Дебютантки (fb2)

- Дебютантки (пер. В. Юмашев,Татьяна Юрьевна Печурко) 1783K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джун Зингер

Джун Зингер
Дебютантки

Пролог
Нью-Йорк. 1976

Сегодня обедаем в «Уолдорфе». Наш ежегодный сбор, уже тридцать первый. Каждый год мы устраиваем этот торжественный обед в память нашего дебюта, мы всегда пьем в этот день шампанское и всегда произносим тост за того из нашей четверки, кто в этот день не смог прийти. Но в этом году будем мы все: Мейв, наконец-то вернувшаяся из Мексики насовсем; моя двоюродная сестра Сара, приехавшая из Голливуда, где она постоянно проживает, и остановившаяся, как обычно, в «Плазе»; Крисси, которая живет в Нью-Йорке и приедет на такси из своего двухэтажного особняка на Парк-авеню; и я, Марлена, прикачу на денек из Сэддл-Ривер, Нью-Джерси.

По случаю торжественного события я подкрашу ресницы. Обычно днем я не пользуюсь тушью: я никогда не могла правильно ее наложить, а сейчас у меня еще и постоянно не хватает времени. Несмотря на кажущееся удобство так называемой «волшебной палочки», я никогда не могу наложить тушь ровным слоем. Мне кажется, что раньше, когда надо было просто поплевать на черный брусочек и потом растереть растрепанной щеточкой, было намного легче.

Я смотрю на фотографию в серебряной рамке на моем туалетном столике. Снимок сделан во время моего… нашего дебюта в «Уолдорфе». Моего, Сары Лидз Голд, Мейв О'Коннор и неподражаемой Крисси Марлоу. Если смотреть слева направо — первая Сара: золотисто-пепельные волосы, спадающие каскадом локонов по тогдашней моде, кукольное личико — мелкие черты, розовые щечки, темно-синие глаза, маленький пунцовый рот; Мейв — просто сон в летнюю ночь: облако непокорных рыжих волос, глаза зеленые, как Ирландское море, обрамленные длинными ресницами; Крисси — с сильно подведенными глазами, темно-красным, почти черным ртом. И наконец — я, справа, единственная из четверых со скромным вырезом на платье. Я до сих пор помню, как переживала из-за этого выреза, в то время как остальные были в платьях, оставляющих плечи открытыми. Вот и вся наша четверка, выпускницы школы для девочек мисс Чэлмер, все в белых лайковых перчатках — наш первый выход в свет.

Я помню, что в тот вечер играли «Звездную пыль». Помню процессию девушек в белых платьях и расположившихся в ряд улыбающихся молодых мужчин — некоторые еще в военной форме, хотя война уже закончилась. Я помню, что ладони мои были влажными от волнения. Я помню, как поглядывала на эту шеренгу мужчин, надеясь встретить пару симпатичных веселых глаз; помню лукавый взгляд Сары, когда я провальсировала мимо нее в объятиях какого-то молодого человека в военной форме. «У тебя глаза были закрыты», — сказала она с восхищением на следующий день. Помню, что Мейв вообще ни разу не улыбнулась, а Крисси исчезла до того, как нас пригласили к столу в двенадцать часов; помню, что торжественный ужин состоял из фасолевого супа и вареных крабов.

Сегодня я не спеша перебираю свои вещи в шкафу, надеясь, что мне чудом удастся найти что-то необыкновенно изысканное и элегантное, так что раз в жизни я буду выглядеть не хуже трех своих подруг, а их отличительная черта — непринужденная элегантность, вкус, изящество и чувство стиля.

Я выбираю простой черный костюм с прямой юбкой, похожий на тот, что в одну из наших встреч был на Крисси. Я мысленно представляю себе ее в этом костюме. Высокая, неправдоподобно тоненькая, длинные, ровные иссиня-черные прямые волосы, чудесная улыбка, необыкновенная жизненная энергия. Может быть, этот костюм будет сегодня неплохо на мне смотреться. Но к нему нужна подходящая блузка. В самом углу шкафа я нахожу одну, белую, ненадеванную. Я совершила ошибку, купив ее. Это блузка из белого шифона с пышными рукавами и большим жабо. Зачем же я купила ее, зачем потом спрятала подальше? Наверное, чтобы поскорее забыть о глупом поступке? Вот Сара, необыкновенно женственная Сара носит вещи из шифона и выглядит в них романтически-элегантно, напоминая миру, что еще имеется такое качество. Мейв в свои молодые годы могла одеваться по-разному — изысканная элегантность или же романтическая обольстительность — и, так же как и Крисси с Сарой, всегда ухитрялась выглядеть настолько безукоризненно, что все остальные выглядели по сравнению с ними одетыми плохо и безвкусно.

Все же я надела эту блузку и так застегнула черный жакет, чтобы был виден только воротник и жабо. Я постаралась беспристрастным взглядом посмотреть на себя в зеркало. Что ж, неплохо. Нельзя сказать, что шикарно, но вполне прилично. Я не такая стройная, как Крисси, и не такая высокая, как Мейв, и никто не скажет про меня, что у меня романтически-элегантный вид, — даже мой муж, добрейший из людей. Я — настоящая середнячка. Среднего роста, среднего телосложения, и волосы у меня — средне-блондинистые. Даже глаза средне-карие. Мой стиль, если это можно так назвать, это чистота и аккуратность. И еще все говорят, что у меня приятная улыбка.

Я даю последние распоряжения своей молчаливой прислуге Джалне. Она много лет работает у меня, но очень редко высовывается из своей скорлупы. Сегодня как раз один из таких редких дней. Она дотрагивается пальцем до золотой с жемчугом брошки, которую я прикрепила к лацкану жакета, и говорит:

— Будет лучше без этой побрякушки. Эта блузка и так очень нарядная.

Я тяжело вздыхаю. Даже Джална знает, что в смысле умения одеваться я — дилетантка. Я отстегиваю брошку и отдаю ей.

— Пожалуйста, Джална, уберите ее, когда пойдете наверх, а то я и так опаздываю.

Проходя через прихожую, я бросаю взгляд на одну из застекленных фотографий, развешанных по стене, как шеренга солдат в серебряной форме. На снимке запечатлена наша первая встреча. Она происходила в «Сторк-клубе», и мы все одеты в черное. Маленькие элегантные черные платьица с ниткой жемчуга. Мы все широко улыбаемся и выглядим типичными жительницами нью-йоркского Ист-Сайда. Позади нас стоит Шерман Биллингсли. В конце концов, Крисси, Сара и Мейв тогда были известными личностями в этом кафе и удостоились персонального внимания со стороны хозяина. Теперь «Сторк-клуба» уже нет. Вымер. Жертва менее славных времен? Возможно, и нью-йоркские дебютантки — блестящие, яркие — тоже вымерли.

Я внимательно рассматриваю снимок, стараясь определить, смог бы посторонний человек догадаться, что хотя я и входила в эту четверку, но фактически никогда не была одной из них. Они были Святой троицей, Ужасной троицей, очаровательные принцессы, широко известные сперва среди завсегдатаев кафе и богемы, затем среди избранной публики и, наконец, среди Прекрасных Людей. А я? Я была четвертым колесом, очевидно, для поддержания равновесия и стабильности и только лишь благодаря двоюродной сестре Саре. Я была им не столько необходима, сколько просто желательна. Я — это просто я, а они были красавицами с именами, родословной и состоянием. Как они выражались, мир принадлежал им, и они делали в нем то, что хотели, и неслись туда, куда завлекала их собственная прихоть. Судьба и благословила, и одновременно прокляла их; они, можно сказать, были «баловнями несчастий», однако всегда восставали из пепла, как птица Феникс, чтобы смеяться, и любить, и вдыхать аромат цветов.

Как всегда, на дорогах были сплошные пробки, и я опоздала. Когда я вошла, все они уже сидели за столом и, казалось, говорили одновременно, веселые и оживленные, как когда-то в школе мисс Чэлмер.

Крисси рассказала нам, что только что поставила свою подпись на контракте по моделированию купальников. Как она сказала, в основном она будет «проводить линию» — появляться на презентациях, создавать рекламные ролики и все такое. Однако в отличие от Глории Вандербильд она не будет ставить свой автограф на купальниках.

— Я немного жалею об этом, — засмеялась Крисси, показывая свои ослепительные зубы. — Только подумать, что сказала бы тетя Гвен, если бы имя Марлоу было намалевано на заду американок — я уже не говорю о моем — и это было бы показано по телевизору, и все бы это видели.

Сара со все еще золотистыми волосами и нежной кожей захлопала в ладоши, радуясь успеху Крисси.

— Это самый классный зад в городе, — произнесла она своим мягким ленивым голосом. Еще тридцать пять лет тому назад я впервые услышала ее южную тягучую манеру говорить и до сих пор не решила, нарочно ли Сара переняла у своей матери эту нежную медлительность или же впитала с молоком. Возможно, она унаследовала ее вместе с другим имуществом, так же как и деньги отца.

Мейв, хрупкая, как хрустальный сосуд, потянулась к Крисси и взяла ее за руку.

— Уж если кому и удастся добиться успеха в моделировании купальников, так это тебе, Крисси, дорогая. У тебя всегда все получается. Ты умеешь и из свиного уха сделать шелковый кошелек.

Уж не о себе ли она говорила? Очевидно, Крисси тоже так подумала. Она устремила взгляд своих ярких черных глаз на Мейв.

— Какая чепуха! Уж если кто и умеет добиваться успеха, так это ты. Причем всегда. Ты была первой, а я всего лишь второй.

Мейв запротестовала, и мы все посмотрели на нее. Нельзя было не видеть, что годы больше сказались на Мейв, чем на всех нас, потому что за последнее время мы с ней встречались реже, чем друг с другом. Ее волосы, блестящие и яркие, как солнечный закат, несколько утратили свой блеск. В уголках изумрудно-зеленых глаз стали заметны тоненькие морщинки, как будто она слишком часто смотрела на солнце. Она похудела, хотя когда-то ее осиная талия в сочетании с крутыми бедрами и высокой грудью были предметом зависти многих одноклассниц. Но длинные ноги были по-прежнему стройны, спина прямая, и она высоко держала голову на длинной шее, как нас некогда учили в школе Чэлмер.

— Давайте пока не будем ничего заказывать, — предложила Сара, — лучше сначала немного выпьем. Сейчас по паре мартини, а потом возьмем шампанского? — Не дожидаясь ответа, Сара подозвала официанта и заказала всем мартини с водкой и оливками. — Так, теперь будем слушать последние новости. Кто первый? Мы уже кое-что слышали от Крисси, так что продолжит кто-нибудь другой. Может быть, ты, Марлена? Я-то знаю, что у тебя есть большой и страшный секрет, так что давай послушаем тебя. Потом я расскажу о себе. Ну а уж потом Мейв придется обо всем поведать.

Я сделала быстрый глоток из своего стакана, чтобы подготовиться к оглашению своего большого и страшного секрета, и все опять принялись болтать и смеяться одновременно.

Я бы назвала их неунывающими, потому что лишь Господь знает, что жизнь не всегда баловала их. Да, они были похожи на принцесс из сказки, но только когда вы не знаете, что скрывается за внешней оболочкой. У каждой из них в прошлом были и тайны, и боль, и удары судьбы. И всегда где-то там темной тучей маячил Пэдрейк. Как и многое из того, что их связывало, Пэдрейк вторгся в жизнь всех троих с разрушительной силой.

Когда я вижу Сару, Крисси и Мейв вместе, то не могу не вспомнить строчку из Фицджеральда: «…И мы боремся с волнами, направляя наши лодки против течения, которое неизбежно относит нас в прошлое».

Часть первая
Девочки

Чарльстон, Южная Каролина. Июнь. 1941

Это было мое четырнадцатое лето. Было необыкновенно жарко и влажно — погода совершенно нетипичная даже для Чарльстона в июне. Школьные занятия уже закончились, и я занималась тем, чем обычно занималась в долгие теплые летние дни. Почти каждый день я ездила в публичную библиотеку и почти каждый день прочитывала одну книгу, а иногда и две. Я много гуляла, бродила по Баттери, потрясенная его очаровательными домиками в пастельных тонах и изящными чугунными оградами; я заглядывала в форт Самтер, расположенный в центре гавани, как и тогда, в 1861-м, когда раздался первый выстрел Гражданской войны. Я бродила по садам Миддлтона — этим тщательно спланированным, украшенным скульптурами садам, которые сравнивались с садами Версаля и которыми очень гордились жители Чарльстона, так что и я считала их предметом особой гордости. Мы с подругами частенько катались на лодках по прудам Кипарисовых Садов, и пока остальные девочки флиртовали с мальчиками на соседних лодках, я любовалась поросшими мхом деревьями и пальмами. Я также ездила в особняк Мэниголт, поскольку это была местная достопримечательность и памятник прошлых лет, и я любила представлять себе красавиц, живших там до Гражданской войны, которые смеялись и танцевали, спускались по этим лестницам с балюстрадами, прогуливались по просторным верандам и среди колонн портика.

Особенно я любила спускаться к набережной Эшли, где ела крабовый суп и разглядывала корабли у причала. Каждый раз, как отплывал какой-нибудь корабль, я, как, наверное, все дети, мечтала о путешествиях и о далеких портах. В то время я еще не знала, что уеду из прекрасного Чарльстона гораздо раньше, чем предполагала, — уеду на поезде, а не на корабле, и что с того момента вся моя жизнь пойдет по-другому.

И вот я со своими подругами шла в кафе-мороженое, и, пока они строили глазки симпатичному буфетчику Басу Дженкинсу, стоящему за стойкой, где продавалась содовая со всевозможными сиропами, я сидела, потупив глаза. Я никогда не проявляла такой активности, как они, потому что по природе была очень застенчивой, а моя мать, Марта Лидз Уильямс, внушала мне, что я не должна вести себя вызывающе, как иногда ведут себя другие девушки, в основном те, чьи корни не уходит в те времена, когда Южная Каролина была еще колонией. И я работала в саду с мамой, которая частенько получала призы за свои розы и камелии, и с жадностью слушала ее рассказы о том времени, когда она и ее сестра Беттина были молодыми, — до того момента, когда они выросли, и Беттина сбежала с богатым северянином, и мама порвала с ней. Я сидела в кресле-качалке на веранде и изредка приветствовала проходивших мимо знакомых, хотя мама не раз говорила мне, что настоящая леди, а уж тем более представительница семьи Лидзов не должна повышать голос, даже в самых неожиданных обстоятельствах. Именно этим я и занималась в тот день, когда мистер Уоткинс, наш почтальон, принес то письмо с Севера, решившее мою судьбу, письмо, которое увело меня из Чарльстона, из моей спокойной, безмятежной жизни в новый и необычный мир — мир Сары, Крисси и Мейв.

Сара

1

Сара взбежала вверх по лестнице. Она уже с утра измучилась ожиданием и все время занятий в школе «Три Дей» смотрела на часы в классе и на перемене.

…Дверь комнаты ее матери была закрыта, но Сара вошла не постучав. Был солнечный майский день, четыре часа пополудни, однако в спальне было темно. Жалюзи были опущены, тяжелые желтые бархатные шторы задернуты. Сара с трудом могла разглядеть женщину, лежащую на кровати.

— Мама?

— Сара. Ты уже вернулась из школы, дорогая?

Сара наклонилась и нежно поцеловала мать в щеку. Кожа была мягкой, но очень сухой.

— Как ты себя чувствуешь, мама?

— Хорошо. Немного устала, но, в общем, хорошо. Как прошел день?

— Нормально. Мама, можно я раздвину шторы? На улице так чудесно.

— Не нужно, Сара, милая. У меня от света болят глаза. Может быть, завтра.

— Ну хорошо. Но не забудь — завтра мы обязательно раздвинем шторы, а еще через день ты спустишься вниз. А потом мы поедем кататься верхом. Ведь весна, мама! На улице чудесный весенний день.

— Ну да, особенно если принять во внимание весь этот городской шум Нью-Йорка. — Беттина Голд тихо засмеялась. — Вот где по-настоящему прекрасно, Сара, так это в Чарльстоне. Ведь ты никогда не была в Чарльстоне весной, правда? Чарльстон это… — она замолчала на полуслове.

Сара вообще никогда не была в Чарльстоне, однако сказала:

— Не сомневаюсь. Я легко могу представить себе Чарльстон. Я стою у реки, и вокруг так красиво…

— Да, действительно у реки необыкновенно красиво, Сара. Я помню, как однажды в июне, когда я… — она замолчала, как будто вспомнила все слишком отчетливо и вдруг осознала, что находится в спальне в нью-йоркском доме. — Миссис Манеро сегодня ушла, Сара. Так что у нас опять нет экономки. Твой отец будет ужасно сердит! Он терпеть не может, когда в доме что-то не так. Он считает, будто это я виновата в том, что мы не можем удержать…

— Не волнуйся, мама. Мы больше не будем нанимать экономку. Я сама буду обо всем заботиться.

— Нет, Сара, это слишком тяжело. Ты в твоем возрасте должна развлекаться. Чтобы было что вспомнить, когда вырастешь. Вечеринки… Я не хочу, чтобы ты…

— Нам не нужна экономка, — настаивала на своем Сара. Она знала, насколько непрактична ее мать. — Я знаю, что надо делать. Я смогу давать распоряжения и повару, и другим. Я смогу составлять меню. Мама, я же училась этому. Поэтому я и не поехала в прошлом году в закрытую школу, а осталась дома. Я стану помогать тебе, и мы будем вместе. Ты помнишь, как мы договаривались?

— Да, помню, конечно.

Но в результате получилось совсем не так, как хотелось. Сара стремилась все время проводить с матерью, со своей бедной матерью, которая была так одинока, но Беттине Голд приходилось проводить по нескольку недель в разных лечебницах для богатых алкоголиков. Саре же хотелось, чтобы мама была дома, а не в больнице. Она также думала, что таким образом ей удастся заставить отца бывать дома почаще. Но из этого тоже ничего не получилось. И вот этой осенью она снова собиралась вернуться в школу. В школу-интернат, как настаивал отец.

— Послушай, мама, мы ведь пробудем здесь всего месяца два. А затем уедем на лето в Саутгемптон. Я пока без особого труда смогу вести дом и заниматься прислугой. А в Саутгемптоне будет еще лучше. Ты сама увидишь.

— Может быть, ты тогда сама скажешь об этом отцу, Сара? О том, что ты не хочешь, чтобы мы искали экономку. Если ему скажу я…

— Хорошо, я сама скажу.

Беттина Голд откинулась на подушки. Ее рука, нервно потиравшая шею, опустилась на простыню.

— Спасибо, Сара.

— Я хотела с тобой поговорить еще об одной вещи, мама. Я тут вот о чем думала. О Марлене.

— О Марлене? — рассеянно переспросила Беттина.

— Да, мама. Дочери твоей сестры Марты. Мы ведь ровесницы.

— Нет, Сара, мне кажется, что ты ошибаешься. По-моему, дочка Марты должна быть моложе тебя. Марта вышла замуж после меня.

— Нет, мама. Ты мне говорила, что Марлена родилась в 1928 году, как и я. Она лишь на несколько месяцев моложе меня. У меня день рождения в январе. А у нее — в марте. Во всяком случае, мама, мне бы хотелось познакомиться с ней. Ведь у меня никого нет, кроме тебя. И отца… Я и подумала, а что если нам пригласить ее в гости? Или еще лучше — может быть, нам предложить оплатить ее обучение у мисс Чэлмер? Ты говорила, что у тети Марты и дяди Говарда с деньгами туговато. Тогда мы с Марленой смогли быть жить в одной комнате. Мне бы так хотелось жить в одной комнате со своей двоюродной сестрой, мама. Иногда я чувствую себя такой одинокой. Нет ни сестры, ни брата. Даже настоящей подруги нет.

— Я знаю, дорогая. И я тоже уделяла тебе так мало времени. Бедная моя Сара! Я была не очень хорошей матерью. А я так хотела ею быть, я так хотела тебя, и ты была такой очаровательной малышкой — лучше не бывает. Ты и сейчас просто прелесть, но я не была тебе хорошей матерью… — на глазах Беттины показались слезы.

— Неправда, мама, это совсем не так! — Сара положила голову на подушку Беттины и, прижавшись к ней щекой, прошептала: — Ты была самой лучшей мамой. Я так люблю тебя!

— И я люблю тебя больше всех на свете, Сара. Я думаю, что это действительно прекрасная мысль — насчет дочери Марты, — как, ты говоришь, ее зовут?

— Марлена.

— Почему бы тебе не поговорить об этом с отцом, милая? Если об этом попросишь ты, он обязательно согласится.

— Обязательно поговорю, мама. Спасибо. — Она поцеловала мать в щеку. На этот раз она показалась Саре горячей. — У меня есть еще одна идея.

Беттина тихо рассмеялась:

— У тебя всегда полно идей, Сара.

— Мы могли бы предложить финансировать дебют Марлены в Нью-Йорке. Уже после окончания школы. Таким образом, мы сможем подольше быть вместе.

— Возможно, это мы тоже могли бы сделать, Сара. Однако особенно не надейся. Не знаю, как ко всему этому отнесется Марта. Она всегда очень ревниво соблюдала традиции: для Марты Лидз традиции Юга — это все. Мы с Мартой впервые вышли в свет в Чарльстоне, как и все девушки из рода Лидзов. А дебют в Чарльстоне — это уже что-то. Дебютантка из Чарльстона может отправляться куда угодно и… Ты знаешь, как говорят: «Дебютантка из Бостона, может быть, образец добродетели и порядочности, но дебютантка из Чарльстона наиболее утонченная и образованная». И к тому же намного красивее, — добавила она, тряхнув головой.

— Уверена, что ты права, мама, но я думаю, что дебют в Нью-Йорке будет просто интересней. Ну, во всяком случае, мы ведь можем это предложить?

— Хорошо, дорогая. Но особенно не увлекайся. Сначала тебе необходимо будет уговорить отца, а затем тетю Марту. — Она покачала головой и опустила веки. — Я просто ничего не знаю о Марте…

— Ой, мама, не забивай всем этим свою бедную голову. Я сама обо всем позабочусь. Может быть, спустишься сегодня к ужину? Ну хоть попробуй. Ну для меня.

— Только не сегодня, Сара, дорогая. Я еще недостаточно окрепла. Лучше еще немного подремлю. — Она виновато улыбнулась и закрыла глаза.

Сара на цыпочках вышла из комнаты. С отцом у нее проблем не будет. Он всегда старался угодить дочери. И немудрено. Он чувствовал, что виноват перед ней.

2

Морис Голд, ранее носивший имя Мойше Гольдберг, родился в деревне неподалеку от Ковно в Литве, которая тогда была частью России. Или, во всяком случае, была под властью России в течение многих лет. Когда Мойше было десять лет, брат его матери Сэм Уорнер — некогда Варновский — помог Саре и ее детям перебраться в Новый Свет. Сам он уехал в Америку на пятнадцать лет раньше, неплохо там устроился, женился. Позднее появился сын, дочь и большая фабрика по пошиву мужских сорочек в Нижнем Ист-Сайде.

Перед самым отъездом внезапно обнаружилось, что у Мойше себорея с перхотью. Под шапкой курчавых черных волос его голова была покрыта красными струпьями и желтым гноем. Соседи убедили Сару, что мальчика в таком состоянии никогда не пустят в Америку. Необходимо было принимать решительные меры. Было одно средство, жестокое, но надежное. Сара нарезала белую ткань на квадратики и поставила на печь горшок с дегтем. Затем на густые волосы Мойше вылили горячий деготь и к нему прилепили кусочки ткани. На следующий день, когда лоскутки крепко приварились к волосам, Сара, маленькая, но решительная женщина, стала сдирать их, выдирая из кровоточащей головы Мойше каждый волосок. Мойше вопил от боли, но Сара не останавливалась, сама заливаясь слезами. Она слышала о том, что происходит на Эллис-Айленде, — дети, не прошедшие медосмотр, отсылались обратно одни, в то время как вся остальная семья — мать, отец, братья и сестры — в силу обстоятельств и по финансовым причинам была вынуждена оставаться на новом месте, расставаясь с несчастными, возможно, навсегда.

— Мойше, ты что, хочешь, чтобы тебя отослали одного обратно в Ковно? Или ты хочешь стать американцем? Так что ты выбираешь? — бранилась Сара, снова и снова выдирая клочья измазанных дегтем черных волос, выбрасывая их в мусорное ведро и вытирая кровь.

Наконец мучительная процедура была закончена. Ободранную голову Мойше вымыли вонючим стиральным мылом и намазали какой-то мазью. С Божьей помощью, если повезет, кожа на голове вскоре засохнет и станет гладкой, и к тому времени, как они доберутся до Эллис-Айленда, отрастут и волосы.

Собрав свои пожитки, Сара с семьей отправилась в Германию — это было первым этапом долгого пути. Добравшись до границы, с одной стороны охраняемой русскими, а с другой — немцами, они вместе с другими еврейскими эмигрантами пошли по мосту, сопровождаемые улюлюканьем и с той, и с другой стороны. Отец Мойше, Давид, бородатый, в черной широкополой шляпе, не обращал на кричавших никакого внимания. Рядом с ним шел его Бог, — и неужели он будет обращать внимание на этих гоев, скалящихся и кривляющихся, как обезьяны? Они для него не существуют. Но Мойше было очень стыдно служить объектом злых насмешек. Он этого не забудет никогда.

Семнадцатого сентября семья погрузилась на пароход с кучей подушек и перин, латунными подсвечниками, а также наволочкой, в которой оставались припасы, захваченные еще из дома, — засохшая колбаса, черствый, как камень, хлеб и несколько проросших луковиц. Они должны были прибыть в Америку пятого октября, однако задержались в пути на десять дней.

Их поместили в четвертом классе — деревянные многоярусные нары до самого потолка. Там вместе с ними ехали другие русско-польские евреи, немецкие евреи, а также немецкие, польские и русские бедняки — неевреи. Им всем приходилось спать бок о бок и три раза в день вместе питаться за длинным деревянным столом, расположенным в глубине парохода.

Каждодневное меню пассажиров четвертого класса было неизменно — овсянка, чай, картошка в мундире, лук, огурцы, крепко посоленная селедка и для тех счастливчиков, кто мог это есть, — колбаса и свинина. В первые дни Мойше Гольдберг, как и многие другие, сильно страдал от морской болезни, и каждый раз, проходя мимо камбуза, испытывал очередной приступ. Однако вскоре ему стало лучше, а морской воздух разбудил аппетит. Небольшой запас Сары был уничтожен уже на второй день плавания, и семье приходилось поддерживать свои силы лишь корабельной овсянкой, картошкой и луком. Всевышний же не позволял им есть трефное — дымящуюся колбасу и ароматнейшую свинину. Давид Гольдберг внимательно следил, чтобы дети его не соблазнились и не согрешили.

Мойше казалось, что от зависти к эмигрантам-неевреям, уплетавшим запретные лакомства, у него в животе появляются дырки. Но больше всего его потрясли немецкие евреи, которые ели то, что еврею запрещено. Это было первое знакомство Мойше с Просвещением. Впервые в жизни он обратил внимание на то, что немецкие евреи, кроме того, были еще и чисто выбриты, что также казалось ему непонятным. До этого Мойше отличал мужчин-евреев от мужчин-неевреев по бороде и шляпе. Но здесь, за этим столом, сидели безбородые евреи с непокрытой головой и ели свинину. От всего этого у него голова шла кругом. Он внимательно наблюдал за ними. Они ему казались чище, как будто принадлежали к более высокому классу. Они были больше похожи на крестьян-неевреев.

Во время плавания произошла еще одна странная вещь. Многие русско-польские евреи начали брить бороды. Полный возмущения Давид Гольдберг поносил их, обзывал неверными, болванами, гоями и разрушителями Израиля. Некоторым он задал настоящую взбучку. Однако они назвали его «чокнутым» и перешли к следующей стадии — начали есть нечистую еду. Мойше решил, что его отец действительно чокнутый. Он носил свою бороду и не ел мясо, в то время как они, новообращенные в идеи Просвещения, брились и уплетали сочную, ароматную колбасу. Мойше смотрел на отца с презрением и отвращением, наблюдая, как крошки черствого хлеба исчезают в недрах черной бороды.

Однажды вечером, когда отец вышел из-за стола, Мойше, убедившись, что его никто не видит, быстро ухватил кусок колбасы и засунул в карман. Позднее, спрятавшись в укромный угол, он расправился с пищей. Мясо было вкусное, нежное, но он все ждал, что его поразит гнев Всевышнего. Он стоял, широко улыбаясь, но неожиданно его вырвало коричневой наперченной массой прямо на грязный пол.

К тому времени, как они добрались до Нью-Йорка, волосы у Мойше отросли и стали густыми, как и раньше. В течение всего пути Сара ежедневно мыла ему голову стиральным мылом, пока волосы не стали блестеть, как шелковые. Однако на коже осталось несколько засохших шрамов, и Сара волновалась, что их заметят во время медицинского осмотра на Эллис-Айленде. Она объяснила сыну, что пройти проверку головы надо как можно быстрее, но не настолько, чтобы это могло вызвать подозрения.

И когда доктор собрался погрузить свою деревянную лопаточку в кудри Мойше, тот нагнулся, отскочил и, весело хохоча, стал бегать, путаясь под ногами. Доктор посмотрел на озорного мальчишку, пробормотал: «Фу! Животные!» — и вернулся к ожидавшей его очереди людей, стремившихся стать американцами. Сара одобрительно кивнула. Мойше был хорошим мальчиком, красивым и умным. В Новом Свете он сможет выйти в люди.

Сэм Уорнер поселил семью Гольдбергов в трехкомнатной квартире на Хейстер-стрит. Квартира была арендована, однако Гольдберги этого не знали. Все было совсем не так, как дома. Вокруг совершенно не было зелени, зато на кухне пол был покрыт линолеумом, а еще была такая штука, как ледник, — совершенно поразительное изобретение. За один цент можно было купить глыбу льда и поместить ее в ледник — молоко целый день оставалось совершенно свежим.

Сэм Уорнер сказал им: «Это, конечно, не дворец, но скоро у вас будет жилье получше». У самого Сэма был собственный дом, который как раз и казался им дворцом. В нем было восемь комнат, он располагался в районе, называемом Бруклин.

В течение трех дней братья Мойше — Гершон, Гершель и Сима — были определены на работу на фабрике дяди Сэма. Давид стал работать у мясника Германа, об этом Сэм договорился заранее. Мойше и его сестру Ривку записали в школу. Они были младше всех, и Сара считала, что они самые умные. Через неделю Мойше уже начал говорить по-английски и стал называть себя Моррис. Через три недели Сара, которой надоело крутиться на кухне, купила себе тележку, чтобы продавать рубашки, сшитые на фабрике Сэма, в Нижнем Ист-Сайде, где ежедневно сновали толпы людей в поисках выгодной покупки.

Через год Саре удалось скопить достаточную сумму, чтобы купить в Бруклине вместительный дом для всей семьи. Она также убедила брата помочь Давиду приобрести мясную лавку неподалеку от их нового дома, а сама тем временем продавала посуду и прочую хозяйственную мелочь в небольшой лавчонке по соседству: и это позволяло ей одновременно присматривать за мясным магазином, когда Давид отправлялся в синагогу, что бывало довольно часто.

Будучи женщиной практичной, Сара отказалась от мысли сделать из своего сына Морриса раввина. Учитель еврейской школы сказал ей, что у него часто возникает желание выгнать мальчишку из класса за то, что тот «слишком умный», а не готовить его к благородному поприщу. Однако Сара уговорила учителя оставить его в школе, чтобы он проникся уважением и почтением к наставникам, затем надрала ему уши, оттаскала за волосы и нахлестала по щекам.

— Ну ладно, дурак ты этакий, значит, раввином ты не будешь. Тогда тебе придется стать доктором.

Меньше всего на свете Моррис хотел стать раввином и почти так же — доктором. Учиться на доктора слишком долго, а он хотел как можно быстрее получить свое. Он намеревался войти в дело своего дяди и, используя эту работу как первую ступень карьеры, в дальнейшем завести собственную фабрику.

Старший брат Морриса Джордж (бывший Гершон) женился и первым из братьев сбрил бороду.

— Как только он ушел из дома, он стал гоем, — жаловался Давид своей жене.

— Это Америка, — успокаивала его Сара. — И где это сказано в Писании, что мужчина должен носить бороду? Если он пользуется не лезвием, а порошком, то это разрешается.

Гершель и Сима последовали его примеру, действуя одновременно, чтобы легче было противостоять гневу отца. Он не разговаривал с ними семь недель.

— Я не разговариваю с неверными, — говорил он, — если только меня не вынуждают к этому.

Моррис смеялся про себя. Уже несколько месяцев он тайно сбривал каждый новый волосок, появляющийся на мальчишеском подбородке, надеясь, что отец подумает, что его младший сын несколько задерживается в развитии. Однако иногда он замечал, что мать пристально смотрит на него. Интересно, думал он, а она догадывается? Возможно. Его мать знала все. Она знала также, когда лучше промолчать.

Моррису еще не было и шестнадцати, когда Сэм Уорнер сообщил Саре, что ее сын сказал ему, что хочет вступить в дело.

— Это правда? — потребовала она от Морриса ответа, — Только давай без уверток. Я хочу, чтобы ты дал мне прямой ответ.

— Да, это так. Я не хочу быть врачом. Я не могу тратить столько лет на учебу. Я хочу действовать. Я хочу чего-нибудь добиться. Я хочу зарабатывать деньги. И прямо сейчас, а не через десять лет.

— Мойше, но коммерцией может заниматься любой. Любой может с Божьей помощью заработать себе на жизнь. Но не у всех есть такие способности, как у тебя, Мойше. Не каждый может так учиться, как ты.

— А почему, как ты думаешь, дядя Сэм не против, чтобы я вошел в его дело? Потому что во всей школе я лучший математик. Все так говорят. Мисс Беркович говорит, что в математике я просто гений. Честное слово, ма.

— Вот поэтому-то ты и должен учиться дальше, Мойше, а не делать рубашки. Раввина из тебя уже не получится, но врачом ты еще можешь стать. Ты можешь стать образованным человеком. Вся семья будет тобой гордиться.

— Ты будешь гордиться мной, ма. Вот увидишь.

Моррис начал работать на фабрике в тот самый день, когда окончил школу. Однако вскоре выяснилось, что, хотя он прекрасно справлялся с ведением бухгалтерии Сэма Уорнера, он отнюдь не является «кабинетным работником». Его дядя видел, что кроме работы со счетами Моррис прекрасно справляется и с торгово-коммерческой деятельностью, контактируя с оптовиками, которые продают товар владельцам магазинов. В то же время он действовал и как сборщик финансовых документов у дилеров.

Моррис переехал из родительского дома в квартиру, расположенную неподалеку от фабрики, и записался в вечерний колледж. Давид Гольдберг заявил:

— Еврейский юноша выезжает из родительского дома, когда женится. Неверный бездельник выезжает, чтобы еще больше бездельничать.

Однако Сара была рада, что Моррис продолжает учиться и поступает в колледж. Она защищала его:

— Мальчик должен жить рядом с фабрикой и колледжем, разве нет? Если мальчик и работает и учится, он должен экономить время на дорогу. Это очень важно.

Сара все еще надеялась, что Моррис приобретет какую-нибудь солидную профессию. Если уж не раввин и не доктор, то по крайней мере юристом он еще мог стать. Сара верила, что уж если Всевышний сделал ее сына таким умным, высоким и красивым, то у Него были на это свои соображения. И не его дело возиться с мужскими сорочками.

Однако Моррис не стал изучать юриспруденцию. Как и Сара, он не считал, что рожден торговать рубашками в Нижнем Ист-Сайде. Чтобы стать образованным человеком, он изучал литературу, языки и философию, а также финансовое дело, чтобы бросить вызов тем богачам, чью карьеру он хотел повторить.

Он все еще приходил в свой старый дом в Бенсон-херсте, чтобы вместе с отцом пойти в синагогу и вкусить субботней пищи со своей семьей. В один из таких вечеров Давид Гольдберг так толкнул своего сына, что он растянулся на кухонном полу. Моррис молча, не выражая никакого возмущения, взглянул на отца.

— Что он сделал? — возмущенно спросила Сара у мужа.

— Янкель Пипке видел, как твой нечестивый сын сидел в трефном ресторане на Канал-стрит. Без шляпы или ермолки.

Братья Морриса отвели глаза. Для них не было новостью то, что Моррис посещал такие рестораны и не покрывал больше голову. Даже Сэм Уорнер знал, что он совершает свои деловые визиты с непокрытой головой, хотя никогда не говорил об этом Саре.

Сара повернулась к Моррису:

— Это правда? Только не заговаривай мне зубы.

Моррис не ответил.

Сара вздохнула. Да, это Америка. Наряду с благополучием и хорошей одеждой, магазинами и домом пришли и те новшества, которые ломали старые традиции.

После этого Моррис перестал приходить по пятницам в Бруклин и больше никогда не ходил в синагогу. Затем он изменил написание своего имени Моррис на Морис. Так звучало совсем по-английски.

Морис Гольдберг процветал. Он удвоил оборот фабрики, продавая оптовикам большие партии товаров по более низким ценам. Однако те должны были отдавать половину своей прибыли Морису. Но они все равно неплохо зарабатывали на этом. Морис тоже. А Сэм Уорнер, не зная о том, что его надувают, тоже был доволен тем, что фабрика наращивает производство.

Морис также получал неплохие комиссионные и в качестве брокера по недвижимости. Поскольку ему много приходилось передвигаться по городу, он нередко узнавал о свободных помещениях для контор в процветающем Нью-Йорке. Он сводил нанимателей и хозяев помещений. Когда во время одной из своих поездок по сбору финансовых отчетов он узнал, что один из оптовиков Сэма Уорнера объявил себя банкротом и принадлежавшее ему здание дешево продается, Морис тут же купил его.

После первой деловой покупки Морис понял, хотя ему было лишь девятнадцать, что может совершить много сделок такого рода, вкладывая лишь небольшую сумму наличными в каждую покупку и беря кредит на оставшуюся часть. Затем деньгами, собранными с арендаторов, он расплачивался за кредиты. Используя все свои наличные средства, Морис вскоре стал владельцем нескольких служебных и производственных помещений. Это была достаточно простая операция — главным было то, что Морис Гольдберг рано всему этому научился. Он стал состоятельным человеком еще до того, как ему исполнилось двадцать лет.

Когда Морису был двадцать один год, Сара умерла от опухоли в желудке. Прошло лишь семь дней с момента, как она почувствовала себя плохо и отправилась в больницу, до дня похорон. Эта неожиданная смерть повергла семью в состояние шока. Все произошло слишком быстро.

Когда Морис приходил в больницу и потом во время похорон и «шивы» — недели траура, — Давид не произнес ни единого слова в адрес сына, который сошел с праведного пути. Морис оплакивал свою мать, которую любил так, как только был способен кого-либо любить, и еще больше отдалился от отца, отбросив от своей фамилии окончание «берг», так что теперь его звали Морис Голд.

* * *

Перед тем как отправиться на фронт в 1917 году, чтобы сражаться с австро-венграми, Морис неожиданно оказался владельцем немалого количества акций нефтяной и медной компаний. Он совершенно случайно напал на эти акции, стараясь вернуть деньги, которые один из оптовиков Сэма, Гарри Вейнер, собиравшийся уже выйти из дела, был должен его дяде. Морис действовал довольно энергично.

— Ну ты что, разве гой какой-нибудь? — с ужасом спрашивал Вейнер. — Ты и выглядишь, как настоящий гой. Послушай, гой, ведь нельзя же из брюквы выжать кровь. Вот смотри. — Он открыл свой сейф. — Вот смотри! — Он начал разбрасывать бумаги. — Счета, счета и еще раз счета, никаких денег! Ты видишь здесь деньги?

Морис стал перебирать находящиеся в сейфе документы, затем нашел сертификат на акции.

— А это что?

Гарри Вейнер горько рассмеялся:

— Это я получил от розничного торговца, который был мне должен восемь тысяч долларов и оставил меня раздетым до нитки. Хочешь их забрать? Договорились, и теперь я буду должен твоему дяде лишь пять тысяч.

— Скорее всего, они не стоят даже той бумаги, на которой напечатаны, — сказал Морис, — но я их возьму, чтобы вас выручить. И чтобы все было в полном порядке, подпишите документ о передаче этого сертификата.

Вейнеру не хотелось подписывать, однако, когда Морис предложил дать ему взамен квитанцию со словами: «Получено полностью» за тот товар, что он был должен, он уступил. Морис немедленно проверил те компании, акции которых он приобрел. Нельзя было сказать, что они процветали, однако они существовали.

У Мориса была неплохо развита интуиция. Он отдал дяде пять тысяч долларов из своих денег.

— Вейнер разорился, — сообщил он. — Он собирается заявить о своем банкротстве, но мне удалось выжать из него хотя бы по пять центов с доллара до того, как его имущество будет поделено между кредиторами.

Сэм Уорнер простонал:

— Ну что ж, пять центов — это лучше, чем ничего. Но, может быть, в следующий раз не стоит продавать этим болванам больше товара, чем они могут реализовать.

Но следующего раза не было. Морис отправился в армию, заручившись обещанием дяди, что по возвращении получит оставшуюся дядину долю в деле. Сэм уже отдал одну треть своему сыну Соломону, женившемуся на сестре Мориса — Ривке, вторую треть — брату Мориса Джорджу, который занимался фабрикой.

В армии Морис выдавал себя за немца. Его внешность была вполне европейской, он окончил колледж, говорил лучше многих и, будучи офицером, пользовался всеми преимуществами привилегированного сословия, то есть тем, что никогда бы не имел как еврей из Восточной Европы.

Получив назначение в интендантскую службу, Морис ни разу не ступал на вражескую землю и все время занимался тем, что играл в гольф, пьянствовал и развлекался с девочками вместе с другими офицерами, но лишь теми, чье положение в гражданской жизни было достаточно высоким. К тому времени, как он демобилизовался в 1918 году, он решил, что лучше стать приверженцем креста, чем звезды Давида.

По возвращении он застал расцвет послевоенного Нью-Йорка. Его собственное имущество за годы войны поднялось в цене, и теперь он владел несколькими миллионами. Сэм Уорнер выполнил свое обещание: уйдя на покой, он отдал Морису третью часть своего дела, не зная о том, что Морис не собирался возвращаться на швейную фабрику. Он предложил свою долю оставшимся владельцам, Джорджу и Соломону, по непомерной цене. У тех не было другого выбора, кроме как выкупить долю Мориса, чтобы фабрика осталась в семье.

Как и Нью-Йорк, вся послевоенная Америка строилась, росла, развивалась. И Морис не удивился, узнав, что компании, чьи акции он получил от оптовика Вейнера, не только выжили в этот период, но и стали процветающими. Он скупил множество акций этих компаний и постепенно стал основным их владельцем. К своих тридцати годам Морис Голд имел огромное состояние. Не такое огромное, как состояние Гуггенхеймов, еврейско-немецкой семьи, которой он восхищался, оно было ненамного меньше, чем состояние Рокфеллера, однако уж не меньше состояний многих англосаксонских семей, приобретенных в девятнадцатом веке. А Морис кое-что знал об этом: он хорошо изучил историю известных американских династий.

Теперь он был готов стать членом общества, которое никогда не приняло бы его как еврея. В армии он смог выдать себя за нееврея, просто не упоминая об этом. Но в тех кругах, куда он стремился попасть, будут знать о его национальности. Он подумывал о том, чтобы стать членом секты евреев-реформаторов, как многие немецкие евреи. Он уважал немецких евреев, уважали их и в финансовых кругах Нью-Йорка. Нельзя было не замечать огромных состояний всех этих Лейманов, Селигманов, Лейбов и его кумиров — Гуггенхеймов. Все они были известны также своей филантропической деятельностью. Однако немецкие евреи нашли свою нишу в этой жизни и не имели никакого желания вторгаться в верхушку нью-йоркского высшего общества. Они держались особняком, жили благополучной, но своей жизнью. Они избегали всякой гласности, браки заключали только между собой и общались лишь в своем тесном кругу. Морис Голд хотел совершенно другого. Он хотел стать англосаксонским протестантом, чтобы общаться с такими же англосаксонскими протестантами, владеющими огромными состояниями, — Асторами, Вандербильтами, Марлоу или даже Белмонтами, которые также некогда были евреями.

Морис Голд стал членом англиканской церкви. Все, что ему теперь требовалось — это подходящая супруга, большой дом в городе и еще один дом в курортном местечке. Было бы неплохо, если бы и у жены были деньги, однако это для него не было главным. Самым важным была красивая внешность и безукоризненная родословная.

Довольно быстро до Давида Гольдберга дошло известие о том, что его сын Мойше принял христианство и стал-таки гоем. Давид Гольдберг возблагодарил Всевышнего за то, что Сара не дожила до трагического дня «смерти» своего сына, и отслужил по Морису поминальную службу, как будто он и вправду умер. Морис же, узнав о том, что отец объявил о нем траур, ничуть не расстроился. Именно этого он и хотел. В его новой жизни не было места прошлому.

Во время одной из своих деловых поездок в Чарльстон Морис Голд познакомился с Беттиной Лидз. Корни ее родословного древа уходили во времена первых поселенцев Южной Каролины. Ее предки были участниками революции, а потом и Гражданской войны, хотя и проиграли эту войну. У него перехватывало горло, когда он смотрел на нее — более совершенной красоты он не знал. С того самого времени, как он почувствовал себя мужчиной, он мечтал о таких темно-синих глазах и светло-золотистых волосах. Ее манера говорить очаровала его, ее южный выговор вызывал в нем такую страсть, которую у других мужчин может вызвать обнаженная женская грудь или стройная ножка. Он увез ее с собой в Нью-Йорк, и они обвенчались в англиканской церкви. Именно для Беттины Морис купил этот роскошный особняк на Пятой авеню и наполнил его самыми изысканными и дорогими вещами.

Вначале все шло хорошо, пока ему не стало ясно, что Беттина Лидз Голд никогда не сможет вести активную общественную жизнь, стать звездой в высшем свете, как того требовал от нее Морис. В высшем свете Нью-Йорка была жестокая конкуренция, и нужно было быть сильной и бесстрашной, самостоятельной и энергичной, чтобы занять там достойное место. Нужно было быть искушенной, циничной, уметь затмить соперниц и царствовать, как королева.

Мориса раздражала беспомощность Беттины. Чем больше он раздражался, тем больше злился на нее, чем больше злился, тем беспомощнее она становилась. Она замкнулась в себе, плакала, много пила. Она покупала не те платья, нанимала не ту прислугу, заводила не тех друзей. Морис все больше разочаровывался в ней, ему надоела ее бледная красота, ее мягкость он воспринимал как слабость, ее изысканные манеры — как прикрытие собственной беспомощности. Полный разочарования, он вдруг понял, что она не устраивает его и как женщина — ему хотелось более страстного, более темпераментного тела. Единственное, что сделала Беттина, доставив ему радость, — это было рождение дочери Сары, названной в честь его матери, но очень похожей внешне на Беттину. Хотя Морис и был полон презрения к хрупкой красоте Беттины, он обожал эту хрупкость в Саре, которой удалось соединить в себе прекрасные и изящные черты матери с энергией и живостью отца, которые наполняли эти черты жизнью. Морис обожал дочь, так же как в свое время благоговел перед другой Сарой. Если Сара унаследовала внешность матери, то характер у нее был бабушкин. Одно уравновешивало другое.

Беттина Лидз была единственной ошибкой Мориса Голда в его безупречной карьере. Он понял, что переоценил значение имени Лидз. Фамилия обедневшей семьи с Юга ничего не значила для Нью-Йорка, для которого значение имел только жизненный успех. Он также ошибся, переоценив ее обаяние южанки. Это обаяние также не действовало на жителей Нью-Йорка, для них главным была жизненная сила и энергия. Каким же он был дураком! Было множество семей, с которыми он бы мог породниться, — с именами, которые действительно что-то значили, были женщины с деньгами, характером и темпераментом.

Он даже подумывал о разводе. Однако Беттина не станет с ним разводиться. Ему придется взять инициативу на себя. А это уже может вызвать скандал, который ему совершенно не нужен. Те, кто был рожден в богатстве и почете, не боялись за свою репутацию — они презирали любое мнение, кроме своего. Однако Морис Голд еще не достиг такой высоты положения. И кроме того, была Сара. Как быть с Сарой? Ему было нужно отделаться от Беттины, но оставить себе Сару. Ему нужно было каким-то образом заставить Беттину жить своей жизнью.

3

— Что это она себе вообразила? — спросила моя мать, Марта Лидз Уильямс, у моего отца, швыряя ему в лицо письмо своей сестры Беттины, как будто он имел какое-то отношение к его возмутительному содержанию. — Она считает, что пятнадцать лет может не подавать о себе вестей — даже открытки на Рождество не прислала ни разу, — а затем этакое снисходительное предложение, чтобы возместить свое многолетнее молчание: «дать надлежащее образование Марлене, представить ее в обществе»? — Она закончила интонацией, которую считала чисто английской.

Как глупо, подумала я. Почему это у моей тети должен появиться английский акцент, если она живет в Нью-Йорке? В конце концов тетя Беттина выросла из того же корня, что и мы. Если, конечно, она не утратила все признаки чарльстонской речи, живя столько лет среди янки.

— Это все чепуха, — сказал папа. — Какое это имеет значение, если она сейчас пытается загладить вину? И мне кажется, что она делает очень благородный и добрый жест. Это замечательно, если Марлена получит образование в частной школе. Тогда она сможет поступить в какой-нибудь хороший колледж на Севере — Вассар, Смит, может быть, Редклифф.

— Да? И кто же будет это оплачивать, Говард Уильямс? — насмешливо спросила мама.

Папа покраснел.

— Сначала надо решить первый вопрос, а там видно будет.

— Лично я — против. Я не желаю пользоваться благодеяниями Беттины. И уж конечно, ее еврея.

— Ну, какая разница, кто он — еврей или индус. Боже ты мой! С ним спит твоя сестра, а не ты.

— Я думаю, что он просто делает то, что хочет Беттина. А Беттина изображает из себя великосветскую даму, осыпающую бедных родственников благодеяниями. И что для него значат деньги? Для него дать эту сумму — все равно что в горшок пописать.

Только здесь я поняла, как расстроена мама, — иначе она ни за что бы не употребила таких выражений. Моя мать терпеть не могла вульгарности.

— Сначала ты ставишь под сомнение их добрые намерения. Теперь ты говоришь, что это им ничего не стоит. Но все это не по делу, а дело в том…

— Я не хочу, чтобы они делали нам одолжение. Видите ли, они собираются организовать выход в свет! Не забывай, что я из семьи Лидзов. Мне не нужно, чтобы какой-то Голд определял для моей дочери место в обществе.

Я увидела, как на лице отца промелькнуло странное выражение. Возможно, он хотел сказать маме, что даже в Чарльстоне «Лидз» уже не звучит. Однако он спокойно сказал:

— Твоя сестра тоже Лидз.

— Ну знаешь, Говард, мне ты об этом можешь не напоминать. Лучше напомни об этом самой Беттине. Почему, как ты думаешь, этот еврей женился на ней? Потому что ему нужна была девушка из семьи Лидзов, чтобы все забыли, кто он сам.

Я стояла в комнате, совершенно забытая моими бранящимися родителями. Как я поняла, тетя Беттина и дядя Морис предложили оплатить мое обучение в школе мисс Чэлмер, а затем после ее окончания ввести меня в нью-йоркское общество. И было видно, что папа благодарен им за это — он, по-видимому, хотел принять это предложение. Но мама была возмущена, рассержена. Похоже, что она так и не простила Беттину за то, что та вышла замуж за кучу денег, чтобы выбраться из достойной и благородной бедности, в которой они обе жили, уж не говоря о том, что она вышла замуж за человека намного ниже ее по положению — за «жида» и тем самым опозорила весь род Лидзов. И чего уж она совсем не могла ей простить — это того, что, оставляя в прошлом эту благородную и достойную бедность, ее сестра даже не обернулась назад через свое нежное, красивое аристократическое плечико.

Я все это слышала не раз, еще когда была совсем маленькой девочкой. Но лишь совсем недавно — примерно год назад — я узнала, что в молодости маму звали «дурнушкой Лидз». И что ей тоже пришлось выйти замуж за человека намного ниже себя по положению, за человека, у которого была «страшная тайна» в прошлом: Говард Уильямс происходил из семьи «белой грязи» — бедняков-батраков, всю жизнь гнувших спину на чужих полях, — правда, это позорное пятно компенсировалось тем, что он работал доцентом в Чарльстонском колледже. Однако звание доцента было неадекватной компенсацией. Бедный папочка!

Все это я узнавала случайно из нечаянно подслушанных разговоров между соседями, и когда я повторила все это матери, она лишь приняла надменный вид и все отрицала. Но затем, намного позднее, она мне все рассказала. По крайней мере, мой отец был южанином и имел вполне достойную профессию. И хотя у них нет больших денег, он — не еврей, не христоубийца.

В то время я пребывала в сомнениях. Я не знала, что хуже — быть похожей на Беттину и забыть, кто ты и откуда, выйти замуж за еврея, иметь много, много денег и жить в Нью-Йорке среди богатых и известных людей или же быть дурнушкой по имени Марта, в то время как твоя сестра красива и носит красивое имя. По крайней мере, я поняла, почему меня назвали Марленой. Марта Лидз Уильямс считала, что красивое имя поможет стать ее дочери замечательной красавицей.

— Поскольку они хотят, чтобы она училась в этой школе с их дочерью Сарой, то, по всей вероятности, Марлене придется жить с ней в одной комнате. Разве тебе не все равно, что твоя дочь будет жить в одной комнате с еврейкой?

Говард Уильямс улыбнулся:

— Я думаю, что это не заразно, Марта.

Она бросила на него свирепый взгляд. Это было возмутительно с его стороны. Она никогда не относилась ко всему, что было связано с Беттиной как к чему-то смешному. И даже в лучшие времена Марта не отличалась чувством юмора.

— Дочка Беттины лишь наполовину еврейка. И кроме того, она двоюродная сестра Марлены, близкая родственница.

— Тем хуже для нас. Но чего можно ждать от тебя с твоим… — Она недоговорила. — Кроме того, я хочу, чтобы Марлена впервые вышла в свет здесь, в Чарльстоне. Все девушки из семьи Лидзов дебютировали в Чарльстоне.

— Давай посмотрим в лицо действительности, Марта. Если Марлена выйдет в свет в Нью-Йорке, у нее будет больше шансов на удачное замужество. Там она встретит молодых людей из Гарварда, Принстона… На Севере больше возможностей, там свои преимущества…

Мама как-то странно посмотрела на отца, как будто он задел больное место.

— Больше возможностей для чего? Чтобы выйти замуж за еврея?

Но по ее топу я уже поняла, что спор закончен, на сей раз в пользу папы. Я поеду на Север. Упоминание о больших возможностях решило дело. Мама знала, что я тоже «дурнушка Лидз», и поэтому мне нужно иметь всевозможные преимущества.

Лето тянулось бесконечно долго. Теперь, когда все было решено, я с нетерпением ждала, когда смогу начать учиться в школе мисс Чэлмер. Мы с мамой ходили по магазинам, покупая мне одежду. Джемперы десяти различных расцветок. Блузки. Юбки в складку, Спортивные туфли и мокасины и даже нарядные туфли-лодочки на небольшом каблуке. Гольфы, бархатное платье для торжественных случаев. Теплое пальто коричнево-рыжего цвета. И три пары перчаток. Уж если я отправляюсь на Север, то мама должна быть уверена, что ее дочь будет одета не хуже одноклассниц. Она делала покупки в соответствии со списком вещей для девушек, отправляющихся на учебу в колледж, приведенным в журнале «Мадемуазель».

— Мне безразлично, как будет себя вести Сара Голд, — говорила она. — Я лишь хочу, чтобы ты помнила: тебя воспитали, как настоящую леди, и у тебя хорошие манеры. По воскресеньям и на прогулку в город надевай шляпу, И перчатки. Особенно в Нью-Йорке. Там, я уверена, масса микробов.

Предстоящая поездка на Север пугала и привлекала меня. Я понимала, что для меня это не просто поездка в школу с двоюродной сестрой Сарой, Я чувствовала, что прощаюсь с родным и близким мне Чарльстоном. Старый, романтический, благородный город. Как только тетя Беттина могла уехать из него и ни разу здесь не появиться? Должно быть, дядя Морис был таким красивым и обаятельным, что она позабыла и свою семью, и Чарльстон, и все свое прошлое. Я дала себе клятву, что обязательно вернусь в Чарльстон. После Нью-Йорка. После школы мисс Чэлмер. После дебюта. После колледжа. Потом вдруг подумала: а вернусь ли я в самом деле?

Я еще и сама не знала, хочу ли выйти в свет в Нью-Йорке. Эта перспектива немного страшила меня. И встреча с девушками из высшего общества, будущими дебютантками в школе мисс Чэлмер, тоже меня пугала. И еще я боялась встречи с Голдами. Дядя-еврей. Неужели у него нос действительно достает до подбородка? Неужели ему понадобится моя кровь для ритуальной трапезы? А тетя Беттина? Такая прекрасная, что просто сердце замирает от восторга, и такая жестокая, что мороз по коже продирает. Больше всего меня смущала Сара, моя ровесница. Должно быть, она очень высокомерна. Я была абсолютно уверена, что она станет смеяться, над провинциальной кузиной, над моими провинциальными туалетами и такими же манерами, над моим южным выговором. Да, больше всего я боялась Сары.

4

Мои страхи относительно сестры оправдались. Сара, которой не было еще и четырнадцати, то есть в том возрасте, когда большинство девочек бывают нескладными подростками, была хороша необыкновенно. И я сразу же поняла, что мы с Сарой оказались в той же ситуации, в которой уже побывали наши матери. Только они были родные сестры Лидз — красавица и дурнушка. А мы являлись двоюродными сестрами Лидз, продолжающими ту же традицию.

Однако все прочие опасения оказались напрасными. В Саре не было ни грана высокомерия. Совсем наоборот. Сара в сопровождении их шофера встретила меня на вокзале и буквально бросилась ко мне в объятия, прижимая меня к груди, покрывая мое лицо поцелуями с пулеметной скоростью и повторяя без конца:

— Сестренка! Сестренка! Моя милая двоюродная сестренка!

Я не отвечала ей тем же лишь по причине природной застенчивости. Я даже стеснялась спросить у нее о тете Беттине и дяде Морисе, хотя и была немного удивлена, что они не пришли меня встретить. Если Сара и заметила мою сдержанность, то никак это не показала. Она забрала у меня мои сумки и отдала их шоферу, затем потащила меня прочь с вокзала.

— Может, хочешь чаю? Или что-нибудь выпить?

— Выпить? — тупо переспросила я. Она говорила о чем-то вроде лимонада или о настоящей выпивке? Неужели в Нью-Йорке пьют подростки, не достигшие еще и четырнадцати лет?

— Мы могли бы заскочить в кафе «Руж» в гостинице «Пенсильвания». Это совсем рядом. Или лучше сразу поехать домой, чтобы ты устроилась и отдохнула, — ты, наверное, здорово устала с дороги. Ты правда устала?

Сара подвела меня к ожидавшему нас лимузину, помогла забраться внутрь, быстро влезла сама и, откинувшись на роскошные кожаные подушки, заявила:

— Да. О Боже! Как же я утомлена!

Я последовала ее примеру: тоже откинулась назад и согласилась:

— Да. О, Боже! Как же я утомлена!

Меня восхитила манера Сары говорить. Вместо жесткого нью-йоркского выговора я услышала нежный, ласковый чарльстонский, даже более тягучий, чем у меня самой.

— Ты говоришь, как у нас в Чарльстоне, — сказала я, как бы слегка упрекая ее.

Сара довольно засмеялась.

— Правда? — спросила она с невинным видом. — Должно быть, я научилась у мамы. Ты думаешь, это заразно?

— У тебя мама по-прежнему говорит с южным акцентом?

Сара задумалась.

— По-моему, да. Ты знаешь, мама вообще мало разговаривает, — добавила она, позволив мне думать по этому поводу все что угодно. Затем Сара положила руки мне на плечи и чуть отстранилась. — Дай-ка я как следует тебя рассмотрю, сестренка. — Она наклонила голову сначала в одну сторону, потом в другую. — Ты — хорошенькая, — наконец заключила она.

Тогда я впервые поняла, что Сара — добрая девушка, хотя, возможно, и не совсем правдивая. Я попыталась возразить ей относительно оценки моей внешности, но Сара, не обращая на меня внимания, продолжала:

— У нас волосы одинакового цвета, правда?

— Нет, у тебя волосы золотистые — светлое золото, — покачав головой, сказала я, глядя на облако кудрей, обрамляющее хорошенькое личико Сары. — А меня дома звали «неудачной блондинкой».

Вместо ответа Сара опять поцеловала меня.

— Я так рада, что мы будем учиться вместе! Так мы никогда не будем чувствовать себя одинокими. Мы — близкая родня, и, что бы ни случилось, мы будем вместе. Ты — моя единственная двоюродная сестра, по крайней мере, единственная, кого я знаю. Так здорово иметь родственников в школе мисс Чэлмер! Терпеть не могу знакомиться с этими ужасными девицами, а ты?

Я почувствовала, как меня начали обуревать новые сомнения. Уж если Сара, эта золотоволосая, уверенная в себе, жизнерадостная девушка, боялась «ужасных незнакомок» в школе мисс Чэлмер, то что же делать мне?

— Мы будем жить в одной комнате — это уже решено, — сказала Сара, выглядывая из окна машины. — И мы будем дружить. Всегда, что бы ни случилось. Обещай, что мы всегда будем самыми лучшими подругами. Обещай!

— Обещаю…

Что Сара имела в виду? «Что бы ни случилось». Что может такого случиться, что подвергнет испытанию нашу дружбу? В этом было что-то зловещее.

— Я терпеть не могла «Три», — весело призналась Сара. — Это моя старая школа. Девчонки там — просто сборище дур, ты даже представить себе не можешь.

Я засмеялась:

— Девчонки, с которыми я училась в Чарльстоне, тоже были жуткие дуры, — произнесла я, хотя никогда ранее не думала так о своих школьных подругах. Я посмотрела на Сару и впервые широко улыбнулась. Сара взяла меня за руку и тоже улыбнулась в ответ. Она наклонила голову, посмотрела мне в глаза и нежно произнесла:

— Кузина, дорогая, ты станешь моей сестричкой, сестричкой, которой у меня никогда не было.

И впервые в жизни я почувствовала, что что-то из себя представляю.

Хотя шикарные особняки и не были мне в новинку — фактически я жила в одном из них, в старом, некогда величественном доме Лидзов, построенном еще в 1830 году, — я не была готова к знакомству с городским домом Голдов на Пятой авеню. Я представляла его величественным, но мое понятие о величественности было ограничено. Никогда в жизни я не видела пола, выложенного черно-белой мраморной плиткой, многоцветных восточных ковров, таких роскошных люстр, таких огромных картин, великолепной французской мебели, обитой бархатом или атласом в пастельных тонах, изумительных гобеленов. Казалось, такую обстановку можно увидеть только в помещичьих домах Франции или испанских замках. И хотя в домах Чарльстона тоже была прислуга, и даже у нас была наша старая Бесс, я не была готова увидеть целую армию лакеев. Дворецкие в черных костюмах, горничные в шелковых форменных платьях и пышных передниках — все заняты каким-то делом, все молчаливые, постоянно снующие туда и сюда. И, что самое поразительное, все белые.

Сара быстро провела меня по комнатам, совершенно не замечая моего благоговения. Меня поразило, что сестра, которая разговаривала со мной так нежно и бестолково и сначала показалась мне не очень-то умной, на редкость уверенно и разумно управлялась со всеми делами. Она отдала приказания прислуге, распорядилась, чтобы принесли багаж, показала мне мою комнату, велела распаковать мои вещи и погладить мои платья. Она даже откинула покрывало и осмотрела простыни, проверяя, все ли сделано так, как надо.

Я не спеша огляделась. Над кроватью был полог, покрывало и занавеси были того же цвета, что и шторы на окнах. В комнате стоял туалетный столик, украшенный ленточками, бантиками а букетиками цветов. Это была самая роскошная спальня, которую я когда-либо видела.

— Как здесь красиво, — выдохнула я.

— Да, ничего, — неохотно согласилась Сара. — Вот только белошвейка не успела доделать нижние занавески. Но это не имеет никакого значения — все равно на следующей неделе мы отправляемся в школу и будем лишь иногда приезжать сюда на выходные или праздники и каникулы. А летом мы поедем на Остров. Ты же знаешь, летом в Нью-Йорке никто не остается.

Я совершенно точно знала, что на праздники мои родители будут ждать меня домой и уж тем более на летние каникулы, однако промолчала. Я была полностью под влиянием Сары, и мои родители в Чарльстоне были где-то далеко-далеко.

Я спустилась вслед за Сарой на кухню, которая находилась в полуподвале.

— Хильда, — сказала она кухарке, — это моя двоюродная сестра из моих родных краев.

Я с любопытством взглянула на Сару. «Из моих родных краев». Странно, что она так сказала. Я была уверена, что Сара никогда не бывала южнее Вашингтона, если, конечно, не ездила с родителями отдыхать в Палм-Бич.

— Здравствуйте, мисс, — вежливо поздоровалась со мной Хильда. — Может быть, немного перекусите? Мисс Сара?

— Нет, мы подождем ужина. Только мороженое. Моя кузина обожает мороженое. Там, у нас дома, все обожают мороженое. Я сама достану, Хильда. Спасибо. Я сказала Роберту, что мы будем ужинать сегодня в семь. И, пожалуйста, Хильда, приготовьте на десерт клубничный торт. — И, повернувшись ко мне, объявила: — Больше всего на свете обожаю клубничный торт.

Кухарка вернулась к своим делам и принялась раскатывать тесто на мраморном столике, а Сара повела меня в большую кладовку. Мне показалось странным, что именно Сара дает указания относительно времени ужина и десерта, однако было видно, что Хильду это ничуть не удивило. Интересно, а кто давал распоряжения относительно всего меню? И где моя тетя? Разве не она должна давать указания прислуге?

Сара открыла огромный холодильник с двумя дверцами и стала вынимать оттуда пятилитровые контейнеры с мороженым один за другим.

— Ты какое мороженое любишь? Клубничное? Шоколадное? Фисташковое? Может быть, каштановое? Я больше всего люблю с грецкими орехами и кленовым сиропом. А ты? Может быть, хочешь миндального?

После продолжительного обсуждения мы решили сделать ассорти из шоколадного, кленово-орехового и фисташкового и сели за стол на кухне, с наслаждением лакомясь мороженым.

— А где твоя мама? — неожиданно выпалила я. — Я ужасно хочу с ней познакомиться.

Если бы в нашем доме появилась моя двоюродная сестра, то родители просто не отходили бы от нее. Мама бы накрыла стол самой нарядной скатертью, на которой бы были выставлены самые изысканные угощения, а папа пустил бы в ход все известные ему темы и забавные истории, которые могли бы быть интересными для молодой девушки.

Сара бросила быстрый взгляд на кухарку и горничную, пришедшую ей помочь, и негромко ответила:

— Мама отдыхает. Ты увидишься с ней немного попозже. Скорее всего за ужином.

Я почувствовала, что краснею, и пробормотала:

— Здорово. Буду с нетерпением ждать.

Я поняла, что совершила чудовищную бестактность, заговорив о личных делах в присутствии кухарки и горничной. Здесь, в Нью-Йорке, по-видимому, в присутствии прислуги своих дел не обсуждают, как у нас дома.

— У тебя есть мальчик? — спросила Сара.

— Нет. — Я опять покраснела.

— Что, совсем никого? И никто не оплакивает твой отъезд?

— Нет, — серьезным тоном подтвердила я. — А у тебя?

— Нет. Абсолютно никого, — Сара решительно покачала головой, однако теперь она не шептала. Видимо, она переходила на шепот, лишь когда разговор шел о ее матери. — Вообще-то я бы не возражала иметь мальчика. Хорошо бы попробовать. Но я училась в женской школе, а там не так уж много возможностей познакомиться с ребятами. Единственные, кого я знаю, это мальчики из танцевальной школы, куда я раньше ходила, но о них и говорить не стоит. Они еще сосунки. С кем бы я действительно хотела познакомиться, — она нагнулась ко мне, — это с настоящим мужчиной! А ты?

— Да, конечно. С настоящим мужчиной. Мне эти сосунки уже вот как надоели, — сказала я, проводя ладонью по шее.

Ужин был подан в семь часов в столовой, отделанной в золотых и белых тонах. Прежде чем сесть за длинный стол напротив Сары, я дотронулась пальцем до стены. Да, это действительно были не обои, а шелковая обивка. Но где же тетя Беттина и дядя Морис? Я хотела спросить о них у Сары, но около стола вертелись дворецкие, и я решила подождать, пока мы не останемся одни. Подали первое блюдо — это был фруктовый компот. Я подумала: а может быть, здесь есть какая-то тайна и теперь я тоже в нее замешана, как героини романов, во множестве прочитанных мною в юности? Может быть, ни тети Беттины, ни дяди Мориса уже не существует? Может быть, они умерли? А кузина Сара, не желающая отправляться в приют — и кто бы мог упрекнуть ее за это? — продолжает вести себя так, как будто они все еще живы, притворяясь, даже перед прислугой, что отец уехал по делам, а мама без конца болеет и поэтому не может выйти из своей спальни. И только Сара имеет право отнести ей еду на подносе. А затем Саре приходится ужинать еще раз или же ждать, пока все заснут, а затем эту еду выбрасывать.

Может быть, и письмо моим родителям от имени своей матери написала сама Сара? Ей надоело жить одной, лишь в окружении прислуги. Героиня романа именно так бы и поступила. А затем, когда мы с ней уехали бы в школу, Сара бы объявила, что ночью состояние ее матери ухудшилось и ее увезли в больницу, санаторий или куда-нибудь в этом роде.

Принесли второе. Филе какой-то рыбы. Я не знала, что это была за рыба, однако с удовольствием ела ее, пока Сара без конца болтала, излагая мне программу на неделю. Она ела очень мало. Может быть, она действительно готовится к тому, чтобы съесть порцию своей матери?

— Сегодня мы никуда не пойдем и познакомимся поближе. Завтра вечером пойдем в гости. Джинни Фербуш празднует свое четырнадцатилетие, но боюсь, это будет кошмар. Джинни Фербуш — такая придурочная. — Сара говорила без умолку и убедила меня, что все мальчишки там тоже будут придурочными. Может, будут играть в бутылочку. Возможно, пригласят ансамбль из трех музыкантов, который будет играть танцевальную музыку — и быструю, и медленную. Лично она, Сара, предпочитает что-нибудь быстрое и темпераментное, но другие девчонки предпочитают медленные танцы, чтобы можно было прижаться к мальчикам и почувствовать, как у них встает.

Я не знала, что такое «встает», но чувствовала, что это что-то неприличное, что-то имеющее отношение к сексу, но чтобы не выглядеть полной невеждой, я не стала переспрашивать.

— Понимаю, — сказала я. — У нас тоже так же.

Мне все еще хотелось спросить, где дядя Морис и тетя Беттина. Я обещала позвонить домой и просто не могла представить, как это я скажу своей матери, которая потребует у меня полного отчета, что я еще не видела ни тети Беттины, ни ее мужа. Моей маме это покажется более чем странным, она начнет волноваться и, вполне возможно, потребует, чтобы я немедленно отправилась домой.

После того как один дворецкий принес мясо по-веллингтонски, другой — голландскую спаржу и они удалились, я набралась мужества и перебила Сару, увлеченно рассказывающую о том, как мы отправимся по магазинам.

— А разве твои мама с папой не будут с нами ужинать? — Вопрос был довольно странным, поскольку мы уже фактически заканчивали ужин.

— А папа уехал, его нет в городе. Разве я тебе не говорила? Уехал по делам, — сказала она спокойно. — Он ужасно занятой человек. В пятницу вернется. Тогда ты с ним и познакомишься. И тогда мы устроим прием в твою честь. Но придут только взрослые — тоска смертная. — Она хихикнула и закатила глаза, демонстрируя эту тоску. — А вот в субботу вечером будет еще один прием, уже с ребятами. Но мне что-то не очень этого хочется. Придут те же самые придурки, что будут на этом дурацком дне рождения у Джинни. — Она опять хихикнула. Казалось, что бы Сара ни говорила, какие чувства ни выражала — ее забавляло абсолютно все.

— А твоя мама? — настаивала я на своем. — Ты говорила, что я увижу ее за ужином.

Сара опять скосила глаза на дверь, как бы проверяя, нет ли прислуги.

— Разве? Но мама все еще неважно себя чувствует, Марлена. Ты с ней познакомишься завтра. Может быть, она даже пойдет с нами по магазинам. Я думаю, что она сможет.

— Расскажи мне все. — Голос мамы был еле слышен. — В поезде с тобой никто не пытался познакомиться?

— Нет, мама. Я сидела и читала и ни с кем не разговаривала. Как ты велела.

— Очень хорошо. А кто тебя встретил?

— Все. И Сара, и тетя Беттина, и дядя Морис.

— Продолжай, продолжай, Марлена. Расскажи мне обо всем. Как они? Как тебя встретили? Тебя встретили доброжелательно? Как выглядит твоя тетя?

— Все просто классно.

— Не говори «классно», Марлена. Не нужно употреблять эти словечки.

— Ну, они прекрасно ко мне отнеслись. Сара просто замечательная.

— А твои дядя и тетя?

— Очень хорошо, Лучше не бывает.

— А как выглядит Беттина… твоя тетя?

Я почувствовала, что для мамы мой ответ значит очень много.

— М-м-м… очень симпатичная… ну, нельзя сказать, чтобы очень молодая. Знаешь, мама, ты выглядишь моложе, нет, правда. У нее… у нее морщин больше, чем у тебя.

Мама удовлетворенно хмыкнула.

— А какой у них дом? Расскажи мне о нем.

— Сейчас не могу… сейчас вошла Сара. — Я понизила голос и быстро сказала: — Я тебе опять позвоню… в следующий раз, когда буду одна.

— Ну хорошо, — неохотно согласилась она. — С тобой хочет поговорить отец.

— Привет, малышка! Ну как, все нормально? Хорошо проводишь время?

— Да, папа, очень хорошо. Сара — просто замечательная, честное слово. Нам очень хорошо вместе.

— Ну, прекрасно, малышка. Мы еще позвоним на следующей неделе, когда ты уже будешь в школе. Не беспокойся, если тебе сначала что-то покажется необычным, потом ты привыкнешь, и все будет нормально. Поняла?

— Да, папа, я знаю. Поцелуй маму. Пока.

Я повесила трубку и почувствовала себя виноватой, притворившись, что в комнате находится Сара, чтобы не отвечать на мамины вопросы о тете Беттине и дяде Морисе.

Вошла Сара, облаченная в розовую атласную пижаму, вроде тех, которые носят кинозвезды.

— Зачем ты сказала неправду?

Сначала я не поняла. Откуда Сара знает, что я обманула маму? Затем сообразила и была потрясена.

— Ты подслушивала?

— Ну конечно, — засмеялась Сара. — У меня в комнате стоит параллельный аппарат. А ты против? — Не дожидаясь ответа, она сказала: — Я знала, что ты не будешь возражать. Мне просто хотелось узнать, какой голос у твоей мамы. У тети Марты. — Она произнесла это так, как будто пробовала это имя на вкус. — Но ты сказала ей, что мы все тебя встречали на вокзале. Мама, папа, я. Зачем ты ей наврала? Мне-то все равно, я сама — врунишка порядочная.

— Потому что мама очень бы беспокоилась, если бы узнала, что я до сих пор не видела твою маму. И твоего папу. Она бы решила, что это очень странно.

— Правда? — задумчиво спросила Сара. Похоже, что она приняла какое-то решение. Не глядя на меня, она сказала: — Если хорошенько подумать, то это совсем не странно. Мама у меня сильно пьет, и она не могла выйти к тебе. — Сара уставилась куда-то поверх моей головы. — Ее часто не бывает. Она лечится время от времени. Но на этот раз она вернулась раньше из-за твоего приезда. В твою честь. — Сара невесело засмеялась. — Она еще не совсем в форме. И не любит, когда ее видят, если она не в форме. Ты знаешь, мама очень красивая и ей трудно встречаться с людьми, если она плохо выглядит, ну, ты понимаешь. Красивым это как-то труднее. Я вижу, ты понимаешь…

— Ну да, конечно. Конечно, я понимаю, — быстро проговорила я, чувствуя, что заливаюсь краской.

— А твоя мама пьет? Тетя Марта? Говорят, что все южане сильно пьют. Беспробудно пьют. Это папа так говорит. Он говорит, что породнился со старинной благородной семьей южан-пьяниц. Лично мне кажется, что так нельзя говорить. Мама такая красивая. И такая милая. Это просто подло со стороны отца так говорить, ведь правда?

Я не знала, что ответить. К счастью, когда говорила Сара, мне можно было и не отвечать.

— А тетя Марта пьет? А твой папа? Мой папа пьет иногда, но очень мало. Он говорит, что евреи никогда не бывают пьяницами. Но знаешь… — она понизила голос до шепота, хотя нас вряд ли кто-нибудь мог подслушать, — папа уже больше не еврей. Он теперь протестант, но все равно не пьет. Мне кажется, это от религии не зависит — пьет человек или нет. Мне кажется, это просто в крови. А кровь не меняется из-за того, что ты начинаешь ходить в другую церковь — Эта мысль рассмешила ее. — А ты как думаешь?

Я молча покачала головой. Я была «поражена известием, что дядя Морис уже не еврей. Интересно, что бы об этом подумала мама. Почувствовала бы она облегчение или, наоборот, расстроилась, потому что перемена вероисповедания означает, что брак тети Беттины не был таким уж «неприличным»?

— А почему он сменил религию? Почему стал протестантом?

— Не знаю, просто решил, и все. — Сара сосала указательный палец. — Мама у меня ходит в методистскую церковь, а папа — в англиканскую. Я сказала ему, что хочу быть иудейкой, но он ответил, что я не могу. Он сказал, что я должна ходить в методистскую церковь, как мама, что по иудейской религии национальность и вероисповедание должны быть, как у матери, потому что она — сад, в котором взращивается семя. Ужасно смешно, по-моему. Мой папа уже больше не иудей, а живет по еврейским законам. Правда смешно?

— Да, пожалуй.

— Это противно. Мне кажется, и то, что папа перестал быть евреем, тоже противно. Наверное, он из-за этого стал таким гадким. А ты кто? Твоя семья? У тебя какая вера?

— Мама — методистка. Как и твоя мама. И я тоже. А папа — баптист.

— Значит, они алкоголики?

— Баптисты?

— Да нет, дурочка! — Сара фыркнула. — Твои мама и папа? Тетя Марта и дядя Говард?

— Нет, что ты! Мама вообще никогда не пьет. Убежденная трезвенница. Папа иногда может немного выпить. Может быть, он бы позволял себе это и чаще, но мама каждый раз устраивает такой скандал, так что он считает, что оно того не стоит… А твоя… а тетя Беттина… она всегда была…

— Пьяницей? Не знаю. Но скорее всего, это из-за отца. У него есть любовница. Она молодая. Двадцать три года или около этого. Мне, разумеется, знать об этом не положено. Но все об этом знают. Абсолютно все. Поэтому он редко бывает дома. Разрывается между работой и своими девочками. Сказать по правде, — продолжала Сара, — я не знаю, что было сначала: папины любовницы или мамино пьянство. Я, конечно, не могу сказать точно, что одно связано с другим, но мне так кажется. Ну, во всяком случае, она у папы, по крайней мере, третья.

— Третья?

— Любовница. Третья, о которой я знаю, во всяком случае.

— А, — сказала я, потрясенная услышанным. Я не знала ни одного человека, который бы имел любовницу. Я подумала, что вряд ли смогу сказать маме о пьянстве тети Беттины и любовнице дяди Мориса. Тогда она может заставить меня вернуться домой. Единственное, о чем я могла ей спокойно сообщить, так это о том, что дядя Морис теперь стал протестантом. Это, по всей вероятности, не повлияет на мое пребывание здесь.

— Знаешь, что бы мне хотелось сделать? Мне бы хотелось убить Линду Янг. Так зовут его любовницу, — весело призналась мне Сара. — Только боюсь, что ее место тут же займет другая. Так что, похоже, чтобы действительно сделать доброе дело, мне придется убить отца или уж вообще никого. — Видя мою кислую физиономию, она рассмеялась. — Не волнуйся, по крайней мере, на этой неделе я никого убивать не собираюсь. И мама тоже вскоре будет в форме. Во всяком случае, до того, как мы поедем в школу в следующий понедельник. И ты не волнуйся, мы вполне можем пойти по магазинам и без нее. Все кредитные карточки у меня. Мы накупим тебе кучу нарядов и все такое.

Я зевнула.

— Ты ведь устала? — сочувственно спросила меня Сара. — Почему не ложишься?

Я действительно устала. Так устала, что боялась уснуть, прежде чем как следует подумаю обо всем, что случилось сегодня, о том, что я узнала о дяде Морисе и тете Беттине. Я забралась в кровать под одеяло, а Сара вышла из комнаты, сказав, что вернется через минуту. Глаза мои закрывались. Веки казались такими тяжелыми. Но тут вернулась Сара с бутылкой вина в руке и двумя бокалами.

— И не смей тут у меня спать! Сейчас мы отметим твой приезд!

Я ахнула.

— Ты думаешь, нам можно? — Я подумала о тете Беттине и о том, что алкоголизм может быть у нас в крови.

Очевидно, Сара догадалась, о чем я подумала. Она захихикала:

— Ну конечно, можно. От одной бутылочки мы не станем алкоголичками. И кроме того, пьяницами становятся только слабые люди. Так говорит отец. А он очень умный. Может быть, он и протестант и, может, он не хороший человек, но он очень умный. А ведь мы с тобой — не слабаки. Сейчас ты, да я, да вот эта маленькая бутылочка прекрасно проведем время.

После двух бокалов голова у меня закружилась. Да, мама была права. Лишь один день в Нью-Йорке в доме бывшего еврея — и я уже погрязла в пучине греха…

Сара выключила свет и забралась ко мне в кровать.

— Какое удовольствие иметь двоюродную сестру, если спать в разных комнатах? — Она заворочалась под одеялом, и через минуту я увидела, как ее розовая пижама полетела на пол. Она захихикала. — Обожаю спать голышом, а ты?

Я никогда в жизни не спала голышом, но не призналась в этом.

— Да, я тоже.

— Ну и снимай свою пижамку, чего ждешь? Здесь, кроме нас, никого нет.

Мне ничего другого не оставалось, как раздеться, но я чувствовала себя очень смущенной.

— Ты когда-нибудь баловалась? — спросила Сара.

— Как это?

— Обыкновенно. Ну, играла в доктора с каким-нибудь мальчиком? Или маленькой девочкой? А как насчет негритеночка? Я думала, что все девочки с Юга балуются с маленькими негритятами.

Я лишь покачала головой. Я была готова умереть от смущения.

— И на вечеринках никогда не тискалась с мальчиком?

Я опять покачала головой.

— А какой-нибудь мальчик трогал тебя за сиси?

— Нет, — с трудом прошептала я.

— О Боже, ты — сама невинность, малышка Марлена.

— А ты? То есть а ты… Ты баловалась когда-нибудь с мальчиком?

— Да нет, пожалуй. Один или два раза. Я же тебе говорила, я не знакома с нормальными мальчиками. Или мужчинами. Иногда мы, девчонки, устраиваем «вечеринки в пижамах» и тогда немного балуемся — так, просто попробовать. А ты когда-нибудь баловалась с девочкой, просто чтобы попробовать?

— Нет…

— О Боже, ну ты же мастурбировала, разве нет?

— Нет…

— О Господи! И никогда не терлась о подушку?

— Нет.

— Я тебе не верю! И я еще слышала, что девчонки на Юге делают это себе бутылкой коки!

— Что делают? — спросила я, хотя уже догадалась, о чем говорит Сара.

— Запихивают ее себе в дырку и двигают туда-сюда, как это делают мальчишки.

— Кошмар какой-то. Сара, я так устала. Ужасно хочу спать, — сказала я.

— И не подумай мне тут спать, Марлена Уильямс. Всю свою жизнь я мечтала о сестре, чтобы было с кем поговорить по ночам, а тут в самую первую ночь, когда здесь моя кузина, ты собираешься спать, вместо того чтобы поболтать со мной. Ты просто боишься, что я начну с тобой баловаться, чтобы ты поняла, что это такое.

— Ничего я не боюсь, — сказала я, хотя я действительно побаивалась.

— Вот и хорошо. Я притворюсь, что я мальчик. — Ну не надо, Сара! Я ужасно устала.

— Да не будь ты такой дурочкой! Ты же должна когда-нибудь попробовать. Откуда же тебе будет все известно, если ты не попробуешь? Ты просто лежи, а я притворюсь мальчиком…

Она навалилась на меня и попыталась раздвинуть мне губы своим тонким твердым языком, но я изо всех сил сжала губы.

— Марлена, ты мне не подыгрываешь. Мальчишки всегда пытаются запихнуть тебе язык в рот, когда целуются. Ты что, не знаешь? — захихикала Сара. — А теперь открой рот, и я тебе покажу, что они делают.

Я вздохнула и слегка раскрыла рот, а Сара просунула туда язык и стала водить его кругами. От нее пахло мятой.

— Потом они всегда стараются потрогать грудь. Всегда. А ты должна сопротивляться, даже если тебе и нравится. Но они это делают не раньше третьего свидания. До этого ты в полной безопасности. Они делают вот так, — сказала она, поглаживая мою грудь. Мне было страшно неловко и хотелось плакать.

— Они всегда стараются, чтобы у тебя напряглись соски. Ты знаешь, что соски дают эротическую реакцию?

— Ну не надо, Сара, — протестовала я.

— Ты хоть что-то чувствуешь? — спрашивала Сара, потирая мой правый сосок ладошкой. Мне очень хотелось сказать «нет», но я чувствовала, как сосок напрягается под ее рукой, и еще я ощутила какое-то непонятное чувство там, внизу.

Затем Сара отняла свою руку, взглянула на мою грудь и завизжала от восторга:

— У твоего соска эрекция!

Мне было ужасно стыдно за свой бедный сосок.

— Когда это происходит, — с довольным видом произнесла Сара, — то мальчик обычно берет его в рот — вот так — и посасывает! — она показала, как это делается, и когда я застонала от смущения и неловкости, Сара, по всей вероятности, решила, что я выражаю этим свое удовольствие, потому что она села и захлопала в ладоши. — Я так и знала, что тебе это понравится. Теперь ты знаешь, что значит баловаться. Конечно, это только первая стадия. Это еще не всерьез. Всерьез — это когда вон там, внизу… ну, ты знаешь… но сегодня мы этим заниматься не будем.

Слава Богу, подумала я с облегчением и повернулась на бок, в надежде на то, что Сара тоже собирается спать.

— Конечно, если там не трогать, то нельзя получить оргазм.

— Ну да, конечно, — пробормотала я.

— Но ты и сама себе можешь это сделать.

— А ты делала? — не могла удержаться я.

— Мастурбировала? Конечно. Иногда мне по ночам бывает так одиноко. Мне кажется, все как-нибудь да мастурбируют, только не признаются в этом. Они просто лгут, когда говорят, что не делают этого.

— Ложь — это еще не самый большой грех, — сказала я.

— И мастурбирование тоже. И мне совсем не стыдно это делать.

— Ну и правильно, — сказала я, не желая, чтобы Сара чувствовала себя в чем-то виноватой. Она была так добра ко мне. Я опять почувствовала, как у меня слипаются глаза.

— Мы будем самыми близкими подругами, правда, Марлена? Ты ведь рада, что приехала сюда, на Север, и что мы будем вместе учиться?

— Да… — сонным голосом ответила я.

— Вот и хорошо, — довольно сказала Сара. — Спокойной ночи, кузина Марлена.

— Спокойной ночи, кузина Сара.

5

— Я так много слышала о «Мейси». Может быть, пойдем в «Мейси»? — спросила я у Сары.

— Не говори чепухи, лапочка. В «Мейси» ходят только мелкие служащие, секретарши и туристы.

Я хотела возразить, что я и есть туристка. Мне также хотелось посмотреть Статую Свободы, забраться на верхушку «Эмпайр стейт билдинг», посмотреть выступление Роккеттс в мюзик-холле и послушать духовой оркестр в «Парамаунте». Но Сара все это отмела напрочь.

— Это все можно сделать после, где-нибудь через год мы можем пойти и посмотреть Роккетсов или даже покататься на коньках в Рокфеллеровском центре, если уж тебе так этого хочется, но сейчас у нас и так масса дел, — заявила Сара. — Надо подобрать школьную форму, а затем пройтись по всем магазинам Пятой авеню и Пятьдесят седьмой улицы.

Но для примерки серой юбки в складку из шерстяной фланели и соответствующего блейзера, что и составляло форму школы Чэлмер, было уже слишком поздно, сказала женщина в «Прейзи» Саре, инстинктивно чувствуя, кто из нас главный.

— Все ученицы подобрали себе форму еще в июне. А те, кто не успел, сделали это в середине августа. О чем вы думали, ведь учебный год начинается уже на следующей неделе, — упрекнула она нас.

Сара не стала утруждать себя объяснениями, что она ждала приезда двоюродной сестры. Она лишь закатила глаза, рассмешив меня этим.

— Решайте сами, что делать, — сказала она женщине, — и пришлите на дом не позже понедельника.

Женщина тяжело вздохнула:

— Хорошо, мисс. Но мы сможем подготовить лишь по одному комплекту формы для каждой из вас. Остальное нам придется отослать прямо в школу.

Мне показалось, что блейзер с юбкой смотрятся очень элегантно и изысканно, но Сара недовольно сказала:

— Эта форма не такая красивая, как у нас в «Три». Там блейзеры были темно-синего цвета, а юбки плиссированные. Не такие скучные и тусклые, как эти. Но что мы можем сделать? По крайней мере, можно надеть белую блузку или темно-синий свитер. А после занятий и по воскресеньям мы вообще можем носить, что хотим. И уж конечно, на вечера и танцы, если это только можно так назвать, мы будем надевать платья. Заранее уверена, что вечера там будут ужасные. Но все равно мы купим себе нарядные платья.

Проходя по «Бергдорфу» и «Бонвиту» я с замиранием сердца следила, как Сара делает экстравагантные покупки, одну за другой, ничуть не задумываясь. Сначала я протестовала, когда она покупала что-то для меня, — мы с мамой уже накупили множество вещей, которые могут мне понадобиться, да и папа дал мне денег, чтобы я могла купить себе что хочу. Но когда я увидела, сколько стоит белая блузка в «Бергдорфе», я сдалась и перестала сопротивляться.

В половине пятого мы были в «Саксе», и Сара заставила меня примерить черное платье для коктейлей с глубоким вырезом и сужающуюся книзу юбку до колен. «Потрясно», — сказала Сара. На ней самой было черное платье из тафты с большим вырезом каре и бантом сзади. Сначала я решила, что мы просто так примеряем платья, однако Сара дала понять, что это не просто игра, когда заявила продавщице, что мы наденем эти платья сразу же. У той был весьма удивленный вид, однако она оформила покупку, отрезала ярлыки, и мы вышли из магазина в новых черных платьях.

— Так, теперь — косметика, — сказала Сара.

Она купила румяна, губную помаду, тени для век, тушь для ресниц и затащила меня в туалет, где с необыкновенной ловкостью и скоростью зачесала вверх волосы себе и мне, накрасилась сама и накрасила меня, наложив густые тени, густо накрасив ресницы, так что тушь лежала комками, и нарисовав огромный рот.

Я с ужасом смотрела на себя в зеркало. Меня было невозможно узнать. Я была похожа на уличную девку. Вроде той, что слонялись у нас по набережной. Что бы сказала мама?! Затем я взглянула вниз и рассмеялась. Сара проследила за моим взглядом и тоже покатилась со смеху. Мы обе были в дешевых мокасинах.

— Это необходимо срочно исправить, — заявила Сара и потащила меня в обувной салон «Беттер». Вскоре мы обе ковыляли в черных лакированных лодочках на высоких каблуках.

— Ради Бога, Сара, скажи мне, для чего это мы так вырядились? Для сегодняшнего дня рождения Джинни Фербуш?

Этот вопрос вызвал у Сары приступ смеха.

— Не говори глупостей, — сказала она. — Для этого мы наденем свои бархатные платьица, завяжем ленты в волосы и наденем кожаные туфельки на маленьком каблучке. Синее бархатное платье, что ты привезла из дома, подойдет как нельзя лучше.

Ну, по крайней мере, я привезла из дома что-то, что хоть куда-то подойдет, пусть это будет лишь день рождения Джинни Фербуш. Откуда Сара знает, что для чего подойдет, а что — нет? Она была лишь на два месяца старше меня, однако я не знала, существует ли что-нибудь, в чем Сара бы не разбиралась.

— Так для чего мы так вырядились? — опять спросила я.

— Пойдем на коктейль, Марлена, глупышка. Разве ты не знаешь, что сейчас на Манхэттене час коктейля?

— Но мы же не можем, Сара. Мы… нам ведь еще нет и четырнадцати… Пожалуйста, Сара, не надо! Уверена, что они нас даже не станут обслуживать!

— Нам нет и четырнадцати? Киска, посмотри на себя в зеркало. И что ты видишь? Я знаю, что вижу я. Роскошную, сногсшибательную восемнадцатилетнюю блондинку! Вот что я вижу.

— Ничего подобного, Сара. Я совершенно не выгляжу на восемнадцать лет. Я выгляжу тринадцатилетней девочкой. Пожалуйста, Сара, я не хочу никуда…

Сара с жалостью посмотрела на меня.

— Бедная маленькая кузина. Она даже не знает, что значит по-настоящему веселиться. Нет, я хочу показать тебе, что это такое, хотя бы один раз. И они прекрасно нас обслужат. Я уже тысячу раз так делала.

— Но я не знаю, что заказывать.

— Бедной Марленочке не надо волноваться. Сара все закажет.

— И куда мы пойдем? — спросила я, покоряясь судьбе.

— М-м-м, — подумала Сара. — В «Астор-бар».

— А ты там когда-нибудь была?

— Ну конечно. Миллион раз.

Через несколько минут мы сидели в такси, и Сара сказала водителю.

— Давай, старина, в «Астор», и поживее, пожалуйста.

— Марлена, если ты не расслабишься, то бармен поймет, что мы обманщицы, и нас арестуют.

Арестуют? О Боже, с ужасом подумала я, что скажет мама, если такое произойдет? Она тут же заберет меня обратно в Чарльстон, и я больше никогда не увижу ни Нью-Йорка, ни Сары. И я не смогу даже увидеть школу мисс Чэлмер… Я попыталась улыбнуться и сделать вид, что уже бывала в «Астор-баре», хотя, может быть, и не миллион раз. Я отпивала маленькими глоточками сливовую шипучку, которую мне заказала Сара. По вкусу она больше напоминала лимонад, чем напиток, который может повести меня по пути порока, но все же, все же…

Когда я подняла глаза от своего бокала, то увидела, что Сара переглядывается с двумя мужчинами, сидящими с другой стороны стойки. Как мне показалось, им было лет по тридцать, никак не меньше. Было совершенно очевидно, что задумала Сара.

— Пожалуйста, Сара, — умоляюще проговорила я, — не надо этого.

— Не надо чего? — спросила Сара, даже не взглянув на меня. Она медленно раскрыла рот, облизнула своим аккуратным язычком губы, как у Джоан Кроуфорд, и стрельнула глазами в сторону явно заинтересовавшихся молодых людей. — Я ничего особенного не делаю, — сказала она, кокетливо опуская накрашенные темно-фиолетовые веки. Затем чуть прикрыла глаза, влажные яркие губы призывно блестели.

Мужчины встали и направились в нашу сторону. Я в панике вскочила со своего стула и ринулась в «дамскую комнату». Там я пробыла до тех пор, пока — примерно через полчаса — туда не пришла Сара. Увидев мое зареванное лицо, она обняла меня.

— Все в порядке, киска. Я и не собиралась делать ничего ТАКОГО. Просто тренировалась.

— Теперь мы можем идти?

— Ну конечно. Может быть, завтра попробуем пойти в бар в «Плазе». Там тебе обязательно понравится.

После того как шофер доставил нас к Джинни Фербуш, Сара велела ему приехать за нами в половине десятого. Было уже восемь часов, и я удивилась, что вечеринки в Нью-Йорке такие короткие — меньше двух часов. Это что же, так принято в больших городах?

Я смотрела, как Сара порхала по комнате, целуясь с девочками, восхищаясь их нарядами, обмениваясь комплиментами и сплетнями. Она была очень приветлива и с четырнадцатилетними мальчиками, которые все ужасно старались казаться выше и поэтому тянули вверх шеи, как жирафы. Сара поддразнивала их и, как мне показалось, кокетничала с ними напропалую, хотя это были те самые мальчики, которых она еще утром называла «придурками».

Я чувствовала, как нервные спазмы сводят мне живот, ладони были влажными от пота. Сара устроила целый спектакль, представляя меня Джинни и ее гостям, не забыв предупредить мальчиков, чтобы они ничего такого со мной себе не позволяли, — как будто такая мысль могла вообще прийти кому-то в голову. Затем, чтобы убедиться, что я не буду подпирать стенку, она отказывалась с кем-либо танцевать, если они сначала не протанцуют со мной.

Я стеснялась танцевать линди, потому что у нас его танцевали немного по-другому, чем здесь в Нью-Йорке. А потом, когда трио заиграло медленную музыку, притворяясь, как будто они лишь усеченный до трех музыкантов оркестр Глена Миллера, я старалась танцевать на расстоянии от своих партнеров. Было очень трудно держаться подальше от того загадочного, что у них там «встает», и одновременно поддерживать разговор.

Но я наблюдала за Сарой, за тем, как ведет себя она. Она просто висла на мальчике, поглаживая его по розовой влажной шее, подпевая ансамблю и даже время от времени позволяя себе слегка потереться животом о живот партнера.

Ровно в половине десятого, когда всех пригласили к столу, Сара распрощалась со всеми, уверяя компанию, что она «ужасно хотела бы остаться», однако мамочка просто «нас поубивает», если мы сейчас же не поедем домой.

Сара откинулась на подушки «кадиллака».

— О Господи! Ну и скучища! Кошмар какой-то!

— Но, Сара, нас же приглашали к столу. Почему мы не остались?

— Если остаться на ужин, то потом придется отрабатывать, — хихикнула Сара.

— То есть как это?

— После ужина обычно играют в бутылочку с поцелуями. Можешь себе представить, что будет, если целоваться на полный желудок? Кроме того, мне казалось, что тебе хочется пойти в «Парамаунт». Сегодня там выступают Томми Дорси и Фрэнк Синатра.

— Фрэнк Синатра? Правда, Сара?

— Ну да!

— А не поздно?

— Только не для Нью-Йорка. До пяти утра здесь жизнь бьет ключом.

Пока я готовилась ко сну, Сара прошла в комнату матери. После напряженного дня я была совершенно разбита. Ну и денек! Черные платья и театральный грим, высокие каблуки и эти мужчины в «Астор-баре»! А потом еще день рождения. Единственным приятным событием дня было посещение «Парамаунта».

Я выключила свет и сняла покрывало. В комнату на цыпочках прошла Сара и забралась в кровать, прижавшись ко мне, как бы ища у меня тепла и покоя. Я почувствовала, что щеки у нее мокрые.

— Сара, ты плачешь? С мамой все в порядке?

Но Сара скорее призналась бы в убийстве, чем в собственных слезах.

— Ничего я не плачу. С мамой все в порядке. Почти в порядке. Чего это мне плакать? Теперь у меня есть ты, моя собственная двоюродная сестра. Это так здорово, когда рядом есть близкая подруга. Пока со мною рядом родная кузина, лучшая подруга, я никогда не буду одинокой.

— И я тоже, — сказала я, закрывая глаза. Я чувствовала, что смертельно устала.

Неожиданно Сара села на кровати, тыльной стороной ладони вытирая слезы.

— Знаешь что? Я думаю, сегодня я научу тебя, как это делать себе самой…

Я вздохнула. Я уже поняла, что если Сара что-то нацелилась сделать, то отговорить ее от этого нет никакой возможности.

Я проснулась утром в пятницу с мыслями о том приеме, который дядя и тетя собирались сегодня дать в мою честь. До сих пор ни тот, ни другая еще не появлялись, а я знала, что большие приемы требуют довольно длительных приготовлений.

Я застала Сару внизу, она носилась по дому в яркой хлопчатобумажной рубашке и мальчиковых легких брюках. Я раньше никогда не видела, чтобы девочки носили брюки. У нас в Южной Каролине девочка, работающая на ферме, надевала комбинезон, но в городе девушки брюк не носили, если не считать теннисных шортов или же очень приличных бермудов, с которыми обязательно полагалось носить гольфы. Сара очень быстро что-то говорила кухарке, затем вместе со старшим дворецким проверила все столовое серебро, хрустальные бокалы и рюмки и вообще всю посуду, которая понадобится для торжественного ужина.

— Может, я могу чем-нибудь помочь? — спросила я.

— Конечно, можешь. Какой сервиз тебе больше нравится? — Она предложила мне выбрать между простым белым с золотой каймой или белым с синим кобальтом и тонкой золотой каемкой, работы девятнадцатого века.

— Мне нравится вот этот — сине-белый.

— Ну конечно, — улыбнулась Сара. — Спасибо.

— Я хочу помочь по-настоящему, — сказала я.

— Хорошо. Вот здесь цветы из магазина, — Сара показала на большую картонную коробку. — А вот там — вазы. Ты сможешь расставить букеты? Вот эта красная, — Сара указала на большую вазу в форме ладьи, украшенную херувимами, — будет стоять в центре обеденного стола, так что она должна быть самой красивой.

— А твоей… а тете Беттине сегодня лучше?

Было заметно, как Сара напряглась.

— Да, мне кажется. Я сказала ей, что позабочусь обо всем, чтобы она смогла как следует подготовиться к сегодняшнему вечеру. Понимаешь, она очень волнуется.

Я кивнула.

Сара хотела еще что-то сказать, затем замолчала, потом выпалила:

— Она волнуется из-за приема, из-за папы, но не из-за тебя, так что тебе не надо чувствовать, что ты…

Я опять кивнула.

— Она просто хочет выглядеть как можно лучше, чтобы он опять любил ее. И чтобы не злился на нее из-за того, что она алкоголичка. Он сам во всем виноват. Я просто убить его готова. Мама была… Мама такая красивая, такая добрая… — Она подняла глаза, чтобы убедиться, что прислуги поблизости нет. — Может быть, мама и была слабовольной и не такой умной, но отец… Но он должен был ей помочь, а не поворачиваться спиной и развлекаться с разными шлюхами…

Сильно смущенная, я взяла бледно-розовую розу и стала ее внимательно разглядывать.

— Давай оформим центр стола в розовых тонах, — решила Сара. — Мы здесь поставим все розовые розы. Ты занимайся этим, а я пойду расставлю в других комнатах только белые цветы. А в зале мы расставим только желтые. Правда здорово? Мне хочется, чтобы в доме было очень-очень красиво. И я хочу, чтобы все думали, что все это сделала мама. Годится, киска?

— Ну конечно, я все понимаю.

— Мне тоже так кажется. Лапочка Марлена. — Сара добавила в свой букет белый гладиолус, затем чуть отошла и критическим взглядом посмотрела на свое произведение. Затем взяла белый пион и поставила его в белую вазу. — Я очень много об этом думала и решила: так происходит из-за того, что папа отказался от своей веры. Это все и изменило; это изменило его самого. Если бы он остался иудеем, то, наверное, был бы мягким и нежным. Он бы никогда не завел любовницу. А ты как считаешь?

В полном смущении я лишь покачала головой.

— Известно, что евреи — самые хорошие мужья. Они всегда хранят верность женам и хорошо о них заботятся. Ты об этом слышала? — Не дожидаясь моего ответа, поскольку он не так уж ей был и нужен, Сара продолжала: — Это действительно так. — В голосе ее прозвучала убежденность. — Я сама собираюсь выйти замуж за еврея. Только не за такого, кто сменил веру или собирается это сделать, это уж точно. — Затем она засмеялась. — Только я не буду с этим спешить. Сначала повеселюсь как следует.

Она произнесла эту фразу с таким очаровательным южным выговором, что я почувствовала себя как дома.

Сара воткнула в букет белую розу, прямо в центр, затем опять отступила, посмотрела на свое произведение со всех сторон.

— Великолепно?

— Великолепно, — согласилась я.

— Прекрасно. — Она отнесла цветы в гостиную. Вернувшись, взглянула на мое сооружение из розовых цветов. — Прекрасно! — И, нагнувшись над ним, внесла некоторые изменения. — Ты знаешь, я решила, что стану иудейкой сама. Совершенно официально. Я хочу узнать побольше про эту религию, подготовиться, а потом окреститься в нее, или как это у них там называется. — Она посмотрела на меня и рассмеялась. — У тебя такой смешной вид. Ты шокирована? Ну, а что здесь особенного? Я же наполовину еврейка.

— Ты собираешься сделать это назло своему отцу?

Сара довольно засмеялась:

— Какая же ты умница! Маленькая чарльстонская мудрая совушка. Ладно, я пойду наверх, посмотрю, как там мама. Она волнуется в ожидании вашего знакомства. Она уже тебя любит. Ты этого не знала? Она просто тебя обожает до безумия!

Мы раскладывали карточки для гостей — куда кому садиться.

— Тебе ужасно идет это платье, Марлена. Я так рада, что мы его купили.

— И очень хорошо, что мы обе в белом. Как близнецы.

— Мама тоже будет в белом. В греческом стиле. Это от Уорта из Парижа. Платья Уорта всегда модные, ты это знаешь?

— А она скоро спустится? — спросила я с волнением. Я уже не меньше Сары хотела, чтобы Беттина Голд сегодня была особенно хороша, по-королевски величественна и весь вечер владела бы собой.

— Стол — просто блеск! Правда? — спросила Сара, зажигая свечи в ярко-красных подсвечниках. — Мама сейчас спустится. Когда я была у нее несколько минут назад, она надевала свои изумруды. Эти изумруды — папин свадебный подарок. Он их купил ей в Париже, где они проводили медовый месяц. Правда, романтично? Мама говорит, он просто обожал ее.

Сара постучала по столу карточкой.

— Так, это мистер Реттингер. Ужасно противный. Давай-ка ему в компанию дадим миссис Рейнхарт. Она старая толстая вдова и выискивает себе новую жертву. Мистер Реттингер такой надутый осел, что заслуживает этой пары.

Я не могла не рассмеяться.

— Так, а это карточка Тедди Лорригена. Это исполнительный директор у папы. Он симпатичный, довольно молодой и неженатый, правда, он придет со своей девушкой, а я не знаю, как ее зовут. Однако я думаю, что мы не можем позволить Тедди сидеть со своей девушкой. Так не принято. Но поскольку я ее не знаю, то посажу ее рядом с этим надутым ослом, мистером Реттингером. Бедняжка. Надеюсь, вечер у нее будет не совсем испорчен.

Я захихикала. Сара действительно была ужасно забавной.

— Сара, дорогая, ты просто чудо сотворила с этим столом, — послышалось откуда-то сзади…

Мы быстро обернулись. Беттина Лидз Голд выглядела королевой из сказочного царства в своем греческом платье, оставляющем открытым одно плечо. Она была очень хороша, но, казалось, черты были слегка размыты.

— Марлена, моя дорогая милая племянница. — Она протянула ко мне руки, и я бросилась к ней, позабыв о своей застенчивости. У меня было такое чувство, что я знаю ее всю свою жизнь.

Тетя Беттина была выше меня, и ей пришлось слегка нагнуться, чтобы мы поцеловались. Как будто бабочка слегка коснулась меня своими крыльями. Она действительно была красива. Ее светлые волосы были убраны в высокую прическу, однако в тонком нежном лице, практически без косметики, чувствовалась усталость. Сара встала сбоку, глядя на нас с напряженным ожиданием.

Я улыбнулась Саре, восхищенно качая головой и как бы говоря: «Да, Сара, она действительно прекрасна!» Так же прекрасна, как сегодня вечером будут наши розовые розы, подумала я, уже не столь свежие, чуть-чуть поблекшие. Все в Беттине казалось слегка поблекшим, однако как-то изящно поблекшим — голубые глаза, светло-пепельные волосы и неестественно бледная кожа — все в ней было как бы покрыто нежной дымкой, такой легкой, что, казалось, дунь — и она слетит. Единственным ярким пятном во всем облике Беттины были изумруды, светящиеся живым блеском.

— Я просто в отчаянии, что не смогла встретить тебя, Марлена, милая! Я непростительно пренебрегла своим долгом. Надеюсь, ты не наябедничала своей матери обо мне? Ах, милая Марта! Она всегда все делает правильно. Она бы меня никогда не простила. Но мы должны получше познакомиться. Вот увидишь, я наверстаю упущенное.

Все было так странно, даже тетя мне казалась какой-то нереальной. Я просто не знала, что ответить. Но тут вмешалась Сара:

— Мама, ты выглядишь великолепно. Я обожаю, когда ты в этом платье. А тебе нравится, Марлена? Мама, мы только что разложили карточки. Теперь мы можем немного отдохнуть. В ближайшие пятнадцать минут никто не появится.

На лице Беттины появилось выражение беспокойства.

— А твой отец, Сара? А Морис? Его нет!

— Он здесь, мама. Он приехал примерно час тому назад и пошел к себе. Через несколько минут спустится.

Я была удивлена, услышав, что дядя Морис уже дома. Я так ждала встречи с ним, а теперь, когда он приехал, я его прозевала. Вообще-то я даже немного побаивалась дяди Мориса после всего того, что моя мама и Сара про него наговорили. Я с нетерпением поглядывала на дверь, ожидая, когда он появится.

Моей первой реакцией было полное изумление. Мне никто раньше не говорил, что дядя Морис такой красивый и выглядит так благородно. У него не было животика, не было и лысины. У него не было крючковатого носа до подбородка. Это был загорелый, высокий и широкоплечий мужчина. У него были густые черные, с проседью волосы, усы и великолепные крупные зубы, оттеняющие загар. Дядя Морис выглядел здоровым и процветающим. Он приветливо улыбнулся мне и взял за руку:

— Очень рад познакомиться с тобой, Марлена Уильямс. Я доволен, что ты смогла приехать. И рад, что подругой Сары будет ее двоюродная сестра. Я слышал о тебе много хорошего.

Я не могла не почувствовать к нему симпатию. Он мне очень понравился!

— Я очень рада познакомиться с вами, дядя Морис. — Я была смущена.

Морис Голд поцеловал жену в щеку.

— Ты прекрасно выглядишь, Беттина, — сказал он, даже не посмотрев на нее. Чуть подрумяненные щеки Беттины вспыхнули. Он повернулся, чтобы поцеловать Сару, но та отвернулась. Теперь уже наступила очередь Мориса Голда покраснеть. Он сказал:

— Все выглядит просто великолепно, Сара. Ты была права — мы прекрасно справляемся и без экономки. Но теперь, когда ты уедешь, нам все же придется ее нанять.

— Не могу принять на свой счет комплимент по поводу стола или дома, папа. Я была занята Марленой. Нас практически целый день не было дома, правда, Марлена? Это все мама приготовила.

Он насмешливо улыбнулся.

— Да? — И, помолчав, добавил: — Пока мы ждем гостей, пожалуй, можно немного выпить. — Он позвонил. Появился дворецкий Роберт. — Роберт, принесите мне, пожалуйста, скотч. Кто-нибудь выпьет со мной? — Он посмотрел на нас. Затем улыбнулся мне и Саре. — Только не вы. Вина за столом будет вам вполне достаточно, как мне кажется. Беттина? Ты что будешь?

Беттина опустила глаза, руки ее теребили складки платья.

— Спасибо, ничего. Ничего не надо.

— Я выпью имбирного пива, Роберт, — быстро сказала Сара. — Принесите три бокала, пожалуйста. — Она, очевидно, решила, что ее матери для уверенности нужно держать в руке бокал.

Когда начали прибывать гости, Беттина и Морис прошли в гостиную, чтобы их встретить. Роберт открывал дверь, а Клара, одна из горничных, стояла позади Роберта и принимала шляпы и одежду прибывших гостей. Мы с Сарой стояли немного дальше в прихожей, и Сара представляла меня каждый раз одной и той же фразой:

— Это моя двоюродная сестра из Южной Каролины. Марлена тоже Лидз, как и мы с мамой. Мы все из семейства Лидзов из Чарльстона. Наш, прапрадедушка и сделал тот первый выстрел, который раздался на весь мир.

Я с трудом удерживалась от смеха. Исторические ссылки Сары были, прямо скажем, не слишком точны, но это не имело особого значения, поскольку, казалось, никто не обращал на это внимания. Время от времени Сара бросала меня одну, чтобы взглянуть, как там мама в гостиной. Казалось, все идет прекрасно. Тетя Беттина все еще держала в руке свой бокал с пивом и болтала с гостями. Когда, наконец, все прибыли, мы с Сарой тоже прошли в гостиную, чтобы присоединиться к остальным гостям.

Как и Сара, я все время поглядывала на Беттину. Она же в свою очередь все время поглядывала на дядю Мориса, который разговаривал с типично роковой молодой женщиной, пришедшей с Тедди Лорригеном. Вообще-то я раньше никогда не видела роковых женщин, но знала о них из книг, а Ванда Хейл была очень похожа на тех, что я видела в кино. Она была сильно накрашена, на ней было облегающее атласное черное платье, и как только вошла, она спустила свою накидку из серебристой чернобурки так, что открылись ее белые плечи. Кроме того, она была похожа на Лейн Тернер.

Я заметила, что Сара тоже наблюдает за ними.

— Он же только разговаривает с ней, — попыталась я ее успокоить. — Он должен быть гостеприимным хозяином, ведь так?

— Да, но мне кажется, что мама нервничает…

Затем мы увидели, как Беттина подошла к Морису Голду и Ванде Хейл и попыталась включиться в их разговор. Она положила ладонь на руку мужа и что-то сказала. Казалось, он не обратил внимания на ее слова и дернул рукой, как бы пытаясь сбросить руку жены. Она отошла, и прежде чем Сара успела помешать ей, схватила бокал с подноса проходившей мимо служанки.

— Пойдем, подойдем к маме, — сказала Сара. — Может быть, мне удастся отговорить ее.

Мы подошли, и Сара сказала:

— Мама, не пей, пожалуйста.

— Все в порядке, Сара. Не волнуйся. Я сделаю маленький глоток. Крохотный глоток. Мне необходимо сделать один малюсенький глоток.

Она отвернулась от нас и обратилась к стоящему в одиночестве Тедди Лорригену:

— Сегодня так тепло. Похоже на наши летние вечера в Чарльстоне. Фактически до октября было невозможно устраивать приемы. Обычно мы начинали светскую жизнь лишь с конца сентября. — Она осушила свой бокал. — Тедди, не будете ли вы так любезны принести мне бокал шампанского? Оно великолепно.

Тедди послушался. Он принес бокал и протянул его Беттине. Тут подошел Морис и сказал:

— Тедди, не мне тебя учить. Уж если Беттина начнет пить, то кончится все это тем, что всем будет неловко.

Беттина побледнела. Тедди вспыхнул, а у Сары был такой вид, что она вот-вот расплачется.

— Не забывай, что я леди, Морис, а настоящая леди никогда не ставит в неловкое положение никого, кроме, может быть, себя.

С этими словами Беттина осушила свой бокал, а Морис Голд с отвращением отвернулся. Сара была вне себя.

— Мама, — сказала она, — по-моему, ты немного устала. Может быть, ты поднимешься к себе? Мы все поднимемся к тебе — и ты, и я, и Марлена. Мы побудем там с тобой, хорошо?

— Да, конечно. Пойдемте наверх, тетя Беттина. Сыграем в карты.

— Ты такая милая девочка, Марлена. Наверное, у тебя очень добрый отец. Мир праху его.

— Но он еще жив, тетя Беттина, — сказала я испуганно.

— Правда? Ну конечно. Наверное, я его с кем-то спутала… Тедди?.. Тедди куда-то исчез. Сара… я думаю, что выпью еще бокал…

— Нет, мама, пожалуйста. Я знаю, что папа унизил тебя своим замечанием, но, пожалуйста, не надо. Я умоляю тебя.

— Мне в прошлом пришлось пережить много унижений, дорогая моя. Но леди всегда будет стоять выше этого. Марлена, пожалуйста, передай моей сестре Марте, что, несмотря на тяжелые обстоятельства, ее сестра Беттина всегда ведет себя как истинная леди, так, как ее и воспитали. Ты передашь ей это, милочка?

— Ну конечно.

Появился Роберт.

— Можно приглашать всех к столу? — Не будучи уверенным, кому адресовать этот вопрос, миссис Голд или Саре, он не обратился ни к кому конкретно.

— Внимание всем, — воскликнула Беттина. — Прошу всех к столу!

Беттина почти не дотронулась до закусок, но выпила целый бокал шабли, которое к ним подавалось. Я запомнила это, потому что Сара заставила меня зазубрить названия всех вин, которые подавались, а также, что идет с чем, на случай, если кто-нибудь спросит, что мы пьем. Я боялась отвести глаза от тети, пытаясь поддержать разговор с Филипом Уорденом о современных проблемах Юга, хотя не могу сказать, что хорошо разбиралась в этом вопросе. Филип Уорден был самый молодой и самый симпатичный из всех присутствующих гостей, и Сара проявила трогательную заботу, усадив его рядом со мной, вместо того чтобы приберечь для себя.

Сама Сара ни с кем не разговаривала. Она сидела, опустив глаза, и ковыряла вилкой в тарелке. Впервые с момента, как мы познакомились, мне показалось, что ей не по себе, и не знала, что делать. Ее мать напивалась, и Сара не знала, как этому помешать. Совершенно неожиданно Сара стала похожа на обыкновенную тринадцатилетнюю девочку, попавшую в компанию взрослых.

Для дяди Мориса, очевидно, не составляло никакого труда проявлять интерес к своим собеседникам как справа, так и слева. Он весело и дружелюбно улыбался и казался совершенно спокойным и невозмутимым. А вот Тедди Лорригену было нелегко сосредоточиться на беседе с Джорджеттой Поли. Она рассказывала ему о недавно перенесенной операции на желчном пузыре, и, очевидно, тема не очень-то его захватывала. Он также не спускал глаз с тети Беттины. Затем подали консоме, к нему полагалось вино, которое тетя Беттина выпила тоже.

— Хорошая стоит погода, — обратилась она к соседу слева, мистеру Деннису Роверу, и, произнося эти слова, нечаянно опрокинула свой бокал ему на колени. Фредерик, лакей, обслуживающий стол, постарался как можно незаметнее вытереть брюки мистера Ровера.

Я лихорадочно подбирала слова, чтобы произнести хоть что-нибудь, что отвлекло бы всеобщее внимание от тети, но ничего не приходило в голову… Я посмотрела на Сару, но она не отрывала взгляда от тарелки с супом. Дядя Морис громким голосом, как бы разговаривая с глухим, произнес через весь стол:

— Беттина, может быть, тебе лучше больше не пить? Мне кажется, ты немного… нездорова…

— Нет, нет, все в порядке, — послышался дрожащий от сдерживаемых слез голос тети Беттины. — Так, небольшое происшествие…

— Да нет, я сам виноват, — сказал Деннис Ровер, по-видимому чрезвычайно смущенный. На его брюках расползлось огромное пятно.

С телячьими эскалопами под каперсовым соусом подавалось красное вино. Я решила больше вообще не смотреть на тетю и восхищалась Сарой, сумевшей подобрать столь изысканное меню. Откуда она знает про все эти блюда? Лично я не смогла бы придумать ничего более оригинального, чем ветчина с дольками ананаса и пьяной вишней или, может быть, запеченная индейка с красным соусом. А выбор вин? Откуда Сара знала, с каким блюдом полагается подавать то или иное вино?.. Ой, бедная, бедная тетя Беттина. Скорее бы кончился этот ужин.

— Правда, все так вкусно? — довольно неуклюже обратилась я к Филипу Уордену, который, казалось, тоже пребывал в напряжении, ожидая, что произойдет дальше.

Беттина допила свое вино и заявила:

— Собственно говоря, Морис, мне на все это наплевать, — и стала сползать со своего стула.

Кто-то тихо произнес:

— Какой ужас!

Мне показалось, что это была миссис Ходж. Я бросила взгляд на дядю Мориса, сидящего с таким невозмутимым видом, что это граничило уже с высокомерием. Я поднялась, чтобы помочь Саре и Роберту отвести тетю Беттину наверх.

Мы с Сарой уложили ее в постель и сидели с ней до тех пор, пока внизу все не стихло, и лишь было слышно, как прислуга убирает со стола. Затем Сара спустилась вниз, и я слышала, как она разговаривает с отцом. Тон разговора становился все более и более раздражительным. Наконец Сара воскликнула:

— Я ненавижу тебя! Я тебя ненавижу! Я никогда тебе этого не прощу!

Я потихоньку спустилась в зал и увидела, что Морис Голд идет по направлению к выходу.

— Сара, ты не понимаешь. Ты еще ребенок. Когда ты повзрослеешь, ты поймешь…

— Я никогда не пойму тебя, ты… ты… жид! — закричала Сара.

Бедная Сара!.. Я поняла, что она больше ничего не могла придумать, чтобы как можно сильнее задеть отца, а, как я понимала, ей очень хотелось сделать ему больно.

Когда Беттина проснулась на следующее утро, стало ясно, что она «не вполне здорова». Она заговаривалась. Сначала ей казалось, что Сара маленькая девочка и она все еще счастлива со своим мужем. Затем она стала вспоминать свои годы в Чарльстоне.

— Марта, — говорила она, обращаясь ко мне. — Ну зачем ты взяла мою розовую ленту — я бы тебе и так ее отдала, если бы ты попросила. Нет, нет, можешь не возвращать. Тебе она ужасно идет. Я хочу, чтобы ты ее носила.

Затем она опять ненадолго пришла в себя и стала жаловаться на сильную головную боль и ужасное самочувствие. А где Морис? Может быть, он придет и поговорит с ней? Почему мы не показали ей свои новые платья? Она опять спросила про мужа. Казалось, она забыла все, что произошло накануне. Сара сказала ей, что отца нет дома: он ушел по делам.

— Да, конечно, — понимаю, — согласилась Беттина.

Она попросила дать ей выпить, уверяя, что лишь вино успокоит ее головную боль и нервы.

— Ну, пожалуйста, Сара умоляю тебя, — просила она.

— Мама, тебе же нельзя. Доктор Харрис говорил…

— К черту доктора Харриса, Сара. Ты же знаешь, он мне никогда не нравился. — Она заплакала.

Мне опять стало жаль Сару. Как она могла справиться со всем этим? Дядя Морис был ужасный человек, если так плохо обращался со своей женой, а потом все свалил на плечи дочери.

Сара сделала единственное, что могла в данных обстоятельствах. Она вызвала доктора Харриса. А доктор Харрис пригласил другого врача — доктора Аннунсио, они оба что-то долго обсуждали с Морисом Голдом и наконец приняли решение. Беттину отправят в очередную лечебницу, в какую-то очень известную на Центральном Западе. Ее отправят туда на частной спецмашине в сопровождении медсестер и фельдшера…

Беттина Голд уехала в воскресенье утром.

Весь день Сара переживала и казалась безутешной.

— Это я во всем виновата. Не надо было звать доктора Харриса. Он маме никогда не нравился. Теперь она не вернется, они отправили ее навсегда.

— Откуда ты знаешь, Сара? Если это действительно хорошая лечебница, ей там наверняка будет лучше, она выздоровеет, — пыталась я утешить Сару. — И ты поступила совершенно правильно. Как бы ты смогла уехать в школу и оставить ее в таком состоянии? И никого из близких, чтобы позаботиться о ней. Твой отец… — Я хотела сказать, что Морис вряд ли будет сидеть у постели жены и ухаживать за ней, но решила, что говорить об этом не стоит.

— Отец! Если бы он тогда ничего не сказал ей при гостях, если бы он так ее не унизил, то не пришлось бы опять посылать маму в лечебницу.

Я сильно сомневалась, что это так, и ничего не сказала.

— И если бы мне не надо было отправляться в школу, то я бы осталась с мамой.

— А тебе не кажется, что твоей маме станет лучше, если она выберется из этого дома, из Нью-Йорка, уедет прочь от…

Неожиданно Сара просияла:

— Ну конечно. Ты совершенно права. Какая ты умница. Моя маленькая мудрая южная совушка. В этом доме она никогда не сможет окончательно выздороветь. Я знаю, что для нее было бы лучше всего развестись с отцом. Он этого тоже хочет. Поэтому он так себя и ведет. Но мама боится отпустить его, как мне кажется… Кто знает? Может быть, врачи в лечебнице смогут убедить ее, что это хороший выход. Спасибо, Марлена. Спасибо за то, что ты здесь. Я просто не представляю, как бы справилась со всем этим одна.

В тот вечер Морис Голд поднялся в комнату к Саре, где мы уже ложились спать. Как я заметила с некоторым злорадством, он выглядел неважно. Лицо у него было серым, с заметными морщинами, совсем не таким загорелым и холеным, как вечером в пятницу.

— Я хочу поговорить с тобой, Сара, в библиотеке. Ты не могла бы спуститься туда со мной? — спросил он вежливо. — И хочу сейчас попрощаться с Марленой. Желаю успеха в школе. Я уверен, что там у вас все будет хорошо. Будьте счастливы. — Он протянул руку.

Я пожала ее, чувствуя себя предательницей. Но как я могла не ответить? Этот человек будет оплачивать мое образование.

Сара, не говоря ни слова, спустилась вниз за отцом. Через несколько минут их громкие голоса уже были слышны наверху. Я спустилась вниз, в зал.

— У меня просто нет слов! — раздался пронзительный голос.

Затем Сара стала подниматься по лестнице. Морис Голд подошел к лестнице и крикнул ей вслед:

— Ты поймешь, когда станешь старше. Подожди немного. Ты еще ребенок…

Я вернулась в свою комнату и закрыла дверь. Я не хотела, чтобы подумали, будто я подслушиваю. Тут в комнату ворвалась Сара:

— Он хотел со мной помириться. Ты представляешь? После этого ужасного приема. Он сказал, что, несмотря на наши разные отношения с мамой… на все… он хотел, чтобы я поняла, как сильно он любит меня. Он сказал, что я получу все, что захочу. Он откроет для меня счет в банке, расположенном рядом со школой. И ты тоже будешь иметь все, что захочешь…

— Это очень великодушно с его стороны.

— Ничего подобного. Он просто чувствует свою вину. Он хочет облегчить свою совесть, компенсировать зло, которое причинил маме. Забудь о нем. Я попытаюсь забыть его и больше никогда о нем не думать. Только помни, Марлена, когда будешь выбирать себе мужа, выбери такого, чтобы он продолжал тебя любить и когда ты состаришься, а не только когда тебе будет двадцать и ты будешь молода и хороша собой.

— Это когда тебе будет двадцать, ты будешь хороша собой, — печально улыбнулась я. — А когда мне будет двадцать, я буду некрасива, как и теперь.

— Ничего ты не некрасива. И обязательно станешь красавицей. Я решила, что нам надо подсветлить твои волосы. Мы сделаем тебя девушкой с золотыми волосами.

— Ой, Сара. А что скажет моя мама?

— Мы ей скажем, что это получилось случайно. Что с полки упала бутылочка с перекисью водорода прямо тебе на голову.

— Она никогда этому не поверит.

— Тем хуже для нее. И к тому времени уже будет слишком поздно, правда ведь?

С такой логикой трудно было спорить.

— Я думаю, нам пора спать. Завтра нам предстоит долгий путь в Массачусетс.

Мы стали готовиться ко сну. Я увидела, что Сара достает что-то из комода. Это была пустая бутылка из-под коки. У Сары были свои странности, подумала я. Зачем ей нужна пустая бутылка из-под коки в комоде?

— Посмотри, что я возьму с собой в школу, — сказала Сара, изо всех сил стараясь выглядеть веселой.

— Пустую бутылку из-под коки?

