«Если», 1994 № 05-06 (fb2)

- «Если», 1994 № 05-06 [20] (пер. Кирилл Михайлович Королев,Валентина Сергеевна Кулагина-Ярцева,Геннадий Львович Корчагин,Владимир Федорович Мисюченко) (Если, 1994 - 5) 1775K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Роджер Желязны - Реджинальд Бретнор - Фриц Ройтер Лейбер - Кэролайн Дж. Черри - Александр Абрамович Кабаков

«Если», 1994 № 05-06

Кэролин Черри
ПОСЛЕДНЯЯ БАЗА

Едва увидев свет, роман Кэролин Черри был переведен на многие языки и в 1982 г. заслужил самую престижную премию по фантастике — «Хьюго». Объясняя бурный интерес к этому произведению, один из критиков заметил: во времена засилья синкретичных жанров классическая science fiction Черри — словно глоток кислорода. Редакция «Если», как успели заметить читатели, избегает публиковать романы с продолжением. Но, получив разрешение на журнальную публикацию, мы не могли упустить возможность познакомить читателей с одним из самых значительных явлений в американской фантастике последнего десятилетия.

КНИГА ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЗЕМЛЯ И КОСМОС: 2005 — 2352

Подобно всем прежним рискованным предприятиям человечества, первое путешествие к звездам выглядело такой же авантюрой, как плавание Магеллана, как полеты братьев Монгольфье и Гагарина. Однако станция Солнечная за несколько десятков лет принесла Земле немалую выгоду — разработка рудных месторождений на планетах, энергетические установки в космосе быстро окупили затраты. Со станции отправлялись научные экспедиции, и хотя программа исследования Солнечной системы была далека от интересов большей части землян, она не встретила противодействия, поскольку не угрожала благополучию Земли.

И вот однажды со станции буднично, деловито стартовал автоматический зонд, чтобы добраться до двух ближайших звезд и вернуться с информацией — задача сама по себе весьма непростая. Вылет корабля-разведчика с Солнечной вызвал на Земле некоторое оживление, но десятилетие — слишком долгий срок… и средства массовой информации перестали упоминать о зонде, едва он покинул пределы Солнечной системы. Куда больший интерес всколыхнуло его возвращение. В душах тех, кто помнил отлет разведчика, проснулась ностальгия; молодые испытывали любопытство и некоторое недоумение: зачем это все? Зато ученые торжествовали: разведчик привез материалы, на обработку которых потребовалось бы несколько лет, хотя изложить результаты, чтобы хоть что-нибудь стало понятно непрофессионалам, не представлялось возможным. Короче говоря, пресса представила экспедицию как неудачную. Разведчик обнаружил звезду, окруженную поясом метеоров и планетоидов, весьма интересных для изучения; но главное — там оказалась настоящая планета со своими большими и малыми спутниками… планета безжизненная, обожженная, уродливая. Не рай и не вторая Земля, а такой же голый булыжник, как и восемь из девяти детей Солнца… Стоило ли, спрашивается, ради подобного открытия летать в такую даль?

Пресса лезла из кожи вон, хватаясь за самые сложные научные темы, лишь бы спасти быстро умирающий обывательский интерес к космосу. Среди всего прочего поднимался вопрос о затратах, приводились туманные и натянутые сравнения звездного плавания с путешествием Колумба, но вскоре внимание репортеров перекинулось на кровавый средиземноморский кризис, оказавшийся гораздо более занимательным для публики, нежели покорение Вселенной.

Ученые Солнечной вздохнули с облегчением и, все так же без лишнего шума, потратили часть бюджета на скромную экспедицию. Мини-станции — уменьшенной и снабженной двигателями копии Солнечной — с человеком на борту предстояло добраться до открытой разведчиком планеты и вести наблюдение с ее орбиты. А еще — подальше от чужих глаз испытать промышленную технологию, созданную на Солнечной. Испытать в усложненных условиях.

Вскоре после этого «Солнечная корпорация» сделала щедрый подарок ученым, проявив изрядную любознательность вкупе с осведомленностью в космическом строительстве и умением заглядывать в будущее.

Так это начиналось.

Как и Солнечная, Первая Звездная оказалась вполне жизнеспособной и рентабельной. От Земли требовались сущие пустяки: поставки биовещества и предметов роскоши — чтобы скрасить быт растущего населения станций. Ведь эти люди не покладая рук трудились в копях и за мелкие радости жизни расплачивались излишками руды.

Так возникло первое звено цепи. Для колонизации оказалось совершенно необязательным, чтобы вокруг выбранного светила вращалась пригодная для людей планета, чтобы характеристики самого светила хотя бы приблизительно соответствовали солнечным. Что с того, что вокруг той или иной звезды только солнечный ветер да обычный набор каменных и ледяных обломков? Станция построена, и вот уже к соседней звезде, какой бы она ни была, отправляется модуль, а долетев, выходит на орбиту, обрастает научными лабораториями и промышленными цехами, превращаясь в базу, с которой можно достигнуть очередной звезды. Осваивался один узкий сектор Внеземелья, он походил на короткое весло с расширяющейся лопастью.

«Солнечная корпорация», разросшаяся настолько, что забыла свои первоначальные цели, и имевшая больше станций, чем Солнце — планет, переименовалась в «Земную Компанию», или просто Компанию — так, во всяком случае, называли ее на звездных станциях. Она обладала огромной властью — не только на станциях, удаленных от Солнечной системы на многие годы пути, но и на Земле, извлекавшей из Внеземелья баснословные прибыли. Оно приносило доход Компании, а значит, и Правительству. И Компания снаряжала в космос все новые отряды коммерческих кораблей — «фрахтеров»; собственно, ничего другого от нее и не требовалось.

В долгих перелетах люди постепенно замыкались в себе, их противоестественная жизнь была посвящена одному: усовершенствованию техники, от которой зависела эта жизнь. Станция строила станцию, каждая новая технологически уходила на шаг дальше ближайшей соседки. Производственный цикл начинался и завершался на Солнечной, откуда готовую продукцию отправляли в обмен на биовещество и все остальное, что могла дать только Земля.

То была великая эпоха торговли. Одни предприниматели сколачивали состояния, другие прогорали. Корпорации прибирали к рукам все больше власти, а Земная Компания и вершила судьбы народов. То был век непоседливых. В поисках приключений, богатства, иллюзорной свободы в космос улетали вооруженные новейшей техникой поколения беспокойных. Детей всех наций манила старая мечта о «Прекрасном Новом Мире», и в безбрежном океане Внеземелья, в неизведанных далях вырастали все новые островки человеческой цивилизации.

Солнечная была уже не экзотикой, а знаменитым научно-производственным комплексом, а Земная Компания процветала, вытягивая соки из звездных станций.

Персонал звездных станций хранил воспоминания о веселом, многообразном мире родины, и Мать-Земля, присылая им драгоценные предметы роскоши, напоминала о том, что в пустынной Галактике есть по меньшей мере одна живая пылинка. Фрахтеры Компании летали по Дороге Жизни, а ее разведчики олицетворяли собой романтику Внеземелья. Благодаря этим легким, быстрым корабликам рождались новые станции. То была эра Великого Кольца, маршрута (который вовсе нельзя было изобразить окружностью), по которому бесконечно странствовали корабли Земной Компании. Началом и концом этого пути была Мать-Земля.

Звезда за звездой, звезда за звездой… Всего их насчитывалось девять, самая последняя — Пелл. На его орбите нашли пригодную для жизни планету, а на планете нашли жизнь. Именно это обстоятельство нарушило равновесие во Внеземелье.

Станция получила имя Пелл — в честь открывателя звезды Пелла, капитана корабля-разведчика. Капитан обнаружил не только планету, но и туземцев — хиза.

Этой новости понадобился немалый срок, чтобы по Великому Кольцу добраться до Земли; куда быстрее она распространилась по ближайшим звездным станциям. И не только земные ученые толпой устремились к Пеллу, — туда наперегонки бросились станционеры, сведущие в космической экономике. Полетели и простые обыватели Внеземелья — две соседние станции на орбитах не столь перспективных звезд обезлюдели. А честолюбцы с искусственного спутника — станции Пелл, растущей, как гриб после дождя, уже посматривали на две следующие звезды и с холодной расчетливостью предвкушали грядущие прибыли, ибо колония на планете могла стать источником предметов роскоши и первой необходимости подобно Земле. И, стало быть, Пелл превратился в потенциальную помеху для устоявшихся торговых отношений.

А на Земле известие, прилетевшее с фрахтерами, вызвало переполох. Чужая жизнь! Эти слова сотрясали Компанию, порождая дискуссии о политике и морали — и это при том, что известие в пути состарилось на два десятка лет. (Как будто земляне могли хоть сколько-нибудь влиять на Внеземелье! Оно уже давно вышло из-под контроля Компании.) Иная жизнь! Это открытие взорвало сложившиеся представления о Вселенной, поставив перед обществом несметное множество философских и религиозных вопросов. Кое-кто из слабонервных даже покончил с собой, лишь бы только не смотреть в глаза новой «угрозе». На Земле воскресли языческие культы, но вновь прибывшие корабли развеяли страхи: за обитателями планеты Пелл, уверяли звездоплаватели, не замечено ни выдающихся интеллектуальных способностей, ни склонности к насилию. Они ничего не строят, не носят одежды и обликом больше всего напоминают низших приматов: лупоглазые, покрытые коричневой шерстью.

«Фу-ух!» — облегченно вздохнул оседлый землянин… Вселенная с Землей и Гомо Сапиенс в ее центре устояла. Куда меньше посчастливилось Компании. Ее заклятые враги — изоляционисты — быстро приобрели огромное влияние и многочисленных сторонников из напуганных обывателей, а затем нанесли космической торговле внезапный и хорошо нацеленный удар.

В структуре Компании воцарился хаос. Она изрядно опоздала с инструкциями, и станция Пелл долгое время росла безо всякого надзора. Независимо от Земли возле самых далеких звезд возникли две новые станции: Маринер и Викинг, потом — Рассел и Эсперанс. Пока наставления Компании, что и как надлежит делать новоиспеченным станциям для налаживания торговли, путешествовали по цепочке, они утратили всякую целесообразность… ибо торговля уже наладилась — в новой форме. Пелл сам производил необходимые биовещества. От него было рукой подать до большинства звездных станций, и промышленники Внеземелья, некогда видевшие в Земле любимую мать, не колебались в выборе.

А тем временем уже строились новые станции. Великое Кольцо было разорвано. Некоторые корабли Земной Компании на свой страх и риск взялись торговать с Дальним Внеземельем, и остановить их оказалось невозможно. Цена на земные товары падала, а грузы, которые Компания получала от колонистов, с каждым рейсом стоили дороже.

Затем Компания получила второй удар… Выяснилось, что во Внеземелье есть еще одна пригодная для освоения планета, открытая купцом и искателем приключений Сытиным, и близ нее уже созданы станции Передовая, Парадиз и Вайят.

И тогда Компания приняла решение: убытки покроет система откупа, пошлин и налогов. Препираясь со станционерами, директора Компании прибегали к таким аргументам, как «интересы человеческого сообщества», «нравственный долг» и «бремя благодарности».

Некоторые станции и торговцы платили пошлины и налоги. Иные отказывались, в особенности те, что находились между Пеллом и Сытином. Компания, утверждали они, ни гроша в их бизнес не вложила, а потому не вправе их обирать.

Тогда Земля навязала станциям систему виз, деклараций и досмотров, окончательно озлобив торговцев, считавших корабли своей собственностью.

Более того, из Глубокого Космоса отозвали корабли-разведчики, ясно давая понять, что Компании угодно положить конец расширению Внеземелья. Эти быстрые исследовательские корабли были вооружены, и немудрено, ведь они предназначались для полетов в неизвестность. Но сейчас им нашли иное применение: совершать набеги на станции и учить их обитателей уму-разуму. И самое печальное: экипажи разведчиков — герои Внеземелья — превратились в надсмотрщиков и карателей.

Торговцы не остались в долгу и вооружили неповоротливые фрахтеры. Эти корабли вовсе не предназначались для войны, однако отважно вступали в перестрелки с разведчиками.

Большинство мятежных купцов скрепя сердце согласились платить Компании и заявили об этом. Непримиримые отступили в самые дальние колонии, практически недосягаемые для землян.

Противостояние переросло в войну, — хотя войной ее поначалу никто не называл… Вооруженные разведчики сражались с торговцами, обслуживавшими дальние звезды.

Так появилась Черта — линия фронта. Великое Кольцо восстановилось, но оно лишилось звезд за Передовой и уже не приносило былой выгоды. Вольной же торговле не помешала и Черта. Законопослушным купцам, в отличие от мятежных, позволялось летать куда им заблагорассудится… но лицензии и пропуска, как известно, можно и подделать.

Воевали довольно вяло: уничтожали лишь того, кто сам лез под выстрел. Флот Компании не смог восстановить станции между Землей и Пеллом, поскольку практически все их население перебралось на Пелл, Рассел, Маринер, Викинг, Передовую и дальше…

Во Внеземелье строили не только станции, но и корабли, создавали новые технологии… Затем изобрели «прыжок». Его теорию, родившуюся в Новом Внеземелье, на Сытине, быстро выведали корабелы Маринера, то есть Компании.

И это было третьим сокрушительным ударом по власти Земли…

Досветовой способ передвижения в космическом пространстве устарел сразу и безнадежно. Между станциями джамп-фрахтеры перемещались короткими прыжками, и от этого длительность полетов между звездами сократилась от десятилетий до считанных месяцев и дней. Технология не стояла на месте, и вскоре торговля превратилась в некую игру, а стратегия затянувшейся войны изменилась до неузнаваемости… Колонии стали крепче держаться друг за друга, и это исподволь привело к объединению Дальнего Внеземелья. Вначале появилась коалиция Передовой и ее шахт, затем она поглотила Сытин, Парадиз и Вайят, затем протянула щупальца к другим звездам и приписанным к ним купцам. Бродили слухи о демографическом взрыве, поговаривали, будто ученые Сытина пользуются технологией массового производства искусственной жизни.

Действительно, Уния, как она себя именовала, создала родильные лаборатории и принялась размножать людей в геометрической прогрессии. За два десятка лет она сверх вообразимого раздвинула свои пределы, увеличила плотность населения на подвластных ей планетах и создала непоколебимую идеологию, направив стихию восстания в единое русло. Она расправилась с инакомыслием, провела всеобщую мобилизацию и обрушилась на Компанию.

Разъяренное население Земли потребовало от Компании срочно исправить положение. Та поспешила увеличить налоги в своем пространстве, а на доходы от них построила огромную эскадру джамп-кораблей, настоящих машин уничтожения: «Европу», «Америку» и их смертоносных родичей.

Уния не оставалась в долгу, конструируя боевые корабли и меняя тактику и стратегию точно так же, как она меняла технологии. Повстанческих капитанов, многие годы защищавших собственные интересы, поставили «под ружье», а позже, обвинив в излишней мягкости к врагу, отстранили от командования. Их корабли перешли в руки офицеров «правильной ориентации».

А у Компании дела шли все хуже и хуже. Гигантский Флот, которому приходилось оборонять от численно превосходящего врага огромное пространство, не положил конец войне ни за год, ни за пять лет, и Земля увязла в бесславном, изнурительном конфликте. «Все звездолеты — под автоген! — истерично требовали финансовые корпорации. — Отзовите наши фрахтеры, и пускай эти мерзавцы сбросят жирок!»

Но «сбросить жирок», конечно, пришлось не Унии, а Флоту Компании. Видимо, Земле было не под силу понять: ей противостоят уже не слабые мятежные колонии, а новая империя, вооруженная до зубов и не испытывающая недостатка в продовольствии. И от соперничества изоляционистов с Компанией, от близорукой «политики перетягивания каната», изначально оттолкнувшей колонии от Земли, Черта становилась все жирнее. Торговля хирела. Корпорации все более склонялись к мысли, что гораздо выгоднее было бы разрабатывать месторождения у себя, в Солнечной системе… «И черт бы побрал эти исследовательские полеты…»

И никого больше не манили звезды и прыжки. Умы землян зациклились на старых внутренних проблемах и внутренней политике. Все же, боясь утечки мозгов, Правительство запретило эмиграцию, но это вызвало экономический хаос, вину за который было проще всего свалить на станции, якобы «откачивающие» природные ресурсы Земли. «Довольно воевать!» — призвал вдруг кто-то; пресса подхватила, и внезапно все заговорили о мире. Флот Компании, сражавшийся на широчайшем фронте и внезапно лишившийся ресурсов, вынужден был добывать их где только мог.

В конце концов от него осталась лишь горстка звездолетов-рейдероносцев из некогда величественной эскадры в пятьдесят боевых кораблей. Они называли себя Флотом Мациана — такова была традиция Внеземелья, зародившаяся еще в те времена, когда кораблей было так мало, что их экипажи знали имена и репутацию своих и чужих.

Ныне подобная осведомленность встречалась реже, но некоторые имена все еще гремели — например, имя Конрада Мациана заставляло униатов скрежетать зубами. Прославились и Том Эджер с «Австралии», и Мика Крешов с «Атлантики», и Сигни Мэллори с «Норвегии»… и все остальные капитаны Компании вплоть до командиров рейдеров. Они все еще служили Планете-Матери, но день ото дня теряли к ней любовь. Никто из этого поколения внеземельцев не был рожден на Земле.

Флот получал очень скудное пополнение, да и то не с Земли и не со станций, находящихся в ее территориальном пространстве (эти станции жили в параноидальном страхе за свой нейтралитет), — нет, солдат и обученных техников ему поставляли купцы, в большинстве своем — против собственной воли.

Некогда Внеземелье начиналось с ближайших к Земле звезд, а теперь — с Пелла, ибо после того, как рухнула торговля Земли со звездами и канули в небытие досветовые полеты фрахтеров. Тыловые Звезды забросили.

За Пеллом и Сытином лежали иные открытые миры, и все они теперь достались Унии… все обитаемые планеты, откуда можно было прыгать дальше и где находились родильные лаборатории, дающие Унии тружеников и солдат. Повстанческая империя стремилась завоевать все Внеземелье, вершить Судьбу Человечества.

И она получила все Внеземелье — все, кроме тоненькой цепочки станций, еще удерживаемых для Земли и Компании Флотом Мациана — флотом, воюющим просто потому, что не было у него другого выбора и предназначения… А за спиной у него оставался только Пелл и законсервированные Тыловые Звезды. А еще — слабеющая изолированная Земля, которая замкнулась на себе и погрязла в запутанной и противоречивой внутренней политике.

Солнечная система больше не ввозила и не вывозила никаких товаров. В безумном хаосе войны вольные купцы торговали и с Унией, и со звездами Земли, то и дело пересекая Черту, хоть и остерегались униатских крейсеров, старавшихся перерезать пути снабжения Компании.

Силы Унии росли, а Флот Компании всего лишь держался — держался безропотно и стойко, защищая Пелл, который его кормил, и Землю, которая словно забыла о его существовании. В униатском космосе уже не строили станций по старым образцам. Станции теперь служили только базами для освоения новых миров, портами для кораблей-разведчиков. Рождались поколения, никогда не видевшие Земли… поколения, для которых слова «Европа» и «Атлантика» были именами чудовищ из металла… поколения, чьей судьбой стали звезды, беспредельность и время, казавшееся бесконечным.

Земля не понимала их, не понимали и станции, оставшиеся с Компанией, и вольные купцы, перевозившие грузы через линию фронта…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НА ПОДЛЕТЕ К ПЕЛЛУ: 2.5.52

На экранах замерцал конвой: сначала «Норвегия», за ней — десять фрахтеров. Вскоре ярких крапинок стало еще больше — «Норвегия» выпустила четыре рейдера. Оборонительный строй распался, конвой растянулся в цепь. Впереди его ждало убежище, единственный уголок, еще не тронутый войной.

В рубке управления КЗК-5^[1] «Норвегия» царили слаженность и деловитость. Техи^[2] за четырьмя вспомогательными консолями наблюдали за рейдерами, а также действиями кома (стоявшего вдоль длинного прохода), скана и компа самого джамп-рейдероносца. «Норвегия» поддерживала непрерывную связь с десятью фрахтерами, и послания, сновавшие по каналам кома, были сжатыми и касались только операций. Вникать в проблемы отдельных людей «Норвегия» не могла.

Засады нет. Станция Пелл получила сигнал от конвоя и дала долгожданный ответ. На борту рейдероносца с поста на пост пробежал шепоток облегчения, но ни один из купцов об этом не узнал. Капитан «Норвегии» Сигни Мэллори расслабилась (она даже не заметила, когда так напряглись ее мускулы) и разрешила военопу снизить степень боевой готовности.

Третья сверху по рангу из пятнадцати капитанов флотилии Мациана, Сигни сейчас командовала целым конвоем. Ей было сорок девять, и она успела побывать пилотом фрахтера, капитаном рейдера… иными словами, прошла по всем ступенькам служебной лестницы Земной Компании. Лицо ее осталось молодым, однако волосы отливали серебром, — курс омоложения возвращал человека к биологическому возрасту (для нее — около тридцати шести), но не избавлял его от седины. Правда, огромное бремя ответственности и перенесенные испытания заставляли ее чувствовать себя куда старше.

Она откинулась на мягкую спинку дивана, нажала несколько кнопок на пульте, прикрепленном к подлокотнику, проверяя ход операции, глянула поверх задействованных постов и включенных экранов, показывающих все, что улавливали камеры вида и детекторы скана. Засады нет… Сигни не прожила бы почти полвека, если бы доверяла внешней безмятежности космоса… и если бы не приспосабливалась к нему. Все они приспосабливались, все те, кто сражался на этой войне. «Норвегия», как и ее экипаж, была собрана «с бору по сосенке»: что-то от «Бразилии», что-то от «Италии», что-то от «Осы», что-то от злосчастной «Мириам Б». По деталям можно было проследить весь ее путь со времен войны фрахтеров. Она брала, что удавалось взять, и старалась отдавать как можно меньше… Брала даже у кораблей, ведомых и охраняемых ею. Рыцарство в космической войне, донкихотские жесты вроде спасения терпящих бедствие врагов и соблюдения перемирий — все это кануло в вечность. На кораблях Компании служили люди, а Глубокий Космос в самом деле был глубок, и все это понимали… Из нейтральных штатских беженцев Сигни отобрала горсточку подходящих людей. Пелл может протестовать, — такой отбор ему невыгоден, — но протесты станционеров во внимание не принимаются. Война заходит на очередной виток, и едва ли удастся пережить его, не замарав рук.

Конвой продвигался осторожно, на самой большой скорости, какую только удавалось развить фрахтерам в реальном пространстве. Впереди, на приличном расстоянии, летела «Норвегия» и ее рейдеры; не обремененные грузом, они легко могли опередить любого из купцов и помешать его разгону. Конвой подошел опасно близко к громадине звезды Пелл. Даже вне эклиптики он рисковал попасть в аварию, например, столкнувшись с кораблем в момент прыжка. Да, спешить он не мог — хотя каждая минута промедления уносила человеческие жизни.

— Пелл дает инструкции на стыковку, — сообщил ком.

— Графф, — обратилась Сигни к первому помощнику, — действуй. — Она переключилась на другой канал: — Ди, готовь высадку. Полная экипировка. — Она вернулась на прежний канал: — Скажи им, что лучше всего эвакуировать и изолировать секцию. Передай конвою: если на подлете кто-нибудь нарушит строй, мы его расстреляем. Растолкуй подоходчивей.

— Понял, — откликнулся старший комтех. — На связи сам управляющий станцией.

Как Сигни и ожидала, управляющий засыпал ее протестами.

— Вы это сделаете, — не терпящим возражений тоном сказала она господину Анджело из знаменитой семьи пелльских Константинов. — Освободите секцию. В противном случае мы сами ее освободим. Приступайте безотлагательно. Уберите все ценное и опасное, вплоть до стен. Закройте ворота и заварите стыки. Вы не знаете, кого мы вам везем. Будете тянуть резину — у меня пропадет весь груз. На «Хансфорде» вот-вот откажет жизнеобеспечение. Если вы, господин Константин, не подчинитесь, я высажу десантников. И если вы не сделаете все как следует, по всей станции, как тараканы, разбегутся доведенные до отчаяния беженцы без документов. Извините за прямоту, но мои подопечные тонут в собственных нечистотах. В трюмах купцов семь тысяч насмерть перепуганных шпаков с Маринера и Рассела.

Наступила долгая пауза, но не только расстояние было ее причиной. Наконец:

— Капитан Мэллори, мы объявили эвакуацию желтой и оранжевой секций. Будет сделано все от нас зависящее для оказания медицинской помощи пострадавшим. Подняты по тревоге аварийные службы, введен в действие чрезвычайный режим управления. Мы позаботимся о том, чтобы отсеки, которые подвергнутся заражению, были надлежащим образом изолированы. Надеемся, ваше беспокойство за резидентов станции столь же велико, как и за ваших пассажиров. Мы не позволяем военным вмешиваться в действия нашей внутренней охраны и подвергать опасности нейтралитет станции, но высоко оценим помощь, которую вы найдете возможным оказать нам под нашим контролем. Прием.

Сигни стерла пот с лица. Постепенно она успокаивалась, дышалось уже легче.

— Помощь будет оказана. Мы причалим… через четыре часа, если только мне удастся удержать купцов в узде. Больше времени на подготовку встречи я вам дать не могу. Вы уже в курсе, что случилось с Маринером? Он взорван, сэр. Прием.

— Четырех часов нам достаточно. Мы считаем, меры, предлагаемые вами, совершенно правильны, и все сделаем должным образом. Известием о гибели Маринера крайне опечалены и просим вкратце сообщить подробности. Далее. Извещаем вас о присутствии на станции представителей Компании. Они также весьма огорчены столь трагическим событием…

Сигни выругалась в микрофон.

— …и настаивают на том, чтобы вы повернули и отправились на какую-нибудь другую станцию. Мой персонал пытается объяснить им, сколь плачевно состояние ваших кораблей и сколь велика опасность для пассажиров, но представители Компании упорствуют, считая ваше прибытие угрозой для безопасности Пелла. Прощу принять это во внимание и учесть, что они потребуют личной встречи с вами. Прием.

С языка Сигни опять сорвалось ругательство. Флот старался избегать подобных встреч, и за последние десять лет их случилось не много.

— Скажите им, что у меня не будет времени. И не подпускайте их к нашим докам. Они что, хотят привезти на Землю снимки умирающих от голода колонистов? Это дурной тон, господин Константин. Еще раз прошу: позаботьтесь, чтобы они не путались у нас под ногами. Прием.

— Увы, у них мандат Правительства, точнее Совета безопасности. Они не простые агенты. У них большие полномочия, и они требуют, чтобы вы летели дальше. Прием.

Сигни выбрала из своего богатого арсенала новое ругательство — и проглотила его.

— Благодарю вас, господин Константин. Отправляю к вам капсулу с рекомендациями по приему беженцев. В них учтено все до мелочей. Разумеется, вы вправе их игнорировать, но я бы вам этого не советовала. Я не гарантирую даже того, что люди, которых мы высадим на Пелле, безоружны. Мы не в состоянии подвергнуть их повальному обыску. Вы понимаете? Вооруженные солдаты не могут проникнуть в трюмы купцов. Вот кого мы вам передаем. Поэтому настоятельно рекомендуем: пока мы не возьмем заложников для переговоров с остальными, не подпускайте к нам парней из Компании. Справитесь? Конец связи.

— Справимся. Благодарю вас, капитан. Конец связи.

Сигни обессиленно вытянулась на диване, бросила взгляд на экраны и отдала кому приказ отослать на станцию капсулу с инструкциями.

Итак, агенты Компании. И беженцы с разгромленных станций. С борта разгромленного «Хансфорда» все еще поступает информация. Можно только восхититься спокойствием этого купца, вот что значит строгое соблюдение процедуры. А ведь там умирают. Вооруженная команда заперта в рубке, но отказывается покинуть фрахтер и не желает, чтобы рейдер взял его на буксир. Это их корабль, они останутся на нем и сделают все, что в их силах, для спасения пассажиров… И не дождутся благодарности от спасенных, которые сейчас раздирают корабль на части, наплевав на катастрофическую загрязненность воздуха на борту и отказ многих блоков системы жизнеобеспечения.

Четыре часа.

«Норвегия» на подлете… Беда пришла на Рассел, а затем и на Маринер. По коридорам Пелла разносились слухи, в душах простых станционеров и владельцев предприятий обслуживания царили паника и гнев: этих людей выдворили из секций в одночасье, со всем их имуществом. Добровольцы и туземные рабочие помогали при эвакуации, бригады докеров с помощью погрузо-разгрузочной техники очищали предназначенные для карантина помещения. На пожитки резидентов вешали бирки, чтобы не допустить путаницы и пропаж. Динамики кома извергали объявления.

— Внимание, желтая секция. Проживающим в номерах с первого по сто девятнадцатый надлежит прислать своего представителя к столу аварийной службы жилищного распределения. В офисе медслужбы находится потерявшийся ребенок, Мэй Тернер. Родственников убедительно просим немедленно прибыть в офис медслужбы. Согласно последнему подсчету центра управления, в гостиницах свыше тысячи пригодных для жилья номеров. Мы вынуждены переселить всех нестанционеров в иные помещения, а гостиничные номера распределить среди резидентов Пелла посредством лотереи. Помещений, пригодных для уплотненного проживания людей, насчитывается девяносто два, служебных и общественных, пригодных для переоборудования в жилые, — две тысячи. Часть из них можно использовать в две смены. Совет станции убедительно просит всех владельцев частных квартир дать приют родственникам и друзьям, если только это возможно, и сделать это поскорее. Предоставление жилья нуждающимся по инициативе его владельца будет компенсировано по цене, эквивалентной стоимости гостиничного номера. Недостает пятисот койкомест, и нам придется оборудовать бараки для наших резидентов или временно эвакуировать их на Нижнюю, хотя мы надеемся, что нехватка мест будет ликвидирована благодаря добровольному согласию станционеров переселиться или уступить часть своего жилья. Сейчас разрабатывается план заселения синей секции, что позволит предоставить беженцам еще пятьсот мест сроком на сто восемьдесят дней. Благодарим за внимание. Охрана, доложите о положении дел на восьмом желтой!

Это казалось кошмаром. Поглядывая на бесконечные бумажные ленты, выползающие из принта, Дэймон Константин безостановочно мерил шагами устланный ковровым покрытием пол офиса службы управления доками, расположенной в синей секции. Под ним трудились техи и машины — эвакуация шла полным ходом. Миновало уже два часа из отпущенных Мэллори. Сквозь ряд окон Дэймон видел сумятицу в доках, где под охраной полиции высились груды вещей резидентов. В желтой и оранжевой секциях, на ярусах с девятого по пятый, было демонтировано все: доковые магазины, жилые квартиры, офисы… и теперь среди руин толпились четыре тысячи их бывших обитателей. Человеческая река текла мимо синей секции, по кромкам зеленой и белой — главных жилых. Группы напуганных, растерянных людей бродили по желтой и оранжевой, сбивались в толпы. Они сознавали необходимость эвакуации и безропотно подчинились приказу, ибо каждый из них всегда был готов перебраться в другое жилище, — секции нередко подвергались ремонту и переоборудованию. Но еще ни разу не случалось столь внезапного и грандиозного выселения, когда никто не знал, где он найдет новое пристанище.

Планы четырех тысяч человек рухнули, в их душах воцарилась смятение. Экипажи сорока купеческих звездолетов, на свою беду оказавшиеся в эту пору на Пелле, были грубо изгнаны из гостиниц станционной полицией и получили запрет появляться в доках.

Элен, жена Дэймона, находилась внизу, в толпе. Он видел ее стройную фигуру в светло-зеленом костюме. Офицер связи при купцах… Он тревожился за нее, но что поделаешь — работа есть работа. Расхаживая по ее офису и следя за разгневанными торговцами, он подумывал, не послать ли на помощь жене охранников. Впрочем, она, похоже, не давала себя в обиду, отвечая криком на крики, которые тонули в звуконепроницаемых перекрытиях и переборках. Внезапно купцы успокоились и протянули Элен руки для пожатия, как будто скандала не было и в помине, — вероятно, проблема решилась или была отложена на потом. Элен пошла прочь, а купцы вклинились в толпу выселенных. Судя по тому, как торговцы покачивали головами и переглядывались, предложение Элен не очень-то их устраивало.

Женщина в светло-зеленом исчезла под окнами — вошла в лифт, понадеялся Дэймон, чтобы подняться к нему. Его собственный офис, расположенный в зеленой секции, сейчас оборонялся от разъяренных купцов, а в центре управления скандалила делегация Компании, засыпая требованиями его отца.

— Не соизволит ли медслужба доложить обстановку на восьмом желтой? — бархатным голосом осведомился ком. Очевидно, в одной из эвакуируемых секций с кем-то случилось несчастье.

В офисе доков открылась кабина лифта, из нее вышла разгоряченная спором Элен.

— В центральной настоящий бедлам, — сообщила она. — Купцов вытолкали взашей из гостиниц, а теперь станционная полиция оцепила причалы. Они хотят улететь. Им не нравится, когда под предлогом какой-то там эвакуации их не пускают на родные лоханки. Надо понимать так, что они готовы рвануть хоть сию секунду. Понять их можно: Мэллори славится привычкой брить торговцам лбы.

— Что ты им предложила?

— Не пороть горячку и подумать о выгодных контрактах на поставки для этой оравы беженцев. Да и с полицией цапаться небезопасно. Это их удержит — во всяком случае, до поры.

Элен боялась — тревога явственно проглядывала сквозь ее деланное спокойствие и деловитость. Боялись все. Дэймон обнял ее за плечи. Руки жены обвили его талию, она молча прижалась к нему. Элен Квин с фрахтера «Эстель», ушедшего на Рассел и Маринер… Она не отправилась в этот рейс из-за него, Дэймона, решив навсегда связать свою жизнь со станцией. И вот теперь ей приходится увещевать разгневанных и, наверное, совершенно правых в ее глазах людей. Не только увещевать, но и пугать полицией. Сам Дэймон, как типичный станционер, смотрел на происходящее сквозь пелену тихой паники. Если на станции что-то не так, лучше пересидеть беду в своей секции, в своем квадранте. Каждый резидент в известной степени фаталист — это свойство характера выпестовано спецификой жизни. На станции возможен только такой героизм. Они не могут стрелять, бежать, прятаться и зализывать раны. У торговцев иная философия, иные рефлексы, а станция способна только нести урон и восполнять его, если останется цела.

— Все в порядке. — Он успокаивающе сжал руку жены и ощутил ответное пожатие. — Нам никто не угрожает. Просто военные отправляют гражданских подальше в тыл. Беженцы переждут здесь кризис и вернутся, а если и не вернутся, ничего страшного. Нам не привыкать. Помнишь, что было, когда эвакуировали Тыловые?

Элен промолчала. По каналам внутренней связи, по коридорам станции носились самые зловещие слухи о катастрофе на Маринере, а «Эстели» не было в составе подходящего конвоя. Узнав о его приближении, Элен ждала скорой встречи со своими — ждала со страхом, поскольку фрахтеры один за другим сообщали о понесенном ими уроне. Битком набитые пассажирами, для перевозки которых они не предназначались, купцы продвигались вперед предельно короткими прыжками. Прыжки и остановки занимали минуты, но эти минуты приплюсовывались ко многим дням, проведенным в реальном пространстве, ко многим дням сущего ада, царившего в трюмах. Поговаривали, будто у большинства экипажей не хватает наркотиков, чтобы безболезненно переносить прыжки, и многие астронавты вынуждены бодрствовать. Дэймон пытался представить, сколь велика тревога Элен. То, что в составе конвоя нет «Эстели» — и хорошо, и плохо. Вероятно, она сбилась с курса и, подхваченная ветром беды, уносится в неведомую даль… Да, беспокоиться есть о чем. Пожар войны угрожает поглотить всех. Подумать только: Маринера нет — взорван, с Рассела вывезен весь квалифицированный персонал… Черта подступила слишком близко. И слишком быстро.

— Похоже, — произнес он, жалея, что нельзя сказать об этом жене завтра или послезавтра, — нам надо перебираться в синюю, в квартиру потеснее. Туда переводят весь штат паспортной службы, ну и нас заодно.

Она пожала плечами.

— Ну что ж, разумно. Там все готово?

— Скоро будет готово.

Снова этот равнодушный тон… Они теряют дом, а Элен лишь пожимает плечами, глядя через окно в доки, на толпы, на торговые корабли.

— Нам никто не угрожает, — повторил Дэймон, надеясь убедить в этом не только ее, но и себя. Пелл — его дом… Константины своими руками строили эту станцию, они здесь со дня ее основания. — Компания может потерять все, кроме Пелла, — пробормотал он, а через секунду, побуждаемый скорее чувством долга, нежели отвагой, добавил: — Мне надо спуститься в карантинные доки.

«Норвегия» неторопливо продвигалась во главе конвоя. На экранах поблескивала ось с расходящимися от нее спицами — Пелл.

Рейдеры развернулись веером, преграждая путь купцам. К счастью, суда с беженцами соблюдали строй и не создавали Сигни лишних затруднений.

Вот он, бледный полумесяц планеты Пелл, или, на деловом жаргоне колонистов, — Нижней. Он висел сразу за станцией, овеваемый ураганными ветрами. На таком расстоянии от станции уже действовали наводящие сигналы, но рейдероносец еле плелся даже после того, как впереди показались огни отведенных конвою доков. Конус, ожидающий носовой щуп «Норвегии», засветился синим. ОРАНЖЕВАЯ СЕКЦИЯ — вспыхнули на экране искаженные пространством буквы возле хитросплетения панелей и растяжек солнечных батарей. Сигни включила скан, вгляделась в изображение участка, отданного ее подопечным. По каналам связи между диспетчерской службой Пелла, «Норвегией» и другими кораблями шел непрестанный поток информации, не позволяющий дюжине техов даже на секунду оторваться от кома. «Норвегия» заходила на стыковку, постепенно, по мере торможения полого ротора в раме, сбрасывая гравитационное поле. В конце концов цилиндр замер, корабль перешел в режим стоянки. Все служебные палубы станции оказались над и под рейдероносцем. Последовала серия рывков — «Норвегия» изменяла положение в пространстве. Конус надвигался, нос корабля плавно входил в док, и вот — захват. Слабое и недолгое ощущение тяжести — это бортовая гравитация хлопнула, так сказать, дверью на прощанье. Открылись проходы для докеров, а «Норвегия» застыла на месте — вернее, она двигалась, но уже вместе с Пеллом, словно одна из частей его конструкции.

— Насколько я понял, в доках все спокойно, — сообщил Графф. — Управляющий везде расставил охранников.

— Внимание, — подал голос ком. — Управляющий станцией Пелл вызывает «Норвегию». Просим военных оказать содействие паспортной службе, организовавшей пропускные пункты в полном соответствии с вашими инструкциями. Капитан, управляющий поздравляет вас с успешной стыковкой.

— Отвечай: первым в док входит «Хансфорд», у него неполадки с системой жизнеобеспечения, возможно, мятеж на борту. Не забивайте наши каналы. Конец связи. Графф, возьми на себя «Норвегию». Ди, срочно пошли в док десант — будем встречать «Хансфорд».

Переложив свои обязанности на плечи помощников, Сигни поднялась и по узким изогнутым коридорам прошла из рубки в тесную каюту, служившую ей кабинетом, а зачастую и спальней. Там она открыла встроенный шкаф, достала куртку, надела ее и сунула в карман пистолет. Куртка была не форменной — вероятно, на всем Флоте не нашлось бы человека, имевшего полный мундир. Снабжение давно дышало на ладан, и только капитанский позумент на воротнике отличал наряд Сигни от купеческого. Десантники были обмундированы не лучше, зато неплохо вооружены и экипированы. Их боеготовность приходилось поддерживать на высоте, чего бы это ни стоило.

Она спустилась на лифте в нижний коридор, пробралась сквозь колонну десантников, посланную Ди Янцем в док, и через герметичную трубу — «пуповину» — выбралась в простор и прохладу дока.

Весь док был отдан им — огромное пространство, ограниченное двумя вертикальными плоскостями межсекционных, двумя горизонтальными — пола и потолка — и плавно изгибающимися поверхностями стен. Во внутренней стене, ближе к правому краю, находились ворота, ведущие на ярусы. Здесь не осталось никого и ничего, кроме бригады докеров с лебедками и подъемными кранами, и полицейских с комп-терминалами, да еще военных. (В подобных ситуациях туземцев к работе не привлекали.) На широкой палубе валялись обломки перегородок, бумажки, тряпки — свидетельства поспешной эвакуации. Доковые магазины и офисы пустовали, сквозной коридор тоже был безлюден и захламлен. Эхо гортанного рева Ди Янца отлетало от металлических ферм над головами, и солдаты, выполняя его приказы, торопливо оцепляли будущую стоянку «Хансфорда».

Докеры Пелла взялись за работу. Следя за ними, Сигни нервно покусывала нижнюю губу. Посмотрев исподлобья направо, она увидела приближающегося штатского — молодого, смуглого, с орлиным профилем, в синем костюме безукоризненного покроя, с блокнотом в руке. Он выглядел очень озабоченным.

Микрофон в ухе Сигни постоянно докладывал обстановку на борту «Хансфорда». Хорошего было по-прежнему мало.

— Кто вы? — спросила она.

— Капитан, я — Дэймон Константин из юридической службы.

Она посмотрела на него повнимательнее. Константин. Конечно, кто же еще! Жена Анджело родила двух сыновей, прежде чем с ней случилось несчастье.

— Юридическая служба, — неприязненно произнесла Сигни.

— Я здесь на тот случай, если вам… или беженцам что-нибудь понадобится. У меня прямая связь с центральной.

Раздался треск: «Хансфорд» неуклюже входил в док. Проскрежетав щупом о подводящий конус и несколько раз ударившись корпусом, он замер у причала.

— Ставьте его на прикол и убирайтесь! — проревел Ди Янц докерам. Он не захватил с собой мегафона.

Тем временем Графф командовал из рубки «Норвегии». Экипажу «Хансфорда» надлежало оставаться взаперти и обеспечивать высадку с помощью дистанционного оборудования.

— Скажите им, чтобы выходили, — услышала Сигни по кому голос Граффа. — Любое агрессивное движение в сторону военных будет встречено огнем.

Вскоре докеры закончили стыковку и подвели «пуповину».

— Шевелись! — громыхнул Ди.

Докеры поспешили укрыться за шеренгами десантников. Дула винтовок наклонились, открылся шлюз, и в него с громким лязгом въехала труба. В прохладу дока ринулось зловоние. Распахнулся внутренний люк воздушного шлюза, и хлынула живая волна. Люди бежали с безумными воплями, толкали друг друга, падали…

Десантники выстрелили поверх голов. Казалось, волна налетела на крутой берег.

— Стоять! — закричал Ди. — Садись! Руки на голову!

Одни опустились на пол от слабости, другие — подчиняясь приказу. Некоторые выкрикивали жалобы, многие, похоже, ничего не соображали, но никто уже не рвался вперед. Дэймон Константин, стоявший рядом с Сигни, выругался и схватился за голову. На его лбу выступили капли пота, но с уст не сорвалось ни слова из тех, какие можно было ожидать в такой ситуации от слуги закона. Его станции угрожал захват мятежниками, поломка систем жизнеобеспечения — беды в десять тысяч раз страшнее, чем трагедия «Хансфорда». В доке Пелла, возле «пуповины», скорчилось сто — может, полтораста выживших. Зловоние растекалось. Заработал компрессор, прогоняя по отсекам «Хансфорда» воздух под давлением.

— Придется войти, — пробормотала Сигни, испытывая тошноту от одной этой мысли.

Под дулами винтовок Ди построил беженцев в очередь к наспех отгороженному участку дока, где их должны были раздеть, обыскать, отмыть и передать паспортному контролю и врачам. Багажа у этой группы не оказалось, а их документам была грош цена.

— Надо вызвать на загрязненный участок спецподразделение полиции, — сказала Сигни молодому Константину. — С носилками. Покажите место нашего расположения. Необходимо избавиться от трупов, и это мы берем на себя, а больше ничем помочь не сможем. Постарайтесь их идентифицировать — отпечатки пальцев, фотографии, ну и все такое. Учтите: каждый неопознанный труп — угроза вашей безопасности.

Константина, очевидно, мутило — ничего удивительного, некоторые десантники тоже готовы были упасть в обморок. Сигни старалась не обращать внимания на бунт собственного желудка.

Еще несколько уцелевших подползли к отверстию проходной трубы. Горстка, жалкая горстка.

Подходила «Лайла». Предстоящая стыковка вызвала панику среди ее экипажа, инструкциям с борта «Норвегии» и угрозам с рейдеров никто уже не внимал. Выслушав доклад Граффа, Сигни включила микрофон.

— Задержи их. Отруби плоскость, если понадобится. Мы еще с «Хансфордом» не разобрались. И пришли мне сюда костюм.

Они отыскали еще семьдесят восемь живых среди разлагающихся трупов. Остальные спасенные уже прошли дезинфекцию. Сигни тоже вытерпела процедуру обеззараживания, после чего переоделась, села и дала наконец волю желудку. Шпак из медслужбы выбрал не самое удачное время, чтобы предложить ей сэндвич. Отодвинув его, Сигни взяла чашку эрзац-кофе из какой-то туземной травы и передохнула, пока паспортисты и медслужба занимались последними уцелевшими с «Хансфорда». Зловоние к этому времени сменилось запахом антисептика.

В коридорах ковер трупов. Кровь, смерть… Кое-кто из мертвецов разрезан выстрелом надвое, кое-кому из живых в давке сломали кости. Моча, рвота, гной. На «Норвегии» действовали системы замкнутого цикла, у Сигни и ее людей был свежий воздух… У беженцев на «Хансфорде» не было ничего, кроме аварийного резерва кислорода. Из-за него-то и убивали, наверное… Большинство спасшихся путешествовали в отсеках, где воздух был не столь загрязнен, как в почти не вентилируемом трюме, куда набились сотни людей.

— На связи управляющий, — произнес динамик в ухо Сигни, — просит капитана при первой возможности прибыть в центральную секцию.

— Нет, — буркнула Сигни. Она привезла груз мертвецов, их нельзя было шлюзовать вот так сразу, без идентификации, религиозных обрядов и отдания последних почестей. Подхваченные притяжением Нижней, они рано или поздно выйдут на ее орбиту. «А может, сгорят в падении? — вяло шевельнулось в мозгу Сигни. — Скорее всего». Она не сильна была по части планетологии и весьма сомневалась, что судьба выброшенных со станции покойников могла кого-нибудь заинтересовать.

Высадка с «Лайлы» прошла куда спокойнее. Ее пассажиры тоже бросились к трапу, но замерли при виде шеренги солдат. И тут вмешался Константин. Через портативный мегафон он рассказал напуганным шпакам о положении дел на Пелле, весьма озабоченном угрозой хрупкому равновесию его жизни. Это возымело действие — подобные жуткие назидания беженцы, должно быть, выслушивали с младых ногтей.

Сигни заставила себя подняться на ноги и с чашкой в руке следила за возобновлением процедур, на которых она настояла. Желудок ее почти успокоился. Беженцы с документами направлялись на один участок, а без документов — на другой; там их фотографировали и регистрировали. Красивый парень из юрслужбы усердно доказывал, что не даром ест свой хлеб; его звонкий, решительный голос Сигни слышала всякий раз, когда возникала заминка у паспортного стола или требовались указания станционному персоналу.

— «Гриффин» заходит на стыковку, — раздался в динамике голос Граффа. — Станция заявляет, что хотела бы получить обратно пятьсот жилых мест, приготовленных для «Хансфорда».

— Отказать, — равнодушно отрезала Сигни. — При всем моем уважении к администрации Пелла, тут и разговора быть не может. Какова ситуация на «Гриффине»?

— Паникуют. Мы их предупредили.

— Много купцов разбрелось?

— Пока держат строй, но доверять им нельзя. Любой может рвануть. На «Маурине» один пассажир умер от тромбоза, другой тяжело болен. Я назначил им стыковку после «Гриффина». Управляющий станцией спрашивает, не могли бы вы в течение этого часа прийти на заседание совета. Парни из Компании требуют, чтобы их пропустили в доки.

— Не пускать. — Сигни допила кофе и прошла вдоль шеренги десантников, застывшей перед «Гриффином». Все переместились сюда, поскольку около «Хансфорда» в них уже не было нужды. Беженцы, проходившие идентификацию, вели себя мирно. У них хватало проблем: надо было усыпить подозрительность станционной полиции и получить новое жилище.

Оснащенная всем необходимым бригада уже выводила пустой «Хансфорд». В этом доке было всего четыре причала. Сигни измерила взглядом пространство, пожертвованное конвою: по пять ярусов в двух секциях и два дока. Тесновато, но, в общем, терпимо. Изрядно помогут бараки… Первое время — никакой роскоши, это уж точно. Ничего, бывает и хуже.

Приток беженцев на этом не завершится. Ее конвой привез только первую партию, но об этом Сигни предпочитала помалкивать.

Относительное спокойствие было нарушено «Динахом». Охранник с помощью скана обнаружил оружие у одного из пассажиров. Итог: два трупа и истерика в толпе. Посмотрев на новых покойников, Сигни устало и сокрушенно покачала головой и велела выбросить их вместе с остальными. «Военное положение!» — буркнула она, когда к ней с подскочил разгневанный Константин. И отошла.

«Сита», «Жемчужина», «Медвежонок», «Уинифред»… Они мучительно долго швартовались, высаживали пассажиров, выгружали их имущество и дюйм за дюймом выбирались из дока.

Сигни вернулась на «Норвегию» и забралась в ванну. Ей пришлось три раза вымыться с мылом, чтобы избавиться от тошнотворного запаха и столь же тошнотворных воспоминаний.

Для Сигни наступило несколько часов отдыха от жалоб и требований. Отдых для Сигни, но не для новой вахты «Норвегии».

Ночью у Сигни были покой, забвение, мужчина… один из спасенных с Маринера и Рассела, но привезенный «Норвегией». На любом другом корабле его разорвали бы в клочья. Он это понимал и ценил снисхождение Сигни. Экипаж «Норвегии» тоже не питал к нему симпатий. Он сознавал и это.

— Останешься здесь, — сказала Сигни, глядя на лежащего рядом человека. Его имя не играло никакой роли, в памяти Сигни оно мешалось с остальными. Иногда — обычно в полусне — она называла его чужим именем. Он не проявлял никаких чувств, только моргал — это означало, что он услышал. Ее интриговало это лицо. Выражение невинности… Ее всегда привлекали контрасты. И красота.

— Тебе повезло, — сказала она, и он отреагировал, как почти на любые ее слова: томным, безучастным взглядом. На Расселе с его рассудком сыграли злую шутку… Иногда в душе Сигни просыпалось что-то жестокое, грязное, возникало острое желание причинить боль — чтобы вытеснить из памяти настоящее убийство и ужас. Она порою проводила ночи с Граффом, или с Ди, или с любым, на кого падал ее выбор, но никогда не открывала этой части своей натуры тем, кого любила и ценила — экипажу, друзьям. Но нечасто доставались на ее долю такие рейсы, когда на душе было черным-черно. Нечасто поддавалась она этой болезни, самой распространенной болезни на Флоте, в замкнутых мирках, особенно среди тех, кто обладал абсолютной властью.

— Ты не против? — спросила она.

Он не был против, и в этом, возможно, было его спасение.

«Норвегия» стояла на приколе. Из рубки Сигни видела своих десантников на постах. У карантинного причала стоял последний фрахтер, в доках над головами сотен людей, медленно продвигающихся друг за другом под дулами ружей, ярко горели лампы…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПЕЛЛ: 2ДС.5.52

Слишком много ужасных впечатлений, слишком много… Взяв у теха чашку кофе, Дэймон Константин подошел к столу, оперся на него и уставился в глубину доков, свободной ладонью потирая глаза, словно хотел стереть боль. От кофе пахло антисептиком… Тут все провоняло антисептиком — запах впитался в поры, в слизистую оболочку носа, во все остальное…

Часовые стояли с винтовками наизготовку, в доках можно было не опасаться беспорядков. А в бараке «А» уже кого-то зарезали. Никто не мог объяснить, откуда взялось оружие. Вероятно, из кухни одного из покинутых в спешке доковых ресторанов — среди поваров нашелся разгильдяй, недооценивший опасность.

Дэймон вдруг осознал, что от усталости еле стоит на ногах. Станционная полиция так и не нашла преступника в очередях беженцев, дюйм за дюймом приближавшихся к столам паспортного контроля и распределения жилья.

Кто-то дотронулся до его плеча. Он повернул голову (шея отозвалась болью) и, моргая, посмотрел на старшего брата. Эмилио сидел в соседнем кресле, не снимая руки с плеча Дэймона. «Уже дополнительная»^[3], — вяло сообразил Дэймон. В этом мире четко разграниченного бодрствования и сна, где братья Константины изредка встречались в центральной при пересменке, воцарилась неразбериха.

— Ступай домой, — мягко произнес Эмилио. — Моя очередь, хотя не знаю, имеет ли смысл кому-то из нас торчать здесь. Я обещал Элен отослать тебя. Судя по ее голосу, она чем-то расстроена.

— Ладно, — согласился Дэймон, не двигаясь с места. Не хватало сил. Пальцы Эмилио сдавили на миг, затем отпустили его плечо.

— Я следил за мониторами, — сказал старший брат. — Знаю, что на нас навалилось.

Дэймон плотно сжал губы (к горлу подкатил комок) и воззрился вперед. Не на беженцев, а в бесконечность, в будущее, несущее гибель всему, что казалось незыблемым и вечным. Пеллу. Их Пеллу — Дэймона, Элен и Эмилио. Флот присвоил себе право обречь их на смерть, а они ничего не в силах поделать. Слишком уж внезапно нахлынули беженцы, и у станции не осталось выбора.

— Я видел, как стреляли в людей, — произнес Дэймон. — И не помешал. Не мог ссориться с военными. Разногласия… привели бы к беспорядкам. Беженцы могли захватить всю станцию. Потому-то солдаты и стреляли, стоило кому-нибудь выйти из очереди.

— Дэймон, иди домой. Теперь это моя забота. Я что-нибудь придумаю.

— Нам не у кого просить помощи, только у агентов Компании. А это небезопасно. Не позволяй им лезть в эту кашу.

— Ничего, справимся, — бодро произнес Эмилио. — Всему есть предел — это понимает даже Флот. Он не может подвергать опасности Пелл, не рискуя собственной шкурой. Пускай вояки вытворяют все, что угодно, — подставить нас под удар они все равно не посмеют.

— Уже подставили, — буркнул Дэймон, фокусируя взгляд на очередях, пересекающих док. Затем он повернулся и посмотрел на брата — на свой собственный лик плюс пять лет. — По-моему, мы еще не до конца осознали, что произошло.

— Такое уже было, когда закрыли Тыловые Звезды. Ничего, мы выдержали.

— Две станции… До нас добралось шесть тысяч человек. Из пятидесяти тысяч? Или из шестидесяти? Где остальные?

— Надо полагать, в лапах Унии, — проворчал Эмилио. — Или погибли вместе с Маринером — никто ведь не знает, сколько там было народу. Может, кто-то добирается к нам на других фрахтерах или просто бежит куда глаза глядят. — Он откинулся на спинку кресла, по лицу пролегли угрюмые морщины. — Отец, наверное, спит. Мать, надеюсь, тоже. По пути сюда я задержался возле их спальни. Отец сказал: ты псих, раз сидишь в доковом офисе. Я ответил, что я тоже псих и, может быть, доделаю то, что не доделал ты. На это он ничего не сказал, но встревожился не на шутку… Иди скорей к Элен. Она тоже вымоталась — передавала наши распоряжения купцам, которые привезли беженцев, и расспрашивала их о чем-то. Дэймон, прошу тебя, ступай домой.

— «Эстель»! — внезапно догадался Дэймон. — Элен расспрашивала о фрахтере.

— Она уже дома. Устала, а может, расстроена… не знаю. Просила передать, чтобы ты, как освободишься, шел к ней.

— Что-то стряслось. — Дэймон тяжело поднялся, сгреб бумаги, спохватившись, придвинул их к Эмилио и поспешно вышел.

Миновав часового в конце коридора, что отделял квартиры станционеров от карантина, он очутился в неразберихе дока. От него шарахались туземные рабочие — эти пугливые мохнатые существа выглядели еще более чужеродными в дыхательных масках, которые им приходилось носить вне эксплуатационной зоны. Сейчас они добавляли суматохи, в лихорадочной спешке перенося и перевозя на тележках багаж приезжих и пожитки резидентов и визгливо перекликаясь между собой в безумном контрапункте с командами надсмотрщиков.

Он добрался на лифте до зеленой секции, прошел по коридору в свою квартиру… Даже здесь — нагромождение ящиков со скарбом, даже здесь клюет носом часовой из станционной полиции. Да, все нынче выбились из графика, особенно полиция.

Дэймон миновал часового, обернувшись на запоздалый смущенный оклик, отпер дверь и с облегчением увидел в комнате свет, услышал привычный стук пластиковой посуды в кухне.

— Элен. — Он вошел.

Жена смотрела на печь, стоя к нему спиной. На его зов она не оглянулась. Дэймон остановился, предчувствуя беду. Сработал таймер. Элен вынула из печи блюдо, поставила его на кухонный стол, повернулась и посмотрела на мужа. Спокойствие на ее лице было вымученным.

У него защемило сердце. Выждав немного, он приблизился и обнял ее. Она коротко вздохнула — это больше напоминало всхлип.

— Их больше нет, — вымолвила она через секунду. Опять всхлипнула. — Взорваны вместе с Маринером. «Эстель» погибла. Со всеми, кто был на борту. Никто не мог уцелеть. С «Ситы» видели, как она застряла в доке. Ее штурмовали беженцы. Вырвалось пламя, и части станции как не бывало. Взрывом разнесло обшивку на носу…

Пятьдесят шесть человек экипажа. Отец, мать, кузены и кузины, дальние родственники. Мир в себе. «Эстель».

У Дэймона был его собственный мир, покуда невредимый. У него была семья. А ее семья погибла.

Но она не оплакивала родных и не радовалась тому, что сама осталась жива.

Она еще раз судорожно вздохнула, прижалась к нему, затем отвернулась — поставить в микроволновую печь вторую порцию. Дэймон не заметил слез на ее глазах. Она села и принялась за еду. Элен держалась мужественно, он же с неимоверным трудом заставлял себя глотать пищу и не мог отделаться от привкуса антисептика. В конце концов ему удалось поймать взгляд жены — застывший, как у беженцев. Не найдя что сказать, он встал, обошел вокруг стола и снова обнял ее. Ее ладони легли на его руки.

— Все нормально.

— Почему ты меня сразу не позвала?

Отпустив руки Дэймона, она поднялась, устало коснулась его плеча и посмотрела прямо в глаза. Та же усталость во взгляде, что и в движениях.

— Из нас остался один…

Он озадаченно поморгал, затем сообразил, что Элен имеет в виду. Из экипажа «Эстели» уцелела только она. У станционера есть дом, а у купца — род. Она из рода Квинов. Выходит, за все эти месяцы семейной жизни он так и не понял, что значит для нее семья. Он знал: для торговца месть — самый что ни на есть обычный товар. Мера за меру. Да и чего еще ожидать от людей, у которых имя и связанная с ним репутация — единственное достояние?

— Я хочу ребенка, — произнесла она.

Дэймона ошеломила тьма в ее глазах. Он любил ее. Элен сошла в его жизнь с палубы торгового корабля, сошла, чтобы сменить удел скитальца на судьбу станционера. Но она до сих пор называла «Эстель» своим кораблем. Все эти четыре месяца. Впервые Дэймону не хотелось близости с нею. Из-за «Эстели». Из-за этого взгляда, из-за возмездия, к которому призывала ее кровь родичей. Он промолчал. У них был уговор: пока Элен не ощутит, что сможет остаться с ним насовсем, о ребенке не будет и речи. И вот наконец… Или тут другое? Но выспрашивать не следовало — во всяком случае, сейчас, в этом безумии. Он просто взял ее на руки, отнес в спальню и продержал в объятьях несколько долгих часов. Она ничего не требовала, а он ни о чем не спрашивал.

— Нет, — сказал чиновник, на сей раз даже не глянув на распечатку. Вдруг в его душе устало шевельнулась человечность. — Подождите, я еще поищу. Может быть, их фамилии есть в списках пропавших без вести, но искажены.

Василий Крессич ждал, слабея от страха. Как и других беженцев, не желавших отойти от стола, его терзало отчаяние. Люди, потерявшие близких, умоляли, надеялись… На скамьях возле столов их сидело двадцать семь, если считать детей. Он считал. Для них не существовало ни дня, ни ночи, они не могли, как контролеры, уступить места сменщикам. Круглосуточная работа терминалов паспортной службы была единственным благодеянием станционного начальства. Шли минуты, а комп упорно не сообщал ничего нового.

Он ждал. Пальцы оператора снова пробежались по клавиатуре. Безрезультатно. Василий понял это, даже не посмотрев на дисплей, понял по тому, как обернулся к нему чиновник. Крессичу вдруг стало жаль опа: сидит здесь без всякого толку, в окружении убитых горем беженцев и под охраной вооруженных солдат… Василий опустился на скамью рядом с супружеской четой, потерявшей сына.

С каждым из них случилось нечто в этом роде… Рассел покидали в панике, охранников больше всего заботило, как бы самим попасть на борт. Толпы резидентов без эвакуационных предписаний прорвались в доки и атаковали корабли. С перепугу охрана устроила пальбу, не отличая правых от виноватых. Станция погибла, охваченная смутой… В конце концов пассажиры, имевшие билеты и прошедшие через контроль, набились в трюмы ближайшего корабля, и команда поспешила задраить наружные люки.

Джен и Роми должны были попасть на борт раньше него. Василий оставался на своем посту, пытаясь восстановить порядок. Большинство фрахтеров задраило люки вовремя, только «Хансфорду» не повезло — в его шлюз хлынула толпа. «Хансфорд», где в пути закончились наркотики, где давление жизни пересилило бортовые системы, где обезумевшая толпа подняла восстание и разнесла вдребезги все, что можно было разнести… По сравнению с «Хансфордом» «Гриффин» был просто раем. Василию посчастливилось укрыться на его борту задолго до того, как выстрелы станционной полиции остановили натиск безбилетников. И Василий верил, что Джен и Роми успели сесть на «Лайлу». В списке пассажиров «Лайлы» они числились — во всяком случае, если верить распечатке, увиденной Василием после суматошного старта. Но на Пелле они не высадились, и в станционной больнице их не обнаружили. Оператор «скормил» компу их приметы со слов Василия — никакого проку… И Мэллори не могла их забрать — они не обладали нужными ей специальностями. Значит, комп ошибся. Василий верил — вынужден был верить — списку пассажиров. Они не могли вызвать его с корабля — бортовые комы не успевали бы передавать все послания… К тому же флотские потребовали от купцов молчания в эфире. Но все-таки Джен и Роми не высадились с «Лайлы». Выходит, их там и не было.

— Как они посмели выбросить их в космос! — простонала сидевшая рядом женщина. — Даже без опознания! Он умер! Умер! Должно быть, он летел на «Хансфорде»…

А у стола — уже новый проситель. Он настаивал. Он не верил списку рекрутированных. Оп искал, сравнивал, проверял — безрезультатно.

— Он был там! — кричал опу беженец. — Он числится в списке! И не высадился! Он был там! — Проситель заплакал. Крессич молчал.

В полете на борту «Гриффина» астронавты зачитали беженцам список пассажиров и попросили предъявить удостоверения личности. Выполнили эту просьбу очень немногие. Кое-кто отзывался на чужое имя, даже на разные имена — чтобы получать чужие пайки. Иногда это удавалось. В пути Василия ни на миг не покидал страх — глубокий, тошнотворный страх за семью. И еще страшнее ему стало потом, когда он узнал, что очень многие летели не на тех кораблях, которые им были предписаны, когда он услышал о творившемся на «Хансфорде». Должно быть, Джен и Роми сели на свой фрахтер, но затем встревожились и пошли искать его, Василия. Неужели они действительно совершили эту ужасную ошибку? Из-за любви к нему? На его глазах выступили слезы. Невозможно было представить, как Джен и Роми вместе с толпой, вооруженной ножами, пистолетами и обрезками труб, пробиваются на «Хансфорд». Едва ли они — среди тех, кто умер на этом корабле. Скорее всего, они на Расселе, в руках униатов. А сам он здесь, и пути назад не существует.

В конце концов Василий смирился с этой мыслью. Поднявшись со скамьи, он прошел в помещение, где ему отвели койку. В мужской барак. Многие соседи были молоды, некоторые наверняка имели фальшивые документы, не будучи ни техами, ни другими специалистами, которым разрешалась первоочередная эвакуация. Найдя незанятую койку, он разложил на одеяле предметы первой необходимости (контроль снабдил ими каждого беженца), затем отправился в душевую, вымылся во второй раз (казалось, сколько ни мойся — толку все равно не будет), вдоль рядов спящих мертвым сном товарищей по несчастью вернулся к койке и лег.

В Унии ценных, но слишком своенравных пленников подвергали Урегулированию. И не только своенравных… «Джен, — подумал Василий, — ах, Джен, и ты, сынишка, если вы живы… Жена, такая кроткая, покорная, никогда не спорящая… и все же обреченная на Урегулирование, потому что она — моя жена… Вряд ли стоит надеяться, что ее не разлучат с Роми. В Унии полно государственных приютов, куда забирают будущих солдат и рабочих… Наложить ли на себя руки?.. Кое-кто предпочел самоубийство переселению на чужую станцию». Но такой выход противоречил натуре Василия.

Одинокий и совершенно опустошенный мужчина средних лет лежал неподвижно и глядел в темный металлический потолок. «Выжить, — стучало в его мозгу. — Только бы выжить…»

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ПЕЛЛ: 3.5.52

Трудности начались с самого утра основной смены, с безмолвной давки перед аварийными кухнями, установленными в доке, с попыток беженцев, имевших и не имевших документов, вызвать представителей администрации и добиться права на постоянное жительство. С первых же столкновений человеческой психики и карантинной реальности.

— Надо бы снять последние посты, — сказал Графф, просматривая утренние депеши, — пока все спокойно.

— Надо бы, — согласилась Сигни, — но мы не можем рисковать Пеллом. Раз уж администрация не в состоянии поддерживать порядок, это приходится делать нам. Свяжись с депутатами. Передай, что я готова с ними встретиться. Сама пойду. Это безопаснее, чем пускать их в доки.

— Возьмите челнок, — с обычным выражением озабоченности на широком лице посоветовал Графф. — Летите вдоль обода. Напрасно вы ходите без охраны. Народ взбаламучен, надо бы его как-нибудь приструнить.

Предложение было дельным, но, подумав о том, как Пелл может воспринять осторожность флотских, Сигни хмуро покачала головой.

Она прошла в свою каюту и надела наряд, который мог сойти за женскую форму, — по крайней мере, темно-синий цвет ей соответствовал. Потом в сопровождении Ди Янца и шести десантников она пересекла док, миновала карантинный контрольно-пропускной пункт и двинулась по длиннейшему коридору сквозь ярусы. Никто не смел приблизиться к Сигни, хотя у некоторых явно возникало такое намерение. Их останавливал вид вооруженных солдат.

Перед ней открыли дверь. Сигни поднялась по металлической лестнице к другой охраняемой двери и через нее прошла в не занятую беженцами часть станции. Теперь осталось только проехать в лифте сквозь несколько ярусов на административную территорию — в верхний коридор синей. Обстановка изменилась — вместо голых стальных панелей доков и скудной, строго функциональной меблировки карантинной зоны, — зал, надежно охраняемый станционной полицией, остекленное фойе со звуконепроницаемым ковровым покрытием под ногами, с удивительными деревянными фигурами, которые встретили вошедших с видом застигнутых врасплох хозяев дома. Искусство. Сигни заморгала, смущенная этим напоминанием о роскоши и цивилизации — давно забытых военными, знакомых ей лишь по рассказам… Досуг, чтобы придумывать и создавать вещи, не имеющие иного предназначения, кроме как существовать. Творчество. Просто так. Для себя. Вся жизнь Сигни прошла вдали от этих явлений. Но она знала — понаслышке — о цивилизации, о роскоши тайных помещений станций.

С забавных деревянных шаров на нее смотрели нечеловеческие лица. Под ними — самые что ни на есть обычные деревянные палки, но лица — чужие, круглоглазые. Лики Нижней. Кропотливая резьба по дереву. Люди предпочли бы пластик или металл.

Зрелище подействовало на всех. Ди тихонько выругался.

Они приблизились к последней двери. Штатские чиновники расступились и следом за ними прошли в зал заседаний.

На этот раз к военным обратились человеческие лица. С двух сторон — по шесть ярусов кресел, между ними, внизу, овальный стол. Но вот что удивительно: выражения лиц депутатов почти не отличались от тех, туземных.

На дальнем конце стола поднялся седоволосый мужчина и, хотя флотские уже вошли, сделал приглашающий жест. Анджело Константин. Остальные не встали.

Чуть поодаль от стола были расставлены шесть кресел. Их занимали шестеро мужчин и женщин — не из персонала станции. Даже не из Внеземелья, если судить по одежде.

Представители Компании. В знак уважения (и чтобы не пугать хозяев станции видом грозных десантников) Сигни следовало выпроводить свиту в соседнюю комнату. Но она этого не сделала, даже не ответила на улыбку Константина.

— Я вас не задержу, — пообещала она. — Карантин оборудован и уже действует, советую надежно охранять его. Предупреждаю, что остальные фрахтеры с беженцами придут без нашего ведома и сопровождения. Если у вас достаточно здравого смысла, вы прислушаетесь к моим рекомендациям и направите на каждый фрахтер сотрудников охраны, прежде чем позволите ему войти в док. Надо предотвратить катастрофу, подобную той, что случилась на Расселе. Теперь это ваша проблема. Я свое дело сделала.

По залу пробежал боязливый шепоток. Встал один из агентов Компании.

— Капитан Мэллори, вы ведете себе слишком бесцеремонно. Это что, флотский обычай?

— Нет, сэр. На Флоте иной обычай. Если кто-то способен контролировать ситуацию, он делает свое дело, а тот, кто не способен, смотрит и учится, или, по крайней мере, не путается под ногами.

Лицо агента пошло красными пятнами.

— Похоже, нам придется терпеть подобное поведение… до поры. Нам нужен корабль, способный доставить нас к любой границе. «Норвегия» подойдет.

Сигни вздохнула и расправила плечи.

— Нет, сэр, вам не придется терпеть мое поведение. «Норвегия» не приспособлена для транспортировки штатских, и я не возьму на себя такую ответственность. А что касается границы, то она проходит там, где в данный момент находится флот, и никто, кроме капитанов задействованных в операции кораблей, не знает, где именно. Наймите купца.

В зале повисла мертвая тишина. Наконец:

— Капитан, мне бы не хотелось при вас упоминать о трибунале.

Сигни коротко рассмеялась.

— В кои-то веки вам, агентам Компании, захотелось совершить экскурсию на войну… А знаете, у меня огромный соблазн взять вас на борт. Может быть, это пошло бы вам на пользу. Может быть, вы расширили бы пределы Матери-Земли. Может быть, мы раздобыли бы несколько кораблей.

— Вы не имеете права осуществлять реквизиции, а мы на это не пойдем. И не потерпим, чтобы кто-то нам указывал: это вам можно видеть, а это нельзя. Мы, капитан, увидим все, что пожелаем, и неважно, устраивает это вас или нет.

Сигни прижала ладонь к губам и обвела агентов взглядом.

— С кем имею честь, сэр?

— Сегюст Эйрис, второй секретарь Совета безопасности.

— Второй секретарь. Ладно, поглядим, найдутся ли для вас места. Но уж багажа чтобы никакого, кроме самого необходимого. Вы меня поняли? Никаких украшений и прочего барахла. Вы полетите туда, куда надо «Норвегии». Вы мне не указ, я подчиняюсь только Мациану.

— Капитан, — вмешался второй агент, — мы убедительно просим вас о сотрудничестве.

— Вы получите то, что я захочу дать, и ничего больше.

Наступила тишина, затем по ярусам пробежал шепоток. Эйрис покраснел еще гуще. Он недооценил Сигни и расплачивался за это жестокими ударами по самолюбию.

— Капитан, вы — на службе у Компании и обязаны выполнять ее поручения. Или вы забыли об этом, капитан?

— Капитан третьего ранга, господин второй секретарь. Улавливаете разницу? Она в том, что я — человек военный. Ну ладно, если хотите лететь, даю час на сборы.

— Нет, капитан, — твердо заявил Эйрис. — Ваше предложение насчет купца кажется нам разумным. Фрахтер доставил нас сюда с Солнечной, и за деньги он полетит, куда мы скажем.

— Уверена, что полетит, и без возражений.

«Отлично, — произнесла она мысленно, — одной заботой меньше. Представляю, в какой ужас пришел бы Мациан!»

Она перевела взгляд с Эйриса на Анджело Константина.

— Здесь наше дело сделано. Мы уходим. Любые ваши просьбы и обращения к командованию будут переданы.

— Капитан. — Анджело Константин вышел из-за стола и направился вперед, протягивая руку с непривычной для Сигни вежливостью, и столь же непривычным было осознание того, что она наделала, оставив им всю эту ораву беженцев. Уколовшись о тревожный взгляд старика, она ответила на мягкое пожатие. Они были едва знакомы, встречались когда-то… Анджело Константин, внеземелец в шестом поколении. А молодой человек, помогавший ей в доке, — внеземелец в седьмом. Пелл построен Константинами. Они были учеными и рудокопами, строителями и предпринимателями. В присутствии этого человека и таких, как он, Сигни испытывала скованность. При всем их несходстве именно такие люди — лучшие из профессионалов — командовали Флотом.

— Удачи. — Она повернулась и вышла, уведя за собой Ди и солдат. Тем же путем, каким пришла, через уже действующую карантинную зону, вернулась в родную обстановку «Норвегии», к друзьям, туда, где все подчинялось ей, где все было привычным и близким. Осталось доделать несколько мелочей, решить пустяковые вопросы, принести последние жертвы благополучию станции: порекомендовать кое-какие меры по улучшению охраны, сдать спасенную документацию, в том числе досье пассажира «Норвегии»… вместе с ним самим.

Она привела рейдероносец в стартовую готовность. Заревела сирена, и Пелл избавился от незваных защитников.

«Норвегии» предстояло идти курсом, проложенным капитаном корабля и первым помощником. Идти не за новой партией беженцев — на Пан-Париже находился Крешов, а «Тихий океан» Сунга шел на Эсперанс. К Пеллу летели другие конвои, и Сигни намеревалась взять их под защиту и обеспечить порядок.

Натиск врага усиливался. Остальные станции пали. До них было не добраться, их не спасти. Флот делал все, что мог, и каждый кусок добычи доставался Унии ценой крови. Но втайне от всех Сигни понимала: Флот обречен, и даже с этой операции многие корабли могут не вернуться. Жалкие ошметки Флота, они противостояли молодой растущей империи, владеющей неисчерпаемыми источниками живой силы, техники, планет, — всего того, в чем отчаянно нуждалась Земля.

Столько лет войны, и вот теперь… остатки эскадры, остатки могущества Компании. На глазах у Сигни сцепились в бешеной драке Земля и Уния, прошлое и будущее человечества. И сама она дралась не щадя живота, но уже не надеялась на победу.

Порой она думала: а не бросить ли Флот, не уйти ли куда глаза глядят… или, как поступили другие, — к Унии? Какая ирония судьбы! Уния — в Глубоком Космосе, а Компания — в Ближнем Внеземелье… Ирония крылась в том, что самые преданные Внеземелью люди сражались против того, о чем мечтали и к чему стремились. Они погибали за Компанию, которая много лет назад отказалась от покорения космоса. Сигни, давно переставшая выбирать выражения в спорах о политике Земли, постоянно испытывала горечь.

Было время, когда она смотрела на вещи иначе — глазами стороннего наблюдателя, благоговеющего перед величием и мощью земных кораблей. В борьбу ее вовлекла романтика первопроходцев. Но краски мечты поблекли в реальном свете, излучаемом эмблемой капитана Компании. Сигни давно поняла, что Земля обречена.

«Возможно, Анджело Константин тоже понимает это, — подумала она. — Похоже, перед тем как проститься, он принял мою сторону, и об этом говорило его рукопожатие. Он не побоялся предложить мне поддержку на глазах у агентов Компании». Мгновение Сигни почти верила в это… но переубедила себя. Едва ли станционер способен на такой решительный шаг.

«Норвегии» предстояло совершить три отвлекающих маневра; это требовало времени. Затем — пустяковая операция и, наконец, прыжок на рандеву с Мацианом. Если только уцелеет достаточно кораблей. Если только враг не обманет их ожиданий. Безумие… Идти на такое в одиночку, без поддержки торговцев и станционеров, спасавшей их последние годы? Безумие…

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ПЕЛЛ: 5.5.52

Анджело Константин оторвал колючий взгляд от стола, заваленного бумагами, которые срочно требовалось разобрать.

— Уния? — с тревогой спросил он.

— Пленный. — Возле стола переминался с ноги на ногу начальник станционной полиции. — Из эвакуированных с Рассела. Передан нам отдельно от остальных. Военоп с корабля-разведчика. Снят со спасательной капсулы. Доставлен сюда на «Норвегии» — иначе с ним расправились бы беженцы. Мэллори добавила к его досье приписку: «Теперь это ваша головная боль». Как раз в ее стиле, сэр.

Анджело открыл досье, поглядел в юное лицо на фотоснимке, перевернул несколько страниц протокола допроса, изучил военный билет, выданный в Унии, и листок с подписью Мэллори. Три слова: «Молод и напуган».

«Джошуа Холбрайт Толли. Разведбот униатского флота».

На руках у Анджело было пятьсот выселенных. Все вместе и каждый в отдельности, они ждали, когда им вернут отобранные квартиры. Но Мэллори предупредила о возможном прибытии новой партии эвакуированных; это означало, что беженцам придется отдать по меньшей мере части оранжевой и желтой секций, убрав оттуда множество офисов. Да еще эти агенты Компании, которые затеяли инспекционную поездку на театр военных действий и которых ни один торговец не соглашался везти за деньги Компании. Анджело не желал разбираться с проблемами нижних инстанций.

Но лицо юноши сразу отпечаталось в памяти. Анджело вернулся к фотографии, снова скользнул взглядом по строчкам протокола и спохватился: начальник полиции все еще стоял возле стола.

— Ну и как вы намерены с ним поступить?

— Подержим под арестом. Ни одна из служб не представляет, что с ним делать.

На Пелле никогда не бывало военнопленных. Война сюда еще не добиралась. Поразмыслив, Анджело разнервничался еще больше.

— У юрслужбы есть какие-нибудь идеи?

