мне знать! – Улеб продолжал метаться по гриднице, как раненая птица. – У меня голова идет кругом! Бояре пристают ко мне с расспросами, родня Предславы покоя не дает, все спрашивают, что замыслил Святослав. Куда, к каким пределам ведет он полки? Но я-то ничего не знаю!.. – Улеб беспомощно разводил руками. – Я пребываю в таком же неведении, как и все вокруг.

Внезапно прозвучал решительный голос Сфандры, жены Улеба:

– А ты делай вид, что все свершенное Святославом на Волге для тебя ожидаемая весть. Пусть бояре и мужи градские полагают, что ты наперсник Святослава в помыслах его тайных. Тогда и почтения к тебе будет больше.

Сфандра вошла в гридницу со стороны лестницы, ведущей на второй ярус терема, в женские покои. При ее появлении Калокир встал и отвесил молодой женщине изящный поклон.

– Не по мне это: наводить тень на плетень. – Улеб мрачно сдвинул брови. – Еще неизвестно, чем обернется для Святослава война с хазарами. Святослав, может, все войско погубит и сам голову сложит, а мне тут отдуваться перед родней Предславы. Нет уж! Пусть все знают, что я провожал Святослава в поход на вятичей, что война с булгарами и хазарами – это уже его затея.

– Надо бога молить, чтобы Святослав сгинул в войне с хазарами, – зло проговорила Сфандра, остановившись перед супругом. – Это расчистит тебе дорогу к трону. Пусть Святослав заберется хоть в Персию в погоне за ратной славой, тебе же от этого выгода, ибо брат твой смертен.

– Замолчи, глупая! – Улеб встряхнул Сфандру за плечи, так что та еле устояла на ногах. – Коль дойдут слова твои до Предславы, тогда наплачешься горючими слезами. Лучше сядь и помолчи!

Улеб силой усадил жену на скамью рядом с Калокиром.

– Супруга твоя истину молвит, – вступился за Сфандру Калокир. – Ежели падет Святослав в битве, трон киевский тебе достанется. Сыновья Святослава слишком малы. – Калокир сделал паузу и добавил: – Василевс ромеев этому будет токмо рад.

Улеб налил себе шипучего квасу в липовый ковш в форме гуся, но так и не отпил из него – взгляд Улеба приковался к Калокиру.

– Хочу верить, что в мой следующий приезд в Киев здесь будет править князь-христианин! – со значением выгнув бровь, промолвил Калокир. – С этим князем василевс охотно заключит новый, выгодный для Руси договор.

– Воистину, так будет справедливее всего! – прошептала Сфандра, в порыве благодарности стиснув руку Калокира в своих ладонях.

Прощание Калокира с Улебом вышло коротким.

Сфандра долго не хотела отпускать Калокира. Они стояли в сенях; красноватые лучи закатного солнца, пробиваясь в небольшие оконца, наполнили низкое помещение с толстыми потолочными балками радостными алыми отблесками.

Калокир глядел в такое близкое лицо Сфандры, в ее чудесные зеленоватые глаза, любуясь ее прямым совершенным носом. Сфандра что-то торопливо говорила Калокиру, не спуская с него глаз, что-то про свою племянницу – «девицу красивую и сообразительную», – но Калокир плохо соображал в этот миг, чувствуя в себе огонь вожделения. Он привлек Сфандру к себе и запечатал ей уста жадным поцелуем. Сфандра покорилась ему на какое-то мгновение, затем стала вырываться. Калокир разжал объятия. Они отстранились друг от друга. Сфандра наклонила голову. Калокир не мог понять, что выражает ее лицо.

Снизу глухо доносились голоса служанок, сталкивались краями деревянные ведра, звучали чьи-то быстрые шаги. Калокир молча взял Сфандру за руку. Она как-то лукаво взглянула на него. Этот взгляд мигом растопил ледок неуверенности в душе грека. Калокир наклонился к Сфандре, она сама подставила ему губы.

Такова уж была судьба Сфандры, что природа с избытком одарила ее теми чертами характера, которые служат истинными причинами людских разногласий. Уязвленная гордость отдаляла Сфандру от мужа, ибо она видела его слабоволие и неуверенность в себе. Гордость Сфандры, возмущенная этой личной неудачей, порой доводила ее до полного отчуждения с супругом.

Гордость заставляла Сфандру терпеть унижения от родственников Предславы и от нее самой. С каждой неудачной попыткой Сфандры пробудить в Улебе пламя честолюбия ее чувство к нему все более увядало. Терпеливая сверх меры Сфандра чувствовала, что терпение ее истощается, перерастая в озлобление; в душе этой женщины не угасало ревнивое желание владеть безраздельной властью. Сфандра не мирилась с неудачами, бездействие ее угнетало.

На людях Сфандра совершала великодушные поступки, как истинная христианка, но втайне высмеивала свои добрые порывы. Лгать и притворяться было для Сфандры обычным делом. Безнравственные поступки не вызывали в ней отвращение, если поступки эти вели к желанной цели. Именно по этой причине Сфандра отдалась Калокиру как похотливая служанка, в полутемном углу, на широкой жесткой скамье.

Опутанный паутиной безумной страсти Калокир яростно растрачивал свои силы, обладая Сфандрой, дивной в своей наготе. Калокир шумно дышал. Сфандра тоже задыхалась. Глаза ее на раскрасневшемся лице горели, как звезды, пухлые пересохшие губы дрожали…

При каждом сладострастном стоне Калокира пальцы зеленоглазой женщины со светло-русыми растрепанными волосами сильнее впивались ему в плечи, а ее уста открывались шире, она сжимала его своими сильными бедрами, белевшими в душном полумраке, как чистый мрамор.

– О, божественная, дай мне слиться с тобой! Дай мне умереть от наслаждения! – задыхаясь, вымолвил Калокир.

– Сливайся, но не умирай, – прошептала в ответ Сфандра.

От ее волос шел еле уловимый аромат – слабый, каким бывает запах цветка цикория.

Какое-то время они наслаждались покоем, распластавшись на плаще Калокира, брошенном прямо на пыльный пол. Затем, нарушая оцепенение, раздался негромкий голос Сфандры, которая опять заговорила о своей племяннице. Сфандра хотела, чтобы Калокир взял девушку с собой в Царьград и подыскал ей достойного мужа.

Калокиру это показалось дикостью и нелепицей. Однако он не стал огорчать отказом женщину с телом античной богини, только что подарившую ему всю себя без остатка.

Племянницу Сфандры звали Тюра. Ей было шестнадцать лет. Сфандра сама привела девушку на пристань у реки Почайны, чтобы посадить на греческое судно. Вместе с Тюрой в дальний путь отправлялись две молодые служанки и белобрысый юноша, как оказалось, ее брат.

Калокир был готов взять на борт женщин, но везти в Константинополь брата Тюры наотрез отказывался. Сфандра упрямо стояла на своем: Харальд поедет вместе с сестрой! Калокир должен пристроить его в телохранители василевса. Поскольку спор со Сфандрой явно затягивался и вокруг начала собираться толпа любопытных, Калокир решил уступить.

«Если бы Улеб обладал нравом своей супруги, он давно владел бы Киевом!» – думал Калокир, стоя на корме судна и глядя на удаляющийся берег.

На дощатой пристани, у самой ее кромки, стояла Сфандра, статная и высокая, укрытая широкими складками лилового плаща. Рассвет выдался довольно прохладный. На лбу Сфандры поверх белой накидки блестела золотая диадема, у висков покачивались круглые золотые подвески. За спиной у Сфандры толпилась свита и целая ватага зевак из простонародья. Калокир жестом подозвал к себе Харальда и Тюру.

– Помашите рукой своей тетке, которая проявила о вас столько заботы, – сказал грек брату и сестре. – Теперь вы не скоро увидите ее вновь. И Киев увидите не скоро. «Если вообще увидите!» – подумал про себя Калокир.

Брат и сестра подняли руки в прощальном жесте. Харальд выглядел хмурым. Тюра не скрывала слез. Вдалеке на высоком причале маячила одинокая женская фигура в белом платке, ее поднятая кверху рука плавно покачивалась над головой.

Толпа на пристани стала расходиться.

Мерно скрипели уключины, гребцы выгоняли крутобокую хеландию на середину реки. За кормой тянулся по темно-бирюзовой воде пенный след. Пахло водорослями и камышами. Тюра расплакалась навзрыд. Харальд обнял ее за плечи.

Далекая женская фигурка с поднятой рукой мелькнула последний раз и скрылась за поворотом реки. У Калокира тоскливо заныло сердце. С гораздо большей охотой он взял бы с собой в Константинополь зеленоглазую женщину с пухлыми губами и изящными пальцами, прикосновения которых к лицу Калокира навсегда останутся в его памяти, как и испытанное им наслаждение, схожее с даром переменчивой Судьбы, явившей сластолюбцу образчик женского совершенства.

Глава 9
Битва при Кайтахе

Иосиф полагал, что богатства и роскошь хазарской столицы надолго задержат войско русов, а возможно – Иосиф хотел надеяться на это больше всего! – разграблением Итиля русы завершат свой поход в земли хазар. В прошлом все походы славян на юг имели целью опустошение городов. Добыча, взятая в Итиле, должна с лихвой насытить алчность вождей русов.

Святослав задержался в Итиле на четыре дня. Затем русское войско и печенеги двинулись дальше на юг, в сторону Серира. Эта плодородная страна лежала между восточными отрогами Кавказских гор и побережьем теплого Джурджанского моря. В давние времена именно здесь хазары создали свой племенной союз после ухода отсюда гуннов. В Серире зародился Хазарский каганат, после череды войн покоривший окрестные племена от Кавказа до Волги и Дона. Первой столицей хазарского государства стал город Семендер. В Семендере до сих пор сохранился древний дворец каганов, ныне принадлежащий местному эльтеберу, вассальному князю.

Живущие в Семендере хазары в большинстве своем исповедовали ислам. Приверженцев иудаизма среди купцов и здешней знати было немного. Вся власть в Семендере была у хазар-мусульман.

Сериром владело тюркское племя савиров, родственное хазарам. Савиры со временем перемешались с местными горными племенами дурдзуков и глигвов, среди которых было немало христиан. Вассальные князья Серира выговорили себе право не платить дань хазарскому кагану, но они были обязаны сражаться на стороне хазар по первому их зову.

Падение Итиля внесло раскол в племенную верхушку савиров. Среди эльтеберов больше не было единства. Кто-то не хотел помогать хазарам, желая навсегда избавиться от их зависимости. Кто-то, наоборот, рвался на помощь царю Иосифу, страшась нашествия славян на Серир. Здесь еще не забыли бесчинства русов, проходивших через Серир в Закавказье двадцать лет тому назад.

Иосиф привел свое усталое войско в Беленджер, второй по величине город Серира. Он собрал местную знать во дворце эльтебера. Предстояло обсудить, как не допустить русов в Серир. Душевные терзания изводили Иосифа: его прекрасная жена, его дети в руках Святослава! Только сокрушив войско русов, Иосиф сможет вызволить свою семью из плена.

На совете знати Иосифа обступили лица, они обступили его толпой – красные, мясистые, жесткие и тупые; десятки, сотни лиц! Звучали речи чаще угодливые, но за этой угодливостью скрывалось желание отсидеться в стороне либо откупиться от русов данью. «Пусть забирают свое и уходят!» Вести со славянами беспощадную войну согласны были немногие.

Вот как обернулось для Иосифа благородство его отца, который дал Сериру привилегии, избавил от ежегодной дани в благодарность за победу над аланами. Тридцать лет тому назад аланы вздумали выйти из-под власти хазар. С неимоверным трудом Аарону, отцу Иосифа, удалось разбить алан. В решающей битве блестяще проявила себя конница Серира. Станет ли ныне эта конница сражаться на стороне Иосифа?

Тоган, местный эльтебер, поддерживал Иосифа в его намерении встретить русов в степи на подходе к Сериру. Был объявлен сбор войска на торговой площади. Были посланы гонцы в Семендер.

Хазарские военачальники каждый день совещались, как заманить русов в ловушку, как привлечь на свою сторону горные племена. Иосиф не присутствовал на этих совещаниях. Душевные муки не давали ему возможности здраво рассуждать и взвешивать. Приходивший к брату Бецалел заставал того либо расхаживающим из угла в угол с угрюмой печатью на лице, либо занятым заточкой сабли.

Наконец войско было собрано. Беленджер выставил три тысячи всадников и десять тысяч пехоты. Четыре тысячи конников пришло из Семендера во главе с Шаулом, тамошним эльтебером. Еще не вернулись гонцы от горных князей, а хазарское войско уже покинуло Беленджер. Русы стремительно приближались!

Иосиф прекрасно знал окрестные степи и солончаковые пустоши, неподалеку от этих мест находились кочевья его рода. Иосиф намеревался встретить войско русов за рекой Вадашан; аланы называют эту реку Кумой. Однако Святослав успел перейти Вадашан еще до того, как сюда подошло хазарское войско.

Иосиф расположился станом возле небольшого городка Кайтах. Живущие здесь хазары, напуганные приближением русов, бежали в горы, бросив жилища и все добро. С собой жители угнали только скот.

«До чего дошло! – с горечью думал Иосиф. – Хазары предпочитают прятаться в горах, нежели сражаться с врагом! Какое счастье, что этого не видит мой отец».

Иосиф бродил по пустому городищу вдоль глинобитных дувалов; крытые соломой приземистые хижины из камней жались одна к другой. Ветер скрипел распахнутыми дверями. Во многих домах еще не погасли угли в очагах.

«Ушли совсем недавно. – Иосифа грызла досада. – Знали, что хазарское войско где-то близко, и все равно ушли!»

Перемешавшись с окрестными племенами, хазары утратили свою воинственность. Это чувствовалось уже в царствование Аарона.

На землю ложились вечерние тени. Вдруг вдалеке раздался какой-то смутный звук – не то дыхание какого-то чудовища, не то отдаленный бой барабанов. Звук нарастал, он шел, казалось, со всех сторон. Усиливался, затихал, снова усиливался, таинственный и жуткий.

Иосиф настороженно прислушался, потом бегом устремился к глинобитной стене, окружающей городище. Он взбежал по ступеням на гребень стены и замер. У него сильно заколотилось сердце. С восточной стороны к Кайтаху приближались конные и пешие колонны славянской рати. Среди них можно было различить нестройные отряды конных печенегов, их крытые повозки.

* * *

Ночь Иосиф провел без сна. Он часто выходил из шатра и подолгу глядел туда, где далекими рыжими светляками мерцали костры в стане русов. Огней было много. Казалось, они запрудили полстепи.

Насилу дождавшись рассвета, Иосиф приказал трубить в трубы.

Хазарский стан ожил, зашевелился. Воины седлали коней, чистили оружие. Военачальники собрались у царского шатра. Иосиф вышел к ним в блестящем арабском панцире и таком же блестящем островерхом шлеме с маленькими крылышками. Он был в красном плаще, с саблей на поясе.

– Я сам поведу арсиев в битву, – объявил Иосиф. – Войску построиться, как всегда, в две линии. Где Арслан-бек? – Военачальник выступил вперед. – Возглавишь пехоту, друг мой. Конница Сарира займет правое крыло. Хазары и гузы встанут на левом крыле. Центр останется за арсиями.

После короткой молитвы военачальники поспешили к своим отрядам.

Густой топот надвигающейся конницы пробудил грозный гул в недрах земли. Над конницей реяли бунчуки и золотые диски на древках, боевые штандарты гузов и хазар. Конная масса растекалась по притихшей равнине, разворачиваясь широким фронтом. В чистом утреннем воздухе далеко разносились выкрики военачальников и всхрапывания идущих быстрым аллюром лошадей.

Русы и печенеги ждали хазар, построившись плотными шеренгами. Над этими шеренгами поблескивали на солнце острия тысяч копий.

Хазары подняли луки и стали осыпать русов тучами стрел.

Иосиф напряженно всматривался в боевой строй русов, укрытый большими красными щитами. В строю русов не было заметно павших, только щиты обрастали колючками вонзившихся стрел. По знаку Иосифа трубы заиграли атаку.

Конная лавина хазар стала набирать разбег. Арсии в тяжелых доспехах сразу вырвались вперед, их зеленое знамя трепетало на ветру. Иосиф яростно погонял белого арабского скакуна, чуть пригнувшись к его развевающейся гриве. Длинные шеренги русов были все ближе и ближе, там происходило какое-то движение – это наклонялись вперед частоколы копий.

Иосиф выхватил из ножен саблю. В следующий миг все перевернулось: небо, земля… Он летел куда-то вниз. Полуоглушенный падением, Иосиф не сразу сообразил, что произошло. Оказалось, его конь на всем скаку угодил передней ногой в нору суслика и перевернулся через голову. Жеребец силился подняться и не мог, у него была сломана правая нога.

Мимо с боевым кличем проносились арсии, размахивая саблями и стреляя из луков. То тут, то там приключалась та же беда: проваливаясь в сусличьи норы, кони арсиев с жалобным ржанием катились по земле, сминая наездников. Стиснув от злости зубы, Иосиф подошел к покалеченному белому жеребцу и одним ударом клинка прекратил его мучения.

Лес склоненных копий не остановил арсиев. Перескакивая через множество покалеченных лошадей и тела умирающих соратников, воины с полумесяцем на шлемах глубоко вклинились в боевые порядки славянской пехоты. В начавшейся свирепой рубке арсии и русичи выказывали необыкновенную стойкость и полное презрение к смерти. Мертвые и раненые громоздились друг на друге, крики и стоны тонули в беспощадном лязге железа, кони топтали копытами живых и павших.

Иосиф добрался до строя хазарской пехоты. Прикрыв глаза ладонью, он пытался определить, что происходит там, где сошлись грудь в грудь арсии и русы. К Иосифу приблизился Арслан-бек.

– Похоже, арсии прошли насквозь через войско русов. – Услышал Иосиф его голос, объятый волнением.

– Почему русы не бегут? – пробормотал Иосиф. – Почему продолжают сражаться?

Расступившись перед неустрашимыми арсиями, славянская пехота вновь сомкнула ряды и двинулась вперед. Стоявшие позади своей пехоты конные русы дружно ударили на арсиев.

Тем временем печенеги теснили гузов и хазар. Конное сражение раскатилось по всей равнине, разбившись на отдельные стычки немногочисленных разрозненных отрядов, на беспорядочные преследования отступающих, на перестрелки из луков.

Помочь своей коннице хазарская пехота не могла, поскольку более многочисленная пешая славянская рать стремительно теснила ее почти до самого хазарского стана. Только возле сцепленных повозок обоза хазарам удалось приостановить победное шествие русов. Вскоре битва перекинулась в лагерь. Здесь нашел свою смерть Арслан-бек. Пало много других знатных хазар.

Разбитые хазары бежали в Кайтах, бежали по дороге на Беленджер, бежали к горной гряде, синеющей вдали. Иосиф охрип от гневного крика, пытаясь остановить разбегающееся войско. Поняв тщетность своих усилий, Иосиф вскочил на верблюда и помчался в сторону Беленджера. Свалившаяся на землю полуденная жара удержала славян от преследования разбитого врага.

* * *

В течение трех дней в Беленджер стекались остатки рассеянного под Кайтахом хазарского воинства. Военачальники едва не передрались между собой. Предводитель гузов Сатук похвалялся тем, что истребил больше сотни печенегов и даже захватил печенежский бунчук. Кто-то из хазарских беков едва не пленил печенежского хана Туганя. Кто-то сам угодил в окружение и чудом избежал гибели. Рассказывая о своих победах над врагом, военачальники обвиняли друг друга в нерасторопности, трусости и неумении оценивать сложившуюся на поле битвы обстановку.

Сильнее всех негодовал Исмаил, предводитель арсиев. Его тяжелая конница прорубилась сквозь пехоту русов, сошлась лоб в лоб с конной дружиной Святослава, если бы арсиев поддержали гузы или хазарские беки, то от войска русов ничего бы не осталось. С большим трудом Иосифу удалось утихомирить военачальников.

Надо было думать, как оборонять Беленджер. Святослав, без сомнения, придет сюда, и случится это в ближайшие дни. Изрядно потрепанное войско Иосифа все еще представляло собой внушительную силу. Сюда, в Беленджер, из дальних степных кочевий наконец-то съехались все хазарские беки, потрясенные падением Итиля и стремительным продвижением Святослава. На общем совете хазарской знати было решено еще раз попытать счастья в сражении.

Глава 10
Хитрость Святослава

Иосиф ушел из Беленджера, забрав с собой всю конницу. Жажда мести пылала в его неукротимом сердце.

Войско Святослава стояло станом на реке Гарм. На языке вайнахов у этой реки было другое название – Терек. До Беленджера русам оставался один дневной переход.

Иосиф укрыл свое войско в горной долине и выслал вперед лазутчиков, которые должны были следить за передвижениями русов. От Терека до Беленджера было два пути. Более короткий, но более трудный путь шел через горный перевал. Самая удобная для караванов дорога шла в Беленджер по приморской равнине, но этот путь был намного длиннее.

Иосиф ждал, каким путем двинется Святослав к Беленджеру. Дорога через горную гряду как нельзя лучше подходила для засады.

Вскоре лазутчики сообщили Иосифу, что печенежская орда и конница русов направляются в Беленджер по приморской дороге. Пешее славянское войско пока стоит станом у реки, но, по всей видимости, русы пойдут через горы. Иосиф полагал, что удача наконец-то улыбнулась ему. Враги раздробили силы. Иосиф приказал своим людям поджидать пешую рать Святослава в засаде на горной дороге.

Прошел день томительного ожидания, потом другой. Русы не трогались с места. Они жгли костры, удили рыбу в Тереке, пели веселые песни. К исходу третьего дня к Иосифу примчался гонец с побережья. Он сказал, что вдоль морского берега скорым маршем двигается большой отряд славянской пехоты, не меньше десяти тысяч воинов. Эти русы были явно из славянского стана у реки, откуда они, по-видимому, выступили под покровом ночи.

«Опять хитрость Святослава! – размышлял Иосиф. – Понимая, что одной конницей Беленджер не взять, Святослав бросил туда отряд пехоты. Но почему дальней дорогой? Ведь Святослав предпочитает быстрые броски. Значит, князь русов уверен, что в горном проходе его поджидает засада! Сам домыслил или ему кто-то донес? Наверняка Святослав находится в стане у реки. Что он предпримет дальше?»

Ночью Иосиф собрал военачальников на совет. Было очевидно, что князь русов намеренно тянет время.

– Наше пребывание в горном проходе бессмысленно! – молвил горячий Исмаил. – Русы уже осадили Беленджер! Наша помощь нужна там, а мы сидим в засаде и чего-то ждем.

С предводителем арсиев согласился Бецалел.

– Нужно спешно выступать к Беленджеру! Стоянием на месте врага не победить.

– Если наше войско уйдет из горного прохода, русы немедленно захватят его, – сказал Иосиф. – Отсюда самая короткая дорога на Беленджер.

Пусть Беленджер уже в осаде, это не означает, что его защитникам нужна немедленная помощь. Город хорошо укреплен. Наша удача в том, что Святослав разделил свои силы. Русов в стане у реки не так уж много. Они не двигаются с места, тогда мы сами нападем на них!

– Верно! – воскликнул воинственный Сатук. – Перебьем русов у реки и двинем на Беленджер. Это путь к победе!

В предрассветной мгле конное войско Иосифа по извилистой горной дороге спустилось на равнину. С трех сторон хазары, арсии и гузы, словно волки, подобрались к стану русов, объятому странной тишиной. Там чадили догоревшие костры. Не было видно никакого движения среди холщевых шатров и тростниковых шалашей. Не было заметно дозорных.

Хазары из передового отряда, пошныряв по вражескому стану, принесли Иосифу неожиданную весть: ночью русы ушли на юг, к морскому побережью! Иосиф со злостью вогнал саблю обратно в ножны. Судьба-злодейка опять посмеялась над ним! Что теперь делать?

Исмаил и Сатук настаивали, что русов надо догнать, они не могли далеко уйти. Бецалел и кое-кто из хазарских беков говорили, что лучше без промедления выступить к Беленджеру. Чутье подсказывало Иосифу, что Святослав скорее всего возглавляет отступающее от реки войско русов. Вот почему Иосиф повел свою конницу вдогонку за пешей славянской ратью, идущей на юг.

«Главное – убить Святослава! – думал Иосиф. – Без него войско русов утратит воинственность и повернет к дому».

Ярко светило солнце. Хазарская конница, вздымая пыль, мчалась к югу вдоль реки. На песке были отчетливо видны следы недавно прошедшего здесь пешего войска. Наконец в знойном лазоревом мареве, далеко впереди, возникли растянувшиеся пешие отряды, сверкающие на солнце красными щитами. Русы переходили вброд реку и выстраивались к сражению на другом берегу. Их дозоры вовремя заприметили хазарскую конницу.

Глаза Иосифа хищно сузились. Он напружинился, как пардус, увидевший добычу. Маневр русов был ему понятен. Отбиваться от многочисленной конницы легче, укрывшись за какой-нибудь преградой. Если поблизости нет оврага, этой преградой может стать река. Это вполне в славянском духе! Только в этом месте Терек недостаточно глубок даже для пешего воина, русы переходят реку, лишь местами погружаясь по грудь. Иосиф был уверен, этот мелководный речной поток не ослабит и не задержит стремительный бег его конных дружин!

Первыми к речному броду устремились гузы, оглашая воздух воинственными завываниями. Вздымая фонтаны брызг, кони гузов без страха шли в воду. Река покрылась множеством всадников, с шумом и плеском идущих на рысях к противоположному берегу, где застыли в грозном строю пешие полки славян.

Атаку гузов готовились поддержать тяжеловооруженные арсии. Их таранного удара измотанным на марше славянам не сдержать. Иосиф был уверен в успехе. Однако события стали разворачиваться самым неожиданным образом.

Из реки вдруг вынырнули длинные цепи славянских лучников, которые, выпустив по гузам град стрел, снова погрузились в реку с головой. Расстояние было невелико, поэтому почти все стрелы угодили в цель. Раненые и мертвые гузы падали из седел, и течение уносило их к шумевшему невдалеке перекату. Русы вновь выросли над мутной поверхностью реки, произведя новый залп, и опять скрылись под водой. Так повторялось раз за разом. Русы вырастали из воды, как поплавки, стреляли из луков, затем погружались под воду. При этом славянские лучники не стояли на одном месте. Они все время перемещались под водой, так что арсии, пускавшие в них стрелы с берега, постоянно промахивались.

Среди гузов было так много убитых, что степняки в смятении ринулись обратно к своему берегу, толкаясь и крича. Им вслед продолжали лететь славянские стрелы, находя все новые жертвы. Объятым паникой гузам казалось, что невидимый враг просто расстреливает их в упор.

Иосиф был поражен увиденным. Он слышал, что славяне горазды на военные хитрости. Одну из таких хитростей Иосиф ныне узрел воочию.

Воинственный порыв арсиев угас, когда они увидели потери гузов, так и не сумевших скрестить оружие со славянской пехотой. Иосиф не успел обдумать сложившееся положение, как попался еще на одну уловку славян. В спину хазарам ударили русы, вооруженные дротиками и секирами.

Эти воины лежали ничком на земле, засыпанные песком, совсем недалеко от реки. Они были скрыты так искусно, что проехавшие рядом хазарские дозорные не смогли их обнаружить. Выскочив из своего укрытия, русы забрасывали хазар дротиками, калечили секирами лошадей.

На помощь своим через брод двинулись основные силы славян, их сплоченная колонна врубилась в самую гущу хазарского войска. Арсии пытались спихнуть русов в реку, но приведенные в смятение гузы, перемешавшись с арсиями, гасили силу атак царской гвардии. Когда в битве пал Исмаил, арсии обратились в бегство. Это решило исход сражения.

Иосиф повел свою потрепанную конницу обратно в Беленджер.

Глава 11
Битва под Семендером

Всю дорогу до Беленджера Иосиф обдумывал, как вести войну с русами дальше. На какие из союзных племен ему можно опереться в этой нелегкой войне? Не проще ли отсидеться за стенами городов и дождаться, когда славяне пресытятся наконец захваченной добычей и уйдут обратно в свои леса? Ни с кем из своих полководцев Иосиф не делился подобными мыслями, эти мысли казались ему постыдными. Никогда прежде Иосиф не прятался от врага за городскими стенами. Однако он не мог не видеть, как в его войске тает вера в победу.

«Надо закрепиться в Беленджере! – думал Иосиф. – Если Святослав застрянет здесь хотя бы на месяц, я успею собрать новое войско из горных племен».

Весть о том, что Беленджер взят русами, что в городе свирепствуют печенеги, поразила Иосифа, как удар молнии. Первым побуждением Иосифа было немедленно выбить врага из Беленджера. По лицам военачальников было видно, что они не разделяют воинственной решимости своего царя, все, кроме Бецалела.

В спорах прошел остаток дня.

Иосиф уступил военачальникам и в сумерках повел свою конницу к Семендеру. Отчаяние и злоба изводили Иосифа, не привыкшего уступать малодушным, но у него не было выхода. Арсиев осталось совсем немного. Вожди гузов ведут себя подозрительно, в любой момент они могут предать Иосифа. Среди хазарских беков все громче звучат разговоры, что самое лучшее – это переждать беду в горах.

По пути в Семендер к войску Иосифа прибилось множество самого разношерстного люда, бежавшего из Беленджера. Очевидцы событий открыли Иосифу причину, по какой русы и печенеги смогли всего за два дня взять большой укрепленный город. Оказалось, что врагу помогли рабы-славяне, взломавшие потайные ворота в одной из башен и впустившие в Беленджер под покровом ночи отряды русов.

Семендер гудел, как растревоженный улей. Арабские и персидские купцы спешно покидали город. На речной пристани непрестанно шла погрузка на суда нераспроданных товаров. Река соединяла Семендер с морем, поэтому торговля здесь была оживленнее, чем в Беленджере. Через Семендер с юга на восток и обратно каждое лето морским путем проходили сотни торговых кораблей из Горгана, Ширвана, Хорезма и Персии. Ныне из-за нашествия славян нарушилась всякая торговля на берегах Джурджанского моря. Многие купцы с трудом спаслись из опустошенного русами Итиля, потеряв все свои товары. Слухи о резне в Беленджере пугали всех состоятельных жителей Семендера, многие из которых тоже устремились прочь из города через Чорский проход к Дербенту либо в укрытый за горами город Хунзах, столицу лакских князей.

Появление в Семендере конного войска Иосифа никого не успокоило, не породило надежду на победу над славянами. Мало кто верил, что Семендер спасут крепостные стены и башни; страшная участь Беленджера у всех была на слуху.

Местный эльтебер Шаул собрал всех, кто был готов защищать Семендер не щадя себя, но таких набралась всего тысяча человек. В конной дружине Шаула осталось меньше пятисот всадников. После поражения хазар на берегах Терека конники Серира рассеялись кто куда. Правитель Беленджера Тоган, сумевший пробиться через отряды печенегов, привел к Иосифу всего полсотни воинов.

Иосиф пригласил на совет городских старейшин и вскоре пожалел об этом. Старики собрались все очень неприятные, они трясли бородами, шамкали беззубыми ртами, затеяв перепалку с вождями гузов и хазарскими беками. Первых старейшины обвиняли в алчности, вторых – в необъятной спеси и чванстве. Хазары всегда унижали знать Серира, помыкали ею. И вот, разбитые славянами хазарские вельможи повелевают старейшинам Семендера призвать под знамена каган-бега всех мужчин, способных держать оружие. Свита каган-бега давно разучилась сражаться, но не разучилась повелевать, только грозные речи хазар ныне в Семендере никого не страшат.

«Куда вы побежите, когда Святослав возьмет Семендер?» – не скрывая язвительной усмешки, обратился к хазарским бекам самый седой из старейшин.

Вопрос остался без ответа. За отрогами Кавказа начинались владения племен, непокорных хазарам. Раздраженный Иосиф приказал своим телохранителям выпроводить старейшин с совета. После долгих споров военачальники приняли решение сразиться с русами за стенами Семендера.

Иосиф мало говорил на совете, погруженный в мрачные думы. Зато много и пылко говорил его брат Бецалел, не унывающий ни при каких обстоятельствах. С храбрым Бецалелом был единодушен Абдул Азиз, новый предводитель арсиев. Эти двое заставили умолкнуть робких и вдохнули надежду в смелых.

На одной из торговых площадей Семендера Иосиф неожиданно столкнулся с Мофазом, бывшим дворецким кагана. Он не узнал бы Мофаза в его выцветшем потрепанном халате, с грязной чалмой на голове, если бы тот сам не окликнул царя.

– Привет тебе, каган-бег! – воскликнул Мофаз, схватив Иосифа за руку. – Не побрезгуй беседой со мной, облаченным в это рванье.

– Мофаз?! – изумился Иосиф. – Ты ли это?

Бывший дворецкий грустно закивал головой. Он был небрит и заметно исхудал. В руке у него была суковатая палка, а на плече висела запыленная сумка.

– Я представляю жалкое зрелище! – промолвил Мофаз с тяжелым вздохом. – Мне столько пришлось пережить! Я натерпелся такого страху, когда бежал из Итиля, захваченного русами. Но я выполнил свой священный долг. – Мофаз таинственно понизил голос: – Я вызволил из беды кагана! Лучезарный светоч находится здесь, в Семендере.

– Лучше бы ты вывез из Итиля мою семью, – сказал на это Иосиф. – Какой нам прок от кагана, утратившего свое великолепие и казну? Кому нужен этот толстяк, не способный даже помочиться без посторонней помощи? Вся его жизнь была скрыта за ореолом преклонения, коего больше нет. Для хазар каган умер. Всем известно, что русы захватили кагана в плен вместе с его гаремом.

– Я подсунул русам твоего немого карлика, о повелитель, – быстро заговорил Мофаз, видя, что Иосиф собирается уходить. – Истинный каган пребывает в Семендере. Претерпев множество лишений в пути, я привез кагана сюда. Я надеялся, что каган одним своим присутствием вдохнет мужество в наше войско.

– Ты зря потратил силы, друг мой. – Иосиф похлопал Мофаза по плечу. – Кто знает кагана в лицо – только ты да я. Ныне каган такой же бродяга, как все те несчастные, бежавшие в Семендер из взятых русами городов и селений. Ты можешь кричать до хрипоты, что истинный каган спасен тобою от русов, все равно тебе никто не поверит. Каган, лишившийся богатых одежд, золота, слуг и телохранителей, перестает быть каганом.

– Что же мне делать? – Мофаз выглядел растерянным. – Мне больше не на что содержать этого обжору! Я растратил все ценное, что у меня было.

– Вот, видишь, – засмеялся Иосиф, – каган полностью зависит от тебя, как младенец. А ты говоришь мне, что «лучезарный светоч» может повлиять на ход войны! Это ничтожество будет только занимать место в обозе. Избавься от этой обузы, друг мой.

Иосиф вынул из-за пояса кинжал и протянул Мофазу. Тот отшатнулся.

– Я не смогу пролить кровь кагана!

– Тогда утопи его в реке.

– Повелитель, неужели ты не веришь в победу над русами?

– Если государству хазар суждено возродиться вновь, то я сам посажу на трон в Итиле нового кагана, – мрачно проговорил Иосиф. – Быть может, я сделаю каганом тебя, друг мой. При условии, что ты разделишь со мной грядущие опасности. – Иосиф заговорщически подмигнул оторопевшему Мофазу.

– Я согласен быть с тобой до конца, государь, – поспешно вымолвил Мофаз. – Лучше пройти через опасности к трону кагана, чем влачить жалкое существование в скитаниях и тревогах.

– Мудрые слова! – улыбнулся Иосиф. – Ступай за мной, тебе нужно помыться и переодеться. А твоим толстяком займутся мои люди. – Иосиф кивнул на своих вооруженных телохранителей. – Скажи, где ты оставил светлейшего владыку?

При последних словах по тонким губам Иосифа промелькнула презрительная усмешка.

– Каган ждет меня в караван-сарае, что у Бычьего рынка, – помедлив, ответил Мофаз. – Без меня вам его не найти.

– Конечно, не найти, – согласился Иосиф. – Ныне все караван-сараи в Семендере переполнены беглецами. Ступай, друг мой. Сделаешь дело и поскорее возвращайся, войско скоро покинет Семендер.

Мофаз с поникшими плечами удалился через толпу, сопровождаемый двумя телохранителями каган-бега.

Каган, более похожий на толстого вельможу, оставшегося в полной нужде, грыз кость, когда ему на шею набросили петлю. Бездыханное тело кагана было брошено в общую яму, где хоронили нищих и казненных преступников. В наступившее тревожное время увеличилось число грабежей и убийств. Всех, взятых с поличным, палачи местного эльтебера без суда лишали головы. Казни происходили каждый день.

* * *

В пору своего могущества Хазарский каганат мог выставить сто тысяч войска и сокрушить любого врага. Причем, столь огромное воинство собиралось близ столицы всего за десять дней. Ныне, в пору бедственного положения, военные отряды стягиваются очень медленно, городские ополчения и вовсе отказываются воевать, беки, разоряющие поборами своих сородичей, приводят малочисленные дружины. Многие вассальные князья не пришли вовсе на зов каган-бега.

Холмистая песчаная равнина с рощами деревьев и редкими участками зеленой травы давала возможность Иосифу с выгодой расположить свое небольшое войско. Среди холмов и впадин непросто вести наступление большими монолитными колоннами. Святославу поневоле придется учитывать рельеф местности и вводить силы в бой небольшими отрядами, коннице печенегов и вовсе будет трудно маневрировать на склонах холмов среди колючих кустарников и на зыбучих песках.

Всю свою пехоту Иосиф расположил в центре, заполнив ею низину между двумя холмами. Впереди встали три тысячи копейщиков, вся передняя шеренга которых была укрыта большими прямоугольными щитами в рост человека. Такие щиты обычно использовала тяжелая персидская пехота. Позади копейщиков стояла шеренга отборных воинов в тяжелых доспехах, их было восемьсот человек. Все эти воины были скованы цепью, дабы никакая вражеская сила не могла обратить их вспять. За этим отборным отрядом выстроились лучники и метатели дротиков, общим числом две тысячи человек. Еще семьсот воинов расположились за сцепленными в ряд повозками, которые представляли собой последний рубеж обороны.

Свою главную ударную силу, бесстрашных арсиев, Иосиф поставил на правом фланге на господствующей высоте. В роще за холмом были укрыты в засаде гузы. Левый фланг заняли хазарские беки со своими конными отрядами. Там же встала немногочисленная конница Серира.

Находившийся среди арсиев Иосиф вглядывался зоркими глазами в приближающееся войско славян, это войско надвигалось медленно и грозно, как хищный зверь, готовящийся к прыжку. В просветы между высокими тополями солнце светило Иосифу в глаза.

Утро было ясное и прохладное.

Звук вражеских боевых рогов растревожил тишину. Эти прозвучавшие сигналы, протяжные и хриплые, породили в сердце Иосифа отзвук какого-то неясного беспокойства. Иосиф повернул голову и встретился взглядом с Абдул Азизом. Бывалый воин был невозмутим, его чешуйчатый панцирь поблескивал в лучах солнца.

Славяне надвигались в пешем строю, держа щиты перед собой и наклонив копья. Целый поток островерхих шлемов перевалил через пологие холмы и теперь заполнял узкую долину, пересеченную руслом высохшей реки. Со стороны это походило на беспорядочное движение вооруженных толп, но в этой массе копий, шлемов и щитов чувствовалось нечто осмысленное, в уверенной поступи славян проглядывала заученная схема развертывания боевого строя на пересеченной местности. Славянская пехота выстроилась в две линии. Первая продолжала сближаться с врагом, вторая застыла на месте, развернувшись полукругом по склонам холмов. На вершинах холмов между тем замаячили отряды конных печенегов.

Чувство тревоги не давало Иосифу покоя. Красные щиты славян надвигались. Русы были уже в досягаемости хазарских стрел. А Иосиф все медлил отдавать команду, которую ожидали от него военачальники. Наконец Абдул Азиз подъехал вплотную к Иосифу и прошептал:

– Пора, государь!

В сердце Иосифа будто прозвучал колокол. «Да, пора!»

Взвыли хазарские трубы. Разбившись на сотни, арсии стали спускаться с холма. Кони вязли в песке, колючий барбарис цеплялся за попоны. Позвякивание уздечек сливалось с металлическим бряцаньем доспехов.

Воздух наполнился зловещим гудением хазарских стрел, которые темным быстрым роем прочертили синеву небес и застучали дождем по поднятым над головой овальным щитам славян. Конница арсиев накатилась на первую линию славянской пехоты; многие лошади падали, получив смертельные раны от славянских копий, всадники вылетали из седел и попадали под страшные удары боевых топоров. Ржание коней, вопли раненых, глухой топот копыт, лязг оружия – все сливалось в единый монотонный шум, который растекался над полем битвы. Где-то арсии, прорвав боевое построение славян, мчались дальше, потрясая саблями и копьями. Где-то всадники с полумесяцем на шлемах натыкались на кровавый завал из убитых лошадей и изрубленных трупов, откатывались назад, подобно морской волне, отступающей перед береговой кручей.

Навстречу прорывающимся арсиям скатывались вниз по склонам холмистой гряды орды печенегов. Вторая линия славянской пехоты расступалась, пропуская степняков. В низине разворачивался конный бой. Там, как в кипящем котле, смешались ярость и храбрость, кровь и булат.

Закованные в латы арсии оказались в полном окружении печенегов, но это не лишило их мужества. Печенеги так и падали под саблями арсиев. Низкорослые лошади степняков, оставшиеся без наездников, испуганно метались из стороны в сторону.

Иосиф люто ненавидел печенегов, с приходом которых на донские и днепровские пастбища для хазар наступили трудные времена. Печенеги были очень многочисленны и сильны в конном строю, побеждать их было непросто.

Воюя с печенегами, Иосиф никогда не брал пленных. Он стремился истребить это племя под корень! Вот и в этой битве сабля Иосифа крушила степняков без пощады. Вся злоба, скопившаяся в душе каган-бега за последние дни, изливалась теперь на врагов вместе с сабельными ударами. Дамасская голубая сталь рассекала кожаные и пластинчатые панцири степняков, входила в тела печенежских батыров, как в масло. От крепких ударов Иосифа лопались шлемы, разлетались на куски головы врагов. Печенеги шарахались от Иосифа, как шакалы от рассерженного льва.

На другом фланге хазарская конница опрокинула славян и тоже сшиблась с печенегами. Ведомые отважным Бецалелом хазарские конники сминали и опрокидывали степняков. Рядом с хазарами сражались всадники Серира во главе с Шаулом и Тоганом. Звон сталкивающихся сабель и удары в щиты сплетались в мелодию битвы, в которой для хазар решалось все.

В центре поредевшие отряды славян сошлись в сече с хазарской пехотой, костяк которой составляли воины из Семендера. Копейщики недолго сдерживали натиск славянской пехоты. Копья с треском ломались, убитые и раненые хазары валились под ноги наступающих русов. Самое яростное сражение вспыхнуло, когда славяне наткнулись на шеренгу хазарских храбрецов, скованных цепью. Эта живая стена не отступала ни на шаг. Немало русов нашли здесь свою смерть. Хазары падали под ударами мечей и секир, но и мертвые удерживали свое место в строю, сцепленные одной цепью с живыми, они не позволяли им бежать от врага.

Ударившие из засады гузы наткнулись на дружину Святослава, которая тоже ждала своего часа и появилась на поле сражения в нужный момент. Одолеть русичей малочисленные гузы не смогли. Бегство гузов ухудшило положение арсиев, которым пришлось сражаться и с русами, и с печенегами.

В сердце Иосифа взыграла жестокая радость, когда он увидел перед собой конных славянских дружинников. Иосиф ринулся в самую круговерть боя, страстно желая столкнуться лицом к лицу со Святославом. Пусть близок закат Хазарского каганата, но и Святослав не выйдет живым из этого похода!

Чтобы на равных противостоять славянским витязям, Иосифу понадобилось все его умение и сноровка. Иосиф свирепо отбивался от прямых славянских мечей, выискивая глазами вражеских военачальников. Где же Святослав?

Как разыскать Святослава? Иосиф заметил какого-то славянского воеводу, который один бился с двумя арсиями. Иосиф рванулся к нему. Неожиданно пронесся крик: «Убит Абдул Азиз!»

Кто-то закричал, что хазарская пехота обратилась в бегство. Что-то сразу надломилось в мужестве арсиев. Они повернули коней. Напрасно Иосиф призывал арсиев остановиться, пытался удерживать их своей рукой. Его никто не слушал. Иосифу оставалось только присоединиться к бегущим арсиям.

До Семендера добрались лишь жалкие остатки хазарского войска.

Глава 12
Послы князя Мешко

Весть о том, что на Днепре появились ладьи Святослава, всполошила весь Киев. Стоял конец октября. Ветры, веющие в вышине, обрывали с деревьев остатки желтой листвы. Полуденное солнце озаряло длинную вереницу кораблей, растянувшихся на бледных водах широкой реки. Особенно отчетливо флотилия ладей была заметна с Теремной горы и со Щекавицы.

Людские толпы заливали кривые улицы бревенчатого города, спеша, подобно весенним ручейкам, на Подол, к пристани. Мужские длинные рубахи и плащи, льняные женские платья и накидки сверху напоминали белый поток, выливающийся из домов и переулков. Быстрыми стайками бежали девушки, откинув за спину длинные косы. Степенно вышагивали длиннобородые старцы, опираясь на посохи. Женщины галдели. Мужчины взволнованно переговаривались. Боярская чадь и ремесленный люд, знатные и бедные – все перемешались в торопливой толчее. Тысячеголосый гул этого людского моря уходил ввысь, зависнув над деревьями и крышами домов, наполнив город радостным смятением. На мужских и женских лицах было написано одно и то же: томительная пора ожидания завершилась!

Улеб ехал верхом, проталкиваясь сквозь толпу, которая и не думала расступаться перед его малиновой княжеской шапкой с меховой опушкой. Улебовы гридни отстали, затерявшись где-то позади, среди киевского люда.

На Подоле народу было не меньше, все подходы к пристани были забиты людьми. В воздухе густо плавали грубая речь простолюдинов и смех вперемешку с запахами березового дегтя, сырых кож и жареной рыбы. Мальчишки, как воробьи, сидевшие на крышах домов, громким криком известили толпу о том, что передовые ладьи поворачивают в устье Почайны.

Улеб продолжал раздвигать людей конем, пробираясь к бревенчатому настилу пристани. На него огрызались дерзкие на язык гончары и смолокуры. Улеб ни на кого не обращал внимания. «Что взять с этих грубых людей!»

Улеб вытягивал шею. Были уже видны мачты и звериные головы вошедших в Почайну ладей. По огромному скопищу народа прокатился радостный вздох при виде флотилии. Суда со щитами на бортах бойко шли на веслах, ладьи глубоко сидели в воде, как откормившиеся за лето гуси. Народ узнал статного бородача на носу головной ладьи, черной, как уголь. Это был воевода Свенельд. Из толпы понеслись приветственные крики. Свенельд помахал киевлянам рукой.

Ладьи неуклюже подваливали к кромке бревенчатого пирса, иные со стуком ударялись об него. С берега на борт кораблей десятки расторопных сильных рук бросали дощатые сходни. Первым по сходням протопал Свенельд, облаченный в красный атласный плащ явно восточного покроя. Сдернув с головы соболью шапку, воевода низко поклонился народу.

К Свенельду гурьбой устремились бояре во главе с Гробоем, отцом княгини Предславы. Сразу посыпались вопросы: Где Святослав? На какой он ладье? Здоров ли князь? Не ранен ли?

Свенельд загадочно улыбался, потом ошарашил всех известием:

– Святослав жив-здоров! Он в Семендере вместе с войском, там зимовать будет. Я же, по воле Святослава, доставил в Киев сокровища, взятые копьем в Булгаре и Итиле.

– Когда же ждать Святослава? – растерянно спросил Гробой. – Весной, что ли?

– По весне Святослав продолжит войну с хазарами, – ответил Свенельд. – Побили мы хазар крепко, многие их города взяли, но царь хазарский все же не желает покориться Святославу. Весенней вешней водой поведу я ладьи с войском обратно на юг.

– Стало быть, Святослав возжелал под корень извести хазар, – усмехнулся боярин Каницар. – Что ж, дело стоящее!

До позднего вечера с кораблей сгружали захваченные в чужой земле богатства. Золотую и серебряную монету, рассыпанную в сундуки и опечатанную княжеской печатью, на возах доставляли в княжеские терема.

Туда же везли золотые кубки, блюда и чаши, уложенные в мешках. Скатки дорогих восточных тканей кучами наваливали на повозки, которые усталые лошади тянули вверх по улице от пристани к детинцу. Обратно к причалу порожние телеги катились быстро, грохоча колесами на ухабах. Молодых восточных рабынь в странных для славян одеяниях под присмотром Свенельдовых гридней препроводили в старый Аскольдов терем, где уже давно никто не жил.

Иноземные купцы с жадными глазами толпой ходили за Свенельдом, предлагая ему звонкую монету за тюки с тончайшей шерстью, за вороха богатых одежд, за конскую упряжь, отделанную серебром, за глиняные и медные расписные сосуды, за персидские ковры, за юных рабынь, за корзины, полные восточных сладостей… Свенельд только отмахивался от назойливых купцов, говоря им, что ему сегодня не до торговли.

– Приходите через денек-другой, гости дорогие, – молвил купцам Свенельд. – Так и быть, уступлю вам лишнее добро по сходной цене.

Улеб остался недоволен тем, как держался с ним Свенельд. Как будто старый варяг прибыл в Киев, чтобы принять главенство из рук Улеба. Спину перед Улебом Свенельд не гнул, нарочито беседовал с ним, как равный с равным. Улеб затаил обиду. Ныне Свенельд в чести у знати и народа, ведь он овеян славой Святославовых побед!

«Ну, погоди, старый хрыч! – негодовал в душе Улеб. – Бог даст, ты мне еще в ноги будешь кланяться! Вот тогда-то я и припомню тебе нынешнюю твою гордыню».

Вечером в тереме Свенельда собралось все киевское боярство, пришла вся княжеская родня от Рюрикова корня, молодые и старые, мужи и жены. Улеб не хотел идти на это застолье, но Сфандра уговорила его пойти вместе с ней. «Нам ведь не лишнее узнать о грядущих замыслах Святослава», – сказала Сфандра мужу.

За пиршественным столом Улеб и Сфандра сидели рядышком. Напротив них, как назло, восседала Предслава со своим отцом Гробоем. Подле Гробоя сидел боярин Каницар, женатый на Бориславе, сестре Предславы. Гробой и Каницар оба ненавидели христиан, поэтому не скрывали своей неприязни к Улебу. Предслава недолюбливала Сфандру за ее ум и красоту, за то, что Святослав всегда приветлив с нею. Но более всего Предславу уязвляло то, что Сфандра не пожелала стать ее близкой подругой. С той поры все интриги Предславы были направлены против Сфандры и ее супруга.

Выпив хмельного меда за здоровье Святослава, именитые гости пожелали услышать из уст Свенельда, как получилось, что Святослав ушел с ратью на вятичей, а войну затеял на Волге с хазарами. Свенельд, хитро усмехаясь в седые усы, стал рассказывать гостям, что Святослав давно вынашивал замысел сокрушить державу хазар. С этой целью Святослав заручился дружбой с печенегами. И на вятичей Святослав пошел, дабы привлечь их на свою сторону.

– Вятичи согласились платить дань Святославу при условии, что он избавит их от хазарской напасти, – молвил Свенельд, оглядывая притихшее застолье. – Потому-то из земли вятичей Святослав двинулся во владения хазар. Но сначала Святославу пришлось примучить буртасов и волжских булгар, не пожелавших пропустить его через свои земли.

Гости слушали Свенельда, забыв про яства на столе. Всем было удивительно, как это Святославу удалось сокрушить доселе непобедимых хазар, взять их столицу и пленить самого кагана!

О захвате Итиля Свенельд рассказывал особенно подробно, ведь это под его началом русичи вошли в хазарскую столицу, взяли штурмом дворцы и разбили гвардию кагана. Свенельд, как мальчишка, широко разводил руками, громко восклицал и делал большие глаза. С его слов выходило, что русичи взяли в Итиле около ста тысяч пленников: мужчин, женщин и детей. Это были свободные жители Итиля. На волю отпустили около двадцати тысяч рабов-славян. Среди них половина – из племени вятичей.

– Где же эти многие тыщи пленников? – обратился к Свенельду изумленный Каницар. – С твоих ладей сошло всего-то чуть больше полусотни рабынь.

Свенельд неловко прокашлялся в кулак.

– Я же вам говорил, что хазарское войско вышло в степь на битву со Святославом. В разгар битвы до хазар дошел слух, что ладьи русов подошли к Итилю. Вся хазарская рать сразу ринулась спасать столицу. Моим воям было не сдержать такое множество врагов. Мы заперлись в крепости на острове и отбивались до подхода Святославовых полков. Святослав разбил хазар и отогнал их в степь, но допреж этого все плененные жители Итиля разбежались кто куда. Кое-кого удалось настичь и вновь пленить, токмо всех тех пленников Святослав повелел отдать печенегам.

Кто-то из бояр стал расспрашивать Свенельда про кагана. Каков он с виду? Грозен или нет?

– Видел я кагана, други мои. – Свенельд рассмеялся. – Мои гридни отыскали его в сундуке, где он прятался. Росточка каган вот такого. – Свенельд поднял ладонь до уровня стола. – Вида жалкого. От страха у него язык отнялся и глаза на лоб вылезли.

Гости покатились со смеху.

Не все поверили Свенельду. Чтобы грозными хазарами и правил столь жалкий каган?! Не может быть!

Слова Свенельда подтвердил его сын Славовит, участвовавший вместе с отцом в захвате Итиля. Подтвердили и другие именитые дружинники, разделившие со Свенельдом славу взятия хазарской столицы, все они присутствовали на пиру.

– У кагана было двадцать пять жен и сорок наложниц, – продолжил свой рассказ Свенельд. – Волею Святослава всем каганским женам было дозволено вернуться в отчие края, ибо все они были из покоренных хазарами племен. Всех наложниц Святослав повелел доставить в Киев, что я и сделал. Князь полагает, что от этих красавиц чернобровых прелестные дети могут народиться.

– У нас в Киеве и своих красавиц навалом! – прозвучал чей-то голос из-за стола.

– Ведаю, – согласился Свенельд. – Но наши девушки сплошь светловолосые да синеглазые, а у хазарских девиц иная стать, диковинная. Иные хазаринки так просто чистый мед! Зачем такому добру пропадать на чужбине. Чай, наши молодцы и таким невестам будут рады! Иная черноволосая может милее многих русоволосых показаться.

– Ой, Свенельд, чувствую, распробовал ты в Итиле прелести хазарских девиц! – Предслава, смеясь, погрозила воеводе пальцем. – Понравится ли это твоей жене?

Супруги Свенельда не было на застолье, она пребывала в загородном сельце, куда зависимые смерды свозили взятое в долг зерно от урожая нынешнего лета. Властная Добродея предпочитала сама вникать во все хозяйственные дела, научившись этому у княгини Ольги. Когда княгиня Ольга управляла Киевом и всей Русью, Добродея и ее супруг были для Ольги главными советчиками и помощниками.

Пиршество в тереме Свенельда закончилось далеко за полночь. На другое утро в Киеве объявились послы польского князя. И опять поведение Свенельда не понравилось Улебу. Воевода пригласил послов в свои хоромы, дав им понять, что он уполномочен говорить с ними от лица Святослава, отсутствующего в Киеве. Желая произвести впечатление на поляков, Свенельд пригласил их на застолье, где вся посуда была из чистого золота. Свенельд не собирался говорить послам, почему Святослав отсутствует в Киеве и где именно он ныне пребывает.

Однако поляки без обиняков первыми заговорили о победах Святослава на Волге и о том, как встревожили эти победы германского короля и его вассалов. Король Оттон воюет с уграми, молвили послы Свенельду, тем не менее Оттон не забыл про избиение в Киеве германских монахов. Оттон подталкивает к войне с Русью польского князя Мешко. Возрастающее могущество немцев не по душе польскому князю. К тому же у Мешко нарастает распря с чешским князем. Вот почему Мешко стремится не воевать, а дружить с Русью.

Свенельд мигом оценил всю опасность козней Оттона. Покуда Святослав вдали от Киева, лучшего времени для вторжения на Русь не будет. Мудрый варяг принялся умасливать поляков лестью и обещаниями помочь им военной силой против чехов и немцев, если в том появится необходимость. В конце беседы Свенельд подарил послам огромную круговую чашу из красного золота с вправленными по краям драгоценными камнями. Восхищенные послы, как дети, вырывали чашу из рук друг у друга, любуясь блеском рубинов и прекрасным чеканным узором на внешней поверхности чаши. Свенельд, как бы между прочим, обмолвился, что из этой чаши пили только хазарские цари и их родственники.

Угостившись вволю виноградным вином, послы тоже расщедрились. Они сказали Свенельду, что, проезжая через земли волынян, в одном селении захватили двух красивых девушек. Этих-то пленниц послы надумали подарить Свенельду. Польские челядинцы привели в трапезную двух совсем юных девиц в длинных широких платьях из выбеленного льна, бледных, испуганных, с растрепанными косами цвета выгоревшей ржи. Девушки были похожи внешне, как сестры. Обе голубоглазые, чуть курносые, с красивым росчерком губ и дивной линией бровей.

Свенельд изобразил радость на лице и принялся нахваливать пленниц. Старый варяг был готов принять от поляков любой подарок, лишь бы расстроить их союз с немцами, лишь бы уверить посланцев Мешко в выгоде дружбы с Русью.

Часть вторая

Глава 1
Последняя битва арсиев

Двухмесячная осада Семендера озлобила Святослава. Город окружала высокая стена, сложенная из камня-ракушечника, толщиной около восьми локтей. С западной стороны городская стена шла по краю неприступного обрыва. С юга город огибала река Шох, ее воды заполняли рвы у северной и восточной стен Семендера. В городе собралось множество хазар со всей округи – Семендер стал их последним оплотом. Обороной города руководил бесстрашный Бецалел, брат хазарского царя. По приказу Бецалела в Семендере были перебиты все рабы-славяне старше пятнадцати лет. Хазары учли случившееся в Беленджере.

Иосиф ушел из Семендера, взяв с собой конницу. Он намеревался поднять против русов вождей горных кавказских племен.

С наступлением осени печенеги стали покидать Святослава. В эту пору года степняки перегоняют стада на зимние пастбища. Под Семендером оставались лишь те из ханов, кто жаждал новой богатой добычи, среди них был и Куря. Сокровища, захваченные в Итиле и Беленджере, вскружили голову молодым ханам.

В Умане, Маскате, Ширване и Арране люди жили слухами о том, как славяне и печенеги осаждают Семендер. Правители этих небольших государств трепетали при мысли, что будет, если войско Святослава Чорским проходом двинется к Дербенту, богатейшему городу Закавказья. В Дербенте правила династия Хашимитов, выходцев из арабского племени сулами. Хашимиты постоянно враждовали с правителями Ширвана – ширваншахами, которые происходили из арабского рода Мазиадидов. Породнившись с местной персидской династией и обретя силу, Мазиадиды вышли из-под власти багдадских халифов и пытались расширить свои владения за счет земель Хашимитов.

Дербент стоял в самом узком месте Чорского прохода, через который проходила единственная сухопутная дорога из Азии на приволжские равнины. Правители Дербента богатели на торговых пошлинах, их войско было сильно. Однако в последнее время правящий дом Хашимитов раздирала междоусобная вражда, и это ослабляло их перед лицом воинственных соседей. В грызне Хашимитов принял участие даже лезгинский царь Хашрам, сумевший на полтора года захватить власть в Дербенте. Хашрам был изгнан из Дербента Абд ал-Маликом из рода Хашимитов, с которым соперничали его двоюродные братья. Имел виды на Дербент и ширваншах Ахмад ибн Мухаммад, дочь которого была женой Хайсама ибн Язида, убитого Абд ал-Маликом. Хайсам доводился дядей Абд ал-Малику.

Эта грызня из-за Дербента поутихла с нашествием русов и печенегов на хазар, поутихла, но не прекратилась. Когда Иосиф прибыл к лезгинскому царю Хашраму, тот был занят сбором войск для похода на Дербент. Иосиф стал убеждать Хашрама повернуть копья против Святослава, который сегодня разоряет Серир, а завтра доберется до владений лезгинского царя. Царство лезгин называлось Уман и соседствовало с Сериром со стороны Кавказских гор. Беда хазар не особенно заботила Хашрама, но ему очень хотелось вновь завладеть Дербентом, поэтому он предложил Иосифу сделку. Лезгины помогут хазарам разбить русов, а за это Иосиф поможет Хашраму снова воцариться в Дербенте.

Заключив союз, Иосиф и Хашрам отправились в Казикумух, горную крепость лакских шамхалов. Лакцы были разделены на роды, во главе каждого рода стоял выборный шамхал. Собираясь в Казикумухе, лакские шамхалы решали все важные дела. Ныне шамхалы собрались, чтобы обсудить призыв хазарского царя сплотиться всем вместе против князя русов.

Лакцев было немного, и они постоянно с кем-то воевали, отстаивая свою независимость. Лишь аварам и арабам удавалось на короткое время покорить лакцев. Хазары в прошлом как ни пытались, так и не смогли принудить гордых лакцев платить им дань.

Нашествия русов лакцы не опасались. В их горной стране есть всего один город Хунзах, который по богатству уступает любому из хазарских городов. Стоит Хунзах в очень недоступной местности, вряд ли русы отважатся штурмовать столь неприступную твердыню. Крепости и селения лакцев находятся в горах и напоминают орлиные гнезда, до них добраться-то трудно, не то что брать приступом. Однако в сложившихся обстоятельствах лакцы, как и лезгинский царь, хотели извлечь для себя выгоду.

Посовещавшись, шамхалы сказали Иосифу следующее. У них в стране уже много лет рождается очень мало девочек, а поскольку у лакцев распространено многоженство, то многим мужчинам жен не достается вовсе. Шамхалы согласны воевать с русами на стороне хазар, но при условии, что Иосиф этой осенью привезет в Казикумух триста крепких девушек. Лакцам было все равно, из какого племени будут эти девушки, главное, чтобы все они были здоровы и красивы. Иосиф пообещал шамхалам доставить в Казикумух нужное количество женщин еще до того, как перевалы в горах засыплет снегом.

Из страны лакцев Иосиф отправился к аланам. Именно на царя алан Иосиф возлагал все свои надежды. Аланы совсем недавно избавились от хазарской зависимости, они перестали платить дань кагану, но продолжали выполнять союзнические обязательства – поставляли свою конницу в хазарское войско. Правда, в последнее время царь алан стал требовать с хазар за военную помощь немыслимо большую плату серебром.

Нынешнего царя алан звали Урдуре. Иосиф был женат на его родной сестре. Их отцы после долгой войны решили скрепить заключенный мир брачным союзом. Впрочем, царь алан, потерпевший поражение от хазар, без особой радости отдал в жены Иосифу свою красавицу-дочь.

Урдуре в ответ на просьбу Иосифа о помощи стал упрекать того в трусости, мол, Иосиф бежал из Итиля, бросив жену и детей. Прекрасная Таурзат, сестра Урдуре, теперь мыкается в плену у русов, а ее супруг являет собой жалкое зрелище, выпрашивая помощь у бывших данников.

– Допустим, я дам тебе войско, но как ты им распорядишься? – с нескрываемой издевкой молвил Иосифу Урдуре. – Что станешь делать ты, проигравший Святославу все сражения и бежавший от него сюда, в царство алан? Надо признать, твой отец был более умелый полководец. Слава хазар закатилась вместе с его смертью.

Иосиф был вынужден терпеть заносчивую грубость Урдуре, сознавая, что из всех оставшихся союзников самым сильным, без сомнения, остается царь алан. Урдуре тоже выставил условие Иосифу. Он должен вызволить из плена свою жену и детей, причем сделать это как можно скорее. Аланы пойдут за Иосифом только тогда, когда Таурзат предстанет перед своим царственным братом.

Джафар, военачальник арсиев, предложил Иосифу дерзкий замысел нападения на Итиль. Вряд ли Святослав оставил в Итиле большой гарнизон, рассуждал Джафар. Можно войти в Итиль под видом печенегов и застать русов врасплох! В случае удачи Иосиф вызволит из плена свою семью, захватит сокровища кагана и еще отберет из рабынь и местных свободных женщин триста красавиц для лакской знати.

Иосиф недолго колебался. Если Удача не идет в руки, значит, ее надо хватать за хвост! В отряде Иосифа было около пяти тысяч всадников.

* * *

После того, как засевшие в Семендере хазары отбили все приступы осаждающей город славяно-печенежской рати, Святослав прислушался к совету тех своих воевод, которые предлагали вести подкоп под стену Семендера. Святослав, не выносивший долгих осад, ходил мрачнее тучи. Не столько затянувшаяся осада тяготила его, сколько ворчание той части дружины, которая полагала, что Семендер можно и не брать, благо добычи, взятой в других городах, с лихвой хватит и русичам и печенегам.

Все в окружении Святослава были уверены, что сила хазар иссякла окончательно. Мужество хазар при защите Семендера было мужеством отчаяния, ибо хазары после всех недавних поражений более похожи на зверя, загнанного в угол. Союзники отвернулись от хазар, данники им больше не подвластны. Потому-то гонцы, прибывшие на ладье из Итиля к Семендеру, повергли в оторопь воевод Святослава своим известием. «Хазары ворвались в Итиль и учинили там страшную резню! Убито много славянских купцов, их жен и слуг. Пало много воев из дружины Перегуда. Сам Перегуд ранен стрелой. Русичи заперлись в крепости на острове и взывают о помощи. Враги бесчинствуют по всему городу!»

Медлить было нельзя. Если хазары перебьют дружину Перегуда, тогда они захватят все богатства, взятые русами в этом походе.

Идти на выручку Перегуда вызвался хан Куря. Он пообещал Святославу привести свою конницу в Итиль за три дня. Святослав знал, что в орде Гилы разводят лошадей лучших степных пород, которые хоть и неказисты с виду, зато необычайно резвы и выносливы.

Когда конный отряд Кури затерялся в степной дали, кто-то из воевод попенял Святославу, мол, зря князь доверился Куре, от которого можно ожидать чего угодно. Куря необычайно храбр, но при этом он еще и вероломен. Вдруг Куре придет в голову мысль присвоить себе всю военную добычу русичей. Ратники Перегуда вряд ли смогут помешать в этом Куре, у которого впятеро больше воинов. О том же шептались печенежские ханы, которым показалось подозрительным рвение Кури. За просто так Куря никогда не рискует своей головой. После долгих терзаний и раздумий Святослав на другой день велел Сфенкелу поспешать к Итилю во главе трех тысяч конных дружинников.

Подкоп, который русичи вели под стену Семендера в течение нескольких дней, хазары сумели обнаружить с помощью охотничьих собак. Осажденные прорыли встречную штольню, заложив в нее подожженные бочки с шерстью и куриным пухом. Густой едкий дым заполнил подземный ход, вынудив русичей прекратить земляные работы. Когда бочки прогорели, хазары забили подземный проход камнями, скрепленными жидкой глиной. Русичи принялись рыть другой подземный тоннель, желая преодолеть своим упорством стойкость осажденных.

Воины Святослава тянули подкоп четыре дня, на пятый в подземелье хлынула вода из крепостного рва. Потолок проходившего подо рвом подкопа оказался недостаточной толщины, и вода размыла его, быстро заполнив подземную пустоту. Рыть новый подкоп Святослав запретил.

Тем временем вернулась дружина Сфенкела. Сфенкел поведал Святославу, что ворвавшихся в Итиль хазар было не так уж много. Их возглавлял каган-бег Иосиф. Отряд Иосифа пробыл в Итиле всего несколько дней. Хазары разграбили те сокровища, которые воины Перегуда не успели перенести в цитадель на острове. Иосиф освободил свою жену и детей, коих Перегуд держал под стражей во дворце кагана. Все награбленное воины Иосифа погрузили на верблюдов. Уходя из Итиля, хазары захватили с собой больше четырехсот молодых женщин, как рабынь, так и свободнорожденных.

Конница Кури вступила в Итиль на другой день после ухода хазар. Куря без промедления устремился в погоню за Иосифом, отряд которого ушел в сторону Кавказских гор. Еще через день в Итиле объявилась дружина Сфенкела.

– Я не стал преследовать хазарского царя, – сказал Сфенкел Святославу. – Полагаю, Куря настигнет его и без меня, ведь кони у него быстрые, а хазары обременены награбленным добром и пленницами.

– Зачем Иосифу понадобилось столько пленниц, ведь они сильно замедлят движение его отряда? – Святослав вопросительно посмотрел на Сфенкела.

Сфенкел пожал плечами, не зная, что сказать.

* * *

Странное, приятное лихорадочное состояние, не покидавшее Иосифа с того самого дня, когда он наконец-то обнял свою жену, вызволенную им из плена, это состояние не очень помогало ему трезво мыслить и рассуждать. Военачальники говорили Иосифу, что в их положении лучше всего идти на Дон в крепость Саркел. На Дону печенегов нет, а в прикумских степях на печенегов запросто можно наткнуться. Военачальники не хотели рисковать захваченной в Итиле добычей в сражении с печенегами. Но Иосиф рвался во владения алан, только в союзе с аланами он сможет победить Святослава! Царь алан посмел оскорблять Иосифа, обвинял его в малодушии, пусть теперь Урдуре посмотрит в глаза Иосифу, рядом с которым будут стоять его жена и дети, отбитые у русов.

Степные травы стлались под копыта коней, которые уносили Иосифа, как ему казалось, прочь от бед и несчастий, за этой дерзкой победой обязательно последуют другие. Иосиф все-таки ухватил Удачу за хвост! Теперь он не выпустит ее из рук!

На стоянках, утоляя голод черствыми лепешками и плохо прожаренным мясом, Иосиф обдумывал возможности заключения союза с ширваншахом и картлийским царем, в его голове складывались хитроумные планы окружения русов в горах, нападения на стан Святослава объединенным войском хазар, гузов, алан, лакцев и лезгин.

