«Если», 1994 № 07 (fb2)

- «Если», 1994 № 07 [21] (пер. Геннадий Львович Корчагин,Владимир Федорович Мисюченко,Андрей Вадимович Новиков,Олег Георгиевич Битов,Элла Башилова) (Если, 1994 - 7) 1642K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Гордон Диксон - Фредерик Пол - Наталия Владимировна Сафронова - Клиффорд Саймак - Олег Львович Жадан

«Если», 1994 № 07

Клиффорд Саймак
ЭВОЛЮЦИЯ НАОБОРОТ

Старший негоциант приберег в грузовом отсеке местечко специально для корней баабу, обещавших прибыли больше (унция золота за унцию корней), чем все другие товары, какие удалось заполучить на доброй дюжине планет, где корабль совершал посадку.

Однако деревушки гуглей, обитателей планеты Зан, поразила какая-то напасть. Корней баабу, собранных загодя в ожидании корабля, не было и в помине. Старший негоциант метался по трапу вверх и вниз, накликая на головы гуглей страшные проклятия, позаимствованные из лексикона двух десятков рыков и культур.

В своей каморке на носу, всего на ярус ниже поста управления и капитанской каюты, координатор Стив Шелдон прокручивал ролик за роликом записи, относящиеся к данной планете, и в который раз вчитывался в библию своего ремесла — «Путеводитель по разумным расам» Деннисона. Шелдон искал скрытый ключ к разгадке, насиловал свою перегруженную память в надежде выкопать хоть какой-нибудь фактик, который мог бы иметь отношение к делу.

Тщетно — фактик не находился, записи не помогали.

Зан относился к числу планет, не замеченных в эпоху первой волны космических открытий, — его обнаружили всего-то пять веков назад. С тех пор торговые корабли совершали сюда регулярные рейсы ради корней баабу. В должном порядке торговцы сообщили о планете в ведомство внеземных культур. Однако ведомство, заваленное более важными делами, чем обследование захолустных планеток, сдало сообщение в архив и, разумеется, начисто забыло о нем.

Вот почему никто никогда не проводил на планете Зан серьезных исследований, и ролики записей не содержали почти ничего, кроме копий контрактов, заявок, лицензий и сотен счетов, накопившихся за пять столетий торговли. Правда, тут и там были вкраплены письма и другие сообщения со сведениями о гуглях или о самой планете, но цена им была невысока: ведь все это писали не квалифицированные наблюдатели, а безграмотные торговцы — космические бродяги.

Впрочем, Шелдон нашел и одну высокоученую диссертацию о корнях баабу. Из нее он узнал, что баабу растет только на планете Зан и ценится как единственное известное лекарство от некоей болезни, распространенной в одном из секторов Галактики. Поначалу баабу были дикорастущими, и гугли собирали их на продажу, но в недавние времена, как уверял автор, были предприняты попытки окультурить полезное растение, и сбор диких баабу пошел на убыль.

Шелдон не смог бы выговорить ни точное химическое наименование лекарства, ни название болезни, от которой оно исцеляет, но эту трудность он преодолел пожатием плеч: в данных обстоятельствах все это не имело значения.

Справочник Деннисона посвящал планете Зан полтора десятка строк, и они не сообщили Шелдону ничего такого, чего бы он не знал. Гугли были до известной степени гуманоидами и принадлежали к культурному классу 10, с вариациями от 10-А до 10-К; они отличались миролюбием и вели пасторальное существование; всего было известно тридцать семь племенных деревень, причем один род обладал по отношению к остальным тридцати шести диктаторскими полномочиями, хотя и смягченными традициями. Существенно, что руководящее положение периодически переходило от деревни к деревне, от рода к роду, видимо, в соответствии с какой-то ненасильственной ротационной системой, отвечающей дикарским представлениям о политике. По натуре гугли были существами совсем не воинственными.

Вот и все сведения, какие предлагал справочник. Оттолкнуться было практически не от чего.

Но коль на то пошло, утешал себя Шелдон, координатор в принципе почти обречен на безделье, пока корабль не угодит в какую-нибудь передрягу. Настоящая нужда в координаторе возникает лишь тогда, когда все, не исключая его самого, окажутся в глубокой луже. Найти способ выбраться — именно в том и состоит его работа. И вспоминают о нем, только если не остается другого выхода. Конечно, в обязанности координатора входит держать Торговцев в узДб, следить, чтобы они слишком нагло не надували тех, с кем ведут дела, не нарушали туземных табу, соблюдали чужие обычаи и придерживались минимальных формальностей, — но это простая повседневная рутина, не более того.

И вот после долгого спокойного полета — чрезвычайное происшествие: на планете Зан не оказалось корней баабу, и Дэн Харт, капитан звездолета «Эмма», гневается, скандалит и ищет козла отпущения, хотя и без особого успеха.

Шелдон загодя услышал, как капитан шагает по лесенке, приближаясь к каюте координатора. Судя по грохоту, который поднимал Харт, настроение у него было хуже некуда. Шелдон отодвинул ролики на край стола и постарался привести себя в состояние безмятежного равновесия — иначе беседовать с капитаном было попросту невозможно.

— Рад приветствовать вас, капитан, — произнес Шелдон, как только пышущий гневом визитер переступил порог.

— Добрый день, координатор, — отозвался Харт, хотя было видно, что вежливость стоит ему больших усилий.

— Я просмотрел все имеющиеся материалы, — сообщил Шелдон. — К сожалению, зацепиться практически не за что.

— Значит, — подытожил Харт, и владеющая им ярость чуть не вырвалась из-под контроля, — вы не имеете понятия, что тут происходит?

— Ни малейшего, — весело подтвердил Шелдон.

— Я надеялся на иной ответ, — заявил Харт. — Хотелось бы получить от вас внятное объяснение, мистер координатор. Настал момент, когда вам придется отработать Свое жалованье. Я таскаю вас с собой годами и плачу вам солидную сумму не потому, что мне так нравится, а петому, что меня к этому принуждают. И все эти годы вам было нечего или почти нечего делать. Теперь у вас есть дело. Я мирился с вашим присутствием, хотя вы держали меня за глотку, мешая работать. Я сдерживал свой язык и темперамент, как мог. Но теперь у вас есть дело, и уж я прослежу за тем, чтобы вы от него не отлынивали. — Он вытянул шею вперед, как черепаха, злобно выглянувшая из панциря. — Вам понятно, что я хочу сказать, мистер координатор?

— Понятно, — ответил Шелдон.

— Вы займетесь этой проблемой всерьез. И приступите к делу немедленно.

— Уже приступил. И установил, что в письменных источниках нет ничего полезного.

— Что же вы теперь намерены предпринять?

— Наблюдать и думать.

— Наблюдать и думать! — взвизгнул Харт, возмущенный до глубины души.

— Появились догадки, которые необходимо проверить. Рано или поздно мы докопаемся, в чем тут загвоздка.

— И сколько времени это займет?

— Пока не могу сказать.

— Стало быть, не можете! Должен напомнить вам, мистер координатор, что в космической торговле время — деньги.

— Вы опережаете график, — спокойно возразил Шелдон. — Вы стояли на своем в течение всего рейса. Вечно торопились, вели торговлю бесцеремонно, вопреки правилам, установленным для общения с внеземными культурами. Я был вынужден раз за разом настойчиво напоминать вам о важности этих правил. Вы вели себя так, будто сам дьявол наступает вам на пятки. Экипаж нуждается в отдыхе, и сколько бы дней мы ни потратили на распутывание здешней загадки, они пойдут ему на пользу.

Харт изменил тактику.

— У меня контракт на корни баабу, — проговорил он, — и лицензия на данный торговый маршрут. Могу вам признаться, что я делал ставку на эти корни. Пять лет назад, когда мы в последний раз прилетали сюда, все было в порядке! Никакая культура не может развалиться ко всем чертям за такое короткое время!

— Кажется, перед нами нечто более сложное, чем культура, развалившаяся ко всем чертям, — произнес Шелдон. — Как будто бы туземцы действовали по плану, вполне сознательно. Деревня класса 10 стоит как стояла, в полутора-двух милях отсюда к востоку. Стой! покинутая, дома заколочены. Все прибрано, все опрятно, будто жители ушли ненадолго и намерены вернуться в недалеком будущем. А в двух милях от деревни класса 10 появилась другая деревушка со всеми признаками 14-го класса.

— Бред какой-то! — воскликнул Харт. — Как может целый народ утратить сразу четыре культурных уровня? Да если даже так, зачем им было переселяться из домов 10-го класса в тростниковые хижины? Даже варвары, когда завоевывали римские города, вселялись во дворцы и храмы и о тростниковых хижинах не горевали…

— Не знаю, в чем тут дело. Моя обязанность в то» м и состоит, чтобы узнать.

— Их молельня ставит меня просто в тупик. И парник позади нее. А в парнике растет баабу!

— Откуда вам это известно? — резко спросил Шелдон. — Вы же до сих пор не видели растений, только корни!

— Несколько лет назад один из туземцев показал мне посевы, многие акры! Это же целое состояние, а я не мог вырвать ни корешка! Они заявили, что надо потерпеть, пока корни не подрастут.

— Я уже приказал ребятам, — объявил Шелдон,

— держаться от молельни подальше, а сейчас повторяю это вам, Харт. Запрет относится и к парнику. Если я поймаю кого-нибудь, кто попробует добыть из парника корни баабу или что-то другое, виновный не рассчитается до конца дней своих!..

Вскоре после того как Харт отбыл не солоно хлебавши, по трапу вскарабкался старшина гуглей, вождь деревни, и пожелал видеть координатора.

Вождь был немыт и с головы до ног облеплен паразитами. О стульях он не имел понятия и расположился на полу. Шелдон поднялся с кресла и сел на корточки лицом к гостю, но в тот же миг заерзал и отодвинулся: от вождя несло вонью.

— Привет тебе, вождь, — вымолвил Шелдон.

— Пришел слушать, — сказал вождь.

— Что?

— Разные истории, — уточнил вождь. — Вы их называете анекдотами. Ты знаешь?

— Знаю парочку. Боюсь только, что они не слишком хороши.

— Расскажи, — потребовал вождь, деловито почесываясь одной рукой. Второй рукой он не менее деловито выковыривал грязь, застрявшую между пальцами ног.

Шелдон рассказал ему про женщину и двенадцать мужчин, очутившихся на одном астероиде.

— Ну и что? — спросил вождь.

Тогда Шелдон рассказал ему другую историю попроще, а главное — откровенно похабную.

— Эта лучше, — одобрил вождь, но смеяться и не подумал. — Знаешь еще?

— Нет, других не знаю, — отмахнулся Шелдон: продолжать вроде бы не имело смысла. Но потом он рассудил, что с инопланетянами надо ладить любой ценой, тем более что это его прямая обязанность, и предложил: может, кто другой? Наш кок знает такие истории, что умрешь от смеха.

— Хорошо, — заявил вождь и поднялся с пола.,

— Потом.

Вернувшись за стол, Шелдон какое-то время слушал, как вождь тихо топочет по трапу. Заверещал коммуникатор. Это оказался Харт.

— Первый катер-разведчик на борту, — сообщил он. — Облетел пять других деревень, и всюду то же самое. Гугли покинули прежние жилища и поселились в грязных хижинах на небольшом отдалении. И в каждом из тростниковых поселений своя молельня и свой парник.

— Дайте мне знать, когда появятся остальные разведчики, — сказал Шелдон.

— Еще одна новость, — продолжил Харт. — Вождь просил нас пожаловать вечером в деревню.

— Уже прогресс, — отозвался Шелдон. — Первые дни они нас просто не замечали. Или удирали во все лопатки.

— Появились у вас свежие идеи, мистер координатор?

— Одна есть. Или даже две.

— И что вы намерены предпринять?

— Пока ничего, — объявил Шелдон. — Времени у нас достаточно.

Отключив коробку-верещалку, он откинулся на спинку кресла. Свежие идеи? Одна, пожалуй, есть. Хотя не слишком богатая. Что если это обряд очищения? Или местный эквивалент возвращения к природе? Нет, не получается. Ведь культура класса 10 и не уводила гуглей от природы на расстояние, когда появляется истовое желание к ней возвратиться.

Что такое класс 10? Жизнь, разумеется, очень простая, но довольно комфортабельная. Еще не преддверие века машин, но совсем чуть-чуть до него. Своеобразный золотой век варварства. Добротные прочные поселения с несложным, но крепким хозяйством и нехитрой торговлей. Ненасильственная диктатура и пасторальное существование. Никакого избытка законов. Терпимая религия с минимумом табу. Народ — одна большая семья без резких классовых различий.

И тем не менее они отказались от своей идиллической жизни.

Психоз? Похоже на то.

В нынешнем своем состоянии гугли еле сводят концы с концами. Их словарь обеднел. Черт возьми, сказал себе Шелдон, ведь даже я владею сегодня языком лучше, чем вождь.

Средства к существованию у нынешних гуглей едва достаточны для того, чтобы не умереть от голода. Они охотятся и рыбачат, собирают дикорастущие фрукты и коренья, но при этом у них постоянно урчит в животе, а между тем вокруг покинутых деревень лежат поля под парами, пустуют в ожидании мотыги и плуга, и по всем признакам эти поля были в обороте еще год-два назад. Вне сомнения, здесь выращивали не только овощи, но и баабу. А сегодня гугли не имеют понятия ни о плугах, ни о мотыгах, ни о семенах. Их хижины слеплены кое-как и тонут в грязи. У них сохранились семьи, но моральные установления таковы, что вызывают тошноту. Оружие — каменное, а о сельскохозяйственных орудиях никто и не слыхивал.

Культурный регресс? Но почему столь стремительный? И как объяснить тот факт, что гугли отступили в деревушки класса 14, однако в центре каждой деревушки оказалась молельня, позади молельни парник, а в парнике баабу? Парники возведены из стекла, а больше нигде в деревушке класса 14 стеклами и не пахнет. Ни Одно существо класса 14 не сумело бы возвести такой парник, да и молельню, коль на то пошло. Потому что молельня — отнюдь не хижина, а здание из обработанного камня и бревен, и двери заперты каким-то хитроумным способом. Впрочем, с дверями никто из землян не возился. На чужих планетах гостям, мягко говоря, не рекомендуется соваться в молельню без спроса.

Готов поклясться, сказал Шелдон, беседуя вслух с самим собой, что молельню строили не дикари. Если я еще хоть что-то понимаю, ее построили до начала регресса. И парник тоже.

Что мы делаем на Земле, когда уезжаем в отпуск, а дома остаются цветы? Мы относим горшки к соседям иди друзьям или договариваемся с кем-нибудь, чтобы к нам наведывались и поливали наши растения.

А если мы решили уйти в отпуск из культуры класса 10 в класс 14, и у нас есть растения баабу, которые мы непременно хотим сохранить как семенной фонд, как мы поступим тогда? Баабу нельзя отнести к соседям, потому что и соседи, в свою очередь, уходят в отпуск. Единственное, что нам остается, — возвести парник и оснастить его массой автоматических устройств, которые позаботятся о растениях, пока мы не вернемся и не станем вновь заботиться о них сами.

Но это значит, это почти неоспоримо доказывает, что регресс не был случайным.

Перед визитом в деревню члены экипажа напялили чистое платье, помылись и побрились. Кок Сальный Феррис вытащил свою гармонику и ради тренировки наиграл мелодию-другую. Банда предполагаемых хористов из машинного отделения решила порепетировать — получился кошачий концерт. Капитан Харт поймал одного из мотористов с бутылкой и одним хорошо поставленным ударом сломал ослушнику челюсть — способ поддержания дисциплины, который Шелдон в беседах с Хартом оценивал как необязательный.

Сам координатор надел полупарадную форму. Может, и глуповато было выряжаться ради каких-то дикарей, но он утешал себя тем, что по крайней мере не приходится надевать парадный мундир со всеми регалиями. Он уже натягивал куртку, когда послышались шаги Харта: капитан вновь спускался из своих апартаментов в каюту координатора.

— Все разведчики вернулись на борт, — объявил Харт с порога. Повсюду одно и то же. Все до единого племена перебрались из-прежних деревень в лачуги вокруг молелен и парников.

— Так я и подозревал, — обронил Шелдон. Харт глянул на него, словно прикидывая, как бы половчее накинуть на хвастуна петлю. — Это же логично, — добавил Шелдон. — Если одно племя по каким-то причинам вернулось к дикости, надо полагать, что так же поступили и остальные.

— Но почему, мистер координатор? В чем причина? Вот что мне надо знать!

Шелдон спокойно произнес:

— Именно это я и намерен выяснить.

С трапа донеслись чьи-то торопливые шаги — вверх, вверх. Харт поспешно обернулся к двери, и Сальный Феррис, ввалившись в каюту, едва не налетел на капитана. Глаза у кока округлились от возбуждения, он шумно пыхтел.

— Они открывают молельню, — выдохнул кок.

— Они только что…

— Шкуру спущу! — зарычал Харт. — Я же приказал не приближаться к молельне!

— Это не наши, сэр, — сумел выговорить Сальный. — Это гугли.

Харт резко повернулся к Шелдону.

— Тогда сейчас нам в деревню идти не следует.

— Напротив! — ответил Шелдон. — Они нас пригласили. Мы не можем их обидеть.

Харт, помедлив, вышел. Кок собрался было последовать его примеру.

— Постой-ка, Сальный. Ты видел, как открыли молельню?

— Так точно, сэр.

— А что ты там, собственно, делал?

— Видите ли, сэр…

По лицу кока было видно: он спешно выдумывает, что бы такое соврать. И Шелдон перебил:

— Я рассказал вождю анекдот. Но до него, похоже, не дошло.

Кок сообщил с ухмылкой:

— Ну, видите ли, дело было так. Гугли начали варить какое-то пойло, а я дал им несколько советов, просто чтобы чуть-чуть помочь. Они же все делали наперекосяк, и было бы жаль, если б классную выпивку сгубили за просто так. Вот я и…

— Вот ты и наведался к ним еще раз — отведать, что получилось.

— Да, сэр, вроде того.

— Теперь понятно. Скажи мне, Сальный, а кроме как по части выпивки, других советов ты им не давал?

— Ну еще я рассказал вождю парочку анекдотов.

— Понравились они ему?

— Не знаю, — ответил Сальный. — Кажется, да.

— А дальше?

— Дальше? Ну, кто-то из них взял тростинку и принялся мастерить дудку, но все как-то нескладно…

— И ты показал ему, как это делается?

— Точно, — признался Сальный.

— И теперь ты, наверное, чувствуешь себя миссионером?

— Мм… — промычал кок.

— Да ладно, — примирительно сказал Шелдон.

— Но на твоем месте я бы не слишком налегал на улучшенную выпивку.

Выпивка лучшего качества, подумалось Шелдону. Лучшая выпивка, лучшая дудка, несколько скабрезных анекдотов. Ну и что? Он покачал головой: все это вместе взятое тоже не имело никакого смысла.

Шелдон расположился на корточках по одну сторону от вождя, Харт по другую. С вождем произошла удивительная перемена. Прежде всего он помылся и перестал чесаться, и от него не воняло. И между пальцами ног больше не было грязи. Он подстриг бороду и даже прошелся по волосам гребешком — раньше в них торчали сучки, репьи, а может, и птичьи гнезда, и по сравнению с прежней прическа была колоссальным достижением.

Однако одним этим перемены не ограничились. Произошло нечто большее. Шелдон долго не мог сообразить, что именно, хотя мучился этим вопросом непрерывно, даже когда пытался попробовать месиво чудовищного вида и запаха, которое перед ним поставили (вилок, естественно, не полагалось).

Вождь по соседству с Шелдоном упоенно чмокал и чавкал, запихивая еду в рот обеими руками поочередно. И только попривыкнув к этому чавканью, Шелдон понял, что же такое изменилось в вожде. Он стал говорить правильнее. Днем он пользовался упрощенной, примитивной версией собственного наречия, а нынче владел языком свободно, можно сказать — почти в совершенстве.

Координатор быстро обвел взглядом землян, расположившихся кружком на голой почве. Каждого землянина усадили меж двух гуглей, и если только аборигены не были слишком заняты чавканьем и глотанием, они считали своим долгом вести с гостями беседу. Будто у нас в Торговой палате, подумалось Шелдону: если уж затеяли званый обед, то каждый лезет из кожи вон, чтобы гости были довольны и чувствовали себя как дома. Какой же разительный контраст с первыми днями после посадки, когда туземцы лишь боязливо выглядывали из хижин и бурчали что-то невнятное или удирали от пришельцев во всю прыть…

Вождь вычистил свою миску круговыми движениями пальцев, а затем обсосал их, постанывая от удовольствия. И вдруг, повернувшись к Харту, сказал:

— На корабле я видел, что люди используют для обеда доски, поднятые над полом. Зачем это?

— Это называется стол, — пробормотал Харт.

— Не понимаю, — произнес вождь, и Харт был вынужден рассказать ему, что такое стол и насколько удобнее есть за столом, а не на полу.

Видя, что остальные члены экипажа принимают участие в трапезе, хоть и без особого восторга, Шелдон рискнул погрузить пальцы в свою миску. Не подавись, внушал он себе. Каким бы гнусным ни оказался вкус, подавиться ты не имеешь права… Но месиво оказалось на вкус еще гнуснее, чем можно было вообразить, и он поперхнулся. Впрочем, этого никто, кажется, не заметил.

После нескончаемой гастрономической пытки

— сколько же часов она длилась? — с едой было наконец покончено. За эти часы Шелдон поведал вождю о ножах, вилках и ложках, о чашках, стульях, карманах брюк и пальто, о счете времени и наручных часах, о теории медицины, началах астрономии и о приятном земном обычае украшать стены картинами. А Харт, в свою очередь, рассказал ему о принципах колеса и рычага, о севооборотах, лесопилках, почтовой системе, о бутылках для хранения жидкостей и орнаментах для украшения строительного камня.

Ни дать ни взять — энциклопедия, подумал Шелдон. Мой Бог, что за вопросы он задает! Для чавкающего дикаря 14-го культурного класса — самая настоящая энциклопедия! Хотя постой-ка, а принадлежит ли вождь по-прежнему к классу 14? Не вернее ли, что за последние полдня он поднялся до класса 13? Умытый, причесанный и подстриженный, улучшивший как свои социальные навыки, так и язык… Да нет, сказал себе Шелдон, что за чепуха, так не бывает! Абсолютное безумие полагать, что такая перемена может свершиться за полдня.

Самого координатора усадили так, что прямо напротив него оказалась молельня с раскрытой дверью. За дверью не было ни намека на движение, ни проблеска света. Всматриваясь в ее черную пасть, Шелдон гадал, что же там такое, что может явиться оттуда или, напротив, устремиться туда. Так или иначе, он был убежден, что там, за дверью молельни, скрыт ключ к загадке гуглей, к загадке их регресса, ибо одно представлялось несомненным: сама молельня была воздвигнута как подготовительный шаг к регрессу. Ни при каких обстоятельствах, окончательно решил он, культура класса 14 не способна воздвигнуть такую молельню.

По окончании трапезы вождь встал и произнес короткую речь из двух пунктов: он рад, что гости сочли возможным поужинать сегодня вместе с племенем, и теперь им предстоят развлечения.

Харт тоже встал и тоже произнес речь, заверив, что земляне счастливы прибыть на планету Зан, и экипаж готов в свой черед предложить небольшую развлекательную программу, если вождю будет угодно ее посмотреть. Вождь сообщил, что ему будет угодно и его народу тоже. Затем он подал знак, хлопнув в ладоши, в круг вышли десять — двенадцать юных гуглянок и исполнили какие-то ритуальные фигуры, перемещаясь и покачиваясь без музыки. От Шелдона не укрылось, что гугли следят за танцем очень внимательно, но сам он не мог уловить в фигурах ни малейшего смысла, хотя прошел основательную подготовку по инопланетным ритуальным обычаям.

Гуглянки покинули сцену. Два-три землянина, не разобравшись, зааплодировали, но хлопки быстро погасли, перейдя в смущенную тишину: сами дикари оставались смертельно серьезны.

Затем один из гуглей вытащил тростниковую дудочку (не ту ли самую, в создании которой принял консультативное участие Сальный?) и, скрючившись в центре круга, принялся извлекать из нее дикие, ни с чем не сравнимые звуки, которые посрамили бы самого писклявого земного волынщика. Это длилось чуть не целую вечность. Под конец весь экипаж, — вероятно, от восторга, что истязание кончилось, — принялся гикать, улюлюкать, аплодировать и свистеть, будто требуя продолжения, хотя не возникало сомнений, что имелось в виду обратное.

Вождь обратился к Шелдону с вопросом, что такое делают люди. Пришлось изрядно попотеть, объясняя понятие «аплодисменты». Однако выяснилось, что два номера вчистую исчерпали развлекательную программу, как ее понимали гугли.

Настала очередь экипажа.

Ребята из машинного отделения сгрудились, обняв друг друга за плечи в лучших варварских традициях, и спели с полдюжины песен, а Сальный аккомпанировал, наяривая на гармонике. Они пели старые земные песни, до которых так охочи космические бродяги, и глаза у них блестели от невыплаканных слез.

Не прошло и нескольких минут, как к певцам присоединились добровольцы из экипажа, а меньше чем через час весь личный состав корабля подхватывал каждую новую песню, отбивая ритм ладонями и запрокидывая головы, чтобы земные слова уносились повыше в чужое небо.

Потом кого-то осенило, что надо бы и сплясать. Сальный склонился над гармоникой еще ниже, выкачивая из нее знакомые мотивчики: «Старик Джо Таккер», «Коричневый кувшинчик», «Старая серая кобыла», и в том же духе.

Шелдон проглядел, когда и как это произошло, но танцующих на площадке вдруг прибавилось. Гугли тоже пустились в пляс, поначалу немного сбиваясь, но под руководством земных учителей совершенствуясь на глазах. В круг входили новые и новые танцоры, пока пляски не захватили всю деревню, включая и вождя. Правда, Сальный вскоре выдохся, что и немудрено: пот тек у него по лицу ручьями. Но тут вновь объявился гугль с тростниковой дудкой и присел рядом с коком. И вроде бы враз ухватил, как играть: из дудки полились звуки сильные и чистые, он и Сальный расположились бок о бок и наигрывали, как сумасшедшие, а все остальные плясали и плясали. Вопили от удовольствия, взревывали, топали что есть мочи и между делом перевернули пару тележек, которые оказались в круге невесть как и были здесь совершенно ни к чему. Но судьба тележек никого особо не взволновала.

Шелдона оттеснили к молельне. Он оказался здесь вместе с Хартом: танцоры распалились и требовали все больше места. Харт заявил:

— Ну и как, мистер координатор? Не самая ли это дьявольская затея, какую вы когда-нибудь видели?

Шелдон согласился:

— Нельзя не признать, капитан, что вечеринка прошла с успехом.

Новость принес Сальный. Принес в момент, когда Шелдон в одиночестве завтракал в своей каюте.

— Они чего-то такое вытащили из своей богадельни, — объявил кок.

— А что именно?

— Похоже на куб, — продолжил Сальный. — А в нем что-то вроде полочек. Напоминает картинку, какую вы мне однажды показали в книжке.

— Схема строения атома?

— Точно. Только тут посложней.

— И что они с этим кубом делают?

— Пока что слоняются вокруг. Не могу сказать вам точно, что они с ним делают.

Шелдон выскреб-тарелку дочиста и отодвинул в сторону. Встал, натянул куртку и предложил:

— Пойдем посмотрим.

К моменту их появления вокруг непонятной конструкции собралась целая толпа дикарей, и Шелдон с коком остановились рядом, храня молчание и не шевелясь, чтобы, избави Бог, не помешать тому, что происходит.

Грани куба были футов двенадцати, и состоял он из каких-то прутьев, странным способом соединенных дисками. В целом конструкция напоминала нечто, сооруженное при помощи детского суперконструктора, с условием, что у ребенка — автора конструкции — проснулось нешуточное воображение. Внутри куба виднелись плоскости из материала, напоминающего стекло, и плоскости располагались с особой точностью — взаимному расположению плоскостей явно уделяли повышенное внимание.

На глазах землян орава гуглей вытащила из молельни что-то типа сундука, и притом тяжеленного: гугли потели и кряхтели, но все же доволокли его до куба. Тут сундук открыли и извлекли из него несколько предметов, выточенных из разных материалов — частью из дерева, частью из камня, а то и вообще непонятно из чего. И каждый предмет поместили на заранее заданную позицию на какой-то из плоскостей.

— Шахматы, — заявил Сальный.

— Что, что?

— Шахматы, — повторил Сальный. — Сдается мне, они затеяли сыграть партию.

— Может быть, — отозвался Шелдон и подумал: если это шахматы, то самые странные и заковыристые, какие я когда-нибудь видел…

Вождь заметил землян и подошел к ним.

— Теперь мы уверены в победе, — объявил он.

— С помощью тех сведений, что вы нам дали, мы выиграем с закрытыми глазами.

— Рады слышать, — отозвался Шелдон.

— У других деревень, — продолжал вождь, — не хватает духу тягаться с нами. Мы ударили им прямо в центр. Третий раз подряд, без передышки.

— Примите мои поздравления, — произнес Шелдон, недоумевая, о чем, собственно, идет речь.

— Давненько такого не было, — закончил вождь.

— Могу себе представить, — ответил Шелдон, по-прежнему наобум.

— Мне надо идти, — сообщил вождь. — Сейчас начинается.

— Постойте, — взмолился Шелдон. — Это что, какая-то игра?

— Можно сказать и так, — согласился вождь.

— Вы играете с другими деревнями, со всеми сразу?

— Верно.

— Сколько же времени это займет? Если сразу со всеми, против тридцати шести…

— Игра не затянется, — объявил вождь, усмехнувшись хитро и самоуверенно.

— Желаю удачи, — сказал Шелдон, глядя вождю вслед.

— Что все это значит? — поинтересовался Сальный.

— Пойдем отсюда, — сказал Шелдон. — У меня срочная работа.

Харт чуть не пробил головой потолок, когда узнал, что за работу задумал координатор.

— Вы не смеете допрашивать экипаж! — завопил он. — Я этого не потерплю! Они не сделали ничего плохого!

— Капитан Харт, — жестко сказал Шелдон, — вы соберете людей и установите очередность, и я буду беседовать с ними поодиночке. Допроса не будет. Просто я хочу с ними поговорить.

— Мистер координатор, — не унимался Харт, — на этом корабле я разговариваю с вами от имени всего экипажа!

— Мы с вами, капитан Харт, наговорились вчера вечером. И даже чересчур.

Несколько часов подряд Шелдон провел у себя в каюте, а члены команды входили по одному и отвечали на его вопросы. Вопросы были однотипными:

— Что гугли выясняли у вас?

— Что вы им отвечали?

— Как, по-вашему, они поняли ответ?

Шелдон сделал кучу заметок и наконец-то покончил с опросом. Затем он запер дверь, достал из стола заветную бутылку и позволил себе щедрый глоток. А потом, спрятав бутылку на место, уселся поудобнее и стал просматривать заметки, ничего не пропуская.

Пискнул коммуникатор.

— Разведчики вернулись из повторного рейса,

— послышался голос Харта, — и каждая деревушка вытащила такой же куб и установила перед молельней. Все жители сидят кружком вокруг куба и, похоже, играют в какую-то игру. Время от времени кто-нибудь встает и делает ход на одной из плоскостей, потом возвращается в круг и опять сидит как ни в чем не бывало…

— Что-нибудь еще?

— Ничего. Но вы же хотели проверить именно это, не так ли?

— Да, — проговорил Шелдон задумчиво. — Пожалуй, именно это.

— Скажите хотя бы, с кем они играют?

— Деревня с деревней. Каждая со всеми другими.

— Что?! Все тридцать семь деревень? Объясните мне, черт возьми: как могут тридцать семь деревень играть одну и ту же партию?

— Объяснить не могу, — ответил Шелдон. Хотя у него возникло ужасное подозрение, что объяснение есть. По меньшей мере, есть определенная догадка.

Когда стало очевидным, что регресс был спланирован заранее в планетарном масштабе, он, помнится, задался недоуменным вопросом о системе связи, без которой все тридцать семь деревень никак не могли бы впасть в дикость одновременно. Он еще сказал себе, что это требовало бы системы связи намного лучшей, чем следует ожидать от культуры класса 10. И вот, пожалуйста, вновь то же самое, и задачка еще труднее — те же тридцать семь деревень вовлечены в диковинную круговую игру на доске головоломной сложности.

Это подразумевает единственно возможный ответ. Ответ совершенно неправдоподобный, но другого не дано, — телепатия. Но разве можно вообразить себе телепатию как достояние 10-го культурного класса, не говоря уже о классе 14!

Он возобновил прерванную работу. Достал большой лист бумаги, прикнопил его к столу и принялся перебирать заметки заново, не пропуская ни одной и составляя на их основе определенную схему. Покончив с этим, откинулся на спинку кресла и окинул схему взглядом, потом вызвал Харта. Минут через десять капитан, одолев лесенку, постучал в дверь.

— Додумались до чего-нибудь?

— Полагаю, что да, — ответил Шелдон. И показал на схему, пришпиленную к столу: — Вот, полюбуйтесь.

Харт непонимающе уставился на схему.

— Не вижу ничего особенного.

— Вчера вечером, — начал Шелдон, — мы побывали в деревне у гуглей, и за то недолгое время, что провели там, дали туземцам полное представление о культуре класса 10. Но что меня гнетет по-настоящему — мы кое в чем вышли за рамки 10-го класса. Я еще не закончил анализ, но это больше похоже не на класс 10, а на 9-М.

— Что? Что мы сделали?

— Они выкачали из нас информацию. Каждого из наших спрашивали о каких-то аспектах культуры, и не было ни единого случая, чтобы вопросы дублировали друг друга. Словно гугли распределили между собой вопросы заранее.

— Ну и что из того?

— А то, — ответил Шелдон, — что мы вмешались непрошенно в одну из самых хитроумных социальных структур Галактики. Остается лишь надеяться на Господа Бога…

— Но они никогда ничем не выделялись! Они просто-напросто…

— Ну-ка, подумайте хорошенько, — перебил Шелдон, — и попробуйте сообразить, какая черта в культуре гуглей поражает больше всего. Мы торгуем с ними уже целых пять веков. Какой факт за эти пять веков выявился неопровержимо и торчит, как бельмо на глазу?

— Они тупицы, — провозгласил Харт.

— Судя по тому, что случилось, совсем наоборот.

— Они ничего не добились, — не сдавался Харт.

— И, насколько могу судить, ничего не желают добиваться.

— Это часть общей картины, — уточнил Шелдон. — Их культура статична. Но главное — за все пять веков, что мы знаем гуглей, между ними не бывало разногласий. Они ни разу не воевали! Чего при всем желании нельзя сказать ни про одну другую планету.

— Они слишком тупы для того, чтобы воевать, — высокомерно заявил Харт.

— Они слишком умны для того, чтобы воевать! — ответил Шелдон. — Да будет вам известно, капитан Харт, что гугли добились того, чего не добивалась ни одна другая раса, ни одна цивилизация во всей галактической истории. Они открыли способ одолеть войну, оставить ее раз и навсегда вне закона!

Так ведется тысячи тысяч лет. Среди звезд, на планетах, обращающихся вокруг своих солнц, одна за другой возникают и расцветают империи. Но рано или поздно все они угасают, сиротливо и поверженно, а на смену им приходят другие цивилизации и тоже в свой черед рассыпаются в прах. И те, что существуют по сей день, тоже неизбежно, дайте только срок, потерпят крушение. Цикл, древний как мир, сказал себе Шелдон: от силы к самонадеянности, от самонадеянности к безрассудству — извечная болезнь развития культур.

И не было дня с начала времен, когда бы где-нибудь в Галактике не полыхала война — не в одном созвездии, так в другом. Войны порождаются экономическими трудностями, хотя бывают и иные причины: неуемное честолюбие отдельных личностей и отдельных народов, странная тяга к гибели — психологический недуг, одолевающий порой целые цивилизации, национализм, высокомерная идеология расизма или религиозные догматы, если они оперируют понятиями крови и смерти вместо понятий любви и жизни.

А если постигнуть причины войн, классифицировать их? — подумал Шелдон. Наверное, можно найти какие-то общие закономерности, выявить факторы, ведущие к войне, и факторы, предопределяющие победу, коль скоро война разразилась.

Но предположим, что мы глубоко изучили проблему войны, изучили вызывающие ее причины и пути к победе. Предположим, что мы выявили все относящиеся к проблеме факторы в их взаимосвязи и, более того, разобрались, какой вес имеет каждая группа факторов в сопоставлении с другими группами. Какова, например, роль присущей тому или иному народу изобретательности и его технологических достижений, как соотносятся здесь храбрость и логическое мышление, высота развития культуры и потребность сохранить и защитить эту культуру, как возникает ненависть к другим или, вернее, способность к ненависти, — короче, как именно переплетаются факторы большие и малые, явные и скрытые, все слагаемые подготовки войны.

И каковы эти факторы, хотя бы некоторые из них, не в абстрактных категориях, а в конкретном воплощении? Что подталкивает культуру к войне? Что предопределяет победу? Конечно же, не только крепость стали и огневая мощь, не храбрость воинов, не искусство генералов и не материально-техническое обеспечение — и вообще не какое-то одно обстоятельство само по себе.

Могут иметь значение и всякие пустяки, мелкие, бытовые, вроде бы не имеющие прямого отношения к делу, — допустим, привычка сидеть на стуле, а не на земле, и есть ножом и вилкой, а не руками. Или, скажем, скабрезные анекдоты, и более приемлемое на вкус спиртное, и тростниковая дудка лучшего качества. Потому что любая, самая мелкая черточка затрагивает определенные принципы: улучшенная технология перегонки спирта может подсказать путь к производству химических веществ, имеющих военное применение; извращенный ум, имеющий вкус к скабрезным анекдотам, можно приспособить к еще более пагубным пропагандистским целям; и даже знания, нужные для совершенствования музыкальных инструментов, можно применить для изготовления иных инструментов — уже не музыкальных, а смертельно опасных для жизни.

А разобравшись в этом, можно составить шкалу весомости всех факторов по отдельности, хотя их вес, как в карточной игре, будет то повышаться, то понижаться в зависимости от того, как легли карты в комбинации.

Шелдон встал и принялся мерить каюту шагами.

Предположим затем, что мы придумали игру — игру в войну — где все факторы, имеющие отношение к ней, представлены фигурками или фишками переменного достоинства. Предположим, что мы решили играть вместо того, чтобы воевать. Допустим, что такая игра способна решить, какая из сторон в случае войны одержит верх.

Далее предположим, что мы следим за развитием цивилизаций и за возникновением факторов, которые в конце концов приведут к войне. Таким образом, мы получаем возможность безошибочно определять, что, если развитие определенных факторов продолжится, война неизбежно вспыхнет через пять или десять лет. А коли так, мы обретаем и способность предотвратить войну до того, как она вспыхнет. Мы же видим опасные признаки и вычислили срок кризиса. И когда этот срок настает, мы не воюем, а затеваем игру.

Только, прервал себя Шелдон, все равно ничего не получится.

Мы можем сыграть и выяснить, чем кончится война, но что бы мы ни выяснили, факторы, ведущие к войне, никуда не делись, да и точка кризиса не переместилась. Мы оказались вновь там же, где и были; мы не добились ровным счетом ничего. Игра, пусть она и выявит потенциального победителя, кризиса не устранит.

Нет сомнений, в игре можно решить, какая из сторон победит. Игра может предсказать исход сражений. Но игра не уменьшит переизбыток населения, не решит экономических трудностей и не отнимет у противника торговых привилегий — она не изменит ситуацию по существу.

Нужно предпринять кое-что серьезнее, чем просто затеять игру. Нужно не только выяснить, кто победит в случае войны, но и ликвидировать, притом по доброй воле, ведущие к войне факторы: экономические проблемы, нетерпимость и все прочие переменные величины, сколько бы их ни было.

Значит, нужно не просто затеять игру, но и выплатить авансом определенную стоимость. Нужно вычислить цену мира и найти в себе решимость заплатить эту цену, пусть даже очень высокую.

Наверное, существует не только набор переменных, указывающий на приближение войны. Наряду с ним существует и другой набор, предупреждающий, что за каким-то пределом формула мира, найденная с таким трудом, теряет силу. Она, эта формула, может быть еще действенной для культуры класса 10, однако при дальнейшем развитии ее составляющие усложнятся настолько, что формула может рухнуть под собственной тяжестью.

Культура класса 10, например, еще способна обуздать факторы, контролирующие рынок конкретных пищевых продуктов, но как обуздать те же факторы, если они должны охватить разветвленную банковскую систему целой Галактики?

Формула мира может быть работоспособной в пределах класса 10, но она может утратить эффективность в классе 9, а при переходе к 8-му классу оказаться полностью бесполезной.

Остается один вывод: гугли не только играли в свою игру, но и платили цену за мир. И эта цена

— отступление вспять. Они уклонились от дальнейшего прогресса. Они отступили в класс 14 для того, чтобы пожить недолго дикарями, а потом вновь продвинуться вперед, но не так далеко, как до начала эволюции наоборот. И они добровольно вернулись к дикости — ради того, чтобы не воевать.

Они отступили вспять не потому, что в классе 14 война менее вероятна, чем в классе 10, а ради того, чтобы формула, коль скоро ее нашли, сохраняла свою эффективность. И они не спешили расставаться с 14 классом во имя того, чтобы создать резерв времени для последущего прогресса, чтобы набрать фору и не сразу приблизиться к рубежу, за которым формула мира теряет силу.

Но как они отступили? Как можно вернуться из класса 10 в класс 14? Регресс — да, конечно. Оставили уютную деревню и поселились в грязи и убожестве, а принадлежности для игры, искусно сделанные фигурки и прочие ценности, завоеванные в течение жизни по классу 10, поджидали их в целости и сохранности под замком в молельне. И рано или поздно пробил бы час, когда гугли вновь достаточно продвинулись бы в развитии, чтобы сыграть в свою игру. И сыграли бы, не отступая от вековых правил, — но тут на планете сел космический корабль и преподнес им на блюдечке, образно говоря, груз атомных бомб вместо луков и стрел.

Шелдон опять сел за стол и сжал голову в ладонях.

«Насколько, — спросил он себя, — насколько больше мы дали им по сравнению с тем, что у них было прежде? Неужели мы разрушили формулу? Что если мы ухитрились дать им так много, что одна эта деревушка разнесет всю систему в клочья? Предусматривает ли формула допуски и каковы они? Как далеко можно выйти за рамки класса 10, не пересекая при этом черту безопасности?

И опять встал, и опять зашагал по каюте.

Нет, вероятно, ничего страшного не случилось, внушал он себе. Они же играли в свою игру все пять веков, что мы с ними знакомы, и невесть сколько тысячелетий до первого контакта. Они не пойдут на то, чтобы разрушить формулу: они знают, где черта безопасности. В них глубоко укоренился страх перед войной, он лежит в самом сердце их культуры — иначе* они не придерживались бы своей формулы с таким постоянством. И формула, наверное, совсем простая. Только одно непонятно: как может целая раса осуществить намеренный регресс?

Гипноз? Ничего не выйдет, ибо что произойдет с самим гипнотизером? Оставшись вне воздействия гипноза, он будет непредсказуем и опасен.

Тогда какая-то умная машина? Но у гуглей нет никаких машин. Так что машины тут тоже ни при чем.

А может, наркотики?

На планете есть корень, из которого готовят лекарство против болезни, распространенной в одном из секторов Галактики, — корень баабу. И больше он не растет нигде, кроме планеты Зан.

— Боже правый! — воскликнул Шелдон. — Что это за болезнь?

Он достал отброшенные ролики, вставил их в аппарат и нашел диссертацию о корнях баабу. Вгляделся в название болезни, произнести которое не сумел бы ни при каких обстоятельствах. Затем обратился к общему реестру записей, обнаружил ролик с медицинской информацией, а в нем несколько строк, посвященных загадочной болезни:

«…нервное расстройство, которое сопряжено с высокими эмоциональными перегрузками и во многих случаях — с чувством вины, проистекающим из неспособности больного забыть былые горькие переживания. Лекарство вызывает у больного состояние полного забвения, которое со временем проходит, но от прежних детальных переживаний сохраняются лишь самые общие очертания, и болезнь, таким образом, не возобновляется».

Так вот же оно! Вот ответ!

Гугли отведали корней баабу, скорее всего церемониально, и забыли прежнюю жизнь, сбросили с себя свою культуру, как старую кожу, и отступили разом на целых четыре класса. С течением времени воздействие баабу ослабло бы, они начали бы кое-что вспоминать и, вспоминая, вновь двигаться вверх по культурной шкале. Но вспомнились бы им не подробности прежней культуры, а лишь ее основные заповеди, и в силу этого они взобрались бы чуть пониже, чем прежде. И сохранили бы таким образом достаточную дистанцию для безопасного движения до следующего кризиса. А затем вновь отведали бы корней баабу и вновь избежали войны.

И если в игре можно решить, кто победил бы в войне, то забвение и медленное выздоровление от эффекта баабу устраняет причины войны, стирает самую точку кризиса. И формула действует просто потому, что прежде, чем гугли усядутся за игру, факторы, чуть не приведшие к войне, уже прекратили свое существование и кризис исчез, будто его и не было.

— Прости нас Боже, — выдохнул Шелдон, — прости наши мелкие алчные души…

Он опять подошел к столу и сел. Внезапно отяжелевшей рукой потянулся к коммуникатору и вызвал капитана.

— Что там у вас? — раздраженно рявкнул Харт.

— Улетайте отсюда, — приказал Шелдон. — Убирайтесь с этой планеты как можно скорее!

— А как же корень?..

— Нет здесь никакого корня. Отныне и навсегда никакого корня здесь нет.

— Но у меня контракт!

— Контракт недействителен, — объявил Шелдон. — Аннулирован как противоречащий галактическим интересам.

— Что? Противоречащий? — Харт просто захлебнулся от ярости. — Слушайте, координатор, этот корень срочно нужен в секторе 12. У них там…

— Они его синтезируют. Если он им нужен, им придется его синтезировать. Есть кое-что поважнее…

— Вы не имеете права! — вскричал Харт.

— Имею, — отрезал Шелдон. — Если вы так не считаете, проверьте и убедитесь на опыте.

Выключив коммуникатор, он долго сидел, беспокойно вслушиваясь. Прошло десять минут, пре-вде чем до него донесся топот бегущих ног, предвестник срочного старта.

В иллюминаторе было видно, как планета тускнеет и уменьшается в размерах: корабль стремглав уносился в пространство.

Мужество, сказал себе Шелдон, не переставая думать о гуглях. Какое же чистейшее, хладнокровное мужество они проявили! Остается только надеяться, что наш отлет не слишком запоздал. Что искушение не зашло слишком далеко. Что они сумеют свести нанесенный нами вред к минимуму.

По всей вероятности, некогда гугли были великой расой, создавшей высочайшую цивилизацию, — не исключено, более высокую, чем любая из существующих ныне в Галактике. _ Ведь чтобы решиться на то, на что решились они, нужна поистине фантастическая духовная мощь. Мощь, недостижимая ни в культурном классе 10, ни даже в классе 6, — а выше «шестерки» не поднялась и планета Земля.

Это решение требовало великого интеллекта и великого сострадания, острого аналитического ума и немыслимой объективности; прежде чем его принять, нужно было просчитать все факторы и найти, как использовать каждый из них. И еще требовалось мужество, мужество совершенно невообразимое — и все-таки древние гугли не испугались добровольно» сменить культуру, достигшую 3-го или даже 2-го класса, на класс 10, поскольку план вечного мира за пределами этого класса был бы неработоспособен.

И если этот план сработал однажды, он обязательно должен работать и впредь. Нельзя позволить, чтобы мужество, проявленное целой расой, пошло насмарку. Нельзя позволить, чтобы план провалился ради прибылей космических торговцев.

И еще одно: нельзя допустить, чтобы корень баабу превратился попросту в предмет купли-продажи. Нельзя ослепить гуглей наживой, принуждая их забыть о более высокой ценности корней и тем самым хороня величайшую из надежд, что открывались когда-либо перед Галактикой.

Шелдон вновь обратился к недавно составленной схеме и тщательно проанализировал всю информацию, какую гуглии выкачали из экипажа. В сумме информация если и выходила за рамки класса 10, то совсем чуть-чуть, — возможно, 9-Р, но не выше. Это было опасно, но, по всей вероятности, не смертельно: надо полагать, даже подкласс 10-А, если гугли недавней поры добрались до такой высоты, еще не выходил за границы безопасной зоны. И не стоит забывать, что баабу повлекли за собой культурное отставание и последствия отставания дали как бы дополнительный резерв безопасности.

Он вернулся к своим роликам и потратил несколько часов, изучая отчеты о торговых сделках, и опять поразился хладнокровному мужеству гуглей и их последовательной приверженности той цели, что поставили предки. Во всех сделках, в любой из них не было ни одного предмета, выходящего за рамки потребностей культуры класса 10!

Ну надо же, сказал он себе, они заказывали мотыги, когда могли бы получить атомные двигатели!

Пять веков подряд они последовательно отказывались от товаров и услуг, которые могли бы вывести расу гуглей к величию и счастью, к более праздному образу жизни, в конце концов!

К величию и счастью — и, более чем вероятно, к гибели.

Должно быть, когда-то давным-давно гугли — обитатели исполинских городов, ныне ушедших под поверхность планеты и обратившихся в прах, — познали чудовищную горечь изощренной, технически совершенной войны, ужаснулись принесенным ею страданиям и смерти и слепой ее бесплодности, и добытое страшной ценой знание, память тех дней до сих пор живы в подсознании нынешних гуглей.

И Галактика не может позволить себе утратить это знание.

Пять долгих веков гугли противостояли соблазнам космической торговли — а ведь за корни баабу им дали бы все, что бы они ни попросили. Даже если бы торговцы знали истину, они все равно охотно и не задумываясь разрушили бы охранный щит культуры класса 10 ради прибыли.

Гугли продержались пять веков. Как долго они смогут еще держаться? Разумеется, не до бесконечности. Вождь и его племя дрогнули и получили информацию, выходящую за рамки класса 10. Не означает ли это, что моральная сила уже слабеет, что пять веков торговли уже подточили ее?

И если бы гугли не продержались — если они не продержатся, — Галактика станет беднее. Прибавятся только войны.

Ибо придет день, пусть не скоро, когда можно будет послать сюда специальную экспедицию и провести детальное изучение великого наследия, великого свершения гуглей. Результатом такой экспедиции может быть первый значительный шаг к миру во всей Галактике или хотя бы намек, как применить тот же принцип, не прибегая к фиговому листку статичной культуры.

Однако до экспедиции еще много-много лет. Ее нельзя посылать, пока волны времени не смоют случайные влияния, наросшие за пять веков торговли.

Шелдон вновь сел к столу, извлек управляемый голосом стенограф и заправил в него бумагу. Затем без запинки продиктовал заглавную строку, которую машинка тут же и напечатала:

РЕКОМЕНДАЦИЯ. ЗАКРЫТЬ ПЛАНЕТУ ЗАН НА НЕОПРЕДЕЛЕННЫЙ СРОК ДЛЯ ТОРГОВЛИ И ПОСЕЩЕНИЯ С ЛЮБЫМИ ДРУГИМИ ЦЕЛЯМИ.

Перевел с английского Олег БИТОВ

Наталия Сафронова
В ШУМЕ ТЕХНИКИ

Эволюционная версия К. Саймака выглядит весьма романтично, но продиктована острой тревогой автора за судьбу нашей планеты — чувством, которым проникнуты многие произведения известного писателя (вспомним «Город», «Выбор богов», «Что может быть проще времени» и другие романы Саймака). Обозреватель отдела публицистики журнала «Если» Н. Сафронова, готовя эту статью, стремилась следовать логике автора, размышляя, какие реальности стоят за его, казалось бы, фантастическим рассказом.

Обычно властей сегодня насчитывают четыре. Однако массовое сознание, так легко принимающее всяческие клише, согласилось с явно неполной классификацией. В ней отсутствует наука. Между тем наука заявила свои права на власть огромную: от господства над умами до проникновения во все сферы общественной жизни. Не забудем и о ее претензиях общепланетарного масштаба — недаром стольких фантастов увлекали модели будущих земных и внеземных технократий.

Любая власть, как известно, не дается без борьбы, и история науки изобилует временами и эпизодами поистине драматическими. Есть у науки свои мученики и герои. Но сегодня мы вправе задаваться вопросом: не напрасны ли жертвы? Справедливость и этой власти, как всех прочих, поставлена под сомнение. Дав человечеству блага многочисленные, наука создала и изощренные средства массового уничтожения; преобразующая природу деятельность привела к экологическому кризису; под угрозой экология самого человека. «Шум техники» стал всепроникающим и порою заглушает нам «шум истории» (последнее — парафраз тезиса философа Г. Померанца).

Кстати, об истории и героях, каждый школьник знает (знал, по крайней мере, в моем поколении школьников послевоенных) знаменитую фразу Галилея: «А все-таки она вертится». Учебники той поры симпатизировали Галилею и очень сурово осуждали инквизицию. Ученого заставили стать на колени, положить руку на Библию, отречься от разделяемой им научной идеи. Гали-лей стал на колени, отрекся… Судьба Джордано Бруно, уже сожженного на костре за верность той же коперниковской концепции Вселенной, ученому была известна.

Драматург Бертольт Брехт под впечатлением от взрыва атомных бомб над Хиросимой и Нагасаки несколько меняет редакцию своей пьесы «Галилео Галилей», вкладывая в уста героя такие слова: «Я предал свое призвание». В ремарках к новому варианту пьесы Брехт пишет о «грехопадении естествознания», начатого отречением Галилея. В конце концов не потомки ли его создали в XX веке атомную бомбу?

В современном науковедении существует точка зрения о главенствующей роли науки среди других форм культуры, ее совершенно особом месте в цивилизации. Это обусловлено универсальностью самого способа мышления и метода науки, ценностью технических достижений, которые он дает. Фетишизация науки свойственна сторонникам сциентистского либерализма (от лат. scientia — знание, наука), характерного для демократических, «открытых» обществ. Здесь видят в науке силу, способную оптимизировать все сферы бытия, включая экономику, политику, национальные отношения, социальную сферу.

Под влиянием негативных последствий научно-технической революции в последние десятилетия получил развитие и либерализм антисциентистского толка, отвергающий монополизм науки в культуре и обществе. Более того, сторонники этого направления усматривают в ней угрозу демократии, настаивая на признании различных паранаучных концепций, мифологии, религии, магии и т. д. Подобные настроения усилились, когда наука показала готовность служить любым целям и быть «партийной». Начавшиеся сразу после второй мировой войны гонка вооружений и «холодная» война заострили ситуацию. Огромные интеллектуальные ресурсы во многих странах были брошены на реализацию военных проектов. Наука подчинилась государственному влиянию и контролю, оказалась тесно спаянной с политикой и решала спускаемые сверху задачи.

Особенно трудным оказалось ее положение в странах с тоталитарными режимами. Здесь, с одной стороны, нередко глумились над подлинным знанием, ставя во главу угла идеологический принцип. С другой стороны, науку нещадно эксплуатировали в достижении целей политических. Есть большая литература о судьбе целых научных направлений, школ, отдельных ученых, уничтоженных в нашей стране, поскольку они не вписывались в предлагаемые идеологией и связанными с нею ведомствами схемы. К сожалению, тенденция эта живуча до сих пор. Сохраняется и власть идеологических табу прошлых лет. Об этом свидетельствует освещаемое широко в печати «дело» химика Вила Мирзаянова.

По мнению некоторых ученых, наш мир приобрел постчеловеческое измерение. Иными словами, человеку на земле становится неуютно и плохо. И дело не только в дискомфорте психологическом. Существенные свидетельства неблагополучия имеет медицина. Знает она, например, что дети стали болеть больше стариков, что весьма «помолодели» многие болезни, что каждый год требуется все больше кроватей для детских онкологических отделений. Философская антропология готова сделать вывод неутешительный: человек болен субстанционально, как родовое существо. Более того, как определенная форма жизни он гибнет. Антропологические константы, определяющие человека как Homo sapiens, в известных пределах лабильны, но они не могут быть изменены. Резко изменив среду обитания человека, мы как бы «перепишем самих себя». Расчеты на переход в некую иную телесность — в плазмоиды, пучки света, энергии — это из области литературы. Пока большинство людей находится как бы в третьем состоянии: не больны, но и не здоровы. Норма — редкое исключение из правила. Что же дальше?

Философской антропологии пристало задаваться вопросами: а что делать тем, кто должен здоровье людей непосредственно оберегать? Медицина продолжает действовать, соревнуясь с противоестественным образом жизни, который ведут люди, пытаясь свести на нет воздействие многочисленных неблагоприятных факторов. Порою лечение начинается вообще до рождения, когда младенец пребывает в материнской утробе. Лекарства, витамины, стимуляторы. Потом, родившись, ребенок будет получать их непосредственно. Есть уже в номенклатуре заболеваний «лекарственная болезнь». Чем такую лечить? Другими лекарствами.

Технократические тенденции в медицине имеют обратную сторону. Да, весьма заманчиво вторгаться в человеческий организм с диагностическими или лечебными целями, видеть на мониторах работу органов, но, став технологической, медицина сама способна превратиться в угрожающий человеку фактор. Уже давно начаты игры с иммунной системой: подавление ее мощными химиопрепаратами входит в схемы терапии ряда болезней, обязательно при пересадках органов. А что такое иммунитет? Механизм защиты вида, выработанный в процессе эволюции. Можно строить предположения, к чему приведет потеря такой защиты.

Чтобы несколько сгладить впечатление от явных поражений, медицина начинает увлекать человека невиданными манипуляциями. Хотите изменить рост, цвет кожи, хотите из мужчины превратиться в женщину? Такое сегодня возможно. Технологически и концептуально сегодня медицина в развитых странах готова к вторжению в организм человека на клеточном, молекулярном, генном уровнях. Отдаленные результаты таких вмешательств пока трудно предсказуемы; взять на себя гуманитарную экспертизу всего, чему человек подвергается, пытается биоэтика. Центры биоэтики созданы в США, ряде стран Европы, начинается это движение и у нас. Однако уже многие пагубные для человека тенденции трудно остановимы.

Что же делать? Клиффорд Саймак явно искал ответ на подобный вопрос. Его гугли сознательно отказываются от достигнутого прогресса, вновь и вновь возвращая себя в прошлую дикость. Писатель, однако, подчеркивает: для этого требуются известное мужество и духовная мощь.

Призывы ограничивать, регламентировать развитие научно-технического прогресса звучат сегодня чаще и чаще. Идею устойчивого, сбалансированного прогресса выдвинула последняя международная экологическая конференция в Рио де Жанейро. Ученые признают гибельность неуправляемого прогресса, но их позиция не встречает энтузиазма людей, которые принимают решения. Особенно в развитых странах, на которых лежит основная доля ответственности и вины за глобальный экологический кризис. Показательно, что работа этого форума не очень широко освещалась в печати, в том числе и отечественной. А ведь ряд регионов России — не просто зоны экологического неблагополучия, а зоны настоящего бедствия, где стоит вопрос: быть или не быть жизни. Не хватает мужества и духовной мощи, чтобы это признать?

Других мнений быть не может: внедрение любых достижений науки требует тщательной социально-гуманитарной экспертизы. Одними заседаниями, конференциями, многочасовыми прениями не обойтись. Время констатации бед прошло, пора действовать. На Западе для этого создан ряд новых государственных структур, которым помогают многочисленные общественные движения — биоэтики, экологической этики, Green Peace. Но пока они станут в мире реальной силой!

Трагическая история XX века — «волкодава» (как точен образ, особенно в отечественном контексте, пришедший к Мандельштаму) — заставляет глубже переосмыслить степень личной ответственности каждым, кто изберет науку профессией. Гений и злодейство, увы, как показала история, бывают вещами вполне совместными. Аморальных людей, людей, подверженных страстям «отрицательным», среди ученых не меньше, чем среди, скажем, писателей или артистов. Однако работа ученого часто имеет далеко идущие последствия, значима для множества людей, порой — для всего человечества. Поэтому, согласившись с тем, что «свет совести» необходим искусству, подумаем, сколь мощным должен быть этот свет в современной науке. Конечно, процесс познания нельзя остановить, и всякая точно выведенная формула (даже смертоносного оружия) есть научная истина, которая сама по себе не может быть безнравственной. Истина есть истина. Но познавшим ее прежде других не может быть безразлично то, чему будет служить новая идея в мире, где так часто «доброта прислуживает злу».

Хрестоматийный пример — создание ядерного оружия. Все причастные (за небольшими исключениями), судя по мемуарам, свидетельствам современников, пережили потом серьезные нравственные муки. И все же, кажется, ни один из них не отказался от участия в престижной работе, хорошо оплачиваемой всеми государствами, дающей множество привилегий. В том числе и власти: иногда гениальным людям почему-то хочется властвовать не только над умами. Бывают- причины и более прозаического свойства. Андрей Дмитриевич Сахаров, человек абсолютной искренности и истинности, рассказал в своих мемуарах о чисто житейском интересе, который вызвало у него в свое время предложение работать над ядерным проектом: семья получала квартиру. В отношении этого человека кощунственны были бы высокоморальные сентенции. — нет ни у кого такого права на них в отечестве. Благоговение перед жизнью — принцип другого великого гуманиста XX века Альберта Швейцера — был принят в несколько ином социальном и временном контексте великим гражданином своей страны Андреем Дмитриевичем Сахаровым. Он был уверен, что ядерное оружие поможет удержать мир от развязывания третьей мировой войны. Впрочем, вину свою, несомненно, сознавал и искупал всей последующей жизнью. Искупление было принято: как и Швейцер, Сахаров получил Нобелевскую премию мира. Только немного позже.

Наш век дал слишком много примеров служения научных идей злу. Этот процесс продолжается. Как остановить его? Писанием этических кодексов для ученых? Но все кодексы, начиная с изложенного в Нагорной проповеди, не слишком преуспели за многовековую историю. Пусть подумают сами люди науки. Тем более, что им же предстоит поломать головы над тем, как умерить масштабы зла, нанесенного природе, человеку, планете. И лучший кодекс — собственная совесть, наличие ее должно стать тестом пригодности к занятиям наукой. Еще не так давно Виннеру представлялось бедой проникновение в ученую среду «лжецов и интриганов». Сегодня опаснее наличие в ней людей со своего рода комплексом Герострата.

…Нет, все-таки всегда находится «один, который не стрелял». Его историю рассказал итальянский писатель Леонард Шаша в книге «Исчезновения Майораны». Этторе Майорана, физик-теоретик известной итальянской физической школы Энрико Ферми (шеф так сказал о своем сотруднике: «…есть гении, как Галилей и Ньютон. Так вот, Этторе Майорана был одним из них»), Шаша, которого весьма волновала тема личной ответственности интеллигента в современном мире, провел расследование загадочного исчезновения в 1938 году тридцатидвухлетнего ученого. По официальной, весьма удобной властям версии, это было самоубийство. Оказывается, за несколько лет до смерти Майорана додумался — первым в мире — до теории ядерного ядра. Беседы об этом он вел со своим немецким коллегой Гейзенбергом. Додумался, но не записал открытой им формулы.

Шаша предлагает версию: поняв, какую тайну открывает ему природа, ученый решает уйти от жизни (но не из жизни). Есть основания полагать, он закончил жизнь в монастыре, в Калабрии, и тело его покоится на тихом монастырском кладбище, под одним из скромных безымянных крестов.

Что это? Духовная мощь? Или наоборот? Псевдопуританская мораль, которую мы недавно исповедовали, подтолкнула бы нас ко второму. Уход из жизни или уход от жизни — конечно, слабость в нашем лучшем из миров.

Саймак понимает, что любой вариант нелегко дается человеку. Он дарует облегчение, наркоз, под которым гугли забывают настоящее.

Настойка корня баабу…

Майорана поступил, как считал нужным.

«…Наша культура не имеет достаточно этического характера. Тогда возникает вопрос, почему этика оказывает столь слабое влияние на нашу культуру? Наконец, я пришел к объяснению этого факта тем, что этика не имеет никакой силы, так как она непроста и несовершенна. Она занимается нашим отношением к людям, вместо того чтобы иметь предметом наши отношения ко всему сущему. Подобная совершенная этика много проще и много глубже обычной. С ее помощью мы достигаем духовной связи со Вселенной».

Альберт Швейцер. Из писем.

Гордон Р. Диксон
ЧЕРНЫЙ ЧАРЛИ

Вы спрашиваете, что такое искусство? И ожидаете, что у меня есть под рукой готовый ответ лишь потому, что я долго закупаю вещи для музеев и галерей и успел вырастить обильный урожай седых волос. Но все не так просто.

Что такое искусство? Сорок лет я изучал, ощупывал, восхищался и любил множество предметов, которым придали форму сосудов для хранения того светлого духа, что мы зовем искусством, — и все же я не способен ответить на подобный вопрос. Неискушенный человек скажет просто: это красота. Но искусство далеко не всегда бывает прекрасным. Иногда оно уродливо. Иногда грубо и неуклюже. Иногда в нем нет совершенства.

Как и многие другие ценители искусства, я научился полагаться на ощущение. Вы ведь знаете, что такое ощущения. Представьте, что вы взяли в руки нечто. Статуэтку или еще лучше обломок, обработанный и раскрашенный нашим праотцом из каменного века. Вы смотрите на него. Поначалу это для вас незнакомый предмет, потом — грубая поделка, ребенок сделает лучше.

Но постепенно воображение начинает проникать в глубь камня и времени, и вот уже перед вашими глазами тот древний предок, скорчившийся возле каменной стены своей пещеры, и вы держите уже не обломок камня, а тот образ, который видел мастер в час его создания.

Вот это именуется искусством (неважно, каким бы странным оно ни казалось на первый взгляд), вот тогда вы испытываете влияние магии, которая перебрасывает мост между художником и вами. Для этого колдовства нет препятствий — оно сильнее пространства и времени. Если позволите, приведу вам пример из собственного опыта.

Несколько лет назад, когда я путешествовал по вновь открытым мирам в качестве представителя-закупщика одной хорошо известной художественной галереи, я получил письмо от человека по имени Кэри Лонгэн, попросившего меня побывать на планете под названием Мир Элмана и осмотреть несколько статуэток, которые он предлагал для продажи. По счастливой случайности, планета оказалась в той же солнечной системе, где я тогда находился, и я отправил Лонгэну космограмму о том, что приеду.

Это действительно оказалась совсем малоосвоенная, только что открытая планета. Городок, который окружал космопорт, был невелик и казался уснувшим. Лонгэн не встретил меня в порту, поэтому я взял такси и поехал прямо в отель.

В тот же вечер в моем номере зазвонил коммуникатор. Я открыл дверь и впустил высокого человека с бронзовым от загара лицом, давно не стриженными волосами и встревоженными зеленовато-карими глазами.

— Мистер Лонгэн? — спросил я.

— Мистер Джонс? — отозвался он. Затем переложил грубый деревянный ящик из правой руки в левую, пытаясь ответить на мое рукопожатие. Я закрыл дверь и предложил ему сесть.

Он поставил ящик на журнальный столик, но открывать не стал. К этому времени я успел рассмотреть его довольно поношенную одежду и некую неуверенность, впрочем, тщательно скрываемую.

— Ваша космограмма, — сказал я, — была не очень подробной. Фирма, которую я представляю…

— Они у меня здесь, — произнес он, положив руку на ящик.

Я посмотрел на ящик с изумлением. Полметра в ширину и сантиметров двадцать в высоту.

— Там статуэтки? — спросил я, начиная подозревать, что совершенно напрасно прилетел сюда.

— Скажите, мистер Лонгэн, откуда они у вас?

— Их сделал мой друг, — с легким вызовом ответил он.

— Друг? — переспросил я (и должен признать, с растущим раздражением). — Могу ли я спросить, выставлял ли ваш друг ранее свои работы?

— Гм-м, нет, — замялся Лонгэн. Он явно огорчился, но и я тоже, вспомнив о потерянном времени.

— Все понятно, — сказал я, вставая. — Вы вынудили меня совершить дорогостоящий полет лишь для того, чтобы продемонстрировать работу некоего любителя. До свидания, мистер Лонгэн. И прихватите, пожалуйста, ваш ящик, когда будете уходить!

— Да ведь вы ничего подобного раньше не видали! — Он с отчаянием посмотрел на меня снизу вверх.

— Не сомневаюсь, — отозвался я.

— Взгляните. Дайте я вам покажу… — Он начал суетливо возиться с задвижкой на ящике. — Раз уж вы все равно здесь, так хоть посмотрите.

Я понял, что избавиться от него все равно не удастся, и обреченно сел в кресло.

— Так как зовут вашего друга?

Пальцы Лонгэна замерли на задвижке.

— Черный Чарли, — ответил он, отводя взгляд.

Я выпучил глаза.

— Извините, не понял. Блэк… Чарльз Блэк?

— Просто Черный Чарли, — сказал он с неожиданным спокойствием. — Именно так его и зовут.

Когда ему удалось, наконец, справиться с задвижкой, я взглянул на него с подозрением. Он уже собрался поднять крышку, но передумал. Он развернул ящик и подтолкнул его ко мне через журнальный столик.

Дерево оказалось твердым и шершавым. Я поднял крышку. Ящик был перегорожен на пять небольших отделений, и в каждом лежал кусок мелкозернистого песчаника различной, но совершенно непонятной формы.

Я посмотрел на них, потом снова на Лонгэна, чтобы убедиться, что это не шутка. Но взгляд его был совершенно серьезен. Я начал медленно вынимать камни и выстраивать их в ряд на столе.

Рассматривая камни один за другим, я пытался угадать в их форме хоть какой-то смысл. Но не обнаружил ничего, абсолютно ничего. Один был отдаленным подобием пирамиды с более или менее правильными гранями. Другой смутно напоминал скрюченную фигуру. Остальные в лучшем случае сгодились бы в качестве пресс-папье. И все же камни явно были обработаны. И даже отполированы — в той степени, в какой это позволял мягкий и зернистый материал.

Я взглянул на Лонгэна. Он смотрел на меня с напряженным ожиданием. Я был совершенно озадачен его находкой — или тем, что он считал находкой. Да, я попытался честно отнестись к тому, что он принимал за произведения искусства. Но здесь не было ничего, кроме верности другу, столь же неискушенному в искусстве, как н он сам.

— Так что же, по мнению вашего друга, я должен со всем этим делать, мистер Лонгэн? — Видит Бог, я постарался произнести это как можно более мягко.

— Вы ведь покупаете произведения искусства? — спросил он.

Я кивнул, потом взял камень, отдаленно напоминающий какое-то животное, и повертел его в пальцах. — Мистер Лонгэн, я занимаюсь своим делом уже много лет…

— Да-да, конечно, — прервал он меня. — Я прочитал о вас в факсгазете. И тут же послал вам космограмму.

— Понятно, — сказал я. — Так вот, как я уже говорил, я занимаюсь этим очень долго и могу достаточно спокойно утверждать, что кое-что смыслю в искусстве. Если бы в тех фигурках, что сделал ваш друг, было бы хоть немного искусства, я бы его разглядел. Но это мне не удалось.

Во взгляде его зеленовато-карих глаз я прочитал отчаяние.

— Вы… вы… — произнес он наконец, — вы ведь не всерьез это сказали. Разозлились, наверное, что я затащил вас сюда.

— Мне очень жаль, — сказал я. — Нет, я не сержусь на вас. Но все это не только не искусство, ваш песчаник вообще не имеет никакой ценности. Совершенно! Кто-то убедил вашего друга в том, что он талант. Вы окажете ему большую услугу, сказав правду.

Он долго смотрел на меня, словно дожидаясь слов, которые могли бы смягчить приговор. Потом внезапно поднялся и пересек комнату тремя длинными шагами. Скрывая возбуждение, он уставился в окно, но его мозолистые руки судорожно сжимались и разжимались.

Я дал ему время переварить услышанное.

— Тогда помогите мне, — наконец сказал он. — Не поедете ли вы со мной, чтобы поговорить с Чарли? Мне он не поверит.

Я хотел было возразить и, конечно, отказаться, но увидев всего в шести дюймах от своего лица его страдающие глаза, не смог выдавить ни слова.

— Хорошо, — сдался я.

— Спасибо, — убито сказал он. — Вы даже не представляете, насколько это для меня важно. Спасибо.

У меня было достаточно времени пожалеть о своем решении, как той ночью, так и наутро, когда Лонгэн поднял меня ни свет ни заря и усадил в комбинированный флаер, нагруженный различным старательским снаряжением. Но обещание есть обещание, а я свои привык выполнять.

Мы полетели на юг вдоль высокой горной гряды, пока не достигли побережья и болотистой дельты чудовищно широкой реки. Тут, к моему неудовольствию, мы начали снижаться. Очень уж я не люблю жаркий и сырой климат и никак не могу понять тех, кто соглашается жить в таких условиях.

Флаер легко сел на небольшую чистую полоску воды, и Лонгэн подвел его к ближайшему болотистому берегу, поросшему пучками высокой коричневой травы. Доведись мне решать самому, я не рискнул бы ступить в эту раскисшую грязь из опасения, что меня засосет, но Лонгэн уверенно вышел на берег, и я последовал за ним; из-под подошв брызнули фонтанчики воды. В нос ударил горячий застоявшийся запах гниющих водорослей. Небо, затянутое тонким, но плотным покрывалом облаков, было белым и тоскливым.

— Сюда, — сказал Лонгэн и зашагал направо.

Я пошел следом. Узкая тропка вывела нас на небольшой болотистый участок, где в беспорядке стояли куполообразные хижины, сплетенные из ветвей и обмазанные грязью. Вертя головой по сторонам, я подошел вместе с Лонгэном ко входу в одну из хижин и остановился. Лонгэн свистнул.

Конечно, я ожидал человека. Но существо, вышедшее из хижины в ответ на свист Лонгэна, больше напоминало крупную выдру. Все четыре его конечности были не ногами, а плоскими и мускулистыми лапами. Оно было целиком покрыто черной, глянцевитой и влажной шерстью; ростом, по моей прикидке, около четырех футов и длинной, словно змеиной, шеей. Весить существо должно было от ста до ста пятидесяти фунтов. Голова тоже была длинной и узкой, словно у породистой колли, с ясными умными глазами и большим ртом.

— Это Черный Чарли, — сказал Лонгэн.

Существо уставилось на меня, я ответил ему тем же. До меня внезапно дошла вся абсурдность ситуации. Обычному человеку было трудно даже представить, что подобное существо может претендовать на роль скульптора. Если к этому прибавить взятое на себя обязательство убедить его в том, что оно не скульптор (заметьте к тому же, что я не мог знать ни слова из его языка), то все это напоминало безумный фарс. Я повернулся к Лонгэну.

— Послушайте, — начал я с вполне естественной горячностью, — как вы, интересно, представляете…

— Он понимает вас, — прервал меня Лонгэн.

— Он знает язык? — недоверчиво переспросил я.

— Нет, — покачал головой Лонгэн. — Но жесты понимает. — Он резко повернулся и нырнул в окружающие лужайку кусты. И тут же, вернувшись с двумя ^предметами, напоминающими гигантские грибы-дождевики, протянул один мне.

— Садитесь, — предложил он, показывая пример. Я повиновался.

Черный Чарли подошел поближе, и мы уселись все вместе. Чарли полуприсел на согнутые задние лапы. Все это время я держал в руках деревянный ящик с его скульптурами, и теперь, когда мы уселись, его поблескивающие глаза вопросительно уставились на него.

— Ладно, — произнес Лонгэн, — дайте мне.

Я передал ему ящик, который, словно магнит, притянул глаза Черного Чарли. Лонгэн обхватил ящик одной рукой, а другой указал в сторону озера, где сел наш флаер. Затем его рука медленно описала в воздухе дугу и указала на север, в ту сторону, откуда мы прилетели.

Черный Чарли неожиданно свистнул. Это была странная нота, напоминающая крик полярной гагары — приглушенная и печальная.

Лонгэн ударил себя в грудь, держа одной рукой ящик. Затем стукнул по крышке и показал на меня. Он посмотрел на Черного Чарли, потом на меня и вложил ящик в мои онемевшие руки.

— Осмотрите камни и верните ему, — произнес он сдавленным голосом. Сам того не желая, я взглянул на Чарли.

Наши глаза встретились. На меня смотрели странные, подвижные, черные, нечеловеческие глаза, похожие на две крошечные лужицы смолы. Я с трудом отвел взгляд в сторону.

Разрываясь между ощущением нелепости ситуации и симпатией к сидевшему передо мной существу, я неуклюже открыл ящик и вынул камни из гнезд. Я по очереди повертел их в руках и положил обратно. Затем закрыл ящик и вернул его Лонгэну, покачав головой.

Несколько долгих мгновений Лонгэн просто сидел, глядя мне в лицо и держа ящик. Потом медленно повернулся и поставил ящик, все еще открытый, перед Чарли.

Поначалу Чарли никак не отреагировал. Его голова на длинной шее нырнула в ящик и прошлась над его ячейками, словно обнюхивая их. Затем, к моему удивлению, его губы раздвинулись, обнажив длинные долотообразные зубы. Он засунул в ящик голову и зубами ловко вытащил из ящика камни, один за другим. Затем, обнимая каждый по очереди передними лапами, повертел их, словно отыскивая незамеченный ранее дефект. Под конец он выбрал один — тот самый, что напоминал припавшее к земле животное — поднес его ко рту и длинными белыми зубами слегка подправил его. И протянул мне.

Я взял его в руки и осмотрел. Сделанные им изменения ничуть не приблизили скульптуру к чему-либо узнаваемому. Я был вынужден протянуть его обратно и снова покачать головой. Нас разделила мучительная пауза.

Все это время я отчаянно пытался придумать, как при помощи пантомимы пояснить причину моего отказа, и в конце концов мне кое-что пришло в голову. Я повернулся к Лонгэну.

— Не может ли он принести мне кусок необработанного камня? — спросил я.

Лонгэн повернулся к Чарли и сделал ряд движений, показывая, как что-то разбивает и передает мне. Секунду Чарли сидел неподвижно, словно размышлял. Затем вошел в свою хижину и тут же вернулся с куском камня размером с мой кулак.

У меня с собой был небольшой перочинный нож, а камень оказался мягким. Я протянул обломок в сторону Лонгэна, затем прижал его к груди. И, наконец, орудуя ножом, вырезал некое подобие сидящего на грибе Лонгэна. Закончив, я поставил фигурку рядом с ним.

Черный Чарли посмотрел на фигурку. Потом подошел ко мне и, заглядывая мне в лицо, испустил одиночный негромкий звук. Двигаясь с удивившей меня быстротой, он плавно повернулся, подхватил зубами обработанный мною кусок камня и тут же исчез в хижине.

Лонгэн неуклюже поднялся, словно человек, долгое время не менявший позы.

— Вот и все, — сказал он. — Возвращаемся.

Мы вернулись к флаеру и снова взлетели, направившись к городу и кораблю, который увезет меня из этого нелегкого мира. Когда внизу под нами начали подниматься горы, я бросил быстрый взгляд на следившего за приборами Лонгэна. На его лице застыло выражение отстраненной печали.

Вопрос сорвался с моих губ, прежде чем я успел решить, стоит ли его задавать.

— Скажите, мистер Лонгэн, — произнес я, — а как вы, собственно говоря, с ним подружились?

Старатель посмотрел на меня почти с изумлением.

— Как? — воскликнул он. Затем после короткой паузы добавил: — Он спас мне жизнь.

— Понятно, — сказал я.

— Да что вам понятно? — с горечью возразил он. — А если я скажу, что он сделал это сразу после того, как я убил его самку? Кстати, они выбирают партнера раз и навсегда.

Я промолчал в надежде, что если я не стану его отвлекать, он расскажет больше. Через некоторое время он заговорил:

— На этой планете почти ничего нет, на чем можно заработать.

— Это я уже заметил, — подтвердил я.

— Поэтому здесь никакой индустрии.

Казалось, он собирается с силами, чтобы произнести следующую фразу.

— Зато одно время процветала торговля мехами.

— Мехами? — переспросил я.

— Да, шкурами сородичей Чарли, — продолжил он, бесцельно касаясь пальцами приборов флаера.

— Поначалу охотники и трапперы добывали их вовсю, пока не узнали, что эти существа разумны. У меня дела тоже шли прекрасно, пока я не поймал в капкан самку Чарли. До той поры мне удавалось выходить сухим из воды. Они много перемещаются по болотам. Но на этот раз я оказался вблизи деревни. И только я стукнул ее дубинкой по голове, как на меня навалилось все их племя. — Его голос дрогнул, потом окреп. — Они продержали меня под охраной несколько месяцев.

Именно Черный Чарли не дал им убить меня на месте. Кажется, ему пришло в голову, что я важная персона, и если мне доказать, что они разумны, то с бойней будет покончено. — Лонгэн невесело улыбнулся. И умолк.

Я ждал. Поскольку он молчал, я спросил сам:

— И что было дальше?

— В конце концов они меня отпустили, — ответил он. — А я едва из-за них не свихнулся. Дошел до самого Комиссара. И добился, чтобы их стали считать людьми, а не животными. Положил конец охоте и капканам.

Он снова умолк. Мы все еще летели высоко над Миром Элмана, солнце наконец пробилось сквозь облака, и земля внизу стала похожа на огромную рельефную карту.

