Кремлевский джентльмен и Одноклассники (fb2)

- Кремлевский джентльмен и Одноклассники 1409K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Петр Ярвет - Игорь Викторович Чубаха

Петр Ярвет, Игорь Чубаха
Кремлевский джентльмен и Одноклассники
почти женский политический детектив

Пролог

Карнавал в Буэнос – Айресе отмечают весь февраль. Но Тамара наведалась в город не ради чужого праздника.

На карнавале отплясывают специально обученные артисты групп «мургас». Теперь Томка смогла бы их заткнуть за пояс – не зря же анонимно последний месяц мучилась и зубрила па сальсы и фламенко, RnB и Go‑Go, то есть брала уроки танцев у трех хореографов Большого театра. Но не было у нее такой задачи, демонстрировать класс перед жителями чужой столицы… Если это не увидит он. Ее Принц.

Кстати, ради Принца она и посетила этот отдаленно напоминающий Париж латиноамериканский городок. По оперативным данным герой ее романа сейчас ошивается на приеме в одном из посольств близ площади Пласа де Мажьо. И не с верным своим адъютантом Вихорем разводит дипломатию, а с какой‑то перуанской беллетристкой, прости, Господи. Приглашение на прием Тамаре организовали за пятнадцать минут. Жаль, туда нельзя нарядиться по – карнавальному, в перья и блестки. А то бы она научила эту перуанскую клячу, что такое настоящая самба.

Но взятые уроки танцев, особенно обратное сальто в акробатическом рок – н-роле – были секретным оружием, победить Томка надеялась и без этого. Принц ее увидит, они бросятся друг другу в объятия и будут жить долго и счастливо.

– Здравствуйте.

– Буэнос диас! Комо эста?

– Муй бьен, – так подсказали те, кто организовывал приглашение. Всегда отвечай: «Муй бьен».

– Сегодня у нас вечеринка для своих. Будьте, как дома.

Только гостья вошла в парадный зал, настроение стало стремительно портиться. Оказывается, для своих – это как раз блестки и перья. А Тамара, будто дура, упаковалась по офисной моде. Тридцатиминутный макияж для своего расчудесного Принца возводила…

Здание посольства строилось лет сто пятьдесят назад. В Москве полно особняков с похожей планировкой. Тамару нечаянно толкнули раз – другой. Действительно, это был не светский прием, а вечеринка, чтоб им ёгурта весь век не видать.

В руке Тамары появился бокал с пряным коктейлем. Попробовала. Жуть и гадость. Поставила, отпив всего чуть – чуть, на поднос симпатичному латиносу – официанту.

Не стоило пробовать коктейль в здешней толчее. Кондиционеры не справляются, кровь прилила к лицу, того и гляди, макияж поплывет. Тамара позволила оттеснить себя к окну, надеясь уточнить у своего отражения, что все в порядке.

– Тамара?

– Здесь есть, где умыться? – сказала она совсем не те слова, что приготовила к их встрече.

– Я так и думал, что ты придешь, – подарил Принц девушке свою знаменитую загадочную улыбку. И, скажите пожалуйста, что прячется за этими словами: ирония, радость, досада? – Не дуйся на этих людей, – сказал Принц, галантно, под локоть провожая к дамской комнате. – Они не виноваты в твоем плохом настроении. Единственный виновник – я.

– И красавица из Перу.

– Зная, что появишься ты, я подсказал перуанской охотнице за светскими сплетнями более интересное занятие, чем посольский прием.

– Знакомый типаж, вокруг тебя традиционно вьются охотницы за сплетнями. Она на тебя запала? А ты? – конечно, вместо этих слов следовало сказать совсем другие. Например: «Я по тебе скучала, а ты?». Но не умела Томка так беседовать.

– А я уже заказал билет домой, – мягко парировал Принц. Ну, хватит уже ему так улыбаться. – Кстати, ты где‑то остановилась?

Если бы Тома не знала досконально героя своего романа, то приняла бы последнюю фразу за шаг навстречу. Но, увы, ничего кроме вежливости, слова Принца не скрывали.

– Переночую в российском посольстве.

– Тогда‑то уж точно сплетен не избежать. Давай лучше у меня. Один знакомый уступил на месяц свою виллу. Хоть выспишься.

– А ты?

– Билет заказан на сегодня.

И, прекрасно сознавая, что в таком тоне говорить нельзя, Тамара спросила со своей не менее знаменитой ядовитой интонацией:

– Значит, ты, узнав, что я ищу тебя по всему Буэнос – Айресу, тут же из Буэнос – Айреса лыжи навострил!?..

В общем, похвастаться перед Принцем, как лихо научилась танцевать, Тамаре не удалось.

Глава 1
Князь. Последний снегопад

Это последний снегопад, подумал он. Город утонул в белых пушистых хлопьях, город будто бы исчез. Но все, снега больше не будет.

Он стоял на ротонде роскошного отеля. Выше всех. Меховой плащ надежно сохранял в тепле руки и плечи, мороз почти не чувствовался. Снег перестал идти, и в прозрачном сыром воздухе отлично были видны огни города внизу, и подсвеченные беспорядочной суетой этих огней низкие косматые облака над головой.

Он ненавидел этот город, огромный и плоский, где взгляду не за что зацепиться. Тот, кто любит стоять выше других, вполне закономерно будет предпочитать отели – современные высотные отели, чтобы из простого президентского люкса на сороковом этаже открывался вид на сорок километров до горизонта. И можно было постоять ближе к полуночи спокойно, неподвижно, с бокалом «Токая» в руке.

Но в этом захолустье, в этой, так называемой, «Северной столице», нет отелей в сорок этажей. Размером город почти с Москву, вот только морской залив отъел ему левый бок… Город не тянется вверх, а стелется низом, словно болотные мхи и лишайники, на которых же и вырос.

Большие здания тут не держит земля, и даже на знаменитом Невском проспекте домишки всего‑то в шесть, редко где семь этажей. Глухая провинция, казалось бы. Но только не произносите здесь этого слова вслух. Сырой, дождливый, многомиллионный Санкт – Петербург при рождении наречен столицей, а то, что запоминаешь в детстве, не забывается никогда. Этот город умудряется гордиться всем – своими островами, торчащими по ночам в небо мостами, своими куцыми куполами и шпилями. Даже тем, что он самый северный миллионер на планете. По населению, конечно же.

Ничего, ненадолго.

Он почувствовал, как теплая точка ожила на его запястье, будто одна из запонок безупречной белой рубашки, мурлыкая, прильнула к руке. Привычным движением он поднес руку к уху и сказал негромко:

– Это Князь. Слушаю вас, ребята.

– Нужный вам человек прибывает, Князь, – сказал хрипловатый, но очень почтительный голос.

– Ненужный мне человек, – спокойно поправил Князь.

Потом сгреб с балюстрады хрупкий снежок, скатал в кожаных перчаточных ладонях белый снежный комочек и запустил прямо в небо, в лиловые облака. Снег оказался пропитан водой, и, исчезая за скатом крыши, брызнул мелкими каплями, в которых отразились маленькие радуги от городских огней.

«Терминал Пулково-2», громко сказано. В этом городе даже пассажира из Лондона встречает павильон, похожий на какое‑нибудь кафе в парке культуры и отдыха. Хотя это и правильно. Что такое пассажир из Лондона, в конце концов?

Князь тронул толстое, почти непрозрачное стекло, заменившее стену в самых верхних апартаментах отеля. Ключ от этих покоев вам не выдадут на ресепшен. Даже будь вы трижды президент Анголы, или Пласидо Доминго, дорога сюда вам заказана. Нет, вас не обидят, вам кокетливо покажут президентский вензель над изголовьем вашей двуспальной койки, позолоту на дверных ручках, и ванну натурального мрамора. А на вопрос, что находится этажом выше, любой порядочный коридорный ответит – крыша. Хотя это не совсем так.

Внутри – сразу уютный полумрак, который отгорожен от снегопада прозрачными стенами. Стекло такого цвета, какой бывает у кофе, заваренного с мускатом и каплей лимонного сока. Запах этого кофе витает над просторной затемненной гостиной. Только пламя в газовом камине бьется синими змейками. И маячит огромный, похожий на домашний кинотеатр монитор. И тихо рдеет огонек переговорного устройства у двери.

В апартаментах Князя ждали трое. И, как всегда, в молчании.

– Ну, как дела, ребята?

– Цель прибывает из Москвы авиарейсом, Князь, – сказал сидевший у дверей на складном стуле человек. Широкоплечий, на редкость некрасивый и конопатый. Одетый в черный свитер, он был совершенно спокоен.

– Спасибо, Рыжий, я уже знаю.

На экране компьютера что‑то взрывалось и горело. Бесшумно. Мальчик лет одиннадцати отвернулся от этого захватывающего действа лишь на секунду, сказал:

– Ну щас, ну щас, у меня тут патроны кончаются… – и снова застучал по клавишам, порулил куда‑то мышкой.

– Не торопись, Ленечка, у нас есть время, – ласково сказал Князь.

Возле уютно потрескивающего камина стоял прозрачный стеклянный столик, а на нем стакан с мутновато – черной жидкостью – кофе с мускатом. За кофе протянул руку третий из «ребят» – здоровенный мужчина лет сорока, в отлично сшитом, но чуть броском костюме. Зеленоватый оттенок пиджака, сочетался с галстуком светлого, почти салатного цвета. Темным с проседью волосам здоровяка отсвет галстука придавал оттенок болотной тины. Словно топором вырубленное, рано покрывшееся морщинами лицо с чуть раскосыми глазами; жестокая складка возле углов губ выдавали характер властный и нетерпеливый.

– У нас много времени, Князь? Может быть, я не нужен сегодня?

– Ты очень нужен сегодня, Робертас.

Князь произнес имя нарочито правильно, не так, как записано в паспорте, а так, как значится в многочисленных, правда давно отправленных в архив рапортах о боевых операциях. Роберт Юшкаускас, или, как его чаще называли в этом городе, Прибалт, любил уважительное обхождение, и терпеть не мог, когда кто‑то насмехался над его отчетливым акцентом – долгие согласные, и слишком шипящее «с». Правда, в этом городе давно уже никто не рисковал насмехаться над Прибалтом.

Юшкаускас отхлебнул кофе и поморщился, непривычный, а вернее неспособный к оценке тонких вкусовых ощущений.

– Мои эстонцы ждут в аэропорту, Князь. Одеты в милицейскую форму.

Мальчик расхохотался. Так искренне и звонко, что стучать по клавишам уже не мог, и немедленно на мониторе расцвел бело – красный взрыв, который сменился черным полощущимся на ветру флагом с объемными черепом и костями. «Гейм овер», подумал Князь. И это хорошо, что Ленечка так бестрепетно позволяет себе проиграть в дурацкую компьютерную стрелялку. Полезно, когда основы взрослой жизни познаются ребенком в игровой форме. Легче воспринять действительность.

– Почему эстонцы, дядя Прибалт?

Прибалт обернулся в недоумении. Если в город прибыл Князь, и срочно просит приехать в отель, наверное, Князю виднее, что за дети тут тихо сидят в уголке. Значит, так надо. Но если эти дети задают вопросы Прибалту… Юшкаускас присмотрелся повнимательнее. Ребенок был худощав и довольно заморен с виду. Костюмчик, похожий на маскарадное одеяние юнги, шит у итальянского киндер – модельера. А гладкие волосы цветом, разрез глаз, форма носа кого‑то смутно напоминают.

Прибалт улыбнулся подростку, потом Князю, стараясь показать, что не жлоб, что шутку понимает.

– Вот, Ленечка, – сказал Князь: – наш друг Прибалт предлагает своих эстонцев. Люди они надежные и очень проворные в стрельбе. Одетые в милицейскую форму, они производят арест в аэропорту, а потом везут на бензоколонку, есть у них такая, и там в подвале, добывают информацию…

– Глупо! – радостно выпалил Ленечка, – Очень даже глупо и нелепо. Мы же не бандиты, дядя Прибалт!

– В подвале не бензоколонки, – нервно хрустнув пальцами, поправил Юшкаускас, – а в подвале автомойки…

Юшкаускас смотрел прямо в глаза мальчику, и во взгляде его было нечто, что давно уже отучило каждого в этом городе говорить «Глупо, дядя Прибалт!». Это хорошо, подумал Князь, это полезно. Пусть Ленечка почувствует, в чем разница между злодеями, которых он каждый день в своем компьютере, ноутбуке, телефоне сводит на нет, и таким вот дядей Прибалтом. Но Ленечка, похоже, не прочувствовал.

– Всегда и обо всем можно договориться! – назидательно объяснил он Юшкаускасу, который невольно посмотрел на колышущийся за спиной ребенка пиратский флаг: – Верно, дядя Князь?

– Молодец, Ленечка! И спасибо, Робертас. Я высоко ценю твоих эстонцев, но сегодня они нам не нужны.

– Цель берет такси в аэропорту, – скромно сообщил Рыжий. Внимательно, без единой улыбки он выслушал всю беседу, и – Князь знал это – при необходимости сможет повторить слово в слово.

Прибалт поставил стакан на столик и поднялся в полный рост. Он был высоченный и квадратный, похож на крестьянина, который приехал на выходные в город, надев лучший костюм и положив в карман все сбережения, которые обычно хранит за притолокой. Но Князь знал, что внешность обманчива, что Прибалт очень хорошо умеет и слушать, и понимать. Иначе бы Князь не обратился к Прибалту.

– На шоссе из аэропорта его тоже ждут, – литовец пожал широкими плечами: – За рулем мастер спорта по автокроссу. Рядом специалист по слежке, и по электронным спецсредствам. Мои латыши.

– А я уж думал, латышские стрелки… – ехидно заметил Ленечка.

– Какой у тебя развитой ребенок, – сказал Юшкаускас, пытаясь отгадать, отчего цвет волос малолетнего наглеца кажется знакомым. И вспомнил. И сразу понял, почему в просторной, жарко натопленной гостиной воцарилась неприятная тишина. Рыжий чуть неодобрительно покачал головой. Это ж надо такое ляпнуть…

– Это не мой сын, – сухо заметил Князь. – Ленечка, ты выключи игру. Мы сейчас уже на старте.

– Сестра уехала, – пояснил Ленечка, все с той же непосредственностью повернувшись к Прибалту спиной. И, наклонившись над клавиатурой, продолжал обращаться именно к нему, по – свойски, по – приятельски. – А дядю Князя попросила присмотреть. А у него вдруг дела. Я поканючил, и он меня с собою взял…

Очень раскованный пацан, подумал Юшкаускас, мы такими не были. Почему‑то вспомнилась ему сказка, давно, еще на бабкином хуторе слышанная, про смелого литовского рыцаря, который забрел в хрустальный замок, а там два черта старых, и один чертененок. Ерунда, суеверие.

– Цель поменяла такси.

– Снимай наше наблюдение, Рыжий. Дальше его поведут отлично подготовленные латыши нашего друга Робертаса, – сказал Князь и слегка даже поклонился, как и полагается гостю, не желающему лезть в чужой монастырь со своим уставом. – Одевайся, Ленечка, потеплее. Сестра просила, чтобы я последил. И я послежу.

– А вы не боитесь, дядя Князь? – мальчик сегодня, может оттого, что очень в первом часу ночи спать хочется, явно напрашивался на воспитательный окрик. – Не боитесь, что ваша Цель нырнет в метро, и уйдет от ребят на машине, будь они хоть Шумахерами?

Князь усмехнулся, потрепал мальчишку по голове, а потом залепил не очень сильный, но чувствительный щелбан прямо в дерзко задранный нос.

– Лажанулся. В этом городе метро закрывается не как у всех нормальных людей, а на час раньше, потому что жадные, электричество экономят. Книжки надо читать, а не только интернет… Шарф не забудь. Не «ну – у», а не забудь шарф. Рыжий, проследи.

Ленечка не обиделся. Потирая нос, выбежал в переднюю, саму по себе размером со среднестатистическую отельную гостиную, и стал там с грохотом искать ботинки. Сестры нет, и он нарочно наденет лыжные, в них удобнее, и никто не переспорит.

– Я не понимаю, – тихо, но твердо сказал Юшкаускас: – я не вижу смысл.

Когда обычно невозмутимый Прибалт волновался или злился (что, в общем‑то одно и то же), его вполне правильная речь начинала напоминать тайную исповедь в католическом костеле, зловещую и свистящую. Многим знание этой несложной приметы спасало здоровье, а порой и жизнь.

– Ты играешь в шахматы, Робретас? – так же тихо спросил Князь: – Ведь играл. В лихой юности ты ходил в чемпионах округа, верно? Так скажи мне, можешь снять пешку с доски, Робертас? Вот представь себе, идет партия. Тебе очень нужно, чтобы этой пешки на доске не было. И ты протягиваешь руку и убираешь ее, бедную. Ты так поступишь, Робертас? Есть в этом смысл?

Бледные щеки Юшкаускаса залились краской. Но Князь есть Князь.

– Ты знаешь, кто я такой, Робертас. Если бы я хотел, чтобы этого человека убили, или выбили из него информацию, я бы не приехал сам и тебя беспокоить бы не стал. Я нашел бы людей, которые сделают. Но мне нужно не это. Мне нужно, чтобы перед приехавшим в этом городе не открылась ни одна дверь. За остальные города этой маленькой планеты я и так спокоен. Но здесь мне нужна твоя помощь, Робертас. Без твоего слова здесь не открывается ни распоследний притон, ни приемная губернатора.

Багровая краска на зеленоватых щеках Прибалта сменилась здоровым румянцем. Видно, доброе слово и литовцу приятно, подумал Князь. И еще раз подумал, как он ненавидит этот город. Болото.

– Поедем на моей машине, Князь? Я позвоню шоферу.

– Шофера не надо, – громко сказал Рыжий из передней. Внимательно и критично, как опытный воспитатель детсада, он осматривал Ленечку. Поправил шарф и рукава, задравшиеся под курткой. Мальчик возражать не стал, как не возражает десантник старшине, проверяющему укладку парашюта, и Рыжий подмигнул ему, доверительно пояснив: – я прекрасно вожу машины всех типов, кроме асфальтовых катков.

Литовец нажал кнопку в малахитовой колонне. Заметить ее было непросто, но жизненный опыт – не хвост собачий. И кнопку эту Роберт Юшкаускас заприметил сразу, как только поднялся из паркинга отеля на бесшумном лифте. Впрочем мысли о кнопке меньше всего мучили сейчас главу союза отставных офицеров спецслужб, а в прошлом одного из чемпионов военного округа не только по шахматам, но и по рукопашному бою, и по затяжным прыжкам, и по… Бывшего командира лучшей разведроты 34–й воздушной армии Краснознаменного Закавказского военного округа.

Ведь по чьей другой просьбе Роберт ни за что не поехал бы темной, слякотной ночью пусть даже и в роскошный отель. Не поднял бы по тревоге и без объяснений своих эстонцев, латышей, и еще дюжину других своих подчиненных. Но нет, вызов не оказался ложным. А причуды – что ж, Князь имеет на них право.

Рыжий вторым вошел в просторную, как летний шатер с продажей пива «Карлсберг», и украшенную зеркалом в тяжелой дубовой раме кабину лифта. Он не сменил своего черного свитера, но в руках нес странное – небольшой старомодный саквояж бежевой кожи. Как будто собирался выдать себя за чеховского интеллигента – доктора. Ленечка вбежал следом, досадливо сдул с лица пушистый мех капюшона, и, полный дружелюбия, пихнул своим слабым кулачком в железный даже под пиджаком трицепс Юшкаускаса.

– Шофера не надо! – повторил он серьезно, как будто верил, что сам тут отдает распоряжения: – дядя Князь не хочет, чтобы его видели. Потому и обратился к вам, дядя Прибалт…

– Что бы я без тебя делал, племянничек, как бы жил! – с сильным акцентом проговорил «дядя Прибалт», протянул руку и указательным пальцем ткнул в нос Ленечки: – Ди – линь!

Князь развязал шелковую тесьму под ключицами. Позволил плащу, отороченному мехом чернобурки, соскользнуть с плеч на пол – вещь теплая, но годится только для стояния на крыше. Под плащом оказался френч, и тоже черного цвета – практичная неброская одежда для ночных прогулок на автомобиле…

Снежная каша расползалась под колесами где‑то там снаружи. Внутри салона комфортной температуры воздух пах кашемиром и выделанной телячьей кожей. Он жаркий, но его не замечаешь. Автомобиль темный и неприметный с виду. Никаких синих ведерок на крыше, никакой тонировки лобового стекла. Дорогая одежда всегда выглядит неброско.

Рыжий стянул свитер, остался в черной рубашке, и вел машину виртуозно. Улицы снаружи мелькали, как нарисованные – темные силуэты крыш с метровыми веретеноподобными сосульками, потом сразу – без перехода – залитый белыми огнями, очарованный движущейся рекламой проспект. Обледенелый асфальт у бордюров, в этом городе их называют поребриками. Поворот на светофоре. Узкая, щель между домами. Двор с двумя одинокими лампочками над подъездами, кирпичный брандмауэр, Нерастаявшая пока корка снега отражала блики, подсвечивала. Снова узкая, длинная улица. Мало светящихся окон, еще меньше людей. Автомобиль затормозил.

– Человек уезжает из города, где родился, – сказал Князь: – он много и честно работает, он добывает деньги своим умом и талантом. Он обосновывается за границей и живет мечтами о достатке и славе. В один прекрасный день он оставляет все. Он ездит из города в город, из страны в страну. Возвращается на родину, мечется по столице. И в конце концов он снова здесь, Ленечка. Как ты думаешь, почему?

Сидевший на переднем сиденье рядом с шофером Юшкаускас прижал к уху примитивный, без фотокамеры и полифонии, мобильник и отдал пару коротких, как приказы, распоряжений. Потом склонился к лобовому стеклу, и сделав козырек из ладоней, вгляделся в слабо освещенную редкими фонарями ночь.

Человек шел по обледенелому тротуару очень еще далеко. Руки в карманах, среднего роста, неприметный. Усталая походка, усталые плечи.

– На этой улице единственное заведение ООО «Кувалда», – сказал Прибалт: – больше тут идти некуда.

– Связь есть? – привычно уточнил Рыжий.

– А сам как думаешь? – огрызнулся литовец: – Всюду есть, а тут вот нету, да?

Князь откинулся на кожаное сиденье и преувеличенно вздохнул. Ленечка сочувственный вздох понял, недовольно наморщил нос. Помахал в воздухе «заячьими ушками», напоминая:

– Два раза, дядя Князь. Не три.

– Я помню, что два. Один шелобан за предположение о том, что подзащитный бросится в ближайшее отделение милиции, и еще один за то, что плохо слушаешь…

Щелчки по носу Ленечка получил не очень сильные, скорее обидные.

– Ты тоже не угадал! – запротестовал он: – я хорошо слушаю, ты сказал «не забывай о чувстве дружбы». А он пришел в «Кувалду». А что такое «Кувалда», дядя Прибалт? Это частные сыщики? Или охрана?

– Это подпольное казино, – сказал Рыжий, разглядывая железную дверь без вывески, окруженную, однако же разноцветными бегущими огнями. ^[1]

Однообразие глухих, забранных решетками этажей в старых домах нарушало кокетливое крылечко со скользкими гранитными ступенями. Выше призывно мигали и переливались волной желтые и красные лампочки. На крыше дома покосились тусклые буквы Hotel, хотя с первого взгляда было видно, что на верхних этажах не живет никто.

Человек стоял на скользком крылечке. Одной рукой он дергал за холодную ручку двери под почти не видной на стекле надписью «открыто круглосуточно», другой прижимал к уху сотовый телефон. Рыжий посмотрел на сенсорный экран, удобно расположенный справа от рулевой колонки, потом вопросительно на Юшкаускаса? Тот махнул рукой – мол: разбираешься, хозяйничай.

– Есть перехват, – сказал Рыжий, и тут же тихая мелодия джаза, звучавшая до того в машине, смолкла, а вместо нее ворвалось дыхание. Сиплое дыхание человека, который пробежал уже не одну стометровку, но подозревает, что марафон еще впереди, и звонит по сотовому в последней надежде, что бежит эстафету, что его кто‑то сменит, или хотя бы воды принесет.

– Значит… – упавшим голосом повторил тот, кто стоял на крыльце: – Вы говорите, что больше тут не работает… И телефона вы не знаете… Да неважно, кто спрашивает… А можно я все‑таки зайду? Ах вы закрыты… У вас воду отключили. А могу я обратиться к вам с не совсем обычной просьбой? Я…

– Пусть вешает трубку! – приказал Юшкаускас в свой ободранный телефон.

Рыжий невольно подумал, что даже у беглеца там, на ледяной ночной улице, и то сотовый поновее. Однако же беглеца это совершенно не радовало. Послушав короткие гудки в трубке, Цель ссутулилась еще больше и побрела к такси, которое, нетерпеливо пофыркивая, ждало в конце улицы. Вполне могло уже и не ждать.

– Человек думает, что у него есть друзья, – сказал Князь: – человек инстинктивно помнит о них, забывая, что прошло время. Что, пока добывал деньги талантом и трудом, он поменялся, и друзья тоже поменялись. И что не поможет ему бывший однокурсник, владелец подпольного казано «Кувалда».

– Через десять минут можете открывать, – говорил в свой телефон Юшкаускас: – расслабься, он на тачке, его тут не будет через пять. А что клиентура? А клиентуре скажи, что облава. А на этот случай два вторых входа иметь надо. Учись, салага. Да не за что.

– А чего у вас телефон такой старый? – спросил Ленечка, потирая нос. С досады спросил.

– А он у меня давно, я привык, – хладнокровно сказал Прибалт. Достал из бардачка пару мандаринов и почти не глядя кинул на заднее сиденье.

Мальчик поймал оба и поглядев на широкую спину литовца с некоторым уважением, открыл пепельницу, чтоб было куда кидать кожуру. В машине запахло Новым годом.

– Делайте ваши ставки, – сказал Рыжий, выруливая мимо казино «Кувалда».

Мальчик только того и ждал. Сразу протянул растопыренную ладошку и торопливо, как говорят дети, когда им кажется, что они поняли, или хотя бы заучили наизусть решение задачи, выпалил:

– Человек думает, что, даже если не осталось друзей, у него еще остались те, кто его защитят. Это закон, но он не верит в закон, потому что полиция пяти стран и прокуратура России не стали с ним разговаривать. Это власть, но сейчас два часа ночи, и он не пойдет на прием к губернатору. Это пресса… Дядя Князь! На три щелбана! Радио, телевиденье, газета!

Князь усмехнулся. Мальчик очень азартен, когда чувствует близкий выигрыш. И точно так же опытный игрок может прочитать масти его карт, отразившиеся прямо в широко раскрытых глазах. Это не проблема. В одиннадцать лет еще не поздно учиться блефовать.

– Пас, Ленечка. Выводы верные. Но слишком очевидно. Не принимаю ставку.

Юшкаускас обернулся к беседующим через спинку переднего сиденья. Удивительно искренним злорадством светились его глаза, когда он, на правах гостеприимного хозяина пользуясь некоторым послаблением правил хорошего тона, показал Ленечке крепко стиснутый желтоватыми зубами кончик языка:

– Цель велела таксисту ехать на телевиденье.

– Он у вас с войны, что ли? – неприветливо осведомился Ленечка, кивая на допотопный телефон. Но настроение Прибалту было уже не испортить.

– Верно. Я служил в Эс Эс. Но меня выгнали за жестокость, – по – свойски сообщил тот.

Рыжий вежливо тронул его за плечо, и посоветовал:

– Пристегнитесь, Прибалт.

Красные фары, и ярко – голубой неон вокруг номера авто, растаяли в ночи, унося странный квартет по проспекту. Юшкаускас сначала недобро оскалился, как бы говоря, что в советах не нуждается, но на Троицком мосту, невольно потянул ремень безопасности на себя, когда показалось, что машина сейчас взмоет в небо и сшибет ангела со шпиля Петропавловки. Чтобы затормозить, пришлось проехать почти весь Каменноостровский, впрочем, туда, в конец и надо.

С веток деревьев опадали пласты снега. Небо приняло фиолетовый оттенок, и в нем, словно на пороге райского казино, мигала разноцветными лампочками телевышка. Кубическое здание телецентра казалось погруженным во мрак, но Князь знал, что именно сейчас, ночью, там клепают новости, веселые шоу и серьезные программы о том, как нам жить дальше. Всю ту информационную вермишель «Доширак», что уготована огромной стране здесь, в этом болотном захолустье.

– Нет, я ни с кем не договаривался… – говорил все тот же голос. И в этом голосе слышалась и безнадюга, и несколько бессонных, в аэропортах проведенных ночей, и элементарно промокшая в снежной окрошке обувь: – но это новость. Это сенсационная новость. Я боюсь, что не смогу прийти завтра. Я боюсь…

Он уже не говорил, а кричал, потому что его тащили по ступеням лестницы два дюжих охранника в одинаковых черных костюмах, с надписью «Security» и полярной звездой меж лопаток.

– Ладно! Черт с вами, вы не ведаете, что творите! Но вы хоть посмотрите на снег. Ведь это может быть последний снегопад! – несчастный договорил, уже сползая по мраморной лестнице в сугроб, прибитый под вечер лопатами радивых дворников.

– Тут работы много не потребовалось, – заметил Юшкаускас и позволил себе угоститься следующим мандарином, кожуру аккуратно выбрасывая в открытое окно. Не в укор гостям, а просто так удобнее. – тут ведомый сам сделал все, чтобы его посчитали за психа. Сейчас ему лучший друг скажет – иди проспись.

– Человек чувствует, – сказал Князь, задумчиво, словно, припоминая древний эпос, цитировал по памяти, – что родной город не поможет. Двери закрыты на замки, трамваи не ходят, и даже такси сейчас уедет.

И правда. Таксист уже включил зеленый глаз, и выворачивал из сугробов, но промокший насквозь человек в плаще и легких, не по погоде ботинках все‑таки успел распахнуть дверцу, и некоторое время они там о чем‑то пререкались.

– У него деньги кончаются, – сказал Рыжий: – торгуются о том, до куда ехать.

– И все‑таки, – Князь обращался только к мальчику, жестом как бы призывая в свидетели остальных собеседников: – это еще не отчаяние. Ведь пока человек жив, у него остается память, прошлое, юность. Сейчас мы с вами увидим район детства нашего подзащитного.

На этот раз два автомобиля кружили по городу медленно, не нарушая правил ночного движения в снегопад при плюсовой температуре. Проехали мимо таинственно застывшего у гранитной набережной напротив лазоревого особняка легендарного крейсера. Оставили слева темно – красное старинное здание городской тюрьмы. Такси снова забралось на мост, и притормозило возле огромного здания правильной геометрической формы, с огромными антеннами и государственным флагом на крыше.

– Это Большой дом! – четко, как на экзамене сказал мальчик: – милицейское городское управление. По легенде кроме десяти этажей вверх, под зданием есть десять этажей подземных камер, где сидели в свое время Гумилев, Бродский и Кинчев…

Князь, не глядя, влепил ему дружеский щелчок по носу, прерывая непрошенную лекцию:

– Это ты, брат, опять лажанулся. Верно, было тут милицейское управление. Да только выгнали отсюда милицию. А теперь владелец у здания один, Федеральная Служба Безопасности России. Не туда ли?..

Пассажир вылез из такси, стоя на тротуаре, порылся в бумажнике, сунул пару купюр водителю и махнул рукой, проваливай мол. Немного дальше припарковался навороченный джип с бампером, которым можно при желании прижать к стене небольшого слона.

– Скажи, Робертас, – дружелюбно осведомился Князь, пристально глядя через открытое окно – а вооружены твои опытные латыши, наверное, авиационными пулеметами и гранатометом типа «Муха»?

– А вот надумает он сейчас перейти улицу, – недобро пообещал Прибалт, – и увидишь, чем вооружены.

Но человек, которого называли Целью, не пошел через улицу. Он долго стоял, сунув руки в карманы, словно любовался зловещим логовом контрразведки с чисто архитектурной точки зрения. При этом слегка покачивался с пятки на носок. То ли сосредоточенное размышление, то ли философское спокойствие. То ли дикая усталость и ноги уже не держат.

Наконец, он пошел прочь.

Светофоры на проспекте мигали желтым, и машин к трем часам ночи города почти не осталось. В призматический бинокль было отлично видно, как слегка сутулая фигура удаляется по узкой тропинке, протоптанной между фонарями бульвара и большими рыхлыми сугробами, которые еще вечером выглядели скамейками. Если уходить от слежки, то сейчас, подумал Князь, в этом городе каждый двор проходной.

Но этого не произошло. Фигура спустилась в занюханный полуподвальчик под вывеской яркой, как апельсин.

– Интернет – клуб, – заметил Прибалт и заговорил – зашептал в свой телефон, как будто срочно вызывал католического ксендза для очередной исповеди.

– Можно по ай – пи заблокировать, – внес предложение Ленечка.

– Вот это уже похоже на отчаяние, – задумчиво сказал Князь, откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза: – Отчаяние, это когда ты, порыскав по миру, возвращаешься домой. И убедившись, что дома тебя не ждут, выходишь в мировую паутину. Там с тобой поговорят. Там тебя поймут.

Оранжевая вывеска погасла.

– Провода перерезали? – понимающе уточнил Рыжий.

– Зачем? – пожал плечами Прибалт: – профилактические работы на подстанции.

– Запоминай, Ленечка. – продолжал Князь: – В такие минуты и правда кажется, что весь мир идет на тебя войной. Будто бы нарочно перегорают лампочки, шарахаются девушки, с которыми заговорил на улице, кончаются чернила в авторучке, и останавливаются часы «Сейко», купленные по случаю. Ты готов поверить в злой рок. Или в зловещий заговор, жертва которого – ты сам… – И, говоря все эти умные слова, Князь невольно себя спросил, а какие чувства сейчас испытывал бы Прибалт, узнав, что это за мальчишка в машине. Узнав, чей это сын. Но вопрос был лишним. Прибалту такое знать не полагалось в принципе.

Унылая фигура выбралась из подвала и свернула в проходной двор.

– Камерас… – отчетливо проговорил Роберт Юшкаускас тоном беспрекословного приказа.

Экран на приборной доске автомобиля сменил цвет, засветился, выдавая блеклую, но отчетливую картинку с камер наблюдения. Из кадра в кадр по заснеженным дворам от подворотни к подворотне двигалась знакомая фигура. Было очень уютно сидеть в пахнущем мандаринами тепле и наблюдать.

– А вот и дворы его детства, – сказал Рыжий.

Человек, который был Целью, шел через дворы, то и дело трогая стены рукой. Видимо, это должно было означать – здесь первая сигарета, здесь первый поцелуй. А здесь просто скамейка, поломанная, с тремя досками в спинке. На ней так удобно было сидеть с ногами, жевать соленый арахис, купленный потому, что на пиво не хватило. И трепаться, смотреть в небо, и кормить арахисом ленивых серых голубей. И все это вместо контрольной по алгебре, которую все равно не знаешь… Давно это было.

Теперь дворы тоже поменялись. На всех подъездах (в этом городе говорят бессмысленное «парадная», даже если дверь в подъезд находится в третьем дворе с помойкой, некстати вспомнил Князь), кодовые замки, не войти. Да и большая часть подворотен перегорожена железными решетками. Эти подворотни человек оглядывал узнавающим, но безнадежным взглядом.

Ведь некуда бежать. Много ли толку будет забраться на мокрую крышу, и дрожа от ужаса всеми своими лишними килограммами спрыгнуть по другую сторону гаража, вывихнув при этом ногу? Много ли толку залезть на захламленный, грязный, пахнущий бомжами чердак, чтобы через два дня вылезти оттуда все на ту же улицу голодным, небритым, зачумленным. Некуда прятаться.

– Вот это уже отчаяние, – сам с собой согласился Князь. – Пора готовить встречу.

Они завернули за два угла и Рыжий по молчаливому кивку Роберта мигнул фарами. Солидная чугунная решетка бесшумно отворилась. Машина въехала во двор.

Отнюдь не двор – колодец, еще один предмет необъяснимой гордости местных жителей и вечный источник клаустрофобии любого нормального человека. Нет, этот двор был огромен и прекрасен, хотя и плохо освещен. В нем помещались детская площадка, и школа, еще несколько одноэтажных домиков, бывшая прачечная и трансформаторная будка.

Но, главное, тут были деревья. Старые, разлапистые. Они росли многие годы привольно и широко, словно помещичьи сынки, состарившиеся в своем имении и никогда не видавшие ни маршировки на плацу, ни балов с расфранченными лакеями. Сейчас все черные ветви, казавшиеся нарисованными на фиолетовом небе, были обведены белым.

– По дворам он выйдет сюда, – сказал Прибалт.

– Давай, Рыжий.

Роберт Юшкаускас с интересом смотрел, как Рыжий достает свой дурацкий саквояж и аккуратно щелкает замочками. Прибалт не хотел бы заключать пари на щелбаны, и все же невольно попытался угадать. Пожалуй, израильский пистолет – пулемет «Узи» сюда поместился бы. Или заурядный «Глок», такой, как у меня? Ну, не музейный же «Маузер», в самом деле?

Внутри саквояжа оказался белый шелк, сияющий так, что в машине потянуло холодком. В ледяном белом свете лежала темная бутылка изысканной формы и три бокала для вина. Жестом опытного бармена Рыжий извлек все это хозяйство, и тогда Князь протянул руку и достал из особого кармана то, к чему драгоценное вино очевидно лишь прилагалось, как приятный, но необязательный бонус.

– Сенсорный? – мгновенно спросил Ленечка.

Современные дети любят задавать вопросы о сотовых телефонах так же, как мы спрашивали о магнитофонах и мотоциклах, подумал Князь.

– А вот посмотри…

Мальчик взял в руки телефон… Что‑то вроде телефона. Черный, тонкий, легкий. Экран есть. Камеры нет. Благородная простота, свойственная очень дорогим аппаратам, тем, что не нуждаются в сочетании функций телевизора, плеера и телескопа для того, чтобы быть Очень Дорогими Аппаратами.

– А как номер набирать‑то? – удивился Ленечка и наморщил нос, как будто бы уже ждал чувствительного щелчка по нему.

Все‑таки мальчику эта поездка пошла на пользу. Ребенок не скучал, а это главное. Куда лучше, чем сидеть в номере отеля и смотреть тупые мультики, подумал Князь и ответил:

– А это лишнее. Я с него никому не звоню. Это мне звонят те, кто впал в отчаяние, но знает мой номер. А я в таких случаях всегда рядом.

Ленечка смотрел на него восторженно. Даже нет, не так. Детям лет в одиннадцать нужно так на кого‑то смотреть – неважно, отец это, или старший брат, или футболист любимой команды, вырезанный из мятого журнала и повешенный над кроватью. Это уже не сыновняя преданность, но еще и не юношеская влюбленность. Это радость от того, что есть в мире люди, на которых хочется быть похожими. У Князя потеплело на сердце, когда Ленечка перевел взгляд на экран, где по заснеженным дворам брела одинокая фигура.

– Жалко его, – честно сказал Ленечка: – но он знает твой номер?

– Гейм овер, – тонкие губы Князя раздвинулись в улыбке: – все будет хорошо. Вот только детям до шестнадцати лет пора… – Ленечка упрямо и молча замотал головой, – пора баиньки. Не надо разговоров, не надо расстраивать сестру. «Токайское» мы с дядей Прибалтом будем сегодня пить без тебя. Робертас, твои ребята способны отвезти нашего юного спорщика обратно в отель?

– Почтут за честь, – литовец прокашлялся, не зная чему больше удивляться, предложению выпить, неожиданной развязке погони, или почетному поручению.

Мальчик насупился, но плакать не стал, спросил только обиженно и без особой надежды:

– А чего он остановился?

Тот, кто был на экране камеры наблюдения, действительно стоял в какой‑то подворотне. Снегу туда не заметало, и светила тусклая лампочка из тех, с вольфрамовой нитью, что доживают свой век на задворках империи. Смотрел же он на обитую потертым дерматином дверь, которая вела из какой‑то квартиры не на лестничную площадку, а прямо в подворотню. Такое иногда встречается в Петербургских трущобах.

Человек смотрел на дверь и беззвучно шевелил губами.

– Молится, – предположил Прибалт.

– Или стихи читает. «Горечь первой рюмки, блеск любимых глаз». «Не жалею, не зову, не плачу». Ты мне, Ленечка, зубов‑то не заговаривай. Я говорю, спать, значит спать…

Мальчик поглядел исподлобья, вылез из машины, и, зябко поежившись, побежал к «Джипу», стоявшему за чугунными воротами. Машина приветственно мигнула фарами, ворота приоткрылись.

– Я доверяю тебе, Робертас, – сказал Князь, убрав с лица улыбку. – Надеюсь, ты понимаешь, что за мальчика отвечаешь головой. И за то, чтобы твои латыши забыли, кого и куда возили.

– Обижаешь, Князь, – осклабился Прибалт. – Они про тебя‑то не слышали. А вино, я смотрю, славное.

– Экономия – развлечение для бедных, – коротко ответил Князь и невольно снова посмотрел на изображение подворотни, где горела электрическая лампочка. Сутулая спина того, за кем они следили, как раз покидала кадр, но Князь внезапно приказал: – не убирайте изображение! Дайте крупно!

– Камерас! – снова приказал Юшкаускас.

Штукатурная, вся в разводах и трещинах стена стала приближаться на экране монитора. Аппаратура отличная, скоро стало видно короткую надпись, сделанную над звонком то ли авторучкой, то ли фломастером. Номер телефона. Все трое молча смотрели на него, потом Князь каким‑то неприятным голосом поинтересовался:

– Это чей?

– Уже проверяю, – отозвался Рыжий. На коленях он раскрыл ноутбук и стремительными движениями фокусника колдовал с клавиатурой. – Что‑то не так, Князь?

Князь не ответил. Это не мой город, подумал он. Здесь все может быть не так, а ты этого не заметишь. Я не учился в здешней школе. Я не бегал по проходным дворам курить за угол, и не рисовал над звонками в квартиру номер своего телефона, чтобы каждый, кому вздумается, потом мог позвонить, пока стену не покрасят. А красят их в этом городе только на парадных фасадах, дабы было видно, что культурная столица. Мне это не нужно и не свойственно. Я не жду звонка из детства, и не боюсь прошлого. Это последний снегопад. И из темной подворотни уже вышел тот, кто сейчас, почувствовав всю глубину отчаяния, наберет нужный номер, тот, который я лично продиктовал ему полгода назад. И недрогнувшей рукой я завершу партию.

– Все так, Рыжий, – левая бровь Князя слегка приподнялась, придавая лицу столь идущий ему ироничный вид: – но мелочей не существует. Проверь этот номер. А вином я сам займусь.

Застегнув ворот френча, Князь вылез из машины и выставил все три бокала на капот. Тонкое горлышко бутылки он взял ласково, как руку любимой женщины для поцелуя. Роберт Юшкаускас выволок следом свое грузное тело, обмял на талии пиджак, и полез было в карман за неразлучным швейцарским ножиком, чтобы предложить штопор. И застыл с открытым ртом, увидев, как внезапным и сильным движением пальцев Князь отламывает горлышко бутылки вместе с пробкой и небрежно швыряет его в снег.

– Это фокус, – снисходительно пояснил Князь, разливая драгоценную влагу по бокалам, в которых отражались окна полусотни петербургских квартир: – кое что из трюков тайских факиров. Когда я впаду в нищету и бедность, пойду подрабатывать в цирк. Выпьем, не чокаясь.

– Русская традиция? – насмешливо уточнил Прибалт: – о покойных или хорошо, или ничего?

– Новая традиция. Проблема была, теперь ее нет. Есть человек, но нет проблемы. За проблему.

– Он звонит, – сказал Рыжий.

Уже не требовалось смотреть на экран, чтобы увидеть, как изможденная тень человека на другой стороне двора устало прислоняется к стене и шарит по карманам плаща. С трудом, на память, нажимает кнопки телефона. Ждет гудков.

Князь отпил вина. Покатал его языком по щекам и медленно, с удовольствием позволил пролиться в горло. Время застыло. Никто не поймет его. Это круче любви, и азартнее карт. Это называется – власть.

– Он не вам звонит, Князь, – осторожно сказал Рыжий.

И правда. Телефон, покойно лежащий в белой шелковой раковине на водительском сиденье, молчал.

Юшкаускас, не спросив разрешения, протянул длинную руку, включил динамики в салоне автомобиля.

– Алло. У меня деньги на телефоне кончились. Девушка, можно обещанный платеж? Ну да, чтобы я в долг позвонил, а утром в автомате уплачу…

Ирония судьбы, Ленечка, по привычке назидательно, но уже про себя подумал Князь. Человек совершает самый важный в жизни звонок, а у него нет денег на счету. Вот поэтому я в таких случаях всегда рядом. Идиот Робертас все еще думает, что мы киллеры. Он не понимает, что человек, которого я спасу из бездны отчаяния, надежнее любого покойника. Но на то Робертас и идиот.

Он снова отпил вина. А из теплого, пахнущего мандаринами салона автомобиля донесся длинный двойной гудок. Потом второй. Третий. Если бы человек, прислонившийся к холодной стене, прислушался к странному эхо, которое порождает его звонок в стенах этого огромного двора… И огляделся, то вполне мог бы заметить троих мужчин с бокалами вина возле темного автомобиля. Но он не вертел головой.

– Он опять звонит не вам, Князь, – невозмутимо констатировал Рыжий.

Трубку сняли.

– Джентльмены, здрасте! В данный момент меня нет дома, или я немного занят. Но поскольку я вам все равно рад, джентльмены, переведите телефон в тональный режим. И наберите, – в этом месте автор записанного на автоответчик заговорил механическим голосом, но хватило его ненадолго, он закашлялся: – наберите «один», если хотите поговорить с моим секретарем и помощником Сергеем Вихорем, наберите «двойку», если хотите попробовать найти меня в «Скайпе», хотя вряд ли, наберите «три»…

Бокал токайского вина в руке Князя сначала наклонился, потом перевернулся, выливая драгоценную влагу на снег, потом и вовсе выпал из руки, но не разбился, мягко зарывшись в сугроб, по которому расплылось янтарного цвета пятно…

– Чего это за хрень? – спросил Юшкаускас у Рыжего, увидев, что Князь сперва, только услышав слова «Джентльмены, здрасте», зажмурился, потом еще и стиснул зубы.

Это не мой город! – вертелось в голове Князя. Этот город против меня! И всегда будет против, пока… Пока я слышу эти слова «Джентльмены, здрасте!».

– …А если у вас нет тонального набора, – все так же беззаботно советовал неведомый собеседник, – и если Сережа Вихорь до сих пор не взял трубку, что означает, что он где‑то, как всегда, шлындается без дела, у вас, джентльмены, единственный выход. По старинке, по привычке оставьте сообщение, после звукового сигнала…

Несколько тактов Гайдна прозвучали в заснеженном дворе величественно, как хорал в церкви, который полагается слушать стоя и молча.

– Алло, – тот, кого Князь называл Целью, заговорил неуверенно, словно подавленный чужой бодростью. Ему вдобавок почудилось – каждое сказанное им слово эхом доносится из дальнего конца двора. Ерунда, конечно же. – Алло. Я собственно, Сергею звонил. Тут его телефон… Но неважно. Так даже лучше. Принц. Ты меня, наверное, не помнишь. А мне помощь нужна. То есть, не мне уже, а ей. Помоги ей, Принц. Я понимаю, это для тебя ерунда, школьные воспоминания. Одноклассники и все такое. Но ты помоги. А еще, я, наверное, скажу тебе. Потому что некому больше. Этот снегопад – последний. Совсем последний. Ты не думай, что я спятил, Принц, и ты Серега, не думай. Я сейчас все объясню…

– Остановите его… – прошептал Князь и тут же, словно боясь, что не сказал, что только подумал, прокричал, срываясь на визг. – Остановите разговор!

Рыжий понял приказ сразу. Нырнув в машину, он склонился к приборной доске и с лихорадочной скоростью переключил несколько тумблеров на ней. Но Роберт Юшкаускас успел за это время присесть, вытащить из кобуры, укрепленной на голени свой заурядный, но очень точного боя «Глок» и прицелиться. Однако, прежде чем спустить курок, успел почувствовать, как пальцы, твердые, будто стальные наручники, обхватили предплечье и с силой вывернули прицел в небо.

Грохнул пистолетный выстрел. И в ту же секунду голос в автомобильных колонках пропал. Вместо него раздалось ровное, мощное гудение, которое можно, хотя и очень недолго, услышать, если по ошибке воткнешь антенну в сеть переменного тока. Теперь все разговоры по сотовому телефону в пределах двора и нескольких окрестных улиц временно недоступны. Хорошая у Прибалта машина, оборудованная.

– Я по телефону бил! – кричал Прибалт, извиваясь в бешенстве, не в силах вырвать руку с пистолетом из мертвой хватки Князя. Но вскоре понял, что это безнадежно, особенно, когда сквозь хриплое дыхание схватки, послышалось «придурок шепелявый». Князь обычно не допускает сильных выражений и если уж дело дошло до ругательств, значит оно серьезное. Но и берет себя в руки Князь тоже быстро.

– А если бы в голову? – спросил он негромко, и резким движением кисти стряхнул злополучный «Глок» в сугроб. Юшкаускас отступил на шаг, массируя запястье, и хмуря полуседые брови:

– Ты – ы-ы, – сказал он, растянув все согласные как только возможно: – Т – ты м – мен – ня…

Человек на другой стороне двора сидел в сугробе, уронив телефон и прикрыв голову руками. И сейчас ему особенно подходило имя “Цель”.

– Рыжий, – сказал Князь, сглотнув тягучую, токайского вкуса слюну, – мигни фарами привратнику. Мы сейчас уезжаем, если конечно Робертас не против.

– Т – ты меня…

– А потом подойди к человеку. Может, чем помочь надо, он же напугался, по нему же не каждый день стреляют. Может, его подвезти куда нужно, так у нас как раз свободное кресло.

Рыжий кивнул и пошел, хрустко ступая по мокрому снегу.

– Я н – не поним – маю… ты меня… – все еще не мог осознать сей прискорбный факт Прибалт.

Он бы на меня уже с кулаками накинулся, подумал Князь, только хватку почуял, не рискует. Меньше мне надо людей за руки хватать, хотя в данном случае неважно. Может быть, так получится даже лучше. Особенно хорошо, что Ленечки рядом нет. Ему все эти разборки смотреть рано.

– Да чего тут непонятного? – удивился Князь. Совсем не чинясь, он, к удивлению Прибалта, закатал рукав френча, и, присев на корточки, шарил в плотном снегу помятого, и забрызганного каплями пролитого вина сугроба. – Ты погорячился, Робертас. И я погорячился. Помаши рукой в камеру. Пусть нам откроют ворота. Сматываться пора.

– Не знал, что ты кого‑то боишься, Князь, – улыбался Прибалт криво, потому что рука еще болела, но смотрел он сверху вниз и довольно нагло: – думал, ты просчитал ходы заранее. Пешка на доске и все такое.

– Когда пешка доходит до последней черты, – спокойно ответил Князь, доставая из сугроба два комка снега – побольше и поменьше, – она может превратиться во что угодно. К этому тоже надо быть готовым.

Комок снега побольше он предупредительно вежливо протянул Юшкаускасу. Как трубку мира протянул, как руку дружбы маленькому, но гордому прибалтийскому народу. Снег налип на спусковом крючке, на раме, но в ствол “Глока” не забился. Хороший у Прибалта пистолет.

– Ты меня… – медленно повторяя эту волшебную фразу, Робертас Юшкаускас обирал холодные ошметки с металла.

Пальцы сразу покраснели, еще бы, давно уже воду из замерзшего колодца таскать не доводилось, подумал литовец. Ботинки все – копец ботинкам, свинская погода, свинские заботы, свинское счастье. Я, понятное дело, не сделаю то, что хочется, что сделал бы с любым другим. Передернуть затвор, ткнуть в рожу стволом, заорать: «Это не твой город, Князь!». Потому что и не мой тоже. Город сам по себе.

– Ладно, поехали, – процедил он сквозь зубы, глядя, как сами собой открываются чугунные ворота: – Только уж ты потом поясни мне, что это за Принц такой, которого даже ты боишься? Чтобы, когда вы доиграете с ним в свои пешечки – королешечки, знать, чей выигрыш.

– Выигрыша не будет, – коротко ответил Князь.

Словно решившись на туповатую школьную шутку, он ткнул ком снега куда‑то под ворот прекрасно пошитого пиджака собеседника. Снег за пазухой, это неприятно, всякий знает. Но через секунду, когда неплотно смятый снежок развалился, Прибалт успел заметить темное стекло отбитого бутылочного горлышка. А в следующую секунду острый осколок вошел ему в подбородок, под язык, и ничего сказать литовец уже не смог. Продолжая сжимать в руке пистолет, он попятился и сел в изрытый сугроб с янтарным пятном от пролитого токайского.

Глава 2
Понедельник. День солнечный

Каждый мой понедельник, если я не в командировке, не в отпуске и не валяюсь в госпитале, начинается одинаково.

– Джентльмены, здрасте! В данный момент меня нет дома, или я немного занят. Но поскольку я вам все равно рад, джентльмены, переведите телефон в тональный режим…

Я не завожу будильник в начале рабочей недели. Во – первых, найти его в навороченном, именном, подаренном под гимн России в одной из палат Кремля смартофоне не представляется возможным. Кстати, подаренном за последнюю командировку на Огненную Землю. А, во – вторых, я точно знаю, что в шесть часов сорок минут услышу мягкое пиликанье, потом щелкнет переключатель автоответчика, и бодрый голос скажет:

– …Наберите «один», если хотите поговорить с моим секретарем и помощником…

Я лежу с закрытыми глазами. Для того и существуют автоответчики – вроде ты есть, а вроде и нет тебя.

– Доброе утро, Принц, – говорит грустный женский голос после звукового сигнала: – я просто хотела слышать твой голос.

Трубку вешают, и я сразу сажусь на диване. Пора просыпаться. Еще двадцать минут до штатной побудки, но это не беда. До того, как варить кофе, можно просмотреть утреннюю почту Принца, и ту, которая связана с Принцем.

Спать я лег всего три часа назад, мышцы еще не остыли. Поэтому, кряхтя, как столетний дед, я встал на руки и десять метров (ни сантиметром меньше) до письменного стола прошел верх ногами. Комната, которую я занимаю, в благословенные годы братства народов предназначалась под директорский кабинет.

Честное слово, я выбирал жилье не из тщеславия, а чтобы поставить приличный турник. И чтобы боксерская груша не стучала по книжному шкафу при каждом ударе. Хватило места и для душевой кабины.

Так – с, встанем на пятки. При этом не будем смотреть на два аккуратно подклеенных конверта с надпечатками «фельдъегерская почта» и «совсекретно». Вот куда уходят часы ночного отдыха. Бывший подполковник ГРУ Сергей Викторович Вихорь до четырех часов ночи сидит над бумажками, а потом, что особенно противно, заклеивает эти солидные, пухлые как взятка господу Богу, конверты. Такие у него теперь должностные обязанности, почтенные, завидные и очень занудные.

Электронной почты оказалось немного. Кроме двух вполне солидных просьб о консультации по промышленному шпионажу и обычных призывов поучаствовать в какой‑нибудь войне оказалось всего два письма, и оба от Отца. Отец просит Принца позвонить. И Отец просит, чтобы я, подполковник Вихорь, поговорил с Принцем о будущем. О том, что пора как‑то определиться. О том, что, в конце концов, надо жить не только для себя, и чтобы Принц ему позвонил!

Это Отец Принцу новую работу нашел. Может быть, даже новое министерство, я в это не вникаю.

Ровно в семь из патрубка пневмопочты со стуком выпала дюралевая капсула со все той же раздражающей наклейкой «совсекретно». Вы видите, будильник мне не нужен. Я потянулся, подошел к окну и, щурясь от морковного сияния над лесом, увидел, как по заросшим травой цементным плитам движется высокая прямая фигура с аккуратно уложенными в кичку волосами. Лотта Карловна Коган изволили пробудиться, изволили напомнить подполковнику Вихорю о его должностных обязанностях, и теперь идут поразвлекаться рыбалкой на утренней зорьке.

Я ей на новый год спиннинг подарил, но Лотта Карловна упрямо вырезает удилище перочинным ножиком в прибрежном орешнике. До восьми тридцати она будет сидеть на мостках, прямая и строгая, а потом вернется к завтраку переодетая в коричневое шерстяное платье с кружевным воротничком, и посмотрит так, будто мальчик Сережа уши не помыл. Кстати.

Вот водица у нас в «Пуще» отличная, холодная и вкусная. Что бы ни говорили в российских теленовостях о руководстве Беларуси, но чего не отнимешь – братья – славяне не вырубают собственные заповедники и не засоряют артезианские скважины. Да и вообще верный признак хорошо построенного пансионата, это то, что его можно переоборудовать во что угодно.

Фыркая, и вытираясь махровым полотенцем, я выбрался из душа, и со скрипом раскрутил патрон пнемопочты. Спасибо, Лотта Карловна. Плотно сложенная пачка отпечатанных на принтере листов повергла меня в уныние. И вас бы повергла, если бы вы всю предыдущую ночь читали по очереди отчет об экологической угрозе полярной крачке, гнездящейся на Огненной Земле, и слезливый роман перуанской беллетристки – светскую хронику Лимы, Сантьяго и Буэнос Аэреса… И не только читали, а и цензурировали бы.

Я не нанимался в редакторы. Честное слово, легче вскарабкаться по гладкой бетонной стене и вывести из строя турбину электростанции, чем вымарать десяток упоминаний о Принце из текстов, составленных восторженными девицами. А иногда и убеленными сединами старцами, но тоже восторженными. Они познакомились с удивительным человеком!

Пятнадцать минут на одной ноге, со сложенными ладонями, и закрытыми глазами это довольно легко, когда белорусское ласковое солнышко уже висит над весенним, с едва проклюнувшейся листвой лесом. Открыв глаза, я вторично за сегодня выглянул в окно, и увидел на спортивной площадке фигуру в основательно растянутом тренировочном костюме.

Наш Василь Аксенович, в просторечии Министр, упорно игнорирует мои советы по поводу кимоно, а потом за завтраком нудит и ноет про радикулит. Сегодня, Министр рискнул подойти к к брусьям на спортплощадке, именно подойти и грустно так на них снизу вверх посмотреть.

А Леньки чего‑то не видно. Обычно он уже в это время в дверь стучится. Впрочем, ответ напрашивается сам собой. Тамара взяла за правило на выходные, если эти выходные вынуждена проводить в одиночестве, демонстративно и гордо сматываться из «Пущи». Когда она уходит в загул в Москве, оставляет Леньку здесь. Видимо, на сей раз она в Питере, и там нашлось куда пристроить сводного младшего брата.

Нет, но вообще какая‑то болезненная ситуация. Дело понятное, вся страна анекдоты рассказывает, что если Отец запускает новый истребитель, Папа немедленно бросается бурить новую скважину, да поглубже в море. Зато если Папа действительно находит там нефть, Отец, обхватив свою умную голову руками, немедленно выдумывает новый Национальный проект. В общем, оба крайне ревностно наблюдают друг за другом…

И вот поселил Отец непутевого сына, Принца нашего, в Беловежскую Пущу. Договорился с Батькой честь по чести, выкупил заброшенный советский санаторий и вверил Принцу в качестве постоянного места жительства. Чтобы Принц вдали от мирской суеты задумался, какой замечательный пример радения за Отечество он мог бы брать с собственного родителя. Ну, прослышал об этом Папа…

Ясное дело, что Папа, то есть его верные Сырьевики, про «Пущу» прослышав, тут же организовали депутатский запрос. Что за феодальные замки в дружественной Беларуси? Что за наследные принцы (экий намек‑то, господи, умаялись поди, придумывая)? Короче говоря, их заклятые коллеги Инновационники тут же взошли на трибуну и, скорбно шевеля усами, сообщили, что пансионат «Пуща» является символом былого величия СССР и отдыхать там может кто угодно. Вот хоть вы, товарищ.

И, естественно, Папа тут же прислал сюда отдыхать родную дочь Тамару. Ну, негоже, если первая невеста страны наутро с красными глазами, и на все вопросы отвечает: «Ничего я не хочу», в смысле – что мне твои нефтяные вышки, папа, когда Он меня не замечает?

Вот почему, думал я, сбегая по мраморной лестнице, старомодно уставленной монстерами в кадках и статуями пионеров, запускающих планеры, вот почему пансионат теперь населен только обслуживающим персоналом.

Секретарь и дворецкий, подполковник ГРУ в отставке. Старая разведчица, некогда посланная в Англию с двумя недорослями, которым вздумалось получить блестящее английское образование. Бывший министр, выполнявший ту же функцию, но во французской Сорбонне, где Тамара пару лет делала вид, что ей не хочется поехать в Оксфорд следом за Принцем.

А Принца нет, и Тамары нет, и даже Ленечки здесь нет, а в его апартаментах дрыхнет бездарный и беспутный Валерка Бондарь – Тамаркин седьмая вода на киселе родственник, которому она не разрешает взять себя замуж, но дает деньги в долг. Пардон, не в палатах Ленечки, а в Тамаркиных. Его никто не звал в санаторий «Пуща», но поскольку Папа и в первопрестольной его видеть уже не может, он как‑то сам прилип.

А знаете, люблю я такие дни. Слышал, что многие раннюю весну не любят, а на вопрос «почему», подумав, отвечают – «днище ржавеет». Ребята, говорю я им, мыслите шире, чем граница МКАД. И судьба непременно закинет вас в середине марта куда‑нибудь поинтереснее.

Застать расцвет социальной политики СССР мне не повезло, разве что в глубоком детстве, когда родители как раз накопили деньжат, чтобы обить двери в квартире дерматином. Тогда поездка на поезде в город Таллинн казалась недостижимой, и от этого особенно светлой мечтой. С младшей школы моим санаторием на все времена года стали помойки центральных районов города Петербурга.

Нет, я не был хулиганом, не замучил ни одной кошки, но каждый вздох мамы с папой: «Ребенка в Коктебейль на лето, чтоб не бегал по дворам…», вызывали у меня тоску, и желание объяснить – не так все плохо, ребята. Из чистого чувства протеста я, классе в шестом, когда в доме появился компьютер, ушел в добровольное затворничество. «Ребенка в Коктебейль, чтобы глаза перед экраном не портил…». Так они сокрушались, пока не выяснилось, что я, похоже, набираю баллы в элитную школу напротив. Там учился Принц.

К двадцати годам я побывал на четырех континентах, и купался в таких морях, рядом с которыми Коктебейль сначала покраснел бы, а потом скромно протянул бы лапку нашенской родной Маркизовой луже. Так что лихие девяностые не украли моего детства. Но когда я впервые попал в пансионат «Пуща» со всем его советским обветшалым великолепием, не буду врать, что‑то шевельнулось под четвертым ребром слева. Представляю, как обалдел бы школьник Сережка Вихорь, попади он сюда, без взрослых, без сверстников, без хождения строем в столовую за компотом…

Последнее, впрочем, преувеличение, подумал я, увидев около украшенного гербами республик ближнего зарубежья бассейна Лоту Карловну, поймавшую рыбу, а теперь еще поймавшую Федора и отдававшую ему распоряжения. Тот стоял невозмутимо в своей белоснежной куртке и колпаке, держал в руке несчастного карпа и слушал со всегдашним видом бойца, получающего смертельно опасное и столь же смертельно важное для судьбы Родины задание.

Это показалось бы забавно, не знай я, что Федор Замшин имеет одиннадцать ходок за рубеж, и был вторым номером в знаменитой диверсионной группе «Мотылек». Согласно уставу ГРУ второй номер отвечает за боеприпасы, а заодно за кормежку, поэтому поварские навыки Федора хороши не только его умением готовить седло барашка. Впрочем Шарлотта Карловна Коган, разведчица с полувековым стажем, это знала и без меня.

– …И семь минут, Феденька, только не на быстром огне, ради бога. Я хочу, чтобы ребята поняли, что карп – это не только уха. Ты меня понял, Феденька? Сережа, доброе утро. Ты получил почту?

Шарлотта Карловна, или проще говоря Лотта, конечно, знала, что я получил ее почту, и электронную почту, и успел посмотреть новости. Она знала мой распорядок дня просто потому, что сама мне его составила и вручила когда‑то в первые дни нашего совместного пребывания в Оксфорде. Когда выяснилось «что вот этот мальчик тоже с нами поедет». Я тогда, помнится, подумал, что бабушка милая, но зря ее посылают с двумя такими оболтусами и хулиганами, как мы с Принцем, горько мы старушку разочаруем. Горькое разочарование и, правда, потом было, но не с ее стороны.

– Я получил почту, Лотта Карловна.

– А ты ее прочитал? Это глава из книги профессора Курамова.

– Какого профессора?

Лотта поправила не нуждающуюся в поправке кичку на затылке, провела рукой по белым волосам. Взгляд ее стал строгим, и я почувствовал, что кроме пары по поведению, мне светит кол по чистописанию:

– Профессор Курамов – один из известнейших исследователей горного Тибета и Гималаев! – торжественно сказала пожилая учительница, но вспомнила и о рыбке. – Не опаздывай, Сережа. И пусть ребята не опаздывают.

Все понятно, Лоте будет приятно, если мы оценим старинный баварский рецепт приготовления карпов. Жаль только, из ребят я сегодня один. А Василь Аксенычу Марютину, Министру нашему, учительница Коган за завтраком не обрадуется. Не любит, иронизирует, третирует. Должно быть, относится к школьному наставнику Тамары, как к собственному отражению в кривом зеркале противостояния Инновационников с Сырьевиками.

Кривое отражение это я обнаружил возле полигона для скалолазанья.

Все тот же школьник Сережа Вихорь обожал стенки гаражей, где от старости ли, от непогоды ли недоставало трех – четырех кирпичей. По щербинам так здорово забраться чуть повыше и висеть там, вздрагивая от мысли, что ты над Ниагарским водопадом. Я не хочу хвастать, но задолго до того, как Принц в своей обычной меланхолической манере брал призы по скалолазанью в Лозанне и Таренте, никто иной, как одноклассник Вихорь чуть ли не силой заставил его преодолеть стену сарая на задворках улицы Фурштадтской. И только потому, что договорились подсматривать за девицами, загоравшими в ту пору на соседской крыше.

Понятное дело, что переоборудование пансионата «Пуща» в пенаты Принца не могло обойтись без обустройства стены с выбитыми кирпичами и разбросанными в художественном беспорядке штырями. За которые так удобно цеплять страховочный трос. Стену оборудовали за процедурным корпусом. Там же, где помост для прыжков на мотоцикле, арбалетный тир, и деревянные колобахи – ножи втыкать.

На фоне этого и был замечен Василь Аксеныч Марютин. Я подошел шумно, нарочито вздымая ногами прошлогоднюю листву. Бывший министр, кругленький и потный после своей физзарядки, смотрел в высокое утреннее небо так же грустно, как недавно разглядывал брусья. И было очевидно, что он только о том и мечтает, как бы влезть на эту стену, и больше ничего ему неинтересно. В нашем Министре давно погиб актер погорелого театра. Ой, кто это листьями шуршит?!

– Сереженька!

Министром он был один лишь раз, по чьему‑то недосмотру, месяца три всего. Но привычку трясти руку при встрече, пока не отвалится, усвоил на отлично.

– Приятно поговорить с настоящим человеком в наше сволочное время…

Есть такие люди, у которых постоянно «время тяжелое», «кругом сволочи», а тот, кому в данный момент трясешь руку, «настоящий человек». Министру явно чего‑то надобно.

Я подошел к мишени, ощетинившейся ножиками, и набрал их полную руку. Василь Аксеныч подумал, подошел следом, и снял с крюка, вбитого в столб с национальным резным узором, арбалет. Охнув, взвесил на руках. Надо последить, чтобы в процессе непринужденной беседы наш многоопытный политик меня не продырявил.

А еще я ногтем соскреб с одного из лезвий вроде как пятнышко ржавчины. Но никакое не пятнышко, а беспроводное подслушивающее устройство на клеевом креплении. Семнадцатое за месяц. Кто? Да кто угодно, всем интересна любая информация о первых наследниках государства российского. Соскреб и растер керамическую нашлепку между пальцами, будто белорусский крестьянин ненавистного колорадского жука.

– И ты обрати внимания на колебания курса, Сереженька…

Выходит, дело у Аксеныча серьезное, не ко мне, а непосредственно к Принцу, или даже самому Отцу. Дела будничные, вроде подсказать ночной клуб со стриптизом в Дубае, или перегнать новехонький серебристый катер с Днепра на Двину (Василь Аксеныч питает слабость к катерам и все грозится обучиться вождению), он предъявляет после первой папироски. Курить мы, правда, оба бросили, он после инфаркта, а я на службе. Но сейчас, я думаю, он высмолит целую пачку болтовни, прежде, чем перейдет к делу.

– Как платина к золоту растет, Сереженька, страшное же дело! А курс‑то за баррель нефти «Брэнт» колеблется как…

– Ох, колеблется, – вставил я глубокомысленно.

– А ты не улыбайся, Сереженька! – Аксеныч и сам прищурился с лукавством деда – всеведа. – В современном мире энергоносители решают все – о!

Очень – но любит обобщения наш Василь Аксеныч, и обобщения его какие‑то замшелые, на уровне последних достижений науки и техники середины прошлого века. Никогда не забуду, как после первого курса Оксфорда за успехи Принца в языкознании и мои в начертательной геометрии добрый наш Отец разрешил нам пойти на Килиманджаро с палаткой. И поскольку не было у нас тогда контрнаблюдения нормального, через день после нас рядом палатку разбила, кто бы вы думали, Тамарочка и ее седьмая вода на киселе Валерка. Ну вот поехала девушка на каникулы, а тут – такая неожиданность, Принц!

Понятное дело, Папа Тамарочку в отличие от нас просто так в экваториальную Африку не отпустит. С ней был взвод краповых беретов, ребят симпатичных, но нелюдимых. Они стояли лагерем тремястами метрами ниже, и пели по ночам протяжные десантные песни. А мы вчетвером сидели у костра, Тамара смотрела на Принца, Принц на звезды, а я поражался, сколько можно вбить в башку студенту за год. За нами присматривала Лотта Карловна Коган, поэтому Принц например, уже переводил эпос Гильгамеш, а я худо – бедно освоил вождение вертолета и матричный анализ.

А вот Тамарочка и Валерка из своей Сорбонны привезли полный набор умных фраз про прибавочную стоимость, социальную психологию, про то, что жизнь штука сложная, Восток – дело тонкое, и конечно: «Нефть решает все!».

Прошли годы, все, даже Валерка, позаканчивали свои альмы матеры, но расстановка сил осталась примерно та же. Житейская мудрость Василь Аксеныча взбрыкивает в Тамаре истерическим темпераментом раза два в месяц, а в Валерке, научившемся пить, пополневшем, бурлит не прекращая.

Короче говоря, тут я всецело на стороне Отца, который, упершись рогом в свои инновации, отдает предпочтение квалификации и здравому смыслу. И того и другого в Василь Аксеныче маловато, освободившееся в голове место занято лояльностью. Тамарочкин папа, а говоря короче, просто Папа, ценит именно личную верность. Все сырьевики очень верные.

– Так у меня к тебе небольшой вопросец, Сережа.

Я вздохнул посвободнее, и на всякий случай отобрал у старца арбалет. Нет, на нем подслушивающих «жучков» не было, но дело в другом. Преамбула закончена, сейчас Министр поделится со мной сокровенным. Беда в том, что, делясь сокровенным, он машет руками…

– Есть у меня один кораблик…

Стоп. Василь Аксеныч любит море, это всем известно, и даже министром он был, кажется, рыбной промышленности. Но вместе с тем, Василь Аксеныч, как любая приблизившаяся к власти гувернантка (про Лоту Карловну никто не говорит), очень любит затеять свой маленький бизнес. И тут держать надо ухо востро. В прошлый раз он пытался соблазнить меня и Принца ни много ни мало рейдерским захватом. Он это называл иначе, он ссылался на наши деяния на Огненной Земле^[2], и выражал надежду, что, может быть, нам интересно будет попробовать свои силы на специально укрепленном объекте…

– Стоп, Василь Аксеныч. Если это шхуна, которая под корейским флагом и с нашей командой крабов этих несчастных в Желтом море ловила, тут даже говорить не о чем. Я в данном случае на стороне крабов…

– Ты меня обижаешь, Сережа, – горестно вздохнул Министр: – я что, по – твоему, еще и браконьер? У меня есть, точнее, был один кораблик… – грустно сказал Министр, – и тоже исчез в Аравийском море. Шел с грузом копры в Мумбаи. Я деньжат поднакопил, приобрел сухогруз. «Майя Плисецкая», красавица – балерина, водоизмещение… И вот она вместе с водоизмещением… С концами…

– Далеко от Сомали?

– Честно говоря, далеко, – Василий Афанасьевич подергал носом, в тренировочном костюме обсуждать инвестиции холодно: – но всякое бывает, а, Сережа? А если все же пираты? Ведь это сейчас не каждый день, да? «Принц против Сомалийских пиратов», а Сережа? Это звучит?

Не могу я спокойно такие вещи слушать. Он же действительно, обломок империи, души не чает в своей «Майе Плисецкой». Ему же с детства вбивали в голову, что капиталист это «владелец заводов, газет, пароходов». И вот ему повезло на старости лет в гувернеры попасть, и он ловит свою порядком облысевшую птицу счастья за хвост.

– Принцу, Василь Аксеныч, не десять лет, – напомнил я, как можно тактичнее. – Ему за двадцать пять перевалило. Что ему в голову придет, никто не знает, это верно. Но пропади ваша баржа в Марианской впадине, шансы были бы выше, это я просто для примера говорю. Поэтому ответ обычный, «мы с вами свяжемся».

Старик поник. Грустное это зрелище, когда старики поникают.

– Я понимаю, Сережа, – сказал Министр, поддернув растянутую резинку штанов на животе. Взял у меня один из ножей, повертел в руке, пытаясь понять, где рукоятка, догадался, что лезвия два, и аккуратно, как цветок ромашки пристроил на ладони. И проговорил неожиданно просто и спокойно: – Человек уезжает из города, где родился, и хочет увидеть мир, настоящий мир, а не тот, что он воображал в своих играх. Он ездит из города в город, из страны в страну и думает, что найдет там цель, смысл, друзей. А потом он возвращается и играет в старые игрушки. А они старые. Они тонут в воде.

Министр с размаху швырнул сложный снаряд, как‑то боком ладони пихнул, с небрежностью опытного ниндзя. Отточенная стальная полоса со свистом прокрутилась в воздухе, и вошла в самый край мишени. Случайно, конечно.

– Молодчина вы, Василь Аксеныч, – сказал я, – только ответьте честно, ну чего вы тут маетесь? Тамара уехала развлекаться. Поехали бы с ней в Питер, все веселее. Опять же ей Леньку было бы с кем оставить.

Министр посмотрел на меня как‑то странно. Потом резко покачал головой, махнул рукой и приложил ее не к сердцу, а к желудку, потому что язва:

– Нет, Сереженька. Старики не должны мешать молодым веселиться. И потом у меня двое птенцов на руках. Тамарочка хоть самостоятельная. А Валерка – оболтус до сих пор дрыхнет. А мне за все отчитываться. А у меня через полчаса спецсвязь…

Та – ак. Это удачно. Значит Бондарь опять прячется от Папы, которому надоел хуже горькой редьки своей безалаберностью и неприкаянностью. Валерка, как некий довесок к Тамаре, обнаруживается в самых неожиданных местах, от открытия всемирной выставки в Париже, до разработки Южноафриканских алмазов, куда мы с Принцем мотались инкогнито по делу Сатанинской Мухи^[3]. И хватило нашего инкогнито на два дня, потому что потом мы на узкой улочке африканской деревни наткнулись на джип, где сидела Тамара, а с ней Ленечка и Валерка, а грузовик с краповыми беретами застрял в каком‑то ручье, и его пришлось выталкивать руками…

Глава 3
Тайна гор Куэн – Лунь. Облачно, с прояснениями

Текст неопубликованной главы из книги профессора оториноларингологии Курамова, «На путях к вечному». С сопроводительными комментариями профессора Курамова.