Когда до реки Кумы оставалось уже недалеко, на отряд Иосифа вдруг обрушились печенеги. Степняков было очень много. Они возникли из туманной дали на рассвете, разбившись на несколько отрядов, как при облавной охоте. В стане Иосифа все только-только пробудились от сна. Слуги еще не начали навьючивать верблюдов. Раздумывать было некогда. Надо было спешно уходить, бросив всю добычу и пленниц. Военачальники подступили к Иосифу, настаивая, чтобы он внял их советам. О битве с печенегами нечего даже думать, нужно спасаться бегством!

Слова военачальников привели Иосифа в ярость. Отдать проклятым печенегам взятые в Итиле богатства и пленниц – это значило похоронить надежды на союз с лакцами и лезгинами, на создание сильного войска из различных кавказских племен. Иосиф заявил, что будет сражаться не на жизнь, а на смерть! Прозвучал сигнал к битве. Иосиф приказал гузам охранять стан, а сам повел хазар и арсиев против печенежской орды.

День выдался жаркий. Небо густо синело; в парном знойном воздухе, напоенном запахом сухой земли и степных трав, не ощущалось ни дуновения ветерка.

Первый же печенежский отряд, на который пришелся удар арсиев, рассыпался, разлетелся в разные стороны, подобно брызгам от упавшего в воду камня. Это была тактика печенегов. Арсии обрушились на другой отряд печенегов, а у них за спиной в это время сливались воедино рассеянные сотни степняков, обретая монолитность и силу конного воинского подразделения. Печенеги ударили арсиям в спину. Арсии метались из стороны в сторону, настигая печенегов и обращая их в бегство, но перелома в сражении не наступало. Печенеги бежали от арсиев и, тем не менее, они были повсюду, кружа вокруг наемников Иосифа на своих вертких быстрых лошадках. Непрерывно свистели печенежские стрелы. Арсии закрывались щитами, но меткие стрелы степняков то и дело выбивали из седел наездников в шлемах с полумесяцем. Более тяжелые кони арсиев постепенно выдыхались, утрачивая первоначальную прыть.

Наконец вся боевая колонна арсиев остановилась, окруженная со всех сторон печенегами. Джафар, предводитель арсиев, понимал, что развязка близка. Гузы, бросив стан, растворились вдали. Пали в битве почти все хазары. Те, что уцелели, тоже мчались на юго-запад, нещадно нахлестывая коней. Печенеги не преследовали хазар и гузов. Вся добыча и так была у них в руках.

Куря снял с головы ханскую шапку, украшенную хвостом черно-бурой лисицы, и надел на голову островерхий аварский шлем. Хан долго ждал этого часа! Больше двадцати лет. Когда-то в битве с арсиями пал отец Кури, брат отца в столкновении с арсиями потерял руку и глаз. Сам Куря дважды с позором бежал от арсиев, потеряв многих славных батыров. И вот, наконец-то, неустрашимые арсии оказались в ловушке!

Куря с коротким лязгом извлек из ножен саблю и взмахнул ею над головой. По этому знаку печенеги с громким боевым кличем со всех сторон ринулись на арсиев, образовавших круг на истоптанной степной траве.

Глава 2
Куря

В стан под Семендером, Куря вернулся, переполняемый горделивым самодовольством. Куря хвастливо поведал Святославу, как он настиг в степи отряд хазарского царя, как рассеял его, как истребил в битве всех оставшихся арсиев. Святослав выразил Куре свое восхищение. Упорством и неустрашимостью Куря, несомненно, превосходит всех прочих печенежских ханов! Вот только Святославу не понравилось, что Куря присвоил себе все богатства и всех пленниц, отбитых у Иосифа.

– Захваченные Иосифом сокровища относятся к доле русичей после справедливого раздела всех богатств кагана, – сказал Святослав. – Эти богатства нужно вернуть обратно в Итиль в общую сокровищницу славянского войска.

Куря стал обвинять Святослава в неблагодарности.

– Воевода Перегуд плохо оберегал богатства в Итиле, – недовольно молвил Куря, – воевода Сфенкел не смог настичь Иосифа. Я разбил отряд Иосифа, уничтожил арсиев и, оказывается, ничего не заслужил за это! Вот она, благодарность русского князя!

Святослав предложил Куре взять третью часть от сокровищ, отбитых у Иосифа, это и будет ему платой за понесенные труды. Куря заявил, что для него это подачка, а не плата. По степному обычаю, вся захваченная им в сражении добыча является его собственностью. Святослав был с этим не согласен и предложил печенежским ханам рассудить их. Ханы намекнули Куре, что если тот готов поделиться с ними отбитыми у хазар богатствами и пленницами, то они поддержат его в споре со Святославом. Куря был не намерен делиться, поэтому ханы единодушно подтвердили правоту Святослава.

Куре пришлось смириться и вернуть большую часть захваченных в степи богатств Святославу. Из всех пленниц Куря оставил себе полторы сотни самых красивых, среди них оказалась и Таурзат, сестра аланского царя. Ее мужа печенеги не нашли ни среди пленных, ни среди убитых. По всей видимости, Иосифу удалось бежать.

Никто не мог и представить, что взятие Семендера внесет разлад между русичами и печенегами. Город был взят после упорных штурмов. Еще два дня продолжались стычки на улицах, в домах и мечетях. Хазары отбивались, не жалея сил. Семендер был залит кровью.

Победное пиршество во дворце местного эльтебера едва не переросло в вооруженное столкновение между русами и печенегами. Началось все с того, что Куре приглянулась кольчуга из хорасанской стали, снятая с убитого хазарского военачальника и доставшаяся хану Хецу. Куря предложил за кольчугу арабского скакуна, но Хецу показалось этого мало. Тогда Куря решил добавить к арабскому жеребцу еще красивую пленную славянку.

Когда пленницу привели в пиршественный зал, хан Хецу с довольным видом зацокал языком и уступил кольчугу Куре. Но тут в сделку вмешался Святослав, узнавший в пленнице Верхуславу, дочь князя вятичей. Святослав потребовал, чтобы Куря немедленно освободил Верхуславу, ибо она уже была освобождена Святославом из хазарской неволи и нынешнее ее рабское положение есть недоразумение. Куря возразил, что Верхуслава досталась ему, как вознаграждение за истребление арсиев. Святослав вспылил и велел своим гридням отнять пленницу у печенегов. Гридни бросились к Верхуславе, но путь им преградили плечистые телохранители Кури. Воины Святослава обнажили мечи. Печенежские батыры схватились за сабли.

Хан Хецу, испугавшись больше за себя, чем за Курю, попытался примирить враждебные стороны. Хецу сказал Святославу, чтобы он не мешал этой сделке. По ее окончании Хецу подарит пленницу Святославу, и все будут довольны. Святослав послушался Хецу, который был гораздо старше его годами. К тому же Святослав знал, что Хецу в душе недолюбливает Курю и не прочь ему досадить при случае.

Куря удалился с пиршества рассерженный. Ему не понравилась неуступчивая властность Святослава. Не вмешайся Хецу, дружинники Святослава, пожалуй, изрубили бы телохранителей Кури и его самого, ведь русов на пиру было больше, чем печенегов. Святослав ясно дал понять Куре, что ему лучше не перечить.

После взятия Семендера Святослав повел войско к верховьям Терека, в царство алан. От пленных хазар Святослав узнал, что аланы давние союзники Хазарского каганата. К аланам ушел Иосиф с остатками своего войска. По своему обыкновению, Святослав прежде всего отправил к царю алан своего гонца с коротким посланием. И стал ждать ответа.

Царь Урдуре отказался стать данником Святослава, но был готов заключить с ним равноправный союз при условии, что князь русов вернет ему его сестру и ее детей.

Когда Святослав узнал, что сестра аланского царя также влачит рабскую долю в стане Кури, он поочередно стал приглашать к себе на совет всех печенежских вождей. Не приглашенным остался только Куря. Святослав убеждал ханов объединиться против Кури и принудить его выдать ему Таурзат вместе с детьми.

Незачем воевать с аланами, когда можно столковаться с ними миром, – сказал Святослав ханам. Ханы согласились со Святославом.

Куря был приглашен на общий совет в юрту хана Туганя. Среди печенежской племенной знати особым почитанием пользовались лишь те колена, которые вели свое происхождение от рода Кангюй. К роду Кангюй принадлежали предки Кури и предки хана Туганя. По этой причине хан Тугань имел преимущественное право разговаривать с Курей как равный с равным. Все прочие ханы такого права не имели, поскольку их предки были более низкого происхождения и пребывали в зависимости от рода Кангюй. Правда, хан Илдей тоже был из рода Кангюй, но поскольку его близкие родственники, сын и два племянника, пребывали в плену у русов, у него не было права решающего голоса на совете. Такое право у Илдея могло появиться только с вызволением из неволи сына и племянников. Таков был обычай печенегов.

– Святослав желает договориться с аланами миром, – заговорил Тугань, обращаясь к Куре. – По-моему, это мудро. У хазар еще остались города у Лукоморья, они будут защищать их. Если расстроить союз хазар с аланами, тогда война на Дону завершится быстро. Хазары будут разбиты Святославом без особого труда.

Куря понимающе покивал головой, поднеся к губам круглую чашу с кумысом.

– В этой войне мы на стороне Святослава, поэтому должны всячески помогать ему, – продолжил Тугань, стараясь быть спокойным. – Разве не так?

– Так. – Куря опять покивал головой.

– Союз Святослава с царем алан возможен при условии, что сестра аланского царя обретет свободу, – сказал Тугань, посмотрев в глаза Куре. – Ты готов отпустить Таурзат на свободу, брат мой?

Широкое загорелое лицо Кури чуть скривилось, как от зубной боли. На губах промелькнула недобрая усмешка.

– Просто так отпустить или за вознаграждение? – спросил Куря.

– Конечно, ты вправе получить отступное за Таурзат и ее детей, этого никто не оспаривает, – весомым голосом произнес Тугань. – Назови размер этого отступного, брат мой.

Поскольку Куря тянул долгую паузу, теребя свою бородку, Тугань переспросил его еще раз:

– Ты хочешь получить плату за Таурзат лошадьми или серебром?

– Пусть Святослав вернет мне Верхуславу, тогда Таурзат обретет свободу, – хитро прищурив левый глаз, проговорил Куря.

Среди ханов, сидевших в ряд у войлочной стены юрты, прозвучал недовольный шепот. Тугань решительным жестом повелел всем замолкнуть и вновь обратился к Куре:

– Верхуслава, дочь князя вятичей, с которым дружен Святослав. Зачем требовать у Святослава то, что он не пожелает дать?

Куря сердито швырнул на кошму пиалу с недопитым кумысом.

– Вы все готовы лизать пятки Святославу! Готовы исполнить любую его прихоть! Я думал, в роду Туганя нет лизоблюдов, но я ошибся.

Куря поднялся с белого войлока, на котором сидел, собираясь уходить.

– Чего ты добиваешься? – раздраженно промолвил Тугань, исподлобья взирая на Курю. – Хочешь разозлить Святослава? Думаешь, тебе по силам тягаться с ним?

– Передай Святославу, что он получит Таурзат в обмен на Верхуславу, – с дерзкой улыбкой бросил Туганю Куря и вышел из юрты.

Тугань передал условие Кури Святославу.

Глава 3
Смерть аланской царевны

Перед тем, как отправиться на зимние пастбища, печенежские ханы еще раз собрались все вместе в юрте хана Туганя. Ханам нужно было решить, в каком месте устроить весенний сбор для продолжения войны с хазарами. Но перед этим хан Тугань, как старейший из ханов, опять постарался убедить Курю выдать Святославу сестру аланского царя и ее детей. Куря повторил свое условие, что он готов выдать русам Таурзат в обмен на Верхуславу, хотя ему был уже известен ответ Святослава. Через хана Туганя Святослав известил Курю, что Верхуслава больше не пленница и он торговать ею не намерен.

Хан Тугань прозрачно намекнул Куре, что Святослав скорее обнажит на него меч, чем выдаст ему Верхуславу. Если до этого дойдет, то Куре придется одному сражаться с русами, никто из ханов его не поддержит. Для печенегов Святослав выгодный союзник, а от Кури у ханов одни хлопоты.

Куря изобразил смирение, сказав, что из уважения к хану Туганю он уступит русам Таурзат без всякого выкупа. В тот же день сестру аланского царя и ее детей люди Кури привезли в стан хана Туганя. Хан Тугань на радостях подарил Куре тридцать степных кобылиц. Известив Святослава о случившейся сделке, хан Тугань отправил Таурзат с детьми под присмотром своих телохранителей в лагерь русов.

День клонился к закату. Становища печенегов и стан Святослава разделяла холмистая гряда. Когда воины хана Туганя стали подниматься по склону холма, то из-за его вершины неожиданно вынырнули несколько всадников на черных лошадях с белыми подпалинами. Таинственные всадники достали луки и стрелы и начали стрелять в людей хана Туганя. Это были очень меткие стрелки. Пятеро из двадцати батыров хана Туганя были сражены наповал, еще шестеро были ранены. Одна стрела угодила в глаз Таурзат, другая пробила навылет шею ее старшего сына. Обе дочери аланской царевны уцелели только потому, что кто-то из их спутников успел стащить их с седел и повалить на землю. Воины хана Туганя тоже схватились за луки, но их стрелы летели мимо цели, поскольку садившееся за холмы солнце слепило им глаза.

Хану Туганю пришлось держать ответ за случившееся перед рассерженным Святославом. Тугань осмотрел стрелы, какими были убиты его люди и Таурзат с сыном, такие стрелы были у гузов. Допросив своих уцелевших в перестрелке телохранителей, Тугань выяснил, что неизвестные всадники были на пестрых лошадях, а коней такой масти разводят в основном гузы. Хотя воины хана Туганя не успели толком разглядеть нападавших, так как солнечные лучи слепили им глаза, они все же обратили внимание на их шапки с загнутым верхом, такие шапки, шитые из шкурок сусликов мехом внутрь, носят только гузы.

– По всему видать, что засаду на холме устроили гузы, – сказал Тугань Святославу. – Мне только не понятно, откуда здесь взяться гузам. Все это очень странно, князь.

Святослав посмотрел в глаза Туганю.

– Может, это злые происки Кури?

– И я думаю о том же, князь.

– Это надо проверить.

– Но как, князь?

– А мы устроим Куре ловушку! – Святослав хитро подмигнул Туганю.

На другой день Тугань опять собрал ханов в своей просторной юрте. На это собрание пришел и Святослав с небольшой свитой.

Тугань сообщил ханам о смерти аланской царевны и ее старшего сына.

– Князь Святослав вправе обвинить любого из нас в намеренном покушении на Таурзат, – молвил Тугань. – Поскольку война с аланами теперь неизбежна, мне и Святославу хочется узнать, кто из присутствующих здесь ханов поспособствовал этому. Я затеял это расследование, поскольку тоже нахожусь под подозрением у Святослава.

– Как же мы установим истину, ведь никого из нападавших схватить не удалось? – спросил хан Хецу.

– Это были гузы, чего тут расследовать! – проворчал Куря. – Таурзат погибла от гузских стрел.

– Нападавшие были на лошадях черно-белой масти, твои люди заметили это, брат, – подал голос хан Шиба. – Таких коней полно у гузов.

– Нет, это были не гузы! – повысил голос Тугань. – Откуда взяться гузам у нас под носом? Вокруг на много поприщ стоят наши конные дозоры, русы в стане Святослава тоже не дремлют. Эти таинственные разбойники пришли не из степи, они пришли к тем холмам из наших становищ. Я уверен в этом.

– Это всего лишь твои подозрения, брат, – промолвил хан Илдей. – А где доказательства?

– Доказательства будут, – уверенно ответил Тугань. – Мы для этого и собрались здесь.

– Готовьтесь, братья! – усмехнулся Куря. – Сейчас Тугань позовет палачей, которые станут пытать нас.

Тугань бросил на Курю холодный взгляд.

– Обойдемся без пыток, братья. В Итиле, в сокровищнице кагана воины Святослава обнаружили чудесный сосуд, который позволяет выявить лжеца. Этот сосуд и поможет нам.

Тугань несколько раз хлопнул в ладоши.

В юрту вошел слуга в безрукавке, надетой на голое тело, его кожаные штаны были стянуты на поясе веревкой. В руках слуга держал серебряный сосуд с двумя вертикальными ручками и широким горлом. Такие сосуды изготовляют в Дербенте и Ширване. Тамошние мастера чаще всего делают их из глины или меди. Серебряные сосуды обычно покупает знать для очистки воды.

Ханы с нескрываемым любопытством разглядывали чудо-сосуд, установленный посреди юрты на невысокой подставке.

– Что в нем особенного? – пожал плечами хан Терча. – У меня есть точно такой же горшок.

Печенежские вожди, сидевшие полукругом у стены юрты, поглядывали то на Туганя, стоявшего перед ними, то на невозмутимого Святослава, сидевшего отдельно в стороне, скрестив ноги калачиком. Ханы были заинтригованы, происходящее явно не походило на шутку.

– Всякий, отвечающий на вопрос и говорящий неправду, будет тут же изобличен, – самым серьезным тоном молвил Тугань. – Вот как это происходит.

Тугань шагнул к волшебному сосуду и опустил в него руку.

– Брат мой, – обратился он к хану Хецу, – задай мне какой-нибудь вопрос, ответ на который знают здесь все.

В юрте водворилась полнейшая тишина. Стало слышно, как всхрапывают у привязи лошади за войлочной стеной юрты.

Хецу покрутил головой, почесал свой приплюснутый нос, затем спросил:

– Скажи, брат, как умер твой отец?

– Его убили хазары, – ответил Тугань.

В следующий миг прозвучал негромкий мелодичный звон, похожий на перекатывания серебряных шариков. Этот звон вылетел из сосуда.

В полнейшей тишине Тугань вынул руку из серебряного чрева чудесного горшка. Ханы глядели на его руку, словно она вдруг покрылась золотом.

– Слышали? – Тугань поднял кверху палец. – Волшебный сосуд изобличил мою ложь. Вы все знаете, что мой отец утонул в реке.

Сразу несколько ханов подскочили к заколдованному сосуду. Они заглядывали внутрь, осторожно ощупывали серебряные ручки и стенки сосуда, постукивали по нему костяшками пальцев. У них на глазах свершилось чудо, но им все же не верилось, что такое возможно! Ханы искали в серебряном горшке какой-то скрытый подвох или тайник. Сосуд не может сам звенеть! Обманывать впору маленьких детей, но не их, зрелых мужей!

Не обнаружив ни одной зацепки, хоть в какой-то мере объясняющей это чудо, ханы вновь уселись на свои места.

– Поразительно! – восхитился Хецу. – Мне бы такой горшок.

– Я еще не видел такого чуда! – воскликнул Терча.

– Я знал, что у хазар колдуны сильнее наших шаманов, – промолвил Илдей.

Звучали и другие восхищенные голоса: чудо поразило всех! Только Куря хранил мрачное молчание. Его раскосые глаза настороженно поглядывали на Святослава, на двух дружинников-русов, стоявших у дверей юрты, завешанных узким цветастым ковром.

Еще двое челядинцев Святослава сидели на корточках позади Туганя, рядом с ними стояла широкая кожаная сума, в каких кочевники перевозят различные вещи и провизию.

– Итак, начнем! – громко объявил Тугань. – Я буду каждому из вас задавать один и тот же вопрос. Отвечая на него, каждый из вас должен коснуться рукой дна этого сосуда. Брат Хецу, подойди сюда.

Хецу несмело приблизился к Туганю.

– Ответь мне, твои люди убили Таурзат и ее сына или нет? – задал вопрос Тугань. При этом он жестом повелел Хецу, чтобы тот опустил руку в серебряный горшок.

Хецу повиновался. Было видно, как дрожит его рука.

– Мои люди не убивали Таурзат, – чуть слышно ответил Хецу, не вынимая руку из сосуда.

– Ты сказал правду, брат мой. – Тугань ободряюще улыбнулся Хецу. – Ты чист перед Святославом. Сядь.

Хецу с видом большого облегчения вернулся на свое место.

– Этот горшок не может ошибиться? – опасливо поинтересовался Илдей, когда Тугань назвал его имя.

– Не беспокойся, брат, – успокоил его Тугань. – Здесь ошибки быть не может. Честный останется честным.

Илдей без видимого волнения заверил Туганя в своей непричастности к убийству Таурзат. Илдей продержал руку в сосуде намеренно дольше, чем Хецу. Волшебный горшок не издал ни звука.

Илдей горделиво оглядел прочих ханов, мол, кто сомневается в его правдивости?

Затем настала очередь хана Шибы. Он был излишне суетлив, как проворовавшийся мальчишка. Сунув руку в сосуд, Шиба резко выдернул ее обратно. Никакого звона не последовало. Довольный Шиба расплылся в улыбке.

Хан Терча все проделал невозмутимо, с неким внутренним достоинством, на вопрос Туганя ответил, чеканя каждое слово. Его холеная белая рука нырнула в широкое горло сосуда с изяществом фокусника.

– Я знал, что уж ты-то точно непричастен к этому злу, – улыбнулся Тугань, похлопав Терчу по спине, обтянутой шелковым халатом.

После того, как возле чудесного горшка побывали ханы Гизря и Ковагюй, Тугань обратился к Куре:

– Настал твой черед, брат мой.

Куря не сдвинулся с места.

– Почему бы сначала тебе не пройти это испытание? – хмуро произнес он. – Ты хозяин юрты, а я гость.

Тугань не стал возражать. Он демонстративно опустил руку в сосуд и держал ее там, покуда Хецу задавал ему тот же самый вопрос.

Дав ответ, Тугань еще какое-то время не вынимал руку из серебряного горшка. При этом старый хан глядел Куре прямо в глаза. Сосуд молчал.

– Что ж, Куря, остался только ты! – сказал Хецу.

Куря нехотя поднялся с кошмы. Его глаза бегали, как у волка, чувствующего близкую опасность. Он медленно приблизился к Туганю.

Старый хан посторонился. Куря сделал еще шаг и оказался подле волшебного сосуда.

– Скажи нам, Куря, причастны ли твои люди к смерти Таурзат? – громко спросил Тугань.

С видимым усилием Куря опустил руку в серебряный горшок, при этом бледность покрыла его загорелое лицо, а на лбу выступила испарина.

– Мои люди непричастны к смерти Таурзат, – негромко проговорил Куря, опустив голову, словно ожидал удара сзади.

Повисла напряженная тишина. Все смотрели на Курю, опустившего руку в жерло сосуда. Ни один звук не нарушил эту глубокую тишину. Куря быстро вынул руку из сосуда и огляделся. У него был вид человека, избежавшего смертельной опасности.

– Ты не солгал, брат! – обрадовался Хецу. – А ведь я, признаюсь, подозревал тебя в этом злодеянии.

Куря натянуто улыбнулся.

– С самого начала было ясно, что вина лежит на гузах. Я тут ни при чем.

Вдруг прозвучал голос Туганя:

– А теперь момент истины, братья! Взгляните на свои руки. – Тугань поднял над головой свою ладонь, испачканную сажей. – Покажите мне свои руки. И ты, Куря, покажи нам руку, которую опускал в этот горшок. Почему твоя рука чистая? У всех нас руки в саже, а у тебя нет. Как это объяснить, Куря?

Ханы обступили Курю. У каждого из них одна рука была в саже. Илдей пошарил рукой в сосуде и объявил, что дно его покрыто сажей.

– В этом-то вся уловка! – сказал Тугань. – Кто честен, тот касался дна сосуда. А Куря этого не сделал, опасаясь, что раздастся изобличающий его звон. Куря попался на эту уловку.

– Но ведь горшок звенел, – растерянно проговорил Хецу.

По знаку Туганя один из слуг Святослава достал из кожаной сумы небольшую медную шкатулку с высокой покатой крышкой. Челядинец поднял крышку, и сразу же прозвучала негромкая мелодия перекатывающихся в чреве крышки маленьких шариков.

– Так вот в чем дело! – покачал головой немного разочарованный хан Терча. – Никакого волшебства нет. Это просто хитрость.

– Эту хитрость придумал Святослав, – объявил Тугань. – Так что, Куря, тебе придется держать ответ перед Святославом.

Святослав вступил в круг ханов, те расступились, оставив князя лицом к лицу с Курей.

– Неужели ты собрался судить меня, князь? – угрожающе произнес Куря. – Остерегись! Я – хан из рода Кангюй! По знатности я выше тебя.

– Судить тебя я не собираюсь, хан, – спокойно промолвил Святослав. – А вот уму-разуму я тебя немного поучу, дабы ты запомнил на будущее, каково это делать пакости русскому князю.

Святослав угрожающе сжал кулаки. Куря выхватил из ножен кинжал, ощерив редкие зубы. Видя, что назревает схватка, ханы отступили к самым стенам юрты.

Святослав был без оружия, поэтому Куря смело бросился на него, замахнувшись кинжалом. Сильный удар в нос остановил Курю. Затем Святослав ловко выбил кинжал из его руки. Куря в бешенстве опять ринулся на Святослава, силы в его руках было немало. Однако Святослав был гораздо ловчее, его крепкие удары то и дело сбивали хана с ног. Скоро у Кури была в кровь разбита губа, кровоточил нос, заплыл левый глаз. После очередного удара в челюсть Куря свалился и уже не встал.

Очнулся Куря, когда все гости хана Туганя разъехались по своим становищам. В голове у Кури звенело, болела челюсть, ныла грудь.

Сидевший у очага Тугань велел слуге поднести Куре чашу с кобыльим молоком.

– Выпей, брат. Тебе понадобятся силы, чтобы добраться до своей юрты.

В голосе Туганя Куре почудилась насмешка. Святослав опозорил его перед всеми ханами!

Куря сплюнул два выбитых передних зуба и злобно прошипел:

– Не радуйся, шелудивый пес! Отныне ты мне кровный враг, как и Святослав. Я отомщу вам обоим за свое унижение!

Шатаясь, словно пьяный, Куря покинул юрту хана Туганя.

Орда Гилы в тот же день свернула стан и ушла к своим зимним стойбищам на реку Маныч.

Глава 4
Владислав, сын Гробоя

Всю зиму Свенельд объезжал владетелей славянских земель, подвластных Киеву, сговаривая их по весне вести полки на юг. Кого-то хитрый Свенельд убеждал словом льстивым, кого-то дорогим подарком… Особенно рьяно Свенельд набирал ратных людей в землях древлян и северян, самых воинственных соседей Киева. В земле северян было три значительных города: Чернигов, Любеч и Новгород-Северский. Владения северян раскинулись по берегам рек Десна и Сейм.

Земли древлян были дарованы Свенельду еще князем Игорем на прокорм его дружины. По сути дела, Свенельдовы тиуны должны были зорко следить за своенравными древлянами, дабы вовремя упредить их очередную попытку к смуте. За убийство Игоря Ольга жестоко обошлась с древлянами, искоренив их княжескую династию. Ныне землей древлян управляют присланные из Киева посадники, сидевшие по городам. Свенельд приглашал родовитых древлян в свою дружину. Немало древлян было и в дружине Святослава, который ценил их за смелость и ратное умение.

Побывал Свенельд и в землях радимичей и кривичей, живущих в верховьях Днепра. Тамошняя знать, соблазненная посулами Свенельда, рьяно исполчала конное и пешее войско для грядущего похода на юг.

Отношения с Улебом у Свенельда совсем разладились. Мало того, что Свенельд прибрал к рукам всю власть в Киеве, он еще не выказывал Улебу надлежащего почтения. Во время одного застолья кто-то из бояр, изрядно хлебнув вина, стал упрекать Улеба, мол, тот горд не по чину. Отец его княжеского рода, это верно, но мать была рождена какой-то из рабынь, коих всегда было много в тереме похотливого князя Тура.

Улеб вспыхнул гневом и двинул дерзкого боярина кулаком в челюсть. Завязалась драка.

Когда драчунов растащили, то Свенельд решил их примирить. Он завел речь о недавно скончавшемся князе Туре, который больше всего на свете обожал хмельное питье и женщин.

– Простоватый был в словах и мыслях князь Тур, мир его праху, – молвил Свенельд. – Никогда ничего он не таил за душой, все выкладывал начистоту. Много детей было у князя Тура, девять или десять. Из них от законной супруги было только четверо, все остальные были рождены наложницами. Князь Тур любил всех своих детей, поэтому не делил их на законных и незаконнорожденных. Все это знают. Ингонда, дочь Тура и первая жена Игоря, появилась на свет от наложницы. В этом тоже не было большой тайны, покуда Улеб не возмужал и ему не понадобилась жена княжеского рода. Ни князя Тура, ни Ингонды уже нет в живых, а судить плохо о мертвых нам не пристало. Я знаю, что князь Игорь любил Ингонду, хотя ведал, что она дочь наложницы. Ингонда была прелестна телом и лицом, это подтвердят все, кто ее видел при жизни. Ингонда была достойна Игоревой любви!

Свенельд поднял кубок с хмельным медом, предлагая выпить мировую и забыть о ссоре. Бояре подняли свои чаши. Конечно, они помнят красавицу Ингонду с белокурыми косами и синими очами! Улеб статью своей в мать уродился. Помнят бояре и князя Тура, который, бывало, засыпал в объятиях сразу двух юных рабынь. Такой уж он был человек, ненасытный до любовных утех!

Улеб мировую пить отказался и ушел с пиршества, объятый досадой и гневом. Выходит, что он князь только по отцу, а по матери простолюдин. Хуже всего, что об этом знают многие киевские бояре и при случае могут уязвить этим Улеба. К тому же при такой родословной Улебу, конечно же, не видать стола киевского. Здешние бояре предпочтут ему сыновей Святослава, если перед ними встанет такой выбор.

Улеб не стал скрывать от Сфандры той правды, какую он невзначай узнал о своей матери. Он рассудил, что Сфандра рано или поздно все равно прознает об этом.

Уныние Улеба не понравилось Сфандре.

– Если покопаться в родословной всех славянских князей, там обнаружится не токмо низкое родство, но и кровосмесительство, – заявила Сфандра мужу. – Это от того, что по языческим обычаям среди знатных славян дозволено многоженство. Вспомни древлянского князя Мала, убившего Игоря, ведь он был женат на сводной сестре. Нынешний князь радимичей Драговит женат на племяннице и одновременно делит ложе с женой своего покойного брата. И никого это не коробит ни в Киеве, ни у радимичей!

– Да не о том речь! – злился Улеб. – Ежели кровосмесительство не во вред княжеской родословной, так и бог с ним! Мать моя не из княжеского чрева вышла, вот в чем беда. Бояре киевские мне это припомнят, ежели дойдет до дележа стола киевского.

– Мать твоя от княжеского семени родилась, это тоже имеет значение, – сказала Сфандра. – Ольга, мать Святослава, из простолюдинок вышла в княгини. Дружина посадила на трон Святослава и даже не попрекнула его этим.

– Ольга не токмо красива, но и умна. Здравомыслием своим Ольга любого мужа за пояс заткнет! – угрюмо промолвил Улеб. – Это все знают. Ингонда была красива, но умом не блистала.

– Значит, тебе нужно превзойти умом Святослава! – Сфандра встряхнула мужа за плечи. – Кто из бояр станет копаться в твоей родословной, ежели услышит из уст твоих мудрые речи. Не нужно прятаться за свою гордыню, Улеб. Гляди, как Свенельд умеет подольститься к каждому. Он и врага может обратить в друга ради выгоды своей. Научись этому у Свенельда. Хитростью и лестью перемани бояр киевских на свою сторону.

Улеб хмуро шевелил бровями, думая о чем-то своем.

Сфандра опустила руки. По глазам Улеба она поняла, что он глух к ее советам. Никогда Улеб не унизится до того, чтобы прикрывать лестью свое презрение к таким людям, как Гробой и Свенельд. Гордости Улеба нанесена серьезная рана, ему понадобится немало времени, чтобы оправиться от нее, обрести прежнее душевное равновесие.

Сфандра удалилась на ту половину терема, которая не отапливалась зимой. На ней была подбитая заячьим мехом шубка и теплый плат на голове, стянутый на лбу золотой диадемой. Сфандра бродила в прохладном полумраке, пронизанном яркими лучами солнца, которые пробивались сквозь толстые стекла небольших окон.

В душе ее царила пустота. Немало мыслей прошло у нее в сознании, немало отзвуков того, что она считала бесспорным и желанным, единственно верным и притягательным; в ней росло осознание того, что Улеб со всеми своими слабостями становится все более ей безразличен. Ноги сами принесли Сфандру в сени, где случилось столь памятное для нее прощание с Калокиром, завершившееся ее грехопадением. Однако воспоминание об этом не расстроило Сфандру, наоборот, в ней пробудилась некая мстительная радость. Сфандра уселась на скамью, воспроизведя в памяти те далекие ощущения, испытанные ею в объятиях опытного любовника. В груди у нее разлился жар, сердце бурно колотилось. Появись в этот миг перед ней Калокир – Сфандра без колебаний отдалась бы ему.

Сфандру грызла обида. Она столько раз просила бога помочь ей!

Вот и вчера Сфандра больше часа простояла на коленях в храме, все молилась о даровании Улебу княжеской власти, умоляла Вседержителя перессорить между собой бояр-язычников, свести в могилу Гробоя и его заносчивую дочь. Бог оставался глух к просьбам Сфандры.

«Что ж, тогда я буду намеренно грешить, – мстительно подумала Сфандра. – Я переступлю через все христианские запреты! Что мне в них? Я несчастна, хотя соблюдаю все церковные заповеди. Посмотрим, буду ли я счастлива, когда стану нарушать их».

* * *

Сфандру радовало, что далекий южный поход Святослава затягивается. Она не расставалась с надеждой, что Святослав при своей бездумной храбрости не вернется из этого похода живым. Если это случится, тогда Сфандре и Улебу понадобится сильный союзник здесь, в Киеве, чтобы захватить княжеский трон еще до возвращения полков Святослава к днепровским берегам. Никто из бояр-христиан в таковые союзники не годился, так как все они страшились замарать свои руки кровью.

Когда стало пригревать апрельское солнце, в Киеве неожиданно объявился большой отряд из войска Святослава. Во главе отряда стоял Владислав, сын Гробоя. Ратников было не меньше тысячи, с ними был большой обоз из вьючных животных. Как выяснилось, отряд Владислава пришел на Русь через степи.

Свенельд, занятый смолением и оснасткой ладей перед дальним походом, поначалу решил, что это пришли остатки разбитых Святославовых ратей. Многие киевляне подумали точно так же.

Двадцатисемилетний Владислав был нрава дерзкого и нетерпеливого. В сечах на рожон никогда не лез. Сражаться больше любил верхом на коне, нежели в пешем строю. Святослав приблизил к себе Владислава, поскольку тот был братом его жены. Владислав гордился своим родством со Святославом и постоянно стремился обрести какую-нибудь выгоду через это родство. При дележе добычи Владислав был жаден, что очень не нравилось Святославу.

Свенельд, как мог, урезонивал Владислава, дабы тот не докучал Святославу своими просьбами. После отъезда Свенельда на Русь урезонивать Владислава стало некому. Он утратил всякое чувство меры, стал спорить со Святославом по поводу дальнейшего ведения войны, кичился своими заслугами, требовал себе большей доли при распределении военной добычи. Когда Владислав начал подбивать дружинников против Святослава, предлагая не воевать с аланами и касогами, но вернуться на Русь, тогда Святослав решил избавиться от Владислава и всех тех, кто был с ним заодно. Этих-то ратников, уставших от войны, Владислав и привел в Киев.

Слушая Владислава, Свенельд все больше мрачнел. Владислав обвинял Святослава в неблагодарности, излишней гордыне и глупом упрямстве.

– Войско измотано битвами и осадами, а Святослав собирается воевать и дальше, – недовольно молвил Владислав. – Хазары разбиты в пух и прах, но Святославу мало побед над хазарами. Он уже грозит аланам и касогам! Воеводы в недоумении, кто-то даже в страхе. Аланы могут выставить тридцать тысяч всадников. Касоги могут собрать и того больше. А еще остаются недобитые хазары в крепости Саркел и союзные с ними гузы…

По мнению Владислава, Святославу надлежит заняться переправкой взятых в Хазарии сокровищ на Русь, а не помышлять о продолжении похода. Кавказские племена воинственны и многочисленны, война с ними может затянуться надолго.

Киевские бояре внимали Владиславу, разинув рот от изумления, особенно когда тот начинал перечислять богатства, захваченные войском Святослава в Булгаре, Итиле, Беленджере и Семендере.

Оказывается, сокровища, привезенные на ладьях Свенельда и доставленные в Киев с обозом Владислава, едва ли половина от всех захваченных богатств. После всего услышанного от Владислава среди киевской знати начались пересуды о том, как лучше распорядиться столь колоссальной военной добычей. Зазвучали разговоры, что Святослав не желает делиться другой половиной хазарских сокровищ с киевским боярством, потому и медлит отправлять эти сокровища на Русь. Владислав первый распускал такие слухи, настраивая против Святослава киевскую знать.

Для Сфандры появление в Киеве Владислава, крайне недовольного Святославом, стало поистине подарком Судьбы. Боярин Гробой и княгиня Предслава осуждали Владислава за его нападки на Святослава, одержавшего столь громкие победы над южными племенами, каких до него не одерживал никто из киевских князей. Вся родня Гробоя пыталась заткнуть рот Владиславу. И только Сфандра с Улебом были во всем согласны с Владиславом. Владислав зачастил в терем Улеба, подружился с его сыном, стал любимым собеседником его жены. Дружба этих в общем-то разных по характеру людей распустилась пышным цветом на почве их скрытой неприязни к Святославу.

В мае собранное Свенельдом войско ушло из Киева на ладьях вниз по Днепру. Через Владислава Святослав передал Свенельду повеление вести войско не на Волгу, а к Лукоморью. Возле устья Дона Святослав намеревался соединить свои полки с войском Свенельда для завершающего удара по хазарам.

Глава 5
Двое в лесу

Сфандра и Владислав сидели на траве под дубом, наслаждаясь ласковым теплом летнего утра и обществом друг друга; их взаимная симпатия возрастала по мере того, как обретала созвучие мелодия потаенных струн в душах двух этих честолюбцев, одинаково беспринципных и капризных в своих желаниях. Сфандру влекло к Владиславу, как влечет сильную духом женщину к мужественному мужчине. Незаметно, исподволь Сфандра опутывала Владислава путами своего очарования. Ей казалось, что она приручает сильного дикого зверя. Сфандре нравилось глубоко запускать пальцы в тугие пышные кудри Владислава, как в гриву льва, нравилось ловить на себе его вожделенные взгляды, ощущать страстные прикосновения как бы невзначай. За этим пылким юношей нужен глаз да глаз!

Однажды Сфандра позволила Владиславу поцеловать себя в уста, так он тут же возжелал большего. Затащив Сфандру в какой-то темный чулан, Владислав буквально силой овладел ею. После такой интимной близости на плечах и бедрах Сфандры до сих пор оставались синяки от железных пальцев Владислава. Дикая выходка Владислава сначала возмутила Сфандру, но уже на другой день она простила его. В поступке Владислава явно сквозила не только грубость, но и решительность – это качество Сфандра ценила в мужчинах особенно высоко. Истинный мужчина без долгих колебаний берет то, что желает!

«Улеб мечтает стать властителем Киева, но ему никогда не достичь этого, во всяком случае, без сильных союзников, – рассуждала Сфандра. – Улеб так и состарится обуреваемый желанием княжить в Киеве, а между тем княжить здесь будут другие, молодые и решительные. Такие, как Святослав и Владислав».

Сфандра уже вызнала у Владислава все его сокровенные мечты, важнейшей из которых было желание Владислава занять киевский стол. Сфандру устраивал и такой оборот, если она будет для Владислава не наложницей, а законной женой. Сфандру не пугало то, что она на четыре года старше Владислава. Увядание ее красоты еще не началось, так стоит ли задумываться над этим!

В это утро Сфандра и Владислав сели на коней и уехали из Киева в дубраву над рекой Лыбедью. Им нужно о многом поговорить, и прежде всего об Улебе, который явно что-то заподозрил, который все больше становится в тягость им обоим.

– Когда я стану князем в Киеве, то сошлю Улеба куда-нибудь подальше, – с беспечной ухмылкой промолвил Владислав, поигрывая рукояткой кинжала.

– Пока ты не князь, мой милый, нам поневоле придется как-то мириться с постоянным присутствием Улеба, – мягко заметила Сфандра, прильнув к плечу Владислава. – Ты остерегись обнимать меня в присутствии челядинцев. Улеб добр с ними, поэтому челядь его обожает. Одна из холопок уже поинтересовалась синяками на моем теле, когда парила меня в бане.

– Покажи мне эту челядинку, я ей язык отрежу, – с жесткой полуулыбкой обронил Владислав, чуть вынув кинжал из ножен и резко загнав его обратно. – С челядью иначе нельзя!

– По-моему, ты слишком откровенничаешь с боярином Каницаром, а ведь он смотрит в рот твоему отцу, – предостерегающе заметила Сфандра.

– Каницар себе на уме. Я куплю его за злато, – проговорил Владислав таким тоном, как будто это давно им продумано и решено. – К слову сказать, среди киевских бояр таких много. За сокровища хазар я куплю всю здешнюю знать!

Владислав рассмеялся торжествующим смехом и бесцеремонно принялся стаскивать одежду со Сфандры. В похоти он был так же нетерпелив, как и в утолении прочих своих желаний. Сфандра не сопротивлялась, объятая тем же жгучим нетерпением.

Позвякивая уздечками, кони щипали сочную молодую траву на поляне, то и дело встряхивая гривами, отгоняя надоедливых мух.

Два обнаженных тела, слитые воедино на расстеленном плаще, двигались в некоем плавном ритме, то замирая, то убыстряя темп; иногда в воздухе повисал протяжный блаженный мужской полустон, ему вторил легкий нежный стон женщины, более насыщенный оттенками переживаемой страсти.

Умные лошади, слыша эти звуки, поднимали головы и бросали взгляды в сторону распростертых на плаще мужчины и женщины.

Утолив страсть, любовники продолжили свою беседу. Им было лень одеваться, поэтому они сидели нагими в тени дуба. Владислав привалился к стволу дерева, а Сфандра опиралась спиной на его мускулистую грудь.

Владислав делился со Сфандрой своей тайной. Пусть она знает, что у него есть сильный союзник в Степи – это хан Куря. Владислав сдружился с Курей во время осады Семендера.

– У Кури вышла ссора со Святославом, причем такая ссора, что Святослав сильно избил Курю, – рассказывал Владислав Сфандре. – Куря затаил злобу на Святослава. Когда я шел со своей дружиной через степи, то на несколько дней задержался в кочевье Кури. Уговорились мы с Курей действовать сообща против Святослава. Куря будет рад, ежели стол княжеский мне достанется. Куря готов пособить мне в этом. Смекаешь? – Владислав наклонился и легонько укусил Сфандру за кончик уха.

Сфандре стало щекотно, у нее невольно вырвался короткий смешок.

– Каким образом Куря пособит тебе? – спросила она, перебирая пальцы на сильной руке Владислава.

– Куря сплотит против Святослава печенежских ханов, – продолжил Владислав. – Это большая сила! Печенеги нападут на войско Святослава, ежели путь его на Русь проляжет через степи.

– Святослав скорее всего вернется домой на ладьях, – вставила Сфандра.

– Тогда печенеги обрушатся прямо на Киев, – сказал Владислав. – В Киеве Святослав держит токмо дружину, все прочие полки после похода разойдутся по городам и весям. Так всегда было. Печенеги убьют Святослава. А я стану князем в Киеве! – горделиво добавил Владислав.

– Куря самый могучий хан среди печенегов? – спросила Сфандра.

– Не самый могучий, но самый воинственный, его уважают и боятся, – ответил Владислав. – Кто перейдет дорогу Куре, тот недолго проживет на белом свете. Мне повезло, что я подружился с Курей.

– Хорошо, коль печенежские ханы пойдут за Курей, а ежели не пойдут? – высказала сомнение Сфандра. – Без печенегов ты сможешь взять власть в Киеве?

– Без печенегов вряд ли, – сказал Владислав после краткого раздумья. – Без Кури мне никак не обойтись. Все ханы за Курей, конечно, не пойдут, но кто-то все равно пойдет. Вот тут я смогу Куре помочь.

– Но как? – встрепенулась Сфандра. – Знай, в Степь я тебя не отпущу!

Владислав засмеялся, зарывшись носом в растрепанные волосы своей обворожительной любовницы.

– Я знаю как, – таинственно проговорил Владислав. – Мы с Курей это уже обсудили.

– Я тоже должна знать. – Сфандра повернулась и заглянула в глаза Владиславу, большие и синие. – Я ведь беспокоюсь о тебе, любимый.

Владислав помедлил, потом промолвил:

– Ты знаешь, что в селе Берестове близ Киева содержатся родственники печенежского хана Илдея? – Сфандра молча кивнула. – Святослав пообещал вернуть родичей хану Илдею, ежели тот поможет ему победить хазар. Хазары разбиты. Илдей уверен, что Святослав выполнит свое обещание. Я подошлю к печенежским заложникам своих людей, которые умертвят их. Как ты думаешь, милая, Илдей простит Святославу смерть своих родичей?

– Думаю, не простит, – прошептала Сфандра.

– Илдей мстителен, как все степняки, – продолжил Владислав. – Он непременно объединится с Курей, дабы вернее отомстить Святославу. За такую услугу Куря поможет мне вокняжиться в Киеве.

Владислав потянулся губами к сочным устам Сфандры, но она отстранилась с выражением смутного беспокойства на лице.

– Что с тобой? – спросил Владислав.

– Ты понимаешь, что Святослав или преданные ему люди могут жестоко расправиться с тобой, коль проведают о твоих кознях, – предостерегающе промолвила Сфандра. – Тебе нужно быть крайне осторожным, сокол мой. Вокруг тебя полно недругов. Твои сестры, твой отец, твой дядя, племянники и двоюродные братья – все они сторонники Святослава. Коль оступишься, полетит твоя кудрявая головушка с плеч!

Меж бровей Владислава пролегла суровая складка.

– Покуда Святослав далеко, мне в Киеве никто не страшен, – уверенно сказал он. – Дружина моя не слабей Улебовой. Гридни мои все пришлые из чужих краев, в Киеве у них родни нет. Я для них воевода и отец родной! За мое злато эти молодцы кого угодно на копья поднимут.

Сфандру это не успокоило.

– У Свенельда в Киеве всюду глаза и уши, – молвила она. – Этот старый прощелыга наверняка перескажет Святославу твои дерзкие речи, свет мой. Наушники Свенельдовы, я уверена, за каждым шагом твоим следят, а ты порой так неразумен в речах и поступках, Владислав.

– Что же мне, от страха трястись, дожидаясь Святославовой немилости? – раздраженно сказал Владислав и поднялся на ноги. – Я и Святославу прямо в очи молвил все, что хотел, за что он и спровадил меня из войска. Ни перед кем я не лебезил и не собираюсь!

– Молвить смелые речи – это одно, а творить подлые дела совсем другое, – с некой долей поучения проговорила Сфандра. – За убийство печенежских заложников Святослав тебе жестоко отомстит, коль прознает, что сие твоих рук дело. С огнем играть опасно, сокол мой.

Владислав оглядел Сфандру долгим странно-оценивающим взглядом. Сфандра стояла перед ним нагая, обняв себя за плечи и неловко переступая босыми ногами. Ее растрепанные косы придавали ей женственного очарования, в таком виде Сфандра выглядела гораздо моложе своих лет.

– Тебе бы не юбку носить, а в советниках ходить у отца моего, – без улыбки промолвил Владислав. – Вот такая-то жена и нужна мне, красивая и смышленая!

Владислав властно привлек Сфандру к себе.

– Погоди, милый! – Сфандра уперлась руками в грудь Владислава. – Нам нужно обсудить, как ловчее умертвить печенежских заложников и не навлечь подозрение на тебя.

– Пустое! – Владислав беспечно рассмеялся. – У нас еще будет время для этого. Меня ведь никто не торопит. Ежели Святослав сложит голову в битве, так этих заложников и вовсе можно будет не убивать. Тогда от них живых проку будет больше.

– Разумные слова, – прошептала Сфандра, покоряясь воле Владислава и подставляя ему свои алые уста.

Глава 6
Тмутаракань

Стояло лето 966 года…

Четыреста ладей Свенельда, спустившись по Днепру к морю, задержались в Олешье, торговом городе уличей, расположенном близ днепровского устья. Многие наспех построенные насады в пути дали течь. Починка судов заняла около двадцати дней. По этой причине флотилия Свенельда с большим опозданием прибыла в Тмутаракань, где ее поджидал Святослав. Свенельд, добиравшийся до Тмутаракани по штормовому морю, выглядел измученным. И все его войско после морской болтанки валилось с ног.

Дворец хазарского тадуна, возведенный из белого и розового камня, поразил старого варяга толщиной стен, прочностью обитых медью дверей, великолепием внутренней отделки; было видно, что здесь потрудились зодчие из страны ромеев. Во всем чувствовался византийский стиль! Но еще более Свенельда поразил внешний вид Святослава, который наголо обрил голову, оставив на макушке длинную прядь. В левое ухо князя была вдета золотая серьга, украшенная драгоценным камнем карбункулом и двумя жемчужинами.

Свенельд так изумился этой перемене в облике Святослава, что даже забыл поприветствовать князя.

– Очам не верю, княже! – воскликнул старый варяг. – Почто же ты остригся, как степняк? Пристало ли такое русскому князю! Кто же надоумил тебя на эдакое безрассудство?

– Сядь, воевода. И не ворчи! – Святослав указал Свенельду на стул. – За Тмутаракань мне пришлось с касогами сражаться. Надо признать, храброе племя! Касоги изгнали хазар из Тмутаракани еще несколько лет тому назад. Хазары сражались за Тмутаракань ожесточенно, однако касоги их одолели. Свою ставку верховный касожский князь держит в городище Чангир недалече отсюда, на берегу Кубани. Своего верховного князя касоги называют ак-ябгу, что означает «белый князь». Городище Чангир мне пришлось брать штурмом, а главного касожского князя я убил в поединке.

После этого мне покорились все прочие князья касогов. По обычаю этого племени, жена и дети убитого мною верховного князя достались мне как военная добыча. Касоги признали меня своим верховным князем. Потому-то я и остригся наголо и вставил серьгу в ухо, ибо так принято у касожской знати. Все касожские князья бритоголовые, ты сам это скоро увидишь, воевода. А серьгу эту носил прежний ак-ябгу, сраженный мною в честном поединке. – Святослав коснулся серьги в своем ухе указательным пальцем. – Эта серьга передавалась от одного верховного князя к другому, а первым ее владельцем был Инал, родоначальник всех князей касожских. Вот так-то, воевода.

– Печенеги тоже бреют головы наголо, – проворчал Свенельд, – и серьги носят. Тебя, княже, стало быть, и за печенежского князя принять можно. Про касогов на Руси не слыхали, а вот печенежские обычаи русичам ведомы. Увидят тебя киевляне в таком виде и скажут, мол, сдурел наш князь! Обычаи степняков ставит выше своих славянских! Что жена-то твоя скажет, княже? Что мать твоя подумает?

– А я в Киев возвращаться не собираюсь, – заявил Святослав. – Мой стол княжеский ныне здесь, в Тмутаракани. Мне сей город по сердцу! Земля тут плодородная, солнца много, рыбы в Кубани навалом. Опять же море рядом, Таврида под боком, до Кавказа рукой подать. Торговля здесь идет бойкая, купцы ромейские, арабские, персидские и всякие другие слетаются сюда, как мухи на мед, каждое лето. Дворец у меня, сам видишь, какой благолепный! Не чета киевскому терему. – Святослав обвел рукой вокруг себя. – Вот перевезу сюда Предславу и сыновей, заживу, как сыр в масле!

– Поедет ли Предслава в эту Тмутаракань? – Свенельд с сомнением покачал головой. – Для нее здесь чужбина. Ей и в Киеве неплохо живется! Опять же мать твоя…

– Что ты заладил, воевода! Мать да мать, иль я отрок несмышленый! – рассердился Святослав. – Ступай, проспись. Завтра поговорим.

Свенельд неловко поклонился и ушел, недовольно хлопнув дверью.

Но и следующая встреча Свенельда и Святослава получилась безрадостная. Святослав пригласил Свенельда к себе на застолье, на котором помимо русских воевод присутствовали и касожские князья.

Старому варягу касоги сразу не понравились. Все они были бритоголовые и горбоносые, по-славянски не разумели, тараторили что-то по-своему. Молодой толмач-хазарин переводил все сказанное касогами на славянский язык. Святослав обращался к касогам на печенежском языке, который все они неплохо понимали. Одеты касоги были в короткие кафтаны из цветастого бархата, у каждого за широким поясом торчало по два кинжала. Пальцы касогов были унизаны драгоценными перстнями, на шее в два-три ряда лежали золотые ожерелья. Роста касоги были невысокого, но широки в плечах и мускулисты.

По лицам русских воевод Свенельд видел, что им не доставляет особого удовольствия общение с касогами, которые только и делают что похваляются, но они терпят этих шумных гостей, потворствуя прихоти Святослава. Речь за столом в основном шла о готовящемся походе на Саркел. Эта хазарская крепость на Дону таит в себе немалые богатства, ведь мимо нее донским водным путем каждое лето идут торговые караваны от моря до Волги и обратно. Эту крепость построили хазарам ромеи больше ста лет тому назад. С той поры Саркел ни разу не был взят врагами, хотя под его стенами побывали и арабы, и аланы, и печенеги… Доходили до Саркела и славянские рати на многовесельных ладьях по пути на Волгу, но ни с чем уходили восвояси.

Касоги обещали Святославу привести десять тысяч всадников. Они уговаривали Святослава после взятия Саркела идти войной на зихов, живущих на морском побережье у западных отрогов Кавказа.

В стране зихов нет городов, зато много богатых селений, жители которых делают прекрасное вино из винограда и добывают в реках золотой песок. Ромеи уже проникли в Зихию, понастроив там христианских храмов.

Святослав внимал касогам с живейшим интересом, не слушая предостережений Свенельда, который настаивал на том, что для русичей главное – это победить хазар. Распри касогов с зихами не должны волновать Святослава.

После застолья Свенельд разговорился с Икмором и Сфенкелом. Все трое вышли в крытую галерею, идущую по периметру всего второго яруса дворца. С галереи открывался вид на белокаменные дома и красные черепичные крыши, напоминавшие отсюда, с высоты, красный ковер с зелеными вкраплениями пышных садов и отдельных деревьев во дворах горожан.

– Что тут у вас происходит? – негодовал Свенельд. – Я совсем не узнаю Святослава! Какими бреднями набита его голова! Неужели вы допустите, чтобы Святослав вокняжился в Тмутаракани среди хазар и касогов!

– У Святослава нелады со старшей дружиной, – сказал Сфенкел, понизив голос. – Боярам не нравится, что Святослав привечает печенегов, касогов, ясов… Еще Святослав набирает в войско бывших славянских рабов, из коих немало выходцев с Дуная и Балкан. Эти ратники не рвутся на Русь, ибо там для них чужбина. Они убеждают Святослава отвоевать лучшие земли между Кубанью и Доном, основать здесь славянское государство и прибрать к рукам всю здешнюю торговлю.

– Есть и такие отчаянные головы, которые советуют Святославу отнять у ромеев Тавриду, – вставил Икмор, – там тоже богатая торговля и земли неплохие.

Свенельд раздраженно всплеснул руками.

– Вы-то почто молчите? – набросился он на воевод. – Почто не вразумляете Святослава? Иль не видите, что по молодости лет Святослав не разумом живет, а душевными порывами.

– Зря ты нас коришь, старина, – хмуро промолвил Сфенкел. – Мною не раз говорено Святославу, что не обретет он счастья на чужой земле. Киев – его отчина! Туда он и должен вернуться.

– И я о том же молвил Святославу, – признался Икмор, – токмо глух он к моим увещеваниям. Поэтому я больше и не суюсь к нему со своими советами! – Икмор махнул рукой.

– У Святослава от старшей дружины появились недомолвки, – опять заговорил Сфенкел. – Святослав понабрал себе новых советников, вроде купчишки Авдея. Эти советнички поют Святославу песни про стародавние времена, когда в низовьях Днепра и Южного Буга процветала держава славян-антов. Да еще советники эти тешат Святослава былинами про новгородского князя Бравлина, который задолго до Рюрика приходил с дружиной в Тавриду и отобрал у ромеев берега морские…

– От этих-то россказней на Святослава словно затмение нашло! – проговорил с досадой Икмор. – Обуревают его мысли о создании славянского княжества на берегу моря. Святослав говорит, что славяне жили в сих краях еще до прихода сюда авар и хазар, мол, кочевые племена изгнали отсюда славян. Ныне пришла пора вернуться сюда славянам.

– А в Киеве, значит, пущай древляне княжат, так, что ли? – рявкнул рассерженный Свенельд. – Вот Улеб-то обрадуется, коль прознает о затее Святослава! Вся свора крещеных бояр киевских возликует от такого известия!

– Что делать-то, старик? – спросил Сфенкел.

– Да уж не сидеть сложа руки! – сверкнул глазами Свенельд и зашагал прочь.

Глава 7
Саркел

Мофаз осознал в полной мере всю опрометчивость данного Иосифу обещания быть с ним до конца, только когда реальная опасность раскинула свои черные крылья над его головой. Стремительный бросок через степи к Итилю вымотал непривычного к верховой езде Мофаза настолько, что в конце пути он уже был не в состоянии ни стоять, ни сидеть. В стычках с русами, которых воины Иосифа преследовали по всему городу, Мофаз участия не принимал, отлеживаясь в каком-то доме возле пристани.

Когда арсии и гузы шарили во дворце кагана, а телохранители Иосифа сгоняли на площадь перед дворцом молодых женщин, которых они хватали повсюду и связывали длинными вереницами одну к другой, Мофаз и тогда был не у дел. Он готовил целебные отвары и делал примочки к своему болящему измученному телу. Когда Мофаз смог передвигаться самостоятельно, без палки, Иосиф поручил ему осмотреть всех пленниц и отобрать только тех, кто имел безупречную внешность и крепкое здоровье. Долгое время находясь подле кагана, Мофаз сильно поднаторел во врачевании, поскольку ему приходилось лечить самого кагана, а также его многочисленных жен и наложниц. Два дня Мофаз осматривал пленниц, которых слуги Иосифа заставляли раздеваться донага. Из семи сотен пленниц Мофазом было отобрано четыреста пятьдесят самых крепких и красивых.

На обратном пути из Итиля, когда отряд Иосифа настигли печенеги, Мофаз находился в обозе. Он и не думал сражаться с печенегами, помышляя лишь о бегстве. Охранявшие обоз гузы расстреляли все стрелы, отгоняя наседающих печенегов, потом гузы обратились в бегство, прихватив кто что смог из богатств каган-бега. Мофаз прибился к гузам и сумел спастись.

Сатук, военачальник гузов, решил добраться до Саркела, где стоял гарнизон наемников-гузов. Сатук предложил Мофазу возглавить находившихся в Саркеле хазар. «Ведь ты – кендер-каган, второе лицо в хазарском государстве после каган-бега, – сказал Сатук Мофазу. – Я стану твоей правой рукой. В Саркеле я уже бывал, это очень сильная крепость! Там можно отсидеться и переждать беду». Предложение Сатука показалось Мофазу заманчивым. Он согласился без долгих раздумий.

В переводе с хазарского Саркел означает «Белая башня». Такое название крепости дали еще возводившие ее строители, среди которых было немало хазар. Крепость была выстроена из белого кирпича. Саркельское городище находилось на невысоком широком мысу, река Дон в этом месте образовывает небольшую излучину. Мыс был отрезан от прилегающей части речного берега широким и глубоким рвом, по краю которого проходил высокий вал. Северная оконечность мыса была отделена вторым рвом, за которым и возвышалась кирпичная крепость. Стены Саркела были восемь локтей толщины. По углам крепости возвышались массивные четырехугольные башни, на десять локтей выступавшие за наружные линии стены. Кроме угловых, самых высоких башен, были еще башни вдоль стен крепости. В двух из них – с северной и западной сторон – находились ворота в виде пролетов, закрывавшихся деревянными створами, окованными железными полосами.

Внутри крепость была разделена поперечной стеной в шесть локтей толщиной. Находившиеся в крепости кирпичные постройки располагались таким образом, что делили каждую из двух ее частей еще на две части. В восточной части крепости, в которую не было наружных ворот, а вели двое ворот в поперечной стене, находился небольшой дворец здешнего тархана, сокровищница, арсенал, а также две огромные высоченные башни, с которых можно было обозревать всю округу и бескрайние степи за Доном. Одна из башен примыкала к дворцу, другая замыкала собой юго-восточный угол крепости.

Стоящее в Саркеле войско было невелико. Это был отряд так называемых белых хазар численностью в триста воинов и четыреста наемных гузов.

Белые хазары отличались от хазар, живущих на Волге и в Серире, своим внешним видом, они были светловолосые и голубоглазые, выше ростом и стройнее. Диалект белых хазар заметно отличался от языка хазар, живущих к востоку от них. Язык белых хазар был схож с языком степных ясов и черных болгар, осевших в этих краях сразу после ухода на запад гуннской орды. Кое-кто называл белых хазар потомками тех готов, которые переждали гуннское нашествие в горах Тавриды, а потом смешались с пришедшими сюда кочевыми тюркскими племенами. Кто-то полагал, что белые хазары и есть потомки тавроскифов, от которых получил свое название полуостров Таврида. Сами белые хазары не считали себя выходцами из готов или тавроскифов, они считали себя ядром хазарского племени и по своему укладу более тяготели к оседлой жизни, в отличие от восточных хазар.

После того, как самые крупные города белых хазар Самкерц и Тмутаракань были захвачены ромеями и касогами, множество белых хазар нашли пристанище в Саркеле. Здесь никогда не было наместника-тадуна, но всегда был военачальник-тархан, возглавлявший местный гарнизон.

Изначально крепость Саркел, возведенная у переправы через Дон, должна была контролировать сухопутные караванные дороги с Кавказа на Русь и с Волги на Дон. Для купцов Саркел был перевалочным пунктом, где они могли передохнуть, купить лошадей или верблюдов, могли нанять воинов-хазар для охраны караванов. С той поры, как расцвела речная торговля, Саркел из крепости превратился в город. Весь мыс между Доном и большим рвом постепенно был застроен домами ремесленников и купеческими подворьями. Кроме хазар в Саркеле проживало много греков и славян. Ныне вся жизнь Саркела была сосредоточена вокруг речной пристани, куда причаливают суда торговых гостей, идущих по Дону к Волге и с Волги к морю.

Даже при беглом осмотре Саркельская крепость произвела на Мофаза весьма благоприятное впечатление, особенно его поразили высота двух башен в цитадели и толщина крепостных стен. Крепостные сооружения показывал Мофазу здешний тархан, которого звали Талаш. Это был опытный воин, весь покрытый шрамами, суровый и немногословный.

Сатук ужом вился вокруг Мофаза, нагонявшего на себя важный вид. Он старательно показывал Талашу, что отныне в Саркеле будет главенствовать кендер-каган, а он, Сатук, самый доверенный человек кендер-кагана. Однако Талаш сразу дал понять Мофазу и Сатуку, что он в Саркеле самый главный. И с ним лучше не спорить!

Мофаз, всегда робевший перед военачальниками, не выразил ни малейшего протеста по этому поводу. Заносчивый Сатук надеялся, что предводитель наемных гузов Шевяк вступит с ним в негласный сговор против неуступчивого тархана. Однако живущие в Саркеле гузы давно обзавелись здесь семьями, переженившись на хазарских и славянских женщинах. Был женат на хазаринке и Шевяк, который не собирался интриговать против Талаша. Выступать с позиции силы Сатук не мог, так как у него было всего около сотни всадников.

Когда началась пора осенних дождей, в Саркеле нежданно-негаданно объявился конный отряд хазар, сумевших вырваться из Семендера. Возглавлял отряд Рафаил, один из сыновей кагана. Рафаилу было всего двадцать лет. Вместе с Рафаилом была его юная жена Кейла, дочь Бецалела.

Рафаил поведал Талашу и Мофазу о том, как русы ворвались в Семендер, как в битве с ними погиб Бецалел, как много пало хазар в сече, предпочитая смерть плену. Бецалел знал, что Семендер обречен, поэтому он взял слово с Рафаила, что тот обязательно спасет его дочь от плена и позора. Когда сражение шло уже на улицах города, несколько хазарских беков, и с ними Рафаил, решили пробиваться в горы. Кейла превосходно ездит верхом. Рафаил посадил жену на резвую лошадь, и они поскакали прочь из города. За ними долго гнались печенеги, стреляли вдогонку из луков. Хазарам было нечем стрелять, у них давно кончились стрелы. Беглецы укрылись в лесу, затем перевалили через Чорский хребет и оказались в стране лезгин. Там и помимо них было множество беженцев из Серира.

Много дней отряд Рафаила шел к Дону, далеко обходя кочевья печенегов, занявших все прикумские пастбища хазар. К началу зимней стужи, сковавшей льдом реку Дон, до Саркела добрались еще несколько сотен хазар, бежавших из Серира.

* * *

Зима прошла в тревоге и ожидании утешительных вестей. Вот растаяли снега, зазеленела молодой травой широкая степь. Отгремели майские грозы, отшумели теплые ливни. Наступили самые долгие дни в году. Ни один торговый корабль не подошел к Саркелу со стороны моря, не спустился вниз по Дону от волока близ волжских берегов.

– Русы засели в Итиле и не пропускают торговые караваны с Волги на Дон, – отвечал Талаш на беспокойные расспросы Мофаза. – Святослав с войском стоит в Тмутаракани, поэтому купцы не могут пройти к Лукоморью. Это неспроста. Русы собираются напасть на Саркел. – У Мофаза душа ушла в пятки.

– Что же делать? – залепетал он. – Надо же что-то делать!

– Если ты говоришь о бегстве, то бежать нам некуда, – мрачно усмехнулся Талаш. – Итиль занят русами. Семендер и Беленджер в руинах. В Тмутаракани – Святослав. Касоги и аланы побеждены Святославом. В верховьях Дона и на Северском Донце засели печенеги. Если пытаться пробиваться на юг, к Чорскому проходу, то опять же не миновать кочевий печенегов в прикумских степях.

Мофаз в отчаянии схватился руками за голову.

– Это крах! Мы все тут погибнем! Русы и печенеги скоро вырежут всех хазар под корень!

В конце июня трое ширванских купцов с товарами на двадцати верблюдах степным шляхом подошли к Саркелу с юга. Талаш пригласил торговцев в свои покои, желая побеседовать с ними. Беседа протекала в трапезной, куда также были приглашены Мофаз, Шевяк и Рафаил с Кейлой.

Сначала купцы рассказали Талашу о распре из-за Дербента между Абд ал-Маликом из рода Хашимитов и лезгинским царем Хашрамом. Потом разговор зашел о савирах, бежавших из Серира от ярости русов и занявших земли по реке Куре, оттуда савиров теперь пытается изгнать картлийский царь Баграт.

Неожиданно Кейла вмешалась в беседу, обратившись к одному из купцов. Перед этим она какое-то время пристально разглядывала его.

– Я вижу на твоей руке перстень, уважаемый, – волнуясь, проговорила юная хазаринка. – Откуда он у тебя?

Купец смутился.

– Перстень достался мне в наследство от отца, – прозвучал ответ.

Кейла вскочила с мягких подушек, голос ее зазвенел от негодования:

– Это неправда! Не пристало мужу с сединой в бороде лгать!

– Я говорю правду, дитя мое, – промолвил купец. – Это мой перстень. Могу поклясться чем угодно.

– Ах так! – Кейла сорвала со стены, увешанной оружием, тугой лук. Другой рукой она выдернула из колчана стрелу. – Молви правду или расстанешься с жизнью!

Не слушая протестующих возгласов мужа, Кейла наложила стрелу на тетиву и прицелилась в седобородого купца. Тот побледнел.

– Молви правду! Ну! – настаивала Кейла, медленно натягивая тетиву. Было видно, что с луком она обращаться умеет.

– Скажи ей правду, Абдурахман. Скажи!

– Не бери греха на душу, брат. Сознайся! – взмолились два других купца, тормоша Абдурахмана за локти с двух сторон.

– Ладно, я признаюсь! – Абдурахман поднял руку, заслоняясь от нацеленной на него стрелы. – Опусти лук, девочка. Я скажу правду.

Кейла ослабила тетиву и опустила лук.

Мофаз, угощавшийся финиками, перестал жевать. Он был поражен поведением Кейлы! Шевяк взирал на Кейлу с восхищенной улыбкой. Ему бы такую дочь! Рафаил пребывал в полнейшем недоумении. Супруга позорит его перед уважаемыми людьми! И только Талаш был невозмутим. Он сверлил седобородого купца подозрительно-настороженным взглядом.

– Четыре дня тому назад мы наткнулись в степи на человека, – вновь заговорил Абдурахман, не смея поднять глаз. – Он был худ и бледен, как после долгой болезни, его немытые спутанные волосы свешивались ниже плеч. Одежда на нем была рваная и грязная. Свое имя он нам не назвал. Мы дали незнакомцу чистую одежду, помыли его и подстригли. У него был кинжал и вот этот перстень. По тому, как незнакомец держался с нами, мы поняли, что он знатного рода. К сожалению, он был совсем плох…

– Мы хотели накормить его, – вставил другой купец, – но он уже не мог жевать, тяжелая болезнь поразила его внутренности. Он мог пить, а есть не мог. Так и было, клянусь Аллахом!

– Да, Селим верно говорит, – промолвил Абдурахман, печально кивая головой в пестром тюрбане. – Когда мы наткнулись на этого незнакомца, он еле-еле стоял на ногах, а на другой день он уже и стоять не мог. До вечера он ехал на верблюде, пребывая в полузабытьи. Когда мы стали располагаться на ночлег, незнакомец умер. Мой конюх закопал его недалеко от караванной тропы. Перстень я взял себе, а кинжал…

Абдурахман взглянул на Селима.

– Кинжал у меня. – Селим закивал головой в чалме. – В моей сумке. Мой слуга сейчас принесет его сюда.