— Понятно, — сказал я после долгого молчания.

Лонгэн бросил на меня хмурый взгляд.

Мы возвращались в город.

На следующий день я улетел с Мира Элмана, искренне полагая, что никогда больше не услышу ни о Лонгэне, ни о Черном Чарли. Несколько лет спустя в мой нью-йоркский дом явился представитель правительственного департамента иностранных дел.

— Вы меня не знаете, — сказал он. Я взглянул на его карточку: Антонио Уолтерс. — Я был представителем Мира Элмана в Департаменте по колониям в момент вашего посещения.

Я взглянул на него с удивлением. К этому времени я уже давно успел позабыть об этой планете.

— Неужели? — спросил я, чувствуя себя немного глупо. Я повертел в руках его карточку. — Чем могу быть вам полезен, мистер Уолтерс?

— Правительство Мира Элмана попросило разыскать вас, мистер Джонс, — ответил он. — Кэри Лонгэн умирает…

— Умирает! — воскликнул я.

— К несчастью, у него грибковое заболевание легких, — сказал Уолтерс. — В болотах это обычное дело. Он пожелал увидеться с вами перед смертью, а поскольку мы очень благодарны ему за ту работу, которую он проводил все эти годы среди туземцев, для вас уже зарезервировано место на правительственном корабле, он немедленно вылетит на Мир Элмана, если, конечно, вы пожелаете туда отправиться.

— Но ведь… — начал было я, но умолк. Я просто не мог отказаться. — Мне только придется уведомить свою фирму.

— Разумеется, — сказал он.

Через неделю я уже сидел возле кровати Лонгэна в госпитале в том самом городе, где побывал несколько лет назад. От человека к тому времени остался лишь обтянутый кожей скелет. Силы почти покинули его, и он едва мог произнести несколько слов подряд. Я склонился, чтобы лучше расслышать его отрывистый шепот.

— Черный Чарли… — прошептал он.

— Черный Чарли, — повторил я. — Я слышу.

— Он сделал кое-что новое, — прошептал Лонгэн. — Все началось с вас. С той статуэтки, что вы вырезали. Он начал копировать разные предметы. А племени это не понравилось.

— Не понравилось? — удивился я. -

— Они, — прошептал Лонгэн, — этого не понимают. С их точки зрения, это нечто ненормальное. Они боятся…

— Вы хотите сказать, что у них табу на изображения живых существ?

— Может быть, не знаю… Послушайте… он художник…

Услышав последнее слово, я содрогнулся.

— Послушайте… когда я умру, его убьют. Точно. Только вы можете…

— Я?

— Вы… — Его голос был похож на шорох ветра в сухой листве. — Если вы поедете к нему… и возьмете то последнее, что он сделал… пожалуйста… они испугаются и не тронут его. Но поторопитесь…

Силы покинули его. Он закрыл глаза, а напряженные мускулы гортани расслабились, с шорохом выпустив воздух между губ. Сестра торопливо вывела меня из палаты.

Местное правительство помогло мне. Я был удивлен и весьма тронут тем, как много людей знало Лонгэна. Многие из них восхищались его попытками возместить туземцам нанесенное ранее зло. Словом, мне без разговоров дали флаер и пилота.

Мы сели на той же полосе ила, и я в одиночестве отправился на болотистую лужайку. Ее все так же окружала стеной бурая растительность, и «поселок» ничуть не изменился, но хижина Черного Чарли выглядела заброшенной. Я свистнул и стал ждать. Затем крикнул. Потом встал на четвереньки и заполз внутрь хижины. Там было пусто, если не считать кучи каменных обломков и охапки высушенных водорослей. Пятясь, я выполз обратно.

Впечатление было такое, словно все обитатели деревеньки высыпали из своих хижин и собрались перед хижиной Чарли. Они выглядели возбужденными, все время перебегали с места на место и время от времени посвистывали, испуская тот самый низкий жалобный звук, который я услышал от Чарли. Постепенно их возбуждение спало, толпа немного отступила, а один из них подошел поближе. Он заглянул мне в лицо, затем повернулся и быстро заскользил на своих коротких лапах к краю лужайки.

Я последовал за ним. Больше мне ничего не оставалось делать. А в тот момент мне даже не приходило в голову, что следует чего-либо опасаться.

Проводник завел меня далеко в заросли кустарника и внезапно исчез. Я огляделся, удивленно и нерешительно, и уже собрался направиться обратно. И тут послышался негромкий свист. Я шагнул вперед и увидел Чарли.

Он лежал на боку в центре небольшого круглого участка примятой травы. Чарли был очень слаб, и сил у него хватило лишь на то, чтобы поднять голову и посмотреть на меня, потому что все его тело было покрыто ранами, из которых медленно сочилась темная кровь, исчезая в траве. Я вспомнил, что видел во рту Чарли длинные долотообразные зубы, и понял, кто нанес ему такие раны. Меня залила волна гнева. Я наклонился и поднял это израненное создание.

Он оказался на удивление легким. Держа его на руках, я повернулся и двинулся на поляну.

Когда мы вышли на открытое место, остальные уже поджидали нас. Я посмотрел на них — и гнев мой исчез, словно пламя свечи под дуновением ветра. Потому что здесь некого было ненавидеть. Ведь и они не испытывали к Чарли ненависти. Они боялись его, и единственной их виной было невежество.

Они расступились, и я отнес Чарли ко входу в его хижину. Положил на землю. Грудь и рукава моей куртки пропитались его темной кровью, и я заметил, что она не свертывается, как наша.

Я стянул с себя рубашку и, разорвав ее, сделал неуклюжую попытку перевязать Чарли. Но вскоре увидел, что кровь пропитала повязки и продолжает течь. Он, с усилием приподняв голову, слабо подергал повязки зубами, и в конце концов я сдался и снял их.

Я уселся рядом с ним, чувствуя слабость и беспомощность. Несмотря на усилия и заботу умирающего Лонгэна, несмотря на все достижения человеческой расы, я прилетел слишком поздно. Или мы прилетели слишком рано.

Из этого ступора меня вывели попытки Чарли заползти в свою хижину. Первой моей реакцией было удержать его. Но он, казалось, собрал последние остатки слабеющих сил и упорно продолжал свои попытки. Поняв это, я передумал и даже начал ему помогать. Он протиснулся в отверстие, слабея на глазах.

Я не ожидал увидеть его снова, полагая, что некий инстинкт заставляет его забраться в хижину и умереть именно там. Но через несколько секунд я услышал доносящийся изнутри шум, и вскоре он начал выбираться обратно. На половине пути силы покинули его окончательно. Целую минуту он пролежал неподвижно, потом слабо свистнул.

Я подошел к нему и вытащил его из хижины. Он повернул ко мне голову, держа во рту то, что я поначалу принял за комок засохшей грязи.

Я взял его и начал счищать грязь ногтями. Почти немедленно стала проступать зернистая поверхность песчаника, из которого он создавал свои скульптуры, и мои руки затряслись так сильно, что мне пришлось положить камень на Землю, пока я приходил в себя. До меня впервые дошло, какую важность имели для Чарли его творения.

И тогда я произнес клятву. Сам себе. Я поклялся, что немыслимые статуэтки Чарли займут подобающее место в одном из уважаемых музеев Земли. Что бы они собой ни представляли.

Наконец мои руки счистили остатки грязи. Я увидел это, и мне захотелось засмеяться и заплакать одновременно. Потому что из всех форм, которые он мог отобразить в камне, Чарли выбрал ту, которую ни один критик не счел бы естественной и органичной. Потому что выбрал он не животное или растение, не структуру или природный объект. Нет, с мучительной неумелостью он высек из мягкого и зернистого камня совсем другой образ — статую стоящего человека.

И я знал, кто этот человек.

Чарли оторвал голову от сырой земли и посмотрел в сторону озера, где меня ожидал флаер. Я не такая уж тонкая натура, но сразу догадался о смысле его взгляда. Он хотел, чтобы я ушел, пока он еще жив. Хотел увидеть, как я ухожу, унося с собой сделанную им вещь. Я встал, стиснув руками статуэтку, и зашагал прочь. На краю поляны я обернулся. Он все еще смотрел на меня. Его племя держалось вдалеке от него. Не думаю, что они готовы были потревожить его.

А потом я отправился домой.

Но есть еще кое-что, о чем необходимо сказать. После возвращения с Мира Элмана я долго не притрагивался к статуэтке. Я даже не вынимал ее, потому что знал: одного желания мало для того, чтобы создать произведение искусства.

Но как-то в конце года я приводил в порядок свой кабинет, избавляясь от ненужных мелочей. И поскольку я верю в систему и порядок, а также потому, что мне стало стыдно собственной трусости, я достал статуэтку из нижнего ящика стола и поставил на полированную поверхность.

Я был в комнате один, в конце дня, когда красные лучи вечернего солнца, пробившись сквозь высокое окно, заливают все чистым янтарным светом. Я провел пальцами по шершавому песчанику и приподнял фигурку, чтобы получше ее разглядеть.

И тут — впервые — я разглядел ее, увидел сквозь камень скрытый в нем образ, увидел глазами Черного Чарли то, что он испытывал, изучая Лонгэна. Я увидел людей так, как их видит племя Черного Чарли, и то, что значил для Черного Чарли мир людей. Но это было лишь малостью, а дальше я узрел искусство, каким его видел Черный Чарли своими ясными нечеловеческими глазами, увидел красоту, которую он искал ценой своей жизни и, должно быть, нашел.

Но самое главное, я понял, что эта грубая статуэтка и есть настоящее искусство.

И последнее. Стоя на болоте среди грязи и водорослей и держа статуэтку в руках, я пообещал себе, что она когда-нибудь будет выставлена в музее. Верный своему слову, я предложил ее одному известному музею, потом еще одному. Но никто не захотел выставить в экспозиции столь неуклюжую работу.

В конце концов я перестал рассказывать истинную историю и продал статуэтку вместе с другими вещицами торговцу с менее солидной репутацией, выдав ее за вещь, происхождение которой мне не известно.

Интересно, что статуэтка подтвердила мое мнение об искусстве. Со временем я проследил ее судьбу через того торговца и недавно отыскал ее на Земле. На этой планете есть весьма уважаемая художественная галерея, экспонирующая весьма обширный набор примитивных фигурок, сделанных древними американскими индейцами.

А среди них — статуэтка, доставшаяся мне от Черного Чарли.

Перевел с английского Андрей НОВИКОВ

Анатолий Кантор
ЦЕНА— СВОБОДНАЯ…

Трагедия трогательного героя Г. Диксона (рассказ, стоящий особняком в творчестве автора, но, по словам писателя, имеющий для него особый смысл) напомнила нам драматические времена советского авангарда, пережившего многое из того, что испытал Черный Чарли.

Не будем вспоминать бульдозеры, которые давили живописные полотна, закрытые постановления ЦК, борьбу за выставочный зал на Малой Гоузинской в Москве — об атом написано достаточно.

Попытаемся вместе с известным искусствоведом определить место отечественного авангарда в российском искусстве и, мажет быть, увидеть его перспективы.

Можно ли предугадать будущее? Вообще это опасное дело — слишком много потеряло человечество, основываясь на неоправдавшихся прогнозах, питая тщетные надежды; нужно ли напоминать все представления о «конце света», о «тысячелетней империи», о «светлом коммунистическом будущем», итогом чего становились разрушенные города и страны, погубленные человеческие судьбы, на ветер брошенные деньги? Но если так легко рушатся политические и экономические прогнозы, то как решиться на них в искусстве, которое по своей природе непредсказуемо, способно каждый день изумлять нас неожиданными ходами и находками, непредвиденными результатами?

Искусство всегда поражает нас своей немыслимостью, непонятными с точки зрения истории и здравого смысла прозрениями. Высочайшее мастерство линии и светотеневой моделировки в росписях первобытных людей эпохи палеолита остается недосягаемой вершиной в изображении бегущих, стоящих или умирающих животных, — что одно уже способно разрушить все разумные доводы и обоснования. Лишь в ходе развития культуры нашего века художники научились понимать это искусство, хотя даже имитировать его могли решиться только величайшие виртуозы вроде Владимира Лебедева, притом еще в легендарных двадцатых годах, когда художники отваживались на многое с большой легкостью. Теперь молодые живописцы и графики увлекаются сибирскими «писаницами» — рисунками на скалах по берегам великих рек, которые оставили охотники неолита и бронзового века, — столько в них природной смелости, экспрессии, так увлекательны загадочные знаки, первобытные письмена: Всего этого достигли люди столь глубокой древности, что при объяснении их искусства часто любят прибегать к поискам «мудрых учителей», скажем, инопланетян, что, разумеется, ничего не объясняет, а только вносит в умы еще большую сумятицу.

Так же невероятны готические соборы с их сложнейшей тектоникой, кружевными пинаклями, фиалами, аркбутанами, которые магически выносят неимоверную тяжесть огромных сводов; а ведь родилась эта математически выверенная система (хотя неясно, кто и как вел расчеты) сразу же в первом готическом здании. Казалось бы, нужны столетия, пробы и ошибки, поиски и находки, чтобы выработать подобное фантастически сложное гармоническое целое — на изобретение и усовершенствование паровоза или самолета ушло куда больше времени, хотя их строители были вооружены достижениями науки и техники, неведомыми в середине XII века. Не менее неожиданны успехи первых художников и архитекторов Возрождения. Капелла Пацци во Флоренции, которую Филиппо Брунеллески построил на самой заре нового стиля XV века, поражает естественностью, вошедшей в плоть и кровь архитектора, свободным и непринужденным истолкованием форм классической архитектуры. Можно умножать такие примеры без конца.

Конечно, в искусстве большую роль играет вторжение гения, нарушающее логику развития во времени каждого явления. Но гений, как известно, является в нужный момент в нужном месте и ускоряет то, что совершилось бы и без него, но куда медленнее инее той последовательностью и совершенством. Развитие же художественного стиля, направления, вида или жанра имеет свои твердые законы и напоминает развитие организма, а стало быть, есть возможность предвидеть будущие успехи либо неудачи, прогнозировать возможные повороты. Собственно говоря, вся история критики — литературной, художественной, музыкальной, театральной, — это также история прогнозирования. То, что Дидро в XVIII веке написал о колоризме Шардена, оказалось не менее важным для колористов XX века, скажем, для позднего творчества Роберта Фалька или Джорджо Моранди. Шарль Бодлер угадал главный принцип изображения действительности не только в картинах импрессионистов (первые их картины он еще застал), но и в искусстве всего XX века. Написанное Владимиром Стасовым о народной драме Мусоргского стало программой многих крупных музыкантов, художников, писателей.

Критики сами часто понимали, что имеют дело с будущим искусства, о чем свидетельствуют и «Парадокс об актере» Дидро, и «Литературные мечтания» Белинского, и запальчивые споры об искусстве наших дней — что кончилось, а что началось и что нас ждет впереди.

Смотреть на искусство как на закономерно развивающийся организм свойственно человеку; подобно дереву, что корнями уходит в землю, создает мощный ствол и раскидистую крону, разбрасывает семена будущих деревьев, а затем сохнет, теряет соки и уступает место новым поколениям, большое явление в искусстве проходит свои стадии развития. Однако искусство состоит из индивидуальных явлений, которые иногда подчинены общему потоку, а иногда властно меняют его течение. Нам трудно, разумеется, объяснить, почему высокие достижения палеолитической пещерной живописи проявились в Южной Франции и Испании, а не там, где ожидать их было бы наиболее естественно, — в долинах великих рек от Нила до Хуанхэ, а болеё всего — на «золотом мосту», соединяющем Африку, Азию и Европу, в Восточном Средиземноморье. Здесь, по-видимому, «возникал» человек, складывались первые языки и первые цивилизации, зарождалось и искусство, во всяком случае первые портреты мы знаем в Иерихоне в VII тысячелетии до нашей эры. Но великая палеолитическая живопись — знаменитые бизоны, олени, лошади — все же возникла в пещерах Испании и Франции (Альтамира, Фон-де-Гом, Ляско). Это заставляет подозревать неизвестный нам фактор — человеческий гений, индивидуальность, даже коллектив гениальных людей (что позже нам знакомо на примерах титанов Возрождения, импрессионистов или, скажем, русских авангардистов десятых — двадцатых годов XX века).

Как-же складываются отношения между законом развития и личностью в наши дни? Вероятно, это проблема не одного искусства, но она должна быть связана с особыми условиями нашего времени, которое мы называем одновременно «тоталитарным временем» и эпохой «культа личности». Отрицание прав личности и одновременно возведение личности на недосягаемую высоту касается отнюдь не только взаимоотношений «партии и народа»: в искусстве тоже были «признанные народом» вожди всесоюзного, республиканского и областного значения и бесправные художники. Будь они трижды гениями, но не членами Союза художников, их существование вообще получалось незаконным, и они могли разве что укрыться под личиной самодеятельных художников, рассыпанных по кружкам и дворцам культуры.

«Бюрократический централизм» не был создан Сталиным, он унаследован от времен Николая I и Гоголя, если не от времен создания имперского строя при Петре I. Получил он в наследство и традиционную структуру, материальную базу, социальные учреждения, которые поддерживают каждого принятого в коллектив. Союзы художников с их фондами и комбинатами, яслями и поликлиниками, лагерями и домами творчества в годы перестройки немало потеряли, но немало и сохранили. Чем дальше от Москвы, тем нужнее художнику его Союз, привычный центр организации выставок, распределения красок и других материалов, а теперь он приобрел еще черты коммерческой организации. Интерес международного рынка к «доподлинным» сочинениям — композициям в духе социалистического реализма — к пионерам, подносящим цветы Сталину или Хрущеву, колхозникам, идущим на сенокос, токарям или нефтяникам, ставящим трудовые рекорды, — этот коммерческий интерес поддерживает и приверженность традиции. Правда, представление о традиции изменилось: это не утвердившиеся полвека назад идейность, партийность, народность, а нечто приближающееся к принципам, что сформировались столетие назад, при Александре III и Константине Петровиче Победоносцеве. Последний был Сусловым и Ждановым в одном лице в то время, когда вырабатывались столь же железные принципы идеологии и государственной дисциплины. Подобное смещение в «творческих» ориентирах происходит как бы само собой, без усилий и без крупных индивидуальных лидеров, место которых занимают выбранные председатели.

Однако будем надеяться, что эта столетняя традиция, которая, вне всякого сомнения, бессмертна и войдет в любое будущее при всех его поворотах, не единственная. Есть и другая, задушенная и раздавленная без всякой жалости в тридцатых годах, — традиция российского авангарда. О классическом авангарде десятых — двадцатых годов сложилась обширнейшая мифология, густым туманом застилающая художественные реальности того времени. Правда, мифология основана на манифестах, публичных лекциях, статьях, брошюрах, стихах и просто запальчивых заявлениях самих художников и теоретиков той поры, сделанных нередко в пылу борьбы, в стремлении уязвить противников и привлечь жаждущую небывалых подвигов молодежь. Романтика космических фантазий, решимость разрушить сложившийся уклад жизни и построить новую среду для совершенно новых типов людей словно заслонили огромную практическую работу тогдашних художников, архитекторов, дизайнеров, сценографов. Их открытия обогатили и поставили на твердую почву принципы современной архитектуры, художественной промышленности, искусства в. быту во многих странах мира. В родной стране эти же творческие принципы сделали их носителей (и созданное ими) жертвами идеологической борьбы. Увы, в России не в первый и не в последний раз искали врага именно в творческой личности, видя в ней угрозу государственной дисциплине. Зато возрождение авангарда, его идей и устремлений в пятидесятых и начале шестидесятых годов стало уже открытой драмой борьбы за творческую свободу личности, бросившей вызов тоталитарному строю.

Кружки, подпольные студии, где занимались абстрактной живописью, появились еще при жизни Сталина, а во времена хрущевской «оттепели» этот порыв к духовному освобождению стал властной потребностью всех общественных слоев: художники оказались на гребне могучей волны обновления, и именно это сделало их излюбленной мишенью нападок Хрущева. Часто повторяющиеся сейчас слова о его «просчетах», «ошибках», «напрасной конфронтации с интеллигенцией» лишены логики, если вспомнить, что перед генеральным секретарем уже замаячил призрак военного превосходства, в жертву которому были брошены и политика, и экономика, и здравый смысл. Загнанное в подполье искусство авангарда самим фактом своего существования противостояло всесильному порядку.

Главное, что необходимо понимать и учитывать: наш авангард и авангард Запада существовали в двух малопересекающихся Вселенных из-за разницы в задачах и целях. Представителей зарубежных авангардных течений волновали новизна и ошарашивающая парадоксальность коллективных открытий в эстетике. Московские и ленинградские диссиденты тоже любили шокирующие эффекты, но смысл их был в другом: они демонстрировали бесстрашие личности перед лицом всесильной и безжалостной власти. Эти жестокие игры продолжались до самой перестройки.

Было бы удивительно, если бы наш авангард второй половины XX века, детище кухонь и коммунальных квартир, весь пронизанный духом иронии и отрицания, вдруг занялся устройством общественного и домашнего быта, по примеру «нормального» авангарда Америки, Европы, Японии и даже России послереволюционных лет. Именно в тесных, жалких комнатках, в подвалах и на чердаках должно было родиться это искусство — насмешки над дурацкой самовлюбленностью господствующего строя и не менее острого ощущения полета, романтического вознесения духа над претенциозной обывательской жизнью. Все это переплеталось в композициях и альбомах Ильи Кабакова, которые были созданы в знаменитой теперь башне дома на Сретенском бульваре. В годы перестройки искусство советского авангарда почти мгновенно мощным потоком затопило выставочные залы и клубные помещения, почти мгновенно заполнило страницы художественных журналов, вытеснив — заслуженно или незаслуженно — то, что стали считать «официальным», «конформистским» искусством. Успех нашего авангарда у молодежи был оглушительным и быстрым, поскольку он приобщал к творчеству любого, кто хотел оставить свой след на земле.

Последыш отечественного авангарда, «соц-арт», стал своего рода классикой и утвердился в качестве привилегированного гостя на заморской земле. Но увлечение экзотическим российским, украинским, грузинским или киргизским авангардом, захватившее было международные выставки и рынки, обогатившее многие фирмы и галереи, постепенно схлынуло, вызывая усталость и разочарование. В России же возникла тоска по добрым старым временам, она проявилась в элегическом, ностальгическом и зачастую иронизирующем над собой искусстве, полном намеков и цитат из стилей прошлого, которое получило название «постмодерна». Оно довольно быстро стало распространяться в среде профессиональных художников высокой квалификации: сложные виды серийной или уникальной графики, рукописная книга, керамика и стекло, изысканная эмаль, замысловатые ювелирные изделия. Все это стало своего рода протестом против того вольного, раскованного, не знающего границ и традиций молодежного авангардизма, «знамения» новой демократической всеобъемлющей культуры.

За десяток лет, прошедших со времени крушения идолов социалистического реализма и сюжетно-тематических композиций, славящих мнимое процветание «развитого социализма», как будто вихрь пронесся по нашим выставочным залам, по всем апартаментам и закоулкам художественной жизни. Однако ожидавшейся трагедии художника, оставшегося без традиционной поддержки и без социальной защиты, все же не произошло. Каждый представляющий интерес художник так или иначе нашел свою «экологическую нишу» то ли в реформированном Союзе художников, то ли в коммерческом предприятии, галерее, салоне. Интерес к российскому (либо украинскому, молдавскому, армянскому, узбекскому и другому) искусству не умер; он поддерживается и за рубежом, хотя теперь очень избирательно и требовательно среди тех людей и организаций, которые могут платить за понравившиеся им работы. Рынок произведений искусства, конечно, сложный (это большая, но совсем особая тема), но, честно говоря, он никогда и не был простым, особенно для серьезного, ищущего художника. Традиционалистское искусство всегда найдет поддержку у консервативных политических и коммерческих сил, и нет оснований думать, что их позиции в обозримое время ослабнут. А что можно считать «искусством будущего» в авангардном лагере? За десять лет явилось такое обилие направлений, течений, видов искусства, самых разнообразных и ошарашивающих новаций в этом лагере, что выбор велик, но и усталость велика — и у зрителей, и у художников.

Идут разговоры о конце авангарда. Однако в нашей стране он так и не сыграл своей естественной роли в силу экстремальных условий политической и экономической истории. У нас так и не возникло искусство, составляющее художественную базу собственной повседневной жизни — домов, в которых мы живем, обстановки, среды. Так получилось, что наш авангард стал защитником и проводником идей индивидуальной свободы и смеялся над общезначимым и массовым. Изменить это положение не столь просто, но жизнь будет входить в свои нормальные берега, и она потребует усилий крупных художников в поисках свойственных только нам и в наше время форм станкового и декоративного искусства, которые определяют наш быт и наше эстетическое окружение.

Но вне уже привычной битвы традиционалистов и авангардистов есть искусство, которое возникло как бы само по себе и которое можно было бы обозначить как «просто искусство». Нельзя считать его искусством без исторических корней, но в России советского времени было много начал, которые не получали продолжения, так же, как было много экстремальных конечных результатов, которым не предшествовало естественное развитие. Начала «современного стиля» в архитектуре и художественной промышленности проступали и в середине двадцатых годов, и на рубеже пятидесятых и шестидесятых, и в обоих случаях были обрублены ради целей, которые казались более важными. Так и искусство, вырастающее органически, естественно, в своих свободных индивидуальных формах, тоже имеет свои предпосылки в живописи, скульптуре и графике выпускников Вхутеина на рубеже двадцатых и тридцатых годов, а потом в творчестве художников второй половины шестидесятых. Интересно, что в наши дни источником «просто искусства» стали не художественные столицы, а города российской провинции, которым несть числа. Некоторые из них стали также центрами художественного образования — не академического, с узаконенными методами и программами, а свободно сложившегося соответственно вкусам учителей и учеников: в Нижнем Тагиле и Ярославле, Омске и Ставрополе, Оренбурге и Красноярске. Сейчас в Москве и Санкт-Петербурге складываются также новые кружки, объединения художников. Есть ли это искусство нашего будущего — работы таких художников, как Андрей Поз-деев и Николай Рыбаков в Красноярске, Владимир Наседкин и Татьяна Баданина в Нижнем Тагиле, Аркадий Ескин и Геннадий Глахте-ев в Оренбурге, Николай Аникин в Челябинске и многие другие (теперь уже многие)? В большой мере это так.

Впервые выросли поколения художников, не испытавшие прямого давления политических и художественных организаций и рынка. Но пока искусство, возникающее «само по себе», обращено не столько к настоящему и будущему, сколько к прошлому, руководствуется не столько сознанием, сколько подсознанием, угадывая больше тайные страхи и надежды общества, чем его жизненные потребности. Но это — следствие состояния общества и проявления чуткости художников к внутренним голосам своего времени и своей среды. Изменения в искусстве будут зависеть от глубинных изменений в жизни общества.

Три чукотских мудреца

Твердят, твердят мне без конца:

— Металл не принесет плода,

Игра не стоит свеч, а результат — труда.

Но я сажаю алюминиевые огурцы

На брезентовом поле.

Я сажаю алюминиевые огурцы

На брезентовом поле.

Виктор Цой. «Алюминиевые огурцы».

ЗАВТРА

Чувство ответственности — основа душевного здоровья

Таково мнение д-ра Франсуазы Деможо (Франция), изложенное на международном конгрессе «Труд и здоровье». Изучая причины возникновения стрессов, она пришла к выводу, что в их основе лежит скорее отсутствие ответственности, нежели необходимость принимать решения. Что же наиболее опасно для душевного здоровья? Да самое распространенное занятие — монотонная работа без перспектив служебного роста.

К счастью, гармоничная семейная жизнь является неплохой компенсацией: на нервное перенапряжение жалуются 32 % холостяков и только 25 % семейных.

Известно, что женщины страдают от стрессов чаще, чем мужчины — в немалой степени потому, что им, по традиции, избегают доверять ответственные посты, требующие самостоятельности и инициативы. Выход традиционный: изменить отношение к женщинам.

Двойное преимущество

О том, что из бапьсы делают отличные плоты, знают все, кто читал Тура Хейердала.

О том, что эту легкую (легче пробки) и прочную древесину используют в самолета- и вагоностроении в качестве превосходного изолирующего материала, знают немногие… но именно в этом-то вся беда: бальсовых деревьев слишком мало.

Химик Роберт Моррисон на основе агара, извлекаемого из красных морских водорослей, создал твердый пеноматериап SEAgel. Заменитель оказался лучше самой бальсы — агаровая «пена» по прочности не уступает знаменитой древесине, но обладает неслыханным достоинством: она легче воздуха и не воспаряет только потому, что тот же воздух заполняет все ее бесчисленные поры.

К тому же — к сведению путешествующих на плотах — новый материал съедобен. Агар, как известно, издавна применяется в кондитерском деле.

Бригада, на выезд!

Кокакин и крэк, его более опасная и более дешевая форма, стали сущим социальным бедствием стран латинской Америки. Они не только вызывают жестокие психозы, ведущие к тяжелым преступлениям, но подрывают само генетическое здоровье нации. У женщин применение кокаина приводит к рождению недоразвитых детей, привыкших к наркотикам еще до рождения. Если полицейские меры борьбы с наркотиками оказываются пока не слишком эффективными, то у медиков, кажется, появился просвет. Недавно доктор Дональд Ландри и его сотрудники из Колумбийского университета синтезировали фермент, который разрушает молекулы кокаина и крэка в крови. Его клинические преимущества — в быстром воздействии, ведь классические антинаркотические средства приводят к какому-то результату лишь через несколько недель приема лекарств. Можно представить, что когда АМС поступит в продажу (к сожалению, не в этом году), можно будет спасать токсикоманов одной инъекцией АМС, и бригады АМС начнут патрулировать улицы городов со шприцами в руках.

Заповедник без границ

«Путь пантеры» — это зарождающийся проект создания зеленого массива, расположенного в Центральной Америке. Он должен охватить все страны Центральной Америки за счет расширения существующих парков и открытия «коридоров», которые их разделяют. Все это облегчит миграции диких видов, изолированных сегодня на своих «зеленых островках». Проект уже собрал 4 млн. долларов взносов, например, американское агентство международного развития выделило 1,6 млн. долларов.

«Беру камень и отсекаю все лишнее’’

Австрийская фирма Steinform Technik запатентовала и ввела в строй роботизированную камнерезную машину Formcut.

Это первое в мире устройство, управляемое компьютером, которое с изумительной точностью вырезает из камня сложно-профилированные блоки: пила воспроизводит в материале контуры и формы, нарисованные от руки на информационном графическом экране. Программа сама выбирает скорость резки, учитывая размеры и качество заготовок, а также сложность конфигурации. Formcut умеет делать практически что угодно, даже высекать из натурального камня крупные скульптурные фигуры для реставрации исторических памятников.

Электрическая рука

Спецбригада ортопедического центра при Госпитале принцессы Маргарет Роз (Эдинбург, Шотландия) еще в 1987 году приступила к созданию искусственной руки, «оживленной» встроенным электромоторчиком, а в прошлом году довела проект до промышленного образца. Протез эстетичен — на «скелет», выполненный из сплава на основе алюминия, натянут чехол из силиконовой «кожи» — и функционален: конструкция сгибается в локтевом, а также лучезапястном суставах и имеет три подвижных пальца (большой, указательный, средний). Протезированный сможет поднимать и перемещать объекты весом до 1 кг. Искусственная рука весит всего 2,5 кг, а следующая модель, как обещают разработчики, будет еще легче.

Генная мозаика

Лауреатами Нобелевской премии 1993 года по медицине стали 50-летний англичанин Ричард Робертс и 49-летний американец Филипп Шарп — за открытие в области генных структур, перевернувшее представления о развитии высших организмов. Независимо друг от друга они доказали, что в принципе ген не является неделимой единицей, поскольку может состоять из отдельных субъединиц — оксонов, которые соединяются в различные комбинации. Суть явления, получившего название «генной мозаики», в том, что варианты одного и того же гена (представленные разными комбинациями оксонов) кодируют протеины с различными свойствами. Похоже, что именно такой механизм лежит в основе всех эволюционных процессов. Генная мозаика по преимуществу есть привилегия высокоорганизованных биологических существ, и в первую очередь — человека.

Фредерик Пол
ОНИ ТАК ЛЮБИЛИ ДРУГ ДРУГА!

В рассказе, который я хочу Вам поведать, — события произошли через десять тысяч лет после нас — речь пойдет о юноше, о девушке и об их любви.

Правда, юноша будет не таким, каким мы его обычно представляем, потому что ему сто восемьдесят лет от роду. Да и девушка тоже не совсем девушка, но уже по другим причинам. А в любовной истории нет того притворства, когда самое элементарное желание окутывают романтическим флером. Не ждите и обычного для человека стремления взять верх над супругом. Не усвоив этих истин, Вы не сумеете заинтересоваться моим рассказом. Если же Вы сделаете над собой усилие и попробуете понять, тогда этот сюжет будет для Вас под самую завязку набит тем, над чем можно смеяться и плакать, а бурные переживания героев захватят Вас целиком.

Причина же, по которой девушка не была девушкой, проста: она была юношей.

Вижу, вижу, уважаемый читатель, как сердито Вы отшатнулись от этой страницы. На кой дьявол мне читать о паре гомиков? — думаете Вы. Успокойтесь. Я не стану угощать Вас пикантными подробностями из жизни сексуальных меньшинств. Собственно, увидев мою героиню, Вы бы не заподозрили в ней юношу. Грудь? Пожалуйста, целых две. Все, что ниже, тоже женское. А бедра — просто мечта — роскошные, плавно изогнутые. Милое симпатичное личико. Правда, возможно, Вас бы смутил ее хвост, шелковистая шкурка и жабры позади ушей.

Опять Вы шарахнулись прочь от текста. Уверяю Вас, дорогой читатель, девушка прелестна, и наверняка, оставшись с ней наедине всего лишь на час, Вы были бы готовы на самые отчаянные поступки, лишь бы вызвать огонек интереса в ее глазах. Дора, — мы назовем ее так (хотя ее имя на самом деле гораздо сложнее: Омикрон-Dibase седьмой группы, S.Doradus 5314, где последняя цифра обозначает точный оттенок присущего ей зеленого цвета) — так вот, Дора женственна и очаровательна, я настаиваю на этом. Кроме того, она танцовщица (это самое близкое слово, которое я сумел подобрать). Ее искусство требует разных качеств — интеллекта, гибкости, силы, чувства ритма — а это все предполагает как уникальные врожденные способности, так и постоянные изнуряющие тренировки. Дора исполняет свои номера при притяжении, равном нулю, а танцы эти являют собой смесь эксцентрики (того, что у нас делает «человек-змея»), акробатики и классики, отдаленно напоминающей «танец умирающего лебедя». Нужно еще добавить, что вся эта хореография чертовски сексуальна, хотя, конечно, чисто символически. Ведь, честно говоря, почти все, что мы считаем эротикой, — лишь художественный символ, потому что откровенный секс не вызывает ничего, кроме оторопи.

Как бы там ни было, в этот день Дора танцевала, а зрители были вне себя от восторга.

Теперь коснемся того, что же в ней мужского. Публику совершенно не трогал тот факт, что генетически она — мужчина. Да и Вас бы не тронул, потому что Вы бы этого просто не заметили. Ведь, наверное, Вы бы не стали посылать срез ее ткани на биопсию, чтобы найти хромосому ХУ. Так что зрителям, для которых она танцевала, на все это было в высшей степени наплевать.

С помощью сверхсложной техники, которой в наше время еще нет, современники Доры могут узнать множество вещей, например, определить способности детей, которые еще не скоро родятся на свет. Это делается у них на второй стадии деления яйцеклетки, точнее говоря, когда она распадается на сегменты и становится зародышем. Вот тогда наши потомки выявляют задатки будущего ребенка.

Позвольте, а разве мы бы от этого отказались? Обнаружив у ребенка музыкальный талант, мы заранее обеспечили бы ему государственную стипендию! Они же, увидев, например, что у будущего ребенка больше женских качеств, чем мужских, помогают ему стать женщиной. В грядущие столетия, о которых мы говорим, выбор пола давно уже не зависит от природы. Эта процедура легко дается современникам Доры и не вызывает тяжелых раздумий.

Ну ладно, хватит пока о Доре. Теперь уж Вас ничем не удивишь, хотя надо еще добавить, что рост у нее — больше двух метров и пахнет она арахисовым маслом. Перейдем же к самой истории.

В этот день Дора выплыла из своего дома, нырнула в транспортную трубу, которая сначала втянула ее силой водного потока, а потом выбросила вместе с фонтаном брызг на некий пластиковый помост, предназначенный для подводных жителей.

— Ч-черт! — воскликнула Дора, расставив руки для равновесия, и тут же смутилась, оказавшись в объятиях незнакомца, которому мы дадим имя Дон.

Встретились они случайно. Дон совершенно не помышлял ни о каких девушках; он направлялся туда, где бы ему поменяли старые ноги на новые. Ради сокращения пути он вступил на помост, который служил Доре репетиционным пространством и увидел создание, прелестнее которого не встречал, и сразу понял, что они созданы друг для друга.

— Пойдешь за меня замуж? — спросил он.

— Да, в среду, — выдохнула она, и обещание это прозвучало, как нежнейшая музыка.

Дон — высокий, мускулистый парень, бронзового цвета. Конечно, его имя здесь так же условно, как и Дорино. Однако если отдать должное его мужской красоте и энергии, то можно вполне назвать его Адонисом, но ради краткости мы назовем его Дон. Его цветовой код, обозначенный как 5290, означает, что он чуть более синего оттенка, чем Дора. Оба они интуитивно и вдруг почувствовали, что разница невелика и у них много общих интересов.

Вряд ли я смогу Вам точно объяснить, чем занимается Дон, — не ради заработка, а для того, чтобы придать жизни какой-то смысл и не свихнуться от скуки. Могу только сказать, что его занятия включают бесконечные межпланетные перелеты. Для того, чтобы космический корабль достиг определенной скорости, в нем должны быть примерно тридцать один мужчина и семь (генетических) женщин. Дон — один из них. Собственно говоря, он уже начал уставать от этой работы, потому что здесь он подвергается радиации, и не столько от силовой установки на корабле, сколько от избытка радиации на той стадии, когда ядерные частицы, распыляясь, превращаются в квантовый душ. Я понимаю, уважаемый «читатель, что Вам глубоко начхать на эти подробности, но я хочу обратить Ваше внимание, что Дону всегда приходится носить на себе нечто вроде второй кожи из легкого, эластичного и в то же время крепчайшего металла, цветом, похожего на медь. (Я уже упоминал его бронзовый цвет, но Вы, может быть, подумали, что это просто загар.)

Скажу больше: Дон — киборг. Множество его органов давно уже заменили приборы, надежные и долговечные. Кровь его перекачивает не сердце, а центрифуга из кадмия, легкие наполняются воздухом лишь тогда, когда он хочет что-то произнести, потому что сложная система осмотических фильтров добывает для него кислород из отходов жизнедеятельности собственного организма. Возможно, человеку двадцатого века Дон показался бы странным, с его горящими глазами и семью пальцами на каждой руке. Но сам он и, конечно же, Дора считают его прекрасным и мужественным. За время своих путешествий Дон облетел все созвездие Большой Медведицы, Млечный Путь и Тау-Кита; он доставил образцы разных сортов и пород для сельского хозяйства на планеты Канопуса и привез со спутников Альдебарана милых, умных домашних животных. Он видел тысячу звезд и десять тысяч планет, раскаленных до синевы или прохладно-розовых. Можно сказать, что Дон всю свою жизнь провел на космических трассах, иногда бывая в отпуске на Земле. Но Вам, читатель, это тоже все до лампочки. Потому что любое повествование держится на героях, а не на обстоятельствах, в которые они попали. Значит, Вы хотите знать, что было с этой парочкой дальше.

Ну Что ж, они своего добились. Великое чувство, зародившись в каждом, росло, расцветало и наконец принесло плоды. Это случилось в среду, в назначенный Дорой день. Они оба вошли в шифровальную комнату в сопровождении добрых друзей (по паре на каждого), пришедших поздравить их и подбодрить. И пока личные номера влюбленных печатали на особых машинах и вносили куда надо, они улыбались друг другу, шептали ласковые слова и, краснея, выслушивали многозначительные намеки друзей. Далее, обменявшись своими математическими аналогами, молодые разошлись. Дора уплыла в свое подводное жилище, а Дон вернулся на космический корабль.

Нет, без всяких, шуток, это была идиллия. После свадьбы молодые жили вполне счастливо до тех пор, пока им это не наскучило. А когда наскучило, они умерли. И уж, конечно, Вы поняли, что после брачной церемонии они ни разу не виделись.

Н-да, я очень ясно вижу Вас, мой читатель. На тарелке перед вами (пережаренный кусок мяса, одной рукой вы почесываете ногу, другой держите мой рассказ, а магнитофон в это время изрыгает либо рок, либо Монка. Вы не поверили ни одному моему-слову, правильно? Ни на секунду не поверили. Люди так не живут, ворчите Вы и наливаете для успокоения рюмку коньяка.

И все же Дора — реальность. Вот она спешит домой по транспортным трубам, где вода несет ее со страшной скоростью. Ей больше нравится жить под водой, ученые приспособили для этого ее органы дыхания. Если я начну рассказывать вам, с каким счастливым сердцем она берет в руки записанный на пленку аналог Дона, вставляет его в манипулятор символов, подключает себя к аппарату и настраивается на прием, — если я попытаюсь все это подробно описать, Вы или сделаете квадратные глаза, или метнете гневный взгляд, или воскликнете: «Да разве это любовь, елки-палки?» Но уверяю Вас, читатель, Дора обладает чувствами такими же страстными и приходит в такой же экстаз, как любая из ваших знакомых. И уж проделывает все это гораздо лучше, чем водится в наше время — в так называемой реальной жизни. Ну что ж, можете метать гневные взгляды и восклицать, Дора не обратила бы на это никакого внимания. Если она когда-то задумывалась о Вас, своем праотце, жившем тридцать поколений назад, то не иначе как о каком-то допотопном пещерном жителе. И нечего возмущаться. Подумайте только: Дора удалена от вас больше, чем Вы от питекантропа, жившего за пять тысяч веко? до Вас. Вы не продержались бы и пяти секунд в стремительном потоке ее жизни.

Вы, конечно, думаете, что прогресс идет по прямой? А если он движется по восходящей, ускоряющейся кривой, может даже при возведенных в степень показателях? Для того чтобы что-то начать, нужны громадные, я бы даже сказал, адские усилия, но уж когда что-то начато, процесс развивается стремительно, как взрыв динамита. А Вы, сидящий в уютном кресле и поедающий кусок мяса с выпивкой, — вы еще только подожгли бикфордов шнур.

Какое у нас сейчас время? Шесть или семь тысяч дней от Рождества Христова? Вот то-то же. А Дора живет в миллионный день, десять тысяч лет спустя. Из жиров, накопившихся в ее организме, искусственно удаляют калории; вредные отходы изымаются во время сна прямо из кровотока, так что ей даже не нужно выходить в туалет. Повинуясь кап-, ризу и желая как-то провести скучные полчаса, Дора может получить в свое распоряжение больше энергии, чем все население нынешней Португалии, и с помощью этой силы умчаться куда-нибудь на уик-энд.

Дора очень любит Дона. Она хранит (в форме математических символов) каждый его жест, манеру, нюанс поведения. Она помнит прикосновение его руки, страсть поцелуя и восторг слияния их тел. И для того, чтобы оказаться в его обществе, ей нужно всего лишь нажать на кнопку.

Дон, естественно, тоже вызывает Дору. Дрейфуя на планете-спутнике, всего лишь в нескольких сотнях километров над ее головой, или же летая по орбите вокруг Арктура на расстоянии пятидесяти световых лет, он думает о ней. Но стоит ему всего лишь включить собственный манипулятор символов, и Дора, вызванная из ферритовых ячеек, оживает. Они проведут всю ночь в любовном экстазе. Не в плотском смысле, разумеется. Дело, в том, что и плоть-то изменилась до неузнаваемости; то, к чему мы привыкли, не доставило бы ему никакого удовольствия. Для наслаждения Дону не нужна плоть. Его руки, губы, мужские органы — только рецепторы, принимающие и излучающие импульсы.

Он сгорает от любви, толкование импульсов приводит его к агонии или к оргазму, манипулятор символов дает ему аналоги объятий, поцелуев, страстных восторженных часов, проведенных с аналогом Доры, — ее вечным, изысканным и непогрешимым образом. Для другого это аналог Дианы, или милой Розы, или хохотушки Алисы.

Господи, какая чушь собачья, скажете Вы. Ну хорошо, а что бы подумали наши предки о Вас? О том, как вы мажетесь лосьоном после бритья, ездите в красном автомобиле, на службе весь день перекладываете бумажки, а ночь проводите совсем бесплодно. Скажите, какого мнения был бы о вас какой-нибудь царь Ассирии Тиглат Паласар или повелитель гуннов Аттила?

Перевела с английского Элла БАШИЛОВА

Павел Гуревич,
доктор философских наук
ПРИТЯЖЕНИЕ СВЕТИЛ

Меняются времена, меняются нравы, меняется содержание человеческих чувств, — кажется, такую нехитрую мысль вложил Ф. Пол в свой рассказ.

Простим автору некоторую горячность и стремление бросить вызов читателю, ведь сколь бы эпатажной ни представлялась писателю идея собственного произведения, чувства, которые испытывают друг к другу его герои, вполне земные.

Так что оставим в покое компьютерного посредника между Двумя влюбленными — его лишь плод саркастической фантазии автора — и вспомним то, что писатель оставил за кадром: образ любви в различных культурах.

КРИСТАЛЛ ЛЮБВИ

Любовь, страх, вера, властолюбие, фанатизм… Не страсти ли правят миром? Не через них ли проступает человеческое бытие? Проницательные мудрецы, писатели разных времен стремились вглядеться в человека, захваченного сильнейшим порывом, войти в мир тончайших душевных переживаний, распознать в них тайны жизни.

Эти движения души уникальны: их нет в животном мире. Драма человеческого существования раскрывается именно в «упоении страстями». Среди них первозванной кажется нам любовь… Ведь человечество ни одного днй> не могло бы прожить без нее.

Будучи универсальной и напряженной страстью, любовь пронизывает человеческое существование на протяжении всей жизни. Она по сути дела определяет фундаментальные основы бытия. И в то же время проявляет себя как глубоко индивидуальное, сугубо личностное, уникальное чувство. Эта страсть всеобъемлюща и неповторима. Она принадлежит человеческому роду и лично мне, вам, ему. Пламя любви — вечное повторение и вечное открытие.

В древних космогониях Эрос — это изначальная стихийная страсть, которая приводит в действие механизм порождения мира. Образ живительной природы, вечной царицы бытия, был неотторжимым компонентом мистических культов начала времен. Поклонение Эросу проявлялось в разнообразных формах, иногда аскетических, иногда бурных, оргиастических. Так, культ богини Изиды из древнеегипетской мифологии был сопряжен с отречением от земных радостей, с подвигами в честь богини плодородия. Жрецы даже оскопляли себя ради этого вечного символа супружеской верности и материнства. А вот в храмах Афродиты вершился обряд священной проституции.

Древний человек стремился достичь оргиастических состояний с помощью природных наркотиков. Многие ритуалы первобытных племен подтверждают это. Сексуальное переживание усиливалось в группе, в первобытном коллективе. Массовые эротические оргии были частью первобытных обрядов. Чувство вины и стыда исчезало. В старинных мистериях разыгрывался акт кровавой оргиастической драмы. Люди превращались в исступленных богоубийц, в жестоких сладострастников. Они терзали тело бога, превращенное в пищу, вступали в мерзкое соитие с животными, с родными по крови. Вершились дела, о которых в нормальное время никто и не помышлял. Эрос обнажал свою природную стихию. Темные, слепые страсти приводили к злодеянию. И вместе с тем несли в себе символический смысл. Этим достигался эффект катарсиса, целебного психологического взрыва.

Ужаснувшись разверзающейся бездне, участники мистерии завершали драму глубоким раскаянием. Они оплакивали жертву, рвали на себе одежды, покрывали собственное тело ранами, посыпали голову пеплом. Эрос не только увлекал в «недр души помраченье» (М.Цветаева), он просветлял душу, пробуждал совесть. Не позволяйте себе превратить этот ужас в повседневность — таков урок древних мистерий. Оказавшись действующими лицами драмы, остановитесь, прокляните разрушительные страсти…

Но отчего в истории эти кровавые оргии соседствуют с примерами возвышенного целомудрия, одухотворенной любви? Почему романтические, платонические чувства сменяются почитанием разнузданных наслаждений? Отчего даже в одной культуре мы видим разноликость Эроса? Ответ отчасти прост: все это заложено в человеческой природе. Он способен на самопожертвование и на предельное господство над телом другого человека. Спектр этих чувств необычайно широк. Отдельному индивиду или отдельной культуре остается сделать только то или иное предпочтение…

СТРЕЛЫ ОГНЕННЫЕ

Любовные традиции западного мира берут свое начало в Древней Греции. Вспомним диалог Платона «Пир». Философ пересказывает миф о рождении любви: боги прогневались на человека, который первоначально не был ни мужчиной, ни женщиной. Первочеловек был разделен на две половинки, теперь каждый ищет свою неразделимую часть. Человеческое бытие изначально разломлено, расколото. Каждый из нас воплощен творением конкретного пола. Только в этом, заведомо очерченном пространстве, человек может ощутить себя личностью. Иная отдельно мужская или женская форма жизни оказывается невозможной. Оба начала заключены в человеке. Они властно зовут к несбыточному воссоединению. «Я знаю пламя, тоскующее в разделенности тел…»

Каждый из нас может отыскать в себе отзвук тех или иных страстей, будь то любовь Суламифи и царя Соломона, Дафниса и Хлои, Тристана и Изольды, Ромео и Джульетты. Захваченный любовным экстазом или, напротив, хранящий целомудрие, каждый из читателей может увидеть в истории человечества проекцию собственных чувств.

В библейской Песне Песней говорится: «Стрелы любви — стрелы огненные…» Христианство принесло с собой радикальное переосмысление любви. Отныне она стала пониматься не только как человеческая страсть, но и как державная основа человеческого бытия. Братская любовь — это любовь ко всем людям. Не случайно главный объект человеческой любви в Ветхом Завете — бедняк, чужестранец, вдова и сирота и даже тот, кто является национальным врагом — египтянин и эдомит.

Телесность, которую прославляли древние эллины, в христианском идеале соотносится с духовностью.

Любовь отныне воспринимается как святыня. Человеку, захваченному страстью, надлежит взращивать в себе чувства, через которые и раскрывается личностное богатство. Любовное переживание не только уникально. Оно носит также всеобъемлющий характер, потому что безграничны объекты этого чувства — Бог, ближний, дальний…

Под влиянием христианских принципов преобразились все стороны жизни людей. Проповедуя пылкую, страстную любовь, христианство отделило ее от секса. Христианство с его неприятием чувственности подчеркивало неправедный, преступный характер многих видов поведения, которые без особых сложностей реализовались в античном мире. Оно запретило получать удовольствие от секса, любви и брака как таковых. Обет безбрачия и девственность прославлялись в качестве высочайших идеалов, а мужчин и женщин поощряли к сожительству в духовном браке. Как ни странно, неприятие секса в христианстве привело к противоположному результату, придав любви и сексу такую ценность, какой они никогда прежде не имели.

КУЛЬТ СТРАСТОТЕРПЦА

Средние века нередко называют временем развития личности. Однако человек той эпохи находился в потоке самых различных культурных феноменов. Рыцарские возвышенные чувства соседствуют с образами грубой телесности, животной чувственности. Романтические куртуазные переживания нередко сочетаются с культом разнузданных наслаждений. С одной стороны, распространение христианства породило поклонение «вечной девственности». С другой стороны, культура Средневековья демонстрирует раблезианские образы «материально-телесного низа» (М.Бахтин).

Плоть в христианстве рассматривается как причина всех человеческих злоключений. Подлинной святостью окружается лишь фигура аскета, великомученика, страстотерпца. Победа над тягой к наслаждению, половое воздержание становилось смыслом земного бытия.

Борьба с плотскими чувствами велась по всем направлениям. Даже самые невинные наслаждения объявлялись непозволительными. Но эротическое влечение приобретало при этом иной облик. В самом деле, если кто-то отказывается от полового акта, то это вовсе не означает, будто он отрекается от любви. Ведь в эросе есть духовное начало.

Патриархальное общество воспринимало женщину в двух ипостасях: как созидательницу и как разрушительницу. Она была символом двойственной биологической природы, единства любви и смерти. Средневековая религия устранила этот дуализм. Дева Мария превратилась в символ любви и жизни. Но исчезла ли человеческая потребность в персонификации злой силы? Нет, не исчезла… Кроме образов Девы Марии и Прекрасной Дамы в средневековом сознании возникает «черный символ» — ведьма… В противовес злым сатанинским чарам культивируется светлое чувство — амор…

Между XI и XIV веками в Западной Европе возникло принципиально новое понимание любви, которое можно охарактеризовать как одно из величайших изменений не только в чувствах людей, но и в духовном сознании человечества. Новое понимание выразилось в появлении куртуазной любви, или амор. Ее расцвет приходится на XI век с его крестовыми походами, организованными папством против ислама в Испании и на Среднем Востоке. Вслед за установлением связей с исламскими государствами в Южной Франции, а затем и во всей Западной Европе возникла новая поэзия, прославляющая страстную любовь к женщине. Из королевства в королевство ее несли трубадуры, поэты и миннизингеры. Поэзия куртуазной любви в романах о Тристане и Изольде, Ланселоте и Джиневре, Троилусе и Крессиде, а также в подлинной истории Эло-изы и Абеляра.

В этих романах прославлялись разного рода страдания на почве земной любви, названные «горькой сладостью или сладкой горечью». Наивысшим счастьем считалось испытать неутоленную страсть. Вокруг любви возник своеобразный культ. В отличие от эроса амор был личным и избирательным чувством.

Предмет любви всегда тщательно выбирался и не мог быть заменен никем иным. Чтобы стать достойной поклонения, женщине полагалось быть недосягаемой.

В XIII и XIV веках платоническая любовь становится модой в европейской литературе. Она вдохновляет лирику Данте, Кавальканти, Петрарки. Плотское ощущение одухотворяется до самых отвлеченных привязанностей. Любовь понимается как страсть, которая зарождается в душе при посредстве чувств. Она определяет поступки людей — королей, поэтов, мечтателей. — Но в противовес этой романтической традиции укреплялась другая — прозаическая, низменная, реалистическая. В ней любовь содержала лишь земные грубые черты. Все возвышенное третировалось как призрак, выдумка.

Зато телесная любовь представала во всем великолепии своих мирских проявлений. На этой основе возник культ чувственности. У французского писателя Франсуа Рабле он находит преувеличенные, гротескные формы. Можно, например, нафантазировать, что женщина могла забеременеть от тени монастырской колокольни. Писателю этот образ важен, чтобы усилить впечатление от земного сладострастия.

ОБЛАГОРАЖИВАНИЕ СТРАСТИ

Церковь средних веков в целом не проводила различия между чувственностью и развращенностью. Человеческая сексуальность трактовалась как погибельная страсть. Но вот новая эпоха ознаменовалась иным отношением к эросу, которое сопровождалось облагораживанием нравов и чувств. В культуре Возрождения получило признание эллинское воззрение на то, что жизнь соотнесена с человеческой природой. Мыслители той эпохи не сомневались, что человеческая красота сообразна с божественной. Люди оценивались как лучшее создание природы и божества.

В противоположность учению римско-католической церкви гуманисты Возрождения утверждали, что человек полностью принадлежит земному миру. Был провозглашен идеал «человечного человека». Культ телесных, плотских радостей пронизывает творчество известного Итальянского гуманиста Джованни Бокаччо. Писатель рисует мир интимных и сокровенно лирических переживаний. Любовь осмысливается как начало человечности и очищения. Откровенность, которая сопутствует описаниям лирических сцен, продиктована представлением о том, что любовь — естественное человеческое чувство.

Однако эти взгляды в панораме новой культуры претерпели изменения. Реформация — социальное и духовное движение XV в., осуществила пересмотр средневековых и возрожденческих представлений о любви. В соответствии с новой этикой, которая диктовалась протестантизмом, человек должен отказываться от наслаждений. Протестантская этика исповедовала супружескую верность, семейные добродетели. Викторианский кодекс требовал соблюдения предельного целомудрия, вплоть до ханжества. Столы и стулья покрывали длинными белыми скатертями до самого пола. Ножки, конечно, деревянные, но нельзя, чтобы они были голыми. Это рождает не вполне сдержанное отношение к чувственности.

Однако в следующую эпоху — барокко — усиливается культ плоти. Вновь возникает интерес к плотским порывам как законным побуждениям человека. Любовь предстает теперь в особом истолковании. С одной стороны, чувственность предполагает погибельную страсть, телесные наслаждения. С другой — рождается мир пленительных иллюзий, где любовь оказывается не простой, а изысканной, манерной, прихотливой.

В эпоху абсолютизма процветал культ женщины как источника счастья, наслаждения и любви. Здесь все прекрасно. Никогда женщины не были так соблазнительны. Никогда мужчины не казались столь элегантными. Ренессанс выше всего ценил в мужчине цветущую силу как важнейшую предпосылку творческой мощи. Иное в эпоху абсолютизма: он считает все крепкое и могучее достойным презрения. Сила оказывается эстетически безобразной. Эпоха абсолютизма подчеркивает рафинированность всего телесного.

АНТИПОДЫ

Казалось бы, такое признательное и трепетное восприятие любви должно было закрепиться в европейской культуре. Но вот грядет эпоха Просвещения — XVIII век. Многие идеалы барокко, равно как и этика протестантизма, пересматриваются. В частности, провозглашается, что душа не имеет пола. Это означает, что на деле неповторимость чувства отвергается. Делается ставка на нивелировку переживаний. Любовь все чаще трактуется как чистое безумие, недостойное человека.

В эпоху Просвещения главенствовал разум. По этим меркам и пытались выстроить все человеческие отношения. Однако мир человеческих страстей оказался принципиально нерегулируемым. Неслучайно именно в этом веке родилось слово «садизм» по имени известного маркиза де Сада, автора многих произведений, в которых он пытался рассказать о причудливых проявлениях страсти. Слово «садизм» вошло в обиход и стало синонимом половых извращений, сопряженных с жестокостью и острым наслаждением чужими страданиями.

Де Сада называли знатоком сладчайших наслаждений, провозвестником раскрепощенной плоти, мастером сексуальных видений, сокрушителем господствующих целомудренных нравов. Феномен де Сада оказался возможным именно потому, что он выявился в обстановке кризиса просветительской модели культуры, любое общество, демократическое или тоталитарное, навязывает людям те или иные эротические стандарты. Оно пытается вмешаться в ту сферу жизни, которая называется личной, интимной. Писатель и философ де Сад одним из первых в европейской культуре осознал эту закономерность.

По мысли де Сада, любовь и ненависть глубоко сплетены, неразъемны в человеческой психике. Оказывается, можно получать наслаждение не только от соучастности сексуального партнера, ной от жестокого обладания им. Причиняя страдания женщине, можно испытывать прилив блаженства. Но это еще не все. жертва не просто несчастная простушка, ждущая сочувствия. Она способна тоже получать удовольствие от тех терзаний, которые выпали на ее долю.

Однако и в постпросветительскую эпоху протестантская этика — антипод садизму — не исчезла. Немецкий поэт XIX в. Л.Эйхродт стал печатать в одном из мюнхенских изданий стихи, посвященные семье, дому, патриархальным традициям. Он помещал их под псевдонимом Готлиб Бидермейер. Нет, поэт никого не хотел мистифицировать, он и не помышлял о том, что его выдуманное имя станет обозначением новых ценностных ориентаций целой эпохи. Не думал он и о том, что благодаря ему сложится эталон женской красоты и нравственности. Как выглядела воспетая им девушка? Кроткая, благородная, женственная. Созданный поэтом образ благонравного человека в сознании средних слоев населения превратился в воплощение идеала. Более того, стиль «бидермейер» проявил себя в искусстве, литературе и архитектуре.

ЛИБИДО

В нашем столетии началось новое раскрепощение страстей. Сначала оно было связано с распространением фрейдизма, учения о главенствующей роли сексуальности в жизни человека. С конца XIX в. в обиход вошло еще одно слово — «либидо», которое переводится как желание, влечение, страсть. Немецкий ученый Альберт Молль, который ввел это олово в повседневную речь, полагал, что глубинное сексуальное переживание воздействует на всю психическую и нервную деятельность человека.

Для Фрейда понятие «либидо» стало одним из ключевых. Он отождествлял его с эротической психической энергией. Секс, по мнению австрийского ученого, лежит в основе всей человеческой жизни. Созданный Фрейдом психоанализ, став массовой психотерапевтической практикой, естественно, содействовал изменению сложившихся в обществе установок. О сексе стали говорить открыто, как о чем-то существенно значимом для человека…

После второй мировой войны западное общество стало постепенно превращаться в потребительское. Сказались результаты научно-технического прогресса. Накопленное богатство, естественно, меняло ценностные ориентации людей. Прежняя протестантская этика, предписывающая людям воздержание, самоограничение, утрачивала популярность. Недавний производитель оказывался одновременно и потребителем. Обнаружился невиданный- запрос на гедонистические установки. В этих условиях и разразилась так называемая сексуальная революция, которая отвергла пуританские взгляды на эрос.

Нынешняя сексуальная революция началась в Америке, потом перекинулась в Европу. Своего предельного пика она достигла в Швеции. Но вот парадокс. Когда Швеция превратилась в потребительский рай, она немедленно поразила мир самой высокой статистикой самоубийств. Многие, обретя «безграничное счастье», покончили с собой.

Ныне сексуальная революция практически во всех развитых странах резко идет на спад. Может быть, по эффекту маятника, грядет очередная целомудренная эпоха? Основания для такого прогноза есть. Революция полов, взбудоражив людей, обнаружила вдруг острую тоску по обыкновенной любви. С ухаживанием и пониманием. С застенчивостью и добровольными ограничениями. С преклонением и любовными ласками вместо демонстрации технических приемов.

А у нас? Конечно, мы переживаем прилив запоздалой моды на секс. Буревестники сексуальной революции реют едва ли не на каждом углу. Гласность, как подметил один из публицистов, сделала открытыми все зоны — от исправительно-трудовых до эрогенных. Можно, например, по сходной коммерческой цене купить древние китайские трактаты об «искусстве спальни» или индийскую «Кама-сутру». Причем издатели добросовестно освобождают трактаты от философских размышлений — их неотъемлемой части, — от поэзии и романтики.

Но, кажется, и мы уже устали от бесконечных демонстраций обнаженных тел. Кстати, у Фредерика Пола есть по этому поводу прекрасная фраза: «Откровенный секс вызывает оторопь».

Спросим же вслед за известным американским философом Эрихом Фроммом: «Много ли вы знаете по-настоящему любящих людей?»

Краткий карманный матримониальник для девиц

§ 1. Девица есть лицо, намеревающееся выйти замуж, независимо от прочих обстоятельств. Возраст девицы начинается от 12 лет.

§ 2. Мужчина есть лицо не готовое, но возможное для сего уготовления. Иные лица не суть мужчины.

§ 3. Мужчину отличает способность склониться и стремление уклониться.

§ 4. Женщину отличает способность решиться и умение пресечь.

§ 5. Умение пресечь состоит в том, чтобы определить состояние.

§ 6. Состояние есть момент аффекта и готовность быть.

§ 7. Готовность быть есть краткая готовность быть мужем.

§ 21. Главное — возбудить в мужчине мысль.

§ 22. Мысль состоит в том, что данная женщина отличается от всех прочих в лучшем смысле.

§ 24. Отличие женщины от всех прочих состоит в сходстве со всеми остальными.

§ 33. Мужчины делятся на достойных и недостойных. Женщины на молодых и старых.

§ 34. Достойный мужчина уклоняется достойным образом, недостойный сбегает

§ 35. Пускай.

§ 37. Достойный говорит: «Я готов, но…» Тут его следует прервать.

§ 38. Прерывать следует тактично, обращая его внимание на явления природы (луна, дождь) или на общественные явления (недостатки нашего общества или общих знакомых).

§ 39. Прервавшись, мужчина теряет нить.

§ 40. Конец прерванной нити надо держать в руках.

§ 55. Приведя к маме (хуже — к папе), пусть скажет сам. Мужчины редко отказываются от слов.

§ 56. Мама (хуже — папа), отерев скупую слезу, говорит: «Но она слишком молода (вариант — «стара»). Впрочем — согласна».

§ 57. Тут нужен глаз да глаз. Уверь его, что он счастлив.

§ 58. Счастье — это разумная загруженность. Загрузи его, обращая внимание на недостатки его внешнего вида (ногти, шея, носки и пр.), указывая путь исправления.

§ 59. Через десять дней, представив ему, что он исправился под твоим влиянием — бери голыш руками. Последнее есть метафора.

§ 60. Будешь счастлива некоторое время.

Давид Самойлов. Из книги «В кругу себя».

Джон Морресси
ПРОБЛЕМА С КАДРАМИ

Кондиционер гонял по пропитанной влагой конторе застоявшийся запах сигарного дыма. Гарри откинулся в скрипящем кресле, зажмурил глаза и попытался выбросить из головы мысли о банкротстве.

Послышались знакомые шаги. «Племянничек, — подумал он. — Свежеиспеченный спец с дипломом колледжа. Краса и гордость семьи. Коль он так хорош, чего ж за меня-то цепляется, когда мои дела прахом пошли?»

Вошел Джером и с маху плюхнулся в свое кресло.

— Кто-нибудь звонил, пока меня не было?

Гарри поперхнулся горьким смешком.

— У меня, должно быть, мозги были не в порядке, когда я перевел все дело сюда. Слишком стар я стал для эдаких виражей. Да еще жарища…

— Он отер лоб, вздохнул и протянул на выдохе, — И зачем я уехал из Нью-Йорка?

Вопрос прозвучал скорее риторически, однако Джером ответил:

— Налоги. Они бы тебя задушили.

— Как одолеть налоги, я понял: берешь и перестаешь делать деньги.

— А во что тебе обошлась такая прорва площади в Нью Йорке, знаешь?

— Да в Нью-Йорке тут бы сразу устроили сауну.

— Включи кондиционер.

— Он работает, а все равно будто в турецкой бане!

— Несколько недель — и все будет в порядке. Купим новые кондиционеры. Кстати, тебе нужно приодеться, а то не в чем на люди выйти.

— На какие такие «люди»? Ты же знаешь, что народ к нам не идет.

— В Нью-Йорке, если мне не изменяет память, тебе тоже тяжело было отыскать хороших рабочих?

— А здесь и плохих нет. Министерство торговли клялось, что в этом штате все прямо-таки умирают от желания работать. Может, и умирают — по ликеро-водочному заводу. Или по птицефабрике. А на мои предложения им наплевать!

После паузы Гарри вздохнул и подвел итог:

— Да и кто способен работать в такой жаре? Джунгли просто. Станки лианами обрастают.

— Ты недооцениваешь меня, дядя Гарри, ведь я спец по кадрам. Высшей квалификации. Достану я тебе рабочих, не горюй.

Гарри крутанулся в кресле и уставился на пустой стол. Новое оборудование — и стоит. Огромные кредиты — и никаких заказов. Завод размером с авианосец — и ни живой души, если не считать мокриц и плесени.

Глубоко и печально вздохнув, Гарри поднялся и направился в ванную освежиться. Вернулся он подозрительно быстро, почти мгновенно. В глазах стоял испуг.

— Джунгли — это не только флора, но и фауна! — его передернуло от отвращения. — Там в туалете паучище сидит: того и гляди схватит тебя да утащит. И станешь ты хладным трупом. Впрочем, по такой жаре… Здесь могут работать только покойники.

— Мертвых на работу не возьмешь, — сказал Джером.

— А живые сами не идут.

Джером не ответил. В задумчивости он вышел из комнаты и не появлялся до вечера.

Не явился он и на следующее утро. В три часа, когда Гарри уже потерял надежду, дверь широко распахнулась, и Джером перепрыгнул через порог, театральным жестом разводя руки.

— Та-та-та! — протрубил он. — Конец нашим бедам! Принимай рабочую силу.

Гарри подозрительно всмотрелся в лицо племянника.

— Ну и что это за ребята? Они в порядке?

— Практически.

Под ложечкой у Гарри екнуло.

— Выкладывай-ка все, как есть, Джером.

Повисла тягостная пауза. Наконец Джером

выдавил:

— Понимаешь, в некотором роде они… трупы. Словом, зомби.

Минуты две Гарри не мог вымолвить ни слова. Джером развалился в кресле, сияя от гордости.

— Джером, ты рехнулся! — возопил Гарри. — Ты просто помешался на этих фильмах ужасов!

— Дядя, оцени выгоду.

— Шайка трупов, бродящая по заводу, — это выгода? Да все другие тут же уволятся!

— Так других все равно нет.

— Теперь уж точно не будет!

— Пусть. Зомби работают усердней, чем живые люди.

— Это точно?

Джером решительно кивнул.

— Никаких перекуров. Никаких профсоюзов. Не спят, не едят, в сортир не ходят, драк из-за девчонок не устраивают, голова с похмелья не трещит. Только работа! Пусть довольно медленно, но зато круглые сутки без перерыва!

Гарри обдумывал предложение. Кое-что в нем, кажется, было. А Джером продолжал наседать:

— Им не нужны медицинские льготы. Никаких дантистов. Никакой страховки. Никаких пенсий. Никаких отпусков. Минимальная зарплата. Никаких повышений — никогда.

— На что же они будут жить?

— Жить?!

Гарри поперхнулся.

— Ну да, конечно… — И воспрял: — Тогда с какой стати я им вообще должен платить?

Джером подтянул ноги, принял начальственную позу и ломким, шелестящим голосом, в котором не было ни тени шутовства, произнес:

— А ведомость на зарплату? Если ты нанял рабочих, а сведения об их зарплате и соцобеспечении не высылаешь — жди налоговую инспекцию.

— А это американские зомби? Мне ни к чему, чтоб тут иммиграционные власти крутились: они еще дотошнее налоговой полиции.

— Чистокровные американцы, дядя Гарри! Я проверял их свидетельства о рождении. И свидетельства о смерти тоже.

С административной точки зрения, зомби — идеальный работник. Зато в личном плане, к сожалению, у них есть серьезные недостатки. Смотрятся они не очень-то привлекательно, а пахнут и вовсе отвратительно. Двигаются неуклюже, натыкаются на что ни попадя. Говорят редко, а когда заговаривают, то роняют слова в час по чайной ложке. Общаться с ними — сущее наказание.

Поначалу Гарри справлялся неплохо. Когда на заводе уже было нечем дышать, он установил вытяжные вентиляторы и завел обыкновение ежедневно обрабатывать шлангом каждого рабочего.

Станки крутились без остановки. Заказы шли потоком. С ценами, какие устанавливал Гарри, конкурировать не мог никто. Правда, продукцию приходилось день-другой проветривать, прежде чем предлагать покупателям. Но это были мелочи.

Хуже, что среди тех, кто забирал продукцию, начался ропот. Однажды в контору ввалился обозленный водитель.

— Что за народ вы на работу набрали, мистер Гарри? — потребовал он ответа. — Их спрашиваешь — они ухом не ведут! Не говоря уж про «привет», «пока» и «пошел к черту». Вообще не говорят ничего. Чувствуешь себя, будто с шайкой трупов связался.

Гарри с Джеромом подскочили в креслах и единым духом выпалили:

— Как вы смеете! Вы оскорбляете их религиозные чувства!

— Поговорю, поговорю, — пообещал Гарри.

Разозленный шофер хлопнул дверью. Гарри осел в кресле, вытер пот со лба и потянулся за сигарой. Рука его слегка дрожала.

— Нам конец, Джером. Все уже замечают…

От страха голос Гарри сбился на низкий шепот.

Джером попытался успокоить его:

— Что замечают? Ребята неразговорчивы? — хорошо, сделаем, чтобы они разговорились.

— Ты вообще-то слышал, как они говорят? Это ужас.

— Они, кажется, в Конгресс не метят. «Привет» и «пока» — этого вполне хватит.

— Мало, Джером.

— Хорошо, проведем в цеха радио. Будут слушать новости, про спорт, погоду, хиты всякие.

— И телевизор.

Успех ошарашил Гарри. Десяти дней не прошло, а зомби уже общались между собой: «Как дела, приятель?» — «Порядок, малютка». Недели шли, репертуар их расширялся, в него вливались все новые и новые выражения. Ходовые лозунги из рекламы и спортивных трансляций, какие-то фразочки из мультиков, строчки из последних шлягеров ходили по всему заводу. Гарри стал примечать группки зомби, сбивавшихся в кружок погоготать над анекдотами или поспорить о бейсболе.

Как-то Гарри и Джером сидели р конторе. В дверь постучали. Стук был приглушенным, будто кто тыкался губкой в стекло. Гарри и Джером удивленно переглянулись. Они никого не ждали. Прочистив кашлем горло, Гарри попросил посетителя войти.

— Как. Идут. Дела. Мистер. Гарри? — произнес Вернон, станочник. Одежда на нем была опрятной, хотя и изрядно поношенной. Кожа отсвечивала бледной зеленью.

— Привет, Вернон. В чем дело? — спросил Джером.

— Ребята. Послали. Меня, — нудил Вернон на одной ноте.

— Что-нибудь не так?

— Мы. Хотим. Смотреть. Ответные. Матчи.

Гарри повернулся и уставился на пришельца.

— Ответные матчи?

— И. Чемпионат. Мира.

— Ну и смотрите себе в свободное время.

Джером склонился к дяде и шепнул:

— У них его нет, дядя Гарри. Надо освобождать их на ночь. Они станут работать лучше.

— Ты думаешь?

— Я сам собирался это предложить. Пусть развлекутся — работа пойдет веселее. А в это время мы проветрим цеха.

Это убедило Гарри, и он объявил:

— Вернон, передай ребятам, что отныне по вечерам они могут отдыхать. Пусть малость подышат свежим воздухом.

— Порядок. Босс, — прогундосил Вернон. — Всего. Доброго. Мистер Гарри. Мистер Джером.

Верно# ушел, а Гарри обратился к племяннику. Его снова обуревали сомнения. Но прежде чем он успел высказать хотя бы одно из них, Джером успокаивающе вскинул руки.

— Дядя Гарри, позволь кое-что сказать.

— Скажи мне, что мы разорены! Своими собственными руками срезал производство почти наполовину!

— Не беспокойся, я создал ночную смену.

Гарри недоуменно вскинулся:

— Какой идиот согласится работать ночью?

— Тут такое дело… Найдется у нас чистый сухой склад, где я мог бы держать кое-какие ящики?

— Есть чердак. Жуткое место. Летучие мыши, пауки, темень кромешная даже в разгар дня. — Гарри содрогнулся от собственных слов.

— Это как раз то, что нужно! Завтра же сюда доставят ящики.

— А в ящиках что?

— Ночная смена.

Какое-то время Гарри приходил в себя, потом взорвался:

— Тебе мало зомби, так ты решил приискать вампиров?!

— Они одеты куда лучше. И не воняют. И большинство из очень приличных семей.

С вампирами все оказалось еще проще. Сплошь обвивший окна и двери чеснок сделал их пленниками завода. Никаких полетов в ночном небе, никакого беспокойства соседям. Вместо этого — работа, с энтузиазмом и выдумкой, причем безо всякого дурного запаха.

Гарри был доволен ночной сменой. Через несколько дней он уже стал поговаривать о «европейском классе производителей» и расточал хвалы их аккуратности. Вампиры, как он убедился, имели всего одну неприятную черту. Раз в неделю, примерно за полчаса до заката солнца, Джером взбирался на чердак с ведерком свежей крови, взятой на местной бойне, и оставлял его посреди уставленных в кружок гробов. На следующее утро он убирал пустое ведерко. В ночь кормежки производительность была выше обычной.

Все потекло своим чередом. Перед самым закатом зомби неуклюже тащились прочь к своим вечерним занятиям. Когда уходил последний из них, Гарри с Джеромом осматривали гирлянды чеснока и спешили домой. Когда поутру они возвращались, зомби уже хлопотали у станков, а вампиры покоились в гробах. Большего Гарри и желать не мог.

Но вот настало ноябрьское утро, когда ему довелось испытать весьма неприятные минуты. Придя в контору, Гарри обнаружил записку с просьбой о встрече в тот же вечер. И подпись: «Граф Раду».

Когда явился Джером, Гарри трясся от страха.

— Обвешаемся чесноком, — успокаивал его Джером. — Он к нам не притронется, — уверял племянник.

— Видел подпись? Румынское имя. А румыны обожают чеснок.

— Только живые, дядя Гарри.

На закате, все в чесночных гирляндах, они сидели в конторе, поджидая гостя. Граф Раду обставил свое явление дешевыми театральными трюками: возник в дверном проеме с внезапностью ветра. Бледный, с черными, как смоль, волосами, алогубый человек в элегантном вечернем одеянии предстал перед ними, неторопливо оправляя складки плаща, обвившего худощавую фигуру.

— Вечер добрый. Я — граф Раду, — произнес он с сильным акцентом.

— Голос — ну точь-в-точь, как у Белы Лугоши в «Дракуле»! — прошептал Джером.

— Рад познакомиться с вами, граф. Меня зовут Гарри. Я владелец завода. Это мой племянник Джером, директор по кадрам.

— Как вам у нас нравится, граф? — поинтересовался Джером.

— Работа наша… утомительна, — ответил граф, делая ударение на последнем слове.

— Тяжести ведь таскать не приходится. Целый день вы спите в безопасном месте, каждую неделю — ведро крови, безо всяких перебоев, — напомнил Джером. — Дядя Гарри — весьма цивилизованный работодатель. Согласитесь, вам здесь гораздо лучше, чем было бы на государственной службе.

— В мире есть многое помимо крови и сна. Мы хотим летать сквозь тьму… навещать местных крестьян… чувствовать ветер в крыльях и слушать детей ночи…

Чувствуя себя за чесноком, как за каменной стеной, Гарри решился:

— Вы распугаете весь окрестный люд. Я категорически против!

— Вы намерены диктовать условия графу Раду? — пророкотал вампир, подаваясь вперед и запахивая плащ.

— Спокойно! На мне чеснок, — предупредил Гарри.

— Ах, да. Чеснок. Моя любимая приправа, — уведомил граф с улыбкой, обнажившей здоровущие клыки.

Гарри забился в кресло.

— Говорил же я тебе про этих румын! — взвизгнул он.

Джером бровью не повел.

— Блефуете, граф. Голливуд в подобных делах не обманывает.

Глухо кашлянув, Раду произнес:

— Прошу простить мне эту маленькую дружескую шутку. Вы в совершеннейшей безопасности.

— Слушайте, граф, дяде моему нехорошо. Полагаю, следует продолжить разговор, когда он почувствует себя лучше.

— У него поднялось кровяное давление? — спросил Раду с внезапной заботой.

— Нет, живот схватило.

— Ага. С животом я ничем помочь не могу. Наши требования я вам все же изложу: время свободного полета по миру за пределами этих стен и кровь два раза в неделю. На вашем предприятии, должен заметить, никакой социальной защиты,

— Кровь получите, но никаких полетов. Это не наша прихоть — таков закон.

— Граф Раду не ведает иного закона, кроме собственной воли!

— Здесь это не имеет значения, граф. Пожалуйста, летайте себе по заводу сколько хотите, но о том, чтобы покинуть его, и не заикайтесь. Да нас в одну неделю прикроют. Или просто спалят завод.

— Вы отказываете графу Раду?

— Получите вы свое второе ведерко крови. И это все, на что мы пойдем.

Раду вскинул длинный тонкий палец и наставил его на Джерома.

— Знайте, что граф Раду не привык себя в чем-либо стеснять, — зловеще прошипел он. Граф завернулся в плащ — и исчез. Громадная летучая мышь сделала круг по конторе, чиркнула Гарри по голове и тут же вылетела в дверь.

— Рассердился, — заметил Джером.

— Тоже мне, профсоюзный лидер! — отдуваясь, заметил Гарри.

— Я завтра припасу побольше чеснока.

— За ним глаз да глаз, — сказал Гарри. Дядя с племянником переглянулись.

После долгого молчания Джером сообщил:

— Что нам нужно, так это — мастер.

— Где ж такого сыскать, чтобы всю ночь ходил с чесноком на шее?

— Это будет нелегко, — согласился Джером.

Два дня Джером в конторе не показывался. Необъяснимое его отсутствие тревожило Гарри, особенно с приближением времени кормежки. «Сбежал малец, — думал Гарри, — не вынес нагрузки. Только-только наладилось — и пропал. Одному мне не справиться: кровь, трупы. Слишком стар я для эдаких сложностей. Пора продавать завод. Кто захочет купить? Возьму, сколько дадут. Точно и безо всякого: ухожу в отставку, отправляюсь туда, где хорошо и тихо, — ни тебе зомби, ни тебе вампиров, ни тебе влажности 99 процентов, ни плесени, ни мокриц. На Аляску».

Тут вошел, Джером, рот до ушей. Он поставил на стол картонную коробку.

— Это. еще что? — недоверчиво спросил Гарри.

— Открой, увидишь.