Посылая Вам данный текст третьей главы моей новой книги, я позволю себе несколько вступительных замечаний. К сожалению, публикация книги «На путях к вечному», пятой в серии документальных повестей – «Моя Шамбала», полностью сорвана по причинам, не вполне мне понятным. Издательство «Алфавит», с которым мы плодотворно работали на протяжение последних шести лет, внезапно вернуло мне уже готовую рукопись, указывая на невозможность публикации именно текста третьей главы. И выразило желание чтобы я переработал текст книги, исключив описание данных событий.

Разумеется это невозможно. Повесть «На путях к Вечному», как и остальные мои документальные повести, посвященные научным исследованиям духовного прогресса человечества на Памире, Тянь – Шане, Гималаях и Северных Андах, представляет собой изложение реальных событий на основе дневниковых записей, которые я, профессор оториноларингологии Курамов, вел непосредственно в экспедициях.

Логика научного исследования не позволяет произвольно изымать изложение определенного его этапа. Возможно, это неочевидно для людей, лишенных соответственной научной подготовки и систематизированных знаний. Но в любом случае третья глава моей пятой повести является поворотным пунктом во всем цикле «Моя Шамбала».

Понять последующие события, рассуждения и умозаключения без материала неоднократно упомянутой выше третьей главы немыслимо. Более того, без этого материала, финал документальной повести явным образом входит в противоречие со всем, что было написано в первых четырех документальных повестях цикла.

Несмотря на подробное изложение всего вышесказанного, руководство издательства «Алфавит» отказалось вести со мной дальнейшие переговоры на данную тему. Признаться, я не мог найти этому удовлетворительного объяснения, учитывая отличные тиражи и успех первых четырех моих документальных повестей. Мне не оставалось ничего другого, как предположить, что издательство «Алфавит» было вынуждено отказаться от сотрудничества со мной по не зависящим от меня причинам.

Именно это заставляет меня обратиться в компетентные органы. Я хорошо помню времена Советского Союза, когда существовал институт «литовки», то есть утверждения литературного материала с точки зрения государственной безопасности.

Разумеется, будучи патриотом своей страны, я понимаю, что государственная безопасность может и вправе требовать безопасности информационной. Поэтому прошу Вас лично убедиться, что изложенный в пресловутой третьей главе материал никоим образом не затрагивает пресловутую государственную безопасность, а касается изысканий научных, если хотите духовных, возможно даже религиозных, но при этом не имеющих ни малейшей направленности, способной поколебать пресловутую рационально построенную вертикаль власти.

С уважением и пониманием. Профессор оториноларингологии, историк, теолог, шамбалист Алишер Эдгарович Курамов

19 октября.

Итак, все трудности позади. Мы прибыли на место, откуда начнется научная экспедиция в горную систему Куэн – Луня. Читатели, знакомые с предыдущими моими документальными повестями, без сомнения помнят, что строго научными выводами исследований Памира, Гималаев и Северных Анд стало заключение, поддержанное ведущими востоковедами мира. Циклопические постройки архаичных цивилизаций, известные, как величайшие вершины мира, являются с одной стороны маскировкой, с другой – прямым указанием на место поисков легендарной Шамбалы.

Научный анализ привел нас сюда, к подножью не столь знаменитого, но не менее величественного горного кряжа Куэн – Лунь. Великое не стремится к дешевой известности. Я всегда считал, что Шамбала с виду неприметна. Но, как верно заметил великий тезка моего глубокоуважаемого отца Аллан По, лучше всего скрыто то, что скрыть не пытаются.

Я прибыл сюда беспосадочным рейсом из Братска на двухмоторном параплане моего большого друга, известного золотопромышленника Артура Закса. Пока что на месте лагеря безлюдно, поставлена одна военно – транспортная палатка, забитая оборудованием экспедиции. Рабочих, доставивших сюда оборудование на вертолетах, я тоже нашел, но они спят на штабеле ящиков. Неудивительно, ведь погрузка должна была отнять много сил. В этот раз мы захватили не только полевые потенциометры для определения направленности магнитных полей, но и рентгеновский аппарат высокой четкости. Все приборы прекрасно выполнены Комбинатом Прецизионной Оптики из подмосковной Ельни.

Я обошел окрестности лагеря. Безжизненная каменистая равнина у подножья гор, и прозрачное небо вселяют оптимизм. Высота над уровнем моря более двух километров ничуть не ощущается моим тренированным организмом. В полукилометре видны корпуса заброшенной советской пограничной базы. Сейчас там уже нет гарнизона, но в бинокль я разглядел двух людей, в военной форме, вооруженных хлыстами, и стадо белоснежных овец.

20 октября.

Меня разбудил рев мотора, несущегося по разбитой горной дороге. На старом армейском джипе прибыли первые двое участников экспедиции. Состав ее обещает быть разнообразным и представительным. За рулем Джипа сидела представительница факультета востоковедения Московского государственного университета, Евгения Плавич. Женя Плавич – милая молодая женщина небольшого роста, с хорошо обозначенной фигурой, автор нескольких статей о статистических закономерностях написания тайских иероглифов, и кроме того интересуется Шамбалой. Это я понял, когда Женя изящно спрыгнула с подножки и сразу узнала меня.

– Неужели это вы, Алишер Эдгарович?

Я сразу сказал, что в экспедиции у нас все запросто, и называть друг друга по отчеству не обязательно. Женя забросала меня вопросами, из которых я понял, что мои документальные повести ей знакомы. Особенно радует, что не будучи специалистом в оториноларингологии, эта милая девушка заинтересовалась сравнительным анализом гайморовых пазух у хронических курильщиков. Я пообещал ее обучить обращению с рентгеновским аппаратом, а она заверила меня, что с детства питает отвращение к никотину.

Потом я обратил внимание, что в джипе сидит еще кто‑то. Женя объяснила, что привезла обещанного переводчика. Парня где‑то раздобыл голландский ученый Ван Хаартман, с которым мы подружились по переписке. Причем в письме своем профессор утверждал, что студент не только сможет переводить его лично, но знает двенадцать языков, включая языки горных районов северного Китая. Проверить это Ван Хаартман вряд ли мог мог, поскольку с грехом пополам говорит даже по – французски, а русский, к примеру, взялся учить за месяц до экспедиции. Предчувствуя лингвистические проблемы я попросил его найти переводчика.

Тот спокойно сидел в джипе, не делая никаких попыток выйти полюбоваться величественной картиной гор. Плавич сообщила, что всю дорогу этот длинноволосый парень уныло молчал, и не поддерживал беседу. Я объяснил Жене, что нельзя судить о людях по первому впечатлению, и гостеприимно распахнув дверь, пригласил нашего переводчика в страну гор, тайн, духовного совершенства, короче, в нашу экспедицию. Переводчик ловко спрыгнул на гравий и представился:

– Вадик Коровин.

Простое русское имя.

Тот же день. Позднее.

Проснулись рабочие. Их зовут Борис и Агей, оба бородатые, и в очках, настоящие геологи из романтических песен восьмидесятых. У Агея даже есть гитара, он ее сразу принялся настраивать. А мы с Борисом тоже не теряли времени, настраивали потенциометр, чтобы измерить электромагнитные поля в спокойной обстановке предгорья. Каждому научному эксперименту необходим отрицательный и положительный контроль, о чем зачастую забывают европейские и америкаские исследователи Шамбалы.

Вечером мы собрались в кружок у костра, и спели «Бригантину». Никто не курит. У Жени очень приятный грудной голос, а Вадик Коровин заснул.

21 октября.

Утром, пока еще все спят, мы с Борисом пробрались на заброшенную пограничную базу. Борис нес потенциометр, а я разыскал в красном уголке неплохую библиотеку. Чабаны появились позже, и пока Борис наблюдал за ними через пробоину в стене, я нашел то, что мне нужно – самоучитель голландского языка. Переводчик переводчиком, а приветствовать Ван Хаартмана, знаменитого востоковеда и специалиста по Куэн – Луню я хотел бы лично. Очень полезно, что в экспедиции окажется представитель университета Сорбонны, одного из старейших в Европе.

Заслонив пробоину в стене портретом Дзержинского, мы с Борисом измерили электромагнитное поле. Оно исчезающе мало. Неудивительно, после того, как в этом здании царила идеология примитивного марксистского материализма, отрицающего связь духовных верований прошлого с электромагнетизмом.

На обратном пути нас встретил Тойли. Верные мои читатели хорошо знают этого старика, знатока гор и обычаев, не раз выручавшего нашу экспедицию раньше. На этот раз Тойли поведет нас в самое сердце Куэнь – Луня, если ему позволят духи. Пока они ему позволяют. Знакомая тощая фигура, завернутая в засаленный халат, появилась на фоне неба, когда мы проползали по расщелине. Он помахал нам рукой, и указал на восток. Это означает, вопрос, на чем мы собираемся ехать. Вопрос важный, потому что дальше джипы не пройдут.

Никогда не мог понять, сколько лет Тойли.

Позднее.

У нас будут ослики. Я связался с Заксом по рации, и он сказал, что уже заказал шесть ослов по количеству участников экспедиции. Объявляя об этом, я показал ладонями уши над головой, и Плавич радостно зааплодировала. Потом погрустнела. Она, оказывается, где‑то прочитала, что по Куэнь – Луню принято путешествовать на мулах. Я сказал, что ослики это почти мулы, но она что‑то дуется.

Вадика Коровина у костра не оказалось, хотя уже одиннадцать часов. Я быстренько влез в его одноместную, оранжевую палатку и с ходу спросил по – голландски. Переводчик, оказывается, брился. И, услышав вопрос «сколько масла ты собьешь в своей ступке пестиком, если твоя корова не видела быка третий месяц?», так и застыл с намыленной щекой. Я повторил вопрос, придав голосу угрожающие ноты.

Я хорошо знаю это выражение в глазах нерадивого студента – как у собаки, все понимает, но не говорит. Приглядевшись к Вадику, я понял, что это и есть студент. Прислали какого‑то нестриженного вундеркинда из языкового. Такие люди в экспедициях не выживают.

Тут Вадик Коровин наконец‑то проглотил умственную жвачку и спросил:

– Это вы, Алишер Эдгарович, что ли по самоучителю Верховенского шпарите?

Я вытащил книжку из кармана штормовки. Действительно оказалось, «под редакцией профессора Верховенского, 1936 год».

– Вы понимаете, – сказал Владик Коровин, вытирая лицо бумажным полотенцем, – книжка конечно хорошая, но ей все‑таки восемьдесят лет в обед. И вот это выражение, которое вы сейчас произнесли, это не загадка, как вы может быть думаете, а довольно‑таки скабрезная идиома, которой голландские моряки выражали… Ну это неважно, что они выражали. Вы главное, не повторите этого при Ван Ханртмане, или его супруге.

Впечатляет. Я потряс руку студенту, и спросил его, где он учился, и откуда знает, что Ван Хаартман женат. Он промямлил что‑то вроде «Липецкий педагогический…». Неужели из Липецка посылают на стажировку в Сорбонну? Тогда у России есть будущее.

22 октября.

День осеннего равноденствия. Собственно говоря, эзотерически верно начать экспедицию именно сегодня в полдень, с поправкой на поясное время. Зная это, появился Тойли, все в том же халате, повязавший вокруг головы праздничную шелковую ленту. Но мы ждем Закса и Ван Хаартмана.

Женя Плавич сварила старику национальный памирский чай, зеленый, с солью и маслом, чем немало старика удивила. Со мной она все еще не разговаривает. Борис шьет упряжь, Коровин уединился в палатке и читает ноутбук. Я заметил, как Агей, выйдя из палатки с гитарой, машинально достал из кармана портсигар, но поймал мой взгляд и, не открывая, запихал его обратно. Бездействие губительно для исследовательской партии. Чабаны наблюдают за нами в бинокль.

23 октября.

Чтобы мобилизовать силы, я устроил показательные тренировки по пользованию рентгеновским аппаратом. Чтобы получить четкий фотоснимок гайморовой пазухи в обычных условиях требуется месячная подготовка, но Женя, Владик и Агей обучились за пару часов. Вот что значит прецизионная техника завода из подмосковной Ельни. Словно школьники они радовались, разглядывая изображения черепов друг друга, а потом захотели сфотографировать гайморовы пазухи старика Тойли. Тойли отбежал за ближайший валун, и снял с головы белую повязку. Я подозвал расшалившуюся молодежь и велел вечером прийти к костру, чтобы прослушать лекцию об уважении к местным обычаям.

Вечером того же дня.

Сегодня лучший день за время экспедиции. Мы помирились с Женей, она сказала, что такой лекции не слышала даже в МГУ. Сначала специально приглашенный к костру Тойли при помощи нашего переводчика объяснил, что фотографироваться в рентгеновском аппарате запрещают ему горные духи. Я предложил провести мозговой штурм, и выдвигать версии, предполагающие научное объяснение этого феномена. Борис сказал, что дело возможно в инфразвуке. Агей сказал, что его дед тоже отказывался делать флюорографию. Женя Плавич вспомнила Фрейда, и попыталась расспросить Тойли о его детских комплексах, но Владик Коровин расхохотался и переводить отказался, сославшись на то, что краснеет.

И тут выступил я. Я напомнил теорию, по которой функция гайморовых пазух в универсальном резонансе. Подобно тому, как звуковой резонанс создает особенности нашего голоса, электромагнитные резонансы способны даровать человеку то, что мы обычно называем аурой и паранормальными способностями. Современный человек утратил это умение, и не нуждаясь в нем, подвергает свои гайморовы пазухи любому риску, включая никотиновую интоксикацию. Но Тойли другой. Он вырос в этих горах, и до сих пор вольно или невольно несет в себе генетическую память духовных и физических практик, которыми обладали представители древней цивилизации.

Выслушав перевод моих слов, старик степенно кивнул, а потом поднялся и, подойдя к краю глубокого обрыва, устремил руку на запад и замер. Некоторое время царила тишина, только костер потрескивал. И вот издалека донесся приглушенный, но мощный гул. Медленно, но неуклонно он нарастал, потом по звездам скользнула огромная черная тень, и Женя Плавич сказала «Мамочки!», но тут же загорелись посадочные прожектора, и огромный двухвинтовой вертолет с эмблемой НАТО на борту безошибочно опустился в ста метрах от нашего лагеря.

По ярко освещенному трапу сошел мой большой друг, профессор Ван Хаартман, и его стройная, юная, черноглазая и молчаливая жена. Следом боец голландских ВВС вывел двух оседланных белоснежных мулов. Ван Хаартман, как я погляжу, обожает театральные эффекты. Старик Тойли, и без того истощенный духовным упражнением, побелел, как мел при виде боевой машины, и рухнул на руки Бориса и Агея.

24 октября.

Можете себе представить, ее зовут Ирина. В жизни я не видел женщины более красивой и более молчаливой. На все вопросы она отвечает либо «возможно», либо «безусловно», и практически не улыбается. Моих предыдущих книг она не читала, что конечно задевает, но и предоставляет возможность рассказать о моих поисках Шамбалы, начавшихся много лет назад с анализа рентгеновских снимков пациентов, страдающих гайморитом. Слушает Ирина внимательно, только иногда поправляет косу, достигающую подколенок. Как она с этой косой пойдет в горы, я не знаю, но предложить подстричься не решаюсь.

Мой большой друг по переписке Ван Хаартман оказался румяным здоровяком, который, как настоящий голландец, на все вопросы отвечает «Я – а», а потом категорически возражает на ломаном русском, освоению которого он видите ли «обязан минхерц Вадик». Минхерц Вадик все сидит в своей палатке, выбираясь оттуда только чтобы поймать сигнал со спутника для выхода в интернет. Я пытался объяснить парню, что интернет – зло, и что аккумуляторы в горном массиве зарядить негде. Он вежливо отмахнулся:

– У меня батарея месяц держит, в рабочем режиме.

А вот у меня неделю в режиме ожидания. Но этого я ему не сказал, потому что он уже ушел фотографировать на веб – камеру Женю Плавич на фоне голландских мулов.

У Плавич, как выяснилось, довольно противный смех.

25 октября.

Ну, наконец‑то! Ну, слава богу!

Теперь все в сборе. На своем двухмоторном параплане прилетел из Братска Закс. И прямо, как приземлился, спросил:

– А чего вы ждали‑то? Шли бы без меня!

Это он хотел, чтобы я еще раз во всеуслышанье объявил, кто спонсирует экспедицию. Но вместо этого я велел командовать сигнал к отходу. Ван Хаартман сказал «Я – а» и спросил, на чем поедут остальные господа? Его жена Ирина уже сидела, одетая в платье для верховой езды, в дамском седле на спине одного из мулов. Другой был нагружен багажом Ван Хаартмана, сильно напоминающим скарб поселковой кинопередвижки.

Я не нашел, что ответить, потому что стоящие у войсковой палатки Агей и Борис тоже растерялись, прикинув, как потащат потенциометры на руках. Но тут Владик Коровин, который сидел на камне, и вместе с Женей Плавич разглядывал ее фотки в так называемом «Контакте», так вот, Владик, поднял взгляд от жидкокристаллического экрана и кивнул мне на безлюдную каменистую равнину.

Студент куда наблюдательнее, чем показался мне с первого взгляда. От бывшей пограничной базы двигались два чабана, и гнали перед собой ровно шесть ослов. Ослы не то, чтобы белоснежные, серенькие и на вид неказистые, но их шесть.

Я бы назвал чувство юмора золотопромышленника Закса своеобразным.

26 октября.

Прошли шесть километров. Старик Тойли идет впереди, прокладывая дорогу мулам. Ирина отлично держится в седле.

27 октября.

Прошли пять километров. На четвертом я почувствовал запах табачного дыма и, обойдя весь караван, обнаружил, что профессор Сорбонны Ван Хаартман держит в зубах глиняную трубку. Я на всякий случай сказал «Но смокинг», на что он ответил «Я – а» и задымил, разумеется, еще сильнее.

Мы разбили лагерь на уступе базальтовой скалы. Старик Тойли тут же сел в глубокий снег и принялся медитировать, остальные, чертыхаясь на разных языках, стали вколачивать колышки палаток в редкие расщелины. Я подошел к Ирине и вполголоса попросил воздействовать на мужа. Я рассказал ей о точнейших статистических данных, согласно которым люди, подверженные табакокурению, теряют способность к телекинезу и астральной связи, даже если до того обладали таковой. На глазах у Ирины блеснули слезы. Я понял, что эта благородная женщина искренне переживает за супруга, и – восхищенный искренностью ее чувств – дружески поцеловал тыльную сторону ее левой ладони.

28 октября.

Меня раздражает поколение, которое ничего кроме интернета не видит, и ничем, кроме «Контакта» не интересуется. Вокруг нас удивительная, не тронутая цивилизацией природа, чудесные пейзажи, неисследованные стороны энергетической картины мира.

Ну, допустим, Тойли не помнит, где здесь перевал, ну забыл старик, с кем не бывает. Но он же ясно обещал, что вернется к вечеру. Возможно, рельеф местности изменился за последние годы из за тектонической активности, или схода лавин. Но зачем же устраивать посиделки с гитарой, да еще и демонстративно не звать на них старшее поколение? По – моему, Женя Плавич элементарно ревнует Ирину к успеху, которым та пользуется в экспедиции.

Закс мрачен. Что‑то у него там в Братске случилось, и теперь экспедиция не в радость. А ведь еще полгода назад, когда я отучал его курить, он клялся, что перед ним открылся новый мир духовных возможностей.

29 октября.

Тойли вывел нас на плато. Вдали виднеются столовые горы *(Гора с усеченной, плоской вершиной. Как правило столовые горы сложены из осадочных горных пород. Склоны такой горы обычно крутые, почти отвесные.), удивительно напоминающие своими очертаниями панораму Манхэттена. Несмотря на усиливающийся поземок, развернули один из потенциометров. Ван Хаартман немедленно спрыгнул с мула и артистически замерил магнитное поле. Все желающие могли убедиться, что небольшие магнитные аномалии определяются к юго – востоку плато. Голландца это очень развеселило, он кричал «Я – а!», и хлопал себя по бедрам меховыми рукавицами.

Его жена очень страдает от мороза, у нее обмерзла коса. Старик Тойли решительно воспротивился движению на юго – восток. Владик Коровин, с трудом убирая с глаз обмерзшую черную челку, объяснил, что старик опасается: проложив маршрут таким образом, мы в конце концов выйдем к великой реке Хуанхэ, а речные духи значительно опаснее горных. Женя Плавич сказала, что еще немного потенциометрических замеров и у всей экспедиции начнется гайморит.

Вечером того же дня.

Хотел поговорить с Плавич, чтобы восстановить нормальную рабочую атмосферу в походе. Но когда я засунул голову в ее палатку, где варился зеленый чай, первое, что я заметил – это ноутбук на складном табурете. На экране ноутбука был сайт «В контакте», а на страничке сайта красовалась фотография: профессор оториноларингологии Курамов на фоне девственных гор целует руку Ирины Ван Хаартман, и вид у него, как у распутного полупьяного гусара. Я не сказал ни слова и ушел.

По – моему это подлость.

30 октября.

Прошли шесть километров. Артур Закс едет позади всех и постоянно пытается с кем‑то говорить по сотовому. Связь очень плохая. Поэтому он беззвучно шевелит губами, потому что я его предупредил – из всей русской речи старик Тойли лучше всего понимает матерные ругательства.

31 октября.

Артур Закс закурил. Я увидел это, оглянувшись. В зубах у золотопромышленника, входящего в десятку самых богатых бизнесменов Восточной Сибири, папиросы «Казбек», какие стеснялись курить еще интерны – отоларингологи во временя моей студенческой молодости.

Вот мы и на территории Северного Китая.

1 ноября.

Все. Нет у студента больше ноутбука. Евгения Плавич экспроприировала его окончательно, и выходит в интернет, не слезая с осла. Насколько мне отсюда видно, она подбирает там какие‑то прически. Впрочем, это уже неважно, одного заинтересованного участника из состава экспедиции можно вычеркивать. Что характерно, наш переводчик ничуть этим не обескуражен.

К полудню ветер, текущий со склона, разорвал туман, и километрах в тридцати на горизонте обозначился пик, никак не меньше семи тысяч метров. Борис предположил, что это и есть пик Коммунизма, но Владик Коровин поправил его. В начале двадцатого века неуемные географы молодой Советской республики нанесли на карту много крупных гор в этом уголке мира. Самую высокую конечно назвали пиком Коммунизма, горы чуть поменьше соответственно именами Ленина, и всяких вождей. И только один из географов, молодой и энергичный Станислав Кшиштофович Деревацкий, из Пензы проявил оригинальность. Воспользовавшись тем, что нашел гору между пиками Дзержинского и Урицкого, он, ничтоже сумняшеся, нанес на карту свою фамилию.

Но не спешите обвинять молодого русского ученого в тщеславии. Ведь на карте появился отнюдь не пик Деревацкого. Гора стала называться пиком Деревацкой, в честь жены географа, Екатерины Деревацкой.

Конечно же Станислава Кшиштофовича расстреляли года через два, и коллеги по цеху только головами покачивали, это ж надо же, как опростоволосился юноша. Но через некоторое время по той же пятьдесят восьмой статье забрали и тех, кто покачивал головами, а вот гору переименовывать никто не спешил. Черт их знает, этих революционных поляков, видимо рассуждали местные власти. Не надо их трогать.

И вот пик Деревацкой остался стоять на месте после пятьдесят шестого, когда исчезли даже пики Сталина, Жданова и Молотова. И стоит по сей день, хотя нет уже никакого Союза, и крестный отец одной из гор Феликс Дзержинский давным – давно превратился в Омара Хаяма, а очутившийся по другую сторону границы пик Урицкого обернулся столпом Конфуция, если конечно разобраться в иероглифах. Вот так любовь географа Деревацкого пережила века, эпохи и империи.

Неторопливо ведя своего осла в поводу, Владик Коровин рассказывал все это Ирине, которая совсем уже окоченела в своем дамском седле. К концу рассказа она откровенно разревелась, очевидно от холода. Зато рассказ пришелся очень по душе разрумянившемуся больше обычного на морозе Ван Хаартману. Хлопая рукавицами по бедрам своего мула, он заорал «Я – а!», и, поскольку ехал впереди всех, простым поворотом поводьев направил всю экспедицию в глубокий снег. Старик Тойли, который с трудом нашел нам безопасную тропинку в долину, чуть не разрыдался следом за Ириной.

Тут Плавич оторвалась от виртуального пространства и назидательно сказала мне, что обижать людей, которые тебе доверились, нечестно и неправильно.

3 ноября.

Очень глубокий снег. Надо было слушаться Тойли.

7 ноября.

Мы, кажется, спустились с пика Екатерины Деревацкой. Студент отстал. Он утверждает, что сегодня великий праздник, и решил оставить на вершине красный стяг из лыжной палки и шарфа золотопромышленника Закса, чтобы почтить память наркома Урицкого. Артур Закс стоит рядом со мной, и мелко дрожит от сдерживаемой ярости. Я вижу, что экспедиция не доставляет ему удовольствия. Один из ослов пал при восхождении. Хорошо себя чувствует только Ван Хаартман и его мулы.

По – моему, все катится в пропасть. Это я почувствовал, когда увидел, что Борис стреляет у Закса папиросы.

8 ноября.

Я отпустил своего бывшего друга Артура Закса с миром. Беседа в палатке длилась всю ночь. Он признался мне, что курс платины к золоту резко подскочил как раз накануне нашего выступления. Он сообщил мне, что профсоюзы артельщиков на Алдане устроили итальянскую забастовку. Он всячески заверял меня, что по – прежнему интересуется древними цивилизациями и все так же благодарен мне за лучшие дни в его жизни, шесть месяцев, когда он не курил. Но он чувствует, что его гайморовы пазухи уже не восстановятся, и телекинез с левитацией – это не для него.

Я видел, что он кривит душой, но не сказал этого. Крепко пожал ему руку и напомнил, что у каждого своя дорога.

В конце концов и ослов у нас теперь только пять.

9 ноября.

Ночь.

Семейный скандал в палатке Ван Хаартманов. Сквозь рев бури я слышал плач Ирины и ее крики «Ложь! Ложь! Обман!». Эти слова она произносит так же напевно, как и свои вечные «Возможно» и «Безусловно».

8 часов 15 минут утра.

Когда я с трудом отодвинул снег от двери палатки и вышел, в бледном рассвете, на молочно розовом снегу я увидел черное пятно – халат старика Тойли. Судя по нерастаявшему кругом снегу, старик всю ночь просидел в состоянии саматхи – близком к клинической смерти, когда душа медитирующего, по слухам, отделяется от тела и путешествует в параллельные миры. При моем появлении он медленно открыл щелки своих глаз и внезапно на чистом русском языке произнес: «Вижу зло. Вижу много зла за южными горами. Оно скоро будет здесь. Духи реки не пустят нас». Я принялся его тормошить, но старик был холоден, как лед, и снова зажмурился. Я уверен, что придя в себя, он не вспомнит ни единого русского слова. Подобный феномен описан в литературе.

Какие‑то черные птицы стаями собираются на отрогах пика Деревацкой.

10 часов

Старик все еще сидит между палатками, его приходится обходить при приготовлении пищи. Ван Хаартманы появились из своей палатки. У Ирины заплаканное лицо, а этот румяный боров весел и бодр, как всегда, и желает прогуляться до завтрака. На что сложный человек Плавич, и та сделала ему замечание. Но профессору Хартману хоть кол на голове теши. Достало меня писать это дурацкое двойное «а».

11 часов

Хартман‑таки ушел вниз по склону. У Закса жар, его продуло на горе, он очень хочет уехать, буквально бредит Братском. Евгения сварила всем какао, и добавила туда по ложечке виски. Сидим тесным кружком у палаток, греемся. На Тойли холодно даже смотреть. Владик пытается развлекать нас анекдотами из жизни героя Антарктики, Роберта Скотта.

В полдень послышался мотоциклетный треск и прямо по глубокому снегу к нам подкатил новенький красный снегоход, весь в китайских иероглифах и целллофановой пленке. За рулем восседал героический Хартман, самодовольства которого хватило бы на десяток ковбоев. На резонный вопрос Евгении, что сей цирк означает, он, коверкая слова больше обычного, объяснил, что нашел снегоход в двух километрах отсюда, занесенный снегом. Шел, знаете ли, шел, и саночки нашел.

Я пытался втолковать, что это не наш снегоход, что брать чужое нехорошо, что у нас будут неприятности с китайскими властями. Разумеется ответом было «Я – а!». Мулы так и шарахнулись от рева этого механического чудовища, а Тойли снова открыл глаза, на этот раз широко, и махнул рукой на юг, словно чертей отгонял.

– А кто со мной прокатиться? – орал тем временем наш смелый наездник. Боря? Агей?

Что характерно, ни одной из дам голландец места на снегоходе не предложил. Агей, очевидно стесняясь отказать человеку, у которого вчера одолжил трубку покурить, неуверенно уселся позади развеселого профессора. Такими они и запомнились мне – румяный, очкастый Хаартман, и бородатый работяга в ватнике, с гитарой за спиной.

15 часов.

Над нами завис вертолет с гербом города Братска и красным крестом на дверцах. Вместо лыж у него шасси, и садиться пилот не рискнул, просто выбросил веревочную лестницу. Насколько можно судить по маневрам, пилот сильно нервничает, понимая, что пересек несколько государственных границ, и ему еще домой возвращаться. Сотрясаемый ознобом Закс полез по шатающимся в воздухе перекладинам, на верхней задержался, и обращаясь ко мне крикнул:

– Алишер, ты мне ничего не должен!

Должно быть, он хотел меня обрадовать.

Где‑то в горах слышится долгий тоскливый гул. Возможно сотрясение воздуха винтами вертолета вызвало сход лавин.

18 часов

Обходя лагерь, обнаружил целую груду окурков «Честерфильда». Такое бывает, когда вытряхивают консервную банку, использованную неоднократно в качестве пепельницы. Мне казалось, что я узнал уже все пороки участников моей экспедиции, оказывается я ошибался. Кто? Женька? Владик? Ирина? Мысль об Ирине вызвала тупую боль где‑то в сердце. Если эта женщина не смогла справиться с собой после всего, что испытала, я не смогу ее осудить.

Чтобы выяснить это разом, я заглянул в оранжевую палатку студента Коровина, где и одному‑то тесно, и где тем не менее находились двое – он и Евгения. Хихикая, они пялились в ноутбук, а рядом стояла воняющая табачным перегаром жестянка, где уже белел новенький окурок.

Я протянул руку и взял консервную банку. Труда это не составило, палатка маленькая.

– Кто?

– Ты мешаешь нам работать, Алишер! – холодно заметила Плавич. При этом она пыталась закрыть какие‑то окна на мониторе. Виндоуз, как это ему свойственно, отвечал растерянными тилибомканьями. Я вытянул шею и заглянул, что они там изучают. Ничего особенно неприличного. Брачные игры ламантинов.

– Я спрашиваю, кто выбрасывает окурки на снег в окрестностях Шамбалы? – повторил я вопрос. По – моему я говорил достаточно спокойно.

– Не надо на меня орать! – сказала Женя Плавич. – Не надо агрессии в окрестностях Шамбалы.

– А может быть не надо хамить старшим?

– А может быть не надо слишком много о себе воображать?

– А может быть не надо было говорить, что читала мои статьи?

– А может быть не надо было заглядываться на эту идиотку с волосами до пяток?

– Алишер Эдгарович, – сказал Владик Коровин: – это я курил «Честерфильд». Это решает проблему?

И в этот момент мы услышали крик издалека.

– Скорее! Скорее! Там что‑то случилось!

21 час.

У нас проблемы.

11 ноября.

Черт их разберет, что за люди местные полицейские. По – моему, на вид это никак не китайцы. В любом случае их понимает только Владик Коровин, но следом за Владиком постоянно ходит Женя Плавич с демонстративной сигаретой в зубах.

Снегоход и профессор Ван Хаартман так и лежат под огромной прозрачной льдиной, сорвавшейся в пятидесятиметровую щель. В бинокль отлично видно иероглифы на раздавленном бензобаке и широкую заледенелую улыбку румяного голландца. Невдалеке лежит раздавленная гитара.

Хотя мы остаемся на месте, больше не мерзнем, поскольку на склоне Деревацкого пика поставлены две военные палатки китайской народной армии с подогревом. Там нас держат под домашне – палаточным арестом.

Похоже, из всей экспедиции только я в ночь перед преступлением слышал крики из палатки Хаартманов. Еще мог их слышать старик Тойли, но его увезли на санитарном снегоходе. Говорят, переохлаждение. Я никому не рассказал про крики «Ложь!» и «Обман!» в ночь перед гибелью ее мужа. Вдруг наш честный студент как‑нибудь не так переведет?

12 ноября.

Расследование зашло в тупик. Нам не дают возможности пользоваться рацией, а сотовые телефоны здесь не ловят точно. На вчерашнем допросе я понял, что мне не верят. Видите ли, не могли доблестные китайские пограничники проглядеть санитарный вертолет, увезший Закса. И, видите ли, курс золота к платине за последние два года ни разу не падал и предполагать такое нелепо.

13 ноября.

Говорят, при попытке перехода границы задержан Агей. Нам с ним, естественно, поговорить не удалось. Вообще, режим довольно свободный – гуляй хоть днем, хоть ночью. Все равно без ослов и мулов мы отсюда далеко не уйдем. Мулы очень понравились здешним полицейским. Они хлопают себя по бедрам и причмокивают.

14 ноября, ночь.

Удивительная ночь. В соседней палатке заунывно поет под гитару Борис. А мы беседуем с Ириной при свете звезд. У нее была очень тяжелая жизнь. Она родилась в Липецке, рано закончила школу, поступила работать в цветочный магазин и была отправлена на стажировку по выращиванию тюльпанов в Гаагу. Там и познакомилась с будущим мужем. Он интересовался тюльпанами. Этот профессор университета, оказывается, интересовался чем угодно, генной инженерией, цветоводством, поисками Шамбалы. Потребовалось выйти за него замуж и промучаться года три, чтобы понять, кем он был на самом деле.

Обыкновенным самодовольным проходимцем, только и ждущим, чтобы урвать от каждого благородного начинания кусочек пожирнее. Никаких подарков Ира не видела со дня свадьбы, даже мулы эти несчастные были не куплены, а взяты на обкатку в питомнике каких‑то швейцарских генетиков, акционером которого, конечно же, был профессор Хаартман. Чтобы сфотографировать их высокую проходимость в условиях высокогорья и вывести на международный рынок продукт исследования швейцарских друзей.

Чертовски утомительно вести беседу, когда собеседник отвечает только «возможно и безусловно».

И еще. Оказывается, в Липецке нет никакого педагогического института!

15 ноября. Ночь.

Как сообщить полиции о подозрениях в отношении переводчика, если общаешься с полицией через переводчика? Размышляя об этом, я стоял над пятидесятиметровой трещиной, где нашел свое упокоение Хаартман. Китайцы – непохожие на китайцев – лазали туда раз десять, со страховкой и крючьями, но ничего, по – моему, ценного не нашли.

Интересно, что если замерить магнитные поля над местом трагедии? Вопрос чисто теоретический, поскольку Борис впал в депрессию и ничего кроме гитары в руки не берет.

В темноте послышался хруст снега. Владик Коровин вышел на свет моего карманного фонарика и даже не зажмурился. Под мышкой он нес ноутбук, а в руке моток веревки. Но никакого страха я не почувствовал. По предыдущим моим книгам читатели должны знать, что в студенческие годы я занимался боксом и штангой. Предупредить об этом Владика я не успел, потому что он сказал:

– Подержите пожалуйста, Алишер Эдгарович. Только не включайте пока, батарея совсем дохлая.

Я остался стоять с его ноутбуком в руках, а студент полез по скале. Но не вниз, туда, где блестела в свете фонаря многотонная ледяная глыба, а вверх, туда где она оторвалась от намерзшего за столетия ледяного козырька. Цепляясь металлическими набойками на сапогах и пальцами за выступы базальта, он добрался примерно до середины стены, и только там вбил пару крючьев, протянул через них петлю веревки, балансируя на одной руке, и отправился дальше, в сторону, где раковиной выгибался свежий ледяной скол.

Там он шарил по трещинам в камне, пока не извлек что‑то тонкое, с расстояния тридцати метров в темноте неразличимое. Потом с довольным восклицанием протянул руку к самому льду. Казалось, что ему не дотянуться. Тогда переводчик с размаху заколотил два или три крюка в трещину, показавшуюся ему надежной, сделал из веревки несколько восьмерок вокруг металлических штырей. И прыгнул.

Все это время я стоял, слегка приоткрыв рот, и тысяча возмущенных, предостерегающий, дружеских и отеческих советов, из которых главным был «Брось, не дури!», теснились у меня в горле. Но у меня хватило ума не подавать их человеку, болтающемуся на тонкой веревке, которая при случае должна охранять его от падения с тридцати – или пятидесяти, как повезет – метровой высоты.

Когда он прыгнул, раздался резкий скрежет, веревка скользнула по крючьям, натянулась, но не порвалась. Падая вдоль стены, студент успел вцепиться в какие‑то ошметья, защемленные в скале метрах в пятнадцати надо мной. Раздался треск рвущейся ткани, но это была не веревка, потому что она опять выдержала и качнула Владика, как маятник, сначала над пропастью, где лежал голландец, а потом обратно, на уступ, где стоял я. И тогда Владик отпустил веревку, и мягко, в кувырке, упал на снег.

Я подбежал к нему, на бегу вспоминая приемы оказания первой помощи. Владик поднялся сам, и прежде всего отряхнулся от снега. Потом протянул мне грязную, засаленную тряпицу и выжидательно протянул руку. Я понял и отдал ему этот треклятый ноутбук.

– Обычное взрывное устройство, – пробормотал Владик, тревожно вглядываясь в монитор – загорится ли, – управляемое по радио. Вот проволока витая, это антенна. Сама адская машина конечно не сохранилась, я думают так граммов на двести эквивалента рвануло. Конечно лед треснул, и смахнул снегоход.

Ноутбук включился, и брякнул на экран табличку – «батарея почти разряжена».

– Ничего, нам хватит, – сказал Владик и в два щелчка добился надписи – «подождите соединения со всемирной паутиной». – Вы конечно, узнали тряпочку, Алишер Эдгарович?

Я призвал на помощь все умения, почерпнутые от великого тезки моего уважаемого отца. Тряпочка была отменно грязная, засаленная и пахла немытым человеческим телом.

– Тогда посмотрите сюда, – сказал студент, и указал на монитор. Сперва я ничего не понял. Радостно улыбающийся китаец в галстуке и сорочке обнимал за шею какое‑то животное, а кругом мигали знаки доллара и евро, как обычно бывает на сайтах, которые только прикидываются, что хотят сообщить вам информацию, а на деле хотят получить с вас деньги.

– К сожалению человек в наши дни неотделим от того, что на него надето, – с какой‑то грустью сказал переводчик моей экспедиции. Попробуйте представить этого жизнерадостного бизнесмена, когда от него пахнет не дезодорантом и кремом для бритья. Когда ему холодно. И когда мул, которого он сейчас обнимает, принадлежит и не ему вовсе, а заезжему голландскому фермеру, у которого мулы генномодифицированные в Швейцарии. Они, разумеется, и лучше, и красивше, а голандцу только и требуется, что захватить рынки к югу от реки Хуанхэ. Тут поневоле и духов реки вспомнишь, и медитацию в снегу устроишь, лишь бы алиби понадежнее… Как я узнал? Местные проводники никогда не идут по снегу прямо вперед, а движутся ломанной линией, вроде корабельного противолодочного зигзага. Ваш голландец об этом что‑то слышал краем уха и пытался, пусть неудачно, следовать народной мудрости. А ваш проводник даже не пытался. А еще ваш проводник вязал виндзорские узлы вместо обычных.

Я еще раз поглядел на тряпицу у себя в руке. Это была криво оторванная пола от халата старика Тойли.

Я посмотрел на экран ноутбука. И прежде, чем он, мигнув, погас, я узнал веселого богатого китайца в пиджачной паре.

Это был старик Тойли.

1 декабря.

Сегодня грустный и радостный день в моей жизни. Радостный, потому что в жизни каждого, кто посвятил себя духовному совершенствованию, выход на новый этап есть и цель, и награда. И грустный, как всегда бывает, когда дороги судьбы разводят тебя с Наставником.

Да, именно Наставником я могу, хочу и буду называть этого человека, несмотря на нашу очевидную разницу в возрасте. Ученый не должен быть тщеславен и суетно горд. Нелегкая школа оториноларингологии приучила меня признавать ошибки, даже если к ним вели годы и годы упорного труда. Я неверно представлял себе этот мир. Я пытался поверить алгеброй гармонию гор и примитивными техническими средствами замерить духовное. Наставник продемонстрировал мне это тактично, ненавязчиво, не укорив ни единым словом. Истинный такт свойствен истинным мыслителям.

Мы сидели в небольшой закусочной на берегу Хуанхэ. Обеденный зал, стилизованный под итальянское патио, был увит жимолостью, несмотря на морозную погоду и заполнивших его шоферов – дальнобойщиков – вполне типичных китайцев, на которых, в отличие от местных полицейских, приятно посмотреть. Впервые с момента, когда полиция освободила нас от всех подозрений, мы могли спокойно перекусить обедом из трех блюд. Вместо скатерти мы постелили карту Куэн – Луня, а ноутбук Наставника подключили к розетке переменного тока, чтоб зарядился.

– Видите ли, Алишер Эдгарович, – как всегда говорил Владик, – ваше предложение очень лестно. И все‑таки я вынужден отказаться от итогового восхождения на Куэн – Лунь в обозначенном вами районе.

Признаться, я оказался обескуражен. Путешествовать в компании Наставника оказалось настолько удобно, что все дальнейшие планы экспедиции я строил именно из расчета пешей партии в два человека.

– У каждого свой путь в жизни, – сказал Наставник просто: – вы, Алишер Эдгарович, непременно найдете свой Город Богов, а мне пора возвращаться к суетной жизни. Я уж не говорю о том, что в этом районе я уже лазал.

– Но друг мой! – вскричал я, не в силах сдержать чувств, – куда же вы пойдете, совсем один в этой дикой провинции?

Не успел я договорить, как раздался рев двигателей. Я уже научился с ходу определять вертолетные моторы разных стран, и теперь мог бы поручиться, что это не натовский двухвинтовик, и не санитарная коляска золотопромышленника Закса. Отодвинув жалюзи, мы посмотрели в окно. За скоростным хайвеем, разметывая снег, садился вертолет МИ без опознавательных знаков.

– И помните, Алишер Эдгарович! – сказал мне на прощание Наставник, озабоченно выключая ноутбук из дрянной китайской розетки: – буйная фантазия и здравый смысл лишь разные стороны фальшивой медали, зовущейся жизнью!

Пораженный глубиной этого, последнего изречения, человека, перевернувшего мое мировоззрения, я только, молча, чтобы не дрогнул голос, протянул ему специально купленную пачку «Честерфильда». В знак примирения, и терпимости к чужим пороком, о которой так часто говорил Наставник. Но он только кротко улыбнулся:

– Да ведь говорил же, что не курю я, Алишер Эдгарович! – и вышел в дверь, не забыв в дверях поклониться, как полагается по местным обычаям, кулак к ладони, и сказать шоферам – дальнобойщикам: – Удачи вам, джентльмены!

Таковы были события, знакомство с которыми совершенно необходимо для понимания четвертой главы пятой из моих документальных повестей, каковая глава носит название «Легенды о Шамбале, мракобесие и истина – две стороны одной медали».

Как видите, я ничего не утаил ни от Вас, ни от потенциального читателя. Я очень надеюсь, что теперь очевидна необходимость публикации именно третьей главы моей пятой документальной повести. Ведь именно в ней герой, автор, а вместе с ним и читатель испытывает духовное перерождение. Переход от примитивных представлений о потенциометрии, как основном способе поиска следов древних цивилизаций, и вреде курения к другим, более прогрессивным взглядам, которых я имею честь придерживаться в настоящий момент.

Выбросив эту главу из текста повествования, мы оставили бы читателя в тягостном недоумении, почему, начиная с четвертой главы, автор опровергает то, что на протяжении последних пяти лет неизменно утверждал. Надеюсь, что грамотный редакторский подход к тексту позволит устранить это досадное недоразумение, и пятая из моих документальных повестей, наконец встретит ждущих ее читателей.

С уважением и пониманием. Профессор оториноларингологии, историк, теолог, шамбалист, скалолаз Алишер Эдгарович Курамов

Глава 4
Понедельник. День все еще солнечный

Сейчас Валерка дрыхнет, а через полчаса в апартаменты Тамары ворвется Папин строгий голос, и вот тогда он, Валерка, как миленький побежит в столовку кушать карпа жареного и слушать наставления сразу Василь Аксеныча и Лотты Карловны. В стереоварианте, так сказать.

– Идите в столовую, – сказал я Министру: – там сегодня вкусно. Перекусите, мир сразу красками заиграет. А про суденышко ваше мы подумаем. Как у Принца настроение будет.

Он ушел, а я прикинул, не тряхнуть ли стариной и не пробраться ли на третий этаж прямиком в спальню по наружной стене. Но Сережа Вихорь со школьных времен прибавил сорок кэгэ живого веса, и стены теперь не совсем для меня. Принцу Принцево, а Вихорю Вихорево. Просто занятно было бы застать Валерку Бондаря, безобразно расхристанного после вчерашней попойки.

Папа – человек настырный и за последние три года он племяннику вверил несколько государственных дел. Все их Бондарь загубил с разной скоростью и шиком. Первым делом Папа поручил ему разработку альтернативных источников энергии на территории всей страны. И Валерка потратил уйму денег на командировки в Голландию, где по утрам смотрел на ветряки, а вечером на стриптизерок из амстердамских кабаре. Сырьевиков это в общем‑то устраивало, потому что незачем нашим Сырьевикам альтернативная энергия. И проект скатился с горки на тормозах, а Валерка, приобретший бесценный опыт в Амстердаме, взялся устраивать отечественный Лас – Вегас в Калининграде и Керчи.

Тут ситуация обернулась серьезом, потому что владельцы казино, это не зеленые энергетики, а страсти людские, это не ласковое Солнышко, которое светит всегда. После полугода плодотворной деятельности Валерки комиссия, возглавляемая лично Отцом, прибыла в зоны для азартных игр, расхваленные на весь мир Папой. Отец был тверд и суров, говорят, он едет возглавлять комиссию, когда нервов не хватает управлять страной.

Валерка слетел, но был тут же подобран отеческой рукой. Чисто в качестве фиги в Папину сторону опальный казиностроитель получил в свои руки новехонький завод беспилотных летательных аппаратов^[4].

Тот продержался полгода, но вынужден был остановить конвейер, когда оказалось, что молодой директор, обретший за время своей полезной деятельности две привычки – к дорогим сигарам, и к голубым галстукам, велел свернуть сборку беспилотников – шпионов, и изыскать возможность разбрызгивания отравляющих веществ над потенциальным противником. Что запрещено международной конвенцией еще сразу же после Первой мировой войны.

Что делать, если Василь Аксеныч читал своим подопечным на ночь книжку «Защита бойца Красной Армии от химического оружия», сорок восьмого года выпуска.

Отец и Папа, временно прекратив взаимоподначки, рассказали друг другу один про казино, возродившиеся как фениксы из пепла прокета игровых зон, другой про самолеты с ядом, вместо самолетов с высокоточными фотокамерами. Валерка получил месячный отпуск и растворился в воздухе вместе со своими галстуками.

Зря бы я лез через окно. Валерка Бондарь и так еще не проснулся, лежал поперек дивана в одном из своих бежевых костюмов. На лацкане его сиял значок с триколором и самолетиком, похожим на могильный крестик. Полные щеки вздрагивали в такт дыханию. Короче говоря, утро поручика Ржевского.

– Здорово, майор! – сказал он, не открывая глаз, когда я раздернул шторы на окнах.

Знает, что я не терплю фамильярности, потому так и выразился, делая вид, что забыл мое звание. Я включил кондиционер, чтобы проветрить комнату от запаха сигар и перегара, после чего вежливо ответил:

– Привет, мажор…

Он тут же сел и уставился на меня круглыми, рыбьими глазами. Обиды там не было, только искреннее недоумение:

– Я всего в жизни добился собственными усилиями! – сообщил он мне голосом Василь Аксеныча.

Угу. Однажды я говорил с профессором Сорбонны Жаном Ланкри. Профессор не стал бы мне врать, поскольку находился в тот момент в заложниках у группы маоистов, захвативших его прямо на лекции. Так случилось, что мы с Принцем случайно сидели в той же аудитории и имели при себе код дезактивации к адской машине, что лихорадочно пытались активировать террористы. Так вот, скучая, я назвал профессору Ван Хаартману фамилию Бондарь. И месье Ланкри побледнел. И месье покраснел, сжав кулаки, и чуть не уничтожил на месте главаря террористов, бормоча «блат, звонки, мафия, нефтедоллары, бездарность, сдохнуть от всего этого можно».

– У меня фамилия даже другая! – сказал Бондарь, глядя на меня все более проснувшимся взглядом: – и экзамены я всегда сдавал на общих основаниях. Откуда им знать? Ну если кто когда и звонил кому‑то, то без моего ведома…

У первой Папиной жены, с которой они развелись, когда Папа еще не был Папой, имелся брат. И этот брат был беспутный и бестолковый. Но поскольку первая жена тоже была бестолковой и беспутной, Папа испытывает какую‑то смутную нежность к Валерке. Но сейчас Папа зол, на то, что Валерка взялся за проект инновационников с беспилотными аппаратами, и вдвойне Папа зол за то, что Валерка проект провалил.

– Да это твой Принц – мажор! – кипятился тем временем Валерка: – да это ты сам мажор, секретарь, денщик заурядный. Обзываться каждый может с утра пораньше. А ты попробуй, возглавь национальный проект…

Валерке еще никто не поручал национальных проектов, но это его заветная мечта. С наивностью дошкольника он надеется, что на столь высоком посту Тамара немедленно оценит его и поймет, что государственного человека нельзя даже сравнивать с каким‑то заумным бродягой, который и на родине‑то почти не живет, а шлындает по миру в поисках приключений.

Но Девушки из клана Сырьевиков не влюбляются в Сырьевиков. Еще Шекспир заметил, что Инновационники им как‑то ближе, особенно те, которые плевали на свои широкие возможности на поприще национальных проектов и внедрения инноваций, а преимущественно лазают по зарубежным скалам, но зато при встрече неизменно произносят: «Здрасте, джентльмены».

Тут я вспомнил, что успел прослушать утром только последнее послание Тамары на автоответчике. Это конечно непростительная оплошность, даже если учесть пневмопочту с трудами профессора Курамова, и три часа сна. Кто‑то звонил около четырех. Но я полностью доверился автоответчику. Укатала полковника Вихоря секретарская работа. Так чего злиться на Валерку за его «денщика»? Прав он.

– У меня к тебе, небольшое дельце, Сережа, – закончил Валерка свою ругань и перешел на просительный тон. – Папа с Отцом запускают новый совместный Национальный проект по освоению Российского Заполярья. Они наверное с тобой посоветуются и Принцу предложат. И Принц опять, как всегда, откажется. Так вот не мог бы ты…

В углу комнаты ожил большой экран. Такой же большой, как у меня в кабинете, только висел он здесь не над столом, а вместо трюмо над столиком, где удобно красить ногти и подводить глаза. Все‑таки апартаменты принадлежали первой невесте государства, а влюбленный в эту невесту седьмая вода на киселе здесь вообще обретаться не должен.

– Папа звонит, – сказал я: – вруби экран, Валера.

Валера заметался. Он сначала стащил мятый белый пиджак и запихнул его под сбившуюся простыню, хотел снять и галстук, но не решился, поправил его из‑под левого уха под правое, сделал шаг к двери, да так и застыл, с непатриотичным ужасом глядя на российский триколор, отчетливо проступающий на экране. Папа любит обставлять свое появление помпезно, с ковровыми дорожками, фанфарами и штандартами. Все‑таки хорошо, что я работаю на Отца, который, как и любой офицер разведки, ценит время, свое и чужое.

– Да иди ты в столовку, – посоветовал я Валерке из чистой гуманности: – я с Папой сам поговорю.

– Спасибо, Сереж! – с похмелья Бондарь сориентировался на удивление быстро и, подхватив в охапку пиджак вместе с простыней, мгновенно исчез.

Ну, ничего, Лотта Карловна перед тем, как угостить карпиками, сделает ему выговор за внешний вид, и выражения там будут покрепче «мажора».

Монитор окончательно вышел из спящего состояния, и электронная полифония заиграла приятную на слух мелодию «Папа может, Папа может все, что угодно…». В общем это даже трогательно. Дочка для него, наверное, навсегда останется маленькой темноволосой девочкой, которая тянет за рукав, и канючит, канючит «Порше – кайен».

– Доброе утро, фиалка – Тамарка! – игриво сказал мне с экрана государственный человек номер два. Звучало это тем более жутко, что его мясистые щеки тонули в костюме синего цвета, того любимого покроя, в котором я Папу неоднократно видел во время разносов, учиняемых министрам, Государственной Думе, или отряду краповых беретов. Впечатление такое, что с тобой пытается сюсюкать Царь – пушка.

– Здравствуйте, Папа, – по – армейски отрапортовал я. – Это не фиалка – Тамарка. Доброе утро.

– Вихрь? – спросил Папа тоном выше. Он удивительно легко переходит на тон ревнивого Отелло, обнаружившего в будуаре возлюбленной батальон посторонних. Возлюбленной дочки в данном случае.

– Так точно! – рявкнул я, приложив руки к бедрам и изо всех сил щелкая пятками кроссовок: – После пробуждения, умывания и зарядки пациенты пансионата находятся на завтраке в столовой. Уборку помещений осуществляет дневальный Вихорь!

Папа никогда не служил в армии и всегда радуется, узнав, что его дети не отстали от Принца хотя бы по времени пробуждения.

– Пусть едят, – с ноткой благодушия разрешил он. Осмотрел меня через экран так внимательно, как будто видел впервые, и сказал: – я, в общем‑то Вихрь, с тобой и хотел посоветоваться. Есть одна проблема.

Горе мне. Великая мне печаль. Эту просьбу мне точно придется передавать Принцу. А где сейчас Принц? А в загуле сейчас Принц. Последний раз, когда мы говорили по спутнику, он был в Тибете. Но судя по тому, что мне позарез надо редактировать книгу профессора Курамова, Тибет Принц уже покинул, и шляется черт знает где.

– Пойми меня, Вихрь. Я ведь тоже… – Папа явно нацелился проговорить «Я тоже отец», но инстинктивно содрогнулся, сглотнул и даже обернулся по сторонам. Проклятая двусмысленность, приходится начать сначала, – Ты пойми, фиалка у меня одна…

Это Тамарка у него одна. Потом он скажет, что Северный национальный проект у него тоже один.

– Оставьте ее в покое, Вихрь!

– Я?

– Не ты лично, Вихрь. Я про того, до кого вечно не дозвониться! Я к тебе обращаюсь, как к офицеру.

Ну, не могу я. Вы как хотите, но я совершенно не могу объяснять пожилому человеку, что его дочка сама, совершенно сама, не дает проходу Принцу. Не могу, пусть даже этот пожилой человек – Папа, глава Сырьевиков, и гроза министров, человек, чье неосторожное слово обрушивает рынки и начинает войны.

Потому что если я начну, то обязательно скажу, что в те далекие времена, когда Отец и Папа были всего навсего чиновниками Петербургской администрации и дружили семьями, и ходили в гости друг к другу, так вот уже тогда не надо было вытаскивать детей из угла, где они отлично строят пирамидку из кубиков, ставить на табурет, и подвыпившими голосами горланить: «Жених и невеста!». Потому что сказанное в детстве, сказано на всю жизнь. Это мы уже все позабывали. А у дочки отличная память.

– Надеюсь, Вихрь, ты меня понял? – и, не дожидаясь ответа: – теперь о Северном проекте. Он у нас один… И тут я хочу посоветоваться. Ты, Вихрь, ближе по возрасту, ты неплохой психолог, ты сможешь оценить, разумно ли поручить молодому человеку возглавить…

Батюшки, матушки. Давно ведь уже все переговорено. Принц не интересуется властным ресурсом. Валерка интересуется, но редкий раздолбай.

– Так ты подумай на эту тему, Вихрь. Пошевели мозгами. Прозондируй почву. Я тебе доверяю, Вихрь.

Я подумал, что если кому доверяешь, неплохо бы правильно фамилию выговаривать, но вслух этого конечно не сказал. Я прозондирую, Папа. Я сегодня же прозондирую, если найду способ хоть как‑то уговорить Принца вернуться из его затянувшихся странствий. Сюда, в нашу милую Беларусь, где солнце уже подбирается к зениту, где косули доверчиво выходят из леса, и где не скрыться не спрятаться от мышиной возни, которую они там, на самом верху называю Большой Политикой. Вы думаете отчего впадают в тоску дети высокопоставленных родителей? И уматывают, кто в Тибет, а кто вон, в Питер по ночным клубам несчастную любовь кальянами глушить.

Я помахал рукой триколору на экране и дистанционно вызвал автоответчик в своей спальне. Может, те, у кого родители покруче, имеют право впадать в депрессию, безнадежно влюбляться и уходить в запой. Еще бы, они всего в жизни сами добились. А мажору Вихорю надо встряхнуться и работать.

– Джентльмены, здрасте!..

– Алло, – ответил записанный на жесткий диск хриплый и осторожный голос, который я слышу впервые в жизни, – Я собственно, Сергею звонил. Тут его телефон. Но, неважно. Так даже лучше. Принц. Ты меня наверное не помнишь. А мне помощь нужна. То есть не мне уже, а ей. Помоги ей, Принц. Я понимаю, это для тебя ерунда, школьные воспоминания. Одноклассники и все такое. Но ты помоги. – наступила тишина, только слышался хруст, то ли кто‑то идет по снегу, то ли кого‑то жуют волки: – А еще, я наверное скажу тебе. Потому что некому больше. Этот снегопад – последний. Совсем последний. Ты не думай, что я спятил, Принц, и ты Серега, не думай. Я сейчас все объясню. Это гибель, Сергей. Это опасность для всех. Армагеддон, – незнакомый голос хмыкнул, смущенный собственным пафосом, и тут же связь прервалась. Только шумели атмосферные разряды. Сильно, как будто рация попала в зону глушения коротковолнового излучения.

Пожалуй, Принц, все‑таки вылезет из своего Тибета.

Глава 5
На краю земли. Пыльные бури

Выдержки из сетевого дневника (блога), расположенного на сайте Journal_of_journals.com (ЖЖ).

Тема: ТРЯМ, ЗДРАВСТВУЙТЕ.

Пишет EdelVerka.

Всю ночь под окнами рокочут вертолетные винты…

Здравствуйте все, кто меня еще помнит. Вот и начинается новый этап моей сетевой жизни. Я снова решила завести Интернет – журнал и на этот раз надеюсь его не бросить. Прежний мой журнал «Невеста Робин – Гуда» я закрыла, потому что мне так хочется. Все кросспосты теперь можно прописать здесь. И все, кто меня помнит, тоже могут приходить сюда, в журнал «На краю земли».

Mamulek пишет.

Привет тебе, доченька, на далекой пограничной заставе. Ты меняешь Журнал, и это правильно. Человек не стоит на месте, он развивается.

Fregat пишет.

РазвЕвается.

Mamulek пишет.

РазвЕЕвается. По ветру. В основном после кремации.;)

Пишет EdelVerka.

Наверное, я какая‑нибудь сволочь, если судить по числу оставшихся у меня друзей. А ведь где‑то далеко, в больших городах живут юзеры, у которых во френдленте сотни и тысячи. Я скатилась с десятка френдов, бывших у меня в журнале к свадьбе, до двух, самых верных. Mamulek и, конечно, Fregat меня не оставят никогда, спасибо им за все. А вот 4udestnaja и ham – это особый разговор. Это люди, с которыми пережито все, что можно пережить в Журнале. Спасибо вам, родные.

Даже не верится, что прошло всего полгода с тех пор, как я, радостная и полная надежд, ехала «на границу, помогать любимому ловить браконьеров».

Fregat пишет.

Строго говоря, прошло пять месяцев и две недели. Я думаю, что зимний авитаминоз переносится одинаково тяжело и в первопрестольной и в прикаспийской степи. Подговори мужа конфисковать у злодеев пару осетров! Они – источник витаминов.

Mamulek пишет.

Не слушай Fregata, дочка. Он тебе насоветует на счастливую семейную жизнь. Берегите природу, мать вашу, и осетров, детей ее.

4udestnaja пишет.

Прювет, Верка, рада, что все у тебя хорошо. Что‑то давно тебя нет в моем ЖЖ. Я такую фотку Брэда Пита в сети накопала, ты увидишь. Целый день на него одного смотрю. Ты понимаешь?

EdelVerka пишет.

Спасибо тебе, подруга за уверенность в том, что все у меня хорошо. Греет.

4udestnaja пишет.

Эдельвейка нихде не пропадет! На самделе я сразу поняла, что у тебя депресняк. У меня тоже утром был депресняк. Потому и советую фотку.

Ham пишет,

Здорово всем! А у меня назавтра опять выставка на Крымском валу. Заходите, кто не очень занят.

4udestnaja пишет,

Павлик, ты что, с дуба рухнул? Как я могу зайти на Крымский вал, когда живу в Питере? Удивительная ты все‑таки скотина. Ни здрасте, ни досвиданья, заходите на выставку. Одно слово, художник, мужик, Ham %(

Ham пишет,

Тоже тебя люблю:)

EdelVerka пишет,

Спасибо, Паша.

Тема: ВОТ ТАКИЕ ОСЕТРЫ.

Пишет EdelVerka.

Опять не сомкнуть глаз. Вертолет МИ-6 производит шум в 120 децибел даже на холостом ходу.

Я, пожалуй, потихоньку начну вам рассказывать про местную жизнь. В шесть утра жена начальника заставы просыпается от рева нескольких винтокрылых машин, они взлетают и уносятся в неизвестном направлении. Кровать начальника заставы аккуратно заправлена байковым одеялом, подушка не смята. Мой Робин Гуд опять не ложился.

За одним окошком у меня степь, похожая на неубранное капустное поле, за другим два ангара из гофрированного алюминия. Командир вертолетной эскадрильи погранотряда, Саша Лыхмус, ковыляет по взлетно – посадочной полосе. Где‑то там, за горизонтом красношерстной верблюдицей разгорается заря, но ее пока не видно.

Fregat пишет.

Доброй ночи. Тоже не спишь? У меня как раз ночное бдение над рефератом. Давным давно в училище, нам навигацию преподавал Карл Сергеевич Лыхмус. Может, родственник?

Когда Василий вернется с охоты, не забудь отобрать у него осетра и скальп браконьера мне на сувенир.

EdelVerka пишет.

Если б ты знал, Фрегатик, насколько твоя шутка далека от правды. Ни о каких браконьерах речи не идет. Я, конечно, сама виновата, что вы так представляете мою жизнь. Жена мужественного таможенника, белый домик на берегу синего моря посреди жаркой пустыни. Бадейка с икрой и павлины во дворе. Короче «Невеста Робин Гуда»

Все не так. Я даже не знаю, куда он летает каждое утро.

Fregat пишет

Секретные миссии – это даже интереснее.

EdelVerka пишет.

Мой Робин Гуд, офицер пограничных войск, Василий Семенович Чагин тебе бы возразил: «У нас тут не кино, а работа». Я как‑то до сих пор не могу привыкнуть к тому, что меня зовут Вероника Чагина.

За полгода я 2 раза видела Каспийское море. И оба раза шел град.

Пишет EdelVerka.

Восемь утра. Вертолеты вернулись. С одного сошел офицер Чагин, с другого какой‑то несчастный парнишка. Длинноволосый и пришибленный. Это удивительно, хотя брюнет и довольно высокий, но совершенно не мой тип. Наверное потому, что слишком мил. У меня вообще нехорошее предчувствие, что это беглый новобранец. Мне очень неприятно думать, что у нас здесь еще и тюрьма для дезертиров.

Заря за окошком нехотя разгорается, освещая роскошное убранство офицерской спальни. Две кровати на ножках, письменный стол, накрытый стеклом, торшер и неровно прибитый к стене интернет – кабель.

Посмотрела по карте, они даже летали не в сторону моря. Черт, трудно поверить, что, готовясь к свадьбе, я тайком бегала в тир, училась стрелять из пневматической винтовки, надеясь, что меня возьмут на задержание. Даже представляла, как отпускаю маленьких осетров обратно в воду. Что за дура я была тогда!

Mamulek пишет.

Кофе свари, полегчает. Я варю. А Fregat вот всю ночь работает на голом энтузиазме. Так что не мы одни дуры в этом мире.

Fregat пишет.

Я попросил бы!

Ham пишет,

Это прикольно, я представил – отпускаешь осетра в воду, потом берешь винтовку, не зря же тренировалась и – бац! Вся в икре.

Ребята, если не трудно, дайте объяву по своим френдам. Про выставку. Крымский вал, 16.

Пишет EdelVerka.

Девять сорок пять утра. Через пятнадцать минут завтрак в офицерской столовой. Можно даже не ходить, все известно заранее. Поскольку четверг, сегодня будут рыбные тефтельки с кетчупом, который называют почему‑то «польский соус». Слева от меня будет сидеть жена Саши Лыхмуса, дальше сам Саша. Он – славный парень, но у него мягкие льняные волосы и такой же мягкий характер. Типичный случай подкаблучника. Командир эскадры наверняка не придет, сославшись на необходимость ремонта винта на мониторе. Зато припрется этот неприятный, потный, лысенький Илья из рыбоохраны, он что‑то зачастил. Единственный на заставе телевизор: черно – белый и показывает ужасно перекошенные лица каких‑то казахов в пиджаках, читающих новости с сильным акцентом. Потому что 1 канал ловится еще хуже.

Первая леди пограничной заставы переодевается к завтраку.

Fregat пишет.

У вас там целая эскадра есть? И ты еще жалуешься на отсутствие романтики? А ветер странствий?

Mamulek пишет.

Я одного не понимаю, долго ли поменять винт на мониторе? Завтрак пропускать? У вас там дефицит отверток?

Fregat пишет,

Монитор, это такой кораблик, для плаванья по рекам. У него есть винт.

EdelVerka пишет,

Да, это кораблик. А еще есть два катерочка. Вот такая эскадра.

Mamulek пишет.

Терпи, коза. Есть же интернет – ТВ. Не в каменном веке живем.

Пишет EdelVerka.

Некоторое разнообразие завтраку придало многолюдное общество:). То есть, винт не сломался, и капитан (он мичман на самом деле, но поскольку эскадра, то капитан) Филимонов озарил наше общество запахом солярки и табака. Мало того. По другую сторону стола на обычно пустующем кресле сидел тот самый брюнетик, которого привезли на вертолете. От сердца у меня отлегло, он не дезертир. И, кстати, я не могу понять, сколько ему лет. Терпеть не могу, когда на меня пялится через стол какой‑нибудь малолетка, а посмотришь на него, глаза прячет. Так вот сегодня ничего такого и близко не было. Гость совершенно спокойно первым обратился ко мне «передайте, пожалуйста, соль», а поливая кетчупом тефтели, добавил «приятного аппетита, джентльмены и леди».

Я, честно говоря, отвыкла уже от правил этикета. Правда, одет неважно. Разумеется, офицер Чагин, мой дорогой муж, не подумал мне представить гостя. У Чагина как всегда строгое лицо, и взгляд человека, мысленно охотящегося на браконьеров. Вот ссылка на мой предыдущий журнал «Невеста Робин Гуда», там про этот взгляд подробнее.

Тефтели остались тефтелями, а кетчуп кетчупом. А совсем не польским соусом.

Fregat пишет.

Вот ссылка на рецепты двадцати лучших соусов мира. Тефтели, надеюсь, из осетрины?

4udestnaja пишет,

Прювет, всем, доброе утро, потягушеньки.

Верка, не верь брюнетам. Из всего мужского стада, эта тварь с самым холодным носом. Мифы об их страстности, придумали они сами. Голый расчет, готовность предать, жестокость ради жестокости. Вот, что такое брюнет.

Mamulek пишет,

Извини, 4udestnaja, а твой Игорек не брюнет часом? На фотках выглядит.

4udestnaja пишет,

Здрасте приехали. Что за «мой» Игорек? Если ты про KabanPyatak, так мы уже два месяца разъехались с этой сволочью.

Mamulek пишет,

Тогда ясно. Просто не знала.

4udestnaja пишет,

а френдленту глянуть слабо? Не зря же его там нет? Как думаешь?

Тема: 10 ФРАЗ, КОТОРЫЕ Я НИКОГДА В ЖИЗНИ НЕ ХОЧУ БОЛЬШЕ СЛЫШАТЬ.

Пишет EdelVerka.

1. У нас здесь не кино, а работа.

2. Не трогай документы, Вероника, перепутаешь.

3. Не нужно разговаривать с посторонними на территории заставы.

4. Куда ты пошла, Вероника? В туалет – ладно, иди.

5. Вера, на катере холодно и грязно, и уже есть рулевой.

6. У меня сейчас некоторые неприятности, о которых я не хочу тебе рассказывать.

7. Да, я нарочно спрятал кобуру, потому что ты уж обещала ее не трогать, и больше я тебе не верю.

8. Ты кокетничаешь с Лыхмусом, а у него жена, и она злая, не надо скандалов на заставе.

9. Не нужно гулять с рядовыми пограничниками за территорией заставы, там ходят браконьеры.

10. Сегодня ночью, Вера, я должен быть на дежурстве.

Ham пишет

Этот человек тебя не любит, Вероника.

Fregat пишет

Поругались?

EdelVerka пишет

Я не могу это так назвать. Это так смешно, что я не могу даже злиться. Может быть я была наивной, когда мечтала о трудовых буднях, полных риска пограничной жизни и охраны окружающей среды. Но даже тогда я не была настолько наивна, чтобы представить сцену банальной, провинциальной, гарнизонной ревности. И как ты думаешь к кому? Нет, не к Саше Лыхмусу, и не к капитану Филимонову, а к этому самому заезжему брюнету, чьего я имени‑то не знаю, и о котором я успела бы уже забыть, если бы не оказалось случайно, что он немножко знает итальянскую оперу. Ты поймешь, Фрегатик, ты же помнишь, как вы с мамой водили меня на гастрольные спектакли в Маринку. А этот парень, оказывается, бывал в Ла Скала. И вот когда он рассказывал мне про служебные помещения этого театра, а я пошутила, что у нас на заставе тоже есть потайные комнаты и двери, Василий Семенович Чагин просто озверел, другого слова не разберешь.

Вы должны помнить это ледяное спокойствие, которым я так восхищалась, когда он разогнал тех гопников у кинотеатра. Сегодня он говорил со мной, собственной женой, как с теми самыми гопниками! Он мне велел пойти в комнату, и «приготовиться к прогулке». Я должна «показать гостю окрестные достопримечательности». Это уже не просто издевательство, это иезуитство какое‑то. У меня просто уши красные стали, потому что и Филимонов с Ильей, и эта швабра Варенька Лыхмус, и остальные отлично понимали: мой муж нарочно отправляет меня с этим малохольным брюнетом гулять. Он думал, что я откажусь, и таким образом спасу семейную честь. Надо было видеть его лицо, когда я так же спокойно сказала «Хорошо, дорогой».

Переодеваюсь для пешей прогулке по насквозь промерзшей степи к развалинам чего‑то древнего и мусульманского. В конце концов, это тоже развлечение. Жаль только, что три часа придется таскаться по холоду с человеком, который мне катастрофически неинтересен.

Ham пишет

Нет, я совершенно серьезно говорю, Вероника. Если мужчина говорит женщине «Я больше тебе не верю» значит он ее и не любил никогда. Извини, больше писать не могу, еду на выставку. Пожелайте мне ни пуха ни пера.

4udestnaja пишет

А если он говорит ей, «не трогай», значит он круглый идиот.

EdelVerka пишет

Ни пуха ни пера, Хам.

Пишет EdelVerka

Знаете? Нам повезло, выглянуло солнце. А когда солнышко, здесь иногда даже очень симпатично. По бетонке можно дойти до островков, где степь сменяет песок, дальше он так и спускается пляжем к морю. И именно там лежат белые глыбы – это каменные здания, которым фиг знает сколько лет. Обглоданные ветром они выглядят вечными, но оказывается, эти стены поставили здесь воины Тимура. Вообще‑то, это я должна была рассказывать о местных древностях. Но я начала с того, что попыталась познакомиться. Мой спутник назвался.

– Владик Коровин.

Я прислушалась к тому, как он это сказал. Нет, он не покраснел, не потупился, он этого, кажется, вообще не умеет. И все‑таки почему‑то я спросила:

– Вас ведь на самом деле так не зовут?

– Нет, – легко согласился он: – вы очень догадливы, на самом деле я Варфаломей Злыднев. Вы знаете, Вика, эти стены поставили здесь воины Тимура…

Редко встречаешь такого человека, который одновременно хорошо умеет и говорить и слушать. Конечно, такое умение приобретается с годами. Не могу понять, как я могла принять его за беглого солдатика. Ему двадцать пять. А мне, этой зимой исполнится двадцать два. Давно я об этом не вспоминала.

4udestnaja пишет

А чего ты там фоток не наделаешь? Развалины там, всякие, мечети. А то сижу тут дома, и башка трещит, а за окном только подъемный кран опускается. Сегодня на работу уже не пойду.

EdelVerka пишет

На территории заставы фотографировать запрещено. Фотик тут «Зенит – М», а пленочным я не умею.

Интересно, как его все‑таки зовут?

4udestnaja пишет

Что муж сказал?

EdelVerka пишет

Мужа не было, когда мы вернулись. Они с Ильей и Филимоновым куда‑то спешно смотались. Варенька Лыхмус поглядела так, как будто у меня пуговицы криво застегнуты, а гость наш весь в помаде. Дура и дрянь. Мне кажется, что измена мужу отвратительна сама по себе, но думать об измене в отместку за утренний скандал может только очень испорченная женщина. Так вот я точно знаю, что Варенька бы своего не упустила.

Ham пишет

Сегодня меня и мою выставку покажут по ТВЦ, не пропустите, в двадцать пятнадцать, новости.

EdelVerka пишет

Спасибо, Паша, но нет у нас ТВЦ.

Mamulek пишет

Есть же интернет – телевиденье!

EdelVerka пишет

У нас нет. У нас два канала по телевизору в столовой. И не грузится видео по сети.

Mamulek пишет

Быть того не может. Если есть сеть, значит, есть и ТВ.

Fregat пишет

Быть может. Битрейт у них низковат для ТВ.

4udestnaja пишет,

Когда покажут‑то?

Ham пишет,

Поздно, уже показали.

Пишет EdelVerka.

Девять вечера. Ужин прошел удивительно. Что‑то из детских представлений, из мечты о судьбе жены храброго офицера, вспомнилось мне. За окнами гаснет дневной свет. Старенький телевизор рябит в углу незаметно и спокойно, как догорающий камин. Пятеро мужчин за накрытым скатертью столом мерно постукивают алюминиевыми вилками о фаянс. «Доброго аппетита, джентльмены». То ли ради гостя, то ли по прихоти судьбы, но сегодня подали мясо, и не просто мясо, а хорошо потушенное мясо. Рыбоинспектор Илья, усмехаясь, сказал, что такое мясо грех водкой запивать, и наш гость тут же сказал, прошу вас, джентльмены, и извлек откуда‑то из под стола темную бутылку. Я не поняла, чему все так радуются, но мужчины зашумели, задвигались. Это оказался «Рижский бальзам», и у каждого из этих суровых, по своему красивых людей оказались воспоминания, связанные с этим спиртным напитком.

И тут я всем сказала, что завтра пятница, и можно было бы съездить на пикник, на УАЗике к тем развалинам. Чагин сказал: «Да, обязательно, но тебе спать пора». Но сегодня вечером даже его немного смешная ревность показалась мне, мужественной и симпатичной. Я спокойно пошла к себе, и вот я тут, с вами.

4udestnaja пишет,

Пятеро суровых мужчин вечером и с крепким алкоголем, это конечно, да… Завидую тебе, Верка, черной завистью.

