Уроки переносятся на завтра (fb2)

- Уроки переносятся на завтра 674K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Боровский

УРОКИ ПЕРЕНОСЯТСЯ НА ЗАВТРА

Gaudeamus igitur,

Juvenes dum sumus...

Глава 1. Гоп нон-стоп

Морозным ноябрьским днём по улице Карла Маркса в направлении центрального рынка неспешно шагали двое странных мужчин.

Один из них, совершенно огромного роста, одет был в валенки и телогрейку, на голову он каким-то чудом натянул маломерную цигейковую шапку-ушанку с явными следами от кокарды, а ручищи, длиной своей намного превосходившие рукава, плетьми свисали чуть ли не до самой земли, обрамляясь на конце нелепыми мохнатыми рукавицами. На левой стороне его лица, от уха до подбородка, красовался грубый шрам, стягивающий кожу в некое подобие страшноватой улыбки.

Его спутник, напротив, ростом был невысок, либо он казался таковым рядом со своим высоким товарищем. Простенькое драповое пальто его, гостеприимно распахнутое для пронизывающего ветра, обнажало белоснежную рубашку из приличной, хотя и бесполезной в такую погоду ткани, и кожаная кепка, небрежно нахлобученная на темечко, вряд ли находилась там с целью обогрева своего хозяина. Ботиночки на тонкой подошве довершали его легкомысленный наряд.

В другое время они обязательно привлекли бы к себе пристальное внимание зевак, но мороз подгонял прохожих, закутанных в меховые воротники, не оставляя им ни малейшего шанса оглядеться. И лишь двое рабочих, по случаю предстоящего праздника возившихся с кумачовой растяжкой через улицу, отреагировали на присутствие удивительной парочки.

- Гляди! – сказал один из них. – Вырядились, как на сенокос.

- Наверное, уже внутрь приняли, - с плохо скрываемой завистью отозвался второй. – Вот и тепло им.

И действительно, нашим незнакомцам суровая погода, казалось, не причиняла никаких неудобств. Возможно даже доставляла удовольствие, судя по тому, как они радостно обменивались впечатлениями и развлекались.

Поравнявшись со зданием пельменной, откуда торчала наружу многострадальная очередь, они отпустили по адресу голодающих несколько сомнительных острот. У витрины магазина «Ткани» вдоволь нахохотались над лысыми манекенами с оторванными руками, обёрнутыми в выцветшие тряпки. И, наконец, задержались в толкучке у ювелирного магазина.

Под вывеской «скупка драгметаллов у населения» стоял молодой, не по возрасту потрёпанный парень в очках. Один глаз его, колючий и цепкий, созерцал происходящее вокруг, другой же, какой-то мутный и неподвижный, безжизненно покоился в глазнице.

- А что, золото нынче почём? - громко спросил коротышка.

Поскольку он не обращался ни к кому конкретно, его тут же обступила компания встревоженных и неопрятных мужчин.

- Кольцо не купите? Девяносто пятая проба. Дёшево отдам.

- Бриллиантами интересуетесь?

- Колье? Ожерелье?

Предложения посыпались одно за другим и прекратились лишь тогда, когда коротышка с умным видом осведомился, нельзя ли приобрести кое-чего из списка в рассрочку.

- Без бабла мы сейчас, - пояснил он своё желание кредитоваться.

Такое откровение мгновенно разогнало толпу, и странной парочке не оставалось ничего другого, как покинуть стихийную торговую площадку, впитывая спиной презрительные взгляды. Миновав продовольственный магазин, они остановились ещё только один раз, чтобы оглядеться.

- Здесь, - сказал великан, и они решительно свернули в проходной двор, соединяющий улицы Карла Маркса и Горького.

Если бы кто-то задался целью проследить их дальнейшие действия, то он был бы крайне удивлён. Вместо того, чтобы неизбежно выйти с другой стороны двора, в чём, собственно, и состояло его предназначение, наши подопечные свернули с натоптанной в снегу тропинки и спрятались за углом извилистого здания, куда не добиралась лопата дворника, а о цивилизации напоминали лишь желтоватые замерзшие подтёки на стенах.

Чем они занимались там, неизвестно, но примерно через час, когда появились первые признаки вечерних сумерек, навстречу одинокому прохожему, решившему срезать путь через злополучный двор, шагнули два силуэта.

- Деньги! - скомандовал один из них внушительным басом.

Прохожий сел в сугроб, имея на то полное право — грабители, с которыми раньше ему приходилось встречаться только на экране телевизора, вели себя нагло и решительно. Кроме того, в руках их серебрились бенгальские огни, щедро плюющиеся искрами.

Дрожащие пальцы с кошельком протянулись через пространство.

- Пятнадцать рублей, - подытожил голос после беглого осмотра. – Почему ты так мало с собой носишь?

Вопрос, нужно заметить, относился к разряду хамских, но бывший владелец кошелька явно не собирался открывать диспут на эту тему.

- Не знаю, - виновато ответил он. - У меня «сберкнижка».

- Ну и что? – возразил ему бас, отбрасывая в сторону отработанный фейерверк. - Теперь из-за тебя нам придётся проделывать эту неприятную процедуру повторно.

Отчитав таким образом мужчину, воры растворились в сгустившейся темноте так же неожиданно, как и появились. Ограбленный, не веря своему счастью, осторожно поднялся на четвереньки, затем — на ослабшие в коленях ноги, и уже через секунду от него простыл и след.

У следующего прохожего наглецы отобрали восемь рублей бумажками и два мелочью, что вызвало у них новую бурю негодования и проклятий по адресу жертвы.

- Я бы на твоём месте постеснялся на улицу выходить с такими деньгами, - отчитали его. – Дома сидеть надо, а не провоцировать честных граждан на бессмысленные поступки.

Испуганный такими речами до степени невозможной крайности, человек клятвенно пообещал, что больше не будет.

- Как же! – бросили ему вслед бандиты. – Так мы тебе и поверили! Катись колбаской, пока не насовали тебе бамбулей!

Затем появилась пожилая дама, прижимавшая к груди авоську с яблоками. Она попыталась визжать, но и её лишили средств на завтрашний трамвай, милосердно позволив убежать вместе с неповреждёнными фруктами.

- Ничего не понимаю, - возмутился здоровяк, когда женщина скрылась из виду. - Этот двор по какой-то причине не пользуется доверием граждан города. И поэтому ходят через него только всякие оборванцы, которым нечего терять, кроме своих...

- Тс-с! - его подельник прижал указательный палец к губам.

Во двор зашли двое и, в отличие от своих предшественников, они не поспешили на выход, а остановились возле стены и стали производить какие-то малопонятные манипуляции. Один из них что-то достал из-за пазухи, а второй принялся это нечто изучать, пользуясь, по всей видимости, больше инстинктами, нежели зрением. Впрочем, фонарик у них тоже имелся.

- Сколько просишь? - послышался голос.

- Пятьсот, - отозвался второй.

- Четыреста и разойдемся.

- Да ты что! Тут больше ста грамм!

- Так я же не навязываюсь. Можешь сдать своё богатство в магазин. Сотни три получишь. И чистую совесть в придачу.

Сомнения, повисшие в воздухе, казалось, лучились, освещая лица торгующихся.

- Четыреста пятьдесят!

- Ну, что с тобой делать? По рукам!

Раздался короткий свист, и на сцене появилось третье действующее лицо: существо совсем уж маленького ростика: то ли ребёнок, то ли карлик. Оно подбежало к хозяину и протянуло ему пачку ассигнаций, легко узнаваемых по косвенным признакам даже в такой темноте.

Но они не успели довести начатую сделку до конца. Пространство вдруг озарилось неистовым белым светом, и увлечённый подсчётом купюр очкарик удивлённо поднял вверх свой мутный глаз. На поляне, наполненной праздничным мерцанием, кроме них возникли ещё два персонажа с зажженными бенгальскими огнями.

- Бог помощь! – прозвучало в наступившей тишине.

- Вы кто? - спросил опешивший очкарик вместо того, чтобы благоразумно дать дёру.

- Странники, - охотно пояснил громила. - Видите ли, мы с другом находимся в данный момент в затруднительном финансовом положении, а вы, насколько можно судить, обладаете достаточными средствами, чтобы удовлетворить самые смелые материальные запросы. Не могли бы вы одолжить нам рублей, эдак, восемьсот?

Эта короткая и вполне осмысленная речь вернула очкарика из-под власти гипноза к действительности. Он ловко, как юла, развернулся на месте и задранной вверх ногой нанёс незваному попрошайке страшный удар в челюсть. Вернее, собирался его нанести, потому что в следующую секунду он лишь беспомощно вытянулся вниз головой, пойманный за ногу. Свободной рукой здоровяк точно так же схватил карлика, вознамерившегося улизнуть, а низкорослый его сообщник ловко пробежался по карманам болтающихся в воздухе предпринимателей и, не считая, переложил добычу к себе.

- А у тебя что? - обратился он к остолбеневшему свидетелю, закончив обыск.

- Золото, - признался тот, сообразив, что он не на суде, и врать не имеет смысла.

- Мой тебе совет, - сказал бандит. – Держись подальше от этого барахла. Ещё никого оно до добра не доводило. Пошли!

- Ага, - поддакнул его подельник и воткнул обоих несчастных головами в глубокий сугроб, словно снаряды в ствол артиллерийского орудия.

Дальнейшие действия шайки были, хотя по-человечески и понятны, но всё же неожиданны и дерзки. Прямо с места преступления они направились через дворы к ресторану, расположенному в помещении гостиницы «Сибирь».

- Столик на двоих! – заявили они подоспевшему администратору.

- У нас заказано, - ответил тот и потыкал их носом в висевшую на дверях табличку. – Свадьба.

- Где-нибудь с краешку. Мы будем сидеть тихо-тихо, - пообещали они.

Но администратор оказался непреклонен.

В «Ангаре» получилась та же история, а в «Центральном», хотя никто и не женился, мест свободных опять-таки не нашлось, и поэтому специально для них вызвали милицию в ответ на угрозы разнести «эту пещеру к чёртовой матери». Дожидаться приезда наряда они не стали, но продолжили свой путь, решив попытать счастья на другом берегу. Перейдя пешком через мост, и вдоволь налюбовавшись дымящейся от мороза рекой, они неожиданно нашли пристанище в «железке». И то не сразу, а только после того, как здоровяк взял под локоток администратора и отвёл его деликатно в сторону.

- Мы с товарищем, - интимно поведал он, - вернулись из дальнего путешествия, если можно так выразиться, и сейчас остро нуждаемся в качественной пище и тепле. Нам показалось, что ваше уважаемое заведение является именно таким местом, где измождённые долгой дорогой паломники могут на время забыть о невзгодах и предаться простым земным радостям.

На лице многоопытного администратора отобразилось удивление.

- Отдельные столики все заняты, - посетовал он. - Но я могу предложить вам два места с соседями.

- Вы даже не представляете себе, какую благодарность к вам испытывают сейчас наши сердца.

- Да ладно, - отмахнулся благодетель, поражаясь собственной сговорчивости. - Раздевайтесь в гардеробе. Я вас провожу.

Под телогрейкой у долговязого оказался обшарканный синеватый пиджачок школьного фасона, застёгнутый на все пуговицы, который был ему катастрофически мал. На лацкане пиджака горделиво сиял значок «Строитель Братской ГЭС», а штаны, хоть и не ватные, серьёзно, тем не менее, смахивали на пролетарскую робу. Под пиджаком, надо полагать, рубашки не было и в помине, поскольку в треугольный просвет под кадыком выглядывала могучая грудная щетина.

Коротышка выглядел намного приличнее, но и его демисезонный наряд был, мягко говоря, странноват. Аккуратно выглаженное военное галифе само по себе не вызывало нареканий, но в купе с расшитой цветными узорами косовороткой в стиле русской деревни начала века, оно рушило все представления о современной моде и вкусах. В дополнение ко всему у обоих на головах красовались ровно подстриженные поляны, а глаза хищно стреляли по сторонам.

Какие-то сомнения мелькнули запоздало в голове администратора.

- Деньги-то у вас хоть есть? – спросил он.

- Обижаешь, начальник!

И в доказательство ему предъявили смятую пачку купюр.

Глава 2. Дембельский альбом

Поезд, объявленный диктором, не спешил. Серега стоял на перроне вокзала, всматриваясь в горизонт, и монотонно подпрыгивал на месте, чтобы не отморозить пальцы на ногах. Короткий полушубок из искусственного меха укрывал лишь спину, подставляя леденящему ветру всё остальное. У ненавистной кроличьей шапки пришлось опустить уши и завязать на подбородке тесёмки.

С Толяном, который задерживался вместе с поездом, они не виделись два года, то есть ровно с того самого момента, когда его ранним ноябрьским утром посадили в автобус на сборном пункте и увезли защищать Родину. Так получилось.

Сдружились они в третьем классе при не совсем обычных обстоятельствах — в процессе покорения сердца красавицы Тани. По причине малолетства они тогда ещё не знали, как устранять с дороги соперников, поэтому ухаживали за ней то по очереди, то вместе, уповая на благосклонность судьбы. Пока Таня, со своей стороны, мучилась с выбором, мальчики вдруг поняли, что она — лишняя в треугольнике.

Трудно сказать, что их сблизило. Серега, высокий и физически развитый мальчик, был на голову выше Толяна, не способного дотянуться даже до вешалки в школьной раздевалке. Да и по характеру они разнились: немного вялому Серегиному нраву противостоял пожароопасный сгусток энергии и эмоций. Серегин отец сидел в тюряге, а мать работала крановщицой на стройке, тогда как родители Толяна происходили из совершенно другой социальной подгруппы: батя его дослужился до капитана милиции в городском ОВД, что являлось предметом гордости их семьи и особенно матери — по профессии школьной учительницы.

Вполне естественно, что положительный папа всячески старался уберечь сына от сомнительных знакомств, пуская в ход ремень, когда слова не помогали. Однако боязнь родителей Толяна насчёт того, что Серега испортит их единственного отпрыска, была напрасной. Вовсе не Серега, а их ненаглядный сынок выступал зачинщиком большинства драк, лазил без стеснения к девчонкам под юбки и совершал прочие поступки, достойные сожаления. Лучше всего в двух словах охарактеризовать эту парочку мог бы такой выпуклый образ: бездомная дворняга с примесью сенбернара и породистый нагловатый бульдог.

Пожалуй, единственным их сходством была тяга к знаниям. В том смысле, что она отсутствовала напрочь. До двоек, правда, дело не доходило — друзья держались на плаву, купаясь в четвёрках и тройках.

Пройдя вместе все этапы созревания — от ссадин на коленках до водки и плохих компаний, они благополучно избежали и детской комнаты милиции, и увечий, причиняемых шалостями с порохом, пока не вляпались в одну очень скверную историю. Как раз по завершении выпускного вечера они, не известно зачем, грабанули киоск «Союзпечати», поживившись цветными карандашами, почтовыми конвертами и воздушными шариками. Разбивая стекло голыми руками, Серега сильно порезался, забрызгав своим ДНК социалистическое имущество.

Неделю после этого они прятались от возмездия по чужим дачам, питаясь найденными в погребах запасами, уничтожали отпечатки пальцев, прикладывая их к раскалённой плите, и строили планы отступления. Самой гениальной, после покорения Мыса Провидения, им показалась идея вербовки в Красную Армию, и они, не теряя драгоценного времени, посетили военкомат, где написали два заявления с одинаковой просьбой — забрить их в Афган. Они свято верили, что принесут Родине гораздо больше пользы с оружием в руках, нежели со стаканом чефира на нарах. Девушка в окошке сильно удивилась и отказала новобранцам на том глупом основании, что просителям не исполнилось ещё восемнадцати лет. Да и министр обороны не отдал на тот момент никакого приказа.

- Осенью приходите, - посоветовала она.

Тогда раздосадованные неудачей друзья быстренько собрали документы и улетели в областной центр — за высшим образованием.

Эти ли активные действия помогли им, или что другое, но карающий меч правосудия дал в тот раз осечку. Жизнь дарила им ещё один шанс, и они спешили использовать его на что-то более осмысленное. Весь июль они честно штудировали учебники, отказывая себе в малейших удовольствиях, за исключением разве что пива.

Поступать они решили в один институт, но на разные факультеты. Толян с детства болел мотоциклами и потому выбрал автомеханический, а Серега питал неистребимую тягу к проводам, что подтолкнуло его к электротехнике. Не учли они одного: конкурс на специальность Толяна зашкаливал за десять человек на место, тогда как на выбранную Серегой профессию случился недобор. Толян вымучивал трояки, а Серега лишь один раз сорвался вниз до четвёрки. А на последнем экзамене по русскому языку и литературе произошла вполне предсказуемая катастрофа — Толян провалился.

Тем для сочинения дали целых три: первая — что-то вроде «Мировоззрения Наташи Ростовой», вторая — «Чичиков, как выразитель интересов крепостничества», а третья — «СССР — мировой оплот гуманизма и человечности». Не мудрствуя лукаво, Серега выбрал третью, «свободную», как она ласково именовалась, тему. Отложив в сторону совесть и всё доброе, чему учили его семья и школа, он пространно изложил, какие они все зашибательские, за что и получил достаточный в его положении «уд». Толян же легкомысленно решил довериться прелестной вертихвостке Наташе, на чём и погорел. Ему бы для начала со своим жизненным кредо разобраться, или, на худой конец, Чичикова публично заклеймить позором...

Толян уехал домой первым, оставив Серегу наедине с мыслями забрать документы, разделив тем самым судьбу друга, какою бы она ни была. Но что-то его удержало от этого шага — теперь уже и не вспомнишь, что именно. А через пару месяцев пришла короткая, как подзатыльник отца, телеграмма: «приезжай на проводины». Серега бросил всё и помчался на самолёте в родной город.

Водка текла рекой, впервые без упрёков со стороны печальных родителей, а вместе с ней — слёзы. Когда последние гости разошлись, они сели на кухне, обнявшись, и плакали. Не по-мужски это, понятное дело. Но что ещё остается человеку, когда его разлучают с самым дорогим и преданным ему существом?

Они не ленились писать письма, при каждом удобном случае сопровождая их фотографиями. Одна из них, запечатлевшая бравого Толяна возле какого-то грозного орудия, бессменно стояла на Серегиной тумбочке в общаге. Тон писем постепенно менялся: от жалоб и сетований они эволюционировали в направлении обсуждений будущих совместных планов, и вот, наконец, пришла долгожданная весть — Толян возвращался из армии, и первым пунктом его назначения был отнюдь не родительский дом.

Поезд заскрипел, громыхнул и встал намертво, будто уткнулся во что-то ещё более громоздкое, чем он сам. Из вагона показалась возмужавшая, но всё такая же узнаваемая рыжая макушка Толяна, и они бросились в объятья друг друга.

- Серега! - восклицал дембель и тряс друга за плечи.

- Толян! - не отставал от него студент.

От избытка чувств им не хватало слов, поэтому начинать следовало с самых простых.

- Ну что, какие планы? - первым созрел Толян.

- Ты ещё спрашиваешь! Будем гудеть всю ночь.

- А куда двинемся?

- В общагу, конечно. Познакомлю тебя с пацанами. У нас там, знаешь, какая братва!

- Постой, - охладил Серегин пыл друг. - В общагу мы всегда успеем. Давай лучше упадём где-нибудь.

Предложение оказалось неожиданным. Денег у Сереги в кармане оставалось рублей десять, не больше. Как назло, дело происходило перед самой стипендией. Но раз друг зовёт, значит, так надо.

Идея сесть в «железке» оформилась сама собой. Ехать с вокзала никуда не надо, да и потом домой добираться — пятнадцать минут на трамвае. Кабак этот был не хуже других в городе. Разве что не очень престижный, зато с местами проблем он почти никогда не испытывал.

Серега заказал «студенческий комплект». В те редкие, но неизбежные моменты, когда ему приходилось бывать в подобных заведениях, он брал «столичный» салат, антрекот или шницель и на остальное — водки. Когда закуска неизбежно подходила к концу, спасал морс из облепихи, не очень дорогой и полезный.

- Ну, давай, брат! – родил Серега первый тост.

- Давай! – согласился с ним Толян.

Как положено, они поморщились и занюхали выпитое чёрным хлебом. И лишь после этого позволили себе прикоснуться к салату и закурить — сколько раз Серега мысленно представлял себе эту картину!

- Толян!

Он почувствовал мощнейший приступ сентиментальности, испугавшись расплакаться, но его спас подошедший официант.

- Я извиняюсь, молодые люди. К вам гости, - сказал он.

- Какие ещё гости? - удивился Серега.

- Двое. Тихие, скромные, мужского пола.

- Чувак, мы никого не ждём, - попытался вставить своё веское слово Толян, но официанта его возражения не интересовали.

- Ладно-ладно, - усмехнулся он. - Всё понимаю, но кушать не только вам хочется.

Они увидели приближающуюся к ним парочку, но произвела она на них впечатление прямо противоположное.

«Прикольные типы!» - подумал Серега.

«Что за уроды?!» - возмутился Толян.

Глава 3. Для нашего гостя

За столиком, как и было обещано, сидели двое молодых парней. Один — в форме младшего сержанта строительных войск, стриженый, но не до самых корней. В нём без труда угадывался новоиспечённый дембель. Другой — «гражданский». Вихрастый, с зачёсанными за уши и давно немытыми патлами. Как пить дать, студент.

- Привет, мужики! - радостно произнёс коротышка. - Не помешаем?

Он, впрочем, разрешения не испрашивал — сразу плюхнулся на стул и достал папиросу, разминая её по ходу пальцами. Его друг, невообразимых размеров и степени неуклюжести детина, последовал его примеру и занял последнее свободное место.

- Давайте знакомиться, студенты, раз уж нам суждено провести этот вечер вместе.

Панибратское поведение непрошеных гостей Толяну не слишком понравилось, но он решил пока не осложнять отношений. Нужно присмотреться, оценить свои силы.

- Серега, - назвался первым его друг.

- Толян.

- Весьма польщён! - удивил их устаревшим оборотом здоровяк. - Атилла.

- Шнырь, - представился низкорослый. - Дембель отмечаете?

- Ага, - признался Серега, не видя смысла скрытничать. - Два года с друганом не виделись. Полчаса, как на перроне его подобрал.

Толян недовольно скривился.

- А у вас какой повод? – спросил он, чтобы прекратить поток ненужных откровений.

- Блатные мы. С зоны откинулись, - охотно пояснил Шнырь и, заметив на лицах собеседников некое подобие паники, добавил: - Да вы не волнуйтесь. Мы люди тихие. Нас не трогай, и мы никого не тронем. И статьи у нас пустяковые. Интеллигентские, я бы сказал.

Атилла, находившийся в видимом нетерпении вставить своё слово, подтвердил:

- Мой друг допустил растрату во вверенном ему хозяйстве, за что и намотал несколько совсем необязательных годков. Да и то, по одной лишь неопытности и пылкости характера.

- А вы? - машинально спросил Серега.

- А он подделал лотерейный билет, - выдал страшную семейную тайну Шнырь. - Но попался исключительно на жадности.

- Да уж, - покаянно опустил плечи Атилла. - Взяли меня, когда я второй раз выигрыш пришёл получать.

- По одному и тому же билету? - сообразил Толян.

- Истинно так!

История про глуповатого воришку немного растопила лёд между участниками беседы, и Шнырь энергично потёр ладони.

- Вот за это и предлагаю выпить!

Он схватил графинчик, стоявший на столе, и профессионально разлил содержимое на четыре равных порции.

- От каждого — по способностям, каждому — по делам его!

Ловко опрокинув стопку и даже не скривившись, он тут же завертел головой и защёлкал пальцами.

- Эй, гарсон! - закричал он, как бы опережая опасения «студентов» в том, что их хотят элементарно развести на водку, и поймал за рукав проплывавшего мимо официанта.

Тот нехотя затормозил, изобразив на лице ритуальную скуку. Однако это сонливое его состояние длилось недолго.

- Ты, браток, пошустри, - посоветовал ему Шнырь. - И в накладе не останешься. Что у нас на ужин?

Официант, покосившись на Атиллу, который толсто намазывал бесплатной горчицей хлеб и складывал его стопками в рот, повторил содержание меню. Похоже, что оно нисколько не впечатлило клиента.

- Икорки бы, а? - подмигнул Шнырь.

- Да где ж я её возьму?!

- Фруктов? - Опытный урка что-то незаметно положил в оттопыренный карман официанта. - Я сам из общепита. Знаю, что почём. Так что давай, приложи усилия. И хлеба, пожалуйста, без пенициллина.

Его слова и, главное, действия принесли удивительные плоды. Буквально через пять минут стол был уставлен полным перечнем меню, а в одной из тарелок, целомудренно прикрытой обильной зеленью, они нашли бутерброды с красной икрой.

- Я её специально от посторонних глаз спрятал, - пояснил официант. - А то попадёт мне.

- Не беспокойтесь, - утешил его Атилла. – Вы и глазом моргнуть не успеете, как все эти яства исчезнут в наших желудках без всякого следа. Ни один криминалист не придерётся. За свободу! - поднял рюмку он.

Выпили, и Серега вдруг поймал себя на ощущении, что водка, по обыкновению своему, не просится наружу, и вроде даже как бы приятная на вкус.

«Не расплатимся!» – отчаянно пронеслось у него в голове.

Но внимательный Шнырь, от которого ничего не могло ускользнуть, пообещал:

- Всё в порядке, студенты! Сегодня урки гуляют и платят по счетам. На брудершафт!

Переход на «ты» дался легко, несмотря на заметную разницу в возрасте. Серега окончательно осмелел и стал выспрашивать родословную у новых знакомых. Тут, к сожалению, похвастать им оказалось нечем.

- Детдомовские мы, - пожаловался Атилла. - Ни кола, ни двора. Справка вот только об освобождении да все четыре стороны света.

- А в городе у вас знакомые есть?

- Нет. Мы здесь впервые. Проездом.

Серега хлопнул салфеткой по столу.

- Теперь есть! - с пафосом заявил он. - В общаге всем места хватит!

После этих душевных слов он был немедленно расцелован прямо в губы.

Вечер завертелся в развязно-весёлом ключе. Шнырь тренировал официанта, Атилла травил правдивые байки из лагерной жизни, а Серега с Толяном едва успевали проглатывать многочисленные тосты. В голове становилось легко и просторно, как на складе шапок-невидимок.

Аналогичные метаморфозы происходили и с остальными посетителями «железки» — по мере всеобщего опьянения зал превращался в балаган. Знакомства и спонтанные братания чередовались выяснениями осложнённых отношений, женщины казались доступнее и привлекательнее, лица окружающих — милее, да и вообще, распутный и соблазнительный мир выставлял напоказ свои самые замечательные округлости.

Вокально-инструментальный ансамбль, скучавший в начале программы, теперь гремел без продыху. К нему то и дело подходили разгорячённые граждане, совали купюры и просили спеть что-нибудь именно для них, как будто от этого мелодии становились слаще. Руководитель коллектива украдкой забирал гонорар и провозглашал:

- А сейчас для нашего гостя из солнечного Тбилиси прозвучит народная песня «Сулико».

В перерывах между горными мелодиями проскакивали и «Поворот», и «Кто виноват», но Кавказский фольклор со всей очевидностью преобладал. Оно и понятно — у малочисленной интеллигенции быстрее кончились сбережения, а у студентов такая статья в бюджете не предусматривалась вовсе. Апогея события достигли, когда ансамбль подряд три раза исполнил лезгинку и, словно устыдившись жадности, замолчал.

- У них, что, пластинку заело? - поинтересовался в наступившей тишине Шнырь. - Атилла, разберись!

Великан с грохотом поднялся со своего места, потому что стул каким-то нелепым образом приклеился к его штанам, а затем и отвалился так же нелепо. Со стороны могло показаться, что сейчас здесь начнётся веселуха. Впрочем, что там у бывшего зэка, да ещё подвыпившего, было на уме, никто тогда и не догадывался.

Пока Атилла приближался к сцене, саксофонист нервно колотил по кнопкам инструмента пальцами, кося глазами на плывущую к нему глыбу. Но переживал он совершенно напрасно.

- Уважаемый руководитель коллектива художественной самодеятельности, - откашлялся посетитель. - Не могли бы вы внести некоторое разнообразие в ваш репертуар и спеть нам... Ну, хотя бы «Марсельезу»?

- Как вы сказали? - не поверил музыкант.

- «Марсельезу», - терпеливо повторил Атилла.

- Это в принципе возможно, - начал приходить в себя саксофонист. - Только я слов не помню.

- Так я вам напишу, - не растерялся Атилла.

Он действительно вытащил из карманчика пиджака ручку и молниеносно настрочил текст на клочке салфетки. Довольно-таки аккуратным почерком.

Отговорки кончились, и музыканты собрались в кружок на короткое производственное совещание.

- Значит, так. Играем в соль-мажоре. Мелодию помните?

Получив утвердительные кивки, он в самую последнюю секунду спохватился. Нет, не насчёт денег, как могут подумать некоторые.

- Товарищ! - прокричал он в спину Атилле. - А для кого?

- Для вашего гостя из Солнечного, - с готовностью подсказал Атилла.

- Из солнечного чего? - не понял худрук.

- Просто из Солнечного.

- Ага, - сказал исполнитель, но только для того, чтобы побыстрее разделаться с этим странным заказом.

Если бы кто из присутствующих в зале был знаком со словами настоящей «Марсельезы», он бы к середине песни заподозрил неладное, но люди, собравшиеся в тот вечер под куполом ресторана «Железнодорожный», оказались, в некоторой степени, девственны в вопросах революционного искусства. Мелодию, однако, многие признали, поэтому удивленно завертели головами — не гуляет ли здесь кто из партийного начальства? Нет. Ничего похожего. Только торговцы с рынка и босяки.

Последний куплет, заканчивающийся словами «мы проклятья пошлём наркоманам, пусть забьют себе в задницу план», утонул в шквале аплодисментов.

Глава 4. Долгая дорога к дому

Все рестораны в городе закрывались по команде обкома Партии ровно в двадцать три ноль-ноль. Этим обстоятельством легко объяснялся тот факт, почему одновременно на улице оказывалось большое количество воинственно настроенных мужчин. Посудите сами: они все хотели куда-нибудь ехать и что-нибудь совершать. Многих даже тянуло на подвиги, но вместо этого они путались друг у друга под ногами.

- Ты чего здесь стоишь? - докопался до Шныря незнакомый тип в полушубке, едва тот показался на крыльце вокзала.

- Какая тебе собачья разница? - удивился уголовник. - Закон, что ли, вышел, запрещающий стоять выпившему гражданину на свежем воздухе?

- А, так ты ещё и борзый! - возмутился забияка, показательно сбрасывая с себя одежду.

Но не успел он сделать и шага навстречу противнику, как чья-то огромная волосатая рука намертво перекрыла ему дорогу.

- Одень, - ласково произнёс Атилла, протягивая обронённый полушубок. - Простудишься. Я вот тоже, как ты, по молодости хорохорился, зимой без подштанников ходил, без шапки, а теперь, видишь? - он показал на свой шрам.

- Ножом? - участливо спросил парень.

- Нет, это осложнение после гриппа.

- А-а-а... Ну, я тогда пойду.

- Иди, конечно, - легко согласился Атилла. - Деньги на такси есть?

- Есть!

На том они и расстались, и очень вовремя, потому что Атилле резко пришлось переключиться на Серегу с Толяном, которые выпали из кабака, как канарейки из родительского гнезда, потревоженного ястребами. Они сразу заелозили ногами по обледеневшему граниту парапета, отыскивая точку опоры. И нашли её в лице своего нового товарища.

Толян пребывал слегка не в духе, потому что у него сорвалась, как он выразился, «крупная рыба».

- Забудь! Она не пара тебе! - доказывал Серега.

- Почему?

- Во-первых, она старше тебя лет на семьдесят.

- А во-вторых?

- Не всем женщинам нравятся общежития.

- Ерунда! Они любят военных.

- Тогда почему «рыба» сорвалась?

Этот никчемный бесконечный спор прервал Шнырь.

- Ну, студенты, - напомнил он. - Куда ехать?

- В студгрдк, - отчеканил Серега.

- Ясно. Сейчас устроим.

Он рванулся к проезжей части, чтобы поймать таксомотор, однако на поверку дело оказалось не таким уж простым. Едва на горизонте показывалась пара горящих автомобильных глаз, как её тут же перехватывал кто-то более шустрый, догадавшийся устроить засаду выше «по течению». Достопочтенные граждане, ещё недавно пребывавшие в тепле и сытости, теперь были вынуждены скакать по улице в поисках транспорта, окончательно превратившись в дикую толпу. Облака крепчающего мороза дрожали в воздухе, готовясь заживо проглотить отчаявшихся неудачников.

Серега озарился идеей поехать на трамвае, но даже и эти непрестижные экипажи не предлагали своих услуг в виду позднего времени. Один из них, с потушенным светом салона, зародил, было, надежду на счастливый исход, но тут же её и убил, остановившись, не доезжая развилки метров двадцать. Из вагона грузно выбралась вожатая, одетая во всё пролетарское, и стала ковырять ломом рельсы, чтобы перевести стрелку.

- В депо, - констатировал обледеневший Серега. - Здесь у них разворот.

- Хм, - откашлялся Атилла. - Не опробовать ли мне одну старую теорию?

Ни слова больше не говоря, он двинулся в направлении героической женщины, боровшейся с непослушным железом. Обрывки состоявшегося между ними разговора долетали до наших друзей.

- Извините, что отрываю вас...

Далее неразборчиво.

- Ты чо, слепой? Не видишь табличку: «в депо»!

- Я дико извиняюсь...

Неразборчиво.

- Куда санитары в вашем дурдоме смотрят? Это тебе не частная лавочка.

- Мне кажется, мы могли бы...

Опять неразборчиво.

- Сколько?!

Неразборчиво.

- Повтори, чтобы все слышали! И деньги вперёд!

- Ну, что мы, грабители какие? - обиделся Атилла, отслюнявив от толстой пачки оговоренную сумму, и замахал руками товарищам.

Вожатая не разочаровала. Она выжала из стального коня все шестьдесят километров в час, предусмотренные конструкцией, и даже включила в салоне отопление, чего не делала уже лет десять. Шутка ли — пятьдесят целковых. Третья часть зарплаты. Мелькали остановки со случайными силуэтами людей, шарахались в стороны частники.

Толян, продолжая начатую накануне тему, попытался с ней заигрывать в окошечко кассы, но потом отстал, когда женщина, видимо, воодушевлённая успехом, заломила цену.

- Дура какая-то! - резюмировал он, вернувшись к компании.

- Зато водитель первоклассный, - вступился за неё Атилла. - Я бы так не смог.

- За пятьдесят, - вставил Серега. - Я бы и задом доехал.

Шныря, которому понравилась идея, с трудом удалось отговорить от её осуществления. Вместо этого они дружно спели:

Белая акация расцвела под окнами,

распустила ветви, вся она в цвету.

У окна старушка-мать лет уже двенадцать

с Воркуты далёкой сына ждёт домой...

Они вышли на конечной, попрощались со счастливой вожатой, скатились с горки к зданию института и уже через пять минут бодрого шага стояли во дворе общаги, угрюмо мерцавшей тусклыми окнами. Тут их ждала первая за весь вечер неудача. Дверь в общагу оказалась запертой изнутри, и никакие стуки и крики о помощи не производили эффекта. Видать, сегодня дежурил кто-то из «правильных» вахтёров, любящих устав и порядок.

- У вас что, режим? – поинтересовался Шнырь.

- Периодически, - подтвердил Серега.

- Одобряю. Заднего крыльца нет?

- Есть, но мы пойдём другим путём.

Он подобрал приличный по размеру осколок ледяной глыбы и запустил в одно из светящихся окон на втором этаже. Камень разбился вдребезги о кирпичную стену возле форточки, слегка отклонившись от намеченного курса. Серега полез за вторым снарядом.

- Мне кажется, это слишком радикально, - засомневался Атилла.

- Всё пучком! - успокоил друзей Серега. – Это наша 226-ая комната. Лёха ещё не спит.

Второй камень улетел в том же направлении, но на этот раз врезался в жестяной подоконник, подняв фонтан снежной пыли.

Глава 5. Снайпер

Лёха родился в глухой сибирской деревне и прожил там безвылазно восемнадцать лет. Нет, это не значит, что он вообще не покидал пределы родного села. В девятом классе он три раза ходил с товарищами на танцы в соседнюю Макаровку, а однажды, будучи уже десятиклассником, ездил с матерью в район продавать излишки урожая.

Под присмотром отца он пользовался ружьём лет с пяти, а самостоятельно стал шататься с двустволкой по тайге, когда ему стукнуло двенадцать. В свободное от охоты время он посещал школу, удил рыбу и заготавливал на зиму дрова. Эти и многие другие занятия воспитали в нём характер, не подверженный влиянию внешних раздражителей.

Все обитатели их деревни выглядели на одно лицо, и тому имелось вполне научное объяснение: они приходились друг другу родственниками. В той или иной степени. Возможно, именно с целью вырваться из замкнутого генетического круга Лёхины родители и решили отправить сына в институт. Учился он не хуже других, поведение обнаруживал только примерное — а какие ещё критерии нужны для отбора будущих интеллигентов?

Сельскохозяйственное направление они отмели сразу и единогласно, чтобы уж наверняка отрезать возможные пути сына к возвращению. И Лёха, поощряемый морально и материально, поступил на специальность самую что ни на есть городскую. Слово «город» там присутствовало даже в названии.

За два года распутной областной жизни с ним произошли следующие события. Он записался в секцию стрельбы из пистолета и уже через пару месяцев выполнил норматив мастера спорта. Сдал четыре сессии, не провалив ни одного экзамена. На первом курсе, в канун Нового Года напился пьяным, разбил голыми руками окно, но был коварно остановлен дежурным преподавателем во время попытки совершить первый в истории человечества полет без помощи механических приспособлений. После этого к алкоголю он больше не прикасался, не взирая ни на какие угрозы, мольбы и хитрости товарищей.

Большую часть времени он проводил в своей комнате, стоя с литровой бутылкой из-под молока, наполненной водой, в вытянутой вперёд руке*. Левый его глаз закрывала зловещая чёрная повязка. Иногда его заставали за кульманом, и гораздо реже — за общением с другими жителями общаги. А ещё, когда темнело, он предавался сну — под рёв ли магнитофона, скрип ли половиц или драку с применением мебели. Оторвать его от какого-либо из занятий не удавалось никому.

* Есть такая технология тренировок по стрельбе. Унимает естественную дрожь в руках и укрепляет используемые при стрельбе мышцы.

Студенты соревновались в усилиях рассердить Лёху, но всегда с одним и тем же результатом — нулевым. Больше других усердствовал сосед из 228-ой по прозвищу ББМ*, но и его потуги завершались тем, что он попросту выходил из себя.

* ББМ - сокращённо от «боевая безмозглая машина».

- Лёха, а Лёха! - начинал он обычно противным писклявым голосом, едва Лёхина голова касалась подушки.

- М-м? - отзывался тот.

- Ты что, спать собрался?

- У-гу.

- А свет тебе не выключить?

- Не-а.

- А магнитофон не мешает?

- Не-а.

- Может, потише сделать?

Лёха оставлял фразу без ответа, и ББМ продолжал.

- Лёха, а Лёха!

- М-м?

- А у тебя женщины были?

- У?

- Я имею в виду по-настоящему?

- А?

- Так были или нет?

- М-м?

- Вот дубина! - заводился ББМ и, чтобы снять стресс, шёл рушить ногами выключатели на стенах в коридоре.

Лёха стойко сносил любые жизненные неурядицы и не ругал судьбу. Он не выяснял отношений, но предпочитал обходить конфликты стороной.

Так однажды на втором курсе, найдя себя в списке не прошедших флюорографию*, он очень удивился, потому что точно помнил — посещал кабинет, раздевался, становился голым торсом под всепроникающие лучи. Но спорить ни с кем не стал, а пошёл и ещё раз просветился. На следующий день проверил новый список, вывешенный деканатом, с угрозами недопущения к занятиям, и опять обнаружил в нём свою фамилию.

* Прохождение флюорографии один раз в год — обязательная процедура для советского человека. Отлынивание строго каралось.

- Иди к руководству и объясни, что произошла ошибка, - посоветовали ему.

Лёха вздохнул, делая вид, что согласился с доводами товарищей, а сам помчался на флюорографию по третьему разу.

- Угробят они тебя своими просвечиваниями, - пожалел его Серега.

- Ничего, - ответил Лёха. - Справлюсь как-нибудь.

Серегу Лёхино соседство по комнате вполне устраивало, потому что выгод оно сулило гораздо больше, чем неудобств. Во-первых, его можно было совершенно безболезненно заставить сделать в комнате уборку или сварить обед. Для этого требовалось только сказать, что сегодня его очередь — он всё равно с календарем свериться не догадается. Во-вторых, ему в невероятных количествах слали из деревни деликатесы: колбасы из диких козлов, домашние сыры, запечённых в русской печи перепелов и глухарей, а картошку так вообще везли с оказией грузовиками. В-третьих, он посещал все без исключения лекции и записывал их в свои конспекты слово в слово. Понятно, что в условиях зачётной недели или сессии его тетрадь ценилась на вес золота.

Недостатков проживания на одной территории со столь неординарным существом мы коснемся чуть позже.

В тот вечер Лёха немного задержался со сном. Ему никак не удавалось нарисовать график, похожий на признанный наукой образец. Данные, полученные во время лабораторной работы, не ложились в нужные точки. Оставалось два варианта: записаться завтра на переделку лабораторной или же применить другую технику вычисления. Поразмыслив, Лёха склонился ко второму.

Он внимательно изучил листок с цифрами, скреплёнными подписью преподавателя, и аккуратно стал делать в них исправления, пользуясь старым лезвием «Нева» и резинкой. Прилетевший в окно комок мёрзлой земли застал его врасплох. Но не отвлёк. Сереге, командовавшему артобстрелом, понадобилось ещё, по крайней мере, три точных попадания, чтобы Лёха встал и выглянул на улицу.

Пьяная компания из четырёх незнакомых человек что-то орала ему и размахивала руками. Впрочем, зоркий глаз его разглядел в одном из хулиганов соседа по комнате Серегу. Зачем они кричат? Почему не зайдут внутрь, как все нормальные люди?

- Дверь нам открой! - надрывался Серега, складывая рупором начинающие коченеть руки.

Но слова его не долетали до Лёхиных ушей, фильтруемые двойным стеклом. Сереге пришлось сыграть маленькую пантомиму с участием пальцев. Указательным и средним он изобразил бредущего человечка, который в конце своего пути резко потянул за воображаемую ручку. Но и это талантливое произведение искусства оставило Лёху равнодушным.

- В форточку высунься! - решил Серега сменить тактику.

На то, чтобы добиться от Лёхи понимания и выполнения этой простой просьбы, потребовалось ещё минут пять. Для этого компании пришлось пустить в ход все свои артистические способности и даже некоторый гипноз.

- Чо? - спросил Лёха, высунувшись, наконец, наружу.

- Общага закрыта, чо! - даже не попытался сердиться Серега. - Спустись на вахту и отопри засов!

- Ага, - сказал Лёха.

Они радостно бросились к двери и стали с нетерпением ждать. С той стороны послышались какие-то постукивания и возня, но потом всё снова затихло.

- Случилось чего? - предположил Шнырь, но Серега отрицательно помотал головой и запустил очередной булыжник в окно.

На этот раз обошлось без переговоров. Лёха сам появился в форточке, готовый извергать и переваривать информацию.

- Ты ходил на вахту?

- Ну.

- И что?

- Закрыто.

- Понятно, что закрыто. Ты открывать пробовал?

- Ну.

- И?

- Замок там висит.

- А ключ на гвоздике видел?

- Нет.

- Пойди и проверь.

- Ага.

На это задание у Лёхи ушло ещё минут десять.

- На гвоздике ключа нет, - доложил он из форточки, проявляя инициативу.

- А вокруг не смотрел?

- Не-а.

- Может, он на пол упал?

- Посмотрю.

Они снова припали к двери, согреваемые надеждами, которых, чего греха таить, становилось всё меньше и меньше. Но в этот момент изнутри раздались звуки, говорившие о том, что Лёха взялся за дело не на шутку. Сереге даже показалось, что он орудует топором. И, судя по лицам товарищей, он был не одинок в своих предположениях.

- Давно бы так! - похвалил Атилла.

Они увидели, как жестяная обивка выгнулась наружу пузырем, который становился всё больше с каждым новым ударом. И вот он предсказуемо не выдержал давления и лопнул. В образовавшуюся рваную дыру хлынули щепки и гвозди. А потом на пороге изнасилованной двери возник ББМ, усталый, но удовлетворённый.

- Ха! - поздоровался он.

Из-за спины его выглядывал Лёха с большим ржавым ключом в руках. Скорее всего, его поиски увенчались-таки успехом.

Глава 6. Ночные бдения

Кроме Сереги и Лёхи, в комнате официально жили ещё двое: монгол Атхуяк* и первокурсник Федя. Первый показывался дома редко, потому что ему не давали ключей, а второй вообще являлся классической «мёртвой душой». То есть он числился проживающим только на бумаге, а на самом деле снимал где-то в городе квартиру и носа сюда не казал. Его ложе выполняло роль запасного аэродрома с единственным недостатком — никогда не меняющимися простынями.

* Автор готов принести клятву на каком угодно святом документе, что имя монгола не вымышлено.

Четыре кровати с железными сетками, образующие уютный квадрат, были отгорожены от входа занавеской в цветочек и баррикадой, сколоченной мощными гвоздями из стандартных тумбочек. В пространство посередине едва втиснулся учебный стол. Недостаток места в «спальне» с лихвой компенсировался просторной «прихожей», где стояли обеденный стол и шифоньер. На стенах «спальни» покоились многочисленные книжные полки, обожаемые клопами, а над тумбочкой с магнитофоном висел цветной потрет Леонида Ильича Брежнева. Полупрозрачный тюль на широком, во всю стену, окне служил отличным буфером между хозяевами и коварным внешним миром. На полу красовались домотканые дорожки, скрывавшие грязь и огрехи строителей.

- Неплохая конура! - восторженно отнёсся к обстановке Шнырь.

- А фантазии сколько! - поразился Атилла, разглядывая казенную мебель, изуродованную ножовкой и молотком.

Шнырь покивал и полез за пазуху.

- Вот за это… - начал он, вытягивая на свет поллитровку, прихваченную в ресторане.

Но дальновидный Серега не дал ему договорить. Пока вечер не перешёл в заключительную фазу, он распределил койко-места. Атилле досталась кровать монгола, а Шнырю — Федина. С Толяном они решили лечь на Серегиной валетом. Лёха, понятное дело, остался на своей.

Часа в три утра, когда была выпита последняя капля и съедена последняя крошка, Атилла первым повалился на отведённое ему место и тут же захрапел. Шнырь поступил ещё загадочнее: он застыл на табурете в позе «лотос», словно медитировал, однако при ближайшем рассмотрении тоже оказался спящим. Лёха не в счёт — он, как обычно, отошёл почивать при первых звуках чокающихся стаканов.

Серега с Толяном, наконец-то, остались вдвоём, чтобы в полной мере насладиться диалогом. Захватив с собой гитару и пачку сигарет, они вышли из комнаты.

Все коридоры в общаге заканчивались окном и неизменной стеклянной банкой под пепел. Здесь было очень удобно, присев на корточки и упёршись спиной в стену, обсудить насущные дела, пуская к потолку извилистый дымок. Этому не могли помешать ни постоянно хлопающие двери уборной, ни ледяной воздух, струившийся из потрескавшейся форточки.

- Как служилось, солдат?

- Нормалёк! Как ты тут без меня обходился?

- По-всякому. - Серега счастливо вздохнул, как бы говоря, что с этой минуты все неприятности навсегда перекочевали в прошлое. - Следующей осенью поступишь к нам. Мы тут с тобой такое замутим!

- Посмотрим. Дожить ещё надо.

Рассудительнее стал Толян, спокойнее. Едва заметный шрам у виска, татуировка на тыльной стороне ладони. На гимнастёрке — какой-то значок в виде средневекового щита.