Сара засмеялась:

— Помнишь, о чем мы с тобой говорили как-то ночью? Я слышала, что девушки с Юга пользуются этим вместо мальчишеских петушков…

— Сара, ты с ума сошла!

— Давай попробуем. Давай посмотрим, действительно ли это так?..

— Сара, перестань, пожалуйста!

— Да ладно тебе, ваша светлость, Марлена. Иногда мне кажется, что ты такая зануда!

— Завтра, Сара. Когда мы будем в школе. Правда, я сегодня ужасно устала. Давай лучше спать.

— Нет, — сказала Сара, — я хочу, чтобы ты попробовала это сейчас.

— Почему я?

— Потому что это здорово. Тебе понравится. Давай. Ложись, а я буду тебе это делать, как будто я мальчик. — Она распахнула свою пижаму и, прижав к себе бутылку, начала скакать по комнате.

— Ну и как я смотрюсь?

— Ты совсем не похожа на мальчика, — сказала я.

— Откуда ты знаешь? — спросила Сара. — А ты разве когда-нибудь видела мальчика с торчащей писюлькой?

— Сара, это кошмар какой-то. Я даже смотреть на тебя не желаю.

— Хо, хо, хо, малышка, — сказала Сара, стараясь говорить басом. — Сейчас я буду тебя трахать.

— Сара, перестань!

— Не называй меня Сарой, малышка. Меня зовут Уолдо, — сказала она тем же басом. — Ну-ка задери свою рубашечку, малышка.

— Нет, не задеру, — захихикала я. Но все равно я была напугана.

— Нет, задерешь. Так велит Уолдо!

Сара начала со мной возню и, задрав мою коротенькую ночную сорочку одной рукой, стала запихивать мне бутылку во влагалище.

— Перестань, Сара! — завопила я вне себя от ужаса. — Ты ведешь себя, как сумасшедшая! Сара, прекрати! Мне больно! О Боже, я сейчас умру!

Неожиданно Сара остановилась.

— Прости, Марлена, я не хотела… О Господи, Марлена! У тебя идет кровь! Марлена! Что же я натворила?

Я посмотрела вниз. С ужасом я увидела, как из меня сочится кровь и пачкает розовую в полоску простыню. Не думая ни о чем, я старалась, заливаясь слезами, закрыть свое несчастное кровоточащее и ноющее влагалище обеими руками.

— О Боже! О Господи! — всхлипывала Сара. — Только посмотри, что я наделала! Я лишила тебя невинности!

Крисси

1

Крисси Марлоу приехала в школу мисс Чэлмер за три дня до начала осеннего семестра. Когда шофер ее тетушки Альберт остановил машину у серого каменного здания, выстроенного под старинный шотландский замок, Крисси с утомленным видом сказала:

— Я полагаю, что буду жить здесь, Альберт. Можете внести мои вещи.

Альберт посмотрел на мрачный замок, никак не вязавшийся с солнечным пейзажем, и, открывая ей дверцу, сочувственно произнес:

— Хорошо, мисс Крисси.

Крисси вышла из черного лимузина и оглядела пустынный школьный парк. Было видно, что когда она перерастет свою подростковую неуклюжесть, то станет хорошенькой молодой женщиной, но сейчас казалось, вся она состоит из углов, даже ее челка, нависающая над черными, как вишенки, глазами, была совершенно прямой, волосы тоже были прямыми и ровно подрезаны на уровне ушей.

Она была тепло одета в плотный коричневый шерстяной костюм. Была уже осень, и тетя Гвендолин не разрешила ей брать с собой какие-нибудь легкие летние вещи. Собственно говоря, тетя Гвен все ее старые вещи выбросила, и в гардеробе Крисси остались только несколько комплектов школьной формы, осенние и зимние шерстяные и вельветовые вещи, а также два бархатных платья. Она сняла жакет, но ей все равно было слишком жарко в бежевом кашемировом свитере.

— Пожалуй, я бы и это с удовольствием сняла, — заметила она и пошла к зданию, сопровождаемая Альбертом.

В канцелярии, находившейся сбоку от холла, было шумно и оживленно от стука пишущих машинок, снующих туда-сюда и разговаривающих между собой клерков и секретарш. Кто-то пригласил Крисси присесть.

— Одну минуточку, сейчас я вами займусь.

Она глубоко вздохнула.

— Поставьте пока вещи сюда, Альберт. Мне придется подождать, пока мне подберут комнату. И можете ехать. Я знаю, тетя Гвен ждет вас сегодня вечером.

— Вы уверены, что с вами будет все в порядке? Я могу подождать, пока…

— Все будет нормально, Альберт. — Она улыбнулась ему, чтобы показать, что ничуть не боится и даже не проявляет беспокойства. — Мне не раз приходилось оставаться одной. Я уже большой специалист в этом деле. — Улыбка необыкновенно красила ее лицо. У нее были прекрасные зубы и очаровательные ямочки на щеках. — Я провожу вас до машины, Альберт.

— Совершенно необязательно провожать меня, — засмеялся Альберт.

— Мне все равно нечего делать. Я здесь могу прождать до самого обеда.

Когда они дошли до машины, Крисси протянула шоферу руку.

— Надеюсь увидеть вас к Рождеству, Альберт. А пока будьте осторожны. И обязательно остановитесь где-нибудь в городе и хорошенько пообедайте, прежде чем отправитесь обратно. — Она почувствовала, как в горле застрял комок. Во всяком случае, Альберт был человеком, которого она знала много лет. А в ее жизни было мало постоянного.

Зная, что хозяйка не одобрила бы этого, Альберт тем не менее нагнулся и обнял Крисси. Она тоже обняла его.

— Желаю удачи, и не курите так много сигарет. — Он подмигнул ей. Он обязательно вычистит пепельницу в машине, прежде чем отправится назад к Гвендолин Марлоу.

— Хорошо, — улыбнулась она, — не буду, Альберт.

Она проводила глазами машину, пока та не скрылась из виду. Затем огляделась кругом в поисках человеческой фигуры, хоть кого-нибудь, но, так никого и не увидев, поддала носком туфли камешек на дороге и вернулась в здание, где и стала ждать, опустившись на стул.

— Вы будете жить в комнате три-десять. Вместе с Мейв О'Коннор. Ее еще нет. Вы прибыли немного рано, как видите. Остальные приедут где-то числа тринадцатого. Сейчас можете идти к себе в комнату. Хузиер, как только освободится, отнесет ваши сумки. До тринадцатого числа у нас штат неполный. Ваши чемоданы уже в комнате, так что можете распаковываться. — Секретарша с легкой насмешкой посмотрела на нее: — Как вы понимаете, у нас здесь нет прислуги, чтобы помочь вам распаковать свои вещи.

Крисси уже имела достаточный опыт, чтобы почувствовать легкую неприязнь со стороны людей, находящихся на более низкой ступени общественного положения, и знала, как на это реагировать, — надо проявлять ожидаемое от нее высокомерие.

— Ну я же не могу сама этим заниматься! Может быть, вы сможете добыть для меня горничную?

На лице секретарши появилась ехидная усмешка.

— Мне очень жаль, однако мисс Чэлмер не допускает и мысли о том, что молодая девушка не сможет сама себя обслужить.

Произносить шокирующие вещи в шокирующем тоне стало второй линией обороны Крисси.

— Пусть мисс Чэлмер будет поосторожнее. А то я могу надумать лишить ее права пользоваться своим вонючим закладом. И скажите мне, чем можно заняться в этой Богом забытой вонючей дыре?

Секретарша не обратила внимания на ее словечки.

— Конюшни работают. Имеется также музыкальная комната и библиотека. Вы слишком рано приехали.

— Я уже это слышала. Большое вам спасибо. Вы мне очень помогли, милая барышня. — В голосе Крисси звучали издевательские нотки. Она повернулась и пошла прочь, совершенно, однако, не чувствуя себя настолько уверенной, как это могло показаться.

Вообще-то она была скорее напугана. Она всегда чувствовала себя неуверенно в новой школе в первые дни. Она, наверное, никогда не научится преодолевать это ужасное, тревожное чувство одиночества.

— Эй, Кэрри, — окликнула секретарша женщину, сидевшую за соседним столиком. — Ты видела ее? Ты знаешь, кто это? Крисси Марлоу, о которой писали в газетах, богатая девушка с трагической судьбой. — В голосе ее явственно звучал сарказм.

— Не может быть. — Женщина помяла пальцем свою булочку с джемом. — Бедняжка. И как она держится: как бедная или как богачка?

— Как богачка. Обычная богатая стерва.

— Гм-м-м. Напомни мне поплакать о ней сегодня вечером, когда я буду пить пиво.

Крисси поднялась по лестнице на третий этаж. Она не знала, куда идти, однако, имея некоторый опыт, примерно догадывалась, где может быть ее комната. На первом этаже были кабинеты, канцелярия, холл и школьная церковь, на втором — столовая, музыкальная комната, библиотека и классные комнаты, на третьем проживали первокурсницы. Она знала: чем выше карабкаться по лестницам, тем меньше лет осталось учиться. Исключением являлась школа в Мейне, где окна первого этажа заносило снегом. Там на противоположной стороне улицы было другое кирпичное здание, где жили студентки второго, третьего и четвертого курсов, а первокурсницы жили на первом этаже.

Вовсе не обязательно было этой паршивой секретарше напоминать ей, что она приехала на три дня раньше срока. Просто тете Гвен было удобнее, чтобы она приехала именно сегодня, а не завтра или через два дня.

Комната 3–10 была скучной. Во всех этих интернатах комнаты всегда очень простые и строгие. Она слышала от других девочек, что в школах Европы, где обучаются девушки из богатых американских семей, комнаты обставлены чуть побогаче, хотя и ненамного. Крисси полагала, что скромная обстановка связана с созидательным характером богатых детей. Ей говорили, что английские школы, в которых обучаются дети дворян, хуже всех — ужасно мрачные, пустые, с голыми стенами.

В комнате были две узкие кровати, два комода, два письменных стола и два жестких стула. Даже не глядя, Крисси знала, что должны быть и два встроенных шкафа. Было принято, что прибывшая первой занимает лучшую кровать, но не лучший шкафчик. Поэтому она сначала полежала на одной кровати, затем на другой. Одна из них была явно менее бугристой, и она выбрала ее для себя. Затем она осмотрела оба шкафчика и повесила жакет от костюма в тот, который был поменьше. Дело было не в том, что ей хотелось поступать так, как принято. Она лишь хотела показать той, кто будет жить с ней, что шкафы ее не интересуют, что ей на них наплевать.

— Мне на вас наплевать, — сказала Крисси в шкаф.

Она легла на неразобранную кровать, затем вытащила из кожаной коричневой сумочки пачку «Лаки Страйк», вытряхнула из пачки сигарету, постучала ею по тыльной стороне руки и прикурила от золотой зажигалки тети Гвен, которую она вытащила из ее сумки перед отъездом. Затем поискала глазами пепельницу. Ну, разумеется, ее здесь не было. Курение здесь считалось тягчайшим преступлением, особенно в комнате. Но у нее была собственная пепельница. Крисси возила ее с собой из школы в школу. Она достала из сумочки ключи, встала на колени, открыла один из чемоданов с монограммой и стала шарить в нем, пока не нащупала квадратную пепельницу из хрусталя с большой буквой «М» в центре. Она стянула ее из дома бабушки Марлоу еще четыре года назад, когда только начинала курить.

Все в доме бабушки Марлоу было помечено буквой «М», даже крышки от стульчаков, хотя однажды Крисси слышала, как одна из приятельниц бабушки Марлоу шепнула другой ее приятельнице, что это невероятно вульгарно.

На полотенцах в ванной красовались красные «М», синие были вышиты на простынях, золотые или серебряные украшали фарфор, изящные «М» были выгравированы на столовых приборах, а все канцелярские принадлежности имели неприятную темно-серую «М». Когда она была совсем девчонкой и стала жить у бабушки Марлоу, ее восхищала эта монограмма, она думала, что это очень милая традиция иметь свои инициалы на всем, что есть в доме. Позже, когда она увидела, что «М» также нарисовано на железнодорожных вагонах и резервуарах для нефти по всей стране, на знаках, обозначающих, что на этой земле ведется строительство, и на стенах банков, Крисси поняла, что монограмма служила не только для декоративного эффекта и не была просто причудой. Семейство Марлоу хотело пометить все, что являлось его собственностью.

Послышался робкий стук в дверь. Крисси отработанным движением сжала двумя пальцами кончик сигареты, сбивая пепел на пол так, чтобы не обжечься. Затем растерла ногой кучку пепла, бросила потухшую сигарету в пепельницу и затолкнула ее под кровать.

— Да? — откликнулась она, размахивая рукой, чтобы развеять дым.

— Милочка, это мисс Чэлмер. Я пришла познакомиться с вами.

Дверь отворилась, и в комнате появилась маленькая, похожая на птичку женщина с худыми тонкими ногами, маленькими блестящими глазками-бусинками и острым носиком. Она понюхала воздух и улыбнулась:

— Комнату плохо проветрили. — Она подошла к окну и широко его распахнула. В ярком солнечном луче заплясали крохотные пылинки. — Я так рада, Кристина, дорогая, что вы приехали к нам. Я была знакома с вашей бабушкой. Чудесная женщина. И несколько лет тому назад у нас здесь училась девочка из семьи Марлоу. Я полагаю, одна из ваших коннектикутских кузин. Или, может быть, это родственница род-айлендской ветви? Или из семьи Кальвина Марлоу? Ваш дедушка был необыкновенным человеком. И я уверена, что вы здесь у нас в Чэлмер тоже проявите себя самым лучшим образом. Да, кстати, я вот еще о чем хотела сказать вам. Вашей соседкой по комнате будет Мейв О'Коннор. Она дочь очень известного писателя, Пэдрейка О'Коннора. И Мейв никогда раньше не жила в интернатах. Я уверена, вы поможете ей привыкнуть к школе, как говорится, возьмете ее под свое крыло. — Она подняла одну руку, как бы демонстрируя, как надо себя вести с Мейв О'Коннор. Крисси подумала, что основной проблемой бедняжки Мейв будет то, что ей придется жить в одной с ней, Крисси, комнате.

— Хорошо, мисс Чэлмер, я сделаю все, что смогу.

— Ну и хорошо. Значит, этот вопрос решен. Так, а вы еще не распаковали свои вещи? — спросила директриса, хотя нераскрытые чемоданы стояли посередине комнаты.

— Только что собиралась сделать это, — сказала Крисси, глядя в пол.

— Прекрасно. Прекрасно. Сегодня вы поужинаете со мной, поскольку больше никто из девочек еще не приехал. В шесть часов, милочка, в моей столовой. Пожалуйста, не опаздывайте. А теперь не будете ли вы так любезны и не отдадите ли мне свою пачку сигарет? — Она протянула руку, хитро улыбаясь, ноздри ее длинного носа слегка двигались.

Крисси вынула из своей сумочки пачку «Лаки Страйк» и молча протянула ей. Она даже не удивилась, как мисс Чэлмер догадалась, что она курила. С таким-то шнобелем! Крисси не переживала. У нее во всех вещах были запрятаны пачки сигарет — запихнуты в карманы жакетов и курток, в юбки, в туфли, в чулки и перчатки, спрятаны среди ночных сорочек и комбинаций.

— Вот и хорошо. Лучше вообще устранить предмет искушения, если не хватает характера сопротивляться ему. Я не хочу сказать, что у вас нет характера. Мы выясним это немного попозже, когда хорошенько с вами познакомимся, ведь так, милочка? Так, значит, ровно в шесть. — И она вышла из комнаты, как будто вылетела, помахивая руками, как крыльями.

С совершенно невозмутимым видом Крисси подошла к одному из чемоданов, вытащила оттуда большую картонную коробку, открыла ее и вытащила еще одну пачку «Лаки». Она оторвала фольгу с одной стороны пачки, вытащила сигарету, зажгла ее и, сев на пол и прислонившись к кровати, выпустила несколько колечек дыма.

Затем подтянула к себе тяжелую коробку. Кроме нескольких сигаретных коробок там лежала самая большая ее драгоценность — вырезки из газет и фотографии. Она опять стала перебирать содержимое коробки, наверное, уже в тысячный раз. В этих вырезках была история ее жизни, все то, о чем она бы, наверное, никогда не узнала, если бы не эти газеты. Некоторые из заметок рассказывали о событиях, которых она просто не могла помнить. Другие события она помнила хорошо. Она собирала эти вырезки и снимки постепенно, стараясь раздобыть их где только можно, невзирая на всю ту боль, которую испытывала при этом. А то, о чем не писали газеты, она узнавала, подслушивая разговоры в течение многих лет.

2

Это была легендарная пара — Кристина Хэттон и Джордж Эдвард Марлоу. Кристина Хэттон была красивой, очаровательной и являлась законодательницей мод — еще говорили, что ей удается выглядеть одновременно и наивной девочкой-дебютанткой и искушенной кокеткой. А Джордж был энергичный красавец, игрок в поло и наследник имущества ветви Хардинга Марлоу из семейства Марлоу, американских аристократов, владельцев железных дорог и рудников.

Кристина и Джордж Марлоу жили во французском шато в поместье на Лонг-Айленде, достигли высот в общественном положении, в частности, принимали в своем доме принца Уэльского (Альберта Кристиана Георга Эндрю Патрика Дэвида Виндзора). Кристина украсила весь парк вокруг дома гирляндами с тысячами крохотных лампочек, запрятанных в кустах и кронах деревьев; с деревьев свисали разноцветные фонари: на банкете присутствовало девяносто человек, и еще тысяча была приглашена после банкета, чтобы иметь возможность встретиться с принцем и потанцевать под оркестр Пола Уитмена. Хотя и этого приема хватило бы, чтобы утвердить чету Марлоу как наиболее влиятельную и известную среди молодых семей своего круга, но принц к тому же оставался гостем семейства в течение нескольких недель.

В довершение ко всему принц, впоследствии ставший герцогом Виндзорским, не соизволил общаться более ни с кем. Самые влиятельные лица Ньюпорта засыпали его приглашениями. Уверяли, что у них имеются наилучшие площадки для поло. Однако молодой жизнерадостный принц совершенно игнорировал их, включая и приглашение от свекрови Кристины, Патрисии Марлоу, что не прошло незамеченным в обществе. Патрисия Марлоу в то время жила в своем ньюпортском поместье Уотершед.

Патрисии Марлоу никогда не нравилась Кристина Хэттон. Она считала молодую женщину «необузданной», в то же самое время не замечая весьма дурно пахнущих грешков Джорджа, совершенных до брака. Во-первых, ходили слухи о бабушке и дедушке Кристины. Говорили, что дедушка Кристины, Хорас Хэттон, взял себе в жены девушку из «Лувра» — знаменитого нью-йоркского борделя, ведущего свою историю еще с середины девятнадцатого века, а также известного своим необыкновенным убранством — мрамор, фонтаны в холле — и великолепным штатом французских красоток, прибывших в Америку, чтобы с помощью своих тел сделать себе состояние. В «Лувр» ходили лишь самые богатые и знатные жители Нью-Йорка, поскольку он был по карману очень немногим. И, как говорят, именно там Хорас Хэттон впервые увидел хорошенькую Колетту. Однако он говорил, что она только что приехала в Нью-Йорк из Парижа и что она дочь герцога.

Однако Патрисия Марлоу находила это не единственным темным пятном в происхождении своей невестки. Сын Хораса Хэттона и отец Кристины Джейсон в восемнадцатилетнем возрасте отправился на Запад в поисках приключений. Он открыл золотые прииски и стал самым богатым человеком в семействе Хэттонов. Он также женился на дочери шахтера, который буквально голыми руками откопал это золото. Настоящий джентльмен никогда не создает свое состояние голыми руками.

Несмотря на возражения матери Джордж женился на Кристине, и свадьба эта широко освещалась в прессе. Свадебный торт был полутораметровой высоты, самый большой свадебный торт, когда-либо изготовленный в Нью-Йорке.

Расточительный образ жизни, который сразу же после свадьбы стали вести Джордж и его молодая жена, ничуть не уменьшил неприязнь Патрисии к своей невестке. По ее мнению, именно Кристина была причиной неразумных и невероятных трат, постоянных выпивок и вечеринок, в которые втягивали ее невинного Джорджа. Именно Кристина поощряла увлечение Джорджа лошадьми, яхтами, азартными играми и танцами. С ее подачи он якшался с киношной публикой и театральными актерами. Именно из-за Кристины семья Марлоу была вечно в центре внимания.

Хуже всего было то, что Джорджа абсолютно не интересовали дела и финансовая стабильность семейной компании — и в этом тоже была вина Кристины. Таким образом, все семейные дела были переданы сестре Джорджа — Гвендолин, вернее, ее мужу — Рудольфу Уинслоу. Это больше всего расстраивало Патрисию Марлоу. В, конце концов Рудольф был Уинслоу, а делами Марлоу должен был руководить Марлоу. Кроме того, Патрисия Марлоу не особенно жаловала и самого Рудольфа.

Когда у Джорджа и Кристины родилась дочь Крисси, Патрисия Марлоу надеялась, что молодая пара угомонится. Однако они продолжали вести прежний образ жизни, а малышкой Крисси занимались няньки и прислуга.

Когда миссис Марлоу пожаловалась своей дочери Гвен — самой матери троих детей — на то, как Кристина воспитывает дочь Джорджа, то Гвен полностью с ней согласилась. Она тоже недолюбливала свою золовку, хорошенькую и кокетливую, в то время как она, Гвендолин, была некрасива и должна была вести добродетельную жизнь супруги и матери, сознающей свою ответственность.

Затем в море на яхте произошел несчастный случай-погиб Джордж, и неприязнь, которую Патрисия Марлоу и ее дочь испытывали к невестке, перешла в глубокую ненависть. Они обвиняли Кристину в смерти Джорджа. Если бы она не была такой легкомысленной, то и Джордж вел бы себя солиднее и, возможно, вместо того чтобы кататься на яхте, занялся бы делом. Затем, вместо того чтобы оплакивать мужа и заниматься оставшейся без отца дочерью, Кристина посещала коктейли, рестораны, театры, ночные клубы с какими-то подозрительными субъектами, безусловно своими любовниками, или же в компании таких же распутных женщин.

Пока Патрисия Марлоу и Гвендолин Уинслоу покачивали головами, сокрушаясь о том, как Кристина воспитывает дочь, и думали, можно ли ей доверять воспитание наследницы империи Марлоу, Кристина, правильно оценив отношение к себе своих недоброжелателей, упаковала свои вещи и, забрав дочь Крисси, отправилась в Лондон.

Первые смутные воспоминания Крисси связаны с жизнью в Лондоне. Тогда ей было четыре года, и она уже кое-что запоминала. Было даже кое-что, что, как ей казалось, она тоже помнила, относящееся к еще более раннему периоду, когда был жив отец. Например, плетеная детская коляска. Крисси могла бы поклясться, что помнит плетеную детскую коляску, помнит, как лежала в ней, как ее катал в этой коляске отец. Затем, много позже, найдя среди снимков фотографию смеющегося отца, который одной рукой держался за коляску, а другой махал фотографу, она поняла, что ее воспоминания были основаны не на реальности, а на этом снимке.

Настоящие воспоминания начинались только с Лондона. Она смутно вспоминала мать в роскошных вечерних туалетах — черном бархате и горжетке из золотистого меха, изумрудно-зеленом атласном платье, держащемся на тонюсеньких бретельках, красном платье из тафты, украшенном маленькими блестящими камешками, — которая приходила поцеловать ее, прежде чем уйти куда-нибудь веселиться, мать, оставлявшую после своего ухода тонкий аромат гардений. И впоследствии Крисси всегда могла отличить эти духи — даже в метро, и сразу же ее начинали переполнять множество образов и воспоминаний.

Она так и не узнала, как назывались те духи… Она только знала, что этот аромат воскрешал в ее сознании образ матери — зеленые глаза, темные волосы, — наспех целующей ее, Крисси…

Жизнь Крисси в Лондоне была наполнена гувернантками, нянюшками, учителями музыки и шофером, который возил ее с няней на прогулки в парк. К пяти годам она уже умела играть незамысловатые пьески на фортепиано. Она также умела читать стишки «с выражением», сопровождая чтение жестами и мимикой. Когда на чай или коктейль приходили гости — дамы в шелковых платьях и крохотных атласных шляпках или же в больших шляпах, украшенных цветами, и элегантные мужчины с широкими галстуками и усами, с тросточками с серебряными набалдашниками или кнутиками или же с цилиндрами на согнутых локтях, — звали Крисси, чтобы она выступила перед гостями. Она читала стихи, и дамы восклицали: «Какая прелесть!», «Очаровательно!», а франтоватые господа: «Отлично!» или «Очень мило!». Но потом они уводили куда-то маму, и она опять исчезала в облаке мехов, шифона и духов, а Крисси опять оставалась одна с няней, гувернанткой или горничной.

Уже много лет спустя Крисси узнала из газетных вырезок, что одним из этих господ был принц Уэльский, тот самый, который как-то посещал ее родителей, когда они жили на Лонг-Айленде. Некоторые обозреватели светской жизни писали, что бурный роман между Кристиной Марлоу и принцем начался, еще когда Джордж был жив и здоров.

Из газетных вырезок Крисси также узнала, что вскоре принц расстался с Кристиной из-за Уэлли Симпсон, разведенной американки, из-за которой он также отказался от трона. Странным было то, что Уэлли Симпсон была приятельницей Кристины, обе они были известны как американки, прибывшие в Англию в поисках приключений. Однако роман принца с Уэлли начался лишь после того, как Кристина отправилась в Соединенные Штаты, чтобы вернуть обратно свою дочь. Это стало необходимым после того, как Патрисия и Гвендолин Марлоу осуществили похищение Крисси в один из лондонских туманных весенних дней.

Крисси гуляла в Риджент-парке со своей няней мисс Пул, когда появилась Гвендолин в сопровождении двух огромных мужчин с тонкими губами и в котелках. Мисс Пул не смогла справиться с мрачной, решительной Гвендолин, не говоря уж о двух здоровенных профессионалах, которые ей помогали. Итак, спустя несколько часов Крисси уже была на борту парохода, отплывающего в Америку. Гвендолин, проявив истинно американскую сообразительность и изобретательность, очень умело осуществила свой план. Время похищения было рассчитано с учетом отправления «Куин Мэри» и в отсутствие Кристины. Той не было в Лондоне, поскольку она отправилась с принцем Уэльским в Сэндригэм, загородную резиденцию британских монархов, расположенную примерно в ста пятидесяти километрах к северо-востоку от Лондона. Кристине не успели даже ничего сообщить до тех пор, пока «Куин Мэри» не вышла из порта и не двинулась в направлении Нью-Йорка и Патрисии Марлоу.

Крисси не нравилась жизнь в доме бабушки Марлоу на Парк-авеню с его разрисованными потолками и венками из фруктов и цветов, окружающих монограмму Марлоу. Бабушка была женщиной строгих правил и безупречных манер, она не любила демонстрировать свои чувства. Она с мрачной серьезностью прослушала игру шестилетней Крисси на фортепиано и ее декламацию, но ни «очаровательно», ни «прелестно» не слетело с ее губ. Однако она сказала, что необходимо стараться еще больше, чтобы и играть, и декламировать лучше всех.

Своим близким миссис Марлоу призналась, что считает девочку «неглупой», но это еще не все, неглупых детей очень много, даже среди тех, кто вырос на улице. Была нанята гувернантка, которая обучала Крисси всему тому, что, по мнению Патрисии Марлоу, было необходимо для хорошо образованной молодой леди.

Единственными светлыми воспоминаниями о жизни в доме бабушки были дни, когда приезжали погостить ее двоюродные сестры и братья, дети тети Гвен. Они были немного старше — самая младшая была на три года старше Крисси, однако это не имело значения. Крисси их обожала и подражала им во всем.

Лучше всего в Уотершеде в Ньюпорте было летом. Ее двоюродные сестры жили там почти два месяца, и с ними приезжали их верные друзья — пони Дулитл, шотландский терьер по кличке Ужас, одноглазый кот Ральф, названный так в честь их конюха в поместье в Олд-Вестбери, у которого один глаз был искусственным.

Меньше всего Крисси и ее двоюродных сестер и братьев волновало то, что летний дом выстроен в стиле дворцов итальянского Возрождения. Дом стоял на берегу океана, и им разрешалось плавать по два часа в день под присмотром личного инструктора по плаванию. Они играли в крокет и в мяч и катались на лодке под присмотром старого рыбака, который круглый год жил в Ньюпорте и был рад заработать летом немного денег. Были, конечно, и скучные музыкальные занятия, которые длились ровно полтора часа, и ни минутой меньше, и проводились в большом салоне, который по этому случаю был переименован в Музыкальную комнату.

Все четверо занимались музыкой по очереди, обучаясь игре на фортепиано и флейте. Крисси в ожидании своей очереди любила рассматривать великолепный потолок — он был частично сводчатым, часть его была кессонирована, он был отделан позолотой, и на нем были изображены классические сюжеты: фигуры, изображающие Гармонию, Музыку, Пение и Мелодию. Там еще были два великолепных огромных светильника, которые тоже можно было долго рассматривать, а также часами считать многочисленные хрустальные подвески на этих люстрах.

Когда Крисси исполнилось семь лет, в Нью-Йорк прибыла ее мать с намерением вытребовать свою дочь назад. Она обвинила свекровь и золовку в похищении, однако впоследствии отказалась от своих обвинений в обмен на временную опеку над дочерью до решения этого дела в суде. Для того чтобы всех убедить, что она обеспечит надлежащее воспитание своей дочери, Кристина приобрела поместье в Олд-Вестбери, практически рядом с поместьем семьи Уинслоу, и купила несколько лошадей, шотландскую овчарку, которую Крисси назвала Мак, и сенбернара, которого назвали Сэмом. Крисси записали в близлежащую школу. В течение некоторого времени ее мать вставала в восемь часов, чтобы собственноручно отвезти дочку в школу, рассчитывая, что этот факт может в суде оказать положительное воздействие.

Крисси была в восторге, она еще никогда не была так счастлива — ни в Лондоне, ни на Парк-авеню, ни даже в Уотершеде в Ньюпорте. Она жила с мамой, своей красивой, душистой, вечно смеющейся мамой, никто на свете не умел так смеяться, как ее мама. В школе у нее было много друзей, и на день рождения пришло много девочек из класса. Девочки катались на пони, а дрессированная обезьянка, одетая клоуном, танцевала с ними, залезала на дерево и кидала оттуда в них цветами яблони.

Однако спустя несколько недель деревенская жизнь наскучила Кристине, и, нуждаясь в развлечениях, она стала приглашать друзей и приятелей из Нью-Йорка на свои приемы, которые продолжались ночи напролет. После этих вечеринок она была не в состоянии возить Крисси в школу. Несколько раз бывало и так, что про Крисси и вовсе забывали, и она проводила с ними все эти вечера, пока не засыпала где-нибудь на диванчике в гостиной или же под лестницей. Так что Крисси не всегда приходила в школу вовремя, а иногда и вообще прогуливала уроки.

Зато Крисси научилась смешивать коктейли. Этому научила ее мать, и друзья Кристины считали, что это придает вечеринкам особый шик.

Затем друзьям Кристины Марлоу надоело ездить развлекаться в Олд-Вестбери. Одно дело съездить туда раз на выходные, но постоянно совершать такие путешествия было делом малопривлекательным. Это означало, что надо потерять целых два дня — ведь все рестораны, кабаре и прочие злачные места находились в городе. Вскоре и саму Кристину стали встречать в городе в ночных клубах, в театрах и частных танцевальных заведениях, где она проводила ночи напролет, ее фотографировали на скачках. К сожалению, прислуга в доме часто менялась, так что фактически не было человека, ответственного за то, чтобы Крисси ежедневно посещала школу, и она частенько пропускала занятия.

Когда, наконец, в суде стали рассматривать дело об опекунстве, для газетчиков наступил настоящий праздник. Гвен Марлоу Уинслоу привела множество свидетелей, ранее служивших в доме Кристины, которые показали, что Крисси нерегулярно ходила в школу, зато умела отлично смешивать мартини. Патрисия Марлоу рассказала, как Кристина Хэттон соблазнила ее сына вести распутную жизнь, что впоследствии и привело его к гибели. Она, правда, не упомянула того факта, что за некоторое время до брака с аморальной Кристиной Джордж опозорил имя Марлоу, в возрасте двадцати лет женившись на тридцатипятилетней темнокожей женщине. Этот брак был немедленно аннулирован Патрисией Марлоу. Она также не рассказала о том, что Джордж отметил свое 21-летие, проиграв в казино двести тысяч долларов.

Многие друзья семейства Марлоу рассказывали о диких оргиях, проводимых с активным участием Кристины Хэттон Марлоу в Лондоне, Париже и Каннах. Было даже предъявлено несколько снимков.

Однако у Кристины также были друзья, выступившие в ее защиту. Из Лондона и Парижа приехали принцы и принцессы, герцоги и баронессы, собравшиеся возле своей приятельницы, чтобы доказать, какая Кристина милая, очаровательная женщина, добрая, великодушная, остроумная и как Крисси, живя с матерью в Лондоне, всегда была рядом с ней. Однако американский суд, проводившийся в мрачные времена Депрессии, не проявил ни малейшего сочувствия по отношению к сибаритствующей европейской аристократии, и эти показания скорее навредили Кристине, чем помогли ей.

Наконец, уже ближе к концу разбирательства в зал заседаний привели Крисси в голубом бархатном платьице с отделкой из горностая и такой же муфточкой.

Судья отвел ее в свой кабинет, чтобы там поговорить с девочкой наедине. Он спросил Крисси, понимает ли она, что происходит — что они должны решить, с кем ей жить дальше. Он объяснил, что ее мама хочет жить с ней, но и бабушка с тетей тоже. Крисси сказала судье, что очень хочет жить со своей мамой. Она рассказала судье, как сильно она любит свою красивую маму — разве судье не кажется, что она очень красивая? — как она любит своего пони Уимпи и своих двух собачек Сэма и Мака и как замечательно они заживут все вместе — мама, пони и собачки. Не мог бы дядя судья попросить маму почаще быть с ними?

Судья Уотли спросил Крисси, правда ли то, что она хорошо играет на фортепиано и правда ли то, что она умеет прекрасно смешивать мартини.

— Да, сэр. Очень сухое. И еще я умею готовить коктейль «Манхэттен». А еще я умею показывать карточные фокусы. Друг моей мамы, дядя Дэвид, научил меня нескольким очень интересным фокусам. И я еще умею читать стихи. Дядя Фредди научил меня очень смешным стишкам. Хотите послушать?

Судья Уотли был не против, и Крисси выпалила:

Судья Уотли решил дело в пользу Патрисии Марлоу и Гвендолин Марлоу Уинслоу. Они вдвоем будут осуществлять опекунство и вместе распоряжаться наследством в три миллиона долларов, оставшимся Крисси от отца. Крисси будет жить с Гвендолин и Рудольфом Уинслоу и тремя их детьми. Однако Кристине Марлоу разрешено навещать свою дочь.

На суде Кристина не выдержала и расплакалась:

— Я люблю ее! Я люблю ее! Почему никто не хочет понять, как сильно я ее люблю.

Крисси на всю жизнь запомнила эти слова.

Тетя Гвен и дядя Рудольф увели Крисси из зала суда. Она обернулась и крикнула матери:

— Мамочка, когда ты придешь меня навестить?

К сожалению, в эту минуту Кристину утешали ее друзья. Она не слышала Крисси. И поэтому она так и не откликнулась на последний призыв дочери, которую насильно уводил дядя Рудольф, не давая ей вырваться и убежать к матери.

Кристина продала свое имение в Олд-Вестбери — оно ей больше не было нужно. Находя жизнь в Нью-Йорке скучной и морально для себя тяжелой, она вернулась в Лондон. Обнаружив, что ее бывший поклонник, принц, увлечен этой вульгарной Уэлли Симпсон, Кристина вышла замуж за барона. Вильгельм фон Штубен, хотя и небогатый и не столь интересный, как Джордж, был весьма красивым мужчиной и к тому же происходил из рода Гогенцоллернов. К тому же он был умнее и остроумнее принца, хотя это было не таким уж достижением.

Кристина и сама не знала, кому она хотела насолить этим браком — семейству Марлоу или принцу, но, в конце концов, это уже и не имело значения. Через три недели, удостоверившись, что в постели с ним можно умереть со скуки, она начала ему изменять. Сожалея, что она вообще вышла за него замуж, она отказывалась давать мужу деньги, необходимые ему для погашения карточных долгов. Ее измены и денежные затруднения задевали его самолюбие, и особенно ее нежелание делиться деньгами.

Примерно год спустя, как раз накануне отъезда Кристины в Америку, где она намеревалась осуществить свое право на регулярные посещения, барон решил восстановить свою поруганную честь. До сих пор не установлено, хотел ли он убить только очередного любовника Кристины, графа Уимблдонского, обнаружив его в постели жены, или же намеревался застрелить их обоих. Он выстрелил дважды, и они оба — граф и Кристина — были застрелены в самой пикантной позе.

Если бы барон застал любовников во Франции или Италии, то в суде ему бы повезло больше. Но он убил их в квартире Кристины, и английское правосудие не проявило того понимания, на которое мог рассчитывать обманутый муж в Италии или во Франции. Кроме того, барон не был английским подданным, а у графа были друзья в самых высших эшелонах. Барону дали двадцать лет.

Тем временем Крисси была вполне счастлива, живя со своими двоюродными братьями и сестрами у тети Гвен, с их пони, собаками и одноглазым котом. И хотя тетя Гвен и дядя Рудольф и не были особенно к ней ласковы, они ее и не обижали. Крисси также не слишком часто доводилось навещать бабушку Марлоу — лишь когда они отправлялись к ней на лето в Уотершед или на зимние каникулы в Палм-Бич. Но и тогда присутствие двоюродных братьев и сестер делало эти поездки радостным событием. О матери она вспоминала не чаще одного-двух раз в день и по вечерам, когда читала молитвы перед сном.

Во всем этом было что-то, что вызывало ее недоумение. Если мама действительно хотела ее видеть, то почему она уехала? Если бы она жила где-нибудь неподалеку, они могли бы, по крайней мере, иногда навещать друг друга — ведь судья сказал, что им можно встречаться. И почему мама ей почти не пишет? Она, Крисси, уже отправила мамочке тысячу писем, в которых рассказывала о своей школе, об играх и друзьях… В ответ она получала подарки и открытки, но очень мало писем. И тетя Гвен редко разрешала ей оставить себе мамины подарки, как она говорила, игрушки она «переросла» или «недоросла», одежда была «не для маленькой девочки». Однако она хранила все открытки — поздравление ко дню рождения, рождественскую открытку, открытки с видами Рима, Парижа, Ривьеры и даже одну из Гонконга.

Это была одна часть загадки. Второй было то, что, хотя тетя Гвен и сражалась за Крисси на суде, она, казалось, совершенно не любила ее. Тетя Гвен никогда ей не улыбалась и, насколько она помнила, не целовала и не обнимала ее, никогда не говорила ей, что она очаровательное дитя. Неужели все взрослые такие? Неужели они тебя любят, только когда им кажется, что они могут тебя потерять?

Когда Гвен Уинслоу сообщила Крисси о смерти матери, девочка целый день рыдала. Позже, когда дядя Рудольф вернулся из деловой поездки, Гвен рассказала ему об этом.

— Совершенно не могу понять, почему ока так переживала. Я убеждена, что она и не помнит своей матери.

После двух недель слез и печали Патрисия Марлоу заметила:

— Это из девочки выходит дурная кровь Хэттонов. Ей необходимо очиститься от нее так или иначе.

Гвен нахмурилась:

— Я думаю, ее необходимо отправить в закрытую школу. Там ею займутся. Она забудет про свои капризы.

Патрисия Марлоу согласилась.

Крисси отослали в школу св. Матвея в пригороде Нью-Йорка. Но там ей было плохо. Иногда она плакала все ночи напролет.

— Слишком эмоциональна, — заметила опытная директриса. — Может быть, ее лучше отправить в школу в Европе?

Крисси отправилась в школу для девочек Хэсли в Балтиморе. Там она продержалась год, в конце которого мисс Хэсли заявила:

— Слишком своенравна. Мне кажется, ей будет лучше в другой школе. Для школы Хэсли она не очень подходит — можно сказать, что вносит нотку дисгармонии в наш дружный хор. — Она предложила попробовать школу во Франции. — Знаете, у них несколько другой подход.

Патрисия Марлоу сильно возражала против европейских школ. Она в свое время отправила своего сына в «Ле Рози» — школу, расположенную неподалеку от Лозанны, и вон что случилось с бедным Джорджем! Все эти иностранцы — немцы, югославы, русские — это просто человеческий мусор. И уж можете ей поверить, все они развратники. Чему они научили Джорджа — лишь пить и играть в казино. Его так и не научили приумножать богатство. Катание на лыжах было единственным, что он умел делать в совершенстве.

— Кроме того, Гвендолин, как мы можем отослать девочку в Европу, когда со дня на день может начаться война? Не забывай, что это дочь нашего бедного Джорджа.

Гвен засмеялась:

— Ну конечно, мама. И о чем думала эта женщина? Вряд ли мы сможем послать Крисси в Европу. Ну куда мы ее пошлем? После всех неудач это будет не так-то легко.

— Не говори глупостей, Гвендолин. Не забывай, что мы — Марлоу.

Крисси послали на Север в школу в Мейне. Ее исключили среди учебного года за постоянное курение. Янки Новой Англии не испытывали чувства умиления, видя ребенка, которому еще не исполнилось и одиннадцати, постоянно попыхивающего сигаретой.

Гвен Уинслоу просто не знала, что делать. Как поступить с этой девчонкой? У нее самой проблем с детьми не было. Руди учился в Экстере, Харди — в Сант-Поле, Гвенни — в Брайервиле в Виргинии.

— Я не стану просить, чтобы ее приняли в Брайервиль, мама. Я не хочу, чтобы образованию и спокойствию Гвенни мешал этот трудный ребенок Кристины.

— Успокойся, Гвендолин. Я и не предлагаю, чтобы ты посылала Крисси в Брайервиль. Совсем наоборот. Мне совершенно ясно, что девочка должна быть под постоянным наблюдением в семье. Ее не нужно никуда посылать, пусть ходит в обычную школу.

— Но мне это будет чрезвычайно неудобно, мама. Теперь, когда все трое наших детей в отъезде, мы с Рудольфом хотели немного отдохнуть, развлечься — возможно, поехать ненадолго в Мексику…

Патрисия Марлоу сжала губы.

— Я и не предлагаю, чтобы она жила у тебя с Рудольфом. Я собираюсь сама заняться девочкой. Но уж поскольку вы с Рудольфом собрались в Мексику, могу сказать, что это не самое мудрое решение в данный момент. Учитывая международную обстановку, Рудольфу бы надо работать не покладая рук… для разнообразия и повнимательней следить за ситуацией в делах.

— Ну о чем ты говоришь, мама? После всего того, что Рудольф сделал для семьи! Он просто пожертвовал собой, занимаясь делами Марлоу!

— Бедняжка Рудольф, — фыркнула Патрисия Марлоу без особой симпатии. Ей хотелось кое-что порассказать своей дочери о похождениях зятя, но время было не совсем подходящее. Сейчас необходимо было решить вопрос с дочерью Джорджа. Крисси, как в свое время и Джорджу, требовалась твердая рука.

Крисси записали в школу Уинтон в Нью-Йорке. Уинтон была известна, как школа для трудных детей нью-йоркской элиты. Патрисия Марлоу разработала целую программу. В школу Крисси будет отвозить шофер Манди, который будет за ней заезжать ровно в три и привозить в дом Марлоу. Затем Крисси будет заниматься музыкой — с учителем или сама в зависимости от дня недели в течение двух часов. Затем ей будет предоставлено полчаса, чтобы переодеться к ужину. Ужинать она будет с бабушкой, если та куда-нибудь не приглашена. После ужина она будет, по меньшей мере, два часа делать уроки, а затем ей будет предоставлен час свободного времени, возможно чтения. Спать она должна будет отправляться в десять часов. По субботам будут уроки Закона Божьего, которые, возможно, научат Крисси вести себя в соответствии со строгими нормами морали. Разумеется, по воскресеньям она вместе с миссис Марлоу будет посещать службу в церкви св. Иоанна. Если по какой-либо причине Патрисия Марлоу не сможет пойти в церковь, то Крисси должна будет идти туда одна.

В течение трех недель сентября Патрисия Марлоу отсутствовала — она принимала лечебные ванны на курорте Саратога-Спрингз. Раньше она каждый год ездила в Баден-Баден пить местную минеральную воду, хорошо промывающую почки. Но потом это ей надоело. Слишком много иностранцев, место стало слишком немецким, слишком французским, слишком шумным. Теперь она: предпочитала более спокойную Саратогу.

После Саратоги Патрисия отправилась навестить свою больную сестру в Луизиане. Она не хотела там оставаться надолго — она терпеть не могла Луизиану, славящуюся своим табаком, виски и скачками, — все это было ей омерзительно, однако звало чувство долга… Патрисия всегда отправлялась туда осенью, но ни в коем случае не весной, когда там происходили знаменитые скачки. Менее всего ей хотелось попасть в эту шумную толпу.

Она приехала на неделю в Нью-Йорк, затем отправилась на Бермуды. По крайней мере, Бермуды были достаточно приличным местом, обслуживание в «Принсес» было вполне сносным, и там не было евреев. Это уже кое-что значило.

После Бермуд она опять некоторое время пробыла в Нью-Йорке, чтобы иметь возможность посетить оперу и концерты в филармонии, в конце концов она была членом совета директоров филармонии. Затем она отправилась в свой дом в Палм-Бич. Крисси должна была приехать туда к ней на зимние каникулы.

Пока Патрисия Марлоу была в отъезде, следить за тем, чтобы распорядок дня Крисси строго соблюдался, поручалось экономке миссис Хаббард, и все в доме шло так, как при миссис Марлоу. Каждое утро и каждый вечер Крисси ела в одиночестве в огромной столовой, сидя за огромным обеденным столом, обслуживали ее два лакея. Пока Крисси ела, она развлекалась тем, что считала тех, кого она не любила, тех, кто ее предал. И среди первых в этом списке была бабушка. Она уже больше не удивлялась, почему та так мало времени проводит с ней. Ей уже было все равно.

В Уилтоне в программу входили беседы с психологом. Обычно во время этих бесед Крисси или молчала, или же старалась отвечать как можно короче, однако вопросы психолога заставляли ее все больше думать о прошлом. Именно тогда она начала собирать вырезки из газет. Вначале Крисси обнаружила часть вырезок в старой коробке из-под туфель, найденной в углу бабушкиного гардероба, затем она отправилась в библиотеку, где ознакомилась с целой подборкой о семьях Марлоу и Хэттон. Она добросовестно переписала все, что могла достать каким-либо другим путем. Затем она внимательно рассмотрела все фотографии, имеющиеся в альбоме бабушки, особенно те, где были изображены ее отец и мать. Эти снимки и еще несколько фотографий, присланных ей управляющим имением матери в Лондоне — очень славным человеком, — и составили ее личный альбом.

В Уилтоне Крисси вела себя вполне пристойно. Она не любила других «трудных» детей, не любила учителей и психологов, и у нее не было подруг, однако она предпочитала оставаться там, а не в каком-либо другом месте. Она немного потерпит, пока ей не исполнится восемнадцать лет, тогда она сможет получить деньги, оставленные ей матерью, — пять миллионов долларов. А когда ей исполнится двадцать один, она получит наследство отца — три миллиона долларов.

Весной этого года началась сильная эпидемия гриппа, которая унесла Патрисию Марлоу. Крисси стояла у края могилы с каменным лицом и сухими глазами. И бабушка, и тетя всегда учили ее, что неприлично проявлять прилюдно свое горе, стыдно даже чувствовать его.

Крисси, как и ее двоюродные братья и сестры, унаследовала еще один миллион долларов.

Гвен Уинслоу была разочарована, унаследовав от матери лишь шесть миллионов долларов. Остальную часть своего состояния Патрисия Марлоу завещала различным благотворительным организациям. Однако Гвен унаследовала дом на Парк-авеню, дом в Ньюпорте и дом в Палм-Бич, равно как и контроль над всем имуществом и предприятиями Марлоу.

То ли Гвен Уинслоу почувствовала после смерти матери свободу, то ли была настолько потрясена случившимся, что испытала какой-то срыв. Во всяком случае, ровно через неделю после похорон матери она подала на развод с Рудольфом Уинслоу. Неужели она все-таки узнала о похождениях Рудольфа? Или же ей надоело его неумелое руководство предприятиями Марлоу? Или, может быть, она просто ждала, когда умрет мать? Консервативная Патрисия никогда бы не допустила, чтобы развод запятнал имя Марлоу. Можно было руководить мужем или игнорировать его, но ни в коем случае не разводиться с ним.

Однако дело было в том, что Гвен приняла решение жить в свое удовольствие, так, как никогда раньше не могла себе позволить, и эта смерть лишь утвердила ее в этом решении. Она отделается от этого занудного, неверного и действующего ей на нервы мужа, отделается от имения Олд-Вестбери и всех связанных с ним забот, от всех предприятий Марлоу — вернее, от контроля над ними. Она продаст акции предприятий Марлоу и тем самым выкинет из своей жизни одновременно и Рудольфа, и эту непосильную ношу. Она будет свободна, свободна — свободна и от матери тоже.

Гвен закрыла дом на Парк-авеню. Слишком много времени уходило на то, чтобы содержать его надлежащим образом. Сама она перебралась в гостиницу «Плаза» и очертя голову начала заниматься обустройством своих комнат, прибегая к помощи известного дизайнера Элси де Вульфа. Рекомендации Элси разительно отличались от старомодной обстановки, в которой всю жизнь жила Гвен.

За несколько месяцев она сбросила несколько килограммов, немного укоротила нос и сделала подтяжку лица. Вскоре она стала завсегдатаем шумных сборищ Нью-Йорка, в то время как ранее считалась представителем старой гвардии. Она сидела на полосатых банкетках «Эль Морокко» вместе с Брендой Фрейзиер, Кабиной Райт и другими бывшими дебютантками того времени, которые были намного моложе ее. Но если она и была старовата для подобных развлечений, то никто об этом не говорил. И уж тем более красивые молодые люди, сопровождавшие Гвен. Она слишком хорошо им за это платила.

В июне Гвен Марлоу (она отказалась от имени Уинслоу в тот самый день, как подала на развод) сообщила Крисси, что она больше не будет ходить в Уилтон, а следующей осенью отправится в закрытый интернат, поскольку в доме на Парк-авеню никто не живет, а «Плаза» не такое подходящее место для девочки. Что касается Олд-Вестбери, то на месте старого дома решено было построить несколько небольших коттеджей.

Крисси стояла молча, казалось, ее это известие ничуть не удивило и не взволновало. Она только спросила о животных — о собаках и лошадях.

— Что вы с ними сделали?

— Пока я их отправила в Ньюпорт. А потом решим, как с ними быть. А тебе разве не интересно, где ты теперь будешь учиться?

Крисси откинула со лба челку.

— И где?

— Если ты будешь все время ходить с мрачной физиономией, я вообще тебе ничего не скажу.

Гвен Марлоу нашла совершенно идеальную школу в Монреале. Мамаша, черт бы ее побрал, которая навесила на нее эту проблему, осталась бы довольна. Французский у Крисси был явно хуже, чем нужно, — несомненно из-за перерывов в учебе. А уж эти католики знают, как справиться со своенравной Крисси. Если бы Патрисия Марлоу не испытывала такой неприязни к католикам, то Гвен, скорее всего, отправила бы Крисси в школу при монастыре, но она боялась заходить настолько далеко — мать могла восстать из гроба и являться к ней по ночам.

— И уж поскольку ты будешь с осени учиться в Монреале, я думаю, что тебе лучше будет поехать во французский лагерь в Квебек на лето, чем попусту тратить время в Ньюпорте.

Крисси ничего не сказала, лишь дернула себя за ухо и потерла черные глаза.

— Прекрати это! — грозно сказала Гвен. — Пожалуйста. — Она намеренно смягчила тон. — Разве ты до сих пор не знаешь, что так делать нельзя. Настоящая леди никогда не дотрагивается до своего лица, не трет нос или глаза, не треплет свои волосы. — А затем опять с раздражением в голосе: — И одерни юбку. Она задралась с левой стороны. И к тому же постарайся немного похудеть в лагере. — Затем опять более ласковым тоном: — Я передам от тебя привет Руди, Харди и Гвенни. Возможно, мы сможем устроить так, чтобы ты смогла приехать на несколько дней в Ньюпорт.

Гвен почувствовала неожиданный приступ жалости к этой неулыбающейся девочке. У нее действительно не было никого в этом мире.

— Мы съездим в город и накупим тебе разных вещей. Я вижу, что эта юбка уже узковата. Так передать привет Гвенни и мальчикам?

И опять Крисси ничего не ответила.

Ей было абсолютно наплевать на своих двоюродных братьев и сестру. Они тоже попали в список предателей, они тоже забыли о ее существовании.

— Ответь мне.

— Да. Передайте им привет.

Так было проще. Она устала бороться.

3

Школа св. Иоанна Крестителя, названная в честь покровителя основателя школы, франкоязычного канадца, располагалась у подножия горы Ройял, это было серое здание, построенное из известняка, расположенное неподалеку от местной церкви Святой Девы, выстроенной в готическом стиле. Директриса Мари Перигор раньше хотела стать монахиней, однако не смогла вынести физических ограничений религиозного подвижничества и вместо этого стала заниматься обучением и воспитанием девочек из богатых семей, но в духе заповедей Господних. Школа ее сочетала в себе монастырское воспитание и обычное светское. Девушки изучали Закон Божий, французский язык, искусство, музыку, вышивание, литературу, историю, английский язык, математику и биологические науки, именно в этом порядке определялась важность изучаемых предметов.

Гвен Марлоу, внеся кроме обычной платы в пользу школы еще и кругленькую сумму (ей пришлось это сделать, так как мадемуазель Перигор обычно не принимала в свою школу некатоликов), попросила ее, поскольку Крисси не была католичкой и очень неплохо играла на фортепиано (ее единственное достоинство), побольше заниматься с ней музыкой и не очень усердствовать в религиозном образовании. Мадемуазель Перигор имела свои принципы — она же приняла пожертвования Гвен Марлоу — и согласилась, хотя и без особого энтузиазма. Они условились, что Крисси будет брать дополнительные уроки музыки у мадемуазель Жаклин Пайо.

Как только Крисси увидела стройную, тоненькую, почти неземную мадемуазель Жаклин, ее одинокую душу охватила нежность. Постоянно в черном одеянии, оживленном лишь ниткой жемчуга желтовато-розового цвета, такого же, как цвет ее кожи, тридцатилетняя учительница музыки производила впечатление элегантности и изысканности, смутно напоминавших Крисси о далеких днях в Лондоне, о салоне в Мейфэр.

Самыми лучшими часами для Крисси были эти частные уроки. Нет, нельзя сказать, что это было самым лучшим временем — это было единственно хорошим временем. Единственным разочарованием было только то, что от мадемуазель Жаклин, как было разрешено ее называть, не пахло гардениями. Ее ароматом была роза, чайная роза, тревожащая, возбуждающая. У Крисси просто голова кружилась от этого запаха. И мадемуазель также чувствовала симпатию к Крисси. Они были родственными душами, чужими в этом холодном мире чуждых им людей.

Другие девочки поэтизировали мадемуазель Пайо. Они представляли себе, что у нее была в прошлом какая-то необыкновенная и трагическая любовь. Ее возлюбленным был моряк, который так и не вернулся из плавания. Это была одна версия. Ее возлюбленный был так хорош собой, что ее младшая сестра влюбилась в него и соблазнила, — это была вторая версия. Ее возлюбленный был женатым человеком и вернулся к жене и детям ради их благополучия — третья. Все они были не так уж далеки от истины. Возлюбленный действительно покинул Жаклин ради другой, но ею была церковь, и Жаклин больше так никого и не полюбила. Единственное, что ей осталось — это музыкальные уроки и девочки, которых она учила и которые не любили никого, кроме себя.

Собственно говоря, было вполне логично, что Крисси и Жаклин потянулись друг к другу, — ребенок, у которого не было ни матери, ни друзей, и молодая женщина, у которой не было ни возлюбленного, ни ребенка.

Когда Крисси приходила в музыкальный салон, Жаклин обнимала ее, радуясь желанию той заниматься. Крисси тоже обнимала Жаклин в ответ: ее давно никто так не ласкал.

— Ну что, малышка, — обычно говорила мадемуазель. — Что будем играть сегодня? Бах? Моцарт? Шопен?

— Давайте Шопена! Я обожаю Шопена, мадемуазель!

— Очень хорошо, тогда Шопен.

Пока Крисси играла, учительница клала руки ей на плечи, трогала ее щеку, отводила челку с глаз. Когда у Крисси что-нибудь получалось особенно удачно, целовала ее в знак одобрения.

Крисси разрешили проводить свободное время в компании мадемуазель Жаклин. Они ходили по улочкам Старого Города, рассматривали бронзовый монумент, воздвигнутый в память основателя города, бывали в различных музеях и известных храмах, катались на лодке по озеру Св. Лаврентия и по реке. Крисси была вне себя от счастья.

В декабре она получила письмо от тети Гвен.

«Дорогая Крисси!

Очень рада была услышать от мадемуазель Перигор о твоих успехах. Наконец-то ты взялась за ум. Я пишу тебе эту коротенькую записочку с тем, чтобы сообщить, что я не поеду этой зимой в Палм-Бич. Так что тебе будет лучше остаться на каникулы в школе. Мои комнаты в «Плазе» не позволят тебе там разместиться. Мне удалось только договориться о Гвенни и Харди (можешь себе представить, как переполнена сейчас гостиница). Руби едет в Виргинию погостить у приятеля. Мадемуазель Перигор заверила меня, что тебе разрешат остаться на каникулы в школе. А может быть, тебе удалось с кем-нибудь подружиться и, возможно, тебя пригласят погостить. Именно для этого и нужны друзья. Не удивляйся, когда получишь небольшую посылочку к Рождеству. Желаю весело провести каникулы.

Целую.

Тетя Гвен».

Крисси не была ни расстроена, ни удивлена. Она побежала рассказать о письме Жаклин, которая немедленно заявила, что попросит разрешения взять Крисси на каникулы к себе домой в Квебек.

Мадемуазель Перигор с радостью согласилась. Всегда грустно видеть этих малышек, оставленных на каникулы в школе, — конечно, им лучше быть в лоне семьи или друзей. Кроме того, ей совершенно не хотелось задерживать здесь штат прислуги и поваров.

Дом Жаклин Пайо, унаследованный ею от матери, умершей несколько лет назад, был довольно причудливым сооружением, расположенным на узенькой кривой улочке. Для Крисси, которая никогда не видела ничего подобного, было очень интересно изучать дом. Днем они где-нибудь бродили или катались на забавной двухколесной коляске. Они осматривали всевозможные исторические места: равнину Абрахама с памятниками Вульфу и Монкалму, городские ворота и башни Мартелло, францисканскую часовню, собор Нотр-Дам де Виктуар и, разумеется, усыпальницу святой Анны де Бопре, возле которой нередко происходят чудеса исцеления. Они обычно обедали в небольших ресторанчиках или в знаменитом «Шато Фронтенак», где Крисси сама заказывала кушания, демонстрируя своей обожаемой Жаклин, как хорошо она научилась говорить по-французски.

По ночам было очень холодно, и Крисси спала в одной кровати с Жаклин в ее комнате под теплым пуховым одеялом и самодельными покрывалами, прижавшись к теплому телу учительницы. На вторую ночь Жаклин расстегнула свою белую фланелевую ночную сорочку и прижала Крисси к груди.

— Пососи, мое дитя, — прошептала она, и Крисси приникла к розовато-коричневому соску, представляя, что она младенец, лежащий у материнской груди, и надеясь получить от этой белой груди поддержку, нектар гардений.

Она отняла рот от груди и посмотрела в лицо «матери». Глаза Жаклин были прикрыты, ресницы отбрасывали длинные тени на бледные щеки: комната освещалась лишь лунным светом. Жаклин протянула к Крисси обе руки и, схватив ее за голову, крепко поцеловала в губы, проталкивая свой тонкий язык между зубами Крисси.

— Моя любимая малышка, — выдохнула ее «мама».

Крисси почувствовала, как ловкие быстрые пальцы Жаклин стали стягивать под одеялом ее ночную рубашку.

— Ты моя малышка, — шептала Жаклин, целуя ее трепещущее тело, покрывая поцелуями и недавно наметившиеся бугорки грудей, и мягкий живот, и бедра.

Вскоре Крисси забыла о холоде, вскоре все ее тело сотрясалось и вздрагивало, она издавала тихие крики и стоны. И поцелуи, поцелуи… всю ночь напролет…

— Я обожаю тебя.

— И я обожаю тебя.

Они очень весело проводили время, изучая разные незнакомые места и осматривая достопримечательности, однако Крисси не могла дождаться, когда наконец наступит ночь и ее «мама» придет к ней и будет любить ее.

Крисси умоляла Жаклин не возвращаться в школу. Почему бы им не остаться навсегда жить в этом доме?..

Жаклин весело засмеялась:

— Мы еще вернемся сюда, радость моя.

Мадам Миньон, делая ночной обход, не обнаружила Крисси в своей комнате. Ей не хотелось будить мадемуазель Перигор, но что она могла поделать? Она не нашла Крисси ни в одной из комнат ее соучениц. Она не хотела нести ответственность одна.

Директриса была недовольна.

— Возможно, ей приснился страшный сон и она побежала в комнату своей любимой учительницы. Я совершила ошибку, позволив ей попасть в такую зависимость от этой женщины.

Она надела халат.

— Пойдем посмотрим, так ли это. Если нет, то лишь Господь Бог знает, где она.

Обе женщины поднялись на пятый этаж, где располагались комнаты учительниц. Этот подъем не улучшил настроения директрисы.

— Что это за дела, что она — маленькая, что ли, чтобы бегать по каждому поводу к своей учительнице! Я намерена помочь этим девочкам вырасти в богобоязненных, сильных женщин, разве не так?

— Да, да, мадемуазель Перигор, вы правы.

— Я накажу девчонку, а с мадемуазель Пайо серьезно поговорю. Вот увидите.

Директриса не признавала в доме никаких замков. И поэтому, когда она услышала, как из-за дверей комнаты учительницы музыки раздаются тихие стоны, она распахнула дверь.

— О Боже, — только и могла она произнести, откинувшись на стоящую позади мадам Миньон, пытавшуюся заглянуть через плечо начальницы в комнату.

— О Боже, — отозвалась мадам Миньон.

Девочка и ее учительница музыки вместе лежали в узкой кровати. Женщина целовала извивающуюся девочку между ног, руки девочки ласкали грудь женщины, голова ее откинулась, рот был полуоткрыт.

Мадемуазель Перигор буквально швырнула Крисси в свою личную часовню, где заставила ее истово молиться перед изображением Иисуса и Святой Девы на коленях, потому что она согрешила. Она отправила телеграмму Гвен Марлоу, требуя ее немедленного приезда.

Спустя три дня в школе распространилось известие о том, что Жаклин Пайо вернулась в свой домик и повесилась на чердаке. Мадемуазель Перигор передала эту новость Крисси через прислугу.

Крисси провела в часовенке три дня и три ночи — днем она, дрожа от холода, стояла на коленях перед изображениями Святой Девы и ее Сына, а ночью спала на полу под грудой тряпья — по мысли директрисы это должно было помочь ее раскаянию. Когда она услышала о смерти ее ближайшего друга, она обернулась в сторону кроткой, молчаливой Марии и воскликнула со слезами:

— Если ты сама мать, почему ты не помогла мне?

В тот же день приехала и Гвен Марлоу, весьма встревоженная. Она приехала на поезде, поскольку ее шофер Альберт получил отпуск на несколько дней. Условия в поезде были ужасными. И хотя она приехала не сразу, мадемуазель Перигор дала ей возможность немного остыть и успокоиться в то время, как вся школа — и учителя, и ученицы — собралась в главной школьной церкви, чтобы помолиться за душу Жаклин Пайо.

— Я хочу, чтобы вы увезли отсюда эту грешницу сию же минуту. Ее необходимо убрать из школы сейчас же. Вы, конечно, понимаете, что я не могу позволить распространиться здесь этой мерзости. Я уже велела уложить ее вещи. Сейчас все принесут сюда, вниз.

— Моя дорогая, — Гвен Марлоу доверительно наклонилась к директрисе. — Я думаю, что никому из нас не принесет пользы, если эта история станет достоянием гласности. Я думаю, что мы сможем найти какой-то компромисс.

— Например?

— Например, оставить Крисси до конца учебного года. Осталось всего три месяца или около того. Откровенно говоря, я представления не имею, что с ней делать. Куда я смогу ее сейчас поместить? И подумайте об этой сироте. Ей нужна ваша религиозная поддержка и дисциплина. Кто, кроме вас, захочет спасти ее бессмертную душу? Разве это не ваша щель? Верните Крисси ее невинность и все такое прочее.

— Прошу вас, мадам, избавьте меня от покровительственного тона. Я не идиотка.

— Я облегчу вашу задачу.

— Вы говорите о деньгах, мадам?

— Да. И об очень большой сумме.

Мадемуазель Перигор подумала, затем покачала головой.

Гвен Марлоу откинулась на спинку кресла и с интересом посмотрела на женщину, оценивая ее упрямство. Да, здесь необходимо применить другую тактику.

— Может быть, вы позволите мне напомнить вам, что я прислала вам невинное дитя? Моя бедная сиротка племянница была отдана вашему попечительству. Это в вашей школе ее развратили, — Глаза у Гвен сузились. — Интересно, как воспримут эту информацию родители ваших других воспитанниц.

Мадемуазель Перигор изучающим взглядом посмотрела на собеседницу, такую элегантную в своем прекрасно сшитом костюме и палантине из чернобурки, кокетливой шляпке с вуалеткой, в шелковых чулках, стараясь оценить ее.

— Не думаю, чтобы вы стали распространяться о пороках своей племянницы, мадам. В конце концов, ваше имя достаточно известно, даже здесь, в провинции. — Ее губы слегка искривились в усмешке.

Гвен Марлоу была в ярости. Она проигрывала это сражение, ей не удается заставить эту дуру изменить свое решение.

— Вы хотите сказать, что вызвали меня сюда лишь для того, чтобы сопровождать Крисси? Если бы вы желали только этого, вы бы могли спокойно посадить ее на поезд и отправить домой. Подумайте еще раз, мадемуазель. Я вас предупреждаю. Я этого так не оставлю.

Мадемуазель Перигор встала:

— Об этом не может быть и речи. Я не могу ей позволить остаться ни при каких обстоятельствах. Эта ситуация будет совершенно невыносимой. Вся школа об этом знает. Подобные вещи трудно сохранить в тайне. Если Кристина уедет сейчас же, то вскоре все забудется. Если же она останется, то все начнут смеяться над ней, без конца обсуждать это, возможно, даже расскажут своим родителям… Нет! Боюсь, что моя школа с трудом переживет такой скандал. Чем быстрее вы увезете отсюда эту девочку, тем лучше.

Гвен Марлоу компенсировала свое поражение, потребовав у директрисы табель с оценками Крисси за весь семестр, а также прекрасную характеристику своей племянницы для другой школы. Взамен она обещала никогда и никому не говорить о том, что Крисси развратили в школе св. Иоанна Крестителя. (Могло бы быть и хуже. Маленькая тварь вполне могла забеременеть.)

— А как насчет этой женщины? — с любопытством спросила Гвен. — Я полагаю, вы ее выгнали?

— О, простите. Я думала, вы в курсе. Мадемуазель Пайо предпочла совершить еще один грех. Она повесилась.

— О Боже милостивый! — Гвен прижала руки к вискам. — А Крисси знает об этом?

Директриса пожала плечами:

— Да. Я сообщила ей об этом сегодня утром. Сейчас я прикажу снести вниз ее вещи и вызову машину, чтобы доставить вас на станцию. Я посмотрела расписание: через два часа будет поезд. А теперь пойдемте со мной, я отведу вас к племяннице.

Они нашли. Крисси лежащей на полу часовни перед алтарем в луже рвоты. Гвен Марлоу взглянула на скорчившуюся фигурку и почувствовала угрызения совести.

— Что вы с ней сделали? — Голос ее дрогнул. — Ах, бедняжка. Она ведь действительно вполне невинна, вы же знаете.

— Мадам, что я такого сделала?

Гвен Марлоу с любопытством смотрела на племянницу, такую тихую в своем твидовом костюмчике, с непроницаемым выражением лица смотрящую в окно вагона.

— О чем ты думаешь, Крисси?

— Ни о чем.

— Ты не хочешь мне ничего сказать?

Крисси повернула голову к тетушке, посмотрела на нее.

— Нет, — сказала она и опять повернулась к окну.

Гвен Марлоу зажгла сигарету и стала убирать портсигар в сумочку. Вдруг, улыбнувшись, она протянула его Крисси.

— Хочешь сигарету?

На лице Крисси промелькнуло выражение удивления, но так же быстро исчезло. Она взяла сигарету, и Гвен поднесла ей зажигалку от Картье.

— Спасибо.

— Я хочу, чтобы ты знала, Крисси, что я считаю всю эту историю бурей в стакане воды.

И опять на лице Крисси появилось выражение легкого удивления, но затем оно опять стало непроницаемым.

— Я знаю, что очень много девочек влюбляются в старших девочек или женщин. Это случается довольно часто, особенно если девочка чувствует себя одинокой, как вот ты, например. Мадемуазель Перигор типичная провинциалка, стервозная старая дева. Я понимаю, насколько тебе тяжело, и давай больше не будем об этом вспоминать. Чем меньше об этом говорить, тем лучше. Давай все забудем. — Она взмахнула бледной рукой с ярко накрашенными ногтями. — Однако мне бы хотелось сказать тебе еще вот что, — продолжала она. — Осенью ты пойдешь в другую школу. Сейчас я еще и сама не знаю, в какую. Но можешь быть уверена — я что-нибудь найду. Я просто хочу предупредить тебя, чтобы больше такие вещи не повторялись. Это становится известным, и у тебя будет репутация… ну, в общем, неважно. Только смотри, чтобы это больше не повторилось. Я уверена, ты понимаешь, о чем я говорю. Ты всегда была умницей, несмотря на все свои недостатки.

Крисси ничего не ответила, лишь продолжала смотреть в окно.

— …И мне очень жаль, что такое случилось с твоей подругой.

Крисси повернулась к тете, наклонила голову, как бы обдумывая ее слова.

— Она не была моей… подругой, — сказала она загадочно. — Не подругой. — Снаружи уже было темно, и Крисси спросила: — А когда мы пойдем в вагон-ресторан? Я уже несколько дней ничего не ела.

Пришла очередь удивляться Гвен Марлоу.

— Мы можем туда пойти прямо сейчас. Видит Бог, я бы не отказалась что-нибудь выпить.

4

Сперва Гвен Марлоу искренне намеревалась оставить Крисси в «Плазе», пока не настанет время ехать на лето в Ньюпорт. Она действительно не знала, чем занять Крисси и что с ней делать в оставшиеся месяцы, и к тому же полагала, что ей надо провести некоторое время с племянницей — помочь с ее проблемами.

Чтобы чем-то занять Крисси и не держать ее постоянно возле себя, она договорилась об уроках музыки, танцев и искусства в «Карнеги Холл», очень удобно расположенном неподалеку от гостиницы. Она могла ходить туда пешком. Если Крисси будет чем-то занята, то, возможно, не попадет в очередную историю. А сама она будет каждый день пить чай с Крисси — они будут разговаривать, и, возможно, она сможет помочь бедняжке решить ее проблемы. Гвен рассказала обо всем этом Крисси.

— Я хочу стать твоей подругой.

Крисси широко улыбнулась, и Гвен подумала, что улыбка необыкновенно красит девочку. Но тут Крисси спросила:

— Почему? Почему ты хочешь, чтобы я стала твоей подругой? Ты хочешь, чтобы я делала с тобой то, что с Жаклин Пайо? Да?

Гвен Марлоу всегда гордилась своим умением сдерживать свои чувства и не выходить из себя — во всяком случае не сильно, — однако сейчас ей казалось, что она сойдет с ума от возмущения.

— Ты просто чудовище! Ты отвратительна! Мне теперь совершенно ясно, что гнилое яблоко недалеко падает от яблони! Хуже всего, Крисси Марлоу, что ты очень испорчена!

«Испорчена? Не понимаю, о чем она говорит?»

— И перестань улыбаться, мерзкая дрянь!

На следующий же день Гвен Марлоу уехала на Си-Айленд. Ее подруга еще по школе Эмили Роджерс давно звала Гвен к себе немного отдохнуть. Она не попрощалась с Крисси, ей не хотелось даже видеть эту ужасную, совершенно испорченную девчонку. Она оставила горничной распоряжения насчет племянницы.

В свою очередь, Крисси тоже была рада, что тетя уехала. Два дня она ходила на занятия в «Карнеги». На третий после тетиного отъезда день Крисси нашла в аптечке в роскошной ванной комнате в «Плазе» бритву и полоснула себя три раза по левому запястью, а затем при виде собственной крови потеряла сознание.

Горничная, которая услышала, как Крисси упала, и, вбежав, увидела девочку, лежащую на кафельном полу, позвала управляющего. Тот позвал гостиничного врача, а затем позвонил Гвен Марлоу на Си-Айленд.

— О черт! — выругалась Гвен, что ей было несвойственно. — Эта несчастная дура! — раздраженно воскликнула она. — Ну за что мне такое наказание?! — обернулась она к своей подруге и красавцу полковнику Херду, с которыми она сидела на террасе, потягивая ром и коку (полковник Херд был последним увлечением Эмили). Гвен немного подумала, затем решила: — Мне необходимо немедленно выехать в Нью-Йорк.

— Не говори глупостей, — сказала ей Эмили. — Совершенно очевидно, что эта девочка нуждается в гораздо большей помощи, чем ты можешь ей предложить. Я хочу сказать, что ей необходима помощь специалистов. Ты согласен, Джек?

— Эмили совершенно права, — согласился с ней Джек.

— Можно сделать все распоряжения прямо отсюда. Мы сейчас позвоним в маленькую частную лечебницу в Атланте, я слышала, что это очень хорошая лечебница. У Джонни там есть знакомые. Он и позвонит. А затем ты распорядишься, чтобы девочку отвезли туда на машине. И тебе вовсе не нужно отсюда уезжать.

— И кроме того, вы обещали мне открыть бал в День Основателя в субботу в клубе, — напомнил Гвен Джек Херд, незаметно поглаживая ее по ноге так, чтобы Эмили, стоящая у бара, ничего не заметила.

— Да, я ведь и вправду обещала, — широко улыбнулась Гвен, хлопая густо намазанными ресницами. — Ну хорошо, Эмили. Пусть Джонни позвонит в лечебницу и обо всем договорится.

Она тихонько положила руку на бедро Джека Херда и чуть поскребла ноготками.

— Так почему ты порезала себе запястья? — спросил как бы без всякого интереса доктор Филдинг.

Крисси усмехнулась:

— Я думаю, мне хотелось умереть. — И почему тебе хотелось умереть?

Улыбка исчезла.

— Я устала.

— Устала? Просто устала? Устала?

— Устала от себя. От того, что я такая. Устала жить.

«Несмотря ни на что, Крисси, я хочу сделать для тебя все, что в моих силах. Доктор Филдинг считает, что ты должна вернуться в школу. Я договорилась, что ты поедешь в школу Чэлмер в Массачусетсе. Это очень хорошая школа, и можешь мне поверить, было совсем нелегко тебя туда устроить. Постарайся изо всех сил, чтобы там у тебя все было хорошо».

Имени Марлоу было недостаточно, чтобы Крисси взяли в школу Чэлмер. К счастью, мисс Чэлмер решила расширить свои владения — построить новый спальный корпус и новую спортивную площадку, и Гвен Марлоу предложила свою финансовую помощь. Крисси было уже почти четырнадцать. Им с Гвен осталось терпеть еще четыре года, после чего они смогут освободиться друг от друга. Гвен была готова дотянуть свой срок, если только Крисси согласится дотянуть свой.

После того как Крисси выписали из лечебницы в Атланте, Гвен решила сделать для нее необходимые покупки до того, как сама отправится в Акапулько. Гвен это было очень не с руки — ей необходимо было купить кое-что и для себя, однако она уже все решила. Она сделает все, что необходимо для своей племянницы, даже если это и убьет ее.

Наконец Крисси была готова. Сумки ее погрузили в багажник. Альберт ждал, стоя у машины. Гвен протянула девочке руку с непроницаемым выражением на лице.

— Буду с нетерпением ждать тебя на Рождество.

Крисси, чуть улыбнувшись, пожала руку тете.

Все-таки эта девочка ведет себя очень мужественно, подумала про себя Гвен. Она, тоже чуть улыбнувшись, наклонилась, чтобы поцеловать Крисси в лоб. Та отпрянула, как будто ее ударили.

«Почему это она вдруг пожалела меня?»

Ну что ж, она еще покажет и тете Гвен, и Гвенни, и мальчикам. Она продержится в Чэлмер четыре года. Может быть, даже окончит эту школу с отличием. Она им всем покажет. Она в них не нуждается. Ей вообще никто не нужен. Она попляшет на могиле бабушки Марлоу. Она вычитала это выражение в какой-то книге, и оно ей очень понравилось. Она попляшет на могиле бабушки Марлоу и на могиле Кристины Хэттон Марлоу тоже. Чтобы их черти в аду трахали. И уж заодно она попляшет и на могиле Жаклин Пайо.

У нее было чувство, как будто она плачет какими-то внутренними слезами. Она была еще слишком неискушенной, чтобы понимать, за что она так ненавидит Жаклин Пайо. Никто в лечебнице ей не объяснил, почему она так их всех ненавидит.

Мейв

1

Мейв О'Коннор приехала в субботу, за два дня до начала семестра. Ее багаж прибыл немного раньше.

Тетя Гвен не раз говорила, что не всегда можно определить содержание книги по ее обложке, но всегда можно определить положение человека в обществе по его багажу. Однако абсолютно ничего нельзя было сказать об этом комплекте дорожных сумок, кроме того, что они из кожи, новые и дорогие. То же можно было сказать и о двух больших чемоданах. На них не было никаких наклеек или ярлыков. А то, что они дорогие, еще ничего не значило. Все, кто посещал школу мисс Чэлмер, были достаточно богатыми, кроме нескольких учениц, сдавших специальные экзамены и получающих стипендию. И их багаж было нетрудно выделить. Все их вещи или отличались новизной, но были дешевыми, или же, напротив, были потертыми, не подходили друг к другу по стилю. Но Крисси уже знала, что Мейв О'Коннор — не из тех, кто учится на стипендию, — мисс Чэлмер уже сообщила ей, что та была дочерью Пэдрейка О'Коннора, известного писателя-романиста.

Крисси застонала. Наверное, Мейв О'Коннор была интеллектуалка и зубрила — именно этого ей и не хватало!

— Да? — откликнулась Крисси на стук в дверь, уже готовая погасить сигарету, если возникнет такая необходимость.

— Это я, Мейв О'Коннор, — послышался низкий голос.

— Так заходи, чего ты ждешь?

В комнату прошмыгнула тоненькая девочка, как будто пытающаяся от кого-то спрятаться. Но на нее нельзя не обратить внимания, подумала Крисси. С такой-то копной рыжих волос! Она была просто красавицей. Крисси не могла понять, сколько ей лет — во всяком случае, она казалась старше тринадцати или четырнадцати, возраста всех первокурсниц. «Черт подери! Зубрила, да еще и красотка в придачу. Мы никогда не подружимся», — подумала Крисси.

— Тебе вовсе не обязательно стучать, — с вызовом произнесла Крисси. — Это ведь и твоя комната тоже.

— Ой, прости. Ну, за то, что я постучала. Я не знала, что этого не надо делать. — Она протянула руку: — Меня зовут Мейв О'Коннор.

Крисси почувствовала, что начинает злиться. «Ах, так ты Мейв О'Коннор. И что мне теперь делать по этому поводу? Упасть замертво?»

— Да, ты уже говорила это, когда стучала. — Крисси пожала руку Мейв, не поднимаясь с кровати. Мейв неуверенно засмеялась.

— Я представилась до того, как вошла, так? Извини.

Крисси приподнялась на локте.

— Ты ведь новенькая?

— Не вполне тебя понимаю, — нахмурилась Мейв. — Новенькая в этой школе?

— Новенькая в закрытой школе вообще.

— Да. А что, заметно? — Мейв улыбнулась нежной, печальной улыбкой.

— Заметно.

Затем Крисси широко улыбнулась. По крайней мере, Мейв не была зазнайкой или воображалой, лопающейся от самодовольства.

— У тебя весь багаж новый.

— О? — удивившись, сказала Мейв. — А это плохо?

— Не волнуйся, мы сейчас все приведем в надлежащий вид. Я тебе покажу. — И с этими словами Крисси начала с огромным усердием пинать и возить по полу новые сумки и чемоданы, затем высыпала на них содержимое пепельницы и растерла пепел каблуком. — Вот теперь никто не догадается.

Мейв с облегчением рассмеялась, увидя, как легко решается вся проблема. Она подумала, что сможет подружиться с этой забавной девочкой.

— И перестань все время извиняться и стесняться. Будь чуть поагрессивней. А то здешние девочки съедят тебя живьем.

Мейв посмотрела на нее с испугом.

— Девчонки из закрытых школ — довольно жесткая публика, — сказала Крисси. — Все считают, что эти школы придают изысканность манерам и воспитывают благородство. Может быть, внешне это и так. Но внутри этих стен, малышка, тебе необходимо проявлять большую стойкость, чтобы выжить! — Крисси произнесла эту фразу, подражая Эдварду Дж. Робинсону.

Мейв засмеялась, хотя никогда не видела фильмов с участием Эдварда Дж. Робинсона.

— А ты поможешь мне, Крисси?

Крисси несколько смутилась, услышав столь неприкрытую просьбу, однако была довольна.

— Конечно, помогу. Но откуда ты знаешь, что меня зовут Крисси? Ведь я же тебе не говорила?

— Мне сказали там, внизу. Тебя зовут Крисси Марлоу.

— Совершенно правильно. Я так полагаю, что ты обо мне кое-что слышала?

— По-моему, нет. А что я должна была слышать? Ты какая-нибудь знаменитость?

— Естественно. Ты что, не читаешь бульварных газет? Мое имя склоняют уже несколько лет. Я думала, что все обо мне слышали. А ты — дочь известного писателя. Я думаю, что все знают твоего отца. А если ты никогда не училась в закрытых школах, то где ты училась раньше? В обычной школе? В частной?

— Да нет. Я никогда раньше не училась в школе. Мой… отец, — она запнулась, — он сам учил меня. А последний год или чуть больше я жила с тетей в Бостоне. Она тоже наняла для меня учителя.

— А почему это ты жила с тетей? Ведь твой отец жив?

— Да, конечно. Он жив. Он живет в Ирландии… Теперь…

— Интересно. То есть я хочу сказать, что ты тоже живешь с тетей. И я живу с тетей. Только мой отец умер. И мама тоже. Практически все, кого я знаю, умерли. А твоя мама?

— Она тоже умерла, — с печалью в голосе произнесла Мейв и ужаснулась, увидя, что Крисси расхохоталась при этих словах.

— Разве это так смешно? — спросила она с недоумением.

— Да, пожалуй, — сказала Крисси, однако смеяться перестала. — Похоже, мы обе остались в дураках. А почему твой отец уехал в Ирландию? Почему ты с ним не поехала?

— Я не хотела, — ответила Мейв. — Я хотела остаться с тетей. — Ей не хотелось говорить об отце. Она открыла оба шкафа. — Ты оставила мне более просторный шкаф. Давай поменяемся.

— Нет. Поскольку ты приехала позже меня, ты получаешь шкаф получше.

— Ничего не понимаю. Почему из-за этого я должна получить шкаф получше?

Крисси опять засмеялась, на сей раз от души.

— Потому что у тебя более жесткая кровать.

— А, — радостно сказала Мейв. — Я так рада.

«Как повезло!» — подумала Мейв. Теперь эта хохотушка станет ее соседкой! Тетя Мэгги говорила ей, что у нее будут подруги, что в школе ей понравится и что лучше учиться в закрытой школе, чтобы общаться с девочками своего возраста. И тетя Мэгги была права.

— Сколько тебе лет? — спросила Крисси, опасаясь, что Мейв окажется старше нее.

— Тринадцать. Почти четырнадцать. Я родилась двенадцатого февраля 1928 года. Как Линкольн.

Крисси засмеялась от радости. «Просто невероятно!»

— А я родилась двадцать второго февраля. Как Вашингтон!

Теперь засмеялась Мейв.

— Эй, — спросила Крисси. — А как насчет сигареты? — Она протянула ей пачку. — Только нужно быть поосторожнее, чтобы нас не засекли. Если окажется необходимо, будь готова убрать ее, если даже тебе придется выпрыгнуть с ней в окно.

Мейв с недоумением посмотрела на Крисси, затем поняла, что здесь нужно рассмеяться, что она и сделала.

2

Мейв никогда не знала своей матери. Сэлли О'Коннор умерла при родах, и Мейв воспитывал отец в доме в Труро на мысе Код. И до тех пор, пока ей не исполнилось двенадцать, она ни разу не видела свою тетю Мэгги. Тетя Мэгги была старше отца лишь на год, однако они давно порвали отношения, и Мейв с отцом никогда не навещали ее. Отец никогда не говорил ни о сестре, ни о своих с Мэгги родителях.

Мейв с отцом редко видели кого-нибудь вообще. Иногда в дом приходила какая-нибудь женщина из близлежащей деревни, которая помогала им по хозяйству, а затем возвращалась к себе. Обычно ее хватало на некоторое время, затем ей надоедали одиночество и скука этого дома у моря. Или же у отца очередная женщина неожиданно вызывала неприязнь, и он прогонял ее. Затем они некоторое время жили совершенно одни, разделив между собой обязанности по дому. Это было не так уж трудно: дом был прекрасно оборудован, а их потребности в еде были весьма скромными. Они держали несколько кур, а летом разводили небольшой цветник. Этот цветник, как рассказывал отец, разбила еще покойная мама, потому что она была родом из Ирландии и любила копаться в земле. Как же, наверное, отец любил маму, думала Мейв, если сохранил этот цветничок даже после ее смерти. В Труро было не так уж легко что-нибудь выращивать — длинные холодные зимы сильно сокращали сроки вегетации, песчаная земля была далеко не плодородной — здесь хорошо росли только низкие сосны да клюква.

Каждые две-три недели они ездили в Провинстаун, чтобы сделать покупки, а один-два раза в год — в Бостон, где отец покупал Мейв одежду и целый чемодан книг и встречался со своим издателем. Благодаря стараниям отца встречи с издателем были очень редкими. Все свои дела он предпочитал делать с помощью почты.

Во время вылазок в Провинстаун Мейв видела других детей, смотрела, как они играют, или дерутся, или развлекаются другими детскими забавами, ей все это было любопытно, ей хотелось поговорить с ними, но отец этого не одобрял.

— Ведь нам больше никто не нужен? Правда, Мейв?

Мейв не хотела обижать его или сердить, поэтому она всегда соглашалась. Она очень переживала, если он на нее сердился. Когда они приезжали в Бостон, Мейв надеялась, что отец скажет: «Не хочешь навестить свою тетю Мэгги? Давай заглянем к ней — вот она удивится!»

Она часто об этом мечтала, но эта мечта так и не осуществилась. Вместо этого они ходили по музеям, включая музей Эббота, который вроде бы даже принадлежал им, однако отец никогда не вдавался в подробности. Они обедали у Джозефа или в отеле «Ритц» на Энн-стрит, катались в коляске по парку, а затем возвращались в свой дом в скалах.

Мейв не очень тосковала по внешнему миру, поскольку практически ничего о нем не знала. Она знала только мир Толстого, Достоевского, Чехова, Шекспира, Киплинга, Диккенса и Манна. Она знала жизнь людей, о которых писали ирландские писатели, жизнь американцев в старые времена, которую описывали писатели Новой Англии. Она прочитала все их книги.

Когда она была совсем маленькой, то занималась по утрам правописанием, чтением и арифметикой. Затем, по мере того как она становилась старше, занималась географией, историей, математикой, французским и природоведением. После обеда отец обычно удалялся в свой кабинет и работал, а она садилась за книгу. По вечерам после ужина они обсуждали прочитанное ею, разбирали произведения, и она должна была уметь защитить свою точку зрения.

Они читали вслух Шелли, Китса, лорда Байрона, Теннисона и Оскара Уайлда. За исключением тех вечеров, когда на отца нападала хандра и он вообще не разговаривал. Тогда он запирался в своей комнате с несколькими бутылками и не выходил несколько дней. А она старалась жить по заведенному распорядку.

Она ухаживала за цветами, если было лето, гуляла, рассказывая самой себе удивительные истории о своей маме и тете Мэгги, о феях и эльфах, живущих в болотах. Зимой она каталась на коньках по замерзшему пруду и лепила снежную бабу, беседуя с ней на языке, понятном только ей и снеговику.

Она кое-что готовила для себя. Но она знала, что лучше не подходить к запертой двери отца и не предлагать ему еду. Однажды она это сделала, и то, что она увидела и услышала, ее ужаснуло.

Только раз, когда ее отец заперся в своей комнате, она отправилась одна в Провинстаун, попросив одного фермера подвезти ее. Она провела там часа два, гуляя в одиночестве, пробуя содовую в кафетерии, разговаривая с детьми на улице. Когда она вернулась, отец уже ждал ее, он был небрит и пьян, как сапожник, — она вычитала это выражение в книгах — и сильно ударил ее, так что она отлетела в угол комнаты. После этого случая она больше никогда не ездила в город одна.

Хотя Мейв, в общем, и была довольна своей жизнью с отцом, но по мере того, как становилась старше, чувствовала, что что-то теряет в этой жизни, что-то проходит мимо. Все это чтение лишь будоражило ее чувства. В книгах описывались чувства, которых она никогда не испытывала, отношения, которые ей были незнакомы. Она боготворила своего отца, смотрела на него с обожанием, восхищалась им. В то же время она и боялась его. Она не знала, когда на него найдет приступ бешенства и он грубо набросится на нее или же просто запрется в комнате. Иногда он даже крушил мебель.

Время от времени приходили письма от тети Мэгги. Однако отец рвал их, не читая. Однажды, когда Мейв было всего восемь лет, тетя Мэгги приехала их навестить. Но отец даже не открыл ей дверь. Тетя Мэгги кричала из-за двери: «Тебе вовсе не обязательно встречаться со мной, Пэдрейк. Я приехала навестить Мейв».

Мейв смотрела через окно и видела автомобиль с шофером, ожидающий тетю Мэгги, которая все барабанила и барабанила в дверь. Мейв ужасно хотелось что-нибудь крикнуть ей или же самой отворить ей дверь, но она не осмеливалась сделать это. Наконец, она увидела, как тетя возвращается к своей машине, она была небольшого роста, однако голову держала высоко поднятой.

Тетя приехала еще раз года через два. На этот раз отец, совершенно пьяный, вышел из комнаты и отворил дверь. Мейв смотрела, как он это делает, с сильно бьющимся сердцем. Отец долго смотрел на стоящую в дверях женщину, и Мейв, которая со страхом наблюдала эту сцену, видела, что у этой женщины есть мужество. Однако Мейв также чувствовала, что, несмотря на ее мужество, тетя тоже побаивается.

— Я просто хотела посмотреть на твою дочь, Пэдрейк. — Тетя говорила низким спокойным голосом, как будто в ее просьбе не было ничего особенного. — И еще я хотела сказать тебе, что если тебе трудно ее воспитывать, то я с удовольствием помогу…

— Ты? — Отец засмеялся пьяным смехом.

Затем Мейв услышала, как отец декламирует стихи, которые он довольно часто читал. Это были стихи из небольшой книжечки неизвестных поэтов, которую отец особенно любил. Но казалось, что он заменил много слов:

Мейв не поняла этих стихов, однако увидела, как ее тетя передернулась, услышав их. Затем, к своему ужасу, девочка увидела, как ее отец плюнул прямо в лицо сестре. Мейв задрожала и заплакала, а тетя крикнула ей:

— Мейв, послушай меня! Если я тебе когда-нибудь понадоблюсь, приходи ко мне. Ты меня слышишь? Ты найдешь мой адрес в телефонной книге Бостона. Не забудь, Мейв…

В ту ночь она не могла уснуть и слышала, как отец открыл дверь ее спальни. Он опять вышел из своей комнаты. Она не знала, прошел ли его приступ, и очень надеялась, что да. Но все же боялась, что приезд тети Мэгги спровоцирует очередную вспышку.

Он стоял, наклонившись над ней, и она видела, как блестят его глаза, но они блестели не так, как во время его «черных дней», это были совсем незнакомые глаза. Он забрался к ней в кровать и прижал Мейв к себе, затем стал ее целовать — сначала лицо и шею, затем стал ласкать дочь руками. Мейв, закрыв глаза, с нетерпением и восторгом ожидала того, что произойдет дальше, поскольку инстинктивно понимала, что он будет делать. Ей было всего десять лет, но она много читала. Это каким-то образом подготовило Мейв к следующему мгновению.

Когда Пэдрейк вошел в нее, все ее тело изогнулось и подалось к нему. Боль, которую она испытывала, ничего для нее не значила. Она вся обратилась в чувства, ее тело наслаждалось этим мгновением, оно отвечало этому человеку — ее обожаемому, ее прекрасному отцу, лицо которого она едва различала в темноте, лишь глаза его дико сверкали, и тело, его тело принадлежало ей.

Два года спустя Мейв стояла на пороге дома тети Мэгги и звонила в дверь.

«О Боже, сделай так, чтобы она была дома. Только не в больнице, или где-нибудь в Европе, или еще где-нибудь, но здесь». Если тети Мэгги не окажется дома, она не знает, что делать. Теперь, когда она приехала в Бостон, Мейв знала, что больше никогда не вернется в дом в Труро.

Дверь открыла ширококостная горничная.

— Мисс О'Коннор дома?

— Кто ее спрашивает?

— Это я, Мейв О'Коннор. Пожалуйста, скажите ей, что я приехала. Я думаю, она меня ждет.

3

Мейв была представителем третьего поколения О'Конноров, родившихся в Америке. Дедушка ее отца Пэдди (сокращенное от Пэдрейка, гэльского варианта имени Патрик), когда ему было пять лет, эмигрировал с отцом и матерью в 1850 году во время Великого Картофельного голода из ирландской деревни Драмлиш. Прибыв в Бостон, О'Конноры оказались в полуподвале, где им пришлось жить вместе с другой семьей в сыром помещении. К тому времени, когда Пэдди исполнилось десять, он был крайне возмущен теми нечеловеческими условиями, в которых жили они и другие эмигранты из Ирландии, его снедало честолюбие. Он настоял на том, чтобы его звали Пэт, поскольку он узнал, что имя Пэдди ассоциируется с бедностью и пьянством — даже тележка, служащая для перевозки пьяных и драчливых ирландцев в участок, называлась «вагончик Пэдди».

В одиннадцатилетнем возрасте он работал разнорабочим на стройке, подносил кирпичи, а в восемнадцать лет стал бригадиром строителей. Когда в 1875 году родился его сын Патрик, Пэт О'Коннор уже имел собственную строительную фирму и решил, что его сын станет настоящим джентльменом. В 1893-м он послал Патрика в Фордемский университет в Нью-Йорк, где к ирландцам относились лучше, чем в Бостоне. Он предостерегал Патрика, чтобы он не употреблял алкоголя и учился владеть собой и сдерживать приступы ярости, которые, казалось, свойственны его сыну, он хотел, чтобы он вырос истинным католиком и стал адвокатом.

Однако Патрик О'Коннор, голубоглазый, темноволосый, белокожий, высокий и крепкий от хорошего питания знал, как делать деньги легче, лучше своего отца, а он стремился сделать как можно больше денег. Он начал изучать банковское и брокерское дело и по окончании университета вместе со своим однокурсником и другом открыл брокерскую контору в Нью-Йорке. За пять лет Патрику удалось, как говорится, монополизировать рынок железнодорожных акций. С двумя миллионами в кармане и имея крепкую фирму, он решил, что наступило время возвратиться в Бостон, в котором было множество эмигрантов из Ирландии и их детей, которые пытались начать свое дело, однако банки бостонских господ не очень-то их поддерживали. Патрик намеревался открыть банк специально для того, чтобы оказывать помощь этим людям.

Патрик стал весьма влиятельным и богатым, и его однажды пригласили (исключительно по деловым соображениям) на прием в дом Эбботов, одной из самых видных семей Бостона. Взглянув на дочь хозяина дома, он решил, что женится на ней и войдет в протестантскую семью Бостона номер один. В свои двадцать восемь лет он имел немало денег — а теперь он получит еще и имя Эбботов, а также прочный фундамент для того, чтобы дать самые лучшие возможности своим сыновьям. Он получил эту изящную светловолосую Маргарет со всеми ее изысканными манерами и общественным положением. И не имеет значения, что она нехороша собой, — все бостонские дебютантки — дурнушки. Это было общеизвестно.

Первый Джеймс Эббот был среди первых пуритан, поселившихся в Бостоне в 1610 году, и хотя среди них и родословные были более весомыми и кровь голубее, чем у пилигримов Плимут-Рока, но группа на «Мейфлауер» прибыла раньше них. Поэтому некоторые из первых праправнуков Джеймса Эббота иногда говорили: «Мы приплыли на «Мейфлауере», что не вполне соответствовало действительности».

Этот первый Джеймс Эббот преуспел в торговле; его сыновья занимались кораблестроением, а их сыновья пошли в юриспруденцию, занимались торговыми перевозками, работали с серебром. Когда началась Революция, Эбботы были уже богаты, влиятельны и очень уважаемы. Несколько членов этой семьи были тори, однако Эбботы не очень-то упоминали этот факт. Один из Эбботов был вместе с Полом Ривером, другой подписал Декларацию Независимости, а еще один был среди тех, кто подписал Конституцию. Один из Джеймсов Эбботов был назначен судьей самим Джорджем Вашингтоном.

К тому времени, как начался девятнадцатый век, многие из влиятельных семей потеряли богатство или же свое положение в обществе. Многие, но не Эбботы. Они процветали не только в коммерции, но также в медицине, юриспруденции, а также на поприще образования — один из Эбботов был президентом Гарвардского университета. Один был активистом антирабовладельческого движения в середине 80-х, в то время как другой представитель этого клана был активистом движения, выступающего против запрещения рабства — в конце концов семья вложила немалые деньги в рабовладельческую экономику Юга.

Но одной из наиболее известных и влиятельных семей не только в Бостоне, но и во всех Штатах Эбботов сделала их коммерческая деятельность, поскольку их деньги были вложены в самые различные области. Они занимались пароходами, железными дорогами, металлоизделиями, даже мехами. Современный Джеймс Эббот был банкиром и олицетворял собой все самые лучшие качества этого клана. Его жена Элис была из семейства Хейтов и, следовательно, происходила от потомков «Общества «Мейфлауер». У нее сохранились документы, свидетельствующие о том, что ее предки жили в хижине по соседству с Майлзом Стэндишем на плантации Плимут. Она также была членом Массачусетского общества колониальных дам.

Короче говоря, Джеймс Эббот принадлежал к высшей касте и пытался общаться лишь с представителями столь же высокородных семей, хотя это и не всегда ему удавалось. Однажды ему пришлось пригласить на один из приемов Патрика, хотя он и был ирландцем, а следовательно, человеком с пятном на биографии.

Однако Маргарет Эббот сразу же влюбилась в высокого, красивого, темноволосого ирландца. Втайне она была романтической натурой и хотя получила надлежащее воспитание и знала, что ее будущий избранник должен обладать рядом качеств — деньгами, безупречной родословной (хорошо, чтобы это был какой-нибудь троюродный или четвероюродный брат, чтобы деньги Эбботов остались в семье), гарвардским (в крайнем случае, йельским) дипломом, — все эти требования вылетели из ее головы с поразительной скоростью. У Патрика О'Коннора были деньги и мозги, но этим все и ограничивалось, не говоря уже о его явных недостатках. Однако все это уже не имело никакого значения для Маргарет, попавшей в сети обаяния Патрика.

Обычно не очень разговорчивый и подверженный припадкам бешенства, Патрик предстал перед очарованной Маргарет в наилучшем свете. Он был необыкновенно красноречив, без конца рассказывал забавные ирландские истории и анекдоты. Он обаятельно улыбался, прекрасно танцевал и смог даже спеть несколько печальных ирландских баллад. Все это в сочетании с пронзительными синими глазами и шапкой темных кудрей было чересчур для воспитанной в строгости Маргарет, которая прежде не была избалована вниманием молодых людей. Дело еще было в том, что хотя Маргарет была не такой уж юной девушкой, за ней еще никто всерьез не ухаживал.

Естественно, Патрику и Маргарет приходилось встречаться тайком. И ни разу Маргарет не увидела в блестящем, нежном Патрике даже намека на мрачного, ожесточенного, честолюбивого человека, которым он в сущности был. Он ненавидел истинных протестантов почти с такой же силой, с какой хотел стать одним из них. Маргарет охотно согласилась стать его женой, думая лишь о брачной ночи, когда море страсти захлестнет их.

Ни Маргарет, ни Патрик не испытывали особой приверженности к своей религии. Вопрос состоял только — в том, кто из них пожертвует своей верой ради веры избранника. Они оба были готовы принести себя в жертву: Маргарет, чтобы доказать истинность своей любви, хотела принять более таинственное и экзотическое католичество; Патрик же был полон решимости стать прихожанином церкви св. Павла, поскольку членами общины этой церкви было все семейство Эбботов. Он ни на секунду не допускал мысли о том, чтобы Маргарет обратилась в католичество, — он собирался сам сменить религию, как только женится на Маргарет. Однако он допустил серьезную ошибку. Он позволил Маргарет думать, что собирается сменить религию ради нее, в знак своей беззаветной любви.

И она тайно приняла католичество. Она прошла соответствующее обучение, а затем католическое крещение и намеревалась преподнести Патрику эту новость в день свадьбы в качестве свадебного подарка.

Тем временем Патрик обдумывал план побега. Как ему ни хотелось устроить торжественное венчание в церкви св. Павла, он знал, что такой возможности у него нет. Он устроит празднество потом, уже после того, как они помирятся с Эбботами. Никуда они не денутся — все же Маргарет была их дочерью.

Для заключения брака они отправились в Нью-Йорк. Его партнер Том Мэлли организовал процедуру бракосочетания в своей резиденции на Пятой авеню между Семьдесят первой и Семьдесят второй улицами неподалеку от здания Генри Клей Фрика; осуществил акт судья Парнел Рейли. Том и его жена, красавица Бриджит, организовали прием для полутора сотен гостей, тщательно подобранных из политических, юридических и финансовых кругов, в которых они вращались.

Маргарет была поражена роскошным образом жизни, который вела семья Мэлли. Для нее, привыкшей к строгости и экономности бостонского высшего общества, дворец, выстроенный во флорентийском стиле, показался чем-то совершенно необыкновенным. Экзотические блюда и напитки, подаваемые армией лакеев, также демонстрировали богатство, ранее неведомое Маргарет. В Бостоне количество гостей тщательно рассчитывалось, и каждому полагалось не более одного бокала шампанского. Здесь же шампанское текло из серебряного фонтанчика, окруженного голубями, сделанными изо льда. В спинке каждого голубя было углубление, наполненное икрой. Там были устрицы на серебряных подносах, разделанные крабы, подаваемые на подстилке из мелкоколотого льда на ярко-красных деревянных тарелках, запеченная утка на блюдах королевского копенгагенского сервиза, копченая индейка на старинном споудовском фарфоре. Было видно, что Тому Мэлли и Бриджит нравилось тратить деньги, которые так недавно появились у них.

Том предусмотрительно забронировал для молодоженов люкс в «Плазе». Маргарет вся была в мечтах о том, как проведет с любимым первую брачную ночь, и совершенно не к месту объявила о своем подарке — о том, что приняла католичество, — как раз перед свадебной церемонией. Лицо Патрика потемнело, кровь бросилась в голову. Ему хотелось ударить Маргарет — она одурачила его самым безжалостным образом, разрушила его мечту. Он даже не мог просить ее отказаться от своей новой веры, не объяснив основную причину того, почему женится на ней. Теперь ему придется примириться с тем, что он остался католиком и, следовательно, чужаком для всех тех, кто хоть что-то из себя представлял в высшем свете Бостона.

Патрик в ярости сбросил с туалетного столика разложенные там мелочи, резко повернулся и вышел. Он спустился в бар, где впервые в жизни напился до бесчувствия. Лежа одна в огромной двуспальной кровати, Маргарет была сама не своя от огорчения. Она не могла понять, почему Патрик разозлился и выбежал из комнаты, оставив ее одну. Маргарет все еще не понимала, что для него главным ее достоинством было общественное положение и принадлежность к протестантской церкви.

Патрик вернулся далеко за полночь. Его невеста лежала в белоснежной девственной ночной рубашке — она не спала и, дрожа, ожидала его прихода. Он сорвал с нее рубашку и грубо, без единого слова или предварительной ласки овладел ею, закончив все почти сразу же. Маргарет даже и не успела понять, что, собственно, произошло. Тогда она почувствовала себя совершенно сбитой с толку. Неужели это и есть та самая первая брачная ночь, о которой она столько мечтала? Утром Патрик был трезв, но мрачен. Хотя Маргарет, ни о чем не догадываясь, последний раз находилась под действием его необыкновенного обаяния. В дальнейшем он иногда пользовался ее телом, но никогда, по существу, с ней не общался.

В тот же самый день они уехали из Нью-Йорка. Патрику не терпелось встретиться с Эбботами и выяснить их отношение к происшедшему. К его удивлению и удовольствию, они не стали поднимать особого скандала. Будучи поставленными перед свершившимся фактом, они приняли неизбежное, как воспитанные люди. Элис Эббот упала в кресло, шмыгнула носом и изящно прижала к носу носовой платок, как будто в дом проник неприятный запах. Джеймс позволил себе слегка поморщиться, с неодобрительным видом прошелся взад-вперед по комнате и сказал: «Понятно». Затем прошел в кабинет и стал читать газеты. Элис извинилась и поднялась наверх в свою комнату.

Маргарет и Патрик остались одни в темной гостиной. Маргарет тряхнула головой.

— Ну и пусть. Мне все равно, что они думают. Мы любим друг друга. Они нам не нужны.

— Пошли домой, — сказал Патрик и отвез свою молодую жену в небольшой домик на Коммонуэс-авеню, где он проживал с тех пор, как появился в Бостоне. Там он сразу же уложил ее в кровать. Патрик хотел, чтобы у него как можно скорее появился наследник. Овладевая женой, он думал, что, возможно, еще не все потеряно. Ведь Маргарет пока не сказала родителям о своем обращении.

Ложась этим же вечером спать в своем доме на площади Луисбург, Элис и Джеймс обсуждали событие.

— Они даже не обвенчаны, — с возмущением произнесла Элис.

— Он получил образование даже не в Йельском университете… — задумчиво произнес Джеймс, — хотя некоторые из них учились там.

— И как называется его банк?

— Дублинский первый национальный…

— О Боже!

— Да уж…

— Может быть, попробовать уговорить его изменить название, Джеймс…

Джеймс уже думал об этом.

— Было бы неплохо, дорогая. Я поговорю с ним. Дам ему возможность продемонстрировать, что он за человек.

— И мне очень хочется, чтобы была настоящая свадьба, Джеймс.

— В церкви св. Павла?

— Ну конечно. Почему же нет, Джеймс? Ведь еще совсем не поздно. А потом устроим здесь прием.

— Обязательно, дорогая.

— Как ты думаешь, мы сможем убедить его принять нашу веру?

Джеймс проницательно улыбнулся.

— Я в этом убежден. — Он поцеловал жену в лоб.

На следующий день Патрик и Маргарет были приглашены в дом ее родителей на торжественный ужин. Там присутствовали также братья Маргарет — Джеймс и Пол со своими женами. Во время ужина, состоящего из бульона, бараньих отбивных с картофельным пюре, морковью и горошком, Элис Эббот была заметно оживлена. Наконец подали десерт — ванильное мороженое с шоколадной подливкой, и тут-то она сделала свое заявление:

— Мы договорились, чтобы Патрик побеседовал с преподобным Тейером о том, чтобы принять нашу веру, после чего мы назначим день венчания в церкви св. Павла, а затем устроим прием здесь, в этом доме. Что вы об этом думаете? — обратилась она к Патрику и Маргарет, уверенная в том, что они бросятся к ней со словами благодарности. Довольное выражение на лице ее супруга Джеймса подтверждало эти слова.

Прежде чем Патрик успел подобрать подходящие слова, быстро шепнув в ухо Маргарет: «Ни слова о…» — она уже вскочила на ноги:

— Мама, папа, это невозможно. Я тоже католичка. Я уже приняла эту веру.

Элис Эббот откинулась на спинку стула, прижав платочек к носу и схватившись за сердце. Патрик с нескрываемым презрением смотрел на свою жену, в комнате наступило зловещее молчание. Тут жена Пола уронила на пол вилку, и Элис Эббот, отведя платочек от носа, недовольно взглянула на свою сноху. Наконец Джеймс сказал:

— Понятно. Это совсем меняет дело.

Патрик встал и вышел. Маргарет, совершенно сбитая с толку, не понимая, что такого она сделала, бросилась за ним.

— Как насчет бренди, папа? — спросил Пол.

Патрик поглощал виски стакан за стаканом в таверне. Черт бы побрал эту плоскогрудую, вялую дуру! Она все испортила! Неужели она действительно считала, что он женился на ней из-за ее бесцветного лица? Из-за писклявого голосочка? Он вполне мог жениться на полногрудой страстной ирландской католичке! Он вернулся домой и застал Маргарет ожидающей его в кровати. Видя устремленные на него умоляющие глаза, он взял виндзорское кресло, стоящее в спальне, и грохнул его об стену.

Элис Эббот постучала в открытую дверь спальни мужа. Он сидел в кровати, читая книгу.

— Джеймс, у меня есть превосходная идея.

Джеймс вложил в книгу закладку и аккуратно закрыл, затем снял очки и положил их на тумбочку.

— Я полагаю, что она относится к этой неприятности с Маргарет.

— Вот именно, Джеймс. И знаешь, что, я думаю, нужно сделать? Кое-что очень необычное, Джеймс. Мы с тобой, в конце концов, оба потомки героев, прибывших сюда в поисках религиозной свободы, разве нет? Может быть, самым лучшим будет принять нашу дочь-католичку и ее мужа с истинно христианскими чувствами? Очень эффектно, Джеймс.

— Я уважаю твои чувства, как, впрочем, и всегда, Элис. Но что конкретно ты имеешь в виду, говоря об эффектности?

— Давай организуем венчание в соборе Святого Креста на Вашингтон-стрит. Это великолепное здание, у них там просто превосходные фрески.

— Откуда тебе это известно? — слегка удивившись, спросил Джеймс.

— Да я как-то была там поблизости и зашла внутрь. Ну просто из любопытства. Там великолепные фрески, изображающие Всепрощающего и Всезнающего Христа. Необыкновенная работа.

— Правда?

— Да. И венчание можно будет провести очень торжественно. Ты же знаешь, как паписты обожают всю эту языческую мишуру. И затем, как и планировали первоначально, устроим здесь прием. И никто не посмеет хихикать за нашей спиной. Разве ты не понимаешь, Джеймс? Только так мы сможем и в дальнейшем высоко держать голову. И Маргарет тоже. Иначе ей придется всю жизнь ходить с опущенной головой, боясь показаться на людях.

Джеймс слегка рассмеялся по поводу преувеличений своей жены, однако согласился с ней.

— Похоже, это единственное, что нам остается, — сказал он.

— И Маргарет наденет свадебное платье Хейтов, как и все невесты этой семьи, начиная со свадьбы на Плимутской плантации.

Джеймс опять фыркнул.

— Элис, дорогая. Я знаю, что все женщины вашей семьи испытывают особое чувство к этому платью, однако нельзя не заметить, что оно было сшито еще в 1620 году. Ты действительно считаешь, что платье может сохраниться триста лет? И кроме того, я не думаю, что в те времена в Плимуте могли достать хороший атлас и кружева. Они в основном заботились о том, чтобы их одежда была достаточно практичной и теплой, чтобы она согревала в холодные зимы. По-моему, это платье не вынималось из сундука со второй половины восемнадцатого века.

— Ты неправ, Джеймс. Мне моя мать говорила, что это платье было на Элизабет Мор, когда она выходила замуж за Питера Хейта, и все девушки из семьи Хейтов с тех пор надевали его. И я даже и слушать ничего не хочу. И завтра, Джеймс, мы с тобой идем к священнику и договариваемся о венчании в соборе.

— А он разве не епископ?

— Представления не имею. Может быть, кардинал? Они ведь как-то так их называют?

* * *

Таким образом, хотя церемония проводилась по католическому обряду, Патрик обнаружил, что на венчании присутствуют все наиболее знатные и видные семьи бостонского света. Там, разумеется, были и его родители, равно как и четыре рыжеволосые сестры. И хотя примерно дюжина друзей и родственников О'Конноров присутствовала на венчании, никто из них не был на приеме в доме Эбботов. Он считал, что за этот прием он заплатил не такую уж высокую цену. Банк Дублинский первый национальный был переименован в Массачусетский иммиграционный коммерческий банк. Он также убрал «О» из своей фамилии. Джеймс Эббот как-то обронил, что «Коннор» звучит намного лучше, чем «О'Коннор», что и решило дело.

Вскоре Маргарет забеременела. И Патрик совершенно потерял интерес к ней. Ранее, желая как можно скорее стать отцом, он укладывал ее в постель два, а то и три раза в сутки. Она, разумеется, принимала его стремление обладать ею как доказательство его страстной любви. Но теперь, забеременев, она была в совершенном отчаянии из-за его полного к ней безразличия. Однако со своей стороны ее мать решила воспользоваться состоянием Маргарет для осуществления дальнейших планов.

Вскоре после того, как Элис Эббот узнала о беременности своей дочери, она пришла к мужу с очередной новостью.

— Ты знаешь, я сегодня разговаривала с кузиной Джейн. Она говорит, что хочет забрать свою мать к себе в Мильтон.

— Это очень хорошо для них обеих.

— Не думаю, чтобы кузина Джейн считала, что это так уж хорошо для нее. Просто это ее долг. Но это все к делу не относится. А дело в доме тети Абигейл. Он теперь освободится. Я думаю, нам стоит предложить, чтобы они его продали нам, и сделать это как можно скорее, пока еще кто-нибудь не прослышал, что дом на площади Луисбург будет выставлен на продажу.

— И с какой же целью? Я, разумеется, не сомневаюсь, что это будет неплохим капиталовложением. Собственность на площади со временем удвоится в цене…

— О Господи, Джеймс, ты сегодня что-то плохо соображаешь. Я думаю о Маргарет. Маргарет, твоей дочери, которая носит в себе Хейта-Эббота…

Джеймс прикусил незажженную трубку.

— Коннора, моя дорогая, Коннора. Ирландского католика Коннора. Абигейл никогда в жизни не продаст свой дом ирландскому католику. И что скажут другие жители этого района? Они будут возмущены. Мы можем спровоцировать еще одно восстание в Бостоне, — Он усмехнулся собственной шутке.

— Оставь это мне, Джеймс.

* * *

Наконец-то осуществилась мечта Патрика Коннора, Его первая рождественская ночь на Бикон-Хилле имела для него особое значение. Было общеизвестно, что рождественская ночь на Бикон-Хилле — это незабываемое зрелище. Пение рождественских гимнов, зажженные свечи в каждом окне, карнавальная атмосфера царила в этом районе, на окнах не задергивались шторы, чтобы одетым в костюмы ранних пуритан ряженым, звенящим рождественскими колокольчиками, было видно, как поднимаются за праздничными столами бокалы с шампанским.

Но несмотря на праздничное настроение, Патрик был полон злости, когда Маргарет, благодарная судьбе за то, что вскоре станет матерью, развесила по стенам их прекрасно обставленного роскошного дома распятия и изображения святых картин. У этой женщины не было ни капли вкуса, если она могла на эти благородные стены вешать дурацкие распятия…

При виде ее, снующей по дому с вечными четками в руках, Патрик чувствовал, что у него начинается мигрень. Были случаи, когда он срывал со стен эти распятия и картинки, ломал и рвал их, срывал с ее рук четки и топтал их ногами. Он был полон решимости заставить Маргарет забыть о своей новой религии и занять свое место в обществе для них обоих.

Их дочь родилась в 1902 году и получила имя Маргарет Эббот Коннор. Она была похожа на мать — некрасивая, бледненькая и даже в младенчестве имела длинноватый протестантский нос. Хотя Патрику это не нравилось, его жена продолжала называть малышку Мэгги, именем, которое Патрик не выносил совершенно. «Мэгги» звали его рыжеволосую сестру, которая была типичной «ирландской собачонкой», как презрительно называли ирландцев чопорные бостонцы. Так что он сам называл девочку полным именем Маргарет. Что касается жены, то он ее вообще никак не называл.

Она не только раздражала Патрика, но и озадачивала его. Она делала все то, что он запрещал ей делать — даже навещала его семью, включая сестер, хотя он в очень резких выражениях запретил ей это. Она покорно улыбалась, виновато опускала голову, бормотала какие-то оправдания и извинения, а затем все опять повторялось. И все это невзирая на все более часто повторяющиеся приступы ярости мужа. Патрику и в голову не приходило, что упрямство его жены — это просто решимость недавно обращенной католички спасти его бессмертную душу, вернуть его к своим корням и своей религии.

Даже на следующий год, лежа на больничной койке, после того как она родила очаровательного сына, она бросила ему вызов. Патрик хотел назвать сына Джеймсом. (Он даже обдумывал возможность официально сменить свое имя на Эббот, такие вещи встречались среди ирландских иммигрантов, которые хотели получить настоящие высокородные английские фамилии.) Однако Маргарет, заполняя бланк для свидетельства о рождении во время отсутствия Патрика, нахально назвала сына ирландским именем Пэдрейк в честь мужа, а не своего отца. И у нее еще хватило наглости утверждать, что она это сделала, чтобы доставить ему удовольствие.

Пэдрейк Эббот Коннор был крещен в соборе в присутствии старших Эбботов. К великому изумлению Патрика, Элис Эббот увлеклась красотой полуязыческих католических обрядов, хотя и не созрела до того, чтобы принять эту веру.

В конце концов Патрик махнул рукой на Маргарет, позволив ей делать все так, как полагалось по ее новой вере. Он завел любовницу, чувственную красавицу португалку, которую поселил в снятой для нее квартире на Блэк-Бей, восстановил свои связи с брокерской фирмой в Нью-Йорке, расширил деятельность своего банка и с помощью тестя, оказываемой, впрочем, без особого энтузиазма, продолжал свои попытки подняться выше в этом мире, который должен по праву принадлежать миллионеру, зятю Эбботов, жителю самого фешенебельного района Бостона.

Джеймс Эббот выдвинул его в члены клуба «Сомерсет», однако Патрику было отказано в членстве. Даже попытка Джеймса привести зятя в «Гарвард Порселлиан клаб» в качестве гостя была встречена более чем холодно. У «Бруклин кантри клаба» также нашлись свои причины, чтобы отказать ему, а «Сити клаб корпорейшн» объяснил, что даже не все сыновья первых семей Бостона могут стать его членами. В «Юнион клабе» Джеймсу сказали, что лет через десять — пятнадцать, возможно, появится вакансия, и тогда они рассмотрят возможность принятия в свои члены его зятя. И хотя Элис и Джеймс патронировали ассамблеи, на которых впервые выходили в свет дебютантки, имена Маргарет и Патрика ни разу не были включены в списки приглашенных.

Затем неожиданно во время утренней прогулки упал и не встал Джеймс Эббот. Семья очень гордилась тем, что на похоронах присутствует столько самых известных людей города. Черт бы побрал эти роскошные похороны, думал Патрик, умер единственный человек, поддерживавший его.

На Элис Эббот сильно подействовала безвременная кончина мужа, у нее появились некоторые странности. Найдя свою религию чересчур сухой, она нашла утешение в религии своей дочери и также приняла католичество. После этого она стала огромное внимание уделять своим туалетам, следя за последней парижской модой и надевая на приемы настоящие фамильные драгоценности.

Затем она купила пару королевских догов и, надев на них ошейники, украшенные изумрудами, прогуливалась с ними по Тремонт-стрит. Она привела в состояние шока весь Бостон, воздвигнув роскошный дворец в стиле венецианских палаццо на небольшом клочке земли, которым она владела на Блэк-Бей. Она закрыла свой дом на площади Луисбург — она назвала свое действие «Декларацией Независимости от Кирпича». Ей надоели вечные склоки из-за того, кому и как мостить площадь, и то, что жители этого квартала гордились тем, что могли выложить кирпичом тротуары возле своих домов. Чтобы показать, что для нее кирпич ничего не значит, Элис построила свой дворец вокруг небольшого квадратного дворика, мощенного мраморными плитами. Около дворца были итальянские сады, пруды с лилиями, фонтаны, а внутри она разместила бесценную коллекцию произведений искусства, которые закупала на оптовых распродажах наряду с мебелью, коврами, гобеленами, ранее принадлежавшими английским лордам, русским князьям и французским королевам.

Затем Элис совершенно неожиданно подарила этот дворец городу, чтобы он использовался в качестве музея, посвященного ее мужу Джеймсу. Она продолжала там жить на третьем этаже, по дворец теперь назывался «музей Джеймса Эббота», в котором на почетном месте висел портрет самой Элис Эббот, выполненный Джоном Сарджентом.

В общей сложности Элис потратила на все это около двенадцати миллионов долларов. Подобная расточительность была совершенно в новинку в Бостоне, где всегда основной добродетелью считалась строгая экономия. Сыновья Элис — Джеймс и Пол, так же как и Патрик, были в ужасе, что деньги, на которые они рассчитывали в качестве наследства, растрачены. Маргарет же считала это решение матери правильным и очень любила водить Мэгги и Пэдрейка в музей Эббота, даже когда они были слишком малы для того, чтобы оценить его великолепие.

Патрик начал задаваться вопросом о своей жизни. Да, он проживал в самом фешенебельном квартале Бостона, ну и что из этого? Его партнер Том Мэлли и другие друзья, проживающие в Нью-Йорке, жили в прекрасных особняках, окруженные предметами роскоши, не менее ценными, чем те, что находились в музее Эббота. Они наслаждались жизнью, в то время как его жизнь была верхом сдержанности и экономии. Он женился на женщине скучной, как церковная мышь, которая даже и не делала попыток улучшить ни свою внешность, ни их положение в обществе. С другой стороны, Том Мэлли женился на женщине, которую любил, красавице Бриджит, и она, хотя и происходила из скромной ирландской семьи, с радостью приняла то великолепие, к которому обязывало ее положение.

Даже его дети были для него чужими. Его дочь Мэгги, такая же некрасивая и тихая, как мать, уже в пятилетнем возрасте стала очень набожной. Его сын Пэдрейк, необыкновенно красивый мальчик, очень отличался от других детей. Он, как и его отец, был подвержен приступам бешенства, он также выказывал блестящие способности — в четыре года он уже прекрасно читал, и читал много. По совершенно непонятным причинам он чувствовал какую-то враждебность к отцу, и Патрик злился и недоумевал, отчего это, и не мог найти ответа. Мальчик не отходил от матери, а если той не было, то от сестры Мэгги.

В дальнейшем Патрик еще больше отошел от семьи О'Конноров и расстался с любовницей, считая, что игра не стоит свеч. Секс был не самым важным в его жизни. У него участились мигрени, вызванные, очевидно, его неудачен в общественном росте. Когда он начал подводить итоги своей жизни, то понял, что в результате имеет сплошной проигрыш и разочарование. В последней попытке как-то вырваться из этой полосы и чего-то добиться он решил завести еще одного ребенка. Может быть, хоть на этот раз это будет действительно его ребенок. С этой целью он возобновил свои отношения с Маргарет, которая лишь удивилась такому повороту событий, уже примирившись с мыслью, что муж, которого она так обожала, совершенно ее не любит.

Третьего ребенка Патрика и Маргарет назвали Джеймс Эббот Коннор, он был голубоглаз и светловолос, и наконец Патрик имел наследника, которого хотел и мог любить. Малыш был настолько славным, что его обожали буквально все, даже прислуга, и особенно сестра новорожденного Мэгги. Только не Пэдрейк. Он страшно ревновал, видя, как мама нянчится с ребенком. По мере того как Маргарет тратила все больше и больше времени на новорожденного, Пэдрейк искал утешения у сестры. И Мэгги, жалея братика, позволяла ему сосать свой плоский сосок, как сосал Джеймс грудь своей мамы.

С самого первого года своей семейной жизни Конноры проводили лето в доме Эбботов в Нэханте, весьма скромном курортном местечке неподалеку от Бостона. Когда Элис надоел чопорный и скучный Нэхант, она отдала этот небольшой, довольно простой дом своей дочери, а сама купила знаменитый «Золотой дом» в самом фешенебельном районе Ньюпорта у моря, принадлежавший Вандербильту, который находил Ньюпорт провинциальным по сравнению с европейскими курортными местечками. Дом этот получил свое название от огромного зала, используемого для проведения балов, украшенного с таким богатством, что это казалось почти неприлично. Стены его были покрыты позолотой, и там висели три огромные люстры, с хрустальными подвесками величиной с детский кулак, так что в доме держали специального лакея, в чьи обязанности входило ежедневно чистить эти люстры. В стены были вделаны огромные венецианские зеркала, а пол был выложен старинным мрамором и частично закрыт персидскими коврами, которые сворачивались, когда в зале проводились балы.

Сразу же Элис Эббот начала давать приемы, бросая вызов своим соседям: Патрисии Марлоу, живущей с одной стороны, и Каролине Шермерон Астор, признанной королеве высшего света, — с другой. Элис Эббот решила, что она даст бой этой надменной Астор, да и манерной Марлоу тоже.

Пока его теща вела светские бои в Ньюпорте, Патрик Коннор обнаружил, что, хотя он теперь и стал официальным владельцем собственности в Нэханте и, следовательно, имел право на членство «Нэхант клаба», его все равно не принимали в высшем свете. Ему не только было отказано в членстве в клубе, но ни его, ни членов его семьи не принимали там даже в качестве гостя без Элис Эббот. Будучи глубоко задетым, он продал свой домик шурину Полу, который автоматически тут же стал членом клуба.

Затем Патрик, Маргарет и дети стали проводить лето в Ньюпорте, живя в доме матери Маргарет. Естественно, они присутствовали на всех мероприятиях, проводимых Элис Эббот, однако на другие вечера и приемы их не приглашали. Полагая, что он станет более уважаемым членом местного общества, если будет иметь здесь свой дом, он купил Роузвуд, один из самых больших особняков города, когда его выставили на продажу. Он стал соседом миссис Астор с левой стороны. Та немедленно приказала заделать свои окна, выходящие в его сторону, и весь Ньюпорт гудел по поводу оскорбления, нанесенного Патрику. Другие соседи Патрика — справа — воздвигли между их участками такую высокую кирпичную стену, что дом Конноров им не был виден вообще. В конце лета Патрик получил записку: «Ирландцы здесь нежелательны». Чтобы досадить соседям, он продал свой дом еврею — если бы он смог, он бы продал его негру.

Он вернулся в Бостон и ходил мрачным всю зиму. Жена его не трогала — она уже по опыту знала, что ничем не может помочь, если на Патрика нападала хандра. Ничего не могла она поделать и с его растущим пристрастием к алкоголю. Если она и пыталась заговорить с ним об этом, то это вело лишь к очередному приступу бешенства с битьем посуды.

Его депрессия усиливалась. Вся его жизнь была тусклой и малоинтересной. Он уже не радовался своему дому на площади Луисбург, уже не вытирал ноги об изящную решеточку для очистки обуви, которая была в каждом доме этого квартала. Он стоял в нише оконного проема и смотрел на очаровательный небольшой садик, но вместо радости обладания этой красотой он находил все это безумно скучным. Однажды он разбил кулаком одно из затемненных стекол, хотя и знал, что замену найти будет невозможно — это стекло было привезено из Англии еще в 1818 году.