Fregat пишет,

Ах, Рижский бальзам, вкус моего детства.

4udestnaja пишет,

Я тут недавно автобус с ОМОНОМ застесняла. Они там стоят, обсуждают чего‑то. Я прямо к ним туда, в автобус. Молодые люди, говорю, проводите девушку до дома, мне одной страшно, мало ли что… Они помолчали, потом, главный у них, здоровый такой, басом, как бык: «Так ведь светло».

Пишет EdelVerka.

Полдвенадцатого вечера. Только что в комнату зашел муж, и сказал мне: «Вероника, у меня сейчас некоторые неприятности, о которых я не хочу тебе рассказывать».

Тема: Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО СО МНОЙ.

Пишет EdelVerka.

Опять не сомкнуть глаз. Он…

Я даже не знаю, о ком из них двоих я написала это «он».

Мне казалось, что моя жизнь, плоха ли она, или хороша, но определена на годы вперед. Я сделала свой выбор и вышла за пограничника, старше себя на десять лет, с проседью на висках, и носящего очки в тонкой оправе, красиво сидящие на его тонком носу. Спокойный голос, когда он рассказывает о молоди осетра. И железной крепости руки, когда танцуем в ресторанном полумраке. Все это было, было так давно, когда я давала согласие стать Вероникой Чагиной.

Я честно радовалась, когда мы собирали вещи в городской квартире. Я улыбалась, когда увидела двухэтажные, покрытые желтой штукатуркой домики воинской части. Я умилялась, глядя на молодь осетра в рыбном хозяйстве неприятного Ильи, что в двух километрах от заставы. Никогда не забуду, как муж, подмигнув мне (чего он никогда раньше не делал), открыл неприметную дверь за бассейном с осетрятами, и повел меня по длинному узкому коридору, вымощенному почерневшим от времени кирпичом. Когда всего через четверть часа мы вышли из другой двери, которую я до того принимала за стенной шкаф на нашей заставе, я… Я хлопала в ладоши. Мне казалось, что я в средневековом романе, где есть заколдованные замки, подземные ходы. И конечно рыцари, и главный из них мой офицер Василий Семенович Чагин.

Сегодня ночью, он скрылся в этом стенном шкафу, успев, однако, пожелать мне спокойной ночи.

Наверное, тут все дело в доверии. Если человек не доверяет своих тайн мне, я не могу доверять ему свои. И самое страшное то, что на всей нашей заставе, во всех четырех желтых домиках и двух ангарах у меня и тайн‑то никаких быть не может. Разве что влюбиться в заезжего гостя, закрутить гарнизонный роман:)

Для этого есть несколько причин: 1. Он моего роста, не будет смотреть свысока.

2. У него длинные черные волосы, которые можно накручивать на палец. Седины нет совсем.

3. У него хорошее зрение.

Он не уходит в полпервого ночи в стенной шкаф, у него нет подозрительных знакомых, одного взгляда на которых достаточно, чтобы задать вопрос, почему, если наш осетровый рыцарь так успешно придушил всю местную икорную мафию (о чем писалось в местной газете, и две грамоты на стене висят), так вот, почему этой черной икры никто никогда так и не видел, в том числе и в нашем гарнизоне?

Ну вот, пошутила, как‑то легче стало на душе.

4udestnaja пишет,

Везет тебе. А у меня тоска. Третий час ночи, все фотки Бреда Пита в сети старые, жить не хочется совершенно. Завтра надо сходить на работу, на дорогах слякоть, все тает, тачка не мыта две недели. Не верь брюнетам, Эдельвейка.

EdelVerka пишет

Какой‑то шум в стенном шкафу.

ТЕМА ЗАКРЫТА ДЛЯ РЕДАКТИРОВАНИЯ.

Тема: ЕГО ЗОВУТ ПАВЛИК.

Пишет EdelVerka.

Извини, Ham. В моей жизни слишком много Павлов.

Мы сидим на парапете, окружающему древнюю обсерваторию и едим салями с укропом. Вот именно, что непосредственно сейчас. У Павлика есть ноутбук, который подключается к Интернету по спутнику. Может быть это шутка, но впервые за полгода мне кажется, что я вырвалась из душной комнатенки и теперь передо мной целый мир. С пятиметровой стены видно далеко. И видно, что это не капустное поле, а степь, а в другую сторону желтый песок, настоящий кусок пустыни, а там далеко – сизая полоска воды, это Каспийское море. Наконец‑то я его увидела.

Павлика сейчас рядом нет, он полез на следующую стену. Я немного испугалась, когда он предложил мне поставить ногу в первую расщелину желто – серого известняка, испугалась, но не отказалось. Нет, он не говорил со свинцовой властностью, не теребил проседь на висках, и не разводил руками «Ну, если у тебя характер слабый, Вероника…». Он просто своими юношески изящными и по – мужски сильными руками придержал за щиколотку и за каблук. Сказал, так, теперь вес тела на руки. Теперь вторую ногу на уступ. И я поняла, что уже забралась на полтора метра по стене, и оставшиеся три наверное тоже преодолею, если не буду смотреть вниз. А Павлик, просто был рядом.

Наверное в голове у меня что‑то перевернулась. Еще когда утром мы выходили из гарнизона, я – совершенно точно – не испытывала никаких чувств. Просто хотелось забыть о тягостном кошмаре минувшей ночи. Утром мы с Чагиным обменялись всего парой слов. «Хочу прогуляться». «Иди прогуляйся, Вероника». Уже во дворе, я случайно поздоровалась с гостем. Настроение было дурацкое, и я просто сказала «Здрасте, джентльмены», и добавила, что по имени отчеству называть его не буду, потому что так их и не знаю. «В принципе, – сказал гость, – меня зовут Павлом».

И сам, без всякого повода с моей стороны, пошел по дороге в сторону развалин. Собственно говоря, тут всего одна дорога.

От салями хочется пить, но это даже приятно. Приятно пожевывать укроп и чувствовать легкую жажду, глядя на проглянувшее сквозь дымку солнце. Приятно саднят ладони, непривычные к лазанью по известковым валунам.

Наверное, что‑то повернулось в моей глупой голове. Павлик резал карманным ножом колбасу, когда я сказала, что солнце снова выглянуло, пока мы сюда шли. И он сказал «Значит, не зря шли». И словно этих слов мне не хватало. Я начала рассказывать. Я рассказала, как мы познакомились с офицером Чагиным на благотворительном концерте. Я рассказала, как разругалась со всеми френдами, говорившими мне, что это безумие, ехать в чертову глушь стеречь осетров от браконьеров. Я рассказала, что кровати в нашей спальне ужасно скрежещут даже если просто перевернешься с боку на бок, и про вид из окна, и про интернет, где почтовый ящик грузится полчаса, и про подземный ход, из которого сегодня ночью появился мой муж, ободранный, грязный, со ссадиной на седом виске, держа в руках сломанную оправу очков, и сказал «Не волнуйся, дорогая, я просто ищу аптечку». Я объяснила, как это ужасно, подозревать, что офицер Чагин не охотник на браконьеров, а самый настоящий браконьер.

Павлик выслушал меня внимательно, и рассказал про мусульманского астронома Улугбека, пользовавшегося этой обсерваторией. Я сказала, что это заброшенная царская таможня. Правильно, сказал Павлик. А раньше была обсерватория.

Сейчас я сижу с его ноутом, а он появился на уступе стены, это наверное, еще метров десять вверх. Машет мне рукой. У него черные длинные волосы, и очень спокойные карие глаза.

И у него нет Журнала! Когда он спустится, я скажу ему, что завела ему страничку на этом сайте. Заходите в «Журнал Печорина», ребята. Я хочу вас познакомить с этим человеком.

Пользователь Pe4orin добавлен во френд – ленту пользователя EdelVerka

Pe4orin пишет

Спасибо Вера. Вы очень любезны. Приветствую всех ваших сетевых друзей. Привет, джентльмены.

EdelVerka пишет

Павлик оказался довольно застенчивым блогером для человека, способного залезть на десятиметровую стену, и вернуться с бутылкой «Фанты» для сгорающей от жажды девушки.

Fregat пишет

Здравствуйте, Pe4orin. Моя дочь кого попало не френдит.

4udestnaja пишет,

Прювет, Эдельвейка. Фотку, фотку развалин пришлите. Опять я на работу проспала.

Изображение удалено из сетевого дневника пользователем EdelVerka.

EdelVerka пишет

Вот тебе фотка развалин. На заднем плане Каспийское море. На переднем плане Эдельвейка, лимонад «Фанта» и Варфоломей Злыднев, ой, простите, Павлик Печорин.

4udestnaja пишет

Какие глазища выразительные, мамочки!

Fregat пишет

Судя по разрешению веб – камеры это хороший ноутбук.

Mamulek пишет

Здравствуйте, Pe4orin. Мамочка, это, если быть точным, я, имей в виду 4udestnaja. А глазища у моей доченьки действительно выразительненькие.

4udestnaja пишет

Да я не про то.

Mamulek пишет

А я про это, 4udestnaja.

Пишет EdelVerka

По степи проехали два грузовика и милицейский газик. Солнце уже далеко за полуднем. Даже немножко жарко. Жаль, я не захватила купальник, можно бы позагорать. Батареи у ноутбука хватает на две недели, а тариф через спутник безлимитный, так что я и не уходила бы с этой древней крыши. Павлик скрылся наверху. Я спросила, где он берет лимонад. Он сказал, что это надо смотреть с вышки. Я захотела посмотреть, много ли моря видно с десятиметровой высоты, и он, вздохнув, пошел искать безопасный маршрут восхождения. Я почему‑то думаю, что он найдет.

Что такое вообще, счастье? Это просто когда ранняя весна и солнце из‑за туч видно. Все мы – люди, просто зверушки, которые радуются свету в джунглях. Все мы растения, которые нужно немножко согреть.

Я рассказала ему все. О том, как безоговорочно верила Чагину до первых холодов. Верила, что плохо сидеть в Интернете, и радовалась, что по телевизору мы смотрим только новости с казахским акцентом. Ругала шумный Питер, где только и развлечений, что упиться газированным абсентом в клубе, да MTV посмотреть. Искренне радовалась, когда Чагин после утреннего какао рассказывал офицерам со скупой улыбкой, какие рукава дельты они сегодня будут патрулировать на катерах и с воздуха. Искренне гордилась всегдашней фразой в завершение, «обстановка спокойная, не то, что год назад».

А потом эта фраза исчезла. И улыбка исчезла. И офицер Чагин словно бы забыл про утренние патрули, и вечерние облеты поймы. А потом я увидела осетра. Один единственный раз я видела живого осетра. У него были припухлые от икры бока, любопытная морда с длинным носом, и мощная чешуя на спине. И он медленно извивался в тесной ему пластмассовой ванне, в каких купают младенцев. Ванна стояла в кузове грузовика. А грузовик разогревал двигатель, чтобы отвезти офицера Чагина в соседний гарнизон. А может и нет… «У меня некоторые дела, о которых я не должен тебе говорить, Вероника».

Вечером того же дня, я сказала ему, что неприятный Илья из рыбохозяйства, предлагал мне свидание. Офицер Чагин посмотрел удивленно и немного рассеянно. «Это тебе кажется, Вероничка».

4udestnaja пишет,

А почему пользователь Pe4orin ничего не пишет в своем «Журнале Печорина»?

Mamulek пишет.

А потому, 4udestnaja, что ЖЖ надо читать, а не только картинки красивые смотреть. Потому что журнал ему только – только сделала EdelVerka, а сам он полез на десятиметровую стену и занят немного. Теперь стало понятнее?

4udestnaja пишет.

Я не тебе писала сообщение, а Pe4orinу. Написала бы у него, а там нет ничего пока.

Fregat пишет.

Девочки…

Mamulek пишет.

Девочки в песочнице, Fregat. А я замужняя женщина.

Fregat пишет.

Представь себе, помню.

Пишет EdelVerka.

Если глядеть сверху, море занимает четверть горизонта, по нему плывет белый пароход. Мне так хочтся, чтобы это был пароход, хотя Павлик говорит, что, судя по номеру на корме, это баржа. Видно, как далеко внизу, у автобусной остановки сидят на корточках три очень старых туркмена, продают «Фанту» и печенье.

Надо мной будут смеяться все мои прежние френды. Ну и пусть. Мне хочется танцевать, мне хочется сидеть за столиком в кафе, и чтобы в «Мохито» были и лед, и лайм, и мята. Я хочу чтобы телевизор в офицерской столовой был плазменный, и чтобы можно было вечером, с пакетом чипсов, смотреть хит – парад на MTV.

Я слабая девушка. Я слабая девушка. Я слабая девушка.

Тема: ЖЕНА АРЕСТАНТА

Пишет EdelVerka.

Сразу, чтобы не было лишнего трепа, и комментариев, из которых ясно, что никто ничего не читает.

Мой муж, Василий Чагин арестован. По обвинению в организации контрабандного бизнеса. Черная икра.

Когда мы возвращались с прогулки в сумерках, нас встретила у ворот Варенька Лыхмус. Она посмотрела на меня и на Павлика своим знаменитым долгим взглядом, которым заставляет замолчать даже гул двигателей целой эскадрильи. Павлик вежливо сказал «Здрасте». «Добрый вечер!», ответила Варенька.

Два грузовика и милицейский газик стояли возле моего дома, и все окна светились, как будто нас ждут с праздничным ужином. Василий сидел за столом и писал, картина в общем‑то обычная, если не считать того, что кругом на стульях, табуретах и просто на краю стола сидели шестеро мужчин разного возраста, в военной форме, в форме рыбоохраны и в штатском. Я почувствовала пожатие руки Павлика, и сразу поняла, что вопросов задавать не надо. Василий подписывал протокол обыска нашего дома. Поднял голову, узнал нас. Впервые я увидела Чагина словно бы растерянным. Он потрогал ссадину на виске, и сказал:

– Все в порядке, ребята. У меня некоторые неприятности.

Саша Лыхмус, который был на обыске за понятого, рассказал нам, что в нашей спартански обставленной комнатенке не нашли ничего стоящего и, немного подумав, изъяли жесткий диск компьютера. Моего компьютера, с которого я выходила в интернет, и на котором хранила свадебные фотки, и горстку электронных книжек. Не будет мне теперь пасьянса по вечерам.

Mamulek пишет.

А как же ты в ЖЖ выходишь?

Fregat пишет.

Судя по ай – пи, это все тот же ноутбук с отличной веб – камерой. Очень сочувствую, дочка. Я уверен, что эта ошибка скоро разъяснится.

EdelVerka пишет,

В кузове грузовика стояло огромное оцинкованное корыто, в котором толкались носами целых два осетра. Они просто лопаются от икры, которой я так и не попробовала тут ни разу.

4udestnaja пишет

Вчера у тебя пять мужчиков в комнате, сегодня шесть. С осетрами – кошмар. Надо было, как Ham советовал – из винтовки бац, и вся в икре, хоть послизывать. Слушайте, а почему в них икра? Они же осетры, то есть мужчины.

Fregat пишет

Судя по описанию, в оцинкованной ванне был не осетр, а осетрина. Так называется самка осетра, 4udestnaja.

4udestnaja пишет

Самка – 4udestnaja? %):=))))

Mamulek пишет

Не совсем. Самка осетра – осетрина.

Самка собаки, – 4udestnaja.

4udestnaja пишет

А я на грубости не отвечаю.

EdelVerka пишет

Мама, не будь смешной.

Ham пишет

Ну, ребята, блин. Что, трудно было пару кросспостов повесить? Пять человек на выставке сегодня, это со мной и телеоператором вчерашним. Ну, элементарное внимание и поддержка, два слова жалко прочитать и написать? Жлобье вы, а не сетевые друзья, блин @@@.

Тема: ПРЕДАТЕЛЬСТВО – СЛОВО МУЖСКОГО РОДА.

Пишет EdelVerka

Как вы думаете, почему мужчины предают чаще, чем женщины?

Мне сейчас очень тяжело. Я сижу совсем одна, и не знаю, идти обедать или нет? Неужели мне нужно сидеть во главе стола рядом с опустевшим стулом начальника заставы? И глотать тефтели, ожидая, когда пришлют другого, с другой женой, и уж тогда, собрав нехитрый скарб в чемодан, идти на автобусную остановку, где сидят три туркмена, чтобы уехать отсюда навсегда? Ждать, но всем своим видом показывать, что ошибка вот – вот разрешится, и офицер Чагин снова поведет нас в бой за счастье осетров всего мира?

Наверное мужчины часто оказываются предателями, потому что женщины часто оказываются дурами.

4udestnaja пишет

Да иди ты в пень, Эдельвейка! Он же тебя подставил, и ты еще и дура? Я, когда KabanPyatak уходил, так ему и сказала: «Иди, я без тебя проживу, ты без меня – нет». И вот я бизнес – какая – никакая – вумен, у меня и фирма своя, и машина. Я сегодня дошла наконец до работы. Дел невпроворот, одних факсов на полкомнаты. Сейчас потягушеньки, потягушеньки и приборочка.

Fregat пишет

Я не совсем согласен со сформулированной тобой темой, дочка. Бывает по всякому.

4udestnaja пишет

Бывает по всякому, Fregat, а получается, как всегда – бабы страдают. Вот я сейчас сижу в фирме одна одинешенька, и кто мне поможет шкафы двигать? Может, ты?

Fregat пишет

В принципе, если жена не возражает…

Mamulek пишет

Жена возражает.

Fregat пишет

Дуэль? Могу быть секундантом.

Mamulek пишет

А глазки‑то разгорелись…

4udestnaja пишет

Слушай, тебе не влом в чужой разговор лезть?

Mamulek пишет

Слушай, 4udestnaja, я все не могу вспомнить, когда мы с тобой брудершафт пили.

Пишет EdelVerka.

Мама, не будь смешной.

Пишет Pe4orin.

Прошу меня великодушно простить за вопрос не по теме. Насколько я понял, вы тут большей частью из Санкт – Петербурга. Вы не могли бы позвонить по номеру (удалено) и попросить Сергея Вихоря зайти на этот сайт?

Mamulek пишет

Смешной? Вот если бы ты прочитала некоторые личные сообщения в журнале Fregata…

4udestnaja пишет

Блин, а откуда…

Mamulek пишет

А ты подумай откуда, 4udestnaja! Я даже не знаю! Может, я просто вышла на кухню и посмотрела через плечо собственного мужа, как ты думаешь? И спросила, а что это за фотографии такие смешные, кто их ему прислал?

Fregat пишет

Pe4orin, уже звоню. Mamulek, любимая, я достану вам рапиры для дуэли, как только допишу этот чертов реферат, 4udestnaja прикольные фотки, кстати.

Mamulek пишет

А вот я сейчас снова выйду на кухню…

4udestnaja пишет

Блин, Эдельвейка, и ты еще спрашиваешь, какого оно рода? Печорин, ты что, из Питера сам?

Fregat пишет

Pe4orin, просьбу выполнил. 4Udestnaja, шкаф не понесу.

4udestnaja пишет

Сиди на кухне, пиши реферат, приколист.

Mamulek пишет

Я бы на месте Pe4orinа проверила личные сообщения.

EdelVerka пишет

Они сейчас в коридоре о чем‑то говорят с Лыхмусом Сашей.

Майор Вихрь пишет

Сергей Вихорь на связи. В чем дело, Принц? Где ты?

ЗЫ: получено 217 поздравлений с назначением руководителя северного национального проекта. Еще Папаши привычно интересовались, как дела у Ленечки. Я им лишний раз объяснил.

Pe4orin пишет

Привет, Майор Вихрь. Значица так, у меня тут три фотки. Вот первая:

Изображение удалено из сетевого дневника пользователем Pe4orin.

Теперешняя фамилия значение не имеет. Нужно быстро по картотекам найти эту физиономию. Архив пограничных войск. Сэр, посмотрите, где, когда при каких обстоятельствах этот человек пересекался с Чагиным Василием Семенычем.

Вторая фотка:

Изображение удалено из сетевого дневника пользователем Pe4orin.

Грузовая самоходная баржа. Каспийская акватория. Нужны страна и порт приписки по бортовому номеру.

Третья фотка:

Изображение удалено из сетевого дневника пользователем Pe4orin.

Какие‑то диковатые рыбы в корыте. Спроси у наших Иннвационников хорошего спеца по генной инженерии. Мне кажется, это генномодифицированные особи, интересно знать, в какой лаборатории мира могли быть получены такие экземпляры. 4udestnaja, ваши фотографии я сейчас обязательно посмотрю.

4udestnaja пишет,

Эдельвейка! Это просто образцы продукции моей фирмы. Просто купальники!

Пользователь 4udestnaja удален из френд – ленты пользователя EdelVerka. Навсегда.

Тема: ПРОЩАЙ, ПЕЧОРИН

Пишет EdelVerka

Меня разбудил вой. Не рев винтов, к которому я уже, кажется, начала привыкать, а инфернальный, какой‑то мяукающий вой, не столько громкий, сколько гулкий, и пустой, как будто Каспийское море стремительно утекает в преисподнюю. Стараясь даже не думать, что началась ядерная война, я в одном купальнике (подарок на свадьбу, берегла, чтобы позагорать летом, теперь буду надевать каждый день, пока не истреплется на фиг), выглянула в окно. На нашу крохотную, приспособленный под вертолеты полосу, опускалось какое‑то чудовище с острым как клюв носом, и изломанными крыльями, которые – и это было самое страшное, оно стремительно втягивало в себя, становясь похожим на гигантский спичечный коробок, скомканный сильной мужской рукой. Бедные наши, сразу показавшиеся маленькими МИ-6 испуганно жались к краю бетонки, оттащенные туда при помощи грузовиков и тягачей.

Это очень походило на кошмар, и тем реальнее вспоминались события прошлой ночи. Когда мы с Павликом и Варей Лыхмус сидели в опустелой офицерской столовой, в углу уютно светился пустым экраном телевизор, а Павлик рассказывал нам про генномодифицированную кукурузу, и про рыжих куриц, несущих ген моркови, и про то, что если в картофеле есть гены табака, то простая жареная картошка может стать отличным средством от курения.

Но тут завыла сирена в рыбохозяйстве, что на реке в полукилометре отсюда. И Павлик прервал свой разговор, подняв палец, и я смотрела на его профиль, красиво очерченный светом от телевизионного экрана. И тут в доме загремели чьи‑то шаги, грохнула дверь стенного шкафа, и тут же щелкнул засов на двери. Павлик толкнул дверь, но она не подалась, и тогда он бесстрашно подбежал к окну, и крикнув:

– Давай! – как кошка выскользнул на карниз второго этажа и, быстрее чем по лестнице, спустился на землю.

Через взлетно – посадочную полосу уже бежали двое, бежали неуклюже, потому что держали в охапках каких‑то трепещущих и отсвечивающих призрачным светом тварей, величиной каждая с небольшой матрас. Но все‑таки они успели подскочить к нашему старому УАЗику. Один из беглецов запихивал странную ношу в багажник, другой прыгнул за руль, и УАЗик рванул по бетонке. И Паша остался один на один с неприятным Ильей, который держал в руке автомобильную монтировку.

Но тут по взлетной полосе ударил свет, винт вертолета командира эскардрильи Лыхмуса медленно повернулся раз, другой, и стальной трос протянутый от вертолета к УАЗику натянулся. Илья застыл, пораженный тем, как автомобиль тормозит, задние колеса его начинают беспомощно вертеться в воздухе, а потом становится на капот, словно собираясь бежать не в сторону Каспийского моря, а к центру земли. Тут‑то Павлик и выбил у него из рук монтировку коротким ударом ноги.

– Ничегошеньки крутого, – сказал он нам с Варенькой, когда выбравшиеся из подземного хода речные милиционеры в масках и камуфляже уже повязали на летном поле Илью и вытащили из клюнувшего носом УАЗика бледного капитана Филимонова. А тот все еще прижимал к груди два пластиковых пакета с сонными осетрами. Паре приемов меня обучил Сережка Вихорь, и по его словам, обучил плохо. Потому и договорился с вашим, Варенька, мужем, чтобы подсобил с задержанием злодеев.

Саша Лыхмус уже посадил свой вертолет и теперь, впервые за все время нашего знакомства не то, чтобы улыбался, а прямо‑таки сиял.

– Ребята! Слушайте, что за жизнь теперь будет без хмырей этих, что за жизнь! Слушайте, вот завтра вернется Васильсеменыч, давайте в горы? Я там такие места знаю… Какое там Медео… Какой Ванкувер… Вероника, Павлик… А?

– Благодарю, джентльмены, – как всегда вежливо сказал Павлик и поправил растрепавшиеся в схватке волосы. – Но боюсь, меня здесь завтра уже не будет. За мной придут.

И вот за ним, кажется, пришли. Железное страшилище сложило крылья и уселось на бетон. Так вот ты какой, самолет вертикального взлета.

Василий Семенович Чагин стоит у другого окна, уже одетый, причесанный, подтянутый. Только проседь на разбитом виске стала чуть гуще. Или это мне кажется?

– С добрым утром, Вероничка, – спокойно говорит он и надевает на тонкий нос новые очки в тонкой оправе.

Из самолета выдвинули трап, но спустился по нему не генерал и не маршал, а очень пожилая и очень прямая старуха в брючном деловом костюме. Огляделась величественно, как дальнозоркий гриф, и, заметив сидящего на подножке УАЗа Павлика, закричала – заквохтала, явно недовольная оказанным приемом. Павлик неторопливо поднялся. Я наморщила лоб, пытаясь понять, почему из громкого разговора не могу разобрать ни слова.

– По – немецки, – спокойно сказал офицер Чагин. Поразительная у моего мужа невозмутимость.

– И что они говорят?

– Пожилая гражданка требует лететь немедленно, потому что времени обрывать лепестки с ромашек на заштатном аэродроме абсолютно нихт. Наш гость говорит, что сразу не полетит. Он пить хочет, ему лимонаду надо в дорогу купить. Пожилая гражданка говорит, что доннер унд блитцен.

– «Фанту» продают на автобусной остановке… – тихо сказала я.

– Проводи нашего гостя, Вероничка, – попросил офицер Чагин: – я бы сам сходил, но сейчас у нас плановое патрулирование, без Филимонова я сам проследить должен.

И вот мы стоим на автобусной остановке, посреди бесконечного шоссе. За покосившимся столбом, с картонной, потерявшей форму от дождя и ветра табличкой – степь, и вдалеке желтые домики военной части. По другую сторону песок пустыни, известняковые развалины старой обсерватории, и три туркмена, разложившие перед собой на ящике, напоминающем гроб, шоколадные батончики и оранжевый лимонад в пластиковых бутылках.

– Ну что, давай прощаться? – спрашивает он, и вертит в руках свой замечательный ноутбук.

– До свидания, Павлик, – говорю я и вижу легкую, немного смущенную улыбку.

– Я, в общем‑то не Павлик. И не Владик Коровин. И не Варфоломей Злыднев. А «Журнал Печорина», это ты смешно придумала. Это круто.

– А мне неважно, – говорю я. И смотрю на стену, куда мы лазали, чтобы поесть салями с укропом. Вряд ли я еще когда‑нибудь залезу на десятиметровую руину.

– Обязательно залезешь, – словно прочитав мои мысли, говорит Павлик… то есть… неважно как там его на самом деле… – главное, береги своего мужа. Он хороший человек и тебя любит.

– У тебя самолет улетит, Печорин, – сказала я.

Даже отсюда, издали, была видна одинокая маленькая фигура на взлетной полосе. Сначала я подумала, что статная старуха бдительно смотрит дальнозоркими глазами в нашу сторону, потом поняла, что она просто руководит выгрузкой из самолета каких‑то ящиков. Саша Лыхмус и офицер Чагин таскают их сноровисто, с ухваткой.

– Ну пока, Вероника.

Он ушел, а я осталась стоять на автобусной остановке. Я смотрела не вслед ему, а в сторону пустыни. Моря отсюда не видно, только три туркмена. На головах у стариков чалмы, бороды белые и легкие, как будто из ветра. Эти старики сидят здесь уже очень давно.

Fregat пишет

Все хорошо, что хорошо кончается, дочка. Сейчас тебе кажется, что это не так, но с годами ты поймешь, как важно вовремя завершать жизненные этапы. Например, я дописал‑таки реферат и поэтому закрываю журнал РЕФЕРАТОР, СУДНЫЙ ДЕНЬ. Все кросспосты переношу в журнал НАТАЛИЙ ГОНЧАРОВ, там меня и ищите.

Mamulek пишет

Люблю Fregatа. Он того не стоит, а я вот люблю.

Ham пишет

Это хорошо, что у вас все хорошо. У меня вот все хреново. Выставка моя закрылась, вернее, накрылась медным тазом. В последний день пришла какая‑то старушенция, ей все очень понравилось, я ей часа два рассказывал про свою творческую манеру. Еще бы мне денька два, и народ наверное бы рекой пошел. Ну ладно, ребята, я на вас не в обиде, у каждого своя работа, свой крест, и свой камень, чтобы переплывать Амударью. Кстати, EdelVerka, вы там с мужем в своей пустыне сидите, и ни хрена у вас наверняка не происходит. Подговори своего Верещагина, отпуск за свой счет организуй, и на следующую выставку, а? Когда будет число известно, я сообщу.

EdelVerka пишет

Когда я вернулась домой, там было пусто и гулко. Дверцы стенного шкафа заколочена пятидюймовыми гвоздями. Где‑то на улице свободные от дежурства летчики проверяли со скуки моторы хвостовых винтов. Непохожая на красношерстную верблюдицу заря лизнула красным языком полоску на горизонте.

Я дошла до офицерской столовой, сама не зная куда иду, и на пороге остановилась. Дыхание перехватило и глаза защипало.

Вместо старого черно – белого телека, в углу стоял огромный, чуть не в полстены плазменный телевизор. А на столе, застеленном свежей скатертью, на месте моей законной тарелки жены начальника пограничной заставы красовалось фарфоровое блюдо размером с велосипедной колесо, до краев заполненное бутербродами из хрустящей французской булки, густо намазанной сияющей, словно только что разломанный кусок каменного угля, черной паюсной икрой.

Набираю сейчас эти строчки и реву в три ручья.

Пишу и плачу.

Глава 6
Байкеры в ночи. Местами грозы

На Васильевском спуске ревели моторы. В вечернем полумраке лоснились кожанно – клепанные спины упитанных бородатых дядек и завязанные по – пиратски на затылках платки – банданы. Отмечались здесь и худые подростки в цепях и шипах, и пышнотелые девицы в ковбойских шляпах в обнимку с кем‑то. А другие девицы, худые и глазастые, крутили, как безумные, проволоку с полыхающими бадейками.^[5]

И все‑таки казалось, что у Боровицких ворот сплошь толстые дядьки в банданах.

Постовой вышел из будки и озадаченно уставился на протянутый пропуск. Поглядел на широкоплечего мужика в кожанке и шлеме, восседающего на «Харлее». Тот поднял зеркальное забрало:

– Проблемы, сержант?

– В общем‑то не положено, товарищ подполковник, – осторожно сказал лейб – гвардеец, взглядом поглаживая руль мотоцикла.

Было видно, что он никак не может мысленно отвязать подполковника ГРУ Вихоря (пропуск подтверждал личность со всей очевидностью и степенями защиты) от сомнительного шоу за его спиной, которое еще посмотреть как мэрия разрешила. Было также видно, что лейб – гвардеец с детства мечтал о «Харлее».

– Не проблема, сержант, – сказал Вихорь. Привычно и по – свойски вгляделся в толпу и крикнул: – Пашка!

От черных кожаных спин отделился парнишка в шлеме. На байкерских фестивалях всегда тусят такие худощавые, неприметные парнишки в мотоциклетных шлемах, но без мотоциклов. Зачем – непонятно. Видимо, предаются мечтам и медитируют. Иногда им везет.

– Подержи коня чуток, – попросил подполковник ГРУ, – можешь погонять немного. Но через час I’ll be back, я вернусь. Ты меня знаешь, Пашка.

Пашка отсалютовал, звонко щелкнув себя по забралу, и бережно принял чудо – технику. Пять метров он вел «Харлей» нежно, как невесту к алтарю, потом, гикнув, вскочил в седло. И растерзал ревом мотора вечер, и без того не тихий.

Пружинистой походкой ковбоя Сергей Вихорь прошел через Соборную площадь и позволил себя сфоткать паре японских туристов. Общественная приемная Папы вздувалась флагами различных государств – там опять принимали гостей из‑за рубежа, и гремели гимны. Но Вихорь от Арсенала повернул еще раз и подошел к тихому подъезду, на непросвященный взгляд охраняемому только камерой наблюдения и тенями кремлевских курсантов. А может, юнкеров.

Какие‑то японцы с «Никонами» – это хорошо, подумал он. Это правильная система идентификации. Надо будет такое же в «Пуще» организовать.

Укутавший лестницу ковер глушил центнеровую поступь рифленых подошв. Понятненько, резюмировал подполковник, второй периметр охраны автоматизирован полностью. Похоже, здесь приоритетны датчики движения. Точнее, датчики отслеживания неоправданно быстрого перемещения биологических объектов. Если в сфере учета датчиков появляются излишне торопящиеся объекты, датчики отдают приказ автоматизированным пулеметам открыть огонь на поражение. Эту разработку «Лаборатории Касперского» лоббисты из президентской охраны предлагали установить и в «Пуще». Вихорь еле открестился, как от не соответствующей режиму вверенного в охрану пространства.

Тихая приемная. Терпеливые люди в глубоких креслах – на одном маршальские погоны, рядом академик. Третий, если учитывать общую систему обеспечения безопасности Кремля, периметр обороны. Наметанный глаз Вихоря протестировал необычные, вмонтированные в потолок антипожарные капсулы. Не против пожара на самом деле эти штуки устанавливались. А для того, чтобы в случае тревоги уровня «Тайфун» залить герметически блокирующееся помещение кислотным раствором. О таких системах подполковник только слыхал краем уха. И, хотя это были отечественные разработки, даже точно не знал, где таковые производятся. То ли в цехах «Метро-2», то ли на секретной производственной базе Соловецкого монастыря.

Седой и подтянутый секретарь лет пятидесяти нажал кнопку сразу, не дожидаясь вопросов.

– К вам подполковник Вихорь.

– Пусть войдет.

Щелкнул каблуками перед маршалом, извинительно улыбнулся академику. Шлем уже на руку надет, к пустой голове руку не прикладывают.

Тихий кабинет. Стучат часы, над столом нет портрета. Зачем? Тот, кого рисуют на портретах, здесь.

– Здравия желаю, товарищ полковник! – отрапортовал Вихорь, вытянувшись.

– Почему в таком виде? – не вставая из‑за стола, спросил Отец.

– Байкеры у Кремля, – развел руками Вихорь: – сориентировался по обстановке.

– Садитесь, подполковник. И скажите, где он сейчас.

Сергей обошел стол в виде буквы Т, покачал спинку одного стула и решительно опустился на кожаный диван. Тот заскрипел. Забавно почувствовать себя ходоком к Ленину. Четвертый периметр охраны или, если хотите, последний рубеж обороны. Ну да, к этой технике, весьма умело замаскированной под византийские атрибуты власти у Вихоря вопросов не было. Система опережающего подавления агрессии «Кто на нас с мечом» производства Камского вагоностроительного завода. Образца 1987 года, но не все, что старое, морально устарело, Запад до сих пор не создал аналогов. Такая же система в «Пуще» охраняла апартаменты Принца, Тамары, Сергея и Ленечки.

– Я не могу вам точно сказать, где в настоящий момент находится Принц, – сказал Вихорь, покачавшись на диванных пружинах: – но где‑то в Москве, это точно. Мы прибыли сегодня.

– Я знаю, что вы прибыли сегодня в Москву, – Отец, как всегда, не повышал голоса. И от этого, как всегда, противно холодело в животе: – самолет я лично за вами послал по экстренной просьбе этой старой кочерыжки Лотты Коган. Делать мне больше нечего.

Часы в кабинете стучали равномерно, гулко, спокойно. Так же спокойно, как точь в точь такие же часы в «Пуще» в апартаментах Принца, Тамары, Ленечки и Сергея.

– Почему я должен за ним бегать? Почему я должен его ждать, как будто парень заигрался в хоккей и не идет ужинать?

– Он нормально питается, – сказал, вспомнив карпа по – баварски, Вихорь: – по крайней мере, когда живет в «Пуще».

Не надо было встревать.

– Слушай, Вихорь, – тихо спросил Отец: – ты вообще помнишь, где ты работаешь? Ты помнишь, как ты попал в ГРУ, в Оксфорд, и вообще куда бы то ни было?

Скрипя диваном и кожанкой, подполковник ГРУ в отставке поднялся:

– Так точно, товарищ полковник! По достижении совершеннолетия я подписал документ. Я подписал бумагу, когда зашел к вам домой, потому что Принц коньки забыл. Я подписал ее у вас на кухне, в квартире, расположенной по адресу: город Санкт – Петербург…

– Ты помнишь, что ты там подписал? – перебил Отец и тоже поднялся из‑за стола.

– Так точно! Я должен осуществлять охрану объекта и информирование о его настроениях и намерениях. Я должен действовать в интересах объекта и ваших лично, не подчиняясь больше никому. В случае столкновения интересов…

– Правильно читаешь, – одобрил Отец. – Так где он сейчас?

– Пункт четвертый! – гаркнул Вихорь. Все равно звукоизоляция тут идеальная, никто не услышит: – я должен хранить личную верность объекту и выполнять его распоряжения! Я не знаю точно, где сейчас находится Принц. Где‑то в Москве, товарищ полковник.

Около минуты они молча пялились друг на друга. Потом Отец хмыкнул и прошелся по кабинету. Книжные шкафы отсвечивали тисненым золотом фолиантов по Римскому праву. Самурайский меч висел на стене, словно диковинная рыба. Не запылился ли? Не дождетесь.

– Ну, разумеется, – спокойно сказал хозяин кабинета: – чего со мной откровенничать. Кровавый гэбист, доморощенный диктатор. Темная фигура на Российской политической сцене. В Оксфордах не обучался, но дейтерий в чай оппозиции подмешиваю регулярно. Это для меня не новость, сам понимаешь, Вихорь.

– Товарищ полковник, – сказал Вихорь: – дело не в дейтерии. Я вам уже неоднократно докладывал, что Принц не собирается заниматься политической деятельностью. Не потому, что он белоручка и неженка. Это ему неинтересно, понимаете?

На зеленом сукне стола выделялась знакомая красная папка толщиной не меньше, чем любой из фолиантов по Римскому праву. Папка всегда лежала у отца под рукой, когда Вихорь докладывал. И с каждым разом папка становилась немного толще. В папке фиксировались все особи прекрасного пола, так или иначе попадавшие в сферу внимания Принца. С прошлого доклада папка сильно не распухла. Всего лишь солдат Джейн, латиноамериканская беллетристика, экспедиционный шамбальский корпус из двух девушек и осетровая русалка.

– Он думает, что я Ким Ир Сен? – мрачно спросил Отец: – он думает, что мне нужна династия властителей? Он не допускает мысли о том, что мне просто нужна помощь, чтобы что‑то сделать в этом болоте?

– Он думает, товарищ подполковник, – ответил Вихорь, стараясь говорить в такт тиканью часов: – что политическая власть заблуждается, когда думает, будто что‑то делает в болоте. Он полагает, что болото живет само по себе, а политическая власть тихо колышется на его поверхности, отдавая руководящие указания.

Отец резко развернулся на каблуках. Движения его были столь же стремительны, как пятнадцать лет назад, когда он на даче в Комарово показывал Сережке Вихорю пару бросков из айки – до. Тут невольно покосишься на самурайский меч. На стене ли он все еще? На стене.

– Ты вообще понимаешь, что говоришь, Вихорь?

– Так точно, товарищ полковник! Информирую вас о настроениях объекта!

– Мне нужен этот проект, – сказал Отец и снова опустился в большое кресло за столом: – мне нужно, чтобы там был нормальный человек. Потому что если его отдать Валерке Бондарю, то у руля окажется этот маразматик Василь Аксеныч. И будут они там громоздить свои вышки на невечной мерзлоте, а по большей части таскать сибирский лес пароходами в Арабские Эмираты. Там сейчас лед тает, там сейчас навигация полгода^[6].

Там можно ставить заводы и города, и Силиконовую Долину там можно сделать на Полтаймыра. Но они будут возить лес на своих маленьких корабликах и твердить, что «нефть решает все»!

– Лотта… – начал Вихорь.

– Нет! – когда Отец говорит «нет», замолкают, как известно даже корреспонденты журнала «Бильд»: – Лотту Коган я править Русским Севером не допущу. Это у нее фамильное.

– А, можно, я продолжу?

– Нет!

Снова повисла тишина. Тихо стучали часы. Безропотно ждали в приемной маршал и академик.

– Что ты хотел сказать, Вихорь?

– Я хотел сказать, что Лотта Карловна и не согласилась бы править Русским Севером. Лотта Карловна может назвать вам людей, которые знают этот север чуть лучше, чем Валерка Бондарь и Василь Аксеныч. Я понимаю, что во главе проекта должен быть либо блатной сырьевик, либо инновационник. Пусть будет. Но пусть там в виде эксперимента будет кто‑то, кто в чем‑то разбирается.

– Нет, Вихорь, ты не понимаешь, что говоришь, – устало вздохнул Отец: – ты как будто не знаешь, что любого телеведущего за слово «сырьевик», или вон то, второе, попрут чинить Останкинскую телебашню. Вы наглые, Вихорь. Вы там в «Пуще» своей все наглые.

Сергей предугадал, что сейчас ему начнут делать втык. Типа, почему это тебе, Сережа удалось обеспечить в «Пуще» режим непрослушки? У моих мушкетеров устанавливать в «Пуще» жучков – статья такая же расходная, как испытания «Булавы». Мои спецы устанавливают – устанавливают, а ты закладки, как матерый грибник, собираешь. И нагло дозируешь оперативную информацию по Принцу… Во избежание Вихрь сменил тему:

– «Мальчики – мажоры», – пожал плечами Вихорь: – была такая песня у Юры Шевчука.

– Вот именно. А кто это?

– Юра Шевчук. Музыкант.

Отец облокотился на стол, просто лег на него, как будто играл в бильярд и пытался закатить особенно эффектный шар в дальнюю лузу. И спросил:

– Я что, по твоему: Ким Ир Сен? Вот ты мне скажи, Сергей, я очень похож? – чтобы облегчить задачу Отец пальцами оттянул кожу у уголков глаз и посмотрел на подполковника ГРУ с хитрецой: – Он серьезно думает, будто бы я сплю и вижу, как бы власть по наследству передать? Какую? Ежедневные совещания с толпой самовлюбленных идиотов?

– Не надо преувеличивать, товарищ полковник, – примирительно сказал Вихорь.

– Я против, по – твоему, чтобы он себе по душе что‑то нашел? Он по скалам лазает? Пусть лазает. Но только если со мной что случится, и вас всех попрут из «Пущи», тогда лазанье по стенам не спасет. Он понимает, что это не спасет?

– В крайнем случае, поживет у меня…

– Ты не зли меня, Вихорь! Лучше не зли! Чем он там еще увлекается? Расследует дело Джека – Потрошителя? Очень актуально. У отца все время кого‑то дейтерием травят, газеты беснуются, а сыночек что? Сыночек расследует Джека – Потрошителя.

– Огненная Земля, – коротко напомнил Вихорь.

– Что Огненная Земля? Да, Огненная Земля. Никто не спорит. Ты, между прочим, орден за нее получил.

– А надо бы и ему тоже.

– А мне виднее, ладно? – нервно осведомился Отец и заарабанил пальцами по «женской» папке: – Награждать орденами собственного сына, или полезнее, чтобы так походил. Давай, я без твоих советов тут обойдусь?

– Давайте, товарищ полковник.

В комнате раздался тяжелый вздох, нехарактерный для Отца. Вихорь не сразу понял, что под письменным столом свернулся лабрадор, черный и беззлобный. И спящий всегда, когда хозяин в хорошем настроении. Сейчас пес проснулся, и глухо заворчал.

– В Окладинске второй год не могут запустить завод по дейтерию, – внезапно сказал Отец: – финансирования я ему добавить не могу. Смех будет. А я так понимаю, что оборудование просто разворовано. – он нагнулся, погладил собаку и, заглянув ей в карие глаза, спросил весело, как у ребенка: – Опять я сам должен туда ехать? Зарплату не платят на заводе – еду. Дорогу разворотили – тоже еду. Может мы с тобой агитбригаду сообразим? И к ним в «Пущу» намылимся? Концерт дадим.

Пес заскулил и застучал хвостом о ножку стола.

– Это ваша «Пуща», товарищ полковник, – сказал Вихорь.

– Нет, ваша. Я там не бывал. Да чего там, я в Комарово уже два года не был! Хотел двадцать седьмого, на День Города. Ты знаешь, что они там делают. В Питере нашем родном?

– Акции протеста.

– Правильно! Читаешь интернет, я погляжу. Так вот, нельзя мне на День Города в родной город! Аналитики не советуют! Протестный электорат может возбудиться…

– У них там каждый месяц акции.

Лабрадор вылез из‑под стола и неузнавающе поглядел в сторону Вихоря. Кажется, он просил не расстраивать хозяина и не вынуждать таким образом вцепляться посетителю в горло. А между тем нет ли сахару? Отец потрепал пса, как бы напоминая, что жителям этого кабинета не пристало верить, бояться или просить. И уже спокойно повторил:

– Мне нужен Национальный Проект «Север». Я построю здание проекта «Север» в Петербурге. Я сделаю так, чтобы контрабанда леса стала невыгодна. Посмотреть на цветущий Русский Север я, так и быть, оставлю вам. Молодым.

Сергей сел на корточки и, достав из бездонного кармана кожанки кусочек сахара, поманил пса.

– Сколько уже ему?

– Семь. Еще не старый.

Отец посмотрел, как пес жует, и, заботливо поправив сбившееся на бок ухо, спросил по – простецки:

– Ну чего он делал в Тибете, а? И в Средней Азии потом? Что расследуете…

– ГэМэО. – увидев, как вздернулись брови собеседника, Вихорь пояснил: – генно – модифицированные…

– Я понимаю, что не гренадеры московского округа, – в своей обычной манере перебил Отец: – я не понял, в каком смысле. У нас, слава богу, по законодательству все проведено. Фальшивую кукурузу к нам не везут, если везут, пишут на этикетке. Что тут расследовать?

– Вот например, генномодифицированные осетры могут жить и метать икру в браконьерских хозяйствах, далеких от волжской рыбоохраны. Пока для оплодотворения и получения молоди по прежнему требуется химический состав волжской воды, но генные инженры продолжают работать. Вы в курсе, что Россия больше не монополист по «черному золоту»? По черной икре то есть.^[7]

– Ну, с черным золотом ты хватил.

– Ладно, начну с самого начала, как в анекдоте про аленький цветочек. Вы знаете, что такое информационный повод, товарищ полковник?

– Слыхал, – сухо отозвался Отец и сам сел на диван.

Лабрадор тут же пристроил голову ему на колено и задышал, чуть высунув язык, блаженно ожидая, когда его погладят по голове.

– Принц, – пояснил Вихорь: – не берется за расследования, когда налицо состав преступления. Он говорит, что он – не полиция, не МАГАТЭ и не ООН. Но Принц полагает, что ничто в мире не появляется просто так, особенно информация. Например, если в газете пишут, что оппозицию травят дейтерием, это может значить, что у вас душа болит за завод в Окладинске. Это так, для примера.

– Ты – тяжелый человек, Вихорь, – Отец ткнул пальцем в сторону Сергея и тот решил не отвечать в том смысле, что здесь ему трудно бороться за первенство.

– Если полмира рвется на концерты Бритни Спирс, хотя она не поет, значит это кому‑то выгодно. Если США возмущается планами Китая создать истребитель пятого поколения, значит сама готовится к созданю истребителя шестого поколоения. Это мое личное мнение, товарищ полковник. А личное мнение Принца, что про генномодифицированные организмы все беспокоятся куда больше, чем они того стоят.

– Старая сказка, – сказал Отец. Он взял собачью голову руками за обе щеки, и теперь уже не он, а лабрадор приобрел сходство с лидером Северной Кореи: – из ГМО всходит пять урожаев кукурузы. Если ее не есть, а гнать из нее спирт, то бензин уже не будет нужен, и сырьевики всей земли гробят это хорошее начинание. Я тоже читаю интернет, Сережа.

– «Нефть решает все», понятное дело. Это первая версия, – улыбнулся Вихорь. – в каждом деле бывает первая версия, и когда она совпадает с информационным поводом, как правило, выясняется, что она поставляется вместе с ним. Тот, кто первым поднял панику, дескать, огурцы и помидоры с генами моркови вздумают захватить мир, позаботился и о том, чтобы его не заподозрили. Пусть, если что, ясно будет, что кашу варят нефтяники.

– Да с чего он вял? – удивился Отец.

– Статистика. За последние три года не только опубликовано столько‑то бит информации о вреде и пользе ГМО. На разных континентах дали дуба при странных обстоятельствах шестнадцать генетиков и бизнесменов, подвизающихся возле ГМО. Последним был Ван Хаартман из Сорбонны. Он повез в горы генномодифицированных мулов, но был убит местным скотоводом. И Принц не успел этому воспрепятствовать.

– Мой сын спасает чьих‑то мулов?

– Когда в Окладинске ставят завод для производства дейтерия, – спокойно пояснил Вихорь: – того самого дейтерия, которым можно лечить людей, который нужен для химии полимеров, компьютеров следующегопоколения и имеет шанс стать нужным при разработке космических двигателей, и, разумеется, оружия, всегда найдется два – три проходимца, которые используют это чудо для сведения политических счетов. На этом простом примере мы понимаем, что мулы, осетры, и овца Долли, это только отсветы костра. Это то, что просочилось сквозь пальцы у тех, кому действительно очень нужна, или очень не нужна генная инженерия. Подробнее вам объяснил бы Принц. Но к сожалению, я не знаю, где он сейчас, – Вихорь посмотрел на часы, одернул рукав, и торжественно заключил: – но точно в Москве.

Лабрадор догрыз свой сахар и, еще раз вздохнув, пошел под стол досыпать.

– Красиво, – задумчиво сказал Отец: – глобально. А главное, что хорошо? Можно ни хрена не найти и все равно приятно провести время. Шамбала, осетровая икра, духовность, бабы. Фотки покажешь?

– Да нечего там смотреть, – покачал головой Вихорь, косясь на известную папку в манере «А то вы не видели?», но все‑таки полез в карман и достал две фотокарточки. Ирина Ван Хаартман смотрела в камеру так холодно и безразлично, что, казалось, объектив сейчас лопнет. Виктория Чагина наоборот, робко улыбалась, стоя на фоне основательно выветренных и занесенных песком развалин. И сощурив глаза от пыли.

– Вот у этой коса, – сказал Вихорь голосом неопытной свахи, – длинная коса, говорят, красиво, но здесь не видно. А эта замужем за пограничником.

– Нет, это не вариант, – решительно покачал головой Отец.

– Принц сам понимает, что не вариант. Он считает…

– Я знаю, что он говорит! А я говорю: женился б на Тамарке, и половину проблем мы бы сразу решили.

– Принц опасается как раз другой половины… – тактично сказал Вихорь. Но под быстрым взглядом собеседника тут же смолк и поглядел на часы.

– Ты что, спешишь очень?

– Я там мотоцикл оставил на часок. Хороший мотоцикл, товарищ полковник. Жаль, если умыкнут.

– Ладно, – медленно проговорил Отец, – что не знаешь, где он, верю. Но раз сам пришел, значит тебе чего‑то надо. Так говори. Опять «пропускать всюду»?

– А кто я такой? – скромно улыбнулся Вихорь: – подполковник в отставке, невелика птица. А Принц предпочитает инкогнито, вы это знаете и одобряете. А ваша подпись открывает двери. Я вас отлично понял, вы бы хотели выяснить ситуацию по Окладинску. Мы постараемся. Чтобы дейтерий попадал в чай только тому, кому он предназначен.

Какую‑то секунду казалось, что в тихом кабинете сейчас прозвучит команда «фас». Но то‑ли лабрадор уже ровно засопел под столом, то ли чувство юмора Отца оказалось тоньше, чем это принято считать… Вихорь раздернул молнию на рукаве, заправил туда драгоценный пропуск, обеими руками взгромоздил на голову шлем и уже приготовился откозырять, когда почувствовал, что его взяли за рукав. У Отца очень сильные пальцы. Не стоит об этом забывать, когда пожимаешь ему руку.

– Подполковник Вихорь. Если охраняемый вами объект часа через три будет все еще в Москве, и вы будете об этом знать, пусть зайдет. Или хотя бы позвонит. Хорошо, подполковник?

– Слово офицера! – рявкнул Вихорь, и только тогда почувствовал, что рукав свободен.

Он козырнул один раз в кабинете, другой в приемной, заметив, что там ждут уже два маршала. Проходя мимо Дворца Съездов, помахал рукой двум японцам. Может, это уже и другие японцы, но разглядывать не было времени.

Никакого Пашки с «Харлеем» около шлагбаума, преграждающего ворота, не оказалось. Огненное шоу на площади закончилось, а вот мотоциклетное было в самом разгаре. Светя в ночи ослепительными фарами, мощные мотоциклы крутились по брусчатке, становились на дыбы, и прыгали, как расшалившиеся жеребята. В центре круга возбужденно орущих байкеров выделывал колесами восьмерки парень, чьи длинные черные волосы выбивались из под шлема с зеркальным забралом.

– Пашка! – заорал Вихорь во всю мощь своих легких.

Молодой виртуоз услышал и, разом прервав сложный пируэт, казалось, без помощи тормозов, одним ударом каблуков в землю затормозил машину. Вскинул от руля обе руки, на что толпа ответила приветственным ревом.

– До встречи, джентльмены!

Мотоцикл встал на заднее колесо и, прыгнув метра на три, подкатил к Вихорю. Несколько девчонок из байкерской тусовки побежали было следом, но обидчиво притормозили, увидев здоровенного амбала, устраивающегося за спиной гонщика.

– Опаздываешь! Я успел сгонять на Пресню и…

– Знать не желаю, где ты гонял! – Вихорь не страшился чужих ушей, из‑за мотора он и себя‑то еле слышал. – Погнали, Принц! Пропуск у меня в кармане. И на все про все нам с тобой три часа!

“Пуща”. Фельдъегерская почта. Входящий 003/…

Из поздравления в связи с назначением на должность главы национального проекта “Север”

…Уважаемый, не побоюсь этих слов, друг нашей компании! Пусть новая должность принесет вам исполнение самых смелых планов и замыслов. Желаю вам и вашим близким крепкого здоровья, счастья и благополучия!

Напомню, что «Газпром» сегодня занял достойное место среди самых мощных глобальных энергетических компаний. 15 прошедших лет были очень напряженными для компании, но впереди нас ждут новые крупные проекты.

Мы поставили амбициозные задачи по всем направлениям бизнеса. В частности, начат проект освоения Штокмановского месторождения, «Газпром» выходит на Ямал. И я не сомневаюсь, что в вашем лице найду старшего товарища, оказывающего нашей компании неоценимую помощь и поддержку при реализации этих проектов. А, может быть, вы, Принц, найдете время для участия в заседаниях нашего совета директоров. В соответствующем статусе, с соответствующими полномочиями и соответствующим вознаграждением…

Председатель правления ОАО «Газпром»

С площадки Воробьевых гор было видно, что темное небо с краю еще темнее. На Москву шла гроза, и возле университета людей не маячило. Мотоцикл затормозил.

– Тут недолго, Принц!

– До чего недолго?

Принц стащил с головы шлем и подошел к балюстраде.

– Ты просил спеца по генной инженерии, Принц. Профессор Файнберг. Он там.

Огромное здание университета светило окнами, как новогодняя елка. Послужившая свое и облезлая новогодняя елка, где гирлянды горят через одну.

– Мне скучно, джентльмены, – вздохнул Принц, глядя в противоположную сторону, на город. – ты обратил внимание, какая ненормальная погода?

Вихорь пинком заставил мотоцикл стоять прямо и не падать. Подошел, топая по сырому асфальту.

– Та – ак, – угрожающе сказал он: – я обратил внимание на кое‑что другое. Думают так. Два месяца, что тебя дома не было, ты просыпался часов в девять утра, пил кофе натощак и сидел в Интернете больше чем по два часа подряд. Нет, не по два. По четыре. И совершенно не бегал… – он резко, без замаха ударил приятеля в плечо, тот успел заблокировать удар, но как‑то косо, и покачнулся: – нет, бегал иногда. Но не по утрам бегал. И не просто так бегал, а за кем‑то бегал…

Принц вздернул подбородок. Волосы его картинно рассыпались по плечам.

– Что? – возмутился Вихорь, и выхватив из кармана две фотографии, потряс ими, как козырной колодой: – что ты на меня вытаращился с кроткой обидой во взоре? Я помню жену французского посла в Алжире! Было? Было. Едва – едва люди отношения наладили! Ладно, это, допустим, меня там не было, я за это не отвечаю. А эта? Солдат Джейн на Огненной Земле?

– Нам нужны были катера, сэр? – резко спросил Принц и даже шлемом пристукнул о балюстраду.

– Нужны! – согласился Вихорь: – только она нас сразу сдала, вместе с катерами. И пришлось мне плыть через бухту с перочинным ножиком в зубах. И мне еще орден за это дали, поклон тебе земной!

– Что ты на меня орешь? – удивился Принц.

– Потому что я вижу. Вижу, что у тебя опять облом и скука. Потому что это теперь будет полгода размышлений, правильно ли ты поступил с женой пограничника и со вдовой Ван Хаартмана.

– Жена Ван Хаартмана попала в беду! С ней я вообще…

– Вот именно вообще! Ты думаешь, за что нас солдат Джейн сдала тогда? Может быть за то, что ты ее обесчестил? Нет, Принц, за то, что ты этого не сделал!

– Я не святой! – взвился Принц, но вовремя сообразил, что фраза звучит как‑то двусмысленно, и замолк.

Черное небо над городом расколола изломанная молния. Подумала немного, раздвоилась и тронула шипящими пальцами Щукинскую башню и шпиль гостиницы Ленинградская.

– Ты посмотри, какая погода…

– Нормальная погода, Принц. Вот мы сейчас здесь проваландаемся, а через два с половиной часа я привезу тебя к Отцу. Точно привезу. И тогда твоя депрессия будет уже на месяц. Потому что ты будешь сидеть над своим Северным национальным проектом, и думать о том, что тебе доверена ответственность за судьбу страны. А ты у нас – парень ответственный. Если тебе девушка сделала глазками, то все все бросают, тетя Лотта мчит на истребителе, старушку не жалко. А привезите вы мне, Лотта Карловна, из столицы плазменный телевизор, и полбочки икры… И булку белую хрустящую… Да хоть шампанского и цыган с медведем! Но почему после этого надо ходить, как дохлый попугай?

– Да не то все это, джентльмены…

Вторая молния не раздумывала, рухнула в землю за Останкиным. Город с каждой вспышкой проявлялся, как негатив – светло серые улицы и здания, черные окна.

– Это не депрессия, сэр. Это просто старость. Мне двадцать шесть…

– Мне тоже…

– Не перебивай, пожалуйста. Мне двадцать шесть, и пора прощаться с иллюзиями. Скажешь рано? Верно. Вот эти пограничники и археологи, с которыми я пробыл два месяца, вот они будут жить иллюзиями еще долго. Один ищет пришельцев, а может богов, а может древних титанов, он сам не разобрался, у него вот такая лысина и очки, но он счастлив. Другой надеется сделать карьеру, нет, он честный, он на далекой заставе, но он именно так и хочет – не уронив чести дослужиться до генералиссимуса таможенной службы. Этого всего у них не будет, но они‑то этого не знают, и они счастливы… О, гляди, дождик…

Мелкие капли дождя коснулись вытянутой вверх ладони. Дождь не накрапывал, он оседал туманом и казался довольно теплым.

– Смысла во всем этом мало, – сказал Принц: – Мне‑то не нужно делать карьеру. Мне не нужно доказывать себе, что я умный, красивый и богатый. И что мне делать? Мы с тобой прошли по верховьям Амазонки и взяли того наркобарона. Мы спасли Огненную Землю от экологической катастрофы. На меня вешаются девчонки во всех странах, даже не зная, сколько будет у папы на счету, когда он все‑таки уйдет в отставку. И что? И зачем мне эти генномодифицированные осетры, если после них все будет также, как и до?

– Сплин, – с мрачным отвращением, как смертельный диагноз, выговорил Вихорь: – у тебя опять сплин, и это не музыкальная группа. Ты не можешь забыть Анжелу, ты помнишь Анжелу, ты хотел бы начать жизнь с чистого листа, и желательно с девятого класса. Было, уже много раз было. Ладно, хорошо. Вот тебе пропуск. Хочешь, езжай к профессору Файнбергу. Хочешь, в кабак, только оттуда ты припрешься к Отцу еще унылее и будешь жаловаться, что та девица, которой ты подарил мой «Харлей», далека от идеала…

Он нервно расстегнул молнию на рукаве, и оттуда посыпались бумажки, визитные карточки, кредитки. Найдя среди них универсальный пропуск по городу Москве, Вихорь нервно протянул его Принцу. Тот взял и некоторое время наблюдал, как с проклятиями застегивается молния.

– А что это там было?

– Пропуск вот! – сказал Вихорь угрюмо, тыкая пальцем: – и не потеряй его. Только не хватало, чтобы тебя вместо Кремля отвезли в милицейский обезьянник.

– Нет, а вот там что за фотография, у вас в кармане, сэр? Вот там, где ты лица маркером обводил?

Вихорь оглянулся. На расстоянии пяти метров он уже не взялся бы разглядеть газетный заголовок.

– Тебя в твоих Гималаях в темноте видеть научили? – неприязненно осведомился он.

– В Тибете, – поправил Принц. – Да нет, просто молния была.

Как бы подтверждая его слова, над Москвой снова сверкнуло. Раз, два, три, четыре, пять – сухо раскатился гром. Недалеко уже, а дождя практически нет.

– Ну чего спрашиваешь? Раз спрашиваешь, значит узнал. Школьная фотография.

– А зачем ты там маркером обводил?

Не дождавшись ответа, принц прикрыл глаза и стал похож на восковую фигуру из музея Тюссо. На самом деле он просто задержал дыхание, потому что прилив крови к голове обостряет работу мысли.

Тоже из Тибетских фишек, подумал Вихорь. Он знал, что сейчас Принц восстанавливает изображение на фотографии по памяти. Не бог весть какая работа. Их класс фотографировали только однажды и, конечно, с Шарлоттой Карловной посредине. Бывшая разведчица уже не крысилась за то, что ее превратили в классную даму по настоянию каких‑то там чиновников администрации (Отец и Папа тогда еще не были Отцом и Папой, просто одному пришло в голову сплавить сыночка в элитную школу, а другой сразу послал доченьку во Францию).

Девчонки так и льнули к прокуренной и стройной седовласой классной. Парни держались поосторожнее, поэтому на фотке они по краям. Рядом с Сережей Вихорем стоит российский флаг. Раньше там стоял Принц, но при выдаче школьных альбомов над фотографиями поработали ретушеры, Отец уже тогда предпринимал некоторые меры безопасности, обычные для кадрового разведчика. Поэтому Принц не раз говорил знакомым девушкам, что далай – лама обучил его секрету превращения в национальный флаг.

– Ты обвел маркером лица мальчишек, – сказал Принц, – кроме своего, и ни одной девчонки. Соскучился, что ли? Так вроде бы сайт «Одноклассники» работает бесперебойно, Папа лично посещают. А ты, так, по старинке… Логично предположить, что ты их искал, собирал о них какую‑то информацию, и одного за одним вычеркивал не подходящих. Сэр, вам позвонил кто‑то?

Вихорь помолчал. Глаза его в прорези шлема были глубокомысленны и глуповаты:

– Никто мне не звонил, – сказал он наконец: – просто, Принц, я соскучился. Я, как ты верно заметил, целыми днями сижу в «Одноклассниках». Веду блоги. Чалюсь в «Контакте». А почему? Прошлое вспоминаю. Ушедшее безвозвратно прошлое. Я же старый, Принц. Мне уже скоро двадцать семь…

Он не договорил, потому что получил удар в челюсть, и не просто, а ногой с разворота, но в мотоциклетном шлеме это так, легкий щелчок.

Зато в ответ он подсек прыгающего под оба колена, и не позволил захватить себя ногами за шею. Принц упал на ладони, оттолкнулся мотоциклетными перчатками и тут же стал в низкую стойку, потому что боялся не удара, а захвата. От удара можно уйти, а вот когда тебя обхватит Сережа Вихорь, тяжелей тебя в два раза, это плохо, это кранты. Ну, вот они и настали, эти кранты.

Вихорь выкрутил первому жениху страны запястье, потом перехватил за ворот, украшенный шипами, как и подобает малолетнему мотоциклисту, не ведающему, что такое двадцать шесть лет. Свободной рукой извлек из бездонного кармана цифровой диктофон, отряхнул руку от крошек сахара и нажал воспроизведение:

– Я, собственно, Сергею звонил. Но неважно. Так даже лучше. Принц. Ты меня, наверное, не помнишь. А мне помощь нужна… Я понимаю, это для тебя ерунда, школьные воспоминания. Одноклассники и все такое. Но ты помоги… Это гибель, Сергей. Это опасность для всех. Армагеддон.

– Сэр, вы сволочь! – сказал весело Принц: – свинтус поросячий.

– О приятном позже. Узнаешь голос?

– Нет. Не узнаю. Ты думаешь, я хоть одну фамилию с той фотки помню?

– Ну, одну‑то по крайней мере…

– Заткнись…

– Я всех проверил, понимаешь, всех…

– А сейчас проверим еще раз. И с Папиным пропуском.

– А Файнберг?

– Плевать на Файнберга! Плевать на мировой заговор против генной инженерии! В кои‑то веки позвонил человек, попросил помочь! Поехали, и руку отпусти, сломаешь!

Мотоцикл взревел и две темные, пригнувшиеся на нем фигуры растаяли в ночи. И тут на Воробьевых горах полило, как из ведра.

“Пуща”. Фельдъегерская почта. Входящий 141/…

Из поздравления в связи с назначением на должность главы национального проекта “Север”

…Напомню, что на плечах нашей компании лежит огромная ответственность за экономическую безопасность страны.

При этом российская корпорация нанотехнологий после завершения процедуры акционирования будет рассматривать различные варианты привлечения новых инвестиций в отрасль нанотехнологий. И закономерным станет вопрос, в какие регионы нашей Родины будут направлены эти инвестиции. И зная вас, Принц, как преданного друга…

Генеральный директор госкорпорации РОСНАНО

– Силинский!

Лицо появилось на проекционном экране, напоминающем старинный, без долби – сурраунда и три – дэ кинотеатр. В здании на улице Большая Дмитровка все оборудование было очень большое, надежное, и лет на десять морально устаревшее. Здесь очень гордились, например, тем, что проектор можно подключить к ноутбуку Принца. Благодаря пропуску, подписанному Отцом, в просмотровый зал спустился загорелый, моложавый генерал при полном параде. И рядом с ним блестящие байкерские кожанки (у Принца с шипами и заклепками) выглядели по меньшей мере странно.

– Федор Силинский, закончил школу с медалью, Военно – медицинская академия с красным дипломом, ординатура, диссертация, еще одна. После смерти Хоменко – старшего заведует кафедрой.

С экрана улыбался Федька, кучерявый и пухлощекий. Он уже тогда – в десятом – знал, что будет заведовать папашиной кафедрой. Фотографии стали сменять одна другую. Присяга. Курсантская форма. Свадебный костюм. Шапочка бакалавра. Белый халат с галстуком. Даже глядя на последнюю фотографию, трудно сказать: знает ли Федька слово Армагеддон.

– Блат, – лениво протянул Принц, – жизнь расписана на две жизни вперед, идет ровно, сбивается редко. Сейчас доживает остаток – спокойные тридцать лет до пенсии.

Вихорь ничего не сказал, только замычал себе под нос песню Юрия Шевчука. Принц покраснел, но в темноте кинозала загорелый генерал этого заметить не мог.

– Дальше? Елисеев.

Василий Елисеев улыбался подозрительно, с наглецой, из под коротко постриженных волос. Фотографий тут оказалось много больше.

– Факультет менеджмента. Отчислен со второго курса. Безработный. Охранное предприятие. Безработный. Задержание в составе ОПГ. По делу проходит свидетелем. Пулевое ранение в плечо. Третья группа инвалидности. Задержание за кражу со взломом. Четыре года колонии. Еще два. Туберкулез верхушки левого легкого. Вышел на свободу в прошлом году. Южное кладбище Петербурга.

На экране осталась рентгенограмма легких Василия Елисеева. Она смотрелась, как надгробие.

– Мы вырождаемся, – сказал Принц, посерьезнев. – Это уже третий. У одного передозировка…

– Другой на машине разбился, – напомнил Вихорь. – и еще про хронических алкоголиков не забывай. Элитная школа с углубленным изучением математики и языков. Давай дальше.

– Консторум Ефим.

– Это понятно, – пробурчал Принц: – небось министр в Телль – Авиве.

– Нет, почему, – генерала было не сбить, но фотография последовала только одна. Какая‑то яхта в маленькой бухточке с кирпичными домами на берегу.

– Это Чикаго, – сказал Вихорь. – Из Чикаго через Питер в Беларусь не звонят.

– Не факт, – сказал генерал индифферентным голосом: – сейчас у нас довольно большой поток репатриации. И частенько с криминальным прошлым.

– Да звонил я Фиме, – нехотя пробурчал Сергей: – я через него этот «Харлей» покупал. Короче, у Фимы сейчас все пучком. Дальше давайте.

– А это все, товарищ подполковник.

В зале зажегся свет и трое мужчин, как всегда слегка обалдело, поглядели друг на друга. Одиннадцать человек из бывшего десятого класса, одиннадцать мальчишек, стоящие по краям фотографии, лежащей тут же на столике, прошли перед ними. В живых восемь. На свободе семеро. Один актер больших и малых театров. Один работает в заполярье оперуполномоченным. Еще трое – представители среднего класса. То ли белые воротнички, то ли безработные, в зависимости от экономической конъюнктуры.

– Ну? – спросил Принц. Была в нем такая милая, непосредственная черта. Когда идеи исчерпаны, он величественно предлагал остальным проявить себя. И в такие минуты чувствовалось, кто здесь титулованная особа. Почувствовал это и моложавый генерал.

– Я за версию Тимченко, – сказал он. С женой развелся, в данное время без работы, детей нет.

– А я за Лаврентия, – мрачно сказал Вихорь. – Лаврентий Титов, работает в милиции города Окладинска. А мы туда очень скоро поедем, вернее, нас повезут. Хоть будет с кем поговорить.

– Лаврентий Титов находится в долгосрочной командировке, – напомнил загорелый генерал: – мы отправляли запрос. Начальник гормилиции Кравченко пишет…

– Никуда не поедем, – небрежно обронил Принц и, закинув ногу на ногу, сказал: – вот что, джентльмены. Действовать будем так. Мы отбрасываем тех, с кем все более – менее ясно. Оставляем двоих или троих и просто, тупо, элементарно сравниваем голоса. Сколько вам нужно, чтобы пробить эту запись?

Генерал замялся, не зная по какому званию обращаться к Принцу, и снова обернулся к Вихорю:

– У нас отличные эксперты, товарищ подполковник. Но ведь сначала людей надо найти. Записать на пленку их голоса. Мы, разумеется, мобилизуем все силы, но…

– Два дня? – спросил Принц.

– Два дня, – обреченно ответил генерал.

– Это долго.

Генерал покорно склонил голову, как бы размышляя, не пора ли стреляться, потом осторожно спросил:

– А может быть спросить учительницу? Вот эту, в центре стоит? Если она еще жива, конечно…

“Пуща”. Фельдъегерская почта. Входящий 209/…

Из поздравления в связи с назначением на должность главы национального проекта “Север”

…В крупнейшей компании мира по добыче алмазов давно следят за вашими успехами… Ваш талант руководителя, Принц, позвольте называть вас так же, как близкие друзья… Совместными усилиями…

Глава «Де Бирс Консолидейтед Майнс» (De Beers Consolidated Mines, Ltd)

– Я вам конфет привез, – сказал Принц. – Конфеты китайские, с добавлением лотосного меда, в фантиках из рисовой бумаги. И не сильно отличаются в полиэтиленовом пакете от купленных на рынке где‑нибудь под Краснодаром.

Лотта Карловна вытащила из буфета три блюдца с рубиновыми звездами и три чашки с изображениями кремлевских башен. Сухаревскую – треснутую поставила себе, остальное расставила по клеенке. Злые языки утверждали, что фамилия Шарлоттиного папы Карла была Либкнехт, и за это ему дали квартиру в московской высотке. Но это неправда.

– Я помню всех своих учеников, – сухо сказала Лотта: – слава богу, жалоб на память в истории болезни не записано. По милости твоего отца, я, профессиональный разведчик, вынуждена была вести физику в четырех параллелях. К счастью, этот ад закончился быстро. Но я даже не знаю…

Этого Принц и опасался. Он, если очень захочет, мог войти в любое министерство, и потом еще в оставшейся за спиной очереди шушукались бы – слушайте, это тот самый или не тот? Он мог ворваться в генеральный штаб в разгар учений, и ему кротко объяснили бы, какого потенциального противника сейчас топит вот тот ракетоносец. Пройти по коридорам парламента было бы трудно от повисших на руках, которые «просто поздороваться подошли, но вот кстати у нашей фракция есть вопрос…».

Зато если Лотта Карловна Коган решит, что мальчику рановато знать, как размножаются дождевые черви, она этого Принцу не скажет.

– В твоей школе учились разные дети, – сообщила она сурово, как будто выдавала государственную тайну: – И большей частью вовсе не дети с обеспеченным будущим.

– Ну, все‑таки гимназия… – с преувеличенным смущением развел руками Принц, но Лотта Карловна с учениками шутить не имела обыкновения.

– Гимназия, это при царе. Сейчас двадцать первый век, юноша. Сейчас не каждому названию можно доверять. Ты бывал в «Макдональдсе»? Тоже вот ресторан.

– Я бывал в «Макдональдсе», – сознался Принц.

– Будущее далеко не всех твоих друзей по школе могло оказаться столь безоблачно, как твое! – учительница смотрела в окно, затянутое поверху марлей, чтобы комарье не налетело.

Принц очень хорошо видел, что прогулка с Верой Чагиной, съевшая на прикаспийском аэродроме лишние полчаса, еще не забыта и вряд ли забыта будет.

– В том‑то и дело, Лотта Карловна. Я потому и хочу найти…

– Нельзя найти прошлое! – строго сказала учительница, и Принц испугался, как бы она не потребовала назвать автора цитаты: – нельзя преодолеть барьеры, социальные, мировоззренческие, возрастные. Дети похожи друг на друга, потому что лишены ответственности. Но тебе было бы трудно окунуться в жизнь обремененного заботами о семье, карьере, благосостоянии человека. Многие ребята из вашего класса были намного зауряднее даже, чем Сережа Вихорь! – покачала головой учительница и тут же спохватилась: – Извини, Сережа!

– Да чего уж я, – сказал Вихорь. Ему стульев в кухне не хватило, и он сидел на маленькой табуреточке возле плиты, почти упираясь себе коленями в подбородок: – да я же ничего и не говорю…

За окошком громыхнуло, но где‑то далеко, в Химках.

– Странный год, – сказала бывшая разведчица: – и недобрые предчувствия в воздухе. В наш дом молния позавчера ударила. Не будь я атеистка, сказала бы, что скоро конец света. К счастью, Бога нет.

Это уже был знак добрый. Лотта Карловна неизменно упоминала о своем материалистическом мировоззрении перед тем, как начать рассказывать на уроке истории об оккультных воззрениях египтян, или на уроке физики об опытах с намагниченной водой.

– Мой старый знакомый, профессор гидрометеорологии Оюшминальд Бутов, утверждает…

– Швед что ли? – неосторожно уточнил Вихорь.

Лотта посмотрела на него так, как смотрела обычно на последнюю парту, где кто‑то во время урока изволил играть в «плантации» на листе клетчатой бумаги. Воспользовавшись этим, Принц тут же сказал:

– Давайте мы послушаем запись еще раз?