- У погранцов выменял, - пояснил он, заметив Серегино любопытство. - В поезде.

Он взял гитару, погладил её и тронул бережно струны:

Уезжают в родные края

дембеля, дембеля, дембеля…

И куда ни взгляни,

в эти майские дни

всюду пьяные ходят они…

Голос его слегка огрубел, но в нём по-прежнему узнавался тот самый жалостливый тембр, который сводил с ума десятиклассниц. Серега подпевал там, где помнил слова. Вместе у них получалось, как всегда, неплохо.

- А про десантников слышал? - спросил Толян, когда закончил первую песню и, не дожидаясь ответа, приступил к исполнению второй.

Композиция оказалась для Сереги новинкой. Сюжет её сводился к тому, что голубые береты, летевшие куда-то на самолёте, получили приказ прыгать с парашютами. И всё бы хорошо, но у одного бедолаги он не раскрылся — то ли по недосмотру, то ли враги стропы подпилили. В общем, встретился он с землёй на полной скорости и от этого мгновенно погиб. Сослуживцы похоронили его и поклялись на могиле, что отомстят.

- А про цинковые гробы знаешь? - продолжал Толян.

Они спели ещё и эту. Там вообще были мраки. Такое ощущение, что автор вёл репортаж из морга с петлёй на шее. Матери рыдали, невесты умирали от безысходности. Чудом выжившие персонажи песни покрывались сединой в двадцать неполных лет.

«Пусть выговорится, - подумал Серега. - Он за эти два года натерпелся».

Толян прикурил новую сигарету от предыдущей и протянул гитару другу, передавая эстафету.

Не простая задача предстояла Сереге. Затянуть, что ли, «по полю танки грохотали»? Но идея пришла получше, как ему показалось.

«Рискну, - решил он. - Все равно другана, рано или поздно, придётся выводить из этого сумеречного состояния».

Пребывала принцесса прекрасная

в затяжном летаргическом сне…

И решил я, что дело тут ясное,

и помчался на белом коне

в дали дальние, страны заморские,

гондурасские и эквадорские.

Так скакал я, не зная усталости,

мимо топких унылых болот,

не пугаясь, не ведая жалости,

может, месяц, а может быть, год.

Как оно предначертано повестью,

в соответствии с долгом и совестью.

Отыскал я то место заветное,

где в прозрачном хрустальном гробу

почивала она, безответная,

до крови закусивши губу.

Вот она, поцелуем разбужена,

согласилась моею быть суженой.

Расписались с принцессой мы вскорости,

как собрали с полей урожай.

Стал я в поле овец и коров пасти,

а она мне детишек рожать.

Жили долго, пока не состарились,

и в могилу вдвоём не отправились.

Где мораль у творения этого?

А мораль у него такова:

коль родился в деревне поэтом я,

буду мучить гармонь и слова.

Ну, а если кому-то не нравится,

пусть идёт за своею красавицей.

- Лажа какая-то, - отозвался Толян. - Это чьё?

- Моё, - признался Серега.

Толян опешил. И непонятно, почему. То ли от самого факта сочинительства, то ли от сомнительного содержания.

- Ну, ты даёшь!

Осечка вышла. Нужно попробовать зайти с другого бока. И Серега спел про мальчика, читающего стихи, который сжал стрелки часов руками и в результате порезался. По крайней мере, автор текста значился в творческих авторитетах — не то, что некоторые доморощенные поэты, плодившиеся на просторах России-матушки с пугающей быстротой.

- Это тоже твоё?

- Нет. Это БГ.

- Кто?

- Гребенщиков.

- Да вы тут с ума посходили! – захохотал Толян. – На два года нельзя оставить.

Он выдернул гитару из Серегиных рук и довольно подмигнул.

- Ладно. Давай что-нибудь из старого.

И полились знакомые аккорды. Насобачился он в армии, на гитаре-то.

Что вы улыбаетесь?

Вас бы так позвать бы…

Серега не пел и не слышал этой песни как раз класса с десятого. Если разобраться, нормальный такой городской романс.

Потом настал черёд «Колоколов», где «она опять сегодня не пришла». А он, понимаете ли, «надеялся и верил». Сойдёт. Всё ж лучше, чем эти бесконечные покойники. Но Толян не позволил Сереге расслабиться и затянул следующую песню, тоже из раннего детства. Там девушка утопилась в пруду из-за неразделённой любви. Её тело выловили рыбаки, а тот мудаковатый юноша, который не оценил тонких порывов девичьей души и не ответил ей взаимностью, теперь жестоко раскаивался и готовился учинить над собой самосуд.

На последнем аккорде из комнаты выглянуло что-то заспанное и лохматое.

- Мужики! - сказало оно. - Это потрясающе! Первый раз в жизни сталкиваюсь с запущенной формой инфантилизма. Удовольствие получил колоссальное! Завтра ещё приходите. А сейчас п...йте спать!

Дверь захлопнулась, и глаза Толяна мгновенно налились кровью.

- Да ты…

- Бесполезно. Он пятикурсник.

Глава 7. Неклассический многоугольник

Все девушки похожи друг на друга тем, что ищут большой и чистой любви. Отличают их лишь способы достижения цели.

Юля избрала для себя метод проб и ошибок, потому что родилась с характером исследователя. За первый год обучения в институте она передружила последовательно со всем вторым этажом общежития и теперь строила планы перехода на третий. Мысли о том, что этажей меньше, чем курсов (первый целиком отдали под хозяйственные и досуговые нужды), пока не тревожили её.

Сессии она сдавала без троек, экономя силы и посещая только обязательные занятия и лекции. В общественной и культурной жизни факультета не участвовала. Не курила и пила только водку, да и то — по большим праздникам. В общем, как могла, берегла себя к будущей супружеской жизни.

Её ценили за кроткий нрав и бесконфликтность. За умение слушать и не лезть везде, куда надо и не надо, со своим мнением. А ещё она была просто красивой: светловатые вьющиеся волосы, стройная фигура, мягкие черты лица...

В то утро она решила зайти перед школой к Сереге и напомнить ему, что первой парой у него — «машины и механизмы». Пропуск этого занятия означал насильственную смерть, потому что преподаватель дисциплины не просто выглядел внешне, как матёрая бульдожка, но во многом и являлся ею. Он заставлял студентов бродить вдоль бесконечных стеллажей, уставленных диковинными агрегатами, брать их в руки и называть научными именами. То есть не «хреновина» или «штуковина», а так, как в учебнике. В случае неправильного ответа в нерадивого студента летели эти самые механизмы, сопровождаемые не всегда приличными подсказками и эпитетами.

Да, Юля слышала, что к Сереге вчера вернулся из армии друг, что легли они поздно, что безобразно много выпили, а сил израсходовали ещё больше. Она догадывалась о том душевном состоянии, в котором он мог находиться в эту минуту, но цель спасения человека оправдывала подобное вмешательство. У самой Юли никаких «механизмов» с утра в расписании не значилось, поскольку училась она курсом младше, а забота её о ближнем объяснялась легко — Серега ей приглянулся. Предстоящий поступок виделся ей первым кирпичиком в прекрасном здании их будущих отношений.

Подойдя к двери 226-ой, она машинально поправила причёску и осторожно постучала. Ответом ей стало презрительное молчание, и тогда она толкнула дверь ладонью и сделала шаг вперёд. Запираться в комнате на замок у студентов не было необходимости, за исключением тех редких случаев, когда она была.

Из опочивальни доносилось щенячье поскуливание. Стоял крепкий солдатский дух. Обеденный стол был усыпан ровным слоем сырой вермишели, придавленной чёрным от сажи алюминиевым чайником с вмятиной, очень похожей на отпечаток человеческой головы. Натюрморт дополняла недорезанная буханка ржаного хлеба, покрытая нежным зелёным пушком. Прижатый к самой стене, здесь же покоился стандартный стакан со «сливками»*. Таким образом, следы вчерашнего застолья были тщательно заметены.

* Когда кухня находится в минуте ходьбы, сопряжённой с приключениями и опасностями, мытье посуды отодвигается в самый низ списка приоритетов. Поэтому в грязный стакан из чайника нужно плеснуть немного кипятку, взболтать и слить содержимое в другой стакан. После нескольких подобных операций он наполняется до краев жидкостью, которая и называется – «сливки».

- Мальчики! - игриво позвала Юля, как бы предупреждая свои дальнейшие действия, и отдёрнула занавеску.

Она не успела, как следует, насладиться зрелищем.

- Что тебе, милая? - раздалось за спиной в районе уха.

Повернувшись, она упёрлась глазами в волосатую, синюю от татуировок грудь, подняла вверх голову и в тот же миг лишилась чувств. Атилла успел подхватить хрупкий девичий стан, спасая от неминуемого падения.

Он только что вернулся из умывальника, с голым торсом и полотенцем на плече, взбодрённый ледяной водой и ветром, струящимся из разбитых окон.

- Ну, вот. Опять, - удрученно произнёс он.

- Женщина? - отозвался, зевая, с кровати Шнырь.

- Ага.

- Дай ей нашатырю.

- Ну что ты! - возмутился Атилла. - Такой прелестный носик этого совсем не заслужил.

- Пульс прощупывается?

- Я ощущаю его всем своим телом.

Шнырь по-военному подскочил со своего ложа, обнаруживая на теле лишь чёрные семейные трусы. В отличие от Атиллы, кожу его, белую и чистую, портила только одна наколка — пятиконечная звезда на правом плече. Его фигура, без малейших признаков мускулатуры, тем не менее, принадлежала к тому типу, про который говорят, что она двужильная.

- Исключительно вчера отдохнули! - подытожил Шнырь, рассматривая Серегу с Толяном, которые продолжали нежиться в обнимку со ступнями друг друга. - А этот где? - кивнул он на кровать Лёхи.

- Убежал в «школу», - ответил Атилла. - Дисциплинированный парень.

- Ты тоже заметил?

- Характер — кремень.

- Как там умывальник? - без всякого перехода спросил Шнырь.

- Ты знаешь, он мне показался странным.

- В смысле?

- Краны с горячей и холодной водой разнесены на полметра. Пришлось смешивать воду в ладонях.

- Это же неудобно.

- Конечно. Поэтому я свел парочку вместе. На будущее. Ты их сразу увидишь — крайняя лохань у окна слева.

- Трубу не поломал?

- За кого ты меня принимаешь?

В этот момент Юля принялась шевелиться.

- Не будем смущать девушку, - поспешил удалиться Шнырь, ловко натянув брюки. - Она мне кажется слишком впечатлительной.

Юля раскрыла глаза, и они увидели ровно то же самое, что и до нечаянного обморока.

- Кто ты?

- Атилла.

- Царь Гуннов? - уточнила она, обнаруживая эрудицию.

- Нет. Уголовник-рецидивист.

- Я перепутала комнаты?

- Возможно. Я же не знаю, куда ты шла.

Юля повернула голову и только сейчас заметила спящего Серегу. А потом она поняла, что продолжает лежать на коленях великана, бережно придерживаемая его рукой. Но первоначальный страх её куда-то улетучился, и прикосновения его не казались ей такими уж неприятными. Поэтому она решила пока не делать резких движений.

- Кто это? - ткнула она в один из многочисленных портретов на его груди.

- Первый секретарь Магаданского обкома Партии, - с готовностью отозвался Атилла. - Николай Иванович.

- Вы знакомы?

- Да, только в одностороннем порядке.

- Как это?

- Это значит, я его знаю, а он меня — нет.

- Как интересно, - воскликнула девушка. - Получается, что я тоже являюсь знакомой многих известных людей.

- Безусловно так, - согласился с её выводами Атилла.

Юля внимательно посмотрела на своего собеседника.

- Расскажи мне о себе, - попросила вдруг она.

- С самого начала?

Она кивнула, и Атилла бодро приступил к повествованию:

- Родился я в одна тысяча девятьсот сорок девятом году в семье профессионального стрелочника и депутатки райсовета. Рос озорным и здоровым мальчишкой. Но потом, когда началась война...

- Какая война?

- В Корее. Так вот, они ушли на фронт и оставили меня на попечение государства. Там я...

Юля закрыла ему ладонью рот.

- Не надо. Ты бежал?

- Из детдома?

- Из тюрьмы.

- Нет. - Атилла на секунду задумался. - По крайней мере, не в этот раз.

- Голодный?

- Было бы не искренно с моей стороны отрицать это.

И только теперь, когда у неё появилась по-настоящему уважительная причина, Юля позволила себе встать.

- Пойдём к нам, - решительно заявила она, словно медсестра раненому на поле боя. - У нас есть борщ.

- А?! - Атилла показал руками на спящих друзей.

- Их тоже накормим.

Глава 8. Накануне

«Машины и механизмы» накрылись медным тазом. Серега смог продрать глаза только к обеду, да и то — смотреть на мир, не искажая его, они категорически отказывались. А вокруг происходили забавные вещи.

Соседка по этажу второкурсница Юля, которая всю прошлую неделю делала ему невнятные намёки, мыла шваброй полы и вытирала пыль с насиженных мест. Лёха с Атиллой играли в шахматы, обмениваясь короткими репликами типа «пошёл». Толян лущил вяленую воблу, запивая её пивом, и внушал Шнырю прописные дембельские истины:

- Армия — это школа жизни, - настаивал он. - Уклоняться от неё — вредить самому себе. Ты сам посуди. Автоматом меня пользоваться научили? Научили. Могу водить хоть машину, хоть трактор.

- Пуговицы пришивать, - подсказал Шнырь.

- И это тоже. Я до армии даже портянки наматывать не умел. А сейчас, брось меня в пустыне — выживу. Голыми зубами горло, кому хочешь, перегрызу. А в тюрьме что?

- А что в тюрьме? И там убийц хватает.

Но Толян не сдавался.

- Армия сделала меня человеком! - загорячился он, брызгая во все стороны чешуей. - Кем я раньше был? И кто я сейчас?

- Всё это так, студент, - развязно процедил Шнырь. - Но ты не учитываешь один маленький нюанс.

- Какой?

- Свободу выбора.

- Причём здесь свобода?

- Я по своей воле парился на нарах, а тебя забрили, как овцу.

- Я долг Родине отдавал!

- Отдал?

Толян запыхтел от злости, заливая пожар пивом.

- Ты не прав, Шнырь, - вмешался Атилла, пользуясь передышкой. - В сложной системе человеческих отношений долг выступает не только в качестве денежного эквивалента, но может принимать и другие формы, в том числе не доступные твоему пониманию.

- Ты намекаешь на мою умственную отсталость?

- Никоим образом! Но ты сознательно упрощаешь картину мира, причём, с одной-единственной сомнительной целью — одержать верх в споре над своим же товарищем, который ещё только вчера шагал с песнями строем и вышибал из «духов» мозги.

- Не понял, - замотал головой Толян, обращаясь к Атилле. - Ты за армию или против?

- Я за баланс сил и взвешенность суждений.

По лицам присутствующих расплылось недоумение.

- Вы не представляете, - пожаловался Шнырь, - какая это пытка жить с ним в одном бараке. С утра до вечера — одни философствования. Плешь мне всю проел.

Атилла сделал очередной ход на шахматной доске, и тут Серега заметил, что они гоняют двух ферзей по абсолютно пустому полю.

- Э! - не выдержал он. - Вы куда королей дели?

- Съели, - беспечно откликнулся Лёха.

- Разве их едят?

- Под пиво сойдёт, - поддержал соперника Атилла. - Кстати, оно у вас в городе — совершенная дрянь. В Древней Германии за такой напиток пивовара живьём сажали в кипящее сусло.

- А Древняя Германия — это когда было? – усомнился Серега, отхлёбывая из протянутого стакана.

- Ну, я не знаю. Давно.

Ни к чему не обязывающая болтовня продолжалась до того момента, пока по комнатам общаги не пробежался гонец деканата и не напомнил о предстоящем собрании в «красном уголке». Его причиной была завтрашняя демонстрация, посвящённая очередной годовщине Великого Октября.

Святая обязанность студента — манкировать подобные мероприятия, но даже самая поверхностная разведка показала, что все входы и выходы в общагу блокированы, по коридорам отлавливают дезертиров, а активисты составляют список отсутствующих, чтобы потом отнести его в деканат.

- Придётся идти, - вздохнул Серега.

Атмосфера в «красном уголке» оказалась весёлой и непринуждённой, как на собраниях крестьян двадцатых годов, когда к ним приезжал лектор из ГПУ. За столом, застеленном красной материей, уже оформился президиум. Кроме секретаря факультетского комитета комсомола Борискина, украшенного боевыми шрамами от угрей, там восседали: зав. кафедрой ТОЭ* Пельменыч, розовый и блестящий, как недозрелый помидор, молоденькая преподавательница марксистско-ленинской философии, смешливая и аппетитная, а также представитель партийной организации института с лицом только что инициированного вампира.

* ТОЭ - теоретические основы электротехники

Председательствовал Пельменыч, что не предвещало ничего экстраординарного. С буквой «р» они были кровными врагами с самого детства, отчего и возникали на свет такие слова, как «пельменный ток» или «мудлость». Преподавателем он был относительно безобидным, но до того нудным, что на его лекции ходили только те, кто умел спать сидя, не закрывая глаз.

- Вступительных лечей я делать не буду, - начал он. - Все плекласно знают, какой завтла плаздник, и какие в связи с ним возникают у них обязанности. Но я считаю своим долгом напомнить плисутствующим, что единственной уважительной пличиной неявки на демонстлацию является тяжёлая болезнь или смелть, как бы ни печально это звучало.

Пельменыч сделал паузу — убедиться, что его слушают.

- А чтобы у некотолых студентов не возникло соблазна как-нибудь увильнуть, сталостам глупп получено составить списки плогульщиков. Пличём, плогулявшими считаются те, кто не дойдёт до тлибуны. Их имена будут пледаны огласке и немедленному пледставлению к отчислению. Воплосы есть?

- Где больным брать справки? - раздалась реплика. - Поликлиники не будут работать три дня.

- Я лично посещу тех, кто скажется больным, и поставлю диагноз.

Это заявление Пельменыча развеселило народ.

- А лекарства выписывать будете?

- Неплеменно.

- А горчичники ставить?

- На язык. Ну, и хватит на этом. - Пельменыч повернулся к комсомольскому вожаку. - Товалищ Болискин! Вам слово.

Тот медленно и тяжело поднялся со стула, словно оказывая тем самым необходимые почести своему весу, как в прямом, так и в переносном смысле.

- Товарищи комсомольцы! - протрубил он. - Осознавая всю важность предстоящего события, комитет комсомола провёл вчера внеочередное заседание и пришёл к целому ряду выводов организационного плана, с которыми я и собираюсь вас сейчас ознакомить.

Кто-то кашлянул, и секретарь строго посмотрел на него, пресекая эпидемию кашля в самом зародыше.

- Во-первых, я попрошу всех взять по одному праздничному бантику. Света! - скомандовал он, и девушка, его заместитель, демократично вживлённая в среду студентов, пустила по рядам разнос с красными бабочками. - Ношение бантиков обязательно.

Студенты охотно примеривали на себя красные тряпочки и даже пытались приклеивать их вместо усов.

- По окончании праздника бантики вернуть Светлане лично в руки!

По данному пункту возражений не возникло, и Борискин тронулся дальше.

- Теперь о транспарантах. В этом году на наш факультет выдали двадцать четыре штуки.

Гул разочарования пронёсся над аудиторией.

- Мы внимательно рассмотрели этот вопрос, - продолжил, не смущаясь, секретарь. - Мы исходили из нескольких критериев: учёба, поведение, общественно-полезная деятельность. И вот что у нас получилось.

В руках секретаря появился листок бумаги.

- В первую очередь, нарушители. 418-ая здесь?

- Здесь.

- Все знают, что случилось две недели назад в 418-ой, но я повторюсь для протокола. Будучи в нетрезвом состоянии, жильцы комнаты, в полном составе, бегали по общежитию и рисовали на дверях комнат свастику. Так что первый, самый длинный транспарант несут они: «Слава строителям коммунизма и ударникам социалистического труда!» Есть возражения?

- Нет!!! - послышались дружные голоса, радостные уже только оттого, что досталось не им.

- Не свастика это была! - раздался одинокий протест. – Мы просто отмечали крестиками те двери, куда уже заходили в гости.

- В «Али-Бабу и сорок разбойников» играли? - догадался начитанный Борискин. - Ну, вот завтра — финальная часть забавы. 525-ая?

- Здесь.

- Невыход на генеральную уборку и отказ от дежурства на вахте.

- Не наша очередь была!

- Вы понесёте: «Да здравствует Коммунистическая Партия Советского Союза!» 305-ая?

- Мы!

- В комнате обнаружен несанкционированный отопительный прибор, который мог послужить причиной пожара.

- Так ведь холодно же!

- С подобными вопросами нужно обращаться к коменданту, а не заниматься рукотворчеством.

- Мы обращались!

Но Борискин остался неумолим, прописав пациентам: «Претворим идеи Маркса, Энгельса и Ленина в жизнь!»

- С нарушителями закончено, - сказал он. - Перейдём к успеваемости. Самая худшая комната за октябрь — 206-ая. Тридцать четыре пропуска занятий. По восемь целых три десятых на человека.

- Минуточку! - раздался чей-то прокуренный голос из толпы, и все взоры упали на человека, явно не студенческого возраста, в расшитой косоворотке навыпуск. - Я дико извиняюсь, но мне совершенно непонятна логика действий комитета комсомола.

- Что вам не понятно? - удивился Борискин.

- Почему на праздничной демонстрации транспаранты понесут хулиганы, двоечники и просто проходимцы, большинству из которых, кстати, вообще не место в комсомольских рядах? Это что же получается, товарищи?! - обратился Шнырь за поддержкой к залу. - Наши деды с оружием в руках сражались за Советскую Власть. Проливали кровь. Они почитали за честь, чтобы выйти на улицы с каким-нибудь лозунгом. Они даже не боялись, что им достанется за это по лицу безжалостной жандармской дубинкой. А мы?

Студенты притихли. Обычная тактика поведения на комсомольских собраниях — отмолчаться, чтобы всё поскорей закончилось. Любые прения, будь они хоть трижды праведные, только удлиняли мероприятие. Но Шнырь упрямо гнул своё.

- Сегодня мы позволяем различного рода подонкам нести за нас наши святыни, а завтра? Направим их делегатами на съезд? Дадим путёвки в лучшие дома отдыха? Вручим ордена?

- Зачем же в крайности бросаться? - забеспокоился Борискин. - Ничего страшного, если они потрудятся на благо общества. Недаром классики…

- Я знаю лишь одно место, - перебил его Шнырь, - где был бы приемлем и полезен их труд — лесоповал. Проявляя преступную мягкотелость и подменяя понятия в угоду мнимой пользе, мы сами роем себе могилу. Вы, я надеюсь, согласовали свои действия с райкомом?

Шнырь упёрся стальным бескомпромиссным взглядом в Борискина.

Ситуация вырисовывалась скользкая. Секретарь вдруг осознал, что оказался в цейтноте: выступить против оппонента было бы идеологически неправильно, а поддержать его — так транспарант должен нести он сам. Прислушиваясь к собственным ощущениям, он с горечью осознал, что такая перспектива не вселяла в него радости. Нет, он за Великую Революцию обеими руками, но сама идея хождения с коммунистическими лозунгами по улицам страны, где коммунизм давно победил, выглядела абсурдной.

На помощь Борискину пришёл регламент.

- Ну что ж, - объявил секретарь. - Ставим на голосование. Кто за то, чтобы транспаранты понесли завтра ударники учёбы, активисты общественной деятельности и прочие достойные комсомольцы?

Света поднялась со своего места для подсчёта голосов, но Борискин жестом остановил её за ненадобностью.

- Против? Воздержался? Единогласно.

Ещё полчаса ушло на то, чтобы составить новый список. В нём оказались приближённые к деканату стукачи, комитет комсомола в полном составе, профком и ни в чём неповинные отличники. 226-ой опять не досталось ничего, потому что они по всем показателям находились в крепкой середине.

Народ потянулся к выходу, возбуждённый и говорливый. Будто не с собрания он шёл, а с концерта любимого артиста.

- Что-то я не плипоминаю вашего лица, - обратился к Шнырю Пельменыч. - Вы из какой глуппы?

- Из третьего «бэ» он, - попытался вступиться за товарища Атилла, но тот лишь шикнул на него.

- Я из группы поддержания боевого комсомольского духа.

- Плостите?

- Представитель невидимого фронта, так сказать.

Пельменыч озарился ошибочной догадкой.

- Значит, оттуда? - Он мотнул головой в неопределённом направлении.

- Совершенно верно. Но пусть это останется между нами.

Пельменыч подобострастно закивал:

- Если потлебуется моя помощь...

- Обязательно! - обнадежил его Шнырь и дружески похлопал по плечу.

Глава 9. Смело, товарищи, в ногу!

Прохладным солнечным утром на площади перед институтом стали собираться колонны демонстрантов. Мороз трещал, пронизывая студентов до самых недосягаемых мест, о существовании которых они раньше и не подозревали. Приходилось ежеминутно стряхивать иней с бровей и растирать рукавицами щёки. Мелькали красные бантики, струился пар, хрипели в изнеможении мегафоны организаторов, из репродукторов лились мажорные марши.

226-ая явилась на площадь во всеоружии. Лёха нес Леонида Ильича, прибитого гвоздями к лопате для расчистки снега — пришлось отодрать его от стены вместе с обоями. Атилла прижимал к груди бутафорскую ядерную ракету, на которой белела надпись: «Смерть американскому империализму!» Юля, державшая его под руку, повязала поверх соболиной шапки алую фабричную косынку. Губы её и щеки, толсто намазанные яркой помадой, придавали ей исконно русский матрешечный вид. Серега и Шнырь нацепили крест-накрест пулемётные ленты из бумаги, точную копию тех, что носили революционные матросы. Кроме того, Шнырь нахлобучил на себя бескозырку с надписью «Буйный», а Серега повесил через плечо рваную гармошку. Толян, так тот вообще в украшениях не нуждался — будучи одетым в дембельскую шинель и кирзовые сапоги, он вполне мог сойти и за «человека с ружьем», и за пленённого под Сталинградом немца.

Усилия, потраченные на подготовку к маскараду, не пропали даром — компания смотрелась по-настоящему празднично. Окружённые весёлым вниманием, они влились в ряды, строительством которых руководил Пельменыч. Он поздоровался со Шнырем, как со старым знакомым, отметив про себя, что группа вызывает у него стойкую ассоциацию с бандой батьки Махно. Борискин же, наоборот, поспешил затеряться в толпе поклонников, чтобы избежать лишних обменов взглядами со вчерашними победителями.

Нужно отдать должное организаторам демонстрации, они не заставили народ мёрзнуть до бесконечности. Едва колонны оформились во что-то осмысленное, поступил приказ выдвигаться. Студенческие массы вышли на проезжую часть, до обеда запретную для любого вида транспорта, и тронулись в путь — до главной трибуны на центральной площади города.

В обычный день на автобусе эта дорога занимала минут двадцать, не считая ожидания. Сколько получится бодрым шагом, оставалось только гадать. Поэтому большинство демонстрантов предусмотрительно запаслись согревающими напитками. Периодически то одна, то другая бригада отделялась от колонны и совершала стремительный марш-бросок в подъезд первого попавшегося дома. Пельменыч не противился этому нарушению распорядка, с грустью вспоминая молодость и фронтовые сто грамм.

Махновская банда не являлась исключением. Ядерный арсенал Атиллы на поверку оказался тубусом, завёрнутым в ватман, в который поместилось, немного-немало, три бутылки водки.

В шествие постоянно вливались новые участники, стоявшие в засаде на смежных улицах, что иногда создавало путаницу. После очередного забега в подъезд друзья обнаружили себя в коллективе ПТУ. Шестнадцатилетние штукатуры-маляры встретили их радостными воплями.

- Как вы думаете, мы отстали от своих или обогнали? - поинтересовался Серега.

- Не знаю, но это легко проверить, - отозвался Атилла. - Если мы прибавим шагу, то вскоре сия тайна будет раскрыта.

- А если сбавим?

- Можем оказаться на пару коллективов сзади. Что было бы легкомысленным с нашей стороны.

- Ясно, - сказал Серега и затянул в полный голос:

Мы в город Изумрудный

идём дорогой трудной…

Молодежь поддержала его.

Зашагалось бойчее, и теперь уже преподавателям ПТУ приходилось сдерживать своих неопытных питомцев, которые устремились за студентами, словно стайка мышек за волшебной дудочкой. Толян прижимал к себе сразу двоих — по одной с каждого бока — и рассказывал истории с далёких полей войны, выступая в них главным героем.

Воссоединение со своими произошло на мосту. Первым приближающуюся ораву заметил Пельменыч, облегчённо вздохнув, потому что уже начал волноваться за их судьбу. Как оказалось, совершенно напрасно. Они не только отыскались сами, но и прихватили с собой десяток молоденьких, румяных от мороза девушек. Свежая струя крови с молоком придала студентам дополнительные силы, и они незаметно для себя преодолели последний, самый трудный участок перед финишной прямой.

С этой дистанции здание обкома партии, к которому направлялись колонны, отлично просматривалось даже невооружённым глазом. Ходили гадкие слухи, будто оно повёрнуто к городу не фасадом, а, как бы это помягче выразиться, тыльной его стороной. Якобы виноваты в том были неграмотные строители, читавшие проект вверх ногами. Фасад здания действительно выглядел значительно более блекло, чем задняя часть, украшенная воздушными колоннами и барельефами, но всё это вполне логично объяснялось и вкусовыми предпочтениями архитекторов.

У Сереги родилась своя теория по этому поводу. Он полагал, что никто и ни в чём не ошибся, просто после завершения строительства партийное руководство увидело, насколько мала оказалась площадь перед зданием. Для настоящего раздолья не хватало пары гектаров. И расширить её ну никак не представлялось возможным — площадь упиралась в реку. Поэтому и решили здание развернуть, а сзади соорудили вечный огонь и обелиск.

Как бы там ни было, по мере приближения к трибуне энтузиазм студентов возрастал, подогреваемый лозунгами и выпитым. Торжественный мужской голос, искажённый репродукторами и долгой дорогой по проводам, звал на новые подвиги и славословил всё, что попадалось ему на глаза.

- Да здравствует Коммунистическая Партия Советского Союза — руководящая и направляющая сила нашего общества! - неслось по воздуху.

- Ура! - дружно отвечали колонны.

- Да здравствует Советский народ — победитель мирового империализма!

- Ура!

- Да здравствует Центральный Комитет Коммунистической Партии — вдохновитель и организатор наших побед!

- Ура!

Людям в каракулевых папахах на трибуне приходилось хуже всех — ни в сортир отлучиться, ни выпить. Но они, невзирая на трудности, приветственно шевелили замёрзшими пальцами в перчатках и улыбались проплывающим мимо человеческим рекам.

Счастье от соприкосновения с властью оказалось полноценным, но скоротечным. Атилла только и успел, что разок тряхнуть в воздухе своим грозным снарядом, как они тут же выкатились за пределы площади и видимости телекамер. Официальная часть праздника завершилась — теперь народ отдавался на растерзание импровизации.

Общественный транспорт ещё не ходил, поэтому друзья решили наведаться на базар, чтобы обзавестись на вечер закуской. От пэтэушниц, несмотря на яростные протесты Толяна и девичьи слёзы, они отбились.

- Не созрели они ещё, - образумил его Шнырь.

Вообще-то, студенты не очень жаловали так называемый «колхозный рынок», где килограмм мяса стоил пять рублей вместо привычных девяноста копеек за «суповой набор»*. В лучшем случае они заходили туда, чтобы купить стакан кедровых орех или горячий беляш, но урки, которым деньги жгли карманы, настояли.

* «Суповой набор» - килограмм костей, оставшихся после того, как с них содрали мясо на котлеты и прочие нужды.

Опустошение колбасных рядов завершилось взятием фруктового лотка, где дотошный Шнырь содрал со дна весов магнит величиной с хороший кулак. Вернули его хозяину только после выкупа. Добро, что обошлось без кровопролития.

Глава 10. Швейцарский синдром

Бабаклава, сколько себя помнила, служила вахтершей. Поговаривали, будто она по молодости самого Сергея Мироновича Кирова «не пущала» в Смольный. Потом, правда, она состарилась, и её перевели на должность менее ответственную и престижную — в студенческое общежитие. Но она и здесь давать слабину не собиралась.

- Где твой пропуск? - говорила она обычно студенту, вознамерившемуся проскочить незамеченным.

- В комнате забыл, - пытался оправдываться тот. - Ведь вы же меня знаете. Я каждый день здесь хожу. Вот уже четыре года.

- Ну, мало ли, кто здесь ходит, - рассудительно отвечала Бабаклава. - Всех не упомнишь. Для энтих-вот целей пропуска умные люди и придумали.

- На занятия опоздаю, - ныл студент. - Мне только на пять минут, конспект взять.

- Знаем мы ваши коншпекты, - бросала она. - Тебе пять минут, а девка потом цельную жисть мучайся.

- Какая девка?

- А то я не знаю! Ишь, причиндалы отрастил! А пользоваться родители не научили!

На этом диалог заканчивался, и несчастный студент шёл искать альтернативные пути.

Если кто-то к кому-то жаловал в гости, она требовала паспорт и скрупулёзно заносила все данные в специальную тетрадку, пользуясь крупными печатными буквами. Часто в результате этого образовывалась очередь, но Бабаклаву она ни мало не смущала.

- Чего это у тебя на фотографии пятно? - допытывалась она.

- Рыбьим жиром случайно капнул.

- Поменять! - приказывала она и возвращала документ обратно.

- Обязательно, - обещал владелец испорченной ксивы. - А пройти-то можно?

- От чего же нельзя? Как управишься, так сразу и пройдёшь.

- Я что ли виноват? - возмущался от такой вопиющей несправедливости студент.

- Ну, ты ишо на меня скажи, что я виновата.

У другого оказывался неразборчивый почерк в графе «прописка». У третьего — загнутый угол. У четвертого — слишком потёртая обложка.

С Бабаклавой не спорили. Быстрее было дождаться её смены, чем растопить неподкупное вахтёрское сердце. Отчаявшись, студенты лазили через окна, выламывали двери чёрного хода, использовали пожарную лестницу. Бывало, довёденная до крайности толпа брала форпост штурмом и разбегалась в разные стороны, ломая по ходу сложные непущательные механизмы.

Всеобщей гуманности ради, работала Бабаклава через три дня на четвёртый, давая возможность отличиться другим. Но сегодня, как назло, случился её день.

- Засада там, - предупредил нашу компанию, обременённую тяжёлыми сетками, вышедший из общаги невесёлый паренёк. - Лютует старая.

Местные сразу вникли, что он имел в виду, а гостям пришлось объяснять.

- Не может быть! - не поверил Атилла. - Чтобы мы, да не подобрали ключика к этому бесхозному ларцу. Тем более, женского пола. На-ка, подержи! - передал он свою ношу друзьям.

Он поплевал на руки и сделал характерное движение — так обычно приглаживают волосы. Видимо, забыл, что на голове его сидела шапка-ушанка. Затем смело шагнул внутрь, а компания прильнула к окну — понаблюдать за техникой охмурения вахтёрш.

Слов они, конечно, слышать не могли, но пантомима, развернувшаяся у них на глазах, получилась куда красноречивее. Атилла много и разнообразно двигался по сцене, жестикулировал, играл мимикой, тогда как Бабаклава не шевельнулась ни разу. Лишь только два бдительных зрачка следили за артистом, да нога ещё сильнее уперлась в педаль, блокирующую турникет.

В конце концов, Атилла скатился на театральные банальности и штампы: встал на колени и принялся бить челом землю.

- Да, - признался Шнырь. - Плохи наши дела. Интересно, догадается он снять портки и пройтись голым.

- Думаешь, это её впечатлит? - усомнился Серега.

- Это впечатлит кого угодно. Поверь.

- Да чего тут рассуждать? - вмешался Толян. - По голове ей чем-нибудь!

Десантник, притаившийся на дне стройбатовской души, глаголил истину. Скорее всего, они бы так и поступили, но тут Юля всех огорошила, предотвратив назревающую мокруху.

- А милицию она тоже не пустит?

- Мысль здравая, - одобрил Серега. - Мне только не понятно, где мы возьмём костюмы.

- Чо там? - раздалось сзади.

Они обернулись и увидели новую порцию студентов, вернувшихся с демонстрации — соседей из 228-ой в полном составе: Деда Магдея, ББМ и Железного, на плече которого лежал транспарант — красное полотно, намотанное на деревянные колышки.

- Вот оно! - сказал Шнырь. - Ну-ка, разверни.

Белой краской на алой материи было начертано: «Свобода! Равенство! Братство!» Не испрашивая разрешения, Шнырь надкусил зубами сукно и затем рванул его руками. Послышался звук треснувших от напряжения штанов.

- Ты чо делаешь? - запоздало возмутился Дед Магдей. - Нам его в деканат сдавать!

- Не пыли, - нисколько не смутился Шнырь. - Я ведь только братство забрал. Сдадите свободу и равенство. Мне бы лично так и первого хватило.

Далее он ловко порвал материю на полоски и соорудил из одной из них повязку себе на рукав.

- ДНД? - догадался Лёха.

* ДНД – добровольная народная дружина, разоружённые отряды пролетариата, помогавшие милиции блюсти порядок.

Шнырь кивнул и смело потянул на себя ручку двери.

- А мне? - спохватился Толян.

- А ты якобы с нами. Представитель дружественного милитаризма.

Расчёт оказался верным — при виде грозного отряда дружинников Атилла поднялся с колен, а у Бабаклавы вытянулось лицо.

- Показывайте, где тут у вас, - приказал Шнырь вахтёрше, не давая собрать в кучу мозги.

- Никого чужих нет, - доложила с готовностью она. - А что случилось?

- К нам поступил сигнал. В какую сторону 333-я? - назвал он наобум номер комнаты, которой, кстати, и в природе-то не существовало.

- Туда, - показала рукой Бабаклава.

- Ты! - Шнырь ткнул наглым пальцем в Атиллу. - Будешь понятым.

Они резво просочились через узкий проход и молчаливо устремились к лестнице, внутренне ликуя столь лёгкой победе, но Шнырь вдруг остановился на полушаге.

- Вы идите, - сказал он. - А я немного поболтаю с женщиной.

- Зачем? - изумился Толян.

- Закрепить успех. Не люблю половинчатых решений.

Атилла пожал плечами. Мол, каждый развлекается по-своему.

- Дело пустяковое, - пояснил Шнырь своё возвращение Бабаклаве, хотя она ни о чём и не спрашивала. - Без меня управятся. А вас, извиняюсь, мадам, как зовут?

- Клавдия Филипповна, - удивилась вахтерша.

- Очень приятно! Иван Спиридонович.

Он порывисто поцеловал ей руку и присел на краешек стола.

- Филиппом, стало быть, батюшку вашего звали?

- Ну да, - ещё пуще изумилась женщина.

- Эх, какое время было! Какие имена! Не то, что сейчас.

- Это вы верно подметили.

- Воевали? - деловито спросил Шнырь и, не дожидаясь ответа, продолжил. - Воевали, воевали... От меня ничего не укроется. По выправке вижу. По глазам. – Он достал из кармана пачку «Беломорканала» и протянул её собеседнице. - Угощайтесь!

Они закурили, распространяя вокруг себя едкие облака дыма. Студенты, проходившие мимо, с опаской поглядывали на смирную почему-то Бабаклаву и спешили исчезнуть с глаз долой и от греха подальше. А Шнырь, не останавливаясь на достигнутом, склонился прямо к её лицу и строго спросил:

- Я могу на вас рассчитывать?

- Э… - замялась она, решительно не понимая, что ещё Родине от неё может потребоваться после того, как она завязала и с квартирными кражами, и с алкоголем.

- В общежитии неспокойно, - сказал шёпотом Шнырь и огляделся по сторонам. - Грядёт большой шмон. А это, - ткнул он пальцем в красную повязку на рукаве, - так, прикрытие.

Он резко выпрямился, заставив Бабаклаву вздрогнуть, потом соскочил со стола, оправляя на себе пальто.

- До особого распоряжения! И никакой самодеятельности! Ясно?

- Ясно, - поддакнула вахтёрша, в полной мере осознав лишь одно, что влипла куда-то по самые уши.

Шнырь по-военному, на каблуках, развернулся и скрылся в недрах общаги, оставив Бабаклаву наедине с дымящейся «беломориной».

Глава 11. Без гармошки

Дед Магдей отслужил три года в морфлоте. Первые полтора года он учился драить палубу, а оставшуюся часть службы наставлял этому мастерству молодых. Поэтому его представления о мире сводились к нехитрой формуле: если человек способен держать в руках швабру, то с ним стоит иметь дело, а если нет, то от такого лучше держаться подальше.

Во время ежедневной уборки коридора в общаге он любил пройтись по этажам и дать несколько ценных советов салагам. Иногда пускал в ход кулаки. И красноречие, если первое не помогало.

- Кто так делает? - спрашивал он обескураженного полотёра. - Вот завтра тебе дадут автомат? Ты тоже целиться не будешь?

Студенты всячески старались избегать подобных разговоров с ним. Едва на горизонте показывались его вислые усы и тельник, стоящий на шухере кричал:

- Полундра!

Юнги бросались врассыпную и запирались по комнатам до тех пор, пока грозный матрос не покидал их гавань.

В своей комнате Дед Магдей тоже ревностно следил за порядком. Здесь блестел и сверкал каждый стакан, чайник висел мёртво закреплённый на гвозде (на случай землетрясения), постели — всегда идеально заправлены, а в оцинкованном мусорном ведре можно было без опаски кипятить медицинские шприцы.

ББМ и Железный благоговели перед Дедом и даже побаивались его, а их монгольский жилец, приписанный деканатом, в ужасе сбежал после насильственного бритья его юношеской бородки. Впрочем, и без того его жизнь походила на сущий ад: целыми днями он то мыл полы, то чистил кастрюли.

Дед Магдей часто вспоминал службу, ласково называя свой бывший корабль «коробкой», и всякий раз гневался, когда кто-нибудь говорил, что моряки «плавают» по морю, а не «ходют».

- Плавает, знаешь, кто? - серчал он в таких случаях.

Морские истории его по большей части носили бесхитростный и печальный характер. Вот однажды смыло за борт беспечного матроса, не соблюдавшего Устав. Вот как-то раз дали им несвежей овсянки, отчего весь экипаж страдал поносом целую неделю. Вот их отпустили в увольнение, но никто не пошёл, потому что хлынул безжалостный ливень.

Откровенничая, он помешивал ложкой чай в стакане против часовой стрелки, из чего ушлые студенты сделали вывод о том, что Дед отбывал свой призывной срок у берегов Антарктиды (у них ведь там всё шиворот-навыворот и вверх ногами) и голову свою он застудил именно там.

Из одежды Дед Магдей признавал только тельняшку. Она служила ему и нижним бельём, и банным халатом, и ночной пижамой. Но особенную пользу она приносила в драках — прежде всего, психологически, конечно. Появление на поле боя настоящего матроса сразу придавало всей картине героический вид. Враги смущались и шли на попятную.

Чемодан тельняшек стоял у Деда под кроватью, запертый на ключ, и открывался только тогда, когда требовалась новая взамен заношенной до дыр старой. Если верить арифметическим выкладкам, их хватило бы лет на сорок. О том, что случится после, Дед старался не думать, отгоняя прочь навязчивые кошмары.

«Авось, ещё где-нибудь раздобуду, - успокаивал себя он. - Или помру к тому времени».

Поэтому можно себе представить удивление студентов, когда Дед Магдей торжественно вручил Атилле новый тельник. Правда, не насовсем, а только поносить на время праздничного вечера. У бедолаги-гиганта не нашлось никаких вещей, хотя бы отдалённо торжественного вида. А габариты его были столь внушительные, что подобрать чего-либо из гардероба друзей представлялось безнадёжной утопией. Тельняшка же по сути своей безразмерна. Ещё сыскались разношенные Серегины трико, которые прикрыли низ.

Остальные вынесли на суд общественности свои лучшие наряды, купленные на барахолке или в результате удачной вылазки в центральный универмаг.

Серега надел желтую маечку «Puma» и джинсы «Montana», отдав Толяну батничек от «Lee». Лёха облачился в клетчатую рубашку фабрики «Луч», Дед Магдей — в полосатую от «Большевички». ББМ и Железный — в одинаковые тренировочные костюмы «Adidas», отчего стали выглядеть близнецами. Шнырю нашли что-то более-менее приличное в чемодане безвременно отсутствующего монгола.

Объединённый праздничный стол накрыли в 226-ой. Благодаря стараниям Юли, ловкости её многочисленных помощников, а также солидному бюджету, потраченному на продукты, он получился грандиозным. Никакой жареной картошки или рыбных консервов, вместо них — тонко порезанный сервелат, домашние соления, балычок.

- Ну! - выдвинул инициативу Дед Магдей. - Поехали!

Стакан поравнялся с усами, но Атилла попридержал его двумя пальцами, не давая сосуду опрокинуться в томящееся чрево.

- Так не пойдёт, - пояснил он. - Ещё Менделеевым было доказано, что алкоголь в сочетании с бессмысленными тостами однозначно приводит к циррозу печени.

- Праздник же, - вступился за своего капитана ББМ.

- Вот именно! - легко согласился с ним Атилла. - Поэтому не будем портить его пошлыми банальностями и выпьем за этот чудесный во всех отношениях день, который собрал нас всех вместе в этой комнате, за этим роскошным столом. Ура!

- Ура!!! - заорали присутствующие, и Серега мельком подумал про себя, что никакой Атилла не зэк, а, скорее, бывший белогвардейский офицер, которого положили в двадцатых годах в анабиоз, и только теперь разморозили.

«Надо будет на досуге спросить его об этом».

Пока они наполняли деликатесами желудки и разбавляли благородным алкоголем кровь, в общежитии зрела дискотека. В помещении «красного уголка», где ещё вчера велись дебаты, кому и что нести, орудовал местный диск-жокей Игорь. Его опытная команда из трёх добровольцев расставляла по местам оборудование, а он сам пробовал на вкус звук микрофона и сортировал по жанрам кассеты с записями. Медляки — направо, рок-н-ролл — налево. Шедевры ненавистного Запада — сверху, произведения отечественных талантов — на пол. Ну, и совсем уж в надёжном месте — в «дипломате» под замком — хиты сезона, которые народ обязательно потребует на бис.

Вообще-то дискотеки проводились чуть ли не каждую субботу, за исключением тех случаев, когда деканат решал оставить студентов без сладкого за какие-нибудь шалости. Однако отличие их заключалось в том, что по праздникам беззаботное прыгание продолжалось до самого утра. К тому же студенты периодически наведывались к столу, пополняя запасы хорошего настроения. И даже девушки вели себя в такие вечера значительно покладистее.

Наша компания появилась в душном «красном уголке» под аккомпанемент «московского озорного гуляки»* и сразу же произвела фурор.

* Песня группы «Альфа» на стихи Есенина - танцевальный хит начала 80-х.

Атилла взялся за дело, что называется, с места в карьер. Его неповторимый стиль, основой которого, вне всяких сомнений, служил гопак, просто завораживал наблюдателей. Шнырь вторил ему, демонстрируя чудеса гибкости и вдохновенную фантазию.

Едва Игорь объявлял медленный танец, Атилла откладывал в сторону магаданскую хореографию, прижимал к себе Юлю, и они, как все, покачивались в такт музыке, вызывая улыбки окружающих. До поцелуев дело не доходило, но только по причине того, что дежурные преподаватели находились тут же. Они внимательно следили за соблюдением регламента и этических норм

Толян же, едва войдя в помещение, хищно повел носом, наметил жертву и навис над ней в ожидании «белого танца», травя солдатские анекдоты и прикидывая на глаз размеры талии.

Дрожали стёкла, трясся пол, и луна заглядывала в окна и вздыхала, вспоминая молодость.