Мальчик-слуга живо сбегал за кинжалом. При виде кинжала у Мофаза отвисла нижняя челюсть: это был кинжал Иосифа! Рафаил с волнением взял кинжал в руки, осторожно вынул его из позолоченных ножен, украшенных грифонами. Такой кинжал был только у хазарского царя!

Абдурахман снял с пальца золотой перстень и передал Кейле. Она взяла его со слезами на глазах.

– Как ты запомнила этот перстень? – обратился к жене Рафаил.

– Этот перстень был на руке у дяди Иосифа, когда он прощался с моим отцом и со мной перед тем, как уйти с конницей из Семендера, – прерывающимся от еле сдерживаемых рыданий голосом промолвила Кейла.

– Быть может, Иосифа можно было спасти, а эти негодяи убили его, позарившись на золотое кольцо и кинжал! – сердито проговорил Мофаз, ткнув толстым пальцем в купцов. – Я не верю им!

Купцы принялись клясться, что не убивали того странного незнакомца. Они взывали к милосердию Талаша, напоминали ему о священном на Востоке обычае гостеприимства: любой гость – лицо неприкосновенное!

– Уважаемые, – сказал Талаш, – незнакомец, которого вы повстречали в степи, был большим человеком среди хазар. Он был хазарским царем. И похоронить его нужно по-царски. Один из вас отправится с моими людьми к месту той стоянки, где было предано земле тело каган-бега. – Талаш повернулся к Рафаилу и Кейле. – Я распоряжусь, чтобы в одной из крепостных башен был сооружен склеп, там мы и погребем прах Иосифа.

Из купцов в дорогу собрался Абдурахман со своим конюхом. Талаш отрядил в путь пятерых воинов во главе с Рафаилом, которому предстояло на месте опознать труп незнакомца. У Талаша теплилась слабая надежда, что встреченный купцами бродяга вовсе не Иосиф. Перстень и кинжал бродяга мог подобрать на месте той роковой битвы хазар с печенегами, свидетелями которой были Мофаз и Сатук. Маленький отряд в тот же день покинул Саркел.

Поиски затерянной в степи могилы затянулись. Лишь на восьмой день Абдурахман и его конюх смогли наконец отыскать место той самой стоянки. Сначала они проехали мимо этого места, а когда сообразили, то вернулись назад. Могила оказалась разрытой шакалами. Звери растерзали труп, разорвав его на части. Сильно обглоданная голова валялась отдельно от тела. Над местом этого страшного пиршества висело зловоние разлагающейся плоти.

Рафаил долго осматривал человеческие останки, замотав рот и нос куском полотна. По волосам на голове мертвеца, по пальцам рук, по другим ведомым ему одному приметам Рафаил определил, что сей растерзанный прах принадлежит Иосифу, последнему каган-бегу хазар. Останки Иосифа были уложены в кожаный мешок, который навьючили на лошадь.

Обратный путь занял меньше времени. Когда взору Рафаила открылся широкий серебристый Дон с песчаными отмелями, его сердце екнуло и застыло в груди. От города, лежавшего на другом берегу реки, осталось огромное пепелище. Над пепелищем возвышались белые стены и башни крепости. Возле распахнутых ворот виднелись русы в белых портах и рубахах, они что-то грузили на повозки. Большой конный отряд русов выходил из Саркела, направляясь куда-то. На башнях крепости сверкали видимые издалека красные щиты славянской стражи. На одной из самых высоких башен развевался желто-черный славянский стяг. Рафаил и его люди повернули коней к тростниковым береговым зарослям.

Абдурахман был намерен ехать в Саркел, чтобы узнать об участи своего каравана.

– Извести меня, если сможешь, о том, как пал Саркел, – сказал Рафаил торговцу. – Постарайся также узнать, что сталось с моей женой.

Абдурахман отсутствовал два дня. На третий он сам разыскал Рафаила в донских плавнях. Со слов Абдурахмана выходило, что русы захватили Саркел с налета ранним утром. Защитники крепости полегли в сражении почти все, в плену оказались только тяжелораненые воины. Талаш и Шевяк погибли в числе первых. Сатук сумел бежать. Мофаз и Кейла угодили в плен, как и множество прочих жителей Саркельского городища. Всех пленников русы погрузили на ладьи и отправили в Тмутаракань, туда же русы отвезли взятые в Саркеле сокровища. Караван Абдурахмана русы тоже разграбили, а двух других купцов отпустили с миром на все четыре стороны.

Абдурахману ничего не оставалось, как возвращаться ни с чем обратно в Ширван. Купец предложил Рафаилу ехать вместе с ним, но Рафаил отказался.

– Я поклялся на могиле каган-бега сражаться с русами, покуда бьется мое сердце, – сказал Рафаил.

– Где же эта могила? – спросил Абдурахман.

– Теперь это знаю только я, – таинственно ответил Рафаил.

С падением Саркела завершилась эпоха существования Хазарского каганата, а племя хазар стало подобно листьям, гонимым ветром…

Глава 8
Месть хана Илдея

Святослав, одолеваемый замыслом похода на зихов, охладел к войне с хазарами, поэтому штурмовать Саркел пришлось Свенельду, проявившему в этом деле присущую ему смекалку. Несколько сотен молодых воинов-русов ночью переплыли Дон и затаились в большом крепостном рву, сидя по шею в воде. Затем люди Свенельда, одетые в хазарские одежды, примчались к Саркелу на взмыленных лошадях, якобы спасаясь от печенегов. Другой отряд воинов Свенельда изображал погоню, этот отряд был на низкорослых печенежских лошадях, в одеждах степняков и с их оружием в руках.

Саркельские хазары впустили мнимых беглецов в город, а сами вышли за ворота, чтобы отогнать печенегов в степь. Когда уловка Свенельда открылась, было уже поздно. Сидевшие во рву русичи проникли в городище, а затем и в цитадель. К полудню сопротивление хазар и наемников-гузов было сломлено.

Потери русов при взятии Саркела были столь малы по сравнению с потерями при осаде Беленджера и Семендера, что имя Свенельда обрело в русском войске ореол удачливости. Слава Святослава после Свенельдова успеха в Саркеле ушла в тень. Громкие победы Святослава были оплачены обильной кровью, это знали все.

Свенельд же малой кровью взял огромный Итиль и прекрасно укрепленный Саркел. Популярность Свенельда в войске была такова, что Святослав не мог принять ни одно свое решение без одобрения старого варяга.

В середине лета Святослав отдал приказ воеводе Перегуду погрузить на суда оставшиеся в Итиле богатства и идти на Русь Волго-Окским речным путем. Удерживать и дальше Итиль в своих руках Святослав, нацелившийся на завоевание Зихии, считал нецелесообразным.

В Саркеле Святослав оставил гарнизон, намереваясь в ближайшем будущем заселить Саркельское городище выходцами с Руси. Саркел должен был стать важнейшим звеном в цепи донских и приморских городов, отнятых Святославом у хазар и касогов. Святослав всерьез намеревался создать сильное славянское княжество между Кубанью и Доном со столицей в Тмутаракани. Нежелание многих соратников Святослава обустраиваться на завоеванных землях как у себя дома не останавливало князя. Святослав теперь все чаще советовался со знатными касогами, все больше времени проводил со своей новой касожской женой. Во дворце Святослава толпились послы из Аррана, Шираха, Лазики, Кахетии, Ширвана… Владетели Закавказья спешили заручиться дружбой Святослава, а заодно разведать, где именно намеревается продолжить свои завоевания воинственный князь русов.

В разгар подготовки похода в Зихию на Святослава посыпались тревожные известия. Вятичи напали на караван Перегуда в окских лесах и отняли часть военной добычи. С остатками дружины Перегуд с трудом добрался до Киева. Печенеги из орды Иртим совершили набег на земли северян, пожгли села и городки в Посемье. У древлян вспыхнула распря с дреговичами. Древляне осадили город Туров в земле дреговичей, но взять его не смогли и ушли в свои леса.

– Гляди, княже, – молвил Свенельд Святославу, – коль заратятся древляне и откажутся платить дань Киеву, Улеб с ними не совладает. Возьмут древляне твою отчину голыми руками. Воинов в Киеве мало, все войско тут, в Тмутаракани. Вот и печенеги осмелели, знают, что ты от Руси далече.

– Не возьму я в толк, почто хан Илдей на Русь исполчился, – недоумевал Святослав. – У меня же его родичи в заложниках. Их головами рискует Илдей, меч на меня обнажая.

– Илдей, может, выкупил своих родичей из плена, – сказал Свенельд, – а может, выкрал. Руки у него теперь развязаны. Так что, княже, жди от печенегов новой беды.

– Я к печенежским заложникам надежных людей приставил, – нахмурился Святослав, – не могли они на подкуп поддаться. И прозевать заложников тоже не могли!

– Неча догадками терзаться, княже, – решительно произнес Свенельд. – На Русь надо возвращаться без промедления! Коль промедлишь, растащат твои родовые владения враги или родственники твои.

Святослав послушал Свенельда и повелел воеводам готовить войско к возвращению домой. Пешая рать должна была следовать на Русь морским путем и далее вверх по Днепру. Конные полки во главе со Святославом пойдут к Киеву через степи.

* * *

Святослав сидел на троне из мореного дуба с высокой резной спинкой, перед ним с виноватым видом стоял боярин Гробой. Вдоль стен просторного тронного покоя на длинных скамьях восседали с одной стороны воеводы Святослава, ходившие с ним в далекий южный поход, с другой стороны – киевские бояре, длиннобородые и почтенные, рядом с ними Улеб.

– Ну что же ты замолк, боярин? – мрачно промолвил Святослав, взирая на Гробоя из-под нахмуренных бровей. – Веди свой рассказ дальше. Я внимательно слушаю тебя.

– На празднование Ярилина дня предложил кто-то из бояр позвать на застолье заложников-печенегов, почтить их, так сказать, достойным обращением, ведь хан Илдей, их родственник, помогал русским дружинам в войне с хазарами, – заговорил Гробой, не глядя на князя. – Пиршество было в моем тереме. Не могу сказать, из-за чего произошла ссора сына моего с печенегами. Гостей в трапезной много было, за всеми и не углядишь. Кто-то из печенегов ударил Владислава, а он был во хмелю… – Гробой глубоко вздохнул, словно собираясь с духом. – Во хмелю-то Владислав не знает никакого удержу, вспыхивает быстро, как лучина. В общем, сдернул Владислав со стены мой старинный меч и зарубил печенегов, всех троих.

Гробой опять тяжело вздохнул и умолк.

– Молви дальше, боярин, – сказал Святослав. – Чего ты замолчал?

– А чего говорить-то, княже. – Гробой осмелился взглянуть на Святослава. – Сына я в погреб посадил, чтобы он охолонул немного, а убитых печенегов их слуги увезли в степь.

– Где Владислав? – рявкнул Святослав. – Подать его сюда! Где этот злыдень?

– Нету в Киеве Владислава, – ответил Гробой. – Он, как узнал, что ты идешь сюда с полками, вскочил на коня и умчался незнамо куда. И вся дружина Владислава ушла вместе с ним.

– Скатертью дорога! – сердито обронил Улеб. – Без Владислава в Киеве тишь да благодать, а с ним были токмо ссоры да склоки!

– Твой непутевый сын, боярин, во время брани с хазарами постоянно воду мутил, – недовольно проговорил Святослав. – Я услал Владислава в Киев с глаз подальше, так он и здесь напакостил! Илдей никогда не простит мне сего злодеяния.

– Выдай Илдею Владислава, брат, – промолвил Улеб. – Пущай Владислав ответит за убийство заложников своей головой. Токмо так ты замиришься с Илдеем.

Гробой вздрогнул, будто его огрели плетью.

– Не по чести это – выдавать печенегам наших людей благородной крови! Печенеги творят еще больше злодеяний, сколько славян у них в неволе томятся, принимая всяческие унижения. Ханы о том речь не ведут, будто так и надо! Илдей по сути своей – степной волк. Дождался бы он, когда ему вернут из плена его родичей, и все равно напал бы на наши земли. А тут, глядите-ка, у Илдея повод для набега появился – надо мстить за убиенных родственников своих! В таком случае, у нас, русичей, поводов для истребления печенегов еще больше.

Киевские бояре и мужи градские поддержали Гробоя нестройными, но дружными голосами. Никто в Киеве не ждал добра от печенегов, никто этого добра от них и не видел!

Святослав громким властным голосом восстановил в покое тишину.

– Слушай меня, боярин, – обратился он к Гробою. – Из-за твоего сына я стал нарушителем клятвы, а ведь я клялся Илдею нашими богами. Выходит, я и перед нашими богами виноват. Такого я не прощаю. Повелеваю тебе разыскать Владислава, где бы он ни скрывался. Кровь заложников и на тебе, боярин. В твоем ведь тереме их убили. Не сыщешь Владислава, боярин, не быть Предславе княгиней. Спроважу ее в лесное захолустье и тебя вместе с ней, будете волчий вой по ночам слушать. Ступай!

Гробой удалился с поникшими плечами. Проходя мимо Улеба, Гробой метнул в него взгляд, полный ненависти. Улеб ответил на этот взгляд торжествующей усмешкой.

Не успел Святослав передохнуть после долгой дороги, вступив в свой княжеский терем, как пришло известие о печенегах, разбивших стан у реки Рось. Смерды, толпами бежавшие от степняков в Киев, рассказывали, что печенежскую орду возглавляет хан Илдей и его братья. Печенеги взяли в осаду сразу три пограничных городка на реке Роси.

Выяснив причину вражды к нему хана Илдея, Святослав отправил к печенегам посла, предлагая разойтись миром. Через своего посланца Святослав постарался объяснить Илдею, при каких обстоятельствах были убиты его сын и два племянника. Святослав обещал покарать убийцу Илдеевых родичей.

Илдей не пожелал договариваться миром, и Святославу пришлось спешно вести дружину на Рось. Печенеги были разбиты и отогнаны далеко в степь. Однако до подхода Святослава степняки успели разорить дотла два сторожевых городка, вырезав их защитников до последнего человека. Вот почему Святослав был так неласков с боярином Гробоем на собрании воевод и киевской знати.

* * *

Свою неприязнь к Владиславу Святослав перенес и на Предславу, оставив ее без подарков и знаков своего внимания. На ночь в опочивальню Святослава челядинцы приводили плененную в Саркеле знатную хазаринку Кейлу. Затем Святослав на несколько дней уехал в Вышгород к матери, но всем в княжеском тереме было ведомо, что большую часть времени князь проводит с Малушей в селе Будутине. Соглядатаи Предславы были и там. Раздраженная Предслава подступила к отцу, явившись к нему в дом.

– Святослав велел тебе разыскать Владислава, а ты и не чешешься! Сколь дней уже минуло. Иль полагаешь, остынет князь и простит Владислава, так?

Сидевший за столом Гробой потянулся к чаше с хмельным медом, но Предслава резким движением руки смахнула чашу на пол.

– Что, решил в хмельном питье горести свои утопить? – с недовольной усмешкой проговорила она.

Гробой грохнул по столу кулачищем.

– Ты норов-то умерь, дочь! Где твое почтение к отцу? Думаешь, ты – княгиня, так тебе все дозволено!

– Это ныне я – княгиня, а кем завтра буду – неведомо, – злобно прошипела Предслава прямо в лицо Гробою, раскрасневшееся после обильных возлияний. – Святослав ныне на расправу крут. Не люба я ему, а все из-за братца моего бестолкового, кол ему в глотку!

– Не смей такое про родного брата молвить, негодная! – рассердился Гробой. – Беду накличешь! Обойдется все, вот увидишь. Святослав вспыльчив, но не злопамятен. Уже осень на носу, печенеги скоро за Дон откочуют, оставят нас в покое. Тогда можно будет привести Владислава к Святославу.

– Гляди, отец, – пригрозила Предслава, – коль Святослав сошлет меня с глаз долой и возьмет себе другую жену, этого я никогда не прощу ни тебе, ни Владиславу. Своей рукой вам обоим очи выколю!

Мать Предславы, сидевшая на стуле у окна, услышав такое из уст дочери, закрыла лицо ладонями и разрыдалась.

Глава 9
Верхуслава

Боярин Гробой рассчитывал на поддержку Свенельда, своего давнего соратника, с которым он ходил в походы еще при князе Игоре.

Ладьи Свенельда, нагруженные богатой добычей, подошли к Киеву в конце сентября. Святослав пребывал в Киеве уже больше двадцати дней.

Свенельд и не подумал заступаться за Владислава. Старый варяг у днепровских порогов встречался с ханом Хецу. Тот поведал Свенельду, что Куря сговаривает печенежских ханов разбить орду хана Туганя и идти на Киев. Воевать с Туганем согласны многие печенежские вожди, но враждовать со Святославом ханы опасаются. С Курей заодно лишь Илдей и Шиба. Куря с Илдеем могут выставить около двадцати тысяч всадников, а у Шибы воинов немного, всего около четырех тысяч.

– Если бы не пьяная выходка Владислава, печенежские заложники остались бы живы и хан Илдей не объединился бы с Курей, – недовольно выговаривал Гробою Свенельд. – Печенеги не опасны для Руси, покуда они разобщены. Но любой, даже временный союз печенежских ханов – это страшная сила!

Все, кто раньше дорожил дружбой с Гробоем, теперь сторонились его, как чумного. Не привыкший к такому обращению, Гробой злился, но поделать ничего не мог. Сына он и не пытался искать, ибо прекрасно сознавал, что добровольно Владислав встречаться со Святославом не станет, а принудить его силой у Гробоя не было возможности. У Владислава было втрое больше гридней, чем у Гробоя.

Тайная союзница Владислава Сфандра почему-то была уверена, что ее возлюбленный подался в степи, к печенегам. Она была совершенно ошеломлена тем развитием событий, какого они с Владиславом всячески хотели избежать. Сфандра не присутствовала на том злосчастном пиру, на котором Владислав запятнал себя кровью убитых им заложников. Теперь Владиславу следовало думать не о киевском троне, а о спасении собственной головы.

Свенельд, занявшийся улаживанием раздоров между древлянами и дреговичами, неожиданно наткнулся на след Владислава. Оказывается, Владислав побывал и у древлян и у дреговичей, пытался поднять здешнюю знать против Святослава, но ничего не добился и ушел к волынянам на Западный Буг. Волыняне не платили дань Киеву, это было сильное славянское племя, окруженное воинственными соседями. С севера волынян теснили ятвяги, с запада – поляки. На востоке могучей горой стояла Киевская Русь.

Святослав хотел было отправить к волынянам посла с требованием выдать Владислава, но в это время случилось событие, помешавшее Святославу осуществить это намерение.

Когда землю укрыл первый снег, в Киев с небольшой свитой приехала Верхуслава, дочь князя вятичей. Святослав не забыл Верхуславу и очень обрадовался ее приезду. Святославу было непонятно, почему Земомысл, отец Верхуславы, вдруг нарушил заключенный договор и разграбил караван Перегуда, проходивший окским речным путем с Волги на Днепр.

– Отца моего нет в живых, – поведала Верхуслава Святославу, – его убили мои двоюродные дядья. Старший из них Росволод стал князем вятичей. Это Росволод пограбил ладьи Перегуда близ Мурома. Он же призывает вятичей не подчиняться Киеву. Росволод засел в Рязани, возводит там сильную крепость. Не весь народ вятичей готов признать Росволода князем, поэтому Росволод ушел из Мурома в Рязань, где у него сторонников больше. Братья мои не сложили оружия, помощь им нужна.

Верхуслава стала просить Святослава исполчить войско на Росволода, дабы вернуть княжескую власть в земле вятичей роду Земомысла. Верхуслава заверяла Святослава, что ее родственники согласны платить дань Киеву и соблюдать договор, заключенный Земомыслом с киевским князем.

Святослав пообещал Верхуславе помочь ее братьям свергнуть Росволода.

– По весне поведу полки на Оку, – сказал князь.

Глава 10
Битва у Девичьей Горы

Уходя в поход на вятичей, Святослав опять оставил блюстителем своего трона Улеба. На этот раз Улебу было доверено сильное войско на случай печенежского вторжения.

Время весеннего сева прошло спокойно, наступило лето…

В начале июня у славян проходят Русальи игрища. По поверью, в эти дни русалки выходят на сушу из рек и озер, водят хороводы при свете месяца, празднуют свои свадьбы, пляшут и поют. Там, где русалки устраивают свои игрища, трава становится зеленее и цветы расцветают невиданной красотой. В эти дни никто из славян не осмеливается работать, особенно возле рек, чтобы не навлечь на себя гнев русалок. У славян это был женский праздник. Замужние женщины на рассвете уходили в рощи, водили там хороводы и пели песни. На эти лесные торжества женщины приходили с распущенными волосами, босые, в длинных белых платьях из льна.

Незамужние девушки в Русальи дни плетут венки и бросают их в воду, чтобы погадать о замужестве. В лесу близ реки девушки заводят хороводы и пляски вокруг костра, при этом все участницы этих игрищ должны быть нагими, с расплетенными косами. Гадая на богатого жениха, девушки прыгают через костер и развешивают в лесу на деревьях венки из полевых цветов.

Во время Русальего праздника к пограничной реке Рось прихлынула на быстрых лошадях печенежская орда. Степняки появились внезапно, перейдя вброд речку Рось, они рассыпались широкой облавой по окрестным селам. В рощах и на лугах печенеги пленили множество женщин. В деревнях печенеги забирали скот и лошадей, смердов, пытавшихся отстоять свое имущество, степняки безжалостно убивали. Опустошенные села печенеги предавали огню. Печенегам было известно, что Святослав ушел из Киева воевать с вятичами, поэтому степняки не торопились уходить в степи с захваченной добычей.

Едва до Киева дошла весть о набеге печенегов, Улеб без промедления велел седлать коней и скликать пеший полк. Всем пешцам Улеб приказал садиться в насады и спускаться вниз по Днепру до реки Рось, сам повел конную дружину к объятому пожарами пограничью вдоль днепровского берега.

Печенеги гнали связанных длинными вереницами славянских пленниц к своему становищу, когда на них вылетели из леса конные русские богатыри с боевым кличем: «Росс!.. Росс!..»

Русичей было гораздо меньше, чем печенегов, но они, пользуясь внезапностью, привели степняков в смятение. Сражение развернулось у села Сахновка, рядом с которым возвышался большой холм, поросший лесом.

Дружинники Улеба рассекали кинжалами путы на руках у пленниц и велели им бежать к лесу. Обретя свободу, девушки гурьбой понеслись по склону холма к тенистым кущам соснового бора. Многие из пленниц были совершенно обнажены, их нежные белые спины и плечи, округлые бедра сверкали на солнце; девушки по колено утопали в траве, расцвеченной желтыми метелками сурепки и голубыми васильками, их растрепанные светло-русые волосы развевались на бегу, как гривы несущихся вскачь лошадей.

Улеб был не очень ловок во владении мечом, но он был силен и напорист, им двигало дерзновенное стремление превзойти воинской славой Святослава. Столкнувшись в сече с печенежским ханом, которого окружали могучие батыры, Улеб с безумной отвагой лез прямо на вражеские копья. Получив рану в бедро, Улеб только вздрогнул, но не опустил меча. Батыры валились один за другим прямо под копыта Улебова коня. Дружинники, как могли, прикрывали Улеба щитами от печенежских стрел и сабель, не отставая от него ни на шаг.

Печенежский хан, отбиваясь от Улеба, норовил пуститься в бегство, видя, что русы скоро окончательно сомнут его конный отряд. Тяжелый меч Улеба постоянно сталкивался с вовремя подставленной саблей хана или громыхал по круглому ханскому щиту. Противник Улеба обладал отменной сноровкой! Стиснув от злости зубы, Улеб вновь сделал широкий замах, нацелившись на шею печенега. Хан ловко увернулся. Меч Улеба, просвистев на мизинец от головы хана, отсек голову его лошади, которая завалилась набок. Нога хана запуталась в стремени.

– Вяжите его, да покрепче! – Улеб кивнул гридням на барахтающегося в залитой кровью траве хана.

Два дружинника, навалившись на знатного печенега, стали вязать ему руки. При этом с головы хана свалился шлем с металлическими глазницами.

– Эге! Да это же сам Илдей! – радостно воскликнул Улеб, удерживая на месте разгоряченного коня. – Ну, здравствуй, друже! Давненько мы не виделись с тобой. Извини, что встречаю тебя без медов и караваев.

Улеб торжествующе расхохотался, обнажив белые крепкие зубы.

Эта битва с печенегами запомнилась русичам спасением множества славянских полонянок. Холм, на котором укрылись пленницы, когда русы сошлись в сече со степняками, с той поры стал называться Девичьей Горой. А событие это люди назвали сражением у Девичьей Горы.

* * *

Приезд в Киев Верхуславы только сильнее разбередил сердечную рану ревнивой Предславы. Юная хазаринка Кейла, делившая ложе со Святославом, была менее ненавистна Предславе, поскольку она – всего лишь рабыня. Верхуслава же – княжеская дочь, при желании Святослав мог взять ее в жены. Предслава не могла не заметить, что Святослав очарован красотой Верхуславы, что он тянется к ней и им очень хорошо вместе.

Всю зиму Верхуслава жила в тереме Святослава, который уже не стремился на свидания к Малуше. Дабы Верхуслава чувствовала себя вольготно, Святослав спровадил Предславу в терем ее отца, сказав Гробою, что в несчастье его дочери повинно злодеяние его сына. Как предстанет Владислав пред очами князя, тогда и Предслава сможет вернуться в терем мужа. Но Предслава и ее отец понимали, что Владислав тут ни при чем. Увлекся Святослав Верхуславой, потому-то законная жена стала ему помехой. Отправляясь в поход на вятичей, Святослав взял Верхуславу с собой.

После победы над печенегами киевляне славили Улеба на все лады. Когда плененного хана Илдея вели по улицам Киева к княжескому терему, толпы народа сбежались на него посмотреть. Илдей скрипел зубами от бессильной ярости, вынося насмешки и комья грязи, летевшие ему в лицо. Улеб посадил хана в поруб и велел кормить его лишь черствым хлебом и квасом.

Гробой и вся его родня чуть ли не каждый день упрашивали Улеба заступиться за Владислава перед Святославом. Ведь хан Илдей в плену, теперь орда Иртим не посмеет нападать на Русь. Видя такое перед собой раболепство бояр-язычников, Улеб позволил себе поломаться и покапризничать. Он без стеснения выпрашивал дорогие подарки. Приходя в гости к Гробою, Улеб требовал щедрого угощения и чтобы все гости произносили восхваления в его честь за чашей вина.

Даже Сфандре опротивело наблюдать за поведением мужа, выказывающего столь неприкрытое зазнайство.

– Хватит пыжиться, муженек, пора бы уже и чихнуть! – сказала как-то Сфандра Улебу.

И Улеб наконец-то явил свою милость Гробою и его родственникам. Он пообещал заступиться за Владислава, но при условии, что тот сам явится к нему без оружия и без дружины.

– Не я, а смирение – лучшая защита для Владислава от гнева Святослава, – сказал Улеб.

Гробой сумел убедить Владислава смирить гордыню и сдаться на милость Улеба, который готов замолвить за него слово перед Святославом.

Глава 11
Золото василевса

Когда человека постигает разочарование в другом человеке, от этого как-то сразу тускнеют краски окружающего мира, рушатся радужные надежды, возникает неизбывная печаль некой утраты. Все это переживала Сфандра. С возвращением в Киев Владислава для Сфандры потянулись дни мучительной тревоги. Владислав часто бывал в тереме Улеба, терпеливо выслушивая его нравоучения и христианские проповеди. Истинной же причиной этих визитов было желание Владислава увидеться со Сфандрой. Сфандра стала поверенной всех тайных замыслов Владислава, которые были один безумнее другого. Сначала Владислав признался Сфандре, что собирается составить заговор против Святослава и привлечь к этому заговору Улеба. Когда Сфандра отговорила Владислава от этой опасной затеи, у того появилась другая безумная мысль – устроить побег хану Илдею.

– Тогда печенеги помогут мне одолеть Святослава, – молвил Владислав Сфандре. – Илдей приведет свою орду к Киеву, а я впущу печенегов в город. Токмо это надо сделать до возвращения Святослава из похода.

Сфандре стоило немалого труда убедить Владислава не затевать это опасное дело. Без сторонников в самом Киеве вызволить Илдея из темницы Владиславу не удастся. Преданных друзей у Владислава в Киеве нет, дружина его осталась на Волыни. Родственники и те не жалуют Владислава, так как из-за него они лишились милости Святослава.

Приходила в гости к Сфандре и Предслава, утратившая свою былую надменность и всячески искавшая сближения с женой Улеба. Предслава не скрывала того, что намерена воспользоваться разумными советами Сфандры, которая всегда умеет ладить со Святославом, и не только с ним. Многие бояре относятся к Сфандре как к равной под впечатлением от ее холодного ума. Предслава стала даже одеваться, как Сфандра, носила украшения, как у Сфандры. Все сказанное Сфандрой Предслава старательно запоминала, особенно если это касалось каких-то судебных дел или переговоров с иноземными послами.

Однажды, прогуливаясь у корабельной пристани на Почайне-реке, Сфандра вдруг увидела в пестрой толпе Калокира. От изумления и неожиданности Сфандра застыла на месте, это показалось ей наваждением. Калокир тоже заметил Сфандру и ускорил шаг к ней навстречу. Прошло два года с момента их разлуки. Грек был все так же красив и статен. Они обнялись средь шумной людской толчеи, как старые друзья.

– Очам не верю! – с улыбкой молвила Сфандра. – Ты ли это, Калокир? Вот так встреча! Ты надолго в Киев?

– Отчего ты не спрашиваешь, вспоминал ли я тебя все это время? – проговорил грек, крепко сжимая руки Сфандры в своих сильных ладонях.

– Знаю, что вспоминал, – тихо сказала Сфандра. – И ты частенько бывал в моих мыслях.

– Василевс опять отправил меня послом к Святославу, – промолвил Калокир. И заговорщически добавил: – По очень важному делу! Надеюсь, Святослав в Киеве?

Сфандра отрицательно качнула головой, звякнув серебряными височными подвесками.

– Святослав воюет с вятичами, – сказала она.

– Как? Опять?! – изумился Калокир. – Кто же правит Киевом в отсутствие Святослава?

– Его сводный брат Улеб, – ответила Сфандра, не пряча улыбку. «Поистине все повторяется в этом мире!» – говорил ее смеющийся взгляд.

– О, Пресвятая Дева! – воскликнул Калокир. – У вас тут с годами ничего не меняется! Святослав где-то воюет, а Улеб блюдет его трон.

Задрав голову, Калокир раскатисто расхохотался. Глядя на него, засмеялась и Сфандра. Проходившие мимо торговцы и носильщики грузов удивленно таращились на княгиню и ее собеседника в греческом одеянии, не понимая причину их веселья.

Прямо с пристани Сфандра привела Калокира к себе домой. По дороге Сфандра расспросила Калокира о своих племянниках Харальде и Тюре. Как им живется в Царьграде?

Харальда Калокир пристроил в отряд дворцовой стражи, благо у того был подходящий рост и телосложение. Харальд быстро освоил греческий язык. Он возмужал и пребывает в полном достатке. Тюра живет у родственников Калокира со стороны жены. Дабы с выгодой выйти замуж, Тюре предстоит не только выучить язык ромеев, но и пройти достойное знатной девушки воспитание. У хозяев дома, где поселилась Тюра, трое своих дочерей на выданье. Тюра посещает занятия вместе со своими новыми подругами.

В тереме Улеба все было по-старому. В бревенчатых покоях с коврами на полу все так же пахло мятой, чабрецом и свежим квасом. Когда челядинцы накрыли на стол, Калокир обратил внимание, что все яства и напитки выставлены только на золотой и серебряной посуде.

– Откуда это у вас? – изумился Калокир, рассматривая золотые чеканные чаши и блюда, серебряные кувшины и бражницы с фигурными ручками и тончайшими узорами.

– Из хазарской добычи Святослава, – ответила Сфандра, наливая гостю медовой сыты. – Нам-то немного перепало. Вот в теремах Свенельда и Гробоя есть на что посмотреть, у них-то сокровищ полны сундуки!

– А у Святослава в сокровищнице много богатств? – поинтересовался Калокир.

– Полным-полно! – махнула рукой Сфандра. – Я-то не видела эти богатства. Мне Предслава рассказывала, ей довелось побывать в мужниной сокровищнице. Все золото, какое Предслава на себе носит, тоже хазарское.

Калокир стал серьезным и задумчивым, словно собирался заговорить со Сфандрой на неприятную ей тему.

Сфандра взирала на Калокира с неким таинственным ожиданием в глазах.

– Где Улеб? – как бы между прочим спросил Калокир, угощаясь пирогами с черникой.

– На охоте, – ответила Сфандра. – Завтра должен вернуться.

По знаку Сфандры, девушки-служанки удалились из трапезной.

Калокир словно ждал этого. Он подсел к Сфандре и трепетно обнял ее за плечи.

– Дивная! Не к Святославу, а к тебе летел я, как на крыльях! – прошептал Калокир. – Мы можем где-нибудь уединиться?

На бледных щеках Сфандры загорелся слабый румянец.

Она медленно проговорила:

– Подкрепись немного пирогами, мой долгожданный. Потом я отведу тебя в светелку, где нам никто не помешает.

Однако Калокир был весь во власти вожделения, ему было не до еды. Был полдень – самое дремотное время; челядь разбрелась кто куда, многих свалила сонливость после сытного обеда. Ленивый ветерок прокрадывался сквозь плохо прикрытые ставни окна, наполняя светлицу запахом листвы и свежескошенной травы; внизу, под окном, челядинки срезали серпами разросшиеся сорняки возле яблонь и кустов смородины. Откуда-то тянуло дымом. Калокир, раскрасневшийся после обладания любимой женщиной, втянул носом воздух.

– Я распорядилась, чтобы тебе истопили баню, – сказала Сфандра, отвечая на немой вопрос своего любовника. Она улыбнулась и добавила: – Хочешь, я сама попарю тебя березовым веничком?

– Конечно, хочу! – без колебаний проговорил Калокир и с нежностью провел рукой по прекрасной обнаженной груди Сфандры. – Когда ты рядом со мной – я счастливейший из смертных! Но как посмотрят на это твои служанки?

– Баней занимается та из моих служанок, которая умеет держать язык за зубами, – ответила Сфандра.

Наступило недолгое молчание.

Затем, пристально глядя в лицо Калокиру, Сфандра промолвила:

– Ты как будто чем-то озабочен? Что тебя тревожит?

– Меня тревожит поручение василевса, милая, – со вздохом ответил Калокир, продолжая ласкать пальцами грудь Сфандры, розовые бутоны ее сосков.

– Что это за поручение? – поинтересовалась Сфандра.

– Я тебе рассказывал в прошлый свой приезд о трудной войне, какую вели ромеи с болгарами больше тридцати лет тому назад, – сказал Калокир. – Болгарский властитель Симеон едва не разорил Константинополь. Симеон взял себе царский титул. Он диктовал ромеям свои условия, поскольку был непобедим на поле битвы. Симеон навязал Империи договор, по которому ромеи обязаны ежегодно выплачивать болгарам выкуп золотом. Симеона давно нет в живых, но василевсы ромеев по-прежнему выплачивают болгарам эту постыдную дань.

Лежа на смятой постели в ореоле своих спутанных волос, Сфандра внимательно слушала речь Калокира; она была свежа и румяна, как спелое яблоко.

– Ныне Болгария не столь сильна, как была при Симеоне, – продолжил Калокир, – поэтому василевс Никифор вознамерился избавить Империю от Симеоновой дани. Поскольку лучшие ромейские войска и полководцы заняты войной с арабами в Азии, Никифор надумал натравить на болгар Святослава. Ведь по договору с князем Игорем Русь является союзницей Константинополя. Святослав обогатится на войне с болгарами, а Никифор принудит болгар предать забвению постыдный Симеонов договор.

Калокир умолк, заметив, что губы Сфандры шевельнулись.

– Хитро задумано, – обронила она, – но пойдет ли на это Святослав?

Калокир негромко проговорил:

– В трюме моего корабля лежит пятнадцать кентинариев золота. Василевс полагает, что это самый весомый довод. Я и сам так думал, покуда не увидел золотые кубки и вазы в Улебовой трапезной. Ежели Святослав взял все сокровища хазар, не покажется ли ему золото василевса жалкой подачкой? Вот что беспокоит меня.

– Святослав ныне необычайно богат, – промолвила Сфандра, усаживаясь на постели и отбрасывая с лица непослушные пряди. – Вполне может быть, что Святослав не позарится на золото василевса. Другие доводы, кроме золота, у тебя имеются?

Сфандра заглянула в глаза Калокиру. Калокир отрицательно помотал головой.

– Тогда тебе нужно придумать эти доводы, пока Святослав не вернулся из похода, – сказала Сфандра.

* * *

Никогда в своей жизни Калокир так не волновался, как перед этой встречей. Ему предстояло разговаривать со Святославом, самым непредсказуемым и самым непобедимым из киевских князей. В свои двадцать шесть лет Святослав исходил с войском огромные пространства от Днепра до Кавказа и нигде не знал поражений.

В Европе и Закавказье о Святославе говорят с уважением и страхом. В Константинополе Святослава сравнивают с прославленным Александром Македонским, который в столь же молодые годы шел от победы к победе и завоевал азиатские земли до самой Индии.

Много раз Калокир пытался представить эту встречу, заранее придумывая подходящие обороты речи, припоминая наиболее соответствующие этому моменту остроты. На деле же все случилось совершенно непредсказуемо. Вернувшийся с охоты Улеб потащил Калокира в Вышгород на встречу с княгиней Ольгой. Находясь в Вышгороде, Улеб и Калокир вдруг узнают, что войско Святослава находится на пути к дому, ратники плывут на ладьях по Днепру. Улеб и Калокир сели на коней и вернулись в Киев.

Оказалось, что Святослав уже в Киеве. Князь с конной дружиной добрался до Киева через земли северян. И вот Калокир стоит на теремном дворе и ожидает, когда его позовут в княжескую гридницу. Оттуда доносился гомон подвыпивших мужских голосов, громкий хохот, женский визг… Все эти звуки перекрывала протяжная песня, выводимая доброй полусотней мужских глоток, с удивительным многоголосьем подпевок. В песне говорилось о былинном пахаре Микуле Селяниновиче, впитавшем в себя силу матери-земли и эту землю почитающем. Микула Селянинович противостоит богатырю-исполину Святогору, всей силы которого не хватает даже на то, чтобы поднять переметную суму Микулы.

Калокир стоял под тесовым навесом. Он был смущен и раздосадован, с ним не очень-то здесь считаются! А ведь он – посол василевса ромеев! Древняя слава империи ромеев, существующей уже пять веков, как видно, никого не впечатляет в окружении Святослава. Да и сам Святослав, наверно, уже мертвецки пьян!

Вдруг на теремном крыльце появился Улеб и с ним какой-то широкоплечий крепыш с бритой головой. Оба стали спускаться по ступеням, о чем-то беседуя на ходу. Улеб был одет в длинную княжескую свитку из темно-красной парчи, с длинными рукавами, расшитую узорами из золотых ниток на груди и плечах. На ногах у него были желтые сапоги без каблуков с загнутыми носками. Спутник Улеба был босоног, в льняной, чуть помятой рубахе с красным оплечьем и белых льняных портах.

Они подошли к Калокиру.

– Извини за долгое ожидание, друг мой, – обратился к послу Улеб. – По нашему обычаю, с пира нельзя уйти князю, не выслушав приветствия от каждого из именитых гостей. Но твое ожидание вознаграждено – Святослав перед тобой!

Улеб с улыбкой похлопал молодого бритоголового крепыша по плечу.

У Калокира от изумления рот открылся сам собой. Так это и есть прославленный сын мудрой княгини Ольги?! Изумление Калокира тут же переросло в сильнейшее смущение. Последние два года сын княгини Ольги так часто занимал думы Калокира, имя Святослава так часто звучало в разговорах приближенных василевса. И теперь князь Святослав стоит перед Калокиром – так скромно одетый, с такой необычной внешностью! – а у бедняги посла вылетели из головы все фразы и мысли. Собрав волю в кулак, Калокир отвесил князю поклон и, заикаясь, произнес приветствие.

– И тебе доброго здоровья, посол, – ответил на приветствие Святослав.

В поведении Калокира чувствовалась некая натянутость.

– Излагай дело, с каким ты прибыл в Киев, – шепнул послу Улеб с ободряющей улыбкой.

– Что? Прямо здесь? – удивился Калокир.

– Не робей, посол, – дружелюбно промолвил Святослав. – Зачем нам лишние церемонии? Молви, с чем приехал.

Лицо Калокира приобрело напряженное и озабоченное выражение. Такого поворота он совсем не ожидал! Разве так встречают послов? Однако отступать некуда, надо выполнять поручение василевса.

* * *

С застолья у Святослава Улеб вернулся поздно вечером. Сфандра ожидала его, пребывая в сильнейшем нетерпении.

Улеб сидел на стуле в исподней рубахе из тонкого полотна, а молодой челядинец стягивал сапоги с его ног. Другой челядинец снимал золотые перстни с пальцев Улеба и складывал их в берестяной туесок.

Сфандра приблизилась к мужу, бесшумно ступая по коврам босыми ногами. На ней была длинная ночная сорочица без рукавов, на тонких бретельках. Эту шелковую полупрозрачную тунику светло-бежевого цвета подарила Сфандре Предслава. Длинные светлые волосы Сфандры были распущены по плечам.

Сфандра мягко встряхнула супруга за плечо, видя, что он клюет носом.

– Решилась ли судьба Владислава? – спросила Сфандра. – Предслава сказала мне, что его тоже приглашали на пир.

Улеб взглянул на жену немного осоловелыми глазами, он был во хмелю.

– Святослав простил Владислава, – ответил Улеб и с важностью приподнял подбородок. – Благодаря мне сжалился Святослав над Владиславом! Так-то, милая! Кто пленил хана Илдея? – Улеб ударил себя кулаком в грудь. – Я пленил! Кто разметал печенегов, как мякину по ветру? Я разметал! Ныне со мной нельзя не считаться. Пошли вон! – прикрикнул Улеб на челядинцев, те опрометью выскочили за дверь.

– Что ответил князь Калокиру? – опять спросила Сфандра, бессознательно прижав руки к груди. – Как решилось его дело?

– А никак не решилось… – Улеб громко икнул. – На днях Святослав соберет старшую дружину, будет думать, что ответить василевсу ромеев.

– Ты-то высказал свое мнение Святославу? – подступила к мужу Сфандра. – Сказал ли ты князю, что я тебе велела? Ну, отвечай!

Улеб развязно ухмыльнулся.

– Да уж не сидел молчком, любезная моя! Святослав сначала у меня совета спросил. – Улеб ткнул себя в грудь пальцем. – И я выложил Святославу все, что мы с тобой давеча обговорили, лада моя. Я сказал Святославу, что хазары и булгары разбиты, вятичи покорены, аланы и касоги примучены, стало быть, на востоке больше нечего делать, пора вести полки на запад!

– Молодец! – Сфандра поцеловала мужа в потный лоб.

Позвав челядинцев, Сфандра велела им отнести пьяного Улеба в постель. Сама встала у распахнутого окна, за которым догорали отблески пурпурного заката. Вот и прошел еще один день, начавшийся для нее в сумраке душевной неурядицы. А что принесет ей день грядущий? Сфандре казалось, что наступает время великих перемен в мире, и в душе у нее разливался непонятный страх. Что готовит ей судьба? Быть ли ей щепкой, затянутой в бурный водоворот грядущих событий, или она будет подобна большому кораблю, смело рассекающему грозные волны.

Часть третья

Глава 1
Помыслы и умыслы

Боярин Гробой не знал, радоваться ему или огорчаться, проведав о том, что сын его Владислав волею князя Святослава должен стать князем в Тмутаракани.

Воевода Свенельд говорил Гробою, что княжение в Тмутаракани для Владислава без сомнения большая удача.

«Владислав падок на злато-серебро и на хмельное питье, – молвил Свенельд, – потому-то ему и надлежит пребывать в Тмутаракани. Вина там в изобилии, ибо винные ягоды произрастают повсюду. Торговля там богатая. Вот и будет Владислав брать пошлину с купцов и мошну свою набивать. Главное же, Владиславу надлежит следить, чтобы разбитые Святославом хазары не возродили вновь свое государство».

Боярин Каницар, женатый на дочери Гробоя, молвил совсем другие речи.

«Князь Святослав желает избавиться от Владислава, вот и отсылает его в Тмутаракань, – нашептывал Гробою его зять. – Племена в тех краях лютые и до брани охочие! Святослав с ними совладал, но совладает ли Владислав? Святослав дает Владиславу стол княжеский, однако большое войско он ему не дает. Окажется Владислав в Тмутаракани, как волк на псарне!»

Супруга Гробоя была согласна с Каницаром.

Из дочерей Гробоя старшая, Борислава, придерживалась мнения своего мужа Каницара. Слишком далека от Руси богатая Тмутаракань, полагала Борислава, в случае большой беды помощи Владиславу ждать неоткуда. Его гонец сможет добраться до Киева в лучшем случае дней за двадцать. На ладье от Тмутаракани до Киева и вовсе месяц пути!

Младшая дочь Гробоя Предслава неизменно возражала матери и сестре, говоря, что для деятельного князя в Тмутаракани просто раздолье! Злато-серебро рекой потечет к Владиславу, а войско он сможет собрать из тамошних племен, в свое время каган хазарский так и делал. Являясь женой Святослава, Предслава была смела в речах и поступках.

Предслава также тайком поведала своим родным, что на Тмутаракань облизывается Улеб, прознавший, что в тех краях живет много христиан. Святослав опасается, что Улеб, сев князем в Тмутаракани, начнет за его спиной сговариваться с ромеями о распространении христианства на Руси. Поэтому Святослав предпочел отправить в Тмутаракань язычника Владислава.

Сам Владислав собирался в дорогу с большой охотой. В Киеве ему было тесно, власть Святослава его тяготила. Владислав устал от отцовских нравоучений, от косых взглядов Свенельда и Улеба, от язвительных издевок Предславы. Единственно, что огорчало Владислава – это разлука со Сфандрой, Улебовой женой, с которой он состоял в тайной любовной связи.

* * *

Ромейский посол Калокир гостил в Киеве вот уже второй месяц, ожидая окончательного решения Святослава относительно военной помощи василевсу ромеев Никифору Фоке. Для этой цели Калокир привез в Киев около тридцати пудов золота, дабы блеск благородного металла сделал более сговорчивыми советников Святослава и его самого.

Из всех воевод Святослава только Свенельд был рьяным противником похода на Дунай.

– С виду пятнадцать кентинариев золотых монет – это немалая груда золота! А по сути – сущая мелочь! – молвил Святославу старый варяг. – Я дважды ходил с твоим отцом князем Игорем войной на ромеев. Первый наш поход был неудачен, как ты знаешь, княже. Во время второго похода ромеи устрашились наших полчищ и откупились от князя Игоря щедрой данью. Так вот, тогда ромеи отсыпали нам тридцать кентинариев золота. Это лишь за то, чтобы Игорь не вынимал меч из ножен. Тебе же, княже, ромеи дают вдвое меньше, а требуют за это разбить болгар, которые сами в прошлом не раз ромеев бивали.

Воевать с болгарами – дело неблагодарное, князь. Болгары тоже славянского корня, никакого зла Руси они не делали в отличие от хазар и печенегов. Ладно бы, болгары грозились разрушить Царьград иль купцов наших перебили, а то ведь болгары требуют с ромеев дань по давнему договору с ними. Ромеи, по извечному своему коварству, хотят русскими мечами разделаться с болгарами. Тебе же, княже, негоже идти на поводу у василевса ромеев за груду золота!

Самым рьяным сторонником похода на Дунай был воевода Перегуд. Когда вятичи разграбили караван Перегуда, шедший из Итиля на Русь, то воевода лишился тогда своей доли хазарской добычи. Во время стоянки на реке Оке несколько ладей, в том числе и ладья Перегуда, были вытащены на берег. Эти-то суда и подверглись разграблению вятичами, которые устроили засаду на пути движения отряда Перегуда. Во время последнего похода Святослава на вятичей Перегуд мстил вятичам жестоко. Во время битвы под Рязанью Перегуд столкнулся лицом к лицу с Росволодом, убийцей отца княжны Верхуславы. Раненый Росволод упал с коня и стал молить Перегуда о пощаде, но Перегуд снес ему голову с плеч мечом. Не за князя Земомысла отомстил Перегуд Росволоду, а за свои расхищенные сокровища.

Судибор, брат Верхуславы, став князем вятичей, отблагодарил Святослава за подмогу тем, что вернул ему кое-что из захваченных Росволодом хазарских сокровищ. Большую часть тех похищенных богатств Росволод и его братья успели спрятать в лесах. Судибор вернул Святославу лишь то немногое, что отыскал в рязанском тереме Росволода. Это были серебряные арабские дирхемы, несколько золотых ваз и кубков, шкатулка из слоновой кости, плащи из дорогой ткани… Святослав все это отдал Перегуду.

Из похода на вятичей Перегуд вернулся озлобленный. Все свои расхищенные сокровища Перегуд так и не вернул, а грабить вятичей Святослав запретил из расположения к Верхуславе. Вот почему все помыслы Перегуда были о походе на Дунай, где можно было неплохо обогатиться. От купцов Перегуд узнал, что столица Болгарии великолепием не уступает Царьграду, болгарская знать роскошью не уступает ромейской знати. После победоносных походов Симеона в болгарских городах скопилось немало всяческих богатств.

Возражая Свенельду, Перегуд говорил, что князь Игорь заключил с ромеями договор о взаимопомощи. Исходя из этого договора, василевс ромеев и обращается к Святославу за подмогой против болгар. Присланное василевсом золото, по мнению Перегуда, следует считать даром равного равному, только и всего. Настоящую плату за победу над болгарами Святослав возьмет сам в поверженной Болгарии.

«Глупо колебаться и раздумывать, коль злато само идет к нам в руки! – молвил Перегуд Святославу. – Когда бывало такое, чтоб ромеи сами звали нас на Дунай. Всегда было наоборот: ромеи старались отогнать нас от Дуная. Ежели ослабела держава ромеев, стало быть, пришло время Руси встать твердой ногой на Дунае!»

Святослав охотно прислушивался к речам Перегуда. Все киевские князья, правившие до него, воевали на Дунае. Олег Вещий дошел до самого Царьграда!

Был в дружине Святослава муж по имени Добровук, родом из сербов. Когда Болгарское царство возвысилось при Симеоне, то под властью болгар оказались и сербы. После смерти Симеона сербы не раз поднимали восстание, стараясь вернуть себе независимость, но болгары всякий раз подавляли эти восстания, пользуясь разобщенностью сербских князей.

Пленных сербов болгары чаще всего продавали в рабство ромеям, а те перепродавали рабов-славян на Восток, азиатским и кавказским властителям.

Так случилось, что Добровук стал рабом после восстания одного из сербских князей. Сначала Добровук вращал каменные жернова на мельнице у богатого ромейского землевладельца, потом его продали арабскому купцу за непокорность. Купец привез Добровука в Тмутаракань, намереваясь оттуда двинуться в Трапезунд. В это время войско Святослава захватило Тмутаракань. Добровук вместе с сотнями других рабов-славян обрел свободу. Прознав, что Святослав охотно берет в свою дружину всякого, кто прежде был воином и неплохо ездит верхом, Добровук стал дружинником Святослава. В сечах серб показал себя опытным рубакой, за это Святослав сделал его сотником. Сотники, как и воеводы, имели право трапезничать вместе с князем и присутствовать на военных советах.

Добровук люто ненавидел ромеев, но еще сильнее он ненавидел болгар, под гнетом которых пребывала сербская земля. Добровук часто вспоминал сербского князя Ватрослава, убитого болгарами за его нежелание принять христианство. Добровук и его брат сражались с болгарами в дружине Ватрослава. Добровук был несказанно рад, что судьба свела его с князем Святославом, который не страшится ромеев и при желании сможет победить и болгар.

Речи Добровука для Святослава были подобны огню для сухой травы. Слушая рассказы серба о победах болгар над ромеями и всеми соседними племенами, Святослав преисполнялся честолюбивого рвения потягаться на поле брани с болгарским царем Петром, сыном Симеона.

…Был год 968-й. В тот год собирал киевский князь Святослав, сын Игоря, конные и пешие полки. В дальние земли – на реку Дунай.

Глава 2
Ханская дочь

Перенесенные унижения в плену у русов жгли сердце хана Илдея раскаленным железом. Святослав даровал Илдею свободу, но взял за это с родственников хана выкуп в триста степных кобылиц и пятьсот тугих печенежских луков. Илдей хоть и пообещал Святославу больше не совершать набегов на Русь, однако в душе хан лелеял помыслы о мести.

Находясь на зимних пастбищах в прикубанских степях, Илдей вдруг узнал, что в кочевье хана Кури пожаловал Владислав, сын Гробоя, повинный в убийстве заложников из орды Иртим. Оказывается, князь Святослав не только не наказал брата своей жены за тяжкое злодеяние, но отправил Владислава на княжение в Тмутаракань. Куря, радуясь такому возвышению Владислава, собрался отдать ему в жены старшую из своих дочерей.

До кочевий орды Гилы было всего два дневных перехода. Взяв с собой самых преданных батыров, Илдей отправился в путь. Илдей намеренно прибыл в стан Кури поздно вечером, чтобы на стоянке русов его приезд не заметили. Илдей был настроен решительно.

В юрту Кури Илдей пришел, когда уже совсем стемнело.

Куря по-дружески обнял Илдея, пригласил его к очагу, налил гостю кумыса.

Не снимая дорожного плаща, Илдей сел на кошму возле очага, но от кумыса отказался.

– Сначала нужно выяснить, истинный ли ты мне друг? – таинственно промолвил Илдей.

– Неужели у тебя появились сомнения в этом, брат? – удивился Куря, усаживаясь напротив гостя.

– Появились, – коротко ответил Илдей, пристально глядя в глаза Куре.

– Брат, если ты хочешь меня в чем-то обвинить или упрекнуть, молви! – Куря сделал радушный жест. – Я слушаю тебя.

– Помнится, брат, ты собирался выдать свою старшую дочь за моего племянника Аблу, – чеканя слова, заговорил Илдей. – Аблу погиб в плену у русов. И вот мне становится известно, что мой брат Куря подыскал для своей дочери другого жениха. И не кого-нибудь, а Владислава – убийцу Аблу!

Илдей гневно хлопнул себя ладонью по колену.

– Э-э, брат! Зачем рубить сплеча? – Куря широко улыбнулся, показав темную щербину на месте двух передних выбитых зубов. – Ты поклялся отомстить Святославу, но ведь и я тоже собираюсь ему мстить. Для этого мне и нужен Владислав. С помощью Владислава я смогу взять Киев!

– Я должен убить Владислава! – упрямо проговорил Илдей. – На нем кровь моего сына и двух племянников! Владислав сейчас пребывает у тебя в стане, отдай его мне.

– Клянусь небом, брат, ты не видишь дальше собственного носа! – раздраженно воскликнул Куря и залпом осушил чашу с кумысом. – Кто такой этот Владислав? Болван! Ничтожество! Не за Владиславом надо охотиться, а за Святославом!

– Однако ты готов сочетать браком свою дочь с этим ничтожеством, – ввернул Илдей и тоже потянулся к чаше с кумысом.

– Глупая башка! – усмехнулся Куря. – Женские чары – самые надежные сети! Через свою дочь я смогу влиять на Владислава, заставлю его плясать под свою дуду.

– Ты, я вижу, совсем не дорожишь своей дочерью, брат, – укоризненно промолвил Илдей. – Я бы не стал толкать свою дочь в постель своего врага даже ради самых больших выгод!

– Я должен спалить Киев дотла! – резко вымолвил Куря. – Владислав – это ключ к воротам Киева! Печенежские ханы не хотят идти на Киев, страшась Святослава. – Куря сузил свои рысьи глаза и чуть понизил голос: – Скоро Святослав уйдет с войском на Дунай, а может, и дальше. Вот тогда-то я и нагряну в Киев!

– Откуда знаешь, что Святослав собирается на Дунай? – встрепенулся Илдей.

– Владислав поведал, – ответил Куря. – Этот глупец надеется с моей помощью вокняжиться в Киеве, покуда Святослав будет воевать на Дунае. Пойдешь ли ты со мной на Киев, брат? Как только наши орды захватят Киев, я отдам тебе Владислава, делай с ним, что захочешь!

Илдей пригубил из чаши и обронил задумчиво:

– Твой замысел мне по душе, брат. Но твою дочь мне все-таки жаль!

– Что делать? – пожал плечами Куря. – Всегда приходится чем-то жертвовать, дабы месть была слаще, а жизнь длиннее.

* * *

Из трех дочерей хана Кури старшая Тангэ была самая красивая. На нее-то Владислав и положил глаз, еще первый раз побывав в кочевье Кури, двигаясь с вьючным караваном из Серира на Русь. За два года, прошедших с той поры, Тангэ подросла и еще больше похорошела.

Став тмутараканским князем, Владислав не расстался с мыслью занять киевский стол. Для осуществления этого замысла Владиславу были нужны печенеги, готовые за золото сражаться с кем угодно. Владислав при всей своей легкомысленности все же относился к Куре с опаской, поэтому он и посватался к хану, дабы ханская дочь стала для него неким залогом безопасности. Согласие Кури выдать за него Тангэ уверило Владислава в том, что теперь-то Куря не станет строить козни у него за спиной. Плохо разбираясь в людях и не имея достаточного жизненного опыта, своенравный сын Гробоя не мог постичь всей глубины коварства, на какое был способен хан Куря ради достижения своей цели.

Свершив свадебный обряд по обычаю печенегов, Владислав повез юную печенежскую хатунь в Тмутаракань. Многие дружинники, пришедшие в Тмутаракань из Киева, недоумевали, зачем Владиславу понадобилась печенежская жена. Но были среди гридней Владислава и такие, кто взирал на прихоти своего князя с известной долей безразличия. Эти люди примкнули к Владиславу ради его богатой казны, за щедрую плату они были готовы следовать за Владиславом в огонь и воду.

Глава 3
Георгий Сурсовул

В смятении и тревоге собрались на заседание шесть великих болядов, составлявших постоянный высший совет при болгарском царе. Давно нет порядка и спокойствия в Болгарском царстве. Вот уже который год на западе страны мутит народ священник Богомил, изгнанный из Вадопедского монастыря за дерзкие богохульные речи. Богомил призывает священников и мирян отказаться от роскоши, вернуться к равенству и братству древних христианских общин. Люди тысячами стекаются на проповеди Богомила, который ругает царскую власть и высших иерархов Церкви, обвиняя их в пособничестве Сатане. После проповедей Богомила жители деревень отказываются платить налоги, уходят в горы и даже нападают на усадьбы знати.

На юго-западе Болгарии в долинах за Доспатскими горами непомерно возвысился комит Шишман, выходец из местного княжеского рода. Шишман поссорился с болгарским царем Петром и отказывается признавать его своим государем. Налоги Шишман не платит, воинов в царское войско не поставляет. Царские советники-боляды, опасаясь, что Шишман выкроит себе отдельное княжество в Родопских горах, решили начать с ним войну.

Но внезапно на Болгарию надвинулась новая беда. Прибыл гонец от киевского князя Святослава с объявлением войны.

Боляды, выслушав гонца русов, послали за царем Петром.

Война с Русью – нешуточное дело! Тут надо все как следует обдумать!

Любимая супруга царя Петра лежала при смерти, поэтому государь не пришел на заседание болядов. Царь Петр поступал так и раньше, полностью переложив все заботы о государстве на плечи своих советников. Воевать царь Петр не любил, сидение в совете его утомляло. Властелин Болгарии имел слабое здоровье, рядом с ним постоянно находились лекари с различными снадобьями. Окруженный угодливой заботой слуг и приближенных, царь Петр был слабоволен и капризен, всякое несчастье он воспринимал как Божье наказание. Божьего гнева царь Петр страшился сильнее всего на свете.

Вместо царя в совете болядов зачастую заседал Георгий Сурсовул, дядя Петра.

Георгий Сурсовул был великим жупаном, то есть ему подчинялись все царские войска и гарнизоны крепостей. Могущественнее Георгия Сурсовула не было человека в Болгарии.

Боляды недолюбливали дядю царя, который не очень-то считался с ними и любил запускать руку в царскую казну. Между болядами и дядей царя частенько случались размолвки. И на этот раз боляды встретили Георгия Сурсовула неприветливо.

– Мы ожидали царя, а не тебя, почтенный, – сказал Сурсовулу вельможа Борил. – Опасность пострашней Шишмана ныне грозит нашему царю. Неужели Петр совсем не дорожит своим троном?

Великий жупан уселся на царское место, всем своим видом показывая, что с ним лучше разговаривать повежливее. На нем был длинный шелковый дивитисий, узкая туника с широкими рукавами, на плечи был наброшен плащ-цицакий хазарского покроя. На голове была тафья, небольшая круглая шапочка, расшитая узорами и украшенная жемчугом.

В свои семьдесят лет Георгий Сурсовул имел прямую надменную осанку, все его движения были пронизаны уверенностью и силой. В темных волосах и бороде Сурсовула было немало седины. Его холодные серые глаза и тонкие нервные губы приводили в трепет многих. Сурсовул мало улыбался и был скор на расправу.

– Почему царь не пожаловал сюда? – хмуро обратился к великому жупану вельможа Вневит. – Не ради пустых разговоров мы собрались здесь!

– Вам ведомо, уважаемые, что у царя горе, – заговорил Сурсовул, нервно барабаня пальцами по подлокотнику кресла. – Умирает царица, а вы беспокоите моего племянника всякими ненужными заботами. Говорите мне, что стряслось? Кто нам грозит?

Боляды недовольно переглянулись.

Затем один из них коротко ответил дяде царя:

– Русь идет на нас войной.

– Больше тысячи русских ладей стоят в устье Дуная, – добавил другой боляд. – Русы намерены высадиться на берег у Малого Преслава.

– Что ты на это скажешь, почтенный? – с еле уловимой издевкой проговорил вельможа Борил, обращаясь к великому жупану. – Как тебе такая забота?

– Быть может, со Святославом можно как-то договориться… – начал было Сурсовул после долгой паузы.

– Договориться нельзя! – отрезал вельможа Вневит. – Мы уже пытались это сделать. Святослав жаждет войны!

– Что ж, я проучу этого мальчишку! – грозно промолвил Георгий Сурсовул и поднялся с кресла. – Я сам поведу войско к Малому Преславу.

* * *

Для войны с непокорным Шишманом Георгий Сурсовул собрал тридцать тысяч пехоты и три тысячи конницы. Теперь это войско скорым маршем выступило к Малому Преславу.

Войско вышло из столицы уже на другой день. Тогда же скончалась царица Мария. Чтобы поддержать племянника в его безутешном горе, Георгий Сурсовул задержался в столице еще на один день.

Царица Мария происходила из рода ромейских василевсов, она доводилась двоюродной сестрой василевсу Роману, по слухам, отравленному своей женой Феофано. Мария не дожила всего несколько месяцев до своего пятидесятилетия. Она отличалась при жизни кротким нравом и совершенной красотой. Все приближенные царя Петра превозносили царицу Марию до небес, восхищенные ее телесным совершенством и душевной добротой.

…Дорога тянулась по узкой долине стиснутой высокими горами, подножия которых утопали в густых лесах, а конусообразные вершины сверкали на солнце плотными скоплениями белого мрамора.

Георгий Сурсовул ехал на белом коне во главе отряда всадников. Он был печально-задумчив. Смерть царицы Марии отозвалась болью в его сердце, в общем-то не знающем жалости. Перед мысленным взором Георгия Сурсовула, как навязчивое видение, лежала на смертном одре царица Мария в белых одеждах. Смерть нисколько не обезобразила ее прекрасное лицо, казалось, царица заснула глубоким сном. Только неестественный цвет щек и темно-лиловые уста покойницы выдавали присутствие небытия, куда отлетела дивная душа Марии.

Георгий Сурсовул тревожился за племянника, который рыдал громче всех над телом умершей супруги, совершенно не владея собой. Петр ничего не хотел слышать о захоронении Марии, исступленно повторяя: «Отстаньте! Я не отдам ее! Она должна быть со мной!..» Эти горестные рыдания и выкрики продолжали звучать в ушах Георгия Сурсовула, как и заупокойный перезвон колоколов.

Ушедшее вперед войско Георгий Сурсовул догнал уже возле Малого Преслава.

Глава 4
Переяславец

Все удобные пути в Болгарское царство Святослав разузнал от купцов еще в Киеве. Потому-то ладейная рать Святослава, выйдя на привольные воды Дуная, сразу направилась к Малому Преславу.

Этот город изначально был основан ромеями как крепость. Болгары, отвоевавшие у ромеев земли по Дунаю, превратили эту пограничную крепость в город, удобный для торговли, дав ему другое название. Провинция, расположенная близ устья Дуная, называлась Делиорман. Малый Преслав был ее главным городом.

Дувший три дня кряду южный ветер стих; небо очистилось от облаков. Было жарко, но не душно.

Ладьи русов на веслах причаливали к низкому берегу и зарывались носом в желтый песок. Ратники выгружались на сушу. Лучезарную тишину солнечного августовского дня нарушали всплески воды на мелководье, взбаламученной многими тысячами ног, громкий стук складываемых вдоль бортов весел, металлический лязг броней и кольчуг, грохот сталкивающихся щитов, голоса и выкрики – все это смешалось в единую шумную какофонию, неизменно рождаемую большим скопищем людей, пришедших в движение.

Болгарское войско стояло на взгорье, готовое к сражению.

Георгий Сурсовул построил своих пеших воинов на ромейский манер – фалангой. С первого взгляда было видно, что русов гораздо больше, чем болгар. Это пожалуй являлось единственным преимуществом Святослава. Георгий Сурсовул решил лишить киевского князя и этого преимущества. Он двинул вперед свое войско, не дожидаясь, когда русы изготовятся к битве.

Под рев боевых труб грозная фаланга болгар, склонив частокол копий, спустилась с возвышенности на прибрежную равнину и тяжелой поступью двинулась на врага. С флангов фалангу болгар прикрывали конные отряды.

У русов конницы не было. Во всяком случае, на ладьях не было заметно ни одной лошади.

«По всей видимости, конные полки Святослава где-то приотстали», – мелькнуло в голове Георгия Сурсовула.

Великий жупан осенил себя крестным знамением, возблагодарив Божье провидение за такую удачу. Сейчас тяжелая конница болгар втопчет пешую рать Святослава в землю!

Но что-то у болгар вдруг не заладилось с самого начала, их мощная фаланга сначала замедлила движение, а затем и вовсе застыла на месте. Оказалось, что русы вытащили на берег большие челны и побросали их на пути болгарской фаланги, перевернув кверху днищем. Воины Святослава выстроились подле перевернутых лодок длинными шеренгами, уперев свои длинные копья в овальные щиты болгар. При этом все новые толпы русов продолжали выгружаться с насадов на берег и спешили бегом занять свое место в боевом строю. Лучники Святослава дружно пускали стрелы в болгар, стреляя из-за спин своих копейщиков и щитоносцев.

Конные дружины болгар также угодили под такой плотный обстрел русских лучников, стоящих плечом к плечу, что это погасило их наступательный порыв. Раненые кони не слушались седоков, убитые болгарские дружинники мешками валились наземь из седел, так и не успев вынуть мечи из ножен, не успев дотянуться до русов копьями. Конница болгар повернула назад.

Ратники Святослава без промедления ударили по флангам болгарской фаланги, которая шаг за шагом стала отступать обратно к возвышенности.

Яростные выкрики бойцов и вопли раненых, которых топтали ногами, смешались со звенящей металлом мелодией битвы; где-то русы свирепо рубили болгар большими секирами, вгрызаясь во вражескую фалангу, подобно хищнику, дорвавшемуся до жертвы; где-то болгары, ловко орудуя копьями, сдерживали русов, которые начинали топтаться на месте, не в силах продвинуться вперед.

Там, где сражался Святослав, в болгарской фаланге образовалась большая брешь. Святослава окружали храбрейшие витязи, повидавшие всякое за время многих походов. Если в других местах болгары все же сумели остановить вражеский натиск, то отряд Святослава был неудержим. В конце концов болгарская фаланга оказалась рассеченной надвое. Это решило исход битвы. Бросая щиты и копья, болгары стали разбегаться в разные стороны.

Русичи недолго преследовали болгар, утомленные длительным переходом на ладьях, поскольку им приходилось идти на веслах против сильного дунайского течения.

Святослав воткнул в землю окровавленный меч и снял шлем с головы.

– Ну, здравствуй, Болгария! – с усталой улыбкой произнес он, озирая долгим взглядом поля и виноградники на склонах дальних холмов, среди которых еще виднелись рассеянные отряды бегущей в леса разбитой болгарской рати.

В отличие от русов, у болгар были красными не только щиты, но и шлемы. Издали шлемы бегущих болгар напоминали ягоды брусники, рассыпанные по зеленым холмам и долам.

* * *

Конные полки во главе со Свенельдом соединились с войском Святослава на другой день. Свенельда задержала переправа через широкий Дунай.

Брать штурмом Малый Преслав Святославу не пришлось. Свенельд загодя отправил в город своих людей под видом купцов. Эти мнимые купцы ночью перебили стражу возле ближних к Дунаю ворот и впустили в Преслав войско Святослава.

От пленных болгар Святослав узнал, что великий жупан разгневался на здешнего комита, правителя области, за плохую подготовку Малого Преслава к обороне от врагов. Скорый на расправу Георгий Сурсовул велел отрубить комиту голову. Это рассердило местную знать. Боляре и купцы возмутили народ и силой прогнали из города Георгия Сурсовула вместе с его дружиной. Георгий Сурсовул ушел в Доростол, по пути собирая под свои знамена рассеявшееся болгарское войско.

Стояла пора жатвы, поэтому многие болгарские воины, имевшие земельный надел, предпочли разойтись по своим деревням.