Лотта Карловна подняла блюдце на тонких артистичных пальцах и беззвучно втянула горячий чай сморщенными, но аккуратно подведенными губами. Потом сказала:

– Еще раз смысла не имеет. Это не голос одного из моих учеников.

– Да… – тактично согласился Принц: – но может вы, Лотта Карловна, если еще раз послушаете…

Блюдце опустилось на клеенку, на него с легким звоном встала треснутая чашка.

– Я поняла вас, молодой человек. Вы не доверяете старухиной памяти. Извольте следовать за мной.

Она легко поднялась и вышла в коридор. Кухонька маленькая, а коридор широкий, даже, скорее, холл. Там были поставлены книжные стеллажи, вделан в стену турник и висела боксерская груша, на которую все время косился Вихорь. Ну, не мог он спокойно видеть спортинвентарь, чтобы на руку не прикинуть.

Сам Принц шел вдоль стеллажа и тихонько вел пальцами по пыльным корешкам книг – Кристи, Стаут, Гарднер. Потертые томики хотелось одолжить на пару ночей и вернуть на следующее утро. Троица миновала одну запертую дверь, другую, третью, а стеллаж все не кончался.

Принц давно отметил, что комнат в квартире Лотты девять, но бывал до сих пор только в крохотной кухоньке (чай), в кабинете («Отец велел тебе передать этот конверт, но ты сначала послушай старуху, она тебе плохого не посоветует…»), и комнате с балконом («Позволь обратиться к тебе, как к специалисту. Объясни старухе, почему из четырех спутников Юпитера, этот телескоп – рефрактор показывает только два?).

На сей раз Шарлотта Коган возложила свою сухонькую ладонь на бронзовую ручку угловой комнаты.

– Давайте сюда ваш диктофон, – велела она непререкаемым тоном. Вихорь вздохнул и покорно полез за пазуху обширной куртки. Беспрекословное послушание ученика произвело самое выгодное впечатление: – Ладно, заходите. Тут у меня архив. Обувь снимите.

Но вместо картотечных ящиков до потолка, Сергей увидел веселенькую комнатку вроде детской. Толстый ковролин на полу, и даже на стенах, низкий столик из лакированной березы.

– Изоляция. Шумо и вибро, – небрежно кивнула Лотта.

В комнате было довольно светло, и все же хозяйка привычным жестом нажала выключатель у двери. Ярче не загорелось, зато где‑то знакомо заурчало и запищало. Только сейчас Вихорь разобрал, что под вышитой салфеткой рядом со столом стоит не коробка с игрушками и даже не горка с посудой.

– Кластер! – в подслушанной у кого‑то из учеников манере, сообщила Лотта: – шесть четырехядерных процессоров, всего навсего. Собирал Кишкурно. Ну, вы должны помнить Витю Кишкурно, он на два года позже вас школу закончил…

– Вне подозрений, – сказал Принц, чтобы не вступать в долгий процесс вспоминания неведомого ему Вити. – Серега, давай диктофон.

Наступила волшебная минута, когда несколько человек, словно присутствуют на хирургической операции, смотрят, как монитор пишет «Добро пожаловать», вертит песочные часики и, нервно тилибомкая, никак не может определить подключенный к нему юэсби разъем. По подоконнику окна беззвучно застучал град.

– Совсем погода свихнулась, – заметил Вихорь, но, как и положено в волшебную минуту, никто ему не ответил.

До погоды ли тут, когда на экране рисуется человеческий голос, похожий сейчас на мохнатую гусеницу, нет, на древний ламповый ершик, нет, на хвост бродячего кота, то ободранный, то пушистый.

– Я Сергею звонил. Но неважно. Мне помощь нужна. То есть, не мне уже, а ей.

Лотта остановила запись. Ловко и умело орудуя курсором, выделила кусок разлохмаченной звуковой дорожки. На экране появилось окно, в строчки которого она вбила с клавиатуры несколько букв.

– Мужчина, – сказала она пристальными дальнозоркими глазами вглядываясь в цепочку цифр, потянувшуюся через экран: – белый, европеец, возраст около тридцати, родной язык русский.

Принц на всякий случай стукнул локтем по ребрам Вихоря, чтобы тот не вздумал комментировать на свой манер эти удивительно ценные данные. Ушиб локоть.

– Вес около девяноста. Лысеет. Тиреоидная недостаточность, – продолжала Лотта Карловна: – по всей видимости женат, курит, вероятно, сигареты с фильтром. Два вставных зуба в нижней челюсти справа. Металлокерамика.

– Это вы шутите, Лотта Карловна? – осторожно спросил Принц. Все остальное для его дедуктивных методов тайны не составляло, но лысина и вставные зубы… Все‑таки техника со времен Шерлок Холмса шагнула далеко вперед.

– У каждого человека должно быть хобби, – назидательно сообщила наставница нерадивому ученику, – и цифровая аудиофонетика ничуть не хуже других хобби.

– А рыбалка? – жалобно спросил Вихорь.

Лотта поглядела сочувственно:

– Новое хобби должно появляться приблизительно каждые два года. Мне уже немало лет, мальчики. А раньше, сами понимаете, у меня не было, – она набрала побольше воздуха и с удовольствием выговорила: – кластера… Так вот, человека с такими приметами среди принесенных вами карточек нет. Убедила?

Торжествующий клик по экрану. В нарядной яркой комнатке высоко над Москвой снова зашуршал голос:

– …Помоги ей, Принц. Я понимаю, это для тебя ерунда, школьные воспоминания. Одноклассники и все такое. Но ты помоги. Этот снегопад – последний. Совсем последний. Это гибель, для всех. Армагеддон.

Дальше звуковой кошачий хвост на экране распушился в ровную широкую линию. На записи был шум и только шум.

– Глушилку врубили, – безаппеляционно заметила Коган. – коротковолновую, портативную, сейчас такие на автомобилях уже устанавливают. А когда‑то работали по «вражьим голосам» и были у них разновидности, как у Вини – пуха. Шумелки, болталки, бормоталки… Раньше я сказала бы, что тот, кто звонил, попался на крючок спецслужбам. Но сегодня не знаешь, у кого может оказаться ядерный чемоданчик. Просто говорю, включен коротковолновый глушитель радиосигналов. Мало?

– Очень мало, Лотта Карловна.

Шарлотта Карловна искоса улыбнулась. Без причины она этого не делала. И точно:

– Ну если мало, то давайте посмотрим пристальнее.

– Помоги ей, Принц. Я понимаю, это для тебя ерунда, школьные воспоминания. Одноклассники и все такое. Но ты помоги.

Ламповая щетка на экране начала разъезжаться. Вот это уже волна с крутыми изгибами. Вот изгибы стали плавными и бегут по экрану стремительно, а поверх них легли две кривые: розовая и желтая. Лотта увеличила масштаб и обвела рамочкой склон волны. Фон из белого стал синим, а волна побелела.

– Посмотрели все сюда! – велела учительница: – кто‑нибудь видит что‑нибудь?

– Дрожит полоска, Шарлотта Карловна…

– Молодец, Вихорь. Это называется сложением амплитуд. Звуковые волны складываются независимо от их мощности. Более сильная не подавляет слабую, и если одну вычесть… Кто зевает, кому скучно?

Большая волна на экране исчезла, а мелкие ее завихрения легли на горизонталь, образовав маленькую, но тоже волну. Седая женщина со стройной фигурой вдавила одну из кнопок на клавиатуре компьютера и держала, пока маленькая волна не стала большой, хотя и очень неаккуратной на вид.

– Паразитные шумы усиления неизбежны. Мы не услышим почти ничего. Но «почти», это уже не «ничего».

– Помоги ей, Принц… – теперь голос говорящего звучал гулко и грандиозно, как будто за морем атмосферных помех заговорил великан ростом с московскую высотку, из окна которой смотрел в темноту Вихорь.

Град таял на подоконнике. Очень быстро таял, будто снаружи царила летняя жара. Голос исчез, остался только шум. Потом из‑за шума донесся далекий крик. Не отчаянный, а яростный, будто кто‑то кому‑то немедленно что‑то приказал. И гулко, далеко, но довольно отчетливо – выстрел.

Лотта остановила звуковую запись и поглядела на учеников со скромным удовлетворением, словно доказала теорему Виета в назидание двум безнадежным двоечникам, застрявшим у доски.

– Вашего приятеля не только глушили. По нему еще и стреляли. Пространство открытое, почти наверняка. Дистанцию выстрела оцениваю около пятидесяти метров. Я бы на вашем месте поглядела милицейские сводки города Петербурга за ночь, когда был принят звонок.

Сергей Вихорь обнял старушку за плечи и поцеловал в аккуратно уложенную проседь на виске.

А Принц вдруг задал себе вопрос. Интересно, есть ли в коллекции голос Тамаркиного брата Ленечки, ведь парнишка – бенефис старой учительницы. И сам себе ответил, что, скорее всего, нету. Потому что тема засекречена серьезным грифом, и инструкции запрещают любое свободное обращение таких записей. Но спрашивать, прав он или нет, Принц не стал, Лотта Карловна ушла бы от ответа, проворчав что‑то вроде: «Оставь эти замашки Шерлок Холмса».

“Пуща”. Фельдъегерская почта. Входящий 217/…

Из поздравления в связи с назначением на должность главы национального проекта “Север”

…Прошедшие годы и старания учителей позволили вам накопить солидный опыт, заработать непререкаемый авторитет во многих теоретических и практических областях, Принц. Но одному даже невероятно талантливому человеку архисложно нести столь тяжелый груз ответсвенности. С другой стороны рядом всегда есть те, кто…

Эксминистр рыбного хозяйства РФ Василий Аксенович Марютин

А еще через полчаса двоих байкеров на «Харлее» остановили на выезде из Москвы по Ленинградскому шоссе. Сержант ППС, не слушая объяснений, требовал от здорово промокших парней вернуться на Васильевских спуск «для выяснения некоторых обстоятельств».

Примерно в это же время два безупречно выбритых и облаченных в деловые костюмы молодых человека, пройдя вдоль серебристого состава на платформе Ленинградского вокзала, показали пропуск начальнику скоростного поезда «Сапсан». При этом тот, что пониже ростом, оттянул обшлаг рубашки с рубиновой запонкой и, взглянув на Tissot, удовлетворенно сказал:

– Едем домой, джентльмены!

Кремль. Пресс – служба Правительства РФ

Председатель Правительства России подписал распоряжение о создании при Совете при президенте РФ Межведомственной рабочей группы по приоритетному национальному проекту «Север». Создание рабочей группы позволит обеспечить эффективное взаимодействие между федеральными и региональными государственными органами власти при реализации проекта «Север». Одновременно подписано распоряжение о назначении руководителем Межведомственной рабочей группы Бондаря В. Т.

Глава 7
Двадцать седьмое. Дымка над городом

Рыжий, очень некрасивый молодой человек подошел к неприметной двери в одном из самых глухих закоулков Кавалергардской улицы города Петербурга. Заросшая грязью кнопка звонка утонула под веснушчатым пальцем. Дверь отворилась словно сама собой, пропуская посетителя, и тут же снова захлопнулась. Стена, с парой рядов колючки поверху, снова казалась глухой и безжизненной, только темнели на ней грязные круги от попаданий мячей местных малолетних футболистов.

Рыжий спустился по гулким ступенькам и предъявил пропуск в раскрытом виде. Паренек в форме флотского мичмана молча козырнул. Узкие двери лифта раздвинулись бесшумно, стенки в кабине оказались металлические и отполированые, как зеркала. Рыжий человек посмотрел на свои отражения, от каждого несло холодом. И неудивительно, ведь лифт ехал вниз.

Рыжему еще дважды пришлось предъявить документы. В томительно долгом коридоре. И у входа в большой сводчатый зал, где в отдельных секциях светились, а большей частью тускло отражали свет энергосберегающих ламп слепые глаза экранов. Не говоря ни слова, рыжий человек прошел к секции, провел магнитной картой через узкую щель и, поглядев на часы, вдавил пару оранжевых, тугих кнопок под экранами.

Изображения появились сразу на нескольких, но молодого человека интересовало только одно. Сигнал посылала обычная камера наблюдения на перроне метро. Сейчас там сновало маловато народу, и поезд еще не подошел. Ярко блестели две линии рельсов. Облепленная рекламными стендами, и если бы не эти стенды, красивая кафельная стенка убегала вдаль.

А на перроне стояла русоволосая девушка со спокойным, немного отрешенным взглядом. В это воскресное утро она оделась в широкий, свободно ниспадающий с плеч плащ. Чаще всего так одеваются беременные. Девушка посмотрела на часы, и поглядела прямо в объектив камеры, как будто надеялась заметить там холодный, наблюдающий за нею глаз.

Камера здорово искажала перспективу. То, что находилось метрах в пяти от нее, уже казалось далеким, а прогуливавшийся по перрону милиционер вообще ребенком, одетым на маскарад. Однако рыжий заметил, что подземный мент поглядел в сторону девушки благосклонно и даже улыбнулся перед тем, как строго потребовать документы у небритых брюнетов, волочивших по перрону тяжеленную сумку.

Может, у него дома жена беременная, подумал Рыжий с легкой усмешкой. Прижал витую проволочку, тянущуюся из уха куда‑то под воротник белоснежной форменной рубашки и сказал тихо – тихо, хотя во всем сводчатом помещении сейчас не было никого.

– Князь. Я на узле. Кукла прибыла, вышла на одностороннюю связь. Понял. Оставаться под землей. Разрешите спросить, Князь, что‑то непредвиденное? Включить вторую камеру? Вы же знаете, здесь можно снять данные с любой в городе. Московский вокзал?

К перрону метро подкатил поезд, он вырвался из‑за края монитора стремительно и столь же стремительно понесся вдаль, к невообразимо далекой точке тоннеля под электронными часами. Девушка в плаще еще раз посмотрела на часы, потом искоса на милиционера, непреклонно стоящего над двумя кавказцами, потрошащими сумку, набитую аккуратно уложенным постельным бельем. Девушка незаметно, на уровень плеча подняла руку, как будто сбившийся рукав поправляла, и пальцем нарисовала в воздухе круг. Как будто показывала тому, кто за ней наблюдает – указания помню, буду кружить, пока не получу новых.

А на соседнем мониторе уже шли по просторному светлому залу пассажиры только что прибывшего из столицы скоростного поезда «Сапсан». Вот от толпы встречающих внезапно отделилась импозантная красавица в коротеньком плащике. Не столько скрывающем, сколько подчеркивающем достоинства ее фигуры. Она безошибочно углядела в толпе двоих – рослого атлета с несколько простоватым лицом и худощавого, с длинными черными волосами юношу, который еще секунду назад оживленно разговаривал, а теперь вот замолк, теребя обшлаг с рубиновой запонкой. И вежливая улыбка на его лице явно означала: «Здравствуй Тамара, что это ты тут случайно делаешь? Ах, ты на машине? Ну, да, конечно бы неплохо…»

– Я понял вас, Князь, – проговорил рыжий. – Кукла будет кататься в метро до вечера.

* * *

– Выходит, Тойли просто боялся, что Ван Хаартман вытеснит его как посредника?

– Элементарно, Вихорь, подозревать, что тебя хотят вытеснить, первое правило бизнеса по – китайски, – закрыл тему принц Принц. – У вас много милиции на вокзале и на улицах, джентльмены.

– Сегодня двадцать седьмое, – обронила Тамара, как нечто само собой разумеющееся. Объехала два огромных, похожих на танки, милицейских грузовика с зарешеченными окнами, и продолжила тоном, показывающим, что с панталыку ее не сбить: – ну так Ленечка будет очень рад…

– Нет, – сказал Принц, тоном, разъясняющим, что не помогут ни уговоры, ни слезы, ни обещание никогда в жизни больше не подвозить его от вокзала до милицейского управления города Петербурга на роскошном автомобиле. – Извини, Тамара, но у меня еще сегодня дел по горло.

– Хорошо. Ладно, – Тамара перегнулась через колени Принца, без особой необходимости толкнув дверцу, чтобы тому удобнее было выметаться на тротуар, где на ступенях под плещущимся триколором застыли два автоматчика. – Значит, опять ребенок будет сидеть и скучать в гостинице. Я думала, что могу рассчитывать на дружескую помощь. Я думала, что в воскресный день сходить с племянником на аттракционы – это тебе не в напряг…

Принц вылез из машины и поежился, в Питере светило солнце, но блеклое, сквозь дымку, а воздушная масса, видимо, пришла прямехонько из Арктики. Легко одетые после утреннего прогноза прохожие бежали вприпрыжку. Автоматчики выглядели несчастными.

Вихорь выбрался из машины сам, и сделал ручкой. Отчего Тамара пнула педаль газа, с ловкостью водителя маршрутки захлопнув обе дверцы без помощи рук, исключительно силой инерции. «Лексус» взял с места сто двадцать, пролетел пятьдесят метров и, вспахивая колесами асфальт, затормозил у светофора. Автоматчики и водитель милицейского грузовика переглянулись.

– Это не мой племянник! – на всякий случай напомнил Принц Вихорю и, нервно похрустывая пальцами, поднялся по ступенькам: – Почему холодно так, джентльмены? Почему ОМОН на улице средь бела дня? Почему двери офицеры охраняют?

– Так ведь двадцать седьмое, Принц, – почтительно пояснил один из автоматчиков, с лейтенантскими погонами на плащ – палатке. Помнят еще, подумал Вихорь.

– И что теперь? Конец света?

Здание управление изнутри гудело, как трансформаторная будка. Вверх и вниз по лестницам пробегали нервные офицеры, одни в круглых металлических шлемах защитного цвета, другие в фуражках, как будто собрались на парад. Третьи орали в рации хриплыми невнятными голосами. Вдоль стены, как на расстреле, стояло человек десять девушек в милицейской форме. У девушек были широкие плечи, серые юбочки до колен и большие испуганные глаза. Из них явно формировали батальон смерти, чтобы отправить на защиту Зимнего Дворца от разъяренной толпы рабочих и крестьян.

– Еще не надо! – кричал в телефон почтенный седой как лунь генерал – майор, сидевший за столом дежурного и поминутно поправлявший настольную лампу на гибкой ножке, так что казалось, будто он душит маленького, высунувшегося из за стола жирафа. – Пусть идут! Пока по маршруту, пусть идут! И пусть несут, что хотят. Я тебе дам, профилактически! Хрена лысого мы им сегодня нарушим их конституционные права! Ты понял, мать твою?! Хре – на лы – со – го…

– Что здесь происходит, джентльмены?

– Две колонны до тысячи человек. Они утверждают, что их восемь тысяч, но это слава богу, звон. У нас двадцать грузовиков, но может не хватить личного состава… что – о? – почтенный генерал – майор поднял налитые кровью глаза, и невидяще воззрился на двух штатских, нагло отрывающих его от работы: – Я тебе что, мать твою, дежурный? И почему, мать вашу, посторонние в помещении?

– Мать мою? – задумчиво переспросил Принц.

Взгляд генерал – полковника прояснился не сразу, а постепенно, как будто оседала пена в стакане хорошего, холодного пива.

– Никак нет… – пробормотал он, с отголосками грозы в голосе: – исполняющий начальника управления Хромов… Сегодня двадцать седьмое… Матерь божья…

– Вот именно, товарищ генерал, – назидательно сказал Вихорь, присаживаясь рядом с настольной лампой: – практически матерь божья. И вы пожалуйста нас извините, что мы без звонка, без приглашения. Мой друг долго был вдали от волн родной Невы. Ему трудно понять, что такое двадцать седьмое число…

– Массовые беспорядки… Провокации против городской власти… – сказал Хромов не столько бравым, сколько усталым голосом. А потом мученически взглянул на Вихоря, объясни мол, сам.

– Они тут постоянно что‑нибудь архитектурно – историческое сносят, и что‑нибудь многоэтажно – выгодное строят, Принц, я имею в виду Смольный. Некие активисты кинули идею защиты городского центра. И теперь регулярно, двадцать седьмого числа каждого месяца…

– Почему именно двадцать седьмое?

– Потому что Петербург был основан двадцать седьмого мая, – угрюмо глядя в стол, пробурчал генерал – майор Хромов: – на Заячьем острове Петром Великим.

– Это символично. Ведь все начальство берет на этот день отпуска за свой счет. И расхлебывает кашу наш дорогой товарищ Хромов, – подытожил Вихорь: – а все почему? Да потому, что когда‑то учился на архитектора, но по комсомольской путевке был направлен в угрозыск.

Телефон на столе не звенел, он мигал лампочкой и делал это все настойчивее. Не обращая на телефон внимания, Хромов поднялся из‑за стола, машинально еще раз изогнул лампу и, поправив рубашку за ремнем форменных брюк, осведомился:

– Я отстранен?

Принц тоже присел на стол, по другую сторону от полковника, внимательно посмотрел в глаза спросившему и медленно положил руку на генеральское плечо:

– Не знаю, кем я вам показался, но как бы то ни было, являюсь штатским, и отстранять от должности российских генералов не в праве. И вам это будет легче понять, если перестанете дрожать за свое кресло и расскажете правду. Ведь не уличные же беспорядки довели ваши нервы до столь плачевного состояния? Что, джентльмены из питерской милиции уличных беспорядков не разгоняли, что ли?

– Сегодня в городе… – генерал – майор сглотнул, потом поднял и снова бросил трубку телефона, чтоб заткнулся: – сегодня на митинге сторонников сохранения исторического облика города, рядом со зданием предполагаемого представительства национального проекта «Север»… высока вероятность террористического акта с использованием террористов – смертников… У нас есть информация.

– Чеченский след? – понимающе переспросил Вихорь. Полковник снова глотнул и помотал головой:

– Никак нет, джентльмены. Латышский…

* * *

Уже другой милиционер преградил дорогу девушке, когда она сходила с эскалатора, привезшего ее со станции метро, где играли на скрипке «Профессионала», на другую станцию, где того же «Профессионала» играли на блок – флейте.

– Ваши документы?

Девушка взглянула исподлобья на косоглазого детину, даже не озаботившегося назвать себя, не то, чтобы поднести ладонь к козырьку, и явно нерасположенного к кокетливым разговорам. Девушка несмело улыбнулась, и махнула рукой где‑то у лица – не понимаю мол. Другая рука оставалась в кармане плаща.

– Паспорт! – внушительно и без излишней вежливости повторил милиционер.

Прохожие оглядывались с неодобрением, но его это не смущало. Девушка вытащила зеленую книжечку с золоченым гербом малоизвестного государства.

– Так вы туристка? – без особой симпатии, громко, как будто говорил с глухонемой, повторил блюститель порядка: – приехали посмотреть наш город?

Девушка, словно в рот воды набрала, только продолжала застенчиво улыбаться. Ну не понимаю, и все. Косоглазому было жарко, девушка ему не нравилась, но он все‑таки поискал на портупее квадратную коробочку с круговидной прорезью, и коснувшись ее подбородком произнес:

– У меня тут польская туристка, тупая. Поляки это рядом с Латвией? Ах с Литвой… Ну так что, будет какой‑нибудь перевод? Панове? Я сам знаю, что панове, а как будет личный досмотр?

Девушка переступила с ноги на ногу, каблуки цокнули о каменные плиты пола. Ненароком, проведя по лбу бумажной салфеткой, расстегнула пуговицу у горла. Плащ сразу распахнулся, и стала видна кофточка, изящно и женственно округлившаяся там, где современной девушке полагается иметь плоский живот и осиную талию.

– Туристка беременна, – подытожил милиционер: – ладно, не надо никого. Нету на ней пояса шахида. Нет, щупать я ее не собираюсь. Вот вам ваш паспорт, панночка. И постарайтесь одна поздно не гулять.

Девушка все так же молча кивнула и пошла туда, где играет блок – флейта.

* * *

– Это пока только пикет. Толпа соберется часам к трем.

Возле веселенького розового особняка стояла незыблимая цепь милиционеров, жмурящихся от белого, негреющего солнца. Чуть дальше, возле сквера, наполовину огороженного синим жестяным забором, замечалось движение. Милицейский грузовик – фургон надвигался на группу людей в очках, бородах и ярких цветных шарфах. Забор украшала табличка «Работы по благоустройству территории ведет…». Рослая молодая женщина с волосами цвета осени подняла мегафон:

– Братья – петербуржцы!

– Отойти на тридцать метров от здания! – пророкотал металлический голос из защищенного решеткой динамика на крыше фургона: – граждане, отойдите с проезжей части, не мешайте проезду автотранспорта.

Люди в очках заулюлюкали.

Из автотранспорта к особняку пыталась проехать только черная «БМВ» со спецсигналом. Прочие привезшие сюда участников учредительного заседания нацпроекта пафосные «Ламборджини», «Порше» и «Мазератти» умышленно были припаркованы на дальних подступах. Обслуживающие «членовозы» шоферюги и секьюрити сбились в кучку и яростно обсуждали вчерашний матч «Зенит» – «Спартак». Спорщиков не касалось ни «Отойти на…», ни «Братья – петербуржцы».

– Может мы так пройдем, джентльмены? – поинтересовался общим мнением Принц и, не дожидаясь ответа, вылез из остановившейся машины.

Хромов побледнел, но Вихорь успокаивающе тронул офицера за рукав:

– Головой за него отвечаю пока что лично я. И, будьте уверены, если сейчас не выпустить погулять, он отправится ночью бродить по крышам. И с дельтапланом. Просто из принципа. Не любит чрезмерной опеки.

Засунув руки в карманы простой черной куртки и поблескивая на солнце булавкой в галстуке, Принц направился к пикетчикам, а именно к женщине с мегафоном. После некоторой заминки мегафон снова поднялся:

– Братья – петербуржцы! Пропустите машину.

– Что ты им сказал? – удивился Вихорь, когда они миновали зеркальные двери особняка и поднимались по мраморной лестнице, украшенной гербами заполярных городов: – какое слово?..

– Джентльмены меня спросили, сколько мои часы стоят, – спокойно перечислял Принц: – я сказал сколько. Потом спросили, что за камень в булавке, я сказал, что сапфир, потом они спросили, за сколько я продался сволочам, которые засели в этом особняке…

– Что они спросили, я примерно знаю. Я спрашиваю, что ты им ответил?

– Я сказал им, – Принц остановился перед высокой дверью, белая с позолотой она изображала, видимо, дворцовую, ведущую в тронный зал, но выглядела довольно безвкусно, главным образом благодаря золоченым же вензелям СНП-6, похожим на вывеску строительного подрядчика на синем заборе в сквере напротив. Принц с силой толкнул створки, и договорил фразу громко: – как поживаете, джентльмены?

В зале рядами стояли кресла и свободных было не густо. Вихорь в легкой панике стал выцеплять взглядом телекамеры, диктофоны и подчеркнуто независимый вид – типологические признаки журналистов. Не «независимый», а «независимый – независимый». Чтобы, только чуть освободится, отправить по редакциям сигнал «дробь» на упоминания о Принце. Действительно, гаджетов у набившихся в зал зрителей хватило бы на небольшую, но победоносную информационную войну. Только вот преимущественно выглядели владельцы спецтехники не так, как журналисты.

Нет, пара – тройка типичных «журиков» в зал допущена была. Эти не сидели, а стояли на периферии, держа на весу кроме диктофнов мобильники. Чтобы, лишь обнаружится сенсация, наперегонки выскочить за дверь и отдиктоваться в редакцию. И именно эти первыми нацелили диктофоны в Принца.

Но остальная публика на статус прессы никак не тянула, слишком лощеные, слишком вальяжные, слишком заторможенные и не переспрашивающие друг друга поминутно. И явно лучше журналистов ориентирующиеся, что тут происходит. Характерные многозначительные всепонимающие улыбки путешествовали с лица на лицо, будто огни софитов.

Президиум же на вкус Вихоря выглядел, как нечто среднее между масонской ложей и утренней планеркой. За столом, честь по чести накрытым синим бархатом и уставленным бутылками с минеральной водой, расположились шестеро мужчин и одна девушка. Мужчины были разного возраста и комплекции. Двое справа в мундирах. Трое слева в очках – в том числе Василь Аксеныч, Министр наш непотопляемый, куда же без него. А Валерка Бондарь, лучший и талантливейший его ученик, вернее даже В. Т. Бондарь, поднимался из малинового кресла во главе почтенного собрания. Медленно вставал, как будто в дверь только что вошла сама судьба:

– Слава Богу, ты пришел, Принц! – завопил он с таким искренним чувством, как будто это он, Валерка, а вовсе не его седьмая вода на киселе Тамара (сидящая здесь же нога на ногу и с презрительным видом катающая по столу свой розовый телефончик) со школьных лет только и мечтала о случайной встрече.

Теперь гаджетами в Принца прицелился весь зал, а у Вихоря опустились руки.

– Минуточку внимания, – сказал Принц: – у петербургской милиции появились сведения, что во время сегодняшнего митинга под лозунгами, кстати обозначающими, что вы, джентльмены, все сволочи…

Молчаливое большинство в зале – аналитики заинтересованных в проекте «Север» компаний, понял Вихорь. Их задача оперативно собрать досье на всех первых лиц проекта, записать все, происходящее в зале, чтобы потом долго и нудно анализирвать. Если кто‑то в президиуме выпил минералки, то потому, что вчера был вечер с приключениями, или потому, что в обсуждении задеты вопросы, от которых жарко? Если кто‑то поморщился, то потому, что жмут новые туфли, или потому, что в обсуждении задета больная тема? Если кто‑то улыбнулся, то потому, что вспомнил шутку из «Римской рулетки», или потому, что подсчитал, какие бюджеты будет осваивать? Кто кого на трибуне ненавидит, кто кого подсиживает, и, главное, у кого какие слабости, на которых потом можно будет сыграть, как на рояле.

– Они стараются за деньги сырьевиков. За деньги тех, кто помог мировой закулисе посадить всю страну на нефтяную иглу, если не сказать при дамах, на газовую! – глухо прорычал человек в военно – воздушном мундире.

Принц напряг память и вспомнил этого парня – известный летчик – космонавт, по нелепой случайности ни разу не летавший на орбиту, но зато возглавлявший один за другим думские комитеты, по обороне, по безопасности, а – главное – и по новым технологиям. Они вместе с Валеркой Бондарем гробили беспилотные аппараты, и, видимо, в благодарность старый приятель перетащил горе – инновационника за собой, невзирая на противодействие Папы. Но смотрел летчик – космонавт не на Валерку, и даже не на Василь Аксеныча, а поверх их голов. Туда, где, отвечая столь же недобрым взглядом, сидел востроносый и гладко выбритый, в отличие от соседей, старикан со значком на лацкане неуловимо штатского костюма.

– Они стараются на деньги из Лондона! – проскрипел штатский, и сразу почувствовалось, что в защиту этого тезиса он перегрызет горло любому летчику – космонавту, особенно нелетавшему, – эти сволочи хотят раскачать лодку, и распродать национальные ресурсы. Не выйдет, господа!

– Карен Назарович! – просительно приложил свою мягкую руку к груди председательствующий за столом Бондарь. Было видно, он почти не надеется, что внезапно возникший на пороге Принц решит все его проблемы, и словно в омут головой кинется в это треклятое председательство, но вдруг… – давайте мы не будем перебивать друг друга? У нас гости. На чем мы остановились?

– Мы остановились, – вежливо подсказал Вихорь, – на том, что все сволочи.

– А я согласен! – подал басовитый голос второй старик, не старик даже, а человек с проседью в густой черной бороде. Костюм совершенно ему не шел. К бороде и очкам в жестяной оправе хотелось свитера грубой вязки и меховых унтов на ноги. – я сразу говорил, и еще раз повторяю, не делом мы тут…

– Оюшминальд Федорович!.. – взмолился вновь Бондарь и на всякий случай повернулся к флотскому офицеру, словно ожидая пререкательств и от него.

Но моряк сидел неподвижно, положив обшлага на стол, словно воспитанный детсадовец, ожидающий манную кашу, и смотрел прямо вперед, должно быть на линию горизонта, которую отсюда не видно.

– Так вот, – мягко продолжил Принц: – во время сегодняшнего митинга, представители которого, насколько я понял, провокационно требуют от представителей национального комитета диалога с народом, произойдет террористический акт с участием террориста – камикадзе, и со многочисленными людскими жертвами.

Сидящие в зале единодушно шумно сглотнули сразу пропитавшуюся вкусом полыни слюну. Журналисты ринулись за дверь звонить в редакции: есть сенсация!

– Я, как частное лицо, – не без иронии отметил Принц, – предлагаю вам сорвать планы провокаторов и действительно пообщаться с народом. Это смутит организаторов теракта, а рядовые граждане, втянутые в авантюру, инспирированную деструктивными силами, получив сатисфакцию, смогут разойтись значительно раньше намеченного теракта. А теперь, пожалуйста, продолжим заседание, джентльмены. Присаживайтесь Хромов, присаживайтесь Вихорь.

Принца не заботило попадание в досье, зато его занимало отгадывать, кто из этих людей в зале на какую корпорацию трудится. Это как для офисной барышни «косынку» раскладывать. Возьмем первый ряд. Понятно, представления о статусности компаний распространяются и на ее сотрудников, значит, здесь сидят самые – самые. Например, толстячок в новых туфлях, но уже с покоробившейся подошвой. Похоже, их промочили, а затем сушили. На открытом огне, судя по паре опалин. Но не тот это типчик, чтобы на столь ответственное мероприятие являться в испорченной обуви, все остальное с иголочки. Значит, у толстяка не было времени переобуться.

А точнее – продолжал делать выводы в духе дедукции Принц – значит, это аналитик группы «Илим»^[8]. Именно в этой компании начальство взяло моду спонтанно выдергивать офисных сотрудников на вертолетные прогулки по производственным площадкам. Вот и толстяк сегодня с утра наверняка поучаствовал в каком‑то выездном совещании посреди Карельских болот, промочил туфли, наспех высушил их у костра и прямиком сюда с вертолетной площадки.

А вот тот хмурый спец со впалыми щеками, желтыми ногтями и необычной манерой щуриться – из Объединенной судостроительной корпорации^[9]. Его компанию очень заботят подряды на строительство новых ледоколов. Конечно, дело не в желтых ногтях, просто на человеке галстук нелепой расцветки, продолжал баловаться шерлокхолмсовщиной Принц. Такие галстуки вопреки всем модам любит директорат только одной корпорации, а подчиненные не смеют нарушать фирменный стиль. А вот эта дама преклонных лет гарантированно из «Росатома» – на лацкане у нее фирменный значок «65 лет атомной энергетике»…

Тем временем народу за президиумным столом стало чуть больше, с одной стороны к военным мундирам прибавился милицейский, с другой Сергей Вихорь, оказавшись при этом соседом Василь Аксеныча, который сначала дружески стиснул его руку, а потом, когда бывший офицер ГРУ руку высвободил, жарко зашептал, делая вид, что полон думами о заботах освоения отечественного Севера:

– Кораблик мой вроде как нашелся… То есть, это они его нашли. И просят у меня знаешь сколько? У меня и в прежние времена столько не было…

– Привет, Принц, – сказала Тамара, глядя на потолочный плафон, аляповато расписанный белыми медведями так, как они видятся живописцам из петербургского СНП-6, – а ты случайно не знаешь, кто организовывает этот митинг? Не эта твоя Анжела?

– Случайно знаю, Тома, – ответил Принц: – один из организаторов митинга эта моя Катя. Не мешай, дай Оюшминальда Федоровича послушать.

* * *

– Да, Князь, выходит, что они знают.

Рыжий парень в ослепительно белой рубашке перебирал кнопки быстро, но безошибочно, как пианист, исполняющий ноктюрн Шопена, или хирург, устанавливающий в кровоточащей ране маленькие серебряные зажимы.

На одном из экранов за длинным столом сидели люди, штатские и военные, на остальных изображение менялось. Станции метро сменяли друг друга с головокружительной скоростью, а рядом с ними по узким улицам Питерского центра, по тротуарам и мостовым шли люди, много людей, разных и непохожих.

Седовласые старушки несли над головами Ленина, явно позаимствованного со знамени существовавшего некогда октябрятского звена. Улыбчивые студенты тащили самодельные плакаты с изображениями по – разному выпрямленных пальцев. Подростки помоложе щеголяли в медицинских масках и настороженно вглядывались в каждую камеру наблюдения, которую безошибочно замечали, пусть спрятавшуюся где‑нибудь под козырьком банка, или у въезда на автопарковку. Промаршировали бритоголовые юнцы, со злорадными улыбками пряча под одеждой куски им одним понятного транспоранта «Быстров – убирайся в Израиль». Они изо всех сил не замечали идущую впереди группу негров в цилиндрах и с трепещущей на ветру хоругвью «Пушкин тоже Питерский пацан».

Шагах в трех от каждой из этих ярких, экзотических групп шел по мостовой неприветливый и злобный милиционер, вооруженный дубинкой и мегафоном. Периодически он принимался кричать что‑то, что здесь, в центре слежения было не разобрать, но, вероятно, касалось необходимости не сходить с тротуара, во избежание дорожно – транспортных происшествий.

Машин на улице не осталось, даже припаркованные куда‑то делись. Лица милиционеров больше всего напоминали об эмоциональном состоянии родителя, когда после длительных уговоров, слез, скандалов, ты все‑таки повел ребенка в этот чертов зоомузей, а там очередь, а там толпа, а там бегемоты пыльные. И, главное, всю дорогу этот маленький тиран требует мороженое и большую модель кита, которую коварно продают в гардеробе. А день жаркий, и лучше бы позагорать на дачу поехали, там крылечко с прошлой осени поправить надо.

Рыжий посмотрел на часы и погасил все экраны кроме того, где совещавшиеся за столом стали отодвигать стулья, и вроде бы куда‑то пошли. Дождавшись, пока президиум опустеет, рыжий парень переключил канал и увидел все ту же девушку в плаще. Она сидела на удобной мраморной скамейке и внимательно читала купленную только что газету. Поглядела на часы и подняла взгляд. Казалось, она смотрит прямо в глаза Рыжему. Оба находились под землей, но по прямой между ними было сейчас несколько километров песка, болотной глины, и скальной породы.

Девушка свернула газету в трубочку и показала ею вверх, растопырив на левой руке все пальцы. Рыжий кивнул, хотя она не могла этого видеть, и взялся за телефон.

– Князь. Через пять минут всплытие. Выходим на поверхность.

* * *

Толпа впечатляла. Нет, ее не хватило бы заполнить Дворцовую или Сенатскую площадь, но здесь, где некогда на перекрестке помещались кинотеатр и сквер, а потом из кинотеатра сделали казино, а потом из казино особняк под государственным флагом, а теперь каждый день воздвигали синий жестяной забор вокруг сквера, и каждую ночь забор ломали и корежили неизвестные личности… Так вот, этот перекресток был запружен до отказа людьми в разной степени недовольными тем, что на месте сквера власть собралась строить много – много – многоэтажный офис нацпроекта «Север», а пока суть да дело, выделила под временное жилище нацпроекту бывший кинотеатр.

Одну из улиц перегородили фургонами, из которых посверкивали глазами люди в касках. Но ближе к перекрестку все наличные милиционеры щеголяли в фуражках, и вид их казался бы праздничным, если бы не мегафоны, в которые представители власти регулярно кричали:

– Граждане, не поддавайтесь на провокации организаторов запрещенного митинга. Проходите, пожалуйста, дальше!

Но проходить было особенно некуда. Любопытствующие прибывали с соседних улиц и, обнаружив, что застряли в людской массе, как мухи в варенье, предпочитали расслабиться и получить удовольствие от ни к чему не обязывающего участия в уличных беспорядках. Иностранцы и просто обладатели продвинутых сотовых телефонов стояли с поднятыми руками. Они не сдавались в плен, а фотографировали и записывали происходящее на видео. Вечером будет что в интернет вывесить, прикольно. Только вот погоду бы потеплее.

Крыльцо обороняли милиционерши, те самые. Холодный ветер трепал подолы их кокетливых юбочек в нелепой надежде уподобить каждую Мерилин Монро и таким образом развеселить. Но нет, юбки узкие, а девушки замерзли. Когда Принц и остальные вышли на крыльцо особняка, оказавшись таким образом над людским морем, одна милиционерша толкнула локтем другую «Гляди, тот самый». Но подруга ее не успела отогреться ни сердцем, ни добрым взглядом Принца, потому что тут‑то как раз толпа и взревела.

– Позор! – разнеслось над перекрестком, – Позор! Позор!

Генерал – майор Хромов тяжело вздохнул и, поискав глазами, указал на ближайший мегафон…

– Подай‑ка сынок… то есть, извини, дочка… – эти слова, произнесенные голосом не отца, и даже не дедушки, а прадеда, смертельно утомленного новогодним увеселением потомков, не внушали особого оптимизма в плане разговора с народом. Но следом послышался настоящий львиный рык:

– Гр – раждане! – разнеслось над перекрестком: – С вами говорит исполняющий обязанности начальника ГУВД генерал – майор Хромов! Гр – раждане! Вы три месяца просили, чтобы с вами поговорили! Так давайте, послушаем этих людей, гр – раждане!

Над перекрестком стало тихо, и в этой тишине взмыл воздушный шарик не очень приличной формы, раскрашенный в виде многоэтажного дома.

– Небоскребу нет! Зеленому городу – да! – по инерции выкрикнула какая‑то девочка, но оказавшись в одиночестве, покраснела.

Еще более смущенными выглядели руководители национального проекта. Бондарь держал всученный ему громкоговоритель, как бомбу, как ежа. Посмотрев на это, Карен Назарович Шахматов, вицегубернатор города, введенный в проект «Север» исключительно для постройки офисного здания проекта, решил взять инициативу в свои руки.

– Вот тут сказали: небоскреб, – его сухой неприятный голос разнесся над толпой, и толпа слегка съежилась: – Я приготовил несколько документов, доказывающих лживость этого заявления. По существующим стандартам здание до тридцати четырех этажей относится к категории высотных, или зданий с повышенной высотностью…

Кто‑то внизу засвистел, но Шахматова этим не проймешь.

– Второе! Нормы озеленения в центре города…

Принц отвернулся к перилам, где облокотившись, стоял мрачный генерал – майор Хромов. Видно было, что тот отошел покурить, но курить бросил десять лет назад, поэтому просто стоит.

– Все это напрасно, Принц. Спасибо вам, что вывели этих пней дремучих на улицу. Но только не будет никакого диалога. Вы на их морды поглядите. Да и на тех, и на других. Им не надо диалога. Это как после серебряной свадьбы. Уж если речь о разводе, то букетами не помочь.

– Личный опыт? – сочувственно подмигнул Принц. Хромов глянул обалдело, потом внезапно расхохотался, не боясь журналистских фотокамер.

– Послушайте, Принц, вы очень проницательны, точь в точь мистер Холмс. Но по – моему пришло время и вам рассказать правду. Чего вы‑то ловите в этой ситуации?

– У меня целых три просьбы к вам, – просто сказал Принц, по привычке приглаживая волосы: – первая, сейчас мой друг Сергей Вихорь выйдет из особняка никем не замеченным, сядет в один из этих автобусов, и поедет… правильно ли я вас понял, что террорист, скорее всего, прячется в одном из людных мест?

– Точно так. Информаторов недостаточно, но то, что они говорят, говорят наверняка. Камикадзе совершенно автономен и действует по временному расписанию. До взрыва осталось меньше трех часов. Но есть и дополнительная инструкция. При непреодолимой угрозе обнаружения взрыв совершается незамедлительно. Поэтому в течение всего дня исполнитель находится в гуще людей. Подонки рассчитали точно, даже при полном провале газеты напишут, что кровавый теракт грянул двадцать седьмого. А уж кому это выгодно…

– Это мы выясним позже. Моему другу Сергею Вихорю требуется доступ к системе видеонаблюдения.

Хромов только усмехнулся.

– Ваш друг способен узнать террориста в миллионной толпе? Да десятки наших людей…

– Генерал! – впервые за сегодня в голосе Принца проснулись металлические нотки: – я не спрашиваю ваше мнение по поводу высказанного мной плана. Я спрашиваю, есть ли в вашем распоряжении такая система? Вот и отлично, тогда выполняйте.

Принц повернулся туда, где сотни объективов как раз запечатлели Валерия Бондаря, который взял‑таки громкоговоритель в руки, но успел сказать только:

– Во всех столицах есть небоскребы. Даже в Лондоне и Париже, я сам видел. А в этом городе…

Все та же молодая женщина с волосами цвета осени поднялась из толпы очень далеко, у здания банка. Ее подсадили, она взобралась на широкий базальтовый цоколь, облокотилась о колонну, и, взяв из чьих‑то рук точно такой же мегафон, сказала словно бы прямо в лицо руководителю национального проекта:

– Это не «этот» город. Это наш город. Может, вы любите Лондон и Париж. А мы любим Петербург.

Толпа качнулась, зашумела:

– Это Анжела… Это она…

Кто в Петербурге, кто по всей Руси великой не знает Анжелу, а вернее Катюшу Щукину? Ей было десять лет, когда она сыграла в многосерийном телефильме «Девочка с другой планеты». Тысячи восторженных писем, приглашения на съемки, элитная школа. Мало кто сомневался, что девочка вырастет в кинозвезду. Но вот Анжела закончила школу… Катя Щукина не стала актрисой! Прозаическая, но зато полная практической пользы профессия юриста оказалась для девочки – мечты интереснее ковровых дорожек Канн и автографов на обложках журналов. Нешумная свадьба, уютный дом, двое детей…

Анжелу забыли до поры до времени. А пора настала неожиданно, когда в сквере на перекрестке началось строительство тридцатидвухэтажного офиса Северного национального проекта.

Наверное, Екатерина Щукина все же могла бы стать великой актрисой. Так подумал каждый, когда под весенним холодным солнцем Петербурга над запруженным людьми перекрестка разнеслось знакомое:

Строки, когда‑то бравшие за сердце, а потом ставшие банальной, избитой фразой, звучали сейчас как‑то особенно, без пафоса, и правдиво, как будто говорили больше, чем можно сказать в долгом, хорошо отрепетированном выступлении про недопустимость нарушения высотного регламента, или повышенную этажность во всех современных столицах:

– Здесь был кинотеатр… – говорила Анжела, девочка с другой планеты, – я сюда бегала кино смотреть, мечтала, что когда‑нибудь сама себя на экране увижу. Кино больше нет. А еще был сквер, я здесь впервые поцеловалась…

Случилось неожиданное. К голосу Катюши Щукиной прибавился негромкий, мужской голос. Люди зачарованно слушали, только смутно понимая, что слова доносятся оттуда, откуда их никто не ждал, с крыльца под государственным флагом:

– Принц? – растерянно спросила женщина с волосами цвета осени, опуская мегафон.

– Еще раз привет, Катюша, – сказал Принц, спрыгивая с крыльца, и пошел через толпу, которая, казалось бы, куда уж плотно стояла, а все‑таки расступилась перед ним. Принц словно бы не замечал этого, негромко говорил в милицейский мегафон:

– Джентльмены, мы с одноклассницей давно не виделись. Вы извините великодушно, что мы немного погуляем по окрестностям. Вы тут побеседуйте пока без нас, хорошо?

– Тамарка убьет! – прошептал В. Т. Бондарь, обращаясь к бесстрастному адмиралу.

Адмирал стоял рядом и молча смотрел на людское море, на ровную линию расступившихся людей, подобно лунной дорожке. Смотрел, словно капитан «Титаника», увидавший айсберг по траверсу, но считающий, что танцы на палубе должны продолжаться во что бы то не стало.

Валерка заозирался и от сердца его немного отлегло. Он понял, что многоюродная сестра, предчувствуя неизбежное, осталась там, наверху, в особнячке. Сидит нога на ногу и телефоном играется. Тамарка убьет, но чуть позже.

Принц дошел до базальтового парапета и, протянув руку, помог однокласснице спуститься на мостовую. Передал рупор одной из стоявших в оцеплении милиционерш. И сказал уже просто, без усиления:

Та всхлипнула и, глядя вслед уходящей паре, послушно договорила дрогнувшим голосом:

* * *

Генерал – майор Хромов спустился по гулким ступенькам и предъявил пропуск на два лица в раскрытом виде. Молодой паренек в форме флотского мичмана внимательно и придирчиво, задрав голову, осмотрел Сергея Вихоря, потом молча козырнул.

Узкие двери лифта раздвинулись бесшумно, стенки в кабине были металлические и отполированые до зеркальности.

Генерал – майору за пятьдесят, но этот старый служака еще многим молодым сто очков вперед даст. Не быть мне генералом, подумал Вихорь. Я его в два раза моложе, на полторы головы выше, мне не грозит развод после серебряной свадьбы. Но все же я в отставке, а он нет.

– Лифт едет вниз, – сказал генерал – майор Хромов. – Весь центр нам моряки собрали и подарили, когда пару батарей стратегической артиллерии на Балтике упразднили по последнему договору. У них системы связи на высочайшем уровне, не нам, крысам портовым, чета. Видели в особняке фигуру в черном? Адмирал Дзюба, высочайшего образования и ума человек. Жаль, что неразговорчив.

– Питеру без моря не жизнь, – согласился Вихорь.

Ему еще дважды пришлось предъявить документы в длинном коридоре и у входа в сводчатый зал, где в секциях стены светились, или тускло отражали свет энергосберегающих ламп слепые глаза экранов. За столом никого не было, но валялись наушники, воткнутые в гнездо на панели под экранами.

– Разгильдяйство, – скорее удивился, чем возмутился Хромов. – Хорошо, что Дзюба не увидит.

Высокий милицейский чин подошел к секции, провел магнитной картой через узкую щель и, удовлетворенно кивнув, вдавил пару оранжевых, тугих кнопок под экранами.

– Итак, здесь весь город, куда дотянулись наши электронные глаза. Понятно, что каждый закоулок и каждый притон под наблюдение не возьмешь. Но, все же, теперь мало кому удастся незамеченным взять банк, или скинуть оружие после перестрелки в центре города. Какая точка вас интересует?

– Никакая, – спокойно сказал Вихорь. Деловито и внимательно он оглядывал диковинные оранжевые кнопки, выглядящие также допотопно надежными, как и пульт управления подводной лодкой. Что ж, водили мы и подводные лодки разберемся, подумал Сергей, – вот это что за кнопица? – спросил он, указывая на одну, где рельефно выдавлена была необычная пиктограмма: единичка поверх катушки, на которые мотают кинопленку… – цифровая запись?

– Верно, – растерявшись от того, как просто бывает разгадать военно – морскую тайнопись, подтвердил Хромов: – понятное дело, вести ее по всему городу невозможно. Но если кто воспользовался отсюда выходом на ту или иную камеру, изображение записывается…

– Включите воспроизведение на сегодня.

Черно – белая картинка вспыхнула сразу на нескольких экранах, но Вихоря заинтересовал лишь один из них. Перрон метро. Девушка в плаще читает газету. Подняла руку, опустила. Поезд еще не подошел. Ярко блестят две линии рельсов, убегая к маленькому, очень далекому темному кружку тоннеля.

– Отмотайте обратно.

Все больше недоумевая, генерал – майор стал крутить запись назад. Замелькал людской поток, который пятился по улицам, весело размахивая знаменами и обличительными транспарантами. Потом снова метро. Косоглазый милиционер проверяет документы у все той же девушки.

– Беременная, – заметил Хромов, и в лице его уже не было непонимания. А только злость.

– Паспорт, кажется, польский? – уточнил Вихорь, поставив воспроизведение на паузу и инстинктивно выгибая шею, словно хотел подсмотреть за угол экрана.

– Плевать, какой паспорт! – рявкнул Хромов: – Она беременная. И она на вот такенных каблуках! Мичман! Кто пользовался узлом спецсвязи с утра?

* * *

Тюремная камера напоминала сортир на каком‑нибудь заштатном полустанке – крашеные стены, кафельный пол и высоко в потолке окошко, чтобы подростки не подглядывали.

Гедгаудас Зиедонис сидел на нарах, скрестив ноги по – турецки, и смотрел на Принца и Екатерину Щукину глазами не столько злыми, сколько невидящими.

– Я буду говорить в присутствии адвоката.

– Я – адвокат, – сказала Щукина.

Зиедонис посмотрел на нее прозрачными водянистыми глазами и сказал с отчетливостью, выдающей желание казаться иностранцем.

– Я буду говорить лишь с адвокатом, понимающим латышский язык. Я имею на это право.

– Ты не убивал Прибалта, – сказал Принц: —. А мне нужно знать, кто его убил.

– Я, – едва слышно сказал Зиедонис. На виске у него дергалась светло – голубая жилка. Зубы торчали лопаточками, как у хомяка.

Когда‑то он был чемпионом Европы на юношеских соревнованиях по картингу. Потом армия. Потом водитель у Робертаса Юшкаускаса, особо ценимый за навыки скоростной езды по проселкам и городским дворам. Принц уже успел просмотреть уголовное дело, сейчас этот пухлый том листала Катя Щукина.

– Ты любишь риск, но не выносишь вида крови, – продолжал уверено Принц: – ты единственный из приближенных к Робертасу не носил оружия. Поэтому именно тебя выбрали, чтобы рассказать, как ты, сломя голову, бежал через засыпанный снегом двор. Прибалт палил по тебе из пистолета, но ты его все‑таки настиг и воткнул бутылочное горлышко жертве в подбородок. Но ты крови боишься, вот незадача‑то.

Латыш молча кивнул. И тогда заговорила Екатерина Щукина. Ее голос сейчас меньше всего подходил для чтения лирических стихов. Зато он мог бы звучать с любой судебной трибуны.

– Налицо типичный случай самооговора. Известны разные типы преступников, берущих на себя заведомо непомерную вину, от умалишенных, до склонных к самоубийству. Данный случай совершенно ясен. Подзащитный надеется. Надеется на что‑то, обещанное ему. Подзащитный рассчитывает выйти на свободу как можно скорее. Подзащитный влюблен.

Гедгаудас Зиедонис резко поднял голову, и Принц, воспользовавшись этим, сунул ему под нос открытый ноутбук. Там в окошке электронной почты виднелась фотография, вернее, кадр, сделанный камерой наблюдения где‑то в метро.

– Красивая девушка, Гедас? – Принц задал вопрос напрямик и сам же на него ответил. – Мне кажется, что очень. И еще мне, Гедас, ужасно жаль, что сейчас она едет по эскалатору в питерском метро, а на животе у нее бомба, начиненная шрапнелью из рубленных гвоздей. Но девушку можно понять, Гедас. Ведь ее жениха Гедгаудаса Зиедониса пытали в застенках Санкт – Петербургского ФСБ! Ведь он покончил с собой, оставив предсмертную записку! Ведь эту записку опубликовали три дня назад все газеты Евросоюза! А польский паспорт на чужую фамилию и билеты до Петербурга на двадцать седьмое число были куплены для твоей невесты заранее, Гедас!

– Он говорил… – голубая жилка на виске бывшего гонщика больше не пульсировала, он сжал зубы, и, оскалившись, прорычал: – он говорил мне, что так проще будет добиться освобождения… Через официальные каналы и консульство. Он говорил, что Прибалта грохнули его люди, потому что из фонда ветеранов организация давно превратилась в мафию. А на мне ничего нет, я могу дать показания, и ехать…

– Кто? Кто это тебе говорил?

– Небольшого роста. Я не знаю его по имени. Он пару раз заезжал за Прибалтом. На своей машине. Рыжий. Очень некрасивый. Слушайте, вашей девушке плохо…

Принц резко обернулся. Катя Щукина стояла у покрашенной масляной краской стены и слабо улыбалась.

– Чтобы организовать кровавый теракт, – задумчиво проговорил Принц, мало найти камикадзе и прицепить на нее пояс шахида. Нужно еще, чтобы была толпа. Большая толпа. Катюша, я глубоко уважают поэзию Бродского, но ты, кажется, встречалась с тем, кто приходил в эту камеру, а позже на узел спецсвязи?

– Поляков… журналист Поляков, русская служба Би – Би – Си, – сказала адвокат Катя Щукина: – он говорил, что представляет фонд поддержки демократии. Он говорил…

– Я знаю, что он говорил, – резко перебил ее Принц: – потому что здесь он говорил, что он офицер ФСБ Поляков. Меня интересует, что он делал? Деньги на марш протеста от него? Сколько?

– Ну ты же видел этот марш, – слабо махнула рукой Катя.

* * *

Девушка в плаще посмотрела на часы и улыбнулась сама себе. Она знала, что ее видит камера наблюдения под козырьком одного из банков. Но знала она и то, что сейчас в этой камере нет божьего, всевидящего глаза. Просто холодное стекло.

Она почти пришла и потому замедлила шаги, ведь до назначенного срока оставалось несколько минут. Тогда она стала смотреть на солнце. Это вредно, она знает. Но сейчас оно не грело, только слепило, озаряя две сходящиеся под прямым углом улицы, особняк напротив огороженного сквера и толпу людей.

– Мнение горожан было учтено, – говорил Карен Назарович Шахматов своим малоубедительным голосом: – инициативная группа жителей ближайших домов выразила полное одобрение…

– Знаем мы это одобрение! – кричала из людской гущи расхрабрившаяся девчонка: – небоскребу нет! Зеленому городу – да!

– Простите, но у меня в руках документ. Председатель инициативной группы, ветеран ракетных войск Поляков…

Девушка в плаще не слушала дальше. Она не очень хорошо понимает на слух русскую речь. Но не настолько, чтобы не разобрать слов «Предъявите документы, девушка».

От разговоров следует уклоняться, пояснял рыжий русский. Потому что можно случайно сжать зубы. Когда молчишь, металлический вкус постоянно напоминает – справа и слева на коренных зубах у нее накладные коронки. Неудобные, жевать ими нельзя, да и не нужно. Их надо сжать покрепче и замкнуть цепь, которая пошлет радиосигнал в тяжелый сверток, закрепленный на животе.

– Слушай, Принц! Я уже здесь! Ну, куда идти, тут народу полно?.. Я на углу, этой, как ее… – рослый парень с простоватым лицом растерянно озирался, как типичный провинциал, обманутый кажущейся прямоугольностью Питерской застройки. Вид у него был такой беспомощный, что девушке очень захотелось помочь советом. Это был бы неплохой поступок перед отправкой на небо, или куда там ее отправят через пару минут. Как жаль, что она не знает здешней географии: – Принц, повторяю, я здесь, на углу…

– Понял тебя, Сергей! – сказал Принц. Он стоял, затерявшись в людском многолюдье, и внимательно смотрел, как по залитой солнцем улице идет латышская террористка – камикадзе, а следом за ней, метрах в трех Сергей Вихорь. Зона фугасного действия пояса шахида… Зона разлета осколков… – теперь ты меня понимай. Первым к ней подойдет Гедас! Повторяю, первым Гедас!

– Она меня сразу увидит, – сказал Гедгаудас Зиедонис. Он здорово обалдел, оказавшись среди нескольких тысяч людей после месяца вынужденного одиночества.

– У нее солнце на глазах. Увидит не сразу. Но как только ты понял, что увидела, стой. Стой, где встал. И не надо к ней бросаться с объятиями. Не надо кричать «милая – хорошая»! Просто стой! Надо повторять?

– Не надо, Принц, – сказал латыш и, выбравшись из толпы, пошел навстречу девушке в плаще.

Той осталось пройти шагов тридцать, чтобы оказаться в самой гуще людей. Разных людей. Старушек с Лениным, школьников в медицинских масках, смачно плюющих под ноги хулиганов и очкастых плохо выбритых интеллигентов. Разных.

– Ну а теперь, дайте мегафон, девушка. Я говорю, девушка, дайте мегафон, пожалуйста… Вы потом меня обо всем спросите, а сейчас… спасибо девушка. Катюша, милая, у нас остается семьдесят секунд. Через сорок секунд начинай говорить. Десять у тебя на то, чтобы заткнуть этого придурка на крыльце. И еще двадцать на стихи Бродского.

Навстречу девушке в плаще вышел человек. Вышел и остановился. Она посмотрела на него с опаской и недоверием. Потом улыбнулась. Очень печально улыбнулась, словно благодарила питерское солнце за то, что оно так здорово ее обманывает за семьдесят секунд до назначенного срока.

– Гедас? – это было первое слово, сказанное ею за сегодня. Не ускоряя и не замедляя шага, она подошла к бледному, всклокоченному парню с водянистыми глазами и зубами, как у хомяка. Приоткрыв от удивленья рот, обвила его шею руками.

– Да, это я, – сказал он и поцеловал ее в губы.

И в тот же момент, здоровенный парень рядом быстро шагнул к молодым людям. Девушка попыталась отстраниться, но Гедас Зиедонис держал ее в объятиях крепко и целовал. Целовал так, как никогда раньше. Она только застонала, когда почувствовала, как крепкие руки обшаривают ее под плащом, потом сильным рывком пытаются стащить свитер. А потом она увидела нож.

Этот русский мордоворт замахнулся огромным ножом, и это было словно в бреду, потому что Гедас, ничего этого не замечая, вцепился пальцами ей в затылок и, казалось, обезумел от любви. Что, вообще‑то, не свойственно хладнокровным прибалтийским парням. И все остальные тоже не заметили, как нож входит под ее плащ. Потому что женский голос, очень громкий, в котором слышалась какая‑то искорка, какая‑то неземная любовь ко всем живущим на земле, проговорил на всю улицу:

– Послушайте… Слишком часто мы обманываем друг друга, слишком часто помним о том, кто нас обманул. Но сейчас, я надеюсь, вы послушаете меня. Слово это можно по разному понять. Послушать. Послушаться. Я очень прошу вас всех, кто слышит меня, сделать то, что я сейчас вам скажу…

Девятнадцать. Восемнадцать. Семнадцать…

Сергей Вихорь вспорол ножом эластичную ткань на талии девушки, и с хрустом, раздирая в клочья, сорвал с нее пояс, начиненный взрывчаткой. Килограмм девять, прикинул он на ходу. Два кило на взрывчатку, и еще семь на всякие гайки – железки. Неслабый из меня сейчас получится дуршлаг.

Двенадцать, одиннадцать, десять…

– Посмотрите вокруг себя. Посмотрите под ноги. А теперь быстро сядьте на асфальт. Не бегите. Не ложитесь. Просто сядьте, места для всех хватит!

В. Т. Бондарь, Карен Шахматов и другие вожди Северного национального проекта наблюдали с крыльца небывалое зрелище, невиданное со времен Иоанна Грозного, или кто у нас там был последним жестоким деспотом, кому целыми площадями народ челом бил? Людское море разом ушло вниз. Кое – где возникли недоразумения, кто‑то грузно опустился кому‑то на коленную чашечку, кто‑то потребовал себе асфальта побольше. Но в целом это невиданное физическое упражнение митинг небоскребоненавистников выполнил на оценку «хорошо».

Даже охранники и шоферы у пафосных автомобилей на время отложили спор, почему вчера Аршавин не забил. Только на самой перефирии людского моря, рядом с так и не добравшимся до стройки цементовозом, по инерции спорили за право оплатить доставку груза два менеджера: «Роснефти» и «ТНК – ВР».

– А теперь лягте!

– Такой вот флэш – моб, – сказал Принц и лег сам, пристраивая голову на колени Катюши Щукиной, известной также, как Анжела, девочка с другой планеты.

Пять. Четыре. Три…

Сергей Вихорь добежал до синего жестяного забора, которым был обнесен злополучный сквер. Забросил груз за забор. Обернулся и, увидев в косых лучах бьющего по глазам солнца парочку не успевших упасть, потому что, видите ли, нацеловаться все не могут, заорал отчаянно и зло:

– Лежать! Это теракт! – и сам повалился ничком возле забора, прикрыв голову руками.

Два. Один. Ноль.

* * *

– Откуда ты знал?

Ответить оказалось нелегко. Выли сирены скорой помощи, вызванной заблаговременно. Люди медленно поднимались с асфальта и переводили взгляд с лежащего на земле забора, похожего на продырявленное тысячей метеоритов небо, на сквер, где все еще планировали с деревьев посеченные картечью листья и ветки. Многие не спешили встать, машинально ощупывая руками тех, на ком волею судьбы примостили голову. Многие были удивлены соседством.

Но возле эпицентра взрыва уже стояли двое. Частично оглохший Вихорь только мотал головой. Зато генерал – майор Хромов, прочно расставив ноги на взрытом асфальте, говорил в мегафон голосом, помолодевшим лет на девяносто:

– Не надо паники. Не надо никуда бежать. Встаньте и оглядитесь. Взрыв уже произошел. Легко пострадавших восемь, из них пятеро – сотрудники милиции.

В. Т. Бондарь пальцем погладил выбоину в вывеске «СНП-6», оставленную увесистой гайкой, когда он с интересом смотрел в сторону взрыва. Потом попытался что‑то сказать, обращаясь к Принцу, но тот его даже не заметил. Принц легонько приобнимал за плечо женщину с прической цвета осени, а та у него что‑то спрашивала. А далее по улице снова целовалась какая‑то нелепая парочка, похожая на двух хомяков, спасшихся от мышеловки.

– Подожди секунду, Катюша, – сказал Принц, потому что генерал Хромов протянул ему рупор: – прошу прощения, джентльмены и леди. Я очень благодарен вам за мужество и выдержку. А теперь, чтобы немного вознаградить за это, сообщу приятную новость. Я, конечно, человек сторонний, но невольно слышал о причине сегодняшней дискуссии. И рад заявить, что правление национального проекта “Север” единодушно решило, штаб проекта следует разместить непосредственно на Севере! Есть много прекрасных городов, достойных того, чтобы стать родиной и мозговым центром этого славного начинания. Магадан, Норильск, Окладинск… И проводить собрания, подобные сегодняшнему, вам уже не придется.

В. Т. Бондарь махнул дрожащей рукой и, ни слова не сказав, скрылся в особняке.

– Ну вот… – Екатерина Щукина, мать двоих детей, счастливая в браке, преуспевающий адвокат, посмотрела на Принца и задала все тот же вопрос: – Откуда ты знал…

– Я не знал. Но Валера Бондарь – редкая размазня и вряд ли свяжет пару слов после того, как чуть не был убит дюймовой гайкой. И остальные не станут со мной связываться. Не захотят противоречить сыну Отца и племяннику Папы. Вдвоем с Валеркой мы, пожалуй, отстоим этот перекресток.

– Это здорово, – усмехнулась Катюша. – Но я не про то. Откуда ты знал, что она не взорвет бомбу?

Принц улыбнулся чуть грустно и кивком головы указал на сквер, посреди которого красовалась теперь воронка глубиной около метра.

– А я думал ты помнишь, Катюша. Когда целуются по – настоящему, зубов не сжимают.

Глава 8
Printz@mail.ru. Снежный покров более метра

– Короче говоря, джентльмены, – сказал Принц за утренним чаем, – короче говоря, у них там важные выборы в Окладинске, и ты, как национальная интернет – персона недели, Вихорь, будешь держаться за ручку с кандидатом от сырьевиков. Не спорь, не обязательно от сырьевиков, но Валере так приятнее.

Действительно, накануне в «Ютубе» оказалось приблизительно сто восемьдесят разного качества роликов на тему «Сережа Вихорь героически бежит с поясом шахида, и героически орет «Лежать, ур – роды!». А ночью позвонил Отец. Он сказал, что такое надо отметить. Что применительно к занятости и общественному положению Отца следовало понимать, как возможность награждения вторым по счету правительственным орденом.

Короче, Вихорь притащился в аэропорт, как привык налегке, с сумкой, где лежали сканворд, авторучка, и парочка теннисных мячиков. Потому что ни одному смертному еще не запретили пронос в самолет теннисных мячиков, а в руках профессионала и это – страшное оружие. Но уже на парковке его встретили какие‑то до приторности вежливые молодые шакалы в небесно – голубых галстуках. Один все время порывался помочь подполковнику ГРУ тащить его сканворды, другой, видимо старшой, все время бормотал что‑то сам себе, поправляя прицепленную на ухо гарнитуру, мигающую синей лампочкой.

– Вас ждут…

На третьем ярусе все было в ротанге. И Принц уже был здесь, и тоже сидел в ротанге с тем неловким видом, который всегда бывает у провожающих. Тамара примостилась рядом, но на Принца не глядела. Она успела посмотреть новости и по ТиВи и в Ютубе, и ей очень не понравилось хоровое чтение стихов в мегафоны.

Безвкусно и пошло, и вообще ей этот автор не близок. Когда же выяснилось, что Принц еще вдобавок на Север и не летит, отвернулась окончательно. Ведь она, Тамара, уже включила это увлекательное приключение в свою многотрудную жизнь на ближайшую неделю. Она могла бы не лететь, никто бы слова не сказал, но – они‑то Тамару знают – не откажется теперь из принципа.

– Сережа, я спрашиваю, это у него ром в фужере?

– Отсюда не слышно, – сказал Вихорь, принюхавшись: – а спрашивать у моряка про ром невежливо.

– А меня ты ромом угостишь?

– Здесь вип – зал, здесь бесплатно, – сказал Вихорь, вглядываясь в попутчиков и соратников на ближайшую неделю.

Самым близким и родным казался Василь Аксеныч. Но он как раз отошел куда‑то за сигаретами отечественного производства, к которым привык с послевоенного детства, и которых здесь, в вип – зоне, как на грех не подавали.

Называть близким и родным Валерку не хотелось. После вчерашнего неспокойного дня на его лице явственно читалось, что пошел он, этот НПС-6, к чертовой бабушке. И хотя Тамара чмокнула седьмую воду на киселе в щеку и произнесла – «с назначением тебя, братик», Бондарь все равно сидел и злобно игрался телефоном.

Наиболее живым казался Оюшминальд Федорович Бутов, единственный во всей их кодле, кто до сих пор провел за полярным кругом больше одного отпуска. А именно пять годичных зимовок. Сначала рядовой метеоролог, а в конечном итоге лауреат, депутат, начальник зимовки и проч. и проч. Лотта Карловна кого попало Отцу не посоветует.

– Все это бессмысленно, – сказал полярник, поглаживая бороду с проседью: – освоение, внедрение… мы планету гробим и не думаем. Мы потепление остановить не можем. Мы зарастание воды хлореллой остановить не в состоянии, потому что идет потепление, и хлорелле от этого хорошо. Видали погоду… Да ладно, что нелетная… Вы видели, что в Москве творится? Вы думаете, потепление, это клубника круглый год и попугаи вместо воробьев?

– Нет, не думаю, – осторожно возразил Вихорь, наливая себе минералочки.

– Эта тундра растает через десять лет, а то и раньше. И все ваши наукограды уйдут в болото, а вышки нефтяные рухнут. Подвижка песка на дне, и они падают. А придется там жить, придется, потому что средняя полоса будет стоять сухая, и тут будут пыльные бури и пожары от каждой спички. Помянете мое слово, молодой человек.

По наведенным справкам Оюшминальд Федорович был похож на Василь Аксеныча тем, что всем предметам разговора на свете предпочитал один – про глобальное потепление. Отличие заключается в том, что Василь Аксеныч только приблизительно представлял, как выглядит его любимая нефть, а Бутов на потеплении собаку съел. Его и утвердили, чтобы он не съел вместе с собакой и сам проект. Чтобы не мешал.

– Вот мы будем в Окладинске, я вам тамошний электродный завод покажу. По документам он электродный, весь город знает, что – тс! – продукция номерная. Тяжелая вода в том числе. Так вот у него одного выхлоп в атмосферу, как у небольшого города… А стоки? Почему‑то никто не говорит о стоках. А вы спрашиваете, почему Россия не подписала Лондонский протокол?

– Даже не заикался, – заверил Вихорь.

– Вы, простите, Ленечку не видели? – спросила Тамара. Она уже не только налила себе ромчику с колой, но и выпила. Ведь непруха, ведь вот она, Тамара, едет, а как раз любимый‑то остался здесь, в Питере. Будто бы вести какое‑то расследование. А на самом деле подбивать клинья к бывшей однокласснице, рыжей дуре с мужем и детьми.

– Бегал тут где‑то, – сказал профессор метеорологии Бутов и мгновенно потеплел лицом. По досье он души не чаял в младшей своей внучке и переносил эту приязнь на всех детей от года до семнадцати включительно. Но тут же тревога вернулась на его лицо: – Кстати, вы слыхали о том, что в Окладинске плохая криминогенная обстановка? Вы в глобальной сети наверняка более сведущи… Внучка собственными глазами читала, что там, в этом Окладинске…

Ленечка стоял совсем невдалеке. Забрался на отключенный эскалатор, самую верхотуру, и видел отсюда все. И компанию на ротанговых креслах, где Тамара опять наливает себе новый стаканчик. И ярусом ниже чуть ли не роту поджарых охранников в черных приблизительно одинаковых костюмах: «черный», «я говорю, черный», «другой черный» и оттенка «да другой черный, епта». А рядом такая же армия менеджеров по закупкам, менеджеров среднего звена, офис – менеджеров… И все с чемоданами, и все возбужденно вслух подсчитывают командировочные, подьемные, премии… «Ну, сам посчитай, оклад составляет тридцать три расчетные еденицы в месяц. С первых дней пребывания в кресле присваивается классный чин действительного государственного советника третьего класса, что составляет дополнительно четырнадцать рассчетных едениц. Кроме этого, при работе сроком до трех лет выплачивается доплата за выслугу лет – три раза в год, ежемесячные доплаты за особые условия работы – до двухсот процентов от оклада (шесть в год), доплаты за сведения, составляющие государственную тайну (два с половиной оклада в год), ежемесячные поощрения (шесть окладов в год), премии за выполнение особо важных и сложных заданий (оклад в год), выплаты за отпуск и материальная помощь (три оклада в год). Умножаем это на северную надбавку… Мама, как мне прет!»

И летное поле, дальше всех, до самого «терминала дэ». И маленькие унылые фигурки уже совсем далеко внизу, на первом этаже аэропорта. Фигурки сидели на чемоданах, или везли те на колесиках.

– Это символично, – сказал негромкий голос рядом.

Ленечка не вздрогнул, продолжал смотреть вниз, положив подбородок на шершавый резиновый поручень эскалатора:

– Привет, дядя Князь. Чего символично?

– Был такой английский писатель, Оруэлл, – пояснил Князь: – он утверждал, что схема человеческого общества проста. Всегда есть две силы. Правительство, и оппозиция. Партия и диссиденты. Или вот, как сегодня – инновационники и сырьевики. Одни завинчивают гайки. Другие мечтают их развинтить, чтобы потом, вдохнув воздуха свободы, самим взяться за гаечные ключи. В ожидании этого они роскошествуют, сидят в мягких креслах, пьют ром с колой, и рассказывают друг другу анекдоты.

Князь широким красивым жестом рекомендовал поглядеть на вип – зону аэропорта, а потом вниз, на первый этаж.

– А есть народ. Пролетарии, как называл их Оруэлл. Они внизу. Они не претендуют. Они не будут у власти никогда.

– А мы? – с интересом спросил мальчик, стоящий рядом с мужчиной, на колоссальной высоте под куполом из полупрозрачного листового стекла кофейного цвета, придающего вечернему небу ультрамариновую темноту.

– А мы над схваткой, Леонид. Мы выше всех. Большинство людей там внизу знают, что вход в вип – зону закрыт, и думает, что это предел возможного. Они даже не представляют, что есть эскалатор еще наверх. Правда, он не работает. Придется, Ленечка, залезть самому.

– Дядя Князь, а почему вы тут не такой, как там?

Мужчина задумался. Потом сказал тихо:

– Я всюду одинаковый и ты тоже. Просто тут и там я кажусь разным. Надо уметь казаться.

– Ленька, ты паршивец! – меланхолично сказала Тамара, когда мальчик вернулся к столу и, залезши с ногами в плетеное кресло, свернулся в нем, как котенок: – вот улетит родная тетка на Север, а ты ей и рукой не помашешь. Слушайся дядю Принца, он тебя развлекать будет, пока я на Севере.

– Принц, а поехали с нами? – взмолился В. Т. Бондарь. Он видимо проиграл все игры на своем телефоне с разгромным счетом, и, судя по всему, счел это дурным предзнаменованием в делах житейских: – Леньку возьмем, Тамаре деться некуда будет. Просто пикник, одна семья…

– Не могу, – развел руками Принц: – дело Прибалта не раскрыто. И еще мне нужно найти одного одноклассника, так что покинуть Питер надолго я сейчас не в состоянии. С вами летит Вихорь…

– Но нужны твои мозги… Извини, Сережа, я не то имел в виду…

– Да что уж я… Да куда уж мне… – привычно отозвался Сережа.