Глава 12. Всевидящее око

Где-то посередине между вчера и завтра, когда Игорь объявил пятнадцатиминутную паузу, чтобы проветрить помещение, Серега обнаружил в себе сразу два чувства: праздничное послевкусие и тоску по другу, которого он не видел с самого начала дискотеки. В отрывочных воспоминаниях часовой давности Толян не присутствовал вообще, а мысленное обращение к более ранним эпизодам вечера вызывало лишь головную боль.

Серега поднялся к себе в комнату, но и там никого не нашёл, не считая незнакомого существа, безмятежно спавшего на их с Толяном кровати, одетого в весёленькие семейные трусы горошком и крупные роговые очки. Вместо подушки оно подложило под голову ботинок, по всей видимости, не свой, потому что обе ноги его были обуты. Даже Лёха куда-то запропастился и, вопреки обыкновению, не нарушал храпом гармонии хаоса.

Серега вывалился обратно в коридор, обнял стену, размышляя, в какую сторону продолжить движение, но не успел принять никакого решения, как Толян сам появился из-за угла.

- Ты представляешь, - сказал он, даже не поздоровавшись. - Она кинула меня!

- Бывает, - утешил его Серега, не вполне улавливая сути.

- Весь вечер убил на неё, - продолжал негодовать Толян. - У вас что, все такие?

Серега безмолвствовал.

- Ага, - сообразил Толян, выглядевший более свежим. - Пойдём проветримся.

Обнявшись, они спустились на первый этаж и вышли на улицу, закуривая по сигарете. Там по-прежнему трещал нешуточный мороз, норовя прижечь холодком оголённые части тела.

Толян продолжил жаловаться на судьбу и чёрствость местных дам, а Серега по доброте душевной посоветовал ему обратиться к Бабаклаве.

- Она и опытнее, и сговорчивей, - пояснил он.

- Да пошёл ты! - возмутился Толян, не видя повода для шуточек.

- А давай босиком побегаем по снегу! Я всегда так делаю, когда хреново.

Но довести этот полезный во всех отношениях разговор им не позволили. Из темноты к ним шагнули двое.

- Огоньку не найдётся? - спросил один из них.

- Держи, - ответил Серега, протягивая тлеющий бычок.

При этом он глазами скосил в сторону, чтобы убедиться, нет ли за ними группы поддержки. Вроде бы, никого.

- Бухаете? - спросил как бы между делом парень.

- Да вот. Отмечаем, - легко сознался Толян. - А что?

- Ничего.

Лицо парня показалось Сереге знакомым, но детали их возможной встречи в прошлом были размыты и не очевидны.

- Ладно, мужики. Нам пора, - объявил он и положил руку Толяну на плечо, намекая на отступление.

Но у того спонтанно образовались другие планы на вечер. Видимо, он рассудил так: раз уж не повезло в любви, то можно хотя бы избавиться от излишков адреналина.

- Нет, а в чём дело? - гнусавым голосом пропел он. - Ты на что-то намекаешь?

- Да ни на что, - спокойно отозвался парень.

- Проблемы у тебя какие?

- Да нет проблем.

- Значит, будут, - пообещал Толян и тут же исполнил своё обещание.

Его дерзкий кулак приземлился где-то в районе подбородка незнакомца. Удар получился на твёрдую четвёрку, однако вместо того, чтобы упасть на колени с криками о прощении, потерпевший очень ловко оказался чуть сбоку от Толяна, нырнул и заломил ему за спину руку.

Память вернулась к Сереге в тот момент, но сила инерции превзошла доводы разума, и он воткнул твёрдый носок ботинка в незащищённый зад противника. От удара тот выпустил свою жертву из объятий, распрямился и обхватил руками седалище, издав крик боли и отчаяния.

Дальнейшие события развивались ещё более молниеносно.

Не известно откуда вдруг появились шустрые люди, которые стали вязать Серегу с Толяном. Но теперь уже без всяких заигрываний и скидок.

- ОКО! - прохрипел один из них, махнув в воздухе красной корочкой.

Цвет удостоверения возымел чудесное действие на Толяна — он перестал сопротивляться и только спросил у Сереги:

- Это кто? Менты?

- После расскажу, - уклонился от ответа друг.

Явление под коротким названием ОКО (с ударением на любом слоге по вкусу), хоть и умещалось по смыслу в «юный помощник милиции», несло в себе огромное количество нюансов и оттенков.

ОКО или «оперативный комсомольский отряд» служил опорой студенческого домотканого правопорядка. Милиции на всех не хватало, да и незачем было её по каждому поводу тревожить, если разобраться. С выпивохами, хулиганами и фарцовщиками студенты и сами могли справиться превосходно. И даже лучше милиции — ведь они видели ситуацию, что называется, изнутри.

«Окошников» набирали по рекомендациям факультетских комитетов комсомола. Денег им не платили, но давали красные корочки, похожие на милицейские, которыми они могли щеголять перед девочками и наводить ужас на соперников. Для многих «оперативников» такой компенсации за их труд вполне хватало.

Опорный пункт ОКО находился в соседнем здании, так что наши нарушители даже замёрзнуть не успели. Их посадили на длинную скамейку у входа и приставили персонального палача — с шариковой ручкой и стопкой бумаги.

- Фамилия? - спросил он.

- Иванов, - охотно сообщил ему Серега.

Парень хмыкнул.

- Группа?

- ЦЦЦ-82.

- С авиационного, что ли? - пошутил будущий следователь.

- Ага.

- Пашка, взгляни на этого типа. Учится у вас такой?

- Нет. Не наш.

- Отягчаете свою участь, гражданин. Ты? - обратился он к Толяну.

- Мы, - ответил тот.

- Фамилия?

- Иванов.

- Братья?

- Сёстры.

- Ну, всё ясно с ними. Будем передавать в отделение.

«Это не хорошо, - подумал Серега. - Ударить бы его чем-нибудь по умной голове».

Он попытался представить себе возникший план в деталях, но в этот момент в помещение с улицы вошло солнце, стряхивая с валенок снег.

- Привет! - сказало оно всем и, заметив Серегу, улыбнулось. - А ты что здесь делаешь?

Судя по тому, как вытянулись лица «окошников» и распрямились их позвоночники, Серега понял, что Славка... Ну да, тот самый, с кем они вместе жили на абитуре, уничтожая алкоголь и совращая невинных красавец... В общем, он здесь, вроде как, главный, и пусть они все заткнутся. Толяна он почему-то не узнал. Впрочем, взаимно.

Только слепой мог не заметить некоторой растерянности, повисшей в воздухе, и Славка не принадлежал к их числу. Он взял со стола незаконченный протокол и поднёс к глазам.

Сейчас он пригласит их к себе в кабинет (ведь у него есть кабинет?), и там они обсудят, как уладить это досадное недоразумение. Да, придётся слегка покаяться, взять часть вины на себя, возможно даже пойти на мировую с потерпевшим бойцом ОКО, так нелепо попавшимся под руку...

- Давно взяли? - поинтересовался Славка

- Только что.

- Пьяные?

- Еле на ногах стоят.

Славка поднял на Серегу глаза, полные праведного гнева.

- Как же ты мог?

Листок опустился обратно на стол.

- Фамилия у него не Иванов.

- Знаем.

- Ну, тогда оформляйте.

- В вытрезвитель везти?

- Не надо. Ему драки для отчисления вполне хватит. А второй?

- С ним вместе был.

- Понятно. Заканчивайте с обоими. Не тяните. Сейчас по всему «студгородку» самое весёлое начнется.

- Есть!

До Сереги стало медленно доходить происходящее, единственным положительным моментом которого проглядывало то, что поход в отделении отменялся. Как-то даже обидно.

- Слава, - тихо позвал он. - Помощь не нужна?

«Окошники» напряглись, предположив, что клиент намеревается скандалить.

- Кровью готовы искупить. Полобщаги к тебе приведём. Или даже всю. А потом — выпьем за победу! Помнишь, как в старые добрые времена?

Но Славка оказался крепким орешком.

- Отвечать за свои поступки нужно уметь, - веско сказал он и вышел.

Глава 13. В ожидании казни

Два оставшихся выходных были дарованы народу, чтобы плавно выйти из штопора и подготовиться к продолжению трудовой жизни. Некоторые так и поступили. Уже с самого утра девятого числа в коридорах попадались отдельные студенты, бегущие с чистыми листками будущих рефератов. Снова появился спрос на ватман и готовальни. Особо ретивые листали учебники и делали на полях пометки.

Но попадались и такие, кто не мог или не хотел смириться с окончанием праздников. Они наивно полагали, что веселье будет длиться вечно, пока не оскудели закрома.

Атилла был нарасхват в обоих лагерях. Пробегая мимо комнат, где продолжались попойки, он не отказывался от приглашения пропустить стаканчик-другой, но буквально через несколько минут его уже видели склонённым над хитроумной задачей из учебника по высшей математике.

- Готово! - объявлял он, протягивая ошарашенному студенту решение.

Тот внимательно изучал его и восклицал:

- Ответ правильный. Но я ни хрена не понял.

- Что же здесь непонятного? Вот формула, вот значения, вот результат.

- Мне бы так научиться, - мечтал студент. - Посоветуй что-нибудь.

- Начни с азов, - уверенно говорил Атилла.

- Как это?

- Ну, допустим, квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов.

- И как это мне поможет?

- Морально, друг мой. Почувствуешь себя человеком.

Что тут скажешь? Только и приходилось разводить в недоумении руками. Видать, наш здоровяк и на нарах умудрился провести время с пользой.

Кастеляну* Коле он помог завершить замысловатый чертёж по теоретической механике, над которым тот безрезультатно трудился аж с сентября.

* Кастелян - это не армянская фамилия. Так в общаге назывался деятель, ответственный за приём и выдачу постельного белья.

- Ты гений! - возопил Коля. - Приходи ко мне в любое время. Подушки, матрацы, простыни, - соблазнительно перечислил он.

Обещание дорогого стоило. Смена белья в общаге проводилась строго по расписанию: по вторникам с десяти до двенадцати. Кто не успевал, ждал следующей недели, просыпаясь по ночам от скрежета простыней.

Атилла даже комендантше угодил: вынес на помойку мешки с извёсткой, которые лежали в коридоре с летнего ремонта и отравляли бедной женщине существование. Ни какими угрозами ей не удавалось привлечь для этого дела добровольцев. Даже согласившись помочь, они потом всё равно куда-то исчезали. А этот бык без разговоров взвалил их на плечи и вынес к чёртовой матери!

В перерывах между многочисленными подвигами Атилла читал «Малую землю»*, не известно зачем валявшуюся на подоконнике. За это и многое другое он снискал в общаговской среде авторитет. До такой степени огромный, что ни одна душа не смела интересоваться его прошлым, и тем более стучать на него как на нелегального постояльца в деканат.

* «Малая Земля» - художественное произведение Л.И. Брежнева о войне. Подлежало обязательному изучению в школьной и институтской программах.

Серёга поначалу ни к одному из течений не примкнул. Он выпал в рефлексию и лежал поэтому на кровати, уставившись в потолок, который служил ему своеобразным экраном, отражающим мысли. Толян пропадал то в 228-ой, которая пошла вразнос, то в любовных приключениях (по слухам, крайне неудачных), и поэтому утешать Серёгу никто не вызвался.

Анализируя шаг за шагом свою жизнь, Серёга пришёл к грустному выводу о том, что потратил время, отведённое ему на взросление, абсолютно бездарно.

Укрепиться в этой мысли ему помогла последняя новость: комсомольское собрание, посвящённое неспортивному поведению отдельных студентов, объявили назначенным на завтрашний вечер. В списке его фамилия стояла последней, несмотря на законы алфавита, что тоже ничего хорошего не сулило. На закуску, гады, оставили.

А ведь он обещал себе вырваться из круга проклятий, преследовавших его род.

Тюрьма в их семье являлась чем-то обычным. Его отец наведывался домой с зоны только для того, чтобы опять что-нибудь украсть и сделать мать беременной. Серёгин старший брат пошёл по отцовским стопам с четырнадцати лет. Брат отца провёл на зоне тридцать лет из пятидесяти. Дед сидел. Прадед сидел. Никакой мокрухи, но воровали они вдохновенно и неизменно попадались.

Двоюродный дядька, чудом оказавшийся в армии раньше тюрьмы, остался там на сверхсрочную и попал сторожить зэков. Но не надолго. Его поймали с какими-то продовольственными махинациями и перевели на другую сторону клетки.

Малолетним пацаном Серёга часто сопровождал мать, когда она носила передачи. Бывало, что сразу несколько пакетов — родственников-то уйма. Или они стояли на обочине, ожидая проезда зарешеченных бортовых машин, чтобы помахать руками отцу, когда того перевозили с одной стройки на другую.

Поступив в институт, Серёга ясно ощутил, что где-то свернул с протоптанной предками дороги. А теперь что? Получается, от генов не убежишь?

- Что мне теперь делать? - в отчаянии спросил вслух Серега.

Дверь в комнату распахнулась, и появившийся на пороге ББМ объявил:

- На «Чайку»* пиво завезли! На тебя брать?

Неужели это и есть ответ на вопрос?

* «Чайка» - кинотеатр, рядом с которым располагался пивной киоск.

- Бери!

Тот грустный день закончился ещё более бесславно. После пива кто-то притащил «дури», и под её воздействием Толян стал приставать к Деду Магдею, вероятно, приняв его за кого-то другого. Матрос, к чести его, на ласки не отвечал и на соблазны не вёлся. Они уснули, обнявшись, однако не сделали ничего предосудительного.

Глава 14. Беда

Борискин, лёжа на диване в гостиной, перелистывал «Капитал» Маркса. На лице его блуждал неподдельный интерес, и это казалось тем более удивительным, что за ним никто не наблюдал, и весёлых картинок данная книга не содержала принципиально. Причина же радости Борискина была проста: взятый им в библиотеке экземпляр содержал нечто большее, чем учение о прибавочной стоимости — на полях, почти на каждой странице, он обнаружил пометки карандашом. Вот они-то и поглотили его целиком.

Первое замечание выглядело тривиально: неизвестный читатель подчеркнул какую-то строку классика и написал: «Верно!!!» Но уже в следующем эпизоде он оказался не только поклонником таланта Маркса, но и бескомпромиссным оппонентом. «Сомнительно», - вывел он. А чуть ниже стояло: «Сравнить с аналогичным текстом у Плеханова». Иногда дерзкая рука позволяла себе и такие вольности: «Мысль, мягко скажем, не нова. К тому же, Аристотель выразился по этому поводу значительно ярче». Едва Борискину начинало казаться, что автор заметок всё-таки перегибает палку, как он спотыкался о такую фразу: «Гениально! Неоспоримо по содержанию и поэтично по форме».

Кем бы ни был этот странный комментатор, он заслуживал однозначного уважения. Сам Борискин, сколько ни пытался, не мог отгрызть и двух абзацев от краеугольного камня научного коммунизма. Помнится, как-то загремев в больницу по случаю удаления мениска, он нарочно взял с собой треклятый том, уповая на то, что скука и громадное количество свободного времени продвинут его в области знаний предмета. Увы! Мозг отказывался впитывать информацию и предпочитал тупое созерцания крашеной стены. Пришлось признать очередное поражение и заменить неприступного немца на родного и понятного земляка Валентина Распутина.

К чести Борискина, попыток проникнуть в суть вещей он не бросал, возвращаясь периодически к Марксу, чтобы взять его измором. Хотя бы цитат набраться — и то хлеб.

Сегодня как раз случился один из таких дней. Дело в том, что наблюдательный Борискин как-то подметил, что наиболее эффективным для изучения «Капитала» являлось состояние похмелья. Возможно испаряющийся из организма алкоголь открывал доступ к каким-то потаённым сегментам серого вещества, раскрепощал его, что ли. Но пусть учёные объясняют этот феномен — он же только пользовался им. Как электробритвой.

Накануне он вместе со всей страной завершил чествование праздника Великого Октября. Сначала на неофициальном банкете в райкоме (официоз закончился двумя днями раньше) он принял водочки. Потом, в ещё более семейной обстановке — у «первого» на дому — отлакировал это дело пивком под омуля. И вот результат: диван, «Капитал», ополовиненная трёхлитровая банка с компотом в холодильнике.

Другого позволить себе он пока не мог, благодаря вечернему заседанию, на котором ему предстояло главенствовать. Сущая мука, а надо. Это только со стороны кажется, что работа комсомольского секретаря заключается лишь в надувании щёк да в доступе к привилегиям. В реальности же она отнимает несусветное количество умственных сил, нервов и, прямо скажем, жизни. Известный факт статистики — профессиональным заболеванием руководящего работника является инфаркт.

Это простым смертным легко подрёмывать на собраниях да механически поднимать для голосований руки. А вожакам приходится не спать ночами, выдумывая, как из обычных слов сложить такую конструкцию, которая бы отвечала интересам широких слоёв населения, искрила и звала на подвиги. И благодарности за это они не ожидают никакой. Вместо неё — упрёки в карьеризме, насмешки и даже проклятья в спину.

Да и заниматься проходится чем? Каждую неделю — разбор алкоголиков и «аморалка». Чуть реже — вопросы успеваемости. Кому и что причитается, приходит сверху: скажут строгача — влепим строгача, поставить на вид — пожалуйста. Иногда, крайне редко, спускают директиву об исключении из комсомола. В основном, для тех, кто попал в вытрезвитель или учинил серьёзную уголовщину. Это автоматически означает отчисление из института и волчий билет.

Кстати, сегодняшний экземпляр, похоже, из этой оперы. Напился, при задержании оказал сопротивление, устроил дебош в опорном пункте ОКО, нанёс ущерб казённому имуществу. Ну, что с такими делать? Предупреждают их, подвергают профилактике, но они почему-то упорно живут наперекор правилам и в ущерб себе.

Господи! Голова-то как разламывается! Даже Маркс не помогает.

Борискин встал, пробрался к холодильнику, приложился к банке и не отрывался от неё до тех пор, пока животворящая жидкость струйками не потекла из уголков рта.

- Я так тебе скажу, неизвестный студент-алкоголик: не попадайся! - погрозил самому себе в зеркале секретарь, массажируя лицо и разогревая мимику. - Напился — отправляйся баиньки. А молодую свою энергию иди расходовать в спортзал. Вот так!

В прихожей заверещал телефон.

- Алло? Да, это я. Уже собираюсь. Как не ходить? А что... Ясно. Всё сделаю.

Он положил трубку и уставился в пёстрый узор на обоях. Сидеть дома до особого распоряжения. Ждать. Никуда не отлучаться. Быть готовым в любую минуту выехать в райком.

Борискин снова плюхнулся на диван и воткнул в розетку шнур телевизора. На экране появилась испуганная балерина в белом, и её тут же принялся подбрасывать в воздух партнёр по танцу. По второму каналу симфонический оркестр играл что-то протяжное и неразборчивое. Они что, с ума посходили?

Его рука потянулась к выключателю, но симфония неожиданно прервалась, и вместо дирижёра появилась сначала заставка «Интервидения», означающая, что сейчас будет сделано объявление государственной важности, а затем — взволнованный диктор.

- Товарищи! - произнёс он. - Центральный Комитет КПСС, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР с большим прискорбием сообщают, что утром 10-го ноября 1982-го года внезапно скончался Леонид Ильич Брежнев, генеральный секретарь Центрального Комитета КПСС, председатель Президиума Верховного Совета.

Борискин вернулся на кухню, откупорил зубами початую бутылку коньку и основательно приложился к горлышку. Теперь он имел на это полное право.

Примерно в то же время, или чуть позже, Серёга стоял у дверей аудитории, где предполагалось свершиться заседанию комитета комсомола, и ждал начала экзекуции. Он решил прийти загодя, чтобы обдумать линию поведения и защиты. Хотя, по правде говоря, он и сам не находил достаточного количества аргументов в своё оправдание.

Его грустные мысли прервал парень, снявший объявление с дверей.

- Комитета не будет, - пояснил он свои действия. - Иди домой.

- Кто сказал? - не поверил Серёга, хотя он и знал паренька с самой честной его стороны.

- Не до тебя теперь, - ответил, едва не плача, тот.

- А что случилось?

- Брежнев умер.

Невероятная весть всколыхнула человеческие массы от Калининграда до Камчатки. По всей огромной стране люди замерли у телевизоров, слушая те же самые простые слова, что и Борискин, но смысл их, трагический и ясный, не доходил до большинства из них. И не удивительно — ведь выросло целое поколение, не помнящее никого другого, кроме Леонида Ильича. Когда снимали Хрущёва, Серёга, например, находился в том блаженном возрасте, когда ему позволялось безнаказанно портить полезные предметы.

Волна горя покатилась дальше, пересекла границу и затопила загнивающий Запад, повергнув его население в шок. В Южной Америке объявили часовой мораторий на производство героина. В Африке проснулся вулкан на озере Титикака. В странах социалистического лагеря слышались стоны и скрежет зубов.

Убитая катастрофой пионерка Зина из далекого Кучково написала такие стихи:

У меня перед глазами

зал Кремлевского дворца.

Возлегает перед нами

человек с душой бойца.

Человек партийной чести,

он не раз бывал в бою

и вошёл со мною вместе

в биографию мою.

Мы дышали каждым словом.

Был доклад его таков,

что слетались, словно совы,

люди всех материков,

люди разных поколений,

всех народов, наций, рас...

Был бы жив товарищ Ленин,

он бы плакал вместо нас!

Общага напоминала муравейник во время нашествия юннатов. Студенты метались по коридорам и взахлёб пересказывали друг другу содержание последних новостей — наверное, рассчитывали найти кого-нибудь, кто только что выбрался из бомбоубежища. В затхлом воздухе коридоров висела откровенная паника, заставляя учащённо биться сердца и делая потными ладони.

Молодёжь сбивалась в кучи, строила предположения и порождала слухи. Кому-то казалось, что нужно написать коллективное письмо в ЦК с соболезнованиями, кто-то видел выход в немедленном общем собрании в «красном уголке». Практически настроенные люди заперли на ключ свои чемоданы и надели по двое джинсов, что бы их ненароком не упёрли, пользуясь возникшим хаосом.

По небу бродили хмурые тучи, готовые в любую минуты извергнуть из себя осадки, а может, и огонь.

- Что теперь будет?! – в отчаянье воскликнула Юля.

- Война!!! – отчетливо сказал кто-то.

Все, как по команде, повернули головы в направлении голоса и увидели тёмный силуэт, стоявший в проёме входной двери.

Глава 15. Оракул

Аркаша являлся, в некотором роде, достопримечательностью общаги. Серой молчаливой тенью он бесконечно слонялся по комнатам — из одной в другую. Так что уже никто и не помнил, откуда он взялся, где сам живёт и на каком курсе учится. Заходя в гости, он обычно приземлялся на краешек стула и сообщал:

- Я у вас тут посижу.

На него не обязательно было обращать внимания. Частенько о нём забывали и вспоминали лишь тогда, когда, собираясь спать, подходили к выключателю погасить свет. Будучи обнаруженным, Аркаша молча вставал и удалялся восвояси.

Если за время его присутствия в комнате случался ужин, он подсаживался к столу, брал ложку и принимался меланхолично работать этим миниатюрным экскаватором, производя обвалы в горе жареного картофеля или сверля дыры в куче склеившихся макарон. Содержимое сковороды заканчивалось, и Аркаша так же молча и грустно покидал комнату до следующего раза.

Иногда, впрочем, он разнообразил свой репертуар.

- Я на гитаре поиграю, - говорил он и принимался мучить струны хозяйского инструмента.

Мелодии у него выходили тихие и неразборчивые, как степной ветерок в разгаре лета. Под них хорошо штудировались конспекты и вычислялись формулы. Казалось, в такие минуты Аркаша не замечал происходящего вокруг. Опрокинь на него кастрюлю с кипятком — головы не повернёт.

Но самое интересное его свойство заключалось в том, что он умел предсказывать будущее. Причём, не какое-нибудь отдаленное, на миллион лет вперёд, а такое, в которое можно было буквально уткнуться носом.

- Завалишь завтра физику, - мог неожиданно произнести он, слизывая масло с ножа. - Лучше и не ходи.

И точно. Что бы после этого ни делал бедный студент, на результате его действия никак не отражались.

- Письмо тебе скоро будет, - говорил он другому, соскребая остатки сгущёнки с жестяной консервной стенки. - Из дома.

И уже на следующий день счастливцу приносили долгожданный конверт.

Он безошибочно, с точностью до минуты, угадывал, когда по комнатам пойдёт «сантройка», а что касается деканатовских проверок, то он чуял их приближение, едва эта мысль закрадывалась какому-нибудь преподавателю в голову. Рассказывали, что однажды он предостерёг товарищей от пьянки и тем самым спас их от неминуемого отчисления — в тот вечер в общаге состоялась настоящая облава по случаю месячника трезвости. С натасканными на алкоголь собаками и передовиками производства из лучшего в городе вытрезвителя.

- Мать у него цыганка, - по секрету сообщали одни.

- Нет, - возражали другие. - Он телепат невиданной силы.

Но все стороны единогласно испытывали высочайшее доверие к его словам. Поэтому, едва Аркаша объявил во всеуслышание войну, как не осталось ни одного человека, не согласного с этой точкой зрения. Разнились лишь эмоции и практические выводы.

- Эх! - вздохнул Атилла. - Только мирно жить начали!

Юлины глаза увлажнились и заблестели, а Дед Магдей огорошил всех таким откровением:

- Я вам вот что скажу, - громыхнул он. - Если начнут бомбить, то наш город — один из первых.

Успокоил, что называется. Народ ждал мотивировки, и она последовала незамедлительно.

- У нас машиностроительный завод — раз. Авиационный — два.

- Мясокомбинат! - подсказал кто-то.

- Заткнись!

- Мы — крупный транспортный узел. Через нас идут все основные грузовые потоки с Запада на Восток.

- И обратно!

- Ну и что? Москва хуже что ли?

- Не хуже, но начнут с нас.

Поднялся галдёж, где каждый хотел высказаться и не желал слушать ближнего своего.

- Студенты! - одёрнул спорящих Толян. - Мне нельзя разглашать, но в данной ситуации не вижу другого выхода. Знаете ли вы, что в этом городе есть ещё два секретных объекта?

- Каких?!

- Во-первых, защитный купол. На случай ядерного удара. Мы строили фундамент для такого же на Дальнем Востоке, - добавил он, чтобы снять возможные ехидные вопросы, ставящие под сомнение его осведомлённость.

- Получается, нам боятся нечего, - ободрился Шнырь. - Раз купол.

- Не совсем так, - покачал головой Толян. - Здесь находится только генерирующий элемент, а сам купол разворачивается над Уралом. Так что бомбить начнут именно такие зоны. Сколько их по стране, даже я не могу сказать.

- Силовое поле? - предположил ББМ.

- Да кто его знает.

- А второй?

- Что второй?

- Ну, ты сказал «два объекта».

Толян спохватился.

- Да. Второй — завод по производству лазерного оружия.

- Для разрушения купола, - сострил Серега, но Толян мастерски проигнорировал его реплику.

- Об этом даже в «Науке и технике» писали. Думаете, что тогда произошло на Даманском?*

- Что?

- Испытания! Два дня с китайцами насмерть бились, пока из генштаба приказ не пришел. Один выстрел — и три тысячи трупов. Они сразу сдались.

* Пограничный конфликт между СССР и Китаем в 1969 году.

После таких откровений только дураку могло показаться, что этот мир кто-то сможет спасти.

Глава 16. Поминки

Согласно древнего русского обычая 226-ая затеяла совершить тризну. По-взрослому, со всеми положенными атрибутами мероприятия. 228-ая вызвалась участвовать. Посередине стола поставили накрытый ломтем чёрного хлеба стакан водки, щедро наполненный до краёв. Пятилитровая кастрюля киселя с воткнутой в неё поварёшкой покоилась чуть с краю. Юля напекла блинов, а Лёха собственноручно приготовил кутью. Правда, без изюма. Где же его взять зимой в Сибири-то?

- Не чокаясь! - предупредил Дед Магдей и первым опорожнил свой сосуд.

Вслед за ним выпили и все остальные, и даже Лёха влил в себя грамм десять. А со стены на них смотрел обтрёпанный, в дырках от гвоздей, портрет Леонида Ильича, и навевал ностальгию.

Получив свою первую стипендию в размере сорока рублей, Серега с товарищами основательно задумался над тем, как её истратить. Нежный юношеский жирок, накопленный в родительском доме, ещё не растаял, и потому мысли о будущем не наполняли его «свинцовой заботой»*. Похоже, с теми же проблемами столкнулись и его тогдашние соседи по комнате — Лёха (тот самый), а так же Костя и Артур, впоследствии сошедшие с марафонской дистанции получения высшего образования. Таким образом, участь денежных средств, выделенных им государством на пропитание, была решена.

* Строки из Саши Черного.

Дождавшись окончания занятий, они вчетвером отправились в центральный универмаг, чтобы купить магнитофон. В сто шестьдесят рублей они легко уложились, и даже осталось ещё два целковых. Спрятать их в общую копилку на чёрный день почему-то никому не пришло в голову, и они битый час слонялись по городу с тяжёлой коробкой на плечах в поисках надёжной инвестиции этой баснословной суммы.

Задача перед ними стояла не из лёгких.

Канцелярские товары они сразу отмели — их и так хватало. Из одеколона продавался только «тройной», но зачем им двадцать бутылок? Разве что пару килограммов гвоздей. Или метр клеенки — застелить стол. А может, набор гранёных стаканов? Вещь в хозяйстве крайне нужная. Жаль, на тот момент они перешли в разряд дефицита. Фарфорового поросёнка?

Наконец, судьба привела их в книжный магазин. Наряду с гениальными произведениями Франческо Ибаррури и «Выращиванием картофеля в северных условиях», там продавались: полное собрание сочинений В.И. Ленина в пятидесяти томах, материалы съездов КПСС, начиная с двадцать второго, а также многочисленные попытки советских прозаиков правдиво описать окружающую действительность, не вступая в противоречия с логикой и совестью, и не скатываясь при этом в поэзию. Здесь же, за пуленепробиваемым стеклом лежали томики Гюго и Бальзака, реализуемые по талонам, которые, в свою очередь, давались в обмен на макулатуру.

Всё шло к тому, чтобы злополучные два рубля так и сгнили в кармане, но тут ребята увидели его.

Увешанный до самых бровей орденами и медалями, он взирал на них по-отечески тепло, а его мудрая, располагающая к себе улыбка проникала, казалось, в самые сокровенные уголки души, погребённые под толстым слоем патриотизма. Талантливый художник смог донести до зрителя и его неустанную заботу о советском народе, и интеллектуальную мощь, и неисчерпаемую харизму, и закалённую в боях с врагами волю. Джоконда с ним рядом не лежала.

За превосходную по качеству и бесценную по идейному смыслу репродукцию с них взяли всего шестьдесят восемь копеек. Получив сдачи причитающиеся рубль тридцать две, Серега тщательно пересчитал их и спросил товарищей, какие будут дальнейшие предложения. И тут неожиданно на помощь пришёл Костя, которому в этих цифрах почудилось что-то до боли знакомое. И точно: в ближайшем гастрономе они обнаружили на полке бутылку яблочного вина, которая стоила ровно рубль тридцать две и ни копейкой больше.

Удивившись такому совпадению, они приобрели товар, а несознательный Артур высказал предположение, что изначально, мол, планировалось продавать портрет вместе с яблочным вином за два рубля — в нагрузку. Объяснить, почему проект не состоялся, он не сумел. Болтуна одёрнули, и Костя открыл бутылку, которая выстрелила лучше всякого шампанского и забрызгала тротуар густой зелёной пеной в радиусе двух метров.

Другой бы на его месте растерялся, но Костя обладал невиданной стойкостью характера, несмотря на личный вес в сорок пять килограмм. После того, как он оставил все свои зубы на границе с Монголией, потому что не всегда получалось увернуться от увесистого дембельского кулака, застать его врасплох было совершенно невозможно. Он аккуратно протёр горлышко бутылки носовым платком и приложился к сосуду.

- Отличное вино! - похвалил он, когда судороги на лице улеглись. - Кислит немного, но это такой сорт яблок. Я знаю.

Бутылку пустили по кругу. Лёху стошнило, едва он понюхал содержимое. Сереге посчастливилось затолкать в себя целый глоток. Правда, с тем же печальным результатом. А Артур допил остатки, и по его лицу они ничего понять не смогли.

Леонид Ильич не осуждал их за содеянное.

Он вообще, надо сказать, оказался парнем хоть куда. Повешенный над тумбочкой с новым магнитофоном он терпеливо и одинаково сдержанно переносил и «Машину Времени», и «Карнавал», никогда не выдавал ребят блюстителям правопорядка, если случалась попойка, и за это они дорисовали ему от руки ещё одну звезду «Героя». К тому же они испытывали великое чувство благодарности к генсеку за бесплатное образование и дешёвую водку, за мир во всём мире и свежий анекдот на каждый день, за Байкало-Амурскую магистраль и песни Высоцкого. Народ, заходивший к ним в гости, смолкал в благоговейном ужасе, глядя на вождя, так запросто поселившегося среди обычных студентов.

Конечно, и у него имелись недостатки. Иногда он прерывал спортивные репортажи своими визитами на Кубу или в Индию, и тогда студенты в надежде показа матча хотя бы в записи, терпеливо ждали окончания церемонии, наблюдая, как он целуется с Фиделем Кастро или Индирой Ганди. Там тоже, кстати, было чему поучиться.

В последнее время он явно сдал, но ему кололи препараты, стимулирующие государственную деятельность, и жизнь продолжалась. И вот вдруг, в одночасье, его не стало.

Эх, Леонид Ильич!

Короткий выдох. Глоток. Краюха ржаного хлеба перед носом. Студенты приуныли. Скисли. Но долго это продолжаться не могло. Согласно древней традиции, все поминки на Руси рано или поздно заканчиваются танцами. Вот и здесь настал момент, когда потребовалось внести свежую, положительную струю. Шнырь, пошатываясь, поднялся со стула и произнес речь:

- Товарищи! - сказал он. - Мне тяжело. Мне, наверное, тяжелее всех. Вот эти самые глаза, - он ткнул себе пальцем в лицо. - Помнят, как хоронили товарища Сталина, и товарищ Маленков потерял сознание у гроба. Но если мы сейчас не прекратим истерику и не соберёмся с мыслями, я лично вылью эту гадость в унитаз. Враг только и ждёт, чтобы мы, слабые и жалкие, сдались ему на милость. Не выйдет!

- Живыми не дадимся! - поддержал его нестройный хор голосов.

- Мы не будем сидеть, сложа руки. Мы обязаны сделать упредительный ход, которого от нас никто не ожидает.

- Какой?! Какой ход?!

- Мы создадим отряд!

- Правильно! Бей фашистов! - прокричал ББМ и без чувств завалился в промежуток между кроватями.

Глава 17. Комиссар

Ваня Жилкин, хоть и не принадлежал к общаговской братии, большую часть времени проводил именно там, в гостях у кого-нибудь из своих одногруппников. Он чувствовал в том насущную необходимость, потому что общага давала ему возможность всегда болтаться на виду у огромного количества людей.

Откроем маленькую тайну: он мечтал стать руководителем, но пока не подобрал ещё ключей к заветной двери.

Отец Вани принадлежал к касте пролетариев. И мама его уродилась пролетаркой. Работали они на одном заводе, где, к слову сказать, и познакомились. Без малого двадцать семь лет назад. В СССР рабочие считались привилегированным сословием. Инженер получал вдвое меньше и при этом постоянно рисковал впасть в немилость за какое-нибудь неосторожное движение технической мысли. Но такая примитивная арифметика не убеждала Ваню. Он интуитивно чувствовал, что в ней крылся подвох.

Присматриваясь к окружающему миру по мере взросления, он выяснил для себя поразительную вещь: в бесклассовом советском обществе, помимо никому не интересной интеллигенции, существовали отдельные категории граждан, которым разрешалось, скажем так, несколько больше, чем остальным. Их поведение не укладывалось в каноны, описанные Марксом и Лениным, но сами они существовали, подобно объективной реальности, данной нам в ощущении.

Ваня самостоятельно произвёл их классификацию — благо у него имелся опыт аналогичной работы, приобретённый в кружке юннатов. Получилась весьма любопытная картина.

Род «партийные работники» безусловно являлся самым «жирным» и солидным среди всех прочих. Они ездили в чёрных «Волгах» и пользовались государственными дачами. Семейство «хозяйственные деятели» рулило заводами и фабриками. Им тоже полагался транспорт, а дачи они легко могли купить себе и сами. Отряд «военные» выглядел значительно проще, и Ваня отмёл его сразу. А вот подотряд «госбезопасность» сулил немало выгод, как в плане материальном, так и в духовных пустяках. Им, законспирированным и принципиальным, позволялось подходить на улицах к врагам советского строя и предъявлять «корочки», вызывая обмороки.

И Ваня сделал для себя очевидный выбор.

Первым шагом к осуществлению замысла стало поступление в институт. Профессия его не слишком интересовала — лишь бы конкурс поменьше да народа побольше. В серой среде и выделиться легче, а количество подчинённых автоматически добавляет руководителю вес.

Едва отсидев пару месяцев в аудиториях, он пришёл в партийный комитет института и честно заявил, что без Партии не мыслит жизни.

- В армии служил? - спросили его.

- Нет.

- Награды имеешь?

- Второе место на олимпиаде по математике в девятом классе.

- Хм. Рекомендации райкома комсомола?

- Только тренера по шахматам.

- Тогда поработай ещё, - сказали ему, - и приходи на следующий год.

Неудача не сбила Ваню с толку. После первого курса он записался в стройотряд и согласился занять там вакансию комиссара. По слухам, должность эта являлась не столько престижной, сколько хлопотной. Но он прекрасно понимал, что ему для старта необходимо заработать очки.

Стройотряд, при непосредственном участии Ивана и, даже в какой-то мере, под его идейным руководством, всё лето расчищал коровники от дерьма на северных просторах страны, а по окончании срока Ване самым вульгарным образом набили лицо. И не кто-нибудь, а свои же. Стройотряд, как тогда выражались, «пролетел». Вместо обещанных двух тысяч рублей им заплатили всего по четыреста целковых. Вот и расплачивался актив ССО натурой за неумение работать с финансами и большими дядями, составляющими договора и сметы. Положа руку на сердце, Ваниной вины не набралось тут и на копейку. В его обязанности входило лишь личным примером заражать коллег и собирать с них членские взносы. Это командир с мастером чего-то там намудрили, но кто же будет разбираться в нюансах? Вот под горячую руку Ване и досталось.

Правда, не совсем безрезультатно. Осенью ему вручили почетный значок ЦК ВЛКСМ «Молодой гвардеец 11-ой пятилетки», и он по горячим следам побежал с заслуженной наградой к парторгу.

- В армии служил?

- Нет.

- Награды имеешь?

Ваня выложил на стол аргумент.

- Молодец! - похвалил его парторг. - Так держать! Приходи через год.

После этого разговора Ваня сильно озадачился и выдумал новую сногсшибательную комбинацию. Он явился к известному на весь город секретному зданию на улице Литвинова и, просунув голову в стеклянное окошечко, прошептал сидевшему там дежурному:

- Мне нужно поговорить с кем-нибудь из ваших.

- По какому вопросу?

- По вопросу государственной важности.

Его провели в кабинет на втором этаже, где под портретом Дзержинского сидел молодой человек в гражданском.

- Рассказывайте, - предложил он.

И Ваня излил ему всё, о чём знал сам, стараясь не упустить ни одной детали. И про то, как командир ССО обманом заманил в постель дочку директора колхоза. И про то, как двое студентов нашли поле с коноплей, и потом весь лагерь хохотал до утра над кучей строительного инвентаря. И про то, что назначенный в отряд доктор лечил студентов от поноса страшной смесью водки и поваренной соли. Не забыл он отметить и некоторые идеологически невыдержанные высказывания отдельных студентов, а также сдал пофамильно всех факультетских фарцовщиков, торгующих на переменах американскими джинсами.

- Молодец! - в который уж раз Ваня услышал по своему адресу. - Мы свяжемся с тобой в самое ближайшее время.

Потянулось ожидание. Ваня каждый день по два раза проверял почту и старался первым подбегать к телефону, когда раздавалась его трель. Но звонили всё те же приятели отца, а из почтового ящика он продолжал вынимать «Правду» и местную газету, пользовавшуюся популярностью за программу телепередач.

«Нужно быть активнее, - догадался он. - Говорить мы все горазды, а проявить себя в настоящем деле не каждый способен».

Он записался в отряд народной дружины, где поразил командира тем, что вызывался патрулировать улицы ежедневно, тогда как всех остальных «добровольцев» приходилось буквально отлавливать сачком.

Ваня прослыл дружинником нетерпимым к нарушителям социалистического правопорядка и особенно — к трамвайным «зайцам». Он отлавливал их десятками и сдавал в опорный пункт. «Зайцев» поначалу штрафовали, но потом закончились квитанции, и Ване пришлось с охотой завязать.

Странно, но и эта его деятельность осталась незамеченной наверху.

В тот страшный день он примчался в общагу, как только услышал трагическую новость, чтобы слиться с коллективом в едином горе. Он вместе со всеми меланхолично поднимал стакан и сдерживал подступавшие слёзы, пока Шнырь не разродился идеей отряда. Она вспыхнула в Ваниной голове ярким огнём фейерверка.

«Вот он — шанс! - подумал Иван. - Шнырь — толковый мужик, но он чужой. Нужно брать бразды правления в свои руки, пока это не сделал кто-нибудь другой».

- Поддерживаю! - вскричал он. - Но мы не должны быть столь прямолинейны в наших действиях. Я предлагаю условно назвать отряд «инициативной группой сопротивления врагам Страны Советов».

- Браво! - крикнул Атилла, а Шнырь обнял Ивана, как брата.

- Так выпьем же за нашего командира!

Те, кто мог стоять на ногах, полезли к Ивану чокаться, и он понял, что план сработал.

- Не, это здорово придумано! - уже в коридоре, куда они вышли освежиться никотином, прошептал ему на ухо Шнырь. - Враги придут, а тут — не кучка разрозненных идиотов, а сплочённая и обученная гвардия. Только есть один маленький нюанс...

Шнырь посмотрел вокруг, убедившись, кто их никто, кроме Атиллы, не слушает.

- Какой?

- Поверь старшему товарищу, - зашипел ему в ухо Шнырь. - На слова людей полагаться нельзя. Был у нас такой случай на зоне. Собрались мы как-то соскочить...

- Чего сделать?

- Ну, то есть дёрнуть от хозяина. Понимаешь? Большая кодла организовалась — человек пятьдесят. Договорились, когда, где. План разработали. А как дошло до дела — никто и не пришёл.

- Почему?

- Возможно, по семейным обстоятельствам. Или навалили в штаны со страха — точно не знаю.

- Не буду столь категоричен в оценках, - вставил добродушный Атилла. - Но в данной конкретной ситуации позволю себе согласиться с опасениями своего друга.

- Что вы предлагаете?

- Составить список и дать его на подпись, - подсказал Шнырь. - Всем. Без исключения.

- А получится?

- Да ты не волнуйся. Техническую сторону мы берём на себя.

Глава 18. Простые формальности

В ту ночь многие астрономы отметили необычную активность звёзд. Через тугую атмосферу к Земле рвались неизученные наукой частицы и всё норовили кого-нибудь облучить. Вероятнее всего, именно поэтому дежурному обсерватории Пулково пришлось лишний раз протереть главную линзу, а нашим студентам привиделись диковинные сны.

Лёха куда-то летел на воздушном шаре. Мимо величественно проплывали лохматые облака и заснеженные горы. Хищные птицы тащили в клювах еду для своих голодных птенцов. Ветер потряхивал корзину, испытывая её на прочность, монотонно подвывал и заставлял слезиться глаза.

«Ещё перевернусь, чего доброго», - подумал Лёха, но тут ему посчастливилось ухватиться рукой за свисающий канат.

Он примотал его к корзине, а сам перевалился через борт, оказавшись на ровной каменистой площадке. Подняв голову, он с удивлением обнаружил неподалёку компанию девчонок, сидящих вокруг костра. Совершенно голых, но почему-то не стесняющихся своего неприличного вида.

- Давай к нам! - позвали они.

Лёха подошёл к ним поближе и присел на корточки, протянув руки к огню и стараясь не смотреть в их сторону. Но амазонки, видимо, ждали от него более активных действий. Они обступили его со всех сторон и принялись без разрешения стаскивать с него одежду.

Он честно пытался сопротивляться, но всем прекрасно известно, как трудно порой во сне осуществить задуманное. Брюки в мгновение ока слетели с него и — о, ужас! — под ними оказались ещё одни, точно такие же, как и первые. Девушки тоже слегка удивились, но это не помешало им произвести насилие над парнем повторно. И что бы вы думали? С тем же результатом! Лёху облепили бесконечные штаны, как листья капусту.

ББМ, между тем, слонялся по сказочному лесу, раскрашенному в ласковые шизофренические цвета. Кругом бушевала весна, парили мохнатые мотыльки, мельтешили в воздухе полногрудые феи. Он даже пожалел, что не взял с собой сачка. Был у него такой в детстве. Зелёный, рваный.

На поляне, в тени огромного мухомора шло собрание лесного народа. Обворожительная эльфица докладывала об успехах и раздавала подарки отличившимся. ББМ с удивлением услышал и свою фамилию. Правда, он толком не понял, за что ему полагалась награда. Но разве же это важно?

- Проси, что хочешь, - сказала фея. - Исполнится любое желание.

Настал момент, к которому ББМ тщательно готовил себя с самого детства, поэтому список свой он выверил до мелочей. Его-то он и собирался огласить перед собравшимся. Однако, как он ни тужился, не мог произнести ни слова. Рот его совсем не открывался, словно кто-то зашил его нитками. ББМ поднес к губам ладонь и ощутил, холодея, суровые стежки, беспощадно притянувшие челюсти друг к другу.

Дед Магдей сидел на стуле возле стены в каком-то полутёмном коридоре, уходившем в бесконечность. Сколько хватало глаз, он видел лишь таких же, как он, людей, смиренно опустивших головы, словно ожидавших чего-то. Тусклость освещения не позволяла Деду разглядеть их лица, но он почему-то заключил, что знакомых среди них нет — иначе бы они давно обратили на него внимание и поприветствовали.

Матрос внутренним чутьём понял, что ждать придётся долго. Похлопав себя по карманам в поисках курева, он достал из найденной пачки папиросу, размял её и замер с раскрытым ртом — возникший неизвестно откуда человек навис над ним и произнёс сиплым басом:

- На вскрытие кто последний?

От неожиданности Дед Магдей выронил папиросу.

- Чего? - не понял он и в тот же самый момент увидел, как вся очередь обратила к нему свои недружелюбные взоры.

В одном из них, сидевшем от него через два стула, он вдруг различил самого Брежнева. Тот, правда, очень сильно изменился: помолодел, что ли, волосы его стали длинными и белокурыми, но не признать в нём бывшего генерального секретаря смог бы только кто-то совершенно невменяемый. Постойте! А кто там дальше? Да это же Суслов Михаил Андреевич! А рядом с ним — Косыгин!

- Здесь какая-то ошибка! - закричал Дед Магдей, когда весь ужасный смысл происходящего раскрылся перед ним. - Я не умер!

И отчаянный крик его наполнил 228-ую.

Сон Железного раскрывал ту же инфернальную тему, но несколько в другом ракурсе. Он шёл во главе похоронной процессии. Кого провожали в последний путь, он не знал, равно как и почему ему поручили нести хоругвь с изображением маршала Жукова. Чуть сзади плелись безутешные родные и близкие неизвестного усопшего, а за ними медленно катила поливальная машина. И что странно — гроба нигде по близости он не замечал. Многочисленные гости, бредущие за «поливалкой», скользили на свежеприготовленном льду и падали, беспомощно хватаясь руками друг за друга.

«Нужно идти быстрее, - сказал сам себе Железный. - А то так и конечности отморозить недолго».

Он прибавил шаг, но потом и этого ему показалось мало, и, в конце концов, он побежал. Толпа устремилась за ним. Хоругвь пришлось позорно бросить.