Он не выносил ни жены, ни детей, ни даже младшего сына Джеймса. Он лишь напоминал Патрику о захлопнутых перед его носом дверях. А этот мерзкий щенок Пэдрейк, который шарахался от отца, как от чумы, являлся напоминанием, почему перед его носом захлопывались двери. Патрику было абсолютно наплевать, что он необыкновенно одарен для своих лет и писал хорошие стихи. А Мэгги — это полная копия его жены: мягко неодобряющая его пьянство, неизменно жизнерадостная, несмотря на его приступы бешенства, и очень ответственная. Он не мог простить ей ее некрасивость.

Затем как-то весной Патрик принял решение. Он поедет туда, где находятся его друзья. У него еще были связи с брокерской фирмой в Нью-Йорке. Он купит дом в Нью-Йорке и небольшой домик в Саутгемптоне, где будет проводить лето, неподалеку от Тома Мэлли. Там же жили и брат Тома Тим, и его сестра Лилли, вышедшая замуж за судью Терренса Мэрфи. Ему не нужен Бостон. Черт бы подрал Бостон! Черт бы подрал всех этих надменных протестантов! Черт бы подрал эту площадь Луисбург, и Ньюпорт, и всех «истинных бостонцев»!

Маргарет Коннор не сразу привыкла к Саутгемптону. Эти недавно разбогатевшие ирландцы были истинными католиками, однако их праздный, полный роскоши образ жизни был так же ей чужд, как и жизнь в какой-нибудь китайской деревушке. Однако Патрик сразу же почувствовал себя здесь как дома. Здесь так же, как и в Ньюпорте, летние дома лишь назывались дачами, и приобретенный им летний дом был роскошным особняком на берегу океана с бассейном с морской водой, снабженным приспособлением, позволяющим наполнить бассейн, отфильтровывая песок и водоросли из океанской воды. В «Сэндхэвене» было две лоджии, одна над другой, которые выходили прямо к воде. Нижняя состояла из трех арок, разделенных колоннами в романо-дорическом стиле, на ней стояло множество пальм в бочках и всегда ощущался легкий ветерок с моря. Позади дома был большой газон и подстриженные кусты, среди которых виднелись мраморные и бронзовые скульптуры и беседки. Этот вид открывался из зимнего сада, который соединялся с большой гостиной, из зимнего сада был также выход на террасу с мраморными фонтанами с дельфинами, расположенными по краям, где обычно семья завтракала и обедала, что для прислуги было не так легко, поскольку кухня располагалась в полуподвале с другой стороны дома. Для ведения хозяйства был нанят штат прислуги из тридцати человек. На третьем этаже располагались спальни. Маргарет была занята хозяйством, закупала провизию, а также старалась как можно больше времени уделить Джеймсу Эбботу, которому было еще только пять и который, к сожалению, не отличался крепким здоровьем. У него была няня, однако Маргарет не оставляла болезненного ребенка на ее попечение слишком долго.

Маргарет с большим удовольствием проводила бы время и с другими детьми — Пэдрейком и Мэгги, но у нее это не очень получалось. У Мэгги и Пэдрейка была собственная гувернантка, и кроме того, Маргарет знала, что может положиться на не по годам развитую дочь, чтобы она присмотрела за своим неуравновешенным и не очень общительным братом. Маргарет беспокоили его выходки и трудный характер, однако она заставляла себя считать, что он просто чересчур живой. Кроме того, Пэдрейк со своим необузданным нравом и необычным поведением не очень-то отличался от многих других. Казалось, что в Саутгемптоне у всей молодежи была склонность к безрассудству и диким выходкам. В городке было немало машин, которые парковались прямо на улицах, и проколоть шину было одним из любимых развлечений молодых людей. Даже когда чья-либо машина затапливалась в пруду, это не воспринималось как нечто из ряда вон выходящее. И запереть в темном гараже или в конюшне маленькую девочку, пока родители часами разыскивали ее, также считалось самой обычной шалостью.

Когда Пэдрейк привязал одну из маленьких дочерей Тома Мэлли к дереву и отхлестал ее по голой попке березовой веткой, он совершенно спокойно объяснил свой поступок. Он написал пьесу, а Мэри согласилась сыграть там одну из ролей. Когда Том Мэлли пошел к Маргарет выразить свое возмущение, та вспыхнула и сказала:

— Том, прости, ради Бога, но я убеждена, что Пэдрейк не замышлял ничего плохого. Знаешь, он только сегодня утром принимал святое причастие.

Не зная, как на это реагировать, Том пожаловался Патрику и добавил, что сына надо было бы хорошенько высечь. Патрик засмеялся.

— Он просто чересчур живой, Том, старина. Вечно попадает в какие-то истории…

В конце концов Том тоже рассмеялся, и оба они выпили и пошли играть в гольф. Однако Стефен Мэлли, старший сын Тома, решил, что если никто не хочет наказать Пэдрейка, то это сделает он. Выйдя с ним на поединок, он привязал Пэдрейка к дереву и отстегал его кнутом. И лишь Мэгги, которая так ничего никому не сказала, видела, как Пэдрейк спустя несколько дней проскользнул в конюшню Мэлли, после чего та сгорела.

Патрик и его семья вступили в «Саутгемптон Бич клаб». Большой и влиятельный клан Маррей уже сломал препятствие для ирландцев в этом плане. Этому клубу было невозможно оказывать сопротивление — богатые ирландские семьи просто заполонили морской курорт, практически вытеснив своих протестантских соседей. Семейства Марреев, Каддэхисов, Мак Дональдов уже жили здесь по многу лет. В Ист-Хэмптоне проживало больше католиков, которые разбогатели еще в прошлом веке. Семья Бувьеров, хотя и не ирландского происхождения, тем не менее была католической, и их родословная на американской земле отсчитывалась от француза Бувьера, который, как говорили, участвовал в Американской революции, и хотя впоследствии вернулся на родину, его сын Мишель в 1815 году приехал в Америку и основал династию.

Для Патрика это были самые лучшие дни в его жизни. Он наконец стал вхож в общество, и это было намного интересней, чем прозябание в скучном и респектабельном мире, в котором он жил до этого. Во второй четверти этого века Саутгемптон представлял из себя мир занятных автомобилей, бассейнов, конюшен и даже площадок для игры в поло. Много плавали, танцевали, веселились, и женщины в шикарных платьях не очень переживали, если, падая в бассейн, безнадежно портили свои бальные платья стоимостью в семьсот долларов.

Патрика часто приглашали в гости, и обычно он ходил без Маргарет. Для нее этот мир был непривычен. Женщины ходили днем за покупками, надевая гирлянду браслетов с бриллиантами! Одна молодая дама каждый день ходила купаться и играть в гольф со своим постоянным поклонником, молодым и красивым католическим священником! Однако Маргарет не могла пожаловаться на то, что эти люди не были набожными — по воскресеньям все скамьи в церкви Святых Сердец Иисуса и Марии были заполнены, и практически все отправляли своих детей в католическую воскресную школу, впрочем, одевая их в самых лучших магазинах города.

Таким образом, Маргарет большую часть времени проводила дома. Если она и слышала кое-какие сплетни о похождениях Патрика, то ничего об этом не говорила. Однажды она как-то пошла на танцевальный вечер и почувствовала себя чрезвычайно уязвленной, когда услышала, как одна немолодая дама сказала другой:

— Если Патрик Коннор прижмет эту девушку О'Брайен еще сильнее, то будет просто чудо, если она не забеременеет.

Лучше бы она осталась дома и молилась в тишине.

Жизнь в городе была Патрику по вкусу. Там они также жили по соседству с Мэлли на Парк-авеню, и их дети ходили в ту же школу, где учились и дети Мэлли: мальчики — в подготовительную «Джорджтаун», а девочки — в академию Святых Сердец. И Патрик потихоньку проникал в лучшие клубы Нью-Йорка. В конце концов нью-йоркцам хватало борьбы с евреями, не могли же они бороться со всеми. Даже его сын, которого он не так уж и любил, — невероятно красивый Пэдрейк — стал источником отцовской гордости. Мальчика считали просто гением. В пятнадцать он уже опубликовал книгу стихов, в шестнадцать — первый роман. Было решено, что на следующий год он поступит в Йельский университет. Ему не было смысла кончать школу. Пэдрейк не знал, хочет ли он вообще учиться в колледже. Он терпеть не мог толпу своих сверстников тупых, незрелых юнцов, которых интересовали лишь результаты соревнований и собственные победы на спортивных площадках, которые старались улизнуть из дома, чтобы напиться, а затем завязать ссору с приятелями. У него были книги, его собственное творчество, мама и обожающая его сестра. На кой черт ему сдалась компания этих прыщавых придурков, которые покатывались со смеху при виде рекламы дамских корсетов в «Каталоге Рёбук».

Летом 1919 года Пэдрейк написал свою первую пьесу о солдате, вернувшемся с войны и обнаружившем, что в его семье все изменилось. Осенью он должен был ехать учиться в Йельский университет, однако посчитал, что если удастся осуществить постановку пьесы, то ему незачем будет куда-то ехать учиться и он сможет остаться дома. То, что этот козел, его папаша, живет в том же доме, его не очень волновало — отец не часто беспокоил его своим присутствием. А уж когда он и бывал дома, то меньше всего проводил время с матерью и детьми.

Закончив последнюю сцену пьесы, Пэдрейк бросился в дом, чтобы найти мать и почитать ей. Он нашел ее в комнате Джеймса, у кроватки мальчика. Тот простудился и лежал с гриппом, так что Маргарет выпроводила Пэдрейка из комнаты, поскольку Джеймс только уснул. «Потом», — прошептала она и махнула ему рукой, чтобы он вышел. Синие глаза Пэдрейка вспыхнули гневом, когда он взглянул на спящего брата. Опять его брат отнимает у него мать, когда она нужна ему.

Через несколько дней Джеймс Эббот поправился, и ему разрешили покататься на яхте со старшим братом, который и пригласил его с собой. Мэгги тоже хотела поехать с ними, однако задержалась в магазине. Узнав, что мальчики уехали без нее, она бросилась к причалу, чтобы дождаться их возвращения. С ужасом, хотя и без удивления, она увидела, что Пэдрейк причаливает к берегу один.

* * *

Маргарет так и не оправилась после смерти своего младшего сына. Она пыталась найти утешение в Боге, пыталась убедить себя, что он ушел в лучший мир, но это мало помогало. Каким-то образом смерть ее сына связывалась с праздным и легкомысленным стилем жизни в Саутгемптоне. Если бы она была более достойным человеком… Если бы Патрик был более набожным… Если бы они никогда не приезжали в этот Саутгемптон…

Маргарет вернулась с Пэдрейком и Мэгги в свой дом на площади Луисбург, но Патрик с ней не поехал, а заперся в своей комнате с ящиком виски. Все последующие несколько месяцев Маргарет задавалась вопросом, достаточно ли она крепка в своей вере. У ее матери был собственный духовник, который жил на третьем этаже музея Эббота и пытался теперь помочь Маргарет примириться со смертью сына, однако это было безнадежно. Когда наконец Патрик вышел из состояния глубокого траура, то нашел утешение в объятиях Бриджит Мэлли. Человек, отдавший сына пучинам волн, а жену — Церкви, должен был хоть где-то обрести утешение, а Бриджит уже давно охотилась за Патриком. И она все еще была хороша. Их роман начался еще в Саутгемптоне, продолжался всю осень и зиму, когда они перебрались в город.

Однажды днем, в конце декабря, когда начался сильный снегопад, Патрик вышел из своего кабинета, оставив Тома в конторе за кучей дел, и отправился к Бриджит. Тем временем Том почувствовал сильнейшую мигрень, очевидно из-за перемены погоды, и также отправился домой. Застав свою жену с Патриком в постели, он спокойно спустился вниз, взял в библиотеке пистолет, затем снова поднялся наверх.

Том намеревался лишь выстрелить Патрику в колено, что, как он знал, было одним из самых болезненных и неприятных ранений, но Патрик, заметив Тома, начал поспешно натягивать штаны, и его колено оказалось на уровне груди, а Том никогда не отличался особой меткостью. Он прострелил Патрику сердце. Том переживал страшно, ведь Патрик был его лучшим другом. Это дело замяли, не было выдвинуто никаких обвинений, но Бриджит была в ярости. Том унизил ее, представил полной дурой. К тому же он запачкал кровью всю кровать, и теперь ее надо было выбрасывать, а также все, что было в комнате, поскольку обстановка была подобрана под обитую атласом кровать. Кроме того, он вошел в спальню, не сняв уличной обуви, и запачкал грязью ее белоснежный ковер.

Вернувшись домой с похорон, Маргарет последний раз в жизни закрыла Библию и стала читать русскую литературу. Мэгги, которая никогда не была любимицей отца, горевала одна, в то время как Пэдрейк отпраздновал это событие, напившись до бесчувствия.

Через несколько месяцев после смерти отца Пэдрейк, так и не поехавший учиться в Йельский университет, получил престижную литературную премию Новой Англии за свой роман «Брат», о юноше, который тяжело переживал смерть любимого брата. Пэдрейк хотел, чтобы его мать порадовалась вместе с ним, но она довольно равнодушно поздравила его и вернулась к своему Чехову. Пэдрейк в конце концов напился в одиночестве. К семнадцати годам он получил еще одну престижную премию и нашел утешение в бутылке. Он стал также страдать от продолжительных приступов мигрени.

Во время одного такого приступа Мэгги положила Пэдрейка в свою кровать, закутала его голову мокрыми полотенцами, ласкала его, стараясь облегчить страдания, и прежде чем она успела понять, что происходит, Пэдрейк зарылся головой в ее груди и попытался проникнуть своим членом в ее невинное отверстие. Она тут же оттолкнула его.

— Нет, Пэдрейк, нельзя! Ты же знаешь, это противоестественно, — мягко сказала она ему, не желая обидеть его, действительно опечаленная тем, что не может дать ему этого утешения. Он рассердился и ушел. Она следовала за ним, стремясь каким-либо другим способом успокоить его, не желая, чтобы он сердился, поскольку знала, что гнев лишь ухудшал его состояние. Она видела, как он вошел в комнату матери, и с тревогой думала о том, что может произойти в дальнейшем, чувствуя себя виноватой за свои подозрения, но не в состоянии отказаться от них. Неужели Пэдрейк совратит углубленную в себя мать? Через несколько минут она увидела, как сердитый Пэдрейк выскочил из комнаты, сопровождаемый словами матери, в которых слышалось холодное презрение. Мэгги вздохнула с облегчением, но, однако же, была обеспокоена, как это подействует на него, тем более что он получил отказ и от нее. Она-то знала, как Пэдрейк воспринимает отказы.

Лишь через несколько недель Мэгги узнала, каким образом Пэдрейк решил отомстить. Маргарет стала еще более отстраненной от жизни, чем обычно, и совсем редко теперь спускалась вниз, однако Пэдрейк каждый день приходил в ее комнату и оставался там некоторое время. Однажды, не выдержав и желая развеять свои подозрения, Мэгги пробралась в комнату матери, когда там был ее брат. Там в полутемной комнате, поскольку были задернуты шторы, не пропускающие солнца, она увидела, как Пэдрейк вводит шприц в руку матери, которая, откинувшись в кресле, сидела с блаженной улыбкой на лице, закрыв глаза.

— Мама, мама, не надо! — закричала Мэгги.

Пэдрейк тихо засмеялся, а Маргарет, открыв глаза, повернулась к Мэгги:

— Что ты знаешь о том, что мы, смертные, должны делать, чтобы все вынести! Иди к своей Библии и оставь меня в покое.

Мэгги вернулась к себе и решила, что утром она уедет к бабушке. И она расскажет ей, что происходит в доме — может, та подскажет, что надо делать.

Мэгги взяла с собой лишь небольшой чемоданчик. Она прошла мимо комнаты матери — дверь была открыта. Пэдрейк стоял у окна и читал стихотворение, которое она однажды уже слышала. Она тогда спросила его, не он ли написал эти строки, но Пэдрейк лишь улыбнулся и ответил, что это старая английская поэма, написанная неизвестным автором, он лишь немного изменил текст, просто так, играя словами.

Мэгги посмотрела на покрасневшие глаза брата. Какие ужасные стихи, подумала она. Какие мерзкие стихи! Пэдрейк отвернулся от окна, увидел ее чемоданчик и засмеялся:

— Тебе вовсе не обязательно уезжать, любимая сестренка. Уеду я.

— Где мама?

— Подойди-ка сюда, — сказал он и подозвал ее к окну.

Мэгги вошла в комнату и выглянула в сад. Ее мать была одета в старое свадебное платье Хейтов и сидела под старым дубом. Она разговаривала, хотя рядом с ней никого не было. Мэгги взглянула на брата:

— Что она делает?

Пэдрейк опять засмеялся:

— Она уходит в мир Чехова и Толстого.

— Но почему, Пэдрейк? — с ужасом воскликнула Мэгги.

— Потому что тот мир ей нравится больше. — Он улыбнулся. — Разве она не выглядит счастливой?

— Я хочу спросить, зачем ты сделал это с ней?

Он странно на нее посмотрел:

— Ты действительно не знаешь?

Мэгги проболела несколько месяцев. Элис Эббот поместила ее в Институт Маклин в Бостоне и навещала каждый день. Как только Мэгги стало немного получше, она спросила у бабушки о матери.

— Она живет в другом мире, Мэгги. Она находится в своем доме на площади Луисбург, но считает, что живет неподалеку от Санкт-Петербурга. Она не выходит за пределы дома и сада. Я наняла женщину, которая ухаживает за ней и присматривает за домом. Но с ней все в порядке, Мэгги. Можешь мне поверить. Такое впечатление, что она вполне счастлива. Тот мир, в котором она сейчас живет, гораздо более счастливый, чем тот, от которого она отказалась.

Мэгги подумала о наркотиках. Что предприняла Элис Эббот? Очевидно, та поняла ее немой вопрос и сказала:

— Я позаботилась обо всем, Мэгги… Абсолютно обо всем.

— А Пэдрейк, бабушка? Где Пэдрейк?

— Он уехал. Сначала он поехал в Париж, затем в Ирландию. Поскольку он сможет получить отцовское наследство, лишь когда ему исполнится двадцать один, я дала ему довольно большую сумму, чтобы он пробыл за границей как можно дольше. Мне кажется, так будет лучше для всех.

Мэгги так хотелось расспросить бабушку о Пэдрейке, особенно о том, почему он вырос таким. И опять Элис Эббот догадалась, о чем думает Мэгги. Она сказала:

— Есть старая венгерская поговорка: «Адам сэел яблоко, а у нас до сих пор оскомина».

Мэгги криво улыбнулась:

— Венгерская поговорка из уст рафинированной бостонской леди?

— К сожалению, не такой рафинированной, дорогая. Чтобы не доставлять тебе особого беспокойства, я попросила сообщить мне о Пэдрейке. Сейчас он в Дублине, опять вернул букву «О», присоединив ее к фамилии. Болтается по кабакам с другими писателями, например, с каким-то Джойсом. Мой информатор также сообщил мне, что он довольно много пишет. Короткие рассказы, очерки. Очень интересные, но злые. Возможно, он найдет свой мир и покой именно там, на земле своих предков. Пусть живет, как хочет, Мэгги. Некоторым это необходимо.

— Я понимаю, бабушка. Я люблю Пэдрейка, но мне не хочется его видеть.

— Когда ты окончательно поправишься, Мэгги, я сама уеду за границу. Мне всегда хотелось жить в Италии.

— В Италии? — Мэгги не верила своим ушам. — И что ты там будешь делать?

— Для начала совершу паломничество в Ватикан. Затем думаю поселиться в Венеции или во Флоренции. Мне кажется, что многие люди несчастливы из-за того, что живут не своей жизнью. Твоя мать, Пэдрейк… Мне кажется, что я была рождена, чтобы стать покровительницей итальянского искусства. — Она тихонько усмехнулась. — А вот ты, моя дорогая, и являешься настоящей бостонской леди. Я собираюсь оставить музей на твое попечение.

— На мое, бабушка? Почему на мое? Я же ничего не знаю о музеях!

— Ты — настоящая Эббот, больше Эббот, чем кто-либо из нас. Ты всему научишься. И я тебе доверяю, я знаю, что ты поведешь дело, как надо, как я делала бы сама. Джеймс и Пол могут выполнять мои инструкции, но они не чувствуют моей души. Ты меня понимаешь. Ты сделаешь все так, как делала бы я. И ты тоже можешь здесь жить, на третьем этаже, в моих комнатах.

— Нет, бабушка. Если ты не против, я лучше поселюсь в твоем доме на площади Луисбург. Ты не будешь возражать?

— Конечно, нет. Я оставляю тебе этот дом, равно как и дом в Ньюпорте. Собственно говоря, я оставлю тебе все, что у меня есть. Но не волнуйся о том, как распорядиться деньгами. Пол и Джеймс обо всем позаботятся.

Мэгги была поражена.

— Все твои деньги? А дядя Пол и дядя Джеймс? Они не рассердятся?

— Не беспокойся, Мэгги. Они получили деньги своего отца. А что касается Пэдрейка, то он получит деньги отца и матери. Я это предусмотрела. Я душеприказчик Маргарет. Я не хочу, чтобы Пэдрейк обращался к тебе хоть за чем-нибудь.

— Но почему ты все оставила мне, бабушка? Я вряд ли смогу всем этим воспользоваться.

— Ты найдешь им применение. А теперь хватит о деньгах. Чем ты будешь заниматься, когда выйдешь из больницы? Кроме того, что поселишься в доме на площади Луисбург и станешь заниматься музеем?

— Я буду учиться, бабушка. Я пойду в колледж Редклифф и буду изучать искусствоведение, антропологию и все то, что сможет мне понадобиться в музейной работе. И еще я буду присматривать за мамой… Я не буду вмешиваться в ее жизнь, бабушка, но все же буду иногда заходить к ней, смотреть, как она живет, ты не против?

— Конечно, обязательно, Мэгги. Я рассчитываю на тебя. И я думаю, что ты прекрасно придумала — пойти в колледж Редклифф. И когда будешь там учиться, найди себе хорошего друга. Не такого, как эти чопорные бостонцы. Пусть это будет человек, который заставит тебя много смеяться. — Она наклонилась к уху Мэгги, так что бы вошедшая в комнату медсестра не могла услышать ее слов.

Мэгги тихо засмеялась, покачала головой, посмотрела поверх бабушкиной головы в окно на серое небо и вздохнула.

— А дедушка Эббот много заставлял тебя смеяться, бабушка?

— Нет. Не могу этого сказать. Но время от времени говорил что-то смешное. Но, — она печально улыбнулась, — в то время я не была способна ни на что большее.

Мэгги так же, как и Пэдрейк, вернула своей фамилии первоначальный вид, добавив «О». Она занималась в колледже Редклифф и закончила его с отличием. Каждый год она ездила во Флоренцию к бабушке, которая была разочарована тем, что Мэгги так и не нашла себе молодого человека, способного заставить ее смеяться. Она знакомила Мэгги с художниками, титулованными особами, бывшими ее соотечественниками, которые посещали ее салон. Однако Элис предупредила внучку:

— Всех этих мужчин нельзя воспринимать серьезно, они предназначены исключительно для развлечений. Когда у тебя будет что-нибудь серьезное, ты сама это поймешь, и я тебе и слова не скажу.

При поездках в Европу у Мэгги не раз возникало желание отклониться от курса и заехать в Ирландию, но каждый раз она отговаривала себя от этого, зная, что не стоит навещать Пэдрейка — тот был пороховой бочкой, от которой лучше держаться подальше. Однако она кое-что слышала о нем. Мэгги прочитала два его романа, оба были проникнуты презрением и отвращением к этому миру. Но было совершенно очевидно, что его ненависть никак не умаляла достоинств его произведений. Пэдрейк уже был известен не только в Ирландии, но и в Англии, и Америке. Ему было лишь двадцать с небольшим, однако его признавали наиболее известные писатели того времени, и обе страны — Ирландия и Америка — считали его своим писателем.

В 1927 году во Флоренции умерла бабушка Элис, и сыновья привезли ее тело на родину, чтобы похоронить в родовом склепе Эбботов. Совершенно неожиданно ровно за час до похорон приехал Пэдрейк. С ним была рыжеволосая девушка-ирландка. Ее звали Сэлли Фланаган, ей было всего семнадцать лет, и Пэдрейк представил ее как свою жену. Сэлли говорила по-английски с таким сильным акцентом, что иногда было невозможно ее понять. Обычная деревенская девушка, совершенно необразованная и не умеющая себя вести в обществе, она все время держалась около Пэдрейка, как молодой, робкий олененок.

— Я приехал на похороны бабушки, — заявил Пэдрейк Мэгги и своим дядям, очаровательно улыбаясь. Затем он вежливо поинтересовался, не мог ли бы он также произнести над могилой прощальное слово. Джеймс и Пол, разумеется, согласились, гордые тем, что в церемонии принимает участие их знаменитый племянник.

Пэдрейк встал, он был необыкновенно хорош собой — с гривой волнистых волос, в черном костюме с длинным широким галстуком он казался романтической и загадочной фигурой. Обращаясь к толпе и к ветру, он начал декламировать:

Собравшиеся не знали, как реагировать на выступление Пэдрейка.

— Я думал, что он романист, а не поэт…

— Что это за надгробная речь?

— По-моему, это ужасно, что бы он там ни имел в виду!

— Он просто ненормальный!

Лишь одна Мэгги знала, что это стихи не Пэдрейка, а поэта прошлого века, которые он немного переделал. Чувствовалось, что эта игра с чужими произведениями доставляет ему непонятное удовольствие.

Пэдрейк настоял на том, чтобы поселиться в доме Мэгги со своей семнадцатилетней молодой женой.

— Ведь ты не откажешь своему братику и его хорошенькой женушке в возможности преклонить голову в своем доме. Кроме того, бабушка наверняка оставила этот дом нам обоим. Разве не так?

Неохотно Мэгги объяснила брату, что этот дом Элис Эббот завещала ей, но что он, Пэдрейк, со временем получит дом матери.

— Ага, — улыбнулся Пэдрейк. — Значит, у нас есть еще и мать? Ты знаешь, я был в том доме, через несколько кварталов от этого. Там живет женщина, одетая как русская княгиня. Она сказала мне: «А, Андрей, ты вернулся с войны». — Он так расхохотался, что чуть не упал со стула. — Я, конечно, могу со своей молодой женой пожить и там.

Мэгги понимала, что ее провоцируют, однако не могла не возразить:

— Оставь ее в покое, Пэдрейк. Пусть живет, как хочет. Она достаточно настрадалась!

Он улыбнулся:

— С тобой приятно разговаривать, Мэгги. С тобой, которая украла мое наследство.

— О чем ты, Пэдрейк?

— Ты украла мое первородство, Яков, и за что? За чечевичную похлебку?

— Перестань так со мной разговаривать, Пэдрейк. Я не взяла ничего из того, что принадлежит тебе. Я не хочу ничего твоего. О каком первородстве ты говоришь?

— Моем первородстве Эббота. Об этом доме. Тот, другой дом, где проживает русская княгиня, — это дом О'Конноров. Так как насчет моего права Эббота? У тебя оказались все деньги Эбботов, музей Эббота и дворец Эбботов в Ньюпорте. А я, бедный сирота Пэдрейк, получу лишь деньги О'Коннора. Ничем не примечательные, скучные деньги.

— Деньги — это всего лишь деньги, Пэдрейк. Они не бывают примечательными или непримечательными.

— Но тебе достались все привидения этого дома.

— Что ты хочешь от меня, Пэдрейк? Если хочешь, я отдам тебе половину бабушкиных денег, если для тебя это так важно. Что ты от меня хочешь?

— Я хочу этот дом. Я хочу музей Эббота. Я хочу половину твоего сердца. Разрежь его пополам.

Он остался; он и Сэлли. Мэгги видела, как он издевается над бедняжкой. Он мог заставить ее скрести полы, а сам сидел и бросал критические замечания. Он насмехался над ее акцентом и манерами. Когда на него находило бешенство или же он был пьян, он бил девушку, и Мэгги понимала, что это он бьет ее, Мэгги, мучает ее, Мэгги.

Иногда Пэдрейк начинал ласкать свою жену в присутствии Мэгги, рука его поглаживала грудь Сэлли, ее ноги, лез ей под юбку. Или же он обнажал ее грудь и начинал посасывать ее. Не выдерживая, Мэгги выскакивала из комнаты. Однажды вечером, когда они все трое сидели в гостиной, он уложил жену на пол и попытался овладеть ею прямо на глазах ошеломленной Мэгги. Выбежав из комнаты, она услышала раздающийся вдогонку хохот Пэдрейка.

Затем Сэлли забеременела, и Пэдрейк сказал Мэгги:

— Это дитя нашей с тобой любви: твое и мое дитя.

— Правда? — с некоторым испугом спросила Мэгги. — А Сэлли? Как насчет Сэлли? — Она стала бояться за жизнь Сэлли.

Однажды Мэгги проснулась и обнаружила, что они уехали. Через несколько месяцев она получила извещение из Труро на мысе Код. В семье Пэдрейка и Сэлли О'Коннор родилась дочь Мейв. Спустя несколько дней с почтой пришла вырезка из «Кейп-Код таймс», некролог, в котором сообщалось, что Сэлли Фланаган О'Коннор скончалась через несколько часов после того, как родила своему мужу известному писателю Пэдрейку О'Коннору дочь. Была отслужена скромная панихида.

Мэгги проплакала всю ночь. Это был скорее вой — получеловеческий, полуживотный. Она оплакивала Сэлли и свою новорожденную племянницу Мейв. Утром она успокоилась. Ее слезы не могли помочь бедняжке Сэлли, приехавшей сюда из ирландской глуши. Теперь оставались лишь Пэдрейк и его дочь Мейв. Мэгги знала, что ей надо делать.

Двенадцать лет Мэгги ждала, когда ее позовут. Она знала, что придет день, когда Мейв в отчаянии позовет ее на помощь. И она была готова к этому. Даже беременность Мейв не так уж ее и удивила. Необходимо было только как-то решить вопрос с этой беременностью. Мэгги в своих молитвах просила наставить ее и подсказать правильное решение. Кровосмешение было омерзительным грехом. Плод этого греха может быть еще более омерзительным. Может быть, надо сделать аборт? Ей придется найти врача, который бы согласился выполнить эту операцию. И даже если ей и удастся это сделать, будет ли она права, прервав нерожденную жизнь, потому что ребенок может иметь какие-либо уродства? А как быть с учением Господа? Может ли она подвергнуть себя гневу Божьему? А чувства Мейв? Она была еще ребенком и искала у Мэгги спасения. Как она будет чувствовать себя, когда вырастет и поймет все, что с ней произошло? Но Мейв была уже на четвертом месяце беременности. Ведь аборт при таком сроке может быть очень опасным! В конце концов Мэгги решила обойтись без аборта.

Приняв это решение, Мэгги стала разрабатывать план действий. Мейв родит ребенка здесь, в этом доме, и сразу же ребенка отправят в детский приемник. Мэгги не знала, сможет ли она отдать ребенка на усыновление, поскольку было слишком мало шансов, что ребенок родится нормальным. Она купила дом в Нью-Йорке, поскольку в Бостоне об этом не могло быть и речи, и спешно организовала там приют для детей с отклонениями.

Тем временем ей нужно было подготовить Мейв к тяжелым испытаниям, которые станут и ее испытаниями тоже. Все это предстоит провести в полной секретности. Кроме Мэгги, только ее горничная Кэтрин знала, что Мейв в Бостоне. Кэтрин совсем недавно приехала в Америку, и в Корке у нее остался возлюбленный. Мэгги подарила девушке приданое, огромную сумму денег, которую девушка бы и в жизни не заработала, и отправила ее обратно в Ирландию. Теперь только одна Мэгги знала, что Мейв О'Коннор двенадцати с небольшим лет живет в доме на площади и ждет ребенка. Только Мейв и Мэгги и, возможно, Пэдрейк. Мэгги догадывалась, что Пэдрейк знает, где может находиться Мейв. Но знает ли он, почему она сбежала?

Она тщательно зарядила ружье, которое кто-то из Эбботов привез из Геттисберга, и стала ожидать приезда Пэдрейка. Она знала, что отнять у другого жизнь было смертным грехом, но Мэгги была готова встретиться с Создателем и, если необходимо, объяснить Ему ситуацию. У нее не было сомнений. Самым трудным был лишь вопрос: как можно отнять жизнь у того, кого так сильно любишь?

Она уже привыкла к рыданиям, доносящимся каждую ночь из комнаты Мейв. Однако Мэгги, которая разбиралась в людях, на сей раз ошиблась. Она думала, что Мейв оплакивает свое нерожденное дитя. Ей и в голову не приходило, что Мейв плачет по своему прекрасному отцу, своему любовнику, что она тоскует по его ласкам, по его объятиям, по его сильному и мускулистому телу, по его губам, прижимающимся к бутонам ее грудей. Мэгги и в голову не могло прийти, что Мейв убежала. Не от страха или ненависти, а лишь ведомая первобытным, подсознательным инстинктом самосохранения.

И вот однажды появился Пэдрейк.

— Я приехал за своей Мейв.

— Убирайся, Пэдрейк. Убирайся, и чтобы я тебя больше не видела.

— Ты много лет ждала, чтобы украсть мою дочь. Ты всегда хотела разлучить меня со всем, что принадлежит мне. Ты всегда предавала меня.

— Нет, Пэдрейк. Это ты предал меня. Предал всех нас. Маму, Сэлли. Теперь Мейв.

— Мейв! Я предал Мейв? Что за чушь ты плетешь? — Он смотрел на нее бешеными глазами, в которых, как показалось Мэгги, были и ярость, и злость, и безумие. Бедный безумный Пэдрейк… Она хотела хоть как-то помочь ему.

— Мейв беременна, Пэдрейк.

Мэгги решила, что это все объяснит. Она отвернулась от него и пошла прочь, чтобы не смотреть в его горящие синие глаза.

— Посмотри на меня, — заорал он. — Посмотри на меня и скажи мне правду, ты, вонючая лгунья!

— Я люблю тебя, Пэдрейк, — прошептала Мэгги. — Я тебя люблю. Один Господь знает почему, но я тем не менее сделаю все, чтобы спасти от тебя Мейв. Для того чтобы защитить ее, я не пожалею ни тебя, ни себя. Клянусь!

Пэдрейк ударил ее по лицу, и она упала. Он стал подниматься по лестнице. Мэгги знала, что он не испугается ружья. Здесь было нужно другое оружие.

— Остановись, Пэдрейк! Еще один шаг, и тебя отправят в камеру, которая давно тебя поджидает…

Теперь он поверил ей. Он повернулся и посмотрел на нее. Она сжалась, видя как исказилось от боли его лицо, как синим пламенем вспыхнули его глаза. Он повернулся и пошел к двери. Его последними словами было:

— Пусть твоя душа сгорит в аду, а черви сожрут твои кишки!

До Мэгги дошли слухи, что Пэдрейк уехал в Ирландию. Уладив это дело, она договорилась со своим другом доктором Генноном из детской больницы Эббота о том, чтобы он принял роды Мейв дома. Всю работу по дому она делала сама, так что только четыре человека в мире знали правду, а доктор Геннон поклялся, что сохранит тайну.

Ровно сутки продолжались схватки, после чего Мейв родила дочь, но, к счастью, сама она к моменту родов уже потеряла сознание. Мэгги приняла с виду вполне нормальную розовощекую, черноволосую и голубоглазую девочку, искупала ее и стала ворковать над нею, покачивая у себя на руках. Затем она прошла задними дворами к дому матери с младенцем на руках и оставила девочку Энни, женщине, которая ухаживала за Маргарет и не задавала лишних вопросов. Энни уже доказала, что может годами хранить тайну, — за много лет она ни разу не обмолвилась относительно состояния Маргарет. Через несколько дней, когда Мейв окончательно придет в себя, она самолично доставит девочку в Нью-Йорк, в приют для детей с отклонениями. Но пока ребенка было необходимо спрятать в безопасном месте.

Мэгги положила девочку на руки бабушки, которая стала качать ее со словами:

— А! Малышка нашей Энни! Какая хорошенькая.

Придя в себя, Мейв стала расспрашивать о ребенке, и Мэгги сказала ей, что малышку уже удочерила одна приятная бездетная пара из Огайо, которая воспитает ее как свою родную дочь.

— Можно мне хотя бы посмотреть на ее, тетя Мэгги?

— Так будет лучше, Мейв. Она очень хорошенькая и вполне нормальная. Родители обещали назвать ее Сэлли и очень хорошо заботиться о ней.

— Какая она?

— У нее зеленые глаза и рыжие волосы, совсем как у тебя, — солгала Мэгги. — У Сэлли будет счастливая жизнь, и у тебя тоже. Нам всем просто нужно забыть о прошлом.

— А папа? Что вы о нем знаете, тетя Мэгги?

— Он в Ирландии.

— Я его когда-нибудь еще увижу? — заплакала Мейв.

Мэгги не ответила и прижала Мейв к себе. Она все еще любила брата, однако надеялась, что ни она, ни Мейв больше никогда в жизни не увидят Пэдрейка.

Подруги

1

Крисси проснулась среди ночи. Первое время ей всегда плохо спалось на новом месте. Но сейчас она поняла, что именно ее разбудило. Крисси услышала, как на соседней кровати плачет Мейв. Бедная Мейв. Ей действительно нелегко. Это была ее первая школа, первая ночь вдали от дома. Крисси сказала в темноту:

— Все будет хорошо, Мейв. Сама увидишь. Здесь совсем неплохо. Мы подружимся с тобой и с другими девочками. Все будет нормально.

Мейв не переставала плакать. Крисси стало невыносимо жаль свою новую подругу. Как хорошо она понимала Мейв, ее одиночество… Как будто тебя окружает сырой холодный туман и некуда от него скрыться.

Первым побуждением Крисси было залезть к Мейв в кровать и успокоить ее, сказать, как она понимает ее состояние. Но Крисси вспомнила, какой болью обернулась ее последняя попытка найти утешение в чужой кровати. Нет, она больше никогда этого не сделает. Она осталась в своей постели. Все же она хотела что-то сделать, сказать, чтобы помочь Мейв, успокоить и утешить ее.

— Я знаю, что мы сделаем, — сказала наконец Крисси. — У меня здесь припрятана коробка конфет. Давай-ка устроим небольшой пир. Будем есть конфеты и курить сигареты. Давай, Мейв, хорошо? И будем рассказывать друг другу страшные истории. Ты когда-нибудь слушала эту передачу по радио — «Ведьминские рассказы»? Давай — кто кого сильнее напугает.

Постепенно рыдания на соседней кровати стихли.

Мейв знала, что никогда не сможет рассказать Крисси, почему она плакала. А плакала она не оттого, что находится в этой комнате, в этой школе. Но Крисси именно с этого момента стала ей настоящей подругой.

— Хорошо, Крисси. Начинай. Ты расскажешь первую историю.

— Обязательно. Только давай сначала я достану конфеты.

2

Уже вечерело, когда мы с Сарой приехали в школу. Нашему шоферу Генри понадобилось почти два часа, чтобы разгрузить машину и отнести наши вещи на третий этаж. Хотя основной багаж был отправлен заранее, машина была так забита сумками, чемоданами, коробками и всевозможными пакетами, что нам пришлось сидеть на переднем сиденье рядом с Генри.

Несколько девочек со смесью зависти и насмешки смотрели, как Генри вытаскивает чемодан за чемоданом, коробку за коробкой, сумку за сумкой.

— Но их, по крайней мере, двое, так что этот багаж — на двоих.

— Да, но я видела, как он тащит наверх четыре манто…

— Ну и пусть. Мне мама говорила, что это дурной тон, когда девочка носит меховое манто до того, как ей исполнится восемнадцать, до того, как она поступит в колледж или выйдет замуж.

— По-моему, все это глупо. Тем более что нам все равно надо носить эту дурацкую форму.

— Ужин начинается в шесть. Так что у нас есть два часа. Может быть, начнем распаковывать вещи? — спросила я Сару.

Сара взглянула на себя в зеркало, висящее над туалетным столиком, и взбила рукой волосы.

— Не-а. Нет настроения. Слишком устала. Давай просто вытащим что-нибудь, чтобы надеть к ужину. Что угодно. Это не имеет никакого значения. Мы пойдем в холл и познакомимся с другими. Посмотрим, какова здесь обстановочка и что у нас за соседи.

О Боже, подумала я. Мне бы хотелось, чтобы Сара проявила больше активности и оптимизма. Я ужасно боялась знакомиться с девочками, которым предстоит стать нашими одноклассницами на следующие четыре года.

Сара вытащила из-под груды чемоданов и баулов кожаный чемоданчик-косметичку и открыла его. Он был полон тюбиков, баночек и коробочек с пудрой и помадой, лежавших там в беспорядке. Она вытащила небольшую черепаховую коробочку, открыла ее и, поплевав на черный кирпичик, стала натирать его небольшой щеточкой, затем намазала ею кончики ресниц. Потом взяла помаду ярко-оранжевого цвета в золотом футляре и густо намазала губы. Но тут же, взяв бумажную салфетку, почти все стерла.

— Нет, честно говоря, мне гораздо больше нравится дешевая помада — по пятнадцать центов, чем эта дрянь. У той такой приятный вкус.

— Я думала, что до третьего курса здесь не разрешается пользоваться косметикой.

— Я совсем чуть-чуть. Никто даже не заметит. Давай я и тебя подкрашу.

— Нет, Сара, не надо.

Сара бросила на меня озорной взгляд.

— Марлена, ну-ка подойди сюда, твоя кузина Сара приведет тебя в божеский вид.

— Зачем это? — спросила я, однако все же подошла к Саре.

— Неужели ты хочешь, чтобы эти полусонные девицы решили, что у меня не кузина, а вымоченный сухарь? В конце концов, мы с тобой две красотки Лидз из Южной Каролины, разве не так?

Я не могла не рассмеяться. Когда имеешь дело с Сарой, то нельзя не смеяться. И не подчиняться.

— Теперь, — сказала Сара, — мы должны хорошо пахнуть. В правилах же ничего не сказано о том, что нельзя пользоваться духами, как ты считаешь?

— Нет, но я уверена, что это не разрешается.

Сара вытащила еще один чемоданчик. Он был забит большими и маленькими флаконами и бутылочками с одеколоном и духами. Она достала большой, темного стекла флакон и щедро обрызгала себя и меня.

— М-м-м, — потянула она носом, — Чудесно. Называется «Вечер в Париже», Они недорогие, но я их обожаю. А тебе нравится?

— Да, нравится, но ты перестаралась — от нас будет пахнуть за версту.

— Ну что ты все ноешь? Ты никогда не сможешь завлечь мужчину, если будешь все время ныть, Марлена Лидз Уильямс.

В эту минуту в дверь громко постучали.

— Похоже, что к нам посетитель, — сказала Сара. — Очень шумный. Заходите, кто бы там ни был.

В дверях появилась толстушка.

— Стукнись задницей об дверь — я пришла к тебе теперь! — выпалила она.

— О Боже, не верю своим глазам! — воскликнула Сара. — Джинни Фербуш! Что ты здесь делаешь, Джинни?

— Приготовила тебе сюрприз! Когда я узнала, что ты будешь учиться здесь, то сказала маме, что тоже хочу в эту школу. Только я никому об этом не говорила, чтобы удивить тебя.

— Ну ты действительно меня удивила! Просто не могу передать как!

— Надеюсь, ты удивлена приятно! Привет, Марлена! Как тебе здесь нравится?

— Еще не знаю. Мы только приехали.

— Да, я знаю. Вся школа только и говорит о вашем багаже. У вас вещей больше, чем у кого-либо в этой школе, — восхищенно сказала Джинни. — Даже больше, чем у Силки Берден. Собственно говоря, Силки привезла с собой не так уж много вещей, хотя все знают, что богаче ее никого нет.

— А Силки живет тоже на этом этаже?

— Да. Над самым холлом. Она в одной комнате с Джен Вандербильт. Ты ее знаешь? Она ужасная задавака.

— Я знаю Джен по Хэмптону. Она совсем не задавака. Даже очень приятная. Немного сдержанная. Есть здесь еще кто-нибудь, кого я знаю?

— Ты ведь, наверно, знакома с Мими Трувел. Ее отец — владелец компании «Рамсон Ойл». Родители приехали с ней и полдня здесь пробыли. Ужасно боятся оставить свою детулечку одну, — пропищала Джинни.

— О Господи, Джинни! И когда же ты приехала? Ты уже знаешь всех в Чэлмер.

— Не всех. Здесь есть две сестры, которых я еще не видела. Их фамилия Дайнин. Кэнди и Диди Дайнин. Они из Нового Орлеана. Наполовину француженки, или что-то вроде этого. Какая-то необычная семья, как мне кто-то сказал. Но их отец — известный киноактер. Говорят, он красив необыкновенно! Их мать замужем за каким-то типом с Уолл-стрит, и они живут в Нью-Йорке. Диди уже на втором курсе, но живет здесь, в главном здании, чтобы не расставаться с сестрой, которая только что сюда поступила. Обе ужасно красивые, но такие задаваки!

— Джинни всех считает задаваками, — объяснила мне Сара. — А теперь пойдем в соседнюю комнату и познакомимся с соседями. Кто они такие? Только не говори мне, что не знаешь, Джинни Фербуш.

— Немного знаю. Если точно, то я даже как-то училась с одной из них, Крисси Марлоу. Ты не знаешь Крисси?

Сара покачала головой:

— Правда не знаешь? Она знаменитость. Про нее писали во всех газетах. Тетя с бабушкой украли ее у матери. Не может быть, чтобы ты не слышала о семье Марлоу. Она живет с Мейв О'Коннор. Ее отец — писатель. Па… Пэд… точно не помню. Я лично никогда о нем не слышала.

— Пэдрейк О'Коннор, — сказала я. — Я читала одну из его книг и с трудом ее поняла. Дело происходит в Ирландии. Он там живет, хотя и американец. Говорят, что он самый известный из современных писателей, но его книги очень… я даже не знаю, как выразиться… очень злые.

— Видишь, Джинни? — с гордостью сказала Сара. — Моя двоюродная сестра знает даже больше, чем ты и я.

— Сейчас просто умру от стыда, — произнесла Джинни и рухнула на пол. Затем вскочила и сказала: — Мне нужно идти. Мне нужно еще навестить кое-кого в другом здании.

Когда Джинни выскочила из комнаты, я рассмеялась. Сара всплеснула руками:

— О Господи! Ну кто сказал, что можно убежать от своего прошлого? Пойдем зайдем в соседнюю комнату и познакомимся с Крисси Марлоу. Я только что вспомнила, кто она такая.

— Ты иди. А я пока подберу что-нибудь подходящее, чтобы надеть к ужину.

— Правда? Я же сказала тебе, что не позволю тебе скучать в одиночестве и изображать плакучую иву на обочине дороги.

— Я не буду плакучей ивой, — засмеялась я. — Честное слово. После того как ты с ними познакомишься, ты познакомишь и меня. Договорились?

3

— Войдите, — откликнулась Крисси на стук в дверь. — Здесь себя чувствуешь прямо как на вокзале, — сказала она Мейв, которая раскладывала по ящикам комода свое белье. Она вздрагивала каждый раз, когда открывалась дверь. Больше всего она боялась, что появится кто-нибудь, кто учился с ней в прошлом году.

Она облегченно вздохнула, когда в комнату вошла Сара. Нет, эту симпатичную девочку она раньше не видела.

— Привет. Я живу в соседней комнате. Меня зовут Сара Голд. Я из Нью-Йорка. А вообще-то — из Чарльстона.

— Привет. Меня зовут Крисси Марлоу. А это моя подруга Мейв О'Коннор.

Сара подошла к Мейв и пожала ей руку:

— Ты дочка писателя. Говорят, что он самый лучший современный писатель.

Мейв недоуменно посмотрела на нее, затем улыбнулась:

— Откуда ты знаешь?

— Да я не знаю. Это сказала Джинни Фербуш — я уверена, что вы вскоре с ней познакомитесь. Она сказала мне и моей двоюродной сестре Марлене, что ты здесь, а Марлена знает, кто твой отец. Ты, наверное, очень умная.

Мейв не знала, что ответить, но Крисси ответила за нее.

— Это действительно так. — Она очень гордилась своей подругой.

— А ты, — Сара подошла к кровати, на которой лежала Крисси, и присела на ее край, — ты вообще знаменитость!

— Знаменита тем, что круглая сирота! — насмешливо сказала Крисси, но ей было приятно, что ее узнали. — А ты? — спросила она Сару. — Твои родители живы?

— Да. И отец, и мать. Вроде бы живы.

Они все рассмеялись.

— Теперь я страшно зла на отца.

Крисси села на своей кровати.

— И почему? — спросила она. — Что он такого сделал? Если, конечно, тебе не неприятно, что я спрашиваю.

Сара улыбнулась своей самой искренней улыбкой:

— Нет, не возражаю. В конце концов я же знаю о тебе все. О том, что твоя мама и тетя из-за тебя сражались. Я сержусь на отца за то, что он был евреем, но не захотел им оставаться. Раньше он был иудеем, а теперь он принадлежит к англиканской церкви.

— Ты имеешь в виду, что хотела бы, чтобы он был иудеем?

— Да, мне кажется, так и должно быть. Я сама наполовину еврейка, но хочу стать настоящей. Официально принять иудаизм.

— Мне кажется, это замечательное решение, — чуть слышным голосом произнесла Мейв. — Особенно после того, что произошло с несчастными евреями в Германии, и Польше, и Австрии…

Сара никогда в жизни не слышала о том, что произошло с евреями в Германии, Польше и Австрии. Несколько смущенная, она сказала неопределенно:

— Да, конечно. Нацисты. — Затем добавила: — Поэтому мне и кажется, что очень важно сделать это официально. Я не боюсь нацистов. Я вообще никого не боюсь.

— Здорово! — воскликнула Крисси. — Я тоже никого не боюсь. Хочешь закурить? — Она протянула пачку «Лаки».

— Ого! Ты привезла с собой сигареты!

— Да, я хорошо подготовилась. На вот. — Она подвинула к Саре хрустальную пепельницу и протянула ей золотую зажигалку.

— А знаешь, что у меня в чемодане? Бутылка хорошего вина. И почему бы мне не притащить ее и мою двоюродную сестру Марлену сюда? Мы устроим вечер знакомства.

— А тебе не кажется… — попыталась что-то сказать Мейв.

Крисси улыбнулась во весь рот:

— Давай тащи. Мне кажется, это превосходная идея.

— Знаешь, — сказала Сара, — когда ты улыбаешься, ты становишься просто красавицей. — Затем она повернулась к Мейв. — А тебе даже и улыбаться не надо. Ты и так красавица. Сейчас принесу вино.

— Это моя двоюродная сестра Марлена. Она из Чарльстона. Ее фамилия Лидз. Мы обе девушки из семьи Лидзов. И наш прапрадедушка сделал первый выстрел в форте Самтер — тот, который был услышан во всем мире.

Я в смущении опустила глаза. Но Мейв сказала:

— Это не тот выстрел был услышан во всем мире. Выстрел, который был услышан во всем мире… — Она замолчала.

Сара улыбнулась:

— Продолжай.

Мейв покачала головой:

— Прости. Я…

— Выстрел, звук которого был услышан во всем мире, был сделан в Лексингтоне, Сара. Во время Революции, — сказала я, — а не во время войны между Севером и Югом…

Сара рассмеялась:

— Ну что же ты мне раньше не сказала? Вот теперь я оказалась в дурацком положении.

— Я совершенно не хотела исправлять тебя, — сказала Мейв. — У меня эти слова вылетели прежде, чем я подумала.

— Все в порядке, Мейв, — сказала ей Крисси. — Сара совсем не обижается, ведь правда? Я же говорила, что Мейв очень умная. Она всегда занималась только с частными учителями.

— Давайте за это выпьем, — весело сказала Сара. Она откупорила бутылку вина. — У вас здесь есть стаканы? Мы привезли только два. У нас в чемоданах больше не было места.

— Я не буду, — поспешно сказала Мейв.

— Нет, это необходимо, — настаивала на своем Сара. — Мы должны выпить за нашу дружбу, все четверо.

— Давай, — поддержала ее Крисси. Она принесла два стаканчика для зубных щеток. — Обязательно надо выпить, Мейв. Выпьем за то, чтобы стать настоящими друзьями.

Я видела, что Мейв не хочет пить.

— Не надо заставлять ее, если она не хочет, — сказала я.

— Может быть, у тебя в семье есть алкоголики? — как бы между прочим спросила Сара. — И ты из-за этого боишься пить? Папа всегда говорил, что у ирландцев часто бывают проблемы с алкоголем. — Затем она вдруг хихикнула. — Но вот моя мама — алкоголичка, хотя и не ирландка. Поэтому Марлена тоже немного боится пить. Она боится, что алкоголизм у нас в крови. Но мы выпьем лишь совсем немного вина. Так что нечего беспокоиться.

Я не могла поднять глаз. Сара была просто невыносима.

— И нечего тебе смущаться, Марлена, — сказала Сара. — Это ведь моя мама — пьяница.

Мне казалось, я просто провалюсь сквозь землю от стыда, но, похоже, на Мейв ее слова не произвели особого впечатления.

— Мой отец, — сказала она, — действительно пьет. Но я не знаю, алкоголик ли он. Я… ладно, налейте и мне немного. Ведь это — особый случай, правда?

— Ну конечно, — радостно согласилась Крисси. — Сейчас достану конфеты.

— Давай. Но только сегодня, — сказала Сара, — поскольку сегодня действительно особый случай. После этого мы не будем часто есть шоколадные конфеты. Шоколад очень портит кожу. Мы будем толстыми и прыщавыми, и тогда у нас не будет мальчиков. Или, вернее, мужчин.

Она уже решила, что заставит Крисси сесть на диету. В той было килограммов пять лишнего веса. Без этих пяти килограммов у нее будет потрясающая фигура. Краем глаза Сара заметила, что Крисси положила свою конфету обратно в коробку. Прекрасно! Она хотела, чтобы все четверо были самыми красивыми девушками в Чэлмер.

— Через несколько минут время ужина. Надо допить вино. — Она опять наполнила стаканы, вытряхивая из бутылки последние капли.

В дверь осторожно постучали.

— Девочки, я только пришла познакомиться с вами, — послышался птичий голосок.

— О, черт подери. — Крисси быстро вскочила с кровати. — Это ОНА, — прошептала она. — Старуха Чэлмер. Живей! Нужно быстро убрать все улики… Черт! — Она запихнула пепельницу под кровать и стала размахивать руками, разгоняя дым.

Я схватила стаканы и, открыв комод, запихнула их туда, забрызгав стопку ночных сорочек. Сара, увидя, как Мейв выбрасывает в открытое окно пачку сигарет, сделала то же самое с пустой бутылкой.

— Заходите, — сказала Крисси, услышав звон разбившейся внизу бутылки. — Пожалуйста, входите, мисс Чэлмер. Ф-фу — пробормотала она вполголоса.

Отворилась дверь, и в комнате появилась Джинни Фербуш, покатываясь от хохота.

— Как вам живется, детки? «Дерьмовски хорошо, садимся на горшок!»

— Черт бы тебя подрал! — завопила Сара.

— Джинни Фербуш! — протянула Крисси. — Я могла бы и догадаться!

— Привет, Крисси! Не видела тебя с тех пор, как мы покинули Уинтон. В прошлом году я была в «Три», Там намного лучше, чем в Уинтоне, где был просто дурдом. А где ты училась в прошлом году? Можно, я буду есть за вашим столом? Я должна сидеть с С. Т. Стувесант, но я ее просто не перевариваю. Она считает себя лучше других. Ну как, девочки? Ну пожа-а-алуйста!

— Полагаю, что ты окажешь нам большую честь, — произнесла Мейв.

— Черта с два, — чуть слышно прошептала Сара.

— Завтра вечером мы подсветлим твои волосы, — сказала мне Сара, когда мы гасили свет в комнате.

— Я просто не знаю, Сара.

— Я знаю. В конце месяца у нас будет совместный вечер со школой святого Иоанна, что находится на другом берегу озера, и я хочу, чтобы ты выглядела лучше всех. Конечно, вообще-то это не имеет особого значения — я думаю, будут одни сосунки, целая куча сосунков.

— Может быть, придут и старшеклассники.

— Это единственное, что меня утешает.

Мы помолчали некоторое время, каждая из нас думала о своем. Затем я сказала:

— Мне ужасно нравится Мейв. Она действительно очень красивая и приятная девочка.

— Согласна, — сказала Сара. — Но я обожаю Крисси. Она самая веселая.

— Мне она тоже нравится, но мне кажется, что она немного резкая.

— Да, пожалуй. Но, возможно, и ты была бы резкой, если бы тебе пришлось пережить то же, что и ей.

— Наверное. Сара, зачем ты решила им все рассказать о своей маме… о том, что она пьет?

— Зачем же иметь какие-то секреты, если мы будем дружить? Кроме того, я так и не рассказала им свою самую страшную тайну. О том, что отец отправил маму в сумасшедший дом.

— Сара! Это просто лечебница. Нет, ну ты знаешь…

Сара засмеялась:

— Ты даже не можешь подобрать подходящего слова, ведь так? Ты счастливая, Марлена. Ведь у тебя нет никаких страшных тайн?

Да нет, есть, подумала я. У меня есть от тебя один секрет. Я никогда не говорила тебе, как сильно моя мама ненавидит твою маму, а заодно и тебя, Сара. Я тяжело вздохнула.

— Я себя чувствую такой виноватой, — сказала Сара. — Я вот живу здесь, развлекаюсь и даже не вспоминаю о бедной мамочке, которая лежит в этом сумасшедшем доме, совсем одинокая и несчастная. Бедная, бедная мама. Бог покинул ее…

— Я уверена, что ты ошибаешься, Сара. Подожди немного и увидишь, — постаралась я поддержать сестру.

— Я думаю, что я должна помолиться за маму своему иудейскому Богу. Вот что я сделаю.

Мейв лежала в темноте, думая о том, насколько Сара была откровенна с ними, рассказывая о своей семье. Какое счастье, когда можно вот так все рассказать, поделиться и ничего не скрывать. Как и Крисси. В истории ее семьи, хоть и печальной, все же нет никаких тайн, по крайней мере так кажется. Мейв тоже хотелось рассказать своим подругам все, ничего не скрывая. Но она никогда не сможет наслаждаться истинной дружбой, той, где нет тайн друг от друга. Ее собственная тайна была слишком ужасной даже для самых близких друзей. Кроме того, это была еще и тайна тети Мэгги. И ее отца. Из-за них она никогда никому ничего не расскажет. Она слишком сильно их любит.

Ей послышался какой-то звук. Неужели Крисси плачет? Она в темноте различила какое-то движение на соседней кровати. Нет, Крисси не плакала. Тихий ритмичный звук говорил о том, что Крисси делает себе «это». Бедняжка Крисси. Она тоже тоскует по любви.

Часть вторая
Дебютантки

Массачусеттс. Октябрь. 1941

Мы уже жили в школе у мисс Чэлмер более четырех недель и постепенно начали привыкать к распорядку дня. Мы даже подружились с некоторыми девочками. Джинни Фербуш привязалась к нам, хотя Сара, которая так нравилась Джинни, постоянно ее дразнила. Но Сара дразнила всех. Саре нравились сестры Дайнин, мне кажется, потому, что они были из Нового Орлеана, а Саре нравилось все южное. Можно даже уточнить: ей нравилась Кэнди Дайнин, но Диди, старшую из сестер, она просто обожала. Сара и Диди были очень похожи друг на друга.

Диди обожала шмотки, сплетни и разговоры о мальчиках, так же как и Сара. И они даже отмачивали одинаковые шуточки. Никто из девочек, за исключением, может быть, Крисси, не мог позволить вести себя, как Сара и Диди. Крисси всегда любила повеселиться, хотя она не так уж часто улыбалась.

Сара очень беспокоилась о своей матери. Она звонила в Канзас почти каждый день, хотя ей редко удавалось поговорить с тетей Беттиной. Но она часто разговаривала с разными врачами и то кричала на них, то умоляла. Телефон находился в холле, и мне было неудобно за Сару, потому что все, кто проходил мимо, могли слышать, о чем она говорила. Когда она по-настоящему входила в раж, девочки могли ее слышать, не выходя из комнат, я была совершенно уверена в этом. К счастью, Сара быстро оправилась от своей грусти.

Мне казалось, что Мейв была счастлива, по крайней мере она была очень спокойной. Но время от времени на нее нападала настоящая хандра, и ее лицо… как бы это лучше выразиться… становилось каменным. Но я видела, как она старалась преодолеть себя.

Каждый раз, когда Мейв просматривала почту, я видела, что она ждет какое-то особенное письмо, но оно никогда не приходило. Я могу с уверенностью сказать, что письма от ее тетушки Мэгги, приходившие два или три раза в неделю, не были теми письмами, которые она так ждала.

Мне было жаль ее, когда я видела, как мрачнеет ее лицо. Может, она ждала письма от какого-нибудь любимого человека или же от своего отца, жившего так далеко отсюда — в Ирландии? Сара настаивала, что это был парень, и она постоянно дразнила Мейв по этому поводу. Мейв вдруг начинала смеяться, и у нее улучшалось настроение. Мне казалось, что она ради нас делала над собой усилие, чтобы выглядеть повеселевшей, и это было прекрасное качество. У Мейв действительно было много хорошего в характере.

Крисси, наверно, была самой счастливой из всех нас. Я почему-то так думала, хотя она редко улыбалась. Было такое впечатление, что она насовсем рассталась с прошлым, забыла все, что существовало до этого. Или хотя бы старалась это сделать. Она даже не стала играть в школьном оркестре, хотя мисс Риттер, учительница музыки, и мисс Чэлмер знали, что Крисси очень хорошая пианистка и ее тетушка Гвен мечтала, чтобы она училась музыке.

Она также прекрасно рисовала и делала хорошие карикатуры, особенно ей удавалась мисс Чэлмер. Она была прекрасной наездницей, как и Кэнди Дайнин. Мейв хорошо играла в теннис, хотя она сказала, что раньше этим никогда не занималась. Я решила играть в волейбольной команде. Мне было приятно, что я могла отличиться в каком-то виде спорта, хотя Сара заявила, что участие в спортивной команде — это еще хуже, чем быть хорошей ученицей.

Сара также заявила, что занятия любым видом спорта нисколько не подходят для девушек, принадлежащих к высшему обществу. Правда, тут существовали некоторые исключения: танцы и, может быть, половые связи.

Осень. 1941

1

— Сара, мисс Смит сказала мне, что вы не собираетесь принимать участие в программах физического воспитания. Мы не можем вам этого позволить. — Мисс Чэлмер уставилась на Сару сквозь очки в металлической оправе.

— В школьных правилах сказано совершенно категорично, что все молодые леди должны заниматься физической культурой, если только у них нет физических недостатков. — Она улыбнулась. — В вашей истории болезни ничего об этом не сказано. — Она внимательно осмотрела Сару с ног до головы, как хищник оценивает свою жертву. — И я тоже не вижу ничего, что бы могло помешать вам заниматься спортом.

— Мне очень нравится верховая езда. Я просто обожаю ездить верхом. Это ведь тоже занятия спортом, правда, мисс Чэлмер?

— Мы говорим о гимнастике, Сара, и таких командных видах спорта, как, например, хоккей и волейбол. Каждая девушка в школе Чэлмер должна заниматься командными видами спорта, это помогает развивать дух коллективизма! Один за всех и все за одного! Мы гордимся таким духом коллективизма у наших девушек! Кроме того, в школе мы поощряем дух соревнований. В нашем мире это очень важно. Мы ведь готовим наших девушек, чтобы они заняли подобающее место в обществе.

Подобающее место означало выйти замуж за кого-нибудь, у кого было много денег, чтобы потом жертвовать их на благо школы, думала Сара, но сказала она всего лишь:

— Да, мисс Чэлмер, конечно.

— Мы не думаем, что любая девушка может играть в хоккей, — радостно продолжала мисс Чэлмер. — Но каждая девушка может играть в волейбол, не так ли?

— Наверно. — Сара понимала, что не имеет никакого смысла продолжать спорить с мисс Чэлмер — существуют и другие способы добиться своего: вывих лодыжки, разбитый палец, болезненные спазмы при месячных или даже падение в обморок время от времени. Она пожала руку мисс Чэлмер, чтобы доказать свое согласие с ее точкой зрения, и в то же время постаралась задеть резную лошадку из нефрита, которая стояла на столе начальницы школы. Серина Чэлмер вскочила и с трудом спасла маленькую статуэтку от падения на пол.

— О, простите! Мне так неудобно, — запричитала Сара. — Боже, почему я такая неуклюжая. У меня совершенно отсутствует координация. Вот видите? Но я буду стараться! — Сара очаровательно улыбнулась и вышла из комнаты, изо всех сил стараясь не расхохотаться прямо в лицо мисс Чэлмер.

Мейв пыталась заинтересовать Сару игрой в теннис. Крисси, лежа на кровати Сары, тоже согласилась попробовать.

— Я только что начала играть. Ты сама увидишь, как тебе понравится, Сара, — убеждала ее Мейв.

Саре все было противно.

— Ради Бога, Мейв, что там может быть хорошего, кроме того, что ты вся в поту, у тебя будут болеть руки и появятся огромные мускулы. Кошмар, мне кажется, что нет ничего хуже, чем толстые запястья и мощные руки!

— Но мне нравится играть. Когда я была маленькая, мне никогда не приходилось играть, как это делали другие дети. Это так приятно!

— Я не буду с тобой спорить, если тебе нравится, как ты, вся в поту, гоняешься за этим маленьким мячиком, — пожалуйста! Но если бы я была на твоем месте, я бы больше времени посвящала своим волосам.

— Волосам? — Рука Мейв непроизвольно поднялась к шапке огненных кудрей, и ее зеленые глаза расширились. — Я не понимаю, что за проблема с моими волосами?

— С твоими волосами все в порядке. — Крисси стала на защиту Мейв, как курица-мать. Она пристально посмотрела на Сару. — Мне известны сотни людей, которые бы отдали все, чтобы иметь такие кудрявые волосы.

— Я совсем не хотела тебя обидеть, — проникновенно заявила Сара. — У тебя великолепные волосы, но их хватит на двоих. Если ты их закрутишь на бигуди после мытья, с ними будет легче справиться и они станут в тысячу раз великолепнее.

Мейв растерянно посмотрела на нее:

— Бигуди? Но у меня и так вьются волосы.

— Люди никак не могут понять, — довольно вздохнула Сара. — Если ты накрутишь вьющиеся волосы на подходящие бигуди, они не станут от этого больше виться, тебе просто станет легче придать им нужное положение. Они не станут виться «мелким бесом» и будут лежать одной волной. Другими словами, как пожелает твоя душа. Ты — хозяйка.

— Вот и нет, — засмеялась Мейв. — Ты у нас главная и покажи мне, что я должна делать! Какого размера мне купить бигуди? Мы их можем купить в субботу в городе.

— У меня есть нужные тебе бигуди. Мы вымоем и уложим твои волосы сегодня после обеда.

— Спасибо, Сара.

— Ха-ха… Подожди меня благодарить. Ты мне не будешь благодарна, когда тебе придется спать на металлических бигуди. Это просто ужас! Ты, наверно, не сомкнешь глаз! — Потом она продолжила с хитрой улыбкой: — Как это бывает, когда проводишь ночь с мужчиной!

— Сара Лидз Голд, ты самая большая врушка, каких я встречала в школе. Я просто клянусь, что ты никогда не проводила ни одной ночи с мужчиной! — Чтобы подчеркнуть свое замечание, Крисси выпустила огромный клуб дыма.

Сару возмутило, что кто-то сомневается в ее словах.

— Перестань пускать дым мне в лицо. Дым плохо действует на кожу. Перестань употреблять всякие грязные слова через каждые две секунды. Так выражаются только простолюдины! И как ты можешь утверждать, что я не проводила ночи с мужчиной?

— Во-первых, ты сама сказала, что не знаешь ни одного мужчины, — логично заявила Крисси.

— Но это совсем не означает, что я не могла знать сразу нескольких в течение краткого промежутка времени, — проговорила Сара с подчеркнутым спокойствием.

— И где ты могла провести с ними целую ночь? — продолжала Крисси, уверенная, что победила Сару.

Сара мило улыбнулась:

— Ты забываешь, дорогая Крисси, что мамы не было, а отец весьма часто выезжал из города. Я же оставалась дома одна и…

— Ты правда проводила ночи с мужчиной? Ты говоришь нам правду? — спросила Крисси. — И ты готова поклясться, поклясться именем нашей дружбы?

— О, я никогда не клянусь! — гордо заявила Сара. — Я не считаю это необходимым среди друзей.

— Но ты должна…

— Нет, нет, — прервала Мейв. — Она ничего не должна. Ее нельзя ничего заставлять делать, что противоречит ее принципам. — «О, милый Боженька, предположим, они спросят меня — сохранила ли я свою невинность? И мне придется поклясться? Пожалуйста, Боже, пусть они меня об этом не спрашивают!»

— Эй вы, дурочки! Нет, я не проводила ночь с мужчиной. Пока! Но я собираюсь это сделать при первой возможности!

Крисси выпустила клуб дыма из ноздрей и смотрела, как он закручивается в воздухе.

— Я с тобой согласна, Сара. Вы пока можете называть меня «целкой», но недолго! — с пафосом заявила она, но подумала: а как быть с мадемуазель Жаклин? Может, она тогда потеряла свою невинность? Хотя бы в моральном плане? Немножко? Полностью? Она не была уверена. Ей так хотелось рассказать девочкам об этом. Будут ли они смеяться над нею? Может, они будут считать ее ужасной? Мейв будет очень расстроена и смущена, это уж точно! Может, она больше не захочет с ней дружить. Сара подумает, что это так интересно. Такая шалость!.. И даже возбуждает. Она обязательно начнет выпытывать все детали. Она будет копать, пока не раскопает все, абсолютно все! Нет, лучше всего просто вычеркнуть Жаклин Пайо из своей памяти, как будто ее вообще не существовало, она никогда не жила и не любила.

Она должна обращать внимание на мальчиков, мужчин. Она никогда уже не полюбит девушку. Конечно, она любила Мейв, Сару, Марлену, но совсем не так, как Жаклин Пайо!

Я вошла в комнату, в руках было множество книг, за мной шла потная Джинни, таща остальные книги. Все были очень серьезны.

— Что происходит? — поинтересовалась я. — О чем вы тут рассуждали? — Я сбросила книги на кровать.

Сара поцеловала меня:

— Ты наша маленькая зубрилка! Я так беспокоюсь за твои глазки. Мы обсуждаем проблему девственности, Марлена. Пока что я призналась, хоть и со стыдом, что страдаю от этого заболевания. То же сделала и Крисси. Но теперь придется признаваться и всем остальным, или же под угрозой изгнания из нашего прелестного, кружка вы должны будете описать во всех деталях процесс, как вы расстались со своей невинностью. Мейв, — продолжала Сара, — как насчет тебя? Вы все еще «целина»? — Сара шутила. Все знали, что Мейв была чиста, как только что выпавший свежий снежок.

Мейв жутко покраснела.

— Ради Бога, оставь ты бедную Мейв в покое. Посмотри, что ты наделала: ты ее совсем смутила. — Крисси обняла Мейв. — Мейв вообще не думает о таких вещах.

— Да, Сара, — вмешалась я. Я дала себе обещание, что если моя кузина хоть словом намекнет, как была порвана моя девственная плева, я никогда в жизни не прощу ей этого!

— Хорошо, мы больше не будем приставать к Мейв. Ее не заставят произносить ужасные слова: «Я невинна, я все еще девственница», — с огромной долей драматизма продекламировала Сара, простирая руки к небесам. Она повернулась ко мне, и я умоляюще посмотрела на нее. — Мы окажем тебе некоторую привилегию, дорогая Марлена. Ты не будешь нам объяснять, что ты никогда в жизни не видела «петушка» ни у одного мужчины.

Крисси и Мейв захихикали, и я почувствовала прилив благодарности и любви к Саре. Она меня не предала! Она повернулась к Джинни, та казалась смущенной.

— Ну, Фербуш. Давай-ка признавайся! Был ли хоть один мужчина, который положил тебя на твой огромный зад и вонзил в тебя такой огромный член.

Девочки снова засмеялись, хотя Сара была необычайно вульгарна. Она отпускала такие шуточки!.. Не смеялась одна Джинни, Джинни — героиня вульгарных смешных стишков.

— Ну так в чем тут дело? Говори нам все, Джинни Ф., или же тебе придется навсегда покинуть наше общество.

— Хорошо, я расскажу вам. Но вы должны мне обещать не проболтаться моей матери или мисс Чэлмер.

— Мы никогда не раскроем твои секреты мисс Чэлмер. Как ты могла даже подумать такое! И конечно, ничего не скажем твоей матери, — уверяла ее Крисси. — Какого х…, ну говори же!

— Я — падшая женщина, — как бы между прочим, заявила Джинни. — Клянусь вам всеми святыми!

У нас всех отвалились челюсти. Джинни Фербуш?

Сара прищурила глаза.

— Ты нас разыгрываешь, Фербуш? Если ты нам врешь…

— Клянусь, я вам говорю правду. Мой кузен Теодор Тафт Пеппер вонзил в меня свой член на последнем празднике Независимости. В нашем доме в Бар-Харборе был прием. Теодор Тафт — мой двоюродный брат. Это также было в первый раз и для него.

— Боже, — выдохнула Сара, — это так божественно! Кто бы мог в это поверить? Наша маленькая Джинни… Я бы сказала, что это был прекрасный фейерверк Четвертого июля. И как его зовут?.. Теодор Тафт Пеппер!.. Хорошо, Джинни, давайте послушаем, как ты рассталась со своей маленькой вишенкой в одно сказочное мгновение. — Сара вытащила бутылку розового вина из нижнего ящика стола. — Итак, Джинни, расскажи нам, кто сделал первый шаг? Ты, моя милочка, горящая от желания и тяжело дышащая, или же весь в поту, вне себя от желания сунуть в тебя Теодор Тафт?

2

— На следующей неделе будет мой день рождения, Сара, — заявила Мими Трувел, стоя на одной ноге.

— Как интересно, Мими, но мне нужно вымыть волосы. Извини меня.

Сара открыла дверь и подождала, пока Мими не покинула комнату. С тех пор как они прибыли в школу Чэлмер, Мими Трувел целенаправленно старалась подружиться с Крисси и Сарой. Девочки вежливо, но твердо старались отвязаться от нее. Они считали ее жалкой карьеристкой. Мими настойчиво называла себя и своих одноклассниц «юные дебютантки».

— И раз ты уже все равно уходишь, может, ты скажешь мне, почему стоишь на одной ноге?

— Я практикуюсь. Неважно, сколько ты можешь выдержать, важна манера, как ты это делаешь. Грациозно! Джинни Фербуш может выдержать почти столько же, сколько и я. Но у нее грация, как у слона. Посмотри сама, как долго и насколько грациозно ты сможешь это сделать?

— Конечно, я не стану этого делать. У меня нет ни малейшего желания стоять на одной ноге, грациозно это или нет. Давай двигай отсюда, Мими, дорогая.

— Подожди, я пришла пригласить тебя на день рождения. Мамочка и папочка приезжают сюда в конце недели, чтобы отметить мой праздник. В городе в гостинице «Синий лебедь», днем в воскресенье. Я понимаю, что гостиница эта — барахло. Но она лучшая в этом городе. Мамочка сказала, что я не должна приглашать слишком много народу, но мне очень хочется, чтобы ты пришла.

— Кто еще будет там? А мальчики?

Мими Трувелл настолько поразил последний вопрос Сары, что она опустила ногу.

— Нет, я уже сказала тебе, что приглашенных весьма мало. Да я и не знаю здешних мальчиков. Кроме нескольких, с которыми танцевала, когда у нас был общий вечер со школой Сент-Джонс. Мамочка не разрешила мне приглашать мальчиков, потому что пришлось бы позвать их столько же, сколько будет девочек. Мамочка также сказала, что в моем возрасте гораздо важнее, чтобы у меня в гостях были лучшие юные дебютантки.

— Понимаю. Думаю, что мы придем. Хотя бы съедим что-нибудь получше той бурды, которую нам здесь подают.

— Мы? — нервно переспросила Мими.

— Я принимаю приглашение и за Марлену, поэтому ты можешь больше не заходить в нашу комнату.

— Все дело в том, что я не могу пригласить Марлену. Я уже упоминала, что список гостей ограничен и мамочка сказала, что я должна приглашать девочек, кто… ну ты понимаешь. Тех, чьи семьи она знает. Я приглашаю Крисси и Мейв. Моя мать вроде бы знает тетку Крисси. Они когда-то заседали в одном комитете.

Сара пригвоздила Мими к месту холодным взглядом.

— А как насчет Мейв? Твоя мать знает отца Мейв? Или это твой папочка его знает? Я могу побожиться, что они самые лучшие друзья. — Сара ехидно засмеялась.

— Нет… Я не думаю… но…

— Ну тогда, значит, твоя мать очень дружит с теткой Мейв в Бостоне?

— Нет.

— Вот как? — протянула Сара. — Но ты все равно приглашаешь ее. Мне это кажется странным! Хорошо, вычеркни меня. Если моя кузина недостаточно хороша для твоего сраного праздника в «Синем лебеде», тогда твой сраный день рождения недостаточно хорош для Мейв, Крисси и меня. Никто из нас не желает играть в «угадайку» и отвечать на двадцать вопросов по поводу нашего генеалогического древа, которые захочется задать твоей мамочке или папочке Трувелл. Они сами, как я слышала, сошли с парохода в 1919 году. Боже мой, неужели это правда? Какой ужас! Если об этом станет известно, тебе крупно повезет, если хоть кто-то придет на этот твой сраный прием. Но ты не волнуйся. Я даже не шепну никому ни слова!

— Ты все врешь! Обе семьи — мамина и папина прибыли сюда еще в девятнадцатом столетии. И я бы не стала болтать, если бы была на твоем месте, Сара Голд. Все знают насчет твоей матери! Что она… Послушай, Сара, можешь привести свою кузину, если тебе так хочется. Клянусь тебе, я не имею ничего против нее. Просто список ограничен двадцатью юными дебютантками.

— И мы тоже ограничимся. Мы не ходим на все идиотские праздники и дни рождения, куда нас приглашают. Поэтому прохромай как можно грациознее на одной ноге, Мими воображала!

— Мне бы так хотелось устроить саботаж ее дня рождения, — призналась Сара Крисси. — Мало того что мы сами не пойдем, ты не могла бы придумать что-нибудь гнусное, что мы могли бы ей сделать?

— Ты знаешь, мне кажется, я придумала! — Крисси зажгла сигарету. Теперь, сидя на диете, она курила еще больше. За те несколько недель, пока они жили в школе, она потеряла десять фунтов, У нее похудело лицо и впали щеки, подчеркивая ее огромные глаза. — У меня есть по-настоящему великолепная ужасная идея. Мы нарисуем свастику у тебя на двери и скажем, что это сделала Мими. Ее папаша один из этих первых американцев, и все знают, что они антисемиты. И тебе придется очень громко кричать об их антисемитизме. Мисс Чэлмер, наверно, сама антисемитка, но ей придется наказать Мими. Ну как тебе моя идейка?

Сара с восхищением посмотрела на Крисси.

— Прекрасно! Но как мы докажем, что это сделала Мими?

— Потому что кто-то видел, как она это сделала. Я!

Сара обняла Крисси:

— Ты просто чудо! Просто великолепно. Только не говори Марлене. Она расстроится, что мы делаем это из-за того, что ее не пригласили на праздник к Мими.

— А ты не говори Мейв. Ты же ее знаешь. Она начнет плакать, если узнает, что мы причиняем кому-то вред, даже Мими Трувел.

— С наших губ не сорвется ни звука!..

— Я просто не могу поверить, что кто-то из учениц школы Чэлмер мог сделать подобную вещь! — Начальница школы обращалась к Мими и Саре, призвав их в свой кабинет.

— Я не делала этого, мисс Чэлмер. Вы должны мне поверить! Зачем мне было это делать? Я никогда не считала Сару еврейкой. Я пригласила ее ко мне на день рождения. Я бы никогда не сделала этого, если бы я знала, что она… Мой отец не поместил бы меня сюда, если бы он знал, что вы принимаете… ну, вы меня понимаете. Я еще раз повторяю, что я не делала этого!

Боже, подумала Серина Чэлмер, что мне делать? Эти проклятые девчонки… Ей не повезло, какую бы политику она ни выбрала в отношении евреев…

— Мы никогда не изгоняем девочек еврейской национальности, Мими. Мы вообще никогда не занимались дискриминацией. Кроме того, Сара — не еврейка, она исповедует протестантскую веру, — твердо сказала мисс Чэлмер. Может, если она будет достаточно твердой, то сможет разрешить конфликт здесь, у себя в кабинете.

— Но это не совсем так, — мягко вклинилась в разговор Сара. Она отлично понимала, в каком положении оказалась мисс Чэлмер.

— Я наполовину еврейка по рождению и по крови. Я полностью поддерживаю еврейское вероисповедание.

Серина Чэлмер грозно посмотрела на Сару. Эти люди были все похожи друг на друга… Если им уступить лишь один палец — они оттяпают всю руку!

— Твой папа не представил нам подробную информацию, Сара, — резко заметила она. — Тем не менее…

— Тем не менее, — прервала ее Сара, помогая своей начальнице как-то выйти из положения, — это не значит, что меня можно оскорблять, нарисовав этот ужасный символ на моей двери. — Она расплакалась. — Я всегда мечтала учиться в этой школе. Я и представить не могла, что здесь со мной случится такая ужасная вещь! Это все равно, как если бы я оказалась в Германии!

Серина Чэлмер от злости закусила губу. Она бы желала, чтобы обе отвратительные девчонки провалились сквозь пол и убрались с ее глаз.

— Но я этого не делала, — зарыдала Мими, с ужасом глядя на рыдающую Сару. — Я даже не знала, что она наполовину еврейка.

— Она это знала. Я сама ей сказала. Она несколько раз называла меня грязной еврейкой.

— Нет, я этого не делала. Я хотела с ней подружиться. Но мне кажется, что мой папочка был прав. Он сказал, что нельзя доверять никакому еврею, у кого нос шнобелем!

— Ну, мисс Чэлмер, теперь вы слышали! — воскликнула Сара и открыла шлюзы для нового потока слез.

— Хватит! Это просто ужасно, это самое настоящее безобразие! Я просто в ужасе, Сара, и мне неприятно, что подобное случилось в нашей школе. Той школе, которая выделяется своим высоким уровнем морали. Но ты говоришь одно, а Мими — другое. Мне придется провести расследование, чтобы узнать правду. А пока я требую, чтобы вы перестали обвинять и обзывать друг друга. Кроме того, я требую, чтобы этот случай больше не обсуждался, пока не вскроются дополнительные факты.

Сара подождала, пока мисс Чэлмер закончит, потом мило улыбнулась:

— Но не я одна обвиняю Мими. Я вас уверяю, что не посмела бы ее обвинять просто по стечению обстоятельств. Кое-кто видел, как Мими это делала. Крисси Марлоу видела.

Мими была поражена.

— Но она не могла…

— Ты хочешь сказать, что Кристина действительно видела, как Мими рисовала это на твоей двери?

— Да, мисс Чэлмер.

Черт возьми! Теперь ситуация стала такой, что не оставалось никаких надежд, подумала Серина Чэлмер с отвращением. Если даже Сара и ее подружка Крисси обе лгут, тут все равно ничего не поделаешь.

— Хорошо, пойдем и спросим у Кристины!

Сара боялась, что мисс Чэлмер найдет Крисси курящей. Старая курица неслась с такой скоростью, что Крисси не успела бы затушить свою сигарету. Мисс Чэлмер была настолько разъярена, что могла тут же выгнать Крисси из школы.

— Мне так неудобно, мисс Чэлмер, что я приношу вам такие неприятности, — заорала Сара. — Вы же мне верите, не так ли, мисс Чэлмер?

— Что ты так орешь, Сара, я же не глухая? Я стою рядом с тобой!

Начальница постучала в дверь и влетела в комнату, таща за собой ликующую Сару и Мими, которая вошла очень осторожно. Она явно понимала, что столкнулась с организованным заговором. Крисси встала по стойке «смирно», а Мейв сидела за столом, нервно кусая ногти.

Проходя мимо Мейв, Серина Чэлмер шлепнула ее по руке.

— Я не могу понять, Кристина, когда ты увидела, как Мими рисует свастику, почему ты ее не остановила? Почему?

Крисси закатила глаза, она долго тренировалась перед зеркалом, чтобы как следует усвоить этот трюк.

— О, я собиралась это сделать. Правда! Но я не смогла вымолвить ни слова… Я так расстроилась, что ничего не смогла ей сказать. Я просто пошла в комнату, упала на кровать и пыталась понять, как же это так получается?! Почему, когда так много бед на свете, есть люди, которые занимаются подобными вещами? Зачем обижать таких людей, как наша милая Сара? Моя бабушка вырастила меня хорошей христианкой. Вы же знаете мою бабушку, Патрисию Марлоу. Я сказала себе: Крисси, это бесчеловечный акт, это не по-христиански. И кроме того, просто подло!

— Вот именно, подло! — шепотом промолвила Сара.

— Она врет, мисс Чэлмер. Они обе врут! Сара просто злится, потому что я не захотела пригласить ее безродную кузину на мой праздник!

— Как ты только посмела! — запротестовала Сара, делая вид, что она вне себя от возмущения. — Моя кузина принадлежит к Лидзам из Чарльстона, так же как и я! Наши предки сражались во время Гражданской войны, чтобы защитить нас от подобных вам людей, ты… янки! Ты нацистская свинья!

— Прекратить, сию же минуту! — завопила мисс Чэлмер. — Неужели тебе не понятно, Сара, что у тебя нет доказательств? Кто-то лжет — или Мими, или Кристина. Но, так как у нас нет доказательств, нам придется воздержаться от выводов. Я надеюсь, что виновная найдет в себе силы добровольно признаться!

— Но я же никогда не говорю неправду, мисс Чэлмер, — спокойно заметила Крисси, — моя бабуля Марлоу говорила мне, что это грех — говорить неправду!

Вдруг Мейв выступила вперед и прошептала:

— Крисси говорит правду, мисс Чэлмер. Когда она пришла и сказала мне, что делает Мими, я вышла в холл и увидела, как Мими заканчивает рисовать свастику.

Все уставились на Мейв.

— Почему же ты раньше не сказала этого? — спросила ее мисс Чэлмер.

— Для меня очень трудно обсуждать другого человека. — Мейв уставилась в пол, чтобы не видеть глаз Мими.

— Хорошо, мы имеем двух свидетелей, и мне придется прислушаться к их показаниям. У тебя не будет никакого праздника, Мими! Я позвоню твоему отцу и расскажу ему обо всем. Тебе, можно сказать, повезло, что тебя не наказали сильнее. Подобное поведение должно наказываться более сурово, уверяю тебя!

— Мейв тоже врет! Они обо всем договорились! Меня подставили. Мой папочка будет вне себя от ярости! Он, наверно, заберет меня из этой идиотской школы!

— Наоборот, я уверена, он будет так же расстроен, как и я. Ни одна из учениц школы Чэлмер никогда не позволяла себе подобного. Теперь ты должна пойти в свою комнату и не выходить оттуда весь день. Я вас предупреждаю, чтобы вы ничего ни с кем не обсуждали. Ни при каких обстоятельствах!

Сара шепотом промолвила: «Нацистка!» в сторону Мими, когда мисс Чэлмер выводила ее из комнаты.

Сара и Крисси бросились обнимать Мейв.

— Ты просто спасла нас, — веселилась Сара.

— Как это ты вдруг соврала? — с восхищением поинтересовалась Крисси. — Я же тебя не просила лгать ради нас!

— Потому что я поняла, что мисс Чэлмер не верит тебе. Она была уверена, что вы обе врете!

— Мы врем? — заорала Крисси. — Как это может быть? Сара, когда ты назвала Мими нацисткой и янки, я думала, что сейчас умру! Почему у тебя такое лицо, Мейв? Мы же выиграли!

— Я ненавижу врать!

— Но это было ради правого дела. Мы это сделали, чтобы отомстить за честь Марлены, — с видом святоши заметила Сара.

Крисси толкнула ее:

— И еще потому, что это так забавно!

3

— На доске объявлений написано, что в школе состоится обед в честь Дня благодарения для тех девочек, которые не поедут на праздники домой, — сказала я Саре. — Наверно, нам придется к ним присоединиться.

— Ни за что в жизни! Я не собираюсь торчать здесь четыре дня, глотать макароны с сыром и готовое желе с морковными кусочками, когда мы можем наслаждаться жизнью где-нибудь в другом месте и вкушать нектар и амброзию!

— Но что мы можем сделать? Четыре дня слишком мало, чтобы съездить в Чарльстон.

— Мы можем поехать в Нью-Йорк.

— Ты ни разу не говорила с отцом за все время, пока ты здесь.

— Ну и что? Мы все равно можем остановиться в его доме. И если даже он будет там, я все равно не обязана с ним разговаривать. Мы можем пойти куда-нибудь на День благодарения. Ты что, никогда не слышала о том, что обедать можно и в ресторане? Многие жители Нью-Йорка именно так и делают. Мы сможем купить себе что-нибудь, сходим в кино, посмотрим те шоу, которые нам интересны. Только подумай, никакой мисс Чэлмер, никаких надсмотрщиков в течение четырех восхитительных дней!

— Мне кажется, что звучит довольно привлекательно, — сказала я без особого энтузиазма.

— Конечно, лучше, чем оставаться здесь со всеми этими недоумками. Разве я не права? И ты совсем не видела Нью-Йорка. Ты даже не была в мюзик-холле в «Радио-Сити», не была в автомате или в планетарии, не каталась на коньках в Центре Рокфеллера, только подумай об этом!

— Мне кажется, что не очень хорошо обедать в ресторане в День благодарения.

— Посмотрите на нее! Если тебе хочется вспомнить дом родной, мы можем поесть у Чайлда или у Шраффта. Ты там увидишь всех мамочек и папочек и их чертовых детишек! — резко заметила Сара. — Я придумала: мы можем поесть в «Парамаунте» и потом просто войдем в следующую дверь и посмотрим шоу. Может, там будет выступать Гарри Джеймс или Джимми Дорси или, может, нам повезет, и мы сможем «покачаться и помечтать» с Сэмми Кей!

— Хорошо, Сара, мне кажется, что все будет очень интересно, — я попыталась улыбнуться.

— О, если тебе так хочется, мы можем попросить, чтобы нас покормили дома, а потом мы пойдем развлекаться. Подожди минутку, я уверена, что у Крисси тоже нет никаких планов! Мы можем пригласить ее и Мейв, если Мейв не планировала поехать в Бостон. Только представь себе — четыре мушкетера. И никого вокруг, чтобы за нами следить или указывать, что нам следует делать!

— Тебе не кажется, что лучше поговорить сначала с твоим отцом?

— Нет, если он дома, то постарается развлечь нас, но мы будем его игнорировать.

Бедный дядя Морис, подумала я. Хотя я и знала, что он заслужил подобное отношение, после того как подло обошелся с тетей Беттиной.

— Мы с Крисси поедем к тетушке Мэгги на День благодарения, — объявила Мейв. — До Бостона ехать всего лишь час или что-то около этого. Тетушка Мэгги будет нас ждать. У нее будет большой прием — вы себе даже не можете представить, как они любят отмечать День благодарения в Бостоне. Кажется, что со стороны бабушки у нас был родственник, который, на самом деле, был на первом обеде вместе с индейцами!

— Как это великолепно звучит, — заулыбалась Крисси. — Правда, я уверена, что верну сброшенные пять фунтов!

— Вы знаете, все эти годы, когда я жила с папой на Кейпе, на праздничных обедах мы всегда были только с ним вдвоем. — Голос Мейв задрожал, и она на несколько секунд погрузилась в воспоминания. Впервые за долгое время она вспомнила об отце. — Но в этом году там будут все родственники со стороны Эбботов. А их видимо-невидимо!

— Все так заманчиво, — с завистью заметила Сара.

— Вы тоже обязательно должны поехать с нами. Крисси и я надеемся на вас, и тетушка Мэгги обидится, если вы не приедете. Особенно если у вас нет никаких особенных планов на праздники. Тетя очень хочет познакомиться с вами. Вам лучше сразу соглашаться, иначе мы с Крисси защекочем вас до смерти!

— Сара! — начала я умолять сестру.

— Конечно, — засияла ямочками Сара. — Мне всегда хотелось знать, как проводят праздники янки. Но ты должна пообещать мне, Мейв, никаких макарон и сыра, просто не единого кусочка!

После того как мы с Сарой возвратились в нашу комнату, я поняла, что у нее испортилось настроение.

— Тебе что, так не хочется ехать в Бостон вместо Нью-Йорка? — спросила я.

— Нет, не это.

— Тогда в чем дело?

— Я подумала о маме, как она одна будет есть свой праздничный обед. Бедная мама! Начать жизнь в прекрасном Чарльстоне и оказаться совсем одной в санатории в Канзасе.

— Она поправится, Сара. Ей станет лучше. Вот увидишь, она вернется!

— Может быть. Но куда она поедет, если ей станет лучше? Это большой вопрос.

— Ты что-нибудь придумаешь, Сара. Ты всегда что-то придумываешь!

— Мне приходится это делать. Послушай, когда мы поедем в Бостон, ты наденешь мою серую белку, а я — бобра.

— Ты считаешь, что мы должны так одеваться? Не будем ли мы выглядеть — ну как тебе сказать — несколько вызывающе?

— Послушай, мое золотце, ты же не хочешь, чтобы эти янки подумали, что мы, девушки с Юга, просто несчастная бедная деревенщина?

— О, Сара, — сказала я, восхищаясь ею. — Ты такая забавная девчонка!

— Да, я такая, и горжусь этим!

Мэгги О'Коннор была некрасивой женщиной, почти лишенной всяких женских форм, в темно-зеленом шерстяном платье, с весьма неряшливым пучком волос, но от нее пахло сиренью. Я обратила внимание, с какой завистью смотрела на нее Крисси, когда она обнимала нас всех по очереди. Было похоже, что Крисси старалась упиться ее ароматом.

— Добро пожаловать в Бостон, девочки! Я очень вам благодарна, что вы приехали к нам на праздник Дня благодарения!

Я огляделась вокруг. Было трудно себе представить, что тетушка Мейв, будучи такой богатой, жила в обычном доме. Правда, там были великолепные панели из дерева, много прекрасного серебра, но я увидела, как Сара с удивлением смотрит на мебель. Она была старомодной, с поблекшей обивкой — коричневый и темно-бордовый бархат. Но сама тетушка Мэгги была очень милой и приветливой. И мне стало ясно, от кого Мейв унаследовала свои хорошие манеры, но, к счастью, не внешность.

Мы сели за поздний ужин, пока Мэгги подробно рассказала нам обо всех Эбботах, которые приедут на следующий день.

— Вы знаете, я поехала в Ньюпорт совсем маленькой девочкой, когда еще была жива моя бабушка, и, мне кажется, я припоминаю, что рядом жила леди по фамилии Эббот. Она тоже принадлежит к вашей семье? — спросила Крисси.

— Да, это была моя бабушка, — засмеялась Мэгги, вспоминая, как ее семья не нравилась семье Патрисии Марлоу.

— Я тоже ездила в Ньюпорт, когда была маленькой девочкой, и жила в том самом доме. Но это было за много лет до того, как ты родилась. Какое-то время у нас, О'Конноров, был свой собственный дом, но потом отец его продал, и мы перестали туда ездить на лето. Но я все еще владею домом Эбботов. Я его не открывала уже много лет, но, может, я сделаю это будущим летом. И вы все можете приезжать туда.

— Это было бы просто прекрасно, тетушка Мэгги!

— Ой, Мейв, — вздохнула Крисси. — Вот было бы здорово, если бы ты приезжала в Ньюпорт, когда я жила там. Мы были бы соседями. Мы могли бы подружиться уже тогда, не правда ли? Ты туда никогда не ездила?

— Нет, никогда. — Мейв обратилась к тетке: — Как бабушка, тетя Мэгги?

— Хорошо. Она опять перечитывает «Войну и мир» и плетет огромную скатерть. Она уже достигла тринадцати футов в длину и тринадцати в ширину.

— Тринадцать на тринадцать? — повторила Крисси. — У нее, наверно, есть огромный стол.

— Это для Зимнего дворца, — тихо заметила тетушка Мэгги. — Бабушка Мейв живет в другом мире, понимаете?

Сара нахмурилась и наклонилась вперед:

— Что вы имеете в виду под другим миром?

— Мир, где более спокойно, где ее ничто не пугает, свой особый мир. Она там счастлива.

— Я могу навестить ее? И взять с собой девочек, тетя Мэгги? — спросила Мейв.

— Если вы побудете с ней всего несколько минут и не будете говорить ничего такого, что может ее расстроить.

— О, мы не скажем ничего такого, тетя Мэгги, — выпалила Крисси и только потом поняла, что обратилась к тете Мейв, как к своей собственной тетке. — О, простите меня, мисс О'Коннор.

— Мне нравится, как ты меня называешь, Крисси. Если хотите, Сара и Марлена, вы тоже можете звать меня тетя Мэгги. Мне бы хотелось, чтобы вы считали наш дом своим вторым домом.

— Для меня это будет мой первый дом, — засмеялась Крисси, — другого у меня нет!

Маргарет Эббот О'Коннор сидела в своей гостиной и плела кружева, она была вся окружена многими ярдами кружевной скатерти. Краснолицая кругленькая Энни впустила девочек и внимательно следила, как они садились вокруг хрупкой Маргарет, одетой в желтое шелковое платье. В ее серо-белых кудрях были прикреплены такие же бантики.

— Как мило, что вы зашли навестить меня, дети. Вы что — три сестры? Конечно, нет. Как глупо! Вас же здесь четверо, не так ли? — Она протянула палец и пересчитала: — Один, два, три, четыре. Как странно. Мне казалось, что только трое из вас страстно желают поехать в Москву, — задумчиво заметила она.

— Вы плетете прелестную скатерть, — сказала Крисси, погладив кружева.

— Да, это для дворца. Я должна торопиться. Нам она вскоре понадобится. Вскоре состоится свадьба!

— Чья это будет свадьба? — спросила Сара.

Маргарет нахмурилась.

— Я не помню. — Потом она тихонько засмеялась. — Наверно, кто-то из молодых, видимо, Анастасия.

— Я уверена, это будет красивая свадьба, — сказала Мейв.

— Вы должны все прийти. Мне кажется, что принц захочет танцевать с вами.

— Мне бы хотелось, чтобы он танцевал со всеми нами, — сказала Сара.

— Он так и сделает. У него прекрасные манеры, и он обожает хорошеньких девушек. Мы должны решить, что вы наденете.

— Что мы должны надеть? — спросила Сара.

Маргарет замешкалась.

— Я не знаю. — Потом она повеселела. — Я придумала, мы спросим Вронского. У него такой прекрасный вкус. Он все вам посоветует. Он обожает красный цвет. Он, наверно, пожелает, чтобы я была в красном. Мы спросим Вронского, что три… нет, четыре… словом, что вам следует надеть. Как вы считаете, у Вронского хороший вкус? — обратилась она к Крисси.

Крисси посмотрела на Мейв.

— Конечно, — подтвердила Мейв. — Мне так кажется. — Она заметила, что Энни начинает нервничать. — Мы забежали к тебе на минутку. Нам нужно уходить.

Мы поцеловали Маргарет и ушли. Возвращаясь в дом Мэгги, Крисси спросила у Мейв, кто такой Вронский.

— О, он был любовником Анны Карениной. В книжке…

— Давно она такая? — спросила Сара.

Мейв пожала плечами:

— Я не знаю. Я сама увидела ее только примерно год назад.

— Что с ней случилось? Почему она стала такой? — настаивала Сара.

— Я не знаю.

— Что с твоим дедом? Он умер?

— Да.

— Он плохо к ней относился?

Мейв расстроилась:

— Мне кажется — да. Но я точно не знаю. Почему ты меня спрашиваешь?

— Мне интересно знать, это для меня важно. Как ты считаешь, ты можешь спросить у тети Мэгги?

— Мне бы не хотелось, Сара. Мы не обсуждаем подобные вещи.

Позже, ночью, когда мы с Сарой лежали на кроватях в нашей комнате, Сара сказала:

— Можешь себе представить, Мейв ничего не знает про свою бабушку и даже не пытается выяснить! Ты слышала, как она сказала: «Мы не обсуждаем подобные вещи!» Как это можно не обсуждать подобные вещи?

— Сара, некоторые люди предпочитают не обсуждать неприятные проблемы. Бывает, лучше не трогать их.

— Угу! Я терпеть не могу людей, которые считают себя слишком воспитанными и не обсуждают по-настоящему важные проблемы. Я могу говорить о чем угодно.

— Я знаю, Сара, но ты — это ты. Ты ничего не скрываешь.

Сара глубоко вздохнула:

— Наверно, ты права. Наверно, это моя еврейская кровь.

Я засмеялась:

— Ты во всем винишь свою еврейскую кровь. Ты что, считаешь, что люди очень сильно отличаются друг от друга? И это зависит от того, кто они — протестанты или евреи?

— Да, я так думаю. Например, если бы это случилось с моей бабушкой, я бы не успокоилась, пока не докопалась до самой сути. Это потому, что я еврейка, а Мейв — протестантка!

— Она — католичка.

— Как насчет этих Эбботов? Они же строгие протестанты. Поэтому Мейв наполовину протестантка, и в этом-то причина. Именно протестантская кровь делает ее такой.

Я не смогла сдержаться и расхохоталась.

— Что тут смешного? — возмутилась Сара.

— Ты, ты же сама наполовину протестантка. Мне кажется, что ты такая из-за своей протестантской крови.

— А ты полностью протестантка, Марлена Уильямс, и к тому же еще тупоголовая!

На следующее утро мы проснулись в восемь и обнаружили, что в доме все кипит. Подготовка к праздничному обеду началась в шесть утра. В столовой были поставлены три стола в виде подковы, оформленной в стиле штата Джорджия. За ними должны были сидеть шестьдесят девять гостей. Шестьдесят девять — и все Эбботы, родные по крови или через брак. Сара и Крисси были вне себя от восторга.

— Нам следует поторопиться с завтраком, — торопила их Мейв. — На сегодня предусмотрен особый режим дня. У нас будет традиционный завтрак пилигримов — бобы, черный хлеб и рыбные пирожки.

Крисси застонала.

— Так как ты на диете, Крисси, ты можешь не есть хлеб или бобы, но тебе придется хотя бы попробовать рыбные пирожки. Тетя Мэгги приготовила их в вашу честь, Сара и Марлена.

— Ладно, ладно, я попробую их. Я надеюсь, что не умру. Что мы будем делать после завтрака?

— Мы поедем в Плимут, чтобы посмотреть празднование «Прихода пилигримов». Я сама этого никогда не видела, но кажется, что это очень интересно. Местные жители в» костюмах пилигримов маршируют к форту на Холме захоронений, где обычно собирались пилигримы, чтобы читать молитвы. Все начинается в четверть одиннадцатого. Нам потребуется время, чтобы туда добраться, у нас есть только час, чтобы позавтракать и приготовиться.

— Все так интересно, — заметила я. Сара закатила глаза, и Крисси толкнула ее локтем в бок.

Мы позавтракали в маленьком салоне, и я обратила внимание, что все слуги были ирландцы, некоторые говорили с заметным акцептом. У нас дома в Чарльстоне вся прислуга была цветная, а в Нью-Йорке, в доме Сары, — все были белые, хотя разных национальностей. Когда я упомянула об этом, Мейв объяснила, что тетушка наняла их только на сегодняшний день, так как обычно у тетушки Мэгги все тихо, просто и спокойно, и у нее только двое постоянных слуг. Но если ей были нужны помощники, она всегда нанимала ирландских эмигрантов, так как она считала, что им работа нужнее, чем всем остальным.

Крисси были неинтересны проблемы слуг. Ее интересовала семья Эбботов. Ей хотелось знать имена всех, кто должен был прийти сегодня, и их родственные связи.

Мейв засмеялась:

— Я сама не знаю точно, кто есть кто. Есть мои двоюродные дедушки Джеймс и Поль. Их жены — Хелен и Дороти.

— Как зовут их детей?

— Точно не знаю. Кузина Джейн, Мэри и Сьюзен. И еще Лора и Лорен, он мальчик. Но есть еще много двоюродных братьев и сестер и их дети. Есть Джон и Питер, Джеймс, Генри и… — Мейв всплеснула руками. — Прости, но тебе придется разбираться самой. Очень много одинаковых имен, и я все перепутала. Некоторые близкие родственники, а некоторые просто вышли замуж или женились на них. И это только Эбботы. В субботу тетушка Мэгги будет принимать кое-кого из О'Конноров. Мой дедушка, Патрик О'Коннор, никогда особенно не общался со своими родственниками. Но моя бабушка — когда она нормально себя чувствовала — была им близка, к этому же стремится тетушка Мэгги. Она старается принимать всех родственников.

— Почему она никогда не была замужем? — спросила Сара.

Мейв покраснела:

— Я не знаю.

— Ты не имеешь права задавать подобные вопросы, Сара, — сказала я. Мне стало неудобно.

— У меня есть несколько родственников Хэттонов, со стороны матери, но я их никогда не видела, — вмешалась Крисси. — И у нас есть много родственников со стороны Марлоу — во второй, третьей и четвертой степени родства, — но где-то не здесь.

Она начала откусывать от рыбного пирожка маленькие кусочки, — это было все, что она могла себе позволить.

— У меня есть трое кузенов, дети тети Гвен. Я их почти не вижу. Но если я никогда не увижу ни их, ни саму тетю Гвен, я не буду об этом жалеть. Но мне очень хочется встретиться с твоими родственниками, Мейв. А тебе, Сара?

— Да. У меня тоже есть очень хорошие родственники, — улыбнулась Сара. — Я надеюсь, что вы сможете со временем встретиться с ними, особенно с моей кузиной.

— Интересно, — сказала я, — у Сары много родственников со стороны отца, правда, Сара?

— Угу. Только они Гольдберги, и я о них ничего не знаю. Мой отец не желает рассказывать о них. Но когда-нибудь я с ними поближе познакомлюсь и, может, даже начну их любить.

— Нет, тебе они, наверно, не понравятся, — заметила Крисси, проглатывая последний кусочек рыбного пирожка.

— Подло так говорить, — сказала Сара.

— Поверь мне, Сара. Я разбираюсь в родственниках. Ой, как мне хочется еще один пирожок, но я не могу.

Мы отправились в Плимут в большом синем «бьюике» для турпоездок. Тетушка Мэгги осталась дома, чтобы наблюдать за приготовлениями к обеду. Шофер Риген был разговорчивый старожил, который по пути рассказывал нам о всех достопримечательностях. Мы прибыли в Плимут как раз вовремя, чтобы увидеть, как современные пилигримы под барабанный бой собрались возле знаменитой скалы, у порта, и потом начали маршировать по Лейден-стрит к форту на кургане, вместе со зрителями. Мы присоединились к «первым поселенцам» и стали петь псалмы.

— Тетушка Мэгги говорит, что это песнопение из книги псалмов были переведены с иврита каким-то Генри Эйнуотом. Их пели самые первые пилигримы, возвращавшиеся в Голландию, а потом их пели в Плимуте.

— Тогда все в порядке, — с удовлетворением заметила Сара. — Так как в оригинале они были на иврите, мне кажется, что я имею полное право петь их!

— На обед будет индейка, но вы знаете, что настоящие пилигримы не ели индейку в их первый День благодарения, — сказала нам Мейв, когда мы возвращались в Бостон.

— Вот как? — удивилась я. — Я этого не знала.

— У них была оленина, копченые утки, гуси, угри, устрицы, хлеб из маиса и пшеницы, лук-порей, кресс-салат, дикие сливы, блюдо из кукурузы, зеленых бобов и солонины и домашнее вино. Я не знаю, почему они не ели индейку.

— Ну, а откуда ты знаешь все остальное?

Мейв, которая говорила все с большим энтузиазмом, понизила голос.

— Я вам говорила… Я проводила много времени, читая… — Она задумалась. — Мне папа много рассказывал о пилигримах — первых поселенцах. — Потом она опять повеселела. — Сегодня мы попытаемся поставить на стол практически все, что они ели на первый День благодарения. Наверно, кроме угрей и остальных даров моря.

— У нас будет жареная утка, фаршированная яблоками и изюмом, гусь с картофельным пюре и каштаны… — Крисси начала стонать, но Мейв продолжала: — Плимутский пирог с моллюсками и пюре из устриц…

— П-о-ожалуйста, мне кажется, что я сейчас упаду в обморок, — запротестовала Крисси.

— Ну, сегодня ты можешь поесть. У нас будет суп из кабачков, пудинг из маиса и пудинг из сладкого картофеля, и глазированный лук, и разные пироги — тыквенный, фаршированные. Торты с клюквой и вишнями, бредфортский сливовый пудинг, его подают в ромовом соусе… — Крисси попыталась заткнуть рот Мейв, но та ловко увернулась от нее. — Этот пудинг назвали в честь первого губернатора Плимута.

— А я сейчас упаду в обморок, — радостно объявила Крисси. — Я смогу голодать, когда вернусь в школу. Там очень легко ничего не есть!

Крисси пришлось согласиться, что было невозможно запомнить, кто есть кто среди Эбботов, особенно когда они пили чашку за чашкой эгног. Эгног был приготовлен по рецепту «Гарвардского клуба» и был традицией семьи Эбботов.

Дядюшка Поль прочитал молитву, потом маленькая девочка Дженнифер, дочка кузины Сьюзен, прочитала молитву:

Все засмеялись и начали аплодировать. Сара прошептала мне на ухо:

— Боже, ты когда-нибудь слышала что-либо подобное?

Потом встала Мейв и объявила, что дядюшка Джеймс прочитает отрывок из речи губернатора Бредфорда по поводу первого урожая в 1621 году.

— Боже, ну, это уже слишком, — прошептала Сара, но я не обращала на нее никакого внимания. Пока дядюшка Джеймс читал, Сара продолжала что-то бормотать. Когда он заговорил о том, сколько там было диких индеек, Сара подняла руку и выкрикнула: — Если у них было столько диких индеек, почему они не ели индейку в первый День благодарения?

Все гости уставились на Сару.

«Девушка из Нью-Йорка перебила Джеймса!» Но ее поддержали несколько человек: почему же не ели индейку? Некоторые начали спорить: нет, индейку ели. Началось оживленное обсуждение, пока дядюшка Джеймс не начал громко откашливаться. Все голоса замерли, и Джеймс закончил свое чтение.

Начали подавать обед. Хлеб подали на огромном серебряном блюде. Мэгги объяснила девочкам, что там были два вида хлеба — из маисовой муки и какой-то другой, который назывался анадеме. У фермера из Новой Англии была жена по имени Анна. Она была очень ленивой, и ее хлеб невозможно было есть. Мужу пришлось самому печь хлеб, и он все время бормотал: «Черт бы побрал тебя, Анна!»

Я засмеялась:

— У нас дома, в Чарльстоне, тоже есть хлеб анадеме, и мы знаем точно такую же историю, только фермер был из Южной Калифорнии.

Мне вдруг стало очень неудобно. «Боже, какая я грубиянка! Я выставила тетушку Мэгги дурочкой». Но Мэгги и все остальные засмеялись.

— Я этому не удивляюсь, — поддразнила она меня. — Эти жители Чарльстона всегда стараются что-то украсть у нас — жителей Бостона, хотя бы раскат грома!

Хью Уинтроп предложил Крисси прогуляться по площади после обеда. Хью Уинтроп был Эбботом по матери, Элве. Семнадцати лет, с волнистыми светлыми волосами, бледно-голубыми глазами и небольшим загнутым носом, он Крисси совершенно не нравился. Ей совсем не хотелось выходить на холод. В доме было так уютно и приятно. В очаге пылали сосновые шишки. Уровень шума доказывал, что у присутствующих хорошее настроение. Но Сара подбадривающе улыбалась ей. Сама Крисси понимала, что ей когда-нибудь придется начать встречаться с каким-нибудь мальчиком, чтобы из ее памяти выветрились те, старые картины. Сами они никак не исчезали — как она ни старалась. «Если я собираюсь когда-нибудь стать роковой женщиной, мне нужно с чего-то начать. И, черт побери, — я ей стану, даже если это меня убьет!»

Они тихонько вышли из дома, плечи у них были опущены — дул холодный, пронизывающий ветер и висел небольшой туман.

— Вам нравится Бостон?

— Да, ничего.

Они смотрели на дома, мимо которых проходили. Все окна были ярко освещены. Некоторые семьи еще сидели за столом. В одном окне они увидели прекрасно одетых людей, которые пили из великолепных серебряных бокалов.

Леди в красном вечернем платье заметила, что Крисси на нее смотрит. Каскад ее волос вызвал у Крисси какое-то неясное воспоминание: другая леди, серый день в лондонском салоне…

Через несколько минут они уже обошли площадь и пошли назад.

— Как вам нравится ваша школа? — спросил он.

— Я училась и в худших.

Он стал выпендриваться:

— Могу себе представить. На будущий год я буду учиться в Гарварде.

— Правда?

— Если только сначала я не окажусь на флоте.

Она посмотрела на него. Он казался для этого слишком молодым. Просто мальчишка с водянистыми бледными глазами.

— Вот как?

— Все говорят, что на будущий год мы вступим в войну.

— Надеюсь, что нет.

Он обратил внимание на дом бабушки Мейв.

— Здесь живет мать Мэгги. Она чокнутая. — Он покрутил пальцем у своего виска.

Крисси пожала плечами:

— Я ее видела вчера. Она мне понравилась.

— Да? — удивленно протянул он. Вдруг он схватил ее — на улице никого не было — и начал сильно целовать в губы. Так как она не стала протестовать, он обнял ее и снова поцеловал, на этот раз не так торопливо. Крисси начала считать про себя. В «Ребекке» Лоуренс Оливье целовал Джоан Фонтейн в течение пятидесяти восьми секунд. Но в «Гордости и предрассудках» он целовал Грир Гарсон только восемнадцать секунд. Хью остановился передохнуть и, ухмыляясь, заметил:

— Ты отлично целуешься.

— Правда?

Он снова схватил ее, на этот раз он начал кусать ее губы.

«Что он собирается делать?» — подумала Крисси. Поранить ей губы? Чтобы у нее пошла кровь? От него пахло тыквенным пирогом.

— Нам лучше вернуться, — сказала Крисси, облизывая подпухшие губы. — Тетушка Мэгги будет беспокоиться.

Когда они брели назад, он спросил:

— Тебе нравится, как я целуюсь?

— Ага.

— Если я приглашу тебя на наш вечер, ты приедешь?

— Может быть, если мне разрешат.

Он открыл дверь и недовольно (хотя никак не мог понять причину этого недовольства — ведь она разрешила себя целовать столько, сколько ему хотелось) спросил:

— Ты что, никогда не улыбаешься?

Теперь, когда она снова была дома, в тепле и безопасности, Крисси улыбнулась ему:

— Конечно, никогда!

— Тебе понравился мой кузен Хью?

— Угу. — Ей не хотелось обижать Мейв.

— Чем вы там занимались? — интересовалась Сара.

— Мы прогулялись по площади и смотрели в окна.

— Это все?

— Нет.

— Что значит «нет»? Что вы еще делали?

Крисси засмеялась:

— Разговаривали.

— Ты! — Сара ущипнула ее. — Что еще?

— Хорошо. Он меня поцеловал.

Мейв было не по себе, она ничего не хотела слышать, но Сара просто лопалась от любопытства и была весьма взволнована.

— Ну, и как все прошло? Он хорошо целуется?

Крисси сжала губы и закрыла глаза:

— Сейчас подумаю… Я бы поставила ему три с плюсом или, может, четыре с минусом.

Сара засмеялась:

— Тогда мне кажется, что это не был французский поцелуй!

— Французский поцелуй? — переспросила я.

— Ты понимаешь, Марлена, — хитро заметила Сара. — Так бывает, когда он засовывает свой язык тебе в рот. Ты не знаешь, каково это на вкус, Марлена? — Я покраснела, а Сара повернулась к Крисси: — Ну, как он целовал тебя?

— Нет, он этого не делал. Он просто так ухватил меня зубами за губы, что я побоялась, что он сделает из них картофельное пюре.

— М-м-м-м-м… Звучит весьма страстно. Тебя обуяла страсть?

— Нет, мне было больно!

— А он сгорал от страсти?

— Я не знаю.

— Он дышал тяжело?

— Я так замерзла, что ничего не слышала.

— Что, твой кузен Хью обычно кусается? — спросила Сара Мейв.

Мейв уставилась в пол:

— Ничего не знаю.

— Может, это случилось в первый раз, — предположила я. — Ну, понимаете, как Энди в «Первом поцелуе»!

— Нет, лучше — «Кузен Хьюги встречает маленькую сиротку Энни», — засмеялась Крисси. — Он пригласил меня на танцы, когда они будут у них в школе.

— Что ты ему ответила?

Крисси пожала плечами.

— Давайте перед сном выпьем молока с печеньем, — прервала нас Мейв, ей хотелось переменить тему разговора.

— О черт! — воскликнула Крисси. — В меня уже больше ничего не влезет!

— Но у нас прекрасное печенье. Некоторые из родственников привезли свои коронные блюда. Тетушка Синди и Энни прекрасно пекут сладости!

— Ты нас соблазняешь, мне придется что-то отведать, — сказала Сара. — Но сначала я хочу, чтобы Крисси рассказала, сколько раз ее целовал твой кузен и прижимал ли он свою вы-сами-знаете-что к ее маленькой старенькой вагинке?

Позже, когда Крисси и Мейв остались одни в их комнате, Мейв спросила:

— Ты можешь мне не говорить, если тебе неприятно, но что ты почувствовала, когда Хью тебя поцеловал?

— Ничего.

— Ничего?

— Я совсем ничего не почувствовала. Я просто считала, чтобы знать, сколько секунд это продлится.

— Ты ему разрешишь еще раз поцеловать тебя?

— Может быть. Но мне хотелось бы попробовать целоваться с кем-нибудь еще. Может, тогда бы мне понравилось. Понимаешь, может, я бы что-то почувствовала. Ты не обижаешься, правда? Я имею в виду: все-таки он твой родственник.

— Он мой очень отдаленный родственник. Я с ним никогда раньше не встречалась. Мне все равно, если он тебе не нравится. Но ты ему, наверно, нравишься? Он же пригласил тебя на следующий вечер танцев.

— Совсем не обязательно, что я ему нравлюсь. Просто я разрешила ему поцеловать себя. Он, наверно, думает, что я разрешу ему в следующий раз потрогать мою грудь или что-нибудь еще.

4

Было воскресенье, и мы расслаблялись, слушая пластинки на фонографе. Крисси, как всегда, лежала на кровати и курила, Мейв сидела, скрестив ноги, на полу, а Сара развалилась в мягком кресле, которое она привезла из Нью-Йорка. Я сидела за столом и пыталась читать среди этого дыма, музыки и болтовни.

Распахнулась дверь, и влетела Джинни Фербуш.

— Вы знаете, как мамочка-метла и папочка-метла зачинают своих деток-метелочек? — спросила Джинни.

— Я с нетерпением жду ответа, — протянула Сара.

— Они вместе двигаются. — И Джинни зашлась в приступе смеха.

— Боже, — простонала Крисси. — Где ты достаешь все эти шуточки?

— Я много читаю, — серьезно ответила Джинни.

Мейв начала хохотать, как безумная, я присоединилась к ней, и даже Сара снизошла до улыбки.

— Эй, хотите, я вам скажу еще что-то? — грозно спросила Джинни.

— Никаких больше шуток, — строго сказала Сара, — ты что, не видишь, что Марлена занимается.

— Япошки бомбили Пёрл-Харбор.

— Где этот Пёрл-Харбор? — спросила Сара.

— Боже, Сара. Ты ничего не знаешь. Это на Филиппинах.

— Нет, Джинни, — поправила я. — Это — Гавайи.

— Ну, неважно. Япошки все равно его бомбили. По радио объявили, что это значит, что Рузвельт будет вынужден просить конгресс объявить войну. Наверно, уже завтра мы начнем воевать.

Сара в ужасе завопила и залилась слезами.

Мы все посмотрели на Сару, нас поразила ее реакция. Никто из нас не знал, какая она была чувствительная, никто даже не подозревал, что она так тяжело воспримет эти новости.

— У тебя что, есть парень, о котором мы не знаем? — спросила ее Крисси. — И ты боишься, что он уйдет на войну?

— Да! Я хочу сказать, я боюсь, что они все должны будут пойти на войну — все мужчины и парни, которых мы даже и не знаем. И это случится, когда нам нужно будет встретить единственного и настоящего мужчину. Теперь, когда мы так молоды, мы не сможем набраться опыта!.. А когда состаримся и станем седыми, нам будет наплевать.

5

Прошло менее двух недель после бомбежки Пёрл-Харбора, когда Мэгги О'Коннор узнала, что ей предстоит тяжелое испытание. Доктор Хепберн сказал, что у нее опухоль левой груди. Она отказывалась поверить в самое ужасное. Они сделают биопсию, опухоль окажется доброкачественной, верила Мэгги, и через несколько дней она вернется домой. Оставалась только неделя до Рождества, Крисси и Мейв собирались приехать в Бостон на каникулы, которые длились одиннадцать дней. Если все-таки опухоль окажется злокачественной, она не сможет вернуться домой несколько недель. Ей придется отменить все рождественские планы и сделать это так, чтобы Мейв не волновалась. Ей нужно придумать какой-нибудь подходящий предлог. Но куда поедет бедная девочка? Сможет ли она убедить Гвендолин Марлоу, которую она даже не знала, чтобы та как-то позаботилась о Мейв и Крисси? Нет. Из того, что ей рассказала Крисси о характере тетки, Мэгги ясно поняла, что эта женщина отвергнет любую просьбу. Ей придется попросить свою кузину Бетти, Дочь дядюшки Джеймса, чтобы та приняла девочек и позволила им как следует отметить Рождество. Их дом будет полон детей, веселья, будут ярко гореть праздничные огни! Да, это прекрасное решение проблемы. Бетти будет приятно, что она обратилась к ней. Ей не потребуется объяснять все подробности.

Когда доктор Хепберн позвонил и сказал, что договорился обо всем и она должна лечь в больницу на следующий день, Мэгги ответила ему, что так Дело не пойдет. Ей нужно уладить кое-какие дела — на это уйдет дня два, и она ляжет в больницу не раньше понедельника.

— Моя дорогая Мэгги, мне казалось, что я вам объяснил: нужно поторопиться. Если эта чертова опухоль окажется… Чем быстрее мы с ней разделаемся, тем больше шансов у вас будет…

— Со мной все будет в порядке. Я верю, что Бог понимает: я здесь нужнее, чем там! Я буду в понедельник, Сэм.

— Черт возьми, Мэгги, ты понимаешь, что у тебя может быть рак! Что может сейчас быть более срочным, чем спасение своей жизни!

— Мне нужно повидаться со своей племянницей и объяснить ей, что меня не будет дома на Рождество.

Сара могла обнаружить, что моя мать совсем не горит желанием принимать ее на Рождество в нашем доме. Мать сказала мне по телефону:

— Весьма странно, что такая девушка, как Сара, с таким богатым домом и ее богатеньким, важным папочкой не желает ехать на каникулы в Нью-Йорк!

— Но, мама, я уже говорила тебе. Тетя Беттина в клинике, и Саре будет неприятно ехать в Нью-Йорк. И кроме того, — я начала шептать, хотя никого не было рядом и меня никто не мог услышать, — Сара не очень-то ладит с отцом.

— Ты мне этого никогда не говорила. — Мама была поражена. Я ей раньше не рассказывала подробно о болезни тети Беттины. Я надеялась, что она не начнет выспрашивать детали у Сары.

— Я не могу объяснить по телефону, мама, но мы должны пригласить Сару на Рождество!

— Конечно, — ответила мама, — здесь в Чарльстоне мы славимся своим гостеприимством. И она ведь моя племянница! — Она немного потеплела. — Лично я никогда не считала, что дети должны отвечать за грехи отцов и матерей. Хотя, если она дочь Беттины, она может подумать, что мы совсем простые.

— Она совсем другая, мама.

Мама будет поражена, когда увидит, какая теплая и приятная на самом деле Сара. Сара, наверно, зацелует ее до смерти. Я улыбнулась, представив себе эту сцену.

— Мама очень ждет тебя, — сказала я Саре.

— Звонила тетя Мэгги. Она приедет к нам в конце недели, и мы будем с ней обедать в субботу вечером. Она уже договорилась со школьным начальством. Мне бы хотелось, чтобы мы пошли в какое-нибудь шикарное место, но, видимо, это будет старая гостиница «Синий лебедь».

— Есть какие-то особые причины для ее приезда? — спросила Сара. Она красила ногти на ногах в ярко-красный цвет. Это был ответный удар — девочкам разрешалось красить ногти на руках только бесцветным лаком. Но у нее хотя бы на ногах ногти будут ярко-красными!

— Почему ей нужны какие-то особые причины? — спросила Крисси, она пыталась встать на голову. — Она соскучилась по Мейв. Разве этого не достаточно?

— Но вы же едете туда через несколько дней.

Мейв тоже начала волноваться. Может, действительно что-нибудь случилось? Она подумала, не связано ли это с ее отцом? Не болен ли он? Может, он хочет увидеться с нею? Боже, как она жаждала увидеть его!

Мейв вздохнула с облегчением, узнав, что болен не ее отец, а подруга тетушки Мэгги. «Спасибо тебе, Боже!» Хотя, конечно, ей было жаль бедную Мелиссу Торитон, которая жила в Сан-Франциско и попросила свою старую подругу приехать к ней.

— Конечно, тетя Мэгги, я все понимаю. Ты должна поехать к ней, если ты там нужна.

— Поэтому я привезла мои рождественские подарки для вас сегодня, мои милые девочки. Я надеюсь, что Крисси не будет разочарована, но я договорилась, что вы обе поживете у кузины Бетти. Вы там хорошо проведете время. Вся семья ждет вас. На Новый год будет большая вечеринка в «Ритце», которую дает клуб дяди Говарда…

— Ты не волнуйся о нас, тетя Мэгги. Все будет нормально. Просто я соскучилась по тебе. Тетя Мэгги, я так тебя люблю, — прошептала ей Мейв. — Я не знаю, что бы я делала без тебя?.. — Она замолчала.

— Я очень люблю тебя, Мейв. Больше всех на свете, — сказала ей Мэгги, она как бы напоминала себе это. Мэгги тесно прижала к себе Мейв и подумала, что будет с девочкой, если она не оправится от болезни… «Пожалуйста, Боже, пусть все будет в порядке, ради Мейв!»

Столовая в «Синем лебеде» была полна студентов и их родителей. Казалось, что все выбрали коронное блюдо субботы — шницель по-венски и картофельные клецки.

— Фу. — Сара изящно сморщила свой маленький носик. — Пища для нацистов! Можно подумать, их не волнует, что идет война.

— Ой, Боже, — застонала Крисси. — Мне кажется, это просто какая-то бурда!

Мэгги засмеялась:

— Я собиралась заказать себе шницель, чтобы попробовать что-то другое, необычное для нашей кухни в Новой Англии.

— Не обращай на них внимания, тетя Мэгги, — сказала Мейв. — Они жалуются на все и всегда. Это их стиль! Съешь шницель, я тоже закажу себе.

— Ты по-жа-ле-ешь, — предупредила ее Сара. — Тебе лучше взять ростбиф. Говядину просто невозможно испортить!

— Это ты так думаешь. Они могут сделать так, что мясо будет такого вкуса, как будто только что выиграло первое место на гонках с препятствиями! Мне кажется, лучше взять салат, — заявила Крисси.

— Съешь что-нибудь поплотнее, ты стала слишком худой, — сказала Мейв.