Внутри, покоясь на смятых газетах, лежал старый-престарый медный кувшин. Гарри вынул его и поставил на стол.

— Очень мило, Джером, но ты же знаешь: мне нельзя пить.

— Вытащи пробку.

Гарри послушался. Струя густого черного дыма фонтаном ударила из сосуда, взметнулась вверх, плоско расползлась по потолку, завихряясь и клубясь, пока не заполнила полконторы. Потом она сама по себе стала собираться, сжиматься, уплотняться — и пожалуйста: перед Гарри стоял великан, скрестивший руки на груди, и взиравший на него сверху вниз.

Пришелец был ростом почти семи футов и сложен, как правый крайний, правда, со слоем жирка — результат межсезонной расслабленности — поверх литых мышц. На нем был пурпурный тюрбан, рубаха из алого шелка, отороченная золотом, широкие зеленые шаровары и желтые туфли с загнутыми вверх носами. Исчез последний виток дыма, и великан упал на колени, коснувшись лбом пола у ног Гарри:

— Какова будет твоя воля, о мой повелитель?

— Ну разве он не чудо, дядя Гарри? — воскликнул Джером.

Гарри кивнул. Он облизнул губы, проглотил ком в горле и спросил:

— Ты джинн?

— Я — Джимдаш, сын Дахнаша сына Шамхуриша, последний в длинной чреде джиннов.

— Слушай, Джимдаш… как тебе роль мастера на моем заводе?

— Приказывай, мой повелитель!

— Джером, достань ему какую-нибудь одежду.

— Не желает ли мой многомудрый повелитель, чтобы его недостойный слуга облек себя в иные одежды?

— Будет лучше, если ты оденешься, как мы с Джеромом.

Джимдаш дважды хлопнул в ладоши. В углу конторы появилась вешалка. На ней висел миндального цвета шелковый костюм, дюжина ярких спортивных рубашек и шесть пар брюк мягких пастельных тонов. Внизу выстроились шесть пар ботинок. Сверху на вешалке лежала плоская коробка с нижним бельем и носками, на которых красовались парижские метки. Все остальное было из Италии.

— Отличный товар, Джимдаш. У тебя настоящий вкус.

— Если щедрый повелитель доволен, я стану одеваться, сказал джинн. Он хлопнул в ладоши еще два раза и мигом облачился в ярко расписанную гавайскую рубаху, бледно-зеленые брюки и белые парусиновые туфли. Прежний его наряд аккуратно пристроился на вешалке.

— Ты великолепен, Джимдаш! — восхитился Гарри.

— Благоволение повелителя доставляет его скромному слуге удовольствие, сладость которого невозможно выразить словами.

— Джимдаш, я хочу, чтобы ты сразу принялся за работу. Дневная смена еще в цехе. Пойдем, я тебя представлю, и ты увидишь, с кем тебе придется работать.

— Я уже осведомлен, благородный повелитель.

— Тем лучше. И потом… знаешь, лучше не зови меня «повелитель». Будь проще. Зови нас «Гарри» и «Джером».

— Подходит, Гарри. Можете называть меня «Джим».

Уже после нескольких минут общения с зомби Джимдаш полностью их очаровал. Стоило одному обратиться к мастеру: «мистер Даш», — как тот сразу расплылся в озорной улыбке и сказал:

— Все мы здесь — одна семья. Зовите меня «Джим».

С каждым зомби он перемолвился словечком, обращался ко всем по имени, пожимал руки и хлопал по спине — достаточно крепко, чтобы дать почувствовать мужское расположение, но и без медвежьей силы, способной сломать ребра. Конец его представления воистину венчал дело: вытащив пачку банкнот, Джимдаш отсчитал три двадцатки, втиснул их в руку Вернона и попросил:

— Вернон, старина, отведи-ка этих наших приятелей куда-нибудь да влей им по пиву. Ну-ка, ребята, хорошенько повеселитесь, а завтра приходите в полной боевой, заставим эти станочки на славу погудеть-покрутиться, все слышали?

— Прирожденный лидер, — пробормотал Гарри.

— Ответственный малый, — сказал Джером.

Когда последний зомби покинул завод, Джимдаш обернулся и проговорил прежним своим тоном:

— Надеюсь, с дневной сменой я поладил.

— Джим, они влюблены в тебя, — уверил Гарри.

— Джером, сбегай и положи записку на графский гроб. Скажи, мы ждем его в конторе ровно в восемь часов. Пойдем-ка пообедаем, Джим, а после ты познакомишься с ночной сменой.

Пока они ожидали графа Раду, Джером поинтересовался:

— Джим, не могу понять, откуда в тебе столько добродушия. Ведь ты сидел в медном горшке, как в тюрьме, три тысячи лет! Рехнуться можно!

— Почему — в тюрьме? Тюрьма — это когда бутылки.

— Ты хочешь сказать, что ты по собственной воле?.. — обернулся Гарри.

Джимдаш глубоко затянулся сигарой, пустил тонкую струйку дыма и произнес:

— Не совсем. Я жил во времена Джан бин Джана, семьдесят второго султана джиннов и, как оказалось, последнего. Жуткое, надо сказать, было времечко для джиннов. А когда и вовсе пригрело, Джан бин Джан приказал поместить избранных представителей молодого поколения в медные кувшины и упрятать их в разных местах по всему свету — в ожидании лучших дней.

Джером слегка присвистнул:

— Столько веков… Теснота, заточение…

— Совсем наоборот. Мне дано делаться бесконечно маленьким, так что кувшин стал моей вселенной. Благодаря милости и провидению Джан бин Джана, в кувшине хватало всех удобств и роскошеств, помогавших обитателю проводить время в свое удовольствие. — Джимдаш улыбнулся счастливым воспоминаниям, попыхал сигарой и продолжил: — Но через несколько тысяч лет даже от бесконечных удовольствий тянет к переменам.

— Только не к таким, — заметил Гарри. В кувшине тебе было лучше, поверь мне. Этот мир — эдакая суета и смута!

— Да, но — интересная суета и забавная смута. Мне ваш мир нравится. Еда ваша нравится и сигары. Нравится шипучка эта, пепси, со льдом. Очки солнечные тоже нравятся, — сказал джинн, водружая на нос огромные очки, что прикупил по пути на обед. — Да и климат как раз по мне.

Наконец появился граф — такой же заносчивый и грозный, как и в первый раз.

— Итак, вы явились, дабы нижайше преклонить колени у ног графа Раду и умолять его о прощении, — молвил он вместо приветствия.

— Нет. Мы собрались познакомить вас с мастером, — ответил Гарри.

Джимдаш удостоил графа едва заметного кивка. И не проронил ни звука. Граф Раду уставился в непроницаемые черные стекла очков. Джимдаш выпустил одно за другим несколько абсолютно правильных колечек дыма.

Внезапно Раду разразился демоническим, торжествующим смехом и вскричал:

— Глупцы! Глупцы! Вы отдали этого лакея в мои руки! Смотрите же, как поликую я на его крови, а самого его сделаю своим рабом!

Он порхнул на джинна — и в ту же секунду завис в воздухе, отчаянно брыкаясь. Джимдаш, схватив его за лацканы, поднес к своему носу.

— Знай же, вздутый бурдюк: ты имеешь дело с джинном из рода, презиравшего летучих мышей и неуклюжих шутов — произнес Джимдаш ледяным тоном. — Только попробуй рассердить меня, и кара падет на тебя с быстротой и неотвратимостью Разрушителя восторгов, Губителя всех обществ, Опустошителя жилищ и Нарушителя покоя, того, кто уничтожает и великое, и малое, того, кто не ведает жалости ни к бедным, ни к униженным, кого не страшат сильные мира сего со всеми их войсками.

Джинн швырнул ошарашенного вампира в кресло. Он сверлил графа взглядом целую минуту — руки скрещены на груди, бесстрастное лицо. Потом, дружелюбно улыбаясь, склонился, стал поправлять лацканы на графской груди, приговаривая медоточивым голосом:

— Но отнесись ко мне по-дружески, подсоби мне, и я разглажу воздух под твоими крыльями, уберегу тебя от солнечного света и грубых людишек с заостренными кольями, позабочусь о том, чтобы каждое утро, перед тем как лечь спать, ты находил на гробе своем чашечку прелестного питья. Ну, так чему быть?

Уставившись на него, вампир моргнул и сказал:

— Дом Раду во всем мире известен склонностью к дружбе и сотрудничеству.

— Вот и чудно. А теперь поведай мне о своих заботах, посмотрим, что тут можно сделать. Располагайтесь поудобней, граф, — предложил джинн, заботливый, как бабушка, хлопочущая над хныкающим внуком. Обернувшись, он попросил: — Джентльмены, не предложит ли кто-нибудь графу сигару? Граф, как насчет пепси?

Граф предостерегающе поднял руку:

— Я совсем не пью… пепси.

К одиннадцати часам соглашение было достигнуто: в обмен на клятвенное обещание графа, что не будет никаких спадов в производительности и никаких «проб» на местных жителях, ночной смене предоставлялись две выходные ночи еженедельно — полетать, побродить, покупки сделать или заняться любой иной законной деятельностью по собственному выбору. Раду был удовлетворен; Гарри и Джером вздохнули с облегчением.

По пути к машине Гарри сказал:

— Этот Джимдаш весьма способный малый.

— Парень — золото, дядя Гарри.

— Не золото, Джером. Способный. Золото, оно бы так в кувшине и осталось.

Прошло еще несколько недель и оказалось, что джинн вполне прибрал дело к рукам. Производительность неуклонно росла. Джинна на работе все звали Джимом, местные называли его «Джи-Ди», «Джимбо» или «Босс Даш». Дневная смена оказалась вовлечена — в сдержанной форме — в жизнь городка и выступила инициатором украшения местного кладбища. Гарри и Джером держались в сторонке, зато у Джимдаша отбоя не было от приглашений на обеды; неисчерпаемые запасы всевозможных историй, умение тактично и незаметно переходить от панибратских объятий к изысканному общению сделали его душой общества и звездой застолий.

Так что не было причин удивляться, когда прибывшие в одно прекрасное утро на завод полицейские попросили разрешения побеседовать с мистером Дашем. Джинн ловко оттер их от своих хозяев, а когда машина с полицией скрылась со двора, Джимдаш рассказал Гарри и Джерому, что, собственно, произошло.

Несколько вампиров, попав, очевидно, в дурную компанию, в свободные вечера предавались пьянству. Спали они целый день, так что успевали отоспаться, и все их художества проходили незамеченными.

Прошлой ночью, сообщили полицейские, один из ночной смены попал на холостяцкую пирушку и перед самым рассветом отправился домой в состоянии крайней неуравновешенности и неустойчивости. Экономя время, он обратился в летучую мышь, расправил крылья, но лететь мог, конечно, через пень колода. Вот и врезался в лобовое стекло грузовика на шоссе неподалеку от завода Гарри. На глазах у очумевшего шофера сломанная фигурка мыши приняла форму человека, который тут же, едва солнце поднялось над горизонтом, зарылся в кучу мусора. У полиции возникли вопросы, и она желала услышать ответы.

— Полицейские, несомненно, вернутся. Да и пресса взбудоражена, — поведал Джимдаш. Гарри в отчаянии тихо охнул. Джинн продолжил: — Как только история выйдет наружу, комиссии из службы иммиграции и натурализации, внутренних доходов, окружного департамента здравоохранения, Национального совета трудовых отношений, комитета профилактики профессиональных заболеваний…

— Стоп! Ничего не желаю знать! — завопил Гарри.

— Какие проблемы, шеф? Стоит только пожелать, и я перенесу завод в отдаленный уголок мира. Есть в Ассаме одна горная вершина…

— Господи, зачем я уехал из Нью-Йорка! Что мне делать в Ассаме?

— Это лучше, чем тюрьма, дядя Гарри, — сказал Джером.

— Для тебя — возможно. А я слишком стар для таких перелетов.

Сам Гарри словно наяву слышал вой сирен, видел толпу, требующую подать ей «этих гадов» на расправу, ощущал, как трещат и с корнем выворачиваются деревья, бьются стекла, в ушах звучали крики, выстрелы…

— Если хотите сохранить дело, — выговорил Джимдаш, — то скорый арест и чистосердечное признание удовлетворят власти.

— Чей арест? Признание — в чем?

— Не смотрите на меня! У меня вся жизнь впереди! — завопил, отступая, Джером.

— Я, Гарри, — вкрадчиво сказал Джим, — частенько подумывал: а здорово было бы стать партнером Джерома. Старшим партнером.

— Я переживу. Только вытащи меня из этой переделки, — откликнулся Джером.

Гарри понял, что у него на глазах созрел заговор.

— Минуточку, — сказал он. — Вы двое — партнеры, а мне что остается? Подписать признание и садиться в тюрьму?

Джимдаш склонился над ним.

— Ну что ты, Гарри, — сказал он. — Позволь, я объясню.

В 16.30 того же дня полицейские вывели за ворота завода спотыкающуюся, безмолвную фигуру в наручниках. Джером смотрел им вслед и, перемежая рыдания со всхлипываниями, повторял:

— Это все жара! Жара доконала его! В Нью-Йорке мой дядя Гарри и мухи бы не обидел, а тут…

Преступник хранил молчание. Ноги у него заплетались, будто хозяин их пребывал в трансе, глаза невидяще смотрели под ноги. Дважды он спотыкался, и шагавшие рядом полицейские подхватывали его под руки. Вид у бедолаги был жалкий.

Когда полиция удалилась, Джером перевел дух и сказал:

— Фу, не думал, что у нас получится.

Джимдаш прищелкнул пальцами.

— Семечки. Жаль, не помню, как голос делать. Тридцать два века этим не занимался — детали забываются.

— Может, и к лучшему, что это создание не говорит.

— Возможно. В любом случае, отпечатки пальцев получились превосходно.

— Долго оно протянет?

Джинн пожал плечами:

— Пар спустить хватит.

— Жаль, дядя Гарри тебя не слышит. Он эту парилку терпеть не мог, — произнес Джером с печальной улыбкой.

Но Гарри не слышал. Да и услышал бы, не обратил внимания. Ощущая в себе пылкую порывистость юноши и одновременно умудренность патриарха, он восседал среди пышных подушек на ковре, безмолвно скользившем сквозь хладную лазурь вечности. Одно невыразимое чувство сменялось другим, и великолепие происходившего прямо здесь, в этот самый миг, превращало память о прошлом в нечто блеклое и жалкое, зыбкое и далекое, стремглав уносящееся в небытие.

Легкий, как лист, он парил в благовонном воздухе, облетая стену из хрусталя и золота, за которой в райском саду гурии неземной красоты взирали на него черными зазывными очами. Медоточивыми голосами пели они песнь любви, счастья и покоя. Музыка обещала неописуемые восторги, аромат неувядающих цветов и вкус вечноспелых плодов. Он мог провести в обществе прекрасных девушек день или тысячу лет неизбывной юности. А потом, если бы захотел, стать корабликом, скользящим по волнам. Или самими волнами в бешеном вихре бури. Или орлом в горной вышине, где воздух чист и прозрачен, словно бриллиант. Или монархом во дворце, в сердце империи. Он мог стать кем и чем угодно в собственной, ему лично принадлежащей Вселенной внутри смолянистого, покрытого наслоениями веков медного кувшина.

Перевел с английского Владимир МИСЮЧЕНКО

Олег Жадан
ПРОФСОЮЗЫ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!
Не то стрелять будем

Ирония писателя возвела в ранг профсоюзною лидера вампира.

Нам юмора не занимать: у нас бывший председатель ВЦСПС становится вице-президентом и одним из организаторов путча против президента, а следующий председатель ФНРП грозится возвести по всей Москве баррикады из тракторов.

При этом понять, чем занимаются профсоюзы, кого защищают, представляется делом совершенно невозможным. Надеемся, что в этот вопрос внесет, наконец, ясность известный фельетонист, сотрудник бывшей профсоюзной, а ныне просто самой массовой газеты «Труд», который по многочисленным просьбам трудящихся был избран председателем ФНРП. Нравственные и философские основы своей будущей деятельности в защиту трудящихся новый профсоюзный лидер излагает нашему корреспонденту Михаилу Комаровскому.

В чем вы видите самую коренную и наболевшую задачу организованных трудящихся масс?

— Прежде всего рабочим и служащим бывшего Советского Союза необходимо четко представить себе свое место в общей картине развития жизни на Земле. Мое глубочайшее убеждение: только подлинно космический взгляд на вещи способен в наши дни дать трудящимся верные ориентиры. Причина развала профсоюзной жизни на данный момент как раз и состоит в том, что работник постепенно утратил осознание себя как биологического вида. В годы сталинизма и позже в мрачную эпоху застоя всячески замалчивался основной вопрос: что, собственно, есть современный член профсоюза? Какие видовые и родовые признаки ему присущи? В каком направлении развиваются миллионы трудящихся особей?

В начале двадцатых годов нашего столетия известный в России того времени последователь идей Карла Генриховича Маркса Ленин Владимир Ильич провозгласил: «Профсоюзы — школа коммунизма!» Конечно, в этом утверждении одно неизвестное «профсоюзы» объясняется через другое — «коммунизм». Поэтому-то развитие профессионального движения шло вяло, а порой даже и вспять.

Другой философ прошлого Энгельс говорил, что труд создал из обезьяны человека. Данное утверждение легло в основание всех новейших теорий. Однако я считаю нужным подчеркнуть, что этот тезис никогда раньше не проверялся экспериментально. Казалось бы, все просто: берите любую обезьяну, дайте ей работу — и она быстро превратится в человека, а впоследствии, возможно, и в члена профсоюза. Однако при прежних правителях России на такие опыты был наложен строжайшей запрет. Только совсем недавно мне с помощью американской Федерации труда и Конгресса производственных профсоюзов удалось провести такое исследование. Результаты превзошли наши смелые ожидания. Выяснилось, что даже неквалифицированный ручной труд и по сей день превращает обезьян в людей.

Многими тысячами вчерашние обезьяны выходят из свойственных им лесов и джунглей, вливаясь в народные массы больших городов. Конечно, друзья, очень странным было бы, если бы во времена Энгельса из обезьян получались люди, а при расцвете монетаризма — нет.

В этом отношении ФНПР стояло и будет стоять на твердых позициях равенства всех трудящихся перед законом. Ни цвет кожи, ни строение тела, ни наличие или недостаток рогов или конечностей не могут служить основанием для отказа приема трудящегося в члены. Вполне законная проблема: а могут ли считаться трудящимися лошади, быки, ослы, мулы, верблюды, ламы, ездовые собаки и т. д.? С одной стороны, все эти существа, безусловно, много и плодотворно трудятся на благо человечества. С другой — каждая попытка организовать профессиональный союз, скажем, лошадей-тяжеловозов наталкивается на большие трудности и вызывает целую волну протестов.

Попытаемся разобраться в этом вопросе. По существу, единственный разумный довод против немедленного создания подобных профсоюзов таков: не обладая членораздельной речью, животные не смогут защищать свои права на собраниях и в печати. Однако не секрет, что многие животные трудятся гораздо больше и продуктивнее значительной части людей. Лично мое мнение состоит в том, что лошадей, быков, ослов и прочих надо принимать в члены профессиональных союзов условно с испытательным сроком. Если, следуя заветам Энгельса, вышеизложенные субъекты животного мира разовьют в себе способность к устной и письменной речи, то их в процессе созидательного труда можно будет переводить в действительные члены профсоюза.

— В свете всего вышесказанного поясните, пожалуйста, являются ли профсоюзы социальной надстройкой или биологической необходимостью высокоразвитой жизни?

— Профсоюзы — это способ существования белковых тел. Лично я, несмотря на свой демократизм, полностью отрицаю профессиональные объединения небелковых структур. Эволюция еще в допотопные времена предусмотрительно заложила в гены живых существ инстинктивное стремление к организации в профсоюзы. Взгляните на мир непредвзято, и вы увидите, как борются за свои права термиты, пчелы, муравьи, осы и многие другие. Профсоюзный билет им заменяет особая профсоюзная хромосома, внедренная в ген общественного поведения каждой особи. Посмотрите на муравейник в ясную погоду, и вы с чувством законной гордости убедитесь в том, что каждый шестиногий труженик несет свой профсоюзный взнос в создание общей справедливой кучи.

Когда вороны огромной стаей отгоняют от своих гнездовий орла — это то же самое, что протест ФНПР против задержки зарплаты шахтерам (хотя, конечно, сравнивая наше правительство с царем птиц, я сильно льщу господам министрам). Некоторые естествоиспытатели рассказывают о том, как в порыве гражданского негодования стаи кильки бросаются на акулу и гоняют ее по всему мировому океану.

Итак, надеюсь, из моих слов вам стало понятно, что животное, а тем более человек, не вступивший в ряды профсоюза — просто мутант, ошибка природы и предательский отход от генеральной линии эволюции. В нашем научно-исследовательском институте идут успешные работы по генной инженерии. Мы пересаживаем профсоюзную хромосому в систему наследственности животных-одиночек и получаем удивительные результаты! На одном из испытательных полигонов в пустыне Гоби двугорбые верблюды с исправленными ДНК создали самый настоящий муравейник. В процессе осуществления своих прав и свобод они добровольно отдают часть своей верблюжьей колючки группе активистов, которую мы условно назвали профкомом. В конечном счете от этой группы зависит выживание всего вида в целом. Хотелось бы отметить, что генетически неполноценные одногорбые верблюды-дромадеры двинулись по тупиковой ветви развития и вошли в обреченную структуру Соцпрофа, которая биологически ущербна.

Поскольку вы мне глубоко симпатичны, открою вам тайну, которая, несомненно, перевернет все развитие жизни на Земле. Это в равной степени касается и насекомых, и непарнокопытных, и людей. Если вам когда-нибудь приходилось смотреть в микроскоп, то вы, наверное, обратили внимание, что бациллы имеют тенденцию объединяться в колонии. Мы пересаживаем им профсоюзную хромосому — и получаем великолепную организацию. Я бы даже сказал: настоящую школу капитализма, где борьба за выживание регулируется обществом. Мы уже ведем переговоры о вступлении в ФН ПР вирусов гриппа, микробов коклюша и свинки. С одним условием: прекратить враждебную деятельность против членов нашей Федерации. Взамен мы предлагаем им чистые новые пробирки и самый питательный бульон. Скоро в вирусных и бактериальных сообществах пройдут отчетно-выборные собрания, где, по всей видимости, будет принята платформа ФНПР. Болезнетворных бацилл мы твердо рассчитываем перевести на минеральное и растительное сырье.

— Ограничен ли круг возможных членов профсоюза только животным миром?

— Вовсе нет! Вы наверняка слышали о дереве засушливых пустынь знаменитом саксауле. Оно протягивает свои корни на глубину сотен метров в поисках воды! Эта воля в победе, эта неуклонная настойчивость в борьбе за лучшее будущее нам очень импонирует. Наверное, скоро мы станем принимать саксаулы в профсоюз.

Более того, всем известны опыты знаменитых супругов Кирлиан, которые доказали, что растения реагируют даже на негативные мысли человека. Недавно мы установили: крепежный лес, применяемый на шахтах для предохранения выработок от обрушения, сохраняет память. Он по-прежнему предпочитает- проводить воду от комля к верхушке, как живое дерево. Встает законный вопрос, а не является ли в таком случае крепеж горных выработок потенциальным членом профсоюза? Я думаю, вне всякого сомнения. И настанет день, когда мы примем рудничные стойки в наши монолитные ряды, как бы этому ни противились заправилы профсоюзов угольщиков и горняков. Однако это дело будущего. Впрочем… Я не знаю, как обернется планируемая горняками забастовка в случае, если ее не поддержит крепежный лес! Да в шахтах попросту все рухнет к чертям собачьим!

Мы считаем: раз пчелы, кони, муравьи и рудничные стойки работают, то они имеют право на профсоюзную защиту и охрану своего труда по международным нормам.

— А что вы могли бы предложить для прекращения спада производства в России? Ведь дело дошло до того, что закрываются целые заводы, многие отрасли влачат жал кое существование…

— Это надуманная проблема. Скажу больше: ее попросту нет. Вот, к примеру, рыбаки пожаловались нам на то, что приходится ставить траулеры и сейнеры на прикол. Рыба, мол, гуляет далеко в море, а у них нет денег на горючее, запчасти и зарплату экипажам. Я сразу этих рыбаков спросил: «А вы, господа хорошие, пытались договориться с сельдью полюбовно? В рамках общего профсоюзного процесса уговорить ее перебраться поближе к родным берегам? Ведь в таком случае можно будет сэкономить дорогое горючее и даже вообще обойтись без судов. Ловить ту же селедку прямо с причала!» Оказалось, никто политической работы среди здоровой части рыб не проводил. Я уже дал указание представителям передового отряда сельдеобразных пойти навстречу рыбакам. Мы предложили некоторым зажравшимся особям пошевелить жабрами и подняться выше своих чешуйчатых интересов. Однако большая часть сельдяного стада, подкупленная лживыми посулами Соцпрофа, заняла резко отрицательную позицию. Что ж, у ФНПР хватит сил, чтобы защитить своих членов!

Сейчас, когда мы с вами разговариваем, в воздух подняты самолеты-торпедоносцы. Мощными торпедами класса воздух-рыба они готовы нанести решительный удар по раскольникам международного движения. В район сосредоточения косяков движется тяжелый авианесущий крейсер. Думаю, Соцпрофу придется пойти на уступки. Если понадобится, мы не остановимся перед ядерным ударом по всему периметру Гольфстрима. Любое решение должно быть прежде всего конструктивным.

— А как быть с крупнейшим в стране автозаводом имени Лихачева, который то и дело останавливается в связи с отсутствием средств и срывом поставок?

— Ко мне приходил их директор. Жаловался. А я взял его с собой и отвез на нашу пасеку, показал, как работают перепончатые члены профсоюза. Они не ноют, не слоняются по кабинетам начальства, не митингуют. Они просто летят туда, где имеется необходимое для успешной работы улья сырье и берут что надо. Без волокиты и долгих переговоров.

Я сказал директору: «Смотри, если пчелы без всяких кредитов, кооперированных поставок и гарантийных писем смогли наладить бесперебойный выпуск продукции, то как же не стыдно говорить о трудностях тебе! Смело повышай зарплату своим рабочим в сто — сто двадцать раз, и народ тебе поверит! А, опираясь на народную поддержку, горы можно своротить! Помни: профсоюзы с вами!» Он было заколебался, но я сказал ему: смелее ставь политические требования! Вот профсоюз термитов на днях потребовал отмены естественного отбора. Уже неделю вся Африка на ушах стоит! Львы со дня на день пойдут на уступки! И что же? Директор поехал в родной коллектив, поделился опытом пчел и потребовал отставки Генерального секретаря ООН. Сегодня ЗИЛ уже вовсю работает.

— А что вы думаете о создании единой Программы занятости?

— Это полная чушь. Это выдумки демократов, коммунистов и ура-иудеев. Вы когда-нибудь видели безработного муравья? Или пчелу, живущую на пособие по безработицей Может быть, вам встречался бобр, занятый неполную рабочую неделю? Безработица — это отрыв от первичных профсоюзных ячеек, от матери-природы. Поэтому нашей Федерации никакие программы не нужны. Посмотрите на бацилл — они всегда заняты!

— И последний вопрос: какова главная проблема в отношениях труда и капитала?

— Нас слишком долго учили, что труд — наслаждение. Зная любовь вашего журнала к постскриптумам, скажу словами философа Иммануила Канта:

«Единственное наслаждение, которое не оставляет укоров совести, — мочеиспускание…»

ЗАВТРА

Это кто там швыряется кометами?

Ученые Калифорнийского университета, заново оценив уже известные данные о Солнечной системе, пришли к выводу, что в ней, помимо нашего светила, изредка командует хотя и удаленная, но крепко привязанная к нему спутница. Тоже звезда. Вращаясь вокруг Солнца по чрезвычайно вытянутой орбите, она раз в 28 млн. лет подлетает к его семейству, что для последнего чревато если не полным разором, то крупными неприятностями. В частности, залетная скандалистка, швыряясь огромным количеством комет, является подлинной причиной катаклизмов земной эволюции и — не исключено — рано или поздно вообще покончит-с жизнью на нашей планете. Впрочем, возможность подтвердить или опровергнуть данное предположение представится не ранее 15.000.000 года.

Завтрашние проблемы лучше решать сегодня

Опыт XX века показал, что распространенные повсеместно способы проверки личности — коды, пароли, подписи — не более чем символы, воспользоваться которыми может кто угодно. Единственной гарантией правильного опознания является только сам человек: его голос, лицо, радужка глаз, отпечатки пальцев.

В предвидении того, что в грядущем веке проблема идентификации личности станет еще более острой, множество исследовательских групп. разрабатывают изощренные методики. Так, например, в японской компании SEKOM создана оригинальная система компьютерной идентификации внешности, которая не допустит в помещение чужака. Фотопортреты избранных заносятся в электронную картотеку в двух вариантах — обычный двухмерный снимок и трехмерное изображение. Компьютерный страж внимательно изучает лицо посетителя. В двухмерном изображении пропорции лица сравниваются с портретами по степени освещенности, в трехмерном же — черты лица, воспроизведенные в компьютерной графике, накладываются на хранящиеся в памяти объемные портреты. Далее оба выбранных разными способами портрета совмещаются, и в положительном случае черты лица и освещенность совпадают идеально. Разработчики системы уверены, что ошибки Полностью исключены.

Лазутчик в стане саранчи

Довольно неожиданный эксперимент затеял профессор Вольфрам Куч из университета в Констанце: отловив 6-сантиметровый экземпляр пустынной саранчи, он укрепил на его туловище специально сконструированный миниатюрный передатчик и выпустил насекомое на волю. Теперь хитроумный ученый по пеленгу скрупулезно фиксирует передвижения «шпиона», надеясь таким образом определить алгоритм поведения злостных вредителей сельского хозяйства.

Теперь не покапризничаешь!

Пресловутый «эффект присутствия» знаком каждому, кто имеет дело с техникой: исправный, казалось бы, агрегат напрочь отказывается работать в момент ответственной проверки, зато неисправный начинает бодро — но, увы, временно — функционировать, как только к нему подступается специалист. Приняв во внимание проверенную поколениями примету, компания «Крайслер» разработала MDS Co-Pilot — компактное, подключаемое к приборной доске устройство, фиксирующее спорадические сбои в работе электроники, коей щедро уснащен современный автомобиль. Затем на одной из принадлежащих компании станций техобслуживания компьютерная программа Мораг Diagnostic System считывает информацию Co-Pilot и тут же ставит абсолютно точный диагноз — экономя тем самым время и автомеханика, и владельца автомашины.

Сверхдолгожитель

Лондонский Музей естественной истории выпустил новый каталог с описанием самых выдающихся «единиц хранения» — исправленный и дополненный, в котором поместили, разумеется, и фотографию одного из раритетов — четкого отпечатка стопы динозавра. Под снимком красуется подпись следующего содержания: «Подлинный след ископаемого теропода, найденный в северо-восточной части Таиланда 65 млн. лет назад». После выхода каталога любопытные засыпал и сотрудников музея письмами, спрашивая: кто же был этот счастливый палеонтолог? И как ему удалось дотянуть до наших дней?

Слепые прозреют

Американские ученые провели успешный эксперимент по программе «Искусственное зрение», имплантировав в мозг 42-летней женщины, ослепшей из->за глаукомы, несколько электродов. При подаче электрических импульсов слепая «увидела» светящиеся точки. Исследователям удалось подобрать нужный режим и инициировать в мозгу пациентки изображение буквы «i». По мнению Терри Хембрехта — биолога, медика, инженера и руководителя Фуппы, — этот достойный плод 20-летних трудов позволит слепым, при дальнейшем усовершенствовании методики, самостоятельно ориентироваться в окружающей обстановке, видеть дорожные указатели, вывески и даже просматривать заголовки газет, Хембрехт готовит очередной эксперимент, в котором испытуемому введут в мозг 250 электродов: по идее, это даст сложное изображение из светящихся точек — наподобие картинки на световом табло стадиона.

XXI век — уже сегодня

В ноябре прошлого года лондонская Британская библиотека создала принципиально новую службу OPAC: связанный с компьютерной сетью каталог (On-line Public Access Canalogue) дает читателю доступ к информации на всевозможных языках — будь то греческий, еврейский, русский или эсперанто. Обратившись в штаб-квартиру библиотеки в столице или в какой-нибудь из ее филиалов, читатель получит исчерпывающие сведения о любой книге из любого общественного хранилища. Например, чтобы с помощью традиционного каталога составить список трудов по генетике, изданных во всем мире с 1954 по 1960-й, требовалась многомесячная работа.

Сейчас это делается в считанные минуты.

Кэролайн ЧЕРРИ
ПОСЛЕДНЯЯ БАЗА^[1]

КНИГА ТРЕТЬЯ

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

1. ПЕЛЛ: БЕЛАЯ СЕКЦИЯ, ЧЕТВЕРТЫЙ ЯРУС; 22:30

Каждому депутату Кео выдал пропуск, и все же Джон Лукас тревожно озирался в почти безлюдных коридорах. С наступлением первой смены должен был начаться обещанный вывод десантников; на некоторых постах уже стояли члены экипажа Флота без доспехов. Везде царило спокойствие. Джона остановили всего один раз, на площадке лифта, и он, благополучно добравшись до своей двери, открыл ее при помощи карточки.

Гостиная пустовала, и у Джона екнуло сердце: неужели его непрошеного гостя все-таки схватили? Но тут в коридорчике возле кухни появился невозмутимый Бран Хэйл и промолвил:

— Все в порядке.

Следом за Хэйлом из кухни вышли двое его помощников и Джессад.

— Вы очень вовремя, — улыбнулся Джессад. — Тут стало скучновато.

— Думаю, так будет и впредь, — сварливо отозвался Джон. — Во всяком случае, этот вечер всем нам — мне, вам, Хэйлу, Дэниельсу, Клею, — придется провести здесь. Я не хочу, чтобы под носом у солдат из моей квартиры вывалила толпа дорогих гостей. А к утру войска выведут.

— Флот? — спросил Хэйл.

— Да. Десантников.

Джон прошел в кухню, открыл дверцу бара, осмотрел бутылку — она была полна, когда он уходил, а сейчас содержимого было на два пальца. Он налил себе порцию, глотнул и вздохнул с облегчением. Затем вернулся в гостиную и утонул в любимом кресле возле низкого стола. Джессад расположился напротив, а Хэйл с приятелями отправился в кухню на поиски новой бутылки.

— Хорошо, что вы вели себя благоразумно, — сказал Джон униату. — Я беспокоился.

Джессад улыбнулся, по-кошачьи прищурив глаза.

— Надо думать. Вероятно, вы даже колебались минуту-другую. Может, и сейчас колеблетесь? Впрочем, стоит ли об этом говорить?

Джон нахмурился и бросил взгляд в сторону кухни.

— Не буду скрывать, я верю им больше, чем вам.

— Держу пари, вы подумываете, не избавиться ли от меня, — усмехнулся Джессад, — и проблема для вас не в том, имеет ли это смысл, а в том, как это сделать. Что ж, можете попробовать. Вполне вероятно, это сойдет вам с рук.

Прямота Джессада сбила Джона с толку.

— Вы сами затронули эту тему, — промямлил он. — Отсюда следует, что у вас есть предложение совершенно иного рода.

На лице Джессада не увядала улыбка.

— И не одно. Во-первых, советую подумать о том, что сейчас я для вас не опасен. Во-вторых, не стоит огорчаться из-за прибытия Мациана.

— Почему?

— Потому что эта возможность нами учтена.

Джон поднес стакан к губам и глотнул обжигающей жидкости.

— Прыгать без риска в Глубоком, господин Лукас, можно тремя способами. Во-первых, короткими скачками передвигаться в очень хорошо знакомом пространстве. Во-вторых, можно использовать притяжение звезды, и в-третьих, если вы ас, — массу какого-нибудь малоизвестного космического тела. В окрестностях Пелла хватает всякого мусора. Огромных астероидов нет, но есть довольно крупные.

— О чем это вы?

— О флоте Унии, господин Лукас. Впервые за два или три десятилетия корабли Мациана сбились в стаю. Неужели вы думаете, что без причины? У них остался только Пелл. Нет, неспроста флот Унии собрался на краю системы Пелла и неспроста прислал сюда вашего покорного слугу. Мы знали, куда полетят мациановцы.

Хэйл и его люди вернулись в гостиную и уселись на диван. Джон обдумал слова Джессада. Пелл — в зоне конфликта. Наихудший из всех сценариев.

— Что будет с нами, когда выяснится, что Флот Мациана вам не по зубам?

— Мациана можно вытеснить отсюда, и мы это сделаем. После этого у него не останется ни одной базы. Наступит мир, и вы, господин Лукас, будете пожинать его плоды. Вот для чего я здесь.

— Я весь внимание.

— Необходимо заменить администрацию. Убрать Константинов. Вам и вашим людям придется занять их места. Сумеете? Ведь, насколько мне известно, вы с Константинами в родстве. Жена старшего…

Джон плотно сжал губы и поморщился, как делал всякий раз, когда думал об Алисии и о ее судьбе. Он не мог размышлять об этом спокойно. Всю жизнь зависеть от машин… Впрочем, можно ли назвать это жизнью?

— Мы с сестрой уже несколько лет не разговариваем. Она инвалид. Дэйин, должно быть, все вам рассказал.

— Да, я это знаю. Но я имел в виду не саму Алисию Лукас, а ее мужа и сыновей. Хватит ли у вас выдержки?

— Хватит, если вы предложите толковый план.

— На этой станции есть некто Крессич.

Джон затаил дыхание, а его бокал застыл на подлокотнике кресла.

— Василий Крессич. Выборный представитель «К» в совете. Откуда вы о нем знаете?

— От Дэйина Джекоби… относительно его деятельности в карантине, а еще — из наших досье. Этот Крессич… приходит на заседания совета из «К». Значит, у него есть пропуск. Или на выходе есть охрана, которая знает его в лицо?

— И то, и другое. Охрана там есть, а у Крессича — специальный пропуск.

— Как вы думаете, можно подкупить охранников?

— В принципе да. Но станционерам, господин как-вас-там, свойственно естественное нежелание причинять родной станции какой бы то ни было ущерб. Одно дело переправить в «К» наркотики и спиртное, но человека… У охранников тоже развито чувство самосохранения.

— В таком случае, придется самого Крессича пригласить к нам на совещание.

— Не сюда.

— Как скажете. Можно взять у кого-нибудь на время паспорт и прочие документы. Думаю, среди множества ваших преданных подчиненных найдется человек, живущий где-нибудь неподалеку от «К»…

— О чем вы хотите говорить с Крессичем? И что рассчитываете от него получить? Это же бесхребетное ничтожество.

— А много ли у вас людей, таких как эти — верных и преданных? Готовых на риск, способных убивать? Именно такие нам понадобятся.

У Джона захватило дух. Он бросил тревожный взгляд на Хэйла и снова посмотрел на Джессада.

— Поверьте, Крессич не из таких.

— Зато у него есть связи. Неужели вы всерьез считаете, что без них кто-либо мог бы так долго продержаться на верхушке этого чудовищного «К»?

2. ПЕЛЛ: ЗЕЛЕНАЯ СЕКЦИЯ, СЕДЬМОЙ ЯРУС: КУПЕЧЕСКАЯ ГОСТИНИЦА; 22:41

Загудел ком. Вспыхнула лампочка на консоли. Вызов.

Джош остановился посреди комнаты и посмотрел на ком. Его отпустили. «Ступай домой», — сказал тюремный надзиратель, и Джош так и сделал — отправился в гостиницу по коридорам, охраняемым полицией и мациановцами. Сразу, как только он вошел, прозвучал вызов.

Красная лампочка все мигала — неизвестный упорствовал. Джошу не хотелось отвечать. Может быть, это из тюрьмы? Решили удостовериться, что он благополучно добрался до дома? Не выдержав, он подошел к кому и нажал клавишу приема вызова.

— Джошуа Толли, — проговорил он в микрофон.

— Джош, это Дэймон. Рад тебя слышать. Ну что, все в порядке?

У Джоша перехватило дыхание. Он прислонился к стене.

— Джош?

— Все хорошо, Дэймон. Ты знаешь, что случилось?

— Знаю. Я получил от тебя весточку и настоял, чтобы тебя освободили под мое поручительство. Сегодня ты ночуешь у нас. Приготовь все необходимое. Я за тобой зайду.

— Нет! Дэймон, не ввязывайся в это.

— Все в порядке. Не спорь. Потом поговорим.

— Дэймон, не надо! Не надо! Это попадет к ним в комп.

— Джош, мы — твои легальные попечители. Это уже в компе.

— Не надо!

— Мы с Элен уже идем.

Связь прервалась. Джош вытер пот с лица. В животе образовался комок и поднялся к горлу. Джош не видел стен, не видел гостиничной мебели. Его окружал металл, рядом стояла Сигни Мэллори с молодым лицом, серебристыми волосами и глазами древней старухи. Дэймон и Элен собирались рисковать своей жизнью и жизнью неродившегося ребенка. Ради него, Джоша.

У него не было оружия. Оно бы и не понадобилось, окажись он с той женщиной в ее спальне, как когда-то. В то время он был мертв. Внутри. Существовал, но ненавидел себя за это. И сейчас — точно такое же оцепенение. Будь что будет. Ты ничего не в силах изменить. Тебе предлагают укрытие — соглашайся. Соглашаться всегда проще. Раньше ты бы так и поступил. Раньше ты не был опасен Мэллори. Тебе не за что было с ней драться.

Он оттолкнулся от стены, ощупал карман — документы лежали на месте. Мимо автоматизированного бюро обслуживания он прошел в гостиничный холл, просторное помещение, где стояли охранники. Один из них — местный полицейский — двинулся навстречу Джошу. Он бросил испуганный взгляд в сторону коридора, где стоял солдат.

— Эй! — разорвал тишину вестибюля возглас Джоша. — Эй, вы! Я хочу с вами поговорить.

Полицейский застыл как вкопанный, солдат резко опустил дуло, едва не нажав на спусковой крючок. Джош нервно сглотнул и показал ему пустые руки.

— Я хочу с вами поговорить, — повторил он.

Дуло чуть шевельнулось. Широко разведя руки, Джош направился к черному отверстию ствола.

— Стоп! — приказал десантник. — Дальше — ни шагу. В чем дело?

На его панцире поблескивала эмблема «Атлантики».

— Знаете Мэллори с «Норвегии»? — спросил Джош. — Мы с нею старые друзья. Передайте, что Джош Толли хотел бы с ней встретиться. Немедленно.

Солдат ощупал его подозрительным взглядом, поморщился, но все же уравновесил ружье на локтевом сгибе и снял с пояса ком.

— Я поговорю с вахтенным офицером «Норвегии», — сказал он. — Но если Мэллори вас не знает, вы все равно пойдете со мной — на проверку.

— Она меня знает, — заверил Джош.

Солдат нажал кнопку передачи и произнес несколько фраз. Ответ не прозвучал из-под шлема, но глаза десантника блеснули.

— Вас понял, «Норвегия», — отозвался он. — Центр управления. Конец связи.

Повесив ком на пояс, он взмахнул дулом.

— Идите по коридору до лестницы, там вас встретит часовой и проводит к Мэллори.

Джош торопливо пошел указанной дорогой, боясь, что Дэймон и Элен уже на пути в гостиницу.

Разумеется, его обыскали — в третий раз за этот день. Но Джоша не волновало, что делают с его телом — главное, чтобы душа оставалась холодной и неприступной. Одернув костюм, он следом за конвоирами поднялся по лестнице, минуя часовых на каждом ярусе. На втором зеленой они забрались в лифт и совершили короткий подъем, затем перешли на первый ярус синей. Десантники не проверили документы Джоша, лишь заглянули в бумажник — убедиться, что в нем нет ничего, кроме бумаг.

Потом они недолго шагали по ковровому покрытию коридора. Пахло химией. Попадались рабочие, снимавшие указатели со стен. Наконец — большой зал с окнами, уставленный электронной аппаратурой; среди множества бдительных охранников там суетилось несколько техов.

Дверь открыли солдаты с «Норвегии». Мэллори, сидевшая за крайним в ряду пультом, встала и с ледяной улыбкой повернулась к Джошу.

— Ну? — произнесла она.

Джош надеялся, что, увидев ее, он сохранит спокойствие — и ошибся. Его затошнило.

— Я хочу назад, — сказал он, — на «Норвегию».

— В самом деле?

— Я нездешний. И вообще не станционер. Кто еще может меня забрать?

Мэллори промолчала, пристально глядя на него. У Джоша задрожало левое колено. Он пожалел, что нельзя сесть. Стоит пошевелиться, и его пристрелят, — в этом он не сомневался. Лишь бы хватило самообладания. Лишь бы не вернулся проклятый тик…

У него дернулся край рта — к счастью, как раз в то мгновение, когда Сигни бросила взгляд через плечо. Снова повернув к нему голову, она сухо рассмеялась.

— Это Константины тебя надоумили?

— Нет.

— Ты ведь урегулирован, верно?

Боясь, что начнет заикаться, Джош ограничился кивком.

— И теперь Константины ручаются за твое примерное поведение?

Тон Сигни не сулил ничего хорошего.

— Никто за меня не ручается, — запинаясь, проговорил он. — Я хочу на борт. Если выбирать не из чего, — я согласен на «Норвегию».

Он был вынужден смотреть на нее в упор. Смотреть в глаза, за которыми бродили мысли, не предназначенные для техников и солдат.

— Вы его обыскали? — спросила Сигни десантников.

— Да, мэм.

Она долго размышляла, наконец, уже не смеясь и даже не улыбаясь, спросила Джоша:

— Где ты живешь?

— У меня номер в старой гостинице.

— Тоже благодаря Константинам?

— Я работаю и плачу за жилье.

— Работаешь? Кем?

— Демонтажником. Разбираю на части всякий утиль.

Удивление на лице Сигни сменилось усмешкой.

— Так что, — продолжал Джош, — терять мне здесь нечего. Я хочу улететь. Ты должна мне помочь.

Уловив за спиной Джоша движение, Мэллори вскинула голову и рассмеялась — устало, невесело. И поманила кого-то.

— Константин. Очень кстати. Что, явились за своим дружком?

Джош обернулся. Дэймон и Элен — раскрасневшиеся от быстрой ходьбы, встревоженные. Пришли за ним, Джошем. Оба.

— Если он не в себе, — сказал Дэймон, — то мы отведем его в больницу. — Он приблизился к Джошу и положил руку ему на плечо. — Пойдем, Джош. Пойдем.

— Да, он не в себе, — проговорила Мэллори. — Он пришел убить меня. Отведите вашего приятеля домой, господин Константин, да приглядывайте за ним хорошенько, не то я сама им займусь.

Повисло тяжелое молчание.

— Я пригляжу, — пообещал наконец Дэймон. Его пальцы впились в плечо Джоша. — Пошли.

Вместе с Дэймоном и Элен Джош прошел мимо охранников в пропахший химией коридор. За ними закрылись двери контрольного центра. Все трое молчали. Ладонь Дэймона опустилась с плеча Джоша на локоть.

Они вошли в кабину лифта и спустились на пятый ярус. Там тоже хватало солдат и станционных полицейских, но никто не заступил дорогу двум резидентам и одному пленнику. Джоша привели в квартиру Дэймона и закрыли за ним дверь. Он молча подождал в прихожей, пока Элен и Дэймон включат свет и снимут верхнюю одежду.

— Я пошлю кого-нибудь за твоими вещами, — отрывисто произнес Дэймон. — Проходи. Располагайся. Будь как дома.

Джош не считал, что заслуживает такого приема. Ни на секунду не забывая о своем промасленном комбинезоне, он осторожно опустился в кожаное кресло. Элен предложила стакан какого-то охлажденного напитка, и Джош выпил его, не ощутив вкуса.

Дэймон присел на подлокотник соседнего кресла. «Сердится», — подумал Джош и, выбрав точку на полу, уперся в нее взглядом.

— Ты заставил нас побегать, — упрекнул его Дэймон. — Не знаю, как тебе удалось проскочить мимо нас.

— Я обратился к часовому. Попросил, чтобы меня отвели к Мэллори.

Дэймон хотел что-то сказать, но сдержался. Элен села на диван между мужчинами.

— Что ты задумал? — будничным тоном спросил Дэймон.

— Я не должен вас втягивать. Это опасно.

— Так ты хотел убежать от нас?

Джош пожал плечами.

— Ты в самом деле намерен ее убить?

— Может, и убью. Где-нибудь. Когда-нибудь.

Супруги не нашли что сказать. Наконец Дэймон тряхнул головой и отвернулся, а Элен встала, зашла за спинку Джошева кресла и опустила мягкую ладонь на плечо бывшего униата.

— Ничего у нас не получится, — проговорил Джош, спотыкаясь на каждом слове. — Все очень плохо. Боюсь, она решила, что это вы меня подговорили. Мне так жаль…

Ладонь Элен прошлась по его волосам, снова опустилась на плечо. Дэймон смотрел на Джоша так, будто видел его впервые в жизни.

— Не вздумай еще раз так поступить, — мягко попросил он юношу.

— Я не хотел, чтобы вы пострадали из-за меня. Я не хотел, чтобы вы давали мне приют. Подумайте о том, как это выглядит в их глазах.

— Ты считаешь, Мациан прилетел сюда с бухты-барахты? Ты считаешь, один капитан способен ради личной мести испортить отношения между Флотом и Константинами, без которых Мациан здесь как без рук?

Джош поразмыслил. Ему очень хотелось верить, что дело обстоит именно так, но верилось с трудом.

— Ничего подобного не случится, — продолжал Дэймон. — Успокойся. Ни один десантник не войдет в эту квартиру, если только ты не дашь повода. Понимаешь? Видишь ли, я попросил Мэллори, и она приказала выпустить тебя из тюрьмы. Это уже вторая поблажка. На третью не надейся.

От изумления Джош не смог выговорить ни слова. Только кивнул.

— Ты ел сегодня?

В замешательстве Джош не сразу вспомнил о бутербродах. Видимо, одной из причин его слабости было недоедание.

— Пропустил ужин, — ответил он.

— Я тебе дам что-нибудь из своей одежды, что подойдет. Умойся, отдохни, а завтра утром мы сходим к тебе в номер и возьмем все необходимое.

— Сколько я буду здесь жить? — Джош посмотрел на Элен и снова повернул голову к Дэймону. Квартира была маленькой, и он понимал, что стеснит супругов. — Я не могу поселиться у вас насовсем.

— Поживешь, пока здесь безопасно, — ответил Дэймон. — Если понадобится, мы еще что-нибудь устроим. Я попробую организовать переоформление твоих документов — тогда у тебя будет повод провести в моем офисе еще несколько рабочих дней.

— А как же мастерская? Разве я туда не вернусь?

— Вернешься, когда все уляжется. А до тех пор мы будем тебя прикрывать. Мы ясно дали понять военным, что они создадут серьезную проблему, если тронут тебя. Я расскажу об этом отцу, так что в обоих наших офисах никого не застанут врасплох внезапные обыски. Об одном тебя прошу: не провоцируй военных.

— Не буду, — согласился Джош.

Дэймон указал подбородком на коридор, Джош встал и вышел следом за ним. Из встроенных шкафов возле ванной Дэймон извлек целую охапку одежды.

Потом гость принял душ, избавивший его не только от грязи, но и от воспоминаний о тюремной камере. Закутался в мягкий хозяйский халат и направился в кухню, в ароматы готовящегося ужина.

Сгрудившись вокруг столика, они ели и рассказывали друг другу о том, что видели в разных секциях. Наконец-то Джош мог говорить, не заикаясь и не путаясь от волнения. Он уже не был один на один со своим кошмаром.

После ужина он устроился на полу в углу кухни, на импровизированном ложе, хотя Элен настойчиво предлагала ему ночевать в гостиной, где было достаточно места.

— Завтра мы достанем кушетку, — пообещала она. — На худой конец гамак.

Лежа в темноте с открытыми глазами, он слушал, как устраиваются в гостиной супруги, и наслаждался ощущением безопасности, поверив наконец в слова Дэймона. Он — в крепости, и сюда не ворвется никто, даже мациановцы.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
НИЖНЯЯ: РАЗВЕДЧИК «АФРИКИ», ГЛАВНАЯ БАЗА; 24:00 ГС; 12:00 ДС

Откинувшись на спинку кресла, Эмилио не сводил глаз с ухмыляющегося Порея. Когда обезображенный шрамами капитан сделал несколько пометок в распечатке и придвинул ее к Эмилио, тот быстро просмотрел список требований и кивнул.

— На это нужно время, — сказал он.

— Сколько угодно, — скаля зубы, кивнул Порей. — Сейчас я всего лишь выполняю инструкции. Вы и ваш персонал уклоняетесь от сотрудничества. Ну что ж, можете продолжать в том же духе.

Они беседовали на корабле Порея, в тесной каюте с плоской палубой. Разведчик не предназначался для дальних перелетов. Отведав воздуха Нижней, помесив грязь и налюбовавшись куполами. Порей исполнился отвращения, вернулся на корабль и вызвал Эмилио к себе, вместо того чтобы прийти к нему в операторскую. Эмилио это вполне устраивало, вот если бы еще и солдаты держались подальше от куполов… Но они, в масках и с оружием, слонялись по лагерю. Даже на полях «К» и резиденты работали под прицелом.

— Надо мной тоже есть начальство, — возразил Эмилио. — Я тоже получаю инструкции. Капитан, лучшее, что мы с вами способны сделать, это удостовериться, что обе стороны хорошо понимают ситуацию. Ваши требования вполне разумны и выполнимы, но, повторяю, мне нужно время.

Человек здравомыслящий поддается уговорам. Порей же только ухмылялся. Возможно, лицо его не знало другой мины, кроме выражения дерзкого упрямства. «Похоже, он хронически недосыпает», — отметил про себя Эмилио. Десантники сменялись с постов часто и на короткое время — это говорило о том, что они прилетели уже измотанными. Да и экипаж — вероятно, дополнительная смена, — выглядел не лучшим образом.

— Сколько угодно, — повторил Порей, давая понять, что Эмилио Константину аукнется его упрямство.

— Мы успеем до вашего отлета. — Эмилио поднялся и направился к выходу, не попрощавшись. Охранники не препятствовали ему. По короткому коридору он проник в просторное чрево корабля и на лифте, шахта которого служила одновременно воздушным шлюзом, спустился к пандусу. Надев противогаз, он пошел навстречу холодному ветру Нижней.

Вопреки ожиданиям Эмилио, остальные лагеря не были оккупированы десантниками Мациана — видимо, сказывались нехватка солдат и отсутствие посадочных площадок. Что же касалось претензий Порея, то они не пугали Эмилио. Станция, конечно, изрядно обеднеет, выполнив их, но тактика проволочек заставит Флот умерить аппетиты. «Обстановка нормализуется, — утверждалось в очередном отцовском уведомлении. — Эвакуации не ожидаем. Флот рассчитывает оборудовать на Пелле постоянную базу».

Известие не радовало, но и не удручало. Вступление Пелла в войну Эмилио считал неизбежным; сохранять нейтралитет до скончания века станции не удастся. Пока на ней находились агенты Компании, Эмилио слабо надеялся на существование какой-нибудь новой силы, ожидающей своего часа. Но вместо этой силы появился Мациан, проигрывающий войну, на которую у Земли катастрофически не хватало средств. Мациан не мог защитить станцию, а станция не могла обеспечить его всем необходимым. И самое страшное: он ничего не знал и не желал знать о хрупком равновесии жизни на Пелле и Нижней. «Где низовики?» — допытывались десантники. «Испугались чужаков», — отвечал Эмилио. Туземцы исчезли без следа. Впрочем, он и не рассчитывал, что они останутся.

Сунув в карман куртки список Порея, он стал подниматься по тропинке на холм. Тут и там среди куполов маячили вооруженные солдаты, вдалеке, на полях, виднелись фигурки работников. Всех поселенцев выгнали на работу, невзирая на возраст, состояние здоровья и официальный распорядок дня. Солдаты спустились к мельнице и насосной станции, они слонялись повсюду, расспрашивая колонистов о продуктовых пайках. К счастью, до сих пор не открылась главная ложь Эмилио — будто бы станция израсходовала все, что они произвели. А наверху, на орбите Пелла, собрались десятки, даже сотни кораблей… «Едва ли, — подумал Эмилио, — Мациан рискнет сейчас ограбить купцов. Очень уж их много. И униатов он не сумеет сдерживать до бесконечности. Вряд ли наша хитрость успеет раскрыться до того, как он сбежит».

Он спустился по склону, по мосту перебрался через водосток, затем поднялся к операторской. Наружный люк был открыт, рядом, потирая озябшие руки, стояла Милико, и ветер играл ее черными волосами. Она хотела пойти на корабль вместе с мужем — боялась отпускать его одного к Порею. Эмилио отговорил ее.

Увидев его, Милико двинулась навстречу. Он успокаивающе улыбнулся ей. Все было не так уж и плохо. Нижняя все еще была в их руках.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ
СИНЯЯ СЕКЦИЯ, ПЕРВЫЙ ЯРУС: 5.10.52; 09:00

На ближайшем перекрестке стоял часовой. Джон Лукас помедлил и этим привлек к себе внимание. Рука часового потянулась к пистолету. Держа перед собой карточку, Джон двинулся к солдату — темнокожему, коренастому.

Часовой хмурился, изучая карточку.

— Это депутатский пропуск, — пояснил Джон. — Высшая категория.

— Да, сэр.

Джон забрал пропуск и двинулся дальше по коридору, спиной ощущая взгляд часового.

— Сэр!

Джон повернулся.

— Господин Константин у себя в офисе, сэр.

— Я к его жене. Она мне сестра.

— Пожалуйста, сэр, — спокойно произнес солдат через несколько мгновений и снова превратился в истукана.

Джон пошел своей дорогой.

«Недурно устроился Анджело, — с горечью подумал он. — Ни толп, ни тесноты. И подселенцев не пришлось к себе пускать». Весь этот отсек четвертого коридора с примыкающими к нему помещениями принадлежал Анджело.

И Алисии.

У двери Джон заколебался, желудок сжался. Он зашел очень далеко и если сейчас поведет себя необычно, то у охранника, стоящего за его спиной, возникнут подозрения.

Назад пути нет.

Он нажал на кнопку кома и приготовился ждать.

— Кто там? — спросили за дверью чуть ли не в ту же секунду, и это застигло Джона врасплох.

— Лукас, — ответил он. — Джон Лукас.

Дверные створки раздвинулись. На пороге стояла тощая седая низовка с угрюмыми глазами, окруженными морщинами.

— Я Лили.

Он проскользнул между нею и косяком, остановился и оглядел тускло освещенную гостиную, дорогую мебель. Роскошь. Простор. Встревоженная низовка Лили не отходила от Джона ни на шаг. Дверь беспрепятственно закрылась.

Уловив краем глаза более яркий, чем в гостиной, свет, Джон обернулся и увидел впереди комнату: белый пол, экраны, создававшие иллюзию окон, за которыми простирался космос.

— Ты прийти она смотреть? — спросила Лили.

— Скажи ей, что я здесь.

— Я сказать. — Хрупкая, сутулая низовка поклонилась и отошла. Не зная, чем занять руки, Джон ждал в сумрачной гостиной. Комок в желудке давил все больнее. Из комнаты доносились голоса.

— Джон? — Он с облегчением узнал голос Алисии — по крайней мере один человек там есть, — и содрогнулся от внезапно нахлынувшего отвращения. Ни разу еще он не входил в эти комнаты. Ни разу не видел Алисию слабой, изможденной, жалкой, живущей (если это можно назвать жизнью) в созданной машинами среде. И вот он пришел, сам не ведая зачем. Нет, ведая: найти правду. Выяснить, способен ли он смотреть Алисии в глаза. Все эти годы он обходился видом — экран, изображение… Но стоять в этой комнате, глядеть Алисии в глаза, разговаривать с ней…

Возвратясь в гостиную. Лили сложила руки на груди и поклонилась.

— Ты входить. Ты входить сейчас.

Он двинулся вперед, но на полпути к комнате — тихой, стерильной, белой, — остановился. В животе творилось что-то ужасное — казалось, внутренности свернулись в узел. Он резко повернулся и направился к выходу.

— Ты идти? — преследовал его голос ошеломленной низовки. — Сэр, ты уходить?

Джон коснулся кнопки и вышел, позволив двери закрыться за его спиной. Набрав полную грудь прохладного, живительного воздуха, он зашагал по коридору прочь от обиталища Константинов.

— Господин Лукас. — Сквозь вежливость на лице часового проглядывало любопытство.

— Она спит. — Джон не остановился, лишь судорожно сглотнул. Удаляясь от солдата, он старался побыстрее стереть из памяти белую комнату и вспомнить другую Алисию — девушку, подростка, ребенка…

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1. ПЕЛЛ 10.10.52; 11:00

Суматоха на станции улеглась, к кабинетам юрслужбы вновь выстроились очереди, и это было добрым признаком. Папка для «входящих» документов распухла от жалоб на военных, требований судебного разбирательства, протестов возмущенных купцов, полагавших, что станция обязана оплатить им вынужденный простой в доках. От встревоженной команды одного из фрахтеров поступило заявление об исчезновении юноши — подозревали, что его «под шумок» рекрутировали мациановцы, но скорее всего он заперся с подружкой в номере какой-нибудь гостиницы. Как бы то ни было, комп терпеливо выяснял, где и когда юноша в последний раз воспользовался личной карточкой.

Рано или поздно его найдут целым и невредимым, — в этом Дэймон нимало не сомневался. Поднять на ноги всю станционную полицию? Ну уж нет, это будет сделано лишь в том случае, если поиски дадут однозначно негативный результат. И вообще, не слишком ли много чести молодому купцу, который, возможно, поссорился с семьей или просто слишком пьян, чтобы реагировать на объявления по виду? Как будто у юрслужбы мало других проблем! И вообще, этим должна заниматься полиция… Хотя у нее тоже дел по горло, персонал предельно измотан, многие на грани нервного срыва. Ладно уж, от юристов не убудет, если они еще немного посидят за клавиатурами компа.

Очередное убийство в «К». Сколько можно?! А главное, юрслужба тут не может ничем помочь, разве что зарегистрировать происшествие. Рапорт о временном отстранении от дел полицейского. Контрабанда — ящик низового вина. Какой-то офицер счел эту проблему безотлагательной, хотя кто сейчас не знает о контрабанде, идущей через карантинные турникеты? Однако почему-то именно этого охранника сделали козлом отпущения.

Три слушания отложены на вторую половину рабочего дня. Видимо, придется отсрочить их еще раз, — намечено заседание совета, и на него могут вызвать представителей юстиции. Надо договориться с адвокатом, а еще найти время после обеда для дел, которые не по зубам нижним инстанциям юрслужбы.

Сделав и то, и другое, он вместе с креслом повернулся к Джошу. Сидя за дисплеем запасного терминала и старательно скрывая скуку, тот читал книгу.

— Эй, — окликнул его Дэймон. — Как насчет ленча? Время есть, можно спокойно перекусить и даже заглянуть в спортзал.

— А нас туда пропустят?

— Пропустят.

Джош выключил дисплей. Дэймон поднялся, оставив машину включенной, подошел к вешалке, снял пиджак и на всякий случай нащупал в кармане документы. На всей станции еще стояли на часах десантники Мациана, и убедить их в чем-либо было по-прежнему нелегко.

Джош тоже надел пиджак, взятый «поносить» (иначе он ничего брать не соглашался, хотя о сроках возврата речь пока не шла) у Дэймона, — размеры у них совпадали. Понемногу у Джоша появилось достаточное количество одежды, которая позволяла ему приходить в офис юрслужбы, не привлекая к себе лишнего внимания.

— Будем к часу, — предупредил Дэймон секретаршу, и та, кивнув, повернулась к консоли, чтобы ответить на вызов.

Дэймон указал Джошу на дверь в коридор.

— Полчаса в спортзале, потом — сэндвичи в ресторане. Я проголодался.

— Прекрасно, — вымолвил Джош, нервно озираясь. Дэймон тоже огляделся, ощутив беспокойство. В коридорах по-прежнему было малолюдно — станционеры еще не оправились от потрясения. Вдалеке маячило несколько солдат.

— Военных отсюда уберут, — заверил он Джошуа, — до конца недели. В белой останется только наша охрана. А еще дня через два, может, и в зеленой. Мы договариваемся. Наберись терпения.

— Они всегда что хотят, то и делают, — угрюмо произнес Джош.

— Ты имеешь в виду Мэллори?

На лицо Джоша набежала тень.

— Не знаю. Пытаюсь вспомнить, но не могу.

— Поверь, все будет хорошо. — Подойдя к лифту, Дэймон краешком глаза приметил на углу женщину в форме рядового (ничего необычного, мало ли их тут кругом расставлено) и набрал код ядра. — Утром пришла хорошая новость от брата — обстановка на Нижней нормализуется…

— Я рад, — шепнул Джош.

Внезапно женщина двинулась к ним чуть ли не бегом. Дэймон оглянулся. Все солдаты в коридоре спешили в их сторону.

— Снять код! — отрывисто произнесла рядовая и протянула руку к пульту. Ее голос и движения выдавали тревогу. — Нам объявили сбор.

— Пожалуйста, я вас пропущу. У меня приоритетный код, — предложил Дэймон, чтобы избавиться от военных, и подумал, что эта тревога наверняка вызовет беспокойство станционеров на других ярусах.

— Действуйте.

Он достал из кармана карточку, вставил в паз и набрал свой приоритетный код. Зажглись красные лампочки. Как только прибыла кабина, подошли остальные солдаты, оттолкнули Дэймона и Джоша и гурьбой ввалились в лифт. Кабина с едва слышным скрежетом помчалась в док, не задерживаясь на промежуточных ярусах. В коридоре не осталось ни одного солдата. Дэймон глянул в бледное, неподвижное лицо Джоша и пожал плечами.

— Дождемся следующей кабины. — Он спокойно набрал код девятого яруса синей.

— Элен? — спросил Джош.

— Поехали вместе, — предложил Дэймон. — Если опять возникнут беспорядки, то наверняка главное будет происходить в доке. Я хочу туда спуститься.

Кабина где-то застряла. Подождав несколько минут, он снова вставил в паз карточку — приоритет второй степени. Вспыхнули красные огоньки, подтверждая, что кабина на приоритетном вызове, и тотчас замигали — значит, свободных кабин нет. Дэймон ударил кулаком по стене и вновь бросил взгляд на Джоша. Идти далеко, проще дождаться, пока освободится кабина. Он подошел к ближайшему кому и нажал кнопку аварийной связи.

— Джош, подойдет лифт — задержи. Комцентр, это Дэймон Константин, экстренный вызов. Что происходит?

Ответ пришел не сразу.

— Мистер Константин, это общественный канал.

— Только не сейчас. Комцентр, в чем дело?

— Тревога. Прошу вас занять аварийный пост.

— Что происходит?

Ком отключился. Размеренно загудела сирена, запульсировали над головами красные огни, из офисов высыпали чиновники. Они переглядывались — надеялись, видимо, что тревога учебная или ложная. Среди них, вдалеке, мелькала и секретарша Дэймона.

— Возвращайтесь в кабинеты! — закричал Дэймон. — Запирайте двери.

Люди вернулись в офисы. Возле плеча Джоша все еще мигала красная лампочка — ни одна кабина пока не освободилась. Должно быть, их все остановили внизу, в доках.

— Пошли, — позвал Дэймон и зашагал по коридору. Джош растерянно посмотрел на него и не сдвинулся с места. Тогда Дэймон вернулся и схватил его за руку. — Пошли.

Не все станционеры покинули коридор, и вряд ли можно было их за это осуждать. На Пелле не только Константины тревожились за своих близких — взрослых в больницах, детей в яслях и школах. Дэймон громко приказал разойтись по рабочим местам. Некоторые, не обратив на него внимания, побежали к доку.

— Стоять! — крикнул им сотрудник станционной полиции. Это не подействовало, и он положил ладонь на рукоять пистолета.

— Оставьте их в покое, — рявкнул Дэймон. — Пусть бегут.

— Сэр! — Выражение недоумения и страха на мгновение покинуло лицо полицейского. — Сэр, ком молчит!

— Не хватайтесь за пистолет без необходимости. Вы что, у солдат этому научились? Не покидайте поста, успокаивайте людей, помогайте им по мере сил. Ничего страшного, наверное, это ученья. Успокойтесь.

— Есть, сэр.

Дэймон повел Джоша дальше, к аварийной лестнице, преодолевая желание пуститься бегом. Бегущий Константин — сигнал опасности, это непременно вызовет панику.

Как будто он сам далек от паники!

— Не успеем, — проговорил Джош, с трудом переводя дыхание. — Пока поднимутся по тревоге, корабли уже будут здесь, и если Мациана накроют в доках…

— Станцию охраняет милиция и два рейдероносца. — В следующее мгновение Дэймон вспомнил, кто такой Джош, и у него перехватило дыхание. Он устремил на спутника испуганный взгляд и увидел такое же встревоженное, как, наверное, у него самого, лицо. — Посмотрим.

От аварийной лестницы доносились крики, зазвучавшие громче, когда Дэймон отворил дверь. Вниз по лестнице бежали люди с других ярусов.

— Постойте! — воскликнул Дэймон. Ближайшие к нему люди задержались, кое-кто даже повернулся, но таких было мало, остальные спешили, не обращая на него внимания. Шум нарастал. Все лифты заклинило, с каждого яруса человеческие потоки низвергались на спиральную лестницу.

— Успокойтесь! — кричал Дэймон, хватая за плечи пробегающих мимо. Но движение потока все ускорялось, мужчины, женщины и дети застревали в проходе. Уйти с лестницы было уже невозможно — в дверях образовались пробки.

— В доки! — вопль растекался, как пламя пожара. Над головами полыхали красные лампы. С того дня, как пришли солдаты, Пелл ждал вражеской атаки и эвакуации.

Всей своей чудовищной массой толпа давила вниз, и ничто не могло ее остановить.

2. «НОРВЕГИЯ»: 11:05

ЦФХ/РЫЦАРЬ/189-89-89/ ЛЕГКОЛЕГКОЛЕГКО/

СКОРПИОНДВЕНАДЦАТЬ/ НОЛЬНОЛЬНОЛЬ/КОНЕЦ

Сигни набрала код подтверждения приема, повернулась к Граффу и энергично махнула рукой.

— Врубай! — облек Графф ее команду в словесную форму, и по всему кораблю зазвучал старт-сигнал. От рубки управления к доку побежали огоньки лампочек. Десантники бросили недоразобранные «пуповины».

— Не успеем их забрать, — сказала Сигни Ди Янцу, истязавшему ком. Оставлять часть людей на станции — сама мысль об этом была нестерпима.

— Ничего с ними не случится.

— Пуповины пусты! — крикнул Графф в микрофон кома. Только что «Европа» передала циркулярный сигнал «срочный старт» и ушла, бросив свою пехоту. Ушел и «Тихий океан». К станции следом за лучевым импульсом с «Тибета» несся его рейдер, повторяя предупреждение на всех волнах. Происходившее на окраине системы Пелла было столь же привычным, как досветовая связь, которой воспользовался «Тибет». Более часа назад в территориальном пространстве Пелла появились корабли. Вот только — чьи?

Мигание лампочек на главном пульте «Норвегии» превратилось в зеленую рябь. Сигни сняла зажим, и рейдероносец вышел из дока. Солдаты, успевшие вернуться на борт, все еще пристегивались ремнями безопасности. Несколько мгновений, пока раскручивался ее цилиндр, «Норвегия» двигалась при нулевой гравитации, под мягкими толчками направляющих и выводных дюз. Затем — рывок, в такой близости от корпуса «Австралии», что по всему Пеллу, вероятно, зазвучала тревога. Быстро набрав ускорение, «Норвегия» привела внутренние оболочки (они тоже вращались, снижая стрессовые нагрузки) цилиндра в режим боевого синхронизма. Как только тело Сигни обрело привычный вес, снова включился фиксатор.

Под нижней плоскостью гроздью висели купцы. Впереди летели «Европа» и «Тихий океан», позади, на порядочном расстоянии, — «Австралия». В любую секунду могла стартовать «Атлантика». Кео, капитан «Индии», спешил по станционным коридорам на свой корабль; Порей находился на планете. Вероятно, его рейдероносец выйдет под командованием первого помощника, а сам Порей вылетит с Нижней на челноке. В любом случае «Африка» будет идти в арьергарде.

Надвигалось неизбежное. «Тибет» подстраховался, выпустив рейдер через несколько минут после отправления сигнала. Теперь доносились новые сообщения, к едва различимому голосу «Тибета» добавились голоса «Северного полюса» и купцов милиции, почти беззащитных против дредноутов Унии. «Тибет» уже дал бой в депо, надеясь приостановить флот вторжения; «Северный полюс» шел к нему на подмогу. Ближнерейсовики милиции — улитки по сравнению с вражескими кораблями — торопились следом. Они задержат униатов, если им хватит мужества. Если…

— Рейдер! Повернул! — прозвучал в ухе у Сигни голос оператора скана. На экране появился рейдер — несколько минут назад он принял их опознавательный код и сразу изменил курс. Комп дальнего скана нарисовал пунктирную дугу остальных кораблей… От красной линии отставали желтые искорки — следы; они постепенно меркли, меняя цвет на голубой; собственно, они были нужны лишь затем, чтобы показать: строй чужих рейдероносцев движется навстречу ядру мациановской эскадры. «Норвегия» спускалась к нему по исходной плоскости, в то время как рейдер был вынужден идти в надир.

Они стремительно сближались по прямой. Приказав техам у экранов компа и скана следить за всей сферой, Сигни сидела, кусая губы от злости на Мациана, который вел свои корабли параллельным курсом. «Хватит, капитан, — мысленно произнесла она, ощущая дыхание беды. — Хватит с нас Викинга. Разреши нам действовать по-своему».

ЦФХ/РЫЦАРЬ/189-9090-б87/СФИНКС/ДЕВЯТЬДЕВЯТЬДЕВЯТЬ/

СФИНКС/ДВАДВАДВА/ТРИПЛЕТ/ДУПЛЕТ/КВАРТЕТ/ОСА/КОНЕЦ.

Новые приказы. Кораблям, задержавшимся в станционных доках, даны другие векторы. «Тихий океан», «Атлантика» и «Австралия» идут прежним курсом, медленно разворачиваясь веером для защиты системы.

3. ПЕЛЛ: ОФИС УПРАВЛЯЮЩЕГО СТАНЦИЕЙ

ТОРГОВЕЦ МОЛОТ/ ВСЕМ КЗК В ЗОНЕ СЛЫШИМОСТИ/СОС СОС СОС/ ИДУТ

РЕЙДЕРОНОСЦЫ УНИИ/ ВИЖУ ДВЕНАДЦАТЬ ЛИНКОРОВ/ РАЗГОНЯЮТСЯ ДЛЯ ПРЫЖКА/

СОС СОС СОС…

ЛЕБЯЖЬЕ ПЕРО/ ВСЕМ БОРТАМ/ БЕГИТЕБЕГИТЕБЕГИТЕ…

КЗК ТИБЕТ/ ВСЕМ БОРТАМ/ ПЕРЕДАЙТЕ…

Сигнал тревоги устарел более чем на час, пока добирался до станции через бортовые комы. Он разбегался по всей системе Пелла, словно эхо истошного вопля по сумасшедшему дому. От корабля к кораблю… Облокотившись на консоль компа, Анджело обратился к доку, куда все еще стекались по аварийному вызову ремонтники. Флотские спешно эвакуировались, их корабли отчаливали друг за другом, не соблюдая необходимых перерывов. В центральной — полная неразбериха и ожидание спада гравитации (компенсаторы могли не выдержать столь сильной нагрузки). Неустойчивость казалась осязаемой. Ком гудел непрерывно и на разные голоса: на окраине системы Пелла началось сражение, оттуда, заторможенные световым барьером, приходили все новые вести.

Большинство десантников успели вернуться на корабли, но хватало и тех, кого оставили на станции. По военным каналам связи летали разгневанные голоса, носилось эхо неразборчивых приказов. «Почему они взяли десантников? — недоумевал Анджело. — И почему не всех? Если нас захватят… Вот оно что: Мациан рассчитывает вернуться… Эмилио», — рассеянно подумал он. На экране, который занимал всю левую стену и схематически изображал Нижнюю, замерцало пятнышко — по-видимому, челнок Порея. Запросить у него опознавательный код Анджело не посмел — строжайшим приказом Мациан закрыл эфир для станции. «Соблюдать строй», — передавал транспортный контроль купцам на орбите; больше — ни слова. Из доков по кому обильно поступали жалобы, требования и вопросы торговцев; операторы едва успевали им отвечать, умоляя сохранять спокойствие.

Унию вынудили напасть на Пелл. «Мы этого ожидали», — утверждал Мациан в одном из немногочисленных сообщений, адресованных Анджело. Несколько дней капитаны не удалялись от кораблей, а десантники ютились на борту — вовсе не из вежливости к станционерам и не потому, что администрация просила Мациана убрать их из коридоров. Вопреки всем своим обещаниям Флот готовился к эвакуации.

Анджело потянулся к кнопке кома, чтобы поговорить с Алисией — вероятно, она следила за событиями.

— Сэр, — зазвучал из кома голос Миллса, секретаря Анджело, — полиция просит вас связаться с комцентром. Внизу, в зеленой, проблема.

— Что еще за проблема?

— Толпы, сэр.

Анджело оттолкнулся от стола и схватил пиджак.

— Сэр…

Он обернулся. Кто-то вошел из коридора в приемную, не спросив разрешения. Раздался протестующий голос Миллса; чуть позже в кабинете Анджело появился Джон Лукас и его телохранитель.

— Извините, сэр, — пролепетал Миллс из дверей, — но господин Лукас настаивает… Я сказал, что вы…

Анджело сдвинул брови, сердясь и вместе с тем надеясь на помощь. Джон поможет, если это совпадет с его личными интересами.

— Я хочу попросить тебя… — Анджело не договорил. Рука телохранителя нырнула под полу куртки, и через мгновение блеснула сталь. «Миллс проглядел!» Телохранитель пырнул Миллса ножом и бросился на Анджело; тот с криком отшатнулся. Хэйл! Только сейчас Анджело узнал его.

Обливаясь кровью, Миллс с воплем упал в дверной проем. В приемной тоже закричали. Сильный, парализующий удар… Рука Хэйла отстранилась; Анджело потянулся за ней и задел рукоять оружия, пронзившего его грудь. Ничего не понимая, он посмотрел в перекошенное ненавистью лицо Джона. В дверях толпились люди из «Лукас Компани».

Изо рта Анджело хлынула кровь, и только после этого в груди всколыхнулась боль.

4. «К»

— Василий, — произнес ком. — Василий, вы слышите меня?

Крессич неподвижно, будто в трансе, сидел за своим столом. Наконец один из людей, не сводивших с Крессича настороженных глаз, не вытерпел и протянул руку к клавиатуре.

— Я слышу. — Василий судорожно сглотнул и поднял взгляд на Коледи — это он нажал клавишу передачи. В ушах у Крессича стоял шум доков — там поднялась паника, люди грозили мятежом.

— Стерегите его, — велел Коледи Джеймсу и еще четверым. — Глаз не спускайте.

Коледи вышел. Остальные ждали, сутулясь над пультом (кто-нибудь из карантинной полиции всегда находился возле кома). Они собрались здесь, как только поднялся переполох. Шум нарастал. Толпа приближалась, сотрясая стены глухим звериным воем.

Крессич спрятал лицо в ладонях и надолго застыл. Он не хотел ничего знать.

— Ворота! — раздался снаружи отчетливый крик. — Ворота открыты!

5. ЗЕЛЕНАЯ СЕКЦИЯ, ДЕВЯТЫЙ ЯРУС

Спотыкаясь, задыхаясь и расталкивая людей, они бежали по коридору, превратившемуся в море человеческой плоти. Сигнальные лампочки окрашивали море в алое; многоголосый панический вопль не прерывался ни на миг, почти заглушая сирену. Перепады гравитации вызывали приступы тошноты. Станционные компенсаторы силились восстановить равновесие.

— Это доки! — выдохнул Дэймон, оттолкнув станционера, который врезался в него на бегу. Джош проталкивался за ним следом к проходу на девятый. — Мациан бежит. — Больше Дэймон не понимал ничего.

Несколько человек оглушительно завизжали, и толпа отпрянула от двери, а затем и вовсе хлынула вспять. Дэймона и Джоша сдавило со всех сторон.

— Дэймон! — закричал Джош за спиной у Дэймона. Их растаскивало в разные стороны, и это было хуже всего. Гремели выстрелы и, толпа, содрогаясь, будто огромный избиваемый зверь, отвечала на залпы пронзительными многоголосыми воплями. Чудовищные тиски сдавили Дэймона, стремясь сокрушить ребра; чтобы не упасть и не задохнуться, он выставил руки перед собой. Внезапно тиски разжались, живая река отхлынула назад, ища спасения; Дэймон сопротивлялся, пытался двигаться в другом направлении. Чья-то рука — Джоша! — сомкнулась на запястье. Изо всех сил держась друг за друга, они стояли под напором человеческих тел.

Снова залп. Упал один, за ним другой. Десантники открыли огонь на поражение.