Серега стоял у школьной доски, соображая, как ему правильно ответить на поставленный учителем вопрос:

- Зачем ты избил Селёдкина?

Ответа ждали сидевшие за партами ученики и какие-то подозрительные тени по углам. Серега испытывал адские муки, вспоминая, кто такой Селёдкин и почему этому парню так не повезло.

«Что я здесь делаю? - вопрошал он себя. - За что? Ведь я же окончил школу и, помнится, даже поступил в институт».

Потом услужливый мозг давал ему подсказку:

«Ты просто спишь, - говорил он. - И тебе это снится».

Ну, конечно! Вот в чём дело!

Серега тут же расслаблялся и начинал хамить учителю — всё равно он ненастоящий. И сон тут же отступал. Серега просыпался, потягивался на кровати, вставал и шёл на занятия в школу, с ужасом осознавая, что на этот раз всё происходит на самом деле. Разорвать бредовую петлю сновидения ему никак не удавалось.

Толяну тоже пришлось несладко. Он вдруг обнаружил, что всё его тело заросло какими-то перьями, наподобие птичьих. Мало того, что они торчали из самых неподходящих мест, так ещё и оказались разноцветными. Допустить, чтобы кто-либо из знакомых увидел его в таком неподобающем оперении, он не мог. Оглядевшись по сторонам, он украдкой стал выдёргивать перья, на месте которых тут же вырастали новые.

Ужас! Ужас!

И только Шнырь с Атиллой не спали в эту ночь. Они готовили список отряда. Шнырь, вооружившись линейкой, расчерчивал на столбцы и строки белые листки, а Атилла подавал ему остро заточенные карандаши. Горела настольная лампа, деликатно повёрнутая к стене. Поскрипывали зубы, раздавалось невнятное мычание.

Около трёх часов ночи, выполнив до конца эту нелёгкую работу, приятели вышли из комнаты и двинулись по коридору, приступив к осуществлению второго этапа замысла.

Они заходили без стука в двери, не запертые на замки, и барабанили пальцами в остальные, изобретая по ходу какой-нибудь сложный ритм. Давно замечено, что на обычный стук люди реагируют подозрительно, но стоит только подойти к этому делу творчески, как перед вами раскрываются самые невероятные тайники.

- Что? Где? Кто? - реагировали спросонья студенты.

- Тут расписаться надо, - говорил Шнырь.

И большинство не задавало никаких дополнительных вопросов, ставя закорючку напротив своей фамилии, на которую услужливо указывал им Атилла. Но попадались и такие, которые умудрялись спросить:

- Зачем?

- Родина в опасности, - отвечал Шнырь, и тут уж сомнений ни у кого не возникало.

Попался лишь один уникум, который внимательно прочитал бумажку и сказал:

- Отказываюсь.

- Почему? - спросили Аркашу друзья.

- У меня личные объективные причины, - признался тот.

Примерно к половине пятого утра обход завершился. Друзья просто валились с ног от усталости, но Атилла не поленился и вручил драгоценный документ лично Ване Жилкину, отыскав комнату, где тот остался ночевать.

- Вот список, - торжественно поведал Атилла плохо соображающему командиру. - Береги его. Спрячь куда-нибудь подальше. Лучше всего — у себя дома. А то тут мало ли что, в общаге-то.

Ваня машинально засунул бумагу под подушку и снова вернулся ко сну. Но последние слова Атиллы не растворились в глубинах Космоса — они прочно осели в Ванином подсознании, так что за судьбу документа переживать не стоило.

Точно так же, как и за остальных бойцов.

- Что это было? - спрашивали студенты поутру, вспоминая неясные силуэты у своих кроватей.

Узнав правду, некоторые из них впадали в панику, некоторые не верили, но и те, и другие смирились с неизбежным. Информация о стихийном отряде, на удивление, не просочилась за пределы здания.

Глава 19. Перекупщик

Очкарика с мутным взглядом, который так удачно попался тогда на пути нашей авантюрной парочке, звали Фарой. Погоняло это он получил за одноглазие, прикрытое линзами, и яркий импортный фонарик, который неизменно носил с собой, чтобы даже темнота не могла помешать осуществлению его сомнительной деятельности.

В городе его знали абсолютно все. И не удивительно, ведь он каждый день торчал у дверей ювелирного, предлагая населению альтернативные услуги в сфере покупки и продажи побрякушек. Несмотря на единственный глаз, он безошибочно определял в подошедшем клиента, и мог рассказать ему прошлое, будущее и настоящее не хуже самой отпетой цыганки. К нему обращались те, кто хотел продать свои ценности подороже, если государственный прейскурант на скупку драгметаллов не отвечал их запросам. А Фара мог накинуть на товар десятку-другую с ходу, и с деньгами никогда не жульничал.

Находились, правда, такие, что недовольно ворчали при виде коммерсанта и норовили испортить ему биографию.

- Развелось спекулянтов! - говорили они и звонили в милицию.

Иногда вслед за этим приезжал наряд и забирал Фару в отделение. Но на следующий день он, как ни в чем не бывало, снова стоял на своём посту и обихаживал нуждающихся.

Секрет успеха его предприятия заключался в отсутствии конкуренции и правильной организации тылов. Во-первых, он ещё до того, как ушёл на заслуженную инвалидность, официально работал кочегаром в котельной. Так что статья за тунеядство ему не грозила. Во-вторых, начальник районного отделения милиции регулярно получал от него плотные конверты с отчётами о проделанной работе.

Не обручальными кольцами едиными промышлял Фара. Ему приносили и полуфабрикаты в виде золотого песочка, и с валютой баловаться доводилось. Не брезговал он и ростовщичеством, заменяя собой и банк, и ломбард одновременно. В общем, хватало всем, кто с этого кормился и прилагал усилия, чтобы оно и дальше процветало.

Ни денег, ни товара он никогда сам не носил, а поручал это дело своему напарнику — лилипуту Жоре, с отличием закончившему цирковое училище. Жора появлялся только в финальной сцене, после тщательной проверки чистоты поля, всегда готовый к какому-нибудь фокусу. Если бы и нашёлся желающий, то вряд ли бы ему удалось поймать таких талантливых артистов с поличным.

Поэтому недоумение и гнев Фары по случаю дерзкого налёта не поддавались описанию простыми словами. С наглостью необычайной его раздели в собственном логове, охраняемом уважаемыми людьми. Сбили их с толку огнями этими бенгальскими. Видать, психологи, мать их! И надо же, как назло, в тот раз предполагалась крупная сделка, отчего Жора загрузился наличными по самый воротник.

Едва они с партнром выбрались из сугроба и убедились, что нападавшие бесследно исчезли, Фара помчался звонить.

- Михалыч? - сказал он в трубку. - Нужно встретиться. Беда.

В детском кафе «Лакомка» он занял отдельный столик и стал ждать.

Мужчина, пришедший на стрелку, был представительного вида, хотя и без формы, потому как старался свои отношения с известным городским спекулянтом не афишировать. По той же причине воротник пальто он держал поднятым, а лицо как бы невзначай прикрывал рукой.

- Что там у тебя стряслось? - недовольно поинтересовался он.

- ЧП, - ответил Фара и пересказал в красках уже известную нам печальную историю.

Михалыч, однако, повёл себя несколько чёрство по отношению к товарищу.

- Занятно, - отозвался он. - Только я никак в толк не возьму, какого хрена ты меня сюда вытащил.

- Да ты что! - опешил Фара. - Хочешь сказать, что на жаловании у меня не сидишь?

- Э, нет. - Михалыч погрозил ему пальцем. - Такого уговора у нас не было. Я тебя от милиции защищать должен. От прокуратуры. А не от таких же преступников, как ты сам. Дело закрыть, притормозить. Позвонить, кому нужно. А это — чисто ваши разборки, и меня ты в них не впутывай.

Фару такой ход мыслей партнёра нисколько не вдохновил.

«Торгуется, старый козёл, - подумал он. - Не иначе, тарифы повысить собрался».

Официантка принесла мороженое, и Фара принялся его нервно уничтожать, не обращая внимания на неубедительные вкусовые качества. Словно лопатой орудовал, а не ложкой.

- А много взяли-то? - вкрадчиво осведомился Михалыч.

- Много, - вздохнул Фара. - Боюсь, в этом месяце гонорары кое-кому придется урезать.

Михалыч осклабился.

- Это ты себе урезай, юноша. Меньше клювом щёлкать будешь. У тебя — сдельщина, а я — на окладе. И так будет всегда.

Обидные слова говорил он, но Фара старался душить в себе рвущиеся наружу эмоции. Они помолчали минуту-другую, после чего Михалыч немного смягчился, видимо, произведя кое-какие расчёты в голове.

- Ладно, - сказал он. - Сердце у меня доброе. Посмотрю, что можно сделать. Запрошу данные о побегах. Проверю, не откинулся ли кто из отмороженных. Но, сам понимаешь, только после праздников. У нас сейчас такая круговерть.

- По горячим следам бы, - сразу заныл Фара. - Уйдут.

- Никуда они не денутся, - возразил Михалыч. - Помяни моё слово: засядут голубчики на дно и переждут. Я вашу породу знаю. А как решат они, что пора, тут мы их и накроем.

- Так-то оно так, но если пропьют они бабки, что потом?

- Если их так много, как ты говоришь, то не успеют.

Михалыч поднялся со своего места, закутываясь обратно в пальто, и положил на стол пятрку.

- На вот, - съязвил он. - Рассчитаешься за мороженое. У тебя ведь теперь денежные затруднения.

Пришлось стерпеть и эту пакостную выходку. Ради высокой цели.

А по окончании выходных, как мы уже знаем, грянул гром. Фара на всякий случай звякнул Михалычу с вежливыми напоминаниями о долге, но был послан в самой резкой форме.

- Да ты что, не видишь?! - наорали на него. - Тут такое творится! Сижу, как на вулкане!

Фара разумом-то понимал, что к чему, но душа его ныла и беспокоилась: «Уйдут! Уйдут черти проклятые! А всё из-за него, из-за этого чудовища с бровями!»

Он не любил Брежнева, и нелюбовь эта уходила корнями глубоко в прошлое.

Ещё будучи несмышлёным карапузом, Фара подавился клочком газеты «Правда». Если бы не расторопность родной бабки, доставшей пальцами бумажку чуть ли не из желудка, лежать бы ему сейчас на кладбище имени Макаренко. На злополучном листке содержалось решение Пленума ЦК КПСС, который объявил Брежнева новым Генеральным Секретарём взамен волюнтариста Хрущёва.

С тех пор их отношения претерпевали изменения только в худшую сторону. В начале семидесятых Брежнев торжественно разрезал почётную ленточку на пуске автозавода в Тольятти, а отцу Фары, как передовику производства, вручили талон на вожделенные «Жигули». Собрав все сбережения и заняв недостающую сумму у знакомых и родственников, они совершили заветную покупку. Но радость их длилась недолго. Поехав в лес за грибами, они застряли в гигантской луже, просидев без еды и бани целых два дня, пока болото не высохло. На обратной дороге Фара прищемил в дверях палец, и уставшее семейство поехало в больницу вместо дома — зашивать какой-то разрыв. На полдороги в авто заклинило двигатель, и они окончательно запутались в долгах, пытаясь реанимировать этот металлолом.

Но мерзкий старикашка и на этом не успокоился. Он объявил новую ударную комсомольскую стройку — БАМ, куда отец немедленно отправился зализывать финансовые раны. Сначала он присылал переводы и писал, что живёт в палатке и потому не может пока забрать семью с собой. Потом вся почтовая корреспонденция разом прекратилась, и в один прекрасный день мать получила телеграмму — вызов на телефонные переговоры. Отец сообщил ей лично, что нашел другую — молодую и озорную — и что намерен искать развода. Фара видел его ещё только один раз, когда тот приезжал на суд.

После этого поворотного события достаток в семье испарился окончательно. Не помогали ни скудные алименты, ни кража булочек в магазинах самообслуживания. Фаре приходилось донашивать одежду старшего брата, что вызывало насмешки одноклассников и причиняло жгучие раны самолюбивой натуре. Тогда-то и зародились в его душе первые идеи личного материального обогащения.

Он стал мыть подъезды жилых домов, собирая в конце месяца по рублю с каждой квартиры. Начав с одного подъезда, он быстро довёл их количество до десяти, пока его не осенило, что главным в этом бизнесе является вовсе не процесс уборки, а обладание прибылью. Тогда он запер ведро и швабру в чулане, а вместо них завёл толстую тетрадку и карандаш. С этим простейшим реквизитом он обошёл целый микрорайон и пощипал доверчивых граждан. Люди охотно расставались с рубликами «на уборку», как правило, не зная в лицо настоящего исполнителя. Только пару раз ему надавали по шее, разоблачив обман, но за такие деньги он соглашался получать тумаки и дальше.

А Брежнев, тем временем, продолжал зверствовать, вынеся на всеобщее обсуждение проект новой Конституции. Процесс коснулся и класса, где учился Фара. На невинный вопрос учительницы, что бы он хотел привнести в документ, Фара произнёс речь о свободном предпринимательстве и пользе прибавочной стоимости, за что его вызвали на педсовет. Идеологические их разногласия оказались настолько велики, что Фара бросил школу и устроился кочегаром, вынашивая замыслы противоборства беспощадной системе и её тупому руководителю.

И, наконец, самое последнее преступление Брежнева перед Фарой заключалось в лишении его зрения. Едва загремели залпы в Афганистане, Фаре стукнуло восемнадцать лет. Для себя он давно решил, что не пригоден для строевой службы, но у Советского государства имелось другое мнение на этот счёт. Началась массированная бомбардировка повестками, и умные люди посоветовали Фаре стать инвалидом.

Изучив все возможные варианты откоса, он остановил свой выбор на отсечении указательного пальца правой руки, ответственного за спусковой крючок. Операцию наметили провести в кочегарке. В качестве анабиоза ему дали выпить два стакана спирта. Хирурги тоже не отставали от пациента, поэтому ничего удивительного — когда Фара стал сопротивляться, осознав весь ужас принятого по трезвости решения, товарищи совершенно случайно лишили его глаза. Тем же самым инструментом, которым собирались пилить палец. Палец, кстати, удалось спасти.

И вот теперь, даже после смерти негодный старик продолжал преследовать его и строить козни.

Глава 20. Пауза

На следующий день, несмотря на то, что никто занятий не отменял, многие студенты предпочли остаться дома. Логика их поведения выглядела несколько необычной, но вполне объяснимой. Они надеялись на то, что внезапная кончина Леонида Ильича послужит поводом для своеобразной амнистии, под которую им спишут некоторые долги. А любое наказание или даже намёк на него будут расценены общественностью не иначе, как кощунство. В результате такого подхода к учебному процессу институт переключился в режим каникул. По зданию гуляли практически одни лишь ротозеи с овечьим недоумением на лицах и ветер, а преподаватели жались друг к другу на кафедрах в поисках тепла и ответов на извечные вопросы.

Серега с упомянутой выше логикой вступил в полную солидарность. Но вывернул её наизнанку. Дни траура по безвозвратно усопшему генсеку он догадался использовать для накопления положительных баллов. Покаянный внешний вид и неукоснительное соблюдение расписания — вот что станет его спасительной соломинкой.

- Где вы были, товарищ студент, такого-то числа в таком-то часу? - спросят его, если дойдёт дело до гильотины.

- На занятиях, - с чистой совестью сообщит он и предъявит доказательства в виде крестиков в журналах посещений.

- Вы только посмотрите! - риторически воскликнут они. - Разве можно его отчислять?

И сами себе ответят:

- Нельзя!

Серега удачно отметился на первой паре, где оказался в единственном числе. Урок, понятное дело, перенесли в необозримое будущее, а он стал ждать следующего, комфортно расположившись на лавке в главном вестибюле. При этом ему посчастливилось разжиться с лотка пирожком, называемом в народе «тошнотиком», что придало ему дополнительных сил и оптимизма.

Расслабленный бездельем и внезапной сытостью, он унёсся мыслями в прошлое.

Он вспомнил, как всего лишь пару лет назад, будучи зелёным первокурсником с неокрепшими мышцами и размытыми представлениями о добре и зле, блудил по бесконечным просторам института в поисках аудиторий. Здание было огромное, с многочисленными переходами из корпуса в корпус, заворотами, подвалами, потайными комнатами. Преподаватели наперебой твердили им, что протяженность всех его коридоров составляла более девяти километров. Этот простой арифметический факт служил предметом особой гордости.

Всё тогда казалось диковинным восемнадцатилетнему пацану. Любая мелочь приводила в восторг и кружила голову. И эти занятия в амфитеатрах, словно собрания древних римлян. И что обращались к ним, вчерашним школьным хулиганам, на «Вы». И что в их группе с сугубо мужской специальностью девочек числилось ровно столько же, сколько и мальчиков. Чуть позже ему объяснят, почему, а тогда он просто недоумевал.

Они дружно вступили в спортивное общество «Буревестник», профсоюз и организацию охраны памятников. Никто не отказался, тем более, что все эти общества значились добровольными. Из обязательных предложили только комсомол, но подавляющее большинство этап этот преодолело ещё в школе.

Сегодня кажется смешным, как их загоняли в хор и прочую самодеятельность. Каждому дали «бегунок» со списком кружков, где обязали отметиться. Получилось что-то вроде медкомиссии в военкомате, с той лишь разницей, что «врачи» искали у «призывников» не болезни, а таланты. Тем, у кого не находили, ставили пометку: «талантов не обнаружено». Другим же предстоял долгий и тернистый путь увиливаний и отнекиваний. Иначе — хор до самого диплома. А то и после него.

Серега решил уничтожить гидру в зародыше. Раз и навсегда. После того, как в нём не признали ни танцора, ни актера, он оказался в комнате для прослушиваний, где толстый мальчик за роялем заставлял посетителей петь.

Притвориться, что у тебя нет слуха, гораздо сложнее, чем продемонстрировать, что он есть. Одна удачная нота — и тебя раскусят. Только джазовые певцы умеют нарочно выпадать из гармонии, но Серега этим искусством не владел, поэтому выбрал для себя другую тактику.

- Пой, - приказал толстяк.

- Не буду, - отрезал Серега.

- Не подпишу бумагу, - предупредил толстяк.

- И не надо, - отмахнулся Серега.

- Отчислят. - Толстяк перешёл к угрозам.

- Замучаются, - пообещал Серега.

На этом месте диалога программа прослушивающего робота закончилась, и парень принялся соображать, куда вести разговор дальше.

- Что, до такой степени не хочется в хор?

- Не хочется.

- А вдруг в тебе умрёт Карузо?

- Похороним.

Парень молча подмахнул листок и вернул упрямому студенту.

Занятия в институте доставляли Сереге удовольствие. В них всегда находилось место импровизации, а сами преподаватели в большинстве своём являлись личностями неординарными. Серега мог часами любоваться на них, будто на выпавшие страницы из «медицинской энциклопедии».

Физику читал один непризнанный гений. Всегда с гостеприимно распахнутой ширинкой и всклокоченной шевелюрой он входил в аудиторию быстрыми шагами и, не тратя попусту время на бесполезный обмен любезностями, принимался выводить на доске формулы. Он останавливался только тогда, когда писать больше становилось негде, либо в доску врезался точно пущенный бумажный самолётик. В эти редкие мгновенья он поворачивал своё одухотворённое лицо к студентам и удивлённо замечал, что он тут, оказывается, не один. Вид амфитеатра, наполненного живыми людьми, крайне смущал его. Никто не хотел травмировать его психику, и поэтому все на время прекращали дышать и шевелиться. Опомнившись, гений хватал тряпку и в миг уничтожал всё написанное на доске, чтобы оно не досталось врагу. После чего лекция продолжалась в том же духе.

Он же вел у них лабораторные работы. В задачу его входило постоянное доказывание практикой различных физических законов. Трудно сказать, влияли ли на результаты приборы или тот, кто ими манипулировал, но ускорение свободного падения у него получалось то двадцать, то четыре с половиной.

- Это какая-то ошибка, - разочарованно говорил он. - Пишите пока девять и восемь десятых, а я потом разберусь.

- Может, лучше двенадцать? - предлагали студенты. - Всё-таки среднее арифметическое.

- Нет! - злился физик. - Под такими цифрами я не подпишусь!

Перевод килограммов в ньютоны и обратно происходил у него с колоссальными потерями энергии, и даже знаменитый рычаг Архимеда сминал под собой точку опоры до полной непригодности.

С другой стороны, «Историю Партии» им преподавал человек, более чем конкретный, в облаках не витающий, с повадками комиссарши из «Оптимистической трагедии». Она честно всех предупредила:

- С первого раза у меня не сдают. Если у кого-то из вас это получится, я сама напишу заявление ректору, чтобы такого студента поставили на моё место.

Первокурсников чуть ли не официально инструктировали в деканате: лекций не пропускать, дословно записывать их в конспекты, на занятия приносить, как минимум, три учебника, не спать категорически. Выполнение этих нехитрых правил резко повышало шансы на успешную повторную сдачу.

Лекции начинались с переклички и ею же заканчивались. Она лично сверяла фамилии и лица, а поскольку на потоке училось около двухсот студентов, то это занимало половину отведённого времени.

У Сереги на экзамене она поинтересовалась:

- Когда родился Герцен?

Увидев на его лице лёгкое замешательство, она сжалилась:

- Точной даты не надо. Года достаточно.

Но и этим великодушным предложением Серега воспользоваться не сумел. Век-то хоть девятнадцатый на дворе был или как?

- Ну, хорошо, - пошла на ещё одну уступку она. - Тогда скажи мне, орудие какого калибра устанавливалось на Т-34?

Понимая, что из этой петли ему не выскочить, Серега уточнил:

- Вы имеете в виду то, которое сзади или спереди?

И к апрелю зимняя сессия была им сдана.

Однако больше других радовала кафедра гражданской обороны. Её представитель, благообразный старичок, учил их, как нужно вести себя во время ядерного взрыва. Его речь и манеры говорили о том, что он лично прошёл все этапы, о которых теперь рассказывал студентам и, по крайней мере, половину жизни провёл в бомбоубежище.

- Ядерная война, - говорил он, - на самом деле не так уж страшна, если каждый знает своё место и беспрекословно выполняет распоряжения командира. Здесь, наверху, мы позволяем себе вольности и совершаем глупости, а там, - он ткнул пальцем в пол. - Строжайшая дисциплина и порядок.

Рассказывал он и о несметных подземных запасах тушёнки и сгущёнки, которые будут выдаваться бесплатно всем желающим. И дышится там легче, уверял он, потому что отфильтрованный специальными установками воздух бункера — гораздо чище того, которым травятся люди наверху.

- Я вот даже скажу вам такую вещь, - пускался он в откровения. - Мы быстрее построим коммунизм, если всей страной спустимся под землю. Я написал об этом в своём недавнем письме в ЦК. Его обязательно рассмотрят на следующем Пленуме. Обещали.

Располагал он и собственной интерпретацией физики элементарных частиц. Понятное дело, что рассматривал он её с колокольни техники безопасности.

- Нейтроны, - увещевал он, - это самые мерзкие частицы. Они причиняют человеку лучевые болезни и атрофируют мозг. От электронов возможны сильные ожоги. А протоны, попадая в организм, вызывают у мужчин импотенцию. И нечего тут ржать! - орал он. - Посмотрю, как вы будете смеяться, когда парочка протонов окажется у вас в штанах!

К концу первого курса Серега понял такую вещь: несмотря на все внешние и внутренние различия между собой, преподавателей объединяет одно обстоятельство — их земное предназначение. Оно состоит в том, чтобы ставить зачеты.

Глава 21. На посту

Эти светлые воспоминания не могли не сказаться положительно на Серегином настроении.

«Обойдётся, - с оптимизмом подумал он. - Пронесёт. Выкручусь как-нибудь».

Посмотрев на часы, он удовлетворённо отметил, что до следующей пары оставалось ждать всего полчаса.

- Товарищ студент! - окликнули его. - Вы не подвинетесь?

Стоявший перед ним высокий худой человек с явно преподавательской аурой держал в руках коробки и свёртки, намереваясь опустить их на скамейку. Серега послушно отъехал на заднице в сторону по гладким рейкам, не видя повода для возражений.

Человек моментально избавился от своего груза и замахал кому-то руками:

- Сюда!

Из дальнего конца вестибюля к ним приближался караван студентов, навьюченных тремя письменными столами. Их расположили возле стены, в промежутке между скамейками, в торец друг к другу, и Серега понял: они собираются соорудить здесь уголок памяти генсека.

К стене прикрепили огромный портрет Леонида Ильича, столы завалили букетами роз, а по бокам поставили две огромные корзины с гвоздиками. Руководитель команды декораторов отошёл на несколько шагов назад, чтобы полюбоваться результатами.

- Отлично! - подытожил он.

Его подопечные с лёгкостью ветра разлетелись в разные стороны, кроме одного лопоухого веснушчатого пацана с красной повязкой на рукаве.

- В караул? - спросил его преподаватель.

- Да.

- А где второй?

- Не знаю.

Преподаватель окинул взглядом окрестности, и цепкий глаз его упёрся в Серегу.

- Молодой человек!

«Попал!» - запоздало пронеслось в мозгу.

Серега мысленно приготовился к неравному бою на поле логики и, если потребуется, практической медицины.

- У меня занятия, - сказал он.

Но хитромудрый преподаватель знал расписание на зубок.

- У вас ещё двадцать пять минут, - отмахнулся он. - Постойте, пока я схожу за вашим сменщиком.

С этими словами он отобрал у лопоухого вторую повязку, которую тот держал в руке, и ловко приделал её на Серегин бицепс.

Не будь давешней истории с ОКО, наглому преподу, безусловно, досталось бы на орехи. Но сейчас присмиревший Серега не чувствовал в себе силы к сопротивлению. И кстати...

- Справку дадите? - выпалил он, озарённый внезапной идеей.

- Какую справку?

- Что стоял в почётном карауле.

По лицу преподавателя расползалась едкая улыбка, как будто ему предложили заняться чем-то предосудительным, но не лишённым привлекательности.

- Мы вернёмся к нашему разговору, когда подоспеет подмога, - пообещал он.

- Не пойдёт, - покачал головой Серега. - Мы не на хлопковой плантации в Америке.

Преподаватель вздохнул, всем своим видом говоря: вот, полюбуйтесь, кого мы вырастили, кто марширует нам на смену. Но вслух он сказал другое:

- Почётную грамоту выпишу.

- Можно и грамоту.

Они остались с конопатым вдвоём, замерев по стойке смирно возле корзин. Но покой им только снился. Ещё издали заметив преподавателя военной кафедры подполковника Берёзкина, бодро шагающего по направлению к ним, Серега сжался в комок и произнёс короткую молитву о спасении.

- Извини, не на этот раз, - ответил Всевышний.

- Что это за форма? - обратился Берёзкин к Сереге вместо приветствия, тыча пальцем в свитер. - Почему причёска длиннее положенной длины?

Серёга, конечно, мог бы ему возразить, что оказался здесь совершенно случайно, что никакой «военки» у него сегодня нет, и что поэтому на него не распространяются все эти упрёки. Но шанс быть услышанным в разговоре с Берёзкиным всегда стремился к нулю. Уповать приходилось лишь на быстрое возвращение начальника караула.

- Виноват! - рявкнул Серёга, придавая своему лицу туповатое выражение, которое, как подсказывал опыт, нравилось военным людям более всяких прочих.

Но и этот трюк не сработал. Берёзкин только распалился ещё сильнее и сполз в нравоучения, педагогично опуская маты, отчего его речь наполнилась сплошными междометиями и пыхтением. А всё потому, что Серёгины отношения с военной кафедрой вообще и подполковником Берёзкиным, в частности, складывались не самым гладким образом.

Поступив на службу в институт, молодой, подающий надежды капитан Берёзкин взялся за дело не в пример коллегам, которые пили вёдрами водку, приносимую в качестве мзды за экзамены и зачёты, приторговывали военными излишками и заставляли студентов облагораживать их дачи. Часами напролёт он гонял молодёжь по стадиону, учил оттягивать носок и делился различными хитростями: как за шесть секунд надеть противогаз, как уворачиваться от снарядов, как правильно наматывать портянки и носить пилотку. В общем, рвал задницу, как мог.

Нельзя сказать, чтобы его методы отличались особой жестокостью, но они почему-то не нравились студентам, привыкшим к спокойным занятиям в светлых, отапливаемых аудиториях, где удавалось и вздремнуть, и поиграть в «морской бой».

Серега так прямо и признался, глядя ему в глаза, после очередного кросса с препятствиями на тридцатиградусном морозе:

- Зря стараетесь, товарищ капитан. Ведь перед вами стена.

Берёзкин гадко улыбнулся в ответ и велел преодолеть ещё один круг.

Либо его рвение не ускользнуло от начальственного внимания, либо за ним стояла чья-то могучая волосатая рука, но очень скоро, буквально за год, он скакнул на две ступеньки выше по служебной лестнице.

- Может, ему генерала дадут и отправят в Москву? - мечтали студенты.

- Или в Афганистан?

- Да ладно, - говорили другие. - Это он карьеру делает. Выслуживается. Получит три звезды и станет, как все.

Только и оставалось, что уповать на чудо. И терпеть. Двум годам дурдома в армии умные мальчики предпочитали три года цирка в институте.

- С поста тебя снимаю! - наконец, заявил Березкин, вдоволь наоравшись.

Однако обрадоваться освобождению Серега не успел.

- Пойдёшь на кафедру архитектуры и принесёшь оттуда стенд, - приказали ему.

- Товарищ подполковник! У меня занятия через десять минут.

- Отставить!

«Стенд» оказался в количестве четырёх штук. Серега перетаскал их по одному, совершив марш-бросок в общей сложности километров на пять. Листы ДСП, прибитые к деревянным рамам, были украшены фотографиями и вырезками из журналов, свидетельствующими о заслугах Леонида Ильича перед человечеством.

И даже после этого Березкин не сжалился над пленником. Серега сбегал на военную кафедру за знаменем, а потом — за парочкой деревянных автоматов, точной копией АК-74, которые выдавались студентам вместо настоящих, чтобы они не покалечили случайно друг друга. Или ещё кого-нибудь.

Ни о каком продолжении занятий не могло быть и речи. Когда Березкин дал отбой, Серега кинулся прочь из здания института, полагая, что выполнил норму хороших дел на ближайшее десятилетие. Чёрт с ней, со справкой! Не подумали бы, что сбежал — и то ладно.

Глава 22. Философские вечера

Когда Серега вернулся в общагу, измотанный и злой, 226-ая при участии многочисленных гостей обсуждала проблемы мироздания. Прислушавшись к разговору, он догадался, что спор шёл на одну из вечных тем диалектического материализма. Удивительно, но на столе он не заметил никаких остатков пиршества.

Классическую точку зрения отстаивал Ваня Жилкин, а в роли еретика выступал Атилла. Как и положено опытному демагогу, он для начала решил сбить оппонента с толку, вынуждая его доказывать очевидные вещи, отчего они переставали быть таковыми.

- Марксизм учит нас, что форму определяет содержание, - наставительно и авторитетно заявил Иван.

- Я тебя правильно понял, - ехидно осведомился Атилла. - Что вот эта банка поменяет свои первоначальные округлости, если вместо воды мы нальём в неё бензина?

- Это примитивизм, - возмутился Ваня. - Примеры на пальцах.

- Да, но они обладают поразительной наглядностью.

- Представляю, если бы Гегель выражался таким же языком.

- Быть может, ты приведёшь более достойные аргументы в свою пользу?

- Без проблем!

Но кажущаяся лёгкость куда-то улетучилась, едва Ваня попытался увязать один логический посыл с другим. Атилла великодушно помог ему окончательно запутаться наводящими вопросами.

Тогда Ваня перешёл в контрнаступление.

- И что, по твоему, определяет форму?

- Внешняя среда.

Комсомольцы раскрыли рты.

- Она же, кстати, определяет и содержание. Именно поэтому на наших широтах не растут бананы. Пардон! - тут же спохватился Атилла, памятуя о высказанных ему претензиях насчёт примитивизма. - Форма есть особая сущность, которая, выступая своего рода буфером между содержанием и внешними условиями, позволяет содержанию безболезненно мимикрировать, приспосабливаться, развиваться и даже размножаться.

Дед Магдей помотал головой, будто проверяя, на месте ли она, и произнёс:

- А что у Ленина по этому поводу говорится?

- Да в общем-то то же самое, - не растерялся Атилла. - Заключение мира с Германией — яркий тому пример. Ведь не станем же мы утверждать, что в дружбе с империалистическим агрессором состояла суть молодой Советской Республики? Этот мудрый шаг был сделан во имя спасения ростков коммунизма, идеи которого, как мы наглядно видим, процветают и по сей день.

- Точно! И ещё это! - ББМ вскочил на ноги и стал щёлкать в воздухе пальцами. - Блин! Как его? НЭП!!! - заорал он дурным голосом.

Все устремили свои взгляды на Атиллу, ожидая от него одобрения сказанному или порицания.

- Ты отлично ухватил суть, - отозвался оратор.

Когда с основами диамата в первом приближении разобрались, разговор переметнулся на обсуждение смысла жизни. Тут же выяснилось, что Атилла, ещё до того, как сесть на скамью подсудимых, успел защитить кандидатскую диссертацию на родственную тему. Дословно воспроизвести её никто не возьмётся, но что-то типа «воспитания гармоничной личности в условиях развитого социализма». Смыслу жизни в ней посвящалась целая глава... Нет. Две.

Настало время достать блокноты и записывать — ни в одном учебнике такого материала и быть не могло.

- Смысл жизни заключается в его поиске, - безапелляционно объявил Атилла после краткого вступления. - Разумная тварь, именуемая человеком, во что бы то ни стало хочет знать, для чего родилась, и куда после смерти денутся плоды её деятельности.

«Ну, допустим, - отразилось на лицах слушателей. - Дальше что?»

- И тут я бы поделил всех людей на три категории, - продолжил Атилла. - Первая — это те, которые честно ищут, душевно мечутся, так сказать. Пишут романы, становятся проповедниками, совершают революции, включая научно-технические. Каждый свой шаг они переосмысливают и подвергают сомнению. Не знают жалости ни к себе, ни к окружающим.

- И находят? - раздался вопрос из зала.

- Бывает, что да.

- А потом?

Атилла с сожалением развел руками:

- Обычно такой образ жизни приводит к хроническому запою.

- Почему?

- Ну как же! Смысл найден, значит, дальнейшая жизнь становится бессмысленной. Так ведь?

- А те, которые не нашли?

- Продолжают искать. Но всё равно заканчивают запоем, когда иссякают силы и наступает неизбежная усталость.

- Получается, никакой разницы?

- С точки зрения результата — никакой.

Новизна мыслительного подхода Атиллы никого не оставила равнодушным.

- А другие категории?

- А, ну да! Вторая — это те, которые ничего не изобретают сами, но выбирают из предложенных вариантов.

- Как в магазине? - предположил Лёха.

- Точно! Берут, что есть на полках.

- Например?

- Посадить дерево, построить дом...

- Вырастить сына?

- И его тоже. Как вы понимаете, дорогие мои, пьянство здесь ещё более неизбежно. Они сомневаются: то ли выбрали, не переплатили ли.

- Таких большинство, - горько резюмировал Толян.

- Не спешите с выводами, уважаемые коллеги. Мы ещё о третьей группе ни словом не обмолвились.

Народ затаил дыхание.

- Последняя категория вообще не занимается такой ерундой, как поиск смысла жизни. Но поскольку человеческая сущность не позволяет им полностью самоустраниться от этого вопроса, они только и делают, что отвлекают себя от него.

- Горьким? - догадался Серега.

- А чем же ещё?!

Повисла тягостная пауза, которую прервал Ваня Жилкин.

- Как-то ненаучно, - возразил он.

Серега пошёл дальше и обвинил Атиллу в надувательстве.

- Нет, я ещё могу себе представить, чтобы все поголовно пили, - сказал он. - Но чтобы тебя допустили к защите с такими тезисами...

- Ты что, мне не веришь? - обиделся самозванец.

- Нет.

Атилла вскочил с места и ринулся в прихожую выворачивать карманы телогрейки.

- Сейчас, - приговаривал он. - Сейчас.

- Что ты ищешь?

- Удостоверение кандидата наук.

- Ты же его в карты проиграл, - съехидничал Шнырь.

- Разве?

- Ну да.

Компания покатилась со смеху.

- Атилла, может, ты и аборты умеешь делать?

- Женщинам — нет.

Балаган продолжился, а Шнырь между делом прильнул к командирскому уху.

- Ваня, - доверительно прошептал он. - Так дело не пойдёт. Ещё парочка дней, и твои бойцы начнут мародёрствовать. Армия разлагается у нас на глазах.

- Да я и сам вижу! - воскликнул Иван, ни о чём таком и не думавший. - А что делать? Рыть окопы?

- Эх, молодёжь! - упрекнул его Шнырь. - Отправь активистов с обходом по комнатам. Пусть все видят, что мы не дремлем и помним о каждом.

- А повод?

- Да хоть биографию выспросить. Главное — постоянно мозолить им глаза. Чтобы они чувствовали у себя на горле вездесущую любящую длань.

Глава 23. Дед Магдей и его команда

В первый же вечер пребывания в общаге, когда ББМ беспечным первокурсником порхал по коридорам, изучая входы и выходы, его остановили где-то в районе умывальника двое угрюмых типов перезрелого возраста.

- Земеля, - попросил один из них, одетый в облегающую белую маечку, трещавшую под упругими бицепсами. - Одолжи три рубля до стипендии.

При этом он вульгарно положил свою увесистую руку на плечо ББМ и потрепал его по холке — ничего такого, выходящего за рамки приличий. Однако уже в следующую секунду качок обнаружил себя отдыхающим на немытом кафеле в очень неудобной позе. Где-то рядом, судя по звуку, упал мешок картошки, и в размытом предмете, оказавшимся прямо у него перед глазами, он узнал изящный кроссовок товарища.

С того самого момента за ББМ укрепилась репутация бескомпромиссного, хотя и туповатого бойца, напрочь лишённого дипломатических навыков. Собственно, и кличку-то свою — ББМ — он получил именно тогда.

С детства вкусивший, что такое предательство, несправедливость и жестокость, он раз и навсегда решил во всём полагаться только на силу своих рук и быстроту реакции. Занятия каратэ в подпольном клубе окончательно раскрепостили его и дали навыки, необходимые для выживания в джунглях, официально именуемых социумом.

Его любимым развлечением было подойти к кому-либо и попросить:

- Ну-ка, ударь меня.

Тот, кто видел ББМ впервые, всячески тушевался, а кто знал, смело выполнял эту диковинную просьбу. ББМ с легкостью уворачивался и даже не пытался ударить смельчака в ответ. По его мнению, только преодоление реальной угрозы вело к совершенству боевой формы.

Прокол случился с ним только однажды. Кто-то из сокурсников подтолкнул к нему для знакомства скромного, молчаливого паренька. Достаточно крепкого на вид, но не агрессивного. На лекциях он вечно сидел где-нибудь с краю или в углу, и потому благополучно оставался незамеченным. Даже в общаге он жил в самой крайней комнате на самом верхнем этаже, куда не ступала человеческая нога.

- Ударь меня, - попросил ББМ в качестве почина.

Парень не удивился, но повёл себя несколько оригинально.

- Давай, я лучше сломаю тебя пополам? - выступил он со встречным предложением.

- Попробуй, - согласился ББМ, изнывая от любопытства.

Парень молча скрутил его, как и обещал, словно собирался засунуть ББМ в маломерный чемодан.

Они немедленно подружились, и с той поры парня стали называть Железным, хотя многие знали о его феноменальной силе задолго до инцидента — ещё на первом курсе, когда студентов подвергли медицинскому осмотру, Железный лёгким движением кисти сломал механическое устройство для измерения силы рук. Доктор долго искал разбросанные по всему полу пружинки и болтики, соображая, что написать в ведомости. Остановился на максимальной цифре, обозначенной на шкале прибора. К следующему агрегату, измеряющему объем легких, Железного не допустили.

Несмотря на врожденную скромность, Железный любил развлекаться, истязая товарищей рукопожатиями. Всякое приветствие сопровождалось хрустом костей и стонами, отчего студенты старались избегать лишних контактов с силачом. Добавим к этому проблемы потоотделения, и станет ясно, почему Железного не окружали толпы поклонников его таланта.

Чуть ли не единственной забавой, куда его регулярно приглашали, была покупка водки «на тачке»*, поскольку именно там Железный проявлял свои лучшие качества, принося пользу. После совершения сделки он обычно говорил таксисту:

- Ну, мужик, спасибо тебе. Выручил.

И протягивал руку.

- Ты чего это? - испуганно говорил водила, как только оказывался в капкане. - Отпусти!

* Советские таксисты приторговывали водкой с колёс, когда закрывались вино-водочные магазины. Цена одной бутылки превышала десять рублей. Студенты являлись основными потребителями этих услуг.

Железный улыбался и жал ещё сильнее. Через минуту неравного противостояния водитель сам предлагал пересмотреть их договор, и бутылка уходила по цене, ниже магазинной.

Нужно ли говорить, что убойный тандем Железного и ББМ блистал славой не только в общаге, но и далеко за её пределами? Мудрый Дед Магдей пригласил их к себе на «коробку», под своды 228-ой, и они с радостью согласились разделить с ним пищу и кров. Запахи Железного от Деда надежно защищали его прокуренные усы, намертво закрывавшие доступ свежего воздуха, а у ББМ этому мешал сломанный в четырёх местах нос, так что поводы для разногласий у них отсутствовали напрочь.

Втроём они представляли из себя силу непобедимую, обладающую непоколебимым авторитетом. Любая драка или инцидент в общаге происходили при их непосредственном участии. Они выступали миротворцами, наказывали виноватых, раздавали почести и благодарности. Не удивительно поэтому, что гонцами по комнатам Ваня Жилкин отправил именно их.

- Прощупайте, как у людей настроение, - дал им инструкции Шнырь. - Приглядитесь, не страдает ли кто от упаднического духа. Ободрите нужным словом, если что.

- Ясно! - заверил Дед Магдей.

До вечера они успели обойти все четыре жилых этажа, аккуратно занося в тетрадку разнообразные сведения, в том числе и о тех дверях, которые почему-то не открылись перед ними.

- Значит, так, - внушительно начинал Дед Магдей. - Положение тяжелое. Ситуация критическая. Что умеешь делать?

- А что надо?

- Сейчас не об этом. В ССО был?

- Был.

- Лопату держать можешь?

- Могу.

- Хорошо.

- Какими боевыми искусствами владеешь? - интересовался от себя лично ББМ, как правило, безрезультатно.

Заметив какой-нибудь беспорядок в комнате, Дед Магдей давал указание исправить его.

- Есть! - рапортовали студенты.

Некоторым приходилось напоминать, что, собственно, происходит, и какой такой, собственно, отряд. Подписанный ночью документ они либо не помнили вовсе, либо считали плодом усталого воображения. Но таким Дед Магдей быстро вправлял мозги.

- Обошли сто двадцать восемь комнат, - доложил он Жилкину по возвращении. - Всех, кого застали дома, предупредили. В двадцати трёх никто не открыл.

- А о чём предупредили? - встрял Серега.

- Ну, чтобы никуда не уезжали. И были наготове.

- Превосходно! - обрадовался Шнырь. - Что там по телевизору нового слышно?

Это он спросил у Лёхи, который в тот момент пялился в экран.

- Балет.

- А по радио? - продолжил допрос Иван.

- Прокофьев.

- Что именно?

- «Петя и волк».

Проявив инициативу и напористость, ББМ собрал в спортзале десяток человек, выказавших интерес к рукопашному бою. Однако дальше теоретической части на первом занятии им продвинуться не удалось. Если, конечно, не считать традиционных отжиманий.

Отличился и Атилла, проведший инструктаж среди девочек по оказанию первой медицинской помощи, а Шнырь прочитал импровизированную лекцию по искусству выживания в тайге.

Глава 24. Чрезвычайное положение

Деканат, по-видимому, озабоченный теми же самыми думами, что и командир партизанского отряда, организовал в общежитии внеочередную генеральную уборку. С единственной целью — отвлечь студентов от горьких мыслей и напитков.

Даже в обычные дни это мероприятие проходило с большой помпой, но тут руководство факультета мобилизовало все действующие «сантройки»* (по одной с этажа), а также привлекло молодых энергичных преподавателей, прозябающих в самом низу карьерной лестницы. Коментдантша взяла на себя оперативное управление. Возглавляемая ею группа выманила студентов из комнат и очертила фронт работ. По обыкновению ей предлагали опрокинуть стаканчик и растворить текущие заботы в нём, но она, демонстрируя несвойственную твёрдость, отмахивалась от назойливых предложений и двигалась дальше.

* «сантройка» — группа из трёх человек, следившая за чистотой в общаге. Основной её обязанностью было совершать вечерний обход комнат и находить там пыль.

От самого Сотворения Мира нет занятия более унылого, чем мытьё полов, более прозаичного, чем оттирание подозрительных пятен со стен, более удручающего, чем соскабливание налипшей грязи с дверных ручек. Поэтому деканат заслуживал особой похвалы за неслыханный уровень компетентности и изобретательности. С его легкой руки план проведения генеральной уборки прямо-таки кишел новаторскими идеями.

Например, как определить, что стена, покрашенная в тёмно-коричнево-зелёный цвет, является грязной? Или, наоборот, чистой? Ещё никому и никогда не удавалось изменить хоть что-нибудь в её внешнем облике — даже после многочисленных инъекций мыла она выглядела точно так же, как и до них. И вот чья-то светлая голова родила решение — написать на стене мелом номер комнаты, ответственной за её чистоту. Стереть надпись простым махом тряпки, как того требовал изворотливый студенческий ум, не получалось — мел только размазывался по поверхности. Приходилось брать ведро с чистой водой и воевать с белыми разводами до полного их исчезновения.

Согласитесь, это гениально!

Но рационализаторская мысль не застопорилась на этом и шагнула ещё дальше. Кроме скупых цифр на стенах стали появляться интересные надписи: вычисления интегралов или цитаты из классиков, прославляющие труд. Благодаря новшеству многократно увеличились и польза от назидательных изречений, и площадь помыва.

Для пола, который находился в ещё более гнусном состоянии, отчего на нём не рисовал даже мел, придумали другую хитрость: насыпать толстым слоем стиральный порошок. Смести его веником в совок в общем-то получалось, но отдельные крошки попадали в щели и предательски белели оттуда. Пылесосов в общаге отродясь не водилось, поэтому на пол щедро лили воду, а потом высушивали её тряпками.

Сереге как-то удалось предельно сконцентрировано выразить идею, заложенную в описанном выше методе: очищение поверхности от моющего вещества есть не что иное, как мытьё этой самой поверхности. Архимед не смог бы сформулировать яснее.

Провинившимся студентам поручали кухни, которые отличались от помоек только наличием газовых конфорок. А всё потому, что баки для мусора успевали наполняться раньше, чем находился ответственный за их вынос, и студенты, не стесняясь, валили отходы на пол. Смешиваясь с водой, сочащейся из протекающих раковин, они превращались в компост, так нужный сельскому хозяйству, но абсолютно невостребованный в условиях города.

Что касается отхожих мест, то их уборку студентам почему-то не доверяли, приглашая специально обученный, опытный персонал, с хорошим вестибулярным аппаратом и отсутствием обоняния, предрассудков и личной жизни.

Видя, как трудится общага, сердце Ивана Жилкина ликовало. Тем более, что он, не являясь официальным жителем, не имел здесь своего грязного угла. Аркаша, в противовес ему, сердился и ворчал себе под нос:

- Не дело это. Баловство. Вредительство.

В качестве протеста он даже выругался на своей стене мелом, оброненным «сантройкой», а сам демонстративно улегся на подоконнике в одной из рекреаций, пуская к потолку сигаретный дым. В конце концов, его вызвали на «актив отряда», экстренно собранный в 226-ой, и попросили высказаться конкретнее и по существу.