— Нет такого понятия — слишком худой, — уверенно заметила Сара. Она внимательно изучала меню. — Я права, тетя Мэгги?

— Мне бы не хотелось показаться старой девой, но мне кажется, что девочки, когда они растут, должны хорошо есть.

— Мне нравится, когда вы говорите, как моя тетушка, — расплылась Крисси. — Поэтому я закажу салат из крабов.

— Крабов есть нельзя, — заметила Сара. — Они плохо действуют на цвет лица.

— Слышишь, тетя Мэгги? — вмешалась Мейв. — Они целый день только и рассуждают: что полезно, а что вредно.

Наконец, мы все сделали заказ, и Мейв и тетя Мэгги рассказали нам, как изменились планы на Рождество. И тут я вдруг выпалила:

— Почему бы вам, Мейв и Крисси, не поехать с нами на Рождество в Чарльстон? — Тут я, правда, подумала, как на это все посмотрит моя мать. Еще две девушки, не похожие на нас с Севера.

— Как здорово! — воскликнула Мейв. — Мне кажется, что это так интересно. Что ты думаешь по этому поводу, Крисси? Тетя Мэгги, как ты считаешь, кузина Бетти не обидится на нас?

Мэгги улыбнулась:

— Мне кажется, все будет нормально, я скажу Бетти, что вы уже все решили раньше.

— Мне тоже кажется, что это просто прекрасно. — Крисси проверила свою талию. — Рождество на старом Юге. Как у Скарлетт О'Хара!

— Крисси хочет, чтобы у нее была такая же тонкая талия, как у Скарлетт! — объяснила Мейв тетушке Мэгги.

— Великолепно, я уверена, что она этого добьется. Но не забывай, что Скарлетт зашнуровывали и талия становилась у нее еще тоньше. Наверно, это было ужасное ощущение.

По щекам Сары покатились слезы.

— Я решила, что не поеду в Чарльстон. Я поеду в Канзас навестить маму. Я не могу смириться с тем, что она проводит все праздники одна.

Никто не произнес ни слова, пока Мейв не предложила поехать вместе с Сарой, и тетя Мэгги одобрительно покивала головой. Тогда и Крисси предложила поехать вместе с ними.

— Понимаешь, мне кажется, что это самое лучшее, что можно сделать на Рождество. Мне бы очень хотелось поехать.

— Спасибо, но я должна съездить к ней одна. Кроме того, сейчас в связи с войной очень сложно купить билеты на поезд. Будет весьма сложно приобрести даже один билет.

— Может, тебе вообще не следует туда ехать, Сара? — заметила я. — Тебе будет горько видеть свою мать в лечебнице.

— Мне кажется, что она должна поехать, — объявила Крисси. — Это ее мать! — Она выругалась. — Ох, извините меня, тетя Мэгги, нечаянно вырвалось.

— Если бы вы знали, сколько Крисси курит. Можно подумать, что она воспитывалась в приюте для малолетних преступниц. — Сара дразнила Крисси, но я поняла, что она просто старается переключить разговор на другую тему, чтобы не обсуждать ее будущий визит к матери.

— Ну уж нет! — вступилась за себя Крисси. — У кого хранится вино? За это нас уж обязательно вышвырнут из школы.

— Ну, я уверена, что вы все будете продолжать учиться, — спокойно заметила тетя Мэгги.

— Мне все же кажется, что мы с Крисси должны поехать с тобой, Сара, — взволнованно продолжала Мейв. — Марлене нужно поехать домой, а мы можем ехать с тобой и как-то помочь тебе.

— Нет, я поеду одна. Видите ли, мои дорогие, моя мама — старомодная южная красавица, и ей будет неприятно, если кто-то ее увидит тогда, когда она плохо себя чувствует и скверно выглядит! «Сара, — обычно говорила она мне. — Никого не впускай в дом, пока не приведешь в порядок лицо и в твоем сердце не будет звучать приятная мелодия!»

Марта Уильямс стояла в дверях в своем лучшем костюме из серой шерсти. Она ждала девочек, за которыми поехал на вокзал муж. Она решила надеть этот костюм, потому что хотела, чтобы у ее гостей создалось о ней впечатление, как об изысканной женщине благородного происхождения, южанке. Ведь эти две девочки с Севера — Крисси Марлоу, с ее богатством и трагичным прошлым, и дочка писателя… Книжный клуб, к которому она сама принадлежала, даже не давал рецензии на книги ее отца. Они были такими грязными — он описывал вожделение, жадность и гомосексуализм. Хотя Марлена и уверяла, что Мейв О'Коннор очень милая, Марта была убеждена, что девица окажется высокомерной. Ведь с одной стороны, у нее такой знаменитый отец, а с другой — все эти великосветские снобы с голубой кровью из Бостона. Ну ей придется доказать этим девчонкам, что хорошее воспитание и манеры — достояние не только богатых. Она чувствовала, что визит девочек из школы Чэлмер пройдет нелегко.

Папа остановил «додж» у дома, и мы все вывалились из машины. Я подбежала к маме и обняла ее.

— Мама, я так соскучилась по тебе!

— Я тоже скучала по тебе, Марлена. Но что случилось с твоими волосами?

Я потрогала волосы: я совсем забыла, что первое замечание матери будет по поводу моих волос.

— Они стали, светлее, гораздо светлее! Марлена Уильямс, ты покрасила волосы!

— Это получилось совершенно случайно, мама. Мы были в аптеке в городе, и кто-то сбил бутылку перекиси водорода с полки, и… она свалилась мне прямо на голову…

Мама смотрела на меня с удивлением.

— Что за сказки ты мне рассказываешь? Как может бутылка свалиться…

— Мама, может, мы поговорим об этом позже? Я хочу представить тебе Мейв и Крисси. Мейв, Крисси, это моя мама.

— Добро пожаловать, Мейв и Крисси, — вежливо промолвила мама.

Мейв крепко пожала маме руку.

— Благодарю вас, миссис Уильямс. — Она говорила так тихо, что маме пришлось наклониться к ней, чтобы расслышать. — Вы очень любезны, что пригласили нас. Это просто рождественский подарок!

Я поняла, что на маму произвели впечатление манеры Мейв. Крисси тоже протянула руку.

— Как вы поживаете, миссис Уильямс? — холодно сказала она, как бы подражая маминому тону. Но потом Крисси вдруг расплылась в улыбке, все ее лицо расцвело, она стала такой красивой — какая же она милая, если сбросит свою обычную маску. — Я не могу выразить, как прекрасно, что мы здесь, миссис Уильямс. Праздники в хорошем доме!..

Мама немного расслабилась.

— Мы вам очень рады, Крисси и Мейв. — Она начала хлопотать. — Я знаю, как плохо обслуживают в поездах в наше время. Вы, наверно, умираете от голода. Поэтому мы сейчас немного перекусим. Марлена, покажи девочкам, где можно повесить пальто и где вымыть руки. Мы сначала поедим, а потом разместим девочек.

Мы вошли в столовую. На столе был сине-белый чарльстонский фарфоровый сервиз. Это был один из любимых маминых сервизов. Стол ломился от блюд — цыплята по-чарльстонски (они готовятся с кунжутным семенем и ломтиками апельсина), суп из крабов, блюда гороха с перчеными сливками и измельченными грибами, огромный пирог из батата, пирог с пралине из орехов-пекана, плетеная корзинка с маисовым хлебом…

Крисси закрыла глаза и обхватила себя руками.

— Мне кажется, что я умерла и теперь нахожусь в раю!

— Мама, ты, наверно, ожидала, что сюда нагрянет вся армия генерала Шермана, — захихикала я.

— Как ты можешь говорить такие ужасные вещи, Марлена?

— Вы действительно, наверно, ожидали набега кочевников, миссис Уильямс, — заметила Мейв. — Вы даже себе не можете представить, как все аппетитно выглядит, особенно после многих недель питания в школе Чэлмер.

Мы с Мейв с ужасом наблюдали, как Крисси с верхом наложила себе всего на тарелку.

— Домашняя еда, — вздохнула она — вы что, все сами готовили, миссис Уильямс?

— Да, мы готовили вместе с Бесс. — Мама улыбнулась Бесс, которая тут же добавила цыпленка мне на тарелку. Я еще не успела отведать ни кусочка.

Пока мы ели, я видела, как Крисси изучает маму. Мне было интересно, что она думает. Почему она так внимательно ее разглядывает? Как будто она вообще никогда раньше не видела матери.

— Миссис Уильямс… мистер Уильямс, — обратилась к родителям Крисси. — Мы все с удивлением посмотрели на нее. — Когда мы были в Бостоне на Дне благодарения, мы все называли тетю Мейв — тетушка Мэгги. Могу я вас называть тетя Марта и дядя Говард?

Папа был доволен:

— Конечно, ты меня можешь так называть, золотко! Это так приятно, не правда ли, Марта?

Мама была поражена вопросом.

— Конечно, — сказала она. — Мне это будет приятно. Но как насчет твоей тети? Может, ей не понравится, что у тебя завелись новые родственники?

Крисси вздохнула:

— Ну, тетя Гвен не такая уж тетка. Я хочу сказать, что если бы я могла выбирать, тетя Гвен не была бы в числе тех, кого бы я выбрала себе в родственники. Она даже не дотянула бы до сотого места, — добавила Крисси.

Папа перевел разговор на другую тему, прежде чем мама начала задавать вопросы о семье Крисси.

— Девочки, ешьте! Завтра канун Рождества, у нас планируется праздничный обед. Нам нужно все расчистить, чтобы было место, куда поставить новые блюда!

— Так странно: Рождество — и цветут камелии! Камелии — в декабре! — Мейв захлопала в ладоши.

— В Южной Каролине камелии цветут в декабре и январе.

— Мамины камелии всегда завоевывают призы.

— Марлена, я никогда не получала первый приз! Старая миссис Рено всегда его уносит!

— Мне кажется, они присуждают ей первую премию просто по привычке. — Мне нравились камелии мамы.

— В январе проходит ежегодная выставка в Бофорте, — объясняла мама. — Потом в мае мы всегда ездим в Оранджбург, там проходит фестиваль роз. Девочка, вам нужно приехать в мае, когда все будет покрыто цветущими розами.

— Мне кажется, им больше понравится в июле, — заметил папа. — В июле бывают фестивали воды, это прекрасное зрелище!

— Хорошо, — радостно согласилась Крисси, потряхивая волосами, — тогда мы приедем и в мае и в июле!

Все засмеялись, а я сказала:

— Тогда нам стоит поехать в Кэмдден и посмотреть стипль-чез, Крисси обожает лошадей, — объяснила я родителям. — Вот если бы здесь была Сара!

Я сразу же поняла, что мне не следовало ее упоминать, потому что мама посмотрела на меня очень внимательно. Я могла прочитать в этом взгляде, что ей нужно все узнать о Саре и Беттине и о дяде Морисе. Я отвела глаза. Мне не хотелось ей что-то объяснять.

— В половине шестого мы пойдем к святому Филиппу на Церковной улице на рождественское святое причастие. Потом наши знакомые и родственники вместе с нами придут на рождественский обед. Ты не против, Мейв, что служба будет в англиканской церкви?

— Конечно, нет. Тетя Мэгги говорит, что Младенец был рожден для всех нас!

— Хорошо, мама будет довольна. Пожалуйста, чтобы она была совсем счастлива, никаких свитеров, или носков, или сандалий. Платья, чулки и низкий каблук, прошу вас!

Мы вошли в церковь, мама шла первой, а Крисси — последней. Поэтому Крисси пришлось сидеть в другом ряду. Позже, когда началась служба, я поняла: хорошо, что она далеко от мамы. Крисси вообще не слушала службу. Как только мы уселись, она начала флиртовать, по-настоящему флиртовать с кадетом, который сидел в противоположном ряду. Он был весьма привлекателен, но мама этого бы не поняла, хотя бы потому, что это был кадет из Военной академии. Их не считали настоящими жителями Чарльстона. Хотя все знали, что они храбро воевали в Гражданскую войну.

— Кто он? — прошептала мне Крисси, не отводя глаз от привлекательного парня в красивой форме, хотя уже началась служба.

— Я не знаю, — прошептала я. — Просто один из кадетов из академии. Сиди спокойно!

— Правда симпатичный?

Я уставилась прямо вперед.

— Пожалуйста, Крисси. Здесь не место обсуждать парней, — умоляла я.

— Он гораздо приятнее, чем Хью Уинтроп, правда?

— Тихо! Все смотрят на тебя! Мама решит, что ты просто ужасна!

Крисси благоговейно сложила руки на коленях и не смотрела на кадета, пока не пришло время причастия. Но он ей улыбался, и она все же кокетливо взглянула на него своими огромными глазами.

Наконец хор запел «Возрадуйтесь, добрые христиане», служба закончилась. Я вздохнула с облегчением.

В то время как мои родители желали знакомым веселого Рождества, я познакомила Мейв и Крисси с некоторыми моими бывшими школьными друзьями. А Крисси и кадет Ронни Филдинг познакомились сами.

Закуски в канун Рождества включали сельский окорок, крабов со специями, салат из омаров, птицу, паштет из цыплят, бататы в апельсиновой кожуре, всякие соленья и огромное количество десертов, включая пироги из лесных орехов, арахиса и ямса. Крисси ничего не ела. Она очень волновалась по поводу свидания, назначенного на следующий день после Рождества с Ронни Филдингом. Флирт — это одно, а свидание — совершенно другое. Теперь она уже сомневалась, симпатичный ли он парень.

* * *

Прошло два дня после Рождества, когда я набралась смелости и рассказала маме и папе о тете Беттине. Мне пришлось это сделать, потому что мы получили телеграмму, из которой явствовало, что Сара едет в Чарльстон. Мейв, Крисси и я расстроились, мы не знали, что могло случиться в Канзасе, из-за чего Сара так быстро оттуда уехала. Она, наверно, успела повидать свою мать не более одного раза. Но все равно ее телеграмма нас рассмешила:

«Еду. Прибуду в Чарльстон Бог знает когда на этом ужасном поезде. Если вообще выдержу это путешествие. Пожалуйста, если не сложно, пусть меня кто-нибудь встретит. Хотя вы знаете, как я ненавижу приносить дополнительные сложности кому-нибудь. Буду хорошо себя вести и не буду никому мешать. Ваша Сара».

Мне захотелось плакать. Телеграмма была, конечно, забавной, но она была и грустной. Как и сама Сара. Маме не было смешно.

— Такая излишняя экстравагантность, — сказала она мне, — как будто она пытается утереть нам нос тем, что может тратить так много денег. Четырнадцатилетняя вертихвостка!

— Мамочка, пожалуйста, не приходи ни к какому выводу прежде, чем увидишь Сару. Она специально так составила телеграмму, чтобы мы ее не жалели. Наверно, в санатории с тетей Беттиной случилось что-то очень неприятное. На самом деле Сара очень приятная девочка.

— Я совсем не собираюсь невзлюбить Сару. Как ты можешь говорить такое своей маме! У меня нет никаких предрассудков. Я уверена, что ее нужно больше жалеть, а не ругать. Ведь если ее мать Беттина, а отец…

Папа и мы трое поехали встречать Сару, а мама осталась дома. Она готовила свежие полотенца, взбивала подушки, которые совсем не нужно было взбивать. Поставила новый букет на обеденный стол.

Когда мы подъехали, мама была на передней веранде. Она оглаживала на себе юбку и нервно поправляла волосы. Выскочив из машины, Сара сбросила прямо на землю коричневое меховое пальто и побежала к маме с распростертыми объятиями.

— Тетя Марта! О, тетя Марта! Это была такая ужасная поездка, мама меня совсем не узнала. Тетя Марта…

Было видно издали, как мама напряжена. Сара бросилась к ней, обняв, прижала свою белокурую кудрявую голову к маленькой маминой груди.

— О, тетя Марта, если бы вы видели мою бедную мамочку, ваше доброе сердце разбилось бы.

Я видела, как мама неловко обняла Сару. Я также заметила, как мама старалась вымолвить хоть слово. Получалось это с трудом, как будто в ее горле застрял огромный болезненный ком.

— Не плачь, Сара, милая. Все будет в порядке. Мы постараемся, чтобы все было в порядке.

Сара подняла залитое слезами лицо:

— Я хочу сказать, тетя Марта, когда я здесь, я начинаю верить, что все будет в порядке. Вы такая милая, тетя Марта. Мама так и говорила мне, еще когда она… не болела. Она говорила: «Моя сестра Марта — самая милая и красивая сестра в мире. Когда-нибудь ты ее увидишь, Сара, и поймешь, что я была права».

Обнявшись, мама с Сарой пошли в дом. Мы последовали за ними. Мейв плакала. Но папа и я широко улыбнулись друг другу.

— В поезде было полно солдат, но я с ними почти не разговаривала.

— Почему? — потребовала ответа Крисси. — На тебя что, вдруг напала скромность? Мне кажется, что ты упустила огромный шанс.

— У меня было плохое настроение. Я не могла ни о чем думать, только о маме. Кроме того, я ничего про них не знаю. А вдруг они все оказались бы сексуальными маньяками!

— Я так понимаю, что ты вдруг оробела, — понимающе улыбнулась Крисси.

— Конечно, нет! Я уже сказала, что переживала из-за мамы. Ну-ка, расскажите, чем вы тут занимались.

— Крисси жутко кокетничала с кадетом из академии.

— Боже, как ужасно!

Я засмеялась:

— Ну, ничего страшного, они только, сидя в машине, поели гамбургеров, у нас это популярное времяпрепровождение!

— У него что, машина? И он достаточно взрослый? У него есть права?

— Да, какой-то драндулет.

— Вы обжимались?

Крисси не отвечала.

— Так, значит, обжимались. Может, ты ему позволила еще что-нибудь? — хитренько поинтересовалась Сара.

Мы с Мейв невольно наклонились вперед. Мы не задавали Крисси подобных вопросов по поводу ее свидания. Но теперь, когда здесь была Сара, нам было интересно узнать подробности.

— Так что ты ему позволила? — продолжала Сара, так как Крисси не ответила на ее первый вопрос.

— А ты сама как думаешь?

— Ты ему разрешила себя трогать, ну-ка, выкладывай правду.

— Можно сказать, да.

— Где он тебя трогал?

— А ты как думаешь? — Крисси вовсю наслаждалась нашим вниманием.

— Твои сиськи?

— Да…

— И еще ниже?

— Да…

— А ты его тоже трогала? Там, внизу?

— Нет!

— Почему? — спросила Сара. — А мне не хотелось.

— Почему?

— Он мне не нравится.

— Даже после того, как он тебя везде трогал?

— Особенно после этого, — засмеялась Крисси. — Ну что, теперь я самая опытная из вас?

— Наверно… пока что. — Сара вскинула голову. — Но тебе следовало потрогать его там, чтобы хотя бы знать, что там такое. Как ты считаешь, Мейв?

— Я не знаю, — Мейв покраснела. — Мне кажется, что у нее еще будет время для этого. Кто хочет прогуляться со мной в порт?

— Пошли, — заявила Сара, — я хочу здесь увидеть все. Я подумала: здесь есть форт Самтер и форт Мултри, недалеко Бофорт… Да, это не город, а золотые россыпи солдат, моряков и морских пехотинцев! Если мы когда-нибудь будем нуждаться в мужиках, то всегда сможем вернуться домой в Чарльстон…

Осень. 1942

Гвен Марлоу не была напрямую виновата, что ее племянница распростилась с невинностью в сентябре 1942 года. Сара тоже немного приложила свою руку. Гвен обеспечила случай, место и мужчину. Вдоволь насладившись тем, что потакала всем своим желаниям после развода, Гвен теперь была готова принять на себя бремя ответственности перед обществом. После объявления войны она просто кипела от жажды деятельности и приступов патриотизма! Если высшие классы не будут готовы к тому, чтобы самим защищать свои привилегии, то кто станет это делать за них? Она участвовала во всех комитетах по сбору шелковых и нейлоновых чулок, кулинарного жира, консервных банок, использованной бумаги, старых шин, даже пустых тюбиков из-под пасты. Она уговаривала других, чтобы те вязали и сворачивали бинты для «Красного Креста». Но лучше всего она организовывала ленчи и балы, где продавались облигации военного займа и проводились благотворительные лотереи в пользу флота, морской пехоты и выдавалась помощь всем, кто в ней нуждался.

Когда было решено организовать лотерею для Морской лиги в отеле «Плаза», на открытии осеннего сезона в Персидском зале, естественно, Гвен выбрали председателем лотереи.

Во-первых, она сама жила в «Плазе», а во-вторых, никто не мог сравниться с ней в смысле энергии, у нее были все необходимые для проведения подобных мероприятий качества! Она всегда могла привлечь крупных спонсоров и известных личностей. Итак, было решено, что несравненная Хильдегард, в своих длинных лайковых перчатках, будет играть на пианино и петь несколько неприличные песенки. А Гвен постарается наполнить зал молодыми красотками, чтобы военным было с кем танцевать, да и просто, чтобы украсить проводимое мероприятие!

Естественно, Гвен вызвала из колледжа Смит свою Гвенни и ее подружек. Но кроме того, Гвен представилась прекрасная возможность пригласить свою племянницу и ее трех подруг, с которыми та так подружилась. Правда, они были слишком молоды для такой вечеринки, где были полные жара и бурлящей крови молодые солдаты и офицеры. Интересно, сколько лет Крисси — пятнадцать или уже шестнадцать? Гвен, естественно, не могла вспомнить. Про своих-то детей и то не все — упомнишь! Ну, неважно, Крисси и ее подруги вполне взрослые девицы, а уж выглядят-то, несомненно, такими, ну, может, за исключением этой маленькой мышки с Юга.

Кроме того, Гвен считала, что она должна хотя бы раз развлечь друзей своей племянницы. Крисси вечно ездила к ним домой на все каникулы. Она провела все лето в Саутгемптоне с этой девицей Голд, у которой папа — еврей! А ее подруга Мейв, несмотря ни на что, была из Бостона — та самая Эббот, и все всегда писали кипятком по поводу новых книг ее отца, как будто он был мессией! Да, ей нужно пригласить их. Никто не будет интересоваться возрастом девчонок. А «если даже кто-нибудь спросит, ну что ж, она — Гвен Марлоу, и сейчас вдет война!

Гвен начала считать. Гвенни приедет и привезет с собой пять подруг, Крисси и ее три подружки — всего десять человек. Ей нужно заказать как минимум пять комнат, даже если менеджер отеля будет клясться, что свободных комнат нет, а преимущества представляются только воинам.

— Мне нужны пять комнат на уик-энд, — заявила она менеджеру, — и не вздумайте мне напоминать, что сейчас идет война!

Когда Крисси получила приглашение, ей совсем не хотелось его принимать. Все, что связано с теткой Гвен, всегда плохо кончалось. И она совсем не жаждала видеть эту самодовольную засранку Гвенни. Но Саре хотелось поехать.

— Все, что угодно, только вырваться из этих стен, малышка! — томно протянула она, имитируя какого-то комика. — Мне бы хотелось увидеть, как поет и играет Хильдегард. Мне говорили, что она расхаживает по залу и щиплет парней за задницу и что каждый раз, когда она поет «Последний раз, когда я была в Париже», кто-то в знак уважения к ней покупает облигацию за двадцать пять тысяч долларов. Мне хочется там побывать!

— Тебе ничего другого не остается, как сдаться, — засмеялась Мейв. — Ты же знаешь, что Сара всегда добивается своего!

Крисси лежала на спине на великолепном покрывале отеля «Плаза», ее бледно-желтое шелковое вечернее платье было задрано до талии, ноги без чулок (последняя предвоенная пара чулок была выброшена еще на прошлой педеле из-за сплошных «дорожек») были широко раскинуты. Желтые трусики валялись на полу, а новые, тоже желтые, босоножки, купленные только вчера во время быстрого налета на магазин, также валялись на великолепном покрывале. Прапорщик Корки Таун в вечернем пиджаке, но с голой попой, только четыре месяца назад окончивший Принстон, совсем придавил ее. Он очень энергично и грубо старался прорваться через ее девственную плеву.

Крисси решила, что настало время на этот раз дойти до конца, если даже это будет стоить ей жизни. По тому, как продвигались дела, было похоже, что этот вариант весьма вероятен.

Весь в поту, хрипло дыша, прапорщик Корки Таун предложил:

— Ты должна применить французский способ.

— Что?

— Ты что, не знаешь? Минет. Отсоси меня.

— О-о-о!..

— А потом я тебя, — обещал он. — Некоторые парни не любят нырять в муфту, мне все равно. Мне это даже нравится.

Крисси было непонятно большинство слов, но она поняла, что он имел в виду, и хитренько улыбнулась. Вот был бы поражен прапорщик Корки, если бы узнал, что у нее есть огромный опыт именно в этом способе занятий любовью! Она могла бы научить его кой-чему.

— Нет, — резко ответила она.

Она не выйдет девственницей из этой комнаты, хотя бы в техническом смысле слова, если даже ей придется держать здесь Корки всю ночь. Он, наверно, решил, что его грустный и трогательный рассказ о том, что он скоро пойдет на войну, заставил ее пригласить Корки в эту комнату, на эту постель и развалиться в порыве страсти под ним, чтобы он не пошел на войну или, может, на смерть, не полюбив кого-нибудь. Но все было совсем не так.

Поцелуи, объятия и разрешение потрогать себя — в пределах нормы и за ее пределами — с различными представителями противоположного пола совершенно не возбуждали Крисси. Может, это происходило из-за того, что она не пускала никого в свои глубины? Сегодня ей все станет известно. Сегодня она распростится со своей невинностью!

Она поцеловала его и всего обслюнявила, она засунула ему в рот язык и начала им так двигать, как она считала, весьма страстно. Она даже погладила его по ягодицам.

— Постарайся немного — посильнее, — прошептала она бедному Корки. Потом Крисси подула ему в ухо, предполагалось, что после этого парень взовьется до потолка.

Она протянула руки под него, где его пенис усиленно старался войти в нее. Крисси начала его гладить. Корки застонал и сильно проник в нее, и тут застонала Крисси, но не в порыве страсти; ее пронзила сильная боль, наконец все свершилось! Сразу же после соприкосновения с ее теплотой он взорвался и полностью обрушился на нее.

Крисси вспомнила один из стишков Джинни:

Крисси подождала немного, а потом сказала:

— Пусти меня, пожалуйста. Слезай с меня. Мне нужно принять душ.

— Зачем? — спросил он, лежа без сил на ней. — Ты кончила?

— Нет, но ты кончил.

— Я могу тебя… пальцем, — предложил он ей, — или, если хочешь, я могу тебя пососать.

— Нет, но все равно спасибо. Тебе лучше пойти вниз, пока тебя не хватились. Я тоже скоро спущусь.

— Ты правда не хочешь? — нудно продолжал прапорщик Корки.

Крисси не отвечала ему. Она встала с кровати и одной рукой расстегнула «молнию». Мятое платье полетело на пол. Когда Корки увидел ее голое тоненькое тело с небольшими твердыми грудками, которые задорно рвались вверх, он опять захотел ее.

— Я мог бы в этот раз заставить тебя кончить, — продолжал он.

Крисси ему не ответила и пошла в душ. Она не включала воду, пока не услышала, что он ушел и закрыл за собой дверь. Тогда она пустила воду в полную силу, стараясь не замочить волосы. Пока теплая вода начисто отмывала тело от скверны, Крисси начала себя ласкать, пока не почувствовала знакомые спазмы, находившие на нее волна за волной…

Когда она вернулась в Персидский зал, оркестр играл «Чаттануга Чу Чу», но ей совсем не хотелось танцевать джаттербаг. К ней подлетела Сара.

— Где ты была? — взволнованно спросила она. Ей только что удалось избавиться от трех парней в форме, все они старались произвести на нее впечатление своими военными победами.

— Твоя тетушка Гвен ищет тебя уже полчаса. Мне кажется, что она хочет тебя кому-то представить. Гарриманы или кто-то еще…

К ним подошла Гвенни Уинслоу.

— Вы слышали последнюю новость? В декабре заканчивает группа в сорок три человека в Йеле. И говорят, что три четверти парней уже записались в армию, — жаловалась она. — Так в Йеле практически никого не останется…

— Какой ужас, — радостно завопила Сара. — Что будут делать девочки в колледже Смит без мальчиков Йеля?

Гвенни непонимающе посмотрела на Сару и отошла.

— Так, вернемся к тебе, — продолжала Сара. — Крисси Марлоу, ты пошла наверх с этим прапорщиком, ну, у которого еще остались на лице дырки от прыщей во время пубертации? — Она быстро пощупала волосы Крисси. — Та-а-ак, немного влажные. Что ты делала, мое золотце?

— Я тебе заявляю, Сара Лидз Голд, — Крисси старательно передразнила акцент Сары, — что ты хуже, чем писатель Эллери Квин.

Сара угрожающе посмотрела на нее.

— Крисси?

— Угу. Морские пехотинцы наконец пошли в атаку!

Зимняя пора. 1943

1

Мэгги О'Коннор потеряла свою правую грудь на Рождество 1941 года, а левую — в следующем году. Теперь, спустя год, доктора требовали, чтобы она опять легла в больницу — как они сказали, для проверки. И стоит провести рентгенотерапию, чтобы быть во всем уверенными. Но Мэгги понимала, что она проигрывает свою борьбу. Она хотела только знать, сколько пройдет времени, прежде чем болезнь придет к естественному завершению. Ей столько предстояло сделать во благо родины, больницы, где она работала, в память матери и, самое главное, Мейв. Она испытывала гнев, что судьба так распорядилась ею. Она бунтовала и ходила в церковь отмаливать грехи и дурные мысли. Ей было нужно еще время, чтобы она могла проводить мать на вечный покой. Кто позаботится о матери, если Мэгги умрет первой? Боже мой, а что же с Мейв? Она сильная и хорошая девушка, но все еще слишком молода. Она еще не повзрослела, чтобы со всем справиться. А ее дитя? Кто будет за ним присматривать? Только не Мейв. Она никогда не скажет Мейв, что с ее ребенком не все в порядке, но он живет в семье, которая его любит. И Пэдрейк. Мэгги с ним не общалась. Конечно, она знала об успехах его книг. Он жил в Ирландии; каждый роман приносил ему все больше признания и славы. Она не могла понять, почему критики так восхваляют его работы, — ей казалось, что они полны ненависти, почти всегда необъяснимой. Но люди восхищались ими. Не случится ли так, что после ее смерти Пэдрейк вернется и опять заберет Мейв? Или, может, Мейв сама начнет искать его. Мэгги чувствовала, что Мейв любит Пэдрейка и грустит по нему.

О, Пэдрейк! Что станется с ним? Мир знал его только как гения-отшельника. Мир всегда прощает гениям их эксцентричность, их любовь и ненависть, даже когда они выходят из моды, — это тоже своего рода эксцентричность. И это делает их более интересными и выделяющимися. Они стоят в стороне от остального человечества. Но для нее Пэдрейк был не только эксцентриком. Его гениальность была смешана с сумасшествием. Может, это гены, которые были в их крови? Может, он с самого рождения нес в себе эту страшную кару? А что будет, если об этом узнает остальной мир? Кто защитит Пэдрейка от волков, которые набросятся на него, почуяв запах крови?

Нет, ей нельзя сдаваться. Еще не время. Что сказал их святой Франклин Д. Рузвельт, когда его попросили, чтобы он остался еще на один срок? Бедный, усталый и больной человек, он сказал миру: «…и в этой войне я так же не могу оставить свой пост, как этого не имеет права сделать солдат…»

Ей придется продолжить борьбу, она не имеет права покинуть свой пост.

Когда Мэгги вернулась из больницы, ей пришлось смириться с тем, что в ее распоряжении осталось самое большее два года. За это время ей нужно было сделать очень много! Самое главное — подготовить Мейв к мысли о ее смерти. Ей следовало убедить Мейв в том, какую опасность представлял Пэдрейк. Ей также следовало привести в порядок все дела, чтобы Мейв стала хранительницей музея, могла заниматься больницами, которые существовали на пожертвования семьи Эбботов. И могла помочь своей бабушке, но с наименьшими затратами нервной энергии. Бедная девочка, ей только что исполнилось шестнадцать и на ее плечи вскоре будет возложен такой огромный груз!

Мэгги решила на лето открыть дом в Ньюпорте. Там они с Мейв смогут провести время и обо всем поговорить. Наверно, Крисси и Сара будут с ними большую часть лета, а Марлена поедет домой в Южную Каролину.

Мэгги послала свой «паккард» за девочками. Она купила машину год назад, чтобы доказать судьбе, что она все еще борется с ней. В 1942 году с конвейера сходили последние машины, шла война, и было неизвестно, когда будут строить новые модели. Кроме того, Мэгги не была уверена, что это не последняя машина в ее жизни.

2

Я едва сдерживала слезы, прощаясь с Сарой, Крисси и Мейв. Мейв заставила меня дать слово, что я приеду в Ньюпорт хотя бы на две или три недели. Я попросила Сару, чтобы она писала мне хоть раз в неделю о том, что у них там происходит.

— Особенно если кот спрыгнет с крыши!

Сара захихикала.

— Что ты имеешь в виду?

— Сара, эту фразу сейчас используют военные, чтобы объявить, что произошла высадка войск… А солдаты имеют в виду засовывание ты-сама-знаешь-чего-и-куда.

— Ну, если случится ты-сама-знаешь-что или если мой кот просто сломает себе шею, ты узнаешь об этом первая. Я тебя прошу, чтобы ты хорошо проводила время с парнями, которые крутятся вокруг тебя, и если твой кот свалится с крыши, ты мне пришлешь открытку с надписью «Внутри как ни три» — и я все пойму!

Мейв и Сара очень волновались, когда ехали по Бельвью-авеню с прекрасными изумрудными газонами и великолепными летними домами. Крисси сидела молча.

Ей станет больно, если она опять увидит дом бабушки Марлоу. Она старалась забыть это время, не думать о своих бабушке и маме. Крисси даже не представляла, что после стольких лет она все равно будет скучать по матери, вспоминать ее лицо, духи, голос: «Кто самая сладкая конфетка мамочки?» — «Ты — моя любимая девочка!» Потом она вспоминала: «Беги, моя крошка. Няня тебя ждет, моя красавица. У меня нет времени прочитать тебе сказку, мой зайчик. До завтра, мой ягненочек!»

И это е… зал суда. «Мамочка! Мамочка!» Крисси слышала, как плачет ребенок, как будто это была не она! Мейв взяла ее за руку:

— Мы уже приехали, Крисси. Жаль, что ты так переживаешь. Это дом твоей бабушки? Вон тот, за забором?

Крисси пожала плечами.

— Теперь это дом тети Гвен. Мне все равно. Это всего лишь дом! — Иногда она просто ненавидела воспоминания о своей матери. И если она ее так сильно ненавидела, тогда все прошлое не имеет никакого значения! Но она все еще была очень напряжена.

Мэгги поздоровалась с ними и спросила:

— Хотите посмотреть дом?

Сара оглянулась. Перед ней был огромный бальный зал.

— Вот это да! Наш домик в Саутгемптоне даже рядом не стоял с вашим! Ваш дом просто великолепный, великолепнейший! Я должна отметить, тетушка Мэгги, вы умеете жить, вы — неевреи!

Все засмеялись, даже Крисси. Мэгги обняла Сару:

— А я должна сказать, что вы, евреи, умеете заставить девушку смеяться.

Мэгги нашла Крисси в библиотеке, лежащей на огромной софе эпохи итальянского Возрождения.

— Похоже, что тебе здесь удобно, а это трудно ощутить в таком месте. Эти комнаты великолепны, но их не назовешь уютными.

Она заметила следы слез у Крисси на щеках.

— Почему ты не пошла на пляж Бейли с Сарой и Мейв?

— Я не знаю. Мне не хотелось, я читала.

— Все в порядке? — Мэгги взяла книгу, лежащую на софе. Это был «Колодец одиночества» Редклиффа Холла.

— Не удивительно, что ты вся в слезах. Это грустная, угнетающая книга, разве я не права?

— Вы читали ее? Она про лесбиянок.

— Да, я знаю.

— Вам не кажется странным, что я ее читаю? — спросила Крисси, она сразу ощетинилась.

— Нет, я так не думаю. Это хороший роман. Конечно, книга пользовалась не совсем хорошей славой из-за содержания…

«О Боже, подумала Мэгги, бедное дитя обеспокоено, волнуется из-за…»

— Вы не думаете, что я… одна из них… только потому, что я читаю эту книгу? — У нее был слегка вызывающий тон.

— Крисси, дорогая, конечно, нет. Я же тебе сказала! Я сама читала эту книгу. Она волнует, я это знаю, но ты не должна волноваться.

— Я могла бы стать лесбиянкой, — выпалила Крисси, сбрасывая с себя часть груза. — Я не уверена… — Она снова заплакала.

Мэгги обняла девочку, и вскоре Крисси рассказала ей все: как она грустила по своей маме и что у нее случилось с учительницей музыки.

— О, Крисси, — Мэгги почувствовала, что тоже плачет, — ты была просто наивным ребенком и попала в такую тяжелую ситуацию. Это совсем не значит, что ты лесбиянка. Ты была одинока, и тебе было нужно внимание, был нужен кто-то, кто бы мог занять место твоей матери. Естественно, что тебя тянуло к этой милой леди, она стала тебе хорошим другом. И… — Она замялась. Как она сможет объяснить поведение учителя? Та ведь не была ребенком… — И твой друг, она тоже была так одинока, и она потеряла контроль над собой. Она была взрослой, именно она должна была… — Мэгги опять замялась. Потом сказала: — Да, этого не следовало делать. Но это не твоя вина. Твоя подруга забыла свои обязанности по отношению к тебе, потому что она сама нуждалась в любви. Мне кажется, что она воспользовалась тем, как ты была несчастна, чтобы удовлетворить свою собственную нужду! Но она, бедняжка, заплатила за это страшную цену. Правда? Но она уже за все заплатила. Забудь обо всем, Крисси. Хватит выплачивать долги…

— Но как я могу быть уверена, что я… что, вы понимаете, что я не одна из этих? Я люблю моих друзей, Мейв, Сару и Maрлену. Я люблю вас, тетя Мэгги.

— Спасибо, и я тебя тоже очень люблю. Но существуют разные виды любви. Нам нужно благодарить Бога за это. Любовь, которую вы испытываете к своим друзьям, — прекрасное чувство. Я молю Бога, чтобы он поддержал тебя и всех остальных до конца… вашей жизни.

— Но мне кажется, что я никогда не встречу мальчика, которого могла бы полюбить.

Мэгги тихонько засмеялась, погладила блестящие волосы Крисси.

— Ты еще так молода, Крисси, совсем девочка. Ты его встретишь, обязательно встретишь. Просто дай себе шанс. Ты встретишь своего любимого. А потом ты будешь любить своих детей.

— Моя мать не любила меня, — горько заметила Крисси.

— Я уверена, что она тебя любила. Может, как-то по-своему… Крисси, существуют разные проявления любви. Просто прими как факт, что она тебя любила, вот и всё. Нужно расстаться с прошлым, тогда мы сможем свободно идти вперед.

Крисси положила голову на грудь Мэгги.

— Я так вас люблю! Вы относитесь ко мне, как мать.

«О, Крисси, тебе придется расстаться и со мной, и наверно, очень скоро!»

Все четверо были на кухне и готовили обед.

— Как здесь интересно, — сказала Сара, нарезая розовый редис.

— Я рада, что ты так считаешь, Сара. Я боялась, что вам не понравится, ведь я пригласила вас на лето в дом, где почти нет слуг. Бедная Бетси, даже если остальные комнаты закрыты, у нее масса работы. Но мне кажется, что в этом году никто в Ньюпорте не может нанять столько слуг, сколько требуется, — военные заводы работают день и ночь! Поэтому нам придется управляться самим.

Мейв чистила картошку.

— Когда мы были в Хаммерсмит-фармс, Джекки и ее сестра Ли подстригали живую изгородь. Их мать обожает хорошо подстриженные живые изгороди!^[1]

— Я никогда не встречала Джанет Очинклосс. Я вообще почти никого не знаю в Ньюпорте. Джекки не учится в школе мисс Чэлмер, не правда ли?

— Нет, — ответила Сара, аккуратно очищая огурец.

— Она учится у мисс Портер в Фармингтоне, штат Коннектикут. Но мы дружили еще в Хэмптоне. Родственники отца Джекки — Бувье^[2] живут в Восточном Хэмптоне. У них там прелестная усадьба Лазета. Но ее мать вышла замуж за Хью Очинклосса, и теперь они живут в Вашингтоне и приезжают сюда только на лето. Мейв с ней встречалась у нас прошлым летом.

— Отец Джекки очень симпатичный, не правда ли, Мейв? Конечно, он не так красив, как твой отец. Никто с ним не может сравниться. Могу себе представить — иметь такого красивого и знаменитого отца. Мы просто умираем, так хотим с ним познакомиться, правда, Крисси?

Мейв быстро взглянула на Мэгги, и Крисси перехватила взгляд, которым они обменялись. Она уже давно поняла, что между отцом и Мейв существовала проблема, которая также касалась и тетушки Мэгги. Но в отличие от Сары Крисси никогда не лезла не в свое дело.

Мейв медленно вытерла руки о полотенце:

— Наверно, когда-нибудь вы познакомитесь с ним. Когда он приедет из Ирландии.

— А пока, тетя Мэгги, — сказала Сара, — мне хотелось бы, чтобы вы убедили свою племянницу быть более социально раскрепощенной.

— В чем проблема? — улыбнулась Мэгги.

— Мать Джекки устраивает прием в саду, чтобы развлечь некоторых военнослужащих, — это будет прекрасно. У них такой великолепный вид на залив. Но Мейв не хочет туда идти. С ней так трудно! Она всегда дичится в школе, не хочет ходить на танцы, но это так непатриотично отказываться развлекать наших воинов. Я права, тетя Мэгги?

Мейв покраснела:

— Я никогда не знаю, как разговаривать с молодыми людьми… мужчинами. Я плохо танцую. Мне там неуютно. Я не хочу идти туда только для того, чтобы выполнить твой каприз, Сара, — выпалила она очень резко, что случалось с ней очень редко. — Разве я должна это делать, тетя Мэгги?

Мэгги стало жаль Мейв. Она прекрасно понимала, что это одна из проблем, мучивших Мейв, — ее страх перед мужчинами. Может, «страх» слишком сильное слово?

— Нет, — мягко ответила она. — Ты совсем не должна идти только затем, чтобы Сара была довольна. Но, может, тебе стоит, пойти, чтобы победить чувство дискомфорта… — Она посмотрела прямо в глаза Мейв. Нужно очень аккуратно выбирать слова, здесь присутствуют другие девочки. — В бытность девушкой я очень стеснялась юношей. Потом я поняла, что они всего лишь мальчики, а не какие-то странные создания. Они все разные — большинство из них милые, некоторые просто прекрасные, и некоторые так же стеснялись, как и я. Еще я узнала, что мальчик может быть таким же хорошим другом, как и девочка, и с ним так же легко разговаривать. Мне кажется, что тебе стоит попробовать, Мейв!

У нее осталось так мало времени. Ей придется вытолкнуть Мейв в мир как можно скорее.

Сара заканчивала наносить жидкие чулки на ноги Мейв и Крисси. Теперь у всех троих ноги были одинакового оранжевого цвета.

— Теперь твоя очередь, Крисси. Рисуй швы, так как ты наш художник. — Сара подала ей карандаш для бровей^[3].

— О Боже, а если у меня они выйдут кривыми? Хорошо, начинаем, первая очередь твоя, Сара!

Она просто великолепно нарисовала первый шов, второй оказался чуть кривым на икре и потом скособочился в сторону. Крисси захихикала:

— Прости, Сара. У тебя будут немного кривоватые ноги. Ты не обиделась, правда?

— Конечно, — храбро ответила Сара. — Вообще, кому нужны прямые, стройные ноги?

— Мне кажется, что лучше идти в чулках без швов, — заметила Мейв, стараясь не смеяться.

— И мне тоже, — заулыбалась Крисси.

— Ты можешь намазать ногу кремом, снять краску и начать все сначала, — сказала Сара.

— Зачем? Никто не будет смотреть на твои ноги, Сара.

— Спасибо, Крисси Марлоу. — Сара послюнявила палец и провела им по ноге Крисси. — О, Крисси, у тебя «поехал» чулок! Лапочка, как жаль!

— Ах ты, вредная старуха! У тебя вообще ничего не останется от твоих сраных чулок! — Она тоже послюнявила палец и начала гоняться за Сарой по всему солярию. Та с воплями вылетела из комнаты. Прибежала тетушка Мэгги.

— Что здесь происходит?

— Сара и Крисси валяют дурака!

Мэгги смотрела, как уезжают девочки. Она приляжет, когда их не будет дома. С каждым днем она уставала все сильнее и сильнее.

Они были такими хорошенькими в своих летних платьицах и в сандалиях на высокой платформе.

— Никаких коктейлей! — поддразнила она их.

— Ну, вы можете быть уверены, при матери Джекки нам ничего не обломится. Она очень строгая.

— Нам, наверно, подадут безалкогольный пунш. Вот и все! — бормотала Сара, поудобнее усаживаясь в машине и расправляя платье, чтобы оно не помялось. — А я собираюсь вылить коктейль в мой пунш.

— Как вы считаете, с тетей Мэгги все в порядке? — спросила Мейв у подруг. — Она выглядит такой усталой.

— Она так худеет, — отметила Крисси. — Но разве это плохо?

— Вы можете себе представить, что он мне сказал: «Для чего ты это хранишь? Ты не боишься, что она у тебя позеленеет от плесени?» — Сара говорила с огромным негодованием.

— Боже! — Мейв изо всех сил старалась не смеяться, но Крисси завопила:

— Так противно, но так смешно!

— Если ты думаешь, что это смешно, тебе следует послушать, что он сказал, когда мы уходили: «Ты не хочешь со мной переписываться? Обещай мне, что будешь мне писать!» Сначала он мне заявляет, что моя вагинка вся в плесени и позеленела, а потом предлагает мне переписываться! Ну что тут сказать?

— Боже! — еще раз сказала Мейв, и они все залились смехом.

Шофер Райан посмотрел в зеркало, чтобы видеть, что происходит. «Никогда ни в чем нельзя быть уверенным с этими богатыми детками. Что, черт возьми, им так смешно, что они ржут все время?» — кисло подумал он.

— Где Бетси? — спросила Сара, когда увидела, что Мэгги меняет белье в комнате Мейв.

— Она прилегла, бедная старушка. У нее опять приступ ревматизма.

— Дайте я вам помогу, вы сами выглядите весьма неважно.

— Со мной все нормально, Сара, но я не откажусь от помощи. Вот, надевай наволочки на подушки. Почему ты не в «Казино» на теннисном матче?

— Я ненавижу теннис.

— Но в «Казино» очень весело. Сейчас проходит Неделя тенниса. Я была совсем маленькой девочкой, когда ходила туда. Я все еще помню мою бабушку — она была величественной леди, но посещала матчи. На ней были цвета «Казино» — зеленый, желтый и белый и значок — маленький флажок, украшенный бриллиантами, изумрудами и жемчугом, точь-в-точь как флаг ее лодки. Этой лодки давно уже нет, но ее значок у меня сохранился. Нужно достать его и отдать Мейв. Но скажи, почему ты не пошла с Мейв и Крисси? Только из-за отсутствия интереса к теннису?

Мэгги посмотрела на Сару весьма проницательно. Они вошли в комнату, где жили Крисси и Сара, и начали снимать с кроватей постельное белье.

— Нет, — ответила Сара. — Мне нужно кое-что обдумать. Понимаете, я получила письмо от маминого врача. Он считает, что ей нужно развестись с отцом, но каждый раз, когда он заговаривает с ней об этом, она начинает волноваться и у нее опять… Он хочет, чтобы я начала осторожно готовить ее к этому… медленно, постепенно. Ну, вы меня понимаете.

— А ты не хочешь этого делать?

— Не то что не хочу, нет. Все равно их брак разрушен. Но тогда мы не будем семьей.

— Но если на этом настаивает ее врач, у него есть для того достаточные причины. Он, наверно, считает, что это поможет твоей матери выздороветь. А это самое важное, не так ли?

— Да…

— У вас и так уже нет семьи, правда?

— Да…

— Ты даже не навещаешь своего отца, не так ли?

— Это правда…

— Может, если состоится развод и твоя мама поправится, вы сможете снова стать друзьями с отцом? Когда испарится горечь… И у тебя будут хорошие отношения с мамой и с папой. И это будет больше похоже на семью, чем сейчас.

— Вы так хорошо разложили все по полочкам, тетя Мэгги.

Мэгги тихо засмеялась, подняла грязные простыни и положила их в корзину.

— Я понимаю, что все не так просто, Сара. Прощание с прошлым иногда самая трудная вещь в нашей жизни. Но приходится отсекать руку, чтобы спасти все тело. А спасая тело, иногда мы тем самым спасаем душу.

Сара задумчиво кивнула. Потом спросила:

— Вы ревностная католичка, тетя Мэгги. А я знаю, что католическая церковь против разводов. И все равно вы говорите, что для моей матери будет лучше, если она разведется с отцом?

Мэгги кивнула:

— Да. Я расскажу тебе одну историю. У меня есть один очень мудрый друг. Он врач и ортодоксальный верующий еврей. Он бежал из Польши как раз перед захватом ее нацистами и в конце концов попал в Шанхай. И когда я в шутку спросила его, что он мог есть в Шанхае, потому что я знала, что он ест только кошерную еду, он ответил мне, что хотя в Торе говорится, что еврей не должен питаться некошерной пищей, но там также говорится, что он должен делать все, что в его силах, чтобы остаться в живых! Жизнь — прежде всего. Поэтому у евреев есть главный тост: «Лахайм!», что значит — за жизнь! Будем здоровы!

Сара посмотрела на Мэгги, у нее в глазах засверкали слезы. Она крепко обняла Мэгги, а Мэгги поцеловала ее в ответ:

— Видишь, Сара. Твоя тетя-католичка дала тебе урок, как быть хорошей еврейкой!

Какая же она трусиха, ругала себя Мэгги. Она пыталась помочь Крисси, давала советы Саре. Но уже почти наступил конец августа, а она все еще не поговорила с Мейв. Больше нельзя тянуть.

Сара и Крисси в засученных брюках «дангери» и в большого размера мужских рубашках уехали, чтобы покататься верхом в Хаммерсмит-фарм. Мэгги осталась с Мейв.

— Давай пойдем на пляж.

Мейв согласилась. Она была обеспокоена. Это было совсем не похоже на тетю Мэгги — попросить, чтобы она осталась дома, пока ее подружки будут развлекаться. Она сразу же подумала, что что-то случилось с отцом и тетя Мэгги хочет поговорить о нем. Может, он заболел? Или вернулся в Америку? Она так хотела его увидеть, но и боялась этого.

— Твой отец атеист, — начала тетя Мэгги, — и он не водил тебя в церковь. Я тоже не особенно старалась это делать… Я считала, что настанет время, когда ты сама этого захочешь… Но у нас не осталось времени. Прости меня, но Церковь поможет тебе, когда тебе будет трудно…

— Тетя Мэгги, почему вы так говорите? Что случилось? Это отец? Он болен?

— То, что я тебе скажу, каким-то образом коснется и твоего отца. Мейв, мне нужно, чтобы ты была сильной. Мне уже недолго осталось жить… Но я буду присутствовать с тобой всегда, моя душа будет с тобой…

Мейв упала на колени, ее рыжие волосы развевались на соленом морском ветру.

— Что ты говоришь, тетушка Мэгги? Нет, я ничего не хочу слышать! — Она закрыла уши руками.

Мэгги тоже опустилась на колени, обняла свою племянницу и крепко прижала к груди.

— Мейв, дорогая моя, сделай мне милость и со смирением прими то, что посылает нам Бог…

— Я не могу! Я не могу! Ты мне так нужна! Скажи мне, что ты не умрешь!

— Я не могу тебе обещать это! — Она покрыла поцелуями лицо Мейв. Они раскачивались в объятиях на песке, и солнце ярко светило на них, но с моря дул холодный ветер.

Когда Мейв несколько успокоилась и громкие рыдания сменились тихими всхлипываниями, Мэгги рассказала ей о своем завещании.

— Что касается денег, там все ясно, дорогая. Поль и Джеймс и их сыновья позаботятся о деньгах, ты можешь на них положиться. Ты станешь главным опекуном институтов, которые основали твоя прабабушка и я. Но и в этом деле у тебя будут люди, на которых ты сможешь положиться, пока не настанет время, когда ты лично примешь на себя некоторые обязанности. Я больше всего беспокоюсь о твоей бабушке…

— И об отце?

— Да, и о твоем отце. Я прошу тебя сделать для меня две вещи. Первое — заботиться о твоей бабушке, чтобы у нее было все, что ей нужно. Твоя бабушка счастлива в мире, который она создала для себя. Ей не так долго осталось жить. Я хочу, чтобы она была довольна жизнью. Для этого ей нужен дом, он у нее есть, и кто-то, кто ухаживал бы и присматривал за нею. У нее есть Энни. Будем надеяться, что Энни будет с нею до тех пор, пока бабушка в ней нуждается… Если нет, ты должна постараться заменить ее кем-нибудь, кому можно доверять.

— Я сделаю это, тетя Мэгги, обещаю.

— Но есть еще кое-что, что ей нужно, чтобы она была счастлива в ее мире грез…

— Что?

— Морфий, Мейв, морфий!

Мейв не сразу осознала, что значит это слово. Ее бабушка наркоманка? Рабыня наркотиков? Так они, кажется, называются в комиксах? Все, что она знала о людях, принимающих наркотики, это то, что это странные типы с жуткими лицами и длинными хищными когтями. Но ее бабушка совсем на них не похожа. Она была хрупкой старенькой леди в бальном платье из русских романов.

Мэгги видела, как менялись чувства на лице Мейв.

— Только морфий делает твою бабушку счастливой в мире фантазий. Тебе не стоит расстраиваться из-за этого. Если бы морфий не навевал твоей бабушке прекрасных снов, она провела бы остаток своей жизни в психиатрических больницах, мучаясь, и была бы очень несчастной… Она больная женщина, Мейв, и морфий для нее всего лишь лекарство.

— Но что мне делать? И где я достану…

— Доктор Геннон снабжает ее лекарством. Он помогает нам уже много, много лет. А Энни дает его твоей бабушке. Поэтому, если она уйдет, тебе нужно найти кого-нибудь, кому ты сможешь доверять. И если что-то случится, если не станет доктора Геннона, ты должна будешь найти кого-нибудь и на его место. Ты поняла?

— Доктор Геннон? Тот самый доктор Геннон, который принимал моего ребенка?

— Да.

— Он хранит все наши секреты, да?

— Да.

— Он был влюблен в тебя, тетя Мэгги?

— Мы — хорошие друзья, а прочее… Это было так давно!

— Но почему же ты… Почему вы не поженились?

— Мне кажется, что если бы я его очень сильно любила, то, наверно, вышла бы за него замуж. Но мне нужно было о многом заботиться.

Мейв опять горько заплакала.

— Ты всем пожертвовала ради меня, ради бабушки, ради отца!

— Я ничем не жертвовала. Ты была самым прекрасным в моей жизни, Мейв О'Коннор! Поэтому ты должна быть очень сильной и стойкой и продолжать мое дело.

— С отцом или без отца?

Они подошли к самому главному, и Мэгги не пыталась отступать.

— Без него, Мейв, обязательно без него. Прости меня, моя дорогая, но — ради себя самой — ты не должна его видеть. Я думаю, что он попытается вернуть тебя, заставить жить с ним. Ты ни в коем случае не должна соглашаться на это. То, что было между тобой и им, — это плохо, дурно, ужасный грех! Ты была маленькой девочкой, но мне кажется, что интуитивно ты понимала это. Разве я не права? Поэтому ты ушла от него и пришла ко мне, когда тебе понадобилась помощь. — Мэгги намеренно не упоминала о ребенке. Об этом лучше не говорить. — Я понимаю, что ты все еще его любишь…

— Да, тетя Мэгги, я его очень люблю! Я мечтаю о нем все время. Я хочу, чтобы он пришел ко мне, обнял меня. Я хочу, чтобы он снова любил меня…

Мэгги не знала, что именно имела в виду Мейв, и предпочла не уточнять.

— Твой отец во многих аспектах великий человек. Люди называют его гением, Мейв, наверно, это так! Поэтому мы не будем судить его по обычным стандартам. Гений выделяет его среди обычных людей, а это отличие, в свою очередь, делает его прекрасным писателем. Нет, мы не можем его судить! Он особое создание и должен жить в своем окружении. Как мама, он живет в мире, который нам не дано познать, в мире странных видений. Отсюда его странные и прекрасные слова, идеи и мысли. Но гений создает и разрушает одновременно. В конце концов, он разрушит себя самого. Мы ничего не можем сделать, чтобы спасти его от его же гения! Но твоя обязанность, Мейв, перед Богом и людьми, и перед памятью обо мне, сделать так, чтобы тебя не затянуло в пропасть. Мне кажется, что он не отличает хорошее от плохого, добро от зла. Он сделает тебя несчастной, Мейв, даже не осознавая этого! Он так полон злобы ко всем нам — к тебе, ко мне, к маме. Злоба существует в его произведениях, в его отношении к жизни. Мы должны отстраниться от его злобы и не становиться у него на пути… — Если она не испугала Мейв, тогда она ничего не добилась. — Я понимаю, что это станет самой трудной ступенькой в твоей жизни, но тебе придется перешагнуть ее. Ты должна держаться от него подальше. Обещай мне это, Мейв!

«Боже, я этого не выдержу! Я потеряю тебя, тетя Мэгги! И я должна поклясться не любить отца!»

— Я не знаю, смогу ли я, тетя Мэгги. Я не полюблю больше никого. Я никогда не смогу любить другого мужчину.

— Нет, Мейв, ты неправа. Ты будешь любить! Ты должна решить для себя раз и навсегда, что этого не может быть, не должно быть! Скажи молча: «До свидания, прощай!», распрощайся с ним в своем сердце. Жалей его. Люби как своего отца, но распрощайся и забудь. Обещай мне, Мейв!

— Ты требуешь слишком многого, тетя Мэгги!

— Я люблю тебя, Мейв, и я умираю. Поэтому я имею право требовать многого.

— Сколько… сколько ты еще будешь со мной, тетя Мэгги? — У Мейв уже не оставалось слез.

— Может, года два, немного больше или меньше. Я решила поговорить с тобой сейчас, чтобы у тебя было время подготовиться.

— Да, тетя Мэгги, я обещаю.

«Прощай, тетя Мэгги. Прощай, отец!» У нее больше никого не останется. Только ее друзья.

— Я люблю тебя, тетя Мэгги!

3

Сара вышла из Центрального вокзала и заморгала на ярком солнце. Была такая мокрая и холодная осень, что она не могла поверить, что сияет солнце. Привет, солнце! Такой прекрасный день, может, ей стоит пройтись до офиса отца, вместо того чтобы брать такси.

Она повернула направо и пошла по направлению к Мэдисон-авеню. На углу Мэдисон и Сорок второй улицы строительный рабочий свистнул ей, прекрасной блондинке в бобровом манто. Она знала, что на высоких каблуках она выглядит старше шестнадцати лет. Ее новая прическа была весьма модной — волна на один глаз выглядела у нее гораздо привлекательнее, чем у Вероники Лейк.

Подходя к особняку Голдов на Сорок девятой улице, Сара в тысячный раз подумала, что же хотел с ней обсудить отец. Что-то такое важное, если уговорил мисс Чэлмер отпустить ее в середине недели. Она посмотрела на верх здания, прежде чем подойти к входной двери. Здание ее отца. Оставалась ли она дочерью своего отца? Теперь она не была в этом уверена.

У отца новая секретарша. Она была бы весьма эффектной, если бы не оранжевый тон «Макс Фактор» и выбеленная челка пажа.

— Мисс Голд, ваш отец вас ждет. Я скажу, чтобы мисс Петерс вас проводила.

— Не стоит беспокоиться. Я знаю дорогу.

Морис Голд подошел к двери, чтобы ее встретить. Он наклонил голову, чтобы поцеловать ее, но Сара отвернулась, и он лишь коснулся ее щеки.

— Ты прекрасно выглядишь, Сара. Так приятно тебя видеть. Ты совсем взрослая.

— Ты видел меня пять месяцев назад, отец, я не изменилась с тех пор.

— Нет, изменилась. Ты выглядишь старше.

— Послушай, отец, я приехала сюда всего на один день, и если тебе нужно что-то обсудить со мной, то начинай.

Морис Голд изменился в лице. У него от волнения вспотели ладони. Как может эта девчонка, которой еще нет шестнадцати лет, заставить его чувствовать себя мальчишкой? Но Саре всегда удавалось сделать это. Может, он просто слишком любит ее? Ясно, что ей на него наплевать.

— Я зарезервировал столик в «Сторке» на ленч. Я помню, что тебе всегда там нравилось. Мы даже попробуем их обмануть, чтобы они принесли тебе выпить. Ты действительно выглядишь совершенно взрослой. — Он засмеялся. Сара ничего не сказала. — Мне очень трудно начать… — Он умоляюще улыбнулся ей. — Раньше мы понимали друг друга, Сара. Давай попытаемся и на сей раз…

— Ты об этом позаботился, отец. Почему бы тебе не начать с самого начала.

— Я встретил женщину, Сара…

— Ну и что тут такого нового?

— На сей раз все по-другому, Сара. Я хочу на ней жениться.

У Сары от удивления слегка открылся рот. Ресницы нервно затрепетали. Потом она попыталась овладеть собой и улыбнулась.

— Ты что, не помнишь? У тебя уже есть жена. Она живет в санатории в Канзасе, куда ты ее засунул.

— Засунул? Ты говоришь, как героиня гангстерского фильма. — Он попытался засмеяться, чтобы установить тот контакт, когда они еще не были в состоянии войны. — Я помню, как тебе всегда нравились фильмы этой серии, ты не хотела ложиться спать, пока не кончался фильм. У тебя были и другие любимые программы.

— Да, еще «Центральный вокзал». Давай не будем отвлекаться, отец.

— Послушай, Сара, ты должна признать, что не я один виноват в том, что у твоей матери произошел нервный срыв. Я пытался тебе это объяснить бессчетное количество раз. Иногда браки не удаются, и в этом нет ничьей вины. В данном случае психическая нестабильность твоей матери сделала ее неспособной справляться с не такой уж необычной ситуацией. Нормально…

— Нет ничего нормального, отец. Есть только моя мать, одна в этом странном и страшном мире.

Сара не только выглядела как взрослая, она и рассуждала, как взрослый человек. И к тому же очень умный, грустно подумал Морис. В мире нет никого подобного его Саре. Боже, если бы ему удалось сохранить его маленькую девочку! Но уже было слишком поздно…

Сара наблюдала, как ее отец собирался с мыслями для следующей атаки. Она догадывалась, что он любит ее. Он выглядел таким почтенным джентльменом. Ей даже было немного жаль его — он так старался убедить ее, чтобы она его не ненавидела! Но Сара не могла позволить себе хотя бы немного посочувствовать ему — ей следовало оставаться сильной ради матери и ради ее самой.

— Итак, папочка, скажи мне правду. Кто же эта счастливица? Кто-нибудь, кого я знаю? — спросила Сара.

— Нет, она англичанка. Вдова. Ее мужа убили под Дюнкерком.

— И что она здесь делает? Почему она не занимается в Англии помощью военным, не сматывает бинты для раненых или что-то в этом роде?

— Она гостила здесь у друзей, когда началась война.

— Как ей повезло! Почему же она не попыталась вернуться в Англию? Ведь это можно было сделать, если очень захотеть. Разве это не было ее обязанностью — вернуться домой и не давать затухнуть родному очагу, пока ее храбрый муженек ухитрился быть убитым при Дюнкерке?

Он не обратил внимания на ее сарказм.

— У Вайолет двое детей. Она не хочет возвращаться с ними в Лондон, пока там бомбежки и так далее.

Да, Сара еще не знала всего. Дети? Ее отец любит женщину по имени Вайолет, да еще и с двумя детьми! Она почувствовала, как у нее защемило сердце.

— Сколько им лет?

— Стюарту — шесть, а Джиллиан уже восемь. Стюарта назвали в честь отца — Стюарт «Пип» Уилсон. У него есть титул. Вайолет — леди Уилсон. — В голосе Мориса слышалась гордость.

— Понимаю, — сказала Сара.

— Что ты понимаешь?

Она улыбнулась и облизнула губы.

— Я понимаю, почему ты хочешь на ней жениться. Леди, настоящая титулованная леди! Ну и что ты хочешь от меня, отец? Моего разрешения? Я тебе его не даю. Но ты — взрослый мужчина. — Она рассмеялась, — К счастью, тебе не нужно моего разрешения.

Она встала и надела пальто.

— Сядь, Сара. Мы не закончили разговор.

Она сняла пальто и снова села. Сейчас она выглядела как ребенок, надевший платье своей матери — черное с красным воротником. Она была слишком худенькой для его широких, как у кинозвезды, плеч.

— Я хочу развестись с твоей матерью.

— Я это уже поняла. Ну и какого черта ты хочешь от меня? Советуйся с адвокатом.

— Ты стала грубой, Сара. Мне очень жаль.

— То, что я твоя дочь, заставляет меня быть грубой и жестокой. Но теперь тебе это все равно! Я знаю, как быть мягкой, когда нужно.

— Первое: почти невозможно развестись с женщиной, находящейся в санатории, без ее согласия. Второе: я хочу, чтобы твоя мать дала согласие и чтобы на нее не подействовал плохо тот факт, что я развожусь с ней…

— Уже поздно, — продолжила Сара. — Ты начал беспокоиться о ней несколько поздно, не так ли?

— Тебе может показаться странным, Сара, но я все еще что-то чувствую по отношению к твоей матери.

— Расскажи это кому-нибудь другому.

Он прикусил губу.

— Послушай, Сара, я разговаривал с врачами матери. Они считают, что ей необходимо развестись со мной. Ей не станет лучше, пока она не распростится с прошлым.

Сара слушала его, но не сказала, что врачи говорили ей то же самое. Она не собиралась говорить ему об этом. С помощью Мэгги О'Коннор она пришла к выводу, что развод был бы в интересах ее матери и она будет стараться, чтобы ее мать приняла это решение. И конечно, она никогда не скажет отцу, что она совсем не грубая и не жестокая. В душе она заливалась слезами. «Папочка, я плачу и страдаю!»

— Врачи неоднократно пытались говорить с твоей матерью на эту тему, но безуспешно! Они считают, что ты сможешь ее убедить, потому что она слушает только тебя.

Сара, конечно, не станет ему объяснять, что уже начала письменную подготовку, что недели через две она поедет навестить маму — на рождественские каникулы — и, весьма возможно, сможет договориться с ней.

— Итак, папочка, ты хочешь, чтобы я за тебя делала грязные делишки? Или, если вспомнить литературу, стала твоим Брутом?

— Нет, не Брутом. Только для ее пользы, Сара…

— Ну да, ты — получаешь развод и женишься, а что будет с мамой?

Морис начал терять терпение:

— Ты можешь думать и говорить что угодно. Но ты сделаешь это? Для своей матери, не для меня.

Конечно, она сделает это. И все только выиграют. У мамы появится новый шанс в жизни. Леди Вайолет получит нового богатого муженька, а ее папочка — женушку-аристократку. Стюарт и Джиллиан — нового папочку взамен того, кто был убит. Потеряет все только она, Сара! Она потеряет своего отца в результате этого прелестного обмена. Сара не любила что-то терять!

— Хорошо, — ответила она.

Отец был поражен.

— Так ты сделаешь это? — Он ожидал большого сражения и ссоры.

— Да, так на чем мы договоримся? — Договоримся?

— Конечно. Что я получу за это? Мама поправится. Ты получишь Вайолет. Стюарт и Джиллиан получат тебя. А что получу я?

— Что ты хочешь?

«Все. Все, что только можно у тебя взять! Тебе придется заплатить, папочка! Ты должен был подумать об этом!»

— Прежде всего, мама должна получать хорошее содержание до конца жизни. Я тоже должна получить большую сумму.

Морис Голд был вне себя:

— Я сам собирался дать пенсию твоей матери, чтобы она ни в чем не нуждалась. Ты же, черт возьми, всегда имела все, чего желала твоя душа! На то, что ты получала от меня в месяц, семья из шестерых человек могла бы неплохо прожить целый год. Ты что, считаешь, что я ничего не оставил бы тебе? Черт возьми, Сара, по моему завещанию ты получаешь больше всех!

— Это пока, — горько заметила Сара. — Что будет со мной, когда ты решишь, что маленькие Стюарт и Джиллиан тебе роднее, чем я? Что будет, когда леди Вайолет заморгает своими прелестными глазками и Сара очутится в роли Золушки?! Нет, папочка, я не собираюсь стать жертвой обстоятельств!

— Жертва обстоятельств? Кто так говорит? Этому вас учат в школе?

— Они учат меня там математике. Один разделить на три будет одна треть. Я хочу, чтобы ты все сложил — все, что у тебя есть в банках, облигации, акции, словом, все, что у тебя есть в собственности, все принадлежащие тебе здания и компании. Я хочу, чтобы все соединилось в одну огромную корпорацию. Отец, у тебя будет теперь два совладельца — мама и я. Но я хочу быть честной с тобой, отец, — поэтому я отдам тебе тридцать четыре процента, а у мамы и меня будет только по тридцать три. Таким образом, у тебя будет больше акций.

Морис Голд с изумлением смотрел на Сару. Откуда она взялась, это дитя, эта Ригана, эта Гонорилья?! Где она все узнала о бизнесе, о корпорациях и акциях? И когда? Ему казалось, он знает ее — темно-синие глаза, золотистые волосы, личико, как у ангела… Она всегда была взрослой и умной, проворной и способной. Но это? Ум — четкий и рациональный, как стальной капкан. И такой же холодный.

Он поиграл своей золотой ручкой. Потом как бы невзначай спросил:

— И кто же будет президентом корпорации?

— Конечно, ты, папа. У тебя же будет контрольный пакет. И если ты будешь хорошо вести себя, мама и я не будем объединять свои акции и пытаться спихнуть тебя с этого поста. Но не пытайся нас обманывать. И еще одна вещь. Я хочу дома в Нью-Йорке и в Саутгемптоне. Ну, наверно, это пока все. Да, образование Марлены. Ты уже обещал оплатить ее образование и, конечно, расходы на дебют.

Ярость Мориса Голда была равна его восхищению деловой хваткой его дочери.

— Мне не кажется, что ты справедлива ко мне, Сара. Все, что у меня есть, я заработал сам. Я много работал, чтобы достичь всего, а ты хочешь, чтобы я сам, своими руками отдал две трети своего состояния. Так или иначе тебе достанется доля твоей матери, поэтому гораздо справедливее будет, если мы поделим все так — пятьдесят процентов мне и по двадцать пять — тебе и матери. В конце концов, у тебя окажется пятьдесят процентов.

— Нет, отец, я так не хочу. Получится так, что после смерти мамы и твоей смерти Вайолет отдаст свою долю своим собственным детям. У меня будет половина, и у Стюарта и Джиллиан тоже половина. Ты когда-то был моим отцом, моим настоящим отцом, и подобный факт будет для меня очень прискорбным! Мне понадобится много денег, чтобы успокоиться! Послушай, я понимаю, что тебе нужно подумать. У тебя есть сколько угодно времени! — добавила Сара почти спокойным тоном. — Но не забывай, что будет, если ты не согласишься на мои условия и мама не даст тебе развода. Ты уже потерял меня, ты можешь потерять леди Вайолет. И тебя ничто и никто не согреет, кроме твоих денег. По-моему, это глупо! Даже если у тебя останется только тридцать четыре процента, у тебя будет огромное состояние. Хватит и леди Вай, и ее деткам! Правда!

Морис Голд насмешливо засмеялся. Ему не хотелось торговаться с Сарой, и, как она ему сказала, он ее уже потерял. Ему была нужна Вайолет.

— Хорошо, Сара, победа за тобой.

— Хорошо, папочка. Ты только проверь, чтобы бухгалтеры и адвокаты ничего не забыли. Чтобы все вошло в корпорацию, вплоть до старых ботинок! Потому что я все проверю и перепроверю!

Морису Голду очень хотелось дать по мордочке своей прелестной доченьке. Ей еще нет шестнадцати, а она думает, что уже всего добилась. Но ей придется кое-чему поучиться. Она даже не понимает, что выиграла сражение с ним не из-за того, что она такая хитрожопая, а потому, что она его Сара и он ее любит. Ей все равно придется узнать, как жизнь может обмануть ее, какой бы умной она себя ни считала. Он не всегда сможет смягчать удары судьбы для Сары.

— Может, мы пойдем поедим сейчас, — ласково спросила Сара. — Ты мне все расскажешь о своей новой семье!

Морис Голд решил сделать последнюю попытку, дурацкую попытку, но он должен постараться.

— Может, они станут и твоей семьей тоже? Сара, дай им и себе шанс. Ты можешь быть щедрой. Ты уйдешь от меня с огромным состоянием. Попробуй, Сара. Может, тебе и понравится Вайолет и ее дети.

— Нет, папа, я в этом не уверена. Эти наглые иностранны… Ты меня понимаешь… Они считают, что могут приходить к нам и забирать все — нашу страну, наши деньги…

«Даже наших отцов…»

Морис сердито посмотрел на дочь. Он отдал ей свои деньги, но сейчас она зашла слишком далеко, как испорченный, избалованный ребенок. Собственно, она всегда была такой!

— Ты стала настоящей сучкой, Сара. Меня от тебя тошнит, и я не пойду с тобой ни на какой ленч!

«Его от меня тошнит? Интересно, а что он сделал со мной?»

— Прекрасно! Если я сука, то кто же ты? Ты отвернулся от нас, от меня; тебе все равно, что будет со мной и с мамой! — Сара заплакала. — Ты отвернулся от семьи! Ты даже не хочешь называться евреем! Я еще раз повторяю: ты отвернулся даже от меня, своей маленькой доченька — горько рыдала Сара.

Морис побледнел:

— Я от тебя никогда не отворачивался. Ты сама все поставила с ног на голову. Мне пришлось сделать то, что я сделал! Ты же ничего по-настоящему не знаешь. Ты еще соплячка, и тебе никогда ни в чем не отказывали! Ты не можешь понять, как это бывает, когда в страну приезжает бедный неграмотный молодой еврей, который не знает языка, и все двери захлопываются перед его носом…

— В том-то и все дело, папочка. — Она вытерла слезы и высморкалась в крохотный платочек, этот жест почему-то вызвал слезы на глазах Мориса. — Тебе не стоило поступать так, как ты поступил. Ты же знаешь, сколько евреев приезжали в эту страну в качестве эмигрантов, сколачивали громадные состояния и становились известными людьми, не бросая свои семьи, и они не стали гоями. — Сара выплюнула это слово.

Морис Голд был поражен. Где она узнала это слово? Как она сумела произнести его с такой же насмешкой, как это обычно делал его отец?

— Отто Кан основал «Метрополитен Опера». Он пожертвовал на это дело пять миллионов долларов. Он помог создать «Эбби Плейерс» в Дублине и помогал Джорджу Гершвину. Адольф Льюисон тоже был евреем. Он построил «Льюисон Стедиум», чтобы там все могли бесплатно слушать прекрасную музыку. Их очень много, устанешь перечислять. Их отцы сделали много денег, но никто из них не отказался от своего еврейского происхождения. Они оставались евреями и творили добро… — Она замолчала.

Совершенно ошалевший, Морис понял, что она специально готовилась к этому разговору. У него в памяти понеслись воспоминания, сменяя друг друга, как кинокадры. Она сидит у него на коленях в длинной ночной рубашке и просит, чтобы он рассказал ей сказку. Она ждет у двери, когда он вернется домой, и с криком «папочка!» прыгает в его объятия.

— Они были известные люди, и им не нужно было жениться на титулованных дамах или покупать себе право входа в высшее общество. Но ты — такой высокий, красивый и богатый, папочка, и как я тебя презираю. Как бы мне хотелось, чтобы отцом у меня был один из этих людей… Чтобы мне не было стыдно, что я твоя дочь!

Она подхватила манто и сумку и пошла к двери.

Выйдя из здания, Сара стала думать, куда ей идти. Она пока не собиралась возвращаться в школу. Она шла быстро, как будто ей нужно было успеть куда-то. Она так и не надела манто, хотя было холодно. Сара шагала по Бродвею. Молодой человек в пиджаке и в узких брюках посмотрел на нее.

— Ты чего так злишься, красотка? — обратился он к Саре.

Сара посмотрела на него.

— Иди и зае… — прошипела она и быстро пошла мимо отеля «Тафт». Потом вдруг вернулась и вошла в отель. Кто-то советовал ей послушать Чарли Дрю в «Тафте» — он играл на рояле и пел рискованные песенки. Ей нужно выпить. Она прошла в зал, названный в честь своего главного артиста, и села за маленький столик у рояля. К ней подошел официант, он даже не спросил ее, сколько ей лет.

— Пожалуйста, «Манхэттен» с бурбоном и две вишенки. Когда появится мистер Дрю?

— Не раньше пяти, мисс.

Она посмотрела на часы. Было только десять минут третьего. Сара пожала плечами:

— На войне как на войне.

Официант покачал головой.

В комнате было много солдат, моряков и морских пехотинцев. Здоровенный пехотинец улыбался ей с другого конца зала. Капрал с ленточкой «Пурпурного сердца» издали молча кивал ей головой. Официант принес бокал, и Сара немного отпила.

— Вам купить что-нибудь выпить? — Какой-то мужчина в форме подошел к ней сзади.

Сара оглядела его сверху донизу и решила ответить. Она улыбнулась:

— У меня уже есть что выпить.

— Ну, можно еще заказать. — Когда он улыбнулся, оказалось, что ему нужно лечить зубы: они были в плохом состоянии.

Сара лениво подумала, что его стоило бы отшить, но потом сказала: «Ладно» и осушила свой бокал. Он подсел к ней и позвал официанта.

— Меня зовут Уолтер Ханниган, лейтенант.

— Крисси. Крисси Марлоу. — Она сразу опьянела от первого бокала, и ей показалось так смешно, что она назвала себя Крисси!

Она захихикала.

— Конечно, лейтенант. — Она страстно протянула это слово, как будто это было его имя.

Официант принес выпивку. Лейтенант Ханниган поднял бокал.

— За вас, моя кошечка.

— Я не ваша кошечка… пока.

— Пока… — повторил он.

— Вы что, отправляетесь на войну, лейтенант, или вы там уже были?

Он подумал, прикидывая, какая история произведет на нее большее впечатление.

— Отбываю. Завтра. Не могу сказать куда, — грустно заметил он. Его голос намекал на страшную тайну.

— Бедный лейтенант, — прошептала Сара, помахивая ресницами.

После часа полуромантической и полусексуальной болтовни лейтенант Ханниган объявил, что у него снят номер, что само по себе было огромным достижением. Все отели в городе были переполнены.

— Почему бы нам не подняться в мой номер? И когда появится этот парень, ну, этот Дрю, мы можем снова спуститься сюда.

— Я слышала песню мистера Дрю «Поваляйся со мной» — отличная песня.

Он внимательно посмотрел на, нее. Это что, ее ответ?

Она пела тихим хриплым голосом, и лейтенант решил, что ему не нужен иной ответ. Он встал, бросил пять долларов на столик и сказал:

— Ну что, пошли!

— Куда пошли? — невинно глядя на него, спросила Сара.

— В мою комнату.

— Почему вы думаете, что я пойду с вами?

— О, чем мы только что договорились?

— Понятия не имею, о чем вы тут говорили.

Он снова сел на место.

— Ты кто такая? «ЕД»?

— «ЕД»? — переспросила Сара. — Что это такое? Как интересно! Наверно, я то самое.

— Ты — е… динамо, — злобно сказал он.

— Лейтенант, я хочу вам что-то сказать. Вы что, не видите опасность перед своим носом?

— О чем это ты говоришь?

— О наживке, солдат. Я несовершеннолетняя. Если сюда зайдет кто-то из военной полиции, беды не оберешься, если даже вы только выпили со мной.

Он смотрел на нее несколько секунд, до него медленно доходила правдивость ее слов. Потом он встал из-за стола.

— Золотце, ты права насчет своего возраста, но ты все равно е… динамо!

Она впустую провела весь день. Ей нужно было пойти в «Тоффенетти» и на ленч заказать поджаренные креветки. Там много туристов и несколько шумновато, но все равно тепло и весело. Потом ей стоило пойти в «Стренд» или «Капитолий». У нее всегда начинало биться сердце, когда поднимали занавес, громко звучали трубы и начинал издалека выступать на сцену оркестр — все ближе и ближе…

Она не знала, кто там играл. Может, она увидит Джимми или Томми Дорси. Может, будет петь Хелен О'Коннел — «Зеленые глаза», или Френки — «Я никогда не буду больше улыбаться», — и она бы визжала и была в полном восторге, как остальные подростки, которые тоже сбежали сегодня с уроков. Они могли быть из Бронска, или Бруклина, или даже из-за реки, из Нью-Джерси. Сара немного поплакала.

Может, ей стоит где-то выпить кофе. Да, она пойдет в «Линди» и выпьет кофе и съест творожную запеканку. Творожную запеканку с вишенкой.

Но когда в пять часов к роялю подошел Чарли Дрю, Сара все еще была там. Она тоже подошла к роялю. Ей понравился Чарли Дрю — моложавый мужчина среднего возраста, плотный и с хорошим загаром, или, может, он наложил на лицо тон? Улыбаясь с таким видом, как будто она устала жить на белом свете, Сара вздохнула: «Сыграй, Сэм. Сыграй еще раз».

Убывающие дни. 1944

1

Крисси дежурила по столовой. Примерно раз в три недели каждая девочка должна была обслуживать всех остальных в качестве официантки. Таким образом, считала мисс Чэлмер, каждая девочка выработает у себя чувство ответственности. Крисси даже нравилось это занятие — однажды она с удовольствием уронила кусок бостонского сливочного пирога на колени Мими Трувел. Но сегодня, осторожно расставляя тарелки с салатом, она вдруг упала в обморок. Как ни смешно, она сползла прямо на колени Джинни Фербуш. Сначала все решили, что она придуривается, Джинни даже попыталась столкнуть ее на пол, но потом девочки поняли, что дело нешуточное.

Они отвели Крисси к медсестре, где сестра Роббинс померила ей температуру и сказала, что, кажется, с Крисси все в порядке. Мисс Патрик, заместитель мисс Чэлмер, предложила отвезти Крисси в город к доктору Форману, но Крисси попросила не делать этого.

— Меня просто затошнило от запаха пищи. Я прекрасно себя чувствую. Можно я вернусь в столовую и выпью чашку чаю?

Мисс Патрик и мисс Роббинс посмотрели друг на друга. Все прекрасно знали, что Крисси Марлоу практически готова к голодной смерти, она ничего не ела — поэтому-то она и упала в обморок.

— Тебе нужно хоть что-то есть, Крисси, — заметила мисс Патрик. — Или ты будешь падать в голодный обморок каждый день. Ты меня слышишь?

— Ты можешь очень сильно заболеть, если не будешь есть. Ты же растешь, — добавила медсестра.

— Боже, только не это. Я могу начать расти в разные стороны…

— Хорошо, Крисси, иди в столовую. И ради Бога, хоть что-нибудь поешь!

— Я тебе говорила, что ты слишком тощая, неудивительно, что ты грохаешься в обмороки, — сказала Мейв.

Бледная Крисси лежала на кровати.

— Мейв, мне кажется, что я беременна.

— Боже, нет. — Мейв поднесла руки к лицу, как бы стремясь отвести удар. — Этого не может быть, тебе же еще нет семнадцати лет. Глупо, — добавила она.

Крисси грустно улыбнулась:

— И все же мне кажется, что я беременна. У меня задержка почти на месяц!

— Что нам делать?

— Позови Сару. Она что-нибудь придумает.

Сара сразу же взяла дело в свои руки.

— Первое, что мы должны сделать, это отвезти тебя к врачу и узнать, действительно ли ты беременна. Тогда мы будем знать, в каком мы положении и что следует предпринять дальше. Ради Бога, встань с кровати. Что ты делаешь? Стараешься, чтобы у тебя не было выкидыша? В эту субботу мы поедем в Нью-Йорк к врачу — скажем, что едем навестить твою тетю Гвен. Я договорюсь с каким-нибудь врачом, неважно, с каким. Я выберу кого-нибудь по телефонной книге, где-нибудь недалеко от моего дома… На всякий случай давай падай с кровати прямо сейчас.

— Сара, я не могу. Я так плохо себя чувствую.

— Не трогай ее, — сказала я. Мейв села на кровать рядом с Крисси, как бы защищая ее от Сары.

— Если она не поднимет свою жопу с кровати, ей станет еще хуже.

— Сара! — Запротестовала я, меня шокировал язык Сары и ее отношение к Крисси.

— Не смей повторять «Сара! Сара!». — Она отодвинула Мейв, схватила Крисси за руку, подтянула ее к краю кровати, потом отпустила руку, и Крисси оказалась на полу.

— Теперь встань, ляг на кровать и падай, падай. Может, у тебя придут месячные и нам не о чем будет волноваться!

— Черт возьми, Сара! Ты даже еще ни с кем не трахалась. Откуда ты знаешь, что нужно делать? — спросила Крисси. Ее испугало деловое настроение Сары и то, как она методично старалась побудить ее к действию.

— Потому что я не старая жопа, вот почему! Я не раздвину ноги, пока не буду твердо уверена в том, что так надо. Черт, почему я не отвела тебя к Мардж Сенгер, пока еще было время?

— Кто такая Мардж Сенгер? — спросила я.

— Ну, с вами не соскучишься! Вы просто собрание дебилов. Что толку от твоих занятий, Марлена, если ты никогда не слышала о Маргарет Сенгер и о противозачаточных средствах?

— Но я действительно ничего не слышала. Хотя что-то вспоминаю. Я подслушала, как Бесс говорила: «Вы должны принять горячую ванну и выпить смесь хинина и горчицы, и если это не поможет — спрыгнуть с крыши».

Крисси заплакала.

Доктор Бедемейер подтвердил, что Крисси беременна. Он снабдил ее кое-какими предварительными инструкциями. Медсестра сказала Крисси, когда ей следует прийти в следующий раз.

— Что теперь? — спросила Крисси у Сары.

— Я узнала о каком-то лекарстве, которое мы можем достать в аптеке. Эрго… и что-то там еще. Но мне кажется, что нам следует найти какого-то не особенно щепетильного аптекаря.

— Но это что — яд? Ты знаешь, я ведь могу просто лечь под поезд!

— Мне кажется, что тебе следует повидаться с твоей теткой Гвен.

— Я уже тебе сказала: я могу лечь под поезд!

— Я поеду с тобой.

— Тебе не нужно. Ты можешь подождать меня внизу в холле.

— Крисси, я останусь с тобой.

— Нет, но позже, когда я буду умирать, я с удовольствием возьму тебя с собой.

— Крисси, мы не оставим тебя.

— Ты что, хочешь сказать, что будешь помогать мне растить этого маленького ублюдка?

Сара засмеялась:

— Хорошо, что тебя не слышат Мейв и Марлена.

Сара ждала Крисси внизу у фонтана, когда та пошла к своей тетке в «Плазу».

— Ты прекрасно выглядишь, Крисси! — Гвен клюнула ее в щечку. — Ты слишком худая, но мне это даже правится. Твои руки, как палочки. Да, в этом что-то есть!

Крисси сглотнула:

— Я беременна, тетя Гвен!

Гвен Марлоу изучала ее несколько секунд, потом втянула щеки.

— Понимаю. Кто отец? Кто-то, за кого ты можешь выйти замуж?

Если бы отцом был Уитни или Рокфеллер, тетя Гвен, наверно, была бы готова выдать Крисси замуж. — Нет, я не думаю. — Все дело было в том, что сама Крисси не знала точно, кто отец ее будущего ребенка. После прапорщика у Крисси было еще несколько «опытов», как изящно называла ее разгул Сара. Крисси считала это экспериментом — где-то и когда-то должен был появиться юноша или мужчина, который бы разбудил ее чувства.

— Понимаю. Ну что ж! Провидение иногда действует странным образом. Вот что интересно: меня только что попросили войти в правление заведения для матерей-одиночек. Это новый проект. Существует проблема, как ты, наверно, знаешь, когда молодые солдаты уходят на фронт и оставляют росточки, которые вызревают в лоне незамужних мамаш. Мы поместим тебя туда, конечно, под вымышленным именем. Ты мне будешь докладывать каждый день, как там идут дела. Никто не может лучше оценить, как идут дела, чем человек, который там находится. Потом мы отдадим твоего ребенка на усыновление, и все будет в порядке. Тебе придется немного пропустить школу, но…

— Я не собираюсь быть е… подопытным кроликом для твоего дома одиночек. Я хочу, чтобы мне сделали аборт!

— Послушай, Крисси! Ты употребляешь такие противные выражения. Боюсь, что тебе не удастся сделать аборт. Ты должна с этим примириться!

— Почему это нельзя сделать аборт?

— Я не буду связываться с подпольными мясниками.

— Сара сказала, что можно вполне нормально сделать аборт, например, на Кубе или в Пуэрто-Рико.

— Тут еще затронуты аспекты морали. Некоторые считают это убийством!

— О, зае… тетя Гвен. — Крисси вышла из комнаты, из глаз у нее закапали слезы.

— Извини, мне кажется, я не поняла тебя.

Крисси вытерла слезы, откинула назад черные волосы и гордо выпрямилась:

— Старая п… я сказала тебе — зае..!

Крисси нашла Сару в вестибюле «Плазы» перед бронзовой статуей, которая в руках держала корзинку с фруктами.

Крисси мрачно захихикала:

— Это называется «Фонтан плодородия». Ну прямо как я!

— Мы поедем на Кубу. Мейв, ты говоришь по-испански?

— Да нет. Всего несколько слов. Я не знаю, как сказать по-испански «аборт».

— Все, я погибла, — завопила Крисси. — Они мне вместо аборта сделают лоботомию!

— Почему бы нам не спросить у Диди Дайнин, что нам делать? Она такая современная, — предложила я.

— У нас и так бульон варят слишком много кухарок! — решительно сказала Сара.

— Я знаю, что мы зря тратим время на французский. Мы поедем в Пуэрто-Рико. Там многие говорят по-английски.

— Это уже становится цирком, — заявила Мейв. — Я знаю, что мы должны сделать. — Она побледнела. — Тетя Мэгги.

— Но она так больна, — заметила я. — Как можно ее беспокоить?

— Я уверена, что она хочет, чтобы мы прибегали к ее помощи, если вдруг окажемся в беде.

— Послушай, Мейв, — вздохнула Крисси. — Нам не стоит этого делать. Если моя тетка Гвен, которая ходит в церковь на Пасху, чтобы показать свою новую шляпу, и та считает это аморальным, то что будет чувствовать твоя тетя Мэгги? Она же ревностная католичка.

Даже Сара согласилась с ней.

— Мне кажется, что это слишком много для нее.

Мейв посмотрела на своих подруг. Они не знают, что это такое родить ребенка и потом отдать его. Они не знают, что такое проснуться в три часа утра, думая о том, где малыш, на кого он похож и счастлив ли он! Ей придется попросить помощь у тети Мэгги.

— У тети Мэгги есть знакомые врачи. Она сильная женщина, верящая в то, что следует помогать людям. Это и есть ее настоящая религия. Кроме нее, нам не к кому обратиться!

2

Мейв оглядела библиотеку. Там было тепло, горел камин. Она хорошо чувствовала себя в этой комнате. Конец ноября, вторая половина дня, в такое время в комнате, подобно этой, просто чудесно. Серые осенние дни. Зима. Как долго еще ждать весны? Доживет ли до весны тетя Мэгги? Она стала совсем хрупкой.

Прошло всего три недели с тех пор, как Мейв видела ее в последний раз, но та очень изменилась. Она была уверена, что права, обратившись за помощью к тете Мэгги, но сейчас у нее зашевелился червь сомнения. Имеет ли она право тревожить тетю Мэгги? Должны ли живущие приходить со своими бедами к умирающей?

— В чем дело, Мейв? Ты выглядишь весьма озабоченной.

— Да, у меня проблемы. Но я сейчас подумала, имею ли я право…

— У тебя есть это право. Так в чем дело?

— Тетя Мэгги, Крисси беременна.

Мэгги покачала головой:

— Бедная девочка. Она так нуждается в любви.

«Тетя Мэгги все поняла».

— Ты хочешь, чтобы она приехала сюда родить ребенка, как когда-то это сделала ты?

«Тетя Мэгги, оказывается, ничего не поняла».

— Нет, тетя Мэгги, мы… Крисси не хочет ребенка. Мы… Я хочу, чтобы ты ей помогла. Достать врача… Может быть, здесь…

— Аборт? Нет, Мейв! Я не могу этого сделать! — Она откинулась в кресле, как будто у нее не было сил.

Мейв почувствовала себя чудовищем, но продолжала настаивать.

— Тетя, ты сделаешь это не для меня, а для Крисси.

— Мейв, ребенок — это подарок Бога. Грешно уничтожать жизнь.

— Нет, тетя Мэгги, грех разрешить, чтобы он появился в мире, где никому не нужен.

— Но каждый ребенок нужен в мире Божьем. Где-нибудь есть дом, любящий дом, который ждет ребенка Крисси. Дом, который не имел своего ребенка. Мы найдем для нее такой дом.

Мейв покачала головой.

— Как ты можешь быть в этом уверена? Ты же не знаешь, что в доме, куда отправят ребенка, он будет счастлив? Что люди, которые его возьмут, не станут обижать дитя? — Она покачала головой. — Нет, если ты сама не видела своими глазами, не знаешь, где твой ребенок, ты ни в чем не можешь быть уверена!

Мэгги отлично понимала, что Мейв говорит не о ребенке Крисси. Но она все равно не может сказать Мейв, где ее собственный ребенок, потому что после этого у Мейв не будет ни одной спокойной минуты.

— Мейв, ты хочешь сказать, что я тогда была неправа? — Даже если Мейв и не знает, что у ее ребенка есть отклонения, неужели Мейв считает, что ей не следовало так поступать? Она закрыла глаза.

— Скажи мне — я была неправа? Тогда я договорюсь с врачом, чтобы Крисси сделали аборт прямо у нас дома. Объясни мне, что больше соответствует нормам морали — потому что абсолюта не существует в этой жизни — не дать родиться ребенку или отдать уже родившегося ребенка на усыновление неизвестно куда, кому и как. — Она подумала, что ответила бы Мейв, если бы знала, что ее ребенок ненормален.

Мейв старалась не расплакаться. Ей понадобится много сил, чтобы сильно обидеть тетю Мэгги, чтобы у Крисси появился еще один шанс, чтобы она не испытывала тех мук, которые пришлось перенести самой Мейв, и страдать так, как она до сих пор страдает.

— Ты была неправа, тетя Мэгги. Прости меня, но ты была неправа.

В библиотеке стало темно, Мэгги и Мейв сидели, не зажигая огня. Мэгги — в кресле, а Мейв на полу, положив голову тетке на колени.

Начало и конец. 1945

1

Мэгги лежала в кровати, она теперь проводила там большинство времени. Она слушала радио: президент Рузвельт, храбрый боец, умер. Мэгги так страдала за свою страну. Что же касается президента, он уже был у Бога. Ей самой осталось немного времени до этой встречи. Она не сможет присутствовать на выпускном балу Мейв. Бал должен состояться всего через два месяца, но что касается самой Мэгги — для нее это было все равно что через два года. Она почти ничего не ела и становилась с каждым днем все слабее. Врачи предлагали ей лечь в больницу, где они нашпигуют ее иглами и еще немного продлят ее жизнь. Для чего? Ей бы хотелось, чтобы ее похоронили до окончания Мейв школы, чтобы ее отсутствие не мучило бы Мейв так сильно и по возможности не омрачало ее радость по поводу окончания учебы. Она хотела умереть здесь, дома, а не в больнице. Но ей следовало сделать еще одно дело.

«Боже, дай мне время, чтобы покончить со всем!»

Она послала телеграмму Пэдрейку, чтобы он приехал к ней, так как она лежит на смертном одре. Она никогда не сомневалась, что он приедет. Драматическое впечатление от слов «на смертном одре» заставит его мчаться к ней сломя голову. Она знала, где его найти. Она всегда знала, где он был.

О, как она оплакивала его заблудшую душу… Пэдрейк — шутка природы. Она прочитала все его книги — она никогда не переставала поражаться красоте его языка и его воображению. Но в то же время в его книгах было так много ненависти. Его романы состояли из красоты, извергнутой из глубин отчаяния, из осадка его проклятой человеческой натуры. Как, наверно, хохотал Старый Враг и Грешник в день, когда был рожден Пэдрейк. Будет ли он так же хохотать, когда Пэдрейк умрет, потому что он умрет от рук его сестры Мэгги, которая не переставала его любить.

Все было так странно. «Вы всегда убиваете тех, кого любите». Так сказал Оскар Уайлд, а он был тем, кто знал о мерзости жизни все. Но старый Оскар умел так прекрасно смеяться!

О Боже, она так легко отвлеклась, потеряла ориентацию. Она стала как ее мать. Наверно, это из-за болеутоляющих лекарств. И мать, и дочь! Но когда приедет Пэдрейк, она не станет принимать лекарства. В этот день ей нужно хорошо соображать. Она уже один раз подвела Мейв — разрешила ей родить бедную, Богом отмеченную Сэлли, потому что сама была трусихой — не желала или не смогла не повиноваться канонам ее Церкви! На этот раз она не подведет Мейв. На этот раз она, Мэгги О'Коннор, должна будет совершить убийство, ради милой ее сердцу Мейв!

У нее все еще был пистолет, которым она когда-то угрожала Пэдрейку — на этот раз она им воспользуется! Она спрятала его в ящике ночного столика, он ждал своего часа. Брат приедет. Тем временем она читала молитву и перебирала свой розарий, сделанный из серебра и жемчуга. Она перечитывала книгу «Подражение Христу».

Как-то раз, через несколько дней, она услышала внизу шум. У нее сжалось сердце. Она слышала громкий голос Бетси, которая просила, чтобы Пэдрейк подождал, пока она предупредит Мэгги.

Пэдрейк сам объявил о своем приезде.

— Мэгги! — Голос раздавался по всему дому. — Мэгги, любовь моя! Это я — твой брат!

Она слышала, как он бежал по лестнице. Вот он уже стоит в дверях. Высокий и восхитительный, каким она помнила его. Сильный и хищный, или ей это только кажется? И по-прежнему такой красивый. Дориан Грей, элегантно одетый в черный костюм, так похожий на костюм эпохи короля Эдуарда! Галстук развевался, что было характерно для его стиля.

Он поставил стул рядом с кроватью и сел на него верхом, даже с каким-то шиком.

— Итак, ты умираешь, Мэгги! — Это был не вопрос и не насмешка. Но его глаза горели. Ее всегда поражало, как могут так гореть его синие глаза, как будто это горячие угли! — Ты позвала меня сюда, чтобы попросить прощения за то, что ты была против меня?

Мэгги закрыла глаза. Он все еще верил, что не согрешил, что грешили против него. Может, он был не таким злым, а просто сумасшедшим, совсем как его мать. Она не будет с ним спорить, зачем? К тому же он скоро будет мертв.

— Ты настроила против меня мою мать, как это сделал мой отец. И потом ты специально забрала у меня мою дочь, чтобы я остался один в этом тоскливом месте. Некуда идти, ты это понимаешь, Мэгги? — тихо прошептал он. — Везде только грязь и уродство. Меня окружают горгульи со смеющимися лицами. Я одинок. Без матери, сестры, дочери, любовницы. Да, есть еще критики — они восхваляют и превозносят меня. — Он засмеялся. — Но они даже не понимают, что же они хвалят. Нет никакого понимания. Только сплошное предательство. И ты, Мэгги О'Коннор, я тебя не прощаю. — Он вытащил из кармана серебряную фляжку и отпил из нее. Он встал со стула и начал мерить комнату шагами. — Нет, я тебя не прощаю. Я тебя проклинаю и осуждаю на вечные муки!

Он снова сел рядом с нею, наклонился и мило улыбнулся, глядя ей прямо в глаза.

— Я проклинаю тебя, чтобы твоя душа вечно мучилась в аду. И когда тебя не будет, я верну себе мою Мейв. Я заберу ее с собой в Ирландию, и мы вместе станем там бродить по болотам.

— Ты сумасшедший! — прохрипела Мэгги и стала нащупывать ящик ее ночного столика.

Он быстро, как удар змеи, схватил ее руку и крепко сжал. Другой рукой он снова поднял ко рту фляжку.

— Сумасшедший? Но все утверждают, что я великолепен, самый прекрасный писатель столетия. Если я сумасшедший, то кто же они, кто называет меня великолепным писателем?

Она резко вырвала у него свою руку и снова попыталась открыть ящик стола. Он был гораздо проворнее ее и в тысячу раз сильнее. Он открыл ящик и вытащил пистолет. Он стоял над ней с пистолетом и казался огромным. Он проверил, есть ли там патроны. Мэгги закрыла глаза, она просила Бога, чтобы он разрядил в нее пистолет. Тогда за ним пришли бы и заперли в тюрьме, и Мейв была бы свободна от него.

Он приставил пистолет к ее виску.

— Тебе бы хотелось, чтобы я в тебя выстрелил, не так ли? Ты, Мэгги, могла бы убить своего брата. Нет, Мэгги, сестренка дорогая, мой маленький Каин. Лежи здесь, ты умрешь в свое время, а я подожду!

Когда он ушел, Мэгги не могла прийти в себя от ужаса. Она не хотела говорить Мейв правду об ее отце. Теперь она не могла это не сделать. Ей придется снова поговорить с Мейв. И как можно скорее.

У него было время. Время, чтобы ждать. Где он будет ждать? В Труро, оно похоже на Ирландию, которую он так любит? Нет. Где же ему лучше ждать, как не в доме, где он родился? Что может быть лучше, чем провести время с матерью, родившей его. Пока он будет ждать, он может начать самую важную книгу его жизни! Интересная женщина, его мать. Он будет разговаривать с ней и пройдет все лабиринты ее разума. Он пройдет по извилистым, запутанным, изломанным, высокопарным сложностям ее сознания. Может, это принесет ему Нобелевскую премию?

Эти ублюдки называют его величайшим писателем, не так ли? Он более велик, чем Фолкнер или Хемингуэй, этот е… позер! Тем не менее они не присудили ему премию, а старик Эрнст был на четыре года старше его. Они также не дали премию дружку Эрнста, Фитцджеральду, и теперь уже никогда ее ему не присудят. Старенький Скотти гнил в своей могилке, и говорят, что его мозги были насквозь проспиртованы. Он был слабак, а слабакам не стоит пить. Он всегда считал Скотта дешевкой.

«Не моего класса. И его нельзя сравнить с О'Нилом».

Если даже О'Нил не написал ничего хорошего после получения Нобелевской премии. О'Нилу было сорок восемь, когда он получил ее. У него еще шесть лет, чтобы побить рекорд О'Нила и стать самым молодым автором, получившим премию. У него не было никаких сомнений, что он ее получит. И книга, которую он собирается написать с помощью матери, может принести ему славу!

Он не стал звонить, а постучал в дверь бронзовым молотком. Он так сильно колотил, что Энни бегом примчалась к двери.

— Что вы так шумите? — грозно спросила она.

— Скажите миссис О'Коннор, что я пришел с визитом.

— Я ей ничего не скажу, она никого не принимает.

— Разве нет? Даже если это ее милый сын, который хочет увидеть свою старую мамочку? — Глаза Пэдрейка задорно глядели на Энни.

— Господи спаси, вы мистер Пэдрейк?

— Да, я вернулся из-за дальних морей. Как я рад, что за моей дорогой мамочкой ухаживает такая милая женщина.

Энни зарделась. Ей давно никто не говорил таких приятных слов.

— Вы надолго сюда, мистер Пэдрейк? Скоро нужно будет давать миссис О'Коннор лекарство.

— Да, я задержусь здесь, и наверно, надолго. Я помогу вам. Я буду давать лекарства моей матери. Как тебя зовут, моя милая?

— Энни.

— Тогда, милая Энни, приготовь мне чай и бутылку бренди, пока я пойду поздороваться с матерью. И еще одно, Энни, никому ни слова, что я здесь. Не надо говорить об этом моей сестре. Особенно ей. Пока. Я планирую для нее сюрприз, понимаешь? — Он мило улыбнулся старой женщине.

— Это будет наш секрет, мистер Пэдрейк. Вы можете положиться на меня. Я приготовлю вам чай. — Она направилась в кухню. — Да, насчет вашей матери, мистер Пэдрейк. Она немного…

Он засмеялся:

— Да, Энни, я знаю.

«Немного. Ой ли?»

Он вошел в гостиную. Маргарет сидела и вязала крючком. Она была одета в великолепное платье из красного бархата, ее седую голову украшали цветы.

— Анна! — воскликнул Пэдрейк. — Анна Каренина! Как ты прекрасна! — Он подбежал к ней, взял ее руку и покрыл ее поцелуями. — Да, Анна, твой Вронский вернулся домой!

2

— Ты хотела убить моего отца? — крикнула Мейв, она почти падала в обморок. — Ты так веришь в Бога. — Она в ужасе схватила себя за волосы.

— Он болен, Мейв. И в своей болезни он может быть ужасным злом! Нам нужно защитить овечек!

— Нет! Нет! Нет, — рыдала Мейв, закрыв лицо. — Он так себя ведет, потому что пьет. Разве ты не понимаешь?

Мэгги покачала головой, она рассказала Мейв, как молодой Пэдрейк ревновал своего брата Джеймса и как потом Джеймс странным образом утонул в море.

— Но это только подозрения, тетя Мэгги, может, это твое воображение. Разве не так?

Тогда Мэгги рассказала, как Пэдрейк приучил их мать к наркотикам, как она постепенно теряла связь с действительностью, пока окончательно не ушла в мир грез. Такой она остается до сих пор.

— Но, тетя Мэгги, ты сама сказала мне, что она стала такой после смерти Джеймса. И еще после того, как дедушка Патрик… Ты сама рассказывала мне, какой она стала странной, даже перестала молиться…

— Да, она стала странной… Но это не то же, что сумасшедшая, сидящая на игле. Пэдрейк сделал это.

Мейв была на грани истерики, она хотела найти ответ.

— Но, тетя Мэгги, ты уверена, что именно отец приучил бабушку к наркотикам? Может, все было наоборот? Она была странной и несчастной, может, это она стала искать забвение в наркотиках, а папа присоединился к ней, чтобы уйти от реальности…

— Нет, — резко сказала Мэгги.

— Мне кажется, ты ошибаешься. Почему нужно верить в самое плохое?

— Мейв, послушай меня. Он был как одержимый, он ее ненавидел. Он считал, что она его предала. Он считает, что все его предают… Даже ты…

— Я?

«Нет, только не я!»

— Да, ты. Даже ты, — криво улыбаясь, сказала Мэгги. — Даже ты, его дочь, с которой он спал!!

Мэгги поняла, что ее слова не доходят до Мейв. Что нет никакого смысла рассказывать о подозрениях по поводу смерти Сэлли, когда родилась Мейв. Что бы она ни говорила, Мейв ей не поверит. Все, чего она добилась — наполнила душу Мейв сомнениями, ранила ее чувство лояльности, все это может привести ее к… к чему? К нервному срыву? Ей нельзя ошибаться. Ей придется использовать свое самое последнее оружие. Ей придется солгать. Бог простит ее. Она должна убедить Мейв, как опасен Пэдрейк. Она откинула покрывало.

— Смотри! — Она показала на свое исхудалое тело. — Смотри, что он сделал!

Все ее сморщенное тело было покрыто страшными синяками, которые она сама себе нанесла сегодня утром, прежде чем послала за Мейв.

— Прежде чем он ушел, он меня изнасиловал, — прошептала Мэгги, ее голос прервал хрип. — Теперь ты понимаешь, что такое твой отец!

«Господи, прости меня. Я лгала ради Мейв, только ради нее!»

Губы Мэгги беззвучно шевелились, и Мейв решила, что она молится за Пэдрейка, за его душу.

«…Я признаю перед Всемилостивым Богом; Благословенной, непорочной Девой Марией; Благословенным Михаилом-архангелом; Благословенным Джоном, Баптистом; Святыми апостолами Петром и Павлом, и перед всеми святыми, и перед тобой, Отец наш, что я грешила. Была грешна в словах, делах и мыслях…» Она ударила себя в грудь трижды.

«…О мой Бог, прости меня за то, что я обидела Тебя, я ненавижу свои грехи и жду твоего справедливого наказания. Но больше всего я ненавижу свои грехи, потому что они ранят Тебя, мой Боже! Боже милостивый, Тебе дается вся моя любовь…»

Во время молчаливого раскаяния Мэгги Мейв стояла на коленях возле ее кровати и молилась во спасение души ее отца. Потом Мэгги сказала:

— Пошли за отцом Эндрю, Мейв.

— Нет, нет. Еще не надо, тетя Мэгги, еще не пора, — истерически рыдала Мейв.

— Я должна приготовиться.

— Пожалуйста, тетя Мэгги, — умоляла Мейв. — Еще не пора, пожалуйста!

Мэгги слабо улыбнулась:

— На всякий случай, Мейв. Молитвы никогда не помешают.

Пришел священник, и она успокоилась. Мейв наблюдала, как он сделал крест святым елеем на лбу тетки и просил, чтобы Бог простил ее душу.

Когда закончилось соборование, Мейв обратилась к священнику:

— Мы можем помолиться о моем отце?

Мэгги просила, чтобы заупокойная месса была более радостной, потому что смерть только начало жизни с Богом. Она просила, чтобы участники мессы были в белом, как символ надежды на вечность, а не в черном — символ грусти и печали. Она также просила, чтобы молитвы как можно чаще звучали на английском вместо латыни, чтобы все поняли их смысл.

Мейв сидела впереди со своими друзьями — Сарой, Крисси и Марленой. Дядюшки Джеймс и Поль заявили, правда, что передние ряды предназначены для членов семьи, но Мейв возразила, что подруги и есть ее семья, и дядюшкам пришлось уступить. Они были довольны, что заупокойную службу вел сам архиепископ, что их племянница удостоилась высшего уважения, соответствовавшего тому положению, которое она занимала в высшем обществе Бостона и в католическом мире.

Архиепископ дважды обошел гроб, окропил его святой водой, потом начал кадить ароматным ладаном:

— …пусть ангелы вознесут тебя в рай…

Мейв почувствовала, как ее охватывает дрожь.

— …пусть тебя приветствуют мученики…

Мейв повернулась, и осмотрела присутствующих. «Он пришел сюда?»

— …пусть хор ангелов приветствует тебя…

Она была уверена, что почувствовала его присутствие, и так испугалась. Пришел ли он помолиться за упокой души тети Мэгги? Пришел ли он вообще?

3

Все так удивительно! Победа в Европе и письмо от доктора Джулиана, все случилось в один день! Доктор Джулиан писал, что маме стало гораздо лучше. Сара побежала к телефону в холле. Она хотела поговорить с мамой. И с доктором Джулианом. Поподробнее узнать, как там дела? Что значит «гораздо лучше»? Что, мама совсем поправилась. Может, мамочка примарширует домой вместе с парнями из Европы?!

Но линия была раскалена новостями с мест недавних военных действий, и Сара не могла дозвониться. Ей нужно было с кем-то поделиться своей радостью. Она должна найти кого-то, с кем можно поговорить.

Она нашла Крисси в стенном шкафу, та отмечала праздник победы с бутылкой красного вина.

— Ты что, с ума сошла? Что ты делаешь в стенном шкафу?

— Я слышала, как идет мисс Патрик. Давай выпей. Это вино нужно назвать Вино Вонючей Кишки! Но когда ты его проглотишь, тебе уже будет все равно.

— Я получила вести от маминого врача, Крисси! Он сказал, что ей гораздо лучше.

— Это прекрасные новости, Сара. Ну-ка глотни! Я так рада за тебя и за твою маму. Глотни еще!

Сара села на пол у стенного шкафа и прижала бутылку к губам.

— Сара, она вернется домой? И когда?

— Я пока еще не знаю. Но мне кажется, скоро, очень скоро.

Но где был ее дом?.. В Нью-Йорке? Они с мамой могут жить вместе. Еще месяца два, и она навсегда распрощается со школой. Они могут поменять обстановку. Они будут с увлечением этим заниматься. И мама будет чем-то занята… Но этот дом полон воспоминаний. Может, им стоит купить новый? А Нью-Йорк… Будет ли мама счастлива там? Сможет ли она быть счастливой? Сара подумала, что для ее мамы существует только одно место на земле, где она может быть счастлива.

Крисси уже несколько захмелела. Она невнятно спросила:

— А где дом, Сара?

Сара засмеялась:

— Дом там, где твое сердце.

Крисси покачала головой:

— Мне кажется, что у меня нет сердца!

— Крисси, дорогая, конечно, у тебя есть сердце. Оно огромное и прекрасное, словом, сердце «тук-тук».

Крисси захихикала:

— Что такое сердце «тук-тук», Сара?

— Оно отличается от сердец других людей. Оно бьется по-другому, волнуется, стремится к чему-то…

— Но если дом там, где твое сердце, Сара, где мой дом «тук-тук»?

— Не волнуйся, Крисси, мы найдем этот дом.

— Мне следовало бы подать заявление в колледж, — сказала Крисси. — Тогда мне было бы куда идти. Вот смешно! Марлена только одна из нас будет учиться в колледже, и у нее, единственной из нас, есть настоящий дом.

— Да, — согласилась Сара. — Этот маленький старый дом в Чарльстоне и есть настоящий дом…

— Сара, — сказала я, глядя, как Сара упаковывает два одинаковых белых чемодана, — у тебя даже нет разрешения на отъезд.

— А мне наплевать! Мы практически закончили занятия. Актовый день будет всего через несколько недель. Меня уже не исключат.

— Если осталось так мало времени до выпускного вечера, зачем же тебе ехать в Чарльстон сейчас? Я и не знала, что ты так любишь мою мать… — с упреком сказала я.

— Конечно, я ее обожаю. И очень хочу увидеть, как цветут камелии.

— Камелии цветут в декабре и январе, а не в мае, — заметила я.

— Тогда я хочу увидеть, как цветут каллы.

— Сейчас цветут розы!

— Сара, и все же, почему ты хочешь ехать в Чарльстон именно сейчас, когда мы заканчиваем учебу и можем поехать туда всего через несколько недель?

— Ты знаешь, тебе так идут эти закатанные брюки, Марлена, дорогая. Постарайся, чтобы старушка Серина Чэлмер не увидела тебя — ее хватит кондратий.

* * *

— Тетя Марта, у меня прекрасные новости. Мама поправляется! Я приехала, чтобы самой вам все рассказать. Ведь вы и дядя Говард часто ездили в Канзас, чтобы повидать ее. Я просто уверена, что маме именно поэтому стало лучше!

Марта улыбнулась:

— Я буду счастлива, если это так, Сара. Но мне кажется, что дело пошло на поправку после того, как она рассталась с твоим отцом. Я не хочу обидеть Мориса Голда!

— Конечно, это сыграло свою роль. Но я не могу выразить, насколько важным для мамы было то, что вы приезжали ее навещать, тетя Марта. Она говорила мне: «Сара, моя сестра Марта любит меня. Марта простила мне все годы, когда я с ней не общалась. Она поняла, почему так случилось, и простила. Она самая великолепная сестра во всем мире!»

Марта поставила на стол ореховый торт и налила чай в хрупкие в цветочек чашки.

— Не преувеличивай, Сара, — сказала Марта, но было видно, что она довольна.

— О, ореховый торт! Как чудесно здесь в Чарльстоне. Просто рай!

— Ты не знаешь, когда выпишут Беттину?

— Через два-три месяца. Как только я решу, куда ее отвезти. После стольких лет в этом ужасном месте ей нужно пожить где-нибудь, где светит солнце и где окружающие будут любить ее! — По щекам Сары потекли слезы. — Конечно, у нас есть дом в Нью-Йорке, но мама не будет там счастлива. Она всегда говорила: «Сара, у меня не было ни одного счастливого дня, с тех пор как я покинула Южную Каролину, исключая тот, когда ты родилась!»

Марта выпрямилась в кресле.

— Я тоже считаю, что ей не стоит жить в Нью-Йорке. Ни в коем случае! Эти неприятные воспоминания…

— Я совершенно согласна, но что мне делать?

— Тебе следует привезти ее сюда, в Чарльстон, вот что ты должна сделать. Сюда, в старый дом Лидзов. Здесь светит солнце, есть люди, любящие ее.

— О, тетя Марта, правда? Я могу привезти маму сюда? Никогда даже в мечтах я не могла себе представить, что… О, что скажет мама, когда услышит об этом? Мне кажется, она будет готова уехать хоть завтра. Вы самая прекрасная тетя в целом мире, вот что я вам скажу!

4

Серина Чэлмер наблюдала из окна своего офиса, как расставляют стулья для церемонии. Слава Богу, светит солнце, так что выпускной акт может проходить на воздухе, как того и требовала традиция. Традиции — самый важный компонент школы Чэлмер.

Девушки прогуливались со своими родителями, родственниками, бабушками и дедушками. Директриса школы увидела Марлену Уильямс с родителями и с ними Сару Голд. Хоть они приехали! Она была ужасно расстроена, что Гвендолин Марлоу не сочла нужным приехать на выпускной вечер своей племянницы. Мисс Чэлмер надеялась, что она появится, но эта женщина имела наглость прислать вместо себя шофера!

Всем было известно, что среди выпускниц дочь Пэдрейка О'Коннора. Если он не приедет, будет много разговоров. У мисс Чэлмер теплилась надежда, что, может быть, мистер О'Коннор сможет выступить на их празднике. Это было бы прекрасно, особенно учитывая репутацию этого человека в мире литературы. Но как они ни старались, Мейв не сказала, где его можно найти. Заведующей показалось странным, что Мейв не знает, где ее отец. Вообще, эта троица — Сара Голд, Мейв и Крисси Марлоу — сильно разочаровала ее. Хотя кузина Сары, дочь Уильямсов, будет продолжать учение в Редклиффе.

Все прекрасно знали, что лучший показатель для таких школ, как школа Чэлмер, — это число выпускниц, которые продолжат учебу в семи наиболее престижных колледжах. Когда Сара, Мейв и Крисси отказались даже подавать заявления в колледж, Серина Чэлмер была возмущена. Она могла понять, почему не подает заявление Сара Голд, — у этой девушки не было ни одной серьезной мысли в голове. Но Мейв О'Коннор? Такая интеллигентная девушка! Им даже не удалось убедить ее принять участие в ежегодном соревновании по поэзии. Крисси Марлоу вполне могла бы учиться у Смита. В отличие от остальных девушек, вопрос в том, что ее могут не принять, даже не стоял. Там училась Гвен Марлоу и вполне могла бы учиться Крисси! У них не было выбора, она могла поступить как бы в продолжение традиции. Суммируя свои впечатления, мисс Чэлмер должна была признать, что «ужасная троица» доставила ей множество проблем. Она была рада, что они наконец закончили учебу. Особенно эта бесцеремонная девица Голд! Каждый раз, когда заведующая видела Сару, у нее начинали бегать мурашки по коже, как будто она сейчас будет атакована роем пчел.

Рабочие начали стелить в среднем проходе красный ковер, по нему будут парами проходить девушки. Потом установили ступеньки, чтобы подниматься на платформу и трибуну. Сегодня вместо Пэдрейка О'Коннора будет выступать Джени Меннинг «Пони» Хастингс.

Она только что опубликовала «Социальную историю Уэстчестерского округа». Джени в свое время окончила школу Чэлмер, и девочки дали ей прозвище «Пони», потому что она постоянно разглагольствовала о лошадях. И еще из-за ее длинного лошадиного лица и крупных зубов.

Ну что, подумала Серина Чэлмер, пора одеться и выйти к гостям. Еще один год. Еще один урожай молоденьких лиц! Все девушки были в белом — еще одна традиция школы Чэлмер.

— Я обожаю белое, — сказала Сара. — Но так противно, когда все вокруг в белом, как будто все — Христовы невесты!

— Сара, — остановила я ее, пожав руку Мейв, та с благодарностью посмотрела на меня.

— Как вам понравится, что тетя Гвен прислала Альберта на наш выпускной вечер, вместо того чтобы прибыть самой? — весело поинтересовалась Крисси. — Не правда ли, забавно! Я всегда обожала Альберта.

Мне показалось, что веселье Крисси несколько показное.

— Самое противное — это гранатовый розовый пунш и химического цвета птифуры, которые собираются подавать после окончания официальной части! Мне кажется, что их хранят с прошлого года, — громко прошептала Сара.

— Тихо! Уже начинается!

Мейв обернулась и осмотрела присутствующих. Она не знала, зачем сделала это, кого искала. В последнем ряду она увидела мужчину, он показался ей знакомым — может, она где-то видела его? Хорошо выглядевший мужчина с копной вьющихся седых волос и усами что-то шептал некрасивой, но приятной женщине, сидевшей рядом с ним. Мейв повернулась и зашептала:

— Мужчина в последнем ряду, он сейчас что-то шепчет женщине в синем платье и шляпке-тюрбане на голове. Мне он кого-то напоминает.

Мы посмотрели назад. Я была поражена, а Сара сказала:

— Не смотрите больше туда, там мой дорогой папочка! — Она улыбнулась. — Мне кажется, что рядом с ним леди Вайолет. Вот уж кому не выиграть никаких призов в конкурсе красоты, не так ли? И у него хватило смелости привести ее сюда!

— Сара, только не устраивай сцену! — умоляла я.

— Я и не собираюсь. Я настоящая леди! Замолчите все! Все уставились на нас. Не забывайте, девушки, это день нашего выпуска!

Сара пожала руки отцу, а потом мачехе.

— Очень приятно, что ты приехал, папа, но, право же, не стоило беспокоиться!

— Не очень-то хорошо с твоей стороны, что ты меня не пригласила.

— Давай не устраивать обсуждение, папа! Марлена сейчас приведет тетю Марту и дядю Говарда поздороваться с тобой, хотя я и уверена, что тете Марте этого бы не хотелось! Пожалуйста, постарайся хорошо вести себя.

Вайолет Голд явно была обижена, но ничего не сказала.

Я представила всех. Мама вела себя вполне цивилизованно, Вайолет Голд была мила, мой папа держался хорошо, а дядя Морис был просто очарователен. Он вспомнил, что сначала познакомился с мамой, а потом уже с Беттиной. Мама просто наклонила голову.

— Папа, ты не знаешь, что мы летом будем в Чарльстоне. Мы наконец привезем домой маму.

В глазах дяди Мориса показались слезы:

— Я так рад за тебя, Сара.

— Тебе нужно радоваться за маму.

В этот момент подошли Мейв и Крисси с шофером тетки Гвен.

— Я хочу представить всем моего друга Альберта. Он приехал из Нью-Йорка, чтобы поприсутствовать на выпускном акте…

5

Сара поехала в санаторий, забрала Беттину и привезла ее в дом Лидзов на улице Встреч. Она хорошо провела лето, наблюдая, как ее мать расцветает подобно хрупкому цветку. Она им и была. Сара видела, что все делает правильно — мать хорошо себя чувствовала именно здесь… Возможно, через некоторое время, когда Беттина почувствует себя сильной и уверенной, они купят дом где-нибудь неподалеку. Тетя Марта и мама прекрасно поладили. Марта играла роль старшей сестры-защитницы и командира, Беттину баловали, ласкали, и она всех любила. Сара решила, что пока это самый оптимальный вариант, а позже будет видно.

Мейв и Крисси поехали на лето в Ньюпорт, и раз в неделю Мейв ездила в Бостон проверить, как дела у бабушки. Доктор Геннон поставлял лекарство, Энни давала его Маргарет. А та вязала, вышивала, плела кружева, читала Чехова и вела разговоры с царской семьей. Внешний мир обходил этот дом. Газет там не читали, радио не слушали, почта туда не приходила, войны нигде не было. Все было спокойно. Энни нервничала, и Мейв решила: это потому, что они отвыкли от посетителей. Братья Маргарет О'Коннор посещали ее весьма редко и даже не оставались, чтобы выпить чаю. Мейв нравилось приходить сюда — она некоторое время отдыхала от суеты; здесь, в этом доме, время остановилось!

Потом она шла в дом Мэгги, а теперь ее собственный дом, и просматривала бумаги, что было такой же частью ее наследства, как и деньги. Нужно было вникать в некоторые детали, принимать решения — больница, дом, музей. Летом все было спокойно, но осенью ей придется брать на себя ряд обязанностей, хотя Сара рассчитывала, что они втроем поселятся в Нью-Йорке и будут готовиться к дебюту. Как будто в этом была какая-то необходимость. Дебюты означали приемы, танцы, ночные клубы и балы. Им придется знакомиться с мужчинами. Мейв этого совсем не хотела — встречаться с мужчинами, танцевать с ними, касаться их, терпеть их прикосновения, любить их и позволять любить себя. Ей не хотелось никакого дебюта. Сара будет разочарована, но Мейв точно знала, где ее место, и это не был Нью-Йорк.

В Ньюпорте они с Крисси плавали, катались на лодке, играли в теннис, ездили верхом. Прекрасно! Но Крисси была неспокойна, ей нужно было веселье, внимание мужчин. Мейв казалось, что это была просто физическая потребность, как и ее вечные сигареты. Но все было так однообразно!.. После танцев и поцелуев, флирта и совокупления Крисси всегда впадала в депрессию. Но на следующий день она вновь стремилась куда-то, все равно куда, в любое место, где она могла бы встретить нового партнера.

— Пожалуйста, Мейв, — просила Крисси однажды, когда должен был состояться коктейль-парти, куда ее неодолимо тянуло. — Пойдем со мной. Почему ты не хочешь ходить со мной? Иногда мне кажется, что ты ужасно боишься мужчин. Они не кусаются, — захихикала она. — Если только ты сама не захочешь этого. Если ты не перестанешь так вести себя, ты останешься старой девой, как твоя тетушка Мэгги.

— Крисси Марлоу, ты сказала гадость! Так назвать тетю Мэгги…

— Ну, не злись! Я не сказала ничего ужасного. Тетя Мэгги была… Я имею в виду, она никогда не была замужем. Это все, что я сказала.

— Тетя Мэгги была слишком занята. Она слишком много времени уделяла другим. У нее не было времени думать о себе, как некоторые…

— Прости меня. Ну, теперь ты поиграешь со мной в теннис? Две кока-колы, и тебе станет легче. Правда, Мейв, надо же и тебе когда-нибудь начинать.

6

— Как ты считаешь, не нужно ли здесь поменять обстановку? — спросила Сара у Крисси, оглядывая гостиную в своем доме. — Я собираюсь здесь устроить прием. Что ты скажешь?

— Мне кажется, людям покажется странным, что в доме будут жить две семнадцатилетние девицы и устраивать приемы…

— Ты считаешь, что нам нужна компаньонка? Мы всегда можем попросить твою тетю Гвен пожить с нами, если хочешь… — насмешливо заметила Сара.

— Но, Сара, как же мы появимся в свете? Твоя тетя Марта сказала, что она хочет, чтобы Марлена вернулась в Чарльстон, и еще она сказала, что если мы приедем с ней, она станет опекать нас и представит в свете, но это будет в Чарльстоне. Тебе не кажется…

— Нет, не кажется. Даже Марлена не хочет, чтобы ее дебют состоялся в Чарльстоне. Она считает, что все эти переезды отнимают слишком много времени. В Чарльстоне прекрасно живется, но дебют в Нью-Йорке ни с чем сравнивать нельзя! Если хочешь, я обо всем позабочусь. Пока еще только сентябрь, и впереди много времени. Я решила, что наш дебют состоится в «Уолдорфе». Там всегда в канун Рождества бывает бал, где лучшие молодые люди города впервые выходят в свет. Это как раз для нас, если ты сама еще этого не поняла. А пока мы будем посещать всякие праздники, ходить во все клубы и на дебюты остальных молодых леди. В Нью-Йорке! Теперь, когда закончилась эта противная война, Нью-Йорк пришел в движение. Именно в такое удачное время и следует выходить в свет.