— Не стреляйте! — закричал Дэймон, не видя солдат за стеной живых людей, рассыпающейся, как под ударами тарана. — Не стреляйте!

Кто-то обхватил его сзади и потащил прочь. Он дернулся от боли, слегка задетый выстрелом, и едва не упал; в следующее мгновение бросился назад, увлекаемый Джошем. Мужчина, бежавший перед Дэймоном на расстоянии вытянутой руки, с воплем повалился ему под ноги — выстрел превратил его спину в кровавое месиво.

— Сюда! — крикнул Джош, толкая Дэймона влево, в боковой коридор, куда влилась часть живого потока. Дэймон не сопротивлялся — этот путь был не лучше и не хуже любого другого, он позволял выбраться в доки и по лабиринту боковых коридоров вернуться на девятый ярус.

Они миновали три перекрестка, встречая на каждом толпы обезумевших людей, шатаясь и натыкаясь на стены — снова закапризничала сила тяжести. Затем впереди, в коридорах, раздались крики.

— Берегись! — Джош схватил Дэймона за предплечье.

Хватая ртом воздух, Дэймон побежал по внутреннему коридору яруса к закругляющейся кверху межсекционной перегородке. К глухой стене…

Нет, не к глухой. Там был проход для низовиков. Джош закричал, пытаясь остановить Дэймона, когда увидел тупик.

— Вперед! — рявкнул Дэймон и, ухватив Джоша за рукав, повлек за собой к высоченной стене с фресками и массивной дверью в правом углу.

Дэймон прислонился к двери, кое-как выскреб из кармана карточку и непослушными пальцами вставил в паз. Дверь открылась, из шлюза повеяло спертым воздухом, и Дэймон потащил Джоша в непроницаемую тьму, в леденящий холод.

Дверь закрылась намертво, началась смена воздуха, и Джош испуганно зашарил руками вокруг. Дэймон потянулся к стеллажу с масками, одну сунул спутнику, другую неловко натянул сам и жадно втянул воздух сквозь фильтр.

— Что теперь? — раздался в темноте искаженный маской голос Джоша. — Куда пойдем?

На стеллаже стоял фонарь. Дэймон схватил его, щелкнул выключателем, отпер внутреннюю дверь. Створки раздвинулись с негромким лязгом; его эхо укатилось вдаль. Луч фонаря осветил подвесные дорожки. Дэймон и Джош стояли на площадке лестницы. Внизу ее ступеньки исчезали в круглом черном отверстии туннеля.

Головокружительное падение гравитации заставило Дэймона схватиться за перила.

«Элен… — подумал он. — Что с ней?»

Она могла попасть в беду. Ей надо было спрятаться, запереть двери офисов, — видимо, она так и сделала, не могла иначе, а он не сумел пробраться к ней, ему пришлось идти за помощью, добираться до места, откуда можно было связаться с полицией и приказать, чтобы выставили заслоны.

Сейчас — наверх. К последним ярусам. За перегородкой — белая секция. Дэймон попытался найти клавиатуру замка, шаря лучом по стене, — безуспешно. Люди перебирались из секции в секцию только через доки и первые ярусы; низовики пользовались более сложной системой коридоров и шлюзов… С ней Дэймон был почти не знаком.

«Во что бы то ни стало добраться до центральной, — сказал он себе, — до верхнего коридора. До кома. Системы разлажены, сила тяжести скачет… Флот ушел, купцы, наверное, тоже, разбалансировали гравитацию… Контрольный центр бездействует. Произошло что-то чудовищное».

Он повернулся, шатаясь под гравитационными приливами и отливами, ухватился за перила и двинулся вверх по лестнице. Джош последовал за ним.

6. ЗЕЛЕНЫЙ ДОК

Центральная не отвечала, наручный ком лишь потрескивал статикой и мигал лампочкой приема. Элен выключила его и бросила затравленный взгляд назад, на шеренгу десантников, удерживавших вход на девятый ярус зеленой.

— Курьер!

На ее зов приблизился юноша. К этому анахронизму — рассылке курьеров — ее вынудило упорное молчание кома.

— Обеги все корабли на ободе, пусть передадут по своим комам: всем оставаться на местах. И еще скажи… Ну, ты сам знаешь, что сказать. В Глубоком ничего хорошего их не ждет, и если они оторвутся, будет только хуже. Ступай.

Скан, вероятно, не действует. Ком, надо полагать, заставили умолкнуть флотские. Но ведь «Индия» и «Африка» ушли, оставив своих солдат защищать док, — почему же не проходит сигнал? Одному Богу ведомо, о чем переговариваются купцы и какие приказы получают десантники по своим комам. Неизвестно, кто ими командует — офицер высокого ранга или сбитый с толку, перепуганный унтер. В сквозных коридорах зеленого и синего доков целая армия, брошенная на произвол судьбы, стоит с оружием наизготовку. А может, это и есть вторжение врага? Десантники стреляли, чтобы обратить толпу в бегство. Убивали. До сих пор слышна беспорядочная пальба. Шестеро из двенадцати подчиненных Элен пропали… А ком все молчит. Остальные шестеро пытаются отправить докеров на расчистку захламленных «пуповин» — если наружные люки разгерметизированы, это кончится катастрофой. Правила безопасности требовали предварительно изолировать секцию — но в синей, в контрольном центре, ни одна система не действовала. То и дело шалила гравитация, и автокомпенсатор снова и снова перекачивал жидкость в свободные резервуары со всей быстротой, какую только допускало сечение труб. Станция была оснащена аппаратурой, меняющей ее положение в пространстве, — вероятно, кто-то намеренно привел ее в действие. В просторных помещениях, особенно в доках, даже пустяковые колебания гравитации всегда вызывали панику.

— Госпожа Квин!

Она обернулась. Курьер не прошел — должно быть, его остановил какой-то болван в шеренге. Элен поспешила навстречу юноше. Внезапно солдаты повернулись кругом, к ней лицами, и подняли оружие.

За ее спиной раздался чудовищный рев. Она оглянулась — вдоль закругленной внутренней стены дока на нее несся живой поток. Мятежники!

— Ворота! — закричала она в микрофон бесполезного наручного кома. — Задрайте ворота!

Солдаты зашевелились; Элен находилась между ними и целью. Она бросилась к противоположной стене дока, к рядам кранов и автопогрузчиков. В груди гулко ухало сердце. Элен оглянулась на солдат — они наступали, уплотняя строй на ходу, и вскоре миновали ее; кое-кто укрылся среди погрузо-разгрузочной техники. Ломая ноготь о кнопку кома, Элен снова и снова взывала к своему офису:

— Закройте ворота! Остановите их!

Но толпа прорвалась в зеленую, а в синий док из оранжевого вбегали все новые и новые мятежники. Рев нарастал. Вал катился на солдат, и, разглядев некоторые лица, увидев в руках примитивное оружие — дубинки и трубы, — Элен вдруг осознала: толпу гонит вперед не ужас, а ненависть.

Десантники дали залп, в первых рядах мятежников раздались крики, рухнули убитые и раненые. Словно зачарованная, стояла Элен менее чем в двадцати метрах от шеренги и смотрела, как толпа ломится вперед, топча упавших.

«К» на свободе. Их не счесть. Бегут, размахивая оружием; рев, накатив, распадается на пронзительные вопли.

Она повернулась и побежала, едва не падая — сила тяжести вновь напомнила о себе. Впереди неслись ее докеры, а еще — низовики, спешащие укрыться от человеческой беды. Шум за спиной нарастал.

Она побежала быстрее, поддерживая живот, чтобы защитить ребенка. Толпа могла опрокинуть солдат, попросту задавить массой… Захватить оружие. Элен оглянулась — из сквозного коридора зеленой исторгался человеческий поток и тотчас рассыпался вдребезги, на сотни одиночек, которые проскакивали мимо солдат. Лица бегущих были искажены маниакальной яростью и страхом. Хватая ртом воздух, Элен тяжело бежала дальше и едва не падала при резких колебаниях гравитации. В нижней части живота возникла острая боль. Некоторые «К» уже обогнали Элен, с каждой секундой таких становилось все больше, а до ворот белой она добралась в неодолимом живом потоке, который проламывал заслоны на перекрестках и вбирал в себя все новых людей. Тысячи и тысячи их неслись к внешней стене дока, к купеческим кораблям.

Вокруг Элен бурлила уже не река, а море — ревущее, кровавое, зловонное… Люди орали, дрались, размахивали оружием. Кто-то очень сильно толкнул Элен в спину; она упала на колено, а толкнувший даже не остановился. Еще удар… Рука повисла плетью. Кое-как Элен поднялась и стала пробираться к лебедкам, опорным стойкам и тросам — в укрытие.

С купеческих «пуповин» над головами ударили выстрелы.

— Квин! — воскликнул кто-то. Изо всех сил стараясь не упасть в людском приливе, Элен озиралась, но не могла найти кричавшего.

— Квин! — Ее схватили за руку и потащили. Пуля просвистела над самой головой. Еще двое подхватили Элен с обеих сторон и повели сквозь толпу. На затылок обрушился удар, в глазах потемнело, но она бросилась всем телом на живую стену и с помощью троих незнакомцев прорвалась к путанице тросов и стрел. Кто-то истошно орал, кто-то палил, кто-то протягивал к Элен руки, и она отбивалась, принимая этих людей за мятежников… пока не обнаружила, что они отгородили ее своими телами от толпы.

— Расступитесь! — закричали неподалеку. — Расступитесь! Идут!

Люди, окружавшие Элен, смахивали на купцов. Они повели ее по трапу к открытому люку, к холодной ребристой трубе, изливавшей желтоватый свет. К «пуповине».

— Мне нельзя на борт! — хотела выкрикнуть она, но не хватило воздуха в легких, да и некуда было отступать, разве что в толпу. Она направилась к шлюзу, а несколько торговцев отстали, чтобы отрезать путь мятежникам, лезущим вверх по трапу. Последние запыхавшиеся купцы еще не успели проскочить в шлюз, когда включили механизм замка.

Металлические створки с лязгом сдвинулись, чудом не отхватив никому конечности. Элен вздрогнула.

Через внутренний люк они прошли в коридор, к лифту. Двое рослых мужчин вытолкали остальных из коридора и помогли Элен устоять на ногах; тем временем ком исторгал громкие команды. У Элен болел живот, ныли бедра; прислонившись к стене, она отдыхала, пока один из спутников — великан с сильными и добрыми руками — не коснулся ее плеча.

— Ничего, — сказала она, — все нормально.

Понемногу Элен успокаивалась. Она откинула со лба волосы и посмотрела на торговцев. Это они помогли ей прорваться сквозь толпу, отбросив мятежников с дороги. Знакомая нашивка: черная, без эмблемы, с одной лишь надписью: «Край Вселенной». Корабль, потерявший на станции юношу из своего экипажа. Сегодня утром Элен разговаривала с членами этой семьи. Вероятно, они возвращались на борт… и вклинились в толпу ради нее.

— Спасибо, — выдохнула она. — Прошу вас… мне надо поговорить с капитаном. Как можно скорее.

Никто не возражал. Великан по имени Том (Элен наконец вспомнила, как его зовут) полуобнял ее за плечи и помог идти. Его родственник открыл дверь лифта и нажал кнопку на стене кабины. В центральном коридоре за штабелями товаров не было видно стен. В самом конце коридора, за кают-компанией, находилась дверь в рубку, туда-то и повели купцы Элен, которой уже порядком полегчало. Больше она не нуждалась в поддержке и шла сама мимо тюков, агрегатов и высыпавших из кают-компании членов экипажа. Нейхарты — вспомнила она фамилию этой семьи. Прежде они базировались на Викинге. В рубке оказались все старейшины и кое-кто из молодежи… Детей, должно быть, спрятали в корме, подальше от шлюза. Она узнала Веса Нейхарта, капитана семьи — седовласого старца с печальным морщинистым лицом.

— Квин, — произнес он.

— Сэр, — она пожала ему руку, но в предложенное кресло не села, а лишь оперлась на спинку. — «К» на свободе. Ком вышел из строя. Я вас очень прошу, свяжитесь с другими кораблями, передайте… неизвестно, что произошло в центральной, но Пеллу угрожает огромная опасность.

— Пассажиров не возьмем, — сказал Нейхарт. — Даже не просите. Мы уже видели, чем это кончается.

— Послушайте, Уния — на подступах. Вы — защитная оболочка станции. Надо остаться. Вы меня пустите к кому?

Она просила ради Пелла, просила не только этого капитана, но и всех остальных Нейхартов. Но разговор происходил на их корабле, а не в офисе Пелла. Без станции Элен была никем.

— Что ж, — уступил вдруг Нейхарт, махнув рукой в сторону пульта. — Ком к вашим услугам.

Она благодарно кивнула, подошла к машине и опустилась на подушку; низ живота свело судорогой, и Элен прижала ладонь, молясь, чтобы ребенок оказался цел и невредим. Рука еще не отошла от удара, спина тоже ныла от ушиба, а перед глазами все расплывалось. Ощупью она нашла головной телефон и, моргая, сфокусировала зрение на пульте, стараясь точно так же сосредоточить и сознание. Нажатием на несколько клавиш она включила общий купеческий канал.

— Внимание. Всем бортам. Записать и передать. Говорит офицер связи доковой администрации Пелла Элен Квин. Нахожусь в белом доке, на борту корабля Нейхартов «Край Вселенной». Прошу всех причаленных купцов задраить люки и не пропускать, повторяю, не пропускать к себе станционеров. Пелл не эвакуируется. Если сможете, сообщите об этом в доках через свои динамики. Станционный ком не действует. Всем кораблям в доках, способным без вреда для себя отключиться от систем Пелла, предлагаю это сделать; но не отчаливать. Кораблям в оцеплении не покидать строя; на станции будет восстановлен порядок. Повторяю, Пелл не эвакуируется. В системе звезды ведутся военные действия, и эвакуация ни к чему хорошему не приведет. Прошу передать нижеследующее по всем каналам внешнего вещания. Внимание. Как исполняющий обязанности начальника доковой службы, призываю станционные силы правопорядка сделать все от них зависящее для восстановления нормальной обстановки на тех участках, где они находятся. Оставайтесь на своих местах, не пытайтесь пробиться в центральную. Граждане Пелла, вам следует опасаться мятежников. Постройте баррикады на всех проходах девятого и на границах секций, постарайтесь защитить себя и остановить продвижение толпы. Если вы разбежитесь, то тем самым откроете путь погромщикам из карантина и подвергнете опасности собственную жизнь. Вы спасете Пелл, если сумеете удержать отдельные его участки. Станционный ком выведен из строя в результате вмешательства военных, а система гравитации разбалансирована из-за несанкционированной расстыковки боевых кораблей. В самое ближайшее время гравитационная стабильность будет восстановлена. Обращаюсь ко всем, кто остался в карантинной зоне. Вам, как и гражданам Пелла, необходимо приложить все усилия для сооружения баррикад и организации обороны. В этой кризисной ситуации Пелл рассчитывает на ваше содействие; обещаю, что впоследствии оно самым благотворным образом скажется на решении ваших проблем. Пожалуйста, оставайтесь на местах, защищайте свои участки и помните, что от безопасности станции зависит и ваша безопасность. Всем торговцам. Прошу вас о помощи. Если вы располагаете важной информацией, передайте ее на борт «Края Вселенной». До окончательной ликвидации кризиса этот корабль будет служить штаб-квартирой доковой администрации. Прошу поддерживать межбортовую связь и в нужных случаях пользоваться внешним вещанием. Перехожу на прием.

Заполыхали лампочки вызовов. Сообщения, вопросы, грубые требования, угрозы. Рядом с Элен лихорадочно готовился к отлету экипаж «Края Вселенной».

«В любой момент, — страстно надеялась она, — в любой момент может заработать ком, зазвучать спокойный и трезвый голос контрольного центра, выйти на связь командование Флота. Возможно, в центре управления — Дэймон… Лишь бы не в толпе обезумевших «К». Полдень первой смены, обеденный перерыв, большинство населения Пелла — в коридорах, барах и магазинах… Нет, чтоб все это случилось раньше или позже…»

В синем доке — аварийный пост Дэймона. Наверное, он пытался туда добраться. Несомненно.

Элен хорошо знала своего мужа. На ее глаза набежали слезы, она стиснула подлокотник кресла, усилием воли стараясь погасить боль в животе.

— Только что закрыли проход в белую, — пришло донесение с «Ситы», стоявшей ближе всех к межсекционным воротам. Затем, словно эхо, эту же фразу повторили другие корабли. Пелл изолировал секции — важный признак того, что он еще способен бороться за жизнь.

— Смотрите, скан кого-то поймал! — воскликнул за спиной Элен один из Нейхартов. — Должно быть, это купец не из оцепления. Хотя кто его знает.

Элен вытерла слезы и попыталась сосредоточиться на многочисленных связующих нитях, которые она держала в руках.

— Оставайтесь на местах, — повторила она. — Если мы разорвем «пуповины», в доках останутся тысячи трупов. Задраивайтесь вручную. Не отрывайтесь!

— Нужно время, — буркнул кто-то. — Может не хватить.

— Ну, так начинайте, — велела Элен.

7. ПЕЛЛ: СИНЯЯ СЕКЦИЯ, ПЕРВЫЙ ЯРУС; КОНТРОЛЬНЫЙ ЦЕНТР

Число красных огоньков, усыпавших все пульты, уменьшалось. Джон Лукас переходил от поста к посту, пожимая руки техам, посматривая на скан и экраны вида — из них действовали немногие, поскольку большинство камер в секциях было уничтожено. За окнами, в комцентре, стояли на страже Хэйл и Дэниельс, а в контрольном, возле Джона, находились Ли Квэйл и остальные охранники из «Лукас Компани». И ни одного станционного полицейского.

Техи и начальники служб работали сосредоточенно и слаженно, как и полагалось в чрезвычайной ситуации, и не задавали Джону лишних вопросов. Ибо они боялись — не только мятежников, но и оружия в руках людей из «Лукас Компани». Бездействие кома слишком затянулось, и все наверняка догадывались, почему молчит Анджело Константин. Не потому, что он или его помощники не способны пробраться в центр управления.

Пряча от Джона глаза, тех вручил ему листок и поспешил к своему креслу. Главная база на Нижней снова требовала объяснений. «Ничего, подождут, — решил Джон. — Самое важное мы сделали — заняли контрольный центр и офисы. А с Нижней разберемся позже. Не будем отвечать — пускай Эмилио считает, что станционный комцентр умолк из-за военных».

На экранах скана царила зловещая неподвижность. Купцы висели вдоль обода. Выжидали. Джон снова прошелся по периметру зала и поднял глаза, когда отворилась дверь. Руки ошеломленных техов застыли над клавишами. В проеме стояла группа вооруженных штатских. Джессад, двое парней Хэйла и окровавленный полицейский.

— Все чисто, — сообщил Джессад.

— Сэр, — начальник контрольного центра встал из-за своего пульта. — Депутат Лукас, что происходит?

— Усадите его! — рявкнул Джессад. Начальник контрольного центра ухватился за спинку кресла и со слабеющей надеждой посмотрел на Джона.

— Анджело Константин мертв, — заявил Джон, скользя взглядом по испуганным лицам. — Погиб от рук мятежников вместе со всем своим аппаратом. Офисы разгромлены террористами. За работу! Мы еще не до конца выяснили обстановку.

Головы опустились, спины согнулись — техам явно хотелось превратиться в невидимок, спрятать голову по-страусиному — только не в песок, а в работу. Все молчали. При виде беспрекословного подчинения технического персонала Джон повеселел. Он снова прошелся вдоль стены и остановился посреди зала.

— Выполняйте свои обязанности и слушайтесь меня, — громко произнес он. — Сотрудники «Лукас Компани» гарантируют надежную охрану этой секции. То, что вы видите на экранах, происходит почти везде. Мы намерены починить ком, но только для циркуляров из комцентра, санкционированных мною лично. На станции сейчас нет никаких органов власти, кроме «Лукас Компани». Во избежание новых повреждений станционного имущества я расстреляю любого, кого сочту нужным расстрелять. У меня есть люди, которые сделают это без рассуждений. Всем ясно?

Никто даже головы не повернул.

«Перемирие, — подумал Джон. — Пока не починены системы и не изгнаны из доков разбушевавшиеся «К».

Он перевел дух и посмотрел на Джессад а. Тот ободряюще кивнул. По глазам униата было видно, что он удовлетворен.

Впереди и позади расстилалась паутина лестниц, над головами тянулось хитросплетение труб. Луч фонаря метался во все стороны. Холод пробирал до костей.

Придерживаясь за перила, Дэймон опустился на металлический настил. Джош, шумно дыша сквозь фильтры, сел рядом. В голове у Дэймона пульсировала кровь, легкие саднило из-за нехватки воздуха. Надо было считать повороты лабиринта. Запоминать. Думать. Дэймон старался изо всех сил, но ничего не получалось.

— Мы заблудились? — спросил Джош между двумя хриплыми вдохами.

Отрицательно покачав головой, Дэймон посветил вверх, куда им предстояло идти. Безумная затея… Но они все еще живы и не потеряли друг друга.

— Следующий ярус, — сказал Дэймон, — наверное, второй. Мы выйдем… Посмотрим, что там творится.

Джош кивнул. Гравитация угомонилась, но в лабиринт все еще проникал шум. Далекие вопли. Непонятно откуда. Один раз прозвучал глухой удар — вероятно, сдвинулись створки больших ворот. Это вселяло надежду.

Дэймон встал, дотянулся до перил и двинулся вверх по лестнице. Последние ступеньки. Он смертельно боялся за Элен, за все, от чего оторвался, укрывшись в эксплуатационной зоне. Плевать на усталость. И на опасность. Надо выбраться. Как можно скорее.

Оглушительный треск пронесся по туннелям и вернулся эхом.

— Ком, — с облегчением проговорил Дэймон. Аппаратура действует. Мятеж подавлен. Порядок скоро будет восстановлен.

— Внимание. Внимание. Слушайте все. Гравитация нормализуется. Просим граждан оставаться на местах и ни в коем случае не приближаться к границам секций. От Флота по-прежнему нет известий. Военных действий в территориальном пространстве Пелла не ожидается. С глубокой скорбью сообщаем о жестоком убийстве мятежниками Анджело Константина и об исчезновении его близких родственников. Если кому-нибудь из них удалось укрыться в безопасном месте, просим как можно быстрее связаться с контрольным центром. Просим о том же всех, кто знает местонахождение кого-либо из родственников Анджело Константина. В настоящее время обязанности управляющего станцией исполняет депутат Джон Лукас. Квалифицированные технические работники, для скорейшей ликвидации последствий кризиса окажите содействие персоналу «Лукас Компани», на который временно возложены функции охраны.

Дэймон опустился на ступеньку, дрожа от холода, не сравнимого с холодом металла, к которому прикасалось его тело. Ледяные пальцы разрывали его изнутри, сдавливали легкие, не пуская в них воздух. Он понял, что плачет. Слезы застилали свет фонаря…

— Слушайте все, — повторял ком. — Гравитация нормализуется…

На плечо легла рука. Голос произнес, перекрывая шум:

— Дэймон?

— «С глубокой скорбью»… — пробормотал Дэймон, содрогаясь. — Господи…

Не сводя с него глаз, Джош забрал фонарь. Дэймон с трудом поднялся и побрел вверх по ступенькам. К выходу.

Джош схватил его за руку, рывком повернул к себе лицом и взмолился:

— Не надо! Не выходи! Убьют!

Убьют? Возможно. Это не имело значения. Ничто уже не имело значения.

Параноидальный ужас. Вот что выражало лицо Джош а.

Дэймон прислонился к перилам. Его разум метался и не находил лазейки из тупика. Элен…

— Мой отец… и мать… были в синей. На первом. На первом синей была наша полиция. Наша станционная полиция…

Джош промолчал. Дэймон пытался сосредоточиться. Все по-прежнему. По-прежнему ужасно. Десантники ушли. Флот улетел. И сразу — убийства. В самом безопасном месте Пелла… Он повернулся и полез наверх. Джош, светивший под ноги, схватил его за руку, чтобы остановить. Дэймон оглянулся.

— Куда? — спросил Джош.

— Я не знаю, кто сейчас управляет. Кажется, что мой дядя. Не знаю.

Он протянул руку. Джош неохотно отдал ему фонарь, и Дэймон побежал по ступенькам. Джош изо всех сил старался не отстать.

Опять — вниз. Вниз — легче. Ноги подкашивались, легкие горели, кружилась голова… Вдруг он поскользнулся, и пятно света, словно обезумевший акробат, запрыгало по металлическим конструкциям. Восстановив равновесие, Дэймон поспешил дальше.

— Дэймон! — протестующе окликнул Джош.

Дэймон не ответил Он бежал, пока перед глазами не расплылась чернота. Усевшись на ступеньку, он несколько раз что было сил втянул воздух сквозь фильтр, чтобы не потерять сознание. Он почувствовал, как Джош опустился рядом и привалился к нему плечом, услышал частое хриплое дыхание.

— Доки, — бормотал Дэймон. — Надо спуститься туда… и добраться до кораблей. Наверное, Элен уже там.

— Нас не пропустят.

Дэймон посмотрел на Джоша, осознавая, что вскоре подвергнет смертельному риску чужую жизнь. Но Джош сам сделал выбор.

Дэймон встал и двинулся вниз по лестнице, слушая, как позади под ногами Джоша скрипят ступеньки.

На кораблях, наверное, задраены все люки. Элен или на борту какого-нибудь купца, или заперлась в офисе, или погибла. А отец… Может, его убили солдаты? Но это безумие! Хотя… Предположим, они не надеются удержать станцию и решили вывести ее из строя…

Но Джон Лукас, если верить кому, наверху. В центральной. Может быть, у военных не все прошло гладко? Может быть, Джон каким-то образом не допустил гибели центральной?

Дэймон сбился со счета ярусов и остановок. Наконец они добрались до дна. Он понял, что это дно, лишь посветив под ноги и не обнаружив больше ступенек, только решетчатый настил, который, расширяясь, вел к двери с тускло мерцающей голубой лампой наверху. Он зашагал вперед по настилу, остановился у двери, нажал кнопку на стене. Створки с шипением раздвинулись. Они оказались в шлюзе, где свет был немного ярче. Дверь закрылась, начался воздухообмен, Дэймон торопливо снял маску и набрал полную грудь прохладного, почти не ядовитого воздуха. В голове громко пульсировала кровь, перед глазами все плыло. Он кое-как сфокусировал взгляд на потном, землистом лице со следами противогаза и сочувственно произнес:

— Подожди меня здесь. Если там все нормально, я вернусь. А не вернусь — действуй, как сочтешь нужным.

Джош прислонился к стене и опустил потухший взор.

Дэймон подождал, пока успокоятся легкие, протер глаза и нажал кнопку замка. В дверной проем хлынули свет, шум, дым… «Жизнеобеспечение!» — полыхнуло в мозгу, и Дэймон похолодел от страха.

Дверь вела в небольшой коридор. Дэймон сделал по нему несколько шагов и пустился бежать, услышав частый топот за спиной. Он оглянулся. Джош!

— Назад! — крикнул он. — Жди там!

Спорить не было времени. Он несся по коридору к зеленой секции — туда, где, по его представлению, находился девятый ярус. Все указатели исчезли. Впереди — суматоха: люди мечутся по коридорам, кто-то размахивает обрезком трубы, кто-то лежит… Дэймон обогнул лежащего, не задерживаясь. Люди, которых он успевал разглядеть на бегу, не походили на граждан Пелла: грязные, обросшие… Вдруг он сообразил, кто они, и припустил со всех ног. На ближайшем повороте он свернул, чтобы сократить путь к доку и не попасть в сквозной коридор. Наконец, лавируя среди других бегущих, он достиг конца коридора. Здесь тоже валялись тела и неистовствовали мятежники. Он пробирался мимо мужчин, замечая трубы и ножи, а кое у кого — пистолеты…

Ворота в док были заперты наглухо. Дэймон шарахнулся от мятежника, который замахнулся на него трубой по той лишь причине, что Дэймон оказался у него на пути.

Труба описала полукруг и лязгнула о стену возле Джоша. Секундой позже в стену врезалась голова нападавшего, а затем Джош подобрал с полу его оружие.

— Константин! — завопил кто-то позади.

Дэймон резко обернулся, глянул в мужское лицо, в ствол пистолета, нацеленного ему в грудь… Откуда ни возьмись в воздухе просвистел обрезок трубы, и тотчас толпа нахлынула на оглушенного мятежника, спеша завладеть пистолетом. В панике Дэймон снова повернулся к воротам, сунул карточку в прорезь.

Створки раздвинулись, открыв перед Дэймоном огромный док и другую остервенелую толпу. Глотнув прохладного воздуха, он бросился вперед, сразу повернул к внутренней стене белой секции и вдоль нее побежал к огромным — в два яруса высотой — герметичным воротам межсекционного шлюза. Сил уже не осталось; он споткнулся, с великим трудом восстановил равновесие и помчался дальше, слыша за спиной крики и надеясь, что это не толпа настигает его, а Джош. Колотье в боку постепенно переросло в дикую непрерывную боль. Миновав несколько разграбленных магазинов с темными провалами выломанных дверей, Дэймон добрался до межсекционной перегородки, остановился возле небольшого служебного люка и трясущимися пальцами вставил карточку в паз.

Люк не открылся — вероятно, подвел контакт на карточке. Дэймон вдавил ее сильнее, потом выдернул и вставил снова.

Безрезультатно. Карточка должна была как минимум включить лампочки на панели, давая возможность набрать код приоритета или высветить сигнал опасности.

— Дэймон! — Джош схватил его за плечо и развернул. К ним со всего дока спешило от тридцати до пятидесяти мятежников; другие оборачивались и смотрели в их сторону. Еще немного, и к ним ринется вся толпа…

— Они знают, что ты открыл ворота! — крикнул Джош. — Что у тебя пропуск!

Дэймон посмотрел на толпу. Выдернул карточку из паза.

— Нет пропуска! Стерли! Контрольный очистил мою карточку.

— Дэймон!

Он ухватился за руку Джоша и под завывание и топот мятежников бросился в темный проем магазина. Там он молниеносно повернулся и нажал кнопку на косяке. По крайней мере, этот замок сработал.

Толпа врезалась в дверь, замолотила по ней кулаками и железками, прижалась десятками лиц, искаженных страхом и ненавистью. Круглое окошко на двери быстро мутнело от царапин, но держалось — пластик был вдвое толще обычного. Фасады доковых магазинов, баров, гостиниц и складов не имели окон (если не считать узких иллюминаторов), зато были прочны и воздухонепроницаемы.

— Похоже, выдержит, — сказал Джош.

— Мы вряд ли выберемся, — пробормотал Дэймон. — Они не уйдут, пока не доберутся до нас.

Джош стоял с другого края окошка, которое пропускало в магазин тусклый свет, и глядел на друга.

— Они стерли мою карточку, — повторил Дэймон. — Больше она не действует. Кто бы ни был сейчас в центре, он аннулировал мой пропуск. — Он глянул на дверь. — Похоже, мы в западне.

Стук не прекращался. Снаружи бушевало безумие, и не террористы стремились захватить ценных заложников, а просто отчаявшиеся люди увидели возможность излить свою ярость на двух случайных станционеров.

Уже трудно было разглядеть за царапинами на пластике оружие и лица. Казалось, еще немного, и окошко разлетится вдребезги.

И тогда отпадет нужда в наемных убийцах.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1. «НОРВЕГИЯ»: 13:00

Теперь они применяли тактику выжидания и коротких вылазок. Корабли как призраки растворились за пределами системы Пелла. «Тибет» и «Северный полюс» разошлись с противником, отступившим после схватки, в которой погиб один рейдер «Тибета» и один — Унии. Но это было лишь временным выигрышем. Ком «Норвегии» держал связь с обоими рейдероносцами прикрытия. Покусывая губы, Сигни смотрела вперед, на экраны. Оперативное управление лежало на плечах Граффа. «Норвегия» действовала вместе с ядром Флота; сбросив скорость, она дрейфовала недалеко от Пелла-4, Пелла-3 и самой звезды. Флот бездействовал под прикрытием массивных космических тел. Вряд ли стоило ожидать от чужой эскадры такого безрассудства, как прыжок в систему Пелла — подобная тактика была не в стиле униатов. Но капитаны Флота соблюдали меры предосторожности… сознавая, что, если они слишком долго будут висеть в космосе неподвижными мишенями, униатское командование при всей его консервативности сумеет додуматься до элементарного приема: обогнуть их зону сканирования и разведать новые направления для ударов. Словно волки — костер охотников, окружили корабли Унии систему Пелла, где ждали рейдероносцы Мациана — невидимые, зато неподвижные и потому легкоуязвимые. Уния имела огромное преимущество — свободу маневра.

Время от времени со станции приходили дурные вести. Нарушая режим молчания в эфире, станция сообщала о серьезных беспорядках.

Мациан отмалчивался, и никто не осмеливался задавать вопросы. «Ну, давай же, — мысленно уговаривала его Мэллори, — спусти кого-нибудь из нас с цепи». Как и все корабли, «Норвегия» развернула рейдеры на максимальной дистанции; всего в ядре эскадры насчитывалось двадцать семь рейдеров и семь рейдероносцев, да еще тридцать два корабля милиции — на таком расстоянии скан не мог отличить купца от рейдера, пока рейдер не выдавал себя высокой скоростью и маневренностью. «Тибет» принял на борт искалеченный рейдер; всего же в зоне «Тибета» и «Северного полюса» поджидали врага семь рейдеров и одиннадцать мобилизованных ближнерейсовиков, порою проявлявших чудеса отваги из-за неумения бегать от противника. Боеспособность этих кораблей оставляла желать лучшего, но с ролью ложных мишеней они справлялись неплохо.

Если бы только знать наверняка, что враг ударит именно с той стороны… Униаты — не дураки, чувствуют ловушку, не случайно они ушли за пределы видимости. Наверное, с ними сам Азов — один из старейших, опытнейших и искуснейших капитанов Унии.

Нервы сдавали. Техи у пультов то и дело оглядывались на Сигни. В рубке висела тяжелая тишина, корабли тоже не переговаривались. Тревога расползалась как зараза.

Наконец комтех не выдержал.

— Обстановка на Пелле ухудшается, — сообщил он. За другими постами зашептались.

— Занимайтесь своим делом! — приказала Сигни и добавила, обращаясь ко всем: — Вполне возможно, это наша деза. Забудьте о Пелле, слышите? Не то глазом моргнуть не успеем, как сюда пожалуют униаты. Если кто посмеет распустить сопли, я своими руками вышвырну того из люка. — Она повернулась к Граффу. — Полная боевая готовность.

Наверху загорелась синяя лампа — это должно было встряхнуть экипаж. На пульте перед Сигни вспыхнул огонек, давая знать, что панель боекомпа освещена, а военоп и его помощники готовы к действию.

Сигни протянула руку к компу и набрала на клавиатуре код заранее подготовленного приказа. «Взгляд» рейдероносца принялся обшаривать пространство в направлении звезды, отыскивать один корабль за другим и передавать его изображение компу на идентификацию. На всякий случай. А именно на тот случай, если в системе Пелла происходит что-то, непредусмотренное оперативным планом. Если Мациан, получивший, подобно Мэллори, сигналы бедствия с Пелла, подумывает о бегстве. Приемная лучевая антенна «Норвегии» неотрывно следила за «Европой», но флагман упорно безмолвствовал. Мациан размышлял. А может, он уже сделал выбор и предоставил своим капитанам действовать по обстановке?

Сигни отправила сигнал на пульт джамп-теха. Пульт ожил, ток повышенного напряжения пошел к мониторам генераторов, — корабль теперь мог двигаться не только в реальном пространстве. Разбежаться от Пелла несложно, но кто знает, все ли потом соберутся в условленной нулевой точке? Кто может обещать, что Флот — сила, стоящая между Унией и Землей, — не исчезнет навсегда?

С Пелла шли вести — одна мрачнее другой.

2. ПЕЛЛ: ЭКСПЛУАТАЦИОННАЯ ЗОНА

Люди-ружья. Острый слух хиза все еще улавливал звуки, доносившиеся снаружи, — звуки ожесточенной схватки. От удара в стену Атласка взвизгнула. Она не понимала, что происходит, и во всем винила Лукасов: это они распоряжались на Верхней. Синезуб обнял ее, настойчиво пошептал на ухо, и она пошла — крадучись, как и все остальные. Снизу и сверху доносился шорох множества босых ног. Низовики медленно уходили во тьму, не зажигая ламп из боязни, что свет выдаст людям их убежище.

Их вел сам Старый. Он приказывал, не объясняя, почему они должны его слушаться. Но они слушались. Некоторые отставали, но Атласка понимала: никуда они не денутся, догонят, ведь позади — ружья и безумные люди.

Далеко внизу, в туннелях, раздался человеческий голос; эхо полетело вверх. Синезуб зашипел и прибавил шагу, Атласка поспешила за ним. Вскоре она взмокла от быстрой ходьбы, и руки соскальзывали с перил, уже влажных от чужого пота.

— Поторопись, — шепнул ей кто-то в одном из высоких-высоких и темных мест Верхней, и чьи-то руки помогли подняться по очередной лестнице — туда, где тусклое сияние лампочки обрисовывало силуэт ожидающего низовика.

Шлюз. Атласка натянула маску на лицо, добралась до двери и схватила Синезуба за руку, боясь потерять его.

Дверь открылась. Вместе с остальными хиза Атласка и Синезуб втиснулись в шлюз, а чуть позже следующая дверь открыла дорогу коричневой мохнатой толпе. Впереди стояли другие хиза, они хватали вновь прибывших за руки, быстро выводили наружу, заслоняли их своими телами.

Они были вооружены, как люди, — обрезками труб. Это потрясло Атласку, ей мучительно захотелось спрятаться за спину Синезуба, почувствовать, что в этой гневной мельтешащей толпе, в ярком свете белых человеческих огней он — с нею. В коридоре не было людей, до закрытых дверей в самом конце — только хиза. На одной из стен багровели пятна, но запах крови не проникал сквозь фильтры противогазов.

Атласка бросила изумленный взгляд назад, в шлюз, откуда напирали ее спутники, ощутила на руке незнакомую мягкую ладонь. Ее провели через дверь в человеческое место, просторное и сумрачное, затем створки съехались, отрезав Атласку от шума.

— Тихо! — велел проводник. Она испуганно огляделась — здесь ли Синезуб? — и успокоилась. Вслед за провожатыми Атласка и Синезуб пересекли просторное человеческое место — очень осторожно, потому что оружие и злоба были совсем рядом. Навстречу им из тени вышли другие старые низовики.

— Рассказчица, — представил Атласку Старый и приветственно коснулся ее руки. Пожилые хиза по очереди обняли ее, затем из ярко освещенного дверного проема вышли другие и обняли не только ее, ошалевшую от почестей, но и Синезуба.

— Пойдем. — Они повели ее в ярко освещенное место, в беспредельное пространство вокруг человека на белой кровати. Над кроватью склонялась древняя — предревняя хиза. А кругом вместо стен — тьма и звезды, и внезапно огромное Солнце глянуло в комнату… на них и на Спящую.

— Ах! — испуганно воскликнула Атласка, а дряхлая хиза выпрямилась и протянула к ней руки.

— Рассказчица, — произнес Старый, и Старейшая на миг оставила Спящую, чтобы обнять Атласку.

— Хорошо-хорошо, — ласково сказал Старый.

— Лили, — вымолвила Спящая. Вернувшись к кровати, Старейшая опустилась на колени и погладила ее по седым волосам. Лицо Спящей было бледным и неподвижным, но волшебные глаза, обращенные к гостям, светились жизнью. Тело было закутано в белое, кругом тоже царствовала белизна, лишь фигурка Лили и тьма над головой не подчинялись ей. Но и тьму прорезали яркие точки звезд.

Солнце куда-то пропало. Остались только Спящая и хиза.

— Лили, — вновь произнесла Спящая, — кто это?

Человек и древняя хиза смотрели на нее, на Атласку. По знаку Лили они с Синезубом преклонили колени, благоговейно впитывая тепло глаз подруги Великого Солнца, которое приходило плясать на ее стенах.

— Любить ты, — прошептала Атласка. — Любить ты, Солнце-Ее-Друг.

— И я люблю тебя, — шепнула Спящая в ответ. — Как там, снаружи? Опасно?

— Мы делать не опасно, — мягко произнес Старый. — Все-все хиза делать это место не опасно. Человеки-ружья стоять сторона.

— Они погибли! — Чудесные глаза наполнились слезами и обратились к Лили. — Это дело рук Джона. Анджело, Дэймон, может быть, и Эмилио… А я пока жива. Лили, не бросай меня!

Лили осторожно положила руку на плечо Спящей и прижалась седеющей щекой к серебристым волосам.

— Нет, — сказала Старейшая. — Уходить нет время. Любить ты. Уходить нет-нет-нет. Сны, они уходить. И человеки-ружья. Низовики все остаться ты место. Ты видеть сны Великое Солнце. Мы — ты руки-ноги. Мы — много. Мы сильные-быстрые.

Тьма и звезды покинули стены. Теперь хиза смотрели на дерущихся людей, в ужасе прижимаясь друг к другу. Одна лишь Спящая осталась спокойной.

— Лили, Верхней грозит огромная беда. Смертельная. Когда беда уйдет, Верхней очень понадобятся хиза. Понадобится ваша помощь. Ничего не бойтесь, хорошо? Защищайте это место. Оставайтесь со мной.

— Человеки-ружья прийти это место, мы драться.

— Вас не убьют. Не посмеют, понимаете? Хиза нужны людям. Люди не хотят прийти сюда. — Волшебные глаза сверкнули гневом, но тотчас смягчились. Вернулось Солнце, его прекрасный и грозный лик заполнил собой стены, погасив гнев. Солнце отразилось в глазах Спящей, белизна стала ослепительной.

— Ах! — Вместе с остальными гостями Атласка застонала от благоговения и качнулась из стороны в сторону.

— Она — Атласка, — сказал Старый Спящей. — Он Синезуб. Они друзья Беннет-человек. Видеть он умирать.

— Знаю, что вы недавно с Нижней, — улыбнулась Спящая юной паре. — Вас прислал Эмилио.

— Константин-человек ты друг? Любить он, все-все низовики. Беннет-человек он друг.

— Да, они дружили.

— Она рассказать, — пообещал Старый и, обернувшись к Атласке, попросил на языке хиза: — Ее-Видят-Небеса, расскажи Спящей свою легенду. Сделай ее глаза ясными, а сны теплыми. Сделай так, чтобы легенда стала ее сном.

К щекам Атласки прилило тепло, от страха пересохло в горле. Ибо она не была Великой. Доселе она вершила маленькие дела и пела маленькие песни. Рассказывать великую легенду на человеческом языке, да еще в присутствии Спящей… и самого Солнца… и звезд! Превратиться в частицу сна…

— Давай, — подтолкнул ее Синезуб, и вера в ее право рассказывать о Беннете согрела Атласке сердце.

— Я — Она-Видеть-Небо, — начала она. — Я прилететь с Нижняя. Рассказать ты Беннет-человек. Рассказать ты Константин. Спеть ты дела хиза. Ты смотреть сны дела хиза, Солнце-Ее-Друг, как смотреть хиза Беннет. Ты сделать он жить. Сделать он ходить хиза. Ах! Любить ты. Любить он. Солнце улыбаться, глядеть он. Долго-долго мы видеть сны хиза. Беннет сделать мы видеть сны человеки. Он показать мы хорошо дела, говорить: Солнце, он держать вся Верхняя, он держать вся Нижняя он руки. Он говорить, Верхняя тянуть руки Солнечная, корабли прилетать-улетать, большой-большой корабли прилетать-улетать, далекий-далекий тьма прилетать человеки. Он сделать широко мы глаза, он сделать широко мы сны, он сделать мы сны как сны человеки. Солнце-Ее-Друг, эти вещи дать мы Беннет, он отдать он жизнь. Он сказать мы: Верхняя много хороший вещи. И мы хотеть видеть вещи Верхняя. Мы прилететь. Мы видеть. Так широко, так много тьма, мы видеть Солнце, улыбаться тьма, делать сон Нижняя, синий небо. Беннет делать мы видеть. Беннет делать мы прилетать. Беннет делать мы новый сны. Ах! Я-Атласка, я рассказать ты время приходить человеки. До человеки нет быть время, быть только сон. Мы ждать и не знать, что мы ждать. Мы видеть человеки, и мы лететь Верхняя. Ах! Время Беннет приходить — холодный время, и старая река, она тихая…

Прекрасные темные глаза с любопытством смотрели на Атласку. Спящая прислушивалась к ее словам, как будто юная хиза владела искусством старых певцов. Атласка изо всех сил старалась сделать истиной свою легенду, а не те ужасы, что творились на Верхней, чтобы сама Спящая уверовала в ее правдивость и чтобы в грядущие циклы эта правда возвращалась снова и снова, как цветы, как дожди, как все, что длится вечно…

3. ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ

Суета улеглась: техи уже не реагировали на некоторые вызовы и не вникали во второстепенные детали. Центр притерпелся к постоянной панике, к присутствию вооруженных людей, которых с каждым часом собиралось все больше.

Бродя между пультами, Джон морщился — его раздражало любое действие подчиненных, которое казалось ему лишним.

— Опять «Край Вселенной», — доложил тех. — Элен Квин требует объяснений.

— Отказать.

— Сэр…

— Отказать. Передай, пусть сидят и ждут, пока все уляжется. И не загружают эфир. Или, по-твоему, мы должны открытым текстом передавать интересующие врага сведения?

Тех повернулся к пульту, стараясь не замечать оружия.

Квин. Молодая жена Дэймона у купцов. Уже поднимает шум, требует объяснений, отказывается покинуть корабль. Произошла утечка информации, и купцы из ополчения наверняка связались с Флотом. Да, Мациан, скорее всего, уже все знает. Квин — у торговцев, а Дэймон — в зеленом доке. В синей — низовики, они живой стеной окружили ложе Алисии, заблокировали четвертый перекресток… Ну и пусть. Главное — низовики никуда оттуда не денутся. Секция полностью перекрыта.

Сложив руки за спиной, он попытался напустить на себя невозмутимый вид и вдруг краем глаза уловил движение возле двери.

Джессад. Уже вернулся.

Джону не понравилось мрачное спокойствие униата, молча ожидающего у входа.

— Есть успехи? — спросил Джон, выйдя с Джессадом в коридор.

— Нашли господина Крессича. Он здесь со своей свитой. Хочет поговорить.

Джон скривился, бросив взгляд в конец коридора на Крессича, окруженного горсткой своих охранников и таким же числом стражников Лукаса.

— В синей ситуация прежняя, — сообщил Джессад. — Низовики на четвертом перекрестке первого яруса. Мы у дверей. Можем декомпрессировать.

— Они нам нужны, — хмуро произнес Джон. — Пусть все останется как есть.

— Это из-за нее? Полумеры, господин Лукас.

— Нам нужны низовики. Они у нее. Я сказал, пусть так и будет. Проблема — Дэймон и Квин. Что вы предприняли?

— Никто из наших не может пробраться на борт, а сама она не выходит. Люк постоянно задраен. Зато мы знаем, где он, и уже действуем.

— Что вы подразумеваете под словом «действуем»?

— Парни Крессича, — прошептал Джессад. — Нам нужно проникнуть туда, понимаете? Возьмите себя в руки, поговорите с ним, наобещайте чего угодно. В руках Крессича — толпа. Он может подергать за ниточки. Поговорите.

Джон смотрел на группу людей в коридоре, и мысли его разбредались. Крессич, Мациан, купцы… Уния. По слухам, флот униатов на подходе. По слухам.

— Что значит — надо проникнуть туда? Вы точно знаете, где он?

— Не совсем точно, — признался Джессад. — Мы натравили на него толпу, а в толпе человека легко с кем-нибудь спутать. Надо опознать наверняка. Поговорите с Крессичем. И поторопитесь, господин Лукас.

Джон поймал взгляд Крессича и кивнул. Группа приблизилась. Как всегда, в глаза бросилась седина и тоскливое выражение лица Крессича. Зато окружали его люди совсем иного склада — молодые и наглые.

— Советник хочет войти в долю, — заявил один из телохранителей — невысокий, темноволосый, со шрамом на лице.

— Вы всегда говорите вместо него?

— Господин Нино Коледи, — представил его Крессич, удивив Джона твердостью в голосе и прямотой взгляда — в совете он держался совсем иначе. — Господин Лукас, господин Джессад. Господин Коледи возглавляет службу безопасности «К». У нас достаточно сил и средств, чтобы навести порядок в карантине когда потребуется. Вы заинтересованы в этом, господин Лукас?

Джон растерянно поглядел на Джессад а. Тот промолчал.

— Если вы способны утихомирить толпу, сделайте это.

— Да, — тихо сказал Джессад. — На этой стадии нам нужно спокойствие. Господин Крессич и господин Коледи, добро пожаловать в новый совет.

— Дайте мне ком, — попросил Коледи. — Общее оповещение.

— Дайте ему ком.

Джон глубоко вздохнул, не давая сорваться с губ вопросу: «Что за игру вы ведете? Зачем проталкиваете наверх эту парочку?»

Вспомнив о том, что происходит снаружи, сколь ненадежно его положение, он подавил гнев.

— Идите сюда. — Он провел Коледи в комцентр, к ближайшему пульту. Отсюда был виден экран скана. Мациан все еще держался, надежды на его скорый разгром не оправдались. Крепкий орешек. Точки, указывающие местонахождение его кораблей, вспыхивали тут и там над многослойным ореолом купеческих орбит.

— Освободите место! — приказал Джон теху, и Коледи занял поспешно освобожденное место за клавиатурой. Экран осветил лицо Брана Хэйла. — Наберет текст, сразу передашь на канал общего оповещения, — сказал Джон помощнику.

— Будет сделано.

— Господин Лукас! — крикнул кто-то, перекрывая ровный гул комцентра.

Джон оглянулся. Тревога! Частые вспышки на экранах скана — какой-то корабль движется наперерез Пеллу!

— Что?! Где?! — воскликнул Джон. Скан ничего толком не показывал. Только желтое мерцание — знак опасности. Ком разразился ревом сирены. Послышались сдавленные возгласы, ругательства; руки техов запорхали над клавишами.

4. «КРАЙ ВСЕЛЕННОЙ»

— Скан!

Завыла сирена. Увидев мерцание, Элен с тревогой посмотрела на Нейхарта.

— Отрываемся, — буркнул Нейхарт, избегая ее взгляда. — Уходим!

Слово молнией пронеслось по кораблям. Элен напряглась всем телом в ожидании рывка. В док не выбежать — слишком поздно. «Пуповины» давно перекрыты, корабли удерживаются одними захватами.

Второй — стартовый — рывок. Они на свободе. Они идут вдоль обода против часовой стрелки, а за ними — колонна все еще состыкованных фрахтеров. Любая ошибка при перекрытии «пуповин» может привести к декомпрессии в целой секции.

Элен не шевелилась, отдаваясь знакомым ощущениям, с которыми, казалось бы, простилась навсегда. Свободна, невесома, вольна бежать от опасности… Если бы только не эта боль, будто отрывается часть души…

Мимо прошел второй захватчик… Умчался в зенит, навстречу Флоту, потревожив скан, а значит, перепугав всю станцию. Купцы оставались целы и невредимы, но и беспомощны; они медленно дрейфовали, выходя на условленный курс. Держась за живот, Элен смотрела на экраны и думала о Дэймоне и обо всем, с чем приходилось расставаться.

Наверное, Дэймон погиб… Анджело точно убит, Алисия, скорее всего, тоже… Дэймона больше нет. Она бросалась на эту мысль, как на колючую проволоку, пыталась свыкнуться с болью, чтобы та не мешала думать о возмездии. Тяжело вздыхая, вспоминала она «Эстель» и всех своих родственников. Уже во второй раз она спасается. Талант уходить от смерти. Под сердцем у нее — живое существо, Квин и Константин в одном тельце; совсем недавно эти фамилии кое-что значили во Внеземелье. И исчезнут они не сразу — по крайней мере из памяти униатов. Уж об этом-то Элен позаботится.

— Уводи нас отсюда, — с ледяной яростью в голосе велела она Нейхарту. И повторила, когда он, озадаченный столь резкой переменой в настроении, вопросительно взглянула нее: — Уводи. Разгоняйся для прыжка. Передай всем: пункт «Маттео». И еще передай: идем прямо сквозь Флот.

Эта женщина принадлежала к семействам Квинов и Константинов. Нейхарт повиновался. «Край Вселенной» вышел из гравитационного поля станции и двинулся дальше, посылая в эфир указания всем купцам, находящимся в системе Пелла.

Мациан, Уния, Пелл… Никто уже не остановит этот фрахтер.

Элен часто заморгала — шкалы датчиков расплывались перед глазами.

— После «Маттео», — сказала она Нейхарту, — мы снова прыгнем. В Глубокий. Там остальные… те, кто нахлебался вдосталь и не пришел на Пелл. Мы их разыщем.

— Твоих — вряд ли, Квин.

— Да, — кивнула Элен. — Моих — вряд ли. Никого не осталось. Но я знаю… все мы знаем координаты… Я помогала вам. Всегда разрешала набивать трюмы и не требовала деклараций.

— Купцы не заблудятся.

— Флоту тоже известны эти места… а потому, капитан, мы пойдем все вместе.

Нейхарт нахмурился. Сообща купцы действовали только в доках, учиняя скандалы.

— У меня мальчишку забрали на один из мациановских кораблей, — проворчал он.

— А у меня муж на Пелле. Что нам осталось? Только предъявить счета.

Поразмыслив, Нейхарт кивнул.

— Нейхарты сделают все, как ты скажешь.

Откинувшись на спинку кресла, Элен посмотрела на экран скана, где мерцали образы униатских кораблей, проникших в систему Пелла. Кошмар наяву. Как перед гибелью Маринера и «Эстели» со всеми Каинами, не успевшими покинуть обреченную станцию. Вероятно, врагу удалось прорваться или кто-то действовал изнутри. И вот — то же самое. Только на сей раз купцы не намерены покорно дожидаться смерти.

Она решила сидеть перед сканом до конца — пока не взорвется станция или пока «Край Вселенной» не наберет прыжковую скорость.

«Дэймон…» — подумала она, проклиная Мациана — он больше, чем Уния, заслуживал проклятья, ибо навлек беду на Элен и ее близких.

5. ЗЕЛЕНЫЙ ДОК

Застигнутый врасплох новым скачком силы тяжести, Дэймон ухватился за скобу на стене, а Джош — за него. Но скачок был пустяковым, хоть и вызвал испуганные вопли за исцарапанной дверью. Дэймон отпустил скобу, повернулся к ней спиной и устало покачал головой.

Джош ни о чем его не спрашивал — сам понял, что по всему ободу от станции отделяются фрахтеры. Даже сюда доносились звуки сирены. Это радовало. А может быть, пробоина? Хотя снаружи, в доке, еще есть воздух…

— Они уходят, — хрипло вымолвил Дэймон. На одном из купцов улетала Элен — ему очень хотелось в это поверить. Это было бы очень предусмотрительно… Элен всегда славилась предусмотрительностью, она обзаводилась друзьями и знакомыми, способными помочь, когда от него, Дэймона, не бывало пользы. Она улетела… Может быть, она возвратится, когда все уляжется… Если все уляжется. Если будет к кому возвращаться. Он не надеялся выжить. Возможно, на Нижней все хорошо; возможно, Элен улетела с торговцами… Надо надеяться. Если же все совсем не так, об этом лучше не знать.

Снова — колебания гравитации. Зато прекратились вопли и удары в дверь. В аварийных ситуациях док — отнюдь не самое безопасное место. Любой здравомыслящий человек поспешит перебраться из него в менее просторное помещение.

— Если это купцы, — слабым голосом произнес Джош, — то они ушли неспроста. Что-то увидели… что-то услышали. Наверное, Мациану сейчас не до них.

Дэймон смотрел на него, размышляя об униатах. О том, что Джош — один из них.

— Как ты думаешь, что происходит?

В тусклом свете, сочившемся сквозь побитый пластик оконца, лицо Джоша поблескивало от пота. Он прислонился к стене, поднял глаза к потолку и произнес:

— Мациан способен на все. Он непредсказуем. Униатам совершенно незачем уничтожать станцию. Нам грозит только случайное попадание.

— Мы можем выдержать много попаданий, даже потерю секций. Пока невредимы двигатели и «ступицы», мы способны восстанавливать поврежденное.

— Даже если «К» на свободе? — хрипло спросил Джош.

Гравитационное поле совершило новый курбет, встряхнув их желудки. Дэймон судорожно сглотнул. Его подташнивало.

— Пока творится эта чертовщина с гравитацией, «К» можно не бояться. Может, попробуем выбраться из этой западни?

— Куда мы выберемся? И что будем делать?

Не найдясь с ответом, Дэймон неопределенно кашлянул и стал ждать очередного спада гравитации. Ждать пришлось недолго, но спад оказался слабее прежних. Моторы работали, насосы выдержали чудовищные нагрузки. Он перевел дух.

— Одно хорошо: корабли ушли и не могут устроить нам еще одну такую встряску. А то я не уверен, что мы смогли бы ее перенести.

— Может быть, они ждут снаружи?

Поразмыслив над этими словами, Дэймон поднял руку и нажал кнопку замка. Ничего не произошло. Он достал из кармана карточку и после недолгих колебаний сунул в паз. Ни одного огонька. Зато, вероятно, Дэймон выдал свое местонахождение тем, кто сидел в контрольном центре. И он это понимал.

— Похоже, мы остаемся, — сказал Джош.

Сирены умолкли. Дэймон подкрался к иллюминатору и сквозь радужные разводы вокруг бесчисленных выбоин попытался разглядеть фигуры, что крадучись продвигались вдалеке.

Ком над головами Дэймона и Джоша захрипел, будто пытался включиться, и снова замолчал.

6. «НОРВЕГИЯ»

Казалось, им не вырваться из этого кошмара. Фрахтеры милиции разбегались, один из них крошечным солнцем полыхнул на экране вида и погас еще до того, как из кома раздался треск потревоженного эфира. Траекторию «Норвегии» пересекла туча раскаленных обломков, некоторые, довольно крупные, угодили по корпусу; жалобным визгом отозвалась обшивка.

Неподвижные мишени, а вплотную к ним — боекомп… За торговцем остался униатский рейдер, и к нему, опережая «Норвегию», бросились четыре ее рейдера. Их непрерывный заградительный огонь на миг высветил вражеский рейдероносец, идущий навстречу.

— Бей его! — крикнула Сигни военопу, когда затих огонь рейдеров. В ту же секунду «Норвегия» дала залп, и мощные лучи ринулись наперехват противнику. Чтобы не напороться на них, униату пришлось совершить маневр и сбросить бортовую гравитацию. Восторженный вопль на борту «Норвегии» утонул в реве сирен — электронный сигнал с боекомпа заставил корабль резко изменить курс. В боевой обстановке компы реагировали на опасность быстрее, нежели человеческие мозги.

«Норвегия» выправила курс и понеслась в гущу боя. Боекомп дал новый заградительный залп нижней батареей, поле скана испещрили светящиеся облачка.

— Отлично! — воскликнул по общему кому корректировщик нижней батареи. — Крепко врезали!

Раздались крики; «Норвегия» сделала полоборота и ринулась в новый зигзаг. Позади оставались фрахтеры — они казались неподвижными, словно разбросанные в космосе обрывки фольги. Но они летели, увертывались, стараясь не задеть друг друга, да еще гонялись за вражескими рейдерами, вынуждая их менять курс, лишая их свободы маневра.

Новый поворот и удар, как вначале… Новая цель… «Тибет» и «Северный полюс» бросятся наперехват униату, стоит ему и «Норвегии» появиться на их сканах. Дальние сканы уменьшают масштаб изображения, приближают образы друг к другу; боекомпы выбирают оптимальный вариант совместной атаки.

Униаты отходят; как только сканы сообщают об этом, мациановские корабли ложатся на новый курс и открывают огонь. «Норвегия», «Атлантика», «Австралия»… Враги потеряли рейдер, уходя из-под огня. Ком сыплет проклятиями, откуда-то сквозь неразбериху голосов просачивается голос Мациана. Из четырнадцати неприятельских рейдероносцев уцелело двенадцать. Вместе с роем рейдеров и «стрел» они уходят от станции, а на пути у них — всего лишь два рейдероносца, уже невидимых на экранах Флота.

— Поджарьте им пятки! — послышался густой бас Порея.

— Отставить! — прогремел Мациан. — Отставить! Приказываю всем удерживать позиции.

Компы по-прежнему действовали в режиме синхронизма; сигнал с «Европы» остановил корабли против воли их экипажей. Униаты бежали… Внезапно в центре стаи их кораблей расцвело пламя; в динамике кома «Норвегии» затрещала статика.

— Подбили! — завопил ком, как только утих треск.

Вероятно, «Тихий океан» несколько минут назад добил поврежденного рейдероносца. Сигни подумала, что в горячке боя она не успела уследить за всем, произошедшим в системе. Даже гибель Пелла — если униаты явились сюда ради этого — могла пройти для нее незамеченной. Чтобы уничтожить станцию, хватило бы одного залпа.

Сигни размяла кисти, вытерла с лица пот и набрала на клавиатуре приказ Граффу. В тот же миг он взял управление на себя. «Норвегия» сбросила скорость, подчиняясь Мациану. Ком протестовал искаженными голосами капитанов.

— Отставить, — повторил Мациан. По отсекам «Норвегии» пробежал ропот.

— У них нет ни единого шанса, — излишне внятно пробормотал Графф. — Скоро униаты подойдут на…

— Следите за целью, господин Графф. — Сигни подключилась к главному кому. — Вдруг это маневр? Мы не можем уйти отсюда. Стоит какому-нибудь униату проскочить к станции, и ей конец. Нам больше нельзя рисковать ни одним кораблем. У «Тибета» и «Северного полюса» еще есть выбор… Есть пространство для разгона.

Возможно, думала она, как раз сейчас, когда на них направлен поисковый луч «Норвегии», они набирают скорость… Если скантехи в рубках рейдероносцев снабдили дальние сканы правильными данными, если экраны отчетливо показали, что по пятам за униатской эскадрой не идет подмога от Мациана… Если капитаны «Тибета» и «Северного полюса» не истолковали ошибочно маневр своих товарищей…

Флот тормозил. Скан показывал тающее облако торговцев — эти неповоротливые суда мало-помалу набрали прыжковый разгон. Они бежали, бросая Пелл на произвол судьбы. Бежали в Глубокий.

Она определила вероятную точку соприкосновения, учитывая скорость униатов, «Тибета» и «Северного полюса». Вот-вот экипаж «Тибета» обнаружит, что на него надвигается весь неприятельский флот. Лишь бы скан не подвел…

В рубке «Норвегии» скан еще секунду показывал прежнюю — устаревшую — картину, затем перешел в режим дальнего поиска. Красная полоска шарила в желтом тумане.

Противники сближались, дистанция между ними становилась критической. Сигни и все вахтенные офицеры в рубке застыли, следя за желтыми фигурками и красным лучом. Сигни с трудом удержалась от соблазна обрушить кулак на консоль пульта или на подлокотник дивана.

Это случилось — еще до того, как в рубке «Норвегии» увидели картину безнадежной схватки. Два рейдероносца и семь рейдеров; экипажи — до последнего человека. За сорок с лишним лет своего существования Флот ни разу не платил за успех такой большой цены.

«Тибет» пошел на таран… Кант разогнал его до прыжка перед скоплением кораблей противника и вместе со своими рейдерами и неприятельским рейдероносцем превратился в космическую пыль… Когда на экране исчезло светлое пятнышко, по рубке «Норвегии» пронесся угрюмый шепот… И снова ропот — «Северный полюс» и его рейдеры бросились в самую гущу униатов…

Они почти проскочили в оставленную Кантом брешь, но вдруг их изображения расплылись, а компсигнал «Северного полюса» оборвался.

Сигни не радовалась, что уцелели рейдеры, она лишь задумчиво кивала, вспоминая лица и имена знакомых мужчин и женщин с погибших кораблей… проклиная собственное бессилие. Дальний скан поменял режим, картина прояснилась. Потрепанная униатсхая эскадра разогналась, прыгнула, исчезла с экрана. Рано или поздно она вернется, и числом поболее — уж чего-чего, а кораблей в Унии хватает. Флот Мациана устоял и победил, но из девяти его рейдероносцев осталось семь.

Сколько еще таких сражений способен он выдержать? Уния может спокойно жертвовать кораблями; для нее победа — вопрос времени, если враг, которому она показывает пятки, не осмеливается пуститься в погоню.

«Мы проиграли, — безмолвно обратилась Сигни к Мациану. — Понимаешь? Проиграли».

— На Пелле, — раздался из кома спокойный голос Мациана, — мятеж. Что именно там произошло, неизвестно, но одно не вызывает сомнений: станция в опасности. Приказываю соблюдать строй. Возможна повторная атака.

Внезапно на пультах «Норвегии» заполыхали лампочки — целую аппаратную секцию выключили из компьютерного синхронизма. Корабль вновь обрел самостоятельность. На экранах компа вспыхнул обрывок приказа: «…БЕЗОПАСНОСТЬ НА БАЗЕ».

Ее отпускали. «Норвегии» и «Африке» поручали вернуться и занять охваченную смутой станцию, а остальным — удерживать подступы к ней.

Сигни подключилась к главному кому.

— Ди, оружие и доспехи. Мы тоже выйдем на причал. Всех десантников, кто может стоять на ногах — на высадку. Экипируй дополнительную вахту экипажа — она будет охранять доки. Мы пойдем сразу после солдат.

Канал взорвался гневной многоголосицей — новая задача явно пришлась не по вкусу измученным десантникам.

— Графф, — сказала Сигни.

Рискуя самочувствием людей, «Норвегия» разогналась до красных аварийных огней и пошла прямиком на станцию. «Африка» покинула строй и отправилась следом за нею.

7. ПЕЛЛ: ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ…

— Требую обеспечить нам вхождение в док, — гремел из кома голос Мэллори, — и доступ в центр. Иначе мы начнем занимать секции.

Экраны мерцали, предупреждая о столкновении. У пультов застыли бледные техи. Джон оцепенело стоял перед комом, опираясь на спинку кресла, и с ужасом представлял себе корабли, идущие на таран.

— Сэр! — крикнул кто-то. — Посмотрите на вид!

Заполняя собой экран, блестящие чудища неслись прямо на Джона. В самый последний момент волна темного металла распалась надвое, космические левиафаны пролетели над и под станцией. Пульты разразились треском статики. Погас один из экранов, зато гнусаво завыла сирена — вероятно, где-то началась декомпрессия.

Джон резко повернулся, но Джессада у двери не увидел — там стоял только Крессич с раскрытым ртом и круглыми от страха глазами.

— Мы ждем ответа, — грубым мужским голосом произнес ком.

Джессад ушел. Это он, или кто-то вроде него, вот так же дал маху на Маринере. И погубил станцию.

— Найти Джессада! — крикнул Джон одному из помощников Хэйла. — Взять! Привести сюда!

— Снова заходят! — завопил тех.

Джон повернулся к экранам и воскликнул, неистово жестикулируя:

— Связь!

Тех протянул ему микрофон. Завороженно глядя на экран, Джон проглотил комок в горле и закричал:

— Можете войти в док! — Он не владел голосом. — Это управляющий станцией! Повторяю: вы можете причалить.

— Я еще раз спрашиваю, — сказала Мэллори, — кто вы такой?

— Джон Лукас, исполняю обязанности управляющего. Анджело Константин погиб. Пожалуйста, помогите нам!

Наступила тишина. Корабли на экране скана заметно сбросили скорость и слегка изменили курс.

— Сначала войдут наши рейдеры, — заявила Мэллори. — Станция Пелл, вы меня хорошо поняли? Первыми причалят рейдеры, их экипажи обеспечат нам стыковку вместо ваших бригад. Вы окажете им необходимую помощь, а затем очистите доки от посторонних, иначе мы будем стрелять. Учтите, при малейшей попытке сопротивления мы проделаем дыру в вашем корпусе.

— На станции мятеж, — жалобным голосом сообщил Джон. — «К» на свободе.

— Господин Лукас, вам ясны мои инструкции?

— Пеллу все ясно! А вам? Вы понимаете, что происходит? Мы не можем гарантировать мирный прием. Нам нужна ваша помощь, ваши солдаты. Станции нанесен огромный ущерб. Но мы сделаем все от нас зависящее.

Наступила долгая пауза. На скане появились новые образы: рейдеры.

— Мы поняли, — отозвалась Мэллори. — Высадим десант. Обеспечьте моему первому рейдеру безопасную стыковку, иначе мы будем вынуждены пробить вход для солдат, а потом взрывать секцию за секцией, не щадя никого. Так что выбирайте.

— Ясно. — Джон отвернулся от кома и поманил одного из своих телохранителей, стоявших у двери. Затем произнес в микрофон:

— Вас понял. Полчаса. Вы получите чистый док.

— Синий и зеленый, господин Лукас. Уж вы позаботьтесь.

— Синий и зеленый, — хрипло повторил он. — Сделаем все, что можно.

Мэллори отключилась. Джон протянул руку и нажал клавишу вызова главного кома.

— Хэйл! — позвал он. — Хэйл!

Появилось лицо Хэйла.

— Общее оповещение. Всю охрану в доки. Очистить синий и зеленый.

— Будет исполнено. — Хэйл исчез с экрана.

Джон подошел к Крессичу, все еще стоявшему истуканом около двери.

— А ну, живо за ком! Скажи своим болванам, которыми ты будто бы командуешь, чтобы не вздумали рыпаться. Понял?

Крессич кивнул. Увидев его бессмысленные (если не безумные) глаза, Джон схватил депутата от «К» за руку и потащил к кому. Тех едва не свалился на пол, спеша освободить кресло. Усадив Крессича и сунув ему в руки микрофон, Джон встал у него за спиной.

Крессич назвал имена своих помощников, затем велел им спуститься в охваченные смутой доки и навести порядок. В коридорах, как показывали камеры, еще не улеглась паника. На девятом ярусе зеленой — столпотворение и дым; стоит охране освободить какое-нибудь помещение, как туда, словно воздух в вакуум, проникает толпа.

— Общая тревога, — сказал Джон начальнице первой станции. — Объяви, что всем нужно подготовиться к ноль-G.

Женщина повернулась, сняла защитную панель и нажала кнопку под ней. Заголосил зуммер — пронзительнее, чем все остальные сигнальные устройства на станции. Через регулярные промежутки времени его прерывали слова: «Найдите безопасное место. Избегайте больших помещений. При значительном снижении гравитации ориентируйтесь на стрелочные указатели. Найдите безопасное место…»

Обезумевшая от страха толпа понеслась по коридорам, крича и ломясь во все двери.

— Сбрось «G», — велел Джон опу-координатору. — Чтобы их там проняло.

На экранах замелькали слова приказов. В третий раз станция вышла из равновесия. Сквозной коридор зеленой моментально опустел — люди разбежались по квартирам и меньшим коридорам. Джон снова вызвал Хэйла.

— Вводи туда охрану. Очищай доки. Действуй по обстановке, у тебя развязаны руки.

— Да, сэр. — Хэйл опять отключился.

Джон повернулся кругом, рассеянно поглядел на техов и Ли Квэйла, вцепившегося в скобу у двери. Он жестом подозвал Квэйла и, когда тот приблизился, схватил за рукав и притянул к себе.

— Незаконченное дело, — прохрипел Джон, — в зеленом доке. Спустись туда и закончи, понял? Закончи!

— Да, сэр, — выдохнул Квэйл и поплыл прочь. Несомненно, Ли понимал: если он не справится, всем им придется плохо.

8. ЗЕЛЕНЫЙ ДОК

Снаружи что-то происходило. По захламленному полу магазина Дэймон подошел к окну, вгляделся и вдруг отшатнулся от вспышки выстрела, окрасившей в алое изуродованный пластик. Над скрежетом оживших механизмов поднялся протяжный вопль.

— Кто бы там они ни были, они идут сюда, и у них ружья. — Он отступил от двери. Двигаться приходилось осторожно — гравитация не дотягивала до нормы. Джош наклонился и поднял металлический стержень — деталь разрушенной витрины — и протянул Дэймону, а затем нашел еще один — для себя.

Дэймон возвратился к двери, Джош встал у другого косяка. Поблизости от магазина не раздавалось ни звука, зато издали доносились крики множества людей. С другой стороны приближался свет. Дэймон рискнул выглянуть и отшатнулся, увидев сразу за окном силуэт человека.

Дверь рывком раздвинулась, подчинясь приоритетной карточке, которую вставили снаружи. В проем нырнули двое с пистолетами. Глаза шедшего впереди округлились от ужаса, а мгновением позже его череп хрустнул от удара Дэймона. Второго свалил Джош. В слабой гравитации оба падали ужасающе медленно; Джош не дал пистолету долететь до пола и дважды нажал на спуск — на всякий случай. Один из падавших дернулся.

— Бери пистолет! — крикнул Джош. Дэймон высвободил из мертвых пальцев оружие. Джош, стоя на коленях, перевернул и тщательно обыскал второй труп, затем принялся раздевать.

— Одежда, — пояснил он. — Действующие карточки и паспорта.

Дэймон отложил пистолет, разделся, преодолевая отвращение, стащил с мертвеца окровавленный комбинезон и натянул на себя… Наверняка в коридорах хватает людей в испачканной кровью одежде, подумал он. В одном из карманов он отыскал бумажник, а карточку — на полу, неподалеку от трупа. Он поднес ее и остальные документы к свету.

— Ли Энтони Квэйл… «Лукас Компани»…

Квэйл. Квэйл, один из бунтовщиков с Нижней, — подчиненный Джона Лукаса… И комп — под контролем Джона… Вот почему «К» сумели вырваться, вот почему Анджело Константин погиб в самом охраняемом месте Пелла, вот почему карточка Дэймона пришла в негодность. Убийцы знали, где его искать. И за ними стоял Джон Лукас.

Пальцы Джоша сдавили его плечо.

— Дэймон! Пойдем.

Он поднялся и поморщился, когда Джош пистолетным лучом до неузнаваемости обжег лицо Квэйла, а затем и второго покойника. У самого Джоша лицо блестело от пота и было искажено страхом, однако реакция этого человека вызывала у Дэймона восхищение. По всей видимости, его рефлексы сами знали, как надо действовать в серьезных переделках. Джош вышел в ярко освещенный док, и Дэймон поспешил следом, но сразу за дверью приостановился — док, насколько хватало глаз, был пуст. Ворота в белую были на запоре, дверь в сквозной коридор зеленой секции скрывалась за изгибом стены. Они крадучись миновали гигантские ворота белой и шли под прикрытием погрузо-разгрузочной техники, пока впереди, у внешней стены, не показалась группа ремонтников, которые возились с механизмами. При малой гравитации ступать приходилось медленно и осторожно. Весь док был усеян трупами, бумагами и обломками.

— Тут полно карточек, — произнес Джош, оглядывая мертвецов, к которым непросто было подобраться незамеченными. — Можно взять сколько угодно имен.

— И ключей к замкам, не реагирующим на голос, — шепотом добавил Дэймон, наблюдая за ремонтниками и часовыми у проходов на девятый ярус зеленой, заметными только отсюда. Он осторожно приблизился к ближайшему мертвецу, надеясь, что этот человек действительно мертв, а не оглушен и не притворяется, и опустился на колени. Не спуская глаз с рабочих и охранников, он пошарил по карманам и встал с карточками и документами в руках. Затем нервы не выдержали, и он бросился в укрытие. Джош метнулся следом.

— Ворота в синюю открыты, — сказал Дэймон, когда впереди показалась арка. В его душе вдруг неистово всколыхнулась надежда: пройти в синий док, дождаться, когда возобновится нормальное передвижение по коридорам, добраться до первого яруса синей, взять кое-кого на мушку и задать кое-какие вопросы. Фантазии. Живым его туда не пустят, это ясно.

— Дэймон.

Он посмотрел в ту сторону, куда указывал Джош, — сквозь паутину стрел и тросов на первый причал зеленого дока. Зеленый свет. На подлете — корабль, но мациановский он или униатский — непонятно. Загромыхал ком, терзая пустоту указаниями. Корабль приближался к подводящему конусу. Приближался слишком быстро.

— Пошли, — шепнул Джош и за руку потянул Дэймона к ближайшему проходу на девятый ярус зеленой.

— Гравитация все еще не успокоилась, — пробормотал Дэймон, упираясь. — Ты что, не видишь? Это уловка. Центр очистил коридоры, чтобы ввести туда полицию. Пока гравитация не стабилизируется полностью, корабли в доки не войдут — это слишком рискованно. В центре решили устроить небольшую встряску, чтобы подавить мятеж. Но этого слишком мало. Если мы побежим в коридоры, то попадем в самую гущу «К». Лучше остаться.

— КЗК пятьсот один, — услышал он голос из громкоговорителя, и словно камень свалился с души.

— Один из рейдеров Мэллори, — прошептал Джош. — Мэллори… Значит, Уния отступила.

Повернув голову, Дэймон увидел ненависть на этом изнуренном ангельском лице… Джош явно надеялся на другое.

Уходили минуты. Корабль ткнулся носом к причалу, бригада докеров приступила к швартовке. В отверстие шлюза плавно вошел конец «пуповины». Донеслись шипение воздуха, гул механизмов и лязганье внутреннего люка. Стыковка закончилась, и докеры бросились прочь.

Из трубы высыпала горстка людей без доспехов и рассредоточилась под прикрытием лебедок; двое с оружием залегли у противоположной стены дока, чтобы прикрыть корабль с фланга. В «пуповине» раздался частый топот — высаживалась следующая партия. Ком снова подал голос, предупреждая, что на посадку заходит сама «Норвегия».

— Спрячь голову! — велел Джош, и Дэймон медленно опустился на корточки возле подпорки топливного резервуара. Лес лебедок мешал как следует разглядеть, что творится у причала. Но кое-что было ясно: вместо докеров Мэллори использовала своих десантников, а Джон Лукас, вероятно, все еще распоряжался в контрольном центре. Да, по всей видимости, он предложил Мациану сотрудничество, и под натиском Унии Мациан выбрал эффективность в ущерб справедливости. И Дэймону несдобровать, если он попробует выйти к настороженным десантникам и обвинить кого-то в заговоре и убийстве.

— Я должен выйти, — нерешительно произнес он, боясь окончательно расстаться с надеждой.

— Тебя проглотят заживо, — пообещал Джош. — Ты же ничего не можешь им предложить.

Дэймон посмотрел в лицо своего спутника — мягкосердечного человека, умеющего убивать. В его душе, вывернутой наизнанку при Урегулировании, наверное, не осталось ничего, кроме боли. «Посади меня за панель компа, — сказал однажды Джош, — и я вспомню, как с ним работать». Пошли его в бой, и в нем проснутся другие рефлексы. Тонкие руки Джоша прижимали пистолет к коленям, а взор не отрывался от арки синего дока, в который входила «Норвегия». На бледном, напряженном лице — гримаса бессильной ненависти. Дэймон ощутил в правой ладони пистолетную рукоять, переместил указательный палец на спусковой крючок. Униат, урегулированный не до конца. Сохранивший способность ненавидеть. Способность, грозящую ему безумием. Сегодня — день смерти. Невозможно определить число жертв, и нет больше ни закона, ни родственных уз, ни дружбы. На Пелл пришла война, а Дэймон все еще не избавился от наивности. Джош опасен. Это враг, прекрасно владеющий боевым искусством. И этих навыков из него не вытравишь никакими психиатрическими процедурами.

Ком возвестил о прибытии рейдероносца. Раздался гулкий удар носового щупа о подводящий конус. Джош Толли по-прежнему не шевелился, лишь резко дернулся кадык. Дэймон правой рукой взял Джоша за запястье.

— Не надо… Не надо ничего делать, слышишь? Тебе до нее не добраться.

— И не собираюсь, — ответил Джош, не взглянув на него. — Только бы тебе самому хватило осмотрительности.

Пистолет Дэймона по-прежнему лежал на бедре, но палец расстался со спусковым крючком. «Норвегия» уже прочно состыковалась, зашипел воздух в шлюзе, с лязгом встала на место «пуповина». Дэймон ощутил во рту привкус желчи.

В док выплеснулся десант. Неотличимые издали друг от друга, грозные латники частью построились под возгласы командиров, частью сменили на позициях вооруженных матросов рейдера. Внезапно у изгиба стены показалась еще одна фигура в доспехах, раздался крик, и со стороны зеленой, от магазинов, офисов, баров и гостиниц к кораблю ринулась толпа оставленных на Пелле солдат.

Оцепление разорвалось, пропуская товарищей, которые несли раненых и убитых. Сцементированные дисциплиной шеренги всколыхнулись, но не развалились; поднялся радостный гомон; солдаты обнимали друзей. Дэймон плотнее прижался к резервуару; подле съежился Джош.

Один из офицеров выкрикнул команду, и колонна двинулась вперед между двумя цепями бдительных десантников, которые протянулись до прохода на девятый ярус зеленого дока.

Дэймон отползал назад, в тень, все дальше и дальше. Джош не отставал. От головы колонны до них долетали возгласы офицеров и сотрясающий стены рев мегафона: «Очистить коридор!» Внезапно раздались вопли и стрельба. Дэймон прижался лбом к стенке резервуара и весь обратился в слух. Раз или два он ощутил, как вздрагивает Джош, слыша предсмертные крики, и не мог понять, вздрагивает ли он сам.