- Диверсия это, - заявил Аркаша. - Вы тут тряпками машете, а враги подбираются к нашим границам. Кутузов спалил Москву во имя спасения Отечества, а вы для них чистоту наводите.

- Что ты предлагаешь? Поджечь общагу?

Аркаша не думал над ответом. Скорее всего, он давно уже созрел в его прозорливой голове.

- Вооружаться надо, - сообщил он.

- Зачем?

- А ты шваброй будешь отстреливаться?

- Ну, так когда начнётся, дадут, я думаю.

- Кто?

- В военкомате.

- А если его эвакуируют? Или разбомбят?

- Парень дело говорит, - согласился Шнырь. - Пара-тройка стволов нам не помешает.

- Как-то даже не знаю, - робко возразил командир инициативной группы, которая на его глазах грозила перерасти в нечто более серьёзное с точки зрения УК. - Может, обратимся за советом к парторгу факультета? Я уверен, они тоже сейчас над тем же думают.

- Мне нравится ход твоих мыслей, - похвалил Ивана Шнырь. - Он характеризует тебя положительно со всех возможных сторон. Но я предлагаю вести оба процесса параллельно, чтобы не терять даром драгоценного времени. Против нет? Воздержавшихся? Единогласно! Всякая армия лишь тогда чего-нибудь стоит, когда умеет вооружаться.

Сам же он и вызвался добровольцем для осуществления нового плана. В помощники к себе испросил Атиллу, который так и рвался в бой.

«Актив» предсказуемо и плавно перерос в пьянку. Никто и не заметил, как на столе появилась поллитровочка, а за ней — ещё одна. Полезли в форточку за продуктами, собрали кое-чего по другим комнатам. И вот уже разговор переместился в плоскость прогнозов — используя аналитический потенциал, данный им партией и природой, ребята попытались назвать имя агрессора.

- Да что тут думать! - рубанул Дед Магдей. - Нам на военке сказали: Штаты — враг номер один.

- Ерунда! - отмёл его предположение Аркаша, который пребывал сегодня в ударе, даже по его собственным меркам. - Мало ли кто по учебнику враг. Это вопрос стратегии. Гитлера-то вместе били.

- Пролетариат их сразу революцию учинит, если они на СССР руку подымут, - внёс свою лепту Серега. - Классика!

- Немцы тоже вряд ли, - задумчиво произнес Толян. - Не до нас им сейчас.

- А ты каких имеешь в виду? Западных или восточных?

- Поволжских, - не растерялся Толян.

- Не, я думаю, китайцы первыми попрут, - обнадёжил всех Иван. - У них своей территории мало, а здесь...

- А воевать чем?

- Количеством!

- Китай — в заднице, и останется там навсегда, - загорячился Дед Магдей. - А СССР будет существовать вечно. Знаете, почему?

- Почему?

- Потому что мы ничего и никого не боимся.

- И идеология у нас передовая.

- У Китая, вроде, тоже марксизм.

- Ты чо, с сеновала упал? Они же ревизионисты.

В далёком Пекине Ху Яобан внезапно проснулся и подбежал к окну — проверить, на месте ли Великая Стена. У Рональда Рейгана подскочило давление.

Глава 25. Время, вперёд!

Среди многочисленных должностей, дарованных факультетскому комитету комсомола, существовала и такая: «секретарь по культурно-массовой работе». В простонародье — «массовик-затейник». Она не давала ни благ, ни полномочий, поэтому на неё назначали тихих и безотказных, не пользующихся успехом у одногруппников. Чаще всего страшненьких девочек-отличниц.

Четверокурсница Тамара подходила для такой работы идеально.

На практике эта деятельность выражалась в том, что разного рода студенческое начальство придумывало какое-нибудь мероприятие, интересное и полезное для молодёжи, например, конкурс военной песни или политического плаката, а «затейник» подыскивал для него исполнителей. Понятно, что при нормальном раскладе от Тамары шарахались бы, как от прокажённой, однако и у неё имелись свои козыри — она реализовывала дефицитные билеты на концерты. Вот в обмен на место в партере ей и пели романсы и дарили произведения живописи.

Вся эта шумиха в общаге с подготовкой к ядерной зиме не оставила её равнодушной, но указаний сверху почему-то не поступало, и она решила в кои-то веки сама проявить инициативу. Рано утром она подстерегла в умывальнике едва тёплого Жилкина и выудила у него приказ на проведение спектакля в честь кончины генерального секретаря. В двух актах, с прологом и эпилогом.

Что удивительно, сценаристы и актёры нашлись немедленно и в большом количестве. Творческий зуд обуял студентов, чему не мало поспособствовал Атилла, произнесший пламенную речь на вечную тему принадлежности искусства народу. Приводить её здесь целиком мы не будем, так как она получилась слишком длинной, но завершающий её аккорд просто нельзя обойти вниманием.

- Есть люди, - заявил оратор. - Которых нужно развлекать, чтобы их жизнь им казалась интересной. Но есть и другие, которые просто интересно живут.

Труппа самопровозглашённого театра во главе с Тамарой отправилась в «красный уголок» на репетицию. Костяк её составила творчески ушибленная команда КВН, некоторые её поклонники, а также Толян. У него, правда, имелись свои цели, далёкие от творчества, о которых чуть позже.

Атилла со Шнырем, как и обещали, пошли выполнять возложенную на них миссию по вооружению отряда, Серега сел писать слова отрядного гимна, а ББМ вызвался набросать эскиз герба. Одним словом, всё вокруг булькало и пенилось.

Трудно сказать, кому из них досталось самое тяжёлое задание, но Серега справился со своим уже через час. Вдохновение буквально-таки душило его. Он даже снизошел до того, что переписал аккуратным почерком получившийся текст на листок, торжественно вырванный Лёхой из своего конспекта, и вручил его Ивану.

Командир читал минут двадцать, доведя Серегу до перегрева, а потом вынес вердикт:

- Никуда не годится.

- Это почему?

- Рифмы корявые, полно иностранных слов и банальщины, - одним махом уничтожил его критик.

- Где корявые рифмы? - бросился защищать своё детище Серега.

- Ну, хотя бы вот эти: «пулемёт - огнемёт».

- И что в них корявого?

- Оба слова — однотипные существительные.

- И?

- Не понимаешь?

- Нет.

- Ну, батенька, тебе бы не мешало тогда почитать кое-какую литературу и поднабраться теории. Считается дурным тоном в стихосложении рифмовать слова одной формы речи. Я с первого класса в литературный кружок ходил, а ты вот откуда выискался такой?

Для Сереги эта сторона командира оказалась полной неожиданностью.

- Хорошо, - частично сдался он. - А где иностранные слова?

- Пожалуйста! «Let's go» и «come on».

- Не может быть! - не поверил Серега, но тут же осёкся. - Точно! Блин! Вырвалось. Уберу. А банальщина?

- Во-первых, «старушка-мать». Потом «свищут пули». Ну, и все эти БТР, КПП, кирзовые сапоги... Слово «мандражировать» тоже убери. Ни к чему оно здесь.

- Ладно, - согласился под гнётом аргументов поэт. - Пойду переписывать.

- Кстати, а музыка у нас какая? - спохватился Иван.

- Мажорная.

- А точнее?

- На две четверти.

В глазах командира блеснула искорка лёгкого нетерпения, но Серега не придуривался — просто он решил заменить и мелодию тоже. В свете недавних критических замечаний «канареечка» казалась теперь несколько фривольной. К счастью, ему не пришлось врать и изворачиваться далее — в комнате нарисовался ББМ с эскизом. Само собой, всё внимание мигом переключилось на него.

В двух словах принесённая картина сводилась к следующему. На фоне морской пучины стояли три мускулистых парня с квадратными челюстями: европеец, негр и азиат. Каждый держал в руках по футуристической базуке. По контуру эскиза шла надпись: «инициативная группа...» и т.д.

Серега хихикнул и пошёл выполнять обещанные переделки, полагая, что Иван прекрасно справится с рецензией сам. Уже в дверях он услышал его удивлённый голос:

- Не, я все понимаю, но почему они в плавках?

Новый текст гимна, рождённый на свет вслед за первым, мы приводим ниже. В целях соблюдения исторической правды:

Подымайся, люд учёный,

колбы с книжками бросай!

Вместе с нами под знамёна

кумачовые вставай!

Час пробил спасать Отчизну,

грудью матерь заслонить,

дать отпор капитализму,

поумерить его прыть!

Пусть отведают шакалы

наших русских п...лей!

Чтоб вам, свиньи, пусто стало

в Закордонии своей!

До последнего снаряда

мы за пядь родной земли

будем бить позорных гадов,

что с войною к нам пришли.

Верь, товарищ, с нами — Ленин,

с нами — Жуков и Чапай!

Через сумрак поколений

призывают нас: - Вставай!

В «красном уголке» шли дебаты, стоит ли выводить в качестве персонажа будущей пьесы самого Леонида Ильича, и, если да, то живого или мёртвого, и самое главное — кто будет исполнять его роль. К сожалению, дальше обидных прозвищ по адресу друг друга на первой репетиции дело не сдвинулось.

Зато у Толяна наметился очевидный прогресс. Его рука прочно закрепилась на Тамариной талии, а сдавленный голос вещал, как тяжело он переживал смерть генсека. По его словам выходило, что ближе человека для него не было на целом свете. Бедная девушка слушала и не подозревала, что перед ней разыгрывается мизансцена, являющаяся лишь частью более обширной сверх-идеи. А то и вовсе — маскировкой для неё.

Один раз на репетиции появился Дед Магдей, чтобы реквизировать полинялый красный стяг из некогда роскошного бархата, который теперь сиротливо лежал на подоконнике. Деда озарила идея сделать знамя отряда, а память подсказала, где найти подходящий материал. Довольный и даже, кажется, помолодевший, он ускакал к себе наверх воплощать задуманное.

Бывшие уголовники тем временем посетили военкомат, где им пообещали выдать оружие бесплатно, если те согласятся расписаться в повестке и пройти медкомиссию. Учитывая срок проекта, его пришлось отложить в качестве крайнего варианта. Побывали на барахолке, но только распугали всех продавцов неуклюжими намёками. В воинскую часть №012435/3456 их не пропустили, командира не позвали и вообще пригрозили открыть огонь на поражение, если на счёт «три» не исчезнут.

Короче, не добрались они только до милиции.

Так и слонялись они от двора к двору, пока судьба на забросила их на военную кафедру. Их опытным глазам и нюху потребовалась всего пара минут, чтобы понять, куда они попали, и почувствовать себя, как дома. Полезные знакомства буквально обрушились на них, едва они занесли коньячку в преподавательскую комнату. Шнырь отрекомендовался бывшим афганским офицером, уволенным в запас в результате контузии, а Атилла назвался внучатым племянником министра обороны.

Банкет логично закончился тем, что наших проходимцев завели в какой-то кабинет и представили солидному полковнику — приятной наружности мужчине с «адидасовской» портупеей через всю грудь. Он внимательно выслушал их расплывчатые намёки, ничего не понял и перенаправил к тому, кто обычно занимался у него решением деликатных вопросов.

Глава 26. Деловые люди

Бытует мнение, что каждому человеку, словно ягоде, положен свой час. Во времена смутные рождаются профессиональные мятежники и авантюристы. В золотую и сытую эпоху — художники и талантливые акушерки. В военную пору — бесстрашные бойцы и мудрые стратеги. А если вдруг природа допускает ошибку, и в век поголовного атеизма на свет появляется проповедник, то жизнь его становится сплошным мучением, как для себя, так и для окружающих.

Если бы Морису изложили эти нехитрые тезисы, он бы их, вне всякого сомнения, высмеял. Жизненный путь, пройденный им, являл собой доказательство обратного. Он родился коммерсантом и им же собирался умереть, несмотря на отсутствие частной собственности, обобществленные средства производства и всемогущий Уголовный Кодекс, строго карающий за предпринимательство.

По меркам родного Тбилиси его семья принадлежала к числу бедняков. Денег его родителей хватило лишь на сельскохозяйственный техникум, но он не отчаялся, а рванул в Сибирь, где, смешно сказать, абитуриенты не платили мзды за поступление. Свои проблемы поэтому он урегулировал за чисто символическую сумму, сэкономив и получив, таким образом, стартовый капитал.

Учёбу и, тем более, профессию он никогда не ставил себе целью. Диплом — да, но именно процесс его получения служил Морису достоверным прикрытием. Статус студента позволял ему свободно перемещаться по стране и совершать всевозможные сделки. В период урожая он гнал с Кавказа виноград, на Восьмое Марта — тюльпаны из Прибалтики, и в любое время года — автомобили на Родину. Он скупал талоны у очередников, которые не могли заплатить за подоспевшие «Жигули», «Москвичи» и «Запорожцы». Редко, но всё же случалось полакомиться и «Волгой» — предметом особой гордости кавказца.

В родном институте его знали как человека, к которому обращаются за помощью, когда все предыдущие варианты почему-либо не сработали. Он мог уладить испорченные отношения с преподавателем, договориться в деканате о пересдаче экзаменов, похлопотать о турпутевке в ГДР или Чехословакию.

Сам же он перебивался в учебе с тройки на тройку и даже проваливал целые сессии, оставаясь на одном и том же курсе по нескольку раз. В том заключался хитрый умысел — так Морис продлевал себе удовольствие числиться студентом и пользоваться причитающимися привилегиями. Угадать его возраст не удавалось никому. После утреннего бритья он выглядел на двадцать пять, и на все сорок — к вечеру.

А ещё он сплёл паутину неуставных отношений вокруг военной кафедры, выступая посредником в их тёмных делишках. Не удивительно поэтому, что поиски поставщика вооружения привели Шныря с Атиллой к нему.

- Говори, - без обиняков предложил Морис.

Выглядели просители неубедительно, но рекомендация к нему поступила с самого верха кафедры.

- Тут, брат, такое дело, - начал Шнырь. – Сколотили мы клуб охотников, но народ по большей части попался неподготовленный, и инвентаря никакого у них нет.

- Так, - подбодрил его Морис.

- Нам бы немного стволов для начала. Не подсобишь?

- Исключительно для добрых дел стараемся. Пионеров уму-разуму учим, - заверил коммерсанта Атилла, но совершенно напрасно — мозг Мориса уже приступил к составлению проекта и сметы.

- Что именно интересует?

- Давай на твой вкус, - сообразил Шнырь. - Мы в этих делах дилетанты.

- Обрез?

- Парочку. Только если не слишком короткие.

- «Калашникова»? - осторожно забросил удочку Морис, но покупатели не клюнули.

- Тяжёлый слишком, - пожаловался Атилла. - И громкий. У меня от него уши закладывает.

- «Макарова»?

- Ну... А он из воронёной стали?

- Обижаешь!

- Тащи!

- Патроны нужны?

Друзья задумались.

- Пока не надо, - решил Атилла. - Сначала так потренируемся.

Морис понимающе покивал.

- Буссоль?

- А это что?

- Военный прибор. Если дачу строить собираешься, незаменимая вещь.

- Обойдёмся. А вот от моргенштернов мы бы не отказались.

- Извини, брат, - грустно сказал Морис, впервые услышавший это слово. - Все распродал на прошлой неделе. - И он перешёл к главному вопросу. - Расценки знаете?

- Откуда? - притворился Шнырь.

- Две косых.

- За всё?

- Да.

- Годится.

- Половину — авансом. Половину — при получении.

- А доставка когда?

- Завтра.

Шнырь достал из кармана мятые остатки Фариных сбережений и отсчитал нужную сумму. Но перед тем, как расстаться с ними, он нежно погладил руку берущую и глубоко заглянул Морису в глаза.

- Не подведи, брат, - попросил он. - Одна наша надежда — на тебя.

- Не беспокойся, дорогой, - заверил Морис. - Лучше скажи, как мне вас найти?

- Это просто. Придёшь по этому адресу. - Шнырь протянул ему клочок бумаги. - И спросишь командира Ивана Жилкина.

- Общага? - впервые за весь разговор удивился Морис, но тут же расплылся в улыбке понимания.

Хитрый клиент пошёл. Палить явку не хочет.

- До встречи, дорогой!

Глава 27. Смена курса

В пятницу на экстренном заседании Политбюро ЦК КПСС новым генеральным секретарем объявили Юрия Владимировича Андропова, до той поры возглавлявшего КГБ.

«Справится ли?» - озаботился советский народ.

И совершенно оправданно, надо отметить. Найти замену такой глыбе, как Леонид Ильич, представлялось утопичным. Восемнадцать долгих лет он тащил на плечах огромную страну: неустанно следил за тем, чтобы экономика её находилась на высоте, подписывал мирные договора с врагами, распространял, как мог, великое учение Маркса и Ленина и не забывал при этом покровительствовать искусству.

Но Юрия Владимировича ничуть не смутила его новая роль.

- Позвольте выразить глубокую благодарность Партии и всему советскому народу за оказанное мне доверие, - сказал он, принимая эстафетную палочку. - Клянусь приложить все усилия, чтобы его оправдать.

Сразу бросилось в глаза, что он выговаривает все звуки, предусмотренные русским языком, умеет носить костюм и держится на публике молодцом. К тому же оказалось, что у него полно нереализованных идей.

Не дожидаясь, пока тело Леонида Ильича предадут земле, он поспешил донести некоторые из них до широких масс.

Первым делом он приказал взяться за дисциплину труда, которая почему-то вдруг ослабла. Как будет происходить этот процесс, он не уточнил, но пообещал, что потребует личного отчёта с каждого, включая школьников и отдельных товарищей, находящихся на высоких постах, порой забывающих о своём долге служения народу.

Дефициту и его двоюродной сестре спекуляции он объявил войну путём социально-экономических преобразований. Забегая немного вперёд, отметим, что первым в бой вступил Апрелевский завод грампластинок, начавший производство дисков «Boney M» и «Beatles». Следом пошли колонны армянских башмачников, обеспечившие страну мужскими остроносыми туфлями на высоком каблуке. Замыкал победоносное шествие особый гвардейский батальон Министерства путей сообщения, вознамерившийся установить в электричках мягкие сиденья с подогревом.

Да что там сиденья! Юрий Владимирович сам, без посторонней помощи писал стихи, сея тихую панику на и без того тесном Парнасе:

Мы бренны в этом мире под луной.

Жизнь — только миг. Небытие — навеки .

Кружится во Вселенной шар земной,

живут и исчезают человеки...

И, наконец, самое главное.

Практически одновременно во всех магазинах появилась новая дешёвая водка: с зелёной этикеткой и без названия. До того цены на алкоголь только росли, вызывая гнев и ропот пьющих граждан. Возможно, это было всего лишь совпадение, но советские люди в том, как полился поток этилового спирта на их головы, разглядели определённый намёк. Мол, мы вам — водку, а вы нам — ударный труд.

И народ с поистине стахановским энтузиазмом бросился дегустировать зелье.

ББМ и Железный возглавили делегацию в вино-водочный магазин, вернувшись с тяжёлой сумкой.

- Эх! - сказал Дед Магдей, складывая батарею бутылок у себя под кроватью. - Нам бы ещё дешёвой жратвы!

Но на этот счёт распоряжений пока не поступало. Пришлось закусывать по-старинке — жареной картошкой на кулинарном жире. Ещё удалось купить пакет квашеной капусты, хотя её не сильно любили. Ходили слухи, что среди крупно порубленных листьев, полезных для организма и богатых клетчаткой, иногда попадаются подошвы кирзовых сапог и даже отрезанные пальцы.

Благодаря технологически выдержанной крепости новой водки и её количеству, вечер для многих закончился раньше обычного. Толян же, наоборот, расширил границы времени, напросившись в гости к Тамаре.

Чего только не предпринимал наш доблестный солдат! Он выдавал ей военные тайны, давил на жалость, перечисляя свои смертельные болезни, признавался в любви, грозил срывом спектакля из-за ревности, предлагал просто полежать на кровати, не раздеваясь, притворялся девственником, ну и, конечно, обещал жениться. Неприступным оставалось комсомольское сердце, пока каким-то софистическим способом Толяну не удалось совершенно убедить её в том, что в ближайшие день-два настанет Конец Света.

- Так и умрём, не познав этого чуда! - возопил он со слезами на глазах.

И крепость пала.

Впервые за много ночей Серега уснул один, распластавшись по всей поверхности кровати. Железная сетка не свисала до самого пола, образуя некое подобие кокона, но лишь приятно пружинила и амортизировала движения.

- Напиток — зверь! – похвалил утром Дед Магдей после того, как залпом выпил три литра воды.

Очередная победа советских технологов вбила ещё один гвоздь в гроб капиталистического химпрома, а за водкой прочно закрепилось нежное название — «Андроповка».

Глава 28. Вновь открывшиеся обстоятельства

Тот, кого Фара именовал Михалычем, сидел у себя в хорошо отапливаемом кабинете и гонял чаи под «сахарное» печенье. Не то чтобы это занятие ему нравилось — просто время для более серьёзных напитков сейчас было не самое подходящее. По всей стране начальство нервничало само и нервировало подчинённых. Каждый день приносил новые вводные и коррективы. Политика Партии претерпевала изменения, и потому главной задачей являлось не наломать дров. Чай с печеньем идеально подходил для того, чтобы переждать эпоху неопределённости.

Милицейские патрули с участием солдат-срочников по-прежнему бродили по улицам — этого никто не отменял. И на экстренные вызовы по номеру 02 тоже продолжали выезжать, но что касается повышенных обязательств — ни-ни.

Михалыч устал объяснять Фаре все эти очевидности. Талдычил ему, как заевшая грампластинка, что необходимо притормозить бизнес до полного просветления ситуации. Никуда он не денется. Умение ждать — свойство настоящих воинов-победителей. Фара с этими доводами соглашался лишь отчасти, то есть умом, но душа его не могла смириться с поражением, пусть даже носившим временный характер. И тем самым он сильно досаждал партнёру.

Течение мыслей Михалыча прервал стук в дверь.

- Товарищ полковник, разрешите?

- Заходи.

Посетителем оказался дежурный лейтенант, слегка запыхавшийся.

- Там баба какая-то на проходной, - доложил он. - Требует встречи с начальником отделения и грозится позвонить в приемную обкома, если откажем.

- Чего ей надо?

- Да кошелёк у неё отняли на прошлой неделе. Пришла она к нам заявление писать. Я сразу смекнул, что «тухляк», и попытался вежливо так её спровадить. Но она и слушать не захотела. Составили протокол, как положено, и спрятали в стол. А сегодня она снова припёрлась и давай выяснять, как движется следствие. Второй час уже орёт.

- Много украли?

- В том-то всё и дело, что мелочь. Рубля три, говорит, было.

Здесь Михалыч не удержался:

- У народа такое горе, а они только и знают, что о кошельках своих думать!

- Так точно! Позвать?

- Зови, - с тоской в голосе приказал полковник.

Женщина оказалась не совсем ещё старой, но матерой — этот порок в ней Михалыч сразу определил.

- Я нас вас управу найду, - сходу заявила она. - У нас, слава Богу, с бандитизмом давно покончено. А тут в центре города — и такое!

- Да вы не волнуйтесь. Присаживайтесь. Расскажите всё по порядку.

Полковник по праву гордился собой за умение оказывать на людей успокаивающее воздействие. Женщина воспользовалась предложенным ей стулом и, как будто бы, стала ровнее дышать.

- В прошлую пятницу, - продолжила она. – Возвращалась я с переговорного пункта домой. А живу я возле рынка. Ну вот, на Горького я решила через двор пройти. Все там ходят. Хороший такой дворик. Чистенький. И тут выскакивают на меня из-за угла двое. Один огромный, как шифоньер, со шрамом на лице...

Полковник приподнял одну бровь.

- Одет как был?

- Да словно с работы сбежал. В телогрейку и валенки.

- А второй?

- Маленький, глазки злые. И пальто нараспашку. Холод собачий, а ему всё равно. И огонь этот... Как его... Бенгальский.

Михалыч, привычный ко всему, включая случайности и совпадения, мысленно поблагодарил судьбу, пододвинул к себе поближе блокнот и сделал в нём несколько пометок. Женщина отнеслась к этому одобрительно и продолжила:

- Так вот. Вытряхнули они мой кошелёк, всю мелочь забрали, а потом как давай обзывать меня обидными словами.

- За что же это?

- А кто их разберёт? Может, они с психушки сбежали. Тот маленький так прямо весь позеленел от ярости. Ещё, говорит, во двор этот зайдёшь, закопаем живьем.

- Угрожал, значит? - почти обрадовался Михалыч.

- Угрожал, - подтвердила потерпевшая и тут же добавила: - Я к вам, а тут — одни бюрократы. Завтра приходите, говорят, а сами ничего не делают. Это где ж такое видано, чтобы среди бела дня в центре города орудовала шайка, а милиции до неё и дела нет?

Михалыч театрально нахмурился, пропуская мимо ушей и «белый день», и упрёки в адрес учреждения.

- Кто ведёт это дело? - обратился он к лейтенанту, который никуда не уходил и слушал разговор.

- Смирнов.

- Ко мне его! Живо!

Ждать пришлось недолго — полковник всего-то и успел, что два раза демонстративно пройтись от стенки до стенки. Мужчина среднего возраста, растрёпанный, то ли от беготни, то ли от недосыпа, возник на пороге.

- Вы что себе позволяете? - уточнил начальник у подчинённого, ничего конкретного не имея в виду. - Положили дело на полку и думаете, что сможете вот так просто его закрыть. Неделю оно пылится у вас!

- Девять дней, - поправила женщина.

- Девять дней! - взревел Михалыч. - Докладывайте, какие действия были предприняты лично вами за это время?

Следователем Смирновым немедленно овладел ужас.

- Я… Мы… Провёл анализ аналогичных дел за прошедший период.

- За какой именно период?

- За три года, - соврал провинившийся.

- И каковы результаты анализа?

- Этот случай уникальный, - не сдался Смирнов. - Почерк не совпадает ни с одним подобным делом. Шайка орудовала по собственным лекалам, так сказать. Не исключено, что гастролёры. Я уже подготовил запрос в центральный аппарат.

Михалыч мысленно похвалил его за умение фантазировать и изворачиваться, невзирая на свистящие у виска пули.

- Даю вам три дня, капитан! Преступники должны сидеть у нас в КПЗ не позднее следующего вторника. Если нужно, подключите Семёнова. А это дело я беру под личный контроль. Вы свободны!

Смирнов исчез, и Михалыч подошёл к сидящей женщине. Казалось, он сейчас опустится на колени и поцелует ей руку. Но ничего такого, конечно, не произошло.

- Зайдите к нам через три дня.

Удовлетворённая женщина с благодарностью посмотрела на бравого полковника.

- Побольше бы таких людей, как вы, в нашей милиции, - прослезилась она и чуть ли не вприпрыжку покинула присутствие.

Михалыч постоял некоторое время в центре кабинета, а потом вернулся к прерванным занятиям — чаю и печенью. На лице его засветилась добродушная улыбка. Теперь у него появилось официальное основание, чтобы устроить погоню за бандитами. Это вам не ограбленный валютчик. Тут пострадал представитель трудового класса. И угрозы в адрес потерпевшей — это хорошо. Можно будет «повысить» статью, задействовать больше оперативников. И, чем чёрт не шутит, не попытаться ли придать этому делу должный размах? Глядишь, и на медаль вытянет. Смирнову, кстати, тоже давно пора в майоры.

Согреваемые кипятком мысли завертелись бойчее, заплелись кружева предстоящих комбинаций, и полковник решил, что заскочит вечером к Фаре — обрадовать.

А потенциальный майор Смирнов тем временем подкараулил потерпевшую на проходной. И вовсе не для того, чтобы отомстить или сказать ей какую-нибудь грубость. Вместо этого они спустились в лабораторию, где под руководством эксперта они составили фотороботы преступников. Один из них походил на типичную личность с антиалкогольного плаката, а другой почему-то смахивал на актера Московского театра на Таганке, фамилию которого Смирнов забыл. То, что у портретов с оригиналами не имелось ничего общего, он пока ещё не догадывался.

Потом они резво смотались в тот злополучный дворик, чтобы провести следственный эксперимент. Оперативники, режиссируемые потерпевшей, изображали злодеев, а она — саму себя. Подверглись тщательному осмотру сугробы, в которых нашлись два десятка окурков, металлические обгоревшие прутики и коричневая вязаная перчатка с дыркой на большом пальце. Прояснившиеся детали события Смирнов скрупулезно занёс в протокол и дал в нём расписаться всем присутствующим.

Женщину отвезли домой на милицейском «уазике», а капитан до первых петухов провёл у себя в кабинете, отрабатывая всплывающие в мозгу версии. Самой правдоподобной ему представлялась такая: два ханурика, проживающих неподалёку от места происшествия, получили недостающую для пиршества сумму с прохожей гражданки, купили бутылку зелья, уговорили её, занюхав рукавами, и мирно разошлись по домам спать. Учитывая плотность алкашей на единицу населения города, можно было с уверенностью утверждать, что найдены они никогда не будут.

Почему начальство так обеспокоилось этим делом, капитан не понимал, но кожей чувствовал, что метод поимки козлов отпущения здесь не сгодится. Равно как и чудом вернувшиеся три рубля. Поэтому он отдал распоряжение разослать фоторобот по всем отделениям и вручить его копии патрулям. А с самого утра он отправит десяток человек, чтобы провести поквартирный обход в районе — мера, хоть и крайняя, но частенько приносящая плоды.

И лишь после этого он перевёл дух.

Глава 29. Первые итоги

По городу ползли слухи. Один нелепее другого. Говорили, будто бы в центральном универмаге, в разгар рабочего дня, какие-то люди перекрыли все входы и выходы и стали проверять у граждан документы.

- Почему не на рабочем месте? - задавался один и тот же вопрос.

- Так ить... - разводили покупатели руками, не находя нужных слов.

Паспортные данные прогульщиков заносились в толстую тетрадь, а потом их отпускали. Временно, надо понимать. Перепуганные токари-фрезеровщики и сотрудники НИИ, кассиры и мелкие чиновники, выпускники высших партийных курсов и кураторы овощехранилищ, мастера спорта и кавалеры разнообразных орденов мчались по месту службы, чтобы до вечера перевыполнить недовыполненную дневную норму.

Особого внимания удостоились лица, выходящие из магазинов через служебные двери. Их заставляли показывать содержимое увесистых сумок и краснеть от стыда. Некоторые, не справившиеся с нервами, пытались дать дёру. И попадались в умело расставленные сети.

На рынке, якобы, вообще творилось что-то ужасное. На главном складе шла ревизия. Санэпидемстанция в полном составе прильнула к микроскопам, изучая тонкие апельсиновые срезы. У побледневших гостей с юга требовали прописку и документы, подтверждающие крестьянское происхождение. Некоторых обыскивали, ставя в неудобное положение. Отступные брать категорически отказывались.

Говорили также, будто бы во всех без исключения кинотеатрах отменили утренние сеансы мультфильмов, а на дверях краеведческого музея повесили амбарный замок и надпись: «учёт».

Да что там кинотеатры! В очереди за молоком одна глупая баба рассказала анекдот на сомнительную тему, так к ней тут же подскочили двое амбалов, заломили руки и увели. Куда, не сказали. И сумка её осталась. С пустой трёхлитровой банкой. Заведующий спрятал её у себя в кабинете. На всякий случай.

Аркаша однозначно одобрил новую политику.

- Правильно! - сказал он. - Нужна твёрдая рука. Разбаловались. Расслабились. Потеряли бдительность.

Но и это ещё не всё. Самые невероятные сплетни распускались об общественном транспорте, будто бы он стал ходить по расписанию и в таком количестве, что в салоне оставались сидячие места. Железный клялся на кульмане, что утром за пятнадцать минут смотался на вокзал и обратно, и при этом никаким бабкам места не уступал.

- Всё это гонево, - не поверил ББМ и поехал на «балку»*, где собирался по-быстрому сбыть финские полусапожки, привезённые по заказу из Питера.

* «Балка» - конспиративное от «барахолки».

Через час он вернулся. Без сапог, без денег, но зато с квитанцией, в которой сообщалось, что товар такой-то изъят у гражданина такого-то в количестве стольких-то штук. Квитанция заканчивалась голубой печатью, росписью и номером протокола. На вопрос, что ему делать дальше, неизвестные экспроприаторы приказали ждать и ни о чём не волноваться.

После свидетельства самого ББМ ни у кого больше сомнений не осталось в том, что новая метла взялась за дело серьёзно. Но они и представить не могли, какие мощные шестерни на самом деле пришли в движение. Потому что лицезрели, выражаясь фигурально, только верхнюю плоть айсберга.

Пока переодетые в людей комитетчики отлавливали по магазинам нерадивых, в аппарате ЦК спешно перелистывались личные дела секретарей обкомов, министров и даже руководителей некоторых республик. Со дна архива поднимались мутные истории, не дошедшие до журнала «Крокодил», готовились списки неблагонадёжных, точились воображаемые топоры. Генералы один за другим строчили рапорты с просьбой перевода в Афганистан, а министр внутренних дел Щёлоков перешёл с «Наполеона» на валерьянку.

Юрий Владимирович наблюдал за ними с безопасного расстояния и не спешил пока подписывать приговоры, заставляя подчинённых страдать и мучиться.

- Чует моё сердце, - признался Шнырь. - Не долго нам на воле гулять осталось. Поведут нас под белы рученьки.

- Разве есть за что? - удивился Серега.

- Так-то, конечно, не за что, - согласился Атилла. - Однако, история полна случаев, когда невинным доставалось в первую очередь.

В 226-ую просунулась из коридора голова.

- Жилкин у вас? - спросила она.

- Нет. Домой уехал.

- Там на вахте его спрашивают.

- Кто?

- А я знаю? Мужики какие-то. Что им сказать?

- Сам схожу, - притормозил гонца Серега и нацепил тапочки.

Что-то подсказывало ему, что так будет правильнее. И он не ошибся.

У подоконника возле входной двери стояли два крупных кавказца в бараньих тулупах и курили, переговариваясь на своём.

- Это вы Жилкина искали? - обратился к ним Серега.

- Да, нам нужен командир.

- Какой командир?

- Отряда.

- Какого отряда?

- Стволы вы заказывали?

Сереге захотелось зажать ему рот рукой. Ну, что за детский сад! Никакой конспирации. Впрочем, ему самому тоже следовало быть осторожным.

- А вы кто? - спросил он.

- От Мориса.

- Понятно, - сказал Серега, не понимая, что ему делать теперь. - Поднимитесь? - Он махнул головой в сторону проходной.

- Зачем?

- Покажете, что принесли.

Кавказцы беззлобно рассмеялись.

- Нет, дорогой. Ты просто запиши. Или запомни. Сегодня, в пятнадцать ноль-ноль на десятом километре (они назвали шоссе). Пусть от вас придут двое. Не больше. Сумку пусть возьмут.

- И всё?

- Нет, ещё деньги не забудьте.

- А почему в лесу?

- Так нужно, дорогой.

Глава 30. Арсенал

На фоне последних событий в стране весть о прибытии оружейного заказа прозвучала залпом «Авроры». С той лишь разницей, что студентам вместо взятия Зимнего хотелось куда-нибудь спрятаться и переждать штурм. Удерживала их от подобного шага инерция, благодаря которой они продолжали механически следовать выработанному, но, увы, ошибочному плану.

Кому идти в лес на встречу с поставщиком, решилось почти единогласно. Лучших кандидатур, чем ББМ и Железный, общага не знала. Шнырь торжественно вручил им штуку рублей и подробные инструкции.

- Вы это, - сообщил он. - Когда будете возвращаться, посмотрите на форточку. Если сетка висит, значит, всё в порядке. Если её нет, то нас взяли.

- Знак провала? - загорелся ББМ, с уважением глядя на товарища.

- Именно.

- Как взяли? - опешил Иван, которого срочно вызвали в общагу для руководства предстоящей операцией.

- Это я так, на всякий случай, - успокоил его Шнырь.

Но Иван продолжал нервничать.

- Кто её оттуда снимет, если нас возьмут? - уточнил он.

Ему с детства не давала покоя одна загадка: как коллега Штирлица в Берне умудрился поставить на окно цветок, пока его вязали гестаповцы.

- Ребус, - разделил его опасения Атилла. - Может, сделаем рокировку?

- А?

- Знак провала — наличие сетки, а не отсутствие.

- Чем это лучше? - продолжил гнуть своё Иван.

- Можно будет попросить следователя: разрешите пельмени за окно повесить?

- Как-то странно. Тебя арестовывают, а ты о пельменях печёшься.

- Хорошо, - легко сдался Атилла. - Оставим первый вариант. Он тебе: ваши документы! А ты: не желаете тарелочку пельменей? И шасть к окну!

Тут всем стало понятно, что здоровяк придуривается, высмеивая их необоснованные страхи.

До условного места ББМ и Железный добрались на рейсовом автобусе, который высадил их прямо возле указателя: «село такое-то, 12 км». Ярко-оранжевый «москвич» гигантским апельсином возвышался на обочине. В нём сидели двое в бараньих тулупах.

ББМ постучал пальцами по стеклу, и оно опустилось на пару сантиметров, пахнув изнутри теплым сигаретным дымом.

- Мы от Жилкина, - сказал ББМ и покачал в воздухе сумкой, будто она служила удостоверением личности.

- Садись.

Студенты плюхнулись на заднее сиденье, и машина тронулась по дороге в сторону села. Проехав примерно километр, они припарковались возле какого-то заброшенного здания непонятного крестьянского назначения, которое должно было послужить им ширмой от посторонних глаз.

В раскрытой сумке обнаружился целый арсенал. Он состоял из трёх единиц: охотничьего ружья шестнадцатого калибра, винтовки царского производства без бойка и ржавого пистолета неизвестного автора.

- Оно хоть стреляет? - усомнился ББМ.

- Да, - успокоили его продавцы. - Только вчера свинью у товарища убили вот из этого.

ББМ понюхал пистолет, на который они ссылались. Он явно чем-то пах. Возможно порохом, но ББМ этот запах не был знаком. Пришлось полагаться на честность торгашей.

- А зачем стреляли в свинью? - подал голос Железный.

- Поймать никак не могли.

- Дикая?

- Очень. Все руки искусала.

Под аккомпанемент этого бессмысленного диалога ББМ переложил оружие в свою сумку, а Железный вручил одному из продавцов пачку червонцев. Тот мастерски и с азартом стал её пересчитывать.

- Всё в порядке, - подтвердил он. - Приятно иметь дело с интеллигенцией.

- Нам тоже, - сказал Железный и протянул руку для пожатия.

Эхо, наполненное человеческими страданиями, прокатилось по лесу.

Что случилось потом, ББМ и по сей день вспоминает неохотно. Сработали его боевые инстинкты, отточенные как раз вот для таких случаев. Он вернулся к действительности лишь только тогда, когда два неподвижных тела замерли на снегу.

- Ты что, дурак? - задал он прямой вопрос партнёру, хотя он относился в полной мере к ним обоим.

- А чо?

- Они же знают, где нас найти.

- Ну?

- Придут толпой.

- Отобьёмся.

- А если с оружием?

- Отстреляемся, - Железный кивнул головой на сумку.

ББМ зарычал, как лев, у которого потянули из пасти мясо.

- Да ладно тебе, - миролюбиво сказал Железный. - Я как лучше хотел. Вон сколько сэкономили.

Кавказец по-прежнему сжимал в руке пачку денег. Глаза его были доверчиво закрыты, и сознание не спешило возвращаться.

- Блин! Блин! Блин! - ББМ заметался по поляне.

Видя его нервное состояние, Железный решил пойти на некоторые уступки.

- Может, присыпем их снегом? - предложил он.

- Для чего?

- Чтоб их с дороги не заметили. А там, глядишь, звери их какие-нибудь подпортят — и никаких подозрений на нас.

- Железный! - заорал ББМ. - Ты меня не провоцируй. У меня другие планы на жизнь.

Он упал на колени, расстегнул ворот у одного из поверженных горцев и приложил ухо к груди.

- Дышит! - обрадовался он.

- Ничего удивительного, - проворчал Железный. - Это же твой.

Тогда ББМ стремглав бросился к другому. На этот раз ему пришлось лежать на груди противника значительно дольше, ловя малейшие признаки сердцебиения. Судя по паническим взглядам, которые ББМ разбрызгивал вокруг себя, дела пациента шли под откос. Но тут он вдруг открыл глаза.

Последний раз в жизни ББМ радовался так неистово, когда у него на тренировке получился «уширо маваши гери».

- Проснулся!

ББМ похлопал его по щекам, чтобы ускорить процесс реанимации. Кавказец, кажется, начинал припоминать, что привело его к такому беспомощному состоянию. Взгляд его из полуобморочно-сонливого постепенно превращался в решительно-мстительный.

- Земеля, ты это... Не сердись. Мой друг не понял уговора. Вот твои бабки. Только без обид, ладно?

Студенты вышли обратно на дорогу, оставив раненых приходить в себя — в том, что бедолаги выкарабкаются, теперь не возникало никаких сомнений. Чего не скажешь о них самих. До шоссе — километр, а то и больше. Общественного транспорта нет. Шанс на попутку — нулевой. Получалась какая-то печальная ситуация.

- Может, к ним попросимся? - предложил ББМ.

- Хорошая идея, - поддержал его Железный, сел за руль авто и сдал задом к строению, из-за которого послышалась окрепшая иностранная речь.

- Ты чего?

- А чего? Права у меня с собой.

Железный без разговоров перетащил в машину обоих потерпевших, ещё очень слабых для самостоятельной ходьбы, и усадил их на заднее сиденье. Они не сопротивлялись, надеясь, что худшее осталось позади.

Уже возле общаги, передавая хозяевам ключи от «москвича», Железный упрекнул их за излишнюю сложность проведённой операции.

- Стоило в лес переться, - сказал он.

Сетка у форточки висела на положенном месте, а в комнате их с нетерпением ждали.

- Ну как? - спросили гонцов товарищи.

- Всё по плану, - соврал ББМ, показывая содержимое сумки.

Каждый счёл своим долгом ощупать холодные железки, но ни на кого они не произвели впечатления. У некоторых так даже вызвали умеренную брезгливость.

- Спрячем в шкафу, - предложил Шнырь.

- Почему в шкафу? - засомневался народ.

- Шкаф — это самое надёжное место.

- Поясни.

- Ну, как же! Ты бы стал искать оружие в шкафу?

- Начнём с того, - заявил Серега. - Что я бы его туда и не положил.

- Вот! Что и требовалось доказать. Атилла, у тебя есть соответствующая теория на этот счёт?

- Даже две.

Глава 31. Продовольственная программа

Поход за оружием в лес измотал без исключения всех: и принимавших непосредственное участие в операции, и тех, кто провёл несколько волнительных часов в тылу. Организмы требовали немедленного восстановления сил, однако обыск кладовых результатов не дал. В равнодушном к человеческой скорби холодильнике жужжал мотор и мерцала доживающая свой век лампочка, освещая пустые полки, унавоженные маргарином. В тумбочках гуляло эхо.

- Как-то мы упустили из виду этот важный момент, - сказал Атилла. - На рынок бы смотаться.

- Да, - поддержал его Шнырь, пересчитывая мелочь. - На полкило «московской» хватит.

У бедных студентов отыскалось и того меньше, и они стали обсуждать варианты пополнения казны, отсекая наименее вероятные. Впрочем, даже если бы она и ломилась от червонцев, это ещё не гарантировало масла с хлебом на сон грядущий.

За шестьдесят пять лет Советской Власти значительно увеличилось национальное богатство страны. Вырос её производственный и научно-технический потенциал. Укрепилась обороноспособность. Повысился уровень благосостояния и культуры населения. Однако остающаяся напряжённой международная обстановка сводила на нет усилия Партии и Правительства в области обеспечения народа продовольствием.

Советские магазины были полны печали. Печаль сквозила во взглядах продавцов, вынужденных охранять пустые прилавки. Печаль отражалась в блестящих от машинного масла банках с «завтраком туриста». Печаль являлась основным ингредиентом ливерной колбасы, от которой в желудке наступало онемение вместо сытости. Печаль проступала водяными знаками на талонах, по предъявлению которых покупались мясо, масло, сахар и мука.

На рынках, этих осколках буржуйского мира, неизвестно как переживших коллективизацию и волюнтаризм Никиты Сергеевича, царил ценовой беспредел. Казалось, что деньги в кошельках там таяли даже без всяких покупок, от одного лишь взгляда на цифры.

Поэтому сельским хозяйством занималась вся без исключения страна. На выделенных государством дачных участках произрастали различные ягодные джемы, маринованные ассорти из овощей, пряности и королева супа — картошка. Самый последний городской житель знал, чем подкармливать помидоры на грядке, и в каком часу дня допускается рыхлить землю в зарослях петрушки.

Студенчество, как ни какой другой слой общества, испытывало на себе тяжёлые последствия гонки вооружений. В отличие от колхозников, которые снабжали себя сами, и рабочего класса, подпитываемого из подсобных хозяйств, студенты пользовались лишь тем, что лежало на прилавках магазинов в свободном доступе или присылалось из дома. Будущие инженеры, мягко выражаясь, не доедали, нанося непоправимый вред растущим организмам.

Возвращаясь с каникул из родительских гнёзд, они пёрли на себе тяжеленные сумки, полные домашних вкусностей. Через пару дней от них не оставалось и следа, и студенты принимались травить себя кулинарной самодеятельностью.

Серега, например, периодически удивлял братию своим фирменным супом. Он был прост, как первый закон Кирхгофа*, но чрезвычайно сытен. На дно пустой кастрюли укладывался мясопродукт — «суповой набор» или колбаса. В крайнем случае — горсть пельменей. Затем насыпался слой картошки вперемешку с макаронами до отметки на стенках кастрюли в виде присохшей накипи. Всё это заливалось холодной водой и ставилось на огонь. Лавровый лист, соль и перец Серега добавлял по вкусу уже после того, как блюдо ставилось на стол. Внешне оно напоминало просроченный обойный клей.

* Кирхгоф — древний электротехник.

Из того же репертуара был и «гарнир по-студенчески». Фокус заключался в том, чтобы сырую вермишель обжарить в шипящем на сковороде маргарине до появления желто-коричневой корочки, а потом добавить воды и довести до состояния каши. В принципе, любая советская вермишель превращалась в кашу после варки, но поджарить её после этого не представлялось возможным.

Подобных рецептов Серега нахватался от одного старшекурсника, потратившего на обучение девять лет и пережившего двух деканов.

Другим вариантом получения калорий служил общаговский буфет. В те редкие мгновенья, когда за его запертой дверью не происходил делёж колбасы между сотрудниками, там можно было полакомиться шницелем, с которого капало растопленное сало, стаканом разбавленной сметаны, варёным до синевы яйцом и заветренным коржиком.

Крайне редко удавалось напроситься к кому-нибудь в гости, чтобы до смерти налупиться там оливье. А самым экзотическим вариантом считались поездки в соседний город на электричке, где недалеко от вокзала стояла приличная пельменная, совмещённая с пивным буфетом. Хотя, если разобраться, сорок километров — сущий пустяк для настоящих гурманов.

Отчаявшиеся студенты, в которых чувство голода победило все остальные, образовывали тайные братства «сеточников», бродивших под окнами общаг с набором замысловатых инструментов. Они промышляли тем, что беспощадно резали авоськи с продуктами, вывешенные за форточку. На кухнях процветало воровство кастрюль и сковородок с готовой продукцией. Пойманных били, но они неумолимо возвращались к старым привычкам.

В качестве крайней меры рассматривался поход в «Бух» (сокращенно от «Бухенвальд»), который официально именовался комбинатом студенческого питания. Своё ласковое прозвище заведение получило за меню и качество его исполнения. Здесь всегда можно было отведать парового минтая без соли, утопленного в жидкой перловке без масла. Или борща, который приготовлялся из вчерашнего винегрета. Расходились на ура и котлеты из перемолотых в труху костей, густо сдобренные чесноком и луком, и холодец, гордо разбухший от желатина, с прожилками из отходов ткацкой промышленности. Для тех, чей желудок не успокаивался на этом, предназначался компот из яблок со всеми их обитателями или чай, ароматный, как свежесрезанный веник.