— Мне хочется, чтобы Мейв была здесь. Я просто не верю, что она останется в Бостоне и не станет дебютировать вместе с нами.

— Но, Крисси, милая, что мы можем поделать, если Мейв вообще не хочет выходить в свет? Мне кажется, это потому, что тетя Мэгги умерла всего несколько месяцев назад. Она и тетя планировали, что ее дебют состоится в Бостоне, а сейчас… ты же понимаешь…

— Я надеюсь, что ты уговоришь Мейв приехать в Нью-Йорк. Сара, мне не нравится, что она живет в Бостоне одна. Я не понимаю, что она там делает. Она становится такой угрюмой.

— Но Марлена же недалеко от нее, в Кембридже. Они видятся друг с другом.

— Мне кажется, что они редко встречаются. Марлена занята учебой. Она ведь только начала занятия. Бедная Мейв, она так одинока. Она никогда не встречалась с молодыми людьми, если только мы не заставляли ее делать это. Боже мой, она слишком молода, чтобы посвятить себя только музею, больницам и заботе о своей свихнувшейся бабуле!

Сара напялила на свою золотистую головку новую шляпку в белую и черную полоску, посмотрела в зеркало и наклонила голову набок.

— Не стоит так напрягать мозги. У меня есть ощущение, что Мейв скоро соскучится по своим друзьям и притащится сюда! — Она повернулась к Крисси. — Нужна еще такая же сумка. Как тебе нравится?

— Ничего. Дай я померяю.

— О! — воскликнула Сара. — Мне кажется, на тебе она выглядит гораздо лучше. Хотелось бы мне иметь такое лицо.

— Лицо? Это ты у нас хорошенькая.

— Возможно, но ты просто потрясающая.

— Сара, ты правда думаешь, что Мейв приедет в Нью-Йорк?

— Мне так кажется. Теперь посмотри другую шляпку. Она только для взрослых!

7

Пэдрейк почти закончил свой роман «Фрагменты разрозненного целого». Он был недоволен написанным, ему хотелось, чтобы у романа был другой конец. Пэдрейк жил в Бостоне с конца мая. Он изучал свою мать, разговаривал с ней, пытался проникнуть в ее безумный мозг. Книга стала экспериментом — блестящим к тому же; она навечно прославит ее затуманившийся разум — Пэдрейк вставил рассуждения матери в роман. Да, Маргарет и ее мозг станут частью наследства, которое он оставит миру. Но что-то было с концом книги не то… У него кончилось терпение. Обычно он долго работал над своими романами, но на этот раз ему хотелось закончить поскорее. Он был неспокоен, хотел скорее забрать к себе Мейв и поехать за море. Вернуться в Ирландию, где он будет наедине с землей, болотами, морем. Мейв, Мейв, Мейв, живущая всего через три двери от него… Он был убежден, что в глубине души она знала, что он здесь и ждет ее. У них всегда существовала эта безмолвная связь. Когда Мейв навещала свою бабку и спокойно вела с ней разговор, Пэдрейк подслушивал наверху и обменивался взглядами заговорщиков с этой дурой Энни, которая хранила их секрет все эти месяцы. Неужели Мейв не чувствовала, как близко от нее он находится.

Он налил себе своего любимого абсента и сделал глоток. Не так все просто, особенно здесь, в Бостоне… Он засмеялся. У него все будет в порядке, у него всегда все получается…

Пэдрейк пристрастился к абсенту еще в юности, когда жил в Париже. Он помнил, что о его любимой полынной водке говорили, что она размягчает мозги. Пэдрейк снова засмеялся. Это касается слабаков, трусов и невежд! Абсент только обострял его чувства, пока он не смог проникнуть в тайны Вселенной, которые были недоступны обычным людям. Он ясно различал подлинные очертания и цвет вещей. И когда у Пэдрейка начиналась мигрень, только водка могла несколько смягчить боль.

Ему больше не стоит откладывать. Пора ехать. Он уже больше не может выдерживать безумную Маргарет и дуру Энни. Он отхлебнул еще глоток. «Что же делать с концом романа?» Маргарет была ключом, она составляла основу книги, на ней и должен окончиться роман… Конечно. Это единственное решение… Другого просто не существует. Маргарет спасет его книгу, а он спасет ее бессмертную душу. Она ему больше не нужна, она уже не нужна самой себе. Она была ребенком, женой, матерью… и потерпела поражение в каждом случае. Пэдрейк не только простит ее за то, что она его отвергла, но и прославит. Его книга станет классикой, и Маргарет будет жить вечно как знаменитая литературная героиня — такая же знаменитая, как Анна Каренина.

Энни ушла на рынок. Пэдрейк успокоил ее, сказав, что позаботится о ее подопечной. Он помчался в комнату Маргарет. Она дремала, неизвестно, что ей грезилось: сны наркоманов весьма специфичны. Он ласково улыбнулся ей и осторожно начал будить.

Проснувшись, Маргарет недоуменно озиралась вокруг.

— Где я? — спросила она.

— В Москве, моя радость.

— Я думала, это Петербург.

— Может, и так.

Она откинулась на подушки.

— Что, мне уже пора одеваться на бал?

— Нет, Анна. Ты должна встретить Вронского на железнодорожном вокзале. Вы оба должны уехать.

— Но как мне быть с моим сыном? Я не могу покинуть его.

— Он приедет. Позже.

— Ты уверен? Я не могу покинуть маленького Джеймса.

Пэдрейк перестал улыбаться, горечь ясно проступила в изгибе его губ.

— Я обещаю тебе, Анна, — вы с маленьким Джеймсом не расстанетесь. Теперь поспешим, тебе нужно одеться, а то ты не встретишься с Вронским.

Она испугалась:

— Не встретимся с Вронским?

— Да. Тебе нужно встретиться с ним на вокзале. Следует надеть самое красивое платье. Нет, самый лучший дорожный костюм. Ведь вы с Вронским поедете… уедете вместе. Давай решим, что тебе нужно надеть.

Он раскрыл настежь ее шкаф.

Пэдрейк выбрал темно-зеленый бархатный костюм со шлейфом.

— Да, ты будешь прекрасно выглядеть в этом костюме! Ты должна хорошо выглядеть, чтобы нравиться своему любовнику, не так ли? Если ты будешь хорошо выглядеть, он тебя никогда не покинет.

На ее лице промелькнули испуг и непонимание.

— Уедет без меня?

— Да, если мы опоздаем, он решит, что ты не хочешь ехать с ним, и уедет без тебя…

— Уедет без меня, — повторила Маргарет.

— Мы должны торопиться. Дай я посмотрю на тебя.

Ее жакет перекосился, пуговицы были плохо застегнуты, с одного бока юбка была измята:

— Нет, так не пойдет. — Он правильно застегнул пуговицы на жакете и расправил юбку.

— Вот так гораздо лучше. Хорошо. Просто прекрасно. Никто не сравнится с тобой в красоте. Вронский будет от тебя без ума.

— Вронский?

— Да, моя дорогая, твой любовник Вронский. Мы поедем на встречу с ним на железнодорожный вокзал. Теперь ты вспомнила?

Маргарет нахмурилась, пытаясь что-то вспомнить.

— Теперь твоя шляпка. — Он достал с полки шляпу с огромными полями. Она тоже была темно-зеленого цвета. Пэдрейк пригладил ее растрепанные седые волосы и надел шляпу. Он ласково погладил огромное белоснежное перо, украшавшее шляпу.

— Анна, ты просто прелестна… Никто не сможет отрицать, что ты выглядишь просто великолепно…

Она мило улыбнулась.

— Спасибо, Пэд… — Маргарет остановилась и огляделась вокруг безумным взглядом. На секунду Пэдрейк смутился.

— Что ты сказала? — резко спросил он.

— Я сказала, что нам следует торопиться. Я не хочу расставаться с Вронским.

— Конечно, — сказал он, и его губы судорожно скривились.

Он осторожно посадил ее в сияющий «пирс-эрроу», как будто она была сделана из хрупкого стекла.

— Что это за карета? Я ее совсем не помню.

— Анна, это карета без лошади. Ты в ней ездила на бал в летний дворец несколько дней назад.

— Летний дворец? Но сейчас не лето, правда?

— Будет лето, Анна, обязательно будет лето!

* * *

Железнодорожная станция была переполнена. Пэдрейк старался поскорее провести Маргарет, чтобы ее никто не заметил. Но в то же время он хотел, чтобы последняя сцена была сыграна до конца.

— Ну, мы приехали. Теперь нужно отыскать Вронского. — Он оглядел платформу. — Я его нигде не вижу.

Маргарет стала волноваться, она посмотрела вокруг.

— Я тоже его не вижу.

— Так, интересно, не уехал ли он без тебя?

— Без меня? Почему?

— Он мог решить, что ты передумала, что ты его не любишь.

— Не люблю его?

— Но ты его любишь. Ты его любишь и хочешь уехать вместе с ним, правда?

— Да, я должна уехать вместе с ним.

Пэдрейк снова оглядел платформу.

— Его нет. — Он покачал головой. — Я его не вижу. Он все-таки решил, что ты его не любишь, и уехал без тебя.

— Нет! — закричала Маргарет.

— Да, мне кажется, что он покинул тебя.

— Нет. — Она заплакала.

Они привлекали внимание: несколько человек смотрели на них. Пэдрейк улыбнулся и развел руками, как бы прося извинения. Потом повернулся к Маргарет.

— Да, я думаю, что Вронский уехал. Покинул тебя. Он тебя больше не любит.

Подошел поезд. Пэдрейк решил, что ему необходимо торопиться: на них смотрело слишком много народу. Он заметался по платформе, заглядывая в окна вагонов.

— Нет, его нет в этом поезде. Он уехал! Но мы проверим еще раз. Мы проверим поезд, который стоит там, вдалеке. Пошли быстрее, Анна! Быстрее, раньше чем отойдет тот поезд!

Он схватил ее за руку и потащил с платформы по направлению к первому вагону. Поезд загудел, он был готов тронуться. Маргарет спотыкалась, ее лицо было заплакано и взволнованно. Пэдрейк продолжал тащить ее вперед.

Поезд снова загудел. Пэдрейк начал метаться у окон, Маргарет испуганно наблюдала за ним.

— Нет! Его здесь нет! Все пропало! Вронский тебя бросил… Он уехал. Все пропало, ты забыта! Ты осталась одна, Анна. У тебя ничего не осталось!..

И вдруг Пэдрейк исчез, растворился в толпе.

Поезд начал набирать ход. Маргарет ничего не понимала. «Все пропало, он тебя бросил, ты осталась одна!» Она огляделась вокруг и заметила, что на нее глазеют незнакомые люди с бледными лицами. Вронский? Где он? Она повернулась — ни одного знакомого лица. Никого… В ужасе она увидела перед собой рельсы, по которым медленно, ускоряя ход, шел поезд. Это притягивало ее.

«Вронский? Где ты? Почему ты покинул меня?»

Маргарет еще колебалась. Может, ей показалось, кто-то позвал ее… Боже мой. Но где же Вронский?..

«Быстро, пока еще не поздно… Анна!..»

Мейв распахнула дверь.

— Энни! Энни! — кричала она. — Где ты? Что ты сделала?

Энни, медленно шлепая, пришла из кухни, ее широкие крестьянские ступни казались огромными в старых шлепанцах.

— И что такого я сделала?

— Бабушка!.. Почему ты ей разрешила выйти из дома?

Старуха ничего не поняла.

— Но она наверху, отдыхает…

— Ее там нет! Она умерла! Она оказалась на Южном вокзале и попала под поезд… — рыдала Мейв.

— Боже мой, сохрани и спаси нас!..

— Почему ты ее оставила одну? Почему ты не подождала, пока приду я или Бетси и…

Энни начала кусать ногти:

— Но я не оставляла ее… Вы не должны обвинять меня, мисс Мейв! Он был с ней!

— Он?

— Да, мисс Мейв… Он все время был здесь.

Обе посмотрели вверх. Пэдрейк стоял на лестнице. Он был безупречно одет и выглядел великолепно. Его лицо было совершенно спокойно. Мейв почувствовала, как у нее застыла кровь в жилах.

— Это он, мисс Мейв! Это он!.. — выпалила Энни.

— Боже мой, — прошептала Мейв. — Ты сделал это! Убийца! — закричала она.

Он грозно нахмурился и начал медленно спускаться по лестнице.

Мейв попятилась. Энни, испугавшись, выбежала из комнаты, а потом и из дома.

— Вздорная болтовня! Не обращай внимания на эту старуху!

Мейв продолжала пятиться. Он остановился, его лицо потемнело.

— Ты хочешь сказать, что веришь этой бабе, а не мне — твоему родному отцу.

— Нет! Нет! Я знаю о тебе все!

— Что ты знаешь, Мейв, дорогая моя? Что мы часть друг друга и составляем одно целое? Мы отличаемся от остальных людей. — Он обнял ее, и ее тело съежилось, как бы начав бороться с собой. — Я тебя любил, и ты любила меня, ты часть моей плоти и крови. Я часть тебя. — Его голос ласкал ее. Она чувствовала, что сейчас упадет в обморок. — Мы знали друг друга вечно — ты и я — и пронесли чувство через века.

Тут она поняла, что он пьян. Но не в той степени, которую она так хорошо помнила, когда он бывал небрит, вонюч, безобразен. Но и сейчас он был чем-то одержим. Алкоголем? Наркотиками? Или он просто невменяем? И Мейв начала бороться с Пэдрейком. Она не доверяла своему собственному телу, оно могло предать ее. Ее тело все еще хотело его.

Пэдрейк протянул к ней руки:

— Вернись, моя маленькая Мейв! Я всегда любил тебя так сильно, как никто никого не любил на свете.

— Слишком сильно. Ты слишком сильно любил меня, — воскликнула Мейв. — Ты сам грешил и заставил грешить меня!

У него опять потемнело лицо. О, как хорошо она помнила его страшное выражение!

— Ты хочешь сказать, что не поедешь со мной?

— Я говорю, что не желаю тебя больше видеть! Никогда!

«Боже, помоги мне!» Мейв видела, что его лицо совершенно исказила злоба.

— Сука! — выкрикнул Пэдрейк. — Ты дочь тысячи сук!

Вдруг он ее сейчас ударит? Или убьет? Она хотела бежать, но у нее не было сил. Неужели он будет ее преследовать всю жизнь?

Мейв упала в обморок и когда пришла в себя, Пэдрейка уже не было. «Куда он пропал?»

Маргарет Эббот О'Коннор была рождена в англиканской вере, потом начала исповедовать католицизм и затем оказалась в пустоте. После ее смерти ее братья Поль и Джеймс снова вернули ее в лоно англиканской церкви, и она была похоронена так, как хоронили в Америке всех Эбботов, начиная с семнадцатого века.

Мейв стояла у могилы со своими друзьями, она вся замерла. Она боялась, что Пэдрейк может появиться здесь и потребовать, чтобы ему предоставили возможность произнести прощальное слово. Что-нибудь красивое и ядовитое. Она боялась обернуться, опасаясь увидеть его.

Теперь стало совершенно ясно, что она не может оставаться в Бостоне. Она никогда не будет знать, где он — в доме ее бабушки или рядом с ней в толпе? Или же он вернулся в Ирландию? Где бы он ни был, ей нельзя оставаться одной. Ей нужно ехать в Нью-Йорк, чтобы быть вместе с Сарой и Крисси.

Она будет жить с ними в доме Сары, но смогут ли они защитить ее от крови, текущей в ее венах, от того сумасшествия, что жило в их семье? В крови ее собственного отца, бабушки Маргарет, даже ее деда? Мейв не знала своего деда Патрика, но ей рассказывали, что он тоже страдал приступами необычайного бешенства. Она никогда не сможет выйти замуж. Как она может дать жизнь невинным малюткам, если не уверена, что не передаст им это сумасшествие? А как насчет ее дочки, Сэлли? Может, она тоже безумна?..

8

— Крисси, почему ты куришь не переставая?

Тетушка Гвен разгоняла синий дым, который переполнял гостиную. Теперь, сама перестав курить, она не переносила дым.

— Почему ты так развалилась в кресле? Сядь прямо!

Крисси мрачно посмотрела на Сару, сидевшую очень прямо, в черном шелковом платье, на котором был изображен огромный цветок. Ее взгляд явно говорил: «Вот видишь, во что я вляпалась из-за тебя?..» Сара не обратила на нее никакого внимания и продолжала свою тщательно отрепетированную речь.

— …и естественно, я подумала, что вы поддержите нас, когда придет время нашего дебюта. Моя мать в Чарльстоне, у нее очень хрупкое здоровье, тетя Мейв умерла, и… — Сара решила выложить все козырные карты. — Никто не имеет такого веса в обществе, как вы, тетя Гвен. И кроме того, тетя Гвен, — она называла ее «тетей», хотя никогда не получала на это позволения, — Гвен Марлоу есть Гвен Марлоу… — Она ласково улыбнулась, не ожидая, что ее кто-то станет поправлять.

«Вот нахальная девчонка! Она такая же нахальная, как и вся их порода!»

— Как насчет твоего отца, Сара? Он же популярен в определенных кругах, не так ли?

Сара начала колебаться. Стоит ли говорить о том, что она не видится с отцом?

— Вы правы, в определенных кругах. Но не в тех, в которых вращаетесь вы, тетя Гвен.

— Понимаю. Я разъясню тебе мою точку зрения, Сара. — Она специально не обращала никакого внимания на Крисси, которая в этот момент зажигала еще одну сигарету. — Я недавно обнаружила, что перестала верить в Общество, как мы его раньше представляли. Мне стало все равно. Ветры войны унесли все прочь… Мы все должны что-то делать. Я могу стать фотографом. Я серьезно подумывала над тем, чтобы заняться скульптурой, но Герт Вандербильд Уитни уже занималась этим многие годы, а мне хочется, делать что-то, что будет совершенно оригинальным…

— Очень оригинальным, — пробормотала Крисси.

— Как я уже говорила, Сара, — продолжала Гвен Марлоу, не обращая внимания на вмешательство своей племянницы, — мне бы хотелось начать занятия фотографией, конечно, не в роли профессионала, — скромно улыбнулась она, — но тем не менее заниматься этим весьма серьезно. Искусство очень важный аспект жизни, Сара. Искусство живет во всех столетиях, оно укрощает зверя, живущего во всех людях. В данное время я превращаю дом Марлоу в музей современного искусства. Чтобы все могли им наслаждаться… даже самые обычные люди… — Концовка вышла у нее довольно неуклюжей.

Крисси выпрямилась. Особняк Марлоу, великолепный дом бабушки Марлоу, станет музеем? На самом деле тетя Гвен просто отдавала его. Красивый жест! Она посмотрела на тетку с восхищением и некоторым отвращением.

— Ну, тетя Гвен, ты даешь!

— Даешь! Крисси, следи за своим языком.

Крисси вздохнула:

— Может, мы немного выпьем, совсем капельку.

Гвен Марлоу посмотрела на часы:

— Это было бы прекрасно, но у меня совершенно нет времени.

Стало ясно, что им пора уходить. Сара все понимала, но не хотела сдаваться.

— Я просто поражаюсь вам: такой великолепный жест, такие планы… музей, фотография… сказочно! Но разве наш маленький дебют может помешать вашим планам? Вам даже не придется ничего делать, Все, что от вас требуется, несколько телефонных звонков.

Гвен терпеливо улыбнулась:

— Милое дитя, ты упустила самое главное. Я уже не верю в высшее общество. И соответственно не признаю дебюты, которые якобы необходимы, чтобы начать свой путь в высшем обществе. Дебют — это сплошной архаизм, дорогая! Как пляски язычников!

— Могу я сказать, что очень разочарована, тетя Гвен? Крисси хочет, чтобы у нее состоялся дебют, она верит в прежний порядок вещей. Не правда ли, Крисси? — Сара не дождалась ответа. — И что изменит один лишь дебют в отношениях в высшем обществе? Вы же в какой-то степени несете ответственность за свою маленькую племянницу! Она — сиротка! У нее во всем свете только вы одна!

«Боже, как же она давит!» Что ж, ничего страшного, если она устроит всего один прием… только один прием, и больше ничего!

— Хорошо, Сара, я скажу тебе, что я сделаю. Музей откроется месяца через два. В ноябре. Мы устроим прием в честь Крисси в музее Марлоу, — Гвен улыбнулась и добавила: — И в вашу честь — твою и этой маленькой приятной ирландской девочки. Может, вы хотите включить еще кого-нибудь? — поинтересовалась она, ее тон был весьма ироничным.

— Да, мою кузину Марлену. Она учится в Редклиффе.

— Конечно, но я хочу, чтобы вы четко запомнили — это ни в коем случае не является представлением вас в высшем обществе. Это просто прием, открытие музея, в честь Крисси и ее маленьких друзей. Конечно, мужчины будут в белых галстуках.

Это не совсем то, на что она надеялась, но лучше, чем ничего, успокаивала себя Сара. Она встала.

— Кристина, пошли. Мы с вами свяжемся, миссис… мисс… Марлоу… Пока. — Она помахала рукой и вытолкнула Крисси за дверь.

— Я не стану говорить: «Я тебя предупреждала», — сказала ей Крисси в лифте.

— Я не считаю это поражением. Прием в новом музее Марлоу — это уже кое-что. Пошли в «Оук Рум» и отметим победу — выпьем.

— Пошли. После тетушки Гвен, мне нужна двойная порция.

Они уселись перед баром.

— Кажется, мне придется заняться этим самой, — заметила Сара задумчиво.

— Но прием у тети Гвен…

— Это всего лишь прием, но не дебют. В честь дебютанток дается много приемов, и праздников, и вечеринок. И все это только дополняет…

— Понимаю, — серьезно ответила Крисси.

— Ты знаешь, кто сейчас работает в «Плазе»? Серж Оболенский. Князь Серж Оболенский. Он занимается там рекламой и связями с прессой. Он настоящий русский князь, из старой русской аристократии.

— Вот как. Сара, ты просто ходячая информационная служба!

Сара проглотила маринованную вишенку. «Шеф службы рекламы и информации… Это, пожалуй, идея!»

Сара начала действовать. Не теряя времени зря, она наняла мисс Гортензию Гринуэй: у той была великолепная родословная, и она занималась дебютами. Мисс Гринуэй могла организовать презентацию на балу. Бал для дебютанток, который мог состояться в большом зале отеля «Уолдорф-Астория». Она также достала девушкам приглашения на все важные балы и приемы. Они попадут во все нужные списки. Кроме того, мисс Гринуэй договорилась с организаторами бала для дебютанток, чтобы девушкам были представлены все подходящие потенциальные «женихи».

— Было бы неплохо, если бы прошла серия приемов в вашу честь. Вы договариваетесь со спонсорами, а я готовлю списки гостей. — Тому, что Сара сумела уговорить тетю Гвен устроить прием в музее Марлоу, мисс Гринуэй была очень рада.

— Желательно, чтобы приехали тети и дяди Мейв. Они же Эбботы из Бостона, понимаете?..

— Прекрасно. — Мисс Гринуэй была довольна.

— Я не знаю, смогут ли… — пробормотала Мейв.

— Мы разошлем приглашения на их имя. Если они приедут, мы будем рады их видеть, — сказала Сара. — Я права, мисс Гринуэй?

— Абсолютно.

— А мои родственники Лидзы из Чарльстона?

Мисс Гринуэй не была уверена, что слышала эту фамилию или что-то знала об их предках.

— Моя мать и тетка дадут прием с танцами и чаем в «Карлайле». Я уверена в этом. Пошлите на их имя приглашения, мисс Гринуэй, — заявила Сара.

— Конечно, моя дорогая. Я уверена, что все в Нью-Йорке будут просто счастливы… — Она помолчала. — Как насчет вашего отца? Он женат на титулованной английской вдове, не так ли?

— Забудьте о моем отце, мисс Гринуэй. Он… Неважно. — Мисс Гринуэй покачала головой, она не совсем поняла, что имела в виду Сара. Но Сара четко знала, чего она хочет от своего отца: чтобы он прочитал в газетах о ее прекрасном дебюте и о том, на каких великолепных приемах она была. Она хотела, чтобы он повсюду видел ее имя.

Сара наняла человека из фирмы по связям с прессой, чтобы быть уверенной, что их имена постоянно упоминаются в разных газетах под рубриками «Общество» и «Бродвей».

— Зачем, Сара? — спросила ее Мейв. Ей не нравилось, что ее имя все время мелькает в газетах. — Чего ты добиваешься?

— Мы дебютантки, не так ли? Так почему бы нам не стать звездами? Вспомните Бренду Фразье, мне кажется, что ее дебют был в тридцать девятом году. Она была очень эффектна, и ее фотографии были везде, и Чолли Никербокер, ну, вы знаете эту полосу в газете, он просто обожал Бренду, и все время писал о ней в своей колонке, и назвал ее дебютанткой года. Я решила, что мы станем тремя дебютантками года. Боюсь, что Марлена не присоединится к нам, потому что не сможет часто бывать на приемах и ходить в ночные клубы, но я постараюсь ее убедить посетить как можно больше праздников и вечеринок. Разве будет плохо, если наши фото появятся на обложке «Лайфа»: три дебютантки 1946 года! Блондинка, шатенка и рыженькая — вот здорово!

— Великолепно, — согласилась Крисси. — Только вот жалость — обложка «Лайфа» черно-белая!

— Вот как? — удивилась Сара. — Что ж, им придется в первый раз сделать для нас цветную обложку!

— Вы не могли бы оставить меня в покое? — спросила Мейв.

— Ни за что на свете, — захихикала Сара, которая была горда своей настойчивостью.

— Не волнуйся, Мейв. Если Сара что-то задумывает, совершенно необязательно, что все так и будет. Она даже незнакома с Чолли Никербокером. — Крисси стукнула себя по лбу.

— Нет, правда, ты его не знаешь?

— Пока нет, — промурлыкала Сара. — Но я с ним познакомлюсь! Новый Чолли — это Игорь Кассини, тоже из бывших русских аристократов. Мне кажется, мы его должны узнать очень хорошо. Это и будет мое следующее мероприятие.

— Тебе не кажется, что ты расходуешь слишком много энергии на это дело, Сара?

— Нет, Мейв. — У Сары расширились глаза. — А что мне еще делать?

Я приезжала из Кембриджа на многие приемы и праздники, но Саре все равно казалось, что этого недостаточно. Когда приблизилось Рождество и вместе с ним наш формальный дебют, у меня уже не оставалось сил. Я сказала Саре, что, кажется, этот марафон приемов длится многие годы.

— Не будь дурой. Это только начало. Сезон дебютанток 1945–1946 года еще не закончен, он продлится до весны!

Конечно, мы все были в белом. У Крисси было платье без бретелек и состояло из многих рядов оборок, а юбка колыхалась, как шар. Сара тоже была в белом атласе без бретелек, с таким глубоким декольте, что видна была родинка у нее на груди. Мейв сначала выбрала платье с круглым воротом из крепдешина, но Сара тут же отвергла его, сказав, что Мейв тоже должна надеть платье без бретелек. Мейв остановилась на кремовом бархатном платье с баской. Моя мать сама выбрала мне платье. У него был атласный корсаж с вырезом сердечком и пышная юбка с оборками из тюля. У всех были длинные перчатки — из лайки, они доходили почти до плеч. Когда мы позировали для фото, я была в отчаянии, так как оказалась практически единственной девушкой, у которой было такое скромное декольте. Мейв пыталась меня успокоить:

— Ты выглядишь, как южная красавица.

— Настоящая Скарлетт О'Хара, — подпевала ей Сара.

— Но я себя чувствую, как Мелани Уилкс, — надулась я, пытаясь оттянуть ворот платья.

Сначала был променад: проходила одна девушка в сопровождении двух молодых людей. На каждую девушку было по три кавалера, которые пришли на вечер «без дам. Так как я не была на предыдущих приемах, мне все было интересно. Сара вздыхала, оглядывая свободных кавалеров.

— Все те же самые и несколько юношей в военной форме. Никого нового.

Меня весьма заинтересовал морской лейтенант с гладкими темными волосами, который, как ни удивительно, улыбался мне.

— Кто он? — спросила я у Сары.

— Это Джонни Грей. Он только что вернулся в город. Как он на тебя уставился! Интересное совпадение. — Сара улыбалась.

— Я слышала, что он будет учиться в Гарварде, на медицинском факультете. Он до войны занимался на подготовительном курсе. Вы там будете соседями.

— Он мил, — заметила Крисси, но мысли ее были далеко. Здесь снова присутствовал Гаэтано Ребуччи из Калифорнии. Темные волнистые волосы и белоснежные зубы, как у кинозвезды. Саре он не нравился, она сказала, что он похож на альфонса. Но Крисси считала его весьма привлекательным.

— Ради Бога, улыбайся, Мейв! — скомандовала Сара. — Это твой дебют, а не твоя казнь.

— Ты в этом уверена?

— Ну, не совсем. Мне кажется, что они не станут в тебя стрелять, если ты захочешь повеселиться. Посмотри на Крисси. Она не оставляет надежды!

— Вы самая прекрасная девушка на этом балу. — Обычно с этого Гаэтано Ребуччи начинал свои атаки. Но на этот раз он считал, что говорит чистую правду. Эти черные глаза, а какой рот! — Мне бы хотелось прямо сейчас прижаться к твоим губам… в эту же секунду… м-м-м-м-м, — ворковал он, прижимаясь к Крисси в танце. — Вы чувствуете? Вы чувствуете, как я вас целую? М-м-м-м.

— Расскажите мне о своей семье в Калифорнии.

«Что такое с этой крошкой? Он говорит о сексе, а она интересуется его семьей?»

— Что вы хотите узнать? Есть бабушка и дедушка Ребуччи, мама и папа, мои братья — Рено, Альдо, Гуидо и Рокко, и мои сестры — Анна, Мария, Джина и Филомина. И много, много моих дядей и тетей, кузины и кузены и миллион малышей. Нейпа-Велли просто кишит членами семьи Ребуччи!

— Вот здорово! — Подведенные черным, глаза Крисси сияли, а ее капризный рот с помадой темного тона улыбался радостной улыбкой.

— Брр-р-р, такое впечатление, что я в холодильнике. — Родни Блекер посмеялся над сдержанностью Мейв. Он начал дрожать, как бы от холода, и поднял плечи до самой шеи. — Почему эти ирландские глаза даже не улыбнутся?

Ответом ему была робкая улыбка.

— Расскажи мне о виноградниках. Ты собирал виноград, когда был маленьким мальчиком? — спросила Крисси.

— Нет, — засмеялся он. — На нас горбили спину тысячи мексиканцев. Эй, ты что, никогда не слышала о винах Ребуччи?

— Нет, мне кажется, что нет. А что я должна была о них слышать?

— Ну, это, конечно, не французское вино, но мы весьма известны в США. Кроме того, мы самые крупные производители вина в Калифорнии. После окончания сбора винограда мы устраиваем большой праздник урожая. Приветствуют все сборщики винограда и половина обитателей Белли. Нет, наверно, больше, потому что если пересчитать всех Ребуччи, они и составят половину населения Велли.

Крисси вздрогнула от восхищения. Она могла себе это представить: дети, целые семьи, все пируют и пьют вино, танцуют и смеются…

— Расскажи мне еще.

Он поцеловал ее в шею.

— Расскажу. Наверху.

Крисси снова улыбнулась, ее глаза выражали обещание.

— У тебя там что, комната?

— Комната? Детка, у меня там апартаменты-люкс.

— Сара, ты меня сводишь с ума! Посмотри, что ты со мной делаешь! Ты чувствуешь? — Бад Лассер прижал свою выпуклость к телу Сары.

— Прекрати! Боже мой, — протянула Сара. — Предполагается, что мы танцуем самбу!

— Осторожно, не порви мое платье!

— Мы купим тебе новое. Сотни новых платьев! — шептал Гаэтано Ребуччи, аккуратно расстегивая «молнию» сзади.

— Но это мое платье для дебюта, у меня уже не будет другого.

Гаэтано мастерски расстегнул лифчик без бретелек. Когда лифчик упал на пол, его губы потянулись к ее груди с розовыми сосками. Крисси нагнулась и аккуратно повесила платье на спинку стула. Она сохранит его для дебюта своей дочери, прекрасной дочери, которая появится у нее когда-нибудь.

— Иди скорее сюда, беби. — Он положил ее на розовое шелковое покрывало и снял трусики. Крисси закрыла глаза. Сегодня был ее дебют. Может, сегодня секс тоже станет для нее другим?

Мы с моим новым приятелем Джонни Греем пошли в буфет, чтобы попробовать суп из черных бобов и крабов. Вбежала Мейв, преследуемая немного пьяненьким Родни Блекером, который размахивал бокалом шампанского.

— Вернись ко мне, моя дикая ирландская роза!

— Он не отходит от меня, — прошептала мне Мейв. — Ты видела Крисси?

Я покачала головой, я была в романтическом угаре.

— Может, Сара ее видела?

— Нет, Сара сама уже полчаса ее ищет. Она просто куда-то испарилась.

«Ну, на этот раз должна же она хоть что-то почувствовать! Она должна! Просто обязана!» Наконец его рот нашел холмик Венеры и… да… да. Она чувствует… да, она все чувствует. Какое это приятное ощущение, просто чудо!.. Ее пальцы вцепились в темные волны его волос. Крисси тихо вздохнула от удовольствия. В первый раз она почувствовала это… в отличие от других случаев, когда она сама себя удовлетворяла! Крисси крепко обняла его за шею.

— Расскажи мне еще о твоей семье. Расскажи мне о бабушке и дедушке Ребуччи.

Он засмеялся и снова вошел в нее.

— Скоро, беби, скоро.

Потом он спросил:

— Тебе бы хотелось встретиться с ними?

— Правда? Ты имеешь в виду всю семью?

Мы получили телеграмму на следующий день. Сара вскрыла ее.

— Быстрее, Сара, что там?

— О Боже! Она удрала. Она удрала с этим альфонсом!

— Ты хочешь сказать, что она вышла за него замуж? Наша Крисси вышла замуж? — недоверчиво спросила я.

— Наверно. Черт ее возьми.

— Но она его совсем не знает, — волновалась Мейв. — Как ты думаешь, почему она это сделала?

— Я не знаю, — ответила Сара. — Но я готова ее убить! Она поломала все мои планы!

— Какие планы? — спросила я.

— Крисси, Мейв и я должны были стать тремя дебютантками 1946 года. Мы не могли рассчитывать на тебя, Марлена, — объяснила мне Сара. — Ты так занята тем, что портишь себе глаза в Редклиффе. — Она резко бросилась на диван.

Я засмеялась:

— Ты все еще не можешь на меня рассчитывать. Я возвращаюсь в Редклифф через две недели. Как только закончатся рождественские каникулы. Вам двоим придется стать двумя дебютантками года. Мне сейчас лучше уйти. Я пойду в отель попрощаться с мамой и папой до их отъезда в Чарльстон.

— Ну-ка попридержи коней. Я пойду с тобой. Я тоже хочу видеть маму. Я так счастлива, что она приехала сюда на наш дебют, если даже Крисси только показалась и удрала… Но прежде нам следует выпить шампанского.

— Но сейчас только одиннадцать утра, — запротестовала Мейв.

— Ну и что? Нам нужно выпить за нашу замужнюю подружку Крисси Марлоу Ребуччи, — Сара захихикала.

— Что здесь смешного? — поинтересовалась я.

— Представляешь, что скажет тетя Гвен, когда услышит эту фамилию? Мне следует ей позвонить и сообщить приятные новости, вдруг она еще ничего не знает!

Год дебютанток. 1946

1

Мейв и Сара ждали весточки от Крисси. Прошло четыре недели, но от нее не было ни звонка, ни письма. Сара думала, что парочка находится в Калифорнии, но не знала точно где. Она звонила на винный завод Ребуччи, но ничего там не выяснила — никакой информации, никаких подсказок!

— Ты думаешь, что-то случилось? Может, Крисси вышла замуж и совсем забыла о нас?

— Сара, Крисси этого не сделает. Они, наверное, еще празднуют свой медовый месяц.

— Ладно, но у меня такое впечатление, что медовый месяц будет весьма коротким!

— Почему ты так говоришь, Сара?

— У меня такое предчувствие.

Но пришедшее наконец письмо от Крисси рассеяло опасения Сары.

«Дорогие Мейв и Сара!

Простите, что я так долго не давала о себе знать. Все было так восхитительно и великолепно, что у меня просто не было времени. Его семья очень хорошо отнеслась ко мне — как будто я одна из их дочерей. Мама Ребуччи из тех прелестных старомодных леди, которые считают, что женщина должна возиться на кухне, заботиться о детях и присматривать за тем, чтобы все были счастливы и хорошо накормлены! Я уже набрала десять фунтов. У них, конечно, есть слуги, но мама Ребуччи следит абсолютно за всем и сама готовит соус для спагетти. Она говорит, что ни одна уважающая себя итальянская женщина никому не доверит приготовление соуса! Она и меня учит. К тому времени, когда вы приедете меня навестить, я уже все освою и угощу вас обедом, который я сама приготовлю… соус, паста и т. д.

Папа Ребуччи зовет меня «маленькая Кристина». Он немного строг и мрачен, но мне кажется, что я ему нравлюсь. Мне кажется, что вся семья, все братья и сестры Гая меня любят. Все хотят знать, когда у меня будет маленький. Бабуля Ребуччи говорит: «Скоро у тебя будет бамбино, Кристина». Мне бы хотелось обзавестись бамбино немедленно, хотя бы чтобы не разочаровать бабулю Ребуччи. Но Гай говорит, что вокруг бегает достаточно маленьких Ребуччи и нам следует немного подождать, пока у нас не будет своего дома. Альдо, брат Гая, и его жена Джозефина со своими четырьмя детьми все еще живут в доме родителей. У всех остальных уже есть свои собственные дома с земельными участками. Само поместье очень большое, там могут разместиться двадцать зданий. Альдо поговаривает о том, чтобы выстроить свой дом, но Гай сказал, что Альдо маменькин сынок и никогда не оставит дом. Гай отличается от него. Он хочет, чтобы у нас был свой дом, но мне кажется, что он ждет разрешения папы Ребуччи или чего-то еще. А папа Ребуччи ждет разрешения дедули Ребуччи. Так здесь обстоят дела. И мне это нравится. Между нами говоря, мне все равно, если мы никогда не уедем отсюда. Мне здесь все нравится, я могу здесь жить вечно!

Я считаю, что Нейпа-Велли со всеми виноградниками — самое прекрасное место, которое я видела в своей жизни. Наш дом выстроен в стиле испанской гасиенды, и по сравнению с домом бабушки Марлоу в Ньюпорте он весьма прост, но в нем столько теплоты и красоты!

Я не могу дождаться, когда вы приедете сюда и сами увидите, как обстоят дела. Моя мечта жить здесь и иметь десять детей и чтобы вы и Марлена жили рядом со мной!

Я вас люблю.

Маленькая Кристина».

У Мейв на глазах показались слезы.

— Мне кажется, что она так счастлива.

— Ты так думаешь? — размышляла Сара. — Мне кажется довольно странным, что она так подробно пишет о маме Ребуччи, о приготовлении соуса к спагетти, о Калифорнии и о беби и почти ничего не пишет о Гае, кроме того, что он хочет уехать из дома и ждет позволения папочки Ребуччи. Мне кажется, что он больше ждет, когда папуля выделит ему денег!

— О, Сара, ты всегда думаешь только о плохом.

— Неправда. Я всегда думаю, что мы будем хорошо жить и встретим кого-нибудь очень милого и хорошего. Это ты предпочитаешь сидеть на месте. Ты всегда считаешь, что плохо проведешь время и никогда не встретишь Прекрасного Принца!

— Но это правда, не так ли?

— Потому что ты не позволяешь себе веселиться. Пока все отплясывают конгу в «Эль-Морокко», ты сидишь сложа руки.

Мейв помрачнела.

— Сара, мы всегда так и будем проводить время? Что с нами будет? Неужели мы всю жизнь просидим и протанцуем в «Эль-Морокко» и в «Копе»?

— Конечно, нет! Сейчас мы развлекаемся! Позднее мы займемся чем-нибудь другим.

Мейв писала:

«Моя дорогая Крисси!

Ты называешь себя маленькая Кристина, мне это так нравится! Но я не могу тебя называть иначе, как Крисси. Я так называла тебя в первый день в школе Чэлмер, когда ты стала моим самым любимым другом, и ты для меня всегда останешься такой.

Ты так прелестно пишешь о Калифорнии и обо всех, что, если бы я могла, я бы села на первый же самолет и прилетела к тебе. Только Сара мне этого не позволяет. Я стала рабыней-дебютанткой, и Сара обещает мне свободу, только если мы будем официально признаны дебютантками 1946 года! Тем временем Сара старается поймать как можно больше шариков в «Сторке», и когда она внутри находит сто долларов, она счастлива, как самый последний нищий!

Кроме того, что мы ходим на балы, ленчи и приемы, мы делаем покупки! Как мы их делаем? Конечно, в основном бальные платья! Но еще и платья для вечера, платья для чайной церемонии и костюмы для ленча. И шляпы! Сара без ума от шляп! И еще, конечно, сумки и туфли. И шарфы, и бижутерия, и украшения! Если я с ней не согласна, то она все равно все делает по-своему, как это бывает с нашей Сарой.

Я считаю, что дела с дебютом несколько затянулись. Каждый день я говорю себе, что уеду в Бостон и займусь тем, о чем просила меня тетя Мэгги, но откладываю день ото дня. Ведь Сара убьет меня, если я уеду.

Марлена очень занята колледжем и весьма увлечена Джонни Г реем. Он учится в Гарварде на медицинском факультете. Мне кажется, что Марлена влюблена.

Я так счастлива за тебя, Крисси, дорогая! Мы скоро приедем навестить тебя. Сара передает тебе привет и говорит, что не станет тебе писать. Она тебе позвонит.

С любовью, твоя Мейв».

«Дорогие Сара и Мейв!

Мы переезжаем в Лос-Анджелес. Все весьма сложно, но Гай с отцом поссорились, а потом пришли к соглашению. Папа Ребуччи хотел, чтобы Гай занялся бизнесом, но Гай не представляет себя, как он выразился, «давильщиком винограда». Потом было решено, что он будет заниматься сбытом. Мне кажется, что он лучше подходит для данного занятия. Гай решил, что он станет менеджером по продаже, но папа Ребуччи считает, что ему следует начать снизу. К тому же сын дяди Вито Вик уже многие годы занимается бизнесом и теперь хочет возглавить отдел продаж, и поэтому Гай сказал, что уедет в Лос-Анджелес и станет региональным менеджером по продаже. Это совершенно разбило сердце мамы Ребуччи, она так хотела, чтобы мы остались с ними в большом доме. Откровенно говоря, мне не хочется отсюда уезжать, но Гай настаивает. Мне кажется, что он предпочитает стать региональным менеджером, чем оставаться здесь. Я надеюсь, что в Голливуде будет интересно. И еще надеюсь, что вы поднимете свои задницы и приедете ко мне в гости.

С любовью, Крисси».

— Я вижу, она уже не называет себя «маленькая Кристина», — заметила Сара.

— Мне кажется, она расстроена, что ей приходится покидать эту семью.

— Да, она кажется разочарованной, насколько я поняла. Наверно, у них уже закончился медовый месяц.

— Надеюсь, что нет. Бедная Крисси!

— У нас очень хороший дом, но мы его снимаем. Он находится в Голливуд-Хиллс, — сказала Крисси Саре по телефону. — Когда, наконец, вы с Мейв приедете ко мне? У нас хватит места — четыре спальни и пять ванных комнат.

— Почему вы не купили себе дом?

— Потому что, можешь верить или нет, Гай зарабатывает только две сотни в неделю. И все.

— Я не понимаю. Мне казалось, что Ребуччи — винные короли Америки. Разве у них нет денег?

— У папы и деда Ребуччи есть. Но у Гая нет ни гроша. Мне кажется, что у него не будет денег, пока он не успокоится и не займется бизнесом по-настоящему. По правде, Сара, ты только не говори никому, мы живем на мои деньги.

— Ну, Крисси, ты считаешь это разумным?

— У меня нет выбора. Я хочу сказать, что одна ночь в «Трокадеро»… на нее не хватает денег Гая. И так ночь за ночью… «Коконат Гроув». «Мокамбо»… ленч на двенадцать человек в «Дерби».

— Если Гай получает всего лишь две сотни долларов, почему он заказывает ленч на двенадцать человек?

— Бизнес — он должен привлекать людей, чтобы они стали покупать его вино.

— Мне бы не хотелось тебе это говорить, Крисси, но это просто чушь! Если Гай приглашает людей к ленчу или на ужин — это все деловые расходы и винный завод Ребуччи должен оплачивать эти счета.

Крисси грустно рассмеялась:

— Только не папа Ребуччи. Он говорит, что Гай много тратит и он не позволит друзьям Гая напиваться французским шампанским на его деньги, полученные от продажи калифорнийского вина. Кроме того, он очень зол на Гая. Он считает, что Гаю следует меньше пить и больше работать.

Сара засмеялась:

— Он прав!

— Неважно. Когда вы приедете ко мне? Я устрою прием и приглашу Боги и Бетти. Мы подружились с ними. Боги и Гай устроили соревнование на пляже прошлой ночью, кто больше выпьет. Боги быстро напился и дал кому-то в ухо, и Гаю пришлось защищать его от нападавших, а они вызвали полицию. Было так весело!

«Интересно, больше не над чем смеяться?» — подумала Сара.

— Да, похоже, было весьма весело. Гораздо веселее, чем румба-завтрак в «Сторке» каждое воскресенье. Люди приводят туда детей и танцуют, пока их детишки завтракают. Можешь себе представить? Теперь мы так развлекаемся!

— Почему вы это делаете, Сара?

— Почему все что-то делают, Крисси?

«Почему ты оплачиваешь счета этого альфонса?»

После того как они распрощались, Сара пересказала разговор Мейв:

— Что я сказала, когда в первый раз увидела мистера Ребуччи?

— Ты назвала его альфонсом. Но можем ли мы быть в этом уверены? Да и откуда это может знать Крисси?

— Надо развивать в себе инстинкт. Ты должна знать, прежде чем выйдешь замуж, что мужчина обожает и ценит тебя и будет о тебе заботиться. И ты не должна выходить за того, кто не сможет все это доказать.

— Но как это можно знать наверняка, Сара? Как можно быть уверенной?

Сара подумала о своей матери. Та была уверена. Сара пожала плечами:

— Черт возьми, иногда приходится идти на риск.

В марте Джером Зербе, фотограф, делавший фотографии для великосветских колонок, их сфотографировал. Но не увидев этих фото в иллюстрированных изданиях, Сара уволила Билла Долла, их пресс-агента, и наняла графа Распони.

— Он лучше во всем разбирается, — сказала она Мейв.

Мейв было жаль Билла Долла.

— Мейв, в этих играх приходится быть жестокой. О нас очень мало пишут. Кроме того, что о нас много писали у Чолли, где еще нас упоминали? В прошлом месяце только раз Леонард Лайонс, два раза Килгаллен, а Уинчелл о нас совсем не писал.

— Кто-то сказал мне, что к Уинчеллу попасть практически невозможно, потому что он требует, чтобы ему сообщили сплетни о пяти представителях света, и только тогда он упоминает вас в своей колонке.

— Ну, это проблема репортера, а не наша.

Мейв предпочла бы, чтобы ее вообще не упоминали ни в одной колонке. — Сара, ты считаешь, что нас упоминали недостаточно?

— Недостаточно. Никогда не бывает вполне достаточно.

Ей хотелось бы, чтобы ее отец видел ее имя каждый раз, когда он брал в руки газету. Пусть поймет, что она все сделала сама!

Мейв спрятала газету за спину. Сара захотела знать, почему Мейв ухмыляется, как зеленоглазый чеширский кот.

— Твое желание исполнилось. Вот… — Она протянула Саре газету с колонкой Никербокера.

Там были фотографии Сары и Мейв. Заголовок — «Две дебютантки года».

— Странно, что Игорь Кассини подумал о двух дебютантках, как ты и задумала. Каждый год бывала только одна. Как будто ему нашептала в ухо маленькая птичка. Разве это не странно, Сара?

— Наверно. Теперь «Вог» и «Харпер» будут умолять нас, чтобы мы им позировали. Но я уверена, что ты будешь пользоваться большим успехом, чем я.

— Почему?

— Ты высокая, с рыжими волосами, как новая модель, которую мы видели в «Лайфе». Только ты еще красивее.

— Ну тебя. Я не такая красивая, как она. Я вообще некрасивая.

— Ради Бога, Мейв. Я ненавижу, когда ты прибедняешься. Если ты хоть когда-нибудь подпустишь к себе парня ближе чем на десять футов, ты поймешь, насколько ты красива. Ты, наверно, самая прекрасная женщина всех времен и народов, как Лилли Ленгтри или… ну… мадам Помпадур!

— Какую чушь ты несешь, Сара!

Сара внимательно посмотрела на Мейв.

— Мне кажется, что я разгадала твой секрет.

Мейв поднесла руку к горлу, у нее бешено забилось сердце.

— Какой секрет?

— Не то что тебе не нравятся мужчины. Ты их до смерти боишься!

— Опять говоришь чушь?

— Ты себя ведешь, как будто ты фригидна. Я в это не верю. Мне кажется, что внутри ты вся кипишь от страсти.

Мейв засмеялась:

— Ты кидаешься из крайности в крайность, Сара. А как насчет тебя? Ты ведешь себя, как будто вся пылаешь, но у тебя не больше опыта, чем у меня. Может, это ты боишься мужчин, несмотря на имидж сексуально озабоченной девицы?

— Я? Боюсь мужчин? Да я их разжую и выплюну, и так каждый день перед завтраком! Я просто жду своего единственного мужчину! Вот мой секрет! Но мне кажется, что нам следует поторопиться. У меня такое впечатление, что даже моя тихая, как мышка, кузина спит со своим милым.

— Марлена? — Мейв не могла этому поверить. — Я не думаю, что Марлена будет заниматься этим, не выйдя замуж…

— Клянусь, что она раздвинула ножки для старика Джонни. Он не закончит учебу еще тысячу лет, и они не смогут пожениться. Ему только стоит сказать: «Как я буду знать, что ты меня действительно любишь, если ты мне это не доказываешь?» — и Марлена вывернется наизнанку, чтобы доказать свою любовь.

Мейв вздохнула.

— Ладно, не расстраивайся. Знаешь, как говорят: «Пользуйся или все потеряешь».

— Мне кажется, что с научной точки зрения это неправильно, — хихикала Мейв.

— Надеюсь, нет, моя сладенькая!

Сара швырнула газету в мусорное ведро.

— Сара, что ты делаешь? После того как ты потратила столько сил, чтобы стать дебютанткой года, ты не хочешь сохранить вырезки из газет?

— Мейв, дорогая, завтра утром это станет прошлогодними новостями. Застывшее холодное картофельное пюре. Теперь, когда нас официально назвали дебютантками 1946 года, считай, что сезон закончился. Начнется новый сезон, и там будут новые хорошенькие мордочки. Мне кажется, что сейчас мы называемся пост-дебютантками. А я ненавижу, когда обо мне говорят «пост». Нам следует подумать о чем-нибудь еще.

— Например?

— Мы будем думать об этом осенью. Сейчас следует подумать о лете. Оно придет к нам совсем незаметно, и все, кто останется в Нью-Йорке на лето, могут умереть от стыда. Мы поедем на некоторое время в Чарльстон — мне нужно навестить маму, — потом в Ньюпорт и в Саутгемптон. Там будут очень хорошие праздники и приемы. Потом мы отправимся в Калифорнию навестить Крисси. Как тебе мой план? Но сначала мы должны закончить наш сезон дебюта совместным ленчем, хотя бы не в полном составе. Как ты думаешь, нам удастся вырвать Марлену из объятий Джонни хотя бы на несколько часов?

Мейв снова захихикала:

— Я в этом не уверена. Они кажутся неразделимыми…

— М-м-м-м, я надеюсь, что он будет хорошо относиться к Марлене и не разобьет ее сердце!

— Ну, Сара, ты опять каркаешь. Почему бы тебе не подумать о чем-либо хорошем? Тебе следует хоть немного верить в добро.

— Ладно, согласна. Немного. Очень немного…

— Ну, — Мейв слегка толкнула Сару. — Послушай, Сара. Надо бы пригласить Крисси на наш ленч-встречу, а не ждать августа или сентября.

— Молодец. Это прекрасная идея. Мы устроим ленч в «Сторке». Мы даже можем сделать снимок с этим засранным ублюдком Шерманом, просто чтобы иметь его для себя. А потом я собираюсь дать ему по морде и никогда больше не приходить туда, к этому е… антисемиту!

— Шерман Биллингсли? — Мейв была в шоке. — Откуда ты знаешь?

— Да об этом знают все. Весь город!

— Тогда почему мы все время туда ходим? Нам следовало прекратить это сразу же, когда ты узнала об этом.

— Не будь такой, Мейв. Как мы могли стать главными дебютантками, если бы мы не появлялись в «Сторке»? Но сейчас, слава Богу, нам туда ходить уже незачем!

2

Крисси приехала на ленч, она стала еще худее и была очень бледной. Мейв затискала ее в объятиях:

— Я думала, что ты толстая от всех этих спагетти.

Крисси слабо улыбалась:

— Я не ела их уже давно. Гай уже не работает для своего отца. Мне кажется, что в своей семье он козел отпущения.

— Чем он сейчас занимается? — поинтересовалась Сара.

— Он играет. Мне кажется, что его можно назвать плейбоем, а я его маленькая плейгерл, — засмеялась Крисси.

— Я-то думала, что ты будешь загорелая и вся из себя спортивная, настоящая калифорнийская девушка, — поддразнивала ее Сара, — а ты бледная и хрупкая.

— Я всегда была бледной и хрупкой. Ты считаешь, что мне следует разработать мускулатуру? — Помолчав, Крисси внезапно выпалила: — Я только что сделала аборт… — и заплакала.

— Крисси, беби, — обняла ее Мейв.

— Но почему? — настаивала Сара. — Твои письма, телефонные звонки… Ты постоянно повторяла, как тебе хочется завести маленького бамбино.

— Гай… это все Гай… Он заявил, что всю жизнь по его заднице ползали маленькие Ребуччи. Он сказал, что уйдет от меня, если я рожу ребенка.

— Почему ты не разрешила ему это сделать? — вполне резонно спросила Сара.

Мейв и Крисси уставились на Сару, как будто она предложила что-то вроде революции. Крисси села, слова Сары расстроили ее, что она не могла стоять.

— Что бы я тогда делала? У меня был бы ребенок без отца?

— Ну и что? Если бы это был действительно желанный ребенок… На этот раз ты была замужем и малыш был бы рожден в законном браке. Ты бы не осталась одна, всегда могла бы вернуться к нам вместе с ребенком. Ты это знаешь…

— Но Гай…

— Весь вопрос в том, кого ты больше хочешь — малыша или Гая? — сказала Сара, пытаясь докопаться до сути.

— Но я вышла замуж за Гая, чтобы рожать детей и стать частью большой семьи.

— Теперь у тебя есть Гай и нет беби.

— Но если бы я родила ребенка и у маленького Гая, а я бы только так назвала мальчика, не было бы отца… Мы — малыш и я — все равно не стали бы частью настоящей семьи!..

— Ну, сейчас у тебя есть Гай и нет малыша, — повторила Сара. — Вы с Гаем — настоящая семья?

Они помолчали.

— Вот странно. Года два назад после первого аборта я почувствовала облегчение… такое облегчение! Я никогда не думала, что избавилась от настоящего ребенка. А сейчас я думаю о нем постоянно, не переставая. Я вижу его перед собою, толстенького, милого, он начинает лепетать… Я чувствую себя такой опустошенной!

— Послушай, Крисси, — сказала Мейв, — почему бы тебе не остаться здесь на две-три недели? Тебе следует отдохнуть. Мы собираемся сначала поехать в Чарльстон, потом в Ньюпорт.

— О, звучит так привлекательно, — вздохнула Крисси. — Гай даже не заметит, что меня нет. Он так занят, передвигаясь по Голливуду и по Винной улице. Это единственное вино, которое он видит в эти дни.

— Ну ты и остришь, — заметила Сара.

— Тебе правда нравится? — Крисси заметно повеселела.

Сара спросила:

— Как насчет секса?

— Сара, — остановила ее Мейв.

— Я не против поговорить об этом, — ответила Крисси. Она выпрямилась и зажгла розовую сигарету «Нэт Шермен» с красным фильтром. — Я решила удрать с Гаем в ту ночь в «Уолдорфе». Тогда я в первый раз кончила. Вы знаете, это произошло впервые, и я решила, что это любовь. И так было все время в Северной Калифорнии.

— Любовь среди винограда, — встряла Сара, но Крисси ее не слушала.

— Но как только мы уехали оттуда, оргазмы прекратились. К тому времени Гай начал вести себя как будто я… — Она искала подходящее слово. — Ну, потаскушка на одну ночь.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Мейв.

— Ну, это трудно объяснить… Как будто он все делал только для себя, стал чужим… Как будто мое тело для него лишь объект физических упражнений. После того как мы переехали в Южную Калифорнию, он никогда не говорил мне: «Я тебя люблю!»

В комнате воцарилось молчание, и потом Сара сказала:

— Тебе действительно требуется отдых. Как только приедет Марлена, мы проведем наш официальный ленч и потом поедем в Чарльстон.

Я просто не могла дождаться, когда сумею поделиться своими новостями с подругами.

— Видите? — я показала им маленький золотой значок студенческой корпорации на лацкане своего жакета. — Мне его подарили. Мы со временем обручимся!^[4]

Девочки обняли меня, и Сара сказала:

— Ты так изменилась! Ты просто витаешь в облаках… Наверно, это розовый налет любви! Но почему ты не привезла с собой Джонни? Нам необходимо познакомиться с этим парнем, если он собирается обручиться с нашей маленькой Марленой.

Я была несколько смущена, что Джонни не поехал со мной — сначала в Нью-Йорк, а потом в Чарльстон, — чтобы познакомиться с моей семьей. Но он заявил, что заранее уже договорился играть в теннис и никак не может ничего изменить. И потом, он уже видел всех, не так ли? Маму, папу и девочек… Но все равно я была несколько разочарована. Его теннис не казался мне настолько важным…

Потом я сказала подругам, что после двух дней в Нью-Йорке и трех, только трех дней в Чарльстоне мне придется вернуться в Кембридж.

— О, посмотрите на нее, — засмеялась Крисси. — Она не может оторваться от своего Джонни на более долгий срок…

Крисси, конечно, дразнила меня, по мне показалось, что я различила в ее голосе легкую грусть и даже зависть!

Кончилось тем, что я провела в Чарльстоне неделю. Моя мать настояла на этом. Она была весьма обескуражена тем, что Джонни не приехал со мной, и тем, что я собиралась провести все лето в Кембридже. А я не могла оставить Джонни. Я объяснила маме, что студенты-медики не могут прерывать свою практику.

Сара, Крисси и Мейв провели там три недели. Саре хотелось больше времени проводить с тетей Беттиной. Она хорошо выглядела и была спокойна и уравновешенна. Сара сказала, что когда она сама устроится, то заберет мать и они будут жить вместе — это ее самая заветная мечта…

Когда девушки собрались покинуть Чарльстон — Мейв и Сара собирались ехать в Ньюпорт, а Крисси — в Голливуд, — Мейв обратила внимание, что Крисси находится в глубокой депрессии.

— Почему бы тебе не поехать с нами в Ньюпорт, хотя бы на несколько дней?

— Ну, наверно, я поеду туда, — сразу же ответила Крисси. — Мне хочется больше времени провести с вами. Мне не с кем веселиться в Калифорнии.

Они провели три недели в Ньюпорте. Когда пришло время отправляться в Саутгемптон, где Сара и Мейв должны были посетить несколько приемов, Крисси решила, что будет неудобно, если она не поедет на вечеринку Диди и Кэнди Дайнин.

— Мы так дружили в школе. Они обидятся, если я не приеду, не правда ли?

— Конечно, — согласилась Сара. — Как ты считаешь, Мейв?

— Да, это верно, — задумчиво ответила Мейв.

После трех недель в Саутгемптоне и посещения праздника сестер Дайнин Крисси предложила:

— Как насчет того, чтобы пожить недель шесть в Рено?^[5]

— В Рено? — переспросила Мейв.

— Мне кажется, это просто великолепная идея! — воскликнула Сара. — Я слышала, что там есть пижонское ранчо с красивыми ковбоями!

— Крисси, ты уверена, что тебе нужно туда ехать? Уверена?

Мейв нахмурилась:

— Ты обсуждала это с Гаем? Не будет ли он возражать?

Крисси ничего не ответила, только пожала плечами.

Девушки вышли из здания суда, все трое были одеты в белые летние платья с широкой юбкой и белые туфельки без каблуков. Последние шесть недель они не вылезали из ковбоек и брюк, но сегодня был особый день.

— Теперь тебе нужно выбросить кольцо, — сказала Сара. — Оно у тебя с собой?

Крисси начала рыться в сумке и достала кольцо, потом они нашли почти пересохший ручей и перегнулись через ветхие перила. Сара сказала:

— Мне кажется, это вполне подойдет.

— Тебе не нужно выбрасывать кольцо, Крисси, если ты хочешь сохранить его на память, — шепнула ей Мейв.

Крисси колебалась только секунду, потом золотое колечко исчезло в грязной воде.

— Пошли выпьем!

— Да, обязательно, — сказала Крисси, все еще глядя в воду. — Давайте напьемся!

* * *

В баре клуба Гарольда Крисси выпила несколько бокалов, Сара — два или три, а Мейв пила свой единственный коктейль. Они начали обсуждать, почему Мейв не пьет, и ей пришлось признаться, что она боится, потому что ее отец сильно пьет. Прошло много времени с тех пор, когда кто-то упоминал об отце Мейв.

Трио играло музыку «кантри». Вошел ковбой со старым морщинистым лицом. Оно напоминало маску из старой задубевшей кожи. Было ясно, что он уже перебрал, и когда он улыбался, были видны гнилые зубы.

— Никто из вас, девушки, не хочет потанцевать со мной?

Крисси с готовностью вскочила, Сара и Мейв в изумлении наблюдали, как ковбой начал вертеть Крисси, потом резко наклонил ее так, что она чуть не сломала себе позвоночник.

— Боже, — выдохнула Сара, а Мейв вообще не могла вымолвить ни слова.

Они вернулись за столик, и Крисси представила Люка, который взял стул, сел и принялся шептать сальности в ее маленькое ушко.

— Тебе не кажется, что здесь пахнет блевотиной? — спросила Сара у Мейв, надеясь, что Люк поймет намек и уберется. Сара начала морщиться. Но он не понял. Мейв встала:

— Нам лучше пойти и упаковать вещи, Крисси. Мы уезжаем рано утром.

Сара встала, но Крисси осталась сидеть, хихикая над какой-то очередной пошлостью, которую только что произнес Люк. Он посмотрел на Сару и Мейв, затем сказал Крисси:

— Почему бы нам не уйти, золотце, и не оставить твоих маленьких подружек развлекаться одних?

— Я считаю, что это великолепная идея. — Крисси встала и обняла морщинистого Люка.

Мейв посмотрела на Крисси, такую молодую и чистенькую в белом платье и туфельках без каблуков. Ей показалось ужасным, что она сейчас уйдет с этим грязным, противным старым мужиком.

— Нет! — закричала она и схватила Крисси за руку.

— Ради Бога, Мейв, — резко оттолкнула ее руку Крисси. — Меня уже тошнит от твоего святошества!

И Люк вывел ее из зала, обняв за талию.

Сара и Мейв остались в зале. Сара заказала еще выпить, Мейв тихонько плакала.

— Не нужно, Мейв, она не хотела тебя обидеть, ты же видишь, она пьяна в стельку!

— Мне не важно, что она сказала про меня. Но он! Он такой отвратительный! Как она может?

Сара покачала головой:

— Наверно, ей это нужно. Как бы процесс очищения!

— Очищение? Но он же сам грязный!

Крисси сняла платье и шелковые трусики и повесила их на стул. Люк посмотрел на ее обнаженное тело и покачал головой.

— У тебя самые маленькие сиськи, которые я когда-нибудь видел, если даже месяц будет состоять из одних воскресений!

Он уселся на нее и сидя начал сильно вталкивать в нее член. Он держался за ее маленькие груди, как будто это были поводья. Он причинял ей боль и хрюкал, пока наконец, не кончил. Его пот стекал на тело Крисси.

— Ну-ка слезай с меня, ковбой!

Он вынул свой член и засмеялся:

— Ты просто мешок костей, как моя старая ведьма-жена.

Крисси подобрала свои трусики, вытерлась ими и бросила на грязную простыню.

— Должна тебе сказать, старик, что ты сам не блеск! Старый е… — ровным голосом сказала она, надевая платье и туфли.

3

— Мейв, твой отец выпустил новую книгу! — сказала Крисси, держа в руках страницу из воскресного выпуска «Трибюна», посвященную новым публикациям. — Обзор напечатан на первой странице.

— Да, знаю, я уже читала.

— Потрясающие отзывы… Мне так кажется. Я не уверена, что поняла все, о чем говорит критик. Он утверждает, что книга — это божественное произведение, а потом пишет об «отклонениях безумного разума и болезненных фантазиях»… Ты понимаешь, о чем он говорит?

— Не совсем. Но мне кажется, что отец не будет сильно взволнован этим отзывом. Я уверена, он был бы счастлив только в том случае, если бы критик сказал, что книга достойна Нобелевской премии.

Мейв знала, что ее отец помешан на этой премии, — даже будучи маленькой девочкой, она слышала об этом. Смогут ли «Фрагменты Великого Целого» помочь ему завоевать премию в следующем году? Саму книгу она читать не собиралась. Но таким образом она как бы получила от него весточку и была за это благодарна судьбе. Полная тишина и отсутствие всякой информации так действовали на нервы. Может, он играет с ней в кошки-мышки? Может, он поклялся отомстить ей? Она ни в чем не была уверена. Мейв только знала, что постоянно чувствует его присутствие, даже среди безмолвия и тишины. В последнее время у нее появилось ощущение, что за ней следят. Может, она тоже потихоньку сходит с ума?

4

Наступил ноябрь, прошел почти год со времени их дебюта. Саре надоели ночные клубы, приемы, праздники и мужчины, которых она там встречала. Все повторялось. Но больше всего ее волновала Крисси. Ее связи становились все более рискованными. Месяц назад она даже связалась с мафиози. У Мейв тоже не все ладилось.

— Пора что-то делать, — заявила Сара. — Скоро Новый год, и нам почти девятнадцать. Нам нужно начать новую жизнь. Я собираюсь в январе приступить к занятиям в драматической школе. Я всегда любила театр. Будет так интересно! Там преподает Стелла Эдлер, она ученица Станиславского, создавшего Московский Художественный театр. Это совершенно новая концепция игры. Мне это кажется потрясающим!

Мейв улыбнулась. Сара всегда полностью отдавала себя новому, неизведанному!

— Я хочу, чтобы ты тоже пошла со мной в новую школу, Мейв. У них прекрасный курс обучения будущих литераторов. Я уверена, что ты станешь великим писателем. Это, должно быть, у тебя в крови.

— Нет, Сара! — твердо сказала Мейв. — Меня совершенно не интересует писательское ремесло! Я думала, чем хочу заняться, и решила, что это будет уход за больными. Мне кажется, что в январе начинаются и курсы медсестер.

Сара заморгала:

— Уход за больными? Драить полы и выносить ночные горшки?

— И это тоже, — ответила ей Мейв. — Но и многое другое. Уход означает помощь людям, забота о них.

— Боже ты мой, заботься о людях, если тебе так хочется! Наверно, в глубине твоей католической души спрятана протестантская этика Эбботов. А что нам делать с тобой, Крисси? Как ты думаешь, что тебе лучше изучать: искусство, живопись или музыку?

Крисси засмеялась:

— Обязательно нужно выбирать?

— У тебя к этому способности, и, их нужно как-то использовать!

— Я выбираю искусство, живопись.

— Хорошо. Ты сможешь посещать Лигу студентов, изучающих искусство и живопись на Уэст, пятьдесят семь. Там прекрасные преподаватели, и тебе там понравится. Я уже все узнала у своих знакомых по кафе. Там стараются заинтересовать студентов. Кроме того, недалеко расположены хорошие магазины. Ты всегда сможешь заскочить в «Бендел» за покупками.

Крисси старалась не улыбаться:

— Запиши меня туда.

— Как ты считаешь, в какую больницу мне стоит ходить на практику? — спросила Мейв, тоже стараясь не рассмеяться.

— Пока я еще не знаю. Но все узнаю. Может быть, «Флауэр фифт»? Или «Пейн Уитни»?

Мейв дразнила ее, но Сара тут же начала перечислять больницы, которые считались весьма престижными, и неожиданно подсказала Мейв ответ. «Пейн Уитни»? Для людей с нестабильной психикой? Мейв как раз хотелось заниматься духовным здоровьем людей.

— Так, мы уже все решили, правда? Я буду актрисой, Мейв — медсестрой, если уж ей так хочется, а Крисси станет художницей. Боже! Мы начнем новый год с шумом!

Сезон в Нью-Йорке. 1947

1

Мейв встретилась с доктором Грегори Кери, так сказать, на профессиональном уровне. Она закончила развозить ночные посудины больным в одном крыле, пройдя его с северного конца к южному. Потом, толкая алюминиевую тележку, она вновь собрала горшки. Выходя из комнаты 311, Мейв поскользнулась на выложенном плитками полу в коридоре. Она поставила горшок на тележку, подтолкнула ее к следующей комнате и пошла вытирать пол. Услышав всплеск и грохот, она взглянула вверх. Ее тележка врезалась в доктора.

Доктор Кери повел себя безукоризненно, хотя в него врезалась тележка и выплеснулось содержимое горшков. Он был высоким мужчиной с великолепной копной серебряных волос. Его теплые серые глаза улыбались, видя смущение Мейв.

— Доктор, я не знаю, как мне оправдаться… О Боже, могу я вас вытереть? Я… Пожалуйста, простите меня…

— Мне всего лишь нужно снять халат, и я буду как новенький… Но при условии, что я одновременно сброшу как минимум пятьдесят лет.

Какой милый человек, подумала Мейв, когда он, улыбаясь, ушел. Этот голос… Мистер Кери больше похож на персонажи пьес Шекспира, чем на врача.

— Он один из лучших психиатров города, — сказала ей Джилли Дейтон, старшая сестра. — Ты произвела на него неизгладимое впечатление!

Крисси была в экстазе. Учиться в школе искусств ей нравилось больше, чем просто бродить по магазинам, ужинать с друзьями или веселиться на приемах. Она, конечно, все равно выходила в свет по вечерам, но для нее стали более интересными дни, которые теперь были заполнены новыми впечатлениями. Она обнаружила, что ее способности выше средних. В ней была Божья искра. Она будет хорошо рисовать. По утрам она изучала анатомию у Джорджа Бриджмана, а днем занималась живописью у Роберта Брекмана. Ей так все нравилось! Она была благодарна Саре. Представьте себе, маленькая сиротка Энни Крисси Марлоу учится у великого Брекмана! Ей правилось и ее новое окружение. Каждый день, возвращаясь домой, она приносила своим подругам новости.

— Эта Сюзи, которая позирует в Лиге, такая нахалка! Между сеансами она расхаживает совершенно голая, накинув на себя кимоно, которое едва прикрывает ее. Сегодня она сидела с нами на ступеньках и курила, ноги были широко расставлены, и ветер раздул ее кимоно. На Пятьдесят седьмой улице образовалась пробка. Один водитель грузовика, увидев пипиську Сюзи, которую обвевали ветра, совсем ошалел и въехал прямо на тротуар. Мы хохотали как сумасшедшие!..

Сара сразу же поняла, что она не хочет стать профессиональной актрисой. Но было так интересно толкаться среди людей театра после однообразия великосветской толпы, переходившей из кафе в кафе, с одного приема на другой, и т. д. Хотя остальные дебютантки делали то же самое. Кто-то пробовал выступить в качестве модели. Поступив в драматическую студию, она ходила на прослушивания, пробуясь на роли, которые ей совсем не хотелось играть. Ей, конечно, никто и не предлагал главные роли, так — маленькие, типа «Кушать подано!». Но Сара все равно считала, что принадлежит к миру театра, может упоминать имена известных актеров, сидеть в «Сарди» или у «Тутсе», обмениваться сплетнями, и получать удовольствие от богемной жизни!

Вскоре после того, как Сара поступила в студию, она встретила на занятиях молодого человека. Бывший студент, он уже где-то играл. Она поняла, что он ей нравится, в ту же секунду, как он вошел в комнату, хотя он был небрежно одет в кожаную куртку, грязную майку и мятые брюки. Сара сначала обратила на него внимание потому, что ее соученица Стелла начала обхаживать его, называя «щеночком», потом на него уставились все остальные и не могли уже отвести от него взгляд. Даже в таком странном одеянии он обращал на себя внимание. Пожалуй, такого красивого парня она еще никогда не видела. Они пошли вместе выпить, и он удрал, чтобы повидать друга своего друга, а ей пришлось заплатить за выпивку. Сара вернулась домой злая, но он не выходил у нее из головы. Ей так хотелось рассказать, Мейв и Крисси о своем новом знакомом.

— Его зовут Марлон, на нем один красный носок, а другой зеленый, он просто прекрасен. Я такого раньше никогда не видела.

— Вы еще не трахались? — строго спросила ее Крисси.

— Конечно, нет, — мечтательно ответила Сара. — Ты же знаешь, что я не потребляю некошерное…

Мне сообщали все новости из Нью-Йорка по телефону или присылали наспех нацарапанные записки, но я им не завидовала. У меня был Джонни! И я уже второй год училась в Редклиффе, хотя и не имела понятия, чем буду заниматься в дальнейшем. Раньше моим главным предметом был английский, но в Редклиффе не было факультета, на котором я могла бы продолжить свои занятия. Однако меня больше занимали отношения с Джонни. Я все еще оставалась его девушкой, с которой он, быть может, обручится. Но мне очень хотелось иметь обручальное кольцо на среднем пальце левой руки.

Ощущение того, что кто-то преследует ее, не исчезло. Мейв очень нервничала, она вздрагивала каждый раз, когда кто-то подходил к ней сзади. Она роняла вещи и не могла сосредоточиться на своей работе в больнице. Увидев как-то доктора Кери в кафетерии, где он пил кофе со своими коллегами, она подумала, что ей стоит обратиться к нему за профессиональной помощью. Мейв помахала ему рукой, не осмеливаясь подойти, — он кивнул и улыбнулся ей. Осмелится ли она проконсультироваться у него? Будет ли это приличным? Почему бы и нет? Он занимался частной практикой, и она будет его платным пациентом. Мейв узнала номер его телефона. Она сразу же ему позвонит и договорится о приеме, пока не передумала.

Мейв почувствовала, что доктор по-настоящему рад ее видеть. Он встал со стула, вышел из-за стола, взял ее за руку и посадил в кресло. Мейв специально оделась для этого визита. Не выглядела ли она слишком официально в своем зеленом бархатном костюме и белой блузке с оборками? Может, он посчитает это странным? Глупым?

— Почему вы расстроены, Мейв? Вы можете выделить что-то главное? — Его голос так успокаивал.

— Да… Мне кажется… Я чувствую, что кто-то следит за мной. Но когда я оборачиваюсь… никого…

— Но вы все равно продолжаете чувствовать чье-то присутствие?

— Нет… Да… Я не знаю.

— Вы можете мне сказать, кто вас может преследовать?

— Да… То есть нет… Я не знаю. Может, мой отец, — прошептала Мейв.

— Ага… Не расскажете ли вы мне о своем отце?

Мейв больше не могла промолвить ни единого слова, они застревали у нее в горле.

Вместо этого она рассказала ему о тете Мэгги, как она ее любила и как та умерла.

Когда закончилась их беседа, доктор Кери предложил в течение некоторого времени встречаться два раза в неделю.

— Вы не волнуйтесь, я предупрежу моего секретаря, вам будут оказываться услуги бесплатно, как коллеге.

— Нет… Я хочу сказать, что я буду платить, доктор.

Он улыбнулся:

— Студентка-практикантка?

— Я могу платить. Я… Можно сказать, что я независима в финансовом отношении. Разве не так говорят теперь? — Она засмеялась, смущаясь, что ей приходится говорить о деньгах.

— Понимаю. — Он начал вспоминать: имя, деньги, сплетни, которые он слышал в больнице. — Но вы все равно платить не будете, мы — коллеги. — Он засмеялся. — Все действительно богатые семьи настаивают на том, чтобы получать бесплатные медицинские советы. Со мной так случается достаточно часто.

Они оба засмеялись — это было такое приятное ощущение. Мейв ушла, думая о том, как она вернется на прием через три дня.

К неудовольствию Сары, Крисси открыла для себя Гринвич-Виллидж и жизнь богемы. Все было так привлекательно!

— Что такого интересного происходит в Виллидже? — спрашивала Сара. — Когда я еще училась в школе, ребята ходили туда, чтобы посмотреть на педиков. Или когда у кого-то из нас был день рождения, родители везли нас в «Виллидж-бар» и заказывали там сладости и мороженое. Гринвич-Виллидж — это место, куда время от времени ходят развлекаться, но там не проводят дни и ночи напролет.

— Там живет масса молодых людей, — ответила ей Крисси, потряхивая своими цыганскими серьгами. — Там происходят важные события в сфере искусства. Музыка, вечеринки! — Она покружилась в своей длинной цыганской юбке. — Если сравнить вечеринки в Виллидже с приемами, на которые ходим мы, это просто спитой, еле теплый чай!

Сара застонала. Ей пришлось признать, что ярко-красная блуза с открытым воротом с развевающимися рукавами очень идет к цвету лица Крисси и ее темным волосам. Цыганские мотивы подчеркивали ее красоту. Но когда она надевала большой берет и старое армейское пальто, Сара просто не могла на нее смотреть.

— Если тебе нужно — иди! Но, пожалуйста, Крисси, будь осторожной. Не вляпайся в какую-нибудь беду.

Крисси выпрямилась и гордо посмотрела на Сару:

— Извините, Сара Голд?

— Правда, что в Виллидже курят марихуану? — спросила Мейв. — Я надеюсь, что ты не делаешь этого?

— О Боже! Как вы мне надоели! Вас просто невозможно выносить!

С самого начала Марлон попытался затащить Сару в постель. Но он это делал больше по привычке. Она попыталась ему объяснить, что должна быть во всем уверена и пока не имеет этой уверенности.

Он вяло махнул рукой и сказал, что все в порядке, — она на самом деле не в его вкусе. Потом он улыбнулся и спросил, не хочет ли она научиться играть на бонго — маленьком барабанчике.

Мейв ходила к Грегори Кери уже несколько месяцев и считала, что немного влюблена в него. Ей также казалось, что доктор чувствует то же самое по отношению к ней. Может, он ее просто жалел? Может, он относится к ней как к ребенку?

Мейв понимала, что он теряет объективность, которой должны придерживаться психиатры, а также терпение.

— Вы рассказывали мне о своей тете, и мы обсуждали ваших друзей. Вы даже рассказали мне о ручном еноте, принадлежащем другу вашей подруги Сары — Марлону. Вы рассказываете обо всем, но отказываетесь обсуждать вашего отца. Мы не достигнем никакого прогресса, пока не обсудим это. Вы понимаете меня, Мейв?

Она все понимала, но ничего не могла с собой поделать. Она не могла, она просто не могла…

Наконец, доктор Кери предложил на время прервать их сеансы. Уже наступило лето. Может, к осени Мейв будет готова обсудить с ним эту тему, станет более открытой. Мейв была в отчаянии. Он может отказаться от нее.

— Вы мне необходимы, — умоляла она.

— Я не могу вам помочь. — Доктор повернулся к ней спиной. — Для меня тоже все очень грустно, Мейв, — глухо вымолвил он. — Я теряю мою профессиональную отстраненность. Нам обоим необходимо некоторое время, чтобы все обдумать.

2

В этом году лето в Нью-Йорке выдалось жарким и влажным. Крисси посещала днем занятия в Лиге, а вечера проводила в Виллидже. Мейв загрузила себя работой в больнице, она проводила там больше времени, чем требовалось по расписанию. Марлон отбыл в Провинстаун, чтобы попытаться уговорить Теннесси Уильямса дать ему роль в новой пьесе. Сара не очень переживала по этому поводу.

— Он весь зациклен на мамаше, — сказала она, легко расставшись с ним.

Потом Сара нашла Вилли Росса, а может, все было наоборот. Крупный, неуклюжий, некрасивый Вилли обладал талантом комика, он играл в различных пьесах, но это были не главные роли.

— Он никогда не станет любимцем дам среднего возраста, — хихикала Сара. — Я это точно знаю.

Крисси думала: что Сара нашла в Вилли? Сама она видела в нем только весьма своеобразное чувство юмора. Мейв же обнаружила в этом неуклюжем парне нежное сердце. Кроме того, в нем жила доброта к слабым, детям, животным и молоденьким женщинам. Что касается Сары, то она говорила, что он еврей, нежный, смешной и любящий, что он не заставляет ее делать то, чего она не хочет, и не требует от нее никаких обязательств.

— Он меня обожает.

— А ты его? — спросила Крисси.

— Что же главнее — обожать или быть обожаемой? — ответила ей Сара.

— Наверно, и то и другое. — Мейв сама хотела бы знать это…

Они поехали в Чарльстон, чтобы присутствовать на моем обручении, и Вилли поехал с ними. Он очень хотел встретиться с Беттиной.

Мама была довольна моим избранником, папочка — очень горд. На мне было розовато-лиловое платье без бретелек. В этот день я чувствовала себя красавицей — хорошенькой, как невеста! Джонни был таким красивым. А я бегала взад и вперед, показывая всем бриллиантовое обручальное кольцо. Мне оно очень нравилось, хотя бриллиант был не особо крупным. Я слышала, как Сара сказала Мейв, что камешек маловат, но Мейв ее успокоила:

— Самое главное — то, что они любят друг друга.

Потом Сара спросила Мейв, что она знает о любви, и Мейв поинтересовалась тем же у Сары. Крисси, которая уже была замужем и развелась, имела свою — не самую приятную — точку зрения на брак. Но я поняла, что Сару не очень радовал мой выбор, а Крисси заняла выжидательную позицию. Что же касается Мейв — она просто верила в любовь.

Тетя Беттина внимательно смотрела на Сару и Вилли, и я слышала, как она сказала Саре:

— Он сильно тебя любит, и у него нежная душа…

Сара поцеловала мать:

— Я знаю, мама. Я знаю, но не уверена. Как я могу быть уверенной?

Беттина беспомощно покачала головой. Наверно, она подумала, что ничего не может посоветовать дочери. Она сама в свое время была слишком уверена…

Но я была уверена твердо. Я никогда ни в чем не была так уверена. Впервые мне было все равно, что думала по этому поводу Сара или кто-то другой.

Мы все поехали в Ньюпорт на дебют Джекки Бувье в «Клембейк клубе». Гости танцевали под оркестр Мейера Дэвиса в великолепно украшенном зале с огромным количеством цветов. На Джекки было пышное платье из тюля, а ее младшая сестра Аи появилась в розовом шелковом платье без бретелек и в черных длинных перчатках. Она была гораздо эффектнее своей сестры!

— Что бы вы ни делали, всегда найдется кто-нибудь, кто захочет вас переплюнуть, — лениво протянул Вилли, и мы все засмеялись.

— Если бы она была моей младшей сестрой, я бы свернула ее маленькую наглую шейку! — заметила Сара.

Но я-то знала, что Сара мечтала, чтобы у нее была маленькая нахальная сестричка!

Через две недели мы снова встретились в «Колонии» за ленчем, хотя Сара, Мейв и Крисси жили вместе, а я видела их раз в две или три недели.

— Я уверена, что Чолли Никербокер назовет Джекки Бувье дебютанткой 1947 года, и вы понимаете, что это значит, — горевала Сара, когда мы пили шампанское. — Это значит, что мы уже старухи, что у нас уже все в прошлом!

3

Наступила осень, и Мейв, собрав все свое мужество, позвонила Грегори Кери.

— Мейв! Я вас вспоминал.

— Доктор Кери, я много думала. Я думала о нас. Разве мы не можем стать друзьями? Мейв О'Коннор и Грегори Кери — друзья!

Она услышала, как он засмеялся:

— Я уже боялся, что вы никогда не скажете этого.

Почти сразу они стали проводить вместе все свободное время: гуляли в Центральном парке по воскресеньям, ходили на концерты, спектакли, посещали музеи, обедали в маленьких французских ресторанчиках. Страхи Мейв постепенно исчезали. Ей больше не казалось, что за ней следят. Бежали дни, и она не чувствовала страха, проходили недели, и она не вспоминала об отце.

— Ну что, морские пехотинцы высадились? — спросила Сара Мейв, когда та вернулась домой в два часа утра.

Мейв не поняла, о чем Сара говорит, но потом вспомнила.

— Конечно, нет! — и сильно покраснела.

— Что ты имеешь в виду, говоря «Конечно, нет»? Мужик пятидесяти лет проводит время, любезничая с роскошной рыжей девицей, и все? Если все нормально, он должен стремиться спать с ней. Не думаешь ли ты, что он педик?

— Сара, меня просто тошнит. Разве двое людей не могут иметь дружеские отношения, без всякого секса?

— Нет, если они — мужчина и женщина.

— Как насчет тебя и Вилли?

— Вилли ждет, вот и все. Не то чтобы он не хочет… Он просто не тот тип мужчины, который будет требовать. Но секс присутствует везде! Не обманывайся в отношении Грега Кери. Может, ты не чувствуешь, тяги к сексу, но он должен чувствовать, если он нормальный мужик! Может, он ждет, когда ты увидишь в нем любовника, а не суррогатного папочку.

— Откуда ты знаешь, Сара, как его воспринимаю? — спросила Мейв. Ее голос был таким тихим, что Сара с трудом расслышала, но также и таким мрачным и спокойным, что Сара поняла, насколько важен ее ответ для Мейв.

— Я точно не знаю. Может, у нас с тобой, Мейв, один и тот же комплекс. Но я стараюсь держаться подальше от взрослых мужчин!

Мейв пошла спать, думая о том, что сказала Сара. Действительно ли Грег хочет ее? Какая она дура! Конечно, он ее хочет. Она вела себя, как страус, спрятавший голову в песок. Сара умная. И она честнее с собой, чем Мейв. Сара понимала, что творится с ней и Мейв. Она чувствовала себя в безопасности рядом с Грегом. Рай для глупцов! Теперь она уже этого не чувствовала. И что дальше? Станут ли они любовниками? Когда? Чем больше Мейв думала об этом, тем ей становилось яснее, что она сама тоже этого хотела. Он ей был нужен. Она была готова. Всем нужна любовь, не так ли?

Когда она позвонила Грегу на следующий день, в ее голосе звучало нетерпение. Они договорились пообедать в «Ля Бель Флер», их любимом ресторане. Мейв понимала, что он догадался, о чем она думает.

Мейв сидела и тупо смотрела на телефон целых полчаса после того, как поговорила с Грегом. Она не пойдет в больницу, она просто не в состоянии сосредоточиться. Мейв позвонила туда и сказалась больной. Может, так оно и было: ей показалось, что у нее поднялась температура. Мейв поднесла руку к щеке, та была как в огне.

Она очень долго одевалась, ей так хотелось надеть что-нибудь необычное, но не слишком вызывающее. Так, чтобы сразу все можно было понять, и в то же время не слишком соблазнительное. Платье с короткой или длинной юбкой? Мейв надела длинное платье из черного шифона, потом сняла его. Слишком сексуальное! Ярко-синее платье из бархата, доходившее ей до середины икры. Нет, в нем она была похожа на подростка. Длинная вечерняя юбка с белой шелковой блузкой? Она напоминает в ней строгую школьную учительницу. Наконец, она остановилась на платье средней длины из черной шерсти, задрапированное спереди и на спине, оно красиво облегало фигуру. Теперь духи. Не слишком крепкие. «Белые плечи»? «Же Ревьен»? Несколько капель, не больше. Чтобы от нее исходил едва уловимый аромат. Нервничала ли она? Или просто предвкушала?..

Он держал ее за руки. Видимо, от нее исходили особые флюиды, он понял, что это особенный вечер. Он улыбался ей по-другому. Но его улыбка не успокаивала ее.

Грег заказал шампанское.

— …Может, мы сходим сегодня в кино?.. — Мейв как бы со стороны услышала, как она произносит эту идиотскую фразу.

— …Мейв, твои глаза сверкают сегодня по-особому… Они такие красивые, как изумруды…

— Я подумала, может, посмотрим «Торговцы»? Там играет Ава Гарднер. Мне она так нравится… — Она замолчала.

Он улыбнулся ей понимающей улыбкой.

— Мейв, ты сегодня выглядишь совершенно по-другому. Ты сегодня выглядишь, как женщина. — Он подлил вина в ее бокал.

— С ней играет Кларк Гейбл. Тебе нравится Гейбл? Считается, что он прекрасный актер.

— Успокойся, Мейв. Все в порядке.

Она чувствовала себя в его присутствии глупенькой школьницей.

Официант принес мясо с шампиньонами. Мейв не могла себя заставить даже посмотреть на еду, но Грег ел с завидным аппетитом.

— Когда ты мне позвонила в сентябре, я понял, что…

«Что он понял?»

— Пока ты была моим пациентом, об этом не могло быть и речи…

«Конечно. Не могло быть и речи».

— Я отослал тебя, потому что создалась невыносимая ситуация. Но я знал, что ты вернешься, и это произошло.

«Он все заранее спланировал? Он это хочет мне сказать?»

— Я только ждал, когда ты откажешься от своих детских комплексов.

«Оказывается, вы не такой хороший врач, доктор Кери. Комплексы, привязанности — да. Детские — нет!»

— Но я знал, что этот вечер придет.

«Сара! Сара! Ты опять права!»

Мейв хотелось бы, чтобы рядом с ней сейчас была Сара, она сказала бы ей, что нужно делать.

— Твоя ненормальная зависимость от твоих друзей… Это так по-детски.

Мейв немного опьянела, мысли стали мешаться. Правда ли, он сказал, что ей следует полагаться только на него? Что он займет место ее друзей?

Официант принес еще какое-то мясное блюдо. Запах тушеного в вине мяса вызывал у нее тошноту.

— Ты ничего не ешь, — упрекнул ее Грег. — Тебе нужно набраться сил! — Его голос был полон намеков. Она не могла поверить, что это был доктор Кери. Мейв не могла найти слов, чтобы продолжить разговор, но этого от нее и не требовалось. Он отложил вилку.

— Конечно, ты не можешь есть, дорогая! Ты уже готова, не так ли? Ты вся в нетерпении! Прости меня. Я сам с трудом могу скрывать свой… как бы лучше выразиться… жар!

Ей стало нехорошо. «Жар?!»

Он попросил, чтобы принесли счет. Помог ей надеть накидку. Твердо сжал пальцами ее плечи и провел губами по шее. У нее по спине пробежали мурашки. «Предвкушение страсти?»

Они поехали в такси, и он дал водителю ее адрес. Она подумала: почему они не едут в его квартиру? Разве она сказала ему, что Сары и Крисси не будет дома?

Он вынул ключ из ее сумки и открыл дверь. Мейв так хотелось, чтобы кто-то был дома, хотя она и знала, что никого нет. Грег помог ей подняться по лестнице. Почему она молчит? Надо сказать ему, что она не уверена… Но у нее не осталось ни воли, ни сил. С самого начала Мейв относилась к нему, как к всемогущему Богу. Если даже она скажет ему, что передумала, он не поверит. Люди его типа всегда считают, что вы говорите одно, а имеете в виду совершенно другое.

Он поцеловал ее, когда они поднялись по лестнице, она слабо оперлась на его руки. Но Мейв предали ее слабые колени, не ее страсть! Почему бы ей просто не объяснить ему, что эта слабость не от страсти, а от страха!

Он осторожно и умело раздел ее, а она лежала на кровати и тихонько поскуливала, как маленькая зверушка в когтях у хищника. Он сам быстро разделся, неторопливо и аккуратно развесил свою одежду по стульям.

«И это называется страстью?»

Она увидела его серую кожу и складки на теле, седые волосы на груди, дряблые ляжки. Она также обратила внимание, что единственное, что было твердым в его теле, — эта самая штука, на которую она не могла смотреть! Мейв отвернулась, почувствовав себя преданной.

«Доктор Кери, вы должны были знать, что отцы не могут спать со своими дочерьми!..»

Он встал над ней. Ей нужно было что-то сказать. Выразить свое несогласие. Разве не он учил ее, что нужно четко выражать свое несогласие с тем, что не нравится.

«Доктор Кери, мне кажется, что на самом деле я не хочу этого! Мне хотелось, чтобы вы были сильным и поддерживали меня. Были бы для меня Отцом Небесным на земле. Не любовником. Да, я любила моего отца именно так, и может, поэтому я и боюсь заниматься сексом с кем-нибудь еще. Я уверена, что не хочу заниматься любовью с вами. Я не могу…»

Мейв вскочила с кровати, влетела в ванную комнату, заперла дверь, и ее начало рвать.

«Я не выйду из ванной, пока ты не уйдешь. Извини, что я невольно обманула тебя. Мне казалось, что мне тоже хочется этого. Но тебе следовало знать лучше, Грег. Ты же врач!»

Потом ей стало жутко стыдно. Как она смешна — прячется в ванной, как маленький, капризный ребенок, ждет, когда уйдет злой седой волк. «Мне нужно сказать ему все».

Она завернулась в большую простыню и вернулась в спальню. Грег все еще не понял, что происходит. Он лежал на кровати, прикрывшись простыней. Он улыбнулся ей и протянул руку. Мейв взяла его руку и сказала:

— Прости, Грег. Я ошибалась, я не хочу… этого! Прости меня. Можно сказать, что я еще не готова.

Мейв была ему благодарна, что он не устроил сцены, не стал злобствовать. Он только поцеловал ей руку.

— Нет. Прости меня…

Она вышла, чтобы он мог спокойно одеться. Через некоторое время Грег постучал в дверь.

— Я ухожу, Мейв, пожалуйста, не испытывай чувства вины. Это я во всем виноват.

После того как он ушел, Мейв еще долго не могла разобраться, чья же это была вина.

Зимние дни. 1948

1

Был хмурый зимний день. Сара и Крисси читали воскресные газеты.

— «Бонвит» продает новые импортные товары. Ты не хочешь завтра сходить со мной за покупками? У тебя никогда не было вещей от Диора. Я думаю, что новый имидж пойдет тебе гораздо больше Виллидж имиджа! — заявила Сара. — Тебе не кажется, что пора заканчивать с фазой «Виллидж»?

— Я уже покончила с этим, — резко ответила Крисси. Сара подняла голову.

— В чем дело, Крисси? Что случилось?

— Помнишь ту глупую считалку, которую мы обычно повторяли в школе? У кого-то появился… — Она три раза хлопнула в ладоши. Сара уставилась на нее.

— Надеюсь, ты не имеешь в виду то, что я думаю…

— Именно так.

Слезы выступили на глазах у Сары. Сегодня Крисси была похожа на маленькую девочку, никакой косметики, детская пижамка с круглым воротником, черные волосы затянуты в конский хвост. Черт возьми, она выглядела такой невинной!

— Ты уже была у врача?

Крисси покачала головой. Сара вынула свою записную книжку и начала ее перелистывать.

— Вот… — Она записала номер телефона и адрес. — Это врач, к которому все ходят, чтобы избавиться от…

— Откуда у тебя его адрес?

— Ты же знаешь, что у меня есть самая разная информация. Как только я слышу хорошие отзывы о ком-то — парикмахере, враче, — я всегда записываю их данные, на всякий случай.

— Вот они и пригодились, не правда ли?

— Хочешь, завтра я пойду с тобой?

Крисси утвердительно кивнула:

— Сара, я прошу тебя, ничего не говори об этом Мейв.

2

Вилли начал настаивать на замужестве. Однако Сару нельзя было заставлять. Она любила Вилли, но что-то в их отношениях отсутствовало.

— Возбуждение… Сильная страсть… я не могу сказать, что именно, — объясняла она подругам. Она даже читала специальные книги, надеясь получить ответ, но там была холодная статистика, просто цифры и никаких объяснений.

Однажды в марте Сара и другая студентка драматической школы, Грейс Келли, делали» рекламу питательного крема для лица. Грейс была одной из пяти девушек, чей имидж «девушки из высшего общества» требовался для рекламного агентства. Сара подружилась с Грейс, когда они занимались рекламой и проходили отбор для демонстрации кремов, косметики и т. д. Грейс рассказала Саре, что она была на просмотре, где требовалось сыграть роль проститутки в Грамерси-Плейхаусе. Сама Грейс не считала, что она подходит для этого. Сара с ней согласилась: Грейс, с ее холодной, благородной красотой, конечно, не подходила для этой роли. Тогда Грейс предложила, чтобы на эту роль попробовалась Сара. Грейс объяснила, что драматург не из известных, но ей показалось, что пьеса довольно интересна — весьма эмоциональна и хорошо построена.

— Что ж, я попробую. Шлюху я бы сыграла. В конце концов, так себя и проверишь — можешь ты что-то или нет, способна ли сыграть кого-то, кто совершенно не соответствует твоему характеру. Мне бы не хотелось сейчас делать что-то сложное, учить слишком большие тексты. Я схожу туда, как только мы закончим. Грейс, дорогая, ты слишком нарумянилась. Дай я немного уберу. Мы же не хотим, чтобы у людей создалось ложное представление о тебе, не так ли?

Сара не получила эту роль. Она была в костюме от Шанель, в котором позировала для рекламы питательного крема. И Джек Блатт, продюсер, только пожимал плечами. Директор Карл Кенфилд задумывался, почему благородная девица хочет играть дешевую проститутку из Бруклина с аристократическим акцентом. Рик Грин, автор, хотел бы узнать, зачем явилась эта дебютантка с Парк-авеню — разве у нее нет других занятий? Однако он намекнул Саре, что если она подождет его, он, возможно, угостит ее кофе. Ему нравились хорошо одетые блондинки с Парк-авеню. И хотя Сара никогда не пила кофе — он плохо действовал на цвет лица, — она стала его ждать. Ей понравился Грин, его темное, меланхоличное, красивое лицо.

Это был бешеный роман — днем Сара болталась в холодном театральном зале, а вечера они проводили в бистро. Спустя неделю Рик и Сара решили пожениться.

— Не слишком ли ты торопишься? — спросила у нее Мейв.

— Быстро женишься, быстро — разведешься, — грустно заметила Крисси.

— Нам незачем ждать. Я жду всю свою жизнь. Я нашла то, что искала. Рик — еврей, симпатичный, амбициозный и умница. Он так меня волнует! Он будет ярко сиять на театральном небосклоне. Я верю в это. И он такой сексуальный! Вам не кажется, что он очень сексуальный?

— Он тебя обожает? — спросила Мейв, вспомнив, что Сара говорила раньше.

— Конечно!

У Мейв было такое ощущение, что Рик Грин обожал только себя самого.

— Мы поженимся через две недели. Я объявила о нашей помолвке в «Таймсе» в воскресенье. Венчание будет здесь через две недели. Я хочу нанять консультанта по брачным церемониям, чтобы он позаботился обо всем — приглашения, стол и т. д. Цвета будут — зеленый с золотом, — как и наши имена. Правда здорово? Церемония будет скромной — только вы двое, Марлена и Джонни, мама, тетя Марта и дядя Говард, родители Рика и Джек Блатт, его продюсер. Но на самом приеме будет пятьсот приглашенных. Я нашла прелестного, милого рабби…

— Рабби? — переспросила ее Мейв, она была поражена. — Но ты никогда официально не была обращена в иудейскую веру. Стоит ли это делать? Разве тебе не нужно проходить обучение иудаизму?

— Когда я разговаривала с рабби Хирш — а он реформатор, — он меня даже не спросил, приняла ли я иудаизм официально. Он знает, что моя фамилия Голд, и просто решил, что… Рик тоже думает, что… Мне кажется, не стоит поднимать шум. Родители Рика — милые старомодные евреи, и я не хочу никаких сложностей. Мама ничего не скажет, а тетя Марта и дядя Говард не посмеют заговорить об этом. И вы тоже молчите, так что никто не узнает ничего. У меня же еврейская фамилия. Мне только нужно прибавить «х» на конце моего имени — «Сарах». Боже ты мой, Мейв, прекрати на меня таращиться! Разве у католиков не существует такого понятия, как «крещение по желанию»? Вполне достаточно, если ты хочешь стать католиком, так что если ты умрешь до того, как тебя покрестят, ты все равно считаешься католиком. Ну, это то же самое!.. Назови «принятие веры по желанию»! Если тебе так хочется!

Крисси и Сара дружно захихикали.

— Но если всплывет правда, я буду знать, кто настучал, — Мейв О'Коннор, поэтому закрой свой рот. Я больше не хочу говорить об этом. Так, вы поможете мне купить приданое и подготовиться к свадьбе?

Морис Голд позвонил Саре после того, как прочитал в газете об ее обручении.

— Я бы хотел сам выдать тебя замуж.

— Папа, ты уже давно отказался от меня.

Несколько минут царила тишина.

— Моим посаженым отцом на свадьбе будет дядя Говард.

— Понимаю. Могу я присутствовать на твоей свадьбе как гость?

— Нет, отец. Я тебе благодарна за то, что ты хочешь присутствовать, но ты можешь расстроить маму. Мы же не хотим ее травмировать?

Опять наступило молчание.

— Могу я хотя бы пожелать тебе счастья и радости?

— Конечно, спасибо.

— Я надеюсь, что твой Рик Грин — очень хороший человек.

Ей показалось, что голос отца дрогнул.

— Ты знаешь, Сара, что я тебя люблю. Я всегда очень любил тебя!

— Не очень, папочка… Очень мало.

Никто не спрашивал Сару о ее еврейском исповедании. Она подписала оба свидетельства — гражданское и религиозное, не моргнув глазом. Только тетушка Марта вопросительно подняла бровь, но сохраняла каменное молчание. Все прошло очень гладко. Колонка в газетах, посвященная светской хронике, отметила остроумную гамму зеленого и золотого.

Так как репетиции пьесы Рика были в полном разгаре, молодые решили отложить медовый месяц, пока не состоится премьера и не появятся первые рецензии. Тогда они смогут поехать в Париж. Но Сара зарезервировала свадебные апартаменты в «Уолдорфе». Она испытывала сентиментальные чувства к отелю, где ее представляли высшему свету. Для своей первой брачной ночи она купила ночную рубашку за восемьсот долларов и такой же пеньюар. Она была уверена, что Рик в порыве дикой страсти сорвет с нее шифон и кружева.

Рик Грин был под огромным впечатлением от собственной свадьбы. Особняк также стал его собственностью. На него произвел впечатление и список гостей. Дороти Килгаллен и ее муж, продюсер Ричард Коллмар, были среди гостей вместе с Эдом и Сильвией Сулливан, весь актерский состав пьесы «Трамвай «Желание», все друзья его невесты. Рик так раздулся от гордости и опьянел от зависти своих старых друзей с Брайтон-Бич, что пил со всеми подряд. Если кто-то пытался его остановить, он со злобой отталкивал человека, который старался забрать у него очередной бокал. Это был его день! Он женился на богачке, и к тому же она была весьма красивой. Это первый из его славных дней! И таким же должен быть день премьеры. С тех пор как он начал встречаться с Сарой, он, не переставая, говорил, что пьесу пора ставить на самом Бродвее!

В результате, когда они прибыли в «Уолдорф», он был вдребезги пьян. Он ничего не знал о плане первой брачной ночи, составленном Сарой, — для нее начиналась новая эпоха!

Сара доставала свои ночную рубашку и пеньюар, когда увидела, что Рик уже сбросил одежду и рассматривает себя в зеркале, напрягая поочередно мышцы плеч и рук. Она посмотрела на него, ее поразила красота его оливковой кожи.

— Рик, дорогой, — выдохнула Сара.

— Ты готова? — нечетко произнес он. — Снимай скорей свои тряпки.

Он не дождется меня, подумала Сара и задрожала.

— Секунду, дорогой. Я только наброшу на себя мою новую рубашку. — Сара направилась было в ванную комнату.

— Твою мать! Снимай платье.

Так тому и быть, подумала Сара и оставила в покое ночную рубашку. Так даже интереснее.

— Раздень меня, — сказала Сара. Для нее это было так необычно.

Рик скорчил рожу и с трудом оторвался от зеркала. Он запутался в ее застежках и велел ей раздеться самой, а сам шлепнулся на кровать и начал гладить свой член. Сара в ужасе смотрела на него. Какого черта, что он делает в первую брачную ночь? Она медленно разделась и холодно поинтересовалась:

— Рик, что ты делаешь?

Он пьяно рассмеялся:

— Стараюсь стать огромным для моей маленькой женушки!

Сара подошла к постели и встала перед ним обнаженная и, как она надеялась, прекрасная. Она ждала, что будет дальше. «Сара, ты так прекрасна, что у меня останавливается сердце!» Но Рик ничего не сказал. Вместо этого он внимательно рассматривал свой член, как будто искал на нем следы какой-нибудь патологии. Посмотрев, наконец, на Сару, он сказал:

— Ну, чего ты ждешь? Залезай на меня!

Сара ничего не могла понять. Разве не будет никакой прелюдии? Любовной игры? Разве он не понимает, что ей еще не знакомы правила этой игры? Разве он не понял, что она хранила себя для него?

Через несколько минут Рик воскликнул:

— Нет опыта на сцене, нет опыта в постели. Мне только этого сегодня не хватало!

— Может, нам стоит устроить генеральную репетицию? — поинтересовалась Сара.

Она даже подумала, не отменить ли их пьесу после премьеры? Но она тогда будет выглядеть абсолютной дурой! Сара встала и побрела в душ. Может, им стоит еще раз попробовать, когда он протрезвеет?

Рик Грин был весьма недоволен, когда понял, что ему придется делить роскошный дом с двумя подругами Сары, Крисси и Мейв.

— Боже мой! Неужели две богатые бабы не могут себе позволить иметь собственные дома?

Сара попыталась ему объяснить, что у Крисси и Мейв нет настоящей семьи и нет своих домов, что им некуда идти. Они жили здесь втроем, как настоящая семья.

— Бедные маленькие богатенькие девочки, — стонал Рик с сарказмом.

— Заткнись! — ласково протянула Сара.

— Пусть они выметаются отсюда, Сара! Я тебя предупреждаю. Это наш дом — твой и мой.

Ему не нужна была здесь эта сука Мейв-святоша, которая смотрела на него осуждающими глазами каждый раз, когда он повышал голос. Или высокомерная эта Крисси Марлоу с ее слегка снисходительной кривой улыбочкой.

— Поаккуратнее, Шекспир, а то твоя задница окажется в луже…

Когда Сара только строила планы насчет замужества, Мейв обсуждала с Крисси вопрос о том, что им нужно подыскать себе квартиру.

— Молодоженам лучше пожить отдельно, и это квартира Сары.

— Почему бы нам не подождать и не посмотреть, как пойдут дела?

— Почему, Крисси? Чего ждать?

— Ну, скоро уже май. Давай подождем, выдержит ли их союз до декабря? Если выдержит, мы встретим Новый год на новом месте…

— Ты на все смотришь как пессимистка.

— Нет, не пессимистка, а реалистка.

Когда между Сарой и Риком начались ссоры, Мейв еще раз предложила Крисси переехать. Ей было неприятно слушать крики молодоженов. Но Крисси возразила:

— Мне кажется, будет глупо, если мы переедем именно сейчас. Ты видишь, как развиваются события, и может случиться, что только мы начнем составлять договор об аренде, как Сара сядет на самолет до Вегаса и попросит нас сопровождать ее.

Вскоре ссоры стали начинаться с раннего утра в спальне, потом продолжались в столовой во время завтрака, в библиотеке и гостиной, проходили через холлы и вываливались на улицу. Они продолжались вечером именно с того места, где закончились перед выходом из дома, и разгорались с удвоенной силой.

Иногда Мейв замечала, что Рик все же уступал Саре. Когда она сказала об этом Крисси, стараясь как-то оправдать Рика, та ответила:

— Подумаешь! Он прекрасно понимает, что хорошо и что плохо! Но это бывает только тогда, когда у него глазки не заплывают от пьянства. Он пытается удержать то, что ему досталось.

Было гораздо хуже, когда Рик напивался. Алкоголь делал его злым. Вскоре к обидным словам и хлопанью дверьми прибавилось еще кое-что. Мебель опрокидывалась на пол, и однажды по столовой пролетела тарелка с супом. Слуги увольнялись, им на смену приходили новые. Прошло всего несколько недель, как среди прислуги распространилась поговорка: «Если ты работаешь в семье Голд-Грин, тебе лучше сразу научиться низко наклоняться, подавая обед!»

Крисси спросила у Мейв:

— Как ты считаешь, сколько продлится этот брак?

Мейв задумалась:

— Не знаю. Я видела сотни больных в госпитале. Некоторые пары выдерживают вместе по пятьдесят лет, питаясь только злобой, яростью, страшными ссорами. Некоторые просто не умеют жить по-другому.

— Не хочешь ли ты сказать, что Сара одна из таких людей?!

— Конечно, нет. Но, Крисси, ты знаешь, как трудно определить, что нужно людям в действительности, и никто не знает, на что они способны…

Мейв подозревала, что битье посуды и мебели неизбежно приведет к чему-то более страшному. Осталось совсем немного до того, когда Сара и Рик затеят рукопашную схватку! Их уже обсуждали и в театральных кругах и в высшем обществе. В колонках светских новостей их звали «воюющие Грины». Это начал Уинчелл, подхватили Гарднер и Лайонс. Однажды утром, когда Сара спустилась в гостиную в темных очках, хотя на улице было пасмурно, Мейв схватилась за сердце. Крисси не разрешила Мейв поговорить с Сарой об этом.

— Мы ничего не сможем изменить. Пусть все идет, как идет. Нам нельзя вмешиваться. Зная Сару, я жду не дождусь увидеть ее парня, каким он окажется «красавчиком»!

Когда Рик пришел в столовую, с огромным удовольствием она отметила, что его лицо все облеплено пластырем и на нем видны свежие красные царапины.

В ночных клубах типа «Леон» и «Эдди» или же в «Латинском квартале» Сару и Рика обсуждали часто. Это было как пикантная приправа к ужину. Но в более респектабельной «Колонии», после того как они перевернули сервированный стол, их попросили уйти и больше там не появляться.

Однажды утром, когда все четверо завтракали, слуга принес почту. Открыв письмо, адресованное ей, Сара нашла там счет на 972,43 доллара за разбитое зеркало в баре «Ривьера». Сара никак не могла припомнить, когда они были в «Ривьере» и каким образом там оказалось разбито зеркало. Рик злорадно улыбался:

— Это случилось в ту ночь, когда Джек попросил у тебя денег, чтобы ставить пьесу на Бродвее, и ты сказала «нет!». Я обозвал тебя твердожопой, сраной, жадной сучкой. Ты швырнула в меня тяжелым стаканом, и я уклонился от удара.

— Так как ты себя считаешь главой семьи, ты и должен оплатить этот счет, — сказала Сара. Она сделала голубка из бумажки и пустила его через стол прямо к Рику.

— Так как ты не можешь расстаться со своими е… шекелями, чтобы помочь сделать хорошую пьесу, ты, сраная дешевка, ты и оплатишь этот е… счет. — И Рик отослал самолетик обратно к Саре. Но плохо прицелился, и самолетик стукнул по лбу Мейв. Мейв извинилась и вышла из-за стола, но Крисси осталась сидеть.

Сара швырнула в Рика чашку с чаем, тот увернулся, и чашка и ее содержимое оказались на обюссонском ковре. Ковер был толстым и мягким, поэтому чашка не разбилась. Крисси посмотрела на чашку, на злорадную улыбку Рика, на лицо Сары, перекошенное от злости. Ее рот, обычно напоминающий розовый бутон, сейчас превратился в тонкую твердую щелку, уголки губ опустились и застыли в угрюмой гримасе. Наверно, наступило время что-то сказать.

— Сара, — сказала Крисси, когда Рик ушел. — Твой брак теряет свое очарование. Если процитировать одного мудреца, — то «он не стоит е… гроша»!

Наступил июнь, и Мейв решила отдохнуть от работы в больнице. Она очень нервничала и стала весьма беспокойной. В таком состоянии она не могла помочь себе, не говоря уже о других. Мейв умоляла Сару поехать с ней и Крисси в Саутгемптон, в Ньюпорт или даже на Средиземное море:

— Мы зафрахтуем яхту и поплаваем недельки две. Тебе тоже нужно отдохнуть.

Так оно и было на самом деле. Хотя брак Сары продолжался всего лишь два месяца, но он уже приносил свои плоды: у Сары нервы были натянуты как струна.

— Поехали, — убеждала ее Крисси. — Сейчас лето, а ты всегда говорила, что тех, кто остается на лето в Нью-Йорке, следует отстреливать!

Сара засмеялась:

— Неужели я это говорила! Ну, я много болтаю. А кто меня слушает — тот дурак! Но я сейчас не могу оставить Рика одного, пока у него такие сложности с пьесой. — Она хитро улыбнулась. — Они уже два раза откладывали премьеру. Теперь они остановились на дате после Дня труда, и ему, бедняжке, придется практически переписать всю пьесу. Нет, я не могу пропустить такое зрелище. Поезжайте без меня. Все, кто остается летом в Нью-Йорке, — протухшие яйца!

Крисси и Мейв решили, что без Сары они никуда не поедут. Ее нельзя было оставлять наедине с Риком. Могло случиться все что угодно. Как бы то ни было, три подружки встретились с Марленой в Чарльстоне во время Водного фестиваля в июле. Это заменило их традиционную ежегодную встречу. Обычно они только иногда выезжали в Саутгемптон на уик-энд и проводили все душное лето в Нью-Йорке.

3

Утренние газеты напечатали отзывы о пьесе «Проклятые ночи». Дневные издания содержали отчет о пьесе и о драме, которая произошла после премьеры в «Сарди».

Занавес опустился в половине одиннадцатого, и Сара Голд Грин, в великолепном блестящем шелковом вечернем платье, со множеством бриллиантовых браслетов, которые сверкали и отбрасывали блики, появилась в «Сарди» с Крисси Марлоу и Мейв О'Коннор где-то без двадцати минут одиннадцать. Крисси и Сара широко улыбались, как будто позировали фотографам, Мейв держалась скромно. Позже Сара порхала, целуясь и здороваясь с друзьями, а Крисси и Мейв сидели и нервно ждали. Затем появился Рик Грин с мрачным Джеком Блаттом. Никаких оваций, грустно отметил Рик. Эти подонки могли бы встать и хоть немного похлопать, как они это сделали для Поттера, когда была премьера «Поцелуй меня, Кейт!».

«Е… злобные ублюдки!»

Винсент Сарди подошел к нему и слегка обнял.

«Ишь какой добренький, ему-то за столик заплатили!»

— Дорогой, — позвала его Сара. — Мы уже открываем шампанское! Поторопись! Мы ждем тебя!

Вошел Карл Кенфилд, директор, вместе с мрачными актерами, и некоторые из собравшихся встали и начали ему аплодировать.

«Боже, они приветствуют актеров, это скопище засранцев…» — злобно подумал Рик.

— Садись, дорогой мой, — сказала Сара, улыбаясь ему. — Или же кто-нибудь подумает, что ты решил, будто они аплодируют тебе!

Подошли еще люди. Сара принялась есть жареные ребрышки.

— Как ты можешь есть? — зашипел на нее Грин. В это время кто-то сказал, что сейчас по радио передают рецензию и все не так уж плохо!

— Мейв, ты тоже должна что-то поесть, — убеждала ее Крисси.

Принесли газету «Дейли ньюс».

— Дерьмо, — Рик прямо зашелся от злости. — Болтовня и злоба!

Затем поступил «Таймс». Все молча передавали друг другу газету. Только Сара продолжала есть и одновременно читала:

— «Эта ночь стала ночью провала…

Толпа начала расползаться. Несколько завсегдатаев быстро пили и закусывали, прежде чем смыться.

— Это все ты! — со злобой обрушился Рик на Сару. — С того дня, как я тебя встретил, удача отвернулась от меня. Ты — плохая примета, ты, проклятая сука!

Сара встала и взяла свою накидку из песца.

— Ну, не знаю, родной мой. А мне, я бы сказала, везет. Во-первых, мне повезло, что я не стала играть в твоей дешевой пьеске! Во-вторых, мне повезло, что я сообразила не вкладывать в это мои деньги. Я могу также назвать удачей и хорошей приметой, что я не имела ничего общего с твоей сраной пьесой!

Рик поднялся, схватил нож и вонзил его Саре в живот.

Мейв и Крисси обнаружили Сару, сидящую на кровати и накладывающую грим.

— Эти чертовы больничные кровати такие неудобные, именно от них люди и болеют! Принесите мне мои чудесные кружевные подушки из дома, чтобы мне можно было удобно сидеть так, чтобы спина не болела.

Мейв с облегчением рассмеялась:

— Слава Богу, если ты жалуешься на кровать, то все в порядке. Мы принесли твои любимые булочки.

— Вот здорово!

— Кто прислал эти магнолии?

— Вилли Росс. Правда, он прелесть, ведь я с ним так по-свински обошлась! Магнолии в Нью-Йорке в сентябре! Они, наверно, привозят их из Чарльстона.

— Когда ты выйдешь отсюда? — спросила Крисси. — Я хочу зарезервировать билеты в Вегас. Или ты останешься здесь, чтобы возбудить против него дело?

— О, этого я не стану делать. Это будет так дешево! Как вы считаете? У Рика и так полно проблем.

— В таком случае я зарезервирую билеты на…

— В Вегасе нам будет нужно прожить шесть недель. Мне кажется, лучше поехать в Мексику. — Сара промокнула губы.

— Чего ты так торопишься? — спросила Крисси. — Последние несколько месяцев были слишком переполнены событиями; было бы неплохо пожить в пустыне.

Сара грустно уставилась в зеркало.

— Как вы считаете, я постарела после всего этого? Скажите мне правду. — Затем, не дождавшись ответа: — Что вы думаете по поводу быстрого развода в Мексике? А потом путешествие в Париж!

— Париж, — сказала Мейв. — Какая великолепная идея! Ты считаешь, что мы сможем поехать туда?

— Кто может нас остановить? — вмешалась Крисси. — Почему бы не Париж?!

— Сейчас я понимаю, что мы все сделали не так, — сказала Сара. — Нам следовало поехать на год в Париж до нашего дебюта. А теперь придется исправлять нашу ошибку.

— Боже, — Крисси уселась на кровать. — Только подумайте, если бы мы поехали в Париж до нашего дебюта, все было бы по-другому.

Мейв подумала о Греге Кери и жизнерадостно промолвила:

— Давайте посмотрим на это по-другому. Кто знает, какие ошибки мы бы наделали вместо совершенных и какие бы нас миновали?..

Часть третья
Женщины

Нью-Йорк. Ноябрь. 1948

Мы пили за благополучное путешествие на «Пайпер Хейдсик», закусывали фаршированными креветками и устрицами и пели песни, бывшие в моде в начале десятилетия, — «Мандарин» и «Зеленые глаза». Мы много хохотали и даже всплакнули. Я еще подумала: «Это и есть их настоящий мир…» Правда, я не была в этом полностью уверена. Боже, как я хотела бы верить в свою правоту! Чтобы все сбылось для Сары, Мейв и Крисси. И конечно, для меня.

Я начала вспоминать последние годы, — они не были совсем уж плохими, но не были и очень хорошими. Мы, конечно, выпили за будущее.

— За наше золотое будущее! — предложила Крисси, и мы все поддержали ее.

Потом раздался сигнал к отправлению, и мне нужно было прощаться с подругами.

— Эрнст, Скотт, мы здесь! — выдохнула Сара.

— Как насчет бедной Зельды? — мечтательно заметила Мейв.

— Быстро! Давайте выпьем за Зельду, — предложила Крисси.

И мы выпили за нее.

— Ты уверена, что не передумаешь и не поедешь вместе с нами? — спросила меня Крисси. — Ты просто можешь остаться на пароходе…

Я засмеялась и покачала головой. У меня же был Джонни! Снова раздался гудок, я сошла на берег и помахала им с причала. Девочки помахали мне. Они были такими красивыми и холеными — в одинаковых до щиколоток собольих манто поверх белых фланелевых брюк и белых кашемировых свитеров. У меня даже сердце замерло. Остальные пассажиры откровенно глазели на них.

Я подождала, пока пароход не скрылся из виду. Не пожалею ли я, что не согласилась на предложение Сары — путешествие в Париж в качестве подарка к окончанию колледжа? Они были так ажиатированы предвкушением своего путешествия в город света и моды. Но у меня были свои соблазны: окончание колледжа и замужество.

Наконец, судно совсем исчезло за горизонтом. Сколько пройдет времени, пока я снова увижу моих подруг? Как сложится их судьба там, за морем, какие их ждут приключения? Найдут ли они там счастье и исполнятся ли их мечты? Я еще раз произнесла молчаливый тост, только на этот раз без шампанского. Пусть исполнятся все паши мечты!

Париж. 1948–1950

1

Прошло уже больше недели, как я вернулась в Кембридж, но все еще не видела Джонни. Он все время извинялся по телефону: ему нужно заниматься — это удобная отговорка для студента-медика. Я старалась ему верить, но мне было неприятно. И меня начали мучить подозрения и неприятные предчувствия. Я никогда не сомневалась в моей любви к Джонни. Разве я не доказывала ему это неоднократно? Я перестала считать наши встречи, как делала это вначале. Понедельник — три часа дня, суббота — утром в одиннадцать. Вторник вечером — на заднем сиденье «понтиака». В среду днем — время только для трех поцелуев, не больше. Да, я еще и еще доказывала ему мою любовь и преданность. Но я начала сомневаться в любви Джонни! Стал ли он действительно в последнее время отстраненным и несколько равнодушным, или мне это только показалось? Почему он не хотел видеть меня? Будь у него желание, он обязательно выкроил хотя бы часок, чтобы повидаться со мной.

Потом, наконец, Джонни позвонил и спросил, не хочу ли я прогуляться? Вот тогда я наконец поняла, что случилось нечто ужасное. Влюбленный молодой человек, не видевший свою возлюбленную почти две недели, не захочет встречаться с ней на людях!

Мы встретились, и я слушала, как он многословно объяснял, что я недостаточно хороша для него, не так хороша, чтобы мы могли пожениться. Нет, конечно, он все высказал в более вежливых выражениях! Ведь не зря же он учился в Гарварде. Он сказал, что любит меня, но ему необходимо подумать о своей карьере. Молодой доктор, начинающий свою интернатуру, оснащенный только подходящей фамилией, красивым лицом и приятными манерами, должен думать весьма о многом.

— Ты же меня понимаешь, Марлена, моя единственная любовь, не так ли?

Потом он сообщил мне, что в последние несколько месяцев он встречался с другой. Дебютантка из Бостона, весьма некрасивая девушка, но очень благородных кровей и с большим состоянием! Он собирается жениться на ней, и после окончания интернатуры у него будут прекрасные перспективы, солидная частная практика и дом на Бикон-Хилл. Я смотрела на его красивый профиль, и меня тошнило от его предательства. Я едва сдерживалась, чтобы не дать по его красивому носу прямо посреди Гарвард-сквер.

Я подумала о Саре. Что она скажет, когда узнает, что девушка из семьи Лидзов из Чарльстона не подходит для выпускника Гарварда, особенно если она из благородной, но обедневшей семьи. И даже если ее дебют состоялся в «Уолдорфе», для молодого и амбициозного врача это не имеет никакого значения, особенно если ему так хочется жить на Бикон-Хилл.

Насколько мне было известно, существовал определенный этикет при разрыве помолвки. Если инициатор — девушка, она должна вернуть кольцо. Если это делает молодой человек, ей положено сохранить кольцо в качестве утешительного приза. Она возвращается домой с разбитым сердцем, заворачивает кольцо в салфетку и хранит его в заветном ящике своего шкафа. Позже, когда она уже не так тоскует или у нее появляется новый ухажер, она достает старое кольцо, вынимает бриллиант и отдает ювелиру, чтобы тот вставил его в новое кольцо, окружив бриллиант мелкими рубинами или крохотными изумрудами.

Но когда я стояла перед Джонни и мимо нас проходили счастливые пары, у меня было только одно желание — швырнуть кольцо в реку. Или же выцарапать на розовой щеке Джонни острым краем бриллианта огромное «X», чтобы он остался навеки меченым. Я сорвала кольцо с пальца, швырнула ему в лицо и убежала.

Я провела несколько дней в своей кровати, не ходила на занятия и почти ничего не ела. Я снова и снова прокручивала все в памяти, пока не испугалась, что могу сойти с ума. Кольцо я не швырнула в реку, может, мне стоило броситься в воду самой? Но в глубине души я прекрасно понимала, что никогда не сделаю ничего подобного. Нет, я буду учиться и закончу курс, как положено хорошей, маленькой, послушной девочке. Я все думала и думала об этом, пока не отупела и не перестала чувствовать сильную боль.

Потом мне стало стыдно самой себя. Разве у меня нет чувства собственного достоинства? Я встала, оделась и пошла что-нибудь съесть. Завтра я пойду на занятия. По дороге я купила газету. Наверно, я по воле судьбы вернулась к жизни именно в этот день, потому что, купив газету, я нашла на третьей странице статью АП из Парижа. Заголовок гласил: «Американские дебютантки берут штурмом «Ритц».

Далее шел такой текст: «Сара Голд, недавно получившая развод со сценаристом Риком Грином, Крисси Марлоу, бывшая жена Гаэтано Ребуччи, из семьи знаменитых производителей калифорнийского вина, и Мейв О'Коннор, дочь известного писателя Пэдрейка О'Коннора, обратили на себя внимание вчера за ленчем в «Ритце». Нью-йоркские дебютантки 1946 года были одеты в одинаковые белые шелковые блузки, серые брюки из фланели и великолепные манто из соболя и приковывали к себе взгляды парижских дам. Один-ноль в пользу модельеров Нью-Йорка! Американские принцессы были одеты более стильно, чем французские модницы в столице мировой моды!»

Конечно! Я должна позвонить Саре. Она разделит со мной обиду, унижение и стыд. Мне станет легче, если я поговорю с Сарой, Крисси и Мейв.

— Этот ублюдок! — возмущалась Сара. — Бедная моя девочка! Может, тебе стоит приехать к нам сюда?!

— Нет, — грустно ответила я. — Мне лучше закончить колледж, чтобы эти годы не пропали зря! Но я вижу, что вы там не теряете время даром. Вы только что прибыли в Париж, а в газетах уже пишут про вас так много лестного.

— О чем ты говоришь?

— Подожди секунду, я сейчас прочитаю тебе один абзац!

— Боже мой, — заметила Сара, когда я закончила чтение. — Вот уж глупости. Подумаешь, буря в стакане воды! — Сара выпендривалась, но я чувствовала, как она была довольна.

— Ну, значит, вы дали по уху «Ритцу». А как вам нравится Париж?

— Мы еще почти ничего не видели. Посетили некоторые модные фирмы и были на улице Мира, пили кальвадос в тени Триумфальной арки, как Шарль Бойер и Ингрид Бергман. Сегодня вечером мы идем ужинать к «Максиму». Мы пока ведем себя до неприличия тихо! Теперь, когда Джонни убрался с твоего горизонта, ты должна к нам приехать! Ты знаешь, что сказал Дюк де Морни?

Я улыбнулась Саре со своей стороны Атлантики.

— Скажи, мне, Сара, что сказал Дюк де Морни?

— Все хорошие американцы, когда они умирают, приезжают в Париж!

— Вы уже посетили Лувр и Эйфелеву башню, Нотр-Дам?

— Ну, Марлена, ты считаешь, что я поехала в Париж, чтобы у меня болели ноги от ходьбы по музеям?

Я засмеялась. Сара никогда не меняется!

— Мне пора идти. Мне и так влетит в копеечку этот звонок! Сара, напишите мне!

— Обязательно, Марлена, милая! Я пришлю тебе что-нибудь необычайно модное. И не переживай из-за этого Джонни. Когда мы вернемся, я придумаю, как ему отомстить. Мы сделаем что-нибудь по-настоящему гадкое!