«Пелл гибнет», — подумал он со спокойствием смертельно уставшего человека, ощущая, как слезы льются из закрытых глаз. Его охватила дрожь. Чем бы ни кончилось это сражение, его нельзя назвать победой Мациана. Ни при каком везении малочисленной эскадре Компании не разгромить Унию. Это всего лишь удачная стычка, чуть отдалившая закономерный конец. Таких стычек будет еще немало, но рано или поздно Флот и Компания исчезнут, а то, что останется от Пелла, перейдет в руки победителей.

Огромные звездные станции давно уже не в моде — из-за прыжка. Сейчас обживаются планеты; в космосе новый приоритет, новый порядок. Военные давно это поняли, и все поняли, кроме Константинов. Его отец мечтал о третьем пути — пути не Компании и не Унии, а Пелла. И не просто мечтал, а встал на этот путь, создавая на планете, вокруг которой летает станция, общество справедливости, пренебрегая, быть может, некоторыми интересами станции, ценя справедливость выше безопасности и надеясь, что духовные ценности Пелла переживут тяжелые времена.

Увы, на Пелле хватает интриганов и шкурников, готовых ради своей выгоды плясать под чью угодно дудку. Один из их — Джон Лукас. Будь у Мациана хоть отдаленное представление о справедливости, он бы сразу понял, кто такой Джон Лукас. Но Флоту ни к чему честные люди, ему нужен лишь тот, кто готов беспрекословно подчиняться и блюсти закон Конрада Мациана.

И чем бы ни кончилась эта война, Джон переживет ее и окажется на стороне победителя. В его крови — такое же упорство, такое же неприятие смерти, как и у его сестры Алисии, как и у Дэймона… Наверное, Дэймону не следует соваться в центральную. Наверное, Пеллу в последние дни его существования нужен именно такой правитель, умеющий лавировать и выходить целым и невредимым из любых переделок, не жалеющий никого и ничего, лишь бы выторговать у врага пощаду для себя.

Но Дэймону никак не смириться с предательством, и если он встретит Джона… Странное, непривычное это чувство — ненависть к изменнику и убийце, особенно бессильная ненависть, как у Джоша… Но если Дэймону суждено выжить, он отомстит. Он не подвергнет Пелл опасности, но сделает все, чтобы Джон Лукас не ведал покоя. Пока хоть один из Константинов на свободе, любого самозваного властителя Пелла по ночам будут мучить кошмары. А уж Дэймон постарается пробыть на свободе как можно дольше.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВНАЯ БАЗА НА НИЖНЕЙ; 13:00; МЕСТНАЯ НОЧЬ

В эфире царила гнетущая тишина. Эмилио стоял, склонившись над комом, возле которого хлопотал Эрнст и толпился остальной персонал. Милико держала его под руку. Ни слова со станции. Ни слова от Флота. Порей и его команда умчались с планеты больше часа назад, и все это время колония пребывала в неведении.

— Ладно, хватит, — бросил Эмилио Эрнсту и добавил, услышав недовольный шепот сотрудников: — Мы не знаем, что происходит на станции, не знаем даже, кто там распоряжается. Не вздумайте паниковать, слышите? И прекратите нести чушь. Хотите остаться на главной и ждать униатов — ради Бога, я отговаривать не стану. Но это огромный риск, неужели не понимаете? Если Мациан проиграет, то перед отступлением он эвакуирует базу. А то и вовсе уничтожит — чтобы не досталась врагу. Оставайтесь, если угодно. А у меня другие планы.

— Но ведь нам далеко не уйти, — возразила одна из женщин. — И как мы выживем без оборудования?

— Здесь нам тоже мало что светит, — сказала Милико.

В шепоте колонистов зазвучали испуганные нотки.

— Послушайте, — заговорил Эмилио, — послушайте, я очень сомневаюсь, что военные сумеют посадить корабль в лесу без специальной техники, о существовании которой мы пока не слышали. Может, они попытаются нас разбомбить или что-нибудь в этом роде, но все-таки я предлагаю укрыться. Мы с Милико уходим. Мы не хотим ни работать на Унию, ни дожидаться Порея.

Голоса стали тише и звучали уже не испуганно, а озабоченно.

— Сэр, — произнес Джим Эрнст, — вам нужно, чтобы я был при коме?

— А ты хочешь здесь остаться?

— Нет.

Эмилио неторопливо кивнул, обведя взглядом сотрудников.

— Можно забрать портативные компрессоры и полевой купол. Зарыться где-нибудь в укромном месте. И выжить. Это реально.

Сотрудники растерянно закивали. Никто не мог до конца осознать, с какой бедой они столкнулись. В том числе и сам Эмилио.

— Тогда оповести все лагеря, — велел он Эрнсту. — Скажи: пускай уходят или остаются, кто как пожелает. Я никого не потащу в лес против воли. О низовиках мы уже позаботились — Уния не сможет взять их в оборот, — а теперь пора позаботиться о себе. Заберем часть продуктов из неприкосновенного запаса — Порей о нем не знает. Снимем кое-какие детали с машин — тех, которые не сможем взять с собой… и — в лес. Где возможно, проедем на вездеходах. По пути спрячем все самое тяжелое, а затем постепенно перенесем в новые лагеря. Дорогу и вездеходы разбомбить несложно, но чтобы разыскать нас в лесу, потребуется немало времени. Повторяю: кто хочет, пусть остается и работает на новый режим. Я никого принуждать не стану.

Шепот почти затих, и вскоре кто-то пошел собираться. Затем другой, третий… Толпа возле кома быстро растаяла. Эмилио повел жену в операторскую, в их комнату, — собрать в дорогу то немногое, что они могли увезти. Он волновался, сердце учащенно билось. Все это может кончиться очень плохо. Персонал может взбунтоваться, схватить Эмилио и Милико и выдать новым властям в обмен на снисхождение… Людей, способных на такое, в колонии хватает с лихвой… особенно среди «К».

Хоть бы одно слово пришло от семьи… Отец послал бы весточку, если бы мог. Если бы мог…

— Поспеши, — попросил он Милико. — Скоро о нашем решении узнают все базы. Мы оповестим их по всем каналам. — Он сунул в карман маленький пистолет, снял с вешалки самую теплую куртку, взял коробку цилиндрических фильтров для противогаза, флягу и топорик. Милико захватила нож и два скатанных одеяла.

На полу посреди операторской люди в спешке упаковывали одеяла и одежду.

— Выключите насос, — велел Эмилио одному из них. — Выньте из него предохранители.

Он отдал еще несколько распоряжений. Операторская опустела — одни направились к вездеходам, другие — к агрегатам, которые решено было вывести из строя.

— Поторопитесь! — крикнул Эмилио вдогонку своим подчиненным. — Выезжаем через пятнадцать минут.

— А как быть с «К»? — спросила Милико.

— Пусть тоже выбирают: или оставаться здесь, или ехать с нами на правах штатных рабочих. Да они, наверное, уже знают. — Супруги прошли через шлюз, поднялись по деревянным ступенькам в полутьму, где суетились люди, насколько это позволяли маски, стесняющие дыхание. Взревел двигатель вездехода.

— Будь осторожна! — крикнул Эмилио жене, когда их пути разошлись. Он пошел вниз по каменистой тропе, затем вверх по отрогу карантинного холма, к уродливому залатанному куполу. Сквозь пластик проникал желтый свет.

Обитатели купола выглядели так, будто ночью они не спали.

— Константин! — закричал один из них, всполошив соседей. Весть разнеслась по куполу раньше, чем за спиной Эмилио закрылась дверь. Он прошел в самый центр помещения; сердце скакало так, что казалось, вот-вот застрянет в горле.

— Надо поговорить, — выкрикнул он. — Снаружи.

«К» ринулись к двери. Купол ощутимо просел, затем шлюз выпустил наружу порыв теплого воздуха и толпу, а вместе с нею — Эмилио.

Вопреки его ожиданиям, в людях из «К» не было заметно особого беспокойства. Они ждали, окружив Эмилио и перешептываясь между собой. Но это спокойствие настораживало.

— Мы уходим отсюда, — заявил он. — От станции — никаких вестей. Не исключено, что она захвачена униатами.

Раздались огорченные возгласы; кто-то потребовал тишины.

— Повторяю: мы не знаем, что происходит на Верхней. Но мы в более выгодном положении, чем станционеры: у нас есть планета, продовольствие и воздух. Те из вас, кто переселились давно, знают, что жить тут можно… даже под открытым небом. Мы свой выбор сделали, теперь очередь за вами. Уходите с нами или оставайтесь работать на Унию. Мы переселимся в лес, там будет нелегко, и в другое время я не посоветовал бы этого старикам и детям, но я вовсе не уверен, что здесь будет безопаснее. Есть шансы, что в лесу нас искать не станут. Это очень сложно, да и незачем — мы же не собираемся воевать. Так что решайте. Если предпочитаете остаться, эта база — ваша. Мы не сломаем ни одной машины, необходимой для жизни, и не скажем, куда идем. Но если вы пойдете с нами, то у нас все будет на равных. С самого начала и до конца.

Наступила мертвая тишина. Эмилио охватил страх — приходить сюда в одиночку было безумием. Впрочем, если «К» запаникуют, их и вся база не усмирит.

Кто-то из стоявших с краю толпы открыл люк купола, и внезапно «К» зашумели и хлынули обратно в шлюз. Раздались крики, что им понадобятся все одеяла и цилиндры; какая-то женщина вопила, что не сможет идти. Эмилио подождал, пока все исчезнут в куполе, затем повернулся и взглянул на остальные жилища, из которых то и дело появлялись озабоченные резиденты с охапками вещей.

Пожитки относили в котловину, где уже поджидали вездеходы. Постепенно прибавляя шагу, Эмилио спустился в людской водоворот, бурливший вокруг машин.

В кузов одного из вездеходов укладывали полевой купол и запасной пластик. Сотрудник, распоряжавшийся погрузкой, предъявил Эмилио список — так буднично, словно они готовились к сооружению очередного планового лагеря. Кое-кто, вызывая ругань бригадиров, норовил закинуть на вездеход баулы со своим скарбом. Уже подходили «К», некоторые из них несли больше клади, чем требовалось.

— На вездеходы — самое важное, — закричал Эмилио. — Старики и дети сядут на багаж. Все, способные ходить, пойдут пешком, и не налегке, ясно? Если на вездеходах останется место, погрузите тяжелые вещи. Кто не может идти?

Отозвалось несколько «К». Им помогли забраться на вездеходы, затем усадили в кузова детей и стариков. Кто-то испуганно закричал, что еще не все собрались.

— Спокойно! Никого не оставим, да и пойдем медленно. Километр по дороге, потом — по лесу. Вряд ли солдаты в тяжелых доспехах будут нас там искать.

Почувствовав на своей руке ладонь жены, Эмилио обнял ее и прижал к себе. Ему казалось, будто он видит сон… впрочем, что еще может ощущать человек, когда его мир проваливается в тартарары, когда его родственники и друзья — в плену или уничтожены. Эти мысли рождали отвратительную тяжесть в желудке, но Эмилио не гнал их — не имел права закрывать глаза на происходящее. Хотя всякий раз его охватывала ярость — неудержимая, ищущая выхода…

Пришел черед кома. За его погрузкой надзирал Эрнст. Между аварийным аккумулятором и портативным генератором поставили комп — на случай, если понадобится записать информацию.

Наконец сборы закончены, последние пассажиры устроились в мягких гнездах среди баулов и матрасов. Люди еще суетились, но их движения и голоса обрели уверенность. До рассвета оставалось два часа, еще горели фонари на аккумуляторах, купола еще испускали желтое свечение. Но в шуме толпы и двигателей недоставало одного звука: ритмичного гула компрессоров. Пульса Нижней.

— Трогай! — закричал Эмилио водителю головной машины. Вездеходы взревели и тронулись в нелегкий путь по топкой дороге.

Следом брели люди. Колонна окончательно сформировалась у реки, миновала мельницу и вошла в лес. Справа холмы и лес смыкались, загораживая от людей ночной ландшафт. Все порождало ощущение иллюзорности: лучи фар, скользящие по зарослям тростника, травянистым склонам холмов и стволам деревьев, силуэты путников, противогазы, забавно шипящие и хлюпающие в унисон с гулом моторов. Самым удивительным было отсутствие жалоб, словно всех охватило безумие и они, сознавая это, смирились. Они знали, каково на вкус Мацианово правление, и слышали, как униаты обходятся со своими пленными. Они сделали выбор.

По обочинам дороги вздрагивали кусты и тростники высотой человеку по пояс, то и дело невидимые существа срывались с места и стремительно уносились по склону холма — казалось, по траве скользят гибкие проворные змейки. Милико указала на это мужу, а чуть позже в колонне зазвучали тревожные возгласы.

У Эмилио отлегло от сердца. Сжав и отпустив руку жены, он зашагал к зарослям. Колонна не остановилась.

— Хиза! — громко позвал он. — Хиза! Это я, Эмилио Константин. Вы нас видите?

Вскоре стайка низовиков пугливо выбралась на свет. Один из них вытянул вперед руки; Эмилио повторил этот жест. Низовик приблизился к нему и обнял.

— Любить ты, — заявил юный самец. — Ты идти поход, молодой Константин?

— Топотун? Ты Топотун?

— Я Топотун, Константин-человек.

Неяркий луч фары затормозившего вездехода выхватил из мрака острозубую улыбку.

— Я бежать-бежать-бежать обратно, снова видеть ты. Все мы глаза на ты. Делать ты безопасно.

— Люблю тебя, низовик. Люблю тебя.

Хиза восторженно подпрыгнул.

— Ты идти прогулка?

— Мы бежим, Топотун. На Верхней беда. Люди-ружья. Возможно, они спустятся на Нижнюю. Мы убегаем, как хиза. У нас много старых и маленьких, некоторые совсем не могут ходить. Нам надо где-нибудь спрятаться.

Топотун повернулся к своим спутникам и сказал несколько слов. Сородичи отозвались возбужденным щебетом, затем один из них шмыгнул обратно под прикрытие древесных стволов и ветвей. С удивительной силой Топотун сжал руку Эмилио и повел к дороге, где застыла в ожидании вся колонна. Люди столпились вдоль обочины, задние толкали передних, стараясь разглядеть, что происходит.

— Господин Константин, — встревоженно обратился сотрудник с пассажирского сиденья в кабине вездехода, — это не опасно, что они нас заметили?

— Это хорошо. — Эмилио повернулся к остальным. — Радуйтесь — хиза вернулись. Они знают, кому из людей нужно помогать, а кому нет, правда? Они все время наблюдали за нами, чтобы прийти на помощь в трудную минуту. Эй, люди, — закричал он невидимому хвосту колонны, — они вернулись, слышите? Хиза знают лес вдоль и поперек. Они готовы нас спрятать.

Толпа загомонила. В голосах слышалось сомнение.

— Еще ни один низовик не сделал человеку плохого! — крикнул Эмилио во тьму, перекрывая спокойный рокот двигателей. Милико взяла мужа под руку, сам он мягко сжал кисть Топотуна, и они зашагали вперед. Вездеходы тоже стронулись с места, и колонна медлительным удавом поползла по дороге, сопровождаемая хиза, которые уже не прятались в зарослях. Некоторые люди шарахались от них, те, что посмелее, покорно сносили робкие прикосновения. Даже «К» храбрились, глядя на ветеранов Нижней, меньше всего обеспокоенных появлением туземцев.

— Все в порядке, — услышал Дэймон голос одного из рабочих. — Пускай ведут нас куда хотят.

— Топотун, — сказал Эмилио, — нам нужно безопасное место. И не только нам, но и людям изо всех лагерей. Нужно много безопасных мест.

— Ты хотеть безопасно, ты хотеть помощь. Пойти, пойти.

Маленькая, но крепкая кисть не выпускала руку Эмилио — со стороны могло показаться, что родители гуляют с ребенком. Но на самом деле это низовик уводил людей, как младенцев, в неведомую чащу, откуда (Эмилио сознавал это) им, быть может, не суждено вернуться.

— Идти мы место, — сказал хиза. — Мы делать ты безопасно, мы сны плохой человеки уходить, и они уходить, хиза сны, человеки сны, вместе сны. Идти место сны.

Эмилио не разобрал бормотания низовика, но вспомнил, что в лесу есть места, куда хиза никогда не водили людей. Места для снов… Но разве все, что окружало Эмилио, не было сном? Этот побег, это призрачное ночное шествие людей и хиза, это крушение всего, что называлось Нижней…

Хиза спасают людей, и если вскоре на планету высадятся чужие, низовикам будет кого попросить о помощи и защите. Ничего другого им не остается.

— Рано или поздно униаты прилетят, — сказал Эмилио жене, — и захотят вырубить леса, понастроить фабрик и перегородить реку. Так всегда бывает, верно? Если только мы допустим. — Он потряс руку Топотуна, глянул в маленькое взволнованное лицо. — Надо предупредить остальные лагеря, надо всем людям уйти в леса, в долгий-долгий поход. Нужна хорошая вода, хорошая еда.

— Хиза найти. — Топотун ухмыльнулся, заподозрив, что ему предлагают участие в какой-то игре. — Человеки нет хорошо прятать еда.

Возможно, это продлится недолго… Так утверждают некоторые. Когда у людей не останется даров, низовики, наверное, утратят благоговение и пойдут по жизни своей дорогой. А может, этого не случится. Хиза уже не такие, как до появления человека на Нижней.

То же самое можно было сказать и о людях, поселившихся на планете.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ТОРГОВЫЙ КОРАБЛЬ «МОЛОТ»: ГЛУБОКИЙ КОСМОС; 19:00

Витторио налил себе порцию горячительного — уже вторую с тех пор, как пространство вокруг «Молота» заполнилось потрепанным в сражении флотом. По всей видимости, дело приняло нежелательный для униатов оборот. Экипаж псевдоторговца погрузился в тягостное молчание: среди них был враг, который стал свидетелем национального позора. Витторио не поднимал глаз, помалкивал, желая только напиться до отключки, и как можно быстрее, пока его еще ни в чем не успели обвинить. Упаси Боже утешать их или хотя бы выражать соболезнование…

По вине отца он стал самым настоящим заложником и с горечью осознавал, что отец, судя по всему, обвел их всех вокруг пальца. Вероятно, его, Витторио, положение даже опаснее, чем у обычного заложника. Скорее всего. Уния собирается сделать на него ставку.

«Отец ненавидит меня», — пытался втолковать он униатам, но они только отмахнулись, как от неуместной шутки. Впрочем, капитан «Молота», был мелкой сошкой. Судьбу Витторио решал не он, а Джессад. Где он теперь, этот Джессад?

«Молот» ждал гостя. Какую-то важную шишку. Может быть, самого Джессада, которому предстояло доложить о провале миссии и о необходимости избавить корабль от ненужного живого балласта.

Витторио успел проглотить вторую порцию, прежде чем суета экипажа и едва ощутимое содрогание корпуса сообщили о стыковке. Затем дважды лязгнули люки шлюза, щелкнули замки экзокаркаса и вращающегося цилиндра, перешедших в режим синхронизма, и зашумел мотор лифта. Застыв в кресле, Витторио глядел на стакан и горевал, что слишком трезв. Выгнутая палуба (она же — поверхность цилиндра) загораживала от него двери лифта. Он вздрогнул, когда в кают-компанию вошли совсем не с той стороны, куда он смотрел, а сзади — из коридора.

Бласс, капитан «Молота». Двое членов экипажа. Множество незнакомых офицеров, а за их спинами — штатские. Пошатываясь, Витторио встал и посмотрел на омоложенного офицера с серебристыми волосами. На мундире сверкали металлические побрякушки. Чуть позже он узнал одного из штатских. Дэйин Джекоби!

— Витторио Лукас, — представил его Бласс. — Командующий флотом капитан Себ Азов. Господин Джекоби с вашей станции. Господин Сегюст Эйрис из Земной Компании.

— Из Совета безопасности, — поправил Эйрис.

Азов уселся за стол, а остальные расположились на скамьях вокруг него. Витторио опустился в кресло, не чувствуя пальцев, которыми опирался о поверхность стола. В мозгу у него, набегая и отступая, клубился алкогольный туман. Он старался держаться естественно. Эти люди пришли посмотреть на него… а он не способен ничего сделать ни для них, ни для кого бы то ни было. Балласт…

— Операция началась, господин Лукас, — сообщил Азов. — Мы уничтожили два вражеских корабля и вызвали подкрепление. Не так-то просто выбить мациановцев из системы Пелла, они цепляются за станцию. Зато нам удалось выгнать большинство торговцев. Остались только станционные ближнерейсовики, они служат маскировкой.

— Чего вы от меня хотите? — спросил Витторио.

— Господин Лукас, какое-то время вы руководили «Лукас Компани» и, как я полагаю, знакомы с торговцами, базирующимися на станции Пелл.

Витторио понимающе кивнул.

— Господин Лукас, «Молот» возвращается в пределы слышимости Пелла. При его контактах с торговцами роль комтеха будете исполнять вы. Но не под настоящим именем, а как член семьи «Молота». Постарайтесь как можно тщательнее изучить ее состав. Учтите: если у «Молота» возникнут проблемы с купеческой милицией или мациановцами, ваша жизнь будет зависеть от вашей изобретательности. Вы предложите торговцам, оставшимся при Флоте, удобный и надежный путь к спасению, то есть уйти из территориального пространства Пелла. Оставить Мациана без снабжения. Мы хотим, господин Лукас, чтобы эти торговцы не путались у нас под ногами, и нам будет крайне неудобно, если они узнают, как мы обошлись с «Молотом» и «Лебяжьим пером». Этого не должно произойти. Надеюсь, вы меня понимаете?

«Семьи с этих кораблей, — тоскливо подумал Витторио, — никогда не получат свободу… во всяком случае, без Урегулирования. А ведь моя память тоже опасна для униатов. Если им верить, насилием над нейтральными купцами грешат только мациановцы. Азову, видите ли, будет крайне неудобно, если я расскажу всему миру, что он и его шайка не только захватывают корабли и целые экипажи, но и крадут имена… Да, кража имен — самое страшное преступление в глазах торговцев, которые больше всего на свете ценят свое достоинство». Он спохватился, что ощупывает пустой стакан, поставил его на стол и притворился трезвым и хладнокровным.

— Что ж, это совпадает с моими интересами, — согласился он. — Поскольку мое будущее на Пелле видится отнюдь не в розовых красках.

— Поясните, господин Лукас.

— У меня появилось намерение, сделать карьеру, служа Унии, капитан. — Он поднял взгляд на хмурое лицо Азова, надеясь, что на его собственном лице нет и тени робости. — Мое отношение к отцу теперь трудно назвать теплым, поскольку он практически добровольно отдал меня в ваши руки. Я хорошо подумал — времени было более чем достаточно, — и предпочитаю отныне договариваться с Унией от своего имени.

— Пелл потерял друзей, — мягко заключил Азов, покосившись на мрачное лицо Эйриса, — а теперь его бросают и равнодушные. Такова воля ваших бывших граждан, господин посол.

Землянин исподлобья глянул на Азова.

— Мы принимаем ситуацию такой, как она есть. В намерения моей миссии никогда не входило препятствовать волеизъявлению граждан, населяющих эти территории. Меня заботит только безопасность станции Пелл. Речь идет о тысячах жизней, сэр.

— Пелл в осаде, господин Эйрис. Мы перерезали пути снабжения и обескровили Флот, принудив его к бездействию. — Азов повернулся лицом к Витторио и секунду разглядывал его. — Господин Лукас, нам необходимо прекратить доступ к запасам продовольствия на шахтах и на самой Нижней. Удар по этим объектам… возможен, но обойдется нам слишком дорого, и я не верю в его эффективность. Поэтому мы не станем торопить события. Мациан мертвой хваткой вцепился в Пелл, и если убежит, то оставит за собой одни руины. Испепелит колонию на Нижней, взорвет саму станцию и улетит к Тыловым Звездам… К Земле. Господин Эйрис, вы что, хотите, чтобы ваша драгоценная Планета-Мать превратилась в логово мациановских бандитов?

В глазах у Эйриса мелькнула тревога.

— Да, он вполне на это способен, — продолжал Азов, не сводя с Витторио ледяного, пронзительного взгляда. — А предотвратить это в наших с вами силах, господин Лукас. В этом-то и заключаются ваши обязанности. Собирайте информацию… с помощью которой вы сможете склонить торговцев к бегству от Мациана. Вы согласны, что это в пределах ваших возможностей?

— Да, сэр.

Азов кивнул.

— А теперь, господин Лукас, мы вынуждены извиниться перед вами и господином Джекоби.

Секунду Витторио сидел неподвижно, недоумевая, затем сообразил, что его просто-напросто выгоняют. Угрюмый взгляд Азова давал понять, что никаких возражений и контрпредложений от него седой капитан не потерпит. Витторио медленно поднялся и направился к выходу, следом, извинившись, пошел Дэйин. Капитан «Молота» приготовился слушать распоряжения Азова, и Витторио весьма сожалел, что сам он лишен такой возможности.

Азов не солгал: его эскадре досталось на орехи. Судя но отдельным репликам матросов «Молота», долетевшим до ушей Витторио, погибли целые рейдероносцы. И вот теперь его самого бросают в мясорубку.

Войдя в каюту, он оглянулся на Дэйина и опустился на койку.

— Как дела? — спросил он. Он никогда не питал особой симпатии к Дэйину. Однако сейчас, среди чужих людей, да еще перед лицом опасности, встреча с родственником несла облегчение.

Дэйин пожал плечами.

— А у тебя?

Витторио был польщен — впервые в разговоре с ним дядя Дэйин снизошел до вежливого тона.

— Прекрасно.

Дэйин устроился напротив него.

— Вы знаете, — поинтересовался Витторио, — сколько они потеряли?

— Порядком. Я так понял, Мациан задал им перцу. Пропали два корабля — кажется, «Слава» и «Стойкость».

— Но Уния построит новые корабли. Уже сейчас она может собрать для Азова подкрепление. Сколько это еще продлится?

Дэйин с упреком покачал головой и многозначительно посмотрел вверх. Кое-где вентиляторы гудели достаточно громко, чтобы заглушить их беседу, но ничто не мешало оптическим устройствам.

— Они загнали его в угол, — сказал Дэйин. — У них — неограниченные ресурсы, а мациановский Флот дышит на ладан. Азов прав. Мациан славно врезал им по зубам, но отбил себе кулак.

— А что будет с нами?

— По мне, так уж лучше сидеть здесь, чем на Пелле.

Витторио с горечью рассмеялся. У него плыло перед глазами, а в горле стоял комок. Он неопределенно покачал головой и произнес для тех, кто мог подслушивать:

— Пожалуй, я сделаю все, что в моих силах. Ведь, помогая Унии, я помогаю себе.

Как-то странно посмотрев на него, Дэйин нахмурился — видимо, понял. Впервые за свои двадцать пять лет Витторио ощутил родственные узы. Оставалось лишь гадать, отчего это случилось в присутствии человека, который был на три десятка лет старше и обладал совершенно иным жизненным опытом. Впрочем, Глубокому Космосу нередко удавалось в наикратчайший срок связать наикрепчайшей дружбой самых непохожих людей. Быть может, недавно Дэйин стоял точно перед таким же выбором, и он тоже не считает Пелл своим домом.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

1. ПЕЛЛ: БЕЛЫЙ ДОК

Пламя ударило в стену. Дэймон плотнее вжался в угол и долю секунды упирался, не давая Джошу увлечь его за перепуганной, вопящей толпой. Затем он все-таки вскочил на ноги и бросился вслед за другом в живую лавину, несущуюся в док с девятого яруса зеленой. Кто-то угодил под выстрел и закувыркался у них под ногами; они перепрыгнули через убитого и побежали дальше — в ту сторону, куда их гнали десантники.

Станционеры, беженцы из «К»… Разница между ними уже исчезла. Пучки энергии терзали стойки и витрины магазинов, каждый сполох почти беззвучного залпа сопровождался пароксизмом боли и ярости. Стрельба велась по внутренним конструкциям, солдаты старались щадить легкоуязвимую внешнюю оболочку станции. Толпа неслась по коридору, оставляя позади ослабевших.

Наконец, по примеру Джоша, Дэймон перешел на шаг. Они уже находились в белом доке, и здесь толпа рассеялась. Лишь несколько человек, не заметив, что стрельба прекратилась, побежали дальше.

Углядев между магазинами укромное местечко, Дэймон свернул туда. Джош направился следом. Хозяин бара предусмотрительно запер входную дверь, но в ее глубокой нише можно было по крайней мере укрыться от шальных выстрелов.

Перед баром лежало десятка полтора трупов; с этого расстояния было не разобрать, новые они или этих людей убили уже давно. За последние часы Дэймон и Джош успели привыкнуть к трупам, и теперь из своего убежища они то и дело наблюдали зверские драки — в основном между станционерами и «К». Многие просто слонялись по доку, кое-кто выкрикивал имена родственников и друзей… Какой-то человек, узнав покойника, зарыдал во весь голос. Дэймон опустил голову и спрятал лицо в ладонях.

Спустя некоторое время в белом и зеленом доках появились отряды латников и наспех организовали бригады чистильщиков для сбора и шлюзовки трупов. В бригады отбирали наиболее активных и крикливых. Съежившись у дверного косяка, Дэймон и Джош избегли этой участи.

Наконец из своего укрытия, затравленно озираясь, выбрались низовики и принялись уничтожать следы смерти. При виде этих добрых созданий, верных своему «профессиональному долгу», у Дэймона впервые за целый день чуть-чуть потеплело на душе.

Как и все, кого согнали в доки, Дэймон и Джош вздремнули, свернувшись калачиком в нише. Время от времени ком будил их докладами о восстановлении порядка на том или ином участке и обещаниями вскоре доставить пищу.

Пища. Мысли о ней стали навязчивыми. Дэймон не жаловался, однако чувствовал, как слабеют от голода его руки, сомкнутые вокруг колен. «Слабость», — подумал он, жалея, что не успел позавтракать, да и пообедать, и поужинать… До сих пор в его понимании голодом было ощущение, возникавшее к вечеру хлопотного дня, если он пропускал обед. Пустяк. Неудобство, но не более того. А сейчас — другое… Оказывается, голод снижает сопротивляемость, глумится над рассудком, выставляет напоказ немощь, о которой ты, быть может, не подозревал… Если Дэймона и Джоша опознают и схватят, то это, весьма вероятно, случится в очереди за едой. Но очереди не избежать, иначе — смерть от истощения. Это становилось тем понятнее, чем острее пахло в доке пищей, чем беспокойнее вели себя остальные. И вот наконец появились аварийные кухни, точнее, раздаточные тележки, которые тащили низовики. Их сразу обступили голодные, поднялись шум и суета, но солдаты, сопровождавшие каждую тележку, быстро успокоили толпу.

Тележки приближались. Дэймон и Джош поднялись, но выходить из ниши не спешили.

— Я прогуляюсь, — сказал Джош, — а ты побудь здесь. Попробую взять на двоих, скажу, что у меня ранили друга.

Дэймон отрицательно покачал головой. Так рисковать — глупо, противоестественно… но вряд ли их — грязных, потных, нечесаных, в окровавленных комбинезонах, — кто-то сумеет узнать. И если боязнь ножа подосланного убийцы или выстрела десантника не позволит ему пройти через док, то он наверняка спятит.

Похоже, у раздачи не спрашивают удостоверений. Да пусть бы и спрашивали — у Дэймона три карточки, плюс его собственная, которой он, разумеется, воспользоваться не рискнет. У Джоша две чужие карточки, но на обеих фото не имеют даже отдаленного сходства с его лицом.

Казалось бы, чего проще — на глазах у солдата подойти к тележке, взять сэндвич и пластиковый контейнер с чуть теплым фруктовым напитком, и сразу — обратно. Но к двери бара Дэймон возвращался, как охотник с удачного промысла — распираемый гордостью. Он на корточки, а чуть позже рядом опустился Джош.

Вот ведь удивительно: едва притупились голод и жажда, как возникла иллюзия, что самое страшное позади. И еще одно ощущение: будто Дэймон перенесся в какую-то чужую реальность, где привычные рефлексы человеку ни к чему, а нужна лишь звериная настороженность.

Внезапно по доку раскатился щебет хиза — уборщик издали перекликался со своими сородичами у раздаточных тележек. Дэймон опешил: низовики, когда кругом все спокойно, ведут себя очень тихо.

Солдат у тележки вздрогнул и вскинул ружье. Но тревога оказалась напрасной, его окружали только тихие, запуганные люди и озабоченные круглоглазые низовики, уже вернувшиеся к своим делам. Доев сэндвич и осушив контейнер, Дэймон проводил взглядом тележку, которая, погромыхивая, удалялась мимо внутренней стены к зеленой.

К ним приблизился низовик с коробкой, наполненной пластиковой посудой, и требовательно протянул руку. Джош отшатнулся, а Дэймон бросил свой контейнер в коробку и встревоженно поднял глаза, ощутив на своем запястье чужую ладонь.

— Ты — Константин-человек?

— Уходи, низовик, — хрипло прошептал Дэймон, — и не говори больше моего имени вслух. Меня убьют, если узнают. Молчи и уходи побыстрее.

— Я Синезуб. Синезуб, Константин-человек.

— Синезуб? — Дэймон сразу вспомнил туннели и раненого сезонника. Жилистые пальцы хиза крепче сжали его руку.

— Низовик имя Лили послать от Солнце-Ее-Друг ты имя Лисия. Она послать мы делать Лукасы тихо, нет приходить она-место. Любить ты, Константин-человек. Лисия-она безопасно, низовики все кругом она, делать она безопасно. Мы привести ты, ты хотеть?

На миг Дэймону отказало дыхание.

— Жива? Она жива?

— Лисия-она безопасно. Послать ты прийти, делать ты безопасно с она.

Схватив мохнатую лапу и глядя в круглые темно-коричневые глаза, он попытался собраться с мыслями. Низовик что-то лопотал, но Дэймон не понимал ни слова из туземной речи. Наконец он грустно покачал головой.

— Нет. Нет. Мне нельзя к ней. Это опасно. Люди-ружья, понимаешь, Синезуб? На меня охотятся люди. Скажи ей… скажи, что я в безопасности, что я надежно спрятался, что Элен улетела на корабле. У нас все хорошо. Синезуб, скажи, я ей нужен? Нужен?

— Безопасно она-место. Низовики сидеть с она, все низовики Верхняя. Лили с она. Атласка с она. Все-все.

— Передай ей… Передай, что я люблю ее. Что у нас с Элен все хорошо. Люблю тебя, Синезуб.

Его стиснули коричневые руки. Дэймон тоже порывисто обнял низовика, затем тот призраком выскользнул из ниши и побрел прочь, собирая по пути мусор.

Дэймон огляделся по сторонам — не наблюдает ли кто? — но встретил только озадаченный взгляд Джоша. Опустив голову, Дэймон потерся мокрой щекой о руку, покоящуюся на колене. Анестезия радости проходила, возвращался страх. Ибо ему снова было за кого бояться. За человека, еще способного испытывать боль.

— Мать? — спросил Джош. — Вы о ней говорили?

Дэймон молча кивнул.

— Я рад, — с теплотой в голосе произнес Джош.

Дэймон снова кивнул. Он старался размышлять спокойно и здраво, но чувствовал, что рассудок не выдерживает.

— Дэймон…

Он поднял голову и проследил за взглядом Джош а. Со стороны зеленой, из-за изгиба внутренней стены, строем выходили солдаты. Вид у них был более чем решительный. Спокойно, даже равнодушно, Дэймон поднялся, отряхнул комбинезон и повернулся к доку спиной, чтобы прикрыть собою друга. Джош тоже встал.

— Похоже, в зеленой уже навели порядок.

— Все в порядке, — твердо произнес Дэймон. До сквозного коридора было недалеко, к тому же не только они побрели к выходу из дока.

На углу Дэймон и Джош зашли в общественный туалет, справили нужду и обычным шагом двинулись по сквозному. На всех перекрестках вблизи дока стояли часовые. Но они ничего не делали, только наблюдали.

Дэймон и Джош прошли чуть дальше и остановились возле комптерминала.

— Загороди меня.

Джош послушно загородил собой Дэймона от часовых.

— Надо взглянуть, что это за карточки, сколько денег на счетах, кем были прежние владельцы.

— Одно я знаю наверняка, — тихо промолвил Джош, — что со станционером меня не спутаешь. Да и твое лицо…

— Для того чтобы нас выдать, надо вступить в контакт с военными. Будем надеяться, что никто этого не пожелает. — Дэймон вставил карточку в паз и нажал несколько клавиш.

«Альтенер Лесли. 789,90 кредиток в компе. Женат. Ребенок. Клерк. Швейное предприятие». Дэймон положил эту карточку в левый карман, решив не пользоваться ею — красть у живых не хотелось. «Ли Энтони Квэйл, холост, служащий «Лукас Компани», благонадежность неполная, 8967,89 кредиток»… Для такого человека капитал просто огромный. «Уильям Тиль, женат, детей нет, бригадир грузчиков, 567,67 кредиток, разрешен проход в складские помещения…»

— Дай-ка твои. — Джош отдал карточки, и Дэймон поспешил воткнуть одну из них в паз, подумав с опаской, не встревожится ли центр управления, получив пять запросов кряду с одного общественного терминала.

«Цецил Сазони, холост, 456,78, механик, иногда — грузчик»; «Луис Дибан. Пятилетний брачный контракт. Иждивенцев нет. 3421, 56. Грузчик, десятник».

Дэймон спрятал карточки в карман и пошел вглубь яруса. Джош догнал его. На ближайшем перекрестке они свернули в боковой коридор. Все сквозные коридоры и отсеки станции имели один и тот же план, и вскоре они достигли кладовой уборщиков. Надписи на двери помещения не было, но Дэймон почти не сомневался, что за дверью именно кладовая.

Карточка десятника сработала, он вошел внутрь и зажег свет. В тесной комнатушке работал вентилятор, стоял инвентарь, высились штабеля бумаги и моющих средств.

— В этой норе можно отсидеться. — Запирая дверь и опуская карточку в правый карман, Дэймон подумал, что этот ключ, похоже, самый ценный. — Дождемся основной смены, а может, просидим тут сутки. У нас две карточки холостяков из дополнительной, обе с пропусками в доки. Присаживайся. Скоро комп заметит ненужный расход энергии, погасит свет, и нам его будет уже не включить… Экономия, Джош.

— А здесь безопасно?

Дэймон, сползая по стене на пол, с горечью рассмеялся. Он подобрал ноги, чтобы освободить место для Джоша, сунул руку в карман — убедиться, что пистолет на месте. И глубоко вздохнул.

— Сейчас везде опасно.

Джош выглядел плачевно — измотанный, волосы спутаны, ангельский лик в грязи… Но именно его рефлексы не раз спасали их обоих. Один из них знал станцию как свои пять пальцев, другой обладал навыками бойца. Вдвоем они могли попортить Мациану немало крови.

— Тебе уже приходилось стрелять, — предположил вслух Дэймон. — Не только с корабля, но и в ближнем бою. Помнишь?

— Нет.

— В самом деле?

— Ну, сказал же, не помню.

— Я знаю станцию. Каждую дыру, каждый коридор. И если возобновятся полеты на рудники, с помощью этих карточек мы сможем пробраться в доки. Под видом грузчиков пройдем в челнок и…

— И куда?

— На Нижнюю. Или на орбитальные шахты. Все равно. — Это были пустые мечты. Дэймон просто пытался успокоить себя и друга. — А может, Мациан поймет, что ему здесь не удержаться, и улетит сам.

— Прежде чем улететь, он взорвет станцию, а заодно и колонию на Нижней. Зачем ему оставлять униатам готовые базы?

Дэймон и сам это понимал. Он нахмурился.

— У тебя есть идеи получше?

— Нет.

— Предположим, я выйду, договорюсь с Мацианом… Эвакуирую станцию…

— Ты что, серьезно?

— Нет. — Этот вариант тоже был уже обдуман и отвергнут. — Нет…

Предсказание Дэймона вскоре сбылось — лампы погасли. Но вентилятор гудел по-прежнему.

2. ПЕЛЛ: ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ; 21:30 ОС; 09:30 ДС

— Но в вашем присутствии больше нет необходимости. — Голос Порея звучал мягко, темное, покрытое шрамами лицо абсолютно ничего не выражало. — Господин Лукас, вы исполнили свои гражданский долг и можете возвращаться домой. Мой человек позаботится, чтобы вы добрались благополучно.

Джон окинул взглядом центр управления, где несколько настороженных десантников держали на прицеле операторов — и тех, кто минуту назад уселся за пульты, и тех, кто вот-вот должен был под конвоем уйти на отдых. Джон неуклюже поднялся, сделал шаг к начальнику компа, чтобы отдать последние распоряжения, — и застыл как вкопанный, услышав характерный скрежет доспехов и увидев направленный на него ствол.

— Господин Лукас, — процедил Порей, — за неподчинение мы расстреливаем на месте.

— Я устал, — голос Джона дрогнул. — Я и сам рад уйти, сэр. И мне не нужен эскорт.

Порей махнул рукой. Десантник возле двери проворно шагнул в сторону и замер в ожидании. Джон вышел, и вскоре непрошеный спутник поравнялся с ним.

Они шагали по разгромленному мятежниками первому ярусу синей. Сейчас здесь повсюду стояли часовые. И царила тишина.

А в доки входили все новые корабли. Сначала эскадра стянулась в тугое кольцо вокруг Пелла, затем рейдероносцы один за другим двинулись к причалам. Джону все это казалось безумием, нелепым, ничем не оправданным риском. Мациан подвергал опасности не только себя, но и его, Джона. И Пелл. А может, Уния разбита наголову? Нет, это почти невероятно. Скорее всего, у Мациана какой-то тайный умысел. Видимо, униаты решили отсрочить вторжение. Плохо, если правление Мациана затянется.

Впереди из лифта вдруг высыпала группа десантников с иными, нежели у спутника Джона, эмблемами на доспехах. Десантники преградили им путь и вручили конвоиру клочок бумаги.

— Следуйте за нами, — приказал Джону один из них.

— Но капитан Порей… — Конвоир не договорил — в его живот уперся ружейный ствол, а Джона потащили к лифту. «Европа», — прочитал он на эмблеме. Значит, прилетел сам Мациан.

— Куда мы идем?! — в страхе воскликнул он.

Ответа не последовало — наверное, нарочно запугивают. Это подозрение переросло в уверенность, когда его спустили на лифте в сквозной коридор, вытолкали в док и повели к освещенному отверстию «пуповины».

Впервые в жизни Джон находился на борту боевого корабля. При всей колоссальности «Европы», на ней было не просторнее, чем на фрахтере, и Джон сразу ощутил приступ клаустрофобии. Автоматы, направленные ему в спину, нимало не способствовали улучшению самочувствия, тем более что всякий раз, когда он задерживался, например, у поворота или возле лифта, — стволы больно утыкались в спину. Вскоре его затошнило от страха.

Надо полагать, солдаты знали об этом. Напрасно он убеждал себя, что таков уж флотский этикет, что Мациан просто-напросто решил познакомиться с новым управляющим станцией и при этом, понятное дело, слегка его припугнуть. Но невозможно было избавиться от мысли, что военные могут сотворить с Джоном все, что захотят. Могут шлюзовать его через мусорный люк, и тогда никто не станет искать его среди сотен мертвецов, дрейфующих в окрестностях станции в ожидании, когда их соберут, спрессуют в одну замороженную глыбу и отбуксируют куда-нибудь подальше. Он пытался успокоить себя: если бы его хотели убить, то сделали бы это сразу.

Из лифта его провели в коридор и мимо цепочки часовых — в просторную каюту, где стоял круглый стол. Десантники усадили Джона в одно из кресел, а сами застыли, держа автоматы наперевес.

Вошел Конрад Мациан в темно-синем мундире — осунувшийся, угрюмый. Джон вежливо поднялся, и Мациан царственным мановением руки позволил ему сесть. Еще несколько человек расселись за столом — все офицеры «Европы», ни одного капитана. Взгляд Джона перебегал с одного на другого.

— Временный управляющий станцией, — негромко промолвил Мациан, — господин Лукас, что произошло с Анджело Константином?

— Погиб, — ответил Джон, стараясь изо всех сил ничем не выдать себя. — Мятежники ворвались в станционные офисы, убили Анджело и весь его аппарат.

На лице Мациана не дрогнул ни один мускул. Джон вспотел под его пристальным взглядом.

— Нам кажется, — продолжал он, пытаясь угадать мысли капитана, — это был заговор. Мятежники нанесли отвлекающий удар по офисам и, пользуясь суматохой, открыли двери в «К». Все было тщательно спланировано. Мы ведем следствие.

— И что же вы выяснили?

— Пока ничего. Но мы полагаем, что под видом беженцев на станцию проникли агенты Унии. Некоторым удалось выбраться из карантина, возможно, даже найти на станции друзей или родственников — тех, кто попал в униатский плен. Мы не знаем, как иначе они могли наладить связи. Подозреваем в соучастии охрану «К»… и дельцов черного рынка.

— Но вы ничего не нашли?

— Пока — ничего.

— Похоже, вы не слишком усердствуете, господин Лукас.

У Джона екнуло сердце, но он не позволил страху отразиться на лице. Во всяком случае, надеялся на это.

— Капитан, наверное, мне следует извиниться, но у нас дел было невпроворот… Во-первых, усмирение мятежа, во-вторых, ремонт… Кстати, последнее время мы работали под руководством ваших капитанов — Мэллори и Порея.

— Да, вы неплохо поработали — я имею в виду очистку коридоров от «К». Но ведь они к тому времени и сами утихомирились, не правда ли? Мне кажется, кто-то пропустил их в центр управления.

Джон вдруг понял, что ему не хватает воздуха. Пауза затянулась, а он все никак не мог найти ответ. Мациан сделал знак одному из часовых у двери.

— Ситуация была критическая, — залепетал Джон, не выдержав пытки молчанием. — Можете обвинить меня в произволе, но я не видел иной возможности вернуть контроль… Да, я договорился с их депутатом. Не думаю, что он причастен к заговору… Требовался авторитет, способный успокоить… И я не нашел никого другого…

— Господин Лукас, где ваш сын? — перебил его Мациан.

Джон осекся.

— Где ваш сын? — сурово повторил капитан.

— Там… в шахтах. Я посадил его на ближнерейсовик и велел облететь рудники. Он жив? Вы что-нибудь о нем знаете?

— Зачем вы его отослали, господин Лукас?

— Если честно, я не хотел, чтобы он оставался на станции.

— Почему?

— Видите ли, за три года моего отсутствия в «Лукас Компани» назрели проблемы, связанные с лояльностью персонала, методами управления и каналами сбыта. Я решил, что недолгое отсутствие Витторио будет способствовать их устранению. Кроме того, мне был нужен сведущий человек на шахтах — на тот случай, если с ними оборвется связь. Короче говоря, внутренняя политика. Я действовал ради выгоды и безопасности «Лукас Компани».

— А может быть, ради выгоды и безопасности человека, который называет себя Джессадом?

Сердце Джона едва не остановилось. Он медленно покачал головой.

— Не знаю, капитан, о ком вы говорите. Не соблаговолите ли рассказать, откуда у вас такая информация?

По знаку Мациана кто-то вошел в каюту. Джон оглянулся. Бран Хэйл поспешил отвести взгляд.

— Вы знакомы? — спросил Мациан.

— Этот человек, — сказал Джон, — был выслан с Нижней за неподчинение начальству и попытку бунта. Но у него неплохой послужной список, поэтому я принял его на работу. Боюсь, он злоупотребил моим доверием.

— Господин Хэйл изъявил нечто вроде желания служить на «Африке» и взамен предложил нам важную информацию. Так вы отрицаете, что знакомы с человеком по кличке Джессад?

— Пусть господин Хэйл сам рассказывает о своих знакомых. Это поклеп.

— А некоего Крессича, депутата от «К», вы знаете?

— Я уже объяснил: господин Крессич бывал в контрольном центре.

— Как и Джессад?

— Возможно, под видом одного из телохранителей Крессича. Я не выяснял их имена.

— Господин Хэйл?

Бран Хэйл устремил на Мациана хмурый взгляд.

— Сэр, я буду стоять на своем.

Мациан кивнул и неторопливо достал пистолет. Джон шарахнулся от стола, но люди, стоявшие сзади, грубо схватили его и затолкали обратно в кресло.

Цепенея от ужаса, он смотрел в черное дуло.

— Где Джессад? Как он вышел на тебя? Куда исчез?

— Это выдумка Хэйла!

Палец Мациана на спусковом крючке шевельнулся.

— Мне угрожали! — крикнул Джон. — Угрозами принудили к соучастию! Забрали в заложники члена моей семьи!

— Так вы отдали им сына?

— У меня не было выбора.

— Хэйл, — отчеканил Мациан, — вы с приятелями можете пройти в соседнюю каюту и прихватить с собой господина Лукаса. Мы будем вести запись. Разрешите свой спор с господином Лукасом без посторонних, а когда придете к согласию, тащите его сюда.

— Нет! — воскликнул Джон. — Нет. Вы получите интересующую вас информацию. Я расскажу все, что знаю.

Мациан взмахнул рукой, и Хэйл вышел. Чтобы не упасть в обморок, Джон держался за стол. Охранник рывком поставил его на ноги, а затем вместе с напарником поволок к двери, в коридор, где стояла вся шайка Хэйла. Джон слабо упирался.

— Он и вас так же отблагодарит! — крикнул Джон сидящим за столом офицерам. — Пригрейте эту гадину, а она в долгу не останется! Он врет!

Хэйл ухватил его за руку и потащил в открытую дверь соседней каюты. Остальные гурьбой повалили за ними. Дверь закрылась.

— Ты спятил! — прошептал Джон. — Хэйл, ты спятил…

— Ты проиграл, — буркнул Хэйл.

3. ТОРГОВЫЙ КОРАБЛЬ «КРАЙ ВСЕЛЕННОЙ»: ГЛУБОКИЙ КОСМОС; 22:00 ОС; 10:00 ДС

Мерцание лампочек, шум вентиляторов, иногда — потрескиванье кома, принимающего сигналы от других кораблей… Жизнь на Пелле была не более чем сновидением. Вот сейчас эти люди повернутся, и Элен увидит родные, знакомые с детства лица…

Пройдя сквозь суету рубки управления, она прижалась лбом ко впадине в наклонной верхней консоли, чтобы целиком увидеть экран скана. Ее все еще мутило от наркотика, непривычная тошнота заставила осторожно прижать ладонь к животу. Все в порядке… наверное. Торговцы уже тысячу раз доказали, что прыжки не вредят младенцам, если у матерей крепкое здоровье и многолетняя — в целую жизнь — привычка к перегрузкам. Выкидыши случаются, но в девяти случаях из десяти — из-за нервного перенапряжения, и в одном — из-за наркотика. Элен верила, что не потеряет ребенка, даже думать об этом себе не позволяла.

Постепенно пульс, участившийся при переходе из кают-компании в рубку, присмирел, а тошнота отступила. Она заметила на скане новое пятно. К точке встречи купцы стягивались на максимальной реально-пространственной скорости, спеша покинуть места выхода из прыжкового режима. Достаточно какому-нибудь остолопу чуть превысить условленную дальность прыжка, и он не только погибнет сам, но и уничтожит корабль, который окажется у него на пути. Обломки металла и ошметки плоти, рассеянные по Глубокому… Такая смерть почему-то казалась Элен особенно отвратительной.

Стая за стаей появлялись купцы в поле скана, и Элен удовлетворенно отметила, что они довольно неплохо держат строй. Несколько кораблей погибло под огнем униатской эскадры, но сколько именно, Элен пока не знала.

Еще пять-шесть минут, и опасность столкновения исчезнет…

Опять подкатила тошнота. Судорожно сглатывая, Элен дала себе слово не замечать собственного недомогания и твердо посмотрела на Нейхарта, который усадил за капитанский пульт сына и подошел к ней.

— Есть предложение, — проговорила она. — Дайте мне еще раз выступить по кому. Хватит драпать, капитан. Подумайте, что нам светит? Большинство из нас работали на станции Компании. Нас тут тьма-тьмущая, верно? И если захотим, мы любому вправим мозги.

— Что у вас на уме?

— Пора остановиться и защитить собственные интересы. По крайней мере хорошенько подумать, прежде чем бросаться врассыпную. Взглянуть правде в глаза. Мы отдали униатам станции, а теперь что, отдадимся сами и будем плясать под их дудку? Долго ли это продлится? Нам не тягаться с новехонькими государственными фрахтерами, не успеем глазом моргнуть, как устареем и пойдем под автоген. Но пока мы вместе, у нас есть права и голоса, и я держу пари, что многие так называемые униатские торговцы тоже не слишком оптимистично смотрят в будущее. Ведь они не глупее нас. Мы способны парализовать торговлю, и тогда все колонии на планетах, все станции просто-напросто вымрут. Нейхарт, полвека нас травили как зайцев, полвека купец служил мишенью любому вояке, который был не в настроении уважать наш нейтралитет. Ну-ка скажи, куда мы денемся, когда военные все подгребут под себя?

Она смотрела капитану в глаза. Он молчал.

— Так что, могу я выступить?

Нейхарт ответил далеко не сразу.

— Квин, если дело не выгорит, против моей лоханки ополчится весь мир. Тогда нам даже на краю Вселенной не спрятаться.

— Я знаю, — хрипло произнесла Элен. — И все-таки прошу.

— Ну, раз так, давайте. Ком ваш.

Сигни рывком повернулась на бок и прижалась к неподвижному телу. Плечо. Теплая рука. Со сна она даже не сразу поняла, кто это. «Графф», — сообразила она наконец. Они вместе ушли с вахты. Несколько мгновений она не закрывала глаз, рассматривая ряд встроенных шкафов и лампу, звездочкой тлеющую на потолке. Стоило смежить веки, и перед глазами встали жуткие картины, а ноздри вспомнили запах смерти. Несмываемый запах.

Они удерживали Пелл. «Атлантика» и «Тихий океан» вместе со всеми рейдерами Флота несли вахту на подступах к станции, так что Сигни и остальные могли спать спокойно. Сигни искренне жалела, что в боевое охранение поставили не «Норвегию». Бедняга Ди Янц, измотанный до предела, распоряжался в доках; лишь изредка и очень ненадолго ему удавалось прикорнуть в «пуповине». Десантники «Норвегии» были рассеяны по всем докам. При прорыве «К» они убили девять и ранили семнадцать человек, но это нисколько не улучшило их настроения. Снова и снова будут они заступать на вахту и блюсти порядок на станции — никаких иных планов Сигни не строила. Она не сомневалась, что Уния скоро перейдет в наступление, и знала, как отреагирует Флот. Как во всех безвыигрышных ситуациях: будет вести огонь по доступным целям и держать позиции, пока есть запасные пути отхода. Так решил Мациан. Она тут ни при чем.

Она закрыла глаза, дыхание стало ровнее. Графф пошевелился и затих, и у Сигни потеплело на душе при мысли, что рядом с ней друг.

4. ПЕЛЛ: СИНЯЯ СЕКЦИЯ, ПЕРВЫЙ ЯРУС, НОМЕР 0475; 24:00 ОС; 12:00 ДС

— Она спать, — сказала Лили.

Глубоко вздохнув, Атласка обхватила руками колени. Низовики сумели порадовать Спящую: она рассмеялась, услышав от Синезуба, что Константин-человек и его друг живы и здоровы.

Но как их испугали слезы на ее безмятежном лице! У каждого защемило сердце, но когда они поняли, что это слезы счастья, когда увидели теплоту в темной живой глубине глаз, хиза дружно воскликнули: «Ах!» и обступили Солнце-Ее-Друг.

— Люблю вас, — прошептала Спящая. — Люблю вас всех. — И добавила: — Берегите его.

Затем она улыбнулась и закрыла глаза.

— Солнце-Сияет-Сквозь-Облака, — толкнула Атласка всклокоченного Синезуба, и он, оставив попытки расчесать и разгладить свой мех (обиталище Спящей требовало к себе уважения), посмотрел на подругу.

— Иди обратно, иди и не спускай глаз с молодого Константин-человека. Хиза Верхней мудры, но ты — очень быстрый, ты — охотник с Нижней. Ты будешь присматривать за ним, приходить и уходить.

Синезуб нерешительно взглянул на Старого и Лили.

— Хорошо, — согласилась Лили. — Сильные руки, хорошо. Ступай.

Юный самец застеснялся, но остальные расступились перед ним, а Атласка посмотрела на него с гордостью: даже чужие Старые признают, что он хорош. А ведь правда: он такой смышленый и рассудительный…

Синезуб дотронулся до Старых, затем до Атласки и спокойно двинулся сквозь толпу к выходу.

Спящая спала в окружении верных хиза, а человеки уже во второй раз дрались с человеками, и Верхняя, совсем недавно такая надежная, незыблемая, качалась, как сброшенный деревом лист на груди реки. На Спящую взирало Великое Солнце, а вокруг него сверкали звезды.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
НИЖНЯЯ: 11.10.52; МЕСТНЫЙ ДЕНЬ

Вездеходы тяжко ползли мимо спущенных куполов и брошенных загонов. Компрессоры молчали, но это молчание было красноречивее любой песни об Исходе. Первая база — первый лагерь цепочки. От ветра лязгали двери шлюзов, качаемые ветерком. Усталая колонна еле плелась, путники тоскливо взирали на картину опустошения. У Эмилио ныло сердце: в этом лагере, который он строил своими руками, не осталось никого. Он подумал о том, далеко ли успели уйти поселенцы и каково им сейчас.

— Хиза тоже здесь побывали? — спросил он Топотуна — очевидно, единственного низовика, все еще сопровождающего колонну. Он не отходил от Эмилио и Милико.

— Мы глаза видеть. — Это было не совсем то, что ожидал услышать Эмилио.

— Господин Константин. — Сзади подошел один из «К». — Господин Константин, надо отдохнуть.

— За лагерем, — пообещал Эмилио. — Нам нельзя долго находиться на открытом месте, понимаете? За лагерем.

Рабочий постоял на обочине дороги, пока с ним не поравнялась его группа. Легонько похлопав жену по плечу, Эмилио прибавил шагу, чтобы догнать два первых вездехода. На опушке он забежал вперед и знаками велел водителю переднего вездехода остановиться через полкилометра. Потом постоял, дожидаясь Милико, глядя на идущих мимо и думая, что некоторые пожилые рабочие и дети, наверное, совершенно выбились из сил — столь долгое путешествие в противогазах измучило даже едущих на вездеходах. Все чаще люди просили о привале…

Колонна растягивалась, многие еле переставляли ноги. Эмилио отвел жену на обочину, и они постояли, пропуская колонистов. «Скоро отдохнем, — говорил он каждой проходящей мимо группе. — Потерпите». Наконец показался хвост колонны — горстка стариков упрямо брела вперед, ничего не видя от изнеможения. Последними тащились двое из его персонала.

— Никто не отстал? — спросил Эмилио. Они слабо помотали головами.

Внезапно Эмилио увидел человека, бредущего назад. Он шатался от усталости и натыкался на встречных, а вслед ему звучали взволнованные голоса. Эмилио подбежал к нему.

— Ком, господин Константин, — прохрипел тот. Эмилио бежал по скошенной обочине извилистой, окаймленной деревьями дороги, пока не увидел вездеходы и обступивших их людей. Он срезал угол напрямик сквозь заросли, и толпа раздалась, пропуская его к головному вездеходу.

Он забрался в кузов и пополз через гору клади. Джим Эрнст, прижавший динамик к уху, повернулся навстречу. По его взгляду Эмилио понял, что случилось нечто ужасное.

— Погиб, — сообщил Эрнст. — Ваш отец… Бунт на станции.

— А мать и брат?

— Неизвестно. Вообще ничего не известно. Пришла депеша от военных. Флот Мациана требует контакта. Отвечать?

Эмилио судорожно глотнул воздуха, кожей осязая молчание толпы, молчание глядящих на него пассажиров вездехода — старых «К» и резидентов. Глаза у них стали круглыми, как на скульптурах хиза.

Кто-то вскарабкался в кузов, пролез к нему поближе и обнял за талию. Милико. Его слегка затрясло от изнеможения и запоздалого шока. Весть о гибели отца не застала его врасплох. Она всего лишь подтвердила его наихудшие подозрения.

— Нет, — сказал он. — Не отвечай.

В толпе зашептались. Эмилио повернулся к ней лицом.

— Никаких подробностей военные не сообщили, — выкрикнул он, и голоса тотчас умолкли. — Эрнст, расскажи, что тебе известно.

Эрнст встал и пересказал депешу. Эмилио прижал к себе жену. На Пелле остались родители и сестра Милико. Племянники, дяди и тети. Все Ди. Возможно, они погибли, но военные этого не заметили. Впрочем, у Ди больше шансов выжить, нежели у Константинов. У них не так много врагов.

— Флот захватил власть, ввел законы военного положения. «К»… — Эрнст помялся перед нетерпеливыми слушателями и нерешительно договорил: — «К» взбунтовался и вырвался из своей секции. На станции серьезные разрушения и многочисленные жертвы. Погибли не только станционеры, но и «К»…

Один из старых «К» заплакал. «Наверное, — с болью подумал Эмилио, — у них тоже остались на Пелле близкие».

Он посмотрел вниз, на печальные и настороженные лица. На своих помощников, на «К», на хиза, стоявших поодаль. Никто не двигался, никто не говорил. Только ветер шуршал в листве и река журчала за деревьями.

— Так что теперь они прилетят сюда, — продолжал он, с трудом сдерживая дрожь в голосе. — Они хотят, чтобы мы работали на них в полях, шахтах и на мельницах. Все, что мы вырастим и добудем из-под земли, отнимут у нас и погрузят в трюмы. Плохо, когда наши собственные защитники прилетают сюда и заставляют нас работать под угрозой оружия… Но что будет, если на смену им придет Уния? Что, если они потребуют еще больше, а мы скажем: «Довольно с вас», — что тогда будет с Нижней? В любом случае мы потеряем Пелл. Если хотите, возвращайтесь гнуть спину на Порея или ждать униатов. А я пойду дальше.

— Куда, сэр? — спросил парень, которого когда-то едва не прикончил Хэйл. Эмилио успел позабыть его фамилию. Рядом с ним стояла мать. В голосе юноши не звучало вызова — только озабоченность.

— Не имею понятия, — признался Эмилио. — В какое-нибудь безопасное место, которое нам покажут хиза. Зароюсь в землю и буду жить. Растить хлеб для себя.

Снова по толпе пробежал шепот. Страх… Страх ни на секунду не отпускал тех, кто не знал Нижней. Кто не успел сродниться с планетой, где человек был еще чужим.

Поселенцы, не доверявшие низовикам в лагере, еще больше страшились их в диком краю, где хиза, в отличие от людей, не зависели от техники. Потеря противогаза или какая-нибудь иная оплошность… Нижняя такого не прощала. Пока росла главная база, росло и кладбище при ней.

— Ни один хиза, — напомнил Эмилио, — не причинил человеку вреда. Несмотря на все то, что мы здесь натворили. Несмотря на то, что мы здесь чужие.

Он спрыгнул в глубокую колею, повернулся и помог спуститься Милико. По крайней мере она останется с ним.

Она спустилась и ни о чем его не спросила.

— Для тех, кто желает попытать счастья у Порея, мы можем сделать только одно: разбить здесь лагерь. Оставить компрессоры.

— Господин Константин!

Он поднял голову. Его окликала пожилая женщина из кузова вездехода.

— Господин Константин, я слишком стара, чтобы работать, как там, на базе. Пожалуйста, не бросайте меня!

— Мы тоже готовы идти дальше, — раздался мужской голос.

— Кому-то захотелось назад? — спросил бригадир из «К». — Что, без вездехода никак?

В наступившей тишине люди дружно помотали головами. Они попросту устали, подумал Эмилио.

— Топотун! — Он взглянул на ближайшего низовика, стоявшего на обочине. — Мне нужен Топотун.

Топотун показался из-за деревьев и сбежал по склону холма.

— Вы идти, — закричал он, указывая на деревья. — Вы идти теперь.

— Топотун, мы устали, и нам необходимы вещи из вездеходов. По лесу вездеходы не пройдут, и некоторые люди тоже. Среди нас есть больные.

— Мы нести больные, много-много хиза. Мы украсть хорошие вещи у вездеходы. Вы учить мы, хорошо, Константин-человек? Мы украсть для вы. Вы идти.

Эмилио оглянулся на спутников, увидел огорченные, недоверчивые лица. Его окружали хиза, все больше их появлялось из зарослей, иные даже с детенышами, которых людям доводилось видеть нечасто. Топотун не обманывал, и все это чувствовали, а потому не спорили. Крепкие молодые туземцы помогли спуститься с вездеходов старым и хворым. Остальные выгружали припасы и снаряжение.

— А что, если нас будут искать с помощью скана? — встревоженно прошептала Милико. — Надо найти хорошее укрытие, и побыстрее.

— Чтобы отличить людей от хиза, нужен очень чувствительный скан. Надеюсь, нас оставят в покое… до поры.

Приблизился Топотун, взял Эмилио руку и наморщил нос — у хиза это означало подмигиванье.

— Ты идти с я.

Как бы ни подгоняли их страх и дурные предчувствия, неподготовленные к долгому переходу колонисты вскоре выбились из сил. Все задыхались от ходьбы, а те, кто покинул главную базу пешком, уже валились с ног. Прошло еще немного времени, и начали сдавать хиза. В конце концов, обнаружив, что не могут нести всех неходячих, они объявили привал и сами растянулись среди папоротников.

— Надо найти укрытие, — убеждал Эмилио Топотуна, собравшегося вздремнуть. — Топотун, здесь нехорошо. Нас увидят с кораблей.

— Спать теперь. — Топотун свернулся клубочком, и растормошить его, да и кого-либо из его сородичей, было уже невозможно. Эмилио окинул склон беспомощным взглядом. Люди и низовики засыпали среди разбросанных вещей, некоторые завернулись в одеяла, иным не хватило сил даже на это. Эмилио улегся на одеяло Милико, а свое, нераскатанное, положил в изголовье.

Сквозь листву косо падали лучи солнца. Эмилио обнял жену, с другого боку к нему привалился Топотун, обхватил рукой за плечи. Эмилио не противился и вскоре погрузился в глубокий целительный сон.

— Ты проснуться! Ты проснуться! — Топотун тряс его, а рядом, обхватив колени руками, сидела Милико. Дымка тумана увлажнила листву, туча над головами предрекала дождь. Было позднее утро.

— Эмилио, по-моему, пора вставать. Похоже, к нам важные гости.

Он повернулся на другой бок, затем поднялся на колени. Вокруг в холодном тумане шевелились люди. Хиза, вышедшие из-за деревьев, были Старыми, время изрядно выбелило их мех. Эмилио насчитал троих.

Он встал и поклонился им. В лесу на Нижней, во владениях хиза, этот жест казался вполне уместным.

Топотун тоже поклонился и запрыгал — он выглядел очень серьезным.

— Не говорить человеки-слова они, — объяснил Топотун. — Говорить, вы идти с мы.

— Мы пойдем, — ответил Эмилио. — Милико, поднимай людей.

Она обошла бивуак и потихоньку разбудила немногих заспавшихся. Известие о приходе Старых быстро обежало утомленных, промокших людей, которые собирали свои пожитки и приводили себя в порядок. Из зарослей появлялись все новые хиза. Казалось, лес кишит ими; каждый куст, каждое дерево скрывает за собой гибкое коричневое тело.

Старые растаяли среди листвы. Топотун подождал, пока все соберутся, и повел колонну дальше. Закинув на плечо скатанное одеяло жены, Эмилио пошел в хвосте. Стоило кому-нибудь из людей захромать или застрять в мокрых зарослях, хиза (даже те, кто не понимал человеческой речи) спешили на помощь: вытаскивали, вели под руки, сочувственно щебетали. А следом за ними шли сородичи — «воры», несущие надувной купол, компрессор, генератор, человеческую еду и все остальное, что смогли «украсть» с вездехода и чему, наверное, даже названия не знали, — словно коричневая орда лесных насекомых-чистильщиков.

Миновал день, опустилась ночь, и часть ее они провели на ногах, отдыхая, когда из сил выбивалось большинство. Хиза вели людей так заботливо, что никто не отстал, а на привалах согревали их своими телами.

Но вдруг в вышине пророкотал гром, не предвещающий дождя…

— Садятся! — пронеслось по колонне. Хиза ни о чем не спрашивали людей — их тонкий слух гораздо раньше уловил гул корабельных двигателей.

Наверное, это возвращается Порей. Скоро флотские увидят разоренную базу и пошлют на станцию гневное донесение. Потом просканируют местность, проанализируют информацию, отправят командующему и дождутся приказа. На все это потребуется время, а время играет на руку беглецам.

Привал — переход, привал — переход… И всякий раз, когда кто-нибудь сдавал, добрые хиза были рядом — поддерживали, сочувствовали. С несказанной радостью встретили беглецы первые утренние лучи, что проникли сквозь густую листву и вызвали восторженные трели туземцев. Неожиданно на гребне холма лес оборвался — впереди простиралась голая равнина. Хиза спускались по склону на равнину, и Эмилио с изумлением понял, что перед ним места, не тронутые людьми по настоянию низовиков, заповедный край.

— Нет! — воскликнул он, озираясь в поисках Топотуна. Увидев скорохода, он помахал ему рукой, и тот примчался вприпрыжку. — Топотун, нам нельзя выходить на открытое место. Люди-ружья, понимаешь? Они прилетят на кораблях, их глаза увидят нас с неба.

— Старые говорить — идти. — Топотун зашагал вперед, всем своим видом давая понять, что вопрос о спуске на равнину, залитую бледным солнцем, обсуждению не подлежит. Живая коричневая волна скатывалась с холма, хиза несли людей и их имущество; за ними плелись остальные переселенцы.

— Топотун! — Эмилио остановился, Милико — рядом. — Люди-ружья! Они сразу увидят, понимаешь?

— Я понимать. Человеки-ружья увидеть все мы. Мы тоже увидеть они.

— Нельзя нам туда спускаться! Нас убьют, ты слышишь меня?

— Они говорить — идти. Старые. — Топотун отвернулся и пошел дальше. Пройдя несколько метров, он оглянулся и поманил Эмилио и Милико.

Эмилио сделал шаг, затем другой, осознавая, что это безумие… У человека свои обычаи, у низовика — свои. Хиза никогда не поднимет руку на врага, он будет сидеть и смотреть… Вот что они задумали: сидеть и смотреть. Люди попросили хиза о помощи, и те помогают, как велит им обычай.

— Я с ними поговорю, — сказал он жене. — Я поговорю со Старыми. Постараюсь объяснить… Отказаться мы не можем — это оскорбление, но растолковать… Топотун! Топотун, погоди!

Но Топотун не остановился. Живой поток скатывался по травянистому склону на равнину и выдыхался в ее центре, где над утоптанным кругом высилось нечто наподобие каменного кулака. Круг окаймляла густая тень… Секундой позже Эмилио понял, что это не тень, а скопление живых существ.

— Похоже, там все хиза с реки. Очевидно, это какая-то святыня, место поклонения.

— Святыня Мациана не остановит, да и униатов, скорее всего… — Эмилио с ужасом представил резню, истребление беспомощных туземцев. «Господи, — подумал он, — ведь это же низовики, те самые низовики, чьи руки и сердца создали Пелл таким, какой он есть. Когда-то Земля перепугалась до смерти, узнав о существовании иной жизненной формы, и даже собиралась эвакуировать колонии, но здесь никто не боялся низовиков, потому что хиза всегда выходили к людям с открытыми ладонями. И заражали их добротой».

— Я должен их убедить, — сказал он жене. — Здесь нельзя оставаться.

— Я с тобой.

— Помочь ты? — Заметив, что Милико хромает, низовик дотронулся до ее руки, но она оперлась на руку мужа, и они дружно покачали головами. Эмилио и Милико побрели следом за толпой — их обогнали почти все, ибо всем передалось безумие туземцев. Даже старики торопливо ковыляли, опираясь на плечи хиза.

Эмилио и Милико спускались долго, то и дело останавливаясь перевести дух. Солнце сползло к низким покатым холмам. Внезапно Эмилио захрипел — от влаги и лесной плесени раньше времени испортился фильтр противогаза. Подумав, что надо бы предупредить остальных, Эмилио задержал дыхание, заменил цилиндр и снова надел маску.

Они уже шли по равнине, еле переставляя ноги, шли к трудноразличимому вдалеке останцу, торчащему из неровного бурого круга. Не только хиза сидели в том кругу, но и люди, которые поднялись и двинулись навстречу Эмилио и Милико, когда те подошли поближе. Была среди них начальница второй базы Ито со своими помощниками и рабочими, был Джонс с первой базы и его люди. Джонс, такой же растерянный, как и все остальные, первым протянул руку Эмилио.

— Хиза велели нам перебраться сюда, — сообщила Ито. — Сказали, что вы тоже придете.

— Станция пала, — произнес Эмилио, и эта весть всколыхнула живой круг от края до края. Вновь прибывших вели к центру; особо настойчиво низовики тянули за собой Эмилио и Милико. — Нам не осталось ничего другого, Ито. У власти пока Мациан… а кто будет на следующей неделе, я не знаю.

Ито, Джонс и их подчиненные отстали. Возле скалы собралось великое множество людей, сотни и сотни глаз угрюмо и тревожно смотрели на Эмилио и Милико. Эмилио узнал начальника рудников Дикона, Макдональда с третьей базы, Герберта и Тауша с четвертой… Вскоре его со всех сторон обступили хиза, и ему пришлось крепко взять жену за руку, чтобы не потерять ее в мельтешащей толпе. Каменный столп приближался, нависал, и вскоре Эмилио увидел, что это никакой не столп, а целая скульптурная группа, скопление образов, подобных которым он видел на станции, — приземистых и высоких, плоских и шарообразных. Многоликие головы, рты, раскрытые будто от изумления, и огромные выпученные глаза, навсегда обращенные к небу.

Туземные образы казались очень древними, и Эмилио охватило благоговение. Милико остановилась и молча разглядывала их; то же самое делал и он. Перед этими камнями, в окружении существ чужой расы, оба казались себе крошечными и одинокими.

— Вы приходить, — известил их голос Топотуна. Низовик взял Эмилио за руку и повел к подножию каменного изваяния.

Там действительно сидели Старые — самые древние хиза с посеребренным мехом на головах и плечах. Вокруг них из земли торчали увешанные бусами палки с резными ликами. Эмилио заколебался, но Топотун решительно потащил его в круг и потребовал:

— Садиться.

Эмилио отвесил поклон, Милико последовала его примеру, затем оба уселись по-турецки перед четырьмя старейшинами.

Опираясь на руку, один из Старых наклонился вперед и коснулся Милико, а затем Эмилио. Словно благословлял.

— Вы хорошо прийти здесь, — заговорил (очевидно, переводя) Топотун. — Вы тепло прийти здесь.

— Топотун, скажи, что мы очень благодарны. Спасибо, много-много спасибо. Скажи, что здесь опасно. Беда с Верхней. Глаза Верхней смотрят вниз, на это место. Сюда могут спуститься люди-ружья и сделать плохо.

Топотун перевел. Старые выслушали с прежней невозмутимостью в очах. Один ответил.

— Корабль прилететь Верхняя здесь мы, — перевел Топотун. — Прилететь, увидеть, улететь.

— Тут опасно! Пожалуйста, объясни им!

Топотун проговорил несколько фраз на туземном, Старый ответил, протянув руку к образам:

— Хиза место. Ночь прийти. Мы спать, сон они уйти, сон они уйти.

Заговорил второй старейшина, в его щебете прозвучали два человеческих имени: Беннет и Лукас.

— Беннет, — подхватили ближайшие низовики. — Беннет. Беннет. Беннет. — Слово, будто ветер, прошелестело по всему кругу.

— Мы красть еда, — сказал Топотун. — Мы учиться красть еда. Мы красть вы, делать вы безопасно.

— Ружья, — возразила Милико. — Ружья, Топотун.

— Вы безопасно. — Топотун помолчал, прислушиваясь к речи Старого. — Делать вы имя. Ты имя Он-Приходить-Снова, ты имя Она-Давать-Руки. То-хими. Михан-тизар. Ты дух хорошо. Ты безопасно приходить здесь. Любить ты. Беннет-человек, он учить мы спать видеть человеки сны.

Не зная, что сказать, Эмилио посмотрел на огромные круглоглазые изваяния, окинул взглядом толпу, казалось, заполнившую равнину от горизонта до горизонта, и на миг поверил, что обещание Старых может сбыться, что перед этими образами, вызывающими благоговейный трепет, никакой изверг не отважится пролить чужую кровь.

Старые затянули молитву; постепенно ее подхватили все низовики. Коричневые фигуры закачались, входя в ритм.

— Беннет… — снова и снова выдыхала толпа.

— Он учить мы видеть человеки сны… Звать ты Он-Приходить-Снова.

Поежившись, Эмилио обнял Милико за талию. Туземный хор напоминал звон бронзового колокольчика, а порой казалось, что такое можно услышать только внутри колокола величиною с весь сумеречный небосвод. И от этих звуков цепенел человеческий разум…

Солнце быстро тонуло за холмами. Вечер принес с собой холод. Бесчисленные глотки дружно втянули и выпустили воздух, завершая песнь. Затем десятки рук взметнулись к проблеску звезд, раздались негромкие радостные возгласы.

— Имя Она-Приходить-Первый, — сказал Топотун, затем поочередно назвал остальные звезды, которых востроглазые туземцы встречали как закадычных друзей: — Ходить-Вместе, Приходить-Весна, Она-Всегда-Плясать…

Снова, на сей раз в миноре, зазвучала молитва; снова закачались мохнатые тела.

Усталость напомнила о себе. У Милико стекленел взгляд, Эмилио поддерживал ее и сам старался не уснуть на ногах. Наконец Старые закивали, а Топотун похлопал Эмилио по руке, давая понять, что можно устраиваться на ночлег.

Эмилио уснул, а пробудившись, увидел подле себя еду и питье. Сняв маску, он наелся и напился, то и дело прикладываясь к респиратору.

Его окружал широкий ковер неподвижных тел — впрочем, кое-кто уже шевелился в цепях сна, настойчиво пробуждаемый нуждой. Ощутив собственную нужду, Эмилио встал и пробрался за край толпы, к опрятным санитарным траншеям, вырытым низовиками. Возле одной из них он постоял, пока не подошли другие люди и к нему не вернулось чувство времени. Тогда Эмилио двинулся обратно, поглядывая на спящих, образы и усыпанное звездами небо.

Вот он, выбор хиза. Сидеть в святилище под небесами, говорить со звездами и богами… надеяться. Он понимал, что это безумие. И не боялся. За себя не боялся — только за Милико. Все они «видят сны». Живут мечтой. Надеются. Но когда прилетят злые люди и нацелят на них ружья, надеяться будет не на что.

Хотя… низовикам случалось разоружать людей голыми руками. В начале освоения планеты.

Он пошел обратно — к Милико и Топотуну. И к Старым, отчего-то веря, что здесь беженцев не дадут в обиду, что никто не посмеет пролить кровь перед образами, которые веками — задолго до появления людей на планете — в ожидании глядели в небо.

Он опустился на землю возле Милико, лег и стал смотреть на звезды, думая о своем выборе.

А утром прилетел разведчик.

Никто из десятков тысяч хиза не проявил страха. Без паники встретили прибытие корабля и люди, сидевшие среди низовиков.

Разведчик опустился на порядочном расстоянии от изваяний, не найдя ровной площадки поближе.

— Я должен поговорить с ними, — сказал Эмилио Старым через Топотуна.

— Нет говорить, — ответил Старейший. — Ждать. Спать.

— Никак не пойму, — заключила Милико спокойно, — они всерьез вознамерились подчинить себе Нижнюю? Неужели не видят разницы между нею и станцией?

Многие уже встали. Эмилио принял сидячее положение, и другие, глядя на него, усаживались и готовились к ожиданию.

Ждать пришлось довольно долго. Наконец вдали раздался рев громкоговорителя.

— Здесь есть люди? — прогрохотал над равниной металлический голос. — Мы с рейдероносца «Африка». Не соблаговолит ли ваш начальник выйти к нам и назвать свою фамилию?

— Не надо! — с мольбой сказала Милико мужу, когда он зашевелился. — Они могут выстрелить.

— Они выстрелят, если я не выйду. Прямо в толпу. Нам с ними не справиться.

— Эмилио Константин здесь? У меня для него новости.

— Знаем мы ваши новости, — пробормотал Эмилио и не позволил жене встать. — Милико, у меня к тебе просьба…

— Нет.

— Пожалуйста. Я должен идти — им нужно, чтобы снова заработала база. Я хочу оставить здесь тех, кому у Порея не поздоровится. Им нужен кто-нибудь из начальства.

— Это всего лишь предлог.

— Нет. И да. Оставайся за меня. Начни войну, если придется. Защити хиза, научи их сопротивляться и не пускать чужих на свою землю. Кому, кроме тебя, я могу это поручить? Кто еще знает низовиков так, как мы с тобой? — Он печально покачал головой, глядя в темные глаза жены. — Воевать можно по-разному. Например, так, как это делают хиза. Я надеюсь вернуться — Флоту, наверное, в самом деле нужна только база. Неужели ты думаешь, что я хочу тебя бросить? Но кто, если не мы, спасет Нижнюю? Прошу тебя, останься.