— Она настаивала, чтобы я добился решения здесь.

— У нас нет необходимых средств для содержания пленных под стражей.

— Да, сэр, — кивнул начальник полиции. Станционная тюрьма больше напоминала больницу; в нее помещали осужденных на Урегулирование… что происходило довольно редко.

— Не следует устраивать ему санаторий.

— Сэр, наши камеры не предназначены для длительного содержания людей. Может, удастся оборудовать что-нибудь поудобнее?

— У нас полным-полно бездомных. Как вы им объясните такую мягкость?

— Можно устроить что-нибудь в самой тюрьме. Убрать перегородку, на худой конец перевести его в камеру попросторнее.

— Вот что, отложим этот вопрос. — Анджело провел ладонью по редким волосам. — Я вернусь к нему, как только разберусь с неотложными. Берегите этого парня как зеницу ока. И попросите службы напрячь воображение и прислать мне рекомендации.

— Слушаюсь, сэр. — Начальник полиции вышел из кабинета. Анджело отодвинул досье. Уж без кого-кого, а без этого пленника они бы сейчас обошлись прекрасно. Чего им остро не хватает, так это средств для размещения людей, для преодоления надвигающихся бед. К тому же у них забиты склады — некуда девать товары, придется потреблять их на Пелле, или на Нижней, или в шахтах. С одной стороны — затоваривание, с другой — дефицит: Пелл производит далеко не все, в чем нуждается. Рынок рухнул, валюта — всякая валюта — пошатнулась… Экономика едва дышит — та самая экономика, которая недавно заставляла вращаться звезды. Теперь от нее требуется только кормить Пелл, поддерживать его существование. Похоже, не за горами новые перемены к худшему.

Но не только пленник вызывал беспокойство Анджело Константина. Не исключено, думал он, что на станции скоро появятся сторонники Унии, люди, которым любые перемены предпочтительнее того, что у них есть сейчас. Ведь среди беженцев лишь немногие имеют документы, да и на тех зачастую недостает печатей или фотокарточек.

— Нам необходимо как-то наладить связь с «К», — заявил он сегодня на заседании совета. — Сформировать там орган управления. Пусть они сами выберут себе руководителей… Голосование или что-нибудь в этом роде. А мы будем иметь дело с их избранниками.

Все, как обычно, согласились. Депутаты от выселенных оранжевой и желтой секций, от зеленой и белой, которые приняли большинство перемещенных резидентов… Из-за нагромождения проблем эти люди потеряли всякую способность соображать. Нетронутая красная секция, примыкающая к желтой, была охвачена тревогой, остальные испытывали к ней черную зависть. Жалобы, протесты и слухи шли потоком, и Анджело не мог оставлять их без внимания.

Начались прения, и в конце концов депутаты договорились: станцию необходимо «разгрузить».

— Мы не уполномочены санкционировать новое строительство, — вмешался Эйрис.

Анджело встал и холодно посмотрел на него, взяв пример с Мэллори.

— Я сам санкционирую. У нас есть все необходимое, и мы будем строить.

Голосование прошло спокойно и деловито. Только агенты Компании кипели от ярости и наложили на решение вето, которое было попросту проигнорировано.

Представители Компании покинули зал, не дожидаясь конца заседания. Позднее охрана доложила, что они агитируют в доках, предлагая за фрахтер бешеные деньги, причем сулят заплатить золотом. Но фрахтеры не соглашались — кроме тех, что курсировали между станцией и копями. Пелл чуял беду — как и все, кого вскормило Внеземелье. Двое из спутников Эйриса наняли корабль, чтобы вернуться домой, на Солнечную, — тот самый корабль, что привез их сюда, маленький ветхий джамп-фрахтер, единственный купец с эмблемой Компании на борту, пять-шесть лет из каждых десяти проводивший в доках Пелла, доставлявший на Землю всякие диковины и деликатесы, а сюда — дорогостоящие товары прародины. Остальные четверо агентов повысили цену и наняли-таки дальнерейсовик до Викинга — наняли без каких-либо гарантий владельца, настоявшего на собственном графике движения и курсе. Иными словами, они приняли те же условия, что предлагала им Мэллори, — но при этом вынуждены были заплатить.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

1. ГЛАВНАЯ БАЗА НА НИЖНЕЙ: 20.5.52

Когда на Нижнюю садился челнок, там бушевала буря. Такое не было редкостью в этом облачном мире, где всю зиму северный континент кутался в морской туман, где человеку нельзя было толком ни замерзнуть, ни согреться, где тоскливыми месяцами он не видел солнца, не мог разглядеть звезд.

Пассажиры спускались на взлетно-посадочную площадку под холодным проливным дождем. Усталые и раздраженные люди гуськом плелись по склону холма, чтобы разместиться в надувных пакгаузах, среди кип циновок и пропитанных влагой мешков с прошем и фикилем.

— Передвинуть и уложить в штабеля! — кричал надсмотрщик, если где-нибудь становилось слишком тесно. Стоял жуткий шум: ругань, стук дождевых капель о купола, неумолчное тарахтение компрессоров. Утомленные станционеры — монтажники и техи — дулись, но в конце концов приступали к работе… Многие из них были молоды, большинство — почти без багажа, и все без исключения напуганы первой встречей с непогодой. Они родились на станции, а потому страдали одышкой от избыточной гравитации и вздрагивали при громах и молниях, которые словно гонялись друг за дружкой в мутных небесах. Всем предстояло не смыкать глаз, пока они не оборудуют нечто вроде рабочего поселка. Всем — даже туземцам, что доставляли из-за холма и грузили на челнок провиант или пытались спасти купола от неминуемого затопления.

Понаблюдав за всем этим, Джон Лукас поморщился и вернулся в операторскую — самый большой купол, где размещался центр управления базой. Он походил по кабинету, прислушиваясь к дождю, прождал больше получаса, наконец снова оделся и натянул противогаз.

— До свиданья, сэр, — вышел из-за стола комптех. В куполе дежурило еще двое-трое; они тоже оторвались от работы. Угрюмо пожав им руки, Джон вышел через узкий воздушный шлюз и по деревянному крыльцу спустился на истязаемую ливнем тропку.

Ярко-желтый пластик дождевика скрывал его жирок пятидесятилетнего мужчины. Джон был очень самолюбив и ненавидел такую жизнь. Ненавидел грязь под ногами и вечный холод, от которого не спасали ни дождевик, ни костюм, ни теплое исподнее. Непромокаемая одежда и обязательные маски превращали всех людей на базе в желтых пугал, едва различимых сквозь завесу дождя. А низовики носились в чем мать родила, да еще и радовались! У них были гибкие туловища и длинные, тонкие конечности; коричневый мех темнел от влаги. Лица и глаза круглые, а рты застыли буквой «о», будто в непрестанном изумлении. Они таращились и щебетали на своем птичьем языке, и этого щебета не мог заглушить даже неумолчный бас грома.

Стуча зубами, Джон шагал прямиком к взлетно-посадочной площадке, расположенной на противоположной стороне треугольного периметра базы. Джон был один на тропинке — значит, ни встреч, ни прощаний не ожидается. Только затопленные поля, приземистый серо-зеленый кустарник да ленточные деревья, окружавшие базу, виднелись в пелене дождя. Река переполнилась, на том берегу образовалось болото, и все попытки осушить его ни к чему не привели. Следовательно, опять жди эпидемии среди туземных рабочих. Если хоть один из них ускользнет от ревакцинации… Да, база на Нижней — это вам не райские кущи. Джон покидает эту медвежью дыру с легким сердцем, и пускай о низовиках печется новое начальство. Как раз тот случай, когда не стоит ни о чем жалеть… И все же мысли о том, что ему «дали по шапке», терзали душу.

— Сэр! — словно не желая расставаться с ним, вдогонку, расплескивая лужи, бежал Беннет Джасинт. Джон не остановился, лишь повернул голову. Беннету пришлось обгонять его по грязи.

— Мельничная плотина! — прохрипел Джасинт сквозь клапан противогаза. — Нужно срочно послать туда бригады людей с тяжелой техникой и мешками с песком.

— Это уже не моя печаль, — ухмыльнулся Джон. — Ступай туда сам. Что, без меня не справишься? Захвати с собой этих неженок низовиков, а лучше дождись нового начальства. Растолкуй моему племяннику, что и как делать.

— А где он? — спросил Джасинт — заядлый обструкционист, не лазящий в карман за контрдоводами. Один проект Джона он задробил совершенно открыто, и дорога к штольням так и осталась тропинкой через непроходимую болотину. Джон улыбнулся и указал на стоящие невдалеке складские купола.

— Нет времени, — буркнул Джасинт.

— Не моя печаль, — повторил Джон.

Посмотрев в глаза бывшему шефу, Джасинт выругался и побежал к пакгаузам, но с полдороги свернул к мельнице. Джон расхохотался: скоро в закромах вымокнет все зерно. Вот и славно, пускай Константины подергаются.

Он перевалил через холм и спустился к челноку — чужеродный, серебристый, тот возвышался над утоптанным лугом. Грузовой люк был открыт, по пандусу сновали низовики и среди них — несколько человек в желтом. Джон ступил на тропу, по которой ходили низовики, и зашагал по топкой грязи, но сразу отскочил на травянистую кромку и выругался, едва не сбитый с ног туземцем, который шатался под тяжестью ноши. Он двинулся дальше, не без удовлетворения глядя, как грузчики освобождают ему дорогу, кивнул надзирателю и поднялся по пандусу в темное корабельное чрево. Там на холоде он стащил с себя дождевик, но оставил маску. Затем велел бригадиру низовиков прибраться в замызганном трюме, а сам прошел к лифту, поднялся наверх и по чистому стальному коридору добрался до темной пассажирской каюты с мягкими койками.

Здесь тоже торчали низовики — двое рабочих, завербованных на станцию. При виде Джона они озабоченно переглянулись и коснулись друг друга. Джон загерметизировал каюту и включил воздухообменник, после чего туземцам пришлось надеть противогазы, а он смог снять свой. Опустившись на сиденье напротив низовиков, он устремил на них невидящий взгляд — собственно, в каюте без иллюминаторов смотреть больше было не на что. Пахло туземцами… Эту вонь он ощущал с первого дня своей жизни, всю жизнь, ею пропитался весь Пелл, но последние три года — три года на Нижней — она была совершенно невыносима. А еще — пыльное зерно, кислый запах винокурен, тюки соломы… и стены, и грязь, и дым мельниц, и забитые сортиры, и переполненные помойки, и лесная плесень, проникающая сквозь противогаз и убивающая тебя, если ты не взял запасного фильтра. Все эти прелести плюс необходимость иметь дело с недоумками-низовиками с их религиозными табу — поводами для безделья. Джон гордился своим послужным списком, гордился ростом добычи, высокой производительностью — высокой вопреки бытующему мнению, будто низовики — разгильдяи и не способны соблюдать график. У Джона низовики соблюдали график и даже опережали его.

И никакой благодарности. На станции кризис, и проект расширения колонии на Нижней впервые за десятки лет вынут из-под сукна. Но вместо того чтобы доверить это дело Джону Лукасу, на планету спускают парочку Константинов. Хоть бы сказали: «Благодарим вас, господин Лукас!» Или «Отличная работа, Джон. Спасибо за то, что отложил в долгий ящик руководство собственной компанией и три года вкалывал на нас». Черта с два. «Эмилио Константин и Милико Ди назначаются руководителями базы Нижняя. Просим вас передать им дела и безотлагательно вылететь на Пелл».

Племянничек Эмилио и его благоверная… Этот молодец далеко пойдет. В обычае Константинов появляться на сцене под занавес и снимать сливки. В совете — демократия, но в станционных офисах — династия. Всегда и во всем — Константины. Лукасы прилетели на Пелл не позже их, не меньше пота пролили на его строительстве, и на Тыловых Звездах у них крупная компания… Но Константины — мастера по части маневра, они не упустят возможности прибрать власть к рукам. И вот — опять. Его, Джона, труд, его капиталы, и он же на заключительном этапе получает пинком под зад. Константины тут как тут — чтобы срывать аплодисменты. Эмилио, сын сестры Джона — Алисии Константин, в девичестве Лукас. Сын Алисии и Анджело. Если на слуху у станционеров одни лишь Константины, то этими станционерами несложно манипулировать. Анджело — мастак на такие штучки. Наверное, этикет требовал встретить племянника и его жену, побыть с ними несколько дней, ввести в курс дела… По крайней мере, сообщить им о своем срочном отлете на том же челноке, который их привез. А от них этикет требовал сразу по прибытии официально явиться в купол Джона и тем самым признать его заслуги перед базой и Пеллом. Признать его авторитет. Но они этого не сделали. Даже не сказали по кому, когда высадились: «Здравствуй, дядя». А теперь Джону не до этикета. Никакой охоты пожимать племяннику руку под дождем и обмениваться с ним любезностями. Тем паче что он редко виделся с Эмилио. И не желал, чтобы сестра выходила за Константина, хоть и не говорил ей об этом. Он боялся родственных уз с этим семейством. Впрочем, Джон не считал себя связанным. Скорее, это дезертирство сестры. Со дня ее свадьбы Джон не разговаривал с ней как брат с сестрой. Даже в последние годы… В присутствии Алисии у него портилось настроение. И мальчишки — вылитые Анджело в его юные годы… Джон избегал их. Возможно, они имели виды на «Лукас Компани», по крайней мере на долю в ней после кончины владельца. Как близкие родственники. Джон нисколько не сомневался, что именно эти соображения побудили Анджело жениться на Алисии. «Лукас Компани» — единственное крупное независимое предприятие на Пелле. Джону долго удавалось избегать западни. Он даже согласился поработать на Нижней, надеясь за счет нового строительства распространить на нее влияние «Лукас Компани».

Но Анджело разгадал его план и, манипулируя советом, практически заморозил стройку. «Экологические соображения». И вот наступила развязка.

Джон принял пакет с инструкциями, ответив фельдъегерю грубостью на грубость, и отбыл — налегке и без фанфар, словно мелкая сошка. Наверное, это выглядит по-детски… однако не минует внимания совета. А если к тому же в первый день Константинова руководства река зальет гумно… Пускай станция затянет поясок, пускай Анджело объяснит совету, как это могло случиться. Разразится скандал, а он, Джон Лукас, будет на нем присутствовать. Вот это ему как раз по нраву! Он не заслужил удела мелкой сошки.

Наконец включились двигатели, возвещая старт. Он встал, нашел во встроенном шкафу бутылку и стакан и на вызов экипажа ответил, что ни в чем не нуждается.

Челнок оторвался от поверхности планеты. Джон налил порцию крепкого, и вибрация палубы передалась янтарной жидкости в стакане. Напротив, сидя в обнимку, хныкали низовики.

2. ТЮРЬМА ПЕЛЛА: КРАСНАЯ СЕКЦИЯ, ПЕРВЫЙ ЯРУС: 20.5.52; 09:00

Пленный сидел за столом перед тремя собеседниками. Снова, отложив папку, Дэймон впился в него взглядом, но Толли предпочитал смотреть на старшего надзирателя. Разговор действовал на Дэймона угнетающе. В отличие от преступников, с которыми он имел дело по долгу службы, это создание напоминало ангела с иконы — белокурые волосы, глаза провидца. Совершенство. «Прелестен», — отыскался эпитет. «Красота без малейшего изъяна. С виду — сама невинность… Не вор и не хулиган, зато способен убить… неужели способен?.. из политических соображений. По велению долга. Ведь он — униат, мы для него — враги. Тут даже ненависть ни при чем. Как дико и непривычно держать в руках жизнь и смерть такого человека… стоять перед выбором, зеркальным отображением его выбора… Долг, а не ненависть. Потому что он — униат, а мы — нет. Мы на войне, — угрюмо подумал Дэймон. — Он здесь, а значит, и война пришла сюда».

Ангельский лик…

— Он не доставил вам хлопот? — спросил Дэймон у надзирателя.

— Никаких.

— Я слыхал, он неплохо играет в «комара».

Заключенный и надзиратель вздрогнули — в станционной тюрьме, как и на большинстве постов, в том числе «спокойных» постов дополнительной смены, азартные игры были под запретом. Когда Толли посмотрел на Дэймона (а может, и не посмотрел, а просто перевел на него голубые глаза), тот улыбнулся. Не дождавшись реакции пленника, Дэймон снова напустил на себя серьезный вид.

— Господин Толли, я — Дэймон Константин из юридической службы станции. Вы ведете себя примерно, и мы это ценим. Мы вам не враги и точно так же, как принимаем корабли Компании, готовы принимать корабли Унии. Для нас это вопрос принципа. Но, поскольку вы не признаете нейтралитет станций, мы вынуждены относиться к вам соответственно. Мы не можем рисковать, отпуская вас на свободу. Репатриации не будет. У нас иные инструкции. Они касаются нашей безопасности. Уверен, что вы меня понимаете.

Никакого отклика.

— Ваш адвокат утверждает, что в тесном помещении вы плохо себя чувствуете и что наши камеры не предназначены для долговременного содержания арестованных. И что в «К», то есть практически на свободе, расхаживают гораздо более опасные для нас люди. И что между диверсантом и программистом в военной форме, которому не посчастливилось и он угодил в плен, большая разница. Но, высказав все эти соображения, адвокат не предлагал выпустить вас куда-либо, кроме «К». Мы пришли к компромиссу. Мы можем выдать вам паспорт на чужое имя — он защитит вас и позволит нам осуществлять надзор. Не скажу, что эта идея устраивает меня полностью, но…

— Что такое? — тихо и встревоженно обратился Толли к надзирателю и своему адвокату, старому Джекоби, сидевшему напротив. — О чем это вы? Что еще за «К»?

— Карантин. Изолированная территория, отведенная для беженцев.

Глаза Толли испуганно обежали всех троих.

— Нет-нет! Я туда не хочу! Я не просил об этом адвоката! Не хочу!

Дэймон нахмурился и тяжело вздохнул.

— Господин Толли, к нам идет очередной конвой. Новая партия беженцев. Втайне от всех мы устроим так, что вы сможете жить среди них под чужим именем. Сможете выйти на свободу. В сущности, это будет своего рода тюрьма, но более просторная. В пределах «К» вы будете ходить куда пожелаете, жить как все, — я имею в виду, как все в карантине. Под него отведена немалая часть станции, и там — никаких ограничений и регламентации, никаких камер. Господин Джекоби прав: для нас вы не опаснее многих из тех, кого мы содержим в «К». Даже совсем не опасны, поскольку мы знаем, кто вы.

Толли снова посмотрел на адвоката и решительно потряс головой.

— Вы категорически против? — допытывался раздосадованный Дэймон. Решения, компромиссы — все рушилось. — Это же не тюрьма, как вы не понимаете?

— Мое лицо! Там меня знают! Мэллори говорила… — Он умолк.

Дэймон заметил лихорадочный румянец и бисерины пота на лице пленника.

— И что же говорила Мэллори?

— Обещала отправить меня на один из кораблей конвоя, если я не буду паинькой. Кажется, я вас раскусил. Вы думаете, если в карантин заброшены униаты, они выйдут на контакт со мной? Но ведь я до этого не доживу! Там есть люди, знающие меня в лицо. Чиновники с Рассела, полицейские… Ведь их в первую очередь спасали, верно? Так вот: они меня помнят. Если вы меня туда переведете, то я и часа не проживу. Слыхал я, каково было на тех купцах!

— Вам рассказала Мэллори?

— Да, мне рассказала Мэллори.

— Вы правы, — с горечью заметил Дэймон, — многие очень жалеют, что сели на один из кораблей Мациана. Они клянутся, что такого «спасения» не заслуживают даже преступники. Но ваше путешествие, насколько я знаю, прошло благополучно. Вы хорошо питались и вам не приходилось беспокоиться насчет воздуха. Это старый конфликт между пространственниками и станционерами: пускай станционеры тонут в нечистотах, лишь бы твоя собственная палуба была без единого пятнышка… Но к вам относились иначе.

— Уж не думаете ли вы, господин Константин, что это было сплошное удовольствие?

— Что, тоже против вашей воли?

— Да, — хрипло ответил Толли.

Дэймон вдруг устыдился своих насмешек, основанных лишь на подозрениях, на недобрых слухах о Флоте. Устыдился роли, которую вынужден был играть не только он сам, но и весь Пелл. Война и военнопленные… Дэймон не желал иметь ко всему этому отношения.

— Итак, наше предложение вы отвергаете, — заключил он. — Что ж, это ваше право. Принуждать вас, подвергая опасности вашу жизнь, никто не собирается, и раз все обстоит так, как вы говорите, мы не настаиваем. Что же вам остается делать? Я полагаю, играть в «комара» с охраной. Но здесь очень тесно… Вам выдали плейер и кассеты? Вы их получили?

— Я бы хотел… — Он с трудом выдавил из себя: — Я хочу попросить об Урегулировании.

Джекоби потупился и отрицательно покачал головой. Дэймон не пошевелился на стуле.

— После Урегулирования я смогу выйти отсюда, — пояснил пленник, — а потом что-нибудь делать. Это моя просьба. Пленные имеют право на Урегулирование, верно?

— В вашей стране — да, — ответил Дэймон. — У нас — нет.

— Я вас очень прошу! Вы меня заперли как преступника. А если бы я кого-нибудь убил, вы бы тоже отказали? Или украл? Или…

— Думаю, вам необходимо пройти психиатрическое тестирование. Настаивать на таком…

— А разве в процессе Урегулирования его не проходят?

Дэймон посмотрел на Джекоби.

— У него прогрессирующая депрессия, — сказал старик. — Он уже несколько раз просил меня передать эту просьбу властям, а я отказывался.

— Нам не приходилось регулировать людей, не осужденных за какое-либо преступление.

— А держать их в кутузке приходилось? — осведомился пленный.

— В Унии это сделали бы и глазом не моргнув, — шепнул надзиратель. — Очень уж тесно в наших камерах, господин Константин.

— Не может нормальный человек просить об этом, — проворчал Дэймон.

— А я прошу! — упорствовал Толли. — Очень прошу! Я хочу выйти отсюда.

— А ведь это решает проблему, — заметил Джекоби.

— Я должен знать, почему он об этом просит, — настаивал Деймон.

— Я хочу на свободу!

Дэймона пробрал озноб. Толли всхлипнул и, едва не зарыдав, навалился грудью на стол.

Урегулированием не наказывали, во всяком случае изначально. Оно убивало двух зайцев одним выстрелом: устраняло излишнюю агрессивность и снимало с души бремя старых ошибок и заблуждений. Дело в последнем, заподозрил Дэймон, встретив взгляд запавших глаз Толли. Внезапно его захлестнула жалость к этому человеку… ничуть не безумному, совсем напротив, очень даже здравомыслящему. Станция в кризисе. В этом нагромождении событий личность теряется, ее попросту отшвыривает на обочину. Тюремные камеры необходимы для настоящих преступников — в «К» их более чем достаточно. Урегулирование — это еще не самое страшное. Куда хуже, например, сидеть взаперти, в камере площадью восемь на десять, без единого окна. Сидеть всю жизнь…

— Затребуйте у компа сопроводительные данные, — сказал Дэймон надзирателю, и тот отдал приказ по виду. Джекоби заметно нервничал, шурша бумагами и ни на кого не глядя. Дэймону же казалось, будто он видит дурной сон.

— Вот что я сделаю, — обратился он к Толли. — Дам вам распечатку с описанием процедуры. Изучите ее, и если до завтра не раздумаете, сообщите нам. Мне также понадобится ваше письменное заявление… и не забудьте в нем упомянуть, что это ваша личная идея и что вы не страдаете клаустрофобией или какой-нибудь другой…

— Я служил военопом, — язвительно перебил Толли. — На разведботе мой отсек был не самым просторным.

— …болезнью, подталкивающими вас к столь необычному выбору… У вас есть родственники или друзья, которые могли бы отговорить вас, если бы знали?

Глаза Толли стрельнули по сторонам.

— Ну так как? — спросил Дэймон, надеясь, что отыскал зацепку.

— Они мертвы.

— Если ваша просьба — реакция на это печальное…

— Они умерли давным-давно, — оборвал Толли.

Ангельский лик… Человеческая красота без изъяна. «Родильная лаборатория», — осенило Дэймона. Производство солдат в Унии всегда вызывало у него отвращение. Возможно, это предвзятость…

— Я не до конца прочитал ваше досье, — признался Дэймон. — Оно ходило по другим инстанциям. Там полагали, что смогут решить вашу проблему, но затем передумали и поручили ее мне. У вас была семья, господин Толли?

— Да! — тихо, но с вызовом ответил пленник, смутив Дэймона.

— Откуда вы родом?

— С Сытина. — Все тот же тихий, злой голос. — Обо всем этом я уже рассказывал. У меня были родители, господин Константин. Я рожден. Неужели это имеет отношение к делу?

— Извините. Прошу вас, не обижайтесь. Я хочу, чтобы вы поняли: это еще не конец. Вы можете передумать в самый последний момент. Надо только сказать: стоп, не желаю. Но если все-таки пойдете до конца, то после этого вы уже не будете прежним. Знания, навыки — все забудется. Вы когда-нибудь видели урегулированных?

— Они выздоравливают.

— Да, выздоравливают. Я буду наблюдать за вами, лейтенант Толли. По мере возможности. А вы, — обратился он к надзирателю, — позаботьтесь о том, чтобы его отказ, на какой бы стадии он ни прозвучал, немедленно довели до моего сведения. В любое время суток. Позаботьтесь о том, чтобы ваши подчиненные хорошо это запомнили. Надеюсь, такая привилегия не покажется лейтенанту оскорбительной. — Он повернулся к Джекоби. — Вы удовлетворены?

— Это его право. Не могу сказать, что я удовлетворен, но просьба была высказана в моем присутствии, и это снимает с вас ответственность. Может, так будет лучше.

Появилась компьютерная распечатка. Дэймон протянул ее Джекоби, адвокат поставил галочку там, где следовало подписаться, и отдал Толли. Тот прижал бумагу к груди, как сокровище.

— Господин Толли. — Дэймон встал и, преодолевая смущение, а вернее, повинуясь порыву, подал руку. Молодой военоп поднялся и пожал ее, и благодарность в его глазах, внезапно наполнившихся слезами, окончательно сбила Дэймона с толку.

— Скажите, нельзя ли предположить, — вымолвил он, — что вы обладаете информацией, которую необходимо стереть из памяти? Не в этом ли все дело? Предупреждаю: скорее всего. Урегулирование даст обратный эффект, а нам ваши сведения ни к чему. Вы понимаете? У нас нет милитаристских интересов.

«Нет, — подумал Дэймон. — Это здесь ни при чем. Толли — не старший офицер и не высокопоставленный администратор вроде меня, знающего компьютерные сигналы, коды доступа и тому подобное, что может заинтересовать противника. Ни здесь, ни на Расселе у этого парня не выведали никаких секретов. Ничего ценного».

— Нет, — ответил Толли. — Я ничего не знаю.

Дэймон помедлил — его не покидала мысль, что адвокат, как никто другой, должен протестовать, требовать отсрочки, короче говоря, спасать клиента. Но для Толли это означало бы заключение. Безнадежность. В тюрьму переведут преступников из «К», людей крайне опасных, возможно, знающих его в лицо. Пожалуй, Толли прав: Урегулирование спасет его, поможет выбраться отсюда, даст работу, свободу, жизнь… Разве найдется человек, способный поднять руку на того, кому промыли мозги? И сама процедура — гуманна. Все так считают.

— Господин Толли, у вас нет жалоб на Мэллори и экипаж «Норвегии»?

— Нет.

— Здесь присутствует ваш адвокат. Ваши слова записываются. Если захотите подать жалобу…

— Не захочу.

Уловка не удалась — отсрочки для расследования не будет. Дэймон кивнул и вышел из комнаты, ощущая тяжесть в душе. Ведь он, как ни крути, становился убийцей… ну, может быть, помогал самоубийце.

В «К» хватало и тех, и других.

3. ПЕЛЛ: ОРАНЖЕВЫЙ СЕКТОР; ДЕВЯТЫЙ ЯРУС: 20.5.52; 19:00

Когда за задраенными воротами, в вестибюле, раздался треск, Крессич поморщился, стараясь не выдать страха. Горело, дым просачивался через вентиляционную систему. Это испугало его еще сильнее, и не только его, но и полсотни людей, оказавшихся вместе с ним в этой части коридора. В доках все еще палили друг, в друга полицейские и злоумышленники, но мятеж утихал. Рядом с Крессичем находились несколько бывших охранников с Рассела, горстка высокопоставленных станционеров и просто молодые и старые беженцы… они не пускали в коридор бандитов.

— Горим! — истерически крикнул кто-то.

— Ищите старые мешки, любую ветошь, — распорядился Крессич. «Заткнуть ее, — подумал он о вентиляционной системе. — Пожар опасен, но еще опаснее паника. При большом пожаре центральная декомпрессирует нашу секцию, а это — конец… Беженцы Пеллу не нужны. Некоторые из наших — в доках. Отстреливаются из винтовок, захваченных у убитых полицейских…»

Все началось с известия о подходе второго конвоя — новые корабли, новые толпы отчаявшихся людей, с которыми «К» должны поделиться тем ничтожно малым, что им досталось. Все началось с требования ускорить проверку и выдачу документов. Затем — налет на бараки… Бандиты отбирали документы у тех, кто их имел.

«Сжечь все бумаги!» — пронесся по карантину крик. Логика простая: нет бумаг, нет и проверки. Всех примут на равных условиях. Сопротивлявшихся избивали и грабили, причем отнимали не только документы. В бараках все перевернули вверх дном. Лидерство над озверевшей и перепуганной молодежью захватили головорезы с «Гриффина» и «Хансфорда».

За воротами наступило временное затишье. Отключились очистительные системы, в коридор потекло зловоние. Люди, которые в пути вытерпели самое страшное, сейчас были на грани паники. Многие плакали.

Внезапно лампы засветились ярче, из труб потянуло сквозняком. Разъехались створки ворот. Крессич вскочил на ноги и замер, глядя в лица станционных полицейских, в наведенные на него стволы. Некоторые в его группе были вооружены ножами, обрезками металлических труб, ножками от мебели — всем, что оказалось под рукой. Сам Василий был безоружен. Показав пустые ладони, он взмолился:

— Не надо! — Никто не пошевелился — ни среди полицейских, ни среди его людей. — Пожалуйста! Мы тут ни при чем! Мы всего лишь защищали этот отсек. Мы не мятежники, мы жертвы!

Лицо командира отряда казалось жутким от усталости, крови и сажи. Он указал ружьем на стену.

— Надо построиться, — пояснил Крессич своему «воинству», в котором лишь бывшие полицейские сразу поняли, чего от них хотят. — Бросьте все оружие на пол.

Они построились — даже старые и больные, и двое маленьких детей. Крессич вдруг обнаружил, что дрожит, но не в силах был справиться с дрожью, пока его обыскивали, и даже потом, когда его оставили в покое, позволив опереться лопатками на стену коридора. Полицейские загадочно пошептались друг с другом. Внезапно один из них схватил Крессича за плечо и развернул к себе лицом. Офицер со списком в руках переходил от одного беженца к другому и требовал документы.

— Украдены, — ответил ему Крессич. — С этого-то все и началось. Бандиты отбирали и сжигали бумаги.

— Мы знаем, — кивнул офицер. — Вы что, за старшего здесь? Как зовут? Откуда родом?

— Василий Крессич. С Рассела.

— Кто-нибудь может подтвердить?

Нашлось несколько человек.

— Он был депутатом на станции Рассел, — уточнил один юноша. — Я там служил в полиции.

— Имя?

— Нино Коледи, — представился юноша. Крессич попытался вспомнить его, но не смог.

Одни и те же вопросы задавали каждому — перекрестный допрос, взаимное опознание. Но едва ли стоило полагаться на их результаты. В коридор вошел человек с фотоаппаратом и под хрип комов и шум голосов сфотографировал всех, кто стоял у стены.

— Можете идти, — разрешил командир отряда, и беженцы потянулись к выходу. Только Крессича офицер удержал за руку.

— Василий Крессич, я сообщу о вас в центр.

Крессич не знал, стоит ли радоваться этому обещанию. Все же оно давало надежду выбраться из «К». Он прошел в док и ужаснулся при виде трупов, лежащих в лужах крови, и еще дымящихся кострищ. Бандиты свалили в кучи всю оставшуюся от эвакуации мебель, пожитки беженцев, — все, что могло гореть, — и подожгли. Сейчас тут толпились станционные полицейские, и не с какими-нибудь пистолетами, а с винтовками. Крессич остался в доке, поближе к охране. Идти на ярусы, где могли скрываться террористы, он боялся. Не стоило надеяться на то, что полиция выловила их всех. Слишком уж много их было.

Наконец привезли аварийную кухню. Во время мятежа прекратилась подача воды, а кухни были разграблены смутьянами. Все, что попало к ним в руки, превратилось в оружие. Бандиты разбили ком, и восстановить его своими силами беженцы не могли. А ремонтные бригады, по всей видимости, не горели желанием идти в «К».

Сидя на голой палубе, Василий ел, окруженный группками беженцев, которым досталось не больше пищи, чем ему. Люди затравленно косились друг на друга. «Нас не выпустят, — то и дело слышал Крессич. — Теперь нам ни за что не отмыться». Не раз до него доносились и высказывания совершенно противоположные — из уст мужчин, которые (он в этом не сомневался) сами громили бараки. Их было слишком много, и никто не решался донести на них.

И еще Крессич не сомневался, что в «К» были чужие. Провокаторы. Без них не обошлось. Униаты должны больше всех бояться идентификации.

На Пелл пришла война, а он, как и все станции во все времена, нейтрален. Безоружен. Затаил дыхание среди вооруженных до зубов и готовых убивать… Но война теперь иная. Не броня против брони. Враг — рядом с тобой. Им может оказаться вон тот подросток, тайком припрятавший сэндвич, или молодая женщина, что застыла на корточках и ненавидяще глядит в пустоту.

Подошел конвой, и на сей раз высадка проходила без солдат. Разгрузкой занимались бригады докеров под защитой маленькой армии станционных полицейских. Вновь прибывших как можно быстрее пропустили через контроль, и теперь они стояли в коридорах с чемоданами в руках, озираясь полными ужаса глазами. Крессич понимал: к утру их ограбят, и это еще не самое страшное, что может с ними случиться. Многие тихо плакали.

Утром прибыло еще несколько сот человек, и началась паника. Всех мучили голод и жажда, а вода и пища поступали в карантин очень медленно. На пол возле Крессича опустился Нино Коледи.

— Нас тут с дюжину, — сказал юноша. — Можем кое-что сделать. Потолковали с уцелевшими бандитами… Если мы их не выдадим, они будут помогать… В общем, крепкие кулаки есть, и можно навести порядок. Разогнать народ по баракам и самим получать еду и воду.

— А при чем здесь я?

На лице Коледи отразилось нетерпение.

— Вы были депутатом. Мы вас выберем для переговоров. Будете нашим лидером, добьетесь, чтобы нас хоть кормили по-человечески. Станции нужен порядок в карантине, так почему бы нам не извлечь из этого выгоду?

Крессич подумал, что их запросто могут расстрелять. Он слишком стар для такой роли. Шайка бандитов решила превратиться в полицейских, им нужен вожак… Отказать он тоже боялся.

— Вы будете ходить на переговоры, и все, — уговаривал Коледи.

— Да, — согласился Крессич, и его подбородок обрел твердость, которой Коледи едва ли ожидал от усталого немолодого человека. — Собирайте ваших людей, а я поговорю с полицией.

Он робко приблизился к полицейским и сказал:

— У нас были выборы. Я — Василий Крессич, депутат от второго яруса красной секции станции Рассел. Мы готовы пойти в бараки и добиться порядка без насилия. Вы с этим не справитесь. Мы поможем. Думаю, вам следует связаться с администрацией и узнать ее мнение.

Полицейские вовсе не были в этом уверены. Все же, после долгих колебаний, офицер взялся за ком. Крессич стоял как на раскаленных углях. Наконец офицер кивнул.

— Если опять начнется беспорядок, мы будем стрелять во всех без разбору. Действуйте, господин Крессич. Но учтите: это не лицензия на убийства. Мы не потерпим преступлений даже от вас.

— Наберитесь терпения. — Василий устало отошел. У входа в сквозной коридор его ждал Коледи и еще несколько человек. Почти тотчас к ним присоединились десятки других, куда более сомнительных типов. Они внушали страх, но еще страшнее Василию было бы без них. Сейчас его заботило только одно: выжить. Он смотрел, как они шествуют по коридорам, запугивая невинных, вбирая виновных в свои ряды. Он знал, к чему это приведет: к новому мятежу. И тогда его, Василия, могут схватить как соучастника. Да, если это произойдет, в его теперешних действиях усмотрят состав преступления.

Он помогал бандитам, пользуясь своим возрастом и солидностью, и тем фактом, что некоторые беженцы знали его в лицо. Он приказывал, требовал тишины, выслушивал жалобы и гневные тирады, пока Коледи не окружил его стражей, чтобы защитить лидера.

Через час доки были очищены, банды узаконены и взяты под контроль, а честные люди во всем полагались на Крессича.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
ПЕЛЛ: 22.5.52

Сев в депутатское кресло, которое последние три года занимал его сын Витторио, Джон Лукас поморщился. Только что из пяти своих комнат он лишился трех — их буквально отняли, чтобы передать двум племянникам Джекоби и их партнерам по дополнительной смене. Ребенок одного из племянников колотил по стене и ужасно орал. В комнаты, оставшиеся от частных владений Джона, грузчики сволокли всю мебель… и, ко всему прочему, эти комнаты приходилось делить с сыном Витторио и его пассией. Впрочем, с сыном они быстро достигли взаимопонимания. Женщина ушла, а Витторио остался, предпочтя обладание жилищем и текущим счетом на Пелле переводу на Нижнюю, которого вожделели молодые добровольцы. Да, физический труд под вечным дождем ему не по вкусу… а здесь его высокий пост может пригодиться Джону. Витторио был послушен, голосовал, как ему велел отец, и, надо отдать ему должное, удержал «Лукас Компани» от развала. Во всяком случае, ему достало ума решать незначительные проблемы самостоятельно, а насчет серьезных спрашивать совета. Другое дело — как он обращался с текущим счетом. По прибытии на станцию, уладив свои самые неотложные дела, Джон нашел время просмотреть послужные списки и счета персонала.

Затем его вызвали сюда — срочно и бесцеремонно, будто по тревоге. Как и остальные депутаты, он послушно явился на экстренное заседание. Сердце все еще тяжело колотилось от волнения. Джон проверил пульт на своем столе, надел на ухо динамик и услышал писклявую болтовню кома, которой напряженно внимал совет. По экранам сканов проплывала колонна светящихся пятнышек — космических кораблей. Новые неприятности. Джон уже знал о назревающей проблеме — услышал по пути из офиса в доке.

— Сколько их у вас? — спросил Анджело, но ответа не дождался.

— В чем дело? — обратился Джон к сидевшей рядом женщине — делегату от зеленой секции.

— Новая партия беженцев. Со станции Эсперанс. Во главе конвоя рейдероносец «Тихий океан». Ни на какое сотрудничество не согласен. Ничего удивительного — это же Сунг.

В зал входили депутаты, ярусы быстро заполнялись. Джон вставил в ухо личное аудио, включил воспроизведение, чтобы войти в курс дела. Конвой на экранах приблизился к станции почти вплотную и вдобавок находился над эклиптикой. Слишком опасно. В ухе Джона зашептал голос: секретарь совета подсчитывал корабли, предлагая следить за экраном над его столом. Почти никакой информации.

Подойдя к Джону сзади и перегнувшись через его плечо, служитель вручил клочок бумаги.

«Поздравляем с возвращением, — недоумевая, читал Джон написанные от руки строчки. — Просим занять место Эмилио Константина — кресло номер десять. Совет высоко оценивает вашу компетентность в отношении Нижней. А.Константин».

Сердце Джона снова забилось быстрей, но на сей раз в ином ритме. Поднявшись, он положил на стол динамик, выключил ком, у всех на виду спустился по проходу в центр зала, к столу, где сидели самые влиятельные граждане Пелла. Подошел к пустующему креслу, уселся на великолепную кожу и испытал восхитительный всплеск торжества: наконец-то справедливость восстановлена!

Сколько десятилетий он ждал этого мгновения! Всю жизнь страдал от всемогущих Константинов; всю жизнь им манипулировали, не подпуская к Десятке вопреки всем его стараниям, влиянию и заслугам. И все-таки он здесь! Не из-за порыва великодушия Анджело Константина (в этом Джон нисколько не сомневался), а как пить дать из-за голосования. Вот он, закономерный итог долгой, трудной службы на Нижней: большинство депутатов признали его заслуги.

Он встретился глазами с Анджело, сидевшим напротив с динамиком в ухе. Все тот же взгляд: ни приязни в нем, ни радости. Ну, так и есть: пришлось Константину смириться с мнением большинства. Джон улыбнулся одними губами, будто выдавил улыбку. Анджело ответил тем же.

— Попытайтесь еще раз, — сказал кому-то Анджело через ком. — Соедините меня с Сунгом напрямую.

Совет затих, лишь из центрального кома по-прежнему доносились тонкие, голоса. Поступали доклады о медленном приближении фрахтеров. Только «Тихий океан» набирал скорость, входя в координатную сетку скана.

— Сунг на связи, — услышали советники. — Приветствую станцию Пелл. Мы прибыли. Все подробности вам сообщит ваша собственная аппаратура.

— Сколько человек вы нам привезли, капитан Сунг? — осведомился Анджело. — И сколько прибудет с остальными конвоями?

— Девять тысяч.

По залу прокатился шепоток ужаса.

— Помолчите! — выкрикнул Анджело — голоса мешали ему слушать. — Вас поняли: девять тысяч. Такое количество ставит под угрозу нашу безопасность. Капитан, просим явиться на заседание совета. Незадолго до вас на неэскортируемых купцах к нам прилетели беженцы с Рассела; из соображении гуманности мы их приняли. Как вы понимаете, в таких случаях отказать невозможно. Просим оповестить командование Флота. Ситуация критическая, и нам нужна поддержка военных. Вы понимаете? Просим явиться на экстренное совещание. Мы готовы оказывать содействие, но стоим перед очень трудным выбором. Просим поддержки Флота. Вы придете, сэр?

Наступила пауза. Депутаты ерзали в креслах. Приближение кораблей заставляло мигать лампочки тревоги.

— Последний конвой, — последовал ответ, — идет из Пан-Парижа под командованием Крешова, капитана «Атлантики». Желаю удачи, станция Пелл.

Связь прервалась, вспыхнул экран скана. Огромный рейдероносец по-прежнему набирал скорость в непозволительной близости от станции.

Никогда еще Джон не видел Анджело в таком гневе. Шепот перерос в оглушительный шум, и не скоро динамикам удалось восстановить относительную тишину. «Тихий океан» взмыл в зенит, и изображение разлетелось в клочья; когда же экраны прояснились, «Тихий океан» исчез, уйдя несогласованным курсом и оставив Пеллу свой шлейф — купцов, медленно, но неотвратимо летящих к докам.

Раздался приглушенный гудок — в «К» вызывали полицию.

— Пошлите резервный отряд, — приказал Анджело в микрофон кому-то из полицейского начальства. — Соберите свободных от дежурства. Да не интересует меня, сколько раз их сегодня дергали! Наведите там порядок, даже если придется стрелять. Комцентр, передайте экипажам челноков, чтобы загнали купцов в те доки, какие нужно. Поставьте у них на пути кордон из ближнерейсовиков, если ничто другое не поможет.

Спустя мгновение смолкли сигналы тревоги, слышался только постоянный доклад о приближении купцов.

— Карантинную зону необходимо расширить, — заявил Анджело. И добавил, окинув совет взглядом: — К сожалению, придется поделиться с «К» двумя ярусами красной секции. Сейчас же.

Амфитеатр ответил печальным шепотом, тотчас на экранах замелькали возражения депутатов от красной секции. Ничего страшного — со стороны зеленой никто их не поддержал и не потребовал голосования.

— Абсолютно ясно, — продолжал Анджело, даже не взглянув на экраны, — что больше мы не можем выселять наших резидентов или отдавать коридоры верхних ярусов, препятствуя передвижению. Это исключается. Но если мы не получим помощи от Флота, придется принять чрезвычайные меры, я имею в виду широкомасштабное переселение за пределы станции. Джон Лукас, простите за беспокойство… Мы сожалеем, что не вы вели вчерашнее заседание. В свое время вы предлагали проект расширения базы на Нижней. В каком состоянии он сейчас?

Джон заморгал, глядя на Анджело с подозрением и надеждой, потом поморщился: даже в эту минуту Константин не обошелся без шпильки. Подниматься было необязательно, но Джон все-таки встал, чтобы видеть лица депутатов.

— Если бы меня заранее известили о заседании, я бы сделал все возможное, чтобы присутствовать на нем. Я и так вылетел, как только получил вызов. Что же касается проекта… несомненно, он выполним: на Нижнюю можно быстро и без особых хлопот переселить тысячи людей. Сложности возникнут разве что у переселенных. Типичное жилище… Я провел в нем три года и смело могу назвать его примитивным. Туземцы копают котлованы, в них опускаются купола, в куполах поддерживается достаточное давление воздуха; компрессоров хватает, а крепежный материал под рукой. Туземный труд на Нижней всегда был эффективен — никаких неудобств из-за противогазов, — но и людям применение найдется: полевые работы, разработка недр, расчистка территорий, опять же возведение куполов. Функции надзирателей и охранников могут взять на себя резиденты Пелла. Кстати, с охраной никаких проблем — на Нижнюю можно отправлять самых опасных преступников. Стоит вам отнять у преступника дыхательную маску, и он никуда не убежит и ничего не сделает против вашей воли.

— Господин Лукас! — поднялся старый Энтони Эйзель — друг Анджело и неисправимый гуманист. — Господин Лукас, я не могу поверить своим ушам! Речь идет о вольных гражданах, а вы предлагаете… строить трудовые колонии! Это же беженцы! Мы не смеем превращать Нижнюю в концлагерь.

— Прогуляйтесь в «К»! — выкрикнул кто-то с яруса. — Полюбуйтесь, во что они превратили эти секции! У нас там были квартиры! Прекрасные квартиры! Теперь там сплошная разруха. Вандалы! Погромщики! Они напали на полицию с обрезками труб и кухонными ножами. Еще неизвестно, все ли оружие удалось у них отобрать.

— Там убивают! — вторили ему. — Банды головорезов!

— Нет! — возразил еще один, незнакомый голос. Лица повернулись к худощавому, нервному человеку со впалыми щеками, севшему, как заметил Джон, в только что освобожденное им самим кресло. Незнакомец поднялся на ноги.

— Меня зовут Василий Крессич, я приглашен из «К». На станции Рассел я был депутатом. Уполномочен представлять здесь карантин. Все, о чем вы говорили, случилось из-за паники. Но сейчас у нас порядок, а головорезы отправлены в тюрьму.

Джон набрал воздуху в легкие.

— Рад видеть вас, депутат Крессич, но ради безопасности все того же карантина мы должны выпустить пар. Необходимо отправить часть населения на планету. База на Нижней десять лет дожидается расширения, но только теперь у нас достаточно людей, чтобы заняться этим всерьез. Беженцев, которые изъявят желание работать, мы примем в нашу систему. Что они создадут, тем и будут пользоваться. Или вы считаете это несправедливым?

— Сначала мы должны пройти идентификацию! Мы отказываемся переселяться куда бы то ни было без документов! Один раз это случилось, и вы сами видите результат. Новые перемещения без документов еще больше осложнят наше положение, еще больше затруднят идентификацию. Люди, которых я здесь представляю, не допустят этого!

— Господин Крессич, это угроза? — спросил Анджело.

Выступавший, похоже, был на грани обморока.

— Нет, — произнес он поспешно. — Нет, сэр, я всего лишь выражаю мнение людей, которые меня сюда послали. Их отчаяние. Им жизненно необходимо поскорее пройти идентификацию. Любое иное решение ведет к тому, о чем только что шла речь: к трудовому лагерю, к рабству ради выгоды Пелла. Или вам только того и надо?

— Господин Крессич! Господин Крессич! — воскликнул Анджело. — Депутаты, давайте успокоимся и будем соблюдать порядок. Господин Крессич, мы дадим вам высказаться в порядке очереди. Джон Лукас, продолжайте, пожалуйста.

— Как только у меня будет доступ к центральному компу, я смогу назвать точные цифры. Мне необходимо знать нынешние коды. Да, на Нижней можно начать широкое строительство. Да, у меня по-прежнему есть подробные планы. Через несколько дней, если угодно, я представлю сметы и штатное расписание.

Анджело покивал, хмурясь, — для него этот момент был не самым приятным.

— Мы боремся за выживание, — произнес он, — и именно сейчас вынуждены беспокоиться о системах жизнеобеспечения. Надо частично освободить их от нагрузки. Мы не можем обеспечить беженцев рационом жителей Пелла, не опасаясь нарушить равновесие. И мы вынуждены сделать выводы из случившегося, — я имею в виду мятеж. Примите мои извинения, господин Крессич, но такова ситуация, сложившаяся вопреки нашему желанию, и, я уверен, вопреки вашему. Недопустимо рисковать безопасностью станции или базы на Нижней. Иначе все мы вскоре окажемся на фрахтерах, летящих к Земле, — нищие, как Лазарь. Таков третий вариант.

— Нет! — прошелестело по залу.

Джон молча уселся, глядя на Анджело и размышляя о зыбком равновесии на Пелле и шансах на выживание. «Ты уже проиграл», — мысленно обратился он к Константину. Его подмывало встать, обратиться к совету и расставить все по своим местам. Но он этого не сделал. Он сидел, плотно сжав губы.

«Вопрос времени. Мирный договор мог бы нас спасти. Но едва ли стоит на него надеяться, когда все Внеземелье, будто влага с водораздела, сбегается в два потока: один — к Земле, другой — к Унии. И с таким лидером, как Анджело, Пеллу не удержаться на месте. Год за годом под властью Константинов… Кичливое «общество закона», всегда пренебрегавшее охраной и слежкой, а теперь не желающее погрозить кулаком «К»! И оно надеется с помощью призывов к распоясавшейся толпе водворить порядок?!»

Джон мог поставить на обсуждение и этот вопрос, но предпочел молчать, ощущая во рту горечь при мысли о том, что хаос, охвативший станцию из-за бесхребетности Константина, может перекинуться на Нижнюю. Он не надеялся на успех, — осуществлять его планы предстояло Эмилио Константину и его жене, а они обязательно разложат низовиков, дав им свободу досуга, потакая суевериям и разгильдяйству… пока не испортят оборудование и не затянут монтаж… А как эта парочка будет управлять «К», даже подумать страшно…

Он сидел, оценивал шансы и пришел к неутешительным выводам.

— Пелл не выживет, — сказал он в тот вечер Витторио, своему сыну, и Дэйину Джекоби — единственному родственнику, которого уважал. Откинувшись на спинку кресла, Джон хлебнул горького низового вина. Его окружала дорогая мебель, перенесенная сюда второпях из остальных отобранных комнат. — Он уже трещит по швам. Мягкотелость Анджело приведет к тому, что мы потеряем все. Не исключено, что нам самим перережут глотки. Назревает большая буча, понимаете? Так что же, прикажете сидеть и ждать конца?

Витторио побледнел от страха. Он всегда бледнел, когда заходил разговор о серьезных вещах. Дэйин — человек иного сорта — задумчиво хмурился.

— Короче говоря, надо идти на контакт, — откровенно заявил Джон.

Дэйин кивнул.

— В такие времена полезно запастись черным ходом. Я уверен, на этой станции есть немало потайных дверей… Главное — подобрать к ним ключи.

— По-твоему, это реально? — спросил Дэйин. — И где их искать? Твой племянник ведет дела кое-кого из перемещенных. У тебя есть какие-нибудь идеи?

— Черный рынок омолаживающих средств и тому подобного. Он здесь расцвел махровым цветом, неужто не знаешь? Сам Константин принимает эти лекарства, даже на Нижней их можно купить.

— Они не запрещены.

— Конечно, ведь без них не обойтись. Но откуда они берутся? Из Унии, откуда же еще. Через купцов. Кто-то где-то ведает этим каналом… может, купцы, а может, кто-нибудь на станции.

— И как нам выйти на этот канал?

— Попробую выяснить.

— Есть человек, который может помочь. — Вмешательство Витторио застало собеседников врасплох. Сын Джона тяжело сглотнул и облизнул губы. — Розин.

— Твоя шлюха?

— Она знает рынок. Есть один полицейский… довольно высокопоставленный и с чистейшим послужным списком. Он куплен. Если хотите что-нибудь выгрузить или погрузить, и чтобы на это посмотрели сквозь пальцы, он устроит.

Джон внимательно посмотрел на своего сына, на этот продукт годичного брачного контракта, отчаянной попытки приобрести наследника. Вообще-то не удивительно, что Витторио разбирается в подобных вещах.

— Великолепно, — сухо произнес он. — Ты мне о нем расскажешь. Может, что-нибудь придумаем. Дэйин, не мешало бы кому-то из нас посетить наши владения на Викинге.

— Надеюсь, ты это не всерьез.

— Еще как всерьез. Я нанял «Хансфорд». Экипаж до сих пор в больнице, на борту жуткий разгром, но «Хансфорд» полетит. Им отчаянно нужны деньги. Подбери команду… через людей Витторио. Заинтересуй их, но смотри не проболтайся.

— Но ведь Викинг — на очереди! Как пить дать!

— Рискованно, хочешь сказать? Я слышал от Константина, что очень многие купцы сталкивались с униатами. Некоторые даже исчезли. Но «Хансфорд» все равно полетит, этот рейс будет символизировать нашу веру в будущее Викинга. — Джон еще глотнул вина и скривил губы. — И надо поторопиться, пока к нам не побежали с самого Викинга. Когда нащупаешь канал, пройди по нему сколько удастся. Выясни, что будет с Пеллом, если он отойдет к Унии. Компания нам не поможет, от Флота только головная боль… Долго нам не продержаться, уловки Константина обязательно приведут к мятежу. Пора менять коней. Надо доходчиво объяснить это Унии, понимаешь? Она получит союзника, а мы — всю выгоду, какую только можно извлечь из сотрудничества. На худой конец черный ход. Если Пелл выживет, мы как ни в чем не бывало будем сидеть на своих стульях. Если погибнет — нас, в отличие от остальных, здесь в это время не будет, верно?

— Значит, рисковать своей шкурой предстоит мне одному, — проворчал Дэйин.

— А что ты предпочитаешь? Ждать, пока до тебя доберутся головорезы из карантина? Или все-таки воспользоваться благодарностью противника и набить карман? Уверен, что такого шанса ты не упустишь. И еще я уверен, что ты его заслуживаешь.

— Какой ты щедрый, — уныло произнес Дэйин.

— Здесь, на станции, скоро будет неуютно, и даже слишком. Это игра с огнем. Скажешь, нет?

Дэйин медленно кивнул.

— Ладно. Что посулить экипажу?

— Подумай над этим сам.

— Джон, ты слишком доверчив.

— Только к ветви Лукасов. Константинам я не верил и не верю. Анджело сделал глупость — ему надо было оставить меня на Нижней. Наверное, он так и хотел, но депутаты проголосовали иначе. Кто знает, может быть, в этом их счастье. Кто знает…

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
ПЕЛЛ: 23.5.52

Ему предложили кресло. Они всегда были подчеркнуто вежливы, обращались к нему «господин Толли», а не по званию… Штатская привычка? А может, давали понять, что униатов здесь считают мятежниками и чинов за ними не признают? Вероятно, они ненавидели его, но не показывали виду. Ему предлагали все новые анкеты. Наконец за стол против него уселся врач и пустился в подробное описание процедуры.

— Я не хочу ничего слушать, — буркнул Толли. — Хочу только подписать бумаги. Уже несколько дней — анкеты, анкеты… Неужели вам не достаточно?

— Вы не даете правдивых ответов в тестах, — сказал врач, — это утверждают наши приборы. Может, вас вынуждают лгать? Я спрашивал, не оказывают ли на вас давления. Вы ответили отрицательно, однако, судя по показаниям приборов, вы и тут солгали.

— Дайте авторучку.

— Вас кто-нибудь принуждает? Учтите, ваши ответы регистрируются.

— Никто меня не принуждает.

— Опять неправда, господин Толли.

— Нет. — Он не сумел сдержать дрожи в голосе.

— Обычно преступники, с которыми мы имеем дело, лгут. — Врач поднял авторучку, но так, чтобы Толли нелегко было до нее дотянуться. — Изредка — с целью самооговора. Это разновидность самоубийства. Медицина оставляет за вами право на Урегулирование, правда, с некоторыми оговорками юридического характера. А именно: вы должны получить консультацию и полностью отдавать себе отчет в том, что последует. Если вы будете соблюдать лечебные процедуры, то через месяц ваше здоровье придет в норму, а через шесть месяцев вы обретете юридическую свободу. Надеюсь, вы понимаете, что возможно перманентное ухудшение вашей способности к социальному функционированию, что возможны иные формы психической или физической патологии?..

Толли схватил ручку и подписал бланки. Врач забрал их, пробежал глазами, наконец достал из кармана измятый, многократно сложенный лист бумаги. Разгладив его на столе, Толли увидел внизу полдюжины подписей.

«Ваш счет в центральном компе — шестьдесят кредиток. Расходуйте их по своему усмотрению». Подписались шесть тюремных надзирателей — мужчины и женщины, с которыми он играл в карты, заплатили долг. У него затуманились Глаза.

— Может, передумаете? — спросил врач.

Толли отрицательно покачал головой, складывая листок.

— Можно, я оставлю это у себя?

— Записка будет сохранена вместе с вашими вещами. Когда вас выпустят, все вернут.

— Но тогда это уже не будет играть роли, верно?

— Такой, как сейчас — нет, — ответил врач. — До поры.

Толли вернул листок.

— Я дам вам успокоительное. — Доктор вызвал служителя, и тот принес чашку. Толли выпил голубую жидкость и не ощутил никакой перемены в самочувствии.

Врач придвинул к нему по столу чистый лист, рядом положил авторучку.

— Изложите ваши впечатления о Пелле, будьте любезны.

За дни тестирования. Толли привык к самым необычным просьбам. Он принялся писать о том, как его расспрашивали надзиратели и как ему наконец понравилась их обходительность. Слова расползались, буквы наслаивались друг на дружку и переплетались, затем авторучка и вовсе сбежала с листа на стол и не смогла найти обратный путь. Врач забрал авторучку.

ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ

1. ПЕЛЛ: 28.5.52

Дэймон смотрел на лежащий перед ним доклад. Он не привык к подобным процедурам. Военно-полевой суд действовал быстро и жестко, и приговор лег на стол Дэймона вместе с тремя кассетами и кипой бумаг, обрекающих пятерых на Урегулирование.

Стиснув зубы, он просмотрел кассеты. На большом настенном экране сменяли друг друга сцены мятежа, картины убийства. Никаких проблем с составом преступлений или опознанием преступников. Офис юрслужбы был завален делами, времени на их пересмотр или хотя бы подробную проверку совершенно не оставалось. Юристы противостояли силе, способной погубить всю станцию, силе, уже показавшей себя на «Хансфорде». А теперь и на станции отыскались безумцы, которые едва не вывели из строя систему жизнеобеспечения, запалили костры в доке и пошли на полицию с кухонными ножами.

Он отодвинул бумаги, затребовал у компа бланк для санкции. Приговор, безусловно, несправедлив, ведь эти пятеро выдернуты из толпы наобум. Они столь же виновны, как и многие другие. Зато эти пятеро уже никого не убьют, не поставят под угрозу хрупкую стабильность Пелла, от которой зависит жизнь десятков тысяч людей. «Полное Урегулирование», — написал он, и это означало радикальную перестройку личности. Решаясь на этот шаг, он чувствовал себя премерзко. И боялся. Военное положение застало Дэймона врасплох, его отец промучался всю ночь, прежде чем предложил совету выход из ситуации.

Из офиса общественного адвоката запросили копию санкции. Обвиняемых следовало допрашивать по одному, следовало принимать от них жалобы. В сложившейся обстановке эту процедуру также сочли излишней. К ней вернулись бы только в случае явной судебной ошибки. Но доказательства ошибки, даже если она и была допущена, находились в «К», то есть в недосягаемости. Пожалуй, несправедливость заключалась и в том, что осудили мятежников только по свидетельству полицейских, подвергшихся нападению, и по кадрам из фильма, который не показывал, как начались беспорядки.

На столе Дэймона лежали заявления о пятистах кражах и более тяжких преступлениях. До карантина его офис рассматривал одно-два подобных заявления в год, а сейчас комп был завален запросами юристов. Сколько дней ушло на идентификацию беженцев и подготовку документов, и вот все труды насмарку! Украденных и сожженных удостоверений не счесть, а ни одному из оставшихся верить нельзя. Громче всех паспорта, очевидно, требуют мошенники. Там, где правит террор, письменные показания под присягой не стоят выеденного яйца, ведь ради личной безопасности люди поклянутся в чем угодно. Даже некоторые из тех, кто прибыл на Пелл в установленном порядке и имел документы, еще не прошли идентификацию. Полиция изъяла кредитные карточки и паспорта, чтобы уберечь их, и передала другим службам, которым надлежало провести тщательное опознание и найти надежных поручителей. Но при таком наплыве беженцев дело двигалось очень медленно, к тому же на станции, вне карантина, не было места для всех, кто прошел проверку.

Это было безумием. Администрация не жалела сил и средств, спеша ликвидировать карантин, но с каждым днем положение дел все ухудшалось.

«Том, — отстукал Дэймон на клавиатуре кома Тому Ушанту из офиса адвоката, — если, читая любое из этих дел, почуешь неладное, сразу возвращай. У нас жуткая запарка, возможны ошибки. Я не хочу, чтобы они обнаружились после Урегулирования».

Вопреки ожиданиям, Дэймон быстро получил ответ:

«Дэймон, хочешь нажить бессонницу — загляни в досье Толли. Его уже регулировали — на «Расселе».

«Ты имеешь в виду, что его лечили?»

«Какое там — лечили! Его пытали!»

«Я посмотрю». — Дэймон прервал связь, отыскал ключ и вывел досье на дисплей компа.

Одна за другой появлялись страницы, не сообщая почти ничего ценного. Название и номер корабля, служебные обязанности… Военоп мог знать свой пульт и цель, но вряд ли что-нибудь еще… Воспоминания о родине. Отец и мать, погибшие при налете Флота на шахты в системе Сытина. Брат, убитый на войне. Иными словами, достаточно причин для мести. Жил у тети по материнской линии на самом Сытине, на чем-то вроде плантации. Затем — государственная школа с углубленным изучением некоторых дисциплин. Интереса к большой политике, как и неприятия идеологии, не проявил. Страницы запестрели сумбурными, расплывчатыми, рваными фразами, обнажавшими самое личное, самое сокровенное. Такое возможно только при Урегулировании, когда большая часть твоего «я» беспомощна и беззащитна, как лягушка под скальпелем вивисектора. Ярче всего — боязнь одиночества. Ты — бремя на плечах родни и заслуживаешь, чтобы тебя бросили. Комплекс вины из-за утраты семьи и растущая уверенность в том, что это повторится. Лейтмотивом — любовь к тетке. «Заботилась обо мне… любила…» Он не хотел покидать ее дом, но с Унией не поспоришь: государство тебе помогало, изволь платить по счетам. Военное училище, мощная гипнопедия, армейский распорядок и ни единого отпуска домой. Некоторое время приходили письма от тетки. Дядя не написал ни разу. Потом письма кончились, и он решил, что тетя умерла. «Иначе писала бы. Она любила меня». Но в душе — затаенный страх: «Нет, не любила. На самом деле ей нужно было только государственное пособие». Опять чувство вины! Домой он не вернулся — он заслужил и эту потерю. Он написал дяде, но ответа не получил, и это серьезно уязвило его, хотя они с дядей и недолюбливали друг друга. Позиции. Идеалы. Еще одна рана — рухнувшая дружба, вернее, мальчишеская любовь, — снова оборвалась переписка. Последняя привязанность — к товарищу по оружию. Конец был печален. Чувство вины обострилось до предела. «Любила меня…» — повторял он жалобно; звучало в этих словах и затаенное одиночество, и многое другое.

Дэймон начинал понимать. Боязнь темноты, смутный, периодически повторяющийся кошмар: белая-пребелая комната, допросы, наркотики — вопреки всем правилам Компании, вопреки правам человека. На Расселе применяли психотропы. Ни перед чем не останавливались, лишь бы вырвать у Толли то, чего у него попросту не было. Его пленили в зоне Маринера и в панике доставили на Рассел. Станция ожидала удара и отчаянно нуждалась в информации. На допросе воспользовались методами Урегулирования. Подперев ладонью подбородок, Дэймон смотрел, как по экрану пробегают клочки фраз. Его подташнивало. Ему было стыдно, он казался себе сопливым мальчишкой. Ведь он даже не затребовал у компа поступившую с Рассела информацию, не взялся за расследование. Как же — у него хватало других забот, и зачем еще, спрашивается, нужны подчиненные? С какой стати он, начальник юрслужбы, должен уделять кому-то особое внимание? А Толли не обратился к нему за помощью. Обвел его вокруг пальца. Очевидно, злоключения до предела расшатали психику этого человека, но он набрался мужества, чтобы вырваться из ада своей души. Глядя Пеллу прямо в глаза, он намыливал себе веревку. Руководил собственной казнью.

Протокол допроса сменился обрывками сведений о хаотической эвакуации, когда пленник оказался между толпой станционеров и безжалостными военными.

Что же случилось с Толли в том долгом путешествии на одном из кораблей Мациана? «Норвегия»… и Мэллори. Дэймон выключил дисплей и сидел, глядя на кипы досье, на незаконченную санкцию. Спустя некоторое время он вернулся к работе и ставил подписи, пока не онемел палец. На Расселе мятеж подняли мужчины и женщины, которые до того, как все это началось, пребывали в здравом уме и твердой памяти. Во всех ужасах, что творились на тех фрахтерах, виноваты самые обыкновенные люди.

Сейчас Дэймон всего-навсего включил машину, уничтожающую личности. Например, личность Толли, которой и так уже не существует, личности людей, похожих на самого Дэймона, но вышедших за рамки цивилизованности… в мире, где «цивилизованность» — давно уже пустой звук.

А ведь даже Флот Мациана — даже такие, как Мэллори, — начинали по-другому.

— Я не собираюсь протестовать, — сказал ему Толли за ленчем, когда они не столько ели, сколько пили.

После ленча он побывал в красной секции, в тесном кабинете для Урегулирования, а потом вернулся в офис суда. На столе лежал поднос с остатками сытного завтрака, а на кровати восседал Джош Толли с удивительно пустым выражением лица, на котором разгладились все морщины. Пленник не заметил Дэймона, но это, наверное, уже не имело значения.

Анджело посмотрел на секретаря, взял доклад об отлете дальнерейсовика, прочел декларацию и снова поднял глаза.

— Почему «Хансфорд»?

Секретарь устало переступил с ноги на ногу.

— Сэр?

— Без работы две дюжины кораблей, а разрешение на вылет получает «Хансфорд». Он же не оснащен. А экипаж?

— Сэр, я полагаю, экипаж нанят по списку незанятых.

Анджело полистал доклад.

— «Лукас Компани». Пустой корабль с чужой командой, а пассажир — Дэйин Джекоби. Ну-ка, соедини меня с Джоном Лукасом.

— Сэр, — произнес секретарь, — корабль уже покинул док.

— Я вижу время вылета, — проворчал Анджело. — Дай мне Лукаса.

— Хорошо, сэр.

Секретарь вышел. Через несколько секунд на консоли засветился экран, на нем возникло лицо Джона. Анджело сделал глубокий вдох и поднес к экрану доклад.

— Видишь?

— Какие проблемы?

— Что происходит?

— На Викинге наши предприятия, надо узнать, как там дела… Нам ни к чему, чтобы там возникли паника и беспорядки. Дэйин сумеет их предотвратить.

— Почему «Хансфорд»?

— Потому что это исключительно дешево. Экономия, Анджело.

— И только?

— Не уверен, что понял твой вопрос.

— Ничего похожего на полную загрузку! Какой товар ты собираешься привезти с Викинга?

— «Хансфорд» взял на борт ровно столько, сколько смог — ты же знаешь его состояние. На Викинге он пройдет ремонт — в тамошних доках не такой бедлам, как у нас. Выручки за груз хватит на оплату ремонта, а обратно он полетит с полными трюмами самых что ни на есть необходимых товаров. Я-то думал, ты обрадуешься. А Дэйин отправился, чтобы наблюдать за ремонтом, а заодно уладить кое-какие дела в нашем офисе.

— Надеюсь, ты не имеешь в виду, что эти «самые что ни на есть необходимые товары» окажутся персоналом «Лукас Компани»? Надеюсь, ты не собираешься эвакуировать свой офис?

— А, вот что тебя так беспокоит.

— Да, меня беспокоит, когда корабль уходит с Пелла почти без груза на борту, а обратно может вернуться с людьми, которых мы попросту не в силах принять. Джон, разве можно так испытывать судьбу? А вдруг поползут слухи? Что будет, если некая компания заберет с другой станции самых ценных своих работников и устроит там панику? Ты меня понимаешь?

— Мы говорили об этом с Дэйином. Уверяю тебя, единственная наша цель — помочь Пеллу. Надо торговать, иначе мы недолго протянем, а Викинг отдаст концы раньше нас. Ведь, кроме нас, снабжать его больше некому. Стоит тамошним парням испытать на своей шкуре дефицит, как они, не дожидаясь приглашения, кинутся к нам «на ручки». Мы везем им провиант и химикалии, — Пелл от этого не обеднеет, к тому же на корабле заполнено только два трюма. Что, теперь каждый отлет будет поводом для расследования? Если угодно, я могу представить тебе нашу отчетность, но, по-моему, Анджело, ты не прав. Какими бы ни были наши семейные отношения, мне кажется, Дэйин заслуживает похвалы, — в такое время он согласился лететь туда… Конечно, фанфар мы не просим, но уж обвинять… Ну что, прислать тебе документацию?

— Не стоит. Спасибо, Джон. Прими мои извинения. Надеюсь, Дэйин и шкипер понимают, чем рискуют. А насчет того, что каждый уходящий корабль будет проверен — да, без этого не обойтись. Но тут ничего личного.

— Возникнут вопросы — обращайся. Главное, не нервничай.

— Спасибо, Джон.

Лукас отключился, Анджело тоже. Он полистал доклад, расписался в графе «Ознакомился» и положил на лоток с надписью «В очередь». Ни один офис не справлялся с работой. Ни один. На возню с «К» уходило слишком много времени.

— Сэр, — подал голос Миллс, секретарь. — Ваш сын, сэр.

Анджело набрал на клавиатуре код приема вызова, поднял глаза и был весьма удивлен, когда отворилась дверь и Дэймон вошел, вместо того чтобы показаться на экране.

— Я сам принес доклады. — Дэймон сел и обеими локтями оперся о стол. Глаза его потускнели — он устал ничуть не меньше отца. — Сегодня утром я направил на Урегулирование пятерых.

— Пятеро — это не трагедия. — У Анджело заплетался язык. — Я приказал ввести в комп программу лотереи, чтобы разыграть, кому оставаться на станции, а кому улетать. На Нижней опять буря, опять затопило мельницу, и только сейчас найдены жертвы предыдущего наводнения. Стоило чуть-чуть улечься панике, и вот уже купцы рвутся с привязи. Один сейчас удрал, еще два хотят уйти завтра. Поговаривают, что Мациан облюбовал Пелл для своего логова. Спрашивается, как теперь быть остальным станциям? Как быть нам, если там начнется переполох и все бросятся сюда? Где гарантия, что сбежавший купец не разнесет слухи? Наше жизнеобеспечение этого не выдержит. — Он махнул рукой на кипу бумаг. — Мы собираемся мобилизовать купцов, кого удастся. Под финансовым нажимом.

— Чтобы стрелять по кораблям с беженцами?

— Да, если их будет слишком много. Я бы хотел потолковать с Элен. Только ее можно послать к торговцам с таким предложением. Дэймон, ты извини, но мне сегодня не до жалости к пяти смутьянам.

Его голос дрогнул. Дэймон протянул руку через стол, схватил отцовскую кисть, сжал и отпустил.

— Эмилио на Нижней нуждается в помощи?

— Говорит, нет. На мельнице кавардак, везде грязь.

— Все, кого нашли, мертвы?

Анджело кивнул.

— Позавчера ночью нашли Беннета Джасинта и Тая Брауна. Вчера во второй половине дня — Веса Кайла, из-за него пришлось обыскивать плавни. Эмилио и Милико говорят, что никто вроде бы не упал духом, низовики восстанавливают плотину, и многим из них не терпится получить человеческую профессию. Я приказал пополнить персонал базы туземцами, а обученных переправить сюда. У низовиков жизнеобеспечение в полном порядке, и мы сможем дать освободившимся техам работу посерьезнее. Я отправлю вниз всех добровольцев из людей, а значит, и опытных докеров — они умеют строить дома. А не умеют — научатся. Времена наступают суровые. — Анджело поиграл желваками, сделал глубокий вдох. — Вы с Элен еще не подумывали о Земле?

— Сэр?

— Ты, твой брат, Элен и Милико. Вы думали о Земле?

— Нет. — Дэймон печально покачал головой. — Все бросить и бежать? Думаешь, к этому идет?

— Дэймон, прикинь. Помощи от Земли никакой, одни соглядатаи. Компания озабочена только сокращением убытков и не собирается присылать нам подмогу. Мы вязнем все глубже. Мациан — это не вечно. Без верфей Маринера уже паршиво, а ведь скоро придет черед Викинга и всего, до чего дотянется лапа Унии. Флот отрезан от ресурсов, Земля уже отказала ему в поддержке… Короче говоря, у нас нет ничего, кроме пути для бегства.

— А Тыловые Звезды?.. Поговаривают, одну из этих станций можно открыть заново.

— Пустые мечты. Никогда этому не бывать. Даже если Флот решится… эта станция сразу превратится в мишень для Унии. Точь-в-точь как мы сейчас. И пусть я выгляжу эгоистом, но мне бы хотелось видеть своих детей подальше отсюда.

Лицо Дэймона стало белым как полотно.

— Нет. Категорически.

— Не надо жестов благородства. Для меня важнее твоя судьба, чем твоя помощь. Константинам будущее не сулит ничего хорошего. Если мы попадем в плен, то не избежим промывания мозгов. Ты беспокоишься за этих преступников… подумай лучше о себе и об Элен. Разве ты не знаешь, что такое Уния? Куклы в кабинетах. Гомункулусы, заполонившие мир. Они распашут и застроят всю Нижнюю… Боже, храни низовиков! Я бы пошел на сотрудничество, да и ты — чтобы сберечь Пелл от худшей участи, — но с ними не так-то просто договориться. Я не хочу, чтобы ты попал к ним в руки. Мы — на мушке, я всю свою жизнь был мишенью, и поэтому едва ли можно осуждать меня за попытку спасти своих детей.

— Что сказал Эмилио?

— Мы еще не говорили.

— Нет, говорили. Он отказался. Так вот, я тоже не согласен.

— С тобой потолкует мать.

— Ты пришлешь ее ко мне?

Анджело нахмурился.

— Ты же знаешь, это невозможно.

— Да, знаю. Я не улечу, Эмилио тоже. А если он улетит, пускай это останется на его совести.

— Значит, тебе ничего не известно, — отрывисто произнес Анджело. — Ладно, поговорим об этом позже.

— Нет! — отрезал Дэймон. — Если мы побежим, здесь поднимется паника, и ты это знаешь. И знаешь, к чему это приведет.

Сын был прав. Анджело понимал это.

— Нет. — Дэймон положил ладонь на запястье отца, поднялся и вышел.

Анджело остался сидеть, глядя на стену. Портреты — ряд трехмерных фигур… Алисия до несчастного случая, совсем молоденькая, и он сам. Дэймон и Эмилио — от младенчества и до совершеннолетия, до женитьбы. Он разглядывал эти фигуры и думал о предстоящих нелегких временах. Конечно, он сердился на своих мальчиков, — но и гордиться было чем. Это он вырастил их такими.

«Эмилио, — отстучал он сыну на Нижней, — брат шлет тебе привет. Отправь к нам обученных низовиков, сколько не жалко, взамен — тысяча добровольцев со станции. Начинай строить новую базу, если станет тесно. Обратись за помощью к низовикам, плати продуктами. Целую». И — полиции: «Освободить всех задержанных, чье неучастие в мятеже доказано. Они полетят на Нижнюю вместе с добровольцами».

Отправляя послания, Анджело размышлял, к чему это приведет. Наихудшие «К» останутся на станции — в сердце и мозге колонии Пелл. Перевести бандитов на Нижнюю и там с ними не церемониться — вот на чем настаивали некоторые депутаты. Но хрупкие взаимоотношения с туземцами… опять же гордость — ведь он, Анджело, убедил-таки техов отправиться на Нижнюю, в грязь, в примитивные условия жизни… Нельзя превращать базу в исправительный лагерь, там — жизнь. Нижняя — это тело Пелла, и Анджело отказался подвергать его насилию, отказался рушить все мечты о будущем. Он пережил ужасные часы, размышляя, не устроить ли аварию, чтобы прекратилась подача воздуха в «К». Несчастный случай… Безумие: вместе с нежелательными элементами убить тысячи невинных. Один за другим принимать корабли с беженцами, и одну за другой подстраивать аварии… Дэймон лишился сна из-за пяти человек, а его отец наяву замышлял такое, чего не увидишь и в кошмаре!

Еще и поэтому он хотел, чтобы сыновья улетели с Пелла. Иногда ему казалось, что он действительно способен поддаться увещеваниям некоторых депутатов, что его останавливает только слабость характера. Он подвергает опасности чистое и целостное общество ради спасения грязного сброда, способного, судя по рапортам полицейских, только грабить, насиловать и убивать.

Затем он подумал: какая наступит жизнь, когда они превратят Пелл, со всеми его идеалами, в полицейское государство, — и содрогнулся.

— Сэр, — вонзился в его раздумья чужой, обточенный расстоянием от комцентра, голос: — Сэр, корабли на подходе!

— Давай их сюда. — Анджело тяжело сглотнул, увидев на дисплее образы девяти кораблей. — Кто это?

— Рейдероносец «Атлантика», — ответил голос из комцентра. — Сэр, в конвое восемь купцов. Просят открыть док. Предупреждают, что у них на борту сложная обстановка…

— Отказать, — произнес Анджело, — пока не разберемся.

Слишком много народу — не меньше, чем в конвое Мэллори. Пелл не выдержит! У Анджело заходило ходуном, заныло сердце.

— Дай мне «Атлантику». Соедини с Крешовом.

Крешов от разговора отказался, дескать, боевому кораблю никто не указ, выпутывайтесь как знаете.