Я повесила трубку, у меня в горле стоял ком. После разговора с Сарой мне стало гораздо лучше, но она была далеко.

2

Они прибыли в «Максим» в одинаковых облегающих фигуру шелковых платьях, только разных оттенков, открывающих одно плечо. Сами платья были очень простыми. Метрдотель провел их к столику.

— Столик номер шестнадцать, — заметила Сара. — Вы знаете, что это значит?

— Нет, но ты нам сейчас все объяснишь. — И Крисси наклонилась к ней, как бы ожидая необыкновенного открытия.

— Я просила зарезервировать столик и не говорила, что нам нужен какой-то особый стол. Нам дали столик, который обычно резервируется для Мориса Шевалье, Ага Хана и Греты Гарбо! Обратите внимание!

— И что тут такого необыкновенного?

Сара поправила бриллиантовые браслеты на левой руке.

— Крисси! Они считают нас знаменитостями!

— На нас все смотрят! — прошептала Мейв.

— Может, им не нравится наше декольте? — поинтересовалась Крисси.

Сара раздраженно махнула рукой. К ним подошел метрдотель, за ним следовал распорядитель по винам с официантом, который нес большое серебряное ведро со льдом, другой официант нес огромную бутылку вина. Метрдотель что-то шепнул Саре, и та кивнула. Распорядитель по винам взял бутылку у официанта и показал ее Саре. Это было «Шато Лафит» 1928 года из подвалов Ротшильда.

Сара снова кивнула, и он поставил бутылку в серебряное ведерко, обхватил горлышко двумя ладонями и повернул его несколько раз. Сара обернулась к угловому столику и вежливо улыбнулась, наклонив голову.

— Улыбайтесь, девушки! — скомандовала она. — Граф Андре де Ребек прислал нам вино!

— Который из них? — спросила Крисси. — Вот этот — интересный, с усами?

— Кто он такой? — спросила Мейв. — Чего он от нас хочет?

— Наверно, он хочет подружиться с нами, — сказала Сара. — Видите, в чем дело: мы — знаменитости, и все хотят с нами познакомиться!

Сара повесила трубку.

— Виконтесса де Рамбуйе заедет к нам сегодня днем, чтобы отвезти к мадам Мадлен Амодио. Она, как говорит виконтесса, организовала самый модный салон во всем городе!

Крисси лениво развалилась на розовой софе а-ля Людовик XVI в их шикарных апартаментах.

— Умоляю, объясни мне, кто такая виконтесса де Рамбуйе? И зачем она нам нужна?

Крисси лениво потерла маленькую с коричневыми краями дырочку в атласной обивке. Интересно, это она прожгла ее сигаретой? Сара захихикала.

— Виконтесса — это старая «Мордоворотка» Пушер из Нью-Йорка. Каролина «Мордоворотка» Пушер, если уж быть совсем точной. Мы учились вместе у… Не помню, в какой именно школе. Мы прозвали ее «Мордоворотка» сами понимаете почему. Она страшная сука, но с ней иногда очень смешно!

Сара обняла виконтессу де Рамбуйе, как будто та была любимой родственницей, с которой Сара давно не виделась. Затем Сара ввела ее в гостиную, заполненную цветами. Маленькая виконтесса пошмыгала носом:

— Господи, пахнет, как в крематории!

— Ага, — согласилась Крисси. — Половина Парижа прислала нам цветы! Мы не знаем никого из тех, кто это сделал.

— Телефон звонит не переставая, — добавила Мейв.

— Посмотри, — сказала Сара, смеясь от удовольствия и показывая на серебряный поднос, с которого соскальзывали визитные карточки и приглашения.

— Конечно, — сказала Каролина Пушер, садясь и аккуратно расправляя плиссированную черную юбку-клеш и белую шелковую блузку — О вас говорит весь Париж. Вы, богатенькие американки, являетесь новыми особами голубой крови в Европе. Всем нужны ваши деньги! Вам, наверно, будут хотя бы раз в день делать предложения бедные герцоги и графы. Им нужно так или иначе оправиться от войны.

— А твой виконт? — спросила Сара.

— Анри? У него теперь есть деньги. Я заняла его в деле по декорированию интерьеров, и он прекрасно зарабатывает! Все отели сейчас начали заново оформлять свои помещения.

— Ты знала, что у него не было ни гроша, когда выходила за него замуж?

— Конечно! — захихикала Каролина. — Мы заключили соглашение. В этом отношении французы просто прелесть. Я хотела титул, он — деньги. Он был уже совсем на грани. Но когда мне надоест быть виконтессой или если я найду себе кого-нибудь получше, мы расстанемся друзьями, Анри — педик, он такой же мужчина, как пятнадцатидолларовая купюра — деньги!

Мейв смотрела на виконтессу, как будто увидела животное какой-то неизвестной породы. Ей было столько же лет, как и им, но она рассуждала так, как будто была на двадцать лет старше. Даже Сара не была такой современной, а Крисси — такой циничной!

Виконтесса снова оглядела прекрасно оформленную комнату и пошмыгала носом.

— Сара, я не понимаю, почему вы решили жить тут. «Ритц» — такой пыльный и захламленный отель! И такой высокомерный персонал! Они даже не принимают здесь американских киноактеров!

— Это их проблема, — заявила Сара. — Я считаю, что здесь просто прекрасно! Пляс Вандом — хорошее место, и нам нравится здешняя кухня! Нам нравятся сады и террасы, правда, девушки?

— Мы просто вне себя от восторга! — твердо заявила Мейв.

— В отеле «Ланкастер» гораздо лучше телефонное обслуживание. Но если вы хоть что-то понимаете, вы должны остановиться в «Бристоле». Он рядом с лучшим парикмахерским салоном в городе.

— Я считаю, что в «Ритце» все в порядке!

— Ну, оставайтесь здесь, если вам так нравится, но тогда уж наймите себе лимузин с шофером! И запомните, для американцев в Париже существуют три правила! Первое: никогда не опаздывать на важный обед или ужин — этого не прощают. Второе: нужно стараться показать себя веселым и интересным человеком. Третье: не стоит пытаться перещеголять кого-нибудь своими нарядами — это ужасный грех! И еще одно: держитесь подальше от немецких баронов. Наглые, хладнокровные мерзавцы! Почти все садисты и извращенцы!

Да-а, подумала Крисси. Один из них женился на ее матери и застрелил ее… Понятно, почему Каролину Пушер прозвали «Мордовороткой». У Крисси просто чесались руки дать ей по морде за наглость и надменность!

У Крисси сердце забилось сильнее, когда она взяла в руки плотный серый конверт с гербом Виндзоров. Письмо было написано фиолетовыми чернилами.

Моя дорогая Кристина!

Дэвид и я только что вернулись в Париж. Здесь все говорят только о вас. Все наши друзья обсуждают прекрасную Крисси Марлоу. Нам очень хочется повидать дочь нашего старого и дорогого друга. Мы можем вспомнить твою мать, если ты не будешь против и если воспоминания не будут слишком болезненными для тебя, для всех нас. Для нас троих это было очень трудное время. Но у нас есть много и приятных воспоминаний!

Приезжай к нам в Буа-де-Болонь на чай четырнадцатого, в четыре часа: Я постараюсь собрать старых друзей твоей матери. Мы все ждем встречи с тобой».

Крисси была так поражена, что разжала пальцы и записка упала на пол. Сара подняла ее и быстро пробежала взглядом.

— Вот так так, приглашение от самой герцогини! Что же она не приглашает и нас с Мейв?

— Почему бы тебе не пойти вместо меня? — резко спросила Крисси. Сара быстро посмотрела на нее:

— Ты что, не хочешь идти? Герцог и герцогиня — это же сливки общества!

— Она отбила герцога у моей матери, когда мама поехала воевать за меня в Нью-Йорк!

Сара улыбнулась:

— Давай посмотрим на это дело с другой стороны. Ну и что она выиграла, получив герцога?

— Мне кажется, что ты должна пойти, — сказала Мейв. — Может быть, ты избавишься от неприятных мыслей о прошлом.

Крисси уставилась в стенку:

— Вы считаете, что мне это поможет? Ты тоже этим занимаешься?

— Я? — побледнела Мейв. — Что ты имеешь в виду?

— Все твои маленькие экскурсии, на которые ты отправляешься одна. Разве это не твоя одиссея в прошлое?

«Одиссея? Да, она права. Крисси выбрала правильное слово!»

Мейв сама не знала, что ищет, когда шагала вдоль Сены, заглядывая в лица рыбаков. Она заходила в кафе на пляс Сент-Мишель и заказывала ром «Сент-Джеймс»: она знала, что так поступал молодой и романтичный Пэдрейк. Мейв старалась найти кафе дез Аматер, но не нашла его. Она нашла книжный магазинчик Сильвии Бич. Это были все те места, о которых рассказывал ей отец однажды серым днем в Труро, когда они бродили по пляжу и карабкались по дюнам.

Мейв казалось, что она ищет следы духовного присутствия молодого Пэдрейка в Париже. Того молодого человека, которого она никогда не знала. Она искала его на Монмартре и на рю де Флерюс, где жили Гертруда Штейн и ее подруга Элис, содержавшие, салон, в котором Пэдрейк и другие молодые писатели пили бесцветные фруктовые ликеры и закусывали маленькими пирожными, разглядывая прекрасные коллекции рисунков, развешанных по стенам. Он сказал ей, что мисс Штейн не обращала на него никакого внимания, пока не прочитала его роман, который он закончил в Париже. Тогда она включила его в «будущее поколение», как она называла подающих надежды молодых авторов.

Боже, как тогда смеялся отец, сидя рядом с дочкой на мокром песке и вспоминая этот маленький эпизод. Гертруда Штейн так и не стала известной, как и остальные члены ее салона. Она не канула в вечность, как это произошло со Скотти Фицджеральдом и Зельдой. Но ее основательно забыли по сравнению с Хемингуэем, с Эзрой Паундом и Джойсом, который совсем не нравился Гертруде.

Вернувшись домой, отец сразу ушел в свою комнату, как он делал всегда, когда был пьяным.

Все имена, которые отец называл в тот день, были ей незнакомы. Но Мейв помнила, как она завидовала этим людям, потому что им повезло знать ее отца, когда он был молодым и веселым и, может быть, более расположенным к людям.

Поэтому она и бродила в одиночестве по Парижу, пытаясь найти следы Пэдрейка тех времен. Она прочесывала улицы Квартала, заглядывала во все аллеи, сидела за мраморными столиками бесчисленных кафе, в грязных барах, в ресторанах на рю де Сен-Пре, рю Нотр-Дам де Шан, на авеню д'Опера, на Елисейских Полях. Она побывала во всех местах, которые он хоть раз упоминал. Она разглядывала картины Мане в музее «Люксембург», потому что Пэдрейк был там и смотрел на того же Мане.

Но Мейв его не нашла. Она не выполнила свою задачу — пустота не была заполнена, боль не стала меньше, Париж не показал ей Пэдрейка того времени. Может, его вообще не было на свете?

3

Крисси чувствовала себя лицемеркой. Как бы она ни утверждала, что не желает ехать к Виндзорам, в душе она твердо знала, что обязательно поедет. Она нашла их дом, как и ожидала, великолепным. Крисси знала, что разведенная женщина из Балтимора известна своим утонченным вкусом, а не только тем, что была виновна в отречении мужа от трона. Правда, Сара сказала, что именно Париж отточил ее чувство прекрасного и элегантность, после чего она стала международным символом шика. Но Сара всегда говорила нелицеприятные вещи.

Крисси увидела, что комната полна незнакомых людей. Ее приняли весьма сдержанно, что было очень странно. Приглашение герцогини было таким теплым, но сейчас она держалась натянуто, почти холодно. Герцог тоже был странным, как бы отстраненным от всего. Остальные гости принялись обсуждать Крисси, как будто ее не было в комнате.

— Но она совершенно не похожа на свою мать!

— А мне кажется, что похожа. Только вот цвет волос — другой…

— Да, у Кристины был такой же цвет волос, но они были вокруг ее головы, как облачко! У дочери они гладкие и лоснящиеся…

— А нос, он совсем другой, не так ли? У Кристины был такой благородной формы нос, длиннее и более элегантный!

— Ну, американцам нравятся коротенькие маленькие носы, как кнопки…

Смех.

Крисси хотела им заметить, что ее нос едва ли подходит под определение «кнопка»! Но стоит ли связываться — ведь они были друзьями ее матери! Ее немного разозлили эти люди, такие глупые, такие бесцеремонные. Даже герцогиня, которую она считала достаточно умной. Она была превосходно одета в вышитое китайское платье для чайной церемонии, ее волосы были убраны в традиционный французский пучок. Она выглядела, как мумия, а не живое существо. Говорили, что она почти ничего не ест.

Леди Гьютон спросила, не купила ли себе Крисси, как это делала ее мать, нижнее белье, вышитое в монастыре? Крисси подтвердила, что купила трусики, вышитые монашками. Она улыбнулась про себя: это Сара настояла на покупке. «Пока мы в Париже, нам следует делать то, что делают парижанки!»

Крисси не могла отвести взгляд от герцога. Он разговаривал с маркизой, больше похожей на куклу, о вышивании, которое он уже почти закончил. Она не могла поверить, что этот крохотный, похожий на осу человечек со слезящимися глазками был любовником ее матери. Целовал ее горячую грудь во время страстных объятий? Расцеловывал все ее роскошное тело, вскрикивая от страсти? Крисси отвела от него взгляд — она не могла представить себе эту картину…

Именно тогда она обратила внимание на смуглого мужчину, стоявшего в углу и не сводившего с нее глаз. Он улыбался ей, и сила его улыбки была такова, что она почувствовала ее через всю комнату с вычурной мебелью, драпировками и коврами. Улыбка его пролетела мимо похожих на марионеток людей, которые болтали, как попугаи. Улыбка согрела ее, и Крисси улыбнулась ему в ответ своей особой улыбкой, которая так меняла ее лицо.

— Мы с вашей матерью были друзьями! Самыми лучшими друзьями, — сказал Али Хан.

Он не производил особого впечатления. Его волосы начали редеть. Он был небольшого роста и почти квадратный. Но его глаза! Они были такими выразительными и грустными. Или лукавыми и смеющимися? Было почти невозможно точно ответить на этот вопрос. У Али Хана была притягательная улыбка и приятный голос. Крисси была рада, что надела сегодня наряд из красной тафты с большим количеством сборок на горле, которые выгодно подчеркивали ее длинную, лебединую шею.

Али Хан предложил ей присесть на диванчик, обитый вышитой шелковой тканью в цветочек. Крисси расслабилась под влиянием магнетизма его личности. Ей стало интересно, что же правда в тех легендах, которые ходят о нем? Собирался ли он жениться на кинозвезде Рите Хейворт? Действительно ли было так много женщин в его жизни? Был ли он таким несравненным любовником, как об этом болтали? Любил ли он ее мать и как сильно?

— Кристина… — Он закрыл глаза. — Кристина была такой прекрасной, что невозможно было поверить в реальность ее существования! Я вспоминаю, как я увидел ее в первый раз, — это было на балу в честь королевы Румынии. Мне тогда было девятнадцать или двадцать лет, Кристина была постарше меня — у нее, наверно, к этому времени уже были вы — прелестное дитя. И я подумал, что она, наверно, принцесса из какого-то далекого королевства. Ее волосы были как облако вокруг ее прелестного лица. Ее глаза — бархатные черные вишни — те самые сладкие, темные и вкусные, которые опускают в коньяк, а затем поджигают… Ее кожа — прозрачная, как прекрасные сладкие сливки… — Казалось, он снова видит ее воочию. — Но дело было не только во внешности… Были важны ее дух и характер. У нее были такая воля и жажда жизни! — Он снова посмотрел на Крисси. — Вы очень похожи на мать! Я просто не могу этому поверить… Такой подарок судьбы — знать вас обеих в течение одной жизни!

Крисси внимательно слушала его, ее влажный рот слегка приоткрылся.

— Вы знаете, это было не здесь, не в этом Городе Света! — Он снова прикрыл глаза. — Это было в Лондоне, да, именно там! Какое было время!.. Вы читали Ивлин Во? — спросил Али. — Он прекрасно описал то время — приемы в масках, дикие празднования, викторианские пиршества, вечеринки в греческом стиле, в стиле Дикого Запада, цирковые программы! И обнаженные шабаши в лесу Святого Джона! Конечно, вечеринки устраивались и в апартаментах, в домах и студиях, на яхтах и в отелях, в ночных клубах, и даже на мельницах, и… — он рассмеялся, — в бассейнах, и банях. — Лицо Али Хана на секунду исказилось от боли. — Да, это были прекрасные дни!

Крисси покачала головой:

— Вам было в то время почти столько же, сколько мне сейчас!

— Эти дни самые лучшие и для вас?

— Надеюсь, что нет, — выдохнула Крисси. — Мне кажется, что лучшие для меня дни еще впереди. — Потом она робко добавила: — Надеюсь, что и у вас еще много прекрасных дней впереди!

Он покачал головой:

— Те времена с Кристиной… Они уже никогда не вернутся.

Али Хан развалился на диванчике, но тут же выпрямился.

— Может, они снова повторятся?.. Хотя бы на некоторое время? — Он вскочил. — Быстро найдите свою накидку!

— Куда мы пойдем?

— Поймете, когда мы будем там.

Крисси поднялась:

— А как насчет герцога и герцогини?

— Е… я герцога и герцогиню!

Крисси ухмыльнулась:

— Как — и его?

Али Хан громко захохотал:

— У вас чувство юмора, как у Кристины. — Он коснулся ее подбородка: — Так похожа на нее! Я сейчас позвоню. Берите свою накидку и встретимся у входа.

Крисси пошла к двери, стараясь сделать это как можно незаметнее. Но рядом оказалась женщина, которая наблюдала за ней. Она была одета как настоящая парижанка, в сочетание белого и черного.

— Вы уходите с Али? Будьте осторожны, мое дитя.

Крисси вопросительно посмотрела на нее. Женщина взяла ее за руку. У нее был прекрасный макияж, белокурые волосы были уложены в великолепную прическу. Но время уже проложило мелкие морщинки в уголках глаз.

— Не разрешайте Али разбить ваше сердце.

— Вы слишком много себе позволяете, мадам, — ответила ей Крисси, гордо выпрямившись.

— Но он разбивал сердца многих более взрослых и изощренных женщин, дорогая. Я знала вас, когда вы были маленькой девочкой. Вы тогда декламировали стихи в гостиной Кристины в Мейфэр. Я знала также Али, когда он впервые приехал в Лондон. У меня был тогда дебют. Это был май 1930 года, нас представили при дворе. Али был в белом индийском кителе со стоячим воротником и в белом тюрбане с изумрудом размером с детский кулачок, Я не могу вам описать, какое он произвел на меня впечатление! Я тогда решила, что он влюбится в меня.

— Вам это удалось?

Она тихо рассмеялась:

— Не совсем. Он был в меня влюблен некоторое время! С Али никто ни в чем никогда не уверен! Никто не может сказать, насколько глубоко его чувство и как долго оно продлится. Малышка, получи удовольствие от Али Хана. Он тот мужчина, который может доставить удовольствие. Но не влюбляйся в него слишком сильно!

— Куда мы едем? — спросила Крисси, когда они оказались в открытом «мерседесе». Машина мчалась так быстро, что ей не хватало воздуха.

— Мы мчимся к счастью, Кристина, — прокричал Али Хан сквозь шум ветра. Он подрулил к маленькому аэродрому. Его самолет «Мститель» был уже готов и ждал их, через десять минут они были в воздухе.

На аэродроме в Лондоне их ждал «роллс» с шофером.

— Если кто-то будет говорить вам, что самое лучшее место на земле — Париж, Рим или что-нибудь на Средиземном море — я больше всего там люблю Ривьеру, — не верьте. На свете нет лучшего места, чем Лондон! Я побывал везде и все равно возвращаюсь именно сюда!

Али Хан показал Крисси дом, принадлежавший ему в тот раз, когда он впервые побывал в Лондоне. Он был расположен в Мейфэр на Олдфорд-стрит. Можно было подумать, что Али Хан все еще владеет им, так властно он позвонил в дверь. Когда вышел дворецкий, Али сказал:

— Чарльз, мы быстро посмотрим дом. — Он взял Крисси за руку и ввел ее внутрь.

Она увидела гостиную, отделанную дубом, с огромным старинным камином, столовую, похожую на уменьшенный в размерах банкетный зал какого-то замка.

— Я хотел воспроизвести старый английский замок в Мейфэр, — сказал Али Хан. — Кристине это очень нравилось. — Он коснулся деревянной обшивки стены и погладил ее.

— Мы здесь часто ужинали… Но мы бывали везде… везде, где нам было интересно. На праздниках при дворе и на скачках в Аскоте… На Кристине была огромная шляпа, когда мы ездили в Аскот, я помню это… А на мне был цилиндр и визитка… Мы бывали везде, где было веселье.

Крисси и Али Хан поужинали в «Савое», он держал ее руку в своей. На них смотрели, все вокруг сгорали от любопытства. К их столику подходили, здоровались, приветствовали Али Хана издали, говорили приятные вещи, но казалось, что он не замечает никого, кроме Крисси.

Он ведет себя так, как будто влюблен в меня, подумала Крисси. Она даже вздрогнула: «А я сама?» Крисси находилась в этой загадочной и опьяняющей стране.

— Мы часто бывали в «Эмбасси клаб» на Бонд-стрит. Кристина обычно говорила, что красные бархатные банкетки и зеркальные стены — прекрасный фон для ее красоты, что они подчеркивают цвет ее волос и кожи, — засмеялся Али Хан, как будто эти слова Кристины были необыкновенно остроумны. — Мы часто бывали и в кафе «Де Пари»: там пела Беа Лилли. Прямо от самого входа наверх шла витая лестница, и когда входила Кристина, оркестр обычно играл для нее «Хорошенькая девушка, сама как музыка».

— Мы не можем туда сходить? — спросила его Крисси. Ей тоже хотелось пройтись по этой лестнице, и, может, оркестр тоже сыграет для нее «Хорошенькая девушка, сама как музыка». Но из «Савоя» они поехали в «Клермонт», где играли в «железку». Крисси догадалась, что Али Хан был здесь с Кристиной. Ей хотелось самой испробовать все, что было в отношениях между Кристиной и Али Ханом. Она понимала, что приближается кульминационный момент, — она чувствовала его руки у себя на плечах, руках, на талии.

В машине она оказалась в объятиях Али Хана, он целовал ее в губы, шею, плечи, грудь в вырезе платья. Она хотела его. Первый раз в жизни она по-настоящему жаждала мужчину! Крисси крепко зажмурила глаза и приоткрыла рот, ей не хватало воздуха. Она почувствовала потрясшее ее желание, задрожала…

— Кристина… — шептал Али Хан.

Она лежала на старинной бронзовой кровати в апартаментах Али Хана в лондонском «Ритце». Она была просто потрясена! Никогда раньше она не занималась любовью всю ночь. Никогда еще ее не любили так прекрасно и не доставляли такое наслаждение.

В дверях появился тщательно одетый Али, он ласково улыбнулся ей:

— Кристина, пора одеваться!

— Мы уезжаем?

— Да.

— Куда?

— На прекрасный Лазурный берег!

— Но мои подруги? Они будут беспокоиться, куда я пропала. Они решат, что меня похитили.

Не подумает ли он, что она становится агрессивной, начинает делать намеки? Крисси могла поклясться, что слово «похищение» он не раз слышал от женщин, желавших выйти за него замуж! Была ли среди них ее мать? Он был еще таким молодым в то время, а Кристина уже была вдовой…

— Не беспокойся о своих подругах. Мы сегодня же вернемся.

Они занимались любовью по дороге в аэропорт, на заднем сиденье «роллса», он снова и снова повторял ее имя:

— Кристина…

Ей хотелось спросить, занимался ли он также любовью с ее матерью в машине?

Их тела опять слились в салоне самолета, когда он приближался к сине-зеленым водам Средиземного моря. Она спросила себя, был ли у Али самолет, когда он встречался с ее матерью? Были ли они вместе на Ривьере?

— Это место я называю домом, — сказал Али. Отличаясь от других вилл в Каннах, Шато де Горизон была удивительно современна по своей архитектуре. Прекрасная вилла с садами, террасами, великолепным бассейном, с желобом, по которому можно было съехать прямо в море.

День пролетел мгновенно — они плавали, загорали, обедали на террасе, пили шампанское, занимались любовью. Крисси подумала, возможно ли, что она будет теперь всегда чувствовать такое желание, такую страсть? Не пропадет ли это чувство? Не утратит ли она его?

Потом они снова оказались в самолете.

— Что произошло между вами и моей матерью? — Крисси наконец решила задать ему вопрос. — Почему вы расстались? Из-за герцога?

Али Хан поцеловал ее нежную руку, поднял голову и посмотрел на Крисси так, как будто совсем забыл, кто же она! Затем он заморгал и отстранился от нее. Крисси с сожалением отметила, как быстро исчезло все очарование, слово «мать» словно разбило волшебство. Но не Кристина была тут незваной гостьей — сама Крисси невольно заняла ее место!

Али посмотрел на огни Парижа, расстилавшиеся внизу.

— Все дело было в обязанностях, — грустно ответил он. — Или, скорее, в их отсутствии. Наверно, это было неподходящее время для нас обоих.

Он отвез ее в «Ритц».

— Утром я улетаю в Ирландию. Но мне бы хотелось, чтобы вы приехали в замок на уик-энд. Захватите с собой своих подруг. Там будет много гостей.

Он дружески поцеловал ее в холле отеля:

— Доброй ночи, милая Крисси! Кристина могла бы гордиться тобой!

В лифте Крисси утирала слезы ладонью, как она делала это, когда была маленькой девочкой.

— Одна из моих самых лучших подруг — самая большая сука на свете! — заявила Сара. — Я просто не могу поверить, что она исчезла в никуда с Али Ханом, самым известным любовником в мире, и не сказала нам ни…

— Ты считаешь, что я должна была позвонить и разрешить тебе держать свечку?!

— Ладно! Как все прошло? Что он? Отличается от других мужчин?

Мейв слушала Крисси с таким же интересом, что и Сара.

— Ну, во-первых, — серьезно заявила Крисси, — у него вместо члена змея!..

Мейв состроила гримаску, а Сара захохотала:

— Если ты мне сейчас же не расскажешь всего, я все равно все из тебя выбью.

Крисси посерьезнела, она осторожно сказала:

— Все было по-другому.

— Как?

— О, Сара!

Должна ли она рассказывать Саре и Мейв, что занятия любовью происходили двадцать лет назад, поэтому все было по-иному? Они подумают, что у нее галлюцинации.

— Все продолжалось долгие часы и потом начиналось с самого начала.

— Конечно, — заметила Сара.

— Что ты имеешь в виду? — недовольно спросила ее Крисси. — Откуда ты знаешь?

— Все знают, что Али Хан может заниматься любовью бесконечно, и он так и делает, потому что его отец научил его технике, когда мужчина может задерживать и продолжать половой акт. Этому учат в Восточной Индии, и называется это «имсак». Мужчина не кончает, и его член остается твердым — это и значит великолепный любовник. Тебе бы стоило об этом знать, Крисси!

Крисси мечтательно улыбнулась:

— Тут еще и другое. Он необыкновенно ласков и нежен… Такого я никогда не испытывала!

— Мне бы хотелось переспать с ним, — мечтательно заявила Сара.

Мейв недовольно посмотрела на Сару. «С любовником Крисси?»

— Не смотри на меня так, старушка-киска Мейв! В европейских кругах считается неприличным, если вы не переспали с Али Ханом. Я хочу сказать, что все, кто вращается в высших кругах, никогда не признаются в этом! Даже женщины, которые с ним не спали, утверждают, что он был их любовником!

Крисси вздохнула:

— Может, у тебя и появится этот шанс! Он пригласил нас к себе в замок на следующий уик-энд.

Сара захлопала в ладоши, подбежала к Крисси и обняла ее:

— Крисси! Я буду тебе за это так благодарна!

— Ты хочешь сказать, что ты действительно попытаешься и… — спросила ее Мейв в ужасе. — После того как они с Крисси?..

— Что ты так волнуешься? Если Крисси не против, почему же ты возражаешь? Ведь ты не против? — спросила она у Крисси.

— Нет, — ответила Крисси, улыбаясь. — Я не против.

Ее любовная связь была много лет назад…

— Ты знаешь, Мейв, мне кажется, что тебе бы следовало начать заниматься любовью именно с ним, таким нежным и опытным мужчиной!

— Сделай это, Мейв, ради нас, твоих подруг, — просила ее Сара.

Мейв была поражена и смущена! Действительно ли Али Хан был тем мужчиной, который спал со всеми, чтобы женщины из высшего света могли сказать, что они спали с ним?

4

Али предложил Саре поехать с ним в Ниццу, чтобы встретить в аэропорту его друга Оскара де Мартину.

— По дороге мы можем заскочить в бар «Отеля де Пари» в Монте-Карло.

Сара была счастлива — она дождалась своего часа! Они прибыли в шато в пятницу днем, прошло двадцать четыре часа, и Али не предпринял никаких шагов. Она даже начала сомневаться в своей сексуальной привлекательности. А теперь эта поездка в Ниццу в «ланчии» со скоростью сто миль в час. Нет, сегодня этого не случится!..

Но она ошиблась. Когда они приблизились к «Отелю де Пари», Али изменил планы, и Сара обнаружила, что они едут в порт прямо напротив отеля. Когда они вошли на борт яхты «Тина», Сара спросила:

— Что мы тут делаем? Чья это яхта?

— Моего друга. Намного приятнее выпить здесь, в интимной обстановке.

Слуги на яхте тепло приветствовали Али Хана. Через секунду Сара оказалась в красном с золотом баре, потом в синей с золотом каюте. В руке у нее был бокал с мартини, рядом такая же синяя с золотом кровать с балдахином. Спустя два часа Сара промолвила:

— Все было просто чудесно!

Али подтвердил, что так оно и есть.

— А что твой друг Оскар де Мартину? — захихикала Сара. — Он все еще ждет в аэропорту?

Али пожал плечами:

— Не думаю. В эту минуту он, наверно, в шато, в бассейне со стаканом в руке.

— Хорошо. Я так рада за него!

— Пойдем позагораем на палубе?

— С удовольствием. В Париже так холодно, хотя уже почти наступила весна. Это неправильно. В Париже всегда должно быть тепло!

— Тебе всегда должно быть тепло и удобно, Сара, где бы ты ни была! Ты тепличное растение, утонченное и прелестное!

Сара вздохнула. «Какой мужчина!..»

Она нашла в шкафу крошечные купальные трусики и надела их. Прикрыв груди руками, она посмотрела в зеркало. Ей еще никогда не приходилось загорать на людях без лифчика. Сара улыбнулась своему отражению в зеркале.

— Когда ты на Ривьере, Сара, веди себя, как остальная публика!

Она была рада, что ее груди были красивыми, крепкими и не отвисали.

Они пили шампанское, и Сара лениво поинтересовалась:

— Вы собираетесь жениться на Рите Хейворт?

— Откуда ты об этом знаешь? — спросил Али Хан, посмотрев на прекрасное и спокойное море.

— Я читала в скандальной хронике. Вы с ней исколесили вместе полмира. Вы такой ветреный, — поддразнила его Сара.

У Али Хана потемнело лицо:

— Мой отец считает, что я должен жениться на Рите… потому что… Он просто настаивает. — Али засмеялся, но в его смехе слышалась горечь.

— Из-за сплетен? Разве вы сами себе не хозяин? — продолжала допрос Сара.

Али заставил себя улыбнуться. Его рука ласкала ее бедро.

— Что ты думаешь по этому поводу? — шепнул он. — Разве я не мужчина?

Они слились в страстном поцелуе, руки и ноги переплелись.

Позже Сара принялась размышлять. Почему он разъезжает по миру и занимается любовью с самыми прекрасными женщинами — только ли для собственного удовольствия или чтобы произвести впечатление на отца, Ага Хана, своей мужественностью, мужской силой? Папочка ведь и сам был известным Дон Жуаном. Кроме того, она читала, что дело было и в вопросе наследования власти. Отец может сам выбрать себе наследника. Нового имама, лидера исмаелитов. И им необязательно станет его сын! Это может быть брат Али или даже его сын Карим. Так что Али подвергался страшному давлению и мог стать послушной игрушкой в руках своего отца.

Сара тихонько засмеялась. У нее и у этого великолепного любовника, мусульманского принца, было общего больше, чем только постель! Они оба страдали от комплекса «отец — сын» и «отец — дочь». Ей стало интересно — понимал ли Али эту проблему так же хорошо, как и она, или он разобрался в ней гораздо лучше? Тут его губы приникли к ее розовому соску, и Сара перестала о чем-либо размышлять.

Уже совсем стемнело, когда в полукилометре от шато у них кончился бензин, и Сара в своем белом крепдешиновом брючном костюме вышла, чтобы помочь Али толкать машину до самого шато.

* * *

Сара и Крисси старались уговорить Мейв, чтобы она тоже прыгнула в постель к Али Хану.

— Вот было бы здорово, если бы мы все трое переспали с ним, а потом сравнили бы свои впечатления, — хихикала Сара.

— Я считаю это отвратительным, — сердито заявила Мейв. — И кроме того, он мне ничего не предлагал.

Сара опять захохотала:

— Вот уж о чем не стоит беспокоиться. Мне не кажется, что его придется долго уговаривать. Али просто обожает рыжих женщин!

— Замолчи сейчас же! Я не желаю говорить на эту тему!

— Хорошо! Ты нам не друг, — заявила Крисси. — Мы просто считаем, что тебе повезет, если твой первый опыт будет с Али! Ты не можешь всю жизнь оставаться девственницей, понимаешь?

— Да, — согласилась Сара. — Просто неприлично оставаться нетронутой девицей, когда тебе уже за двадцать!

— Ну заткнитесь, — просила их Мейв. — Вы ведете себя неприлично и даже не понимаете этого!

Не то чтобы ей не нравился принц. Мейв призналась себе, что он ей приятен. Но в нем было что-то такое, что напоминало ей об… Нет, думать об этом просто глупо! Али был ниже ростом, и у него была не такая стройная фигура. В чем же тогда дело? Только темная кожа и некоторый налет меланхолии? От Али исходила временами какая-то романтическая грусть… Это и еще тот факт, что они оба могли принести несчастье: ее отец по-своему, а Али, казалось, жег свечу с двух сторон!

5

Спустя три недели Мейв сидела в уличном кафе на Елисейских полях, медленно потягивая вино. Она предприняла еще одно путешествие по городу, не принесшее никакого результата. Была суббота, и казалось, что весь Париж вышел на прогулку. Няньки катили перед собой коляски с младенцами, гуляли молодые девушки. Модно одетые девушки, отдыхавшие от своей работы секретарш и продавщиц. Наступил апрель, и Париж наконец начал согреваться. Наверно, в кафе на днях снимут стеклянные перегородки, отделявшие столики от улицы, и посетители будут сидеть на свежем воздухе.

— Мейв! — раздался голос сзади. В нем слышалось удовольствие от этой встречи. Мейв была удивлена и даже испугана. Она обернулась. Это был Али Хан.

— Я остановился, чтобы немного выпить, и вот моя очаровательная награда! Я еду в аэропорт. Хочу лететь на Гиллтаунскую конеферму!

— Гиллтаунскую конеферму?

— Да, моя ферма в Каунти-Килдер. Там готовят лошадей для скачек.

— Ирландия, — проговорила Мейв. — Каунти-Килдер? Это недалеко от Дублина, не так ли?

— Да, вы хорошо знаете Дублин?

— Нет… Да… Я там никогда не была.

Но она хорошо знала Дублин. Она много читала о нем. Ее отец поехал туда после Парижа. Он много писал о Дублине.

— Вы не хотите поехать туда со мной? — У него была притягательная улыбка, глаза пристально смотрели на нее. — Прямо сейчас?

— Да, нет… я не знаю.

Она хотела, Боже, как ей хотелось этого, но она так боялась!

— Девушка по имени Мейв О'Коннор, с такими рыжими пламенными волосами, должна хотя бы раз съездить в Ирландию!! Поехали. — Он протянул ей руку: — Мой автомобиль стоит у входа.

Они проехали через железные ворота, охраняемые двумя золотыми львиными головами, и подъехали к дому, выкрашенному бежевой и зеленой краской. Здесь стояли два чугунных жокея в одежде красных и зеленых цветов.

— Это мои цвета на скачках, — пояснил Али. — Что вы хотите посмотреть сначала — дом или лошадей?

— Пожалуй, лошадей. — Мейв еще не была готова остаться с ним наедине в доме. Пока еще не была!..

— Вы ездите верхом?

— Да, конечно… Не очень хорошо… Но можно сказать — вполне прилично. — Казалось, что она никак не может дать ему прямой ответ.

Одна из веселых ирландских девушек, которые прислуживали в доме, подыскала ей костюм для верховой езды, и они отправились в конюшню. Они катались верхом, и позже, когда они вернулись в дом, Мейв чувствовала себя совсем измученной. Но она не знала — было ли это от верховой езды или из-за растущего напряжения. Она видела, что Али тоже был возбужден, но он не выглядел усталым. Они пили бренди в библиотеке. Глаза их встретились, воздух вокруг был словно переполнен электричеством.

— Мне бы хотелось посмотреть Дублин, — вдруг выпалила Мейв.

Али засмеялся:

— Прямо сейчас? Сию минуту? Уже поздно! Может, лучше подождать до завтра?

— Нет, пожалуйста. Поедем прямо сейчас!

Он пробыл в Дублине гораздо дольше, чем в Париже. Он сделал его домом для себя. Может, если она походит по тем улицам и увидит те же места, которые видел он, она отыщет хоть крупицу его существования. Мейв пыталась угадать, где он находится в это время.

Дорога до Дублина была узкой и извилистой, и Али сильно гнал машину. В одном месте им пришлось остановиться, чтобы пропустить стадо лохматых овец. Мейв чувствовала нетерпение Али. Он был мужчиной, который не привык ждать. Мейв смотрела, как лениво струится торфяной дымок из труб крытых соломой домишек. Он медленно рассеивался в туманном, теплом воздухе. Ирландская деревня, подумала Мейв, это место для неспешных мечтаний. У нее самой тоже была мечта, но Али Хан был мужчиной, живущим только ради настоящего.

— Что бы вы хотели посмотреть? — спросил он. — Может, пройтись по магазинам?

Мейв приехала сюда не для того, чтобы таскаться по магазинам.

— Сначала я бы хотела увидеть Книгу Келлса.

Али непонимающе посмотрел на нее.

— Она хранится в библиотеке колледжа Святой Троицы, — объяснила Мейв.

Конечно, Али никогда не видел Библию восьмого века, но, может, там бывал Пэдрейк, потому что Джойс писал об этой книге как об «источнике ирландского вдохновения!». А Пэдрейк О'Коннор восхищался Джеймсом Джойсом.

Они покинули колледж Святой Троицы, и Мейв сказала, что ей хотелось бы посетить дом, где родился Оскар Уайлд. Она знала, что он где-то неподалеку. Али Хан, казалось, забавлялся их прогулкой.

— Оскар Уайлд называл ирландцев величайшими ораторами после греческих! — сказала Мейв.

Али засмеялся и заявил, что он знал, что ирландцы — великие говоруны, но ничего не знал о греках. Мейв показалось, что он смеется над ней.

— Вас интересует литература? — поинтересовался Али. — Или вы интересуетесь только ирландскими писателями из-за вашего происхождения?

Мейв улыбнулась, но ничего не ответила. Что она может сказать? Что ее интересовал американский писатель, приехавший жить в Ирландию?

— Мы можем просто погулять здесь? — спросила она.

Они бродили вокруг, заходили в книжные лавки, пили виски в пабе Муки. Они постояли перед входом в театр Эбби и бродили по маленьким улочкам Северного Дублина. Но Мейв ничего не почувствовала. Она ничего не нашла здесь из того, что надеялась найти. Она также не почувствовала тот Дублин, о котором писал О'Кейси, — «Город скрытого очарования».

— Что вы ищете, Мейв? — спросил ее Али. — Может, я смогу вам помочь?

Она не могла, ему ответить. Мейв была уверена, что он не сможет помочь, что он никогда не читал Пэдрейка О'Коннора, — он был не из тех, которые смотрят на жизнь через призму любимых книг. У нее на глазах показались слезы. Мейв улыбнулась принцу и молча покачала головой.

— Бедная моя девочка, — сказал Али и крепко, обнял ее.

Она вспомнила, что писал Шоу о Дублине: «Для меня все настолько реально…» Она не нашла здесь, ничего реального. О, есть где-нибудь кто-то, кто похож на Пэдрейка, который мог бы заставить ее чувствовать себя живой?

Али все еще тесно прижимал ее к себе. Мейв ощутила, какие у него крепкие и надежные объятия. Она посмотрела ему прямо в лицо. Он был настоящим. Таким живым. У него были ласковые, сильные руки, его тело было теплым. Постепенно она почувствовала, как тепло стало подниматься вверх от низа живота, все сильнее и сильнее, пока все тело не запылало от сильного желания, от физической потребности контакта с ним. Кровь, кипятком разбежалась по всему телу. Только склоненное к ней лицо Мейв видела нечетко, как бы в тумане.

Они нашли гостиницу неподалеку, бедную гостиницу прямо над пабом, и почти взбежали наверх по деревянной лестнице. Принц был не тем мужчиной, который привык ждать, а Мейв и так ждала слишком долго!

Но как только они очутились в постели, спешка куда-то отступила, они не замечали времени. Их тела слились, плоть с плотью… Он ласкал ее губы, стонал и покачивал ее в своих объятиях… Сосал ее соски, втягивал их в себя… Вместе они искали наивысшего наслаждения. Они исследовали тела друг друга… Он входил в ее тело… Все ее чувства были обострены, кровь пульсировала в венах. Нежные прикосновения… Мейв почувствовала, как она возносится на вершину блаженства, когда невозможно отделить плотское наслаждение от мистического чувства, реального от нереального, плоти от духа. Она выкрикнула его имя…

Мейв открыла глаза и увидела, как он пристально смотрит на нее. Али грустно улыбался, но в его улыбке был упрек.

— Ты назвала меня «папочка!».

Мейв широко открыла глаза и покрылась потом. — Ты ошибаешься. Ты, наверно, не расслышал… Я крикнула «Али!».

Али погладил ее волосы, рассыпавшиеся по подушке.

— Конечно, — сказал он снисходительно и грустно.

6

«Мисс Рита Хейворт и принц Али Хан приглашают вас на свое бракосочетание…» Все трое получили приглашение на свадьбу двадцать седьмого мая.

Крисси спросила:

— Как вы считаете, мы пойдем?

Сара задохнулась от возмущения:

— Конечно! Обязательно! Я ни за что не пропущу это зрелище!

Мейв было неудобно не пойти, если Крисси и Сара пойдут на свадьбу Али Хана и Риты Хейворт.

Светская церемония происходила в городской ратуше города Валлауриса, провинции, где стояло шато Али Хана. Первым прибыл Али Хан на серой «альфа-ромео», в черном сюртуке и в полосатых серых брюках. Потом подъехали Ага Хан и его бегум в зеленом «роллсе» — на бегум было синее сари. Ага Хан был в кремового цвета костюме и темных очках. Наконец, прибыла невеста в белом «кадиллаке», в белом платье и синей шляпе.

На приеме в шато подавали коктейль, составленный специально в честь молодоженов. Коктейль «Ритали» состоял из двух третей виски «Кэнедиан клаб», одной трети сладкого вермута, двух капель горькой настойки и, конечно, вишенки. Вокруг были тысячи цветов. В бассейн залили двести галлонов одеколона.

Гости ели омаров, икру, другие деликатесы. На всех произвел впечатление свадебный торт весом в сто двадцать фунтов.

Одна посетительница, бывшая певичка из кабаре, теперь дама из высшего общества, делилась с друзьями:

— Вопрос не в том, спали ли вы с Али, нужно выразиться иначе: «Спал ли он с вами?»

Девушки посмотрели друг на друга, в глазах читался один и тот же вопрос. Потом они так захохотали, что смех чуть не перешел в слезы.

7

В июне они справляли свою ежегодную встречу в «Ритце» и пили за здоровье Марлены, которая все еще оставалась в Кембридже. Они ждали, что она присоединится к ним, так как она уже закончила колледж, но Марлена преподнесла им сюрприз. Она оправилась от измены Джонни Грея и нашла себе нового любовника, молодого человека, который изучал юриспруденцию в Гарварде. Осенью Марлена сама собиралась поступить на юридический факультет.

Питер, писала Марлена, был самым приятным, милым и любящим человеком, которого она встречала в своей жизни. Марлена также добавила, что «он ей дороже всех, за исключением трех милых подружек, о ком я так скучаю. Питер, может быть, и не такой красивый, как тот, чье имя я даже не хочу упоминать, но, как говорит моя мама, «красив человек лишь настолько, насколько прекрасны его поступки!». Я хочу сказать «Аминь!»

— Я так рада за нее, что просто не могу вам передать, — провозгласила Сара. Она не могла решить, чем же она больше гордится — тем, что Марлена станет учиться юриспруденции, или же тем, что та смогла успешно оправиться от предательства Джонни Грея! — Но я расстроена, что мама не сможет приехать в Париж.

— Почему она не приедет? — спросила Крисси. — С ней все в порядке? Она не начала снова…

— Пить? — закончила вместо нее Сара. — Нет. Мне кажется, что она пока еще не осмеливается покинуть Чарльстон. Я думаю, что для нее весьма сложно покинуть место, которое, как она уверяла, помогает ей снова обрести веру в будущее!

Сара сама все еще искала подобное место для себя. Когда она найдет его, мать будет жить вместе с ней. Сара всегда добивалась поставленной цели!

— Это не имеет значения, если она счастлива. А она счастлива? — спросила Мейв.

— Да, мне так кажется. Они с тетей Мартой так хорошо ладят друг с другом. Они все делают вместе — работают в саду, готовят, посещают церковь, общаются с людьми. Мне, конечно, хотелось бы, чтобы у мамы появился какой-нибудь поклонник! Может, когда я наконец где-нибудь осяду надолго, и мама будет жить вместе со мной.

— Я пью за это! — Крисси подняла бокал. — Вообще-то я пью за то, чтобы у нас всех появились настоящие поклонники!

— Сара сказала, что ее мать находится там, где ей спокойно, среди людей, которым она доверяет. Я хочу выпить за то, чтобы у каждой из нас было бы такое место, — провозгласила тост Мейв.

Крисси рассмеялась:

— Я так понимаю, ты не считаешь Париж таким местом?!

Нет, подумала Сара. Париж — это то место, где можно просто хорошо провести время. Но ей следует чем-то заняться. Крисси, кажется, уже нашла себе занятие, она изучает живопись в Сорбонне. Мейв так занята творчеством, она пишет день и ночь. Это весьма интересно, особенно после того, как она столько раз клялась, что никогда не станет писать! Боже, подумала Сара, она пишет, как одержимая.

— Ну, а я хочу выпить за успехи Крисси в живописи и Мейв — в литературе, — сказала Сара. — И еще я горжусь тем, что я их подруга…

Крисси засмеялась, а Мейв расплакалась.

Сара нашла спрятанную рукопись Мейв, прочитала ее и рассказала об этом Крисси, которая тоже прочла написанное. Она присоединилась к мнению Сары:

— Мейв — гений, как и ее отец.

— Нам нужно что-то с этим делать, — сказала Сара.

— Что ты имеешь в виду? Что мы должны делать?

— Постараться опубликовать. Мейв уже работает над чем-то другим. Она просто положила эту рукопись в свой чемодан.

— Ты считаешь, что мы должны опубликовать ее, не ставя Мейв в известность?

— Именно так!

— Нет, Сара. Мы не можем так поступить. Мейв нас убьет. Она и так разозлится на нас за то, что мы прочитали рукопись без ее ведома. Ты ведь знаешь, как она дорожит своей независимостью и не любит, когда лезут в ее дела!

Сара засмеялась:

— Не будь смешной. Если она наш друг, ей нечего от нас скрывать. Ей следует делиться своими секретами с нами.

— Это ты скажи ей, Сара! И когда ты ей будешь об этом говорить, заодно объясни ей, что мы нашли ее е… рукопись и потихоньку прочитали. И что мы считаем, что ее нужно опубликовать. Но, Сара, пожалуйста, сделай это, когда меня не будет дома! Мейв не так часто впадает в ярость, но если это случится, я предпочитаю быть отсюда подальше!

Крисси была права. Мейв была вне себя, когда узнала, что они прочитали ее рукопись.

— Я, наверно, найду себе квартиру и перееду туда, Только так я смогу хоть немного побыть наедине с собой. Как вы посмели читать то, на что я не давала вам никакого разрешения? У вас что, напрочь отсутствует представление о порядочности? — Мейв обращалась к обеим девушкам, но смотрела на Сару.

— Мейв, ты злишься только потому, что понимаешь, что мы правы. Твою рукопись следует опубликовать. Поэтому-то мы и прочитали ее и решили предложить тебе это!

— Послушай, Сара, почему бы тебе не заняться своим делом? Ты амбициозна, любишь действовать, тебе не чужды авантюризм и спортивный дух. Ты должна сама преодолевать свои трудности и оставить меня в покое. Давай избавляйся от своих комплексов сама.

— Прекрасно, я так и сделаю. Но что бы я ни стала делать, мне кажется, что тебе следует напечатать свою рукопись! Чего ты боишься? Ты ведешь себя как последняя трусишка. Ведь она трусит, разве я не права, Крисси?

Крисси ей не ответила. Она считала, что страхи и сомнения присущи каждому, каждой личности. Когда Сара начала снова нажимать на нее, Крисси покачала головой:

— Это книга Мейв, и это ее личная жизнь. Иногда нам кажется, что мы принадлежим друг другу. Но в конце концов, мы принадлежим только самим себе. Сара, оставь Мейв в покое!

— Нет!

Крисси и Мейв с удивлением посмотрели друг на друга. С Сарой было невозможно воевать.

И все-таки Сара победила. Она сама отнесла рукопись Мейв к французскому издателю, которого она встретила на каком-то приеме.

— Он просто в восторге от нее, Мейв! Он сказал, что со временем ты станешь таким же прекрасным писателем, как твой отец!

Мейв уже жалела, что согласилась с Сарой. Она не желала соревноваться со своим отцом! Достаточно того, что Уильям Фолкнер получил Нобелевскую премию за 1949 год! Пэдрейка опять обошли! Как он будет реагировать на публикацию ее книги? Особенно если критика заявит, что она тоже прекрасно пишет. Не старалась ли она его спровоцировать опубликованием своей книги? Может, она напрасно искушает судьбу? Не смеется ли она в лицо богам, которые не замедлят наложить на нее наказание!

— Я дала уговорить себя, Сара! И я надеюсь, что не стану об этом жалеть! Но, пожалуйста, разреши мне в будущем самой принимать решения. И займись, наконец, чем-нибудь. У тебя пропадает столько творческой энергии, а ты бегаешь по каким-то идиотским приемам, расправив свои яркие павлиньи перышки, и ублажаешь каких-то глупцов!

— Но я занимаюсь делом. Я учусь у Жана Дусе в «Комеди Франсез». Это же славное занятие, не так ли?! И я занимаюсь сценической речью. Дай я тебе покажу.

Сара опустила голову и сосчитала до шести.

— Важно, чтобы был носовой звук. Чтобы он не был скрипучим, нужно расслабить мышцы горла таким образом — вдох, выдох. Медленно считать до четырех при каждом вдохе и выдохе. Очень полезно зевать. Нужно это делать так, — она широко открыла рот и сильно зевнула. — Поняла?

Мейв засмеялась:

— Я учусь также, как сделать, чтобы кожа была всегда молодой, и как самой обновлять ее.

— Тебе же только двадцать один год, Сара!

Мейв очень нервничала, пока ее книга не вышла из печати.

Она боялась, что ее плохо примут, и еще больше боялась, что ее примут хорошо. Свяжется ли с ней отец? Может, ее сочинение никто даже и не заметит, о ней не станут писать. И никто вообще не узнает, что она написала книгу.

Но французские критики и пресса в США хвалили ее. Мейв была просто поражена. Все писали о новом открытии в литературе, что она почти гениальна… Один критик заявил, что Мейв пишет таким прекрасным языком, который совершенно отсутствует у современных авторов. Многие критики сравнивали ее с отцом. И этого нельзя было избежать, потому что она была дочерью знаменитого писателя.

— По меньшей мере, странно сравнивать нас, — воскликнула Мейв. — Мы пишем так по-разному… совершенно на разные темы. Мы — это ночь и день!

Некоторые критики даже заявили, что она более талантлива.

— Что это значит? — спросила Крисси, зачитывая отрывок из статьи. — «Талант Мейв О'Коннор двадцати двух лет начинается там, где кончается творчество ее уважаемого отца. Нам было бы интересно пронаблюдать, до каких высот дойдет следующий роман Пэдрейка О'Коннора в этом состязании талантов…»

— Мне кажется, автор заявляет, что Мейв уже превзошла своего отца, — гордо отметила Сара.

— Не болтай глупости, — резко парировала Мейв. — Я только начинаю. Я только маленький светлячок в темном…

— Чего я больше всего не терплю, так это фальшивую скромность, — спокойно заметила Сара. — Золотце, не следует спорить со знающими людьми. Ты просто великолепна, Мейв! Ты — звезда!

Мейв приняла важное для себя решение. «Временное проживание в Париже» станет ее последней книгой. Если она и станет еще писать, то только для себя. Тогда не будет больше никаких сравнений.

— Как продвигается работа над новой книгой? — спросила ее Сара. — Мне кажется, не стоит тянуть слишком долго с ее публикацией.

— Сара, я увольняю тебя с должности моего менеджера прямо сейчас. Занимайся своей собственной карьерой, — сказала ей Мейв.

— Тебе должно быть стыдно, Мейв О'Коннор. Я считаю, что ты должна мне быть благодарна. Не то чтобы я сильно нуждалась в благодарности, но тебе стоит время от времени просто быть немного счастливой. Что касается моей карьеры, спасибо, у меня все в порядке! Я хотела сделать вам сюрприз, но, наверно, настало время признаться. У меня будет роль в картине Жана Габена. Это очень маленькая роль, но мне все равно интересно. Вы даже не можете себе представить сексуальную притягательность этого мужчины!

— Сара, как приятно все это слышать! Я так рада за тебя! — Мейв обняла Сару. Может, хоть теперь она оставит ее в покое.

— Ну, вот здорово! — воскликнула Крисси. — Пойдемте отметим эту новость. А мы сможем встретиться с Жаном? Мне бы так хотелось переспать с мужчиной, с которым спала Марлен Дитрих!

— Я буду первой, — сказала Сара. — Но ты можешь стать второй. — Она подумала секунду. — Но только в том случае, если ты позволишь мне организовать твою выставку. Твою личную выставку, Я знакома с Фредди Аллертоном — ну, ты знаешь, галерея на…

— О Боже! — Крисси сделала вид, что сейчас рухнет. — Мейв, спаси меня от нее.

— Художники, которые не выставляются, боятся собственного провала, — торжественно заявила Сара. — Гораздо легче не выставляться, чем рисковать подвергнуться критике.

— Я не боюсь провала, Сара! Я никому ничего не собираюсь доказывать!

— Так ли?

— Боже, спаси нас от доморощенных психиатров. Сара, я пока еще не готова. Мне нужно повышать свое мастерство. Когда я буду готова, ты об этом узнаешь в первую очередь. Клянусь, что ты будешь заниматься моей выставкой, я тебе это обещаю!

Мейв снова начала чувствовать присутствие своего отца, но теперь от этого присутствия исходили совершенно иные флюиды — флюиды ненависти, злобы, готовности отмщения за нежелание общаться и — самое главное — за ее недавний успех! Снова она начала оборачиваться и искать его позади себя, боясь, что увидит его стоящим у нее за спиной на приемах в тени драпировки. Она боялась, что человек, столкнувшийся с ней в книжной лавке, может оказаться Пэдрейком. Она опять слышала шаги за своей спиной.

Мейв все чаще оставалась дома, старалась почти не выходить, пока не стала настоящей затворницей. Она стала пленницей своих фантазий. Что бы ни говорили ей Сара и Крисси — ничего на нее не действовало.

— Ты же хочешь, чтобы я работала над своей новой книгой, Сара? — шутила Мейв, хотя ей было совсем не смешно. — Тогда оставь меня в покое, мне нужен покой.

Но со временем она стала испытывать уверенность, что он настигнет ее даже дома.

8

Сара ни за что на свете не хотела пропустить прием в английском посольстве, который должен был состояться в июне, — английское посольство было самым элегантным во всем Париже. Но ей пришлось идти одной. Мейв не собиралась выходить из их апартаментов в «Ритце», а Крисси уехала в «Лидо» со своими друзьями, приехавшими из Штатов. Все новенькие обязательно хотели посетить «Лидо», считая, что это типично французское развлечение.

Нэнси Чартерс подошла к Саре в посольской туалетной комнате, отделанной в черных с золотом тонах.

— Один человек хочет познакомиться с тобой, Сара.

Сара старательно расчесывала свою новую, в итальянском стиле, прическу, чтобы придать ей растрепанный под ветром вид. Она хотела знать, кто желает ее видеть.

— Я не могу тратить время неизвестно на кого — это такая тоска. Кто он такой? Он знаменит или хотя бы красив? Он — кинозвезда? Это Кери Грант? Я слышала, что он сейчас здесь.

Нэнси Чартерс засмеялась:

— Он и знаменит, и красив, но не Кери Грант и не кинозвезда. Но он желает тебя видеть!

Сара улыбнулась своему отражению в зеркале, ей нравились ее волосы.

— Почему он хочет меня видеть? Он что, сражен моей незабываемой красотой?

Нэнси подумала, серьезно размышляя над вопросом Сары.

— Нет. Я так не думаю. Он точно знает, кто ты такая, и вообще все знает о тебе. О твоих подругах, о том, что вы живете в «Ритце». — Она засмеялась. — Мне даже кажется, что он специально все узнавал о вас и пришел сюда сегодня, чтобы встретиться с тобой!..

— Ну, ладно, — Сара была заинтригована. — Пошли, Не стоит заставлять моего поклонника ждать!

Сара сразу же узнала его, хотя до этого видела только его фотографии. Она даже представить не могла, что это будет дорогой Пэдрейк О'Коннор, отец Мейв, так долго не появлявшийся милый папочка!

— Мейв будет просто вне себя! — Это были ее первые слова. Сара сама боялась упасть в обморок. Никогда, нет, правда, никогда она еще не встречала такого красивого мужчину, столь великолепного в черной визитке. Он совершенно не был похож ни на кого. Сара решила, что невозможно прочитать возраст на его гладком лице без единой морщинки, таком прекрасном и великолепно бледном, как у настоящего поэта! Эти глаза — такие синие, даже отдающие чернотой! Когда они смотрели на девушку, у нее сладко замирало сердце. Сара подумала, что он мог бы быть кинозвездой. Пэдрейк излучал животный грубый магнетизм! Он был одним из тех мужчин, чье присутствие заставляло гореть щеки и возбуждало тело женщины. И такой великолепный блестящий интеллект!

«Как могла Мейв все эти годы жить не видя его!»

— Я просто боюсь приводить вас домой, — сказала Сара, и он наклонил голову, чтобы услышать ее тихий голос, продолжая крепко держать ее за руку, после того как Нэнси Чартерс представила их друг другу и ушла.

— Я боюсь, что для Мейв это будет слишком сильный шок!

Он согласился с подобным предположением и попросил пока держать в секрете его присутствие в Париже. Сара поможет ему и подготовит Мейв, не так ли? А Сара — Сара была вне себя от возможности сохранить их общий секрет и планировать сюрприз для Мейв. Он объяснил ей проблему со своей дочерью. Его собственная сестра Мэгги, у которой не было детей, очень хотела, чтобы Мейв принадлежала только ей одной, и настроила его милую и наивную Мейв против него. Сара была поражена, когда узнала об этом.

В свое время Мэгги казалась ей милой и умной женщиной. Но Сара понимала, какие странные вещи может творить любовь и желание одного человека обладать другим. Конечно, она хотела помочь ему вновь обрести любовь его дочери и помогать ему в восстановлении их отношений.

— Вы ей так нужны, — говорила Сара Пэдрейку. — Бедная Мейв, ей так сложно найти свое счастье. Как ужасно то, что сделала с ней тетушка Мэгги во имя любви! Мейв стала такой нервной. Мы, Крисси и я, стараемся, чтобы Мейв получала удовольствие от жизни, чтобы она смеялась и развлекалась, но… — Сара беспомощно покачала головой.

Пэдрейк улыбнулся, глядя прямо ей в глаза, его рот почти касался рта Сары.

— Вместе мы сможем помочь ей, не так ли, Сара? Утонченная, маленькая Сара…

Они вместе брели по улицам Парижа, держась за руки. Они смотрели в ночное небо и пытались понять друг друга. У Сары было к нему так много вопросов. Он приехал в Париж, чтобы найти Мейв и помириться с нею? Пишет ли он новую книгу? Будет ли там фигурировать Париж? Читал ли он книгу Мейв «Временное проживание в Париже»? Что он о ней думает? Он, конечно, так гордится Мейв!.. Откуда он узнал, что Мейв в Париже? О чем будет его новая книга? Не считает ли он, что он и Мейв пишут в одном ключе?

Сара была так занята задаванием все новых и новых вопросов, что даже не заметила, что Пэдрейк по-настоящему так и не ответил ни на один из них. Она старательно изучала его профиль, пока они бродили, и не замечала расплывчатость его ответов. Она была так опьянена звуком его голоса, что совершенно не разбирала слов.

К тому времени, когда рассвет начал вставать над Парижем, Сара падала с ног от усталости и эмоционального восприятия отца Мейв. Она не узнала ничего нового, не получила никакой новой информации с самого начала их встречи. Да, он приехал в Париж, чтобы помириться с Мейв, ему было несложно отыскать ее — она и ее подруги… о них постоянно упоминают в светской хронике. Нет, он не считает, что возможно сравнивать его произведения и работу Мейв. Он занимается экспериментами с области изучения человеческого духа и психологии человека. Сара даже не стала размышлять, что бы это значило. Если бы она и попыталась это сделать, то была настолько взволнованна, что все равно ничего бы не поняла. Ей и в голову не приходило сомневаться в том, что он говорил.

Они решили позавтракать в рабочем кафе. Он пристально глядел ей в глаза и совсем ее загипнотизировал. Не пойдет ли она с ним в его отель? Она его так околдовала, сказал Пэдрейк, что его воссоединение с Мейв может подождать еще денек. Сейчас для него существует только Сара, так он ей сказал.

Сара почувствовала его неотразимость с того самого момента, как они были представлены друг другу. Она не могла ему ни в чем отказать. Пойти с ним? Боже! Да! В этот момент она могла забыть о Мейв, о своем собственном отце, забыть всех и вся! Только не надолго.

Сара не возвращалась в «Ритц» в течение трех дней. Может быть, Али и был великим возлюбленным, но он был всего лишь человек. Пэдрейк О'Коннор был богом. Она лежала в постели в комнате маленького отеля на левом берегу Сены, и это продолжалось трое суток. Она вставала, только чтобы принять душ, чего-нибудь поесть или выпить. Она не выходила из комнаты, даже когда он оставлял ее, идя по своим делам.

Сара понимала, что ей нужно вернуться и поговорить с Мейв. Убедить ее, как сильно ошибалась тетушка Мэгги. Объяснить ей, что она самая счастливая девушка в мире, потому что у нее такой отец. Все дело в том, что Сара не была готова поделиться им с Мейв и воспринимать его как чьего-то отца. Она хотела наслаждаться им, оставаться в его номере и ждать, когда он придет к ней, будет целовать ее, заниматься с нею любовью, выцеловывать все ее пальчики на ногах, подниматься вверх по ее бедрам, сначала по одной, потом по другой ноге, проводить языком между бедрами, вылизывать ее живот, щекотать языком ее пупок. Она чувствовала его губы на своих губах, потом на грудях, под мышками, на всей поверхности тела, пока не начинала дрожать и конвульсивно ждать его следующего прикосновения. Она не могла ждать, пока он мучительно медленно вводил в нее свой член, настолько медленно, что сам процесс стоял на грани пытки. Сара просила его ускорить движение. Чтобы его язык оставался у нее во рту, и потом, Боже, какое это было блаженство, его губы начинали ласкать ее интимное отверстие. Он опять замедлял движение, пока Сара не начинала царапать его, чтобы он доставил ей как можно большее наслаждение! Ей хотелось все больше и больше ласки. И когда она начинала сходить с ума от почти смертельной агонии этого восхитительного наслаждения, приходила в экстаз, Пэдрейк переворачивал ее и начинал все с начала, с ямочки в начале шеи и медленно спускаясь вниз, легко касаясь языком каждого позвонка на ее спине, направляясь через мягкие и нежные ягодицы к ногам. Он ласкал и возбуждал ее анальное отверстие, пока Сара не начинала его умолять, чтобы он вошел в нее именно здесь. Он превратил Сару в дикое создание из каких-то отдаленных прерий. Она стала нескромной, несдержанной, постоянно жаждущей новых ощущений, развратницей. Когда они кончали, она без всякого стыда вылизывала и выцеловывала все самые сокровенные части его тела, чтобы хоть как-то отблагодарить его за доставленное удовольствие.

Сара смогла выйти из его номера, только когда Пэдрейк сообщил ей, что хочет жениться на ней и увезти свою принцессу в замок в Ирландии на острове Эрен, где вода и суша были такими же дикими и бескомпромиссными, как их любовь. Она крепко обняла его. Да, ей хотелось этого. Но сначала они обязательно должны повидать Мейв. Немедленно! И после того как Сара и Пэдрейк смогут убедить Мейв, как она ошибалась в отношении своего отца, после того как Пэдрейк и Мейв помирятся, как обрадуется Мейв, что Сара, ее любимая подруга, и ее обожаемый отец нашли друг друга. Да, они должны сразу же поехать к Мейв!

Так как Сара приехала к Пэдрейку в бальном платье, он вышел, чтобы купить ей какую-нибудь обычную одежду. Пока он отсутствовал, Сара приняла душ, привела в порядок волосы, наложила косметику. Глядя на свое отражение в зеркале, она вдруг ощутила какое-то сомнение. Она выходила замуж за Рика Грина также второпях, и как все плохо кончилось! Но она не спала с Риком до свадьбы, уговаривала себя Сара. Она не знала Рика так, как она знает Пэдрейка. Но что скажет Мейв? Будет ли она рада, что Сара выходит замуж за ее отца? Так странно все получается — она станет мачехой Мейв? Сара засмеялась. Действительно, как забавно. Им всем станет смешно — Крисси, Мейв и Марлене. Может быть, Мейв даже поедет с ними и поживет в Ирландии? И ее мать. Беттине обязательно понравится Ирландия. Все говорят, что она такая прекрасная: зеленая и полна цветов. Они все будут Счастливы!

Сара начала красить ресницы. Без краски она плохо выглядела — ее ресницы были такими светлыми, что их было почти незаметно. Вдруг у нее мелькнуло сомнение: почему ею заинтересовался такой человек, как Пэдрейк О'Коннор? Кто его знает, подумала она, он такой умница, а она совершенно обычная девушка. Рику были нужны ее деньги, но Пэдрейк богат, у него своих денег куры не клевали. Конечно, она была хорошенькая — многие даже говорили, что она красива. Но красивых женщин много. Что он в ней нашел, задумалась Сара, что так привлекало его в ней?.. Сара надушилась. Но она же была Сара, Сара Голд! Все восхищались ее остроумием и ее сильным характером, ее стилем и флюидами, исходившими от нее, словом, в ней что-то было… И потом, зачем обсуждать подарок судьбы?

Пэдрейк вернулся со строгим простым черным платьем, Сара заметила, что он выбрал неподходящее платье для будущей невесты. Он должен был принести ей яркое, цветное платье, с огромными цветами, под стать ее настроению!

— Боже, — сказала она. — У меня такое впечатление, как будто я собираюсь на похороны, вместо того чтобы идти на радостную встречу!

По дороге в «Ритц» Пэдрейк снова предупредил Сару, что Мейв сильно настроена против него. Ее так подготовила тетушка Мэгги, что Мейв, в свою очередь, стала считать его монстром! Он также предупредил ее, что Мейв расстроится, когда услышит, что Сара и Пэдрейк решили пожениться. Сара должна понять, что в основе неприязни к нему Мейв лежит скрытый комплекс неполноценности. Бедная, милая Мейв никогда не признается даже себе в этом комплексе!

— О, — воскликнула Сара. — Моя бедная, милая Мейв. Конечно!

В этом нет ничего удивительного, если как следует поразмыслить. Умница и красавец отец, их близость и полная изоляция от всего остального мира, без матери — естественно, что Мейв идеализировала и обожала отца, даже воспринимая его в образе как бы своего любовника. Не осознавая в полной мере происхождение своей глубокой привязанности, она будет чувствовать свою вину и трансформировать это чувство в злобу против человека, вызвавшего в ней такие странные эмоции.

Боже мой, как, наверно, страдала бедная Мейв! Неудивительно, что она избегала мужчин, боялась своих собственных сексуальных эмоций. Но они, Сара и Пэдрейк, помогут Мейв. И может быть, она все же поедет в Ирландию вместе с ними. Они будут друзьями, особыми друзьями. Как прекрасно, что у нее есть такие друзья… И этот великолепный мужчина, и такая сладкая любовь! Кто бы мог подумать, что ей так повезет!

Они решили позвонить Крисси и попросить ее спуститься, чтобы они могли ей объяснить, что произошло. Тогда она помогла бы им сообщить новости Мейв. Крисси к тому времени уже «бегала по потолку», так она волновалась из-за Сары: та пропадала три дня, черт возьми, они уже собирались обратиться в полицию. Крисси выскочила из лифта, она была готова вцепиться в Сару и задать ей хорошую трепку за ее эгоизм. Ее подруги так волновались, а она даже не удосужилась им позвонить. Она направилась было к Саре, но увидела рядом с ней высокого импозантного мужчину в черном костюме. На Саре тоже было черное платье. Крисси замедлила шаг, ей показалось, что они странно смотрятся вместе — оба в черном, когда на дворе июнь. От них исходили неприятные флюиды. Когда Крисси подошла к ним поближе, она узнала мужчину. По ее спине пробежала нервная дрожь от какого-то странного и неприятного предчувствия.

Он поцеловал Крисси руку, и у нее подкосились ноги. Итак, это отец Мейв, подумала она. Ей пришлось присесть, потому что ноги ее не держали. Сара и Пэдрейк тоже сели. Крисси смотрела на них. Она всегда представляла его себе диким, необузданным ирландцем, а он в костюме, похожем на одежды эпохи короля Эдуарда, выглядел таким аристократичным и выхоленным. И таким сексуальным! Хотя ее тело не могло на это не среагировать, она была слишком восприимчива, но Крисси ясно ощущала, что его аура была угрожающей и опасной! Теперь она без всяких объяснений поняла, где же три дня пропадала их Сара и чем она с ним занималась.

Сара и Пэдрейк рассказали Крисси о своих приключениях, объяснили, что следует предпринять в отношении Мейв, и попросили ее помощи. Крисси совсем не удивилась, услышав, что они планируют немедленно пожениться. Ей показалось, что это уже было раньше и сейчас снова повторяется. Она опять посмотрела на них — обстановка девятнадцатого века в зале «Ритца», сама Крисси в красном кимоно, Сара в черном простом платье, и Пэдрейк в черном костюме, как будто он сам из девятнадцатого столетия.

Пэдрейк помог ей подняться, он протянул ей руку, и Крисси заставила себя принять его помощь. В нем было что-то — и Крисси не могла понять, что же, — что одновременно притягивало и отталкивало. Она вдруг вспомнила строку Шекспира, они учили это на уроке литературы — «Дьявол, принявший привлекательный вид». Боже мой, подумала Крисси, что же с нами будет?

Пэдрейк сказал, что подождет внизу, пока Сара и Крисси поднимутся наверх и сообщат новости Мейв. Они позовут его после того, как сообщат Мейв о предстоящем браке Пэдрейка и Сары, как только Мейв поймет, что они любят и желают друг друга, что существовавшая между ними неприязнь и непонимание — это просто недоразумение, виной которому была Мэгги.

Пэдрейк пошел в мужской туалет, где сделал пару глотков из своей серебряной фляжки. Он и не собирался видеться с Мейв. Все шло четко по плану. Он задумал сюжет, и герои будут действовать так, как он хочет, чтобы они действовали. Он завинтил пробку. Существует множество способов освежевать кошку. Он вернулся в фойе, чтобы подождать, когда к нему спустится Сара. Конечно, одна…

Крисси пошла в комнату к Мейв, а Сара ждала в гостиной. Крисси решила, что она не сразу сообщит Мейв все новости, не следовало слишком ее огорчать. Сначала она сказала, что Сара познакомилась с Пэдрейком. С уст Мейв сорвался крик ужаса. Потом Крисси рассказала, как Пэдрейк представил ссору между ним и Мейв таким образом, что здесь приложила руку тетушка Мэгги.

— Ссору? — задохнулась от негодования Мейв. — Что это за идиотское слово, которое совершенно не объясняет сути наших отношений или, вернее, отсутствия их?! — Она зажмурилась от боли. — О, Крисси, ты даже не понимаешь, о чем ты говоришь, — ты просто ничего не понимаешь!

— Я только повторила то, что мне сказала Сара. Она хочет, чтобы ты и твой отец помирились…

— Помирились? — прошептала Мейв. — Какой ужас — я даже не знаю, с чего начать… Где Сара?

— В гостиной.

— Пусть она идет сюда!

— Успокойся, Мейв. Я тебя прошу. Прежде чем сюда придет Сара, я должна тебе еще что-то сказать.

Мейв сидела на постели, крепко зажмурив глаза. Она раскачивалась взад и вперед и ждала, что же еще скажет Крисси.

— Сара выходит замуж за твоего отца!

— О нет! Нет! — Мейв завыла, как маленький зверек, у которого лапа оказалась в капкане. Она упала на кровать и громко рыдала. Потом протянула Крисси руки. Крисси подбежала к постели, Мейв схватила ее за руку и крепко сжала; она буквально тянула ее за руку.

— Крисси, она не может сделать это! Крисси, он не похож на других мужчин, он просто не человек! Крисси, я боюсь, что он сумасшедший!

Крисси была так поражена реакцией Мейв, что даже не удивилась ее заявлению. Она сразу же поверила подруге, не пытаясь ей возразить. Что-то нужно было делать. «Боже, помоги нам. Что мы можем сделать?»

— Мейв, что бы ты ни думала о нем, мне кажется, что тебе следует поговорить с ним и Сарой.

— Нет, я не стану этого делать! Я не буду с ним разговаривать! Он не должен приходить сюда! Крисси, он не должен сюда приходить!

Мейв вся съежилась, как загнанное и раненое животное. Боже мой, думала Крисси, как Мейв тяжело все воспринимает, она совсем сломлена.

— Мейв, он не придет сюда, я обещаю. Но почему бы тебе не поговорить с Сарой, одной, без меня? Вы сможете все сказать друг другу!

— Нет, ты останешься со мной. Ты должна слышать все, что я скажу Саре. Обещай, что не уйдешь.

— Я обещаю. — Крисси хотелось заплакать. Она даже боялась оставаться одна с Сарой, как будто Сара стала частью его, а оба они были демонами. Бедная Мейв! Бедная Сара! По щекам Крисси потекли слезы. Она не могла помочь ни Саре, ни Мейв!

Но когда в комнату вбежала Сара и обняла Мейв, Крисси обрадовалась, что Мейв не оттолкнула ее. Они несколько секунд держали друг друга в объятиях. Как ни странно, Мейв успокоилась, пригладила волосы Сары, вытерла слезы простыней и спокойно заговорила с ней.

Для Мейв это был все тот же старый рассказ о том, что знали обе — она и тетушка Мэгги. Мейв излагала все проступки и преступления Пэдрейка, она методично перечислила их все, одно за другим, кроме одного, самого главного, которое относилось к ней самой. Но на этот раз роль адвоката этого дьявола играла Сара, она отрицала все его прегрешения, как это делала когда-то сама Мейв.

— Моя дорогая Мейв, разве ты не понимаешь, как легко можно объяснить все эти события? Тетушка Мэгги была больна, больна от жуткой ревности. Пэдрейк все понимает. Он ее простил.

— Он простил ее? — Мейв покачала головой. — Сара, я не могу тебе передать, как для меня ужасно сидеть здесь и все тебе рассказывать о… о нем. Я его люблю, но болен именно он! Я не знаю почему, в чем тут дело. Я не знаю. Может, он родился таким, или же это сделал с ним алкоголь, или же что-то другое, что он постоянно принимает. Но он ненормальный!

Мейв не решалась сказать, что в нем было заключено зло. Она все еще не знала, что же он такое! Она просто знала, что боится его и того, что он может с ними сотворить!

— Сара, он не похож ни на одного мужчину, с которым ты когда-нибудь имела дело. Он вообще не похож ни на одного смертного человека.

Крисси смотрела на них как в тумане. Обе женщины сидели совершенно спокойно и говорили странные и невозможные вещи самыми обычными голосами.

— Да, он не похож ни на кого, с кем я когда-либо встречалась, — сказала Сара. — Никто в мире не может сравниться с Пэдрейком — он так необычен… Неудивительно, что многие его совершенно не могут понять: его сестра, ты, его мать.

— Его мать? — повторила Мейв. — Он разрушил ее жизнь. Ты что, не слушала, что я пыталась тебе объяснить? Неужели ты так сильно запуталась в паутине, сплетенной им вокруг тебя, что ничего не хочешь понимать?! Разве непонятно, что он ослепил тебя?

— Это то, что говорила Мэгги… Что он довел свою мать до гибели, Мейв, дорогая.

— Тетушка Мэгги уже умерла, когда он отвез свою мать на железнодорожный вокзал и столкнул ее под поезд или, может, просто убедил, чтобы она сделала это сама. Так погибла моя бабушка!

— Мейв, — спокойно продолжала Сара, — ты же не знаешь, как на самом деле все произошло. Неужели тебе не понятно, что это все твои фантазии, игра ума! Ты заранее во всем себя убедила — ты намеренно стараешься верить в его вину.

Не было никакого смысла продолжать разговор. Мейв беспомощно посмотрела на Крисси, та ответила ей таким же унылым взглядом.

Мейв повернулась к Саре спиной. Ей было необходимо собраться с силами, чтобы рассказать Саре последний кусок правды, той правды, которая освободит Сару. Это станет финальной частью борьбы за свою подругу, последнее предательство своего отца.

Крисси с ужасом слушала тихий, необычно мелодичный голос, говоривший страшные слова, в которые так было трудно поверить!

— Сара, я еще не встречалась с тетушкой Мэгги, когда он спал со мной. — Ей пришлось употребить грубое выражение, чтобы Сара наконец поняла всю страшную правду. — Мне было десять лет, когда он начал развращать меня, он е… меня каждый день, я не понимала, что происходит, и мне это нравилось. Я любила его, а он е… и е… меня, пока мне не исполнилось двенадцать лет и я забеременела от своего собственного отца!

Когда наконец перестал литься этот тихий и скорбный монолог, заплакала не Мейв, а Сара. Ее рыдания раздавались на всю комнату. Наконец, Сара еле выговорила:

— Моя бедная, дорогая Мейв, ты настолько полна ревности, что не понимаешь, о чем говоришь. Тетушка Мэгги развратила твои мысли, и твое болезненное желание обладать своим отцом так ранило твой разум. Мейв, дорогая моя Мейв, ты не можешь так желать своего отца! Разве тебе самой это непонятно?

— Ты все еще не веришь мне, — сказала Мейв ровным и невыразительным голосом. — Ты тоже мне не веришь, Крисси?

«Говори же, будь ты проклята!» — скомандовала себе Крисси. Но она не могла вымолвить ни слова. Она подумала обо всех ужасных событиях в своей жизни. Когда ее оторвали от матери в суде. Когда Крисси узнала, что ее мать мертва и что она никогда больше ее не увидит! Когда она больная и обезумевшая от горя валялась на полу в собственной блевотине в школьной часовне в Монреале и узнала, что Жаклин Пайо тоже была мертва. Когда они вырезали из нее ее ребенка в земле пожирателей лотоса в Голливуде. И этот момент, в этом сюрреалистическом сне ужасов, стал самым страшным моментом в ее жизни!..

Мейв слабо и странно улыбнулась.

— Как мне хотелось бы, чтобы здесь с нами был мой ребенок — ты тогда бы поверила мне, не так ли? Но им пришлось отдать мою малышку…

Крисси вбежала в спальню и там ее вырвало. Она старалась поторопиться, чтобы снова вернуться в комнату, кто знает, что там может случиться. Она так боялась, что в ее отсутствие произойдет что-то страшное.

Мейв продолжала хрипло шептать:

— Я умоляю тебя, Сара, не делай этого. Он использует тебя, чтобы отомстить мне! Я ведь отвернулась от него.

Крисси вытерла губы. Ей необходимо что-то сказать! Ради своих подруг. Она не может просто присутствовать и разрешить, чтобы свершилась трагедия.

— Сара, не делай этого! Этого следует избежать. Ты же любишь Мейв. Ты должна поверить ей. Если ты ей не поверишь, твое замужество родится из зла и ненависти!

Сара перевела взгляд с Мейв на Крисси.

— Я просто не могу поверить своим ушам: рождено из зла и ненависти. Какое дерьмо! Какая чушь! Я не верю, что все это происходит на самом деле. Я нашла свою великую любовь, которую я искала всю свою жизнь, и вы обе хотите забрать ее у меня. Я прощаю тебя, Мейв. Я понимаю, как тебе больно и что у тебя не все в порядке с головкой — ты так извращенно желаешь своего отца. Мы, я и Пэдрейк, хотим тебе помочь! Но ты, Крисси? Вместо того чтобы постараться помочь бедной Мейв разрешить эту жуткую проблему, когда она хочет е… со своим собственным отцом, вместо того чтобы почувствовать радость от того, что я буду радоваться жизни и любить Пэдрейка, ты начинаешь забивать мне мозги какой-то помойкой, своими больными измышлениями. Как ты можешь верить всей этой ненормальной блевотине, что вылилась из нас сегодня?! Неужели ты веришь этому? Или, может, ты тоже ревнуешь меня?

Крисси сказала:

— Я не знаю, чему я должна верить. Но мне кажется, что, хорошо зная Мейв, мы должны верить всему, что она нам здесь рассказала. У меня такое ужасное предчувствие — можно даже назвать это предупреждением: с тобой случится что-то ужасное, если ты выйдешь замуж за Пэдрейка О'Коннора!

— Все, я уже наслушалась вас предостаточно! — сказала Сара, ее трясло от ярости. — Я больше не собираюсь слушать подобную чушь! Я только надеюсь, что вы обе подумаете над тем, что вы наговорили мне сегодня. Вам следует сильно подумать над этим!

Она вышла из комнаты, Крисси побежала за ней.

— Сара, что ты собираешься делать?

— Я пойду вниз и скажу Пэдрейку, что я не смогла вас ни в чем убедить. Я не смогу помирить его с дочерью. Он будет так расстроен. Я ухожу. Я пришлю за своими вещами… — Сара вдруг добавила: — Рядом со мной не будет никого, когда я буду выходить замуж…

— О, Сара… я буду стоять рядом с тобой, — сказала Крисси. Ей было так тяжело. Крисси было жаль себя и своих подруг.

Сара попыталась сохранить гордость и самолюбие:

— Я не уверена, что при подобных обстоятельствах я смогу пригласить тебя. Кроме того, я не понимаю, почему ты этого хочешь, если ты…

«Я этого хочу?» Крисси постаралась улыбнуться и свести все к шутке:

— Для чего же тогда существуют подруги?

Крисси вернулась в комнату Мейв. Мейв стояла у кровати на коленях, в руках у нее было серебряное распятие, распятие тетушки Мэгги. Мейв читала молитвы таким тихим голосом, что Крисси не могла разобрать слов. Она подумала: за чью же душу молится Мейв?

В аэропорту Орли Крисси и Мейв выпили на посошок. Крисси иронически заметила:

— Наверно, это наша последняя традиционная ежегодная встреча. Не выпить ли нам за отсутствующих?

— Крисси, не оставляй ее. Я не могу этого сделать, но ты ее не покидай.

— Я не покину ее, я же обещала, но… — Крисси покачала головой. — Что ты будешь делать, Мейв?

— У меня масса работы. На Луисбург-сквер так спокойно. Люди там не обсуждают свои эмоции и чувства.

— Но ты оставила все свои бумаги, все, что ты написала.

— Сожги их, я говорю не об этой работе.

Крисси хотелось возразить, но уже не оставалось для этого времени.

Крисси не покидала аэропорт, пока самолет Мейв не превратился в крохотную точку. Она вспомнила тот день, когда они прибыли в Париж. Они были такими радостными, так много смеялись. Им казалось, что весь мир у их ног! «Да, наши сердца были молодыми и веселыми!» Сегодня Крисси казалось, что ей сто лет. Но что ждало их впереди? Крисси еще предстояло остаться и наблюдать, как Сара будет выходить замуж. У Крисси не хватило смелости спросить у Мейв о том, что она так хотела узнать. Что же случилось с ее ребенком? Где он?

Обряд бракосочетания был не церковным, а гражданским. На невесте было бежевое шелковое платье. Крисси была в желтом, а жених — в черном. Больше никто не присутствовал. Они посидели в ресторане, из окон которого была видна Сена и Нотр-Дам. Невеста заказала цыпленка и не отведала ни кусочка. Крисси заказала говядину и немного поклевала. Жених заказал грушу в вине и пирожные и все съел.

Он выпил рюмку коньяку и больше ничего не пил, произнес только несколько слов. Вежливо улыбался, но мыслями был где-то далеко. Но когда Сара стала уговаривать подругу поехать и погостить у них в Ирландии, Пэдрейк попросил Крисси принять приглашение. Он наполнил бокал Крисси шампанским, которое он заказал, но не выпил ни глотка. Он начал сверлить ее взглядом. Крисси с трудом оторвала свой взгляд от Пэдрейка и уставилась в свой бокал, который держала дрожащей рукой. Нет, как бы ей ни хотелось присоединиться к ним, чтобы присматривать за Сарой, она не могла себе этого позволить. Крисси не доверяла самой себе!

Крисси и Сара выпили вдвоем две бутылки шампанского. Когда Саре стало плохо, Крисси отвела ее в туалет. Они сидели прямо на выложенном плитками полу в своих великолепных туалетах, и Крисси поддерживала голову Сары, пока ее выворачивало прямо в биде. Им все казалось таким забавным, даже когда Саре было худо!

— Эй, Сара, я думала, что ты выходишь замуж только за еврейские х…

— Я уже это сделала, когда-то. И что из этого получилось — кинжал в брюхо?

Теперь их выворачивало от смеха.

— Крисси, поедем с нами в Эрен, пожалуйста!

Крисси перестала смеяться:

— Я не могу этого сделать. Тут есть одна вещь… мне нужно кое-что сделать. Да, я вспомнила. Мне нужно вернуться домой.

Сара деликатно вытерла рот кружевным платочком.

— Где он, Крисси? Где наш дом? — спросила Сара, наклонив голову.

— Ты однажды объяснила мне это, Сара. Ты сказала мне, что дом там, где находится твое сердце!

Ирландия. Бостон. Нью-Йорк. 1950–1951

1

Они провели два дня в Келвее и его окрестностях, ожидая куррачи — плетеной лодки, обтянутой просмоленной парусиной, чтобы на ней переправиться домой, в Айнишмор, один из островов Эрена. Сара нашла Келвей, Денегол и Коннет с его отмеченными камнями дорогами весьма примитивными, но тем не менее очаровательными — маленькие домики с крышами, крытыми соломой, кусты роз, на дорогах повозки с запряженными в них осликами, старые женщины, укутанные в черные шали, живописные лудильщики в повозках, влекомых лошадьми. Великолепные старинные замки наполняли сердце романтическим предчувствием — Сара думала, что ее замок будет еще более прекрасным. Она ходила в туфлях на высоких каблуках и в спортивном платье из белого шелка. Сара не могла надышаться влажным, мягким, удивительным ирландским воздухом, любовалась вечерним небом, раскрашенным великолепными оттенками красного, розового и желтых цветов. Она не могла не восхищаться профилем Пэдрейка, таким чистым, четким и вдохновляюще героическим, и чувствовала себя Алисой в волшебной стране.

В Келвее на центральной площади Сара увидела памятник известному сказочнику — Пэдрейку О'Коннору.

— Посмотри, то же имя. Правда, это так интересно! Это, должно быть, памятник тебе. Ну конечно, это памятник тебе!

Пэдрейк посмотрел на маленькую сгорбленную фигурку, сидящую на кучке камней, и рассмеялся:

— Ты меня видишь именно таким?

Когда они впервые встретились, Сара заметила, что Пэдрейк пил очень мало, поэтому она решила, что слова Мейв о том, что он пьяница, — это всего лишь еще одно заблуждение. Но как только они покинули Париж, она увидела первые признаки постоянного пьянства Пэдрейка. Он сначала делал это почти незаметно — отпивая из серебряной фляжки, которую держал во внутреннем кармане. Сара не знала, когда он снова наполнял фляжку, но выпивка в ней никогда не кончалась. Сара улыбнулась Пэдрейку, когда их глаза встретились. Она ничего не сказала, но у нее в мозгу зажглась красная сигнальная лампочка. Ей стало неприятно. Сара уже знала, что может сделать пьянство с человеком. Кроме того, его глаза уже не улыбались ей — они стали такими же темными, как ирландское небо. Оно так же быстро меняло свой цвет.

Саре с трудом удалось влезть в куррачу: ей не захотели помочь ни Пэдрейк, ни лодочник. Последний был в грязном белом свитере из небеленой шерсти со странным вывязанным рисунком. Он был весьма угрюмым и произнес лишь несколько слов на местном наречии, обращаясь к Пэдрейку. Тот ответил ему так же. Казалось, что Пэдрейк совершенно забыл об ее присутствии. Он уставился на море, которое вдруг посерело, а потом стало совсем черным.

Опять пошел дождь, странный ирландский дождь, который внезапно начинался и кончался. Они вышли в море, и дождь был очень холодным, хотя стояло лето.

— Где наш багаж? — внезапно спросила Сара, поеживаясь. — Мне нужен свитер или плащ, я замерзла.

— На. — Пэдрейк подобрал черную шаль, валявшуюся на дне лодки, и бросил ее Саре. — Я бы не стал волноваться по поводу багажа, он прибудет… постепенно. — Пэдрейк засмеялся. — Тебе он может не понадобиться, поэтому — успокойся!

Сара, скорчив гримасу, закуталась в вонючую черную тряпку. Конечно, ей понадобятся ее наряды. Разве они не будут принимать гостей у себя в замке? Какие прекрасные приемы они могут там давать, перевозя гостей из прелестного Келвея на их остров в этих забавных маленьких лодочках. Она старалась подавить тошноту от жуткого запаха, исходящего от шали, и оттого, что маленькая лодочка поминутно зарывалась носом в воду. Сару укачивало. Она постаралась мило улыбнуться угрюмому лодочнику.

— У вас такой прекрасный свитер. Это ручная работа. Рисунок, наверное, что-то значит?

— Ни туигим, — резко сказал лодочник. Сара удивленно посмотрела на Пэдрейка.

— Он говорит только по-ирландски, — сказал Пэдрейк, криво улыбаясь. — Он сказал: «Я не понимаю». Что же касается свитера — тут две причины и два ответа. Во-первых, свитер греет его. Он связан из эренской небеленой шерсти «бейнин». Шерсть пропитана маслом, поэтому он стал теплее, отталкивает влагу и не пропускает ветер. Здесь очень суровая жизнь, море холодное и неспокойное, часто штормит, и оно кишит акулами, а куррача — хрупкая лодчонка и очень маленькая, и самое главное, — Пэдрейк захохотал, — эти люди не умеют плавать! Рисунок, изображенный на свитере, как раз и служит второй цели — он связан с фамилией его семьи и помогает легче определить, кому принадлежало тело погибшего…

Сара тоже не умела плавать. Задул ветер, и еще сильнее пошел дождь. Пэдрейк, казалось, наслаждался этим.

Небо стало таким же темным, как и накидка, которую Пэдрейк набросил себе на плечи. Она развевалась на ветру. Пэдрейк выпрямился и смотрел в волнующуюся воду. Несмотря на шаль, дрожь пробежала по телу Сары.

Сара никогда не забудет свое первое впечатление от суровых скал острова, который должен был стать ее домом. Огромные каменные стены поднимались прямо из воды, каменистая поверхность, открытая всем ветрам! Небо, такое синее при взгляде с суши, здесь стало темно-серым. Волны сильно бились о неприветливый берег. Все такое мрачное, голое, кругом ни одной травинки. Где же знаменитые ирландские розы? Где та самая знаменитая зелень, которой так гордятся ирландцы?

— Куда пропала вся зелень? — спросила изумленная Сара.

Пэдрейк отпил из серебряной фляжки и грубо вытер рот ладонью.

Затем он запел сладеньким ирландским тенорком:

В тот момент Сара не знала, что уличная песенка, ставшая гимном, была и политической песней, а не только объяснением суровости эренской земли.

Сара посмотрела на свои летние босоножки на высоких каблуках. Как она сможет карабкаться в них по острым и крутым камням? Черные от краски слезы потекли по розовым щекам. Почему Пэдрейк не предупредил ее, что ей понадобится совершенно другая обувь?

— Где же замок? Он еще далеко отсюда?

Сара устала, и у нее было дурное настроение. Ей было просто необходимо снять бесполезные босоножки и испорченное платье и погрузиться в теплую, благоухающую шампунем ванну, попивая мартини с двумя оливками в нем. Мартини должно быть очень холодным и очень сухим. Потом съесть прекрасный ужин, сидя напротив ее мужа-любовника, которому также не помешала бы горячая ванна и холодный мартини, чтобы у него улучшилось настроение.

Пэдрейк улыбался.

— Нет, совсем недалеко. Вон там, вверх по скале.

Сара посмотрела вверх и увидела только развалины какого-то старинного форта. Внизу под ними кучковались маленькие домики.

В каждом из них могло быть не больше двух комнаток. Они были скорее похожи на жалкие хижины.

— Все, что я там вижу, это только каменные развалины.

Это доисторический форт. Наш замок находится за ним. Тебе его не видно отсюда. — Он протянул ей руку. — Иди сюда, моя хорошенькая, дай я тебе помогу.

Сара обрадовалась, взяла его руку и улыбнулась. Нужно не жаловаться и не скулить, иначе она все испортит. Мейв всегда говорила, что Сара постоянно на все жалуется.

Дождь перестал, и Сара шла спотыкаясь и скользя по каменистой почве. Пэдрейк нетерпеливо тащил ее за руку. Она видела обитателей острова, занятых своим повседневным трудом, — несколько ребятишек прошли, таща за собой тележку, доверху заполненную торфом. Мужчины чистили рыбу, женщины в черных шалях вязали рядом с очагами, сложенными из известняка. Наступал вечер, но было еще светло, странный нереальный свет в летнем Эрене. Она увидела побеленное здание, с крестом. Оно было крупнее остальных домов.

Вдруг ей пришла в голову ужасная мысль. А где же телефонные столбы? И электрические провода? Ее окружала пустота. Она боялась спросить об этом Пэдрейка, боялась услышать его ответ. Сара грустно подумала о своем фене, о проигрывателе, радио, ее дорогом, только что собранном на заказ телевизоре. В Америке все смотрели передачу с Эдом Сулливаном, а она, дружившая и с Эдом и Сильвией, была здесь, на этом забытом Богом острове, среди банды полудикарей.

Но когда она посмотрела на Пэдрейка, чей силуэт вырисовывался на фоне скалы, ей стало легче. У нее все равно не останется времени на Эда Сулливана. Она и ее милый, прекрасный муж будут заняты другими, более интересными делами.

Они наконец вскарабкались на вершину скалы, нависшей прямо над морем. Теперь им было необходимо обойти форт. Сара спешила, ей так хотелось поскорее увидеть свой новый дом, войти в него, принять ванну и лечь. Она устала. Саре хотелось надеяться, что у Пэдрейка есть хорошая экономка, которая уже все приготовила: огонь будет пылать во всех каминах, и будут гореть свечи или что там они используют, чтобы освещать помещение. Наверно, свечи. «Свечи, это так приятно, так романтично», — вздохнула Сара.

— Глянь вниз. — Пэдрейк крепко держал ее за плечи. — Ты видела что-либо подобное в своей слепой жизни?

— О чем это ты? Что значит «слепой жизни»?

Он загадочно улыбался.

— Ну, я имел в виду — ты когда-нибудь видела такое море?

Сара отпрянула. Вдруг ей стало не по себе. Она здесь видела только детей, старых, просмоленных морем мужчин и усталых, изглоданных временем и трудом женщин. Где же молодые и красивые женщины и мужчины? А где люди среднего возраста? «А где же замок?» — подумала Сара. Может, он исчез вместе с зеленой травой и красными розами? После того как они обошли форт, Сара опять увидела груды камней, скалы и еще одну хижину, стоящую в тени руин. Она повернулась к Пэдрейку, вопросительно глядя на него. Носик ее задрожал, и слезы выступили на глазах.

— Добро пожаловать в замок О'Конноров, моя дорогая, — засмеялся Пэдрейк. Он хохотал, хохотал и хохотал.

— Ну, — сказала Сара, глядя на жалкую хижину. — И где же этот чертов замок?

Что это еще за идиотская шутка! Ее уже тошнит от его шуточек!

— Может, ты мне объяснишь, где мы проведем ночь? Если ты скажешь, что нам придется повернуть назад, спуститься по этой чертовой скале, опять пройти по деревне и затем опять плыть в этой жалкой лодчонке, я просто плюну тебе в глаза. — Сара старалась улыбнуться. Черт возьми, она не хочет, чтобы ее считали неженкой, особенно чтобы это думал ее новый муж.

Пэдрейк сделал вид, что очень обиделся.

— Я надеялся, что ты сделаешь вид, будто это замок, пока мы проведем здесь несколько дней, Сара. Любовь моя, это наше жилище во время медового месяца. Я надеюсь, что ты захочешь провести здесь несколько дней — здесь так спокойно и нас никто не станет беспокоить. Вокруг никого нет, кроме местных жителей, которые не говорят на королевском английском языке! — Он засмеялся. — Я надеялся, что тебе будет приятно, что нам никто не сможет помешать, когда мы начнем заниматься любовью! Чтобы мы остались совершенно одни!

Саре стало неудобно, стыдно, что она не оценила романтизм этого места. Конечно, ей так хотелось остаться с ним наедине. Сара пылко обняла Пэдрейка и принялась убеждать его, что просто счастлива оказаться с ним на этом необыкновенном острове. Просто она… ну, как бы это выразиться поточнее, она ожидала увидеть здесь замок, прекрасный старый замок, но с современными удобствами — горячей водой и всем остальным.

Они вошли в домик с земляным полом. Сара все еще ничего не понимала.

— Ты здесь живешь?

— Да.

— А где замок, о котором ты рассказывал?

— Он существует.

— Где? — продолжала допрос Сара.

— В горах, неподалеку от Дублина.

— Ты там постоянно живешь? И только иногда приезжаешь сюда?

— Примерно так.

— Но где же твой настоящий дом?

— Везде, где висит моя шляпа! — Он подошел к полке и достал бутылку виски. — Ты будешь продолжать задавать вопросы или, может, выпьешь со своим мужем?

Сара коротко засмеялась.

— Вообще-то я собиралась принять ванну, но кажется, что вместо этого придется выпить со своим мужем!

— Это хорошая идея, моя любовь!

Он чокнулся с ней, и они выпили. Сара подумала, что тот провинциальный ирландский акцент, с которым начал разговаривать Пэдрейк, с тех пор как они прибыли в Ирландию, весьма забавен, но ей хотелось бы надеяться, что он скоро от него откажется. Она понимала, что ей это быстро надоест. Пэдрейк налил ей еще, и она выпила. Вообще-то ей больше хотелось есть, чем пить. Но Саре приходилось сдерживаться, чтобы не испортить ему настроение. Затем они занялись любовью, и Сара уже больше ни о чем не думала.

Она проснулась в середине ночи и обнаружила, что его нет рядом. Она вышла в другую комнату, которая была кухней и гостиной одновременно. Сара нашла там Пэдрейка — он смотрел на горевший в очаге торф. Рядом с ним стояла бутылка. Он повернулся и посмотрел на свою обнаженную жену.

— Почему у тебя волосы цвета лютиков?

«Еще одна шуточка?» Сара неуверенно рассмеялась.

— Какими бы ты хотел видеть мои волосы?

— Оттенка заходящего солнца, когда оно несколько мгновений похоже на яркое пламя.

Сара уставилась на него, потом вернулась в кровать.

Она проснулась на следующее утро, комната была залита лучами солнца. Сара услышала свист из соседней комнаты, мелодичный, тихий свист. Ну, сегодня был настоящий летний день. Она вскочила с постели и подбежала к двери. Пэдрейк, одетый как местные рыбаки, наливал воду из чайника в огромную ванну. Он взглянул на Сару и улыбнулся ей широкой солнечной улыбкой:

— Как насчет ванны, моя красавица жена? Вот она, готова для тебя. Молю, не откажи в любезности и воспользуйся ей!

Он сам нагрел для нее воды, сам мыл и ласкал Сару, он целовал каждый сантиметр ее кожи. Затем Пэдрейк завернул ее в огромную простыню и отнес на кровать. Как могла она сомневаться в нем? Нет, конечно, она ему верила, но вчера ей пришлось пережить несколько неприятных моментов. Но это уже в прошлом… Сейчас осталась только любовь.

Пэдрейк дал ей домотканое платье и сшитые на острове мокасины из кожи, которую также выделывали здесь. Он предложил Саре позавтракать рыбой, которую сам приготовил на открытом очаге. Хлеб, как он признался Саре, испекла одна из местных женщин.

— Ну, что ты думаешь о своем медовом месяце? — спросил Пэдрейк, убирая со стола, пока Сара сидела и смотрела, как он это делает.

— Это медовый месяц для принцессы, — ответила ему Сара, вздыхая от удовольствия.

2

Мейв позвонила мне почти сразу же, как только приехала в Бостон. Я поняла, что у нее были плохие новости. Я, конечно, уже знала, что Сара снова вышла замуж. Сара позвонила мне из Парижа, чтобы сообщить это. Она позвонила и своей матери. Но этим вся информация исчерпывалась. Она очень счастлива, и отец Мейв, Пэдрейк, такой великолепный, что это трудно объяснить по телефону. Конечно, я заметила, что Сара не щебечет, как должна была щебетать Сара, особенно если она выходит замуж. Она ничего не сказала о Мейв и Крисси, только сообщила, что они возвращаются домой. И, лишь положив трубку, я сообразила, что она не спросила у меня о Питере и моих замятиях. Это было совершенно не похоже на Сару. Но я отнесла это к волнению перед свадьбой и решила, что она мне вскоре позвонит.

— Теперь ты знаешь все, Марлена, — сказала Мейв. — Или, столько же, сколько известно мне. Мне кажется, что Крисси вернется в Нью-Йорк через несколько дней, и она нам тоже что-нибудь расскажет. Хотя бы о свадебной церемонии.

Я не могла найти слов. Я проплакала все время, пока Мейв рассказывала эту историю, но теперь сидела с сухими глазами и не могла вымолвить ни слова. Я никогда еще так не волновалась.

— Мы не можем ничего поделать, — сказала Мейв. — Мы можем только надеяться, что Сара осознает, какую страшную ошибку она совершила, пока не будет слишком поздно.

«Пока не будет слишком поздно!» Боже, как это жутко звучит.

— Я бы не стала ничего говорить матери Сары. Нет никакого смысла заранее волновать ее… — И Мейв разрыдалась. Мы обнялись, и я постаралась ее успокоить. Сначала я думала только о Саре. И лишь теперь я поняла, как тяжело самой Мейв. Боже мой! Бедная Мейв. Как она страдает!.. Я обещала, что ничего не скажу тете Беттине. И не только из-за нее самой, но ради Мейв. Она открыла свою душу нам, а всему миру необязательно знать ее секреты.

Мне не хотелось оставлять Мейв одну в большом доме на Луисбург-сквер. Она была такой одинокой. Я обещала вскоре зайти к ней.

— Приводи с собой Питера, — сказала Мейв. — Я очень хочу с ним познакомиться. — Мейв улыбалась мне сквозь слезы.

Я пошла повидаться с Питером. Я должна была ему все рассказать. Я знала, что он успокоит меня. Бедная Мейв, снова подумала я. Кто же утешит ее? Боже, ей нужно было быть такой мужественной!

Мейв вплотную занялась филантропией в рамках схемы Эбботов и О'Конноров. Управление музеем не очень интересовало ее, хотя Мейв понимала его значимость и красоту. Там прекрасно шли дела и без ее вмешательства.

Ей следовало обратить внимание на больницу для детей и два дома призрения — один для пожилых людей, а другой — для юных девочек. Этими проектами нужно было заниматься внимательно и с любовью. Именно туда обращались семьи, оказавшиеся в затруднительном положении. Но когда Мейв занялась этими учреждениями, то обнаружила, что далеко не все было гладко. Не хватало мест там, где должны были лежать люди с нестабильной психикой. Как раз эти вопросы интересовали Мейв в первую очередь. Ей следует организовать психиатрическую клинику, ориентированную на здоровье всех членов семьи, где все могли бы получить квалифицированную помощь и лечение.

Мейв подумала: не слишком ли это сложное дело для нее? Сможет ли она с ним справиться? Может, она слишком молода и у нее нет соответствующего опыта? Она даже не закончила курсы медсестер. Но если бы даже она их и закончила, все равно этого было бы недостаточно, чтобы возглавлять такой огромный и сложный проект.

Но она может нанять разных специалистов: медиков, психологов, социологов и администраторов. Для этого были нужны только деньги и желание! У нее было много денег, ей их никогда не израсходовать в течение всей жизни. Бедные люди Бостона нуждались в подобной помощи, а ей самой было необходимо заняться именно такой деятельностью. Ей нужно было делать что-нибудь действительно стоящее, сильно загрузить себя работой, чтобы не думать о Саре — Саре, такой хорошенькой и умной, такой бескорыстной, всегда готовой прийти на помощь, Саре, которая всегда улыбалась и была такой веселой и предприимчивой. Мейв надеялась, что Сара наконец научится плавать — она так далеко зашла в темную, страшную глубину!

Крисси поселилась в доме Сары, наняла прислугу, устроила там себе студию и постаралась сосредоточиться на работе. У нее было столько мужчин и она посетила столько приемов и праздников, что ей могло хватить на всю оставшуюся жизнь. Так, по крайней мере, она себя чувствовала в данный момент. Но ей было трудно работать и отдыхать в доме Сары. Она не чувствовала его своим настоящим домом. Может, стоило бы поменять обстановку? Может, дом населяли духи и не давали ей покоя? Беттина и Морис Голд? Рик Грин и скандалы во время их совместной жизни с Сарой? Эти три наивные молоденькие дебютантки… Разве они были тогда такими уж молодыми и неопытными? Им исполнилось только двадцать с небольшим лет, а сколько они уже пережили! Правда ли, что они были такими наивными?

Но она не может менять обстановку в доме без разрешения Сары. Вдруг Сара решит оставить все, как было — как воспоминание о тех временах, когда она жила здесь со своими родителями и они были одной семьей, перед тем как заболела ее мать. Ей следует написать Саре. Она бы предпочла позвонить ей и всласть поговорить, узнать, как у нее дела… но в замке О'Коннора не было телефона.

Крисси получила от Сары письмо, весьма формальное, совершенно не похожее на те письма, которые обычно та писала. Оно было напечатано на машинке. Кто его печатал? Секретарь? Пэдрейк? Крисси знала, что Сара не умеет печатать, а тут чувствовалась рука профессионала, слишком оно было аккуратным.

Мейв тоже получила письмо от Сары, так же прекрасно напечатанное, но его тон нельзя было назвать формальным и цивилизованным.

Мейв позвонила Крисси в тот же день, когда получила письмо. Она была страшно расстроена, понятно почему. Это была почти диссертация по порнографии, так ярко и подробно описывала Сара, как Пэдрейк занимается с ней любовью. Крисси не встречались раньше некоторые из употребляемых здесь слов. Некоторые слова были известны Мейв, потому что она знала кое-что из староанглийского, но было очень странно, как Сара могла их написать. Она-то их точно не знала! Большинство этих слов были грязными ругательствами. А описания были такими отвратительными и карикатурными, что от них начинало тошнить!

— Сара никогда так не выражалась, — сказала Мейв. — Она не знает и половины этих слов. Она могла иногда специально выругаться, чтобы шокировать нас, но подробно писать обо всем — нет! Это не ее стиль.

— Мне кажется, что не Сара писала эти письма, — сказала Крисси.

— Да, я с тобой совершенно согласна. Она их не писала, — подтвердила Мейв. «Нет, она их не писала. Это писал он. Чтобы помучить меня!»

Крисси так и не написала Саре письмо с просьбой разрешить ей по-новому обставить дом. В данных обстоятельствах это было бы, по меньшей мере, глупо! Крисси решила, что пришло время, когда ей нужно свить собственное гнездышко. Новое место, где не будет никаких духов и старых воспоминаний! Ей просто нужен свой дом. Газеты называли ее одной из самых богатых девушек Америки. Вот забавно! У Мейв и Сары было гораздо больше денег, чем у Крисси, но о них меньше писали в газетах.

Она купила квартиру на Парк-авеню в новом доме, недалеко от музея искусств Марлоу, который размещался в великолепном особняке бабушки Марлоу. Ну, решила Крисси, яблоко недалеко укатилось от яблони… Крисси очень понравилась ее шутка, только хотелось, чтобы это услышала Мейв или Сара. Неинтересно острить только для себя самой.

Крисси начала много работать. Вернувшись из Парижа, она была просто влюблена в импрессионистов, и особенно в Мане.

3

Первые несколько недель для Сары стали временем постоянно меняющегося ритма — то прекрасная любовь и ласки, то полная изоляция, когда Пэдрейк не подходил к ней. Он был то грустным и вечно в плохом настроении поэтом, то милым Пэдрейком. Но каждый раз, когда ей становился отвратителен поэт с его дурным характером, с его резкими замечаниями, злобным молчанием, грубостью, — Очаровательный Пэдрейк чутко реагировал на изменения в ее настроении и быстро выныривал на поверхность — он занимался с нею любовью и вновь очаровывал ее волшебными словами. Как странно, что у него было столько разных лиц и настроений. В Париже Пэдрейк был таким элегантным и красиво говорил, у него были европейские манеры. Здесь, в Ирландии, он был ирландцем, грубым и невыдержанным, с резким акцентом, но иногда он все же расточал ей сладкие комплименты, а иногда становился кислым кельтом, произносившим только злые и обидные речи. Но когда Сара поднималась с ложа любви, ей казалось, что именно эти контрасты и привлекают ее в муже. Он был таким необычным! Иногда проходили дни, когда она даже не спрашивала Пэдрейка, когда же они покинут остров, где погода менялась так же часто, как и его настроение.

4

Как только Мейв решила основать клинику душевного здоровья О'Конноров, она уже больше ни о чем другом не могла думать. Ей нужно было найти соответствующий земельный участок, построить здание и набрать штат компетентных работников. Но сначала необходимо подумать о финансах. Не нужно было быть экспертом, чтобы знать, что именно с этого следует начинать…

Она консультировалась с адвокатами и советниками.

— Почти никто не начинает такое серьезное дело сам по себе. Необходимо начать, основываясь на своем капитале, но потом начать поиски дополнительных источников. Мы должны найти для вас подобных людей. Кроме того, есть ваши родственники — Эбботы и другие члены бостонского общества. Вам следует поговорить с этими людьми, они сделают свой вклад и направят вас к другим людям, которые также начнут жертвовать деньги.

— Нет, тогда все пойдет медленно. Мне хочется, чтобы проект начал действовать как можно скорее. Я сама могу дать деньги, чтобы начать строительство и покупку земли.

— Мисс О'Коннор, вы разговаривали на эту тему с вашими дядюшками?

— Я их внучатая племянница, — поправила их Мейв. — Нет, и я не буду этого делать. Деньги принадлежат мне, и я не должна спрашивать их разрешения. Вы должны сказать, что мне следует делать, и помочь осуществить задуманное.

Уважаемые джентльмены-адвокаты поняли, что не следует спорить с такой самоуверенной молодой леди — она была убеждена в успехе своего начинания.

— Хорошо. Вот две вещи, с которых следует начинать. Первое: вам следует учредить фонд для претворения в жизнь вашего проекта, основания клиники. Потом второй фонд, чтобы она могла работать. Что касается фондов, существуют две возможности их основания. Мы можем включить вашу клинику душевного здоровья в уже существующий фонд, который поддерживает больницу О'Конноров для детей, дом О'Конноров для девушек и дом Эбботов для престарелых. Или же мы можем основать независимый фонд только для одной клиники, как сделала ваша тетушка для дома отсталых детей в Нью-Йорке.

— Дом для отсталых детей в Нью-Йорке? Я ничего о нем не знаю…

Присутствующие улыбались. Мисс О'Коннор была не так хорошо обо всем осведомлена, как старалась им показать. Девушка плохо подготовилась.

— У вас имеются все документы по поводу филантропических проектов вашей тети, мисс О'Коннор, вместе с документами по музею, другим больницам, клиникам и домам. Вам представляются данные по бюджету на этот дом вместе с другими бюджетами для вашего одобрения. Так как ваша тетя не желала, чтобы этот дом связывался с ее именем, ее кузены и дяди не подозревают о его существовании. Но мы не можем скрывать его существования от вас, вы являетесь его попечителем.

Она была виновата, и они доказали ей это. Мейв не прочитала всю гору бумаг, которые они постоянно посылали ей для ознакомления. Мейв никоим образом не могла обвинять своих адвокатов в этом.

Почему ее тетя основала дом для отсталых детей в Нью-Йорке? Почему это было секретом для всех, и для Эбботов? Даже для племянницы, на которую она возложила заботу обо всех остальных благотворительных организациях? У Мейв сильно забилось сердце, она начинала понимать. Сердце стучало так же быстро, как быстро проносились мысли в ее мозгу.

— Когда моя тетя основала дом для отсталых детей?

— Осенью 1940 года.

«Конечно».

Тетушка Мэгги не могла предусмотреть только одну деталь. Когда она умерла, Мейв заняла ее место и должна была узнать о существовании дома для отсталых детей.

Мейв просто плавала в поту. Она и попыталась пригладить волосы, стараясь в то же время привести в порядок мысли. Она просто сходила с ума.

— Простите меня, джентльмены, мы продолжим наше обсуждение в другой раз, мне хотелось бы внимательно изучить бумаги по этому вопросу, а потом снова встретимся. Я хочу поблагодарить вас. Вы так помогли мне, снабдив необходимой информацией.

Мейв не могла найти свою машину, она забыла, где ее оставила. Она бегала взад и вперед по улице, потом вспомнила, что припарковалась на соседнем углу. Мейв увидела свой красный «тандерберд», изготовленный в Детройте. Тетушка Мэгги всегда беспокоилась по поводу безработицы в Массачусетсе и других штатах. Она всегда повторяла, что следует покупать американскую продукцию и по возможности произведенную в Массачусетсе.

«Как насчет малышей, тетушка Мэгги? Что мы делаем с детишками, родившимися помимо нашего желания в Массачусетсе? Мы их изгоняем из нашего штата?»

Дом стоял в квартале Грамерси-парка в Нью-Йорке, аккуратное здание из красного кирпича, перед входом были посажены два деревца. Прекрасный аккуратный городской дом. Любой пожелал бы в нем жить. На двери небольшая медная табличка: «Дом для отсталых детей, Нью-Йорк». Это был дом не для тех детей, которые обладали особыми способностями. Нет, это был дом для детей, за которыми требовался особый уход из-за того, что они имели особые дефекты.

Мейв была настолько уверена, что ее дитя находится здесь, что даже не поехала домой переодеться. Она просто села в машину и тронулась с места. Она остановилась только раз, чтобы заправиться и позвонить в приют — сказать, что приедет к ним сегодня. Что к ним приедет попечительница.

Мейв ни о чем другом и не думала, пока гнала машину из Бостона. Как она была слепа, когда поверила, что ее дитя отдали на удочерение. Она давно должна была догадаться, что у нее не мог родиться нормальный ребенок. Мейв не могла сослаться на незнание. Родив ребенка, она сама была ребенком, да еще и с нестабильной психикой. Но потом у нее прибавилось знаний, когда она училась на курсах медсестер, — почему же она не догадалась обо всем? Все эти годы… Но тетушка Мэгги прекрасно понимала, что у ребенка было слишком мало шансов родиться нормальным. Она быстро все устроила — основала дом для отсталых детей. Она, наверно, предусмотрела и то, что в случае особого Божьего благоволения, если маленькая Сэлли окажется нормальной девочкой, можно будет все изменить.

Мейв поняла, что если бы все было именно так, если бы маленькая Сэлли оказалась нормальным ребенком, если бы каким-то чудом на нее не подействовал ужас ее зачатия, она бы не оставалась за этой аккуратной блестящей черной дверью с полированным молотком.

* * *

Мейв заставила себя спокойно подняться по трем ступенькам и постучать три раза молотком. Дверь открыла женщина в очках в проволочной оправе, в коричневом свитере и длинной твидовой юбке. Она пристально посмотрела на растрепанную молодую женщину с копной рыжих волос, спутанных ветром.

Мейв представилась и пожала вялую руку. Она заставляла себя не крикнуть: «Покажите мне ваши документы! Покажите мне детей!» Мейв вежливо попросила представить ей документы.

Они пошли в офис, и мисс Уиттакер спросила:

— Не желаете ли сначала пройти по дому? Посмотреть детей? Поговорить с нашими врачами?

— Потом, мисс Уиттакер, потом.

Мейв проверила списки детей, которые находятся в доме. Там не было никакой Сэлли! Она закрыла глаза. Мейв не знала, в чем дело, — то ли разочарование, то ли слабость. Неужели она предпочитает увидеть свое дитя — если даже ребенок и не совсем нормальный, — неужели не видеть его совсем?

Мисс Уиттакер, обратив внимание на слабость мисс О'Коннор, предложила ей чашку чаю.

— Благодарю вас. Все в порядке. Теперь я хочу ознакомиться со списком детей, которые жили здесь, но по каким-то причинам выбыли отсюда.

— Конечно. Всегда есть дети, которые возвращаются в свои настоящие дома и семьи. Наша задача состоит в том, чтобы помочь детям вернуться к нормальной жизни, и как можно скорее.

— Я все отлично понимаю. И есть дети, которые жили здесь, а потом их усыновили или удочерили, не так ли?

— Иногда так тоже бывает. Мы помещаем детей в дом приемных родителей, если считаем, что их настоящий дом не будет для них полезным, или если их настоящие родители не хотят таких детей. — Она улыбнулась. — Существует много приемных родителей, которые берут ребенка, ну, не совсем нормального. Многие из наших детей не могут считаться обычными, нормальными, но они очень милые и ласковые.

— Я в этом уверена, мисс Уиттакер. — Мейв взяла у мисс Уиттакер второй список. — Меня особенно интересует, — Мейв было необходимо весьма осторожно подбирать слова, — один ребенок, новорожденный, его считали не совсем нормальным… А потом он оказался абсолютно нормальным. Что может случиться с подобным ребенком?

— Судя по моему опыту, такого никогда не случалось. Конечно, я работаю здесь не так давно.

— Понимаю. — Мейв начала просматривать новый список, ища девочку по имени Сэлли. Мейв даже не могла себе представить, какую фамилию могли дать ее дочери, хотя она была уверена, что тётушка Мэгги не дала ей фамилию О'Коннор или Эббот.

Нет, и в этом списке также не было ни одной Сэлли. Никакая Сэлли не поступала сюда, не стала нормальной и не вышла отсюда удочеренной. Мейв стало грустно.

Она постаралась собраться и придумать, что же делать дальше. Прежде всего — унять дрожь в коленках. Все время она фантазировала: крошка Сэлли была привезена сюда, ее обследовали и обнаружили, что она не только абсолютно нормальна, но даже весьма умна, и ее стали растить в прекрасном доме, и Мейв станет ее там посещать под каким-то надуманным предлогом. Она не скажет, что она мать Сэлли, но станет ее волшебной крестной матерью, будет навещать ее каждый день и приносить прелестные подарки, и Сэлли начнет ее обожать.

— Может, существует какой-то ребенок, который вас интересует? — спросила мисс Уиттакер. — Может быть…

— Существовал ребенок, которым очень интересовалась моя тетя. Не знаю почему, но она просила меня, чтобы я навещала ее время от времени. Но мне казалось, тетя сказала, что ее зовут Сэлли, — бормотала Мейв. — У вас в списках нет девочки по имени Сэлли!

— Может, ваша тетя ошибалась, перепутала имя… Или вы плохо поняли ее? Мы можем все проверить. Разрешите. Если бы вы сказали мне об этом сразу… ну, неважно… В каком году ребенок поступил сюда?

— В 1940 году, она была совсем крошкой, — сказала Мейв.

— Мы одновременно принимаем не больше двадцати детей, поэтому найти будет весьма несложно. Половина из поступивших детей продолжают жить у нас. — Она достала еще папки — Посмотрим, что тут у нас, — сказала мисс Уиттакер. — Значит, девочка родилась в 1940 году. Ей, наверно, сейчас десять или одиннадцать лет, — женщина оценивающе посмотрела на Мейв.

Мейв подумала: «Она, наверно, думает, что это мой ребенок. Но она в этом не уверена, я так молода. Она, видимо, решит, что это незаконный ребенок тети Мэгги».

— У нас есть три девочки, которым примерно столько лет…

— Я хочу их увидеть, — Мейв вскочила.

— Пожалуйста, мисс О'Коннор. Давайте сначала проверим все записи. В 1940 году у нас были четыре маленькие, девочки — это очень мало, если мы примем во внимание…

— Да?

— Из этих четырех, — мисс Уиттакер остановилась и поправила очки, — одна девочка покинула нас два года спустя. Родители переехали в Миннесоту и взяли с собой ребенка. Из оставшихся… — Она сделала паузу.

— Да? — Мейв так хотелось поторопить ее. Боже мой, неужели эта женщина ее специально мучает?

— …одну удочерили в 1945 году. Это случилось до того, как я начала здесь работать. Девочка достигла удивительных успехов, пока была здесь.

— Вы имеете в виду, что ее излечили? Она стала нормальной. Ну?

— Кажется, у нее был какой-то физический недостаток, и…

— Как ее звали? — потребовала ответа Мейв.

Мисс Уиттакер колебалась. Она не может ничего скрывать от мисс О'Коннор, хотя обычно подобная информация не разглашалась.

— Джоанна Уатт. Кажется, ее мать вышла замуж после того, как девочку поместили к нам, и потом, когда ребенку стало лучше, ее настоящая мать не захотела взять девочку к себе.

Нет, Джоанна Уатт не может быть ее Сэлли. Но Мейв была рада, что нашелся дом, где девочке были рады.

— Понимаете, мы связаны и с другими учреждениями. Особенно это касается случаев, подобных этим. Мы считаем, что важная часть нашей работы это…

— Как насчет двух остальных? — прервала ее Мейв. — Две остальные девочки, поступившие в 1940 году? Они все еще здесь?

Мисс Уиттакер продолжала изучать документы. Мейв уже больше не могла сдерживаться:

— Здесь они или нет, мисс Уиттакер?

— Да. Но здесь написано, что у них родители неизвестны, поэтому им присвоили другие фамилии. Элис Харт и Джейн Пирс.

— Рыжие волосы, — бормотала Мейв.

— Простите?

Мейв старалась не повышать голос:

— У кого-нибудь из них рыжие волосы?

Мисс Уиттакер посмотрела на дикую гриву рыжих волос, но Мейв уже было все равно.

— Моя тетушка сказала, что у девочки были рыжие волосы.

— Боюсь, что таких у нас нет, — почти ласково сказала мисс Уиттакер.

— Я хочу видеть этих двух девочек.

— Конечно. — Мисс. Уиттакер посмотрела на часы. — Уже скоро обед, поэтому сейчас у них спокойные игры. Мы считаем необходимым, чтобы дети не возбуждались перед обедом. Пойдемте со мной.

Мейв шла рядом с мисс Уиттакер, у нее не оставалось надежды. В большой уютной комнате дети различного возраста сидели за столом, перед ними были разложены игрушки. Высокий подросток колотил в стену палкой, а молодой педагог спокойно уговаривал его. Несколько детей сидели на ковре, и им читали. Другие слушали пластинки.

— Мы стараемся не делить детей в соответствии с их…

Но Мейв не слушала ее. За столом сидела серьезная девочка, она передвигала цветные буквы.

Это ее крошка, ее дочь, ее прекрасная девочка, ее ненаглядная дочка! Мейв подняла руку; она не могла промолвить ни слова. Она попыталась что-то сказать, но ничего не вышло. Мейв хотела подбежать к дочке, схватить ее и бежать, бежать из дома, куда-нибудь в волшебный край, где все станет на свои места, где все будет по-другому.

— С вами все в порядке, мисс О'Коннор? — спросила ее мисс Уиттакер.

— Вот эта маленькая девочка, с черными кудрями — она одна из тех двух, о которых вы говорили, правда? — У Мейв был хриплый дрожащий голос.

— Да, это Элис. — Мисс Уиттакер с любопытством посмотрела на Мейв. — Она не может быть тем ребенком, кого вы ищете. У нее не рыжие волосы, так?..

«Я ее узнала. Ее ни с кем нельзя спутать. Она точная копия ее отца. Поэтому тетя Мэгги лгала — лгала по поводу ее имени и насчет рыжих волос. Она назвала ее Элис в честь своей бабушки!»

— Я должна… Я должна поговорить с Элис. Пожалуйста, одна…

— Мы называем ее Эли, и она себя так называет, если она начинает говорить. Нет ничего удивительного, когда эти дети обращаются к себе в третьем лице.

— Я хочу поговорить с ней, мисс Уиттакер. Прямо сейчас, и наедине. — Мейв слышала свой голос. Слишком грубый и громкий, требовательный. Но как ей убедить эту женщину? Она заставила себя улыбнуться. У нее болело все тело, руки, губы. Ей так хотелось взять Эли на руки, прижать к себе, качать ее и петь тихую колыбельную.

— Хорошо, у нас есть комната для посетителей, где встречаются дети и их родители, когда те приходят их навестить. — Она усмехнулась. — Вы будете поражены, как много тех, кто не приходит никогда!

Мейв ничего не поражало. Бедная крошка Эли! Ее никогда не навещали родители. У нее не было никого на свете. Она кусала себе губы, чтобы не разрыдаться.

— Пойдемте со мной. И я сейчас приведу Эли. Но, пожалуйста, запомните, мисс О'Коннор, мы всегда стараемся не волновать наших детей. Особенно Эли…

— Почему именно ее?

— Хотя мы не считаем Эли полностью умственно отсталой — она говорит… немного… она очень замкнута — может весьма своеобразно реагировать… — Мисс Уиттакер старалась найти подходящие слова.

У Мейв больше не оставалось терпения.

— Я все понимаю…

Наконец ее проводили в маленькую гостиную, там стоял диван и два кресла. Через несколько минут привели Эли.

— Это мисс О'Коннор, Эли. Она хочет стать твоим другом. Ты не хочешь пожать ей руку? — Потом мисс Уиттакер обратилась к Мейв: — Протяните ей свою руку.

Мейв хотелось схватить Эли на руки. Но она сдержалась, присела и протянула руку:

— Здравствуй, Эли!

«Здравствуй, моя любимая!»

Эли безмолвно смотрела на нее, она не улыбнулась и не протянула руку Мейв.

Нужно, чтобы эта женщина ушла из комнаты.

— Может, она пожмет мне руку позже, — сказала Мейв, она мысленно приказывала мисс Уиттакер уйти. Наконец та покинула комнату.

«О чем она думает? Что я умыкну эту красивую строгую девочку?»