— Я понимаю. — Они встали и обнялись; поцелуй затянулся, и с каждой секундой Эмилио все сильнее боялся, что не сможет расстаться с ней. Но Милико отпустила его, а он, прежде чем отойти, достал из кармана и отдал ей пистолет. Снова взвыла сирена, потом громкоговоритель повторил обращение.

— Персонал! — позвал Эмилио. — Отзовитесь! Нужны добровольцы.

Донеслись отклики. Отовсюду к Эмилио пробирались управленцы и техи со всех баз. Уходили минуты, но солдаты, приблизившиеся на расстояние в несколько десятков метров, ждали — они заметили движение в толпе, но не проявили нервозности. У них было время и сила.

Эмилио велел своим людям подойти к нему поближе и повернуться к десантникам спиной — возможно, у флотских были скопы. Хиза, сидевшие вокруг, не сводили с них круглых любопытных глаз.

— Им нужны рабочие, — тихо объяснил Эмилио. — Крепкие руки, чтобы побыстрее ликвидировать последствия саботажа и собрать припасы по списку. Думаю, достаточно восстановить главную базу — от остальных Мациану мало толку. Вряд ли стоит просить «К» о возвращении и отдавать Порею все, что мы вынесли с базы. Самое важное для нас — выиграть время, чтобы спасти побольше людей и организовать сопротивление. Даже просто выжить. Понимаете? Мне кажется, им нужны только бесперебойные поставки продовольствия на корабли и станцию. И мы, выполняя эти требования, сумеем кое-что сберечь для себя. Подождем, пока на станции наведут порядок, и тогда ей очень даже пригодятся наши запасы. Нужны самые рослые и сильные мужчины, способные выдержать издевательства и полевые работы… и прочее, не знаю, с чем еще они столкнутся. Может, с насильственной вербовкой. Надо набрать человек по шестьдесят от каждой базы.

— А вы пойдете?

Он кивнул, затем едва заметно кивнули все его сотрудники, начиная с Джонса.

— Я тоже пойду, — вызвалась Ито.

Эмилио отрицательно покачал головой.

— Нет. Женщины остаются здесь, под началом у Милико. Все, никаких споров. Идите, оповестите людей. Примерно по шестьдесят человек от каждого лагеря. И поспешите, солдаты долго ждать не станут.

Они торопливо разошлись.

— Константин! — вновь прозвучал металлический голос.

Эмилио бросил взгляд поверх голов на корабль и фигуры латников и подумал, что они наверняка следят за ним через скоп.

— Константин, у нас кончается терпение.

Он еще раз поцеловал Милико, услышал, как Топотун неподалеку переводит кому-то тираду Старого, и направился к десантникам. Сквозь толпу следом за ним потянулись добровольцы — не только управленцы и техи, но и простые рабочие из «К», их было не меньше, чем резидентов. На краю толпы Эмилио заметил, что к нему спешит большая ватага самых рослых самцов хиза во главе с Топотуном.

— Вам идти не надо, — сказал Эмилио.

— Друг, — произнес Топотун. Люди из «К» промолчали, но и не изъявили желания повернуть назад.

— Спасибо, — улыбнулся Эмилио.

Отсюда они были видны десантникам как на ладони. Эмилио тоже хорошо видел солдат, даже буквы на их эмблемах — «Африка». Действительно, это были люди Порея.

— Константин, — сказал один из офицеров в микрофон, — кто организовал саботаж на базе?

— Я распорядился об эвакуации, — прокричал в ответ Эмилио. — Откуда мне было знать, что прилетите вы, а не униаты? Базу нетрудно восстановить. Все снятые с техники детали у нас. Насколько я понимаю, вам нужно, чтобы мы вернулись?

— Что это за место?

— Капище хиза. Вы найдете его на карте — это заповедная зона. Я собрал бригады, мы готовы вернуться и наладить машины. Но все больные останутся здесь, с хиза. Пока угроза оккупации Нижней не исчезнет окончательно, будет действовать только главная база. Остальные были экспериментальными и не производили ничего пригодного для вас. Моего отряда вполне достаточно для обслуживания главного лагеря.

— Вы снова ставите условия, Константин.

— Отвезите нас на главную базу и подготовьте списки нужного вам продовольствия. Я позабочусь, чтобы вы получили все быстро и без суеты. Так будут соблюдены и наши, и ваши интересы. Туземные рабочие предлагают содействие. Повторяю, вы получите все, что хотите.

Наступило молчание. Некоторое время никто не шевелился.

— Господин Константин, недостающие детали у вас с собой?

Эмилио повернулся и махнул рукой. Один из его помощников, Хейнс, вместе с четырьмя техами бросился в толпу.

— Господин-Константин, если вы что-нибудь потеряли, не ждите от нас снисхождения.

Эмилио не шелохнулся и не сказал ни слова — его подчиненные слышали угрозу офицера, и этого было достаточно. Он стоял, рассматривая солдат. Их было десять, за ними высился разведчик; некоторые из его пушек нацелились на толпу, а у открытого люка с оружием на изготовку застыло еще несколько десантников. Никто не торопился нарушить тишину. Возможно, офицер хотел ошеломить Эмилио вестью о гибели его семьи и ждал только вопроса о том, что происходит на станции. Эмилио мучительно хотелось спросить, но он молчал.

— Господин Константин, ваш отец убит, брат, по всей видимости, тоже, а мать находится на изолированном участке под усиленной охраной. Капитан Мациан выражает вам свои соболезнования.

Кровь прилила к лицу, с языка готовы были сорваться гневные слова, но Эмилио взял себя в руки. Неподвижный как скала, он ждал возвращения Хейнса.

— Господин Константин, вы слышите меня?

— Передайте мои поздравления, — выкрикнул он, — капитанам Мациану и Порею!

Снова — тишина. Ожидание. Наконец, нагруженные деталями, возвратились Хейнс и его четверка.

— Топотун, — тихо произнес Эмилио, глядя на стайку низовиков, — ты бы с друзьями шел на базу пешком, а? Люди полетят на корабле, а хиза нельзя. Люди-ружья, понимаешь? Вы сможете дойти?

Топотун подпрыгнул.

— Мы идти быстро.

— Господин Константин! Идите к нам.

Он спокойно и неторопливо двинулся вперед, десантники расступились и как конвоиры пошли рядом. И от шепота до гула, до рева, сотрясающего небосклон, словно ветер, поднялась над толпой молитва.

Эмилио оглянулся, боясь паники среди солдат. Они застыли истуканами. Вооруженные до зубов, облаченные в прочные доспехи, в эту минуту они не могли не усомниться в своей неуязвимости и силе.

Песнь звучала все громче, словно разбуженная стихия. Тысячи тел покачивались в такт молитве — как под ночным небом после беседы Эмилио со Старыми.

— Он-Приходить-Снова… Он-Приходить-Снова…

Эти звуки доносились даже до шлюза корабля, где толпилось больше солдат, чем внизу, на земле. Эти звуки, думал Эмилио, потрясут даже Верхнюю… ибо известие о том, что происходит на планете, вряд ли придется по душе новым властителям станции. Под эти звуки человек, потерявший отца, брата и только что простившийся с женой, без страха шел к захватчикам. С пустыми руками. Как хиза.

КНИГА ПЯТАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПЕЛЛ: СИНИЙ ДОК: БОРТ КЗК-1 «ЕВРОПА»; 29.11.52

Сигни откинулась на спинку кресла, положила ноги на соседнее и сомкнула веки. Покой длился всего лишь мгновенье: в совещательной каюте флагмана появились Том Эджер с Эдо Пореем. Не размыкая сложенные на груди рук, Сигни приоткрыла глаз, затем второй. Порей потянул кресло из-под ее ног, и она неохотно уступила, облокотившись на стол и глядя в стену. Говорить совершенно не хотелось.

Вошел и сел Кео, чуть позже — Мика Крешов; он расположился между Сигни и Пореем. «Тихий океан» Сунга охранял станцию вместе с рейдерами, собранными ему в помощь со всего Флота. Рейдеры поочередно заходили в доки за свежими экипажами; одни лишь измученные капитаны несли вахту бессменно. Сколько бы ни продлилась осада. Флот не снимет боевого охранения.

Об униатской эскадре ничего не было слышно, но никто не сомневался, что она где-то поблизости. На краю системы Пелла маячил фрахтер «Молот»; флот знал доподлинно, что это уже давно не торговый корабль. С его борта в эфир шла пропаганда. Захватить или уничтожить его не позволяло расстояние: едва ли дальнерейсовик станет дожидаться, пока подойдут боевые корабли противника.

Где-то в пространстве блуждал еще один лжекупец — «Лебяжье перо». И третий — неизвестный. Призрак, который появлялся в поле дальнего скана и сразу уплывал из него. Возможно, это был вовсе не фрахтер, а боевой корабль Унии, и не один. В системе Пелла осталось немало купцов-ближнерейсовиков, их отчаянно смелые владельцы занимались привычным делом — снабжали шахты и базы, стараясь не думать об уходе дальнерейсовиков, об униатской эскадре, витающей за краем системы, о зловещих точках на сканах. О безнадежности, воцарившейся на Пелле.

Так же поступала и станция, пытаясь сохранить порядок в отдельных секциях, где стояли часовые и разгуливали десантники-отпускники. Командованию Флота приходилось выдавать солдатам и матросам увольнительные — нельзя было целыми месяцами держать людей в доках или тесных спартанских каютах рейдероносцев, когда в двух шагах от них — вся роскошь Пелла. Но это порождало трудности.

Вошел Мациан — как всегда подтянутый и безукоризненно опрятный. Сел, разложил перед собой на столе бумаги и скользнул взором по лицам. Дольше всего его взгляд задержался на Сигни.

— Капитан Мэллори, полагаю, будет лучше, если вы отрапортуете первой.

Сигни неспешно потянулась к своей папке и встала, чего от нее не требовалось.

— Одиннадцатого двадцать восьмого пятьдесят второго в двадцать три четырнадцать я вместе с майором Дисоном Янцем и двадцатью вооруженными десантниками из вверенного мне подразделения отправилась на проверку сигнала, поступившего в офис. Войдя в квартиру номер ноль восемь семьдесят восемь — резидентскую квартиру на территории для ограниченного круга лиц, — я обнаружила там лейтенанта десантных войск Бенджамена Гофорта, сержанта Байлу Майсос — оба с «Европы» — и еще четырнадцать солдат, расположившихся в четырех комнатах этой квартиры. Мы сразу обнаружили наркотики и спиртное. Солдаты и офицеры устно протестовали против нашего вмешательства, а рядовые Мила Иртон и Томас Ценсия были до такой степени накачаны наркотиками, что не могли отличить нижних чинов от офицеров. Я приказала обыскать помещение. В результате были обнаружены четверо гражданских: мужчина двадцати четырех лет, мужчина тридцати одного года, мужчина двадцати девяти лет и женщина девятнадцати лет, все — раздетые и со следами ожогов и иных увечий на теле. Всех их держали в одной комнате под замком. В другой комнате хранились ящики со спиртными напитками и медицинскими препаратами, судя по ярлыкам, изъятыми из станционной аптеки, а также две коробки: одна — со ста тридцатью единицами драгоценных украшений, а другая — со ста пятьюдесятью восемью комплектами гражданских документов, то есть удостоверений личности и кредитных карточек на имена граждан Пелла. Кроме того, мы обнаружили рукописный перечень драгоценностей и список с фамилиями пятидесяти двух наших военнослужащих с числами, обозначающими сумму, против каждой фамилии. Оба эти документа я прилагаю к рапорту. Все найденное я предъявила лейтенанту Гофорту и потребовала объяснений, на что услышала буквально следующее: «Если хочешь войти в долю, то незачем поднимать шум. Сколько тебя устроит?» Мои слова: «Господин Гофорт, вы и ваши сообщники арестованы. Мы ведем видеозапись, и на военно-полевом суде она будет иметь силу документа». Лейтенант Гофорт: «Сволочь! Сука проклятая! Старая шлюха! Сколько ты хочешь?» На этом я прекратила дискуссию с лейтенантом Гофортом и выстрелила ему в живот. Пленка покажет вам, господа, что его сообщники в тот же момент успокоились. Мои подчиненные без дальнейших эксцессов обезоружили их и препроводили на рейдероносец «Европа», где сейчас они находятся под стражей. Лейтенант Гофорт скончался на месте, успев сделать подробное признание, запись которого также прилагается к рапорту. Обнаруженные при обыске вещи я приказала доставить на борт «Европы», а гражданских — отпустить после ускоренного опознания и предупреждения об аресте за несохранение инцидента в тайне. Квартира возвращена станции. Это все.

Она придвинула к Мациану папку с рапортом и приложениями. Мациан хмурился.

— По вашему мнению, лейтенант Гофорт находился в состоянии интоксикации?

— По моему убеждению, сэр, он лыка не вязал.

Мациан легким движением руки позволил ей сесть. Сигни не замедлила воспользоваться разрешением и с ухмылкой откинулась на спинку кресла.

— При аресте он отказался подчиниться не только майору десантных войск, но и капитану Флота. Он нанес мне публичное оскорбление. У меня есть свидетели.

Мациан медленно кивнул.

— Я ценил лейтенанта Гофорта. На Флоте, капитан Мэллори, существует традиция не требовать от десантных подразделений такой же суровой дисциплины, как от экипажей. Ваша… экзекуция, капитан Мэллори, возлагает на плечи остальных капитанов тяжелое бремя. Отныне в подобных ситуациях они будут вынуждены применять крутые меры. Ваш волюнтаристский поступок толкает их на конфликт с подчиненными или со мной. Это неизбежно, если десантники и впредь будут считать, что в увольнении им все дозволено.

Капитаны заворчали. Мациан нахмурился еще больше.

— Я понимаю, вы попали в необычную ситуацию и, вероятно, не видели иного выхода. Но я обязан заметить, капитан Мэллори, что ваша версия инцидента — не единственная. На моральное состояние Флота весьма негативно действует тот факт, что среди задержанных, а также в найденном вами у Гофорта списке, нет ни одного человека из команды «Норвегии». Я вынужден предположить, что сигнал поступил к вам от кого-то из ваших же подчиненных, преследующих личные цели.

— Вы ошибаетесь, сэр.

— Вы превысили свои полномочия. Внутренняя охрана — прерогатива капитана Кео. Почему вы не поставили его в известность о готовящемся рейде?

— Потому что здесь замешаны солдаты с «Индии». — Сигни прямо посмотрела в угрюмое лицо Кео, в лица остальных и вновь повернула голову к Мациану. — Да и вряд ли можно назвать рейдом рутинную проверку.

— А почему ваши десантники не попались?

— Потому что их там не было, сэр.

На мгновение повисла тяжелая тишина.

— Из этого следует, что вы — образец добродетели, не правда ли?

Она наклонилась вперед, положив руки на стол, и холодно посмотрела Мациану в глаза.

— Я не позволяю своим людям ночевать на станции. Я строго слежу за их времяпрепровождением. Никто из личного состава «Норвегии» не имеет отношения к черному рынку. Раз уж я вынуждена отчитываться, позвольте напомнить, что я изначально не одобряла отпусков целым подразделениям, и мне бы очень хотелось, чтобы вы пересмотрели это решение. Сначала дисциплинированных солдат держат на постах, пока они не свалятся с ног от усталости, а потом позволяют напиваться до положения риз — вот она, нынешняя политика Флота. Я же у себя ничего подобного не допускаю. Вахта сокращена до разумного предела, а увольнения даются очень ненадолго, к тому же отпускникам разрешено находиться только на ограниченной территории доков и под непосредственным наблюдением моих офицеров. Так что, сэр, насчет личных мотивов моих подчиненных вы не правы.

Мациан помолчал, багровея от гнева и ритмично раздувая ноздри. Наконец произнес:

— Мэллори, вас давно считают тираном с кровавыми руками, и вы это знаете.

— Это меня не огорчает.

— На Эриду вы застрелили несколько собственных солдат. Приказали одному подразделению открыть огонь по другому.

— У «Норвегии» свой кодекс чести.

Мациан с присвистом вздохнул.

— У других кораблей тоже есть кодекс чести, капитан. Ваша политика, возможно, весьма устраивает «Норвегию», но не следует забывать, что сейчас вы играете в команде. До сих пор каждый из нас действовал самостоятельно, и это давало нам преимущества перед врагом. Так мы воевали очень долго, но теперь обстоятельства изменились, и боеспособность Флота зависит от того, сумеет ли он сплотиться. Недавний рецидив партизанщины доказал это: мы потеряли два корабля. А теперь, Мэллори, демонстративно обособляется ваш корабль, а вы со своими десантниками самовольно устраиваете рейд для пресечения деятельности — согласен, незаконной — группы военнослужащих со всех кораблей, кроме вашего, после чего расползаются слухи, что в том списке была еще одна страница… Как вам это нравится? Вы понимаете, что эти слухи опасны для нашего морального состояния?

— Понимаю, сэр, и сожалею. Второй страницы не существовало. И меня возмущают домыслы о личных мотивах солдат, доложивших мне о нарушении порядка в квартире станционеров. Я отказываюсь видеть в этом корыстный умысел, сэр.

— Личный состав «Норвегии» будет жить по общему распорядку.

Сигни вновь откинулась на спинку кресла.

— Сэр, мы обнаружили злостных нарушителей порядка, а вы приказываете, чтобы мы им подражали.

— Мэллори, самое опасное для нас — не черный рынок, который был, есть и будет и с которым мы сталкиваемся всякий раз, как отпускаем людей в увольнения. Опасно, когда отдельные капитаны и экипажи считают себя вправе действовать так, как им кажется правильным, и соперничать с другими капитанами и экипажами. Я не могу вам этого позволить, пока вы — под моим началом. На Флоте только один командующий. Или вы намерены создать оппозиционную партию?

— Я подчиняюсь командующему, — пробормотала Сигни. Гордость Мациана… ох уж эта сверхчувствительная гордость! Есть черта, через которую нельзя переступать. Когда его глаза полыхнули злобой, Сигни ощутила жгучее желание что-нибудь сломать.

— Итак, возникла проблема морали, — продолжал Мациан, заметно остыв и усевшись. Далее последовал один из его обычных театральных жестов, означающих, что продолжение спора он считает бессмысленным, — и несправедливо винить в этом одну «Норвегию». Простите меня, Мэллори, я признаю, что в немалой степени вы правы, но ситуация сложная. Уния готовит новый удар, и это известно не только нам, но и нашим людям. Однако они все же знают меньше нашего и поэтому находятся в состоянии крайнего нервного напряжения. Стоит ли упрекать их за то, что они стараются это напряжение снять? Обстановка на Пелле далеко не идеальная: дефицит, черный рынок, а хуже всего — враждебность гражданских и Уния, выжидающая удобного момента для нападения. На экранах маячит униатский разведчик, а мы ничего не можем с ним сделать. Станция не и состоянии обеспечить нам даже нормальной стоянки. Если так пойдет и дальше, мы вцепимся друг другу в глотки, а ведь именно на это рассчитывает враг… Продержать нас в осаде, пока мы не сгнием изнутри. Встречаться с нами в открытом бою он не желает — это слишком дорого обходится. Даже выбить нас отсюда — для Унии не выход, потому что мы можем рассеяться и возобновить партизанскую войну… Потому что существует столица — Сытин, — и она слишком уязвима. Они хорошо представляют, что произойдет, если мы выберемся из западни и кто-нибудь из нас решит любой ценой прорваться к Сытину. Поэтому они бездействуют и держат нас в напряжении. Рассчитывают, что мы так и проторчим здесь, надеясь на лучшее, а они тем временем соберутся с силами. Это рискованная игра, но они ведут ее грамотно, и у них больше шансов на победу, чем у нас. Они знают, как остро мы нуждаемся в отдыхе и убежище… Все это отвратительно действует на людей, но что мы можем поделать? Я предлагаю сделать так, чтобы наши грешники ощутили вкус опасности, поняли, что нельзя слишком расслабляться. Мы отправим их за припасами, которых так недостает Пеллу. Ближнерейсовики сторонятся нас, но далеко им не убежать… а на шахтах есть запасы продовольствия. Короче говоря, мы высылаем на патрулирование второй рейдероносец.

— После того, что случилось с «Северным полюсом»… — негромко начал Крешов.

— Мы сделали из этого выводы. Рейдероносец не отойдет слишком далеко от базы, а все остальные корабли будут следить за ним со станции и в случае чего выйдут на помощь. Можно рассчитать очень удобный курс — корабль всегда будет у нас на виду. Крешов, у вас хорошо развито чувство опасности. Добудьте нам продовольствие, а если понадобится, преподайте колонистам несколько уроков. Небольшая взбучка гражданским очень благотворно повлияет на боевой дух солдат.

Сигни закусила губу и подалась вперед.

— Я готова взять это на себя. Пусть Крешов отдохнет.

— Нет! — Мациан поспешил вскинуть руку в жесте миротворца. — Мэллори, поймите меня правильно. Я далек от желания умалить ваши заслуги. Здесь, на станции, вы превосходно справляетесь с очень нужным делом, и я хочу, чтобы вы занимались им и впредь. На патрулирование выйдет «Атлантика». Она же восстановит снабжение станции. Мика, разрешаю мобилизовать несколько рейсовиков. Взорвите один, если потребуется, — короче говоря, действуйте по обстановке. А убытки запишите на счет Компании.

Капитаны рассмеялись, только Сигни сохранила на лице кислую мину.

— Капитан Мэллори, — произнес Мациан, — похоже, вы недовольны.

— Расстрелы плохо влияют на настроение, — цинично ответила она. — Пиратство — тоже.

— Опять дебаты?

— Прежде чем начинать столь масштабную операцию, неплохо было бы подумать о мобилизации ближнерейсовиков без стрельбы. Ведь они стояли вместе с нами против Унии.

— Им ничего другого не оставалась, Мэллори. Ощущаете разницу?

— Да, но не следует забывать, что кое-кто из них давно с нами… К таким нужен иной подход.

Мациан был не в настроении выслушивать доводы Сигни, во всяком случае сегодня. Он снова густо покраснел, глаза потемнели.

— Мой старый товарищ, пока еще командую Флотом я. Ваши пожелания приняты во внимание, все лояльные торговцы получат привилегии — в первую очередь это касается стоянки в доках. Надеюсь, таковых торговцев не окажется среди тех, кто не подчинится нашим приказам.

Сигни кивнула и постаралась избавиться от недовольного выражения на лице. Перечить Мациану было рискованно, его самолюбие не знало границ. Обычно он ставил интересы дела выше эмоций, но порою его гнев долго не утихал.

— Я хотел бы заметить, — пробасил Порей, — что, вопреки расчетам Мэллори на помощь местных властей, у нас возникла проблема. На Нижней Эмилио Константин взялся за ум и добился подчинения от своих рабочих. Они дают нам все необходимое, и за это мы их не трогаем. Но он просто-напросто выжидает. Да-да, выжидает. Так вот, насчет ближнерейсовиков: если мы втянем их в станционную смуту, то получим других потенциальных Константинов. Только эти будут жить бок о бок с нами, возле наших кораблей.

— Вряд ли они осмелятся подвергнуть опасности Пелл, — возразил Кео.

— А вдруг среди них униат? Мы точно знаем, что униаты маскируются под торговцев.

— Это стоит обсудить, — кивнул Мациан. — Я подумаю… Мэллори, вот вам еще одна причина, по которой я не решаюсь мобилизовать ближнерейсовики силой. Это может создать затруднения. Однако продовольствие на исходе, и отнюдь не все колонии готовы поделиться с нами.

— Так давайте покажем, что их ждет, — сказал Крешов. — Расстреляем паршивца. Все равно, рано или поздно нам придется это сделать.

— Ну, сейчас-то, — неторопливо произнес Порей, — Константин и его команда вкалывают по восемнадцать часов в сутки, и перебоев с поставками не бывает. Своими методами мы бы этого не добились. Пускай он хорошенько поставит дело, а когда мы увидим, что можно справиться без него, тогда и разберемся.

— А он это понимает?

Порей пожал плечами.

— У господина Эмилио Константина нет выбора. Он устроил что-то вроде лагеря беженцев… Низовики, люди — все в одном месте. Прекрасная мишень. Он это понимает.

Мациан кивнул.

— Константин — проблема пустяковая. Есть более серьезные причины для беспокойства, и это — второй вопрос на повестке дня. Если вы способны воздержаться от набегов на собственных десантников, то я бы хотел, чтобы вы сосредоточились на поиске станционных мятежников и проверке подозрительных беженцев.

У Сигни запылали щеки, но голос остался бесстрастным.

— Мы очень скоро введем в действие новую пропускную систему и новые замки. Господин Лукас оказывает содействие. На сегодняшнее утро четырнадцать тысяч девятьсот сорок семь человек идентифицированы, им выданы новые документы. На некоторых дверях замки теперь реагируют только на голоса. К сожалению, мы не можем снабдить такими замками все двери, иначе проблема безопасности уже не стояла бы на первом месте.

— А где гарантия, что вы не выдали новую карточку Джессаду?

— Нет причин беспокоиться. Большинство подозрительных лиц переселились в необорудованные помещения, где еще действуют их пропуска. Скоро все будет кончено. У нас есть словесный портрет Джессада и фотоснимки его сообщников. Через неделю, максимум через две я устрою последнюю облаву.

— А что вы скажете об административных зонах? Они надежно защищены?

— Контрольный центр охраняется из рук вон плохо. Необходимо установить специальное оборудование. Я подготовила рекомендации.

Мациан кивнул.

— Займемся, как только ремонтники устранят повреждения. А как насчет безопасности персонала?

— Единственная проблема — присутствие низовиков в четвертом номере первого яруса синей. Вдова Константина, сестра Лукаса, неизлечимо больна, и низовики изо всех сил стараются ее защитить.

— Упущение, — буркнул Мациан.

— Я связана с ней напрямую по кому. Она активно сотрудничает с нами, рассылая низовиков всюду, где они требуются. Сейчас она полезна, как и ее брат.

— Хорошо, оставляем ее в покое, — решил Мациан. — На тех же условиях, что и брата.

Наступил черед компа — посредника между флагманом и остальными рейдероносцами. Вопросы — рутинные, мелкие — поступали один за другим; взамен отправлялись решения. Сигни скучала, у нее болела голова и подскочило давление, вены на руках вздулись; время от времени она что-то записывала или высказывала предложения.

Пища, вода, запчасти… Каждому кораблю предстояло взять на борт полный груз — на случай, если снова придется бежать. Устранить крупные повреждения и наконец-то добраться до мелких, долго откладывавшихся «на потом». Полностью переоснаститься и при этом постараться, чтобы Флот ни на минуту не утратил мобильности.

Сложнее всего дело обстояло с доставкой грузов на станцию. Надежды на возвращение дальнерейсовиков рассеялись как дым. Семь рейдероносцев удерживали станцию и планету, но грузоперевозками в системе Пелла занимались только ближнерейсовики, а это означало, что запчасти к машинам Флоту добыть неоткуда и в конце концов придется «раздеть» эти самые ближнерейсовики.

Флот попал в осаду, и без вольных торговцев, которые даже в самые жестокие периоды войны ухитрялись возить грузы через Черту, не мог рассчитывать на возрождение Тыловых Звезд. Ни одна из этих станций не действовала, все были частично демонтированы, законсервированы; возможно, за многие годы запустения на них накопилась «критическая масса» поломок. У Флота остался только Пелл, а самой ближайшей обитаемой станцией была Солнечная.

В голову Сигни снова полезли непрошеные мысли, не дававшие ей покоя с тех пор, как Флот свернул операции и увяз на Пелле. Время от времени она поднимала глаза то на Мациана, то на худое, озабоченное лицо Тома Эджера, чья «Австралия» чаще всех остальных рейдероносцев действовала в паре с «Европой». Среди капитанов Эджер был вторым по старшинству, а она, Сигни, — третьим. Но между вторым и третьим лежала громадная пропасть. Эджер никогда не выступал на военном совете, он предпочитал разговаривать с Мацианом с глазу на глаз. «Власть у подножия трона — вот что это такое, — угрюмо размышляла Сигни. — Если здесь, в этом зале, и есть человек, знающий, что у Мациана на уме, то это — Эджер. И еще — я».

Но вслух она не сказала ни слова. Слишком большой путь прошли они вместе, от стапелей Компании к докам Пелла… «Этих ублюдков, — подумала Сигни о Компании, — ожидает неприятный сюрприз. Скоро война постучится к ним в дверь. Скоро Земля и Солнечная будут захвачены, как Пелл, — семи рейдероносцев для этого вполне достаточно. Земляне отказались от межзвездных полетов, они согласились на позорный мир, они не побеспокоились о создании нового Флота — под началом у них только ближнерейсовики, как у Пелла, да несколько внутрисистемных истребителей. Земля — стеклянный замок… Ей не победить».

Сигни не мучилась бессонницей из-за подобных мыслей, не собиралась мучиться и впредь. Все больше она убеждалась, что операции Флота на Пелле — одна видимость, что Мациан делает именно то, на чем она настаивала. Пелл «укрепляется» на глазах у противника, десантные части, да и экипажи не разлагаются от безделья, однако не это главное, а то, что происходит с Нижней, шахтами и ближнерейсовиками. Реквизируются, как и предлагала Сигни, припасы, проверяется станционный персонал, изолируются подозрительные лица, устраняются все те, кто способен облегчить униатам захват Пелла. Вот только… здесь нет купцов, которые помогли бы — против своей воли, конечно, — при эвакуации, и ни один рейдероносец не возьмет на борт беженцев. Ни при каких обстоятельствах. На нем просто-напросто нет места. Не удивительно, что Мациан предпочитает действовать, держа язык за зубами. Сценарий ясен. Новые замки на дверях, настроенные на голоса военных — значит, станционный комп будет взорван. Нижнюю ввергнут в хаос — для этого достаточно ликвидировать человека, на котором там все держится, и перестрелять людей и низовиков, опрометчиво собравшихся в одном месте. После этого низовики никогда не согласятся работать на людей. Затем, спихнув станцию на сужающуюся орбиту, Флот разгонится для прыжка, а прикроет его бегство стая ближнерейсовиков. Прыжок к Тыловым Звездам, а потом — к самой Солнечной… пока Уния будет решать, что спасать раньше: станцию, набитую людьми, или базу на Нижней, которая теперь едва ли сумеет прокормить станцию… Или бросить их на произвол судьбы и идти в далекий поход, не имея в тылу ни одной базы ближе Викинга…

«До чего хитер! — мысленно похвалила она Мациана, сверкнув в его сторону глазами из-под насупленных бровей. — Как это типично для тебя — опережать противника на несколько ходов и замышлять немыслимое. Ты всегда был лучшим из лучших».

Внимая его сухим и четким распоряжениям насчет составления перечней всего необходимого, она вдруг улыбнулась ему и с удовлетворением увидела, как великий Мациан на секунду сбился с мысли. Но он тотчас сосредоточился и продолжал, то и дело поглядывая на Сигни — поначалу недоуменно, затем все дружелюбней. Теперь он тоже понимал: их трое.

— Буду откровенна с вами, — обратилась она к плотной толпе мужчин и женщин, сидевших на корточках и стоявших в экипировочном отсеке на нижней палубе — единственном помещении на рейдероносце, где могли собраться большинство десантников. — Нами недовольны. Самому Мациану не нравится, как я командую этим кораблем. Никого из вас нет в списке продажных военных. Никто из вас не связан со спекулянтами. Похоже, остальные экипажи разочарованы. Ходят слухи о фальсификации списка, о тщательно спланированной акции для устранения наших конкурентов на черном рынке… Спокойно! Так вот, по приказу командующего вы будете ходить в увольнения по тому же графику и на тех же условиях, что и десантники с других кораблей. Нести караульную службу вам тоже предстоит по общему графику. Я воздержусь от комментариев, хочу лишь поблагодарить вас за отлично выполненную работу и сказать вот еще что: я горжусь своим кораблем, который не обесчестил своего имени безобразиями в синей секции, и прошу вас избегать конфликтов с чужими подразделениями. Как бы вас ни провоцировали, какие бы слухи до вас ни доходили, сохраняйте спокойствие. Вероятно, кто-то из вас сейчас испытывает слишком сильные чувства, и в этом — моя вина. Вероятно… Ладно, оставим эту тему. Вопросы?

Наступила мертвая тишина. Никто не шевелился.

— Можете сообщить эти новости заступающей вахте — самой мне, наверное, будет некогда. Приношу извинения за то, что действия моих подчиненных были расценены как пристрастные. Все свободны.

По-прежнему никто не двигался. Сигни повернулась на каблуках и двинулась к лифту. Возле двери она застыла как вкопанная, услышав шепот за спиной:

— Шлюзовать их!

— «Норвегия»! — закричал другой десантник.

— Сигни! — воскликнул третий.

Через секунду по всему кораблю помчалось оглушительное эхо.

Она удовлетворенно вздохнула и спокойно шагнула в кабину лифта. Да, в шлюз их! Даже Конрада Мациана, если он возомнил, что сможет подмять под себя «Норвегию». Сигни не случайно начала с солдат. Наверное, Ди Янц тоже найдет подходящие слова. Под угрозой — моральное состояние десантников, рефлексы, которые они вырабатывали годами. А значит, и жизни. А еще их гордость. И гордость самой Сигни. Когда она нажимала кнопку на стене кабины, лицо ее пылало, а крики, разносившиеся по коридору, звучали как песня. Ее самолюбие было под стать тщеславию Мациана, чего она от себя не скрывала. Обращаясь к десантникам, она взвешивала каждое слово и заранее знала, каков будет эффект. «Норвегия» не пойдет против приказов Мациана. Но на ее борту командует только капитан Мэллори.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1. ПЕЛЛ: ЗЕЛЕНАЯ СЕКЦИЯ, ДЕВЯТЫЙ ЯРУС; 6.1.53

Снова рядом оказался низовик — маленькое существо, покрытое бурой шерстью. Их было довольно много на девятом ярусе. Джош остановился и сделал вид, будто застегивает ботинок. Низовик склонился и, морща нос, всмотрелся в его лицо.

— Константин-человек хорошо?

— Хорошо.

Низовика звали Синезуб, и он почти в открытую ходил по пятам за Джошем, время от времени передавая весточки от Алисии Лукас-Константин, матери Дэймона.

— Мы нашли надежное место, — добавил Джош. — Дэймон в безопасности, так что все хорошо.

Мохнатая сильная рука нашла ладонь Джоша и втиснула в нее какой-то предмет.

— Ты отдать Константин-человек? Она дать, сказать — надо.

Так же внезапно, как и появился, низовик исчез среди прохожих. Джош выпрямился, подавив желание взглянуть на металлическую вещицу в его руке. Пройдя по коридору шагов сорок, он таки решился. Вещица оказалась брошью, металл походил на чистое золото. Настоящее сокровище — можно обменять на что угодно на рынке, где карточки не всегда в ходу, или, например, расплатиться с хозяином их нынешнего убежища. Джош бережно спрятал брошку в карман. Золото — не просто украшение, это — валюта, за которую можно купить человеческую жизнь. С каждым днем все труднее прятать Дэймона… Его мать — умнейшая женщина, каждый низовик, слоняющийся по коридорам, — ее глаза и уши, она знает, в каком отчаянном положении Дэймон и Джош. Снова и снова она предлагает им убежище, но они отказываются, поскольку ее сын больше всего на свете боится обыска в эксплуатационной зоне.

Петля затягивалась. Площадь коридоров, не занятых военными, с каждым днем сокращалась, вводилась новая пропускная система, менялись карточки, и в секции, «очищенные» десантниками, не пускали никого, не прошедшего строжайшей проверки. Изолируя очередную секцию, солдаты сгоняли ее обитателей в одно помещение, каждого регистрировали и выясняли, нет ли его в списке разыскиваемых. После этой процедуры выдавали новые документы — но не всем. Некоторые исчезали без следа. Измененная система пропусков била по черному рынку тем больнее, чем ближе к нему подбиралась, цены на карточки и удостоверения скакали, ибо последняя «чистка» была не за горами и многие спешили избавиться от устаревших документов. Вновь и вновь без звука — одним лишь миганием лампочки — комп собирал десантников в каком-нибудь отсеке, и они отправлялись на поиски нарушителя паспортного режима, по пути останавливая и обыскивая всех подряд. Эта тактика внезапных набегов держала население в постоянном страхе, вынуждая станционеров подозревать друг друга, а значит как нельзя лучше служила целям Конрада Мациана.

Но еще она давала хлеб Дэймону и Джошу, которые на черном рынке считались специалистами по проверке надежности краденых карточек. Клиент желал знать наверняка, что его приобретение, будучи вставлено в паз терминала, не вызовет тревоги. Кое-кто интересовался неликвидированными банковскими счетами погибших… Владельцев доковых баров и гостиниц ничуть не смущало, что внешность посетителей зачастую не соответствовала фотоснимкам на их документах. А у Дэймона был доступ к компьютерным банкам данных. Джош тоже выучил все необходимые коды, так что они с Дэймоном работали поочередно, чтобы не слишком часто появляться в коридорах. По станции они передвигались крайне осторожно, в основном (спасибо Синезубу за науку) по туннелям низовиков, и ни разу не подняли тревоги, хотя нередко пересекали межсекционные перегородки и пользовались даже «горячими» карточками. Они были профессионалами. Ирония судьбы: Мациан, вовсе того не желая, обеспечивал их пищей и кровом, а главное — самой прибыльной работой для черного рынка.

Сейчас в кармане у Джоша лежала плотная пачка карточек, а в голове он держал их цены, которые разнились в зависимости от степени надежности и величины кредита. Впрочем, потратить деньги прежних владельцев карточек теперь удавалось все реже — родственники погибших быстро набирались ума-разума и обращались к станционному компу, а тот послушно менял коды доступа к банковским счетам… Такие ходили слухи, и Дэймон склонен был им верить. С каждым днем оставалось все меньше надежных документов, поэтому Джош отобрал для себя несколько самых безопасных карточек и кодовых номеров. Спрос на них быстро падал, цена держалась только на карточки одиноких людей и независимые счета.

Многое говорило о близких переменах… Возможно, Джош стал излишне подозрителен, однако в коридорах на всех ярусах зеленой прежде не бывало столько людей. Все, кто боялись идентификации и не рисковали обращаться к властям за новыми документами, постепенно перебирались в зеленую и белую секции, по-прежнему открытые. В последние дни у Джоша появились сомнения относительно белой, и он старался не задерживаться в ней сверх необходимого. Никаких явных признаков готовящейся операции… Но что-то подсказывало Джошу, что скоро военные изолируют очередной участок. Скорее всего, белую.

В зеленой скопилось очень много народу, и хватало отчаянных голов, полных решимости отстаивать каждую комнату, каждый коридор. Но Джошу не верилось, что военные допустят сопротивление. Скорее всего, уладив все свои дела на Пелле, Мациан тщательно изолирует последнюю неблагонадежную секцию и широко раскроет двери в космос. И все погибнут — без звука, без единого шанса на спасение.

Несколько безумцев, решив выжить вопреки логике, раздобыли себе скафандры — самый опасный товар на черном рынке — и не отходят от них ни на шаг, угрожая оружием. Но большинство просто дожидаются смерти. В зеленой царит атмосфера отчаяния и безнадежности; все, кто решается сдаться властям, уходят в белую. Стены зеленой пестрят лозунгами, среди них много непристойных, есть и патетические, например: «Мы здесь жили!» В коридорах уцелели считанные лампы, отчего секция тонет в сумерках. Мрак опасен, и никто не посещает несколько совершенно темных коридоров, если он там не живет или если его не волокут туда силой. Там обитают шайки, воюющие между собой за власть, к ним примыкают слабые духом. Гангстерам платят — чтобы не причиняли зла. Или чтобы позволили причинить кому-то зло. Некоторые шайки вышли из «К», другие созданы резидентами Пелла в целях самозащиты. Джош боялся всех без разбору, боялся бессмысленного насилия. Он отрастил длинные волосы, отпустил бороду, перестал умываться и научился прихрамывать. Он слегка изменил лицо с помощью грима, не пожалев на это больших денег. Самое забавное (если в столь тяжелой ситуации вообще уместно это слово) заключалось в том, что большинство обитателей этих мест поступали точно так же. Секция изобиловала мужчинами и женщинами, которые лезли из кожи вон, чтобы не быть узнанными. По коридорам они передвигались короткими мышиными перебежками, словно постоянно ожидали услышать за спиной: «Вот он! Держи!» Даже самые наглые и агрессивные бандиты притихали, стоило вдалеке показаться солдатам или полицейским.

Вероятно, внешне Джош изменился до неузнаваемости. Еще никто не указал на него или на Дэймона пальцем и не завопил: «Я тебя знаю!» А может быть, из граждан Пелла еще не до конца выветрилась лояльность к прежней власти, или Дэймона и Джоша спасала причастность иных шаек к черному рынку, — если кто и узнал их, то, наверное, принял за бандитов и решил не связываться.

В коридорах встречались десантники, столь же привычные глазу, как и низовики, идущие по своим делам. Зеленый и часть белого дока были все еще открыты, правда, иногда к первым двум причалам зеленого подходила «Африка», реже — «Атлантика» и «Тихий океан»; остальные корабли практически не покидали синего дока, и их десантники беспрепятственно проходили через аварийные межсекционные шлюзы в зеленую и белую, где развлечений ради или по долгу службы смешивались с обреченными… А обреченные прекрасно понимали: чтобы избежать своей участи, им достаточно подойти к охране у входа в какое-нибудь «очищенное» помещение и сдаться. Некоторым не верилось, что мациановцы посмеют выпустить воздух из целой секции — очень уж мирно, даже почти дружелюбно, вели себя солдаты, зачастую выходя из кораблей без доспехов, засиживаясь в барах, шутя и смеясь… Два или три увеселительных заведения они присвоили, но в другие злачные места гражданские могли заходить безбоязненно, встречая порой благожелательные улыбки. Все это делалось специально, полагал Джош. Жертву проще уничтожить, когда она уверена в твоем миролюбии. У жертвы еще есть выбор: поиграть с военными в кошки-мышки или сдаться и подвергнуться опознанию, а там будь что будет. Первый вариант был заведомо проигрышным: рано или поздно в контрольном центре кто-то нажмет на кнопку и даже не увидит лиц умирающих.

Джош и Дэймон строили планы — один безумней другого. Брат Дэймона, по слухам, еще жив. Они проберутся на какой-нибудь челнок, заставят экипаж отвезти их на Нижнюю, высадятся и спрячутся в чаще. Была и другая идея, столь же дикая: угнать челнок из-под носа у солдат, собравшихся лететь на планету. Разработка планов помогала им убить время и давала пищу для ума, а главное — надежду. Больше от этих планов не было никакого толку.

Третий вариант казался более реалистичным. Через ворота пробраться в очищенные секции, туда, где военизированная полиция, двери, снабженные сигнальными устройствами, контрольно-пропускные пункты на каждом перекрестке, где благодаря стараниям Мэллори шагу не ступишь без карточки, — и попытать счастья. Нет. «Слишком много человеки-ружья, — предупредил Синезуб. — Холодные глаза они».

Вот уж действительно — холодные.

Здесь у Дэймона и Джоша был рынок. И заведение Нго.

Джош приблизился к бару не по туннелям эксплуатационной зоны, что тянулись за внутренней стеной дока и почти доходили до черного хода в бар, а вдоль девятого яруса зеленой. Черным ходом пользовались в исключительных случаях, поскольку Нго терпеть не мог, когда кто-нибудь из его знакомых без крайней нужды входил в главный зал не через парадную дверь, а через заднюю, тревожа станционный комп. Здесь процветала запрещенная торговля, а посему власти держали это заведение под надзором, выделяя его из двух десятков баров и прочих злачных мест, которые тянулись вдоль стены зеленого дока и по сквозному коридору, — мест, в которых прежде бывало полным-полно купцов. Довершались эти ряды ночлежек, видеотеатров, комнат отдыха и ресторанов, как ни странно, молельней. Некоторые из ночлежек выгорели изнутри, зато большинство баров и ресторанов действовало, не давая населению вымереть от голода. Продовольствие частью поступало со станционных складов (власти не хотели возиться с распределением пайков), частью — с черного рынка.

Возле парадной двери, всегда широко открытой, Джош огляделся, не замедляя шага, — словно и не думал высматривать филеров, а просто выбирал, в какой бар зайти.

И тут в глаза ему бросилось знакомое лицо — да так внезапно, что дух перехватило. Он резко отвернулся, но тут же снова взглянул на заведение «Маскари». Стоявший у дверей высокий человек сорвался с места и скрылся внутри.

У Джоша потемнело в глазах, затем в памяти сверкнула вспышка — такая яркая, что он пошатнулся и начисто забыл об осторожности. Он повернулся, как автомат, и на негнущихся ногах двинулся в бар Нго — навстречу тусклому сиянию, оглушительной музыке, запахам спиртного и давно не мытых человеческих тел.

Старик сам обслуживал посетителей. Джош шагнул к стойке и попросил бутылку. Нго поставил ее перед ним, не требуя карточки. Расчет произойдет потом, в отдельном кабинете. Заметив, как дрожит рука Джоша, тянущаяся к бутылке, Нго перехватил ее возле кисти.

— Неприятности?

— Близко к тому, — солгал Джош (а может, и не солгал). — Трудности с одной компанией… Ничего официального. Все в порядке, я отмазался и не притащил хвоста.

— Уверен?

— Абсолютно. Нервы. Это всего лишь нервы. — Сжав в руке горлышко бутылки, Джош побрел в противоположный конец зала и у двери в кухню огляделся — удостовериться, что для посетителей его уход остался незамеченным.

Сердце все еще прыгало в груди. «Наверное, то был мациановец, — подумал он. — Следил за кем-нибудь из клиентов Нго. Нет. Это всего лишь твое воображение. Ни к чему Мациану такая конспирация».

Он откупорил бутылку и глотнул. Низовое вино, дешевый транквилизатор. Он сделал новый глоток — побольше. Полегчало. Такие вспышки воспоминаний у него уже бывали — правда, нечасто, — и всякий раз ему делалось плохо. Чтобы вызвать их, хватало какого-нибудь пустяка, сущей мелочи — запаха, звука, короткого взгляда на знакомую вещь или на вполне обыкновенного человека… Хуже всего, что сейчас это случилось прилюдно и могло привлечь внимание. Он решил не выходить из бара до завтра. Хотя наступит ли оно, это завтра? Отхлебнув в третий раз, он напоследок окинул взглядом посетителей за дюжиной столов и нырнул в кухню, где стряпали жена и сын Нго. Вскользь посмотрев на них и уколовшись об угрюмые взоры, Джош прошел к кладовке и раздвинул створки двери руками.

— Дэймон?

У противоположной стены распахнулись занавеси. Дэймон прошел на середину комнаты и тяжело опустился на одну из канистр, служивших им мебелью. Фонарь (на батарейках, чтобы лишний раз не беспокоить чрезвычайно экономный и памятливый комп) осветил его лицо. Оба они были небриты, немыты, угрюмы — то есть ничем не выделялись из обитателей зеленой секции.

Взяв у Джоша бутылку, Дэймон поднес ее к губам.

— Где тебя носило? Хочешь, чтобы я из-за тебя язву нажил?

Джош выудил из кармана карточки, рассортировал по памяти, ставя на каждой цифры восковым карандашом, затем получил от Дэймона бумагу и записал все подробно. Пока он это делал, Дэймон молчал.

Едва Джош дописал последнюю цифру, все сведения смешались в памяти. Он положил пачку на свободную канистру, протянул руку за вином, глотнул и поставил бутылку на место.

— Встретил Синезуба. Говорит, у твоей матери все хорошо. Передала тебе вот это. — Он достал брошь и протянул на ладони.

Затуманившийся взор Дэймона ясно говорил, что эта вещица для него — не просто золото.

Угрюмо кивнув, Дэймон спрятал ее в карман. Он редко говорил о своих близких, даже о живых. Воспоминания не приносили облегчения.

— Она знает, — промолвил Дэймон. — Знает, что нам готовят. Видит на экранах, слышит от низовиков… Синезуб ничего нового не сказал?

— Сказал только, что эта вещь нам понадобится. Так думает твоя мать.

— А от брата — ни слова?

— О брате мы не говорили. Место не располагало.

Дэймон кивнул, глубоко вздохнул и склонил голову. Он и жил-то лишь ради хороших известий. Когда их подолгу не бывало, он падал духом, и Джош разделял его тоску.

— Скоро здесь будет совсем паршиво, — предположил Джош. — Народ беспокоится. Я немножко задержался по пути, послушал, — вроде бы новостей никаких. Никто ничего не знает, но все дрожат.

Дэймон поднял голову, взял бутылку и выпил половину оставшегося вина.

— Надо решать как можно скорее. Или выходить в «очищенные» секции… или прорываться к челноку. Здесь мы недолго просидим.

— Можно еще болтаться по туннелям. — Эту идею Джош считал единственно осуществимой. Люди в большинстве своем панически боятся туннелей. С теми немногими, кто попытается выловить там беглецов… наверное, удастся справиться — оружие есть. Но в любом случае… время на исходе. В конечном итоге не спасут и туннели.

«Возможно, нам повезет, — с грустью подумал Джош, глядя на Дэймона, погруженного в собственные мысли, — и они просто взорвут секцию».

Дверь кладовки отворилась. Нго забрал карточки, прочел пометки, пожевал сморщенными губами и нахмурился.

— Не туфта? Точно?

— Точно.

Нго недовольно пробормотал что-то насчет убыточности бизнеса — как будто и впрямь оставался внакладе, торгуя документами, — и направился к выходу.

— Нго, — произнес Дэймон ему вслед, — я слышал, на рынке уже ходит новая ксива. Это так?

— Где ты слышал?

Дэймон пожал плечами.

— В зале у тебя двое говорили… Так это правда?

— Им приснилось. Впрочем, если придумаешь, как засунуть лапу в новую систему, шепни мне.

— Уже думаю.

Нго невнятно буркнул что-то под нос и вышел.

— Это правда? — спросил Джош.

Дэймон отрицательно покачал головой.

— Я хотел его прощупать. Нго неспроста отмахнулся — похоже, все знают, что отсюда нет выхода.

— Держу пари, это так.

— Я тоже уверен. — Дэймон снова опустил руки на колени, вздохнул и посмотрел вверх. — Почему бы нам не подкрепиться? Ведь там все спокойно, да?

Словно темная волна, нахлынуло отступившее было воспоминание. Джош открыл рот, но не успел ничего сказать. Внезапно пол содрогнулся, раздался оглушительный удар, а затем — треск, перекрывший вопли посетителей в зале.

— Ворота! — воскликнул Дэймон, вскакивая с канистры. Крики не прекращались, к ним добавились звук падающих кресел и звон посуды. Дэймон и Джош выскочили в кухню и бросились к черному ходу, куда уже неслись жена и сын Нго, а за ними — сам владелец бара с приходно-расходной книгой, полной записей о незаконных торговых сделках.

— Нет! — крикнул Джош. — Подождите! Это, наверное, закрыли ворота в белую секцию. Мы изолированы… Но во втором коридоре девятого — солдаты. Мациан не оставил бы здесь своих, если бы собирался нажать кнопку…

— Ком! — воскликнула жена Нго. Они побежали в зал, где возле экрана вида уже сгрудилось несколько человек, а какой-то мародер успел набрать дюжину бутылок.

— Эй! — разъярился Нго. Вор прихватил еще две бутылки и пустился наутек.

С экрана вещал Джон Лукас — так бывало всякий раз, когда Мациан считал нужным довести что-либо до сведения станции. Лукас выглядел более чем плачевно — цветущий самоуверенный мужчина превратился в ходячий скелет с запавшими глазами…

— …изолирована, — говорил Лукас. — Резидентам и всем остальным, кто находится в белой секции и желает ее покинуть, предлагаем идти к воротам зеленого дока. Вас пропустят.

— Они сгоняют сюда всех неугодных. — Морщинистое лицо Нго было покрыто потом. — А как насчет нас, господин Лукас? Как насчет нас, честных работяг, попавших в эту западню? Как насчет нас, господин управляющий станцией?

Лукас повторил объявление. Вероятно, это была запись — едва ли Мациан позволял ему выступать «живьем».

— Пойдем. — Дэймон потянул Джоша за руку. Они вышли, свернули в зеленый док и вдоль изгиба внутренней стены направились к воротам в белую, возле которых уже стояла в ожидании огромная толпа. Со стороны причалов и лебедок к толпе приближались солдаты.

— Похоже, намечается стрельба, — пробормотал Джош. — Дэймон, надо сматываться.

— Смотрите! Ворота!

Джош повернулся к воротам. Массивные створки не раздвигались, аварийный люк рядом с ними тоже оставался закрытым.

— Никого сюда не пустят, — сказал Дэймон, — соврали вояки… чтобы выманить людей в док, к воротам.

— Пойдем обратно, — взмолился Джош.

Из толпы кто-то выстрелил, десантники ответили беглым огнем поверх голов, по фасадам магазинов. Толпа с воплями обратилась в бегство, увлекая за собой Дэймона и Джоша. Они едва успели свернуть в коридор девятого яруса и проскочить в двери бара Нго; следом бросилось человек пять-шесть, однако Нго отогнал их дубинкой, проклиная Дэймона и Джоша за неосторожность.

Втроем они закрыли дверь. К счастью, толпа не стала ломиться в бар, а избрала путь наименьшего сопротивления и понеслась дальше по коридору. На потолке вдруг ярко засияли лампы, осветив опрокинутые кресла и разбросанные по полу тарелки.

Нго и его семья принялись за уборку. «На», — буркнул владелец бара, сунув Джошу мокрую, пахнущую бульоном тряпку. Затем Нго бросил хмурый взгляд на Дэймона, но ничего не сказал — у Константина еще остались кое-какие привилегии. Впрочем, Дэймон не нуждался в просьбах и приказаниях. Он тоже взял тряпку и стал работать наравне со всеми.

Шум снаружи утихал, но вскоре снова раздался стук в дверь. Люди заглядывали в бар через пластиковое оконце. Измученные, напуганные прохожие хотели всего лишь покоя и уюта.

Выкрикивая ругательства, Нго открыл дверь, впустил посетителей и расположился за стойкой. «Никакого кредита, — предупреждал он каждого, кто подходил за выпивкой. — Деньги вперед. Вот погодите, как все поуляжется, будем только по карточкам обслуживать».

Некоторые уходили ни с чем, другие платили за напитки и усаживались. Дэймон взял бутылку вина и повел Джоша к закутку в дальнем углу зала — их любимому месту, из которого видна была парадная дверь и откуда можно было незаметно выскользнуть в кухню. Снова ожил музыкальный канал кома, заполнив бар тоскливой романтической мелодией.

Джош опустил голову на ладони и пожалел, что нельзя напиться в стельку. Пьяного, его всегда мучили кошмары. Дэймон же пил безбоязненно, и Джош позавидовал, заметив у него в глазах туман анестезии.

— Завтра я выхожу, — проговорил Дэймон. — Хватит, осточертело в этой дыре. Выйду, может, поговорю кое с кем, попробую наладить связи… Наверняка найдутся люди, которым моя семья в свое время оказала услуги. — Дэймон уже пытался сделать это раньше.

— Надо будет подумать, — кивнул Джош.

Сын Нго поставил перед ними бульон, больше похожий на воду. Джош попробовал и наступил Дэймону на ногу под столом. Дэймон тоже взял ложку и рассеянно приступил к еде.

«О чем он думает? — размышлял Джош. — Наверное, об Элен. — Иногда во сне Дэймон произносил ее имя. Иногда — имя брата. — А может, он думает о других? О погибших друзьях? Да, скорее всего, этих людей уже нет».

Джош никогда не заговаривал о мертвых. Долгие часы они с Дэймоном проводили в молчании, каждый — в своем собственном прошлом. Джош вспоминал счастливые сны, прекрасные мечты: пыльную дорогу под слепящим солнцем, пшеничные поля Сытина, людей, которые любили его, друзей детства, боевых товарищей… В баре почти беспрерывно грохотала отупляюще-приторная музыка, однако они с Дэймоном притерпелись к ней, привыкли спать урывками — но чаще просто лежали, не смыкая глаз. Джош не вторгался в фантазии Дэймона, а Дэймон — в его грезы… Ибо ничего ценнее фантазий и грез у них не осталось.

Одну тему они больше не обсуждали — не видели смысла. У каждого отпечаталось в памяти лицо Джона Лукаса — не лицо даже, а посмертная маска, наглядное свидетельство того, как Мациан обойдется со своими новыми куклами. Если Эмилио Константин действительно жив, — а такие слухи ходили, но Джош тайком от Дэймона сомневался, что этому стоит радоваться, — то есть шанс… Но об этом Джош тоже не заговаривал.

— Я слыхал, — наконец нарушил тишину Дэймон, — кое у кого из мациановцев рыльце в пушку. Может, они берут не только товарами? Интересно, нет ли дырок в их новой системе?

— Ты с ума сошел! Это же не куль муки выменять. Попробуй подойти к кому-нибудь с таким предложением, и они мигом заявятся сюда.

— Может, ты и прав. — Джош отодвинул тарелку и уставился на ее ободок. Их время истекало, только и всего. Вот уже и белая изолирована… Мациановцам осталось лишь «подмести» секции, начиная с белого дока или с первого яруса зеленой. Сдавшихся пропустить сквозь «мелкое сито», а прочих перестрелять — и в шлюз.

Когда они наведут порядок в белой… наступит черед зеленой. Это может произойти через сутки или через час. Или через минуту.

— Я попробую выйти на контакт с флотскими, — произнес Джош. — Тебе не стоит рисковать, а меня десантники вряд ли узнают. Главное — держаться подальше от «Норвегии».

Секунду-другую Дэймон безмолвствовал — видимо, прикидывал шансы.

— Не спеши. Попробую придумать что-нибудь получше. Например, как пробраться к челнокам. Я хочу посмотреть на списки докеров, выяснить, что это за люди.

Пожалуй, ни один из них не верил в успех этой безумной затеи.

2. ТОРГОВЫЙ КОРАБЛЬ «КРАЙ ВСЕЛЕННОЙ»: ГЛУБОКИЙ КОСМОС; 6.1.53

Прибыл еще один торговый корабль. Их уже собралось немало, и постоянно появлялись новые. Выслушав доклад теха, Элен поднялась с кушетки и пересекла тесную рубку «Края Вселенной» — поинтересоваться, что видит Нейхарт на своем скане.

— Что здесь происходит? — послышался вдруг тонкий голос. Купец вышел из прыжкового режима на почтительном расстоянии от места встречи и теперь приближался медленно и осторожно. Встав на ноги, Элен ощутила приступ головокружения и поспешила сесть во второе кресло у скана. Сказывалась беременность. Полнота все чаще действовала на нервы, хотя Элен изо всех сил старалась забыть о ней. Сейчас этого не позволил ребенок — невидимое и непредсказуемое брыкающееся существо. «Ну-ну, угомонись», — мысленно обращалась к нему Элен, морщась и сосредоточивая внимание на скане.

К экрану приблизились еще несколько Нейхартов.

— Мне кто-нибудь соизволит ответить? — спросил вновь прибывший, изрядно сократив расстояние между собой и остальными купцами.

— Ну-ка, назовись, — потребовал голос с другого корабля. — С тобой говорит «Медвежонок». А ты кто? Можешь подойти, только представься сначала.

Наступило молчание. Пауза затягивалась. Остальные фрахтеры пришли в движение. В рубке «Края Вселенной» росла озабоченная толпа.

— Что-то он мне не нравится, — раздался голос.

— Это «Женевьева» с униатской стороны, с Передовой. Мы слыхали, у вас какие-то нелады. В чем дело, можете рассказать?

— Дайте-ка мне этим заняться, — вмешался еще один голос. — «Женевьева», это «Фея-два». Малыш, позволь мне потолковать со стариком.

Снова — пауза, не оправданная расстоянием. У Элен зачастило сердце; повернувшись, она нервно и неловко махнула рукой Нейхарту-старшему. Но сигнал тревоги с компа, за которым сидел племянник Нейхарта, уже пробежал по всему кораблю и брызнул с антенны в эфир.

— Говорит Сэм Дентон, борт «Женевьевы».

— Сэм, как меня зовут?

— Здесь солдаты, — пробормотала «Женевьева» и сразу умолкла.

Из динамиков сквозь треск помех посыпалось: «Женевьева»! Немедленно остановиться! Ни с места! Открываю огонь!» Судорожным движением Элен потянулась к кому:

— «Женевьева»! «Женевьева»! Это Квин с «Эстели». Ответь.

Орудия пока молчали. Скан показывал корабли — сотни кораблей, — дрейфующих в пространстве близ точки рандеву.

— Говорит лейтенант униатского флота Марн Оборск с «Женевьевы». При попытке захвата этот корабль будет уничтожен. Дентоны на борту. Семья Квин погибла. «Эстели» не существует. Кто вы? Что за корабль?

— «Женевьева», вы не в том положении, когда можно выдвигать условия. Немедленно отпустите Дентонов.

Вновь долгая пауза.

— Я хочу знать, с кем говорю.

Элен помолчала несколько мгновений. Вокруг нее в рубке «Края Вселенной» царила лихорадочная деятельность. Наводились орудия, рассчитывались относительные позиции, ускорение и торможение. Компы готовились ко всему, даже к ускорению с помощью причальных дюз, хотя это было сопряжено с губительными перегрузками.

— Вы говорите с Квин. Мы требуем отпустить Дентонов с корабля. И предупреждаем: если Уния присвоит еще один фрахтер, ей несдобровать. Атака или захват любого торгового корабля или порта его приписки повлечет за собой самые решительные действия нашего Альянса. Вот что здесь происходит. Лейтенант Оборск, смотрите хорошенько. Мы разворачиваемся. Мы имеем огромное численное превосходство над военным флотом Унии. Если хотите, чтобы в вашем пространстве прекратились все коммерческие рейсы, мы легко можем это устроить.

— Кто говорит? Что за корабль?

Униаты явно нервничали. «Надо успокоить их, — сказала себе Элен, — а то еще стрельбу поднимут». Она стерла пот с лица и посмотрела на Нейхарта-старшего. Тот кивнул: униаты под прицелом компа.

— Говорит Квин — это все, что вам нужно знать. Повторяю, лейтенант: у нас огромное численное превосходство. Как вы нашли нас? От кого получили координаты? От Дентонов? Или один из наших кораблей по ошибке вышел с вами на связь? Вот что я вам скажу: купцы всего Внеземелья создали Торговый Альянс, и сейчас он действует как боевое соединение. Так будет и впредь, пока не отпадет необходимость. Желаете испытать нашу боеспособность — захватите еще один фрахтер. Вы и Мациан можете делать друг с другом все, что хотите, но мы не принадлежим ни Компании, ни Унии. Мы — третья вершина треугольника и отныне ведем торговлю от своего имени.

— Что здесь творится?

— Вы уполномочены вести переговоры или можете только отправить донесение начальству?

Оборск отмалчивался.

— Лейтенант, — напирала Элен, — мы согласны принять ваших полномочных послов. А до тех пор Дентонам нечего делать у вас в плену. Будьте любезны немедленно отпустить их. Если ваша сторона проявит осмотрительность и здравомыслие, то мы безусловно пойдем на уступки. В противном случае, особенно в случае нападения на любое торговое судно, нам придется применить силу. Это я вам твердо обещаю.

И снова — тишина. Долгие паузы уже стали привычными.

— Это Сэм Дентон, — ответил наконец другой голос. — Мне ведено передать, что корабль поворачивает. Это правда, Квин. Вся моя семья — на борту. Это тоже правда.

Внезапно «Женевьева» умолкла. Элен взглянула на экран вида и телеметрические приборы — некоторые из них зарегистрировали пятно света. Оно расширялось и меркло. У Элен сжался желудок, а младенец зашевелился. Она прижала к животу руку и долго смотрела на экран, преодолевая тошноту. В динамиках кома трещала статика.

На плечо Элен опустилась рука Нейхарта-старшего.

— Кто стрелял? — спросила Элен.

— Это «Фея-два», — ответил ком грубым басом. — Я стрелял. Они повернули нос к дыре в нашем строю и врубили форсаж. Они слишком многое могли унести.

— Мы поняли, «Фея-два».

— Иду к месту гибели, — сообщил другой корабль. — Обыщу окрестности.

Да, оставалась надежда, что в последний момент от «Женевьевы» отделилась капсула, что униаты пощадили хотя бы детей. Но Элен в это не верила.

«Женевьева» погибла. Как «Эстель» на Маринере. Им не найти никого.

Появлялись новые образы — призраки в чернильной мгле, пятнышки на скане или тени и меркнущие трассы на экране вида. Сотни фрахтеров, спешащих к месту гибели «Женевьевы».

— Ну, все, — пробормотал Нейхарт. — Не завидую я униатам.

Так думали все купцы — с той минуты, как услышали имя расстрелянного собрата… объединившее всех мертвое имя мертвого корабля. Они были вместе — чтобы противостоять опасности, грозящей им всем. Уния узнает их замысел, это несомненно. Наверняка она уже заметила, что близ ее станций нет торговых кораблей, что многие фрахтеры не пришли в доки по расписанию. Возможно, ее встревожило исчезновение судов в секторах, где не могло быть мациановцев, прочно увязших у Пелла. Никто уже не не сомневался в том, что Уния присваивает купеческие суда. Возможно, «Женевьева» по дороге сюда регулярно отправляла назад сообщения о своем курсе. Значит, надо ждать боевого корабля… если только униаты смогут отпустить из системы Пелла один из своих рейдероносцев.

Весть о Торговом Альянсе разносилась не только по пространству, принадлежавшему Унии. Летела она и к Солнечной — семья дальнерейсовика «Уинифред» вспомнила вдруг свои земные корни, сбросила груз, чтобы облегчить корабль для прыжка максимальной дальности… и отправилась в долгое и рискованное путешествие, не ведая, какой прием ее ждет.

«Расскажите им о Маринере, — попросила Элен экипаж «Уинифред». — И о Расселе, Викинге и Пелле. Постарайтесь, чтобы они поняли».

Семья обещала, но Элен не надеялась получить ответ. Призыв к Земле был всего лишь жестом.

Капсулы они не нашли. Только обломки.

3. НИЖНЯЯ: СВЯТИЛИЩЕ ХИЗА 6.1.53; МЕСТНАЯ НОЧЬ

Низовики приходили и уходили — тихо, незаметно, поодиночке и парами; в почтительном молчании они ставили пищу и воду и ухаживали за «спящими», которых здесь собрались тысячи.

Здесь уже появились купола для людей, землянки, вырытые низовиками; пульсом самой жизни застучали компрессоры. Залатанным грубым куполам недоставало изящества, зато они служили кровом старикам и детям, да и всех остальных защищали от непогоды — короткое лето подходило к концу, все реже выдавались безоблачные дни и звездные ночи.

Регулярно наведывались челноки — за грузами. Кораблей, ревущих над головами, уже не боялись — привыкли.

«Вам нельзя собираться даже в лесу, — объясняла Милико Старым через переводчиков. — Их глаза видят теплое, видят сквозь заросли. Только глубокая нора может скрыть хиза, очень глубокая нора. Они видят, даже когда солнце не светит».

От таких слов глаза низовиков стали размером с блюдца. Хиза поговорили между собой, время от времени бормоча слово «Лукасы». Похоже, они поняли Милико.

Каждый день она беседовала со Старыми, до хрипоты, до протестов измученных переводчиков. Пыталась растолковать, с какой опасностью столкнулся народ хиза. Когда она обессиленно замолкала, мягкие ладони похлопывали по ее рукам и лицу, а круглые глаза глядели ей в глаза с искренней нежностью… Порой они не могли сделать для нее ничего другого.

А люди… к ним Милико приходила ночевать. Среди них была Ито, был Эрнст… День ото дня они все больше мрачнели, потому что все управленцы ушли с Эмилио, только Ито — женщина — и субтильный Эрнст получили приказ остаться. Мрачнел и Нед Кокс, один из первых силачей колонии — он сам не пожелал возвращаться, а теперь его заел стыд.

Стыд, словно заразная болезнь, охватил их всех. Особенно мучителен он бывал, когда приходили новости с главной базы — все без исключения безрадостные. Около сотни людей жили вокруг куполов — словно холод и ненадежные противогазы позволяли что-то доказать себе и окружающим. Они почти не разговаривали, и глаза их, по словам низовиков, были яркие и холодные. День и ночь напролет сидели люди перед куполами… Кто-то — по собственной охоте, а кто-то — в нетерпеливом ожидании своей очереди, поскольку купола не могли вместить всех желающих. Никто не уходил, поскольку возвращение людей в любой покинутый лагерь наверняка заметили бы с воздуха. Они выбрали своим укрытием святилище, и теперь им оставалось только сидеть под образами, волноваться за товарищей и гадать, долго ли они выдержат сами. «Смотреть сны» — так называли это хиза.

«Не теряйте голову, — говорила Милико самым беспокойным колонистам, с горячностью призывавшим остальных к немедленным действиям. — Надо ждать».

— Чего ждать? — поинтересовался Кокс, и этот вопрос вызвал в душе Милико целую вереницу ее собственных «снов».

В эту ночь по склону к образам спустились хиза, посланные на главную базу несколькими днями раньше. Обхватив колени, Милико сидела в кругу людей возле купола и наблюдала за фигурками, приближавшимися к святилищу под беззвездным небом. У нее непривычно сосало под ложечкой и першило в горле. Низовики не отказывали ей ни в чем. Эти совершенно незнакомые хиза шли к образам, чтобы занять место людей, собравшихся покинуть лагерь. Скан ни в коем случае не должен заметить их ухода.

В кармане непромокаемой куртки Милико лежал пистолет. Она была тепло одета, но все равно дрожала — не от холода, а от волнения. От боязни за хиза. Но они сами отпустили ее. «Ты идти, — сказали они. — Ты сердце больно. Ты глаза холодно, как они».

Либо идти, либо потерять авторитет в лагере. Все равно она не сможет удержать Ито и других.

«Вам не страшно остаться одним?» — спросила она тех, кто не мог или не желал сидеть снаружи и уходить — стариков, детей и прочих семейных, да и просто здравомыслящих людей. Она чувствовала себя виноватой, поскольку не могла ни защитить их, ни даже возглавить уходящих — она всего-навсего поддавалась их безумию. Среди решивших остаться было много «К» — беженцев, которые пережили слишком много ужасов, смертельно устали и мечтали только о покое. Она могла вообразить, как жутко им среди существ, мало похожих на людей. Резиденты Пелла давно привыкли к низовикам, но для беженцев, попавших сюда не по своей воле, хиза пока оставались чужаками. «Нет, — ответила пожилая женщина. — Впервые после бегства с Маринера мне не страшно. Здесь нет опасности… может, и есть, но бояться все равно не надо». Многие закивали, лица их были спокойны, как скульптуры низовиков.

Как только возле купола остановилась первая маленькая группа хиза, Милико и Ито встали и оглянулись на товарищей.

— До встречи.

Те молча кивнули.

Несколько человек, выбранных Милико, вместе с нею и проводниками растворились в темноте. На склоне им попадались стайки низовиков, спускавшиеся навстречу. Этой ночью ста двадцати трем колонистам предстояло покинуть лагерь; столько же хиза должно было прийти на их место. Не сразу Милико сумела втолковать туземцам, что от них требуется, но когда наконец они поняли, их глаза заблестели от восторга — шутка над людьми, шпионившими с неба, показалась им очень остроумной.

Отряд продвигался наикратчайшим путем, то и дело слыша оклики встречных хиза. Милико почти бежала. У нее кружилась голова, а легким не хватало воздуха, но, поскольку хиза не останавливались, она решила не отдыхать, пока держат ноги. В последнем восхождении перед ночевкой она опиралась на руки двух молодых самок — они всегда шли рядом, готовые помочь. Одну из них звали Она-Идет-Далеко, другую — Ветерок-В-Роще… Остальные не представились, а если и представились, то Милико не смогла разобрать ни слова. Двоим она сама дала прозвища: Быстроног и Шептунья, и они обрадовались — всем низовикам страшно нравилось получать имена от людей. Желая сделать им приятное, Милико попыталась повторить их туземные имена на местном наречии, однако низовики расхохотались, наморщив носы в знак крайнего веселья.

Они отдохнули под скалистым обрывом, а когда первые лучи солнца проникли сквозь заросли деревьев и папоротников, пошли дальше. Хиза вели себя так, будто во всем мире для них не существовало никакой опасности, — прыгали, гомонили, а Быстроног шутки ради даже забежал вперед и устроил засаду, перепугав людей до полусмерти. Видя, что Милико и ее друзья нахмурились, хиза присмирели, хотя вряд ли поняли, чем не угодили. Милико поймала за руку Шептунью, которая знала человеческий язык хуже всех хиза, бывавших среди людей, и еще раз попыталась объяснить ей свой план. Вконец отчаявшись, Милико подобрала с земли палку и опустилась на корточки.

— Гляди. — Несколькими ударами она расчистила местечко среди папоротников и ткнула палкой в землю. — Лагерь Константин-человек. — Она прочертила линию. — Река. — Сведущие люди весьма усомнились бы в том, что хиза способны понять условные топографические обозначения, не имеющие явного сходства с реальными предметами. — Мы сделать круг. Вот так. Мы глаза видеть лагерь человеки. Видеть Константин. Видеть Топотун.

Шептунья, сидевшая рядом на корточках, вдруг возбужденно закивала и задергалась всем телом, потом показала назад, в сторону равнины.

— Они… они… Они… — Шептунья схватила палку — первое, что попалось под руку, и погрозила небу.

Милико опешила — она еще не видела, чтобы низовик кому-то или чему-то грозил.

— Они плохо. — Шептунья запустила палкой вверх, подпрыгнула несколько раз, хлопнула в ладоши и постучала себя в грудь. — Я друг Топотун.

Подруга Топотуна, вот в чем дело… Шептунья схватила ее за руку, а Быстроног похлопал по плечу. Хиза быстро переговорили на своем языке и, похоже, приняли какое-то решение.

Спустя секунду они разбились на пары. Каждая пара взяла за руки человека.

— Милико! — протестующе воскликнула Ито.

— Положись на них. Хиза не заблудятся и не бросят нас, а если понадобится, отведут назад. Я пришлю тебе весточку.

Хиза нетерпеливо растаскивали людей в разные стороны.

— Будь осторожна! — крикнул Эрнст, оглядываясь на Милико.

Вскоре деревья отгородили их друг от друга. У Милико, Ито и Эрнста были пистолеты — половина всего огнестрельного оружия на Нижней, если не считать вооружения десантников. Было еще немного взрывчатого вещества для корчевки пней. Шесть пистолетов да взрывчатка — вот и весь арсенал колонии.

«Надо идти тихо и не более чем по трое», — настаивала Милико. Только так они не вызовут подозрений у операторов скана. Хиза остались верными своей забавной логике. Милико, Шептунья и Быстроног — это трое. С одним человеком идут двое хиза. Значит, с тремя людьми — шесть хиза. Сейчас их группа разбилась наконец на тройки и в спешке разошлась.

Никто уже не шутил. Быстроног и Шептунья вдруг умолкли и ловко пробирались между кустами, с упреком оглядываясь на Милико, когда она, по их мнению, слишком шумела. Хиза обладали исключительно тонким слухом, а Милико мешало шипенье дыхательной маски. Зато ей удавалось подражать скользящей поступи низовиков, которые то и дело замирали на месте, а потом рывком бросались вперед, под их ногами не хрустнула ни одна веточка. Ей вдруг пришло в голову, что людям есть чему поучиться у этих лесных существ.

Она не останавливалась, пока не выбилась из сил. В конце концов она упала, и хиза кинулись к ней, чтобы поднять, похлопать по щекам и погладить по волосам как своего сородича, а после согреть теплом своих тел, потому что к тому времени небо затянулось тучами, задул студеный ветер и заморосил дождь.

Они пошли дальше, как только Милико смогла подняться на ноги. «Хорошо, хорошо, — сказали низовики. — Ты хорошо». К полудню они повстречали группу хиза — несколько самок и двое самцов коричневыми призраками возникли из-за невысокого холма, сплошь покрытого зарослями. Накрапывал дождь, и водяные капли на их шерсти сверкали, как драгоценные камни. Поддерживая Милико, Шептунья и Быстроног обменялись с сородичами несколькими быстрыми фразами.

— Говорить… далеко идти они-место. Слышать. Приходить. Много они приходить. Они глаза теплое видеть ты, Михан-тизар.

Всего их было двенадцать. Один за другим они подходили, обнимали Милико, торжественно подпрыгивали и кланялись. Шептунья что-то долго втолковывала им, и они отвечали столь же пространно. Быстроног сосредоточенно внимал.

— Они видеть, — сказал он наконец. — Они видеть человеки-место. Хиза там плохо. Человеки там плохо.

У Милико кольнуло сердце.

— Надо идти туда, — произнесла она. — Нам, людям, надо быть там. Сидеть на холмах. Смотреть. Вы меня понимаете?

— Понимать, — заверил ее Быстроног и, похоже, перевел остальным.

Они двинулись дальше, незнакомые хиза присоединились. Милико понятия не имела, что они предпримут, добравшись до места. План Ито… С шестью пистолетами не захватишь челнока, эта задача даже всей колонии не под силу. Солдаты вооружены до зубов и защищены броней, а у колонистов — только голые руки. Нападать нельзя ни в коем случае, можно лишь наблюдать со стороны и надеяться на лучшее.

Они шли весь день под холодным дождем, проникавшим сквозь листву. Иногда дождь ненадолго утихал, но все равно ветер осыпал путников каплями, стряхивая их с ветвей. В ложбинах бурлили мутные потоки. Милико и хиза забирались в дикую чащу, в почти непролазные заросли.

— Человеческое место! — придя в отчаяние, напомнила Милико низовикам. — Нам надо в лагерь людей.

— Идти человеки-место. — Шептунья подпрыгнула и скрылась в кустах так быстро, что Милико глазом моргнуть не успела.

— Бежать хорошо, — заверил Быстроног. — Делать Топотун ходить далеко ходить она. Много он падать, она ходить.

Милико недоуменно посмотрела на него — щебет низовиков частенько сбивал ее с толку. Впрочем, Шептунья, как ей показалось, была созданием отнюдь не легкомысленным. Если она ушла, значит так надо. С трудом переставляя ноги, Милико двинулась дальше.

Очень нескоро она увидела впереди вожделенный просвет, мельницы, а чуть позже различила слабо отсвечивающий купол. Из последних сил Милико добралась до опушки, опустилась на колени и попыталась определить, с какой стороны они вышли к базе.

С этого холма и с такой высоты она видела лагерь впервые. Перед глазами у нее все плыло, из маски вырывался хрип. Ощутив прикосновение Быстронога к плечу, она спохватилась и полезла в карман, где лежали три запасных фильтра. Оставалось лишь надеяться, что цилиндр в маске не успел отработать до конца. Экономить их было ни к чему — даже если бы все беженцы постоянно находились под открытым небом, фильтров хватило бы на многие недели.

Солнце садилось, в лагере зажигались прожектора. Подойдя к краю обрыва, Милико смогла разглядеть движущиеся фигурки между мельницей и дорогой — цепочку людей и хиза, сгибавшихся под тяжестью мешков.

— Она прийти, — сказал вдруг Быстроног.

Милико оглянулась и растерянно заморгала, не увидев спутников, которых она обогнала еще в лесу. Через несколько секунд кусты на опушке раздвинулись, из них выскочила Шептунья и, тяжело дыша, упала на колени.

— Топотун, — жалобно просипела Шептунья, пошатываясь. — Он плохо. Работа много-много. Константин-человек плохо. Он дать. Дать ты. — Из ее мохнатого кулака торчал клочок бумаги.

Милико взяла листок, тщательно разгладила и повернула к свету. От воды бумага стала мягкой, как ткань, вдобавок в нее впитывались все новые капли. Чтобы разобрать неровные, наползающие друг на друга строчки, Милико пришлось поднести записку к самым глазам и повернуть к далекому свету:

«Здесь очень… плохо… Не вмешивайся… ни в коем случае. Умоляю… не вмешивайся. Лучше рассейтесь и… постарайтесь не попадаться. Боюсь, они… потребуют… новых рабочих… а может, и нет. У меня все нормально… Возвращайтесь… и держитесь в стороне».

Двое хиза не сводили с нее озадаченных черных глаз. Закорючки на бумаге всегда повергали их в изумление.

— Вас кто-нибудь заметил? — спросила Милико. — Люди-ружья заметили?

Шептунья пожевала губами и высокомерно ответила:

— Я низовик. База много мы. Низовик приходить здесь, брать мешок, низовик. Нести мешок, низовик. Нести мельница, низовик. Топотун там, человек видеть я, не видеть я. Кто я? Низовик. Топотун говорить, ты друг работать много-много, он плохо. Человеки убивать человеки. Он сказать, любить ты.

— Я тоже его люблю. — Милико спрятала драгоценную записку и съежилась, подняв капюшон и сунув руку в карман с пистолетом. В эту ночь они ничего не могли предпринять — любое вмешательство только осложнило бы ситуацию, поставило бы под угрозу жизнь всех колонистов и многих хиза. Захват одного из кораблей повлечет за собой карательный рейд. Один мощный залп, и не будет святилища. Кровь за кровь. Эмилио не жалеет себя, чтобы спасти Нижнюю, а донкихотское самопожертвование жены и товарищей ему сейчас нужно меньше всего.