Конвой приближался — зловещий, безмолвный… Анджело потянулся к пульту, чтобы поднять по тревоге охрану.

Дождь все еще бесчинствовал, но гром затихал. Там-Утса-Питан сидела, обхватив руками колени и утопив ступни в грязи, и смотрела на приходящих и уходящих людей. По ее меху медленно стекала вода. Многое из того, что делали люди, выглядело бессмысленным… Наверное, именно выглядело, а не было таким в действительности, поскольку предназначалось богам. А может, эти люди — безумцы? Вот только могилы… Это она понимала. Как и слезы, скрываемые под масками. Слегка покачиваясь, хиза сидела, пока не ушел последний человек, пока не остались только грязь и дождь там, где люди похоронили своих мертвецов.

Когда пришло ее время, она встала и направилась к столбам и могилам. Под ее босыми ногами хлюпала грязь. Дождь превратил все вокруг в огромное озеро. Беннета Джасинта и двух других сородичи завалили землей, а сверху водрузили обелиск. Хиза не разбиралась в знаках, которые люди понаставили повсюду, но этот она знала.

С собой она принесла длинную палку, сработанную Старым. Хиза стояла под ливнем нагая, если не считать бус и шкурок, висящих на ремешке через плечо. Она остановилась над могилой, обеими руками вонзила палку в мягкую землю и наклонила сколь возможно, чтобы лик духа смотрел вверх. На конец палки она повесила бусы и шкуры и тщательно расправила их, не замечая проливного дождя.

За спиной раздалось шипение человеческих вздохов и плюханье сапог по лужам. Она резко повернулась и отпрыгнула от лица, прикрытого дыхательной маской.

— Что ты здесь делаешь? — спросил человек.

Она выпрямилась, вытерла о бедра грязные ладони. Ее смущала собственная нагота — смущала оттого, что у людей она считалась неприличной. Человек смотрел на дух-палку, на могильные подношения, на нее саму — но, как ни странно, в движениях не было гнева, обещанного голосом.

— Беннет? — спросил человек. Она утвердительно подпрыгнула. Смущение не проходило. Прозвучавшее имя вызвало слезы, но их быстро смыло дождем. А еще она испытывала отчаяние — потому что умер Беннет, а не кто-нибудь другой.

— Я Эмилио Константин, — произнес человек, и сразу ее смущение исчезло без следа. — Спасибо, что помнишь Беннета Джасинта. Он бы сам тебя поблагодарил.

— Константин-человек. — Ее поведение разительно переменилось. Она дотронулась до него — самого высокого из высоких. — Любить Беннет-человек. Все любить Беннет-человек. Говорить он друг. Все низовики горевать.

Он положил ладонь ей на плечо, этот высокий Константин-человек, а она повернулась, обняла его, прижалась головой к его груди и торжественно обхватила руками влажную, ужасно пахнущую желтую одежду.

— Добрый Беннет делать Лукас безумный. Хороший друг низовики. Слишком плохо его нет. Слишком, слишком плохо, Константин-человек.

— Я слышал, — сказал он. — Я слышал о том, что здесь произошло.

— Константин-человек хороший друг. — Она подняла лицо, повинуясь его прикосновению, устремила взгляд в странную маску, наводившую на нее жуть. — Любить хороший человеки. Низовики хорошо работать, хорошо работать Константин. Давать ты дары. Нет уходить больше.

Константин понимал, что она имеет в виду. Хиза на своей шкуре узнали, каково живется под Лукасами. На базе низовики говорили между собой, что для Константинов надо постараться, что Константины всегда были хорошими людьми и дарили больше, чем низовики могли дать взамен.

— Какое у тебя имя? — спросил он, погладив ее по щеке. — Как нам тебя называть?

Она вдруг ухмыльнулась, согретая его теплом, и погладила свой гладкий мех, которым гордилась, хоть сейчас он и пропитался влагой.

— Человеки звать я Атласка. — Она засмеялась, потому что на самом деле ее звали иначе, а это имя ей дал Беннет — за предмет ее гордости, яркий клочок красной материи, который она заносила до дыр, но которым дорожила не меньше, чем всеми дарами-духами.

— Ты вернешься к нам? — спросил он, имея в виду лагерь людей. — Я бы хотел с тобой поговорить.

Это сулило его расположение, и она едва не поддалась соблазну, но, вспомнив о долге, отстранилась и сложила руки на груди, удрученная потерей Джасинта.

— Я сидеть, — сказала она.

— С Беннетом?

— Делать так, он-дух глядеть небо. — Она указала на дух-палку и произнесла то, о чем хиза никогда не говорили с людьми: — Глядеть он-дом.

— Приходи завтра, — предложил Константин. — Мне надо потолковать с хиза.

Запрокинув голову, она посмотрела на него в изумлении. Не многие люди называли туземцев этим именем.

— Привести другие?

— Всех старейшин, если они согласятся… На Верхней нужны хиза — хорошие руки, хорошая работа. Нам надо торговать с Нижней, нам надо место для людей.

Она протянула руку к холмам и равнине, простиравшейся в бесконечность.

— Там место.

— Я хочу, чтобы это сказали Старые.

Она рассмеялась.

— Ты говорить духи-вещи. Я-Атласка, я они давать, Константин-человек. Я давать, ты брать, все торговать, много хорошие вещи, все хорошо.

— Приходи завтра, — повторил он и отошел. Непривычно высокая фигура под косым дождем… Атласка — Там-Утса-Питан сидела на корточках, позволяя дождю хлестать по ее сгорбленной спине, и глядела на могилу, на которой пузырились лужицы.

Она ждала. Наконец пришли остальные, не успевшие привыкнуть к людям. Среди них был Далют-Хоз-Ми, не разделявший ее восхищения людьми, но тоже любивший Беннета.

Люди бывают разные — это хиза усвоили хорошо.

Атласка прижалась к Далют-Хоз-Ми — Солнце-Сияет-Сквозь-Облака, — и он, глубоко тронутый этим жестом, принялся раскладывать перед ней на циновке дары… Так полагалось делать весной — сейчас была зима.

— На Верхней нужны хиза, — сказала Атласка. — Я хочу увидеть Верхнюю. Хочу…

Она давно мечтала об этом, с тех пор как услышала от Беннета о существовании Верхней. Из того мира пришли Константины (и Лукасы, но о них хиза старалась не думать, представляя Верхнюю такой же яркой, наполненной дарами и другими хорошими вещами, как все корабли, прилетавшие с нее). Беннет описывал им «просторное металлическое место, протянувшее руки к Солнцу, пьющее его силу». Из этого места быстрее, чем ходят великаны, быстрее, чем хиза способны вообразить, прилетают корабли. Все вещи плывут оттуда и туда… А теперь Беннета не стало, зато благодаря ему в жизни Атласки появилось Время под Солнцем.

— Зачем ты мне это говоришь? — спросил Далют-Хоз-Ми.

— Моя весна будет там, на Верхней.

Он прижался плотнее, обнял ее рукой. Она ощущала его тепло.

— Я с тобой, — сказал он.

Это было жестоко, но она страстно мечтала о первом путешествии, а он страстно мечтал о ней. Седая зима истаивала, они уже думали о весне, о теплых ветрах и разрывах в покрове облаков. И Беннет в холодной могиле рассмеялся, наверное, своим странным человеческим смехом и пожелал им счастья.

Хиза всегда путешествовали по весне.

2. ПЕЛЛ: ПЯТЫЙ ЯРУС СИНЕЙ СЕКЦИИ: 28.5.52

Обед снова остыл, все опоздали, измученные перипетиями минувшего дня. Новые беженцы, еще больше неразберихи… Поймав себя на угрюмом молчании, Дэймон оторвал глаза от тарелки. Элен тоже безмолвствовала. Это его встревожило, и он протянул руку над столом, чтобы положить ее на кисть Элен, неподвижно лежавшую около тарелки. Кисть повернулась ладонью вверх и приподнялась, чтобы переплестись с его пальцами. Элен выглядела уставшей не меньше мужа. Она слишком много работала, и не только сегодня. Труд — своего рода лекарство от тоски: позволяет забыться. Она ни разу не завела речи об «Эстели», она вообще мало говорила. «Может быть, — предположил Дэймон, — у нее столько забот, что не до разговоров?»

— Сегодня я видел Толли, — хрипло произнес он, пытаясь нарушить молчание, пытаясь отвлечь жену, сколь бы ни была мрачна затронутая тема. — Он выглядит… спокойным. Никакой боли. Абсолютно никакой.

Ее пальцы сжались.

— Значит, ты поступил правильно.

— Не знаю. И вряд ли узнаю когда-нибудь. Он сам просил.

— Он сам просил, — словно эхо, повторила она. — Ты изо всех сил старался не допустить ошибки. Больше от тебя ничего не зависит.

— Я люблю тебя.

Губы Элен задрожали, и она слегка улыбнулась.

— Элен.

Она убрала руку.

— Как ты думаешь, Пелл останется нашим?

— Ты боишься? — спросил он.

— Боюсь, что ты в это не веришь.

— Почему ты так думаешь?

— На то есть причины, но вряд ли ты захочешь их обсуждать.

— Не надо говорить загадками, я никогда не был в них силен.

— Я хочу ребенка. Мой испытательный срок закончился. Надеюсь, ты не передумал?

У него запылали щеки. Он боролся с соблазном солгать.

— Я-то нет, но, по-моему, говорить об этом еще рановато.

Она скорбно сжала губы.

— Я не знаю, что ты задумала, — произнес он. — Не знаю. Если Элен Квин хочет стать матерью, то никаких проблем. Тут все в порядке. В полном. Но я надеюсь, здесь нет никакой подоплеки…

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ты очень долго раздумывала. Я все время наблюдаю за тобой, но ты же ничего не говоришь прямо. Чего ты хочешь? Что, я должен сделать тебя беременной и отпустить на все четыре стороны? Боже, что это я несу!

— Я не хочу воевать. Не хочу. Я сказала тебе, чего хочу.

— Но почему сейчас?

Она пожала плечами.

— Не могу больше ждать. — Она нахмурилась, а Дэймон впервые за последнее время увидел глаза настоящей Элен — нежной, женственной.

— Ты за меня боишься, — сказала она. — Я вижу.

— Порой мне кажется, я просто ничего в тебе не понимаю.

— На корабле… это мое дело — рожать ребенка или нет. В чем-то члены корабельной семьи бывают близки, в чем-то расходятся. Но у тебя своя семья… Я это понимаю. И я не против.

— Это и твой дом.

Она ответила самой мимолетной из своих улыбок.

— Так что ты на это скажешь?

Станционная служба планирования распространяла предупреждения, которые можно было расценить и как советы, и как настоятельные просьбы. И дело было не только в «К». Шла война, враг подступал, и правила в первую очередь относились к Константинам.

Он кивнул.

Казалось, исчезла тень. Призрак «Эстели» покинул тесную квартирку на пятом ярусе синей, полученную ими по жребию. Здесь все было вверх дном, сюда не поместилась вся их мебель, но эта квартира сразу стала им домом. Гостиная с платяными шкафами, набитыми тарелками, и коридор, на ночь превращавшийся в спальню, где угол был заставлен коробками с плетеными изделиями низовиков; и еще бог знает сколько вещей было втиснуто во встроенные шкафы в коридоре яруса…

Поздней ночью они лежали на кровати, которая днем служила сиденьем, и Элен говорила в объятьях мужа, говорила впервые за последние недели. Как бы ни были они близки, Элен никогда не делилась с Дэймоном воспоминаниями, но сейчас они неслись потоком.

Дэймон гадал, что она оставила на «Эстели», которую по сей день называла своим кораблем. Братство. Родство. Мораль торговцев общеизвестна, но он не мог представить Элен среди родичей, таких же, как те буяны, что высаживаются на станциях с целью кутнуть и переспать с любым, кто пожелает.

— Пойми, — сказала она, щекоча дыханием его плечо, — такова наша жизнь. А что нам остается делать? Спать с близкими родственниками?

— Ты иная, — упорствовал он, вспоминая, какой увидел ее впервые. Она пришла в офис юрслужбы по делам родственников… Всегда казалась гораздо более сдержанной, чем все остальные купцы. Разговор, затем вторая встреча… отлет и возвращение на Пелл. Никогда она не совершала вместе со всеми набегов на бары, не бывала в постоянных местах их сборищ. В тот раз она пришла к нему, Дэймону, и провела с ним все дни стоянки. Их женщины редко выходят замуж. Элен вышла.

— Нет, — возразила она. — Это ты был другим.

— Тебе все равно, от кого будет ребенок? — эта мысль не давала ему покоя. О некоторых вещах он никогда не спрашивал жену, считая, что и так знает, а сама она ни разу не заводила о них речи. Теперь он запоздало пытался их переосмыслить даже если это будет больно. Элен — это Элен. И он верил ей.

— А где еще нам брать детей? — спросила она, вызвав у него отчетливое, но непривычное чувство. — Мы их любим. Или тебе это кажется невозможным? Они принадлежат всему кораблю. Только теперь никого не осталось… — Впервые она заговорила об этом, наверное, напряжение отпускало ее. — Никого из них больше нет. — Она вздохнула.

— Ты называешь Элта Квина своим отцом, а Таю Джеймс — матерью. Чья же ты дочь?

— Его. С ее ведома. — Чуть позже она добавила: — Ради него она покинула станцию. Мало кто так поступает.

Вот Элен никогда не просила об этом Дэймона — ему это впервые пришло в голову. Предложить Константину расстаться с Пеллом? «Ты был бы способен на это?» — спросил он себя и испытал неприятное, гнетущее чувство. — «Должен был!» — твердо сказал он в уме, а вслух:

— Должно быть, это нелегко. И для тебя было так же трудно.

Она кивнула, шевельнувшись в его объятьях.

— Элен, ты жалеешь?

Легкое отрицательное покачивание головы.

— Теперь уже поздно об этом говорить, — произнес он. — Жаль, что мы не могли сделать этого раньше. Очень многого мы попросту не знали.

— Тебя это тревожит?

Он прижал ее к себе, поцеловал сквозь вуаль волос, сдул их, собирался сказать «нет», но просто промолчал. Потом проговорил:

— Ты видела Пелл. Ты знаешь, что ни разу нога моя не ступала на корабль крупнее челнока? Что я никогда не улетал с этой станции? Я просто не представляю, под каким углом смотреть на некоторые вещи. Понимаешь?

— Я тоже не знаю, можно ли просить тебя о некоторых вещах.

— О чем?

— Ну, например, о чем мы только что говорили.

— Не знаю, как тебе ответить. Смог бы я бросить Пелл? Я люблю тебя, но не знаю… Мы с тобой так недолго прожили вместе, и меня тревожит, нет ли во мне чего-то, о чем я до сих пор не подозревал. Пока я строю воздушные замки, надеясь дать тебе счастье на Пелле…

— Проще мне провести здесь какое-то время, чем выкорчевать с Пелла Константина. Стоянка — дело необременительное, и они нам не в диковинку. Вот только потеря «Эстели» никак не входила в мои планы, а то, что сейчас здесь творится, не входило в твои. Ты мне ответил.

— Как?

— Сказав о том, что тебя тревожит.

Его напугали слова: «они нам не в диковинку», но Элен все еще говорила, прижимаясь к нему, говорила не о пустяках, а о глубоких чувствах, о детстве торговца, о первой высадке на станцию. Ей было тогда двенадцать, и она испугалась грубых и высокомерных станционеров, считавших любого купца своей законной добычей. Поведала о том, как несколько лет назад на Маринере погиб от резидентского ножа ее родственник, даже не узнав, что стал жертвой ревности. И еще Дэймон услышал нечто невероятное: утрата корабля уязвила гордость его жены. Гордость. Эта мысль поразила его, и какое-то время он лежал в раздумьях, озирая темный потолок.

Поругано имя… Имя — собственность торговца, такая же, как корабль. Кто-то унизил Элен Квин, причем анонимно, и теперь у нее нет даже врага, чтобы отомстить ему и вернуть свою честь. Секунду он размышлял о Мэллори, о жестокости и самонадеянности элитной породы внеземельцев, о привилегиях аристократов. Мир в себе; закон улья; все общее и ничего своего; корабль принадлежит экипажу, а экипаж — кораблю. Купцы, способные плюнуть в глаза управляющему доком, отступали, бормоча угрозы, когда им приказывали Мэллори или Квины.

Несомненно, потеря «Эстели» принесла Элен горе… но не только. Еще — стыд: за то, что не разделила судьбу корабля, и за то, что в доках Пелла ей приходится пользоваться репутацией семьи Квин. И теперь за душой у нее не осталось ничего, кроме этой репутации. Мертвое имя, мертвый фрахтер. Наверное, тяжелее всего ей вынести сочувствие других купцов.

Она просила мужа только об одном, а он уклонился от ответа.

— Наш первенец, — произнес он, поворачивая к ней голову на подушке, — будет Квином. Слышишь, Элен? Константинов на Пелле достаточно. Отец может расстроиться, но он поймет, мама тоже. Мне кажется, так надо.

Элен еще ни разу не плакала в его присутствии, но сейчас не смогла удержаться от слез. Она обвила его руками и не шевелилась до самого утра.

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ
СТАНЦИЯ ВИКИНГ: 5.6.52

Викинг висел перед глазами Эйриса, сияя в лучах гневной звезды. Шахты, обогатительные фабрики, металлодобывающие заводы. Происходило что-то непредвиденное: по мостику фрахтера носился тревожный шепот. Кругом — хмурые лица, озабоченные взгляды. Эйрис посмотрел на трех своих спутников — тоже взволнованные, они переминались с ноги на ногу, стараясь держаться в стороне от мечущихся торговцев.

Из обрывков фраз экипажа Эйрис уже успел заключить, что к ним приближается корабль. Вскоре он — огромный, ощетиненный — появился на экранах. Вблизи от станции корабль не имел права идти с такой скоростью.

— Он у нас на пути, — произнес посланник Эйрис.

Корабль на экранах все увеличивался, и капитан купца, покинув свое кресло, направился к пассажирам.

— Плохие новости, — сказал он. — Нас конвоируют. Я не знаю, что это за корабль, но одно могу сказать наверняка: он военный. Честно говоря, я не думаю, что мы в космосе Компании.

— Хотите прыгнуть? — спросил Эйрис.

— Нет. Даже если прикажете, мы не подчинимся. Здесь — Глубокий Космос, в нем бывают сюрпризы. Тут что-то происходит, и мы влипли. Я даю постоянный сигнал «не стреляй». Пойдем мирно. Если повезет, нас отпустят подобру-поздорову.

— Вы полагаете, это Уния?

— В Глубоком только мы и они, сэр.

— И что будет?

— Сложный вопрос, сэр. Но вы знали, на что идете, а я не давал никаких гарантий. Так что не обессудьте.

Марш хотел было возмутиться, но Эйрис предостерегающе поднял руку.

— Оставьте. Я предлагаю выпить чего-нибудь в кают-компании и подождать. Там и поговорим.

Вид оружия действовал на нервы. Шагая по доку, точно такому же, как на Пелле, в сопровождении вооруженных юношей и девушек, и поднимаясь в лифте, заполненном юными революционерами, он боролся с одышкой и тревожился за своих спутников, оставшихся под стражей возле причала. Все солдаты выглядели близнецами; в сплошном зеленом море форменных комбинезонов терялись немногочисленные штатские костюмы. Куда ни глянь — оружие. Резидентов здесь было мало, хотя к докам Викинга приткнулось носами немало фрахтеров. С купцами обходились довольно мягко (солдаты, поднявшиеся к Эйрису на борт, держались с холодной вежливостью), но посланник готов был держать пари, что никому из них не дадут уйти. Никому.

Лифт остановился на одном из верхних ярусов.

— Выходите, — скомандовал капитан, качнув стволом влево. Офицеру нельзя было дать больше восемнадцати, как и всем остальным коротко подстриженным мужчинам и женщинам в военной форме, которые окружали Эйриса. Их было куда больше, чем требовалось для конвоирования человека его возраста и физических данных. Прямо по коридору между кабинетами выстроилось такое же воинство, все дула застыли в одинаковом положении. Всем — восемнадцать или около того, все — коротко подстрижены, все… симпатичны. Именно это свойство — внешняя привлекательность — первым бросилось в глаза Эйрису. Поразительная свежесть кожи у всех без исключения, как будто больше не существовало разницы между красотой и обыденностью. Шрам или еще какой-нибудь изъян на одном из этих ликов выглядел бы по меньшей мере странно. Юноши и девушки не отличались друг от друга телосложением, разве что чертами лица и цветом кожи. Как манекены. Он вспомнил десантников с «Норвегии» и их седовласую командиршу. Вспомнил их расхристанный вид и развязные манеры — как будто о дисциплине эта публика и слыхом не слыхивала. Грязь, шрамы… морщины. Здесь Эйрис не видел ничего подобного. Ни следа.

Он содрогнулся в душе, по телу пробежал родившийся в желудке холодок. Миновав вместе с манекенами кабинеты, он вошел в комнату и остановился перед столом, вдоль которого сидели мужчины и женщины иного, нежели конвоиры, склада. С исступленным облегчением увидел он седину, полноту и другие физические недостатки.

— Господин Эйрис, — представил его манекен с винтовкой в руках. — Посланник Компании.

Конвоир приблизился к столу, чтобы положить перед центральной фигурой — седой рыхлой женщиной — изъятые у Эйриса документы. Она просмотрела их и, слегка нахмурясь, подняла голову.

— Господин Эйрис… Инес Андилина, — сказала она. — Неприятный сюрприз, не правда ли? Но такое на войне случается. Ваш корабль реквизирован. Не хотите ли выразить протест от имени Компании? Пожалуйста, не стесняйтесь.

— Нет, гражданка Андилина. Действительно, это явилось для меня сюрпризом, но не столь уж неприятным. Я прибыл сюда с целью увидеть, что удастся, и увидел достаточно.

— И что же вы увидели, гражданин Эйрис?

— Гражданка Андилина, — он сделал ровно столько шагов вперед, сколько позволили встревоженные глаза и резкое, дружное движение оружия. — Я — второй секретарь Совета безопасности Земли. Мои спутники — из высших кругов Компании. Инспекционная поездка показала нам вопиющую безответственность во Флоте Компании, ужасающий разгул милитаризма. Мы крайне недовольны увиденным. Мы отказываемся от услуг Мациана. Мы не стремимся удерживать поселения, предпочитающие иную форму власти. Напротив, мы искренне желаем прекратить обременительный конфликт и свернуть убыточное предприятие. Нам хорошо известно о вашем влиянии на эти территории, и мы не хотим идти наперекор воле жителей Внеземелья. Ну, посудите сами, какая нам от этого выгода? Нет, мы вовсе не считаем встречу с вами невезеньем. Если уж на то пошло, мы разыскивали вас.

Люди за столом заерзали, на их лицах отразилось недоумение.

— Мы готовы, — во весь голос произнес Эйрис, — официально уступить все спорные территории. Мы со всей откровенностью заявляем, что не намерены расширять свои границы. Совет директоров Компании проголосовал за упразднение структур управления дальними колониями. Отныне единственная наша цель — это организованный выход из войны и установление границы, которая даст обеим сторонам относительную свободу действий.

Опустились головы. Сидящие зашептались, даже манекены в углах выглядели озадаченными.

— Мы — местная власть, — сказала наконец Андилина. — У вас есть возможность отправить ваши предложения более высоким инстанциям. Скажите, вы способны обуздать мациановцев и гарантировать нашу безопасность?

Эйрис перевел дух.

— Флот Мациана? Нет, если все его капитаны слеплены из одного теста.

— Вы прилетели с Пелла?

— Да.

— И не скрываете, что общались с капитанами Мациана, не так ли?

Эйрис поморгал — он не привык к мысли о том, что новости способны молниеносно преодолевать столь огромные расстояния. Впрочем, он тут же сообразил: торговцам известно не меньше, чем ему, и утаивать правду о визите на Пелл не просто бессмысленно — опасно.

— Я общался, — признал он, — с Мэллори, капитаном «Норвегии».

Андилина кивнула.

— Сигни Мэллори, — хмыкнула она. — Можете считать, что вам сильно повезло.

— Я так не считаю. Компания отказывается нести ответственность за самодеятельность Мэллори и иже с нею.

— Вопиющая безответственность, разгул милитаризма, партизанщина… А Пелл, между прочим, славится своим порядком. Интересно, что там с вами произошло…

— Я не собираюсь поставлять сведения вашей разведке.

— Однако вы отрекаетесь от Мациана и Флота. Весьма радикальный шаг.

— Но я не отрекаюсь от Пелла. Это наша территория.

— Значит, вы не готовы уступить все спорные территории.

— Разумеется, под «спорными» территориями мы подразумеваем те, что начинаются с Передовой.

— И каковы же ваши условия, гражданин Эйрис?

— Упорядоченная передача власти. Подписание определенных соглашений, гарантирующих соблюдение наших интересов.

Андилина рассмеялась, ее лицо просветлело.

— Вы идете на переговоры! Бросаете свои войска на произвол судьбы и идете на переговоры!

— Это разумное решение наших общих затруднений. Последний заслуживающий доверия рапорт из Внеземелья мы получили десять лет назад. Из-под контроля Компании Флот вышел гораздо раньше. Он игнорировал приказы и вел войну на свой страх и риск, срывая торговлю, которая принесла бы выгоду и нам, и вам. Вот что привело нас сюда.

В комнате повисла тишина. Наконец Андилина кивнула, отчего ее подбородок собрался в складки.

— Господин Эйрис, мы завернем вас в вату и очень бережно отправим на Сытин, уповая на то, что земляне наконец-то взялись за ум. Последний вопрос. Я уже задавала его, но сейчас сформулирую иначе: Мэллори была на Пелле одна?

— Я не могу вам ответить.

— Значит, вы еще не отказались от Флота.

— Я придержу ответ до переговоров.

Андилина пожевала губами.

— Вы боитесь выдать важные сведения. Все равно купцы от нас не скроют ничего. Если бы вы имели возможность удержать мациановцев, то, я полагаю, воспользовались бы ею. Надеюсь, для демонстрации серьезности ваших намерений вы сделаете это в ходе переговоров… во всяком случае, попробуете.

— Повторяю, мы не в силах контролировать Мациана.

— Вы знаете, что обречены на проигрыш, — сказала Андилина. — В сущности, вы уже проиграли… и пытаетесь продать нам нашу добычу.

— В проигрыше мы или в выигрыше — неважно. Главное, мы не заинтересованы в продолжении войны. Кажется, изначально вы ставили целью добиться гарантированного невмешательства в ваши внутренние дела, сделать дальнее Внеземелье жизнеспособным с коммерческой точки зрения. Вне всяких сомнений, теперь вы жизнеспособны, у вас развитая промышленность, и с вами стоит торговать, хотя экономические отношения в Унии… несколько отличаются от прежних. Вы избавили нас от запутанных и уже ненужных связей с Внеземельем. Мы согласны установить совместный коммерческий маршрут и оборудовать станцию, которую безбоязненно и на общих основаниях будут посещать и наши, и ваши корабли. Нас не интересует происходящее на вашей стороне, обустраивайте Внеземелье как вам заблагорассудится. Мы направим для торговли несколько джамп-фрахтеров, а если сумеем найти управу на Конрада Мациана, то отзовем его корабли. Я с вами предельно откровенен. Интересы Земли и Унии лежат в совершенно разных плоскостях, и нет никакого смысла враждовать. Вас повсюду считают законным правительством внешних колоний. Я — парламентер, а если переговоры пройдут успешно, автоматически стану временным послом. Мы не считаем своим поражением тот факт, что большинство колонистов поддерживает вас; ваш контроль над этими территориями — достаточно весомый аргумент. Мы предлагаем официальное признание новой администрацией Земли вашей власти над Дальним Внеземельем… но эту ситуацию я разъясню позднее вашему центральному правительству… И мы готовы открыть торговлю. Все военные действия подконтрольных нам войск будут прекращены. К сожалению, мы не в состоянии остановить флот Мациана, но можем лишить его поддержки и одобрения.

— Гражданин Эйрис, я — региональный администратор и далека от нашего центрального директората, однако не думаю, что директорат проявит медлительность в рассмотрении ваших предложений. Я сердечно приветствую вас, посол Эйрис.

— Надо торопиться. Промедление уносит человеческие жизни.

— Вы правы, надо торопиться. Вас проводят в безопасное жилище. Ваши спутники присоединятся к вам позже.

— Это арест?

— Совсем напротив. Станция только что захвачена, мы еще не успели провести надлежащие охранные мероприятия. Нам нужна уверенность, что злоумышленники не совершат покушения на вашу жизнь. Ватная упаковка, господин Эйрис. Мы не ограничиваем вашей свободы, но вас всегда будет сопровождать вооруженная охрана. И примите мой дружеский совет: отдыхайте. Как только ваш корабль будет досмотрен и разгружен, вас отправят дальше, и я не уверена, что это не случится посреди ночи. Вы согласны, сэр?

— Согласен.

Андилина подозвала молодого офицера и сказала ему несколько слов. Эйрис вежливо кивнул всем сидящим и вышел, спиной ощущая холодок.

«Практицизм», — подумал он. Ему совершенно не понравилось увиденное: слишком похожие друг на друга стражники, холод в глазах у каждого. Ни о чем подобном Совет безопасности Земли не ведал, когда излагал свои планы и отдавал приказы. После демонтажа Тыловых Звезд между Пеллом и Солнечной не осталось промежуточных станций, и расширение зоны конфликта в направлении Земли было теперь маловероятно. Однако Мациану не удалось остановить натиск врага во Внеземелье… Он лишь усугубил ситуацию, довел вражду до опасного накала. Эйриса охватывал ужас при мысли о том, что Мациан способен восстановить Тыловые Звезды и укрепиться на них, открыв Унии исключительно заманчивую перспективу.

Слишком долго на Земле правили изоляционисты… и вот пришлось принять горькое решение: сблизиться с этим монстром по имени Уния. Договоры, границы, таможни и тому подобное.

Если Черта будет прорвана, беды не миновать… Унии и самой по силам вернуть к жизни покинутые земные станции — идеальные базы для флота завоевателей. На Солнечной заложена новая эскадра, а пока она строится, мациановцам предстоит играть роль пушечного мяса. Следующую шахматную партию будет вести Солнечная, а не эта деморализованная шайка, плюющая на приказы Компании… Самое главное — удержать Пелл, одну-единственную базу.

Под конвоем Эйрис спустился на несколько ярусов и устроился в отведенной посланникам квартире с достаточным удобством, что сразу вернуло ему уверенность в себе. Усевшись, он напустил на себя безмятежный вид и стал ждать коллег — они, как уверяли охранники, должны были появиться с минуты на минуту. Наконец они появились — взволнованные донельзя.

Эйрис настоял, чтобы охранники вышли, закрыл дверь и обвел глазами комнату, — безмолвный этот жест предупреждал об опасности откровенных разговоров. Коллеги — Тед Марш, Карл Бела и Рамона Диас — поняли и не проронили ни слова. Эйрис всей душой надеялся, что до этого они не успели распустить языки.

Он не сомневался: кое-кто из его знакомых, а именно экипаж купца, попал в серьезный переплет. Считалось, что купцы могут пересекать Черту, почти ничем не рискуя. Иногда, правда, их вынуждали войти не в тот порт, куда они направлялись; бывало, их останавливал корабль Мациана, чтобы реквизировать часть груза или мобилизовать людей из экипажа. Но таков был удел торговцев, и они мирились с этим. А люди, доставившие агентов Компании на Викинг, будут сидеть в тюрьме, пока увиденное ими здесь и на Пелле униаты почтут за благо хранить в тайне. И Эйрис не в силах помочь им, он может лишь надеяться на их скорое освобождение.

В ту ночь он спал плохо, и задолго до наступления главной смены, как и предупреждала Андилина, его подняли с постели. Посланникам Земли обещали путешествие в глубь Унии, на Сытин — центральную базу мятежного Внеземелья.

ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ
ПЕЛЛ: ТЮРЬМА: КРАСНАЯ СЕКЦИЯ: 27.6.52

Он пришел опять.

Джош Толли увидел в окне лицо, появлявшееся там столь часто… Преодолев завесу мути, которая скрывала прошлое, Джош сообразил: он знает этого человека, тот принимал участие во всем, что выпало на его долю. На сей раз он поймал взгляд посетителя и, не сумев одолеть жгучего любопытства, поднялся с койки и на ватных ногах приковылял к окну. Он протянул руку навстречу молодому человеку… и застыл в нерешительности, ибо обычно люди сторонились его, он жил в белом чистилище, где вещи исчезали и появлялись, где ножи и вилки были тупыми, а блюда — безвкусными и где слова доносились издалека. Отринутый и одинокий, он плавал в этой белизне.

«Выходите, — говорили ему врачи. — Выходите, как только вам этого захочется. Снаружи целый мир, он примет вас в любую минуту».

Но здесь было покойно, как в материнской утробе. Когда-то его, смертельно усталого, не способного даже пошевелиться, положили на эту кровать. С тех пор он изрядно набрался сил. Ему даже захотелось встать и рассмотреть этого незнакомца. Возвращалась отвага. Он понял, что выздоравливает, и эта мысль прибавила ему смелости.

Человек за окном шевельнулся, протянул руку, приложил ладонь к окну, как бы желая прикоснуться к руке Джоша. Онемевшие нервы вдруг проснулись, ожидая прикосновения, ошеломительного ощущения человеческого тепла. Да, за этим листом пластика существовала Вселенная — здравомыслящая, недоступная, отгородившаяся от него.

Словно загипнотизированный, он смотрел в темные глаза и исхудалое молодое лицо человека в коричневом костюме, и гадал, не сам ли это он, Джош, каким был вне утробы.

Но на Джоше было белое, и стоял он не перед зеркалом.

А главное — лицо. Чужое. Свое он помнил, хоть и смутно. Помнил свой давний, мальчишеский образ, а вот взрослый — запамятовал напрочь. Не детскую руку протягивал он к окну, и не детская рука тянулась ему навстречу. Произошло очень многое, он не мог собрать все события воедино. Да и не хотел.

Не забывался только страх.

На лице за окном появилась улыбка — слабая, добрая. Джош ответил такой же и протянул другую руку, чтобы коснуться лица, но опять встретил холодный пластик.

— Выходите, — прозвучало за стеной, и он вспомнил, что может выйти. Он колебался, а незнакомец настойчиво звал его — Джош видел, как шевелятся его губы, потом донеслись слова.

Джош осторожно направился к двери, которая, как уверяли врачи, была всегда открыта.

Она неожиданно распахнулась, и он оказался лицом к лицу со Вселенной — неуютной, негостеприимной, даже опасной. Человек у окна глядел на него, но если Джош шагнет к нему, то наткнется на безжизненный пластик. А если человек нахмурится, Джошу будет некуда спрятаться.

— Джош Толли, — сказал молодой человек. — Я — Дэймон Константин. Вы меня помните хоть чуть-чуть?

Константин. Звучное имя. Оно означало Пелл — и власть. Больше оно не сказало Джошу ни о чем, за исключением того, что раньше Константин был его врагом, а теперь — нет. Все стерто начисто. Все забыто. Джош Толли. Этот человек знал его. Ему тоже стоит… нет, он просто обязан вспомнить этого Дэймона…

Не получалось. Джош огорчился.

— Как вы себя чувствуете?

Сложный вопрос. Джош попытался разобраться в своих ощущениях и не сумел. Нужно было сосредоточиться, а мысли разбегались.

— Хотите чего-нибудь? — спросил Дэймон.

— Пудинга, — отозвался Джош, — фруктового. — Это было его любимое лакомство, без него не обходилась ни одна трапеза, кроме завтрака. Из еды ему давали все, чего бы он ни попросил.

— Как насчет книг? Не хотите ли почитать?

Книг ему еще ни разу не предлагали, и он приободрился, вспомнив, что любил читать.

— Да. Спасибо.

— Вы меня помните? — спросил Дэймон.

Джош отрицательно покачал головой.

— Извините, — смущенно произнес он. — Наверное, мы знакомы, но, видите ли, у меня что-то с памятью… Должно быть, мы познакомились после того, как я сюда попал.

— Вы многое забыли, но это естественно. Врачи говорят, все будет в порядке. Я два-три раза заходил проведать вас.

— Я помню.

— В самом деле? Скоро вы поправитесь, и будет очень хорошо, если вы найдете время прийти к нам в гости. Мы с женой будем очень рады.

Джош обдумал эти слова, и Вселенная расширилась, разрослась… Ему показалось, что он висит в пустоте.

— Ее я тоже знаю?

— Нет, но она наслышана о вас и хотела бы познакомиться.

— Как ее зовут?

— Элен. Элен Квин.

Джош повторил это имя одними губами, не давая ему выскользнуть из сознания. Купеческая фамилия. Впервые за эти дни он подумал о кораблях, вспомнил тьму и звезды. Его взгляд застыл на лице Дэймона, чтобы не утерялся контакт с единственной частицей реальности в изменчивом белом мире. Еще миг, и он снова мог оказаться в одиночестве, проснуться на койке в палате… в чистилище.

Его сознание изо всех сил цеплялось за действительность.

— Придите еще раз, — попросил он, — даже если я забуду. Пожалуйста, придите и напомните.

— Вы не забудете, — сказал Дэймон. — Но на всякий случай я приду.

По щекам Джоша побежали слезы — такое с ним происходило часто. Это не означало ни печали, ни радости, только глубокое облегчение. Катарсис.

— Вам нездоровится? — встревожился Дэймон.

— Я устал. — У Джоша подкашивались ноги, надо было добраться до койки, пока не помутилось в голове. — Вы не зайдете?

— Мне запрещено входить, — ответил Дэймон. — Я пришлю вам книги.

Джош уже позабыл про книги. Он кивнул, обрадованный и смущенный.

— Я вернусь, — сказал Дэймон.

Джош повернулся и вошел в палату. Дверь затворилась. Чуть ли не в обмороке Джош повалился на кровать.

Надо больше ходить. Хватит лежать пластом. На ногах он поправится быстрее.

Дэймон. Элен. Дэймон. Элен.

Там, снаружи, — реальность. Впервые ему захотелось выйти туда. Там для него найдется место, когда придет время расстаться с «утробой».

Он посмотрел в окно: пустота. Страшный миг одиночества: это произошло в его воображении, это всего лишь сон, родившийся в царстве белизны… Нет, мир за стеной веществен, в нем звучат имена, он не зависит от сознания Джоша… либо Джош сходит с ума.

Прибыли книги — четыре кассеты для плейера. Он прижимал их к груди, сидя по-турецки на кровати, покачиваясь взад и вперед и тихонько смеясь. Это правда! Он соприкасался с реальным внешним миром, а мир соприкасался с ним!

Он огляделся. «Материнская утроба» была самой обыкновенной больничной палатой, и он больше в ней не нуждался.

КНИГА ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1. ГЛАВНАЯ БАЗА НА НИЖНЕЙ: 2.9.52

К утру небеса расчистились, осталось лишь несколько кудрявых облаков прямо над базой, да еще ряд — у северного окоема, над рекой. Видимость была отличная — обычно от горизонта до главной базы облака добирались около полутора суток. Погожий день давал возможность восстановить размытую дорогу, которая связывала между собой лагеря колонии. Ее обитатели уповали на то, что эта буря — последняя за зиму. На деревьях набухли, грозясь вот-вот лопнуть, почки, и ростки злаков, прибитые потопом к решетчатым оградам, дожидались прореживания. Первой предстояло осушить главную базу, затем, поочередно, все остальные вдоль реки, в которой, как сообщили с мельницы, заметно упал уровень воды.

Эмилио проводил взглядом вездеход, ползущий к реке по раскисшей дороге, повернулся к нему спиной и по пологой, хорошо утоптанной тропинке зашагал к холмам с утопавшими в них куполами — их сейчас было вдвое против прежнего, уже не говоря о тех, что установили в других лагерях. Неумолчно пыхтели компрессоры, к этому пульсу человеческой жизни добавлялся надрывный рев насосов, — вода просачивалась в котлованы, несмотря на все усилия монтажников. Другие насосы трудились возле мельничных плотин и на полях. Они не остановятся, пока на полях из воды не покажется фундамент оград.

Весна. Наверное, запах, витавший в воздухе, туземцам казался восхитительным, люди же не могли оценить его по достоинству — им приходилось дышать сквозь влажные фильтры и клапаны противогазов. Изрядно потеплело, и почти весь день Эмилио блаженствовал, подставляя спину солнечным лучам. Низовики носились по лагерю, расточая силы, предпочитая десять пробежек с небольшим грузом одной ходке с полной кладью. Эмилио было невдомек, почему они еще работают, коль скоро весна с таким азартом вступила в свои права. В первую ясную ночь хиза перебудили своим щебетом всю базу, радостно тыча пальцами в звездное небо и приветствуя рассвет истошными воплями.

При виде знаков весны приободрились и люди, но куда им было до низовиков! Самки стали жеманны и соблазнительны, а самцы — легкомысленны. Окрестные леса и кустарники ожили щебетом и свистом — нежным и страстным пением туземцев; то ли еще будет, когда кущи окажутся в полном цвету!

Временами хиза теряли всякий интерес к работе и отправлялись в места, куда людям путь был заказан. Сначала поодиночке разбредались самки, следом за ними — настойчивые самцы. За лето немало самок-трехлеток полнели, круглели, насколько это возможно для похожих на вытянутую проволоку хиза, а зимой, укрывшись в норах, вырытых в склонах холмов, дарили жизнь крошкам — сплошные конечности и рыжая младенческая шерстка. А к весне малыши уже бегали сами.

Эмилио миновал игрище низовиков и по размытой каменистой тропке поднялся к операторской — самому высокому куполу на холме. Услышав шорох камней за спиной, он обернулся и увидел Атласку — балансируя раскинутыми руками и скривившись от боли, она босиком шла по его следам. Тропинка, усеянная острыми камнями, предназначалась для человеческих ног в сапогах.

Он улыбнулся, глядя, как хиза подражает его шагам; она остановилась и осклабилась в ответ. Мягкие шкурки, бусы и лоскут красной синтетической ткани удивительно удачно сочетались с ее внешностью.

— Челнок, Константин-человек.

Верно, в этот погожий день ожидалось прибытие корабля. Значит, по крайней мере, некоторые туземцы не собирались прекращать работу, несмотря на сезон размножения. Эмилио пообещал Атласке отправить ее вместе с другом на станцию, и теперь, если кто из низовиков и сгибался под тяжестью ноши, то в нем можно было безошибочно узнать Атласку. Она лезла из кожи вон, чтобы произвести на Эмилио впечатление: дескать, глядеть, Константин-человек, я хорошо работать.

— Собралась лететь, — заключил он, рассмотрев ее повнимательней.

Похлопав по нескольким узелкам, наполненным неизвестно чем, она восторженно ухмыльнулась.

— Я собраться. — Тут на ее мордашку набежала тень печали, и она протянула к Эмилио открытые ладони.

— Входить. Любить ты, Константин-человек. Ты и ты-друг.

Жену. Хиза не ведали понятий «жена» и «муж».

— Входи, — разрешил он, тронутый ее словами.

Глаза Атласки вспыхнули удовольствием. Низовики робели близ операторской, и очень редко кого-нибудь из них приглашали войти. Спустившись по деревянным ступенькам, он вытер о циновку сапоги, придержал дверь перед хиза и подождал, пока она наденет висящий на ее шее противогаз. Затем открыл внутренний люк.

Несколько человек оглянулись, кое-кто нахмурился и демонстративно вернулся к работе. В куполе многим техам принадлежали кабинеты, отделенные друг от друга низкими плетеными ширмами. Еще дальше находилась комната с единственной сплошной стеной, десять квадратных футов, — их Эмилио делил с Милико. Он отворил дверь возле встроенных шкафов и вошел в комнату с устланным циновками полом, — спальню и кабинет в одном лице. Атласка вошла следом, затравленно озираясь, как будто не меньше половины из открывшегося ее глазам видела впервые в жизни. «Непривычно ей под крышей», — понял он, воображая, какое потрясение ожидает низовиков, когда они прилетят на станцию. Ни ветра, ни солнца, кругом один металл. Бедная Атласка!

— Ого! — воскликнула Милико, отрываясь от карт, разложенных на кровати.

— Любить ты. — Атласка мигом преобразилась — ни следа испуга. Она подошла к Милико, обняла и прижалась щекой к ее щеке, насколько позволила дыхательная маска.

— Ты улетаешь? — спросила Милико.

— Лететь ты-дом. Увидеть дом Беннет. — Она помолчала, застенчиво сложив руки за спиной, покачиваясь и переводя взор с Милико на Эмилио и обратно. — Любить Беннет-человек. Увидеть он-дом. Заполнить глаза он-дом. Делать глаза тепло-тепло…

Временами речь низовиков казалась людям сущим бредом, но иногда сквозь бессвязную болтовню проникали удивительно ясные мысли. Эмилио несколько виновато посмотрел на Атласку. Люди давно познакомились с низовиками, но мало кому удавалось вникать в их щебет. Больше всех в этом преуспел Беннет.

Хиза любили подарки. Эмилио вспомнил о раковине, найденной им на берегу реки. Сейчас эта раковина лежала на полке у кровати. Он взял ее и протянул Атласке. Ее темные глаза засияли, и она обхватила его за талию.

— Любить ты!

— Я тоже тебя люблю, Атласка. — Он обнял ее за плечи, проводил мимо кабинетов в шлюз и смотрел сквозь прозрачный пластик, как она отворяет наружный люк, снимает противогаз, ухмыляется и машет рукой.

— Я идти работать, — крикнула она.

Челнок прилетел по расписанию. Человек не стал бы работать в день своего отлета, а занялся бы сборами, но Атласка хлопнула дверью и нетерпеливо засеменила вниз, словно опасалась, что люди передумают в последний момент. А может быть, Эмилио не следовало приписывать ей человеческие мотивы, возможно, то, что он счел энтузиазмом, на самом деле было радостью или благодарностью. Низовикам бесполезно растолковывать термин «зарплата» — дары, говорят они. Вот Беннет Джасинт понимал их. Низовики ухаживали за его могилой, клали на нее самые красивые раковины и шкурки, ставили причудливые узловатые статуэтки.

Эмилио вернулся к себе в комнату, повесил куртку на крючок, а противогаз оставил на шее — с этим украшением колонисты Нижней расставались только на ночь.

— Станция дала прогноз погоды, — сообщила Милико. — У нас всего день, от силы два. С моря движется сильный ураган.

Он выругался: вот тебе и надежды на весну. Милико раздвинула карты, освобождая место, он сел и принялся изучать кальку с красными контурами затопленных участков. Район затопления протянулся вдоль нитки бус. Бусинами были лагеря, а нитью — грунтовая дорога, вручную прорубленная в зарослях.

— Будет еще хуже, — Милико вздохнула, показывая ему топокарту. — Комп обещает дождь, нас снова затопит в синих зонах. Как раз до порога второй базы. Но грейдер большей частью останется над водой.

Эмилио поморщился.

— Будем надеяться.

Дорога была нужна позарез. На полях вода могла стоять неделями, не причиняя особого ущерба, — местным злакам в начале вегетации обилие влаги было просто необходимо, а решетчатые перегородки не давали росткам уплыть вниз по реке. Хуже всего, когда страдают механизмы и настроение людей.

— Низовики правы, — задумчиво произнес Эмилио. — С началом весенних дождей надо сниматься и уходить. Туда, где цветут деревья. Любить. Ждать, пока созреют колосья.

Милико усмехнулась, делая отметки карандашом на топооснове.

Эмилио вздохнул украдкой и положил на колени пластиковую доску, заменявшую письменный стол. Надо было написать несколько приказов, изменить очередность получения оборудования. «Возможно, — подумал он, — если хорошенько попросить низовиков и предложить какие-нибудь особые подарки, они согласятся повременить с сезонным дезертирством». Жаль было расставаться с Атлаской и Синезубом, — этой парочке всегда удавалось в яростных спорах убедить сородичей сделать то, чего хотелось Константину-человеку. Но долг платежом красен, а сейчас Константин мог дать Атласке и Синезубу то, чего хотели они. Прежде чем нахлынет весна и заставит их потерять голову.

Эмилио и Милико распределили ветеранов Нижней, стажеров и перемещенных из «К» между всеми новыми базами, стараясь не допустить скопления людей, склонных к учинению беспорядков. Они стремились сделать беженцев не рабами, как те опасались, а сотрудниками. Пытались создать на Нижней устои этики. В лагеря перевели только добровольцев, а не желающих пришлось оставить на главной базе, в многократно увеличенном и залатанном куполе — он медузой распластался по огромному холму и превратился в источник постоянной головной боли для администрации.

Техи-ветераны заняли несколько соседних куполов, выбрав самые комфортабельные. Они упорно отказывались менять условия жизни на худшие — в штольнях или новых лагерях, наедине с лесом, наводнениями, «К» и чужими хиза.

Коммуникации всегда были одной из самых тяжелых проблем Нижней. База поддерживала связь с центральным комом станции, на планете же идеальными были бы авиарейсы, но единственный хрупкий самолет, построенный на Нижней, разбился при посадке два года назад. Легкие самолеты — не для ураганных ветров Пелла. Расчистить посадочную площадку для челнока… да, это было запланировано, во всяком случае, для третьей базы, но о вырубке деревьев надо договориться с низовиками, а это совсем не просто. При той обеспеченности техникой, которую удавалось поддерживать на планете, наилучшим средством сообщения были и остались гусеничные вездеходы, медлительные и спокойные, как поступь туземной жизни. Пыхтя, ползали они по воде и грязи, изумляя и веселя низовиков. Бензин, зерно, древесина, зимние овощи, сушеная рыба… Попробовали одомашнить мелких, по колено человеку, питсу, на которых охотились туземцы. («Вы плохо делать, — заявили тогда низовики. — Они тепло лагерь, и вы есть. Нет хорошо это».) Но на главной базе низовики стали пастухами и привыкли к домашнему скоту. Так распорядился Лукас, и из всех его проектов не провалился только этот. На Нижней люди жили неплохо и даже при таком нашествии переселенцев могли прокормить и себя, и станцию. Однако риск был немалый. Фабрики на станции и здесь, на Нижней, работали безостановочно. Экономически независимые, они могли произвести любую вещь из тех, которые обычно импортировались, выполнить любую заявку не только баз, но и перенаселенной станции, и даже кое-что припасти. И все-таки кризис застал Нижнюю врасплох. Неудержимый рост населения, бремя забот об изнеженных станционерах, о себе самих и о беженцах, доселе ни разу не высаживавшихся на планету… Торговля, некогда объединявшая Пелл, Викинг, Маринер, Эсперанс, Пан-Париж, Рассел, Вояджер и прочие станции Великого Кольца, погибла. Ни одна станция, кроме Пелла, не смогла бы выжить в одиночку. Только Пелл располагал пригодной для жизни планетой и рабочими руками.

И вот из-под сукна вынуты старые планы, действуют первые бригады, осваиваются месторождения, производятся изделия, которых в системе Пелла и так достаточно, — производятся на черный день. За лето людям предстоит составить широкие программы и приступить к их осуществлению с началом осени, когда студеные ветра приведут хиза в чувство, и они будут работать на людей не покладая рук, но и о себе не забывая, ведь надо же натаскать мягкого мха в норы под лесистыми склонами холмов.

Человеческое население Нижней учетверилось, и теперь лику планеты придется измениться. Эта мысль огорчала и Эмилио, и Милико. На картах, с которыми не расставалась Милико, были отмечены прекрасные места, которыми так дорожили хиза. Они считались священными, и появление человека могло только осквернить их.

Надо добиться, чтобы совет объявил их заповедными при жизни нынешнего поколения, уже в этом году, не то будет поздно. Техногенез показывает зубы, на лике Нижней уже видны шрамы… Дым, пни, уродливые купола, поля по берегам реки, грязные дороги… Собираясь на Нижнюю, Эмилио и Милико мечтали украсить ее: вырастить сады, замаскировать дороги и купола. Но пока это было невозможно.

Они решили по крайней мере не уродовать планету. Они любили Нижнюю и за хорошее, и за плохое: за весенние безумства хиза, за свирепость бурь. Люди всегда могли найти убежище на станции, где их поджидали стерильные коридоры и мягкая мебель, но Милико и Эмилио прекрасно себя чувствовали и здесь. Ночами они занимались любовью под неутомимый барабанный бой дождя по пластиковому куполу, под пыхтенье компрессоров и дикий хор лесных созданий. Они любовались ежечасными метаморфозами неба, ветра, шелестящего травой, и леса, обступившего базу. Они потешались над проделками низовиков, они правили целым миром, где могли изменить все, кроме погоды. Они оставили родной дом, близких и иной, уютный мир, но говорили о том, что в будущем надо бы поставить отдельный купол. Хотя думать о настоящем доме нужно было раньше, когда строительство базы шло по плану. До прибытия Мэллори и беженцев. До «К».

Теперь они мечтали только о сохранении нынешнего уровня жизни. Перемещали людей под конвоем и боялись этих людей. Открывали наспех оборудованные базы, пытались заботиться о природе и о низовиках и делали вид, что все идет как задумано.

Он дописал приказы, вышел и вручил их Эрнсту — диспетчеру, бухгалтеру и оператору компа. Здесь всем приходилось совмещать обязанности.

Возвратившись в спальню-кабинет, он взглянул на Милико и кипу карт на ее коленях.

— Как насчет ленча? — На мельницу он намеревался идти после обеда, а сейчас мечтал лишь о чашке кофе в спокойной обстановке и о еде, готовящейся в микроволновой печи — еще одной роскоши в этом куполе, положенной ему по чину. Просто посидеть, отдохнуть…

— Я почти готова, — откликнулась жена.

Три резких удара колокола положили конец приятным ожиданиям. Челнок прибыл задолго до срока. Эмилио ждал его к вечеру. Он сокрушенно покачал головой. И все же для ленча время еще есть…

До посадки челнока в операторской не успели управиться с ленчем, даже диспетчеру Эрнсту приходилось работать, то и дело откусывая от сэндвича. Предстоял тяжелый день.

Эмилио проглотил последний кусок, допил кофе и взял куртку. Милико натянула свою.

— Еще привезли субчиков из «К», — донесся шепот от диспетчерского пульта. Чуть позже голос Эрнста зазвучал на весь купол: — Двести душ. Напихали их в морозильный трюм, как снулую рыбу. Ну и что прикажете с ними делать?

Вопрос адресовался челноку, и вскоре последовал ответ, но лишь несколько слов внятно прозвучали сквозь помехи. Раздраженно покачав головой, Эмилио подошел к Джиму Эрнсту и склонился над его столом.

— Передай, что придется пожить в тесноте, пока мы не отправим новичков в лагеря.

— Почти все «К» вернулись домой на ленч, — напомнил Эрнст, давая понять, что подобные заявления опасны — беженцы склонны к истерикам.

— Передавай, — велел Эмилио, и Эрнст заговорил в микрофон.

Эмилио надел противогаз и вышел. Милико поспешила следом.

Самый большой станционный челнок исторг из своего чрева заказанные товары. Куда большее количество припасов, упакованное в контейнеры, ожидало в складских куполах погрузки и полета в обратном направлении.

Как только Эмилио и Милико перебрались через холм к посадочной площадке, на трап вышел первый пассажир. Измученные люди в дождевиках, очевидно, натерпевшиеся в пути смертельного страха, толпились в шлюзе. Их было гораздо больше, чем обещала станция, уж гораздо больше, чем требовалось Нижней. Сравнительно неплохо выглядели только малочисленные добровольцы из проигравших в лотерею; спускаясь по трапу, они отходили в сторону. Охрана, высыпавшая из челнока, с оружием наизготовку дожидалась конца высадки, чтобы сбить перемещенных в плотную толпу. Среди вновь прибывших были старики и по меньшей мере дюжина детей — семьи и обломки семей; короче говоря, люди, которым бы не поздоровилось в станционном карантине. Их переселили из соображений гуманности, не подумав о том, что на Нижней за пользование жильем и компрессором принято расплачиваться трудом. Придется искать им работу по силам, а что касается детей, слава Богу, что среди них нет слишком маленьких. Малыши не то что работать — противогазы носить не способны, а ведь в них еще надо вовремя менять фильтры.

— Сколько слабых, — сказала Милико. — О чем только думает твой отец?

Эмилио пожал плечами.

— По-моему, у нас все же получше, чем в «К» наверху. Надеюсь, они привезли новые компрессоры. И пластиковые покрытия.

— Держу пари, что нет, — уныло произнесла Милико.

Со стороны базы, с вершины холма, донеслись пронзительные вопли низовиков. Эмилио привык к ним; бросив взгляд через плечо, он ничего особенного там не увидел. Но высадка при этих звуках прекратилась, несмотря на понукания охранников и экипажа.

Вопли не утихали. Это уже было странно. Эмилио повернулся, Милико тоже.

— Побудь здесь, — сказал он. — Присматривай за ними.

Он побежал по тропинке на холм, быстро теряя силы из-за противогаза. С гребня он увидел купола, а перед самым большим — кольцо низовиков вокруг дерущихся людей. Из карантинного купола выбегали переселенцы.

Со свистом втянув воздух, Эмилио бросился вниз по склону. От живого кольца отделился туземец и со всех ног пустился навстречу. Атласкин Синезуб. Эмилио узнал его по необычному для молодых самцов красно-коричневому окрасу.

— Человеки-Лукас, — прошипел Синезуб, приплясывая от волнения и размахивая руками. — Человеки-Лукас все обезуметь.

Пояснений не требовалось, Эмилио увидел Брана Хэйла и команду полевых надзирателей с винтовками наперевес. Хэйл и его люди вытащили из толпы подростка и сорвали с него дыхательную маску. Бедняга кашлял и синел от удушья, а надзиратели, похоже, не собирались возвращать ему противогаз. Находясь под прицелом, товарищи по «К» ничем не могли ему помочь. Видимо, его взяли заложником.

— Прекратить! — выкрикнул Эмилио. — Немедленно прекратить!

Никто не подчинился. Он ринулся в толпу надзирателей. Синезуб не отставал ни на шаг. Эмилио растолкал вооруженных людей. Внезапно он осознал, что прибежал с голыми руками, а свидетелей, кроме низовиков и «К», нет.

Надзиратели расступились. Он вырвал паренька из их рук, и тот рухнул. Спиной ощущая прицелы, Эмилио опустился на колени, поднял из грязи противогаз и прижал к лицу юноши. Пять-шесть «К» попытались приблизиться, но один из людей Хэйла выстрелил им под ноги.

— Хватит! — закричал Эмилио. Он встал, чувствуя, как дрожит каждый мускул его тела, и посмотрел на несколько десятков рабочих из «К» (остальные застряли в шлюзе купола) и на десять охранников с ружьями наперевес. Он думал о мятеже и о Милико, оставшейся за холмом. Сейчас эти люди бросятся на него…

— Назад! — крикнул он «К». — Успокойтесь! — И, повернувшись к молодому, угрюмому и дерзкому Брану Хэйлу, спросил: — Что здесь произошло?

— Попытка к бегству, — буркнул Хэйл. — При задержании уронил маску. Пытался захватить оружие.

— Он врет! — хором завопила толпа.

— Нет, не вру! Они не хотят, чтобы к ним в купол подселяли новых беженцев. Устроили драку, а этот подонок хотел удрать. Но мы его поймали.

Толпа снова возмущенно закричала. Заплакала стоявшая впереди женщина.

Эмилио огляделся. Ему и самому дышалось нелегко, а парень у его ног корчился и хрипел, приходя в себя. Низовики сбились в стайку, их темные глаза смотрели угрюмо.

— Синезуб, — произнес Эмилио, — что случилось?

Глаза Синезуба стрельнули в людей Хэйла. Хиза промолчал.

— Мои глаза видеть. — Атласка твердым шагом подошла к Эмилио и несколько раз огорченно подпрыгнула. Ее голос звучал резко. — Хэйл бить он-друг твердо ружье. Больно бить оно.

Команда Хэйла отозвалась насмешливыми, а «К» — возмущенными возгласами. Эмилио громко потребовал тишины. Атласка не солгала. Он знал низовиков, и он знал Хэйла.

— С него сорвали противогаз!

— Сорвать, — подтвердила Атласка и сжала губы. В ее зрачках отразился страх.

— Ладно. — Эмилио втянул ртом воздух и посмотрел прямо в бесстрастное лицо Брана Хэйла. — Поговорим у меня в кабинете.

— Поговорим здесь, — отрезал Хэйл. Его окружали сообщники. Сила была на его стороне.

Эмилио ответил ему столь же твердым взглядом. Больше ответить было нечем. Ни оружия под рукой, ни помощников.

— Низовик не свидетель, господин Константин, — процедил Хэйл. — Вам не обвинить меня со слов туземца. Никогда, сэр!

Эмилио мог вернуться на посадочную площадку, — вполне вероятно, техи в операторской, да и кадровые рабочие у себя в куполах видели, что произошло. А может, они предпочли ничего не видеть. От «случайной» гибели на Нижней не был застрахован никто, даже Константин. Слишком долго здесь хозяйничали Джон Лукас и его подручные. Эмилио следовало отойти, запереться в операторской, попросить команду челнока о помощи. Но тогда все будут знать, что угроза Эмилио Константину может остаться безнаказанной.

— Собирайтесь, — решительно произнес он. — Полетите на челноке. Все.

— По доносу сучки-низовки?! — Хэйл мигом утратил все свое самообладание и сорвался на крик. Стволы уже смотрели на Эмилио.

— По моему свидетельству. Вон отсюда. Полетишь на челноке. Здесь тебе делать нечего.

Лицо Хэйла застыло, глаза забегали. Кто-то нажал на спуск, но заряд угодил в грязь — один из «К» успел ударить по стволу. Прошло несколько секунд. Момент для мятежа был упущен.

— Прочь отсюда, — повторил Эмилио. Весы власти склонились на его сторону. К надзирателям подступили рабочие из «К» со своим главарем Вэем. Хэйл стрельнул глазами налево-направо, поиграл желваками и наконец резко кивнул приспешникам. Они побрели к казарме. Эмилио проводил их взором, все еще не веря, что беда миновала.

Синезуб, стоявший поодаль, протяжно и с присвистом выдохнул, а Атласка сплюнула. У Эмилио все еще дрожали руки. В стороне оглушительно затрещало — воздушный шлюз не выдержал «пробки». Эмилио посмотрел на толпу, с которой остался один на один.

— Вы пустите к себе перемещенных. Без скандалов и попреков. В самое ближайшее время мы с вашей и с их помощью оборудуем новое жилье. Или хотите, чтобы они спали под открытым небом?

— Хорошо, сэр, — ответил через секунду Вэй.

Эмилио шагнул в сторону, уступая место плачущей женщине. Она наклонилась к юноше, который уже пытался сесть. Мать, догадался Эмилио. Приблизились еще несколько человек и суетливо помогли парню встать.

Эмилио взял его под руку.

— Тебе надо к врачу. — И — к толпе: — Прошу двоих отвести его в операторскую.

«К» медлили — вне своего купола им запрещалось ходить без конвоя. Только сейчас Эмилио спохватился, что оставил базу без надзора.

— Приведите купол в порядок, — велел он остальным. — Мы еще обо всем поговорим. — И поспешил добавить, пока находился в центре внимания: — Посмотрите вокруг. Это — целый мир, и он — против нас. Помогите нам. Если есть жалобы, обращайтесь ко мне. Я позабочусь о том, чтобы вы получили довольствие. Мы все живем в тесноте, даже я. Не верите — пойдемте, покажу свою комнату. Это потому, что мы строим. Так давайте строить вместе, и всем будет хорошо.

На него смотрели испуганные, неверящие глаза. Эти люди прилетели на переполненных, погибающих кораблях. На станции их заперли в карантине, в грязных и тесных комнатушках, а перемещаться позволяли только под прицелом оружия. Эмилио выпустил из груди воздух. И гнев.

— Идите. Хватит скандалить. Займитесь делом. Подготовьте место для новичков.

Толпа зашевелилась. Юноша и двое его молодых друзей двинулись к операторской, остальные — к куполу. Хлипкий люк закрывался снова и снова, отсекая небольшие группы, пока не вошли все. Заработал компрессор, и на приплюснутом куполе начали разглаживаться морщины.

Рядом щебетали, подпрыгивая, мохнатые существа. Низовики остались с Эмилио. Он протянул руку и коснулся Синезуба, и тот в свою очередь дотронулся до человеческой руки и несколько раз подскочил, успокаиваясь. С другой стороны от Эмилио, обхватив себя за плечи, стояла Атласка, глаза ее были темнее и шире обычного. Его окружали низовики, с их физиономий не сходило выражение растерянности. Людская злоба, хладнокровное насилие были для них непостижимы. Низовик способен ударить, но только в порыве гнева. Эмилио ни разу не замечал, чтобы хиза объединялись для войны, не видел у них оружия. Нож служил им только рабочим инструментом и охотничьей снастью. И убивали они только зверей, которыми питались.

«О чем они сейчас думают? — гадал он. — Что они могут вообразить при виде людей, стреляющих друг в друга?»

— Мы лететь Верхняя, — сказала Атласка.

— Да, Атласка и Синезуб, — кивнул он. — Вы летите. Это хорошо, что вы сказали мне про Хэйла.

Большинство низовиков обрадованно запрыгали. Видимо, они сомневались, что поступили правильно. Эмилио вдруг сообразил, что приказал Хэйлу и его людям лететь на этом же челноке. Их мстительность могла серьезно осложнить дело.

— Я поговорю с главным человеком на корабле, — пообещал он. — Вы и Хэйл полетите в разных местах, обещаю. Ни о чем не беспокойтесь.

— Хорошо, хорошо, хорошо. — Атласка прижалась к нему. Он погладил ее по плечу, повернулся, давая Синезубу обнять себя, и похлопал его по меху, не столь пушистому, как у самки. Потом он прошел по склону холма и остановился на гребне при виде человеческих фигур.

Милико. Двое охранников с челнока. У всех оружие. Ему порядком полегчало от мысли, что в тылу у него все-таки есть кое-кто. Он успокаивающе помахал рукой и торопливо зашагал дальше. Милико бросилась навстречу. Они обнялись.

— Я отправляю с вами несколько человек, — сказал Эмилио подошедшим охранникам. — Здесь они не нужны, особенно с оружием. Еще с вами полетят низовики. Я хочу, чтобы эти группы ни в коем случае не соприкасались.

— Да, сэр. — Лица обоих охранников остались бесстрастными.

— Можете возвращаться. Все в порядке. Ведите к нам перемещенных.

Охранники отошли. Милико одной рукой держала отобранное у кого-то оружие, а другой обнимала мужа.

— Хэйл и его компания взбунтовались. Я отсылаю их.

— И оставляешь нас без охраны?

— «К» хлопот не причинит. Я сообщу наверх. — У Эмилио сжался желудок. Начиналась реакция. — Наверное, они увидели тебя на холме, потому и опомнились.

— Мы подняли тревогу. Правда, я думала, тут виноваты «К». Челнок связался с центральной.

— Значит, надо пойти в операторскую и дать отбой.

Они в обнимку спустились к куполу. У Эмилио подкашивались колени.

— Меня там не было, — сказала она.

— Где?

— На холме. Когда мы поднялись, тут оставались только низовики и «К».

Он выругался, поражаясь своей отчаянной браваде.

— Ничего не скажешь, ловко мы избавились от Брана Хэйла.

Они добрались до озерца на дне котловины, которую снова предстояло осушать, прошли по мостику к операторской. Там врач осматривал юношу, а рядом с пистолетами в руках стояли два теха, нервно косясь на гостей из «К». Эмилио раздраженно махнул техам, и они неохотно спрятали оружие.

«Вооруженный нейтралитет», — подумал Эмилио. Техи выжидали, чтобы стать на сторону победителя. Он не сердился на них, а просто был разочарован.

— Ну как, сэр, порядок? — спросил Джим Эрнст.

Эмилио кивнул, глядя на свой персонал и на «К».

— Свяжись со станцией, — сказал он через секунду. — Сообщи, что все улажено.

Они угнездились в большом пустом брюхе корабля, в темном месте, подысканном для них людьми. Здесь разносилось страшное эхо механизмов, дышать можно было только с противогазами, и еще неизвестно, сколько еще испытаний их ждет. Следуя совету людей, они привязались к железке, за которую полагалось держаться руками. Прижимаясь к Синезубу-Далют-Хоз-Ми, Атласка дрожала от страха. Почему им сказали, что надо привязаться? Она не представляла, что корабль в неистовстве способен раздавить ее насмерть. Она думала о нем как о чем-то величественном и прекрасном, вольном, будто птица, парящая в небе. Она боролась с дрожью, вжимаясь в подушки. Рядом дрожал Синезуб.

— Вернуться, — решился сказать он, поскольку выбор был сделан не им.

Она стиснула зубы, чтобы не выкрикнуть: «Да!». Позвать людей и сказать: два очень маленьких и очень несчастных низовика передумали, хотят домой.

Но тут заработали двигатели — они знали, что это двигатели… слышали не раз, а теперь еще и ощущали их, цепенея от ужаса.

— Мы увидим Великое Солнце, — произнесла она, понимая, что теперь это неизбежно. — Мы увидим дом Беннета.

Синезуб прижал ее крепче.

— Беннета, — повторил он имя, приятное сердцу обоих. — Беннета Джасинта.

— Увидим духи-образы Верхней.

— Увидим Солнце.

На них давила страшная тяжесть, она нарастала, еще немного — и размозжит. Атласке было больно в объятиях Синезуба, но она и сама прижималась к нему изо всех сил. Ей вдруг пришло в голову, что людям эта убийственная сила вовсе не страшна, что люди, возможно, забыли о двух несчастных существах, погибающих в кромешной мгле. Нет! Хиза не погибнут! Они превозмогут эту великую силу, и прилетят, и увидят все диковины Верхней. Увидят звезды, и лик Великого Солнца наполнит теплом их глаза.

Да, все это ждет их впереди. Пришла весна, и в жилах Атласки вспыхнуло пламя, и она выбрала свое Путешествие, и не свернет с полдороги. Самое далекое из всех Путешествий… в самое высокое место на свете. Там пройдет ее первая Весна.

Тяжесть отпускала, но они все еще жались друг к дружке. Их предупредили: полет будет очень долог. Они не должны отвязываться, пока за ними не придут. Константин научил их, как себя вести, пообещал, что ничего плохого с ними не случится. Интуитивно Атласка верила в это, и уверенность росла по мере того, как таяла тяжесть. Несомненно, самое трудное испытание осталось позади. Они летят.

Она сжимала в кулачке раковину Константина, а на талии ее алела тряпочка, самое дорогое сокровище, — по имени этого подарка ее назвал сам Беннет. Со своими сокровищами ей было как-то спокойнее. И с Синезубом, который день ото дня казался все привлекательней, причем не только из-за весеннего тепла. Ростом он не выделялся, а уж красотой и подавно, зато был умным и здравомыслящим.

Впрочем, не всегда. Он порылся в узелке и вытащил лозинку с лопнувшими почками… Снял противогаз, понюхал листья и протянул Атласке. Лозинка мигом пробудила в памяти родину, берег реки, обещание.

Атласка ощутила наплыв тепла, причем не снаружи (в отсеке было прохладно), а изнутри. Она даже вспотела. Как странно находиться рядом с ним и не видеть перед собой открытых просторов, не бежать в манящую даль, где стоят одни лишь образы.

Они странствовали по чужому пути, в те края, откуда на их мир взирало Великое Солнце, надо было только ждать. Вначале нервно, затем все спокойнее, даже легкомысленно, она принимала ласки Синезуба, ибо таковы были правила игры, в которую они могли бы играть на Нижней, не окажись он самым решительным из самцов и не согласись лететь с ней. Он был рядом, и это было очень хорошо.

Тяжесть улетучилась, и они в страхе прижались друг к другу. Но люди предупреждали их об этом, о Великом Времени Необычного. Они рассмеялись, и соединились, и затихли, дивясь кусочку цветущей веточки, что плыла воздухе, смешно отскакивая и возвращаясь, когда они по очереди били по ней ладонями. Атласка осторожно протянула руку, схватила черенок и со смехом отпустила на волю.

— Вот где живет Солнце, — предположил Синезуб.

«Наверное», — подумала она, вообразив величественное Солнце, шествующее в ореоле своего могущества, и саму себя, купающуюся в его сиянии, плывущую вверх, к металлическому жилищу людей, которые простирали к ней руки.

Снова и снова соединялись они, содрогаясь в спазмах упоения.

По прошествии очень долгого времени наступила перемена: очень слабое давление. Но мало-помалу на хиза вновь навалилась тяжесть.

— Спускаемся, — подумала Атласка вслух.

Они не отвязывались, помня напутствие людей: все будет хорошо, надо только ждать.

Внезапно корабль несколько раз тряхнуло, и раздался ужасный шум. Низовики снова схватили друг дружку в объятья. Но теперь под ними была твердая опора. Громкоговоритель над головами на разные голоса принялся выкрикивать наставления, и, к счастью, в них не звучало паники. Самые обычные голоса спешащих людей, которым не до шуток.

— Наверное, все хорошо, — сказал Синезуб.

— Я думаю, надо оставаться здесь.

— Люди забудут.

— Не забудут. — Но и сама она испытывала сомнения — больно уж заброшенным казалось это место, где лишь жиденькое свечение наверху соперничало с мраком.

С оглушительным лязгом распахнулась дверь. За нею не оказалось ни холмов, ни леса, одно лишь ребристое горло коридора, дохнувшее холодом. Вошел человек в коричневой одежде, с портативным автопереводчиком в руке.

— Выходите, — велел он, и низовики поспешили отвязаться. Атласка поднялась на непослушные ноги, оперлась на Синезуба. Он тоже зашатался.

Человек протянул им дары — серебряные таблички для ношения на шее.

— Ваши номера, — произнес он. — Не снимайте никогда.

Спросив их имена, он указал на коридор.

— Пошли со мной. Надо вас зарегистрировать.

Они двинулись следом за ним по жуткому коридору, в такое же стылое металлическое место, как то, в котором прилетели, — только намного просторнее. Атласка дрожала и озиралась.

— Мы на большом корабле, — сказала она. — Это тоже корабль. — И осведомилась у человека: — Мы Верхняя?

— Это станция, — ответил человек, и у Атласки кольнуло сердце. Она-то ждала совсем другого. Ей удалось успокоить себя мыслью, что все это ждет впереди.

2. ПЕЛЛ: СИНЯЯ СЕКЦИЯ, ПЯТЫЙ ЯРУС: 2.9.52

В квартире было прибрано, вещи наспех рассованы по корзинам. Дэймон поежился и поднял воротник пиджака. Элен все еще одевалась, одергивала платье на талии — видимо, немного жало. Она примеряла уже второй наряд, но и он не подходил.

Подойдя сзади, Дэймон обнял жену за талию и нежно прижал к себе, встретясь с ее взглядом в зеркале.

— Ты выглядишь великолепно. Полнота слегка заметна, ну и что с того?

Она пристально посмотрела в зеркало на себя и на мужа, положила ладонь на его руку.

— Я выгляжу так, будто попросту толстею.

— Ты замечательно выглядишь, — возразил он, ожидая улыбки, но лицо Элен в стекле оставалось расстроенным. Он помолчал, прижимая ее к себе — похоже, ей этого хотелось.

— Все в порядке? — спросил он наконец.

Вероятно, сказывалась усталость. Элен только что вернулась с работы и не смогла по дороге купить свою привычную косметику… наспех выбрала кое-что в магазине. Да и нервничала по поводу предстоящего ужина. Отсюда натянутость и раздражение по пустякам.

— Неужели тебя так волнует этот Толли?

Она медленно провела пальцами по его руке.

— Да нет. Но я по-прежнему не уверена, что знаю, о чем с ним говорить. Ни разу не сидела за столом с униатом.

Дэймон опустил руки, поглядел ей в глаза. Утомительные приготовления… и нервозность. Этого-то он и боялся.

— Элен, ты сама предложила. Я спрашивал тебя, стоит ли… Если тебе неловко…

— Он уже четвертый месяц бередит твою совесть. Не обращай на меня внимания, я просто слегка боюсь.

Подчеркнутая готовность идти навстречу — что это? Изъявление благодарности? Или способ показать, что она озабочена? Он вспомнил долгие вечера, когда они сидели в раздумьях за столом, он — в своем кресле, а она — в своем… У каждого собственный гнет: у нее — «Эстель», а у него — судьбы приговоренных. В один из таких вечеров он рассказал ей про Толли, а она поведала о своей печали, и вот у нее появился шанс… да, такие жесты — как раз в духе Элен. Он не мог припомнить, делился ли когда-нибудь с ней своими нравственными мучениями; видимо, именно поэтому проблема Толли стала и ее проблемой, которую надо решить во что бы то ни стало. Униат. Что она сейчас переживает, какие чувства испытывает?

— Не смотри на меня так. Говорю тебе, я немного трушу. О чем прикажешь с ним беседовать? О добрых старых временах? Господин Толли, мы с вами случайно не встречались? Может быть, в перестрелке? Или о моей семье? Как поживают ваши родственники, господин Толли? Или о больнице? Понравилось ли вам на Пелле, господин Толли?

— Элен…

— Ты спросил, я ответила.

— Хотел бы я знать, каково тебе.

— А тебе? Только честно.

— Неловко, — признался он, опершись о стол. — Но, Элен…

— Хочешь знать, что я чувствую? Тяжесть. Одну лишь тяжесть. Он придет сюда, и надо будет его развлекать. Если честно, я не представляю, как. — Она повернулась к зеркалу и дернула поясок платья. — Надеюсь, он будет любезен и весел, и мы проведем приятный вечер.

Дэймон предвидел иное.

— Надо сходить за ним, — произнес он, — а то он так и будет ждать. — Тут его осенило: — Почему бы нам не поужинать в ресторане? Это же куда проще: не придется играть роль хозяев.

Ее взор просветлел.

— Там и встретимся. Я займу столик. Тут нет ничего, что не может полежать в холодильнике.

— Действуй. — Он поцеловал жену в ухо (оно было ближе всего) и, легонько шлепнув ее, в спешке вышел.

Толли вызвали через пульт на столе охраны, и вскоре он выскочил в коридор. Костюм с иголочки, все остальное тоже новое. Дэймон двинулся навстречу, протягивая руку. Когда Толли пожимал ее, на его лице мелькнула улыбка.

— Вы уже прошли регистрацию. — Дэймон взял со стола и вручил ему маленький пластиковый бумажник. — Со временем понадобится перерегистрироваться, но это уже будет сделано автоматически. Здесь ваше удостоверение личности, кредитная карточка и листок с компьютерным номером. Номер запомните, а листок уничтожьте.

Заметно растроганный, Толли вытащил документы.

— Я свободен?

Очевидно, персонал больницы не нашел времени сообщить ему об этом. Его тонкий палец дрожал, скользя по четко отпечатанным словам. Он читал вновь и вновь, пока Дэймон не коснулся его рукава и не повел по коридору.