Боже! Если бы она могла это сделать?

Она осторожно взяла Эли на руки. Боже! Это было самое прекрасное мгновение в ее жизни и самое грустное. Малышке Эли было десять лет, но она весила не больше пушинки. Мейв казалось, будто она держит на руках младенца. Она села, лаская Эли и глядя ей в глаза. Это были не его глаза, подумала Мейв. Они были синими, как ясное небо.

— Меня зовут Мейв, Эли. Ты можешь повторить за мной?

Эли смотрела на нее, и Мейв могла поклясться, что она различает в ее глазах грусть и ум.

— О, Эли, Эли, я так тебя люблю!

Она покачала ее.

— Спи, моя крошка, на дереве было…

Она ничего не привезла ей в подарок. Мейв была готова убить себя за то, что не подумала об этом. Она никогда ничего не дарила этому ребенку, ее ребенку! Она даже задохнулась от стыда. Ничего, кроме несчастья и пустой, грустной жизни. Боже, почему ты такой жестокий? Она стала рыться в сумочке, чтобы что-то подарить дочке, что-нибудь, что вызовет улыбку на ее грустном личике. Блестящую монетку? Нет, деньги ничего не значат для этого создания, которое никогда не выходит из дома, она только гуляет в садике рядом. Она не подозревает, что можно, например, купить шоколадку за эту денежку.

Мейв сняла жемчужное ожерелье. Оно досталось ей от тети Мэгги. Может, Эли увидит его и улыбнется?

Эли не улыбалась, но стала играть жемчугом.

— О, Эли, если бы я могла взять тебя с собой! Я бы научила тебя улыбаться. Я уверена, что смогла бы это сделать. Я бы играла с тобой весь день, рассказывала бы тебе сказки, пела бы тебе.

— Играть, — промолвила Эли. — Эли играть!

Мейв готова была кричать от радости. Вот она и сказала слово, два слова. О, если бы она могла взять ее домой, она бы играла с ней, любила ее, учила ее… Любовь может творить чудеса! Но она не может этого сделать. Как подействует на Эли перемена обстановки? На нее достаточно посмотреть, чтобы понять, чей она ребенок. Мейв было все равно. Пусть все горит синим пламенем. Даже Мэгги! Мэгги разрешила ей родить эту красивую, беспомощную, больную девочку — она знала, что у Мейв не может родиться нормальный ребенок, — она сделала это во имя своей католической веры! Как может Мейв когда-нибудь простить ее за это?

По пути сюда из Бостона, размышляя всю дорогу, Мейв ни в чем не винила Мэгги. Но сейчас, обнимая свое бедное дитя, она проклинала тетку, себя и его. Какая же она была идиотка, когда она так любила и ждала его, хотела его, несмотря ни на что! Никогда в жизни ей не было так плохо и горько. Во рту у нее стало кисло, физически она чувствовала себя ужасно.

Она крепко прижала к себе девочку и поцеловала ее в лицо, глаза и волосы. Эли посмотрела на нее, какая-то мысль мелькнула у нее в глазах, Мейв могла в этом поклясться. «О, Эли, Эли! Если бы я могла забрать тебя с собой, обнимать и ласкать тебя, целовать каждый день и каждый час!» Но Мейв не могла этого сделать так, чтобы все узнали о существовании Эли. Если это станет известно Пэдрейку, он приедет за ней.

— Я люблю тебя, Эли. Теперь, когда я нашла тебя, я тебя не оставлю, не покину, я обещаю! — Мейв прижалась к ребенку, и ее слезы попали на лицо девочки. Эли посмотрела на Мейв и вытерла щеку.

— Мейв любит Эли.

— Любит Эли?

— Да, — засмеялась Мейв. — Мейв любит Эли.

«Я пока не могу наказать твоего отца за то, что он сделал с нами, Эли, любовь моя, но я до него доберусь!»

Вернувшись в комнату для гостей, мисс Уиттакер услышала, как Мейв поет Эли. Она пела песни, которые никогда раньше не вспоминала. Где она их узнала? Кто их пел ей? Ведь у Мейв никогда не было матери.

— Эли пора обедать.

— Не могла бы я остаться вместе с ней?

— Я уверена, что вы не захотите помешать нормально пообедать другим детям, мисс О'Коннор, — вежливо ответила мисс Уиттакер.

Мейв хотелось настоять на своем, пустить в ход авторитет патронессы данного учреждения, но она взяла себя в руки. Эли увела молодая воспитательница.

— Я еще приду навестить Эли, — сказала Мейв и добавила: — Теперь, когда я живу в Нью-Йорке, я буду сюда часто приходить. Вы должны понять, что этого хотела моя тетка. Я весьма заинтересована в хорошей работе вашего дома. — Мейв улыбнулась женщине, которой явно не слишком понравилось то, что она сказала. — Я смогу вам во многом помочь, мисс Уиттакер. Вот увидите, — добавила Мейв радостно.

— Я не знала, что вы теперь живете в Нью-Йорке.

— Да, я, видимо, буду здесь завтра. У меня есть подарки для Эли, я забыла их сегодня принести, а также подарки для всех детей.

Мейв уже выходила, когда ее окликнула мисс Уиттакер.

— Вы забыли свой жемчуг, мисс О'Коннор. Я уверена, вы не собирались оставлять его Эли.

— О, я хочу, чтобы вы отдали это ей. Я подарила жемчуг Эли. — Она увидела недоуменное выражение на лице мисс Уиттакер. — Это не настоящий жемчуг. Я купила его в дешевой лавочке!

Крисси широко открыла дверь.

— О, Мейв, почему ты не предупредила, что приедешь? — Тут она обратила внимание на растрепанный вид подруги. — Я все поняла. Ты прилетела на метле!

— Спасибо. Ты не предложишь мне выпить?

— Конечно! Тебе это просто необходимо.

Крисси подошла к бару и достала бутылку, бокалы и лед.

— Что тебе приготовить? Скажи. Я могу смешать все что угодно. Не зря меня называют барменша Марлоу!

— Как насчет стаканчика белладонны?

— Так все плохо? — спросила Крисси, наливая джин в высокий хрустальный бокал.

— Не знаю, я пока еще не уверена. Сейчас я не могу прийти в себя от эмоций. Я себя чувствую так, будто я мчусь по скоростной трассе и не уверена, что мне нравится эта скорость.

Крисси протянула ей коктейль и зажгла сигарету, затем легла на диван с белыми пухлыми подушками.

— Дорогая, расскажи все своей Крисси.

— Крисси, у тебя нет свободной комнаты для меня?

Крисси захлопала в ладоши:

— Ты спрашиваешь, нет ли у меня лишней комнаты? Свободной комнаты? У меня их восемь!

— Но тебе же нужно работать? Я не буду тебе мешать?

— Комната здесь. — Крисси показала ее. — Это моя студия. Остается семь комнат. Минус спальня — остается шесть. Кухня, столовая и гостиная. Остается — три. У тебя будет комната, чтобы спать, и комната, чтобы работать, если ты собираешься работать. И все равно остается еще одна комната. Как ты считаешь, что мы будем делать в этой комнате? Я знаю — там мы будем трахаться. Если вдруг приведем домой каких-нибудь заблудших серых котов!

— Крисси! — Мейв расцеловала ее. — Спасибо Богу за то, что ты у меня есть! Я просто не знаю, что бы делала сегодня, мне некуда было пойти переночевать, после того как…

— Послушай, Мейв. Я не Сара и не буду приставать, чтобы ты мне рассказала, что с тобой случилось. Но если ты расскажешь, я тебя с удовольствием послушаю.

— Крисси, я видела сегодня мою девочку!

Крисси заплакала даже раньше своей подруги.

5

Когда у Пэдрейка было хорошее настроение, Саре не хотелось его портить, спрашивая, когда они покинут этот остров. Может, она спросит об этом как-нибудь, когда он будет добрым и выпьет всего один или два стаканчика. Если она будет осторожной и выберет подходящее время, хрупкий промежуток между вторым и третьим стаканчиками, только тогда можно задать ему подобный вопрос.

Они провели здесь, вероятно, больше двух месяцев — Сара совершенно потеряла счет времени — был конец июня… июль… август… сентябрь. Да, прошло почти три месяца. Ее восхищение отдаленностью острова рассеялось через две недели. Самое большее, через три недели пребывания на нем. Здесь нечем было заняться, оставалось только пить и любить друг друга. — Сара поняла, что ей в жизни нужно больше, чем просто трахаться, и она никогда особенно не увлекалась выпивкой. Иногда, когда Пэдрейк был особенно мил, он читал ей нараспев, рассказывал неизвестные ей ранее истории, все было просто прекрасно. Он водил Сару в деревни, расположенные на острове, показывал, как местные жители выращивают картофель в расщелинах скал.

— Вся земля, имеющаяся на острове, привезена с материка и смешана с песком и водорослями.

Пэдрейк показал Саре древнее каменное строение, называемое «клочан». Он водил ее посмотреть Тичлах-Айн возле деревни. Киллини, остатки монастырского поселения, относящегося к шестому столетию. Они осмотрели церковь, основанную святым Бриканом в девятом веке, и Тимполл Бинейн, самую маленькую церковь в мире.

— Как интересно! — искренне говорила Сара, хотя ее ноги, не привыкшие ходить пешком, сильно болели.

Сара только раз сходила в древний форт, который занимал вершину трехсотфутовой скалы. Пэдрейк помог ей взобраться на самый верх, через внешние стены, окружавшие форт и служившие для защиты от врага. Они были сложены из острых осколков скал шириной в тридцать футов, поднимавшихся на четыре фута вверх.

Пэдрейк рассказал Саре, что здесь погибло много воинов, они разбились, упав на острые скалы. Сара задрожала.

— Из-за этого сюда ездит мало туристов, — заметил Пэдрейк мрачно.

— Туристов?

— Были разговоры, чтобы начать регулярные рейсы на остров небольшого пароходика, но дальше разговоров дело не идет…

И это неудивительно, подумала Сара. Кто в здравом уме захочет приехать сюда в это Богом забытое, мрачное место?

Потом они прошли за каменную стену и еще за одну шириной в двадцать футов и достаточно высокую и вошли во внутренний двор, а затем и в дом. В одном углу стояли стул и стол, а на нем пишущая машинка. Кругом были разбросаны бумаги. На полу лежали книги и стояло много бутылок, некоторые из них были пусты, в других ещё оставалось содержимое. «Значит, вот где он скрывается, когда уходит от меня!» Сара направилась в угол, она хотела посмотреть, над чем он работает, но Пэдрейк не пустил ее туда.

— Тебе не стоит подходить к стенам. Вдоль стен и особенно по углам прячутся разные насекомые, жуки и пауки, большие красные, страшные черные, желтые скользкие и пурпурные ядовитые. Некоторые из них очень красивые. Настолько красивые, что часто задаешь себе вопрос: почему они остаются насекомыми, а человек правит миром?!

У Сары по коже побежали мурашки. Внезапно Пэдрейк что-то смахнул с нее и принялся сильно топтать на земле.

— Вот видишь, — улыбнулся он. — Один уже полз по твоей нежной ручке, но я его убил! Это все ты, Сара. Ты так прекрасна, что привлекаешь даже насекомых.

Саре захотелось тут же покинуть руины. Она еле сдерживалась, чтобы не убежать сразу. Но Пэдрейк хотел показать ей лестницу внутри стены, ведущую к башне.

— Сверху ты увидишь замечательную панораму. Пошли!

Он взял ее за руку. Сара посмотрела наверх. Узкие каменные ступеньки поднимались почти вертикально, они были такими высокими, что у нее закружилась голова от одного взгляда на них. Спускаться, видимо, было еще труднее и опаснее. Сару затошнило.

— Нет! — Она отпрянула.

Пэдрейк засмеялся.

— Ты боишься, что у тебя закружится голова? Правда? Хорошо. Мы же не хотим, чтобы у нас кружилась головка, не так ли? Так долго подниматься вверх, но можно быстро оказаться внизу!

— Вернемся, — сказала Сара. Было сыро и пахло плесенью. В щелях рос мох.

Саре полегчало после того, как они наконец вышли из форта и миновали страшные камни. Она вздохнула с облегчением. Снова показались облака, но воздух был чистым и свежим. Сара была рада вернуться даже в этот чертов дом. Ей хотелось выпить.

— Выпей еще, — сказал Пэдрейк, после того как она залпом осушила стакан. — Ты очень нервничаешь!

— Когда мы уедем отсюда, Пэдрейк?

— Скоро. Как только я закончу то, над чем сейчас работаю.

— Роман? Это над ним ты работаешь в форте?

— Можно сказать и так!

6

Мейв вернулась в Бостон, чтобы забрать свои вещи. Я пришла к ней; Мейв чистила ящики и упаковывала одежду. Я сказала, что буду скучать по ней.

— Ты так мало здесь побыла!

— Да, говорят, что для всего есть свое время и место. Мое пребывание в Бостоне закончено!

— Я понимаю, тебе хочется жить поближе к своей крошке. Все так изменилось… Сары нет.

— Тебе не стоит скучать, Марлена, — поддразнивая меня, сказала Мейв. — У тебя же есть Питер. Между прочим, когда вы собираетесь пожениться?

— Ну, Питер кончает учиться в июне будущего года. Мы бы хотели пожениться в Чарльстоне сразу после этого. Мне так не хочется выходить замуж без Сары! По тому, как складываются дела, мне кажется, что она не приедет.

Я понимаю, как тяжело Мейв говорить о Саре.

— Ты ей писала? — спросила Мейв.

— Конечно, мне нужно было сообщить ей, что я помолвлена.

— Ты получила ответ?

— Нет. Я хочу сказать, что ответ пришел, но он был весьма странный. Она ничего не написала по поводу того, что Питер еврей. Это так не похоже на Сару. Мне казалось, что она должна была хоть как-то на это отреагировать… Ну, ты понимаешь!

— Что же она написала?

— Она просто интересовалась, как у меня дела, и писала, как прекрасна жизнь в Эрене. Мейв, мне кажется, что не Сара писала это письмо.

— Мне тоже так кажется, Марлена. Я совершенно уверена, что Сара вообще не получает наших писем. Я также уверена, что он пишет письма от имени Сары, а она об этом даже не подозревает. Я получила грязные письма, состоящие из сплошных ругательств.

Я не могла понять, что сильнее — мое беспокойство по поводу Сары или жалость к Мейв.

— Но зачем он это делает, Мейв?

— Я не знаю, почему он не передает письма Саре, но знаю, почему он нам шлет письма от ее имени. Особенно такие гнусные, какие он пишет мне. Чтобы мы волновались, я, в частности. Он и не хочет, чтобы эти письма были написаны в стиле Сары. А Беттина? Она получает письма? Она не говорила, что они ей кажутся странными?

— Да и еще раз да! Она сказала, что не может поверить, будто Сара могла так измениться. Что она пишет такие холодные письма. Бедная тетя Беттина… Я сказала, что ей просто кажется. Но я не уверена, что она будет еще долго в это верить. Кроме того, она очень хочет повидать Сару. Мейв, если он пишет письма от имени Сары и посылает их нам, что же тогда с ней самой? Почему она нам ничего не пишет? Где ее настоящие письма, которые она писала нам или хотя бы собиралась написать?

Мы посмотрели друг на друга. Ответ было нетрудно вычислить. Их никто не отправлял.

— Мейв, что же нам делать с Сарой?

— Я не знаю. Сара взрослый человек. Она замужем. Мы не можем туда поехать и забрать ее силой. Сара сама должна выпутаться из этой истории.

— Наверно. — Я не была в этом убеждена. — Но я все равно буду беспокоиться о ней.

— Мы все волнуемся. Но Сара умная. И сильная. Когда она дозреет, то сама уйдет от него.

— Надеюсь, что ты права, Мейв.

Мейв попыталась улыбнуться:

— Я тоже на это надеюсь!

Я поняла, что ей хочется поменять тему разговора. Мейв спросила:

— Как твоя мать реагирует на еврейского жениха?

Я засмеялась:

— Она постепенно привыкает к этому. Сначала я боялась, что у нее будет сердечный приступ. Она сказала, что так бывает всегда, когда учишься в таком радикальном колледже, как Редклифф. Но Питер всегда так внимателен к ней — и ей в конце концов пришлось сдаться. Тетя Беттина любит его. Бедная тетя Беттина… — начала было я снова, но вовремя остановилась. — Что будет с этим домом?

— Я дарю его Бостону. Здесь будет клиника душевного здоровья.

— Клиника душевного здоровья на Луисбург-сквер? Боже мой! Всех, кто живет здесь, просто хватит удар!

— С этим должны справиться мои адвокаты. Им хорошо платят — пусть отрабатывают свои деньги!

Я удивленно посмотрела на нее: она говорила весьма резким тоном. Мейв так изменилась, подумала я. Она становится жестокой.

— Что будет с домом твоей бабушки?

— Это не мой дом. Это дом моего… это дом Пэдрейка.

Нет, Мейв не передумала подарить клинику душевного здоровья городу, хотя больше не собиралась жить в Бостоне. Она не станет лично заниматься этой клиникой. Она не хочет никогда больше видеть дом тетушки Мэгги. Мейв понимала, что когда-нибудь, когда ее гнев несколько поостынет, она сможет простить тете Мэгги то, что та дала ей возможность родить Эли, — но Мейв никогда не сможет понять все до конца!

Она все оставляла здесь. Дом, занятия филантропией, воспоминания… Она готова была заново начать карьеру писательницы. Мейв встретится с отцом на поле боя. Если были правы критики, когда заявляли, что она обладает большим талантом, Мейв сделает все возможное, чтобы превзойти его, она станет самой лучшей! Ей нужно что-то предпринять, чтобы наказать Пэдрейка за то, что он сделал с Эли, с Сарой… Бедная Сара!

Возможно, она получит Нобелевскую премию, и тогда посмотрим, как он сможет это пережить! Мейв заперла дверь дома тети Мэгги и даже не оглянулась.

Выехав из Бостона, Мейв было направилась на юг, но повернула обратно. Ей необходимо сделать еще кое-что, прежде чем окончательно сказать прошлому «Прощай!». Нужно в последний раз съездить в Труро. Она проехала по мосту в сторону Кейпа и помчалась по шоссе. Шоссе № 6 стало совсем не таким, каким Мейв его помнила. Но она сама тоже изменилась. Мейв нашла въезд в Ремет-Роуд, и ей все показалось знакомым. Там были дюны и болота, топи и мхи, там была тропа Кренберри-Бог и узкая грязная дорожка, ведущая к дому, их старому дому. Он стоял высоко на скале из песчаника, прямо над морем, все еще в гордом одиночестве. Мейв остановила машину и пошла по дорожке к дому.

Здесь никто не жил, окна были заколочены. Кому теперь принадлежит этот дом?.. Какое это имеет значение! Было очень холодно и сильно дул ветер. Мейв теснее запахнула шубу и подошла к краю скалы, чтобы посмотреть вниз на бушующее море. Она стояла там же, где стоял он в ту ночь, ту первую ночь. Мейв вылезла из кровати и пошла его искать. Она вышла на улицу. Была безлунная ночь, шел дождь, было темно и очень ветрено. Только в Труро бывает подобная кромешная темнота! Вспышка молнии, и она увидела его силуэт. Его накидка развевалась на плечах. Мейв подумала, что никогда не видела ничего более прекрасного. Ей тогда было всего десять лет, столько же, сколько сейчас Эли. Что может понимать десятилетний ребенок?

Мейв трясло от холода, когда она возвращалась к машине. Марк Твен писал, что нет более холодного места, чем Сан-Франциско в августе, но он не был в Труро в ноябре! Мейв развернула машину. Ей хотелось поскорее приехать в Нью-Йорк.

7

— Разве мы не можем поесть в городе? Меня уже тошнит от рыбы, вареного бекона и капусты. Пожалуйста, Пэдрейк, мне нужно хоть какое-то разнообразие! За несколько месяцев мы ни разу не покинули остров. Может, нам стоит поехать в город на ленч и остаться там подольше, а переночевать в Келвее?

— Почему бы и нет. — Пэдрейк казался необычайно сговорчивым. — Я пойду и поищу Имонна. Я уверен, что смогу убедить его отвезти нас в Келвей. В последний раз, когда я его видел, у него были сложности с лодкой. Но он, наверно, уже починил ее. Хотя бы немного.

«Немного починил лодку?»

— Разве мы не можем договориться с кем-нибудь еще?

— Мне кажется, что все заняты работой в церкви. Я пойду и поищу Имонна.

— Я не поеду в лодке, если она не в порядке.

— Я не говорил, что она не в порядке.

— Но ты не уверен, что в ней плыть безопасно. Я не сяду в нее, пока не буду в этом уверена.

— Ты права. Ты ведь не умеешь плавать, не так ли? Хорошо, я пойду и все проверю.

Казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как он ушел. У Сары не было даже никаких часов: ее часики остановились тысячу лет назад! Как она может их снова завести, если у нее нет телефона, чтобы позвонить и узнать точное время?! Или радио. У нее не было ничего! Сара заплакала. Она может пересчитать вещи, в которых она нуждается, и перечисление, вероятно, займет сутки. Сара узнаёт, что наступило завтра, после того, как стемнеет, а потом опять станет светло. Она налила себе рюмку виски. Почему бы и нет? Ей больше нечего делать. Ей нечего делать целые дни, недели, месяцы… Если она не уберется с этого острова, то просто сойдет» с ума! Она была в этом уверена. Сара налила себе еще. И если ей не с кем будет поговорить, кроме Пэдрейка, который разговаривал только тогда, когда ему этого хотелось, подонок, она и сама чокнется, только вдвое быстрее! Сара выпила еще. К тому времени, когда вернулся Пэдрейк, она была вдребезги пьяна.

На следующее утро он затеял скандал:

— Я нашел Имонна и проверил его куррачу, вернулся за тобой, и что же я вижу?! Ты — пьяна, отвратительна и мерзка!

— Да? И когда же ты вернулся? Уже почти ночью. И какое право имеешь ты, именно ты, отчитывать меня за пьянство?!

— Пьющий мужчина — это одно, а женщина-алкоголичка — это мерзость и оскорбление человеческой расы!

Боже мой! Неужели она становится алкоголичкой, как ее мать? Нет, черт возьми. Она не станет больше пить! Она не станет пьяницей. И никто не сможет превратить ее в пьяницу! Ни ее проклятый муж, ни кто иной! Но с Сарой что-то случилось, она менялась. Хотя что в этом удивительного? Этот остров и одиночество!.. Почему Пэдрейк женился на ней? Чтобы похоронить ее здесь? Ее, Сару, которая открывала конгу в «Эль Морокко»?! Если она ему не нужна, тогда чего же он хочет от нее? Ей необходимо как можно скорее покинуть этот остров. Ей нужно уехать отсюда, хотя бы на день, и сейчас же!

— Почему мы не можем съездить в Келвей сегодня? Если все в порядке с лодкой Имонна, почему бы нам не съездить? — умоляла Сара Пэдрейка.

— Кто знает, чем сегодня занят Имонн? Я отказываюсь идти искать его, чтобы, вернувшись, найти тебя опять в невменяемом состоянии.

— Я обещаю больше не пить!

— Я надеюсь, тебе можно верить, Сара.

Она видела, как Пэдрейк пошел в направлении форта, и знала, что он еще долго не вернется. Будь он проклят! Чем она должна заниматься все эти долгие часы?!

Ей так нужно выпить! Наплевать, что она ему обещала не пить. Но она обещала и себе! Сара заплакала. Что с ней станет, если она не выпьет хотя бы немного? Она просто чокнется! А что случилось с ее проклятыми подругами? От них не было ни одного письма. Даже мать ей не писала. «Мама, как ты можешь меня так предавать?» Сара знала, что Мейв злится на нее. Но где письма от Марлены и Крисси?

Она налила в стакан что-то из бутылки Пэдрейка. Она ему докажет! Она назло ему выпьет всю бутылку! Сара попробовала жидкость. Это был не джин. И это была не водка. Жидкость горела во рту. Водка — гораздо мягче, чем этот самогон. Ей даже обожгло желудок. Но что бы это ни было, все уже выглядит не так худо, когда сделаешь глоток.

Он ей не нужен, и ей не нужен этот чертов Имонн и его е… лодка! Она все равно может затонуть, и Сара окажется в этой е… воде, с этими е… акулами! Она найдет кого-нибудь, кто переправит ее в город, и никогда больше сюда не вернется! Завтра Сара займется этим, поищет какого-нибудь рыбака с надежной лодкой. И, отплывая, она будет хохотать в е… красивое лицо Пэдрейка О'Коннора!

Сара отхлебнула прямо из бутылки.

Когда вернулся Пэдрейк, Сара опять была сильно пьяна, но он сделал вид, что не замечает этого.

— Пойдем в постель, — нежно сказал он. Сара тихо лежала, когда он вдруг перестал ее ласкать и встал с кровати.

— В чем дело? — спросила Сара. — Что случилось?

— Что случилось? — засмеялся Пэдрейк. — Заниматься любовью с тобой — все равно что е… с любым камнем, который валяется на дороге!

Он выскочил из комнаты.

Нет, ей нужно выбираться из этой клетушки, с этого острова! Что он ей сказал? «У тебя столько же чувств, сколько у камня на дороге!» Он сравнил ее с камнями, с острыми камнями, о которые разбивались храбрые воины! Сару продрал мороз по коже. Завтра она придет в себя и придумает, как выбраться отсюда. Но сейчас ей нужно еще выпить!

8

Мейв сказала:

— Интересно; когда же меня пустят в студию? И еще мне интересно, что ты там скрываешь? Я уже начинаю думать, что там несколько трупов!

Крисси захихикала:

— Да, это можно назвать трупами. Мане! Гоген! Можно сказать, что я их использовала, а потом избавилась от них. Вот они, в углу, — мои старые работы…

Мейв быстро осмотрела полотна.

— Париж, его улицы, яркие краски. Мне нравятся краски, цветовая гамма.

— Пожалуйста, мадам, не нужно скорых оценок. Эти полотна позднего периода. Бернар, Кандинский, Брак.

— Крисси, почему ты так несерьезна? У тебя есть хорошие картины.

— Пожалуйста, мадам, посмотрите позднейший период. Он выполнен в манере абстрактных экспрессионистов! Я хочу вам показать — Крисси сдернула закрывавшую полотно тряпку. — Ну как?

Мейв так гордилась Крисси! Ее поразил ее стиль. Крисси смеялась над собой, но упорно трудилась. Она серьезно относилась к работе и даже перестала знакомиться с мужчинами, пока, по крайней мере. Слезы потекли по щекам Мейв.

— Господи Боже мой! Я никогда не думала, что мои работы такие ужасные! — усмехнулась Крисси.

Мейв покачала головой:

— Я просто подумала, что если бы здесь была Сара, она уже завтра устроила бы твою персональную выставку!

9

Сегодня она не будет пить. Ей необходимо собраться. Ей нужно подумать о будущем. Ей нужно вспомнить, сколько времени она находится на этом е… острове. Сара помнила, что выходила замуж в июне. Но и под страхом смерти она не смогла бы вспомнить, в каком году. Она приехала в Париж в конце 1948 года… Правильно, она была в этом уверена.

Они поженились в 1949-м или в 1950-м? Она не заметила, когда было Рождество? Но в каком году? Ей было так трудно вспоминать… Она еще подумает над этим, но потом… Сейчас ей следует отвлечься, не думать, как хочется выпить. Сара может написать письмо, но ей же никто не отвечает! Пусть они все провалятся в преисподнюю! Все их разговоры о неугасимой любви не стоят ничего, если они так быстро и легко позабыли ее, Сару!

Она взяла одну из книг Пэдрейка. Шекспир! Сара вздохнула. Шекспира так трудно читать, даже если не нужно подавлять острое желание выпить. Даже если не думать о всех опасностях, окружающих ее. Не думать о НЕМ! Постоянный холод. Насекомое, ползающее внутри форта. Острые жесткие камни и скалы. Падение со скалы в холодную, кишащую акулами воду. Чужие люди на острове, которые не разговаривают с ней, а смотрят с таким подозрением. Сара открыла книгу, у нее дрожали руки. «Макбет»! Боже! Как раз с такой книгой можно весело провести время! Господи, какая она стала нервная. Сара облизала губы: они запеклись и потрескались. Она покинет это ужасное место, и все будет в порядке.

Вернувшийся Пэдрейк был весел, как гном. Но теперь Сара боялась веселого Пэдрейка так же, как и мрачного, и пьяного.

— Что ты поделываешь, моя маленькая женушка? Ты стирала или готовила нам ужин? — Он издевался над ней, зная, что она ничего этого не делала. Местная жительница Фионна приходила к ним каждый день и делала всю домашнюю работу. Сара понимала, что Фионна была счастлива заработать для семьи немного денег. Но Сара могла только догадываться об этом, ибо даже Фионна не разговаривала с ней.

Пэдрейк выхватил книгу из ее рук.

— О, она у нас читала! И что же она читала? Благослови меня Боже — «Макбет»! Вот так так! — Он начал отвратительно хохотать. — Я-то уже начал думать, что ты и читать-то не умеешь!

— Заткнись, ублюдок!

— Ты не умеешь готовить, не можешь вскипятить воду, ты даже перестала следить за собой. Но я вижу, что ты по-прежнему прекрасно умеешь ругаться! Так тебе придется научиться убирать это помещение и следить за чистотой. Фионна больше не будет приходить к нам. В деревне холера!

— Холера?

— Да, моя красавица. Холера, и она такая заразная. Тебе лучше подумать о чистоте в доме. Похоже, что здесь все так и кишит бактериями.

Он отхлебнул из бутылки и запел:

— Она такая молоденькая и не должна покидать свою мамульку!

Пропади он пропадом! Как он может петь? Боже, она заболеет холерой и умрет и никогда больше не увидит свою мамочку! Она выхватила у него бутылку и сделала глоток. Сара не вполне поверила ему насчет холеры. Она теперь ни в чем не была уверена.

Он забрал у нее бутылку и демонстративно вытер горлышко, прежде чем приложил ее ко рту.

— Надо быть очень аккуратным, кругом кишат микробы!

— Ты — ублюдок! Ты — крыса! — Сара заплакала. Она плакала об этой маленькой девочке, которая когда-то думала, что слово «крыса» — это самое ужасное ругательство, которым можно оскорбить человека.

10

Крисси едва могла дождаться, когда Мейв вернется домой после встречи со своей маленькой дочкой. Когда Мейв наконец пришла, что-то напевая, у Крисси было приготовлено шампанское.

— Иди сюда, возьми бокал, я расскажу тебе мои новости. Сегодня мы будем пить за меня!

— Прекрасно! Я с удовольствием выпью за тебя!

— Галерея Кристен предлагает мне выставиться в марте.

— Я так рада за тебя! Ты уже сказала об этом тетушке Гвен?

— Пока нет. Но я вне себя от нетерпения. Она будет очень взволнована. У тебя тоже сегодня был хороший день?

— Да, — Мейв просто сияла. — Эли улыбнулась.

— О, Мейв! — У Крисси в глазах сверкнули слезы. — Давай выпьем за это!

11

— Все еще лежишь? — спросил Пэдрейк. — Уже день на дворе. Ты, как потаскушка, готова все время валяться в постели.

— Ты, сукин сын! Все из-за тебя! Держишь меня на этом проклятом острове, как пленницу! — Но в голосе Сары не было обычного гнева. Она как-то вся онемела и была совершенно дезориентирована, не просыхая уже несколько дней, а сегодня утром опять пила. У нее было ощущение, будто ее мозги поскрипывают в черепной коробке.

— Ты не пленница, моя милая Сара. Ну, положим, уже не такая милая и хорошенькая. Ты похожа на ведьму! Самая великая и горькая правда жизни: ничего нет на свете противнее, чем хорошенькая женщина, ставшая страшной и грязной. Но если мы вернемся к моему первоначальному заявлению, которое я сделал в это прелестное утро, никто тебя здесь не держит в плену. Тебе нужно сделать только одно: спуститься с горы, дойти до берега и договориться с каким-нибудь рыбаком, чтобы он тебя перевез через пролив. Конечно, сейчас зима, и очень холодно, и море такое бурное, каким я его еще никогда не видел, и акулы такие голодные в это время года. Повторяю, холодно так, как бывает холодна угасшая любовь! Кстати, тебе следует быть осторожнее — я вчера видел у двери змею!

— Змею? — тупо переспросила Сара. — В Ирландии нет змей. Святой Патрик изгнал их всех…

Пэдрейк захохотал, он просто вдвое согнулся от смеха.

— Куда, ты думаешь, он их изгнал? На Эренские острова!

12

— Тетушка Гвен! Как прекрасно, что вы сюда пожаловали!

— Крисси, я же не могла не прийти на первую выставку своей племянницы.

— Вы прекрасно выглядите, тетя Гвен.

Тетя Гвен выглядела сверхмодно в полосатом костюме-тройке и в шляпе в стиле Греты Гарбо.

«Боже мой! Что же дальше, тетушка Гвен?»

— Спасибо, Крисси. Ты тоже хорошо выглядишь, только слегка богемно.

— Я стараюсь выглядеть в стиле Монмартра! Мне казалось, что так лучше, если моя выставка называется «Апрель в Париже».

Крисси повернулась, чтобы тетя Гвен могла ее как следует рассмотреть. Все пришло в движение — ее юбка-клеш, большие золотые серьги и длинные, гладкие блестящие волосы.

— Весьма эффектно, Крисси!

Разве тетя Гвен ничего не собирается сказать по поводу ее картин? Крисси была просто поражена.

— Ты не выпьешь немного вина, тетя Гвен?

— Я еще не ухожу и выпью попозже. Здесь есть некоторые люди, с которыми я бы хотела поговорить. У тебя хорошее начало, Крисси. Здесь присутствуют некоторые весьма важные и значительные персоны из мира искусства. Мне кажется, что их привлекло имя Марлоу.

«Бац!»

— Я вижу здесь твою хорошенькую подружку-ирландку. Она разговаривает с этой неутомимой мисс Форс. Опять забыла ее имя.

«Бац!»

— Мейв О'Коннор, тетя Гвен! Она стала знаменитостью, вы знаете. Ее роман был опубликован в прошлом году, и ее очень хвалили.

— Да, я что-то вспоминаю. Но чем она сейчас занимается?

— Она пишет следующую книгу, — пробормотала Крисси.

— А эта твоя маленькая евреечка? Сара Голд! Она вышла замуж за отца Мейв О'Коннор, не так ли? Как интересно. Как у нее дела? Ей следовало быть здесь сегодня.

«И опять бац, тетушка Гвен!» Она не собирается с нею говорить о Саре.

— Извини меня, тетя. Мне необходимо поговорить кое с кем.

— Конечно. Между прочим, Крисси, я очень довольна тобою.

— Да?

— Ты — талантлива. Меня это не удивляет. Ты же из семьи Марлоу. А все Марлоу талантливы.

Крисси вздохнула. «Ты все знаешь, тетушка Гвен. Твои фотографии обнаженной натуры — весьма скандальны!»

Гвен вернулась на следующий день.

— Критика хорошо отзывается о тебе, Крисси. Я тобой горжусь.

— Можно сказать, что критики не были ко мне слишком суровы, — заметила Крисси. Она держалась скромно, но была довольна. Ее тетка специально пришла, чтобы сказать ей об этом.

— Ты продала уже много картин?

— Несколько штук, но ведь это пока только первый день.

— Конечно. Мне бы хотелось, чтобы ты подарила хотя бы две картины музею Марлоу. Ты же сама носишь это имя.

Крисси не могла решить, нравится ли ей это предложение.

— Подарить, тетя Гвен? Но у музея Марлоу есть деньги для покупки картин, не так ли? Если музею нужны мои картины, ему придется купить их. Я ведь из семьи Марлоу, и мы, Марлоу, не достигли бы ничего, если бы бесплатно раздавали вещи, которые можно продать и получить за них деньги!

Гвен Марлоу кисло улыбнулась:

— Ты права. Я свяжусь с тобой. Между прочим, ты слышала насчет Гвенни?

«Выкладывай, тетя Гвен. Мы тебя послушаем. Какую удивительную вещь совершила малютка Гвенни, чтобы принизить мои достижения?!»

— У нее два месяца назад родились близнецы. Поэтому она не смогла прийти к тебе на выставку. Такие хорошенькие маленькие девочки, прямо картинки!

«Бац-бац!»

— Как прошла сегодня выставка, Крисси? — спросила Мейв, когда Крисси вернулась домой.

— Хорошо. Я продала еще две картины. Приходила тетя Гвен. Слушай, она хотела, чтобы я пожертвовала две картины в ее музей.

— Что ты ей сказала?

— Чтобы она их купила!

Мейв засмеялась.

— Знаешь что? Я подарю Марлене и Питеру одну из моих картин в качестве свадебного подарка.

— Мне кажется, что это великолепная идея.

— А что ты им подаришь?

— Я уже об этом думала. Марлена будет выходить замуж в июне, а июньская невеста должна совершить великолепное свадебное путешествие. Мне кажется, что их бюджет не выдержит длительного медового месяца, поэтому я и решила, что им пригодится такой подарок.

— Прекрасная идея. Жаль, что это не пришло мне в голову. Мой подарок будет выглядеть по сравнению с твоим просто дешевым. Куда ты собираешься отослать счастливую пару?

— В Англию, Шотландию и Ирландию, на Эренские острова!

«Все правильно. Куда же еще?»

Крисси хотелось надеяться, что в июне не будет слишком поздно.

13

Сара не выходила из дома уже несколько дней. Она старалась ничего не есть. Она была убеждена, что пища кишит бактериями, пропитавшими весь остров. И эти насекомые из форта — их везде было полно. Она старалась совсем не слезать с кровати. Зачем она вообще приехала сюда? Ну да — она была замужем за Пэдрейком. У них был медовый месяц… Было ли все это? Сара спала урывками, часто просыпалась. Почему она здесь? Она не может вспомнить… Как-то она проснулась от ужаса: она здесь, чтобы Пэдрейк мог ее уничтожить!

Ей нужно вымыть волосы. Когда она их мыла в последний раз? Но у нее нет шампуня. Нет горячей воды. Блондинкам следует часто мыть голову. Ей кто-то это когда-то сказал. Сара старалась вспомнить кто. Ей вдруг это показалось очень важным. Но чем сильнее она старалась вспомнить, тем больше забывала. Она засмеялась и принялась сосать палец. Сара Голд сказала ей это.

Под кроватью лежала ее косметичка. Она не любит выходить без косметики. Нужно хотя бы покрасить губы. Но ей придется вытащить косметичку, не заглядывая под кровать. Там живет семейство змей, и ей не следует беспокоить их. Она начала вытягивать косметичку, осторожно, осторожно, стараясь не произвести ни единого звука.

Сара заглянула в зеркало. Боже, чье это лицо? Чьи это волосы? Не ее. У Сары были светлые волосы. Волосы у этой леди были темными от грязи. Темные, как засохшая воздушная сахарная вата. Когда она прикоснулась к ним, они ломались у нее в руках, превращаясь в пыль.

— Ты кто? — спросила Сара у леди из зеркала и захихикала, но тут же перестала. Сколько времени она находится в этой комнате? Сара вспомнила, что у нее есть календарь. Он в чемодане, в углу комнаты. Она его там видела, или это ей показалось? Нужно достать чемодан. Но это весьма сложно. Сара отпила глоток из бутылки, которую спрятала под покрывало, и осторожно встала с кровати. Она начала прыгать с одной ноги на другую, чтобы обмануть жуков и пауков, допрыгала до угла комнаты, схватила чемодан, допрыгала обратно до кровати и свалилась на нее.

Сара ворошила прозрачное нижнее белье, белые шелковые платья, красивые костюмы. Такие элегантные вещи! Чьи они? Она стянула с себя грязный свитер, попыталась надеть платье, но у нее не хватило сил. Она так устала. Сара заскулила и сдалась. Потом заметила календарь, засунутый в кармашек чемодана, и, рывком вытащив его, тупо уставилась на ряд чисел. Какой сейчас месяц? Сколько времени она находится здесь? Почему кто-нибудь не напишет ей? Почему они не отвечали на ее письма? Она им писала, она была почти уверена, что писала им. Кому? Маме. Где ее мама? Сара писала также своим подругам. Она не помнит их имена, но ведь она же им писала! Они забыли ее, даже мама. Они оставили ее здесь, в этом форте, с его камнями, незнакомыми людьми, холерой, пауками и жуками, акулами, где кругом зараза и микробы!

Сара выпила еще. Сегодня она вообще не станет есть. Она знала: он хочет ее отравить. Если она не будет есть, он не сможет отравить ее. Но она будет пить! Алкоголь убивает яд, и ей становится приятно. В алкоголе имеется сахар. Кто-то когда-то сказал ей об этом. Сара засмеялась. Это сказал ее отец. Она в этом совершенно уверена.

Папочка! Она напишет своему папочке, и он приедет за ней. Она напишет ему, как только отыщет ручку. Она напишет письмо завтра и попросит кого-нибудь из этих вонючих рыбаков его отправить. Сара захихикала. Она ему заплатит. А где деньги? У нее же полно денег. Где ее чековая книжка? Она никуда не должна выходить без чековой книжки. Ее необходимо найти, и тогда она сможет отправить письмо.

— Ш-ш-ш, — тихо! — обратилась она к комнате. — Только не проболтайтесь ему!

Пэдрейк, вернувшись, нашел ее обнаженной до талии и жующей ногти — вернее, то, что осталось от них. Вместо пальцев у нее была кровавая масса, и ему пришлось применить силу, чтобы обработать их антисептиком. Пэдрейк мыл Сару раз в несколько дней, чтобы у нее не было никаких прыщей или фурункулов. Она была почти готова для отправки ее домой. Он высчитал, что ему понадобится еще несколько недель, чтобы довести Сару до кондиции. Он отпустит ее домой и у нее на теле не будет ни царапинки. Он даже вымоет ей волосы.

Пэдрейк положил немного какой-то еды из горшка в тарелку.

— Пора есть, моя любовь. Тебе надо поесть, иначе от тебя совсем ничего не останется, а это нам невыгодно. Если ты съешь это, я дам тебе кое-что запить. Если ты не станешь есть, то не получишь ни капли.

14

Крисси вернулась домой из галереи и нашла Мейв в спальне.

— Слава Богу, сегодня последний день выставки. Какое счастье! — Тут она увидела, что Мейв собирает дорожную сумку. — Куда ты отправляешься? — спросила Крисси удивленно.

— Я заказала билет на Шеннон на сегодня.

Крисси побледнела и, сев на кровать, тихо спросила:

— Ты что-нибудь узнала? Что случилось? Она умерла? — закричала Крисси.

— Нет! Нет! — Мейв обняла Крисси. — Но я поеду и привезу ее домой.

— Но ты сказала, ты сама сказала, что мы не можем ничего сделать. Что Сара все должна сделать сама… — плакала Крисси.

— Я помню, что говорила это, прости меня, Боже! Но когда я увидела Эли, то поняла, что иногда люди не могут помочь сами себе. Я связалась с детективами в Шенноне, и они отправились в Эрен…

— Что они там обнаружили? — закричала Крисси в нетерпении.

— Успокойся, Крисси, умоляю тебя. Она жива! Они ее не видели — они сказали, что не могли войти в дом…

— Тогда откуда они знают, что она жива?

— Она жива. Инспекторы говорили с людьми на острове, и те сказали, что она, Сара, не выходит из дома, но все еще там…

— Мейв, ты сказала «дом». Дом — это то же, что и в Ньюпорте, — большой дом с удобствами, не так ли?

— Нет, тот дом больше похож на хижину, без всяких удобств. Там нет никаких замков, Крисси, больших домов в Эрене нет. Только маленькие, примитивные домишки — просто крыша над головой.

Крисси начала ломать пальцы. «Как может Мейв быть такой спокойной?»

— Но они уверены, что Сара там?

— Да, Крисси. Однако если судить по словам местных жителей, Саре плохо — и физически, и душевно. Но она жива, и я поеду и заберу ее оттуда. Прежде чем… — У нее задрожал голос. — Иначе мы ее уже не спасем.

— Почему эти инспекторы не могут просто ворваться в эту хибару и забрать Сару с собой?

— У них нет для этого никаких оснований. Мы не можем возложить на них такую обязанность! — Мейв говорила уверенно и твердо.

— Но ты не можешь ехать, Мейв. Поеду я!

— Нет, это нужно сделать мне. Я втравила ее в это — мне и следует ее вернуть. Если бы не я, мой отец никогда бы не выбрал Сару, чтобы сделать с ней такое…

— Но как ты сможешь увидеть его? Тебе будет нелегко!

— Вот и нет! Только я могу разговаривать с ним. Теперь я знаю, как с ним себя вести!

— Хорошо, тогда и я поеду с тобой.

— Ты уверена, что можешь поехать?

— Конечно, уверена. Кроме того, наша сила в количестве! Я звоню насчет билета. Если там не окажется свободных мест, мне придется купить этот е… самолет!

Мейв молилась всю дорогу, ее пальцы перебирали четки, губы тихо шевелились. Крисси знала: Мейв молится о том, чтобы они успели спасти Сару. Крисси тоже захотелось прочесть молитву. Черт, ей не нужны были четки, ей был нужен только Бог! Она закрыла глаза и начала молиться.

Два ирландских инспектора-детектива встретили их в аэропорту Шеннона и отвезли в Келвей, где их ждала лодка.

— Будьте готовы, — предупредил их инспектор Дермот Лиа. — Поездка по морю весьма тяжелая, и еще большие трудности вас ожидают на острове.

Погода поменялась, начался дождь. Крисси и Мейв крепко держались за руки, они никогда в жизни не были так напуганы. Море было черным и бурным. Лица двух сопровождающих были мрачными и угрюмыми, какие бывают у мужчин, когда они отправляются на войну.

Когда наконец они высадились на острове Инишмор, Крисси была в шоке. Ей еще никогда не приходилось видеть такое запустение. Все кругом было серым. В мир пришла весна, но здесь ею даже и не пахло. А бывает ли она здесь когда-нибудь? Как могла Сара, маленький веселый цветочек, как она могла все это выдержать, подумала Крисси. У нее защемило сердце.

Мейв не пришла в ужас от этого острова. Она ожидала именно этого.

— Мы должны подняться туда, — сказал им инспектор Финли Деверо. Его рот сжался в прямую узкую линию. Он показал наверх.

— Туда, вверх по скале, где расположен старый форт.

Женщины посмотрели наверх и увидели зловещие руины.

— Домик расположен там, за руинами, его не видно отсюда.

— Боже, она не может быть живой, — застонала Крисси.

— Тихо! Она — жива. Она должна быть живой. Нам нужно держать себя в руках, Крисси, иначе мы не сможем спасти Сару.

Мейв подумала: «Это испытание, Бог испытывает меня. Если я увижу его и не дрогну, то мы спасем Сару. Если мы спасем Сару, я буду чувствовать себя и сильной. Если я почувствую себя сильной, то я смогу спасти Эли!»

— Нам нужно обойти форт — хижина расположена с другой стороны, — сказал Дермот Лиа.

— Боже, Мейв, посмотри на эти жуткие камни! Они торчат повсюду, если упасть на них, они пронзят тебя насквозь.

— Вы правы, — сказал Финли Деверо. — В старые времена многие нападавшие нашли смерть на этих камнях. — В его голосе звучало удовлетворение.

— Не смотри на камни, — сказала Мейв. — Крисси, я сказала тебе, отвернись!

Сама Мейв смотрела на вершину форта — древнюю наблюдательную башню, которая, казалось, парила в небе, — самая высокая точка Эрена. Отсюда можно было видеть не только море, но и весь остров. И здесь, глядя на них, как древний бог судьбы, ждущий и наблюдающий за захватчиками, стоял ОН, черная фигура в черной накидке, которую Мейв так хорошо помнила. Его было ясно видно на фоне темнеющего неба.

Она не отвела своего взгляда, она не дрогнет!

Крисси тоже посмотрела вверх — на что так уставилась Мейв?

— Боже мой! — прошептала Крисси, тесно прижимаясь к подруге.

— Все в порядке, Крисси. Со мной все в порядке. Нам нужно скорее забрать отсюда Сару.

— Дверь заперта, — сказал Дермот Лиа.

— Вышибайте эту проклятую дверь, — закричала Крисси. — Какого черта, вы здесь с нами именно для этого!

Лиа посмотрел на Деверо, они все еще колебались.

— Поднажмите. Кто первый выбьет эту чертову дверь, получит еще тысячу долларов! — громко закричала Крисси.

Мужчины нажали, и слабенькая дверь распахнулась.

Секунду они стояли в дверях, не решаясь войти, потом ринулись внутрь. В первой комнате ничего не было, кроме очага и двух стульев. Но из второй комнаты неслись причитания и вопли, от которых кровь стыла в жилах! Они никогда не слышали ничего подобного.

На кровати в углу лежал исхудавший полутруп и выл низким голосом. Крисси рыдала, глядя на Сару: ту просто невозможно было узнать. Мейв тихо плакала.

— Сара, это мы — Мейв и Крисси… Мы приехали забрать тебя домой, дорогая Сара.

— Ш-ш-ш, тихо, вы потревожите змей, — шептал тихий хриплый слабый голосок.

— Мейв, Мейв, мы опоздали…

— Нет, не может этого быть! Я не позволю! — Мейв обратилась к мужчинам: — Поднимите ее скорее, ради Бога! Вынесите ее. Чего вы ждете?!

Сару легко мог поднять и один. Ее нес Деверо, а Лиа не спускал глаз с башни: у этого сумасшедшего ублюдка могло быть ружье. Крисси бежала рядом с Деверо и повторяла снова и снова:

— Мы любим тебя, Сара. Мы так тебя любим. Сара, мы позаботимся о тебе. Сара, это Крисси, это я, Крисси, и Мейв тут рядом…

Она обернулась, ища Мейв, чтобы та тоже что-нибудь сказала Саре, и увидела, что Мейв продолжает смотреть вверх на разрушенный форт.

— Мейв, пошли скорее, Мейв! Они говорят, у него может быть ружье!

Но Мейв не двигалась. Она высоко подняла вверх правую руку, она сжала кулак и грозила небесам!

Швейцария. 1951–1952

1

Перевезти Сару через залив оказалось непросто. Она словно рехнулась от боязни темной воды и призрака акул. Путешествие получилось трудным даже для невозмутимых детективов. Но как только они прибыли в Келвей, Крисси начала действовать.

Она так хорошо всем распорядилась, что Мейв была просто поражена. Крисси нашла врача и попросила сделать Саре укол, чтобы та уснула, потом вызвала «скорую помощь», чтобы отвезти Сару в аэропорт Шеннона. Пока Сара спала в карете «скорой помощи», под наблюдением врачей, ей ничего не грозило и сон мог пойти ей на пользу; Крисси уселась за телефон и после десяти или двенадцати звонков смогла нанять чартерный самолет: Сару было невозможно транспортировать на обычном самолете. Крисси также договорилась с клиникой «Лютеция», недалеко от Лозанны, чтобы они были готовы к прибытию новой больной.

— Почему Швейцария? — спросила Мейв. — Я считала, что мы везем Сару домой.

— Когда Сара придет в себя, ей будет неприятно, если кто-нибудь в Нью-Йорке увидит ее такой, какая она сейчас, или если хоть словечко дойдет до Чарльстона… Врачи «Лютеции» известны своим профессионализмом и молчанием. Они виртуозы в своем деле и могут вернуть человека с того света.

«Возрождение». Интересно, Крисси выбрала это выражение случайно или нет? Может, врач из «Лютеции» употребил его, когда договаривался с Крисси? Мейв не стала уточнять. Это слово несло в себе столько значений, оно звучало так обнадеживающе! «Возрождение!». И перед ней вставал образ прежней Сары, которая крепла день ото дня, набиралась сил с каждой неделей. Розовая, цветущая, сияющая Сара, у нее опять выросли и окрепли роскошные белокурые волосы… Она сидит в постели среди кружевных подушек в розовом неглиже, она покрывает свои длинные ногти сияющим фиолетово-пурпурным лаком и говорит в своей обычной манере: «Мне сделали сегодня просто великолепный массаж. Вам тоже обязательно нужно воспользоваться услугами этого массажиста, работающего в «Лемм». Если кто-то узнает, что вы были в Лозанне и не ходили на массаж в «Лемм», вас просто закидают тухлыми яйцами!» Она скажет это или что-нибудь другое, но совершенно в духе великолепной Сары! «Господи, пусть настанет этот день! И если только Сара выздоровеет, Боже, я обещаю, что буду тебя слушаться и не стану тебе возражать!»

Они сидели и смотрели, как беспокойно Сара спит: время от времени она начинала метаться и плакать во сне.

— Наконец-то мы избавились от смеющихся детективов — Хихикающий Дик Трейси и его друг — Улыбающийся Сэм Лопата, — сказала Крисси. Ей хотелось, чтобы Мейв расслабилась хотя бы немного. Мейв благодарно улыбнулась ей в ответ.

Теперь, когда Сара была в руках врачей клиники «Лютеция», Крисси и Мейв нужно было ждать, пока врачи не придут к единому мнению о ее состоянии. Они остановились в «Палас-отеле» в Лозанне.

— Ты позвонишь Марлене, а я Беттине, — сказала Мейв.

— Что мы им можем сказать? — Крисси очень нервничала.

— Марлене ты скажешь правду, что мы ждем диагноз…

— Хорошо, — Крисси перевела дыхание. — А Беттине?

— Я постараюсь все смягчить, по возможности. Нам не нужно, чтобы она заболела от переживаний.

— Бедная Марлена, у нее свадьба через месяц, а тут такие новости!

— Ну, теперь мы знаем хоть что-то положительное. Марлена все равно сходила с ума от беспокойства. Теперь нам известно, какой бы больной ни была Сара, она вне опасности.

— Да.

Каждое утро в течение пяти дней они звонили в клинику, но им все еще не могли сообщить ничего определенного. Напряжение было страшное. Они ходили по магазинам, так как ничего не взяли с собой, принимали ванны, пили чай, сидели в баре отеля и слушали американских певцов, даже ходили на просмотр новых моделей одежды — весьма официальное мероприятие. Были на одном приеме, где присутствовали международные знаменитости, прибывшие в свои шале с началом нового летнего сезона. Они ждали.

Наконец, когда они уже совсем извелись от ожидания, их пригласили в клинику. Они вошли в темную комнату, великолепно обставленную, и сели на диван с коричневой бархатной обивкой. Женщина в темно-красном шелковом платье, больше походившая на гостеприимную хозяйку, чем на ассистента клиники, подала им шерри. Она объявила, что сейчас придет сам доктор Лютеций, который выразил желание поговорить с ними.

— Как ты считаешь, нам нужно стать на колени и поцеловать его кольцо, когда он войдет в комнату? — шепотом спросила Крисси.

— Может, мы просто сделаем реверанс.

Когда, наконец, к ним вышел доктор. Лютеций — в костюме, а не в церковном облачении, — обе вздохнули с облегчением.

— Вы правильно сделали, что привезли свою подругу именно сюда, — сказал им доктор. Девушки вздохнули еще раз. Казалось, доктор Лютеций скажет им обнадеживающие слова.

— Здесь мы используем такие методы лечения, от которых, непонятно по какой причине, американцы отказываются. — Он покачал головой и с возмущением взмахнул руками. — Возрождение организма на клеточном уровне — это единственное лечение, которое может помочь Саре. — Он понизил голос до шепота, и Крисси и Мейв пришлось наклониться к нему. — Это и лечение сном в сочетании с еще некоторыми медицинскими методами… К счастью, Сара стала пить недавно, поэтому алкоголизм еще не причинил ей необратимых разрушений. Последствия голодания, недостаток витаминов, еще некоторые нарушения в организме — все это можно преодолеть…

«Преодолеть». Крисси и Мейв посмотрели друг на друга, у них повысилось настроение.

— А ее волосы? — спросила Крисси. Дурацкий вопрос, но как сможет Сара полностью прийти в себя, если ее волосы не станут такими, какими они были прежде.

Доктор дернул головой и фыркнул, как бы говоря: «Какое значение имеют ее волосы?» Вслух сказал:

— Через месяц… два, самое большее.

«Какое счастье и облегчение!»

Потом доктор Лютеций повернулся к ним спиной, взялся за шнур и раздвинул занавески, скрывавшие стену из стекла, за которой был великолепный швейцарский пейзаж, прекрасные горы до самого горизонта и изумительно синее небо.

— Что касается психики — тут все не так просто…

Мгновенно исчезло чувство облегчения, и опять вернулось напряжение. Крисси крепко схватила Мейв за руку. Доктор Лютеций повернулся к ним.

— Лечение ее психики займет достаточно длительное время.

Они снова вздохнули с облегчением. Доктор Лютеций сказал: «длительное время», он не сказал «неизлечима».

— Сколько же потребуется времени? — спросила Мейв.

Доктор нахмурился, щелкнул пальцами.

— Сейчас невозможно сказать точно: три месяца, шесть месяцев, год. Что касается физического состояния — время на стороне Сары. Состояние паранойи установилось у нее недавно, и поэтому мы можем надеяться на выздоровление. К сожалению, она страдает сразу от множества фобий, поэтому все так сложно.

— Что вы имеете в виду, доктор? Что значит множество фобий?

— Мы вели наблюдение за Сарой и проверяли ее в течение нескольких дней. Мы выявили множество страхов, одни из них более сильные, другие послабее. — Он взял в руки историю болезни Сары и прочитал: — «Акрофобия — боязнь высоких, возвышенных мест. Боязнь острых предметов. Аквафобия — боязнь воды. Боязнь пауков и насекомых — очень сильно выражена». И так далее и тому подобное, я не стану перечислять все. Конечно, нам придется сражаться с самым сильным страхом — Сара безумно боится того, кто, видимо, виноват во всех этих несчастьях. В борьбе за психику Сары могут пройти многие месяцы, и чтобы легче и быстрее избавить Сару от множества фобий, родившихся вследствие страха ее мужа, нам следует устранить причину — этот самый сильный страх. Да, мы сможем помочь вашей подруге. Я уверен, что невозможно помочь тому, кто почти уничтожил психику Сары. Это может показаться кощунственным, но то, чего он смог достичь всего за год, просто поразительно! Он мог бы стать великолепным психиатром… Мне очень жаль, что я не смогу заняться им самим… Просто поразительно… — Он понизил голос, задумавшись об удивительной личности и талантах Пэдрейка О'Коннора. Ему было бы так интересно исследовать его самого.

— Мне кажется, я должен еще кое-что объяснить, чтобы вам стала более понятна проблема здоровья Сары. В мире немало тех, которые живут несколькими подобными страхами. Вы обе, наверно, знаете людей, которые смертельно боятся, ну, например, пчел или ни за что на свете не согласятся влезть на высокую лестницу… Но у Сары мы обнаружили четырнадцать разновидностей, и их может быть еще больше. Все эти страхи в сочетании с алкоголизмом и полной изоляцией… — Он развел руками, потом, поправив пенсне на кончике острого носа, добавил: — Еще одно: Сара беременна, три месяца.

Крисси вскрикнула, а Мейв скомандовала:

— Сделайте ей аборт!

Крисси снова вскрикнула, и Мейв тихо сказала, как будто, кроме них, в комнате никого не было:

— Ты что, действительно хочешь, чтобы Сара родила этого ребенка? Чтобы в нем была больная бешеная кровь О'Конноров?

— О, Мейв, — простонала Крисси, — пожалуйста, не говори так.

— Это правда!

— Дамы, прошу вас, — сказал доктор Лютеций, он был раздражен. — Ваши дискуссии тут ни к чему. Я просто сообщил вам информацию. Вот и все. Я бы не желал, чтобы вы ее обсуждали. — Он посмотрел на золотые часы. — В данный момент Сару готовят к аборту. Мы не можем позволить, чтобы ее беременность помешала лечению или замедлила его процесс. Теперь вы можете отправляться домой, а мы займемся своим делом.

«Ехать домой? И оставить Сару одну среди незнакомых людей? Чтобы рядом не было знакомых лиц, которые могли оказать ей поддержку?» Доктор прочитал вопрос на их лицах.

— Вы не можете ей помочь, а мы можем. Честно говоря, ваше присутствие будет нам мешать. — Он посмотрел на календарь. — Вы можете ее увидеть… ну, через два месяца, я буду вас ждать… первого августа. Конечно, к тому времени все еще не будет возможности увезти ее домой, но с ней уже можно будет повидаться. Счастливо, леди!

Он пожал руки Крисси и Мейв и вышел из комнаты. Девушки беспомощно смотрели друг на друга. Они не могли спорить с врачом, если бы даже им представился для этого шанс.

Стюардесса принесла напитки. Они не стали есть и даже не разговаривали друг с другом. Каждая была занята своими мыслями, обе думали о Саре, которая к тому моменту избавилась от плода. Наконец молчание прервалось.

— Мне кажется, было бы ужасно, если бы по выздоровлении Саре принесли ребенка, который вечно напоминал бы ей о том, что следует забыть раз и навсегда! — сказала Крисси. Она, наверно, просто рассуждала вслух, а не старалась поддерживать разговор. Потом, осознав, что она сказала, да и кому — Мейв! — Крисси хлопнула себя ладонью по рту. «Боже, какая же я дура!»

— Прости меня, Мейв, я просто лошадиная задница!

— Все в порядке, Крисси. Впервые увидев крошку Эли, я проклинала тетушку Мэгги за то, что она разрешила мне родить ребенка. Но сейчас, когда я смотрю на нее и мое сердце разрывается, я не жалею, что она живет на белом свете. Она такая милая, я люблю ее больше жизни. Но это моя точка зрения. Мы не знаем, что могла бы думать по этому поводу сама Эли. Если бы у нее был выбор, согласилась бы она на эту неполноценную жизнь, которую она вынуждена вести?! Я могу сказать тебе только одно — я никогда больше не стану обсуждать эту проблему.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты думаешь, что я когда-нибудь рожу еще одного ребенка?

— Но Эли родилась от… Ты сама знаешь, в чем тут дело… Это совсем не значит, что и другой ребенок будет…

— То, что я сказала в офисе доктора Лютеция по поводу крови О'Конноров… Я не изменю своего мнения и не дам О'Коннорам второго шанса.

«Можно возразить?» — подумала Крисси.

— А я хочу ребенка больше всего на свете.

— Я знаю. — Мейв пожала ей руку. — У тебя будут дети!

— Я в этом не уверена. Я уже отказалась в двух случаях. Может, меня накажет Бог и не даст мне больше такой возможности.

— Даст. Бог добр.

— Мне бы хотелось обладать твоей верой, Мейв. После всего, что тебе пришлось пережить…

— Дело не в вере, Крисси. Что нам выбрать? Если мы не будем верить? Как жить дальше?

Они услышали по радио объявление, что самолет приземлится через десять минут и что погода на земле хорошая.

— Когда Сара узнает, что пропустила свадьбу Марлены, она будет так расстроена, — сказала Крисси, зажигая сигарету, чтобы успеть выкурить ее до того, как появится знак «Не курить!».

Мейв закатила глаза:

— Господи, какая короткая у нас память! Послушай, что ты сказала. Если Сара станет переживать, что пропустила свадьбу, это же будет просто великолепно!

— А ведь правда, — засмеялась Крисси. — Я надеюсь, что она будет сильно из-за этого переживать! Ты все еще собираешься послать Марлену и Питера в свадебное путешествие в Ирландию?

— Нет. Я бы хотела, чтобы они ненадолго отложили свой медовый месяц. А потом они смогут поехать в Париж, Лондон, а затем в Швейцарию, как раз первого августа. Что ты по этому поводу думаешь?

— Мне кажется, это великолепно. И знаешь, что я еще скажу, — Марлена тоже будет весьма довольна!

2

Крисси снова занялась живописью, а Мейв вернулась к сочинительству. Она уже почти закончила свою вторую книгу и собиралась сдать ее в начале осени, как только они вернутся из Европы. Прошли две недели с тех пор, как они вернулись из Швейцарии, а Мейв все еще не повидала свою дочку. Крисси решила с ней поговорить, хотя ей было это довольно трудно, так как она не знала, с чего начать. Неужели Мейв не хочет видеть девочку, потому что та так напоминала своего отца? Наступил момент, когда Крисси уже больше не могла сдерживаться.

— Мейв, я не понимаю, что происходит? Ты так занята своей книгой и у тебя нет времени навестить Эли? Или здесь что-то другое?

— Я думала, что ты все понимаешь, — ровным голосом сказала Мейв. — Я не могу поехать к Эли. Пока не могу.

Крисси была поражена.

— Почему не можешь. Разве ты не понимаешь, как это плохо для ребенка? Ты постоянно навещала ее, была к ней так внимательна, проявляла к ней такую любовь, пока она не стала на нее реагировать… Она улыбалась, стала говорить, и вдруг ты перестала видеться с ней. Ты ее просто предаешь… — Крисси замолкла. Она, как всегда, сказала слишком много.

— Ты считаешь, что я не думала об этом? — У Мейв был такой грустный голос. — Я не сплю ночами и все думаю об этом. Почему, ты думаешь, я не спешу навестить ее? Я боюсь, что он может выследить, где находится Эли. Когда я знала, где он — в Эрене с Сарой, — я могла спокойно приходить к ней. Но теперь он может быть здесь, в Нью-Йорке, шпионит за мной. Как ты думаешь, сколько у него займет времени, чтобы понять, что связывает меня с этим домом? Не забудь, я сказала Саре, что у меня есть ребенок от Пэдрейка. Мы не знаем, рассказала ли она ему об этом. Если да, тогда все возможно. Теперь тебе все понятно? Может, я просто перестраховываюсь, но все равно не хочу рисковать.

— Мейв, но это же ужасно, что ты не можешь навестить Эли. И для нее это так плохо. Что же ты будешь делать?

— Писать книги и посылать детям подарки. Я могу делать только это.

— Разве здесь не может помочь тетя Крисси? Я могу сказать Эли, что Мейв ее не забыла. Я могу постоянно ходить туда. Может, я могу позаниматься с детьми. Ты понимаешь — рисование и все такое.

Мейв обняла Крисси.

— Я думаю, это просто прекрасно, тетя Крисси… — Она засмеялась. — Но я не знаю, как на это будет реагировать милейшая мисс Уиттакер. Она твердый орешек.

Через год или больше Сара освободится от кошмара, подумала Крисси. Но когда будет свободна Мейв?

3

За неделю до свадьбы я сказала маме, что пригласила дядю Мориса.

— Ты сошла с ума? — спросила мама, поправляя розы. Она даже не повышала голос — мысль казалась ей такой идиотской, что она не собиралась тратить нервы на ее обсуждение.

— Мама, мне кажется, ты меня не поняла. Я не говорила, что собираюсь пригласить дядю Мориса. Я сказала, что уже его пригласила.

Она положила розу, которую собиралась поставить в белую стеклянную вазу.

— Как ты можешь даже говорить подобные вещи?

— Я считаю, что мне следовало это сделать. Мама, дядя Морис хорошо относится ко мне. Он платил за мое обучение в колледже…

— Мы его об этом не просили, не так ли?

— Мне кажется, что дело не в этом. Мама, он заплатил за мою учебу. Он беспокоится о Саре. Так тяжело, когда ты один и волнуешься о своих близких. Тебе не с кем поделиться своими заботами.

— Не наша вина, что он один, и мы не должны беспокоиться об этом. Разве мы настаивали, чтобы он женился на этой англичанке? Не наша вина, что она покинула его и вернулась в Англию.

— О, мама… попытайся хотя бы немного понять и простить его. Я уверена, что если бы здесь сейчас была Сара, она бы не оставила его одного, она бы смягчилась хоть немного.

— Все прекрасно и удивительно для тебя и Сары. Если бы она была здесь и в полном здравии… Но я думаю о Беттине. Она станет считать тебя бесчувственной племянницей и будет права! Она даже может вообще отказаться присутствовать на твоей свадьбе, и я не стану ее обвинять в этом.

Тетя Беттина слышала наш разговор. Она вошла и сказала:

— Все в порядке, Марта. Я тебе благодарна, что ты щадишь меня, но и Марлена права. Морис хорошо относится к ней. И он так одинок. И ему не повезло, как повезло мне. У меня есть ты, Говард, и Марлена, и моя Сара. Бог даст, она скоро поправится и будет снова цвести. Кроме того, мне кажется, что Марлена права в том, что чувствовала бы Сара по отношению к Морису. Мне кажется, что она была бы довольна, если наша семья пригласит его в такой счастливый для Марлены день. Я стала сильной, и все благодаря тебе, моя дорогая Марта… — Она подошла и поцеловала сестру. Та закашлялась. — Я смогу встретиться с Морисом. Я даже смогу его простить. И пожелать ему всего доброго.

Мама сказала:

— Хорошо, тогда пусть он присутствует на нашем празднике. В конце концов, это твой праздник, Марлена, а что касается тебя, Беттина, то ты всегда была мягкосердечной…

С тех пор как Сара отбыла в Париж, я, наверно, сотню раз говорила себе: «Господи, как мне хотелось бы, чтобы Сара была сейчас с нами!» или же: «Если бы она могла нас сейчас слышать!»

Я была уверена, что обязательно повторю это в день своей свадьбы. Но именно сейчас мне хотелось, чтобы она видела свою маму или хотя бы слышала ее слова. Она могла бы гордиться ею. Я вспоминала, как себя вела тетя Беттина десять лет назад, в день того памятного ужина, и как она все воспринимает сегодня. Она такая приятная, красивая и воспитанная — настоящая благородная леди с Юга.

Венчание в церкви состоялось после тихой еврейской церемонии бракосочетания. Прием проходил в саду старого дома Лидзов. На невесте было платье из брюссельских кружев, в нем в свое время выходила замуж ее мать. Две подружки невесты были одеты в бледно-розовые платья с пышными юбками и шляпы из перьев с темно-розовыми бархатными лентами. Розовое шампанское лилось рекой, столы были накрыты розовыми скатертями с темно-розовыми салфетками и темными розами. Воздух благоухал от множества цветов.

— Какой божественный день, — вздохнула Крисси. — Пусть этот брак будет заключен на небесах и будет долгим-долгим. Боже, помоги им!

— Ты права, — сказала Мейв. — Но не становись у меня на пути, когда я буду стараться схватить букет невесты, или я просто собью тебя с ног!

— Только попробуй! Как ты думаешь, сколько времени все это может продолжаться?

В церкви Морис сидел в самом дальнем ряду, потом все время держался в отдалении и пил шампанское, но Беттина сама подошла к нему:

— Морис!

Она протянула к нему руки, он взял их в свои и поцеловал ее в щеку. Она почувствовала вкус его слез.

— Беттина… — Он говорил с трудом. — Я веду себя как дурак, прости меня. — Он вытер глаза вышитым платком. — Ты прелестно выглядишь! Твои глаза — они такие же синие, как и тогда, когда я увидел тебя в первый раз. Твоя кожа как у молоденькой девушки. Тебе может позавидовать сама невеста. — Он улыбнулся своим словам.

Беттина была поражена. Морис весьма отличался от того человека, с которым она жила раньше.

— Ты тоже хорошо выглядишь, Морис, — солгала она.

Он покачал головой:

— Я уже чувствую свой возраст, Беттина. Мне уже почти шестьдесят. Я же старше тебя на пятнадцать лет, и они грузом лежат на мне. Я так тебе благодарен, что ты разговариваешь со мной, Беттина. Когда Марлена пригласила меня, я подумал: «Боже, у нее будет из-за меня скандал». Но она позвонила мне еще раз. Она такая милая… Марлена подтвердила свое приглашение. Она сказала, что ее мать и ты хотите, чтобы я был на свадьбе. Я не заслуживаю твоего прощения и доброты твоей сестры.

Беттине было тяжело слушать, как унижается Морис.

— Сегодня день свадьбы, Морис. Давай не будем говорить о старых обидах. Сейчас ты выпьешь шампанского, а я фруктового пунша. Мы будем пить за здоровье и счастье Марлены. А потом мы выпьем за нашу Сару, только ты и я…

— О, Беттина, наша Сара! — Он совсем расстроился и зарыдал.

Беттина обняла мужчину, которого она любила и потеряла, а сейчас простила, и начала его утешать:

— С ней все будет в порядке, Морис. Мейв и Крисси чудесные девушки, они мне поклялись, что, как сказал доктор, Сара скоро будет совсем здорова! Скоро, Морис! Мы скоро увидим ее!

Но он все никак не мог успокоиться.

— Я даже не знаю, Мейв, как мне тебя благодарить, за твой великолепный подарок. У меня просто нет слов. Если бы наше путешествие не включало Швейцарию, как бы мы могли увидеть Сару?.. — У меня задрожал голос. — Я даже не знаю… Это слишком дорого!

— Замолчи, вы должны хорошо провести время ради всех нас. Если ты действительно хочешь меня поблагодарить, кидай букет в мою сторону! — сказала Мейв, ее сверкающие зеленые глаза искрились веселой хитростью. — Крисси просто умрет от зависти, если букет поймаю я, а не она!

— Хорошо, я постараюсь. Стой там, справа. Ты же знаешь, что я плохо попадаю в цель!

— Что здесь происходит? — К нам подошла Крисси. — Мне кажется, что здесь пахнет заговором. Я подумала, что прежде чем ты уедешь, Марлена, и кинешь букет мне, нам следует выпить за нас и за здоровье нашей отсутствующей подружки. Она будет с нами через год.

— За Сару!

— За будущее и чтобы мы собрались на следующий год вчетвером!

— И Питер! — добавила я.

Крисси и Мейв так увлеклись спором, так старались занять лучшую позицию, выталкивая друг друга с выгодного места, что когда я наконец бросила букет, девушка из Чарльстона, какая-то кузина Уильямсов, седьмая вода на киселе, которой к тому же было только семнадцать лет, ухитрилась схватить мой свадебный букет из розовых пахучих роз!

4

Первого августа Крисси и Мейв прибыли в клинику, и их проводили в комнату Сары. Они вошли туда на цыпочках. Они волновались, не ведая, что могут там увидеть. Сара сидела в кровати, обложенная подушками, и читала последний номер модного журнала «Вог». Девушки радостно воскликнули — это была их прежняя Сара! Изумительная, прекрасная Сара! Волосы, о которых они так беспокоились, лежали великолепными кудрями цвета бледно-желтого масла, блестящие и тяжелые. На ней был ярко-розовый халат, украшенный перьями марабу. Руки, державшие журнал, были выхолены, с длинными, ухоженными ногтями, с прекрасным маникюром. Лак был точно такого же оттенка, что и ее халат. На лице хорошая косметика и была даже нанесена маленькая соблазнительная родинка.

Но Сара даже не посмотрела на них! Как будто она не слышала, как они вошли в комнату, не слышала, как они радовались ей. Они подошли к кровати, а Сара все еще не обращала на них внимания.

— Сара? — робко произнесла Мейв.

— Сара? — встревоженно сказала Крисси.

Сара перевернула страницу и глотнула воды из стакана на ночном столике.

— Сара…

— Сара, дорогая, это Крисси и Мейв!

Она не обращала на них никакого внимания.

Мейв взяла ее руку и поцеловала. Крисси поцеловала ее в щеку. Сара перевернула еще одну страницу. Подружки обменялись расстроенными взглядами — они ведь поверили, что…

Вдруг Сара запустила журналом через всю комнату и посмотрела на них:

— Ну, давно пора вам, двум сукам, навестить меня!

Они в недоумении уставились на нее, раскрыв рты, а Сара начала хохотать. Мейв схватилась за сердце:

— Сара! Сара! Как ты могла… Какая ты вредная!

Крисси заплакала:

— Ничего себе шуточка! Какая гнусная, вонючая шутка!

Сара протянула им руки. Они кинулись к ней и обняли подругу. Все трое целовались и плакали.

— Я пока еще не могу говорить об этом! Но все-таки хочу сказать кое-что, — прошептала Сара. — Спасибо. Спасибо вам за то, что вы сделали для меня. Спасибо вам за то, что вы продолжали меня любить, даже когда я этого не заслуживала.

— Ну и дерьмо! — сказала Крисси.

Медсестра вошла в комнату и сказала, что доктор Лютеций хочет, чтобы Сара оделась и пошла погулять в саду со своими друзьями. У Сары потемнело лицо, и она ответила:

— Я не собираюсь одеваться, и можете передать доктору Лютецию, что я не пойду гулять.

— Но я уверена, что вашим друзьям будет приятно погулять с вами в саду.

— Не будьте такой уверенной. — Сара повернулась к Мейв и Крисси. — Скажите ей, что вы не хотите гулять!

— Сара выглядит просто прекрасно, доктор Лютеций. Как нам благодарить вас?..

Доктор не обратил внимания на их слова, как будто это не заслуживало внимания.

— Вас не должна обманывать внешность Сары. Все это благодаря лечению сном. Она не настолько хорошо себя чувствует, как это может показаться с первого взгляда! Как я уже говорил вам, восстановить ее физическое здоровье — это самое легкое. Ей еще предстоит научиться жить за пределами клиники. Она не будет считаться полностью выздоровевшей, пока не сможет противостоять сложностям жизни. Поверьте мне, мир вокруг нас весьма жесток!

«Даже я знаю это. А я не такая умная и образованная, как вы, доктор!» — подумала Крисси.

— Кузина Сары с мужем, видимо, завтра приедут сюда, — сказала Мейв. — Они смогут ее повидать?

— Ее кузина хорошо относится к Саре?

— Да, она ее очень любит.

— Хорошо. Сара должна знать, что друзья любят и поддерживают ее.

— Сара! Моя милая Сара! — воскликнула я и заплакала.

— И это все, что будет здесь происходить? Только рыдания? — нарочито строго спросила меня Сара.

— Сара, со мной приехал мой муж.

— Да, я знаю. Итак, ты вышла замуж без меня, не так ли? И ты даже не дождалась, пока я одобрю твой выбор? — дразнила меня Сара. — Он что, такой необыкновенно красивый?

Вот это уже была прежняя Сара.

— Я не могу утверждать, что он несравненно красив, но он такой милый. Он может войти сюда, Сара? — Мне сказали, что я должна предупредить сестру, так как она боялась незнакомых людей.

— Нет, я слишком тощая. Я не хочу никого видеть… новых знакомых. Пока немного не поправлюсь.

— Ну, Сара! Питер приехал сюда, чтобы познакомиться с моей милой и знаменитой сестрой.

— Чем же я так знаменита? — с горечью спросила Сара.

— Сара, ведь это ты говорила мне, что девушка никогда не может быть слишком худой или слишком богатой.

— Вот глупости. Я просто повторила то, что мне кто-то сказал. И все это неправда. Я слишком тощая. У меня совершенно не осталось сисек! — Сара заплакала. — Куда пропали мои сиськи?

Доктор Лютеций был доволен тем, как прошла наша с Сарой встреча. Это хорошо, сказал он, что Сара переживает по поводу своей маленькой груди. Она стала лучше понимать свое состояние. И если Саре захочется улучшить свою фигуру, придется проявить силу воли. Оказывается, доктор так и думал, что она не захочет видеть Питера. Мне нужно будет приходить к ней каждый день и просить, чтобы она познакомилась с моим мужем. Может, к концу нашего пребывания мы и достигнем какого-нибудь прогресса.

— Расскажи мне о вашей свадьбе. Я хочу знать все подробности.

Мы сидели в гостиной. Мейв сидела на полу, скрестив ноги, Крисси развалилась на диване, как она обычно делала, я сидела напротив Сары.

— Общий цвет был выдержан в розовых тонах — светлых и темных. Крисси и Мейв были в светло-розовых платьях, и скатерти такого же цвета. Цветы были в основном розы — розовые и алые. И мы пили розовое шампанское.

— Розовое шампанское. Если бы я была у тебя на свадьбе, я бы не разрешила пить розовое шампанское. Ни в коем случае… — Она хотела еще что-то добавить, и мы засмеялись. Снова наша милая Сара.

— Хорошо, беру свои слова обратно! Если принять во внимание цветовую гамму, кроме розового шампанского, действительно, нечего было больше пить, — согласилась Сара, — Прекрасно… И кто присутствовал? Перечисли мне всех гостей.

Я посмотрела на Крисси и Мейв, я ждала от них помощи. Надо ли упоминать отца Сары? Мейв и Крисси утвердительно кивнули, но никто из нас не был уверен, что это будет правильный ход. Нам следовало бы посоветоваться с доктором. Я перечислила всех родственников и друзей, кого знала Сара, и потом добавила:

— Твой отец, Сара, тоже был на моей свадьбе!

Я сделала паузу, ожидая от Сары какого-нибудь ответа. Не дождавшись, я продолжала:

— Ты же знаешь, Сара, он так хорошо всегда относился ко мне. Твоя мама не возражала. Его жена ушла от него. Она забрала детей и вернулась в Англию. Тетя Беттина жалеет его. Она была добра, она его простила, и они беседовали на свадьбе, как старые друзья.

Мы задержали дыхание. Но Сара полировала ногти и ничего не сказала. Может, она ничего не поняла и не запомнила?

Сара куксилась, когда мне пришло время возвращаться домой.

— Скажи маме, что я ее люблю и мы с ней скоро увидимся.

— Ты уверена, что не хочешь, чтобы она приехала навестить тебя?

— Сюда? В эту клинику? Нет. Я не хочу, чтобы она приезжала сюда. Послушай, сделай так, чтобы она сюда не приезжала ни в коем случае. Понимаешь? Я не хочу, чтобы она даже проходила мимо подобного места.

— Здесь не так плохо, Сара. Она похожа на курорт, а не на клинику. Если бы все было не так, ты бы не выглядела так потрясающе.

— Разве я тебя так ничему и не научила? Никогда нельзя полагаться только на внешность, — хмуро сказала Сара. — И передай привет твоему Питеру. Позаботься о себе, потому что ты нам дорога. Очень дорога!

— Сара, пожалуйста, поговори с Питером сама. Ведь я вышла замуж за еврея только ради тебя!

Сара засмеялась:

— Вот забавно. Правда, это очень забавно!

— Пожалуйста, Сара!

— Нет, я не могу. Мне бы очень этого хотелось, но я не смогу его принять.

Но мне показалось, что она начала смягчаться.

— Пожалуйста, Сара, сделай это для твоей любимой кузины. Ты когда-то сказала, что не можешь мне ни в чем отказать.

— Я этого никогда не говорила! Ты все придумала!

— Сара, ты просто врушка! Ты сама сказала это, и теперь ты отказываешь мне в том, после чего я могу спокойно вернуться домой.

— Хорошо. Я познакомлюсь с ним, если это так важно для тебя! Но я не уверена, что понимаю, почему это для тебя так важно.

— Для меня это очень важно, Сара. Мне нужен Золотой Штамп Сары Голд — знак качества моего мужа!

* * *

Когда Питер вошел в комнату, я шла за ним следом и увидела, что Сара подозрительно посмотрела на него, как будто подумала: «Что ему нужно?» Но она выдавила из себя улыбку. Я поняла, что она это сделала ради меня.

— Привет, кузина Сара, — сказал Питер. — Я очень рад, что вы такая хорошенькая, как говорила мне о вас Марлена, потому что мне не хотелось бы взять в жены врунишку!

Сара вскинула голову и сказала:

— Приветствуем вас в семье Лидзов из Чарльстона, Питер Винер. Вы знаете, что наш родственник, мой и Марлены, сделал первый выстрел, который прогремел на весь мир во время Гражданской войны?

Питер засмеялся, засмеялась и я с облегчением.

— Ради Бога, Сара Лидз Голд, ты все еще неправильно рассказываешь эту историю. Я миллион раз говорила тебе, что залп, прогремевший на весь мир, — это была революция, а не Гражданская война в Штатах!

Сара пожала плечами:

— Спорить с Марленой бесполезно. Питер Винер, тебе нужно что-то делать с твоей женой. Она такая зануда, ты еще не заметил этого?

И снова Мейв и Крисси ждали, когда к ним выйдет доктор Лютеций, в комнате, из которой был виден Монблан, и снова они нервничали. Опять пришло время подвести кое-какие итоги. Может, в этот раз он скажет им, сколько еще времени должна оставаться в клинике Сара… Он вошел в комнату и заговорил сразу, без предисловий.

— Я готов предпринять шаги, подобных которым никогда прежде не знала наша клиника. На этот раз Саре необходима любовь и поддержка людей, которых она ценит и любит. Я обсуждал с Сарой возможность того, чтобы сюда приехала ее мать, но Сара настаивает на том, что ей не хочется, чтобы ее мать видела ее в таком положении. В прошлом ее мать полагалась на Сару, и Сара не желает, чтобы этот имидж изменился. Она также не хочет помощи от отца. Она до сих пор считает отца ответственным за все ее проблемы. Так как не подходит вариант родителей или мужа, Сара воспринимает своих подруг как своего рода суррогатных родителей, которые окажут ей любую поддержку, которые любят ее, несмотря ни на что! Обычно я не одобряю такие привязанности. Я предпочитаю, чтобы мои пациенты сами предпринимали необходимые шаги к выздоровлению. Но мне кажется, что Сара нуждается в хороших воспоминаниях о прошлом, ей необходима ваша поддержка. Я уверен, что ваше присутствие может ускорить ее выздоровление. Неделя, которую Сара провела с вами и своей, кузиной, принесла ей много пользы. — Он сказал это с таким энтузиазмом, что девушки были просто вне себя от радости. — Я не могу отрицать улучшений — она, наконец, согласилась познакомиться с мужем своей кузины и даже постаралась быть с ним любезной. Меня это радует. И поэтому я прошу, чтобы одна из вас осталась с ней в клинике. Вы можете меняться — сначала одна проведет здесь несколько месяцев или недель, а затем другая.

Глядя на девушек, могло показаться, что он предложил им бесценный подарок. Если бы даже они не захотели оставаться — о чем не могло быть и речи, — у них не хватило бы смелости отказаться от этого.

Мейв настояла на том, чтобы осталась она, а Крисси вернулась в Нью-Йорк.

— Я все еще боюсь посещать Эли. И еще я не выяснила у Сары, сказала ли она ему о моей крошке? Мне бы не хотелось рисковать. Я могу закончить здесь мою книгу. А ты будешь навещать крошку Эли. Выражаясь языком доктора Лютеция, ты будешь суррогатной матерью для Эли, а я — для Сары.

— Я надеюсь, что он ее стоит, — сказала Сара.

Мейв отвлеклась от своей работы:

— Кто «он», Сара?

— Питер Винер. Марлена не будет кончать свою учебу — а ей остался только год до окончания. И она станет жить в Нью-Джерси, Сэддл-Ривер. Там живет его семья.

— Там Питер будет заниматься юридической практикой. Мне кажется, что долг Марлены поехать с ним. Разве я не права?

— Как Руфь в Библии?

— Наверно.

— Я когда-то прочитала в Библии примерно такую фразу — «Он да оставит отца своего и мать свою и прилепится к жене своей!».

— Важно, чтобы они «прилепились» друг к другу. — Да. Если он стоит ее.

— Он тебе понравился, Сара. Разве нет?

— Да, он мне понравился. Но что я знаю о мужчинах?

Мейв грустно улыбнулась:

— Столько же, сколько знает каждая из нас.

— Сегодня, милая Сара, мы пойдем гулять в сад.

— Почему вы не хотите оставить меня в покое? — мрачно поинтересовалась Сара.

— Ты знаешь, для чего я осталась здесь, Сара. Об этом не следует забывать, — с энтузиазмом сказала Мейв.

— Прости меня. — Сара подбежала к Мейв, схватила ее руку и прижалась к ней щекой. — Я просто дрянь! Прости меня за все! Я никогда не просила у тебя прощения за то, что не поверила тебе тогда в Париже… За все те гадости, которые я тебе говорила.

— Сара, вопрос о прощении никогда не стоял. Мы все жертвы!

— Сара, тебе не нужно надевать теплое пальто и шарф на голову тоже не нужен. На улице очень тепло, погода прекрасная.

— Мне все это понадобится, снаружи так много всяких страшных вещей.

— Я знаю, я все знаю. Но, Сара, ты всегда была такой храброй. Я рядом с тобой, мы вместе сделаем первые шаги.

— Я еду в город, чтобы отослать свою рукопись. Ты со мной не поедешь, Сара?

— Боже ты мой, я хожу гулять с тобой каждый день. Мы ходим по саду и по тропинкам. Даже лазим на эту чертову гору. И этого все еще недостаточно? — Она сразу же пожалела о своей резкости. — Честное слово, предлагаешь некоторым людям кончик пальца, а они готовы оттяпать у тебя всю руку.

— Ты ошибаешься, мне нужно еще больше. Нам предстоит заняться покупками.

— Мне ничего не нужно!

— Неправда. Тебе нужны брюки, свитера и туфли. У тебя только одна пара туфель. Что может делать Сара Лидз Голд с одной парой?

— Но я уже не Сара Лидз Голд.

— Ты меня разыгрываешь?

— Разве я не Сара О'Коннор?

Фамилия звучала как удар в лицо.

— Нет. Это я О'Коннор, а ты Голд.

Мейв вздохнула, ей не остается ничего больше, как рассказать Саре всю правду.

— Крисси организовывает тебе развод.

Ужас охватил Сару, у нее потемнели глаза и жалобно искривился рот.

— Как она может это делать? Я — здесь, а она — там.

— Крисси наняла адвокатов. Когда все будет готово, тебе останется только подписать бумаги. — Мейв засмеялась. — Если только Крисси сама не подпишет их вместо тебя. Помнишь, что она делала в школе Чэлмер? Крисси постоянно подделывала все необходимые подписи. Она подписывала все и за всех! Записки от родителей в школу, из школы — к родителям, от учителей в канцелярию… Помнишь, как она написала записку для Лулу Дженсон от доктора Людвига фон Хеффермана, а секретарша мисс Чэлмер что-то заподозрила и потратила целый день, пытаясь разыскать его?

Они рассмеялись и принялись вспоминать другие забавные эпизоды из школьной жизни. Но вдруг Сара снова нахмурилась.

— Как насчет моих денег? Кто ими занимается?

— Мы следим за этим, Сара.

— Нужно, чтобы кто-нибудь проверил, не хитрит ли мой отец.

— Сара, он никогда не станет этого делать. Ты же сама так не думаешь. Ты никогда так не думала. Ты всегда говорила — даже тогда, когда была на него очень зла, — что он любит тебя. Ты всегда говорила, что, может, он твою мать не любил, но тебя любил сильно.

— Ты ошибаешься, Мейв. Я всегда говорила, что уверена, что он меня любит, но недостаточно сильно.

— О, Сара, иногда люди любят слишком сильно. Кто может определить, сколько любви достаточно для человека?

Они вернулись из деревни. У Сары зарумянились щеки от удовольствия, в руках было множество пакетов.

— В следующий раз я куплю лыжные костюмы, только чтобы их просто носить, а не кататься на лыжах. Мы же можем поехать в Гстаад. Никто не заставит меня встать на лыжи!

— Почему нет?

— Попридержи коней, Мейв О'Коннор. Я знаю, что должна избавиться от страхов и быть в состоянии делать все, как и раньше. Но это совсем не значит, что я буду делать то, чего я раньше делать не желала. В это входит спуск голой задницей по снегу! Мой стиль — одежда для отдыха после лыж!

— Да здравствует стиль а-ля Сара!

— Боже мой! — воскликнула Сара, читая письмо от Марлены.

— Что-то случилось?

— Ничего плохого. Все, кажется, просто прекрасно в Седдл-Ривер, штат Нью-Джерси. Марлена беременна! Она пишет, что ее по утрам тошнит, но ей на это наплевать! Она счастлива, как птичка! Питер счастлив, как птичка! И они покупают дом, и они оба счастливы, как две птички на дереве, вьющие себе гнездышко! Я так за них рада. Правда, это великолепные новости. Ты можешь себе представить Марлену с малышом? — спросила Сара.

— Могу. А почему бы и нет?

— Я не знаю. Так странно, что у одной из нас будет ребенок. — Она прикрыла ладонью рот. — Мейв, прости меня. Я такая глупая.

— Пожалуйста, прекрати постоянно извиняться. Это совсем не обязательно и действует мне на нервы!

— Ты злишься на меня? Прости!

Мейв подумала, не попробовать ли узнать у Сары, сказала ли она Пэдрейку об Эли? Ей нужно было это знать наверняка. Но еще не пришло для этого время — слишком рано.

— Черт возьми, я уже сказала тебе, прекрати постоянно извиняться.

— Хорошо, не буду. Не может ли Сара-Вара получить прощение у Мейви-Вейви? — Сара стала на колени.

— Ну, цирк! — Мейв засмеялась. — Вставай! Мне тебя не за что прощать. Хотя — секунду, ты можешь кое-что сделать для меня.

— Все что угодно!

— Я приглашена на виллу Ноэля Коварда. Я хочу, чтобы ты пошла туда со мной.

У Сары сразу испортилось настроение.

— Раньше тебе не нравилось ходить на вечеринки. Почему ты так хочешь пойти туда? — подозрительно спросила Сара.

— Ну, Ноэль Ковард — умница, он такой остроумный. Мне хочется сходить к нему.

— Почему он пригласил тебя в гости, если ты его никогда не видела?

— Это что — допрос? Ты же знаешь, как случаются подобные вещи. Если живешь в Нью-Йорке, он становится таким маленьким городом. То же самое и с Парижем. В конце концов, все знают, кто сейчас находится в городе и кто с кем спит. Когда мы были в Гстааде, ну, когда все начали бросать друг в друга хлебные шарики, я встретила Нэнси Константин, а она знает всех. Не так сложно выяснить, как мы получили приглашение.

— Так, теперь, оказывается приглашение получили «мы». Раньше ты говорила, что получила приглашение ты.

— Я теперь уже не уверена, что говорится в этом чертовом приглашении. Ты сказала, что сделаешь для меня все. Вот и пойдем туда!

— О, — завопила Сара, — как ты вывернула наизнанку все мои слова! Раньше я уговаривала тебя сходить на прием, а теперь ты меня ведешь туда под дулом автомата! А мне нечего надеть!

— Ты знаешь, я слышала, что магазины все еще торгуют — и в Гстааде, и в Лозанне.

— Мейв, ты никогда не была такой беспощадной.

— Я устала сражаться с тобой, Сара. Ты пойдешь со мной на этот прием, или я уезжаю в Нью-Йорк, а ты остаешься здесь одна!

Сара покачала головой:

— Беспощадная, несгибаемая, никто мне не поверит, никто!

— Как ты считаешь, в чем будут дамы — в спортивных костюмах или в шелковых платьях?

— Саре, которую я знаю, было наплевать, кто в чем будет. У нее был свой собственный стиль! Что бы тебе хотелось надеть?

— Не знаю. Мне вообще не хочется идти.

Мейв сказала продавщице, чтобы принесли все, и им начали показывать один наряд за другим. Наконец, Сара сказала:

— Вот это я примерю.

Она вышла в коротком платье из шелковой черной материи. Две тонкие бретельки, очень пышная юбка.

— Вот это моя Сара, — с удовольствием заметила Мейв.

— Что мне сделать с волосами?

— Не подбирай их. Они сейчас такие красивые, как грива дикого льва! Сара, ты просто великолепна!

— Еще бы, — пожаловалась Сара. — Ты знаешь, что они со мной делали? Я спала целыми неделями, мне делали уколы для сна. Они кололи мне вытяжку из обезьяних яичек, из яиц быка…

— Сара, ты все преувеличиваешь! — протестовала Мейв, сморщив нос.

— Они вводили мне парафин, они снимали с меня кожу, пылесосили меня. Обмывали какой-то вонючей водой и чуть не уморили меня в радиоактивных грязевых ваннах. Они даже давали мне есть лепестки гардении… Они мазали меня маслами, били и колотили, заставляли прыгать и глотать семьдесят шесть видов витаминов. Они делали со мной абсолютно все! Между нами, доктор Лютеций — шарлатан. Они здесь держат салон красоты под прикрытием клиники.

— Только ты можешь жаловаться, что так прекрасно выглядишь!

— Но я еще слишком худая, а ты заставляешь меня обнажаться перед публикой!

— Да, я это делаю, — согласилась Мейв, выбирая для себя длинное платье из коричневой шерсти.

— Ты хоть знаешь, на кого ты похожа в этом платье? — сердито спросила ее Сара.

— Ну, на кого?

— На твою тетушку Мэгги.

— Что это значит?

— Это значит, что ты стараешься спрятать свет под темной накидкой, как всегда. И ты похожа на чью-то тетку, старую деву. В данном случае — на свою тетку.

— Сара, ты переврала библейское изречение. Нужно — «Держать свет под спудом». Ясно? Спасибо тебе на добром слове!

— Слушай, это ты стараешься затащить меня на вечеринку. Тогда разреши мне подобрать для тебя туалет, чтобы ты в нем хорошо выглядела и все поняли, что ты не стараешься специально уродовать себя!

— Согласна.

— Ты наденешь все, что я тебе подберу?

— Да.

Сара сказала, чтобы им принесли вечернее платье из лайки бронзового цвета. Они уже видели его. Юбка была очень узкой с большими разрезами по бокам.

— Не чересчур ли это для меня? — спросила Мейв, она уже жалела, что положилась на вкус Сары.

— Иди и померяй его, — важно ответила та.

Белый «роллс» из клиники «Лютеция» без отличительных знаков привез их к дороге, обсаженной розовыми и белыми петуниями, к самому шале Ноэля Коварда, расположенному, высоко в горах. Шале тоже было розово-белым.

— Мне, кажется, сейчас станет плохо, — сказала Сара.

— Как ты думаешь, как я себя чувствую в этом сумасшедшем наряде, который ты выбрала для меня? — спросила Мейв. Но ей стало жаль Сару, и она сказала: — Тебе совсем не обязательно с кем-то общаться — ты можешь просто сидеть и отвечать только тогда, когда к тебе кто-то обратится.

Мейв быстро осмотрела комнату, заполненную знаменитостями. Ноэль Ковард сидел в лиловой домашней куртке на лиловом диване, откинувшись на вышитые подушки. Несколько его гостей сидели рядом. Там был Дэвид Нивен и еще, кажется… нет, точно! там был Гари Купер.

— Посмотри, Сара. Гари Купер.

— Подумаешь, я хочу сесть!

Мейв нашла диван, стоявший у стены в стороне от скопления гостей.

— На нас, может, и совсем не обратят никакого внимания — здесь так много известных личностей. Конечно, они нам в подметки не годятся в смысле красоты. Но тем не менее они весьма известны! Посмотри, вон Чарли Чаплин болтает с Сомерсетом Моэмом.

— Боже, какой страшный Моэм, да и Чаплина тоже нельзя назвать красавцем.

— Тихо, Сара, умоляю тебя. Сиди и молчи!

— Ты не можешь передвинуть сюда эту пальму, чтобы она была перед самым диваном?

— Если хочешь, я могу поставить кадку с пальмой прямо тебе на колени, и ты будешь ее придерживать рукой! — ответила Мейв.

— Ты — вредная. Доктор Лютеций сказал, что я могу выпить один бокал вина. Ты не можешь подозвать к нам официанта? Боже мой, сюда идет одна дама из семьи Ротшильдов. Ее зовут Мари, я не ошиблась? Что мне ей говорить? — Сара начала паниковать.

— Скажи ей: «Привет, дорогая! Ты прекрасно выглядишь!»

— Сара Голд. Не видела тебя с самого Парижа. Когда был прием в Версале, не так ли? Как ты поживаешь, дорогая? Ты прекрасно выглядишь.

Сара с ужасом смотрела на Мейв.

Мейв протянула руку.

— Привет! Мы, по-моему, раньше не встречались, я не ошиблась? Я Мейв О'Коннор. Великолепный прием, правда? Сара немного простужена, у нее ларингит, поэтому мы стараемся особенно нос не высовывать. Мы даже еще не ходили на лыжах. Но я слышала, в этом году прекрасная лыжня, по-настоящему гладкая… — Она не была уверена, что выбрала подходящее слово.

Наконец миссис Ротшильд отошла от них. Они так и не узнали, как же ее зовут.

— Все так легко, разве я не права? Я никак не могу привлечь внимание официанта. Ты не против, если я схожу за вином и скажу несколько слов хозяину?

— Ты хочешь удрать и оставить меня одну? Почему ты должна говорить с этим тощим куском…

— Сара!

— Извини, но я не вижу, чтобы кто-нибудь обращал на него внимание. Эти его идиотские песенки… Я не понимаю, почему их считают остроумными?

— Я отойду только на минутку, Сара. Посмотри, вон Орсон Уэллс у рояля вместе с Гарри Хартманом.

— Мне наср… на Гарри Хартмана. Что касается Орсона Уэллса, то «мальчик-вундеркинд» уже едет под горку!

— Боже, смотри, кто идет сюда. Твоя подруга Нэнси Константин! Нэнси, дорогая! Как ты, милочка! Ты прекрасно выглядишь!

— Нет, это ты просто красавица, Сара. Правда, Мейв? Ты просто цветешь! Я слышала, что тебе нездоровилось, но по тебе этого не скажешь! Это все, наверно, удивительный воздух Швейцарии! И здесь прекрасные врачи. Я всегда говорила, что самое лучшее место на земле — это Швейцария. Банки, врачи, склоны гор, прекрасная кухня, положение с налогами — что еще нужно человеку? Вы уже выходили? Я имею в виду на лыжню. Говорят, что Ага Хан собирается продать свою здешнюю виллу и поселиться в районе Сент-Морица. Вы что-нибудь слышали об этом? Мне не нравится, что в Сент-Морице все время нужно быть безупречно одетым. Можно подумать, что там Париж, а не лыжный курорт.

— Совершенно согласна, — заговорила Сара. — В Гстааде попроще. Боже мой, тем, кто катается на лыжах, нужно расслабиться после катания, правда ведь? Нельзя же все время быть в напряжении, не так ли?

Мейв потихоньку отошла от них. Она принесет Саре вино и скажет несколько слов хозяину, им нужно познакомиться, ведь это он пригласил их к себе.

Она взяла бокал белого вина с подноса и посмотрела, сильно ли сейчас занят Ноэль Ковард.

— Вы Мейв О'Коннор, я не ошибся?

Мейв повернулась. Это был Гарри Хартман. Она никогда не видела его фильмов. Будучи подростком, она вообще была в кино раза три или четыре, но не знать, кто такой Гарри Хартман, или не узнать его знаменитое лицо не мог ни один американец! Гарри Хартман — не человек, а символ!

Мейв сделала глоток из бокала Сары.

— Я вас узнала, но откуда вы знаете, кто я такая?

— По снимкам в газетах и журналах. Вы тогда были дебютанткой года. Но в том году было две дебютантки года, не так ли?

— У вас прекрасная память, мистер Хартман. — Она села, потому что мистер Хартман был на пару дюймов ниже ее. Он присел рядом. — Все было уже так давно.

Он от души засмеялся:

— Вам сейчас сколько лет — двадцать три? Или двадцать четыре? И все было так давно? Тогда что же сказать мне?

Мейв подумала, что мистеру Хартману где-то около пятидесяти.

— Но если бы я и не запомнил ваше лицо по снимкам из газет, я бы все равно узнал вас по фотографии на обложке «Временного проживания в Париже». Великолепная книга! Нельзя забыть ни ее, ни автора!

— Спасибо вам за добрые слова! Мне хотелось бы ответить вам тем же, но я должна признаться, что не видела ни одного вашего фильма. Мне очень хочется посмотреть их. Просто я почти никогда не хожу в кино.

— Это было самым мудрым решением с вашей стороны.

— Видите ли, это не было сознательным решением. Я постараюсь обязательно посмотреть вашу следующую картину!

Его веселые темные глаза улыбались ей.

— Я постараюсь, чтобы вам представилась такая возможность. Если я пришлю вам приглашение на премьеру, вы пойдете со мной?

— Пойду, — ответила Мейв. — Если буду свободна.

Мистер Хартман понравился Мейв. Она могла понять, почему он стал звездой. Его дружелюбие доставало вас даже с экрана. Вы с ним хорошо себя чувствовали, он был приятным мужчиной. Но ей следовало вернуться к Саре. Она показала ему бокал:

— Вы должны извинить меня. Мне нужно отнести вино моей подруге…

— Саре Голд О'Коннор… Она вышла замуж за вашего отца, я не ошибаюсь?

— Вы хорошо информированы, мистер Хартман. Я думала, что человек в вашем положении — писатель, актер, режиссер — слишком занят, чтобы помнить, кто на ком женат или замужем! — Мейв встала и холодно промолвила: — Извините.

Он тоже встал со стула:

— Я вас обидел?

— Послушайте, мистер Хартман, я вас не знаю, а вы делаете далеко идущие выводы.

— Зовите меня Гарри. И мы уже познакомились. И не следует мешать вашей подруге. Ей, кажется, совсем неплохо.

Мейв посмотрела на Сару и не поверила собственным глазам. Сара оживленно болтала с обходительным молодым человеком с великолепной фигурой, который чем-то напомнил Мейв Гаэтано Ребуччи. Сара не просто разговаривала, она флиртовала с ним! В этом было невозможно ошибиться.

— Кто этот человек? — спросила Мейв Гарри Хартмана.

— Андре Пиловский. Он инструктор по лыжам и пользуется успехом. Он окончил «Ле Рози», поэтому у него прекрасная квалификация. Весь Гстаад сходит от него с ума! Дамы выстроились в очередь, чтобы брать у него уроки катания на лыжах. Даже и те, кто давно прекрасно катается. Почему бы вам не оставить Сару в покое? Он, наверно, позаботится о ней!

Мейв взглянула на Гарри Хартмана. Откуда он знает, что хорошо и что плохо для Сары? Или можно выразиться по-иному: что он вообще знает о Саре? О Саре и Пэдрейке? И о самой Мейв?

— Почему бы вам не подумать о том, что хорошо для вас, мистер Хартман?

Он закинул назад седую голову и захохотал.

— Я не стараюсь рассмешить вас, мистер Хартман.

— Я понимаю, простите меня.

— Мне так надоели извинения. Почему люди все время говорят и делают вещи, за которые им потом приходится извиняться? Разве было бы не лучше просто не делать и не говорить подобных вещей?

Ему все еще хотелось рассмеяться. Мейв чувствовала это.

— Мейв, может быть, мы не так уверены в себе или не такие праведные и правильные, как вы сами? Поэтому мы делаем ошибки и потом должны за них извиняться.

— О Боже, — покраснела Мейв. — Я выгляжу как величественная задница, не так ли? Если это так, то я извиняюсь. — И они оба захохотали.

— Совсем не как величественная задница. Мне нравятся ваши свежесть и непосредственность.

Мейв допила вино и взяла с подноса другой бокал.

— Мне действительно необходимо подойти к мистеру Коварду и представиться ему. Он любезно пригласил меня к себе, а я его не знаю.

— Ну, тогда зачем знакомиться? Ноэль сегодня рассуждает о прекрасных и вкусных маленьких ягодах малины, которую ему привезли из Израиля. Он уговаривает всех попробовать «великолепные вкусности с большим количеством прекрасного крема и чуть-чуть посыпанные сверху сахаром»!

Мейв рассмеялась, потому что Хартман замечательно изобразил Коварда. Правда, она при этом покраснела. Ведь Ноэль Ковард их хозяин, он пригласил их в гости! Как раз в это время послышался голос Ноэля Коварда, как бы имитирующий голос Гарри Хартмана. Он раздавался на всю комнату:

— Гарри, ты нахальный маленький коротышка. Почему ты захватил в плен мою прекрасную гостью? Сейчас же веди ко мне эту великолепную рыжеволосую девушку!

Машина из клиники приехала за Мейв и Сарой ровно в двенадцать. Саре не хотелось уезжать, и она начала ныть:

— Мы что, Золушки? Этот доктор Лютеций просто тиран!

Мейв была с ней совершенно согласна. Но Сара сильно устала. Она откинулась на сиденье, вкусно пахнущее кожей:

— Твоя самая заветная мечта скоро осуществится, Мейв. Я собираюсь встать на лыжи. Существует очередь длиною в милю из тех, кто хочет, чтобы Андре был их инструктором, но он меня поставил первой.

Мейв тихонько улыбалась. Сара быстро преодолевает страх высоты. «А как она ныла и жаловалась, когда я в первый раз повела ее на прогулку в горы!»

— Нам нужно поехать в Краон-сю-Сьерр в понедельник и сделать там покупки, — заявила Сара.

— Почему мы не можем все купить здесь? Туда далеко ехать.

— Потому, птичка моя, что «Бубиспорт» и «Алекс» два самых лучших магазина, где приобретают спортивные костюмы для лыж. И оба эти магазина — в Краон-сю-Сьерре. Ты не должна забывать, что в Сент-Морице все очень беспокоятся о своих парадных и бальных нарядах, в Гстааде же обращают больше внимания на лыжные костюмы.

— Прекрасно, что я узнала об этом до того, как уехала из Швейцарии, Я ведь могла вернуться домой в полном неведении.

Сара резко выпрямилась:

— Почему ты вдруг об этом заговорила? Мы же еще не собираемся ехать домой?

— Конечно, нет. Я поеду домой только с тобой.

Сара снова откинулась на сиденье со вздохом облегчения.

— А я уже подумала, что ты безумно влюбилась в Гарри Хартмана и поедешь с ним в Калифорнию.

— Нет, Сара, я не влюбилась в него и не собираюсь никуда с ним ехать, если бы даже он попросил меня. Но я буду с ним ужинать завтра, он меня пригласил.

— Значит, он тебе понравился?

— Ты так решила только потому, что я согласилась с ним поужинать?

— Я тебя знаю, Мейв. Ты не с каждым мужчиной пойдешь ужинать!

— Сара, это всего лишь ужин! — протестовала Мейв. Но она с удовольствием ожидала этого свидания, а ведь они только что расстались с Хартманом.

— Мейв?

— Да, Сара.

— Как ты считаешь, что скажет доктор Лютеций, если пациент получит некоторое удовольствие от секса?

— М-м-м. Раз здесь проживают в основном швейцарцы итальянского, австрийского, немецкого и французского происхождения, а сам доктор Лютеций — швейцарец французского происхождения, он, наверно, скажет: «О-ля-ля!»

— Ты опять едешь ужинать в шале Хартмана? Вы это делаете уже семь дней подряд, не говоря уже о нескольких ленчах!

— Ты что, против? У тебя проходят занятия по лыжам. Кроме того, Гарри через несколько дней возвращается в Калифорнию. У него начинается работа над новой картиной.

— Хотелось бы мне понять, что ты в нем нашла? Он слишком стар, чтобы быть твоим… Прости, не следует говорить об этом, правда?

— Я совершенно с тобой согласна, Сара.

— Я просто хотела сказать, что он не так уж привлекателен. Он маленького роста, и этот седой ежик волос, и этот дурацкий маленький нос. Я знаю, что много женщин сходили по нему с ума, но не могу понять, что их в нем привлекало?!

— Ну, прежде всего, он бодрый мужчина и порядочный человек. Кроме того, он интересный собеседник, с ним приятно разговаривать, знаешь, некоторые девушки любят разговаривать с мужчинами. Он один из гигантов киноиндустрии. Он прекрасно пишет сценарии и хорошо их ставит. Он великолепный актер. Он не обладает миленьким, смазливым личиком, но он — личность!

— Ну скажи мне все это еще раз. Я могу держать пари: он сказал, что хочет сделать картину по твоей книге!

Мейв засмеялась.

— Но остается еще один важный вопрос — каков он в постели? У него большой?..

Сара проснулась оттого, что плакала во сне.

— Сара, что такое с тобой? Ты видела плохой сон?

— Мне снился отец. Он плакал! Я никогда не видела, чтобы он плакал… Во сне он был так одинок и испуган. Ужасно! И он сказал, что его жена Вайолет оставила его, вернулась в Англию. Я так жалела его во сне, что тоже начала плакать.

Мейв откинула со лба Сары спутанные волосы. Она была вся в поту.

— Как ты думаешь, что значит этот сон? Ты считаешь, что все в нем правда?

— Тебе следует обсудить это с доктором Лютецием. Но ты знаешь, что правда. Когда Марлена была здесь, она рассказала тебе, что Морис присутствовал на свадьбе, что она пригласила его, потому что она его жалела, — он так одинок, и Вайолет отбыла обратно в Англию. Мне кажется, что тогда ты не приняла во внимание эту информацию.

— А как мама? — прошептала Сара. — Как она себя вела, когда папа пришел на свадебную церемонию?

— Марлена рассказала тебе и об этом. Твоя мама очень хорошо обошлась с твоим отцом. Она его простила, они разговаривали, как старые друзья.

— Правда? Именно так и обстоят дела? — Сара глубоко вздохнула. — Моя мама — настоящая леди, не правда ли? — Она вздохнула еще раз. — Мне тоже хочется стать настоящей леди, как моя мать!

«Почему она так вздыхает?» — подумала Мейв. Потому ли, что если Беттина простила Мориса Голда, тогда и Сара с чистой совестью тоже сможет его простить? Тогда она не будет чувствовать себя предательницей и спокойно сможет любить своего отца.

Может, ей лучше обсудить эту проблему с доктором Лютецием?

С доктором Лютецием никогда ни в чем нельзя было быть уверенным, но Мейв показалось, что он доволен.

— Ну, мисс О'Коннор, кажется, мы смогли добиться результатов. Как вы считаете?

— Я не знаю, доктор. Вы уверены? Вы считаете, что все в порядке?

— Почти в порядке, мисс О'Коннор. Мы добились хороших результатов, но это еще не все. Прежде чем упадет занавес, должна состояться еще одна, финальная сцена!

Клиника предоставила лимузин, и Мейв поехала встречать Мориса Голда. Ей было жаль его: он волновался, руки у него тряслись. Если он не будет следить за собой, подумала Мейв, доктор Лютеций быстренько определит его в палату для лечения и начнет вводить ему сыворотку и вытяжку из яиц быка!

— Пожалуйста, успокойтесь, мистер Голд. Доктор Лютеций уверил меня, что все будет в порядке.

— Как он может быть уверенным в этом?

— Если бы он не был уверен, он бы не послал за вами.

— Все так просто?

— Напротив, все не так просто.

— Я никогда не смогу отблагодарить вас, Мейв.

— О, я не считаю, что много сделала для того, чтобы Сара пришла в норму. Правда, я верю, что смогла немного помочь. Но здесь основная заслуга доктора Лютеция. Нам также помогла Марлена.

— Марлена? Но она была здесь только несколько дней.

— Да, но если бы она не пригласила вас на свою свадьбу и если бы мать Сары не помирилась с вами…

Морис Голд тревожно раскачивался взад и вперед, постоянно потирая руки.

— Что я мог предвидеть, когда мы приглашали Марлену в наш дом, чтобы она ходила в школу вместе с Сарой?.. — Казалось, что он разговаривает сам с собой, а не с Мейв. Затем, как бы вспомнив, что она здесь, он сказал: — Вам, наверно, очень трудно, Мейв?

Мейв вспомнила, что сказал ей Гарри Хартман по поводу того, как следует делать удачный фильм: «Вы должны сильно опечалить своих зрителей, прежде чем поднимете их до самых звезд!»

Мейв хотелось бы, чтобы доктор Лютеций оказался прав. Этот человек был машиной — он занимался эмоциями людей, но сам их не испытывал. Мейв знала Сару гораздо лучше, чем знал ее доктор, и у нее оставались сомнения. Может быть, Сара еще не готова к встрече с отцом. Может, она еще не готова простить его, снова принять в свое сердце. Может, у нее нет потребности любить его. Может, эта любовь, подобно любви самой Мейв, уже совсем остыла, так долго «была мертва, растворилась в ненависти и горечи. Может, после того как она увидит Мориса Голда, Саре опять станет хуже?

Теперь о самом Морисе Голде. Жизнь порядочно потрепала его, он состарился прежде времени, у него были седые волосы. Если Сара опять оттолкнет его — он погиб. Но доктору Лютецию было все равно, он просто поправит пенсне на своем длинном носу и возьмет в руки шприц, чтобы ввести лошадиную дозу лекарства, или прикажет своему ассистенту приготовить койку или смирительную рубашку.

Доктор хотел, чтобы Морис вошел к Саре в комнату без всякого предупреждения — шоковая терапия! Но Мейв не соглашалась на это, Ради Сары и самого Мориса их следовало хотя бы немного подготовить к встрече, сказать каждому несколько слов.

— Куда ты уезжала? — спросила Сара, когда Мейв вернулась, оставив истомленного и трясущегося Мориса в холле. — Пришло письмо от Крисси. Я так зла на нее, что просто хочется бушевать! У нее новый любовник — Макс Козло, композитор. Как ты думаешь, сколько ему лет? Не менее шестидесяти. О чем она думает? С ней необходимо поговорить. Мне кажется, что нужно позвонить ей прямо сейчас. Сколько времени сейчас в Нью-Йорке? Я постоянно забываю…

— Сара, там тебя ждет кто-то из Нью-Йорка… Он в холле.

Сара уставилась на Мейв, казалось, что она ее не видит. Она понимала, кто это мог быть, — только он один не приезжал сюда… Сара подошла к двери и резко отворила ее.

— Сара! Сара, моя деточка!

— Папочка! Папочка, милый! — Сара протянула ему руки. — Папочка! Я так скучала по тебе! Я думала, что ты никогда не придешь!

Морис обнимал Сару, он держал ее в своих объятиях. Мейв показалось, что прошла целая вечность. Они оба плакали. Мейв тоже прослезилась. Она потихоньку вышла из комнаты на террасу. Кругом были цветы. Мейв посмотрела на деревушку, расположенную внизу. Прямо сцена из фильма Уолта Диснея. И Сара играла главную роль! Она выздоровела от своей болезни, освободилась от Пэдрейка, она снова могла любить отца и вернуться домой. Она была свободна!

А сама Мейв? Она посмотрела вверх. Там было безоблачное сине-зеленое небо. Оно было далеко, еще стоял ясный день, и не настало время для звезд.

Нью-Йорк. Голливуд 1952–1956

1

— Крисси Марлоу, ты сошла с ума! Что ты себе думаешь, что у тебя за отношения с Максом Козло? Ты думаешь, что тебе нужен мужчина старше тебя. Но на целых тридцать лет! Это уже слишком!

Крисси захихикала:

— Он старше меня на сорок лет! Я его обожаю. Он такой душка. Ты даже себе не можешь представить, как спокойно я себя чувствую, когда этот огромный медведь называет меня «Шатци» и говорит, чтобы я надела домашние туфли, чтобы не застудить мои маленькие хорошенькие ножки!

— Венгры! Моя мать предупреждала меня: никогда не доверяй венграм!

— Сара, мне кажется, что твоя мама в жизни не встречалась ни с одним венгром! Почему ты придумываешь всякие сказки? — Потом Крисси вдруг стала серьезной: — Сара! У меня было много молодых людей. Прекрасные тела, хоть на выставку, сексуальные глаза… Их было так много… Меня это больше абсолютно не трогает. Макс — гений, благородный, уважаемый мужчина, с положением. Он — личность… Сара, эти парни с пляжа с их прекрасными телами… Они же никуда не денутся!

Сара поехала на Север вместе с Мартой, Говардом и Беттиной, Чтобы навестить Марлену, Питера и их ребенка. Она решила немного погостить там. Жить в Чарльстоне было прекрасно, время там текло медленно. Было так приятно проводить время с Беттиной! Но как ни неприятно было Саре в этом признаться, ей уже все начало надоедать.

Она решила жить вместе с Крисси и Мейв.

— У тебя есть лишняя комната, — сказала она Крисси. — Мне не хочется жить в своем старом доме.

— Тебе совершенно не нужно жить одной, — сказала Мейв.

— Тебе следует избавиться от этого дома, — посоветовала ей Крисси. — Он просто съедает твои деньги. Зачем он тебе нужен?

— Я подумаю об этом. Может, я отдам его отцу. Он все еще живет в гостинице.

— Ты уверена, что он захочет принять дом обратно? Теперь никто не желает иметь большие дома.

— Я знаю, — согласилась Сара. — Все так меняется, правда? Посмотри на Мейв. Кто бы мог подумать, что она будет летать взад и вперед, то на Западное побережье, то обратно? Да еще по зову мужчины ростом в пять футов и два дюйма?

— Сара, тебя никогда не били по твоей очаровательной мордашке? — возмутилась Мейв. — Кроме того, его рост пять футов и семь дюймов!

— Убеждай в этом его, а не меня!

Иногда Мейв сама не могла поверить в это. Примерно каждые две недели она перелетала весь континент, чтобы увидеть его, поговорить с ним, смеяться с ним, отдыхать в его объятиях. Она не верила себе, что так легко примирится с этой ролью и ляжет в постель с Гарри. Та самая Мейв, которая считала, что уже никогда и никого не полюбит и ее саму тоже никто не будет любить. Она никогда не верила, что может вести романтический, свободный, сексуально возбуждающий образ жизни и так много смеяться.

Каким-то образом Гарри смог убедить Мейв, что любит ее. Он это сделал ненавязчиво, без лишних слов и очень нежно. И Мейв ответила ему тем же. Она начала скучать по нему в ту же минуту, как только он уехал из Швейцарии. Гарри был очень внимателен, звонил ей каждый день, напоминая, что впереди у них свидание и что он ждет Мейв. Она пыталась понять, как же она так быстро влюбилась? Сара, конечно, права, его внешность не была потрясающей. Даже наоборот, физически он был полной противоположностью тому человеку, которого она любила прежде. Страшненький в противоположность красивому: маленький, а тот высокий; сияющие темные глаза, а у того — мрачные, синего цвета; волосы — седой ежик, а у того — темная развевающаяся грива. Могло ли быть так, что такой контраст решительно во всем и служил магнитом, притягивающим ее к Гарри Хартману? Неужели ее сексуальные вкусы были такими противоречивыми. Мейв решила, что это не так. Она любила тело Гарри, когда он занимался с нею любовью. Она любила его самого, его мягкую и вежливую суть. Его юмор, который мог превратить ее слезы в смех, умение рассуждать, его образ мыслей, его оценки ситуаций, его моральные принципы — все, во что он верил. Она уважала всех, кому он помогал. Ей нравилось, что Гарри не опускает головы при неудачах. Мейв поняла, что даже тот факт, что он не принял американское гражданство, был демонстрацией его силы и убежденности, хотя он подвергался критике со всех сторон. Гарри родился в Швейцарии и требовал, чтобы его воспринимали как гражданина мира, потому что он хотел видеть свои фильмы, заставлявшие людей смеяться даже в тяжелые времена, интернациональными, универсальными. Он желал, чтобы его благотворительная деятельность приносила пользу не только бедным американцам, но и всем обездоленным на земле.

Он был самым настоящим, честным альтруистом. Мейв никогда раньше не встречала таких людей. Ей льстило, что он полюбил именно ее. Она гордилась своей любовью к нему. Очень жаль, что такой человек подвергался унижениям в Голливуде и допросам Комитета по антиамериканской деятельности. Это было ужасно! Ему выражали недоверие, оскорбляли его, вносили в черные списки в антикоммунистической охоте за ведьмами. Пока что Гарри был им не по зубам — так как он был великий Гарри! Невозможно было запретить ему делать фильмы. Но сам Гарри очень страдал от унижений, которым подвергались он и его друзья.

К счастью, у Гарри была неукротимая натура. Ничто не могло помешать ему наслаждаться жизнью. Он даже ухитрился поделиться этим чувством с самой Мейв. Никогда прежде она не получала столько удовольствия от жизни. Если бы только Гарри мог принимать их отношения такими, какими они были! Если бы он постоянно не подталкивал ее к браку… Он понимал причины, по которым она не могла согласиться, но считал, что все это неважно.

— Мне не нужны дети, Мейв. Мне пятьдесят один год, и у меня есть сын, ему двадцать четыре года. Мне не нужно больше детей. Мне нужна только ты. Если ты считаешь, что тебе не стоит больше рожать детей, — прекрасно. Никаких проблем.

Гарри понимал, что Мейв хочет находиться с дочкой, даже если она не могла навещать ее. Оба они знали, как опасно посещать Эли, особенно после того, как Сара в слезах призналась, что рассказала Пэдрейку о существовании девочки. Но Гарри считал, что есть выход из положения.

— Мы можем перевести ее в санаторий ближе к нам, в Южной Калифорнии. Я узнавал, есть прекрасный санаторий для детей, недалеко от Палм-Спрингса. Ты не можешь навещать ее в Бостоне, но здесь тебе будет легко это делать. Я все подготовлю, и ты сможешь видеть ее, и никто не будет знать об этом. Я могу приезжать развлекать детей в этом санатории, и никто ничего не заподозрит. Я езжу в дом ветеранов один раз в месяц, я, как только представляется возможность, езжу и в другие больницы и пансионаты. Для всех, кто захочет следить за мной, санаторий Эли станет только еще одним местом, где я занимаюсь благотворительностью. Ты можешь ездить со мной везде. Милая, ты будешь видеть Эли, хотя бы раз в месяц. У тебя будет Эли и Счастливый Гарри Хартман! — Он проделал несколько па и опустился на одно колено, протянув к ней руки.

Мейв смеялась, но страх все еще не рассеялся. Гарри, конечно, понимал: она боится, чтобы Пэдрейк не нашел Эли. Но теперь Мейв начала волноваться и за Гарри. Она его любила, и это сделало его возможной мишенью для Пэдрейка. Гарри никогда не смог бы полностью понять желание обладать ею, отравленное ядом ненависти, ненормальное желание, которое мучило Пэдрейка О'Коннора. Только тетушка Мэгги понимала это, потом это поняла Мейв и, наконец, Сара. Нужно было жить с Пэдрейком, только тогда можно было понять его извращенный, жестокий и хитрый ум.

Ей следовало постараться, чтобы Гарри так и не понял этого до самого конца. Ей следовало защитить Гарри и Эли. Особенно сейчас, когда ее вторая книга «О желании одержимых» получила прекрасную оценку критики. Ее успех был еще более весомым, так как воскресный обзор книг в «Нью-Йорк таймс» содержал сравнительный анализ ее новой книги и книги Пэдрейка О'Коннора. Сравнение было явно не в пользу его нового романа «Кельтская идиллия». Критик из газеты даже заявил, что талант Пэдрейка О'Коннора, как часто бывает даже с прекрасными писателями, пошел на убыль, пропал в сточной канаве. «Как жаль, — писал этот критик, — что в сточную канаву не вытек весь алкоголь вместо такого таланта. К счастью для нас, осталась еще одна писательница из семьи О'Конноров. Она должна выше поднять планку успеха, о которую споткнулся, да так и не оправился Пэдрейк О'Коннор. Мейв О'Коннор придется нести славу дальше с помощью ее великолепного дара!»

Да, она победила его с помощью печатного слова. Она поставила себе эту цель и достигла ее. Мейв испытывала удовлетворение. Но выиграла она только одну битву. Мейв должна победить в войне и защитить всех, кого она любит.

2

— Угадай последние новости, — воскликнула Сара, врываясь в гостиную. — Марлена опять беременна.

— Но маленькому Джошуа еще нет и года… — начала было Мейв.

— Им все равно. Они просто счастливы. Это значит, что они не смогут никуда поехать, как планировали прежде.

— Как Марлена будет справляться с двумя крошками? Когда родится новый малыш, Джошуа еще не исполнится двух лет.

— Я не знаю, они просто ненормальные. Каждый раз, когда они обсуждают какую-нибудь проблему, они всегда смеются!

— Весьма интересно, — засмеялась и Мейв.

— Я предложила в течение года платить их служанке. Я объяснила, что это будет мой подарок второму малышу, но они не желают даже слышать об этом.

— Это говорит в пользу Питера, если он старается сам обеспечить семью, — заметила Крисси. — У Питера все в порядке на работе, да?

— Наверно. Но я сказала ему, что как только он захочет открыть свое собственное дело, я ему помогу.

Мейв улыбнулась:

— Ты только сказала, что поможешь ему, или ты начала на него давить, чтобы он открыл свой собственный бизнес?

Сара пожала плечами:

— Я только стараюсь им помочь. Вот и все!

— Поэтому ты всегда ездишь в Сэддл-Ривер? — спросила Крисси.

— Я просто обожаю маленького Джошуа. Он мой крестник. И мне нужно чем-то заниматься, разве не так? Мейв или пишет, или улетает в Голливуд. Ты посещаешь Эли, или рисуешь, или веселишься с этим ненормальным стариком Козло…

— Как ты смеешь так говорить о моем милом и дорогом Максе? — возмущенно протестовала Крисси, — Может, он и стар, но не сумасшедший. Почему он тебе так не нравится?