— Быстроног, — сказала она, — беги. Найди низовиков. Найди всех людей. Скажи им… Милико говорила с Константином-человеком. Скажи, пусть сидят спокойно и не злят военных. Пусть ждут. Понял? Повтори.

Низовик попытался повторить, но запнулся, поскольку не знал значения некоторых слов. Милико терпеливо объяснила, и наконец Быстроног подпрыгнул.

— Сказать они сидеть, — возбужденно произнес он. — Сказать они, ты говорить Константин-человек.

— Да, — подтвердила она, и Быстроног умчался.

Низовики могли беспрепятственно приходить на базу и уходить — по словам Шептуньи, мациановцы не отличали их друг от друга. Если бы не это, Милико вряд ли смогла бы связаться с мужем, сообщить узникам главной базы, что они не одиноки. Теперь Эмилио знает, что она рядом, и, наверное, будет рассчитывать на нее… страстно желая при этом, чтобы она оказалась как можно дальше отсюда.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1. ПЕЛЛ: ЗЕЛЕНЫЙ ДОК 8.1.53

По всей зеленой витали слухи, но не было признаков непосредственной опасности. Межсекционные проходы никто не перекрывал, облав не устраивали. Десантники посещали увеселительные заведения в средней части дока, как ни в чем не бывало танцевали под оглушительную музыку, пили, а некоторые даже открыто принимали наркотики.

Джош бросил осторожный взгляд в дверной проем бара Нго и тут же скрылся внутри, не рискуя попадаться на глаза отделению трезвых солдат, деловито шествующих по доку. Весь их вид говорил о том, что они пришли сюда не для развлечений. Джош занервничал — в тревожных ситуациях он всегда боялся вдвойне, если Дэймона не было поблизости.

Он давно притерпелся к ожиданию… Сегодня его очередь потеть в тесной и душной кладовке Нго, выбираясь в зал только для трапезы. Но пора ужинать, а Дэймона — все нет и нет. Джоша грызло беспокойство. Вчера и сегодня Дэймон вел себя очень настойчиво. Требовал немедленных действий. Говорил с людьми. Рисковал.

Джош еще сильнее разволновался, осознав, что расхаживает перед стойкой и что на него неодобрительно смотрит Нго. Он постарался взять себя в руки, неторопливо прошел через зал, заглянул в кухню и поинтересовался у сына Нго насчет ужина.

— Сколько порций? — спросил паренек.

— Одну. — Джошу был нужен предлог, чтобы остаться в зале. Когда вернется Дэймон, подумал он, можно будет попросить добавки. В деньгах они не нуждались, и это было единственным плюсом такого существования.

Сын Нго махнул ему ложкой — дескать, выметайся.

Джош прошел к привычному столику, сел и снова поглядел на входную дверь. Вошли двое — ничего, казалось бы, необычного… Но они слишком открыто озирались. И направились прямиком к кухне.

Джош втянул голову в плечи и попытался спрятаться в тени. Наверное, это типы с черного рынка. Приятели Нго. Но почему они так странно держатся? И зачем подошли к его столику и выдвинули стул?

Он не сводил с них вопросительного взгляда. Один уселся, второй остался на ногах.

— Толли? — произнес сидящий — молодой, с недобрым лицом и следом ожога на подбородке. — Ведь вы — Толли, не правда ли?

— Вы ошиблись. Я не знаю никакого Толли.

— Надо, чтобы вы на минутку вышли. За дверь. Всего на минутку.

— Кто вы?

— Вы на мушке. Советую подняться.

Джош давно этого ожидал. В уме он перебрал несколько вариантов бегства, но так и не решился — любое резкое движение повлекло бы за собой выстрел. В зеленой убивали ежедневно, и не действовали никакие законы, кроме законов военного времени. Звать на помощь десантников — Боже упаси! Кто эти люди? Не мациановцы, это ясно. Кто же тогда?

— Пошевеливайся.

Он встал и отошел от стола. Второй незнакомец взял его за руку и повел к выходу. И дальше — в яркий свет дока.

— Глянь-ка вон туда, — подтолкнул Джоша человек со шрамом. — Прямо через коридор, на дверь бара. Что, не узнаешь?

Джош посмотрел. Да, он знал этого человека. Видел его недавно на станции. И раньше.

Перед глазами померкло, нахлынула тошнота. Условный рефлекс…

Он не мог вспомнить имени, однако не сомневался, что хорошо знаком с этим человеком. Парень со шрамом взял его за руку и повел через коридор. В сумрачный бар «Маскари». В смесь миазмов пота и спирта, в грохот зубодробительной музыки. К ним повернулось несколько голов — посетители, привыкшие к полумраку, видели Джоша гораздо лучше, чем он их. И Джош испугался — не оттого, что узнан, а оттого, что в этом баре есть человек, узнавать которого ему ни в коем случае нельзя. Нельзя — после Урегулирования. После прыжка через бездну.

Его провели в самый дальний угол зала, в одну из занавешенных кабинок. Там стояли двое. Одного вряд ли следовало опасаться — очень уж пришибленно он выглядел. Но другой… Другой!

— Я знал, что это был ты, — сказал другой. — Джош? Ведь это ты, Джош?

— Габриэль? — Имя прилетело из отрезанного прошлого, и весь мир Джоша зашатался. Он покачнулся и упал бы, не окажись под рукой спинки дешевого пластмассового стула. Он снова видел корабль… Свой корабль и боевых друзей… и этого человека… этого человека среди них.

— Джессад, — поправил его Габриэль, взяв за руку и как-то странно посмотрев в глаза. — Джош, как ты сюда попал?

— Мациановцы. — Он стоял в кабинете, огороженном занавесями. В укромном месте. В ловушке. Полуобернувшись, он увидел в проходе незнакомцев, а когда вновь обернулся к Габриэлю, с трудом разглядел в полумраке его черты… точно такие же, как перед расставанием у Маринера. Перед тем, как он посадил Габриэля на «Молот» Бласса.

Рука Габриэля мягко опустилась на его плечо, и Джошу пришлось сесть на стул возле круглого столика. Расположившись напротив, Габриэль подался вперед.

— Здесь меня зовут Джессад. Эти джентльмены — господин Коледи и господин Крессич. Господин Крессич — депутат, вернее, был депутатом, пока на этой станции существовал совет. Извините, господа, но мне надо поговорить со старым другом. Подождите снаружи. Позаботьтесь, чтобы нас не беспокоили.

Крессич и Коледи вышли. Джошу очень не хотелось оставаться с Габриэлем в зловещем сумраке кабинета, под еле тлеющей лампой. Но любопытство (а не только страх перед вооруженным Коледи) заставило его сидеть на месте. Любопытство вкупе с предчувствием боли. Как перед прикосновением к еще не зажившей ране.

— Джош, — произнес Габриэль-Джессад, — мы напарники, разве ты забыл?

Вероятно, он лгал, а может, и нет. Джош беспомощно покачал головой.

— Промывание мозгов. Память у меня…

Лицо Габриэля исказилось, как от боли. Он схватил Джош а за запястье.

— Джош… ведь ты здесь из-за меня, верно? Пытался выручить… Но когда началась заваруха, меня забрал «Молот». Ты подогнал «Коршуна», и тебя достали. И промыли мозги… Джош, где все наши? Где Кита и…

Джош покачал головой. В его душе царил холод. И космическая пустота.

— Мертвы. Я плохо помню… все стерто. — Высвободив руку, он облокотился на стол и подпер ладонью подбородок. Тошнота отступила.

— Я видел тебя в коридоре, — сказал Габриэль. — Глазам своим не поверил, но все же решил поспрашивать. Нго не сказал, кто был с тобой… Похоже, это нелегал. Да? У тебя здесь друзья? Друг. Я прав? Он не из наших… Кто он?

Мысли путались. Старая и новая дружба сошлись в поединке. Желудок стянулся в узел, реагируя на нервное перенапряжение, на страх за Пелл… Этот страх был внедрен в подсознание. Миссия Габриэля — уничтожение станций. Габриэль здесь, а до этого побывал на Маринере…

Элен. «Эстель». «Эстель» погибла вместе с Маринером.

— Я прав?

Джош вздрогнул и заморгал.

— Ты мне нужен, — прошептал Габриэль. — Твоя помощь.

— Я был никем. — У Джош а росло подозрение, что этот человек лжет. Все было не так. Совсем не так, как он говорит. — О чем это ты? Не понимаю.

— Мы с тобой из одной команды, Джош.

— Я был военопом на корабле-разведчике…

— Это легенда. — Габриэль схватил и яростно встряхнул его руку. — А на самом деле ты Джошуа Толли из спецслужбы. Навыки заложены в подсознание. Ты из сытинских лабораторий…

— У меня были мать и отец. Я жил на Сытине с тетей. Ее звали…

— Джош, ты из лабораторий. Прошел двухуровневое гипнообучение. Верхний уровень — ложный, это легенда… Ты сам в нее веришь и поэтому в случае необходимости можешь убедить врага. Понимаешь? Это грим, маскировка. А под ней — настоящее.

— У меня была семья. Я любил ее…

— Джош, мы с тобой — напарники. Оба учились по одной программе, у обоих одно предназначение. Ты мой дублер. Мы работали вместе. Станция за станцией. Инфильтрация и подготовка к захвату.

Джош вырвал руку из пальцев Габриэля. Он ничего не видел, ослепленный потоком слез. Воспоминания неудержимо блекли. Ферма, солнечный ландшафт, детство…

— Мы — «рожденные в колбе», — продолжал Габриэль. — Все остальное… все, что есть у нас в памяти, — программа, и в следующий раз туда заложат что-нибудь другое. Сытин — реален, и я реален… пока ты не пройдешь новый курс обучения. Пока в твоих воспоминаниях я не стану кем-нибудь другим. Твоя память, Джош, двухслойна. Ложь — на поверхности, правда — в глубине. На дознаниях ты мог выдать только ложь, потому что сам не ведал правды. А она — здесь, перед тобой. Ты знаешь комп. Ты сумел выжить на этой станции. И ты изучил ее. Все это не случайно, поверь.

Джош не шевелился, прижав к губам тыльную сторону ладони, и не плакал, просто слезы сами по себе катились по щекам. Язык не подчинялся, а слезы все капали и капали.

— Что я должен сделать? — проговорил он наконец.

— А что ты можешь сделать? Кто твои покровители? Они не из мациановцев?

— Нет.

— Тогда кто они?

Секунду Джош не отвечал. Слезы высохли, их источник иссяк. Казалось, вся память Джоша выцвела добела, в ней слились станционная тюремная лечебница и какое-то очень далекое место… Палаты с белыми стенами и люди в белой форме… И он понял в конце концов, почему ему было так хорошо и уютно в лечебнице. Потому что она — его родной дом. Больничные палаты одинаковы по обе стороны Черты.

— Допустим, кое-что я смог бы сделать, но по-своему, — сказал он. — Допустим, я поговорю с моим покровителем, и он, возможно, согласится помочь. Но… услуга за услугу.

— Какая?

Джош откинулся на спинку стула и подбородком указал на занавесь, за которой ждали Коледи и Крессич.

— У тебя дело уже на мази, верно? Предположим, я внесу очень ценный вклад. Что тебе больше всего нужно из того, что есть на станции? Я бы и сам мог это взять, но у меня не хватит сил удержать.

— У меня хватит, — пообещал Габриэль.

— Есть только одна вещь, которая нам нужна позарез и которую мы не можем взять без применения мускулов. Челнок. Мы хотим бежать на Нижнюю, прежде чем все будет кончено.

Несколько мгновений Габриэль молчал.

— Ты можешь к нему подобраться?

— Я же сказал, у меня есть друг. Мы хотим улететь.

— Мы могли бы сделать это вдвоем.

— Втроем. С моим другом.

— Это с ним ты орудовал на рынке?

— Предполагай все, что угодно. В общем так. С нашей помощью ты пройдешь на любой участок. А ты должен позаботиться, чтобы мы благополучно убрались со станции.

Габриэль медленно кивнул.

— Мне пора возвращаться, — сказал Джош, — и приступать к делу. Времени в обрез.

— Челноки теперь швартуются в красном доке.

— Я могу тебя туда провести. И всюду, куда понадобится. Главное, чтобы хватило людей для захвата.

— Пока мациановцам будет не до нас?

— Да, пока им будет не до нас. Это можно устроить. — Он испытующе поглядел на Габриэля. — Ты взорвешь Пелл? Когда?

Казалось, Габриэль размышляет, стоит ли отвечать.

— Джош, я не маньяк и не самоубийца. Я не меньше твоего хочу выбраться, а «Молот» на этот раз никак не успеет вовремя. Челнок вполне годится… или капсула. Лишь бы выбраться на орбиту и дождаться наших…

— Ладно, — кивнул Джош. — Ты знаешь, где меня искать.

— А ты уверен, что в доке сейчас есть челнок?

— Выясню. — Джош встал, ощупью добрался до темной арки и вышел в шум зала. Из-за ближайшего столика торопливо поднялись Коледи со своими людьми и Крессич, но успокоились при виде Габриэля, вышедшего из кабинки секундой позже.

Джоша пропустили. Он пробирался между столиками к выходу, а посетители, склонившие головы над тарелками и стаканами, не поднимали на него глаз.

Он шагнул в коридор, наткнувшись на стену прохлады и света, и жадно вдохнул свежий воздух. Его подташнивало, шалили глаза — казалось, будто по полу от его ног расползаются бесформенные тени. Иллюзия и реальность. Правда и ложь. Сытин — ложь. И сам Джош — иллюзия… Часть его мозга действовала как автомат — коим он, в сущности, и был. Он перебирал в памяти свои инстинкты, которым никогда не доверял, поскольку не мог понять, зачем они нужны. Он снова глубоко вздохнул, стараясь рассуждать здраво. Тело его тем временем автоматически лавировало по коридору, а глаза искали укрытия.

Только в баре Нго, в привычном углу, когда он вновь принялся за остывший обед, а реальность Пелла то и дело заглядывала из коридора в зал, — только тогда с него начало спадать оцепенение. Он размышлял о Дэймоне, о единственной человеческой жизни, которую, вероятно, мог спасти.

Убийства. Вот для чего он был создан. Вот для чего существовали подобные ему и Габриэлю. Джошуа и Габриэль… сколько извращенного юмора в этих именах! Его передернуло. «Рожденные в колбе»! Белизна в его снах… Белизна, в которой он жил… Гомункулус, старательно изолированный от человечества, воспитанный гипнопедическими машинами, вооруженный правдоподобной ложью о том, как он был человеком.

Вот только в этой лжи оказался изъян. Она слишком дорога сгустку человеческой плоти с человеческими инстинктами. Недаром он жил ею в своих снах.

Давясь, он подчистил тарелку, смочил пересохшее горло тепловатым кофе, заново наполнил чашку жижей из термокофейника.

Он спасет Дэймона. Остальные умрут. Чтобы выручить друга, Джошу придется молчать, а Габриэлю — направить своих помощников по ложному пути. Все погибнут. Все, кроме Джоша, Габриэля и Дэймона.

Но Дэймон не захочет уйти. Как его убедить? И решится ли Джош вообще заговорить с ним об этом? Логика… нужна логика. Аргументы. Какие?

Алисия Лукас-Константин. Женщина, столько раз помогавшая им обоим. Она не сможет улететь. И надзиратели, которые отдали Джошу выигранные им деньги. И низовик, охранявший Дэймона и Джоша издали. И люди, пережившие ад на кораблях и в «К»… И все станционеры — мужчины, женщины, дети…

Он плакал, пряча лицо в ладонях, а тем временем где-то в недрах его сознания спокойно и эффективно трудились рефлексы. Джош знал, как уничтожать станции наподобие Пелла. Знал, что это единственная причина, по которой он существует. Во все остальное он больше не верил.

Он вытер глаза, допил кофе, выпрямил спину и застыл в ожидании.

2. УНИАТСКИЙ РЕЙДЕРОНОСЕЦ «ЕДИНСТВО»: ГЛУБОКИЙ КОСМОС; 8.1.53

Выпала двойка. Эйрис огорченно пожал плечами, Джекоби записал новые ставки, а Азов приготовился бросить кости еще раз. В кают-компании на нижней палубе всегда присутствовали двое молодых стражников с абсолютно ничего не выражавшими лицами. Сейчас эти солдаты сидели на выдвижных койках и наблюдали за игрой. Эйрис и Джекоби, а изредка — и Азов проигрыш не отдавали, поскольку не имели наличных. Взаимный расчет откладывался до прибытия на какой-нибудь островок цивилизации (что, полагал Эйрис, так же зависит от воли рока, как выпадающие очки).

Единственной явной опасностью для пассажиров «Единства» была скука. День ото дня все больше времени Азов проводил в их обществе — сидел за столом мрачноватый, одетый во все черное. Устав запрещал ему играть в азартные игры и выпивать вместе с подчиненными. Вероятно, манекены как-то развлекались у себя в каютах, хотя Эйрис не мог этого вообразить. Их ничто не трогало, ничто не пробуждало интереса в тусклых ненавидящих глазах. Каждый день по восемь-девять часов Эйрис и Джекоби просиживали в кают-компании, и если у них не «гостил» Азов, то скука становилась невыносимой. Никакой работы, никакой пищи для ума. Четыре стены, «любезно» предоставленные им, два соглядатая и разговоры, разговоры…

Для Джекоби не существовало щекотливых тем, он не стеснялся рассказывать о любых случаях из своей жизни. Эйрис же упорно не давал Джекоби и Азову втянуть его в беседу о его родине — чувствовал подвох. Но он рассказывал — о своих впечатлениях в полете, о ситуации во Внеземелье, какой он ее видел, обо всем, что не было тайной. Они спорили на абстрактные темы, в которых все трое были весьма сведущи: право, экономика, политика. Эйрис позволял себе шутки, например о валюте, которой они будут выплачивать проигрыш, — Азов хохотал от души. Наверное, Эйрис лишился бы в этом полете рассудка, не имей он возможности время от времени поговорить с кем-нибудь и обменяться шутками. Он привык к Джекоби, как к родному — вернее, как привыкают к сокамернику, от которого некуда деться. Он спохватился: точно так же он привыкает и к Азову, уже находя его симпатичным и не лишенным чувства юмора. В этом тоже таилась опасность.

Следующую партию выиграл Джекоби. Азов спокойно записал ставки и повернулся к манекенам.

— Жюль, бутылку сюда, будь любезен.

Один из охранников встал и вышел из кают-компании.

— А я и не подозревал, что у них есть имена, — произнес Эйрис слегка невнятно, поскольку они уже прикончили одну бутылку. — Думал — номера… — Он умолк, испугавшись своей откровенности.

— Вы очень многого не знаете об Унии, — улыбнулся Азов, — но, может быть, еще узнаете.

Эйрис засмеялся — и тут словно ледяные пальцы сдавили его желудок. «Что?» — хотел спросить он, но слово застряло в горле. Раньше Азов не единожды говорил о территориальных притязаниях своего народа — но только на Пелл.

На лице Эйриса мелькнуло необычное для него выражение, то же самое через долю секунды произошло с лицом Азова. Они слишком много выпили, чтобы полностью владеть собой. А третий — Джекоби — оказался невольным свидетелем.

Эйрис снова рассмеялся, на сей раз натужно, затем откинулся на спинку кресла и посмотрел Азову в глаза.

— А что, там тоже играют в кости? — произнес он особым тоном, намекая, что не следует понимать его слова буквально.

Рот собеседника превратился в тонкую линию, глаз покосился на Эйриса из-под серебристой брови. Затем Азов улыбнулся, словно нашел шутку забавной.

«Я не вернусь домой, — тоскливо подумал Эйрис. — Уния нападет без объявления войны. Вот что это означает».

3. ПЕЛЛ: ТУННЕЛИ НИЗОВИКОВ; 8.1.53; 18:30

В темноте кишели мохнатые существа. Дэймон прислушался и вздрогнул, когда кто-то пошевелился рядом с ним, и еще раз — когда во мраке туннеля к нему прикоснулась чья-то рука. Стуча зубами от холода, он посветил фонарем.

— Я Синезуб, — прошептал знакомый голос. — Ты прийти смотреть она?

Дэймон долго молчал, обшаривая лучом фонаря лестницы, похожие на паучьи тенета. Луч доставал недалеко.

— Нет, — печально ответил он. — Нет, я хочу только пройти в белую секцию.

— Она просить ты прийти. Просить. Просить она снова, снова.

— Нет, — хриплым шепотом повторил он, с тоскою думая, что время на исходе и скоро у него не останется никакой надежды увидеть мать. — Нет, Синезуб. Я не могу, хоть и люблю ее. Ты же понимаешь: если я приду к ней, будет беда. Люди-ружья. Я не могу прийти, как бы ни хотел.

Теплая ладонь похлопала его по предплечью.

— Ты говорить хорошая вещь.

Дэймон удивился. Он знал, что низовики разумны, но не предполагал, что их логика столь близка человеческой. Он благодарно пожал руку хиза, пришедшего к нему в тяжелый час.

Опустившись на металлическую ступеньку, он ровно задышал через маску. Нечасто удавалось ему передохнуть в стороне от чужих глаз, отрешиться от мучительных мыслей о неизбежном. Сейчас он мог себе это позволить — рядом находилось существо, которое, при всем своем несходстве с человеком, подружилось с Дэймоном.

Хиза опустился перед ним на корточки и ободряюще похлопал по колену. Черные глаза Синезуба тускло сияли отраженным светом.

— Ты охраняешь меня, — сказал Дэймон. — Уже давно.

Синезуб утвердительно подпрыгнул.

— Хиза очень добрые, — продолжал Дэймон. — Очень.

Синезуб дернул головой и наморщил лоб.

— Ты она детеныш. — Хиза весьма туманно представляли себе структуру человеческой семьи. — Ты Лисия детеныш.

— Да, ты прав.

— Она ты мать.

— Верно.

— Милико детеныш она.

— Да.

— Я любить она.

Дэймон жалко улыбнулся.

— Для вас, низовиков, полутонов не существует, верно? Черное или белое. Ты хороший друг. Много ли знают хиза? Есть у вас еще друзья среди людей, или только Константины? Синезуб, мне кажется, все мои друзья погибли. Я не сумел их найти. Они или прячутся, или убиты.

— Делать мои глаза боль, Дэймон-человек. Может, хиза найти? Ты сказать они имя.

— Кого-нибудь из Ди. Или Ушантов. Или Мюллеров.

— Я спросить. Кто-то знать может. — Синезуб положил палец на свой плоский нос. — Найти они.

— Как?

Тонкая рука Синезуба погладила небритую щеку Дэймона.

— Ты лицо хиза. Ты запах человек.

Дэймон ухмыльнулся. Тоска на миг отступила.

— Хотел бы я стать похожим на хиза. Тогда бы я где угодно мог ходить. А сейчас меня чуть не поймали.

— Ты прийти здесь бояться, — сказал Синезуб.

— Ты слышишь запах страха?

— Я видеть ты глаза. Много боль. Пахнуть кровь, пахнуть бежать много.

Дэймон поднял к свету локоть — из-под прорехи на комбинезоне выглядывала кровоточащая ссадина.

— О дверь ударился.

Синезуб подался вперед.

— Я сделать нет боль.

Вспомнив, как хиза лечат свои раны, Дэймон отрицательно покачал головой.

— Ладно уж. Ну как, ты запомнил имена, что я назвал?

— Ди. Ушант. Мюллер.

— Найдешь их?

— Пытаться. Привести они?

— Приведи меня к ним. Ты знаешь, что люди-ружья перекрыли туннели в белую?

— Знать. Мы-низовики, мы ходить большие туннели снаружи. Кто глядеть на мы?

Дэймон снова глубоко вздохнул и встал на шатающейся ступеньке. Одной рукой он на секунду прижал к себе Синезуба, а другой поднял фонарь.

— Люблю тебя, — прошептал он.

— Любить ты, — ответил Синезуб и умчался прочь, оставив за собой легкую дрожь металлической лестницы.

Дэймон двинулся дальше, считая повороты и ярусы. Главное — осторожность. Он уже поднял тревогу, попытавшись войти в белую, и сейчас ощущал липкий страх. Что, если мациановцы решат обыскать эксплуатационную зону? Что, если он навлек беду на низовиков, на свою мать, на всех станционеров? Столкнувшись нос к носу с часовым без доспехов, он перепугался до полусмерти — но все-таки успел выстрелить раньше солдата. Возможно, убил его. Во всяком случае, хотел. Он надеялся — хотя надежда вызывала тошноту, — что солдат никому не назвал его имени.

Колени еще тряслись, когда он остановился у двери. Впереди, за двумя стенами, находился коридор, и совсем недалеко от выхода — бар Нго.

Он шагнул в узкий шлюз, снял маску и достал проверенную паспортной службой карточку, которую берег на самый крайний случай. Наружный люк открылся сразу, лампочка тревоги не загорелась. Дэймон торопливо прошел по безлюдному коридору и вручную отпер дверь черного хода в бар Нго.

Жена Нго уставилась на него от кухонного стола, затем выскочила в зал. Дэймон отворил дверцу в кладовку, чтобы повесить на крючок противогаз. «Тоже мне конспиратор!» — мысленно обругал он себя и, подойдя к посудной раковине, умылся и прополоскал рот, избавясь от привкуса крови, но не от страха и мерзкого воспоминания.

— Дэймон?

— Джош?

Он бросил усталый взгляд на парадную дверь, снял с вешалки полотенце и вытер лицо.

— Неприятности?

Он прошел мимо Джоша в зал, облокотился о стойку.

— Бутылку, — сказал он бармену.

— Опять ты не через ту дверь… — огорченно прошептал Нго.

— Крайняя необходимость, — ответил Дэймон. Джош, подойдя сбоку, слегка сжал его руку.

— Погоди с выпивкой, — сказал он. — Выйдем, надо поговорить.

Дэймон направился в нишу, выделенную им барменом. Джош шагал по пятам. Они укрылись в углу кабинки от глаз остальных посетителей. Из кухни, куда возвратились супруга и сын Нго, доносилось звяканье посуды и запах бульона — «фирменного» блюда.

— Послушай, — заговорил Джош, когда они сели, — давай прогуляемся через коридор, а? Я поговорил с одним парнем… Думаю, он нам поможет.

Дэймон ожидал чего-либо подобного, и все же ему понадобилось время, чтобы переварить новость.

— С каким еще парнем? Тебя кто-то узнал?

— Не меня. Тебя. Один парень надеется получить от тебя помощь. Я не знаю всего… но он — друг. Здесь есть организация… Большей частью там «К», но и резидентов хватает. Им бы очень пригодились твои знания.

— По-твоему, мы и толпа «К» способны одолеть десантников? Это же авантюра! И почему этот парень обратился к тебе? Почему, Джош? Может, боится, что я кого-нибудь узнаю и раскрою их планы? Не нравится мне это.

— Дэймон, сколько еще у нас времени? Это все-таки шанс, а терять нам нечего. Пойдем со мной. Пожалуйста.

— Похоже, в белой вот-вот будет чистка. Я поднял там тревогу, может быть, даже убил кого-то… Думаю, солдаты уже ищут человека, пользующегося проходами для низовиков.

— Ну, так какой смысл сидеть и раздумывать? Если мы не… — Джош умолк и нервно оглянулся на жену Нго, поставившую перед ними на стол тарелки с бульоном. — Надо смываться. Здесь уже припекает.

Сонные глаза пристально смотрели на них обоих. Потом с обычным своим спокойствием женщина переставила тарелки на другой стол.

— Они вычислят нас, и очень скоро. Дэймон, я тебя прошу…

— И что же предлагает твой знакомый? Захватить центральную?

— Поднять суматоху, прорваться к челноку. Перенести сопротивление на Нижнюю… Для этого достаточно небольшой группы. Дэймон, все зависит от твоего знания проходов и умения обращаться с компом.

— Среди них есть пилот?

— Думаю, найдется.

Дэймон потряс головой, пытаясь собраться с мыслями.

— Нет.

— Что значит — нет? Ты же сам заводил разговор о челноке, строил планы…

— Нельзя устраивать новое восстание. Погибнет еще больше народу, а проку — ноль.

— Пошли, потолкуем с ними. Пошли. Или ты мне не доверяешь? Дэймон, сколько еще нам играть в прятки? Сам не заметишь, как тебя ухлопают.

Дэймон выпустил воздух из груди.

— Ладно, пойду, — кивнул он. — Боюсь, скоро в зеленой начнется проверка документов. Я поговорю с твоим знакомым. Может быть, сумею предложить лучший выход. Не такой кровавый. Далеко нам идти?

— В «Маскари».

— Через коридор?

— Да. Пошли.

Дэймон встал и, лавируя между столами, двинулся к парадной двери. Когда он проходил мимо стойки, Нго воскликнул:

— Эй, ты!

Дэймон остановился.

— Если ты собираешься устроить бучу, не вздумай возвращаться, понял?

— Понял. — Успокаивать Нго не было времени — Джош дожидался у двери. Выйдя из бара, Дэймон огляделся, пересек коридор и вошел в бар «Маскари», где было гораздо сумрачнее и шумнее, чем у Нго. Из-за столика слева от входа встал мужчина и направился к ним.

— Сюда, — указал он, и, поскольку Джош не вымолвил ни слова, Дэймон проглотил свои протесты. Незнакомец провел их в дальний конец зала, такого темного, что они едва не натыкались на стулья.

Зато в нише за шторами тускло светилась лампочка. Провожатый исчез, как только Дэймон и Джош вошли, а за спинами у них встал другой — молодой, со шрамом на лице. Его Дэймон тоже видел впервые.

— Пришли, — доложил молодой, и занавеси шевельнулись, пропустив еще двоих.

— Крессич, — пробормотал Дэймон. Второго он не знал.

— Вы знакомы с господином Крессичем? — спросил вошедший последним.

— Немного. А вы кто такой?

— Меня зовут Джессад. А вы — господин Константин, не правда ли? Константин-младший?

Всякий раз, когда Дэймона узнавали, он нервничал, а сейчас вдобавок обнаружил, что его обманули. Этот человек знал его и не удивился при встрече. Дэймон бросил на Джоша недоуменный взгляд.

— Дэймон, — сказал Джош, — этот человек — из «К». Давай обговорим детали. Садись.

Встревоженно озираясь, Дэймон сел за маленький столик. Остальные расположились рядом. Снова он посмотрел на Джоша, которому доверял — доверял свою жизнь, не находя ей лучшего применения. Он хорошо изучил этого парня. И теперь видел: Джош лжет. «Значит, должно произойти что-то страшное», — подумал он, лихорадочно ища разгадку.

— Что вы хотите нам предложить? — спросил он, думая только о том, как бы выбраться из «Маскари» самому и вытащить Джоша.

— Когда Джош говорил о своих связях, — раздумчиво произнес Джессад, — я и не подозревал, что он имеет в виду вас. Сказать по правде, на такую удачу я не смел и надеяться.

— В самом деле? — Дэймон поборол соблазн еще раз оглянуться на Джоша. — А на что же вы смели надеяться, господин Джессад из «К»?

— Разве Джош не рассказал?

— Он сказал, что мне следует поговорить с вами.

— Насчет того, как вернуть вам бразды правления?

На лице Дэймона не дрогнул ни один мускул.

— Вы считаете, это возможно?

— У меня есть люди, — вмешался Крессич и сразу поправился: — У Коледи. Можно за пять минут поднять тысячу человек.

— А вам известно, что тогда произойдет? — осведомился Дэймон. — Вы еще не налюбовались трупами в коридорах? Здесь же полно солдат! А что, если нас просто-напросто выкинут в космос?

— Вы знаете, — спокойно парировал Джессад, — что вся станция в их руках и они могут поступить с ней как им заблагорассудится. Кроме вас, здесь некому говорить от лица прежнего Пелла. Лукас… себя исчерпал, он всего лишь читает тексты, подсунутые Мацианом. За каждым его шагом следят охранники. Да, вы правы: трупы в коридорах — это более чем вероятно. Но выбор небогат: либо наш вариант, либо тот, который устраивает Мациана. Если вы объявитесь, он, возможно, уберет Лукаса и станет подсовывать тексты вам… А может, и наоборот, не правда ли? Ведь Лукас послушен и неплохо делает свое дело.

— Вы очень логично рассуждаете, господин Джессад.

«Но при чем тут челнок?» — договорил Дэймон про себя, откидываясь на спинку кресла и оборачиваясь к Джошу, который смущенно потупился, встретив его взгляд. Дэймон снова посмотрел на Джессада.

— Что вы предлагаете?

— Вы нам обеспечиваете проход в центральную. Мы делаем все остальное.

— Ничего не получится, — покачал головой Дэймон. — Снаружи боевые корабли. Из центральной их не остановить. Они нас попросту взорвут. А может, вы на это и рассчитываете?

— Получится, не беспокойтесь. У меня надежные методы.

— Ну, так поделитесь ими со мной. Изложите свой план поконкретнее и дайте мне ночь на размышление.

— Чтобы вы ушли отсюда, зная имена и лица?

— Но вы же знаете мое имя и лицо, — возразил он и заметил слабый блеск в глазах Джессада.

— Доверься ему, — шепнул Джош. — Его план сработает.

Снаружи, перекрывая музыку, вдруг затрещало, секундой позже взлетела занавесь, в нишу спиной вперед ввалился Коледи и распластался на столе. При виде жженой дыры во лбу помощника Крессич с воплем подпрыгнул, Дэймон и Джош бросились к стене, а Джессад рывком сунул руку в карман. В зале гремела музыка и визжали посетители, а у входа в кабинет стояли десантники в доспехах и с оружием на изготовку.

— Ни с места! — скомандовал один из них.

Джессад выхватил пистолет. Раздался выстрел, запахло паленым. Корчась, Джессад рухнул на пол. Дэймон, онемев от ужаса, уставился на солдат и оружие. Джош тоже не шевелился.

Десантник за шиворот втащил в нишу человека, который тотчас съежился под взглядом Дэймона.

— Эти? — грозно спросил офицер.

Нго кивнул. Казалось, он вот-вот лишится чувств.

— Заставили прятать их… Угрожали… мне и моей семье. Мы хотели уйти в белую… Все мы…

— А это кто? — офицер кивком указал на Крессича.

— Не знаю, — сказал Нго. — Я его не знаю. И этих тоже…

— Увести, — приказал офицер. — Обыскать. Трупы тоже.

Все было кончено. В мозгу Дэймона метались сотни мыслей. Выхватить из кармана пистолет? Вырваться и бежать, пока не догонит выстрел?

А как же Джош… и мать… и брат?..

Его грубо повернули лицом к стене, заставили поднять руки и раздвинуть ноги. Рядом то же самое сделали с Джошем и Крессичем. У Дэймона забрали карточки и пистолет, за который могли расстрелять на месте.

Потом офицер внимательно посмотрел ему в лицо.

— Вы Константин?

Дэймон не ответил. От удара в солнечное сплетение он сложился пополам, но в следующее же мгновение бросился на невысокого крепыша, стоявшего к нему ближе всех, опрокинул того на стул, затем повалил на пол. Вспыхнула драка. Он получил сильный удар сапогом в спину, потом еще несколько пинков. Оставив бесчувственного солдата, он поднялся на ноги, придерживаясь за край стола, и едва не погиб — чей-то луч прорезал воздух над его плечом и угодил Крессичу в живот.

От удара прикладом в грудь Дэймон зашатался. Колени мигом обмякли, а после нового удара онемела рука, которой он держался за стол. Дэймон упал, скрючился и больше уже не шевелился, быстро теряя сознание под шквалом ударов.

Наконец двое десантников схватили его за руки и подняли.

— Джош, — произнес он едва слышно. — Джош…

Джоша тоже подняли двое, зажав с боков и встряхивая, словно пытались разбудить. Дэймон ухитрился встать на ноги. Голова пьяно кружилась, по лицу текла кровь с рассеченной макушки. Поднимать Крессича не было смысла — он умирал, истекая кровью.

В зале Дэймон огляделся. Посетители разбежались, исчез и Нго — его отпустили или увели. Остались только мертвецы и несколько солдат.

В коридоре возле бара Нго тоже стояли десантники. Они смотрели, как их товарищи ведут Дэймона и несут Джоша. Дэймона охватило чувство стыда — ведь его арестовали как преступника, — и отвернулся от них.

Он предположил, что их ведут на корабль. Но, войдя в доки, солдаты сразу свернули налево — к бару, превращенному десантниками в свою штаб-квартиру. Гражданские старались избегать этого заведения.

И было отчего. Грохочущая музыка, дым наркотиков и запах перегара встретили Дэймона на пороге. Едва держась на ногах, он позволил подвести себя к внушительному служебному столу — единственной уступке военному порядку в этой похожей на бордель штаб-квартире, где хватало всего, что ценилось на черном рынке. С другой стороны к столу приблизился человек со стаканом в руке, уселся в кресло и хмуро оглядел задержанных.

— Попались тут неподалеку, — сообщил командир подразделения, разгромившего бар «Маскари». — Вот этот — Константин, а этот — униат, представляешь? Правда, у него прочищены мозги, но это было сделано на Пелле.

— Униат? — сержант, неприятно улыбаясь, посмотрел на Джоша. — Любопытно, как такие субчики попадают на Пелл? Наверняка ты можешь об этом рассказать, а, униат?

Джош промолчал.

— Я могу рассказать, — донесся грубый голос от двери, открывшейся с такой силой, что содрогнулись стены. — Этот человек принадлежит «Норвегии».

Музыка не стихла, зато смеха и разговоров как не бывало.

В штаб-квартиру с бесцеремонностью, ошеломившей ее хозяев, вошло несколько десантников с эмблемой «Норвегии». Все они были в доспехах и при оружии, тогда как из остальных мало кто был полностью экипирован для боя.

— «Норвегия», — пробормотал кто-то. — Убирайтесь отсюда, подонки!

— Имя и фамилия! — взревел невысокий коренастый офицер с грубым голосом. — Отвечай…

— Не то ты всех перестреляешь, — насмешливо подхватил солдат.

Коренастый офицер нажал кнопку кома, прикрепленного к его плечу, и что-то сказал. Музыка мгновенно утихла. Затем офицер обернулся к дюжине своих десантников и махнул рукой. Отделение развернулось веером и взяло оружие на изготовку.

Коренастый неторопливо обвел бар взглядом.

— Вы не в том положении, когда можно хамить. Лучше наведите порядок в этом притоне. Если я здесь найду кого-нибудь из наших, шкуру спущу. Есть такие? Не слышу!

— Катись отсюда! — закричали ему. — Это территория «Австралии»!

— Пленных — сюда! — скомандовал коренастый.

Никто не пошевелился. Стволы поднялись, раздались возгласы возмущения и ярости. Сквозь красную пелену Дэймон смотрел, как двое из дюжины подходят к нему и Джошу. Сильная рука ухватила его за правое предплечье, дернула, потащила к двери. Джош тоже шел, не сопротивляясь, — пока они вместе, дергаться ни к чему. Им осталось только держаться друг за друга, все остальное потеряло смысл.

— Увести, — приказал коренастый. Дэймона и Джоша вытолкали наружу и торопливо повели по доку. В баре осталось только двое рядовых десантников с «Норвегии» и офицер.

Другую группу солдат с «Норвегии» пленники увидели не раньше, чем поравнялись с выходом из сквозного коридора.

— Взяты в «Маккарти», штабе «Австралии», — громко объяснил женский голос. — Ди их отобрал. Там нужны наши. Быстро!

Десантники пустились бегом, часть конвоя — вдогонку за ними. Четверо оставшихся повели пленных к воротам в синий док.

У ворот стояли часовые.

— Пропустить! — приказал офицер из конвоя, указывая большим пальцем через плечо. — Там назревает мятеж.

Часовые носили эмблему «Австралии». Они неохотно открыли аварийный шлюз.

За следующей дверью лежал синий док, где рядом с «Индией», «Австралией» и «Европой» стояла «Норвегия». У Дэймона кружилась голова, уже давала о себе знать боль от ушибов. В синем доке обитали одни военные, даже на погрузке трудились солдаты в робах.

Перед пленниками и конвоирами открылся люк «пуповины», соединяющей «Норвегию» с доком. В прохладе воздушного шлюза их встретили десантники с эмблемой «Норвегии».

— Толли! — удивился один из них и добавил, ухмыляясь: — С возвращением, Толли!

И тут Джош вырвался и бросился назад. Поймали его только в середине «пуповины».

4. ПЕЛЛ: «НОРВЕГИЯ»; СИНИЙ ДОК; 8.1.53; 19:30

Сигни оторвала взгляд от клавиатуры и убавила громкость кома, передававшего доклады из доков, от ее патрулей. С недоброй усмешкой она отметила про себя, что Толли изрядно поистрепался. Небрит, нечесан, весь в крови. Вдобавок — синяк на подбородке.

— Пришел повидаться со мной? — язвительно спросила она. — Вот уж не надеялась, что тебе захочется назад.

— Здесь Дэймон Константин… Ваши солдаты затащили его на борт. Думаю, вам надо с ним поговорить.

Эти слова озадачили ее.

— Хочешь и его втянуть?

— Он ни при чем… Мы были вместе. Помогите ему выпутаться.

Она откинулась на спинку дивана и с любопытством посмотрела на Джоша.

— Что ж, по крайней мере, ты говоришь прямо, — сказала она. — Раньше я за тобой этого не замечала.

Он не нашел что сказать.

— Константины разделались с твоей памятью, — задумчиво произнесла она, — и нашли себе преданного друга. Странно, не правда ли?

— Помогите ему, прошу вас!

— Из каких соображений?

— Из соображений здравого смысла. Он вам может быть полезен. А там его убьют.

Сигни рассматривала Джоша, прищурив глаза.

— А ведь ты рад, что вернулся, правда?

Замерцала лампочка на пульте — ком счел вызов неотложным. Сигни прибавила громкость и нажала кнопку.

— Драка, — услышала она, — в «Маккарти»!

— Ди выбрался оттуда? — спросила Сигни. — Дайте мне Ди.

— Занят, — последовал ответ.

Сигни махнула рукой конвоирам, чтобы увели Толли. Загорелась другая лампочка.

— Мэллори! — воскликнул Толли, когда его потащили к двери.

— Вас вызывает «Европа», — сообщил ком. — На связи капитан Мациан.

Она переключилась на канал «Европы». Толли увели, чтобы запереть в каком-нибудь надежном месте.

— «Европа», Мэллори на связи.

— Что там у вас происходит?!

— Беспорядки в доке, сэр. Извините, сэр — Янц просит указаний.

Она снова переключилась и тотчас услышала крик по другому каналу:

— Он упал! Капитан, его застрелили!

Сигни сжала и занесла над пультом кулак.

— Вынести его! Вынести! С кем я говорю? Офицер?!

— Это Утхап, — ответил женский голос. — В Ди стрелял десантник с «Австралии».

Сигни нажала другую кнопку.

— Эджера мне. Быстро!

— Мы на выходе, — доложила Утхап. — Ди с нами.

— Это Эджер, — услышала Сигни. — Мэллори, убери своих собак.

— Убери своих, Эджер, не то я всех перестреляю без предупреждения! Они убили Ди Янца!

— Я разберусь. — Эджер отключился.

ТРЕВОГА — заполыхало в коридорах «Норвегии»; надрывались сирены. В рубке ожили пульты и экраны — корабль переходил в режим боевой готовности.

— Мы подходим, — сказал ком голосом Утхап. — Капитан, он с нами.

— Донесите его, Утхап! Донесите!

— Капитан, я спущусь. — Графф собрался выйти в док.

Сигни принялась нажимать кнопки, разыскивая Утхап и ее людей видеокамерами и ругая нерасторопных техов. Наконец на экране показалась группа десантников, и несли они не одного. Товарищи с «Норвегии» бросились им навстречу, оцепили «пуповины».

— Меда на связь, — скомандовала Сигни.

— Мед готов.

Сигни следила за знакомой фигурой, приближающейся к группе Утхап. Графф знал свое дело. Она перевела дух.

— «Европа» все еще на связи, — сообщил ком. Сигни подключилась к каналу флагмана.

— Капитан Мэллори, как прикажете все это понимать?

— Сэр, я сама еще не знаю, в чем дело. Разберусь, как только мои солдаты поднимутся на борт.

— Вы отбили пленных у «Австралии». С какой целью?

— Сэр, один из этих пленных — Дэймон Константин. С вашего позволения, я свяжусь с вами, как только получу объяснения Ди Янца.

— Мэллори!

— Сэр?

— У Эджера двое убитых. Жду рапорта.

— Есть, сэр. Как только выясню, что произошло, отправлю вам рапорт. А сейчас, сэр, я пошлю десантников в зеленый док. Пока штатские не осложнили ситуацию, сэр.

— Предоставьте это «Индии», она уже взялась за дело. Выведите своих людей, Мэллори. Освободите доки. Всех на борт. Я жду вас у себя, слышите?

— Да, сэр. С рапортом. Прошу прощения, сэр.

Лампочка флагманского канала погасла. Ударив кулаком по консоли, Сигни встала и направилась в хирургический отсек, расположенный на полпути между главным лифтом и носом.

Раны оказались не такими уж опасными. Благодаря стараниям врача у майора Янца держался ровный пульс, да и по облику Ди не было заметно, что он собирается на тот свет. Случайное попадание в стык доспехов: проникающее ранение в грудь, несколько ожогов, серьезная потеря крови — ничего, выкарабкается, на памяти Сигни бывало и похуже.

Она отошла к двери, где стояла Утхап, с головы до ног забрызганная кровью.

— Убирайтесь отсюда, неряхи, — Сигни вытолкала в коридор Утхап и ее десантников. — Здесь должно быть стерильно. Кто выстрелил первым?

— Какая-то шлюха с «Австралии». Пьяная.

— Капитан, — напомнила Сигни.

— Капитан, — негромко повторила Утхап.

— Ты ранена?

— Ожоги, капитан. Ничего, терпимо. С вашего разрешения, я пройду осмотр, когда врач закончит с Янцем и остальными.

— Я разве не приказывала вам держаться подальше от этого логова?

— Капитан, мы услышали по кому, что они захватили Константина и Толли. В «Маккарти» все перепились, как купцы после высадки, а за старшего у них — сержант. Когда мы с майором вошли, они велели нам убираться.

— Достаточно, — буркнула Сигни. — Жду подробного рапорта, десантник Утхап. И не волнуйся, я вас не дам в обиду. Вот если бы вы уступили Эджеровым подонкам, я бы с вас шкуру спустила. — Она пошла по коридору, бросив солдатам на ходу: — Все в порядке, Ди не разорван на куски. Не мешайте медам, и вообще убирайтесь отсюда. По каютам, живо! Я поговорю с Эджером… но если кто-нибудь из вас сунется в док, — своей рукой пристрелю, честное слово. По местам!

Десантники кинулись к лифту.

Сигни вернулась в рубку, обвела взглядом офицеров, занявших боевые посты. Графф, изрядно выпачканный кровью, уже был здесь.

— Почистись, — приказала ему Сигни. — Вспомни, где находишься. Марио, спускайся в кубрик, допроси Утхап и все ее отделение. Мне нужны фамилии и личные номера тех «австралийцев». И еще — рапорт, составленный по всей форме. Сейчас же.

— Есть, капитан. — Марио козырнул и поспешил отбыть. Сигни снова окинула рубку взглядом, на сей раз таким грозным, что вахтенные склонили головы над пультами. Графф вышел чиститься.

Сигни ходила взад-вперед по рубке, пока не спохватилась, что ей предстоит идти на борт «Европы». На ее мундире остались кровавые пятна, но она решила не переодеваться.

— Графф остается за меня, — отрывисто произнесла она. — Макфарлэйн, я иду на «Европу», подбери мне эскорт. Быстро!

Слушая, как приказы разносятся по коридору, она пошла к лифту. Эскорт — десантники в полном боевом облачении — встретил ее у шлюза. Она спустилась по трапу в док и пересекла оцепление.

Она не взяла с собой оружия. Заходить к командующему Флотом с оружием не полагалось, да и док охранялся надежно. Однако Сигни чувствовала бы себя гораздо спокойней, если бы покинула «Норвегию» совсем раздетой, зато с пистолетом в руке.

5. ПЕЛЛ: «ЕВРОПА»; СИНИЙ ДОК; 8.1.53; 21:05

На сей раз Мациан не задержался, хотя ожидали его всего лишь двое капитанов — Том Эджер и Сигни Мэллори. Эджер прибыл на борт «Норвегии» раньше Мэллори, но ее это не огорчало и не тревожило.

— Садитесь, — сказал ей Мациан.

Она уселась напротив Эджера. Мациан расположился во главе стола, подпер голову кулаками и устремил на Сигни пылающий взгляд.

— Ну, так где же ваш рапорт?

— Будет, — пообещала она. — Мне необходимо время, чтобы опросить моих людей и установить личности злоумышленников. Ди переписал их фамилии и номера, прежде чем в него выстрелили.

— Он прибыл туда по вашему распоряжению?

— Сэр, мои солдаты не получали приказа стоять в стороне и спокойно глядеть на преступления. После инцидента с Гофортом моих людей систематически третируют. Гофорта застрелила я, а страдать приходится моим подчиненным. Однако они покорно сносили издевательства, пока кое-кто не напился до такой степени, что перестал видеть разницу между издевательством и открытым неповиновением. Мой десантник попросил эту женщину назвать свое имя и личный номер и получил грубый отказ. Услышав, что она арестована, женщина выхватила пистолет и открыла огонь по офицерам.

Взор Мациана перебежал на Эджера и вернулся к Сигни.

— Я слышал другую версию: что вы не позволяете вашим десантникам ходить поодиночке, что даже в так называемых увольнениях они выполняют ваши приказы. Расхаживая целыми отделениями с офицерами во главе, они насаждают в доках свои порядки. Что поведение десантников и экипажа «Норвегии» на станции — это надругательство над субординацией и злостное неподчинение моим приказам.

— Сэр, отпуская солдат в увольнения, я не возлагаю на них никаких обязанностей. Но и не запрещаю хождение группами, поскольку так безопаснее посещать бары, доступные всем, кроме военнослужащих с «Норвегии». Такое отношение к моим подчиненным культивируется во всех экипажах, и неделю назад я направила к вам жалобу по этому поводу.

С минуту Мациан молча смотрел на нее, медленно барабаня пальцами по столу. Наконец повернул голову к Эджеру.

— Я не спешил протестовать, — заговорил Эджер, — но обстановка сейчас тяжелая… Очевидно, сказывается разница во взглядах на управление Флотом в целом. По причинам, гадать о которых мне не хочется, в некоторых экипажах и подразделениях пестуется фанатичная преданность своим капитанам и кораблям.

Сигни набрала полную грудь воздуха, уперлась ладонями в стол, но в последнее мгновение справилась с гневом и осталась в кресле. Ум работал трезво и холодно. Эджер и Мациан всегда были близки… даже слишком близки, давно подозревала она. Тут, как говорится, третий — лишний. Сигни справилась с дыханием и откинулась на спинку кресла, глядя только на Мациана. Идет война, и «Норвегии» приходится лететь по самой что ни на есть крутой дуге, покоряясь амбициям Мациана и Эджера.

— Стрельба по своим, — заговорила она, — это всегда очень неприятно. Господа, мы с вами — старейшие на Флоте. Долгожители. Скажу откровенно: я знаю, что нам предстоит, знаю, что моя деятельность по наведению порядка на станции — мартышкин труд. По вашему приказу я выполняла черную работу, и выполняла ее неплохо. Я не делилась своими догадками с экипажем и десантниками «Норвегии», предпочитая плыть по течению. Солдатам позволено делать все, что им вздумается, поскольку нас не заботит, какую память о себе мы оставим. Пелл будет снят с шахматной доски, его выживание противоречит нашим интересам. У вас теперь совершенно иные планы, и вы подводите нас к ним постепенно, чтобы не травмировать нашу психику. Когда вы наконец раскроете карты, нам останется только признать: да, ваш вариант — единственно разумный. Солнечная, не правда ли? Земля. Предстоит далекий и рискованный поход, и прежде чем отправиться в него, нужно обеспечить себе безопасный тыл. Флот над Компанией… Что ж, может быть, вы и правы. Это давно имеет смысл, еще с тех пор, как Компания бросила нас на произвол судьбы. Но нам не добраться до Солнечной, если на Пелле исчезнет дисциплина — цемент, на котором десятилетиями держался Флот. А ведь именно к этому приведет дискриминация. Подумать только: меня учат командовать «Норвегией»! Если это будет продолжаться, наш Флот расползется по швам. Вы отбираете у десантников значки и эмблемы, вы обезличиваете и унижаете их… Как бы вы это ни называли, ни к чему хорошему оно не приведет. Вопреки всем правилам и традициям экипажи заставляют подстраиваться под единый стандарт. Капитаны, не видя перед собой иного врага, исподволь настраивают своих подчиненных против «Норвегии», поощряют драки… За десятилетия своего существования Флот никогда не был единым целым, но в этом-то и заключалась наша сила! Каждая победа Флота — заслуга свободного корабля. Подстригите нас под одну гребенку, и мы станем предсказуемы, а поскольку наши корабли можно по пальцам перечесть, от нас и следа вскоре не останется.

— Забавно, — тихо проговорил Мациан. — Вы ратуете за изоляцию экипажей и при этом больше всех пеняете на отсутствие дисциплины. Занятная софистика, вы не находите?

— Мне приказали встать в строй, изменить сложившийся на моем корабле порядок. Я подчинилась, но мои люди восприняли это как оскорбление, нанесенное не им, а «Норвегии». А чего еще вы ожидали, сэр?

— Поведение солдат ясно выражает умонастроение облеченных ответственностью офицеров и капитанов, не правда ли? Возможно, они пользуются вашей поддержкой.

— А виновники инцидента в «Маккарти» разве не пользовались чьей-то поддержкой?

— Сэр, — подсказал Мациан.

— Прошу прощения — сэр.

— Ваши люди вошли в бар и отняли пленных у солдат, которые произвели арест. Вам это не напоминает захват чужих трофеев?

— Захват чужих трофеев? Отбить пленных у толпы пьяных отпускников в портовом кабаке?

— В доковой штаб-квартире, — буркнул Эджер. — Мэллори, выбирайте выражения.

— В этой вашей «доковой штаб-квартире» было полно нетрезвой и буйной солдатни, и куда, позвольте спросить, подевался дежурный офицер? Между прочим, один из пленных — собственность «Норвегии», а второй — высокопоставленный станционный чиновник, оказавший мне существенную помощь при оборудовании доков для нашей стоянки. Вопрос: почему пленных затащили в так называемую штаб-квартиру, вместо того чтобы отправить их в специальные помещения синего дока или на ближайший корабль, то есть на «Африку»?

— Солдаты, производившие арест, доложили своему сержанту. А он присутствовал в штаб-квартире, когда туда ворвался ваш майор.

— Вы просто пытаетесь покрыть негодяев, напавших на майора Янца. Если бар «Маккарти» — штаб-квартира дока, то майор Янц имел полное право войти туда и употребить власть для наведения порядка. Но его пытались выгнать под тем предлогом, что так называемая «доковая штаб-квартира» — территория «Австралии». И присутствовавший там сержант нимало не возмутился нарушением субординации. Как может штаб-квартира десанта быть частным владением одного корабля? Неужели нам следует предположить, что некоторые капитаны толкают свои экипажи к сепаратизму?

— Мэллори! — с укором произнес Мациан.

— Суть вот в чем, сэр. Майор Янц в надлежащей форме приказал передать задержанных под его охрану и не встретил содействия сержанта с «Австралии». Напротив, сержант постарался спровоцировать эксцесс.

— В этом эксцессе погибли двое моих десантников, — зло проговорил Эджер. — В перестрелке. Скоро мы выясним, кто ее начал.

— Я тоже постараюсь это выяснить, капитан. И позабочусь, чтобы вы получили копию доклада о расследовании.

— Капитан Мэллори, — приказал Мациан, — вы подадите мне рапорт, и незамедлительно. А что касается пленных, то меня не интересует, как вы поступите с ними. Мне безразлично, на каком они корабле. Капитан Мэллори, нравится это вам или нет, но вы — в строю. Прежде мы всегда действовали порознь, тут вы правы, но теперь нам предстоят совместные операции, и некоторым из нас — вольным птицам — это совсем не по вкусу. Они любят командовать, но не любят подчиняться. Я ценю вас, капитан. Вы умеете глядеть в корень. Да, вы не ошиблись насчет Солнечной. И неспроста высказали нам свои соображения. Очевидно, вы рассчитываете, что мы посвятим вас во все планы и привлечем к подготовке операции. Иными словами, вы хотите маршировать в первом ряду. Это очень хорошо, капитан, но прежде необходимо научиться строевому шагу.

Сигни не шелохнулась и не отвела глаза под жестким взором Мациана.

— Даже не зная, куда придется маршировать?

— Вы знаете, куда мы маршируем. Все ваши предположения правильны.

— Хорошо, — спокойно произнесла она, кольнув Эджера взглядом и снова посмотрев на Мациана. — Я согласна учиться строевому шагу. Я буду исполнять приказы точно так же, как и все остальные капитаны. Мне непривычно играть в команде, но это поправимо.

Мациан кивнул. Его красивое актерское лицо осталось совершенно бесстрастным.

— Итак, проблема улажена. — Он встал, подошел к буфету, вытащил из зажимов бутылку бренди, а из застекленного отделения — рюмки и наполнил их. Вернулся, поставил рюмки перед собой, затем обеими руками подвинул две — Эджеру и Сигни. — Надеюсь, она улажена раз и навсегда. — От сделал глоток. — Будут еще жалобы?

«Если и будут, то не от меня», — подумала Сигни, глотая жидкое пламя. Эджер мрачнел на глазах.

— Второй вопрос, — продолжал Мациан, не дождавшись ответа. — Вы, Мэллори, его уже затронули. Действительно, расположение Пелла — причина нашего беспокойства. Я верю, что информация, которую вы сейчас получите, не покинет пределов нашей теплой компании.

«После этого спектакля», — мысленно договорила Сигни, а вслух сказала:

— Да, сэр.

— Обойдемся без формальностей. В надлежащее время каждый капитан получит инструкции. Вы, Мэллори, — стратег, причем один из лучших. Вы приступите к действиям раньше всех, и вам это известно. Собственно, вы бы уже приступили, если бы не злополучный инцидент с Гофортом.

У Сигни загорелись щеки. Она опустила рюмку.

— Спокойнее, старый товарищ, — тихо произнес Мациан. — Придержите норов, у меня он тоже есть. Я не лишен недостатков, но не допущу, чтобы вы откололись от нас. Не допущу. Скоро мы улетим, самое позднее — через неделю. Погрузка почти закончена. Наш уход застанет Унию врасплох. Мы отнимем у нее инициативу, а взамен оставим проблему.

— Пелл.

— Вот именно. — Он допил бренди. — Константин у вас. Он не должен вернуться, а Лукаса мы уберем сами. Все их техи либо на рабочих местах, либо в тюрьме. Все, кто способен отремонтировать комы и аппаратуру контрольного центра, то есть привести Пелл в норму. Вам предстоит разгромить станцию и позаботиться о том, чтобы не осталось персонала, способного ее восстановить. Особенно опасен Константин — он не только знает комп, но еще и популярен. От него надо избавиться.

Губы Сигни растянулись в подобие улыбки.

— Когда?

— Он уже помеха. Разделайтесь с ним, но тайно. Без свидетелей. Порей займется другим — Эмилио Константином. Полная «чистка», Мэллори. Уния не получит от нас ничего пригодного. И беженцев с Пелла не будет.

— Ясно. Будет исполнено.

— При всех ваших неладах, вы с Томом проделали отличную работу. Меня очень интересовало, куда запропастился Константин. Да, превосходная работа.

— Я догадываюсь, что произойдет дальше, — бесстрастно продолжила Сигни. — Комп уже подготовлен, ключевой сигнал полностью выведет его из строя. По-прежнему неизвестно, где прячутся два оператора компа. Завтра я окончательно закрою зеленую. Все, кто не сдастся, отправятся в шлюз. Так или иначе, эта проблема будет решена. У меня есть приметы исчезнувших опов. Я воспользуюсь услугами информатора Нго и его семьи. Пусть порасспрашивают знакомых — может, и найдут кого-нибудь. Чем меньше комптехов останется в живых, тем спокойней нам.

— Мои люди окажут содействие, — пообещал Эджер.

Сигни кивнула.

— Вот и славно, — обрадовался Мациан. — Сигни, это именно то, чего я от вас ожидаю: довольно грызни за прерогативы. Ну, а теперь, может, приступим к делу?

Сигни осушила рюмку и поднялась, чуть позже встал Эджер. Сигни улыбнулась и попрощалась кивком — не с обоими, а только с Мацианом, — и удалилась нарочито легкой походкой.

«Ублюдок», — подумала она, не услышав шагов Эджера за спиной. В лифте она тоже спускалась одна — Эджер остался с Мацианом. «Шлюха!»

Лифт мигом опустил ее на нижнюю палубу, где эскорт Сигни стоял навытяжку и упорно не смотрел на десантников «Европы», проходящих туда и обратно через двери экипировочного отсека. Поблизости маячила троица «европейцев» — их развязные улыбки увяли, как только Сигни появилась в дверях лифта.

Забрав свиту, она прошла через шлюз и по «пуповине» спустилась в док.

6. ПЕЛЛ: «НОРВЕГИЯ»; СИНИЙ ДОК; 8.1.53; 23:00 ОС; 11:00 ДС

Ей основательно полегчало, когда она смогла передохнуть и принять ванну, когда в доке восстановился порядок и в рубку «Норвегии» поступили рапорты. Сигни не надеялась, что десантница с «Австралии», стрелявшая в Ди, будет наказана — во всяком случае, публично. Но эта мерзавка больше не осмелится разгуливать там, где можно встретить солдат Мэллори.

Ди Янца уже перевели из операционной, влив ему изрядную толику крови и сделав вставку в ребро. Он уже мог сидеть и внятно ругаться, и это было верным признаком, что он поправится. Сейчас возле него сидел Графф, а мед составил длинный список офицеров и солдат, претендующих на роль добровольных сиделок. Сигни это только радовало, а грозный Ди, узнай он о столь массовом проявлении трогательного сочувствия к себе, наверное, был бы просто потрясен.

Передышка. Выиграно несколько часов покоя — до завтра, до операции в зеленой. Сидя наискось в кресле посреди своей каюты, она уперлась ступнями в койку и неловко наполнила стакан. Она редко выпивала больше одной порции, а эта, кажется, была четвертой или пятой… «Жалко, что здесь нет Ди или Граффа, — подумала она. — Посидели бы, поговорили».

Сигни могла бы и сама пойти к ним, прихватив бутылку. Но Ди захочет подробно рассказать, что с ним приключилось, а волноваться ему вредно.

Впрочем, можно поболтать с кем-нибудь другим. Сигни поколебалась, выбирая одного из двух, затем вызвала гауптвахту: «КОНСТАНТИНА КО МНЕ».

Пришла квитанция. Сигни откинулась на подлокотник кресла и, потягивая бренди, отстукала на клавиатуре запрос в рубку управления — хотела убедиться, что все нормально, что гнев десантников не выплеснулся за пределы корабля. Алкоголь не успокаивал, ее по-прежнему тянуло мерить шагами каюту. Было бы что мерить. Завтра…

Проклятые мысли, никак от них не отделаться. Сто двадцать восемь гражданских умерщвлено при очистке белой секции. Страшно даже вообразить, что будет в зеленой, где скопились все, у кого есть причины бояться опознания. Все они могут отправиться в шлюз, если в самое ближайшее время не будут найдены два квалифицированных комптеха. Что ж, это разумное решение… Мгновенная ликвидация всех без разбору. Зато — твердая уверенность, что комптехи не доставят хлопот. И разве такая смерть не милосерднее участи тех, кто останется на разоренной станции? «Хансфорд», увеличенный во сто крат. Троянский конь, оставленный униатам. Гниющие мертвецы и вонь, непереносимая вонь…

Открылась дверь. Сигни посмотрела на троих десантников и Константина — умытого, в коричневой робе и с лейкопластырями на лице — следами работы меда. «Неплохо выглядит», — подумала она рассеянно, наклоняясь вперед и опираясь локтем на стол.

— Хотите поговорить? — спросила она. — Или напротив?

Константин промолчал. Видя, что он не намерен буянить, Сигни жестом отпустила конвой.

— Где Джош Толли? — спросил он наконец.

— Где-то неподалеку. Вон там, в баре, стаканы. Хотите выпить?

— Я хочу, — отчеканил Дэймон, — чтобы меня отпустили. Чтобы станцию передали в руки законного правительства. И предоставили ему перечень ваших жертв.

— Даже так?! — она рассмеялась, потом, упершись ногами в койку, слегка отъехала назад вместе с креслом. — Я вижу, вы хотите присесть. — Она указала на койку. — Садитесь, господин Константин. Садитесь.

Он сел. «Безумец», — подумала Сигни, глядя в такие же, как у его отца, бесстрашные черные глаза.

— Надеюсь, на самом деле вы не питаете иллюзий, — произнесла она. — Или питаете?

— Нет.

Она кивнула, с сочувствием разглядывая Дэймона. Красив, молод. Хорошо говорит, хорошо держится. У них с Джошем очень много общего. Сигни тошнило от войны. Такие симпатичные мальчишки превращаются в трупы… «Будь ты простым станционером… — мысленно обратилась она к Дэймону. — Но тебе досталась фамилия Константин, и значит, ты обречен. Слишком уж популярна эта фамилия на Пелле».

— Выпьете?

На этот раз он не отказался. Сигни отдала ему свой стакан, а себе оставила бутылку.

— Скажите, — произнес Дэймон, — Джон Лукас — ваша марионетка?

Лгать ему не имело смысла.

— Он исполняет наши приказы.

— На очереди у вас — зеленая?

Она кивнула.

— Дайте мне поговорить с ними по кому. Я сумею их урезонить.

— Чтобы сохранить свою жизнь? Или чтобы сместить Лукаса? Ничего не выйдет.

— Чтобы спасти людей.

Несколько секунд она мрачно рассматривала его.

— Вам не подняться на поверхность, господин Константин. Вы исчезнете, причем совершенно незаметно. Думаю, вы это понимаете.

На бедре у Сигни покоился пистолет. Она положила руку на рифленый пластик — не из опасения, а просто на всякий случай.

— Знаете, если бы я нашла всего-навсего двух человек, отпала бы необходимость шлюзовать целую секцию. Мне нужны Джеймс Мюллер и Джудит Кроуэлл. Поможете их разыскать — спасете человеческие жизни.

— Я не могу вам помочь.

— Вы не знаете этих людей?

— Я не знаю, где они. Вряд ли они вообще живы, а в зеленой их нет наверняка. Я долго искал их там.

— Мне очень жаль, — проговорила она. — Ну что ж, господин Константин, я сделаю все, что смогу, обещаю вам. Вы — культурный человек, представитель исчезающей породы. Будь у меня возможность выручить вас, я бы не раздумывала, поверьте. Но на меня давят со всех сторон.

Дэймон промолчал. Косясь на него, Сигни хлебнула бренди из бутылки. Он глотнул из стакана.

— Что с моими близкими? — оборвал он долгую паузу.

Сигни скривила губы.

— Они в безопасности, господин Константин. В полной. Мать исполняет все наши требования, да и брат ведет себя вполне благоразумно. Продукция поступает с Нижней без перебоев, и у нас нет оснований смещать его с должности начальника колонии. Он тоже культурный человек и у него, к счастью, нет доступа к большим скоплениям станционеров, сложной аппаратуре и стоянкам наших кораблей.

У Дэймона задрожали губы. Он допил бренди, Сигни наклонилась вперед и подлила еще. Наклонилась с расчетом — пистолет в руке Константина чрезвычайно облегчил бы ее задачу. Оставить его в живых до завтрашнего вечера — слишком жестоко.

Бренди не помогло ей избавиться от кислого привкуса во рту. Она протянула Дэймону бутылку.

— Возьмите с собой, господин Константин. И идите. Честь имею.

Другой человек на его месте стал бы умолять о пощаде или вцепился бы Сигни в горло. Он же встал и направился к выходу, оставив бутылку на столе. И оглянулся, когда дверь не поддалась. Сигни вызвала вахтенного офицера.

— Уведите пленного.

— Есть, капитан, — сказал вахтенный.

Сигни спохватилась:

— Зайдите по пути за Джошем Толли.

Глаза Дэймона тревожно блеснули.

— Я знаю, — кивнула Сигни, — он собирался убить меня. Но с тех пор он основательно изменился, не правда ли?

— Он помнит вас.

Она пожевала губами и невесело улыбнулась.

— Он тем и живет, что помнит, верно?

— Позвольте мне поговорить с Мацианом.

— Едва ли от этого будет прок. Да он и не согласится вас выслушать. Неужели вам невдомек, откуда на вас сыплются неприятности? Я исполняю его приказы.

— Когда-то Флот служил Компании. Он был наш. Мы вам верили. Все станции на вас надеялись, не на Компанию, а на вас. Что произошло?

Сигни потупилась — не сумела выдержать тоскливого взгляда Константина.

— Кое-кто сошел с ума, — заключил Дэймон.

«Вполне возможно». — С этой мыслью Сигни откинулась на спинку кресла. Ей нечего было возразить.

— Пелл — не просто станция, — сказал Константин. — Он с первого дня своего существования не такой, как все остальные. Примите от меня хотя бы совет: оставьте брата во главе колонии. Вы получите от низовиков куда больше, если не будете их понукать. Их понять непросто, но и они понимают нас с трудом. Работать они согласятся, но не для вас. Для него. И по-своему. Хиза сделают вдесятеро больше того, что вы требуете. Они не воинственны и дадут все — если вы будете просить, а не отбирать.

— Ваш брат останется на Нижней, — пообещала она.

Возле двери вспыхнула лампочка. Нажатием на клавишу Сигни отперла замок. Ввели Джоша Толли, они с Дэймоном спокойно переглянулись. Будто спросили друг друга о чем-то, не произнеся ни слова вслух.

— Все в порядке? — осведомился Джош через секунду.

Константин кивнул.

— Господин Константин уходит, — вмешалась Сигни. — Прошу, Джош.

Он приблизился, обеспокоенно косясь на Дэймона. Дверь закрылась, отгородив их друг от друга. Сигни снова потянулась за бутылкой, наклонила ее над стаканом, оставленным Дэймоном на краю стола.

Джош тоже умылся и от этого выглядел получше. Щеки его ввалились, но глаза живо блестели.

— Не угодно ли присесть? — Уж от него-то Сигни знала, чего ожидать. Он всегда был уступчив, лишь однажды поддался помрачению. В тот раз он нашел ее на станции и закричал еще от дверей.

Джош пожал плечами и сел. Он мастерски напускал на себя безучастный вид.

— Как в былые времена. — Сигни отпила из стакана и хмыкнула. — А он порядочный человек, этот Дэймон Константин.

— Да, — подтвердил Джош.

— Ты все еще хочешь убить меня?

— Ты не самая большая гадина на свете.

Сигни хмуро улыбнулась, но улыбка тотчас увяла.

— Ты знаком с Мюллером и Кроуэлл? Слышал когда-нибудь эти фамилии?

— Эти фамилии мне ни о чем не говорят.

— Неужели ты не знаком ни с кем из техов, знающих станционный комп?

— Нет.

— Ну что ж, это был единственный официальный вопрос. Очень жаль, что ты никого не знаешь. — Она снова отпила из бокала. — Похоже, на твоем поведении сказывается благотворительность Константина. Я права?

Никакого ответа. Но Сигни по глазам Джоша видела, что она права.

— Я хотела задать тебе только этот вопрос.

— Кто они? Кто эти люди? Зачем они тебе? Что они сделали?

Вопросы? Джош никогда не задавал ей вопросов.

— Ты согласился на Урегулирование, — сказала она. — Объясни, что ты затевал, когда тебя взяли «австралийцы»?

Молчание.

— Те люди мертвы, Джош. Что толку скрывать?

Его глаза блуждали по каюте — знакомый безучастный взгляд. «Красив, — в тысячный раз подумала Сигни об этом человеке. — Еще один обреченный. Его нельзя пощадить — он безумец и после смерти Константина станет очень опасен. Завтра, — сказала она себе. — Это случится не позднее завтрашнего дня».

— Я униатский солдат, — промолвил он. — Но непростой… что бы там ни значилось в военном билете. Спецслужба. Ты знаешь, как я сюда попал. И был еще один такой — он проник сам… так же как и на Маринер. Его звали Габриэль, и он готовил диверсию. Против вас работал он, а не Константины. Дэймон ни в чем не виноват, у него отец погиб из-за Габриэля и пропала жена. Как все это происходило, я не знаю, я не помогал… но одно могу сказать наверняка: люди, которых вы держите во главе Пелла, — убийцы, завербованные Габриэлем. В этом можешь не сомневаться, я знаю тактику. Мэллори, ты схватила не того человека. Нужно арестовать Лукаса, вашего ставленника, — он плясал под дудку Габриэля.

Хмель вылетел из нее, словно от порыва студеного ветра. Сидя со стаканом в руке и глядя в светлые глаза Джоша, Сигни вдруг почувствовала, что ей тяжело дышать.

— Ну и где он, этот Габриэль?

— Убит. Вы уничтожили верхушку заговора. Габриэля, парня по фамилии Коледи и еще одного… Крессича. На станции Габриэля знали как Джессада. Всех троих убили десантники, когда брали нас. А Дэймон не знал ничего… ровным счетом ничего. Неужели ты допускаешь, что он пошел на сговор с убийцами его отца?

— Значит, это ты привел его туда?

— Да, я.

— Он знал правду о тебе?

— Нет.

Сигни набрала полную грудь воздуха и неторопливо выдохнула.

— Думаешь, нам не все равно, как Лукас пробрался к власти? Он наш холуй.

— Постарайся понять меня. Все кончено. Вам не за кем больше гоняться. Вы победили. Новые убийства будут абсолютно бесполезны.

— И мне следует положиться на слово униата?

Никакого ответа. Но глаза, смотревшие ей в лицо, были полны боли.

— Джош, ты правильно сделал, что рассказал. Это поступок настоящего мужчины.

— Никакой это не поступок. Я рожден с одной — единственной целью. Все мое прошлое — программа. Когда на Расселе и здесь из меня тянули душу, за ней не было ничего. Я — пустышка, Мэллори. Фальшивка, кукла. Я служил Унии, потому что запрограммирован на это. На самом деле я ни к кому и ни к чему не испытываю привязанности.

— Совсем ни к кому?

— Только к Дэймону, — признался он.

Сигни осушила стакан, буравя Джоша задумчивым взглядом.

— Так зачем же ты втянул его в заговор Габриэля?

— Думал, что нашел путь к спасению. Надеялся захватить челнок и увезти Дэймона на Нижнюю. У меня к тебе предложение.

— Кажется, я догадываюсь…

— Посадить его на челнок и отправить на Нижнюю — в твоей власти. Помоги ему выбраться отсюда, если больше ничего не можешь.

— Как? Ты не хочешь, чтобы мы вернули ему власть над Пеллом?

— Ты сама сказала, Лукас только открывает и закрывает рот, а слова произносите вы, и ничего другого вам не надо. Вы всегда к этому стремились. Помоги Дэймону выбраться. Спаси. Ну, что тебе стоит?

Он знал, что ожидает их в недалеком будущем — во всяком случае, что ждет Константина. Сигни посмотрела на Джоша и снова опустила глаза на бокал.

— За твое «спасибо»? Недурное предложение. Это выглядело бы просто глупо с моей стороны, ты не находишь? С тобой работал какой-нибудь гипнопед?

— Надо полагать, да.

Она нажала клавишу.

— Уведите его.

— Мэллори…

— Я подумаю над твоим предложением, — перебила она, — подумаю.

— Можно мне с ним поговорить?

Поразмыслив, она кивнула.

— Пожалуй. Хочешь рассказать все, как было?

— Нет, — ответил он хрипло. — Я не хочу, чтобы он узнал. Мэллори, в мелочах я тебе доверяю.

— И ненавидишь меня всеми потрохами?

Он встал и, глядя на нее сверху вниз, отрицательно покачал головой. Вспыхнула лампочка у двери.

— Ступай, — велела Сигни и повернулась к десантнику, появившемуся в дверном проеме. — Отведи его к приятелю. Предоставь им все удобства, о которых они попросят. В разумных пределах, конечно.

Джош вышел вместе с конвоиром. Дверь закрылась, щелкнул замок. Несколько минут Сигни не двигалась, затем положила ноги на койку и снова застыла в неподвижности.

Ей пришло в голову, что на заключительном этапе войны Константин мог бы пригодиться. «Допустим, Уния клюнет на нашу удочку — займет и восстановит Пелл. Вот тут-то и понадобился бы Константин. Если бы он не был полной противоположностью Лукаса. Нет, он для нас бесполезен. Мациан ни за что не согласится. Единственный выход — челнок. И никто не узнает об этом, если Флот не задержится в системе Пелла. Униатам очень нескоро удастся выловить молодого Константина из кустов, а тем временем мы выполним до конца стратегический план. Станция погибнет, Уния лишится базы… Либо станция выживет, но ее существование принесет новым хозяевам одни убытки. Да, в идее Джоша что-то есть». Сигни налила себе еще бренди и сжала стакан так, что побелели костяшки пальцев.

Униатский диверсант… Сигни все еще не могла оправиться от замешательства, злилась и насмехалась над собой: вот что случается, когда забываешь пословицу «в тихом омуте черти водятся».

Подумать только, к чему пришло Внеземелье… Флот-отступник и мир, порождающий монстров вроде Джоша и Габриэля-Джессада…

Она сидела, сложив руки на груди и глядя на стол. Наконец сделала еще один глоток, протянула руку и пробежалась пальцами по клавиатуре компа.

«Диспозиция десантников».

На экране появились названия мест и списки личного состава. Все солдаты находились на борту, кроме дюжины, охранявшей подступы к «пуповине». Сигни набрала приказ вахтенному офицеру: «Бен, выгляни наружу и позови тех двенадцать, что караулят в доке. Комом не пользуйся. Потом доложи мне через комп».

Новая команда: «Диспозиция экипажа».

Комп отрапортовал. Вахту несла дополнительная смена. Графф по-прежнему сидел в лазарете у Ди. Сигни нажала еще несколько клавиш, включая ком, и первым делом обратилась к Граффу:

— Поднимайся в рубку. Оставь Ди медам. Ди, смотри не дергайся.

Она поочередно связалась с остальными постами, а когда вахтенный офицер доложил о выполнении задания, вызвала военопа Тихо. Затем опорожнила стакан, встала, радуясь, что голова осталась сравнительно ясной — по крайней мере палуба не качалась, — и, накинув на плечи китель, вышла за дверь и направилась в рубку. Там она окинула взглядом офицеров обеих вахт, с недоумением смотревших на нее.

— Включить бортовую связь, — приказала она. — Слушать на всех постах и в кубриках.

Комптех нажал главную кнопку.

— Нас гонят из доков, — произнесла Сигни, включив микрофон на воротнике, как делала всегда на операциях, и прошла к своему посту — центральному пульту, к которому вели изогнутые проходы. — Внимание. Экипаж, пехота, всем слушать меня. Основная вахта — по местам согласно боевому расписанию. Дополнительная — на подхват. Занять боевые посты. Мы уходим.

Мгновение царила мертвая тишина. Затем все забегали, меняясь друг с другом местами, опуская сиденья, протягивая руки к консолям. Некоторые техи карабкались на полки «горизонтальных» постов, отключенных на время стоянки. Загудели пульты, завыла сирена, над головами заполыхали красные лампы.

— Отходим без расстыковки! Рывком! — Сигни бросилась на свой диван и схватила ремни безопасности. Она и сама могла надеть шлем, но в эту минуту не доверяла рефлексам и воспользовалась помощью одного из офицеров.

— Графф, оторвите корабль от Пелла и гоните… — Она резко втянула воздух, — …туда, где нас сам дьявол не сыщет. Потом я вас сменю.

— Инструкции? — спокойно осведомился Графф. — Если по нам откроют огонь, отвечать?

— Все крюйт-камеры открыты, Графф. Стартуйте.

По бортовому кому поступали вопросы — офицеры интересовались причиной спешки. На рейдерах, ушедших патрулировать, никто ни о чем не знал, и Сигни не видела возможности связаться с ними. Произведя последнюю проверку систем, Графф ввел в память компа список команд, затем убедился, что каждый человек на борту «Норвегии» находится на своем посту и компу это известно. На экранах засветился предполагаемый курс: облет по дуге вокруг станции, затем — вокруг планеты в угрожающей близости от атмосферы, и наконец — под прикрытием Нижней — разгон и прыжок.

— Мэллори! — прогремел голос по межкорабельной.

Дополнительная смена. Капитаны в койках. Матросы и десантники рассеяны по доку. И «Норвегия» рвет «пуповины»…

Сигни стиснула зубы. «Норвегия» неслась вдоль обода Пелла к планете наикратчайшим, а значит рискованным курсом. Затаив дыхание, Сигни прислушивалась к проклятиям, исторгавшимся из кома вместе с треском помех.