Малый Преслав сразу приглянулся Святославу. Город был светлый и просторный, с широкими улицами, мощенными камнем, со множеством великолепных каменных домов. Малый Преслав был обширнее Киева и богаче Тмутаракани. В городе имелось два рынка, один на берегу Дуная, другой в купеческом пригороде. Возле речного базара была расположена верфь и сухие доки для починки кораблей.

Население Малого Преслава было очень пестрым, здесь помимо славян проживали также греки, армяне, влахи, иудеи и даже хазары, пришедшие сюда из Тавриды. В Малом Преславе рядом с христианскими базиликами можно было видеть мусульманскую мечеть и иудейскую синагогу.

Святослав запретил своим воинам учинять грабежи, поэтому жизнь в городе опять потекла в прежнем размеренном русле. Рынки заполнились торговцами и покупателями. Ремесленники трудились в мастерских. На верфях застучали топоры и завизжали пилы.

Князь вместе со старшей дружиной разместился во дворце наместника, казненного великим жупаном.

– Видали, сколь роскошен и богат сей город! – восхищенно молвил Святослав своим воеводам сразу после прогулки по Малому Преславу. – Токмо Итиль может сравниться с Малым Преславом по роскоши, богатству и многолюдству. Киеву и Новгороду далеко до Малого Преслава!

– Итиль-то мы разграбили дочиста, княже, – заметил Икмор, лениво покачивая ногой в сафьяновом сапоге. – От роскоши хазарской не осталось ни следа!

– В Преславе тоже можно неплохо обогатиться, – вставил Перегуд. – Видели, какие хоромы у здешней знати, не то что у киевских бояр! А торгашей здесь сколько и с востока и с запада! И у каждого мошна с деньгами, лабазы с товарами, корабли… Эх, перетряхнуть бы этот городишко сверху донизу!

– Замолчь! – прикрикнул Святослав на Перегуда. – Не позволю! Малый Преслав нужен мне неразграбленный. Мне тут нравится. Я сей град и устье Дуная надумал к своим владениям присоединить. Отныне Малый Преслав будет называться на наш лад Переяславцем. Ну, как?

Святослав оглядел своих воевод. Особой радости на их лицах от этого известия он не увидел. Перегуд так и вовсе не скрывал своего недовольства.

– Далеконько от Киева сей славный городок, княже, – сказал Свенельд. – Не думаю, что болгары так просто уступят тебе Малый Преслав. Через этот город идет вся дунайская торговля. Тебе либо самому придется тут вокняжиться, либо постоянно держать здесь сильное войско. И еще, княже, не забывай, что ты пришел на Дунай, дабы пособить ромеям избавиться от болгарской дани. Василевс ромеев не потерпит, чтобы Русь раздвинула свои пределы до Дуная.

– Что может сделать мне василевс ромеев? – небрежно усмехнулся Святослав. – Войну мне объявит? Тогда я отниму у ромеев Тавриду, и не пущу купцов греческих ни на Дон, ни на Днепр.

– Не будил бы ты лихо, княже, – предостерег Свенельд. – Империя ромеев нам не по зубам! Правь во славу своей отчиной и дединой и не рви куски из дальних царств.

– Верные слова! – поддержал Свенельда Перегуд. – Лучше соблюсти договор с ромеями. Повоевать болгар и вернуться домой, взяв свое на болгарских землях за труды ратные.

– Я уже определил плату за свои ратные труды на Дунае, – твердо произнес Святослав. – Я возьму себе провинцию Делиорман. А Переяславец будет моим стольным градом на этих землях.

Дело было перед обедом и кто-то из воевод заявил, что пора бы за стол. Продолжать этот разговор воеводам явно не хотелось.

После полуденной трапезы Свенельд встретился со Святославом уже с глазу на глаз.

– Ответь мне, князь, чем ты станешь расплачиваться с войском? – промолвил старый варяг. – Ты привел с Руси на Дунай пятьдесят тысяч воинов. Сговаривая под свои стяги ратных людей из древлян, северян, кривичей, радимичей, ты обещал всем богатую добычу в Болгарии. Малый Преслав ты грабить запретил. Ежели так будет и дальше, княже, войско просто покинет тебя.

– Добыча для моего войска найдется во Внутренней Болгарии, а разорять Делиорман я не позволю, – сказал Святослав. – Я изгоню отсюда болгар и заселю эти земли славянами с Днепра и Десны. Русь должна закрепиться на Дунае!

– Помнится, княже, ты уже хотел заселить днепровскими славянами Саркел и берега Кубани, – проговорил Свенельд, хмуря седые брови. – Ты собирался утвердить свой княжеский стол в Тмутаракани, не забыл?

– Не забыл, – ответил Святослав. – Саркел и Тмутаракань тоже мои владения. Ныне там княжит Владислав, а со временем там будет княжить кто-то из моих сыновей.

– Дивлюсь я тебе, княже, – покачал головой Свенельд. – Неуемное у тебя сердце! Боюсь, найдешь ты свою кончину где-нибудь вдали от родной земли, как и отец твой.

Свенельд поднялся со стула и направился к двери.

– Разве князь Игорь погиб вдали от отчины? – удивился Святослав. – Его же убили древляне.

Свенельд задержался в дверном проеме, обернувшись к Святославу.

– Я имел в виду твоего истинного отца, княже, – сказал он. – То есть Олега Смелого.

Глава 5
Никифор Фока

За удачные переговоры со Святославом, изъявившим готовность вторгнуться в Болгарию, василевс почтил Калокира придворным титулом патрикия. Этот титул позволял Калокиру принимать участие в заседаниях синклита, высшего государственного совета. Кроме того, василевс наградил Калокира правом парисии – правом непосредственного высказывания своего мнения василевсу. Это означало, что Калокир имеет право оставаться с василевсом один на один в любое время суток.

Для столичной знати Калокир был чужаком, поскольку он приехал в Константинополь из провинциального городка. Женитьба Калокира на дочери столичного аристократа ненамного возвысила его. К тому же тесть Калокира оказался по уши в долгах по причине беспутного образа жизни. Жена Калокира не блистала ни красотой, ни умом, она была до крайности распутна и своенравна. Поэтому когда эта женщина неожиданно скончалась, Калокир лишь вздохнул с облегчением. В ту пору Калокир только-только вернулся в Константинополь из своей первой поездки в Киев и сразу же угодил на похороны супруги.

С Никифором Фокой Калокира свел случай. Некогда Никифор Фока командовал войсками Империи на Востоке. После изгнания арабов с острова Крит василевс Роман удостоил Никифора триумфом. Проезжая по улицам столицы на белом коне во главе пышной процессии, Никифор случайно уронил позолоченный жезл, символ власти стратига-автократора. Находившийся в толпе Калокир проявил прыть и первым поднял жезл с каменной мостовой. Подавая жезл Никифору, Калокир заботливо обтер его полой своего плаща. Никифор поблагодарил Калокира и пригласил его на пирушку к себе домой.

Взяв в руки бразды власти, Никифор окружил себя людьми, коим доверял. Это были в основном провинциалы и люди незнатные, среди них оказался и Калокир.

Никифор Фока выдвинулся из армянской провинциальной знати, владения которой находились в Азии и постоянно подвергались угрозе арабского вторжения. Никифор с юных лет служил в войске и к пятидесяти годам стал самым известным полководцем в Империи, овеянным славой многих побед. Военачальником был и брат Никифора, Лев Фока.

Став василевсом, Никифор назначил брата Льва куропалатом, предводителем дворцовой стражи. Постельничим при Никифоре стал евнух Василий Ноф, доводившийся дядей покойному василевсу Роману. Василий Ноф, собравший вооруженный отряд из слуг и зависимых людей, помог Никифору вступить с войском в Константинополь и сломить сопротивление столичной знати, не желавшей воцарения любовника василиссы Феофано.

Любовная связь между Феофано и Никифором установилась сразу после триумфального въезда стратига-автократора в столицу. Богатырь Никифор нравился многим столичным матронам.

Во внешности Никифора, даже в его манере говорить, проглядывали мужественность и сила. У него было смуглое лицо, овальное и широкое; волосы густые и черные; темно-карие глаза имели миндалевидный разрез. Взгляд Никифора мог показаться угрюмым и нахмуренным из-за мохнатых черных бровей, почти сросшихся на переносье. Нос у Никифора был прямой и слегка крючковатый на кончике. Стан у него был крепкий, плечи очень широкие. Силой своих рук Никифор напоминал античного героя Геракла. Никифор легко разгибал подковы и скатывал в трубку широкие серебряные блюда. Никифор носил усы и небольшую бороду с редкой сединой по краям.

Народу Никифор нравился своей неприхотливостью, стремлением к справедливости, набожностью и простоватой манерой речи. Выросший в военном лагере, Никифор тем не менее не был склонен к пьянству и распутству. Всем было известно, как сильно Никифор любил свою жену и как безутешно он горевал, оплакивая ее безвременную смерть от болезни. Увлечение Никифора красавицей Феофано приветствовалось столичной толпой. Феофано была дочерью трактирщика и стала василиссой лишь благодаря своей неземной красоте. Простой люд Константинополя благоволил к Феофано, помня ее низкое происхождение и неизменные щедрые подачки во время любых праздничных торжеств.

Устраивая судьбу племянницы Сфандры, Калокир как-то пришел в гости к эпарху Сисиннию. У родственников Сисинния со стороны жены имелся юноша, отмеченный многими добродетелями. Об этом-то юноше Калокир и собирался поговорить с градоначальником, не подойдет ли он в мужья Тюре?

Калокир увидел Сисинния лежащим на кровати с синяками и ссадинами на лице. Возле него хлопотал лекарь-иудей.

– Что случилось? – обратился Калокир к заплаканной супруге Сисинния.

Та лишь отмахнулась и скрылась в другой комнате.

Сисинний допил какое-то целебное снадобье из маленькой чашечки и заговорил с гостем:

– Друг мой, на тебя вся надежда! Поговори с василевсом, пусть он прекратит свои спекуляции с деньгами. Народ в столице озлоблен до крайности. Вчера меня закидали камнями на площади Быка, сегодня чернь не дала мне проходу на Амастрианской площади. Ни копья, ни плети моих телохранителей не смогли сдержать разъяренную толпу. Я уже боюсь выходить из дома!

Калокир сочувственно покивал головой. Ему и самому не нравилось то, какими способами василевс Никифор восполняет нехватку денег в казне. Мало того, что налоги уже увеличены вдвое, так еще были введены дополнительные поборы за съем жилья, за аренду земли и кораблей, за содержание притонов и питейных заведений. Были увеличены штрафы за мелкое воровство и подделку векселей. Впервые были обложены чрезвычайным налогом на содержание войска монастыри. Из-за этого у василевса испортились отношения с патриархом Полиевктом. Вдобавок василевс лишил высшее духовенство всех льгот. Никифор уменьшил ежегодные награды членам синклита и тем самым настроил против себя высшую знать столицы.

Но более всего народ и знать Константинополя возмутила денежная реформа Никифора, так называемый «тетартерон», то есть двойной курс номисмы, золотой монеты. От всех граждан, вносивших денежный налог, требовалась полновесная монета, казна же расплачивалась с населением и чиновниками более легкими золотыми монетами. Эти облегченные номисмы чеканились по указу василевса именно для проведения денежных операций в Константинополе, так как иноземные торговцы не принимали такие деньги к оплате за свои товары.

– Народ помог Никифору занять императорский трон, – продолжил Сисинний слабым голосом, – но народ же при случае может и сбросить Никифора с трона. Об этом нельзя забывать. Преданное Никифору войско воюет в Азии с арабами, а дворцовых телохранителей слишком мало, чтобы подавить волнения в столице, если таковые начнутся.

Синклитики затаили злобу на Никифора, поскольку он откровенно помыкает ими. Свои распоряжения Никифор передает синклитикам через своего постельничего Василия. Евнух председательствует в синклите! Это возмутит кого угодно!

– Никифор не знаком с дворцовыми церемониями, он ведь военачальник до мозга костей, – сказал Калокир. – Угождать Никифор не умеет, длинных речей не выносит, пышные одеяния не любит. Если Никифор сам пожалует в синклит, то он, скорее всего, наговорит грубостей синклитикам, доведет дело до скандала. Пусть уж лучше постельничий Василий разговаривает с синклитиками. Он-то знает, что следует говорить им и как себя вести.

– Еще меня возмущает брат Никифора, – вставил Сисинний. – Куропалат Лев закупает в провинции дешевое зерно и продает его в столице втридорога, хотя он знает, что государственным чиновникам запрещено законом заниматься куплей-продажей. Дружище, об этом тоже скажи василевсу.

Калокир вновь закивал головой.

– Я без промедления отправлюсь во дворец, – сказал он. – Я постараюсь убедить василевса в твоей правоте, друг-Сисинний.

– Зачем ты приходил? – окликнул Сисинний Калокира, когда тот уже взялся за дверную ручку. – По какому делу?

– Ну, это дело может и подождать, – с неловкой улыбкой ответил Калокир.

* * *

Постельничий Василий хотел было отговорить Калокира от беседы с василевсом, который только что вернулся из монастыря Авраамитов, где он самолично осматривал кладовые и амбары. Монахи этого монастыря не внесли в казну денежный налог на содержание войска, ссылаясь на безденежье. Тогда непреклонный Никифор повелел монахам выплатить налог съестными припасами. При этом василевс сам решил навестить монастырь, находившийся недалеко от Золотых ворот столицы, дабы проверить на месте, так ли уж бедна монашествующая братия этого монастыря.

В результате Никифор нашел в монастыре не только полные закрома, но и денежную казну, и даже потайные кельи, где жили припеваючи развратные девицы, набранные монахами по притонам Константинополя.

Во дворец Никифор вернулся с потемневшим от гнева лицом. Калокиру редко приходилось видеть василевса в таком озлоблении.

– Все иконы в монастыре Авраамитов должны источать горькие слезы, поскольку Святой Дух Господень вынужден сосуществовать там со сворой развратных схимников, скрывающих под грубой рясой свои гнусные пороки! – возмущался василевс, срывая с себя золотые ожерелья и перстни, швыряя на пол парадные, шитые золотыми нитками, одежды. – Воистину, этот город и этот народ погрязли в грехах! За эти грехи Господь насылает на нас полчища свирепых агарян, славян и норманнов. Империи не хватает войск и боевых кораблей, не хватает лошадей для конницы. Уже сколько лет тянется нескончаемая война с арабами, немцы грозят нам в Италии, а мои подданные предпочитают роскошествовать и ничего не знать о врагах, грозящих нам отовсюду!

Два молчаливых лысых евнуха помогли Никифору облачиться в более привычное для него одеяние. Василевс надел нижнюю тунику из тонкого льняного полотна, сверху – далматик темного цвета, подпоясанный золотым поясом. Нижняя туника имела узкие длинные рукава. У далматика рукава были значительно шире, из-под них виднелись рукава нижней туники, отделанные красной каймой.

На ногах василевса были красные башмаки, символ царской власти.

Калокир открыл было рот, собираясь заговорить с василевсом о ненавистном для народа «тетартероне», но Никифор опередил его вопросом:

– Слышал, что вытворяет в Болгарии Святослав?

– Что же он там творит? – слегка заволновался Калокир.

– Святослав захватил много городов на Дунае, расставил всюду свои гарнизоны, свозит в крепости провиант. – Никифор надел на шею массивный серебряный крест и взглянул на Калокира из-под низких бровей. – Уже осень наступила, но Святослав домой не собирается. Похоже, Святослав намерен зимовать в Болгарии. Не нравится мне это.

– Может, Святослав хочет взять столицу болгар? – высказал предположение Калокир. – Может, ему мало награбленной добычи? Русы выносливы и неприхотливы, они и зимой могут воевать.

– А если Святослав что-то затевает? – угрюмо промолвил Никифор, жестом руки повелевая евнухам удалиться. – Что, если Святослав пожелает взять себе какие-то земли близ Дуная? На каких условиях ты договорился со Святославом, Калокир?

– Повелитель, – Калокир прижал ладонь к груди, – я дал ясно понять Святославу, что он может пограбить земли болгар, но не захватывать их. О захвате земель и городов речи не было.

– Святослав разбил болгар, это хорошо, – сказал Никифор, медленно вышагивая по мозаичному полу обширного покоя от колонны к колонне. Калокир почтительно держался чуть позади василевса. – Теперь, когда болгары ослаблены, мы и сами справимся с ними. Надо как-то выпроводить Святослава из Болгарии. Не требовать и не просить об этом Святослава, а… – Никифор пощелкал пальцами, подыскивая подходящий словесный оборот. – …Нужно озаботить Святослава некими внезапными напастями, чтобы он поскорее убрался обратно на Русь. Ты понимаешь меня, Калокир?

– О да, светлейший! – угодливо ответил патрикий. – Думаю, если к Киеву подступят враги, то Святослав живо уйдет из Болгарии.

– Это хорошая мысль! – Никифор с улыбкой повернулся к Калокиру. – Не может быть, чтобы у Святослава не было врагов.

– Серьезно угрожать Киеву могут, пожалуй, только печенеги, – задумчиво проговорил Калокир. – Угры и ятвяги живут слишком далеко от Киева. Волыняне и бужане не отважатся на такой поход. Лишь печенегам удобнее всего подобраться к Киеву с южной степной стороны. У печенегов нет своего государства, их ханы живут и воюют, кому как вздумается.

– Возьмись за это дело, Калокир, – сказал Никифор. – Договорись с печенегами. Я отсыплю тебе золота из казны на это дело.

Калокир испугался. Ему вспомнились Сфандра и княгиня Ольга. Перед ним вдруг возникло суровое лицо Святослава. Князь так дружелюбно беседовал с ним тогда, в Киеве. Ни Святослав, ни Ольга, ни Сфандра, ни Предслава никогда не простят Калокиру такого двуличия и предательства, если вдруг они прознают об этом! Все это вихрем пронеслось в голове Калокира. Хитрый патрикий надеялся в будущем еще не раз побывать в Киеве. Потому-то Калокир стал говорить василевсу о других его важных поручениях, которые под силу лишь ему, Калокиру, и которые тоже не терпят отлагательств.

– Кого же тогда послать к печенегам? – нахмурился Никифор.

Надежных людей в его свите можно было пересчитать по пальцам.

– Есть у меня один человек… – Калокир опять прижал ладонь к своей груди, чуть склонив голову. – Возвращаясь из Киева в прошлом году, у днепровских порогов я повстречал одного хазарина, по имени Рафаил. Я взял его с собой, поскольку, как выяснилось, он доводится дальним родственником последнему хазарскому царю. Святослав сокрушил державу хазар. Этот хазарин пылает ненавистью к Святославу. Он с радостью доставит золото к печенегам. Рафаил и степи хорошо знает, так как он вырос в тех краях.

– Скажи этому хазарину, если он выполнит мое поручение, то в награду за это я возьму его в свою свиту, – промолвил Никифор, похлопав Калокира по плечу.

Глава 6
Битва при Каневе

Озлобились бояре-язычники на священника-грека, который читал проповеди в Никольской церкви близ киевского торга. Тайком от родителей поп Зосима окрестил троих боярских сыновей, а князь Улеб сразу же взял этих крещеных бояричей в свою дружину. Отцы крещеных юношей в гневе взялись за оружие и отправились мстить ненавистному Зосиме.

Зосима был глуховат и согбен годами, но имел ясный взор и бестрепетное сердце. Когда разгневанные бояре вызвали Зосиму из церкви на площадь и прицелились в него из луков, то старец не оробел. Подняв над головой в черном клобуке руку с медным крестом, Зосима громко провозгласил, что вверяет себя милости Божьей.

Прозвенели спущенные с пальцев тугие тетивы луков, но ни одна из стрел так и не поразила длиннобородого священника. Стрелы с коротким цепким звуком впились в дверь храма за спиной у Зосимы. Бояре-мстители в растерянности опустили луки. Народ на площади был поражен увиденным.

Князь Улеб попытался было разрешить эту распрю, примирить отцов-язычников с их крещеными сыновьями, но лишь еще сильнее озлобил бояр во главе с Гробоем. Бояре обвиняли Улеба в преднамеренном умысле и требовали изгнать из Киева попа Зосиму.

Сфандра вызвала в Киев княгиню Ольгу, чтобы та утихомирила страсти, не допустила, чтобы язычники пошли на христиан с дубьем и топорами. Княгиня Ольга поговорила отдельно с Улебом, потом встретилась с Гробоем и его сторонниками перед тем, как собрать их вместе для примирения.

Однако накатилась вдруг на Киев беда, которая и примирила христиан с язычниками.

Из степей вышла печенежская орда и начала жечь села у реки Рось.

Улеб живо собрал войско. Пеший полк он доверил Гробою, конную дружину возглавил сам.

Поскольку Святослав, уходя в Болгарию, забрал все насады, сплавляться вниз по Днепру пешему полку было не на чем. Взять купеческие ладьи Улеб не решился, чтобы не рассердить торговых гостей, от которых во многом зависело процветание Киева.

Войско киевлян двинулось на Рось вдоль берега Днепра.

Осенний ветер гнал в лицо Улебу запахи поздних покосов. Полки перешли вброд речушку Ильву. До Ильвы кое-где на полях еще можно было видеть смердов в белых рубахах, торопливо убирающих пшеницу и ячмень. За Ильвой все деревни встречали русское воинство пустотой и безмолвием. Слух о надвигающихся печенегах разогнал селян по окрестным лесам.

У речки Россавы киевляне наткнулись на следы печенежской конницы. Следопыты определили, печенежский отряд числом не меньше трех тысяч всадников прошел здесь вчера днем, направляясь в сторону Черного леса.

Улебу это показалось странным. Степняки обычно избегают лесов.

– Печенеги просто хотят поохотиться на смердов, – беспечно проговорил Гробой. – Степняки знают, что жители многих деревень во время опасности укрываются в Черном лесу.

Улеб не стал спорить с Гробоем. Однако тревога, засевшая в его сердце, уже не покидала князя.

Под вечер зарядил дождь, то усиливаясь, то ослабевая. Войско укрылось в светлом березовом лесу, терявшем пожелтевшую листву.

Улеб сошел с коня и побрел наугад в глубь рощи, чтобы размять ноги. Тяжелые дождевые капли падали на его плечи, укрытые красным плащом.

Опустилась ночь. Дождь прекратился. Ратники устраивались на ночлег на сырой опавшей листве.

Завернувшись в плащ, Улеб дремал, привалившись к корявому березовому стволу. У него под рукой лежали щит и меч. Кто-то осторожно растолкал князя. Улеб открыл глаза. Перед ним стоял один из его отроков-оруженосцев.

– Господине! – громко прошептал отрок. – Там дозорные тебя кличут.

Отрок кивнул через плечо.

Улеб встал на негнущиеся ноги, полные свинцовой тяжести. Он подошел к дозорным. Их было трое.

– Княже, – заговорил старший из дозорных, – добрались мы до опушки леса. Оттуда виден за луговиной соседний лес, тоже березняк. Над тем дальним лесом зарево какое-то виднеется. Не иначе, костры там горят. Много костров!

– Чего же не посмотрели, кто там костры жжет! – проворчал Улеб.

Гридни виновато переминались с ноги на ногу.

– Ежели печенеги рядом, то в темноте можно на засаду напороться, – проговорил один из них.

– Вот, мы и надумали, сначала сообщить о зареве над лесом, – добавил другой.

– Может, это вовсе не печенеги костры жгут, – сказал Улеб, борясь с зевотой.

– Кто же еще окромя них? – заметил старший гридень.

– Сейчас проверим, кто там за дальним лесом небо коптит. – Улеб передернул плечами, сбрасывая с себя остатки дремы. – Коня мне!

За лесом оказался печенежский стан. Степняков было очень много.

Вернувшись из дозора, Улеб разбудил Гробоя.

– Плохо дело, боярин. Печенегов за лесом многие тыщи! Уходить надо, покуда не рассвело.

– Еще чего! – рассердился Гробой. – Подымай полки, князь. Свалимся на степняков, как снег на голову!

Улеб не стал возражать, дабы Гробой не подумал, что он испугался.

С первыми лучами восходящего солнца русичи выбежали из леса и обрушились на просыпающийся печенежский стан. Сражение развернулось среди шатров, догоревших кострищ и мечущихся в испуге верблюдов.

Улеб спрыгнул с коня возле большого желтого шатра с красным верхом. На князя набросился с саблей наголо какой-то кривоногий степняк в плоском шлеме. Улеб с такой силой всадил в него копье, что от удара переломилось древко. Степняк рухнул как подкошенный. Обнажив меч, Улеб вбежал в шатер. Там было тепло от горячих углей в очаге, обложенном кусками дерна. Свет просачивался через отверстие в круглой войлочной кровле.

Услышав лязг вынимаемой из ножен сабли, Улеб резко обернулся. Из полумрака на него выскочил обнаженный до пояса коренастый степняк с рыжеватой бородкой и усами. Отразив два удара вражеской сабли, Улеб заметил в шатре другого степняка. Тот был совсем юн, его длинные черные волосы, по степному обычаю, были стянуты бечевкой на макушке. Юный печенег, видимо, только-только успел накинуть на себя длинный цветастый халат и натянуть на ноги короткие сапоги. У него в руках сверкнули холодным блеском узкая сабля и длинный кинжал.

Улебу потребовалась вся его сноровка, когда два врага стали нападать на него с двух сторон. Прямой славянский меч звенел, отражая удары двух кривых печенежских сабель. Припав на одно колено, Улеб ранил рыжебородого в бедро, тот осел со стоном. Затем Улеб поймал на противоходе молодого печенега, выбил саблю из его руки и вонзил острие меча ему в горло. Печенег упал на спину, захлебываясь кровью.

Подскочив к рыжебородому, Улеб одним ударом снес ему голову с плеч. Голова врага покатилась по ковру, сверкая белыми оскаленными зубами и белками вытаращенных глаз.

Улеб опустил меч и приблизился к молодому печенегу, который еще подавал слабые признаки жизни. Опустившись на одно колено, Улеб откинул с бледного скуластого лица длинные пряди волос. Перед ним явно был девичий лик. Улеб рванул халат на груди у степняка и увидел под халатом нагое девичье тело.

С губ Улеба сорвалось досадливое проклятие. Взяв кинжал из бессильной девичьей руки, Улеб занес его для удара, желая прекратить агонию этой бесстрашной дочери степей. Но рука Улеба дрогнула и опустилась. Выругавшись, Улеб выбежал из шатра.

Разбитые печенеги спасались бегством: кто пешком, кто верхом на коне.

Русичи шарили в шатрах, снимали с убитых врагов золотые украшения. Среди ратников царило оживление, некоторых переполнял веселый азарт.

– Видал, как мы их! – К Улебу подбежал Гробой, потрясая окровавленным мечом. – Разнесли вдрызг! Куда степнякам до нашей удали!

Улеб и Гробой повели полки к пограничному городку Каневу.

* * *

После падения Саркела Рафаил целый год скитался по степям, пытаясь собрать войско из рассеявшихся по чужим кочевьям хазар. Он побывал у степных ясов, буртасов и гузов. Всюду было одно и то же. Никто не хотел воевать с русами, никто не верил в возрождение Хазарского каганата.

Тогда Рафаил подался к печенегам. У этого кочевого народа было больше сил и возможностей для успешной войны с Русью, по сравнению с теми же гузами и буртасами. В кочевьях печенегов к Рафаилу относились с крайним недоверием. Его дважды пытались убить, один раз хотели продать в рабство. От печенегов Рафаилу пришлось спасаться бегством.

У днепровских порогов Рафаил свел знакомство со знатным ромеем Калокиром, когда он помогал его людям перетаскивать на волоке ладью. Калокир взял Рафаила к себе на службу, обучил его греческому языку. Константинополь произвел на Рафаила ошеломляющее впечатление. Ему стало ясно, Империя ромеев – это единственное государство, способное сокрушить Русь.

Получив поручение от самого василевса ромеев, Рафаил преисполнился мстительного торжества. Наконец-то у него появилась возможность отомстить Святославу за все страдания хазар и за свои собственные страдания!

Многовесельный ромейский корабль доставил Рафаила к устью Дона. Сойдя на сушу, Рафаил разыскал в степном раздолье близ Северского Донца орду хана Кури. Этот печенежский властелин запомнился Рафаилу своей особенной ненавистью к Святославу.

Рафаил сказал Куре, что в устье Дона стоит ромейский дромон, полный золота. Это золото василевс ромеев готов отдать тем печенежским ханам, которые в эту осень совершат набег на Киев.

«Киев нужно сровнять с землей!» – уже от себя добавил Рафаил.

Куря потребовал задаток и отправил гонцов к Илдею и Шибе, с которыми у него был давний уговор относительно мести Святославу. Еще одного гонца Куря послал в Тмутаракань с призывом к Владиславу, мол, пришла пора ему вокняжиться в граде Киеве.

Покуда к ставке Кури стягивались отряды Илдея, Шибы и дружина Владислава, Рафаил вернулся к устью Дона с людьми Кури. С корабля ромеев были выгружены пятнадцать кентинариев золота, по пять на каждого хана. Золото погрузили на вьючных животных и повезли в кочевье орды Гилы.

Доли Владислава в этом задатке не было. На вопрос Рафаила, отсыпать ли злата тмутараканскому князю, Куря с усмешкой ответил: «Владислав получит свою долю в Киеве!»

Сразу на Киев ханы не пошли, они принялись сначала разорять села на реке Рось и по ее притокам, желая выманить в поле войско киевлян. Это им удалось. Киевская рать выступила к степной границе и ранним утром обрушилась на стан хана Шибы. Куря между тем осаждал городок Канев.

В становище Кури Шиба примчался на взмыленном коне, полуодетый, со стрелой в зубах. Это означало, что орда Шибы рассеяна и ему нужна скорейшая помощь.

– Русы идут к Каневу! – сказал Шиба, переломив стрелу о колено. – Их ведет князь Улеб, брат Святослава.

Куря сощурил свои раскосые очи.

– Пусть идет сюда Улеб. Силок уже готов!

Под Каневом рать Улеба ввязалась в сражение с конницей Кури. Русичи уже одолевали печенегов, когда им в спину ударили всадники из орды Иртим. Сюда же подоспели конники Шибы, полные ярости после своего недавнего поражения.

Битва продолжалась весь день. К вечеру пали стяги киевские…

Глава 7
Осада

Вместе с известием о разгроме русских полков под Каневом в Киев хлынули толпы смердов из ближних и дальних деревень. Люди валом валили также в ближние к Киеву города: Василев, Здвижен, Витичев и Вышгород. Страх перед печенегами гнал народ из сельской округи под защиту городских стен. После поражения киевской рати остановить печенегов было некому.

Из-за наплыва множества сельского люда Киев напоминал кипящий котел. Были переполнены все дома и дворы, много смердов с женами и детьми ночевали на улицах под открытым небом. Город был полон коров и лошадей, которых селяне всегда старались спасать от беды в первую очередь.

На княгиню Ольгу разом свалилось множество забот. Бояре и простые горожане со всеми своими бедами шли к Ольге. Для всех она была мудрой советчицей, ее долгое справедливое правление в Киеве запомнилось всему народу. Но и у Ольги от отчаяния порой опускались руки.

Печенеги разбили станы вокруг Киева. Это означало, что печенежские ханы намерены взять город если не приступом, так измором. Ханам было ведомо, что Святослав далеко и помощи киевлянам ждать неоткуда. Дозоры печенегов были повсюду днем и ночью. Ни один гонец не мог выбраться из Киева незамеченным.

Думные бояре и княгиня Ольга заседали каждый день. На эти советы Ольга часто приглашала и Сфандру, разумные слова которой могли подействовать отрезвляюще на иные горячие головы. Предслава на эти советы не ходила. Угроза, нависшая над Киевом, повергла дочь Гробоя в подавленное состояние.

Прежде всего бояре вооружили всех мужчин и отроков, разбив войско на сотни и десятки. За каждой сотней был закреплен определенный участок крепостной стены. Ворота Киева стерегли боярские гридни.

Если питьевой воды в Киеве было в достатке для всех, ее брали из колодцев и родников, то съестных припасов на такое скопище народа должно было хватить всего дней на пятнадцать. И это была главная головная боль княгини Ольги и ее советников.

На четвертые сутки осады поздно вечером со стороны Вышгородских ворот в Киев пробилась конная дружина Улеба, вернее, ее остатки. Из восьмисот дружинников, уходивших с Улебом на Рось, обратно в Киев прорвалось около двух сотен воинов. По внешнему виду этих измученных, израненных людей можно было понять, сквозь какое множество опасностей им довелось пройти, какие лишения пришлось вынести, двигаясь к Киеву без пищи и сна, постоянно отбиваясь от степняков и теряя соратников.

Улеб был весь покрыт ранами. Он еле держался на ногах от усталости и недоедания. Лекари хмуро качали головами, пряча глаза от Сфандры. Никто из них не решался сказать Сфандре, что муж ее при таких ранах вряд ли выживет. Сфандра все поняла сама. Она привела к постели израненного супруга хазарина Мофаза, умелого во врачевании. Этот хазарин жил в тереме Свенельда.

Мофаз смазал раны Улеба какими-то пахучими снадобьями, приготовил укрепляющие отвары из корней какого-то заморского растения. Он не отходил от раненого князя ни на шаг.

Прежде чем провалиться в забытье, Улеб слабым голосом поведал Сфандре, что из городка Витичева им отправлена ладья на Дунай, к Святославу. Улеб посадил на весла своих гридней, приказав им грести днем и ночью, нигде не причаливая к берегу. Воеводой над ними Улеб поставил своего сына Регнвальда.

– Справится ли Регнвальд с таким поручением? – забеспокоилась о сыне Сфандра. – Ему всего-то восемнадцать лет! Сможет ли он добраться до Дуная, в такую-то даль!

Улеб закрыл усталые глаза и тихо произнес:

– Регнвальд сможет. Должен смочь!

* * *

В дверь тихонько постучали. Ольга поднялась с ложа и отодвинула деревянную дверную задвижку. Она сразу узнала этот условный стук.

В светелку княгини проскользнул стройный длинноволосый юноша в темном плаще.

– Тебя никто не видел, Тимоша? – прошептала Ольга, целуя юношу в уста.

– Ни одна душа, – прошелестел тихий ответ.

Ольга опять заперла дверь на задвижку.

Усадив юношу на свою постель, княгиня властно сказала:

– Раздевайся!

– Время ли ныне для любовных утех, лада моя? – мягко возразил юноша. – Враг стоит у ворот, люд киевский голодает…

– Не время, знаю! – с вызовом проговорила Ольга, стянув с себя через голову тонкую исподнюю сорочицу. – Потому и позвала тебя из дозора, любимый мой, что недолго осталось стоять Киеву. Ждет всех нас смерть от сабель печенежских, и беда эта не за горами. Хочу с тобой последний разочек помиловаться, сокол мой!

Ольга распустила по плечам свои длинные волосы и обвила гибкими руками шею своего возлюбленного.

– Что же ты медлишь, Тимоша? – прошептала княгиня. – Почто не раздеваешься? Иль не люба я тебе больше? Я наверно сильно исхудала, да?

Желтый язычок светильника озарял светлицу неярким колеблющимся светом; в пазах бревенчатых стен виднелся мох; на полу лежала медвежья шкура, массивные потолочные балки нависали низко над головой; в единственное оконце, забранное желто-зеленым византийским стеклом, глядела октябрьская ночь.

Тимофей соединил свои губы с устами княгини. Затем он отстранился и сказал:

– Голод в Киеве уже нестерпим, люди режут лошадей и собак, беднота сыромятную кожу в кипятке варит, дети малые мрут, а от Святослава нет вестей. Надо что-то делать, княгиня.

– Долог путь от Дуная до Киева, – с печальным вздохом промолвила Ольга. – Ежели добрался Регнвальд до Святослава, то полки сына моего уже спешат к нам на выручку. Но когда они подойдут к Киеву, бог весть…

– А коль Регнвальд не дошел до Святослава, что тогда? – проговорил Тимофей.

– Не ведаю… – скорбно прошептала Ольга после томительной паузы. – Святослав все равно придет когда-нибудь и отомстит печенегам за смерть нашу!

Тимофей взял Ольгу за обнаженные плечи.

– Не о смерти надо думать, пава моя. Я решил идти за подмогой в Чернигов!

– Как это? – не поняла Ольга. – Враги же кругом! И шага не сделаешь, как пленят тебя иль убьют!

– Я наряжусь печенегом, спущусь по веревке со стены пока темно и прямо через печенежский стан пройду к Днепру, – изложил свой замысел Тимофей. – На языке печенегов я разговаривать умею. Ежели кто из степняков заговорит со мной, я скажу, мол, ищу своего коня. Для вящей убедительности я буду держать в руках конскую уздечку. Ну, как я придумал?

– Негодный это замысел! – сказала Ольга с непреклонностью в голосе. – Никуда я тебя не отпущу!

– О людях подумай, княгиня, – укоризненно произнес Тимофей. – Сколь крови прольется, коль печенеги ворвутся в Киев! Сколько жен и детей в неволю угодят! Разве приходится выбирать в нашем-то положении?

– Ты говорил воеводам о своей задумке? – Ольга пытливо заглянула в глаза Тимофею. – Признайся честно!

Тимофей молча кивнул.

Ольга бессильно уронила руки себе на колени, по ее щекам покатились слезы.

– Тогда иди, Тимоша! – сдавленным голосом сказала княгиня. – Ступай, не медли! Ты прав, до ласк ли ныне. Иди, милый. И обязательно доберись до Чернигова!

Незадолго до рассвета ратники спустили Тимофея на веревке со стены. Юноша был облачен в печенежский халат и сапоги, на голове у него была печенежская шапка с прицепленным к ней хвостом степной лисицы.

Сначала Тимофей бродил среди печенежских дозорных, стоящих вдоль киевских стен, и все выспрашивал у них на печенежском наречии, куда подевался его конь?

Дозорные махали руками, показывая Тимофею путь к печенежскому лагерю, мол, ищи там своего коня! Степняки смеялись над переодетым русичем с уздечкой в руках, вот недотепа!

Добравшись до стана печенегов, Тимофей продолжил свои расспросы, тряся уздой перед носом у каждого встречного степняка. От него раздраженно отмахивались, никому не было дела до какого-то убежавшего коня!

Тимофей вышел на берег Днепра и спустился по крутому откосу к самой воде. Скинув с себя печенежское облачение, Тимофей прыгнул в реку и быстро поплыл к другому берегу.

Кто-то из печенегов заметил пловца и поднял тревогу.

Никто из степняков не умел хорошо плавать, да и вода в Днепре была уже холодна. Печенеги бегали по высокому днепровскому берегу и старались попасть в плывущего русича из луков. Стрелы степняков так и чиркали по воде то с недолетом, то с перелетом. Тимофею приходилось нырять на глубину, чтобы не дать врагам как следует прицелиться.

На другой берег Тимофей выбрался совершенно обессиленный.

* * *

С той поры, как печенеги осадили Киев, Владислав пребывал в приподнятом настроении. В эти осенние дождливые дни Владиславом владело ощущение, какое возникало у него, когда удача сама шла ему в руки. Его заветная мечта вот-вот должна была сбыться! Владислава не волновало то, что печенежские ханы собирались разграбить Киев и увести в полон большую часть его населения. В опустошенном Киеве Владиславу будет легче удержать власть. Владислава больше беспокоил Святослав. Воинственный сын Ольги, конечно же, будет мстить Владиславу, если не сложит голову в Болгарии.

Как-то раз проходя по печенежскому стану, Владислав вдруг увидел среди пленных русичей своего отца. Гробой мок под мелким дождем связанный одной веревкой еще с несколькими пленниками. Боярин был облачен в какое-то рванье явно с чужого плеча. Вид у Гробоя был жалкий.

Владислав окликнул отца, затем подошел к нему с видом победителя.

– Ты?! – изумленно воскликнул Гробой, взирая на сына. – Ты заодно с печенегами?! Ах, ты – злыдень!..

– Да, я с печенегами, отец, – яростно заговорил Владислав, схватив родителя за бороду. – Я давно хотел тебе сказать, как ты мне опротивел со своими поучениями! Я презираю тебя за твое пресмыкание перед Святославом! По-твоему, я недостоин ни почестей, ни власти. Ты полагаешь, что мне надлежит прислуживать гордецам вроде Улеба и Святослава. Скоро я стану князем в Киеве! Я убью Улеба. Убью всякого, кто встанет на моем пути! Доберусь и до Святослава…

– Руки у тебя коротки, чтобы убить Святослава, – твердо произнес Гробой и плюнул сыну в лицо.

Глаза Владислава загорелись гневным огнем.

– Ах ты, презренный старик! – прорычал он.

Выхватив из ножен кинжал, Владислав ударил им отца в сердце. Гробой охнул и свалился наземь, по его телу прошла предсмертная судорога.

– Передай поклон от меня Марене и Чернобогу! – Владислав пнул носком сапога бездыханное тело отца. – Пусть они готовятся встречать в царстве мертвых Улеба и Святослава. Вместе вам будет не скучно в царстве Нави.

Глава 8
Битва при Микулине броде

Черниговские бояре, выслушав Тимофея, решили собрать народ на вече. О том, что печенеги вот уже месяц держат Киев в осаде, в Чернигове знал каждый. Большого войска у черниговцев не было, поскольку много ратников из Северской земли ушло на Дунай со Святославом. Однако не протянуть руку помощи киевлянам черниговцы не могли. На вече черниговцы постановили отправить войско на другую сторону Днепра, чтобы отвлечь на себя хоть какие-то силы печенегов.

Знать Чернигова выставила конный отряд в тысячу копий, из простонародья собрали пеший полк в четыре тысячи воинов. Возглавил это наспех собранное воинство воевода Претич.

Бояре черниговские тайком повелели Претичу подойти на ладьях к Киеву и, как угодно, но вывезти из осажденного города мать, жену и детей Святослава.

«Ежели мы не вызволим из беды семью Святослава, то он, вернувшись, погубит всех нас за это», – сказали мужи черниговские Претичу.

Претич вышел на ладьях из Любеча и подошел к Киеву там, где река Почайна впадает в Днепр. Киевляне со стен стали кричать и махать руками, думая, что это возвращается с войском Святослав. Черниговцы в ответ начали громко трубить в трубы и ударять мечами в щиты.

Печенеги в смятении принялись ловить коней и сворачивать шатры.

– Это идет Святослав! – молвил Куре хан Шиба. – Нужно немедленно уходить отсюда, иначе будет поздно!

– Если ввяжемся в битву со Святославом, то потеряем все: и войско, и добычу! – вторил Шибе хан Илдей.

Ханы еще спорили, а дружина Владислава уже скакала наметом по раскисшей слякотной дороге на юг, в сторону спасительной степи.

Бегство Владислава только подхлестнуло Илдея и Шибу, которые даже бросили множество пленников, торопясь вслед за ним.

Вот черниговские ладьи причалили к берегу.

Куря вскочил на коня и смело подъехал к высаживающейся на мелководье русской дружине. В знак мирных намерений Куря поднял правую руку над головой.

– Где Святослав? – обратился Куря к бородатому осанистому воеводе. – Святослав мой давний знакомец. Хочу переговорить с ним.

– Святослава здесь нет, – ответил бородач. – Я веду головной полк, а вся княжеская рать идет за мной.

Воевода махнул рукой на днепровский простор.

– Как твое имя? – спросил Куря.

– Претич, сын Колобуда. А твое?

Куря вздыбил коня и прокричал:

– Я – хан из рода Кангюй! Меня зовут Куря, сын Куркутэ! Запомни меня, воевода!

Взмахнув плетью, Куря галопом умчался к шатрам своей орды.

– Ну и имена у этих печенегов! – проворчал Претич, провожая взглядом уносящегося прочь хана. – У нас собачьи клички и то благозвучнее.

* * *

Растянувшиеся на марше печенежские орды соединились у реки Рось. Отойдя от Киева на два дневных перехода, ханы почувствовали себя в безопасности. Печенеги расположились на отдых у Микулина брода, в этом месте была самая удобная переправа через реку Рось.

Владислав предусмотрительно переправился через Днепр, не доходя до Роси. У городка Витичева Владислав увидел несколько старых ладей и рыбачьих лодок, он воспользовался ими, сократив путь своей дружине в степь.

По преданию, на берегах Роси любил вспахивать сохой здешний жирный чернозем богатырь-землепашец Микула Селянинович. Где-то тут на лугах некогда паслись могучие кони былинного пахаря Микулы, где-то в этих местах стоял выселок, где жил славный витязь.

Невдалеке от Микулина брода виднелись валы и остатки обгоревших бревенчатых стен небольшой пограничной крепости, сожженной ордой хана Илдея.

В то утро Куря проснулся рано. Накануне он наговорил много резких слов Илдею и Шибе, обвиняя их в малодушии. К чему все их уговоры о совместных набегах на Русь, к чему клятвы, если всего лишь слух о приближении Святослава напрочь лишает мужества союзников Кури. Илдей и Шиба беспокоятся о захваченной добыче, забывая при этом, что Киев был уже почти у них в руках, а самая богатая добыча лежит в теремах киевских бояр.

Курю грызла досада. У него была возможность разорить Киев и разбить войско Святослава, но из-за чужого малодушия эти возможности безвозвратно упущены!

Куря вышел из шатра. На примятой траве блестела роса. Сырой холодный воздух, пропитанный туманом, скрадывал очертания дальних шатров. Над лесом просачивался бледный свет зарождающегося дня.

Куря зябко кутался в плащ. Он шел между шатрами, обходя черные круги догоревших костров. За ним безмолвно следовали два телохранителя в овчинных накидках поверх панцирей.

Всюду валялись обглоданные бараньи кости, черепки разбитых кувшинов; вчера Куря позволил своим воинам отпраздновать победу над русами. Хотя сам Куря не считал этот поход победным. Владислав заартачился и отказался обманным путем проникать в Киев, узнав, что ему ничего не досталось из ромейского золота, сподвигшего печенегов на этот набег. Это глупец Шиба проболтался Владиславу про золото ромеев!

Хмурый взор Кури наткнулся на груду обнаженных тел славянских пленниц, удавленных петлей. Мертвые женщины были свалены беспорядочной кучей. В этом переплетении ног, рук, спин, ягодиц, голов с длинными растрепанными волосами было непросто определить, сколько тут всего лежит умерщвленных пленниц, десяток или больше. В основном это были зрелые женщины, не отличавшиеся красотой лица и телесным совершенством. На потеху воинам обычно достаются уже немолодые невольницы или совсем маленькие девочки, которые могут стать обузой в пути. Всех изнасилованных пленниц печенеги удавливают ременной петлей или сворачивают им шею. Так же печенеги поступают с заболевшими пленниками или с получившими увечье.

От созерцания груды женских трупов Курю оторвал возглас подбежавшего слуги:

– За рекой появилось войско русов, мой хан.

Куря резко обернулся:

– Что?

В следующий миг тревожные сигналы боевых труб зазвучали в стане орды Иртим. Опасность! Тревога!

Оттолкнув слугу, Куря бросился к своему шатру.

Облачаясь в доспехи, Куря лихорадочно соображал, каким образом на Роси оказалось войско русов? Откуда это войско пришло?

Сигнальные трубы ревели уже в стане Кури и в стане хана Шибы.

У входа в ханский шатер толпятся беки, их голоса полны тревоги и смятения. Русы наступают! Люди хана Шибы бегут к лесу. В стане Илдея царит неразбериха.

Куря гневно кричит на беков. К оружию! На коней!

Хану подвели его любимого саврасого скакуна с белой гривой. Куря птицей взлетел в седло. Ханские батыры тоже запрыгнули в седла.

Знаменосцы не отстают от Кури, белые бунчуки развеваются на скаку.

Куря мчится во весь опор по стану и хмурит соболиные брови. Слишком многие из его воинов пребывают в сильном похмелье, кто-то не может поймать лошадь, кто-то еле держится в седле. Белые нагие тела мертвых полонянок лежат повсюду, похоже, вчерашнее пиршество закончилось для воинов Кури разнузданной оргией.

Беки собирают конные сотни и выводят их из стана на равнину, по которой надвигаются на печенегов, разрывая клочья тумана, грозные шеренги пеших русов с красными овальными щитами и склоненными копьями.

В становище орды Иртим раздался звон сталкивающихся мечей и сабель, туда ворвалась конница русов. Боевой клич русичей донесся из леса, куда пытались укрыться воины хана Шибы. Эта волна бегущих печенегов неслась теперь к лагерю орды Гилы.

Русы наступают со стороны леса и со стороны речного брода, красные русские щиты маячат за рекой Росью и на холме возле сожженного городища. Печенеги оказались в котле!

Куря вдруг осознал всю серьезность создавшегося положения и растерялся. Впервые враг застал его врасплох! В мгновенном прозрении, какое порой озаряет впечатлительных людей, перед Курей промелькнула зловещая тень смерти, подобная бледному призраку.

«Духи предков и великий Тэнгри, не оставьте меня в этот трудный час!» – мысленно взмолился Куря.

По холодной сверкающей росе печенежская конница помчалась навстречу русской конной дружине, развернувшейся в форме трезубца. Куря вглядывался в переднего русского витязя на большом вороном коне, в его шлем и щит, в его коренастую фигуру. Всадник на вороном коне с лязгом выдернул из ножен длинный меч. Этот уверенный жест сильной руки развеял последние сомнения Кури. Это был Святослав! Устроить такую ловушку для печенегов мог только он!

Среди высокой травы, среди густых зарослей дрока и боярышника вдруг выросли, как по волшебству, густые цепи русских лучников. Стрелы с шелестом взлетели в воздух и, описав дугу, посыпались с двух сторон на головы печенегов.

Хрипы раненых лошадей, вскрики пораженных стрелами степняков стали предвестниками того хаоса, который накрыл печенегов, когда в их разрозненные сотни врезалась стальным клином дружина Святослава. Русы крушили печенегов тяжелыми палицами и топорами, длинные славянские мечи звенели и скрежетали, пробивая щиты и панцири степняков. Изрубленные тела степных батыров темнели в росистой траве, как маленькие островки среди изумрудной зелени луга.

Бесстрашие и ловкость печенегов рассыпались в прах перед неумолимым ожесточением русов, чьи лики в островерхих шлемах были грозны и ослепительны, озаренные лучами взошедшего над лесом солнца. Ни проблеска надежды на хоть какую-нибудь удачу в этом сражении не было в сердце Кури, объятом леденящим страхом.

Хан решил спасаться бегством. Телохранители окружали Курю плотным кольцом.

Внезапно русский витязь на вороном коне разметал ханских батыров. Головы печенегов, срубленные его быстрым мечом, как мячи, отскакивали от плеч. Безголовые тела какие-то мгновения еще держались в седле, фонтанируя брызгами темно-красной крови, прежде чем упасть на землю или завалиться на лошадиную гриву.

В лицо Куре ударил жар горячего дыхания вороного жеребца, чуть осевшего назад по воле сидящего на нем седока. Злой рок свел-таки Курю со Святославом на поле брани! Куря взглянул на пылающее лицо Святослава, в его холодные синие очи под металлическим ободом шлема – эти глаза грозили! Куря мигом понял, что пощады ему не будет; злая, отчаянная усмешка скривила уста хана.

Куря дал шпоры коню и ринулся на Святослава. Хан остервенело рубил саблей, одновременно прикрывая голову щитом. Святослав хладнокровно отражал все удары ханской сабли. Ничто не могло бы вернее передать злобный, мятущийся дух одного и суровую, неколебимую страхом душу другого, как этот короткий ожесточенный поединок. Куря вкладывал в свои сабельные удары всю свою ненависть, всю ярость давнего сокровенного желания. Он был готов погибнуть в этом сражении, но прежде ему хотелось, чтобы Святослав пал от его руки!

Во время очередного замаха Куря вдруг ощутил, что сабля вылетела из его руки, настигнутая стремительным клинком Святослава. Куря принялся лихорадочно нащупывать на поясе кинжал. В этот миг Святослав выбросил вперед руку с мечом, целя хану в горло. Опытный Куря закрылся щитом. Однако меч Святослава, пробив щит, рассек своим острием нос хана и вонзился ему в глаз. Куря стал валиться в мутную пелену, в его голове застучали тяжелые молоты. Охваченный негодованием против такой своей беспомощности, Куря напряг все свои силы, но тело его вдруг стало невесомо. Неуловимый трепет черных крыльев промелькнул в сознании Кури, и сквозь эту черноту пробился тонкий луч света, в котором замелькали лица давно умерших родичей хана, образы его самого, то юного, то совсем маленького… Потом все поглотил густой непроглядный мрак.

* * *

В битве при Микулине броде печенеги понесли страшный урон. Хан Шиба был убит. Хан Илдей с трудом спасся бегством с раной в плече от русского копья. Русичи взяли в плен пять тысяч степняков, убитых печенегов было еще больше.

К Святославу принесли хана Курю с залитым кровью лицом. Куря пребывал в глубоком беспамятстве, но жизнь еще не покинула его сильное тело. Святослав отобрал из пленных печенегов четверых батыров из орды Гилы, велев им отвезти чуть живого Курю в его родное кочевье.

– Ежели Куря помрет в дороге, похороните его по своему обычаю, – сказал Святослав. – Коль выживет Куря, то пусть больше не приходит на реку Рось, ибо тут живет печенежская смерть!

Глава 9
Иоанн Цимисхий

Куропалат Лев, пригласивший Калокира в свои покои, показал ему короткую записку на клочке пергамента.

– Это письмецо принес вчера вечером какой-то монах и отдал дворцовым стражникам, сказав, что это послание василевсу от его доброжелателей, – сказал куропалат. – Прочти и изложи свое мнение, друг мой.

– Василевс видел эту записку? – спросил Калокир, ознакомившись с текстом письма.

– К сожалению, эта писанина сначала угодила в руки Никифора, а уж потом ко мне. – Развалившийся в кресле Лев досадливо поморщился.

– Как воспринял василевс эту угрозу? – опять спросил Калокир.

– Никифор решил приостановить наступление на Антиохию, – мрачно ответил Лев, не глядя на Калокира. – Ты же знаешь, мой брат в последнее время стал мнительным.

– Именно на это и рассчитывал тот, кто написал это подметное письмо! – воскликнул Калокир, швырнув клочок пергамента на овальный стол у окна. – Тайные недруги василевса среди столичной знати таким подлым способом надеются поссорить василевса с полководцами и уменьшить популярность Никифора среди народа. Ведь в народе Никифор славен прежде всего тем, что он беспощадно изгонял из владений Империи гнусных агарян. Никифор сам едва не взял Антиохию в прошлом году. Арабы обескровлены, осталось нанести последний решающий удар, и Антиохия падет!

– Поверь, друг мой, я говорил Никифору то же самое! – развел руками Лев. – Но моего брата словно подменили! Никифор отправил гонца к Михаилу Вурце, осаждающему Антиохию, с повелением не штурмовать город до следующей весны.

У Калокира вырвался раздраженный жест.

– Вурца горяч! – воскликнул он. – Он не послушается василевса.

– Конечно, не послушается. – Лев усмехнулся. – Вурца упрям, как бык!

– У Михаила Вурцы имеются сильные покровители в Константинополе, – сказал Калокир, – с ним дружен доместик схол Востока Иоанн Цимисхий. Василевсу не стоит ссориться с Вурцей теперь, когда его положение в столице весьма шатко. Мне думается…

– Кстати, Никифор вчера лишил Цимисхия его высокой должности, – перебил Калокира Лев с какой-то таинственной улыбкой. – Цимисхию велено приехать в столицу. Мой брат больше не доверяет Цимисхию.

– Может, василевс недоволен военными успехами Цимисхия в Азии? – хмуро проговорил Калокир. – Может, василевс завидует Цимисхию?

– Я не вдаюсь в эти тонкости. – Лев небрежно пожал широкими плечами. – Цимисхий скользкий, как рыба. Ему опасно доверять слишком много власти. От побед над арабами у Цимисхия слегка закружилась голова. Опять же, Цимисхий очень популярен в войсках. По-моему, Никифор поступает правильно. Цимисхию пора напомнить, кем он был при василевсе Романе и кем он стал при василевсе Никифоре!

– Могу я встретиться с василевсом? – Калокир посмотрел в темные восточные глаза куропалата, который, как и его старший брат, был смугл, чернобров и с густой шевелюрой.

– Можешь, но не сегодня, друг мой. – Лев растянул в полуулыбке свои толстые губы, изобразив грустный вздох. – У моего брата сегодня много важных дел. Ты ведь знаешь, что ныне творится в столице. Налоги не платятся, кругом воровство и взятки, синклитики плетут интриги, чернь буйствует! Теперь вот – эти подметные письма! – Лев сделал паузу и взглянул на Калокира с некой озадаченностью. – Никифор велел мне разыскать того, кто написал эту угрожающую записку. Я хочу поручить это расследование тебе, Калокир. Уверен, ты справишься. Если это заговор, то его нужно поскорее раскрыть. Если за этим стоит какой-то ненормальный негодяй, то его надо бросить в темницу.

Калокир взял записку со стола и еще раз пробежал глазами короткий текст. Кто-то предупреждает василевса, что звезды предрекают ему смерть сразу после взятия Антиохии. Подписи в записке не было.

* * *

Спустя несколько дней Калокир все же встретился с василевсом. Никифор сам вызвал его к себе. Полагая, что разговор пойдет о подметных письмах, Калокир взял с собой тот злосчастный клочок пергамента с текстом неизвестного «доброжелателя».

Никифор в последнее время много молился, строго соблюдал пост и ходил на исповедь в храм. Он стал часто облачаться в старый поношенный плащ, подаренный ему Михаилом Малеином, дядей по материнской линии, который был игуменом Киминской лавры в Пафлагонии. Михаил Малеин был известен своей набожностью и аскетизмом. Перед смертью Михаил Малеин подарил Никифору, тогда еще военачальнику, свой монашеский плащ и рясу.

В этом грубом полинялом плаще василевс и встретил Калокира, который, наоборот, был одет в роскошный скарамангий из голубого шелка с узорами на груди и рукавах. Пояс на Калокире был расшит золотыми нитками.

– Присядь, друг мой, – сказал василевс, указав Калокиру на стул. – У меня известие для тебя. Известие с Руси.

Калокир так разволновался, что едва не сел мимо стула.

– В Киеве скончалась княгиня Ольга, – скорбно произнес василевс. – Теперь язычники в Киеве обретут еще большее влияние. Прибывшие из Киева греческие купцы рассказывают, что княгиню Ольгу погребли по христианскому обряду. Но это еще не все.

Сидящий напротив Калокира василевс почесал свои спутанные волосы широкой пятерней. По лицу Никифора было видно, что его одолевают безрадостные мысли.

Калокир напряженно ждал.

– Святослав с войском опять вернулся в Болгарию, – промолвил наконец Никифор, взирая на Калокира из-под нахмуренных бровей. – Этого и следовало ожидать. Уходя на Русь, Святослав не зря оставил гарнизон в Малом Преславе. Этот молодой князек еще доставит нам хлопот! Печенегов Святослав разбил, теперь руки у него развязаны.

– Кого же Святослав оставил в Киеве на столе княжеском? – спросил Калокир. – Своего брата Улеба?

– Нет, не Улеба, а кого-то из своих сыновей, кажется, Ярополка, – ответил Никифор.

– Ярополк мальчишка несмышленый, ему ли доверять Киев! – вырвалось у Калокира. – Почему Святослав не оставил в Киеве Улеба? Жив ли Улеб?

– Не знаю. – Никифор продолжал сверлить Калокира хмурым взглядом. – Если Святославу каким-то образом стало известно, что прошлогодний набег печенегов на Киев оплачен нашим золотом, то вполне вероятно, Святослав вернулся на Дунай для войны не с болгарами, а с нами.

Повисла долгая пауза. Василевс ждал, что скажет на это Калокир, а тот молчал, явно ошеломленный свалившимися на него известиями.

Наконец Никифор сказал:

– Друг мой, это дело я могу поручить только тебе. Надо убедить Святослава вернуться на Русь, надо умаслить его языческую душу любыми обещаниями, любыми подарками! Ты знаешь Святослава, ведь тебе доводилось беседовать с ним. В свое время ты уговорил Святослава привести войско на Дунай, ныне тебе нужно убедить князя в обратном.

– Какие уговоры? – слегка поморщился Калокир. – Я просто подкупил Святослава золотом, вот и все.

– Что ж, это упрощает дело, Калокир, – ободряюще промолвил Никифор. – Отвези Святославу золото: двадцать, тридцать кентинариев… Сколько он попросит. Главное, чтобы этот варвар больше не появлялся на Дунае!

Последнюю фразу Никифор выкрикнул с гневным раздражением.

Калокир бросил на василевса удивленный взгляд.

С той поры как Никифор обрел царскую власть, его все чаще посещают вспышки неуправляемой злобы. Лицо Никифора, осунувшееся после постов и ночных бдений, носило отпечаток какого-то жестокого и трагического стоицизма. Глядя на него, нельзя было не почувствовать: вот, воплощение несгибаемой воли, способной вынести непосильное!

В конце беседы Никифор показал Калокиру еще одну записку, переданную ему какой-то незнакомой женщиной во время молебна в храме Святой Софии. В записке было предупреждение о готовящемся заговоре против василевса. И вновь не было ни подписи, ни каких-либо имен. Никифор сказал, что та незнакомка была явно из знатного сословия. Ее лицо под темным покрывалом Никифор не разглядел, зато он обратил внимание на пальцы незнакомки: белые, ухоженные, с перламутровыми ноготками.

– Это синклитики тяготятся моей властью, лишившей их привилегий! – злобно проговорил Никифор. – Я это чувствую! Нити заговора наверняка тянутся в синклит.

– Синклитиков триста человек, все они не могут быть заговорщиками, – сказал Калокир. – Я думаю, государь, твои тайные недруги могут быть не только в синклите, но и гораздо ближе.

– Где же? – Василевс вскинул на Калокира свои черные очи.

– Здесь, во дворце, – ответил Калокир.

Никифор задумчиво пошевелил черными густыми бровями.

Неожиданно за дверью раздались торопливые приближающиеся шаги и тяжелое дыхание запыхавшегося человека. Высокие створы дверей распахнулись. На пороге возник толстый евнух.

– О превосходительный! Не гневайся на меня, что я прерываю твою важную беседу… – с поклоном замямлил скопец тоненьким голоском.

– Что случилось? – рявкнул василевс, вставая.

– Толпа закидала камнями твоих телохранителей, которые тащили в дворцовую темницу двух злодеев, писавших непотребное о тебе на стенах домов, – торопливо сообщил евнух. – Толпа отбила этих злодеев и подвалила к дворцовым воротам. Чернь грозится поджечь дворец!

– Где куропалат? – загремел Никифор, надвигаясь на евнуха. – Где дворецкий? Ступай, найди их!

Евнух испуганно попятился, закрыв за собой двери.

* * *

С этого дома на Псамафийской улице для Харальда и Тюры началось знакомство с Константинополем. В этом доме из желтого камня с двумя колоннами при входе жил патрикий Калокир.

Брат и сестра прожили больше полугода под кровлей просторного Калокирова жилища, пока не освоились в столице ромеев, поражающей всякого своим многолюдством, пока не выучили в достаточной мере греческий язык. Затем Харальд, благодаря стараниям Калокира, поступил на службу в отряд эскувитов, дворцовой стражи, а Тюра переселилась в богатый дом синклитика Серапиона для обучения греческой грамоте и прочим премудростям вместе с его дочерьми.

Прожив в доме Серапиона два года, Тюра вновь перебралась к Калокиру. Теперь Тюра выглядела не как застенчивая славянская девушка, но как дочь имовитого грека. Тюра прекрасно говорила по-гречески, одевалась, как гречанка, умела читать и писать, играла на арфе, изумительно исполняла греческие песни. Друзья Калокира полагали, что Тюра его дочь, прижитая им еще в Херсоне со славянской наложницей. Калокир только посмеивался в душе, даже не пытаясь разубеждать своих знакомых. Он заботился о Тюре действительно как о своей дочери.

Харальд навещал сестру всякий раз, когда его отпускали со службы в город. Теперь-то Харальд знал Константинополь как свои пять пальцев. По сравнению с огромной великолепной столицей ромеев далекий Киев казался Харальду маленькой и тихой деревней. И все же Харальда тянуло обратно на Русь. Он часто просыпался по ночам с тоской в сердце. Тосковала по Киеву и Тюра.

Обычно при встречах с сестрой новости рассказывал Харальд, который узнавал много интересного от дворцовых слуг.

Однако в этот день Тюра встретила брата с таинственным блеском в глазах, по которым было видно, как ей не терпится поделиться с Харальдом чем-то очень важным. Тюра схватила Харальда за руку и потащила его в свою спаленку на втором этаже дома, подальше от любопытных служанок. Харальд был заинтригован.

Тюра плотно прикрыла дверь спальни. Затем она усадила брата на свою кровать и негромко заговорила, глядя ему прямо в глаза.

– Ты знаешь, что Калокир недавно ввел меня в семью легатария Маркиана ради знакомства с его младшим сыном Андроклом, – начала Тюра с волнением в голосе. – Так вот, позавчера я опять была в гостях у легатария Маркиана. Я приглянулась его супруге, и она теперь часто приглашает меня в гости. Там были еще двоюродные сестры Андрокла, обе намного младше меня. Андрокл, впрочем, тоже еще мальчишка совсем. Мы затеяли игру в прятки. Я спряталась в нише стены за портьерой, а там оказалась потайная дверь в соседнюю комнату. В той комнате находились какие-то люди, явно давние знакомые легатария Маркиана. Легатарий тоже был там. – Тюра задыхалась от волнения, ее большие голубые очи были полны испуга. – Эти люди говорили о том, что василевса Никифора нужно убить и как можно скорее! Недавно в столицу из Азии приехал магистр Иоанн Цимисхий. Заговорщики хотят его сделать василевсом. Легатарий Маркиан сказал, что некто Гервасий уже ведет тайные переговоры с Цимисхием. Все это я услышала через щель в потайной двери.

– Лица заговорщиков ты разглядела? – спросил Харальд.

– Нет, – ответила Тюра. – С другой стороны двери тоже висела занавеска.

Девушка присела на постель рядом с братом и обхватила ладонями свои пылающие щеки.

– Плохо дело! – в раздумье проговорил Харальд. – Ты сказала об этом Калокиру?

– Калокир уехал в Болгарию, по поручению василевса, – промолвила Тюра. – Калокиру велено о чем-то договориться с князем Святославом. Ты знаешь, что Святослав разбил под Киевом печенегов и снова привел войско на Дунай? – Тюра сбоку взглянула на брата. – Я просила Калокира, чтобы он взял меня с собой. Но Калокир не согласился. Он без особой радости поехал в Болгарию.

– В окружении василевса только и разговоров, что о вторжении Святослава в Болгарию, – сказал Харальд. – Василевс Никифор отправился осматривать горные крепости на границе с Болгарией. Куропалат Лев уехал в Солунь закупать лошадей для императорской гвардии. Ходят слухи, что Святослав намерен объявить войну ромеям.

Тюра после услышанного от брата расстроилась еще больше.

– Так вот почему Калокир не взял меня с собой, – с печалью прошептала она.

– Когда вернется Калокир? – Харальд взглянул на сестру.

Тюра пожала плечами.

– В общем, когда Калокир вернется, ты должна сразу же сообщить ему о заговоре. – Харальд слегка встряхнул сестру за плечи. – Поняла?

– А ты ничего не можешь сделать? – Тюра прижалась к брату. – Ведь Калокир вернется не скоро.

– Я слишком маленький человек, чтобы влезать в это опасное дело, – с мрачной задумчивостью промолвил Харальд. – Меня могут раздавить, как клопа!

– Ты мог бы сообщить о заговоре этериарху, ведь он твой непосредственный начальник, – сказала Тюра.

– А над ним, знаешь, еще сколько начальников! – усмехнулся Харальд. – Ежели кто-то из них состоит в заговоре, то ни меня, ни этериарха уже ничто не спасет. Предупреждать о заговоре нужно самого василевса или его брата, куропалата Льва. Либо Калокира. – Харальд погрозил сестре пальцем. – Не вздумай снова пытаться подслушивать и подглядывать, когда пойдешь в гости к легатарию Маркиану. Этим ты можешь подставить под удар Калокира и сама лишишься головы!

Тюра презрительно надула губы.

– Я к Маркиану больше ни ногой! Он похож на толстую жабу, а его сынок мне совсем не нравится! Слюнтяй, весь в отца!

* * *

Все последующие дни Харальд пребывал в постоянном беспокойстве. Заговорщики где-то рядом плетут свои козни, а василевс и куропалат все никак не возвращаются в столицу! Не было вестей и от Калокира. Всеми делами во дворце заведовал проэдр Василий. Это был единственный из дворцовых евнухов, у которого имелось достаточно могущества, чтобы разговаривать на равных с любым из синклитиков, с любым вельможей из столичной знати. Проэдра Василия побаивались, поскольку у него на службе находилось множество соглядатаев, сыщиков и наемных убийц. Как родственник императорской семьи, проэдр Василий не платил налоги в казну и имел право содержать собственных телохранителей.

Провожая взглядом высокую фигуру всесильного евнуха в каком-нибудь из залов дворца, стоявший в карауле Харальд порой мучительно размышлял, а не сообщить ли проэдру Василию о грозящей василевсу опасности? Природная осторожность всякий раз удерживала Харальда от этого шага. Вдруг проэдр Василий тоже состоит в числе заговорщиков! Там, похоже, собрались весьма знатные люди. Легатарий Маркиан – это помощник эпарха. В друзьях у Маркиана сплошь высокородные вельможи. Может, и эпарх поддерживает этот заговор, кто знает?

Однажды Харальд нес дежурство у входа в Китон, так назывались покои василиссы. Его вот-вот должны были сменить. Этериарх с отрядом эскувитов уже показался в конце длинного гулкого коридора.

Неожиданно из дверей Китона вышел невысокий вельможа в военном плаще красного цвета. У него были правильные черты лица, тонкий нос, светло-голубые глаза, слегка вьющиеся белокурые волосы. Незнакомец приветливо подмигнул Харальду и, насвистывая, зашагал к выходу из дворца.

– Кто это? – обратился к этериарху Харальд, кивнув на удаляющегося незнакомца в красном плаще.