— Вы отлично выглядите. — Дэймон не кривил душой. Впереди в дверях появились два отражения: темное и светлое. Твердая орлиная смуглость Дэймона и утонченная бледность Толли… словно иллюзия. Дэймону вдруг подумалось об Элен и стало не по себе: рядом с Толли он остро ощущал свои недостатки… И дело тут было не только во внешности униата, но и во взгляде… который и до Урегулирования был таким же невинным.

«О чем прикажешь с ним беседовать? — эхом прозвучал в душе трудный вопрос Элен. — Извиниться? Прости, я не удосужился своевременно прочитать твое досье. Прости, что я наказал тебя. К этому нас вынудили обстоятельства. А разве в обычных обстоятельствах мы всегда поступаем справедливо?»

Он отворил дверь, и в проеме Толли встретился с ним глазами. «Ни горечи, ни упрека. Он не помнит. Не может помнить».

— У вас так называемый «белый» пропуск, — сказал Дэймон, подходя к лифту. — Видите у двери разноцветные круги? Один из них белый. Ваша карточка — это ключ, компьютерный номер — тоже. Если увидите белый кружок, значит, вам можно пройти с помощью карточки или номера. Ни к какому другому кружку не прикасайтесь, иначе поднимется тревога и к вам бросится охрана. Вы знакомы с подобными системами, не правда ли?

— Как будто.

— Вы не забыли свои навыки обращения с компом?

Несколько секунд тишины.

— Военное программирование — профессия очень сложная. Но кое-что из теории я помню.

— Кое-что?

— Ну, если меня посадить за клавиатуру, я, возможно…

— Вы помните меня?

Они стояли возле лифта. Чтобы избежать толкотни в кабине, Дэймон воспользовался своим приоритетом для индивидуального вызова. Повернувшись, он наткнулся на излишне открытый взгляд Толли. Нормальные взрослые в таких случаях моргают, фокусируя зрение то на одной, то на другой детали внешности собеседника. Глазам Толли явно недоставало подвижности, как глазам безумца, или младенца, или деревянного идола.

— Я помню, как вы спрашивали об этом, — сказал Толли. — Вы из Константинов, кажется. Это вам принадлежит Пелл?

— Не принадлежит. Но мы здесь уже давно.

— А я — недавно, правда?

Тревожная нотка в голосе. «Каково это, — подумал Дэймон, содрогаясь в душе, — узнать, что тебя частично лишили памяти? Неужели после этого что-либо может иметь смысл?»

— Мы встречались, когда вас сюда привезли. Вам следует знать: я — один из тех, кто дал согласие на Урегулирование. Юридическая служба. Я лично подписал направление.

Веки дрогнули.

Подъехала кабина. Чтобы удержать ее, Дэймон просунул руку между створками двери.

— Вы дали мне документы. — Толли шагнул в кабину, Дэймон — следом, позволяя двери закрыться. Он набрал код, и кабина двинулась к зеленой секции.

— Вы меня навещали. Вы часто приходили ко мне, правда?

Дэймон пожал плечами.

— Я не хотел того, что с вами сделали. Едва ли это было правильным выходом. Надеюсь, вы понимаете?

— Вам что-нибудь нужно от меня? — В голосе звучала готовность ко всему. По крайней мере, согласие на все.

Дэймон выдержал его взгляд.

— Может быть, прощение, — произнес он.

— Это несложно.

— В самом деле?

— Если вам нужно только это, зачем вы пришли? Зачем приходили раньше? Почему пригласили меня в гости?

— А вы как думаете?

Рассеянный взгляд еще больше затуманился.

— Как я могу знать? Вы очень добры…

— А не думаете ли вы, что доброта тут ни при чем?

— Мне неизвестно, многое ли осталось в моей памяти. Знаю, должны быть провалы. Очевидно, мы были знакомы раньше… Возможно, я вижу вещи не такими, каковы они на самом деле, но это не имеет значения. Ведь вы не сделали мне ничего плохого, правда?

— Я должен был вас остановить.

— Я сам просил об Урегулировании, правда?

— Да, сами.

— Выходит, кое-что я помню правильно. Или же мне сказали. Не знаю. Мне идти с вами?

— А вы бы предпочли не ходить?

Толли поморгал.

— Я думал… когда мне было хуже… что я наверняка знал вас. Я не помню всего, но рад, что вы пришли. Вы… тот человек за окном. И книги… Спасибо за книги. Они очень помогли.

— Посмотрите на меня.

Толли выполнил просьбу, мигом сосредоточась. В его глазах мелькнуло понимание.

— Лучше бы вы пошли. Мне бы очень этого хотелось. Это все.

— Куда, вы сказали? К вашей жене?

— К Элен. И еще я хочу, чтобы вы увидели Пелл. С лучшей стороны.

— Хорошо. — Толли гнал от себя знакомую муть в голове.

«Плывет по течению, — подумал Дэймон. — Оборона… точнее, отступление. Открытый, доверчивый взгляд. Для человека с провалами в памяти доверчивость — единственное средство самозащиты».

— Я знаю о вас, — сказал Дэймон. — Читал результаты больничного обследования. О родном брате знаю меньше, чем о вас. Думаю, вам лучше быть в курсе.

— Их все читали.

— Кто — все?

— Все, кого я знаю. Врачи… вся администрация.

Дэймон поразмыслил над этими словами. Сама мысль о возможности подобного вторжения в человеческий разум была ему ненавистна.

— Копии будут стерты.

— Как и я. — Рот Толли растянулся в печальную улыбку.

— Это не полная переделка личности, — произнес Дэймон. — Вы понимаете?

— Мне говорили.

Кабина плавно затормозила на первом ярусе зеленой. Дверные створки раздвинулись, явив взорам пассажиров один из самых оживленных коридоров Пелла. На площадке стояли ожидающие. Дэймон за руку вывел Толли в коридор.

К ним обернулось несколько лиц — возможно, внешность Толли показалась необычной, или дело было в лице Константина. Сдержанное любопытство. Гул голосов не смолк. Из ресторана доносилась музыка. В коридоре маячило с полдюжины низовиков, ухаживавших за растениями в кадках. Обезличенные толпой, Константин и Толли продвигались вместе с человеческим потоком.

Коридор заканчивался рестораном, сумрачным залом, где светились только проекционные экраны на стенах. Пятнышки звезд, полумесяц Нижней, профильтрованное сияние Солнца, доки под прицелами наружных камер. Лениво звучала музыка: речитатив электроники и колоколов, временами — басовый рокот барабана. Музыка превосходно сочеталась с мягким звучанием голосов посетителей, занимавших столы в центре округлого зала. Подлаживаясь под непрестанное вращение Пелла, изображения скакали по экранам, что простирались от пола до высоченного потолка. Крошечные человеческие фигурки и столы тонули в полумраке.

— Квин, Константин, — обратился Дэймон к молодой женщине, сидевшей за стойкой у входа. Тотчас приблизился официант, чтобы проводить их к заказанному столику. Но Толли остановился. Обернувшись, Дэймон увидел, что он с выражением детского любопытства на лице рассматривает экраны.

— Джош. — Не дождавшись реакции, Дэймон осторожно взял его за руку. — Сюда. — Некоторым новичкам в ресторане отказывал вестибулярный аппарат, это объяснялось перемещением изображений и несоразмерностью зала и меблировки. Дэймон не отпускал руки Толли, пока не подвел его к столику в конец зала, откуда были видны все экраны.

Заметив их, Элен встала.

— Джош Толли, — представил Дэймон спутника. — Элен Квин, моя жена.

Элен поморгала, медленно протягивая руку. Толли пожал ее.

— Так вы — Джош?

Она опустилась в кресло, Дэймон и Толли тоже сели. Рядом наготове стоял официант.

— Повторите, — попросила его Элен.

— Особый, — заказал Дэймон. И — взглянув на Толли: — Что-нибудь выберете сами или доверитесь мне?

Толли пожал плечами. Он был явно не в своей тарелке.

— Два, — сказал Дэймон. Официант исчез.

Дэймон посмотрел на жену.

— Многовато сегодня народу.

— Все боятся по вечерам ходить в доки.

Она была права. Принужденные к безделью купцы оккупировали оба бара.

— Здесь можно пообедать, — сказал Дэймон, переведя взгляд на Толли. — Как минимум бутерброды.

— Я уже поел, — отсутствующим тоном, который сводил на нет любую возможность беседы, произнес Толли.

— Скажите, — спросила его Элен, — вы на многих станциях побывали?

Дэймон под столом потянулся к ее руке, но Толли как ни в чем не бывало покачал головой.

— Только на Расселе.

— Пелл — самая лучшая. — Элен перемахнула через подводный камень, даже не удостоив его вниманием. «Первый выстрел — в молоко, — подумал Дэймон. — Интересно, ведает ли она, что творит?» — На других ничего подобного нет.

— Квин — купеческая фамилия?

— Была. Всех убили на Маринере.

Дэймон сжал руку жены. Толли ошалело посмотрел на Элен.

— Мне очень жаль.

Элен помотала головой.

— Уверена, вашей вины тут нет. Купцам достается с обеих сторон. Просто не повезло.

— Он же не помнит, — сказал Дэймон.

— Вы не помните? — спросила Элен.

Толли развел руками.

— Вот так, — усмехнулась она. — Ни там, ни здесь. Я рада, что вы смогли прийти. Глубокий выплюнул вас, но сядут ли станционеры играть с вами в кости?

Последняя фраза показалась Дэймону тарабарщиной, но Толли почему-то улыбнулся.

— Удача и еще раз удача. — Элен покосилась на мужа и напрягла руку. — В доке можно бросать кости и даже выигрывать, но старина Глубокий свои кости наливает свинцом. Выпьем за выживших, Джош Толли.

Горькая ирония? Или приветствие? Купеческий юмор непонятен как чужой язык. Но Толли, похоже, он успокоил. Дэймон убрал руку и откинулся на спинку кресла.

— Джош, с вами говорили насчет работы?

— Нет.

— Вы теперь свободны. Если вы не в состоянии работать, станция возьмется содержать вас некоторое время. Я кое-что устроил — на пробу. В первую смену можете выходить по утрам на работу, а как устанете, возвращаться домой. Что скажете?

Толли промолчал, но выражение его лица, слабо озаренного солнцем (медленно перемещаясь, оно подступило совсем близко), ответило в высшей степени красноречиво. Он хотел получить работу. Мечтал. Смущенный собственным благодеянием, Дэймон оперся обеими руками о стол.

— Возможно, вы будете разочарованы. У вас очень высокая квалификация, а тут — демонтаж негодных механизмов. Но для начала и это неплохо, а там, глядишь, подвернется что-нибудь поинтереснее. Еще я подыскал для вас номер в старой купеческой гостинице. Ванная есть, а вот кухня… С этим сейчас невероятно туго. По закону станции вам гарантировано пособие на самые необходимые продукты и жилье. Поскольку кухни нет, вашу карточку примут в любом ресторане, но стоимость сверх определенного уровня придется оплачивать вам. Однако беспокоиться не о чем — у компа есть список вакансий, так что вы всегда сможете подзаработать. Со временем станция потребует от вас оплаты и жилья, и питания, но не раньше, чем вы получите справку о полной трудоспособности.

— Так я свободен?

— Да, в определенных рамках.

Принесли напитки. Дэймон с интересом смотрел, как Толли смакует один из пелльских деликатесов.

— Вы не станционер, — прервала паузу Элен.

Толли смотрел мимо них на стены, на медлительный балет звезд.

«С корабля на них не очень-то посмотришь, — сказала однажды Элен мужу. — Там не так, как ты думаешь. Ты живешь среди них, работаешь, но в этом просторе твой корабль — пылинка, на свой страх и риск пробирающаяся в бесконечной пустоте. На такое не способна ни одна планета и ничто из того, что вращается вокруг планет. И ты летишь, постоянно осознавая, что Глубокий — совсем рядом, по ту сторону металла, на который ты опираешься. Вы, станционеры, живете иллюзиями, а планетники под синими небесами даже не представляют, что такое Вселенная».

Внезапно он ощутил холод и отдаленность от Элен, сидевшей напротив чужестранца. Он сам по себе, а они сами по себе, жена и этот богоподобный Толли. Но ревность была тут ни при чем. Страх. Он неторопливо прихлебывал коктейль и наблюдал за Толли, который глядел на экраны, чего в ресторане больше не делал никто. Словно вспоминал, как надо дышать.

«Беги отсюда, — слышалось в голосе Элен. — На станции тебе вовек не найти покоя».

Казалось, она и Толли говорят на незнакомом Дэймону языке, хоть и употребляют самые привычные слова. Неужели купец, потерявший по вине Унии родной корабль, способен пожалеть униата, лишившегося близких, точно так же выброшенного на берег? Протянув руку под столом, Дэймон нашел и сжал кисть жены.

— Наверное, я не в силах дать то, чего вам хочется больше всего, — подчеркнуто вежливо обратился он к Толли. — Однако Пелл не намерен удерживать вас всю жизнь, и, как только завершится проверка, вас отпустят. Но примите совет: наберитесь терпения. Судя по всему, неприятности закончатся не скоро, а до тех пор торговцы смогут летать только в шахты.

— Дальнерейсовики в доках не выходят из запоя, — пробормотала Элен. — Спиртное у нас кончится раньше, чем хлеб. Правда, еще не скоро. А потом — храни нас Господь. Нам не прожить без того, что мы поглощали испокон веков.

— Элен!

— А разве он не на Пелле? — спросила она. — Разве его жизнь не связана с нашими одной веревочкой?

— Я не желаю зла Пеллу, — подал голос Толли.

Его рука дернулась на столе. Вялая форма тика, один из немногочисленных запретов, запечатленных в сознании. Дэймон знал об этом психическом блоке, но помалкивал. Толли далеко не дурак и со временем, вероятно, поймет, что с ним сделали.

— Я… — Толли снова судорожно повел рукой, — не знаю этого места. Мне нужна помощь. Иногда я не понимаю, откуда я взялся. А вам это известно? А мне?

Странная логическая цепочка. Дэймон смотрел на Толли, с тревогой ожидая от него чего-нибудь вроде истерики. Не стоило, наверное, приводить его в столь людное место.

— Я читал досье, — ответил он. — Больше мне ничего не известно.

— Я ваш враг?

— Не думаю.

— Я помню Сытин…

— Джош, мне нетрудно уследить за вашими ассоциациями.

У Толли дрогнули губы.

— Мне тоже.

— Вы сказали, что нуждаетесь в помощи. В какой, Джош?

— Здесь. На станции. Не бросайте меня.

— Вы имеете в виду мои посещения? Но вас уже выписали из больницы. — Внезапно он догадался: — Вы думаете, я даю вам работу и бросаю вас на произвол судьбы? Нет-нет. На следующей неделе я проведаю вас, можете не сомневаться.

— Если у Джоша возникнут проблемы, — произнесла Элен, — то в свободное от работы время кто-нибудь из нас сможет ему помочь. Мы — ваши официальные попечители, — пояснила она Толли. — Если не застанете Дэймона, обращайтесь в мой офис.

Толли кивнул. Головокружительные скачки изображений на экранах не прекращались. Разговор увял надолго. Дэймон, Элен и Толли слушали музыку и смаковали напитки.

— Было бы чудесно, — сказала наконец Элен, — если бы в конце недели вы пришли к нам пообедать. Отведаете моей кухни, сыграете с нами в карты. Вы ведь играете, правда?

Глаза Толли боязливо стрельнули в Дэймона, словно искали одобрения.

— Раньше мы подолгу засиживались за картами, — произнес Дэймон. — Когда раз в месяц к нам приходили мой брат с супругой. Они работали в дополнительную смену. В начале кризиса их перевели на Нижнюю. Джош играет, — сказал он Элен.

— Вот и славно.

— Я не азартен, — сообщил Джош.

— А мы не на деньги, — улыбнулась Элен.

— Я приду.

— Прекрасно.

Спустя секунду глаза Джоша полузакрылись. Он боролся с обмороком. Сказывалось нервное напряжение.

— Джош, — спросил Дэймон, — вы сможете выйти отсюда сами?

— Я не уверен, — страдальчески произнес Толли.

Дэймон поднялся, за ним Элен. Толли очень осторожно отодвинулся от стола вместе с креслом и, шатаясь, встал. «Две порции спиртного тут ни при чем, — подумал Дэймон. — Коктейль совсем слабый. Это из-за экранов и нервов».

В ярком свете коридора к Толли мигом вернулось нормальное дыхание и чувство равновесия.

Провожаемые тремя парами круглых глаз низовиков с противогазами на лицах, они добрались до лифта. Дэймон и Элен вместе с Джошем доехали до палаты в красной и через стеклянные двери проводили его к пульту охраны. Уже наступила вторая смена, и за пультом дежурил один из Мюллеров.

— Позаботьтесь, чтобы его как следует устроили в гостинице, — попросил Дэймон охранника.

Миновав пульт, Толли остановился и оглянулся с выражением любопытства и настороженности, но полицейский взял его за руку и повел по коридору. Дэймон обнял жену за плечи, и они пошли обратно.

— Хорошо, что ты его пригласила.

— Он такой неловкий, — сказала Элен. — Хотя любой на его месте… — В коридоре она взяла мужа под руку. — Война щедра на всякие гнусности. Если бы кто-нибудь из Квинов уцелел на Маринере… как бы с ним поступили? Другая сторона зеркала, только и всего. Храни нас Господь. И Толли. Он бы вполне мог быть одним из наших.

Она выпила больше Дэймона. Спиртное всегда действовало на нее угнетающе. Он подумал о ребенке, но для разговора на столь серьезную тему момент явно не подходил. Он прижал ее к себе. Они шли домой.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СТАНЦИЯ СЫТИН: ТЕРРИТОРИЯ СЛУЖБЫ БЕЗОПАСНОСТИ; 8.9.52

Марш где-то задерживался, не появлялся и его багаж. Эйриса поселили вместе с остальными, предоставив ему на выбор одну из четырех комнат, в которые можно было попасть из общей гостиной через раздвижные перегородки. Собственно, все стены гостиной, были белыми перегородками на серебристых колесиках. Мебель тоже была на колесиках — массивная, спартанская, неудобная. За последние десять дней им уже в четвертый раз пришлось сменить жилье. Эта квартира находилась рядом с прежними и ничем особым не выделялась, и в коридорах точно так же стояло множество вездесущих манекенов с оружием.

Они даже не знали толком, где находятся — на какой-нибудь станции поблизости от Викинга или на орбите самого Сытина. На их вопросы отвечали уклончиво: «Меры безопасности. Спокойствие». Спокойствие давалось Эйрису легче, чем его коллегам, поскольку его чаще водили к штатским и военным (если только в Унии различались эти понятия) сановникам, и он поднаторел в общении с ними. Допрашивали посланников и поодиночке, и всех скопом. Призывая униатов заключить мир и излагая доводы и условия, Эйрис довел интонации и мимику до автоматизма, пока эти беседы не превратились в спектакль, в дурацкую комедию, которую можно было играть до бесконечности, испытывая терпение негостеприимных хозяев. Если бы торг шел на Земле, Эйрис и его коллеги давно отказались бы от переговоров, или возмутились бы, или по крайней мере избрали другую тактику. Но здесь они были слишком уязвимы и не имели выбора.

В этой тяжелейшей ситуации спутники Эйриса держались неплохо… за исключением Марша. Он все чаще нервничал и раздражался.

И, конечно, именно Маршу униаты уделяли особое внимание. Он постоянно куда-то исчезал, и все четыре раза, когда посланников переселяли, Марша приводили в новое жилище последним. Бела и Диас воздерживались от комментариев, Эйрис тоже помалкивал, усаживаясь в гостиной перед видом, чтобы получить свежую порцию пропаганды, которой их усиленно пичкали. Кое-какие удобства униаты им предоставляли, в том числе приемники ближнего вещания. Правда, постановки были рассчитаны на зрителя со сверхъестественным иммунитетом к скуке: старые исторические пьесы, документальные фильмы о зверствах, приписываемых Компании и ее Флоту.

Они затребовали доступ к записям их бесед с представителями местных властей, но получили отказ. Сами же они не могли протоколировать переговоры: все записывающие устройства и даже письменные принадлежности были изъяты из багажа, а протесты ни к чему не приводили. Униаты вовсе не испытывали пиетета к дипломатическим конвенциям… типичная, считал Эйрис, черта власти, которая опирается на подростков с глазами безумцев, мальчишек и девчонок с ружьями в руках и цитатами из уставов в головах. Больше всего Эйрис опасался их, этих детей, слишком похожих друг на друга. Фанатиков, знающих лишь то, что им вдолбили в мозги. Приученных исполнять приказы, не рассуждая. «Не разговаривайте с ними, — предупредил Эйрис своих коллег. — Делайте все, чего бы они ни потребовали, а с возражениями обращайтесь только к их начальству».

Эйрис давно упустил сюжетную нить передачи. Он поднял глаза, повел ими в сторону Диас, которая сидела, уставясь в экран, и Белы, коротавшего время с самодельной китайской головоломкой. Исподтишка глянув на часы, им самим кое-как синхронизированные с униатскими (униатская система измерения времени отличалась и от земной, и от пелльской, и от стандарта Компании), он подумал: уже поздно. С того момента, как их привели в эту квартиру, минул час.

Покусывая губы, Эйрис упорно силился сосредоточиться на передаче. Посланники уже давно привыкли к клевете, и это было неважно — лишь бы отвлечься.

Наконец раздвинулась входная дверь и в гостиную, не поднимая глаз, шагнул Марш с двумя чемоданами; Эйрис успел заметить в коридоре силуэты двух юных охранников. Все двери в спальни были закрыты. Маршу пришлось остановиться и спросить:

— Которая?

— У тебя за спиной, — ответил Эйрис.

Марш повернулся, пересек гостиную и поставил чемоданы у двери в спальню. Выглядел он неряшливо: воротник измят, прическа в беспорядке: жидкие пряди волос закрывают уши. На Эйриса и остальных он не смотрел, дергался и явно нервничал.

— Где ты был? — отрывисто спросил Эйрис, прежде чем Марш успел скрыться.

Марш ответил быстрым взглядом.

— Ошибка в компьютере. Меня переселили в другое место.

Остальные подняли глаза, прислушались. Потея, Марш старался смотреть им в глаза.

«Обвинить во лжи? Выразить озабоченность?» — подумал Эйрис, не сомневавшийся, что квартира прослушивается. Он мог бы назвать Марша лжецом, но тогда кое-кто понял бы, что игра перешла на новый уровень. «Мы втроем, — от этой мысли у него мороз пошел по коже, — не хуже униатов можем вытянуть из Марша правду. Вопрос в другом: кому это окажется на руку? А что, если Марш пытается перехитрить униатов, но вынужден молчать перед нами? Впрочем, сомнительно. Но одно ясно как день: его решили взять в оборот. Марш не трус, просто он самый слабый из нас четверых».

Марш оглянулся, внес чемоданы в комнату и закрылся изнутри.

Эйрис не рискнул обменяться с коллегами даже взглядом, допуская, что квартира не только прослушивается, но и просматривается. Он смотрел передачу.

Главное — выиграть время. Каким способом — несущественно. Можно торговаться с униатами, можно часами сидеть у вида. Когда есть цель, можно и потерпеть. Днем земляне вели переговоры с многочисленными официальными лицами, сменявшими друг друга, как на параде. Униаты изъявляли принципиальное согласие с предложениями, демонстрировали интерес, спорили между собой, отсылали предложения в какие-то комиссии, изощрялись в составлении протоколов. Протоколов! И это после того, как из багажа посланников забрали все, чем можно писать!

На самом деле обе стороны водили друг друга за нос. И Эйрису очень хотелось бы знать, зачем это нужно Унии.

Наверняка идут военные действия. Униаты рассчитывают силой оружия получить то, чего не получат от торговли. Чтобы потом, на критическом этапе, припереть посланников к стенке и вынудить к уступкам.

Конечно, речь пойдет о Пелле… это вероятнее всего. И всего нежелательнее. Еще, возможно, потребуют выдачи многих офицеров Компании — их ждет революционный суд Унии. Это, конечно, абсурд… хотя компромисса ради можно составить какой-нибудь бессмысленный документ — например, объявить этих людей вне закона. Эйрис не испытывал желания заступаться за наглецов из Флота, да и вряд ли от этого был бы прок, но протестовать против судебного преследования станционных чиновников… на это пойти, наверное, стоило.

В любом случае Уния поступит, как сочтет нужным, а Земля останется «при своих». На ее политическую жизнь никоим образом не повлияют события в столь далеких краях. Интерес общественности сразу угасает, если его постоянно не подпитывать средствами массовой информации. Статистические исследования показали: большинство обывателей по тем или иным причинам не пользуются другими, менее доступными, источниками сведений. Нет видеокадров — нет новостей. Нет новостей — нет событий. Нет событий — нет сочувствия публики. А если нет сочувствия публики, то и пресса теряет интерес к теме. Круг замыкается благодаря тонкому расчету Компании, не желающей рисковать потерей великого множества своих сторонников, которых она приобрела за полвека осторожного лавирования и методичной дискредитации изоляционистов… приобрела ценой великих жертв. А сколько их еще суждено принести…

Он смотрел идиотский вид, пытаясь найти в пропаганде крохи истины, которая прояснила бы ситуацию. Он слушал заведомо лживые отчеты о росте благосостояния граждан, о выполнении широкомасштабных социальных и экономических программ, но интересовало его нечто совсем другое: далеко ли простираются владения Унии в иных, нежели земное, направлениях? Велико ли число ее форпостов? Что происходит на захваченных станциях? Осваивают ли униаты новые планеты, или все ресурсы отданы войне? Эти сведения были недостижимы, как и информация о пресловутых родильных лабораториях — сколько человек в год они производят и какое образование и воспитание получают гомункулусы.

В тысячный раз Эйрис проклинал непокорство Флота, в частности — Сигни Мэллори. Сомневаясь в правильности своего курса, он вынужден был списать Флот со счетов. Но если бы Мациан и подчинился, что изменилось бы? Эйрис и его спутники неизбежно оказались бы здесь же, в этой квартире с белыми стенами, неотличимой от остальных квартир, в которых они побывали за последнее время. Они делали то, к чему их вынудили обстоятельства, а Флот едва ли оказал бы существенную поддержку на переговорах — скорее, с неодолимым упрямством и чудовищной непредсказуемостью гнул бы свою линию. Не способствовало делу и своеволие Пелла, избравшего тактику задабривания Мациана. Окажи он должную поддержку Компании, земляне сумели бы, наверное, повлиять на Мэллори и ей подобных. Хотя, опять же, — можно ли убедить в чем-либо флотских, выше всего ставящих собственные интересы? Нет, Мациан и его люди не согласятся подчиниться Земле, не помогут ей выиграть время для создания пояса обороны и накопления сил. Они, напомнил себе Эйрис, родились не на Земле. Флотские, по его личным впечатлениям, не были приучены к порядку и подчинению. Как тот технический персонал, который на призывы ограничить эмиграцию отреагировал чуть ли не поголовным бегством на родину… дезертирством из Дальнего Внеземелья, что в итоге привело к появлению Унии… Или как Константины, настолько вошедшие в роль самодержцев своей крошечной империи, что утратили всякое почтение к Земле.

И еще (как он ни гнал от себя эти страшные мысли, они упрямо возвращались) — Марш… Эйрис был застигнут врасплох, он полагал, что психика униатов либо ничем не отличается от психики землян, либо отличается коренным образом. Истина оказалась где-то посередине. Униаты затеяли сломить волю посланников… игра с Маршем, безусловно, построена по принципу «разделяй и властвуй». Следовательно, доверять Маршу нельзя. Диас, Бела и Марш не посвящены в подробности плана, они — простые служащие Компании, сведения, которыми они обладают, не представляют опасности. Двух посланников, знавших, как и Эйрис, слишком много, он отправил на Землю с депешей: Флот неуправляем, станции гибнут. Теперь эти двое на свободе, а Эйрис и остальные участвуют в навязанной им игре, хранят молчание, как монахи, беспрекословно терпят переселения и волокиту, рассчитанные на то, чтобы лишить их душевного равновесия, измучить неопределенностью и склонить к сговорчивости. Эйрис изо всех сил убеждал себя: униаты не опустятся до физического насилия, напротив, самое плохое позади и переговоры завершатся успехом. Вот только Марш…

Вместе со всеми Марш бывал на переговорах, сидел, слушал — небритый, жалкий, лишенный моральной поддержки спутников (потому что расспрашивать его или предлагать помощь означало рушить защитную стену молчания). «Что?» — вывел однажды Эйрис пальцем на пластиковой поверхности стола, надеясь, что надпись останется недоступной для объективов. «Почему?» — дописал он, не дождавшись ответа. Марш стер оба слова и отвернулся, пряча дрожавшие губы. Видя, что он на грани истерики, Эйрис оставил его в покое.

Теперь Эйрис наконец встал, подошел к двери Марша и раздвинул ее, не постучав.

Полностью одетый. Марш сидел на кровати и, обхватив самого себя руками, смотрел в стену.

Эйрис приблизился, наклонился и чуть слышно шепнул ему на ухо:

— В двух словах. Как ты думаешь, что происходит? Тебя допрашивали? Отвечай.

Спустя секунду Марш медленно покачал головой.

— Просто волокита, — сбивчиво заговорил он. — То одно не в порядке, то другое. Заставляют сидеть и ждать часами. И все, сэр.

— Понятно, — Эйрис похлопал Марша по плечу. На самом деле он слегка кривил душой, но ничем этого не выдал. Марш зарыдал, по лицу, искаженному отчаянием, потекли слезы. Он все-таки не выдержал.

«Видеокамеры…» — с тоской подумал Эйрис. О них нельзя было забывать ни на минуту.

Его потрясла догадка, что они сами, возможно, мучают Марша, так же как униаты. Он вернулся в гостиную, кипя гневом, остановился в центре и запрокинул голову.

— Я протестую! — резким тоном произнес он прямо в замысловатый хрустальный осветительный прибор — главное подозреваемое в слежке устройство. — Это издевательство! Вы не имеете права!..

Он отвернулся, опустился в кресло и снова замер перед экраном. Его товарищи только слегка приподняли головы. Опять наступила тишина.

Наутро манекены, принесшие листок с распорядком дня, ни словом не обмолвились о протесте Эйриса.

«Встреча в 08:00», — стояло первым пунктом. С кем встреча, где, по какому поводу — об этом ни слова. Вопреки обыкновению не было даже упоминания о часе и меню ленча.

Из своей спальни появился Марш. Глубокие тени под глазами красноречиво свидетельствовали о бессонной ночи.

— Поспеши, сейчас будем завтракать, — сказал ему Эйрис. До половины восьмого, когда им должны были принести завтрак, оставались считанные минуты.

Второй раз за это утро над дверью мигнула лампочка. Створки раздвинули снаружи, не постучав. В гостиную вошли трое вооруженных охранников.

— Эйрис, — буркнул один без тени почтительности в голосе, — на выход.

Эйрис проглотил гневную реплику. Прекословить манекенам не имело смысла, он сам говорил об этом коллегам. Смерив солдат презрительным взглядом, он неторопливо подошел к вешалке и снял с крючка пиджак. Он решил действовать методами униатов — всеми способами тянуть резину и злить противника. Сочтя, что провозился достаточно, он направился к выходу.

Под конвоем молодых революционеров он дошагал прямиком до лифта, проехал в кабине мимо нескольких неотличимых друг от друга коридоров, прошел через залы совещаний и офисы и наконец очутился в знакомой приемной. Мрачные предчувствия отступили. Этот офис использовался для переговоров, Эйрис уже успел побывать во всех трех его кабинетах.

На сей раз в одном из кабинетов его дожидался военный. За круглым столиком сидел человек с серебристой шевелюрой; металла на воротнике и клапанах его черного мундира хватило бы на пять-шесть высокопоставленных офицеров из тех, с кем Эйрис имел дело раньше. Землянин сдержал усмешку. Обилие побрякушек означало власть и могущество, и это было вовсе не смешно.

— Посол Эйрис? — Судя по едва заметным морщинам на волевом лице, офицер прошел курс омоложения. Внеземелье не испытывало недостатка в подобных средствах… а на Земле можно было раздобыть только суррогаты низкого качества.

Эйрис торжественно пожал протянутую руку.

— Себ Азов, — представился офицер, — из директората. Рад встрече, сэр.

Центральное правительство. Эйрис знал, что директорат состоит из трехсот двенадцати подразделений. Какие же планеты и станции ему подвластны, оставалось только догадываться. Не имел Эйрис представления и о том, по каким признакам подбираются для директората кадры. Вне всяких сомнений. Азов был военным.

— Гражданин Азов, — холодно произнес Эйрис. — Мне очень досадно начинать наше знакомство с заявления протеста. Я отказываюсь вести переговоры до тех пор, пока вы не решите один вопрос.

Азов, успевший сесть, поднял белесые брови.

— Какой вопрос, сэр?

— Я имею в виду унижения, которым вы подвергаете одного из моих сотрудников.

— Какие унижения, сэр?

Эйрис понял: от него ждут, когда он потеряет терпение и сорвется. «Черта с два!» — мысленно произнес он.

— При переселениях посланника Марша ваш компьютер регулярно испытывает какие-то затруднения. Это весьма странно, поскольку мы должны находиться вместе. Вам не убедить меня в некомпетентности ваших техов. Разве это не унижение, когда моего сотрудника вынуждают часами дожидаться «устранения неувязки»? Что это, как не изощренная пытка? С ее помощью вы рассчитываете измотать нас, подавить волю к сопротивлению. А как прикажете понимать отказ обеспечить нас условиями для отдыха и гимнастическим залом? Почему ваши подчиненные упорно не отвечают, где мы находимся? Как мы можем быть уверены, что имеем дело с полномочными представителями власти, а не с мелкими чиновниками, пускающими нам пыль в глаза? Гражданин Азов, мы проделали большой путь, чтобы решить весьма и весьма сложную проблему, и встретили крайне холодный прием.

Эйрис не импровизировал. Речь была приготовлена заранее, просто на всякий случай, и сейчас явно оказалась очень кстати. Азов заметно стушевался. В груди у Эйриса бухало сердце, он боялся, что на лице проступили красные пятна.

— Все будет улажено, — произнес Азов через некоторое время.

— Я бы предпочел более конкретное обещание.

Азов ощупал посла изучающим взглядом.

— Слово офицера. — Голос его дрогнул. — Вы будете удовлетворены. Не угодно ли присесть, сэр? Нам с вами надо уладить несколько мелких вопросов. Примите мои личные извинения за беспокойство, причиненное послу Маршу. Я разберусь и приму меры.

«Может, уйти? — подумал Эйрис. — О чем с ним говорить?»

Он опустился в предложенное кресло и смотрел военному в глаза, пока в них, как ему показалось, не мелькнуло уважение.

— Надеюсь, вы сдержите слово, сэр.

— Я очень сожалею, но давайте перейдем к делу. Проблема требует немедленного решения. Возникла довольно щекотливая ситуация. — Он нажал клавишу настольного кома. — Будьте любезны, приведите господина Джекоби.

Эйрис смотрел на дверь, скрывая охватившую его тревогу. Створки разъехались, в кабинет вошел человек в партикулярном костюме. Все остальные, с кем Эйрис имел дело в Унии, носили одежду военного или полувоенного стиля.

— Господин Эйрис, господин Дэйин Джекоби со станции Пелл. Насколько мне известно, вы уже встречались.

Эйрис встал и с ледяной вежливостью поклонился. Происходящее нравилось ему все меньше и меньше.

— Возможно, хотя, к сожалению, я вас не помню.

— Господин Эйрис, я депутат. — Незнакомец ухватил посла за кисть и тотчас отдернул руку. Азов указал ему на третье кресло за столиком.

— Трехсторонние переговоры, — пробормотал военный. — Господин Эйрис, вы заявили о намерении опекать Пелл и расположенные поблизости от него станции. Похоже, это не согласуется с пожеланиями граждан Пелла и с вашим собственным утверждением, будто бы Земля привержена принципу самоопределения.

— Этот человек, — вымолвил Эйрис, не глядя на Джекоби, — не принадлежит к влиятельным кругам Пелла и не уполномочен вести переговоры. Советую проконсультироваться с господином Анджело Константином и направить соответствующий запрос в совет станции. Я действительно не знаю господина Джекоби, а что касается его утверждения о принадлежности к совету, то не выглядит ли оно голословным?

Азов улыбнулся.

— Мы получили предложение от станции Пелл и принимаем его. Согласитесь, это ставит под сомнение ваши притязания. Получается, что вы заявляете о своих правах на территории Унии. Поймите, Эйрис, у вас нет владений во Внеземелье. Никаких.

Эйрис не шевелился, ощущая, как от конечностей отливает кровь.

— Я бы не назвал наш диалог конструктивным.

— Сэр, отныне у вашего Флота не осталось ни одной базы. Мы его полностью отрезали от Земли. Предлагаю совершить акт человеколюбия — известить Мациана об этом событии и о его неизбежных последствиях. Ну, какой смысл ради несуществующих колоний жертвовать кораблями и людьми? А мы, сэр, по достоинству оценим ваше сотрудничество.

— Это возмутительно! — воскликнул Эйрис.

— Возможно, — кивнул Азов. — И все же я надеюсь, что ради спасения человеческих жизней вы измените свое мнение и выступите с обращением к Флоту.

— Пелл не сдается, гражданин Азов. Очень скоро вы обнаружите, что реальная ситуация не имеет ничего общего с желаемой. И тогда вы пожалеете, что оттолкнули нашу дружественную руку.

— Земля — это всего лишь одна из планет.

Эйрис не нашелся с возражениями. Да и вообще, в разговорах с униатами он старался избегать этой темы.

— Пелл для нас не проблема, — сказал Азов. — Вы же знаете, насколько уязвима эта станция. И вопрос стал совершенно пустяковым, как только мы узнали волю ее населения. Мы не уничтожим Пелл — это нам, поверьте, ни к чему. Но потеря этой базы существенно скажется на успехах Флота… а вы останетесь с пустыми руками. Мы подпишем предложенные вами пункты, в том числе и о переоборудовании Пелла в центр космической торговли. Но управлять им будем мы, а не вы. В сущности, разницы никакой, зато в этом случае соблюдается принцип самоопределения, к чему, судя по вашим словам, вы так стремитесь.

Это было лучше, чем ничего, и едва ли стоило рассчитывать на большее.

— Здесь нет официальных представителей Пелла, — сказал Эйрис, — а есть только самозваный оратор. Мне бы очень хотелось увидеть его верительные грамоты.

Азов положил перед ним кожаный бювар.

— Вероятно, вас это заинтересует, сэр. Предложенные вами соглашения подписаны правительством, директоратом и советом. Расхождений с вашим текстом никаких, за одним несущественным исключением: управление станцией отныне будет в наших руках. Есть еще несколько оговорок, но по сравнению с проблемой Пелла они малосущественны. Слова «под контролем Компании» вычеркнуты вот здесь и в договоре о торговом сотрудничестве. Всего три слова. Зато все остальное — в точности, как вы предложили. Насколько я понимаю, отправляя вас в такую даль, правительство и Компания уполномочили вас подписывать подобные соглашения.

Эйрис готов был ответить отказом, но в последний миг сдержался. У него давно вошло в привычку взвешивать каждую свою фразу.

— Все документы я обязан передавать правительству для ратификации. Изменения в тексте могут вызвать разногласия…

— Надеюсь, вы сумеете убедить свое правительство. — Азов положил бювар на стол и придвинул к Эйрису. — Почитайте на досуге. Наши условия очень мягки. Вы получаете все, о чем просите… Говоря откровенно, едва ли вы можете желать большего. Не забывайте: ваших владений во Внеземелье больше не существует.

— Сомневаюсь.

— Это ваше право. Но сомнения ничего не изменят, сэр. Советую остановиться на достигнутом… Торговый договор выгоден и нам, и вам, он исцелит старые раны… Ну, подумайте, господин Эйрис, о чем еще вы можете нас просить? Чтобы мы отказались от предложения Пелла?

— Нельзя ли называть вещи своими именами?

— Вы не в состоянии получить от Пелла подтверждение или опровержение слов господина Джекоби. Вы утверждаете, что политика земного правительства, полномочным представителем которого вы являетесь, за последние годы существенно изменилась, а следовательно, мы должны отбросить былые обиды как неуместные. Что же получается? Мы принимаем ваш текст договора, а ваше «обновленное» правительство сразу предъявляет новые претензии? Сэр, информация, которой мы располагаем, позволяет предположить, что ваш военный потенциал оставляет желать лучшего… что во Внеземелье вы ни от кого не получили подтверждения лояльности, а сюда прибыли на фрахтерах со многими пересадками, не столько по своей воле, сколько по прихоти купцов. Поверьте, враждебная позиция не принесет Земле никакой выгоды.

— Это угроза?

— Всего лишь умозаключение. Правительство без кораблей, без контроля над собственным военным флотом, без ресурсов… В подобной ситуации разумно ли настаивать на сохранении каждой буквы договора? Ведь речь идет об абстракции, три слова «под контролем Унии» в действительности означают форму правления, которую пожелают установить сами граждане Пелла. Неужели эта проблема стоит того, чтобы ломать из-за нее копья?

— Я должен проконсультироваться с остальными членами миссии, — произнес Эйрис, выдержав паузу в несколько секунд. — Но едва ли я стану это делать под объективами ваших «жучков».

— В вашей квартире нет никаких «жучков».

— Я сомневаюсь.

— Опять тот случай, когда вы не можете ничего проверить. Сообразуйтесь с обстоятельствами.

Эйрис взял бювар…

— Избавьте нас сегодня от новых встреч. Мы будем совещаться.

— Как вам будет угодно. — Азов встал и протянул руку. Джекоби остался в кресле — он демонстрировал Эйрису свое пренебрежение.

— Подписи не обещаю.

— Понимай, сэр. Совещайтесь. Поступайте как знаете. И все же я настоятельно советую серьезно подумать о последствиях отказа. Сейчас мы считаем, что наша граница проходит через Пелл. У вас остаются Тыловые Звезды, при желании вы их восстановите и получите выгоду. Если же вы не подпишете договор, мы проведем границы по своему усмотрению и станем близкими соседями.

Сердце Эйриса забилось с такой силой, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Обсуждать с униатом перспективу соседства никоим образом не хотелось.

— Далее, — продолжал Азов. — Если вы изъявите желание спасти человеческие жизни, отозвав корабли Мациана, мы добавим к этим документам еще один: основанное на настоящем договоре обращение к Флоту, ваш приказ отступить на территории, которые останутся у вас после подписания соглашения. За это мы готовы снять обвинения с мациановцев и со всех прочих врагов государства, которых вам будет угодно перечислить. Мы позволим им уйти в качестве вашего эскорта, хоть и отдаем себе отчет в рискованности подобного шага.

— Мы не стремимся к агрессии…

— Мы убедимся в этом, если вы согласитесь отозвать корабли, которые нападают на наших граждан.

— Я же ясно дал вам понять, что не командую Флотом и не имею на него влияния.

— Мы полагаем, имеете, и немалое. Мы предоставим вам все необходимое для подготовки обращения… и обещаем соблюдать перемирие после того, как Флот прервет боевые действия.

— Мы с коллегами обсудим этот вопрос.

— Хорошо, сэр.

Эйрис отвесил поклон, повернулся и вышел. В приемной его встретили молодые охранники и повели мимо кабинетов.

— Очередная встреча отменяется, — сообщил им Эйрис. — Возвращаемся в нашу квартиру. Вы должны привести туда всех моих сотрудников.

— У меня приказ, — буркнул шагавший впереди солдат. Ничего другого Эйрис и не ожидал услышать. Сейчас его отведут в какое-нибудь помещение и заставят дожидаться коллег. Потом их всех передадут новой группе охранников, а те не тронутся с места, пока не получат по каналам связи четких инструкций. Так бывало всегда. Землян намеренно старались довести до нервного срыва.

Рука, в которой он держал бювар, вспотела. Пелл потерян. Остался только шанс спасти (а может, погубить?) Флот. Он очень боялся, что планы директората Унии идут дальше, чем предполагает Земля. Дальний прицел. Уния привыкла к нему «с пеленок». Земля — только начала привыкать. Эйрис казался себе совершенно беспомощным. Он представил широкое, волевое лицо Азова, попытался угадать его мысли. «Мы знаем, что ты блефуешь, надеешься выиграть время. И для чего, тоже знаем. Но сейчас это нас устраивает, и мы можем заключить пустяковое соглашение, которое нас ни к чему не обяжет».

До сих пор Унии удавалось переварить все, что она глотала. До сих пор.

Посланники не стали ничего обсуждать, не посмели затрагивать опасные темы. За ними следили, что бы там ни говорил Азов. Да, мысли Азова были куда важнее его слов. «Подпиши и отвези своему правительству…» Эйрис поморщился. Он и его коллеги хорошо изучили Внеземелье. Оно постоянно напоминало о себе — то одинаковыми лицами (возможно, и умами) солдат, то дерзостью капитана «Норвегии», то надменностью Константинов, то равнодушным отношением торговцев к войне, бушевавшей вокруг них на протяжении поколений… Посланники поняли то, чего не желала понять Земля: здесь чужая власть, чужая логика. Поколения внеземельцев отряхнули со своих ног земную пыль.

Теперь домой… только сначала придется подписать бесполезную бумагу, на которую Мациан, Мэллори и иже с ними попросту не обратят внимания. Самое важное — вернуться, рассказать об увиденном, объяснить… Ради этого Эйрис согласен подписаться под любой мерзостью.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1. ПЕЛЛ: ОФИС УПРАВЛЯЮЩЕГО СТАНЦИЕЙ, СИНЯЯ СЕКЦИЯ, ПЕРВЫЙ ЯРУС; 9.9.52; 11:00

На сей раз беда собрала ежедневную дань не только на станции. Подперев ладонями голову, Анджело Константин читал лежащую перед ним компьютерную распечатку. На шахте Центавра, третьего спутника Пелла, сорвало люки воздушного шлюза… погибло четырнадцать человек. Анджело не мог отогнать мысль о потере четырнадцати квалифицированных, проверенных работников. За стенами «К» гнила в собственных нечистотах огромная толпа людей, и самих станционеров обстоятельства вынуждали терять человеческий облик. Катастрофически не хватало запасных деталей и механизмов, и в результате участились аварии. Сэкономили на ремонте шлюза — и четырнадцать мужчин погибли в вакууме.

Он отстукал на клавиатуре и ввел в память компа распоряжение: найти на Пелле техов на смену погибшим. Станционные доки простаивали, все основные и большинство вспомогательных причалов были заняты кораблями, из которых очень немногим разрешалось выходить и возвращаться. В копях людям жилось несравнимо лучше, по крайней мере, их знания и опыт приносили там хоть какую-то пользу.

Из переселенцев далеко не все обладали необходимыми навыками. На Нижней, пытаясь вывести их вездеход из трясины, куда его завел неопытный напарник, погиб под гусеницами рабочий. А вскоре поступило известие о двух убийствах в «К». Поблизости от доков обнаружили дрейфующий в космосе труп — по всей видимости, жертву шлюзовали заживо. Подозрения падали на карантин. Сейчас полиция пыталась идентифицировать изувеченное тело.

Были происшествия и другого рода, в том числе судебная тяжба между двумя семьями станционеров, занимавших одну и ту же квартиру в две смены. Хозяева квартиры обвиняли новых жильцов в мелких кражах. Это дело в офис управляющего направил Дэймон — как иллюстрацию назревающей проблемы. Очевидно, совету надлежало поскорее издать закон, предусматривающий подобные случаи.

Администратор одного из доков, недавно назначенный на эту должность, попал в больницу — его едва не растерзала команда военизированного купца «Янус». Полувоенные милицейские команды требовали равных прав с обычными купцами и свободного доступа в бары, в то время как администрация стремилась подчинить их военной дисциплине. Кости пострадавшему срастят… жаль, что нельзя с такой же легкостью восстановить добрые отношения между купцами и станционными чиновниками. Следующему того и гляди перережут глотку. Торговцы не любят пускать к себе на борт чужаков.

«Персонал станции допускается на корабли милиции только с разрешения капитанов, — передал Анджело. — Во избежание конфликтов военизированные фрахтеры осуществляют патрулирование под командованием своих офицеров».

У некоторых это решение вызовет возмущение, но оно предпочтительнее мятежа вооруженных купеческих команд, не желающих рабского подчинения станционным властям. Элен предупреждала Анджело о такой опасности.

Далее… Кое-где возникли трудности со снабжением. Анджело ввел в комп необходимые распоряжения (некоторые — задним числом), похвалил кое-кого за находчивость (в частности, изобретательных надзирателей в шахтах), объявил благодарность толковым сотрудникам своего офиса, которые научились находить излишки, скрываемые другими службами.

Требовалось начать ремонтные работы в «К», и станционная полиция просила разрешения ввести туда вооруженные подразделения, чтобы изолировать и очистить третий ярус оранжевой, что подразумевало переселение большого числа резидентов. Это не было вопросом жизни или смерти, но и тянуть с ремонтом карантина не следовало, поэтому Анджело нашел компромиссный вариант: техов пропустить, но ярус не очищать. Он поставил печать «САНКЦИОНИРУЮ». Лучше ненадолго перекрыть канализацию в одной секции, чем подвергать весь «К» опасности эпидемии.

— Сэр, к вам капитан купеческого корабля Айлико.

Анджело тяжело вздохнул и нажал клавишу, пригласив посетителя в кабинет. Дверь отворилась, пропустив рослую, полную женщину с седыми волосами и морщинистым лицом. «Наверное, омоложение уже не действует, — машинально предположил Анджело. — Старость все-таки берет свое».

Он указал на кресло, и капитан, благодарно кивнув, села. Час назад, еще на подлете к Пеллу, она обратилась к Анджело с просьбой о встрече. Она командовала «Лебяжьим пером» — контейнеровозом с Маринера, ныне мобилизованным Пеллом. Анджело знал своих капитанов, но эту женщину видел впервые. Однако синий шнурок на кителе говорил о ее принадлежности к милиции Пелла.

— Вы что-то должны мне передать? — спросил он.

Пожилая дама достала конверт из кармана кителя и, грузно подавшись вперед, положила на стол перед Анджело.

— С «Молота» Ольвигов. Ольвиг догнал меня и просил передать пакет из рук в руки. Он бежал с Викинга. Хочет подождать за пределами действия ваших сканов. Боится, сэр. Ему и его семье не по душе все то, что творилось на их глазах.

— Викинг… — Весть о том, что там происходит, пришла уже давно. — И где же они прятались до сих пор?

— Подробнее об этом вы узнаете из письма. Здесь сказано: «Удирая с Викинга, «Молот» получил повреждения. Завис после прыжка», — вот и вся история. Им крепко досталось, но груз они спасли.

— Вы прочли письмо?

— Прочла. Что-то надвигается… Близится критический момент. Насколько я поняла, Ольвиги попробовали прибиться к Унии и обнаружили, что и там не сладко. Униаты, похоже, пытались захватить «Молот», и ему пришлось бежать. Команда опасается чего-нибудь подобного и на Пелле. Они хотели, чтобы я оказалась у вас раньше и передала от них весточку, тогда сами они останутся как бы ни при чем. Представьте, каково им будет, если Уния пронюхает об этом предупреждении. Уния наступает, сэр.

Анджело пристально разглядывал округлое лицо и глубоко посаженные темные глаза женщины. Затем медленно кивнул.

— Вы знаете, что здесь начнется, если ваши люди сболтнут хоть слово в доках или где-нибудь еще?

— Мы — семья, — буркнула Айлико, спокойно выдержав его взгляд. — С чужими не откровенничаем. Господин Константин, мы — в милиции, потому что прилетели сюда порожняком и вынуждены отрабатывать свой хлеб. И еще — потому что деваться нам больше некуда. Будь «Лебяжье перо» рейсовиком Компании, оно имело бы кредит и право на обеспечение всем необходимым. Как насчет вознаграждения, господин Константин? Только ради Бога, не говорите о кредитах в ваших банках. Мне нужны припасы в трюмах моего корабля.

— Шантаж, капитан?

— Я поведу своих людей на патрулирование. Если мы встретимся с кораблями Унии, то сразу сообщим вам и прыгнем. Контейнеровозу несподручно играть в салочки с рейдерами, и мне неохота совершать подвиги. Мы хотим получить привилегии ваших кораблей, которым разрешено иметь на черный день еду и питье.

— Вы думаете, кто-то утаивает грузы?

— Господин управляющий, вы прекрасно знаете, что так поступают все купцы, базирующиеся на Пелле. И вы смотрите на это сквозь пальцы, чтобы с ними не ссориться. Скажите, много ли ваших таможенников замарали мундиры, досматривая трюмы и резервуары? Я с вами откровенна. Прошу для моей семьи тех же поблажек.

— Вы их получите. — Анджело повернулся к клавиатуре и отправил распоряжение выдать «Лебяжьему перу» все необходимое. — Прошу вас выйти на патрулирование, как только управитесь с погрузкой.

— Отличная работа, господин Константин, — кивнула Айлико, когда он снова повернулся к ней лицом.

— Скажите, капитан, куда вы прыгнете при необходимости?

— В самую глубь Глубокого, господин Константин. Есть там одно местечко… И так поступят многие купцы: Да вы, наверное, и сами это знаете. Впереди не самые лучшие времена. Когда-то Уния покровительствовала купцам; остается надеяться, что рано или поздно ей снова понадобятся фрахтеры.

Анджело нахмурился.

— Вы уверены, что на это стоит рассчитывать?

Айлико пожала плечами.

— Надо плыть по течению, господин управляющий. Сколько бы станция ни платила торговцам, стоит ли цепляться за нее, если фронт трещит по всем швам?

— Много ли купцов разделяет вашу точку зрения?

— Мы давно готовы бежать, — тихо произнесла она. — Вот уж лет пятьдесят. Спросите хотя бы у Квин. Вы тоже подыскиваете себе укромное местечко, господин управляющий?

— Нет.

Она откинулась на спинку кресла и неторопливо кивнула.

— Что ж, позвольте выразить вам мое уважение. Поверьте, что мы не прыгнем, не передав Пеллу сигнала тревоги. Это больше, чем мог бы сделать любой другой.

— Я понимаю, для вас это огромный риск. Припасы вы получите. Что-нибудь еще?

Айлико отрицательно качнула головой, и от этого движения слегка заколыхалось ее массивное тело. Она с трудом поднялась.

— Желаю удачи. — Она протянула руку. — Купцам с этой стороны Черты карта упорно не идет, но они все равно встречаются в темноте и бегут к вам из-под носа Унии с грузом. Выгоды тут никакой, господин управляющий, надеюсь, вы это понимаете. На той стороне кое с чем было бы полегче.

Анджело пожал мясистую кисть.

— Спасибо, капитан.

— Не за что. — Застенчиво поведя плечами, она вышла.

Анджело вскрыл конверт и достал листок бумаги с рукописным текстом. Помучился, разбирая каракули.

«Возвращаемся со стороны Унии. На орбите Викинга — рейдероносцы. Четыре, может, больше. По слухам, Мациан бежал. Есть потери: «Египет», «Франция», «Соединенные Штаты». Возможно, и другие. Ситуация выходит из-под контроля».

Подписи под текстом не было, как и названия корабля. Несколько секунд Анджело изучал записку, затем встал, одним пальцем набрал комбинацию замка и спрятал послание в сейф. У него сосало под ложечкой. Может быть, Ольвиги ошиблись? Или это дезинформация, намеренно распространяемые слухи? Сам «Молот» не пришел… Наверное, решил выждать, понаблюдать за Пеллом, а то и вовсе убежал; любая попытка выйти с ним на прямой контакт вызовет раздражение у остальных купцов. Вокруг Пелла летают фрахтеры, требуя за это пищи и воды. Расходуют станционные припасы и финансы. Требуют уплаты долгов, которые остались за погибшими станциями. Приходится платить, иначе — мятеж. На каждом фрахтере есть «НЗ», но его берегут как зеницу ока, правдами и неправдами вымогая припасы у Пелла. Кое-кто из торговцев привез продукты, это верно, но большинство их только поглощает.

Анджело связался с приемной.

— На сегодня у меня все. Буду дома. Если очень понадоблюсь, приду сюда.

— Хорошо, сэр, — тихо отозвался секретарь.

Анджело переложил со стола в кейс стопку наименее важных документов, надел пиджак и вышел из офиса, вежливо кивнув секретарю и нескольким чиновникам, чьи столы находились в его приемной. Последние дни Анджело засиживался в офисе допоздна и заслужил по крайней мере возможность ознакомиться с документами в более комфортабельной обстановке, не отвлекаясь на другие дела. В его кейсе лежало полсотни досье на кандидатов во временную администрацию. Кроме того, на Нижней возникла проблема, и Эмилио целиком перепоручил ее станции. Он отослал на Пелл часть персонала, на которую возлагались серьезные обвинения. Дэймон настаивал на отправке смутьянов в шахты (чем не способ восполнить потерю рабочих?). Но адвокат выдвинул против юрслужбы обвинение в предубежденности и потребовал полной реабилитации уволенных охранников. Потом за своих бывших подчиненных заступился Джон Лукас. До скандала, слава Богу, не дошло, дело уладили, но на душе у Анджело остался горький осадок. Сейчас в его кейсе лежало полсотни досье на кандидатов во временную администрацию «К».

Возникло искушение заглянуть по пути в служебный бар — выпить и заодно разобраться с некоторыми бумагами. Выбросить из головы мысли, от которых его то и дело бросало в жар.

В кармане у него лежал электронный блокнот — с ним Анджело не расставался, даже имея надежный переносной ком.

До двенадцатой квартиры первого яруса синей отсюда было рукой подать. Он подошел и тихо отворил дверь.

— Анджело?

Так, Алисия не спит. Положив кейс и пиджак на кресло у входа, он приветливо улыбнулся старой низовке, вышедшей из комнаты Алисии. Она в знак приветствия похлопала его по руке.

— Неплохой денек. Лили?

— Хорошо, — с ласковой ухмылкой Лили приблизилась к креслу и бесшумно забрала вещи Анджело, а он прошел в комнату Алисии, наклонился над кроватью и поцеловал жену. Алисия улыбнулась. Как всегда, она неподвижно лежала на безукоризненно чистых простынях, а рядом, как всегда, хлопотала верная Лили. Сколько лет уже…

Настенные экраны показывали звезды. Казалось, все они — Анджело, Алисия и Лили — висят в безвоздушном пространстве. Звезды, а иногда — доки и коридоры станции, или небо и заросли Нижней. Или кто-нибудь из близких. Все, что способно пробуждать в душе Алисии радость. Лили меняла изображения по ее просьбе.

— Дэймон приходил завтракать, — прошептала Алисия. — И Элен. Это было чудесно. Элен выглядит превосходно. Такая счастливая!

Дэймон и Элен заглядывали сюда часто, то вместе, то порознь… особенно теперь, когда Эмилио и Милико жили на Нижней. Анджело вспомнил про свой сюрприз — кассету, которую сунул в карман пиджака, чтобы не забыть в офисе.

— У меня весточка от Эмилио. Сейчас поставлю послушать.

— Анджело, что-нибудь не так?

У него перехватило дух. Он печально покивал.

— Ничего от тебя не скроешь, дорогая.

— Милый, я слишком хорошо знаю твое лицо. Дурные новости?

— Не от Эмилио. Там-то как раз все благополучно. Гораздо лучше, чем у нас. С персоналом никаких хлопот, строительство новых баз идет полным ходом, ко второй базе проложена дорога, и очень много народу желает переселиться с главной.

— А я, похоже, узнаю только плохое. Я смотрела в залы.

Он медленно повернулся к жене, чтобы ей легче было глядеть ему в лицо.

— Сюда идет война, — сказал он.

Прекрасные глаза… Все еще прекрасные, хотя лицо — исхудалое, бледное… Зато волевое и энергичное.

— Уже близко?

— Пока только купцы забеспокоились. Униатов поблизости нет, что они замышляют — еще не известно, но меня тревожит моральное состояние станционеров.

— А что, плохо?

— Минут десять назад я говорил с капитаном купеческого корабля. Она упомянула о потайном местечке в Глубоком, о припасах, необходимых ее семье для выживания. В общем, позиция торговцев ясна. Знаешь, что мне пришло в голову? Кроме Пелла, остались и другие базы, островки. Может быть, о них известно всем торговцам, а может, и Мациану. Впрочем, ему-то — наверняка. Если здесь заварится каша, он найдет где укрыться. Но даже при таком раскладе кое-какие шансы у нас останутся.

— Ты улетишь?

Он отрицательно покачал головой.

— Никогда. Ни за что. Другое дело — вывезти мальчиков. Одного мы уговорили переселиться на Нижнюю. Попробуй убедить младшего. И Элен. На нее вся надежда. В Глубоком у нее друзья, и она способна уговорить Дэймона.

Алисия Лукас-Константин не могла прожить без Пелла, без приспособлений, которые нелегко установить на корабле. Она была прикована к станции и к машинам невидимыми цепями. Если она попытается тронуться с места, об этом немедленно всем станет известно. Она напомнила об этом мужу.

— Я — это Пелл — сказала она с безрадостной усмешкой.

— Война еще далеко, — произнес он, боясь, что это совсем не так.

2. ПЕЛЛ: БЕЛЫЙ ДОК: ОФИСЫ «ЛУКАС КОМПАНИ»; 11:00

Джон Лукас сложил в кипу бланки контрактов и свирепо обернулся к людям, что толпились в его офисе, расположенном перед доком. Он долго смотрел на них, размышляя, потом положил бланки на стол перед Браном Хэйлом. Тот забрал их и роздал остальным.

— Мы согласны, — сказал Хэйл.

— У «Лукас Компани» нет недостатка в рабочих руках. Зарубите это себе на носу. Научитесь приносить пользу. Это личная услуга, если хотите — долг. Я ценю преданность.

— Никаких проблем, — кивнул Хэйл.

— В бутылку больше не лезьте. Норов уже стоил вам проверки на благонадежность, а у меня на службе он уж наверняка не понадобится. Я вас еще на Нижней предупреждал…

— Помню, — буркнул Хэйл. — Но нас спровоцировали, господин Лукас. Личная вражда. Константин изводил нас придирками, искал повода, чтобы выгнать. Все, что вы сделали, он изменил, сломал, развалил. А мы хотели его удержать, сэр.

Джон хмыкнул.

— Бесполезно. Я уже давно не на Нижней, а теперь и вы. Я бы предпочел, чтобы Джекоби вытащил вас с более легким приговором, но спасибо ему и на этом. Отныне вы — мои служащие. — Он присел на край стола. — Собственно, вам очень повезло. Ни грязи, ни мигрени из-за спертого воздуха. Нормальная жизнь цивилизованных станционеров. Будете исполнять любые требования Компании и при этом работать головой. И не приведи Господь вызвать мое недовольство. Все ясно?

— Да, сэр, — отозвался Хэйл.

— Теперь Ли… — Джон задумчиво смотрел на Ли Квэйла. — Ты время от времени будешь охранять собственность семьи Лукас. Будешь носить пистолет. Но не вздумай палить! Знаешь, что ты был на волосок от Урегулирования?

— Тот ублюдок ударил по стволу, — проворчал Квэйл.

— Шефа юрслужбы зовут Дэймон Константин. Вот так-то, приятель. Эмилио — его брат. Анджело ничего не прощает, и будь твоя вина чуть посерьезнее, он бы тебя пропустил через мельницу. В следующий раз, когда захочешь перейти дорожку кому-нибудь из Константинов, подумай хорошенько.

Отворилась дверь, в кабинет проскользнул Витторио. Сделав вид, будто не заметил, как нахмурился Джон, он приблизился к нему и прошептал на ухо:

— Человек. С купца «Лебяжье перо».

— Не знаю никакого «Лебяжьего пера», — прошипел Джон в ответ. — Пускай подождет.

— Нет. — Витторио снова наклонился к нему. — Послушай, я не уверен, что ему можно здесь находиться.

— Что значит — не уверен?

— Документы. По-моему, он здесь нелегально. Оттуда. Ума не приложу, что с ним делать.

Джон нервно вздохнул, по его коже пробежал холодок. Офис битком набит свидетелями! И док!

— Зови, — велел он сыну. — Выйдите, — обернулся он к Хэйлу и остальным. — Заполните бланки и отдайте секретарю. С этой минуты вы выполняете его распоряжения. Любые. Ступайте.

Ответом были хмурые, подозрительные взгляды.

— Пошевеливайтесь! — прикрикнул он на Хэйла и его людей. Витторио поспешил за ними следом и исчез за дверью, оставив ее отворенной. Через секунду в кабинет вошел человек в форме торговца. Спокойно, без малейшего признака нервозности он закрыл дверь. Джон следил за ним, отмечая про себя: лицо обычное, невыразительное. Движения спокойные, рассчитанные. Манеры властные. Возраст — явно за тридцать.

— Господин Джон Лукас? — произнес посетитель.

— Да, я Джон Лукас.

Многозначительный взгляд гостя поднялся к потолку, обежал стены.

— За мной не следят, — буркнул Джон. У него перехватило дыхание. — Явились сюда у всех на виду, а теперь боитесь?

— Мне нужна «крыша».

— Как вас зовут? И кто вы такой?

Незнакомец подошел к столу, стащил с пальца золотое кольцо, достал из кармана паспорт станционера. Положил перед Джоном и то, и другое. Вещи Дэйина.

— Вы нам сделали предложение, — сказал посетитель.

Джон похолодел.

— Господин Лукас, дайте мне укрытие.

— Кто вы?

— Я прилетел на «Лебяжьем пере». Оно берет припасы и отчаливает. Времени в обрез.

— Имя, приятель. Я не привык вести дела неизвестно с кем.

— Имя мне дадите вы. Ваш человек отправится на «Лебяжьем пере». Заложник. Но такой, чтобы мог выступать от вашего имени. У вас есть сын.

— Витторио?

— Да. Пошлите его.

— Он наломает дров.

Незнакомец смотрел холодно и твердо. Джон спрятал в карман паспорт и кольцо, затем его онемевшая рука потянулась к пульту кома.

— Витторио.

Сын шмыгнул в кабинет, снова оставив дверь открытой. Глаза его бегали.

— Господин Витторио Лукас, — обратился к нему посетитель, — корабль, на котором я сюда прилетел, доставит вас на фрахтер «Молот». На нем вы покинете подконтрольное Пеллу пространство. Опасаться совершенно нечего. Экипажи обоих кораблей абсолютно надежны. Капитан «Лебяжьего пера» крайне заинтересована в вашем благополучном прибытии, поскольку от этого зависит возвращение ее семьи.

— Делай, как он говорит, — велел Джон сыну.

Лицо Витторио стало белее мела.

— Лететь?.. Вот так сразу?..

— Ничего с тобой не случится. Твоя драгоценная персона будет там сохраннее, чем здесь. А здесь скоро такое начнется! Отдай ему документы, карточку и ключ. Иди на «Лебяжье перо» с кем-нибудь из курьеров. Постарайся не выглядеть пришибленным. Держи себя в руках. Это несложно.

Витторио ошалело смотрел на отца.

— Все будет в порядке, уверяю вас, — заявил незнакомец. — Прилетите на место и будете действовать, как предусмотрено нашим планом. Сидеть и ждать.

— Нашим планом?

— Мне обещали, что вы меня поймете.

Витторио полез в карман, отдал все свои документы. С его лица не сходило выражение безграничного ужаса.

— Номер компа, — потребовал гость.

Витторио написал номер в блокноте.

— Да не бойся ты, — сказал Джон. — Говорю тебе, там будет лучше.

— То же самое ты говорил Дэйину.

— Дэйину Джекоби пожаловаться не на что, — произнес незнакомец.

— Ну, не раскисай, — проворчал Джон. — Будь мужчиной. Если раскиснешь и проколешься, нас всех урегулируют. Ты хорошо меня понял?

— Да, сэр, — обморочным голосом откликнулся Витторио.

Джон подбородком указал ему на дверь и небрежно пожал дрожащую руку. Возможно, Витторио оказывал ему неоценимую услугу, но даже в этот момент Джон не мог внушить себе симпатии к сыну.

— Я этого не забуду, — пробормотал он, зная, что в подобных ситуациях обходительность лишней не бывает.

Витторио кивнул.

— Этот док, — сказал незнакомец, просматривая его документы. — Второй причал. И поторопитесь.

Витторио вышел. Посетитель сунул в карман документы и листок с компьютерным номером.

— Регулярное использование номера должно успокоить комп, — заметил он.

— Кто вы?

— Джессад. Или Витторио Лукас — с той минуты, когда я впервые воспользуюсь его документами. Где его квартира?

— Он живет у меня, — сожалея об этом, ответил Джон.

— А кто еще с вами живет? Женщина? Или близкие друзья, которым может не понравиться…

— Только он.

— Это сходится со словами Джекоби. Жить в вашей квартире… весьма удобно. Я не вызову любопытства, если пойду туда в этой одежде?

Сев на край стола, Джон ладонью стер пот с лица.

— Вы напрасно волнуетесь, господин Лукас.

— Они… корабли Унии идут сюда?

— Я должен здесь кое-что организовать. Я — консультант, господин Лукас. Это самый подходящий термин. Человек и один-два корабля — невелика потеря в такой игре… Но я, видите ли, хочу жить, на худой конец, умереть не без пользы. Не упрекайте меня за простую осторожность.

— Вас что, послали сюда… без поддержки?

— Поддержка будет, и еще какая, но пока она дойдет… Мы обо всем побеседуем у вас дома. Я весь в ваших руках, ведь вы не так уж крепко привязаны к сыну.

У Джона кровь хлынула к вискам.

— Господин Джессад, вас это не касается.

— В самом деле? — Джессад неторопливо ощупал Джона взглядом. — Господин Лукас, чему быть, того не миновать. Пелл обречен. У вас же есть шанс перейти на сторону победителей. В обмен на высокое положение оказать нам несколько услуг. В долгу мы не останемся, поверьте. Видите, как все по-деловому? Вы будете следовать моим советам, никакой самодеятельности. У меня немалый опыт работы в подобных ситуациях. Мне сказали, что у вас запрещено устанавливать аппаратуру для слежки за гражданами, что власти Пелла насчет этого непреклонны. Здесь есть такие устройства?

— Нет, — с трудом сглотнув, ответил Джон. — Это совершенно противозаконно.

— Великолепно. Я не любитель разгуливать под объективами. Что вы думаете о моей одежде, господин Лукас? В ваших коридорах она не будет бросаться в глаза?

Джон повернулся, порылся в столе и нашел подходящий бланк. Бешено колотилось сердце. Если Джессада остановят, если заподозрят, если сравнят его подпись с подписью на паспорте… Но уже ничего не изменишь. А вдруг полиция обыщет «Лебяжье перо» или кто-нибудь заметит, что перед стартом корабля с него не ушел Витторио?..

— Вот. — Он оторвал листок от книжечки разовых пропусков. — Сами никому не показывайте, предъявите только полиции, если вас остановят. — Он нажал кнопку кома и склонился над микрофоном. — Бран Хэйл еще здесь? Пусть войдет.

— Господин Лукас, — осведомился Джессад, — зачем нам свидетели?

— Вы спрашивали насчет коридоров. Если вас задержат, вы — купец, у которого украли документы, идете по этому пропуску в службу паспортного контроля. Бумаги Витторио давайте сюда, не хватает еще, чтобы их у вас нашли. Вечером верну. Дома.

Джессад отдал документы и получил взамен пропуск.

— А что здесь делают с торговцами, потерявшими документы?

— Вызывают всю семью и устраивают жуткую разборку. Для вас, господин Джессад, это может кончиться тюрьмой и Урегулированием. Но кражи документов у купцов здесь не редкость. Если арестуют, положитесь на меня. У меня есть корабли и адвокаты, и я что-нибудь придумаю. Скажите, что вы с «Шебы». Я знаю эту семью.

Отворилась дверь, и Джессад проглотил ответ. Вошел Бран Хэйл.

— Положитесь на меня, — повторил Джон, наслаждаясь замешательством Джессада. — Бран, для тебя уже есть работа. Проводи этого человека ко мне домой. — Он вытащил из кармана ключ. — Побудь с ним до моего прихода. Я могу задержаться, так что распоряжайся в квартире сам. Учти, у него — легенда. Если по пути вас остановят, во всем поддакивай ему. Понятно?

Взгляд Хэйла стрельнул в Джессада и снова уперся в Джона. А он не дурак, этот Хэйл — не задает лишних вопросов.

— Господин Джессад, — прошептал Джон, — можете во всем ему доверять.

Джессад изобразил улыбку и протянул руку. Джон пожал сухую ладонь человека со сверхъестественными нервами. Хэйл указал посетителю на дверь, и Джон, не отходя от стола, проводил их взглядом. В приемной сотрудники вроде Хэйла — надежные, сам выбирал. Похоже, никто из них не «подрабатывает» на Константина (Джон не поленился это проверить). Джессад оставался невозмутим, а у хозяина кабинета тряслись руки. Агент Унии. Превзошедший все ожидания результат интриги с Джекоби. Джон закинул удочку, а судьба нацепила на крючок золотую рыбку.

Корабли Унии близко. Настолько близко, что способны засылать сюда лазутчиков, таких как Джессад. Снова усевшись в кресло, Джон вертел в руке стакан и прихлебывал из него, пытаясь собраться с мыслями. Джессадова затея провести комп не выгорит, машина раскусит эту шараду в считанные дни, и тогда первым могут схватить его, Джона, а не униата, данных о котором и вовсе нет в компе. Пускай для Унии Джессад — небольшая потеря, но себя Джон ценил неизмеримо выше.

Стараясь сосредоточиться, он потягивал спиртное. Затем в порыве вдохновения схватил со стола несколько бланков и авторучку. «Так. Оформляем вылет ближнерейсовика. В «Лукас Компани» хватает людей, умеющих держать язык за зубами. Взять хотя бы экипаж «Шебы». Они не откажутся вывести из дока корабль с призраком на борту, подделать декларацию, список команды и пассажиров… Прослеживание маршрутов черного рынка дало множество самых разнообразных сведений, огласка которых иным капитанам совсем ни к чему. Так что сегодня во второй половине дня к шахтам отправится рейсовый корабль, и в станционном реестре можно будет изменить компьютерный номер Витторио».

Легкая зыбь, только и всего… На ближнерейсовики, курсирующие между шахтами и станцией, никто не обращает внимания. Один-единственный полет ничем не угрожает безопасности Пелла, поскольку на ближнерейсовике нет ни мощного оружия, ни двигателя для межзвездных прыжков. Конечно, Анджело задаст несколько вопросов, но Джон сумеет усыпить его подозрения. Он составил распоряжение, с удовлетворением проследил, как комп «проглатывает» его и выдает на дисплей объявление для «Лукас Компани» о том, что впредь любой ее корабль, вылетающий рейсом на шахты, должен вывозить со станции такой-то и такой-то груз. Джон всегда добивался увеличения штрафов за порожние рейсы. Это форменное безобразие! Он набрал текст: «Взята 1/4 станционной нормы груза. Отправление в 17:00 ос».

Глубоко вздохнув, Джон откинулся на спинку кресла. Сердце успокоилось. Главное — комп ни к чему не придрался, асе подчиненными будет куда проще. Он знал своих людей.

Он снова склонился над клавиатурой, стал выуживать из памяти компа фамилии и имена. Подбирать экипаж. «Кулинсы подойдут», — подумал он о семье торговцев, давно нанятой Лукасами.

— Как только Кулинсы появятся, пришли их ко мне, — велел он секретарю через ком. — У меня для них заказ. И побыстрее собери что-нибудь для отправки в шахты. Потом вызови запасную бригаду докеров, пускай доставят груз со станционных складов на борт фрахтера. И никаких склок, что дадут, то и бери. Документы оформи так, чтобы комар носу не подточил. Ты отвечаешь за все. Действуй. Да поторопись. Все понял?

— Да, сэр, — раздался голос в динамике. И — через несколько секунд: — Я связался с Кулинсами. Они благодарят за заказ и идут сюда.

«Энни» — подходящий корабль, он не раз совершал длительные полеты к шахтам в интересах «Лукас Компани». Вдобавок он невелик и не вызовет чрезмерного любопытства. В молодости Джон ходил в подобные рейсы, изучал бизнес. Так что и Витторио вполне мог это сделать.

Джон прикладывался к стакану и нервно ворошил бумаги на столе.

3. ПЕЛЛ: ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ЦИЛИНДР; 9.9.52; 12:00

Гравитация в спортзале далеко не дотягивала до нормы. Джош схватился за бок, осел на мат и опрокинулся навзничь. Упираясь ладонями в голые колени, Дэймон склонился над ним с веселой улыбкой.

— Все, я спекся, — прохрипел Джош, едва к нему вернулось дыхание. — Я тренирован, но не до такой же степени.

Дэймон опустился на колени. Он сутулился и тоже тяжело дышал.

— Все отлично. Ты держался здорово, честное слово. — Ухмыляясь, он с шумом втянул ртом и медленно выпустил воздух. — Помочь?

Джош крякнул, перекувырнулся и неуклюже встал. У него дрожал каждый мускул. К тому же он стеснялся людей, которые проходили мимо по полого наклоненной ленте. Было шумно — люди переговаривались во весь голос. Свобода. Если здесь и надо опасаться, то разве что тихого смешка. Джош мог бы бежать дальше… если бы не отказало дыхание. Он и так переупражнялся, но все-таки жалел, что сил не хватало.

У него тряслись колени и кололо в боку.

— Пошли. — Дэймон легко поднялся и, поймав руку Джоша, повел его к раздевалкам. — Парилка тебя вылечит, по крайней мере, мускулы расслабит. У меня есть еще немного времени, а потом надо будет вернуться в офис.

Они вошли в захламленную раздевалку, сняли одежду и сунули ее в люк прачечной. Возле люка лежала груда полотенец. Два из них Дэймон вручил Джошу и повел его к двери с табличкой «Пар», затем — через тесную душевую к двум рядам кабинок, скрытых завесой пара. Большинство кабинок было занято, лишь в самом конце прохода нашлось несколько свободных. Дэймон и Джош вошли в среднюю и расположились на деревянном настиле. Сколько воды! Джош смотрел, как Дэймон зачерпывает и льет воду себе на голову, не забывая плескать на раскаленную металлическую плиту, окутанную белым облаком.

После парилки Джош окунулся в бассейн и вытерся полотенцем. От жара у него перехватывало дыхание, кружилась голова.

— Тебе плохо? — встревожился Дэймон.

Джош отрицательно покачал головой, боясь, что отнимает чужое время. Эта мысль не оставляла его ни на миг, пока рядом был Дэймон. Душевное равновесие стоило ему отчаянных усилий. Он опасался привыкнуть к кому-либо, привязаться… Из памяти выплывали все новые факты, не подлежащие сомнению, жестокие, как сама правда… Он всегда ненавидел одиночество. Рано или поздно Дэймон устанет от него, потеряет интерес. Дружба с такими людьми недолговечна. И вновь Джошу останутся только искалеченная память и свобода в тюрьме под названием Пелл…

— Ты чего-то боишься?