«Тихий» и «Атлантика» бросились наперехват. Им не пришлось тратить время на расстыковку, но от «Норвегии» их заслоняла Нижняя. Сейчас куда опаснее «Австралия» — она оторвалась от станции и летит вдогон.

— Боекомп, — скомандовала Сигни, — прикрыть хвост. Это Эджер. Ну-ка, всыпьте ему.

Никаких квитанций в таких случаях не полагалось. Пальцы военопа отстучали дробь по клавиатуре. Вспыхнули лампочки, засветились все экраны.

У «Норвегии» не было рейдеров в хвостовом прикрытии, а у «Австралии» — в носовом. Боекомп «Норвегии» задраил все люки, разделив ее на сегменты с автономным жизнеобеспечением. Нарастала гравитация — рейдероносец перешел в режим боевого синхронизма и лег на рассчитанный электроникой курс. Один из рейдеров «Норвегии» обстреливал Мэллори очередями вопросов. Сигни молчала.

На экране вида росла Нижняя. Рейдероносец все еще набирал скорость. В рубке заполыхали красные лампы, предупреждая о возможности столкновения с преследователем. «Австралия» огромна — значит велика и опасность столкновения.

Ослепительно вспыхнули экраны и лампы. По «Норвегии» стреляли.

7. ПЕЛЛ; СИНИЙ ДОК; «ЕВРОПА» 24:00; 12:00 ДС

— Нет! — сгорбившись над консолью, Мациан прижимал к уху мини-динамик. В рубке царила суматоха. — Оставайтесь на местах. Приготовьтесь забрать людей. Предупредите всех десантников: синий док разгерметизирован. Зеленый! Брать на борт всех наших, всех без разбору. Как поняли?

Сквозь шум в динамике донеслись голоса капитанов. Пелл низвергался в хаос, воздух уносился в космос сквозь разорванные «пуповины», давление в секции падало. Между «Европой» и «Индией» плавали обломки и тела десантников, напором воздуха выброшенные через «пуповины».

«Пуповины» были разорваны без предупреждения. Едва началась декомпрессия, автоматически закрылись корабельные шлюзы, преградив путь к спасению даже тем, кто был к нему близок.

— Кео, — потребовал Мациан, — докладывай.

— Я отдал все необходимые распоряжения, — невозмутимо отозвался капитан «Индии». — Все наши люди стягиваются в зеленый.

— Быстрее! Бегом! Порей! Порей, ты меня слышишь?

— Порей на связи. Прием.

— Передай своим: базу на Нижней ликвидировать. Со всем персоналом.

— Есть, сэр. — Голос Порея дрожал от злости. — Будет сделано.

«Мэллори!» — мысленно воскликнул Мациан. Для него это имя стало ругательством. Проклятием.

Одно хорошо: он еще не утвердил план, не отдал приказы. Флоту предстоит действовать с учетом изменившейся обстановки. По наихудшему из сценариев.

Взорвать аппаратуру в центре управления. Сейчас же отправить туда десантников. Разрушить все ценное.

Солнечная. Земля. Другого пути нет.

«Мэллори… Ну, попадешься ты мне!..»

8. ПЕЛЛ: ЦЕНТРАЛЬНАЯ; 24:00 ОС; 12:00 ДС

Джон Лукас перевел взгляд с экранов, на которых не было видно ничего, кроме разрухи в секциях, на взбесившуюся аппаратуру. Между приборами метались перепуганные техи, не успевая принимать вызовы и реагировать на аварийные сигналы.

— Сэр, — подскочил один из них к Джону, — сэр, в синей заперты солдаты! В задраенном отсеке! Спрашивают: можем ли мы их выручить и сколько им ждать?

Джон оцепенел. У него закончились ответы, а указания Мациана больше не поступали. Десантники внезапно ушли, осталась только личная охрана Лукаса — Хэйл со товарищи. Его личный и неотвязный кошмар.

Сейчас они держали техов на прицеле.

Повернувшись к Хэйлу, Джон дал ему знак включить шлемоком и потребовать у Флота инструкций. Спросить, что вообще происходит: нападение врага или авария? Почему рейдероносец Флота ни с того ни с сего срывается со швартовых и проносится над головами станционеров, а три корабля бросаются за ним вдогонку?

Внезапно Хэйл и его люди — все разом — замерли и прислушались к голосу, которого, видимо, кроме них никто не слышал. Затем — тоже все разом — повернулись к Джону и вскинули оружие.

— Нет! — закричал он.

9. НИЖНЯЯ: ГЛАВНАЯ БАЗА; 24:00 ОС; 12:00 ДС; МЕСТНАЯ НОЧЬ

Они почти не надеялись поспать, но все же такая возможность выдалась. Некоторые люди и хиза заночевали в карантинном куполе, остальные — снаружи, в грязи, устроившись кто как мог, прямо в одежде, кутаясь в перепачканные вонючие одеяла. Мельницы не остановились — они работали круглосуточно.

Разбуженный лязгом обеих дверей шлюза, Эмилио прислушался. Неужели пора вставать? Быть этого не может, ведь он уснул минут десять назад, не больше. По куполу постукивал дождь, кругом под множеством ног скрипел гравий. Челнок. Обе смены рабочих здесь поднимали только на погрузку. Но прилета челнока не ожидалось.

— Подъем! — закричал солдат. — Все на выход!

Эмилио зашевелился. Рядом просыпались со стонами люди и низовики, морщились, когда в глаза ударял свет мощного фонаря. Скатившись с кушетки, Эмилио скрючился — ноги в покоробившихся от влаги ботинках свело судорогой, да и мозоли напомнили о себе.

В его душе зашевелился страх. Что-то не то. Подобных ночных побудок на его памяти не бывало. Он застегнул комбинезон, надел дождевик, нащупал на груди дыхательную маску. Снова по глазам резануло ярким светом, снова послышались стоны. Вместе с толпой он направился к шлюзу, прошел через обе двери и по деревянной лестнице поднялся на тропинку. Сразу несколько человек направили фонари ему в лицо. Он прикрылся ладонью.

— Константин? Собери низовиков.

Он попытался рассмотреть говорившего, но на глаза наворачивались слезы. Со второй попытки он разглядел несколько силуэтов, а чуть подальше — толпу, идущую с мельниц. Значит, все-таки челнок. Нет причин для беспокойства.

— Зови низовиков.

— Эй, а ну выходи! — крикнул кто-то в куполе. Наружный люк открылся и уже не закрывался под напором человеческих тел. Купол быстро провисал, теряя воздух.

Чья-то маленькая, как у ребенка, рука сжала кисть Эмилио. Он наклонил голову. Топотун. Вокруг собрались все низовики базы, испуганные светом и грубыми окриками.

— Ну что, все вышли? — спросил солдат.

— Все, — отозвался другой. Голоса звучали необычно. Зловеще. Внезапно остальные детали — дождь и свет, водяные блестки на доспехах — обрели откровенно пугающий смысл. Беда! Эмилио показалось, будто он шатается на краю бездонной пропасти. Солдаты засуетились, перехватили ружья на изготовку…

— Бей их! — закричал он что было мочи и бросился на шеренгу. Выстрел опалил его ногу; в следующий миг он отбросил ствол в сторону, рывком раздвинул чужие руки и толкнул защищенное панцирем тело. По спине Эмилио замолотили кулаки в жестких рукавицах, а он, не замечая боли, сорвал с поверженного солдата респиратор и обрушил на лицо град неистовых ударов. Грянул залп; рухнуло несколько человек. Пригоршней грязи — оружием Нижней — Эмилио залепил своему противнику лицевую пластину и отверстие для респиратора, затем нащупал и сдавил горло под кольцами доспеха.

Крики людей и визг низовиков терзали насыщенный влагой воздух. Над головой Эмилио хлопнуло, и солдат под ним затих. Нащупав в густой грязи его оружие, Эмилио откатился в сторону, глянул прямо в наведенный на него ствол и в самое последнее мгновение расплавил его выстрелом. Затем чей-то луч раскалил панцирь на груди десантника, и он зашатался, взвыв от боли. За спиной Эмилио, возле купола, затрещали выстрелы. Под крики низовиков он палил по каждому, на ком видел доспехи.

Несколько секунд спустя его залило светом. Эмилио снова откатился и выстрелил, не надеясь попасть. Но свет погас.

— Бежать! — заверещал над ним хиза. — Все бежать!

Эмилио попытался встать. Один хиза ухватил его за руку, другой бросился на подмогу, и вдвоем они потащили Эмилио под прикрытие купола, где уже пряталось несколько человек. Их обстреляли с холма — с тропинки, что вела к взлетно-посадочной площадке. К кораблю.

— Остановите их! — крикнул Эмилио тем, кто мог его слышать. — Отрежьте путь.

Припадая на раненую ногу, он пробежал метров десять. Рядом с шипеньем били в грязь пучки энергии. Затем его обогнали колонисты с оружием и низовики.

— Там идти! — визгливо крикнул хиза. — Ты идти с я!

Эмилио упрямо тащился вперед и стрелял наугад, не обращая внимания на низовика, что силился увлечь его в заросли. Под ответным огнем десантников упал колонист, но вскоре вдоль опушки леса, огибавшего базу полукольцом, заговорили пистолеты, укладывая солдат одного за другим, а уцелевших снова обращая в бегство… Эмилио заковылял следом за ретирующимся противником. Десант скрылся за гребнем холма. Наверняка он вызвал подкрепление, а могучие корабельные пушки нацелились на тропу, чтобы смести колонистов с вершины, едва они там покажутся. Эмилио выругался и, опираясь на ружье, как на клюку, поспешил за колонистами, которые не остановились по его приказу.

— Пригнитесь! — крикнул он, представляя с ужасом, как разведчик взмывает над тысячами людей и хиза, сгрудившимися вокруг образов. Солдаты отступили на безопасное расстояние, они защищены доспехами, и стоит Эмилио и его людям подняться на холм…

Они поднялись. Сполохи залпа растерзали мрак, и многие наступавшие рухнули как подкошенные. Сделав еще несколько шагов, Эмилио упал плашмя. Внизу пламя выстрелов почти непрерывно обрисовывало силуэты пушек, а на склоне плавилась почва и стекала в долину. Перед освещенным шлюзом корабля строились десантники; прикрывая их, огненные копья просекали воздух и впивались в кипящую землю. Вот-вот солдаты скроются за броней люка, затем корабль взлетит и испепелит беспомощных колонистов и туземцев… Уже ничего, совершенно ничего нельзя сделать.

На взлетно-посадочную площадку нахлынула тень. Десантники, стрелявшие из шлюза, заметив ее, должно быть, подняли тревогу… Некоторые солдаты у трапа повернулись к призрачной черной волне…

Эмилио открыл огонь им в спину. У него застыла кровь от страшной догадки, от ожидания чудовищной беды. Кое-как он поднялся на колени, не замечая вражеских лучей, что дырявили склон вокруг него, и целясь в отверстие люка. Черная волна перехлестнула своих павших, затопила шлюз… и тотчас обратилась в стремительное бегство.

В шлюзе расцвело пламя, выплеснулось, мазнуло по солдатам и нападавшим. Донесся грохот, воздушная волна оторвала Эмилио от земли. Он рухнул навзничь в грязь и больше не шевелился. Тишина… Бой кончен, только дождевые капли шлепаются в лужи.

Вокруг него прыгали, бегали и щебетали низовики. Надо было встать и спуститься на площадку, туда, где погибли его люди, бросившие взрывчатку в шлюз…

Вспыхнули бортовые огни, заработали двигатели, и новые пучки энергии обрушились на склон.

«Живы, подонки!» — от ярости Эмилио заскрежетал зубами, едва ощущая чужие руки, которые хватали его за плечи и бока и силились оттащить за гребень. Низовики подползали к нему со всех сторон, в их щебете звучала мольба.

Затем умолкли и двигатели, и пушки. Огни мигали, но было ясно: кораблю уже не оторваться от поверхности планеты. Из шлюза просачивался дым.

Эмилио приподнялся, и низовики воспользовались этим, чтобы обхватить его и потащить наверх. Его ноги безвольно волочились по грязи. Чья-то узкая ладошка похлопала его по щеке.

— Ты хорошо, ты хорошо, — жалостливо произнес над ухом Топотун.

Они спустились с холма. Низовики стаскивали в котловину убитых и раненых. Вскоре из зарослей начали поодиночке и группами выходить люди и хиза.

— Эмилио! — услышал он голос Милико. Вслед за ней к нему спешили мужчины и женщины — те, кто должны были ждать в святилище. Едва не обезумев от счастья, Эмилио собрал остатки сил, поднялся, бросился навстречу жене, схватил ее в объятья и крепко прижал к груди… Но спустя мгновение к нему вернулась горечь невозвратимой потери.

— Ито, — проговорила Милико, — и Эрнст. Это они взорвали шлюз.

— Нам не спастись, — сказал Эмилио. — С корабля вызовут большой отряд.

— Не волнуйся, мы включали ком. В лесу. Один сеанс… Один-единственный коротенький сеанс. В святилище — ком второй базы. Мы их предупредили. Они уходят.

Превозмогая слабость, Эмилио оторвался от жены и посмотрел в сторону гребня, заслонявшего корабль. Пламя дюз озарило небосвод, угрожающе рыкнули двигатели — экипажу было уже не до стрельбы, он думал только о спасении.

— Надо спешить, — сказала Милико, поддерживая мужа.

— Спешить, спешить, — подхватили хиза, окружавшие их.

Одни шагали сами, других — безмолвных — несли хиза. Сначала — через гребень, затем — по мокрым зарослям… все дальше и дальше в холмы. Эмилио брел, пока не потемнело в глазах. Он опустился на влажные папоротники, но тотчас дюжина сильных рук подняла его и понесла дальше, быстро-быстро. И наконец — пещера в холме, черный проем среди скальных выходов.

— Милико, — позвал он, испытывая иррациональный, атавистический страх при виде темного узкого лаза. Милико взяла его за запястье, повела за собой и отпустила, когда Эмилио обхватили тонкие мохнатые руки.

— Все будет хорошо, — прошептала ему на ухо Милико. — Мы все здесь поместимся. Не бойся.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1. «НОРВЕГИЯ»; 00:45 ОС; 12:45 ДС

Они отстали. «Австралия» повернула, «Тихий океан» сбился со следа. Беда миновала, и как только эта новость разлетелась из рубки по всем каналам связи, Сигни услышала дружный вздох облегчения.

— Не расслабляться! — крикнула она. — Контроль повреждений, займитесь делом.

Перед глазами у нее расплывались человеческие лица и аппаратура — возможно, по вине алкоголя, хотя Сигни сомневалась в этом. Ей казалось, что умопомрачительные маневры полностью выжали из нее хмель.

Урона «Норвегия» почти не понесла. Графф, которому принадлежало оперативное командование, ненадолго уступил свой пост Тершеду из дополнительной смены, чтобы самому взглянуть на телеметрические устройства. На его потном лице застыла гримаса глубочайшей сосредоточенности. Бортовая гравитация уже вышла из боевого синхронизма, и все наслаждались привычным стабильным весом.

Сигни поднялась и прислушалась к донесениям дальнего скана, проверяя свои рефлексы. Ноги держали вполне надежно. Она огляделась: вахтенные офицеры, косившиеся в ее сторону, тотчас вернулись к работе. Сигни откашлялась и нажала кнопку общего оповещения.

— Говорит Мэллори. Похоже, «Австралия» решила, что овчинка выделки не стоит. Она возвращаются к Мациану — громить Пелл. Это входит в план командования. Потом Флот отступит к Солнечной и Земле — это тоже входит в план. Он принесет туда войну. Вот так обстоят дела. Но я не желаю в этом участвовать. Если вы согласны подчиняться мне, то мы полетим своим курсом, будем воевать, как прежде. А хотите обратно к Мациану, так нет ничего проще. Выдайте меня, и он охотно вас простит. Он дорого даст за возможность разделаться со мной. Если среди вас наберется достаточно желающих, можете сторговаться с Мацианом, но сама я к нему не вернусь. И никто, кроме меня, не будет командовать «Норвегией», пока большинство из вас не решат иначе.

По всем каналам кома пронесся неясный шепот. Вскоре в нем появился отчетливый ритм:

«Сигни… Сиг-ни… Сиг-ни… Сиг-ни…»

Ритм перекинулся в рубку:

— Сиг-ни!

Вахта встала со своих мест. Стиснув зубы, Сигни обвела подчиненных взглядом и дала себе слово, что самообладание не изменит ей даже на этот раз. Эти люди принадлежали ей. И «Норвегии».

— Сесть! — рявкнула она. — Что вы себе позволяете?

Опасность еще не миновала — возможно, «Австралия» совершала отвлекающий маневр. Полагаться на скан не стоило — рейдероносцы летели слишком быстро, и местонахождение «Атлантики» с «Тихим океаном» было всего лишь предположительным. Кроме того, они могли выпустить рейдеры.

— Попробуем прыгнуть, — сказала Сигни. — Переждем в стороне.

Рейдеры «Норвегии» остались у Пелла. Если повезет, они продержатся какое-то время — Мациану, наверное, пока не до них. Главное, чтобы экипажам хватило выдержки, чтобы они верили: Сигни вернется за ними при первой же возможности. Обязательно вернется. Иначе нельзя — «Норвегии» позарез нужна защита рейдеров. Для них разумнее всего было бы отойти к предполагаемому укрытию рейдероносца. Ведь Сигни никогда их не бросала. И Мациан знал об этом.

Изгнав из головы мысли о рейдерах, она вызвала лазарет.

— Как там Ди?

— Лучше некуда, — ответил грубоватый голос. — Пустите меня к себе.

— Ни за что на свете. — Сигни переключилась на один из кубриков: — Как самочувствие пленных? Кости целы?

— Целехоньки.

— Приведите ко мне обоих.

Она уютно расположилась на диване, посматривая на экраны и рассчитывая в уме местонахождение «Норвегии» относительно эклиптики Пелла. Чтобы обезопасить себя при прыжке, корабль отдалялся от нее на полусветовой скорости. Контроль за повреждениями сообщил о полной — до вакуума — декомпрессии пораженного отсека, сквозь пробоину в космическую стужу унеслось кое-что из корабельных внутренностей… К счастью, ничего серьезного. Никого не убило и не ранило, «Норвегия» не утратила способности прыгать. Все перевели дух.

Настало время уходить. Уже около часа по кораблям носятся вести о ее бунте — если они еще не дошли до Унии, то дойдут с минуты на минуту. И тогда кораблю-одиночке поблизости от станции придется туго.

На пульте перед Сигни вспыхнула лампочка. Капитан развернулась вместе с диваном к пленникам, прошедшим в рубку со стороны кормы. У обоих руки были скованы за спиной — разумная мера предосторожности, очень уж тесны проходы между аппаратурой. Ни разу еще на мостик «Норвегии» не ступала чужая нога, но этот случай был особым, сейчас у Сигни гостили Джошуа Толли и Дэймон Константин.

— Приговоренным дана отсрочка, — усмехнулась она. — Вы это хотели узнать?

Видимо, они не поняли. Во всяком случае, оба смотрели на Сигни недоверчиво и с опаской.

— Мы сбежали из Флота. Дезертировали. И теперь идем куда глаза глядят. В Глубокий. Похоже, господин Константин, вы останетесь живы.

— Уверен, вы поступили так не из симпатии ко мне.

Сигни рассмеялась.

— Пожалуй, вы правы. Но, как видите, вам это на руку.

— Что произошло на Пелле?

— Ваши подданные уцелели. Помните наш разговор? Теперь Уния стоит перед выбором, не правда ли? Спасать Пелл или гнаться за Мацианом по горячим следам. А мы на ее решение повлиять не можем, потому что драпаем.

— Помогите им, — попросил Константин. — Ради бога, помогите Пеллу. Подождите.

Снова Сигни невесело рассмеялась; глядя в исхудалое лицо Дэймона.

— Константин, ну чем мы можем помочь? Беженцев «Норвегия» не возьмет — не приспособлена. Высадить вас под носом у Мациана или униатов? Попросите чего полегче. Глазом моргнуть не успеем, как нас распылят.

«А ведь можно попробовать, — подумала она. — Когда вернемся за рейдерами…»

— Мэллори! — Джош приблизился к ней, насколько позволили конвоиры. Он попытался вырваться, и Сигни дала солдатам знак отпустить его. — Мэллори, есть еще один вариант. Переходи на сторону Унии, слышишь? Неподалеку отсюда есть корабль. Он называется «Молот». Ты можешь искупить свои грехи. Помочь… и за это получить амнистию.

Константин изумленно посмотрел на Джоша, затем на нее.

— Он знает? — спросила Сигни Джоша.

— Нет. Переходи, Мэллори. Ну, подумай, сколько ты еще продержишься? Далеко ли сумеешь уйти?

— Графф, — медленно произнесла она. — Графф, мы возвращаемся за рейдерами. Рассчитай прыжок. Как только Мациан выйдет из системы, мы наперерез его курсу подскочим к Пеллу, даже, возможно, успеем высадить нашего славного Константина. Пускай попытает счастья… Если повезет, выберется на фрахтере.

Константин сглотнул, энергично двинув кадыком, и сжал губы так, что рот превратился в тонюсенькую линию.

— А вам известно, что ваш приятель — униат? — спросила Сигни. — Причем не в прошлом, а в настоящем. Агент Унии. Спецслужба. Наверное, знает много такого, что и нам с вами очень полезно знать в нынешней ситуации. Какие убежища провалены, где нас может ждать засада…

— Мэллори! — взмолился Джош.

— Графф, — произнесла она, прикрыв глаза. — Кажется, этот униат дело говорит. Скажи, я пьяна, или он действительно прав?

— Они нас прикончат, — буркнул Графф.

— Мациан тоже, — возразила она. — Он уходит. К Солнечной. Чтобы зализать раны и поднакопить сил. Флот — уже не боевое соединение, а шайка разбойников и мародеров… Она ищет добычу, чтобы продлить свое существование. Мы делаем то же самое и по той же причине. Нас это не очень устраивает, правда, Графф?

— Да, — подтвердил Графф. — Не очень.

Сигни вновь оглянулась на Джоша, затем на Константина, чье лицо осветилось страстной надеждой. Фыркнув, Сигни повернулась к Граффу, сидевшему за пилотским пультом.

— Курс на униатского наблюдателя. Он выскочит из зоны сканирования, как только почует наше приближение. Поэтому надо с ним связаться. Попробуем выяснить, каково служить на униатском флоте.

— Надо рвануть к ним прямиком, но на полпути притормозить, — негромко сказал помощник. Он был прав — космос широк, но в нем существует вероятность столкновения, и она будет тем выше, чем ближе подойдет «Норвегия» к вектору Пелл — «Молот».

— Рискнем, — улыбнулась Сигни. — Идем на хвостовых. — Она глянула на Джоша и со всей горечью, какую испытывала в тот миг, добавила: — Поиграю в твою игру, но по своим правилам. Знаешь пароли наблюдателя?

— В моей памяти полным-полно дыр.

— Вспомни хотя бы один.

— Попробуй назвать мое имя, — предложил Джош, — и Габриэля.

— Действуй, — велела Сигни Граффу, а затем долго и задумчиво смотрела на стоящих перед ней пленников. — Вы свободны, — сказала она наконец и обратилась к конвоирам: — Вы тоже можете идти.

Солдаты пошли к выходу. Развернув диван вполоборота, Сигни скользнула взглядом по экранам и посмотрела назад, на униата и станционера, не отошедших от консоли ни на шаг.

— Найдите себе безопасное место. Сейчас заложим вираж… а потом, наверное, будет еще хуже.

2. ПЕЛЛ: СИНЯЯ СЕКЦИЯ, ПЕРВЫЙ ЯРУС, НОМЕР 0475; 01:00 ОС; 13:00 ДС

Время от времени у них возникало ощущение полета. В коридоре кое-кто стонал от страха, но хиза, сгрудившиеся возле Солнце-Ее-Друг, делали все от них зависящее, чтобы Спящая могла помочь Нижней, по крайней мере чтобы она не погибла сама. Даже Великое Солнце было потрясено настолько, что спотыкалось на своей тропе, даже звезды над ложем дрожали от страха.

— Нет бояться, — шептала старая Лили, водя ладонью по лбу Спящей. — Нет бояться. Видеть сны мы безопасно, безопасно.

— Лили, включи звук, — попросила Спящая, с неизменным спокойствием глядя на подругу. — Где Атласка?

— Я здесь. — Атласка протолкалась поближе к Спящей. Из кома посыпались человеческие вопли и визг. Кто-то сорванным голосом выкрикивал команды, тщетно пытаясь навести порядок.

— Это центральная, — сказала Спящая. — Слушай, Атласка… Все слушайте. Они убили Джона… разгромили контрольный центр. Они идут… Люди Унии, человеки-ружья. Их очень много, понимаете?

— Не пройти здесь! — решительно заявила Лили.

— Атласка, — промолвила Спящая, глядя на дрожащие звезды, — я опишу тебе дорогу. Все повороты, все закоулки. Надо запомнить. Ты сможешь запомнить все-все?

— Я — рассказчица! — с жаром ответила Атласка. — Я хорошо запомнить, Солнце-Ее-Друг.

Внимая Спящей, она холодела от страха, но память ее впитывала каждое слово, а воображение ярко и со всеми подробностями рисовало коридоры, туннели и лестницы.

В конце концов Спящая отпустила ее:

— Ступай.

Вскочив, Атласка позвала Синезуба и остальных — всех хиза, кто мог услышать ее голос, — и повела за собой.

3. «НОРВЕГИЯ»; 01:30 ОС; 13:30 ДС

Затрещал ком; на экране дальнего скана, секунду назад пустом, появилась целая стая ярких пятен. «Норвегия» плотнее прижалась к дуге расчетного курса. Сигни, лежавшую на диване, притиснуло боком к пульту; во рту появился привкус крови. В проходе, на полпути к двери, что было сил вцепились в скобы Толли и Константин. Спустя мгновение они сорвались и заскользили по палубе.

— Говорит «Норвегия». Говорит «Норвегия». Униаты, не стреляйте. Не стреляйте. Если вам нужен Пелл, следуйте за мной.

Наступила неизбежная пауза — сигнал шел к противнику.

— Мы вас слушаем.

Слова — но не выстрелы!

— Это Мэллори с «Норвегии». Я готова перейти к вам, слышите? Идите за мной на приличной дистанции. Я проведу вас в систему Пелла. Мациан намерен взорвать станцию и бежать на Солнечную. Операция уже началась. У меня на борту ваш агент Джошуа Толли и молодой Константин. Промедлите — потеряете станцию. Откажетесь от моей помощи — ваш противник получит базу на Земле.

Несколько минут другая сторона хранила гробовое молчание. Освещенная консоль боекомпа гудела в ожидании схватки.

— Это Азов с «Единства». «Норвегия», что вы предлагаете? И почему мы должны вам верить?

— Мы дезертировали. Вы об этом наверняка уже слышали. Я проведу вас в наш тыл. «Единство» и все остальные униаты, идите в большом отрыве от меня. Мациан не намерен давать бой ни здесь, ни где-либо поблизости. Не может себе этого позволить, ясно?

На этот раз тишина продлилась еще дольше.

— Мы под прицелом, — сообщил оп скана.

— Как можно круче вираж, Графф.

«Норвегия» скользила по краю гибели. На мостике протестующе полыхали красные лампы датчиков перегрузки, сжималась человеческая плоть, бешено колотились сердца, тряслись руки на клавиатурах. Пока замки боевого синхронизма сражалась с инерцией, опытный экипаж стойко переносил затянувшуюся пытку. На предельной скорости «Норвегия» спокойно и уверенно описывала дугу, казавшуюся бесконечной. Сигни знала наверняка: униаты идут за нею след в след, выжимая из двигателей максимальную тягу… мечтая уничтожить Мациана или хотя бы Мэллори.

— Скан предупреждает: возможно столкновение, — доложил ей и Граффу спокойный голос.

Дальний скан покрылся золотистыми и зелеными крапинками, показывающими расположение кораблей, как его запомнил комп. Ближнерейсовики. Ком ловил их переговоры, вернее, визгливую перебранку; с каждой минутой в ней все явственней слышалась паника.

Графф проложил курс между ними. «Норвегия» ринулась в щель по рассчитанной компом прямой, затем красный луч ее новой траектории опять нацелился на Пелл. Униаты ринулись следом, и хотя ни один из них не задел медлительных, как черепаха, торговых кораблей, Сигни услышала дружный вой насмерть перепуганных купцов.

«НОРВЕГИЯ»… «НОРВЕГИЯ»… «НОРВЕГИЯ»… — торопливо посылал в эфир ее ком, и если рейдеры Сигни уцелели, они должны были поспешить на этот призыв.

Зеленые и золотистые крапинки сменились почти непроницаемым красным туманом. Ком протестующе завыл — «Норвегия» приближалась к станции слишком быстро, и фрахтеры, конечно, не успели разбежаться с ее пути. К тому же корабли Мациана покинули доки. «Европа», «Индия», «Атлантика», «Африка», «Тихий океан»…

— Где «Австралия»? — крикнула Сигни Граффу, не получив опознавательного сигнала Эджера. — Будь осторожен.

Графф, должно быть, услышал, но ему было не до разговоров. Флот сбился в стаю и шел на «Норвегию» в лоб. Все рейдеры состыкованы — рейдероносцы готовы к прыжку. «И на том спасибо!» — мелькнуло в голове у Сигни.

— Мэллори! — взревел ком голосом Мациана. Графф тоже услышал и бросил «Норвегию» в тошнотворный вираж; гравитация взбесившимся псом набросилась на людей, а боекомп, не теряя ни секунды, взял новую цель. «Норвегия» дала залп по «Европе» и получила сдачи; от удара запел корпус. Внезапно огонь противника перенесся за корму: изголодавшиеся по целям униаты ринулись наперерез Мациану, чтобы остановить его любой ценой, даже ценой собственной жизни.

— Выходим! — приказала Сигни по шлемокому, не видя никакой выгоды для себя в этой драке, и «Норвегия» круто повернула нос. Впереди висели Пелл и Нижняя — рукой подать, если летишь на околосветовой…

Завывали сирены. «Норвегия» сворачивала. Комп снова и снова прокладывал смертельно опасную дугу курса.

В нижней части экрана появилось летящее навстречу пятно. «Норвегия» не уходила — не могла уйти — со своего курса. На ее пультах ярились красные лампы, верещали сирены. Столкновение казалось неизбежным.

Внезапно пятно на скане рассыпалось на точки — к «Норвегии», построившись в круг, летели ее рейдеры.

«НОРВЕГИЯ»… «НОРВЕГИЯ»… «НОРВЕГИЯ»… — вспыхивало на экране компа.

— Держись! — крикнула Сигни Граффу, перекрывая гул голосов на мостике. Комп, управляющий маневром, подстегнул двигатели, и корабль припустил быстрее, надрываясь от сверхперегрузки. Люди на его борту корчились от чудовищной боли. Пять или шесть секунд длился этот неописуемый кошмар, затем «Норвегии» пришлось резко затормозить — сквозь игольное ушко рейдеров на нее в лоб понеслась «Австралия». Своих рейдеров у «Австралии» не было… А может, и были, но она их не выпустила.

— Заградительный огонь! — скомандовала Сигни, глотая кровь из прокушенной губы. Панически заполыхали экраны, экипаж рейдероносца приготовился встретить смерть… При такой огромной скорости кораблю не сойти с курса, а если слишком резко сбросить ее, в «Норвегию» вцепится тяготение планеты. Остается лететь по дуге, надеясь не врезаться в Нижнюю, «Австралию» или один из собственных рейдеров. Шансов примерно пятьдесят на пятьдесят…

Повинуясь команде Граффа, «Норвегия» резко клюнула носом; верхние батареи дали залп. Магнитный удар свел с ума бортовые приборы, корпус корабля содрогнулся и застонал.

— Где она? — крикнул Графф скантеху. Сигни вновь прикусила губу и поморщилась от боли. Скан затянуло золотистым маревом. Вероятно, «Австралия» выбросила мусор, а может, и впрямь взорвалась… Как бы то ни было, Сигни не отменила приказа. «Норвегия» по-прежнему сбрасывала скорость…

— Ушла от Пелла, — поступил доклад с рейдера, — и потеряла плоскость. Похоже, Эджер потерял плоскость.

Так ли это, выяснить было нельзя — «Австралия» уже появилась на дальнем скане. Выходит, она действительно сбросила хлам…

— Построиться, — скомандовала Сигни рейдерам с таким облегчением, словно отрастила еще четыре руки. Если Эджер в самом деле потерял плоскость, он, при всей своей мстительности, не решится на новую атаку.

— Они разгоняются для прыжка! — вскричал ком незнакомым голосом с чужим акцентом. Голосом униата.

И в этот миг желудок Сигни сковало холодом. Ничего уже не воротишь. «Надо все доводить до конца, — учил Мациан, сколько она его помнила. — Никаких полумер».

Она откинулась на спинку дивана. На борту «Норвегии» царило безмолвие.

4. ПЕЛЛ: СИНЯЯ СЕКЦИЯ, ПЕРВЫЙ ЯРУС, НОМЕР 0475

Осталась одна Лили. Взгляд Алисии Лукас-Константин прошелся по стенам и остановился на небольшом пульте, утопленном в пластиковой белизне кровати. Автономное питание, две лампочки: красная и зеленая. Сейчас горела красная. Экранчик возле нее показывал цифру 414.

Подача энергии — под угрозой. Вероятно, Лили об этом не знает. Она научилась управлять машинами, но не имеет ни малейшего представления о том, что происходит у них внутри. Глаза старой низовки все так же спокойны, рука, гладящая Алисию по голове, все так же ласкова. Сочувствие старой туземки — все, что осталось у Спящей.

Наследие Анджело — механические создания вокруг Алисии — оказались такими же живучими, как и ее мозг. По-прежнему экраны обменивались изображениями, по-прежнему насосы качали кровь по венам Алисии.

На маленьком пульте была еще кнопка выключателя. Если попросить. Лили нажмет ее, ни о чем не подозревая. Но это слишком жестоко, ведь Лили так верит в нее.

Алисия молчала.

5. «НОРВЕГИЯ»

Дэймон, пошатываясь от головокружения, двинулся к Мэллори мимо пультов и техов. Ему досталось, похоже, сильнее всех на мостике «Норвегии»: на руке — ссадина, болит шея. Сигни, сидевшая за командирским пультом, повела в его сторону ледяным взглядом, затем развернулась к нему вместе с диваном и едва заметно кивнула.

— Ну что ж, вы получили, чего хотели. Уния — в нашем тылу. Теперь ей незачем выслеживать Мациана, она точно знает, куда он направился. Держу пари, униаты намерены оборудовать на Пелле свою базу, так что не сомневайтесь, господин Константин: они спасут вашу станцию. А для нас теперь самое время сматывать удочки.

— Вы обещали отпустить меня, — негромко напомнил Дэймон.

Ее глаза потемнели.

— Не слишком обольщайтесь. Может быть, я посажу вас и вашего униатского дружка на какой-нибудь фрахтер, если сочту это выгодным. Если сочту выгодным, понятно?

— Мой дом… — произнес он, подыскивая аргументы. Но голос дрожал, разрушая логические построения. — Моя станция… Я обязан вернуться.

— Никуда вы не обязаны возвращаться, господин Константин.

— Дайте мне с ними поговорить. Может, я склоню Унию к перемирию, и мы сможем подойти… Я знаю всю станционную аппаратуру, могу наладить машины в контрольном центре. Техи… наверное, погибли. Ведь они погибли, да?

Она отвела взгляд, развернула диван и склонилась над клавиатурой. Умерив гнев, Дэймон наклонился и оперся рукой на подлокотник дивана, — Сигни уже не могла делать вид, будто не замечает его. К ней приблизился десантник и застыл в ожидании приказа.

— Капитан, вы уже сделали очень много. Я вас прошу… Вы — офицер Компании. В прошлом. В последний раз… В последний, капитан. Отвезите меня на Пелл. Я добьюсь, чтобы вас отпустили беспрепятственно. Клянусь.

Казалось, прошла вечность, прежде чем Сигни пошевелилась.

— Вы предпочитаете позорное бегство? — спросил Дэймон. — Или все-таки достойный уход?

Она повернулась, и Дэймон с трудом выдержал ее взгляд.

— По-вашему, это увеселительная прогулка?

— Отвезите меня обратно, — повторил он. — Пока не поздно. Сейчас или никогда. Очень скоро нужда во мне отпадет и я смогу только пожалеть, что остался жив.

Сигни сжала губы и просидела несколько секунд неподвижно, как статуя, пристально глядя на него.

— Ладно, попробую. Но не ждите от меня слишком многого. Если они воспользуются этим вашим перемирием, чтобы… — Она опустила ладонь на обтянутый кожей подлокотник. — Это — мое. Этот корабль — мой, понимаете? Все эти люди… Я служила Компании. И они. И вряд ли Уния согласится отпустить нас на все четыре стороны. То, о чем вы просите, может привести к сражению возле вашей драгоценной станции. Уния охотится на «Норвегию», лезет из кожи вон, чтобы разделаться с нами… потому что знает о наших планах. Станционер, я не хочу лезть в петлю. Я не войду в док Пелла. Никогда. И никто из наших не войдет. Безопасных портов не осталось. Графф, рассчитай скрытный курс до Пелла.

Дэймон выпрямился. Из динамика кома доносились голоса. «Норвегия» сообщала униатскому флоту, что идет к станции. Униаты, похоже, не возражали.

Сзади к плечу Дэймона прикоснулась чья-то рука. Он оглянулся на Джоша.

— Извини, — сказал Джош.

Дэймон кивнул. Он не таил зла, ведь Джошу не приходилось выбирать.

— Да, вы им нужны, — сказала Мэллори Дэймону. — Мы договорились о выдаче.

— Я готов.

— Глупец, — процедила Мэллори. — Неужели вы надеетесь, что вам не промоют мозги?

Дэймон подумал об этом. Вспомнил, как Джош сидел перед ним за столом и просил бланки, чтобы закончить начатую на Расселе процедуру. Через это можно пройти. Джош прошел.

— Я готов, — повторил он.

Мэллори нахмурилась.

— Что ж, поступайте, как вам подсказывает рассудок, — сказала она, — пока он способен вам что-то подсказывать. — И — в микрофон: — Это Мэллори. Капитан, мы предпочитаем остаться в стороне. Мне не нравятся ваши условия.

Наступила тишина — униаты не спешили с ответом. На скане показался Пелл, над ним, словно канюки над падалью, кружили корабли. Один, похоже, уже причалил. Дальний скан показывал рассеянные возле шахт золотистые и красные пятнышки — ближнерейсовики; вдали, на самом краю поля, одиноко мерцал образ, оставшийся только в памяти компа. Пятнышки не двигались, если не считать четырех самых близких — они подбирались к «Норвегии» с разных сторон. Внезапно они сбросили скорость и легли в дрейф.

— Это Азов с «Единства», — заговорил ком. — Капитан Мэллори, можете войти в док и высадить пассажира. Народ Унии разрешает вам стыковку с Пеллом и благодарит за ценную услугу. Предлагаем службу на флоте Унии. Если согласитесь, мы оставим вам оружие и личный состав. Прием.

— Это Мэллори. Какие гарантии вы дадите моему пассажиру?

К ней наклонился Графф, подняв указательный палец. Что-то лязгнуло о борт «Норвегии». Дэймон рассеянно посмотрел на скан.

— Стыковка, — шепнул ему Джош. — Мэллори собирает рейдеры. Как только закончит, разгонится для прыжка…

— Капитан Мэллори, — заговорил Азов, — у меня на борту представитель Компании. Он приказывает вам принять наши условия.

— Эйрис? — удивилась она. — Пошел он к дьяволу со своими приказами. Азов, за свою услугу я требую права стоянки в портах Унии и чистые документы. Иначе мой драгоценный пассажир отправится на прогулку за борт.

— Эти нюансы можно обсудить позже. На Пелле сложилась катастрофическая ситуация, могут погибнуть люди.

— У вас есть опытные комптехи. Неужели они не способны наладить аппаратуру?

Новая пауза.

— Капитан, вы получите все, что хотите, в том числе и чистые документы, только будьте любезны войти в док под нашей охраной. На станции возникли осложнения… организован саботаж. Туземцы требуют Константина.

— Низовики! — воскликнул Дэймон, с ужасом вообразив хиза под прицелом униатских ружей.

— Капитан Азов, уберите ваши корабли подальше от станции. «Единство» может остаться в доке. Я войду с противоположной стороны, а вы позаботьтесь, чтобы ваши подчиненные не своевольничали. Если кто-нибудь зайдет мне в хвост, я расстреляю его без предупреждения.

— Согласен, — ответил Азов.

— Безумие, — пробормотал Графф. — Ну что за выгода нам от всего этого? И с каких это пор униатам стало можно верить?

Мэллори промолчала.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

1. ПЕЛЛ: БЕЛЫЙ ДОК; 9.1.53; 04:00 ОС; 16:00 ДС

Вместо докеров их обслуживали униатские солдаты в зеленых робах — зрелище неестественное, а для Пелла еще и непривычное. Дэймон спустился по трапу вслед за одетыми в доспехи десантниками с «Норвегии»; точно такие же десантники охраняли подступы к «пуповине». На порядочном удалении от них, вдоль стены дока, выстроились чужие десантники в доспехах — униаты. Пройдя сквозь оцепление, Дэймон направился к ним по заваленному всяким хламом полу. Услышав за спиной возглас, он оглянулся.

Джош!

— Меня послала Мэллори, — сообщил Джош, догнав его. — Ты не против?

Дэймон кивнул, несказанно обрадованный тем, что он теперь не один. Джош достал из кармана рулончик пленки.

— Компьютерные ключи. Она сказала, могут пригодиться.

Дэймон спрятал пленку в карман коричневой робы матроса Компании. Впереди его поджидал униатский эскорт — десантники в черных доспехах, украшенных серебряными медалями. Подойдя к ним поближе, Дэймон поразился их красоте и сходству. Один к одному — как с конвейера.

— Кто они? — спросил он Джоша.

— Того же типа, что и я, — ответил он. — Но квалификационный уровень ниже.

Дэймон судорожно сглотнул. Униаты безмолвно обступили их и повели по доку на глазах у граждан Пелла, кучками стоявших тут и там. «Константин! — доносились до Дэймона тихие возгласы. — Константин!» Кое-кто смотрел на него с нескрываемой надеждой. В конце концов Дэймон опустил голову, понимая, как мало оснований для этой надежды.

Перед ним одна за другой открывались картины разгрома — целые секции без единой горящей лампы, везде испорчена канализация, в коридорах — трупы, откуда-то тянет гарью. Казалось, гравитационное поле обезумело, и один Бог ведал, что творится в ядре, в системе жизнеобеспечения. Очевидно, механизмы работали на пределе живучести — еще несколько поломок, и ремонт будет невозможней. Мозг Пелла — центр управления — отказал, теперь гибли ганглии и связующие их нервные волокна. Если срочно не вылечить их, наступит клиническая смерть.

Они вошли в синюю секцию и, минуя шеренги униатских солдат, добрались до аварийной лестницы. Здесь тоже лежали мертвые; чтобы пробраться между ними, процессия была вынуждена растянуться гуськом. Долгое, утомительное восхождение к последнему ярусу, и вот наконец они в зале, где сидят за пультами десантники в доспехах, а другие десантники, запрокинув головы, стоят плечом к плечу. Выше Дэймона и Джоша не пустили. Командир эскорта свернул в сторону и повел их в коридор финансовой службы. Там тоже оказалась небольшая толпа солдат и офицеров. Один из них, с серебристой шевелюрой и большой коллекцией наград на груди, повернулся к вошедшим. С дрожью омерзения Дэймон узнал человека, стоявшего за спиной этого военного. Эйрис с Земли. А чуть дальше — Дэйин Джекоби.

Будь у Дэймона в руке пистолет, он пристрелил бы подонка, не колеблясь ни секунды. Но пистолета не было. Оставалось лишь сверлить Джекоби ненавидящим взглядом. А у того лицо пошло багровыми пятнами.

— Господин Константин? — спросил офицер.

— Капитан Азов? — догадался Дэймон.

Азов протянул руку. Дэймон неохотно пожал ее.

— Майор Толли? — сказал Азов, обмениваясь рукопожатиями с Джошем. — Рад вашему возвращению.

— Сэр, — прошептал Джош.

— Информация Мэллори заслуживает доверия? Мациан в самом деле ушел к Солнечной?

Джош кивнул.

— Вряд ли это уловка, сэр.

— Где Габриэль?

— Убит, сэр. Его застрелили мациановцы.

Азов мрачно покивал и снова посмотрел в глаза Дэймону.

— Вы уверены, что сможете восстановить порядок на станции?

— Попытаюсь, — пообещал Дэймон, — если пустите наверх.

— С этим придется подождать, — сказал Азов. — Прохода нет, туземцы наглухо заперли двери. Мы не знаем, что они там сломали и как намерены обороняться.

Медленно кивнув, Дэймон оглянулся на дверь перед крытой лестницей.

— Джош пойдет со мной, — потребовал он. — Больше — никто. Можете пустить туда солдат, но только после того, как я договорюсь с низовиками. Если начнется пальба, вы потеряете станцию, а вам это сейчас не очень выгодно, верно?

— Да, — признал Азов. — Нам это не выгодно.

Дэймон направился к двери, Джош не отставал от него ни на шаг. За их спинами из мегафона посыпались команды, и десантники послушно покинули лестницу, освободив дорогу парламентерам.

Верхняя площадка была свободна, дверь на первый ярус синей — заперта. Дэймон сунул в паз карточку — безрезультатно. Зато удалось отпереть дверь вручную.

В главном и боковых коридорах вплотную друг к другу сидели низовики — сплошной бурый ковер. Завидев Дэймона, один из них вскочил как ужаленный.

— Константин-человек! — Как и многие его сородичи, он был изранен, ожоги сочились кровью. Хиза ринулись к Дэймону, окружили, и протягивали к нему тонкие руки, и дотрагивались, и тонкими голосами выкрикивали его имя. Он плыл в живом буром море, а Джош старался не отставать от него…

В контрольном центре низовиков было еще больше, чем в коридорах, они сидели на полу, на пультах, везде, где только смогли примоститься. Добравшись до двери, Дэймон постучал по пластиковому окошку. Хиза подняли головы, устремили в его сторону тоскливые темные глаза… И вдруг эти глаза засветились от счастья. Низовики вскакивали и с дикими воплями бросались к двери. Но сквозь пластик в коридор не проникало ни звука.

— Откройте дверь! — попросил Дэймон. Они не могли его услышать, но увидели, как он показал на кнопку — дверь была заперта изнутри.

Один из них отомкнул замок, и Дэймон шагнул в проем, навстречу объятьям и ласковым прикосновениям. Кто-то стремительно подлетел к нему, стиснул тонкими пальцами его руку и прижал к мохнатой груди.

— Я-Атласка, — защебетала, радостно скалясь, хиза. — Я глаза тепло-тепло, Константин-человек.

С другой стороны к нему протолкался Синезуб — все такой же, с улыбкой до ушей. Дэймон прижал его к себе.

— Твоя мать иди говорить, — зачастил Синезуб. — Она хорошо, Константин-человек. Она говорить, дверь запереть и сидеть здесь, нет уходить. Послать искать Константин-человек. Здесь все хорошо. Она делать все хорошо на Верхняя.

Тронутый до глубины души, Дэймон осторожно пробрался между мохнатыми телами к центральному пульту. Перед ним на полу лежали убитые люди, в том числе Джон Лукас с простреленной головой. Опустившись в кресло, Дэймон достал из кармана рулончик пленки и задумался.

Подарок Мэллори. Для Пелла. Для Унии. Эта лента может таить в себе какую угодно ловушку. Например, последний сигнал для взрывных устройств.

Наконец он решился и, стерев с лица пот, вставил кончик ленты в паз. Машина послушно втянула ее в себя.

Цвета на экранах стали меняться, и вскоре возобладал зеленый. Хиза зашевелились. Дэймон поднял голову и увидел в темном стекле экранов отражения десантников, толпившихся у двери с оружием на изготовку. А перед ними спиной к Дэймону стоял Джош.

— Ни шагу дальше! — рявкнул Джош.

Солдаты остановились и опустили оружие — вероятно, их испугало выражение лица униатского гомункулуса, а может быть, его голос. Как бы то ни было, они подчинились беспрекословно.

Дэймон вернулся к работе, но вскоре не удержался, чтоб снова не посмотреть на экраны.

— Нужен комтех, — сказал он. — Но не любой. Надо выступить по каналам общей связи. Приведите сюда кого-нибудь с пелльским акцентом. Все будет в порядке. Мациановцы частично уничтожили банки данных — стирали информацию. Но это не так уж страшно.

— Станционерам все равно, кому подчиняться, — тихо произнес Джош. — Разве не так?

— Нет.

Адреналин, на котором Дэймон держался до сих пор, уже не действовал. Руки тряслись. Повернув голову, он увидел, как за ком усаживается униатский тех.

— Нет, — повторил он, поднимаясь и направляясь к кому. Десантники взяли его на прицел.

— Отставить! — приказал Джош, и офицер в доспехах заколебался. Затем Джош и сам повернул голову и отступил. В дверях стоял Азов со свитой.

— Личное обращение, господин Константин?

— Я хочу вызвать ремонтников, — ответил Дэймон. — Они ответят только на знакомый голос.

— Не сомневаюсь, господин Константин. Но — нет. Не подходите к кому. Пусть этим занимаются наши техи.

— Сэр, — спокойно произнес Джош, — разрешите обратиться.

— По этому вопросу — нет, — отрезал Азов. — Напоминаю, господин Константин: вы работаете негласно.

Глубоко вздохнув, Дэймон вернулся к пульту и медленно сел. В центр управления входили все новые десантники. На пультах и у стен встревоженно щебетали хиза.

— Уберите отсюда этих… существ, — потребовал Азов.

— Граждан, — поправил Дэймон, поворачиваясь вместе с креслом к командующему униатским флотом. — Граждан Пелла.

— Кем бы они ни были, им здесь не место.

— Пелл, — заговорил ком голосом Мэллори, — готовьтесь. Я отчаливаю.

— Сэр… — оглянулся на Азова униатский комтех.

Азов жестом велел ему умолкнуть. Дэймон потянулся к кнопке тревоги, но сразу отдернул руку, увидев, как вскинулись ружья. Азов подошел к кому.

— Мэллори, я бы не советовал вам трогаться с места.

Последовала секундная пауза.

— Азов, — вкрадчиво произнесла Сигни, — когда-то мне казалось, что в Глубоком жульничество не в чести.

— Капитан Мэллори, вы теперь командир боевого корабля униатского флота и обязаны подчиняться моим приказам. Так вот: либо вы подчиняетесь, либо считаетесь мятежником.

Снова пауза — на этот раз изрядная. Азов нервно покусывал губу. Не выдержав, протянул руку и нажал несколько клавиш на пульте кома.

— Капитан Майс, «Норвегия» оказывает неповиновение. Подведите свои корабли поближе. — Затем — по каналу Мэллори: — Или вы немедленно подчинитесь, или останетесь без единого порта. Можете, конечно, оторваться и прыгнуть, но тем самым вы поставите себя вне закона. В территориальном космосе Унии вы будете целью номер один. Выбирайте: или вые Мацианом, или с нами против него.

— Под вашим командованием?

— Выбирайте, Мэллори: амнистия или удел затравленного зверя.

В ответ Сигни сухо рассмеялась.

— Долго ли я прокомандую «Норвегией», если пущу униатов к себе на борт? И долго ли проживут после этого мои офицеры и даже солдаты?

— Мэллори, думайте что хотите. Соглашайтесь или отказывайтесь.

— Вспомните свои обещания, — посоветовала Сигни.

— Станция Пелл, — вмешался вдруг не знакомый Дэймону голос. — Это «Молот». У нас контакт. Станция Пелл, вы слышите?

Затем — другой голос:

— Станция Пелл, это Торговый Альянс. Говорит Квин с «Эстели». Мы идем к вам.

Дэймон глянул на экран компа, быстро заполняющийся новыми данными, и увидел посланный два часа назад, но только сейчас долетевший до станции сигнал. Элен! Живая! И с торговцами!

Он решительно направился к кому, и даже стволу, упершемуся в живот, не удалось его остановить. Дэймона запросто могли пристрелить — ведь самое главное он уже сделал. Он оглянулся на Джоша. Вероятно, все это время Элен не отходила от кома. Четыре часа назад Пелл начал рассылать сигналы бедствия, а два часа назад Элен вернулась в зону действия его дальнего скана. Сейчас она задаст вопрос и если не услышит знакомых голосов, то наверняка повернет.

Один из униатов посмотрел на скан, затем и остальные, встревоженные выражением его лица. Только что на экране мерцал один-единственный образ, и вдруг скан выхватывает из пустоты целое облако, поток, рой, неисчислимую орду фрахтеров, надвигающуюся на Пелл. Дэймон привалился к пульту животом и стал ждать, не отрывая глаз от экрана. По его лицу расползалась улыбка.

— Они вооружены, — сказал он Азову. — Капитан, это дальнерейсовики, и они вооружены.

Лицо Азова окаменело. Он схватил микрофон и нажал кнопку передачи.

— Это Азов, капитан флагмана «Единство», командующий флотом Унии. Пелл находится в зоне боевых действий. Приближаться не советую, это небезопасно. Ваши корабли будут встречены огнем.

Замигала лампочка тревоги, за ней другая, и спустя несколько секунд по всему контрольному центру рассыпались красные огоньки.

Дэймон смотрел на них и чувствовал, как ускоряется биение его сердца. Десантник возле кома застыл в оцепенении, и Дэймон решился.

— «Норвегия»! — крикнул он, ударив по переключателю каналов. — Оставайтесь на месте. Это Константин. Оставайтесь на месте.

— Центр Пелла, доводим до вашего сведения, что боевые корабли разделают ваших торговцев под орех и не посмотрят, что они вооружены. Но если купцам нужна помощь профессионалов, пусть они обратятся к нам.

— Повторяю, — раздался искаженный расстоянием голос Элен. — Мы идем к докам. Ваше предупреждение получено. Торговый Альянс требует немедленно освободить Пелл и прекратить посягательства на его нейтралитет. Мы уверены, что это требование будет выполнено. Предлагаем немедленно начать переговоры… В противном случае каждый фрахтер Альянса покинет территориальный космос Унии и уйдет к Земле. Мы сомневаемся, что такой вариант устраивает кого бы то ни было из участников конфликта.

Наступило молчание, оно затянулось на добрую минуту. Азов глядел на экран, где образы кораблей множились, как бациллы чумы. «Молот» уже не отличался от остальных фрахтеров, затерялся среди красноватых блесток.

— Нам есть что обсудить, — сказал Азов.

Дэймон набрал полную грудь воздуха и медленно выпустил его.

2. ПЕЛЛ: КРАСНЫЙ ДОК; 9.1.53; 05:30 ОС; 17:30 ДС

В сопровождении вооруженных торговцев, старавшихся загородить ее со всех сторон своими телами, Элен спустилась в просторный док, где возле шеренги униатов ее дожидались Дэймон и Джош. Беременность не позволяла ей идти быстро, и Дэймон, не вытерпев, пошел навстречу, опасаясь выстрелов с обеих сторон. Настороженные охранники тотчас взяли его на прицел, и он остановился на открытом месте.

В этот миг Элен увидела его, и просияла, и дала команду свите. Кольцо телохранителей разорвалось, пропуская Дэймона к жене.

Она вернулась. Сошла с зыбкой палубы корабля на устойчивый, как земная твердь, пол станции. Привела своих. Тревога и сомнения, таившиеся в закоулках мозга, исчезли, едва Дэймон увидел ее лицо. Они обнялись — так крепко, что Дэймон испугался за ребенка. Они стояли в блеске металла, в окружении целой орды вооруженных купцов, и Дэймон наслаждался ее запахом, ее реальностью, и покрывал ее лицо поцелуями, понимая, что у них нет времени поговорить, расспросить друг друга… Нет времени ни на что.

— Пришлось дать порядочный крюк, чтобы вернуться, — прошептала она.

Он тихо рассмеялся.

— Знаешь, что здесь случилось?

— Кое-что знаю, может, почти все. Мы ждали в Глубоком… пока не осталось выбора. — Она содрогнулась всем телом и снова прижалась к мужу. — Решили уже, что все пропало. Но Мациан вдруг ушел, и мы бросились сюда. Дэймон, униаты здорово влипли. Им необходимо идти на Солнечную, а терять корабли в стычках с нами — непозволительная роскошь.

— Скорее всего, ты права, — кивнул он. — Но не уходи из этого дока. Что бы тебе ни обещали, что бы ни предлагали, стой на своем: переговоры ведутся в доке, и баста. Никаких кабинетов. Азов дорого бы дал за возможность изолировать тебя от торговцев. Не верь ему.

— Ясно. Не бойся, Дэймон, я не дам ему спуску. Буду гнуть линию купцов. В нынешней ситуации нам нужен нейтральный порт, и Пелл вполне подходит. Мне кажется, Пелл тоже не станет возражать.

— Да, — подтвердил Дэймон, — не станет. Но прежде всего он займется уборкой.

Впервые за десять или пятнадцать минут он нормально вздохнул, а затем посмотрел в том направлении, куда указывал взгляд жены — на Азова и Джоша, ожидавших перед шеренгами десантников.

— Возьми с собой дюжину людей, остальные пускай стерегут «пуповину». Пойдем посмотрим, можно ли чем-нибудь пронять Азова.

— Корабль «Молот», — мягко, но решительно произнесла Элен, одной рукой опираясь на стол, поставленный посреди дока, — придется возвратить семье Ольвигов. «Лебяжье перо» тоже извольте вернуть владельцам. И остальные торговые корабли, реквизированные для военных нужд Унии. Особенно нас возмутил захват и метод использования «Женевьевы». Вы можете возразить, что не уполномочены выполнять подобные требования. Однако принимать решения, исходя из политической целесообразности, командующий флотом имеет право. Поэтому, сэр, вы освободите корабли своей властью. Иначе — эмбарго.

— Ваша организация не признана Унией, — возразил Азов.

— А уж этот вопрос, — вмешался Дэймон, — предоставьте решать правительству Унии. Пелл признает Торговый Альянс и считает его делегацию полномочной, а Пелл, капитан, это независимое государство, согласно договору предоставляющее вам свои доки. Но мы можем и расторгнуть договор, хотя не видим в этом никакой выгоды, ведь у нас с вами общий враг… Допустим, вы оккупируете Пелл, но в этом случае вы надолго увязнете на нем. Едва ли вы заинтересованы в этом.

Офицеры, сидевшие напротив Дэймона, дружно нахмурились.

— Мы заинтересованы в том, — произнес Азов, — чтобы эта станция не превратилась в оплот Мациана. Без нашей защиты, господин Константин, вы недолго продержитесь, как бы ни бахвалились.

— У нас общий враг, — холодно повторил Дэймон. — Обещаю вам, что Пелл не пустит в свои доки ни один мациановский корабль. Они вне закона.

— Мы оказали вам услугу, — сказала Элен Азову. — Наши фрахтеры уже летят к Солнечной, и один из них наверняка опередит Мациана. Ненамного, но опередит. Солнечная успеет подготовить встречу.

С лица Азова исчезло напряженное выражение. Губы посланника Эйриса, сидевшего рядом с ним, растянулись в улыбке, а на глазах заблестели слезы.

— Благодарю вас! — с чувством произнес Эйрис. — Капитан Азов, я бы предложил… закончить переговоры и действовать.

— Пожалуй, вы правы. — Азов отодвинулся от стола вместе с креслом. — Станция вне опасности. Здесь наше дело сделано. Время не ждет. Если Земля готовит преступникам теплую встречу, с нашей стороны будет весьма разумно ударить по ним с тыла.

— Пелл, — спокойно пообещал Дэймон, — охотно поможет вам расстыковаться. Что же касается присвоенных вами купеческих кораблей… Чем быстрее они придут сюда, тем будет лучше.

— Придут. На них наши экипажи.

— Заберите свои экипажи. Эти корабли — собственность торговцев, и они останутся здесь. Как и Джош Толли. Он — гражданин Пелла.

— Нет. Своего человека я вам не отдам.

— Джош, — Дэймон отыскал взглядом Джоша, стоявшего среди униатских солдат — только на их фоне он не бросался в глаза. — Что скажешь?

Джош молча посмотрел мимо Дэймона, вероятно, на Азова, затем опустил голову.

— Заберите своих десантников и улетайте, — велел Дэймон Азову. — Если Джош решит остаться, значит, так и будет. Отныне вы будете входить в наши доки только с разрешения управляющего станцией. Думаю, вам не откажут. Если вы действительно дорожите временем, советую согласиться на эти условия.

Азов поморщился, но все-таки махнул рукой командиру своего эскорта, и тот приказал десантникам построиться. Они направились к закругленной внешней стене синего дока, где стояло «Единство».

А Джош остался. Один. Приблизившись, Элен неловко обняла его, а Дэймон похлопал по плечу.

— Побудь здесь, — попросил Дэймон жену. — Мне надо расстыковать униатский корабль. Джош, пойдем.

— Позаботьтесь о Нейхартах, — сказала Элен торговцам, стоявшим рядом с ней. — Чтобы никто не помешал им дойти до контрольного центра.

Дэймон, Джош и торговцы двинулись следом за униатскими десантниками, свернули в сквозной коридор и пустились бегом мимо отворенных дверей, мимо изумленных резидентов, толпящихся в проемах. Некоторые кричали и размахивали руками, встречая ликованием эту последнюю, торговую, оккупацию. «Наши! — завопил кто-то. — Это наши!»

На спиральной аварийной лестнице их дожидались низовики; вся лестница содрогалась от их прыжков и восторженного визга; доносились и крики людей — радостная весть летела с яруса на ярус. Дэймону встретилось несколько униатов — они спускались, получив по шлемокомам приказ вернуться на борт. Чувствовали они себя весьма неуверенно.

И вот наконец первый ярус синей. Низовики уже заполнили центральную, они ухмылялись, поджидая людей у раскрытых во всю ширь дверей.

— Вы други! — воскликнул Синезуб. — Вы други все?

— Все в порядке, — поспешил успокоить его Дэймон и сквозь толпу нетерпеливо приплясывающих коричневых существ пробрался к главному пульту. Усевшись, он оглянулся на Джоша и торговцев. — Кто-нибудь из вас знаком с этой техникой?

Джош опустился в соседнее кресло. Один из Нейхартов расположился за комом, его родственник — за вторым компом. Дэймон подключился к кому.

— «Норвегия», — проговорил он, — разрешаю вам отчалить первой. Уверен, что вы уйдете без эксцессов. Нам с вами осложнения ни к чему.

— Благодарю вас, Пелл, — сухо ответила Мэллори. — Мне это нравится.

— Ну, так поторопитесь. Пусть вас расстыкуют ваши десантники. Когда здесь все уляжется, можете вернуться и снова высадить их. Согласны? Мы их не тронем.

— Станция Пелл, — вмешался голос Азова, — вы обещали не давать стоянки мациановцам. Этот корабль — наш.

Дэймон улыбнулся.

— Нет, капитан Азов. Этот корабль — наш. Мы — суверенное государство и содержим милицию. «Норвегия» — боевая единица флота Нижней. Благодарю вас за уважительное отношение к нашему нейтралитету.

— Константин! — голос Мэллори едва не дрожал от гнева.

— Капитан Мэллори, расстыкуйтесь и отойдите. Вернетесь, когда флот Унии покинет наше пространство. Вы — в составе нашего флота и должны выполнять мои приказы.

Наступила тишина.

— Приказ ясен, — ответила наконец Сигни. — Выполняю. Мы отойдем и развернем рейдеры. «Единство», постарайтесь проложить самый прямой курс из системы Пелла и передайте мой привет Мациану.

— Станция Пелл, — произнес Азов, — за это решение придется расплачиваться вашим торговцам. Вы предоставляете убежище разбойничьему кораблю. Разве вы забыли, как он грабил купцов?

— «Единство», уносите отсюда хвост, — огрызнулась Мэллори, — и скажите мне спасибо за то, что Мациан не ударит вам в спину. Он не войдет в доки Пелла, пока я здесь. Занимайтесь своими делами, а в наши не лезьте.

— Все, — закончил Дэймон. — Капитан Мэллори, уходите.

По консоли забегали огоньки. «Норвегия» отчалила.

3. СИСТЕМА ПЕЛЛА

— Вы тоже? — уныло осведомился Бласс.

Витторио повесил на плечо тощую сумку со своими пожитками и, цепляясь за скобы, неуклюже поплыл в воздухе следом за экипажем «Молота». В узкой «пуповине» было холодно и сумрачно. Корпусу корабля передавалось содрогание приемной трубы челнока.

— Едва ли я могу выбирать, сэр, — ответил Витторио. — Да и не хочется встречаться с торговцами.

Криво улыбнувшись, Бласс миновал шлюз и исчез в черном зеве поджидающего корабля.

«Единство» уверенно набирало скорость. На мостике, обставленном уютной современной мебелью и устланном коврами, сидели Эйрис и Джекоби. Экраны пестрели цифрами и схемами, уведомляя о курсе корабля. Рейдероносец пробирался по узкому туннелю в огромном рое фрахтеров.

Наконец Азов нашел время показаться перед пассажирами на одном из экранов.

— Как настроение? — спросил он.

— Возвращаемся домой, — не скрывая удовлетворения, вполголоса ответил Эйрис. — Капитан, я хочу вам кое-что посоветовать. Сейчас у Солнечной и Унии больше общих интересов, чем когда-либо прежде. Вам все равно придется посылать курьера на Сытин, так почему бы не отправить с ним предложение нашей стороны? Я имею в виду сотрудничество на время военных действий.

— У вашей стороны нет интересов во Внеземелье, — возразил Азов.

— Капитан, смею вас уверить, эти интересы вот-вот появятся, и тогда у нас окажется огромное преимущество, поскольку Уния, в отличие от Торгового Альянса, не спешит предложить Земле свою защиту. Купцы уже отправили на Землю своего посланника. Так что у Солнечной весьма широкий выбор, не правда ли? Торговый Альянс, Уния или Мациан. Предлагаю обдумать мои слова и, быть может, даже переписать договор. Похоже, ни я, ни вы не уполномочены решать судьбу Пелла. И мне бы очень хотелось рекомендовать вас моему правительству как дальновидного и мудрого дипломата.

Придя в синюю с громадной толпой торговцев, Элен остановилась в дверном проеме изуродованного контрольного центра. Низовики опасливо расступились перед ней, только Синезуб и Атласка, знавшие Элен в лицо, с восторгом кинулись навстречу. Дэймон взял жену за руку, подвел к компу, усадил возле Джоша и уселся рядом.

— Надо наладить систему лифтов. — Дэймон посмотрел на Элен и тотчас перевел взгляд на экран. Увидел темные глаза с живыми искорками. Призрачную улыбку.

— Только что связались с Нижней, — сказал Дэймон жене. — С главной базы к нам обратился за помощью покалеченный разведчик. А еще была передача откуда-то из леса. Оператор сказал, Эмилио и Милико живы и на свободе. Проверить это невозможно, там черт-те что творится, но, похоже, нашим в самом деле удалось укрыться. Надо бы отправить туда челнок с врачами.

— Нейхарт. — Элен оглянулась на свою свиту. Рослый торговец кивнул.

— Слетаем, о чем разговор…

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

1. ПЕЛЛ: ПЕРВЫЙ ЯРУС ЗЕЛЕНОЙ СЕКЦИИ; 29.1.53; 22:00 ГС; 10:00 ДС

Они собрались в дальней части ресторанного зала, где ширмы, расставленные на некотором расстоянии друг от друга, дарили посетителям иллюзию обособленности. Застолье выглядело необычным даже для Пелла. Перед блестящим зрачком видеокамеры, установленной на столе, держались за руки Дэймон и Элен (он хотел, чтобы в этот вечер Элен была с ним, как прежде на семейных вечерах Константинов, — а мать прийти в ресторан не могла). Слева от них сидел Джош, справа — Эмилио и Милико, а за ними — несколько низовиков. По всей видимости, кресла казались им неудобными, но это с лихвой искупалось возможностью посидеть за человеческим столом и отведать деликатесов Пелла, в том числе и фруктов с Нижней. Напротив Дэймона расположились торговец Нейхарт и Сигни Мэллори; ее вооруженный эскорт уютно устроился в тени ширм.

А вокруг звучала музыка, и по стенам в медлительном танце двигались звезды и корабли. Совсем, как прежде… Впрочем, не совсем.

— Я ухожу, — сообщила Мэллори. — Сегодня. Пришла проститься.

— Куда? — спросил Нейхарт со свойственной ему прямотой.

— В те края, куда вашему новоиспеченному Торговому Альянсу не добраться. И у меня теперь полные трюмы припасов, мне теперь сам черт не брат.

— Вы бы не улетали слишком далеко, — попросил Дэймон. — Говоря откровенно, я не верю, что Уния остановится на достигнутом. Мне бы очень хотелось знать, что вы — под рукой.

Сигни невесело рассмеялась.

— Поставьте этот вопрос на рассмотрение совета. Но как бы ни проголосовали депутаты, ходить по коридорам Пелла без охраны я не рискну.

— И все же, — повторил Дэймон, — мы просим, чтобы вы находились поблизости.

— Не надейтесь, что я выболтаю вам свой курс. Куда мне лететь — это мое дело. У меня есть несколько укромных местечек. И я исчезну надолго.

— А мы попробуем слетать на Викинг, — сказал Нейхарт. — Этак через месячишко. Поглядим, как нас примут.

— Что ж, это может быть интересно, — кивнула Мэллори.

— Ну, так удачи всем нам, — подвел итог Дэймон.

2. ПЕЛЛ: СИНИЙ ДОК; 30.1.53; 01:30 ОС; 13:30 ДС

В середине дополнительной смены доки опустели — остались почти одни торговые корабли. Джош торопился: всякий раз, когда он появлялся в коридорах и доках Пелла без надежных спутников, его охватывала тревога, чувство беззащитности, — ведь в любой момент его мог узнать кто-нибудь из прохожих.

Низовики провожали его темными глазами. У четвертого причала его явно узнали докеры, да и десантники на часах. Они направили на Джоша стволы.

— Мне надо поговорить с Мэллори, — сказал он.

Офицер был знакомый — Ди Янц. По его краткому распоряжению один из солдат повесил автомат на плечо, указал на трап, ведущий к «пуповине», и последовал за Джош ем в шлюз. По шумному, заполненному солдатами коридору они прошли в экипировочный отсек, оттуда на лифте поднялись в центральный коридор, где тоже хватало деловитых людей, но уже не десантников, а офицеров и нижних чинов из экипажа. Знакомые звуки. Знакомые запахи. Все привычное…

Она несла вахту на мостике. Десантник остановил Джоша у входа, но Мэллори, сидевшая в кресле у командного пульта и смотревшая в сторону двери, недоуменно подняла брови и жестом велела впустить гостя.

— Тебя Дэймон прислал? — спросила она, когда Джош остановился перед ней.

Он отрицательно покачал головой.

Она нахмурилась и положила — быть может, бессознательно, — руку на пистолет, висевший на боку.

— Что же тебя привело в таком случае?

— Я подумал, тебе наверняка пригодится комптех, изучивший Унию изнутри.

Сигни рассмеялась ему в лицо.

— И способный выстрелить мне в спину?

— Я не ушел с униатами. Они бы переписали программу. Дали бы мне новое прошлое. И новое задание… возможно, диверсию на Солнечной. Не знаю. Но оставаться на Пелле я не могу. Станционеры знают меня в лицо. Да и не по душе мне на станциях. Неуютно.

— Пустяки. Еще одна промывка мозгов, и все будет в порядке.

— Нет. Я хочу помнить. Теперь у меня кое-что есть. Реальное. И я дорожу этим.

— И все-таки норовишь убежать?

— Не навсегда.

— А ты говорил об этом с Дэймоном?

— Да, перед тем как пошел сюда. Он знает. Элен тоже.

Она откинулась на спинку дивана и, сложив руки на груди, с ног до головы ощупала его задумчивым взглядом.

— Почему «Норвегия»?

Он пожал плечами.

— Ты не намерена заходить на станции, верно? Только на эту.

— Верно. — Она чуть заметно улыбнулась. — Только на эту. Иногда.

— Корабль она уйти, — прошептала Лили, глядя на экраны и гладя Спящую по голове. Гигант отчалил от Верхней, развернулся и ринулся прочь. Его движения мало походили на движения других кораблей, посещавших станцию.

— «Норвегия», — произнесла Спящая название корабля.

— Один день, — сказала Атласка-Рассказчица, вернувшаяся из главного коридора с целым «ворохом» легенд, — один день мы уйти. Константины дать мы корабли. Мы уйти, унести Солнце в мы глаза, нет бояться темнота, мы нет. Мы видеть много, много вещи. Беннет, он дать мы прийти здесь. Константин, он дать мы идти далеко, далеко, далеко. Мы весна вернуться. Я хотеть уйти далеко, делать я гнездо там… Я найти звезда и уйти.

Глядя в бескрайнюю тьму, где странствовало Солнце, Алисия тихонько смеялась, и в ее голосе звучала нежность.

                                                                                                                    Перевел с английского Геннадий КОРЧАГИН

_{Публикуется с разрешения литературно-издательского агентства «Александрия».}

PERSONALIA

САЙМАК, Клиффорд

(см. библиографическую справку в № 8,1993 г.)

Гордон Р. Диксон. «Памяти Клиффорда Саймака»: «Клиффорд Саймак был незаурядным человеком; как внешность, так и поведение его были весьма необычны. Мягкий голос и тщательно подобранный костюм заставляли забыть о его нескладной фигуре и слишком широких плечах. Будучи ростом всего 5 футов 9 дюймов (175 см), он казался настоящим великаном и проявлял недюжинную силу и выносливость. Это, несомненно, помогало ему бороться с тяжелым болезнями в последние годы жизни».

ДИКСОН, Гордон Р.

(см. библиографическую справку в № 4, 1993 г.)

По воспоминаниям самого Гордона Диксона, замысел и основная идея главного труда его жизни — цикла романов «Дитя» — родились внезапно в один из летних дней 1960 г. на Милфордской конференции по фантастике, где он присутствовал в качестве почетного гостя:

«Все случилось внезапно. Я проснулся в восемь часов утра, побродил в задумчивости с полдня, после чего решил поговорить с Ричардом Маккенной. Мак обладал достоинством, которое обычно бывает у профессионалов, причем хороших, при обсуждении он как бы возвращает идею обратно автору, т. е. мне, не пытаясь постичь ее сразу в деталях и в то же время не превращая какую-то ее часть в свой рассказ, опередив меня…» После трехчасовой дискуссии замысел был сформулирован так четко, что коррективы с тех пор почти не вносились.

Цикл «Дитя» является грандиозным и поистине уникальным по своему замыслу единым произведением, затрагивающим проблемы существования человечества как вида.

Замысел автора — создать три исторических романа в этом цикле (пока они существуют лишь в набросках). Это произведения о людях, сыгравших, по мнению Диксона, ключевые роли в развитии цивилизации: сэр Джон Хоквуд (XIV в.), Джоин Лильтон (XVII в.) и Роберт Браунинг (XIX в.). Далее будут следовать три романа о современности; завершат цикл книги о будущем, охватывающем период до XXIV в. Пока написано только девять произведений о будущем. По внутренней хронологии действия это: «Некромант» (1962 г.) «Тактика ошибки» (1971 г.) «Солдат, не спрашивай!» (1967 г.), «Дорсай!» (1959–1976 гг.), два сборника рассказов «Дух Дорсая» (1979 г.) и «Потерянный Дорсай» (1980 г.), а также «Молодой Блейз» (1991 г.), «Окончательная энциклопедия» (1984 г.), и «Гильдия певцов» (1988 г.). Последний роман цикла, вероятнее всего, будет называться «Дитя».

ПОЛ, Фредерик (POHL, Frederik)

Родился в 1919 г. в Нью-Йорке. Рос и учился главным образом в Бруклине (сначала — публичная школа, затем — техническое училище). В 17 лет участвовал в Первой Всемирной Конвенции Фантастов (Филадельфия), в 19 лет вместе с А. Азимовым, С. Корнблатом,

Д. Найтом основал общество Футурианцев. В это же время начинает издавать и редактировать два НФ журнала: «Astonishing Stories» и «Super Science Stories», где публикует под разными псевдонимами и свои собственные произведения. После службы в ВВС США (1943–1945 гг.) долгое время был литературным агентом (в частности, А. Азимова).

До 1969 г. издавал журнальГ «Н» и «Galaxy». Под своим собственным именем публикуется с 1953 г. В это же время создал несколько произведений в соавторстве с С. Корнблатом («Торговцы космосом», 1953 г. — у этого романа есть продолжение «Война торговцев», 1984 г. — «Искать небо», 1954 г.,

«Гпадиатор по закону», 1955 г., и др.). Рассказ «Встреча», написанный Ф. Полом и С. Корнблатом, завоевал премию «Хьюго» в 1973 г. Как правило, романы двух авторов — это остросоциальные сатирические произведения, ныне ставшие классикой жанра.

С 1954 по 1991 г. Фредерик Пол сотрудничал с Дж. Уильямсоном (самые известные их произведения — трилогия «Дитя звезд», 1969 г. и дилогия «Сага Кукушки», 1983 г.)

До начала 70-х г. рассказы самого Пола были более удачны, чем его романы, однако после прекращения активной издательской деятельности он показал себя как талантливый романист. Первый роман, опубликованный им после этого, «Человек плюс», получил премию «Небьюла» 1976 года, второй — «Врата» — «Небьюла», «Хьюго» и мемориальную премию Дж. Кэмпбелла 1977 года. Затем он создает великолепный роман «Джем», а также «Годы города», «Восход черной звезды», «Мир в конце времени» и многие другие. Он пишет продолжение к «Вратам»

(сейчас это цикл из 5 книг).

В настоящее время продолжает активно работать.

МОРРЕССИ, Джон (MORRESSY, John)

Американский писатель. Родился в 1930 г. Ныне профессор английского языка в одном из колледжей Нью-Хэмпшира. Первая публикация — в 1971 г. — рассказ «Точность» в журнале «Fantasy & SF». Написал около десятка книг в жанре «космической оперы» — «Звездный мальчишка», «Закон для звезд», «Особняки в пространстве» и др., отличающиеся нестандартными сюжетами, продуманным описанием иных миров.

В последнее десятилетие перенес свое внимание на фэнтези (сериалы «Железный ангел» и «Кедригерн»).

В среднем выпускает роман в год.

ЧЕРРИ, Кэролин

(см. библиографическую справку в № 5 за 1994 г.)

Из энциклопедии НФ Клюта и Николлса: «Сюжетные линии взаимоотношений Союза и Альянса пока прослеживаются не до конца; однако все более понимаешь, что для Черри и Вселенная, и все, что происходит в различных ее уголках, — хрупко, неустойчиво и поистине является чудом. И еще понимаешь, что все существа, наделенные разумом и чувством, должны чтить образ жизни и обычаи тех мест, куда они могут быть заброшены трагичными процессами роста и гибели рас во Вселенной. Черри в своих книгах старается предугадать проблему, пока она еще не стала реальностью».

Подготовил Андрей ЖЕВЛАКОВ

Примечания

1

Окончание. Начало в предыдущем номере.

(обратно)

Оглавление

«Если», 1994 № 07

  Клиффорд Саймак ЭВОЛЮЦИЯ НАОБОРОТ

  Наталия Сафронова В ШУМЕ ТЕХНИКИ

  Гордон Р. Диксон ЧЕРНЫЙ ЧАРЛИ

  Анатолий Кантор ЦЕНА— СВОБОДНАЯ…

  ЗАВТРА

  Фредерик Пол ОНИ ТАК ЛЮБИЛИ ДРУГ ДРУГА!

  Павел Гуревич, доктор философских наук ПРИТЯЖЕНИЕ СВЕТИЛ

  Джон Морресси ПРОБЛЕМА С КАДРАМИ

  Олег Жадан ПРОФСОЮЗЫ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ! Не то стрелять будем

  ЗАВТРА

  Кэролайн ЧЕРРИ ПОСЛЕДНЯЯ БАЗА[1]

    КНИГА ТРЕТЬЯ

      ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

      ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ НИЖНЯЯ: РАЗВЕДЧИК «АФРИКИ», ГЛАВНАЯ БАЗА; 24:00 ГС; 12:00 ДС

      ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ СИНЯЯ СЕКЦИЯ, ПЕРВЫЙ ЯРУС: 5.10.52; 09:00

    КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

      ЧАСТЬ ВТОРАЯ

      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ГЛАВНАЯ БАЗА НА НИЖНЕЙ; 13:00; МЕСТНАЯ НОЧЬ

      ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ТОРГОВЫЙ КОРАБЛЬ «МОЛОТ»: ГЛУБОКИЙ КОСМОС; 19:00

      ЧАСТЬ ПЯТАЯ

      ЧАСТЬ ШЕСТАЯ НИЖНЯЯ: 11.10.52; МЕСТНЫЙ ДЕНЬ

    КНИГА ПЯТАЯ

      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ПЕЛЛ: СИНИЙ ДОК: БОРТ КЗК-1 «ЕВРОПА»; 29.11.52

      ЧАСТЬ ВТОРАЯ

      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

      ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

      ЧАСТЬ ПЯТАЯ

      ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

  PERSONALIA