Небольшой, красивого бежевого цвета самолет подкатил почти к посадочному терминалу и остановился, поджидая трап. Несколько рядовых пассажиров, ожидающих летной погоды, поднялись с чемоданов и пошли полюбоваться редкой птицей. Всегда находится пара таких вот любопытных, кто хотел бы знать, кто летает на красных, синих, черных с зазубренной полосой по борту самолетах и на всяких прочих летательных аппаратах, лишенных привычной белой окраски. Возможно, кто‑то из зевак слышал термин «борт ноль» или «борт одиннадцать», но сопоставить эти факты не у каждого хватает логики.

– Не забывай мне писать! – строго велел Принц Вихорю. – желательно по два раза в день, утром и вечером. Хотя бы, что жив – здоров. На запрос направленный Хроминым, Титов тоже не ответил. Я волнуюсь. Это не в моем стиле, но я все больше волнуюсь. Я бы полетел сам, но здесь дело Прибалта, здесь мой неотвеченный звонок. И, главное, все очень загадочно с Рыжим.

– Да найдется твой Лаврентий, – в оленьей дохе Вихорь казался еще благодушнее обычного, – наш Лаврентий, то есть. Он и в классе на записки не отвечал. Не передавал даже.

Откуда‑то нарисовался Василь Аксеныч, как ни в чем не бывало, уселся рядом, взял недопитый фужер и понюхал. То ли давно уже стоял рядом, то ли только что прибежал, так и не найдя папиросный ларек.

– Пропала моя «Майя Плисецкая», – горестным и не вполне трезвым голосом объявил бывший Министр и на всякий случай потрепал по голове Ленчику, смотрящему на него с брезгливым интересом натуралиста: – а ведь какая посудина была… водоизмещение двести, по тоннажу и того больше выйдет, корпус до ватерлинии полгода как крашен. А трюмы! Эх, трюмы, будь они неладны…

Самолет, понятное дело, покорно ждал, пока випы усядутся поудобнее, потому что график графиком, но все рейсы можно задержать, перенести и отменить, кроме нулевого и одиннадцатого. Для этих погода, как правило, летная. Только Оюшминальд Федорович проворчал, застегивая ремень поверх своей бороды:

– Вы думаете, это нормально, что в Окладинске летная? Вы этому рады, молодые люди? В это время года там должны быть снежные заносы и верховая метель. Но вы рады, и не чувствуете, что планета закипает, как чайник…

* * *

От: Vihor@list.nbk.ru

Для: Printz@mail.ru

Тема: Здесь сильно штормит.

Почтенье, Принц.

Город Окладинск – вовсе не маленькая деревушка, как почему‑то представлялось. Расположенный на излучине реки, впадающей в холодное море, выглядит он довольно живописно. Но летом. Сейчас здесь слишком много снега и предвыборных плакатов. Первый «Голосуйте за Гайворонова» встречает на въезде в город. Человек с лицом одесского биндюжника и улыбкой, где только фиксов золотых не хватает.

Других плакатов ты не найдешь, как не ищи, а Эм Гайворонов лыбится с каждого биллборда, которые здесь или качаются под ветром, или проворачиваются на столбе с душераздирающим скрипом. И кажется, что это души всех замученных зеков, на костях которых воздвигся сей город – сад, взывают об отмщении.

Но политического единодушия нет, это я понял, доехав на шатком, присланном специально для нас автобусе до местного пятизвездочного, который заслужил это звание только обилием коньяку в буфете. По пути я насчитал восемь предвыборных агиток, залитых краской, или исписанных непристойностями. Когда я прямо спросил у водилы (амбал с раскосыми глазами, настоящий Чингачгук), за что местные жители не любят будущего мэра Гайворонова, тот не ответил, но повез меня, кажется побыстрее и поменьше камней с выбоинами пускал под колеса. А когда мы высадились, и специально обученные люди потащили Тамарины чемоданы к подъезду, над которым особенно жалко выглядит еврокозырек на столбиках, водила удостоил меня беседы, вернее окликнул из кабины через окно, в которое всю дорогу покуривал.

– Э! Товарищ Кравченко велел вам передать, добро пожаловать в наш тихий Окладинск!

Похоже, начальник гормилиции Кравченко здесь и правда фигура. Интуиция тебя, как всегда не подводит.

Трурли ёр.

Майор Вихрь.

От: Printz@mail.ru

Для: Vihor@list.nbk.ru

Тема: Re: Здесь сильно штормит.

How do you dо?

Воспитание детей увлекательно, особенно когда они спят. Это я понял, сыграв четыре партии в шахматы, и не выиграв ни одной. Брать ферзя противопоказано, противник смешивает фигуры, и добрых полчаса дуется и не разговаривает, бурча в углу “Тетя Тамара говорила, что ты сволочь”.

Обязательно пообщайся с начальником гормилиции Кравченко.

Sincerely your.

Для: Printz@mail.ru

Тема: Утро туманное, утро седое.

Почтенье, Принц.

Завод по производству электродов, вокруг коего после закрытия окрестных лагерей градообразуется Окладинск, напоминает дохлого ослика, как и всякое дымилово с четырьмя прямыми, цепляющими облака трубами, откуда ползет белый, тающий в воздухе, но даже на вид противный дым. Я наблюдал его с балкона гостиницы, где махал, за неимением в номере гантелей, двумя стульями на вертящихся ножках.

Остальные после многочасового перелета и попойки в аэропорту чуяли себя неважнецки. Василь Аксеныч и Тома, не сговариваясь, заказали себе в номер массажистку и за завтраком выглядели неприятно удивленными, тем, что поиски ее растерянной администрацией пятизвездочного отеля продолжаются. Космонавт морщился от головной боли, но в радостном возбуждении рвался посмотреть завод, который «наконец‑то начнет пользу Родине приносить». Валерка, к моему удивлению, дожевав лист салата, взял происходящее под контроль:

– Инспекция днем. До того неплохо бы представлять ситуацию в городе. Экология – геология, это ваше, Оюшминальд Федорович. А социалку бери ты, Сергей. Полномочия самые широкие.

Я? Честно говоря, я не был готов к широким полномочиям. Но про себя подумал, что и не такие задачи выполнял. В конце концов, мы с тобой, Принц, однажды добрых два дня заменяли верховную власть в одной южноамериканской стране, заперши дверь на единственную там телевышку. Я допил стакан свежевыжатого апельсинового соку, сильно напоминающего сок из пакета, и сказал, что начну с начальника городской милиции. Ему виднее социальная обстановка в городе.

– Про маньяков спросите, молодой человек, – попросил меня Оюшминальд, притиснув бородой к золоченому косяку ресторанной двери. И еще погрозил пальцем, чтоб я, видимо, не напутал ничего: – я внучку в город, полный серийных убийц, не повезу.

– Слушайте, а у вас шведское, что ли имя такое странное? – задал я вопрос, давно вертящийся на языке: – или испанское?

Старый полярник посмотрел на меня безнадежно, как на умственно отсталого пингвина, и отчетливо проговорил:

– Отто Юльевич Шмидт! На льдине!

ЗЫ: Отдельное зрелище – прибывший в город и растекающийся по улочкам московский низовой менеджмент НПС-6, очень – но напоминает рекламные ролики Бекмамбетова про Чингис – Хана…

Солдатик загремел ключами, не сразу угодив ими в скважину замка. Тут и правда было холодно, квадратный проем каменной стены вел прямиком в дворик, протоптанный от снега только по краю. Сквозь пару зарешеченных, без стекол окошек на другом, низком берегу реки виднелся, в морозном тумане город Окладинск. Заводские трубы торчали из переплетения улиц, как намазанные салом столбы, на которые предстоит взбираться местным смельчакам по случаю масленицы.

– Весной не подтапливает вас? – поинтересовался Вихорь, хотя на языке вертелся совсем другой вопрос.

– Бывает, – Кравченко, стянул с круглой головы серую ушанку и охотно кивнул – тот берег низкий, болотистый. А наверху скалы и ветрища наши, сам слышишь. Только монахи здесь и строились. При Советской власти затеяли было скалы равнять и новый район возводить на зависть городу Нью – Йорку. На бумаге осталось.

Они поднялись по истертым каменным ступеням. Солдатик – часовой, потопав валенками, отпер толстенную деревянную дверь, обитую по углам ржавым железом.

– Видно, что монахи, – проворчал Вихорь, сбивая снег с одежды и протискиваясь в дверь. – Чтоб не зажирались, чтоб пост блюли, а то в двери не пройдешь.

Комнатенка со сводчатым потолком оказалась жарко натоплена. Раскаленная докрасна спираль обогревателя потрескивала угрожающе, как котел атомного реактора, и стояла в опасной близости от серого ободранного сейфа, словно жаждала испытать его несгораемость.

– Не хоромы, – согласился Кравченко, – и не Канары. Зато побегов за все годы не случалось. А, рядовой?

Солдатик прижал рукавицу к шапке и вышел, не говоря ни слова.

Кравченко стащил перчатку с левой руки, и тут же обнаружилось, что двух пальцев на этой руке недостает. Природа наделила его кувшинным рылом и громовым голосом, а кулак его даже покалеченной руки не хотелось бы понюхать. И лишь в глубоко посаженных под седыми бровями колючих глазках светились недюжинные ум и воля.

– Ты спросишь, почему в тюрьме разговариваем?

– Не спрошу. – Вихорь не спешил разоблачаться. Он оперся о дощатый стол ладонями и, акцентируясь на личных местоимениях, проговорил медленно: – я спрошу у тебя твое звание.

Кравченко захихикал мелко и басовито. Его лысая голова и усатая физиономия наливались краснотой, словно он подзаряжался в этой комнате от своего атомного котла.

– А звание мое такое будет, – сказал он безбоязненно глядя в глаза подполковнику ГРУ. – майор милиции. Вот так вот. Я – майор, а ты в отставке. Так что давай просто на «ты».

Вихорь сел на табурет. Оленья доха мешала, как плащ мушкетера. Помещение давило на плечи почти физической тяжестью.

– Давай на «ты», – согласился он: – ну, тогда, может, объяснишь, как это «пропал без вести». Как может у тебя в подчинении оперативный работник пропасть без вести? И ни в главке, ни в Москве об этом никто…

– Лаврентий Титов мне – как сын, – сказал Кравченко неожиданно, с грохотом вытащил ящик из письменного стола почти целиком и со стуком расставил по облупленной поверхности пару граненых стопок. И поправил сам себя: – Как сын был. Второй нормальный мужик в нашем прекрасном Окладинске, будь он проклят. Помянем?

Сергей Вихорь взял предложенную рюмку, положил на стол и прокатил ладонью. Граненое стекло зарокотало. По другую сторону стола сидел не просто человек старой формации. Раритет.

– Это север, – сказал Кравченко, разливая водку из секретарского графина: – не Москва и не Ленинград.

– В чем разница?

Начальник гормилиции указал полной рюмкой на зарешеченное окошко, будто тост объявлял.

– Ты вон трубы посчитай, – посоветовал он, запуская три пальца левой руки сперва за ворот меховой дохи, а потом в серебристую шевелюру, довольно густую еще на висках: – С давних пор. С советской власти, он здесь главный. Горком, исполком, это все так, для блезиру. Начальник гормилиции всю жизнь в капитанах – майорах, тоже можно. А вот перед тобой знаменитый Окладинский завод электродов. Познакомься. Не будь его, остался бы городок парой лабазных переулков.

– Не велик ли для электродов? – спросил Вихорь. И заслужил лукавую одобрительную усмешку:

– Понятное дело! Это как в анекдоте, что бы ни собирали, все танк получается. Весь просвещенный Запад давно знает, чем мы тут занимаемся, но гриф секретности никто снимать не собирается.

Огромное черное море открывалось за окном, где река, заложив крутой вираж вокруг скалы с монастырем, разливалась шире, давая место лесосплавным кранам и причалам. Там валко швартовались баржи. Еще несколько виднелись у свинцового горизонта.

– Навигация в этом году очень рано, – сказал Кравченко с удовольствием, по – хозяйски.

– Что с Лаврентием?

– А он про вас часто рассказывал! – усы начальника гормилиции неожиданно встопорщила какая‑то злая ирония: – как учился в столичной школе и мечтал о карьере дипломата. Но потом у папаши – адмирала утонула подводная лодка. И знакомства полезные кончились… – Усы опали, и Кравченко сказал серьезно: – а я помню, как горела подлодка в Саргассовом. Не «Комсомолец», не «Трешер». Наши закупорили горящий отсек и встали перед вопросом: докладать или нет? Докладать, это значит обратно, на починку. И не будет лодки с ракетами в Саргассовом. А там, аккурат, Карибский кризис. Улавливаешь?

– Не, не улавливаю, – сказал Вихорь и, вместо того, чтобы пить, наклонил рюмку. Живительная влага полилась тонкой струйкой на чисто выскобленный пол: – и не уловлю, пока ты мне внятно не объяснишь, что случилось с Лаврентием. И ради какого – растакого кризиса ты держишь это в секрете от всех?

– А чего Принц‑то ваш не приехал? – Кравченко с сожалением и одновременно уважением смотрел на бесхозяйственное расходование водки и, казалось, больше ничем не тревожился: – Лаврентий и про Принца вашего говорил много.

– Я за него, – сказал Вихорь и запустил пустую рюмку в сейф справа от лысой головы Кравченко.

Попал в самый угол. Стекло разлетелось вдребезги, но начальник гормилиции даже не вздрогнул. Только почесал в затылке и прислушался, как сыплются на пол осколки. Потом откинулся на спинку сколоченного из досок и оттого похожего на тюремные нары кресла. И стало тихо. Проходя по коридору, часовой, должно быть, задевал прикладом о стену. И этот тихий металлический лязг был единственным звуком здесь, кроме завывания ветра и гудения печки.

– Людей поспрошай. Тебе скажут, что Кравченко – зверь… Скажут, что Кравченко с советских времен, с лагерных еще, город в кулаке держит. А кроме того скажут, что молодой директор завода Гайворонов желает в городе реформ и процветания. Тебе твой друг Бондарь скажет, что для наукограда лучшего мэра, чем Гайворонов не сыщешь. А ты не верь. Никому не верь, кроме Кравченко.

Кравченко говорил, прикрыв глаза, и дышал ровно, словно уснул. Сидеть на табуретке Вихорю было неудобно, а осматривать стены бывшей монастырской кельи скучно. Единственное украшение тут – выгоревшие и покоробившиеся от времени плакаты, повествующие о скоростной сборке автомата Калашникова. Вихорь искренне сомневался, что почерпнет из них что‑либо для себя новое.

– Мы с его отцом, с Гайвороновым – старшим, вот так были, – Кравченко, не открывая глаз, стукнул друг о друга указательными пальцами. Хорошая проба на координацию, подумал Вихорь. – дружили еще, когда тот в «красных директорах» ходил. Потом, понятно дело, акционирование, и стал Гайворонов – старший – стопудовый буржуй.

– А младший?

Кравченко открыл глаза и сказал уже без всяких усмешек:

– А младший стал Мартовским Выползнем. И убивал женщин на восьмое марта. Ваш однокашник Лаврентий Титов вытащил дело из архива этой зимой. И в феврале пропал без вести. Вот так вот. Улавливаешь?..

Для: Printz@mail.ru

Тема: Восьмое марта, день недобрый.

Почтенье, Принц.

Начальник гормилиции Кравченко, о котором мне говорили, что он двадцать лет являлся фактическим удельным владетелем Окладинска со всеми его заводами и окрестными зонами общего и строгого режима, так вот этот Кравченко, конечно, жандарм и сатрап, но при этом ясная голова и с отличной координацией движений. Слава богу, что он про тебя слыхал, Принц. Отблеск этого доверия распространился и на такого недостойного мажора и денщика, как я.

Лаврентий Титов пропал без вести, повторно расследуя дело Мартовского Выползня.

Пятнадцать лет назад накануне женского дня в городе впервые исчезла девушка. Родители подали заявление в милицию, но там стариков похлопали по плечу и посоветовали подождать недельку телеграммы из Москвы или хотя бы из Иркутска «Простите, начала новую жизнь, вернусь осенью». Заводские Маринки и Лельки бежали из Окладинска каждую весну, увозя вместе с парой платьев и сменой белья в чемоданах фотографии киноактрис и фотомоделей. Некоторые возвращались осенью, худые и злые, кляня столичный блат и бездуховность. Другие приезжали только через пять лет и открывали парикмахерские салоны. Некоторые не возвращались совсем.

А жизнь в городе текла своим, электродным чередом. Как заведено было по негласной, еще с советских времен сохранившейся традиции, седьмого марта в заводском ДК устраивали танцы. Не грязную танцульку с обжималками по углам, а приличные танцы, вполне достойные торжественного доклада о достижениях заводских тружениц, которое скучным, но сдавленным от счастья голосом обычно зачитывал директор завода.

Но в тот раз отчаянный женский визг прервал директорские излияния. Пятясь и вытирая сухие руки бумажным полотенцем из недавно отремонтированного туалета ДК выходила директорская секретарша Ладочка. Туфельки ее, итальянские, подарок дорогого шефа, были, в отличие от рук, совсем не сухими. Потому что подошвы оставляли по белому кафелю мокрые красные отпечатки.

К одной из туфелек прилип нелепый квадратик бумаги. Игральная карта…

Допишу позже…

Майор Вихрь.

От: Printz@mail.ru

Для: Vihor@list.nbk.ru

Тема: Не надо литературы, Сережа. Давай факты.

Не обижайся, но у меня положительно нет времени на чтение пространного художественного изложения. Стиль у тебя хороший, смахивает на Александра Логачева. Но давай покороче.

У нас проблемы. Из СИЗО МВД исчезли в одно и то же время Гедас Зиедонис и его невеста – террористка. Сердцем я рад за безумную парочку. Но умом не могу не понимать, что объективно оба остаются опасными преступниками, которым только по случайности не удалось реализовать преступные намерения.

Утром мы ходили на аттракционы, потом я съездил к Анжеле, то есть к Катеньке, познакомился с ее мужем, славный парень, по профессии биолог, работал в Америке, но сейчас, можешь себе представить, вернулся на Родину, потому что не мыслит себя без песен под гитару. Так вот, именно когда мы пели, как на грех мне позвонил Папа, то есть как бы мой тесть. Зачем звонил, ты не хуже меня знаешь.

Пиши чаще, Вихорь. Тут такая тоска.

Для: Printz@mail.ru

Тема: Только факты.

Почтенье, Принц.

Убиты были шестеро за шесть лет. Они пропадали в начале марта и находились к празднику по всему городу: от заброшенных строек до комнаты отдыха автовокзала. Тела страшно искалечены, упакованы в черные пластиковые мешки для мусора. Кругом всякий раз оказывалась раскидана колода игральных карт.

Трурли ёр. Вихрь.

В белых халатах и оранжевых касках участники Национального проекта Север выглядели, как бригада хирургов – высотников. На адмирале Дзюбе, Кравченко и Вихоре халаты не сошлись, а бывший министр Василь Аксеныч наоборот тонул в халате и каске, словно мальчик – беспризорник в гуманитарной помощи. Встречные Маруськи и Лельки исподлобья смотрели на дяденек в халатах и перешептывались уважительно, но потом замечали Тамару, высокую, эффектную, в приталенном белом шелке и настроение у работниц завода необратимо портилось.

– Наш завод возник в далекие семидесятые годы на базе производственных мастерских…

Директор и кандидат в мэры города Гайворонов принимал высоких гостей и нисколько не смущался. В общении он выглядел не просто, а очень хорошо воспитанным биндюжником, который после одесского рынка посещал вечернюю школу и, возможно даже, закончил заочно экономический факультет. Такого рода плейбои обычно устраивают мордобой в столичных клубах, а потом откупаются лохматыми денежными пачками от административного ареста на пятнадцать суток. Но здесь, на родном заводе, молодой Гайворонов казался сама любезность, а зубы у него были, и правда, не золотые, а сплошь имплантаты.

Кравченко с Вихорем шли позади всех. Начальник гормилиции спокойно рассказывал:

– Я набил ему морду, когда понял, что все пропавшие девчонки накануне побывали на заводе. Сопляк, ему тогда еще тридцати не было, свободно раскатывал по городу на папашиной машине, не опасаясь, что ГАИ потребует документы, потому что номер и так все знали. Но главное, карты. Малец с детства практиковался, не раз садился со взрослыми за стол, он и меня оставлял на четверных распасах.

Гайворонов не мог слышать их беседу. И все же на секунду Вихорю показалось, что тот острым, дальнозорким взглядом дотянулся до них, будто главный злодей из «Властелина колец». И тут же улыбнулся своими ухоженными зубами. Только ему, Сергею, улыбнулся, поскольку краснолицый Кравченко смотрел спокойно, не мигая, и безжалостно.

– А теперь я попрошу вас пройти в дейтериевый цех. И убедиться в высокой степени очистки атмосферных выбросов.

– Дейтерий – зло, – буркнул себе под нос Оюшминальд Федорович: – при современной технологии это гибель для атмосферы, для озонового слоя и для температурного режима планеты. Казалось бы, обнаружение ДДТ в скорлупе яиц пингвинов, должно было научить…

– Слушайте, вы с пингвинами этими… Я вас не понимаю! – взорвался идущий рядом летчик – космонавт: – Вы же русский человек, Оюшми… Ою… Пингвинов ему жалко! А отечественное ракетостроение тебе не жалко? Атомную энергетику? Флот в конце концов. Вот Дзюбу спросите, могут ходить атомные лодки без дейтерия?

– Могут, – глухо сказал Дзюба, и это было первое слово, которое услышал от него Вихорь.

Металлическая решетчатая площадка, на которую они вышли, казалась маленькой щепкой, случайно прилипшей внутри огромного котла. Вниз уходили швы сварного металла. И там внизу, в полупрозрачной жиже, медленно вращались какие‑то лопасти. Если верить экскурсоводу, это называлось резервуар типа «омега».

– …А технологические стоки направляются в охлаждающий душ и камеру аэрации…

– Мамочки, – сказал Валера Бондарь.

Тамара посмотрела на кузена снисходительно, а на Вихоря победоносно, бесстрашно шагнула вперед и тут же безошибочно застряла каблуком в решетке.

– Реактор может давать около трех тонн дейтерия и работает на морской воде, – сказал Гайворонов – младший, помог яркой брюнетке высвободить ногу и даже слегка придержал за талию.

Мог бы это сделать и Оющминальд Федорович, но он только погрозил кулаком зеленоватой жиже в глубине циклопической воронки:

– Вот она и есть! Все водорослями сине – зелеными заросло. Потому что фильтры на трубах у вас есть, а на сточных трубах «технологией не предусмотрено». И вода гуляет в океан и обратно. А эта зелень дейтерий жрет, она на нем мутирует, японцы доказали, Тамарочка.

Но Тамарочка не слушала. Тамарочка улыбалась директору и без пяти минут мэру Гайворонову.

– Вы бы за вашей этой Тамарой все‑таки последили, – мрачно и особенно не приглушая голоса, посоветовал Кравченко. Не хотелось бы найти ее завтра по частям в заводском туалете.

Для: Printz@mail.ru

Тема: Только факты 2.

Это монстр какой‑то, а не завод. Даже странно, что трубы почти не дымят. Если верить Оюшминальду, все зло в стоках, и завод следует сносить бульдозерами немедленно, как выставку художников – абстракционистов. Слава богу, что больше мне туда ходить не надо.

Девять лет назад Кравченко не стал никуда обращаться, и никакого расследования завершено не было. Он просто попросил друга своего Гайворонова – старшего прийти с сыном на городское кладбище, где уже шесть лет хоронили в закрытых гробах молодых горожанок. И там, прямо в присутствии своей и его охраны, сломал молодому бездельнику челюсть двумя ударами кулака. И сказал рванувшемуся на выручку отцу, что за сыном надо следить, и что после первого же очередного загадочного исчезновения он молодого подонка своими руками застрелит.

Мартовский Выползень прекратил свою деятельность надолго. Гайворонов – младший уехал куда‑то получать экономическое образование. Отец его продолжал руководить предприятием. Задумал модернизацию, но этому помешали два инфаркта, один за другим. С Кравченко они больше не общались, у последнего и своих забот было хоть отбавляй.

Нефтегазовые вышки вокруг города признавались нерентабельными и продавались за бесценок иностранным консорциумам. Две зоны строгого режима закрыли, гарнизон внутренних войск уменьшился втрое. Завод переоборудовали с производства пулеметов на дейтерий по контракту с нацпроектом «Инновации».

Но Гайворонов – старший скончался в прошлом году. И сын его незамедлительно оказался в городе с контрольным пакетом акций предприятия в кармане и целой толпой юристов в свите.

Зимой город стал готовиться к выборам мэра. Кандидатура одна – младший Гайворонов. Те немногие, у кого сохранилась нормальная человеческая благодарность, предлагают Кравченко составить альтернативу Мартовскому Выползню. «Как Принц думает, стоит ли мне выставлять кандидатуру? Ведь не выиграю. За ним политологи, политтехнологии и бабло, а за мной – только ветер в сопках».

В общем, пока Кравченко отказывается, но поручил Лаврентию Титову поднять дело из архива. Наш бывший одноклассник почитал документы и выехал на допрос куда‑то в район старого кладбища. Отпустил служебную машину, вошел в дачный поселок неподалеку. И пропал. Не найден до сих пор.

Для: Printz@mail.ru

Тема: Re: Re: Здесь сильно штормит.

Что‑то ты не отвечаешь, Принц. Вечер в здешней гостинице, как и положено на дальнем севере, идет за два.

Началось с того, что в номер постучалась Тамара, спросила аспирина и тут же разревелась. От нее сильно несло алкоголем и мужским одеколоном. Всхлипывая, она объяснила, что беспокоится о племяннике, а от тебя ни строчки.

Я рассказал про ваши с Ленькой бескровные поединки за шахматной доской, она разрыдалась еще громче. Это и есть нормальное бабское счастье, когда любимый вместо стихи декламировать в шахматы играет! А она вот, как дура, здесь в Заполярье с какими‑то скотами вечера проводит. И вообще, ее – первую невесту страны – только что чуть не изнасиловал этот скот, которого она теперь умрет, а из мэров вышибет. Ты же общаешься с этим простецким дядькой Кравченкой, Вихорь. Так объясни, что выборы в демократическом обществе должны быть альтернативны. Не в Кремль же мне по такому пустяку звонить…

Только я ее отвел в номер и спать уложил, как приперлись с тридцатилетним коньяком наши голуби – Бутов и Аксеныч, один в пижаме, а другой того хуже – в малиновой вязаной кофте. У них сегодня выдался незабываемый вечер. Узнав, что мы летим к морю, и что море в этом году не замерзло, Аксеныч, конечно, загодя отправил в Окладинск небольшую посылку, тонны на полторы. Катер, конечно, серебристый, и водить он его по прежнему не умеет. Но зато умеет Оюшминальд!

Весь долгий полярный вечер два старика резвились, как школьники, нарезая акваторию порта и мешая швартоваться лесовозам. А за ними, как за випами из нацпроекта, сначала гонялись на буксирах какие‑то мутные личности и требовали в мегафоны концессий. А потом подоспели более ответственные товарищи на атомном ледоколе «Ямал», в экстренном порядке снятом с программы «Шельф-2010».

Ледокол не мог угнаться за катером. Зато на борту помещался оркестр. Оркестр играл «Прощание славянки», а присутствующие на палубе министр транспорта Игорь Левитин, командующий Военно – морским флотом России адмирал Владимир Высоцкий, глава Росгидромета Александр Фролов, и губернатор Мурманской области Дмитрий Дмитриенко по очереди зачитывали поздравительные адреса…

А потом Бутов предложил сплавать и поискать на побережье место сброса неочищенных стоков. Там должна быть зелень в море и страшная вонь. Такое вот развлечение нашли наши старички.

Не знаю, много ли они там нанюхали, но вернулись в отличном настроении и, называя друг друга не иначе, как Аксюша и Юша, стали разливать коньяк по стаканам, найденным в ванне, причем каждый гнул свою линию.

– Полная ревизия газовых фильтров на трубах и отстойников в стоке! Этот завод – преступление против человечества! Если про него узнают в Токио и Лондоне… Собственно, в Токио ничего не случилось. В Токио когда‑то протокол подписали… Ты серый, Аксюша, ты не знаешь Токийского протокола! Поезжай в Лондон на симпозиум. Поехали вместе… Сережа, поехали вместе на симпозиум!

– Нет, ты скажи, – бубнил свое малиновый Министр, – зачем через Индийский? Зачем моя красавица, моя «Плисецкая» шла через Индийский океан, когда вдоль всей Сибири чистое, свободное море? В окно же прекрасно видно.

Они уснули поперек двуспальной кровати, и тут же позвонил Кравченко. Трезв, сдержан и краток.

– Сегодня снова исчезновение человека. Я не стал бы беспокоить, но… Это Лада.

– Бывшая секретарша старшего Гайворонова? Та, что обнаружила первый труп?

– Хорошая у тебя память, – сдержанно похвалил он: – сейчас от бухты поднялся туман. Завтра утром жду на выезде. Машину пришлю, шофер вас знает.

Он дал отбой, а я стоял у окна и смотрел, как ночной Окладинск тает в тумане, который здесь почему‑то не синий, а зеленоватый, будто болотная вода. Вот исчезли огни порта. Вот пропал плакат с приветливо улыбающейся мордой Мартовского Выползня. Если, конечно, верить интуиции Кравченко.

ЗЫ: Я еще стоял у окна, когда почувствовал за спиной движение. Аксеныч все так же храпел на диване, малиновый, словно банка варенья, и, видимо, во сне до сих пор катался на катере. Зато полярник Бутов сидя на краю кровати, читал мой ноутбук, да не просто ноут, а содержимое вот этого самого письма. Я кашлянул. Он не очень‑то смутился.

– Вы небрежны, молодой человек, – поучительно заметил старый метеоролог. – Я неоднократно за время нашего знакомства читал ваши письма через плечо. А теперь, как видите, открыл ваш почтовый ящик.

– Это‑то я вижу… – сдержанно заметил я.

– Не волнуйтесь. Я – старый человек, я зла не сделаю… Но мне все больше не нравится эта поездка. Посмотрите на этот город. Он мог быть тихим, лишенным пороков цивилизации, суеты, хамства, мышиной возни оазисом. А превратился в монстра. Погодные аномалии имеют большое и еще не изученное влияние на человеческую психику. А в последние несколько лет вся погода – одна сплошная аномалия, – Бутов посмотрел на меня как‑то странно и посоветовал, почти велел: – Смените пароль. Пятьдесят процентов американцев используют в качестве пароля для электронной почты два слова: “Password” или “key”. Остальные набирают номер автомобиля, год рождения жены, или кличку собаки. Необязательно ломать почтовый ящик, если можно подобрать ключи. Мне внучка объясняла.

Я смотрел в его наполовину трезвые глаза, и думал, что слова “Майор” и “Вихрь” впрямь чем‑то неуловимо связаны. А у тебя пароль надежный, Принц?

Для: Vihor@list.nbk.ru

Тема: Извини, совсем не было времени ответить.

Сорри, совсем нет времени. Сегодня Ленька побывал в Аквапарке, а я чувствую, что заболеваю ангиной.

Обязательно проверьте завтра утром все адреса, куда бывшей секретарше директора завода могло взбрести в голову пойти. Не забывай, что именно она обнаружила первый труп.

Почему ты написал именно так: “Прийти на городское кладбище?”. Почему не “Приехать”? Разве дом директора завода стоит на кладбище и до туда пара шагов?

Пароль у меня надежный. Во всяком случае не “Золушка”.

Для: Printz@mail.ru

Тема: Re: Извини, совсем не было времени ответить.

Дача у них была старая, еще до директорства строили. Там через овраг – кладбище.

А пароль не “Катюша”, часом?

Для: Vihor@list.nbk.ru

Тема: М – да – а… У меня ангина.

Хотелось бы поближе познакомиться с Оюшимнальдом Федоровичем. Проницательный человек.

Шофер оказался тот же самый, мысленно именуемый Чингачгуком, а автомобиль другой – новенький мицубишный микроавтобус с мощными рифлеными покрышками. В его приветливо распахнутую дверцу Оюшимнальд Бутов бережно грузил свою измерительную аппаратуру, которая прилетела отдельным авиарейсом из Иркутска. И которую он грузить никому другому не доверял.

Отиравшиеся вокруг линейные менеджеры нацпроекта, числом человек тридцать, были такой недоверчивости несказанно рады. Столько подельных брегетов одновременно Вихорь не видел ни разу.

А ведь это был только авангард менеджерского нашествия. Еще железной дорогой следовали положенные випам нацпроекта по статусу «Мерседесы» и «Мазерати» с мигалками. А в купе литерного «Мурманск – Окладинск» под стук колес распивали водку «Белуга» шоферы с охранниками. Еще государственные канцелярии только подыскивали в госрезерве кандидатов на вакансии «начальник отделения, и командир подразделения, и комендант, и адъютант…», еще в московских кабинетах продолжались подковерные баталии вокруг того, кому достанутся должности «куратор направления и первый зам по усилению».

– Тамара, мне на заседание Морской коллегии надо, – безнадежно мямлил Валерка Бондарь, – меня министры ждут. Левитин, Высоцкий, Фролов… Чилингаров с докладом, полмесяца мужик за мной по стране гоняется, никак свое видение вопроса изложить не может.

Летчик – космонавт и адмирал Дзюба стояли в отдалении, одетые в парадную форму и похожие на памятник содружеству авиации и флота. С каменными лицами они внимали представителю «Аэрофлота». Тот, воспользовавшись оказией, пытался завербовать служивых в сторонники проекта по возрождению малой региональной авиации.

– В России число аэродромов категорий Г, Д и Е ежегодно сокращается на восемь процентов! – Праведно негодовал представитель. – Средний возраст объектов инфраструктуры аэропортов составляет тридцать лет! Износ оборудования – семьдесят процентов!

– Нет, ты поедешь с нами, – тихо, но грозно приказала дальнему родственнику Тамара.

Глаза ее сверкали в том смысле, что если уж ни один мужик в этом чертовом национальном проекте не вызвал Гайворонова – младшего на дуэль за попытку оскорбления ее чести, то уж замер незаконных выбросов из сточных труб его завода будет проведен честь по чести и завизирован председателем высокой комиссии лично.

Директор Гайворонов был бледен, но спокоен, и даже имел наглость улыбаться:

– Я, конечно, очень рад. Но не хотелось бы обижать академика Чилингарова…

– В порт я приеду позже, – уныло сказал Бондарь, – а пока мы отправим туда адмирала и Василь Аксеныча. Он кораблики любит. Василия Аксеныч, ты где?

На тридцати лицах линейных менеджеров появились тридцать довольных улыбок. Авангард офисного планктона ждало блаженное безделие, и даже делать вид, будто работы невпроворот, теперь было не обязательно, начальство отбывало восвояси.

– Однако трудные времена переживают не только аэропорты, но и сами перевозчики. – не унимался представитель «Аэрофлота». – В ряде регионов эРэФ перелет из одного в другой возможен только через Москву!^[10]

– У меня в кровати. В малиновом жилете. Наверное, еще не проснулся, – сказал Вихорь и быстренько сел на пассажирское место рядом с Чингачгуком, подмигнув в ответ на его недоуменный взгляд.

Еще большее недоумение возникло в глазах Гайворонова. Похоже, сидеть на переднем сиденье привык он. Но, убедившись, что ни Бондарь ни Тамара не возражают против этого самоуверенного детины в куртке на оленьем меху, залез в кузов, где тоже испытал облом. Рядом с Тамарой лежала сумочка, так что пришлось сесть рядом с недружелюбным полярником Бутовым, врагом всего дейтерия на планете Земля.

Но и это оказались не все сюрпризы. Когда проезжали перекресток под предвыборным биллбордом «С весной вас, дорогие Окладинки», Чингачгук притормозил, висящий на хвосте джип с охраной директора подрезал военный газик, и из газика спрыгнул и распахнул дверцу микроавтобуса еще один человек. Кравченко был в полушубке и теплой барашковой шапке, как будто собрался на лыжную тренировку личного состава.

– Я, пожалуй, с вами! Никто не против? Вот так вот. Поехали.

* * *

Мимо дощатого забора петляло несколько тропинок и даже одна лыжня. Крашеная голубой краской нарядная вывеска «Дачный кооператив Полюшко» весело поблескивала в лучах солнца, проглянувшего к полудню над поросшим лесом холмом слева. Если приглядеться, между деревьев просматривались маленькие белые крестики.

Гайворонов сидел, не шевелясь. Он попытался что‑то сказать, когда автобус свернул не туда и покатил по шоссе, удаляясь от моря и от завода, и приближаясь к старой даче его отца. Он попытался что‑то сказать, когда из зеркальца заднего вида исчез джип экскорта. Но промолчал, оба раза поймав мрачную улыбку Кравченко. Перчатки тот снял и сжал трехпалую руку в кулак, что выглядело жутковато.

– Ничего не хочешь нам сказать? – спросил майор милиции, глядя на сорокалетнего дядьку, которому еще в бытность того мальцом в преф проигрывал.

Нынешний директор завода закусил губу и оглядел сидящих кругом людей. Посмотрел на Тамару и отвел глаза. Бондарь и Бутов переглянулись, не понимая, в чем дело. Жизненный опыт подсказывал им не спрашивать, почему вместо канализации индустриального гиганта Вихорь и Кравченко притащили их сюда, в занесенный снегом поселок.

– Если вы ко мне в гости, ребята, – чуть севшим голосом сказал предполагаемый Мартовский Выползень, – то прошу.

– А ну‑ка сядь, где сидишь, – велел Кравченко, и хлопнул по спине Вихоря, спокойно глядевшего в шоферское зеркальце. – Пойдем‑ка, Сережа, прогуляемся.

Они, утопая в снегу, подошли к дощатому забору, и Кравченко, уверенно просунув покалеченную руку через прутья калитки, отпер ее изнутри.

– Следы на дорожке, – сказал он, и в голосе его послышалось напряженное недоумение. – Ведут к дому и на огород. Значит с последнего снегопада был кто‑то здесь.

– Это женские, – заметил Вихорь, – секретарша Лада носит туфли на каблуке?

Генерал остановился и посмотрел себе под ноги с некоторым недоумением. Потом сказал:

– Ей за сорок. И по нашей погоде сапоги резиновые, самое то.

Микроавтобус стоял у ворот. Из его выхлопной трубы поднимался дымок.

– В доме свет включен. День на дворе ясный, а там свет сквозь щели.

– Это свечи.

Словно чего‑то испугавшись, с деревьев на холме поднялась стая ворон, под протяжные крики заложила вираж над снежным полем и, осыпая иней с веток, примостилась на тех же местах. Далеко – далеко шумели электромоторы башенных кранов в порту. Поскрипывала рябина у плетня, качаясь над ветром.

Но того, что к дому подошли двое высоких и крепко сбитых мужчин, определить на слух было бы теперь нельзя. Дверь не скрипнула, когда Кравченко отмыкал ржавый замок. Снег на тропинке не захрустел под разлапистыми унтами подполковника Вихоря.

На крыльце мужчины обменялись взглядами. Генерал сунул руку за пазуху, а Вихорь покачал головой, обнажать ствол без надобности в ГРУ не принято. В рассохшейся двери оказалась здоровенная щель, оба приникли к ней.

– Лада! – сдавленно прошептал Кравченко. И тут же расслышал голос:

– Смотри сюда… Смотри внимательно, девушка. Две карты красная, одна карта черная, черная верный цвет, красная удачи нет… Гляди девушка, гляди красивая, и не говори, что не видала… Кинул карту вправо, кинул влево, что смотришь? – угадала, сама посмотри, королева…

Голос гудел монотонно, иногда словно щелчком бича выделяя то или иное слово. Лада чувствовала, что засыпает, что пламя трех парафиновых свечек сливается в ее глазах в один светящийся круг. Она ткнула в захватанный пальцами клочок картона, потом прижала приглянувшуюся карту ладонью, чтоб карта не сбежала. Поглядела на собеседника. Тот весело потер колючую щетину на подбородке и подмигнул сразу обоими глазами:

– Сама посмотри, красивая…

Голос гортанный, резкий, надломленный. Казалось, что каждое новое слово может оказаться ругательством. Лада, глупо улыбаясь, перевернула карту и погрустнела, увидев даму червей. Дама смотрела тоже невесело.

– Плохо глядела, красивая!

Он грозил ей пальцем с отвратительной черной каемкой на отросшем ногте. Лада вздохнула и через голову стянула свитер бирюзового цвета. Ничего страшного не произошло, ради мороза, она поддела под него шелковую блузку.

– А есть еще и другой фокус…

Как заправский восточный факир, небритый человек подвернул ноги и принялся тасовать колоду засаленных карт, быстро разламывая ее пополам и тут же соединяя вновь. Две медные рюмки стояли прямо на пыльных половиках, Лада в который раз подумала, что не стоило пить коньяк в двенадцать дня. Так и уснуть можно. Вот фокусник положил колоду между рюмками и, пошарив за поясом, достал еще что‑то, отблеснувшее зеленовато, усыпляюще. Нож?

Ставня на окне треснула, сорвалась с петли, со звоном высаживая оконное стекло, и повисла, впустив в душную комнату морозный воздух, пороховой дым и солнечный свет. Фокуснику потребовалась секунда, чтобы подняться на корточки и перехватить странного вида нож за рукоятку. Но в тот же момент вылетела, выбитая ударом ноги, дверь за его спиной. И еще раньше, чем она грохнула о стену, здоровенный парень в летных унтах и подбитой оленьим мехом куртке навалился на плечи. Медленно, почти бережно уложил на пол, небритым лицом в половики.

– Ты кто? – спросил Вихорь выкручивая нож из судорожно сжатой грязной руки.

– Восьмое марта. День недобрый… – то ли улыбаясь, то ли скалясь, ответил сбитый с ног.

Бывшая секретарша директора Гайворонова закрыла лицо руками. Из одежды на ней остались блузка и чулки. А десять лет есть десять лет. Фигура женщины даже для сорокалетней была скорее оплывшей, чем стройной.

Заскрипели половицы. Кравченко поддел носком ботинка под щеку задержанного и задал второй вопрос:

– Ты откуда?

– Я не местный… я только приехал… а живу на кладбище… там хорошо, спокойно… только холодно…

* * *

Вытоптанная в снегу тропа вела вела мимо колодца и дальше на холм. Идти приходилось гуськом, поэтому первым шел водитель, похожий на Чингачгука, следом небритый фокусник со связанными за спиной руками, следом Кравченко. Чуть отстав от этой первой группы, двигались еще четверо. Полярник Бутов только плечами пожал, когда Вихорь попросил Тамару посидеть в микроавтобусе и утешить истерически рыдающую Ладу, а его Бутова, пройти по снегу до кладбища: «Потому что свидетель может понадобиться».

Оюшминальд Федорович не понял, но и обсуждать приказание не стал, смутно подозревая, что под его расплывчатостью скрывается необходимость ненароком конвоировать еще одного человека. По всей видимости, директора Гайворонова, который, вроде бы, утратил всю свою наглость и вместе с ней волю к сопротивлению. И теперь брел впереди Вихоря, поминутно оступаясь в снегу.

– Я этого чурку впервые в жизни вижу, – бормотал он, ни к кому не обращаясь.

Фокусник упал в снег сразу же, как они дошли до первых крестов. Вороны снова поднялись с деревьев, хлопья снега повалились вниз, когда плечистый шофер, ругнувшись матом, пнул грязного бродягу сапогом под ребра.

– Не трогать! – рявкнул Кравченко.

– А чего он?

– Здесь его логово бомжатское.

«Зато его не донимают даже по ночам с назойливостью проституток звонящие социологи, политологи, директора НИИ, в расчете на нацпроектовские гранды, директора “Фосагро” и “Норильского никеля” в расчете на заказы…», – отстраненно подумал Вихорь.

В согнувшихся под тяжестью снега кустах и правда была нора. Человек в грязной рваной одежде, с покрасневшими от холода руками лежал ничком на земле и тихо, нездорово посмеивался. Подошел Сергей Вихорь. Подошел Бутов, вежливо, но настойчиво подталкивая Гайворонова. На том не было лица.

– Все здесь! – фокусник обернулся и подмигнул почему‑то Оюшминальду Федоровичу.

Старый полярник прищурился, хотел заговорить. Но Вихорь крепко взял его под локоть и шепнул пару слов на ухо.

– Тут полиэтилен, – сказал не очень удивленно Чингачгук, шаря руками в снегу. – Большой мешок из‑под мусора.

– Надо достать.

Колени Гайворонова подогнулись, он рухнул в снег и умоляюще посмотрел на окружающих.

– Я не убивал его!

– Доставай! – подтолкнул его в спину Кравченко – Доставай, паршивец.

– Я не убивал! Я нашел его уже мертвым. Там, во дворе дачи…

Шофер за шиворот подтащил к снежной норе кандидата в мэры города. Потом с грехом пополам выволок на божий свет край большого пластикового пакета. Из разорванного полиэтилена торчал резиновый мужской сапог.

– Я не убивал! – Гайворонов дополз до грязного бомжа, который, картинно облокотившись о снег, наблюдал все происходящее с невозмутимостью римского патриция. – Ты кто, сволочь? Ты откуда? Я не убивал…

– Я знаю, – сказал фокусник. – Ты спрятал заколотого ножом человека, найдя его на своем огороде.

– Но ведь выборы! – сорокалетний директор завода почти что плакал, оглядывался по сторонам, вспоминая, и держался за сломанную когда‑то челюсть, как будто разом заныли все имплантаты: – было бы следствие. Всплыло бы прошлое, и я под подозрением опять. А я не отвечаю за прошлое…

– Это верно, – сказал печально фокусник, и вдруг сел на снегу по – турецки, подтянув ноги под себя. Озабоченно пощупал свое горло, и сказал: – дети за отцов не отвечают. Но дети отцам наследуют. Ты ведь получил акции? Ты стал владельцем завода, на котором в жизни палец о палец не ударил?

– Что за хрень? – удивился шофер и нацелился второй раз, уже покрепче наладить дерзкого бомжару по ребрам.

Но Кравченко крепко ухватил Чинганчгука тремя пальцами за полу куртки и рывком остановил. Дерзкий бомжара легко, без помощи рук поднялся на ноги и похлопал себя, сбивая снег.

– Кто ты? – шепотом спросил так и стоящий на коленях в снегу Гайворонов. Разорвал хрустнувший на холоде полиэтилен, и уставился в спокойное мертвое лицо оперуполномоченного Лаврентия Титова.

– Я его бывший одноклассник, – сказал небритый человек: – Здравствуйте Оюшминальд Федорович. Привет, Серега. Приветствую вас, джентльмены.

Первым пришел в себя Кравченко. Шагнул вперед и грубовато, но дружески протянул руку:

– Почтенье, Принц.

Но тот не спешил протянуть руку навстречу красной лапище. Словно стеснялся исцарапанных пальцев и грязи под ногтями.

– Гайворонов – младший не станет мэром этого города, Кравченко. Но и вы тоже не станете.

Он прошел по тропинке. Один из его ухайдоканных, словно на свалке найденных ботов совсем порвался, и посиневшие от холода пальцы оставляли на снегу странные следы. Но фигура Принца, как всегда дышала достоинством. Я бы смог так? – невольно задал себе вопрос Вихорь. Гайворонов явно не смог бы.

– Ваш отец был омерзительным извращенцем, – со спокойной суровостью заметил полубосой Принц: – и я не верю, будто вы, или его секретарша, не знали, что означает колода карт на трупе. С Ладой я играл сегодня в карты всю ночь, и констатирую. Она до сих пор не в состоянии освободиться от этого зловещего фетиша и особенно подвластна магии преферанса и японского дурака. Неправда ли, Гайворонов, это были любимые игры вашего отца, а вы сами с детства перенимали карточное искусство?

– Тьфу ты, как я не подумал, что в карты не учатся играть по самоучителю, – хлопнул себя по лбу Вихорь.

– Кравченко тоже не удосужился об этом задуматься, – как – бы простил промашку верного спутника Принц. – И тоже оставил настоящего Выползня за кругом подозреваемых. Но это не последняя ошибка Кравченко.

– Я никого не убивал, – только и смог прошептать несостоявшийся мэр.

– Это правда. Без мотива нет преступления. Но кто же тогда убил моего одноклассника? – резко спросил Принц, указывая на резиновые сапоги, торчащие из снежной норы в кустах. – И попытался навесить убийство на невиновного?

– Кто?! – рыкнул майор, и его взгляд, сделав круг, остановился на шофере.

Шофер, похожий на Чингачгука, покачнулся, словно пытаясь удержаться на ногах, и вдруг бросился вверх по холму. Проваливаясь в глубокий снег, и петляя между могил. Кравченко рванул из кармана пистолет, но стоящий рядом Сергей Вихорь мгновенно заблокировал руку с оружием.

– Нет, майор, – сказал Принц: – вам не убрать единственного свидетеля. Вы не извращенец, вы просто подлец. У вас был соперник. Ненавистный непобедимый соперник на выборах в этом городе, который, став у власти, вспомнил бы вам сломанную челюсть. И вам до зарезу требовался против соперника козырь. Убийственный козырь. Вы, кажется, говорили, что оперативник Титов был вам, как сын. Что еще скажете?

– Отдайте пистолет, – сквозь зубы ответил Кравченко.

Принц глотнул и скривился. Посмотрел на свои ноги и поежился.

– Горло болит, – пожаловался он. – Отдай ему пистолет, Вихорь. Пусть дело будет закрыто. Не ради этих двух негодяев. Мне чертовски жаль несчастную женщину, с которой я играл всю ночь в карты. Оюшминальд Федорович!

– Я слушаю вас, Принц, – глуховато отозвался старый полярник.

– Вы знаете и любите заполярье. Вы умный и порядочный человек. В этом городе нет больше никаких маньяков, и если захотите, то ваша внучка будет тут жить совершенно безопасно. Правда, счастья в этом городе тоже маловато. Трудно быть счастливым в городе, где главным не человек, а завод. Но я прошу вас попробовать. Потому что кроме вас некому узнать, что будет, если однажды, волею судьбы мэром одного из наших не слишком счастливых городов станет умный и порядочный человек.

* * *

– Помнишь, ты сам прислал мне дословную цитату: «Как Принц думает, стоит ли мне выставлять кандидатуру? Ведь не выиграю. За ним политологи, политтехнологии и бабло, а за мной – только ветер в сопках». Почти вся жизнь прожита, а все еще майор. Вот и мотив. А, регулярно угощая всех водкой, не трудно потом устроить, чтобы перепившиеся подчиненные подрались. Кстати, и тебя на алкозависимость проверял… А здесь у местных традиция, без карманного ножа за порог ни – ни. Вот в пьяной драке и появился такой нужный майору труп. А далее дело техники – якобы сочувствуя проспавшемуся подчиненному, подсказать, где этот труп надежней всего спрятать.

– С кем ты оставил Ленечку, Принц? – раздалось за спиной требовательное.

Принц стал подниматься по лестнице отеля очень быстро, отмахиваясь рукой, но Тамара не отставала.

– Нужны похороны. Нормальные, воинские похороны, с салютом, на берегу моря.

– Не на кладбище?

– На кладбище он уже лежал, – решительно отрезал Принц: – и нет на этом кладбище ничего хорошего.

Тамара, рискуя сломать каблук, забежала вперед. После возвращения с прогулки по кладбищу мужчины не очень‑то разговорчивы. В автобусе Тамара сначала сторонилась, чтобы тоже не перепачкаться. Потом удивлялась, что машину ведет Сережа Вихорь, неужели они расстреляли и закопали этого безобидного водителя? И только на подъезде к городу, она вгляделась в грязного небритого длинноволосого бомжа, который ей зачем‑то подмигнул. Е – мое!

– У меня ангина, Тамара… Я сейчас не могу долго разговаривать. Где Дзюба?

– В порту, – отозвался Валерка слабым голосом.

– Где Филимонов?

– Какой еще Филимонов?

– Летчик – космонавт Филимонов! – сказал Принц, и Тамара замерла, заметив, каким гневом могут блестеть знакомые глаза. Ну и что. Она тоже не знала, как фамилия летчика – космонавта.

– И Филимонов там же.

– Тогда найдите Аксеныча! – приказал Принц железным голосом, какой бывает у людей, когда болит горло: – и пусть он организует похороны оперуполномоченного Титова. У меня ангина, Тамара, я иду в горячую ванну! Где твой номер, Вихорь?

– Где Ленечка?

– Они с Гайвороновым на кладбище подрались, – шепнул Тамаре Сергей. Тамара всего лишь женщина, теперь она перестанет мешать. Главное, чтобы отныне помогать не начала.

– Здорово вмазал?

– Очень здорово. Где мой ключ, интересно? Валер, не у тебя мой ключ? Леня в порядке, Тамара, Леня в полной безопасности. Лотта Карловна специально приехала в Питер, чтобы варить ему кашу и рассказывать про кубинскую революцию. Мы все потом обсудим. Сейчас Принца надо в ванну.

– Да вы с ума сошли, что ли, мужчины? Горячая ванна – для сердца же вредно! И потом, что это за отраву он купил? – возмутилась Тамара.

И Вихорь понял, что перебрал. Она теперь смотрела на готовящегося чихнуть Принца, не просто как влюбленная женщина. А как женщина, которая знает, что и в нее влюблены, и что каждый чих это не просто чих, это тайное признание.

Это нам еще отольется, подумал Вихорь и широко распахнул дверь своего номера.

Василь Аксеныч все так же лежал поперек кровати в спальной. Его малиновый жилет на фоне простыни казался пятном пролитого варенья. Тамара зашла в номер, как к себе домой, бормоча торопливо:

– Ну Сережа, я все‑таки женщина, я знаю, как ухаживать за больными, ты сбегаешь ко мне в номер за коньяком?.. Не тем, что здесь называют «тридцатилетним».

Сергей зашел следом. Зашел и Валерка, остановился у дверного косяка. И тихо спросил:

– Похороны с троекратным салютом?

Бывший Министр, бывший классный наставник, бывший специалист по нефти и контрабанде леса был явно и безнадежно мертв. Отбитое коньячное горлышко вспороло ему шею ниже подбородка.

Не плавать больше Василию Аксенычу на серебряном катерочке, подумал Сергей Вихорь. Не ступить на борт красавицы своей «Майи Плисецкой».

Глава 9
Женщина на корабле. Море волнуется раз

Желтая, тяжелая волна стучалась в клепаный с ржавыми потеками борт недалеко от моего иллюминатора. Каюта казалась бы уютной, если бы не койка в виде гробика, сантиметров на тридцать короче моих ног. Принц бы здесь отлично поместился, но я уже заглядывал к нему, там койка еще меньше.

Предполагается, что ни одна живая душа не знает, где мы. Разве что Валерка Бондарь, который должен был кое – чем напрячь адмирала Дзюбу…

У причала булькала автоцистерна, похожая на поливочную машину. С нее на борт закачивали воду – грязную, техническую для рефрижераторов. Вода из под крана тоже здорово воняла соляркой. Хорошо, что я захватил два полных рюкзака минералочки.

Команды на кораблике мало. «Мистрайз» – посудина и шаткая и валкая, как раз такая, чтобы можно было догнать на моторке с ручным пулеметом. Оружия шаланде под Либерийским флагом не положено, а палубные найтовы забиты лесом, хорошим бразильским лесом. Еще есть трюм, надстройка, машинное, и несколько кают для экипажа. В судовую роль вписаны капитан и два помощника, один из которых – задумчивый украинец по паспорту Семен Цапля, остальные же от радиста, до кока – малайцы.

Фамилия капитана Грин, этот герой щеголяет в хромовых сапогах, шортах и белой рубашке, лицо имеет острое, как топор, бритое, но с выгоревшей на солнце челкой, которая делает его похожим на смуглого, голенастого Гитлера.

Вот с такой командой нам предстоит месяц бороздить воды, где уже два года бесследно исчезали суда под разными флагами. Где не вышла на связь последняя частная собственность покойного Василия Аксеныча, красавица его «Майя Плисецкая». А все потому, что у Принца обостренное, но своеобразное чувство справедливости.

Если ему надо, чтобы два литовца – бомбиста поехали в свадебное путешествие прямиком из тюрьмы, они поедут. Разве что на случай клеветнических обвинений в пособничестве Принц заведет электронный ящик, который не смог бы взломать только ленивый, и напишет там – ах, а я и не знал. Если ему надо ловить пиратов, он их ловит на живца. Точнее, на себя.

– Мы их найдем, – сказал Принц, когда все разъезжались с импровизированных двойных похорон, и уже второй воинский салют отгремел над бухтой (эскорт из мерсов наконец разгрузился, и ритуал прошел очень пафостно).

Бондарь вызвал из Москвы лучших сыщиков, но Принц даже не интересовался результатами расследования, просто спустился в холл, и я наблюдал, как он спрашивал портье: «Рыжий?» и морщил физиономию, а портье строил в ответ рожу куда страшнее.

– В Окладинске искать нет смысла, – сказал Принц нам с Тамарой и Валеркой за последним нашим заполярным обедом. – но мы этого рыжего Полякова найдем.

Все заброшено. Человек, звонивший за тридевять земель из питерского проходного двора, забыт. Ленечка, небось, пройдя хорошую школу в цепких руках Лотты Карловны, теперь любой диктат готов воспринимать, как казачью вольницу…

Я распихал сумки под стол и над койкой, после чего заглянул в трюм, чтобы посмотреть, какие там тараканы. Никогда еще не видел сухогруза без тараканов, а по их состоянию и настроению сказать о капитане и команде можно многое. Судно промышляет контрабандой кокаина – тараканы нервные, пугливые и манерные. Посудина используется для перевозки краденных ценностей, тараканы тихо смотрят на вас из щелей.

В трюме было жарко, железо гремело под ногами и липло к рукам. Кроме бразильских бревен мы везли какие‑то железяки, частью в ящиках, частью так. Я не увидел особой разницы между этим оборудованием и тем, например, которое, в собранном виде вскользь наблюдал на заводе в Окладинске. Точнее, здешние железяки походили на окладинские один в один, но все промоборудование похоже друг на друга, как представители другой расы.

Больше в трюме ничего я не обнаружил и сделал вывод, что судно недавно красили, а тараканы здесь скрытные. Не самый добрый знак. Выходя в море, я становлюсь суеверным.

На палубе закачка воды в баки таки закончилась. Семен Цапля, лысый, но, конечно же, усатый, покричал двум арабам на берегу, и те отцепили кабель, тянувшийся с нашей мачты в портовую контору. Отходим.

– Сначала, Шкипер, нас покачает, – никакой походки вразвалочку, капитан Грин вышагивал, как дрессировщик на арене цирка, прямой и длинный.

Улыбка обнажала крепкие, как у кролика, резцы, левый косо отколот. – Но у вас‑то, Шкипер, не должно быть проблем с вестибулярным аппаратом.

Он привычно смерил меня взглядом с ног до головы. Была у него такая манера, и всякий раз возникало ощущение, что капитан Грин подошел к тебе, чтобы, словно на ринге, стукнув кулаками друг о друга, в знак спортивной дружбы и приязни, начать друг друга молотить ногами в голову. Судя по фигуре, он вполне мог в прошлом заниматься кик – боксингом, или тайским, где там дерутся в хромовых сапогах, не знаю я уж этой тонкой разницы.

– А когда пассажиры очухаются, – продолжал капитан, опершись на леер и глядя, как неспокойная вода лижет причальный канат: – милости просим всех в кают – компанию. – Шкипером он стал меня называть за то, что я с ходу… ладно, не важно. Кстати, Принцу эта бестия дала кличку Командор.

Малайцы веревками затащили сходни на борт. Загрохотал якорный клюз, электролебедка с воем стала выбирать якорь из илистого дна. Последние москиты взвились над палубой, размышляя, отпустить меня с миром, или погибнуть героически.

* * *

Вроде и болтанка была вполне терпимой, вроде и море спокойное, и пластиковые бутылки по волнам уже почти не кувыркались. Настроение мне не смогли испортить даже руки и свежевыбритая морда, отчаянно пахнущие соляркой. Но, когда я услышал что в кают – компании играет граммофон, все как‑то соединилось в моей голове, все намеки, косые взгляды и недоговорки, сопровождавшие эту безумную затею с самого Окладинска.

Твердым шагом я протиснулся по крутому трапу и заглянул в окна палубной надстройки. Все правильно. Случилось худшее, чем десяток катеров с вооруженными до зубов неграми. Худшее, чем водоворот Мальстрем, или внезапное появление морского змея. Я распахнул железную дверь, с игривой наклейкой «Welcome» над иллюминатором.

– Привет, Сережа!

Стол с бортиками, чтобы при качке не скатывались тарелки, с шиком был накрыт белой жесткой скатертью. Грин и оба помощника сидели напротив своих тарелок, наполненных ровно наполовину красной томатной жижей – холодный суп, стало быть, очень вкусно в тропиках. Приборы сверкали, яства благоухали, стюард, в котором угадывался сменный рулевой, щурил глаза из‑под белого колпака.

И среди этого блистающего великолепия – она. Черные волосы до плеч. Небрежный взгляд морского волка, верного сторонника настоящего братства моряков, которое проверяется только в море, только в рукопожатиях крепких мужских рук, с мозолями от такелажа и рангоута. Сюда подошло бы белое шелковое платье, но в шелке сейчас жарко, и все в кают – компании только делали вид, что едят суп…

Трудно назвать это вырезом. Вырез как раз неглубокий. Но черный эластик так выгодно облегал и вправду недурную женскую грудь, что меня продрал по коже мороз уже не суеверия, а самого настоящего фатального предчувствия катастрофы, знакомого любому моряку, которому не нужно объяснять, что значит женщина на корабле.

– Что ты тут делаешь, Тома?

Грин опустил блестящую ложку в томатный суп. Сказал сухо:

– Прошу прощения, Шкипер. Но на моем судне не принято отказывать в приветствии дамам! Особенно тем, кто едут пассажирами первого класса, оплатив проезд в две стороны.

Я зацепился ногой за коммингс, прикрыл дверь и сказал:

– Простите. Очень рад. Здравия желаю, товарищи моряки.

И, ни на кого не глядя, сел.

– Попутного ветра, джентльмены!

Принц появился, когда я доламывал вилкой картофельную зразу. Семен Цапля, смущенно и очень галантно похохатывая, рассказывал Тамаре о маленьких приключениях, которые случаются, когда ненароком входишь в зону учений французских военно – морских сил на Тихом океане. Второй помощник, ничего не понимал из беседы, но вежливо кивал мне, поминутно предлагая то соль, то оливковое масло, которое я столь же упорно отвергал. В жизни не участвовал в таком красивом обеде.

Редко мне удается видеть, чтобы Его Высочество растерялись. Принц застыл в дверях так же, как недавно я. Под мышкой он нес сложенную в несколько раз лоцманскую карту, и мне стало его особенно жаль. Он хотел, наскоро пообедав, увлечь команду корабля волнующим и опасным планом экспедиции, обозначив циркульными кружками зоны исчезновения кораблей. Измеряя тем же циркулем расстояния от порта до порта, внося поправку в курс на магнитное склонение и пассат.

И что в итоге?

– Прошу прощения, Командор, – уже со знакомой интонацией произнес капитан, отпивая глоток компота из сухофруктов, – но у нас не принято…

– Укачало меня, джентльмены! Укачало! – сказал Принц нервно и с силой захлопнул тяжелую дверь. Видно было, как он почти бегом бросился по палубе и скрылся за паровой лебедкой:

– Бедненький, – с лицемерной жалостью проговорила, почти пропела Тамара: – тошнит его. Вы не знаете, почему женщины переносят морскую болезнь легче мужиков? Я, конечно, не про моряков говорю…

Второй помощник так и растаял, когда она улыбнулась ему, но промолчал. Грин крякнул, и сказал, многозначительно пригладив свою челку на лбу:

– Физиология.

А добрый Семен Цапля наморщил лоб и пробасил:

– Сухари нужно первые два дня жевать. И клюквенный экстракт помогает. Эй, Цанг, где у нас экстракт? Да не мне!

Судя по всему, у него была язва. По – спартански зажаренный кусочек белого хлеба на огромной тарелке. Или старпом худел.

* * *

Ночь не принесла прохлады. Волны поменяли направление и теперь заваливали нос чуть вправо. И при каждом ударе из под форштевня над палубой взлетали брызги. Я постоял на баке, подставляя лицо. Ходовые огни светили на мачте, на трубах и по борту, но еще один оранжевый сиял, как звезда, сквозь стекло ходовой рубки.

Я прижался носом к стеклу, колючему от высохших кристаллов соли. Рулевой – приземистый малаец – как раз вытащил изо рта окурок папиросы, щелчком выбросил в иллюминатор и, даже не закрепив руля, шагнул к крану пожарного гидранта. За такие дела на эсминцах адмирала Дзюбы сажают в карцер на двое суток, подумал я, глядя, как рулевой жадно глотает.

Трап по правому борту оказался не такой крутой, под ним размещалась радиорубка. Я спустился и, стараясь ступать по соломенным циновкам неслышно, подошел к двери каюты.

– Кто?

– Почтенье, Принц.

Он открыл не сразу, потратив время на три оборота ключа. Зато сразу же, только увидев мою полную сочувствия физиономию, поспешил сказать:

– Черт с ней! Во всяком случае она там, а мы тут.

Принц не ложился. На малогабаритной койке была расстелена карта и светил открытым экраном ноутбук.

– Спутник ловит?

– Прекрасно ловит. Пираты пока шляются по морям, а в космосе чисто. Вот взгляните, сэр, получается довольно интересно.

Он, и правда, держал в руках циркуль и выписывал им на карте ажурные окружности. Каждую окружность пересекали во все стороны извилистые кривые карандашные линии разного цвета. Каждая выходила из одной и той же точки побережья – неприметного порта в пятидесяти километрах от столицы. Каждая, попетляв по сетке меридианов и параллелей, обрывалась.

– Малый танкер «Глория». Отчалил якобы с грузом сырой нефти третьего декабря. Команда восемнадцать человек. На второй день пути подал сигнал бедствия, но далее на связь не вышел.

Толстая красная линия с двумя странными петлями посредине.

– У них компас за борт упал? – спросил я, указывая туда.

Принц посмотрел на меня с уважением и даже, я бы сказал, одобрительно:

– На первые же сутки с «Глории» поступило сообщение об исчезновении матроса. Пропажу вахтенного обнаружили, когда стало ясно, что корабль лишился управления. Волны били в борт, ветер примерно баллов пять^[11]. Понятное дело, что команда потратила ночь, застопорив машины и пытаясь найти пропавшего. Это произошло здесь.

Ножки циркуля уперлись в синий кружок, откуда тянулась линия, и в крестик, пересекший ее почти посредине. Лампа под потолком не горела, но, чтобы рассмотреть карту, хватало света от экрана ноутбука. На экране красовался маленький юркий танкерок, любимец частных предпринимателей и страховых авантюристов.

– Что из этого следует, Принц?

В дверь тихо поскреблись. Принц подвинулся спиной под иллюминатор и, сделав мне знак молчать, негромко простонал, словно во сне ворочался.

– Бедный мой, – грустно сказала Тамара по ту сторону двери: – я тебе морсу принесла.

Некоторое время никто не двигался, потом на палубе зашуршали шаги по камышовой циновке.

– Маломерная грузовая шхуна «Серенити», – шепотом продолжал Принц, – что в переводе означает «Светляк».

– Да что ты?

– Не перебивай. Пропала на третий день пути. По дороге поступило не одно, а два сообщения. Первое, о пропаже человека. Вот здесь…

Я быстренько схватил циркуль и измерил расстояние от порта до креста на зеленой линии. Оно отличалось почти в полтора раза.

– Скорость выше, – пояснил Принц, как будто только того и ждал: – как идет танкер, и как идет шхуна. Короче говоря, человек исчез первой ночью, но потом нашелся. Лежащий в трюме с разбитой головой. Об этом по радио капитан решил не сообщать. Отношения в команде были не лучшими, поэтому он приказал двум матросам не распространяться о находке. Труп отнесли в лазарет, чтобы начать расследование по приходе в порт, до которого оставалась пара дней пути. Но дошли они только досюда.

Второй зеленый крестик был недалеко от рассыпавшихся по карте, как горох, островов. Дальше линия не вела.

– Сигнал бедствия?

– Да, но не простой СОС. Радист успел передать, что на судне бунт. Моряки обнаружили погибшего и ворвались в кают – компанию. Началась стрельба. Потом пропала связь.

– А моторки, следующие за кораблем?

– Моторки, это особая песня. Их замечали неоднократно, например, с лихтера «Кондор», или сухогруза «Циемс-2».

– По понятным причинам нам ближе сухогруз, – признался я: – что приключилось с сухогрузом?

– «Циемс-2», флаг Никарагуа. Вышел якобы с грузом нафтана и спирта в бочках. В первые два дня пути команда неоднократно наблюдала на горизонте моторные катера с вооруженными людьми, которые к борту однако ближе трех миль не подходили. В начале вторых суток с корабля бесследно пропал человек. Точнее – жена старшего помощника, которую он поселил в своей каюте. Волнения не было, полный штиль, судно шло под дизелями при хорошей видимости. Вахтенные и рулевой ничего не смогли рассказать…

Циновки снова зашуршали. Шаги решительные, но неравномерные. Я представил, как в ночной темноте, держась за мокрый от брызг леер, бродит эффектная женщина со стаканом морса в руке, и мне стало полегче.

– Открой пожалуйста! – велела Тамара тем голосом, которым вероятно требует от Ленечки принять при простуде Колдрекс или Упсу, «вкусный, шипучий, как лимонад прямо, м – м, ну что ты не понимаешь, паразит, что ради твоего же здоровья?». – Я знаю, что ты меня слышишь, Принц. Я знаю, что ты не спишь. Ну открой пожалуйста, выпей и все, и я спать пойду. Или я не засну сегодня вообще, ты этого хочешь?

Принц молча пролистал несколько интернет – страниц на экране, и я увидел фотографию, сделанную с мостика. Большую часть ее занимал кусок спасательного круга с буквами ZIEMS-2, но виднелась и палуба. Я не сразу понял, вокруг чего стоят несколько моряков и старик с трубкой в зубах. Потом разобрал. На палубе устроили брезентовый бассейн, в таких купают по традиции моряков – салаг, впервые в жизни пересекающих экватор. И вот в этом бассейне лежало обнаженное женское тело. На жене старшего помощника сухогруза «Циемс» не осталось одежды, только украшения – ожерелье и браслет.

– Порнуху небось в интернете ищешь! – злобно сказала Тамара и ушла.

– Надо ее увести в каюту, – сказал Принц, серьезно посмотрев на меня.

Не то, чтоб я пришел в восторг:

– Я? Почему я, Принц? Она не ко мне в дверь ломится, а к тебе. Она мне скажет, что я ее не понимаю. Что я – лишний и напрасно суюсь в отношения людей, которые воображаю, что имею право решать…

– Надо. Будет. Увести ее в каюту, – повторил Принц голосом, от которого у меня мурашки по коже пробежали: – если замерить каждую из этих линий до первого креста, а потом разделить на примерную скорость судна, получается… – он ткнул в угол экрана, где мигали цифры: – четырнадцать часов пути. Мы отчалили десять часов назад. А вернешься, я тебе еще кое‑что покажу. Отвертка есть?

Я отдал ему швейцарский нож с кусачками и плоскогубцами, но спросить ничего не успел, потому что на этот раз Тамара вернулась куда быстрее, и я увидел, как ее симпатичная ладошка расплющилась о дверной иллюминатор, звякнув платиновым колечком по толстому стеклу.

– А я тебе подарок принесла! – сказала Тамара очень веселым, даже каким‑то бесшабашным тоном: – ты же англичанин? Т – ты – англичанин! Так вот, англичанин, тебе английский теплый свитер…

Волна с шумом разбилась о фальшборт, и на секунду все за иллюминатором стало белым… а потом мокрым. Ладошка пошлепала по стеклу, и сползла вниз.

– Ну Принц! – заныла Тамара: – Ну мне уже самой немножко плохо…

Кажется, подумал я, наша Тома выпила. И я, кажется, догадываюсь, с кем.

* * *

Очень тут крутые и узкие трапы. Я, пока доволок Тому до ее каюты, оббил ноги о ступени, а плечи об огнетушители, удивительно, как я еще их не посшибал.

– Я пить очень хочу, Сережа, – сказала Тамара, когда я со всей возможной осторожностью отделил свои руки от ее талии и вежливо улыбнулся, в смысле «спокойной ночи».

Это меня обрадовало. Я просто с содроганием ждал, когда бессвязное бормотание превратится в душеспасительную беседу на ночь. «Тебе не понять, Сережа… во всем свете одна… нельзя же избегать женщину, которая тебя любит, это же вредно»… Никогда не чувствовал в себе таланта исповедника, или психолога из службы доверия.

– Я тебе минералочки принесу, – пообещал я на радостях, правда, тут же об этом пожалел. Но, в конце концов, каюта рядом, и негоже первой, хотя и вечной невесте Российской Федерации с похмелья утром глотать из под крана воду пополам с керосином. Побуду джентльменом, решил я, хоть Грину нос утру. А то, как спаивать пассажирок, он тут как тут, Гитлер голенастый, а как тащить до койки, так его не дозовешься.

Когда я проходил мимо трюмного люка, мне показалось, что там мелькнула какая‑то тень, принюхавшись, я учуял запах крепкого морского табака. Что за плавучий кабак? – удивился я. Между бочками со спиртом кто‑то раскуривает трубку, рулевой бросает незакрепленным штурвал, танцы под граммофон…

Пока я так размышлял, мимо трапного иллюминатора падучей звездой пролетел еще один тлеющий окурок. Тропическая ночь – всегда красиво, особенно при небольшом волнении, и когда небо ясное. Я высунул голову на палубу, чтобы посмотреть на лунную дорожку, и увидел себя Грина с двумя матросами – малайцами. Он что‑то негромко втолковывал им, указывая биноклем на горизонт. Не буду мешать, решил я.

– Кто т – там? Это ты, Сережа? Я сейчас… – за дверью каюты послышалась возня.

Я испугался, не разбудил ли нашу непрошеную спутницу по путешествию, но, кажется, она просто умывалась. Волосы мокрые и лицо, а свой потрясающий топ она уже сменила на белую мужскую рубашку, которую использовала в качестве пижамы.

– Это тебе на вечер и на утро для опохмелки, царица Тамара. Настоящая грузинская минералоч…

– Т – ты зайди на минутку, Сереж…

Взгляд у нее был какой‑то не по хорошему мутный. Вообще‑то, после умывания такого взгляда не должно быть даже у сильно пьяных. Но женщины, как известно, лучше переносят качку и хуже алкоголь.

– Т – ты меня не бойся, Сереж…

– Я и не боюсь, – бодренько сказал я, отступая в коридор.

Не успел. Она цапнула меня за рукав и, чтобы не потащить ее за собой, я вынужден был остановиться.

– Т – ты скажи, Сереж, я уродливая, да?

– Нет, царица Тамара, ты совсем даже ничего, – сказал я, осторожно ставя бутылку с минеральной на стол.

В настоящем айкидо практикуются такие высвобождения от захватов, которые, если медленно провести, получается не больно, а просто странно. Как это ты упал? Главное, чтобы противник в данном случае упал прямо на застеленную койку. И не принял это за излишнюю вольность.

– А я т – тебе нравлюсь, Сереж?

– Очень! – искренне сказал я и, широко шагнув в коридор, попытался освободиться.

Не тут‑то было, Тамарка тоже знала айкидо, и это я ей такой захват показывал. Полуодетая, она тоже оказалась в коридоре и вцепилась крепче прежнего.

– Сережа… Я тебя прошу… Только сегодня… Иначе я с тоски свихнусь…

– Позвольте, Шкипер!

Я оглянулся. Черти морские меня подери! На трапе стоял капитан Грин и один из его верных, ни хрена не понимающих по – русски матросов. Вот что называется, Сережа Вихорь решил побыть джентльменом.