– Э, братец! Это же сам Иоанн Цимисхий! – шепнул юноше этериарх, знавший в лицо почти всех полководцев Империи. – Он тут с самого утра. Его пригласила к себе василисса. Цимисхий недавно овдовел, так Феофано подыскивает ему в жены девицу знатного рода. А может, Феофано сама неравнодушна к Цимисхию! – Этериарх захихикал и шутливо ткнул Харальда локтем в бок.

Начальник стражи благоволил к этому молчаливому славянскому юноше с первого дня их знакомства.

«Так вот ты каков, магистр Цимисхий! – подумал Харальд. – Невысок ростом, но широк в плечах. И глаза твои наверняка пленили многих женщин!»

В душе Харальда почему-то не возникла неприязнь к Цимисхию. Наоборот, ему показалось, что человек с такой располагающей внешностью не способен на подлые дела.

Глава 10
Болгарские невесты

Возвращение василевса в Константинополь совпало с известием о взятии Антиохии ромейским войском. В столице по этому случаю началось празднество с дармовым угощением для бедноты.

Никифор был в ярости. В Азию был послан указ василевса об отстранении Михаила Вурцы от ведения дальнейшей войны с арабами. Приближенные василевса пребывали в недоумении.

Вернувшийся из Болгарии Калокир известил василевса, что Святослав не поддался ни на уговоры, ни на подкуп. Святослав осаждает крепость Доростол. Покуда Святослав занят войной с болгарами, но русский князь готов и к войне с ромеями.

– От пленных печенегов Святослав узнал, что ханы, осаждавшие Киев, получили за это ромейское золото, – сказал Калокир при встрече с василевсом. – Святослав зол на нас. Болгарам его не одолеть. У болгар после смерти царя Петра идет грызня за власть. Святослав завоюет Болгарию и пойдет войной на Империю. Святослав зря угроз не бросает.

– Я это предвидел. – Никифор стоял у окна и смотрел на внутренний двор, где его гвардейцы осматривали доставленных из Солуни лошадей. – Я уже принял меры. Одновременно с тобой, Калокир, но только не морем, а по суше, в Болгарию ездили мои послы во главе с епископом Филофеем. Через Филофея мне удалось заключить союз с болгарами против Святослава. Для укрепления этого союза Филофей привез в Константинополь болгарских невест для сыновей Феофано. Это дочери Михаила, старшего брата покойного царя Петра, который так упорно рвался к царской власти и нашел свою смерть от рук сторонников Петра.

Никифор повернулся к Калокиру и поймал на себе его изумленный взгляд. Такого предусмотрительного здравомыслия Калокир явно не ожидал от василевса!

– Георгий Сурсовул наведет у болгар порядок, – продолжил Никифор деловым тоном, – он посадит на трон Бориса, сына Петра. Болгарское войско подчиняется Сурсовулу, а у кого войско – у того и власть. Так было и будет!

Благодаря кипучей деятельности Калокира, приказом василевса был выслан в город Халкедон магистр Иоанн Цимисхий. Были также отправлены в изгнание многие друзья Цимисхия, в том числе легатарий Маркиан и синклитик Гервасий.

Харальд и Тюра вздохнули с облегчением, полагая, что заговорщикам был нанесен сокрушительный удар.

Лето прошло, наступила осень.

Однажды у василевса вышла ссора с василиссой. В тот день в Константинополь прибыл полководец Михаил Вурца, отбивший у арабов Антиохию. Знать столицы пришла в гавань Вуколеон, чтобы поприветствовать Вурцу, когда он будет сходить по трапу с корабля. Отправилась встречать Вурцу и василисса Феофано, несмотря на запрет Никифора. Ссоры и склоки между венценосными супругами в последнее время были столь часты, что придворные к ним уже привыкли.

Никифор находился в хрисотриклинии, зале для трапез, когда Феофано и ее служанки вернулись во дворец.

Харальд стоял на страже у массивных золоченых дверей хрисотриклиния вместе с другим молодым стражником-греком. Оба были без шлемов, с золотыми повязками на голове, в желтых коротких хитонах из золотного бархата и голубых штанах, заправленных в короткие сапоги. У каждого на поясе висел кинжал, а в руке было короткое копье. В таком виде эскувитам полагалось нести дежурство во внутренних покоях дворца. И только неся стражу снаружи, эскувиты облачались в панцири и шлемы.

Феофано проследовала в хрисотриклиний, гордо неся свою красивую голову в облаке золотых завитых локонов, распространяя вокруг тонкий аромат благовоний. Всякий раз, когда Харальд видел эту молодую восхитительную женщину с великолепной фигурой, им овладевало какое-то волнительное оцепенение. Его душа преисполнялась смущением и робостью. Он не мог оторвать глаз от василиссы и в то же время не смел встретиться с нею взглядом.

Настоящее имя этой женщины было Анастасия. Феофано ее назвал василевс Константин Багрянородный. Имя Феофано означает «явленная Богом». Константин Багрянородный случайно увидел юную Анастасию в бедном квартале Константинополя, где ее отец содержал трактир. Пораженный совершенной красотой дочери трактирщика, василевс Константин сделал Анастасию женой своего сына, будущего василевса Романа. Эту историю, известную многим в столице, Харальду поведал всезнающий этериарх Мнемон.

Феофано села за стол, за которым уже обедал Никифор, недовольный долгим отсутствием супруги.

Харальд не слышал, о чем беседовали за столом Никифор и Феофано, что именно довело их до скандала.

Внезапно за дверью раздался грохот полетевшей на пол серебряной посуды и сразу же зазвучала громкая брань Никифора. Из трапезной с испуганным визгом выбежали служанки василиссы.

Заглянув в трапезную, Харальд остолбенел от увиденного.

Никифор с раскрасневшимся от ярости лицом раздирал на василиссе шелковые, расшитые узорами, одежды, хлестал ее по щекам, таскал за волосы. При этом Никифор обзывал Феофано потаскухой и дрянью. Василевс был похож на безумного!

Увидев в дверном проеме Харальда с вытаращенными глазами, Никифор заорал на него:

– Убирайся вон, мерзавец! Во-он отсюда!..

В могучей длани Никифора появилось короткое копье, которое он ловко метнул в оторопевшего стража.

Харальд живо захлопнул дверь.

В следующий миг стальное острие дротика, пущенного с неимоверной силой, пробило буковую дверь насквозь.

Избитую и полураздетую Феофано служанки отнесли на руках в ее покои.

Спустя какое-то время в столице опять появился Иоанн Цимисхий. Никифор разрешил Цимисхию вернуться, уступая просьбам Феофано, расположение которой василевсу очень было нужно. Феофано простила Никифора, но прежней доверительности между ними уже не было.

* * *

В начале зимы Константинополь погрузился в траур: скончался отец василевса Никифора, Варда Фока.

По случаю траура василевс Никифор перебрался из Большого дворца в Вуколеонский дворец, расположенный на самом берегу бухты Золотой Рог. С Большим дворцом Вуколеонский дворец был соединен длинным крытым переходом и другим переходом по крепостной стене, идущей вдоль скалистого морского берега.

Василевс проводил ночи отдельно от василиссы. Спальня Никифора находилась на втором этаже. На первом этаже, прямо под спальней василевса, день и ночь дежурила стража, охраняя главный вход и пролеты каменной лестницы, ведущей на второй этаж. Спальня Феофано находилась в Большом дворце, тоже на втором этаже. В эти траурные дни Феофано редко навещала Никифора, который постоянно молился за упокой души своего отца, которого Никифор глубоко почитал всю свою жизнь. Варда Фока умер девяноста лет от роду, до седых волос честно служа Империи своим мечом.

Харальд не попал в отряд эскувитов, переведенных на время траура в Вуколеонский дворец. Его приставили к покоям, где разместились болгарские невесты, это было рядом с покоями василиссы. Феофано довольно много времени проводила с болгарками, желая присмотреться к ним получше. Девушки плохо говорили по-гречески, и Феофано взялась обучать их своему родному языку.

В хорошую погоду болгарки любили гулять по крепостной стене между Большим и Вуколеонским дворцами. Для них, выросших среди гор и лесов, вид волнующейся морской глади, то бирюзовой, то зеленоватой, был зрелищем диковинным.

Однажды стоящий на страже Харальд услышал, как болгарки, проходя по стене, смеясь, рассказывают своей служанке-славянке про лодку, прошедшую по морю у самой крепостной стены. В той лодке было два гребца, один из которых был черен, как сажа. Таких черных людей болгаркам видеть еще не доводилось!

Болгарки были юны и простоваты, старшей едва минуло семнадцать лет, младшей не было и пятнадцати.

Харальд, прекрасно понимающий славянскую речь, мигом насторожился.

У Иоанна Цимисхия имелся среди оруженосцев чернокожий мавр по имени Аципофеодор. Цимисхий как-то приводил этого мавра во дворец, когда Феофано пожелала взглянуть на него. Тогда и Харальду посчастливилось увидеть вблизи необычного черного человека.

«Наверняка в лодке проплывал Аципофеодор! – мелькнуло в голове у Харальда. – Что делает эта головешка с глазами в челноке под дворцовой стеной? Это неспроста!»

Терзаемый неотступными размышлениями, Харальд после смены караула не пошел отдыхать, а пробрался на крепостную стену, где обычно прогуливаются болгарки. С моря дул холодный ветер. По широкому заливу катились мутные волны с белыми барашками взлохмаченной пены; в вышине парили, покачивая белыми крыльями, большие чайки.

Чтобы хоть как-то согреться, Харальд кутался в короткий шерстяной плащ, его пальцы посинели на ветру, сжимая древко дротика. Харальд прохаживался по стене взад-вперед, то и дело поглядывая вниз через узкие проемы бойниц.

День клонился к закату.

Окончательно продрогнув, Харальд уже собрался уходить, как вдруг до его слуха донеслись чьи-то негромкие голоса и плеск весел. Юноша осторожно протиснулся в узкую бойницу и глянул вниз с высоты. Под стеной, переваливаясь на волнах, шла большая лодка с загнутым носом. Два мускулистых гребца работали что есть сил. Один был светлокожий, другой – темнокожий. На корме лодки сидел плечистый незнакомец в сером плаще с наброшенным на голову капюшоном.

Харальд сразу узнал мавра Аципофеодора.

– Следите, чтобы волной нас не ударило о стену, олухи! – рявкнул незнакомец в сером плаще.

Точно такой же голос был у Иоанна Цимисхия, хотя полной уверенности, что в лодке находится Цимисхий, у Харальда не было.

Лодка быстро проплыла вблизи от крепостной стены и скрылась из глаз.

Ночью Харальд лежал без сна. Он был убежден, что Цимисхий и Феофано что-то замышляют. Либо Феофано все-таки не простила Никифору своего унижения, либо Цимисхий убедил василиссу присоединиться к заговору. Наконец Харальда осенило! Покои Феофано выходят окнами на море, высота там, конечно, большая, однако сильному мужчине не составит большого труда подняться по веревке в гинекей василиссы.

«С той стороны дворца нет никакой стражи! – размышлял Харальд. – Там же крутой обрыв, не подступиться. Стража дежурит в угловой башне, оттуда виден залив, но нельзя увидеть суденышко, крадущееся морем вдоль скалы, на которой возвышается дворцовая стена. Окна гинекея с угловой башни тоже не видны, их заслоняет береговой утес и выступ стены. Я же не раз нес дозор в угловой башне. Ну, конечно! Все яснее ясного! Заговорщикам нужна Феофано, так как через ее спальню они легко смогут добраться до василевса Никифора! Надо будет сказать об этом куропалату Льву».

Харальд был уверен, что, пребывая в Вуколеонском дворце и ночуя отдельно от Феофано, василевс Никифор находится в полной безопасности. Там Никифора окружают преданные люди, никто из них не бросит заговорщикам веревку со стены. Опасность нависнет над Никифором, когда он переберется обратно в чертоги Большого дворца.

На другой день и в последующие дни Харальд искал возможность встретиться с куропалатом Львом, чтобы поделиться с ним своими догадками. Но куропалат не появлялся в Большом дворце, занятый какими-то делами в столице. Встретиться с Калокиром Харальд тоже не мог, поскольку его не отпускали в город. Стражников на два дворца не хватало, поэтому каждый эскувит был постоянно при деле.

* * *

Стояла декабрьская ночь. С небес валил мокрый снег.

Улицы Константинополя наконец-то опустели, затихли. Огромный город погрузился в сон.

Тюра засиделась допоздна, перешивая платья, подаренные ей одной из ее подруг, уехавшей из столицы. Тюре было грустно. У нее было немного настоящих подруг. И вот лучшую из них судьба-злодейка забросила в глубь Азии вместе с отцом, получившим от василевса должность городского наместника.

Тюра нагая сидела у стола, на котором стояло большое бронзовое зеркало. Свои распущенные по плечам волосы девушка перевязала тесьмой, чтобы они ей не мешали. Она то и дело вставала перед зеркалом, примеряя то одно платье, то другое. Ее голубые очи всякий раз светились придирчивостью, какая присуща всем женщинам, когда дело касается их внешнего вида и нарядов.

Стоящий на столе светильник давал недостаточно света, поэтому на широком подоконнике ярким огоньком мерцала масляная лампа.

Тюра только-только стянула через голову длинную узкую тунику из мягкого узорчатого шелка, как вдруг дверь у нее за спиной тихонько скрипнула. Девушка вздрогнула и обернулась, прикрыв туникой свою наготу.

В комнату быстро вошел запыхавшийся Калокир, весь облепленный хлопьями мокрого снега. Его глаза горели лихорадочным блеском.

– Собирайся, девочка! – с усилием подавляя волнение, сказал Калокир. – Собирайся живее! Мы немедленно уезжаем.

– Куда? Зачем?! – изумленно и растерянно пролепетала Тюра.

– Далеко! Так надо! – Калокир открыл сундук и стал выбрасывать на кровать платья и накидки. – Оденься потеплее, сегодня холодно.

Тюра заметила, что у Калокира трясутся руки. Ей стало страшно.

– Дядюшка, что случилось? – Тюра называла Калокира «дядей» со дня своего приезда в Царьград. – К чему эта спешка? Ночь на дворе! Я без Харальда не поеду!

– Беда, девочка! – голос Калокира дрогнул. – Заговорщики убили василевса Никифора. Нам нужно быстрее бежать из города!

У Тюры подкосились ноги. Она села на стул, забыв про свою наготу. Ее пальцы нервно двигались, сминая мягкую ткань туники.

– Милая, если мы промедлим, то утром меня убьют, а вы с Харальдом без меня пропадете. – Калокир ласково погладил Тюру по бледной щеке. – Ну же, собирайся! Харальд ждет нас внизу.

Калокир шагнул к двери, но Тюра задержала его вопросом:

– Дядюшка, как мы выберемся из города – пешком или на лошадях?

Девушка трясущимися руками рылась в своих вещах, выбирая одежду потеплее.

Калокир ответил, не глядя на обнаженную Тюру:

– Мы выйдем в море на корабле. Это единственный путь к спасению.

Глава 11
Замысел Калокира

Этот путь по зимнему штормовому морю стал для Тюры самым трудным испытанием в ее жизни. Всякий раз, когда судно проваливалось в бездну между высокими грозными волнами, сердце девушки замирало от ужаса. Тюра сидела в каморке под палубой, вцепившись в брата, который был угрюм и задумчив.

Этот корабль был куплен Калокиром еще накануне его первой поездки на Русь. Калокир понимал, что василевс Никифор будет постоянно давать ему важные поручения где-то вдалеке от Константинополя, поэтому он приобрел добротную хеландию, чтобы можно было в любой момент отправиться в дорогу. Моряков на эту хеландию Калокир подбирал с особой тщательностью, это были люди небогатые, не болтливые и преданные ему лично.

Харальд и Тюра поначалу подумали было, что Калокир намерен бежать в Тавриду, в свой родной город Херсон, но на шестой день пути, когда корабль вошел в воды Дуная, брат и сестра поняли, что ошиблись в своих предположениях.

– Мы идем в Малый Преслав? – спросил Харальд у мрачного Калокира.

– Теперь этот город называется Переяславец, – сказал Калокир. – Да, мы идем туда. У меня дело ко князю Святославу.

Харальд и Тюра молча переглянулись.

По лицу Калокира было видно, что он что-то задумал, какую-то беспощадную месть или нечто в этом роде. Мириться с участью беглеца Калокир был явно не намерен.

Судно Калокира на веслах вошло в гавань Переяславца.

Тюра и Харальд с восхищением озирали большой белокаменный город, раскинувшийся на берегу Дуная. Брат и сестра стояли на палубе, держась за руки. Увидев русские ладьи со звериными головами на носу и русскую стражу на каменной пристани, Харальд и Тюра радостно закричали и замахали руками.

– А, друже Калокир! Здравствуй! – обратился к греку воевода Перегуд, встретивший его на берегу. – Опять приехал уговаривать Святослава не воевать с Империей?

– Как раз наоборот, воевода, – ответил Калокир, решительно сдвинув брови. – Я заставлю Святослава взять Константинополь!

Перегуд изумленно открыл рот. Ему показались знакомыми лица юноши и девушки, которые проследовали мимо него, шагая вслед за Калокиром. Тот спешил в княжеский дворец.

Под закругленными массивными сводами каменного чертога, украшенного колоннами и резными барельефами, Тюра совсем растерялась. Сначала ее встретил Улеб и крепко обнял, потом навстречу девушке выбежала Сфандра в длинном славянском одеянии. Оказавшись в объятиях своей горячо любимой тетки, Тюра разрыдалась. В этот миг лица Улеба и Сфандры показались Тюре самыми прекрасными на свете!

Сфандра увела Тюру в свои покои с мозаичными полами, с окнами, в которых переливались на солнце ячейки с разноцветными стеклами. Сфандра усадила племянницу на скамью. Девушка продолжала плакать.

– Что же ты плачешь, глупая? – промолвила Сфандра, целуя Тюру. – Ты теперь в безопасности, ты теперь с нами!

– Я плачу от счастья, – пролепетала Тюра. – Я так по тебе истосковалась, тетечка!

– Калокир не обижал тебя? – Сфандра заглянула в заплаканные глаза племянницы.

– Нет. – Тюра постаралась улыбнуться. – Калокир заботился обо мне. Я ему очень благодарна!

– Не за что тебе его благодарить, милая моя. – Сфандра слегка нахмурилась. – Калокир так и не выдал тебя замуж за какого-нибудь имовитого ромея. А ведь он обещал мне это! Что у вас стряслось? Я видела Калокира, на нем лица нет! И Харальд как будто сам не свой. Такое ощущение, милая, что вы спасаетесь бегством.

– Истинно, тетечка. – Тюра печально вздохнула. – Страшное несчастье выгнало нас из Царьграда в ночь и шторм! Какого страху я натерпелась!

Волнуясь и сбиваясь, Тюра стала рассказывать своей обожаемой тетке про свои последние дни в Царьграде, про смерть василевса Никифора от рук заговорщиков, про опасный путь по бурному морю…

О том же самом в других дворцовых покоях вели беседу Улеб и Калокир. Кратко пересказав Улебу все, что ему было известно о смерти василевса Никифора, Калокир затем поделился с князем своим дерзким замыслом.

– Я хочу жестоко отомстить убийцам василевса Никифора, и прежде всего Иоанну Цимисхию! – молвил Калокир, сверкая очами. – Я намерен убедить Святослава повернуть войско на Царьград этой же весной. У Цимисхия мало преданных войск в столице, он не готов к войне. Лучшие войска Империи находятся в Италии и Азии, на границе с Болгарией стоят лишь слабые отряды. Ежели Святослав ранней весной перевалит через Балканский хребет и двинется на Царьград, то он застанет Цимисхия врасплох!

Но не это главное. – Калокир сделал паузу, словно собираясь с духом. – Я хочу заключить уговор со Святославом. Я буду всячески помогать ему сокрушить Цимисхия, а за это Святослав должен помочь мне стать василевсом ромеев.

– Что я слышу, Калокир! – воскликнул пораженный Улеб. – По плечу ли тебе столь опасная затея?

– С таким союзником, как Святослав, по плечу! – уверенно промолвил Калокир. – Мне ли не знать, из каких людей состоит царьградская аристократия! Кого там токмо нет: армяне, иудеи, славяне, крещеные хазары… Греков, конечно, большинство, но среди чиновников и военачальников полным-полно выходцев из провинции, таких как я. К примеру, убитый заговорщиками Никифор Фока был наполовину армянином. Армянин по матери и Иоанн Цимисхий. У обоих родовые владения находятся в Азии, в феме Армениаки. Проэдр Василий по матери болгарин. Друнгарий флота Никодим и вовсе чистокровный славянин!

Улеб слушал Калокира с широко открытыми от удивления глазами.

А тот вдохновенно продолжал:

– Я чистокровный грек, поэтому царьградская знать не станет сильно противиться моему воцарению. Я женюсь на Феофано, затем объявлю своим соправителем одного из сыновей покойного василевса Романа. Тем самым я расположу к себе синклит и патриарха. Я верну синклитикам все их привилегии, отнятые у них Никифором. И эти жирные свиньи станут прославлять меня на каждом углу! Мне ли не знать, из какого теста слеплены знатнейшие из граждан Царьграда! – Калокир рассмеялся презрительным смехом.

– В чем будет выгода Святослава при твоем воцарении в Царьграде, друже Калокир? – поинтересовался Улеб.

– Прежде всего я щедро вознагражу Святослава золотом из казны Империи и уступлю ему Болгарию, – ответил Калокир.

– Святослав и так владеет Болгарией, – заметил Улеб. – Кстати, Святослав теперь пребывает в Великом Преславе. Боляре и советники болгарского царя Бориса склонили голову перед Святославом.

– Все склонили? – спросил Калокир.

– Кто не пожелал покориться Святославу, те ушли из Преслава с Георгием Сурсовулом, – сказал Улеб. – Сурсовул со своими сторонниками еще осенью перешел через горный перевал и укрепился в городе Филиппополе. Сурсовул собирается изгнать Святослава из Болгарии с помощью ромеев.

– Глупец! – усмехнулся Калокир. – Ромеи ему не помогут. Никифор мертв, а Цимисхий слаб.

– А какова будет моя выгода в твоей дерзкой затее, друг мой? – вдруг произнес Улеб и пристально посмотрел на Калокира.

– Ты же христианин, Улеб. Для тебя тоже найдется место в Царьграде подле моего трона, – без колебаний ответил Калокир. – Я сделаю тебя дукой или друнгарием флота, могу ввести тебя в синклит, ежели пожелаешь. Я дам тебе власть и богатство, каких у тебя никогда не будет на Руси!

Улеб покачал головой с какой-то сумрачной улыбкой на устах. Было не понятно, по душе ему сказанное Калокиром или нет.

В тот же день Калокир засобирался в Великий Преслав, ему не терпелось поговорить со Святославом. Улеб не стал удерживать Калокира. Он вызвал воеводу Перегуда.

– Дашь Калокиру коней и провожатых, он едет к Святославу, – повелел воеводе Улеб.

Стоя на заснеженном дворе у главных дворцовых врат и глядя на то, как Калокир и молодые мечники из дружины Перегуда садятся на лошадей, Улеб приветливо помахал греку рукой. А про себя подумал: «Езжай! Бог даст, Святослав клюнет на твое безумство и быстрее найдет свою гибель в сечах с ромеями! Тогда Киев мне достанется».

* * *

Столица Болгарии – Великий Преслав – стояла на холмах в долине, которая на юго-западе упиралась в горные проходы Балканского хребта. Через город несла свои воды река Камчия. Столицу сюда поближе к горам перенес царь Симеон, донимавший ромеев своими походами. Прежняя древняя столица болгар Плиска лежала на равнине к северо-востоку от Преслава. Плиска и ныне еще не утратила своего значения, это был большой и богатый город. Дорога от Дуная к Великому Преславу вела через Плиску.

Эти места были знакомы Калокиру. Ему приходилось бывать в Болгарии и раньше, еще до прихода сюда Святослава.

В Плиске Калокир с удивлением обнаружил множество знатных болгар, которые не пожелали присоединиться к Георгию Сурсовулу, не доверяя ромеям, но и к Святославу они были настроены враждебно. Калокир недоумевал, почему Святослав не поставил в Плиске свой гарнизон, ведь отсюда исходила явная угроза владычеству русов в Болгарии.

Встретившись в Преславе со Святославом, Калокир первым делом спросил князя об этом.

Святослав беспечно махнул рукой.

– Плиска для меня не столь важна, а войско мое не настолько велико, чтобы я мог рассовывать гарнизоны по всей Болгарии. Мои дружины стоят в Доростоле, Переяславце, Динии, здесь – в Великом Преславе. Мне ведомо, что в Плиске толкутся местные вольнолюбивые боляре, судачат про времена Омортага и Симеона, меня костят почем зря! Вреда мне от этого шума никакого, пущай себе судачат и распушают перья, как петухи.

Разговор Святослава и Калокира происходил в оружейной комнате. Святослав часто наведывался сюда, разглядывая и примеряя в руке мечи, булавы, топоры, кинжалы, сабли… Оружие у болгар было отменное! Святослав знал толк в оружии. Разместившись с дружиной во дворце болгарских царей, Святослав первым делом потребовал, чтобы ему показали здешний арсенал и сокровищницу. В сокровищницу Святослав заглянул лишь однажды, а в оружейной палате он бывал каждый день.

Калокир поведал Святославу об убийстве василевса Никифора, затем кратко, но эмоционально, изложил князю свой замысел. При этом Калокира слегка раздражало, что, внимая ему, Святослав еще успевает разглядывать кинжалы и лязгает мечами, вынимая их из ножен и загоняя обратно.

Наконец Калокир умолк.

Святослав неожиданно заметил:

– Удивительно, как ты успел до ледостава пройти по Дунаю до Переяславца!

– Зима ныне теплая, княже, – сказал Калокир. – Думаю, Дунай еще долго льдом не покроется. Как тебе мой замысел, князь?

Святослав утер пот со лба рукавом рубахи, не спеша отвечать Калокиру.

– Ушам не верю, Калокир! – с усмешкой заговорил Святослав после долгой паузы. – Ты был у меня три месяца тому назад и уверял меня, – клялся своим христианским Богом! – что война с болгарами и ромеями погубит мое войско. Мол, в горах моих воинов могут истребить болгары, а на равнине за Балканами мои полки будут растоптаны тяжелой ромейской конницей. Но даже ежели мое оружие будет победоносно, во владениях ромеев мне будет нечем кормить свою рать, ибо два прошлых года в ваших краях были неурожайны. Так?

Святослав пытливо взглянул на Калокира.

– Это же была просто риторика, князь, – слегка растерялся Калокир. – У меня было поручение василевса Никифора. Вот я и старался его выполнить, только и всего.

– Странные вы люди, ромеи, – покачал головой Святослав. – Не поймешь, когда вы искренни, а когда нет. Вдруг и этот твой замысел всего лишь риторика.

– Нет-нет, князь! – с жаром воскликнул Калокир. – Ныне я правдив с тобой. Ныне я на твоей стороне. Я же не просто советую тебе идти на Царьград, князь. Я готов разделить с тобой все трудности этого похода.

– Я обратил внимание, ромеи часто предлагают больше, чем могут дать, – сказал Святослав, – а потом идут на попятный.

Калокир удивленно поднял брови, не понимая, куда клонит князь.

В чистых синих очах Святослава не было упрека или недовольства, он был спокоен и как-то слишком задумчив.

– Завтра я соберу старшую дружину, – сказал князь, – хочу узнать мнение своих воевод. Нужно подумать, хватит ли у нас сил, чтобы взять такую твердыню, как Царьград.

Калокира слегка обескуражил такой ответ Святослава. Ему казалось, что стремительный и легкий на подъем Святослав сам примет решение и без долгих отлагательств. Для того, кто так стремится к воинской славе, взятие Царьграда может стать венцом всех его успехов!

Святослав между тем пригласил Калокира потрапезничать с ним и его женой.

– Разве Предслава тоже здесь? – удивился Калокир.

– Предслава в Киеве, – ответил Святослав. – Здесь у меня другая жена. Любимая!

То, с каким выражением на лице Святослав произнес последнее слово, красноречиво говорило о том, как много значит для него эта женщина!

Калокиру сразу захотелось ее увидеть.

В трапезную из верхних покоев дворца спустилась статная молодая женщина в длинном не приталенном платье-сюрко из узорной бебряни, это одеяние словно струилось по ее фигуре, подчеркивая крутые бедра, узкую талию, пышную грудь. Незнакомка была щедро одарена той славянской красотой, которая так ценится на Западе и Востоке у любителей славянских рабынь. У нее были великолепные руки, плечи, волосы, уложенные венцом. Прелестны были и каждый поворот головы, и белая нежная шея, и серо-голубые глаза, опушенные длинными ресницами.

– Это Верхуслава, дочь князя вятичей, – промолвил Святослав, беря красавицу за руку и подводя ее к столу с яствами. – А это Калокир, мой давний друг! – Святослав кивнул на грека, представляя его жене. – Гляди, каков красавец! Как породистый жеребец!

Верхуслава поклонилась Калокиру, по славянскому обычаю.

Святослав уселся во главе стола. Верхуслава и Калокир сидели напротив друг друга. Прислуживали в трапезной отроки Святослава из молодшей дружины. Все они были русоголовые и голубоглазые, в белых льняных рубахах.

Тон беседы за столом задавал Святослав. Сначала князь посетовал на здешнюю погоду, сырую и слякотную. На дворе зима, а с небес дождь льется! Потом Святослав принялся хулить поваров болгарского царя, которые, по его словам, ни в чем не знают меры. Блюда у них получаются то слишком жирные, то слишком острые, то такой сладостью отдают, словно на меду и патоке замешены.

– Мои повара готовят лучше! – усмехнулся Святослав, отрезая ножом большой кусок мяса от зажаренного целиком окорока.

– Это что? – поинтересовался Калокир, когда князь бросил ему на тарелку большой шмат жаркого.

– Конина, – спокойно ответил Святослав, отрезая еще один кусок мяса для Верхуславы.

Калокир слышал, что дружинники Святослава часто едят конину, переняв эту привычку от степняков.

– Другого мяса нет? – робко промолвил Калокир, разглядывая жаркое у себя на тарелке.

– Извини, друже, человечина закончилась, – проговорил Святослав и рассмеялся, довольный своей шуткой.

– Жаль, – поддержал шутку князя Калокир. – От зажаренной печени Цимисхия я бы не отказался!

Верхуслава с улыбкой наблюдала за смеющимися Святославом и Калокиром, затем она обратилась ко князю:

– Свет мой, почто не приглашаешь на свои трапезы царя Бориса? Ведь мы живем в его хоромах.

– Шибко надменен царь Борис! – слегка поморщился Святослав. – Я взял на щит его страну, а он взирает на меня, как на своего подданного! Борис по сути мой пленник, но он тем не менее продолжает издавать свои царские указы. Последним своим указом царь Борис обязал местное население давать пищу моим воинам и корм нашим лошадям.

– Указы царя Бориса могут предотвратить возможные вспышки неповиновения болгар твоим воеводам, князь, – сказал Калокир.

– У моих воевод мечи имеются, – обронил Святослав, жуя мясо своими крепкими зубами. – Им плевать на указы царя-мальчишки!

– Что, царь Борис еще совсем юн? – спросил Калокир.

– Ему всего-то девятнадцать лет, – ответил Святослав. – Супруге Бориса и того меньше.

– Я слышал, у Бориса есть младший брат Роман, – заметил Калокир. – Где он сейчас?

– Сбежал в Плиску. – Святослав небрежно ткнул острием ножа куда-то на север. – Сбежал, и ладно! Пущай тамошние боляре с ним няньчатся!

* * *

Из старших дружинников Святослава лишь воевода Свенельд высказался против похода на Царьград. Старый варяг настаивал на том, чтобы Святослав не доверял Калокиру, гнал того с глаз долой!

Свенельд полагал, что нельзя затевать войну с ромеями, не покорив до конца болгар. Но и в покорении Болгарии Свенельд не видел никакого смысла.

«До сих пор мы воевали с болгарами на равнине, – молвил Свенельд, – и не совались в горную Болгарию, где властвует комит Шишман, не признающий царей в Великом Преславе. Самые вольнолюбивые болгары живут в горах, война с ними может затянуться на несколько лет. Русь может растратить все силы в этой войне на радость печенегам и ромеям! Самое правильное, по-моему, это по весне вернуться на Русь с той добычей, какую мы взяли в Болгарии».

Все прочие воеводы единодушно советовали Святославу попытать счастья в войне с ромеями, которые ныне ослаблены войной в Азии и смутой в столице. Все богатства, взятые русичами в Болгарии, ничто по сравнению с Царьградом, где собраны все сокровища мира! Святослав обретет поистине немеркнущую славу, если сделает то, чего не смог сделать воинственный болгарский царь Симеон – войдет победителем в Царьград!

«Незачем нам воевать с болгарами, – говорил воевода Сфенкел, – их нужно взять в союзники против ромеев. Шишман не подчиняется царю Борису и его советникам. Скажем Борису и болядам, что наши мечи помогут им привести к покорности Шишмана, но прежде пусть войско Бориса поможет нам взять Царьград!»

Сказанное Сфенкелом понравилось всем, кроме Свенельда. Одобрил эту затею и Святослав.

После разговора со старшей дружиной Святослав встретился с Калокиром, пребывающем в тревожном ожидании.

– Радуйся, друже! – воскликнул Святослав. – Дружина моя облизнулась на Царьград!

Глава 12
Послания Цимисхия

Свенельд хоть и не одобрял многие решения Святослава, тем не менее он оставался для князя самым доверенным из старших дружинников. В этом походе вместе со Свенельдом участвовали оба его сына – Славовит и Лют.

Со старшим, Славовитом, у Свенельда тянулась давняя размолвка. Славовит влюбился в невольницу, подаренную Свенельду польскими послами четыре года тому назад. Вообще-то невольниц было две, и обе вскоре произвели на свет младенцев, живя в киевском тереме Свенельда. Старый варяг ворчал по этому поводу, мол, послы князя Мешко обошлись с ним некрасиво, обрюхатили невольниц и сбыли ему с рук.

Одну из рабынь звали Весняной, так как она родилась весной. В нее-то и влюбился Славовит, вернувшись из хазарского похода. Нельзя сказать, что Весняна блистала какой-то особенной красотой. В ней было больше непосредственного очарования, чем красоты.

Славовит объявил отцу, что намерен жениться на Весняне. Свенельд воспротивился этому, поскольку он уже подыскал сыну невесту из боярского рода. Славовит пошел наперекор отцовской воле, в их ссору пришлось даже вмешаться Святославу.

Святослав посоветовал Свенельду отдать Весняну Славовиту, мол, натешится младень девичьими прелестями и остынет. Свенельд послушал князя. Однако Славовит настолько привязался к Весняне, что взял ее с собой, уходя в поход на Дунай. Теперь Свенельд при всяком удобном случае укорял Святослава, сравнивая его самого со Славовитом. Презрев законную жену, Святослав пригрел у своего сердца Верхуславу, не расставаясь с нею даже на войне.

Святослав пропускал мимо ушей ворчание Свенельда, а Весняну подружил с Верхуславой, дабы та не скучала в роскошных чертогах болгарского царя. Хитрый Святослав познакомил Верхуславу и с женой царя Бориса, желая через женские чары воздействовать на неопытную душу юного царя.

Хазаринку Кейлу Святослав тоже взял с собой в поход, не решившись оставить ее в Киеве подле ревнивой и мстительной Предславы. Уже в Болгарии Святослав подарил красивую хазаринку воеводе Сфенкелу, видя, что она ему приглянулась. Сфенкел жил в одних покоях со Святославом, поэтому и Кейла вскоре стала близкой подругой Верхуславы и Весняны.

Когда эти три красавицы выходили из дворца погулять по городу, многие жители Преслава выглядывали из дверей и окон, чтобы полюбоваться на них.

Дождавшись таяния снегов на горных перевалах, Святослав, верный своей привычке, отправил в Царьград посла с грозным уведомлением: «Иду на вы!» Посол Самоха, вернувшись, передал Святославу письменное послание Иоанна Цимисхия.

Цимисхий писал: «Мы верим в то, что не люди, но провидение управляет Вселенной, и исповедуем все христианские заповеди. Поэтому мы считаем, что не должны сами разрушать доставшийся нам от отцов мирный договор. Вот почему мы настоятельно убеждаем и советуем русам, как друзьям, без промедления и оговорок покинуть страну, которая вам не принадлежит. Знайте, если вы не последуете сему доброму совету, то не мы, а вы окажетесь нарушителями заключенного в давние времена мира. Пусть наш ответ не покажется вам дерзким; мы уповаем на бессмертного Бога-Христа: если вы сами не уйдете из Болгарии, то мы изгоним вас силой. Полагаю, князь Святослав еще не забыл о поражении своего отца Игоря, который, презрев клятвенный договор, приплыл к нашей столице с огромным войском на двух тысячах судов, а к Киммерийскому Боспору прибыл после неудачной битвы с нами всего лишь с десятком ладей, сам став вестником своей беды.

Я призываю князя Святослава вернуться на Русь. Если же твоя дерзость, князь, сильнее твоего разума, если ты вынудишь ромейскую силу выступить против тебя, – ты найдешь погибель здесь со всем своим войском и ни один гонец не прибудет в Киев, чтобы возвестить о постигшей вас ужасной участи».

Вместе с греческими купцами, зимовавшими в Великом Преславе и с наступлением весны собравшимися домой, Святослав отправил Иоанну Цимисхию письменный ответ. Это послание написал по-гречески Калокир.

Письмо Святослава гласило: «Я не вижу никакой необходимости для василевса Цимисхия спешить к нам сюда. Пусть Цимисхий не изнуряет себя на путешествие в Болгарию – русы скоро сами придут к нему и поставят свои шатры у ворот Царьграда!»

Боляре в окружении царя Бориса согласились помогать Святославу, при условии, что русы избавят их от тирании Георгия Сурсовула и уничтожат непокорного Шишмана. Был торжественно заключен договор о союзе. Однако в дружине царя Бориса насчитывалось всего полторы тысячи воинов. На сборы более многочисленного болгарского войска времени уже не оставалось.

Неожиданно близ дельты Дуная объявилась печенежская орда хана Ковагюя; степняки намеревались пограбить болгарские земли. Святослав уговорил печенегов выступить вместе с ним против ромеев, пообещав богатую добычу. Ковагюй рассказал Святославу, что хан Куря выжил, но остался без левого глаза. Дочь Кури, ставшая женой Владислава, родила сына.

Когда закончилось половодье на Дунае, в пределы равнинной Болгарии вторглись угры. Как сказали Святославу приближенные царя Бориса, у болгар с уграми существует договор, по которому угры могут проходить через земли болгар, идя в набег на владения ромеев. На обратном пути угры отдают болгарам часть своей военной добычи.

Святослав завязал переговоры с вождем угров Шавершолом, предложив ему не просто пощипать приграничные владения ромеев, но дойти вместе с ним до самого Царьграда. Шавершол охотно заключил союз со Святославом, о победах которого были наслышаны при дворе угорского короля Такшоня.

Угры были хорошо известны на Руси, с ними доводилось воевать Олегу Вещему и Олегу Смелому. Угры донимали своими набегами не только ромеев, но и поляков с чехами, а также владения германского императора. Сами себя угры называли мадьярами, то есть людьми из племени мадье.

* * *

Уходя в поход на Царьград, Святослав оставил в Болгарии значительные силы. В Великом Преславе им был оставлен отряд в три тысячи ратников. В Динии, неподалеку от Плиски, стоял гарнизон в две тысячи воинов. Тысяча русичей расположилась в крепости Доростол. Еще четыре тысячи воинов были оставлены Святославом в Переяславце.

Русское войско, подошедшее к проходам в Балканских горах, насчитывало тридцать тысяч пехоты и пять тысяч конницы. Отряд союзных болгар состоял из двух тысяч воинов. Угорский отряд Шавершола насчитывал шесть тысяч всадников. В печенежской орде хана Ковагюя было восемь тысяч конников.

Переход через горы занял четыре дня.

Спустившись с гор, войско Святослава оказалось в долине реки Марица. Эти плодородные земли отвоевал у ромеев болгарский царь Симеон. Город Филиппополь Симеон заселил болгарами, изгнав отсюда всех греков.

В Филиппополе стояло воинство Георгия Сурсовула, который вел переговоры с Иоанном Цимисхием о совместных действиях против Святослава. Узнав, что Святослав уже рядом, Георгий Сурсовул спешно увел свой отряд в горы. Святослав оставил в Филиппополе гарнизон во главе со Славовитом, сыном Свенельда, и без промедления двинулся дальше по дороге на Адрианополь.

Отойдя от Филиппополя на один дневной переход, войско Святослава расположилось на ночлег. В это время к стану русичей со стороны Царьграда подъехали ромейские послы с очередным письменным ответом Цимисхия Святославу.

Стража привела послов к костру, возле которого кружком сидели русские воеводы вместе со своим князем. Было время ужина. Князь и воеводы ножами вылавливали из кипящего на огне котла куски вареного мяса и угощались ими, успевая при этом перекидываться фразами и шутками.

При виде строгих ромейских послов у костра водворилось молчание.

Старший посол, седой и горбоносый, протянул князю пергаментный свиток. Два других посла выглядели смущенными и обескураженными, они никак не ожидали встретить русов уже по эту сторону Балканского хребта.

Взяв свиток, Святослав передал его кому-то из своих младших дружинников. Князь встал и поприветствовал послов.

Воеводы так и остались сидеть на траве, продолжая свою нехитрую трапезу.

– Василевс Иоанн приказывает вам покинуть Болгарию, – сурово произнес старший посол, – иначе…

– Так мы и покинули ее, – перебил посла Святослав. – Вот уже пять дней, как ушли оттуда!

– Но вы ушли не в ту сторону, – озадаченно промолвил седовласый посол, – эта дорога ведет на юг, а вам надо было двигаться на север. Вон туда! – Посол указал узловатым пальцем на белые шапки Балканского хребта.

– Вот и я все время думаю, что мы идем куда-то не туда! – Святослав с притворной досадливостью хлопнул себя ладонью по лбу.

Воеводы у костра негромко рассмеялись; кто-то от смеха даже подавился мясом и закашлялся.

Старший посол насупил седые брови.

– Что передать василевсу Иоанну? – громко спросил он.

– Друг мой, передай Цимисхию, что мое войско идет на Русь через Царьград, – сказал Святослав, подмигнув послу.

Воеводы у костра расхохотались еще громче.

Послы отвесили Святославу прощальный поклон и поспешили к своим лошадям.

Стояла весна 970 года.

Глава 13
Битва при Адрианополе

Близ города Констанции войско Святослава догнал гонец из Филиппополя. Гонец привез оглушающую весть. С гор спустилось войско болгар и ворвалось в город сразу с двух сторон. Русский отряд отбивается изо всех сил, но болгар очень много…

Гонца шатало, он не спал двое суток.

Воеводы окружили вестника, тормошили его за плечи, что-то спрашивали. Кто-то спросил, жив ли Славовит? Ответ гонца прозвучал коротко и страшно: «Убит!»

После столь тяжелого известия Свенельд онемел и замер в неподвижности. Потом старый варяг приблизился к Святославу и хрипло произнес:

– Князь, дозволь мне насытиться местью за смерть сына.

– Дозволяю! – Святослав сочувственно положил свою сильную руку Свенельду на плечо. – Ступай и мсти, как пожелает твое сердце!

Свенельд двинулся к Филиппополю с десятитысячным войском.

Стояла прекрасная пора. Все вокруг было в цветении, все дышало весенним пробуждением природы. Однако чувство радости померкло в душе Святослава. От привезенного гонцом известия разом потускнела живая прелесть цветущих садов.

На пути движения русского войска стояли полупустые все городки и деревни; окрестное население толпами бежало в Адрианополь и дальше, к морскому побережью. Полупустым стоял и город Констанция.

Святослав занял дом местного архонта. С ним рядом неотступно находился Калокир.

За ужином Святослав был молчалив. В таком состоянии его лицо с тяжелым лбом, массивной нижней челюстью и густыми низкими бровями обретало некоторое сходство с неукротимым быком, который вот-вот начнет бодаться. Калокир предусмотрительно даже не пытался затевать беседу с князем.

Вдруг Святослав спросил:

– Ты прочитал письмо Цимисхия?

Калокир молча кивнул, жуя сыр.

– И что там написано? Опять угрозы?

– Слог письма состоит из напыщенных потуг Цимисхия изобразить свое величие, приплетена также какая-то Ветхозаветная притча, – промолвил Калокир с еле заметной усмешкой. – Затем Цимисхий перечисляет в послании свои несметные войска. И все заканчивается угрозами. Однако Цимисхий лжет, княже, никаких несметных войск у него нет.

– Опять риторика! – мрачно усмехнулся Святослав.

На другой день русское войско двинулось дальше, по-прежнему нигде не встречая сопротивления. Вокруг расстилалась цветущая страна, покрытая полями и виноградниками, с грядами невысоких гор. Селения здешних земледельцев удивляли русичей добротностью каменных жилищ, разнообразием орудий труда; между селениями были проложены дороги с каменным покрытием.

Рассыпавшиеся по округе мадьяры и печенеги ловили разбегающихся париков и проскафименов, зависимых крестьян, посаженных на государственную землю или на землю динатов, богатых землевладельцев.

– Страх идет впереди тебя, князь, и обращает ромеев в бегство! – смеясь, говорил Святославу мадьярский военачальник Шавершол.

– Неужели эдак дойдем до самого Царьграда! – переговаривались между собой дружинники Святослава. – Неужто ромеи уступят нам без сражения свою страну?

Когда воеводы спрашивали о том же Калокира, тот отрицательно мотал головой:

– Не надейтесь на это, други. Цимисхий не уступит Царьград без боя!

Под городом Адрианополем Святослав узрел наконец ромейское войско.

Сидя верхом на коне, Святослав глядел за реку Марицу на стены и башни большого города. Там же, за рекой, на широкой равнине виднелись белые шатры военного стана. Оттуда доносились протяжные сигналы боевых труб. Ромеи, издали похожие на растревоженных муравьев, выбегали из шатров и выстраивались в поле длинными шеренгами: тяжелая пехота отдельно от лучников. Ромейская конница, сверкая на солнце латами, выстроилась ромбом позади пехоты.

Святослав удивился такому построению конных ромеев.

– Ромейская конница всегда так строится, – пояснил князю Калокир.

* * *

Ромеи были поражены, увидев, как пешие русы переходят реку. Отыскав место, где глубина Марицы не превышает четырех локтей, русичи вошли в воду, построившись плотными колоннами. При этом каждый воин сжимал в своей руке древко своего копья и древко копья соседа, идущего перед ним. Задержав дыхание, русы всей колонной скрывались под водой и шли по дну к другому берегу. Марица близ Адрианополя была не широка, но имела сильное течение, которое все же не могло снести хитроумно сцепленные колонны славянских пешцев.

Калокир захотел перейти реку таким же способом, но Святослав остановил его:

– Даже не пытайся, друже. Захлебнешься! Тут нужен немалый навык!

Еще в Великом Преславе Калокир приобрел воинское снаряжение, и теперь он впервые облачился в него. Верхом на коне Калокир хотел было присоединиться ко княжеской дружине, начавшей спуск по береговому откосу.

И опять Святослав воспротивился этому.

– Ты останешься здесь, друже Калокир. Не спорь! – властно сказал князь. – Ты мне понадобишься живой там… в Царьграде! – Святослав кивнул на юго-восток, куда так рвались его полки.

Калокиру пришлось смириться.

Дрозды безудержно заливались в кустах, высоко летали ласточки, шелестела листва деревьев на теплом ветру; поля, зеленеющие всходами озимых, залитые косым светом вечернего солнца, уходили вдаль, туда, где синей дымкой виднелся на горизонте горный кряж, поросший лесом.

Калокиру было не до этих красот природы. Он с волнением наблюдал, как русское войско, переходя реку вброд сразу в нескольких местах, с ходу вступает в битву с отрядами ромеев.

Это было столкновение двух тактик. Ромеи с их многовековой традицией легионного строя, который мог легко дробиться и перетекать в сложные соединения пехоты и конницы. Славяне, широко применяющие фланговые охваты, обманные отступления и атаку стенка на стенку. Здесь, под Адрианополем, у ромеев не было возможности для удачного маневра, но и славяне не могли в полной мере использовать свое численное превосходство. Река, разделявшая два враждебных войска, для одних была защитным рубежом, для других преградой.

Панцирная пехота ромеев довольно долго сдерживала русов на топком речном берегу, заняв позиции у бродов. Когда реку перешли угры и печенеги, то их стремительные конные лавины привели в расстройство небольшое войско ромеев. Конный ромейский отряд оказался в полном окружении. Начавшая отступление ромейская пехота оказалась отрезанной от своего стана и спасительных стен Адрианополя.

Угры ворвались в город. Печенеги бросились грабить ромейский лагерь.

Дружина Святослава крушила конных ромейских латников, которые одни оказывали русам достойное сопротивление на фоне повального бегства ромейской пехоты.

Разграбление Адрианополя началось немедленно. В городе проживало немало богатых купцов и динатов, сюда сбежалось множество самого разнообразного люда со всей округи. Люди бежали под защиту крепостных стен, взяв с собой самое ценное. Печенеги и угры взяли в полон больше двадцати тысяч человек: мужчин, женщин, детей… Были разграблены все дома в городе, все церкви и монастыри. Русичи забирали в неволю только юношей цветущего возраста и молодых женщин.

Поражение ромеев под Адрианополем и последовавшее за этим опустошение города отозвалось в Константинополе страхом и смятением, чего тут не бывало со времен осады ромейской столицы болгарским царем Симеоном.

Глава 14
Битва при Аркадиополе

Когда войско Свенельда вступило в Филиппополь, весь русский гарнизон был уже перебит болгарами. Отряд Георгия Сурсовула ушел в горы. Увидев голову сына и многие головы его соратников, насаженные на колья, Свенельд пришел в дикую ярость. Старый варяг приказал своим воинам и двум тысячам печенегов, пришедших к Филиппополю вместе с русами, истребить поголовно все население города.

«Кто-то из местных жителей впустил ночью в Филиппополь отряд Сурсовула, – сказал Свенельд военачальникам. – Стало быть, и на горожанах имеется кровь моего сына. Поступим с болгарами по нашему древнему обычаю: кровь за кровь!»

Резня в Филиппополе продолжалась весь день. Если русичи только убивали болгар, то печенеги еще и насиловали женщин перед тем, как их убить. Пять тысяч болгар, по приказу Свенельда, были посажены на кол. Эти колья с умирающими на них медленной мучительной смертью людьми были установлены по обочинам дороги, ведущей от Филиппополя к городу Констанции. Всего в Филиппополе за один день было перебито тридцать тысяч человек.

Когда слух об этой бойне дошел до Константинополя, то на заседание синклита был вызван Иоанн Цимисхий. Синклитики гневно кричали в лицо Цимисхию, что он слишком увлекся обустройством своих личных дел. Торжественная коронация, примирение Цимисхия с патриархом, женитьба Цимисхия на Феодоре, сестре покойного императора Романа, раздача высоких должностей и наград друзьям и родственникам – вот чем занят василевс Цимисхий! А между тем северные варвары вырезают целые города! Русы и печенеги вот-вот подступят к столице! Цветущая долина реки Марицы превращена войском Святослава в опустошенный край! Пал Адрианополь! Русы двигаются к Аркадиополю!

Из Азии наконец-то прибыли первые корабли с лучшими войсками Империи. Со дня на день ожидались суда с наемниками из Италии и Пелопоннеса. В столице вербовщики войск хватали всех подряд – вольноотпущенников, нищих, бродяг – и зачисляли в пешее ополчение. На деньги казны у всех состоятельных граждан, имеющих собственные конюшни, выкупались лошади, годные для кавалерии. Городские корпорации оружейников были обложены большим чрезвычайным заказом; были нужны сотни прочных панцирей, тысячи щитов и шлемов, десятки тысяч копий и стрел.

Все войска, какие удалось собрать, общим числом около пятнадцати тысяч человек, без промедления были отправлены к Аркадиополю. Этот город был последней крепостью на пути Святослава к Константинополю.

Во главе войска Цимисхий поставил опытного военачальника Варду Склира, который был братом первой жены Цимисхия, умершей от болезни. В помощь Склиру были направлены храбрый и жестокий военачальник Иоанн Алакас, патрикий Константин Склир, младший брат Варды Склира, военачальник Валиант, анаграфевс дворцовой стражи Агапий и эпарх претория Венедикт Руф.

Долина, где лежал Аркадиополь, была разделена холмистой грядой, покрытой лесом и кустарником. Городские кварталы занимали вершину невысокого плато, примыкавшего к этой лесистой гряде. Город окружали уже порядком обветшавшие кирпичные стены. К долгой осаде Аркадиополь был явно не готов, поэтому Варда Склир принялся выискивать подходящее место для битвы, где он смог бы задержать Святослава до подхода подкреплений из столицы.

День еще не угас, когда примчались дозорные всадники и сообщили Варде Склиру о приближении войска русов.

Дабы враг оставался в неведении о малочисленности ромейского войска, Варда Склир расположил своих воинов на ночлег в заросшей лесом лощине. На всех возвышенностях разместились ромейские дозоры, чтобы вовремя заметить какой-нибудь обходной маневр падких на хитрости славян.

В стане Святослава под Аркадиополем только и разговоров было, что о жестокости Свенельда, залившего кровью Филиппополь.

– Как бы свирепость Свенельда не обернулась для нас еще большим злом! – посетовал Калокир в беседе со Святославом. – Болгары и ромеи могут сплотиться против тебя, князь. Такой союз будет непобедим!

– О чем ты, Калокир? – небрежно усмехнулся Святослав. – Завтра я буду в Аркадиополе, а послезавтра – в Царьграде! Василевсом станешь ты, а Цимисхию придется отсечь голову. Все равно он пользоваться ею не умеет!

Ночью в голове Варды Склира родился хитроумный замысел.

Он решил применить тактику славян против них же самих! Поскольку ему нельзя рисковать войском в открытом сражении, значит, нужно заманить русов в ловушку. Местность под Аркадиополем как раз подходит для этого.

С рассветом к русскому стану выдвинулся конный отряд во главе с Иоанном Алакасом, которому надлежало завязать сражение с русами и притворным бегством увлечь конницу Святослава за собой. Основное свое войско магистр Склир разделил на три отряда, одному из которых он приказал следовать за отборной ромейской конницей, развернувшейся на равнине, а двум другим – укрыться в лесной чаще, нависая над флангами.

Святослав пустил вперед угров и печенегов, сказав их предводителям, что они могут всю добычу взять себе, если первыми ворвутся в Аркадиополь. Тяжеловооруженные всадники Иоанна Алакаса какое-то время выдерживали натиск угров и печенегов, затем стали отходить к холмам, сохраняя боевой строй.

Стремительная печенежская орда растеклась по широкой долине, намереваясь смять другой конный отряд ромеев, показавшийся впереди. Однако ромейские конники дружно показали спину, уходя галопом в проход между двумя холмами. Печенеги с гиканьем понеслись за отступающими ромеями.

Угры загнали конный ромейский отряд на близлежащий холм и устремились к воротам Аркадиополя, совсем не заботясь о печенегах, которые между тем угодили в ловушку, приготовленную магистром Склиром.

В круглой, как чаша, долине на печенегов сразу с трех сторон обрушились сидевшие в засаде ромеи. Степнякам пришлось сражаться не на жизнь, а на смерть, чтобы вырваться из этой западни. Несколько сотен печенегов нашли свою гибель в теснине меж лесистых гор.

Ворвавшиеся в Аркадиополь угры тоже попали в ловушку. На крышах домов, за изгородями и в переулках притаились ромейские лучники, которые принялись безнаказанно поражать врагов стрелами с близкого расстояния. Воинам помогали женщины и дети, швырявшие с крыш и башен камни на головы угорских конников. Угры бежали из города так же стремительно, как и примчались сюда.

Вдобавок отступающих угров сильно потрепала ромейская конница, занятая преследованием разбитых печенегов. Три тысячи конных ромеев, закованных в латы, являли собой неодолимую мощь.

Святослав пришел на помощь своим союзникам, развернув в боевой порядок конные и пешие полки.

Магистр Склир выстроил свои пешие отряды не сплошной линией, а с широкими интервалами между ними. В этих промежутках расположились катафрактарии, тяжеловооруженные конники. Когда славяне дружно навалились на ромейскую пехоту, то катафрактарии вырывались вперед, подобно стальным клиньям, и разрывали плотные шеренги славянских щитоносцев. После каждого стремительного наскока панцирные конники ромеев возвращались обратно в боевые порядки своей пехоты.

Святослав повел свою дружину на центр ромейского войска, намереваясь пробить там брешь. Тут же оказался и Варда Склир. Гридничий Годота, могучий и бесстрашный, налетел на полководца ромеев и выбил его из седла ударом копья. Патрикий Константин, брат Склира, набросился на Годоту с мечом в руке. Годота уклонился от удара, откинувшись на круп лошади. Сверкающий меч Константина обрушился на шею коня, голова которого отлетела в сторону. Годота повалился наземь вместе с безголовым конем. Константин, нагнувшись с седла, заколол его мечом.

Прикрывая Варду Склира, вновь садящегося на коня, патрикий Константин в одиночку сражался с тремя русскими дружинниками. Он был огромного роста и чудовищной силы; никто не мог одолеть его, а он одолевал всякого.

Долго успех битвы склонялся то на одну, то на другую сторону. Наконец, русичи стали одолевать, наступая и тесня ромеев. Казалось, ничто уже не спасет ромеев от неизбежного поражения, как вдруг укрытые до поры на лесистых холмах быстрые отряды апелатов, легковооруженных воинов, с двух сторон врезались в русское войско. На тесном пространстве у конницы не было возможности для маневра, поэтому мадьяры спешились и встали в строй русской пехоты. Обратившиеся в бегство печенеги расстроили левое крыло славянского войска. Варда Склир отправил туда Иоанна Алакаса с пятьюстами отборных катафрактарий, чтобы развить успех.

Воевода Вуефаст сломал рогатину, пытаясь пробить защитные щитки на груди коня, на котором сидел неустрашимый Алакас. Тогда Вуефаст ударил знатного ромея снизу мечом в живот. Меч лязгнул, чуть согнувшись, но не пробил прочный панцирь. Алакас же с такой силой рубанул пешего Вуефаста сверху мечом по голове, что разрубил его до пояса. Ромеи огласили воздух радостными криками.

Устрашенные мощью Иоанна Алакаса, русичи сломали строй и обратились в бегство. С большим трудом воеводе Икмору удалось остановить ратников и заставить их вернуться в сечу.

Все, виденное Святославом в минувших битвах, меркло по сравнению с военными приемами ромеев, их дисциплиной и неуязвимостью их защитного вооружения. Даже сбитый с коня наземь воин-катафрактарий оставался невредимым под ударами славянских мечей и топоров, благодаря своему шлему и латам из прочнейшей стали. Оценил Святослав и преимущества ромбовидного конного строя ромеев.

Завалив поле грудами порубленных тел, русичи и угры все-таки вынудили магистра Склира дать сигнал к отступлению. Войско Склира редело прямо на глазах!

В этот миг над холмами с юго-востока показались частоколы копий идущего войска, среди копий колыхались красные полотнища ромейских знамен с золотыми двуглавыми орлами. Это пришли отряды из Константинополя на помощь Варде Склиру.

Видя, что ратники изнемогли в сече, Святослав тоже велел трубить отступление.

Два враждебных войска разошлись в разные стороны, похожие на израненных, но не сломленных духом львов.

* * *

На другой день с утра равнина под Аркадиополем опять запестрела знаменами и воинскими значками на длинных древках, яркими эмблемами на разноцветных щитах; засверкали на солнце длинные ряды копий и шлемов. Русские полки, угры и печенеги выстроились сплошной линией напротив войска ромеев, численность которого заметно увеличилась.

Магистр Склир расположил свою тяжелую пехоту двумя отдельными фалангами. В центре и на флангах застыли конные отряды катафрактариев.

Пехота долго стояла в бездействии, поскольку битва началась стремительным столкновением конных полков. С одного фланга на ромеев обрушилась конница печенегов, с другого – наступали конные угры. В центре конная дружина Святослава сошлась лоб в лоб с отборными всадниками магистра Склира.

Святослав врубился во вражеские порядки одним из первых. Всегда привыкший побеждать везде и всюду, Святослав был ошеломлен и рассержен таким стойким отпором со стороны ромеев. Железнобокие и неповоротливые на первый взгляд катафрактарии были подобны гранитному утесу, о который разбиваются волны атак русичей. Первое яростное столкновение русской дружины с конными ромеями завершилось после получасовой рубки, не дав перевеса ни тем ни другим.

Вторая атака русичей тоже захлебнулась в кровавом хаосе из гремящих щитов, звенящих мечей и с треском ломающихся копий. На каждого убитого ромея приходилось по два-три сраженных русича. Среди убитых и израненных воинов лежало на истоптанной густой траве много мертвых и покалеченных лошадей. В основном это были кони русских дружинников, не имевшие прочных защитных лат.

Но чем крепче стояли против русов ромеи, тем упорнее воля к торжеству над столь сильным противником впивалась щупальцами в сердце Святослава. Князь был похож на хищника, соблазнившегося слишком крупной добычей. Третий удар Святославовых дружинников поколебал доселе нерушимый строй катафрактариев. Русы и ромеи перемешались в водовороте яростной сечи. Кто-то сзади нанес Святославу удар чеканом по голове, пробив шлем. От сильной боли у князя потемнело в глазах. Он резко развернул коня и оказался лицом к лицу с ромейским военачальником Валиантом. Тот был покрыт броней, как скорлупой, его лицо было скрыто металлическим забралом с узкими прорезями для глаз. На черном шлеме знатного ромея топорщились белые пышные павлиньи перья.

Ударом меча Святослав выбил топорик из руки Валианта. Покуда ромей вынимал из ножен свой длинный меч, Святослав успел надрубить его в плече, а потом снес Валианту голову мастерским заученным ударом. Безголовое тело, закованное в латы, продолжало сидеть в седле совершенно прямо, из рассеченной шейной артерии фонтаном хлестала кровь, рубиновые капли которой, разлетаясь по сторонам, разбивались о щиты, шлемы и панцири всадников, сеющих смерть.

Призрак победы, помаячив, растаял и русской дружине снова пришлось отступить. Отошли за линию своей пехоты и конные ромеи.

Пришел черед пешим полкам помериться силами.

Ветер гнул верхушки стройных кипарисов; небо густо синело над горами, укрытыми зеленью лесов. Птиц почти не было слышно.

Зато по равнине шло дыхание звенящего железом буйства, многие тысячи людей с оружием в руках истребляли друг друга; два войска сошлись вплотную, издали напоминая клокочущую живую массу, которая не стоит на месте, подаваясь с гулом и лязгом то в одну сторону, то в другую. Отдельные выкрики воинов, вырываясь из общего хаоса, порождали эхо на склонах гор, то короткое, то протяжное. Все было неотчетливо и смутно, все кроме воли к победе, которая была несгибаема у славян и не менее тверда у ромеев.

В одном месте ромеи врезались клином в темную толщу русской пехоты, и сразу случился какой-то надлом. Ромейские знамена вдруг устремились вперед под торжествующий рев многих тысяч глоток. У ромеев словно прибавилось сил, в то время как у русов эти силы быстро иссякали. Святославу пришлось бросить в сечу своих спешенных дружинников и мадьяр, чтобы восстановить зыбкое равновесие.

Одну из фаланг ромеев русичам удалось-таки растерзать и обратить в бегство, которое не стало повальным и гибельным благодаря катафрактариям, принявшим на себя удар воодушевленной успехом славянской пехоты.

Другая фаланга ромеев являла собой несокрушимую стену из щитов и копий. В ее строю находились опытнейшие воины, оружие и панцири которых блистали позолотой.

Святослав кричал своим воеводам, что нужно собраться с духом, навалиться еще раз и разбить ромеев! Ведомые Святославом пешие полки русов, сомкнув щиты, вновь и вновь накатывались на вражеский строй, но все было тщетно. Силы ратников таяли, слабела их решимость победить, а вражеские шеренги по-прежнему стояли неколебимо. Сила никак не могла сломить силу!

Наконец сильнейшая усталость взяла верх над обеими сторонами. Без приказов и трубных сигналов ромеи стали отходить к своему стану за холмистой грядой. Потянулись к своим шатрам русичи, мадьяры и печенеги.

Поле недавней битвы было завалено грудами мертвых тел, убитыми лошадьми, поломанными копьями, брошенными щитами… Кое-где было заметно слабое шевеление, это начинала биться в конвульсиях смертельно раненная лошадь, либо среди павших поднималась голова или рука какого-то воина, получившего тяжелую рану…

Воеводы собрались в шатре Святослава, они выглядели утомленными и подавленными. Впервые им пришлось столкнуться со столь упорным врагом! Впервые их рать в двухдневном сражении понесла такие огромные потери!

Святослав сидел на скамье с угрюмым видом. Длинная прядь волос на его бритом черепе была измазана засохшей кровью, на голове возле макушки виднелся кровавый рубец. Князь как будто осунулся и постарел.

– Что это за воины с посеребренными шлемами и щитами, коих мы так и не смогли сокрушить? – обратился к Калокиру воевода Сфенкел, у которого кровоточила правая рука, наспех замотанная тряпками поверх взмокшей от пота рубахи.

– Это тагмное войско, – ответил Калокир. – Наемники. Среди них мало греков. В тагму набирают в основном чужеземцев: армян, саксов, норманнов, немцев, славян… Это лучшее войско в Империи! Насколько мне известно, наемники были заняты в Азии войной с арабами. Похоже, Цимисхий перебросил их сюда для спасения столицы.

Святослав поднял голову, в его синих очах сверкала непреклонная воля.

– Сегодня сожжем павших, а завтра возобновим битву, – сказал князь. – Ромеев намного меньше, мы должны победить их!

– К ромеям может вновь подойти подмога из Царьграда, – хмуро заметил воевода Икмор.

– А к нам должны подойти полки Свенельда, – промолвил Святослав. – Нам нужна победа, братья! И мы победим завтра, клянусь Перуном!

Ночь прошла среди тяжелых удушливых запахов сгоревших трупов.

Калокир почти с омерзением наблюдал за тем, как русичи зарывают в землю обгорелые кости своих соратников и насыпают над этими языческими погребениями высокие курганы. В рыжем пламени горящих костров и факелов славянские жрецы, косматые и длиннобородые, свершали на месте страшных пепелищ свои колдовские обряды. Под их бормотанье и завывания славянские воины ритмично ударяли мечами в щиты и хором затягивали странную зловещую песнь. От этих звуков у Калокира по спине пробегал озноб. Он ушел в шатер и долго лежал без сна, объятый непонятным трепетом.

На рассвете к Святославу пришел Шавершол и объявил, что его отряд возвращается домой. Шавершол посоветовал Святославу заключить соглашение с ромеями, как сделал он, взять с них отступное золотом и спокойно уйти обратно в Болгарию. В стане угров действительно побывали послы магистра Склира, сумевшие подкупить Шавершола золотом в обмен на мир.

Уход угров подействовал на русских воевод угнетающе. Никто из них не горел желанием начинать новую битву с ромеями. Святослав взирал на своих старших дружинников и не узнавал их! Его окружали сокрушенные лица, вокруг него звучали безвольные речи! Воеводы упрекали князя в бездумном упрямстве, призывая его взять с ромеев отступное и не рисковать войском.

– Что с вами стало, братья? – выкрикивал Святослав, не находя себе места от возмущения. – Какой белены вы объелись, что все разом устрашились битвы с ромеями! До Царьграда рукой подать! Еще одно усилие, братья! Разобьем Склира – и Царьград наш!

Воеводы не смели посмотреть в глаза Святославу. Несмело, но единодушно они настаивали на заключении перемирия с Вардой Склиром.

Святослав ушел с совета рассерженный. Такого еще не бывало, чтобы старшая дружина пошла наперекор воле князя! Когда Святославу сообщили, что прибыли ромейские послы, он повелел прогнать их палками.

Мечты Калокира рушились на пороге их свершения! Только сейчас Калокир понял, что власть Святослава не беспредельна. Святослав всевластен лишь при условии, что старшая дружина с ним заодно.

Сигнал к началу битвы в русском стане так и не прозвучал.

* * *

Два дня продолжались споры Святослава с воеводами, на третий день примчался гонец от Свенельда, отряд которого двигался к Аркадиополю. Из Болгарии пришло тревожное известие. Войско Георгия Сурсовула осадило Великий Преслав. Другое болгарское войско взяло в осаду Динию.

Святослав без долгих раздумий послал гонца к Свенельду с повелением спешно идти в Болгарию. В помощь Свенельду Святослав отправил всю печенежскую конницу.

К магистру Склиру от Святослава прибыл посол с предложением заключить перемирие. Условия этого перемирия Святослав поручил выработать своим воеводам. Старшая дружина решила потребовать с ромеев продовольствие для войска и богатую дань золотом.

Варда Склир согласился со всеми условиями предложенного перемирия, предупредив посланцев Святослава, что окончательное решение о перемирии должен принять василевс Иоанн Цимисхий. С этой целью в Константинополь умчался гонец от магистра Склира.

От Аркадиополя до столицы было полдня пути. Ожидание было недолгим. Иоанн Цимисхий уполномочил магистра Склира выдать войску Святослава зерно, масло и вино из государственных запасов, а также пообещать князю русов заплатить отступное золотом в требуемом объеме, но с одной оговоркой, когда будут собраны налоги за текущий год.

Воеводы радостно поздравляли Святослава с победой. Пусть Царьград не взят, зато князь заключил перемирие с василевсом ромеев на его территории и на своих условиях!

И только Калокир воздержался от поздравлений.

– Цимисхий пошел на это перемирие, ибо он еще слаб, – сказал Калокир Святославу. – Когда Цимисхий соберется с силами, то он нарушит это перемирие. Нельзя давать время Цимисхию для сбора войск! Войну нужно продолжать!

Святослав не придал значения сказанному Калокиром. Его одолевала тревога за Верхуславу, находившуюся в осажденном Преславе.