Посещать эту столовку считалось дурным тоном, если не сказать — позором. В основном баловались этим первокурсники, которых пока ещё мало интересовали вопросы чести и достоинства. Но чем темнее становилось на улице, тем отчётливее студенты понимали — другого варианта на сегодня нет.

Серега первым высказал неутешительные выводы вслух, остальным же пришлось только горестно покивать в ответ. Они одели свои зимние причиндалы и медленно, как на казнь, гуськом устремились к выходу.

В «Бухе» имелось два «цеха», но отличались они друг от друга только настроением поваров. Поэтому решили бросить монетку, которая и привела их в зал на первом этаже.

Небольшая, человек в пятьдесят очередь, оживлённо переговаривалась и водила носами, пытаясь прикинуть размер предстоящего ущерба здоровью. На стене у стойки с подносами висел выцветший плакат:

Товарищ решили мы сами с тобой покушав посуду убрать за собой*

* Оригинальная пунктуация сохранена.

Разноцветные буквы говорили о том, что автор умел пользоваться гуашью, а пляшущие строчки — что у него в самый ответственный момент отобрали линейку.

Атилла прослезился, глядя на плакат:

- У нас в Магадане таких не было, - пожаловался он.

- А что было? - не преминул уточнить Серега.

- В основном, призывы питаться качественной и высококалорийной пищей. Ну и, мыть руки, конечно.

Ужин прошёл без приключений. Меланхолично работая ложками и стараясь не смотреть в тарелки, они пришли в состояние, напоминающее сытость. Желудки сказали ворчливое «спасибо» и на том успокоились.

Надо полагать, именно тогда Атилла родил очередной гениальный финансовый план.

- Ты сегодня хорошо днём выспался? - спросил он у Шныря.

- Не жалуюсь, - ответил тот. - Опять гоп-стоп?

- Нет. Есть идея получше.

Глава 32. Тройка, семерка, туз

Родители называли его Ким Сан Хун (или как-нибудь по-другому), а общаговский народ — Аликом. Он вырос на Сахалине, куда предки его во время войны сбежали от идей Чучхе, предпочтя коммунизм в оригинальной трактовке. Славу свою в общаге он приобрёл благодаря диковинной зелёной бумажке вида на жительство в СССР, которую имел вместо паспорта. Она давала ему законное основание учиться, не выезжая за пределы города, а когда всё-таки возникала такая необходимость, он шёл в милицию и писал заявление, где подробно объяснял, почему это вдруг его потянуло путешествовать. Они внимательно изучали дело и, чаще всего, выписывали одноразовую справку с пометкой: «разрешить». Если, конечно, в том населенном пункте, куда он намыливался, не находился какой-нибудь секретный объект.

Мелкие неудобства, связанные с особым статусом, не огорчали его, и даже наоборот — бесправное положение иностранца напрочь освобождало его от всяких глупостей типа военной кафедры. Многие студенты так прямо и завидовали безродному корейцу и спрашивали, где им взять такие же корочки. Алик пожимал плечами.

От сокурсников его отличала зрелость суждений и поступков. В то время, как другие юноши резвыми жеребцами топтали бескрайние луга жизни, он держал глаза открытыми и уши навострёнными. Водил знакомства с интересными людьми и пользовался их уважением. Именно они помогли ему начать карьеру грузчика в вино-водочном магазине.

Работа эта — мечта студента. Он появлялся на ней всего два раза в день: рано утром и в обед, когда приходила машина с товаром. Платили всего восемьдесят рублей в месяц, но разрешали пользоваться «боем». Конечно, в пределах нормы, утвержденной министерством торговли. «Бой» реализовывался через «заднее крыльцо», и этого вполне хватало Алику на удовлетворение первичных нужд.

Нужды второго уровня он удовлетворял другим способом. В 505-ой комнате, где он жил, образовался неформальный клуб любителей азартных игр, в деятельности которого Алик принимал самое непосредственное участие. Подрабатывать фарцовкой он считал ниже своего достоинства.

Карточное ремесло он знал поверхностно. Один дальний родственник показал ему парочку трюков — вот, пожалуй, и всё. Но этого вполне хватало, чтобы снимать излишки жира с доверчивых, стерильных в смысле карточных фокусов товарищей. Периодически он давал им выигрывать, чтобы не вызывать подозрений, однако общий баланс всегда склонялся в его пользу. Бухгалтерию, кроме него, никто не вёл.

Играли они либо в «триньку», либо в «храп». Начальные ставки — по десять копеек. Но зимние ночи в Сибири долгие, и к утру в кармане у Алика оседали приличные дивиденды. Иногда выстреливал и крупный куш, когда кто-нибудь чрезмерно горячился и взвинчивал банк до самых звёзд. Или когда к ним заглядывали на огонёк проходившие мимо чужие простаки. Ну, тут уж они сами были виноваты.

Атилла и Шнырь, заявившие свои кандидатуры на предстоящий матч, слегка насторожили его. Оно и понятно, зона — идеальное место для оттачивания навыков, которыми сам Алик в совершенстве не владел. Однако он согласился из любопытства, решив играть только по мелочи, не рискуя, и не высовываясь вперед.

- Сдавай, - любезно предложил он Атилле, чтобы полюбоваться его руками.

- Это мы живо, - обрадовался великан, поплёвывая на ладони.

Деревянными пальцами он перетасовал колоду, уронив на пол карту, и предложил соседу снять шапку. Сдал, как последний трамвайный лох.

«Посмотрим, - не стал торопиться с выводами опытный Алик. - Всяких мы здесь повидали».

Игра прошла с переменным успехом несколько кругов, и стиль гиганта начал недвусмысленно прорисовываться — блефовал он по-чёрному. Что бы ни подсовывала ему судьба, он тут же поднимал банк и пёр напролом до победного конца, заставляя осторожных студентов уступать.

Шнырь не в счет — он вообще только портил игру, то пасуя с хорошей картой на руках, то встревая в свару с какой-нибудь швалью.

«Ладно, пусть заберет этот рубль, - соглашался кореец. - И этот тоже».

Но урка нагло шёл ва-банк при каждой новой сдаче, и Алику это надоело. Когда в очередной раз Атилла поднял ставку на пятьдесят копеек, имея в активе десятку и шестёрку пик плюс никчемный бубновый валет, Алик добил и ещё прибавил рубль.

- Врёшь! - шутливо погрозил ему пальцем Атилла. - А мы вот так!

На стол легла смятая бумажная трёшка.

- Даю. И пять сверху.

- Идёт. И ещё пять.

Они остановились, когда банк вырос до сотни рубликов.

«А в нервах ему не откажешь», - поразился Алик.

- Показывай, с чем шёл.

Атилла без лишних слов выложил свои законные шестнадцать очков. Алик хмыкнул.

- Двадцать одно.

Настала короткая пауза, а потом он услышал голос Шныря:

- Я извиняюсь, где?

На столе, выложенные его собственной рукой, красовались: семь, восемь и девять — все разной масти. Он точно помнил: была трефовая дама, которая катила к любой масти, и червовый туз. И где же они теперь?

Под вздох облегчения Атилла сгрёб добычу в карман и уселся поудобнее — для следующей сдачи.

«Это как же он такое провернул? Подмена карт на своих руках — дело обычное в шулерской среде, но поменять их на чужих?!»

Самым правильным было бы уйти, небрежно бросив через плечо, что, мол, не мой сегодня день. Бывает. Но этого не произошло.

«Обидно, конечно, - поразмыслил Алик. - Но я хочу посмотреть этот фокус ещё раз. Добью то, что он скажет, и откроемся. Ещё один проигранный рубль погоды не сделает».

Он дождался момента, когда Атилла полез в гору с червовыми валетом и десяткой. Больше, чем в прошлый раз, но не против же двух тузов.

- Десять копеек сверху.

Атилла ожидаемо поддержал и пошёл в гору:

- Даю. И вот ещё сверху.

Он бросил в кучу жёлтый потрепанный целковый. Все снова паснули. Алик порылся в нагрудном кармашке и поддержал.

- Добил. Открываемся?

- Э, погоди. Как добил? - удивился Шнырь. - Ты положил рубль.

Верилось с трудом, но в банке лежала сотня, не известно как подброшенная ловкачами.

«Ах, вы мошенники!»

- Так и у тебя был рубль, - возразил он.

- Да ты что, Алик? - возмутились многочисленные свидетели. - Сотню он бросал.

Слово в карточной игре дороже расписки. Оставалась ещё робкая надежда на чудо. Он украдкой посмотрел на свои карты и увидел там полную ерунду: шесть, семь, восемь — и опять все из разных семейств.

«Слить две сотни за вечер — неслыханно. Вот теперь нужно встать и уйти».

- Не мой сегодня день.

- Пасуешь?

- Да.

- Завтра продолжим?

- Посмотрим.

Остаток ночи студенты резались с уголовниками в дурака. Без всякого интереса, если не считать анекдотов. Алик сделал вид, что уснул, но на самом деле он обдумывал условия будущего договора, отвернувшись к холодной стене.

«Вы мне — секрет фокуса. Я вам — три сотни. Нет, две. Идёт?»

Глава 33. Трения

Пока Шнырь с Атиллой зарабатывали на пропитание таким сомнительным способом, а Лёха по своему обыкновению дрых, Толян с Серегой вели серьёзный мужской разговор, прихлёбывая бледный чай за столом в прихожей. Горел тусклый ночник, намертво пригвождённый к стене, и в его свете перешёптывающиеся друзья выглядели, как заговорщики. В некотором роде так оно и было.

- Если честно, - признался Толян. - Они мне сразу показались подозрительными.

- Так уж и сразу? - не поверил Серега.

- Не подкалывай, а слушай. Не похожи они на блатных. Я на них в своей жизни насмотрелся.

- Где? Ты же в армии вроде служил, а не срок мотал.

- Да, где уж мне, - съязвил в отместку Толян. - Твоего опыта мне на занимать. Но ты сам-то вспомни батю. У него каждое второе слово — из «фени». А от этих ты что, кроме «пардон» да «извольте» слышал?

- Ну, правильно, - согласился Серега. - Они же сами сказали, что интеллигенты. Ещё в кабаке. Помнишь? Диссертация и всё такое.

- Лапша.

- И какие у тебя версии?

Толян поскрёб переносицу.

- Давай заглянем в их документы и всё узнаем.

- Шарить по карманам?

- Мы же обратно положим. Никто не заметит.

Чувствовалось, что идея эта созрела у Толяна давно, и так просто он от неё не откажется.

Он поднялся с табуретки, защёлкнул замок изнутри и, не обращая внимания на слабые Серегины протесты, похлопал по отдыхавшим на вешалке телогрейке и пальто. Во внутренних карманах оказалось то, что он искал — два красных паспорта.

Один, с фотографией Атиллы в стиляжьей рубашечке, был выписан на имя Спиридонова Владимира Ивановича. Другой, с портретом Шныря, сообщал, что его владельцем является Владимиров Иван Спиридонович. Все печати стояли на местах, и явных следов подделок в виде засохших подтёков силикатного клея друзья не нашли. Однако сомнения в их подлинности всё-таки оставались. Главным образом из-за того, что в качестве места рождения гражданина Спиридонова какой-то шутник указал Ямало-Ненецкую тундру, а гражданин Владимиров самым возмутительным образом прописался по адресу: Москва, Главпочтамт, до востребования.

- Что я тебе говорил! - обрадовался Толян.

- А что ты мне говорил?

- Туфта полная! И справок об освобождении нет.

- И что это значит?

- Они — не урки.

- Это что, плохо? - саркастически спросил Серега.

- Да как ты не понимаешь! Мне плевать, кто они на самом деле. Но они нам врут. Зачем? Может, они менты. Или ещё хуже.

Сереге пришлось задуматься над новой версией — уж очень убедительно Толян свистел ему в самое ухо. Однако его пугала поспешность, с которой происходил пересмотр отношений к его новым друзьям.

- Слушай, давай поговорим с ними, - выдал он компромиссное предложение. - Начистоту.

- Зачем?

- Получим какой-нибудь ответ. От него и плясать будем.

- Чувак, - Толян снисходительно посмотрел на собеседника. - Ты не о том беспокоишься. Мы вляпались в дерьмо — это очевидно. Нужно думать о том, как из него выбраться. А ты головоломки разгадываешь.

- О чём ты?

- В шифоньер загляни — это освежит твою память.

Серега точно знал, что ответить, но не успел — пинок в дверь заставил их отвлечься от спора. Толян дрожащими руками схватил паспорта и рассовал их обратно по карманам.

- Открывать? - шёпотом спросил он.

- А какие ещё варианты?

На пороге за дверью стоял приземистый паренёк с раскосыми глазами — вылитый Дерсу Узала, только намного младше. Он попытался проскочить внутрь, наклонив голову и сгруппировавшись, как перед прыжком в печку.

- Ты к кому? - спросил Толян, преградив дорогу незнакомцу.

- Да это же Атхуяк! - почти обрадовался Серега.

- Кто?!!

- Потом расскажу. Что-то давненько тебя не видел, - обратился он к монголу. - Какими судьбами?

- Кровать моя! - запричитал тот, поскольку имел законное право на одну четвёртую площади 226-ой.

- Выгнали?

- Брат приехал. Сестра приехал. Папа приехал.

- Что, сразу все вместе?

- Да. Совсем вместе. Ночевать буду.

- Конечно, ложись. Только не пугайся, когда Атилла вернётся. Ладно?

- Ладно. Не пугаться Атилла.

Понял ли он, кто такой, этот страшный зверь Атилла, Серегу не волновало. Здоровяк сам сумеет с ним договориться, если что. Они с Толяном ещё немного посекретничали, но теперь на отвлечённые темы, а потом тоже легли спать.

Однако сон не шёл. Какие-то спутанные, разрозненные мысли клубились в головах обоих друзей. Опасения, сомнения, догадки.

- Ты не спишь?

- Нет.

- Домой мне ехать нужно.

- Давно пора.

- Только ты не подумай, что я струсил или что-то такое. Действительно пора.

- Не подумаю.

Утром Толян подскочил непривычно рано и сразу стал собираться, чтобы лишними душевными переживаниями не навредить принятому накануне решению. Гости до сих пор не вернулись, что тоже играло ему на руку. Атхуяк и Лёха мирно спали.

- Куда поедем? - уточнил Серега.

- На вокзал.

- А чего не в аэропорт?

- Дешевле на поезде.

Они, как полагается, присели на дорожку, выждали традиционную минутную паузу, а потом поплелись на трамвайную остановку.

Толян сразу сунулся в воинскую кассу, где не было ни очередей, ни обязанности доказывать необходимость срочной поездки. Он только просунул в окошечко военный билет и назвал пункт назначения.

- Есть пассажирский в девять двадцать, - сказала женщина. - Но он прибывает на два часа позже, чем скорый на одиннадцать сорок. Какой берёте?

- Пассажирский.

- Плацкарту?

- Спасибо, общим обойдусь.

Глава 34. Формула

Всё. Оставалось что-то около часа. Потом они разбегутся в разные стороны, и никому не известно, пересекутся ли их пути-дороги когда-либо снова. Многое изменилось, многое забылось. Их будущее теперь больше не зависело от прошлого.

Они взяли в буфете десяток бутылок «Бархатного», которое называлось так, видимо, из-за нежной пены, которая рвалась из бутылки. И парочку «наборов в дорогу».

* «Набор в дорогу» — варёное яйцо, два ломтя чёрного хлеба, кусок жареного минтая, кружок варёной колбасы, огурец. По отдельности не продавалось.

- Что делать собираешься? - спросил Серега, стараясь быть серьёным, но Толян лишь усмехнулся.

- В милицию пойду, - сказал он, непонятно, в шутку ли.

- Зов предков? - поддержал наметившийся тон разговора Серега.

- Лучше на эту тему не начинай.

- Не буду. Вариант со студенчеством, значит, ты категорически отвергаешь.

- Пока да.

- Зря. Без образования ты и в ментовке выше сержанта не прыгнешь.

- Ладно. Видели, каким образованием вы здесь занимаетесь.

- А где по-другому? До диплома дожить, а там — все двери раскрыты перед тобой.

Они механически клацнули стаканами и сделали по глотку, соображая, что ещё нужно успеть сказать в отведённый им срок. Однако от мучительных поисков темы их спас какой-то гражданин, одетый в сомнительной свежести пальтишко, и лыжную шапочку времен войны 1812-го года.

- Прошу прощения, - сказал он. - Не могли бы вы выделить мне четверть стакана вашей жидкости? Запить таблетку.

Он и в самом деле держал наготове белое колёсико в давно немытых пальцах.

- Это пиво, - разочаровал его Толян, мимолетно отметив про себя, что им везёт на всякую рвань в последнее время.

- Не побрезгую ничем, - не смутился человек, подставляя пустой стакан.

Серега щедро плеснул ему из бутылки вдвое больше запрошенного и с интересом понаблюдал, как тот справился с задачей.

- От печени? - пошутил Толян.

- Что вы! Это обычный анальгин. Прошлой ночью у меня, ни с того ни с сего, разболелся зуб...

Он сделал паузу, разглядывая собеседников и читая на их лицах одно лишь неудовольствие от его присутствия. Судя по всему, к такому отношению он привык, и оно его ничуть не смущало.

- Краем уха услышал ваш разговор. Вы уж извините. С вашего позволения готов внести свои пять копеек, как говорится.

Друзья переглянулись, и Толян неожиданно благодушно махнул рукой.

- Пусть треплется. Но следующую порцию пива тебе придется заслужить, - предупредил он бомжа.

- Вижу, вы неправильно истолковали мои намерения, - улыбнулся тот. - Но я не в обиде.

Он стащил с головы шапочку, под которой оказалась буйная растительность, слегка тронутая сединой.

- Меня зовут Бич, - отрекомендовался он.

- Это заметно, - пошутил Серега.

- И опять вы ошибаетесь. Эту кличку я получил от друзей за хлёсткость и прямоту выражений. Хочу поведать вам одну поучительную историю. - Он торжественно поднял вверх указательный палец. - Когда мне исполнилось десять лет, отец подарил мне на день рождения луноход на батарейках. Стоило его включить и положить на пол, как он принимался самостоятельно кататься по комнатам. Наткнувшись на какое-нибудь препятствие, он давал задний ход и двигался в противоположную сторону.

- Помню, - подтвердил Толян. - У меня тоже был такой.

- Конечно, - согласился Бич. - Наша промышленность штамповала его в таких количествах, будто от него зависело здоровье нации. Мне нравилось наблюдать за игрушкой. Я поражался её упорству и оптимизму. Конечно, тогда я ещё был далек от каких-либо выводов, но картинка глубоко врезалась мне в память. Потом в моей жизни произошли многочисленные неинтересные события, о которых и сказать-то особо нечего. Закончил школу, поступил на физмат, потом в аспирантуру, рано обзавелся семьёй... Много всякого повидал. Среди моих планов были, смешно сказать, научные открытия и академическая карьера. Я даже успел вступить в Партию, - шёпотом признался Бич.

- И что случилось потом?

- Сначала мою научную тему признали неперспективной.

- Бывает.

- Потом жена решила устроить мне весёлую жизнь, спутавшись с соседом по лестничной площадке. Потом я загремел в больницу.

- Авария?

- Если бы! В кардиологию. Представьте, мне не исполнилось ещё и двадцати пяти лет. Я нервничал, доказывая свою правоту, участвуя в семейных сценах, голосуя на собраниях за решения, с которыми был не согласен. Сломался, в общем. В палате нас лежало несколько человек, и среди взрослых — один мальчик лет десяти. У него было что-то там врождённое. Нам всем приносили яблоки и котлеты, а ему — игрушки, одной из которых оказался тот самый луноход. Представьте себе, за столько лет они не поменяли в нём ничего. Мальчик играл с ним, а я умилялся, глядя на него, и вспоминал собственное детство.

Бич как-то двусмысленно оглядел своих слушателей, словно подготавливая их сюрпризу.

- И вдруг я понял, - зловещим шёпотом продолжил он. - Что сам являюсь луноходом. Глупой механической игрушкой на батарейках, отскакивающей от непреодолимых препятствий, и даже не получающей удовольствия от этого. Следующую ночь я не спал, размышляя над тем, что потерял лучшие годы своей жизни, гоняясь за призраками. И озарение пришло ко мне! Я осознал, что настоящую свободу человеку даёт лишь отказ от всяческих стремлений. Именно тогда, когда нет необходимости вставать в шесть утра и бежать, высунув язык, на работу, бороться за неочевидную и никому ненужную правоту, в человеке проступают его лучшие качества. У него элементарно появляется время, чтобы заняться собой.

- Что-то по вам не скажешь, что свободное время пошло вам на пользу, - возразил Серега, а Толян, вытирая счастливые слёзы, наполнил стакан рассказчика.

- Вы про мой непритязательный наряд? - не смутился Бич. - Он тоже — часть стратегии, а не следствие безысходности. Вы только посчитайте, сколько денег вы тратите на шмотки, и сколько времени на их поиск — уму не постижимо. И потом, что такое польза? Она глубоко личностна. В ваших глазах — это красивая одежда. В моих — возможность не обременять себя обязательствами, и не тратиться на то, что мне не нужно.

- Бред! - воскликнул Толян. - Это попытка оправдать свою бездарность и никчемность.

- Нет, молодой человек. Это формула созидательного неучастия.

- Неучастия в чём?

- В бесплодных делах тьмы.

- Какой тьмы?

- Той, что заваливает всяким хламом кладовые наших душ и пронизывает червоточиной сердца.

- А по-моему, вы просто капитулировали перед жизнью, - резюмировал Серега.

- Неужели? Тогда ответьте мне на один вопрос. Вы бы хотели иметь то, что имеете, или даже больше, но чтобы при этом ничего не делать? Честно.

Вопросик действительно не выглядел простым, но Серега знал, к кому обратиться за помощью.

- У Маркса...

- Ни слова больше! - прервал его Бич. - Никогда никакие общественные теории не описывали реальный мир, но лишь определяли выбор человека. Недаром их расплодилось по тридцать штук на каждый случай — на, бери себе, какая больше нравится. А среднестатистический сапиенс, даже вооружённый теорией классовой борьбы, ни секунды не сомневаясь, променяет почётное место у токарного станка на бесславный лежак под пальмой. Есть отклонения, но они, скорее, находятся в ведении медицины. К сожалению, мы живём не в сказке. Не приплывёт к нам золотая рыбка и не предложит рай на земле. Вы, как и я, хотите свободы, подсознательно или осознанно, но не желаете её получать той ценой, которую заплатил я. Вот и всё. Вы прикипели к вашим побрякушкам, а я умею обходиться без них.

- А где вы живёте? - зачем-то спросил Серега.

- Это секрет. Но если вы захотите к нам присоединиться...

- К вам?

- Да. У меня много единомышленников.

- И у каждого — отдельный колодец, - не сдавался Толян.

- Ну, почему же? Есть и такие, что живут во дворцах. - Бич глотнул пива, смачивая пересохшее горло. - Вы поймите меня правильно. Я не агитирую, но всего лишь излагаю непривычную для вас точку зрения.

Он посмотрел на часы, неожиданно оказавшиеся на руке — остатки былой роскоши или случайная находка.

- Заболтался я с вами однако. Очень приятно было побеседовать.

Ни слова больше не говоря, он ушёл, напяливая шапочку обратно, и вместо него за столом образовалась почти материальная пустота.

- Похоже, в психбольницах тоже бывают каникулы, - прервал паузу Толян.

- Не всё так просто, - вздохнул Серега.

- Не всё.

Поезд прибыл по расписанию. На перроне они ещё раз крепко обнялись и посмотрели друг другу в глаза.

- Пиши.

- Ты тоже.

Глава 35. Ледовое побоище

Мороз неожиданно отпустил, и на смену ему, воспользовавшись послаблением, заявился снег. Крупными мягкими хлопьями он стелился поверх почерневших от сажи завалов, на утрамбованные валенками тропинки, кружился и блестел в свете уличных фонарей, норовил опуститься в чей-нибудь доверчивый глаз. И его старания не остались не замеченными.

Первым отличился дворник. Он погрозил кулаком небу, издал парочку неблагозвучных проклятий и исчез в подсобке, в сердцах треснув ни в чём не повинной лопатой о стену. Инструмент переломился пополам, а стена с честью выдержала удар.

Освободившееся от дворника место на сцене тут же занял местный дурачок по кличке Вова. Как всегда, с авоськой в руках, уныло телепавшейся из стороны в сторону.

- Молочные! Молочные давай! - заорал он.

Эти малопонятные на первый взгляд слова означали, что он совершенно бесплатно принимает у населения стеклотару из-под молока и кефира. И только её. Пивные и прочие бутылки ему не подходили. Потому как мороки с ними: то тары нет, то учёт. Процент отбраковки непомерно высокий. А молочные — всегда пожалуйста. В общем, кто тут на поверку оказывался дураком, ещё разбираться да разбираться.

- Держи! - раздалось откуда-то сверху, и на голову Вове чуть было не опустилась литровая бутылка.

В самый последний момент он ловко уклонился от бомбы, и она ухнула в сугроб, целая и невредимая. Вова осторожно выудил её на свет и затолкал в авоську, довольный почином.

Впрочем, такая удача сопутствовала ему не всегда. В том, собственно, и состоял общественный договор между ним и студентами: он им — зрелище, они ему — ценное стекло, на которое он потом накупит в аптеке настойки боярышника, ополоснёт нутро и забудется в каком-нибудь тёплом подъезде. В редкие моменты славы у него даже получалось поймать бутылку на лету. В большинстве же случаев сыпавшиеся из окон подарки безвозвратно бились, в том числе, и о различные твёрдости его тела.

Потирая ушибленные места, он отвечал на немилосердный хохот своим фирменным:

- Не ори!

И продолжал охоту.

- Молочные! - снова обратился Вова к аудитории, напоминая о своём присутствии, однако вместо подарка тут же получил в спину крепким снежком. Это стайка бесшабашных студентов, одетых в свитера и спортивные шапочки, выскочила на улицу и принялась катать ровные колобки, чтобы обстреливать ими друг друга и вообще всех, кто покажется на глаза.

Вова раскрыл рот, чтобы выразить своё возмущение, за что жестоко поплатился — следующий снежок застрял у него во рту, буквально обрызгав гланды мелкой холодной пылью. Пришлось занять нейтралитет и спрятаться за кирпичной стенкой, ограждавшей вход в подвал.

Студенты не стали преследовать дурачка, а разбились на две равных команды и сладостно предались взаимному уничтожению.

Видя такое соблазнительное дело, из общаг шустрым ручейком полилось пополнение — оно сходу врубалось в действо, не уточняя правил. Вот уже в толпе засветились фирменные лампасы ББМ и Железного, замелькал Серёгин полушубок, Лёха являл народу чудеса меткости, и Дед Магдей с килограммом снега на усах не отставал от него.

То одна, то другая сторона переходила в атаку, накатывалась на противника несокрушимой волной, но затем отступала, израсходовав снаряды и запал бодрости. Слышалось молодецкое ржание и уханье, подбадривающие крики и дразнилки за неудачные падения.

Полезные для здоровья и аппетита зимние забавы продолжались довольно-таки долго. Даже дурачок Вова несколько осмелел, выбрался из своего убежища и стоял, скаля зубы, на которые больше никто не покушался.

И тут на сцене появились монголы.

Они долго не решались на этот опасный шаг, наблюдая из окон, как развлекаются их советские братья, но потом кровь бурных предков взяла над рассудком верх. Массивной бестолковой гурьбой они выкатились на простор и принялись резвиться на свой собственный манер.

Сначала на них вроде бы не обращали внимания. Или как бы стеснялись. Потом кто-то догадался запулить в них пробный снежок, послуживший условным сигналом — в ту же секунду на монголов обрушился настоящий град.

Воевавшие между собой стороны моментально объединились перед лицом нового противника, легко отличимого по меховым шапкам заморского покроя. Обладая несомненным численным перевесом, они взяли монголов в кольцо и приступили к обработке. Методичность, с которой агрессоры комкали снег и совершали броски, была воистину академической, словно почерпнутой из учебников. Монголы лишь вяло отмахивались и берегли наиболее уязвимые для снега места, не в силах преодолеть натиск.

Так бы оно, наверное, и закончилось — безоговорочной, хотя и бессмысленной победой нашей дружины, с последующим братанием. Однако в непосредственной близости от оборонительных порядков монгольского войска неожиданно возник Вова с увесистым дрыном в руках — то ли доской, то ли обрезком трубы. Не мудрствуя лукаво, он опустил это великолепие кому-то на голову, навсегда запятнав кровью свою репутацию тихого и безобидного шизофреника.

Возникло короткое замешательство, завершившееся тем, что соратники пострадавшего лишили Вову оружия и наградили смачным пинком куда-то в область живота. Или чуть пониже. Дурачок издал жалобный вой и упал лицом вперёд.

- Наших бьют! - опомнился кто-то.

- Ура!!! - подхватила толпа.

В воздухе засвистели куски льда с намертво вмёрзшей в них глиной, банальные булыжники и даже обломки штакетника. Монголы прижались к зданию, сбившись в тесную кучу, потому что их предусмотрительно оттеснили от дверей, чтобы не дать возможности уйти с поля боя прежде, чем нападавшие насытятся их страданиями.

За артподготовкой последовало наступление пехоты и неизбежный рукопашный бой. На белом покрывале, тут и там, запестрели алые пятна.

Такое поведение студентов, воспитанных в духе пролетарского интернационализма, чего уж тут скрывать, было возмутительным, но давайте не будем сыпать скороспелыми обвинениями, а взглянем на проблему шире.

Конфликт этот, положа руку на сердце, назревал давно.

Во-первых, некто Батый ещё в 1243-м году обложил данью князя Ярослава и заставил его проскакать на коне тысячу вёрст — поклониться в ноги хану. Со своей бандой отпетых головорезов он периодически совершал набеги на русские города и сёла, портя урожай и девушек. Двести с лишним лет продолжалось ненавистное иго, и даже итоговая победа Пересвета над Кочубеем не смогла устранить некоего горького послевкусия.

Во-вторых, у пятикурсников из 344-ой недавно стырили на кухне сковороду с почти готовым блюдом. Когда потом она отыскалась лежащей в мойке, грязная и почерневшая от копоти, на ней нашли присохшие куски какой-то гадости иностранного происхождения. Кроме того, был свидетель, который утверждал, будто видел иностранного вора, бежавшего по коридору со шкворчащей сковородой, нежно прижимаемой к груди.

В-третьих, монголы мылись в душе, используя вместо шлёпанцев носки, а вместо мочалок — снятые с себя трусы. В чай они добавляли бараний жир и разговаривали на языке, похожем на ругань.

На Руси приговаривали к расстрелу и за меньшие провинности.

Руководство факультета, нужно отдать ему должное, старалось предотвратить катастрофу. Для этого из обкома Партии пригласили лектора-пропагандиста, который зачитал студентам вслух двенадцать страниц решения ЦК «О мерах по дальнейшему укреплению дружбы между Советским и Монгольским народами», а потом битый час рассказывал, что монголы являются лучшими в мире исполнителями песен под аккомпанемент матоуциня*.

* Матоуцинь — монгольский музыкальный инструмент, классическое воплощение концепции «одна палка два струна».

Однако советские студенты и после этого продолжали относиться к монголам настороженно и предвзято, обидно подшучивали над ними и даже ввели в обиход новую единицу измерения — Цеденбал*. Она означала плотность проживания монголов на одну комнату.

* В реальности товарищ Цеденбал руководил коммунистической партией Монголии.

Так что вполне можно квалифицировать произошедшее, как неизбежность. А дурачок Вова всего лишь сыграл классическую роль Герцога Фердинанда.

Неизвестно, сколько бы потеряли монголы в тот вечер убитыми и ранеными, если бы на крыльце не появилась коментдантша. В нижнем белье, с развевающимися на ветру волосами, харизматичная до безобразия, словно Жанна Д’Арк, она в один момент оценила обстановку и приняла единственно правильное решение — упасть обнажённой грудью на амбразуру.

- Вы что делаете, изверги? - заорала она.

Гневные снежные снаряды засвистели в её направлении, но она и глазом не моргнула.

- Убийцы! Палачи! Фашисты!

Монголы, воспользовавшись суматохой, вызванной героической женщиной, рванулись к дверям общаги, сминая сопротивление. Комендантша, как и положено прилежной квочке, прикрывала их своим мощным телом и воплями, пока последний воин не скрылся внутри. Только после этого она позволила себе покинуть поле боя, источая угрозы по адресу присмиревшей толпы.

- Вот ужо погодите! - напоследок пообещала она.

На счастье, ни милиции, ни славных «окошников» поблизости не оказалось. Студенты ещё некоторое время пытались возобновить сражение между собой, но оно теперь казалось им слишком пресным, не достойным продолжения. Постепенно улица опустела и приняла привычный вид.

ББМ придирчиво осмотрел сбитые до крови костяшки пальцев и помазал их зелёнкой. Железный обмотал тугим бинтом кисть левой руки, где обнаружилось серьёзное растяжение. О травмах монгольских граждан до сих пор никакой информации не поступило.

Глава 36. Это любовь

Атилла не принимал участия в творившемся безобразии. Нет, оно совсем не противоречило его убеждениям, просто он находился в тот момент далеко от места происшествия.

Ещё в обед Юля утянула своего рыцаря по магазинам, чтобы найти замену его обветшалому наряду. Ей почему-то казалось, что дефицит товаров народного потребления не должен распространяться на крупных людей. Она собственными глазами неоднократно замечала в обувном отделе страшные ботинки сорок восьмого размера, всегда при этом мысленно содрогаясь: неужели есть такие огромные типы. Вот, оказалось, что есть.

Однако ни в обувном, ни в отделе одежды они ничего не нашли. На вопрос, бывают ли у них товары для гигантов, продавщица собралась ответить короткое и лживое «нет», но Атилла ей дружелюбно подмигнул, и она сжалилась над милой парочкой.

- Ещё только вчера были, - призналась она. - Но в последние дни все словно с ума посходили. Подметают прилавки — мы выкладывать не успеваем.

- Что берут? - уточнил Атилла.

- Да всё подряд. Даже отечественное бельё расхватали.

- Мужское или женское?

- Я же говорю: всё. Даже бракованное.

- План перевыполнили?

- Да толку-то! В следующем месяце чем торговать будем?

- Подвезут, - обнадежил её Атилла, чем окончательно растрогал.

- Вы в ателье сходите, - посоветовала она. - У них любые размеры найдутся.

- Так и сделаем.

Юля расстроилась безмерно, но тут как раз обрушился снег. Он будто бы материализовался из новогодней сказки, и, не в силах устоять перед его прелестью, они решили прогуляться по набережной.

Атилла без остановки сыпал историями из своей примечательной жизни, а Юля отвечала ему счастливым смехом, в котором легко угадывалось кроткое благоговение перед рассказчиком. Попадавшиеся навстречу пешеходы были малочисленны, и никто из них не мешал им советами или курением, не подбегал с дурацкими просьбами спичек, соли или лаврового листа, не спрашивал, где найти сбежавшего с пьянки товарища.

На ступеньках, ведущих к замерзшей реке, они остановились, и Атилла, крепко прижав Юлю к себе, продекламировал:

На трюмо стояли розы

и шампанского бокал.

Я, твои целуя слёзы,

оправдания искал

тем словам, что в ночь влетели

и, коснувшись, обожгли

и, казалось, облетели

в полсекунды полземли.

От начала мирозданья

почему по жизни так,

что от смутного желанья

до судьбы — всего лишь шаг?

И в глазах твоих прекрасных

прочиталось: не робей,

я немножко не согласна,

но тебе, мой друг, видней.

- Чьи это стихи? - ошарашенно спросила Юля.

- Мои, - скромно ответил Атилла.

- То есть ты сам их сочинил?

- Вроде того. Во всяком случае, не помню, чтобы у кого-то их покупал.

- Я тебя всю жизнь искала, - заплакала Юля и вцепилась ногтями в тельняшку Деда Магдея, выглядывавшую из-под телогрейки.

- Ну-ну, успокойся. - Атилла по-отечески погладил её по волосам. - Я же вот он. Стою перед тобой. Никуда не собираюсь.

- У меня предчувствие нехорошее.

Атилла досадливо крякнул и буквально почесал рукой в затылке, как это делают самодеятельные актеры, у которых нет шансов, чтобы стать профессионалами.

- Моя вина. Признаюсь. На даму наваливается хандра, а я стою тут, как полено. Нет. Как бревно. - Он попытался вспомнить ещё какой-нибудь древесный материал, но память отказала ему на сей раз. - Дорогая моя, нам нужно развеяться. Не посетить ли нам с тобой какое-нибудь культурное заведение?

- Музей?

- Ну, почему же сразу музей? Кино, например.

- А что там идёт?

- В «Художественном» — история про то, как один отважный инженер строил электростанцию.

- Какой ужас!

- Вот именно!

Юля взглянула на одухотворенное лицо кавалера.

- Кажется, я поняла.

В буфете кинотеатра оказался разливной лимонад и песочные пирожные с карамельной глазурью, а в зале собрались десятка два благодарных зрителей. В основном парами. Погас свет, и они, не дожидаясь окончания документального журнала, принялись заниматься тем, зачем пришли. Наши влюблённые последовали их примеру.

И только в самом дальнем ряду, с краю, сидели рядом два мужика, не совершая ничего предосудительного. Они болтали еле слышным шёпотом и шевелились, но даже этими действиями не могли испортить общей картины. Или повлиять на статистику.

До конца сеанса они, впрочем, не дотянули. Минут за пять до финальной сцены, когда победа труда над стихиями природы стала очевидна даже для режиссёра, один из них поднялся с места и, почти крадучись, выбрался наружу. Второй остался сидеть и, вероятнее всего, смотреть на экран. А чем там ещё развлекаться одному в темноте?

Зажгли свет. Народ нехотя потянулся к выходу, разгорячённый искусством и паровым отоплением.

Уже у самых дверей Атилла заметил одиноко стоящего парня, который смотрел на него глазами, полными удивления и страха одновременно, с незажжённой сигаретой, прилипшей к нижней губе. Знакомый, что ли? Да нет же, показалось. Не могло быть у него знакомых с таким затравленным и, даже можно сказать, мутным взглядом. И он прошёл мимо парня, поддерживаемый за локоть Юлей.

На улице продолжалась зимняя сказка, поэтому они не стали ловить такси или садиться в автобус, а прошлись пешком, не особенно утруждая себя обдумыванием маршрута. Миновали памятник Ильичу с протянутой рукой, без всякой цели обошли вокруг стадиона, где горел свет и работали грейдеры, подготавливая поле для завтрашнего матча по хоккею. Затем они прошлись по улице до рынка: мимо вросших в асфальт по самые окна домов из могучего лиственничного бруса столетнего возраста, мимо покосившихся сортиров, похожих на скворечники, мимо рваных заборов, которые ничего не разгораживали, а только объединяли. Наконец, на рынке они решили сесть на трамвай.

Пока длилось ожидание транспорта, Юля вдруг отвлеклась от романтики и учинила Атилле допрос на предмет будущего. С девушками такое случается, знаете ли.

- Что ты собираешься делать? - спросила она.

Атилла в очередной раз поскрёб в затылке, как будто именно там у него находился склад проектов.

- Боюсь, выбор у меня не велик. Учиться — поздно. Начинать карьеру — тоже. На работу приличную с моей характеристикой не возьмут. Значит, остаётся одно: бродяжничать и воровать.

- Ты шутишь?

- Нисколько. Можно, конечно, достать липовые документы и устроится начальником пароходства. Или по хозяйственной линии...

Эта мысль на мгновенье озарила его.

- Заместителем директора какого-нибудь леспромхоза. Мне больше не надо. Как ты думаешь?

- Мне всё равно. Я готова пойти с тобой хоть на край света.

- А если ещё дальше?

Глава 37. На хвосте

Фара не испытывал пиетета к кинематографу. Он просто использовал неизбежно сопровождавшую его темноту в качестве союзника. Купив за тридцать копеек билет на какой-нибудь малозначительный фильм, он садился с краю, на самое неудобное место, где и ждал прибытия важного клиента или делового партнера.

В тот вечер он запланировал встретиться с одним артельщиком с приисков, который регулярно поставлял ему золотишко, чтобы договориться о новой партии и цене. Это именно они шумели, производя подсчёты и мешая молодёжи наслаждаться искусством.

Фара просто обалдел, увидев своего крестника, выходящего из зала. Ему стоило огромных усилий, чтобы сдержаться и не утворить какую-нибудь глупость, а когда это удалось, он, мокрый от нетерпения, проследовал за парочкой наружу.

Мастерством слежки он не владел, но упустить такой случай было бы тяжким преступлением и малодушием. Тем более, что Михалыч позорно профукал все разумные сроки и как профессионал показал себя полным болваном.

Обход квартир, произведённый подчинёнными капитана Смирнова неожиданно принёс положительный результат — они задержали двух типов, как две капли воды похожих на фоторобот. Михалыч, едва ему доложили, не поленился спуститься на первый этаж к дежурному.

- Где они? - в нетерпении спросил он.

- Вот, - показали ему.

В клетке сидели два типа: один огромный, как буйвол, другой — плюгавенький. Их небритые физиономии выражали и обеспокоенность, и презрение к собственной судьбе одновременно.

- Потерпевшую пригласили для опознания? - осведомился Михалыч.

- Уже едет.

И действительно, не прошло и полчаса, как жертва вошла в отделение, сопровождаемая Смирновым.

- Эти? - спросили её, подведя к железным прутьям.

Милиционеры, конечно, нарушали процедуру опознания, но уж очень им хотелось поскорей закончить всю эту малоприятную канитель.

- Да! - вскричала женщина и погрозила преступникам элегантным кулачком. - У, проклятые! Думали, не найдётся на вас управа!

Но в это время с улицы зашла ещё одна делегация: милиционеры вели двоих мужиков с заломленными за спину руками.

- Принимайте! - сказали они дежурному.

- Откуда дровишки? - поинтересовался тот.

- Вот, - он протянул смятый листок с фотороботом.

- Опоздали вы, товарищи. Уже поймали.

Но потерпевшая бросилась на вновь прибывших, демонстрируя женскую ветреность.

- Так те или эти? - строго спросил Михалыч.

- Не знаю, - призналась женщина. - Рожи у всех такие пропитые. Где их разберёшь?

Михалыч велел пока никого не отпускать, включая гражданку, а сам отправился пешком до ювелирного, чтобы подмигнуть Фаре условным сигналом.

Надо ли говорить, что Фара не признал в задержанных виновников его несчастий? Их освободили, и вот теперь само Провидение вывело его на след преступников.

Фара двинулся за парочкой, инстинктивно держа их впереди на расстоянии шагов пятнадцати. В любую секунду он готов был упасть на снег или скрыться за деревом, чтобы не обнаружилось его присутствие, но влюблённые беспечно плыли по тротуару, занятые лишь собой, и по сторонам не озирались.

«Это хорошо, что у него есть баба, - отметил про себя Фара. - Женщина — ниточка к мужчине».

Он периодически порывался нанести звонок Михалычу, но все телефоны-автоматы, попадавшиеся ему на пути, были выведены из строя вандалами. Фара проклинал их тихим шёпотом и желал, чтобы как можно скорее их всех переловили сотрудники служб правопорядка.

«Только бы они не сели на такси!» - промелькнула ещё одна беспокойная мысль.

Но парочка не строила решительно никаких планов, чтобы от него улизнуть. Разве что измотала его немного — они двигались беспорядочными зигзагами и часто останавливались для страстных поцелуев. В конце концов, они сели на трамвай, и Фара, облегчённо вздохнув, полез за ними, навстречу близкой развязке.

Трамвай уверенно катил к конечной. Оставалась всего пара остановок, когда сразу через все двери в вагон зашли контролёры.

- Билетики готовим, показываем! - звучно прокричали они, как коробейники на базаре.

Пассажиры послушно протягивали пробитые компостером талоны, а Фара принялся рыться в карманах в поисках мелочи. Ему повезло — он сразу нашёл двадцатикопеечную монету. Сколько стоил проезд, он точно не знал, поскольку никогда не пользовался общественным транспортом, но чуял, что эти деньги покроют ущерб трамвайного депо с лихвой.

- Ваши билеты!

Фара протянул контролёру приготовленный «двадцатик».

- Я говорю: билеты, а не деньги.

- Ты не кричи, - мягко попросил парня Фара, испугавшись его громкого голоса. - Возьми себе и разбежимся.

- Всё понятно, - резюмировал контролёр и повернулся к коллегам. - Эй! Зайца выводите!

- Зачем выводить? Чуть что, так сразу выводить.

Он вынул из кошелька трёшку.

- На! Хватит на штраф?

- Хватит. Только сначала прогуляемся до автобуса.

- Какого автобуса?

- Вон стоит, - парень показал рукой. - Там тебе квитанцию выпишут.

- Да не нужна мне квитанция!

- Тебе не нужна, а нам нужна. Вставай.

Фару окружили люди с серьёзными не по возрасту лицами. Любопытные пассажиры стали оборачиваться на них, предвкушая скандал.

- Ну, пойдём, раз вы такие несговорчивые.

Парни расступились, пропуская Фару вперёд. И это стало их роковой ошибкой. Едва заяц оказался на улице, он задал стрекача. Догонять его никто не собирался, они только прокричали что-то ему вслед для приличия.

Трамвай тронулся, и Фара побежал за ним по параллельной дороге, очень напоминающей заброшенный тротуар.

Следующие пять минут без преувеличения стали худшими в его жизни. Ноги его то и дело проваливались в какие-то ямы, он увязал в снегу и падал. Дыхание сбилось, шарф норовил затянуться вокруг шеи в тугой смертельный узел.

Нет, соревноваться в скорости с электрическим монстром он, конечно, не мог. Он рассчитывал на то, что парочка не успеет далеко уйти от конечной. И оказался прав. Он увидел их, переходивших улицу прямо напротив кольца трамвайных путей, предназначенных для разворота.

Атилла с Юлей всё так же неспешно спустились с пригорка, миновали здание института и двинулись в сторону общаг.

«Студенты, значит!» - обрадовался Фара, хорошо знакомый с местностью.

Пройдя ещё немного, они свернули во двор, явно нацеливаясь на дверь. Затем исчезли за ней, и Фара остановился, чтобы отдышаться после сумасшедшей гонки и выждать пару минут, для верности. Когда по его подсчётам время пришло, он тоже толкнул дверь внутрь, собираясь выведать у вахтёра (или кто там у них?) необходимую информацию.

Ему показалось, что он налетел головой на гирю. Да так неудачно, что сознание немедленно покинуло его.

- Атиллочка, кто это? - испуганно спросила Юля, склонившись над поверженным врагом.

- Фамилии его я не знаю, но думаю, что он имеет какое-то отношение к нашему будущему.

- Он следил за нами?

- От самого кинотеатра.

- Что теперь будет?

Атилла погладил её по плечу.

- То же, что и раньше. Ты кастеляна Вову знаешь?

- Да.

- Будь добра, сбегай за ним. А я покараулю этого непоседу.

- Сейчас!

Юля умчалась выполнять задание, и Атилла оттащил потерпевшего за ноги в сторону, чтобы он не мешал проходу, усадив спиной к батарее. Сойдёт за подгулявшего, если что.

Вова появился на зов минуты через две, встреченный Атиллой в коридоре — он решил не смущать товарища видом бесчувственного тела.

- Чего звал?

- Ты не одолжишь мне ключи от кастелянской на пару дней? Мне туда кое-что положить нужно.

- Одолжу, - отозвался Вова, изнемогая от любопытства, но также памятуя и о том, что является должником великана. - Только до послезавтра. Мне бельё из прачки принимать.

- Годится.

Когда Фара понемногу стал приходить в себя на полу в кастелянской, Атилла подбодрил его лёгкими похлопываниями по щекам.

- Чем больше я думаю над ситуацией, тем больше она мне не нравится, - сообщил первым делом он. - Отпустить тебя — ты в милицию побежишь. Так ведь? Другой вариант — сменить дислокацию. Но он ещё хуже. Мы здесь нашли столько друзей! Остаётся у нас что? Сделать так, чтобы ты никуда не побежал. Согласен?