– На нашем судне не принято…

– Иди спать, Тамара! – крикнул я со страстью, которой хватило бы на десять Дездемонн.

И, уже не церемонясь, вывел нежную женскую ручку на рычаг, силой расцепил наманикюренные пальцы и отпихнул женщину обеими ладонями. Надо спросить, где она такие рубашки покупает. Только сначала пусть проспится. Я захлопнул дверь за отлетевшей в каюту Тамарой и только потом услышал, как она там внутри негромко вякнула, как кошка, перекинутая через забор. Ну слава богу, с этим разобрались.

– На нашем судне не принято так обходиться с женщинами!

Грин не казался пьяным, и перегаром от него разило никак не больше, чем от давешнего летчика – космонавта в буфете Шереметьево. Но взгляд его, масляный и бегучий, как огонь керосиновой лампы, мне не понравился. Он, пожалуй, меня на дуэль сейчас вызовет, фраер портовый.

– Не надо было женщину поить. Не к лицу это вашему судну, – буркнул я, пытаясь пройти мимо.

Матрос отодвинулся, когда я, набычив голову, сказал ему «Брысь», но вот Грин схватил все за то же плечо, где огнем горели следы когтей дикой кошки.

– Вы н – наносите оскорбление моему судну, Шкипер!..

– Да идите вы к черту, капитан!

Второй матрос, видимо, стоял наверху трапа, и прыгнул мне на спину оттуда. Хорошо прыгнул, грамотно, предплечьем сразу пережал кадык, чтобы дышать трудно, а свободной рукой и обеими ногами, как обезьяна оплел обе мои руки. Грин сходу засветил мне ногой в живот, не в низ живота, а чинно – благородно под дых. Сапоги у него с каблуками и набойками.

– Успокойся! – выкрикнул он мне в лицо, рассчитывая, видимо на результат. Ну и кораблик мы наняли.

Я принял его удар прессом, но пружинить не стал. Грин бил сильно, и не использовать его энергию негодования было бы расточительством. Согнув ноги, я упал плашмя назад, мысленно посочувствовав матросу, которому придется пересчитать ступеньки трапа позвоночником.

Шагнувшего вперед Грина я встретил босой ногой по колену. Не ахти какая атака, он только охнул и отступил, а я успел заметить, как малаец за его спиной тянет со стены огнетушитель. Ну, уж нет!

Оттолкнувшись обеими ногами от пола, я сделал что‑то вроде стойки на лопатках, и как только хватка за мое горло ослабла, прыгнул вперед ногами, рассчитывая встать на них. Но Грин, молодчина, от ударов не бегает, на лету обнял меня за колени и крутанул.

Коридор пошел колесом в моих глазах, башкой я въехал в дверь Тамариной каюты и услышал, как эта стерва поворачивает ключ изнутри. Слава богу! Ее только со словами «Ты все же постучал, входи скорей», тут не хватало.

На железный пол я упал локтем, искры из глаз полетели, как положено. Принес девочке минералочки, блин.

Когда тебя бьют ногами два моряка, главное помнить, что ребер двенадцать, а глаз, скажем, только два. Я подождал, пока им потребуется перевести дух и ударил малайца под правую коленку, благо она была близко. Малаец сел, все правильно, нервы у людей проходят по разному, но в данном случае я угадал с первого раза. В одиночку Грин меня на полу удержать не сможет.

Левый локоть еще не действовал, поэтому я правой отбил пару заходов под дых каблуком. Надо спросить капитана, когда протрезвеет, в каком порту он купил такие замечательные сапоги.

Мы стояли друг против друга среди образцово выкрашенных белой краской металлических стен узкого, сводчатого коридора. Матросы копошились: один на комингсе, другой на железных ступеньках трапа. Они больше не участвовали.

– Капитан Грин, – сказал я: – вы пьяны. Попробуйте унять свою фантазию, кликните матросов и идете спать к себе в каюту. Утром мы принесем друг другу извинения за некоторую несдержанность.

Он внимательно осмотрел в кровь разбитый кулак и вытер его о свою белую рубашку.

– Вы ударили меня… Вы меня всю дорогу оскорбляли… Вы домогались пассажира, беспомощную женщину, доверившую мне… – придумать продолжения этот фантазер не смог, вытащил из кармана дюймовую свайку и зажал в кулаке. – глубоко сожалею, Шкипер, о невозможности мирного разрешения…

Я поймал его руку на взлете. Человек, решивший бить кастетом, уязвим, как ни один другой боец, ведь из множества ударов, применимых в рукопашном бою он добровольно ограничивает себя только одним – прямой справа. Невольно сделав шаг мне навстречу, Грин не растерялся, а попытался ударить меня в лицо головой. Логично, но глупо. Слегка присев, я встретил его снизу вверх, лбом в ноздри. Верный нокаут.

Я аккуратно усадил безвольно уронившего руки капитана спиной к двери Тамариной каюты. Столь благородный человек вряд ли сможет обидеть нашу девочку. А девочка, в свою очередь, вряд ли сможет этой безумной ночью отодвинуть его тушу дверью и выйти погулять еще раз. Собственно, всем пора баиньки. Матросы, видимо, тоже так решили, поскольку оба на четвереньках убрались наверх по трапу, не сводя с меня напуганных раскосых глаз.

– Ну, ты чего так долго? – недовольно осведомился Принц, когда я втиснулся в его каюту.

Я многозначительно промолчал, он и сам все поймет, посмотрев на мою расквашенную физиономию. Но как же, будет джентльмен у джентльмена спрашивать, что за джентльмен ему вмазал.

Все это время Принц провел интересно и полезно, с помощью моего ножа поотвинчивал в каюте все, что крепилось к стенам винтами – архаичного вида барометр, длинноволновый радиоприемник и даже намертво привинченное к стене бра. Впечатление было такое, будто обезумевший от многолетнего заключения узник пытается проколупать себе дорогу к свободе, забыв про дверь и иллюминаторы.

– Ну и как?

– Ничего, – уныло сказал Принц: – обычно на задней стороне таких предметов пишут название корабля. Там бывает такая медная табличка…

На приемнике и бра табличек не было. На барометре по тусклой меди тянулось многозначное бессмысленное число.

– Что ты надеялся прочитать? Тебе слово «Мистрайз» нравится, наглядеться не можешь?

– Одно из названий, написанных здесь.

На экране ноутбука красовались девятнадцать суденышек – сухогрузы, танкеры, яхты. Безоглядно и смело плыли они неизвестно куда.

– Ты думаешь, что наш капитан подбирает инвентарь на морских кладбищах? – удивился я. – Такое бывает, но что ты докажешь, узнав, что этот барометр вывинчен в кают – компании «Светляка» или «Глории»?

Принц не ответил. Взял со стола мой нож и вышел. Хоть уже не хотелось никаких приключений, я покорно поплелся на безлюдную палубу. Даже рулевой не курил за штурвалом.

Принц взглядом художника прошелся по надстройкам, трубам, мачте. Что‑то прикинул, как будто выбирал план для фотосъемки. Двинулся по доскам настила, уже остывшим от дневного солнца, и потому не норовящим приклеить голые пятки расплавленной смолой.

– Сэр, поднимитесь‑ка сюда, – тем тоном, который не предусматривает возражений, велел он, забравшись почти на капитанский мостик.

Отсюда открывался чудесный вид на палубу, на лунную дорожку в море, на белую полосу кильватера за кормой.

– Ничего не напоминает? – Принц подождал ответа всего секунду и нетерпеливо показал рукой: – Вот там стояли люди. А там был натянут брезент для бассейна. Воды в бассейне уже не было, зато лежала мертвая женщина. Голая, но в драгоценностях. Теперь смотри.

Склонившись к укрепленному на леерах спасательному кругу, он принялся усердно скоблить красную краску. Надпись «Мистрайз» осыпалась под ножом, сходила, обнажая другие буквы, белые на красном. ZIEMS-2.

Я посмотрел туда, где некогда лежала жена старшего.

И сразу увидел зеленую точку. Померещилось? Нет, точно – зеленая точка.

Чертов капитан, подумал я, вспоминая искры, летевшие из глаз от столкновения с дверью Тамаркиной каюты. Ну, в самом деле, с чего бы мне видеть блуждающие зеленые точки на палубе? Сотрясение, стало быть.

Зеленая светящаяся крапинка переползала с одной доски на другую. Такая мелкая, такая симпатичная точка. С чего бы ее опасаться двум россиянам, стоящим на палубе лесовоза «Мистрайз» в прекрасную штилевую погоду. Ходовые огни включены, радист на посту, что с нами может случиться в четырнадцати часах ходу от порта?

– Светлячок, – негромко сказал Принц. – Вы видите светлячка, сэр?

– Да… – это был мой голос и в то же время не совсем.

Как будто Сережа Вихорь, мальчик с питерской помойки, ненароком заглянул в собственное будущее и, хотя пытается говорить басом, мандражит по – страшному.

Принц посмотрел удивленно. А я не мог оторвать взгляда от этого светящегося предмета, насекомого, искры… секунду оно подползало ближе, становясь чуть длиннее. Потом одним махом прыгнула на дверь сходного тамбура.

Принц за ремешок притянул висевший на шее бинокль и, быстро повернувшись, оглядел горизонт. Это он прав, пребывая как в тумане, все же понял я. Много я видел светлых точек, неизвестно откуда взявшихся и прыгающих на десять метров за секунду. Как бы они ни выглядели, все оказывались одним и тем же – конечной точкой лазерного прицела.

Но в жарком тропическом воздухе трассу было не провести. Не угадать, откуда и чем по нам целятся. Не найти вторую точку на горизонте, среди качающихся сверху и без счету отражающихся в черных волнах звезд. Что там? Винтовка «Беретта»^[12], бьющая на восемьсот метров?

Или тепловая ракета со спутника?

Чух – чух – чух, двигатель работал ровно, как паровозик из детской сказки. Корабль без рулевого уверенно шел в ночь.

– Я все понял! – ваш покорный слуга обличительно ткнул пальцем в Принца. – Все чаще и чаще нам стали попадаться дела с генномодифицированной дрянью. Правильно? Ты стал гоняться по стране за любыми слухами? Правильно? А банду с генномодифицированной икрой вычислил просто. Грузовая самоходная баржа оказалась приписана к службе доставки Астраханского филиала “Кока – Колы”. Но сколько бы баржа не маячила на горизонте, аксакалы продолжали торговать просроченной фантой, а не колой! Правильно?!

Я не врубался, с чего это мои мозги вдруг пробило на уже списанную в архив историю. Я вообще, кажется, потерял над собой контроль, и страх перед зеленым светлячком здесь ни при чем.

– Правильно, – с интересом уставился на меня собеседник. – Одно уточнение. Сейчас ты слово в слово повторяешь то, что я тебе говорил неделю назад. Ты в порядке?

Где‑то разбилось стекло. Не разлетелось в дребезги, а глухо лопнуло и пошло трещинами. Толстое стекло иллюминатора, его с одного удара не выбьешь. Принц посмотрел на часы и сказал.

– Вооружаемся, джентльмены.

Черт, мне не согнуться. Не потому, что трещала голова, разве я раньше по башке не получал? Но, если бы Принц дождался бы моего ответа на свой вопрос, то услышал бы: «Я не в порядке. Я очень не в порядке».

Со мной творилось что‑то странное, и я терял мало – мальский над собой контроль. И душу мне заполняли разные страхи, откуда только что бралось.

Я знал, что из где‑то внизу разбитого иллюминатора на палубу выползает жуткая тварь. Точь в точь из фильма «Чужие». Она пряталась в трюме и теперь мечтает забраться на капитанский мостик, для этого ей хватит двух минут.

Еще я знал, что мы обязательно врежемся в айсберг. И мог смотреть лишь вперед, по ходу движения судна, как образцовый вахтенный. Стиснув зубы, чтобы не заорать от ужаса.

Чух – чух – чух, чух – чух – чух.

Принц рухнул передо мной на колени. Хорошо, что этого не видел Отец, он бы усмотрел посягательство на честь государства.

– Что вы пили, сэр? – тоже сжав зубы, но уже от злости, прошипел мой хороший друг.

– К – люквенный экстракт, – сказал я, дрожа от страха, но при этом еле сдерживаясь, чтобы не прыснуть от щекотки.

Кобура, закрепленная на голени, стала легче. Теперь у нас есть два парабеллума. Все, что удалось протащить через таможенный контроль.

Иллюминатор все‑таки высадили.

– Я з – заметил, – сказал я, выталкивая слова языком, как кислые сливы, слишком плотно набившиеся в рот: – я смотрел и з – заметил. По левому б – борту. Иллюминатор грузовой п – алубы. Пожарным б – багром.

– Значит, не зря смотрел, – похвалил его высочество философски. – Четырнадцать часов плаванья. Кто‑то крушит багром иллюминаторы, хотя ни одна дверь не заперта.

– Т – тамара в каюте, – сказал я и чуть не заплакал от ужаса.

Я представил воющую многорукую толпу, ни хрена не понимающих по – русски матросов, через которых придется пробиваться и вытаскивать Тамарку, только что с таким трудом туда запихнутую. Все усилия насмарку. Да и жизнь, в общем‑то тоже…

Пощечину я не столько ощутил, сколько услышал, но она привела меня в сознание. Свинги у Принца легче моих, но кое – чему я его научил.

– Внизу!

Дверь внизу все‑таки открыли. Мне не мерещилось. Но сперва по ней молотили изнутри. Аккуратная, как и всюду на судне капитана Грина, покраска была в шрамах от пожарного топора. Два малайца выбрались на палубу, у одного топор, у другого в кровь ободраны руки. Что там еще висит на щите для пожаротушения, кроме багров и топоров? Ведра, кажется.

Зеленая точка заплясала вокруг матросов, потом широко, словно вычерчивая нужную формулу, переметнулась на капитанский мостик, на спасательный круг с надписью ZIEMS-2, потом на нас. Ослепила зеленым. Светили не со спутника, а с воды. Почти прямо по курсу, градусов семь. Корабль без ходовых огней.

Матрос с окровавленной рукой заорал, указывая товарищу на нас. Крик его походил на чаячий и срывался от ярости, словно у капитанского мостика малайский моряк увидел по меньшей мере убийц всей своей родни до четвертого колена. Матрос с топором даже рассматривать нас особенно не стал, нагнул голову и поковылял к трапу. Я продолжал держать на прицеле дверь, но на этот раз я смог повернуть голову к Принцу, чтобы спросить:

– За ними кто‑то гонится?

– Все черти морские за ними гонятся, – ответил он в своей обычной, очень, кстати, пришедшейся к случаю поэтической манере, и выстрелил в верхнюю ступень трапа.

Предупредительный, пуля звонко завыла, отскочив от металла. Самый пьяный матрос должен после этого воздержаться от штурма капитанского мостика. Но человек с топором продемонстрировал невоздержанность.

И был настолько ловок и сообразителен, что, увидев меня над собой, не стал переть напролом, а зацепился топором за леер, как «кошкой». И обезьяньим прыжком оказался слева от меня. Малаец все‑таки.

Но малаец по ту сторону леера, это лучше, чем по эту. Мы встретились глазами, когда я отцепил топор. Матрос вгляделся в меня даже пристальнее, чем мне бы хотелось, а потом заорал. Уже не членораздельно, а так, как орут от смертельного ужаса. Вроде того, что испытывал пять минут назад я, наблюдая за зеленым светлячком.

Он ударился о борт ногами примерно в метре от воды, потом его перевернуло и скрыло волной.

– Что они кричат, Принц?

– Трудно понять! – слегка задыхаясь, крикнул уже из‑за рубки наш универсальный полиглот.

Когда я добежал туда, то понял причину тяжелого дыхания. Ободравший руки о преграду малаец и в драке работал руками, будто комбайн, и только нижней подсечкой Принцу удалось свалить бойца.

– Они очень нечетко выговаривают шипящие. Но что‑то вроде того, что мы никого не оставим в живых.

– Они нас не оставят в живых? – уточнил я.

– Де нет, – пожал плечами Принц, – мы их. Судя по всему, они пытаются не допустить захвата судна пиратами, зловредными духами и прочей нечистью. Я вам говорил, сэр, запасти минералку и пить только минералку? Я, думаешь, случайно это говорил, любитель праздничных обедов в кают – компании? Я, думаешь, о твоей дизентерии заботился?

– У меня две сумки «Боржоми»…

– Клюквенный экстракт! – передразнил он меня. – А «Боржоми» вредно. Доказано Роспотребнадзором.

– Кукловод Рыжего все это время с нами рядом. Тамара? А почему бы и нет? – бредил я – Чтоб не разгадывал по заграницам, получи загадку в наших пенатах, все время у девушки на виду.

Принц посмотрел на вашего верного слугу с сочувствием:

– Ты бы еще Ленечку стал подозревать.

– И буду – Ведь чей он биологически сын?

– А вот это уже не твое дело.

Тот, кто подкрадывался сзади, оказался босиком, но мы его услышали. Я кувырнулся, Принц ушел в прыжок с разворотом.

Корабельный повар здорово рассчитывал на свои профессиональные навыки, и не только захватил с камбуза длинный разделочный нож, но даже не снял поварского колпака. И теперь зловеще щурил из‑под него раскосые глаза, переводя взгляд с одного из нас на другого. Смелый человек. Он собирался уничтожить нас по очереди.

Чух – чух – чух, чух – чух – чух.

Повара я оставил Принцу, а сам бросился вниз по трапу. По дороге я тряс головой, пытаясь избавиться от клочков дури, по прежнему наползавших на сознание. Если его высочество оценили ситуацию верно, надо сломя голову вытаскивать Тамару и спускать шлюпку, пока весь корабль не поднимется на борьбу с русскими пиратами Принцем и Вихорем.

Но в сходном тамбуре стоял Грин. В руке у него помещался маленький браунинг, и ствол браунинга дымился. Трапы узкие, мне его не обойти. И пули зубами я ловлю не так хорошо, как топоры голыми руками.

Вместо того, чтобы выстрелить, капитан набычил шею и выкатил глаза под свесившейся набок светлой челкой. Казалось, он силится определить марку моего оружия, хотя я не встречал более узнаваемого пистолета, чем парабеллум. Хриплое дыхание Грина не предвещала ничего хорошего, кроме очередной сентенции, типа: «На моем судне, Шкипер, не принято ходить с парабеллумом».

– На судне… – он прервался, и я заметил, что пена, капающая со стиснутых в узкую полосу губ, розовая. То ли я слишком сильно бил его при прошлом разговоре. То ли капитан корабля усиленно кусает себя за щеки и язык: – на судне бунт, Шкипер…

Послышалась быстро приближающаяся возня, Грин завел руку за спину и выстрелил. По всем правилам надо было попытаться выбить пистолет. Но я стоял, глядя на кэпа, как давеча на призрачного зеленого светлячка. Я понял, что у капитана Грина сейчас тоже здорово болит голова.

– На моем судне… бунт… Шкипер… это не спирт… и не каннабис… надышались… со мной такое уже было… в Родезии… уводите женщину, Шкипер… шлюпка… я остаюсь…

Я подумал, что он снова кусает язык, чтобы прочистить голову от тумана. Но потом заметил, что он вытаращился за мое плечо. Прямо по ходу курса.

Темный, темнее ночи силуэт выплывал впереди, закрывая звезды. Корабль был выше «Мистрайза», но без огней на мачтах и света в иллюминаторах казался скалой, островом, грозовой тучей. И мы, чух – чух – чух, шли прямо на него.

Я оглянулся на мостик, где прогуливался Принц. Его высочество выглядел беззаботно. Он даже снял пиджак и, закатав рукава, браво похлопывал себя по ноге поварским ножом, вроде как жокей хлыстиком.

– «Майя Плисецкая», джентльмены, – громко сказал Принц, опуская бинокль и уже невооруженными глазами разглядывая безмолвные темные фигуры, стоящие по борту корабля – призрака, расставив ноги и оперевши локти о висящие на груди короткие автоматы.

Глава 10
Последняя тайна «Майи Плисецкой». Тропический шторм

Когда прибрежная провинция объявила себя независимым, и притом великим государством, порт понадобился вновь, и военные саперы вбили в песчаное дно сваи, на которые настелили листовое железо. Теперь оно гремело на штормовом ветру, как паруса призрачной флотилии. Вместо кнехтов тут служили бочки, насаженные прямо на сваи, поверх каждой была намалевана масляной краской цифра.

И песок, мелкий мокрый песок, который летел, обдирая на своем пути листовое железо, стекла иллюминаторов, руки. За песком летел дождь, такой же серый, горизонтальный и злой.

На капитанском мостике сухогруза «Майя Плисецкая» стояли двое. На обоих прорезиненные плащи, руки инстинктивно придерживали козырьки фуражек, хотя капитанский мостик вовсе не был открыт всем ветрам, и струи дождя, поминутно смывая мельчайшие песчинки, стекали по триплексовым, с радужным отливом стеклам.

– Прибыли, Князь, – сказал по – русски тот, что был пониже.

– Спасибо, капитан Поляков, – усмехнулся Князь, – отличная работа, Рыжий.

Странно было видеть задворки африканского континента, всего через пять часов после шумной и зябкой Москвы. Странно, миновав охрану в головных платках, с блестящими белками глаз на угольно – черных лицах – только колец в уши и в нос не хватает, чтобы сыграть Отелло, – услышать четкую русскую речь.

Рыжий осклабился, как подобает капитану пиратского судна. Снял фуражку и потер багровую линию на лбу шелковым платком. Шторм не принес прохладу, только брызги, под которые приятно подставить лицо, но соль оседала на коже. И кожа зудела, как будто под укусами москитов.

– Каково сейчас в трюме! А?

Князь сейчас думал не о пленных, запертых в трюме. И не об эсминце адмирала Дзюбы, который где‑то там в Индийском океане лихорадочно мечется, ощупывая штормовые волны радарами. И даже не о том, как скажется происходящее на судоходстве в районе, и продажном курсе дейтерия…

– Мы верим, что будем править этим миром, – сказал он и облокотился на рукоятку машинного телеграфа. – Мы все надеемся, Рыжий, что придет миг, и мы сможем повелевать объемами добытой нефти и биржевым курсом. А миром правит случай, информационный повод. Гремит выстрел в Сараево, и в двадцатый век въезжает на танке Первая мировая война. Принц Фердинанд мертв…

– Принц в трюме… – тактично напомнил Рыжий. – И принц пока еще жив. Но часов через пять эсминец адмирала Дзюбы обнаружит дрейфующий под норд – вест – вест брошенный командой сухогруз «Мистрайз». Если уляжется волнение, мы можем успеть подбросить туда тела вертолетом.

– Нет, – сказал Князь коротко.

Рыжий помолчал, глядя, как дождевые капли ползут вниз по стеклу рубки, но шарахаются в сторону от каждого порыва встречного ветра. Как двое рослых негров в блестящих от дождя капюшонах прошли за окнами рубки. Руки под плащами, плащи топорщат короткоствольные автоматы. Рыжий знал, что короткое «нет» не обсуждается.

– Тамара? – понимающе спросил он вполголоса. – Она женщина. Она забудет.

– Нет, – повторил Князь. Лицо его стало суровым, будто высеченным из камня. И Рыжий решил не пересказывать историю, как его ждала из армии одна вертлявая девица, и что из этого всего вышло. Он понимал, что Князь все равно скажет: – Если его труп выловят в Индийском океане, если будет известно, что Принц героически погиб в схватке с пиратами. Она никогда. Не выйдет. За меня. Замуж.

Он наугад ткнул пальцем в одну из дождевых капель, и та словно послушалась, потекла вниз, обгоняя и собирая по пути другие. Мокрая чистая дорожка протянулась по стеклу и достигла его края за секунду до того, как налетевший шквал все размазал, словно смешал фигуры на шахматной доске.

Князь улыбнулся. Впервые за разговор его глаза повеселели. Он ласково и осторожно положил ладонь на выносной пульт, присоединенный сейчас к бортовому навигатору «Майи Плисецкой».

– «Мистрайз» взорвешь ты, когда десант с русского эсминца будет обыскивать корабль. А через час после этого «Майя Плисецкая» выйдет из этого порта в свой последний рейс. Курс будет лежать вдоль берега на юг, по ветру. Как раз туда, где несет вахту французский крейсер «Де Голль». Узнав о гибели русских товарищей, они атакуют сухогруз. Пираты будут обороняться, но в конце концов сдадутся и выдадут своего мертвецки пьяного капитана и его сообщников. Как и предполагалось, они окажутся европейцами. Вернее не совсем. Они окажутся русскими.

– Во Франции очень суровое наказание за пиратство… – Рыжий даже зажмурился, словно решил вдруг уснуть в тени козырька своей капитанской фуражки.

Было слышно, как снаружи свирепствует ветер, и кто‑то топает брезентовыми сапожищами.

– Отцу придется срочно вылететь с государственным визитом в Париж. А дальше сообщения новостных каналов о поимке пиратов сменятся куда более интересными новостями. Россия не видит ничего плохого в румынских локаторах… Россия не настаивает на соблюдении прав старушек в Финляндии… И снова готова импортировать «Боржоми»… Потому что главным пиратом окажется его чадо.

Рыжий хохотал. Хохотал как редко позволял себе в присутствии Князя. Сквозь слезы простонал:

– И Сережу Вихоря наконец‑то отправят по прямому его назначению, учить подростков самбо на стадионе «Динамо»! Главное, чтобы Отца удар не хватил!

– Незаменимых людей у нас не бывает! – твердо сказал Князь: – так что пошли им в трюм минералочки.

– А если откажутся? – уточнил Рыжий. И почувствовал, что зря спросил. И так ведь ясно.

– Тогда пусть доктор их осмотрит, – в голосе Князя и впрямь послышалось раздражение, но объяснялось оно другим. – Объявивших голодовку пленных должен осматривать врач, вот пусть и осмотрит. Потому что если они у нас тут загнутся раньше времени, Отец сгоряча пожалуй объявит морскую войну Французской республике, да еще и выиграет, не дай бог.

– Доктор сейчас осматривает Тамару…

– А вот хватит ему осматривать Тамару! – резко оборвал Князь: – два укола сделать, чтобы девчонка до Москвы не проснулась, трудно что ли ему, хрену старому? Все, Рыжий. Я на аэродром. А вы разгружайте, разгружайте. Через час «Майя Плисецкая» со своей последней тайной на борту, должна быть готова к отплытию.

* * *

Это явно было не судно капитана Грина – трюмную дверь изнутри изъели ржавые разводы. Правда, это не мешало ей плотно и надежно прилегать к металлу переборки. Стекла в двери не предполагалось, но отверстие закрывала решетка. Можно было видеть длинный металлический коридор, узкий и низкий.

– Лесовоз мне передал в лизинг рыжий конопатый посредник со странным акцентом. По бумагам все было стерильно, будто в реанимации.

– Я давно подозревал, что настоящих сомалийских пиратских баронов следует искать не на Тортуге, а в Москве.

В дальнем конце коридора у трапа, задраенного люком, угадывалась кнопка тревоги. Раз в два часа по железному потолку слышались тяжелые шаги. Люк приоткрывался, и по трапу спускался человек в черном комбинезоне и маске. Осматривал, на месте ли дверь, не пора ли нажимать кнопку тревоги. И это единственные минуты, когда раскаленный, пахнущий железом и гнилью воздух в трюме слегка колыхался, создавая видимость прохлады.

Но на этот раз за тяжелой поступью над головой, за режущим уши визгом затвора люка и скрипом ступенек трапа последовал оклик. Хриплый, насмешливый, но зато по – русски:

– Эй, терпилы!

Гостей оказалось трое. Двое, поблескивая белками глаз в прорезях масок, остались у тревожной кнопки, держа пальцы на спусковых крючках своих неразлучных автоматов. Третий, самый крупный и плечистый, дошел до двери, отпер здоровенным ключом и осторожно вошел в трюм.

Четверо пленников в четырех углах квадратного помещения лежали и сидели на досках от разбитых ящиков. Симметрия объяснялась просто – в стены было вделано именно четыре талевых кольца, и короткие цепи от стянутых за спиной рук каждого тянулись именно к ним.

– Ну что, скотобаза? – спросил дружелюбно вошедший, и бухнул посреди трюма, прямо в лужу ржавой воды, затянутую в полиэтилен упаковку пластмассовых бутылок, красивых, зеленоватых, с рельефным изображением скачущего оленя на крутых боках: – Пить хотца?

– Мне нужен врач… – простонал из ближайшего угла капитан Грин. Белая его рубашка давно уже переняла цвет ржавчины с окружающих стен, а отличные сапоги с набойками лежали рядом, похожие на двух убитых крокодилов. – Я был в Родезии. У меня пятидневная малярия.

Не обращая на него внимания, рослый пират прошел в другой угол, где, сложив ноги в полулотос, сидел длинноволосый, спокойный, хотя сильно осунувшийся и опять небритый Принц. Галстук с него сорвали еще на «Мистрайзе», не столько потому что в нем была рубиновая булавка, сколько из‑за ироничности Принца, вежливо предложившего пиратам оборвать ему воротник и рукава, чтобы исключить возможность самоубийства ампулой с ядом.

– Здорово, тварь, – сказал пират, садясь рядом на корточки и левой рукой приподняв маску на лице, бесцеремонно вздернул подбородок принца правой, чтобы тот взгляда не вздумал отводить.

– Чингачгук, – хрипло выдохнул Вихорь.

Бывший шофер из заполярного города Окладинска невольно оглянулся, хотя и знал, что Вихорь примотан надежнее других, висит на толстой цепи, дважды прикрученной к стене, как на дыбе.

– Заткнись, денщик! – приказал он: – у меня аудиенция с их высочеством. Что, Принц, несладко?

– Если бы не я, Кравченко застрелил бы вас, – сухо напомнил Принц. – Не забывайте этого.

Вместо ответа Чингачгук с размаху ткнул пятерней в лицо собеседника, тот, правда, успел отклонить голову, и удар получился вскользь.

– Вот тебе мое спасибо. Я тебя тоже не застрелю. Мы с тобой вместе поплывем, через час. Пей давай! Глотай!

Выдрав из упаковки одну бутылку, Чингачгук отвернул ее пробку, облив свои руки пузырящейся водой, и придерживая Принца за голову, чтобы назад запрокинуть и рот открыть, вылил почти половину. Принц сначала пытался сопротивляться, потом вроде бы стал пить, но этим разозлил своего тюремщика еще больше. Чингачгук отбросил бутылку и поднялся. Слышно было, как гулко булькая вытекает «Боржоми».

– Не надо меня дурить! Пьет он… Актер дешевый… Все, блин, сами виноваты, скотобаза… Кому тут плохо, кто болеет? Сейчас за вами доктор придет. Доктор у нас хороший. Грамотный… Правда он вам больно сделает… По – быстрому всегда больнее…

Он нацелился было пнуть Вихоря под ребра, но тот молча и исподлобья глянул так, что Чингачгук решил не рисковать. Семена Цаплю, еще одного пленника, бить совсем не хотелось, такой у украинского старпома был кроткий, страстотерпимый вид. Его и приковали‑то больше так, для порядку.

Лязгнула дверь. Автоматчик задраил люк. Прогрохотали шаги над головой.

Пять бутылок торчали посреди трюма, зазывные, прохладные на вид, полные воды. Последние капли вытекали из той, что валялась рядом с мокрым повисшим на цепи, Принцем. Но вот он открыл глаза. Подтянулся и сел, опять в полулотос. Помотал головой в разные стороны, как длинноухая собака, вылезшая из пруда. Двинул плечами и вытащил из за спины сначала одну руку, потом вторую.

– Чтоб тебя черти подрали! – сквозь зубы, но вполне здоровым голосом пробормотал Грин: – как ты это делаешь, все понять не могу.

– Китайские фокусники… – добродушно сказал Семен Цапля…

– Я слышал уже, что китайский фокусники! – огрызнулся капитан Грин на своего старпома. – Я уже второй день знаю, что китайские фокусники напрягают мышцы, когда им сковывают руки, а потом, расслабившись, выскальзывают из оков. Но у меня‑то не получается. Что у меня, мышцы меньше, чем у тебя, Командор, что ли?

– Может быть ты хуже умеешь расслабляться, – предположил Вихорь. – А мы, что так и останемся, Принц, повисим пока?

– Минуточку, сэр.

Принц без спешки, но проворно раскатал рукав, отстегнул рубиновую запонку. Сильным движением пальцев выкрутил из нее драгоценный камень, и удовлетворенно кивнул, увидев в углублении под ним несколько маленьких, похожих на хлебные крошки круглых таблеток бурого цвета. Одну он без промедления кинул себе в рот и, не запивая, проглотил.

– Леденцами балуемся? – язвительно спросил Вихорь.

Его всегда немного задевало, когда узнавал, что у подопечного находится некий козырь, о существовании которого он, заслуженный денщик Российской Федерации, даже не подозревал. Сейчас сюрприз был не столь обидный, как вчера, когда Вихорь понял, что вторая рубиновая запонка, представляет собой небольшую универсальную отмычку.

– Сейчас сам попробуешь, – пообещал Принц, приступая к процедуре отпирания замков на цепях. – сейчас вы все, джентльмены, с удовольствием попьете этой целебной воды, презрев предостережения Роспотребнадзора. Закусив этими таблетками, вы сможете это делать совершенно без опасений.

Семен Цапля взял таблетку сразу, Вихорь, усмехнувшись, тоже. Капитан Грин оказался упрямее.

– Съешьте, сэр, – чуть жестче велел Принц: – не время для недоверчивости. Обезвоживание вредно сказывается на организме, а в ближайший час нам понадобятся все силы.

– Я просто не хочу еще раз, – глаза Грина, все в красных прожилках от лопнувших мелких сосудов, смотрели прямо: – Вы этого не испытали ни разу, Вихорь с Семеном выпили по полстакана морса. А я чуть не сдох, честно говоря, и чуть не спятил. Хуже было только в Родезии.

– Вас проклял местный колдун?

– Зря смеетесь, Командор. Местные жители считали именно так, ведь накануне я его отметелил… Некоторые расхождения в отношении к дамам… Не надо ржать, Вихорь, именно так и было… И стал хлеб мой проклят, так говорили местные, но я их не слушал, и второй раз бить колдуна не пошел… пошел за сорок километров в миссию, и там мне объяснили, что это пятидневная малярия…

– Это не была пятидневная малярия, – сказал Принц и вновь самым дружеским образом протянул золотую коробочку, которой стала его запонка: – угощайтесь, сэр. Вы знаете, за что был посажен в тюрьму небезызвестный маркиз Де Сад?

Грин, судя по всему, плюнул бы, если бы от жажды в горле не пересохло. Глядя волком, он выколупал одну таблетку, положил на язык, недоверчиво почмокал и запил водой из зашипевшей бутылки. Поморщился – солоно.

– За книжечки похабные, – предположил Семен Цапля, при помощи Сергея Вихоря освобождаясь от своих цепей.

– Это верно только наполовину, – улыбнулся Принц. – маркиз пристрастился к писательству уже будучи заключенным. Поскольку он сидел во французской тюрьме, его охотно печатали за Ла – Маншем, в Англии. И когда революция открыла двери Бастилии, храбрый маркиз примкнул к революционерам и благополучно дожил до времени, когда к власти пришел Бонопарт. Личность правителя восхитила даровитого писателя, и он презентовал полное собрание своих сочинений новому императору. Тот поблагодарил. Прочел несколько страниц. И велел автора этих книжечек засадить в тюрьму опять, пожизненно и безвыходно.

– А за что его в первый раз в Бастилию сунули? – спросил Вихорь. – за политику?

– Он заявлял, что таки да. Но судьи были другого мнения. Маркиза осудили за многократные изнасилования девушек высшего света, насколько был высший свет в том захолустье, где он обитал. Маркиз утверждал, что это оговор. Что они ему сами вешались на шею, сумасшедшие, и невоздержанные. Но следствие установило, что Де Сад имел привычку угощать своих жертв какими‑то странного вида конфетами. Короче, он кормил их алкалоидами спорыньи, джентльмены.

Грин, облился «Боржоми», перестал громко глотать и осторожно спросил:

– От этого умирают?

– От этого с ума сходят. Вот вы, сэр, например сходили от этого с ума уже два раза в жизни. Позавчера, и там в Родезии. Ваш знакомый шаман видимо тоже знал о необычных свойствах грибков, которые иногда вырастают на колосьях пшеницы. И стал ваш хлеб проклят.

– Убить надо было гадину, – пробормотал Грин, утирая подбородок рукавом.

– А я смеялся, – простодушно признался Семен Цапля, – когда за мной в каюту пришли с автоматами, я так захохотал, что они меня чуть не пристрелили. Но этот вот, которого вы назвали Следопыт…

– Я его назвал Чингачгук, – уточнил Вихорь: – лично я чуть не помер от ужаса. Это знаешь, как бояться темноты в детстве. Фиг его знает, что страшно. Сам себя спрашиваешь – пиратов – нет, чертей – нет, что выстрелят боишься – да хрен с ним, пусть стреляют. А все равно страшно.

– Алколоиды спорыньи могут вызывать различные реакции человеческой психики, – охотно пояснил Принц. Деловито открыл и протянул воду Цапле с Вихорем и себе тоже взял бутылку: – от безотчетного ужаса до эйфории, а у женщин – сексуального возбуждения…

– М – да, – промычал Вихорь, но наткнулся на взгляд Принца и понял, что тот понял, про что сейчас догадался он сам. И будь Принц Грином, получил бы уже сейчас невоздержанный на язык Сережа снова по морде сапогом: – м – да, это я к тому, что лучше «Боржоми» из бутылки, чем вода с соляркой из под крана. На вашем судне, уж извините, капитан.

– Я одного не пойму, – Грин собрал складки на лбу и размышлял напряженно: – когда закачиваем воду на берегу, понятное дело, в этом порту другой нет, все корабли отравить можно. Но я ж ее пробовал. Ее же любой капитан, если не салага последний, сначала поллитра выпьет, прежде, чем на борт закачать…

– Знаете кто мне дал эти чудо – таблетки? – осведомился Принц. И, вздохнув, ответил – их дал мне мой хороший знакомый, и муж моей очень хорошей знакомой…

– Катюшин муж, что ли? – вытаращил глаза Вихорь: – бывают же совпадения…

– …работавший, – Принц не стал даже глядеть в сторону опять смутившегося собственной бестактностью героя России: – в лаборатории НАТО по производству противоядий. Понимаете, каждый яд, это всего лишь молекула. Сложная молекула. И ей всегда можно найти пару, молекулу, которая свяжется с ней и превратит в безвредный осадок. Мой хороший знакомый рассказал мне про то, что ядов на Земле много, а принципов действия несколько. Поэтому и противоядий лишь несколько. И все известные человечеству противоядия не так уж и трудно уместить в одной таблетке… А об остальном я расскажу вам, джентльмены, чуть позже…

Знакомые тяжелые шаги раздались над головой. Вихорь прислушался, и сказал:

– Идут двое.

– Я так и думал, что доктор работает без автоматчиков, – спокойно заметил Принц: – тем лучше, и тем проще. Итак, капитан Грин, у вас пятидневная малярия. Первым доктор будет осматривать, конечно же, вас. Позвольте ваши руки. Уверяю вас, мы сковываем их в последний раз…

* * *

– Пятидневная. Типичный случай. Но вы не тревожьтесь, сейчас вам станет легче…

Корабельный доктор был довольно старенький и сухонький, но спортивного телосложения и без очков. Его длинный нос загибался книзу, а брови кверху, отчего казалось, что в воротнике белого халата поселилась летучая мышь с большими водянистыми глазами. Старик открыл небольшую сумку и, достав оттуда пару ампул, принялся протирать спиртом хрупкие горлышки.

– Боюсь, вы ошиблись в диагнозе.

Чингачгук, угрожающе заворчав, сделал шаг в сторону Принца. Доктор спросил вежливо и удивленно:

– Вы врач?

– К сожалению нет, – честно сознался Принц: – но зато я был знаком со многими выдающимися медиками. У вашего пациента типичный случай отравления спорыньей.

Корабельный доктор еще несколько раз протер стеклянную ампулу, потом машинально отломил ее стеклянную верхушку. Но даже не сделал попытки набрать желтоватый раствор в шприц, уже выложенный рядом на белоснежном полотенце, постеленном прямо на гнилые доски. С интересом поглядел на Принца и жестом попросил амбала в маске и с автоматом пока пленника не калечить:

– Вы можете обосновать свое мнение, коллега?

– Благодарю вас, коллега, – вежливо откликнулся Принц, – я попробую, если позволите. Не так давно и совершенно по другому поводу, Сергей Вихорь, – он церемонно склонил небритую голову в сторону приятеля, как будто представлял того, одетого в ошметки костюма, и подвешенного, словно на дыбу, на посольском приеме. – мой добрый приятель, по моей просьбе разыскивал для меня специалиста по генной инженерии. Он нашел такого в Московском университете. Вам доводилось бывать там, коллега?

– К сожалению, нет, – корабельный доктор отложил свои инструменты и, забыв о лежащем рядом Грине, повернулся. Очень внимательно слушая.

– Профессор Файнберг, – веско, как божье имя, выговорил Принц: – по всем отзывам крупный ученый. Но мой друг Вихорь порой действует не слишком обдуманно. Он узнал, где работает Файнберг. Но не озаботился посмотреть в Интернете. Из расписания занятий московского университета мне стало ясно, что профессора в Москве нет. А дополнительные справки позволили установить, что нет его и в России. Два года назад, получив соответствующий грант, профессор выехал на работу за рубеж. На моей родине, увы, не всегда умеют ценить ученых.

– Так вот почему… – фыркнул почетный денщик Российской Федерации.

– Это прискорбно, – коротко согласился доктор.

– Через некоторое время я снова услышал о Файнберге. Муж одной моей знакомой, оказывается, работал с ним в лабораториях НАТО, что в Иллинойсе. Вы, кстати, не бывали в Иллинойсе?

Доктор ничего не ответил, но весь его вид показывал, что ему интересно.

– Мой знакомый работал под руководством профессора Файнберга именно в лаборатории генной инженерии, где разрабатывался анатоксин спорыньи. Знаете, как его производят? Берется бактерия, любая, самая неприхотливая, которая размножается где угодно, дай ей только волю. Например сенная палочка. В одну их таких бактерий вводится дополнительный ген, вырабатывающий белок, связывающий яд. Бактерии размножаются. Вот их две, вот четыре, через несколько часов уже миллионы. И каждая вырабатывает…

– Я знаю методику, – сказал врач и, отстранив Чингачгука, медленно подошел к Принцу: – у меня не так много времени на теоретические споры. Но если вы настаиваете, чтобы я ввел вашему друга анатоксин…

– Вы меня неверно поняли, – кротко возразил Принц: – мой друг, капитан Грин не нуждается во введении анатоксина и вообще в ваших уколах. Команда его корабля сошла с ума в течение не более, чем четырнадцати часов после отплытия. Именно столько нужно бактерии сенной палочки, чтобы в обыкновенной питьевой воде…

– Прошу прощения! Вы говорили о производстве анатоксина.

– Верно. Но профессор Файнберг сделал правильное предположение. Если противоядие могут производить бактерии, то почему бы не поручить тем же самым бактериям производить смертельный яд? Генномодифицированным бактериям. На «Мистрайзе» и на всех других захваченных пиратами судах еще в порту такие бактерии добавлялись в закачиваемую воду. Этакие психоделические мины замедленного действия.

– Достаточно, – резко сказал врач: – вы меня не убедили.

Чингачгук сделал размашистый шаг к Принцу. Но застыл, увидев, как тот, прямо из полулотоса поднимается на ноги, пружинисто, быстро, и без малейших помех со стороны слабо звякнувшей цепи. Секунду пират тупо смотрел, как Принц достает из за спины одну руку, другую, потирает их словно с мороза.

Пират смотрел пристально, но все же не смог отследить быстрый удар наперекрест – за правое ухо, и за левое. Он покачнулся, устоял на ногах, но взреветь и броситься вперед не успел, со звоном и грохотом сзади его шею захлестнула длинная цепь, предназначенная для сковывания опасного Вихоря. В ту же секунду добрый Семен Цапля решительно обнял корабельного врача, тот дернулся, и оба покатились по ржавой воде. Доктор успел протянуть руку. Но ее перехватил Грин:

– Не надо, доктор, – процедил он сквозь зубы, разжимая пальцы врача, стиснувшие наполненный желтоватой дрянью шприц.

Принц дождался, пока в трюме установится тишина, и, как ни в чем не бывало, продолжил:

– Меня просил расследовать исчезновение корабля, на борту которого мы находимся, Василий Аксеныч Марютин, забавный человечек, недавно похороненный близ заполярного города Окладинска в один день с моим бывшим одноклассником Лаврентием Титовым. Титов был честный мент. А Василий Аксеныч любил море, но плохо разбирался в нем. Как и в людях, как и вообще во всем на свете. Его попросили предоставить свой корабль для сомнительной сделки. Он предоставил. Ему предложили набрать команду из опытных моряков. Он набрал. Даже когда он показывал мне судовую роль пропавшего корабля, ни малейшего подозрения у него не вызвали ни фамилия капитана – Поляков. Ни фамилия судового врача – Файнберг. Впрочем старик знал, что у него на судне плавает профессор. Он этим даже гордился, а потом очень горевал. Вряд ли он подозревал, что капитану и доктору не грозит опасность быть захваченными пиратами, поскольку они сами пираты. Итак, доктор, вы никогда не ходили судовым врачом на сухогрузе «Майя Плисецкая»?

* * *

Теперь Рыжий стоял на капитанском мостике один. К отходу было все приготовлено. Сходни убраны, груз с «Мистрайза», аккуратно укрытый брезентом, громоздился на причале. Скоро придут грузовики.

Красная лампочка зажглась в прорези лежащего рядом с навигатором кожаного чехла. Рация тяжеленькая, почти два фунта, зато говорить по ней равно удавалось и с машинным отделением, и с Москвой напрямую по зашифрованному каналу. Красная лампочка, внутренний вызов с корабля.

– Доктор?

– Все в порядке, – голос Файнберга был сух, и Рыжий подумал, что в докторе опять некстати заговорила совесть. Профессор Файнберг изобрел препарат, способный свести с ума человека заживо, и почитает себя великим гуманистом, потому что сам еще никого не убил.

– Отлично, доктор! Поднимайтесь на мостик оба. Команду по выносу тел я пришлю.

Файнберг дал отбой. Интеллигенция – это всегда сложно, подумал Рыжий и налег на ручку машинного телеграфа. Холостой ход и мелкая тряска судна сразу сменились мощным гулом дизелей.

Команда оказалась подготовлена на отлично, даже жаль, что через три часа им придется с карабинами в руках противостоять французским морпехам. Желательно, если рядовых матросов на судне не останется вовсе, думал Рыжий, наблюдая, как два негра в оранжевых спасжилетах возятся с канатами на причале. Один прыгнул на борт сухогруза. Другой остался и что‑то гортанно прокричал на прощание.

Вот это и называется «судьба», подумал Рыжий, и нажал на кнопку, которая в ответ мигнула синим зрачком светодиода. Синий, это вызов через спутник, и канал, естественно, также надежно зашифрован.

– Слушаю тебя, Рыжий.

– Все в порядке, Князь. Они без сознания. Мы отчалили. Уже две минуты хода.

– Повтори задание, – Рыжий знал, что похвалу от Князя получить непросто, тем приятнее она будет.

– Тела в рубку. Если Принц начнет истерику, записать видео. Команда передается нашему злому шоферюге. Когда корабль огибает скалы и выходит в открытый океан, я фиксирую курс, и мы с Файнбергом покидаем судно.

– Это обязательно. Не могу рисковать.

– За доктора я отвечаю, – Рыжий расплылся в улыбке. Предчувствие говорило ему, что операция пройдет без сучка и задоринки. – И за корабль тоже.

– Твой шофер знает тебя в лицо. Кого еще?

– Меня и Файнберга. Но он будет молчать, Князь. У него свой интерес. Если его выкупят вместе с Принцем, он вернется в Москву национальным героем. Что ему тогда заполярные уголовные дела? Как здоровье Тамары Николаевны, Князь? С ней все в порядке?

– Отдыхает, – сообщил Князь через паузу, но беседу не поддержал, предпочел напомнить: – Не забудь покинуть корабль. Вы мне нужны живыми. Оба нужны. Удачи.

Сухогруз набрал ход. Приспособленный для плаванья под тропическими широтами, он с легкостью резал волну и шел в бейдвинд, не давая порывам восточного ветра выбросить себя на скалы.

Минуту Рыжий ничего не предпринимал, любуясь ровным ходом корабля и бессилием непогоды. Потом все‑таки снова взял рацию в руки. Сейчас придет Чингачгук, как его прозвали с легкой руки Вихоря уже и друзья, и враги. Надо дать шоферу пару человек из команды…

Рация замигала красным. Внутренний вызов по кораблю.

– Да, слушаю!

– Поляков, я тебя убью, – спокойно сказала рация и отключилась.

Волны все так же шлепали о наветренный борт, ветер ревел в снастях. А Рыжий стоял неподвижно и держал возле уха двухфунтовую коробку в кожаном футляре, и с внушительной антенной. Справа над скалами показались дымовые трубы и краешек корпуса огромного уродливого здания, которое в этой пустыне по крайней мере не вызывает ничьих протестов. Точно такого же строения с четырьмя трубами, как в Окладинске.

Хотел нажать синюю клавишу. Не решился.

– Стоп машина!

Машинный телеграф, старомодная рукоятка, белые надписи на традиционном немецком языке, правда электронная начинка, связь с навигатором и автолагом, неважно это все сейчас, машинный телеграф лязгнул. Через несколько секунд послушная капитану громада сухогруза отозвалась, словно эхом. Гул двигателей стал на одну ноту выше. Винты остановились. Шторм уперся в гигантский железный парус наветренного борта и принялся толкать сухогруз вправо, к мели, к скалам, к берегу.

– Малый вперед! Полрумба к ветру!

На рации замигал синий огонек. Но Рыжий снова не взял трубку.

– Маневрируем, Князь, – тихо, так что сам еле расслышал, проговорил он. Стянул капитанскую фуражку, бросил ее в смотровое стекло, свободной от рации рукой уже натягивая непромокаемый плащ.

Шторм снаружи оглушил его не волнами и дождем, а ветром. Теперь корабль стоял неподвижно, и поток воздуха, силясь превозмочь силу двигателей, несся капитану Полякову в лоб, норовя сбить с ног, стремясь забраться в ноздри, разорвать щеки, задушить. После первого, глубокого вдоха Рыжий не мог выдохнуть, пока не добрался до трапа и, цепляясь за леера, скатился на первую грузовую палубу.

Два аборигена, неподвижные как статуи, расставив ноги, стояли возле ярко – оранжевой шлюпки, готовой к вывалке за борт. Отличная, все же на судне команда. Они вряд ли что‑то могли расслышать, когда капитан прокричал:

– Один со мной, один здесь! – но жест поняли. Рослый моряк шагнул следом, поправляя ремень автомата. Рыжий дождался, пока тот подойдет, и, оттопырив рукой карман плаща, проорал по – французски:

– Маску сними!

Пират даже плечами не пожал, послушно стащил маску. Это был Луи, второй боцман, очень спокойный уроженец Алжира, верующий мусульманин:

– Вниз!

Они пробежали мимо капитанской каюты, мимо каюткомпании и медицинского отсека. Заперто. На уже порядком истертой военными ботинками ковровой дорожке оставались мокрые следы. Первые за последние полчаса. Это хорошо, подумал Рыжий. Пока мы в отсеках, это хорошо, что наверху дождь.

Трап вниз. Коридор без ковровой дорожки, запах машинного масла.

Трап вниз. Луи не нужно было ничего говорить. Он успевал отслеживать, что видно за металлическим кружевом железных ступенек и наверху и внизу. Его автомат уже не висел на шее. Играючи, Луи постоянно держал на линии прицела каждый темный угол, непроверенный еще проем коридора. Приятно работать с такой командой.

Металлический люк в конце коридора. Открыт. Луи прыгнул вперед, скатился, не касаясь ступеней ногами, и тут же прицелился в глубину трюма. Махнул рукой – чисто.

И даже чище, чем хотелось бы. Дверь трюма тоже открыта. Рыжий поглядел на Луи, потом кулаком выбил стекло из кнопки тревоги и нажал. Далеко наверху, словно спросонья, заворчал огромный, злой, сумасшедший кот. Посреди трюма, в ржавой луже уютно лежали пустые бутылки из под минералки, будто на лесном пикничке где‑нибудь в Дибунах.

Три талевых кольца были пусты. На четвертом, предназначенном для Сергея Вихоря, висел, уронив голову, со скрученными за спиной руками шофер из города Окладинска. Чингачгук.

– Шеф… – сказал он тихо, когда Рыжий схватил за подбородок и выпрямил голову, ударив своего помощника затылком о стену: – я н – не поеду с вами… Я… сп – асибо за деньги… за предложение сп – асибо. Но я не пойду в море… У меня тут дела… Т – тут мертвого мента схоронить…

– Эй! – кричал Рыжий – Эй, очнись! Что произошло? Где Файнберг?

– Я останусь здесь… В О – кладинске…

– Ты не в Окладинске, эй! Ты на корабле! Это экваториальная Африка…

– Я т – теперь, – Чингачгук глядел на капитана с наставительностью, которая могла бы показаться Рыжему забавной, если бы он не видел, прямо через черную штанину комбинезона, в ногу Чингачгука, словно отравленная стрела, был воткнут шприц. Пустой уже шприц: – я т – теперь шеф, всегда в О – кладинске…

Рыжий понял, что сейчас будет. Взгляд бывшего шофера уже не опускался. Он смотрел на Рыжего расширяющимися, выкатывающимися из орбит глазами, и орал, пока беззвучно, потому что забыл вдохнуть. Ему бы сейчас того ветра, что на палубе, подумал Рыжий. Он понимал, что Чингачгук соцерцает не его, а самое страшное, что может себе представить. И может быть, это замерзшее спокойное и мертвое лицо Лаврентия Титова.

* * *

– Вот теперь, – сказал Вихорь, увидев, как через десять секунд после начала воя сирены четверо матросов в черных непромокаемых плащах пробежали по грузовой палубе.

Он натянул капюшон, то же сделали Грин и Семен Цапля. И на палубе оказалось на три пирата больше, чем должно быть по боевому штатному расписанию, если оно тут вообще существовало. Но это ничего, если учесть, что четверо пиратов лежали без сознания в радиорубке и в отсеке, где хранятся акваланги, и где сейчас Принц беседовал о чем‑то с доктором Файнбергом.

Парень у лодки никуда не делся, похоже дисциплинка на корабле и, правда, царила военная. Он, как положено, проводил глазами последнего грузно пробежавшего мимо него Семена Цаплю, но Грин, бежавший первым, оттолкнулся от ступеньки трапа и упал караульному на плечи за секунду до того, как Вихорь огромной своей пятерней обхватил автомат точно там, где спусковой крючок. Пальцы пирата не успели нажать спуск, рот ему зажимал Грин, а Семен Цапля, тихонько вздохнув, воткнул один из трофейных шприцев.

Пират беззвучно завопил от боли. Чингачгук не врал, экстракт спорыньи внутримышечно, это больно. Это сначала больно и только потом очень страшно.

«Майя Плисецкая» тихо дрейфовала малым ходом против ветра, и надстройка защищала теперь от ветра и дождя. Подбежав к шлюпбалкам, Вихорь прикрыл ладонью глаза. У скал кипело море, вот там какая‑то расщелина, там поспокойнее. Над скалами вздымались какие‑то трубы, четыре, дохлый ослик, прямо как в Окладинске. Опять меня занесло в промышленный городок на берегу моря. Блоки хорошо смазаны тавотом, не заскрипят. Приятно думать, что кораблем командует российский моряк, пусть даже прожженный негодяй. Ну что – ж. Майна.

Выла сирена. Грин уложил брыкающееся тело на палубу и услышал за спиной спокойный, добродушный голос Семена Цапли…

– Нет, ты можешь, конечно… у тебя, конечно, шпалер… но ты подумай, хлопчик… вот шмальнешь, вот я падать начну… а он тут, рядом. А если я дрыгнусь? А если он будет у тебя во рту?

Один из пиратов, заинтересовавшийся возней у шлюпки, стоял рядом, уперев ствол автомата в старпома с «Мистрайза». Но тот хладнокровно тыкал злыдня под челюсть справа еще одним шприцем. И пират косил глаза, насколько хватало прорезей в маске, хотя и не понимал ни слова из ровной, бестревожной мовы украинца. Грин отключил автоматчика быстро, ударом по шее слева, и второй автомат кинул Цапле.

– А у этого? – спросил старпом.

– Этот пусть лежит.

Пират, уколотый спорыньей под ключицу, копошился на палубе, будто хотел поудобней улечься, не выпуская автомат.

Шлюпка уже качалась над водой, когда еще две фигуры в плащах пересекли грузовую палубу. Тот, что впереди, замешкался с прыжком, но Принц, тащивший в руках пару баллонов от акваланга с загубниками, не был расположен к долгим уговорам.

– Профессор, друг мой! – сказал он жестко и холодно, пихнув Файнберга в спину тяжелым баллоном.

– По трое! По трое! – командовал откуда‑то с мостика низкий, дребезжащий голос, какие бывают у боцманов. Человек говорил в мегафон и по – французски. – На боевой взвод. Стрелять без предупреждения.

Файнберг поскользнулся и повис, цепляясь за борт шлюпки. Грин втащил его как кота, за шкирку, так чтобы на спину грохнулся. Принц швырнул баллон с кислородом, и не докинул. Вертясь, как авиационная бомба тот полетел вниз, ударился о борт и с шипением исчез в волнах.

– Вихорь!

Отставной подполковник ГРУ вытянул руки как смог, и поймал второй, тоже не долетевший до шлюпки баллон, едва не кувырнувшись при этом за борт.

– Ты, главное, сам не падай! – заорал он, глядя, как из ходовой рубки выбегают люди уже не с короткоствольными автоматами.

Это были те самые дальнобойные карабины, что у пиратов в моторках. Те самые, со светящейся зеленой точкой. Светлячком.

– Семен!

Семен Цапля после вывалки не сделал ни одного лишнего движения. Идиллически сидел в лодочке над десятью метрами пустоты и волнами, и не снимал твердой руки с выкрашенного в красный цвет рычага.

– Семен, давай!

Две короткие вспышки. Заряды термита зажглись и пережгли стальные тросы, удерживающие шлюпку. Аварийная скоростная вывалка. Рекомендована при пожарах и взрывах. Не рекомендована при наличие среди пассажиров шлюпки женщин и детей. Тамары и Ленечки тут слава богу не было.

* * *

Синий огонек мигал теперь, не переставая. Рыжий хотел швырнуть рацию за борт катера, но не решился. Катер не входил в состав инвентаря российского сухогруза, но имел итальянский гоночный мотор, способный дать на пять узлов больше, чем любая шлюпка. Плюс – мощный прожектор на носу и турельный пулемет на корме.

Впереди снова мелькнул оранжевый корпус шлюпки. Их так красят, чтобы удобнее было спасать потерпевших крушение. Сейчас это было выгодно Рыжему по другой причине.

– Гаси, – подсказал сидевший у руля Луи.

Прожектор погас, и две зеленые линии прочертили беснующиеся волны. Лучи лазера отражались от дождевых капель, разбивались на них, но упорно прыгали с белой полосы пены на оранжевые борта. На человека в изодранной белой рубашке с короткоствольным автоматом в руках, который, уперев для устойчивости колено в борт, целился за корму.

Короткая очередь. Две длинные очереди. Шлюпка вильнула, уходя из‑под огня, и повернула к берегу. Там ее непременно расшибет.

– Включай.

Прожектор загудел, раскаляясь. Ослепительный белый кружок, качающийся над волнами, будто маленькое злое солнышко. Шлюпка метнулась в другую сторону, как заяц. Еще несколько выстрелов. Грин целился по прожектору, но не попадал, только патроны тратил. Короткоствольный автомат против двух снайперских карабинов. Это смешно.

– Гаси.

Длинная очередь, и человек в белой рубашке закачался, схватившись за плечо. Рядом с ним в лодке возник другой, огромный и оскаленный. Повалил раненого в лодку, и поднял автомат на уровень плеча.

– Падайте! – заорал Рыжий, но заорал по – русски, а этот язык понимал только Луи, да и то с грехом пополам. Один из снайперов, схватившись за ухо, охнул и повалился. Пули из автомата рассыпались кругом как горох, и зазвенели о стекло прожектора. Бронированное.

– Бери пулемет, Луи! Никуда они не денутся при таком прибое.

– Если не уйдут в русло, мсье.

– Они не самоубийцы.

– Но они просто не знают…

Это верно, подумал Рыжий. Как‑то в голову не пришло, что проклятый Принц может чего‑то не знать.

– Дырявь лодку из пулемета! – приказал Рыжий, и тут же заметил, что в тропической штормовой ночи стало светлее.

К реву ветра и визгу моторов прибавился еще один звук, ровный, рокочущий, с каждым порывом становящийся то глуше, то резче. А свет шел сверху, с приближением рокота он становился все ярче. Раненый снайпер ткнул вверх рукой и завопил не по – французски даже, а на родном наречии.

– Это что еще за дерьмо? – удивился даже невозмутимый Луи.

Угловатый корпус и широкие лопасти зависли над волнами, заливая их ледяным голубым сиянием. Металлическая стрекоза казалась слишком маленькой, чтобы вместить нужный для полетов на вертолете экипаж, но вместе с тем очень тяжелой, и угловатой, как будто сделана была из цельного куска железа, сплющенного молотами в преисподней.

По носовой части и стабилизаторам тянулись, как кладка какого‑то железного насекомого, ряды овальных, продырявленных на конце стволов. Их было не меньше двух десятков. Неуклюжий на вид аппарат уверенно шел сквозь шквальный ветер, накренившись почти под сорок градусов, словно яхта, закладывающая галсы в бейдвинд. Аппарат швыряло из стороны в сторону, но он бесстрашно снижался.

– Это не дерьмо, Луи, – сказал Рыжий, и даже кривая усмешка не смогла скрыть его восхищения: – это российский беспилотный геликоптер «Магма». И взяться ему в этом участке океана неоткуда, кроме как с эсминца адмирала Дзюбы.

* * *

– Встреча с Чинганчгуком, более того, встреча с Чинганчгуком не где‑нибудь, а на борту “Майи Плисецкой”…, – совершенно спокойно вещал в это время на шлюпке Принц. – Мы одним своим существованием связали нашему тайному врагу руки настолько, что он вынужден постоянно держать нас в поле зрения. И для своих целей подбирать тех злодеев, которых мы упустили. Искать других у него не остается времени. В этом варианте уже то хорошо, что мы играем белыми, а противник черными. Наш противник перестал нас опережать на шаг, с чем вас, джентльмены, и поздравляю.

Первая очередь с вертолета легла аккуратно между шлюпкой и катером.

– Гляди‑ка, «Магма», – сказал Вихорь, приподнимая голову над бортом.

– What’s shit? – спросил Грин, скрипнув зубами.

Файнберг перевязывал его, правда, глядел при этом мрачно. Но перевязывал старательно.

– That isn’t shit, – задумчиво проговорил Принц, – это, пожалуй, единственное из того, к чему приложил Валерка, и что так нельзя назвать.

– Их выпустили две штуки. – Вихорь перевернулся на спину и, выщелкнув обойму, пересчитал патроны в автомате. Негусто: – показали на салоне в Ле – Бурже, одобрили, обмыли. А потом выяснилось, что большую часть денег на серийное производство кто‑то перевел в оффшоры. Валерка клялся, что не знал…

– И одна из этих штук оказалась на эсминце Дзюбы. – сказал Принц. – Повезло.

Беспилотный вертолет поймал пару воздушных потоков и, переместившись поближе к катеру, обрушил шквал огня прямо перед его носом.

– Впечатляет.

Вода кипела, в сполохах огня было видно, как бросились на дно катера все, кроме рослого негра, который с натугой поворачивал ствол пулемета вверх.

– Это Луи, – сказал Файнберг: – он довольно неплохо стреляет из пулемета.

Пулеметные очереди скрестились. От вертолетных лопастей полетели искры. Рулевой винт был защищен броневым кожухом, но это не помогло.

– Эх, Валера – Валера, – досадливо протянул Сергей.

Геликоптер клюнул носом, и уверенно пошел к берегу. Пару раз он плюнул огнем, как будто лошадь всхрапнула, не понимая, куда это ее потянула перегруженная телега. Семен Цапля, не дожидаясь приказа, рванул рукоять мотора.

– Правьте к берегу, сэр, – велел Принц. – мы войдем в устье.

– В устье? – автоматически переспросил Вихорь. – в эту сточную речушку?

– Севернее пристань, – пояснил принц: – там уже услышали стрельбу, и там нас будут ждать еще катера пиратов. Южнее открытый океан и французский крейсер в двухстах милях. По понятным причинам нам правильнее дождаться эсминца адмирала Дзюбы.

– Адмирал Дзюба спятил? – нервно спросил Грин, указывая забинтованной рукой на вертолет, как раз неточно заложивший вираж и расстрелявший неглубокое уже море метрах в пятидесяти левее шлюпки.

– А вы думаете, сэр, что беспилотный вертолет может отличить нашу шлюпку от пиратской по нашим честным глазам? Он видит захваченный корабль и удирающее от него судно. Все логично.

Вихорь заложил крутой крен, Семен Цапля заглушил мотор, вертолет проскочил перед шлюпкой и стрелять даже не попытался. А за кормой покачивался на волнах катер. Прожектор на нем все‑таки расколотили.

– А теперь, полный вперед, джентльмены!

Речушка оказалась и впрямь грязная на вид, но неожиданно полноводная. Только раз шлюпка вспахала килем песчаную отмель, но все обошлось ушибом подбородка и прикушенными языками. Хлопая днищем по разлившейся в устье зеленоватой воде, лодка на полной скорости наскочила и порвала что‑то вроде пластиковой сети.

– в Окладинске мы замеряли стоки. Там точно такая же сеть, даже буйки такого же цвета, – любуясь собственной способностью философски мыслить в стрессовой ситуации, отметил Вихорь: По логике впереди нас ждет аэрационная камера и охлаждающий душ.

Стекавшая в море испокон веку река проточила в скалах проход, у самого устья широкий, но сужающийся вглубь материка. Вертолет типа «Магма», героически нырнул туда, и пошел на снижение.

– Прыгаем?

– Ждем!

Стволы пулеметов кашлянули, но кашлянули слабо, чахоточно. Несколько пуль разбили зеленую мутную жижу там, где всплывали на поверхность клочья порванной сети. И все. И шквальный огонь закончился ничем.

– Эх, Валера – Валера, – повторно сказал Вихорь.

А Принц, пояснил улыбнувшись впервые за эту лодочную прогулку:

– Броня, скорость, боезапас. Это для авиаторов, как волк, коза и капуста. «Магма» берет на борт патронов не больше, чем на пятнадцать полноценных очередей. Валера что‑то лепетал про доработку, но оффшоры разозлили Папу донельзя…

Без малого не врезавшись в скалу, вертолетик – мутант заложил широкий вираж над морем и неаккуратно прошел над катером. Неутомимый Луи всадил в него еще сорок пуль, и вертолетик закачался. Дальше Вихорь разглядеть не успел, потому что излучина реки скрыла от него море.

Зато открыла нечто, не понравившееся куда больше. Вместо быстрой реки, стекающей по камням, здесь была лужа, очень глубокая посредине и мелеющая по краям, где из воды, как прыщи на щеках подростка, торчали островки. Судя по форме песчаные, но покрытые маслянисто и погано блестящей зеленью.

– Стоп! – крикнул Вихорь. И посмотрел на Принца.

– Аэрационная камера? – спросил тот.

– А ты откуда знаешь? Ты не ходил с экскурсией по дейтериевому заводу!

– Я посмотрел в сети, – скромно сказал Принц: – и уточнил, что скрывается за этим красивым названием.

– Ты хочешь сказать…

Принц оглядел остальных, сидящих в лодке. Грин и Цапля сидели тихие. Им тут тоже не понравилось.

– Я хочу сказать, – ответил Принц, глядя непосредственно на профессора Файнберга, – что здесь, на востоке Африки, не просто стоит завод, похожий на завод в Окладинске. Здесь стоит российский дейтериевый завод. И фиг теперь наша дипломатия убедит мировую общественность, что Россия не способствует распространению…

– А чего тут смешного‑то, Принц? – заорал Вихорь. – Это же хлорелла, видишь? Ее тут полно. А, значит, дейтерий тут можно черпать прямо из‑за борта, ложкой. А чайная ложка дейтерия – это смерть…

Гулкий взрыв прошел над скалами. Оранжевое пламя рванулось вверх там, где только что качался, огрызаясь пулеметным огнем, катер, и висел над ним беспилотный вертолет. Высоко в воздух взлетел, все еще вращаясь винт.

– Там тоже смерть, джентльмены, – пожал плечами Принц. – Поэтому думаю, что мы не будем пить чай, а попробуем подняться по устью до самого резервуара типа «Омега». Сейчас будет охлаждающий душ. У нас, к сожалению, один загубник. Придется передавать.

Он отвернул кран на баллоне с кислородом, для пробы вдохнул пару раз и приказал голосом, не терпящим возражений:

– Полный вперед, джентльмены!

Моторка вспорола зеленую воду и исчезла в белых брызгах водопада, обрушивающегося откуда‑то сверху из резервуара типа «Омега».

А еще через четыре минуты эсминец адмирала Дзюбы, мстя пиратам за сбитый летательный аппарат и вероятную гибель товарищей, открыл огонь по береговым сооружениям пиратской базы. Первый залп поджег стоящий на берегу завод. Второй накрыл красавицу «Майя Плисецкая».

Глава 11
Дед Пожар. Жарища

Странички из блокнота

24 мая.

Наташка увлекается японскими комиксами. Только не пробуйте назвать их «рассказами в картинках», зацарапает. А зацарапав, просветит, что это пласт культуры, сравнимый по значению с романами Достоевского. Я поинтересовался, знаком ли ей роман «Подросток»? Посмотрела странно. Царапаться не стала.

По телевизору мрак и жуть. Каналы, контролируемые Отцом, вбивают в головы бедных граждан бодрую идею, что наши эсминцы и дальше собираются обстреливать прибрежные пристани там, где этого будет требовать безопасность государства. Папины каналы, торжествуя, рассказывают о стремительной отставке адмирала Дзюбы. И с возмущением о его награждении орденом. Только и слышно: «партия ястребов».

Зарубежные каналы клеймят распоясавшихся диктаторов, милитаристов и чуть ли не новых колонизаторов Африки. Это нас, значит. Латвия вежливо отмечает, что о пиратах в Аденском заливе последние два месяца не видно и не слышно.

Тамарка плачет в гостиной. Смотрит «Титаник» и плачет. Я сестру понимаю. Мне тоже грустно думать, что Принц нашел свою могилу в выжженной африканской земле.

28 мая.

Сегодня Князь отвез нас с Наташкой в лес. Народу было немного, потому что на километр вокруг все заблокировали краповые береты.

Прекрасная погода, много зелени, мягкий мох. Но Наташке неймется, она сказала, что это признак глобального потепления. Поспорили. Если бы, как опасается Наташка, атмосфера теплела, Антарктика таяла, и всем нам грозило бы погрузиться под воду, в первую очередь хоть на миллиметр затопило бы Балтийское побережье.

Князь вмешался в наш спор с вескими аргументами в виде двух шашлыков. Он, единственный из взрослых, ест так, как вкуснее всего, – прямо с шампура. И сам ест, и другим людям не мешает.

Еще Князь сказал, что Принц был замечательным человеком, и спросил меня, почему я пишу в блокноте, неужели не интереснее вести сетевой дневник? Наивный человек. Я объяснил разницу между нормальным дневником и блогом. Дневник пишется для себя, а не для того, чтобы кто‑то ненароком подсмотрел из‑за плеча.

Вернулись поздно, Томка посмотрела грустно и устало. Ей трудно смириться, что я взрослею, и у меня появляются дела, никак ее не касающиеся. Она заказала мне чудесную путевку, но поскольку я опоздал к ужину, и сытый, то подробности за завтраком.

Воспитательные штучки, это даже трогательно. Жаль будет ее разочаровывать. Что такого замечательного я не видел в этой жизни. Гонолулу? Ну, наверное, это было бы интересно!

29 мая.

И совсем не Гонолулу. Зря я размечтался, что опробую полученный на Новый год от Вихря серф. Даже странно думать, что это был последний подарок от Вихря в моей жизни.

Летний оздоровительный пансионат для детей с выдающимися способностями. Конечно, он называется не так. Название у него еще длиннее, и кончается словами «победителей всероссийских Олимпиад». После того, как Принц поселился в Пуще, стало модно отдыхать в патриотическом ключе. Сначала Селигер, теперь вот…

Я напомнил сеструхе, что победил только в одной олимпиаде, да и та… По – моему, проведенное в аквапарке соревнование по обливанию из пластиковых бутылок трудно считать таковой. Хотя, конечно, некоторые чемпионаты мира по боксу производят не более серьезное впечатление. Так или иначе, я еду, потому что Томка плачет постоянно. Буду целое лето общаться с высоколобыми ботаниками.

В последнее время, все больше восхищаюсь Че Геварой. Мне кажется, найти свою могилу в боливийских джунглях, это очень достойный вариант.

30 мая.

Укладываем вещи.

Мы едем в знаменитый наукоград Гущино. Знаменитый потому, что это единственный действующий наукоград на территории страны. Так говорит дедушка Наташки. Наташка помогает укладывать вещи.

1 июня.

Пишу в поезде. Наташка, насупившись, сидит в соседнем купе. Моя дорогая одноклассница все‑таки добилась от своего дедушки точно такой же путевки. Как у меня, но красного цвета – победителю пяти олимпиад сразу.

Попытки выяснить их названия успехом не увенчались. Разговор мог бы перерасти в драку, если бы сестра не вышла из соседнего купе и не сказала, что мы мешаем ей спать (и плакать, мысленно добавил я).

Зачем спать в экспрессе, который идет несколько часов, столько, сколько обычный москвич тратит на то, чтобы доехать до Шереметьева?

2 июня.

Сегодня торжественная линейка прощания с родителями. Я ждал ее, как не знаю чего, пока не увидел дворец за оградой нашего Академгородка. Мы будем жить во дворце, а родители в соседнем пафосном отеле!

И никакого нормального отдыха – всюду не живая природа, а ландшафтный дизайн и бассейны, толпы садовников, поваров и вожатых.

А потом я пригляделся к родителям. В глазах рябит от депутатских значков и знакомых лиц из программы «Время». Это жаль. Зато не грызет совесть за выигранный чемпионат по обливанию водой.

На линейке много говорили о международной обстановке, героях, пропавших в Африке, и о том, что в жизни всегда есть место подвигу. Сестра плакала. Князь приехал к концу линейки, постоял молча в окружении личной свиты. Родители, помахав нам руками, уселись в миникары «Гольф» и покатили к отелю, их охранники потрусили пешкодралом.

5 июня.

Довольно много интересных дел. Погода все теплее, нам разрешили ходить в шортах, миниюбках, и девочки тут же понацепляли топы а ля Лара Крофт, хотя немногим это так уж необходимо.

События черной минувшей весны кажутся далекими, нереальными. То ли действительно когда‑то мы играли с Принцем в шахматы, а Вихрь учил меня запускать змея. То ли я в кино об этом смотрел.

Кстати, собираются снять кино. Уже назначены режиссер, натура, студия компьютерных эффектов и исполнители главных ролей. Не хватает только сценария, но говорят, за него сел летчик – космонавт Филимонов, давний друг и соратник наших героических дядь.

Признаю, ходящие по лагерю официанты с разными соками на подносах – это удобно.

6 июня.

В лес мы совсем не ходим из‑за опасности лесных пожаров. Вообще, у здешнего руководства очень скользкое положение. Живущие через дорогу (когда их не держат в Москве важные дела) родичи очень даже просто могут возмутиться, если их драгоценные чада недодышат свежим воздухом. Но если они им додышат, возникнет вопрос, зачем чад сюда везли. Где образовательная программа?