— Потому что он не подходит тебе, Крисси! Поверь мне, что он тебя интересует исключительно из-за твоих комплексов.

— Ты не можешь быть мне судьей, — холодно ответила ей Крисси. — Тебе нужно чем-то заняться, Сара. В этом все дело. Почему бы тебе снова не начать играть?

— Да, — быстро подключилась Мейв. — Тебе нужно работать, как-то расходовать свою энергию.

— Забудьте об этом. Мне никогда по-настоящему не нравилось лицедействовать. Это было для меня просто времяпрепровождение. Я ничего не хочу делать, хочу просто проводить время! Почему вы не можете примириться с этим? Ваша беда в том, что вы сами уже не хотите веселиться.

3

Мейв поехала в Вашингтон, когда Гарри повесткой вызвали на допрос в Комитет по расследованию антиамериканской деятельности. Его расспрашивали, что он знает о действиях коммунистов в Голливуде. Гарри просил, чтобы Мейв не ездила туда, а Сара просто приказала ей не присутствовать на его допросах.

— Ты только привлечешь к себе ненужное внимание, — сказала Сара. — Сейчас идет охота на ведьм: если ты открыто начнешь поддерживать Гарри, тебя тоже заклеймят той же меткой.

— Гарри — не коммунист. Единственная его вина в том, что у него слишком много друзей. Он не может быть плохим другом. Он — смелый человек, и если я не поеду и не стану его поддерживать, то буду выглядеть трусихой. Ты действительно хочешь, чтобы я повела себя именно так? Ты хочешь, чтобы я стала предательницей?

— Конечно, нет. — Сара не знала, что придумать. — Просто я боюсь за тебя.

— Пожалуйста, Сара. Ты не должна культивировать у себя чувство страха.

— Я опасаюсь, что газеты станут о тебе плохо писать — излишнее внимание совсем тебе не нужно…

— Я устала жить с чувством страха. Я живу так почти всю свою жизнь. Я уверена: то, что я делаю, правильно. Я не оставлю Гарри. На этот раз я буду бороться.

— Тогда я поеду с тобой.

— Зачем?

— Ты поедешь, чтобы поддерживать Гарри. Я поеду, чтобы поддержать тебя. Моя поддержка тоже чего-то стоит! Я одна из тех капиталистов, с которыми, как предполагается, хотят расправиться Гарри и его друзья.

— Я тоже, — вклинилась в разговор Крисси. — Я тоже поеду с вами. Я тоже капиталистка!

— Боже! — Мейв засмеялась сквозь слезы. — Ну и цирк там будет!

Газеты опубликовали снимки Гарри Хартмана, когда он входил в здание, чтобы дать показания. Рядом с ним шагали не только его адвокаты, но и три прекрасные дебютантки 1946 года! Одна из газет нарекла их «богатые девушки». Художница Крисси Марлоу, известная в связи с судом по поводу опекунства над нею, когда она была еще ребенком, сделала следующее заявление для прессы: «Я не могу вспомнить никого, кто бы в большей степени отображал или защищал мой образ жизни, чем Гарри Хартман!» Сара Лидз Голд постаралась от нее не отстать и добавила: «Да, мой хороший друг Хартман просто обожает капиталистический образ жизни. Он прекрасный американец».

Мейв просто сгорала от смущения, читая газеты:

— Боже мой! Этих двух заявлений достаточно, чтобы все американцы покраснели от стыда!

Гарри смеялся:

— Мне так нравится ваше представление! Я уверен, что других таких девушек нет. Я только надеюсь, что мои друзья будут так же поддерживать меня, как это сделали Сара и Крисси ради тебя, Мейв!

— Мы всегда стоим горой друг за друга. Но сейчас очень важно, Гарри, как ты поддержишь твоих друзей.

Мейв так им гордилась. Гарри просто сказал, что он не коммунист. Он отказался представить комитету какие-либо фамилии, как это делали многие люди в шоу-бизнесе, чтобы спасти свои головы. Он осудил тех, кто прославлял американский образ жизни и размахивал флагом, но на деле отрицал свободу выбора и свободу мысли для остальных людей.

— Ты должна понять, Мейв, что ничего еще не кончилось. Они хотят достичь публичного унижения и расплаты. Мне же не нужно ни за что платить, потому что я ничего не признал, и я не разрешаю, чтобы меня унижали. Нам еще предстоят тяжелые времена.

— Ты что, хочешь испугать меня, Гарри Хартман?

— Нет, я просто стараюсь, чтобы ты была готова к худшему. Поэтому я хочу узаконить наши отношения. Теперь, когда все узнали о твоей связи с отверженным, тебе просто придется выйти за меня замуж.

Нет, сплетни по поводу того, что она сопровождала Гарри в Вашингтон — это одно, а выйти за него замуж — совсем другое. Этот факт может стать психологическим детонатором, который приведет в действие Пэдрейка О'Коннора. Он станет мстить Гарри, а у Гарри и без этого хватает проблем.

4

В сентябре 1953 года подруги поехали в Ньюпорт, чтобы присутствовать на бракосочетании Джекки Бувье с Джеком Кеннеди. Они жили в доме Мейв. Хотя с ним были связаны грустные воспоминания, Мейв твердо решила, что никогда не позволит прошлому вмешиваться в ее жизнь.

На церемонии в церкви святой Марии присутствовало шестьсот гостей. Все было очень красиво — десять подружек невесты в розовом, главной свидетельницей была принцесса Радзивил в огромной шляпе, четырнадцать шаферов. Маленькая сводная сестричка Джекки несла корзину с цветами, а ее сводный брат — поднос с кольцами. Там также присутствовал архиепископ Кашинг в великолепном облачении. Жених выглядел жутко счастливым. Он стоял рядом со своим младшим братом Бобби. Вошла невеста, сопровождаемая своим отчимом, Хью Очинклоссом. Она выглядела просто изумительно в атласном платье с пышной юбкой, в кружевной фате розового цвета, на ее темных волосах был венок из цветков апельсинового дерева — флердоранж.

Три подружки — Крисси, Сара и Мейв — подумали об отце Джекки: его здесь не было, он не сопровождал свою дочь к венцу! Им, конечно, как и всем остальным присутствующим, были известны слухи. Отец Джекки, красавец Джек Бувье, прибыл в Ньюпорт днем ранее. Он расстроился и нервничал, что свадьбу устраивает для его дочери Хью Очинклосс, и, видимо, из-за этого страшно напился. Позвонив, он извинился, что не будет присутствовать на свадьбе.

Бедная Джекки, она так обожала своего отца. «Плакала ли она, когда шла, опираясь на руку своего отчима?» — подумала Мейв.

Бедный Джек Бувье! Думая о нем, Сара уставилась на свои ногти. Она представляла отца Джекки в номере отеля. Он не пришел потому, что был пьян, или по какой-то другой причине?

Крисси вздохнула. Отцы! У нее хотя бы отсутствовала эта проблема. А может, она у нее все же была? Если верить Саре, то да. Вот дерьмо! Так не хочется думать об этом!

Мейв очень хотелось знать, сильно ли переживает из-за отца Джекки. По ее виду ничего не скажешь: Джекки выглядит такой счастливой — она выходит замуж за Джека и совсем не вспоминает о своем бедном отце, думала Сара.

Сердце Крисси переполняла зависть. Мать Джекки гордилась своей дочерью. Джекки выглядела такой наивной, она была полна наилучших надежд на будущее. Ее любовь была светлой и незамутненной.

На приеме в Хаммерсмит-Фармс присутствовали тысяча двести гостей. Там были люди из Нью-Йорка, из Вашингтона — родственники Кеннеди и Бувье, Очинклоссы и Ли — и международные знаменитости отовсюду. День был просто великолепный, природа словно приветствовала молодых.

— Даже погода не смеет мешать радости Джекки Бувье, — сказала Сара.

— Похоже на то, — согласилась с ней Мейв. Казалось, что судьба ласково поцеловала юную невесту. Такой прекрасный воздух, еще сохранилось тепло лета, но уже ощущался привкус осени. Пахло солнцем, сеном и частично пожелтевшей листвой.

— Свадьба выглядит просто прекрасной, — заметила Крисси. Ей нравились тенты в полосочку, то, как красиво танцевали гости под оркестр, состоявший из пятнадцати музыкантов. В прошлый раз она удрала с Ребуччи, и ничего этого у нее не было. На этот раз у нее будет настоящая свадьба.

— Сара, ты не будешь против, если моя свадьба с Максом произойдет в твоем доме в Саутгемптоне? Если мы поспешим, мы сможем устроить прием на свежем воздухе.

Сара чуть не подавилась своим шампанским.

— Я правильно тебя поняла?

— Да, дорогая.

— Мейв, ты слышишь, что она говорит? Она действительно решила выйти замуж за Макса Козло.

— Я ее слышала.

— Ну почему тебе нужно выходить за него замуж? Не говоря уже о том, что ты ищешь себе суррогатного отца, он совсем не выглядит так, как будто в состоянии хорошо трахаться!

— С этим все в порядке. Я беременна!

Мейв поцеловала Крисси:

— Я так за тебя счастлива!

— Так, значит, на свежем воздухе или нет, но нам следует поторопиться с нашими планами относительно свадебного приема, — спокойно констатировала Сара.

— Было бы неплохо, если бы ты тоже поздравила меня, Сара!

— Я бы это сделала, если бы знала, с чем тебя нужно поздравить. Что ты выходишь замуж за Макса? Или с тем, что у тебя будет ребенок? Или с тем, что ты выходишь замуж за Макса, так как уже беременна и очень хочешь малыша?

Сара и Мейв обсуждали, стоит ли им покупать квартиру, потому что Крисси и Макс, видимо, будут жить в квартире Крисси, или же им стоит переехать в дом Сары на Пятой авеню.

— Это было бы гораздо проще, — заметила Мейв, имея в виду дом Сары. — Он у тебя уже есть и расположен в хорошем месте. Единственная проблема — это нанять слуг, сейчас с этим весьма сложно.

— Мы можем пожить на Пятой авеню, пока не найдем квартиру. Свадьба состоится через две недели. С ними будет жить сын Макса, нам не следует об этом забывать. Ты можешь себе представить Крисси, у которой появится двадцатилетний пасынок?

— Да, трудновато! — улыбнулась Мейв. — Но у них будет настоящая семья — взрослый сын и новорожденный малыш.

Однако через несколько дней Крисси сказала им, что Сара и Мейв могут оставаться в этом доме. Сама Крисси, Макс и его сын едут на Западное побережье.

— Если хотите, можете оставаться здесь, в квартире.

— Что случилось? — Мейв беспокоилась, что Эли потеряет своего единственного визитера.

— Макс подписал контракт, он будет писать музыку для фильмов. Он считает, что это новая сфера применения его таланта. Малышу будет хорошо начинать жизнь в солнечной Калифорнии, не правда ли?

— Но нам придется расстаться, — грустно заметила Сара.

— Мы все равно сможем видеться друг с другом. Подумаешь, несколько часов лету.

Мейв молчала.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Мейв. У меня есть план, послушай меня. Мы отправим Эли на Западное побережье и поместим ее неподалеку в санатории или специальной клинике. Тогда я смогу по-прежнему посещать ее, и даже ты сможешь ее видеть, когда будешь приезжать на Запад, чтобы повидаться с Гарри и проведать меня и моего ребенка.

— Секунду, Крисси. Я оставалась в Нью-Йорке только для того, чтобы хотя бы издали видеть Эли или, когда у меня отсутствует подобная возможность, быть недалеко от нее. Но если ты переезжаешь в Калифорнию и Эли с Гарри тоже будут там, тогда что мне делать в Нью-Йорке? У меня нет причин оставаться здесь, — она ласково улыбнулась Саре, — ну, если не считать Сары!

— Вы можете не обращать на меня никакого внимания, — капризно заявила Сара. — Я всегда могу вернуться в Чарльстон.

— Или можешь тоже переехать на Запад! — воскликнула Мейв. — Почему бы нет? Ты сможешь так же легко навещать свою мать. Тебе просто придется пролететь лишних два или три часа. К тебе может приезжать твой отец. Так поедешь с нами?

Сара захлопала в ладоши:

— Я уже боялась, что вы никогда не предложите мне это!

— Так. Теперь у меня есть муж, беби и две лучшие подруги. Разве можно желать большего?

— Нет, — заметила Сара. — А как насчет двадцатилетнего пасынка?

5

Постепенно происходила миграция. Крисси, Макс и его сын Саша поехали первыми. Семья Козло купила дом на Норт-Рексфорд в Беверли-Хиллс. Затем Эли перевели в детский дом в Палм-Спрингсе, который нашел Гарри. Крисси ездила ее навещать в лимузине с шофером, потому что Макс считал, что беременной женщине не следует самой водить машину. Саше подарили ярко-красный «феррари», он был зачислен в Калифорнийский университет в Уэствуде и сразу стал там весьма популярен. Крупный блондин, с великолепной фигурой и хорошим покладистым характером, — естественно, его любили все: преподаватели, студенты и студентки. Макс сам был не в состоянии водить машину: у него был неподходящий для этого темперамент, его раздражало слишком насыщенное движение на дорогах, так что на студию его отвозил в черном «кадиллаке» шофер в униформе цвета хаки, которую выбрал сам Макс. Крисси жила, как в сказке, и посвятила себя тому, что вынашивала своего ребенка, обустраивала дом для Макса и Саши, лежала у бассейна и читала брошюры, как растить и воспитывать малыша. Она была хорошей и внимательной мачехой, готовила вкусные и острые венгерские блюда, которые так любил Макс. Она организовала для себя студию, но у нее совсем не было времени, чтобы рисовать, особенно после того, как она начала брать уроки по естественным родам. Ей хотелось бы написать книгу по дизайну, но она отложила на время эту идею. Иногда, когда она готовила, это напоминало ей первые дни семейной жизни с Гаем Ребуччи. Но теперь у нее будет ребенок.

Наступила очередь Мейв. В январе она купила дом в Беверли-Хиллс, хотя проводила много времени у Гарри в Бель-Эйр. Там они играли в теннис и плавали в большом бассейне. У Гарри оказывалось все больше и больше свободного времени. Мейв очень волновало, что он, несмотря на свою репутацию великого режиссера, оказался в черных списках. Он же пытался ее успокоить: просто в 1954 году стали выпускать гораздо меньше картин. Телевидение очень повлияло на посещаемость кинотеатров. Людей больше интересовала возможность наслаждаться творчеством Мильтона Берля и Джекки Глисон сидя дома.

— Я не могу жаловаться, — говорил Гарри. — Я никогда в жизни не был более счастлив. Теперь у меня больше времени, чтобы поработать над книгой. Мне всегда этого хотелось. Я могу больше времени проводить с тобою. Я прекрасно себя чувствую, когда мы оба сидим в кабинете — оба пишем. Когда я вижу, как ты морщишь носик — ты всегда так делаешь, когда увлечена работой, — у меня просто поет сердце!

Гарри купил ей письменный стол, точную копию своего.

— Мне хочется, чтобы у нас были полотенца, помеченные «Его» и «Ее», — сказал он Мейв. — Больше, пожалуй, и желать нечего.

Она всегда сопровождала его, когда Гарри посещал разные больницы и дома для ветеранов войны и инвалидов. Там его песни и небольшие скетчи вызывали неподдельную радость на лицах. Как Гарри и обещал, каждые три недели они ездили к Эли. Она стала больше разговаривать. Когда Мейв читала ей детские книжки, она внимательно слушала. Но приходило время возвращаться домой, и Мейв становилось тяжело оттого, что она не могла забрать с собой Эли.

Прежде чем Сара отбыла на Западное побережье, они с отцом обсудили судьбу их дома в Нью-Йорке. Морис Голд предложил, чтобы дом стал музеем европейской истории. Идея очень понравилась Саре, но ей хотелось, чтобы это был музей европейской истории Голда. Она также предложила разделить с отцом расходы на его учреждение.

— Мне кажется, что мама захочет присоединиться к нам. Папа, мне бы хотелось, чтобы ты лично занялся музеем. Может, ты понаблюдаешь, как продвигаются дела по его организации, как проходит реконструкция здания? Расширение фондов музея, новые приобретения… Кто может быть лучшим распорядителем, чем мой отец? — Она поцеловала Мориса. — Тот, кто смог заработать много денег, как сделал это ты, начав с нуля, сможет прекрасно управлять таким музеем.

Сара хотела, чтобы у него было занятие, чтобы его что-то по-настоящему заинтересовало. Что касается Беттины, то как только Сара обоснуется в Калифорнии, она сразу же заберет к себе мать. Она дала это обещание много лет назад и должна сдержать свое слово.

* * *

— Я пока поживу с тобой, — сказала Сара Мейв. — Мне нужно найти дом, который бы мне по-настоящему нравился.

Мейв согласилась. Она знала, что Сара не переносит жить в одиночестве.

— Чем ты будешь заниматься? — спросила Мейв.

— Что ты имеешь в виду? Я буду просто жить! Как все остальные люди.

— Я думаю, может, тебе стоит заняться актерским искусством? У Гарри остались друзья, и он сохранил всякие связи. Я уверена, что он мог бы свести тебя с нужными людьми. Ты знаешь, Сара, из тебя вышел бы хороший продюсер. У тебя для этого все данные.

— Дорогая Мейв, я знаю, что ты желаешь мне счастья. Но все всегда настаивают, что мне нужно что-то делать, а мне ничего не хочется. Я просто хочу некоторое время полежать на солнышке, выйти в свет, с кем-нибудь разделить ленч, сделать покупки, посетить какие-нибудь вечеринки. Ты же понимаешь, что я здесь кое-кого знаю, кроме тебя и Крисси. Здесь полно народу из Нью-Йорка. Тина Родман, Вилли Росс, Грейс Келли, Лейн Херрис, Пегги Астор, мы вместе посещали школу танца. О, я забыла тебе рассказать. Угадай, кто здесь замужем за большой шишкой из крупной студии?

— Расскажи мне.

— Угадай.

— Она училась в Чэлмер?

— Да.

— Она замужем за Бредом Кренфордом?

— О, как ты отстала! Ты думаешь, что это Диди Дайнин? Она развелась с Бредом и вышла замуж за графа. Деньги от автомобильной промышленности. Она живет в Милане.

— Твоя загадочная женщина красива?

— Нет.

— Она худая?

— Нет.

Мейв засмеялась:

— Она всегда выдавала идиотские шуточки.

— Ну, так нечестно! — Сара толкнула Мейв в бок. — Как ты угадала? Ты знала, что Джинни Фербуш живет здесь, в Голливуде?

— Нет, я этого не знала. Джинни пришла мне в голову, когда ты сказала, что она плотная и некрасивая.

— Угадай фамилию ее мужа?

— Ну, этого я никак не смогу угадать. Скажи.

— Держись, а то лопнешь от смеха! Финкельштейн!

— Да? Джинни Фербуш!..

6

Мейв сидела в кухне Крисси и жевала печенье, а Крисси готовила цыпленка с паприкой. Макс обожал это блюдо. Вошла горничная и объявила, что приехала Сара, которая вошла следом за ней.

— В первый раз я столкнулась с тем, что горничная идет в кухню, чтобы сказать хозяйке дома, что к ней прибыли гости.

— Какую скучную жизнь ты ведешь! — весело ответила ей Крисси.

— О, моя миленькая, миленькая домашняя хозяюшка, — Сара сбросила жакет и села к столу.

— Возьми конфетку и отцепись от Крисси, — сказала Мейв.

— Сначала угадайте, с кем у меня сегодня был ленч, а потом кого я встретила?

— Первое — Элизабет Тейлор! — высказалась Мейв.

— Нет, но выглядит почти как она.

— Мы сдаемся, рассказывай!

— Джинни Фербуш Финкельштейн!

— Ты говоришь, она выглядит, как Элизабет Тейлор?

— Да, поверьте мне. Она сбросила почти пятьдесят фунтов, такая тонкая, как — ну, не как Крисси, вот уж точно! Она изменила свой нос и подбородок. Волосы выкрашены в сине-черный цвет. У нее великолепный загар — она играет в теннис каждый день. Она не похожа на кухарку.

— Мейв, помоги, она опять цепляется ко мне!

— Сара, успокойся! Так нечестно, Крисси беременна, она уже на седьмом месяце. Ты считаешь, что она может выглядеть, как Элизабет Тейлор?

— Нет, но я считаю, что она может выглядеть, как беременная Крисси Марлоу. Ты только посмотри на это скромное платьице! Оно выглядит как платье для великанов, оставшееся от чьей-то бабули. В магазинах продаются такие красивые платья для беременных!

— Отведай сыра и крекеров, — спокойно сказала Крисси, ставя перед Сарой тарелку. — Это венгерский сыр. Я покупаю его в маленькой лавочке в Санта-Монике. Макс обожает его. Может, хочешь отведать лепешки, я приготовила их сегодня утром?

Сара отодвинула тарелку.

— Спасибо, я уже съела свой ленч. Ты понимаешь, что я имею в виду, — обратилась она к Мейв. — Она говорит только о еде. Она только убирает и готовит. Она готовит жирные, острые, тяжелые кушанья и заботится о двух битюгах, а они почти не разговаривают с ней. Ведь она всего лишь маленькая девочка. Такие девчушки-игрушки не должны иметь мозгов в своей хорошенькой головке. Все, что она должна знать, — это кухня, церковь и дети!

Сара изобразила толстого бюргера: раздула щеки и выпятила живот.

Мейв рассмеялась:

— Сара, это немецкие слова, а не венгерские. Их часто произносил Гитлер!

— Разве ты не говорила, Крисси, что Козло долго жил в Германии? — с намеком спросила Сара.

— Да, но он никогда не поддерживал Гитлера, Сара, — серьезно ответила Крисси. — Он — венгр, который жил в Германии, и ему пришлось бежать от нацистов. Я не знаю никого, кто бы лучше относился к своей жене и больше любил ее, чем Макс, — запротестовала Крисси.

— Да, и Гитлер любил детей и собак, — пробормотала Сара. Мейв шлепнула ее по руке и укоризненно покачала головой.

— Макс относится к тебе, как к ребенку. Он считает, что его сын более взрослый, чем ты. Для Макса ты неразумное дитя, которому нужно указывать, что надо делать, и вовремя отсылать в кровать, ласково шлепнув по попке. Он даже называет тебя «Шатци» — это значит «игрушка». Игрушка — это не женщина!

Крисси захихикала:

— Это значит — «милая», а не «игрушка».

Сара фыркнула. Мейв была рада, что Крисси не обиделась. Крисси мягко сказала:

— Сара, когда-нибудь ты поймешь, как хорошо, что о тебе кто-то заботится. У тебя будет мужчина, который будет волноваться, чтобы ты тепло оделась, чтобы ты как следует поела или если вдруг у тебя простуда…

— Когда настанет такое время, я найму себе медсестру, чтобы она заботилась обо мне. Я хочу, чтобы мужчина трахал меня!

Крисси только улыбалась:

— Ты все поймешь, только попозже!

— Секунду, — сказала Мейв. — Сара, ты так и не рассказала нам, кого же ты видела, когда у тебя был ленч с великолепной Джинни Фербуш Финкельштейн?

Сара поморгала, пытаясь вспомнить:

— О, это был Рик Грин. Он пишет сценарии для кино. Он так обрадовался, когда увидел меня! Он такой милый. Джинни сказала, что он так красив! Она сразу же пригласила его на прием, который она дает в честь нас троих! Конечно, она пригласила Макса и Гарри. Она так хочет увидеть вас! Прием состоится через неделю. Скажи мне, Крисси, дорогая, как ты считаешь, Макси-Вакси разрешит своей деточке задержаться на вечеринке после девяти? У тебя есть что-нибудь приличное из нарядов?

— Правда, прекрасная была вечеринка? — радостно спросила Сара у Мейв на следующий день. Сама она была просто в восторге.

— Что касается меня — я разочарована. Джинни не прочитала ни одного грязного стишка.

— Ты не права. Мне кажется, она сейчас живет в этих стихах, а не цитирует их.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что Джинни живет весьма интенсивной жизнью, «ММС».

— Что это значит?

— Дорогая Мейв, ты все еще такая наивная. Это дает мне надежды на будущее. Минет, менять партнеров и сатанизм.

— Так, ну, минет — это понятно.

— Угу! Рик говорит, что она делает это лучше всех в городе.

— Рик! — взорвалась Мейв, и по ее тону было ясно, как она верит всем заявлениям Рика. — Ладно, я представляю себе, что значит меняться партнерами, а что значит в данном случае сатанизм?

— Это значит, что она принадлежит к этому культу и прославляет Сатану!

Мейв секунду не могла прийти в себя от ужаса, потом с отвращением замахала руками:

— Честное слово, Сара, если ты веришь хоть одному слову из того, что болтает Рик Грин, значит, за эти годы ты так ничему и не научилась!

Сара засмеялась:

— Он просто старался развлечь меня. Он так изменился! Клянется, что не берет в рот ни капли с тех пор, как мы развелись. Он достиг успеха, поэтому мне кажется, что он старается прилично вести себя и реализовать свои способности.

— Я никак не могу понять, почему ты целый вечер разговаривала только с ним? Ведь там был Вилли Росс. Я видела, как от Вилли летели к тебе пылающие флюиды. Этот мужчина все еще обожает тебя, Сара.

Сара захихикала:

— Именно это я люблю в тебе, Мейв. Ты такая старомодная — обожает, пылающие флюиды… Такой архаизм! Сейчас говорят по-иному — у него на тебя стоит!

— Замечательно! Почему бы тебе не подумать о нем более серьезно?

— Хорошо, Мейв, я уже об этом подумывала. У меня назначено свидание с Риком и Вилли. Вилли — такой милашка. Я тоже всегда его обожала.

— Тогда зачем ты тратишь время на Рика? Ты не забыла, как он мучил тебя?

Сара на секунду посерьезнела:

— Потому что он изменился и очень старается вновь меня очаровать. Потом я вспомнила маму и папочку. Как мама простила его и какой это был великолепный поступок с ее стороны!

— Может, Рика и не стоило прощать. А твой отец заслужил прощение!

— О, Мейв! Это так не похоже на твои обычные рассуждения. Мне бы не хотелось, чтобы ты стала жестокой и злой.

— Может, я просто становлюсь мудрее. Мне бы хотелось, чтобы то же самое произошло и с тобой!

— Я не собираюсь снова выходить замуж за Рика, ради Бога! Я только хочу с ним встретиться, вспомнить старые времена! Я собираюсь встретиться и с Вилли.

— Хорошо, Сара. Я только прошу тебя быть очень осторожной. И ради Бога, держись подальше от Джинни Финкельштейн. Ты мне это обещаешь?

Сара удивленно посмотрела на Мейв:

— Чего ты боишься? Что я начну увлекаться сатанизмом? Боже мой, Мейв! Я уже была замужем за самим Сатаной!

7

— Марлена приезжает сегодня вечером, — объявила Сара Крисси, сидевшей на кровати. Сара просматривала все поздравительные телеграммы, карточки и открытки, которые прислали на имя Крисси. — Завтра она придет навестить тебя.

— Ты хочешь сказать, что она прилетает, только чтобы повидать меня?

— А как же иначе? Не каждый день Крисси Марлоу разрешается близнецами, ты, дурочка!

— Крисси Марлоу Козло, — напомнила Крисси. — Кто позаботится о детях Марлены?

— Тетя Марта и мама будут присматривать за ними. Им это будет полезно, а Марлене необходимо хоть немного отвлечься от своих забот. М-м-м-м, — Сара понюхала букет камелий. — Кто их прислал? Они напоминают мне о Чарльстоне.

— Вилли Росс. Он прислал их мне, но я думаю, что сердце его занято тобой.

— Он просто прелесть, правда?

— Ты с ним часто встречаешься? Так же часто, как с Риком?

— Если тебе так интересно, то гораздо чаще, чем с Риком. Но его сейчас здесь нет. Он занят делами в Италии.

— Ты скучаешь по нему?

— Конечно, но он звонит мне каждый день.

— Из Италии?

— Нет, из соседнего дома. Конечно, из Италии, глупышка!

— Значит, ему пришлось заказывать мне цветы из Италии. Какой он внимательный. Ты собираешься за него замуж, Сара?

— Откуда я знаю? Наверно. Еще слишком рано, чтобы думать об этом. Прошло всего несколько месяцев. Я не собираюсь больше очертя голову прыгать в неизвестность! Я так делала уже дважды, и ты знаешь, что из этого получилось.

— Да, я это знаю. Ты его любишь, Сара?

— Мне всегда нравился Вилли. Я это всегда понимала, и знаешь почему? Потому что он сильно любит меня. Но самое главное — он любит меня такой, какая я есть. Он ценит меня, не старается меня изменить. Он не заставляет меня ничем заниматься. Он просто хочет, чтобы я всегда оставалась Сарой.

— Я тоже хочу этого. — Крисси взяла ее за руку. — Я хочу, чтобы ты была так же счастлива, как я.

— Правда, Крисси, ты на самом деле так думаешь?

— Ради Бога, Сара, а ты как считаешь? Я же только что родила двух великолепных толстых, самых прекрасных девочек во всем мире.

— Я имею в виду все остальное. Макс. Содержание дома. То, что ты должна полностью отдавать себя этому. И… я даже не знаю, как об этом спросить.

— Давай, Сара, спрашивай. Раньше тебя ничто не могло остановить, а мы договаривались, что ты не станешь меняться. Хорошо. Ты можешь меня не спрашивать, я сама расскажу тебе. Нет, с сексом дела обстоят не так уж хорошо. Но ты знаешь, что это для меня не главное. Ведь есть много другого помимо секса. Можно сказать, много других экзотических вещей. Да, мне иногда не хватает секса. Может, если бы я раньше получала от секса много удовольствия, я бы хотела получать это и сейчас. Иногда мне просто не хватает волнения и возбуждения, ожидания близости. Я всегда думала: на этот раз все будет по-другому, на этот раз я взлечу к звездам. Но в конце концов все оставалось по-старому, и где-то подсознательно я была уверена, что все так и будет. Поэтому я ценю то, что имею. Кто-то заботится обо мне, даже если он больше воспринимает меня как дочь, а не как любовницу. Не забывай — быть чьей-то дочерью для меня тоже важно!

Сара смахнула слезу:

— Теперь у тебя есть маленькие хорошенькие дочурки!

Крисси поцеловала ее в щеку:

— Не считая вас, моих дорогих сестренок!

— Прекрати, Крисси Марлоу Козло, я начинаю писать кипятком!

— Все наши разговоры приятны, но ты же не видела моих крошек! Макс был здесь утром, он смотрел только на них. Потом подошел ко мне и сказал: «Шатци, я так благодарен тебе! Ты проделала великолепную работу!»

Они засмеялись, крепко держась за руки.

— Хорошо, Сара, я разрешу тебе посмотреть на моих дочек, но только тихо. Они только что заснули.

Они на цыпочках прошли в другую комнату, и Сара увидела две спящие розовые мордашки. Они лежали в двух одинаковых кроватках, украшенных сказочными фигурками.

— Боже мой, они подрастают с каждым днем и становятся все более розовыми и румяными, — прошептала Сара.

— Тихо, — сказала Крисси, и они вышли из комнаты.

— Они становятся такими хорошенькими, Крисси, и мне хотелось бы сказать то же самое о тебе. Но ты все еще не сбросила лишний вес!

— Сара, я же кормлю их грудью. Так трудно худеть, пока ты кормишь. Мне нужно выпивать в день примерно два с половиной литра молока, чтобы хватило на двух девочек. Ты можешь это представить?

— Так сложно кормить грудью двоих малышей. Почему ты не можешь давать им бутылочку, как теперь делают все.

— Мне нравится кормить их грудью. Сара, ты даже не можешь себе представить, что я чувствую, когда они обе сосут мое молочко. Это несравненное ощущение! Ты все поймешь, когда у тебя появятся собственные дети. Кроме того, Макс был бы в ужасе, если бы я не кормила их грудью. Ему так нравится наблюдать, как они сосут молоко своей мамочки.

— Я уверена, что это прелестная картинка, — сказала Сара, она дала себе слово больше не цепляться к Крисси по поводу Макса. — Ты делаешь упражнения, что тебе велел доктор?

Крисси скорчила гримаску:

— Я их ненавижу. У меня не хватает на них времени: я должна заниматься малышами, мне некогда даже готовить.

— Ты не можешь мне сказать, чем занимается нянечка, которую вы наняли?

— Она сейчас вручную стирает пеленки малышек.

— Кто сейчас сам стирает белье? Для чего была организована служба доставки свежих пеленок?

— Нет, Макс и Грета, наша нянечка, против этой службы. Они говорят, что неизвестно, у кого прежде были эти пеленки. Грета говорит, что все дело в полоскании — их необходимо полоскать восемь раз, чтобы все мыло и сода полностью были вымыты из материи:

— Боже ты мой милостивый! Мне следовало бы это знать. А кто же готовит? Ты сказала, что кухарка уволилась.

— Макс нанял другую, она венгерка. Но Максу она не нравится. Он говорит, что она плохо готовит соусы. Поэтому я ей помогаю. Мне кажется, она вскоре тоже покинет нас.

— Господи! Тебе нужно собраться и начать следить за собой. Если ты не можешь делать упражнения дома, тогда ходи в спортзал. Ты можешь ходить вместе со мною к Маровской. Она просто великолепна и быстро сгонит с тебя лишний вес.

— Я сделаю это, Сара, через несколько недель. Я обещаю тебе. Как только я налажу хозяйство…

— Как насчет этого жеребца-переростка, которого ты называешь своим пасынком? Разве он не может немного помогать тебе? Он что, не в состоянии сделать себе бутерброд?

— Саша еще ребенок.

— Ничего себе ребенок!.. Тебе необходимо заняться своими волосами. Ты только посмотри на себя! Косички! Ты кто — Хейди в Волшебной стране?

— Слушай, жаль, что здесь нет Мейв, она бы порадовалась, услышав, что ты называешь меня Хейди в Волшебной стране. Она бы взвилась под потолок. Это Алиса была в Волшебной стране — в Зазеркалье. А Хейди живет в Альпах. Когда возвращается Мейв?

— Точно не знаю. С тех пор как она получила Национальную литературную премию, ее часто не бывает дома. Она просто упивается популярностью. — Она уже выступала по радио раз двадцать. Топ-шоу по ТВ… Я не понимаю, о чем она думает. Она всегда старалась быть незаметной из-за… ну, ты знаешь кого. Дай мне ножницы! — скомандовала Сара. — Я прямо сейчас подровняю тебе волосы, потом мы их вымоем, и я их уложу. У тебя есть бигуди? Если нет, нам придется достать из холодильника несколько баночек с апельсиновым соком и опустошить их!

8

Каждый раз, давая интервью по радио, Мейв гадала, слушает ли он ее? Каждый раз, выступая по ТВ, она спрашивала себя, смотрит ли он эту передачу? Может, он завидует ей? Мейв старалась разобраться в своих чувствах. С одной стороны, она все еще боялась его из-за Эли и Гарри, с другой стороны, ей хотелось, чтобы он почувствовал масштаб ее успеха. Именно поэтому Мейв продолжала писать. Чтобы он почувствовал боль, черное отчаяние оттого, что она наконец смогла ему отомстить, что он стал ее жертвой.

Где он? Что делает? Бродит по болоту и бездумно читает стихи? Не прикончил ли Пэдрейка окончательно провал его последней книги? Или он затаился где-нибудь в Труро, или в Бостоне, или в Арене и пишет свой заключительный опус, выжидая, собирая все силы, чтобы на этот раз создать великое произведение, стать гением столетия, занять в истории литературы достойное место, которое Мейв никогда не смогла бы отобрать у него. Может, он планирует новые акты отмщения ей лично?

У нее не было выбора — оставалось жить, любить своих близких так, как только может любить человеческое создание.

9

Они собирались отметить свою ежегодную встречу в «Поло Лонж», но в последнюю минуту позвонила Крисси — ее нянька утром ушла, обидевшись на то, что Крисси вмешивается в уход за младенцами. Поэтому решено было встретиться у нее дома.

— Кроме того, — сказала Крисси, — я переделала нашу столовую, и мне хотелось бы, чтобы вы оценили мою работу.

Мейв и Сара не находили слов. Крисси всегда тяготела к модерну в оформлении комнат, но сейчас ее столовая стала фантазией декоративных решеток, с массой пышных цветастых ситцев. Ситец был везде — им были обиты стулья, занавески были из ситца — даже на люстрах красовались крошечные плафоны в виде розочек. Стол был задрапирован тканью, свисавшей до пола и украшенной огромными желтыми тюльпанами. На самой Крисси была надета широкая сборчатая юбка.

— Потрясающе! — сказала Мейв.

— У меня просто нет слов, — воскликнула Сара. — Кроме того, я счастлива заявить, что твой мозг не окончательно атрофировался под действием паров венгерского гуляша.

Крисси захихикала:

— Именно это мы будем есть.

— Я боюсь, что мы можем испортить эту великолепную скатерть, — заметила Мейв.

— О, у меня есть еще четыре, и все разные.

— Ты все придумала сама?

— Конечно, мне было так интересно работать! У нас недавно ужинали Гарольд Юргенс со своей женой. Гарольд работает с Максом, а его жена Леония занимается оформлением помещений. Она работала в самых модных домах этого города и оформляла лучшие рестораны. Она спросила меня, не хочу ли я поработать с ней. Ей очень понравились плафоны на люстрах.

— Что ты собираешься делать?

Крисси слегка улыбнулась.

— Нет, нет… Максу не понравилось это предложение. Он ответил Леонии, что у меня нет времени заниматься игрушками.

Мейв пристально посмотрела на Сару.

— Когда же мы увидим близнецов? — быстро проговорила она, чтобы Сара не успела возразить Крисси.

— После ленча, они к тому времени уже проснутся.

— А где наш мистер Мускулы? — спросила Сара, имея в виду Сашу. — Мы что-то давно его не видели.

— О, он почти не бывает здесь. Вы же знаете молодых ребят! Он поздно встает, а потом его как ветром сдувает. Он хороший спортсмен, девушки сходят по нему с ума. — Крисси засмеялась. — Мне кажется, что он такой же хороший атлет в постели, как и на спортивной площадке. Нам без конца звонят девицы. Так интересно, что у них у всех имена начинаются с «Л» — Лолли, Лэнон, Лени, Лита. Иногда просто можно сойти с ума.

— Действительно, как странно, — усмехнулась Сара.

— Дай я подержу маленькую Кристи, — сказала Сара, — Мейв, ты можешь подержать Джорджианну.

— Ты — чудо, Сара. Почти никто не может их различить.

— У них слегка отличаются носики.

— Глупости, у всех малышей одинаковые носы, — заметила Крисси.

— Нет, я их могу отличить!

— Когда это ты стала таким специалистом по малышам, Сара Голд? — Мейв поцеловала нежную шейку маленькой Джорджианны.

— Может, с тех пор, как я собираюсь сама стать мамой, — ответила Сара, не глядя на подруг и покачивая Кристи — на руках.

— Сара! Как давно все случилось?

— Ну, месяца два назад, — стараясь казаться равнодушной, ответила Сара и посадила малышку в манеж.

— Вы с Вилли поженитесь?

— Нет, — твердо сказала Сара. — Мы с Риком едем на следующей неделе в Мексику и там поженимся. Мы ждали, когда Рик получит развод.

— Сара! Я думала, что вы с Вилли…

— Рик — отец ребенка, — сказала Сара, ее голос звучал ровно, без всяких эмоций.

— Но вы с Вилли… Откуда ты знаешь, что отец ребенка Рик?

— Потому что я все посчитала. Вилли был в Италии, когда я забеременела.

— Но… — начала Мейв.

— Но — ничего! Я не могу подложить такую подлянку Вилли. Подбросить ему ребенка Рика, как его собственного. Я и так принесла Вилли много горя. Это все моя вина, я такая непостоянная…

— Ты можешь сказать Вилли, что ребенок от Рика. Я уверена, он все равно захочет на тебе жениться.

— Но ему будет больно. Я не могу так поступить с Вилли. Или с Риком. Ему следует дать шанс. Шанс стать отцом своего собственного младенца. Боже мой, разве он этого не заслуживает? А малыш, почему у него не может быть настоящего отца?

— Я понимаю, что все звучит просто ужасно, Сара, — сказала Мейв. — Но я уверена, что тебе не следует выходить замуж за Рика только потому, что он отец твоего будущего ребенка. Для тебя гораздо важнее выйти замуж за настоящего человека. Если ты не можешь навязывать Вилли этого ребенка, тогда тебе следует сделать аборт, выйти замуж за Вилли и начать все сначала. Это пока всего лишь зародыш, а не ребенок.

— Ну, ты хорошая католичка, Мейв О'Коннор. Они убьют тебя, если ты станешь проповедовать подобные идеи. Нет, я не сделаю этого. Я уже потеряла одного ребенка…

Сара грустно улыбнулась, увидев, какими взглядами обменялись Мейв и Крисси.

— Да, я знаю, что в клинике мне сделали аборт. Я заглянула в историю болезни, когда как-то раз доктор Лютеций оставил меня одну в офисе. Я рада, что тогда все так случилось. Но я не могу потерять еще одного ребенка.

Вот так все и получается, подумала Мейв, и ничего здесь не поделаешь.

— Если хочешь, я поеду с тобой в Мексику, — предложила она.

— Спасибо, совсем не обязательно.

10

Сара и Рик, вновь ставшие супругами, оставались в доме Мейв, а сама Мейв переехала к Гарри, на этот раз с багажом.

— Не правда ли, все напоминает игру, — сказала Мейв Гарри. — Я хочу надеяться, что на этот раз Сара будет счастлива с Риком.

Но через месяц Сара потеряла ребенка. Мейв и Крисси гадали, что станет с ее замужеством теперь, когда исчезла главная побудительная причина.

— Как бы мне хотелось, чтобы она развелась с Риком и вышла замуж за Вилли! У нее такая депрессия. Интересно, когда хуже себя чувствуешь — после аборта или после выкидыша? — рассуждала Крисси.

— Разве можно сравнивать? Дело же не в «или — или». Кажется, еще не изобрели аппарат для измерения душевных мук.

— Сколько ты еще будешь сидеть дома и оплакивать себя? — резко спросил Сару Рик. — Господи, это еще не конец света. В конце концов ты не первая женщина в мире, которая потеряла ребенка, разве не так?

— Для меня это было в первый раз.

— Святой Иисус Христос! Ты что, никогда не придешь в себя. Дом похож на чертов морг. Слушай, Джерри Дрезден собирает большую компанию у себя в Палм-Спрингсе. Давай выберемся к черту отсюда и поедем к нему. Что скажешь?

— Мне не хочется ехать на вечеринку.

— Ну, встряхнись. Там можно немного развеяться. У Джерри всегда такие хорошие фильмы…

— Ты имеешь в виду его грязную порнуху?

— Ах-ах-ах! Какие мы стали праведные! У него есть хорошие…

— Что у него есть? Кокаин? Травка? Снежок или что-нибудь более экзотичное? — резко спросила Сара.

— Ты стала такой занудой. Ты это понимаешь? Ты мне просто действуешь на нервы!

— Пошел вон! Зае…

— Я так и сделаю. Кругом полно разных баб, они готовы все отдать, чтобы я е… их. Тебе это понятно, крошка?

— Да? Тогда тебе следует сначала побеспокоиться по поводу твоей сексуальной анорексии.

— Что это значит? Что у меня не стоит?

— Это значит, что ты неудачник, как бы ты ни делал вид, что у тебя все в порядке. — Саре было так плохо, что ей даже не хотелось ругаться. — Тебе лучше принять то, что ты постоянно используешь, как оно называется…

— Слушай, попробуй это. Тебе сразу станет легче. — Рик протянул ей несколько капсул на ладони.

— Что это такое?

— Тебе это поможет.

— Что это такое?

— Дезоксин. Он поднимает настроение.

— Я не хочу, чтобы у меня было хорошее настроение. Я хочу все забыть.

— Тогда попробуй эти. Скоро ты вообще ничего не будешь чувствовать.

— Что за таблетки?

— Какое это имеет значение? Скоро тебе станет приятно, ты будешь парить в облаках.

Сара уже протянула было руку, чтобы взять таблетки. Так было бы здорово ничего не чувствовать, а просто парить в воздухе. Но она взглянула Рику в лицо, он ей напоминал кого-то, о ком она не желала вспоминать. Почему он так настаивает? Он хочет, чтобы она тоже стала принимать наркотики, чтобы они делали это вместе?

Она оттолкнула его руку.

— Значит, ты перестал пить. Вот как? Ты хоть понимаешь, какое же ты дерьмо, дешевка!

Он швырнул горсть таблеток прямо ей в лицо. Сара засмеялась, а он опустился на колени и стал подбирать рассыпанные таблетки.

— Сара, не твоя вина, что у тебя случился выкидыш. Почему ты чувствуешь себя виноватой? — спрашивала ее Мейв.

— Я просто чувствую, что я опять потерпела фиаско. Вот и все!

— Почему ты не хочешь, чтобы твоя мама приехала и пожила с тобой? Говорят, что мать может хорошо утешить, — сказала Крисси.

— Нет. Не сейчас. Я не хочу, чтобы мама жила здесь и видела, что тут происходит.

— Все так плохо? — спросила Мейв.

Сара пожала плечами:

— Вы понимаете, после того как я помирилась с папой и мама тоже помирилась с ним, я намекнула отцу, что, может, им с мамой опять стоит жить вместе. Я понимаю, что была сентиментальна — какое-то детское чувство, — но в то же время я была особенно чувствительной и, смешно сказать, даже наивной. Папа грустно улыбнулся и сказал: «Сара, все уже фафеллен». Я спросила его, что это значит, и он ответил: «Фафаллен» — это еврейское слово, оно означает — слишком поздно, все в прошлом». Я знала, что мой брак с Риком был «фафаллен» с самого начала, так же как и мечта о ребенке.

— Тогда нужно с этим кончать, — сказала Крисси.

— И признать еще одно поражение? А как же деньги? Он постарается отсудить их — это Калифорния. Тут нужно платить отвергнутой стороне. Я бы заплатила, чтобы только освободиться от него, но мне не хочется показывать ему мою слабость! Сейчас у меня нет сил бороться с ним. Позже…

— Послушай, Сара. Тебе нужно что-то делать. Тебе нужно выходить из дома. Я попрошу Гарри, чтобы он устроил тебя куда-нибудь на работу.

— Как насчет того, чтобы драить полы? — мрачно засмеялась Сара.

— Забудь об этом, — добавила Крисси. — Ты с этой работой не справишься!

После того как они ушли от Сары, Крисси в порыве вдохновения сказала Мейв:

— Не говори с Гарри насчет работы для Сары. Давай попросим Вилли. Я слышала, что он сейчас делает свои картины. Он обязательно что-нибудь придумает для нее.

— Ах ты, хитрюга! Я, право, не знаю. Может, нам не следует просить его об этом? Разве Вилли мало страдал? Может, он решил покончить с ухаживанием за Сарой?

— Вилли отказался от Сары? Да никогда! Я могу побиться об заклад, что он сразу начнет читать стихи, которые когда-то сочинил про Сару, чтобы дразнить ее:

Мейв обняла Крисси:

— Хорошо, мы попытаемся. Я только хочу надеяться, что Вилли все еще помнит эти стишки!

11

— Почему ты так расстроена, Мейв, дорогая? Разве так ужасно, что я написал этот сценарий под псевдонимом? В течение веков более известные и прославленные писатели писали свои произведения под псевдонимами.

— Я расстроена не из-за этого. Твое имя слишком известно, чтобы ты стал писать под вымышленным. Я не хочу, чтобы ты делал это, Гарри!

— А я хочу, Мейв. Я должен делать это. Мне нужно работать. Я хочу, чтобы по моим сценариям ставили фильмы. Вилли, например, хочет поставить фильм и играть в нем. Я ему так благодарен за это. Мы с ним оба клоуны и понимаем стиль друг друга. Разница в том, что он гораздо выше меня и ему ближе ирония, а мне — пафос. Но у нас много общего — мы оба не терпим Гарри Кона.

Мейв тихо смотрела на него.

— Смейся, моя милая, это же шутка!

— Мне не хочется смеяться, Гарри. Я удивлена, что Вилли поддержал тебя и разрешил поставить чужое имя на сценарии. Это унизительно!

— Он не просил меня об этом, Мейв. На этом настоял я. Я не хочу, чтобы картину Вилли саботировали из-за моего участия. Вот и все! Предположим, что Вилли выдвинут на «Оскара» за его игру или за режиссуру, — и никто не станет голосовать за него, потому что имя Хартмана бросит тень на эту картину. Это будет ужасно, не так ли? А как Сара? Она может стать исполнительным продюсером этой картины.

Мейв ничего не могла сказать по этому поводу. Она думала о другом.

— Гарри, почему бы нам не отправиться в Европу? Ты мог бы работать там — Франция, Италия, даже Англия. Положение здесь когда-нибудь изменится!

Гарри грустно улыбнулся:

— Ты помнишь, что случилось с Чаплином, когда он покинул Америку? У него тоже не было гражданства, и они просто не пустили его назад — по политическим причинам, а также по каким-то надуманным поводам морального порядка. Они могут обвинить меня в развратных действиях. Хотя мы никому не изменяем, но с тобой мы живем в грешном союзе. Они могут даже судить меня по политическим мотивам. Мне в общем-то наплевать на них — мой сын живет во Франции, — но мне нельзя рисковать из-за тебя. Здесь твои друзья и Эли.

Эли! Ей было уже почти пятнадцать. Она больше не была маленькой девочкой. Мейв почти примирилась с тем, что ее дочь не может постоянно жить с ней. Но покинуть ее навсегда? Она не сможет сделать это!

— Ну что, ты меня благословляешь или нет? Как насчет того, чтобы моим псевдонимом стал Гораций Шумахер? Тебе нравится?

— Благословляю тебя, Гораций Шумахер!

12

— Сара, я очень терпеливый человек, но даже моему терпению приходит конец. Оно спрашивает меня: «Когда, Вилли, когда же?»

— Вилли, я ни цента не уступлю этому ублюдку!

— Хорошо, давай отдадим ему несколько моих центов!

— Нет, он не получит ничьих денег! Не волнуйся, Вилли. Я его знаю. Он сделает что-нибудь не то, и тогда мы так надерем ему задницу, что он…

— Мое терпение говорит мне: «Торопись, Вилли, и поторопи Сару. Вилли стареет, и у тебя, Сарочка, скоро начнут шататься зубки…»

— Ну и наглое у тебя терпение.

Сара много времени проводила на работе. Ей совсем не хотелось возвращаться домой, где Рик ждал ее, чтобы мучить разговорами по поводу Вилли и ее способностей как продюсера. Он говорил гадости по любому поводу. Ей нужно было много работать: она должна была следить за всем, что относилось к картине — костюмы, актеры, счета и т. д. и т. п. Когда Вилли уезжал из города, она старалась прийти домой как можно позже.

Однажды она уезжала со студии в девять вечера и увидела девицу из массовки, которая была занята в «уличной сцене»: она стояла у ворот. Сара остановила машину.

— Тебя подвезти?

— Не-а. Мне некуда ехать.

Сара сочувственно посмотрела на девушку. У нее самой иногда возникало подобное чувство.

— Почему так?

— Я работаю первый раз за два месяца. На прошлой неделе меня вышвырнули из комнаты. Мне повезло, что им сегодня понадобились битые жизнью люди, чтобы выступить в массовке.

Сара должна была признать, что девушка выглядела так, словно ее подобрали на помойке. Рыжеватые волосы, неаккуратно забранные назад, джинсы, трикотажная майка в полосочку, сандалии из ремешков на ногах, которые давно следовало бы вымыть. На вид девице было около двадцати лет.

— Как тебя зовут?

— Кларисса.

— Поехали со мной, Кларисса. Мы поедим, и ты сможешь переночевать у нас.

— Послушай, Кларисса, ты можешь пожить здесь, пока не станешь на ноги. Здесь много комнат, черт возьми, почему бы и нет?

— Как насчет вашего мужа? Он станет писать кровью!

— Между нами говоря, я очень надеюсь на это!

Они хохотали, пока у Сары не перехватило дыхание.

Рик спросил Сару:

— Какого черта делает здесь эта шлюха? Ты что, устроила лагерь для перемещенных лиц?

Сара ответила, что, если ему так не нравится, он может уе… отсюда. Он проворчал:

— Ну уж нет. Этого ты не дождешься!

Сара нашла работу для Клариссы — секретарь кинорежиссера, — купила ей кое-что из одежды. В свободное время Кларисса пекла кексы и пироги.

— Никогда не видела такой прекрасной кухни, и конечно, у меня такой не было!

Она попросила разрешения превратить подсобку в темную комнату.

— Мне всегда хотелось заниматься фотографией.

Сара ответила:

— Конечно.

Кларисса задумчиво посмотрела на Сару:

— Почему ты так хорошо относишься ко мне? Я ничего не сделала, чтобы заслужить такое отношение.

— Ты человеческое существо, не так ли? — сказала Сара. — Я раньше не делала ничего особенно хорошего для других людей. И мне совсем не нравится оставаться одной в доме.

— Но ты не одна. Здесь твой муж.

— Ты слышала, что я сказала: одна!

Они посмеялись.

— Ты считаешь, что у меня странное чувство юмора?

Кларисса кивнула.

— Может быть, потому, что я богата — предположила Сара.

— Ты хорошо относишься к людям. Я надеюсь, что тебя никто не обидит и не укусит.

— Теперь ты мне объясни, что это значит.

— Ты знаешь: люди всегда кусают руку, которая их кормит.

— Ты тоже собираешься покусать меня?

— Может быть. Кто знает? — Кларисса пожала плечами.

Сара засмеялась:

— Кларисса, я должна признать, что это у тебя своеобразное чувство юмора.

Вилли заметил:

— У тебя странная семейная жизнь. Как ты считаешь, Рик не станет возражать, если я тоже перееду к тебе? — Потом он добавил: — Я понимаю тебя, Сара. Ты делаешь хорошее дело.

Но Вилли ошибался. Все, что Сара делала, она делала для себя, а не для других.

Осенью в доме через улицу появились новые хозяева. Сара видела, как старые жильцы, Фунты, выезжали. Она знала их только по фамилии, но кто-то из соседей сказал ей, что они вышли на пенсию и перебираются поближе к природе, к пляжу.

Однажды, когда уже стемнело, Сара вернулась с работы. Она вышла из машины и пошла к дому, но тут заметила, что в доме напротив кто-то задвинул занавески в окне верхнего этажа. Она мельком увидела мужчину в черном — это так странно для Калифорнии, — и занавески задернулись, не давая ей как следует рассмотреть его. Боже, этого не может быть. Сара задрожала и вбежала в дом.

Может, ей позвонить Мейв? Она не была уверена, что узнала его. Если она не уверена, ей не следует пугать Мейв. Та будет просто в ужасе. Нет. Она сама будет наблюдать за домом. Она не выйдет из дома, пока не удостоверится, что это он.

Кларисса. Она спросит Клариссу, не видела ли она что-нибудь, кого-нибудь в доме через улицу. Сара взбежала вверх по лестнице, постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, влетела в комнату.

Кларисса стояла, расставив ноги, ее рыжеватые волосы разметались по спине. Загар был тоже красновато-коричневым, кроме белых пятен, где купальник закрывал тело от солнца.

На кровати лежал и тихо рыдал Рик. Он был распят — руки и ноги были привязаны к спинке кровати. Кларисса держала в руках кожаный пояс. Увидев Сару, Кларисса не смутилась.

— Не волнуйся, — посоветовала она Саре.

Сара сразу забыла о человеке из дома напротив. «Если это происходит на самом деле, тогда то, другое, просто плохой сон… ночной кошмар!»

Она почувствовала слабость и села на стул.

— Мне, наверно, стоило прийти немного попозже, — сказала она, — когда у вас игра станет повеселее.

— Простите, — сказала Кларисса. — Я, пожалуй, пойду оденусь. — И она исчезла в ванной.

— Два брака, — сказала Сара, качая головой и глядя на потного Рика, который старался избавиться от оков. — И я все не понимала, что нужно сделать, чтобы у тебя встал?!

Рик освободился.

— Сука, — выкрикнул он.

Сара засмеялась.

— Я? А что я сделала? — Потом добавила: — Главное, что станешь делать ты! Ты поедешь со мной в Мексику, чтобы я там получила развод, как можно скорее. Чтобы не возникло никаких осложнений. Ты это сделаешь, как настоящий джентльмен.

— Зае…, я этого не стану делать!

— Ты же не хочешь, чтобы дело дошло до суда, не правда ли? Ты станешь мишенью для насмешек всего города, разве тебе не понятно?

Рик натянул брюки.

— Кто тебе поверит? Все знают, что ты е… сумасшедшая баба! Ты что думаешь, никто не догадывается, что ты делала в этой клинике в Швейцарии? Ты провела там столько времени!..

На секунду Сара замолчала.

— У нее есть свидетель — это я, — сказала Кларисса, выходя из ванной комнаты.

— А кто тебе поверит? Ты сумасшедшая извращенка!.. Все подумают, что тебе заплатили.

— Угу, — засмеялась Кларисса. — Я экспериментировала с автоматическим заводом фотоаппарата. Ну, вы понимаете, когда хочешь сфотографировать самого себя. Последний раз, когда мы… ну, ты понимаешь… Я спрятала снимки. Мы там с тобой так ясно вышли, в цвете!

— Извини, Сара, — сказала Кларисса.

— Нормально. Но почему ты сделала это?

Кларисса пожала плечами:

— Наверно, чтобы развлечься… Мне так кажется. Кроме того, мне показалось, что тебе все равно.

— Ты права. Для меня все так хорошо получилось! Но мне просто любопытно, ты не волновалась, что я могу вас застать?

Кларисса снова пожала плечами:

— Ты так долго задерживаешься на работе.

— Ты не обидишься, если я не приглашу тебя на мою свадьбу?

— Черт возьми, нет! Я все прекрасно понимаю.

— Ты мне нравишься, Кларисса, но мне кажется, что тебе лучше снять себе квартиру. Я дам тебе небольшой чек, чтобы ты могла начать новую жизнь…

— Послушай, Сара, тебе не обязательно давать мне деньги. Ты мне ничего не должна. Совсем наоборот. Тебе также не нужно платить за фотографии — их просто не существует.

— Я это знаю, — сказала Сара. — Все было слишком сложно — автоматический завод… Тем более, что ты раньше не занималась фотографией… — Сара захохотала, и Кларисса присоединилась к ней.

— Ты нормальная девушка, Сара, особенно для богачки!

Сара думала о том, как странно иногда срабатывают обстоятельства. Если бы она не пожалела Клариссу и не пригласила ее пожить у них в доме… Если бы ей не пригрезился ужасный призрак в доме напротив и она не ринулась бы по лестнице, чтобы спросить о нем Клариссу, ей бы не дался так легко ее развод и она бы не вышла замуж за Вилли, раньше чем могла надеяться!

13

Я прилетела на свадьбу Сары с Вилли. Было Рождество, и Питер тоже приехал со мной. Мы взяли с собой Джошуа и Адама, оставив крошку Пити дома с мамой. Тетушка Беттина прилетела из Чарльстона. Мейв и Гарри устроили прекрасный праздник в поместье Гарри. Там было очень красиво. День был солнечным, как это бывает только в Южной Калифорнии. Мы пили шампанское, изготовленное на севере штата. Мейв считала, что следует пить только местное вино.

Сара была в белом, и никто даже не посмел думать, что она не так чиста, как только что выпавший снег. Мейв была в розовом, а. Крисси в желтом. Некоторые гости шутили, что Мейв, как почетная подружка невесты, всегда остается только подружкой, а не самой невестой. Мои сыночки несли кольца, и мне кажется, что они были очень прелестны. Близнецы Кристи и Джорджианна несли корзиночки с розовыми лепестками, и сами были как цветочки. Потом они бросили свои корзинки, подбежали к матери и ухватились за ее юбку. Все были просто в восторге. Пасынок Крисси, Саша, выступал в роли шафера, но вскоре исчез вместе с молоденькой гостьей; ей, наверно, еще не было шестнадцати, и все весело смеялись над этим пассажем.

У невесты показались слезы, когда она взяла за руки своих отца и мать и пошла с ними к свадебной платформе, где ее ждал жених со своим лучшим другом Гарри Хартманом. Вилли плакал, он никогда не умел скрывать свои эмоции. Когда рабби объявил их мужем и женой, Вилли разбил бокал и посмотрел на часы перед тем, как поцеловать Сару.

— Так, сейчас посчитаем, — сказал Вилли. — Прошло всего девять лет, три месяца, два дня, пять минут и три секунды, и я наконец дождался этого момента. — Поцеловав Сару, он добавил: — Этого стоило ждать.

После того как все выпили за новобрачных, я напомнила моим подругам, что наступило Рождество 1955 года, а мы начали свой дебют в 1945-м, хотя и считаемся дебютантками 1946 года, с тех пор прошло десять лет, мы собрались вместе, и нам следует за это выпить!

Крисси никому ничего не сказала о мужчине, которого она видела в черной машине на дороге, ведущей к дому Хартмана. Она приглаживала кудри близнецов, когда Саша, который вел машину, повернул и поехал по въездной дороге. Крисси мельком увидела профиль, показавшийся ей странно знакомым. Она спросила Макса, не обратил ли он внимания на мужчину во встречной машине, но Макс думал о чем-то своем и не ответил. Она хотела расспросить гостей на свадьбе, не видел ли кто еще этого человека и знает ли его кто-нибудь, — ее раздражало, что она никак не могла вспомнить его имя — в памяти был какой-то провал. Но впоследствии она совсем забыла об этом в волнениях торжества. Только когда они вернулись домой, Крисси догадалась, кого ей напомнил этот мужчина, и испугалась. Она рассказала о нем Максу, объяснив, кого он ей напоминает. Но Макс выпил слишком много шампанского и хотел скорее в постель.

— О чем ты говоришь, Кристина! Ты забиваешь себе голову ерундой.

Крисси хотела поговорить об этом еще с кем-нибудь, но не могла звонить Саре, хотя знала, где молодожены проводят ночь. Было глупо расстраивать и Мейв, потому что она могла ошибиться. Но, видимо, ей придется не посещать на этой неделе Эли и придумать какую-нибудь причину, чтобы туда не ездили Мейв и Гарри.

Сара с мужем остановились в доме Вилли в Стоун-Каньоне, а Мейв продала дом на Норт-Палм-драйв. Потом Вилли сделал Саре свадебный подарок — документ с печатью и необходимыми подписями.

— Ты уже сделал мне свадебный подарок — прекрасный жемчуг. — Сара посмотрела на документ. — Это земельный участок? — Сара внимательно прочитала документ. — В Малибу?

— Да. Рад, что ты смогла правильно прочитать бумагу, еще секунда, и я начал бы сомневаться в твоих способностях.

— Что мы будем делать с этой землей?

— Наверно, построим дом, как ты считаешь?

— Ты в этом уверен?

— Ну, если ты хочешь построить что-то другое, например каток, то построим каток.

— О, Вилли! Я хочу настоящий южный особняк с колоннами и садом…

— Тогда мы станем строить именно это! Давай построим что-то вроде Тары Скарлетт О'Хары? И назовем «Дом Тара на пляже»!

— Вилли! Может, мы назовем поместье «Сады Чарльстона»?

Вилли поднял к небу глаза.

— Честно говоря, Сара, мне наплевать! — И голос его звучал, как у Кларка Гейбла.

— Как ты думаешь, там будут расти цветы — розы, камелии, жасмин, — ведь это песок?

— Если нужно будет, мы поедем в Чарльстон и привезем оттуда тонну красной глины штата Джорджия. Но дом и земля — это только часть свадебного подарка. Ты можешь пожелать еще что-нибудь, это станет приложением к дому.

— Мне бы хотелось оставить работу. Ты не станешь возражать?

Вилли был удивлен.

— Конечно, не стану.

— Я хочу построить дом, работать в саду и прямо сейчас начать делать детей… Когда «Сады Чарльстона» будут готовы, я хочу, чтобы моя мама жила с нами. Ты не против?

— Ты — принцесса, я должен служить тебе. — Вилли, милый!

— Что-нибудь еще, ваше королевское величество? — Да, я хочу, чтобы мы жили счастливо.

— Абсолютно с вами согласен, ваше королевское величество. Ваше желание будет исполнено.

— Вилли, я волнуюсь. Я понимаю, что не заслуживаю такого счастья.

— Не волнуйся, Сара. Это обычное чувство вины, присущее евреям, ты от него никогда не избавишься.

14

— Гарри, только что был звонок от моего агента. Она сказала, правда, это пока еще не точно, что меня хотят выдвинуть на Пулитцеровскую премию!

— Мейв, это просто прекрасно, тем более в твоем возрасте. Но я совсем не удивлен. «Возрождение небес» — великолепная книга.

— Я еще не получила премию. Я почти мечтаю о том, чтобы не получить ее.

Гарри нежно улыбнулся:

— Так говорить не следует. Ты демонстрируешь редкое отсутствие благодарности богам.

— Меня и волнуют боги, Гарри. Они такие жестокие и ревнивые. И может случиться что-то страшное.

— Мейв, мы уже полностью заплатили наши долги. Теперь с нами будут случаться только хорошие вещи.

Мейв так хотелось бы верить Гарри!..

15

Макс вернулся домой и объявил:

— Я ушел со студии.

— Почему? — спросила Крисси. — Мне казалось, тебе нравилось там работать, ты был так счастлив!

— Хм. Счастлив! Счастье — это для детей!

Крисси пошла за ним в его кабинет:

— Почему же ты ушел со студии?

Макс ответил не сразу. Он сел за рояль и начал что-то подбирать, потом громко сыграл похоронную мелодию.

— Я хочу сделать что-то более важное и достойное в моей жизни, чем писать музыку для идиотских картин. Я стану сочинять музыку, которая будет жить вечно.

На следующее утро Макс покинул дом очень рано и не возвращался допоздна. Когда он появился, Крисси спросила:

— Макс, где ты был? Если ты не ходишь на студию, то…

— Вопросы! Вопросы! Всегда только вопросы! Скажи, чтобы подавали ужин.

— Лили ушла от нас.

— Тогда пусть подает кухарка.

— Она уже ушла, ей нужно навестить мать.

— Тогда подай сама. Неужели так сложно подать на стол? Почему от тебя все время уходят слуги?

— Лили жаловалась, что Саша приставал к ней…

Макс странно посмотрел на нее.

— Женщины всегда так говорят и мечтают об этом. Сначала они провоцируют нас, а потом начинают вопить. Зло никогда не покидает их.

На следующий день Макс опять ушел рано и вернулся поздно. И снова Крисси спросила, где он был.

— Скажу тебе, когда сочту нужным. Ты наняла новую прислугу?

— Нет еще, Макс, у меня не было такой возможности…

— Почему? Чем ты занята?

— Я была у Сары. Она хотела посоветоваться со мной по поводу дома, который они строят.

— О чем она консультируется с тобой? Может, ты архитектор, а я и не знал этого? — Он впервые так грубо разговаривал с нею. Заметив выражение лица Крисси, Макс постарался улыбнуться. — Я только шучу, шатци. Почему она хочет знать твое мнение?

— Она ценит мое мнение по поводу оформления дома. Ей нужны мои идеи дизайна.

— У тебя хватает дел и в нашем доме. Я не позволю, чтобы ты забросила девочек.

— Как ты можешь говорить подобные вещи, Макс? Разве я плохо ухаживаю за близнецами?

— Конечно, нет, — В его голосе звучало чувство вины. — Но ты можешь увлечься и забыть о них.

— Забыть о моих дочках?

— Хватит спорить! Мы будем есть сегодня или ты забыла об ужине?

— Макс, уже несколько недель, как ты отсутствуешь в течение двенадцати-четырнадцати часов и не говоришь мне, где бываешь или чем ты занят.

— Я работаю над оперой, если тебя это так интересует. Это будет опера столетия. Уже так давно не было по-настоящему хорошей, великой оперы. Ты об этом знаешь? Ах, что ты понимаешь в музыке?

— О чем опера?

— Великая греческая трагедия!

— Кто пишет либретто?

Он с подозрением уставился на Крисси.

— Великий автор, он оказывает мне честь тем, что работает со мною! Тот, кто оказывает мне больше уважения, чем мои домашние!

Крисси была поражена.

— Я всегда с уважением относилась к тебе, Макс!

— Тогда не задавай мне много вопросов. Я давно не ребенок.

— Я тоже не ребенок. Ты можешь все скрывать, но я должна знать, где ты находишься. А если дома что-то случится? У нас маленькие дети, ты же сам знаешь. Я должна знать, где мне искать тебя.

— Хорошо. Я дам тебе номер телефона. Но не смей мне звонить с какой-нибудь ерундой. Где Саша?

— Понятия не имею. Ты знаешь Сашу — он не докладывает, где он или куда собирается пойти. Наверно, он сейчас развлекается с какой-нибудь хорошенькой девчонкой… — Крисси его не винила. Ему было гораздо веселее и спокойнее, чем ей.

— Матери не подобает рассуждать о таких вещах!

— О, зае…! — Крисси не ругалась уже много, много лет.

— Именно этим и занимается Сара.

— Что ты хочешь сказать?

— Твоя Сара — проститутка, распущенная баба.

— Сара? Она не более распущена, чем я.

— Вот это-то меня и волнует.

Крисси в изумлении посмотрела на него, потом вышла из-за стола и с грохотом захлопнула дверь спальни. Она посмотрела на себя в зеркало. Сара была права. Она так и не сбросила лишний вес и плохо следит за собой. Завтра она сядет на диету, начнет занятия в зале Маровской и станет плавать каждый день, уложит свои волосы и купит новые туалеты! Нет, сначала она должна похудеть хотя бы на десять фунтов.

— Почему это ты вдруг так похудела? — сварливо спросил у нее Макс.

— Потому что у меня появился любовник. А ты как думаешь?

Макс побагровел. Она подумала, что его сейчас хватит удар.

— Не такая я уж тоненькая. У меня лишний вес, поэтому я села на диету.

— Что на тебе надето? Ты считаешь, что замужняя женщина, мать, может ходить в такой одежде?

— Это? — Крисси показала на свою блузку. — В Южной Калифорнии все женщины в возрасте до восьмидесяти лет ходят в таких!

— Ты хочешь, чтобы на тебя заглядывались мужчины.

— Ты мне надоел, Макс!

— Это все Сара. Она плохо на тебя влияет.

— Не смей ничего плохого говорить о Саре!

— И твоя подруга Мейв. Она живет с мужчиной в грехе. С коммунистом! Все эти коммунисты одинаковы. Они проповедуют свободную любовь.

— От кого ты этого набрался? Что с тобой случилось? Сара и Вилли, Мейв и Гарри — они наши друзья.

— Твои друзья. Ты уверена, что они могут хранить твои секреты?

— Какие секреты? Что с тобой происходит?

— Не спрашивай, что со мной случилось. Я прекрасно понимаю твои штучки! Я говорю о том, что происходит с тобой. Ты одета, как шлюха! Ты ходишь в бары и стараешься там подцепить себе мужика.

— Ты сошел с ума!

— Взбесилась, как лисица! Я знаю, что ты была в баре на Беверли-Уилшир! Тебя там видели.

— Кто меня там видел? Ты что, установил за мной слежку, ты, старый псих! — «Боже, что я сказала?!» Крисси сразу же извинилась. — Ты так обидел меня своими нелепыми обвинениями! У меня был ленч в «Уилшире» с Сарой и Мейв. По дороге мы встретили Брайана Донована и немного поболтали с ним. Я хочу знать, кто меня видел и что тебе сказали…

— Я не собираюсь тебе ничего объяснять. Это ты совершила действия, которых тебе следует стыдиться!

— Макс, я тебя предупреждаю! Ты заходишь слишком далеко!

«Не зашел ли он уже слишком далеко», — подумала Крисси. Ей это надоело. Что с Максом случилось? С ним всегда было нелегко, но сейчас он стал просто невыносим. Может, у него начался старческий маразм? Или нервный срыв? Он стал много пить. Почему люди много пьют? В течение всего лишь нескольких месяцев Макс превратился в… Крисси даже не знала, как определить его состояние. Ей необходимо узнать, что с ним происходит. Кто этот таинственный человек, с которым он работает? Почему все так засекречено? Почему Макс пил, когда предполагалось, что он работает? Таинственный незнакомец? Неужели это… Нет, она сама начинает сходить с ума. Что ему нужно от старого Макса? Может, этот таинственный незнакомец существует только в воображении Макса? Если бы она могла бы убедить Макса сходить к психиатру. Нет, это просто невозможно. Макс еще сильнее станет злиться на нее — он спросит, что такая дура, как Крисси, может знать о жизни? Нет, она ничего не сможет сделать, пусть Макс продолжает свой путь! Крисси могла только надеяться, что пройдет не слишком много дней, когда Макс избавится от своих заблуждений. Ей уже все надоело, а у Макса оставалось мало времени.

Она сидела с Сарой у себя дома возле бассейна. Крисси зажгла сигарету. Она опять начала курить, хотя бросила, как только забеременела. Тогда на этом настоял Макс.

— Крисси, ты опять начала курить?

— Да.

— Почему?

— Что это за вопрос? Я курю потому, что мне нравится.

— Ты стала очень нервная.

— Скажи мне что-нибудь новенькое. Я волнуюсь из-за Макса. Он себя ведет как сумасшедший. Он ревнует, обвиняет меня, что я сплю с другими мужчинами… Он все от меня скрывает, перестал следить за собой. Пьет, причем очень сильно…

— Сколько времени это продолжается?

— Не могу тебе сказать точно. Шесть или семь месяцев…

— Ты не думала…

— Развод? Мне бы этого не хотелось. Девочки… — Крисси тяжело вздохнула.

— Послушай, — сказала Сара. — Тебе необходимо уехать отсюда на некоторое время. Почему бы тебе не забрать девочек и не пожить у нас в загородном доме недельки две или три? Может, Макс придет в чувство, пока тебя не будет? Сейчас лето, ты помнишь, что я говорила о тех, кто проводит лето в городе?

Крисси засмеялась, но это был невеселый смех.

— Я не могу. Мне кажется, что у Макса нервный срыв, и мне нужно оставаться с ним. Когда будет готов ваш дом? — спросила Крисси, чтобы поменять тему разговора.

— Ты же знаешь строителей. Если бы я не сняла дом рядом, то они строили бы его года два как минимум.

— Дом строится всего лишь несколько месяцев? — спросила Крисси. Она не могла сосредоточиться ни на своих вопросах, ни на ответах Сары.

— Четыре, если быть точной, — сказала Сара и встала. — Мне нужно бежать. Пожалуйста, Крисси, позаботься о себе. Если я тебе понадоблюсь — зови! Подумай, может, вам действительно стоит пожить у нас.

— Хорошо. Ты не против, если я не пойду провожать тебя? Я хочу еще немного посидеть здесь.

Сара нахмурилась. Ей нужно поговорить с Вилли, может, он сможет как-нибудь помочь Максу. Может, нужно отправить старого дурака в больницу? Конечно, она неважно к нему относится, но он ей никогда не нравился. Сара всегда считала, что Крисси не нужно было выходить за него замуж. Макс явно ревнует ее. Старики всегда ревнуют своих молодых жен. Ей не нравилось, что Крисси сидит одна у бассейна. Хорошо бы Мейв была в городе. Ей нужно поговорить обо всем с Мейв.

Крисси все еще сидела у бассейна, когда к ней подошла няня ее детей.

— Девочки заснули, миссис Козло. Я могу идти? У меня назначена встреча в восемь.

— Хорошо, Агнес.

Крисси подумала, не поесть ли ей, не дожидаясь Макса, или еще раз искупаться. Есть ей не хотелось. Крисси нравилось купаться в это время, когда последние лучи солнца золотили местность.

Она была в бассейне, когда услышала, как подъехала машина Саши. Хотя бассейн находился за домом, визг тормозов «феррари» можно было слышать и здесь. Подъехав к дому на скорости восемьдесят миль в час, Саша затормозил тютелька в тютельку перед самым гаражом. Пройдя по дорожке, он подошел к бассейну.

— Мы скоро будем есть?

— Ты будешь ужинать сегодня дома?

Он засмеялся:

— Я решил порадовать тебя и отца своим присутствием!

— Нам везет. Твоего отца еще нет дома.

— Почему его никогда не бывает дома в последнее время? Что происходит?

— Наверно, он много работает.

— Раз до ужина еще есть время, я, пожалуй, тоже поплаваю.

Он стащил рубашку, расстегнул пояс и начал снимать брюки.

— Как насчет плавок? — спросила его Крисси.

— На мне, — засмеялся Саша. — Ты испугалась? — Он сбросил джинсы. На нем были крохотные плавки. — Я только что с пляжа. — Саша прыгнул в бассейн прямо с бортика и вынырнул позади нее. Схватив Крисси за ноги, он потащил ее под воду. Она начала сопротивляться, и случайно его руки обхватили груди Крисси. Они оба почувствовали неловкость.

— Эй, потише, Тарзан, — выдохнула Крисси. — Ты меня почти утопил. — Она вылезла из бассейна.

— Ты что, больше не будешь плавать?

— Я хочу немного обсохнуть, а ты продемонстрируешь мне, как ты пыряешь.

Крисси легла на кресло и начала вытирать волосы, глядя, как Саша лезет на вышку. Боже, какая у него великолепная фигура! Он был похож на греческого бога. Не удивительно, что девицы штабелями падали перед ним. Он появился из воды.

— Тебе понравилось? — спросил он, как маленький мальчик, ждущий похвалы.

— Потрясающе! — воскликнула Крисси, ласково улыбнувшись Саше. Она откинулась в кресле, взяла в руки бокал вина и сделала глоток. Крисси видела, как Саша встал на край доски, — великолепное животное, загорелое, лоснящееся; заходящее солнце облило его позолотой.

— Это ты так соблазняешь моего сына, чтобы он наставил рога своему отцу?

Крисси резко повернулась. Рядом стоял Макс, он выглядел старым и усталым, его седые волосы были взлохмачены. В своем темном костюме и мятой белой рубашке он выглядел анахронизмом в золоте калифорнийского дня. Крисси сразу почувствовала себя такой же разбитой, каким выглядел Макс.

— Какого черта, о чем ты говоришь? — спокойно спросила она.

— Дочки спят, а их распутница мать демонстрирует свое тело невинному мальчику в самом расцвете сил, как Ева, предлагающая яблоко Адаму.

— Мой скромный купальник, каких тысячи на всех пляжах, никак не сочтешь развратным одеянием для соблазнения невинных юношей, — все еще тихо промолвила Крисси. — Что же касается Саши, то он видел и держал в своих объятиях сотни обнаженных женщин, они-то и старались как можно скорее соблазнить его!

— Попридержи свой язык! Я стоял за кустами достаточно долго — и не буду больше выслушивать твои отговорки. И это не первый раз, когда ты стараешься соблазнить его.

— Замолчи, Макс. Ты и так сказал слишком много.

Она видела, как он ослабил галстук, как будто ему не хватало воздуха.

— Привет, папа! — Саша робко подошел к нему, он не был уверен, что ему следует вмешиваться.

— Иди в дом! Не смотри на нее!

Саша вопросительно посмотрел на Крисси.

— Почему бы тебе не поесть, Саша? Все готово и стоит в духовке.

Саша медленно пошел к дому, затем обернулся и посмотрел на своего отца и Крисси.

— Поплавай, Макс, — обратилась к нему Крисси. — Скоро совсем стемнеет. Сегодня был такой жаркий день, и сейчас уже сумерки, — грустно добавила она.

— Кто же ты такая, если соблазняешь сына, чтобы он предал своего отца? — спросил Макс, качая головой и глядя на воду.

Крисси хотела было спросить его, где он набрался таких мыслей. Кто вдолбил все это дерьмо ему в голову? Но было уже поздно задавать вопросы и ждать ответов. Крисси пошла к дому, стала подниматься по ступенькам и вдруг остановилась. Кто-то специально вдалбливал в него эти идеи, спаивал его, чтобы он так нелепо обвинял ее… «Греческая трагедия… либретто… Загадочный незнакомец». Кто-то старается погубить Макса, разбить их брак, нарушить их покой… Это мог сделать только один человек!

«Боже, какая я была идиотка! Я не замечала того, что было видно даже слепцу. Того, что мог понять даже кретин!.. Еще тогда, на свадьбе Сары, мужчина в черном автомобиле!»

Крисси сняла мокрый купальник и надела халат. Может, у нее просто истерика? Может, у нее разгулялось воображение? Может, она сама настолько расстроена, что выдумала кошмар, которого не существует на самом деле? Нет, все так.

Крисси нашла телефон, который дал ей когда-то Макс, тот самый номер, по которому она могла найти его в случае чего-то непредвиденного. Она набрала номер и затаила дыхание. Телефон прозвонил пять или шесть раз, и голос оператора сказал: «Номер не работает». Работал ли он вообще когда-нибудь? Может, это с самого начала был вымышленный номер? «Что дальше?» — задала она себе вопрос. Что делать? Она была уверена, что кошмар этот ей не снится. Но старался ли он уничтожить Макса только для того, чтобы разрушить их семью, поставить на ней ужасную метку, как он сделал это с Сарой, просто чтобы отомстить Мейв. Может, на этот раз он хотел достичь большего? Может, ее разбитый брак был просто побочным продуктом его плана найти Эли?

Крисси давно рассказала Максу о Мейв и ее отце, о том, что он был и отцом дочери Мейв. Мог ли Макс рассказать ему, где находилась Эли? Вот самый важный вопрос. Крисси решила подняться наверх, чтобы все выяснить. В глубине души она понимала, что в нынешнем состоянии Макс стал легкой добычей для Пэдрейка.

Макс был в библиотеке. Он пил из серебряной фляжки.

— Макс, тебе не стоит больше пить.

Он не обратил на нее никакого внимания.

— Ты сказал ему, где находится Эли?

Он ей не ответил.

— Все, что он говорит, — это просто ложь! Я же рассказала тебе, что он творил раньше, почему ты мне не поверил? — спокойно спросила Крисси.

Макс с отвращением посмотрел на нее.

— Эти идиотские сказки, которые ты рассказывала о Мейв, ее отце и ребенке? Эта дурацкая история с Сарой-проституткой? За какого дурака ты меня принимаешь? Это истерические фантазии извращенного детского воображения. Я тебе не верю! — Он зло рассмеялся и отпил еще глоток из фляжки. — Но ты не ребенок, правда? Ты рождена, чтобы уничтожать мужчин. Ты уничтожила меня. Я даже уже не могу работать. Он не хочет работать со мной. Моя опера, моя греческая трагедия… Я теперь никогда не смогу ее сочинить. — Он вдруг зарыдал.

— Макс, ты ему сказал, где находится Эли?

Но он продолжал рыдать и не отвечал ей.

Крисси пошла в кухню, думая послать к Максу Сашу, Да, он прав, эта греческая трагедия уже закончилась.

Саша сидел в кухне и ел. Крисси поняла, что он хочет поскорее поесть и уйти из дома — туда, где была музыка и беззаботный смех.

— Что с отцом, Крисси?

— Саша, он нездоров. Он… — Она заплакала.

— Не плачь, Крисси. Все будет хорошо.

— Нет, Саша, — сказала она. — Ничего хорошего для нас…

Он встал из-за стола и подошел к ней.

— Пожалуйста, не плачь, Крисси.

Саша обнял ее, стараясь ее успокоить. Она закрыла глаза. Было приятно находиться в его объятиях. Его тело прижалось к Крисси — молодое, сильное, длинные мускулистые бедра… Ее груди упирались в него, ее тело хотело прижаться теснее, слиться с ним и восполнить недостаток ласки, который она так остро чувствовала в последнее время. Крисси почти забыла, как она еще молода, — ее тело не помнило, как нужно реагировать на призыв мужского тела. Ее тело так нуждалось в ласках, его нужно было ласкать, трогать, возбуждать, чтобы любовь была сильной, страстной, жгучей. Она уже забыла обо всем, но тело ее вдруг все вспомнило, вспомнили ее груди и ее лоно!

Саша, весь состоящий из животных рефлексов, сразу возбудился, его член отвердел. Он терся бедрами о Крисси, он развязал ее халат, и теперь ее голое тело прижималось к его обнаженному торсу. На нем не было ничего, кроме крохотных влажных плавок. У Крисси затвердели соски от касания его губ. Она провела руками по его спине, все теснее прижимая его к себе. Саша прижался губами к ее рту твердо и властно, он старался просунуть язык между ее зубами. Ее губы сразу же все вспомнили.

Но сознание вернулось к ней. Она не может это сделать. Крисси оттолкнула его от себя и плача опустилась на колени. Саша ее не понял, содрал с себя плавки, и выгнулся всем телом.

— Нет! — воскликнула Крисси. — Нет, Саша, иди к своему отцу, успокой его! Ты ему нужен!

Саша, ничего не понимая, натянул плавки и выбежал из комнаты.

Крисси завязала халат. Он все равно не одержал над ней победу. Да, Макс предал их всех. Но сама Крисси не предала ни себя, ни Сашу. И Саша не предал своего отца.

Крисси стала подниматься по лестнице. Завтра она заберет Кристи и Джорджианну и переедет к Мейв с Гарри… Завтра ей придется сказать Мейв, что ее отец вернулся и что Макс, наверно, рассказал ему, где живет Эли… Сегодня ей нужно хорошо поспать — наверно, ей теперь не скоро придется окунуться в спокойный сон.

«Боже мой! Макс, наверно, даже и не помнит, сказал ли он ему, где находится Эли или нет. Он в таком странном состоянии, а Пэдрейк хитер и коварен. Но Макс заявил, что Пэдрейк больше не желает с ним работать! Это значит, что Пэдрейк уже добился своего!»

— Хелло! — ответил Гарри.

— Гарри? Мейв здесь?

— Крисси? Мейв уехала, она в Нью-Йорке.

— Гарри, милый Гарри. Он вернулся и знает, где находится Эли!

16

Гарри повесил трубку.

— Он только что был в доме и забрал Эли! Но агенты, которых я нанял, уже нашли его. Он держит Эли в хибаре недалеко от Ла-Паза, — сказал Гарри. — Их обнаружили с вертолета. Я лечу в Сан-Диего, где встречусь с двумя детективами. Они наняли самолет, который доставит нас на место. Там есть небольшая посадочная площадка, и мы пересядем на вертолет. Остальные агенты наблюдают за этой лачугой.

— Гарри! — сказала Сара. — Это же очень трудное и опасное дело!

Вилли погладил Сару по плечу. Крисси ломала руки.

— Эли, наверно, до смерти напугана!

— Я уже выезжаю, — сказал Гарри. — Я хочу, чтобы вы все оставались здесь и дожидались Мейв. Дай Бог, нам повезет и мы освободим Эли до того, как Мейв вернется из Нью-Йорка. Если она позвонит, постарайтесь ничего не говорить ей.

— Гарри, тебе, может, следует быть здесь, когда приедет Мейв, — если вдруг мы не успеем к тому времени вернуть Эли… пока, — предложила Крисси.

— Мне нужно быть там: Эли знает меня, — спокойно ответил Гарри. — Я не хочу, чтобы она перепугалась еще больше.

— Я поеду к ней, — сказала Крисси. — Мы же с Эли друзья. А ты можешь остаться здесь и ждать Мейв.

— Нет, я должен все сделать сам ради Мейв.

— Разреши, я поеду с тобой, Гарри, — предложил Вилли. — Мне кажется, что тебе не помешает моя помощь.

— Мне бы хотелось, чтобы ты остался здесь с Крисси и Сарой и дожидался Мейв. Вилли, ты им нужен! Нас и так много — шесть вооруженных людей из агентства. Мы привлечем также и мексиканскую полицию.

— Боже! Это я во всем виновата! — воскликнула Крисси.

Сара подбежала к ней.

— Это не твоя вина, Крисси! Когда Мейв была у меня в клинике и я просила у нее прощения, она сказала: «Вопрос о прощении не стоит. Мы все — жертвы!»

Мейв позвонила через несколько часов. Крисси взяла трубку.

— Где Гарри? — спросила Мейв.

— Он на конференции вместе с Вилли.

— Да? А что ты делаешь в моем доме, Крисси? Ты что, пожалела бедного Гарри и пришла приготовить ему еду? — пошутила Мейв.

— Мейв, я оставила Макса. Я поживу у вас с близнецами некоторое время. Я даже взяла с собой Агнес.

— О, Крисси, дорогая, мне так жаль! Что случилось?

— Я все расскажу тебе, когда ты вернешься.

— Мне так жаль, что меня нет с вами. Тебе, наверно, так плохо! У тебя расстроенный голос.

— Нет, все в порядке. Правда, клянусь тебе! Гарри, Сара и Вилли поддерживают меня. Сара уже запланировала мою следующую свадьбу.

Мейв захихикала:

— Хорошо, Крисси, дорогая. Скоро увидимся. Скажи Гарри, что я вернусь завтра, и поцелуй за меня близнецов.

— Как ты думаешь, она о чем-нибудь догадалась? — спросила Сара, грызя длинные ногти, покрытые серебряным лаком.

— Нет. Но что будет, если Гарри не сможет… Если он не привезет Эли? — Крисси взъерошила волосы.

— Я не знаю, Мейв просто не переживет этого, — ужаснулась Сара.

Крисси застонала.

— Успокойтесь, вы, две трусихи, — вмешался в разговор Вилли. — Лучше уж думать о чем-нибудь хорошем.

— Давайте посидим на террасе и посмотрим, как играют близнецы, — предложила Сара. — Это лучше, чем просто ждать телефонного звонка.

— Это все моя вина, — опять завелась Крисси. — Мне следовало понять все с самого начала. Я должна была догадаться, когда Макс начал себя вести как сумасшедший. О, как только он объявил, что работает с известным писателем, и не назвал мне его имени. В день, когда вы поженились, мне показалось, что я видела кого-то, кто напомнил мне его!

— Здесь есть и моя вина. Мне показалось, что я видела его в доме напротив на Норт-Палм-драйв… но я не обратила на это внимания, — сказала Сара.

— Но, Сара, может быть, подсознательно я чувствовала, что это он, и все же позволила беде случиться, позволила ему разрушить мой брак, потому что хотела, чтобы он разрушился. Может, я хотела стать свободной, и разрешила ему сделать грязную работу за меня. Тогда я сама во всем виновата!

— Боже ты мой, Крисси Марлоу, нам что, не о чем больше беспокоиться, как только о твоих подсознательных намерениях?!

— Меня волнует еще один вопрос, Сара: он пытался уничтожить тебя, чтобы отомстить Мейв. Но хочет ли он уничтожить Эли или только пытается забрать ее с собой?

Обе подруги уставились друг на друга.

— Пожалуйста, дамы, помните: беседуем только о хорошем, — сказал Вилли.

Когда Мейв вернулась домой, Гарри все еще не было. Сара и Крисси пытались что-то ей наврать, но потом Вилли рассказал ей все.

— Эли! — закричала Мейв, потом застонала: — Гарри! — и упала на пол.

Когда Мейв пришла в себя, она лежала в гостиной, на кушетке. Мейв принялась умолять, чтобы Крисси рассказала все подробно. Она слушала, не проронив ни одной слезинки. Когда Крисси закончила, Мейв задумалась, какую роль отвел Пэдрейк Гарри, ее возлюбленному, и Эли, ее дочери. Потом Мейв вдруг поняла — она раньше как-то не задумывалась об этом, — что ее дочь была ей и сестрой!

Две машины — одна черная, другая белая — затормозили у входа. Четверо мужчин из агентства, которых нанял Гарри, выскочили из белой машины, из другой вышел начальник полиции. Вилли увидел их в окно, побежал к двери и широко распахнул ее. Мейв бежала за ним.

— Это они, Вилли?

— Мисс О'Коннор? — спросил начальник полиции.

— Да, — прошептала Мейв.

— Мы привезли вам вашу дочь, мэм.

Еще один полицейский вылез из белой машины. Он вел за руку худенькую испуганную девочку.

— Эли! О, Эли! Слава Богу! Слава тебе, Господи!

Девочка побежала к Мейв:

— Мейв… Мейв.

Мейв целовала и обнимала свою дочь. Четыре детектива и двое полицейских наблюдали за ними, стоя у машин, а Крисси, Сара и Вилли — из дома. Потом Мейв посмотрела на начальника полиции.

— Гарри? — Она повернулась к Вилли, Крисси и Саре. — Гарри! — закричала она. — Где мой Гарри?

Подошла Крисси и, взяв Эли за руку, повела ее к лестнице, успокаивая на ходу.

— Гарри… — сказала Эли Крисси и улыбнулась.

Сара и Вилли подбежали к Мейв.

— Скажите, в чем дело? — спросил Вилли у полицейских.

— Скажите мне, — умоляла Мейв, — что с Гарри? Он ранен? Где он?

— Нет, мэм. Мистер Хартман в Тихуане. Его задержали иммиграционные власти, мэм. Нас вызвали, чтобы мы сопровождали вашу дочь. Мне очень жаль, мисс О'Коннор, что у мистера Хартмана проблемы, мне так нравятся его фильмы.

Полицейские уехали, но детективы остались.

Мейв почти упала на руки Вилли. Он внес ее в дом и посадил на диван.

— Сара, позови детективов в дом. Садитесь, пожалуйста, господа.

Мейв умоляюще посмотрела на них. Один из мужчин откашлялся.

— Мы летели в самолете в Сан-Диего, но иммиграционная служба посадила нас, мы даже не успели пересечь границу. Мистер Хартман… — Он помолчал. — Ему отказали во въезде в страну как нежелательному лицу, не гражданину США. Мне жаль, мисс О'Коннор, но мы хотя бы привезли вам девочку…

— Да, благодарю вас. Я так вам признательна. Вилли…

— Сара, предложи джентльменам выпить, — сказал Вилли. — Мейв, я пойду в библиотеку, мне нужно позвонить. Ты успокойся, а мы постараемся все сделать, как нужно. Ладно?

— Да, Вилли. Спасибо тебе. — Она повернулась к детективам. — Если вам не трудно, расскажите мне, что там было, в той хижине.

— Все прошло легче, чем казалось. Простите меня, мэм, но никогда не знаешь, чего можно ожидать. Мы боялись, что если ворвемся в дом, то он может причинить вред девочке, поэтому мы просто наблюдали. Мы ждали, может, он выйдет и оставит девочку одну. И мы дождались этого. Прошло еще несколько минут. Он поднялся на вершину холма, расположенного над заливом; кажется, он разговаривал сам с собой. Мы даже не знали, заметил ли он нас или нет? Казалось, он забыл о девочке. Он размахивал руками и кричал. Мы вбежали внутрь и забрали девочку. Она была очень испугана, но, увидев мистера Хартмана, улыбнулась и подбежала к нему. Он взял ее на руки, и мы все побежали к вертолету. Но мы могли и не делать этого. Этот мужик, простите, мисс О'Коннор, ваш отец, наверно, он так и не заметил нас…

— Я хочу, чтобы двое из вас поехали со мной в Мексику, — сказала Мейв детективам.

— Почему, Мейв? — спросила Сара. — Совсем не обязательно. Мы с Вилли поедем с тобой.

— Нет. Я имею в виду, да. Я хочу, чтобы вы с Вилли поехали со мной в Тихуану. Но мне нужно, чтобы два детектива тоже поехали с нами.

— Почему, Мейв? — занервничала Сара. — О чем ты думаешь?

— Пожалуйста, Мейв, я тебя умоляю, — просил ее Гарри, — Не делай этого. Эли уже дома, теперь она может жить с тобою… с нами. Мы найдем охрану. Он никогда не сможет приблизиться к ней. Я не хочу, чтобы ты встречалась с ним.

— Гарри прав, — сказала Сара. — Почему ты должна с ним встречаться? Вилли, скажи ей, что мы правы.

— Я не могу, — сказал Вилли.

— Вилли! — рассердилась Сара. — Что ты имеешь в виду? Что Мейв должна увидеть его? Это ужасно!

— Иногда люди должны идти на риск, чтобы потом чувствовать себя свободными.

— Тогда я пойду с тобой, — сказал Гарри.

— Нет. — Мейв погладила его по лицу. — Ты и так много сделал для меня. Я должна поговорить с ним одна. Только он и я… Мне ничего не грозит. Он не причинит мне зла, я в этом уверена. Со мной пойдут два детектива. Они будут наблюдать за мною. Они будут неподалеку.

— Нет! — воскликнул Гарри.

— Да, Гарри. Я должна это сделать!

17

Они увидели его на холме, как только вышли из вертолета.

— Подождите здесь, — сказала Мейв. — Если вы мне понадобитесь, я вас позову. Ваш передатчик у меня в сумке. «У меня там есть еще кое-что!»

Она должна сделать это ради Эли. Иначе Эли никогда не будет по-настоящему в безопасности. Тетушка Мэгги пыталась сделать это когда-то для самой Мейв, но ей не удалось. Однако даже тетушка Мэгги знала, как следует поступить. Они все слишком долго ждали… Поэтому столько всего и произошло. Сара… Крисси… Даже Гарри затянула эта страшная паутина. Теперь ему не разрешают въехать в страну. Нет, они ждали слишком долго… Все, хватит, давно уже пора. Любой справедливый бог согласится, что чаша терпения переполнена.

Поднимаясь по холму, Мейв поняла, что привлекло его сюда. Здесь, в горах Баха, была расположена равнина, заваленная камнями, — дикие просторы с острыми силуэтами кактусов и горластыми яркими попугаями. Перебираясь через камни, Мейв не спускала глаз с черной фигуры. На нем была его любимая черная накидка, хотя из-за сильной жары и высокой влажности было тяжело дышать.

Еще в Эрене Мейв была зла на него и хотела отомстить. Тогда она все еще боялась его. Теперь она уже не боится. Мейв настроилась очень решительно, но в то же время была в отчаянии из-за того, что ей приходилось сделать.

Подойдя поближе, она увидела, что шапка его черных волос украшена венком из цветов.

— Злись, ветер, дуй, пока не лопнут щеки!

«Он думает, что он Король Лир!» Мейв подошла к нему.

— Все-таки не смейтесь надо мною: мне кажется, словно эта леди — дитя мое, Корделия.

Мейв подыграла ему.

— Да, это так. Я дочь твоя.

Если бы все было так на самом деле, если бы она стала Корделией для этого человека, если бы она нашла его сошедшим с ума, то все пришло бы в порядок, как написал об этом Шекспир. Но все было выше всех ее сил, дарованных ей Богом. Все было совсем не так. Она заплакала, потому что не могла играть Корделию.

— Дай мне коснуться глаз твоих. То — слезы. Они мокры. Прошу тебя, не плачь. И если у тебя есть яд, Корделия, дай мне его, я выпью с радостью! — Он улыбнулся и добавил: — И если нет, неважно, я приготовил для себя яд сам. — Затем он продолжил: — Я знаю, ты меня не любишь, и твои сестры… — Он замолчал, как бы вспоминая текст. — Нет, не Регана и Гонерилья, а Мейв и Эли. Разве это не имена моих других дочерей, других дочерей Лира? Они предали меня. Но ты, Корделия, мне кажется, что ты не можешь презирать меня…

Мейв продолжала цитировать оригинальный текст.

— Нет, нет! Нет, нет причины! — Она заплакала.

— И для тебя, Корделия, я выпью яд. Я достал его… или я уже это говорил? — Он смутился.

— Нет! — закричала Мейв. — Нет!.. — Она в ужасе качала головой. Она приехала сюда, чтобы довести дело до конца, но у нее не хватит на это сил… Она не может сделать это. И что-то мешало Мейв позволить действовать ему самому.

— Папа, что нам делать? — воскликнула она.

— Мы должны сделать то, что нужно сделать, моя дочь, моя любовь!

Мейв посмотрела на него. Так он говорил прежде, когда они жили в Труро, в те добрые времена. Неужели он окончательно пересек границу, как это случилось с его матерью, и со своим безумием нашел приют в литературе? Или он просто притворяется?

— Но почему, папа, почему?

— Настало время. Я видел свет, можем сказать так, в момент просветления… — Он засмеялся, потом стал серьезным. — Я видел ее, видел, что я с ней сделал, и я схожу с ума от скорби. — Он покачал головой. — У меня ничего не осталось — все в прошлом!

Он пристально посмотрел в глаза Мейв, его глаза были такими синими, какими она никогда не видела их прежде.

— Будь доброй ко мне, потому что я любил тебя, побудь со мной еще немного!

Он протянул руку. Она не могла отказать ему.

— Пойдем, Корделия, в хлев, у меня там припасен нектар богов. Мы выпьем друг за друга. И потом я выпью кое-что еще… Прошу тебя!

Она взяла его за руку, и они вместе спустились к дому под холмом. Пэдрейк поклонился.

— Входите, благородная леди.

Мейв села за грубосколоченный стол, и Пэдрейк поставил перед собой два стакана, глиняный кувшин и маленькую стеклянную бутылочку.

— …Этот мир, где я живу, не свобода, но тюрьма.

Плеснув в стакан из глиняного кувшина, он подал его Мейв.

— Мы выпьем друг за друга. — Он поднял свой стакан. — Милая соседка, я не хочу покидать тебя. — Он выпил. — Я лягу с тобой сегодня.

«Так, это уже «Ромео и Джульетта». Пытаясь не расплакаться, Мейв выпила и вытерла глаза. Он взял маленькую стеклянную бутылочку.

— Нет! — воскликнула Мейв. — Я этого не перенесу!

— А я… Я не могу больше жить!

— Подожди. — Она поцеловала его.

— И с этим поцелуем я умираю.

Он выпил, а Мейв сидела и смотрела на него.

— Хорошо, что я сделал это. Это самое лучшее, что я сделал в своей жизни… — И он рассмеялся, а затем снова протянул ей руку.

Мейв крепко держала его за руку, и они сидели так, пока не стемнело. Потом она закрыла ему глаза и снова поцеловала.

Уходя, Мейв посмотрела на небо и увидела там первую звезду.

Голливуд. 1966

1

— У меня для тебя прекрасные новости, принцесса! — Вилли вошел в комнату и поцеловал Сару. Она лежала, свернувшись клубочком, и смотрела телевизор.

— Тихо! — Сара приложила палец к его губам. — Это Крисси… в «Карсон-шоу».

Вилли сел рядом с Сарой, медленно потянулся, обнял ее и поцеловал в шею.

— Правда, она прекрасно выглядит? У нее опять такая же прическа, какая была во время нашего дебюта: прямые длинные волосы и кончики завиваются вверх.

— А ее улыбка! — сказал Вилли. — Огромная, широкая, теплая! По ТВ эта улыбка стоит миллион баксов!

Шоу прервалось, началась реклама, и Вилли спросил:

— Что она продает на этот раз, кроме своей потрясающей улыбки?

— Свой новый проект — книгу, которая называется «Дизайн для загородного дома». Черт возьми, как бы мне хотелось, чтобы она была здесь! Мне ее так не хватает. Все так неудачно получилось! Крисси — в Нью-Йорке, Мейв — в Мексике, Марлена — в Нью-Джерси.

— Милая моя, ты можешь видеть их несколько раз в год!

— О, шоу продолжается. Давай послушаем.

— …Мне кажется, что я дам вам сейчас прекрасный рецепт комфортного существования в наше быстротекущее время. Джонни, это работа, дети и подходящий муж. — Крисси засмеялась, ведущий удивленно поднял брови, и аудитория в студии начала аплодировать. — Я начинаю работать в пять утра, поэтому к тому времени, когда я сажусь завтракать с Лиландом и детьми, я уже отработала два часа. Потом уходит Лиланд, и Кристи с Джорджи — им двенадцать лет — отправляются в школу, а я играю с Сарой-Мейв…

Джонни спросил, сколько лет Саре-Мейв, и Крисси ответила:

— Ей четыре года. Я не хочу, чтобы она ходила в садик. Я стараюсь, чтобы мои дети оставались со мной как можно дольше. Поэтому я не отсылаю Кристи и Джорджи в интернат. В выходные дни мы стараемся выбраться на нашу ферму в Коннектикуте. Там у нас живут пять собак, два кота и лошадь.

Джонни что-то сказал, но Сара не расслышала и переспросила у Вилли.

— Что-то насчет того, что это настоящий зоопарк, и я с ним полностью согласен.

— Да, — ответила Крисси, — иногда к нам приезжает мой пасынок Саша Козло с женой Молли и двумя маленькими сынишками. Вот тогда у нас много народу, полный дом, сумасшедший дом, — добавила Крисси и засмеялась. — Тут приходится все время что-то организовывать, и моя книга как раз содержит несколько подсказок. В ней говорится о том, как следует обставить загородный дом, там есть специальные рецепты, как готовить и как весело проводить время, как сделать, чтобы вашим гостям было удобно и приятно. И конечно, там представлен мой дизайн для загородного дома — материалы в клеточку, в полоску или с цветочным орнаментом. Там же есть специальная глава по устройству детской комнаты.

Джонни хитро улыбнулся и спросил, не намекает ли Крисси на что-либо конкретное…

— Ну, дизайн для детской комнаты скопирован с детской, которую я только что оформила дома. — Крисси захихикала. — Осенью я жду ребенка.

Джонни объяснил аудитории, что они услышали это сообщение первыми, и поблагодарил Крисси за то, что она пришла на передачу и поделилась с ними своим большим секретом. Потом он поднес ее книгу поближе к камере и сказал Крисси, что получил удовольствие от чтения.

Крисси поцеловала Джонни в щеку, с очаровательной улыбкой заметив, что она в этом была уверена.

— Я с удовольствием побывала у вас в студии. — С этими словами она удалилась.

— Боже, что за женщина, — восхищалась Сара. — Только Крисси Марлоу может в тридцать восемь лет объявить по национальному телевидению, что она беременна.

— Мне нравится, когда вы зовете друг друга по девичьим фамилиям. Ее зовут Крисси Прескотт, помнишь? А тебя — Росс! Ты меня помнишь? Я старый, верный Вилли Росс!

— Да, я помню тебя, глупыш! Я думала о Крисси, старой Крисси… От этой Крисси у меня голова идет кругом — она занята, зарабатывает деньги. У нее дети, она занимается искусством, пишет книги, она счастлива, добилась успеха — это совсем не та девушка, которую газеты называли «бедная, маленькая, богатая девочка». Ты знаешь, ведь мы все были «бедные, маленькие, богатые девочки», — грустно сказала Сара.

— Вот интересно! Я и не знал этого. Когда я встретил вас троих, я никогда так о вас не думал. Боже, вы просто ослепили меня! Я считал, что вы все трое настоящие принцессы! Американские принцессы — сверкающие, роскошные, королевских кровей!

— А сейчас, — надулась Сара, — ты уже не ослеплен нами?

— Кто это сказал? — Он выключил телевизор. — Пойдем в постель, принцесса! В королевские покои!

Они поднялись в спальню.

— Мне нужно посмотреть, как спит малыш Билли.

— Пойдем вместе.

Когда они вышли из комнаты сына и осторожно закрыли дверь, Сара заметила, что Вилли так и не поделился с ней хорошими новостями.

— О! — Вилли щелкнул пальцами. — Ничего особенного! Государственный департамент официально приглашает Гарри Хартмана вернуться в страну!

— Вилли! Спасибо тебе!

— За что ты меня благодаришь? Я же не департамент.

— Нет, слава Богу. Но ты сделал все, что мог, нажимал на все педали. Я надеюсь, они вернутся обратно. Замечательно, если Мейв будет жить здесь.

— Ну, мы постараемся их уговорить, когда они приедут. Они обязательно появятся здесь, чтобы получить специальную награду, которую Академия присудила Гарри. Не станут же они отказываться от нее?

— Это просто невероятно, Сара. Мы не можем пригласить весь мир на церемонию вручения «Оскара». Мне кажется, неудобно резервировать больше одного столика. Мы же не играем в «монополию» — выдвинули не одного меня, ты это понимаешь?

— Ты единственный в своей номинации, и ты получишь премию на этот раз!

— Сара, ты все начинаешь сначала! Меня выдвигали уже четыре раза, и все четыре раза я не получал «Оскара». Почему ты считаешь, что на этот раз все будет по-другому? Все знают, что за комедийные роли «Оскаров» не дают.

— На этот раз все будет по-иному, — сказала Сара. — Этот год твой и Гарри. Его все запомнят в истории кино — Вилли Росс и Гарри Хартман, два победителя!

— Гарри всегда получает награды.

— Так будет и с Вилли Россом!

— Хорошо, принцесса! Ты можешь приглашать всех, кого пожелаешь. Я сниму весь зал. Больше никто не сможет купить билет. Аудитория будет состоять только из Сары Голд Росс и ее друзей. Других призеров даже не пустят в зал. Ну, как? Кого ты возьмешь с собой?

— Там буду я, ты и Билли.

— Ты считаешь, что они пропустят туда четырехлетнего парня?

— Им придется это сделать, или я устрою им скандал! Потом, мама и Чарльз.

— К этому времени они вернутся из свадебного путешествия?

— Может, и нет, — захихикала Сара. — Когда леди выходит замуж за известного артиста, их медовый месяц может длиться вечно! Но нам все равно стоит зарезервировать места и для них. Мы всегда сможем отдать лишние билеты. И папочка… Он тоже прилетит.

— Хорошо, пусть отец прилетает. Но, Сара, ты должна мне обещать — никакого сватовства на этот раз!

— Не будь таким занудой, Вилли. Я ничего не стану тебе обещать!

Вилли скорчил гримасу.

— Ты всегда называешь меня прелестными кличками — они так подходят моему имиджу. Кто еще?

— Конечно, Крисси. Но мне нужно выяснить, приедет ли Лиланд? Кто бы мог предполагать, что в конце концов Крисси выйдет замуж за адвоката! Кто бы мог подумать, что их брак окажется таким прочным? Наверно, Бог послал его Крисси, когда она нуждалась в этом больше всего — когда Макс пытался забрать у нее Кристи и Джорджи. Этот сучий хвост!..

— Сара, — сделал ей замечание Вилли. — Ты же знаешь, что нельзя плохо говорить о покойниках. И потом, Макс был ненормальным. И не Бог посылал Лиланда Крисси — это сделала ты!

— Может, и так! Тогда я должна винить только себя, что Крисси живет в Нью-Йорке. Как ты думаешь, мы сможем уговорить Крисси и Лиланда, чтобы они переехали сюда?

— Сара, лапочка, я в этом сильно сомневаюсь. Они стали почти профессиональными нью-йоркцами.

Сара вздохнула:

— Мне кажется, ты прав. О них все время пишут в светской хронике нью-йоркские газеты — премьеры, спонсоры благотворительных приемов, открытие галерей… Я тебе не рассказывала, что они пошли на прием к Трумэну в одинаковых костюмах военного образца?

— Я тоже подумывал, чтобы сделать такой же макияж, какой ты делаешь себе. Я хочу нанести на лицо мертвенно-белый тон и покрасить губы той же помадой. Я могу держать пари, что о нас взахлеб будут писать в скандальной хронике «Голливуд репортер». Они назовут это «фирменный макияж семьи Росс».

— Я знаю. Я уже говорила тебе, что ты победитель, Вилли Росс. Так или иначе!

2

Среди посетителей церемонии присуждения «Оскара» было много дам в вечерних платьях мини, в совершенно прозрачных платьях без чехлов, в платьях с блестками. Кроме того, многие надели на себя шелковые наряды вместе с кожаными сапогами.

Но Мейв, Сара и Крисси были в белых бальных платьях. Вилли поинтересовался у них:

— Вы уверены, что сегодня не ваш дебют, девушки?

— Я понимаю, как следует одеваться в торжественных случаях, — сказала Сара, когда выбирала наряд. Она старалась, чтобы Мейв тоже надела подходящее платье, Мейв, Гарри и Эли жили у Сары и Вилли в Малибу. Сару волновало, что Гарри не очень хорошо выглядит, и Мейв тоже очень усталая. Поэтому Сара все время убеждала их принять приглашение американского правительства жить в США, начать с того момента, где они остановились десять лет назад.

— Сара, дорогая, я понимаю, как тебе хочется, чтобы мы жили здесь. Мы знаем, сколько усилий приложил Вилли, чтобы защитить Гарри, но прошло десять лет, мы все так изменились. Политический климат тоже изменился, но и у нас есть новые обязательства. Мы работаем с беднейшими детьми Мексики, открыли там школы и дома сирот. А Эли! Она уже взрослая, так помогает нам в работе с детьми. Она не может их учить или заниматься административной работой, но она любит детей и играет с ними. От нее исходят флюиды теплоты и заботы! К счастью, жизнь ее не стала пустой и никчемной. Все это случилось в Мексике — там жизнь Эли полна любви и смысла!

— Почему вы не можете заниматься тем же в Лос-Анджелесе? Ты же знаешь, что здесь полно детей, которые нуждаются в любви и заботе.

— Но здесь много людей, которые могут помогать таким детям. Мы нужны там, в Мексике. Сара, мы должны продолжать наше дело! Мы начали там слишком много разных проектов. Сара, Мексика не так далеко отсюда!

В конце концов Сара была вынуждена согласиться с ними.

Крисси и Лиланд прибыли всего за несколько часов до открытия церемонии.

— Лиланд баллотируется в члены муниципального совета, можете себе представить, какой у нас жесткий график, — заявила Крисси. — Но я ни за что на свете не пропустила бы этот праздник! Гарри! Его будут чествовать!.. Вилли тоже получит самую высокую награду!..

— Он ее еще пока не получил, — заметила Сара. — Надо держать пальцы скрещенными.

— Пальцы? Ну уж нет. Я все время считала, что следует скрещивать мои ноги!

Сара игриво шлепнула ее по руке.

— Слишком поздно, беременная Мисс мира! Кстати, если вспомнить о всех постоянно беременных подругах — что сказала тебе Марлена, когда ты говорила с ней в последний раз?

— Марлена сказала не так уж много. Она заявила, что если бы у кого-то из ее детей была корь, она все равно приехала бы. Однако увидев, что она сама вся в красных пятнах, Марлена сдалась и осталась дома!

Сара захихикала:

— Вот было бы здорово, если бы она приехала и предстала перед аудиторией со своими красными пятнами.

— Это было бы потрясающе!

— Ее величество принцесса Монако будет вручать специальную награду Гарри, — сказала Сара своим друзьям. — Я не видела Грейс со времени ее свадьбы. Она такая же хорошенькая, но набрала несколько фунтов.

— Сара, спокойно, — успокаивал ее Вилли.

— Я не собираюсь никому говорить гадости, поэтому ты можешь расслабиться, мистер Лучший Актер. — Потом она добавила: — Вилли всегда волнуется, что я скажу что-то не то и это плохо отразится на моем имидже. Он хочет, чтобы я всегда оставалась милой и великолепной леди.

— Ты и есть такая леди, принцесса. — Вилли ласково потрепал Сару по руке.

— Тихо, говорят о Гарри…

Наконец, Грейс представила Гарри:

— …Мне доставляет огромное удовольствие преподнести специальную награду Академии за достойный вклад в искусство американского кино мистеру Гарри Хартману!

Раздались оглушительные аплодисменты, и Гарри вышел на сцену. Он нервничал, и голос у него был с хрипотцой.

— Я благодарен народу Америки, я всегда вас любил. Я благодарен всем моим друзьям, которые не забыли, не оставили меня! Хотя я уже много лет не делаю фильмы, моя жизнь наполнена смыслом. Мне удается делать так много — моя жизнь полна работы, любви и заботы. За это я благодарен дочери Эли и жене Мейв, у нее большое и любящее сердце. — Он помолчал. — Именно она научила меня самому главному в жизни — умению прощать. Я прощаю всех, кто когда-либо плохо думал обо мне. Наш мир может спасти только любовь, друзья мои. Прошу вас, любите друг друга.

— О, черт возьми, какая е… трогательная речь! — бормотала Крисси, заливаясь слезами. — Это ты сочиняла ее, Мейв?

— Я? — Мейв обняла Эли. — Что я знаю о любви?

Принцесса Грейс осталась на сцене, чтобы вручить награду «Лучший актер года». Она прочитала имена выдвинутых на этот титул, потом ей подали конверт с именем победителя.

— Она даже не догадывается: если объявит не того победителя — она пропала, мы ее удушим! — прошептала Сара.

— Победитель — Вилли Росс!

Вилли неловко поднялся. Он поцеловал сына, затем жену и затем прелестную пожилую женщину — Беттину Рено. Он указал на нее и громко произнес:

— Это мать моей жены. Вы этому можете поверить? Актер целует свою тещу.

Он пошел на сцену и поцеловался с Грейс.

— Все меня уверяли, что я не получу награду. Мне говорили, что комикам не дают призов. Но на этот раз я его получил. Вместо того чтобы благодарить режиссера, всю съемочную группу, моих друзей-актеров и всех остальных прекрасных людей, которые помогли свершиться чуду — получению награды, я хочу поблагодарить одну леди, которой я больше всего обязан… Я очень извиняюсь перед нашим старым другом, прелестной принцессой Монако, но я хочу выразить благодарность настоящей прекрасной американской принцессе — Саре Голд Росс.

— Ну дает, — прошептала Сара.

Эпилог
Нью-Йорк. 1976

Мы пили всякие коктейли уже около часа, все еще не заказав ничего более серьезного; официант выразительно прогуливался вокруг нас. Наконец Сара вздохнула.

— Ну, нам, наверно, стоит что-то заказать. — Она начала изучать меню. — Что мы будем есть? — спросила она. — Может, Крисси лучше не есть, она уже и так выпила много коктейлей. — Сара втянула щеки, пытаясь не захохотать. Крисси ущипнула ее, но Сара сделала вид, что ничего не произошло. — Я могу ошибаться, но Крисси уже заглотнула примерно две тысячи калорий, — добавила Сара.

— Ну, ты и сука! — засмеялась Крисси.

— Хорошо, Крисси, ты можешь толстеть! Нам все равно. Но когда тебя покажут по телевизору в купальнике и твою толстую задницу смогут видеть во всем мире, мы просто будем сидеть у экрана и хихикать над тобой! Мы будем хохотать до колик!

— Успокойся, Сара! — недовольно сказала Крисси. — Оставь меня в покое и дай нам тоже посмотреть меню. Боже! Кто, кроме тебя, мог сказать официанту, что одного меню хватит для всех нас.

— Не следует так волноваться. Мы все закажем салат из омаров, и спаржу, и, конечно, шампанское!

Сара сделала заказ и отдала меню официанту.

— Ну, берегись, Сара Голд Росс, когда-нибудь мы доберемся до тебя.

Сара захихикала:

— Я всегда говорила, что тебе нравится насилие. Крисси, помнится, ты всегда грозила, что побьешь свою бедную тетушку Гвен. Кстати, как поживает старушка?

— Все нормально. Если у тебя такая стальная воля, как у тетушки Гвен, тогда ты можешь жить вечно. Как дела у папы?

Сара улыбнулась:

— Сейчас я вам расскажу кое-что.

* * *

Мы были так заняты своей пикировкой, что до сих пор не обменялись последними новостями. Теперь все приготовились внимательно слушать Сару.

— Папа наконец согласился жить с нами. Я не могу вам сказать, как я счастлива. Папе уже восемьдесят три, и ему не следует жить одному. Но это совсем не значит, что у нас не осталось места для тебя, Мейв. Ты и Эли должны жить у нас. В доме есть комната, на ней висит табличка с твоим именем.

— Ты так добра, Сара, но…

— Она будет жить со мной, — сказала Крисси. — Пока не обоснуется в своем доме. Ты мне нужна, Мейв!

Мейв удивленно улыбнулась:

— Я нужна тебе, Крисси? Мне кажется, что у тебя дела идут просто прекрасно!

— Правда, мне нужна помощь. Я только что купила галерею и начала заниматься производством духов. Я…

Официант принес заказ, и мы подождали, пока он уйдет.

— Галерея и производство духов? — переспросила я потрясенно.

— Кроме этого ты занимаешься дизайном купальников. Что с тобой? Ты становишься воротилой бизнеса, — заметила Мейв.

— Конечно, воротила… — сказала с иронией Крисси. — Я просто пытаюсь хоть немного восстановить богатство Марлоу. Все дело в том, что я на мели.

Мы все с недоверием уставились на нее.

— Что случилось? — спросила Сара, она, как и мы, была в изумлении.

— Все очень просто, — сказала Крисси и грустно улыбнулась. — Прежде всего, у меня никогда не было столько денег, сколько было у вас, — сказала она, обращаясь к Саре и Мейв. — Я хочу сказать, что весь шум в газетах — это одно, а настоящие деньги — это другое. Кроме того, мой брак с Гаем… Я содержала его, и потом, когда я была замужем за Максом — он зарабатывал мало, а тратили мы много. Вы можете сказать, что я виновата, — никогда нельзя тратить основной капитал, можно жить только на проценты. С Лиландом мы были счастливы, по-настоящему, мы никогда не думали о деньгах. Мы их просто тратили, как будто не существовало будущего, мы жили одним днем… — Она замолкла и закусила губу. — Но все было прекрасно, я ни о чем не жалею, я просто благодарна ему за нашу совместную жизнь. Однако после смерти Лиланда мне пришлось заплатить столько долгов, не говоря уже об оплате счетов за лечение… Рак не только проклятый убийца… — Она опять замолкла, потом продолжила: — Он еще забирает уйму денег. Я возила бедного Лиланда по всему свету, вы и сами это знаете, — я искала чудо, которого на самом деле не существует. После того как все закончилось, денег почти не осталось. У меня все еще есть ферма в Коннектикуте и дом в Палм-Бич, апартаменты в Нью-Йорке. Но все это нужно содержать. Я знаю, что мне было бы лучше с чем-нибудь расстаться. Но мне не хочется, чтобы что-то изменилось для детей. Близнецы должны были учиться в колледже, у них должен был состояться дебют… Мне следует позаботиться о Саре-Мейв и о Марла-Джейн…

— Дебют в наши дни, — прошептала Сара. — О чем ты говоришь?

— Ты должна признать, Сара, что дебют близнецов был таким интересным для всех нас, это было сентиментальное путешествие в прошлое.

— Да, — улыбнулась Сара. — Было так хорошо.

— Ну, сейчас об этом уже не стоит говорить. Кроме того, у Саши возникли кое-какие сложности, и мне пришлось помогать ему — деньги уходят, как вода в песок. Однажды мои адвокаты сказали мне: «Крисси Марлоу Прескотт — вы банкрот!»

— Черт тебя возьми, Крисси, если ты нуждалась в этих е… деньгах, почему ты ничего не сказала нам? — Сара так рассердилась, что у нее на глаза навернулись слезы.

— Да, — присоединилась к ней Мейв. — Зачем нужны деньги, если не помогать своим друзьям? Крисси, я очень сердита на тебя. Почему ты не обратилась к нам? Разве мы тебе не подруги?

— Вы ничего не поняли, я почти банкрот, и поэтому я собрала свои последние деньги и купила галерею, занялась производством духов. Кроме того, я получаю деньги от моего дома моделей и книг по дизайну. Теперь я подписала контракт на выпуск купальников — один миллион долларов, в течение пяти лет. Вы что, ничего не поняли? Я делаю свое собственное состояние! Оказывается, я самая настоящая Крисси Марлоу!

Наконец мы поняли, что хотела объяснить Крисси. Мы были рады за нее. Мейв вскочила и поцеловала Крисси. Сара аплодировала так громко, что все обратили на нее внимание.

— Крисси, ты просто чудо! — сказала я. — Теперь мои новости совсем неинтересные. — На самом деле я так не считала.

— Какие у тебя новости, Марлена? — спросила Сара. — Ты должна была рассказать о них еще час назад. Не может быть, что ты опять ждешь ребенка, ты уже бабушка. Ну, в чем дело?

— Я не хотела ничего говорить заранее — я стала изучать юриспруденцию. Теперь я закончила учебу и стала адвокатом!

— Вот молодец! Мы так гордимся тобой, птичка!

— Ты такая умница, — сказала Мейв. — Тебе было нелегко начинать все почти сначала.

— Я горжусь, что ты наша подруга, Марлена, — сказала Крисси. — Я стану твоим первым клиентом. Ты знаешь, как мне нужна твоя помощь. Поэтому я настаиваю, чтобы Мейв пожила со мной и помогала мне. Ты бы могла заниматься галереей, Мейв…

— Должна сказать, что это нелепое предложение, — вклинилась Сара. — Мейв завоевала множество литературных наград и будет помогать тебе зарабатывать деньги? Я хочу, чтобы она поехала к нам в Малибу. Там ты сможешь писать, Мейв, если у тебя появится желание, или жариться на солнце, если его у тебя не будет.

— Я думаю, ты сама понимаешь, Мейв, ты можешь жить у нас с Питером, сколько…

— Спасибо вам, — сказала Мейв, пожимая мне руку, — вы все, мои дорогие, такие внимательные, все хотите мне помочь, как всегда. Но у меня есть планы…

Мы ждали, что она нам скажет, все было очень интересно.

— До смерти Гарри мы работали с одним агентством во Вьетнаме. Гарри многие годы страдал от болезни сердца, но мы не подозревали, что он… У нас были планы привезти группу сирот из Вьетнама сюда, в нашу страну. Гарри особенно волновали сироты-полукровки. Теперь, когда Гарри не стало, я хочу продолжить этот проект. Вместо того чтобы заниматься делами в Калифорнии, я поеду в Бостон. Мы с Эли поедем домой… наконец-то. Мы будем жить на Луисбург-сквер, в доме, который моя бабушка оставила отцу. Теперь он мой, и мы будем там жить — Эли и я. Все изменяется, все возвращается на круги своя! Что бы ни случилось, я все еще Эббот и О'Коннор, как и моя дочь Эли. Я не могу вам объяснить, но в этом есть что-то вечное. Мои призраки исчезли, и кто знает, может, на Луисбург-сквер я напишу монументальное произведение и получу Нобелевскую премию! — Мейв засмеялась.

Сара накрывает ладонью руку Мейв, Крисси кладет сверху свою руку, и я завершаю нашу пирамиду.

— Вот черт! — заявляет Крисси. — Хотела бы я посмотреть на того, кто посмел бы нас назвать маленькими, бедными, богатыми девочками?

Сара требует, чтобы Крисси произнесла тост. Крисси поднимает бокал.

— Я пью за Мейв, и ее вьетнамских сирот, и за ее будущую Нобелевскую премию.

— А я пью за Марлену и ее диплом, — говорит Мейв.

— Я выпью за то, что дядя Морис будет жить с Сарой и за ее счастливое семейство. За здоровье всех! — добавляю я.

— Лахайм! — Сара пьет шампанское. — Я пью за Крисси и за ее моднозадые купальные костюмы! У меня возникла великолепная идея. Крисси, что ты скажешь, если мы посватаем моего отца и твою тетушку Гвен?! Вот получится сладкая парочка!

Крисси громко хохочет, мы с Мейв тоже смеемся, а Сара зовет официанта, чтобы он принес еще бутылочку шампанского.

Примечания

1

Имеется в виду Жаклин Кеннеди.

(обратно)

2

Бувье — девичья фамилия Жаклин Кеннеди.

(обратно)

3

Во время войны в Америке шелковые и нейлоновые чулки были страшным дефицитом, поэтому многие просто мазали ноги марганцовкой или другой краской, а потом рисовали шов, как будто на ногах надеты настоящие чулки.

(обратно)

4

Студенты в Америке дарят значки своей студенческой корпорации своим избранницам. (Примеч. пер.)

(обратно)

5

Американцы обычно ездят в Рено, чтобы получить быстрее, без особых формальностей развод.

(обратно)

Оглавление

Пролог Нью-Йорк. 1976

Часть первая Девочки

  Чарльстон, Южная Каролина. Июнь. 1941

  Сара

  Крисси

  Мейв

  Подруги

Часть вторая Дебютантки

  Массачусеттс. Октябрь. 1941

  Осень. 1941

  Осень. 1942

  Зимняя пора. 1943

  Убывающие дни. 1944

  Начало и конец. 1945

  Год дебютанток. 1946

  Сезон в Нью-Йорке. 1947

  Зимние дни. 1948

Часть третья Женщины

  Нью-Йорк. Ноябрь. 1948

  Париж. 1948–1950

  Ирландия. Бостон. Нью-Йорк. 1950–1951

  Швейцария. 1951–1952

  Нью-Йорк. Голливуд 1952–1956

  Голливуд. 1966

Эпилог Нью-Йорк. 1976