Часть четвертая

Глава 1
Битва при Динии

Свенельд подошел к Великому Преславу, когда войско Георгия Сурсовула уже ворвалось в город и яростно штурмовало царский дворец, который тоже был обнесен высокой прочной стеной. Боляре из свиты царя Бориса вместе со своими слугами обороняли дворец наравне с воинами русского гарнизона. Боляре понимали, что пощады им не будет, поскольку они заключили союз со Святославом и к тому же разграбили дом Сурсовула в Преславе. Положение осажденных было отчаянное, когда в спину воинам Сурсовула ударил отряд Свенельда.

Георгий Сурсовул, уже торжествовавший победу, с трудом спасся бегством. Воинство Сурсовула было рассеяно. Свенельд приказал печенегам истреблять враждебных ему болгар без всякой пощады. Поля и луга вокруг Преслава были усеяны телами убитых болгар, мало кому удалось спастись от быстрой печенежской конницы.

Георгий Сурсовул со своей конной дружиной ушел к городу Динии, который держало в осаде другое болгарское войско. Динию осаждали отряды, собранные болярами из Плиски, которые вознамерились изгнать русов из Болгарии без помощи ромеев. Это болгарское войско возглавляли воеводы Домислав и Деян, оба из древнего рода Ирбис. Сторонники Домислава и Деяна недолюбливали Сурсовула за его ориентацию на союз с ромеями и бесцеремонные вмешательства в дела болгарского царствующего дома. Однако ради победы над русами Домислав и Деян замирились с Сурсовулом.

Узнав, что к Великому Преславу подошел не Святослав, а воевода Свенельд с передовым отрядом, Домислав и Деян решили вести войско к столице, чтобы уничтожить отряд Свенельда. Имея двадцать тысяч пехоты и четыре тысячи всадников, Домислав и Деян были уверены в успехе. От немедленного выступления к Преславу болгарских воевод удержали близившиеся сумерки.

Когда забрезжил рассвет, с потемневшего неба сначала раздались раскаты грома, затем начался сильный дождь.

Георгий Сурсовул сидел в своем шатре и точил кусочком наждака длинный узкий меч. Во время бегства из Преслава великий жупан растерял всех своих слуг и теперь ему многое приходилось делать самому. Дождь, барабанивший по кожаной кровле шатра, навевал на жупана невеселые мысли. До него дошел слух, что сторонники Домислава и Деяна намерены провозгласить царем Романа, а ныне царствующего Бориса насильно постричь в монахи. Знать Плиски не желает служить Борису за его симпатии к ромеям, тем более после того, как Борис заключил союз со Святославом, поработителем Болгарии!

Сурсовул понимал, что низложение Бориса ускорит и его собственное падение. Георгий Сурсовул и его сторонники утратят свое влияние в столице, где власть приберут к рукам боляре из Плиски. Роману всего пятнадцать лет, он станет игрушкой в руках своих советников, среди которых непременно окажутся Домислав и Деян. Будь у Сурсовула войско, он сумел бы отстоять трон для Бориса и сам удержался бы у власти, но после поражения в Преславе от войска остались жалкие остатки. На сборы нового войска у великого жупана не было ни времени, ни денег.

«Нужно как-то поссорить Деяна с Домиславом, – размышлял Сурсовул, плавно водя каменным брусочком вдоль лезвия длинного клинка туда и обратно. – Надо кого-то из них перетянуть на свою сторону! Вот только кого?»

Нетерпеливое двойственное побуждение заставило Георгия Сурсовула покинуть шатер ради встречи с Деяном. Сурсовул понимал, что в его положении действовать нужно быстро и осторожно. Он решил побеседовать с Деяном наедине, чтобы прощупать его мысли, определить для себя, стоит ли иметь с ним дело.

Шатер Деяна стоял примерно в двухстах шагах от шатра великого жупана.

По старой привычке военачальника, Георгий Сурсовул решил заодно проверить дозоры с той стороны лагеря, откуда открывался вид на осажденную Динию. До города было всего три перестрела, его каменные стены и башни хорошо просматривались в любую погоду из стана осаждающих. Диния стояла на возвышенности и как бы парила над окружающими ее низменными лугами.

Между длинными рядами шатров не было заметно ни души, воины укрылись от непогоды в палатках.

Бесшумно ступая мягкими сапогами, Георгий Сурсовул приблизился к первому дозорному и застал его дремлющим. Воткнув в землю копье и опершись локтем на овальный щит, воин клевал носом.

Сурсовул хлопнул дозорного палкой по спине.

– Давно в яме не сидел, негодяй! – рявкнул он.

Воин испуганно вытаращил осоловелые глаза, шатаясь как пьяный. Сурсовул открыл было рот, собираясь нагнать на нерадивого стража еще большего страху, как вдруг его взор уловил вдалеке на равнине какое-то смутное движение. Сурсовул напружинился, как волк, почуявший опасность. Его зоркие глаза разглядели за пеленой дождя бесшумно надвигающиеся шеренги из красных заостренных книзу щитов. Русы!

– Беги, поднимай тревогу! – приказал дозорному Сурсовул.

Шлепая сапогами по примятой сырой траве, воин умчался, забыв впопыхах свое воткнутое в землю копье.

Выдернув копье, Георгий Сурсовул поспешил к шатру Деяна.

Гудение боевых труб пробудило от дремы болгарский стан. Болгарские воеводы поначалу решили, что это осажденные в Динии русичи сделали вылазку. Однако, увидев среди русов множество спешенных печенегов, болгарские военачальники поняли, что к Динии подошло войско Свенельда.

Косые струи дождя поливали землю и шатры, среди которых завязалось ожесточенное сражение. Болгары, вооружившись, кто чем успел, пытались отогнать русов и печенегов от своего стана. Домислав и Деян метались среди своих полуодетых, наспех вооруженных воинов, стремясь сплотить их, создать из них хотя бы подобие боевого строя. Все было тщетно! Храбрейшие из болгар погибали от мечей и копий русов, которые были повсюду. Малодушные искали спасения в бегстве, но находили смерть от стрел и сабель печенегов. Одна из печенежских стрел сразила насмерть Домислава. Ударом русского боевого топора был рассечен череп Деяна.

Болгары уже не сражались с русичами, они дрались друг с другом из-за лошадей. Боляре и простые пешцы, толкаясь, карабкались на лошадиные спины, хватались за гривы. Всюду мелькали испуганные и озлобленные лица, богатые шапки и островерхие шлемы; звон мечей тонул в воплях и стонах умирающих болгар, которых русы и печенеги резали, как овец на бойне.

Сурсовулу каким-то чудом удалось вскочить на неоседланного коня, волна бегущего болгарского воинства вынесла его в широкую степь. Там лежала дорога на Плиску. Толпы болгарских воинов, конных и пеших, покрыли эту дорогу. До гор и лесов отсюда было далеко, поэтому многие тысячи объятых страхом болгар торопились укрыться за валами и стенами Плиски.

В Плиске между болярами начались споры, кому из них возглавить войско. При этом никто из боляр не желал отдавать начальство Сурсовулу, хотя тот в военном деле был опытнее всех. Споры еще не утихли, а войско Свенельда уже осадило Плиску. Болярам волей-неволей пришлось браться за оружие.

С первого же приступа русичи и печенеги ворвались в Плиску. Болгары, лишенные единовластия, оказали слабое сопротивление. Почти все болгарское войско сдалось в плен.

Дружина Сурсовула заперлась в старинном царском дворце. Сурсовул и его люди, понимая, что Свенельд их не пощадит, решили сражаться до конца.

Свенельд сам возглавил штурм дворца.

Это было огромное, очень древнее здание. Стены дворца достигали в толщину пяти локтей. Колонны в тронном зале и по периметру внутреннего портика были не меньше трех локтей в обхвате. Основание дворца на высоту человеческого роста было сложено из прочного песчаника и базальта, выше шла кладка из желтого и белого мрамора, колонны тоже были из мрамора. Залы дворца представляли собой анфиладу, их дверные проемы были расположены на одной оси.

Взломав двери в первый зал, дружинники Свенельда вступили в схватку с воинами Сурсовула, которые постепенно отступали к дверям в другой зал. Ни эти, ни следующие двери болгары закрывать уже не успевали. Русы наседали на них столь яростно и неудержимо, что дружина великого жупана только и делала что пятилась назад из зала в зал.

Завершающая схватка развернулась в тронном зале и в большом внутреннем дворе.

Георгий Сурсовул и около сорока его дружинников были окружены в полумраке длинного тронного зала. Еще полсотни болгар угодили в плотное окружение русов, выбежав через боковую дверь на квадратный внутренний двор.

Свенельд пробился к Сурсовулу. Тот сразу понял, кто перед ним по тому ожесточению, с каким старый варяг наносил удары своим длинным узким мечом. Сурсовул был опытным воином, но бессонная ночь и усталость не позволили ему на равных противостоять Свенельду. Увернувшись от меча Сурсовула, Свенельд с разворота снес тому голову с плеч. Безголовое тело, облаченное в панцирь, с грохотом упало на каменный мозаичный пол. Отрубленная голова великого жупана, описав дугу, упала прямо на трон болгарских царей.

– С воцарением тебя, великий жупан! – сквозь зубы процедил Свенельд, тяжело переводя дыхание после скоротечной кровавой схватки.

Увидев гибель Георгия Сурсовула, болгары сложили оружие.

Глава 2
Слухи из Царьграда

Вернувшийся в Болгарию Святослав выразил Свенельду свое неудовольствие тем, что тот позволил своим воинам разграбить Плиску. Свенельд сказал на это князю, мол, он взял Плиску на щит и поступил с городом по закону войны.

Кое-кто из воевод стал говорить, что добыча, взятая Свенельдом в Плиске, должна быть поделена на все русское войско. С этим не согласились военачальники из Свенельдова отряда и печенежский хан Ковагюй. Спор грозил перейти в вооруженное столкновение, тогда Святослав принял решение оставить все, как есть, не устраивая никакого дележа. Часть воинов из войска Свенельда Святослав отпустил домой, они погрузились на ладьи в Переяславце и отправились на Русь. Распрощался Святослав и с ханом Ковагюем, орда которого ушла в приднепровские степи.

Свенельд остался со Святославом.

В середине лета из Константинополя в Великий Преслав прибыл хазарин Рафаил с новостями для Калокира. Расчетливый Калокир намеренно оставил Рафаила в Константинополе до поры до времени, чтобы иметь там свои глаза и уши. После беседы с Рафаилом Калокир поспешил увидеться со Святославом.

Князь направлялся в оружейную комнату, когда перед ним предстал Калокир.

– Княже, я должен сказать тебе нечто важное, – промолвил грек. – От этого будет зависеть дальнейшая судьба, твоя и моя.

– Даже так? – Святослав не смог скрыть своего изумления.

Святослав и Калокир спустились по ступеням в полуподвальную галерею с полукруглыми кирпичными сводами. Князь толкнул плечом окованную бронзовыми полосами дверь и оказался в оружейной комнате. Калокир проследовал за ним.

Сопровождавший князя отрок зажег два светильника и удалился.

Святослав уселся на скамью, всем своим видом показывая, что он готов выслушать Калокира.

– Сегодня из Царьграда приехал мой верный человек, – волнуясь, заговорил Калокир. – Его зовут Рафаил. Он рассказал мне, что Царьград полон войск! Причем войска все прибывают и прибывают! Цимисхий создал конный отряд «бессмертных», свою особую гвардию. Вербовщики Цимисхия набирают наемников в Греции, Фракии, Фессалии и на островах… В военной гавани снаряжаются боевые корабли, много кораблей. Цимисхий готовится к войне с тобой, князь!

На лице Святослава не дрогнул ни один мускул. Он внимал Калокиру, глядя ему прямо в глаза.

– Думаешь, Цимисхий намерен объявить мне войну? – в раздумье проговорил князь.

– Я уверен в этом! – воскликнул Калокир. – Нам нужно ударить первыми, иначе будет поздно! Твои воеводы, князь, ждут обещанного Цимисхием золота. – Калокир усмехнулся. – Поверь, им не видать этого золота. Цимисхий надавал обещаний с единственной целью, чтобы выиграть время для сбора войск.

– Ты можешь повторить все это моим воеводам? – обратился Святослав к Калокиру.

– Конечно, князь! – без колебаний ответил Калокир.

Старшая дружина, собранная Святославом в трапезной, выслушала Калокира во враждебном молчании, с печатью недовольства на лицах. Те из воевод, кто вел переговоры с магистром Склиром от имени Святослава, были настроены против Калокира особенно непримиримо. Эти люди дали понять Святославу, что им тоже кое-что известно. Болгарские купцы, приехавшие из Азии, сообщают о мятеже Варды Фоки, племянника убитого Цимисхием Никифора Фоки. Вот против кого Цимисхий собирает войска и снаряжает корабли!

По слухам, войско Цимисхия уже переправилось в Азию и во главе этого войска стоит магистр Склир.

– Разве твой человек не сообщил тебе о восстании Варды Фоки? – спросил у Калокира воевода Терпислав.

– Мне об этом ведомо, – раздраженно ответил Калокир. – Варда Фока не сможет возмутить против Цимисхия азиатские фемы, ибо тамошние наместники поставлены у власти Цимисхием. Варда Фока захватил большой город Кесарию в Каппадокии, вот и весь его успех. Магистр Склир без труда одолеет Варду Фоку, несметных войск для этого не нужно. И тем более не понадобится флот в триста кораблей!

– Как знать, друже Калокир, – покачал головой Терпислав. – Как знать! Цимисхий тоже начинал с кучки заговорщиков, а ныне он – василевс ромеев!

– Вот именно! – вставил Свенельд, соглашаясь с Терпиславом.

– Наш друг досадует, что трон василевса стал ему недосягаем, – с ехидцей в голосе заметил воевода Ростичар. – Смириться с этим Калокир не хочет, вот и подбивает Святослава разорвать перемирие с ромеями.

Воеводы наперебой принялись увещевать Калокира, мол, не пристало ему, разумному человеку, ратовать за войну после того, как ромеи и русичи уже договорились о мире. Если Калокиром движет месть за подло убитого василевса Никифора, то он вправе мстить Цимисхию, как и где пожелает, но не прибегая к помощи русской рати.

– Наша война с ромеями уже окончена, друг мой, – сказал Калокиру воевода Терпислав. – Коль ты жаждешь войны с Цимисхием, то тебе прямая дорога к Варде Фоке. С ним ты живо найдешь общий язык!

В конце лета в Преслав прибыли послы от Цимисхия, чтобы обговорить со Святославом условия нового мирного договора. Ромейские послы выставляли одно непременное условие: Святослав должен уйти из Болгарии и не должен оставлять свои гарнизоны в городах на Дунае.

Глава 3
Кейла

В Преславе Рафаил нежданно-негаданно столкнулся лицом к лицу с Кейлой, своей женой, с которой он был разлучен на долгих четыре года. Эта встреча произошла на одной из узких улочек Преслава, извивавшейся по склону холма Зыбуите.

Кейла спускалась вниз по выщербленной мостовой, касаясь рукой глухих стен домов и сосредоточенно глядя себе под ноги. Она прошла бы мимо Рафаила, если бы тот не окликнул ее по-хазарски.

Кейла вскинула на Рафаила свои прекрасные очи, вскрикнула и с рыданиями бросилась ему на шею. Рафаил сам едва не прослезился, крепко прижимая к себе свою единственную, самую любимую женщину.

Тихо шелестел листвой эвкалипт, протянув свои могучие ветви у них над головой, возвышаясь за каменной изгородью. Улица была укрыта тенью от близко стоящих домов, на ней с трудом смогли бы разъехаться два всадника.

Стояла ранняя осень, но было еще довольно жарко по вечерам и в полуденные часы.

Оправившись от первого потрясения, Рафаил и Кейла закидали друг друга вопросами. Судьба изрядно потрепала обоих! Но все испытания были не напрасны, если они все-таки встретились здесь, в чужом городе! Выяснилось, что оба живут в царском дворце и ни разу там не повстречались, а в большом городе со множеством улиц их пути странным образом пересеклись!

– Ты – наложница Сфенкела? – вновь переспросил Рафаил, пожирая Кейлу взглядом. До чего же она красива!

– Нет, я его жена, – сделала оговорку Кейла, смущенно опустив свои длинные ресницы.

– Ты же сказала, что Святослав подарил тебя Сфенкелу, – промолвил Рафаил, не выпуская ладошки Кейлы из своих рук. – Дарят только наложниц.

– Да, я была наложницей, но теперь я – жена Сфенкела, – проговорила Кейла, не поднимая глаз. – Сфенкел женился на мне по обычаю славян. Он любит меня.

– Милая, твой настоящий супруг – это я! – воскликнул Рафаил. – Нас с тобой повенчали по хазарскому обычаю, разве ты забыла? Языческие обряды славян не имеют никакого значения. Ты только моя! Слышишь?

Кейла мягко высвободила свои руки.

– Я все помню! – Она взглянула на Рафаила открыто и смело. Она всегда ему нравилась такой! – Мы с тобой были счастливы и любили друг друга, но, к сожалению, это все в прошлом. Пройдя через столько унижений, я ныне уже совсем не та, какой ты меня запомнил. Я очень рада нашей встрече, Рафаил, но эта встреча уже ничего не может изменить в моей жизни.

– Мы можем убежать отсюда и начать жизнь заново, – сказал Рафаил. – Мы же молоды! Я по-прежнему люблю тебя!

Кейла грустно улыбнулась и ласково коснулась щеки Рафаила своими нежными пальцами.

– Поздно, милый! Я жду дитя от Сфенкела.

– Ну и что? – Рафаил схватил Кейлу за плечи. – Я никому тебя не отдам!

– Сфенкел – мой муж, – с непреклонной твердостью промолвила Кейла, – и его любовь для меня желаннее твоей любви. Прости, Рафаил!

Услышанное не укладывалось в голове у Рафаила. Как может его нежная утонченная Кейла влюбиться в грубого необузданного язычника! Не иначе, ее опоили каким-то приворотным зельем! Ненависть к русам с новой силой вспыхнула в сердце Рафаила. Сначала русы уничтожили государство хазар, истребили всю родню Рафаила, его самого обрекли на скитания. И в довершение всего, воевода русов отнял у Рафаила его любимую супругу!

Рафаил сделал вид, что смирился с тем, что сказала ему Кейла, но в душе он дал себе зарок при первой же возможности отнять Кейлу у Сфенкела.

Говоря Рафаилу о своей любви к Сфенкелу, Кейла лукавила. Не воевода Сфенкел владел ее сердцем, но юный гридень из его дружины, по имени Харальд. Этот юноша появился в Преславе в начале лета вместе со своей теткой княгиней Сфандрой и сестрой Тюрой. Сфандра и Тюра вскоре уехали обратно в Переяславец, а Харальд остался в Преславе, вступив в дружину Святослава.

Очень скоро Кейла узнала, что Харальд к ней не равнодушен. Именно по этой причине юноша уговорил князя Святослава оставить его в Преславе в осеннюю пору, когда русские полки расходились на постой по разным городам Болгарии. Святослав со своей старшей дружиной ушел зимовать в Доростол. Русский отряд в Великом Преславе возглавил воевода Сфенкел.

Привыкший к роскоши Калокир тоже остался на зиму в Преславе. Не теряя времени даром, хитрый грек принялся подбивать боляр из окружения царя Бориса, чтобы те вернули двоюродных сестер болгарского царя из Царьграда домой и сосватали их за сыновей Святослава. Кроме этого, Калокир советовал царю Борису уступить Святославу город Переяславец в вечное владение, дабы не потерять столь сильного союзника.

Калокир пугал советников Бориса и его самого тем, что с уходом из Болгарии полков Святослава сюда придет войско Цимисхия или войско Шишмана с единственной целью прибрать к рукам Восточную Болгарию. Речи Калокира не были лишены здравого смысла, поэтому вокруг Калокира образовался круг единомышленников из болгарской знати, не заинтересованных в мирном соглашении между Цимисхием и Святославом.

Глава 4
Харальд

Кейла поднялась на высокую дворцовую башню, зная, что с раннего утра сюда заступит в дозор Харальд. С появлением во дворце Рафаила у Кейлы стало гораздо меньше возможностей для тайных встреч с Харальдом. Рафаил негласно и упорно преследовал Кейлу своим неотступным вниманием.

Вот и сегодня Кейла решилась подняться на дворцовую башню к своему возлюбленному лишь после того, как увидела, что Рафаил спозаранку ушел в город с очередным поручением от Калокира.

– Супруг не хватится тебя? – выразил опасение Харальд, обняв хазаринку за плечи. – Сфенкел страшен в гневе!

– Сфенкел спит как убитый, после вчерашней попойки, – сказала Кейла, теснее прижимаясь к Харальду.

Здесь, на высоте, вовсю гулял довольно сильный юго-западный ветер, принесший на своих воздушных крыльях дыхание весны. Сверху было хорошо видно, что на окружающих Преслав полях и пастбищах снега совсем не осталось. Ближние и дальние леса на склонах невысоких гор подернулись зеленой дымкой из свежей листвы.

Город, раскинувшийся в излучине двух рек, Камчии и Тичи, с высоты казался ковром из красноватых черепичных крыш, укрывшим огромный холм Зыбуите и низменность между оврагом и берегом Тичи. Над тесным скопищем домов в нескольких местах возвышались белокаменные церкви с золотыми крестами на куполах, самый большой храм соседствовал с царским дворцом, заслоняя собой полнеба.

Харальду хотелось поболтать с Кейлой, полюбоваться ее глазами и улыбкой. Кейла же страстно жаждала поцелуев. Она висла на шее у Харальда, подставляя ему свои горячие пунцовые уста. Наконец Кейла добилась своего. Двое влюбленных слились в долгом поцелуе.

– Мы еще увидимся сегодня? – прошептал Харальд, заботливо заслоняя собой хазаринку от порывов ветра.

– Не знаю, – прошептала в ответ Кейла. Вдруг она добавила: – Любимый, я должна сказать тебе нечто важное. Ребенок, которого я ношу под сердцем, на самом деле твой, а не Сфенкела.

Кейла пытливо заглянула Харальду в очи, голубые, как небеса у них над головой. Ей была важна его реакция.

Харальд улыбнулся и прижал Кейлу к себе.

– Получается, что ты моя жена, а не Сфенкела.

– Конечно, твоя! – прошептала Кейла.

– Я поговорю со Сфенкелом, и он разведется с тобой, – сказал Харальд.

– Ты с ума сошел! – испугалась Кейла.

– Что же нам тогда делать? – спросил Харальд.

– Мы просто убежим! – с улыбкой ответила Кейла. – Земля велика, и для нас двоих найдется где-нибудь укромный уголок.

– Для нас троих, – прошептал Харальд, мягко коснувшись рукой живота хазаринки.

Кейла вдруг вытянула руку и указала пальцем на дальнюю дорогу, идущую к Преславу со стороны горных проходов. Там виднелась длинная колонна всадников.

– Гляди, Харальд! Первый купеческий караван перевалил через горы в этом году.

Харальд поглядел туда, куда указывала ему Кейла, и нахмурился.

Несколько долгих мгновений он пристально вглядывался в даль, затем с тревогой произнес:

– Нет, Кейла, это не торговый караван. Это идет ромейское войско!

Прыгая через две ступеньки, Харальд бегом устремился вниз.

Кейла поспешила за ним, но быстро отстала, путаясь в своем длинном платье.

В цитадели Преслава загудели боевые трубы русичей. Это был сигнал общего сбора.

Сфенкела дружинникам пришлось окунуть головой в ушат с холодной водой, дабы пробудить его от хмельного сна.

Ромейское войско, подойдя к Преславу, разбило стан на равнине напротив южных ворот. Во враждебности ромеев сомневаться не приходилось. Захватив за пределами городских стен двух русичей, которые возвращались с рыбалки, ромеи отрубили им кисти рук. Отправляя этих несчастных обратно в город, ромеи велели им передать русским воеводам, что Иоанн Цимисхий готов пощадить всех русов, если те выйдут за ворота без оружия.

Условие Цимисхия привело Сфенкела в ярость. Он построил в боевой порядок свой восьмитысячный отряд и приказал открыть ворота. Выйдя из города, русичи двинулись на ромеев в пешем строю, оглашая воздух боевым кличем.

Ромеи спешно выстроились в глубокую фалангу, их было намного больше, чем славян.

Выйдя из рядов своей дружины, Сфенкел, потрясая копьем, стал вызывать на поединок любого храбреца из вражеского войска. Какой-то ромейский военачальник принял вызов и поскакал на Сфенкела верхом на большом гнедом жеребце. Сфенкел подпустил ромея поближе и метнул в него копье. Пущенное с огромной силой копье наповал сразило коня, пробив защитный чепрак из толстой кожи. Вражеский военачальник, поднявшись с земли, смело двинулся на Сфенкела, размахивая блестящим мечом. Он был огромен и широкоплеч, весь покрытый чешуйчатой броней.

Сфенкел ждал врага, не двигаясь с места. Когда до ромея оставалось не более десяти шагов, Сфенкел молниеносно выхватил из-за пояса легкий топорик-чекан и запустил его в неприятеля. Просвистев в воздухе, чекан вонзился ромею в лицо, разрубив ему переносицу. Грозный противник пошатнулся и боком свалился на траву.

Среди русичей пронесся громогласный торжествующий крик.

Ромеи ответили на этот крик градом стрел, которые с дробным стуком впивались в поднятые над головой красные щиты русичей.

Два войска, склонив копья, начали стремительное сближение. Если ромеи шли твердым шагом, старательно выдерживая интервалы между шеренгами, то русские ратники на ходу перестроились клином. При этом русичи все убыстряли шаг, в конце концов перейдя на бег. Сминая ромеев, русичи рассекли вражескую фалангу надвое. Сломленные столь мощным натиском ромеи стали разбегаться, бросая щиты и копья.

Сфенкел вел свое победоносное войско дальше, намереваясь ворваться во вражеский стан и своей рукой убить Цимисхия.

На пути пешей русской рати встала другая фаланга ромеев, это были наемники. Позади наемников располагались отряды легковооруженных воинов. Врагов было не меньше двадцати тысяч, но это не испугало Сфенкела.

С громким боевым кличем русские пешцы столкнулись с тагмным войском ромеев. Закипела ожесточеннейшая сеча! Наемники сражались храбро. Они сдерживали напор русов, но несли при этом немалые потери. Меньше чем за полчаса две передние шеренги наемников были изрублены русами до последнего человека. Оставшиеся восемь шеренг шаг за шагом подавались назад.

Тогда ромеи бросили в битву тяжелую конницу, которая с двух сторон обрушилась на славян. Эти стальные клещи остановили наступление славянской рати.

Видя, что из стана ромеев подходят все новые отряды, конные и пешие, Сфенкел приказал трубачам дать сигнал к отступлению. При такой многочисленности ромеи могли без труда стиснуть отряд Сфенкела в плотное кольцо. Однако отступить в полном порядке русичам не удалось. Наседающие катафрактарии дробили и рассекали боевой строй русских ратников, доведя дело до повального бегства дружины Сфенкела.

В этой битве Сфенкел потерял полторы тысячи воинов.

Когда раздосадованный Сфенкел, забрызганный кровью с головы до ног, появился во дворце, то перед ним предстал язвительный Калокир.

– Ну что, воевода, получил ли ты золото, обещанное Цимисхием? – спросил грек.

Видя, что Сфенкел мрачно молчит, Калокир с той же язвительностью обратился к другим военачальникам:

– Не вижу радости на ваших лицах, славные мужи! Вы все явно чем-то огорчены и разочарованы! Ах, неужели Цимисхий ничего вам не заплатил? Неужели Цимисхий обманул вас, как простаков?!

– Придержи язык, приятель! – огрызнулся воевода Терпислав, толкнув в плечо Калокира. – Нам сейчас не до тебя! Мы идем на совет, и твое карканье здесь ни к месту!

– Ежели в свое время вы все прислушались бы к моему карканью, то ныне у вас не было бы безрадостных дум по поводу случившейся напасти! – промолвил Калокир, дерзко глядя в глаза Терпиславу. – Цимисхий не только не заплатит вам ни монеты, он, наоборот, отнимет у вас все, что вы награбили в Болгарии.

– Убирайся! – Терпислав двинулся на Калокира, схватившись за меч.

– Остынь! – Сфенкел удержал руку Терпислава. – У Калокира есть резон для упреков. Он единственный из нас, кто предвидел случившееся.

– Так, может, доверим Калокиру главенство над войском? – раздраженно бросил Терпислав.

Сфенкел положил руку на плечо Калокиру.

– Друг мой, седлай коня и скачи в Доростол к Святославу. Возьми с собой своего хазарина, он хорошо знает туда дорогу. Я отправлю с вами Кейлу, позаботьтесь о ней в пути.

* * *

В сражении Харальд все время старался быть подле Сфенкела. Юноша полагал, что если он претендует на прекрасную жену воеводы, то ему надлежит быть таким же бесстрашным, как Сфенкел. Когда русское войско обратилось в бегство, Харальда ударил в затылок камень из пращи. Оглушенный Харальд свалился на землю. В чувство его привели ромеи, подбиравшие своих убитых и раненых на поле битвы.

Услышав из уст Харальда чистую греческую речь, воины привели его к своему военачальнику. Тот долго беседовал с Харальдом. Узнав, что Харальд какое-то время служил в отряде эскувитов, сотник был сильно удивлен. Он отвел Харальда к своему таксиарху, который был родом из столицы и имел доступ в царский дворец. Таксиарх проникся симпатией к Харальду за то, что тот не пожелал служить Цимисхию, убийце Никифора Фоки.

«В наше время преданность столь же редкое явление, как и благородство», – грустно посетовал таксиарх.

Харальд видел, что ромеи перебили всех славянских пленников, таков был приказ Иоанна Цимисхия. Харальд избежал этой участи, поскольку таксиарх спрятал его в своем шатре.

Последующие два дня ромеи непрерывно штурмовали Преслав и наконец ворвались в город через южные ворота. Почти весь русский гарнизон погиб при защите дворцовой цитадели. Ромеи пленили царя Бориса и его семью. Сфенкелу с двумя тысячами ратников удалось прорваться из города и затеряться в лесах.

Как-то раз в шатер таксиарха зашел чей-то чернокожий оруженосец. Ему был нужен хозяин шатра, но тот куда-то отлучился. Харальд сразу узнал мавра из свиты Цимисхия.

– Как поживаешь, Аципофеодор? – обратился юноша к мавру.

Мавр сверкнул белозубой улыбкой.

– Я служу василевсу, это честь и счастье! Откуда ты меня знаешь?

– Я служил василевсу Никифору. Мне доводилось видеть во дворце Цимисхия и тебя вместе с ним. Цимисхий был неравнодушен к Феофано. Он разными путями проникал к василиссе, а ты помогал ему в этом.

Улыбка исчезла с толстых губ мавра. В его темных выпуклых глазах появилось беспокойство.

– Что еще ты знаешь обо мне, незнакомец? – зловеще проговорил мавр.

– Мне ведомо, что ты был среди заговорщиков в ту ночь, когда был зарезан в своей спальне василевс Никифор. – Харальд сидел на раскладном стуле и сверлил мавра прямым тяжелым взглядом.

– Не пойму, о чем ты, незнакомец? – Мавр попятился к выходу из шатра. – Передай таксиарху Гиперону, что василевс желает его видеть. Прощай! – Раздвинув двойные входные занавески, мавр торопливо выскочил из шатра.

В тот же день пришла вооруженная стража и увела Харальда в роскошный шатер василевса Иоанна Цимисхия.

Цимисхий сидел за небольшим столом; у него была полуденная трапеза. В своем коротком одеянии сидящий на стуле василевс показался Харальду совсем низкорослым. С той их единственной мимолетной встречи в Большом дворце миновало почти два года. С той поры Цимисхий нисколько не изменился. Те же приветливые, с лукавым прищуром, голубые глаза взглянули на Харальда. На красивых устах Цимисхия появилась и пропала непринужденная улыбка.

– А вот и грозный страж Вуколеонского дворца! – насмешливо воскликнул Цимисхий при виде вошедшего Харальда. – Где-то я тебя видел, молодец, но не припомню где. Таких, как ты, красавчиков в дворцовой страже всегда было много. Таксиарх Гиперон рассказал мне о тебе. Ты – честный человек, Харальд. Мне всегда были по сердцу честные люди. Пойдешь ко мне на службу?

Харальд отрицательно помотал головой.

– Отчего же? – Цимисхий потянулся к яблоку на блюде с фруктами и так замер с вытянутой рукой, глядя на русича.

– На тебе кровь василевса Никифора, – сказал Харальд.

– А-а! – Цимисхий взял яблоко и понимающе покивал своей завитой белокурой головой. – Тогда вот тебе от меня награда за честность!

Цимисхий небрежным движением закинул яблоко прямо в руки Харальду.

Мавр Аципофеодор, стоящий позади василевса с полотенцем через плечо, недоумевающе хлопал глазами. В таком же недоумении пребывал и Харальд.

– Отправляйся к Святославу, честный юноша! – с ироничным торжеством в голосе проговорил Цимисхий. – Передай от меня князю русов такое условие. Пусть он выбирает одно из двух: либо пусть сложит оружие и, получив мое прощение, удалится из Болгарии, либо пусть готовится к беспощадной войне с непобедимым ромейским войском!

Глава 5
Доростол

Сквозь пасмурную пелену холодного дня пробилось дымным сиянием предвечернее солнце. Однако унылый серый день нисколько не убавил бодрости в настроении Улеба после полученного известия.

Улеб послал слугу за женой. Он привык принимать важные решения, лишь посоветовавшись со Сфандрой.

Сфандра пришла к мужу без промедления.

– Прибыл гонец от Святослава, – сказал Улеб, нервно расхаживая по светлице. – Цимисхий взял Преслав, перебив почти весь русский гарнизон. Ромеям сдались без сопротивления Диния и Плиска. Царь Борис в плену у ромеев. Святослав повелевает мне оставить Переяславец.

– Как это оставить? – удивилась Сфандра.

– Ромеи идут сюда, их очень много! – Улеб тяжело вздохнул. – Мне велено посадить дружину на ладьи и идти к Доростолу. Святослав собирает все силы в кулак. Он намерен сражаться с Цимисхием.

– Велико ли войско у Цимисхия? – спросила Сфандра.

Она даже не присела на стул, разговаривая с мужем.

– По слухам, очень огромно! – ответил Улеб. Он взглянул на Сфандру с торжествующей улыбкой. – Наконец-то удача покинула Святослава! Этот безумец сам повинен в случившемся. Говорил я ему: бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе.

– Что ты задумал, Улеб? – Сфандра приблизилась к мужу.

– Я возвращаюсь в Киев, – промолвил Улеб с какой-то странной усмешкой на устах. – Святослава все равно ждет гибель в сече с ромеями. Я же вокняжусь в Киеве! Малолетний Ярополк мне не помеха! Одобряешь ли ты мой замысел?

– Всецело! – Сфандра протянула к Улебу обе руки. – Птица-удача прилетела к тебе, свет мой. Этим надо воспользоваться!

Под началом Улеба и Перегуда находилось четыре тысячи ратников.

Улеб собрал воинов на вече. В короткой эмоциональной речи он обрисовал войску положение, в каком оказался Святослав. Улеб объявил, что вверяет войско Перегуду, который без промедления выступит к Доростолу. Он же, Улеб, сегодня же отплывет на Русь, так как не верит в победу Святослава. Всех, кто устал от войны, кто не хочет потерять то немногое, что им удалось взять в Болгарии, Улеб призвал отплыть вместе с ним.

Гридни Улеба числом около трехсот человек единодушно изъявили готовность вернуться домой вместе со своим князем. Все эти дружинники были христиане, как и Улеб. Из прочего войска к Улебу примкнули еще около четырехсот воинов. Остальное войско постановило идти на ладьях в Доростол.

К бурному негодованию Сфандры и Улеба, возвращаться в Киев наотрез отказались Регнвальд и Тюра. Регнвальд посчитал такое бегство бесчестьем для себя. Тюра не пожелала возвращаться в Киев одна без Харальда. После бурной сцены на пристани Улеб обругал непокорного сына и взбежал по сходням на ладью. Сфандра со слезами на глазах обняла Регнвальда и Тюру, затем она тоже поднялась на корабль, который тут же отвалил от причальной стенки.

Двадцать ладей на веслах выходили из гавани на широкий речной простор, растянувшись длинной вереницей. Ладья Улеба шла замыкающей.

Стоящий на пирсе Регнвальд досадливо кусал губы. Не ожидал он от своего отца такого некрасивого поступка! Тюра, утирая слезы, махала рукой своей любимой тетке. Она видела Сфандру, стоящую на корме удаляющейся ладьи, ветер трепал белое покрывало у нее на голове.

Такое уже было однажды. Только в тот раз на корме отплывающего судна стояла Тюра.

К юноше и девушке приблизился воевода Перегуд.

– Вы сами выбрали свою судьбу, дети мои, – сказал воевода и кивнул на черный Улебов корабль, – а они – свою.

* * *

Весь путь до Доростола Кейла проделала с печалью на лице. Среди русичей, пробившихся обратно в Преслав, Харальда не оказалось. Кейла решила, что ее возлюбленный сложил голову в битве или угодил в плен. Рафаил, полагавший, что Кейла печалится о Сфенкеле, оставшемся в осажденном Преславе, изводился муками ревности.

Когда Калокир и его спутники приехали в Доростол, там уже собралось почти все русское войско.

Святослав собрал на совет старшую дружину и в присутствии Калокира учинил разнос своим воеводам, не стесняясь выражений.

– Что же вы сидите, потупив очи, бояре? Неужто осознали, что по глупости своей все вы сродни младенцам! – гневно молвил Святослав, прохаживаясь вдоль скамей, на которых восседали с понурым видом его старшие дружинники. – Неужто доперли своими куриными мозгами, что Цимисхий объегорил всех вас! Цимисхий теперь смеется над вашей алчностью и глупостью. Вы, недоумки, были в двух шагах от Царьграда и от сокровищ гораздо больших, что обещал вам Цимисхий в обмен на перемирие. Вы оробели и раскисли, как немощные старухи в сильную грозу, поверив лживым обещаниям коварных ромеев! Вы не послушали меня, своего князя, зато охотно прислушались к речам магистра Склира, поманившего вас золотой подачкой. Мне смешно и горько смотреть на вас, бояре!

Воеводы поднимались со скамей и один за другим просили прощения у князя за свое недомыслие.

Святослав вывел на середину гридницы Калокира и повелел боярам, чтобы те также извинились и перед ним.

– Его мудрые советы были отвергнуты вами, – сердито молвил Святослав, указывая на грека, стоящего в позе смиренного величия. – Вы отмахивались от него, как от надоедливой мухи, хотя он твердил вам верные слова. Вы не желали с ним считаться, обвиняя его в непомерном честолюбии. Так склоните же свои тупые головы перед тем, кто оказался умнее и прозорливее всех вас!

Воеводам, скрепя сердце, пришлось кланяться Калокиру и униженно выпрашивать у него прощения.

На другой день в Доростол прибыл Сфенкел с остатками своего отряда. Эти уставшие израненные люди являлись очевидцами силы и многочисленности ромейского войска. В то же время ратники Сфенкела являли собой результат недальновидности тех русских воевод, которые пошли на поводу у своей алчности. В старшей дружине многие теперь проклинали Терпислава, павшего в Преславе, и Ростичара, который уцелел среди многих опасностей, но теперь помалкивал. Никто не желал слушать Свенельда, предлагавшего без промедления возвращаться на Русь. Воеводы жаждали отомстить ромеям за их лживое коварство.

Вернувшийся из ромейского плена Харальд, передавший Святославу условия Цимисхия, лишь добавил озлобленности старшим дружинникам, которые сами побуждали Святослава выступить на ромеев. Выступить немедленно Святослав не мог, так как ожидал подхода ратников из Переяславца. Поражение Сфенкела в Преславе ощутимо ослабило русское войско. Болгар, собравшихся под стягами Святослава, набралось чуть больше тысячи человек. Иной помощи ждать было неоткуда.

И вот наступил день, когда к Доростолу подошло ромейское войско. Это был передовой отряд под началом Варды Склира. У ромеев было тридцать тысяч пехоты и три тысячи конницы.

Святослав располагал двадцатью тысячами пехоты и четырьмя тысячами конницы.

Воеводы, узнавшие, что магистр Склир, навязавший им лживое перемирие, разбил стан неподалеку, в один голос потребовали у князя, чтобы он вел их в сражение. Святослав, и сам желавший поквитаться со Склиром за свою неудачу под Аркадиополем, велел дать сигнал к выступлению.

Эти поля под Доростолом в былые времена повидали немало сражений. В этом месте полчища готов не раз переправлялись через Дунай с целью расселиться в приграничных провинциях тогда еще единой Великой Римской империи. До готов дунайскую границу римлян не единожды пересекали даки, язиги и сарматы. Чтобы воспрепятствовать наплыву варваров в провинцию Мезию, римляне возвели на Дунае сильную крепость Дуросторум.

Византийцы, создатели Восточной Римской империи, называли эту дунайскую крепость Дорустолон. Позднее расселившиеся здесь славяне переименовали эту крепость в Доростол.

В это утро озлобленность русичей придала им смелости. Ударяя мечами в щиты и непрерывно трубя в трубы, русы надвигались на ромеев, которые торопливо строились в боевой порядок. Магистр Склир верхом на коне проносился туда и обратно вдоль застывших шеренг своего войска, отдавая последние приказы и выравнивая ряды.

Солнце заливало горячим светом желтую песчаную равнину с редкой травой. Ширь здешнего пространства была обманчива, поскольку тут повсюду можно было наткнуться на небольшие бугры и извилистые русла высохших ручьев. Для конницы было где развернуться, но опасно было бросать лошадей в быстрый галоп из-за неровностей местности.

С первого же яростного натиска русы опрокинули левое крыло ромейского войска. Магистр Склир выдвинул туда резервный отряд тяжелой пехоты и несколько сотен лучников. Стрелы косили русов, но это их не останавливало. Страшные славянские секиры выкашивали ромеев, как траву. Левый фланг ромейской фаланги все больше подавался назад.

Спасать положение магистр Склир поручил военачальнику Агапию, предводителю своих телохранителей. Агапий повел в сражение пятьсот тяжеловооруженных конников.

Воевода Икмор, увидев Агапия, несущегося на белом коне, метнул в него сулицу. Дротик, брошенный опытной рукой, пробил глаз Агапию и вышел у него из затылка, пробив шлем. Гибель Агапия ослабила наступательный порыв ромейской конницы.

Постепенно начал отступление и центр ромейской фаланги, теснимый красными щитами русичей. Яркие пятна крови алели на желтом песке среди множества убитых и раненых; где-то ромейские знамена колебались из стороны в сторону над звенящим хаосом из мечей, топоров, щитов и копий; где-то эти знамена уже падали прямо под ноги торжествующих русов. Ромеи, отступая, цеплялись за каждый холмик. Русы хватали мечи врагов, если вдруг у них ломались свои, и продолжали свирепо наседать на расстроенное войско магистра Склира.

Наконец вся середина ромейской фаланги рассыпалась под натиском славян. Это стало сигналом ко всеобщему бегству ромеев.

Магистр Склир бросил на воинов Святослава всю свою конницу, желая вырвать победу любой ценой.

Катафрактарии врубились в пехоту русов, производя в ней страшные опустошения.

Святослав повел в атаку свой конный полк. Наученные прошлым опытом, русские дружинники набрасывали на неповоротливых катафрактариев рыболовные сети, тем самым сковывая их движения. Длинными тяжелыми дубинами и кузнечными молотами гридни расплющивали глухие шлемы ромейских всадников, оглушая их или лишая обзора перед собой. Пешцы цепляли катафрактариев особыми крючьями на длинных древках и ломали им шею, либо стаскивали с седла.

Катафрактарии покинули поле битвы так же бесславно, как и ромейская пехота.

Ромеи бежали столь поспешно, что бросили свой лагерь и обоз.

Глава 6
Ночная вылазка

Святослав привел в покои Верхуславы стройную, чуть курносую девушку в шелковом греческом одеянии, с длинной славянской косой. Глаза у девушки были печальные.

– Вот тебе новая подружка, лада моя, – сказал Святослав, легонько подтолкнув юную гостью вперед. – Это Тюра, племянница Сфандры. Тюра сегодня приехала в Доростол вместе с войском Перегуда.

Затем Святослав представил Тюре Верхуславу.

Отложив шитье, Верхуслава приблизилась к девушке с приветливой улыбкой.

– Здравствуй! Рада тебя видеть! – Верхуслава расцеловала смущенную Тюру в обе щеки.

– Здравствуй, княгиня, – робко промолвила Тюра.

– Называй меня просто по имени. – Верхуслава мягко обняла Тюру за талию. – А где же Сфандра?

Вместо ответа Тюра расплакалась, закрыв лицо ладонями.

Тревожный взгляд Верхуславы метнулся к Святославу. В этом взгляде был тот же вопрос: «Где Сфандра? Что с ней?»

Святослав покрутил головой, словно отгоняя назойливого комара. Затем князь печально вздохнул, опустив глаза и не зная, куда деть руки. Ему явно не хотелось отвечать на немой вопрос Верхуславы. Однако настойчивый взгляд Верхуславы продолжал требовать ответа.

– Улебу надоело воевать, он собрал свою дружину и отплыл домой, – нехотя промолвил Святослав. – Сфандру Улеб взял с собой, а его сын Регнвальд не поехал с ним. Не поехала с Улебом и Тюра. На подходе к устью Дуная ладьи Улеба наткнулись на корабли ромеев. Ромеи подпустили Улебовы ладьи поближе и спалили их негасимым греческим огнем. Лишь одной ладье удалось спастись и вернуться в Переяславец. Ратники с этой ладьи видели, как полыхала Улебова ладья вместе со всеми людьми на ней.

– Какой ужас! – прошептала Верхуслава, прижав к себе плачущую Тюру.

– И врагу не пожелаешь такой смерти, – покивал головой Святослав.

* * *

Иоанн Цимисхий двигался по Болгарии как завоеватель. Великий Преслав, по воле василевса, был переименован в Иоаннополь. Цимисхий распустил совет великих болядов. Царь Борис вместе с братом Романом, как заложники, были отправлены под стражей в Константинополь. Восточная Болгария была объявлена провинцией Византийской империи под названием Фракия. Наместником Фракии был назначен Лев Саракенопул, дальний родственник Цимисхия.

Болгар Цимисхий насильно заставлял вступать в свое войско.

В конце апреля Цимисхий подступил к Доростолу. Ромеи разбили лагерь на вершине обширного холма в шести перестрелах от города, в том месте, где потерпел поражение магистр Склир. Два дня ромеи хоронили своих павших, с которых победители-русы сняли панцири и шлемы. Болгары, постоянно перебегавшие к русичам из стана Цимисхия, поведали Святославу, что Цимисхий привел к Доростолу шестьдесят тысяч пехоты и семь тысяч конницы. Цимисхий медлит нападать на Доростол, так как ожидает подхода своего арьергардного войска с осадными машинами.

Святослав вывел за стены Доростола всю свою конницу и напал на ромеев, занятых обустройством лагеря. Русичи опрокинули легковооруженные отряды апелатов и разграбили обоз ромеев.

На другое утро ромеи построились в боевой порядок и двинулись к стенам Доростола, громкими криками вызывая славян на битву.

Святослав принял вызов.

Это была очень упорная битва. Несколько раз то ромеи, то славяне брали верх; звенящий железом вал из многих тысяч людей, закованных в латы, то подступал к самой стене Доростола, то откатывался к ромейскому стану. Равнина покрылась многими сотнями убитых. Стояла удушливая жара. Панцирная пехота Цимисхия и катафрактарии выдохлись прежде воинов Святослава, кольчуги и шлемы которых были намного легче.

К тому же болгары во время битвы во множестве переходили на сторону русичей.

Так и не добившись победы, ромеи отступили в свой стан.

Цимисхий попросил у Святослава перемирия на три дня, чтобы похоронить павших.

* * *

В Доростоле Харальд подружился с дружинником Добровуком, по речи которого можно было догадаться, что тот родом из сербов. Добровук был гораздо старше Харальда, но держался с ним на равных, по-приятельски. Харальд сразу заприметил, что Добровук заглядывается на Тюру. При первой же возможности Харальд посоветовал сестре обратить внимание на серба, который отличался храбростью, был недурен собой и пользовался доверием Святослава. Таким способом Харальд старался отвлечь Тюру от тяжкого уныния, владевшего ею после известия о страшной гибели Улеба и Сфандры.

Поскольку Кейла в последнее время тоже сблизилась с Тюрой, то она со всей возможной деликатностью стала помогать Харальду в его затее.

Однажды вечером Харальд сказал Добровуку, что Кейла и Тюра собираются прогуляться по крепостному валу над берегом Дуная, поглядеть на закат, послушать пение соловьев.

– Я буду сопровождать их в этой прогулке, – молвил Харальд. – Хочу и тебя позвать, дружище. – Харальд подмигнул Добровуку. – Сестра велела мне взять с собой еще кого-нибудь. Я хотел было позвать Регнвальда, но Тюра пожелала, чтобы я взял тебя.

– Меня?! – встрепенулся Добровук. – Почто же меня? Я же не княжеского рода в отличие от Регнвальда.

– Эх ты, тютя! – Харальд потрепал приятеля по волосам. – Усы отрастил, а в сердечных делах кумекать не научился! Зачем Тюре Регнвальд, ежели мысли ее лишь о тебе, дурне!

Добровук смутился и покраснел. Он был безудержно храбр в сечах, но перед сестрой Харальда почему-то робел.

После этой вечерней прогулки Тюра и Добровук стали встречаться, уже ни от кого не таясь.

Молодшая дружина Святослава, в которой состояли Харальд и Добровук, размещалась в цитадели Доростола. Там же стоял каменный княжеский терем, в котором жила Тюра, соседствуя в женских покоях с Верхуславой, Кейлой и Весняной.

После смерти любимого старшего сына воевода Свенельд, к удивлению многих дружинников, стал оказывать Весняне доброе отцовское покровительство. То ли скорбь Весняны по погибшему Славовиту, то ли собственные горькие переживания подействовали на Свенельда и заставили его признать Весняну своей родственницей, сыновней вдовой.

Свенельду не понравилось, что Весняна принялась обучаться стрельбе из лука, а также владению мечом и кинжалом. Всему этому Весняну обучал Добровук, прекрасно владеющий любым оружием. Свенельд пытался воздействовать на упрямую Весняну через Кейлу и Верхуславу. Старый варяг был уверен, что девица-воин, даже хорошо обученная, не сможет выстоять в сече против мужей-воинов. Ей просто не хватит силы в руках и жестокости в сердце. Кейла и Верхуслава соглашались со Свенельдом, однако разубедить упрямую Весняну они не могли, как ни пытались.

«Вы, глупые, заняты нарядами и шитьем, – молвила подругам Весняна, – и не помышляете о том, что ратники наши гибнут в сечах почти каждый день! А замены павшим нет, стало быть, скоро придется женщинам брать оружие в руки».

Отправляясь в дальние походы, русичи непременно брали с собой невольниц и так называемых «походных жен», дети которых, впрочем, всегда признавались у русичей законными. По окончании войны «походная жена» зачастую делила кров с законной супругой князя или боярина. В войске Святослава таких женщин было немало, все они были неприхотливы и при случае могли взяться за оружие. Воеводы обычно ставили храбрых воительниц в шеренги лучников или поручали им подносить связки дротиков в боевые порядки пеших полков. Пример этих «походных жен» подтолкнул Весняну к тому, чтобы и ей самой обрести военную сноровку наравне с мужчинами-воинами.

Свенельд попытался однажды сам отговорить Весняну от ее опасной затеи, но и у него ничего не вышло.

«Напрасны твои речи, тато. – Так волыняне называли отца мужа. – Мне постыл удел вдовий! – непреклонно молвила Весняна. – Я хочу поскорее соединиться в царстве Нави с моим ненаглядным Славовитом!»

* * *

Видя, что в открытых столкновениях русичи никак не могут разбить войско Цимисхия из-за его многочисленности, Калокир посоветовал Святославу напасть на ромейский стан ночью.

– Главное, пробиться к царскому шатру и убить Цимисхия! – молвил Калокир, придя поздним вечером в покои Святослава. – Со смертью Цимисхия война сразу же прекратится, ибо у ромеев начнется грызня за власть. В Царьграде находится Михаил Вурца, который не упустит возможности занять трон василевса. Я уверен, что и магистр Склир не останется в стороне от дележа власти.

– Неплохая мысль, Калокир. – Святослав в одной исподней рубахе прохаживался по спальне, задумчиво теребя себя за ус. – Когда начнется новолуние?

– Завтра, – ответил Калокир, – но вылазку нужно сделать этой же ночью, покуда воины Цимисхия не обнесли свой стан частоколом, ведь ров они уже выкопали.

– Верно мыслишь, друже, – тихо проговорил Святослав. – Ударим на ромеев немедля! Потревожим крепкий сон Цимисхия!

Калокир удалился. Святослав принялся торопливо одеваться.

Из своих покоев пришла Верхуслава в тонкой ночной сорочице до пят, с распущенными по плечам длинными густыми волосами.

– Далече ли собрался, милый? – негромко окликнула она Святослава.

– Спи, лада моя! Я скоро вернусь, – ответил Святослав, надевая сапоги. – Хочу в гости к Цимисхию наведаться. Заодно проверю, как у ромеев ночные дозорные службу несут. – Святослав усмехнулся.

– Какая же битва ночью? – забеспокоилась Верхуслава. – В темноте же не разобрать будет, где друг, где враг? Не дело ты замыслил, милый.

Святослав облачился в кольчугу, надел пояс с мечом. По его решительному виду можно было понять, что от своего намерения он не отступит.

– У ромеев в стане полно огней, поэтому мои кмети отличат недруга от друга, – сказал Святослав и крепко обнял Верхуславу. – За крупной рыбой идем на вылазку, лада моя. За головой самого Цимисхия!

За дверью опочивальни раздался топот ног, лязг доспехов и голоса воевод.

Святослав торопливо поцеловал Верхуславу, схватил со стола свой островерхий шлем и скрылся за дубовой дверью. Голоса и звуки шагов, стремительно удаляясь, затерялись в гулких дворцовых переходах.

Для ночного удара по стану ромеев Свенельд отобрал четыре тысячи ратников, молодых и ловких. Попал в этот отряд и Харальд. Самому Свенельду Святослав приказал остаться в крепости. Не позволил князь и Калокиру идти на вылазку, хотя тот пришел к месту сбора в числе первых с оружием в руках.

– Как же так, княже? – обиделся Калокир. – Ведь это же моя задумка, и я же остаюсь не у дел! Это не по справедливости!

– Не серчай, друже! – Святослав встряхнул Калокира за плечи. – Дело сие опасное, а ты мне живой нужен. Коль прикончим Цимисхия, тогда трон в Царьграде для кого освободится? Для тебя! Вот и подумай, стоит ли тебе головой рисковать?

И все же Калокир остался недоволен решением Святослава.

Он отвел Харальда в сторонку и зашипел ему прямо в лицо:

– Тебе довелось видеть Цимисхия воочию, поэтому ты его ни с кем не спутаешь. Обязательно пробейся к царскому шатру, младень! И рази Цимисхия без промедления! Не вздумай заговаривать с ним, сразу бей его мечом! Иначе сам без головы останешься. Этот коротышка в ближней схватке опасен, как лев.

Внимая Калокиру, Харальд молча кивал головой, позвякивая кольчужной бармицей на шлеме.

С еле слышным скрипом распахнулись тяжелые створы ворот Доростола, поднялась кверху металлическая воротная решетка. Без трубных сигналов, без громких команд военачальников в густую темень апрельской ночи устремился отряд смельчаков, возглавляемый Сфенкелом и Святославом.

Харальд оказался в сотне, которую возглавлял боярин Ставр. Этой сотне предстояло подкрасться к лагерю ромеев не со стороны Дуная, а со стороны холмистой гряды, поросшей лесом. Именно отсюда было ближе всего до пурпурного шатра Цимисхия, стоявшего на самом возвышенном месте ромейского стана. Боярин Ставр получил приказ от Святослава любой ценой прорваться к царскому шатру и убить Цимисхия.

«Мы со Сфенкелом наделаем шуму у восточной окраины ромейского стана, дабы твоим удальцам было сподручнее к шатру Цимисхия подобраться», – напутствовал Ставра Святослав.

Ратники боярина Ставра сделали большой крюк по песчаным дюнам, обходя спящий лагерь ромеев с северо-запада. Русы крались в ночи, как волки, соблюдая полнейшую тишину. Ровно в полночь маленький отряд Ставра затаился в кустах всего в сотне шагов от ромейских дозорных, расхаживающих вдоль внутреннего края выкопанного накануне рва. Позади дозорных полыхали рыжим пламенем большие костры, возле которых спали вповалку ромеи из пешей рати. В полусотне шагов от костров белели длинные ряды холщовых палаток, среди которых темнели повозки обоза. Палатки были разбиты в строгом порядке, с широкими проходами между рядами.

Шатры ромейских военачальников были разбиты на склоне обширного холма в середине лагеря. Над всем этим скопищем палаток, повозок и шатров возвышался гигантский шатер императора кроваво-красного цвета, расшитый золотыми двуглавыми орлами.

К этому пурпурному шатру были прикованы взоры воинов Ставра, сжимающих в руках луки, мечи и копья. Ратники были готовы к решающему броску и ожидали только условного сигнала.

Томительное ожидание закончилось, когда с восточной стороны ромейского стана зазвучал боевой клич славян, потонувший в шуме яростной сечи. Тревожно гудели боевые трубы ромеев. Спящий лагерь пробудился, наполнившись топотом многих тысяч ног, выкриками военачальников и ржанием лошадей. Ромеи хватали оружие и мчались со всех ног к восточной стороне лагеря. Лишь дозорные у рва не двигались с места, но теперь их взоры были обращены не к темному лесу, а туда, где ярко пылали в ночи подожженные русами шатры, где ширился и рос грозный гул битвы.

– Пора! – промолвил боярин Ставр. – Лучники, к бою!

Дозорные ромеев, маячившие на валу на фоне яркого зарева костров, были прекрасными мишенями. Просвистели во мраке славянские стрелы. Часовые ромеев один за другим бездыханными скатились в глубокий ров. Лишь одному из дозорных повезло, одна из стрел поразила его в бедро, другая поранила ему шею. Раненый ромей пытался встать на ноги, чтобы подать сигнал тревоги.

Харальд, первым перемахнувший через ров, добил его ударом меча.

Вслед за Харальдом из зарослей дикой вишни быстрыми тенями выскочили прочие ратники. Боярин Ставр не отставал от Харальда, ибо знал, что юноша может узнать Цимисхия в лицо.

– На рожон не лезь, младень! – воскликнул Ставр, удержав Харальда за локоть. – Твое дело, сам знаешь, какое: опознать василевса. А посему умерь свою храбрость!

Ратники Ставра успели миновать два ряда палаток, когда наткнулись на отряд ромеев числом около тридцати человек. Русичи закидали ромеев дротиками, потом бросились на врагов с обнаженными мечами. Восемь или девять ромеев пали на месте, остальные разбежались в разные стороны.

Ставр повел свой отряд дальше, велев лучникам выдвинуться вперед. Едва между палатками появлялась фигура какого-нибудь ромея, в него тут же летела меткая стрела. В сотню к боярину Ставру Свенельдом были отобраны самые лучшие стрелки из всего русского войска.

Неожиданно один из лучников споткнулся о колышек палатки, припав на одно колено, из его груди вырвался негромкий девичий вскрик.

Ставр живо подскочил к юному лучнику, сдернул шлем с его головы. Под шлемом оказалась девичья коса, уложенная венцом.

– Веснянка! – изумленно выдохнул Ставр. – Ох, огонь-девица! Ты почто здесь?

– Надоело в тереме сидеть да на реку глядеть, – сердито ответила девушка. – Не сомневайся, боярин. Из лука я хорошо стреляю!

– В этом-то я не сомневаюсь, милая, – проворчал Ставр. – Назад в Доростол не все из нас вернутся, вот что меня тревожит. Коль с тобой беда случится, то Свенельд мне башку свернет!

Ставр взял Весняну за руку и подвел ее к Харальду.

– Будь все время подле него, голубушка, – приказным тоном повелел он. – Куда Харальд, туда и ты. Уразумела?

Весняна молча кивнула. Она вновь покрыла свою голову шлемом и враз стала похожа на стройного безусого юношу с большими очами, чуть вздернутым носом и красиво очерченными устами. Вот только крутые бедра и выпуклая грудь все-таки выдавали ее женскую суть.

Чем дальше в стан ромеев углублялся отряд Ставра, тем больше врагов оказывалось на пути у русичей. Стремительные стычки в проходах между палатками следовали одна за другой. Среди русичей уже многие были ранены, на исходе были стрелы и дротики.

Пурпурный царский шатер был уже совсем рядом. Русичи гурьбой неслись к нему по широкому проходу между двумя рядами палаток. Справа и слева на них выскакивали из-за палаток ромеи с мечами и копьями в руках, ромейские стрелы втыкались в щиты русов. Ратники на ходу отбивались от врагов, не обращая внимания на тех ромеев, что бежали за ними следом, кидая в них дротики. В отряде Ставра появились первые убитые. Врагов было слишком много, и они были повсюду!

Вот и красный шатер, огромный, как терем. Подле него было не меньше полусотни царских стражников в чешуйчатых панцирях, с посеребренными овальными щитами. На щитах у них был изображен святой Георгий.

Русичи ринулись на царских телохранителей без боевого клича. Предводителя царской стражи Ставр заколол копьем. Мертвые и раненые русичи и ромеи падали вперемежку друг на друга посреди широкой утрамбованной площадки перед широким входом в царский шатер, завешанным пурпурной занавеской с длинной бахромой.

Схватка с царской стражей еще продолжалась, а Ставр уже толкает Харальда в шатер, что-то крича ему, хотя голос его тонет в лязге мечей. Харальд срывает дверную занавесь и вбегает под высокие парчовые своды обширного походного жилища ромейского властелина. Рядом с Харальдом оказывается Весняна, держа стрелу на натянутой тетиве лука.

Внутреннее пространство огромного шатра было перегорожено высокими ширмами из натянутой на деревянные рамы бархатной ткани разных расцветок. Это создавало в шатре некое подобие нескольких комнат. Между ширмами в глубине шатра тускло мерцали несколько масляных светильников, но их света явно не хватало, чтобы рассеять царящий здесь полумрак.

С трудом переводя дыхание после быстрого бега, Харальд шагнул к ближайшей ширме и толкнул ее щитом. Ширма с легким стуком упала на широкий персидский ковер, посреди которого стоял овальный стол на четырех изогнутых ножках, уставленный яствами на золотой и серебряной посуде. Тут же стоял стул с высокой спинкой.

Харальду вспомнилось, что как раз на этом стуле восседал Иоанн Цимисхий, беседуя с ним перед тем, как отпустить его на свободу.

Услышав шорох за соседней ширмой из голубой ткани, Харальд опрокинул ее ударом меча. Он увидел вскочившую с узкого ложа молодую полуодетую женщину с еле прибранными светлыми волосами, в руке у которой был кинжал. Женщина испуганно вскрикнула и в следующий миг стала валиться навзничь, пораженная стрелой прямо в сердце. Это Весняна мигом среагировала на звук, пустив стрелу из-за плеча Харальда.

По лицу Весняны было видно, что она раздосадована своим слишком поспешным выстрелом. Убитая ею незнакомка лежала на темно-вишневом ковре, разбросав руки в стороны. В ее широко раскрытых неживых глазах застыл испуг.

– Где же василевс? – пробормотала Весняна, вынимая из колчана другую стрелу.

– Там, наверно, – прошептал Харальд, кивнув на зеленую ширму, за которой явственно прозвучали чьи-то торопливые шаги.

– Ну же! Вперед! – решительно обронила Весняна, вновь изготовившись к стрельбе.

Харальд толкнул ширму плечом.

За упавшей ширмой оказалась постель василевса и его большой походный сундук.

– Там кто-то прячется! – воскликнула Весняна, направив стрелу на широкий парчовый полог, за складками которого угадывались очертания человеческой фигуры.

Харальд без раздумий всадил меч в затаившегося за занавеской человека. Раздался короткий предсмертный вопль. Сорванная с крючков занавеска упала к ногам Харальда вместе с телом убитого им незнакомца. Харальду пришлось разрезать ткань мечом, чтобы разглядеть того, кого он убил. Это был довольно тучный человек с огненно-рыжими волосами и короткой бородкой такого же цвета. На нем была длинная туника. На шее у мертвеца висела золотая цепь с массивным медальоном.

– Это Цимисхий? – Весняна склонилась над убитым, чтобы получше его рассмотреть.

– Нет, это не василевс, – мрачно проговорил Харальд.

– Кто же это? – вновь спросила Весняна.

– Не знаю. – Харальд выпрямился.

Вдруг из сундука за спиной у Харальда выскочил чернокожий человек, обнаженный до пояса, и кинулся наутек.

Весняна вскинула лук и выстрелила.

Проворный бегун был уже почти у дверного проема, когда его настигла стрела.

Харальд подбежал к упавшему и торжествующе рассмеялся.

– Привет тебе, Аципофеодор! Вот так встреча!

Раненый мавр корчился от боли, стрела пробила ему легкое, застряв между ребрами.

– Где Цимисхий? – Харальд схватил мавра за густые черные кудри.

– Здесь его нет, – пролепетал мавр. – Цимисхий наверняка в шатре у своего шурина Давида Куркуаса. Они обычно допоздна играют в кости.

– Где шатер Куркуаса? – Харальд пнул мавра сапогом в бок. – Говори!

– Возле шатров «бессмертных», недалеко отсюда, – прохрипел мавр. – Шатер Куркуаса из синей парчи с золотым шитьем. По верхнему краю идет золотая бахрома.

Перед Харальдом возник боярин Ставр, щит которого был утыкан вражескими стрелами.

– Где василевс? – обратился боярин к юноше. – Ты убил его?

– Цимисхия здесь нет, – ответил Харальд. – Он находится в шатре у своего шурина. Но, скорее всего, Цимисхия и там уже нет.

– А это кто? – Ставр указал мечом на корчившегося мавра со стрелой в спине.

– Это верный слуга Цимисхия, – с кривой усмешкой промолвил Харальд. – Этот негодяй помог Цимисхию захватить трон.

– Пора уходить! – сказал Ставр. – Отряд Святослава уже начал отступление обратно к Доростолу. Пора и нам уносить ноги!

Глава 7
Гибель Сфенкела

Калокир долго разглядывал отрубленную голову мавра, лежащую на столе на серебряном подносе, погруженный в какие-то свои думы. Сидящий на стуле Харальд, закинув ногу на ногу, тоже думал о чем-то своем. Их молчание длилось довольно долго.

– Значит, справедливый рок все-таки настиг одного из убийц Никифора Фоки, – наконец, промолвил Калокир. – Жаль, что Цимисхий избежал этой участи.

– Пока избежал, – негромко сказал Харальд.

– Не думаю, что у Святослава будет еще возможность для подобной вылазки, – хмуро заметил Калокир. – Цимисхий – опытный полководец. Поймать его дважды на одну и ту же уловку невозможно.

Слова Калокира вскоре подтвердили перебежчики-болгары из стана Цимисхия. Все ромейское войско трудилось целый день, обнося частоколом свой лагерь. Там, где ров вокруг стана был недостаточно глубок, ромеи поставили башенки из тонких бревен. Такие же башенки были возведены у всех лагерных ворот.

В начале мая к войску Цимисхия присоединился арьергардный отряд с обозом и осадными машинами. Тогда же на Дунае напротив Доростола появился флот ромеев. С кораблей на сушу были выгружены катапульты и камнеметы, а также на берег сошли несколько тысяч наемников.

В последние дни из ромейского стана в Доростол перебежало много болгар. Среди перебежчиков оказалось немало боляр, как из окружения плененного ромеями царя Бориса, так и из знатной верхушки города Плиски. Боляре из Преслава и Плиски изначально были настроены враждебно друг к другу, поскольку первые ориентировались на союз с ромеями, а вторые не желали допускать ромеев в свою страну. И те и другие поначалу были враждебны к Святославу, который пришел с войском на берега Дуная, чтобы вернуть болгар под византийское ярмо. Когда у Святослава дошло до открытой войны с ромеями, то болгарская знать была этому рада, уповая на то, что русы и ромеи изнемогут в кровавой распре и оставят Болгарию в покое. Когда ромеи, нарушив перемирие с русами, вторглись в Болгарию, тогда-то и для болгарской знати настал момент прозрения.

Оказалось, что Иоанн Цимисхий намерен не только изгнать русов из Болгарии, но и лишить болгар их государственности. Лишенные возможности сопротивляться заведомо сильнейшему врагу, болгары в отчаянии бросились искать защиты у Святослава, войско которого оставалось единственной силой, способной сокрушить военную мощь ромеев.

Вот почему те из боляр, которых Святослав допустил на совет своей старшей дружины, яростно настаивали на сражении с ромеями. Боляре и сами рвались в битву, желая вырвать свою страну из-под власти византийцев. Под стягами Святослава собралось уже больше трех тысяч болгар, в большинстве своем это были опытные воины.

Многие русские воеводы тоже горели желанием поквитаться с Цимисхием на поле битвы за его вероломство.

И только Свенельд упрямо стоял на том, что русичам пора завершать эту войну и возвращаться домой.

– Князь Улеб попытался домой вернуться, так ромеи сожгли его ладьи негасимым огнем! – сердито напомнил Свенельду воевода Сфенкел.

– Нас ждет та же участь, коль оробеем и ударимся в бегство, – сказал воевода Икмор. – На воде ромеи сильнее нас, а вот на суше мы с ними можем потягаться на равных!

Свенельд не сдавался и опять взял слово:

– Нам ведомо, что Цимисхий стянул к Доростолу все ромейские войска. У него около восьмидесяти тысяч пешей рати и конницы около десяти тысяч. Братья, Цимисхия нам не перемочь, ибо у нас вместе с болгарами наберется чуть больше тридцати тысяч ратников. Добычу свою мы уже растеряли, сохраним же то малое, что у нас осталось: оружие и честь. Други, пора поворачивать ладьи к дому!

Старшие дружинники недовольно загалдели.

– О какой чести ты тут твердишь, старик! – выкрикнул вспыльчивый Ростичар. – Ежели мы убоимся сечи с ромеями, то покроем себя позором! Бесчестье ляжет на наши стяги при нашем отступлении из Доростола. Воевать надо до победы!