Поэтому каждое утро армия вожатых – скаутов всматривается то в восход, ясное ли небо, то в корпуса институтов и экспериметальных станций, громоздящихся здесь повсюду. Пока погода прекрасная, и нас в основном водят купаться в джакузи – палац. Но, кажется, завтра обещают показать что‑то нано.

Наташка стала совершенно невозможной. Целыми днями возится с девчонками из своей группы, лазает к ним в гаджеты, фотографируется в социальных сетях. Я вспомнил рассказы Принца про девушку по имени Женя Плавич, которая подобной тактикой пыталась охмурить пожилого профессора ухо – горло – носа, а довела его почти до убийства. Очень все это наивно и смешно.

7 июня.

Как впрочем и экскурсия в наноцентр.

8 июня.

Что‑то мне невесело. Не за себя переживаю, за нее. Больно смотреть, как она, еще недавно светлый человечек, развязно болтает с этим под два метра лбом. Победителем олимпиады по избиению боксерской груши. Его папашу который год требует выдать Португалия. А сын до сих пор хвалится, что в загородном доме два километра бикфордова шнура без дела пылятся.

Черт с ней, с Наташкой. Лето проходит, и я буду заниматься тем, зачем меня сюда послали. Ходить на экскурсии и играть в шахматы. Не зря Принц учил меня гамбитам.

9 июня.

На этот раз экскурсия была интересная. Биолог Щукин из Петербурга рассказал о принципах биоинженерии. Если в икринку осетра добавить пару генов, он совершенно спокойно станет жить в сибирских реках, и черная икра перестанет быть предметом роскоши (то есть, ее будут подавать не только на завтрак, я так понимаю).

А если в обычную бациллюс субтиллис запихнуть пару генов дрожжей, то спирт будет гнаться непосредственно из сена, причем в обычной дождевой бочке. А если добавить еще и хлоропластов, то и в луже.

Что для России, по – моему, рискованно. Вчера два наших здоровых лба, победивших на олимпиаде по судоку, где‑то раздобыли бутылку виски и набрались до поросячьего визга. На полдник явились бледные, аж синие. И тише воды, ниже травы.

После полдника я подошел к Щукину и спросил, можно ли использовать продукты биоинженерии в качестве подарка девушке. Он не понял, и спросил, как меня зовут. Потом что‑то случилось. Он молчал минуты две, будто ему хотелось встать и уйти, не доев бутерброды с черной икрой, полученной от экспериментальных осетров. Но не ушел. И пообещал, что приедет еще раз с подарком.

А вот все эти периметры охраны, идешь в спортивный комплекс – КПП с металлоискателем, идешь в 3D – кинозал – свое КПП с рамкой, бейджики с магнитным кодом, охранники, которые читают бейджики, шевеля губами – жутко раздражает. А еще раздражают бесплатные такси, готовые тебя везти на двести метров.

12 июня.

Кажется, в кино Принца будет играть Хабенский.

Сегодня у него должен был быть день рождения. Сестра утром с непреклонным видом забрала меня из лагеря и повезла по подозрительно пустой трассе к ресторану в стиле деревянное зодчество, окруженного «Гелендвагенами» с тонированными стеклами. Я уже хотел Тамарку предостеречь от этой бандитской малины, когда сообразил, что в машинах зевают те самые краповые береты, которые нас обычно охраняют на пикниках.

В ресторане сидел не Папа, как я ожидал, а Отец. Он приехал из Москвы сам, на новенькой «Ладе – Атаман» и находился в радостном возбуждении, доказывая официанту, что дороги в России меняются к лучшему.

Очень неприятно, когда на тебя пялятся все эти референты, помощники и советники. Они смотрят не в глаза, а в точку на лбу, их так учат. Кажется, будто боятся пропустить любое твое слово. Я испугался, что при таком внимании кусок в горло не полезет.

Потом мы сели, и внесли торт с надписью «С праздником, Джентльмены!». Как я понял, празднуем светлый день несостоявшейся семьей.

Тут‑то они и поругались. Отец сказал, что запретил Хабенского. Что это «сладкий мальчик», и так далее, и тому подобное. Томка даже плакать отказалась. Она начала доказывать, что Отец просто завидует таланту Хабенского, как завидовал таланту собственного сына. Референты вжимали головы в плечи, но глаз не спускали.

Главный Инновационник даже торт есть забыл. Он сказал, что деньги на проект выделяют силовые ведомства, потому что воспитание молодежи на примере героизма, это их дело. И они прекрасно обойдутся без продюсеров, чьи руки пахнут бензином. Мама сказала, что руки у него пахнут порохом, кровью и дейтерием, после чего Отец поднялся и вышел, хлопнув дверью. А потом долго – долго зал покидали охрана с референтами.

Торт мы так и не попробовали.

По – моему, Костя хороший артист, но слишком злоупотребляет своей физической привлекательностью для женщин. Наташка от него тоже без ума. Если бы меня кто‑нибудь спрашивал, я пригласил бы на роль Принца Фреда Астора. Но он, к сожалению, тоже уже умер.

14 июня.

Стига Карелин знает довольно много приемчиков, которым меня обучал Вихрь. До полдника возились с ним в спорт – арене, потом отправились в лес.

Вообще‑то руководство лагеря меня показательно обожает. Я слышал, как один сказал, что это из‑за меня пошла мода высокопоставленных детей не в Лондоны, а на среднерусскую возвышенность вывозить. Поэтому с меня нужно былинки сдувать, как с курицы, которая несет золотые яйца. Я хотел возразить, что не с меня, а с Принца, с его «Пущи». Но не стал, спорить с этими людьми тяжело, тут же соглашаются.

Тем труднее улизнуть с территории лагеря. Кроме того, родители постепенно из отеля рассосались, и вся их охрана стала доказывать свою необходимость на нас.

Тем слаще свобода. Я хотел показать Стиге, как драться на самурайских мечах. Но лес тут, будто на картинке – сухих деревьев нет, бурелома тоже.

15 июня.

Наташкин дедушка все‑таки приехал, хотя говорил, что у него нет времени, он ведь теперь мэр Окладинска. Городок решением правительства собираются превратить в нашу силиконовую долину, а потом переименовать в память героев, погибших в Африке.

Я бы очень хотел узнать, как это собираются делать, но Оюшминальд Федорович говорил о переименовании скупо и все время смотрел то на меня, то на Тамарку. Хотя она в данном случае не плакала, а следила, не целуемся ли мы ненароком с Наташкой.

Нам целоваться было бы затруднительно, поскольку между нами поместился сын португальского подрывника. Он пытался было что‑то такое мне сказать, но Стига Карелин протянул свою длинную руку аж через два ряда, и подрывник – младший умолк. Любовь – это как летнее солнце. Надежная дружба, это как вечно горящий камин.

А у дяди Юши, буду звать его так, потому что человек ценен сам по себе, а не своими родственниками, мягкий и добрый характер. Но дядя Оюшминальд, сразу видно, человек увлекающийся. Он коротко помянул чуткое руководство страной… И на полтора часа завел рассказ о глобальном потеплении. О хрупкости биосферы, о ДДТ, который ученые обнаружили в скорлупе пингвиньих яиц, и о всем остальном, что написано в детской энциклопедии.

Потом дядю Юшу унесло в будущее, он заговорил о климатическом оружии, которым вполне можно было бы погубить цивилизацию. Например, затопить Голландию, или наделать дырок в озоновом слое над малоразвитыми, но с высоким приростом населения странами. Наташкин подрывник слушал во все уши, ему нравится оружие. Я написал Наташке три смски, смешную, лирическую, и полную насмешливой желчи, и все три стер. У нее добрый дедушка, и потешаться над ним нехорошо.

Но хочется, особенно, когда он угрожающе кричит на полный зал детей:

– Мера ответственности ученого!

Тут даже взрослые в ложе не выдержали, кто‑то, извинившись, встал и ушел. Оказывается, Князь тоже приехал, и сейчас пробирался к выходу. Правда, через пять минут вернулся с попкорном и диетической кока – колой. Томка не отклонила даров, пожевала немного кукурузы, потом устало склонила голову на мужское плечо.

Я ее не осуждаю.

17 июня.

Так – с, маленькая размолвочка. За завтраком был короткий визг и звон посуды. Подрывник – младший вскочил из‑за стола и запрыгал на одной ножке, что бывает, когда получишь каблуком по пальцам ноги. Все у нас в классе знают, что от Наташкиных каблуков бывает очень больно.

Мы со Стигой сразу после завтрака навьючили рюкзаки и ушли в леса, проигнорировав тренера по роликовым лыжам, который собирался устроить чемпионат между отрядами.

Час потратили, чтобы оторваться от слежки краповых беретов. Они оказались даже настырней, чем вожатые – скауты, от которых в лагере можно спрятаться разве что в туалете.

Мы бродили по лесу до ланча и вышли в конце концов к зданию Института атмосферных изысканий. Вот куда нас поведут завтра на экскурсию, решили мы со Стигой, поджаривая охотничью колбасу. Костер затоптали по всем правилам, жара страшная, даже комаров нет. Но именно трудности делают экстремальный спорт приятным.

18 июня.

Экскурсия была в лаборатории, где разрабатывался беспилотный геликоптер «Магма». Тот самый, что поразил мировую общественность в «Ле Бурже» и проявил себя в горячих точках планеты. Он удивительно хорошо держится на штормовом ветре, не боится электромагнитного импульса, невидим в инфракрасных лучах. Его единственная проблема в том, что патронов очень мало.

Но разработки института не направлены исключительно на оборонные нужды. Беспилотные вертолеты с успехом могут управлять погодой, вызывая дождь даже в случае суровой засухи путем распыления соответствующих химикатов в атмосфере.

Я бы под таким дождем танцевать с Наташкой не рискнул.

Когда мы вышли на крышу, там оказалось кафе. В лихие девяностые жадные арендаторы пытались превратить наукоград в то, во что они превратили остальную страну. Но ученые устояли, а потом выкупили кафе, называвшееся «Аэродром». Потому что помещалось на вертолетной площадке, откуда результаты деятельности института должны взмывать в небо. Правда пока что их вывозят на полигон частями, по протянутой через лес железнодорожной ветке.

19 июня.

На свидание в кафе – мороженое Наташка не пришла. По – моему, я лишен драгоценного качества фантазии. А без него даже самый развитой и сильный волей человек остается неинтересен и скучен.

20 июня.

Дождя все нет. Легкий запах дыма витает над окрестными лесами. Мучимые совестью, мы со Стигой снова прогуляли роликовые лыжи и дошли до старого костровища. Это не мы подожгли окрестный лес. Но дымом воняет уже здорово.

21 июня.

Всех нас организованно отвели на закрытый просмотр фильма «Африканская тайна». Он почти документальный и снят для телевиденья. Смотреть его должны по – моему люди вроде Отца, Князя, ну, в крайнем случае, дяди Юши, а не подростки.

Для первого канала фильм немного сенсационный, а на НТВ пойдет только так. Слесаря и домохозяйки съедят эту лабуду с маслом, особенно если дикторы перед сеансом прибавят пару намеков про меру ответственности правительства.

Тайна гибели «Марии Плисецкой» и ее (тут скорбная пауза, и вьющийся по ветру триколор) экипажа рассматривается под несколькими углами зрения до НЛО включительно. Все версии жестоко высмеиваются, приводя зрителя к логическому выводу об английском следе. Ну, понятно, скоро саммит в Лондоне, и мы очень не хотим подписывать это пресловутый протокол о канализации.

22 июня.

Я в очередной раз безнадежно ел мороженое на крыше Института атмосферных изысканий и смотрел на белые облака дыма. Красные пожарные вертолеты пролетали километрах в десяти от Гущино. Наташка опять не пришла, но здесь не надоедали официанты.

Князь подсел с вазочкой орехового. Его охранникам в отличие от назойливых краповых беретов удалось рассредоточиться и стать почти незаметными.

– Что там горит?

– Там горит болото, Леонид. И не надо смеяться, когда ешь. Это серьезнее, чем ты думаешь.

Я смеялся не над болотом, но не стал ему этого говорить. Только спросил:

– Почему никто не подписывает Лондонский протокол, дядя Князь? Почему никто не проявляет элементарной меры ответственности?..

Я знал, что это ему не понравится. Взрослые ужасно не любят, когда ребенок повторяет фразу другого взрослого. Они тогда сразу начинают учить ребенка думать самостоятельно. Точно, он наклонился над столом, заглянул мне в глаза и сказал доверительно:

– Наташа хорошая, воспитанная девочка. И дедушка ее хороший человек. Но он ученый, понимаешь?

Я кивнул. Воспитанная девочка, скажите пожалуйста. Вы уж лучше прямо скажите, Князь, кто вам посоветовал называть меня Леонидом? Всю жизнь был Ленечка, и вот – на тебе. Не люблю, когда ко мне ищут подходы. А особенно не люблю, когда мои слова передают кому‑то еще, будь этот кто‑то хоть Князь, хоть дух святой.

– Мир полон людей, которые уверены, что они что‑то знают и что от них что‑то зависит, – говорил Князь, задумчиво мешая ложечкой мороженое, отчего оно превращалось в неаппетитную массу: – Про ученых я вообще молчу. Ученые сначала бегут нос к носу, стараясь, чтобы еще десяток коллег не опубликовали результат первыми. А потом разводят тягомотину на нобелевской трибуне – ах, мера ответственности, ах, доросло ли человечество до моей гениальной мысли?

Эта мера ответственности, пожалуй здорово его задела.

– Все знают, что Эйнштейн сделал атомную бомбу. Почти никто не знает, как, но все с умным видом твердят «эмцеквадрат! У – у! мера ответственности». Почему, Леонид? Да потому что им обидно понимать, что Энштейн умнее. Что они хоть всю жизнь будут перечитывать учебник для первого курса, кроме слов «все относительно» ничего не поймут. И они тычут пальцем – злодей. Ты меня понимаешь, Леонид?

Он упорно гнул свою линию. И я спросил прямо:

– Дядя Князь, вы с Тамарой скоро поженитесь?

Он взял вазочку с мороженым, как будто хотел надеть мне ее на голову, или метнуть за горизонт, чтобы внести вклад в тушение лесного пожара. Но, как всегда, сдержал эмоции.

– Ты слыхал про китовый промысел, Леонид? Все страны в мире считают, что китов, этих гигантов моря, надо охранять. И только Исландия против. Они гоняются за китами, протыкают бедняг гарпунами, вспарывают брюхо и дырявят череп. И говорят, что иначе их маленькая страна лишится источника существования. Почему они это делают, как ты думаешь?

Я промолчал. Я вдруг увидел, что на вазочке остались вмятины. Теперь я понял, почему рукопожатие у Князя такое несильное, он боится мне руку сломать. Надо спросить у Стиги Карелина, может ли он так с вазочкой? Дядя Вихрь, наверное, мог. Или нет?

– Да потому что мелкие! – с внезапной яростью сказал Князь, и поднялся из за столика. Посмотрел сверху вниз. – потому что эту Исландию, если они все, что их просят, делать будут, просто никто не заметит. И они цепляются за власть. Маленькую свою власть. Мы не можем послать армию на другой конец мира. Наши эсминцы не могут пойти в Индийский залив и навести там порядок. Но мы будем убивать китов! У нас будет жить Бобби Фишер! И наша узкоглазая девица поедет к вам, и будет вам петь, а вы будете сидеть и слушать! Ты меня понял, Леонид? Люди совершают поступки не потому, что они что‑то знают или могут. А потому что они мелкие!

Князь нервно бросил пару купюр на стол и вышел из кафе. Так взбеленился, что даже забыл – посторонних сюда не пускают, а со своих денег не берут. Надо будет посмотреть, кто этот Бобби Фишер и переслушать песни Бьорк.

Вертолеты развернулись и строем ушли на восток. Дыма над лесом стало, по – моему, чуть больше.

23 июня.

Наташка клянется и божится, что никому моих тайн не выдавала. Неужели я проявил беспричинную жестокость к пожилому, утомленному жизнью человеку?

Специально захватил с завтрака два бутерброда с икрой и на экскурсии в институт морской фауны побросал их в бассейн котикам. Краповые береты стыдливо отворачивались.

24 июня.

Щукин вернулся, когда его никто не ждал. Лекции не было, потому что нас повели на творческую встречу со съемочной группой фильма «Резервуар Омега». Про героев, разоблачивших провокацию против мирной ядерной программы российского строительства за рубежом.

Щукин сидел в машине за шлагбаумом, в тени росших там елей, потому что его пропуск с трехцветным флагом на лобовом стекле был разовый и, конечно, уже просрочен. Я сказал охранникам, чтобы они перестали орать на человека, и сел в кабину.

– Вот смотри, – сказал Щукин без предисловий: – я вам в прошлый раз рассказывал про водоросль, которая в лужах живет. Она может вообще в дистиллированной воде жить, был бы свет…

– Я изучал биологию, – как мог вежливо напомнил я, – я знаю, что такое сине – зеленые водоросли. И что за сутки из одной водоросли можно получить миллионы клеток, я тоже знаю.

Дядя Щукин погас. Так всегда бывает, когда взрослый настроился на долгое просвещение ребенка и вдруг обнаруживает, что тот в Интернете начитал раза в два больше. А я не хочу притворяться. Вот с этим человеком не хочу. Он меня по крайней мере Леонидом не называет.

– Леонид…

Блин…

– Ты просил подарок для девушки. У меня скучная работа. Но я тебе привез подарок.

Из внутреннего кармана пиджака дядя Щукин извлек пробирку, не стеклянную, а черную, непрозрачную. Но когда он отвернул пробку, в полумрак автосалона заполнил свет. Такой еловый – еловый, не совсем зеленый, не совсем изумрудный, не совсем цвета травы. А как синие ели у Кремлевской стены.

– Что это?

– Это такой прикол, – сказал дядя Щукин. – эти водоросли генномодифицированные. Но они производят не спирт, не яд, и не наркотик. Они производят зеленый флюоресцирующий белок. Поэтому пить воду с этими водорослями все же не стоит. Это очень интересный белок для биохимика, и очень неинтересный для тебя. Но он светится. Есть тут у вас пруд, или озеро? Позови туда девушку ночью. А накануне вылей эти полкубика. И когда она придет, то увидит, что пруд живой и светится.

– А мера ответственности? – спросил я, подумав: – А экологическая безопасность?

Щукин посмотрел на меня со странною жалостью, и мне пришла в голову страшная мысль, что он мой настоящий отец. Да нет, это было бы чересчур.

– Вы тут все такие? – спросил он и попытался спрятать подарок обратно в карман. – Через двадцать четыре часа водоросль в чуждой среде погибнет.

А когда я вылез из машины, и помахал ему рукой, он тихо, так, чтобы не слышали охранники у шлагбаума, сказал:

– Дело в том, что это я убил твоего дядю Принца. Это я подсказал, на какой лесовоз брать билет.

И сразу отъехал на своей малобюджетной, допотопной «Тойоте – камри».

25 июня.

Ну да, Хабенский конечно.

Но вывел меня из себя не он, а автор сценария Филимонов, который полчаса толкал тему про заговор глобалистской закулисы, мирный атом и нанотехнологии будущего.

Между режиссером фильма и мастером трехмерной графики сидел молчаливый адмирал Дзюба во флотской форме без погон. Ему периодически хлопали, когда на экран проецировали трехмерную модель беспилотного геликоптера типа «Магма».

26 июня.

Ездили смотреть на то, как тушат лес. На полпути автобусы развернули и объявили, что погодные условия ухудшились. Трудно сказать, что имелось в виду, также жарит солнце, также дымно.

Поругался с Наташкой. Она за обедом, доедая вторую порцию икры, сказала, что Уве Болл – плохой режиссер, и фильмы снимает только потому, что блатной. Не знаю я этого Уве Бола и спорить совсем не было настроения, но Стига Карелин позволил себе усмехнуться. Наташка давно мечтает подраться со Стигой Карелиным, и я не ревную. Ну, я и сказал им, что чья бы корова мычала, а мы бы… Ногтями по носу я не получил, потому что вовремя сообразил – корову Наташка запишет не в фольклорные идиомы, а на свой счет. Пришлось объяснить.

– Да если хочешь знать, я блат ненавижу…

– Да это, Наташ, неважно, что ты ненавидишь…

– Если я блатная, то и ты блатной.

– А ты как думаешь, Наташ? Мы тут все блатные. Не одни мы с тобой, Наташ, вон даже Стига блатной.

– Да, я блатной, – с удовольствием прогудел Стига.

Наташка помолчала – помолчала, а потом сказала голосом твердым, решительным, каким говорят девчонки, когда они хотят сказать, что ничем не хуже нормальных людей:

– Ну может быть вы все и блатные. Может быть Стига – сын депутата, или кто он там ему. Но я точно знаю, что я путевку заслужила. Я полгода портила себе зрение этим макраме.

Она бы наверное встала и вышла на дорогу прямо из движущегося ощупью в дыму автобуса. Но тут Тамара, которая сидела у окна, ласково потрепала Наташку по белым бантикам. И по – моему заплакала, потому что надела темные очки.

27 июня.

Опасности эвакуации лагеря нет, но лекции отменены. Пользуясь этим, я рассказал Стиге все. Мы будем расследовать гибель Принца. Мы найдем Щукина, и он расскажет нам все подробно. А для этого нам нужен человек, которому можно доверять. Не болтун, не истеричка, и не предатель.

28 июня.

Пожарные самолеты летают уже над нашими головами. Стига развлекает нас рассказами об окружении немцев в Сталинградском котле.

Мириться очень трудно, но нужно. Я знал, что если достаточно долго следить за стозвездочным отелем, то из него выйдет Тамарка. Это же, я уверен, знает и Князь.

Скажем прямо, мне будет трудно пойти на это. Я, со свойственной ребенку ревностью, отношусь к тому, кто стремится стать спутником жизни моей старшей сестры. Которая, кстати, мне почти вместо матери. Но, будем справедливы, точно так же я относился прошлой зимой к Принцу, именно потому, что подсознательно оценивал его шансы куда выше. Князь не идеал. Но идеальных людей нет.

Я вышел из тумана, когда его челядь ставила на сигнализацию стадо крутейших тачек. Что‑то долго длится отпуск у Полякова, весь последний месяц Князь ездит с другим шофером.

– Ты что, Ленечка?

Я протянул ему руку первым и сказал:

– Дядя Князь, нам нужно серьезно поговорить. Мы со Стигой решили…

– Ленечка, не сейчас! – он просительно приложил левую руку туда, где предполагается сердце, а правой стиснул мою ладонь чуть сильнее, чем обычно. – Ленечка, сейчас совсем нет времени…

И он ушел, а я остался в дыму на асфальте со своим нерастраченным миролюбием. И побрел к джакузи – палацу.

Дверь осталась распахнута, в блоке охраны – никого, в санитарном модуле – пусто. В раздевалке навалом валялись полотенца и шапочки. Но я даже не удивился, просто подошел к водной дорожке, достал из кармана черную пробирку и вылил в воду. Она и так сине – зеленая, ничего не заметно. Я еще не знал, как приведу сюда Наташку.

А через час началась эвакуация лагеря. Князь отдавал распоряжения персоналу, обезумевшему от меры своей ответственности за детей главных людей страны. Огонь, оказывается, окружил Гущино со всех сторон и, чтобы не было паники, эвакуацию откладывали уже два дня. И стеснялись (жаба душила, ведь услуга платная) просить у Шойгу вертолеты. Пока не подогнали новенькие автобусы на двигателях, которые не рискуют заглохнуть от нехватки кислорода. Нанотехнологии, хмыкнул Стига.

Прощались с Наташкой у автобуса. До сентября. Сеструха с Князем стояли поодаль и, держась за руки, тоже о чем‑то говорили.

Я сказал Наташке, что где‑то там, в клубах едкого дыма, за стеной огня сегодня ночью будет светиться изумрудным светом вода в бассейне. Правда, ее очищают ионами серебра. Но я верю в моих сине – зеленых водорослей. Удался или нет у меня подарок, рассказ получился красивый. Женщины это любят. И Наташка вдруг сказала:

– Знаешь, в детстве я боялась рассказов про Деда Мороза. Я понимала, что он добрый, я понимала, что он любит детей. Но когда дети вырастают, подарки им уже не нужны. И мне казалось, что лето Дед Мороз тратит на то, чтобы восстановить запасы подарков. Он ходит и отбирает их у взрослых. И тогда он уже не добрый, и не Мороз.

– Дед Пожар, – сказал я.

У меня в спальне еще не постелили, и я пошел в спортзал. Если я хочу стать таким, как Стига Карелин, начинать нужно прямо сейчас. Но там была сестра. Стояла у станка для бицепсов и бесцельно позвякивала фунтовым грузиком по железу.

– Лень, – спросила она, и я по голосу понял, что на вопрос отвечать мне не понравится: – хочешь, я спою тебе колыбельную на ночь?

Боже ты мой. Как можно задавать такие вопросы?

– Тома, ты… не надо плакать только… ты его не любишь… тебя никто не заставит выйти замуж…

Скрипнула входная дверь и по баскетбольному паркету прошел человек, который вообще у нас, по – моему, не бывал никогда. Отец, и без охраны, хотя наш тренажерный зал поместил бы ее целиком. Он как‑то особенно сутулился и вид имел самый похоронный.

Я подумал, что это перебор. Да, леса Центральной России объяты пожарами. Да, критика нашей страны в западных СМИ становится необузданной. Да, надо кому‑то ехать в Лондон и за всех отдуваться. Но нельзя же так раскисать.

Отец подошел к тому же тренажеру и мрачно рванул рукоятку. Грузы взлетели к потолку и со звоном обрушились вниз. Ну, так надо было шпильку переставить, на ребенка же рассчитано.

– Тамара, – глухо проговорил Отец: – я все забывал тебя спросить о твоем отношении к моему сыну. Мы как‑то это тогда без тебя с твоим отцом решили. Как‑то это было не по – людски. Так что скажешь, Тома?

Сестра слишком уж расширила глаза. Ну, бестактно. Ну, резко. Ну, жестоко, может быть. Но, если учесть, что половина западных телеканалов называет его кровавым диктатором после стрельбы в Аденском заливе… Томка не стала отвечать, только шагнула вперед и уткнулась носом в рукав его пиджака. Будь я папарацци, огреб бы кучу денег – дочка своего Папы рыдает на груди главного Инновационника.

– В таком случае, – с ожесточенной мрачностью проговорил Отец, – имей в виду, Тамара, что твой замечательный Хабенский временно безработный. А мой замечательный сын – охламон два часа назад высадился в Риге с борта пассажирского лайнера рейсом из Кейптауна. Позвонить не мог. Нервов мотальщик!

Глава 12
День рождения героя. Сильное задымление

– Привет, отец.

– Здравствуй, сынок.

– Ты, наверное, занят очень?

– Да нет, не очень. Как обычно. Рад тебя видеть.

– Я тоже.

В кабинете мерно стучат часы, другие звуки сюда не проникают. На часах половина третьего. Дня или ночи – неизвестно, потому что окон здесь нет.

– Как вы добирались до Риги?

– Через Кейптаун.

– У нас там отличная агентура. Трудно было позвонить в посольство? Или ты, как всегда всего в жизни, добиваешься самостоятельно?

– Не смешно, отец.

– Извини.

– Я тут именины пропустил за этими делами. Ну, да поздно – не рано. Поеду в Питер, там отмечу.

– Меня не будет.

– Ничего, я привык.

– У меня лесные пожары, и Лондонский саммит на носу, и…

– Все путем, отец.

Помолчали.

– Таврический дворец можно.

– Во дворце сейчас жарко. Я бы в Таврический сад пошел.

– Это там, где ты трехлетний на эстраду залезть не мог?

– Но я же залез! Но я же прыгнул!

– И обоим влетело, когда мальчик пришел с расквашенным носом.

– «Он мужчина, он переживет».

– Значит в Тавриге?

– Ну да, трава, лужайки. На эстраду опять же слазаю.

– Нос не расшиби.

– Ага.

Под столом задышал пес. Он почуял молодого хозяина и, радостно поскуливая, пытался вылезти, чтобы облапить и лизнуть в щеку. Старый уже совсем, подумал Принц.

– Отец, я там объявлю кое‑что… насчет женитьбы… ты же, кажется не против, чтоб мы с Тамарой?

– С Томой?

– Ну, да… Ну, пора же. А что это за морда вылезает? Хороший пес, хороший…

– Я в принципе за. Я в принципе уже лет десять за. Только… А эта твоя… Девочка из космоса?

– Катюша замужем. У нее муж – хороший человек. Я ему жизнью обязан, за этот Аденский залив.

– Я вчера подписал. Все отечественные суда будут снабжаться этим… анти…

– Антидот…

– Я знаю слово «антидот», сынок… Я забыл против чего.

– Против всего. И, конечно, против спорыньи.

– Вот. Помню, что‑то с зерном. Поля горят. Но ничего, зерно купим. Мы на антидот лицензию продадим, а это валюта, это евро. Британцы, сволочи, не хотят покупать. Ноу – хау им нужно.

– Что так?

– Что у них всегда не так? Дейтерий. И Лондонский протокол.

– Отец, можно тебя попросить?

– Слушай, я не знаю, что дарить. Придумай сам, запиши у секретаря.

– Я не про подарок. Я хочу задать пару вопросов, которые тебе не понравятся.

– Пойду ли на выборы в двенадцатом году? Иди к черту.

– Нет, отец. Почему дейтерий?

Пес сидел, положив лапы на колени Принцу, и заглядывал в глаза: сахару случайно нет? Но от этого вопроса оглянулся на Отца. Как будто попросил – не выгоняй, не выгоняй, пожалуйста. Мы с молодым хозяином так давно не виделись. Нам обо многом поговорить надо.

– Потому что валюта, – сказал Отец с тем спокойствием, от которого у журналистов на пресс – конференциях душа в пятки уходит, – потому что завод этому небритому ближневосточному психопату обещали построить еще Брежнев с Горбачевым, и есть обязательства. Потому что если мы уберем дейтериевый завод, то потеряем влияние на половине Ближнего Востока…

– Нет, – покачал головой Принц. И сделал жест, как будто мешает ложкой чай.

Пес заворчал. Он ни на кого не злился. Но, много лет пролежав под столом Отца, он научился чувствовать его настроение. Иногда Отец шутит, что если вдруг хватит от всех этих проблем апоплексия, на пресс – конференцию отправится пес.

– Есть такое слово, «предатель», сынок, – сказал Отец и пояснил: – Если человек поднимает мятеж. А потом уезжает из страны. И собирается безбедно жить на деньги. Полученные за то, что тут до сих пор земля дымится. То у него может взорваться автомобиль. Это тебе понятно? Прекрасно. А если человек везет оборудование для дейтеривого завода на Ближний Восток, и провозит все мимо, и собирается безбедно жить на деньги… ну, короче говоря, понятно. Он может перепутать дейтерий с сахаром…

– Тот самый завод для небритого ближневосточного друга? – спросил Принц, и убрал с колен мохнатые лапы собаки: – а тот, что я видел в Африке?

– Я не строил завод в Родезии! Мы экспортируем только один завод, второго нет. Кроме вас никто не видел завод в Африке! Четыре прицельных залпа Дзюбы, и самолеты дальней разведки не обнаружили значительного уровня радиации. А тебе может быть известно, что если расстрелять дейтериевый завод на полном ходу…

– И это все? – уточнил Принц: – один завод? И этого хватает, чтобы все твердили, будто Россия экспортирует оборудование для дейтериевых заводов во все страны мира…^[13]

Отец крепко хлопнул ладонью по столу. Но звук утонул в мягкой ткани на стенах, и снова только тиканье часов, да стук собачьего хвоста о ковер нарушали тишину.

– Прости, Отец, – сказал Принц: – я вовсе не сомневался в твоих словах. Я уточняю. Тогда еще один вопрос. Почему бы нам не подписать…

– Лондон?! – в голосе Отца послышался каленый металл, от которого даже Принцу стало не по себе.

На какую‑то короткую минуту пришла в голову жуткая мысль, что Отец счел его английским шпионом.

– Лондонский протокол? – уже мягче продолжил Отец. – Запрет сливать неочищенные промышленные отходы, контрафактная продукция, Страгбургский суд, Абхазия, Курилы, транзит нефти? Что там еще от нас требуют, требуют, требуют, как от бедных родственников, которые все куда‑то там лезут, ног не вытерев. У меня пожары! У меня горит полстраны, поселки, города…

– Папа, если бы мы подписали протокол!..

– Ерунда!

Пес прижал уши. Обиженно посмотрел на Принца: ну, я понял, что сахара не будет. И ушел из кабинета.

– Ерунда, – повторил Отец чуть тише, невольно оглянувшись на дверь приемной: – я выполнил твою просьбу, этот Бутов, наверное, честный и, наверное, замечательный, и, наверное, любит внучку. Пусть работает. Через пять лет спросим его, и если хотя бы Северную навигацию наладит, честь ему и хвала. Но грузить мне мозги его пустыми бреднями о климатическом оружии…

– Хочешь, докажу, что они не пустые?

Принц откинулся на спинку дивана. И на секунду Отцу показалось, что они не в Кремлевском кабинете, а на веранде дачи в Комарово. И он говорит сыну «Ты не съедешь на велике к озеру, там песок». А мальчишка, с ободранными уже коленями и локтями, нагловато откинулся и, светя глазами, говорит: «Хочешь, докажу?».

– Докажь, – негромко предложил Отец.

– Сложно, – в тон ему ответил сын.

– Тогда о чем треп?

Принц поднял руку и принялся загибать пальцы:

– Я хочу на день рождения такой подарок. Россия едет на саммит. Россия выступает там с речью. Обычной речью о том, что полностью согласна, но вместе с тем национальные интересы… Ну, ты знаешь. Речь может произнести последний дурак. Но это не все. В обмен на нашу сговорчивость председателем на саммите будет наш человек. Лучше с севера. И лучше, если он лично пообещает полную очистку стоков дейтерия в Окладинске.

– Ты не понимаешь, – сказал, сморщившись, как от зубной боли, Отец: – Окладинский завод и вполовину не волнует Лондон так, как тот, новый, обещанный небритому комику с Ближнего Востока. А придурок, которому мы строим тот новый завод, из принципа не поставит даже чайного ситечка, чтобы очистить стоки. Потому что если он перестанет грозить уничтожением всему человечеству, про него вообще забудут навсегда и надолго. Он диктатор, понимаешь? Вы тут забыли уже, что такое диктатор. А я помню. Потому что я главный диктатор России. Выберут меня в двенадцатом, или не выберут, это неважно – диктатор без вариантов.

Принц выслушал. Подошел к письменному столу. Положил руку на плечо устало сидящего за ним человека и сказал, как ни в чем не бывало, как будто его перебили посторонней, не имеющей к делу, но довольно забавной историей:

– А потом Россия подпишет Лондонский протокол. Но и это еще не все…

* * *

Капитан пограничной службы Чагин вышел из такси и огляделся. Приземистое здание с куполом, очевидно, являлось Таврическим дворцом, традиционной вотчиной партийных и правительственных собраний этого города. На специальных мачтах трепетали маленькие флажки разных государств, и три побольше – флаг ООН, флаг ЕС и российский триколор посредине. Будто стая причудливых тропических птиц взмыла в жемчужно – серое с кофейным отливом местное небо.

В Петербурге такими бывают облака зимой, но сейчас плотная волокнистая пелена неслась по небу в западном направлении. Все небо застилал дым, и слабый, но настойчивый запах горящего торфа преследовал Чагина от самого аэропорта.

Не допущенные на мероприятие два менеджера – “ТНК – ВР” и “Роснефти” – спорили, кто оплатит гимн в исполнении Бритни Спирс на открытии офиса “Севера” в Окладинске. Сразу же следом за Чагиным подъехал какой‑то байкер в зеркальном шлеме и крагах. Лихо развернувшись, он запарковал мотоцикл на площадке перед дворцом, как раз между лимузинами с посольскими флажками.

Два бойца в краповых беретах вгляделись в приехавшего, поскольку его мотоцикл тоже украшал флажок. Только черный, с черепом и костями.

«Его приняли за сомалийского пирата», – подумал капитан Чагин. Таможенник извлек из кармана аккуратно сложенный конверт, а оттуда приглашение, красивое, с голографическим изображением Кремля и Биг Бена, и протянул вежливо козырнувшему берету. Берет потер плотную шершавую бумагу в области защитной полосы и поглядел с сомнением.

– Свои, свои! – сказал, проходя мимо, здоровенный парень, одетый по случаю сумасшедшей жары в нейлоновую футболку, но и в ней сохраняющий неуловимо офицерский вид. И протянул такое же приглашение.

«Подполковник», – решил про себя капитан Чагин.

Сегодня Таврический сад был закрыт для посетителей и оцеплен. Зато внутри оказалось симпатично. Чагин шел по аллее, украшенной изображениями героев английской литературы, и считал разноцветные ленточки «С днем варенья, Принц», протянутые между фонарями. На мосту через живописную канаву Чагин оглянулся.

В пруду плавали утки, а на отмели у дворца кто‑то даже купался, с визгом и водяными брызгами. Город окружал сад, за деревьями и ажурной решеткой забора угадывались то угрюмые доходные дома, то старинная водонапорная башня, словно переглядывающаяся поверх парка с рыцарским шлемом Суворовского музея, и крестом на старинной больнице.

А над старой эстрадой возвышалось нечто вроде шатра из бело – сине – красной материи. Казалось, это вырос до неба патриотично настроенный пивной павильон. Оттуда гремел духовой оркестр, и неслись нежные девичьи голоса:

Чагин подумал было расстегнуть верхнюю пуговицу кителя, но тут же велел мысленно: не раскисать!

В маленькой раковине парковой эстрады устроители организовали нечто вроде президиума. За укрытым бархатом столом сидели в ряд какие‑то незнакомые Чагину старики, старухи и адмиралы. Столько брегетов одновременно Чагин видел лишь однажды, на юбилее таможенной службы федерального округа. Моложавый румяный человек стоял у микрофона и улыбался. А школьницы, одетые в блузки и шотландские юбочки, пели в стороне – на импровизированной сцене в кузове военного грузовика.

Рядом установили плазменную панель, такую огромную, что хоть слонов в полный рост показывай. Сейчас на ней проецировались стоп – кадры, изображающие суровые скалы африканского побережья, мужественное лицо Принца, прямиком из репортажа CNN. И вертолет «Магма», палящий из всех стволов на полигоне в Вязьме.

Укрытый скатертью длинный стол перед эстрадой был уставлен разной снедью, но более всего бутербродами с икрой и самоварами. Шампанского не предлагалось.

И именинника тоже не было видно.

Капитан пограничной службы прошел вдоль стола. Найдя карточку с фамилией «Чагин», сел и оглядел соседей. Слева стремительно ел палочками китайскую лапшу человек с круглыми, словно бы удивленными вкусом лапши глазами. Справа чинно располагалась семейная пара. Рыжеволосая женщина и ее спутник, тихий, спокойный, в очках на слегка вогнутом, но при этом носатом лице. Такие мужья водятся на кухнях малогабаритных квартир в спальных районах больших городов. Их очень ценят на работе. И они никогда не ездят на рыбалку.

«Надо будет Верочке позвонить», – подумал Чагин.

Песня закончилась. Гости похлопали девочкам, которые растерянно пошли к эстраде, дарить воздушные шарики в виде сердечек Лотте Карловне Коган, Валерке Бондарю и адмиралу Дзюбе, сидящему во главе бархатного стола. Девочки казались разочарованными. Им обещали Принца.

– А где Принц‑то? – спросил Чагина человек с круглыми глазами. Он доел лапшу и как бы ненароком положил на стол книжку.

Чагин прочел на корешке «Алишер Курамов. На путях к вечному».

– Принц купается, – мягко пояснил муж женщины с рыжими волосами, – жарко потому что.

– Это точно… – Алишер Эдгарович Курамов, убедившись, что капитан Чагин не расположен к разговору, ничуть этим не смутился, а продолжил беседу с неувядающей жизнерадостностью: – я на вас‑то удивляюсь, все в кителях, в пиджаках…

– Должность такая, – потупился муж. Он и правда был в пиджаке, пусть бледно – голубом, летнем, но все равно потел.

Страшно было посмотреть на байкера, который, так и не удосужившись снять шлем, в поисках свободного места бродил вокруг стола. Черная кожа его облачения немилосердно скрипела. «Ты таблички проверь, – мысленно посоветовал капитан Чагин: – наверняка есть тарелка, где написано – «байкер в шлеме».

Чагин испытывал соблазнительное желание подняться, выйти за линию охраны, купить в аэропорту открытку с видом Исаакиевского собора для Веры, и все, и домой. Из‑за икры. Трудно смотреть на людей, которые с наслаждением поглощают икру. После десяти лет охраны осетров трудно смотреть на рожи, что ее поедают.

Офицер мысленно усмехнулся. Напишу Принцу поздравительное электронное письмо. А Верочку попрошу отправить. Та грустно посмотрит и спросит: «Проверяешь, да?».

Слава богу, байкер нашел куда сесть и все‑таки поднял свое забрало. Лицо у этого грозного типа оказалось бледное, некрасивое и конопатое, было что прятать. Проворный официант поставил перед ним угощение, без икры и тут не обошлось. Подцепив бутерброд рукой в перчатке, байкер немедленно отправил его себе в рот, то есть в шлем.

Блюда из фарфора, подумал Чагин, или одноразовые тарелочки, но и на тех и на других лежит икра. Для тех, у кого течет слюна. Слюна «ну, уж я‑то могу себе позволить» или слюна «случайно сюда попал, обожру сволочей». Вот как у этого парня, запихивающего бутерброд прямо под черный мотоциклетный шлем.

– А сейчас слово предоставляется…

– Это Бутов! – пояснил несносный Курамов. Он больше не чавкал лапшой, зато крутил в ладони два стеклянных шарика, которые мелодично позванивали при соударении: – Это Оюшминальд Бутов, полярник. Знакомство с Принцем сделало его крупной шишкой. Он теперь…

– …Мэр нового наукограда. Человек безусловной честности и бескомпромиссный борец за сохранение отечественных природных ресурсов…

Румяным конферансье при ближайшем рассмотрении оказался летчик – космонавт Филимонов. Он не скупился на поздравления, полные скрытого яду. «Защиту природных ресурсов», он произнес так, будто сообщал, что выступающий до сих пор триумфально играет в солдатики.

Женщина с рыжими волосами захлопала, за ней муж, за ними все остальные. На плазменной панели показали несколько птиц, летящих над скалами вдоль морского берега. То одна, то другая стукались о скалы мощным клювом, кувыркалась и, озадаченно встряхнув головой, снова начинала трепыхать крыльями.

– Это уморительные птицы. Называются топорки, – весело воскликнул профессор Курамов, а когда капитан Чагин обернулся к нему и смерил взглядом, охотно пояснил: – шарики стеклянные, древний буддийский и конфуцианский символ. Используются для медитации и очистки мыслей от всего агрессивного…

Бородатый дядька на трибуне говорил о климатическом оружии. О том, что пожары, и о том, что мы сами себя губим. Говорил очень горячо и аргументировано. Его голос разносился по всему парку приколоченными к деревьям репродукторами. И это составляло приятный шумовой фон для беседующих за столом. На экране стали показывать какие‑то графики, видимо, темпы иностранного инвестирования в город Окладинск, а завершился доклад игривой картинкой – человек протягивает дереву руку дружбы.

– Полстраны в пожарах, – громко сказала женщина с рыжими волосами: – пир во время чумы!

– Катюша, – мягко попросил ее муж.

«Красивая, – подумал капитан Чагин, – ей бы в кино сниматься».

Сергей Вихорь привел еще двоих опоздавших, мужа и жену, и усадил по другую сторону от супругов Щукиных, у тарелок с маленькими государственными флажками республики Латвия. В президиуме сразу возникло некоторое оживление. Худой старикан в неуловимо штатском костюме толкнул локтем милицейского генерала, который как раз было задремал на приятном освежающем сквознячке, и указал на латышскую парочку. Генерал вгляделся, а потом сокрушенно развел руками – что мол, поделаешь.

Кажется, он отказывался арестовывать иностранных гостей непосредственно за праздничным столом.

– … Короче говоря, – как‑то невесело завершил свое выступление полярник Бутов, увидев на экране панораму генеральной застройки Окладинска, выполненную в компьютерной графике, и синюю надпись «Спасибо за внимание!» с кокетливым смайликом, – может быть хоть что‑то получится сделать с экологической обстановкой и глобальной ответственностью. Может, кому‑то это надо… Северная навигация опять же…^[14]

Летчик – космонавт Филимонов захлопал, за ним остальные. Бутов поднял обеими руками чучело топорка, поискал глазами Принца, чтобы вручить подарок, не нашел и поставил топорка на бархат.

«А подарка‑то никакого у меня и нет, – подумал капитан Чагин: – приперся, называется, на именины».

Вместо Оюшминальда Бутова на эстраду поднялся худощавый и необыкновенно загорелый артист с фигурой мальчика и лицом мудреца. Заговорщицки подмигнул мигом притихшей публике и негромко, без музыки начал:

Черт знает что. Кругом все задвигались, заулыбались, начали прихлопывать в ладоши. Даже рыжеволосая Катя Щукина не сделала попытки выкрикнуть «позор правящему режиму». Даже латыши оживились, что‑то смутно припомнив.

«Кажется, это называется корпоративная вечеринка, – подумал Чагин: – мне Вера рассказывала».

Изображение на экране пришло в бурное движение. Константин Хабенский в широкополой шляпе, сурово вглядывающийся в огромный водопад с носа моторной лодки. Константин Хабенский бьется на ножах с Михаилом Пореченковым. Темнокожая красавица утирает кровь с рассеченного лба Константина Хабенского.

СКОРО! НА ЭКРАНАХ СТРАНЫ! ВЕЛИКИЙ ФИЛЬМ О ВЕЛИКОМ ЧЕЛОВЕКЕ!

Певец был все‑таки хорош. Он пел для всех присутствующих, а вот тут, каким‑то неуловимым движением микрофона заставил всех обернуться. Оно стоило того, чтобы посмотреть. По пыльной, иссушенной зноем траве шли двое…

Принц и Тамара были в купальных костюмах, они держались за руки, с них на сухую траву лила ручьем вода. И на них приятно было смотреть хотя бы потому, почему в жару приятно смотреть, как кто‑то купается, если сам ты не рискуешь обнажить даже предплечье.

– Здрасте, джентльмены! – крикнул Принц задорно, дружелюбно: – И леди, конечно! Спасибо, что пришли! Водичка класс! У меня есть для вас одно очень важное… Да, Тамара? Очень важное…

Тамара обняла его за плечи и поцеловала.

– Мы с Тамарой собираемся поехать в путешествие. Примерно на месяц!

Оба стола – в бархате и укрытый крахмальной скатертью, уставленный тарелками и самоварами – казалось, зашатались от приветственных восклицаний, аплодисментов и просто от того, что жующие икру стали поворачиваться, чтобы посмотреть на счастливую пару.

Капитан Чагин быстро огляделся. Не все в восторге. Точно не все. Здоровенный Вихорь, всю дорогу мелькавший то тут, то там, теперь остановился и тоже быстро озирался. Напряженное лицо у латыша и его жены. Курамов с Бутовым как‑то подобрались, Лотта Карловна выцеливала что‑то в праздничной суете своим дальнозорким взглядом. А рядом поднималась на ноги Катерина Щукина. Девочка из космоса. Женщина, с волосами цвета осени.

– Принц, можно тебя на минуточку?

Аплодисменты и восклицания стихали волной. Как будто от Кати Щукиной повеяло холодом, погасившим сразу и жару, и радостное возбуждение. Девочка из космоса сказала «на минуточку», и все словно бы вспомнили, что в жизни не бывает хэппи эндов.

Тамара выжидательно посмотрела на Принца. Потом легонько толкнула его в плечо. Иди, мол, ладно, поговори на прощание с вековечной своей зазнобой.

Худощавый длинноволосый юноша в плавках, и рыжая стройная женщина в белой блузке и джинсах скрылись за поворотом тропы. В Таврическом саду не так много троп, совершающих резкие повороты и тут же укрывающие ушедших зелеными портьерами подстриженных кустов. Но они есть, эти тропы. И кому их не знать, как тем, кто гулял здесь каждый день после школы.

Алик Щукин, муж и биолог, оставшись за столом один, огляделся. Понял, что большая часть глаз направлена сейчас на него. И не нашел ничего лучше, чем обратиться к своему соседу, которым оказался молчаливый Чагин…

– Уже мощности, запустили, – сказал он извиняющимся тоном. – Вот не думал не гадал. Еще весной в город приехал, без работы, без денег. Но, выходит, и генная инженерия на что‑то нужна в государстве нашем? Дело конечно секретное. Мне даже вот, – он расстегнул пуговицу и немного приоткрыл полу пиджака, показывая ремешок на плече: – выдали. Вы, я вижу, человек свой, военный. Сами‑то откуда будете?

– Туркестан, – коротко ответил Чагин. Слушать поток слов было неприятно и неловко.

– В нашем городе впервые, стало быть?

* * *

– Пир во время чумы! В то время, как полстраны в огне…

– Катюша. Я‑то здесь при чем? Это аномальная жара.

– Эта аномальная жара – следствие бездеятельности правительства, которое плюет…

– Катя. На это плюют все правительства. Хорошие и плохие.

– Хороших правительств не бывает!

– Катюша, не кричи на меня, пожалуйста. Нас наверняка фотографируют.

– Мне все равно! Теперь мне все равно!

Они свернули еще за один поворот. Тут были скамейки и белый, как снег, памятник Сергею Есинину. Поэт сидел в одуванчиках, и вид у него был грустный, потому что на белом камне никогда не исчезали следы чьих‑то ботинок.

– Мы, может быть, и по – разному смотрим на некоторые вещи, Катюша.

– Это не ты сказал, – резко поправила Катя Щукина: – это я тебе говорю, что мы по раз ному смотрим на вещи. И тут уж поделать нечего.

– Ерунда, джентльмены.

Катя Щукина прерывисто вздохнула и взяла Принца за руку. Дорожка кончилась. И она отпустила руку.

– Знаешь, почему я вышла замуж за Алика?

– По любви.

– По любви. И для того, чтобы ты убрался из моей головы. Доволен? Тогда убирайся.

– Ерунда, джентльмены.

– Нет, не «ерунда, джентльмены»!

Они уже вернулись обратно к праздничному шатру. За длинным столом, словно на веранде старой дачи, сидели приглашенные гости. Гости делали вид, что заняты разговором. На самом деле они смотрели на плазменную панель. Сейчас там крупным планом были лица Принца и Девочки из Космоса. Так, крупно, показывают на табло во время матча футболиста, забившего гол. Или не забившего.

– Понимаешь, Принц. Человек думает, что он сам может решать, что для него ерунда, а что нет. Тебе этого не понять, ты прыгаешь по своим горам и водопадам. И даже не задумываешься, что тебе это позволяет элита. Та элита, для которой люди – марионетки. Та, которая всегда врет и веселится, врет, веселится и жрет икру. И если человек замешкался, если человек соврал один раз, это все, это навсегда. Он будет говорить не то, что думает. Он будет делать то, чего делать нельзя. Вот что я хотела тебе сказать. А теперь, убирайся из моей головы…

Принц протянул руки и прижал спутницу к себе. Анжела затихла, чувствуя, как он поцеловал ее в волосы цвета осени.

– Так хорошо, как с тобой, Принц, – сказала она чуть слышно, – мне не было ни с кем. Но этого уже не будет. Нельзя дважды войти в одну реку. Прости меня, Принц. Я замужем.

И резко отстранившись, ударила его ладонью по левой щеке.

Принц схватился за лицо, поглядел на нее сквозь пальцы.

– Анжела, – сказал он.

И тут же раздался выстрел.

* * *

Капитан Чагин даже не повернул головы на звук. Потому что рядом с ним из за стола поднимался важный секретный государственный генетик Щукин. Он медленно переводил взгляд с экрана, где его жена целовалась с первым, к тому же только что объявившим о своей помолвке, женихом государства на тропинку между кустами. Где его жена уже била этого самого жениха по лицу. Генетик Щукин полез рукой под пиджак и сделал шаг по направлению к тропинке.

Чагин шагнул к генетику и стиснул, словно в объятиях. Капитан отчетливо ощущал твердость кобуры под мышкой Щукина. Капитан прекрасно знал, что пока палец человека не на спусковом крючке, оружие для него самого опасность, гадость, необузданная тварь, от которой неизвестно чего ждать.

Только слившись со спусковым крючком в единое целое, человек забывает обо всем и готов нажимать, нажимать, пока не кончатся патроны. Вдвойне это относится к салагам. Чагин не раз и не два отбирал у браконьеров обрезы, спокойно лежащие в лодке. Но знал и цену стволу, уже нацеленному в грудь.

Его движение словно послужило сигналом для остальных. Черная тень в мотоциклетном шлеме метнулась вдоль стола, но латышский консул с удивительным проворством вскочив на ноги, преградил дорогу бегущему. А когда тот, помешкав не больше полусекунды, выхватил из кармана кожанки пистолет, жена латышского консула, взвизгнув, повисла на этой руке и тут же впилась в нее зубами. Бессмысленно, но эффектно.

Именно тут и прогремел выстрел, пуля отрикошетила от каменной эстрады и ушла в крону ближайшего клена. Гедгаудас Зиедонис врезал прямым справа по голове мотоциклиста, но тот был в шлеме, и удара почти не почувствовал. Рванувшись, он высвободил руку с оружием.

– Они же его убьют! – в президиуме вскочил Валерка Бондарь.

Инцидент с террористами, которые покушались на его жизнь весной (так писали газеты, Вихорь же неизменно прибавлял «дюймовой гаечкой») явно благотворно сказался на умении сего государственного мужа действовать в реальной ситуации. Если и не приказ, то вопль у Валерки получился вполне связный и понятный: – Дзюба!

Генерал Хромов успел усадить Валерку, но адмирал Дзюба, весь праздник до того просидевший с одинаковой горделивой усмешкой, поднялся, как хорошо отлаженный робот, и полез рукой во внутренний карман. Такой человек, как Дзюба вполне может таскать наградной пистолет с парадной формой.

А капитан Чагин уже вытащил из кармана генного инженера оружие, не что‑нибудь, а «Кольт – Ламу», крупнокалиберный и точного боя револьвер. Крутанул барабан, нюхнул ствол, и обнаружил, что хотя из пистолета сегодня не стреляли, в обойме отсутствует один патрон.

Конфисковав револьвер, капитан обернулся и увидел, как, повиснув на плечах байкера, бывшая террористка, а ныне посольская жена, вцепилась в забрало мотоциклетного шлема и медленно тянет его назад.

Байкер сделал выпад вперед коленом, назад локтем, и оба латыша легли на разбросанные по траве салфетки, каждый согнувшись пополам. Бывшая террористка прижимала к животу мотоциклетный шлем.

– Это Поляков! – закричал Вихорь. Хлопок выстрела застал его на импровизированной сцене с разъемами в руках: только что отключил трансляцию. – Это Поляков! Не стрелять!

Последнее, видимо, относилось к адмиралу Дзюбе, который, положив маленький пистолет на сгиб белоснежного рукава, прищурил левый глаз и стал похож на мальчика в тире. Но вот глаз разжмурился, и пораженный адмирал выговорил столько слов, сколько ни один штатский не слышал от него еще с советских времен:

– Это Поляков! Это каперанг Поляков с моего флагмана! Позор флота. Пират. Предатель. Негодяй!

Рыжий стоял посреди шарахнувшейся от него толпы. Снова в родном городе. Но по сути это был уже другой человек. Свежие шрамы на лбу и скулах говорили о тяжелых, совсем недавно пережитых испытаниях. Но главное, что погас насмешливый огонек в глазах. Исчезла уверенность в себе на сегодня, завтра и на обозримое всегда. Рыжий волк, затравленный зверь. И один единственный шанс на победу. Патрон в обойме. И Цель.

Рыжий обернулся и увидел, что цели нет. Принц исчез, только девочка из космоса, Анжела, известная в миру, как Екатерина Щукина, сидела на дорожке парка и горько плакала.

Дзюба снова поднял пистолет, но сидевшая рядом Лотта Карловна Коган точным ударом по запястью обезоружила адмирала. Маленький пистолет проехал по красному бархату мимо закрывшего лицо ладонями Валерки, мимо генерал – майора Хромова, мимо…

– Князь! – негромко позвал Рыжий. Он вдруг почувствовал себя на арене. Полотняный шатер, зрители, музыка. И он – клоун у ковра – Рыжий. Выход не удался, номер со снайперски точной стрельбой провален. Но ведь он же клоун! И любое поражение может быть залогом успеха: – Кня – азь!

Из рукава байкерской кожанки выпал в ладонь шприц, доверху наполненный прозрачной жидкостью. Сергей Вихорь бросился со сцены, вскочил на стол и, кроша тарелки, ринулся бежать прямо по крахмальной скатерти. Рыжий посмотрел на него с улыбкой, и покачал головой. Не – а, не успеешь.

– Ап!

Игла шприца вошла в шею справа, как раз над кожаным заклепанным воротником. Покрытый веснушками палец вдавил шток. И Рыжий разом впрыснул себе все два кубика прозрачной жидкости в яремную вену.

* * *

– Он умер сразу, без мучений, без кошмаров: – Алик Щукин попытался развести руками, но вспомнил, что одет в наручники. Безнадежно резюмировал: – это не спорынья. Они уже собрали что‑то новое. И я им больше был не нужен.

– Мы знали, что тебя завербовали, – как лучшему другу улыбнулся Вихорь. – Мы выяснили, что противоядие ты дал Принцу не по своей воле. Предполагалось, что Принц сломается, когда вокруг сойдут с ума его друзья, а он ничего не сможет сделать со связанными руками. Наверное, то, как Принц сломается, хотели записать и вывесить в твиттере. Но принц освободил руки себе и нам. И там, на корабле, Принц допросил Файнберга, и стало известно, что тобой командуют.

– Я приехал из Америки, – сказал Алик, опустив голову: – я узнал, чем занимается Файнберг. Я не хотел. Но я ничего не мог сказать. Ко мне пришел этот Рыжий, и сказал, что национальная безопасность требует… Что если я выдам потенциальному противнику отечественную разработку… Я уехал домой. Я думал, что здесь мне скажут, и объяснят. Но здесь было еще хуже. Никто со мной не говорил. Никто не принимал. Я понял, что я без работы, без денег, и что я единственный в этой стране, кто знает технологию. Я позвонил тебе, Принц. Но не успел ничего сказать. А потом я увидел человека, мертвого человека. Рыжий подошел, и насильно усадил меня в машину. И сказал, что они знают про Катю.

Уже другим, равнодушным голосом Серж приказал будто из‑под земли выросшим беретам:

– Принц распорядился не трогать Щукина, снимите наручники. Принц сказал, что Щукин боролся за свою женщину, как умел, до последнего. Принц это уважает.

– Когда я увидел, как они целуются…

– Я не целовалась, – поморщилась Екатерина Щукина.

– Ну что ты! Зато ты устроила сцену ревности, скандал и трезвон, – фыркнул Вихорь, которому выросшая из‑под земли охрана подчинялась беспрекословно. – А как иначе?

– Много ты знаешь, о моей ревности, Сережа! – зло отрезала Катя и поглядела туда, где на краю эстрады все еще в плавках, как спасатель с пляжа, сидел Принц и успокаивал Тамару.

Плачущую, но успевшую однако же накинуть на плечи купальный халат. Праздник завершился, гости расходились, опасливо косясь на заполнивших парк краповых беретов. Шатер свернули, тем более, что стало ясно: дождь сегодня опять не пойдет.

На эстраду взошла, неодобрительно покачивая головой, Лотта Карловна. Ни слова не говоря, подошла к беседующим и положила рядом стопку чистой, выглаженной одежды. Рубашка с коротким рукавом. Джинсы. Сандалии. Принц вздохнул и принялся одеваться. Потом обнял за плечи двух женщин, старую и молодую, и подвел к группе людей, сидевших на краю поляны у подножья белоснежного Есенина.

* * *

– Ну вот, джентльмены и дамы, – сказал Принц, улыбаясь, – вот теперь начнется настоящий день рождения. Оюшминальд Федорович, что вы там индивидуально бродите. Гедгаудас!

Так бывает на детском дне рождения, подумал капитан Чагин. На таком, куда вместо приятелей дочки, скажем, позваны взрослые. Пьют водочку, закусывают балычком, разговаривают о работе. Потом родители вспоминают о дочке, и просят – а где твой подаренный фотоаппарат? Почему бы не сделать общее фото? И дочка отвечает: потому что я его продала. И взрослые, неплохие в общем‑то люди, тут же начинают говорить о другом. О чем угодно, лишь бы не смотреть на мрачные лица родителей и дочку, которая уже ничего хорошего от оставшейся после тринадцати лет жизни не ждет. Мне Вера про такое рассказывала.

Только здесь именинник был в хорошем настроении. А гости старались не смотреть на супругов Щукиных.

– На приглашении Полякова подпись Дзюбы. Дзюбу взяли, когда он садился в машину! – крикнул Вихорь издали, получив очередной экспресс – доклад от краповых билетов. – Подробности через пару часов привезет Валерка.

– Кто бы мог подумать, что это адмирал Дзюба? – покачал головой Хромов.

– Я мог бы, джентльмены, – признался Принц. – и вы могли бы. Как только узнали, что адмирал зачем‑то утопил «Майю Плисецкую» и так прошелся снарядами по африканскому дейтериевому заводу, что даже инспекция МАГАТЭ не смогла там найти повышенной концентрации дейтерия.

– Насчет свадебного путешествия, это конечно был треп? Тонкая дезинформация противника на полгорода в микрофон?

– Я сказал правду, Тамара, – пожал плечами Принц: – я не говорил слова «свадебное». Но я приглашаю тебя и всех присутствующих поехать на Лондонский саммит. Я уверен, что это достойнее и интереснее, чем банальная перестрелка в Таврическом саду. И я очень расстроюсь, если вы с Ленечкой не составите мне компанию.

– Значит треп, – грустно подытожила Тамара. – да бог с ней, с твоей инопланетной девочкой. Пусть идет. Я ее понимаю. Может быть, получше других понимаю.

Катя взяла своего мужа за руку, и они, не оглядываясь, пошли по дорожке. Мимо памятника Есенину. Мимо крутого поворота в густых кустах и парковых скамеек. Домой.

Принц некоторое время смотрел вслед женщине с волосами цвета осени. Зажмурился, будто отгоняя наваждение. Профессор Курамов положил руку на плечо, а потом дружески протянул стеклянные шарики. Но Учитель не взял.

– Прошу меня простить, джентльмены и леди, что собрал вас здесь столь сложным и утомительным способом, – сказал он: – но дело в том, что мне теперь снова потребуется помощь. А вы, пожалуй, единственные люди на земном шаре, которым я на сегодня могу доверять…

Глава 13
Лондонский протокол. Туман

Когда говорится, что на Валерке Бондаре нет лица, это значит, что пухлые и мягкие щеки потеряли цвет спелой малины. И не столько обвисают вниз, сколько помогают глазам с опаской щуриться.

– Блин, я опять собьюсь. Опять скажу, что Россия в целом поддерживает, но просит не забывать о. Что мы блюдем, но приветствуем. Что уважаем, но просим не забывать. Может, все‑таки ты вместо меня, Принц? Честное слово, тошнит.

– А меня не стошнит? – вежливо осведомился Принц.

Зал был великолепен. Малиновые ковровые дорожки отсюда убрали после того, как не только в Каннах, но и на Парижских неделях моды, стали стелить бархат прямо по улицам. Не к лицу Британской академии, про которую еще Свифт писал, равняться на гламурных лицедеев – решил прошлый премьер – министр и выделил средства на постройку сверхсовременного здания у подножья Лондонского Большого Глаза^[15]. Идею убрать дорожки поддержала королевская семья. Ведь Академию посещают принцы, а лицам королевской крови лучше не видеть девиц, которые ходят по малиновым дорожками, проверено.

Теперь зал стал черный, но черный по – разному. Плюш под ногами не только пружинил, но и слабо фосфоресцировал под статическим зарядом того же знака, что и ионизаторы, увлажняющие воздух. И пыль не пристает, и полезно. Стены украсили традиционные панели мореного дуба, не одну идущую под снос лавочку распотрошили реставраторы, чтобы отыскать под обоями драгоценную моренку.

Короче, конференц – зал отстроили на славу, и теперь в зале конференций Академии наук проводятся международные форумы. И, право же, бывать на них одно удовольствие. Не хочешь слушать, просто глазей по сторонам. Вот и потолок тут глубокого черного цвета: не зеркало, и не комната после пожара, а бездна, символизирующая бесконечность познания. Казалось, что это ночное небо, такое же глубокое и ровное, без единой звезды.

– А это чего такое? – спросил Ленечка довольно громко. Громче, чем обычно разговаривают британские академики в ложе для принцев королевской крови.

Сегодня ложу уступили гостям из России, благодаря чему Тамаре пришлось отвечать на благосклонные улыбки из соседних лож. Принц и Валерка Бондарь топтались сзади, как гусары в бельэтаже Мариинки. Валерка нервно листал конспект выступления, и канючил объяснить сложные термины. Ленечка шастал у всех под ногами, хотя это и не дело для одиннадцатилетнего парня.

Эмблема Лондонской комиссии по сбросам изображала канализационную трубу на фоне земного шара. Силою воображения неизвестного художника труба извивалась вопросительным знаком, словно задавая безмолвный вопрос: «Доколе?»

– От нас требуют неукоснительного соблюдения протокола. Но надо ли нам это? – вздохнул Принц, пытаясь найти место для ног так, чтобы колени не высовывались над барьером ложи. Очень не хочется чувствовать себя пьяным подростком на балконе кинозала.

Слово держал делегат от Бангладеш, а гости по преимуществу подремывали. Это была старая, успевшая уже всем порядком осточертеть разборка между государствами, через территорию которых протекала Матерь Вод, река Меконг. Покрывающаяся льдом на севере и населенная крокодилами на юге, эта река в четырех разных странах была похожа не четырех неродных сестер, и ревнивые женихи, то бишь правительства, все никак не могли ее поделить. Кому‑то нравятся каскады электростанций, кому‑то рыбная ловля, а кому‑то заливные поля риса. И ни одна из этих суверенных, поднаторевших в борьбе с гнетом колониализма и международных судебных дрязгах стран не желали уступать свою часть Матери Вод.

– К сожалению мы лишены возможности поддержать решения мирового сообщества, связанные неприемлемым и неприкрытым экономическим шантажом со стороны ряда государств, называющих себя демократическими. Мы заявляем очередное серьезное предупреждение…

– Вычеркнуть их к дьяволу из протокола, – нервно шелестя бумагой, огрызнулся Валерка. – не станут они ограничивать промышленные стоки, пока не получат доступа на свинофермы соседа, а этого не случится никогда… Да кому нужны ваши свинофермы… Тоже мне, стоки, угрожающие природе…

– Ты вообще видел, как прорывает плотину свинофермы? – поинтересовался Принц.

– Это не мой профиль, – ядовито огрызнулся Валерка.

– Запомни, – повторял Принц с тем же терпением, с каким объяснял Ленечке правила завязывания морских узлов: – Твоя задача не блеснуть эрудицией. Не поразить всех ораторским талантом. Главное, чтобы прозвучало: Россия не отказывается. Россия готова подписать. Россия подпишет, даже если все остальные снова начнут тянуть резину и мычать, как стельные коровы.

– Какие коровы? – переспросил Валерка, готовясь сделать пометку в конспекте.

– Неважно, какие коровы. Пока нет большинства, наш одиозный товарищ с Ближнего Востока может наложить вето. А будет большинство, его вето потеряет юридическую силу.

– Один голос России большинства не сделает, – под нос буркнул глава нацпроекта «Север». И воровато оглянулся, будто прячется от донимающих приглашениями на корпоративную рыбалку представителей «Газпрома», «Лукойла» и «Алросы».

– Не сделает. Но если еще четыре страны…Не надо таких глаз. Это сложно, но если речь дойдет до мозгов, до печенок, если она им вмажет по башке…

– Слушай, давай ты им сам вмажешь по башке! – взмолился Валерка.

– Не могу. Кто я для них такой? Сын своего отца? Тот, из за кого Дзюба расстрелял мирную африканскую деревню? А ты, как‑никак возглавляешь Русский Север.

– Проект «Русский Север», – поправил Валерка. – Все классно, Принц. Все круто. Но что скажет геноцвале с Ближнего Востока? Он скажет, что отказывается он нашего завода. И Отец…

– Двадцать раз тебе объяснял. Отец в курсе. Отец все знает. Он сам говорит, что этот ближневосточный шайтан его достал.

«Шайтан» сидел в такой же ложе, только по другую сторону зала. Человек средних лет, с густой небритостью на подбородке и независимым взглядом только что вернувшегося из мест заключения хулигана. Однако же, он был лидером мощной и влиятельной державы, мощь и влияние которой объяснялось удивительной легкостью, с которой она могла перекрыть доступ к Персидскому заливу.

Небритый лидер любил саммиты любого уровня, любой тематики. Он даже не пропускал экологические форумы, в то время, как европейские политики обычно светиться на таковых воздерживались. Собственно потому и воздерживались. Кому же охота ни с того ни с сего уклоняться от летящего ботинка. Или выслушивать точные сроки, когда, обычно до конца ближайшей недели, города и веси твоей страны обратятся в дымящиеся руины. И это станет наконец‑то торжеством справедливости на земле. Небритого лидера приходилось терпеть на заседаниях ООН, или Олимпийских играх. Но уж экология – увольте. Тут уж он пусть сам.

– Спасибо, Бангладеш, – спокойно сказал Оюшминальд Федорович Бутов. Чтобы в зале воцарился мало – мальский порядок, а представители Вьетнама и Мьянмы перестали грозить бангладешцу непонятными, но устрашающе звучащими репликами, пришлось постучать по микрофону. – Мы запишем особое мнение. Выступление представителя Фарерских островов. Приготовиться России.

Валерка задышал часто, как перед экзаменом, и точно так же уткнулся в конспект, бормоча:

– Вот, пожалуйста. Буду выступать после какого‑то Робинзона…

Тамара посмотрела на кузена с состраданием.

Представитель Фарерских островов выглядел как средний миллиардер с Уолл – стрит, одет неброско, но дорого, аскетичное сухое лицо, фигура теннисиста и яхтсмена. Поминутно поправляя платиновую оправу очков, он сухо, но без особой злобы заявил, что его страна оставляет за собой право сбрасывать в мировой океан неочищенную синильную кислоту, являющуюся неотъемлемым компонентом специфической винодельческой технологии, предоставляющей жителям его страны единственный приемлемый источник экспорта. О гнездовьях и лежбищах морских животных его правительство сожалеет, но ответственность за них брать на себя не считает возможным.

Немедленно за этим попросил слова представитель Норвегии, но Оюшминальд Федорович подумал и включил микрофон исландцу. Все равно они примерно в одних и тех же выражениях заклеймят Фарреры позором за невнимание к сбережению природы и решениям ООН. А те в ответ напомнят про китобойный промысел, и волынка растянется на полдня.

Сколько повидал полярник Бутов таких форумов, ничего более конструктивного, чем собрание жильцов на коммунальной кухни по вопросу покупки нового помойного ведра он не видел. Сегодня мы разойдемся при своих. Столько‑то за, столько‑то против, полным полно воздержавшихся по сугубо личным причинам, о которых они выскажутся в особом мнении. И минус пять. То бишь на пять голосов меньше, чем нужно для того, чтобы сдвинуть тачку с мертвой точки.

Однажды, несколько лет тому, случился прорыв, республика Доминикана вдруг присоединилась к протоколу, и всех охватил небывалый оптимизм, но потом выяснилось, что она просто сбивала цену на бокситы и сигары соседнему Барбадосу.

– Спасибо, Ирландия. Мы запишем особое мнение. Давай, Валера… Приготовиться Украине.

* * *

За полтора дня до этого

У Вихоря не шел из головы разговор с Принцем, произошедший, пока они летели из Шереметьево в Хитроу. Точнее, все больше говорил Принц, а Серега мотал на ус:

«– Изначально Рыжий вербовал Чинганчгука для другого. Нам настырно внушали, что главный злодей кукловодит Гайворонова. Что Гайворонов – не случайный персонаж нашего сюжета, а элемент, ведущий к главному злодею. – не отрывая глаз от ноутбука, пояснял Принц. – Типа, искать главного злодея нужно, подымая все контакты Гайворонова. То есть, оставаясь в Окладинске. Да и Василь Аксеныча для этого убили. Почему я не купился? Потому, что отнюдь не в Окладинске таким же образом был убит Робертас Юшкаускас. И именно поэтому я рванул прочь из Окладинска, в Африку.

– И именно поэтому враг занервничал? И решил больше не играть в прятки, а уничтожить нас физически?

– Ну, еще я как бы случайно выбрал лесовоз, груженый сборочным модулем дейтериевого завода. Заметь, российского образца. Правильно, Серж, не зря эти железки тоже показались тебе подозрительными. Кто‑то под прикрытием “Веселого Роджера” строит дейтериевые заводики по всей планете, будто в «Циве»^[16]. Похоже, все заинтересовавшие сомалийских Джеков Воробьев суденышки как раз и перевозили такие модули. Очень удобно прятать концы в воду…»

Но вернемся к делам насущным. Серега Вихорь по технике синоби зажмурил один глаз. Вторым глянул на номер дома: адрес правильный, ему сюда. Уже хорошо, здесь обитала молодежь, нагрянувшая в Лондон из отдаленных графств, а не из бывших колоний. Впрочем, откуда‑то просачивался навязчивый этно – мотивчик. Поэтому не следовало рассчитывать, что квартал надолго сохранит расовую неприкосновенность. Пара лет, и все местные заговорят на арабском.

Однако, пока жильцы смело парковали авто на ночь под открытым небом. Даже не смотря на то, что установка наружных камер видеонаблюдения здесь планировалась только в тринадцатом году.

Среди прочих ждал утра и бюджетный минивэн цвета зеленый металик. Значит, нужный Сергею человек сидел дома.

В России такое было невозможно, чиновник Макс Кэмерон жил далеко не в самом престижном районе, да еще и в многоквартирном доме. Стены и жалюзи магазинчиков первого этажа украшали граффити психоделических расцветок. Когда придет заветное время отдохнуть на пляжах Рио, Вихорь не отказался бы нагрянуть туда в рубашке с похожим узором. А вот футболки с выцарапанной гвоздем в подъезде надписью отставной офицер постеснялся бы.

Вихорь решил побеседовать с сэром Кэмероном в приватной обстановке, а не тащиться на следующий день в офис. И когда на стук в дверь раздалось «Кто там?», Серж безмятежно соврал:

– Полиция Лондона.

К двадцати семи годам Макс Кэмерон так и не решил, кем он в этой жизни хочет стать. И пока вполне удовлетворялся скромной должностью в Мэрии Лондона. Это такая модерновая полуовальная десятиэтажка рядом с Тауэрским мостом. Где в кабинете номер 87 Макс с десяти до восемнадцати ноль – ноль за пять тысяч фунтов в месяц сводил воедино в компьютере все разрешения на полеты любых типов воздушных судов над столицей. При такой зарплате вопрос с собственной недвижимостью становился актуальным лет через семь.

Конечно, в той же Москве столь ответственную работу выполняет отдел из не менее чем дюжины человек. А кроме того, разрешение на полет над Москвой визируется в десятке структур: и генштаб, и Зональный центр единой системы управления воздушным движением, и УФСБ по Москве и области, и департамент транспорта и связи, и префектура Центрального административного округа, и Московское городское региональное Управление воздушного транспорта, и черта в ступе… Но о том, сколько бюджетных денег по сравнению с Москвой экономит для родной мэрии, Макс не знал. Зато знал, что за хранение марихуаны он может не только огрести сто часов общественных работ или штраф на полторы тысячи фунтов, но и лишиться непыльной должности.

Услышав: «Полиция Лондона», Макс метнулся к окну вытряхивать кисет с запретной травкой. Высоты третьего этажа достаточно, чтобы вещдок развеялся без остатка.

Но не успел джентльмен открыть окно, как оконное стекло поросло морозной паутиной, а в центре паутины трещин поселилась дырка размером с пятипенсовую монету.

А за спиной крякнул водогрей: подвешенный над кухонной мойкой агрегат в пластиковом кожухе. Проблему горячей воды домовладелец решал электричеством, а не газовой колонкой.