— Нет! — Страстно желая сменить тему, он сказал Дэймону, который жаловался, что у него нет напарника для тренировок: — Я думал увидеть здесь Элен.

— Она теперь не может. Из-за беременности.

— А! — Джош заморгал, отводя глаза. Не стоило заговаривать об этом, вторгаться в чужую жизнь. Он почувствовал себя не в своей тарелке. Считал, что знает женщин, но впервые сталкивался с такими вещами, как беременность и постоянство в любви. Он вспомнил женщину, которую любил — старенькую, сухонькую… но возраст и внешность не имели для него значения. Мальчишеская любовь. Тогда он был совсем ребенком. Джош попытался потянуть за ниточку воспоминаний и наткнулся на тугой клубок. Он не хотел думать об Элен как о простой женщине, жене, будущей матери. Не мог. Вспомнились предупреждения врачей: психический регресс, так они это называли. Регресс…

— Джош, как ты себя чувствуешь?

Он заморгал, подумав: «Надо взять себя в руки».

— Тебя что-то гложет?

Он ответил беспомощным жестом, боясь, что не выдержит и начнет рассказывать.

— Не знаю.

— Ты все время о чем-то думаешь.

— Ни о чем я не думаю.

— Не доверяешь мне?

Джош мигал так часто, что еле видел. На глаза стекал пот. Он вытер лоб.

— Все в порядке, — произнес Дэймон как ни в чем не бывало.

Джош встал и подошел к выходу из деревянной кабинки, чтобы хоть ненамного увеличить расстояние между собой и Дэймоном. Казалось, невидимые пальцы сжимают его желудок.

— Джош?

Темнота, теснота… Можно убежать, вырваться из этой тесноты… Но тогда его схватят и вернут в палату. В белые стены.

— Боишься? — Предположи Дэймон что-нибудь другое, он тоже оказался бы недалек от истины. Снова — беспомощный жест, говорящий на сей раз о том, что Джошу очень плохо. Шум человеческих голосов вдалеке уже превратился в ровный звуковой фон, едва отличимый от безмолвия.

— Ты меня в чем-то подозреваешь? — спросил Дэймон.

— Нет.

— В неискренности?

— Нет.

— Так в чем же дело?

Силы Джоша иссякли, близился обморок.

— Пожалуйста, — настаивал Дэймон. — Скажи.

Джош оглянулся, прижимаясь лопатками к деревянной стенке.

— Ты перестанешь, — произнес он заплетающимся языком, — когда тебе надоест.

— Что я перестану? А, ты опять об одиночестве…

— Тогда чего же ты хочешь?

— Ты думаешь, я с тобой занимаюсь из одного любопытства? Это не так.

Джош судорожно сглотнул.

— Что натолкнуло тебя на эту мысль? — спросил Дэймон. — Поведение Элен? Или мое?

— Мне не хочется об этом думать, — выдавил Джош через несколько секунд, — но ведь ты и правда возишься со мной только из любопытства.

— Нет, — произнес Дэймон. — Нет.

У Джоша снова задергались веки. Он шагнул к скамье и сел, пытаясь одолеть тик. Все дело в таблетках — ему их больше не дают. Жаль. Хорошо бы наглотаться успокоительного и не шевелиться. Не думать. Хорошо бы вырваться отсюда. Чтобы никто не лез в твои мозги.

— Ты нам нравишься, — сказал Дэймон. — Что в этом плохого?

Эти слова ошеломили Джоша. Сердце его забухало, как электрический молот.

— Пойдем. — Дэймон поднялся. — Ни к чему перегреваться.

Джош кое-как выпрямился. У него тряслись колени, перед глазами все расплывалось из-за пота, жары и слабой гравитации. Отшатнувшись от руки Дэймона, он побрел по проходу между кабинками.

От прохладного душа в голове слегка прояснилось. Он постоял под струями на несколько минут дольше необходимого, вдыхая освежающий воздух. Вышел, чувствуя себя значительно лучше, и, завернувшись в полотенце, направился в раздевалку. Дэймон шагал следом.

— Извини, — сказал Джош, подразумевая доставленные им хлопоты.

— Рефлексы… — Нахмурившись, Дэймон решительно взял Джоша за руку. Тот отпрянул назад и с грохотом ударился спиной о дверцу шкафчика.

Темнота. Неразбериха. Толпа. Тянущиеся к нему руки. Разум рванулся, затем съежился. Джош глядел в лицо обеспокоенному Дэймону.

— Джош!

— Извини, — повторил Толли. — Извини.

— Не надо было так долго сидеть в парной. Ты, наверное, перегрелся.

— Не знаю, — прошептал Джош. — Не знаю. — Он неуверенно шагнул к скамье и сел на нее. Вскоре в глазах прояснилось. — Прости. — На душе было мерзко, он нисколько не сомневался в том, что Дэймону надоели его припадки. — Может, мне лучше вернуться в больницу?

— Тебе так плохо?

Джошу не хотелось в палату с голыми, неуютными стенами. В больнице он знал нескольких врачей, и они его знали. «Они могут вылечить меня от депрессии, — подумал он. — Но сделают это лишь потому, что обязаны».

— Я свяжусь с офисом, — сказал Дэймон. — Скажу, что задержусь. Если тебе станет совсем худо, пойдем в больницу.

Джош опустил голову на руки.

— Не знаю, зачем я это делаю, — проговорил он. — Я кое-что вспоминаю, а что именно, не могу понять. Может, из-за этого у меня так болит желудок.

Не сводя с него глаз, Дэймон сел на скамью верхом.

— Могу себе представить, — нарушил он затянувшуюся паузу.

Джош поднял голову, с досадой подумав, что Дэймон имеет доступ к его досье.

— Что ты можешь представить?

— Здесь тесновато… Большинство беженцев паникуют в тесноте. Клаустрофобия въелась в их души.

— Но я сюда прилетел не с беженцами, — возразил Джош. — Это я помню.

— А еще что ты помнишь?

Лицо Джош а задергалось. Он встал и принялся одеваться. Через несколько секунд Дэймон последовал его примеру. В раздевалку вошло пять-шесть человек, вместе с ними ворвался шум — самый обыкновенный гул спортивного зала.

— Ты на самом деле хочешь, чтобы я проводил тебя в больницу? — спросил Дэймон.

Джош пожал плечами, надевая куртку.

— Не надо. Пройдет. — Джош решил, что дело и впрямь в тесноте, и, хотя его бил озноб, он решил, что надо просто одеться. Дэймон хмуро указал на дверь. Они вышли в холодный коридор, вместе с дюжиной мужчин совершили головокружительное падение в лифте. Оказавшись в нормальной гравитации внешней оболочки, Джош глубоко вздохнул, вышел из кабины на подкашивающихся ногах и замер в людском круговороте.

Рука Дэймона сжала его локоть, мягко направила к сиденью у стены. Джош с удовольствием отдохнул несколько минут, глядя на прохожих. Он сидел не в той секции, где располагался офис Дэймона, а в зеленой. Из ресторана долетала музыка. Они шли в ту сторону… но остановились. Так решил Дэймон. «Наверное, перейдем на дорогу, ведущую к больнице, — подумал Джош. — Или просто отдохнем».

Он сидел, тяжело дыша, затем признался:

— Меня слегка мутит.

— Пожалуй, тебе надо вернуться в гостиницу, хотя бы на на проверку. Зря я повел тебя в спортзал.

— Нет, дело не в этом. — Джош наклонился, опустил голову на руки и, несколько раз медленно вздохнув, выпрямился. — Имена… Дэймон, ты помнишь имена из моего досье? Где я родился?

— На Сытине.

— А моя мать? Ты знаешь, как ее звали?

Дэймон наморщил лоб.

— Нет. Этого ты не сказал. В основном ты говорил о тете. Ее звали Мэвис.

В памяти Джоша снова проявилось лицо пожилой женщины. В груди поднялось знакомое тепло.

— Да.

— Ты даже ее позабыл?

Вернулся тик. Джош изо всех сил старался говорить спокойно.

— Видишь ли, я никак не могу понять, где — настоящее, где — воображаемое, а где сновидения. Ты бы тоже запутался, если б не знал разницы между этими вещами. Значит, Мэвис…

— Да. Ты жил на ферме.

Джош кивнул, хватаясь за драгоценные крохи воспоминаний. Озаренная дорога, пыль под босыми ногами, видавшая виды изгородь. Как часто снилась ему эта дорога, и пыль, и дом, и амбар, и силосная башня… и много других домов, амбаров и башен. И колосья, золотящиеся на полях.

— На плантации. Она гораздо больше любой фермы. Да, я там жил, пока не поступил в военную школу. Кажется, с тех пор я не бывал ни на одной планете. Это так?

— Ни о какой другой планете ты не упоминал.

Джош сидел, удерживая в голове образы, наслаждаясь ими — прекрасными, теплыми, реальными. Он попытался восстановить в памяти детали: солнце, цвета заката, пыльную дорогу, убегающую от деревни… Большая, мягкая, уютная женщина и тощий суетливый мужчина, который вроде бы ничем не занимался, только ругал погоду. Фрагменты воспоминаний складывались, как кусочки мозаики. Родина. На это слово душа отозвалась болью.

— Дэймон, — сказал Джош, набравшись храбрости, ибо это была не просто сладкая греза. — Тебе не было нужды обманывать меня. Но ты солгал, когда я попросил тебя рассказать о кошмарах. Помнишь? Зачем?

Похоже, Дэймон смутился.

— Дэймон, я боюсь. Боюсь лжи, понимаешь? Боюсь… многого. — Он запинался, досадуя на свои дергающиеся скулы, и на язык, не способный подбирать нужные слова, и на память, превращенную в решето. — Дэймон, скажи мне имена и названия. Ты читал досье. Читал, я знаю. Объясни, как я попал на Пелл.

— Как и все остальные. Прилетел после падения Рассела.

— Нет. Начиная с Сытина. Назови имена.

Дэймон положил руку на подлокотник и мрачно поглядел на Джоша.

— Первое из перечисленных тобой назначений — на «Коршун». Не знаю, сколько ты на нем прослужил, возможно, это был твой единственный корабль. Как я понял, тебя забрали с фермы в эту, как ты говоришь, военную школу и там обучили на военопа. Судя по твоим ответам, корабль был очень мал.

— Разведчик. — Перед мысленным взором Джоша отчетливо вырисовались консоли и тесные отсеки «Коршуна», где члены экипажа жили плечом к плечу в нулевом тяготении. Служба по большей части проходила при станции Передовая — в доках и патрулировании. Иногда «Коршун» ходил в дальние рейды с одним-единственным заданием: увидеть то, чего еще никто не видел. Кита… Кита и Ли… Кита казалась ребенком — к ней Джош особенно привязался. И Ульф. Он обрадовался, вспомнив их лица. Они неплохо притерлись друг к другу — притерлись чуть ли не в буквальном смысле, ибо на борту разведчика человек не ведал уединения. Джош провел вместе с ними годы. Годы! И теперь они мертвы… Словно во второй раз он переживал их смерть. «Берегись!» — кричала Кита. Он тоже кричал, сообразив, что их засекли. Ошибка Ульфа. Джош беспомощно сидел у консоли — ни одного орудия, нечем отбиться…

— Меня подобрали, — сказал он. — Не помню кто.

— Вас подбил корабль по имени «Тигрис», — напомнил Дэймон. — Рейдер. На твое счастье, в том районе оказался купец. Он принял сигнал из твоей капсулы.

— Продолжай.

Дэймон помолчал, будто размышляя, стоит ли рассказывать. Беспокойство Джоша росло, невидимая рука все сильнее сжимала желудок.

— Тебя привезли на станцию, — сказал наконец Дэймон. — С борта купца тебя вынесли на носилках, хотя на твоем теле не было ран и ушибов. Видимо, шок. Переохлаждение. На «Коршуне» почти целиком отказала система жизнеобеспечения, и ты едва не погиб.

Джош недоумевающе покачал головой. Об этом никаких воспоминаний. Пустота. Даль. Холод. Зато он вспомнил доки и врачей. И допросы, бесконечные допросы…

Толпы. Вопящие толпы в доках. Падающие охранники. Кто-то хладнокровно стреляет в лицо лежащему человеку. Кругом — затоптанные, впереди — ревущая живая волна, а позади — вооруженные солдаты. «Они захватили оружие», — слышен чей-то крик. Паника… Как будто под напором воды рушится плотина…

— После взрыва на Маринере, — продолжал Дэймон, — тебя вывезли вместе с другими уцелевшими.

— Элен…

— На Расселе тебя допрашивали, — негромко рассказывал Дэймон. — Выпытывали… не знаю что. Боялись. Спешили. Применяли незаконные методы наподобие Урегулирования. Пытались вытянуть из тебя информацию — сроки нападения, направления ударов и тому подобное. Но ничего не добились. Потом началась эвакуация, и тебя переправили сюда.

Черная «пуповина», соединяющая корабль со станцией. Солдаты. Оружие.

— На военном крейсере, — добавил Джош.

— Да. На «Норвегии».

Внутренности стянуло в узел. Мэллори. Мэллори и «Норвегия». Графф. Он вспомнил. Гордость… там умерла его гордость. Он превратился в ничтожество. Кто он? Что он? Это никого не интересовало. У них не было даже ненависти — только горечь и скука. И жестокость. Для них он был всего-навсего живой тварью, способной испытывать боль и стыд, кричать, когда захлестывает ужас, и понимать, что до твоих мук никому нет дела. «Хочешь обратно к ним? — Он помнил даже интонации Мэллори. — Хочешь?»

Этого он не хотел. У него вообще не осталось желаний, кроме одного: ничего не чувствовать. Вот она, причина кошмаров. Вот откуда эти жуткие темные фигуры. Вот из-за чего он просыпается по ночам.

Он медленно кивнул, смиряясь с этим открытием.

— Здесь тебя содержали в тюрьме. Тебя допрашивали везде — на Расселе, на «Норвегии», здесь… Если думаешь, что при Урегулировании мы изменили твои воспоминания… поверь, это не так. Джош!

— Со мной все в порядке. — Произнести это было нелегко — дыхание перехватило, тяжесть в желудке не отпускала. Это из-за близости человека, догадался он. Эмоциональной или физической. Он старался держать себя в руках.

— Посиди здесь.

Прежде чем Джош успел возразить, Дэймон прошел в один из магазинов у стены коридора. Джош послушно ждал, прислонясь к стене затылком. Сердце понемногу успокаивалось.

Внезапно он сообразил, что его впервые оставили на свободе одного… если не считать походов из гостиницы на работу и обратно. Возникло острое ощущение собственной наготы. «Интересно, — подумал он, глядя на прохожих, — эти люди знают, кто я такой?» От этой мысли ему стало страшно.

«Кое-что вы вспомните, — пообещал доктор, когда Джошу перестали давать таблетки. — Но сумеете отстраниться от этих событий».

Кое-что…

С двумя чашками в руках вернулся Дэймон, сел, протянул одну Джошу. Фруктовый сок с чем-то незнакомым. И со льдом. И с сахаром. Желудок моментально отпустило.

— Ты же опаздываешь в офис, — спохватился Джош.

Дэймон промолчал, пожав плечами.

— Я хочу… — Джош запнулся. — Я хочу пригласить вас с Элен на ужин. Теперь у меня есть работа.

Дэймон пристально посмотрел на него.

— Хорошо, я спрошу Элен.

От этих слов у Джоша гора свалилась с плеч.

— Я хочу, — продолжал он, — пойти сейчас домой. Сам.

— Хорошо.

— Мне необходимо было выяснить… что я помню. Извини.

— Мне тебя очень жалко. — Эти слова тронули Джоша до глубины души.

— Но домой я пойду один.

— Когда обещанный ужин?

— Это решать вам с Элен. У меня больше свободного времени.

Шутка вышла неудачной, но Дэймон счел необходимым улыбнуться. Они осушили чашки и встали.

— Спасибо.

— Я поговорю с Элен, а завтра свяжусь с тобой. Ни о чем не беспокойся. Если что-нибудь понадобится, обращайся ко мне.

Джош кивнул, повернулся и вошел в толпу, где любой мог знать его в лицо. Толпа… как тогда в доке. Нет, не так. Здесь — другой мир, в нем можно ходить без конвоя. Словно наследник, только что вступивший в право владения, Джош открывал для себя станцию. Вместе с уроженцами Пелла он приблизился к дверям лифта, постоял в ожидании кабины. Как будто в этом не было ничего особенного.

Кабина пришла.

— Седьмой, зеленая, — произнес он, когда человеческие тела оттеснили его от пульта. Кто-то любезно нажал за него нужную кнопку. Плечом к плечу… Как хорошо… Вот и его ярус. Извинившись, он проскользнул между пассажирами, которые не удостоили его даже взглядом, и остановился в знакомом коридоре возле гостиницы.

— Толли! — Оклик заставил его вздрогнуть. Он посмотрел направо и увидел людей в форме охранников. Один из них улыбнулся. Сердце Джоша забилось быстрее, но тотчас успокоилось. Охранник оказался знакомым.

— Вы теперь здесь живете?

— Да. — Он виновато добавил: — Я не очень хорошо вас помню. Наверное, мы познакомились, когда меня привезли. Наверное, вы были моим надзирателем.

— Точно, — кивнул охранник. — Рад, что для вас все кончилось благополучно. — Похоже, он не кривил душой.

— Спасибо.

Джош двинулся своим путем, а надзиратели — своим. Тьма отступила. А он-то думал, что все эти люди ему приснились! Нет, не приснились. Все было на самом деле.

Он миновал стол администратора, прошел по коридору к восемнадцатому номеру, открыл дверь. Вот оно, его убежище — скромно обставленное, без окон… исключительная привилегия, при такой тесноте. Спасибо Дэймону…

Обычно, приходя домой, он включал вид, и тот заполнял номер голосами. Иначе безмолвие навевало страшные сны. Сейчас он опустился на кровать и просто сидел в тишине, ощупывая воспоминания, как полузажившие раны.

«Норвегия»…

Сигни Мэллори…

Мэллори…

4. ПЕЛЛ: БЕЛЫЙ ДОК: ОФИСЫ «ЛУКАС КОМПАНИ»; 18:30; 06:30 ДС

Ничего страшного не произошло. Джон сидел в самом дальнем кабинете офиса, принимал рутинные сообщения, просматривал заурядные отчеты кладовщиков, но какая-то частица его мозга беспокойно прикидывала, как поступить, если случится наихудшее.

Он задержался на работе дольше обычного. В доках уже потускнели лампы, почти весь персонал основной смены разошелся по домам, улеглась суматоха. Лишь несколько клерков в офисах других служб отвечали на вызовы по кому и занимались мелкими делами в ожидании сменщиков. В четырнадцать сорок шесть беспрепятственно ушло «Лебяжье перо», в семнадцать ноль три с документами Витторио улетели Кулинсы на «Энни», тоже не возбудив ничьего любопытства или беспокойства (вопросы милиции о курсе и сроке возвращения были в порядке вещей). Джону теперь дышалось легче. «Энни» давно скрылась из виду, и уже ничто не могло ее остановить.

Надев пиджак, Джон запер офис и пошел домой.

Он отпер дверь с помощью персональной карточки (вплоть до этой минуты ему было нужно, чтобы каждый его шаг фиксировался компом) и увидел Джессада и Хэйла, сидящих друг против друга в тиши гостиной. Пахло кофе, и Джон начал успокаиваться после дневного напряжения. Он опустился в третье кресло и откинулся на спинку.

— Я выпью кофе, — сказал он Брану Хэйлу. Тот нахмурился, но встал и вышел на кухню.

— Ну, как вам нынешний денек? — поинтересовался Джон у Джессада. — Небогат развлечениями?

— Небогат, — отозвался гость. — Если бы не старания мистера Хэйла, я бы, наверное, сошел с ума от скуки.

— Здесь все спокойно?

— Все в порядке, — донесся голос Хэйла из кухни.

Глотнув кофе, Джон поднял глаза и увидел, что Хэйл ждет. Отпустить его и остаться наедине с Джессадом? Этого Джону не хотелось. Не хотелось также, чтобы Хэйл разговаривал с ним на равных — здесь или где-нибудь еще.

— Ценю твое благоразумие. — Он говорил очень спокойно, тщательно обдумывая фразы. — Как ты, наверное, уже понял, здесь кое-что затевается. Пускай не сразу, но это принесет нам немалую выгоду. Постарайся удержать Ли Квэйла от дурацких выходок. Как только я получше разберусь в обстановке, ты все узнаешь. Витторио улетел. Дэйин… пропал. Мне нужен надежный и толковый помощник. Ты меня понял, Бран?

Хэйл кивнул, потом негромко проговорил:

— Спасибо. Мы поговорим об этом завтра. — Он покосился на Джессада. — Все будет в порядке, господин Лукас?

— Если нет, я тебя позову.

Хэйл кивнул и вышел, не сказав больше ни слова. Джон снова откинулся на спинку кресла и уже уверенней посмотрел на униата, вольготно расположившегося напротив.

— Насколько я понял, — произнес гость, — вы доверяете этому человеку и намерены посвятить его в наши дела. Союзников, господин Лукас, надо выбирать с толком.

— Я знаю своих людей. — Джон отхлебнул обжигающего кофе. — А вот вас, господин Джессад или как вас там, я не знаю и не могу согласиться с вашей затеей насчет документов моего сына. Я придумал для него другое прикрытие. Деловая поездка в интересах «Лукас Компани». Сейчас рейсом на рудники отправился корабль, он увез документы Витторио.

Джон ожидал вспышки ярости, но гость всего-навсего вежливо приподнял брови.

— Не возражаю. Однако мне понадобятся документы, и я сомневаюсь, что разумно будет обратиться за ними к официальным властям.

— Документы я вам достану. Это не самое сложное в вашем деле.

— А что самое сложное, господин Лукас?

— Мне нужно кое-что знать. Где Дэйин?

— В нашем глубоком тылу. Вы совершенно напрасно волнуетесь. Я прибыл сюда просто на всякий случай… чтобы получить подтверждение вашей искренности. Если вы нас обманываете, я погибну. Но я очень надеюсь, что этого не случится.

— Что вы можете мне предложить?

— Пелл, — тихо произнес Джессад. — Пелл, господин Лукас.

— Вы готовы вручить его мне?

Джессад отрицательно покачал головой.

— Это вы готовы вручить его нам. Именно такова суть вашего предложения. Инструктировать вас буду я. Мой опыт, ваше превосходное знание обстановки. Этим вы должны поделиться со мной.

— Чем вы обеспечите мою безопасность?

— Одобрением ваших действий.

— Кто вы по чину?

Джессад пожал плечами.

— Я здесь неофициально. Мне нужно знать все тонкости. Все, от графиков грузоперевозок до процедуры заседаний совета, до самых незначительных нюансов делопроизводства в офисах вашей компании.

— Вы решили всю жизнь провести в моей квартире?

— Не вижу смысла мозолить глаза окружающим, от этого может пострадать ваша репутация. А есть другое безопасное место? Этот ваш Бран Хэйл — надежный человек?

— Был со мной на Нижней. При Константинах остался верен моей политике, и за это его оттуда вышибли.

— Значит, надежен?

— Вполне. Правда, кое в ком из его компании я сомневаюсь… особенно если дело примет серьезный оборот.

— Но ведь вы позаботитесь, чтобы этого не случилось, не правда ли?

— Постараюсь.

Джессад медленно кивнул.

— И все-таки, господин Лукас, подумайте о документах. С ними мне будет гораздо спокойнее.

— Что будет с моим сыном?

— Вас это тревожит? Мне показалось, вы не испытываете к нему особой любви.

— Вы не ответили.

— Недалеко отсюда находится корабль… из захваченных. Он зарегистрирован как собственность купеческой семьи Ольвигов. На самом деле он теперь военный. Все Ольвиги в кутузке, как и большая часть команды «Лебяжьего пера». «Молот», корабль Ольвигов, предупредит Пелл о приближении врага. Это случится довольно скоро, господин Лукас. Не покажете ли для начала план станции?

«Мой опыт…» Специально обученный человек. В голову Джона закралась жуткая мысль: Викинг разложен, Маринер взорван… все это сделано изнутри. Работа диверсантов. Находятся безумцы, уничтожающие станции и гибнущие сами… или успевающие сбежать. Он посмотрел в невыразительное лицо Джессада, в спокойные, даже слишком спокойные глаза и понял: точно, один из таких специалистов орудовал на Маринере. Потом внезапно появился Флот, и станция была намеренно уничтожена.

5. ПЕЛЛ: ЗОНА «К»; ОРАНЖЕВАЯ СЕКЦИЯ; ДЕВЯТЫЙ ЯРУС; 19:00

Посетители упорно дожидались приема. Очередь тянулась по главному коридору и заканчивалась в доке. Подперев ладонями голову, Василий Крессич проводил взглядом женщину, которую грубо выволок за дверь охранник. Она заявила об ограблении, обвинила одного из помощников Коледи, а потом учинила скандал.

У Василия болели спина и голова. Он ненавидел эти приемы, но тем не менее устраивал их раз в пять дней. Они служили клапаном для выхода пара, создавали у людей иллюзию, будто депутат от «К», выслушивающий их жалобы и просьбы, может чем-то помочь.

Он знал человека, названного женщиной. Скорее всего, она не солгала. Но единственное, о чем Василий мог попросить Нино Коледи, это позаботиться, чтобы ее больше не трогали. Надо же было додуматься — обвинить в грабеже подручного Коледи. И эта бессмысленная истерика… не иначе бедняга свихнулась. И она не единственная. В «К» многие готовы на все, лишь бы выплеснуть гнев. Самоубийцы…

Вошел следующий посетитель. Реддинг. Крессич внутренне подобрался, вжался в спинку кресла, приготовился к натиску. Этот человек изводил его уже неделю.

— Мы занимаемся вашим делом, — сказал Василий здоровяку.

— Я заплатил, — прохрипел Реддинг. — Я хорошо заплатил. Мне обещали…

— Господин Реддинг, мы не гарантируем перевода на Нижнюю. Станция отправляет туда только тех, в ком испытывает нужду. Напишите новое прошение, а я позабочусь, чтобы его передали по инстанции. Рано или поздно появится вакансия…

— Я хочу выбраться отсюда! — взревел Реддинг.

— Джеймс! — поспешно крикнул Василий.

Охрана появилась мгновенно. Лицо Реддинга перекосилось от ярости, и, к ужасу Крессича, сверкнуло короткое лезвие. Но острие ножа было направлено не на Джеймса и его людей.

Крессич отпрянул, и кресло на колесиках унесло его от стола. Джеймс бросился Реддингу на спину. Посетитель ударился носом об стол, разбросал бумаги, неистово тыча ножом в сторону Крессича, который, прижимаясь лопатками к стене, поднимался на ноги.

Коридор взорвался паническими воплями, толпа ринулась в кабинет.

Крессич отпрыгнул в сторону. Рядом в стену врезался Реддинг. Нино Коледи был уже здесь, в кабинете. Кто-то свалил Реддинга на пол, кто-то сдерживал натиск любопытных и отчаявшихся просителей, размахивавших бумагами, которые они надеялись вручить Крессичу.

— Моя очередь! — вопила женщина, силясь дотянуться до стола. Ее оттеснили вместе с остальными.

Прижатый к полу телами троих охранников, Реддинг еще сопротивлялся, но быстро слабел. Четвертый охранник раз за разом бил его ногой в голову. Подобрав нож, Коледи задумчиво осмотрел его и спрятал в карман. На обезображенном шрамом юном лице появилась улыбка.

— Обойдемся без полиции, — произнес Джеймс.

— Господин Крессич, вы не пострадали? — поинтересовался Коледи.

— Нет. — Не обращая внимания на царапины и ушибы, Крессич поставил и подкатил к столу кресло, сел. У него дрожали колени. Из коридора все еще доносились вопли.

— Он сказал, что заплатил. — Крессич прекрасно знал, что бланками для прощений о переводе торгует Коледи. — Паспортная служба дала о нем плохой отзыв, и я не смог устроить ему перевод. Что вы ему обещали?

Коледи медленно опустил глаза на Реддинга и вновь посмотрел на Крессича.

— Ну, теперь он попал в наш черный список, а это куда хуже, чем отказ в переводе. Уберите его отсюда, — велел он помощникам. — Да не в эту дверь!

— Я не могу больше смотреть на этих людей, — простонал Крессич. — Попросите их уйти.

Коледи вышел в коридор.

— Очистить помещение!

Крессич услышал возмущенные крики и плач. Люди Коледи (некоторые из них были вооружены металлическими прутьями) выжимали толпу из коридора. Вскоре Коледи вернулся в кабинет. Реддинга, который уже пришел в себя и мычал, мотая головой, поставили на ноги. Кровь из раны на виске залила ему все лицо.

«Его убьют, — подумал Василий, — когда кругом будет поменьше народу. А потом станционная полиция найдет в космосе его труп».

Несомненно, Реддинг тоже это понимал. Он опять рванулся, но его быстро выволокли за дверь.

— Прибери здесь, — велел Коледи одному из охранников, оставшихся в офисе, и тот стал искать, чем бы вытереть пол. Коледи снова присел на край стола.

Крессич опустил руку и достал из-под стола бутылку. Затем из выдвижного ящика он вытащил два стакана и наполнил их. Глотая низовое вино, Василий попытался напряжением воли изгнать из конечностей дрожь, а из груди — колющую боль.

— Стар я слишком для этого, — пожаловался он.

— Насчет Реддинга не беспокойтесь. — Коледи поднес стакан к губам.

— Не надо создавать таких ситуаций, — проворчал Василий. — Не продавайте обещаний, которых я не могу выполнить.

Коледи ухмыльнулся, отчего его лицо стало совсем уродливым.

— Рано или поздно Реддинг все равно бы напросился. Он платил только за первое место в очереди.

— Не хочу ничего знать. — Крессич сделал большой глоток. — Избавьте меня от подробностей.

— Господин Крессич, давайте мы вас отведем домой и поставим охрану, пока не улягутся страсти. Ей-богу, так будет лучше.

Демонстративно медленно Крессич допил вино. Один из молодых подручных Коледи собрал разбросанные по полу бумаги и положил их на стол. Только после этого Крессич поднялся. Ноги его подкашивались, взгляд избегал алых пятен на ковровом покрытии.

В сопровождении Коледи и еще четверых он вышел в дверь черного хода, через которую только что увели Реддинга. По коридору они добрались до яруса, где находилась тесная квартира Крессича. Комп здесь не действовал, и Василию пришлось вручную набирать комбинацию замка.

— Я больше не нуждаюсь в вашем обществе, — настойчиво произнес Василий. Поглядев на него с недоброй улыбкой, Коледи кивнул.

— Я потом свяжусь с вами, — сказал он.

Крессич вошел, заперся изнутри и встал посреди комнаты. Его подташнивало. Спустя минуту-другую он сел в кресло у двери и попытался успокоиться.

В «К» нарастало безумие. Направления на Нижнюю, выданные наиболее благонадежным из тех, кто мечтал вырваться из карантинных секций, только усугубили отчаяние остальных. Обстановка накалялась, власть поделили между собой шайки. Только бандиты чувствовали себя в безопасности, никто другой не мог спокойно ходить по коридорам, если банда не брала его под защиту. А делалось это за плату. Самой устойчивой валютой считались пища, услуги и тела. Вполне годились также наркотики, лекарства и вообще все ценное… Все это уплывало за контрольно-пропускные пункты — охранники у турникетов не упускали возможности погреть руки.

А Коледи торговал посулами. Обещал свободу, жизнь на Нижней. Продавал даже места в очереди за справедливостью и все остальное, на что ему и его полиции удавалось найти спрос. Даже сбывал другим бандам лицензии на охрану тех, кто готов был за это платить. У людей оставалась только одна надежда — переселиться на Нижнюю. И те, кто получали отказ или сталкивались с проволочками, доводили себя до безумия мыслями, будто в их электронные досье вкралась ошибка, будто они попали в черный список и обречены гнить заживо в «К». Учащались самоубийства, многие беженцы сознательно шли на конфликт и погибали. Некоторые расправлялись с теми, кто, как они считали, оболгал их. Другие становились жертвами бандитов.

— Там убивают! — кричал однажды в очереди к Крессичу молодой человек, получивший отказ. — Никто не попал на Нижнюю! Всех вывели отсюда и прикончили! Рабочих туда не набирают, и молодых тоже, только стариков и детей, чтобы избавиться от них!

— Заткнись, сволочь! — завопил кто-то, и трое просителей избили юношу до полусмерти, прежде чем парни Коледи вытащили его из коридора. Остальные плакали, стоя в очереди и сжимая в руках листки с прошениями о переводе.

Сам Василий не просился на Нижнюю — боялся, что тогда откроется его связь с Коледи. Полиция торговала с Коледи, и это было опасно. Крессич пил вино с черного рынка, ходил в окружении телохранителей, — любой другой в «К» мог только мечтать о таком, если сам не был бандитом. Однако если бы Коледи вдруг заподозрил, что депутат Крессич хочет вырваться из его паутины…

Василий убеждал себя, что делает доброе дело, — пока распоряжается в карантинной зоне, пока раз в пять дней принимает просителей, пока способен предотвращать самое худшее.

Да, иногда ему удавалось остановить Коледи. Да, иногда телохранители Василия, прежде чем решиться на серьезный шаг, задумывались. В меру своих возможностей Крессич спасал человеческие жизни и поддерживал порядок, не давая «К» окончательно скатиться в анархию.

И у него оставалась возможность (по крайней мере, надежда) вырваться отсюда. Когда станет невыносимо, когда наступит неизбежный кризис, он попросит убежища. Его не швырнут обратно на верную смерть.

Он поднялся, разыскал на кухне бутылку и перелил в стакан больше четверти ее содержимого, стараясь не думать ни о случившемся, ни о том, что еще может случиться.

Реддинг к утру будет мертв. Василию не хватало сил жалеть его. Вспоминались только безумные глаза, слетающие со стола бумаги, рука с ножом, которая тянулась к нему… к нему, а не к приспешникам Коледи.

Василий содрогнулся всем телом и залпом осушил стакан.

6. ПЕЛЛ: ПОМЕЩЕНИЯ НИЗОВИКОВ; 23:00

Дождавшись смены, Атласка возвратилась в тускло освещенное жилище, размяла ноющие мускулы, сняла маску и тщательно умылась (в бараке низовиков всегда стоял чан с холодной водой). Синезуб, не отходивший от нее ни днем, ни ночью, тоже умылся, затем присел рядом на корточки, положил ей ладонь на плечо и прижался щекой к груди. Они ужасно устали — груза было очень много, и хотя большую часть работы сделали гигантские машины, досталось и низовикам. Ведь это они грузили вещи на машины.

Атласка взяла вторую руку Синезуба, повернула ладонью кверху, полизала мозоли. После чего наклонилась к нему и лизнула в щеку, туда, где маска взъерошила мех.

— Люди Лукаса! — зарычал Синезуб. Его взор блуждал по потолку, лицо исказилось гневом. Сегодня низовики работали на людей Лукаса, устроивших смуту на Нижней. У Атласки тоже хватало мозолей, болели спина и руки, но она беспокоилась не за себя, а за Синезуба. Ее пугало совершенно необычное выражение его лица. Разозлить Синезуба было очень непросто, он всегда старался прежде подумать, подумав же, злиться переставал. Сейчас он тоже подумал, но это не помогло. Если он выйдет из себя перед людьми, людьми Лукаса, это может кончиться плохо.

Она гладила всклокоченный мех, пока Синезуб не успокоился.

— Поешь, — сказала она. — Пойдем есть.

Он повернул к ней лицо, ткнулся губами в щеку, лизнул и согласился:

— Пойдем.

Они встали и по металлическому туннелю прошли в большое место, где их всегда ожидала пища. Дежурившие здесь подростки дали обоим по большой миске, и они направились в тихий угол. Наполнив желудок, Синезуб успокоился и удовлетворенно слизал с пальцев овсянку.

В столовую вошел еще один низовик и, получив миску, подсел к ним. Дружелюбный молодой Дылда быстро уплел порцию каши и поспешил за добавкой. Атласке и Синезубу нравился Дылда, тоже совсем недавно покинувший Нижнюю, где он жил на их берегу реки, но на других холмах, в другом стойбище. Подходили другие знакомые, и каждый с теплой улыбкой кланялся Атласке, Синезубу и Дылде. В основном это были сезонники, которым предстояло скорое возвращение на Нижнюю. Они умели работать только руками и очень плохо разбирались в машинах.

Хватало в столовой и незнакомых хиза — в основном постоянных работников, которые все больше молчали. Они сидели в дальнем углу, холодно смотрели по сторонам и вообще держались так, будто долгое общение с людьми возвысило их над простыми хиза. Среди них было немало Старых. Эти низовики знали тайны машин и свободно расхаживали по глубоким туннелям и прочим загадочным, темным местам.

— Говорим о Беннете, — предложил Дылда. Как и любой, кому довелось попасть на Верхнюю, он прошел через человеческий лагерь и знал Беннета Джасинта. Когда на Верхнюю пришла весть о гибели Джасинта, низовики горько оплакивали его.

— Я расскажу, — вызвалась Атласка. Она прилетела сюда одной из последних, и привилегия рассказывать легенду о Беннете (как и все прочие новые легенды) принадлежала ей. С того вечера, когда она и Синезуб высадились на Верхнюю, в столовой велись разговоры не о ничтожных делах хиза, чьи судьбы почти не разнились друг от друга, но о деяниях Константинов, о том, как Эмилио и его подруга Милико вернули на лица низовиков улыбки, и о Беннете, который умер другом хиза. И Атласку, прилетевшую поведать об этом, снова и снова заставляли повторять рассказ.

— Он спустился к мельнице, — добралась она наконец до трагической концовки, — и сказал хиза: здесь нельзя! Нельзя! Прошу вас, бегите! Люди все сделают сами, и река не заберет никого из хиза. И он трудился своими руками, всегда-всегда. Беннет-человек умел работать руками, и он никогда не кричал, нет-нет. Он любил хиза, и мы его любили. Мы дали… нет, это я дала ему имя, потому что прежде он подарил мне человеческое имя. А еще — радость. Он-Выходит-Из-Света, вот как я его назвала.

Это имя вызвало шепот одобрения, хоть и роднило Беннета с самим Солнцем. Обхватив себя руками, хиза дрожали от волнения. Так было всякий раз, когда Атласка рассказывала эту историю.

— Но хиза не покинули Беннета-человека, нет-нет. Они работали вместе с ним, спасали мельницу, а потом старая река, она всегда злилась на людей и хиза, а тогда совсем рассвирепела, потому что люди Лукаса оголили ее берега и стали отнимать воду, а мы предупреждали Беннета, нельзя доверять старой реке, а он выслушал нас и все равно ушел, а мы, хиза, мы работали, чтобы не пропала мельница и не горевал Беннет, а старая река все поднималась и начала ломать сваи, а мы закричали Беннету: быстро-быстро возвращайся за хиза, которые остались работать. Я-Атласка, я тоже там была, я видела. — Она возбужденно ткнула себя в грудь большим пальцем и дотронулась до Синезуба. — Мы, Синезуб и Атласка, мы видели, мы побежали помочь хиза, а Беннет и добрые люди, его друзья, тоже побежали туда, все-все, но их выпила старая река, и мы прибежали слишком поздно, все прибежали слишком поздно. Плотину сорвало, а Беннет кинулся в старую реку выручать хиза. И река выпила его и людей, которые были с ним. Мы кричали, мы плакали, мы умоляли: старая река, верни Беннета, но она все равно забрала его, всех хиза вернула, но Беннета-человека и его друзей забрала. Все это у нас перед глазами. Он умирает, руки тянет к хиза. Доброе сердце толкает его на смерть, и старая река — плохая старая река — выпивает его. Потом люди нашли его и закопали, а я воткнула в землю над ним палки-духи и оставила дары. Я и мой друг Синезуб, мы прилетели сюда, потому что пришло Время видеть дом Беннета.

Вновь раздался восхищенный шепот, и низовики вокруг Атласки закачались. На глазах у них блестели слезы.

Затем произошло нечто удивительное. Глядя на Атласку и раскачиваясь на ходу, сквозь толпу пробралось несколько старожилов Верхней.

— Он любил! — торжественно произнес один из них. — Он любил хиза!

— Это так, — запинаясь, подтвердила Атласка. Ее застигло врасплох вмешательство незнакомца, пожелавшего разделить бремя ее сердца. Ощупав свои узелки с дарами-духами, она достала и расправила тонкими пальцами яркий лоскут. — Вот он, дар-дух. Имя, которое дал мне Беннет-человек.

Снова закачались тела, зазвучал одобрительный шепот.

— Как тебя зовут?

Прижав к груди дар-дух, она смотрела на спросившего. Горло сжалось, по коже бегали мурашки. Незнакомец оказывал ей великую честь!

— Ее-Видят-Небеса. А люди называют меня Атлаской. — Она погладила Синезуба.

— Я — Солнце-Сияет-Сквозь-Облака, — назвал себя он. — Друг Ее-Видят-Небеса.

Вокруг Атласки собрались уже все незнакомые хиза, слышался их благоговейный шепот.

— Мы слышали рассказ о Беннете-человеке, которому ты дала имя Он-Выходит-Из-Света. Да, хорошим был этот человек, и хорошие дары принесла ему ты. Мы приветствуем тебя, Ее-Видят-Небеса, и рады тебе на Верхней. Слова твои согрели нас, согрели наши глаза. Долго мы ждали!

Атласка качнулась вперед, выражая почтение к возрасту и великой вежливости собеседника. Голоса вокруг звучали все громче.

— Это Старый, — шепнул ей сзади Дылда. — До сих пор он с нами не говорил.

Старый сплюнул и неторопливо почесался.

— Рассказчица говорила мудро. Ее Путь останется во Времени. Она ходит с открытыми глазами, а не только с открытыми ладонями.

Атласка испуганно присела. Остальные ахнули, подаваясь назад.

— Мы чтим Беннета Джасинта, — сказал Старый. — Он сделал так, что нам тепло слушать о нем.

— Беннет наш, — уверенно заявил Дылда. — Человек Нижней. Это он прислал меня сюда.

— Он любил нас, — сказал кто-то, а другой добавил: — Мы любили его.

— Он защищал нас от людей Лукаса, — сказала Атласка, — а Константин-человек — его друг. Константин дал мне прилететь на Верхнюю, провести здесь мою Весну… Мы с ним познакомились у могилы Беннета. Я полетела к Великому Солнцу, чтобы увидеть его лик, увидеть Верхнюю. Но мы видели только машины, Старый, а Великого Света не видели. Мы работаем, много-много. У меня и у моего друга нет ни цветов, ни холмов, но мы ждем. Беннет говорил, здесь хорошо, здесь красиво, и Великое Солнце совсем близко. Старый, мы будем ждать. Мы хотели увидеть красоту, но не увидели. Говорят, люди прячут. Но мы все еще ждем. Старый.

Наступила долгая пауза. Старый покачивался взад и вперед. Наконец он протянул костлявую руку.

— Ее-Видят-Небеса, то, что ты ищешь — здесь. Мы там были. Красивое — там, где человек встречается со Старыми, и мы видели. Да, на это место взирает само Солнце, Беннет-человек не обманул тебя. Но там есть такое, от чего заледенеют твои кости. Мы не станем открывать тебе тайны — тебе еще рано, а то ты потеряешь ум. Глаза твои не видят. Но Беннет-человек тебя позвал. Ах! Долго мы ждали! Долго-долго. Но вот пришла ты и согрела наши сердца, и мы рады тебе.

— Сеет! — воскликнул Старый. — Ты Верхнюю не видишь. Мы помним красоту равнин, я видел их. Спал и смотрел на них во сне. Но красота Верхней… не для наших снов. Ты рассказала нам о Беннете Джасинте, а мы расскажем тебе о той, кого ты еще не видела — о Лили. Так ее назвали люди. А мы — Ей-Улыбается-Солнце, и она — Великая Старая. Ей намного больше весен, чем мне. Люди увидели наше и оно осталось у них — там, в тайном месте, где светло-светло, и там спит женщина… К ней спускается Солнце… а она не шевелится, так сладок ее сон. Она купается в лучах, Солнце согревает ее глаза, для нее пляшут Звезды. На стенах перед ней — вся Верхняя. Может, сейчас она смотрит на нас. Ее лик повернут к нам. Великая Старая ухаживает за ней, любит ее, эту святую. Ее любовь хороша, хороша, ей снимся все мы, вся Верхняя. Она всегда улыбается Великому Солнцу. Она — наша. Солнце-Ее-Друг — так мы назвали ее.

Слушатели ахнули, узнав, что кто-то может дружить с самим Солнцем. Вместе с ними ахнула Атласка, обхватившая себя за плечи.

— А мы увидим ее? — спросила она, стуча зубами.

— Нет, — твердо ответил Старый. — К ней ходит только Лили. И я. Да, я был там один раз. И видел ее.

Глубоко разочарованная, Атласка отшатнулась.

— А может, ее там нет? — спросил Синезуб.

Старый прижал уши, и все вокруг затаили дыхание.

— Время пришло, — сказала Атласка, — и мы прошли путь, Старый, мы поднялись очень высоко, но не видели еще ни красоты, ни Спящей, ни лика Солнца.

Старый пожевал губами.

— Ты пойдешь, — пообещал он. — Мы тебе покажем. Сегодня вечером. В другие вечера пойдут остальные… если не побоятся. Ты увидишь это место. Люди уходят оттуда ненадолго, всего на час, так они меряют время. Я умею узнавать время. Пойдешь?

Синезуб не вымолвил ни звука.

— Мы пойдем. — Атласка взяла друга за руку и ощутила его страх. «Остальные не пойдут, — подумала она. — Они не смелые. А может, не верят Старому».

Старый поднялся, затем — двое его спутников, Атласка и — неохотно — Синезуб.

— Я иду тоже, — сказал Дылда. Никто из друзей не вызвался его сопровождать.

Старый окинул троицу испытующим взглядом, усмехнулся и жестом позвал за собой.

Они шли по туннелям, по далеким и незнакомым местам, где не надо было носить масок, но приходилось подолгу карабкаться в потемках по тонким металлическим скобам или идти согнувшись в три погибели.

— Он потерял ум, — тяжело дыша, прошептал Синезуб Атласке на ухо, — и мы, раз согласились за ним идти. Все, кто живет здесь подолгу, теряют ум.

Атласке нечего было возразить, и она промолчала. Она боялась, но шла. Синезуб не отставал. Замыкал шествие Дылда. Всякий раз, когда приходилось долго лезть или пробираться согнувшись, у новичков появлялась одышка, зато Старый и двое его товарищей, казалось, не ведали усталости — должно быть, привыкли к таким переходам.

«А вдруг, — посетила Атласку мысль, от которой застыли кости, — Старый так плохо шутит? Заведет нас по темным норам в самую глубину и бросит, чтобы научить других…»

Но едва это подозрение переросло в уверенность, Старый и его спутники остановились и надели маски, показывая, что дальше воздух пригоден для людей, но не для хиза. Атласка надела противогаз, и Синезуб последовал ее примеру в тот самый миг, когда отворилась дверь в ярко освещенное место с белыми полами, зелеными растениями и рассеянными по нему человеческими фигурами… Ничего похожего на доки. Впереди, там, куда вел их Старый, была тьма.

Рука Синезуба скользнула в ладонь Атласки. Не отставая от них ни на шаг, Дылда тоже пересек яркое место и вошел во тьму, куда большую, чем только что пройденная ими. В этой тьме не было стен. Только звезды.

Звезды скакали, кружа им головы, сияя так ярко, как никогда не сияли на небе Нижней. Атласка выпустила руку Синезуба и, благоговейно озираясь, двинулась вперед.

Внезапно разлился свет, появился огромный горящий диск, усеянный темными пятнами и обрамленный языками пламени.

— Солнце! — воскликнул Старый.

Ни белого света, ни синевы. Лишь тьма, звезды и страшное близкое пламя. Атласка задрожала.

— Там темно, — возразил Синезуб. — Разве бывает ночь, когда солнце?

— Все звезды — родичи Великого Солнца, — пояснил Старый. — Такова истина. А наш свет только кажется. Такова истина. Великое Солнце горит во мраке, и оно так огромно, что мы по сравнению с ним — пылинки. Оно ужасно, огонь его страшит тьму. Такова истина, Ее-Видят-Небеса. Вот — истинное небо. Это — твое имя. Звезды похожи на Великое Солнце, но они далеко-далеко от нас. Так нам сказали люди. Гляди, стены показывают нам саму Верхнюю и огромные корабли в доках. А вот и Нижняя. Сейчас мы смотрим на нее.

— А где человеческий лагерь? — поинтересовался Дылда. — Где старая река?

— Мир круглый, как яйцо, и сейчас солнце светит только на одну его сторону. Поэтому на другой стороне теперь ночь. Если хорошенько смотреть, может, и увидишь старую реку, но человеческий лагерь — никогда. На лике Нижней он слишком мал.

Дылда обхватил себя руками и задрожал, но Атласка двинулась между столиками туда, где пылало истинное Солнце, грозное, оранжевое, как пламя, и наводящее ужас.

Атласка подумала о спящей Солнце-Ее-Друг, о той, чьи глаза всегда согреты этой красотой. И от этой мысли у юной хиза на загривке вздыбилась шерсть.

Она раскинула руки, чтобы обнять Солнце и всех его родичей, чтобы затеряться среди них. Ибо наконец она нашла то, что искала. Солнце смотрело на Атласку, наполняло ее глаза, и она знала, что уже никогда не будет такой, как прежде.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
«НОРВЕГИЯ»: ОМИКРОН, ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО УНИИ; 10.9.52

«Норвегия» не первой влетела в гравитационное поле этого черного планетоида, состоящего из камня и льда и видимого только, когда он заслонял звезды. Ее уже поджидали.

Омикрон был всего лишь частицей космического мусора, но его траекторию можно было рассчитать, и он имел достаточную массу для того, чтобы удержать корабль, вышедший из прыжка. Давным-давно его случайно обнаружил Сунг, капитан «Тихого океана», и с тех пор им пользовался только Флот. Таких астероидов панически боялись команды досветовых торговых судов, зато экипажи джамп-фрахтеров, летающие по частным делам, ценили их как места тайных стоянок.

Бортовые датчики уловили движение в вечной ночи. Судя по излучению, у Омикрона собралось немало кораблей; подойдя ближе, «Норвегия» стала ловить переговоры их компов. Скользя взглядом по телеметрическим устройствам, Сигни боролась с сонливостью, всегда неохотно покидавшей ее после прыжка и сопутствующих ему наркотиков. Интуитивно догадываясь, что кто-то идет в ее кильватере, она отклонилась от линии прыжка и разогнала «Норвегию» до максимальной для реального пространства скорости. Это был рискованный маневр, но Сигни полагалась на опыт экипажа.

Через несколько минут, как только «Норвегия» закончила описывать умопомрачительную, тошнотворную петлю, Сигни стала сбрасывать скорость. Процедура была не из приятных, к тому же приборы слегка обезумели от ускорения, а человеческие мозги — от наркотиков, и вести корабль приходилось «на глазок». Сейчас любая оплошность в пилотировании могла закончиться столкновением с астероидом или другим кораблем.

— Отбой, отбой, — проговорил ком. — Все здесь, кроме «Европы» и «Ливии».

Выход на Омикрон с такой точностью считался (и заслуженно) навигаторским подвигом, особенно если корабль прыгал у Рассела, а в реальное пространство выходил в полурадиусе скана от цели, и как раз вовремя, чтобы свернуть с линии прыжка, а значит, избежать катастрофы.

— Неплохая работа, — оповестила Сигни все посты, глядя на экран с текстом доклада Граффа. — Две минуты задержки, но направление — точнее некуда. Есть хорошие новости. Полная готовность.

Итак, все корабли Мациана собрались в одно время и в одном месте, чего не случалось со времени самых первых операций Флота. И хотя было маловероятно, что Уния способна атаковать их сейчас крупными силами, экипажи нервничали.

С «Европы» пришел компьютерный сигнал. Сигни и ее команде давали время отдышаться и набраться сил. Откинувшись на спинку кресла, Сигни вытащила из уха микрофон кома, расстегнула ремни и уступила пост Граффу. «Норвегии» повезло — на ней сейчас несла вахту первая смена, а значит, большей части экипажа не придется менять режим дня. Прибытие «Атлантики», «Африки» и «Ливии» пришлось на вторую смену, а поскольку Мациан требовал полной боевой готовности, свободные от вахты были вынуждены срочно пробуждаться от наркотического сна и отправляться на посты. Капитаны флота Компании привыкли действовать в одиночку и не позаботились заранее о синхронизации режима на всех кораблях.

— Командуй, — сказала Сигни Граффу, по проходу между пультами вышла за дверь и побрела по коридору, то и дело задевая чужие плечи. Но она миновала свое скромное жилище и направилась к казарменным отсекам.

Дополнительный экипаж большей частью еще спал, однако некоторые, питая отвращение к наркозу, перенесли прыжок в полном сознании и теперь сидели в кают-компании, притворяясь, что чувствуют себя неплохо.

— Ну как? — спросила их Сигни. — Больных нет?

— Нет.

Предоставив им спокойно приходить в себя, она спустилась на лифте во внешнюю оболочку корабля и двинулась по главному коридору, заходя поочередно в каюты, вклиниваясь в разговоры мужчин и женщин, которые делились между собой предположениями о ближайших планах начальства. При ее появлении они с удивленным и виноватым видом вскакивали с коек, торопливо натягивали форму и прятали неположенные вещи. Сигни не выражала неодобрения, но все равно десантники и матросы ежились под ее испытующим взглядом. Здесь тоже некоторые еще спали, но большинство бодрствовало. Многие играли в карты, а тем временем сам корабль играл в кости с Глубоким… Казалось, плоть и металл растворились во Вселенной, и игра идет на дальнем конце мгновения, растянувшегося в вечность…

— Мы здесь слегка задержимся, — сообщала экипажу Сигни. — Теперь будем действовать вместе с Флотом. Отдыхайте, но помните: приказ стартовать может прийти в любую минуту. Противника поблизости нет, но чем черт не шутит.

После третьей такой беседы ей повстречался в главном коридоре Ди Янц. Вежливо кивнув, он пошел рядом. Ди был заметно польщен визитом Сигни в его вотчину. Десантники, попадавшиеся по пути, замирали по стойке «смирно», не сводя глаз с командиров. «Почаще надо устраивать смотры, — подумала она, — хотя бы для того, чтобы люди знали: начальство не забывает о них».

Им предстояла одна из тех операций, которых десантники боятся больше всего. При массированном ударе вероятность гибели корабля значительно выше, чем в одиночном рейде. При этом десантники бесполезны и беспомощны, вынуждены надеяться только на броню корабля. Они бы держались куда смелее, если бы им приказали захватить вооруженного торговца или высадиться на вражескую планету; с легким сердцем пошли бы они и в привычный партизанский рейд. Но сейчас они волновались — это явствовало из негромких разговоров по кому.

На борту «Норвегии» всегда действовала внутренняя связь — это давно стало традицией. Всем, до последнего новобранца, полагалось знать, что происходит. Все выполняли (не могли не выполнять) приказы, но на этом новом этапе войны страдала их гордость, потому что они чувствовали себя бесполезными. Вот почему Сигни сделала красивый жест — спустилась к ним сразу после прыжка, когда они еще не совсем оправились от перегрузки и наркоза, когда их моральное состояние оставляло желать лучшего. И теперь она видела, как они веселеют от одного ее слова, от мимолетного прикосновения. Каждого из них она знала по имени и обращалась то к одному, то к другому. Вот Малер из беженцев с Рассела, мрачный и испуганный, вот Ки — она с купеческого корабля, как и Ди, прослуживший на «Норвегии» уже немало лет. Многие другие… Некоторые помнят Сигни еще по давним делам — они тоже проходили… Они знают счет в этой игре, знают: сейчас судьба не на их стороне.

Она пересекла темное чистилище переднего трюма, прошла по кольцевому коридору вокруг цилиндра и вступила в иной мир — мир экипажей рейдеров. Для нее он был родным, он будил воспоминания о тех временах, когда ее койка находилась в этой удивительной секции корабля, принадлежащей рейдерам и их обслуге. Остальная команда жила как раз над ее головой, во вращающемся цилиндре, спускаясь с «потолка» лишь в тех редких случаях, когда корабль заходил в док.

Сейчас тут несли вахту экипажи «Одина» и «Тора». «Одином» командовал Кьюведо, а «Тором» — Эльмаршад; команды еще четырех рейдеров были свободны от вахты, а седьмая и восьмая находились в экзокаркасе «Норвегии» или на своих кораблях — чтобы попасть из верхней оболочки цилиндра в рейдер, требовалось застопорить цилиндр, совместив шахты его лифтов с шахтами каркаса; на все это в чрезвычайных ситуациях попросту не хватало времени. Сигни хорошо помнила прыжки из нулевой гравитации — удовольствие ниже среднего, но ничего не попишешь, кому-то ведь надо это делать. В намерения Мациана не входило развертывать у Омикрона рейдеры, иначе здесь, в «жестянке», как называла Сигни эту секцию, дежурило бы еще два экипажа.

— Все идет как надо, — сказала она вахтенным. — Расслабьтесь, отдохните, к спиртному не прикасайтесь — в любую минуту нас могут послать в бой. Похоже, нам дают отдышаться перед новым заданием. Эту операцию подготовили мы, а не Уния.

Последняя фраза вовсе не была шуткой. Сигни поднялась на лифте во внешнюю оболочку, прошла несколько десятков метров до коридора номер один. У нее все еще подкашивались ноги, хотя почти исчезла ноющая боль в мускулах. Наконец Сигни добралась до своей спальни (она же кабинет), походила из угла в угол, затем легла на койку — только для того, чтобы закрыть глаза и подождать, не исчезнет ли вдруг усталость, уступив место возбуждению. Такое случалось и всегда знаменовало близость битвы, игры со смертью, необходимости мгновенных решений.

Но сейчас она действовала по чужому плану. Уже несколько месяцев Флот Мациана методично наносил врагу осиные укусы, захватывая, разоряя и по возможности уничтожая стратегически важные объекты.

Пускай люди немного отдохнут, выспятся… К самой Сигни сон не шел, и она обрадовалась, услышав сигнал вызова.

Странное возникает ощущение, когда ты вновь идешь по коридорам «Европы». Еще более странным (да что там — неестественным, жутким) оно становится, когда входишь в совещательную каюту флагмана и видишь тех, с кем много лет делал одно дело, но чьей близости старательно избегал (мимолетные рандеву для передачи приказов, конечно же, не в счет). В последние годы Сигни казалось, что Мациан и сам не знает, целы ли его корабли, где они скитаются и какие безумные подвиги совершают. Да, Флот Компании был скорее партизанским, нежели регулярным, его девизом было: «Подкрадись, ударь, беги».

И вот капитаны вместе… Последние десятеро, пережившие кровопролитные сражения и самоубийственные маневры. Сигни Мэллори; долговязый и угрюмый Том Эджер с «Австралии»; дородный, всегда ухмыляющийся Мика Крешов с «Атлантики»; невозмутимый черноволосый коротышка Карло Мендес с «Северного полюса»; поседевшая за этот год, несмотря на омоложение, Ченель с «Ливии»; темнокожий и необычайно свирепый на вид (избавляться от боевых шрамов с помощью косметической хирургии на Флоте было не принято) Порей с «Африки»; мягкий как шелк и скрытный Кео с «Индии»; энергичный и деловитый Сунг с «Тихого океана»; Кант с «Тибета» — человек того же склада, что и Сунг.

И Конрад Мациан. Высокий, моложавый, седой красавец в темно-синем мундире оперся обеими руками о стол и неторопливо обвел капитанов открытым взглядом. Истинная ли эта открытость или притворство, оставалось только догадываться. В его присутствии всегда возникала напряженная, полная драматизма атмосфера — по-другому он просто не мог. Сигни хорошо это знала, но все-таки не смогла подавить знакомое волнение.

Ни приветствий, ни вступлений. Только этот взгляд и кивок.

— На столе перед каждым из вас — папка с совершенно секретными сведениями. Шифры, координаты, сроки. Вы возьмете эти папки с собой и детально проинструктируете ключевой персонал. Но никаких обсуждений в эфире! Запрограммируйте компы на три запасных варианта: А, Б и В. Надеюсь, они не пригодятся — пока все идет хорошо. Схематично… — Мациан вывел изображение на дисплей. Капитаны сразу узнали места недавних боевых действий, станции, погрузившиеся в хаос. Лишь одна осталась нетронутой — как горлышко воронки, ведущее к Пеллу, к широкому облаку Тыловых Звезд. Викинг.

Сигни давно разгадала этот план. Тактика Мациана была древней, как сама Земля, как сама Война, но Унии нечего было противопоставить ей, ибо Уния не могла, чтобы станции, достающиеся ей ценой огромных жертв, были разгромлены, лишены технического персонала, обречены на гибель. Уния сама начала шахматную партию, где фигурами служили станции. И теперь Флот их всем скопом затолкал Унии в глотку, и ей придется либо выплюнуть их, либо переварить, то есть обеспечить техникой, специалистами и охраной из боевых кораблей. Волей-неволей она станет распылять свои чудовищные силы.

А недавно ей достался еще и Викинг со всеми его проблемами. Достался последним, потому что Флот, закидывая Унию станциями, диктует ей направления перемещений кораблей и людей.

— У меня нет сомнений, — спокойно произнес Мациан, — что они намерены укрепить Викинг. Это продиктовано обстоятельствами. Только Викинг полностью компьютеризован, только там можно подавить любое инакомыслие, любое сопротивление. Только там Уния сможет с успехом применить свою полицейскую тактику, в кратчайшие сроки зарегистрировав всех до одного. Станция абсолютно стерильна и вполне пригодна для их базы. Мы дадим им хорошенько увязнуть, а после отберем Викинг и ударим по остальным станциям. Их жизнь висит на волоске… И тогда между нашим Пеллом и униатской Передовой не останется ничего, кроме обширной пустыни. Война станет чрезвычайно сложным и невыгодным занятием, и униатам придется искать себе другое пастбище… пока существует наш Флот. В папках — особые распоряжения для каждого из вас. Вы можете импровизировать, но лишь в своих секторах и сообразуясь с главной задачей. Первое звено — «Норвегия», «Ливия», «Индия». Второе — «Европа», «Тибет», «Тихий океан». Третье — «Северный полюс», «Атлантика», «Африка». У «Австралии» — индивидуальный план. Надеюсь, никто не заберется к нам в тыл… но мы учли и такую возможность. Операция будет длительной, поэтому я даю вам время на отдых. Потом — учения, пока не отработаем детали.

Сигни глубоко вздохнула, открыла папку и, не услышав возражений, заскользила взглядом по строчкам. Линия ее рта становилась все тоньше. В учениях не было необходимости, капитаны знали, на что шли; до сих пор они занимались тем же самым, только порознь. Просто этот поход мог потребовать всего их опыта и искусства. Удар намечается массированный, тут необходим четкий, одновременный выход кораблей из разных мест Глубокого на исходные позиции для атаки. Возможны столкновения, если джамп-рейдероносцы или рейдеры выскочат в реальное пространство слишком близко друг от друга, или от Викинга, или от вражеских кораблей. Им надо прыгать почти одновременно, чтобы застать противника врасплох, чтобы пройти на волосок от собственной смерти… Чужой корабль там, где по расчетам он находиться не должен, строй вражеских линкоров в непосредственной близости от Викинга… мало ли что еще может случиться. План операции учитывал даже координаты планет и спутников в день атаки, чтобы, выйдя в реальное пространство, укрыться за ними и подождать, пока у людей напрягутся мышцы и нервы, пока прояснится их сознание. План координировал прыжки так, чтобы одни корабли не долетели до станции, а другие — оказались за ней. Космические волки Мациана окружат Викинг со всех сторон и ринутся на него разом.

Было у них одно преимущество перед новенькими, превосходно оснащенными и вооруженными кораблями Унии, перед юными матросами и офицерами, натасканными на компьютерных тренажерах, подготовленными гипнопедической техникой к любым неожиданностям, но не покрытыми шрамами. Одно-единственное преимущество: опыт. Волки Мациана водили свои потрепанные корабли с точностью, покуда недостижимой для униатов. Ибо они были лишены униатского консерватизма и рабской преданности уставам.

Эта операция угрожала им гибелью рейдероносца, а то и двух — если корабли сойдутся слишком близко и заденут друг друга. Вероятность такой катастрофы была весьма высока, но капитаны уповали на знаменитое везенье Мациана. Именно этим они и отличались от врагов — готовностью к риску, которую враги считали безумным.

На дисплее чередовались схемы; некоторые требовали обсуждения, прочие выглядели безупречными и принимались молча. После перерыва на обед капитаны вернулись в совещательную каюту и обсудили последние подробности.

— День на отдых, — сказал Мациан. — Расходимся завтра в первую смену. Запрограммируйте, проверьте и перепроверьте компы.

Капитаны кивнули и возвратились на свои корабли. Странное чувство возникло у Сигни, когда она расставалась с ними… Ей казалось, что на следующем рандеву она кого-то недосчитается.

— До встречи в чистилище, — пробормотала Ченель, а Порей ухмыльнулся.

День на программирование компа, и в путь.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
СТАНЦИЯ СЫТИН: ТЕРРИТОРИЯ СЛУЖБЫ БЕЗОПАСНОСТИ: 14.9.52

Эйрис не сразу понял, отчего он проснулся. В спальне царила тишина. Марш возвратился… Последняя его задержка заставила коллег основательно поволноваться, и Эйрису даже во сне не удалось успокоиться, — он обнаружил, что кулаки у него стиснуты, плечи сведены судорогой, а лицо покрыто потом.

Он лежал не шевелясь. Искал объяснения. Неужели война нервов еще не закончена? Ведь Азов получил то, чего добивался — приказ Мациану прекратить военные действия… и теперь Эйрис и Азов сражались за отдельные пункты второго соглашения, за будущее Пелла, которое Джекоби открыто вверял Унии. Делегатам позволяли отдыхать в их апартаментах, зато их изматывали на совещаниях мелкими проволочками, как будто все призывы и протесты, обращенные к Азову, только приводили его в раж. А в последние пять дней Азов и вовсе был недоступен (отбыл на некоторое время, как уверял его заместитель), и Эйрис терялся в догадках, не означает ли это срыв переговоров.

Позади раздались осторожные шаги. Створки двери раздвинулись без предупреждения, в проеме возник силуэт Диас.

— Сегюст, пойдем. Там Марш.

Эйрис дотянулся до халата, встал и следом за Рамоной вышел в гостиную. Из соседней спальни показался Карл Бела. Комната Марша располагалась через гостиную, возле спальни Рамоны Диас.

Дверь была открыта. Марш медленно покачивался на поясе, привязанном к крюку для люстры. Его лицо выглядело ужасно.

Эйрис застыл как вкопанный, но через секунду опомнился и, подкатив кресло на колесиках, влез на него. Петля глубоко врезалась в шею, и Эйрис, стараясь приподнять труп, пытался ослабить ее. Ничего не получалось. Ножа или другого режущего предмета под рукой не оказалось. Бела и Диас старались помочь, держа мертвеца за ноги, но безуспешно.

— Придется вызвать охрану, — сказала Диас.

Тяжело дыша, Эйрис спустился с кресла и посмотрел на коллег.

— А ведь я могла его остановить, — произнесла Рамона. — Я не спала. Слышала возню в этой комнате — он изрядно шумел. Потом — какие-то странные звуки… Неожиданно они прекратились, а спустя некоторое время я встревожилась и решила посмотреть.

Сокрушенно покачав головой, Эйрис посмотрел на Белу и направился в гостиную, к панели кома у двери. Набрал сигнал вызова охраны.

— У нас труп, — буркнул он. — Дайте мне кого-нибудь из начальства.

— Просьба отклоняется, — последовал ответ. — К вам идет наряд охраны.

Усевшись и подперев голову руками, Эйрис попытался не думать о жутком предмете, который неторопливо поворачивается в соседней комнате. Все-таки беда пришла… Правда, Эйрис ожидал худшего, боялся, что Марш сломается в руках мучителей. Марш не сломался, он был по-своему смел. Глава земной делегации страстно желал в это верить.

А может… он все-таки не выдержал? Может, к самоубийству его подтолкнуло сознание вины?

Хмурые, изможденные, со спутавшимися за ночь волосами. Бела и Диас сидели рядом. Ждали. Эйрис попытался расчесать свою шевелюру пальцами.

Глаза Марша… Как хотелось забыть о них!

Прошло довольно много времени.

— Почему они задерживаются? — спросил Бела, и Эйрис, к которому уже вернулась способность рассуждать здраво, бросил на помощника недобрый взгляд. Бела забыл, что война нервов еще не кончилась и послы должны скрывать свои чувства. Даже в такой ситуации. Особенно в такой ситуации.

— Может, еще успеем поспать? — спросила Диас.

В другое время и в другом месте это предложение выглядело бы безумным, здесь же оно было продиктовано логикой. Они отчаянно нуждались в отдыхе, которого их методично лишал противник. Еще немного — и все они разделят судьбу Марша.

— Почему бы и нет? — отозвался Эйрис. — Давайте попробуем.

Они спокойно разошлись по своим комнатам. Сняв халат, Эйрис повесил его на спинку стула у кровати, затем улегся. Он гордился и ненавидел. Гордился спутниками, которые держались превосходно, и ненавидел Унию. Понимая при этом, что не пристало дипломату поддаваться сильным чувствам; ему надо думать только о деле. Марша уже не вернешь… но, по крайней мере, он теперь свободен. Интересно, как поступает Уния со своими мертвецами? Должно быть, перерабатывает на удобрение. Экономика превыше всего. Бедный Марш.

Он закрыл глаза, попытался расслабиться и уснуть, но тут распахнулась наружная дверь и в гостиной забухали сапоги. Грубо раздвинув дверь в его спальню, вооруженные солдаты остановились в освещенном проеме.

Привычно взяв себя в руки, Эйрис поднялся.

— Одевайтесь, — приказал солдат.

Эйрис повиновался, — что толку спорить с манекенами?

— Эйрис! — солдат взмахнул дулом. Посланников завели в один из кабинетов и заставили не меньше часа просидеть на жестких скамьях в ожидании какого-то начальства. Вероятно, охране понадобилось тщательно обыскать их жилище. — Эйрис, — повторил солдат резче, жестом приказывая ему подняться и идти следом.

Эйрис пошел, оставив Диас и Белу мучиться неизвестностью. «Их будут запугивать, — предположил он, — даже, вероятно, обвинят в убийстве Марша. Скорее всего, за меня тоже сейчас возьмутся. Очередная попытка сломить наше сопротивление. На месте Марша мог оказаться я…»

В коридоре его обступило отделение солдат и быстро повело совершенно незнакомым путем, все дальше и дальше от кабинетов; на лифте они переправились в другой коридор. Эйрис не протестовал. Если бы он остановился, они бы не задумываясь применили силу, а он был слишком стар, чтобы его волоком тащили по полу.

И вот наконец — доки… доки, переполненные военными. Взвод за взводом маршируют вооруженные солдаты, грузятся корабли.

— Нет! — воскликнул он, утратив самообладание, но тотчас ему между лопаток вдавился ствол, толкая вперед, мимо уродливых, чисто утилитарных механизмов и сооружений, к трапу и «пуповине», что соединяла корабль с доком. И — внутрь… Зато там оказалось прохладнее, чем снаружи.

Они прошли по трем коридорам, поднялись на лифте, миновали неисчислимое множество дверей. Последняя поджидала их отворенной, из проема в коридор падал свет. Эйриса втолкнули в каюту, обставленную корабельной мебелью из стекла и пластмассы: шкафы и кресла с закругленными краями, кресла с плавными изгибами линий, привинченные к полу скамьи, странные углы, все стиснуто. А главное — палуба выгнута гораздо круче, чем полы на станции. Осторожно ступив на нее, Эйрис с удивлением увидел за столом знакомого человека.

Дэйин Джекоби встал с кресла и поприветствовал его.

— Что происходит? — спросил Эйрис.

— Ей-богу, не знаю. — Похоже, Джекоби не лгал. — Нынче ночью меня подняли с постели и привели на корабль. А в этой каюте я уже полчаса.

— Где ваш командир? — обратился Эйрис к манекенам. — Передайте, что я хочу с ним поговорить.

Солдаты как стояли, так и остались стоять, держа ружья под одинаковыми угрожающими углами. Джекоби медленно сел, Эйрис последовал его примеру. Послу Земли было страшно. Джекоби, вероятно, тоже. Не чувствуя в себе сил для светской беседы с изменником, Эйрис погрузился в привычное молчание.

Внезапный рывок: корабль стартовал. Треск, пронесшийся по коридорам и каютам, и головокружительный спад гравитации заставили Эйриса и Джекоби встревоженно переглянуться, а охранников — поспешно ухватиться за страховочные скобы. Корабль освободился от станционного тяготения; чтобы набрать собственное, ему требовалось время. Противно зашевелилась ткань одежды, взбунтовались желудки; возникло ощущение стремительного, неудержимого падения — пассажиры и в самом деле падали, но медленно, плавно.

— Уходим, — пробормотал Джекоби. — Вот оно, началось.

Эйрис промолчал, с ужасом вспомнив Белу и Диас, оставшихся на станции. Брошенных!

В дверном проеме появился офицер в черном. За ним — еще один. Азов.

— Свободны, — сказал Азов манекенам, и те безмолвно удалились, печатая шаг. Эйрис и Джекоби тотчас встали.

— Что происходит? — спросил Эйрис напрямик.

— Гражданин Эйрис, — произнес Азов, — мы совершаем защитные маневры.

— А мои спутники? Что будет с ними?

— Они в полной безопасности, гражданин Эйрис. Вы подготовили обращение, о котором мы просили. Теперь необходимо выяснить, насколько оно действенно, поэтому вы летите с нами. Ваша каюта — соседняя, следующая дверь по коридору. Будьте любезны не покидать ее без разрешения.

— Я хочу знать, что происходит? — повторил Эйрис резче, когда адъютант Азова взял его за руку и повел к двери. — В чем дело?

— Мы готовимся передать ваше обращение Мациану и считаем целесообразным держать вас под рукой… на случай возникновения новых вопросов. Ожидается нападение крупными силами, и я догадываюсь, на какой объект. Мациан не стал бы просто так отдавать станции. У нас нет выбора, и он прекрасно знает об этом. Мы вынуждены идти у него на поводу, но предполагаем, что требования представителя земной власти не оставят его равнодушным. Не угодно ли вам написать еще одно, более решительное, обращение? Мы предоставим вам все необходимое.

— А ваши специалисты отредактируют текст, не правда ли?

Азов усмехнулся.

— Вы хотите, чтобы Флот остался цел? Говоря откровенно, я сомневаюсь, что после этой атаки вам удастся его восстановить. Даже если Мациан не подчинится вам, вряд ли это что-нибудь изменит: он лишился практически всех баз. Но у вас есть шанс до конца сыграть роль гуманиста.

Эйрис счел за благо промолчать. Адъютант Азова снова взял его за руку, отвел в соседнюю каюту со скудной пластиковой меблировкой и ушел, заперев дверь.

Попробовав походить по тесной каюте, Эйрис поддался слабости и сел.

«Я держался хуже некуда, — подумал он. — Диас и Бела… где они? На корабле или все еще на станции? И как называется та станция?» — Эйрис вздрогнул всем телом, внезапно осознав, что потерял их навсегда, что этот корабль летит сражаться с Мацианом, завоевывать Пелл… Ведь и Джекоби здесь, ему тоже отведена роль гуманиста. По наивности он рассчитывал остаться и живых, вернуться домой… Теперь это кажется маловероятным. Вот-вот они потеряют все.

— Заключен мир, — произнес он наконец, не сомневаясь, что его слова записываются. — Представитель Совета безопасности Сегюст Эйрис от имени Земной Компании и Совета безопасности призывает Флот выйти на связь для переговоров.

Хуже всего, что предстоит сражение всеми силами Флота. Мациан нужен Земле, нужен со всеми его кораблями — неуловимыми партизанами, которые не дают Унии протянуть руку к Земле.

Мациан сошел с ума… Как смеет он в открытую идти против неисчислимой армады униатов, разом бросать в бой горстку своих кораблей, ставить на карту все? Если сейчас погибнет Флот, Земля будет обречена. Без Мациана и Пелла все развалится в мгновение ока.

А вдруг обращение Эйриса или эти «защитные маневры» Азова только подстегнут Мациана, заставят его совершить опрометчивый шаг?

Поднявшись, Эйрис снова зашагал по выгнутому полу своей последней, как он опасался, тюрьмы. Второе обращение им подавай! Какая наглость! Неужели униатские властители всерьез допускают, что от него будет прок? Неужели они не умнее своих надутых манекенов?

«Мы заключили ряд взаимовыгодных соглашений, — составлял он в уме текст обращения. — Обсуждаем возможность слияния коммерческих интересов Земли и Унии. В доказательство вашей доброй воли прошу прекратить военные действия и ждать дальнейших инструкций».

Предательство… чтобы вынудить Мациана к отходу, к прежней тактике разрозненных очагов сопротивления, столь необходимых Земле на этой стадии Войны. Единственный выход.

КНИГА ТРЕТЬЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1. НА ПОДЛЕТЕ К ПЕЛЛУ: 4.10.52; 11:45 ГС

«Норвегия» и все корабли Флота синхронно вышли в реальное пространство. Ожившие ком и скан тотчас занялись поисками гигантского «Тибета», летевшего в авангарде — крошечной пылинки в космосе.

— Объект обнаружен. — Донесение кома поступило в рубку без задержки, и это было утешительно. Целый и невредимый, «Тибет» находился там, где ему и полагалось находиться; очевидно, появление разведчика в территориальном пространстве Пелла не было замечено врагами. Экраны запестрели точками кораблей — торговцы, самодеятельная милиция. «Тибет» вспугнул одного из торговцев. Совсем ни к чему, чтобы известия летели к униатам. Оставалось лишь надеяться, что купец сам менее всего на свете желает с ними встречи.

Чуть позже пришла коротенькая депеша с «Европы»: флагман уже в обычном пространстве, но пока ничего не предпринимает.

— На связи сам Пелл, — доложил Графф, сидящий за командирским пультом. — Вроде пока все нормально, — добавил он, прислушиваясь.

Сигни склонилась над клавиатурой и набрала приказ капитанам рейдеров — к счастью, из этих «захребетников», не умеющих прыгать самостоятельно, не потерялся ни один. На экране кома в лихорадочной спешке сменяли друг друга опознавательные сигналы, передаваемые с купцов открытым текстом. Фрахтеры разбегались от предполагаемого курса «Норвегии», на опасной скорости входившей в эклиптику Пелла.