- Тебя всё равно разыщут и прикончат, как последнюю собаку. Ты понятия не имеешь, с кем связался.

- С этим трудно поспорить. Следовательно, вариант у нас один — твоя полная изоляция от общества.

Он очень умело, со знанием дела, скрутил Фаре руки за спиной.

- Посидишь пока здесь, а завтра я что-нибудь придумаю. Ужинал сегодня?

- Отвали, гнида!

- Это хорошо. Значит, до утра потерпишь. Кричать собираешься? Привлекать внимание?

Фара молчал.

- Ага. Вижу. Значит, придётся ещё и затычку поставить.

Он оторвал от валявшейся простыни приличный кусок и затолкал его пленнику в рот.

- Так нормально? Не жмёт?

Другим лоскутком он опоясал пленнику голову и завязал узелок на затылке, чтобы тот не смог вытолкнуть кляп языком.

Глава 38. Колымские рассказы

Шнырь размял пальцы рук и похрустел суставами, словно перед упражнениями на турнике. Огляделся. Настольная лампа выхватывала из темноты вдохновенные лица с блестящими от нетерпения зрачками.

- Атилла, ты помнишь Самогонщика? - спросил он.

- Как не помнить? Мы с ним столько леса повалили!

- У нас что, за это на Колыму отправляют? - возмутился Серега.

- О, нет! - Шнырь многозначительно поднял вверх палец. - Всё гораздо сложнее.

Предстоял интересный вечер, и студенты замерли в предвкушении.

- Звали нашего самогонщика Филипп, - начал издалека Шнырь. - Сам он не пил, не курил и был примерным семьянином. Пятеро детей — мал мала меньше. Жена красавица. А зарплаты — сто двадцать инженерных рублей. Ну, у вас это ещё впереди, - подтрунил он слегка над собравшимися. - А тут как-то помер его двоюродный дядя и оставил в наследство... Нет, не кота в сапогах, как подумали вы. А что?

- Самогонный аппарат, - подсказал Лёха.

- Правильно! Отходя в мир иной, он судорожно вцепился в руку Филиппа и прошептал на последнем издыхании: «Береги его, Филя! Он принесёт тебе счастье». И в тот же момент дал дуба. Ну, воля умирающего — закон. Взял Филипп аппарат и поставил дома в сенях, потому что пользоваться им не умел. Полгода, наверное, стоял агрегат без дела. Но тут случилось гостить у них одному дальнему родственнику... Или однокласснику? Уже не помню. Так вот. Увидел он аппарат и изумился: «Экое чудо техники у вас в сенях стоит, а вы впроголодь живёте». И научил он Филиппа нехитрому искусству приготовления зелья. Разные рецепты брашки подсказал: и просто на сахаре, и на картошке, и на свёкле. И объяснил, как из мутной бурды получить прозрачный и благородный напиток. Весь технологический цикл они прошли вместе, бок о бок. Филипп всё запомнил и для верности ещё в блокнот записал.

Уехал родственник, и стал Филлип приторговывать продуктом. Спрос на него оказался сумасшедшим. В магазинах за водкой очередь. На час позже открытия пришёл — полки пустые. А ночью так вообще все заведения закрыты, да и денег на них не напасёшься. Короче, поллитровочки улетали в миг по два рубля за штуку. Он уже стал подумывать о расширении производства, как вдруг — бац! — приходит милиция с обыском. А он, глупый, даже и спрятать-то машину не удосужился.

- Неопытность, - покивал головой Лёха, второй раз за вечер обнаруживая болтливость.

- Да, - согласился с ним Шнырь. - Зелёный он был, зеленее некуда. Хотели ему дать пятнадцать суток, но дети тут начали плакать и за портки его хватать — такой вой подняли! И не выдержало сердце милицейское. Протокол составили, как положено, аппарат реквизировали в пользу государства, а Филиппу объявили строгий выговор с занесением в книгу для предупреждений.

Ушли они, и Филипп задумался, как дальше быть. Только они, можно сказать, стали подниматься на ноги — купили малолетним по велосипеду, жене справили сарафан из ситца — и вот тебе на! Два дня он бродил по комнатам, сам не свой, а на третий день заперся в сарае и сделал новый аппарат. Без всяких чертежей и подсказок. Принцип он давно ухватил — не даром инженер. И к организации процесса он теперь решил подойти со всей серьёзностью. Поставил он цех в огороде, возле забора, в зарослях дикой малины и лопухов. А чтобы дым подозрительный не коптил, провел электричество.

Дела снова пошли в гору. Торговал он осторожно: в руки давал только тем, кого знал лично, или по хорошей рекомендации. Для отвода глаз каждый день ходил на работу, взял там на себя какую-то общественную нагрузку — вроде, распространителя билетов лотереи ДОСААФ — и записался в хор местного дома культуры. Но все эти ухищрения не помогли ему.

Вернулся он как-то домой, а там уже полно милиции и понятых. Вспарывают матрацы, подушки, вёдрами в сенях гремят, обнюхивают кастрюли и бидоны. Жена, понятно, в слезах, но на неё никто внимания не обращает. Закончили они в доме и перешли в огород. Перекопали картошку, хотя ей ещё две недели положено сидеть в земле было, обломали яблони, из сортира даже вычерпали жижу. А потом какой-то умник догадался вдоль забора пройтись. Там-то лабораторию Филиппа и накрыли.

- Эх! Филя, Филя! - сказал ему участковый. - Мы к нему, как к человеку. А он?

Был народный суд. Куча свидетелей, пострадавших. Приехал сам директор трикотажной фабрики, где подсудимый работал — положительные характеристики привёз. Ну, конечно, всех детей жена притащила, теща нарядилась в траур и рваное. Два часа они заседали и постановили дать Филиппу год условно с конфискацией всей алюминиевой и оцинкованной посуды.

- Но он не собирался сдаваться на милость врагу, - предположил Серега.

- Ни за что! - согласился Шнырь. - Он только сделал небольшую паузу. Притормозил. Во-первых, чтобы волны успокоились, во-вторых, чтобы вывести мысли на простор. На новый уровень. В библиотеке целыми днями пропадал, читал классиков...

- Самогоноварения? - не поверил Дед Магдей.

- Ну, что ты! Мы их знаем совсем с другой стороны. Но умный человек, на то он и умный, что сумеет найти то, что ищет. И даже там, где другим кажется, ничего нет.

- Гадом буду, у Тургенева он идею слямзил! - выскочил ББМ.

Серега недоверчиво посмотрел на него:

- Где именно?

- Точно не помню. Но у него же вечно все эти мужики, деревня. Значит, и самогонка.

- Тогда уж, скорее, Гоголь. Или Некрасов.

- Поэт?

- А что ты имеешь против поэзии?

- Ну, не знаю... В стихах про самогон как-то не очень.

- Почему нет? Рифмуется отлично. Самогон — вагон. Помнишь, ехали отец с сыном в поезде? «А по бокам-то всё косточки русские...»

- Иди ты! - ББМ начал сомневаться.

- Или: самогонка — девчонка. «Спрячь за высоким забором девчонку, стырю её с самогонкой!»

- Не спорьте, - вмешался Атилла. - Дайте дорассказать.

- Да. Заткнитесь, - поддержал его народ.

И Шнырь вернулся к тому месту, где его так бесцеремонно оборвали.

- Литературный труд назывался: «В августе сорок четвёртого».

- А! Про разведчиков! - обрадовался ББМ.

- Не столько про разведчиков, сколько про контр-разведчиков, - поправил его Шнырь. - В книге немецкие диверсанты уходили от преследования, постоянно меняя дислокацию. Каждый раз их рация выходила в эфир в новом месте и вела сеанс не более пяти минут. Казалось бы, что общего между самогонным аппаратом и рацией? Но Филипп сумел ухватить из произведения главное: сделать точку передвижной.

На последние сбережения он купил мотоцикл с коляской и оборудовал его для своих целей. Аппарата, как такового, не было и в помине. Он заливал брашку в самодельный радиатор, который нагревался от двигателя, пары выходили через выхлопную трубу, смешиваясь с отработанным бензином, а конденсат капал в специальный пластмассовый контейнер, расположенный в люльке.

Для пущей конспирации он поменял работу и устроился курьером в газету. Он мог теперь безнаказанно разъезжать целыми днями по городу, вырабатывая самогон и не вызывая подозрений. Другим преимуществом нового подхода стало то, что он мог доставлять зелье прямо на дом алкашам, за что брал дополнительные пятьдесят копеек с бутылки. Пустяк, скажете, но вы умножьте цифру на объёмы.

Парковал он мотоцикл во дворе, не стесняясь, а контейнер с жидкостью оставлял в тайнике. В лесу. На-ка, поймай его! Менты с ног сбились, разыскивая аппарат. Раза четыре обыск у них проводили — всё впустую. А коли улик нет, то и суда нет. Показания алкашей не в счёт.

- И как же он попался? - спросил Железный.

- Вот. Тут мы подходим к самой грустной части нашей истории. Погубила его женщина.

- И карты! - пошутил Серега, но получил за это подзатыльник от Юли.

- У парня появились бабки, и не нам его винить за то, что он не сумел ими правильно распорядиться. Он ведь с детства больше десяти рублей в руках не держал. А тут приоделся, расправил крылья, так сказать, похорошел. Ну и, ясное дело, его сразу приметила одна особа. Разрушительница семей. Вот и стал он после работы задерживаться, в рестораны её водить. Дома говорил, что хочет побольше выработать продукции.

Сначала жена ему верила. Да и как не верить: в доме достаток — только что птичьего молока нет, дети сыты-обуты, мебель румынскую купили опять же. Но потом какая-то сволочь про мужа ей всё доложила. Убедиться в том, что это правда, не составило труда. Как увидела она своего суженого на мотоцикле с чужой бабой на заднем сиденье, так и проплакала всю ночь.

А девушка она была гордая, дворянских кровей. Другая бы на её месте в милицию мужа заложила или в местком — за аморальное поведение. Но она задумала их погубить. Выследила маршрут, по которому они каждый день катались, и перед самым их появлением растянула через дорогу прочный канат. Вот они со всей дури на него и налетели.

Кровища кругом, самогонные пары, аж глаза режет. Девица та подлая — сразу насмерть. Как головой в столб вписалась, так душу и отдала. А Филипп живой. Ногу сломал, пару рёбер, а так — хоть завтра снова на свадьбу. И милиция тут как тут. Что, мол, такое здесь произошло?

А супруга подходит к Филиппу и говорит: «Это тебе за твою верность».

Понял он всё, и тут же раскаялся. «Вяжите меня, - говорит он милиционерам. - Я один во всём виноват. Напился пьяный, за руль сел, скорость превысил. Чуете, как разит от меня?»

Не стали они подробно разбираться в этом деле, раз человек сам с повинной к ним в руки лезет. И намотали Филиппу десяток лет строгача. Припомнили ему и условный срок, и первый инцидент с прощением.

Шнырь замолчал, изучая реакцию публики.

- Он до сих пор сидит? - спросил участливо Серега.

- Да. Годков пять ему осталось. Если амнистия не случится. Или наоборот — не вляпается во что-нибудь ещё.

- А семья?

- А что семья? Развелись они. Говорят, бывшая его снова замуж вышла.

- Вот что бывает, - глубокомысленно произнес Атилла. - Когда личная жизнь мешает производственной.

- Что ты имеешь в виду? - напряглась Юля.

И великан засмущался.

Глава 39. Тропою Гамлета

Человек, лишённый душевного фундамента, подобен упавшему с дерева листу, гоняемому ветром. Любое, даже самое лёгкое дуновение, приводит его в смятенный трепет. Кратковременный порыв — и вот его уже несёт в неведомую сторону, безжалостно переворачивая и трепля. Едва он завалится в какую-нибудь укромную щель, как уже в следующую секунду катится по мостовой, отчаянно бросаясь в ноги прохожим.

Ваню Жилкина болтало вторую неделю. Спонтанно возглавив перспективную, как ему показалось, организацию, он тут же стал сомневаться в верности принятого решения. Нет, идея за всем этим стояла неплохая, но он чувствовал, что лодку всё время кренит на бок, заставляя её отклоняться от выбранного курса. В конце концов, её занесло куда-то уж совсем не по адресу.

Путём многотрудных рассуждений Ваня вплотную подобрался к выводу, что руководимое им предприятие в его сегодняшнем виде не имеет ничего общего с оригиналом, под которым он, собственно, и подписывался. Да что там говорить! Оно является опасным. Как для общества в целом, так и для него персонально. Причём, второе беспокоило его намного сильнее, чем первое.

Он вдруг стал замечать вокруг себя странные, если не сказать, подозрительные вещи. В их подъезде, ни с того ни с сего, прорвало трубу отопления, и вот уже несколько дней с ней возились люди в телогрейках. Они много курили и каждый раз, когда Иван проходил мимо них, замолкали, бросая на него косые взгляды. Пахло то ацетиленом, то гарью.

Соседка по площадке врезала себе в дверь новый глазок, крупнее предыдущего раза в два. Судя по всему, она теперь сутками напролет стояла, прильнув к нему. Наблюдала за происходящим. А по ночам строчила отчеты об увиденном. Иначе, как объяснить доносившийся из её квартиры характерный звук печатной машинки?

Отправляясь за хлебом в магазин, Иван часто останавливался по пути и наклонялся, чтобы завязать шнурки — старый испытанный приём разведчика. И один раз ему даже повезло, если это можно назвать удачей — он обнаружил за собой слежку! Какой-то гражданин в драповом пальто попытался спрятаться за угол дома, но подскользнулся и съехал прямо к ногам Ивана.

- Извините! - пробормотал он и тут же торопливо убежал.

Всплески панической энергии то и дело пробегали по дну Ваниного сознания, держа его в постоянном напряжении. Вполне логично поэтому, что оно стало произвольно генерировать разнообразные схемы ухода от ответственности. Скажем прямо, не все они базировались на Христианских принципах.

Лежащий на поверхности вариант чистосердечного раскаяния с одновременной сдачей товарищей всплывал на поверхность чаще других, но Ваня, отдадим ему должное, гнал прочь предательские мысли. Прежде всего потому, что этот подход не гарантировал ему собственной невиновности. Как минимум, его ждали отчисление или исключение. А может, и то, и другое вместе.

Сладкая мысль о бегстве в далёкую страну, где нет органов, будоражила не меньше, но Ваня не был уверен, что она, во-первых, существует, а, во-вторых, что до неё можно добраться доступными видами транспорта. Переход границы с надёжным проводником тоже казался ему весьма утопичным. Разве что записаться в какую-нибудь заполярную экспедицию, где, по слухам, не требуют даже паспортов.

Получалось, что самым благоприятным выходом из сложившейся ситуации была, как ни крути, ядерная война. Она, конечно, несла в себе массу других неудобств, но хотя бы не ставила его перед этим постыдным и мучительным выбором.

«Бред! Какой бред!» - ругал себя Иван последними словами за глупые фантазии и неспособность решать жизненно важные задачи.

«Рассказать всё родителям? Посоветоваться со старыми друзьями? Попасть в больницу?» - лихорадочно перебирал он самые идиотские идеи.

Так продолжалось, пока он окончательно не выдохся. Опустившись в бессилии на диван, он произнёс вслух:

- Ну, и чёрт с ним! Отсижу своё и начну новую жизнь.

Он стал представлять себе, как мать упаковывает ему вещи: тёплые носки, нижнее бельё, шарф... Глаза его моментально затуманились слезами, и сквозь мутную водянистую пелену он увидел образ барака, дымящееся ведро с чефиром, себя, лежащего на нарах. Почему-то с гитарой в руках. Неужели вы не видите, товарищи народные заседатели (или как вас там), что человек полон раскаяния? Он готов искупить, отработать. Чем угодно. Как угодно. Дайте ему шанс! Не губите молодую, перспективную личность! Он не виноват! Это всё они...

Ваня покосился на своё отражение в зеркале и замер. Постойте! Ведь совсем не обязательно доносить до их сведения голую правду. Важно предпринять этот шаг первым. И на правах, так сказать, инициатора попытаться подать всю эту неприятную историю в несколько ином свете. Что если его заставили? Угрожали, пугали?

Так, уже теплее. А что если...

Иван едва не свалился с дивана. Ну, конечно же! Под натиском врага он согласился на эту отвратительную роль, но, будучи верным ленинцем, решил обратить заведомо проигрышную ситуацию к общей пользе. Да! Он внедрился в преступную организацию с тем, чтобы заручиться их доверием и авторитетом, а затем вывести на чистую воду. Он — тайный агент, о котором не знали даже самые компетентные органы. До поры до времени. И вот теперь он созрел. Явился. И не с пустыми руками. Он ждёт инструкций и готов пожертвовать собой ради великой цели.

Иван в возбуждении вскочил на ноги и несколько раз пересёк пространство комнаты.

Действовать! Немедленно! Пока до того же самого не додумались конкуренты.

Одевался он минут двадцать, так как дрожавшие руки не попадали в рукава, отказывались застегивать пуговицы и не могли совладать со шнурками на ботинках. Потом ещё пришлось писать записку для родителей, которая получилась лаконичной и нервной:

«Дорогие мама и папа! В связи с последними трагическими событиями в стране меня вызвали в Комитет. Когда вернусь, не знаю. Не волнуйтесь. Так надо. Ваш сын Иван».

Выйдя на улицу, он сначала попытался схватить такси — дело-то всё-таки государственной важности. И трёшки не жалко. Но постояв с протянутой рукой минут десять, он немного остыл и повернул к троллейбусной остановке.

Там его опять поджидала дилемма. Можно было поехать по кратчайшему пути, через вокзал, но существовал и другой вариант — объездной, через плотину, что занимало минут на двадцать дольше. Подумав, Ваня склонился ко второму. Нет, он не смалодушничал. Просто более продолжительная дорога даст ему возможность лучше подготовить вступительную речь.

Троллейбус подкатил быстро и, о чудо, оказался почти совершенно пуст. Впрочем, чему удивляться? Разгар дня, народ на посту. С другой стороны, очевидные улучшения работы транспорта. Ваня плюхнулся на сиденье в последнем ряду, отскрёб пальцами намёрзший лёд со стекла и растопил получившийся просвет дыханьем, чтобы лицезреть мелькающие столбы, деревья и чёрные сугробы.

Водитель троллейбуса проявил себя настоящим гонщиком. Он трогался с места так, что Ивана вдавливали с сиденье космические перегрузки. А тормозил до того лихо, что зад этой многотонной железной дуры заносило, и колёса ударялись о бордюры. Такая езда несколько отвлекала Ивана от его раздумий. Он даже вознамерился пройти к кабине и сделать замечание. Но водитель опередил его.

- Депо. Конечная, - объявил он через динамики, объясняя тем самым и манеру вождения, и пустой салон.

Иван чертыхнулся про себя, что не заметил стандартной таблички на лобовом стекле: «в депо». Талон зря пробил! Теперь придется раскошелиться на новый.

Выйдя у театра музкомедии, куда его доставил следующий экипаж, он решительно двинулся по улице в сторону пункта назначения — всего предстояло пройти квартала четыре.

У самых дверей он потопал ногами, стряхивая снег, и оказался у знакомого окошечка.

- Добрый день! - произнёс он заранее приготовленную фразу.

И обомлел.

За стеклом, словно в витрине роскошного магазина, сидела Нина — девушка его давней мечты, от которой он сходил с ума в восьмом классе. Предмет его первой любви, бесконечных воздыханий и сладострастных мечтаний.

Она тоже узнала его.

- Ты что здесь делаешь? - даже как-то немного грубовато спросил Иван.

- Работаю. А ты?

- Я?

«Иностранный шпион!» - ехидно крякнул кто-то в Ванином мозгу.

- Да так. Погреться зашёл. - Он дунул на руки, изображая окоченение пальцев.

Теперь настала очередь Нины открывать от удивления рот.

- Здесь не положено, - наконец, сообразила она.

Иван сделал испуганное лицо.

- Правда? Я не знал.

Пока они молчали, через турникет проследовала делегация серьёзных мужчин в ондатровых шапках, махнув в воздухе корочками.

- Попадёт мне, - призналась Нина.

- Понимаю, - отозвался Иван, но с места не сдвинулся и посмотрел ей прямо в глаза. - Что ты делаешь сегодня вечером?

- Не знаю, - растерялась девушка. - Я так далеко свою жизнь не планирую.

- Может, сходим в кино? - продолжал наглеть Иван. - Или в кафе?

Нина кивнула, согласная на приглашение, однако было не понятно, на которое именно.

- Встретимся на Урицкого в семь часов. Возле «Дома одежды». Идёт?

- Хорошо.

- Тогда до встречи!

Иван вылетел на улицу и зачерпнул ладонью снега, чтобы обтереть лицо.

Неожиданный поворот событий спровоцировал его на череду дальнейших нестандартных шагов. Вместо того, чтобы отправиться домой и привести себя в надлежащий вид перед свиданием, он помчался в общагу, разыскал там Шныря и сообщил ему прямо в лоб:

- Снимаю с себя полномочия! Не справился! Не оправдал доверия!

Урка, мирно швыркавший в одиночестве чаёк, ободряюще похлопал его по плечу.

- Что ж. И не такие глыбы крошились в труху под грузом ответственности. Завтра же проведём собрание и рассмотрим другую кандидатуру.

- Завтра?

- А что? Активистов предупредить нужно. Повестку набросать. А то как же.

Шнырь поманил Ивана пальцем.

- Всё прекрасно понимаю. Сам бывал в подобных ситуациях. Но ты не дрейфь. Мы тебе вилки в колёса вставлять не будем.

На том они и расстались, и Ваня вернулся домой, едва успев скомкать и порвать оставленную записку перед приходом матери.

Глава 40. Побег

Ночь, проведённую в кастелянской, Фара квалифицировал для себя как ужасную. Лишённый свободы слова и передвижения, обдуваемый сквозняками через многочисленные щели, он пролежал с открытыми глазами в обществе одеял и простыней целую вечность, разрабатывая план мести.

Воображение рисовало ему центральную городскую площадь возле облисполкома, заполненную возбуждённым народом, в середине которой возвышался помост с установленной на нём плахой. Рослый палач в красном колпаке с прорезями для глаз чинно прохаживался по краю сооружения, поигрывая топором. Его то и дело освещали фотовспышки журналистов местных газет и телевидения, для которых он с явным удовольствием позировал, становясь на колено и обнажая бицепсы.

В партере сидели представители общественности, партийные и хозяйственные работники, заслуженные деятели искусств. Фара находился в их рядах со свежеприколотым орденом на лацкане пиджака, торжественный и невозмутимый. К его уху поминутно склонялся помощник, докладывая о развитии событий.

Наконец, толпа с протяжным охом расступилась, и в образовавшийся живой коридор ступил конвой, ведущий закованного в кандалы Атиллу. Кровоподтёки на его лице свидетельствовали о том, что с ним не церемонились, а рваные лохмотья, заменявшие одежду, едва прикрывали измождённое тело. Ну, да уж не обессудь, голубчик. Преступлениями своими ты породил такое к себе отношение.

Перед самым входом на помост произошла одна безобразная сцена. Атилла резко бросился в сторону, повалив двоих конвоиров, но не для того, чтобы убежать — какое там! Он плюхнулся в ноги к Фаре, вцепившись в ботинок, и принялся покрывать лакированную поверхность поцелуями.

- Умоляю пощадить! - закричал он. - Семья! Дети!

- Нет у тебя никаких детей.

Фара брезгливо оттолкнул его, не вставая с места, и приговорённого тут же подхватили под руки и поволокли обратно.

Палач оживился, стал похрустывать шейными позвонками, разогревая тело, разминать гибкие наманикюренные пальцы. Атиллу силой уложили на разделочный стол...

- А где его сообщница? - вдруг спохватился Фара. - Их ведь должны вместе...

- По закону — не больше одной казни в день, - с готовностью сообщил помощник.

- По какому закону? Где этот закон? Кто его принимал? - начал сердиться Фара. - Михалыч! Скажи им!

Замелькала позолоченная кокарда, но вдруг расплылась, помутнела, и Фара увидел прямо над собой радостное лицо Атиллы.

- Кошмары смотришь, - удовлетворённо констатировал он. - Извини, что прервал. Но у нас неотложные дела.

- Что делать со мной будешь? - только и нашёл, что спросить Фара.

- Ещё не решил, - успокоил его Атилла и любезно развязал руки — чего ему бояться, горилле этакой?

Затем сводил пленника в уборную и накормил в буфете варёным яйцом со стаканом сметаны. Фара жадно проглотил и то, и другое — очнувшийся желудок отодвинул на второй план грустные мысли. Но сытое благодушие не успело распространиться по всему телу.

В дверях буфета показался Шнырь, одарив завтракающих плотоядной улыбкой.

- Зря ты с ним волынкаешься, - упрекнул мягкотелого друга он. - Бритвой по горлу — и концы в воду.

Фара начал икать, и Атилле пришлось купить ему дополнительно компоту.

- Не слушай его. Хотя он и жёсткий мужик, но сердце у него отходчивое. Вот увидишь, к обеду он попросит у тебя прощения и пригласит в ресторан.

- Была охота по кабакам шляться со всяким отребьем! - отозвался Шнырь. - Денег у него взаймы попроси лучше. А то поиздержались мы.

- Я дам, - засуетился Фара, нащупав спасительный лейтмотив. - У меня дома есть.

Шнырь засиял и потрепал его по холке.

- А он неплохой парень!

- Я всегда тебе говорил, - поддакнул Атилла. - В людей нужно верить. - И, обратившись непосредственно к Фаре, добавил: - Мы рассмотрим твоё предложение до вечера, а пока потерпи.

Фару вернули на место и заперли на ключ. Однако на этот раз ему не удалось вдоволь насладиться одиночеством — снова заскрежетал замок, и в комнату зашла давешняя спутница громилы.

«Так вот ты где!» - удивился Фара, вспоминая сон.

Девушка аккуратно закрыла за собой дверь и присела рядом с ним на корточки. Её острые блестящие коленки, торчащие из-под халата, оказались у него перед самым носом. Он даже почувствовал запах мыла, которое ещё совсем недавно снежными хлопьями лежало на них.

- Ты кто такой? - спросила она, освободив рот пленника.

Фара задумался. В любой другой ситуации он без промедления назвал бы фамилию, имя и отчество, но его теперешнее положение к разряду стандартных никак не относилось.

- У меня много денег, - признался он. - Гораздо больше, чем ты можешь себе представить.

Юля нахмурилась.

- У нас чисто финансовые отношения с твоим другом. Поверь. А всё, что здесь произошло — ошибка и досадное недоразумение, - затараторил Фара, боясь, что ещё одного шанса высказаться у него не будет. - Ты объясни ему, что я сожалею о содеянном и прошу прощения. Готов искупить вину. Загладить.

- И даже ценою крови? - уточнила Юля, неожиданно доставая из кармашка халата маленькие ножнички.

По тому, как блестели её глаза, Фара понял, что размер инструмента в данном случае значения не имеет — быть ему слепым попрошайкой на вокзале до конца своих дней.

- Какую пакость ты ему приготовил? - продолжила допрос она, поднося ножницы к его лицу. - Считаю до трёх. Раз!

- Я сам не знаю! - заплакал Фара. - Я увидел вас в кино и пошёл за вами. Машинально. У меня не было намерений причинять вам зло. Я буду хорошим! Я никому ничего не скажу!

Юля промакнула его щеку кусочком простыни.

- Убедительно говоришь, - похвалила она. - А теперь послушай меня.

Фара немедленно напрягся, всем своим видом показывая, что готов внимать и выполнять.

- Если с ним что-нибудь случится, я тебя найду и... Ты не хочешь этого знать, что я с тобой тогда сделаю!

Они немного помолчали. А что ещё можно добавить к уже сказанному? Юля вставила кляп обратно, поднялась и вышла, оставив Фару наедине с новой волной безутешных мыслей.

Сколько времени он пролежал вот так, в полузабытьи, неизвестно. В следующий раз, когда послышался звук открываемого замка, Фара даже не посмотрел в сторону двери — пусть убивают. Пусть делают, что хотят — лишь бы закончилась эта выматывающая душу неизвестность.

- Эй! - раздался какой-то новый голос. - Ты что здесь делаешь?

Фара вяло скосил глаза и увидел какое-то смутно-знакомое лицо.

- Фара?! - удивилось оно.

А, ну да! Парень, который периодически таскал ему всякое ширпотребовское барахло. С алкоголиков, валяющихся на улицах, снимал он, наверное, эти побрякушки. Но сейчас не время разбираться с его поставщиками.

Фара замычал и задёргался, и нежданный гость распеленал ему рот.

А всё получилось до безобразия просто. Кастеляна Вову съедало любопытство. Он мучился догадками и порывался проникнуть в чужую тайну, что бы это ему ни стоило. И вот в один из таких приступов, он спустился на первый этаж, осмотрелся по сторонам, как будто не ему принадлежала эта комната, и зашёл внутрь.

Зрелище опутанного верёвками узника поразило его на столько, что он даже не сразу признал в нём известного в городе спекулянта, к которому он сам периодически обращался за помощью.

- Развяжи!

- Фара, кто тебя так?

- Потом расскажу.

Вова стал ослаблять хитрые узлы, но вдруг остановился.

- А это... Атилле я что скажу?

- А ты здесь причём?

- Ага. Понял.

По окончании спасательной операции, Фара размял опухшие руки и пощёлкал челюстью, проверяя её работоспособность. Похлопал себя по карманам и затем пошарил по ним, ничего не найдя. Осмотрелся вокруг, но кошелька так и не увидел. Возможно, враги обчистили его, пока он пребывал в забытьи.

- Три рубля есть? С процентами вечером отдам.

Вова достал из кармана трёшку.

- Посмотри, в коридоре никого?

Вова выполнил и эту несложную просьбу.

- Никого.

Фара метнулся к выходу, желая только одного — побыстрее вырваться из здания общаги. Однако он успел шепнуть на прощанье грустному от сомнений кастеляну:

- Я никогда не забываю ни плохого, ни хорошего. Держи язык за зубами.

- Само собой.

Глава 41. Ассорти

Чудесное избавление Фары состоялось ближе к вечеру, но до того момента произошли ещё некоторые события, просто-таки достойные передовицы. На первый взгляд, они никак не были связаны между собой. Но только на первый взгляд...

Не сказав никому ни слова, Аркаша поехал в аэропорт. Давку возле окошечка кассы он преодолел, размахивая в воздухе листком бумаги.

- Я по телеграмме! - кричал он, чтобы оправдать опасные движения острых локтей.

Кассирша приняла «телеграмму» из Аркашиных рук, которую он лично изготовил прошлой ночью при помощи клея, ножниц, и старой газеты. И выписала билет до Барнаула. Там у Аркаши проживала единственная, кроме матери, родная душа — мамина сестра, приходившаяся ему, стало быть, тёткой.

Однако поступил он с ценным билетом в высшей степени странно.

- До Барнаула желающие есть? - обратился он народу.

- Есть! - раздалось в ответ, и десяток измученных граждан посмотрели на него с неумирающей надеждой.

Счастливчиком стал паренёк, примерно одинакового с ним возраста и с похожими чертами лица.

- Держи. - Аркаша протянул билет, собственный паспорт и короткую записку. - Документ вернёшь по этому адресу, когда прилетишь.

- А деньги?

- Это подарок.

Пока обескураженный паренёк размышлял, нет ли здесь подвоха, Аркаша дотолкал его до калитки, где началась регистрация.

- Спасибо! - только и успел сказать парень, засасываемый человеческим потоком в амбразуру накопителя.

- Не за что!

Аркаша убедился, что клиент успешно миновал паспортный контроль, и быстрыми шагами вышел из здания.

Доехав на автобусе до вокзала, он сел на поезд, идущий во Владик, договорившись мимо кассы с проводником.

***

Лёха решил помыться в душе.

В общаге их имелось аж два: мужской и женский. Понять, какой из них какой, удавалось только после посещения. Обычно входящий осматривал висящую в предбаннике одежду и делал соответствующие выводы. Бывало, что ошибочные. Правда, моющихся отлично скрывал друг от друга густой пар, получаемый из смеси кипятка и холодного воздуха, сквозящего через разбитые окна.

Лёха удостоверился, что в душе никого нет, разделся и прошлёпал в моечную, ступая по щиколотку в воде, которая стояла здесь всегда благодаря засоренным стокам. Немного поиграл с кранами, чтобы добиться комфортной температуры, и встал под колючие струи — распарить тело.

Начал он классически — с головы. Хозяйственное мыло легко вспенилось в его курчавой шевелюре и потекло белыми потоками по спине. Лёха взбивал его ногтями и ухал, как молодой филин. Поэтому он не сразу обратил внимания на странный плюх, раздавшийся где-то сбоку.

Звук, к счастью, повторился ещё пару раз, и тогда Лёха спросил, будучи не в состоянии видеть глазами:

- Кто это?

Ему не ответили. И только снова: плюх, плюх.

Пришлось раньше намеченного времени удалить с лица пену. Вооружённый вновь обретённым зрением, Лёха повернулся в том направлении, откуда доносился звук и замер.

На полу, по горло в мутной воде, сидела жаба и плотоядно изучала Лёхины мускулы. Её не совсем обычный ярко-синий окрас был пугающе дерзок. Размером же она превосходила небольшую собаку, такую, как болонка, например. Приглядевшись к существу повнимательней, Лёха заметил два ряда острых белоснежных зубов, украшающих пасть.

Жаба слегка подпрыгнула, сделав маленький шажок в сторону окаменевшего студента, и он понял, кто являлся источником этих странных плюхов. Со всей отчётливостью он вдруг осознал, что от его дальнейших действий зависит не только его собственная судьба, но и, возможно, судьба всего человечества.

Он оглянулся вокруг и, не найдя ничего более подходящего, выдрал из стены железную сетку для мыла. Жаба нервно сглотнула.

«Пистолет бы мне сейчас!» - подумал Лёха и резко швырнул железяку в чудище.

Раздался пронзительный визг, переходящий в поскуливание — жаба бросилась наутёк.

Теперь настал Лёхин черед играть бицепсами и демонстрировать клыки. Издав воинственный клич, он ударил ногой по перегородке между кабинками, зная, что она едва держится на своём месте. Кусок крашеной жести обрушился на жабу всей своей мощью.

Минуту-другую Лёха не осмеливался предпринимать никаких новых действий. Затем осторожно подобрался к упавшему листу и приподнял его. Под ним ничего не оказалось, если не считать круглого сточного отверстия, в которое с шумом уходила вода.

Лёха вернулся под душ к прерванному жабой занятию и довершил его в привычном ритме.

О случившемся он решил никому не рассказывать.

***

Раис Киямович находился у себя в рабочем кабинете, когда раздалась трель телефона прямой правительственной связи. Он вздрогнул от неожиданности и с замирающим сердцем взял трубку.

- Беляев слушает, - произнёс он.

- Здравствуй, Раис! - сказала трубка.

- Доброго дня! - отозвался он, не узнав голоса.

- Как самочувствие?

- Спасибо, всё в порядке.

- Как семья?

- Все живы и здоровы.

- Рад за тебя.

«Да кто же это, чёрт побери, такой! - разозлился Раис Киямович. - Ещё минуту — и он меня раскусит!»

- Слушай, - продолжила трубка. - Дело к тебе государственной важности.

Далёкий собеседник сделал намеренную паузу. Для пущего эффекта. И он его достиг. Беляев выдвинул ящик стола и пошарил в нём рукой в поисках коробочки с валидолом.

- Ты любишь свой город?

- Конечно! Как не любить? Каждый день с утра до вечера прилагаю все усилия, чтобы...

- Это я знаю. А название его тебе нравится?

«Здесь какой-то подвох», - подумал шестой орган Раиса Киямовича, и он решил ответить уклончиво.

- Название очень хорошее, но бывает, что люди на почте жалуются: длинное слишком. Иногда на конверте не хватает места.

- Значит, тебе понравится новость.

«Да не тяни же ты! Палач!»

- Будем твой город переименовывать. Сегодня принято соответствующее решение Политбюро.

- Куда переименовывать?

- Не куда, а во что. Сам догадаешься или подсказать?

Раис Киямович, находясь в полуобморочном состоянии, попытался собрать в кулак остатки своей воли, но сознание неумолимо ускользало от него.

- Не могу знать, - прошептал он.

- Эх, ты! - укорила его трубка. - Брежнев — вот новое название города. Смотри телевизор и готовь необходимые мероприятия. Если нужна какая-нибудь помощь, звони своему коллеге в Теучежск. Он знает, что делать.

И трубка дала отбой.

Вопрос, кто звонил ему, мучил Раиса Киямовича всю оставшуюся жизнь, героическую и полную приключений.

Глава 42. Вечно живой

Единственный на весь второй этаж телевизор стоял в 226-ой. Серега лично откопал этого дедушку советского приборостроения по кличке «Неман» на помойке и реанимировал, хотя годков ему стукнуло никак не меньше двадцати. Пришлось заменить почти все лампы и электролиты, перепаять кое-какие провода, почистить от грязи платы. И ящик ответил чёрно-белой благодарностью.

Он исправно показывал футбольные матчи и телевизионные премьеры мэтров отечественного кинематографа. Устами Сенкевича призывал к путешествиям и приключениям. Воспитывал посредством «Абэвэгэдэйки» и «Международной панорамы». Бодрил с помощью «Служу Советскому Союзу!»

Но сегодня в задачу многоопытного телека входило совсем другое. По обоим центральным каналам вместо сообщений о перевыполненных пятилетних планах, повышенных надоях и угрозах со стороны неугомонных империалистов, шёл репортаж прощания с Леонидом Ильичом на Красной Площади. Миллионы наполненных слезами глаз внимали зрелищу и причитали, как будто и не они вовсе при жизни генсека острили над его дикцией и манией к длинным речам. Рискнём даже предположить, что именно в этот день он находился на пике популярности и славы, а не тогда, когда руководил освоением Целины или защищал широкой грудью Новороссийск. К тому же, смерть совсем не испортила его — в гробу он выглядел даже несколько свежее.

Пронзительная музыка какого-то талантливого композитора бередила и без того кровоточившие души многочисленных иностранных делегаций. Тяжёлые слезы катились из глаз Индиры Ганди. Из последних сил крепился Эрик Хоникер. Вздыхал Тодор Живков. Близки были к обморокам и Янош Кадр, и Войцех Ярузельский. Ясер Арафат беззвучно шевелил губами, посылая проклятья израильским оккупантам. Коля Чаушеску держал наготове пилюлю валидола, как рыба, хватая губами воздух. Бледный Бабрак Кармаль облокотился на Густава Гусака, который и сам едва стоял на ногах. И только вице-президент США Буш держался молодцом и обменивался мнениями с Перцем Де Куэльяром.

226-ая не просто кишела народом, она трещала по швам от переполнения. В поисках прямой траектории до экрана студенты висели друг на друге, образуя какую-то невероятную пирамиду, напоминающую пчелиный рой, выпавший из улья.

Бесконечный людской поток струился мимо гроба: пролетариат, трудовое крестьянство и вездесущая интеллигенция, скорбно смяв в руках шапки, бросали прощальные взгляды на Ильича.

- А почему его не в Мавзолей? - раздался голос Деда Магдея.

- Да, кстати?!

- Не дотянул до уровня Ленина, - догадался ББМ.

- Нет, просто там места на двоих не хватило, - слукавил Атилла, будучи прекрасно осведомлённым, что это не так.

- А я думаю, это он сам так попросил, - изрекла Юля. - Из скромности.

- Воля умирающего — закон, - поддержал её Железный.

Все покивали, соглашаясь.

- А я вот ещё чего не понимаю, - продолжил интригующую тему Шнырь. - Почему гроб, а не урна с прахом?

- Так ясное же дело, - отозвался Серега. - Это гуманнее.

- Не скажи, - возразил Шнырь. - Покойнику уже все равно, а крематорий — это как бы более высокая степень почёта.

- Каким боком?

- А таким, что в урне бы его в стену положили, а там — и Крупская, и Гагарин, и...

- Завенягин, - перебил его Атилла.

- Кто?!! - вскричали студенты.

- Авраамий Павлович, - пояснил тот. - В наших широтах уважаемым человеком считался. До сих пор о нём легенды ходят. Рассказывают, на медведя с голыми руками ходил. Крепость, а не мужик.

- И что, за это его в Кремль? - не поверил Серега. - Тогда Железному там место точно обеспечено.

Раздался неприличный гогот, и Деду Магдею пришлось вмешаться, чтобы восстановить атмосферу, подобающую моменту.

- Тише, вы! Самое интересное пропустим.

Он, как всегда, оказался прав. На экране произошло кардинальное изменение сюжета. Поток скорбящих прекратился, а вместо него появились, если можно так выразиться, профессионалы, которые очень ловко вынесли гроб на улицу и установили на артиллерийский лафет, по случаю оказавшийся рядом. Мощный БТР потянул за собой его и всю процессию.

Поражало количество венков, но ещё больше — награды. Эти бесчисленные алые подушечки, утыканные орденами и медалями, которые Леонид Ильич с таким трудом собирал по белому свету. Их несли генералы и адмиралы, призванные на помощь со всех концов страны. Говорят, что их даже не хватило, поэтому срочно пришлось повысить в званиях человек двадцать. А то и тридцать.

Чеканный шаг офицеров, нёсших гроб, звучал в унисон с пульсом зрителей. Студенты, как никогда прежде, осознавали себя частицей истории, ощущая её воспалённое дыхание на собственных затылках.

- Да! - вздохнул ББМ. - Таких людей теряем!

- Прорвёмся, - успокоил его Серега. - Мать говорила, что когда Сталин умер, тоже все думали — каюк.

- Ну, ты сравнил!

Процессия остановилась у Мавзолея, и члены Политбюро взошли на трибуну, чтобы выслушать поминальную речь Юрия Владимировича.

Он вкратце напомнил слушателям о заслугах Леонида Ильича перед народом планеты и призвал ещё сильнее сплотиться вокруг КПСС и её Центрального Комитета. А потом, по завершении траурного митинга, они приступили к тому, зачем, собственно, сюда и пришли.

Студенты ревностно следили за каждым шагом погребальной команды и делали критические замечания по её адресу.

- Что за прикид? - заметил Серега, ткнув пальцем в двух типов, возившихся около ямы. - Одеты, как зэки.

- Что-то такое есть, - согласился с ним Шнырь. - Знакомая форма.

Наметилась новая ветвь обсуждения, но тут эти безрукие уроды уронили Леонида Ильича в яму, выпустив полотенца. Раздался грохот*.

* Историки утверждают, что на самом деле ничего такого не было. Просто в момент опускания гроба раздались залпы орудий.

- Они что там, совсем обалдели?! - выругался Дед Магдей.

Но его праведному гневу не дали развиться. Родственники и близкие бросили по горстке земли, заиграл гимн, а заводы и фабрики по всей стране включили тоскливые протяжные гудки. Всепроникающий звук доносился из телевизора и, казалось, даже нёсся из космоса.

Кто-то догадался открыть форточку, и с улицы в комнату, со скоростью триста шестьдесят метров в секунду, полились волны. Студенты по очереди высовывались наружу, чтобы убедиться — никакой подделки, гудят по-настоящему.

Последняя щепоть земли легла на холмик, и в наступившей тишине заиграл гимн Советского Союза. А со стены за своими собственными похоронами наблюдал Леонид Ильич, изрядно потрёпанный, но обрамлённый свежей чёрной рамкой.

Затем смолкла и музыка.

- И чо теперь? - озадачил присутствующих Дед Магдей.

Глава 43. Социалистическое соревнование

Серый «жигуленок» остановился на подъездной дороге, чуть поодаль от тропинки, прорубленной дворником, которая вела прямо к дверям общаги. Над сиденьями возвышались пять мужских голов, непокрытых шапками. Выходить никто не спешил, работающий двигатель продолжал монотонно потрескивать на холостых оборотах. Через пару минут к ним подкатила ещё одна машина, как две капли воды похожая на первую, и вслед за этим откуда-то из-за угла выбежал человек, призывно размахивая руками. Только после этого они решились, наконец, выбраться наружу.

Оказавшись на свободе, Фара со всех ног помчался к автобусной остановке. Но не затем, чтобы навсегда скрыться от тяжёлых рук Атиллы, как на его месте поступил бы любой благоразумный человек. Нет, он нашёл исправный телефон-автомат и набрал заветный номер. Михалычу потребовалось менее получаса на комплектацию оперативной группы, ещё пятнадцать минут заняла дорога.

Милиционеры облачились в разнообразные гражданские одежды — как вы понимаете, для отвода глаз, чтобы не поднимать раньше времени панику. Её и так будет предостаточно, когда начнётся. Михалыч тоже замаскировался, но только наполовину — он одел финскую тёплую куртку поверх форменного кителя.

- Где? - сразу принялся он выполнять обязанности командира группы.

- На втором этаже.

- Чёрный ход есть?

- Есть, но он заколочен гвоздями.

- Лестниц две?

- Да.

- Значит, так, - решил Михалыч. - Как зайдём внутрь, разделимся на две группы. - Он рубанул рукой, показывая, как. - Вы — налево по лестнице, мы — направо.

Действия милиционеров были продуманы и выверены до мелочей. Помешать осуществлению правосудия могло только землетрясение или падение метеорита. Но они и представить себе не могли, что ровно в ту же самую минуту, хотя и с противоположной стороны, к общаге грозно шагала многочисленная ватага уроженцев Тбилиси и его окрестностей. Возбуждённые предстоящим боем, они уже сами по себе являлись и огнестрельным оружием, и боеприпасами к нему. Поэтому грозные окрики переодетой милиции с требованием пропустить их вперёд вызвали бурю негодования.

- Слушай, ты сам козёл! - сказал кому-то Морис в ответ на грубость, и эта фраза послужила сигналом к кулачному бою.

Как и следовало ожидать, техническое превосходство оказалось на стороне милиции. Горные братья брали числом и характером. Ни те, ни другие не спешили пока доставать более весомые аргументы. То ли в пылу борьбы, то ли боясь спугнуть добычу, за которой пришли.

Зрелищность поединка потрясала — это вам не драка малолетних шалопаев с помощью реек, вырванных из штакетника. К стёклам прилипли любопытные студенческие лица.

- Как бы наши птенцы не улетели раньше времени, товарищ майор, - сказал плотный мужчина, сидящий за рулем черной «Волги», незаметно припаркованной под заснеженным тополем.

- Есть такая опасность, - ответил тот.

- Что будем делать? Милицию вызывать?

Но майор не успел дать рекомендации своему подчиненному. Один из дерущихся вдруг повалился на спину, сбитый с ног чьим-то беспощадным кулаком. Молния его куртки с треском разошлась, а под тёплым финским мехом обнаружились полковничьи погоны.

- Мент?! - удивился Морис.

- Мент?! - ещё более удивился майор КГБ в «Волге».

- Мент?! - совсем уж удивился Атилла, которому даже со второго этажа удалось разглядеть детали экипировки Михалыча.

- Ноги делать нужно, - мгновенно сообразил Шнырь.

Атилла кивнул и рванулся прочь из комнаты. Правда, действия его выглядели несколько странными, если рассматривать их с точки зрения спасения собственной шкуры. Он ворвался в 228-ую, жильцы которой мирно посапывали на кроватях, схватил знамя отряда, стоявшее в углу, и всучил его обалдевшему Деду Магдею.

- На крышу! Водрузить! - приказал он. - Нас предали!

Старый моряк не заставил повторять распоряжение дважды. Как был, в тельняшке и трико, он впрыгнул в валенки и устремился на пятый этаж, к лестнице с люком, ведущим на чердак.

- А мне что делать?! - подоспел ББМ.

- Предупреди наших!

Без промедления ББМ вылетел в коридор и закричал:

- Облава!

Затем он устремился вдоль дверей, барабаня в них кулаками и сея панику. В большинстве случаев это ему удавалось, но попадались и такие, кто соображал очень туго. ББМ приводил их в чувство пинками, пока не изобрёл способ получше.