Кожух треснул, но что там внутри, все равно видней не стало. Из механического нутра под змеиное шипение пара ударил бодрый фонтанчик воды, и в каждой из тысяч брызг жемчугом отразился свет люстры.

Макс отдернул руку – водогрей плевался кипятком. Ума хватило мысленно соединить в траекторию водогрейную трещину и дырку в стекле: стреляли не с тротуара и не с крыши дома напротив, где‑нибудь тоже с третьего этажа.

Поэтому Макс, как часто видел в кино, поспешил упасть на карачки. И тут же по затылку застучали и посыпались за шиворот колючие осколки стекла. Утонув в быстро растущей луже, они мгновенно становились невидимы. А новые пули заметались по кухне, полосуя облака пара и ввинчиваясь в бок холодильника. По очереди пиная и дробя тостер, кофемолку и посудомоечную машину. Со смаком, звонко, неистово.

Кряк!!! Пули не пощадили и люстру. Струя кипятка потеряла радужность, ночью все капли серы.

Как не успел сегодня сделать ни одной затяжки, так Макс не успел и испугаться. Главной в голове оказалась глупая радость по поводу, что он еще не вложил ни фунта в обустройство этой недавно снятой квартиры. Понятно, сие была защитная реакция на шок.

Но по мере того, как к Кэмерону подкатывалась лужа кипятка, адреналин разгонял сердце. И глупую радость теснило более здравое – кто‑то собирается отнять у Макса жизнь.

Англичане и россияне похожи в том, что на второй этаж могут себе позволить подняться пешком, но на третий уже предпочитают добираться лифтом. Вихорь не в счет, потому что его еще салагой учили избегать технику, ведь та может выйти из строя в самый неподходящий момент. И когда Вихорь услышал шаги по ведущей на третий этаж лестнице, легко догадался, что это спешит коллега.

Нет, судя по звуку шагов, двое коллег. И встреча не обещает быть добросердечной, обмен опытом для одной из сторон должен завершиться плачевно. А уверенность, что спешащие интересуется именно квартирой чиновника, подкрепил характерный шум за дверью квартиры. Визги рикошетов и глухие удары, когда пуля уходит в гипрок, легко узнавались.

Пришла пора достать собственный ствол.

И когда страх до ангинной боли сжал горло Макса, а адреналиновый холод стал подниматься жидким азотом от брюшной полости к легким, с сухим треском распахнулась дверь в квартиру. И горячий гейзер снова заиграл радугой, преломляя свет из холла.

Переход из свет в мрак солидно бьет по зрению, но есть техники быстрого привыкания, зажмуренный глаз – одна из них. Не зная, кто в кого палит, Вихорь благоразумно не стал маячить в дверном проеме, а выбрал кувырок через голову вперед. Потом вбок и секунду «на сориентироваться», благо предварительно план квартиры изучил в инете.

Теперь можно осмотреться двумя глазами. Явно необжитая квартирка. Здесь у нас кухня с напрочь высаженным окном и парующей лужей кипятка – скоро появятся возмущенные соседи снизу. Налево туалет, флакон с освежителем нам пригодится. А направо? Направо апартаменты. Диван и простыни второй свежести, шкаф, полки. Россияне и англичане непохожи тем, что одни заполняют полки книгами, которые никогда не читали, а вторые декоративной керамикой, той самой, что жаль выбросить, и таскаешь с собой с квартиры на квартиру.

Еще один кувырок, и Серж оказался нос к носу с парнем, который в твиттере вывесил добрую сотню фотографий. Но ни одной в позе эмбриона, поэтому был сам на себя похож с натяжкой. Не выходя из образа, Серега рявкнул, естественно, на родном для жильца английском:

– Полиция Нью – Йорка!. Тьфу, Лондона!!! Имя, фамилия, должность?!

– Меня зовут Макс Кэмерон, – захлебываясь словами, будто боится, что его вот – вот прервут, затараторил белый от страха жилец. – Отдел выдачи разрешений на полеты над территорией Лондона. Вы ко сне по какому вопросу?

– За разрешением!

Но впрыск адреналина в кровь жильца достиг того уровня, когда напрочь теряется чувство юмора. И Вихорь поправился:

– Нет. Я прибыл спасти твою жизнь. Почему эти люди хотят тебя убить? – в том же звуковом ключе, что и пар из водогрея, прошипел Серж.

На самом деле Вихорь знал ответ. Незнакомцы и он сам явились сюда по одной и той же причине. Из‑за хакерской атаки на сервер мэрии Макс Кэмерон оставался единственной инстанцией, знающей обо всех летательных аппаратах, которые окажутся в воздушном пространстве над Лондоном в ближайшие три дня.

И сейчас одна сила делала все возможное, чтобы эта информация исчезла безвозвратно, а другая – крайне малочисленнная, в лице Вихоря – защищала компетентный источник. Только на дверной порог упала пара теней, в окно перестали влетать пули. Убийцы на связи, отметил Вихорь. Пошарил вокруг рукой по дивану, чтобы пополнить арсенал. К баллончику и пистолету добавился планшетник. Тем временем враги уже оказались на кухне.

Плоский, но увесистый гаджет Серж метнул из положения сидя.

Преимущество Сержа заключалось в том, что он видит в темноте, а вошедшие еще нет. Поэтому первый из гостей прозевал планшетник, и пара килограмм гаджета ребром врезались убийце в живот. Последовала естественная реакция – согнуться пополам.

На это Вихорь вскочил на ноги и с вытянутой левой руки пшикнул освежителем второму в фейс. Второй не привык, что ему пшикают освежителем, гораздо чаще на громилу направлялись баллончики с горчичным, слезоточивым а иногда и паралитическим газом. Поэтому, не раздумывая, второй отпрыгнул назад. Как и планировал Вихорь, точнехонько под фонтан кипятка.

– Йош – ш-ш – кин кот!!! – взвыл злодей на чистом русском.

А сам Серж воспользовался заминкой, чтобы опустить рукоять пистолета на лысину сложившегося пополам первого. И его национальность осталась для Вихоря загадкой, поскольку бедолага отрубился молча.

Следующие пару секунд Серега потратил на то, чтобы из‑за спины обваренного коллеги швырнуть баллончик в окно. Выстрелить и попасть в этот баллончик труда не составило.

Благодаря огненной вспышке удалось разглядеть выглядывающего из окна напротив третьего убийцу. Теперь Вихорь выстрелил уже не в баллончик, а в этого нахала. Не обязательно сразить наповал, достаточно вывести из строя, пусть далее его судьбу решают наниматели.

Плюс, последняя секунда на то, чтобы дулом пистолета съездить по кадыку пляшущего под горячими брызгами земляка. Пусть не путается под ногами, пока Серж будет выспрашивать у жильца разгромленной квартиры, кому тот давал разрешения на ближайшие дни.

Этот злыдень из дома напротив таки успел разок прицельно пальнуть, когда Вихорь кидался освежителем. Пуля скользнула по ребрам, и без броника Сержу стало бы не до разговоров про воздушное пространство. И тогда Вихорь вспомнил еще одну услышанную от Принца в самолете реплику: «Дзюба ни при чем, поэтому на экологический форум всем одеть бронежилеты скрытого ношения»…

* * *

Валера Бондарь поднялся на трибуну, как на эшафот. Улыбнулся залу, где, словно бриллианты в витрине ювелирного магазина на черном плюше, блестели ордена, запонки и лысины. У большинства в ушах гарнитуры синхронного перевода. Постороннему зрителю показалось бы, что зал полон телохранителей.

На самом деле тут было много политиков, но немало и ученых. Настоящих ученых вроде полярника Бутова, которые ездят сюда каждый год, как мусульмане в Мекку, не особенно веря, что рай наступит на земле непосредственно после вояжа.

– Россия в целом поддерживает, – сказал Валерка. Почувствовал, что от привычных слов заныли зубы, что ухмыляется Принц, и тоскливо зевает Тамара, но поделать с собой ничего не мог: – но в то же время государство, которое я представляю, просит не забывать о соблюдении национальных интересов, недопустимости двойных стандартов и неукоснительной верности международному праву. Мы приветствуем…^[17]

Ленечка тоже зевнул. Зевание на симпозиумах и конференциях, как давно установили британские ученые, одна из самых заразных болезней. За несколько минут она может поразить до десяти тысяч человек, бесследно пройти и не оставить, заметьте, никакого иммунитета.

Бондарь В. Т. сошел с трибуны, как побитая собака, и, волоча ноги, поплелся к королевской ложе. Ни на кого не глядя, сунул в руки Принцу исписанные листки и сел на кресло рядом с самой красивой женщиной в зале.

– Ничего, Валера, – сказала Тамара и потрепала кузена по колену.

– Было очень интересно, – уныло поддакнул Ленечка.

Валерка потрепал племянника по голове.

– Когда эта муть закончится, я покажу тебе Лондон. Удивительный город. Я должен был тут учиться, но меня послали в Сорбонну. Плевать. Я все равно неплохо знаю Лондон. Пойдемте, ребята, вечером в Сохо? Я знаю чудный ресторанчик с цыганским хором. И черт с ним, за мой счет. Если уж оратор из меня никудышный…

– Ты вон на него лучше посмотри, – загадочно улыбаясь, предложил Принц.

Трибуну осваивал делегат от Украины. Толстый, лысый, похожий на главного бухгалтера колхоза, этот делегат носил на лице такую печать доброты, непротивления злу и сохраненной с детских лет наивности, что очевидно было, никаких призывов, свыше «Ребята, давайте жить дружно», этот облеченный полномочиями кот Леопольд на форум не принес.

И все‑таки Валерка, уже отведя взгляд, посмотрел на толстяка снова. Нет, он не знает этого человека. Но почему Тамара зажала рот ладонью?

– Вы, я вижу, у нас на форуме человек новый, – добродушно окликнул докладчика Оюшминальд Бутов. Я правильно произношу вашу фамилию?

– Цапля. Семен Цапля… Я буду краток, – добродушно прогудел Семен Цапля: – Мне довелось побывать в неочищенных промышленных стоках. И не с инспекцией, хлопцы. Я в них плавал. И хочу сказать, что моя страна полностью и безоговорочно поддерживает Лондонский протокол, готова присоединиться к его подписанию, и других призывает сделать то же самое. Ото ж.

Он спустился с трибуны так стремительно, что Оюшминальд Федорович примерно минуту собирался с мыслями, дабы вместо привычных слов об «особом мнении», сказать:

– Прошу занести в протокол намерение делегации Украины присоединиться к договору.

Непривычные слова произвели странное воздействие на собравшихся. Так бывает, когда лежишь в горячей ванне, и вдруг что‑то меняется. И ты не можешь понять, что именно отключили. Морозит ли тебя ледяная вода, или наоборот, обваривает крутой кипяток.

Собрание зашевелилось. Лысины, ордена и запонки утратили вид драгоценностей, пылящихся на витрине. Теперь это был скорее муравейник. Весенний, едва проснувшийся, но все же муравейник.

А у трибуны уже терпеливо переминался с ноги на ногу следующий докладчик.

– Латвия, – объявил председатель, дописав строчку в протоколе заседания, – приготовиться Сомалийской Республике.

– Моя страна, – сказал Гедгаудас Зиедонис и сделал паузу, дожидаясь, пока пчелиный гул в зале утихнет: – моя страна присоединяется к мнению предыдущей делегации. Мы подпишем протокол. – заявил экс – посол Латвии в России, переведенный по каким‑то дипломатическим причинам на иную работу.

– Я кажется знаю, ресторанчик, о котором ты говоришь, Валера, – чему‑то улыбнулся Принц.

Пожалуй, он единственный во всем зале не затаил дыхание при виде сразу двух сенсаций подряд. Даже небритый ближневосточный лидер в ложе напротив заворочался, короткими повелительными жестами подзывая своих советников. Лидеру закон не писан. Он уже добрых пятнадцать лет вопреки запретам МАГАТЭ строит атомную станцию и терпит суровые экономические санкции. Но одно дело – атомная станция, и совсем другое – дейтериевый завод. А если подписавшие протокол страны ограничат поставки не только тростникового сахара, но и свекольного?

– Да что все так взбеленились? – удивилась Тамара: – я рада, что у Гедаса новая работа, но когда это Латвия делала погоду в большой политике?

– Хватит уже! – резко сказал Бондарь: – хватит восклицать! – других случаев, когда Валерка повышал на первую невесту России голос, Принц даже не мог припомнить.

На трибуну поднялся делегат, который с равным успехом мог оказаться представителем Сомали, или любой другой страны, у которой есть морское побережье и пляжи. Белые, выгоревшие на солнце волосы, косая челка и острый нос. Рубашка на нем была все такая же белая, правда, сапоги он сменил на лаковые туфли. Впрочем, было заметно, что при всей природной ловкости ходить ему в них не в кайф. В зале шушукались, что этот человек за неделю искоренил пиратство.

– Черт! – негромко сказала Тамара и слегка покраснела.

– Меня зовут Александр Грин! – заявил моряк, заглушив предложение Оюшминальда Федоровича: «Представьтесь!». – в стране, которую я в данным момент представляю, говорят так: страна это корабль. Я ходил по морям и, поверьте, джентльмены, на кораблях не принято… – Грин на секунду задумался над формулировкой и победоносно заключил: – допускать похабщину в каком бы ни было виде. Поэтому я уполномочен заявить, что мой корабль, иными словами, моя страна присоединяется…

Поднялся невообразимый шум. Журналисты бросились было вереницей к выходу, но там и застыли, как люди, которые не могут решить, дослушать ли интересное, или бежать, пока не поздно. Пока горячая информация не расплескалась по дороге. Какой‑то представитель южноамериканской страны, до того невозмутимо и мерно вздымавший объемистый живот под цветастым пончо, вскочил на ноги и, распростерши руки, отчего сделался похож на воздушный змей, закричал страшным голосом:

– Populismo!

Небритый ближневосточный лидер наоборот стал вдруг предельно хладнокровен. Он ограничился тем, что сильно наступил на ногу своему шефу внешней разведки, и, словно безбилетный студент с галерки, взгромоздился на черных бархат барьера ложи. Взгляд его скоро остановился на сидящих напротив Валерке, Тамаре и Принце.

Очень медленно небритый лидер поднес ладонь к горлу и вдруг неуловимым жестом показал известный в уголовном мире знак – глотку порву. В наступившей суматохе этого никто не заметил, только пара шустрых журналюг успели сверкнуть фотовспышками.

– Прошу занести в протокол, – поверх всего этого прозвучал спокойный голос полярника Бутова. – теперь слово имеет представитель государства Израиль. Профессор Файнберг.

Словно седая летучая мышь взлетела в зале и поплыла к трибуне. Длинный нос и кустистые брови. Взгляд старого профессора был непреклонен и суров. Шум стих будто бы сам собой. И только небритый лидер язвительно расхохотался, как впрочем, он хохотал всегда, когда докладывал, выступал, или хотя бы прыгал с шестом представитель данного государства. Обидный хохот редко приводил к немедленному падению прыгуна, но небритый лидер свято верил, что капля камень точит.

А Валерка не смотрел ни на лидера, ни на профессора. Он оглядывал зал. Оглядывал секьюрити, стоящих вдоль правого портала – с зелеными шнурами на рукавах, и у левого – с красными. Англия – страна старая, мало ли, у местных секьюрити в традиции нашивать на почетную форму для охраны высоких собраний шнуры разного цвета.

Далее Валеркин взгляд пробежал по залу. Не так трудно осмотреть две тысячи физиономий, если, конечно, владеешь навыками скоростного чтения и фотографической памятью. Вот мелькнули знакомые черты, такие седые виски нельзя не узнать. Вернемся на два ряда. Надо же, капитан Чагин – чего бы делать на экологическом форуме погранцу с Каспия? Ну, допустим, доклад об осетрах. Но что здесь забыл профессор Курамов, какую Шамбалу ищет? И потом, секундочку, генерал – майор Хромов?! Кто оформлял командировку? Кто подобрал ему такую чудную одежду, ни дать ни взять – немецкий профессор психиатрии?

Это шахматы, вдруг подумал Бондарь. Он даже прикрыл глаза и отчетливо увидел шахматную доску, ряд белых фигур, а напротив, как водится в Англии, не черные, а красные.

Вот смотрит через бруствер ложи получивший все мыслимые звания своей великой страны и являющийся на международные саммиты небритым слон – офицер, разменная фигура. Вон отдыхает, закинув ногу на ногу и улыбаясь собственному остроумному выступлению «конь» – в русле нового правительственного курса представитель Сомали, английский пират с русской фамилией Грин, ему кажется, здорово нравится Тамара.

А рядом пограничник из под Астрахани, молчаливый, неуступчивый, прямолинейный. Группа жуликов вместо настоящей осетровой икры поставляла генномодифицированную. И врала покупателям, дескать, с неким местным офицером у них на мази. Принц аферу раскрыл, и вот уже у него верный помощник. Ладья.

И еще одна ладья, тяжелая фигура – дядя Юша Бутов смотрит с председательского места. Где же король? И главное, где в этой партии ферзь?

– Прошу меня простить, – сказал профессор Файнберг: – но мое выступление окажется длиннее, чем у выступавших до меня коллег. Боюсь, простое сообщение о том, что моя страна поддерживает Лондонский протокол…

Короткий вздох пронесся над аудиторией. Отказ Израиля подписывать что либо, пока из зала не будет удален небритый лидер, известен каждому, хоть немого знакомому с современной дипломатией.

– … Будет недостаточным, – завершил Файнберг, дождавшись тишины, – несмотря на все мое уважение к решительному поступку коллег. Ну, преодолеем мы вето? Ну, издадим международные нормы. Я вас умоляю, что это даст? Ну, будем потом тридцать лет доказывать в судах необходимость наложения санкций на их нарушителей, как это делает Киото, или МАГАТЭ.

Небритый лидер поднялся в своей ложе и приготовился произнести небольшую речь, но полный участия голос О. Ф. Бутова проговорил под куполом зала:

– Запишите на внеочередное выступление… Да, вас, вас. Сядьте, пожалуйста.

– А у нас нет тридцати лет. У нас нет даже трех лет. Я вас прошу, посмотрите, что происходит на улице.

Высокие окна скрыты черными портьерами, но не целиком. Уличный свет не мешает, сегодня в Лондоне туман. Стайки туристов бегут по тротуарам, чтобы выстроиться в очередь на колесо обозрения – Большой Глаз.

– Туман днем посредине лета, – сказал Файнберг иронически: – кто ж не знает, что Лондон – город туманов. Лесные пожары в России – в России леса много. Тает Арктика – прекрасно, ледоколы не нужны!

Валерка решительно поднялся. Решительно сказал:

– Уже четверо. Был бы я не такой мямля, сейчас было бы уже пять, и наша инициатива, и Россия вперед, и… Как ты думаешь, Принц, я успею? Успею добежать до Бутова и получить внеочередное выступление…

– Там уже есть один внеочередной.

– Плевать на него! – выдохнул Валерка и помчался прочь из ложи. А под сводами храма науки неслось:

– И если вы хотите знать, кто виноват во всем этом: вулканы, холодильники, или испытания ракет, я вам скажу. Виноват я. Старый Файнберг.

Собрание окончательно перестало глубокомысленно разглядывать потолок, программки заседания и электронную почту в своих ноутбуках.

* * *

Утром этого дня

Если вы пожелаете полюбоваться на Лондон с высоты птичьего полета, то к вашим услугам вертолетные VIP – перевозки, поднятия на воздушных шарах и даже дирижабль «Скайшип 500–02» компании «Эршип Индастриз», который четырежды в день выполняет экскурсионные полеты над городом.

Дирижабль на взгляд Вихоря внимания не требовал. Злоумышленникам, для воплощения их коварных замыслов нужно было несколько образцов воздушной техники в небе одновременно, да еще со свободой маневра, чтобы накрыть конкретные цели. Поэтому кроме дирижабля отпадали ходящие только по выделенным трассам вертолеты и не слишком покорные в управлении воздушные шары.

На месте злодеев Серж обратился бы в один из авиаклубов – местный гибрид авиашколы ДОСААФ и дорогого закрытого ресторана. Другое дело, что в Лондоне и предместьях оказалось расположенно почти пятьдесят таковых, с карликовыми аэродромами, ангарами и сдаваемой в аренду крылатой техникой. И, по словам сотрудника Отдела выдачи разрешений на полеты над территорией Лондона Макса Кэмерона, маршрутные листы в этот день удосужился получить добрый десяток клубов. Поэтому теперь Вихорю пришлось превентивно во все эти клубы наведаться.

– …Понял, – сказал в гарнитуру охранник на входе, раскачиваясь на носках и без всякой враждебности глядя, как вошедший Вихорь опускает к ногам огромный и явно тяжелый чемодан.

Это был именно охранник в форме цвета хаки, а не швейцар в ливрее. При этом холл загородного клуба был самого, что ни на есть, буржуйского вида. Зеркала в тяжелых вишневых рамах, темно – синие ковры с невытоптанным узором золотой ниткой. Одна каминная решетка с золоченым барельефом на тему колонизации Индии подсказывала, что Вихорю не по карману не то что здешнее членство, а даже минутная консультация. В общем форма крепко диссонировала с общим фоном.

Но Серж не спешил считать форму охранника за подозрительную странность. Зачастую любительские права летчика хотят получить тридцатилетние мальчики, склонные к полноте и в детстве не наигравшиеся в войнушку. Поэтому хаки вполне могло оказаться маркетинговой фишкой.

– Как поживаете? – столь же дружелюбно улыбнулся Сергей.

– Хорошо, – пожал плечами охранник. Он никуда не спешил.

– Полиция, – предъявил достаточно качественное фальшивое удостоверение Серж.

Охранник шутливо сымитировал воинское приветствие, но без насмешки, дружелюбно:

– Вещественные доказательства? – кивнул он на стоящий у ног Сержа чемоданище. – Чем могу помочь, лейтенант?

– Тут все утро так тихо?

– Нет, конечно, – охранник привычно стал крутить на пальце связку ключей. – Именно сейчас ранее прибывшие ваши коллеги начнут осмотр ангаров. Вчера хакеры взломали сайт городской администрации, и ваши коллеги будут отрабатывать какую‑то версию. Меня не посвятили. Хотите к ним присоединиться?

– Да. У меня тоже есть версия, – убрал фальшивое удостоверение в карман Вихорь.

– Прошу за мной, – совсем по – швейцарски охранник подхватил чужой чемодан и повел Сержа к внутренней двери. – Здесь у нас ресторан, но он откроется только к обеду. А здесь гардеробные и личные шкафы членов клуба. Тоже пока никого нет. Рановато.

За внутренней дверью обнаружилась заасфальтированная площадка в обрамлении хозяйственных пристроек, взлетной полосы отсюда видно не было. На площадке тихо ворчал мотором микроавтобус. Немножко старомодного дизайна, но ухоженный. Один полицейский чин сидел за рулем, второй у распахнутой двери поправлял кобуру. Третий, в гражданском, пронзил Сержа профессиональным взором:

– Лейтенант Кеннит Флинстон, с кем имею честь? – и козырнул удостоверением.

– Тяжелый, – с уважением бурнул насчет чемодана за спиной охранник.

– Там картриджи для замены, – стал шарить в кармане в поисках фальшивого удостоверения Серж.

Он мог бы заявить: «Господа, вы допустили три ошибки». Во – первых, на всех континентах планеты любой охранник или швейцар, увидев человека с чемоданом, первым делом заявил бы: «Вход комивояжерам запрещен». Во – вторых, крутить ключи на пальце было театральным перебором, поскольку все замки в здании оказались магнитными. В – третьих, один из младших чинов полиции игрался кобурой, а всему миру известно, что британнские Томми огнестрельным оружием не оснащаются.

Но сейчас было время не говорить, а стрелять.

– Лейтенант Серж Галон, – отчеканил Вихорь и вместо удостоверения достал пистолет…

* * *

– Несколько лет назад один ученый – генетик, обратил внимание на то, как бурно размножается хлорелла и сине – зеленые водоросли в стоках дейтериевых заводов. Исследования показали, что темп мутации таков, что эволюция ускорятся в десятки и сотни раз. Но бездействующий завод, завод на консервации, завод, который никому на хрен со всеми своими рабочими в данный момент не нужен, тоже имеет стоки. Ученого звали Илья Файнберг, и он был нужен своему отечеству не больше, чем те самые рабочие.

Рядом с председательским столом появилась фигура Валерки Бондаря. Он жестикулировал, что‑то доказывая Оюшминальду Бутову.

– Не буду вас утомлять экскурсом в генную инженерию. Поверьте на слово старику. Одноклеточные водоросли – удивительные твари. Они не только будут производить все, что генетик в них запихнет. Они еще не потребуют за это ни денег, ни пищи. Ни хлеба ни зрелищ. Только воду. В обычной воде они сделать ничего не успеют, растворившись в массе нормальных водорослей. Но в стоке дейтериевого завода…

Рядом с небритым лидером вскочил высокий худой араб в очках и галстуке. Да это же шеф внешней разведки. Он закричал:

– Провокация, направленная на лишение нашей страны права на разработку атомной энергии в мирных целях!

Файнберг величественно двинул рукой, как будто фраза была парфянской стрелой, и он ее изящно парирует:

– Они, конечно, не подозревают, что их подставили! – сказал он, усмехаясь с мудростью десяти Соломонов во взоре, – Как не подозревает еще десяток стран, которые не так глупы, чтобы ставить в известность о своих авантюрах весь мир. Этому десятку странам предложено построить дейтериевые заводы под ключ. Оборудование грузится на корабль, корабль захватывают сомалийские пираты, след обрывается, а оборудование спокойно транспортируется в порт страны – заказчика.

– Кто откажется от дейтериевого завода? Эти фарисеи и знать не знают, что позволяют запустить на своих побережьях вовсе не оружейную для своих в далекой перспективе планирующихся, но таких желанных бомб. А биореакторы, которые сначала повышают температуру планеты на градус. Потом на два, потом на три… Десяток заводов – печек, которые гарантируют Глобальное Потепление. И вот уже этой зимой в северных широтах России будет только нулевая и плюсовая температура. Последний снегопад уже прошел!

– Регламент! – закричал все тот же интеллигентный на вид араб.

– К сожалению, это верно, – мягко сказал председатель. – И я попрошу внести согласие вашей страны в протокол… Сейчас у нас есть две заявки на внеочередное выступление…

Небритый лидер, не слушая и не желая слушать ничего более, покинул ложу и широким армейским шагом двинулся к трибуне. Фотоаппараты защелкали. Лидер, неизбежно представая в полной красе парадного военного мундира, нередко произносил публичные речи. Но впервые при каждом шаге на его боку постукивали ножны с саблей.

– Это он у бодигарда отцепил, – отметила наблюдательная Тамара: – позер дешевый.

Валерка не стал конфликтовать за трибуну с вооруженным диктатором, скромно присел рядом с председателем.

– Это просто смешно! – сказал небритый, поднявшись на трибуну. Так он начинал все выступления. Потом добрую минуту пьет воду из графина, если на трибуне есть графин, а не эти новомодные пластиковые бутылки, порождение западного растленного образа жизни. На трибуне британской академии наук графин был.

– А где Леня? – спросила Тамара голосом, каким женщины обычно задают вопросы в тот самый момент, когда комментатор объявляет счет в футбольном матче, или гениальный сыщик в любимом сериале, который смотришь уже пятый месяц, сообщает имя убийцы. – Нет, но только что был…

– …Мы готовы опровергнуть эти гнусные обвинения! Мы требуем, чтобы провокация спецслужб враждебных нам государств была немедленно дезавуирована делегацией России! Мы предупреждаем, что если она не будут дезавуирована, все заложники, находящиеся в Аденском заливе, будут немедленно казнены. Более того, будут раскрыты номера счетов, на которые переводились средства от операций в заливе…

Зал в единодушном порыве невольно крякнул, как крякает просоленный морем моряк, когда другой, пытаясь оказать любезность выходящей из кареты даме, протягивает ей свою мосластую руку и, потягивая ядреный табачок, отпускает крепкое словечко. И, пожалуй, впервые за историю выступлений на международных форумах небритый ближневосточный лидер осекся. Наверное, заметил, как схватился за голову и обратился с молитвой к аллаху интеллигентный араб в очках.

– А что такое? – Тамара не просекла ситуацию, но знаменитой своей интуицией почуяла что‑то вроде драки. Неловко признаться, но чувство приятное.

– Это эксперт по дипломатии у них там там молится, – пояснил Принц, и в голосе его послышалось сочувствие, которому он сам удивлялся. – Этому парню пора договариваться о политическом убежище в Лондоне.

– В Лондоне? – недоверчиво переспросила Тамара.

– Умнее в Лондоне, – через плечо отозвался Принц. Пояснять не стал, напряженно разглядывая зал.

А в зале там и сям зияли отвисшие челюсти. Можно хоть полвека грозить с трибуны ядерной войной, обещать стереть с лица земли пару островов и обзывать великих президентов недоумками. Это допускается. Но называть счета… Когда под рукой оставшиеся без работы пираты, не надо даже высаживать десант. «Я бы на месте небритого в свой расчудесный восточный дворец возвращаться не стал», – подумал в этот миг каждый второй участник форума.

Но даже на этом небритый не остановился:

– Я требую объяснений от делегации России! – снова взревел он, потрясая кулаком в сторону Оюшминальда Федорыча: – я требую немедленного официального ответа от делегации России. Потому что если его не последует, мы сотрем с лица земли…

Валерка Бондарь – длинный, полный, рыхлый – а на ноги вскакивает мгновенно, даже удивительно. Он медленно, сунув руки в карманы пиджака шел вниз, к трибуне, словно дожидаясь, пока председатель полностью произнесет:

– Слово для внеочередного выступления предоставляется…

– Пошел вон, – по – русски сказал Валерка суровому ближневосточному диктатору.

Тот двинул челюстью, но, не зная языка, не решился предположить, что его посылают подальше перед лицом всей мировой общественности.

– Я требую объяснений…

– Идиот, – довольно громко произнес В. Т. Бондарь слово, звучание которого куда более интернационально.

Лидер даже отшатнулся от неожиданного реприманда. Но тут же инстинктивно схватился за эфес холодного оружия.

– Принц… – сказала Тамара, и голос ее дрогнул.

– А поглядим, джентльмены…

Длинное узкое, чуть искривленное лезвие с визгом выскочило из ножен и уставилось в грудь председателя Северного национального проекта Российской Федерации.

Валерка Бондарь оглянулся в зал. Там уже не было видно галстуков и лысин. Глаза. Множество глаз жадно пялились на трибуну Британской академии. И телекамеры наверху. И бесчисленные блицы фотоаппаратов. Пограничник Чагин. Начальник петербургской милиции Хромов. Бродяга и скиталец Грин. Старый еврей Файнберг.

И Принц.

И Тамара.

Валерка перевел взгляд на небритого лидера, и лицо россиянина, окончательно утратив подростковый румянец, стало строгим, жестким. И тут же скривилось, как будто яблоко оказалось червивым. Бондарь медленно протянул руку к графину. И точным, совсем не примечательным движением обломил стеклянное горлышко. Удивительно, но пузатый стеклянный шар остался стоять на трибуне, даже не качнувшись.

Небритый лидер некогда был боевым офицером. Он понял, что, несмотря на смехотворность оружия противника, это вызов. И – судя по несмехотворному способу производства оружия – смертельный.

Небритый сделал выпад. Без всякого замаха, снизу вверх, в мочевой пузырь, любимый финт ассасинов, призванный не только убить, но и заставить умереть в мучениях.

Никто не успел заметить, что произошло. Только позже, разбирая отснятые на высококачественной японской аппаратуре телевизионные репортажи, специалисты спецслужб нескольких стран смогли понять, что российский чиновник не уклонился от клинка, и не отбил его в сторону, а поймал руку противника в промежуток между своими, отчего та мгновенно пошла на излом. Но раньше чем противник рухнул на черный бархат, раньше даже, чем он запрокинул черный небритый подбородок к черному потолку и, открыв черный кружок рта, попытался крикнуть, косо отколотое горлышко графина вспороло ему горло. И, войдя под язык, заставило навсегда прекратить демагогию на международных форумах.

* * *

За двадцать минут до этого:

– Полярная Звезда вызывает командира звена. Приказываю приступить к выполнению задачи.

После этой прозвучавшей в эфире команды на взлетную полосу небольшого аэродрома в пригороде Лондона вырулило пять аппаратов довольно странного вида. Специалисту они бы напомнили австрийский вертолет Camcopter S-100^[18]. Только вдвое больше.

Еще специалист бы возмутился, что аппараты взлетают не поочередно, как требуется в любых мыслимых инструкциях, а всем звеном сразу. Будто перед зрителями выступают асы из пилотажной группы ВВС «Русские витязи». Но ни специалиста, ни толпы зрителей на аэродроме не было.

– Скорость двести двадцать, – доложил голос в радиоэфире. – Ветер западный.

Аппараты взлетели и пошли в сторону Лондона, оставляя позади прямоугольники полей рапса и шифер крыш. Как таковых, у аппаратов не было кабин – беспилотники.

– Говорит командир звена. Начинаем планирование. – пошел в эфир очередной доклад.

Пятерка беспилотников рассыпалась, каждая машина повернула согласно своему маршруту.

– Перейти к выполнению задания. Начать распыление по команде. Пять. Четыре. Три. Два. Зерро!

Беспилотники пошли широкими кругами, распыляя над городом какую‑то дрянь из подвешенных под фюзеляжем контейнеров. Точь в точь, как в фильме про Джеймса Бонда «Голдфигнер», в том эпизоде, где злодеи в наглую опыляют ядом Форт Нокс, чтобы добраться до золотого запаса США. По слухам этот фильм показывали бойцам спецподразделений «Альфа» и «Вымпел» перед тем, как отправить их освобождать захваченных в заложники зрителей мюзикла «Норд – Ост»^[19].

– Командир звена штаба «Большой шлем». Ребенок спит. Повторяю, ребенок спит. Возвращаемся на базу. Конец связи.

* * *

… – Я прошу тишины и внимания. Подобные заявления делаются не каждый год и, может быть, не каждый век. Планета Земля изменилась, и больше никогда не будет такой, как мы ее знали сто, двести или тысячу лет назад. Не останется мир и таким, каким был вчера. Вы этого еще не знаете. Вы, сидящие в этом зале, и те, которые расселись у телеэкранов или шарятся по всемирной паутине.

Валерка был сейчас почти красив. Он говорил без обычной своей придурковатой манеры мямлить и тянуть слово, будто придумывая следующее.

– Не ваша в том вина. Вы боитесь, когда вам говорят про пожары, охватившие полстраны, про ливни, смывшие другие полстраны, вы сочувствуете каким‑то тюленям и их детенышам, если их поливают синильной кислотой, и дрожите от мысли, что где‑то пираты казнят каких‑то заложников. – Он даже вроде бы стал выше и тоньше, и совсем не походил на бесноватого фюрера. Скорее на философа. – Это потому, что вы мыслите категориями прошлого. Вы слишком уверены в своей безопасности здесь, в этом уютно зале, в центре города. Что может сделать делегат форума? Сущие пустяки. Ну, снимет ботинок, ну в крайнем случае бросит в лицо председателю тортом.

Улыбаясь, Валерка Бондарь обернулся к Оюшминальду Федоровичу, и тут же раздался негромкий хлопок, будто открыли шампанское. Бутов тяжело для своей массы качнулся на председательском стуле, но ножки не выдержали, и он обрушился назад, сдирая на себя скатерть с табличкой «О. Ф.Бутов, Россия».

В ложе, предназначенной для наследных принцев Великобритании произошло короткое движение. Подоспевший Сергей Вихорь успел перехватить пытавшегося вскочить на ноги Принца.

– В грудь, – прошептал он, – в бронник угодил. Бутов, даст бог, полежит тихо. Не дергайся, мы не знаем, где у него стволы расставлены. Зато и они кое – чего не знают.

Хорошо обученный секьюрити с зелеными шнурами на почетной форме, метнулся к трибуне. Бондарь словно не замечая его, улыбался поверх глаз зрителей, прямо в телекамеры.

– Неожиданный поворот, правда? Но это еще похоже на двадцатый век. В двадцатом веке постреливали. И президенты, и в президентов. Но в двадцать первом приходится привыкать надеяться только на себя.

Он внезапно и пружинисто обернулся навстречу двухметровому темнокожему охраннику. В следующую секунду время словно растянулось. Все увидели, как внеочередной докладчик и глава Российской делегации, взлетает, подбирая ноги к коленям. Ни один фоторепортер не устоял. Обычно они, бедолаги, напряженно выжидают каждый жест, каждый поднятый палец очень важного лица, а сейчас оно, лицо, демонстрировало прием положительно неведомого и – инстинктивно чувствовалось – смертоносного единоборства.

Вспышки камер очертили прыжок Валерки во всех точках траектории – разбег, толчок, костяшки пальца проходятся по горлу, странное полусальто, сшитая на заказ из кожи убитого на корриде быка туфля наносит удар в челюсть противника, и голова с витой проволокой за ухом странно, как заранее подпиленная, надломано шатается вправо – влево. И когда глава проекта «Север» Бондарь снова стал на место докладчика, охранник еще падал за его спиной. Все, упал. Плохо упал, как куль с арахисом. Живые секрьюрити так не падают.

– А это совсем уже двадцать первый век, да, ребята? – задорно и заразительно улыбнулся всему миру Валерка. Он даже не запыхался. – Так никогда до сих пор не было. Но отныне так будет всегда.

Сильными пальцами он дотянулся до микрофона и с хрустом, который болью отозвался сначала в прекрасных многоваттных динамиках зала, а потом и в барабанных перепонках сидящих, выломал его из держателя.

Это было сигналом. Несколько секьюрити с красными шнурами на петлицах, ни говоря ни слова, в несколько шагов встали во всех выходах. Короткоствольные автоматы прятать под одеждой уже не было никакого смысла. Для того, чтобы зеленые подняли руки, потребовался всего один вооруженный боевик. Ведь у английских полицейских, как известно, не бывает оружия. Остальные красные шнуры пошли по залу. Им был нужен человек, затерявшийся в этой толпе. Вот прозвучал еще один выстрел, одиночный, совсем негромкий.

И тогда Тамара вдруг увидела Ленечку. Он сидел, сжав в руке наполовину пустую бутылку от кока – колы, рядом с Шарлоттой Карловной Коган. А та, в свою очередь сидела рядом с профессором Файнбергом. Который был уже мертв.

И в мертвой тишине академического зала детский голос сказал:

– Дядя Князь. Зачем?

– Тебе интересно? – спросил Валерка и глубоко вдохнул воздух.

– Мне интересно.

– Нет! – закричала Тамара, и кинулась из ложи. А Сергей Вихорь только позавидовал, с какой молниеносностью обернулись в их ложу стволы короткоствольных автоматов. Теперь он не был уверен, что все пули полетят в защищенные бронежилетами части тела.

– А вот мальчику интересно, Тамара! – с легкой укоризной сказал Валерка и посмотрел ласково. – Леонид, иди сюда. Я ведь обещал тебе показать Лондон?

Леня поднялся. Леня отодвинул взрослым, отвечающим за свои поступки движением руку Лотты Карловны. И пошел к трибуне.

– Да, дядя Князь. – послушно кивнул Ленечка.

В оглушающем молчании зала дядя Князь обнял Ленечку за плечи и подвел к окну. Микрофонный шнур тянулся следом, будто крысиный хвост.

– Посмотри на этот туман, Леонид. – заговорил Валерка тихим голосом доброго сказочника, но в микрофон, чтобы слышали все: – Его сделал я. Час назад над городом прошли пять беспилотных летательных аппаратов. Модель «Самум», о них никто не знает даже в России. Они распылили воду, не простую, с химикатами. И на город посреди лета опустился туман.

Тишина в зале превратилась из мертвой в гробовую.

– Ты спрашиваешь, зачем? Ведь нас видит в телекамерах весь этот несчастный мир! Ведь есть Скотленд – Ярд, есть полиция и армия? Глупого дядю Князя схватят, верно? А если нет, Леонид?

Рукой, даже не кулаком, а ладонью, Князь без усилия выдавил оконное стекло, и тут же в комнату вползли завитки тумана. Едва – едва заметно за окном вращалась нижняя часть огромного колеса обозрения. Из‑за тумана желающих покататься было гораздо меньше обычного.

– А если нет, Леонид, тогда может быть так. Сейчас на город снова заходят беспилотники. Они распылят то, чем травили пираты в Аденском заливе честных моряков. И тогда англичанам придется отвыкать называть друг друга джентльменами. Мир изменился. Мир принадлежит тому, кто его захочет взять. А когда мир не может сопротивляться тому, кто его берет, то начинает его любить. Вынужден! Верно, Тамара?

Девушка как раз подошла. Сладковатый липкий туман потихоньку вползал в огромный зал. Передние ряды зашевелились, полезли назад через спинки кресел. Будто сейчас из этого тумана, как в фильме по Стивену Кингу, попрут монстры.

– А потом беспилотные самолеты пролетят над Лондоном в третий раз! – крикнул Князь в микрофон. – И не станет Лондона. И славная британская армия прекратит ловить ночные кошмары на забитых туманом улицах и ляжет мертвая вдоль них! Потому что под крыльями они понесут то, что вколол себе в Таврическом саду капраз Российского Флота Поляков!

Теперь Валерка был страшен! Он стоял, окутанный туманом, и казалось, что Князя пожирает гигантский, но едва видимый осьминог. А может, злодей сам в такого превращается.

– Кня – азь! – проорал он в пространство, и было в крике что‑то от волчьего воя. – Эй, готовьте зонтики, чопорные англичане! Вы трясетесь над этим никчемным, старым, погрязшем в пороках городишком! Вы пытаетесь залить его светом, делаете прозрачные стены. Вы поставили над ним Большой Глаз, как будто скучаете по Большому Брату. Оруэлл был прав! Во всем прав! Но сегодня Лондону наконец‑то придет конец! Джен – тель – ме – ны!

И вдруг серая мгла за окном исчезла. Нет, не солнце. Но как будто откуда‑то сверху на город опустилось северное сияние. Сначала отдельные зеленоватые сполохи. Затем сполохи повсюду. Они словно распластались по туману и стали вместе с ним оседать. Как акварельная краска стекает с кисточки в банку с водой.

Потом сияние начало разгораться, заливать все кругом. Оно было зеленое, не изумрудно – зеленое, не цвета травы, а такое еловое – еловое, как синие ели, те, что растут в городе Москва у кремлевской стены и в Петербурге возле Аничкова дворца.

Тьма уходила. Она пробежала, отступая по Риджент – парку, в два счета перемахнула лес святого Джона и скрылась в направлении к аэропорту Латон. Город становился видим. Но совсем не так, как обычным днем.

Лондон превратился в собственный контур. Каждый дом, каждый излом черепицы на крыше светился не обычным светом, а радужным, призрачным, как прогоревшая неоновая реклама.

Можно было зажмуриться, а потом открыть глаза и любоваться. Квадратными башнями Тауэра и четкой паутиной улиц, и каждым деревом, каждым листом, еще подрагивающим от капель, которые, словно волшебные бабочки, оставляли светящийся мокрый след.

Все, кто был в зале, будто зачарованные, смотрели на происходящее за окнами. И парни с красным шнуром на рукаве. И высокий араб в очках. И даже Князь.

– Работаем, сэр!

Вихорь прыгнул, оттолкнувшись от барьера ложи для титулованных особ:

– Работаем, Принц! – заорал подполковник ГРУ в отставке, раскинув руки насколько мог.

Одного автоматчика он достал по шее, другого зацепил только по стволу автомата. Не выбил, но ткнул в пол. Шумит не сильно, но греется при стрельбе здорово. Будет ожог.

Глухая очередь беспламенного пулемета прозвучала с балкона для журналистов. Капитан Грин успел перехватить руку охранника в малиновом, и теперь пули шли в идеально черный потолок.

Капитан Чагин поправил очки и только потом врезался плечом в живот парню, уже развернувшемуся, чтобы длинной очередью пройтись по залу. Две пули прошили ковер, третья – ногу стреляющего. Чагин коленом выбил оружие и увидел, как поднимает маленький, почти дамский браунниг, тот, кто не был учтен в скурпулезнейшем плане Сережи Вихоря по нейтрализации захвата Британской академии наук.

Представитель то ли Колумбии, то ли Боливии, по неизвестной причине целился прямо в капитана Чагина, то ли считая капитана олицетворением мирового заговора разведок против собственной разумной, дальновидной и во всех отношениях человечной политики; то ли желая посчитаться с кем‑нибудь за бесславную гибель своего хорошего друга – небритого лидера.

И тут же, раскинув руки в пончо, южноамериканец рухнул вперед, плашмя, как подстреленный олень. За его спиной капитан Чагин увидел профессора Курамова, с недоумением глядящего то на оставшийся в руке медитативный шар, то на осколки второго. Со снайперской точностью только что запущенного в чужую голову.

– Буддизм? – коротко спросил Чагин, поправив очки, – непротивление злу? Понимаю.

Глава 14
Большой Глаз Большого Брата. Не подлежащие классификации погодные явления

Оно крутилось медленно и было огромно. Так огромно, что, казалось, движется совершенно бесшумно. Движение не привлекало внимания, как привычный грохот прибоя, или вой ветра в вершинах лесных деревьев, за которым слышишь хруст сучка под ботинком, или треск разгорающегося костра.

Большой Глаз работал.

Принц смотрел вверх, и дождь падал на его лицо.

Никаких билетов никто уже не проверял. Электронный турникет был высажен с корнем. Так высажен, будто закрывал пригородную электричку до Зеленограда от фанатов «ЦСКА». На самом деле в турникет просто въехало одно из бесчисленных лондонских такси. Водитель его, на вид пакистанец, лежал на животе у открытой настежь машины, полоскал ладонь в радужно сияющей луже и плакал, то ли от счастья, то ли от непомерного горя.

Что‑то невообразимое – брань, божба, проклятья и смех – многоголосый, мужской и женский, истерический и сатанинский – слышались сверху. Когда очередная кабина колеса обозрения приземлялась на месте посадки, оттуда горохом сыпались какие‑то полуголые люди, большей частью молодые.

Онемев, Принц наблюдал, как из уютной кабинки кремового цвета лихо выпрыгнул викарий в белом воротничке, рука об руку с двумя маленькими, еще недавно аккуратно одетыми девочками. Викарий поглядел на россиянина, будто взбешенный гусь, и вдруг бросился вприпрыжку по мокрым, светящимся кустам, с каждым взбрыком своих худосочных ног, обрушивая на несчастных, а точнее сказать, до неприличия счастливых школьниц фонтаны ультрафиолета, апельсиново – оранжевого, почти солнечного света, и туманную, тающую в воздухе фосфорическую зелень.

– Мы чего‑то не учли… – сказал Принц, когда Сергей Вихорь схватил его обеими руками за плечи и как следует встряхнул.

– Он наверху, Принц! Они с Тамаркой наверху. Колесо медленно идет, но они уже метрах на двадцати.

В руке Серега сжимал бинокль. Но Принц не стал пытаться разглядеть что‑то в этом бесшумном пожаре.

– Через сколько оно обернется?

– Принц! – заорал Вихорь, как будто разговаривал с умственно отсталым ребенком, заснувшим на пожаре. – Надо наверх. Надо сейчас наверх! Не надо ждать, когда он вернется. Он может не вернуться!

– Я высоты боюсь…

– Скалолаз фигов! – спокойно и зло отчеканил Вихорь, добавив выражение, непонятное большинству веселых английских девушек, которые с игривым щебетом выгружались из кабины, с веселым смехом швыряя в нее допитые бутылки из под кока – колы.

«Когда‑то они носили корсеты» – некстати подумалось Принцу, пока лучший друг волок его к этой кабине. И вдруг, Вихорь понял, что все это довольно забавно.

– Потому и скалолаз, – уточнил Принц.

Главное – освоить алгоритм. Конструкции колеса не предназначены для лазанья под скользким светящимся дождем, но зато стандартны. Трудно принимать решения только в первый раз. Если добрался до следующей кабины невредимым, вспоминаешь последовательность действий.

Прыжок, нога упирается в толстенную железную трубу, руки цепляют высверленное в ней отверстие. Перенос тяжести тела, ладони скользят по жирному от лондонского тумана металлу.

Немного соскальзываешь, сердце обрывается, но ненадолго, сила инерции несет тебя к цепи, надежной цепи, которую можно хватать так, а можно эдак, не промахнешься. Цепь лязгает, ты вползаешь на крышу кабины. Прыжок, нога упирается в толстенную трубу…

Вихорь идет впереди, дышит как мамонт, работает, как машина. Мне за ним, конечно, не успеть. Куда мне до него, он – герой России, славный парень, умница и умелец. А я – блатной от рождения мажор, первый жених и, соответственно, парень на деревне Москве, увлекаюсь экстремальными видами спорта, поскольку деньги больше девать некуда.

Прыжок, нога упирается в толстенную трубу… Вот черт, колесо уже повернулось, инерция не та, вектор ускорения сместился. Огни кружатся в глазах, огни под ладонями, огни далеко внизу, огни до горизонта…

Наверху дрались. Принц это заметил, когда уже подозревал, что следующий прыжок вполне может оказаться непосредственно в воздух. И забрался в кабину отдышаться.

Странная уверенность, что воздух выдержит, веселила, но не нравилась. У нас, у скалолазов, «высотка» и «кислородка» не в чести, от любого из этих удивительных, и на вид веселых развлечений может захотеться походить по воздуху, метрах этак на двухстах. Это в смысле сколько лететь до каменной преграды, а над уровнем моря, может статься, и все пять или семь тысяч.

Поэтому летать нам запрещено. Говорят, что пьяный скалолаз проходит по карнизу быстрее трезвого. У него, мол, задача, ясна. Не дать самому себе себя вниз спихнуть. Байки все это.

Ну, точно дерутся. Это Сережа. Сережа крутой, это очень хорошо, что там Сережа, а не… не кто‑нибудь другой. Я, пожалуй, могу и ошибиться, нанося удар в прыжке с разворота в утлой кабинке, на высоте ста пятидесяти метров над городом Лондоном. А Сережа меня с Анхельма вытащил, а Анхельм – километр с малым в высоту. С Сережей не очень‑то справишься, за рупь за двадцать…

На этой жизнерадостной спортивной ноте своих размышлений Принц заметил, что Вихоря сейчас, кажется, с колеса обозрения сбросят.

Лоб Вихоря был рассечен. Не так, как каждый может получить, подставив на ринге бровь, ухо, или скулу. Рана – и глубокая, и кровоточащая – располагалась как раз там, где кость толще всего, у линии волос, прямо над переносицей. Эту область опытные бойцы не берегут. Они ее подставляют, чтобы противник ломал об нее кулаки и расшибал собственную башку.

Но этот не расшиб. Лицо Князя, Валерки Бондаря, показалось следом за безвольно повисшими здоровенными руками Вихоря из‑за края корзины.

Бросит. В любой момент. Как из лодки покойника вывалить. Нормальный человек так другого и не удержит. Но Князь винные бутылки пальцами ломает. Ах, Валера – Валера, мягкий ты, толстоватый недотепа…

– Отпусти его! – крикнул Принц и чуть не расхохотался от водопада эмоций, которые бушевали в груди.

Он пригляделся и понял, что Князь и сам смеется. Упершись ногой в железный прут, вертит бесчувственного подполковника в отставке так и сяк, как дети тряпичную куклу. И держит ведь одной рукой, сволочь.

– А – шибочка! – гаркнул Князь, обводя свободной рукой и аттракцион, и весь город, до горизонта словно накрытый призрачным покрывалом. Более яркий свет фонарей пульсирующими точками проступал среди разноцветных разводов прошедшего дождя. – Опять твоя ошибочка! Тебе хотелось по – красивому выиграть. И ты подменил карту. Ты все сделал отлично. Ты понял, что все, что проваливалось у меня на государственной службе, проваливалось ко мне в карман. Ты вспомнил, что летчик – космонавт Филимонов работал во всех моих проектах. И теперь он – единственный оставшийся в живых и на свободе участник проекта «Север». Ты обманул Филимонова и накормил моих бактерий не синильной кислотой, а светящейся всеми цветами радуги дурью. И вот, результат. Лондон все‑таки сошел с ума!

Принц зажмурился до боли, до синевы. Кабинки перешли на самый близкий к небу участок огромного кольца. Верхняя начала медленно выравниваться с нижней. Теперь стало видно, что в глубине кабины сидит разноцветная, как на рекламе, девушка. Этой неоновой красавицей была Тамара.

– Психотропное воздействие, – пробормотал Принц еле слышно: – Щукин предупреждал, главное, не пить…

Князь шкодливо захихикал и толкнул грузно перевалившееся через железный край бесчувственное тело. Оно кувырнулось, полетело по кривой. Ноги хлестнули по воздуху, будто плети, нет, как две тяжелые цепи на старинном японском оружии нунчака, том, которое из молотилки сделано.

Казалось, что и потеряв сознание, летя вниз с полуторастометровой высоты, Сережа Вихорь, просто ради прикола, пытается ухватиться за более низкую кабину не руками, а ногами.

Принц услышал гулкий удар, ноги Сержа ударились о перила правее его рук. Движение, нет, полдвижения, успеть, не промахнуться. Мощный рывок едва не скинул любимого сына Отца российских нанотехнологий в пропасть – следом за лучшим другом. Но лучший друг помог еще раз, всей своей тушей, шмякнувшись о низ кабины и погасив этим инерцию.

Не столько сверху, сколько уже сбоку грянул торжествующий хохот Князя. Он издевательски аплодировал.

– Ура! Друг спас жизнь друга! Я хочу это видеть! Я хочу…

Не в силах ничего ответить, Принц в три рывка затащил Вихоря в кабину. Перемещать человеческое тело вообще непросто, а когда оно кило на тридцать тяжелее твоей собственной массы… Принц поднял глаза. До Князя было ровно три метра. По прямой.

– Чего лыбишься? – спросил бывший начальник по беспилотникам, бывший глава Северного проекта, бывший… но никогда до сей поры не изъяснявшийся на жаргоне мелкой уличной шпаны: – я сам под кайфом, конечно. И ты под кайфом. Да и Сереже не повезло. А мне повезет. Потому что это мое время! Теперь и всегда будет везти только мне!!!

Бондарь воздел к небу руки, но вместо ожидаемой молнии из туч по всему сооружению прошел длинный, протяжный скрежет. Большой Глаз остановился. И такой же длинный, невыносимый хохот потряс поднебесье. Где‑то ниже тоже кто‑то хохотал, возможно очередной викарий, или таксист.

А Князь разве что не танцевал под низким небом. Откуда уже не сеялся дождь, а только, сквозь разодранную тучу, лился мутноватый свет.

– Полярная Звезда! Забрать меня! Сейчас! Отсюда! – выкрикнул недавний глава Российской делегации. Сотовый он держал в руке и не считал нужным даже прикладывать к уху: – И быстрее! Они меня уже почти взяли! Сейчас его высочество Принц, сами прыгнут через три метра пустоты и скрутят меня, тупого и неуклюжего Валерку Бондаря. Нет? Ну что же ты, Принц? А вот так, а вот и нет! Смотри, Тамарочка, смотри! Леньке расскажи! Порядок бьет класс, а скучное тупое прилежание выигрывает у искрометного таланта.

Тамара и без того смотрела пристально. Она не смеялась, а непроизвольно мяла и мяла в ладонях пустую бутылку из‑под колы. Нет, не пустую, кто‑то набрал в бутылку на четверть дождевой воды, да так и забыл при выходе. Тамаре страшно, понял Принц.

А Валерка меня ловит «на слабо».

Принцу тьму усилий стоило заставить себя не делать того, что казалось таким простым, таким естественным: прыгнуть. «Я сейчас его не одолею. Я сейчас до него не допрыгну. Поэтому он сейчас от меня уйдет». И тут Принц услышал работающий вертолетный винт.

Вертолет шел над Темзой. Никакая не «Черная Акула» и не беспилотная «Магма», а просто – напросто гражданский вертолет, с решетчатым хвостом и прозрачной кабиной. И пилот за штурвалом, в плотно натянутых шлеме и очках, был будничный, скучный. Вертолет без опознавательных знаков, это как машина без номеров. Никто никогда не узнает, кто его прислал и за какое спасибо.

Дождь стих, и последние капли неслышно падали вниз с железных креплений колеса обозрения. В ровном, сыром, слабо светящемся воздухе царило безветрие. Железная стрекоза медленно опустилась на уровень двух застрявших на верхотуре мирового аттракциона кабин.

Тамара помотала головой, пытаясь вытрясти из сознания психоделическую муть. Князь про нее не забыл и величественно поманил рукой, приглашая вступить на шаткую ненадежную проволочную лесенку, которую он подтянул к выходу из кабины.

– Нет…

– Оставь ее, – попросил Принц, – Теперь тебе не нужно притворяться, что влюблен. Всемирное потепление не превратило Русский Север в главный регион страны. Я жив, поэтому свадьба на Томке не сделает тебя главным наследником. Тебе не править Россией.

Но Князь только покачал у лица светящимся указательным пальцем:

– Мне нужны гарантии.

С ловкостью циркового гимнаста злодей пластически безупречно соскользнул с плоской крыши на пол кабины. Здесь без уговоров Князь шагнул к девушке, схватил за рукав и постарался вытряхнуть из рук пластиковую бутылку.

Не вышло, пальцы вцепились в красную этикетку Соса – соla насмерть, только набравшаяся внутрь светящаяся дождевая вода чуть плеснула на ботинки. Это рассердило Валерку, а вернее Князя, а вернее пьяного вдрабадан психопата, возомнившего себя Князем.

Легко подняв безвольную Тамару за подмышки одной рукой, он другой уцепился за ступень шторм – трапа и стал подниматься в вертолет. Шаг, другой, третий, осталось еще два.

Тамара, наконец, проявила интерес к происходящему и попыталась сразить седьмую воду на киселе негодующим взглядом:

– Я не хочу! Валера, я не хочу!

– Я люблю тебя, дура. Я тебя люблю. Этот мир будет принадлежать нам. Заткнись и смотри, какой он яркий. Какой новый… Тебе нравится?

– Нет! – Томка уже не надеялась на силу взгляда. На высоте полторы сотен метров над землей она боролась за жизнь с маньяком, который способен убить человека голыми руками.

Вертолет, перемалывая воздух винтами, медленно, по несколько сантиметров в минуту отходил к востоку. Еще полминуты, и проволочная лесенка повиснет над пустотой.

Как забавно, подумал Принц и тут же поймал себя на мысли, что и Валерке это должно касаться прикольным. Единственный, кому не было ни капельки весело, это пилот вертолета. Огромный и молчаливый, он высунулся из люка, откуда был брошен шторм – трап. Пилот не вкушал сегодня Лондонского дождя.

– Ага! – радостно воскликнул Князь. – принимай пассажира! – и подтолкнул девушку, чтобы она первой поднималась по перекладинам.

Но летчик не успел принять пассажира.

– Прыгай! – проглотив подступающий к горлу хохот, крикнул Принц.

Потому что первый порыв ветра уже нагнул верхушки деревьев внизу. Скоро и здесь все решать будет ветер.

И тут же вертолет плавно, едва не задев полозьями верхнюю кромку колеса, сдвинулся от одной кабины к другой. Уже не сантиметр, а метр. Тамара не могла спуститься по трапу вниз, там хохотал и строил гримасы потенциальный единоличный диктатор всей планеты Земля, и, уж как минимум, ее северных широт.

Тамара не хотела принимать и руку летчика. Тогда бы пришлось лезть внутрь машины. Она увернулась от затянутой в летную крагу руки. И сделала, как слышала от Леньки, который, помнится, соревновался в аквапарке за звание самого меткого бойца по обливанию из пластиковых бутылок. Встряхнув наполненную на четверть дождевой водой бутылку, окатила невозмутимого человека в вертолете по самые «не горюй». Больше всего пришлось под шлем и на очки. Так всегда бывает – не целишься, и точь в точь угадаешь.

Летчик выругался по – русски.

Летчик отпустил руку девушки, и Томка рыбкой, упершись ногами в перекладину лестницы, перелетела через своего кузена, и пошла в сальто назад наугад, слыша только голос другого своего кавалера:

– Здесь!

Как учил первый хореограф Большого Театра, лучше латиноамериканцев понимающий в сальса, RnB, Go‑Go, латине, фламенко и акробатическом рок – н-ролле: «Когда идешь в сальто назад, не думай. Представь, куда придешь, и давай, кувыркайся. Для начала я тебе голосом команды подавать буду. Только без особых размышлений и подсчетов траектории. Шею свернешь, твои краповые береты меня пираньям скормят».

Принц не успел подхватить Тамару, но та довольно грамотно пришла на руки и, едва почувствовав под собой твердое, немедленно растянулась плашмя на тонком пластике, стараясь раскинуть руки как можно шире.

Стала сползать по крыше кабины, и почувствовала, как сильные руки подхватывают за пояс:

– Руку давай…

Пилот вертолета сдвинул летные очки на лоб, словно они запотели, и ему не разглядеть, как на стремительно уносящейся из под ног кабине колеса обозрения балансируют трое: девушка и двое мужчин, один явно без сознания, другой явно не в себе.

А впрочем, почему не в себе? Пилот сильным движением ладони размазал по лицу слабо светящуюся влагу, невольно сглотнул ту, что угодила в рот. На вкус пресная вода, и это показалось смешным. Как и то, что кто‑то, повиснув на трапе, запустил руку в кабину и трясет за ногу. Орет что‑то, предостерегая. Кого предостерегая? Его? Филимонова? Прошедшего такую подготовку в школе космонавтов, что этим салагам и не снилось. Правда, в космосе не бывал, но это поправимо.

Пилот сдвинул шлем на затылок, и лондонский, пополам с облаками и туманом ветер прошелся по его упитанной физиономии. Погода в городе резко менялась. За атмосферным фронтом шел шквалистый ветер порывами. Ему ли, несостоявшемуся летчику – космонавту этого не знать?

– Филимонов!

– Ах вот оно что! – воскликнул летчик – космонавт Филимонов, как будто только сейчас понял нечто важное. И обернулся поглядеть, как под вертолетом внезапно и стремительно боком встает светящаяся, цветная карта города Лондона с темным извивом речки Темзы посредине.

Ну, здравствуй, космос, ты наконец, меня дождался…

Эпилог

(ЭПИЗОД УДАЛЕН СЕРГЕЕМ ВИХОРЕМ ПО ЦЕНЗУРНЫМ СООБРАЖЕНИЯМ)

P\S

Вы тоже обратили внимание? Вопрос, на который данный сюжет не дал ответа, касается Ленечки. Чей он сын?

Это и есть главная государственная тайна. И даже многие из тех, кто уверен, что знает ответ, заблуждаются.

В семье Папы женская половина считает, что мальчишка – незаконнорожденный отпрыск Отца. В семье Отца наоборот, убеждены, что Ленька – Папин сын. Когда жены встречаются, на эту тему не говорят.

Папу и Отца такое положение дел устраивает, на легендирование вопроса они потратили немало сил, и теперь тайна служит цементом их шаткому союзу.

Но, возможно, авторы откроют секрет в следующей книге.

Примечания

1

http://www.bn.ru/articles/2011/01/28/79833.html

…За минувший год залы игровых аппаратов открывались с завидной периодичностью. По данным аналитиков рынка недвижимости, в структуре заявок на аренду помещений игровые операторы входили в пятерку, создавая десятую часть от всего спроса на помещения street‑retail…

…Тот факт, что в городе игорные заведения действуют до сих пор, не отрицает никто. Вместо казино и залов с игровыми автоматами в город пришли лотерейные и «игровые» интернет – клубы. Сменилась вывеска, но суть осталась прежней. Кроме того, действуют «казино на дому». «В свое время в российском игорном бизнесе крутилось $6–8 млрд. Теперь эти средства ушли в подполье. И никакими штрафами в 300 тыс. руб. или лишением свободы на один год людей не испугаешь…

…«Действительно, в городе расплодились покерные клубы и лотереи. Появились казино на дому. Это просто издевательство над законом, – негодует депутат петербургского ЗакСобрания Игорь Риммер. – Необходимо внести всего лишь пару поправок и вопрос будет закрыт»…

…Власти предложили игорным операторам не отказываться от бизнеса, а перевести его в специальные зоны. Только вот местоположение этих зон игроков рынка не устроило. Перенести заведения в Приморский и Алтайский край, Калининградскую область, на границу Краснодарского края и Ростовской области никто не захотел. Спустя год после принятия закона зоны так и остаются практически неосвоенными…

(обратно)

2

(подробней в романе П. Ярвета и И. Чубахи «Бертолетова соль Земли»

http://www.historybooks.ru/writer/xubaxa-65767/rimskaja‑ruletka-177444/)

(обратно)

3

(подробней в романе П. Ярвета и И. Чубахи «Полный Мухосранск»

http://readr.ru/petr‑yarvet‑i – dr‑rimskaya‑ruletka.html)

(обратно)

4

http://www.rosbalt.ru/2008/05/18/484924.html

…«Представляется, что принципиально неверно обсуждать беспилотные авиационные комплексы вообще, объединяя их только по признаку отсутствия пилота на борту летательного аппарата, – пояснял в одной из своих статей главный конструктор НПКЦ «Новик – XXI век» Николай Чистяков. – Слишком разнообразны такие комплексы и области их применения. Никто ведь не рассматривает одновременно ракетные комплексы РВСН, ПВО, ВМФ, СВ, гранатометы и салютные установки только на основе общности принципа реактивного движения снаряда».

…Первыми серийными дистанционно пилотируемыми аппаратами стали в 1930–е годы самолеты – мишени. К концу Второй мировой войны твердо заявили о себе управляемые ракеты «ФАУ». Американцы в небе над Северным Вьетнамом, Китаем, Кубой применяли модификации БЛА AQM-34, созданного на базе реактивной воздушной мишени «Файерби». В ходе вьетнамской войны американские аппараты запускались 3 435 раз и в 2 873 случаях добыли ценную информацию…

…По другим данным, во время первой чеченской войны российская армия использовала всего 5 комплексов, а количество совершенных вылетов не шло ни в какое сравнение с применением БПЛА странами НАТО или Израилем…

…Еще 8 августа 2007 года главком ВВС РФ генерал – полковник Александр Зелин заявил, что к 2011 году на вооружение ВВС России поступят современные беспилотные летательные аппараты различных типов, включая ударные…

(обратно)

5

http://fenix‑fire.ru/dokuwiki/poi

…Кручение огня (огненное шоу, fire show, fire twirling) – традиционное искусство народов Новой Зеландии, заключающееся в исполнении акробатических приемов со снарядом, увенчанным одним или несколькими горящими фитилями…

…Среди снарядов, применяемых мастерами кручения огня, наиболее стандартными являются следующие. Пои (poi) – пара фитилей или грузов, к каждому из которых прикреплен шнур, ремень или цепь. Часто конструкция дополняется петлей для удержания пальцами. Стафф (staff), или «посох факира» – как правило стальная, дюралевая или титановая труба (изредка – деревянная), к каждому концу которой прикреплен фитиль. Среди мастеров кручения огня особой популярностью пользуются разборные стаффы. Девилстик (devilstick) – не имеет ничего общего с дьяволом. Название происходит от греческого слова devil, которое означает «перебрасывать». Пожалуй, один из самых сложных снарядов – внешне напоминает небольшой стафф, но в движение приводится не кистями рук, а парой специальных палочек…

Российские любители кручения огня, или пойстеры, фаерщики, поддерживают связь друг с другом посредством Живого журнала, в сообществе ru_poi. Нельзя с достоверной точностью сказать, что огонь первыми начали крутить в Новой Зеландии, но достоверно известно, что именно оттуда в русский язык перешло слово «пои» (сокр. от poitoa – на языке индейцев маори «шарик в мешке на веревочке»)…

(обратно)

6

http://www.rosbalt.ru/2009/09/22/674066.html

…По оценке доцента Института проблем транспорта Российской Академии Наук (ИПТ РАН) Алексея Стариченкова, Северный морской путь (СМП) почти вдвое короче других морских трасс из Европы на Дальний Восток: от Петербурга до Владивостока по СМП – 14 280 км, через Суэцкий канал – 23 200 км, а вокруг мыса Доброй Надежды – 29 400 км. От Гамбурга до Йокогамы по СМП – 11 880 км, а через Суэцкий канал – 20 520 км. Но в 90–е годы СМП был «заброшен», и теперь его восстановление требует миллиардных инвестиций…

…В России недостаточно ледоколов, причальные сооружения в большинстве арктических портов требуют капитального ремонта, реконструкции и дноуглубления для приема современных судов. Кроме того, порты не имеют современной инфраструктуры, остро стоит кадровый вопрос. Не готово к проводке иностранных судов навигационно – гидрографическое обеспечение, есть проблемы с обеспечением радиосвязи и с общей безопасностью…

…Отчасти Россию «подстегивают» планы Канады создать альтернативный морской путь по своим северным широтам. Но ледоколов у Канады значительно меньше, чем у России, и она не может в достаточной степени обеспечить безопасность судоходства…

(обратно)

7

http://www.bfm.ru/articles/2011/01/18/evropejskie‑fermery‑hotjat‑metat‑svoju‑ikru‑v – rossiju.html#text

…За последние полвека цена черной икры в Европе выросла в 40 (!) раз, в отличие от других примет роскоши, к примеру, лососины и шампанского, которые можно купить и в дискаунтерах. В Германии дикий осетр уже полностью уничтожен, как и в США…

…Введенный несколько лет назад запрет на рыночную продажу икры вызвал новый бум теневого бизнеса: сейчас, по некоторым данным, ежемесячно только в Москву нелегально привозят около 15 тонн черной икры. Для сравнения: официальная добыча этого деликатеса составляет в России около 12 тонн в год…

…Относительно недавно фирма Holsten Stör на севере Германии начала выпуск икры сибирского осетра. Она называется Baerioska («Acipenser baeri» – так сибирский осетр именуется на латыни). Уве Бальес, создатель экспериментального производства, напирает на уникальную закрытую систему водоснабжения, стерильность производственной линии и отказ от консервантов. Немецкая черная икра содержит всего 3 % соли (на этикетке написано: «malossol». Срок годности такой икры ограничен, цена меньше среднерыночной – около 50 евро за 30–граммовую банку. Конкуренты из Франции, Венгрии или Израиля такого прейскуранта себе позволить не могут. Всего в мире наберется несколько десятков фирм, специализирующихся на производстве черной икры. Осетров разводят в Китае, Дубае, в одном из кибуцев Израиля – тамошняя рыба из‑за некошерности подлежит только продаже за рубеж…

(обратно)

8

Лидер российской целлюлозно – бумажной промышленности. Стратегическим партнером Группы «Илим» и владельцем 50 % ее акций является крупнейшая в мире целлюлозно – бумажная компания International Paper. Центральный офис Группы «Илим» расположен в Санкт – Петербурге.

http://www.ilimgroup.ru/about‑company/

(обратно)

9

http://www.oaoosk.ru/about.html

(обратно)

10

За годы экономических реформ количество действующих российских аэропортов и аэродромов гражданской авиации сократилось в 3,9 раза (с 1302 в 1992 году до 329 в 2008 году) – преимущественно за счет объектов регионального уровня. В результате сложилась неоптимальная конфигурация сети пассажирских авиалиний, в рамках которой наибольший объем пассажирских перевозок (до 80 %) приходится на авиасвязи Москвы.

http://www.rosbalt.ru/business/2010/08/13/762039.html

(обратно)

11

Шкала Бофорта – условная шкaлa для визуальной оценки и записи силы (скорости) ветра в баллах. Пять баллов – это неспокойное море, хорошо развитые в длину, но не очень крупные волны, повсюду видны белые барашки. Ветер чувствуется рукой, вытягивает большие флаги, свистит в ушах

http://otvetin.ru/naukatchech/1934–chto‑takoe‑shkala‑boforta.html

(обратно)

12

http://www.ob‑orugii.ru/beretta/

Несмотря на свой обычный внешний вид, снайперская винтовка «Беретта» обладает рядом вполне современных особенностей. Ее ствол сконструирован так, чтобы снизить нежелательную вибрацию. В цилиндре под стволом, к которому крепятся сошки, находится грузовое устройство, предназначенное для балансировки. Cнайперская винтовка "Беретта" оснащается стандартными натовскими прицельными приспособлениями – в том числе телескопическими и инфракрасными. Фирма – производитель рекомендует пользоваться стандартным прицелом "Цейс Диавари" (х1,5–х6).

(обратно)

13

http://www.atomic‑energy.ru/articles/2011/02/08/18472

В последние два года выражение «российская атомная отрасль» расширило значение. Раньше оно обозначало российские АЭС, атомные НИИ и машиностроительные заводы, урановые месторождения, обогатительные комбинаты и заводы по производству ядерного топлива плюс пара строительных проектов за рубежом. Сейчас, начав с тех же отечественных АЭС и НИИ, список приходится продолжать примерно так: «Одна из крупнейших уранодобывающих компаний со штаб – квартирой в Канаде, несколько международных СП и консорциумов (в том числе по обогащению урана и производству топлива), а также десяток проектов по строительству атомных станций за рубежом»…

(обратно)

14

http://www.rosbalt.ru/business/2011/10/14/901370.html

"Если мы не начнем активно осваивать Арктику, если будем откладывать до той поры, когда у нас все будет хорошо, то мы проиграем соревнование другим странам", – констатирует замгендиректора Центра политических технологий Алексей Макаркин. Среди главных соперников России – США, Канада, Дания и Норвегия.

(обратно)

15

http://alicelondon.mypage.ru/olondonti_bespodoben.html.

32 кабины колеса, рассчитанные на 25 человек каждая, совершают полный оборот за полчаса. Строительство финансировала компания "British Airlways". С высоты 135 м открывается красивейший вид на Лондон, и, если погода будет благоприятной, вы увидите город и его окрестности в радиусе 40 км.

(обратно)

16

«Цива» – жаргонное название серии компьютерных глобальных пошаговых стратегий Civilization. В ноябре 1996 года в рейтинге «150 лучших игр всех времен» журнала Computer Gaming World, игра Civilization заняла первое место. Идея игры основана на настольных играх Civilization и Advanced Civilization от Avalon Hill http://civ1.blitzmax.ru/index.htm

(обратно)

17

«Комплексный план реализации Климатической доктрины Российской Федерации на период до 2020 года» был утвержден распоряжением Правительства РФ от 25 апреля 2011 г. № 730–р. «Комплексный план» рассчитан на 2011–2020 годы. Документ предполагает работу по трем основным направлениям: развитие информационной и кадровой политики в области климата, адаптация к изменению климата и смягчение антропогенного воздействия на климат, т. е. непосредственно снижение выбросов парниковых газов

http://www.bellona.ru/weblog/1304681121.95

(обратно)

18

http://www.gizmag.com/go/3865/picture/9435/

(обратно)

19

http://www.nord‑ost.org/

23 октября 2002 года группа чеченских боевиков под руководством Мовсара Бараева захватила более 912 человек (посетителей, актеров и персонала) мюзикла «Норд – Ост» в здании Театрального центра на Дубровке. Террористы (32 мужчины и 18 женщин) удерживали в заложниках три дня. Утром 26 октября началась спецоперация, в ходе которой был применен газ – чтобы помешать боевикам взорвать заминированное здание. Все террористы были уничтожены, но вместе с ними погибли 130 заложников, в частности 10 детей.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1 Князь. Последний снегопад

Глава 2 Понедельник. День солнечный

Глава 3 Тайна гор Куэн – Лунь. Облачно, с прояснениями

Глава 4 Понедельник. День все еще солнечный

Глава 5 На краю земли. Пыльные бури

Глава 6 Байкеры в ночи. Местами грозы

Глава 7 Двадцать седьмое. Дымка над городом

Глава 8 Printz@mail.ru. Снежный покров более метра

Глава 9 Женщина на корабле. Море волнуется раз

Глава 10 Последняя тайна «Майи Плисецкой». Тропический шторм

Глава 11 Дед Пожар. Жарища

Глава 12 День рождения героя. Сильное задымление

Глава 13 Лондонский протокол. Туман

Глава 14 Большой Глаз Большого Брата. Не подлежащие классификации погодные явления

Эпилог