– Вот именно! – вставил Сфенкел. – Сядь, Свенельд. Твоя дружина уже обогатилась и на Русь вернулась во главе с твоим сыном Лютом. Понятно, почему ты домой рвешься! Злата-серебра в твоем тереме киевском полным-полно, а за славой воинской ты никогда не гонялся.

– Верные слова! – проговорил Икмор. – Для Свенельда выгода дороже славы. Свенельд за здорово живешь головой рисковать не станет!

– По-вашему, я – трус и стяжатель! – рассердился Свенельд. – Выгода мне глаза застит, так, что ли?.. А вы все, оказывается, благородные и бескорыстные! Растолкуйте же мне, недоумку, во имя какой цели вы готовы сложить свои головы на берегу Дуная. И главное, как вы собираетесь победить троекратно сильнейшего врага! Может, вы рассчитываете на поддержку болгар? – Свенельд небрежно ткнул пальцем в сторону болгарских вельмож, сидящих на отдельной скамье. – Так эти воители сегодня с нами, а завтра вгонят нам нож в спину!

В зале опять поднялся шум. На этот раз громче всех возмущались болгарские вельможи, уязвленные словами Свенельда.

– Спокойно, старина, – обратился к Свенельду боярин Ставр. – Ты говоришь так, поскольку болгары убили твоего старшего сына в Филиппополе. Это были люди Георгия Сурсовула. С Сурсовулом и его людьми ты уже расквитался, немногие из них ушли от твоей мести. Сурсовула же ты убил собственной рукой. Ныне болгары единодушно на нашей стороне, поэтому не следует оскорблять их недоверием.

С военного совета Свенельд пришел с угрюмым видом. Во дворце его покои находились рядом с покоями Святослава. Князь пригласил своих ближних бояр на дружескую пирушку. Свенельд тоже был приглашен, но он не пошел на это застолье, зная, какие разговоры там начнутся.

У распахнутого настеж окна сидела на стуле Весняна в белом славянском платье, длинная русая коса свешивалась ей на грудь. Девушка что-то негромко напевала. При виде вошедшего в светлицу Свенельда Весняна умолкла.

– Что решили на совете, тато? – спросила Весняна, видя, что Свенельд не собирается первым заводить об этом речь.

– Завтра идем на битву с ромеями, – ответил старый варяг, снимая с себя длинный плащ из узорного аксамита. – А ты, пострелица, во дворце останешься! Чтоб за порог ни ногой! Это тебе будет наказанием за самовольное участие в ночной вылазке. – Свенельд сурово погрозил девушке темным узловатым пальцем.

– Что, и к Верхуславе в гости нельзя пойти? – надулась Весняна.

– К Верхуславе можно, – поразмыслив, ответил Свенельд. – Она-то и присмотрит за тобой, непоседой.

Едва забрезжил рассвет, распахнулись западные и северо-западные ворота Доростола, выходившие на равнину, разделявшую стан ромеев и городские стены. Из ворот потянулись конные и пешие колонны славянского войска, ощетинившиеся блистающими на солнце многими тысячами копий. Пешая славянская рать выстраивалась на равнине сплошным фронтом глубиной в двадцать шеренг. Впереди стояли щитоносцы, позади лучники и метатели дротиков.

Позади пехоты во второй боевой линии расположились конные полки русичей и болгар. Для удобства маневра между конными дружинами были оставлены широкие интервалы.

Во главе пешего воинства встали воеводы Сфенкел, Икмор и Ростичар. Конные полки возглавили Святослав, Свенельд и болгарский воевода Гомза.

Кейла, узнавшая от Сфенкела, что сегодня грядет решительная битва с ромеями, с утра была объята сильнейшим волнением. Ей стало известно, что и молодшая дружина, занятая охраной цитадели, тоже выйдет за городскую стену на сечу с врагом. В этой дружине находился Харальд.

Хазаринка поспешила в покои Верхуславы, желая узнать, что той известно о замыслах Святослава. Еще Кейла хотела услышать из уст Верхуславы опровержение сказанному Сфенкелом, который проговорился о том, что ромеи численно превосходят русское войско втрое.

Верхуслава с печалью в голосе подтвердила правоту слов Сфенкела. Цимисхий действительно стянул к Доростолу невиданное войско, об этом говорят все болгары-перебежчики.

– Почему же тогда Святослав рвется в битву, располагая слабейшим войском? – изумилась Кейла. – Почему же ты не отговорила его от этого безумного шага?

В порыве горестного отчаяния хазаринка крепко стиснула руку Верхуславы своими цепкими пальцами. В ее больших красивых, как у лани, очах светилось сильнейшее беспокойство за любимого человека, ушедшего в рядах молодшей дружины навстречу смертельной опасности.

Верхуслава знала о тайной любви хазаринки к Харальду.

Она обняла свою подругу и негромко промолвила, гладя Кейлу по мягким волнистым волосам:

– Разве можно остановить движение солнца в небесах, душа моя? Так и Святослав неудержим, когда рядом находится враг, как бы силен он ни был!

– На что надеется Святослав? – Кейла высвободилась из объятий Верхуславы. – Ему бы отсиживаться за стенами Доростола и беречь свое войско, а он, словно безумный, бросается в сечу! Ладно бы, Святослав нападал на ромеев под покровом ночи, для этого сгодится и небольшое войско, но ведь князь жаждет решительной битвы при свете дня! Как Святослав рассчитывает победить Цимисхия? Неужели Святослав уповает на помощь своих славянских богов?

– От богов многое зависит в этом мире, – заметила Верхуслава.

– Хазарам боги не помогли, ни их древние языческие, ни новый иудейский! – У Кейлы вырвался раздраженный жест. – Русы победили хазар везде и всюду, в течение одного года уничтожив Хазарский каганат до основания. На поле битвы все решают не боги, а мечи и копья…

– Что ж, милая, пойдем на крепостную башню и поглядим, поможет ли ромеям их многочисленность в сече с ратью Святослава, – сказала Верхуслава.

Весняна, узнав, что Кейла и Верхуслава собрались идти на крепостную стену, чтобы понаблюдать оттуда за сражением, изъявила желание пойти вместе с ними.

* * *

Доростол был не просто крепостью, это был большой город, где проживало около сорока тысяч жителей, в основном это были болгары и влахи. Здесь издавна процветало кузнечное и оружейное ремесло, а также кожевенное, гончарное и стеклодувное. Славился Доростол и своими каменщиками. Почти все дома в городе были возведены из камня и кирпича, который изготовляли местные умельцы из здешней желтой глины. Обожженный на долгом огне местный желтый кирпич обретал небывалую прочность. Камень добывался в отрогах Балканских гор, где были большие залежи мягкого известняка и мрамора; хватало там и твердых пород камня: базальта, песчаника и туфа.

Собственно, древняя римская крепость, а ныне цитадель Доростола, занимала широкий мыс, близ впадения в Дунай небольшой речушки Селии. Городские кварталы, примыкая к цитадели, тянулись вдоль берега Дуная, а также вдоль русла Селии, раскинувшись по близлежащим холмам. Каменная стена, окружавшая Доростол с севера и юго-запада, напоминала сильно вытянутую подкову. Это было особенно заметно с угловой башни на холме Быдуе, отсюда весь город был как на ладони.

Когда-то в этой башне были проделаны ворота, через которые горожане выгоняли скот на пастбище, поэтому башню назвали Бычьей. Со временем ворота заложили камнями, но прежнее название башни так и осталось.

Три подруги примчались к Бычьей башне верхом на лошадях, русская стража пропустила их на верхнюю площадку башни, поскольку воины узнали княгиню Верхуславу, «походную жену» Святослава.

Порыв довольно сильного южного ветра сбросил с головы Кейлы тонкое полупрозрачное покрывало, но хазаринка даже не обратила на это внимания, захваченная открывшимся перед ней видом расположившихся на равнине войск.

Внизу, примерно в трехстах шагах от городской стены, двумя длинными линиями застыли пешие и конные полки Святослава. Русское войско представляло собой грозное зрелище! Полки растянулись в длину на целую греческую милю, в которой было больше тысячи шагов.

Однако надвигавшееся с юго-запада ромейское войско занимало еще большее пространство вширь и глубину. Это скопище вражеских воинов было подобно надвигающейся буре. Тяжелая поступь множества ромеев рождала в недрах земли устрашающий гул, их боевой клич сотрясал воздух, распугав всех птиц в округе. Густые клубы пыли поднимались над ромейскими полчищами, над их знаменами и рядами блестящих шлемов. Эта пыльная завеса, разносимая ветром, пронизанная блеском острых копейных жал, надвигалась медленно и неотвратимо на застывших в молчании русичей.

Один лишь вид наступающего ромейского войска вызвал у впечатлительной Кейлы сильнейшее сердцебиение. Превосходство ромеев в численности было настолько очевидным отсюда, с высоты башни, что Кейла простерла руку в сторону вражеских полчищ, обратив свой взор к Верхуславе.

– Погляди же, княгиня! Погляди! – с волнением в голосе воскликнула хазаринка. – Как можно выходить на битву со столь неисчислимыми вражескими полчищами?! Если русы не поспешат укрыться за стенами Доростола, то ромеи просто сметут их! Княгиня, отправь же гонца к Святославу, образумь его!

– Успокойся! – властно проговорила Верхуслава. – Святослав знает, что делает. Молчи и смотри!

Кейла в отчаянии уронила руки, отвернувшись от Верхуславы.

– Мне надо было взять с собой лук и стрелы, – сказала Весняна. – С такой высоты стрела запросто долетит до ромейской фаланги!

– Ну, милая, без твоей помощи Святославу ромеев, конечно, не одолеть! – усмехнулась Верхуслава, шутливо дернув Весняну за косу.

* * *

Центр ромейского боевого строя занимали тяжеловооруженные воины с очень длинными копьями. Таких длинных копий не было ни у кого в русском войске. Кроме этого, две передние шеренги ромеев имели большие прямоугольные щиты, закрывающие воина от колена до шеи. В следующих восьми шеренгах находились ромеи с небольшими круглыми щитами. В замыкающих пяти шеренгах у ромеев были собраны лучники и пращники. На флангах ромейской пехоты неспешным аллюром двигались разбитые на сотни большие конные отряды.

За первой боевой линией ромейского войска, имевшей в глубину пятнадцать шеренг, с интервалом примерно в двести шагов двигалась вторая боевая линия воинства ромеев тоже пятнадцать шеренг в глубину. Во второй линии у ромеев пехота также находилась в середине, а конница – на флангах.

С тем же интервалом за второй линией боевого строя ромеев двигалась третья боевая линия войска Цимисхия. Здесь находились только конные отряды, разделенные по родам оружия. Всадники с луками и дротиками были развернуты в центре, конники с тяжелым вооружением стояли на флангах.

Начало сражения ознаменовали лучники, выпустившие тучи стрел с обеих сторон. Закрываясь от летящих стрел, и русичи и ромеи подняли щиты над головой, отчего на какое-то время два враждебных войска превратились в некое подобие бронированных черепах. Сближаясь, русичи и ромеи все убыстряли шаг. При этом все громче взлетал над их головами боевой клич. Наконец войска столкнулись с грохотом и звоном, в котором мигом растворился грозный рев многих тысяч глоток. И началась битва!

Первый же натиск ромеев сильно смял центр славянского войска.

У троих подруг, наблюдавших за битвой с крепостной башни, даже возникло ощущение, что враги вот-вот рассекут боевой строй русичей и прорвутся к воротам Доростола. Воины Святослава так стремительно подались назад, открыв широкую брешь в середине своего строя, что у стороннего наблюдателя могла возникнуть уверенность в решительном переломе в пользу ромеев в самом начале сражения.

Об этом в один голос радостно заговорили военачальники конных отрядов, окружавшие Цимисхия. Василевс наблюдал за ходом битвы с небольшой возвышенности в тылу своего войска.

– Гляди, государь! Хваленые русы бегут под натиском твоего доблестного войска! – с широкой улыбкой молвил Давид Куркуас, шурин Цимисхия.

– Полнейший успех, государь! – вторил ему Феодор Лалакон, предводитель «бессмертных». – И часа не прошло, как наши воины смяли русов!

– Мы даже не успели ввести в сражение наши отборные отряды, – вставил Апсевд, сын Давида Куркуаса.

– Я знал, что так и будет! – воскликнул Анемас, начальник императорской паратаксии, в которую входили юноши из знатнейших семей Царьграда.

Цимисхий тем не менее хранил молчание, никак не реагируя на восторженные возгласы своих приближенных. Приложив ладонь к металлическому козырьку шлема, Цимисхий вглядывался в звенящее железом месиво из многих тысяч бойцов, щуря глаза от слепящих лучей восходящего солнца.

Успех ромеев сошел на нет, когда Святослав двинул в образовавшуюся брешь свою конную дружину. Конные русы с торжествующим ревом разметали пеших ромеев, многих изрубив на месте. Как по команде русичи усилили свой натиск по всему фронту и теперь уже ромеи подались назад, спотыкаясь о тела своих павших.

– Ну, что же медлит Склир? – нервно бормотал себе под нос Цимисхий. – Пора вводить в сражение отряды из второй линии!

Варда Склир, руководивший ромеями на равнине, вскоре выправил положение, бросив в сечу свежие отряды из второй линии. Ромейское войско сначала замерло на месте, потом начало медленно теснить русов обратно к стенам Доростола. Второй натиск ромеев оказался сильнее первого. Русичи были оттеснены почти к самой городской стене.

Конные полки Святослава, подобно стальным клиньям, тут и там вонзались в плотные построения византийской пехоты, дробя и рассекая фронт ромейского войска. Когда на одном из флангов обратилась в бегство конница ромеев, это привело к немедленному отступлению всей боевой линии византийцев. Ромеи пятились назад добрых полмили, понемногу восстанавливая порядок в своих шеренгах.

И вновь резервные отряды из второй линии позволили ромеям устремиться в очередную атаку на русские боевые шеренги. Но и этот вал из пеших ромеев был остановлен конницей Святослава, которая устремилась на врага двумя сходящимися к центру клиньями.

В центре русские лучники произвели настоящее опустошение в боевых порядках византийцев, расстреливая их с расстояния в две сотни шагов. От повального бегства ромеев спасли опять же отряды из второй линии, своевременно занимавшие бреши в боевом построении своей передней фаланги.

Четвертый натиск ромеев поколебал боевой строй славян всего на несколько минут.

Удар конной болгарской дружины смял византийцев на правом фланге. На этот раз ромеи отступали под натиском русов больше мили, с огромным трудом восстановив монолитность своих боевых рядов.

Когда Варда Склир двинул свои отряды в пятую атаку, то в свите василевса все опять воспрянули духом, глядя на то, как уверенно и неуклонно ромеи теснят русов по всему фронту. Было видно, что Святославу приходится волей-неволей растягивать свой боевой строй, уменьшая его глубину, дабы не позволить ромеям охватывать фланги русского войска. Все резервные отряды Святослава были уже брошены им в сражение, в то время как у Склира во второй линии стояло еще около тридцати тысяч свежего войска.

И опять русичам удалось расстроить плотные шеренги ромейской фаланги, вклинившись в нее сразу в нескольких местах. Видимо, силы у византийцев были уже на исходе, поскольку они сразу ударились в бегство.

Варда Склир не зря назывался у ромеев «железным полководцем». Он сумел остановить свои бегущие отряды, перегруппировал силы и двинул ромеев в шестой по счету натиск на русские полки. Увязнув в центре, византийцы изо всех сил пытались опрокинуть фланговые отряды славянского войска. Конники ромеев и славян сшибались грудь в грудь, ломая копья и громыхая щитами. Земля была усеяна убитыми людьми и лошадьми.

С уст Цимисхия сорвалось длинное ругательство, когда вся линия ромейского войска неудержимо покатилась назад, теснимая воинством Святослава. В свите Цимисхия царило смятение. Никто не мог понять, как русам удается на равных противостоять превосходящему их втрое византийскому войску!

На этот раз ромеи были отброшены русичами почти на две мили. Их вторая линия сместилась вплотную к отборным конным отрядам Цимисхия, а первая линия остановилась после отступления в том месте, где час назад стояли резервные таксиархии наемников и апелатов.

В седьмой натиск на славян ромеи устремились с пением священного гимна в честь Георгия Победоносца. Долгое время фронт колебался на одном месте, ни одна из сторон не желала отступать! Где-то кипела отчаянная рубка, и там грудами лежали тела павших ратников; где-то русы и ромеи налегали друг на друга, уперев копья в щиты. И все же перелом случился! Русы вновь сломили ромеев в яростной сече, обратив их в бегство.

Восстановить порядок в боевом строю Склиру удалось, лишь отведя в тыл измотанные в сече передовые отряды, заменив их свежим войском из наемников. Византийцы оказались отброшенными русичами от стен Доростола больше, чем на три мили. Их боевая фаланга теперь размещалась на склоне той возвышенности, откуда Цимисхий и его свита незадолго до этого наблюдали за ходом сражения. Цимисхию и его конным отрядам пришлось отойти далеко назад, к подножию холма, на котором был разбит стан ромеев.

Восьмой натиск ромеев на войско Святослава начался уже около полудня.

Припекало солнце.

На зубах скрипел мелкий песок, поднятый в воздух множеством тысяч ног и порывами ветра.

Наемники столкнулись с русами без пения гимнов и без боевого клича. Это были лучшие воины в войске Цимисхия, отозванные им из Азии, где эти отряды успешно противостояли арабам. Кому-то из этих наемников уже приходилось сталкиваться с русичами в сече под Аркадиополем в прошлом году. И все же большинство из наемников сошлись в битве с русами впервые.

Приехавший из ромейского стана евнух остановил своего низкорослого мула возле огромного коня, на котором восседал Цимисхий, облаченный в боевые доспехи.

– Господин, наступило время полуденной трапезы, – проговорил тоненьким голоском толстый евнух, глядя на василевса снизу вверх. – Мне доставить кушанья сюда или твое великолепие будет трапезничать в своем шатре?

– Что? Что тебе нужно?! – рявкнул Цимисхий, нависая над вмиг оробевшим евнухом, как коршун над цыпленком. – Убирайся отсюда, скопец! Живо!

– А как же трапеза, повелитель? – растерянно пролепетал евнух, испуганно втянув лысую голову в плечи. – Уже все готово.

– Какая еще трапеза?! – Лицо Цимисхия раскраснелось от ярости. – Ты не видишь разве, что здесь творится? Русы гонят мое войско, как стадо баранов! И ты хочешь, чтобы я в это время вкушал разносолы в своем шатре! Пошел вон отсюда, негодяй!

Цимисхий хлестнул плетью мула, на котором сидел толстяк-евнух.

Рыжий мул рванул с места и, прижав уши, поскакал обратно к стану, где у него была кормушка. Евнух цеплялся руками за гриву мула, неуклюже подпрыгивая в седле. При этом он ойкал и испуганно вскрикивал на каждом ухабе.

Русские стрелы уже втыкались в землю в опасной близости от конной свиты Цимисхия. Одна стрела даже вонзилась в щит Давида Куркуаса. Наемники, хоть и сражались храбро, но все же не могли остановить натиск славян, шаг за шагом отступая к своему стану.

Цимисхий и его свита повернули коней и отъехали подальше в поле от сцепившихся в свирепой сече русских и ромейских полков.

– Это не битва, а позор! – гневно молвил Цимисхий, обращаясь к своим приближенным. – Наш численный перевес не дает нам никакого преимущества! Русы теснят и теснят наше войско! Русам уже рукой подать до нашего стана!

Теперь помимо усталости на ромеев, облаченных в тяжелые латы, свалились изнуряющая жара и жажда. Палящие лучи солнца нагрели песок под ногами. На равнине, лишенной деревьев, не было ни клочка спасительной тени. А битва между тем продолжалась!

Варда Склир сделал ставку на тяжелую конницу, двинув ее вперед по всему фронту. Это был девятый по счету натиск византийцев на русские полки. Усталость и множество раненых не позволили русичам выстоять против мощной ромейской конницы. Войско Святослава отступило назад, поближе к стенам Доростола. Конница ромеев, сделав свое дело, отошла на фланги, уступив место для битвы ромейской пехоте.

Десятая атака ромеев сразу в нескольких местах рассекла боевые порядки славян. На равнине возник кипящий хаос из множества отдельных стычек, где в мелькании щитов, сверкании мечей, топоров и секир было невозможно разобрать, кто побеждает, а кто отступает. Сеча длилась около часа. С обеих сторон пало много храбрейших воинов. Наконец византийцы отступили, растратив на жаре все свои силы.

Варда Склир пришел к Цимисхию в помятом шлеме, шатаясь от усталости. Во время последней атаки ему пришлось личным примером воодушевлять своих измотанных воинов.

– Государь, – хрипло промолвил Склир, – осталось одно, последнее усилие – и русы будут разбиты! Дозволь мне возглавить твою пешую гвардию.

Цимисхий в тяжелом томительном молчании взирал на Склира, на его забрызганные кровью доспехи, затем произнес:

– Хорошо, друг мой. Бери моих пеших телохранителей, вырви у Святослава победу!

Склир неловко поклонился сидящему на коне василевсу и направился туда, где уже разворачивались для одиннадцатой атаки конные и пешие отряды ромеев.

Зной был нестерпим, но непреклонная воля полководцев удерживала в строю русов и византийцев, которые были готовы истребить друг друга до последнего человека, лишь бы доказать свое превосходство на поле битвы.

Между тем у троих подруг, пребывающих на вершине Бычьей башни, созерцательное настроение сменилось сильнейшим желанием хоть как-то помочь войску Святослава одолеть ромейские полчища. Верхуслава заявила, что теперь Святославу дорог каждый воин, поэтому им, троим, необходимо взять в руки оружие и встать в боевой строй.

«Правильно! – согласилась с Верхуславой Весняна. – Под военным облачением никто не разберет, что мы женщины!»

Кейла, никогда не страдавшая отсутствием смелости, тоже изъявила готовность принять участие в битве.

Подруги спустились с башни по каменной винтовой лестнице, вскочили на коней и умчались в цитадель. Там во дворце они живо переоделись в мужскую одежду, облачились в кольчуги и шлемы, подпоясались мечами, взяли в руки щиты и копья. Опять же верхом на конях три отчаянные девицы прискакали к городским воротам, спешились возле них и выбежали из города на равнину.

Стража у ворот приняла переодетых девушек за княжеских отроков, никто их не остановил. Встречные ратники, по причине тяжких ран бредущие обратно в город, показывали троим подругам самую короткую дорогу к русской рати, развернувшейся на равнине и ожидающей очередного натиска ромеев.

* * *

После того как одиннадцатый натиск ромеев на русское войско завершился бесславным отступлением, Иоанн Цимисхий уже решился было сам повести византийцев в очередную атаку, но военачальники отговорили василевса от этого рискованного шага.

– Эту битву начал Варда Склир, поэтому неудача будет связана с его именем, – резонно заметил Феодор Лалакон. – Императору следует появляться на поле сражения, когда наш перевес над врагом очевиден и неоспорим. Император должен представать перед своими войсками в ореоле непобедимости! Малейшая неудача может пошатнуть непогрешимость и блестящее величие василевса!

– Кто же из вас принесет мне победу над русами? – раздраженно промолвил Цимисхий, глядя на своих военачальников. – Уже очевидно, что Склир на это не способен!

Военачальники в замешательстве молчали. Возглавить войско в столь критический момент никто из них не осмеливался. Пусть уж лучше Склир завершает то, что начал!

– Повелитель, позволь мне повести в сражение «бессмертных», – сказал Феодор Лалакон. – Струна натянута, нужно лишь небольшое усилие, чтобы она лопнула. «Бессмертные» рвутся в сечу, они истомились от долгого ожидания!

– Веди «бессмертных», друг мой! – проговорил Цимисхий. – Да поможет тебе Богородица! Я никогда не сомневался в твоей храбрости, Феодор.

Отряд «бессмертных» состоял из двух тысяч отборных всадников. Феодор Лалакон приказал «бессмертным» спешиться, поскольку он видел, что равнина завалена множеством убитых, а это не позволит коннице набрать нужный для удара разбег. Варда Склир поставил «бессмертных» в центре боевого построения ромеев.

Загудели боевые трубы византийцев, возвещая о начале двенадцатого по счету натиска на войско Святослава.

Сближаясь, ромеи и русы пускали стрелы и ударяли мечами в щиты.

Усталость и жара давали о себе знать, поэтому когда расстояние между двумя враждебными ратями сократилось до полусотни шагов, поступь воинов замедлилась, а затем и вовсе русы и ромеи застыли на месте. Два войска, как два хищных зверя, замерли в настороженном ожидании. Ни сигналы труб, ни приказы военачальников не могли принудить воинов с обеих сторон ринуться друг на друга. Силы ратников были на исходе, а вместе с ними иссякала их взаимная ожесточенность.

Внезапно из рядов ромейского войска вышел Феодор Лалакон в блестящем чешуйчатом панцире, его шлем был украшен пышными белыми перьями. Вскинув кверху руку с тяжелым копьем, знатный ромей стал вызывать на поединок любого из славянских богатырей. В неподвижных шеренгах русичей произошло какое-то движение, там кто-то проталкивался из глубины боевого строя.

Наконец Феодор Лалакон увидел того, кто принял его вызов.

Это был Сфенкел.

И ромей и русич обладали телесной статью и немалым ростом, оба были ловки и напористы. Но если щит и панцирь Лалакона не имели ни вмятины, ни царапины, то внешний облик Сфенкела говорил о том, что за все время долгой битвы он находился в передней шеренге. Овальный красный щит Сфенкела был иссечен мечами и утыкан обломанными древками стрел, бронь на нем из клепаных круглых пластин была забрызгана кровью и носила следы ударов копий. Кровь из рассеченного подбородка залила Сфенкелу его короткую русую бороду.

Какое-то время противники кружили напротив друг друга, прикрывшись щитами и держа копья наизготовку. Сфенкел первым метнул свое копье, которое насквозь пробило щит ромея. Затем метнул копье Лалакон с коротким сильным выдохом. Сфенкел ловко отразил летящее в него копье ударом меча.

Лалакон выхватил из ножен свой длинный меч и бросился на русича. При этом ему пришлось снять щит с левой руки, так как торчащее в нем копье сковывало его движения. Два клинка сталкивались с лязгом и протяжным звоном. Лалакон был полон сил, поэтому он наседал на Сфенкела, желая одолеть его частотой своих сильных ударов. Сфенкел же умело гасил наступательный порыв ромея, то отталкивая его от себя щитом, то ловко уворачиваясь от вражеского меча и всякий раз при этом оказываясь у соперника за спиной. Дважды меч Сфенкела после обманных движений едва не лишил Лалакона головы.

Поняв, сколь грозен и опытен его противник, Лалакон стал беречь силы, применяя разные хитрости и увертки. Отразив один из выпадов Сфенкела, Лалакон нанес русичу удар по ноге пониже колена. Эта рана лишила Сфенкела подвижности и быстроты маневра. Лалакону стало легче отражать стремительные удары славянского меча. Уйдя в глухую защиту, Сфенкел на несколько мгновений усыпил бдительность Лалакона. Едва Лалакон зазевался, Сфенкел мигом выбил меч из его руки.

По рядам ромейского войска прокатился тревожный вздох. Над русским же войском взлетел громкий крик бурной радости.

Лалакон торопливо выдернул из-за пояса кинжал. Однако Сфенкел был уже рядом, его меч вонзился ромею в грудь. Прочный панцирь Лалакона выдержал этот удар. Тогда Сфенкел рубанул мечом сверху, его клинок рассек бронзовый гребень на шлеме ромея, срубив одно из белых страусовых перьев. Полуоглушенный Лалакон ударил Сфенкела кинжалом под подбородок, загнав его по самую рукоять.

Сфенкел зашатался и выронил меч. Какое-то мгновение он еще держался на ногах, хотя жизнь стремительно покидала его сильное тело. Пятясь к шеренгам ромейского войска, Лалакон видел, как Сфенкел упал на окровавленный истоптанный песок. В голове у Лалакона гудело, перед глазами расплывались красные круги. Он вдруг оказался в плотной толпе ромеев, орущих и потрясающих оружием. Подобно реке, прорвавшей плотину, ромеи устремились на русов. Шум возобновившейся битвы показался полуоглушенному Лалакону каким-то далеким смутным гулом, сравнимым с прибоем бурного моря.

Гибель Сфенкела надломила боевую стойкость русичей. После тщетных попыток остановить наступающих ромеев, Святослав отвел свои поредевшие полки в Доростол.

Византийский хронист Скилица так написал в своем труде об этой битве под Доростолом: «…Войска сошлись, и началась беспримерная битва, которая долго с обеих сторон была в равновесии. Русы, приобретшие славу победителей у соседних народов, почитая ужасным бедствием лишиться оной, сражались отчаянно. Ромеи, привыкшие побеждать всех врагов своею доблестью, также стыдились быть побежденными… Питая в себе такие мысли, оба войска сражались очень храбро. Много храбрейших пало с обеих сторон. Двенадцать раз менялось течение битвы: одолевали то русы, то ромеи… К вечеру ромеи стали теснить левое крыло русов и многих опрокинули своим непреодолимым напором. Тогда-то и пал Сфенкел, храбрейший из русов, в поединке с Феодором Лалаконом… Спасаясь от опасности, русы укрылись в Доростоле».

Глава 8
Погребальные костры

Когда солнце скатилось в багряную вечернюю дымку, на поле битвы появился василевс, сопровождаемый небольшой свитой из военачальников. Цимисхий шел пешком, перешагивая через мертвецов, которые устилали землю столь густо, словно кто-то невидимый и безжалостный потрудился тут на совесть, выкосив воинов, как траву. Среди павших ратников было много убитых лошадей, кровь которых перемешалась с человеческой кровью. Кровавые лужи, обагрившие остывающие пески, взрытые ногами и копытами, напитали теплый воздух майского вечера тяжелым удушливым смрадом.

Свита следовала за василевсом в некотором отдалении, развернувшись широким полукругом, дабы иметь возможность вовремя заслонить Цимисхия от внезапной опасности. Подле Цимисхия находился только Варда Склир с обнаженным мечом в руке.

Для сбора раненых Цимисхий заключил со Святославом короткое перемирие.

Раненые ромеи и русы были уже вынесены с поля сражения. Русы унесли своих раненых в Доростол. Ромеи доставили своих покалеченных воинов в свой лагерь на холме. Теперь ромеи приступили к захоронению своих убитых, которых они предварительно опознавали и пересчитывали. Знатных ромеев погребали отдельно от незнатных. Наемников хоронили отдельно от греков. Особый отряд воинов собирал разбросанное на побоище оружие.

Цимисхий внимательно разглядывал убитых ромеев, определяя опытным взором, с каким оружием в руках русы наиболее опасны в ближнем бою. В одном месте Цимисхий остановился, пораженный грудой мертвых тел, это были ромеи, искромсанные на куски. Под ногами у василевса в беспорядке лежали отрубленные головы, руки, ноги, тела, рассеченные пополам. Земля вокруг почернела от крови.

– Как это понимать? – Цимисхий повернулся к Склиру. – Неужели у русов есть двуручные мечи?

– Нет, повелитель, – невозмутимо ответил Склир, – здесь поработали славянские секиры, такие большие топоры на длинной рукояти. Русы весьма умело ими орудуют! Это страшное оружие в ближней сече! От секиры не спасают ни щит, ни шлем, ни панцирь.

– А что спасает? – мрачно спросил Цимисхий.

– Частокол копий или бегство, – проговорил Склир с ухмылкой человека, которому не раз доводилось смотреть в лицо смерти.

Цимисхий двинулся дальше, перешагивая через трупы. Радость от одержанной победы постепенно сменялась в нем горьким разочарованием. Цимисхий видел, что ромеев в этом упорнейшем сражении полегло вдвое больше, чем русов. Византийцам не удалось взять в плен ни одного славянина. Воины же Святослава смогли пленить и увести в Доростол полторы сотни ромеев. Болгары, насильно взятые в войско Цимисхия, просто-напросто разбегались кто куда прямо с поля битвы, не желая сражаться с русами. Если бы не стойкость наемных отрядов, ромеям не удалось бы победить сегодня.

Цимисхий пожелал взглянуть на убитого Сфенкела.

Склир повел василевса туда, где произошел поединок Феодора Лалакона с этим могучим русом.

Сумерки быстро сгущались. Над побоищем кружили вороны и коршуны.

– Вот он! – остановившись, сказал Склир. Он указал острием меча на великана, распластавшегося на песке.

Цимисхий обошел вокруг мертвого русского витязя, вглядываясь в его неживое бородатое лицо, залитое кровью. Глаза Сфенкела были полузакрыты. У Цимисхия пробежал холодок по спине. Ему вдруг показалось, что мертвый Сфенкел наблюдает за ним сквозь полуопущенные веки.

Цимисхий наступил ногой на широкую грудь сраженного знатного руса. В этот миг василевс поймал себя на мысли, что он с гораздо большим удовольствием попирал бы сейчас ногами поверженного Святослава.

– Склир, каков из себя Святослав? – спросил Цимисхий. – Ты видел его в сражении?

– Нет, не видел, – ответил Склир. – В сече передо мной промелькнуло немало знатных русов, но был ли среди них Святослав, ведает Бог.

– Ты уверен, что мы победим Святослава? – вновь спросил Цимисхий.

– Уверен, государь, – сказал Склир. – Бог на нашей стороне!

«Только проку от этого союзника нет никакого!» – сердито подумал Цимисхий.

Василевс направился обратно к своему стану. Внезапно взор Цимисхия задержался на убитом славянском воине необычайной красоты. Юноша лежал на спине, в груди у него торчал обломок копья.

Цимисхий подошел к убитому русичу.

– Наверняка это дружинник Святослава, – заметил Склир, не отстававший от василевса ни на шаг. – Кольчуга на убитом добротная и шлем с серебряной насечкой.

Склир нагнулся и снял островерхий шлем с головы бездыханного русича. Под шлемом оказалась уложенная венцом девичья коса. Из груди Склира вырвался невольный возглас изумления.

– Это же девушка! – воскликнул он. – А вот еще одна лежит рядом и тоже в кольчуге! Убита стрелой.

Вторая русская дружинница лежала на земле в трех шагах от первой. Кто-то из ромеев уже успел снять с нее шлем и сапоги. Стрела пробила несчастной шею навылет. Ее толстая русая коса полурастрепалась и была измазана кровью. Бледное юное лицо девушки было искажено предсмертной мукой. Кровь, вытекшая у нее изо рта, засохла на нежной девичьей щеке и подбородке.

– Что за народ эти русы? – промолвил пораженный Цимисхий. – У них даже женщины сражаются наравне с мужчинами! Нам будет очень нелегко одолеть такого врага!

* * *

Кейле так и не довелось обнажить меч в битве. Камень, пущенный из пращи, угодил ей в голову. Хазаринка свалилась без чувств, едва оказавшись в рядах русского войска. Когда Кейла пришла в чувство, то оказалось, что ее уже вынесли с поля битвы внутрь стен Доростола.

Старый лекарь-болгарин дал выпить Кейле какое-то терпкое снадобье, от которого ее стало клонить в сон. На расспросы Кейлы, где теперь ее подруги Весняна и Верхуслава, ни лекарь, ни кто другой ничего ответить не могли. Кейла не помнила, как ее отвезли во дворец, как раздели и уложили в постель.

От тяжкого забытья Кейла пробудилась, когда в узкие окна спальни глядела звездная майская ночь. Одинокий светильник, стоявший на столе, разогнал мрак по углам просторной комнаты с закругленными низкими сводами. Гулкая тишина давила на Кейлу, приводя в смятение ее мысли. Непонятный холодный страх закрался ей в душу.

Откинув одеяло, Кейла села на постели, спустив ноги на пол. Странная слабость владела ее телом. Кейле пришлось напрячь все свои силы, чтобы встать на ноги и сделать несколько шагов по мягкому цветастому ковру в сторону дверей. Кейлу пошатывало, чтобы не упасть, она слегка раскинула руки в стороны, балансируя ими, как канатоходка.

Наконец Кейла оказалась у двери и взялась за холодное дверное кольцо.

Выбравшись в широкий коридор, освещенный горящими факелами, Кейла лишь теперь сообразила, что на ней нет никакой одежды. Подсказкой тому послужил легкий сквозняк, охвативший прохладой ее разгоряченное нагое тело. Тем не менее это нисколько не смутило Кейлу и никак не повлияло на ее намерение отыскать кого-нибудь в этих чертогах. Страх и беспокойство угнетали хазаринку. Она двинулась наугад по коридору, держась одной рукой за каменную стену, а другой рукой то и дело поправляя свои растрепанные волосы, которые свешивались ей на лицо и лезли в глаза.

Торопливые шаги, прозвучавшие сзади, дошли до сознания Кейлы только вместе с обеспокоенным голосом служанки, находившейся у нее в услужении. Эту девушку-славянку приставил к Кейле Сфенкел, чтобы хазаринка почувствовала себя госпожой.

– Милая госпожа, постой! – Служанка с мягкой настойчивостью остановила Кейлу. – Куда ты собралась? Все ли ладно с тобой?

Служанку звали Милена. Она была молода и пышнотела, с румяными щеками и длинными рыжеватыми косами.

– Милена, почему я одна в спальне? – слабым голосом проговорила Кейла. – Где Сфенкел?

– Ах, милая госпожа! – Из больших голубых глаз служанки покатились слезы. Она обняла хазаринку за талию и осторожно повела ее обратно в опочивальню. – Нет больше Сфенкела. Убит твой супруг в сражении. Ты-то зачем в сечу устремилась? Не женское это дело, моя дорогая!

– Разве я одна на это решилась, – сказала Кейла. – Со мной были Весняна и Верхуслава. Милена, ты о них что-нибудь знаешь? Где они?

– Погибель свою нашли твои подруги в битве, – с горестным вздохом ответила служанка. – Убиты обе.

Кейла резко остановилась. Глаза ее расширились, как у безумной.

– Это неправда! – вскричала она.

И потеряла сознание.

В последующие три дня в поле перед Доростолом пылали погребальные костры. Всех своих павших русичи предали огню, совершив все обряды и жертвоприношения, как повелевал их древний обычай. На самом высоком костре воины Святослава сожгли прах Сфенкела. Вместе с останками Сфенкела была сожжена рабыня, согласившаяся последовать за своим господином в царство Нави. Перед сожжением рабыня была задушена петлей, по славянскому обычаю.

По обычаю русов, жена князя или воеводы была обязана последовать за мужем на погребальный костер, если она не была беременна и если ее родственники были не против этого. Поскольку Кейла была на третьем месяце беременности, то ей посчастливилось избежать этой печальной участи. По обычаю, именно Кейле пришлось поднести факел к погребальному костру Сфенкела, как его супруге. Все прочие родственники Сфенкела пребывали в Киеве.

Когда огромный костер, поглотивший помост с телом Сфенкела и его рабыни, разгорелся, взметнув пышущие нестерпимым жаром рыжие языки выше крепостной стены Доростола, стоявшие вокруг русские воины все разом начали ударять мечами и копьями в щиты.

При этом ратники хором выкрикивали одну и ту же фразу, как некое заклинание: «В путь, Сфенкел! В путь!..»

Около тридцати юношей, обнаженных до пояса, разбившись на пары, затеяли поединки на мечах после того, как погребальный помост догорел и обрушился, на глазах у собравшихся превращаясь в большое пепелище. Юноши наносили друг другу неопасные раны. Всякий умелый выпад молодых поединщиков сопровождался одобрительными выкриками из толпы опытных бородатых воинов. В конце этого действа перемазанные кровью юноши, образовав круг, исполнили ритуальный танец, подпрыгивая и потрясая мечами над головой.

Обгоревшие кости Сфенкела были собраны в большой глиняный сосуд, который был опущен в неглубокую могилу на берегу Дуная. Туда же соратники Сфенкела положили его щит и меч, застольную чашу, засапожный нож, ложку, шило, гребень – все, что покойному может понадобиться в иной жизни, в царстве Нави. Могилу засыпали землей, а сверху насыпали высокий курган из камней и песка. Три тысячи воинов неустанно трудились целый день, создавая видимый издалека рукотворный холм.

Весняну и Верхуславу погребли в тот же день.

Кейла не могла удержаться от слез, прощаясь навсегда со своими подругами. Ей пришлось подняться по лестнице на помост, где лежали два безжизненных женских тела, одетых в роскошные платья, с золотыми украшениями на челе и на груди. Длинные волосы покойниц были распущены и тщательно расчесаны. По поверьям славян, в царство мертвых женщинам нельзя было являться с заплетенными в косы волосами. Женская коса была символом жизненного пути, неким оберегом от болезней и злых сил.

Огонь к погребальному помосту Весняны и Верхуславы поднесли с двух сторон одновременно Свенельд и Святослав.

Старый варяг был объят глубочайшей скорбью. Он так хотел сберечь любимую женщину своего безвременно погибшего старшего сына, надеясь, что Весняна будет ему отрадой на закате его жизни, что она одним своим видом станет пробуждать в нем воспоминания о Славовите. И вот Весняна ушла от него навсегда!

Святослав, проведший бессонную ночь подле остывшего тела Верхуславы, выглядел осунувшимся. В нем будто что-то надломилось, словно вдруг угасла самая яркая искра его жизни. По печальному лицу Святослава нет-нет, да и пробегала еле заметная судорога от с трудом сдерживаемых рыданий.

Болгары, являясь христианами, хоронили своих павших по церковному обряду с отпеванием священниками. Погребальные службы в эти траурные дни проходили во всех храмах Доростола. Останки знатных болгар были замурованы в крепостной стене цитадели. Простых ратников заворачивали в грубый холст, затем везли на повозках к христианскому кладбищу близ северной стены Доростола.

Над городом плыл заупокойный звон колоколов, отдаваясь тревогой в сердцах всех его жителей.

Ветер доносил с равнины запах гари, который рассеивался вместе с едким дымом над узкими городскими улицами. В садах горожан пышно цвела вишня, сливовые и грушевые деревья украсились благоуханными цветами. Это буйное разноцветье пробуждающейся весенней природы как-то не вязалось с трауром, в который облеклось все русское войско.

Глава 9
Камни с небес

Несколько дней ромеи никак не беспокоили войско Святослава, но все это время на расстоянии двух перестрелов от стен Доростола воины Цимисхия кропотливо возводили высокий частокол с несколькими широкими проходами в нем. Частокол протянулся по равнине на добрых две мили.

Однако не это сооружение насторожило Святослава и его воевод, а производимые ромеями работы позади частокола. Оттуда изо дня в день доносился перестук топоров и визг пил. Вскоре над частоколом стали вырастать одна за другой высокие осадные башни из брусьев и досок. Между башнями ромеи расставили всевозможные метательные машины, прикатив их из своего стана. Как следует разглядеть камнеметы и катапульты русичам мешал все тот же частокол и длинные защитные навесы из досок, обитые кожами. Эти навесы ромеи называли винеями.

Калокир сказал Святославу, что не за горами тот день, когда войско Цимисхия устремится на штурм Доростола. Калокир советовал Святославу произвести ночную вылазку и сжечь осадные башни Цимисхия, а заодно и все катапульты.

Святослав, доселе не сталкивавшийся с осадными машинами, не придал значения словам Калокира. К тому же справляемые русичами поминальные пиры по своим погибшим сопровождались столь обильными попойками, что почти все войско Святослава пребывало во хмелю, и поэтому было не готово к сражению. Повальное пьянство среди русских ратников беспокоило и болгарских воевод, которые прекрасно сознавали, какой сильный и коварный враг осаждает Доростол. Воины-болгары были более умеренны в распитии вина, так как христианская религия считала пьянство одним из худших зол.

И вот наступил день, когда все предостережения Калокира подтвердились в полной мере. В то утро, едва над горизонтом пробились первые лучи солнца, на спящий город посыпались камни от небольших размером с арбуз до огромных величиной с теленка. Камни падали с небес, и поначалу воины Святослава приняли этот чудовищный град за некую кару, насланную на них Чернобогом и его злобной женой Мареной.

Когда же открылась истинная причина этого губительного камнепада, то русичи схватили оружие и ринулись вон из города, дабы уничтожить боевые машины ромеев. Однако эта беспорядочная вылазка закончилась полнейшей неудачей. Ромеи уже ждали славян во всеоружии и в боевом строю, расположившись на равнине между частоколом и стеной Доростола. В скоротечной яростной битве ромеи быстро взяли верх над русами и загнали их обратно в город.

Святослав был раздосадован не столько этим поражением, сколько тем, что при стремительном бегстве русичей в плен к ромеям угодили около сорока его воинов, среди которых оказался Регнвальд, сын Улеба. Святослав дорожил Регнвальдом, постоянно держал его при себе, помня его отважный бросок на ладье от реки Рось до Дуная, когда печенеги держали Киев в осаде. Святослав был признателен Регнвальду еще и за то, что он не последовал за отцом на Русь, не желая бросать в беде своего князя.

«Не горюй, княже, – успокаивал Святослава воевода Икмор. – У нас много пленных греков, мы обменяем их на Регнвальда и прочих наших ратников иже с ним».

В первый день обстрела ромеи лишь опробовали в деле все свои баллисты и катапульты, пристреливая их с таким расчетом, чтобы камни покрупнее обрушивались на стены и башни Доростола, а камни помельче сметали все живое внутри города на расстоянии трехсот шагов от крепостной стены. Внешняя стена Доростола имела толщину в пять локтей и высоту в пятнадцать локтей, городские башни у основания были еще толще, а в высоту достигали двадцати локтей.

Что такое осадные машины в действии, русичи оценили на следующий день, когда камни сыпались на город с утра до вечера. Ни на стене, ни за стеной не было никакого спасения. Каменными глыбами, со свистом падавшими сверху, было убито больше двадцати ратников и около полусотни получили ушибы и увечья.

– Теперь вы понимаете суть осадной тактики ромеев, – говорил Калокир русским воеводам на военном совете. – Сначала вашему войску будет нанесен урон от обстрела баллистами и катапультами, а также будет разрушена крепостная стена в месте вероятного вражеского штурма. Потом ромеи пойдут на приступ и подкатят к стене свои осадные башни. С башен будут переброшены деревянные мостики, по которым ромеи без труда проникнут на стену Доростола. При том численном перевесе, какой имеют ромеи, вам не сдержать их натиск. Воины Цимисхия просто задавят вас числом!

– Калокир прав, – сказал Святослав. – Никакая храбрость нам не поможет, ежели ромеи валом повалят на стену. Нельзя допустить, чтобы ромеи подкатили свои осадные вежи к стене Доростола.

– Опять на вылазку пойдем, княже? – спросил боярин Ставр.

– Нет, будем копать ров недалеко от стены, – ответил Святослав. – Этот ров не позволит ромеям подкатить осадные вежи вплотную к городской стене.

Задумка Святослава понравилась воеводам, одобрил ее и Калокир.

Несмотря на поздний час, все русское войско вышло из города в поле. Воины разделились на два отряда. В то время, пока один отряд копал ров в полуторастах шагах от стены, другой отряд русичей стоял в боевом строю на случай внезапного нападения ромеев. Воины копали ров заступами, вынутую землю в мешках и на носилках уносили в город и высыпали возле стены, укрепляя ее таким образом изнутри.

С рассветом войско Святослава вернулось в город, так как ромеи вновь привели в действие свои метательные машины. Обстрел камнями опять продолжался весь день. Когда стемнело, ромеи ушли в свой стан, оставив усиленные дозоры возле своих осадных машин.

Ночью русичи вышли из города и продолжили копать ров, который широкой дугой должен был охватить Доростол с севера и юго-запада. Утром воины Святослава скрылись за городской стеной.

Замысел Святослава стал понятен и ромейским военачальникам, которые усилили обстрел Доростола, стремясь поскорее разрушить хотя бы один участок городской стены. Чтобы ослабить удары камней, летящих из баллист, русичи разложили на стене вороха соломы, а зубцы стен и башен укрыли толстыми плетеными циновками.

И все же стена Доростола медленно и неуклонно разрушалась под действием падающих на нее камней. Вот-вот должны были появиться первые бреши, через которые ромеи вполне смогут прорваться в город и без помощи осадных башен.

Святослав собрал воевод и постановил ночью идти на вылазку.

– Нужно сжечь все вражеские камнеметы, к лешему! – сказал он. – Иного выхода нет. Коль рухнет стена, то Доростол нам будет не удержать.

Было решено перед самым рассветом ударить на ромеев тремя колоннами.

За частоколом возле осадных машин у ромеев были разбиты шатры, где ночевали воины из сторожевого отряда, которым надлежало в темное время суток оберегать баллисты, катапульты и осадные башни. Стража у ромеев по ночам сменялась через каждые два часа. Во главе этого отряда стоял Давид Куркуас.

Русичи выслали вперед самых ловких воинов, которые ползком подкрались к вражескому частоколу и бесшумно перебили ножами ромейских дозорных.

Когда поднятый по тревоге Давид Куркуас выбежал из шатра, над осадными машинами уже вздымалось огненное зарево. Русы облили камнеметы маслом, обложили соломой и подожгли.

Понимая, что гнев василевса падет прежде всего на его голову, Давид Куркуас призвал своих слуг и быстро облачился с их помощью в свои роскошные позолоченные доспехи. Собрав воинов, Давид Куркуас повел их в сражение, надеясь с первого натиска отогнать славян и спасти из огня хотя бы половину осадных машин.

Давид Куркуас мчался на белом коне во главе полусотни своих конных телохранителей, облаченных в черные вороненые латы. Позолоченный шлем Куркуаса был украшен плюмажем из черных перьев.

Небольшой конный отряд ромеев вырвался далеко вперед, оставив позади свою пехоту. Давид Куркуас крушил мечом направо и налево, рассеивая русов, которые расступались перед его огромным конем, защищенным бронзовыми налобником и нагрудником.

Внезапно перед знатным ромеем оказался Икмор с секирой в руках. Он с размаху ударил коня обухом секиры по голове. Жеребец взвился на дыбы и сбросил Куркуаса наземь. Подняться на ноги Давид Куркуас уже не успел. Икмор точным мастерским ударом отсек ему голову.

Ромеи попытались отбить у русов тело своего военачальника, но после ожесточенной схватки они были обращены в бегство. Подмога, отправленная Цимисхием из главного ромейского стана, ничего сделать уже не смогла. Подступиться к горящим осадным башням и катапультам было уже совершенно невозможно. Сделав свое дело, русы отступили обратно в Доростол. С собой они унесли и тело Давида Куркуаса.

* * *

Икмор насадил голову Куркуаса на копье и, шагая по улицам Доростола во главе своего отряда, выкрикивал во весь голос, что василевс ромеев сегодня пал от его руки. Следом за Икмором четверо ратников несли на скрещенных копьях безголовое тело Куркуаса в позолоченном панцире.

Жители Доростола, мужчины, женщины и дети, сбегались толпами посмотреть на труп человека, с именем которого у болгар были связаны многие ругательства. Громкие возгласы: «Цимисхий убит!.. В сече пал Цимисхий!..» передавались в то утро из уст в уста, проникая из улицы в улицу, из дома в дом. Покуда Икмор с отрубленной головой на копье дошел до цитадели Доростола, весь город уже облетела эта ошеломительная весть.

У входа во дворец Икмор столкнулся с Харальдом, который только что пришел из караула. По воле Святослава, молодшая дружина на вылазку не ходила. Взглянув на мертвую голову, Харальд огорошил Икмора известием, что это вовсе не василевс.

– Я видел Цимисхия вблизи, вот как тебя, воевода, – сказал Харальд. – Ты убил не василевса, а кого-то из его полководцев.

Радостные голоса и смех дружинников Икмора, столпившихся вокруг, разом смолкли. По лицам ратников было видно, как сильно они огорчены и раздосадованы.

Икмор не поверил Харальду. Он схватил юношу за руку и подтащил его к обезглавленному телу ромея.

– Взгляни, какой на нем панцирь! – взволнованно молвил Икмор. – Он же весь в золоте! Такой панцирь может быть лишь у василевса! А шлем у него какой, весь в чеканных узорах и позолоте! – Икмор тряс шлемом, снятым с головы убитого ромея, перед самым носом у Харальда.

– Все равно, воевода, – стоял на своем Харальд, – это не василевс.

– Полно, младень! Ты видел Цимисхия всего дважды и то мельком, – упрямо возражал Икмор. Слава победителя самого Цимисхия так приятно грела ему душу! – Ты мог толком и не разглядеть василевса. К тому же живой василевс чуточку да отличается от мертвого. Разве я не прав?

Икмор повернулся к своим соратникам, ища у них поддержки.

Дружинники дружно загалдели, полностью соглашаясь с воеводой. Никому из них тоже не хотелось расставаться с верой в то, что василевс ромеев мертв.

И тут из широких дворцовых врат появился Калокир.

Икмор бросился к нему, желая, чтобы грек стал третейским судьей в его споре с Харальдом.

– Кто это, друже Калокир? – громко и торжествующе спросил Икмор, показав тому мертвую голову на копье.

Толпа ратников затихла, с трепетным ожиданием взирая на Калокира, в очах которого появилось живейшее любопытство.

– А, узнаю этого плута! – с усмешкой проговорил Калокир. – Это же Давид Куркуас, шурин Цимисхия!

– Разве это не сам Цимисхий? – растерянно промолвил Икмор.

– Нет, друг мой, – со вздохом сожаления ответил Калокир. – Это не василевс, Харальд прав.

* * *

В шатре Цимисхия собрались все предводители византийского войска. Цимисхий был в гневе. Его победоносное шествие по Болгарии грозило завершиться бесславным поражением у стен Доростола. Мало того, что болгары постоянно перебегают из его войска к Святославу, помимо этого родственники Никифора Фоки никак не желают смириться и норовят отнять у Цимисхия власть над державой ромеев.

Сначала племянник Никифора Фоки Варда Фока со своими двоюродными братьями Парсакутинами подняли мятеж в Малой Азии, успешно подавленный магистром Склиром. И вот на днях из столицы пришло известие, что брат Никифора Фоки куропалат Лев сумел бежать из своего заточения на острове Лесбос и с помощью своих друзей тайно проник в Константинополь.

Сторонники Цимисхия успели вовремя пресечь попытку восстания, схватив куропалата Льва и многих его приверженцев. Заговорщики оказались людьми столь знатными, что у эпарха претория Евдора и паракимомена Василия не хватило смелости вынести им суровый приговор. Твердость и непреклонность в этом деле проявила василисса Феодора, которая настояла на том, чтобы всех уличенных в измене именитых граждан ослепили и выслали из столицы на вечные времена. К такому же наказанию, по воле Феодоры, был приговорен и куропалат Лев.

Гонец от Феодоры, прибывший в стан Цимисхия, привез ему письменные заверения в том, что столица и все провинции по-прежнему подвластны Цимисхию. Василисса пребывает в здравии и желает василевсу скорейшей победы над Святославом.

Цимисхия порадовала решительность Феодоры при решении участи заговорщиков, но вместе с тем им владело беспокойство, как бы в его отсутствие в столице не возник новый заговор. У покойного василевса Никифора Фоки родственников очень много, и все они люди необузданные и жадные до власти и богатств! Цимисхий прекрасно знал семейство Фок, происходившее из фемы Армениаки, как и род самого Цимисхия.

«Войну со Святославом нужно завершать как можно скорее! – размышлял Цимисхий. – Мною стянуты к Доростолу самые лучшие войска Империи. В столице и в Азии ныне охраняют спокойствие подданных малочисленные и ненадежные новобранцы. Мои тайные недруги среди столичной знати могут воспользоваться этим. Их заговоры рушатся, поскольку у них пока не нашлось достойного вождя. Стоит такому человеку появиться, и тогда я потеряю столицу, а вместе с ней и власть над ромейской державой!»

Цимисхий долго распекал своих полководцев за нерасторопность и недостаточную бдительность. Он требовал от них такого плана действий, при котором войну с русами можно было бы победоносно завершить уже в мае. Военачальники вели долгие рассуждения о неприступности Доростола, взять который без осадных машин никак не удастся. На постройку новых баллист и катапульт потребуется время, не меньше двадцати дней, а значит, на завершение войны в мае рассчитывать не приходится.

Тогда Цимисхий напомнил своим полководцам, что гибель Сфенкела в поединке с Феодором Лалаконом надломила боевой дух русов и вынудила их к отступлению.

– А если в поединке падет сам Святослав, как повлияет это на русское войско? – с загадочным видом промолвил Цимисхий. – Ускорит ли это завершение войны?

– Смерть Святослава без сомнения лишит русов мужества, – сказал Варда Склир. – Ни один из вождей русов не сможет заменить Святослава, который не просто первый среди равных, князь – лучший среди лучших, как воин и человек.

– Без Святослава русы не станут воевать с нами, они просто сядут на ладьи и вернутся на Русь, – высказал свое мнение Константин, брат Варды Склира. – Ведь и войну эту затеял именно Святослав. Он привел русов на берега Дуная и пожелал утвердиться в Болгарии. Думаю, широтой замыслов со Святославом не сравнится никто из его воевод. Только воля Святослава принуждает русов сражаться с нашим войском.

– Если Святослав вдруг умрет, то для русов будет утрачен всякий смысл в этой войне, ибо Болгарию они уже потеряли, – промолвил Феодор Лалакон. – Для нас убить Святослава в поединке – значит выиграть войну одним ударом и малой кровью. Только кто из нас решится вызвать Святослава на поединок? Я слышал, что Святослав славен среди русов не только своими победами и благородным нравом, но и тем, что он – непревзойденный воин. Сраженный мною Сфенкел был менее искусен во владении мечом по сравнению со Святославом, но и он едва не убил меня.

Среди ромейских военачальников возникло легкое замешательство. Они видели, что василевс полон решимости завершить эту тяжелую войну одним ударом, однако никто из них не горел желанием вызвать на бой самого Святослава.

Возникшая пауза была недолгой.

– На поединок со Святославом выйду я, – заявил Цимисхий с горделивым видом. – Святослав тоже не прочь поскорее окончить эту войну, так как его положение ухудшается с каждым днем. Для Святослава будет делом чести сразиться с василевсом ромеев на глазах у своего войска. Победитель в этом поединке станет и победителем в этой войне.

Вся свита Цимисхия в изумленном молчании взирала на него несколько долгих мгновений. Такого оборота никто явно не ожидал! Конечно, Цимисхий без сомнения храбр и опытен во владении любым оружием, ибо он с пятнадцати лет только и делал, что воевал. Но если все присутствующие здесь военачальники при выходе на бой со Святославом рискуют только своей головой, то Цимисхий рискует потерять и недавно обретенную власть василевса.

При обмене пленными ромеи сообщили русичам, что Цимисхий желает вызвать на поединок князя Святослава. Цимисхий готов сразиться с князем русов хоть пешим, хоть конным в любой из ближайших дней. Если Святослав примет вызов василевса ромеев, пусть он даст знать об этом.

Боярин Ставр, выдававший ромеям тело Куркуаса и полсотни пленных греков в обмен на славянских пленников, по возвращении в Доростол поведал Святославу о столь смелом и неожиданном предложении Цимисхия.

Глава 10
Милость Стрибога

Свенельд, придя в покои Святослава, изумленно замер на месте, едва переступив порог. Он увидел, что князь выплясывает посреди комнаты, задорно притопывая сапогами и охлопывая себя ладонями по плечам и коленям. Угрюмая печаль, лежавшая на лице Святослава после смерти Верхуславы, куда-то исчезла. Святослав был не пьян, но весел! Находившиеся тут же бояре Ростичар и Ставр со смехом били в ладоши, подзадоривая князя.

– Что у вас тут за веселье? – поинтересовался Свенельд.

– Цимисхий вызывает нашего князя на честный поединок, – ответил варягу Ставр. – Ныне поутру я встречался с послами Цимисхия, когда выходил в поле для обмена пленными.

Свенельд нахмурился.

– Вот удача так удача! – радостно воскликнул Святослав, перестав плясать. – Завтра же сойдусь с Цимисхием в поединке. Клянусь Перуном, живым он не уйдет от меня! Я думаю, лучше выйти против Цимисхия пешим, с копьем и мечом, а?

– Конечно, княже, – сказал Ростичар, – в пешей схватке тебе будет сподручнее одолеть Цимисхия, поскольку у него доспехи тяжелее. Цимисхий привык сражаться верхом на коне, в пешей стычке он явно будет не шибко сноровист.

– А я думаю, княже, все это чушь собачья! – раздраженно проговорил Свенельд. – Нельзя тебе выходить на поединок с василевсом.

– Ты спятил, что ли, старик?! – опешил Святослав. – Неужто ты полагаешь, что мне не совладать с Цимисхием?!

– Любой из твоих воевод может выйти на поединок с Цимисхием, княже, – упрямо молвил Свенельд, – но токмо не ты. Коль падет кто-либо из твоих воевод, то сия беда поправима, княже. С твоей же гибелью на наше воинство свалится бедствие непоправимое. А ведь мы от Руси далече. Проиграть в этой войне мы никак не можем, ибо это грозит гибелью всей нашей рати. Даже если в сече падет половина нашего войска, и тогда у нас еще останется возможность для победы. Коль падешь ты, княже, тогда уже ничто не спасет нашу рать от поражения и гибели!

– Успокойся, друг мой! – Святослав ободряюще похлопал Свенельда по плечу. – Я убью Цимисхия и спасу все русское войско от поражения. Верь мне! Так и будет.

– Цимисхий не вчера копье в руки взял, недооценивать его нельзя, – стоял на своем Свенельд. – В схватке всякое может случиться, княже. Споткнешься иль получишь рану в лицо, иль меч у тебя сломается, и что тогда? Цимисхий тебя не пощадит. Он ведь тоже не имеет права проиграть эту войну, иначе трон под ним зашатается.

– Я выйду на поединок с Цимисхием, – твердо произнес Святослав, – это дело решенное. И пусть никто мне в этом не перечит! Ставр, после полудня отправишься к стану ромеев, известишь Цимисхия, что я принимаю его вызов. Бой будет пешим завтра на рассвете.

Ставр поклонился князю, собираясь немедленно удалиться.

Но тут опять вмешался Свенельд:

– Лучше я пойду к ромеям, княже. Обговорю с ними заранее все условия поединка, дабы все было честь по чести!

– Ладно, ступай! – кивнул варягу Святослав. – Да спроси заодно у ромеев про Регнвальда, почто его не оказалось среди наших пленных, возвращенных нам при обмене.

Калокир, узнав, что Цимисхий вызвал Святослава на поединок и князь принял вызов, в страшном беспокойстве прибежал к Святославу. Калокир застал князя за утренней трапезой. Святослав усадил грека за стол рядом с собой, желая поделиться с ним своей радостью. Однако приятной беседы у них не получилось.

Калокир завел речь о том, что у ромеев издавна применяются на деле всевозможные подлые уловки, придуманные ими как раз для таких вот поединков.

– У славян во время схватки один на один такие подлые приемы не используются, – молвил Калокир, не притрагиваясь к еде. – Славянам до ромейского коварства далеко, ведь они только-только вступили в мир цивилизованных народов. Потому-то, княже, тебе опасно выходить на поединок с Цимисхием, который с детских лет пребывает в ромейском войске и выучился не только владению оружием, но и подлым уловкам. У тебя не получится честного поединка с Цимисхием, ибо тот по своей натуре – человек бесчестный. Цимисхий непременно попытается одолеть тебя с помощью коварного приема. Ты с этим раньше не сталкивался, поэтому легко попадешься на уловку Цимисхия. Не ходи на этот поединок, князь.

Святослав в сердцах швырнул на стол деревянную ложку.

– Сначала Свенельд каркал мне об этом, теперь ты каркаешь! Сговорились вы, что ли?

– Цимисхий жаждет твоей смерти, князь! – Калокир постарался придать убедительности своему голосу. – Одолеть тебя Цимисхий сможет только с помощью коварства, благо он на это мастак. Вся эта затея с поединком изначально задумана Цимисхием как преднамеренное коварство. Откажись от поединка, князь.

– Я не хочу, чтобы Цимисхий подумал, будто я устрашился биться с ним, – сказал Святослав, – а посему поединок состоится завтра. Я благодарен тебе, друг мой, за предупреждение. Завтра я буду вдвое осторожен и не попадусь на хитрые уловки Цимисхия.

В отчаянии Калокир разыскал Свенельда, зная, что из всех воевод только он один умеет иногда настоять на своем в споре с князем.

Свенельд находился на дворцовой конюшне, где он осматривал лошадей и беседовал с конюхами, которые жаловались ему на все усиливающуюся нехватку овса и сена.

– Не тревожься, друже, – спокойно отреагировал Свенельд на излишне эмоциональную речь Калокира. – Никакого поединка не будет. Уж я об этом позабочусь!

Старый варяг заговорщически подмигнул Калокиру.

На переговоры с ромеями Свенельд взял с собой Харальда, который знал греческий язык.

Из ромейского стана на встречу со Свенельдом прибыл военачальник Иоанн Алакас.

Сначала Свенельд пожелал узнать, жив ли плененный ромеями Регнвальд, и если жив, то почему ромеи не выдали его при обмене пленными. Из ответа Иоанна Алакаса явствовало, что Регнвальд жив-здоров. Ромеи готовы освободить его при условии, что и русы отпустят из плена троих знатных греков. Иоанн Алакас назвал их имена.

Свенельд удовлетворенно кивнул и сразу перешел к главному.

– От василевса ромеев к нашему князю пришел вызов на поединок, мол, кто из них двоих победит, тот и станет властелином всего, – промолвил старый варяг таким тоном, словно его отвлекают от важных дел какой-то заведомой глупостью. – Так передай же, ромей, ответ князя Святослава василевсу Цимисхию. Святослав лучше врага понимает, в чем его польза. Если Цимисхий не желает более жить, то есть десятки других способов добиться смерти; пусть василевс выберет любой, какой захочет. Цимисхий может и считает себя по положению равным со Святославом, но по сути дела Цимисхий – это обычный убийца истинного василевса Никифора Фоки. Святослав не желает осквернять свой меч кровью человека, запятнавшего себя столь недостойным деянием.

Харальд с большим удовольствием перевел все сказанное Свенельдом с русского языка на греческий, видя, как покраснело от еле сдерживаемого негодования надменное лицо Иоанна Алакаса.

* * *

Не прошло и часа, как Иоанн Алакас почти дословно передал Цимисхию все, сказанное Свенельдом, снабдив это собственными комментариями, полными неприкрытого презрения к русам.

Цимисхий в душе был скорее рад такому обороту, так как уже пожалел о своем столь необдуманном поступке. Душевные порывы частенько толкали Цимисхия то в омут греховных страстей, то в пучину кровавой мести, то на стену вражеской крепости под градом стрел… Даже заговор против Никифора Фоки был для Цимисхия неким приложением к его любовной связи с василиссой Феофано. Цимисхий понимал, что если Никифор Фока обо всем узнает, то Феофано, скорее всего, отделается каким-нибудь незначительным наказанием, его же непременно казнят. Поэтому Цимисхий нанес удар первым и убил Никифора Фоку. Правда, и с красавицей Феофано Цимисхию пришлось расстаться по воле сурового патриарха Полиевкта, зато ему достался царский трон.

Цимисхий вызвал к себе стратопедарха Петра, ценимого им за его изворотливый ум. Петр был дворцовым евнухом, но прежде чем стать им, он занимался военным делом. По дворцовой иерархии, некоторые из должностей могли занимать только евнухи. Дворцовые скопцы, облеченные властью, имели все, кроме права иметь детей. Стратопедарх занимался разбивкой военного стана и снабжением войска провиантом.

Появившись в царском шатре, евнух Петр поклонился василевсу так низко, как не кланялся ему никто из военачальников, по роду своей деятельности не очень-то привычных к подобной церемонии.

Гладкое розоватое лицо евнуха более напоминало своими пухлыми округлыми чертами лик матроны с толстым мужским носом и густыми черными бровями. Длинные вьющиеся волосы Петра лишь добавляли ему сходства с женщиной.

– Святослав не пожелал выйти на поединок со мной, – с кривой усмешкой проговорил Цимисхий, – для князя русов я всего лишь вор, укравший чужую царскую мантию. Святославу зазорно биться со мной один на один. Он-то унаследовал княжескую власть от отца-князя. Поэтому я решил прибегнуть к уловке, предложенной тобой, мой верный Петр.

Евнух молча поклонился василевсу еще раз.

– Приведи-ка сюда того знатного пленного руса, – повелел Цимисхий.

Евнух удалился, но вскоре вернулся, приведя с собой Регнвальда. Следом за ними в шатер вошли два плечистых воина с дротиками в руках, застыв у них за спиной.

Цимисхий, сидящий у стола с яствами, предложил пленнику сесть на стул и разделить с ним трапезу. Регнвальд сел напротив василевса, но от кушаний отказался.

Цимисхий стал расспрашивать пленника о его родне, о том, кем ему доводится князь Святослав, одобряет ли он эту войну и о том, что Святослав отказался от поединка с ним, владыкой ромеев.

Регнвальд неплохо владел греческим, поэтому разговаривал с Цимисхием без помощи толмача.

Из ответов Регнвальда выходило, что хотя по своему родству с князем он и состоял в ближайшем окружении Святослава, но на военные советы его не приглашали по молодости лет. Все решения Святослава Регнвальд одобрял и находил верными, в том числе и войну с ромеями.

Цимисхий незаметно приглядывался к пленнику.

Регнвальд был крепкого телосложения, довольно высок ростом. Ему было двадцать лет, но выглядел он несколько старше из-за своих низких бровей и сурового взгляда. Его длинные густые волосы цвета соломы были стянуты на лбу узкой повязкой. Светло-голубые глаза Регнвальда имели стальной блеск, эти холодные очи взирали на Цимисхия с некой затаенной угрозой, следили за ним с пристальностью хищника, в любой момент готового к прыжку. Прямой нос Регнвальда, высокий лоб и упрямый подбородок придавали ему сходство с обликом древних эллинов, запечатленных в мраморных статуях Вуколеонского дворца в Константинополе.

– Я хочу предложить тебе, Регнвальд, такие богатства, каких у тебя никогда не будет на службе у князя Святослава, – продолжил Цимисхий, сделав глоток из золотой чеканной чаши. – Также я могу дать тебе власть и почести, о каких ты и не мечтал! Я хочу, чтобы ты согласился служить мне. Подумай над этим. Святослав все равно обречен. Ему не вырваться из Доростола ни по воде, ни по суше.