Их осталось девять. «Ливия» Ченели превратилась в обломки и пыль, а «Индия» Кео потеряла два рейдера из четырех. Они не отступали — они удирали сломя голову, спеша укрыться в последнем безопасном месте, перевести дух и зализать раны. За плоскостью «Норвегии» тянулся шлейф из металлических внутренностей, а может, и сама плоскость отвалилась в момент прыжка. В поврежденном отсеке лежали трое убитых техов, их даже из-под обломков вытащить не успели. Сигни пришлось бежать, бежал весь Флот, все, что осталось от власти Компании. На пультах «Норвегии» до сих пор мигали красные лампочки.

Сигни приказала аварийной команде избавиться от останков.

В системе Пелла тоже могла поджидать засада, но Сигни гнала от себя эту мысль, заторможенно следя за лампочками. Она еще не оправилась от наркоза, пальцы, набирающие команды выхода корабельных систем из компсинхронизма, не попадали на нужные клавиши. Едва вступив в бой под Викингом, корабли Мациана показали врагу хвост. Бежали, подчинившись приказу.

За все годы службы на Флоте Сигни ни разу не задавала вопросов командующему, слепо веря в его стратегический гений. Но сейчас ее грызли сомнения. Они потеряли всего один корабль, а Мациан приказал отступить. Несколько месяцев готовились, пошли на жертвы — что же, выходит, все было напрасно? Мациан вытащил их из битвы, которую можно было выиграть. Сигни не хватало духу повернуть голову и встретиться взглядом с Граффом, Ди, остальными. Если бы кто-нибудь из них спросил, почему они бежали, Сигни не нашлась бы с ответом. Она не могла ответить даже себе самой. Мациан переменил планы… по какой-то серьезной причине. Ей очень хотелось верить, что эта причина достаточно серьезна.

Теперь надо как можно быстрее восстановить силы и подготовиться к новой операции. Так было всегда. Вот только на этот раз линии снабжения перерезаны, а станции, на которых они пополняли запасы и экипажи, в чужих руках.

Не исключено, что у Мациана сдали нервы. Сигни старательно убеждала себя в обратном, но в глубине души сознавала: на месте командующего она бы действовала совершенно иначе. И любой другой капитан. Все шло точно по плану, а Мациан дал приказ к отступлению. Мациан, которого они боготворили.

Во рту появился привкус крови. Она не заметила, как прокусила губу.

— Пелл через «Европу» дает инструкции на приближение, — сообщил ком.

— Графф, действуй. — Сама Сигни следила за экранами и прижимала к уху микрофон вспомогательного кома, связанного непосредственно с Мацианом. Но командующий не спешил давать объяснения. Он безмолвствовал с той минуты, когда приказал кораблям выйти из непроигранного сражения.

Стыковка прошла как обычно. Получив через ком Мациана разрешение причалить, Сигни отдала приказ рейдерам, которые окружали «Норвегию». Сейчас на них несли вахту дублеры. Рейдерам поручили следить за купцами из милиции и стрелять, если кто-нибудь вздумает сорваться. Лишь после того, как все носители благополучно причалят, рейдеры состыкуются с ними.

С Пелла по-прежнему шла кодированная передача. «Сбросьте скорость, — умоляла станция, — перед нашими доками — форменное столпотворение». Мациан упорно молчал.

2. ПЕЛЛ: СИНИЙ ДОК; 12:00

Мациан, сам Мациан, а не Уния и не очередной конвой. К Пеллу приближается весь Флот.

Перескакивая с одного неконтролируемого канала связи на другой, эта новость вихрем облетела станционные коридоры, офисы и доки и проникла к беженцам, ибо изоляция карантинных ярусов оставляла желать лучшего. Обстановку в «К» отслеживали мониторы. Слух о том, что к станции, вероятно, подходят корабли Унии, поверг беженцев в панику, но истина, открывшаяся вскоре, ничуть не успокоила их.

Поглядывая на мониторы, Дэймон взволнованно ходил по офису управления доками. Рядом, за пультом кома, сидела Элен; прижимая к уху микрофон, она сердито и сосредоточенно спорила с кем-то. Торговцы пребывали в шоке; военизированные всерьез готовились бежать, чтобы не лишиться своих кораблей и самим не попасть к Мациану под ружье; прочие опасались конфискации оружия и припасов и мобилизации специалистов.

Все эти жалобы и страхи свалились на голову Дэймона. Он поговорил с некоторыми капитанами, но не дал им никаких гарантий. Произволу военных юрслужба могла противопоставить лишь иски, судебные запреты и постановления. Иски — Мациану! Купцы знали им цену.

Дэймон подошел к кому и включил канал полиции.

— Дин, — обратился он к дежурному, — поднимай дополнительную смену. Мы не можем вывести полицию из «К», но и доки с купцами нельзя оставлять без охраны. Объявляй общий сбор. Береги доки и ни в коем случае не пускай туда низовиков.

— А твой офис даст санкцию?

— Даст.

На том конце канала медлили: в таких случаях юрслужбе полагалось направлять письменные указания с подписью высокого начальства — управляющего станцией. Но у Анджело Константина хватало других забот. Отец Дэймона не отходил от компа, пытаясь приостановить Флот с помощью уговоров.

— Пришли мне подписанную бумагу, когда сможешь, — попросил Дин Джихан. — Я все сделаю.

Медленно выдохнув, Дэймон отключил связь, походил, снова остановился возле Элен и оперся о спинку ее кресла. Она оторвалась от работы, полуобернулась и коснулась его руки. Когда он вошел в кабинет, лицо жены было бледным; сейчас оно обрело румянец и всегдашнее выражение уверенности.

Техи лезли из кожи вон, объясняя докерам, что от них требуется, и составляя для диспетчерской службы процедуру вывода фрахтеров — необходимо было освободить причалы для мациановских кораблей. Творилось нечто невообразимое; не только доки были загромождены купцами — больше сотни кораблей (целое облако) кружило вместе с Пеплом по стационарной орбите Нижней, тщетно дожидаясь разрешения на стоянку в порту. На станцию надвигалось девять огромных кораблей, Мацианов ком обстреливал ее очередями вопросов и указаний, по-прежнему умалчивая о том, с какой целью прибыл Флот и где собирается разместиться (если вообще намерен задерживаться).

«Наш черед? — с тревогой спрашивал себя Дэймон. — Неужели эвакуация?»

Это походило на кошмарный сон. Бегство куда глаза глядят, гиперпространственный прыжок на какую-нибудь давным-давно заброшенную Тыловую Звезду, или на станцию Солнечная, или на Землю — это не для беременной женщины. Дэймону вспомнился «Хансфорд». Страшно было представить Элен на борту такого корабля, страшно представить, во что могут превратиться цивилизованные люди.

— Может, все уладится, — произнес тех.

«Не исключено, — мысленно согласился с ним Дэймон, — но маловероятно. В глубине души каждый из нас давно готов к проигрышу. Уния разрослась сверх всякой меры. Возможно, Флот подарит нам несколько лет свободы, но ни в коем случае не победу. Я не удивлюсь, если нас захватят завтра. Почему столько рейдероносцев? Только по одной причине: они отступают. А что произойдет, если мы откажемся эвакуироваться? Что ожидает любого из Константинов в униатском плену? Нет! Не посмеют военные бросить нас на произвол судьбы».

Он положил руку на плечо жены. Судорожно стучало сердце; он понимал, что им, вероятно, предстоит разлука. Он может потерять и ее, и ребенка. Эвакуируя станцию, военные отправят его на борт под конвоем. Так они поступали на других станциях, чтобы к униатам не попали специалисты. Отец и мать… вместе с тысячами других станционеров их посадят на захваченные фрахтеры и повезут к Земле. Пелл — вся их жизнь, и для матери это отнюдь не метафора. И для отца. И для Эмилио с Милико.

Неужели его, Дэймона Константина, станционера до мозга костей, разлучат с поколениями других станционеров, никогда не желавших войны?

От этих мыслей подташнивало. Надо бороться. За Элен. За Пелл. За все свои мечты.

Но он не знал, с чего начать.

3. «НОРВЕГИЯ»: 13:00

Сигни уже своими глазами видела «ступицу» и «обод» Пелла, спутник вдалеке от станции и сверкающий, кое-где испещренный облаками алмаз Нижней. Рейдероносец давно притормозил, и теперь, если сравнивать скорость с прежней, продвигался вперед, как улитка.

Гладкая поверхность станции постепенно разрушалась в нагромождение острых углов и ломаных линий. На обращенной к «Норвегии» стороне в каждую причальную нишу уткнулся фрахтер. Одни корабли были на ремонте, другие просто отдыхали. Скан демонстрировал неописуемую суматоху.

«Норвегия» еле плелась — неуклюжим купцам требовалась уйма времени, чтобы освободить для нее проход. К Пеллу сбежались все торговцы, ускользнувшие от Унии — частью они висели возле станции, частью прятались на окраинах системы. У пульта по-прежнему сидел Графф, что сейчас было нелегким и скучным делом. «Настоящее столпотворение, — думала Сигни, разглядывая станцию и купцов. — Никогда такого не бывало. Это страх, — догадалась она, ощущая, как невидимая рука сжимает ей желудок. Гнев исчез, остались только страх и непривычное чувство собственной беспомощности. — Если бы кто-нибудь мудрый решил по-другому. Еще давно. Избавил бы нас от унизительного бегства и от необходимости выбирать самим из тех немногих вариантов, что остались…»

«Рейдероносцам «Северный полюс» и «Тибет» в доки не входить, — поступил приказ с «Европы». — Вести патрулирование».

Да, охранять подступы к станции было необходимо, и Сигни страстно желала, чтобы это задание выпало на ее долю. Альтернатива выглядела куда менее заманчиво. Судя по всему, им предстояла операция наподобие высадки на Рассел, где паника среди гражданского населения ускорила разорение станции, где в доках собрались толпы… Сигни была сыта этим по горло, и ее ничуть не радовала мысль о том, что ее люди высадятся на Пелл в таком же, как у нее, расположении духа.

Пришло очередное сообщение с Пелла. Доки полностью освобождены от торговцев, все рейдероносцы могут причалить одновременно. Изгнанные фрахтеры пятятся, пристраиваясь к кораблям на орбите.

Прорвался низкий грубый голос Мациана. Он повторял, что возня купцов вокруг Пелла его не интересует, но если кто-нибудь из них попытается выскочить из системы, то будет уничтожен без предупреждения.

Станция приняла это к сведению — ничего другого ей не оставалось.

4. ПЕЛЛ: «К»; 13:00

Все не работало, как и всегда в карантине. Ходьба по тесной квартире ничуть не успокаивала. Василий Крессич снова и снова жал на безжизненные кнопки, бил кулаком по консоли, но не получал отклика из комцентра. Поломки доводили его до бешенства, почти до слез. Это случалось чуть не каждый день: водоснабжение, канализация, ком, вид, пищепровод. Обстоятельства вновь и вновь заставляли Василия ощущать собственную беспомощность и ничтожность. Разруха, духота, теснота, бессмысленное буйство людей, доведенных до безумия скученностью и неизвестностью… У Крессича была по крайней мере квартира, пожитки. Свое жилье он содержал в идеальной чистоте, прибирался часто и одержимо. Но как бы старательно он ни мылся, как бы ни драил пол и ни закупоривал щели между дверью в туалет и косяком, он не мог избавиться от зловония «К» — смеси запахов антисептика и прочих дешевых химикалий, с помощью которых станция боролась с инфекцией и человеческими выделениями, чтобы поддержать жизнь карантина.

Он еще походил по комнате, опять попробовал ком и опять ничего не добился. В коридор, судя по шуму за стеной, высыпал народ, но Василий верил, что Нино Коледи и его парни не допустят очередной заварухи. Во всяком случае, надеялся. Бывали случаи, когда Василий не мог выбраться из «К» — чаще всего во время беспорядков. Ворота закрывались наглухо, не действовал даже пропуск депутата. Василий понимал: сейчас он должен находиться в коридоре, успокаивать народ, удерживать в узде Коледи и его компанию.

Но выйти он не решался. Волосы вставали дыбом, стоило ему вообразить себя перед толпой, представить вопли, ненависть, ярость… и новую кровь, и новые ужасы, которые будут мучить его по ночам. Ему снился Реддинг. И остальные. Все те, с кем он разговаривал и кто погиб в коридорах, кого выкинули в космос заживо. Он знал: его трусость способна погубить всех беженцев, а его самого — одним из первых. Но, как он ни боролся с собой, ему не всегда хватало мужества.

Он был одним из «К», он ничем не отличался от остальных. Но власти дали ему убежище, и Василий боялся его покинуть. Не хотел преодолевать даже короткого расстояния до полицейского поста у ворот.

Его могли убить… Коледи, или один из его мятежников, или кто-нибудь из толпы — просто так, безо всяких мотивов. Когда в очередной раз слухи и домыслы приведут к массовым беспорядкам, какой-нибудь бедолага, отчаявшись подавать прошения, проклиная власть и видя в Крессиче ее символ, поднимет на него руку, а разъяренная толпа довершит расправу. Всякий раз, когда Василий открывал входную дверь, у него болезненно сжимался желудок: в коридоре его всегда ждали вопросы, на которые он не мог ответить, требования, которые он не мог выполнить, глаза, в которые он не мог смотреть. Даже если сегодня ему удастся выбраться, то все равно придется вскоре вернуться — без серьезного повода ему не позволят задержаться вне «К». Не раз пытался он выяснить, насколько расположены к нему власти, а недавно, выждав несколько дней после смуты, даже решился на отчаянный шаг: попросил документы станционера и разрешение переселиться из «К». Попросил, зная, что об этом может пронюхать Коледи, — и получил отказ. Великий, могущественный совет не стал даже слушать его, своего члена. Только Анджело Константин снизошел до беседы с Василием, даже разыграл настоящий спектакль, упрашивая его не покидать избирателей. «Вы, — сказал ему Анджело, — слишком ценны для нас на своем посту». Больше Василий не заводил речи о переводе, боясь огласки, равносильной смертному приговору.

Когда-то он был добрым и смелым человеком — во всяком случае считал себя таковым. Но это было до бегства. До Пелла. До расставания с Джен и Роми. Дважды он оказывался среди взбесившейся толпы, один раз его избили до бесчувствия. Его пытался прикончить Реддинг. Найдутся и другие — в этом Василий не сомневался. Он чувствовал себя усталым и больным, средства омоложения не помогали — в лучшем случае, подозревал Василий, они некачественны, а в худшем — ядовиты. Он часто рассматривал себя в зеркале: новые морщины на лице, запавшие глаза; почти невозможно узнать того бодрого, цветущего мужчину, каким он был год назад. Он панически боялся захворать всерьез, прекрасно зная, что врачебный уход в «К» — фикция, что все медикаменты, попадающие к беженцам, — краденые, а может, поддельные, что он, Василий, полностью зависит от великодушия Коледи, который поставляет «своему боссу» не только лекарства, но и вино, и сносную пищу. Василий уже не вспоминал о родине, не оплакивал семью, не думал о будущем. Он жил сегодняшним днем, таким же страшным, как и вчерашний. У него осталось лишь одно желание: чтобы завтрашний день не оказался еще хуже.

Снова он попробовал добиться чего-нибудь от кома, и на этот раз даже не загорелась красная лампочка. Ремонтники не поспевали за вандалами, почти регулярно громящими карантинную технику. Станционные рабочие появятся в «К» лишь через несколько дней и снова починят не все. Он в кошмарных снах видел, как какой-нибудь маньяк, не желая уходить на тот свет в одиночку, громит жизненно важный агрегат и выпускает воздух из всей секции.

Да, такое может случиться.

В критической ситуации.

Или в любой момент.

Все быстрее и быстрее шагал он по комнате, прижимая ладони к животу, который уже давно отзывался резью на любое волнение. Боль нарастала, заставляя забыть другие страхи.

Наконец Василий собрался с духом и надел пиджак. В отличие от большинства беженцев он ходил без оружия — его регулярно сканировали на пропускном пункте. Сдерживая подступающую тошноту, он прижал ладонь к плате электронного замка и заставил себя шагнуть в сумрачный коридор со стенами, размалеванными непристойными надписями. Он запер за собой дверь. Его еще не грабили, но, несмотря на протекцию Коледи, он ожидал этого: в «К» грабили всех без разбору. Безопаснее быть нищим — Василий же считался богачом. Если его не трогали до сих пор, то лишь потому, что в глазах толпы он — человек Коледи. Но стоит ей узнать о его обращении к властям, и он покойник.

По коридору… теперь — мимо охранников, парней Коледи. В док. Он пробирался сквозь толпу, воняющую потом, несвежим бельем и антисептиком. Люди узнавали его, хватали грязными руками, умоляли рассказать, что происходит на станции.

— Не знаю, — отвечал Василий. — Еще не знаю. У меня не работает ком. Я иду выяснить. Да, сэр, спрошу. Обязательно спрошу.

Он повторял эти слова вновь и вновь, вырываясь из одной пары цепких рук и тотчас попадая в другую, видя в глазах у некоторых наркотическое безумие. Бежать он не мог. Бегство депутата вызовет панику, и тогда его растерзают и растопчут. Спокойно, впереди — секционные ворота, сулящие безопасность, надежную защиту от бандитов, от избирателей. Ворота, за которые никого не выпустят без драгоценного пропуска.

«Это Мациан! — летел слух по карантинному доку. — Он готовит эвакуацию. Заберет с собой всю верхушку, а нас бросит!»

— Депутат Крессич! — Чья-то сильная рука ухватила Василия сзади за предплечье и грубым рывком заставила развернуться. Сакс Чемберс из шайки Коледи. Боль в предплечье пробудила ощущение смертельной опасности. — Куда путь держите?

— На ту сторону, — прохрипел Василий. «Прознали!» — молнией сверкнуло в мозгу. — Чрезвычайное заседание совета. Сообщите Коледи. Мне надо быть там. Иначе как мы узнаем, что решит совет насчет нас?

Несколько секунд Сакс молчал и даже не шевелился. В умении запугивать ему не было равных. Он просто смотрел — достаточно долго, чтобы Крессич успел сообразить: у Сакса есть и другие навыки. Затем Чемберс разжал пальцы, и Василий отшатнулся.

Не бежать! Ни в коем случае не бежать! И не оглядываться. Не показывать своего ужаса. Пока он в «К», надо сохранять видимость спокойствия… хотя боль в животе почти невыносима.

У ворот — толпа. Василий вклинился в нее, велел разойтись, освободить проход. Толпа угрюмо раздвинулась, и Василий поспешил вставить карточку в паз, войти в проход и закрыть ворота, прежде чем кто-нибудь решился последовать за ним.

Василий задержался на несколько мгновений в узком туннеле, перед лестницей, ведущей наверх. Яркое сияние ламп, запах, проникший из карантина… Рядом — ни души. Дрожа, Крессич прислонился к стене, его желудок судорожно сжимался.

Наконец он поднялся по лестнице и нажал кнопку, призывая охранников с той стороны границы.

Эта кнопка действовала. Охранники открыли ворота, взяли у него карточку, зарегистрировали выход Крессича из карантина. После обеззараживания Василий, сопровождаемый полицейским, ради него оставившим свой пост, направился в зал заседаний совета. Разгуливать без конвоя в приграничной зоне депутату от «К» запрещала специальная инструкция.

Он отряхнул одежду, словно это могло избавить его от постылого запаха и мыслей о «К». Во всех коридорах ревели сирены, полыхали красные лампы и суетились полицейские. Здесь тоже не было мира.

5. ПЕЛЛ: ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ СТАНЦИЕЙ, ОФИС КОМЦЕНТРА; 13:00

Вызовы шли лавиной, консоли центрального кома были сплошь усыпаны огоньками. Во всех зонах действовал «красный» — аварийный — режим, резидентов призывали разойтись по своим квартирам, следить за объявлениями центра и не затруднять его действия расспросами. Но выполняли эту просьбу далеко не все. Некоторые экраны показывали пустующие коридоры; кое-где собрались толпы. Хуже всего дела обстояли в «К».

— Вызовите охрану, — приказал Джон Лукас, глядя на мониторы. — В синюю, на третий ярус.

Старший оператор склонился над пультом и передал распоряжение диспетчеру. Перейдя к главному пульту, Джон встал за спиной задерганного начальника комцентра. Депутаты, как полагалось в аварийной ситуации, заняли ближайшие ключевые посты, но никаких конкретных указаний из офиса управляющего станцией еще не получили. Джон оказался ближе всех к комцентру и при первом же сигнале тревоги пустился бегом сквозь перепуганную толпу. «Хэйл, — с горячей надеждой думал он, — конечно, сидит у меня в квартире, сторожит Джессада, как ему и велено».

В комцентре Джон застал сумятицу. Переходя от пульта к пульту, он видел на экранах панику. Начальник комцентра безуспешно пытался связаться с офисом управляющего, но все каналы были забиты. Он попробовал действовать через командный ком, но добился лишь мерцающей строчки на экране: КАНАЛ ЗАКРЫТ.

Начальник комцентра ругался, выслушивая жалобы подчиненных.

— Что происходит? — осведомился Джон. Не получив ответа (начальника отвлек вопрос одного из комтехов), он повторил: — Что происходит?

— Депутат Лукас, — пискляво отозвался начальник комцентра, — у нас дел невпроворот. Извините.

— Что, не пробиться?

— Да, сэр, не пробиться. Управляющий на связи с Флотом через командный. Прошу прощения.

— Ну и черт с ним! — Когда собеседник резко отвернулся от пульта и вскинул на Джона изумленные глаза, он потребовал: — Дайте мне общее оповещение.

— Мне нужна санкция! — пискнул начальник кома. За его спиной торопливо загорались все новые красные лампочки. — Санкция, господин депутат. Разрешение управляющего.

— Действуйте.

Тех озирался, будто искал, у кого бы спросить совета. Джон схватил его за плечо и повернул лицом к обезумевшей консоли.

— Поторопись, — прорычал он. Начальник кома потянулся к выключателю внутренней связи, затем взял микрофон.

— Первый, включай циркулярную, — велел он и тотчас получил ответ: «Приказ исполнен». — Обращение по виду и кому.

В комцентре вспыхнул главный экран, заработала камера. Набрав полную грудь воздуха, Джон шагнул под объектив. Его изображение появилось на всех экранах вида, в том числе и в его квартире, где находился некто с вымышленной фамилией Джессад.

— Говорит советник Джон Лукас, — разнеслось по всему Пеллу, забивая административные и общественные каналы связи, и те, по которым центральная переговаривалась с кораблями Мациана, и те, что вещали на все квартиры, гостиничные номера и карантинные «бараки». — Довожу до сведения всех станционеров, что Флот, вошедший в наше территориальное пространство, — это действительно корабли Мациана. Сейчас они швартуются в соответствии с установленной процедурой. Пелл находится в полной безопасности, но до завершения последней стыковки мы будем соблюдать «красный» режим. Для обеспечения нормальной работы комцентра и всех остальных служб управления просим граждан воздержаться от использования коммуникативных устройств без крайней необходимости. Во всех помещениях сохраняется порядок, никаких серьезных повреждений станция не получила. Вызовы резидентов регистрируются, и несущественные обращения к ним будут иметь серьезные последствия. Всем бригадам низовиков приказываю немедленно связаться с местами проживания и дожидаться руководителей. В доки не входить. Всем остальным рабочим действовать по разнарядке и не дергать центральную по пустякам. Как только от Флота поступит информация, заслуживающая внимания, мы немедленно передадим ее по системе общего оповещения. Рекомендую всем находиться у приемников: это самые надежные источники новостей.

Он вышел из-под объектива. На пульте гасли сигнальные лампочки — станционеры переваривали услышанное. Вскоре часть лампочек загорелась вновь — но это, в основном, были действительно неотложные вызовы.

Джон перевел дух. В уголке его мозга шевелились тревожные мысли: «Как там сейчас у меня дома? Надеюсь, Джессад никуда не выходил… А вдруг его там обнаружат?»

Мациан. Военное положение. Проверки документов. Допросы с пристрастием. И если флотские поймают Джессада, они сразу заинтересуются, кто его приютил…

— Сэр, — подал голос начальник кома. Засветился третий слева экран. Увидев на нем пунцовое от гнева лицо Анджело Константина, Джон нажал кнопку приема.

— Соблюдай порядок! — рявкнул Анджело и отключился. Джон стоял перед погашенным экраном, сжимая кулаки и гадая, почему отповедь оказалась столь краткой: то ли у Анджело дел по горло, то ли он ошалел от неожиданности.

«Будь что будет, — успокаивал себя Джон, слушая гулкую пульсацию крови в висках. — Пускай Мациан вывезет всех, кого сумеет. После него прилетят униаты, им понадобятся люди, знающие станцию. С униатами можно найти общий язык… как мы нашли его с Джессадом. Не время праздновать труса. Я увяз с головой.

Первый шаг… Ты вышел на сцену, — говорил он себе, — и люди услышали твой спокойный, решительный голос. Услышал его и Джессад. Теперь ты знаменит на всю станцию. Именно в этом секрет вечного успеха Константинов: в монополии на известность. В красивых жестах, рассчитанных на публику. Анджело видится людям этаким патриархом, без которого все рухнет. А тебе с ним не тягаться, у тебя нет его манер, нет врожденной привычки властвовать. Зато есть другие способности… Когда в центральной и на орбите началась суматоха, ты хоть и натерпелся страху, но быстро смекнул, как извлечь из этого выгоду. В худшем случае ты останешься при своих».

Вот только Джессад… Джон часто думал о Маринере, погибшем, когда возле него точно так же, как сейчас возле Пелла, собрались корабли Мациана. Чтобы подобного не случилось здесь, Джессад обязан положиться на Джона и Хэйла и ни в коем случае не создавать собственной агентуры. Сейчас Джессад фактически под домашним арестом, без документов он не отважится выйти из квартиры, тем более что на подлете к Пеллу — Мациан.

Джон глубоко вздохнул, размышляя о том, что сейчас униат в его власти. Пожалуй, дело обстоит неплохо. Джессад поклянется не своевольничать, иначе очередной труп без документов отправится в шлюз. В последнее время такое случалось часто, особенно в «К». Джону еще не доводилось убивать, но с той минуты, как увидел Джессада, он был готов к такому исходу.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«НОРВЕГИЯ»: 14:00

Для того чтобы разместить в доках столько кораблей, потребовалось немало времени. Сначала — «Тихий океан», затем «Африка», «Атлантика» и «Индия», и наконец пришел черед «Норвегии». Сигни покинула пост в центре рубки, предоставив Граффу, сидящему у главного пульта, командовать кораблем. Прождавшая несколько часов «Норвегия» торопливо ткнулась носовым щупом в подводящий конус, после чего докеры Пелла открыли люки во внешней стене дока, чтобы выпустить «пуповины»; тем временем «Австралия» заканчивала переход в режим стоянки, а суперрейдероносец «Европа», пренебрегая станционными буксирами, плавно приближался к причалу.

— Кажется, все в порядке, — сказал Графф. — В доках вроде все спокойно. Там полным-полно станционных полицейских из резерва управляющего. Никаких признаков паники среди шпаков. Об этом позаботилась администрация.

Новости слегка приободрили Сигни. Она надеялась, что Анджело и его помощники будут действовать разумно — по крайней мере до тех пор, пока Флот не сделает свое дело.

— Внимание, — заговорил ком. — Управляющий станции поздравляет Флот с благополучным прибытием в наши доки. Мы рады вашему визиту и просим капитанов при первой возможности посетить совет.

— Пускай «Европа» отвечает, — прошептала Сигни и через секунду услышала голос вахтенного комтеха флагмана. Он просил подождать.

Сигни соскочила с дивана.

— Графф, остаешься за меня. Ди, дай мне десять человек в сопровождение, и побыстрее.

Из кома посыпались новые инструкции с «Европы»: каждому рейдероносцу выпустить в док пятьдесят десантников в полном боевом облачении. Командование Флотом временно передается Яну Мэйсу, первому помощнику капитана «Австралии». Рейдерам прикрытия идти в доки на стыковку, подчиняясь указаниям станционной диспетчерской службы.

Следить за исполнением этих распоряжений предстояло Граффу. Наконец-то Мациан соизволит рассказать своим капитанам, что он замышляет.

Пройдя к себе в кабинет, Сигни задержалась там лишь для того, чтобы сунуть в карман пистолет. Затем она поспешила к лифту и спустилась к воздушному шлюзу, по которому уже бежали солдаты, посланные Граффом в док, и Ди Янц. Они были в полной боевой экипировке с той минуты, когда корабль оказался вблизи станции. От них отделился эскорт Сигни, возглавляемый Байхэмом, и двинулся следом за ней. В стальных коридорах «Норвегии» умирало эхо голоса Граффа.

Флоту был отдан весь док, и в него разом высыпали вооруженные десантники с нескольких кораблей, оцепив подступы к трапам и вынудив станционную охрану к беспорядочному отступлению. Не понимая, чего от них хотят военные, по причалам метались докеры.

— За работу! — рявкнул на них Ди Янц.

Докеры подчинились мгновенно. Едва ли флотским следовало их опасаться. Сигни скользнула взглядом по вооруженным полицейским, фиксируя позу каждого, затем — по хитросплетению тросов и стрел, где могли прятаться снайперы. Увлекая за собой эскорт, она пошла вдоль закругления стены дока, мимо «пуповин», трапов и подъемных кранов… Солдаты образовали живую стену на всем пути от «Норвегии» к «Европе»; дальше стояли торговые корабли.

Сигни шагала следом за Томом Эджером с «Австралии» и его свитой; остальные капитаны, как ни спешили, оказались у нее за спиной. На трапе у шлюза «Европы» она поравнялась с Эджером.

Возле лифта на выходе из ребристой «пуповины» их догнал Кео с «Индии»; по пятам за ним шествовал Порей с «Африки». Все молчали — вероятно, думали об одном и том же, злились на одно и то же, и никто не испытывал желания высказывать свои догадки. В лифт каждый взял только двоих солдат. Безмолвно покинув кабину на главной палубе, они направились к совещательной каюте; гулкое эхо шагов разносилось по коридору. Здесь было просторнее, чем на «Норвегии», и малолюднее. По пути им встретилось лишь несколько часовых, окаменевших по стойке «смирно».

Как и коридор, совещательная каюта пустовала. Ни признака жизни. Только светильники, горевшие над круглым столом, давали капитанам понять, что их ждут.

— Выйдите, — велела Сигни сопровождающим. Так же поступили и остальные капитаны. Усаживались они по очереди, как требовала иерархия: первыми — Том Эджер и Сигни, за ними Кео и Порей, затем, через три кресла, — появившийся вскоре Сунг с «Тихого океана». Мика Крешов, пришедший последним, сел рядом с Сигни в кресло номер четыре.

— Ну, где он? — потерял наконец терпение Крешов.

Сигни пожала плечами, невидяще глядя на Сунга, и сцепила пальцы на столе. Вот так всегда: спешишь, чтобы потом ждать. Сначала тебе приказывают выйти из боя, потом тебя держат в неведении, а теперь…

Она сфокусировала зрение на лице Сунга, напоминавшем древнюю маску. С этого лица никогда не сходило выражение безмятежного спокойствия; только глаза были сейчас темнее обычного. «Нервы, — мысленно произнесла Сигни. — Все мы измотаны. Бегство, прыжок, а теперь еще эта заминка».

И вот появился Мациан. Бесшумно пройдя мимо капитанов, он занял свое место во главе стола и опустил такие же усталые, как у всех остальных, глаза. Поражение? У Сигни заболел желудок, будто она проглотила что-то несъедобное. Внезапно Мациан поднял голову, и Сигни, увидев его плотно сжатые губы, с силой втянула воздух, чтобы погасить ярость. Она сразу узнала эту маску. Конрад Мациан вошел в роль. Очередной выход на сцену он подготовил так же тщательно, как готовил засады и нападения. Он играл всегда и везде, играл то утонченно, то грубо. Сейчас на нем была самая фальшивая из масок — смиренная. Скромный, без единой медной блестки, мундир. В безупречной прическе — седина. Лицо исхудалое, печальное. Иными словами, облик профессионального лицедея. А самыми неискренними были глаза.

Сигни следила за удивительной сменой выражений его глаз, за мимикой, способной, казалось, обмануть Господа Бога. Мациан собрался дергать за ниточки, а марионетками будут Сигни и другие капитаны. Она больно закусила губу.

— Ну как? — спросил он. — Все в…

— Почему вы приказали нам бежать? — Перебив Мациана, Сигни тотчас увидела разительную перемену — смирения как не бывало, в глазах блеснул гнев. — Почему не выходили на связь?

До сего момента она ни разу не задавала Мациану вопросов. Никогда не возражала. Но сейчас решилась.

Внезапно злость на его лице сменилась чем-то похожим на приязнь.

— Ну ладно, — произнес он миролюбиво. — Ладно. — Он окинул комнату взглядом. Опять пустые места за столом. Осталось девять капитанов, двое из них на патрулировании. Его взгляд ненадолго застыл на каждом из присутствующих. — Вам следует выслушать меня. Принять кое-что во внимание.

Он нажал несколько кнопок на пульте, и четыре стены-экрана показали одинаковые изображения. Последний раз эту карту-схему Сигни видела у Омикрона. Во рту сразу появился привкус желчи.

Знакомые созвездия удалялись, съеживались. Ни Компании, ни Флоту это пространство уже не принадлежало. Остался только Пелл. Масштаб уменьшался, на экраны вползали Тыловые Звезды. Сигни ждала появления Солнца, но изображение вдруг застыло.

— Ну и что? — спросил Крешов.

Мациан промолчал. Капитаны разглядывали карту.

— Ну и что? — повторил Крешов.

Сигни глубоко вздохнула — для этого потребовалось сознательное усилие. Время будто остановилось. В зловещей тишине Мациан показывал капитанам то, что и так уже было в мозгу у каждого.

Война проиграна. Империя пала.

— С одной обитаемой планеты, — произнес Мациан чуть ли не шепотом, — с одной обитаемой планеты — нашей прародины — человечество протянуло руку в Глубокий. Униаты обложили нас со всех сторон, оставив узкий лаз: Тыловые… и Пелл перед ними. Он перегружен, а Тыловые — сами знаете… Теперь понятно?

— Снова драпать? — угрюмо спросил Порей.

У Мациана дрогнул уголок рта. Сигни почувствовала, как заколотилось ее сердце, как вспотели ладони. Все рушится. Все, что они создали.

— Слушайте! — торжественно прошептал Мациан, сбрасывая маску. — Слушайте!

Он нажал другую кнопку. Голос был искажен расстоянием, но Сигни сразу узнала его по неприятным интонациям.

— Капитан Конрад Мациан, к вам обращается второй секретарь Совета безопасности Земли Сегюст Эйрис, код мандата «Омар», серия три. Совет и Компания уполномочили меня вести переговоры с Унией. Немедленно прекратите огонь. Достигнуто соглашение о мире. Не сомневаясь в вашей верности долгу, прошу приостановить боевые действия и ждать распоряжений директората Компании. Советую приложить все возможные усилия, чтобы на время переговоров обеспечить безопасность персонала Компании, как гражданского, так и военного. Повторяю. Капитан Конрад Мациан, к вам обращается второй секретарь Совета безопасности…

Нажав кнопку, Мациан оборвал речь Эйриса. Повисла тишина. Лица капитанов потемнели.

— Война окончена, — прошептал Мациан. — Понимаете? Мы проиграли.

В жилах Сигни застыла кровь. Их бросили на произвол судьбы. Все потеряно.

— Наконец-то Компания напомнила о своем существовании, — с горечью промолвил Мациан, — отдав все это униатам. — Он обвел рукой частицу Вселенной, изображенную на экранах. — Хотите знать, откуда поступил этот приказ? С флагмана Унии. С корабля Себа Азова. Понимаете? Код мандата подлинный. Мэллори, ваши знакомые — действительно агенты Компании. Вот для чего им нужен был ваш корабль. Вот что они с нами сделали.

У Сигни перехватило дыхание, по телу растекался холод.

— Если бы я взяла их на борт…

— Ничего бы не изменилось. Вы же знаете: агенты Компании не действуют на свой страх и риск. Все было предрешено. Даже расстреляв их на месте, вы не спасли бы нас от предательства. Только отсрочили бы неизбежное.

— И дала бы вам время проложить совершенно иной курс, — возразила она, глядя в светлые глаза Мациана и вспоминая каждое слово из своего разговора с Эйрисом, его движения и интонации. И она отпустила этого подонка живым! Позволила совершить предательство!

— Все-таки они сумели пробраться к униатам, — сказал Мациан. — Однако меня не интересует, как им это удалось. Хотелось бы узнать другое: во-первых, что они решили насчет Пелла, а во-вторых, сколько всего станций перешло к Унии? Есть у меня подозрение, что этим так называемым послам не поздоровилось. Что-то они выдали по доброй воле, что-то — при промывании мозгов. За наши коды можно не беспокоиться, но вот что касается кодов Компании и Пелла… Вот почему мы бежали. Да, напрасные месяцы подготовки. Да, потерянные станции, корабли и друзья. Да, страдания многих тысяч мирных жителей. Да, поспешное отступление. Зато спасены Флот и Пелл, а хорошо это или плохо, мы выясним очень скоро. Мы могли победить у Викинга, но неизбежно увязли бы там… и потеряли бы Пелл, а вместе с ним — все наши ресурсы. Вот почему мы ушли.

Ни звука, ни движения. Все встало на свои места.

— Вот почему я не спешил выходить на связь — хотел, чтобы вы собрались у меня и сами решили, как быть. Конечно, трудно поверить, что эти агенты Компании… действовали в здравом уме и не по принуждению. Что они не самозванцы. Но… скажите, мои старые боевые друзья, разве это имеет значение?

— То есть? — произнес Сунг.

— Поглядите на карту, друзья, поглядите еще раз. Вот это… Вот это Пелл. Разве земная власть переживет его потерю? Что такое Земля без Пелла? Здесь у нас есть выбор: или выполнять самоубийственные приказы Компании, или закрепиться, поднакопить сил и снова бить врага. «Европа» предпочитает второе. Если мы не будем праздновать труса, то Уния хорошенько подумает, стоит ли совать сюда нос. Ее экипажи не владеют нашим боевым стилем. Тут у нас есть припасы и людские ресурсы. Но я не хочу никого принуждать. Решайте сами: или вы уходите к Земле, или остаетесь и делаете все, что от вас зависит. А уж история воздаст по заслугам и вам, и Компании, и Конраду Мациану. Сам я уже решил, как поступить.

— Значит, нас двое, — сказал Эджер.

— Трое, — поправила Сигни, но ее шепот потонул в гуле голосов. Мациан кивнул, медленно обводя капитанов взглядом.

— Ну что ж, будем защищать Пелл. Но сначала придется его взять. Возможно, администрация пойдет на сотрудничество… Скоро увидим. Между прочим, мы здесь не все. Сунг, я хочу, чтобы вы лично побывали на «Северном полюсе» и «Тибете» и объяснили капитанам, что к чему. Если в экипажах и десантных отрядах будут несогласные, мы посадим их на фрахтеры и отправим к Земле. Впрочем, пусть каждый капитан сам разбирается со своими людьми.

— Несогласных не будет, — заявил Кео.

— Посмотрим, — произнес Мациан. — Теперь о станции. Высаживаемся и рассылаем наших людей на все ключевые посты. Даю вам полчаса на разговор с подчиненными. Что бы они ни решили, уже сейчас ясно: нам необходим порядок на Пелле, пока мы его не займем, или, по крайней мере, пока не отправим на Землю несогласных.

— Разрешите исполнять, — оборвал Крешов затянувшуюся паузу.

— Исполняйте, — тихо проговорил Мациан.

Отодвинув кресло от стола, Сигни встала и направилась следом за Сунгом мимо личной гвардии Мациана. В коридоре она подозвала свой эскорт и пошла к лифту, слыша за спиной шаги других капитанов. По-прежнему в ее душе царило смятение. Всю жизнь она ненавидела Компанию, проклинала ее слепоту… Но сейчас ей было очень не по себе, как будто с нее неожиданно сорвали одежду.

«Не горюй, — успокаивала она себя. — Ты изучала историю, ты знаешь: самое плохое начинается с полумер, компромиссов и сомнений в собственной правоте. Глубокий — это абсолют, его законы — сама логика. Компания пошла на уступки, однако новые границы во Внеземелье недолговечны, ибо недолговечно миролюбие Унии. Мы служим Земле, — убеждала она себя. — Служим лучше, чем агенты Компании, за бесценок отдающие врагу достояние родины».

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1. ПЕЛЛ: БЕЛАЯ СЕКЦИЯ, ВТОРОЙ ЯРУС; 15:30

Вероятно, снаружи, в коридоре, все еще полыхали красные лампы. Мастерская строго соблюдала рабочий ритм. Между станками бродил надзиратель и никому не позволял отвлекаться на разговоры.

Стараясь не поднимать головы, Джош отколупнул пластиковую печать с небольшого изношенного мотора, взгромоздил его на лоток для разборки, на другой лоток ссыпал крепежные болты и скобы. Мастерская занималась устаревшей и вышедшей из строя техникой; детали, в зависимости от степени износа и типа материала, частью шли в утиль, частью — в сборочные цеха.

После обращения депутата Лукаса ком безмолвствовал, а экран вида на стене не показывал ничего интересного. На обращение мастерская отреагировала недовольным шепотом — и только. Никаких обсуждений. Джош старался, не смотреть ни на экран, ни на мастера-надзирателя. Он уже три часа проработал сверхурочно, всей его бригаде давно полагалось смениться и отдыхать. И ни крошки во рту за все это время. Правда, надзиратель наконец-то послал за сэндвичами и напитками. На верстаке перед Джошем стояла чашка со льдом, однако он к ней не прикасался, притворяясь, что с головой ушел в работу.

За его спиной остановился надзиратель. Джош не пошевелился, не оглянулся он и после того, как мастер отошел. Здесь ко всем относились одинаково. «Все дело в твоем больном рассудке, — объяснял он себе. — Тебе постоянно кажется, будто за тобой присматривают особо». В мастерской внимательно наблюдали за всеми, в том числе и за девушкой, сидевшей рядом с ним. Этот угрюмый, заторможенный подросток отличался удивительной аккуратностью, выполнял самую сложную работу, — а ведь природа обделила бедняжку большинством обычных человеческих способностей. Тут, в демонтажной мастерской, трудились в основном убогие. Несколько нормальных — зеленых юнцов — пришли сюда в надежде получить элементарные познания в технике и со временем подняться выше, на какую-нибудь должность в производстве или техобслуживании. Были и такие, чья постоянная озабоченность, одержимость работой указывали на иные причины «ссылки» в мастерскую… Джошу любопытно было наблюдать у других такие же симптомы, как у него самого.

Эти люди, очевидно, нарушили закон, а Джош никогда не был преступником, и поэтому веры ему меньше, чем им… Он очень дорожил этой работой, полностью занимавшей его разум, дарившей ему независимость, — дорожил точно так же, как невозмутимая девчушка, что сидела рядом. Вначале, желая продемонстрировать свои навыки, он трудился в лихорадочном темпе, но вскоре увидел, что это огорчает соседку: она не могла угнаться за ним, как ни старалась. Он расстроился и впредь не выставлял свое мастерство напоказ, зарабатывая не больше, чем (как он считал) требовалось на жизнь.

Его подташнивало, и он жалел, что съел сэндвичи. С другой стороны, он даже в этом не хотел отличаться от окружающих.

Война добралась до Пелла. Мациан. «Норвегия». Мэллори. Он не мог думать о некоторых вещах. Когда рассудок окутывала тьма, Джош работал еще усерднее. И моргал — словно энергичные движения век могли отогнать воспоминания.

Война…

Рядом кто-то шепнул, что станцию эвакуируют.

Это невозможно! Этого никогда не случится!

«А как же Дэймон?» — подумал он, жалея, что нельзя сейчас же встать, пойти в офис Дэймона и обрести там утешение. Нельзя даже попытаться.

Флот Мациана. Военное положение.

И она — с мациановцами… Необходима осторожность, иначе несдобровать. Его рассудок… он очень слаб и способен подвести. Наверное, было безумием напрашиваться на Урегулирование. А может, он и прежде был не в себе, и Урегулирование ничего не изменило. К любому из своих ощущений Джош относился подозрительно, а потому старался ощущать как можно меньше.

— Перерыв десять минут, — объявил надзиратель. — Отдыхайте.

Как и в предыдущие перерывы, Джош даже не встал с места. Соседка тоже.

2. «НОРВЕГИЯ»: 15:30

— Будем удерживать Пелл, — сообщила Сигни экипажу и десантникам — не только тем, кто находился рядом с ней в рубке, но и всему кораблю. — Мы — Мациан, я и остальные капитаны — решили оборонять станцию. Агенты Компании пошли на подлую сделку с униатами, отдали им все Внеземелье, а нам велели прекратить военные действия. Они выдали наши шифры, — вот почему мы не нанесли удар, вот почему отступили. Мы не знаем, какие еще секреты Флота достались врагам. — Она помолчала, глядя в угрюмые глаза; ее мысленный взор блуждал по всему кораблю, по лицам подчиненных в отсеках. — Пелл… Тыловые Звезды, весь этот край Внеземелья — вот что нам предстоит защищать. И мы не собираемся ждать приказа от Компании или подписывать капитуляцию, чем бы она ни прикрывалась. Мы не цепные псы и впредь будем воевать по своему разумению. Теперь у нас есть планета и станция, и отсюда — отсюда! — начинается Внеземелье. Мы восстановим Тыловые, все станции между Солнечной и Пеллом. На это у нас хватит сил. Похоже, Земле недостает ума, чтобы позаботиться о буфере между нею и Унией, но со временем Компания осознает его необходимость, поверьте мне. И еще ей придется понять, что с нами шутки плохи. Отныне Пелл — наша планета. Для ее обороны у нас есть девять рейдероносцев. Мы больше не служим Компании, мы — Флот Мациана, базирующийся на Пелле. Вопросы? Возражения?

Она подождала, хоть и знала своих людей, как любой торговец знает свою семью… Кто-нибудь из них, наверное, мог предложить иной выход или затаить недобрые мысли. У многих могли быть на то причины.

Каюты десантников взорвались ревом, он понесся по всем каналам внутренней связи. В рубке люди ухмылялись и обнимали друг друга. Графф заключил Сигни в объятья, потом ее стиснул военоп Тихо, затем — по очереди — остальные офицеры, много лет прослужившие под ее началом. Некоторые плакали, влага блестела и на глазах Граффа. Сама Сигни не обронила ни слезинки — оттого, что испытывала чувство вины. Сила привычки, нелепая, тысячекратно проклятая верность присяге. Она снова обняла Граффа, затем отстранилась и оглянулась.

— Всем приготовиться, — приказала она по открытому кому. — Займем центральную, пока там не сообразили, что к чему. Ди, поторопи своих людей.

Графф принялся отдавать распоряжения, по коридорам десантных палуб полетело отчетливое эхо приказов Ди. В рубке все пришло в движение, техи, толкаясь, ринулись на боевые посты.

— Десять минут! — выкрикнула Сигни. — Полная экипировка. Всем десантникам, способным стоять на ногах, построиться с оружием в шлюзе.

Где-то раздались вопли, вид показывал солдат, которые бросились к оружейным каютам, не дожидаясь приказов взводных. В коридорах гремели командирские голоса. Пройдя в свой тесный кабинет-спальню, Сигни облачилась в доспехи, решив обойтись только шлемом и панцирем — пускай риск будет платой за свободу движений. Пять минут. Она слышала, как Ди отсчитывал время, перекрывая разноголосицу многочисленных командных постов. Беспокоиться не о чем, экипаж и солдаты знают свое дело. На борту — только надежные. Семья. Неподходящие давно покинули строй, оставшиеся стали близки Сигни, как братья и сестры. Как дети. Как любовники.

Засунув пистолет в кобуру на панцире, она вышла и спустилась на лифте. Река вооруженных солдат в коридорах делилась на рукава и с грохотом обрушивалась на стены, едва ли кто-нибудь узнавал Сигни. Она беспрепятственно шла в нос корабля — там, во главе колонны, было сейчас ее место.

— Сигни! — догоняли ее ликующие голоса. — Браво, Сигни!

Флот жил, и это ощущали все.

3. ПЕЛЛ: ЗАЛ ЗАСЕДАНИЙ СОВЕТА; СИНЯЯ СЕКЦИЯ, ПЕРВЫЙ ЯРУС

— Нет! — сразу ответил Анджело. — Нет. Не пытайтесь их остановить. Уйдите сами и немедленно выведите нашу полицию.

Центр управления подтвердил получение приказа и вернулся к своим делам. На экранах зала заседаний появились новые строчки текста; приглушенные голоса полицейских начальников дублировали донесения по кому. У стола в центре зала Анджело утомленно опустился в кресло. Многие места на ярусах пустовали, депутаты, сумевшие пробраться сюда по коридорам, испуганно перешептывались. Подперев голову костлявыми руками, Анджело читал доклады, быстро сменявшие друг друга на экране, и наблюдал за доками, где бурлил водоворот людей в доспехах. Некоторые депутаты замешкались и не успели выбраться из секций, где находились их рабочие места или аварийные посты. Дэймон и Элен вместе пришли сюда в поисках убежища, оба были измотаны до предела. Пользуясь своей привилегией, Анджело предложил сыну и невестке занять пустующие кресла у стола.

— Пришлось оставить доковый офис, — негромко сказал Дэймон отцу. — Мы поднялись на лифте.

Сразу после них пришел Джон Лукас с приятелями. Приятели расположились на ярусах, а Джон — за столом. Явились двое Джекоби — у обоих волосы растрепаны, лица блестят от пота. Складывалось впечатление, будто депутаты приходят на заседание лишь затем, чтобы передохнуть.

А обстановка, как показывали экраны, все ухудшалась. Десантники продвигались к центральной; пытаясь уследить за ними, станционная полиция спешно переключала каналы вида. На экранах торопливо чередовались изображения.

— Обслуга интересуется, надо ли запереть двери контрольного центра, — произнес из дверного проема только что подошедший депутат Дью.

— Замки — против пуль? — Анджело облизнул губы и, не сводя глаз с экрана, отрицательно покачал головой.

— Свяжитесь с Мацианом, — предложил Дью. — Заявите протест.

— Уже сделано, сэр. Ответа я не получил. По-моему, он сам на станции.

— В «К» беспорядки, — сообщил экран. — Установлено, что погибли двое и очень много раненых…

— Сэр, — перебил ком, — в «К» толпа штурмует ворота. Прикажете открыть огонь?

— Не открывать! — Сердце Анджело забилось быстрее при мысли о хаосе там, где только что был порядок. — Не стрелять, пока ворота держатся. Вы что, хотите помочь толпе?

— Нет, сэр.

— Вот и не делайте глупостей.

Охранник отключился. Анджело стер пот со лба. Его мутило.

— Я спущусь туда, — вызвался Дэймон, приподнимаясь над креслом.

— Никуда ты не спустишься. Я не хочу, чтобы ты угодил в облаву.

— Сэр, — решительно произнес рядом человек, спустившийся с яруса. — Сэр…

Крессич.

— Сэр, — в третий раз произнес депутат от «К».

— В карантине не действует ком, — сообщил Константину начальник тамошней охраны. — Опять расколошматили. Ничего, мы что-нибудь придумаем. Повесим динамики в доке, под самым потолком, куда не добраться…

Анджело посмотрел на Крессича — седого, изнуренного, столько вынесшего за последние месяцы.

— Вы слышали?

— Они боятся, — сказал Крессич, — что вы позволите военным разорить станцию. Сами улетите, а нас оставите униатам.

— Господин Крессич, намерения Флота нам неизвестны. Но если ваши избиратели попытаются вырваться из зоны, нам останется только стрелять. Предлагаю вам, как только связь будет восстановлена, обратиться через ком к вашей секции — это может возыметь действие, если там уцелел хоть один громкоговоритель. Постарайтесь объяснить ситуацию.

— Чем все это ни кончится, мы останемся париями. — У Крессича дрожали губы. — Мы просили… мы столько раз просили ускорить проверку документов… А теперь — слишком поздно, да?

— Ну что вы, господин Крессич…

— В первую очередь вы позаботитесь о своих. Посадите на корабли — удобные, обеспеченные всем необходимым для жизни пассажиров. На наши корабли!

— Господин Крессич…

— Дело движется, — вмешался Джон Лукас. — Кое-кто из ваших может получить документы. По-моему, сэр, они зря рискуют.

Крессич промолчал, бросив на Лукаса неуверенный взгляд. Затем с его лица сбежала краска, губы задрожали. Дрожь перешла на подбородок. Пальцы вцепились в край стола так, что побелели суставы.

«Занятно, — подумал Анджело, — как легко у него это получается. Поздравляю, Джон. Обитателей «К» утихомирить несложно — достаточно договориться с вожаками, посулить им чистые документы. Вообще-то, некоторые так и поступают».

— Захвачен третий ярус синей, — пробормотал Дэймон.

Анджело проследил за взглядом сына. На экране быстро и целеустремленно шли солдаты в доспехах. Захват центральной был всего-навсего делом времени.

— Мациановцы, — произнес Джон. — И сам Мациан.

Анджело глядел на седовласого офицера, шествующего во главе колонны, и мысленно отсчитывал секунды. Очень скоро солдаты поднимутся по спиральным аварийным лестницам на первый ярус и подойдут к залу заседаний. Лишь до этой минуты просуществует власть Константина.

4. СИНЯЯ СЕКЦИЯ, ПЕРВЫЙ ЯРУС; КВАРТИРА НОМЕР 0475

Образы на стене стали другими. Подпрыгивая от волнения. Лили сновала между коробочкой с кнопками и Спящей, с тревогой глядевшей на экраны. Наконец старая низовка решилась и протянула руку к коробочке, чтобы сменить сон.

— Нет! — воскликнула Спящая, и, обернувшись, Лили увидела боль… Прекрасные темные глаза на бескровном лице, белые-пребелые простыни. Все светлое, кроме глаз, следящих за коридорами. Лили приблизилась к Спящей, опустилась на колени, поправила подушку.

— Я переверну, — предложила она.

— Не надо.

Лили нежно провела ладонью по лбу Спящей.

— Даль-Тез-Элан любит тебя. Любит тебя.

— Это десантники, — обычным своим тихим, умиротворяющим голосом произнесла Солнце-Ее-Друг. — Люди-ружья. Беда. Я не знаю, что теперь может случиться.

— Пускай они уходить, — взмолилась Лили.

— Это не в моих силах. Лили. Однако смотри, их ружья молчат. Никто еще не пострадал.

Лили вздрогнула и придвинулась к Спящей. Время от времени на стенах появлялось мирное Великое Солнце, сверкали звезды и сиял полумесяц Нижней. А люди-раковины все прибывали и прибывали, и постепенно они заполнили все коридоры станции.

Сопротивления не было. Сигни не вынимала пистолета из кобуры, хоть ее рука постоянно лежала на рукоятке. Мациан, Крешов и Кео — тоже. Угроза исходила от солдат, от их винтовок, снятых с предохранителей. В доке десантники дали один предупредительный залп и больше не нажимали на спусковые крючки. Они шли неотвратимо, как лавина, и при виде их немногие рисковали задерживаться в коридорах. «Очевидно, — догадалась Сигни, — Анджело Константин принял единственно правильное решение».

По главному коридору они дошли до аварийной лестницы, поднялись на территорию контрольного центра. Там осталось несколько подразделений с офицерами во главе, а остальные отправились занимать другие офисы.

Без единого выстрела шли они по коридорам центральной, вдоль стен со звуконепроницаемым пластиком поверх холодного металла. Вот и зал с причудливой деревянной скульптурой. Вновь появление Сигни было встречено изумленными взглядами богов Нижней.

Дальше будет амфитеатр совета. Несколько десятков депутатов с круглыми от страха глазами.

Солдаты рванулись вперед, раздвинули двери, щедро изукрашенные вензелями. Двое с оружием наперевес истуканами застыли у косяка, удерживая створки и глядя в зал. На полупустых рядах и у стола поднялись депутаты. Они не сводили глаз с оружия, но в их позах было достоинство, а то и вызов. Мациан и его спутники направились к столу.

— Капитан Мациан, — произнес Анджело Константин, — могу я предложить вам и вашим капитанам сесть и побеседовать с нами?

Мациан медлил с ответом. Сигни стояла между ним и Кео, с другой стороны от командующего Крешов изучал лица депутатов. Совет собрался не целиком. Не было и половины.

— Мы не отнимем у вас много времени, — сказал Мациан. — Вы просили нас прийти, и вот мы здесь.

Никто не сел и даже не переменил позы.

— Мы бы хотели узнать, — произнес Константин, — в чем суть этой… операции.

— На Пелле вводится военное положение, — ответил командующий. — Вынужденный шаг. У нас тоже есть вопросы, господин Константин. Насчет соглашений… между вами и некоторыми агентами Компании. Насчет контактов с Унией и передачи секретных сведений ее разведке. Насчет измены, господин Константин.

Депутаты, стоявшие перед военными, побледнели.

— Ни о каких контактах с Унией мне не известно, — сказал Константин. — Впервые слышу, капитан. Мы — нейтралы. Эта станция принадлежит Компании, но мы не допустим, чтобы нас втянули в военные действия или превратили в базу.

— А как же милиция, которой вы себя окружили?

— Нейтралитет порой требует защиты, господин Мациан. К тому же капитан Мэллори в личной беседе со мной предупредила о возможности прибытия нового конвоя с беженцами.

— Иными словами, вы не осведомлены о том, что гражданские агенты Компании передали Унии секретную информацию? Вы не участвовали в переговорах и не знаете ни о каких уступках врагу?

Наступило томительное молчание.

— Вот именно, — подтвердил наконец Константин. — Если и были какие-то соглашения, Пелл о них не информировали. А если бы информировали, то не получили бы нашего одобрения.

— Ну что ж, теперь вы в курсе, — сказал Мациан. — Противник знает коды и сигналы, и это ставит под угрозу существование станции. Компания, господин управляющий, продала вас с потрохами. Земля отказывается от своих прав на Внеземелье. Отказывается от ваших и наших услуг. Мы не можем смириться с таким исходом. Изменническая политика Земли привела к потере всех остальных станций, и теперь граница проходит здесь. Нам необходим Пелл, и у нас достаточно сил, чтобы его защитить. Вы меня понимаете?

— Можете рассчитывать на наше сотрудничество.

— Нам нужен допуск к вашим банкам данных. С этого дня всем, что относится к вопросам безопасности, занимаемся мы.

Взгляд Анджело переместился на Сигни и вернулся к Мациану.

— Господин Мациан, мы выполнили все рекомендации капитана Мэллори. Выполнили очень точно.

— На этой станции не должно быть секций, жилых помещений, складов и техники, к которым мои люди не имели бы беспрепятственного доступа. Я предпочел бы вывести большинство десантников и оставить бразды правления в ваших руках. Пожалуй, я так и поступлю, если удостоверюсь, что вы меня хорошо поняли. Но учтите: если обнаружится утечка информации, если торговец покинет строй или как-нибудь иначе будет нарушен порядок, — мы примем меры. Вам ясно?

— Абсолютно.

— Господин Константин, мои люди будут ходить везде и стрелять, если сочтут это необходимым. Если одному из нас понадобится расчистить себе путь огнем, мы расчистим. Но я надеюсь, что этого не произойдет благодаря стараниям вашей полиции. Если понадобится наше содействие, вы получите его безотлагательно.

Анджело стиснул зубы.

— Капитан, мы считаем оправданным ваше стремление защитить свои корабли и нашу станцию. Мы готовы сотрудничать и ожидаем сотрудничества от вас. Полагаю, впредь мои сообщения будут доходить до адресатов.

— Безусловно, — с легкостью согласился Мациан. Окинув быстрым взглядом зал, он направился к выходу. Сигни и остальные задержались.

— Капитан Кео, — произнес Мациан от дверей, — можете обсудить с советом остальные вопросы. Капитан Мэллори, займитесь центром управления. Капитан Крешов, проверьте документацию и оперативную память полиции.

— Мне нужен толковый помощник из местных, — сказал Крешов.

— Начальник полиции, — предложил Константин. — Я с ним договорюсь.

— Мне тоже нужен кто-нибудь в помощь, — подала голос Сигни, отыскав взглядом знакомое лицо, выражение которого тут же изменилось. Но молодая женщина, сидящая за столом рядом с Дэймоном, коснулась его руки.

— Капитан? — холодно произнес он.

— Дэймон Константин, — усмехнулась Сигни, — надеюсь, вы не откажете даме в любезности.

Мациан с небольшим сопровождением отправился осматривать станцию или (депутатам это казалось более вероятным) захватывать остальные секции, в том числе ядро со всеми его механизмами, — эта задача отводилась Яну Мэйсу, первому помощнику капитана «Австралии». Кео выдвинул кресло и устроился за столом, вступив во владение залом совещаний. Крешов вышел следом за Мацианом.

— Пойдемте, — позвала Сигни. Дэймон задержался, чтобы посмотреть на отца, который сидел, поджав губы и угрюмо глядя перед собой, и проститься с молодой женщиной. «Не очень-то им приятно мое общество», — подумала Сигни.

Она подождала Дэймона, затем вместе с ним подошла к двери и жестом позвала за собой двух десантников — Куна и Дектина.

— В центр управления, — велела она Дэймону, и тот со свойственной ему, но, пожалуй, излишней в эту минуту, вежливостью пропустил ее вперед. Он молчал, выражение лица было сдержанным и неприступным.

— Это ваша жена? — поинтересовалась Сигни, перебирая в памяти только что увиденные лица.

— Да.

— Как ее зовут?

— Элен Квин.

Сигни удивилась.

— Станционерка?

— Она из семьи Квинов. С «Эстели». Вышла за меня перед последним рейсом этого корабля.

— «Эстель» погибла. Вы это знаете?

— Знаем.

— Жаль. У вас есть дети?

Он помялся.

— Ждем.

— Угу. — Сигни стало немного не по себе. — Кажется, вас, младших Константинов, двое?

— У меня есть брат.

— Где он?

— На Нижней. — Дэймон все заметнее нервничал.

— Вы совершенно напрасно беспокоитесь.

— Я не беспокоюсь. Вы и на Нижнюю высадились?

Сигни улыбалась.

— Насколько я помню, вы из юрслужбы?

— Да.

— Следовательно, вам известны кодовые ключи к личным делам персонала?

Он метнул в нее бесстрашный, гневный взгляд. Сигни посмотрела вперед, в конец коридора, где на страже контрольного центра, окруженного окнами, стояли солдаты.

— Нас уверяли, что вы окажете помощь.

— Это правда, что нас сдали?

«Константины — себе на уме, этим и знамениты, — подумала Сигни. — Они знают себе цену».

— Уж поверьте, — усмехнулась она.

«КОНТРОЛЬНЫЙ ЦЕНТР», — сообщала надпись над стрелкой. «КОММУНИКАЦИИ, — гласила другая, — СИНЯЯ, ПЕРВЫЙ, 01-0122».

— Указатели убрать, — распорядилась Сигни. — Отовсюду.

— Нельзя.

— И цветовые замки.

— На станции и так неразбериха, а будет еще хуже. Даже резиденты не смогут найти дороги… Коридоры как две капли воды похожи друг на друга. И без цветовых замков…

— На наших кораблях, господин Константин, мы не размечаем удобных путей для захватчиков.

— Без цветовых замков дети…

— Ничего, научатся, — оборвала Сигни. — Все указатели снять.

Перед ними открылся контрольный центр станции, занятый десантниками. При появлении Сигни и Дэймона стволы вскинулись и тотчас опустились. Взгляд Сигни обежал стены зала, ряды пультов, лица людей. Увидев ее, солдаты заметно расслабились; дежурные станционные техи тоже успокоились, однако Сигни не сомневалась: в этом заслуга не ее, а Константина. Собственно, для этого-то она и привела его.

— Все в порядке, — заверила она десантников и штатских. — Мы нашли общий язык с управляющим и советом. Эвакуации не будет. Флот оборудует на Пелле базу и сдавать ее не собирается. Униатов здесь не будет.

Штатские зашептались, переглядываясь с затаенным облегчением. Солдаты опустили оружие — в их глазах станционеры из заложников внезапно превратились в союзников.

— Мэллори, — негромко звучало то в одной, то в другой точке зала. — Это Мэллори. — Приязни в голосах не было, но и вражды тоже.

— Покажите, что здесь к чему, — попросила Сигни Дэймона.

Он обошел вместе с ней контрольный центр, спокойно называя посты и имена дежурных. Многие имена Сигни вспомнила сама, — она неплохо это делала, когда хотела. Задержавшись на минуту, она оглянулась на экран, где вращался шар Нижней, усеянный зелеными и красными точками.

— Базы? — спросила она.

— Мы оборудовали несколько вспомогательных лагерей, — ответил он, — чтобы разместить и прокормить тех, кого вы нам оставили.

— «К»? — Монитор перед ней показывал секцию, кишащую людьми. Толпа ломилась в запертые ворота. Дым, следы разрушений… — И что же вы со всем этим собираетесь делать?

— Ничего. Вы лишили нас возможности что-либо делать, — резко ответил Дэймон.

Разговаривать с Сигни в подобном тоне отваживались не многие, и мысль об этом позабавила ее. Слушая Дэймона, она озирала гигантский комплекс — ярусы банков, содержащих совсем иную информацию, чем на корабле. Торговля, управление вековым орбитальным полетом, номенклатура и каталоги промышленных изделий, реестры туземного и человеческого населения станции, приисков и баз. Колония, бурлящая мирской жизнью. В душе Сигни пробуждалось волнение. Ресурсы — вот за что будет сражаться Флот. Без ресурсов ему не выжить.

Внезапно центральный ком начал транслировать заявление совета…

— Хочу успокоить резидентов станции, — говорил Анджело Константин, стоя на фоне ярусов с депутатами, — и довожу до всеобщего сведения, что эвакуация Пеллу не угрожает. Флот прибыл сюда защищать нас…

«Наш мир», — мысленно произнесла Сигни.

Осталось всего лишь навести в нем порядок.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
НИЖНЯЯ: ГЛАВНАЯ БАЗА 16:00 ПО СТАНЦИОННОМУ СТАНДАРТУ; МЕСТНЫЙ РАССВЕТ^[4]

Наступающее утро черкнуло на горизонте алую полосу. Возле купола, размеренно дыша сквозь фильтр маски и ежась в теплой куртке под непрерывным ветром, стоял Эмилио. На этой широте, да еще на такой высоте, ночи всегда бывали студеными.

В сумраке неслышно и торопливо передвигались тени — согбенные под тяжестью клади низовики, точь-в-точь муравьи, спасающие куколки от потопа.

И в «К», и в резидентских бараках спали рабочие, лишь несколько дежурных помогали низовикам опустошать складские купола. Даже в сумраке Эмилио без труда отличал их от хиза по росту.

К нему подбежал кто-то маленький, тяжело дышащий.

— Что? Что ты звать, Константин-человек?

— Топотун?

— Я Топотун, — прощелкал низовик, ухмыляясь. — Я хорошо бегать, Константин-человек.

Эмилио коснулся мохнатого жилистого плеча; в тот же миг вокруг его руки сомкнулась тонкая, как у паука, лапка. Достав из кармана сложенный бумажный лист, Эмилио вложил его в мозолистую ладонь хиза.

— А теперь беги, — сказал он. — Покажи людям во всех лагерях. Надо, чтобы их глаза увидели, понимаешь? И расскажи хиза. Всем, кто живет между рекой и равниной. Пусть все хиза, даже те, кто не ходит в наши лагеря, пришлют ко мне своих бегунов. Передай, чтобы они остерегались людей, не доверяли чужим. Расскажи обо всем, чем мы тут занимаемся. И еще: бегуны не должны приближаться к нам, пока не услышат знакомый зов. Ясно?

— Хиза понять, Константин-человек, — откликнулся низовик. — Лукасы приходить. Я — Топотун. Я — ветер. Никто не догнать.

— Ступай, — промолвил Эмилио. — Беги, Топотун.

Жесткие руки обхватили его за пояс с поразительной для такой худышки силой. Затем темная фигурка беззвучно метнулась в темноту.

Весть понеслась. Ее уже не воротишь.

Эмилио стоял, разглядывая человеческие фигуры на склоне холма. Эти люди выполняли распоряжения, не понимая их смысла — Эмилио не желал делиться ответственностью с персоналом. Большинство складских куполов уже опустело, их содержимое было спрятано в зарослях. Тревожная весть спешила вдоль берега реки, не по человеческим тропам. Недоступная чужим ушам, мчалась она со скоростью туземного скорохода. От лагеря к стойбищу, от стойбища к лагерю… И ни Пелл, ни те, кто его захватил, не могли остановить ее своим приказом. Кто слышал ее, тот спешил передать другим.

Эмилио вдруг подумалось, что доселе хиза не ведали, что такое вражда и война. Их племена, рассеянные по планете, не нуждались в единении… Но каким-то образом новость о появлении человека разнеслась по всей Нижней, а теперь и человек рассылает свое сообщение по этой необычной сети. Эмилио вообразил, как оно расползается по берегам реки и кустарникам, как встречаются друг с другом туземцы — где-то случайно, где-то намеренно, с какой бы целью не встречались робкие, стеснительные хиза.

Ныне во всей зоне контакта хиза вынуждены красть… а ведь даже понятие такое — кража — было незнакомо им. Еще им приходится бросать работу — им, не имеющим представления ни о забастовках, ни о восстаниях.

Его бил озноб, от которого не спасали несколько слоев ткани, надежно защищавшие от ледяного ветра. Он, Константин-человек, не мог убежать, как Топотун. Он ждал, а заря все четче обрисовывала согнутые вопросительным знаком фигуры грузчиков, а в куполах уже просыпались люди. Очень скоро они обнаружат методичное расхищение припасов и оборудования, организованное Эмилио Константином и соучастниками из его администрации.

Над прозрачными куполами вспыхнули прожектора. Рабочие выходили из шлюзов и замирали, не веря своим глазам.

Заревела сирена. Эмилио посмотрел на небо, но разглядел лишь несколько дотлевающих звезд. И все же ком не стал бы поднимать шум ни с того ни с сего.

Рядом под чьей-то ногой шевельнулся камень, затем талию Эмилио обвила изящная рука. Он обнял жену, и оба застыли, наслаждаясь прикосновением.

Раздался возглас. Неподалеку от них, на склоне, стояла фигурка со вскинутыми к небу руками. За нею остатки сумрака разгоняло пламя из дюз корабля, прилетевшего раньше, чем хотелось Эмилио.

— Шалунья!

Самка с белым пятном на руке — следом давнего ожога — приблизилась на его зов, сгибаясь под тяжестью ноши и часто, прерывисто дыша.

— Прячьтесь, — велел ей Эмилио, и она кинулась к сородичам, взволнованно щебеча на бегу.

— Куда они пойдут? — спросила Милико мужа. — Не сказали?

— Туда, где их никто не найдет. — Эмилио крепко прижал ее к себе, заслоняя от ветра. — Никто. А вернутся ли они — это будет зависеть от того, кто их попросит.

— Если нас увезут отсюда…

— Мы сделаем все, что сумеем. Но ведь на флотских нет никакой управы.

Пламя дюз разгоралось все ярче. Снижался не станционный челнок, а чужой корабль, гораздо больше ближнерейсовика.

— Военные, — сообразил Эмилио. — Это корабль-разведчик.

— Господин Константин! — к нему подбежал рабочий и застыл, недоуменно протянув руки. — Правда, что там Мациан?

— Нам сообщили о прибытии Флота, но что сейчас происходит на Верхней, мы не знаем. Судя по всему, там пока порядок. Не волнуйтесь. Скажите всем, что мы будем гнуть свою линию и не пойдем на поводу у обстоятельств. О сокрытии припасов — молчок! Иначе мациановцы отберут у нас все до последней крошки, и на станции начнется голод. Именно это нужно военным. Скажите всем: на Нижней действуют только мои приказы. Мои и Милико. Слышите?

— Да, сэр! — выдохнул рабочий и помчался разносить новость.

— Надо бы оповестить «К», — сказала Милико.

Кивнув, Эмилио направился к куполам карантина. Над холмом разлилось сияние посадочных огней. Возле бараков Эмилио и Милико встретили Вэя и толпу «К».

— Это Флот, — сказал Эмилио и, спеша прекратить панический ропот, добавил: — Мы постараемся сберечь продовольствие — для станции и для себя. Нельзя допустить, чтобы Флот закрепился на Нижней. Не надо бояться — вы ничего не видели и не слышали. Вы глухи, слепы и немы. Отвечать придется только мне.

Ропот не утихал. Эмилио и Милико повернулись и пошли по тропинке к посадочной площадке. За ними потянулись управленцы, резиденты-рабочие и несколько «К». Беженцев никто не останавливал и не конвоировал — и в этом лагере, и в остальных им была дана полная свобода передвижения. «К» трудились наравне с резидентами. Конечно, не обходилось без жалоб и протестов, но это было ничто по сравнению с проблемами, которые обещало появление корабля-разведчика. Наверняка он прилетел за продовольствием, а может быть, и за пушечным мясом.

Корабль с ревом опустился и заполнил собой всю взлетно-посадочную площадку. Люди на склоне холма замерли, обратились в слух, повернув лица к чадному ветру. Разведчик, что поднял этот ветер, вздымался над выбеленным окоемом — чужой, громоздкий, ощетиненный пушками. Словно нижняя челюсть черепа, люк со стуком упал на землю, превратившись в пандус. На планету ступили десантники в доспехах, построились и взяли на прицел безоружную, беззащитную толпу на склоне. По пандусу в свет наступающего дня сбежал офицер — темнокожий, без доспехов, с одной лишь дыхательной маской на лице.

— Это он, — прошептала Милико мужу. — Должно быть, сам Порей.

У Эмилио поползли мурашки по спине — ему, начальнику базы, чувство долга приказывало спуститься с холма навстречу явной опасности. Он отпустил руку жены, но она не освободила его запястья. Супруги направились к легендарному капитану и, кожей ощущая движения ружейных стволов, остановились на расстоянии, которое позволяло слышать человеческий голос.

— Кто здесь главный? — спросил Порей.

— Эмилио Константин и Милико Ди.

— Это вы?

— Да, капитан.

— Объявляю военное положение. Все продовольствие на базе реквизируется. Гражданская администрация временно отстраняется от дел. Все сведения, касающиеся оборудования, персонала и запасов, передаются нам. Незамедлительно!

Усмехаясь, Эмилио свободной рукой указал на опустошенные купола. Исчезли не только припасы, но и часть документов. Порей славился крутым нравом, и Эмилио боялся — за себя, Милико и остальных, но больше всего — за хиза, никогда не видевших войны.

— Вы останетесь на планете и будете оказывать нам содействие, когда мы сочтем это необходимым.

Изобразив улыбку, Эмилио сжал руку жены. Спасибо отцу, своей депешей поднявшему его с постели. Спасибо добровольным помощникам из рабочих. И все же Эмилио полагался не столько на их молчание, сколько на туземных скороходов. Военные не колеблясь пойдут на открытое принуждение. Эмилио подумал о своей семье, о возможной эвакуации Пелла, о мациановцах, готовых превратить в руины колонию на Нижней, лишь бы она не досталась Унии. Он вообразил мобилизацию всех мужчин и женщин, пригодных к воинской службе. Мациан, если бы мог, вложил бы ружья даже в руки хиза.

— Капитан, мы обсудим этот вопрос.

— Все оружие передается моим солдатам. Персонал подвергается обыску.

— Капитан, я предлагаю обсудить это.

Порей махнул рукой.

— Проводите их на борт.

С угрожающим видом приблизились десантники. Пальцы Милико крепче сжали запястье Эмилио. Не дожидаясь, когда его схватят и потащат, он повел жену к пандусу, навстречу режущим глаза лучам прожекторов. На верхней площадке их дожидался Порей. Супруги остановились перед ним.

— Мы отвечаем за эту базу, — сказал Эмилио. — Я не желаю, чтобы ее превратили в концлагерь. Я выполню заявки вашего командования, но лишь постепенно и в разумных пределах.

— Вы нам угрожаете, господин Константин?

— Нет, я заявляю. Сэр, скажите конкретно, что вам от нас нужно. Я знаю эту планету. Одно дело — включиться в уже работающую систему, и совсем другое — перестроить ее на собственный лад. Для этого требуется время. Кроме того, иногда перестройка оборачивается разрушением.

Глаза Порея на покрытом шрамами лице ясно давали понять: этот человек не терпит отказов. Он был опасен, и не только по долгу службы.

— Мои офицеры проводят вас, — бросил Порей сквозь зубы, — и заберут документацию.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

1. ПЕЛЛ: БЕЛАЯ СЕКЦИЯ, ВТОРОЙ ЯРУС; 17:00

Полицейские стояли у двери и о чем-то тихо беседовали с надзирателем. Глянув на них исподлобья, Джош опустил голову еще ниже. Его пальцы ни на миг не отрывались от работы.

Соседка недоуменно посмотрела на вошедших и больно ткнула Джоша локтем в бок.

— Эй, — шепнула она, — гляди, полиция.

Их было пятеро. Джош не отвечал девушке, и она толкала его снова и снова, все сильнее.

Наверху вспыхнул экран кома, и Джош поднял глаза. Очередное объявление, на сей раз — о восстановлении свободы передвижения (правда, ограниченной) в зеленой секции. Джош вернулся к работе.

— Смотрят на нас, — шепнула девушка.

Верно, полицейские смотрели и показывали в их сторону. Взгляд Джоша метнулся вверх, вниз и снова вверх — на входящих десантников Компании. На мациановцев.

— Гляди, — повторила соседка.

Джош трудился. Ком бархатным голосом сулил скорое возвращение порядка. Джош давно перестал в это верить.

В проходе грохотали тяжелые сапоги. Джош надеялся — страстно, изо всех сил. «Дэймон! — отчаянно звал он про себя. — Дэймон!»

Чужая рука коснулась его плеча, и он резко вскинул голову. Перед глазами расплывалось лицо надзирателя, дальше застыли станционные полицейские и солдат в доспехах с эмблемой Флота Мациана.

— Господин Толли, — обратился к Джошу один из полицейских, — будьте любезны, пройдите с нами.

У Джоша мелькнула мысль, что металлическую деталь в его руке могут принять за оружие. Он осторожно отложил ее в сторону, вытер ладонь о комбинезон и встал.

— Куда ты? — спросила девушка. Ее некрасивое лицо погрустнело. Джош так и не узнал ее имени. — Куда?

Джош не ответил. Полицейский взял его за руку и повел по проходу между верстаками, затем вдоль стены к двери. Все рабочие смотрели на них.

— Тихо! — воскликнул надзиратель, и многоголосый шепот умолк. Десантники и полицейские вывели Джоша в коридор. Дверь затворилась. Мациановский офицер, на котором из доспехов был один лишь панцирь, заставил Джоша встать лицом к стене и обыскал.

Когда Джошу разрешили повернуться, он прислонился спиной к стене и увидел в руках офицера свои документы, а на панцире — эмблему «Атлантики». Нахлынул тошнотворный страх. Документы! Говорящие о том, через что он прошел, доказывающие, что теперь он не опасен. Теперь они — у солдат Компании.