На глаза ему очень удачно попался огнетушитель, прикреплённый к стене. Призывно-красный, он манил к себе ББМ уже давно, но всё как-то случая подходящего не представлялось. А тут такое удачное стечение обстоятельств. Выдрав его из стены с многочисленными нарушениями техники безопасности, ББМ откинул рычаг, перевернул цилиндр и ударил белоснежной пеной по разявам, скопившимся в коридоре. Теперь начнут соображать быстрее.

Железный же готовился к осаде. Для этих целей он повалил на бок шифоньер, баррикадируя входную дверь, и наскоро прибил его длинными гвоздями к полу, используя детали от тумбочек. Затем поверх получившейся конструкции он сложил кровати. Не все, правда, а только три. На четвёртую он улёгся сам и стал ждать штурма.

Серега с Лехой мыли на кухне посуду, изображая по замыслу режиссёра, пославшего их туда, невинных овечек, не ведающих о разворачивающихся вокруг событиях.

Окончательным штрихом к картине безумия стал Шнырь, открывший настежь окно и вставший на подоконник с зажженным бенгальским огнем в руке — дань фирменному стилю.

- Живым я не сдамся! - прокричал он, и страстное эхо покатилось по студгородку.

Юля прижалась к груди любимого, всё ещё не веря происходящему.

- Эх! - произнес Атилла. - Мне бы подходящую одежду. Я бы в женщину переоделся. И ушёл. Как Керенский.

В этот самый момент дверь широко распахнулась, и на пороге возникли суровые вооружённые люди в гражданском. Надо сказать, что они успели к тому времени разнять потасовку между милицией и бандой Мориса, и теперь перешли к выполнению собственно плана операции.

- Всем оставаться на своих местах! - предупредили они. - Стреляем на поражение.

- Ну, пора прощаться, - сказал Атилла, награждая Юлю глубоким поцелуем.

И очень вовремя, потому что в следующую секунду на него набросились несколько человек, скручивая руки. Видимо, у них имелись сведения о чудовищной силе здоровяка.

- Что вы делаете, изверги? - заорал Атилла. - Кость сломаете!

Сопротивлялся он, однако, как-то вяло, поэтому нападавшим удалось упаковать великана без лишних хлопот.

Шнырь же почему-то передумал прыгать из окна, и его так же профессионально повязали.

- Так нельзя, чтобы без ордера! - возмутился он.

- Это зависит от ситуации, - возразили ему. - Увести!

Связанных урок подтолкнули к двери, и Юля закричала:

- Не пущу!

Один из оперативников придержал её за плечи, рискуя получить ногтями по глазам. Но она, видимо, смирившись с поражением, села устало на кровать и закрыла лицо ладонями.

Атилла плыл по коридору спокойно, с достоинством, словно гружёная баржа, а Шнырь щедро сыпал ругательствами из «Фени», вырывался и всё норовил убежать. Куда там! Затем, наверное, от бессилия, он затянул грустную песню о том, как по этапу ехали в Сибирь украинские зэки. С ней он и проплыл мимо остолбеневшей Бабаклавы, напоследок успев-таки крикнуть:

- Смотри, Клавка, расколешься — мы тебя из-под земли достанем!

Арестованных на кухне лже-посудомоек — Серегу с Лехой — вернули в комнату. Хитрость не удалась. На них составили какой-то протокол и взяли подписку о не выезде. 226-ая превратилась в импровизированный штаб, куда поочерёдно приводили новых задержанных, обыскивали, протоколили и отпускали восвояси. Исключение составил лишь ББМ, который оказал серьёзное сопротивление противнику, значительно превосходящему его в количестве, и поэтому его отправили вслед за урками, почистив предварительно от излишков пены.

- Больно дерётся, гад! - сообщил один из оперативников, прикладывая к глазу смоченный в воде платок.

Дед Магдей задачу свою выполнил — флаг красовался на крыше минуты три, а то и больше, после чего их обоих сняли. Причём, отодрать друг от друга не смогли. То ли примёрз к флагштоку Дед, то ли высоты испугался, и от того свело его мышцы судорогой.

Да! Железного не сразу удалось выковырять из логова. Прочно он там засел. Дверь искрошили в щепки, потом с шифоньером долго возились — на совесть делала советская промышленность мебель. Железный всё так же лежал на кровати, не шелохнувшись. Читал книжку, позёвывая, перелистывал страницу наслюнявленным пальцем.

Обескураженные студенты наблюдали из окон, как грузят связанных людей в казённый транспорт, неизвестно откуда взявшийся во дворе общаги. Кроме упомянутых уже рецидивистов и ББМ, там оказались все без разбора участники уличной драки, включая Фару и даже Михалыча, который тщетно размахивал в воздухе корочками и грозился неприятностями, пока у него не отобрали удостоверение и не ткнули чем-то твёрдым под дых.

Но вскоре интерес студентов к пейзажу искусственно погас, потому что по комнатам прокатился великий шмон.

- Где оружие? - задавался всем один и тот же вопрос.

Только вы не подумайте, что Серега с Лёхой геройски смолчали под пытками про арсенал. Наоборот, они подсознательно желали поскорее избавиться от него. Но случилось невероятное — на месте железок не оказалось. Куда они могли деться — уму не постижимо!

Перерыли буквально всё: и буфет, и прачечную, и подвал. На чердаке подняли слой стекловаты, кое-где вскрыли полы. Нет оружия! Как в воду кануло!

Выехали на дом к Ване Жилкину, где застали командира за ужином в кругу семьи.

- Да-да, - закивал он гостям. - Я сам собирался к вам ещё вчера. Но мне угрожали. Я могу доказать...

- Разберёмся, - пообещали ему. - Неси улики!

Под взглядами онемевших родителей Ваня вытащил из наспех сооружённого тайника за книгами сложенный вчетверо листок.

- Вот, - еле слышно произнёс Иван и протянул бумажку крупному мужчине, стоявшему к нему ближе всех.

- Что это? - опешил тот

- Список.

- Какой список?

- Отряда.

- Отягчаете, гражданин. Оружие где?

- В общаге.

Чекист строго посмотрел Ване в глаза и обнаружил в них лишь готовность к сотрудничеству. Тогда он деловито развернул бумажку и быстро пробежал глазами по списку сверху вниз. Лицо его потемнело.

- Что ты мне суёшь?

Сквозь выступившие не кстати слёзы Ваня всё-таки смог разглядеть аккуратно разлинованный лист, содержавший в том числе и его подпись. Документ начинался словами:

«Мы, нижеподписавшиеся, перед лицом своих товарищей, Партией и народом, со всей решительностью заявляем, что являемся засранцами, оболтусами и тупыми ничтожествами».

- Товарищи органы! - закричал Ваня. - Это не я! Это Атилла со Шнырем! Они проживают незаконно в общежитии, в 226-ой комнате.

То, что Иван говорил чистую правду, понял бы и ребенок.

Глава 44. Монгол

В нашей правдивой истории настал тот неизбежный час, когда, наконец, должно выстрелить ружьё, всё это время скромно висевшее на стене. Или лучше сказать, загадочно исчезнувшее из шифоньера. На момент обыска в общаге оно, кстати, лежало на багажной полке скорого поезда «Москва-Улан-Батор». Но давайте обо всём по порядку.

После того, как деканат объявил, что в каждой комнате поселится свой монгол, Серега с Лёхой торжественно поклялись, что не будут проявлять к навязанному сверху жильцу враждебных чувств. Чем он, собственно, им навредил?

- Монгольский выучим за так, - предположил Серега. - Потом по распределению за границу можно будет рвануть.

Но на практике оно оказалось гораздо сложнее.

- Как тебя зовут? - спросили новичка.

- Атхуяк! - бодро ответил монгол, ни мало не смущаясь.

Серега нахмурился, но сдержал себя.

- У нас в комнате не матерятся, - пояснил он. – За каждое ругательное слово — десять копеек.

Он показал рукой на стоявшую у входа пол-литровую кефирную бутылку, полную мелочи. Они действительно, хотя и с переменным успехом, боролись с этим отвратительным явлением, косившим ряды будущей интеллигенции. Молодости свойственно ставить высокие цели.

- В общем, мы тебя предупредили. Так как твоё имя?

- Атхуяк! - опять сказал монгол, и Серега слегка позеленел.

- Десятерик сюда клади! - протянул он новобранцу бутылку.

Тот сопротивляться не стал, видя численное преимущество противника и принимая во внимание игру на чужом поле. Монетка дзынькнула о дно.

Трудно сказать, сколько бы ещё длилось это издевательство, если бы в тот момент в комнату деликатно не постучали. Открывший дверь Лёха пропустил внутрь свежую парочку граждан дружественной Монголии.

- Атхуяк здесь? - спросил один из них по-русски, но с сильным акцентом.

«Это же золотое дно!» - подумал Серега, сообразив, в чём дело, но вслух он сказал следующее, обращаясь к носителю диковинного имени:

- Значит, так. В этой комнате мы тебя будем называть... Чингисханом. И чтобы я не слышал всяких там... Ну, ты, короче, понял. А если эти, - он показал рукой на вошедших друзей. - Хотят называть тебя, как они привыкли, то пусть без денег сюда не заходят. Усёк?

- Усёк, - радостно подтвердил их новый сосед по комнате.

Согласно официальной пропаганды монголы приходились советским людям братьями по идеологии. Но братьями исключительно младшими. Деканат не уставал повторять, что они приехали в СССР за передовым опытом, который применят впоследствии, вернувшись домой. Серега с Лёхой честно отрабатывали свою часть общей программы.

- Под кроватью сырое мясо хранить нельзя, - монотонно поучал монгола Лёха. - Для этого существует сетка за форточкой. Или холодильник.

- Стаканы нужно мыть горячей водой, - вкрадчиво подключался Серега. - А то видишь, тут у тебя застывшее сало по стенкам размазано.

- Ага, - кивал ученик.

Удовлетворённый Серега отходил от него на два шага, но потом вдруг резко разворачивался и орал:

- И перестань складывать свои грязные носки ко мне в тумбочку! Ты понял?!

Список дружеских наставлений был обширен. В него входили и вопросы личной гигиены, и студенческий этикет, и особенности быта. Монгол схватывал всё на лету, а если случалось, что притормаживал, его штрафовали внеочередным дежурством по комнате.

В конце концов, приучили его и к европейским стандартам чистоты, и к порядку. И лишь одного сделать не удавалось — объяснить ему, что коммунизм ещё не наступил, и личная собственность всё ещё уважается законами. Из комнаты пропадали тарелки, ложки и прочая посуда, а также карандаши, линейки, резинки... Вместо исчезнувших вещей, правда, иногда появлялись другие, но не всегда они могли заменить собой потерю.

Всё-таки прав Ленин. Народы должны пройти все стадии развития: от каменного топора — до стиральной машинки «Вятка». А Монголия, как писали в учебниках, проскочила этап капитализма. И совершенно напрасно — годков бы, эдак, сто им ещё на мануфактурах попахать, в забастовках поучаствовать, поупражняться на биржах, проникнуться чувством обладания материальными благами.

Как бы то ни было, наши высокосознательные студенты мирились с недостатками товарища, надеясь, что их усилия не пропадут даром и, рано или поздно, им удастся наверстать упущенное историей. Но тут у Сереги пропала его любимая гитара.

На вопросы о сгинувшем бесследно инструменте Атхуяк не отвечал и косил под идиота, чем навлёк на себя дополнительный гнев. Серега словесно облегчился рубля на четыре, выдохся и объявил своё справедливое решение.

- Ключ сюда давай! - скомандовал он. - Будешь приходить только тогда, когда мы здесь. Понял? Нас нет — ты отдыхаешь в коридоре. Мы пришли — постучался, зашёл, сел. Как мышка. Слово лишнее сказал — на десять штрафных минут снова в коридор.

На деле приговор оказался ещё более суровым. Если монгол задерживался вечером чуть дольше положенного, дверь перед ним не раскрывалась вообще. Он стучал и плакал, но бессердечные его соседи по комнате дрыхли и не реагировали на шум. В конце концов, он и вовсе перестал появляться. Так, иногда забегал помыть полы.

Лёд, неожиданно сковавший их отношения, не могли растопить ни страх перед деканатом за самоуправство, ни по случайности найденная гитара, которую вырвали с боем, слегка постаревшую, но всё такую же благозвучную.

Иногда за монголом заходили по старой памяти его друзья. Им туманно отвечали, что-то вроде «в душ пошёл» или «задерживается».

В ту счастливую ночь, когда Атхуяка пустили на собственную кровать, он прекрасно выспался. И даже более того — утром его не прогнали по обыкновению за двери. Серега куда-то ушёл со своим товарищем, Лёха продолжал нежиться в постели, Атилла со Шнырем, как вы помните, раздевали в карты Алика, и Атхуяк решил использовать предоставившуюся возможность для экспресс-ревизии комнаты.

В шифоньере его ждало настоящее потрясение.

Вам, избалованным жителям современных мегаполисов, конечно, не понять чувств настоящего воина, берущего в руки оружие. Вам не ощутить той притягательной силы, исходящей от смертоносной стали, и ласковые поглаживания инструмента не вызывают у вас сильнейшего душевного трепета.

Что делает здесь, среди рваных тряпок и клопов, это произведение искусства? Чем заслужило оно такое к себе отношение?

Атхуяк аккуратно завернул находку в обрывок простыни и, млея сердцем, вышел из комнаты.

Сначала он спрятал своё сокровище на чердаке. Приподняв слой стекловаты, он легко уложил под него свёрток, присыпал обрывками картонных коробок. Но клад не давал ему покоя. Ему показалось, что место это — не достаточно надёжное. И он перепрятал оружие в прачечной, откуда, в свою очередь, перенёс в подвал. Как показали дальнейшие события, его опасения имели под собой основания.

Измучавшись, Атхуяк решился на крайний шаг — он вынес оружие за пределы общаги. Поехал на вокзал и сдал его в камеру хранения. Ну а уж оттуда логически правильный шаг вытекал сам собой — он купил билет до Улан-Батора и отбыл на Родину, ибо только там он мог гарантировать сохранность приобретения и право обладания им.

Бдительные советские пограничники сняли его с поезда вместе с поклажей на станции Наушки и поместили в изолятор временного содержания. Там он просидел до тех пор, пока за ним не прибыли из Монгольского консульства.

Опытным чекистам ничего не стоило связаться по своим каналам и понять, откуда дровишки, так что всякий налёт мистики с этого деле был окончательно снят.

Глава 45. На нарах

Комната, куда временно поместили Шныря и Атиллу, проветривалась плохо, но недостаток этот с лихвой компенсировался тусклым её освещением. Друзья лежали на твердоватых поверхностях и вели неспешную беседу.

- Хорошо здесь, - произнес Атилла. - Спокойно.

- Да, - поддержал его друг. - Сыровато только немного.

- Это ничего. Зато в уборную не нужно переться через весь коридор.

- Что есть, то есть. - Шнырь облизал языком десны и широко зевнул. - И кормят, наверное, получше, чем в «Бухе».

- Дай то Бог!

- Кстати, пора бы им уже чего-нибудь принести. Второй час сидим.

- Третий.

- Тем более. Постучать в дверь, разве что?

- А бить не будут?

- Как можно! Сейчас не царские времена на дворе. И, слава Богу, не война.

- Да. Твоя правда.

- Ну, да ладно. Подождем ещё немного.

Они помолчали.

- За ребят переживаю, - озаботился вдруг Атилла. - Как бы им не попало из-за нас. Под горячую руку.

- Разберутся, - успокоил его Шнырь. - Свидетелей опросят, составят картину происшествия. В школе КГБ их знаешь как натаскивают на истину. Настоящие спецы в своём деле!

- Да, наверное, ты прав. А я — просто старый меланхолик.

- Не то слово. Зануда и нытик!

Они опять поохали и покряхтели, ворочаясь на деревянных лежаках.

- А ещё у меня всё никак не выходит из головы прочитанное, - продолжил Атилла.

- В смысле?

Здоровяк приподнялся на локтях и продекламировал по памяти:

«Есть хлеб – будет и песня. Не зря так говорится. Хлеб всегда был важнейшим продуктом, мерилом всех ценностей. И в наш век великих научно-технических достижений он составляет первооснову жизни народов. Люди вырвались в космос, покоряют реки, моря, океаны, добывают нефть и газ в глубинах земли, овладели энергией атома, а хлеб остается хлебом. Особое, трепетное, святое отношение к хлебу присуще гражданам страны с колосьями в гербе...»

- Толстой?

- Бери выше.

- Горький?

- Выше.

- Ну, даже не знаю...

- Сдаёшься?

Шнырь кивнул, и Атилла повторил последние пару строк с интонациями бывшего генсека.

- Не может быть!

- Может. Ильич был истинным самородком. Вот ещё послушай.

Атилла разорвал подкладку на телогрейке и выудил оттуда клочок бумаги, сложенный вчетверо.

- Библиотечную книгу испортил, - укорил его Шнырь.

- Это как раз тот самый случай, когда средства оправдываются поставленной целью.

«Главная задача одиннадцатой пятилетки состоит в обеспечении дальнейшего роста благосостояния советских людей на основе устойчивого, поступательного развития народного хозяйства, ускорения научно-технического прогресса и перевода экономики на интенсивный путь развития, более рационального использования производственного потенциала страны, всемерной экономии всех видов ресурсов и улучшения качества работы».

- Сильная вещь! - одобрил Шнырь.

- Так и я про то же.

- Нет, правда, когда слышишь подобные слова, внутри прямо что-то подымается и куда-то зовёт.

- Хочется взять в руки лопату, - подхватил Атилла. - И копать, пока есть силы.

- В такие минуты, - не отставал от него Шнырь. - Я говорю себе: у нас получится! Должно получиться! Иначе — грош нам всем цена!

- Точно!

Атилла даже вскочил на ноги и прошёлся взад-вперед от возбуждения.

- Всё! Решено! Как только выйдем отсюда, начинаю новую жизнь. С преступным миром покончено раз и навсегда.

- Да, друг мой! Ты вернёшься к себе в НИИ, а я поступлю в Мариинский театр.

- Никаких НИИ! - отмёл предложение Атилла. - Пойду работать лектором-пропагандистом в обком Партии.

- А возьмут? С твоими судимостями-то?

- Не знаю, но я буду стараться. Приложу все усилия. А пока давай на стене эту цитату нацарапаем?

- Чем?

- Гвоздём.

- Где ты его возьмёшь?

- Как где?! Постучим в дверь, попросим у дежурного.

Взмокший от пота солдатик стянул с себя наушники и осоловело посмотрел в глаза начальнику.

- Не могу больше, товарищ майор! Голова — будто стекла толчёного насыпали. Слова все знакомые, а в смысл никак не складываются. О чём они говорят?

- Для тебя они стараются, деревня. Профессионалы. А ну-ка, давай-ка их ко мне. Посмотрим, как они там запоют.

Глава 46. Чистосердечное

Майор подвесил паузу, делая вид, что рассматривает паспорта задержанных. По закону жанра шелест казённой бумаги, перелистываемой начальственным пальцем, должен вселять в обвиняемых животный ужас. Двое абмалов-конвойных расположились возле каждого из них, готовые к любым неожиданностям. Но арестанты смиренно сидели на стульчиках с херувимскими выражениями на лицах. Похоже, первоначальные предположения майора оправдывались, и перед ним сидели достойные противники. Ну что же, тем интересней получится игра.

- Спиридон Владимирович, значит? - уточнил он и аккуратно положил паспорт перед Шнырем.

- Без базара! - отозвался тот.

- А вы — Владимир Иванович? - Документ лёг и перед Атиллой тоже.

- Он самый, - подтвердил гигант.

Майор иронично посмотрел на клоунов, каковых в его кабинете побывало предостаточно за его продолжительную карьеру.

- Одно удовольствие наблюдать за вами, - признался он. - Словно сидишь на хорошем спектакле с известными актерами.

- Стараемся, - подыграл ему Шнырь.

И тогда следователь кинул пробный шар.

- All right, gentlemen. I have a suggestion. Why won’t we cut this crap and start talking business*? - огорошил он присутствующих чистейшим английским.

* Ладно, господа. У меня предложение. Почему бы нам не опустить эту чушь и не перейти к делу?

- Зис из э вери гуд саджещен, - отозвался Атилла, обнаруживая одновременно и знание предмета, и ужасное произношение. – Ит из э плеже ту ду э бизнес виз ю*.

* Очень хорошее предложение. С удовольствием займемся с вами делами.

Трюк, если и удался, то только наполовину, и майор продолжил по-русски:

- Возможно, вы не в курсе, господа, но мы за вами наблюдаем уже довольно-таки давно.

Удивление, отразившееся на лицах уголовников, получилось таким неподдельным и мощным, что майор решил не смотреть на них лишний раз без надобности — ещё, чего доброго, верить им начнешь.

- С того самого момента, как вы устроили концерт в ресторане «Железнодорожный», подсунув ансамблю переделанные слова Французского гимна. Нам также известно, кто выступил зачинщиком смуты. Продолжать?

- Если вы имеете в виду мою речь на собрании, - попытался оправдаться Шнырь. - То её текст был согласован.

- Неужели? С кем?

- С ним. - Шнырь простонародным жестом ткнул в Атиллу.

Майор проигнорировал и это хамское заявление.

- Затем вы надоумили некоего Жилкина возглавить импровизированный отряд, идея создания которого тоже, безусловно, принадлежит вам. Вы организовали и доставили оружие...

- Позвольте! - вскричал Атилла. - Это какое-то недоразумение!

- Вы вели сомнительные беседы среди студентов советского общежития. И, кстати, паспорта эти никто и никогда не выдавал.

Майор сделал паузу, а Шнырь тяжело вздохнул и поскрёб пальцами за ушами.

- Эх, гражданин начальник!

Он повернулся к дружку, всё так же невинно сидевшему, сложа руки на коленках.

- Раскусили нас с тобой, Атилла, как последних первоклассников.

- Да уж.

- Придётся им все рассказать.

- Другого выхода я не вижу.

Секретарь в углу так и замер с занесёнными над пишущей машинкой пальцами.

- В общем, так, - с трудом выдавил из себя Шнырь. - Мы прилетели на Землю с другой планеты.

Писарь отчётливо икнул, а конвойные покрепче сжали челюсти. Но ни один мускул не дрогнул на лице майора.

- И каковы же цели вашего визита? - вежливо осведомился он.

- Чистой воды любопытство, - заверил его Шнырь. - У нас там на этой… Да вы всё равно не знаете… Короче, мы достигли предела совершенства и теперь пожинаем плоды, так сказать. Всю работу за нас выполняют машины, всего в достатке и бесплатно. Войн нет, природных катаклизмов тоже.

- Коммунизм?

- Почти, хотя мы и называем его по-другому. В общем, все замечательно, но иногда, знаете ли, скучновато. Хочется чего-нибудь эдакого...

- Импозантного, - подсказал Атилла.

- Во-во! А то порой такая тоска наваливается…

- Аж тошнит!

- Но, слава Всевышнему, - продолжил Шнырь, - остались ещё отдельные уголки в природе, наподобие вашего, куда мы отправляемся отдыхать душой.

Майор с улыбкой откинулся на спинку кресла.

- Предел совершенства, говорите? По мне, так вы нарисовали картину самого что ни на есть застоя. Гниёте заживо, господа.

- Тут вы совершенно правы! - легко согласился с ним Шнырь. - Но диалектический материализм открыл нам глаза.

- Дал новое дыхание! - опять вмешался Атилла. - Это бесконечное развитие по спирали, эта неуспокоенность, этот животворящий энтузиазм! Вот что мы собираемся позаимствовать у землян... - Он как бы осёкся. - Если, конечно, вы нас отпустите.

Майор молчал.

- Нипочём не отпустят, - усомнился Шнырь, глядя на него. - А жаль.

- Мы могли бы договориться, - понизил голос Атилла. - Новые технологии в обмен на нашу свободу. А?

- Наличные? - предложил Шнырь.

Писарь уже давно ничего не строчил. Амбалы откровенно зевали.

- А звездолёт вы где оставили? - спросил мудрый майор.

- Нигде, - признался Атилла.

- Эти погремушки нам ни к чему, - пояснил Шнырь. - Мы путешествуем одним лишь напряжением силы воли...

Но как именно они это делали, он поведать не успел.

- Хватит! - заорал в бешенстве майор и вскочил со своего места. - Поиграли и будет. А теперь слушайте меня внимательно. Сейчас вам выдадут пишущие принадлежности и по листку… Нет, по три листка бумаги. Ровно в 18-00 я вернусь, и прочитаю ваше чистосердечное признание. И если там не будет того, что я ожидаю от вас услышать, пеняйте на себя. Глаз с них не спускать!

Он пулей вылетел из кабинета, успокоившись сразу, как только закрылась за ним дверь. Противника нужно изматывать сменой ритма и декораций. Расколятся. И не таких обламывали.

А в кабинете продолжался спектакль.

- Что происходит, дорогой мой друг? - горестно спросил Атилла.

- По-моему нам не поверили.

- Я тоже так считаю. Ну что ж, любезнейший, - обратился Атилла к писарю. - Давайте реквизит.

- Мы не из тех, кто прячется по кустам, как страусы.

Им тут же выдали по короткому карандашу и по стопке серой бумаги, и друзья погрузились в творчество. Достаточно продолжительное время они не произнесли ни слова, пока Атилла не оторвался от своего труда и не обратился к писарю:

- Уважаемый, как правильно пишется слово «дроболызгнуть»?

- Отвечать не положено, - заученно пробубнил тот.

Но вместо него отозвался Шнырь.

- Что-то ты фантазируешь. Я и слова-то такого не слышал.

- Ну, как же! Это когда в лоб кулаком.

- А что, мы уже, значит, ВУЗов престижных не заканчивали? Грамоте не обучены?

- Практики мало, - пожаловался Атилла. - Тупею на глазах. Вот, послушай, что у меня получилось.

Но Шнырь лишь скомкал свой листок и бросил его на пол.

- Всё! Надоело! Пора сматываться отсюда.

- Друг, мой. Ты же знаешь, что я не сторонник применения грубой силы.

- Правда?

Конвойные переглянулись и одновременно потянулись к кобурам.

- В сортир можно? - в открытую глумясь, спросил Шнырь. - Я быстро. Одна нога здесь — другая там.

На него уставились два бескомпромиссных дула.

- Понял. Нельзя.

Но в ту же секунду он ловко плюхнулся на живот, оттолкнулся ногами, проехав по паркету, и оказался за спинами конвойных. Нанеся два коротких удара, которые свалили противников на колени, он аккуратно разжал их пальцы и забрал револьверы себе.

Писарь сполз со стула, чтобы спрятаться в углу. Начинать перестрелку в его вечерние планы не входило, хотя и торчала откуда-то из штанов мощная пушка.

- Вот это правильно, - похвалил его Шнырь. - Это то, что я называю настоящим геройством. Ведь что такое подвиг? Это когда ты жив и здоров, несмотря на усилия многочисленных недругов.

Они вдвоём легко спеленали здоровенных конвойных и писаря, усадив их на полу спинами друг к другу — треугольник, как известно, самая устойчивая фигура в трёхмерном пространстве. В ход пошли предметы, хоть сколько-нибудь годившиеся для этого: и ремни, и провода от электроприборов, и даже шнурки ботинок. Рты, как полагается, они заглушили кляпами.

С окном, заделанным снаружи решётками, Атилла справился играючи, вырвав железные прутья из податливого бетона. Уголовники поднялись на подоконник и исчезли в тёмном проёме, ступив на каменный карниз, опоясывавший здание по периметру. Вернувшийся без опозданий майор застал на полу лишь унылую компанию своих подчиненных.

Листки с «чистосердечным» валялись вокруг, но только пользы в них содержалось крайне мало: Атилла, как мог, пересказал по памяти знаменитую историю чокнутого испанского идальго, а Шнырь раз сорок вывел русский алфавит. Ни на что другое, кроме графологической экспертизы, записки эти не годились.

Глава 47. Разбор полётов

О том, что в общежитии творится что-то неладное, деканат стал догадываться в понедельник с утра, когда на стол перед секретарём легла диковинная объяснительная. В ней говорилось о том... Впрочем, пересказ содержания лучше опустить ввиду его совершеннейшей неприемлемости для нашего пуританского повествования.

Принесший объяснительную студент робко мялся возле двери и на вопрос, что это, собственно, такое, окончательно замкнулся в себе. Его прогнали, но через пять минут пришел другой с аналогичным документом. Он оказался более разговорчивым, и для расследования в общагу отправилась делегация во главе с заместителем декана.

На стенде объявлений, висевшем у прохода через вахту, они сразу же нашли то, что их интересовало. Рядом с «приносить и распивать спиртное строго воспрещается» крупными красными буквами было написано:

«Согласно распоряжения Министерства Высшего Образования всем студентам срочно предоставить в деканат сведения об интимных отношениях, имевших место за последние две недели».

Хулиганское объявление сорвали, и вместо него повесили пустопорожнюю угрозу о передаче почерка на дактилоскопическую экспертизу. А вечером грянул великий шмон, волны которого докатились до самой вершины институтской иерархии.

После отъезда опергруппы в общаге наступила удушающая тишина. Попрятавшись по комнатам, студенты гадали о возможных последствиях и обсуждали варианты их преодоления. В основном, шёпотом. Многие вообще не прикасались к подушкам, и поэтому ночь текла медленно, словно густо заваренный кисель.

С самого утра в общежитие повалили важные делегации.

226-ой в этом плане досталось больше других — она буквально кишела народом руководящего вида. Ещё никогда её стены не видели такого количества начальства, собранного в одном месте и в одно и то же время. Сереге даже показалось, что в помещении от их присутствия стало как-то светлее.

Делегацию возглавлял проректор по учебно-воспитательной работе. Красный от злости, с дымящейся сигаретой во рту, он не стеснялся в выражениях и сыпал ругательствами, подавая плохой пример подрастающему поколению. Его, однако, вполне можно было понять — разбуженный среди ночи звонком из органов, он уничтожил в доме недельные запасы валокордина и коньяка.

Декан молчал, засунув руки в карманы модного пиджака, который проглядывал через расстёгнутое пальто, но его молчание являлось более красноречивым, чем вопли проректора. Ещё он с интересом разглядывал стены комнаты, возможно, сравнивая их содержание с тем, что висело у него самого двадцать лет назад.

Парторг факультета хлопал ресницами, вставляя короткие реплики типа «да» и «нет», а также всевозможные их комбинации. Остававшийся до пенсии год он не собирался тратить ни на что другое. Дабы по случайности не навредить и не смазать одним неосторожным движением долгой безупречной карьеры.

Борискин стоял чуть сзади, выглядывая из-за спин старших товарищей. Он разумно не лез в партер, но по первому же намеку готов был броситься в бой и порвать того, на кого укажет начальственная рука. Пока, однако, обходились без его услуг.

Комендантша, напуганная больше других, вытирала то и дело шершавыми ладонями мокрые губы и одёргивала старомодную шерстяную юбку. Какие мысли роились в её голове, не узнал бы и прокурор. Про выпить и закусить — не в счёт.

Пельменыч остался возле входной двери, словно член банды домушников, стоящий на стрёме. Однако двери он не закрыл — то ли случайно, то ли нарочно — и поэтому толпящийся коридоре народ мог видеть и слышать происходящее в прямом эфире.

Здесь же почему-то оказался и безымянный преподаватель, которому Серега помог недавно с траурным столиком в вестибюле. Искра воспоминаний блеснула в его глазах, но тут же погасла — он сделал вид, что не узнал студента. Ни к чему усложнять и без того непростую ситуацию.

228-ая тоже присутствовала здесь на полных правах провинившихся, внимая нелицеприятным речам.

- Кто жил у вас всё это время? - орал проректор. - Какую заразу вы приютили у себя в комнате?

Студенты вздыхали, чувствуя, что высокая комиссия более желает выговориться, нежели получить ответы.

- Кто организовал драку со студентами дружественной нам Монголии? Откуда взялась эта дурацкая идея с отрядом? От кого вы собрались защищаться?

Вот всё ему возьми да объясни за пару минут, тогда как идея выкристаллизовывалась долгими ночами на протяжении почти двух недель.

- Вы не просто нашкодили, - сам резюмировал проректор, видя, что никто не помогает ему. - Вы стали организаторами событий всесоюзного масштаба. Единственная причина, по которой вас не показывают сегодня по центральному телевидению в новостях — это продолжающийся в стране траур. Вы знаете, что мне звонили вчера из ЦК?

- Нет, - ответил Дед Магдей, как будто его кто-то спрашивал.

Проректор буквально испепелил его взглядом. Окажись кто другой на месте Деда, не выжил бы он. Но матрос устоял на ногах и поправил на голове воображаемую бескозырку.

- Какое кощунство! Какое коварное и преступное равнодушие! И всё это где? В стране победившего социализма. В передовом государстве мира.

Лёха кашлянул, тем самым переключая внимание митингующего на себя.

- Я не знаю, что с вами делать, - честно признался проректор, не найдя ничего полезного для себя в снайперских глазах. - Даже отчисление, даже суд и тюрьма не станут для вас хоть сколько-нибудь адекватным наказанием.

И тут Серега понял, что пропал. Нет, не потому что над ним уже занесён острый кинжал, а потому что сейчас он собственными руками поможет убийце воткнуть его в молодецкую грудь. Но другого выхода он не видел. Этот тип достал его своими пошлыми нравоучениями и банальностью. До оскомины. Зная свой праведный характер, он был уверен, что это только вопрос времени, когда у него сам собой откроется рот. Пара минут, не больше. Но неизбежное произошло ещё раньше.

- Откуда вы такие взялись? - изумился лектор, и Серега безрассудно рванулся в неравный бой.

- Из маминых животиков, - сообщил он.

- Что ты сказал?

Проректор театрально оглядел присутствующих, всем своим видом говоря, что последняя словесная выходка находится за пределами его понимания. Он глотнул свежей порции воздуха, словно дракон перед извержением пламени, но декан опередил его.

- Думаю, на сегодня достаточно, - веско произнёс он. - Ребята услышали много новых и полезных советов, и мне кажется, они примут их к сведению.

- Что вы имеете в виду?

- Только то, что мы обязательно во всем разберёмся. До мельчайших деталей. Мы выясним, кто и что делал, и виновные неминуемо понесут наказание.

- По всей строгости военного времени! - выпалил Дед Магдей.

Наступила полная тишина, и Серега вспомнил, как в своей приветственной речи к вчерашним абитуриентам декан, кроме всего прочего, сказал:

- Дети мои! На следующие пять лет я заменю вам отца с матерью и, если понадобится, не колеблясь, отдам за вас свою жизнь.

Выходит, не врал мужик.

- А в ЦК я сам позвоню, если возникнет такая необходимость. Ну, пойдемте, Валерий Леонидович. В отличие от нас с вами, им ещё к занятиям готовиться нужно.

Процессия тронулась, и замыкавший её Пельменыч показал на прощанье ни для кого не страшный старческий кулак.

Очевидцы утверждают, будто декан и проректор, выйдя из общаги, разговаривали на повышенных тонах, забыв о нормах приличия и окружающих. Борискин телепался далеко позади них, чтобы крамольные слова не впитались в него и не стали поводом для дальнейших свидетельских показаний. Комендантша махала им вслед цветастым платком, довершая картину.

Глава 48. Без протокола

На следующий день природа окончательно сошла с ума, разродившись в обед проливным дождём. Синоптики зафиксировали рекорд температуры за последние сто лет наблюдений — на уровне плюс десяти градусов — и на том успокоились, а студентам перебежками пришлось добираться до общаг. Больше всех досталось тем, кто недальновидно надел на занятия шубы и шапки.

Поверх обледеневших тротуаров возникли лужи, и в них купались ополоумевшие от такой нежданной возможности воробьи. Они трепыхались, брызгались, щипали друг дружку за куцые хвосты, чирикали — только что не матерились.

На студентах погода отразилась тоже не лучшим образом. Многие засели за уроки, навёрстывая упущенное. Из комнат не доносилась музыка и весёлые крики, никто не шатался пьяным по коридорам, не ломал казённое имущество.

Слегка сдвинулось и институтское начальство. По всей общаге вставили стёкла, даже там, где их отродясь не водилось. В умывальниках поставили настоящие смесители. Игорь бегал в деканат расписываться в получении новой аппаратуры для дискотеки.

Проявил некоторую неадекватность и комитет госбезопасности, отпустив ББМ на свободу. Вернувшись, тот собрал вокруг себя множество любопытных, рассказав им парочку историй из тюремного быта.

Свихнулось телевидение. Диктор провозгласил не заявленных в программе «Джентльменов удачи», и 226-ая наполнилась, как в старые добрые времена, народом, изголодавшимся по зрелищам, а не бандой лесных братьев. Лучшего лекарства для души, чем гениальная история близнецов-антиподов, и придумать было нельзя.

Студенты подбадривали актёров заученными наизусть цитатами и предвкушали следующие эпизоды. Леонов как раз собирался учинить своим подопечным взбучку за грязные руки, когда в дверь комнаты постучали.

- Войдите!

Уже сам по себе факт вежливости неизвестного гостя не предвещал ничего хорошего. Свои влетали без стука и не ждали приглашений. Студенты перевели взгляды с экрана на дверь. Она медленно раскрылась, и за ней оказался вчерашний седой мужчина, который командовал обыском. Майор, что ли, как называли его подчинённые.

«Ну вот, а ты думал, что всё обойдется», - опечалился Серега.

Однако визитёр повел себя странно.

- Смотрите, смотрите, - благодушно махнул он рукой и упёрся в Серегу взглядом, полным отцовской любви. - На пару слов тебя можно?

«Чуть что, так сразу Косой!» - раздалось из телевизора.

Майор рассмеялся неожиданно получившейся шутке первым, чем подал пример остальным. Студенты расслабились.

- Вы только не забирайте его насовсем, - предупредил расхрабрившийся ББМ.

- Что вы? Только на пять минут.

Они прошли в рекреацию, где обычно целовались влюблённые парочки. На тот момент она благоразумно пустовала.

- Курить здесь можно? - спросил майор, разминая папиросу.

- Можно, - соврал Серега и поднёс ему зажжённую спичку, но сделал это намеренно небрежно, чтобы не выглядело, как подхалимское прислуживание.

Майор усмехнулся про себя, без труда угадав все эти мелкие волнения, присущие неокрепшему характеру.

Беспрецедентный случай побега из кабинета во время допроса должен был стоить ему погон и должности, но всё повернулось иначе. Начальнику управления вдруг позвонили из центрального аппарата и приказали не предпринимать никаких действий до прибытия эмиссара.

- Он уже вылетел из Москвы, - сказали они.

- Какой рейс? - озаботился начальник, но ему предложили не суетиться, а заниматься своими обычными делами.

И действительно, эмиссар прибыл через пару часов своим ходом из аэропорта. Одетый в гражданское, он и по замашкам своим напоминал лицо, далёкое от разведки, войны и государственных тайн. Скорее, профессор какой-то, чем офицер.

Но совещание он провёл шустро, с пониманием. После того, как перед ним отчитались основные фигуранты следствия, направляемые грамотными вопросами, он снисходительно осмотрел присутствующих и сказал:

- В общем, решение принято такое. Дело прекратить. Все материалы передать мне. Копии уничтожить. Ясно?

- А что делать с задержанными? - спросил наш майор, у которого в камерах до сих пор оставались ББМ, Фара, а также штурмовики Мориса и Михалыча.

- Значит, неясно, - даже как-то радостно закивал головой «профессор». - Попробую другими словами. Ничего не было, и поэтому продолжения не будет. Всех выпустить. Наблюдение снять. Дисциплинарные взыскания, если таковые имели место, отменить. Языком не болтать. Теперь ясно?

Пожалуй, яснее и быть не могло.

Эмиссар отчалил обратно в Москву в тот же день, а майору ошарашенное начальство дало три дня отгулов.

«Уж не приснилось ли всё это мне? - подумал спасённый от плахи служака. - Забыть! Скорее забыть и больше к этому не возвращаться!»

И всё-таки он допустил маленькое отклонение от приказа.

- Я здесь, как частное лицо, - доложил он Сереге. - Поэтому, если тебя кто-нибудь спросит, виделись ли мы после тех событий, ты сможешь произнести твёрдое «нет»?

- Конечно.

Майор оценивающе посмотрел на студента.

- Сбежали твои друзья, - в лоб сообщил он, попыхивая дымком.

Серега замер.

- Тебе нужно научиться управлять своим лицом.

- А что такое?

- Ты даже не можешь скрыть радости.

- Съесть лимон?

- Поздно.

- Рассчитываете, я смогу что-то про них рассказать?

- А что, разве нет?

- Спрашивайте.

Майор фыркнул.

- Сколько они прожили у вас? Две недели?

- Где-то так.

- При деньгах были?

- Не то слово.

- Фокусы показывали?

- Смотря что фокусом считать.

- Шпагоглотание, например.

- Нет. Не было.

- Карты?

- Карты? - Серега замялся. - Говорят, обобрали они одного нашего... Да вы же, наверное, знаете.

- Теперь да, - рассмеялся собеседник. - На какую сумму?

- По его меркам немного. Но только потому, что он вовремя остановился.

- Молодец! Контролировать свой азарт не у каждого получается. А когда ты понял, что они не те, за кого себя выдают?

Серега вспыхнул изнутри, словно майор подтвердил кое-какие его догадки.

- Наверное, когда Атилла лепил из бумаги эту дурацкую ракету.

- Что было не так?

- Он верил в то, что делал. До него мне с такими встречаться не приходилось.

- Может, не везло?

- Может.

Майор в задумчивости посмотрел сквозь стекло, где десяток молодых парней гоняли по заснеженной поляне кожаный мяч.

- В интересное время мы живём, не находишь?

- Вам виднее.

- Что правда, то правда. В какую сторону лестница? Направо? Налево? - спросил майор, застёгивая пальто, хотя и сам прекрасно помнил.

- В обе стороны.

Майор затушил папиросу, смяв её о подоконник. Уже находясь в движении, он ещё раз повернулся к Сереге и спросил, полусерьёзно:

- Окошников-то за что бил?

- Достали.

- А ты во всём и всегда прав?

- Шутите?

- Будут проблемы, заходи. Поговорим.

- Обязательно.

Глава 49. Счастливое завершение

По всей Земле объявили май. Тополя первыми из всех прямостоящих существ обзавелись зеленью — им нужно было успеть к июлю с пухом. За ними подоспела и акация, малорослая и чахлая в этих суровых краях, а также берёзки — мечта иммигранта. Радовали одуванчики, налитые бодрящей желтизной. На крышах появились первые полураздетые студентки, впитывающие телом солнечные лучи.

Общага дружно готовилась к летней сессии и попутно ликовала в связи с пробуждением природы. Серега впервые в жизни наел себе блестящий овал вместо лица, потому что целыми днями валялся в кровати и листал Лёхины конспекты, заедая их плюшками с молоком. Такая благодать наступила в их комнате, благодаря дружбе с первокурсницей Любой. Она была родом из деревни, умела буквально всё и видела своё призвание в том, чтобы мужчины вокруг всегда находились в сытом и довольном состоянии.

К слову сказать, дружила она с Лёхой.

«Ворошиловский стрелок», между тем, с пистолетом завязал и увлёкся плаваньем. Бутылка из-под молока и чёрная повязка пылились теперь в тумбочке, а на смену им пришли резиновые шапочки, пластиковые очки и нижнее бельё для совершения скоростных заплывов. Лёха часто отжимался и делал разминающие махи руками. Даже сам ББМ приходил к нему консультироваться по поводу наращивания мышечной массы. И не удивительно, ведь Лёха готовился сдавать норму на третий разряд.

Атхуяка забрали в Монголию высокопоставленные родители, где он занялся комсомольской работой среди чабанов. Колоссальный опыт, приобретённый им за время обучения в Советском Союзе, оказался бесценным, что выгодно отличало его от коллег. Ему пророчили в ближайшем будущем папино кресло или даже посольскую должность где-нибудь в Австрии. А на освободившуюся койку в общежитии прибыл следующий.

Дед Магдей отметился тем, что завёл себе первый на всю общагу седой волос. Правда, пока не на голове, а в усах. Возможно, именно это обстоятельство привело к целому ряду последствий. Дед раздал первокурсникам свой жизненный запас тельняшек, а сам стал одеваться с барахолки и пользоваться французским одеколоном вместо «Тройного». Чистота в каюте его почему-то тоже перестала интересовать, и он перепоручил эти обязанности Железному.

Тот справлялся мастерски, но его вскоре после зимней сессии отчислили за хроническую неуспеваемость, и он поступил работать на завод тяжёлого машиностроения. Общество вращающихся механизмов нравилось ему гораздо больше человеческого. Они не визжали всякий раз, когда ему приходилось браться за них покрепче, и не жаловались на боль.

ББМ организовал нелегальную секцию каратэ, где вдоволь тренировался на приходящих к нему живых грушах. Впрочем, курсантам перепадали не только звонкие тумаки, но и приёмы из арсенала древних японских мастеров, и все были довольны. Поговаривали, будто кто-то из высокого городского начальства пристроил туда своего сынка, и поэтому у секции не возникало проблем ни с помещениями, ни с законом.

Толян, как и обещал, прибыл в их родной с Серегой город и поступил в милицию. В ГАИ, если быть предельно точным. Говорят, будто его ожидает головокружительная карьера — в первый же месяц работы он перевыполнил план по «дыркам» и «палкам».

* Дырки проделывались в правах водителей. Три отверстия означали лишение прав.

Затейница Тамара проплакала десять долгих ночей после бегства её возлюбленного. Пытала Серегу, где его друг и скоро ли вернётся, но потом смирилась со своей нелёгкой долей обманутой женщины. Живот её в скором времени подозрительно округлился, став предметом сплетен. Хотя, возможно, она просто набрала вес от горя — такое случается.

Аркашу сняли с поезда во Владике пограничники. Без документов. Выясняли его личность три дня. После чего Аркаша осел где-то на Алтае, оформив перевод в местный ВУЗ. С пророчествами он не только не завязал, но и увлёкся литературой по чёрной магии, купив редкую книжку у студентов из Африки.

Ване Жилкину строго-настрого запретили заниматься какой-либо общественной деятельностью. Поэтому он переключился на то, чтобы стать прекрасным специалистом в выбранной области. Он открыл для себя много нового и интересного, поражаясь, как мог не обращать на это внимания раньше. Приносимые им на кафедру чертежи и поделки, многие из которых были достойны авторского патента, вызывали восхищение окружающих и, в особенности, девушки Нины, с которой у него развился серьёзный роман.

Михалыч вышел на пенсию, решив, что в старости ему хватит государственной поддержки и сделанных накоплений. А Фара по-прежнему стоит у ювелирного, обслуживая страждущих. Он нашёл Жоре помощника, который имитирует доставку денег. На самом деле он пуст, как пересохшее русло реки. Его задача — выманить на себя потенциального грабителя. Если всё чисто, только тогда появляется Жора с настоящими деньгами.

Морису удалось спрятаться далеко в горах у себя на родине, хотя его никто и не искал. Он отрастил бороду, раздобрел и обзавёлся собственной отарой. Среди местных долгожителей он — самый молодой. Но нужно же с чего-то начинать.

Ограбленной пенсионерке вернули три рубля с мелочью, которые нашлись при обыске Атиллы. Ошибочно арестованных алкашей отпустили, принеся официальные извинения.

Бабаклава долго крепилась и не показывала никаких признаков душевного расстройства. Правда, от наблюдательных студентов не смогла укрыться некоторая робость, появившаяся в её взгляде. Всякий раз, завидев Серегу, она поднималась со своего стула и садилась обратно только тогда, когда он окончательно исчезал из виду. Не вынеся мук, она уволилась.

И только Юлю больше никто и никогда не видел. Девушка самым странным образом исчезла в тот же день, когда Атилла и Шнырь предприняли свой дерзкий побег из-под стражи. Она, правда, оставила записку, объясняющую её поступок, но никто к ней всерьёз не отнёсся. В ней говорилось, что она улетела на другую планету со своим любовником Атиллой и его другом Шнырем.

Ни подтвердить, ни опровергнуть её слова так никому и не удалось.

Houston, 2010