Когда стражи увели пленника, Цимисхий обратился к евнуху Петру, повелев ему вновь и вновь затевать этот разговор с Регнвальдом. Цимисхий разрешил евнуху, чтобы тот приводил к Регнвальду красивых рабынь, угощал его изысканными яствами и хорошим вином, позволял ему подержать в руках различные золотые изделия.

«Этот русич молод и неопытен, – наставлял евнуха Цимисхий, – он должен поддаться на какое-нибудь искушение. Ты знаешь, как падки юные души на злато, вино и наготу женщин. Завлеки же Регнвальда в такие сети, из которых он уже не сможет выбраться!»

* * *

Тюра, обеспокоенная судьбой Регнвальда, как-то вечером пришла в покои Святослава, чтобы поговорить с князем об этом. Девушке казалось, что Святослав что-то скрывает от нее, не желая огорчать ее печальной вестью о Регнвальде.

В этот момент у князя находился Свенельд. Поэтому Тюра стала невольной свидетельницей их беседы.

– Все пути-дороги из Доростола перекрыты ромеями, – молвил Свенельд. – Ежели прежде нам удавалось по ночам добираться до Тропея и в Разград, то ныне никуда нет ходу. Даже в ближайшие городки не пробиться. Ромеи всюду выкопали рвы, наставили частоколов, их конные отряды рыскают повсюду. А посему снабжать наше войско провиантом нет никакой возможности, княже.

Святослав сидел на подоконнике, скрестив руки на груди, и слушал старого варяга.

Увидев вошедшую в светлицу Тюру, Святослав сделал ей молчаливый знак: «Входи!»

Сам же обратился к Свенельду:

– Что ты хочешь этим сказать, воевода?

– А то, что скоро кожаные ремни и сальные свечи жрать будем, княже, – мрачно ответил варяг. – В амбарах Доростола наши ратники уже все припасы выгребли до зернышка!

Тюра смущенно приблизилась к Святославу.

– Здравствуй, горлица моя! – ласково заговорил с племянницей Святослав. – Отчего бледна? Здорова ли?

Святослав мягко обнял девушку за плечи, дважды коснувшись губами ее бледных щек.

– Я здорова, княже, – негромко ответила Тюра.

– Ну и славно! – улыбнулся Святослав. – Присядь-ка на скамью, милая. Послушай, как дядька Свенельд голодом нас пугает.

– Внемли моему совету, княже, – сказал Свенельд, нервно ерзая на стуле. – Сажай полки на ладьи и возвращайся на Русь. Довольно мы повоевали в Болгарии! Сколько храбрых воев здесь положили!

– Предлагаешь мне бесславное бегство, воевода, – нахмурился Святослав. – Сначала ты расстроил мой поединок с Цимисхием, вопреки моей воле сделал-таки по-своему! Теперь к позорному бегству меня понуждаешь! Не совестно тебе такие слова своему князю молвить?

Свенельд опустил глаза, не выдержав сурового прямого взгляда Святослава. Однако по упрямому выражению его лица было видно, что от своего мнения он отступать не намерен.

– Скажи-ка, горлица, достойно ли мне от ромеев бегством спасаться? – обратился Святослав к Тюре.

– Я думаю, не достойно, княже, – без колебаний ответила Тюра.

– Вот! – Святослав, прохаживаясь по светлице, остановился перед Свенельдом и ткнул пальцем в племянницу. – Слышал, старик? Девица и та разумеет, что русичам не пристало перед ромеями склоняться.

– Так, может, пусть она и войском нашим верховодит! – сердито обронил Свенельд. – У племянницы твоей, княже, коса длинная, да ум короток.

– Ладно, воевода. Ступай! – Святослав махнул рукой на Свенельда. – Мне с племянницей потолковать надо.

Разговор, начатый Свенельдом, на другой день продолжили другие воеводы, гурьбой пришедшие в княжеские палаты. За окнами шумел проливной дождь, а в просторной светлице с белокаменными закругленными сводами кипели страсти! Свенельда среди воевод не было, он проверял дозоры на крепостной стене Доростола, но и кроме него среди бояр имелись такие, кто ратовал за скорейший уход с берегов Дуная обратно на Русь.

Громче всех в этом хоре недовольных звучал голос древлянского воеводы Богумира.

– Последние сухари поделили, княже, – молвил Богумир. – Капусты квашеной и той не осталось. С голодным войском много ли навоюешь? Ворочаться надо на Русь!

Святослав с хмурым видом сидел на скамье, перебирая в руках любимое ожерелье Верхуславы из крупных жемчужин.

Поскольку князь хранил молчание, Богумиру стал возражать воевода Икмор.

– Престыдился бы ты своих седин, Богумир! – повысил голос Икмор. – Ты от кого драпать собрался? От ромеев, коих мы били везде и всюду! Нужно разбить Цимисхия вдрызг и забрать себе все его съестные припасы. Оружие надо точить, братья, а не о веслах думать. Флот ромеев стережет нас у другого берега Дуная, коль побежим, то сожгут ромеи наши ладьи греческим огнем!

– Уходить надо в нынешнюю непогодь, – стоял на своем Богумир. – За эдаким ливнем ромеи не заметят с того берега, как ладьи наши мимо них проскочат.

– Это Стрибог наслал на землю эдакий ливень, давая нам возможность незаметно для ромеев уйти из этого проклятущего места! – вторил Богумиру Акун Белобородый, самый старый из воевод, доводившийся внучатым племянником Олегу Вещему.

– Эх вы! Малодушные! – корил Богумира и Акуна пылкий Ростичар. – Гридни из молодшей дружины и те о бегстве не помышляют.

– Акун прав, Стрибог явил нам свою милость и мы должны этим воспользоваться, – наконец подал голос Святослав. – Довольно споров! Вспомните, братья, как полки наши в сильный ливень взяли на щит стольный град булгарский! Икмор, отберешь две тысячи молодых ратников, а ты, Ростичар, выбери семьдесят ладей повместительней. Пойдем на вылазку за провиантом, братья. Ромеи стерегут нас на суше, а мы пойдем вниз по реке и окажемся за спиной у ромейских дозоров.

Куда Цимисхий свозит снедь для своего войска? – Святослав повернулся к боярину Ставру, который чаще других ходил на вылазки.

– В городок Тетювен, – ответил Ставр.

– Вот туда и двинем! – сказал Святослав. – Поглядим, чем набиты закрома у ромеев.

Об этой вылазке Святослава византийский хронист Лев Диакон так записал в своем труде: «Когда многие из русов стали страдать от ран и надвигался голод, ибо необходимые запасы истощились, а извне ничего нельзя было подвезти из-за ромеев, обступивших Доростол, Святослав, дождавшись безлунной ночи, когда с неба лил сильный дождь, а молнии и гром повергали всех в ужас, сел с двумя тысячами мужей в челны-однодеревки и отправился за провиантом. Собрав в разных местах пшена и прочих жизненных припасов, русы двинулись по реке на ладьях в Доростол.

Во время обратного плаванья русы увидели на берегу реки ромейских обозных слуг, которые поили и пасли лошадей. Сойдя со своих судов и пройдя бесшумно через лес, русы неожиданно напали на большой обоз ромеев, доставивший провиант для войска Цимисхия. Русы перебили многих ромеев, а прочих рассеяли по зарослям, затем они разграбили обоз. Усевшись снова в ладьи, русы с попутным ветром понеслись к Доростолу.

Великий гнев охватил императора, когда он узнал об этом. Цимисхий сурово обвинял начальников флота за то, что они не заметили, как русы отплыли из Доростола. Цимисхий угрожал им даже смертью, если нечто подобное повторится еще раз. После этого случая оба берега Дуная тщательно охранялись ромеями».

Глава 11
Регнвальд

– Долго же ромеи тебя в плену томили, целых десять дней! – молвил Святослав, оглядывая Регнвальда с головы до ног. – Не иначе, Цимисхий в друзья к тебе набивался! – Святослав со смехом похлопал юношу по плечу.

– Прямо в цель угодил, княже. – На серьезное лицо Регнвальда набежала тень улыбки и тут же пропала. – Цимисхий прельщал меня золотом и юными рабынями, многие блага мне обещал при условии, что я выберу момент и заколю тебя кинжалом. Евнух Цимисхия дал мне ядовитого порошку на случай, ежели иного способа для твоего умерщвления не останется. Вот, княже!

Регнвальд достал из-за голенища сапога крошечный стеклянный пузырек, похожий на сплюснутый орех, и протянул его Святославу на раскрытой ладони.

– Значит, племяш, ты уверил Цимисхия в том, что убьешь меня, так? – Святослав посмотрел в глаза Регнвальду. – Почто ты пошел на это?

– Иначе Цимисхий не отпустил бы меня живым, – ответил Регнвальд, не пряча глаз. – Смерти я не боюсь, княже. Мне охота рассчитаться с ромеями за отца и мать! А Цимисхий пусть тешит себя мыслью, будто он заслал убийцу в стан ко князю русов.

– Прав, стало быть, Калокир, говоря, что Цимисхий на подлости горазд! – покачал головой Святослав. – Ты о ромейском яде никому не говори, племяш. Спрячь его куда подальше. Садись-ка и расскажи, что ты видел в ромейском стане, много ли у ромеев раненых, хватает ли у них ествы. У нас-то с ествой совсем худо, племяш. Видишь, что у меня на столе.

Святослав кивнул Регнвальду на свою нехитрую трапезу: овсяный кисель в глиняной кружке и ломоть пресного ржаного хлеба.

Регнвальд сунул флакончик с ядом обратно за голенище сапога и уселся на стул.

– У ромеев всяких припасов вдоволь, – сказал он.

Едва начавшуюся беседу Святослава с племянником прервало появление Харальда и Тюры, которые не утерпели и сразу же прибежали в княжеские покои, едва узнав о возвращении Регнвальда из плена.

Святослав не стал задерживать Регнвальда, видя, как ему не терпится пообщаться с двоюродными братом и сестрой. После гибели родителей Тюра и Харальд стали для Регнвальда самыми близкими людьми.

Регнвальд поведал Святославу, что в стане ромеев полным ходом идут работы по изготовлению новых осадных машин. В подтверждение сказанному Регнвальдом на равнине там, где ромеями был поставлен частокол, опять застучали топоры и буквально на глазах стали вырастать новые осадные башни.

Святослав вывел войско за стены Доростола, едва ромеи закончили постройку осадных башен и вновь расставили за частоколом катапульты и баллисты. Цимисхий тоже отважился на сражение, выведя из своего стана лучшие отряды и расположив их заслоном перед частоколом. Намерение русичей было очевидно для Цимисхия. Святослав вышел на битву с единственной целью – уничтожить камнеметы и осадные башни ромеев.

Пехота русов навалилась на ромеев с таким неослабевающим напором, что не прошло и часа, как славяне продавили середину боевого строя византийцев. Все усилия ромейских военачальников восстановить распадающиеся боевые шеренги были напрасны. На флангах ромеям еще удавалось сдерживать славянский натиск, но в центре их фронт стремительно рушился и все грозило завершиться повальным бегством.

Спасать положение устремился храбрый Иоанн Алакас во главе отряда конников. Острый клин из четырехсот катафрактариев врубился в плотную массу славянской пехоты. Алакас был впереди, расчищая себе дорогу длинным разящим мечом. Славянские витязи так и падали от его сильных ударов.

Навстречу к Алакасу устремился Святослав, яростно понукая своего буланого жеребца. Иоанн Алакас в своих блестящих доспехах был заметен издалека. От Святослава не отставал Регнвальд, под которым был мощный широкогрудый конь вороной масти. Святослав уже замахнулся, чтобы скрестить свой клинок с мечом Алакаса. В этот миг Регнвальд метнул свое копье. Бросок получился на редкость удачным. Стальное жало копья пробило Алакасу защитную сетку спереди на шлеме, вошло ему между глаз и вышло из затылка. Алакас без стона вывалился из седла под торжествующий рев русичей.

Оставшиеся без своего храброго предводителя катафрактарии прекратили наступление.

Битва кипела уже возле самих осадных машин. Русы рубили топорами защитный частокол ромеев, засыпали осадные башни множеством горящих стрел. Наконец мужество покинуло ромеев и они обратились в бегство. Русичи не преследовали врага, торопливо разводя костры и поджигая камнеметы.

Цимисхий встретил своих полководцев в гневе. Эта победа русов свела на нет все усилия ромеев по восстановлению осадных машин. На этот раз воины Святослава не только сожгли катапульты и осадные башни, но и разобрали защитный частокол.

В русском войске все славили Регнвальда, меткий бросок копья которого произвел перелом в битве. На пиру по случаю этой победы Святослав шутливо пожурил племянника за то, что тот не дал ему сразиться с грозным ромейским военачальником.

– Прыток ты не по годам, младень! – сказал Святослав с добродушной усмешкой. – Эдак ты больше меня прославишься!

– Верно ты поступил, Регнвальд! – промолвил Свенельд. – Князя нужно оберегать в сече от врагов и от его же безрассудного рвения к воинским подвигам. Кто знает, может, твое копье ныне спасло Святослава от гибели.

* * *

В тот вечер Кейла, как обычно, шла полутемными дворцовыми переходами в свою светлицу, возвращаясь от Тюры. Эти вечерние посиделки в последнее время стали для подруг чем-то вроде обязательного ритуала. После гибели Весняны и Верхуславы прошло уже больше месяца, но горечь утраты по-прежнему неотступно терзала Кейлу и Тюру. Порознь обе мучительно тосковали по погибшим подругам, но и, встречаясь, Тюра и Кейла остро чувствовали образовавшуюся пустоту после того, как не стало Весняны и Верхуславы.

Огибая угол в одном из дворцовых переходов, Кейла неожиданно столкнулась с Рафаилом. Тот явно поджидал ее.

– Мне нужно поговорить с тобой, – сказал Рафаил, взяв Кейлу за руку.

Кейла привела Рафаила в свою комнату.

– Я принес тебе сушеных абрикосов и немного оливкового масла. – Рафаил положил на стол рядом с горящим светильником небольшой холщевый мешочек. – Ты ждешь дитя. Тебе нужно хорошо питаться, милая.

– Я же просила тебя, Рафаил, больше не преследовать меня, – недовольно проговорила Кейла, кутаясь в шерстяную накидку. Ее бил озноб. – И в твоих подачках я не нуждаюсь!

– О чем ты говоришь, милая! Я же люблю тебя! – с обидой в голосе воскликнул Рафаил. – Ты же моя жена!

– Не затевай сызнова этот разговор, – сердито предупредила Кейла. – Когда-то я была твоей, однако ныне я уже не твоя!

– Сфенкел мертв. Отныне ты свободна! – Рафаил приблизился к Кейле и нежно взял ее за плечи. – Почему ты отталкиваешь меня? Неужели ты намерена и мертвому Сфенкелу хранить верность?

– Уходи, Рафаил! – Кейла передернула плечами и отвернулась. – Я хочу спать.

– А я хочу понять, на что ты надеешься, глупая? – Рафаил уселся на стул, всем своим видом показывая, что так просто он не уйдет. – Я хочу понять, что с тобой происходит, милая? После того как ты побывала в наложницах у Святослава и забеременела от Сфенкела, ты словно переродилась! Кейла, я порой тебя просто не узнаю! Внешне ты все та же, но душа твоя из белой превратилась в черную. Вспомни, Кейла, что русы сделали с государством хазар! Сколько наших соплеменников мыкаются в рабстве у печенегов, в Хорезме и на Руси! Ты должна ненавидеть русов лютой ненавистью, а ты водишь дружбу с племянницей Святослава и с ее братьями. Как это понимать?..

– А никак не понимай, Рафаил, – безразличным голосом ответила Кейла. – Уходи! Тебе тоже пора спать.

– Пойми же, глупая, войско Святослава обречено на гибель! – начал терять терпение Рафаил. – В Доростоле вот-вот начнется голод, русы уже едят собак и ворон. У Святослава слишком мало сил, чтобы разбить ромеев в открытом поле. Пересидеть беду за стенами Доростола Святослав тоже не сможет из-за острой нехватки продовольствия. К тому же не все здешние болгары согласны и дальше терпеть тяготы осады. За спиной у Святослава зреет измена, а он и не догадывается об этом!

Кейла вздрогнула и посмотрела на Рафаила долгим взглядом.

– И что ты предлагаешь мне, муж мой? – спросила она со странной полуусмешкой на своих красивых устах.

– Нам нужно бежать отсюда, милая, – ответил Рафаил.

– Кому это нам?

– Тебе и мне.

– А как же Калокир?

– Его судьба мне неинтересна!

– Городские ворота охраняются днем и ночью, в гавани тоже сутки напролет дежурит стража, – промолвила Кейла, не спуская с Рафаила пристального взгляда. – Как мы сможем выйти из города?

Рафаил приблизился вплотную к Кейле и зашептал ей прямо в лицо:

– В Доростоле имеется потайной подземный ход. Об этом знают очень немногие. Я знаю кое-кого из заговорщиков, они-то и показали мне этот тайный ход из города.

– Значит, заговор действительно существует? – от волнения Кейла перешла на родной хазарский язык.

– Да! – Рафаил тоже заговорил по-хазарски. – Кое-кто из боляр намерен ночью впустить в Доростол ромейское войско, при условии что Цимисхий не станет разрушать город и обращать болгар в рабство.

– Заговорщики уже ведут переговоры с Цимисхием? – прошептала Кейла, обняв Рафаила за шею.

– Их человек позавчера ночью ушел в стан ромеев и пока еще не вернулся обратно, – прошептал в ответ Рафаил, потянувшись губами к устам Кейлы.

Кейла покорно отдалась этому поцелую.

Ощутив вкус губ любимой женщины, Рафаил возжелал большего. Он принялся стаскивать с Кейлы одежды, шепча ей о своих душевных муках и огне любви, сжигающем его сердце. Кейла не сопротивлялась, но в ее покорности было что-то нарочитое, словно она уступала капризу ребенка, дабы завоевать его доверие. Рафаил, захваченный пылом страсти на ложе с той, которую он безмерно любил, был немного не в себе. Кейла задавала Рафаилу какие-то вопросы, он отвечал на них, не задумываясь и не вникая в их суть. Рафаилу казалось, что Кейла теперь с ним заодно, что дурман, пленивший ее разум, наконец-то рассеялся и она готова бежать с ним из этого города и этой страны.

Из покоев Кейлы Рафаил ушел далеко за полночь. Он ушел счастливый и окрыленный надеждой на возрождение былых близких отношений с Кейлой.

Кейла же после ухода Рафаила осталась лежать на смятой постели угрюмая и опустошенная, ее лицо горело от поцелуев того, кого она когда-то любила и кто теперь был ей безразличен. Кейла пыталась разобраться в себе самой, примеряя к своим мыслям и поступкам логику Рафаила. Исходя из этой логики, Кейла предала свою семью, своего истинного мужа, свой народ и все из-за любви к человеку из враждебного хазарам племени! Она ждет ребенка от этого человека и не представляет себе дальнейшую жизнь без него! Русы лишили Кейлу родины, но она тем не менее не желает поражения войску Святослава. Кейла не желает гибели Харальду и Тюре, поэтому с утра ей нужно встретиться со Святославом и рассказать ему о заговоре болгарских вельмож. Но при этом Кейла не желала зла и Рафаилу, который искренне ее любит.

Кейла не спала почти всю ночь, ворочаясь на постели и терзаясь мыслями о том, как ей предупредить Святослава о заговоре и не упоминать при этом о Рафаиле. Жертвовать Рафаилом Кейла не хотела ни при каких обстоятельствах! Вместе с тем Кейла понимала, если Святослав распутает все нити заговора, то под его карающий меч непременно угодит и Рафаил. В такой ситуации Кейла видела один выход: Рафаил должен поскорее покинуть Доростол. Но как его заставить это сделать?

Утро нового дня Кейла встретила невыспавшейся и одолеваемой самыми мрачными мыслями. Гудение боевых труб, доносившееся из-за стен цитадели, возвестило Кейлу о том, что русское войско опять двинулось на вылазку.

Служанка Милена, помогавшая Кейле одеваться и заплетавшая ей косы, видимо, сумела подсмотреть за ночным приключением своей госпожи, так как она позволила себе отпускать острые намеки при виде разорванной исподней сорочицы Кейлы, а также разглядывая синяки у нее на плечах и бедрах. Рафаил в порыве страсти тискал Кейлу уж слишком сильно!

Кейла прогнала служанку с глаз долой. Пожевав принесенных Рафаилом сушеных абрикосов и выпив немного квасу, Кейла отправилась к Тюре, надеясь, что та поможет ей дельным советом. В дворцовом переходе Кейла неожиданно столкнулась с Регнвальдом.

Регнвальд поприветствовал хазаринку, с которой он был в дружеских отношениях, и поинтересовался о причине ее столь унылого вида.

– Мне приснился дурной сон, – сказала Кейла и попыталась улыбнуться. – Только и всего.

– Бывает, что через сны боги предупреждают нас о грядущих невзгодах, – заметил Регнвальд. – Жрец Ходимир умеет угадывать грядущее через сновидения. Хочешь, я сведу тебя с ним?

Регнвальд мягко взял хазаринку за руку.

– Лучше я тебе расскажу свой сон, Регнвальд, – промолвила Кейла неожиданно для себя самой. – Мне приснилось, что враги ночью проникли в Доростол через подземный ход. Ромеи поджигали дома, убивали всех подряд, взрослых и детей. Мы с Тюрой метались среди пожаров и развернувшейся на городских улицах кровавой битвы. Мы искали спасения, но кругом была смерть. Я пробудилась в ужасе, вся мокрая от пота! Мне и сейчас страшно, Регнвальд.

В глазах Регнвальда появилось беспокойство.

– Какой зловещий сон, – медленно проговорил он.

– Имеется ли подземный выход из Доростола? – спросила Кейла, вцепившись в руку Регнвальда.

– Не знаю. – Регнвальд пожал широкими плечами. – Надо будет спросить у болгарских воевод.

– Обязательно спроси, Регнвальд! Сегодня же! – решительно вымолвила Кейла. – Вдруг этот сон вещий!

Расставшись с Регнвальдом, Кейла пришла к Тюре уже в более приподнятом настроении. Ей казалось, что если воины Святослава отыщут подземный ход из города и возьмут его под свою охрану, тогда у болгар-заговорщиков не будет возможности тайно общаться с Цимисхием. Заговорщики не смогут ударить в спину Святославу! Главное, чтобы этот потайной ход был найден!

Русичи возвратились из вылазки с победой, им удалось разграбить обоз с зерном, шедший к стану Цимисхия.

Воеводы поздравляли Святослава с удачей, в этой стычке у русичей никто не погиб, а ромеев полегло больше сотни.

И только Свенельд воздержался от восхвалений.

– Вспомни, князь, начиная эту войну, мы сражались за Болгарию, – сказал он, – потом мы воевали за города ромеев и их богатства, перейдя Балканский хребет. А ныне наше войско сражается за зерно и муку. Так стоит ли продолжать эту войну, княже?

Святослав ничего не ответил на это Свенельду, лишь наградил его недружелюбным взглядом. Упреки старого варяга становились Святославу все более в тягость.

* * *

По случаю удачной вылазки в покоях Святослава допоздна шумело пиршество, на котором кроме русских воевод было немало и болгарских вельмож. Если со съестными припасами в осажденном Доростоле день ото дня становилось все хуже, то виноградного вина здесь в каждом доме было полные погреба. Вкус этого хмельного напитка русичи уже успели оценить в полной мере!

В то время как Святослав и его старшие дружинники в хмельном угаре хором горланили песню о былинном богатыре Микуле Селяниновиче, Регнвальд подсаживался тут и там к имовитым болгарам и выспрашивал у них про подземный ход из города, существует ли такой?

Боляре либо недоумевающе пожимали плечами, либо говорили, что такого тайного хода нет, кто-то просто отшучивался… Только Гомза сказал Регнвальду, что он слышал о подземном ходе, но где именно он прокопан, не знает, ибо этот подземный коридор рыли почти сто лет тому назад.

Беседу Регнвальда с Гомзой случайно услышал Свенельд, который несмотря на поздний час приказал привести к нему городских старейшин. Дружинники Святослава живо доставили почтенных старцев во дворец.

– Как это понимать, уважаемые? – молвил старейшинам Свенельд. – За три месяца осады никто из вас не удосужился сообщить князю Святославу об имеющемся в Доростоле подземном ходе!

– Этот подземный коридор так и не был прокопан до конца, – ответил Свенельду самый старый из старейшин. – Это подземелье завершается тупиком. Вот по какой причине мы и не вспоминаем о нем.

Подозрительный Свенельд пожелал сам осмотреть заброшенное подземелье. Он взял с собой Регнвальда и десяток дружинников. Старейшина по имени Дончо привел Свенельда и его людей в ту часть городской цитадели, где стояли каменные амбары и большая ветряная мельница. В подвале мельницы и находился вход в подземный тоннель.

На другое утро Регнвальд встретился с Кейлой, чтобы успокоить ее.

– Подземный ход и впрямь существует, – сказал он, – но подземелье заканчивается тупиком, так как упирается в очень прочный каменный пласт. Землекопы, рывшие этот тоннель под городом, пытались пробиться через эту каменную толщу, но это оказалось им не под силу.

Кейла была озадачена. Если подземный ход заканчивается тупиком, тогда каким образом ушел в стан ромеев гонец от заговорщиков, о котором ей проговорился Рафаил? Или Рафаил лгал ей? Кейла не находила себе места, терзаемая этими вопросами.

Чтобы избавиться от своих сомнений, Кейла стала искать встречи с Рафаилом, но того нигде не было. Калокир сказал Кейле, что у Рафаила в городе появились друзья среди местной знати, у которых дочь на выданье. Вот Рафаил и зачастил в этот дом. Он порой и ночует там.

Кейла не поверила Калокиру. Ей показалось, что хитрый грек чего-то недоговаривает.

Рафаил объявился через три дня. Поздним вечером он сам пришел к Кейле и с таинственным видом сообщил ей, что по поручению Калокира отлучался из Доростола в стан ромеев.

От услышанного у Кейлы перехватило дыхание.

– Как ты сумел выбраться из города? – изумленно спросила она.

– Через подземный ход, – ответил Рафаил. – Я же рассказывал тебе о нем. Заговорщики предложили Калокиру стать посредником в их переговорах с Цимисхием. Калокир согласился, но сначала он захотел получить гарантии безопасности от самого Цимисхия.

– Что толкнуло Калокира на это предательство? – невольно вырвалось у Кейлы.

– Калокир уже не верит в победу Святослава над ромеями, – сказал Рафаил, – ведь русы заперты в Доростоле, как в мышеловке. Калокир намерен бежать из Доростола при первой же возможности. Я последую за ним и возьму тебя с собой, моя красавица. Мы с тобой совершенно случайные люди на этой войне. Нам совсем не место ни среди этих людей, ни среди этих опасностей!

Кейла была в отчаянии не столько от того, что оправдались ее худшие предчувствия, сколько от осознания, что ей все же придется пожертвовать Рафаилом, ибо умалчивать и дальше о заговоре она не собиралась.

Однако в последующие несколько дней между русичами и ромеями постоянно происходили ожесточенные сражения на равнине перед Доростолом. Ромеи пытались в очередной раз построить осадные башни и камнеметы, вновь поставить защитный частокол, но воины Святослава не позволяли им это сделать. Отбитые у врага доски, брусья и колья русичи уносили с собой в Доростол.

У Кейлы никак не получалось переговорить с Регнвальдом или увидеться со Святославом.

Однажды Кейла пришла в светлицу к Тюре и застала ту в слезах. На расспросы Кейлы Тюра поведала, что Калокир сидит в темнице по ее вине.

У Кейлы от изумления рот открылся сам собой.

– Калокир замыслил бежать из Доростола и звал меня с собой, – молвила Тюра. – Калокир говорил, что не может оставить меня в беде, что ежели ему не суждено отвратить гибель Святослава, то он хотя бы спасет меня в память о Сфандре, которую ему никогда не забыть. – Тюра вновь разрыдалась. – Я сказала Калокиру, что должна подумать над его словами, а когда он ушел, то я разыскала Харальда, чтобы посоветоваться с ним. А Харальд все передал Святославу. Князь без промедления заточил Калокира в темницу. Теперь Калокиру грозит смерть, а ведь он проявил столько заботы о нас с Харальдом, когда мы жили у него дома в Царьграде.

Кейла обняла рыдающую Тюру.

Вскоре пришел Харальд и рассказал, что Калокир, как выяснилось, хотел не просто скрыться из осажденного Доростола, но намеревался вступить в тайные переговоры с Цимисхием от имени изменников-болгар. Имена изменников уже известны, их тоже заточили в подземелье. Тайный подземный ход, которым пользовались заговорщики, тоже обнаружен гриднями Святослава.

– У Калокира есть слуга-хазарин, что сталось с ним? – поинтересовалась Кейла, стараясь не выдать свое волнение.

– Этот хазарин оказался на удивление прыток! – усмехнулся Харальд. – Он сумел бежать из города по подземному ходу.

Кейла облегченно вздохнула. Если бы с Рафаилом что-нибудь случилось, то это легло бы на ее совесть тяжким грузом.

* * *

Святослав допрашивал Калокира в присутствии Свенельда и Регнвальда.

Князь сидел на стуле с подлокотниками, на таких в Киеве обычно восседают судьи. Свенельд и Регнвальд сидели на скамье. Калокир стоял перед князем на каменном полу просторной светлицы спиной к дверям, возле которых застыли два гридня с мечами и копьями.

На дворе было начало июля.

В распахнутые окна вливались густые ароматы сочной листвы деревьев, смешанные с запахом прибитой дождем пыли. Дождь прошел над городом перед самым рассветом.

С Дуная веял прохладный ветерок, колыхавший белые занавески на окнах.

Калокир выглядел подавленным. Ночь, которую он провел в темнице, подействовала на него угнетающе. Длинные завитые волосы Калокира были спутаны, в них застряли тонкие сухие соломинки, то был след от жесткого ложа в подземелье. Роскошная туника-далматика, плотно облегающая статную фигуру Калокира, выглядела помятой.

– Так вот чем завершилась наша дружба, Калокир, – мрачно произнес Святослав. – Завершилась наша дружба твоей изменой! Значит, правы были те из моих бояр, кои говорили мне, что всякую дружбу ромеи измеряют получаемой через нее выгодой. Кончается выгода, тогда и дружба сходит на нет. Скажи, Калокир, чего наобещал тебе Цимисхий за твое предательство? Молчишь.

Калокир угрюмо смотрел себе под ноги.

– От тебя измены я никак не ожидал, Калокир, – продолжил Святослав, – поэтому пощады не жди. Жить тебе осталось до вечера. Труса и вора я еще могу простить, но изменника – никогда! Что можешь сказать в свое оправдание? Молви!

Калокир молчал, по-прежнему глядя в пол.

– Нечего ему сказать! – проворчал Свенельд. – Он же привык лгать и изворачиваться, а тут уж никак не извернешься!

– Тогда прощай, Калокир! – промолвил Святослав. – Уж не обессудь. За добро я тебе платил добром, за зло плачу злом.

Молчаливая стража увела Калокира обратно в темницу.

Весь день Калокир провел в молитвах, то отмеряя нервными шагами свое тесное узилище, то стоя на коленях под крошечным оконцем, откуда на него изливался горячий солнечный свет. То был свет последнего дня в его жизни!

В сумерках за Калокиром пришли те же молчаливые стражи и вывели его из душного подземелья на свежий воздух. Калокир был спокоен. Ему связали руки, набросили на голову мешок, посадили его на коня. Лошадиные копыта зацокали по мощенным камнем улицам Доростола. Калокира сопровождал всего один всадник.

Услышав скрип отворяемых городских ворот, Калокир сообразил, что его казнь, скорее всего, произойдет где-то за городом. Цокот копыт сменился глухим топотом по сухой примятой траве. Калокир напряг слух, ловя любые звуки в обступившей его тишине; изредка всхрапывал конь под ним, звякала уздечка. Спутник Калокира хранил зловещее молчание. От этого Калокиру становилось не по себе.

Ехали довольно долго. От сидения в седле со связанными спереди руками у Калокира заныла спина.

Наконец спутник Калокира остановил лошадей. Он помог греку сойти с коня на землю и сдернул мешок с его головы. Калокир изумленно хлопал глазами. Перед ним был Регнвальд! Юноша был в кольчуге, но без шлема.

Калокиру показалось это злой усмешкой Судьбы. Нить его жизни выпало оборвать не кому-нибудь, но сыну Сфандры, любовь к которой еще и теперь жила в сердце Калокира!

«Наверняка Регнвальд знает, что его мать была моей любовницей, потому-то он и вызвался стать моим палачом», – подумал Калокир.

Регнвальд вынул меч из ножен и велел Калокиру встать на колени.

Калокир подчинился.

Встав сбоку от Калокира, Регнвальд взял меч двумя руками и занес его для удара над своим левым плечом.

Калокир закрыл глаза. Вот он, последний миг его жизни!

Но удара не последовало.

Калокир открыл глаза и взглянул на Регнвальда. Тот глядел куда-то в сторону, воткнув меч в землю. Калокир встал на ноги и увидел несущегося к ним всадника с длинными развевающимися волосами. Всадник стремительно приближался. Вот он уже совсем близко. Уже видно, что это наездница в длинном белом платье с разрезами на бедрах, через которые сверкали розоватой наготой ее полусогнутые ноги.

– Тюра! – удивленно воскликнул Регнвальд, когда лихая наездница осадила разгоряченного коня прямо перед ним. – Ты зачем здесь?

Девушка спрыгнула с седла на землю и еле удержалась на ногах, путаясь в длинном платье. Выражение мучительной тревоги сменилось на ее лице, обрамленном светлыми растрепанными волосами, миной величайшей радости, когда она увидела живого Калокира.

– Хвала богам! Я успела вовремя! – облегченно выдохнула Тюра.

Подскочив к Регнвальду, Тюра вцепилась в него обеими руками и стала умолять его пощадить Калокира. В ее голосе было столько мольбы, она такими умоляющими глазами взирала в очи Регнвальду, что тот совсем растерялся. Регнвальд знал, что Тюра очень привязана к Калокиру за все то добро, какое он для нее сделал. Однако Регнвальд не мог и представить, что его двоюродная сестра отважится на такой отчаянный поступок.

– У меня повеление Святослава… – начал было Регнвальд неуверенным голосом.

Тюра не дала ему договорить.

– Вспомни, брат, под чьей заботой находились мы с Харальдом, живя в Царьграде, – молвила Тюра, хватая Регнвальда за руки. – Вспомни, приезжая в Киев, Калокир всегда привозил подарки твоей матери. А почему он это делал? Калокир обожал твою мать. И Сфандра любила его! Я это знаю совершенно точно. Одумайся, брат! Сфандра глядит теперь на тебя из царства Нави и роняет горькие слезы, видя, что ее сын собирается предать смерти любимого ею мужчину!

Регнвальд оттолкнул от себя Тюру и вложил меч в ножны.

– Будь по-твоему, сестра, – проворчал он. И глухо добавил, швырнув нож к ногам Тюры: – Сама освободишь этого изменника!

Вскочив на своего рыжего скакуна, Регнвальд погнал его рысью к виднеющимся вдалеке зубчатым стенам и башням Доростола. Он забрал с собой и гнедую лошадь, на которой вывез Калокира из города.

Взяв нож, Тюра разрезала путы на руках Калокира.

Грек стоял перед девушкой с поникшими плечами, сотрясаясь от рыданий. Ему было стыдно посмотреть Тюре в глаза.

Тюра на краткий миг прижалась к Калокиру, мягко коснувшись лбом его небритой щеки. Затем девушка подбежала к лошади и запрыгнула в седло. Гикнув звонким голосом, Тюра птицей полетела по равнине вдогонку за Регнвальдом, который уже растаял в стремительно сгущающемся мраке южной ночи.

Глава 12
«Мертвые срама не имут…»

Болгарских вельмож, устроивших заговор, Святослав отдал на суд болгарской дружины. Расправа была короткой и беспощадной. Болгары в гневе закидали изменников дротиками.

В стане ромеев, видимо, что-то стало известно о происходящих в Доростоле неурядицах, поскольку византийцы воспрянули духом и выстроились на равнине в боевой порядок, вызывая славян на битву. Святослав принял вызов. Обратив внимание, что Цимисхий расположил свое войско выгнутой дугой, чрезмерно усилив фланги, Святослав решил рассечь фалангу ромеев посередине, а затем стремительным ударом в тыл правого фланга добить врага. Лучшие конные отряды Цимисхия были собраны как раз здесь.

Пробивать центральные пешие шеренги ромейского войска Святослав поручил воеводе Икмору. Сам князь встал с конной дружиной на левом крыле, доверив правое крыло своего войска конному полку болгар во главе с воеводой Гомзой.

Битва началась.

Русичи отчаянно напирали в центре. Цимисхий раз за разом бросал в сечу фланговые конные полки, стремясь взять войско Святослава в клещи. Дабы вернее это сделать, ромейские полководцы по привычке начали растягивать свой боевой фронт, не очень заботясь о центре. Вскоре фаланга ромеев стала разрываться под напором русичей сразу в нескольких местах. Заткнуть бреши в боевых порядках было некем, так как все резервные отряды ромеев были оттянуты на фланги. Фронт ромейского войска начал рушиться на глазах!

Тревожно завыли ромейские трубы, призывая на помощь из стана Цимисхия всех, кто там еще оставался.

Вот русичи прорубились сквозь толщу ромейской фаланги, обратив врагов в бегство. Казалось, свершился перелом в сражении! Пешим русским полкам оставалось только выйти в тыл правого фланга ромеев, где находились «бессмертные» и катафрактарии во главе с магистром Склиром.

И тут случилось непредвиденное.

Икмор узрел на левом фланге ромейского войска пурпурный штандарт василевса с золотым двуглавым орлом. Он повел своих ратников туда, забыв о приказе Святослава. Размахивая мечом, Икмор стал пробиваться к Цимисхию, горя сильнейшим желанием своей рукой убить владыку ромейской державы. Телохранители Цимисхия стояли насмерть, сдерживая натиск славянской рати, но их было немного. Русичи уверенно одолевали ромеев. В Икмора вонзались стрелы, но он не обращал на них внимания, свирепо круша врагов мечом. Когда ему в бедро воткнулось вражеское копье, то Икмор обломил копейное древко и с железным наконечником в ноге продолжал сражаться.

До Цимисхия оставалось не более сорока шагов. Икмор выхватил дротик из руки сраженного им ромея и метнул его в василевса. Короткое копье просвистело рядом с головой Цимисхия и убило наповал императорского знаменосца. Пурпурный царский стяг повалился на землю.

Навстречу Икмору выехал верхом на белом коне храбрый военачальник Анемас, араб по рождению, сын критского эмира Абд-эль-Азиза, взятого в плен Никифором Фокой и перешедшего на службу к ромеям. Анемас преградил путь Икмору и сильным ударом двуручного меча отсек ему голову вместе с правой рукой, уже занесенной для очередного удара. Икмор упал. Русичи подхватили его тело и, заслоняясь щитами, стали отступать, удрученные гибелью своего доблестного воеводы.

Сражение продолжалось еще около трех часов, поскольку во фланговых отрядах славян далеко не сразу узнали о смерти Икмора. Святослав и Гомза со своими конными дружинами отразили все наскоки ромейской конницы. Только повальное откатывание назад расстроенных русских полков под натиском наемников Цимисхия вынудило Святослава завершить эту битву отступлением в Доростол. С обеих сторон было много убитых, но раненых было втрое больше.

В сумерках на равнине заполыхали погребальные костры. Русичи хоронили своих павших и среди них – воеводу Икмора, сына Энунда, считавшегося по храбрости и воинскому умению вторым после Святослава.

Уже глубокой ночью в покоях Святослава собрались предводители русского войска. Нужно было решить, что делать дальше?

– Ествы у нас осталось дней на шесть, не больше, – сообщил собравшимся Свенельд. – Лошадей и вовсе кормить нечем. Число убитых ратников к сегодняшнему дню перевалило за десять тысяч человек. Израненных ратников у нас более семи тысяч, из них половина тоже обречена на смерть, ибо надлежащего ухода за ними нету. Помощи нам ждать неоткуда, братья.

– Чего ты тоску нагоняешь, воевода! – Ростичар бросил на Свенельда сердитый взгляд. – У ромеев раненых тоже полным-полно, а убитых еще больше, чем у нас. Токмо от моего меча в последней сече пала дюжина ромеев! А Икмор, полагаю, еще больше врагов накромсал!

– Мне ведомо, Ростичар, что меч у тебя быстрый, – спокойно промолвил Свенельд. – А Икмор мог нагнать страху на любого врага хоть с мечом в руке, хоть с секирой. Вот токмо ушел от нас Икмор в царство Нави и храбрость свою с собой унес.

– Гибель Икмора, несомненно, большая утрата для нашего войска, – сказал боярин Ставр, – но не склоняться же из-за этого перед Цимисхием!

– Об этом никто и не говорит, – подал голос Акун Белобородый. – Надо сажать войско на ладьи и отчаливать отсюда, покуда ромеи раны зализывают. Соберем на Руси новое войско, вот тогда и расквитаемся с Цимисхием за все наши обиды!

– Еще чего! – гневно воскликнул Ростичар. – После стольких жертв отдать ромеям Доростол! Думай, что молвишь, Акун.

– А войско чем кормить, храбрец? – накинулся Акун на Ростичара. – В Доростоле уже все собаки съедены, все голуби и вороны переловлены. Ратники уже крапиву едят вместо хлеба.

– Вот разобьем ромеев и обогатимся не токмо златом и рабами, но и съестными припасами, – вставил воинственный Ставр. – У ромеев всякой пищи навалом!

– У нас не сегодня-завтра воины от голода падать начнут, до сечи ли тут! – сказал боярин Богумир.

Спор воевод грозил перейти в шумную перепалку, но тут вмешался Святослав.

Князь расправил широкие плечи и медленно прошелся по светлице от скамей, на которых восседали бояре, до узких окон, утонувших в толще дворцовой стены. За разноцветными оконными стеклами уже погасли последние отблески вечерней зари. Темная июльская ночь поглотила Доростол и берега широкого Дуная. Так же темно и смутно было на душе у Святослава, это чувствовалось в его речи, обращенной к старшим дружинникам.

– Погибнет слава, которая шествовала за нашим войском везде и всюду, коль мы теперь позорно отступим перед ромеями, – молвил князь. – Братья, проникнемся же мужеством, завещанным нам предками, и выйдем завтра на сечу, помня, что мощь русов доселе была несокрушимой. Не пристало нам возвращаться на Русь, спасаясь бегством. Выбор у нас таков: либо победить и с честью вернуться домой, либо умереть со славой здесь, у стен Доростола. – Святослав ненадолго умолк, оглядев бородатые утомленные лица своих воевод, затем более уверенным голосом продолжил: – Братья, не посрамим земли Русской, но ляжем костьми, ибо мертвые срама не имут. Но ежели мы побежим от врага, то стыдом себя покроем. Станем крепко, братья! Я пойду впереди вас, коль голова моя падет, то вы уж промыслите дальше сами. Вот тогда я буду для вас и не владыка, и не советчик.

Святослав сел на стул и обвел долгим взглядом своих притихших бояр, словно ожидая от них возражений. Однако ни одного возражения не прозвучало. Даже всем недовольный Свенельд и тот молчал.

Наконец со скамьи поднялся боярин Ставр.

– Битва так битва, князь. Мы все пойдем за тобой!

– Где твоя голова, княже, там и наши головы! – воскликнул пылкий Ростичар.

– Тогда всем спать! – распорядился Святослав. – Завтра силы понадобятся.

* * *

Тюра пробудилась от гула боевых труб, которые звучали долго и настойчиво, созывая ратников на битву. Тюра вскочила с постели и подбежала к окну, выходившему на широкий дворцовый двор. Там было много всадников, облаченных в доспехи, со щитами и копьями в руках. Над островерхими шлемами дружинников покачивался багряно-черный княжеский стяг. Увидела Тюра и самого Святослава с красным щитом, на буланом коне, укрытом красным чепраком. Подле князя гарцевали верхом на лошадях все его воеводы, блистающие кольчугами и посеребренными шлемами.

Вот прозвучал короткий отрывистый сигнал боевого рога. И вся конная лавина с лязгом и цокотом копыт хлынула вслед за князем через распахнутые дворцовые ворота на узкие улицы Доростола.

Мощенный плитами двор опустел.

«Опять сражение! – подумала Тюра, торопливо натягивая на себя длинное льняное платье. – Похоже, конца этому не будет! И откуда токмо берутся силы у воинов Святослава?»

Тюра заплетала в косу свои длинные волосы, когда к ней в светлицу забежала взволнованная Кейла.

– Святослав повел рать на битву с ромеями, но молодшая дружина оставлена князем в Доростоле, – поведала хазаринка Тюре. При этом она не скрывала радости, зная, что ее любимый Харальд избежит сегодня смертельной опасности. – Я хочу подняться на городскую стену и посмотреть на сражение. Харальд сказал, что нынешняя битва станет решающей. Тюра, не хочешь пойти со мной?

– Почему Харальд так сказал? – спросила Тюра, надевая на голову узорное очелье с серебряными колтами у висков. – Что он имел в виду?

– Ты же знаешь, сколь плачевно положение русского войска, – печально вздохнула Кейла. – Вот Святослав и надумал окончить эту войну одним решительным ударом по ромейскому стану.

– О боги! – Тюра прижала ладони к щекам. – Это же безумие! Русичей же намного меньше, чем ромеев! Почто же Свенельд не вразумил Святослава?!

– Так ты пойдешь со мной на городскую стену? – вновь спросила Кейла, глядя на мечущуюся по комнате подругу.

– Конечно, пойду! – решительно промолвила Тюра, подпоясываясь тонким пояском.

Направляясь к выходу из дворца, подруги столкнулись с Харальдом, который был в военном облачении. По лицу Харальда было видно, что он сильно расстроен решением князя не брать на сегодняшнюю битву молодшую дружину. Узнав, что Тюра и Кейла собрались понаблюдать за сражением с городской стены, Харальд отправился вместе с ними.

Тюра шла торопливым шагом по укрытым густой тенью узким улицам Доростола, сердито поторапливая Кейлу, которая то и дело льнула к Харальду, то обнимая его, то целуя.

«Ныне, может, вся русская рать в сече поляжет, а у этой глупышки одна любовь на уме! – мысленно негодовала Тюра на Кейлу. – Рада-радешенька тому, что Харальд рядом с ней, а не на поле битвы!»

Однако и в душе Тюры острой занозой сидела сильнейшая тревога за дружинника Добровука, с которым ее связывали столь близкие отношения, что за глаза их все вокруг уже называли мужем и женой. Добровук состоял в старшей княжеской дружине, поэтому его сегодня ожидало множество опасностей. Тюра досадовала на то, что Добровук отправился на эту опаснейшую битву, даже не повидавшись с нею напоследок.

Харальд и две подруги поднялись на верхнюю площадку высокой воротной башни. Здесь уже толпились стражники, охранявшие южные городские ворота. Воины почтительно потеснились, уступая место возле бойниц княжескому гридню и его знатным спутницам.

Ниже, на заборолах городской стены, протянувшихся от Южной воротной башни к угловой Бычьей башне и к Северной воротной башне, собрались многие сотни горожан, в основном женщин и детей, а также те из раненых русичей, кто мог самостоятельно передвигаться. Все в сильнейшем волнении вглядывались в призрачную туманную даль, куда удалились русские конные и пешие полки, вместе с которыми ушли на битву и болгарские ратники.

Солнце, поднимаясь над горизонтом, постепенно рассеяло своими горячими лучами утренний сырой туман.

Людям, собравшимся на городской стене, открылась обширная желтая равнина, заполненная многочисленными воинскими отрядами, вытянутыми в длинные линии, блистающие на солнце остриями копий и железом доспехов. Русская рать была заметнее всего, поскольку она находилась ближе к стене Доростола. Над русскими полками реяли багряные стяги с черными эмблемами городов и славянских племен. Свое войско Святослав расположил в две линии, причем передовая линия русской рати, обращенная лицом к неприятелю, была вдвое длиннее и шире задней линии, где стояла вся болгарская пехота и несколько сотен русских конников.

Раскинутый на холме лагерь ромеев также хорошо просматривался с городской стены Доростола. Отряды Цимисхия, выходившие из-за лагерного частокола, выстраивались тоже двумя длинными линиями напротив войска Святослава. Численный перевес ромеев над славянами был таков, что их боевые порядки по фронту оказались длиннее на полмили по сравнению с боевыми шеренгами русичей.

– Почто Святослав не удлиняет свой ратный строй за счет второй боевой линии, ведь у него же есть время для этого? – обеспокоенно спросила Тюра, теребя брата за рукав рубахи. – Неужели князь не видит, что вражеские полчища нависают над его фланговыми полками?

– Не беспокойся, сестра, – сказал Харальд, – Святослав знает, что делает. Без второй боевой линии наступать на ромеев нельзя именно потому, что их намного больше, чем наших ратников. Ромеи непременно попытаются окружить войско Святослава. Тогда-то и понадобится вторая боевая линия, чтобы не дать врагам ударить в спину нашим ударным полкам.

Сказанное Харальдом Тюре вскоре подтвердилось в полной мере.

Едва пешие полки Святослава ринулись в атаку на фалангу ромеев, в это же время полководцы Цимисхия начали производить фланговые охваты русской рати своими конными отрядами. Под натиском пеших ратников Святослава фаланга ромеев все сильнее подавалась назад, выгибаясь гигантской дугой. Этот успех славян радовал всех, кто созерцал сражение с высоты городской стены Доростола. Однако обзор битвы вскоре затруднился, поскольку густая пыль, поднятая наступающей с флангов конницей ромеев, скрыла непроницаемой завесой русские полки и их стяги. По равнине растекался топот многих тысяч копыт. Две конные лавины ромеев, обходя с двух сторон наступающую русскую рать, соединились позади второй линии войска Святослава, завершив таким образом окружение всего русского войска.

Из-за пыльной завесы стоящим на воротной башне было не разобрать толком, что предпринимают русские и болгарские воеводы во второй боевой линии для отражения вражеского натиска.

– Ну вот, обступили враги рать Святослава отовсюду! – в отчаянии воскликнула Тюра, прижав руки к груди. – Что теперь будет?

Тюра взглянула на брата.

Харальд был совершенно спокоен.

– Окружить еще не значит разбить, сестра, – сказал он.

И вновь произнесенные Харальдом слова удивительным образом подтвердили разворачивающиеся на равнине события.

Передняя линия ромейского войска оказалась прорванной. Русичи, наступая, сошлись грудь в грудь со второй линией пехоты византийцев. Натиск конницы ромеев на тыловое охранение русской рати не привел к безусловному успеху и перелому в битве. Святослав, предвидя все это, заранее дал своим воеводам во второй линии точные указания, как действовать против конницы врага в полном окружении. Окруженные со всех сторон отрядами Цимисхия, русичи не только сохраняли боевой строй, но и уверенно вели наступление.

Пыль понемногу оседала и зоркие глаза Тюры наконец смогли увидеть то, во что она боялась поверить, но что действительно происходило на равнине, забитой сражающимися войсками. Окруженное русское войско, вытягиваясь огромным удлиненным овалом, не стояло на месте. Рать Святослава уверенно теснила вторую линию ромейской пехоты, продавливая ее прямо посередине. Шум сражения заметно отдалялся. Войско Святослава шаг за шагом приближалось к стану ромеев, все дальше и дальше удаляясь от спасительных стен Доростола.

Для Цимисхия это был самый черный день в его жизни. Поредевшее войско Святослава было похоже на израненного льва, окруженного сворой охотничьих псов, свирепость и выучка которых были бессильны перед страшными когтями и клыками могучего хищника.

Цимисхий со своей свитой находился во второй боевой линии ромейского войска. Когда эта боевая линия стала рассыпаться у него на глазах точно так же, как час назад развалилась под натиском русов передовая фаланга ромеев, в сердце василевса закрался трепет. Никаких свежих резервных отрядов под рукой у Цимисхия не было, все резервные силы были отданы им магистру Склиру для полного окружения русов.

Подле Цимисхия находились лишь «бессмертные», они-то и встали вокруг него живым заслоном.

Военачальник Анемас крикнул Цимисхию, что он сейчас принесет ему голову Святослава. Пришпорив коня, храбрец Анемас врубился в самую гущу конной русской дружины. Анемас действительно столкнулся в сече со Святославом и ранил копьем княжеского коня. Буланый жеребец осел на задние ноги. Невольно откинулся назад и Святослав. В этот миг Анемас рубанул князя мечом, целя ему в шею, но попал в ключицу. Анемас снова замахнулся мечом, но подоспевший Добровук ловко выбил клинок из его руки. Святослав, превозмогая боль, со всей силой вогнал свой меч в живот Анемасу. Тот стал валиться с коня, пытаясь выхватить из-за пояса кинжал. Дружинники Святослава скопом набросились на Анемаса, изрубив мечами его самого и пронзив копьями его коня.

Смерть Анемаса надломила мужество ромеев. Не слушая окриков военачальников, ромеи стали разбегаться кто куда, обнажая боевую линию. Цимисхию пришлось самому спасать положение. Василевс бросил в сражение «бессмертных» и всю свою свиту. Цимисхий метался с обнаженным мечом среди своих бегущих воинов, кому-то грозя, кого-то умоляя остановиться… Наемникам Цимисхий обещал золото, пытаясь вернуть их в битву, бегущих сотников василевс обещал сделать таксиархами, если те остановят наступление русов.

Однако помощь Цимисхию пришла с высоких небесных сфер.

Внезапно задувший сильнейший ветер поднял пыльные вихри, которые ослепили победоносные полки Святослава. Ветер был так силен, что легко валил человека наземь. Чтобы не упасть, воинам приходилось цепляться друг за друга или же крепко держаться за лошадей. Ветер выл и свистел, наполняя войска смятением и страхом. Эта гудящая песчаная буря вскоре сменилась сильным ливнем с грозой и молниями.

Битва разом прекратилась, поскольку кони впадали в неистовство, не слушаясь седоков, пешим же воинам было невозможно различить с трех шагов, кто перед ними, свой или враг. Непрерывно подавая сигналы трубами, русичи и ромеи разошлись в разные стороны. Святослав увел свои полки обратно в Доростол. Цимисхий собрал ромейские отряды в своем стане на холме.

Глава 13
Мирный договор

Буря безжалостно прошлась по ромейскому лагерю, повалив много шатров и палаток, распугав вьючных животных и даже обрушив несколько деревянных сторожевых башен. Сильные порывы ветра изорвали в клочья парчовую кровлю императорского шатра. В образовавшиеся огромные дыры пролилась дождевая вода, вымочив постель Цимисхия, его одежды и ковры.

Когда ураган стих и в ромейском стане был наведен порядок, Цимисхий собрал своих военачальников на совет.

Сначала Цимисхий разбранил Варду Склира и тех военачальников, которые с таким азартом окружали русское войско, что совсем позабыли обо всем на свете, в том числе и о василевсе, который едва не угодил под мечи и копья русов, самолично останавливая разбегающихся воинов. Затем Цимисхий с мрачным видом попенял Феодору Лалакону на то, что тот недавно уверял его в том, что русы сломлены духом и победить их теперь не составит большого труда.

– То, что войско Святослава редеет с каждым днем, это я вижу, – угрюмо молвил Цимисхий. – Однако даже поредевшее наполовину воинство русов сегодня выказало нам такую мощь и доблесть, что если бы не случилась буря, то русы несомненно пробились бы к нашему стану и опустошили бы его.

Военачальники хмуро молчали, ибо возразить им было нечего.

Упоминая погибшего Анемаса, Цимисхий продолжал распекать своих полководцев.

– Храбрейшие гибнут у меня на глазах, стараясь такой ценой исправить трусость и недомыслие тех предводителей, которые обожают посудачить о слабости русов, но в сече практически незаметны, – сказал василевс, хмуря брови. – На кого мне положиться в следующем сражении с русами? Анемас убит. Пал Иоанн Алакас. Погиб мой шурин Давид Куркуас. Убит храбрый Агапий… Во время ночной вылазки русы убили моего преданного слугу Аципофеодора, ворвавшись в мой шатер! Только чудо спасло меня тогда. Не засидись я допоздна в шатре у своего шурина, моя жизнь оборвалась бы еще в ту апрельскую ночь!

Совет в шатре василевса завершился ничем. Цимисхий излил на своих полководцев все свое раздражение и гнев, не желая слушать ни чьих-то оправданий, ни предложений по дальнейшему ведению войны. Выговорившись, Цимисхий немного успокоился. На него вдруг навалилась усталость и какое-то удручающее безразличие.

Распустив военачальников, Цимисхий поужинал в мрачном одиночестве, заливая вином свое плохое настроение. Затем с тяжелой от хмеля головой Цимисхий лег спать, выставив вокруг лагеря двойные дозоры.

Евнух Петр несколько раз за ночь входил в шатер к спящему василевсу, слыша его невнятное бормотанье. Один раз Цимисхий сам окликнул евнуха, попросив воды.

Осушив чашу с водой, Цимисхий повалился на постель, негромко обронив:

– Это не война, а бойня! Вчера пал Иоанн Алакас, сегодня погиб Анемас, завтра мой черед…

Утром к Цимисхию, умывающемуся над бронзовым тазом, пришел все тот же евнух Петр.

– Повелитель, к тебе прибыли послы от князя Святослава, – с поклоном проговорил скопец.

Цимисхий вздрогнул и резко выпрямился.

– Чего хотят послы русов? Обменять пленных?

– Нет, повелитель. Русы пришли договариваться о мире.

Цимисхию показалось, что он ослышался.

– Что ты сказал, Петр? Повтори!

– Святослав хочет заключить с тобой мир, повелитель, – торжественно произнес евнух.

Цимисхий торопливо облачился в свой царский скарамангий, набросив сверху на плечи красный военный плащ. Слуги поставили в широком дверном проеме шатра походный царский трон. Цимисхий сел на него, положив себе на колени меч в позолоченных ножнах.

Весть о прибытии русских послов мигом облетела стан ромеев.

Военачальники гурьбой подвалили к царскому шатру, расположившись справа и слева от восседающего на троне Цимисхия. Телохранители василевса с трудом сдерживали огромную толпу воинов и младших военачальников, сбежавшуюся к шатру Цимисхия, чтобы своими глазами увидеть русов, пришедших выпрашивать мир у василевса ромеев.

Русское посольство возглавлял Свенельд.

К удивлению и неудовольствию ромейских военачальников, глава русского посольства заговорил с василевсом не как побежденный с победителем, но как равный с равным. Свенельд воздал должное храбрости и стойкости ромеев на поле битвы, добавив при этом, что только из уважения к столь достойному противнику князь Святослав предлагает Цимисхию следующие условия мира.

Затем Свенельд перечислил эти условия. После обмена пленными русское войско готово оставить Доростол, если василевс ромеев обязуется беспрепятственно пропустить ладьи Святослава к устью Дуная, выдав русичам на дорогу хлеба и заплатив отступное по двадцать серебряных монет на каждого русича.

Когда Свенельд умолк, а толмач перевел его слова на греческий, то среди ромейских военачальников раздался ропот, прерываемый негодующим фырканьем и смехом.

– Государь, это вопиющая наглость! – вскричал Варда Склир, выступив вперед. – Эти варвары еще смеют требовать с нас отступное, словно не они, а мы проиграли эту войну!

– Повелитель, вели гнать в шею этих послов! – поддержал Варду Склира его брат Константин. – В ближайшие дни наше войско возьмет Доростол штурмом, а наглые русы станут твоими рабами!

Цимисхий рявкнул зычным голосом на своих разошедшихся полководцев, напомнив им о вчерашней труднейшей битве и велев прикусить языки.

Среди водворившейся тишины Свенельд вновь обратился к Цимисхию:

– Ежели вы считаете нас побежденными, а себя победителями, тогда я прерываю эти переговоры. Встретимся завтра на поле битвы. Коль вы не хотите дать нам в обмен на Доростол то малое, что мы просим, значит, мы силой отнимем у вас все ваше достояние!

С горделиво поднятой головой Свенельд повернулся, делая вид, что уходит. То же самое сделали пятеро знатных русов, сопровождающие его.

– Подожди, друг мой! – окликнул Цимисхий Свенельда. – Не слушай моих приближенных. Все решения здесь принимаю я один.

– Что ж, это хорошо, когда разум одного властвует над спесивой надменностью многих, – миролюбиво промолвил Свенельд, вновь обернувшись к василевсу. – Эдак скорее можно договориться, не тратя времени на пустопорожние разговоры.

– Я принимаю условия Святослава, – сказал Цимисхий, грозно взглянув на своих военачальников, дабы пресечь их возможные негодующие реплики. – Эту войну пора заканчивать! Не стоит из-за какого-то городка на Дунае проливать столько крови и рвать давние дружеские связи между Византией и Русью.

– Чуть не забыл, государь, – извиняющимся тоном проговорил Свенельд. – Князь Святослав настаивает также на том, чтобы русские купцы торговали на землях ромеев, как и встарь, беспрепятственно и беспошлинно. Ведь это условие всегда оговаривалось особо во всех предыдущих договорах между ромеями и русичами.

– Да, мне это ведомо, – закивал головой Цимисхий. – Я согласен и с этим условием Святослава. Торговля с Русью весьма выгодна нам. Что-нибудь еще, друг мой?

– Это все, государь, – ответил Свенельд, склонив свою седую голову.

– Да будет мир! – воскликнул Цимисхий, встав с трона.

Эпилог

Отголоски этой большой войны дошли до кочевий орды Гилы поздней осенью. Люди хана Ковагюя продавали среди донских печенегов пленников и множество красивых вещей из золота и серебра, взятых ими на войне с ромеями. Сначала, по слухам, Святослав сильно примучил ромеев, потом в степь пришли известия, что василевс Цимисхий запер в какой-то дунайской крепости все русское войско.

Хан Куря в ту пору враждовал с ордой хана Туганя, мстя ему за свою давнюю обиду. Воины Кури сгоняли курени орды Цур с зимних пастбищ в прикубанских степях, а заодно отнимали скот и лошадей у родичей хана Туганя.

Во время одного из таких набегов батыры Кури поймали в степи одинокого всадника, который признался им, что разыскивает стойбища орды Гилы. Незнакомца привели к Куре, который, сидя у костра, попивал кумыс.

Куря сразу узнал незнакомца. Это был тот самый хазарин, который три года тому назад сговорил печенегов напасть на Киев. Из того набега Курю привезли чуть живого.

– Чем порадуешь, хазарин? – неприветливо проговорил Куря, согревая озябшие руки над пламенем костра. – Куда путь держишь?

– Тебя ищу, славный хан. – Рафаил словно не замечал неприветливости Кури. – Хочу порадовать тебя доброй вестью! Война на Дунае закончилась.

– Какое мне дело до этой войны! – проворчал Куря.

– Святослав загрузил золотом и паволоками свои ладьи, а войска у него осталось мало… – Рафаил многозначительно умолк. – Дорога в Киев одна вверх по Днепру, а на Днепре – пороги.

– Я понял твой намек, хазарин. – Куря слегка прищурил свой единственный глаз. – Ты предлагаешь мне подстеречь дружину Святослава возле волока, так?

– Кто умеет ждать, тот всегда дождется своего часа, – сказал Рафаил, присев на корточки возле костра. – Святослав везет в Киев несметную добычу. Однако, я полагаю, славный хан, тебя больше интересует голова Святослава.

– Какова твоя корысть в этом деле, хазарин? – Куря пристально взглянул на Рафаила.

– На русских ладьях находится пленная хазаринка, это моя жена, – не глядя на хана, промолвил Рафаил. – За то, что я привез тебе добрую весть, славный хан, пусть твои воины отобьют хазаринку у русов и передадут мне.

Куря задумчиво пошевелил густыми бровями. Внезапно из его груди вырвался короткий торжествующий смех.

– Ладно, хазарин! – скалясь щербатым ртом, произнес Куря. – Получишь ты свою хазаринку. Давай выпьем за успех этого дела!

Куря протянул Рафаилу небольшую круглую чашу с кумысом.

* * *

Из днепровских порогов самым опасным со стороны моря был Неясыть, как его прозвали славяне. В этом месте Днепр преодолевает каменистую гряду, которая запирает реку от берега до берега. Вода в этом пороге несется с огромной скоростью и падает отвесно со скалы.

Возле Неясыти все пристают к берегу и вытаскивают суда на сушу. Ладьи нужно тащить волоком по степи, этот волок тянется на целое поприще, почти пять греческих миль. Все прочие пороги можно было обойти по мелкой воде, не вытягивая ладьи на берег.

Печенеги в ожидании Святослава затаились как раз близ Неясытского порога.

Однако в ту осень ожидание Кури оказалось напрасным. Войско Святослава осталось на зимовку около дунайского устья, в местности под названием Белобережье. Это Свенельд посоветовал Святославу не идти через пороги, где может оказаться печенежская засада.

Сам Свенельд с конными полками двинулся к Киеву вдоль Южного Буга через земли славянского племени уличей.

После голодной зимовки ранней весной войско Святослава на ладьях двинулось вверх по Днепру. Святослав полагал, что печенеги, обычно зимующие на Дону и его притоках, не успеют добраться до порогов, когда снега только-только растают. Так оно и было. Все ханы зимовали близ теплого Хазарского моря. Все, кроме Кури, который всю зиму держал свою орду в холодной приднепровской степи в ожидании весенней оттепели, когда вскроется лед на Днепре и по высокой вешней воде направятся к отчему дому ладьи Святослава.

* * *

…Харальд и Добровук схватили Перегуда за левую руку и обрубок правой руки, поволокли его к спасительной реке.

На том месте, где упал Святослав, степняки еще размахивали саблями, добивая раненых русичей. Победный вой печенегов сливался с грозным шумом водопада на днепровском перекате.

Солнце скатилось в оранжевую дымку у далекого горизонта.

Брошенные на волоке ладьи горделиво вздымали над степными ковылями звериные головы, высеченные на носовых штевнях. Вокруг в беспорядке были раскиданы тюки, бочонки, корзины, щиты и копья; повсюду лежали убитые русичи в кольчугах и белых плащах, длинноволосые, с изможденными лицами.

Больше половины ратников полегли в сече с печенегами. Те из ладей, что удалось столкнуть в Днепр, преодолев длинный волок, дружинники веслами выгоняли на середину реки. Вслед ладьям из прибрежных ольховых зарослей летели печенежские стрелы.

Последней от берега отвалила красная ладья боярина Ставра. Судно было еще на мелководье, когда к нему подбежали Харальд и Добровук с Перегудом на руках. Напрягая последние силы, Харальд и Добровук перебросили израненного воеводу через борт на палубу. Сами проворно запрыгнули следом. Весла вспенили мутную речную воду. Покачиваясь с борта на борт, ладья устремилась вдогонку за остальными судами. В ее красный борт со стуком втыкались стрелы степняков.

Харальд обрывком веревки перетянул обрубок руки Перегуда, чтобы остановить кровотечение.

Перегуд рыдал и бился головой о палубу.

– Княже, прости! – причитал воевода. – Не смог я спасти тебя! Смерти я достоин! Убейте меня! Харальд, где твой меч? Добровук, прикончи меня! Куда же вы бежите, злыдни? Вернитесь! Нужно отбить тело князя у печенегов!..

– Угомонись, воевода! – Добровук схватил Перегуда за волосы. – Не отбить нам тело князя, мало нас. А степняков на берегу черным-черно!

– Ох, злыдни! Сучьи душонки! – не унимался Перегуд. – Как же мы в Киев вернемся без князя! Вот горе-то!..

Тело Перегуда сотрясалось от рыданий.

Ратники мрачно молчали, налегая на весла.

Харальд встретился взглядом с Добровуком, тот поспешно отвернулся, не в силах скрыть катившиеся из глаз слезы.

Страшная тяжесть случившегося несчастья легла на уцелевших дружинников Святослава вместе с неизгладимым стыдом за то, что они не вырвали у печенегов бездыханное тело своего князя.

Была весна 972 года.

Оглавление

Часть первая

  Глава 1 Посол из Царьграда

  Глава 2 Вышгород

  Глава 3 Буртасы

  Глава 4 Осада булгара

  Глава 5 «Иду на вы!»

  Глава 6 Свет алых облаков

  Глава 7 Сокровища кагана

  Глава 8 Сфандра

  Глава 9 Битва при Кайтахе

  Глава 10 Хитрость Святослава

  Глава 11 Битва под Семендером

  Глава 12 Послы князя Мешко

Часть вторая

  Глава 1 Последняя битва арсиев

  Глава 2 Куря

  Глава 3 Смерть аланской царевны

  Глава 4 Владислав, сын Гробоя

  Глава 5 Двое в лесу

  Глава 6 Тмутаракань

  Глава 7 Саркел

  Глава 8 Месть хана Илдея

  Глава 9 Верхуслава

  Глава 10 Битва у Девичьей Горы

  Глава 11 Золото василевса

Часть третья

  Глава 1 Помыслы и умыслы

  Глава 2 Ханская дочь

  Глава 3 Георгий Сурсовул

  Глава 4 Переяславец

  Глава 5 Никифор Фока

  Глава 6 Битва при Каневе

  Глава 7 Осада

  Глава 8 Битва при Микулине броде

  Глава 9 Иоанн Цимисхий

  Глава 10 Болгарские невесты

  Глава 11 Замысел Калокира

  Глава 12 Послания Цимисхия

  Глава 13 Битва при Адрианополе

  Глава 14 Битва при Аркадиополе

Часть четвертая

  Глава 1 Битва при Динии

  Глава 2 Слухи из Царьграда

  Глава 3 Кейла

  Глава 4 Харальд

  Глава 5 Доростол

  Глава 6 Ночная вылазка

  Глава 7 Гибель Сфенкела

  Глава 8 Погребальные костры

  Глава 9 Камни с небес

  Глава 10 Милость Стрибога

  Глава 11 Регнвальд

  Глава 12 «Мертвые срама не имут…»

  Глава 13 Мирный договор

Эпилог