Он протянул руку. Офицер поспешно отстранился.

Мациановцы. Призрак минувшего. Он опустил руку. Сердце забилось чаще.

— У меня есть пропуск. — Он силился перебороть тик, возвращавшийся, стоило ему занервничать. — Тут, в бумажнике. Вы сами видели, как я работал. Мне разрешено находиться в мастерской.

— Только до обеда.

— Нас всех задержали, — объяснил он. — Сверхурочная работа. Спросите надзирателя и остальных. Они все из утренней смены.

— Вы пойдете с нами, — сказал десантник.

— Спросите Дэймона Константина. Он скажет. Мы с ним знакомы. Он скажет, что со мной все в порядке.

Военные заколебались.

— Ладно, — буркнул офицер. — Отмечу в рапорте.

— Похоже, он не врет, — произнес один из полицейских. — Что-то подобное я слышал. Это особый случай.

— У меня приказ. Комп выдал его имя, надо разобраться. Если не посадите его под замок, это сделаем мы.

Джош открыл рот, чтобы сказать, что предпочитает местную полицию, но полицейский опередил его:

— Мы его берем.

— А мои документы? — Джош запинался и краснел от стыда — к нему еще не вернулась способность контролировать некоторые реакции. Он протянул заметно трясущуюся руку. — Пожалуйста, сэр.

Офицер сложил документы и аккуратно засунул в клапан пояса.

— Они ему не понадобятся, — сказал он станционному полицейскому. — Изолируйте его. По первому требованию любого из наших доставьте куда прикажут. Он отправится в «К», но только после того, как с ним разберется командование. Вам ясно?

— Ясно, — коротко ответил полицейский и, ухватив Джоша за руку, повел по коридору. Десантники сопровождали их, но наконец свернули.

Мациановцы были в каждом коридоре, по которому шагал Джош. Он казался себе нагим и беспомощным… и вздохнул с облегчением, когда оказался наедине с полицейским в кабине лифта. Они высадились на первом ярусе красной.

— Пожалуйста, вызовите Дэймона Константина, — попросил он полицейских. — Или Элен Квин. Или кому-нибудь из их офисов. Я могу назвать номера.

Всю дорогу полицейские молчали.

— Мы доложим по нашим каналам, — пообещал наконец один из них, не глядя на Джоша.

На первом ярусе красной секции располагалось управление охраны. Под конвоем двух полицейских Джош прошел через дверь в прозрачной стене и приблизился к столу недалеко от входа. Здесь он тоже увидел вооруженных десантников в доспехах, и это вызвало у него новый приступ страха, потому что он надеялся, что, по крайней мере, здесь еще распоряжается станция.

— Я вас очень прошу, — не обращая внимания на конвоиров, которые его обыскивали, сказал Джош дежурному офицеру. Этого молодого человека он знал. Помнил еще по тем временам, когда сам считался пленным. Склонившись над столом, он прошептал с отчаянием в голосе: — Сообщите обо мне Константинам. Скажите, что я здесь.

Полицейский лишь опустил голову и отвел глаза. Они боялись. Все станционеры боялись вооруженных десантников. Конвоиры оттащили Джоша от стола, повели по коридору к камерам, затолкали в одну из них. Голые белые стены, сантехника, а из мебели — только белая кушетка, выдвинутая из стены. Здесь его вновь обыскали, на этот раз приказав раздеться донага, и вышли, а он остался стоять над грудой одежды.

От страха и усталости кружилась голова. Джош опустился на койку, подобрал ноги и уткнулся лицом в колени.

2. ТОРГОВЫЙ КОРАБЛЬ «МОЛОТ»: ГЛУБОКИЙ КОСМОС; 17:00

Витторио Лукас поднялся, прошел вдоль изгиба стены слабо освещенной рубки управления и остановился, заметив резкое движение стека в руке сопровождающего. Приближаться к пультам на расстояние вытянутой руки Витторио запретили, а ведь могли вообще не пустить в рубку, и тогда ему пришлось бы худо — в трюме и корме, занимавших почти весь объем фрахтера, гравитация была сейчас нулевой. Для Витторио сделали поблажку, но прочертили на плитчатом полу замкнутую ломаную, ограничив ему свободу передвижения. Выяснять, что последует за попыткой перешагнуть черту, ему не хотелось, тем более что он мог беспрепятственно разгуливать по всему вращающемуся цилиндру и даже заглядывать в жилые отсеки. В одном из них — тесной кают-компании — он ночевал… А на мостике ему хватало пространства, чтобы видеть один из экранов и не загороженную плечом теха часть скана. Витторио посмотрел на экран из-за спин мужчин и женщин, одетых в торговую форму. Он тяжело отходил от прыжка — его все еще мутило от наркотиков, да и нервы пошаливали.

Капитан тоже следил за экранами. Заметив Витторио, жестом подозвал его.

Витторио заколебался и лишь после повторного приглашения двинулся вперед, в запретную зону, опасливо покосившись на человека со стеком. Глядя на скан с близкого расстояния, Витторио ощутил на своем плече руку капитана. Капитан казался таким дружелюбным и благодушным, так редко прибегал к приказному тону, разговаривая с подчиненными, что вполне сошел бы за пелльского бизнесмена. На борту «Молота» с Витторио обходились достаточно мягко, даже вежливо; он боялся не столько переодетых униатов, сколько своей миссии. «Трус!» — с омерзением сказал бы на это отец. Да, он трус. И здесь не самое подходящее место для него. Не самое подходящее общество.

— Скоро полетим обратно, — пообещал капитан… Бласс? Да, Бласс. — Слишком близко подходить не будем, там все-таки Мациан. Не волнуйтесь, господин Лукас. Как желудок? Все еще беспокоит?

Витторио промолчал — упоминание о желудке вызвало спазмы.

— Никакой опасности, — бархатным тоном произнес Бласс, не убирая руки с плеча Витторио. — Абсолютно никакой, господин Лукас. Прибытие Мациана на Пелл нас не пугает.

Витторио посмотрел на капитана.

— А что, если Флот обнаружит нас на подступах?

— Успеем отскочить, — ответил Бласс. — Все будет хорошо. «Лебяжье перо» не сбежит с наблюдательного поста, и капитан Айлико не проболтается. У нее свой интерес. Отдыхайте, господин Лукас. Мне кажется, вы все еще относитесь к нам с некоторым предубеждением.

— Если моего отца на Пелле скомпрометировали…

— Это маловероятно. Поверьте, Джессад знает свое дело. Операция спланирована очень тщательно. А вы неплохо перенесли первый прыжок. — Капитан похлопал Витторио по плечу. — Примите совет старого космического волка, не изводите себя сомнениями. Отдыхайте. Ступайте в кают-компанию. Я позову вас, как только мы рассчитаем курс.

— Хорошо, сэр, — прошептал Витторио и послушно двинулся мимо надзирателя, вдоль изгиба стены, в пустую кают-компанию. Там он уселся возле некоего предмета меблировки из литой пластмассы, служившего и столом, и кушеткой, положил на него руку и с трудом проглотил комок в горле. Не только прыжок был причиной его недомогания, но и страх. «Я сделаю из тебя человека!» — звучал в ушах отцовский голос; его мозг мучительно сверлила мысль: «Что ты творишь? Разве твое место среди таких, как Бласс, как эти угрюмые, почти неотличимые друг от друга люди? Отец пожертвовал тобой, словно пешкой. Будь у тебя хоть какие-нибудь амбиции, ты бы сейчас постарался извлечь выгоду для себя, поторговался бы с униатами… Нет, на это ты не пойдешь, ибо знаешь пределы своих желаний. Тебе достаточно Розин, уюта, хороших напитков… а здесь напитки омерзительны, в них всегда подмешаны наркотики».

Ничего не выйдет. Ровным счетом ничего. Его утащат в Унию, где все шагают в ногу, и там он забудет свое прошлое. Витторио боялся перемен, ему совсем неплохо жилось на Пелле, он никогда не требовал слишком многого от судьбы и от людей. И сознание, что сейчас он оторван от всего, порождало кошмары.

Но выбора у Витторио не было. И об этом позаботился его отец.

Наконец в кают-компанию пришел Бласс, сел, с важным видом разложил карты на столе-кушетке и пустился в объяснения, как будто Витторио был важной фигурой в шахматной партии униатов. Глядя на чертежи, Витторио пытался разгадать причины и цели этих метаний в космосе. Но это было невозможно, ибо он не понимал, где находится «Молот». Где-то в пространстве…

— Не беспокойтесь ни о чем, — улыбнулся Бласс. — Уверяю вас, сейчас тут гораздо безопаснее, чем на станции.

— Вы — офицер очень высокого ранга, правда? Иначе бы вас не послали на такое задание.

Бласс пожал плечами.

— Вы назвали «Молот» и «Лебяжье перо»… А других ваших кораблей возле Пелла нет? — поинтересовался Витторио.

И снова капитан лишь пожал плечами в ответ.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
ПРОХОД В ЭКСПЛУАТАЦИОННУЮ ЗОНУ, БЕЛАЯ СЕКЦИЯ 9-1042; 21:00

Человеки-раковины, человеки-ружья приходили и уходили, приходили и уходили. Прячась в темном углу грузового лифта, Атласка тряслась от страха. Многие хиза бросились бежать, услышав Лукаса, и еще раз — когда появились чужаки. Низовики скрылись в темных узких туннелях, где они могли дышать без масок, а люди не могли. Люди Верхней знали эти ходы, но не показывали чужакам, а значит хиза могли не бояться. Но некоторые из них все равно боялись и плакали далеко-далеко внизу, во мраке, — тихонько, чтобы не услышали люди.

Здесь им надеяться было не на что. Атласка пожевала губами, отползла назад на четвереньках, дождалась, когда изменится воздух, и кинулась обратно в спасительную тьму. Ее коснулись чьи-то руки, пахнуло самцом. Она сердито зашипела, затем узнала запах. Синезуб обвил ее руками, и она опустила голову на его жилистое плечо, ища утешения. Синезуб не задавал вопросов — знал, что хороших новостей нет.

Случилась беда — огромная беда. Лукасы говорили и хозяйничали, а чужаки угрожали. И не было видно никого из Старых, они, как надеялась Атласка, делали свое дело, защищали важные вещи, выполняли задания важных людей — задания, которыми хиза, наверное, могут гордиться.

Но хиза не подчинились новым надсмотрщикам — точно так же, как и Старые, тоже ненавидевшие Лукасов.

— Идем назад? — спросил наконец кто-то. Этот вопрос вертелся на языке у каждого. И другой: «Что будет с нами?» Им несдобровать, если они вернутся после того, как убежали. Должно быть, люди сердиты. И у этих людей — ружья.

— Нет, — ответила Атласка. Кто-то заворчал; Синезуб повернулся к нему и злобно рявкнул.

— Подумай, — сказала Атласка, — мы туда пойдем, а там, наверное, люди. Большая беда.

— Есть хочу, — упрямился ворчливый. Остальные молчали, понимая: за неповиновение люди могут лишить их своей дружбы, и тогда всех хиза прогонят на Нижнюю. Атласке вспомнились поля, кудрявые облака, казавшиеся такими плотными, что по ним можно ходить, дождливое осеннее небо, серо-зеленая листва, цветы и мягкий мох, а самое главное — запахи дома. Вероятно, Синезуб тоже часто вспоминал все это, ибо жар ее весны спадал, а она не спешила вступать в свой первый взрослый сезон… Да, Синезуб, в отличие от нее, смотрел на вещи трезво. И тосковал по родине. Атласка тоже иногда тосковала, но вернуться туда сейчас… и навсегда…

Ее-Видят-Небеса — таким было ее имя, и она знала Истину. Небо — поддельное; это всего лишь покров, накинутый на Верхнюю, будто одеяло. А за ним — черные дали, и в них сияет лицо Великого Солнца. А вверху всегда будет Истина. Если они потеряют дружбу людей, они обречены веки вечные прозябать на Нижней, зная, что пути на небо больше не существует. И места для них там нет.

— Лукасы куда-то ушли, — прошептал Синезуб ей на ухо.

Она молча зарылась лицом в его шерсть, пытаясь забыть про голод и жажду.

— Ружья, — произнес кто-то рядом. — В нас будут стрелять, и мы потеряем себя навсегда.

— Не будут, если останетесь здесь, — возразил Синезуб, — и будете делать то, что я скажу.

— Это не наши люди, — гулко произнес Дылда. — Они обижают наших людей.

— Это люди-драка, — пояснил Синезуб, — а хиза не могут.

Атласку осенило:

— Константины! Константин-драка, вот что. Мы найдем Константинов и спросим, что делать. Найдем Константинов, и Старых найдем возле Места Солнца.

— Солнце-Ее-Друг! — воскликнул еще один низовик. — Она должна знать.

— А где Солнце-Ее-Друг?

Наступила тишина. Старые хранили это в секрете.

— Я найду ее, — вызвался Дылда. Он подковылял поближе, в темноте протянул руку к Атласке. — Я пойду во многие места. Идем. Идем.

Она затаила дыхание и неуверенно коснулась губами щеки Синезуба.

— Идем, — согласился вдруг Синезуб и потянул ее за руку.

Дылда шествовал чуть впереди, в темноте раздавался его частый топот. За Атлаской и Синезубом спешили остальные — по темным и узким коридорам, лестницам и туннелям, где редко попадались горящие лампы. Некоторые оступались и падали — идти приходилось среди труб, а еще — по ледяным и раскаленным местам, обжигавшим босые ноги, а еще — мимо машин, в которых грозно ревели зловещие силы.

Синезуб шагал впереди, не отпуская руку Атласки. Иногда Дылда оттеснял его в сторону и забегал вперед. Атласка сомневалась в том, что Синезуб ведет их правильно, что он хотя бы смутно помнит дорогу к жилищу Солнце-Ее-Друг. Атласка родилась на планете, и ее инстинкт настаивал: идти надо наверх, ибо там — Место Солнца. Память же подсказывала: необходимо забирать левее… но туннели, которыми они шли, не всегда изгибались влево, а порой петляли. Сначала один самец ушел далеко вперед, затем второй, но вскоре они устали и стали спотыкаться. Все больше низовиков отставало, и наконец тот, кто шагал рядом с Атлаской, схватил ее за руку — красноречивый жест мольбы. Но Синезуб и Дылда упрямо шли вперед и вскоре скрылись из виду. Атласка осталась одна. У нее подкашивались ноги, и она уже не надеялась их догнать.

— Хватит! — взмолилась она, догнав-таки их возле металлической лестницы. — Хватит! Пойдемте назад. Мы заблудились.

Дылда будто не слышал ее; громко сопя, он лез вверх. Атласка цеплялась за Синезуба, а он шипел от изнеможения и вырывался, боясь отстать от Дылды. «В них вселилось безумие», — сообразила Атласка.

— Вы идете никуда! — простонала она в отчаянии. Подпрыгнув, она ухватилась за скобу и полезла следом за ними. Срываясь на крик, она взывала к их рассудку, но они не слушали ее, минуя люки и двери, которые могли выпустить их на открытое место.

Наконец они оказались там, где над дверью горел синий огонь, откуда вверх и вниз тянулись три лестницы.

— Здесь, — произнес Дылда после недолгих колебаний, ощупывая кнопки на освещенном косяке. — Вот он, путь.

— Нет! — простонала Атласка.

— Нет, — возразил Синезуб, чей разум, похоже, прояснился. Но Дылда нажал первую кнопку в ряду и через отворившуюся дверь ринулся в воздушный шлюз.

— Пойдем назад! — крикнул Синезуб. Вдвоем с Атлаской они попытались остановить обезумевшего Дылду, который затеял все это только в порыве соперничества, только для Атласки. Створки двери съехались за их спинами. Под прикосновением Дылды открылась вторая дверь, а за нею был ослепительный свет.

Раздались выстрелы, и Дылда, стоявший в дверном проеме, скорчился на полу. Потянуло паленым. Дылда жутко, пронзительно заверещал, а Синезуб отскочил назад и ударил по другой кнопке на косяке. Как только дверь раздвинулась и дохнуло сквозняком, он бросился к лестнице, увлекая за собой Атласку.

Вдогонку, перекрывая рев сирен, летели человеческие вопли. Но все умолкло, едва закрылась дверь. Они бежали, бежали, бежали вслепую, по темным туннелям и лестницам, вниз, в беспросветную глубину. Они стянули с лиц маски, но это лишь добавило страху — в воздухе был незнакомый запах. Наконец они остановились — мокрые от пота, дрожащие. Синезуб шатался и стонал от боли, и Атласка, ощупав его, обнаружила, что он прижимает левую ладонь к правому предплечью. Она умерила боль единственным знакомым ей способом — вылизав ожог. Потом она обняла Синезуба, пытаясь угасить ярость, от которой сотрясалось его тело. Они потеряли дорогу, заблудились в потемках, а Дылда погиб, как ужасно, и Синезуб, на чьих глазах это случилось, дрожал от боли и гнева.

Спустя некоторое время он помотал головой и коснулся губами щеки Атласки. И вздрогнул, когда она снова обняла его.

— О, давай вернемся домой, — прошептал он. — О, давай вернемся домой, Там-Утса-Питан, и больше не будем там, где люди, машины, поля и работа. Только хиза, всегда-всегда. Давай вернемся домой.

Атласка промолчала. Это она виновата. Она предложила идти. Дылда пошел, потому что хотел ее, а Синезуб принял вызов, как будто они были среди высоких холмов. Ее вина, ее несчастье. Вот уже и Синезуб просит ее расстаться с мечтой, не хочет идти за ней дальше. Глаза ее наполнились слезами, одиночество и сомнения проникли в душу.

Случилась беда, огромная беда. Опять надо подниматься в человеческие места, открывать двери, просить о помощи. Но они знали, что их там ждет, и потому не шевелились, прижавшись друг к другу.

Мэллори выглядела неважно — бледная, под глазами густые тени. Опираясь на консоль, голодный и усталый Дэймон смотрел, как она шагает по проходам контрольного центра, мимо бесчисленных пультов и неподвижных часовых. «Наверное, мои ощущения — пустяки по сравнению с тем, что испытывают флотские во время прыжков, — думал он, — или сразу после прыжков, когда им приходится брать на себя нудную и неблагодарную работу полицейских». Техи тоже были измотаны и жаловались во весь голос, но, в отличие от часовых, они по крайней мере могли надеяться на смену.

— Вы намерены провести здесь всю ночь?

Сигни смерила Дэймона ледяным взглядом и молча пошла дальше.

Уже несколько часов он наблюдал за этой зловещей фигурой. По контрольному центру Мэллори передвигалась бесшумно, в ее движениях не было вызова, но сквозила непоколебимая уверенность в том, что любой уступит ей дорогу. Так и было; более того, любой тех, которому по той или иной причине надо было покинуть свое рабочее место, дожидался, когда Мэллори скроется в другом проходе. Она никого не запугивала, говорила редко и в основном с солдатами — о чем-то, известном только им и ей. И все же ее боялись. Большинству станционеров прежде не доводилось видеть такую, как на Мэллори и ее десантниках, экипировку. Люди сугубо штатские, никогда не прикасавшиеся к оружию, они вряд ли смогли бы описать арсенал военных. Дэймон различал три системы оружия: легкий короткоствольный пистолет, длинноствольный пистолет и тяжелые мощные винтовки, — грозная симметрия, жуткий черный пластик. Защитные доспехи придавали десантникам сходство с машинами уничтожения, такими же, как оружие в их руках. В присутствии этих людей невозможно было не испытывать страх.

У противоположной стены встал тех, опасливо глянул через плечо Мэллори — хотел, видимо, убедиться, что никто не взял его на прицел… и двинулся по проходу между пультами так осторожно, будто он был заминирован.

Вручив Дэймону распечатку, он сразу же отступил.

Дэймон держал послание в руке, дожидаясь, пока Мэллори пройдет мимо. Но она остановилась и с интересом взглянула на него. Делать было нечего. Развернув распечатку, Дэймон пробежал глазами текст:

«ПССЦИА/ ПАКПАКОНСТАНТ ИНДЭЙМОН/ АВ1-1-1-1/ 1030/ ОТПР/ 10.4.52/ 21:36 ГС/ 09:36 Д/ ДОКУМЕНТЫ ТОЛЛИ КОНФИСКОВАНЫ САМ ТОЛЛИ АРЕСТОВАН ПО ТРЕБОВАНИЮ ФЛОТА/ ОФ ПОЛИЦИИ ПРЕДОСТАВЛЕН ВЫБОР МЕСТНАЯ ТЮРЬМА ИЛИ ВМЕШАТЕЛЬСТВО ВОЕННЫХ/ ТОЛЛИ СОДЕРЖИТСЯ НА НАШЕМ УЧАСТКЕ/ ТОЛЛИ НАСТАИВАЛ НА ОПОВЕЩЕНИИ СЕМЬИ КОНСТАНТИНОВ/ ВЫПОЛНЯЕМ ТРЕБ/ ПРОСИМ ИНСТРУКЦИЙ/ ПРОСИМ ОБЪЯСНИТЬ СИТУАЦИЮ/ САУНДЕРС/ СЕКРКОМ/ КОНЕЦКОНЕЦКОНЕЦ».

Дэймон поднял глаза. Сердце учащенно забилось; страх мешался с облегчением от того, что не случилось ничего похуже. Мэллори пристально смотрела на него, смотрела вызывающе и заинтересованно. Затем она направилась к нему и протянула руку. Дэймон решил солгать, надеясь, что она примет его слова на веру и не потребует распечатку, но тотчас вспомнил о ее репутации и передумал.

— У моего друга большие неприятности, — пояснил он. — Я должен срочно помочь ему.

— Неприятности из-за нас?

Он снова подумал: не солгать ли?

— Нечто в этом роде.

— Вероятно, я смогу помочь. — Ее взгляд был холоден, а рука все еще протянута ладонью кверху. Дэймон не отдавал листок.

— Не следует ли предположить, — сказала Сигни, — что станция не желает посвящать нас в свои проблемы? Не кажется ли вам, что это предположение способно повлечь за собой определенные выводы?

Дэймон отдал бумагу, не дожидаясь, пока его припрут к стенке. Сигни пробежала глазами текст, и на ее лице отразилось недоумение. Спустя секунду это выражение исчезло.

— Толли? — спросила она. — Джошуа Толли?

Дэймон кивнул. Сигни поджала губы.

— Джошуа Толли — друг Константинов! До чего же непредсказуемы человеческие судьбы!

— Он урегулирован.

Ее глаза заблестели.

— Сам попросил, — добавил Дэймон. — А что еще ему оставалось после Рассела?

Сигни неотрывно смотрела на него, а ему очень хотелось находиться где угодно, только не здесь, и видеть перед собой кого угодно, только не ее. Урегулирование все усложнило, связало Пелл и Сигни нитью заговора. Дэймон не желал этого, а она и подавно, — это не вызывало у него сомнений. Вся беда в том досье…

— Ну и как он? — спросила она.

Вопрос покоробил Дэймона, и он промолчал.

— Дружба, — произнесла она. — Дружба двух полярных противоположностей. Или всего лишь благотворительность? Он попросил об Урегулировании, и вы уступили. Довершили начатое на Расселе. Кажется, я задела ваши чувства?

— Пелл — не Рассел.

— Как удивителен мир, где возможны подобные поступки, господин Константин. — Улыбка Сигни противоречила выражению ее глаз. — И где существует «К»… И беженцы, и преступники у вас под рукой, и все на вашем попечении. Хотя «К», похоже, обделен вашей жалостью. Мне кажется, смута на станции возникла из-за вас. Из-за полумер. Из-за потакания своим чувствам. Что это было, господин Константин? Только ли порыв человеколюбия? Или же уступка вашей морали? А может, объявление войны?

— Я не хочу, чтобы его держали взаперти. Хочу, чтобы ему вернули документы. Он уже вне политики.

Никто не разговаривал с Мэллори в таком тоне. Сколько она себя помнила — никто. Выдержав долгую паузу, она отвела от Дэймона взгляд и медленно кивнула.

— Под вашу ответственность. Согласны?

— Под мою ответственность.

— Ну что ж, в таком случае… Куда вы, господин Константин? Нет-нет, вам совершенно незачем идти туда самому. Я сама прикажу по каналам Флота освободить его и отправлю домой… раз уж вы за него ручаетесь.

— Если хотите, можете проверить досье.

— О, я уверена, в нем нет ничего новенького. — Она легонько махнула рукой кому-то за спиной Дэймона, и он похолодел, только сейчас осознав, что в позвоночник ему смотрит ствол. Сигни подошла к кому, дотянулась через плечо теха до клавиатуры и подключилась к одному из флотских каналов.

— Это Мэллори. В станционной тюрьме содержится Джошуа Толли. Освободить и вернуть документы. Об исполнении доложить соответствующим инстанциям Флота и администрации. Конец связи.

Тотчас бесцветный, равнодушный голос подтвердил получение приказа.

— Можно, — обратился Дэймон к Сигни, — можно, я пошлю Джошу весточку? Нужно объяснить ему…

— Сэр, — обернулся к нему один из стоявших поблизости техов. — Сэр…

Дэймон рассеянно посмотрел в его испуганное лицо.

— Сэр, на четвертом зеленой застрелен низовик.

У Дэймона перехватило дыхание, потемнело в глазах.

— Наповал, сэр.

Дэймон покачал головой. Его тошнило. Он повернулся к Мэллори.

— Они совершенно безобидны и еще ни разу не поднимали руку на человека. Только в панике — чтобы вырваться и убежать.

Мэллори пожала плечами.

— Что ж теперь горевать, господин Константин? Кто-то сгоряча нажал на крючок. Приказа стрелять не было. Мы разберемся, а вы займитесь своими делами.

— Капитан, они — люди.

— Так мы в людей и стреляем, — невозмутимо ответила Мэллори. — Повторяю, займитесь своими делами, а для таких случаев существует военно-полевой суд, и я позабочусь, чтобы виновные от него не ушли.

Дэймон не шевелился. Все глаза в центре управления смотрели на него. На пульты, играющие разноцветными огоньками, никто не обращал внимания.

— За работу! — резко приказал Дэймон техам, и те дружно отвернулись. — Вызвать на место происшествия станционного врача.

— Вы испытываете мое терпение, — проговорила Мэллори.

— Они — наши граждане.

— Вы чересчур широко трактуете термин «гражданство».

— Повторяю, они смертельно боятся насилия. Если вам, капитан, нужен настоящий хаос на этой станции, перепугайте низовиков.

Поразмыслив, она кивнула.

— Что ж, господин Константин, если вы способны исправить положение, займитесь этим. Идите, куда считаете нужным.

Вот так! «Идите».

Он повернулся к выходу, затем бросил взгляд через плечо, внезапно ощутив страх. Мэллори не желала спорить с ним при посторонних. А он сорвался, не сдержал гнева. «Идите», — сказала она так, будто это ничуть не затрагивало ее достоинства.

Он уходил с ощущением смертельной опасности.

— Обеспечить Дэймону Константину свободное передвижение, — прогремел в коридорах голос Сигни, и солдаты, двинувшиеся навстречу Дэймону, застыли как вкопанные.

С паспортом и карточкой в руках он бежал по коридору, оставив лифт на четвертом ярусе зеленой. Бдительный часовой, пытавшийся заступить Дэймону дорогу, не устоял под его натиском. Впереди толпились десантники, загораживая дверной проем. Они задержали его, но отпустили, увидев карточку с именем Константина.

— Дэймон. — Услышав голос Элен, он повернулся и с огромным облегчением обнял жену.

— Сезонник, — сообщила она. — Самец по прозвищу Дылда. Мертв.

— Уходи отсюда, — попросил ее Дэймон, не доверяя здравомыслию солдат. В дверном проеме на полу было много крови. Низовика засунули в чехол и положили на носилки. Элен держала мужа под руку и не проявляла ни малейшего желания уходить.

— Его разрезало дверью, — сказала она, — уже после того, как в него выстрелили.

К ним направился молодой офицер.

— Лейтенант Вэнерс с «Индии», — прошептала Элен. — Он здесь старший.

— Что тут произошло? — обратился Дэймон к лейтенанту.

— Господин Константин? Это недоразумение. Низовик так неожиданно выскочил…

— Лейтенант, это — Пелл. Здесь полным-полно гражданских. Станция требует от вас подробного рапорта о происшествии.

— Ради благополучия вашей станции, господин Константин, я вам настоятельно рекомендую пересмотреть правила техники безопасности. Рабочие продували шлюз. Сработал аварийный замок, и низовика прищемило дверью. Кто-то не вовремя открыл внутреннюю дверь. Куда ведет этот туннель? И сколько их? Наверное, целая сеть?

— Низовики убежали, — поспешила вмешаться в разговор Элен. — Вниз, далеко. Скорее всего, это временные рабочие. Они плохо ориентируются в туннелях и не вернутся сюда, пока здесь оружие. Так и будут прятаться, пока не умрут.

— Прикажите им выйти, — потребовал Вэнерс.

— Вы не знаете низовиков, — возразил Дэймон.

— Выгоните их из туннелей и задрайте люки.

— В этих туннелях — все жизнеобеспечение Пелла, лейтенант. А в жилищах наших рабочих поддерживается специальный состав воздуха. Туннели изолировать нельзя. — Дэймон повернулся к Элен. — Я пойду туда, попробую их разыскать. Возможно, они отзовутся.

Элен закусила губу.

— Буду ждать здесь, — сказала она, помолчав.

Дэймон хотел было возразить, но не решился в присутствии Вэнерса.

— Я могу задержаться, — бросил он в сторону лейтенанта. — Низовики — не предмет для торгов. С перепугу они способны залезть куда-нибудь и погибнуть, создав серьезную проблему. Если со мной что-нибудь случится, сообщите управляющему. В одиночку я сумею договориться с низовиками, но если они опять увидят оружие, мы можем лишиться системы жизнеобеспечения. Она очень тесно связана с системой низовиков и без нее не проработает и часу. Пелл — очень сложный механизм, лейтенант.

Вэнерс молчал, десантники тоже, и невозможно было понять, доходят слова Дэймона до их рассудка или нет. Взяв жену за руку, Дэймон повел ее за собой, раздвигая плечом военных. Возле двери он вставил в паз карточку и шагнул в проем, стараясь не ступить в лужу крови. Дверь автоматически закрылась, заработал воздухообмен, Дэймон поспешил нащупать один из человеческих противогазов, всегда лежащих на стеллаже справа от входа, и надеть его, пока состав воздуха не стал опасным для жизни.

Вздохи превратились в хрипы и шипение, которые в его подсознании всегда ассоциировались с металлическими туннелями и низовиками. Он отворил внутреннюю дверь. Из далеких глубин долетело эхо. Площадка, где он стоял, была залита слабым голубым сиянием. Он задержался возле двери, чтобы достать из встроенного шкафа фонарь. Яркий луч пронзил мрак и выхватил из него паутину металлических конструкций.

— Низовики! — покатился вниз голос Дэймона. Створки сдвинулись за его спиной; было довольно зябко. От платформы, примыкающей к стене под дверью шлюза, в разные стороны убегали лестницы. — Низовики! Это Дэймон Константин! Отзовитесь!

Эхо медленно выдыхалось в глубине.

— Низовики!

Из тьмы донесся отголосок стона — столь жалобного, что у Дэймона волосы встали дыбом. И накатила ярость.

Он двинулся дальше, в одной руке держа фонарь, а другой скользя по тонким перилам. Остановился. Прислушался.

— Низовики!

В темной глубине кто-то зашевелился. Далеко внизу по металлу прошлепали мягкие босые подошвы.

— Константин, — прошепелявил нечеловеческий голос. — Константин-человек!

— Я — Дэймон. Константин, — закричал он снова. — Пожалуйста, поднимитесь ко мне. Здесь нет ружей. Нет опасности. — Он не шевелился, ощущая легкую дрожь металлической плиты под ногами, прислушиваясь к чужому дыханию. Его глаза уловили свет, слабое, как будто иллюзорное, мерцание далеко внизу. Лоснящийся мех, блеск глаз… Дэймон ждал, неподвижный, как изваяние. Хиза считались безобидными, но ведь раньше на них не нападали «человеки-ружья».

Они приближались, и в свете фонаря Дэймон смог разглядеть их получше. Измучены до полусмерти, огромные глаза вытаращены от страха. Один самец ранен.

— Константин-человек, — с дрожью в голосе вымолвил шепелявый. — Помоги, помоги, помоги!

Низовики протягивали к Дэймону руки, молили о помощи. Осторожно опустив фонарь на площадку, он обнял их поочередно, как детей. Раненого самца он коснулся очень осторожно — рука у бедняги была вся в крови, зубы оскалены от боли.

— Не беспокойтесь, — произнес Дэймон. — Никто вас больше не тронет. Сейчас мы уйдем отсюда.

— Бояться, Константин-человек. — Юная самочка гладила своего друга по обожженному плечу, ее круглые глаза смотрели из теней глубоких глазниц то на Дэймона, то на низовика. — Все-все прятаться, уйти и не сыскать тропа.

— Я не понимаю…

— Больше, больше, хиза. Смерть страшно. Смерть голодно. Пожалуйста, помоги мы.

— Зови их.

Она коснулась самца, тот что-то взволнованно залопотал и слегка толкнул ее. Она повернулась к Дэймону и дотронулась до него.

— Я подожду, — пообещал он. — Я подожду здесь. Вам некого бояться.

— Любить ты! — выдохнула она и побрела вниз по звонким металлическим ступенькам, чтобы сразу исчезнуть во тьме.

Через несколько минут внизу раздались крики и щебет. В разных местах откликались голоса — высокие и низкие, усиленные вдвое акустикой эксплуатационной зоны. И вскоре безумная радость охватила темные глубины.

Внезапно крики оборвались. Лишь позвякиванье металлических ступенек да умирающее вдалеке эхо нарушало тишину.

Самочка прибежала обратно, погладила друга по плечу и коснулась рук Дэймона.

— Я-Атласка, я позвать. Сделать ты Синезуб не болеть, Константин-человек.

— Вам надо проходить через шлюз группами, — сказал Дэймон. — И остерегаться люка.

— Я знать замок, я осторожная. Ты идти, идти, я привести они.

Она поспешила вниз. Обняв самца одной рукой, Дэймон повел его в шлюз. Ему пришлось надеть на Синезуба противогаз — молодой хиза ничего не соображал от боли, страха и слабости, только рычал — хорошо хоть не пытался укусить или ударить. Отворилась наружная дверь. Увидев яркий свет и вооруженных людей, низовик дернулся в руках у Дэймона, зарычал и плюнул, требуя успокаивающего объятья. Сквозь шеренги протолкалась Элен и протянула к нему руки.

— Уберите солдат! — рявкнул Дэймон. Полуослепленный ярким светом, он не смог различить Вэнерса. — Освободите проход. И уберите оружие.

Он усадил низовика на пол у стены, а Элен подозвала врача. Тот опустился на корточки возле Синезуба и раскрыл саквояж.

— Уберите солдат, — повторил Дэймон. — Мы сами все уладим.

Прозвучала команда, и, к великому облегчению Дэймона, десантники с «Индии» начали расходиться. Поначалу низовик рычал и отдергивал руку, но в конце концов позволил врачу осмотреть ожог. Дэймон вдруг спохватился, что ему тяжело дышать, и снял уже ненужный противогаз. От перепуганного низовика остро пахло мускусом.

— Имя: Синезуб, — прочитал врач надпись на бляхе. — Ожог с кровотечением. Если не считать шока, малыш легко отделался.

— Пить, — жалобно попросил Синезуб и потянулся к саквояжу. Врач поспешил убрать его и пообещал, что воду скоро принесут.

Отворилась дверь шлюза, пропуская дюжину низовиков. Дэймон встал и пошел навстречу, раскинув руки, словно хотел заключить их в объятья.

— Я — Константин, — представился он, зная, что это имя в почете у хиза.

Он покорно вытерпел объятья потных, едва стоящих на ногах низовиков; Элен по своей воле разделила с ним эту процедуру. Через секунду из шлюза высыпала новая группа.

В конце коридора стояли солдаты, но низовиков было уже гораздо больше. Хиза бросали в сторону десантников боязливые взгляды. Вместе с третьей группой пришла возбужденно лепечущая Атласка и сразу подскочила к Синезубу. Сквозь мохнатую коричневую толпу как ни в чем не бывало пробрался Вэнерс.

— Вас просят как можно быстрее отвести их в помещения полиции, — сказал он Дэймону.

— Хорошо. Воспользуйтесь вашим комом и обеспечьте нам проход по аварийным лестницам с четвертого по девятый и выход в доки. В их помещения можно пройти отсюда напрямик. Мы их проводим. Так будет быстрее и безопаснее.

Не дожидаясь, пока Вэнерс что-нибудь скажет, Дэймон помахал низовикам.

— Пойдем.

Хиза умолкли. Молодой самец с белой повязкой на руке кое-как поднялся и возбужденно защебетал — видимо, боялся, что его оставят. К нему присоединилась Атласка, и вдруг толпу охватило веселье.

Дэймон пошел по коридору рука об руку с Элен, в плотном кольце низовиков, под необычный аккомпанемент дыхательных масок. Несколько часовых, встреченных ими по пути, не шевелились, неожиданно обнаружив, что оказались в меньшинстве. Хиза щебетали все оживленней; вскоре они достигли конца коридора и пошли по широкой спиральной лестнице, которая проходила через все девять ярусов. Вокруг левой руки Дэймона змейкой обвилась коричневая рука; повернув голову, он увидел Синезуба, а чуть дальше — Атласку. Еще один низовик взял Элен за левую руку. Так впятером они и шли в ряд, и не было, наверное, за всю историю станции Пелл более необычного зрелища.

Атласка что-то выкрикнула, низовики хором откликнулись. Она снова заговорила, и эхо ее голоса умчалось ввысь и вглубь, а за ним вдогонку — раскаты хора. Это напоминало строевую песню. Воодушевленный и одновременно встревоженный таким поведением низовиков, Дэймон взял жену за руку.

Толпа выплеснулась на девятый ярус зеленой, устремилась по длинному сквозному коридору и с воплями хлынула в док. Шеренга солдат, охранявших подступы к кораблю, угрожающе зашевелилась, но этим и ограничилась.

— Не отходите от меня! — строго приказал Дэймон своим спутникам, и они послушно двинулись вдоль изгиба стены к дому. — Ступайте, — напутствовал их Дэймон, — ступайте и помните, что нужна осторожность. Не пугайте людей с ружьями.

Вопреки его ожиданию, низовики не бросились в разные стороны, а стали подходить по одному, чтобы ласково, осторожно обнять его и Элен. Прощание затянулось, но в конце концов возле Дэймона и его жены остались только Атласка и Синезуб.

— Любить ты, — сказал Синезуб.

— Любить ты, — произнесла вслед за ним Атласка.

Ни единого слова о мертвом.

— Дылду подстрелили, — сообщил им Дэймон, хотя по ожогу Синезуба догадался: в момент гибели Дылды эта парочка была рядом. — Он умер.

Атласка подпрыгнула с угрюмым видом, давая понять, что знает.

— Ты отправить он-дом, Константин-человек?

— Отправлю, — пообещал он. Перевозка покойника считалась роскошью даже для людей. Но люди не были так прочно связаны с этой или какой-нибудь другой планетой, как низовики со своей Нижней. Мечты хиза о погребении слегка обескуражили станционеров, а транспортировка стоила немало, но что поделаешь, если одного из них убили вдалеке от дома. — Об этом не беспокойтесь.

— Любить ты, — торжественно повторила Атласка и крепко обняла его, затем очень осторожно провела рукой по животу Элен и вместе с Синезубом побежала к шлюзу, ведущему к туннелям низовиков.

Элен стояла, прижимая ладонь к животу и недоуменно глядя на Дэймона. Наконец она смущенно усмехнулась.

— Как она узнала?

Ему тоже было невдомек.

— Уже слегка заметно.

— Кому? Хиза?

— Они почти не полнеют. — Он поглядел мимо жены, в док, на шеренги солдат. — Пошли. Мне здесь не нравится.

Она оглянулась в ту же сторону, на десантников и пестрые группы штатских невдалеке от баров и ресторанов. Купцы в отнятых у них доках следили за военными.

— Со дня открытия Пелла это место принадлежало купцам. А теперь бары, гостиницы и прочие заведения закрываются, но мациановцам все равно надо будет где-то отдыхать. Представь экипажи фрахтеров и мациановцев… в одном баре, в одной гостинице. Станционной охране надо быть начеку, когда десантники выйдут из доков поразвлечься…

— Пошли. — Дэймон взял ее за руку. — Тебе здесь находиться опасно. Мы пойдем по тому коридору, которым убежали низовики…

— Где ты был? — выпалила она. — В туннелях?

— Я их знаю.

— А я знаю доки. Вот так.

— Скажи, что ты делала на четвертом?

— Когда по флотскому кому сообщили о несчастном случае, я была здесь. Попросила Кео о помощи. Он приказал своему лейтенанту содействовать администрации доков. Я выполняла свои обязанности. Если бы не я, люди Вэнерса могли бы еще кого-нибудь пристрелить.

Дэймон с благодарностью обнял ее. Они свернули за угол, в коридор, ведущий на девятый ярус синей, и пошли на виду у часовых, расставленных через одинаковые интервалы. Кроме Дэймона и Элен, в коридоре не было ни одного штатского.

— Джош! — воскликнул он вдруг, роняя руку с ее плеча.

— Что с ним?

Дэймон направился к лифту, доставая из кармана документы, но солдаты с «Индии», стоявшие на площадке, замахали ему руками, давая понять, что пропустят и так.

— Его забрали. Мэллори знает об этом. Знает, где его держат.

— Что ты хочешь сделать?

— Мэллори согласилась его отпустить. Может быть, он уже на свободе. Я выясню через комп, где он: в тюрьме или дома.

— Он может переночевать у нас.

Дэймон молча обдумал это предложение.

— Иначе кто из нас сможет спать спокойно? — спросила Элен.

— В его присутствии тоже не очень-то выспишься. Слишком тесно. Все равно что положить его в нашу постель.

— Мне приходилось спать в тесноте. Сколько понадобится, столько и выдержу. Зато если военные попробуют забрать его из…

— Элен, это не тот случай, когда станция может выразить протест. Тут есть тонкости…

— Что-нибудь секретное?

— Факты, огласки которых Мэллори вряд ли захочет. Ты понимаешь? Она опасна. Мне доводилось беседовать с убийцами — любой из них может только позавидовать ее хладнокровию.

— Она же капитан Флота. Это порода, Дэймон. Спроси любого купца. В этих шеренгах, наверное, стоят родственники наших торговцев, но они не покинут строй, чтобы броситься в объятья матерей. Кто попадает на Флот, тот уже не возвращается. Ты не сообщил мне ничего нового, а теперь послушай меня: если мы хотим что-то сделать, нельзя терять времени.

— Если мы приютим его у себя, это может попасть в файлы Флота…

— Кажется, я знаю, что ты задумал.

Ей тоже было не занимать упорства. Он размышлял. Они подошли к лифту, и Дэймон положил палец на кнопку.

— Пожалуй, сначала надо его забрать.

— Да, — согласилась жена. — Пожалуй.

Перевел с английского Геннадий КОРЧАГИН

_{Окончание в следующем номере}

_{Публикуется с разрешения литературно-издательского агентства «Александрия»}

Владимир Рогачев
ДО ЛУНЫ МЫ ДОТЯНЕМСЯ. МАРСУ ПРИДЕТСЯ ПОДОЖДАТЬ

Роман К.Черри был написан в годы острого соперничества двух сверхдержав в области освоения космоса.

Сейчас лихорадочная гонка уступила место более трезвому подходу, однако звезды, как ни грустно, стали из-за этого чуть дальше.

Мы попросили корреспондента ИТАР-ТАСС, известного своими выступлениями по этой проблематике, заглянуть в первую половину будущего столетия и рассказать нашим читателям о путях и перспективах освоения космического пространства.

Человеческая цивилизация продвигается вперед в техническом отношении столь стремительными темпами, что мало кто, помимо писателей-фантастов, рискнет заглянуть в будущее глубже первого десятилетия следующего века. А если к этим высоким темпам добавить еще и те неожиданные зигзаги, которые выписывает человечество в своем общественно-политическом развитии, то задача сколько-нибудь правдоподобного описания состояния грядущих космических исследований представляется трудноразрешимой. Однако попытаемся определить наиболее общие тенденции и направления их развития.

Еще сравнительно недавно — в конце 80-х, самом начале 90-х годов — у ведущих на тот момент космических держав, США и СССР, существовали достаточно четкие планы, правда, не на столь далекую перспективу. Теперь же ситуация коренным образом изменилась. Советского Союза больше не существует, а его космический комплекс в буквальном смысле слова борется за выживание. В свою очередь и Соединенные Штаты существенным образом пересмотрели свою космическую программу.

Если во второй половине 80-х годов крупные политики и ученые ставили свои подписи под «Марсианской декларацией», призывающей обеспечить полет человека на Марс, а советский лидер Михаил Горбачев выступал с инициативой объединить усилия двух стран для осуществления совместного полета космонавтов к «красной планете», то в середине 90-х годов о подобной пилотируемой экспедиции предпочитают громко не говорить. Если американский лидер Джордж Буш хотел увидеть возвращение американских астронавтов на Луну, то нынешняя администрация держит космонавтов на гораздо более коротком поводке. Стала гораздо скромнее появившаяся еще в период президента Рейгана программа создания воздушно-космического самолета, взлетающего и приземляющегося как обычный авиалайнер, но выходящего при совершении трансконтинентальных перелетов в космос.

Пожалуй, единственный проект, который сохранился, хотя и претерпел кардинальные изменения, — это создание международной орбитальной космической станции. Да и относительно Марса, справедливости ради, надо сказать, что он не исчез полностью с космических горизонтов. Правда, сейчас речь уже идет только о том, чтобы в рамках российско-американского сотрудничества доставить туда марсоход.

Почему же так серьезно изменились планы освоения космоса? Ответ надо искать в первую очередь в общественно-политических переменах и новой экономической ситуации, сложившейся в основных космических державах.

Как ни странно это может прозвучать, но в период «холодной войны» космическим исследованиям жилось явно вольготнее, чем сейчас. Ведь в те времена космическая техника — в первую очередь межконтинентальные баллистические ракеты — во многом определяла военную мощь государства, а успехи и неудачи на космических трассах обретали ярко выраженную политическую окраску. Этих двух обстоятельств было вполне достаточно для того, чтобы на космические проекты, особенно военного или престижного характера, выделялись весьма существенные средства и ресурсы. Это уже позже выяснилось, что некоторые из них оказались преждевременными и не имеющими своего продолжения или необходимой научной базы. Так произошло с американской программой «Аполлон», позволившей человеку побывать на Луне, но не получившей дальнейшего развития, и с программой «звездных войн», поглотившей колоссальное количество денег, но так и не давшей каких-либо конкретных результатов, и с советским космическим кораблем многоразового использования «Буран», на котором, как оказалось, нечего «возить» в космос и которому неоткуда теперь стартовать.

Тем не менее было бы ошибкой говорить, что человечество утрачивает интерес к освоению космоса. Ситуация совсем противоположная. В сфере космических исследований постоянно появляются все новые и новые страны, причем их национальные космические программы содержат весьма смелые перспективные проекты. А в программах стран, уже завоевавших в этой области признание, наблюдается смещение акцентов. Точнее говоря, эти государства в силу тех или иных причин экономического и политического характера начали «считать деньги» и предпочитают добиваться достижения тех же целей при минимизации расходов, широко используя международное сотрудничество.

Некоторые из космических проектов, например, полет человека на Марс или создание орбитальной станции, являются столь сложными и дорогостоящими, что оказываются на пределе возможного даже для наиболее развитых и богатых стран.

Значительный интерес к приносящему весьма приличные доходы прикладному использованию космической техники проявил и частный бизнес. Так, по некоторым оценкам, объем рынка космических услуг составит к 2000 году в стоимостном выражении несколько десятков миллиардов долларов.

Среди космических «новичков» основное внимание привлекают такие страны, как Япония и Китай, обладающие необходимым техническим потенциалом и весьма успешно развивающие свои космические программы. По словам одного из руководителей Китайской аэрокосмической корпорации, в стране «к концу столетия или в начале следующего ожидается прорыв в той части космической программы, которая связана с пилотируемыми полетами». То есть речь идет о запуске собственного космонавта. Кроме того, как заявил тот же руководитель, «в XXI веке Китай начнет торговать спутниками связи отечественного производства».

Планы Японии носят еще более смелый характер. После осуществления в начале февраля успешного испытания своего первого, созданного полностью национальной промышленностью носителя Эйч-2, Япония приступает к изучению возможностей полета человека на Луну. Кроме того, необходимо отметить, что во время испытательного пуска Эйч-2 в космос также была выведена модель японского космического корабля многоразового использования «Хоуп», эксплуатацию которого планируется начать в 1999 году.

Не желают отставать от космических держав Бразилия и Индия. Последняя имеет достаточно конкретные планы создания собственного мощного носителя с криогенным двигателем.

У мэтров космических исследований — России, США, Франции или Европейского космического агентства, как уже было сказано, все более явно просматривается стремление к международному сотрудничеству, которое позволит одним облегчить бремя расходов на космические исследования, а другим — найти средства для обеспечения условий выживания собственного аэрокосмического комплекса.

На этом пути рождаются весьма экстравагантные планы космических экспериментов и сбора необходимых для их осуществления средств. Так, американская компания «Лунакорп» недавно обнародовала планы доставить в 1997 году на поверхность Луны самоходный аппарат, управлять которым с Земли из специальных павильонов, размещенных в парках типа «Диснейлэнд» сможет любой желающий с помощью телеаппаратуры. Предполагается, что необходимые для реализации проекта финансовые средства предоставят владельцы таких парков, телекомпаний, рекламных агентств и крупных корпораций.

Непосредственно на научные исследования будет отдана четверть времени лунной эпопеи. Составлен уже и предварительный маршрут передвижения лунохода общей протяженностью около тысячи миль. Аппарат предполагается доставить примерно в то же место, где в июле 1969 года «прилунился» посадочный модуль «Аполлона-11», затем аппарат должен отправиться туда, где покоятся останки американских автоматических станций «Рейнджер-8» и «Сервейр-5», после чего предполагается добраться до места посадки «Аполлона-17». Конечная цель — поиск советского «Лунохода-2».

Запуск и доставку аппарата на Луну решено поручить совместной российско-американской компании «Интернэшнл спейс энтерпрайзис», созданной по соглашению с НПО им. С.А.Лавочкина и Московским машиностроительным заводом им. М.В.Хруничева.

Но каких же все-таки космических высот достигнет наша цивилизация к середине следующего столетия? Если допустить, что в науке не будет сделано фундаментальных открытий, способных в корне изменить наши представления о мире и обеспечить принципиально иные способы космических путешествий, и исходя из того, какой путь проделало человечество за первые десятилетия космической эры, можно с достаточной уверенностью утверждать лишь то, что к названному сроку «космический клуб» значительно расширит свой состав. Космическая техника еще глубже внедрится в повседневную жизнь землян. Но, тем не менее, львиная доля деятельности человека за пределами Земли будет по-прежнему приходиться на ближний — космос. Безусловно, получат дальнейшее развитие различные спутниковые системы космической связи, дистанционного зондирования нашей планеты из космоса, а также метеорологические спутники и космические аппараты, помогающие поиску жертв различных катастроф и стихийных бедствий. Эти аппараты станут надежнее, легче, увеличится срок их эксплуатации, а установленная на них аппаратура станет чувствительней, возрастет ее быстродействие. Причем большинство из упомянутых систем будет принадлежать не каким-либо частным компаниям или отдельным государствам, а международным организациям. В космосе начнут работать спутники, которые, преобразуя солнечное излучение, станут снабжать энергией население тех районов планеты, где ощущается ее нехватка.

На околоземных орбитах появятся действующие на постоянной основе космические фабрики по производству в промышленных количествах особо чистых химических веществ и соединений, которые можно получать только в условиях микрогравитации. Астрономы получат возможность вести наблюдения с помощью инструментов, размещенных как на автоматических, так и на пилотируемых орбитальных обсерваториях. Вокруг Земли будет вращаться несколько больших международных пилотируемых станций, позволяющих обеспечить постоянную работу экипажей из нескольких десятков человек и прием небольших групп посещения. Эти станции станут своего рода монтажными площадками, где из доставляемых с Земли элементов будет вестись сборка больших космических аппаратов, предназначенных для межпланетных перелетов. Начнет развиваться «космический туризм» — полет небольших групп на космических кораблях многоразового использования на орбитальные станции.

Что касается непосредственно технических средств доставки в космос различных грузов, то их арсенал, видимо, также значительно расширится. С одной стороны, найдут свое воплощение в металле и получат дальнейшее развитие различные воздушно-космические самолеты, типа ХОТОЛ и «Зенгер». Они станут привычным транспортом на трансконтинентальных маршрутах и вообще на трассах большой протяженности. Получат дальнейшее развитие и многоразовые транспортные космические корабли. Они станут надежнее и мощнее, увеличится продолжительность их автономного пребывания в космосе. Наследники «Шаттлов», «Буранов», «Гермесов» и «Хоупа», вобрав в себя их лучшие характеристики, станут доставлять на орбитальные станции сменные экипажи, туристов, грузы. К этим кораблям добавятся и одноступенчатые носители многоразового использования с вертикальным взлетом и посадкой (типа разрабатываемого США носителя «Дельта клиппер», уменьшенная модель которого уже дважды успешно прошла испытания).

Можно предположить, что появятся первые носители с ядерными ракетными двигателями. Они будут использоваться для доставки больших автоматических исследовательских станций к другим планетам Солнечной системы. Сборка этих носителей из отдельных блоков и модулей должна вестись на околоземной орбите, откуда им и предстоит стартовать в свои далекие путешествия. С учетом существующих теоретических разработок и последних результатов, полученных японскими физиками в области изучения антивещества, представляется возможным появление опытных образцов ракетных двигателей, использующих антивещество в качестве топлива.

Что же касается полетов к другим планетам — здесь автор вынужден огорчить читателей. Если исходить из нынешней программы и темпов развития космической техники, к середине будущего столетия человек еще не ступит на поверхность ни Марса, ни Венеры, о чем грезилось три-четыре года назад. Но на Луну человечество вернется и создаст там постоянную обитаемую научную базу. Она будет, в частности, использоваться для изучения и отработки различных технологий, которые потребуются для осуществления длительных полетов к другим планетам. Экспедиция на Марс, подготовленная усилиями нескольких стран в первой половине XXI века, скорее всего будет выглядеть так: космический корабль с международным экипажем совершит облет этой планеты, но, как уже было сказано, на песках Марса едва ли «останутся наши следы». В то же время активное изучение Марса и его спутников с помощью автоматических межпланетных станций, безусловно, продолжится. Дистанционно управляемые марсоходы, оснащенные бортовыми ЭВМ с элементами искусственного интеллекта, изучат поверхность планеты; выведенные на околомарсианскую орбиту автоматические станции дадут возможность получить подробную карту красной планеты, а на Землю будут доставлены образцы марсианского грунта. Все это станет этапами подготовки к высадке во второй половине XXI столетия марсианской экспедиции землян, а попутно, возможно, удастся получить ответ на давно будоражащий нас вопрос о том, существовала ли жизнь на Марсе.

Вполне вероятно, что в 2050 году будет существовать некая Международная организация космических исследований, созданная, скорее всего, на базе ООН или Европейского космического агентства, которая объединит финансовые и технические ресурсы стран-участниц и обеспечит координацию усилий.

На этом можно было бы поставить точку. Однако хочется привести еще одно соображение: за почти 40-летнюю историю освоения космоса достаточно четко проявилась следующая тенденция — периоды эйфорического отношения к исследованию других миров и буквально повального увлечения космическими науками, когда соответствующие статьи бюджетов не испытывают недостатка средств, чередуются с периодами как бы охлаждения интереса к подобным исследованиям и переосмысления достигнутых результатов. В значительной степени эти «приливы» и «отливы» связаны с экономической и политической ситуацией в конкретных странах и в мире в целом. Однако интерес к практическим плодам освоения космического пространства носит вполне устойчивый характер и не подвержен сколь-нибудь значительным колебаниям. Поэтому космические программы, нацеленные на практические результаты, будут развиваться устойчивее и быстрее, чем программы, имеющие научное значение.

Хотя и последние с исчезновением противостояния сверхдержав и политических лагерей должны обрести более интернациональный характер и получить более устойчивую поддержку правительств стран-участниц. Так что от космоса человечество, конечно же, не отвернется.

В начале 60-годов Сергей Павлович Королев собрал группу молодых инженеров своего КБ, где в то время работал и автор этих строк, и поставил перед ними необычную задачу: разработать исходные данные для подготовки экспедиции на Марс. Что за этим не последует ни эскизного проекта, ни рабочих чертежей, знали как сам Главный Конструктор, так и люди, исполнявшие его поручение. Это была, конечно, своеобразная игра, первая инженерная прикидка, как все это должно выглядеть.

Через несколько месяцев группа молодых энтузиастов, руководимая Борисом Адамовичем, работу закончила. На стол Королеву лег увесистый сов. секретный том, озаглавленный «Проект «Свет». Результаты работы во многом оказались неожиданными.

Участники проекта отдавали себе отчет в том, что проблема выживания людей, отправляемых на много месяцев за десятки миллионов километров от Земли, целиком ложится на них самих. Любая техническая неисправность должна быть устранена членами экипажа — Земля сможет помочь лишь добрым советом. Сколько людей потребуется в таких условиях послать к Марсу? Оказалось, что не двоих и не троих, а минимум 10–15. При этом каждый из них должен владеть двумя десятками специальностей, половина которых практические: механик, слесарь, ремонтник, животновод… На околоземной орбите потребуется собрать корабль общим весом около 300 тонн. Системы жизнеобеспечения на нем должны быть регенеративными; не обойтись и без животноводческой фермы (наиболее подходящими животными были признаны козы, кролики и куры). Необходимо уберечь экипаж корабля от солнечных вспышек большой интенсивности. Они заблаговременно прогнозируются, и с околоземной орбиты космонавтов можно экстренно эвакуировать. При полете же на Марс понадобится «штормовой погреб» со стенками из толстого свинца и всем необходимым жизнеобеспечением, чтобы отсидеться там несколько дней.

Серьезные проблемы возникнут перед психологами при подборе команды. Некоторые участники работы высказали мысль о необходимости на марсианском корабле жесткой армейской дисциплины, практикующейся в военное время.

Не радовал и общий вывод о весьма низкой — порядка нескольких процентов — вероятности успешного осуществления экспедиции. Конечно, технология в 60-х годах была менее совершенной, чем сегодня, но прогресс пока не столь велик, чтобы эта вероятность изменилась радикально. Вообще-то говоря, по мнению проектантов, на Марс необходимо посылать два корабля с возможностью сосредоточения, в случае чего, всех людей на одном из них.

Общая стоимость работ оказалась сравнимой с годовым бюджетом Советского Союза в то время.

Королев высоко оценил работу группы по проекту «Свет». Главным результатом было отчетливое понимание, что эта задача не может быть решена ни в XX веке, ни в первой четверти XXI.

Тем более странно было наблюдать в середине 80-х годов «бум» вокруг советско-американской экспедиции на Марс, имевший выраженную политическую окраску. Он вскоре утих, но ответ-то был известен еще Королеву. Беда только в том, что ответ, как водится у нас, был погребен в секретных архивах.

Леонард Никишин

Р. А. Лафферти
ДЕВЯТЬСОТ БАБУШЕК

Серан Свайсгуд был молодым многообещающим членом Отряда Особого Назначения. Как и у всех в Отряде, у него имелся свой пунктик — он просто помешался, пытаясь узнать: Каким Образом Все Началось.

Все в Отряде, кроме Серана, обзавелись внушительными прозвищами: Гибельный Утес, Крепкое Колено, Снеси Гору, Кровавый Джордж, Пошел Вон (когда Пошел Вон говорит: «Пошел вон»— глядишь, ты уже и пошел), Кривой Путь. Принято думать, что в Особых Отрядах ребята крутые, вот они и взяли себе крутые прозвища. Только Серан сохранил свое имя — к неудовольствию Гибельного Утеса, командира.

— Может ли стать героем человек по имени Серан Свайсгуд? — по обыкновению рычал он. — Почему ты не возьмешь себе прозвище Покоритель Бурь? Звучит неплохо. Или Гроза Пивных, или Глубокий Шрам, или Меткий Нож? Хочешь, посмотри список примерных имен.

— Я лучше оставлю свое, — как правило отвечал Серан, и в этом заключалась его ошибка. Новое имя иногда совершенно меняет человека. С Кровавым Джорджем произошла как раз такая история. Хотя густая поросль на его груди была результатом пластической операцки, новое имя превратило его из мальчика в мужчину. Если бы Серан придумал себе удалое имя, вроде Грозы Пивных, кто знает, может быть, он смог бы избавиться от своей неуместной робости, а его порывы сменились бы достойными мужчины проявлениями силы и гнева.

Они прилетели на большой астероид Проавитус^[5], прямо-таки звенящий от денег, которые можно было из него вытрясти. Они составили и подписали длиннейшие договоры на пергаментных, мягких, как бархат, свитках и на своих магнитных лентах. Они потрясли, увлекли и немного испугали хрупкий народ, населяющий Проавитус. Наладилась мощная двусторонняя торговля, да такая, что можно позавидовать. К тому же здесь существовала бездна удивительных вещей, суливших небывалую выгоду.

— Тут каждый что-то обнаружил, кроме тебя, Серан, — добродушно рокотал Гибельный на третий день пребывания на астероиде. — Но в Особом Отряде все должны отработать свое. Устав обязывает нас брать с собой кого-нибудь вроде тебя, чтобы придать всей затее культурный поворот. Все, что нам нужно-это отхватить от свиньи кусок пожирнее — здесь нет секрета. Но вот если при этом свиной хвост будет как-нибудь изящно повернут, значит, мы сделали все возможное. А если этот поворот вдобавок принесет прибыль, тогда и желать больше нечего. Попробуй что-нибудь придумать.

— На этом астероиде — целый комплекс неисследованных явлений. А ключом к нему может служить утверждение проавитян, что они не умирают.

— Ну вот и выясни все, Серан. На то ты и в Особом Отряде.

* * *

Серан поговорил с Нокомой — они вместе работали, оба разбирались в своем деле и понимали друг друга с полуслова. Нокому можно было отнести к женскому полу. У проавитян половые особенности были выражены слабо.

— Ты не против, если я спрошу тебя кое о чем напрямик? — встретил ее вопросом Серан.

— Конечно, нет. Как же иначе я пойму, о чем ты хочешь узнать?

— Некоторые проавитяне утверждают, что они не умрут. Это правда, Кокома?

— Как же не правда? Если бы они умирали, то не могли бы стоять и говорить, что не умрут. Шучу, шучу. Да, мы не умираем. Это дурацкая иноземная привычка, и у нас нет причин следовать ей. На Проавитусе умирают только низшие существа.

— Но что вы делаете, когда становитесь очень старыми?

— Можно сказать, что уже почти ничего не делаем. Нам не хватает энергии. А у вас разве не так?

— Конечно, нет. А куда вы деваетесь, когда становитесь совсем старыми?

— Никуда. Мы тогда сидим дома. Поездки и путешествия — привилегия молодежи и людей в расцвете сил.

— Попробуем с другой стороны, — сказал Серан. — Где твои отец и мать, Кокома?

— Путешествуют. Они совсем не старые.

— А твои дедушки и бабушки?

— Некоторые еще выходят на улицу. А старшие остаются дома.

— Теперь давай так. Сколько у тебя бабушек, Кокома?

— Я думаю, что у меня дома девятьсот бабушек. Да, конечно, это совсем немного, но мы — младшая ветвь рода. В некоторых домах гораздо больше предков.

— И все эти предки живы?

— А как же еще? Кто бы держал в своем доме неживых? Какие бы они тогда были предки?

Серан чуть не прыгал от возбуждения.

— Могу я увидеть их? — взволнованно спросил он.

— Скорее всего, тебе не стоит видеть самых старых, — рассудительно ответила Кокома. — Такое зрелище может плохо подействовать на чужеземца, мы опасаемся этого. Но несколько десятков ты, разумеется, сможешь повидать.

Тут Серану пришло в голову, что, возможно, он близок к великому открытию. Он разгорячился еще сильнее.

— Кокома, может быть, именно здесь кроется разгадка? — еле слышно прошептал он. Если никто из вас не умер, значит весь ваш народ жив!

— Разумеется, это похоже на задачку с яблоками. Если ни одного не взять, то все на месте.

— Но если самый первый из них еще жив, значит им известно их происхождение! Они знают свои истоки! Неужели они знают? А ты знаешь?

— Нет. Я слишком молода для Ритуала. Только старики знают, как все началось.

— А кто у вас считается стариками? Сколько поколений назад нужно отсчитать?

— Десять, не больше. Когда у меня будет десять поколений детей, я тоже буду участвовать в Ритуале.

— В Ритуале?..

— Раз в год старики приходят к старейшинам. Они будят их и расспрашивают, как все началось. И самые древние старики рассказывают им об истоках. Это так занятно! Они все просто покатываются от смеха. Затем старцы снова укладываются спать — до следующего года. Таким образом знание передается из поколения в поколение. Это и есть Ритуал.

* * *

Проавитяне не были гуманоидами. Еще меньше они были «обезьяньими мордами», хотя именно так именовали их на своем жаргоне исследователи. Они были прямоходящими и носили одежду. Предполагалось, что под одеждой их скрыты две ноги, но Гибельный говаривал: «Судя по тому, что мы о них знаем, они с таким же успехом могут ездить на колесах».

Товарищи Серана грубым весельем встретили его исследовательский восторг.

— У нашего Серана опять приступ «как-же-все-это-началось», — насмехался Гибельный. — Старина, неужели ты никогда не перестанешь мучиться вопросом, что было прежде, курица или яйцо?

— Скоро я получу на него ответ, — ликовал Серан. — Мне представилась неповторимая возможность. Когда я выясню, как начался род проавитян, я пойму, каким образом начался любой другой род. Все проавитяне еще живы, даже самое первое их поколение.

— Просто невероятно, до чего ты легковерен, — прорычал Гибельный. — Говорят, человек становится мудрым, когда начинает снисходительно относиться к чужой глупости. Боюсь, мне до этого не дожить.

Но два дня спустя Гибельный сам разыскал Серана и завел с ним речь почти о том же. Видать, Гибельный немного подумал и пришел к собственным выводам.

— Ты, Серан, действительно наш парень, из Особого Отряда, — сказал он, — но ты идешь не в том направлении.

— То есть?

— Плевать, как это началось. Важно то, что это может не кончиться.

— Но я-то хочу докопаться именно до начала.

— Болван, как ты не можешь понять? Проавитяне обладают настолько редкими особенностями, что мы не знаем, чему они этим обязаны — науке, природе или своему дурацкому везению.

— Я полагаю, своей химии.

— Верно. Они занимаются органической химией не одно столетие и способны ускорить или замедлить любой процесс. Могут что хочешь отрастить или сжать, удлинить или раздвинуть. Сами они не кажутся мне особо умными, похоже, все это они делают инстинктивно. Но ведь делают же! Вот если бы мы выучились у них, то стали бы королями врачевания во всех вселенных. Ведь сами-то они никуда не летают, у них мало внешних контактов. Их снадобья способны то ускорять, то тормозить жизненные процессы. Подозреваю, что проавитяне умеют сжимать клетки, да и мало ли на что они еще способны!

— Нет, они не умеют сжимать клетки. Теперь ты несешь ерунду, Гибельный.

— Неважно. Их штучки уже превратили в ерунду существующую химию. Пользуясь их фармакопеей, человек обретет способность жить вечно. И было бы глупо этим не попользоваться.

* * *

Серан Свайсгуд отправился в дом Нокомы, но незваным и даже без предупреждения. Пошел, твердо зная, что ее нет дома. Это, конечно, было непорядочно, но члены Экспедиции проходили специальную подготовку.

Он решил, что сам, без всяких наставников, он лучше разузнает о девятистах бабушках. Он выведает, чем занимаются старые люди, которые не умирают, и что они могут сказать о том, как появились на свет. Задумывая свое нашествие, он рассчитывал на присущую проавитянам учтивость.

Дом Нокомы, как и все другие дома, стоял на вершине большого пологого холма. Выстроенный из земли, и замаскированный под окружающий ландшафт, он почти не был заметен.

Серан поднялся по извилистой, выложенной плиткой тропинке и открыл дверь, которую Кокома однажды показала ему. Он вошел украдкой и встретился с одной из девятисот бабушек.

Бабушка сидела в кресле, маленькая улыбающаяся. Они беседовали без труда, хотя не так легко, как с Нокомой, которая с полуслова понимала, что он хочет сказать. На зов этой бабушки пришла другая и тоже улыбнулась Серану. Эти две старушки были несколько меньше, чем более молодые проавитяне. Старушки оказались добрыми и спокойными. В воздухе стоял легкий запах, довольно приятный, но чуть печальный, навевающий сон, вызывающий неясные воспоминания.

— Есть ли здесь кто старше тебя? — в нетерпении спросил Серан.

— Да, их много, много, кто знает — сколько… — ответила бабушка. Она созвала других бабушек и дедушек, еще старше, чем она сама. Они были вдвое меньше обычного зрелого проавитянина — маленькие, улыбчивые, сонные.

Здесь набралось не меньше дюжины поколений, и чем старше они были, тем меньше.

— Сколько же лет самому старшему из вас? — спросил Серан у бабушки, той, которую встретил первой.

— Мы все считаем себя ровесниками, потому что все вечны, — объяснила ему бабушка. — Строго говоря, это неправильно, но спрашивать сколько кому лет не принято.

— Вы, конечно, не представляете, каков из себя омар, — сказал Серан, дрожа от возбуждения, — но это животное может спокойно свариться, если нагревать воду медленно. Оно не впадает в панику, потому что не понимает, какая температура становится критической. Здесь со мной происходит примерно то же. События развертываются постепенно, и моя доверчивость не бьет тревоги. Мне грозит опасность поверить во все, что с вами связано, если я буду узнавать об этом понемногу. А именно так и случится. Я верю, что вы здесь, и что вы здесь только для того, чтобы я увидел и коснулся вас. Хорошо, пусть я сварюсь, как омар… Есть ли еще кто-то старше присутствующих здесь?

Первая бабушка сделала Серану знак следовать за ней. Они стали спускаться по лестнице ниже уровня пола. Должно быть, они уже оказались под землей.

Живые куклы! Несколько сотен, целые ряды, на полках и в нишах. Они сидели на маленьких стульчиках, словно игрушки, усаженные девочкой.

Многие просыпались при их появлении. Других можно было разбудить, заговорив с ними или дотронувшись до плеча. Они были невероятно стары, но доброжелательные взгляды и приветливость оставались неизменными. Они улыбались и сонно потягивались, старались подробно отвечать на вопросы Серана.

— Вы невероятны! — воскликнул Серан, и все эти существа мал-мала меньше заулыбались и засмеялись в знак согласия. Конечно, невероятны.

Гибельный однажды назвал себя старым пиратом, который получает удовольствие, ощущая аромат своего богатства. А Серан чувствовал себя юным алхимиком, который вот-вот обнаружит философский камень.

Он спускался вниз сквозь столетия и тысячелетия. Легкий запах, едва ощутимый наверху, стал заметнее — усыпляющий, полузабытый, печальный. Так пахнет само Время.

— Есть ли здесь кто старше тебя? — спросил Серан крошечную бабушку, держа ее на ладони.

— Настолько старше и настолько меньше, что я могла бы держать кого-нибудь из них на ладони, — ответила бабушка на старинном наречии проавитянского языка, которое Серан немного знал от Нокомы.

Серан шел сквозь комнаты, а наполнявшие их создания становились все старше и все меньше. Бабушка размером с воробья улыбалась ему, кивала, и твердила, что здесь есть и те, что гораздо старше ее, а сказав, снова засыпала. Серан положил ее назад, в нишу скалы, похожей на улей, где были тысячи других поколений.

Конечно, теперь он уже покинул пределы дома. Он находился в сердцевине холма, на котором стояли все дома проавитян. Здесь были предки каждого жителя астероида.

— Есть ли здесь кто старше тебя? — спросил Серан малюсенькую бабушку, которую держал на кончике пальца.

— Старше и меньше, — ответила она. — Но ты почти добрался до конца. — Она уснула, и он тихонько положил ее на место. Чем старше они были, тем больше нуждались в сне.

— Проснитесь! Проснитесь! — восклицал Серан, уверившись, что попал в самую нижнюю, самою древнюю комнату.

— Это Ритуал? — спрашивали те, кто проснулся. Они были меньше мышей, но чуть больше пчел.

— Это особый Ритуал, — заявил им Серан. — Расскажите мне, как все это было в самом начале.

Раздался звук — слишком слабый, слишком неопределенный, чтобы называться шумом. Словно расхохотался миллион микробов. Это веселились крошечные существа, проснувшиеся ради большого праздника.

— Кто из вас старше всех? — командовал Серан, их смех раздражал его. — Кто старше всех, кто самый первый?

— Я старше всех, я последняя бабушка, — весело произнесла одна из них. — Все остальные — мои дети. Ты тоже из моих детей?

— Разумеется, — сказал Серан, и услышав это, бесчисленные проавитяне издали недоверчивый смешок.

— Тогда, наверное, ты последний мой ребенок, ведь ты не похож на других. Если это так, возможно, в конце будет так же забавно, как и в начале.

— Как все было в самом начале? — со стоном проговорил Серан. — Ты была первой. Ты знаешь, как появилась на свет?

— Ну да, конечно, — рассмеялась последняя бабушка, а веселье маленьких существ вокруг усилилось.

— Как все началось? — спросил Серан, дрожа от любопытства

— Это была такая забавная шутка, с нее-то все и началось, такая смешная, — чирикала бабушка, — что ты просто не поверишь. Просто шутка.

— Скажи мне, что это за шутка. Расскажи мне эту космическую шутку, создавшую ваш вид.

— Скажи сам, — звенел колокольчиком голос бабушки. — Ты сам часть этой шутки, если ты — мой ребенок. Ох, до чего смешно. Невероятно! Чудесно проснуться, посмеяться вволю и опять уснуть.

Его жгло разочарование. Ведь он почти у цели, и вдруг ему мешает какое-то хихикающее насекомое!

— Не засыпай! Скажи мне сейчас же, как это началось! — пронзительно крикнул Серан. Он держал последнюю бабушку большим и указательным пальцами.

— Сейчас не Ритуал, — возразила бабушка. — Ритуал — это когда ты три дня пытаешься догадаться, что это, а мы смеемся и говорим: «Нет, нет, это в десять раз забавнее. Попробуй еще раз».

— Я не стану угадывать три дня! Говори сейчас же или я раздавлю тебя, — пригрозил Серан дрожащим голосом.

Любой из крутых парней Экспедиции непременно так бы и поступил — раздавил бы ее, а потом еще и еще кого-нибудь из этих существ, пока они не раскрыли бы своей тайны. Если бы Серан выбрал себе крутое прозвище, и оно преобразило его личность, он тоже поступил бы так же. Если бы он был Грозой Пивных, он бы сделал это, не колеблясь. А вот Серан Свайсгуд не мог.

— Скажи мне! Скажи! — истерически кричал Серан.

— Нет, нет, ведь ты не мой ребенок, — сдерживая смех, сказала последняя бабушка. Это слишком смешно, чтобы рассказывать чужеземцу. Мы не можем оскорбить чужеземца, поведав ему такую смешную, такую невероятную вещь. Чужеземец может умереть. Зачем мне иметь на совести умершего от смеха чужеземца?

Человек не смеялся. Смеялись проавитяне. Смеялись долго, пока Серан Свайсгуд, истерически рыдая, не выбрался оттуда и не побрел к своему кораблю.

В следующем путешествии он уже назывался Меченым Молнией, и ему пришлось в течение девяноста семи дней быть королем острова в пресноводном море на М-81, но это уже совсем другая, гораздо менее смешная история.

Перевела с английского Валентина КУЛАГИНА-ЯРЦЕВА

Роджер Желязны
ПОБЕДИТЕЛЬ

Дело было сделано. И сделано неплохо, мог бы я добавить.

Мертвая принцесса лежит на полу в моей пещере, а вокруг нее сотни погибших — герои, чародеи, принцы, принцессы, гномы, эльфы. Валяются обломки девяти мечей, отслуживших свое. Я разрушил еще одно царство радости и добра до того, как оно успело разрастись.

Я трогаю языком клыки, чувствуя соленый привкус.

Последний боец лежит в углу, тело его изогнуто под немыслимым углом, волшебный меч сломан. Последний из десяти клинков, выкованных столетие назад силами Света, чтобы сразиться с моим повелителем и с теми, кто служит ему. Прекрасно! Кольцо, вверенное мне, хранится в изукрашенной самоцветами шкатулке в нише за моей спиной.

Покрытое ранами тельце верного гнома валяется в проходе. Мне видно маленькую ручку, так и не выпустившую топора. Вот это отвага! Неужели он и вправду надеялся сразить меня своим жалким оружием?

Лишь старый чародей еще дышит. Но я сломал его волшебный жезл и отнял у него силу темными заклятиями. Пожалуй, я подарю ему еще несколько минут, чтобы понаблюдать, как он будет умирать, проклиная все, чему так истово служил.

— Слышишь ли ты меня, Лортан?

— Да, Бэктор, — отвечает он едва слышно, привалившись к стене слева от меня и поджимая перебитую ногу. — Как вышло, что я еще жив? — спрашивает он немного погодя.

— Я хочу, чтобы ты напоследок побеседовал со мной, слуга Света. Если ты согласишься предать проклятию все доброе и прекрасное, истинное и благородное, я дарую тебе быструю смерть.

— Благодарю и отказываюсь, — отвечает он.

— Что тебя удерживает? Ты проиграл, как и те девять, что появились перед тобой. Ты последний. Все кончилось. Неплохие бойцы, но они погибли, не причинив мне вреда.

Он молчит, и я продолжаю:

— А ваш герой, Великий Эрик — или как вы его величаете? — не сумел даже коснуться меня своим мечом. Ты, по крайней мере, ухитрился нанести мне удар в плечо, прежде чем я переломал тебе кости.

— Выходит, мы оказались хуже всех, с кем ты сражался?

— Не будь столь суров к себе, — отвечаю я, — не хуже, но и не лучше других.

— Окажи услугу мертвецу: назови имя самого отважного.

Я усмехаюсь.

— Это нетрудно. Глорин из Второго Королевства. Он едва не убил меня, и это было просто чудесно. Его меч, Даммерунг, разил, как молния. Мускулы бугрились, как морские волны. Пот лился градом с его тела. А как великолепно он сыпал проклятиями! Как стихами. Я не в силах был сдвинуться с места. Еле-еле мне удалось остановить его, и не столько силой, сколько темным заклинанием. Глорин со своим Даммерунгом был поистине величествен.

— Увы, Эрик, бедняга, не шел и в сравнение с ним, так?

— Ни Эрик, ни один из вас. А теперь царству моего повелителя, Глома, не будет конца, поскольку Тьма одолела Свет. Никто больше не посмеет подняться против нас.

— Скажи мне, какой из сломанных мечей — Даммерунг, и покажи останки Глорина, чтобы я увидел, где пала наша величайшая надежда.

— Ты что-то разговорился, старик. Пора кончать.

— Мне видно лишь девять рукоятей среди обломков мечей.

Я ощерил клыки, готовый броситься на него. Но он остановил меня — не волшебством, а словами.

— Ты ведь еще не победил.

— Что ты несешь, ведь ты — мой последний противник!

— Ты лжешь, — продолжает он, — когда говоришь, что твой повелитель будет царствовать вечно. Ты не видишь собственной слабости.

— У меня нет слабостей, колдун!

В сумраке я различаю его улыбку.

— Прекрасно, — говорю я тогда. — Тебе не надо проклинать доброту, истину, красоту и благородство ради быстрого избавления от мук. Только скажи, в чем ты видишь мою слабость.

— Мне всегда казалось, что благо быстрой смерти не так уж важно, — отвечает он.

— Скажи, чтобы я мог защищаться.

У старика хватает дерзости рассмеяться. Я решаю, несмотря на уговор, не дать ему умереть скоро.

— Я скажу тебе, — произносит он. — Потому что от этого нет убежища. Ты погибнешь, когда узнаешь любовь.

Я хохочу, дико и злорадно:

— Любовь? Любовь! Верно, я вышиб из тебя все мозги, старик! Заподозрить меня в такой мерзости! Любовь!

Хохот разносится по пещере и эхом отдается от стен. Я сношу старику голову и, схватив за бороду, зашвыриваю ее в проход. От хохота сводит челюсти.

Мой повелитель Глом, ныне и вечно владеющий миром, приходит вечером, в забрызганной Светом одежде, взглянуть на мою работу, поздравить с тем, что я не зря провел здесь время. За вечную службу он вручает мне изящнейшей работы золотые часы, на которых выгравировано мое имя.

— Бэктор, голубчик, — спрашивает он спустя некоторое время, — почему я вижу здесь обломки лишь девяти мечей Света, хотя погибли все десять его слуг?

Я усмехаюсь.

— Десятый вон там, в боковом проходе, — объясняю я. — Этот герой появился иначе, чем все остальные, там я его и остановил. Он был искусным бойцом.

— Мне хочется увидеть его.

— Да, повелитель. Следуйте за мной.

Я веду его в боковое ответвление пещеры. Слышу, как он задерживает дыхание, когда я останавливаюсь перед нишей.

— Он цел! — шепчет Г лом. — Этот человек невредим, его меч целехонек!

Я снова смеюсь.

— Но он не может причинить нам никакого вреда, повелитель. Ни сейчас, ни впредь. Я одолел его заклинаниями, а не грубой силой. Мне нравится смотреть на него. Он был лучше всех, он едва не справился со мной.

— Глупец! — кричит Глом. — Заклятие можно снять! Ведь это Глорин со своим Даммерунгом, я узнал! Надо покончить с ним, чтобы наша победа была окончательной.

И он тянется к сумке на поясе за жезлом, несущим смерть.

Я поворачиваюсь и смотрю на острие клинка, который замер в дюйме от моей груди, когда я произнес заклятие камня. Его грозный владелец превратился в статую карающей справедливости, только исполнение приговора было отложено. Лезвие Даммерунга тоньше любого листа, его острие — само совершенство…

Я слышу голос повелителя:

— Отойди-ка, Бэктор.

И другой голос — свой собственный — который произносит слова, снимающие заклятие. Великолепный удар после тысячелетнего промедления.

Из моего тела рекой льется кровь… Я падаю навзничь.

И когда это удивительное оружие, отнявшее у меня жизнь, которая по каплям покидает тело, обращается против Глома, я бросаю взгляд на его владельца, на прекрасное светлое лицо…

Перевела с английского Валентина КУЛАГИНА-ЯРЦЕВА

Александр Кабаков
АСИММЕТРИЯ ЛЮБВИ

Вопрос, поставленный Р.Желязны, достаточно необычен: как существовать «абсолютному Злу», когда исчезает «абсолютное» Добро?

По мысли фантаста, Зло в отсутствии оппонента вынуждено взять на себя роль своего противника.

У нашего постоянного автора писателя А.Кабакова иной ответ.

Кстати, одна из газет, перепечатав материал, опубликованный в «Если», «Только не надо знамен!», назвала автора «мастером публицистического рассказа». Жанр, честно говоря, не слишком понятный, но А.Кабаков согласился взять его на вооружение и предложил редакции новый «публицистический рассказ», навеянный произведением Р.Желязны.

Несколько лег назад когда впервые заговорили довольно открыто о деятельности организации, помещавшейся в здании страхового общества «Россiя», срезу же возникла тема «зеркальности». Ну что ж, мол поделаешь, необходимый инструмент любого государства — разведка, контрразведка, безопасность страны, борьба с терроризмом, И у всех есть, и в Лэнгли, вон, тоже планировали политические убийства, только сорвалось, а то пришили бы пламенного барбудос, и вообще — это такая профессия, не самая, конечно, чистая, но без нее не обойдешься

Такой вот, как бы неразрешимый для многих вопрос: кто лучше, искренний, истово идейный эсэсовец или беспринципный, но честно отрабатывающий свои деньги его антипод ну, рейнджер какой-нибудь американский, пыльный, пьяный и веселый, своим гарандовским карабином поставивший пятьдесят лет назад точку в этом обсуждении? Или так два прекрасных, благородных, чистых и смелых Один шпарил на танке по кувейтской пустыне, другой въезжал на танке в Прагу. Обе воевали на чужой земле. Оба участвовали во вторжениях: един в девяносто первом, «Gulf War», другой в шестьдесят восьмом, «братская помощь». Что же, выходит, одинаковые чувства должен я испытывать к этим людям?

Не могу…

До тех пор, пока существует мир растянутым — если не разорванным — на две стороны, пока идут войною злые на добрых, завистливые на удачливых, толпы середняков на одиноких сильных, пока не воссоединилась жизнь, расколотая грехопадением, до тех пор пока человек остается человеком, будет существовать борьба Это грустно, это, может быть, ужасно, с этим не хочет и даже не может примириться душа Но это есть. Рассуждения о том, что в противостоянии всегда виноват тот, кто начал первым, неудовлетворительны. Не всякий бандит нападает именно на полицейского — что ж пусть жертвы сами защищаются, чтобы полиция не стала агрессором?

Нет решения. И граф Толстой, попытавшийся его предложить, в конце концов с жизнью рассорился, потому что решете-то находится вне жизненных пределов, а он хотел — внутри, в мире сем…

Впрочем, вот маленькая сказка. Из жизни.

Один молодой человек был призван на военную службу, и поспали его как раз в такое место, где, несмотря на то, что уже сто лет не было никакой войны, вое сто лет каждый день стреляли, многих ранили, выгнали из домов, а немало даже и убили. Все дело в том, что местные люди очень обидчивы и никак не могут согласиться с тем, что все эти сто лет к ним присылают чужих солдат, чтобы контролировать, пресекать стрельбу и вообще наводить порядок.

Отряд в котором служил наш солдат, в конце концов — совершенно случайно, как и бывает все в таких войнах — окружил группу вооруженных людей. Вооруженные эти поди как раз перед тем сожгли дота одну деревню, в которой, как им казалось, жили родственники других вооруженных людей, враждебных… В общем, обычная вещь. И вот солдаты окружили вооруженных людей и потребовали сложить оружие и выдать главаря. Навстречу солдатам пошла девушка, по дороге она бросила на землю свой автомат и подошла к нашему герою вплотную. Юноша естественно, тоже опустил ствол автомата он смотрел девушке прямо в глаза. Очередь перерезала его почти пополам, а из-за спины девушки бросился в сторону и мгновенно скрылся стрелявший главарь. Девушка только поморщилась, покосившись на рухнувшее к ее ногам изуродованное тело: «засмотрелся, щенок…» И была туг же изрешечена пулями — стреляли пришедшие в себя солдаты, мстя за товарища. Перебили они и всех друзей девушки, прикончили раненых — трудно простить вероломство!..

Я задаю себе вопрос: встретятся ли ТАМ солдат и девушка? Он поверил ей, она верила в идею — может, ТАМ встречаются вое, кто верит, во что бы они ни верили? Не знаю_ Знаю только, что товарищей, отомстивших за него, он ТАМ точно не встретит.

А сказку я не придумал. Друзья, вернувшиеся из одной страны, где все стреляли и стреляют, видели своими глазами. Добро воюет со Злом, и все время меняются они местами, гремят длинными очередями, и ничего не различить под камуфляжем — да и стоит ли различать, если Добро тоже жмет на спуск, пока не опустеет рожок?

Лишь Любовь вносит необходимую для жизни асимметрию в эту картину. И асимметрия живой Любви, должен признать, гораздо естественнее провозглашенной мною в начале асимметрии принципов и идей — хотя, когда эти асимметрии сталкиваются, рушится, как правило, все и с обеих сторон— знаю по опыту. «Тарас Бульба» пока актуален…

Что делать — мы только люди, и тень Греха на всех.

Был серый котенок

В крапинках белых,

А белый крысенок

В крапинках серых,

И были хвосты их к тому же

Один другого не хуже.

Да, это так! И все же

Усы у них были не схожи;

Был серый котенок

С кисточкой белой,

А белый крысенок

С кисточкой серой.

И вот по это причине,

Совсем пустяковой причине,

Держались они друг от друга

вдали:

Они друг друга терпеть не

могли.

Морис Карем. «Серое и белое». Перевод с французского М.Кудинова.

Фриц Лейбер
НЕОБЪЯТНОЕ ВРЕМЯ

Появление черных гусар

— Когда при молниях, под гром

Мы в дождь сойдемся вновь

втроем?

— Как только завершится бой

Победой стороны одной.

Уильям Шекспир

Зовут меня Грета Форзейн. Двадцать девять лет. Старики мои родом из Скандинавии, сама я родилась в Чикаго, но теперь чаще пребываю вне пространства и времени — не в раю и не в аду, которые если и существуют, то в неизвестной нам Вселенной.

Во мне нет того романтического очарования, которым славилась моя тезка-кинозвезда Грета Гарбо; мои повадки грубоваты, но этим я и беру. И по-другому мне нельзя, ведь моя работа — исцелять и возвращать разум Солдатам, пострадавшим в величайшей из войн современности. Я говорю о войне Перемен, войне путешественников во времени — в том самом, которое мы на своем жаргоне именуем Глубиной. Наши Солдаты сражаются во имя того, чтобы изменить прошлое, а, значит, и будущее. Мелкие стычки ведут к окончательной победе, которая произойдет через миллиард с лишним лет от сегодняшнего дня.

Вы ничего не знаете о войне Перемен, однако она оказывает непрерывное воздействие на ваши жизни; возможно, вам случалось наблюдать проблески чего-то непонятного, но вы и не подозревали, что стали свидетелем битвы.

Не подводила ли вас порою собственная память, услужливо предлагая то одну картинку прошлого, а то совершенно другую? Пугала ли вас мысль о Призраках — не о тех, из комиксов, но о миллиардах существ, некогда столь могущественных, что невозможно поверить, будто они исчезли навсегда? Не хотелось ли вам познакомиться поближе с теми, кого вы зовете бесами и демонами, то есть духами, способными перемещаться в пространстве и во времени, пронизывать горячие сердца звезд, которые пульсируют в холоде космической ночи? Не чудилось ли вам, что вся Вселенная сошла с ума?

Если все это мнилось вам, значит, война Перемен не обошла вас стороной.

Кто сражается в этой войне, кто побеждает, почему вы не ведаете о ней, все это вам еще предстоит узнать.

Точку вне космоса, где находится наша станция, я называю без затей — Место. От меня требуется приводить в чувство Солдат, которые возвращаются из походов на Глубину.

Мои товарищи — две девушки и три парня из разных эпох и стран. Нас называют Комедиантами. У каждого из нас свои причуды, но дело от этого не страдает. А вот когда к нам вламываются измотанные, побывавшие чуть ли не в преисподней Солдаты — тут только держись. Кстати, как раз по милости трех Солдат случилась у нас заварушка, которая кое-что прояснила.

Место размерами и атмосферой напоминает нечто среднее между ночным клубом — в той половине спят Комедианты — и разукрашенным ангаром, в который поместился бы небольшой дирижабль. Место можно покинуть, но если у вас есть голова на плечах и если вы Комедиант вроде меня, вы постараетесь этого избежать, поскольку за его пределами рискуете встретить в холодном утреннем свете кого угодно, начиная с динозавров и кончая звездолетчиками.

По настоянию врача я за время своего дежурства в Месте шесть раз была в отпуске. Последние «каникулы» я провела в Риме эпохи Ренессанса, где мне вскружил голову Чезаре Борджиа; впрочем, расстались мы мирно.

В известном смысле я давно умерла, но пусть это вас не тревожит: на самом деле я живее живых. Приведись нам столкнуться в космосе, вы скорее начнете ухаживать за мной, чем побежите за «фараоном» или за пастором со святой водичкой, — если вы, конечно, не из твердолобых консерваторов. И все-таки, по мне, наше Место — лучшее во всем Переменном Мире.

…Короче говоря, я тогда валялась на кушетке, что стоит возле пианино, и рассматривала свои ногти, размышляя, стоит их покрасить или нет.

Как всегда перед прибытием гостей в комнате установилась напряженная тишина. В сером покрывале окружавшей нас Пучины возникали порой бледные огоньки, похожие на те, что появляются, если зажмурить глаза в темноте.

Сид, наш командир, настраивал Компенсаторы. Позолота на рукаве его роскошного камзола изрядно потускнела.

Борегард весь подался вперед, не отрывая взгляда от пальцев Сида; коленом он опирался на розовый плюшевый подголовник тахты, в котором помещался пульт управления. Бо одновременно был пианистом и вторым пилотом. Лицо у него такое, словно он поставил все, что имел, на карту, которую ему сейчас откроют.

Доктор, успевший уже поднабраться, сидел у стойки бара, сдвинув на затылок цилиндр и обмотав горло длинным шарфом. Глядя прямо перед собой, он как будто прикидывал, что лучше — жить в оккупированной нацистами царской России или быть пьяным Демоном в Переменчивом Мире.

Мод, наша Старенькая, и Лили, Новенькая, перебирали камешки своих одинаковых жемчужных ожерелий.

Красный сигнальный огонек на Большом Компенсаторе погас. В Пучине начала прорисовываться дверь. Задули Ветра Перемен, сердце мое пропустило два удара, а в следующий миг трое Солдат переступили порог Места. Они пришли из иного времени; шаги их громом отдавались у нас в ушах.

Как нас и предупреждали, на них были гусарские мундиры. Первым шагал Эрих, мой добрый приятель, гордость рода фон Хогенвальдов и гроза Скарабеев. За ним следовал угрюмый мужчина, который сильно смахивал на римлянина. Третьим был блондин с лицом греческого бога, только что покинувшего христианский ад.

Кивера, сапоги, ментики с меховой опушкой — все было черным, лишь скалились белые черепа с киверов. На запястье Эриха поблескивал браслет вызывного устройства; блондин снял перчатку с правой руки и теперь комкал ее в левой.

Римлянин — я вспомнила, его звали Марком — бродил по комнате, натыкаясь на предметы, Эрих с блондином продолжали жаркий спор, то и дело поминая какого-то ребенка, Эйнштейна, летний дворец, треклятую перчатку, Скарабеев и Санкт-Петербург.

— Куда ты так спешил? — кипятился блондин. — Наше бегство разнесло в клочья Невский проспект!

— Нам повезло, что мы унесли ноги, дурья твоя башка! Или ты не понял, что они стреляли из станнеров?

— Ну да! — фыркнул блондин. — Их заряда не хватит даже на то, чтобы парализовать кота! Почему ты увел нас?

— Заткнись! Я твой командир, и нечего обсуждать мои приказы.

— Ты не командир, а трусливый нацистский ублюдок!

— Weibischer Englander! Scarabaus!^[6]

Перевода блондину не понадобилось. Выхватив из ножен саблю, он отпрыгнул назад — и врезался в Бо, который при первых признаках ссоры бесшумно поднялся с тахты и приблизился к спорщикам.

— Господа, вы забываетесь, — проговорил он повелительным тоном, держась за плечо блондина, чтобы не упасть. — Вы находитесь на Станции восстановления и развлечения Сидни Лессингема. Здесь присутствуют дамы…

Презрительно усмехнувшись, англичанин оттолкнул его. Бо рухнул на тахту. Тем временем Эрих тоже обнажил саблю, отразил выпад блондина и атаковал сам. Сталь зазвенела о сталь, гусарский сапог оцарапал напольную мозаику.

Перекатившись на бок, Бо вскочил и извлек из-за пазухи станнер, замаскированный под короткоствольный пистолет. Мне стало страшно — за Эриха и за всех нас — и подумалось еще: должно быть, у Комедиантов нервишки пошаливают не меньше, чем у Солдат, а виноваты в том Скорпионы, наши патроны, которые неизвестно по какой причине отменили двадцать снов назад все увольнительные и отпуска.

Сид наконец вступил в игру.

— Ладно, ребята, повеселились и будет, — сказал он. — Вложите клинки в ножны.

Неприятно рассмеявшись, Эрих повиновался. Блондин последовал его примеру. Я прижалась к Эриху; он целовал меня и обнимал так, что даже ребра трещали, приговаривая: «Liebchen! Mein Liebchen!»

Только мы прервались, чтобы перевести дыхание (голубые глаза Эриха словно притягивали меня), как позади нас послышался глухой стук. Док свалился с табуретки, цилиндр съехал на лоб. И тут Мод взвизгнула: римлянин, о котором все забыли, маршировал по краю Пучины. Его черная форма будто растворялась в сером тумане.

Бо и Мод кинулись к нему. Наш пианист, как видно, успел прийти в себя. Сид наблюдал за происходящим, стоя у Компенсаторов.

— Что с ним такое? — спросила я у Эриха.

— Обычная история: шок от Перехода, — он пожал плечами. — К тому же, его едва не подстрелили из станнера, и конь чуть не сбросил. Ты бы видела Петербург, Liebchen! Невский проспект, каналы, всадники в голубых с золотом мундирах, женщины в мехах и шляпках из страусиных перьев, монах с камерой на треноге… Знаешь, я дрожал от страха, когда мы пролетали мимо этих зомби. Ведь любой из них, да тот же фотограф, мог оказаться Скарабеем!

В Войне Перемен мы сражались на стороне Скорпионов против Скарабеев. Их воины, как и мы, были Демонами и Двойниками. Линии нашей естественной жизни давно оборвались. Мы Двойники потому, что, обитая в своем измерении, способны проникать в ваше, а Демоны потому, что ведем себя и выглядим как живые. А вот призракам это не под силу. Комедианты и Солдаты, на чьей бы стороне они ни воевали, — Демоны-Двойники. Есть еще Зомби: так мы зовем мертвецов, чьи линии жизни связаны с так называемым прошлым.

— А что вы делали в Петербурге? — спросила я.

— Мы отправились в 1883 год, чтобы вызволить из плена Скарабеев маленького Эйнштейна, которого они похитили. Они украли его несколько снов назад, поставив под угрозу победу Запада над Россией.

— Которая развяжет руки твоему ненаглядному Гитлеру на целых пятьдесят лет.

— Зато если Скорпионы одолеют Скарабеев, коммунизму придет конец. В общем, у нас ничего не вышло. Скарабеи понаставили всюду охранников, чего мы никак не ожидали. Еле вырвались. Неудивительно, что Брюс потерял голову. Впрочем, это его не извиняет.

— Его зовут Брюсом? — я взглянула на блондина, стоявшего в одиночестве посреди комнаты.

— Да. Он был лейтенантом английской армии в первую мировую.

— А вот римлянин-то, похоже, плох, — сказала я.

— Марк крепкий орешек, — отозвался Эрих. — Исполнен доблести, как говаривали его современники. Наша девушка со звезд вернет его к жизни, если…

— …если это жизнь, — закончила я.

Он был прав. Мод с ее познаниями в психомедицине двадцать третьего века успешно подменяла Дока, когда тот «отключался».

— Мод и Марк. Интересный эксперимент, — продолжал Эрих. — Напоминает мне об опытах Геринга с замороженными мужчинами и голенькими цыганочками.

— Ты грязная нацистская свинья!

— Так точно, — Эрих прищелкнул каблуками и выпятил подбородок. — Эрих Фридрих фон Хогенвальд, обер-лейтенант армии Третьего Рейха, комендант Торонто, к вашим услугам! Погиб под Нарвой, где и был завербован Скорпионами.

— Не заводись, Эрих, — я тронула его за рукав.

Место удивительно напоминало сцену какого-нибудь театра. Зрительным залом служила Пучина, серый туман которой едва ли загораживали

Английская баба! Скарабей! (нем.) раздвижные ширмы Операционной (уф!), Гостиной и Кладовой. Между последними двумя располагались бар, кухня и пианино Бо. Пространство между Операционной и тем сектором, где обычно возникала Дверь, занимали полки и выстройки Художественной Галереи. В центре сцены стояла тахта. Ее окружали шесть низких продолговатых кушеток, шторки одной из которых были сейчас задернуты, и несколько невысоких столиков. Другими словами, обстановка выглядела как декорация к балету, а наши причудливые одеяния отнюдь не разрушали иллюзию — то есть ни капельки! Дягилев, не раздумывая, пригласил бы нас к себе в труппу, не справившись даже, в ладах ли мы с ритмикой.

Перчатка с правой руки

На неделе — в Вавилоне,

Прошлой ночью — в Риме.

Ральф Ходжсон

Бо зашел за стойку бара и о чем-то тихо переговаривался с Доком. Г лаза его так и бегали, лицо отливало нездоровой желтизной. Новенькая до сих пор где-то пряталась. Сид, наконец, разобравшись с Марком, направился к Брюсу. Он махнул мне, и я приблизилась к ним, сопровождаемая Эрихом.

— Приветствую тебя, юноша. Я Сидни Лессин-гем, хозяин этого заведения и твой соотечественник. Родился в Кингз-Линн в 1654 году, обучался в Кембридже, но Лондон стал моим домом, моей жизнью и смертью. Я пережил Бесси, Джимми, Чарли, вот только Олли не успел. Был причетником, соглядатаем, сводником, что почти одно и то же, поэтом-бумагомаракой, нищим, продавал религиозные памфлеты. Короче, «ты слышишь зов: «Сверши — и все твое!» (Речь идет о королеве Елизавете I, королях Джеймсе I, Карле I, а также об Оливере Кромвеле, лорде-протекторе Англии.)

Услышав слово «поэт», блондин поднял голову, но взгляд его выражал недоверие.

— Не спрашивай меня, я сам тебе отвечу, — продолжал Сид. — Да, я знавал Уилла Шекспира, и был он такой тихоня, что мы никак не могли взять в толк, из чего берутся сюжеты его пьес. Прошу прощения, но твоей царапиной не мешало бы заняться.

Новенькая вышла из Операционной с пакетом первой помощи на подносе. Прикоснувшись тампоном к пораненной щеке Брюса, она проговорила тонким от волнения голоском:

— Позвольте мне…

Надо же было ей так не вовремя сунуться! Брюс, который хмуро поглядывал на Эриха и потемнел лицом при последних словах Сида, попросту оттолкнул ее. Эрих стиснул мою ладонь. Поднос с грохотом ударился об пол.

— Умерь свой пыл! — прикрикнул Сид, одновременно бросая на Бо повелительный взгляд. — Признайся, ты поэт?

Сид угадал. Чутье в очередной раз его не подвело.

— Да, я поэт! — воскликнул блондин. — Меня зовут Брюс Марчант. Я был поэтом в мире, где чистейшие строки Библии и вашего драгоценного Уилла запачканы навозом Скарабеев и ядом Скорпионов! Вы меняете историю, лишаете людей опоры в жизни, уверяете, будто всемогущи и хотите помочь, и что же?! Забирайте свою поганую перчатку!

Он скомкал перчатку.

— Чем она тебе не угодила, друг? — спросил Сид.

— Сделай милость, объясни.

— Чем-чем, — огрызнулся Брюс. — Они обе на левую руку!

И швырнул перчатки на пол.

Мы расхохотались. Он повернулся к нам спиной и пошел прочь, но за него можно было не беспокоиться — такой в Пучину не шагнет.

— Mein Gott, Liebchen,^[7]— прошептал мне на ухо Эрих. — Таковы все Солдаты: чем сильней досада, тем ничтожней причина. Не сомневайся, проверено.

Не смеялась лишь Новенькая. Едва она услышала имя Брюса Марчанта, лицо у нее сделалось такое, словно ее причастили святых даров. Я порадовалась тому, что хоть что-то ее заинтересовало, потому что до сих пор она высокомерно воротила нос от всего, что ей предлагали. Окинув нас неодобрительным взглядом, она подобрала с пола поднос и водрузила на него перчатку Брюса.

Бо заговорил было с ней, но она тенью проскользнула мимо него. Я сделала добрый глоток вина: на моих глазах Новенькая скрылась за ширмой Операционной, а я терпеть не могу эту комнату. Хорошо, что Док вечно пьян, и потому мы ею не пользуемся. С хирургией у меня связаны малоприятные переживания, о которых я всей душой хотела бы забыть.

Брюс вернулся.

— Послушайте, — сказал он с усилием, — дело вовсе не в перчатке, как вам наверняка известно, гнусные вы Демоны.

— А в чем же, дорогой ты мой? — спросил Сид. Рыжая с проседью борода придавала ему вид наивного простачка.

— В принципе, — заявил Брюс, подозрительно поглядывая на нас. (Мы сдержали улыбки.) — Смерть надела маску благого всемогущества. Мы не знаем, кто такие Скорпионы; мы видимся только с агентами вроде нас самих. Скорпионы поднимают нас из могил…

— Что в том плохого, приятель? — пробормотал Сид.

— …воскрешают нас и говорят, что мы должны сражаться против Скарабеев, которые вознамерились покорить космос в его прошлом, настоящем и будущем.

— А разве не так?

— Мы еще не очнулись, а нас уже отправляют на Глубину, кидают в какие-то сточные канавы вне пространства и времени. Мы вынуждены мотаться из прошлого в будущее, менять историю, расстраивать планы Скарабеев. У нас нет ни секунды передышки, шок накладывается на шок, наши нервы никуда не годятся, всякие представления о жизни рушатся в одно мгновение, слово «реальность» утрачивает смысл. Мы вконец запутались.

— Мы все прошли через это, сынок, — сказал Сид. Бо утвердительно мотнул головой.

— Ты бы видел меня, камарад, в мои первые пятьдесят снов, — проговорил Эрих.

— Посмотри на женщин, Брюс, — прибавила я.

— Разумеется, со временем я привыкну. Меня тревожит не сумятица в собственных мыслях, не утрата опоры под ногами, — говорил Брюс. — Я готов примириться с переделкой истории, с уничтожением бесценных красот прошлого, если мне пояснят, ради чего. Скорпионы не устают твердить, что для победы над Скарабеями нужно, чтобы Запад одолел Восток. Но как они того добиваются? Вот вам пример: чтобы стабилизировать положение в древнем Средиземноморье, они возвеличили Крит, осуществив очередную Великую Перемену за счет Греции, превратили Афины в город призраков, Платона в заурядного писателишку, а греческую культуру в нечто невообразимое!

— Но ты ведь помнишь «Диалоги», сынок, — сказал Сид. — Не поливай грязью Крит: у меня там подружка.

— Как долго я буду помнить Платоновы «Диалоги»? И кто еще, кроме меня, помнит их? — горько усмехнулся Брюс. — Другой пример. Скорпионы утверждали, что заинтересованы в могуществе Рима. Они так помогали Риму, что тот пал под ударами германцев и парфян через несколько лет после смерти Цезаря!

Тут в разговор вмешался Бо.

— Вы забыли упомянуть, сэр, что последнее падение Рима произошло благодаря усилиям образованного Скарабеями Нечестивого Тройственного Альянса, в который вошли мусульманизированные христиане, восточные народы и коммунисты. Скарабеи хотели, чтобы власть над миром перешла к византийцам, а от тех — к Восточной Церкви. Таков, сэр, трехтысячелетний план Скарабеев. Мы сражаемся за восстановление былой славы Рима.

— Успешно, надо полагать? — фыркнул Брюс. — Третий пример. Чтобы справиться с Россией, Скорпионы удержали Англию и Соединенные Штаты от участия во второй мировой войне. Нацисты вторглись в Новый Свет и создали свою империю, которая протянулась от соляных шахт Сибири до полей Айовы, от Нижнего Новгорода до Канзас-Сити!

Он замолчал. Волосы мои стали дыбом. Сзади нас послышался чей-то невыразительный голос, напоминавший скрип башмаков по снегу:

— «Соль, соль, я несу соль. Не бейте меня, господа. Соль, соль, соль».

Я обернулась. Док, согнувшись в три погибели, так что концы его длинного шарфа подметали пол, приближался к нам неверными шажками, пьяно тряся головой.

Мне вспомнилось, что Док провел последние месяцы своей жизни в нацистской соляной шахте.

Увидев нас, Док выпрямился и поправил цилиндр. Он было нахмурился, потом брови его разошлись, он пожал плечами и пробормотал:

— Дребедень.

— Верно; сэр, — произнес Бо, обращаясь к Брюсу,

— Война Перемен покончила с некогда великими цивилизациями. Но их место заняли другие, которые прежде были загублены на корню. Брешь, что образовалась после падения Рима, тут же заполнили крещеные германцы с империалистическими замашками. Лишь опытному историку-Демону под силу определить разницу между древней латинской и нынешней готической католической церковью. Вы говорили о Греции, сэр. Старую мелодию переложили на новый мотив. Да, Великая Перемена не проходит бесследно, однако, если не брать в расчет неизбежные несчастные случаи, то культуры, народы и отдельные личности продолжают свое существование.

— Ладно, — проворчал Брюс. — Это все теория. Но объясните мне, почему мы прибегаем к таким отвратительным способам? Зачем мы отравили Черчилля и Клеопатру? Зачем пытались похитить младенца-Эйнштейна?

— Его украли Скарабеи, — заметила я.

— Ну да, а мы не придумали ничего лучшего, как отплатить им той же монетой.

— Вы приняли Воскрещение, сэр, а значит, и обязательства, которые оно налагает и которыми вы, как джентльмен, не вправе пренебречь, — сказал Бо.

— Как мне было его не принять? — раздраженно отозвался Брюс. — Получив предложение за десять минут до смерти, я уцепился за него, словно пьяница за бутылку наутро после попойки. Я думал тогда, что смогу исправлять исторические несправедливости, нести людям мир, — голос его становился все звонче. Я заметила, что Новенькая не сводит с него восхищенных глаз. — И вдруг выясняется, что Скорпионам я нужен, чтобы воевать, воевать без конца, чтобы приближать с каждой новой Великой Переменой гибель космоса! А это ваше «Повторное Воскрешение»! А есть ли оно? Скорпионы обещали его нам, но Двойник, которого они выберут вместо меня, уже не будет мной нынешним, — он стукнул себя кулаком в грудь. — Пускай даже он окажется мной, пускай. Зачем его воскресят? Чтобы сражаться вновь и вновь, — голос его поднялся до крика, — во славу всемогущей силы, которая настолько бессильна, что не может обеспечить своих коммандос парой нормальных перчаток!

Он выбросил вперед правую руку, слегка растопырив пальцы, словно надеялся пробудить сочувствие в наших сердцах.

На этот раз Новенькая все рассчитала правильно. Она протиснулась между нами и, прежде чем Брюс успел пошевелиться, надела на его правую руку черную перчатку.

Давно мы так не смеялись. Мы хохотали, проливая вино, падали в изнеможении на кушетки и снова принимались хохотать, как сумасшедшие.

— Перчатка, Liebchen, перчатка! — заходился смехом Эрих. — Откуда она ее взяла?

— Должно быть, вывернула одну наизнанку, и из левой получилась правая, — прыснула я.

— Тогда была бы видна подкладка, — возразил он.

— Ну, не знаю, — сказала я. — У нас в Кладовой полным-полно всякой всячины.

Брюс молча разглядывал перчатку, время от времени напрягая пальцы, а Новенькая смотрела на него так, словно он пробовал пирог, который она испекла.

Когда мы угомонились, Брюс повернулся к Новенькой.

— Как вас зовут? — спросил он, улыбаясь во весь рот.

— Лили, — ответила она. — Лилиан Фостер., Я тоже родом из Англии, мистер Марчант. А вашу «Юношескую фантазию» помню наизусть.

— Правда? Это слабая вещь, я нацарапал ее еще в Кембридже, в студенческие годы. Окопы многому меня научили.

— Мне кажется, мистер Марчант, нас с вами завербовали в одно время, летом семнадцатого года. Я тогда записалась в Красный Крест, хотя мне не хватало лет, и меня собирались уже отправлять из Франции домой.

— Сколько вам было… сколько вам лет?

— Семнадцать.

— Семнадцать в семнадцатом, — пробормотал Брюс.

Слушать их было тошно. Эрих ухмыльнулся и подмигнул мне, словно говоря: «Ну разве не славно, Liebchen? Брюсу есть теперь с кем развлекаться в промежутках между походами!»

Глядя на Лили — густая челка, жемчужное ожерелье, облегающее фигурку платьице до колен — и на Брюса в его шикарном гусарском мундире, я поняла вдруг, что вижу начало того, о чем давно успела позабыть. Мой Дэйв пропал ни за грош, сражаясь против Франко. Почему я не пыталась воскресить его? Потому что воды с тех пор утекло несчетно; пусть лучше Ветра Перемен не тревожат Дэйва. Но все-таки жаль, что дети на Глубине не рождаются.

— В семнадцатом я не умерла, — сказала Лили, — меня лишь завербовали. Видите, на мне одежда, модная в двадцатых годах. Я намного пережила вас, но давайте не будем об этом, хорошо? О, мистер Марчант, обещайте мне, что вспомните какое-нибудь стихотворение из сочиненных вами в окопах!

Вечеринка для девятерых

«В Аду мое место. Туда лежит дорога духовников и рыцарей, убитых на турнирах или на войне. Туда пойду и я, вместе с храбрыми воинами и любезными кавалерами, вместе с прекрасными дамами, у которых не счесть любовников. Там золото и серебро, горностаи и соболя. Там встреч я менестрелей и великих правителей».

«Окассен и Николетт».

Бо в очередной раз обносил всех напитками, и я взяла у него с подноса очередной бокал. Серый туман Пучины потихоньку приобретал оттенок утренней дымки над рекой; мне чудилось даже, что в нем искрятся мириады крошечных бриллиантов. Док восседал у стойки бара с чашкой чая в руке — видно, готовился запить пропущенный стаканчик. Сид, посмеиваясь в бороду, переговаривался с Эрихом. Словом, вечеринка была в разгаре, но чего-то ей недоставало.

— С возвращением из Пучины, камарад! — крикнул Эрих римлянину, севшему с Мод. Будучи немцем, он считал, что вечеринка обязательно должна быть шумной и хотя бы чуть-чуть помпезной, а потому вскочил на кушетку и объявил:

— Дамы и господа, позвольте представить вам храбрейшего из римлян, Марка Випсия Нигера, легата императора Клавдия Нерона, которому в прошлом временном потоке дали прозвище Германикус. Наш Марк погиб смертью Солдата в 10 году нашей эры в александрийской битве, сражаясь против парфян и Скарабеев. Хох!

Мы дружно подняли бокалы. Послышались одобрительные возгласы.

Эрих болтал без умолку, но я не прислушивалась к его словам. Я размышляла о том, как ужасно, что для нас существует лишь Перемена с большой буквы. Каково это, по-вашему, знать, что мысли, которые тебя осеняют, или чувства, которые ты испытываешь, вполне могут оказаться последствиями вмешательства в прошлое Скорпионов или Скарабеев?

Ветра Перемен несут с собой не только смерть. Они бесконечно опережают время, и никто не скажет вам, как далеко они проникают, какие разрушения сулят и скоро ли успокоятся. Глубина есть Глубина.

Мы, Демоны, боимся того, что однажды потеряем себя, что наши тела займут другие. Считается, что Перемены на нас не действуют; потому что мы Демоны, а не Призраки, как остальные Двойники, и не зомби. Мы Иностранный Легион Времени, диковинные существа, смышленые и неприметные, печальные и циничные. Мы меняем личины с легкостью центаврийских оборотней; наша память — бездонный колодец. Мы Народ Перемен, сливки общества проклятых.

Однако иногда я задаюсь вопросом: в самом ли деле мы помним все? Быть может, мы не помним минувшее — забыли, что забыли его?..

Сигнал ниоткуда

Де Бейлаш, Фреска, миссис Кэммелл

Вращаются вокруг Медведицы дрожащей,

На атомы распавшись.

Томас Элиот

Пианино смолкло, предоставив Эриху услаждать наш слух в одиночестве. На Большом Компенсаторе замигал ярко-зеленый сигнал срочного вызова. Я стряхнула с себя оцепенение, и мы втроем с Марком поспешили следом за нашими товарищами.

Индикатор погас. Сид велел нам не двигаться, чтобы мы не загородили ему свет. Мы затаили дыхание, а он, все время косясь на индикатор, принялся подкручивать регуляторы.

Рука его скользнула над панелью интровертора к Малому Компенсатору, и Место в единый миг погрузилось во мрак. Я стиснула ладонь Эриха; глаза мои быстро привыкли к темноте, но я по-прежнему ничего не различала.

Зеленая лампочка зажглась снова. Тусклый свет ее падал на лицо Сида, придавая ему сходство с обитателем морских глубин. Накал понемногу усиливался, и вот Сид включил освещение. Я облегченно вздохнула.

— Кем бы они ни были, теперь добро пожаловать. Готовьтесь принимать гостей.

Дверь появилась слева вверху, на своем обычном месте, но прорисовалась подозрительно быстро. На меня пахнуло соленым морским бризом, но Ветров Перемен, на встречу с которыми я настроилась, не было и в помине. Дверь стала чернильно-черной; в ее проеме показалась смуглая женщина. Мелькнуло что-то серое, послышался цокот копыт. Бо взял гостей на мушку. Дверь исчезла, Женщина направилась к нам. Ее сопровождали серебристый лунный осьминог и венерианский сатир.

Обвешенный оружием лунянин нес в щупальцах кипу одежды. Сатир на пару с женщиной тащил бронзовый, тяжелый на вид сундук. На женщине была короткая юбка и куртка с высоким воротником густого темно-коричневого оттенка. Волосы ее были уложены в традиционную критскую прическу. На ногах, выше сандалий, посверкивали ножные браслеты; среди наручных я разглядела обруч вызывного устройства. С широкого пояса свисал двусторонний боевой топор. Смуглая, с осиной талией; покатый лоб, крошечный подбородок — лицо ее сильнее всего напоминало наконечник стрелы.

Меня словно осенило. Но не успела я воскликнуть «Кабизия Лабрис!», как раздался восторженный вопль Мод:

— Кто к нам пришел! Это же Каби с двумя друзьями!

Лишь сейчас я рассмотрела, что лунянин — не кто иной, как мой старый приятель Илхилихис, и изумилась себе самой: наконец-то я научилась отличать одну осьминожью физиономию от другой.

Подойдя к тахте, Илли свалил на пол всю свою амуницию. Сатир поставил сундук. Каби пошатнулась, но оттолкнула обоих инопланетян, когда те хотели поддержать ее, а Сида, который шагнул было к ней, испепелила взглядом. Хороша «подружка с Крита», подумалось мне.

— Илли, сколько снов мы с тобой не виделись? — спросила я.

Я подставила Илли ладонь, и он принялся выстукивать на ней все, что хотел мне сказать. Интересно, кто научил его английскому? Продолжая разговор, он извлек из своей сумки бинт и обмотал им обрубок щупальца.

Тем временем сатир опустился на колени перед сундуком, который был украшен изображениями свастики, но вряд ли принадлежал когда-либо нацистам. С крышки его таращились на нас маленькие черепа.

— Ловко ты подгадал с Дверью, шеф, — сказал сатир Сиду. — Может, подсобишь?

Сид нажал кнопку на панели малого Компенсатора, и мы все утратили вес. Мой желудок немедленно взбунтовался. Сатир взгромоздил на сундук одежду и оружие, которые побросал Илли, и отволок это шаткое сооружение к дальнему койцу стойки бара.

Я поинтересовалась у Илли, как зовут сатира. Лунянин сообщил мне, что его зовут Севенси и что раньше он его не встречал. Я знала, что сатиры — из будущего, нас отделяет от них миллиард лет, так Же, как и от лунян, — правда, те из прошлого. Должно быть, Скорпионов по-настоящему приперло, раз они отрядили на операцию существ, между которыми разница в два миллиарда лет. Ну и цифра!

Я хотела было выспросить у Илли все подробности, но тут вернулся Бо с громадной красно-черной глиняной кружкой в руке. Посуды у нас в избытке, самой разной: ведь одни привыкли к рюмкам, а другим подавай стаканы. Выхватив кружку у Бо, Каби осушила ее чуть ли не до дна одним глотком и грохнула об пол.

— Богиня! — воскликнула Каби, ударив кулаком по подушке. — Неужели я столь провинилась, что должна наблюдать, как сызнова гибнет Крит?

Со всех сторон посыпались вопросы. Каждому хотелось узнать, что произошло на Крите. Каби подняла руку, требуя тишины, сделала глубокий вздох и начала:

— Битва шла без перевеса. Черные сороконожки наступали, наседали дорийские галеры. С Севенси укрывшись в скалах, игломет мы наводили, чтобы потопить дорийцев. С нами был и Илхилихис, с виду — чудище морское. Вдруг…

Голос ее дрогнул, она всхлипнула, но лицо ее по-прежнему искажено было гримасой ярости.

Красотки Сида

«Когда я читаю газету, мне чудится, будто между строчками притаились призраки. Похоже, они повсюду. Я сравниваю призраков с крупинками песка: их тоже не перечесть».

Генрик Ибсен

Уперев руки в бока, наш командир обратился к нам так сурово, словно мы вели себя как не в меру расшалившиеся дети.

— Слушайте все! Хозяин на станции я, чума на ваши головы! Переменчивый Мир может катиться в тартарары, но ты, милочка, сперва приди в чувство, а потом расскажешь нам, что с тобой случилось. Пока же — никаких расспросов. Бо, сыграй нам что-нибудь повеселее.

Фыркнув, Каби позволила Сиду обнять себя за плечи.

— Договорились, толстяк, — буркнула она.

Зазвучала музыка. Мы подыскали нашим инопланетянам пары, и все остались довольны.

Знаете, в Переменчивом Мире про восстановительные станции ходит немало слухов, но верить им ник чему. Да, Солдаты ищут у нас отдыха и развлечений, Но как же иначе: даже если их не ранило, они все равно нуждаются в лечении — ведь душевные раны бывают пострашнее телесных.

Сражаться во Времени — это серьезное дело. Немного найдется таких, чей рассудок безболезненно перенес превращение в Двойника, просто в Демона, не говоря уж о Солдате. Разве можно отказывать в помощи тому, кто о ней умоляет? Они всего и просят, чтобы их обихаживали да жалели. Кстати, забавно получается: инопланетяне и земляне — все предпочитают общество существ противоположного пола.

Вот суть того, чем мы занимаемся на восстановительных станциях. Мы Комедианты; мне нравится это прозвище. Мы должны быть актерами, психотерапевтами, няньками, разбираться в этнологии. Главное же — чтобы в нас видели надежных друзей.

Сид вывел из Кладовой Призраков графиню, ослепительную блондинку в белой атласной юбке до пят и с пышным эгретом на шляпке. Прозрачная как сигаретный дымок, она затмила собой и меня, и Мод, и Лили. Сначала туманная, словно в дымке, она с каждой секундой становилась все более реальной. Прищелкнув каблуками, Эрих поклонился, поцеловал ей руку, усадил на кушетку и заговорил по-немецки. Он покачивал головой, льстиво улыбался и болтал без передышки, и наконец она начала отвечать ему взаимностью, а взгляд ее утратил безразличное выражение. Что ж, за Эриха можно не волноваться, честь рейхсвера он не посрамит.

Марку досталась греческая гетера по имени Фрина — наверное, все-таки не та, которая содержит знаменитый стриптиз-клуб в Афинах. Он поил ее виски с содовой, то й дело посматривая на Каби, которую Сид настойчиво угощал хлебом с оливами и вином. Док — вот чудо-то! — с воодушевлением втолковывал что-то Севенси и Мод. Бо заиграл новый мотив. Брюс и Лили, облокотившись на пианино, одобрительно улыбались, однако улыбка Лили предназначалась не Бо.

Налюбовавшись на них, Илли повернулся ко мне и проквакал:

— Потешные вы существа, Гретхен, и ваши одежды яркие, как флаги.

— Илли, ты прелесть, — отозвалась я и легонько похлопала его. Шерсть Илли еще топорщилась, и я решила, что Сид мне не указ. Надо выведать, где их троих носило. Расскажет — успокоится, да и любопытно опять же.

Крит около 1300 г. до н. э

«Дева, Нимфа и Мать — вот та Троица, которой поклоняются на острове. Это ипостаси Триединой Богини, связанные с фазами луны — возрастанием, полнолунием и убыванием».

Роберт Грейвс

Каби отвергла очередную порцию оливок. Сид вопросительно приподнял кустистые брови, но она коротким кивком дала ему понять: мол, она знает, что делает. Едва она встала, все притихли; замолчали даже Брюс с Лили. Выражение лица Каби смягчилось, но голос ее звучал как-то неестественно.

— Горе Криту, Скорпионы! Вести тяжкие несу я. Мужественно их примите. Только навели орудье мы, как треск вокруг раздался. Пушка наша раскалилась и растаяла в мгновенье, тепловым лучом задета. Испугавшись, что в засаду Скарабеев мы попали, я послала срочный вызов.

Понять не могу, как это у нее выходит. Ведь говорит она не по-гречески, а по-английски! Не репетирует же она заранее, в самом деле?

— Мы надеялись пробиться и, быть может, обнаружить лучемет, что нас нащупал. Поползли в обход мы трое; вскоре нам открылся лагерь Скарабеев: их там было множество, в костюмах критских.

Раздались возмущенные возгласы. Как говорили Солдаты, Война Перемен велась по неписаным правилам. Но обсуждать это Комедиантам было не положено.

— Их галеры черной стаей все вдоль берега шныряли. Снова греки победили, Скарабеями ведомы. Ощутила я внезапно: Ветры Перемен задули. Я как будто раздвоилась; затуманилось сознанье, руки мелко задрожали… Но достиг мой вызов цели — Дверь, по счастью, появилась. Мы нырнули, а за нами хлынули воды потоки.

Мне вспомнилось, как когда-то, на Золотом Побережье Чикаго, Дейв учил меня плавать с аквалангом. Да, Каби не позавидуешь.

— Все смешалось ненадолго. Дверь захлопнулась за нами. Мы на станцию попали, где трудился в одиночку в тесноте волшебник старый; его звали Бенсон-Картер. Откачал он быстро воду, сообщил о нас куда-то. Мы обсохли, отдохнули. Вдруг меня как подтолкнуло посмотреть на Компенсатор. Он гудел, менялся, таял! Бенсон-Картер тронул ручку — и без чувств на пол свалился. Начала темнеть Пучина, сокращаться и сжиматься. Снова я послала вызов — вовремя, скажу вам честно!.. Я не знаю, так ли, нет ли, но мы трое испугались, что проклятым Скарабеям удалось проникнуть в тайну наших станций на Глубинах. Может статься, их атака повредила Компенсатор.

Я исподтишка огляделась: похоже, струхнула не я одна. Если Каби не привирает, значит, с нами покончено. Только Брюс и Лили продолжали улыбаться друг другу. Любовь, говорят, придает храбрости. Смотря кому; мне она доставляет сплошное беспокойство.

Я зажмурила глаза, но результат получился обратным тому, на который я рассчитывала. Словно наяву, я увидела, как к нам подбирается Пучина.

— Бенсон-Картер перед смертью прошептал мне, что нам делать: повернуть поочередно в направленьи против стрелки черепа, что вделаны в сундук заморский. А вращать в таком порядке: первый, третий, следом пятый, там шестой, второй, четвертый и седьмой. И скорее уносить отсюда ноги, ведь в запасе остается лишь каких-то полчаса.

Я ничего не поняла, и остальные, судя по их виду, тоже, Брюс, правда, наклонился к уху Лили. Я поглядела на Илли. Тот развел щупальца, будто подтверждая, что Бенсон-Картер и впрямь что-то такое бормотал, но сам Илли его речей не понял.

— Многое мне прошептал он, стоя на пороге смерти, — вещала Каби. — По случайности старик услышал вызов, направлялся же он к Сиду, и заданье у него такое было: встретить трех гусар, дождаться совпаденья фаз пространства и забрать Солдат с собою в те года, когда Египет был еще под властью римлян и когда еще не свергнут был последний император. Им сразиться предстояло в битве под Александрией, уничтожить Скарабеев, разгромить их вместе с зомби!

О, прости меня, Богиня, что в тебе я усомнилась. Лишь теперь я осознала, что твоя рука незримо указует мне дорогу. Мы найти сумели Сида, и гусары— перед нами. Им мы отдадим оружье и парфянские одежды, что хранил в своем приюте Бенсон-Картер, чьей могилой стала серая Пучина. Ты спасла нас, о Богиня, Дверь явив, когда мы трое с жизнью навсегда прощались.

Громовой рев, который потряс стены и заставил меня заткнуть уши, издал Сид. Лицо его сделалось багровым, и я мысленно укорила своего шефа: умереть от апоплексического удара на Глубине ничуть не труднее, чем в первой жизни.

— Разрази меня гром! Кабизия Лабрис, ты спятила! Что за часовые стрелки, что за черепа? Ерунда, бред, вздор! Где то оружие, о котором ты болтала? В этом вшивом ящике?

Каби равнодушно кивнула. Ответ ее прозвучал буднично и деловито:

— Там тактическая атомная бомба.

Время на раздумье

«Примерно через 0,1 миллисекунды радиус огненного шара достигает 45 футов, а температура устанавливается в пределах 300000 градусов Цельсия. Яркость при наблюдении с расстояния в 100000 ярдов приблизительно в 100 раз превосходила яркость Солнца, видимого с Земли… Шар расширился до максимального радиуса в 450 футов менее, чем за одну секунду».

Отчет об испытаниях в Лос-Аламосе

Усидели на своих кушетках лишь Каби да двое инопланетян; остальные же повскакивали, изрыгая проклятия. Казалось бы, подумаешь, эка невидаль — примитивное взрывное устройство из середины двадцатого века! Уж нам-то, способным перемещаться во времени, знакомым, пускай и понаслышке, с грозным оружием будущего, Мыслебомбой, бояться его не следовало. Но заприте атомщиков в одной комнате с бенгальским тигром — что они вам потом скажут? Точно так же чувствовали себя и мы.

Физика для меня — темный лес, но и дураку понятно, что взрыв разнесет Место в клочья. В общем, беда не приходит одна: сначала Санкт-Петербург, дальше Крит, Бенсон-Картер, расплавленный Компенсатор… Похоже, Скорпионам пора поднимать лапки кверху.

Ладно, страх страхом, но и нюни распускать нечего. Смотреть противно, до чего все перетрусили. Или Док заразил нас своим пристрастием к выпивке?

Так или иначе, собой мы не владели.

— Выкиньте его! — взвизгнула Мод, оттолкнула сатира и бросилась к сундуку.

— Господа, мы должны инвертироваться, — прошипел Бо. Перепрыгнув через табурет, он рванулся к Компенсатору.

— Клянусь небом, он прав, — поддержал его бледный Эрих, позабыв разом про красавицу графиню, чьи изящные пальчики обхватывали хрупкую ножку пустого бокала.

Я обомлела. Инвертировать Место — все равно что очутиться под шквальным огнем, и даже хуже. Ведь дверь надо прикрыть так плотно, чтобы Ветрам Перемен не было дороги внутрь. Инвертируясь, вы разрываете всякие связи с космосом.

Среди моих многочисленных приятелей нет никого с инвертированных станций.

Отбросив Фрину на кушетку, Марк ринулся наперерез Мод. Гречанка, тело которой давно утратило прозрачность, сонно огляделась и поправила свой пеплос. На какой-то миг она отвлекла мое внимание, и я подумала: тем зомби, чьи призраки мы вызываем на Глубину, снятся, верно, диковинные сны. Их тела остаются в их настоящем, а души на то время, когда их призывают, обретаются в безвременье.

Сид перехватил Бо у самого Компенсатора, заключил пианиста в медвежьи объятия и рявкнул:

— Да вы что, с ума посходили? Совсем спятили! Мод! Марк! Магдалена! Не трогайте этот ящик, ради всего святого!

Скинув с сундука на пол одежду, луки и колчаны со стрелами, Мод поволокла его в Прихожую — видно, чтобы вышвырнуть вон, когда Дверь появится снова. Марк одновременно и помогал ей, и пытался оторвать ее от сундука.

Они вели себя так, будто Сид обращался вовсе не к ним.

Вдруг я рассмотрела те семь черепов на крышке бронзового сундука. Я словно увидела их через увеличительное стекло и, испугавшись, не соображая, что делаю, побежала прочь. И тут вокруг меня обвились щупальца Илли.

— Не горячись, Гретхен, — проквакал он. — Пожалей бедного папочку. Вам, двуногим, дай только волю — вывернетесь наизнанку.

Вес его тела в конце концов остановил меня, и я даже слегка опомнилась.

— Не трогайте, я сказал! — повторил Сид. — Дайте мне собраться с мыслями.

Внезапно Док — ну вылитый Эйб Линкольн! —

выпрямился во весь рост, махнул рукой, требуя тишины, и заявил:

— Интрверт… инвер… першк…

Тут внутри у него как будто что-то переключилось, и он добавил:

— Я знаю наверняка, что надо делать.

Перетрухнули мы все-таки здорово — а то стали бы иначе, затаив дыхание, выслушивать рассуждения запойного пьяницы!

— Инвер… ящ… — Мы выжидательно глядели на него. — Дребедень.

Он протянул руку, взял со стойки бутылку, запрокинул голову и, жадно глотая виски, съехал по стойке на пол.

В тот же миг на стойку вскочил Брюс.

— У меня вопрос. Никто из присутствующих не запускал часовой механизм? — спросил он звонким голосом. — Значит, бомба не взорвется.

Его деловитость и уверенность в себе отогнали мои страхи.

— К тому же, если я не ошибаюсь, после запуска у нас в запасе останется еще полчаса. Правильно?

Каби кивнула.

— Отлично, — сказал он. — Второй вопрос: как насчет техника-атомщика?

До ответа пришлось докапываться совместными усилиями. Илли сообщил, что его предки пользовались атомным оружием, выжгли им поверхность планеты и нагородили без числа кратеров. Но сам он не техник, а «вещатель» (я решила сперва, что у него испортился коммуникатор). Кто такой вещатель? Это тот, кто воздействует на вещи особым способом, который невозможно описать. Нет, атомная энергия вещанию не поддается. Севенси с высоты своего миллиарда в будущее уведомил нас, что его культуре никакая энергия вообще не требовалась. Сатиры просто перемещались в пространстве, которое оборачивалось вокруг них.

— Нам было нужно, вот оно и крутилось. В Пучине, правда, так не повертишься.

— Короче говоря, техника среди нас нет, — подвел черту Брюс. — А потому вскрывать сундук бесполезно. Еще один вопрос, — он повернулся к Сиду. — Как скоро мы сможем его выбросить?

Сид, во взгляде которого читались признательность и легкая зависть, пустился в объяснения. Брюс нетерпеливо слушал его, и едва он произнес; слово «ритм», перебил.

— То есть, как только мы вновь подстроимся под космос. Спасибо, мастер Лессингем. В нашем распоряжении по меньшей мере пять часов безделья, поскольку до тех пор мы бессильны что-либо предпринять.

Скупо улыбнувшись, он принялся мерить шагами стойку бара. Несколько стаканов со звоном свалились на пол, но ни он, ни мы не обратили на это внимания. Светлые волосы, обрамлявшие лицо Брюса, отчетливо выделялись на фоне Пучины.

— Что ж, — сказал он. — Нас четырнадцать, двенадцать Демонов и двое Призраков. Можем поговорить. Мы все сидим в одной лодке, мы все сражаемся в одной войне, так что вы меня поймете. Я уже заводил об этом речь, но тогда меня подвела перчатка. Поэтому долой перчатки!

Вытащив их из-за пояса, Брюс швырнул перчатки на стойку — чтобы придавить каблуком при следующем шаге.

— Я догадался, чем мы кончим, чем обернется для нас война. Мы развлекаемся, мы бродим по пространству и по времени, а потом отдыхаем на вечеринках. И как приятно сознавать, что нет такой щели в реальности, куда бы мы не могли протиснуться, нет такого уединения, которое мы не могли бы нарушить. Знание — колдовская сила. Оно прекраснее вожделения, радостей чревоугодия или опьянения битвой, оно — голод, неутолимый голод. Нет высшего наслаждения, чем ощущать себя Фаустом даже среди толпы фаустов.

Потешаться над реальностью, искажать линию развития цивилизации, стирать и заново создавать прошлое, распоряжаться судьбами людей, убивать мужчин и похищать женщин не ради денег или власти — в этом есть своя прелесть. Ветра Перемен проникают в тебя, и ты познаешь прошлое, которое было, прошлое, которое есть, и прошлое, которое будет. Хорошо иметь оружие, способное прервать линию жизни зомби и превратить его в Двойника. Приветствуем тебя, брат-Демон; выбирай, кем ты будешь — Комедиантом, Солдатом или кем-то еще.

А если он не в силах перенести Воскресения, если оно неизмеримо страшит его, ты возвращаешь его обратно, к прежним снам, только сны его отныне будут ужаснее, чем раньше. Или, если то была она и ты разглядел в ней нечто, ты призываешь ее к себе под маской Призрачной Красотки. И вторая смерть на деле привлекает тебя. Ты понимаешь, что прошлое уничтожимо, что будущее недостоверно, что в реальности нет ничего святого, что космос может исчезнуть в мгновение ока.

Он раскинул руки в стороны.

— А потому вдвойне прекрасно, что существует Место, где можно укрыться от Ветров Перемен, насладиться вполне заслуженным отдыхом, поделиться переживаниями, поболтать и повеселиться в компании таких же, как ты, фаустов и фаустин.

О, жизнь чудесна, однако я спрашиваю вас, — он огляделся, — что с нами происходит. Я много размышлял над тем, какой была моя жизнь, какова она сейчас и какой могла быть. Итак, я спрашиваю вас: что с вами происходит?

Он остановился, сунул пальцы под ремень и замер в этой позе, словно прислушиваясь к скрежету колесиков в мозгах одиннадцати Демонов. Я-то сама быстренько опамятовалась. Ненавижу, когда меня вынуждают против моей воли над чем-то задумываться. Брюс почти добился своего: мне припомнились Дейв, отец, взятие Чикаго, мама, песчаные дюны Индианы, ресторанчик, в котором я выступала, тот переключатель в операционной госпиталя…

Чтобы привести себя в чувство, я воспользовалась старой уловкой Комедиантов: если тебе плохо, взгляни в лица тех, кто тебя окружает.

Бо выглядел так, будто взвалил на плечи все грехи мира. Пристыженный, отвергнутый подружкой, он мрачно восседал на кушетке. Инопланетян я пропустила: кто их разберет, о чем они думают. Док тоже не в счет; он слишком редко бывает трезвым.

Мод, похоже, психовала ничуть не меньше Бо. Она ведь из будущего, которое отстоит от нас на три сотни лет, и считает, глупышка, что по уму мы ей в подметки не годимся. Косметика ее эпохи позволяет ей разыгрывать из себя двадцатилетнюю девчонку, хотя на деле Мод за пятьдесят. Она стояла рядом с пианино, прильнув всем телом к Лили.

Та, утешая Мод, не сводила с Брюса восхищенного взгляда. Эрих хмурился, но видно было, что он гордится своим камарадом, который совладал с оравой перепуганных Демонов. Сид одобрительно покачивал головой.

Даже Каби с Марком, которые застыли, словно на посту, у бронзового сундука — драконы в предвкушении кровавой схватки, казалось, готовы были выслушать Брюса до конца. Глядя на них, я поняла, почему Сид не осаживал Марчанта, хотя того и заносило. Что делать с бомбой, никому не известно; Солдаты вот-вот всерьез перессорятся с Комедиантами — Сид попросту тянул время, надеясь, что все как-нибудь да уладится.

Я подметила еще кое-что. Сид задумчиво покусывал нижнюю губу. Значит, его, как и всех нас, задели за живое слова Брюса. Он разбередил наши сердца, отразил все нападки и почти заставил согласиться с собой. Ладно, посмотрим, к чему он клонит.

Точка опоры

«Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю».

Архимед

Мельком взглянув на Пучину, Брюс продолжил:

— Вы никогда не задавались вопросом, откуда взялись эти имена, Скорпионы и Скарабеи? Врагам обычно придумывают всякие оскорбительные прозвища, но как быть с нами, Скорпионами? Банды юнцов, что терроризируют большие города, и те выбирают имена благозвучнее. Кстати, и Скарабеев ведь не мы так прозвали, а они сами. Скорпионы и Скарабеи. Кто же они такие, наши повелители?

Я вздрогнула. Мысли мои перепутались, я растерялась и окончательно сбилась с толку.

Взять того же Илли. У него восемь ног; помнится, я как-то сравнивала его с паукообразной обезьяной. Мудрость, атомное оружие, миллиард лет в запасе — разве этого мало, чтобы сражаться в Войне Перемен?

Или, может статься, в далеком будущем земные скорпионы обрели разумность и создали жестокое общество пауков-каннибалов. Вполне возможно, им удалось сохранить свое существование в тайне. Понятия не имею, кто населяет Землю там, откуда прибыл Севенси. Кто знает, вдруг мои домыслы — вовсе не домыслы?

А Бо? В его движениях, в поведении есть что-то нечеловеческое.

Скорпионы и Скарабеи. С и С. СС! Вдруг кто-то из них открыл способ путешествовать во времени…

Я отчаянно замотала головой, спрашивая себя:

— Грета, ты что, и впрямь рехнулась?

Неожиданно подал голос Док. Лежа у подножия

стойки, он закричал на Брюса — ни дать, ни взять проклятый из адского пекла:

— Не клевещи на Скорпионов! Не кощунствуй! Они слышат шепот нерожденных. Другие бичуют лишь тело, а они — сердце и мозг!

— Хватит, Брюс, — поддержал Дока Эрих.

Но Брюса было не остановить.

— Кем бы ни были Скорпионы, становится яснее ясного, что они теряют былую силу, былую власть. Они громоздят анахронизм на анахронизм, не считаясь с тем, что Ветра Перемен вырываются из подчинения! Нам тут расписывали стычку критян с дорийцами, как будто это — величайшее сражение Войны Перемен и единственная возможность поправить положение. А слышали вы о перелете византийского императора Константина из Британии на Босфор на ракете? О субмарине, которая сопровождала испанскую Армаду? Теперь нам велят спасать Рим с помощью атомной бомбы!

Боги, неужели нельзя было использовать «греческий огонь» или на худой конец динамит? Атомная бомба… Тешу себя надеждой, что вы догадываетесь, сколько новых пробелов возникнет в нашей куцей истории! Умиротворение Греции, исчезновение Прованса с его трубадурами и многое, многое другое!

Царапина на его щеке начала кровоточить, но он этого не замечал. Губы его исказила язвительная усмешка.

— Однако я запамятовал, что мы участвуем в космической войне, что поле битвы — миллиарды, триллионы планет и населенных газовых туманностей, а время — миллионы столетий. Наш мир — крохотная точка в пространстве. Какое дело нашим хозяевам до книг, которые мы чтим, до пророков, которым мы поклоняемся, до традиций, которые мы храним? Для них, озабоченных вселенскими проблемами, это пустяк!

Наверно, найдутся такие, кто предпочтет смерть миру, лишенному «Суммы теологий» Фомы Аквинского, уравнений поля, «Гамлета», «Одиссеи», творений Китса и Рассела. Однако тем, кому мы повинуемся, неведома ложная чувствительность. И вербуют они тех, кто жаждет жить, несмотря ни на что!

— Говорю тебе, Брюс, кончай, — повторил Эрих.

Но Марчант словно не слышал.

— Вы не задумывались над тем, насколько вынослива История? — спросил он. — А вдруг очередное изменение начисто уничтожит прошлое заодно с настоящим и будущим? Не казалось ли вам, что закон сохранения действительности — всего лишь выдумка теоретиков? Вторая смерть безжалостна и окончательна. Наши операции постепенно превращают действительность в этакий черновой набросок, который остается на холсте, когда смыты краски.

Если мы не остановимся, космос рухнет в ничто. Все больше и больше обитателей действительности становится Двойниками. Сколько это может продолжаться? И потом, любая операция пробуждает к жизни зомби. Ветра Перемен стихают, а эти несчастные еще долго мучаются, будучи не в силах обрести покой. Те из вас, кому доводилось бывать в темпоральных районах повышенной активности, понимают меня. Вы помните их косые взгляды, которые будто говорят: «Снова ты? Уйди, Христа ради. Мы мертвы. Мы не хотим просыпаться, не хотим быть Демонами или Призраками. Перестаньте издеваться над нами!»

Я не удержалась и украдкой поглядела на Красоток. Они сидели вдвоем на тахте, лицами к нам, а спинами к Компенсаторам. В руках у графини была бутылка с вином, которую отдал ей Эрих; она то передавала ее товарке, то забирала обратно. На белых кружевах ее блузки расплывалось розовое пятно.

— Наступит день, — пророчествовал Брюс, — когда зомби объединятся с нерожденными против нас, и их бесчисленные орды обрушатся на нас с криками: «Пришла пора!»

Я приглядываюсь к Красоткам. Обе они подались вперед, опираясь локтями на колени и расставив ноги. Узкая юбка графини стесняла ее движения; пеплос гетеры сполз вниз, обнажив плечо. Выглядели они на удивление материальными, хотя никто не уделял им внимания вот уже с полчаса. Щурясь, они смотрели куда-то под потолок, но вроде бы прислушивались к словам Брюса.

— Мы различаем зомби и нерожденных; тех, чьи линии жизни лежат в прошлом, и тех, кому наши операции доставляют беспокойство в будущем. Но существует ли сейчас это различие? Не перепуталось ли прошлое с будущим? Способны ли мы определить, где подлинное настоящее космоса? Все Места обладают своим собственным настоящим, настоящим Глубины, на которой они расположены. Но меня интересует не оно.

Скорпионы уверяют, что подлинное настоящее заключено во второй половине двадцатого века. Значит, кое-кто из нас живет на самом деле. Настоящее перемещается вдоль линий их жизней. Но как быть с вами, Илхилихис и Севенси? Каково слугам Триединой Богини? Скорпионам октавиан-ского Рима? Демонам эпохи доброй английской королевы Елизаветы? Двойникам с Великого Запада? Скажи мне, Мод, разве экипажи звездолетов состоят из нерожденных?

Если верить Скорпионам, дым сражений не позволяет пока зафиксировать настоящее, но все переменится, когда Скарабеи безоговорочно капитулируют. Восстановится космический миропорядок, продолжится прерванное было развитие. Если верить… Но верите ли вы? Или считаете, подобно мне, что прошлое и будущее для нас едины, что подлинное настоящее, благодаря нашим действиям, сведено на нет — то настоящее, на которое мы только и могли уповать?

Он прошелся по стойке, давая нам возможность воспринять сказанное.

— Брюс, в последний раз… — заявил Эрих, но наш новоявленный пророк перебил его.

— Однако пускай нас окружает сплошной мрак, мы можем еще спасти космос, вернуть действительности богатство красок, погрузить Призраков в крепкий сон и даже отыскать подлинное настоящее. Средства для этого у нас под руками. Способность путешествовать во времени должна служить не целям войны и уничтожения, а исцелению, взаимопроникновению культур, сотрудничеству — короче, миру…

И тут мой комендант доказал, что знаком с основами сценического искусства. Брюс вел себя так, словно играл главную роль, а Эрих изображал голос из зала. Естественно, красу рода фон Хогенвальдов это не устраивало. Он бросился вперед и с разбега вскочил на проклятый сундук с бомбой. Он притопнул каблуками, а я облилась холодным потом, хотя понимала, что вряд ли у него получится надавить на черепа в нужной последовательности.

— …что означает бунт, мой юный друг, — говорил Эрих, пританцовывая и уставив палец на Брюса. — Послушайся меня, приятель, слезай, пока не натворил дел. Мы с Марком старше тебя. Доверься своим камарадам, доверься их житейской мудрости.

Я неотрывно глядела на него, беззвучно кляня всех и вся.

— Ты старше меня? — ухмыльнулся Брюс. — Если я не ошибаюсь, ты представитель расы садистов-параноиков, что существовала в мире, пережившем мировую войну. Марк старше меня? Он моложе меня на две тысячи лет, волчонок из римской стаи! Вы старше, потому что в вас больше цинизма, которым заражен Переменчивый Мир? Не смеши меня!

Я англичанин, я жил в ту пору, когда о мировой войне упоминали с содроганием, когда ростки мысли еще пробивались из почвы. Я поэт, а поэты

— мудрейшие из людей, ибо они могут думать и чувствовать одновременно. Верно, Сид? Я неспроста заговорил о мире. Представьте себе: оказывать помощь тем, кто в ней нуждается на деле, а не тем, кто ее пожелает. Мы понесем другим чистое, незамутненное знание, мы будем заботливы и внимательны, и великолепие Вселенной вознаградит нас…

— Да, Брюс, ты поэт, — прервал его Эрих. — Ты способен игрой на флейте вызвать у нас слезы умиления. Ты коснешься клавиш органа — и мы задрожим, словно заслышав поступь Иеговы. Ты пичкаешь нас поэзией уже добрых двадцать минут. Но кто ты такой? Комедиант? Или Солдат? Любовь к женщине вскружила тебе голову…

Сид кашлянул. Мне почудилось, будто действительность как-то поблекла, утратила прежнее очарование. Да, Брюс подцепил-таки нас на крючок, и до бунта оставалось, по-моему, всего ничего. Эрих, конечно, мерзавец, но вмешался вовремя!

— Пусть так, — проговорил Брюс. — Наше с Лили предложение вполне серьезно. Нам предстоит не только связаться с другими Местами, что, по счастью, довольно просто, но и снестись со Скарабеями и установить постоянный контакт с их Демонами.

Это заявление вынудило Эриха остановиться. Кто-то негромко вскрикнул, но мне почему-то показалось, что вскрикнули мы все разом. Эрих посуровел.

— Брюс! Ты злоупотребляешь нашим терпением. Или ты думаешь, что тут все сходит с рук — пьянки, дуэли, пустая болтовня? Извини, но мне придется тебя разочаровать. Разумеется, в шайке тайных агентов-головорезов не может быть такой дисциплины, как в земной армии. Но вот что я тебе скажу, Брюс, и Сид, Каби и Марк поддержат меня как офицеры того же звания. В Чикаго правит фюрер, а здесь — Скорпионы. Тебе наверняка известно, что некоторые наказания, которые они практикуют, в два счета сбили бы спесь с моих соотечественников из Бельзена и Бухенвальда. Еще не поздно признать, что ты ломал комедию…

— Давай-давай, — пренебрежительно махнул рукой Брюс. — Я сказал все. Решайте, — он помолчал.

— Что выбираешь ты, Сидни Лессингем?

Колени мои подогнулись: Сид ничего не ответил, лишь судорожно сглотнул и огляделся по сторонам. Да что же такое делается?! Сид расправил плечи, но его опередил Марк.

— Прости, Брюс, но, по-моему, ты рехнулся. Эрих, надо посадить его под замок.

Каби кивнула с видимым равнодушием.

— Заприте труса или убейте его. Потом выпорем девчонку и поспешим в Египет.

— Правильно, — согласился Марк. — Вообще-то я погиб в той битве, но теперь это можно поправить.

— Ты нравишься мне, римлянин, — сказала Каби.

Брюс язвительно улыбался.

— Ты, Илхилихис?

Никогда раньше мне не казалось, будто у Илли, точнее, у его коммуникатора, механический голос.

— Я увяз во времени глубже любого из вас, тра-ля-ля. Но папа любит жизнь. Я не с тобой, Брюси.

— Мисс Дэвис?

— Разве я похожа на идиотку? — спросила Мод.

Увидев за ее спиной Лили, я подумала: «Бог мой, на ее месте я, быть может, смотрела бы так же гордо, но вот ее уверенности мне явно не хватило бы».

Бо заговорил, не дожидаясь, пока Брюс повернется к нему.

— Вы отнюдь не расположили меня к себе, сэр, скорее, наоборот. Однако Место наскучило мне сильнее, чем Бостон; к тому же рискованные предприятия — моя стихия. Я с вами, сэр.

Меня словно что-то кольнуло в грудь, в ушах зашумело, но я разобрала бормотание Севенси:

— Вшивые Скорпионы сидят у меня в печенках. Я с тобой.

Док кое-как поднялся на ноги. Он уронил цилиндр; волосы его растрепались. Ухватив за горлышко пустую бутылку, он шарахнул ею по стойке и гаркнул:

— Убивайте Скорпионов и немцев!

Как ни странно, Док не упал, хотя рука, которой он опирался о стойку, предательски задрожала. Не припомню такой тишины, какая установилась вслед за его словами. Брюс медленно обернулся к Сиду.

Но произнес он вовсе не то, что я ожидала услышать.

— Мисс Форзейн?

Взгляды всех остановились на мне, и тут только я сообразила, к кому он обращается. Но что я могу ответить? Я ничего не знаю. Нет, Грета. Нет, нет!

Тишина давила мне на плечи. Я сказала себе: «Грета, не молчи, хотя бы выругайся». Внезапно меня как осенило. Я поняла, на что похожа тишина. У меня возникло диковинное ощущение: будто я вижу изображение, но не слышу звука; будто Ветра Перемен утихли навсегда; будто Эрих снова запел один, без аккомпанемента… Я догадалась, что произошло.

Призрачные Красотки исчезли. Большой Компенсатор, которым кое-кто предлагал воспользоваться, исчез вместе с ними.

Взаперти

«Мы обследовали мох между кирпичами и убедились, что он нигде не поврежден.

— Вы, конечно, искали в бумагах Д. и среди книг его библиотеки?

— Разумеется. Мы заглянули во все пакеты и свертки, мы не только открыли каждую книгу, но и пролистали их все до единой…»

Эдгар По

Три часа спустя мы с Сидом уселись на кушетку поблизости от кухни. Есть нам не хотелось, мы слишком устали. Скрупулезные поиски убедили нас в том, что Компенсатора нигде нет.

Первые два часа мы твердили наперебой, что он вот-вот найдется. Если наши знания о Переменчивом Мире чего-нибудь да стоят, Компенсатор не мог никуда пропасть, потому что иначе пропало бы и Место. Малый Компенсатор поддерживает атмосферу, температуру, влажность, силу тяжести и тому подобное, но именно Большой не дает стенам и потолку обрушиться.

Ему не нужны ни провода, ни радиоволны, когда его включают, он, как мы говорим, вцепляется в окружающее пространство-время.

Мне объяснили, что внутри он состоит из огромных и чудовищно прочных молекул, каждая из которых — сама по себе космос. А снаружи он выглядит портативным радиоприемником: шкалы, индикаторы, переключатели, гнездо для наушников и прочая мура.

Компенсатор исчез, однако Пучина пока не поглотила нас. Честно говоря, я настолько умаялась, что мне было плевать, сожрет она нас или нет.

Ясно было одно: кто-то инвертировал Компенсатор, прежде чем похитить его, или же его исчезновение привело к автоматическому инвертированию. В общем, мы инвертировались — уж в чем-чем, а в этом я разбираюсь. Серая пелена Пучины как будто проникла в мой мозг, и мне почудилось, будто я разглядела то, суть чего пытались растолковать мне: что Место якобы узел пересечения энергетических линий. Короче, я рассмотрела то, что грамотеи называют Гигантской Монадой.

Я сказала себе: «Грета, если мы и впрямь инвертировались, то я не в восторге. В знании, что ты оторвалась от космоса, приятного куда как мало». Я дошла до того, что начала завидовать людям, которые оказывались в одиночестве на плоту посреди Тихого океана или на борту звездолета, затерянные в пространстве.

Зачем Скорпионам понадобилось устанавливать на Компенсаторы инверторы, если нам разрешается пользоваться ими лишь в крайнем случае, когда выбор — либо инвертироваться, либо сдаться Скарабеям? Раньше я как-то над этим не задумывалась, а ведь ответ лежит на поверхности.

Инвертирование — то же бегство. Оно забрасывает Место туда, откуда его не вытащить даже верховному командованию Скорпионов, топит его в Пучине.

Если мы действительно инвертировались, то шансов вернуться обратно у нас столько же, сколько у меня превратиться в девчушку, что бегала когда-то по песчаным дюнам.

Я придвинулась поближе к Сиду, обняла его за плечо и потерлась щекой о серый бархат камзола. Он поглядел на меня, и я проговорила:

Долог путь до Линн-Регис, а, Сидди?

— Лапушка, ты изрекла истину, — отозвался он, намеренно перейдя на велеречивый язык своей эпохи. Эх, старина, старина…

Посовещавшись, мы решили, что Компенсатор похитили Красотки. Все говорило против них. Мод уведомила нас, что всегда не доверяла Призракам, и что, мол, ее не удивляет проявленная ими самостоятельность. Каби вбила себе в голову, что всему виной гречанка Фрина и наша гибель неминуема.

Когда мы в первый раз осматривали Кладовую, конверты, в которых хранятся матрицы Призраков, показались мне необычно плоскими. Разумеется, эктоплазма занимает немного места, но я все-таки вскрыла сначала один конверт, потом другой, а потом позвала на помощь.

Все конверты до единого были пусты. Мы потеряли весь наш запас, в котором было с тысячу Красоток.

Ну что ж, по крайней мере мы убедились в том, о чем подозревали: что существует незримая связь между Призраком и линией его жизни, Призраком и Зомби. Когда эту пуповину перерезают, Призрак погибает. Место ушло из космоса, и Призраки исчезли.

Интересно, подумалось мне, а не испаримся ли следом за Призраками и мы. Ведь мы, Демоны, такие же Двойники. Конечно, мы поматериальнее Призраков, но отсюда следует лишь то, что мы протянем подольше. Логично? Вполне.

Фрина с графиней растворились, должно быть, одновременно с остальными Красотками, но ко мне привязалась одна мысль, и я высказала ее вслух:

— Сидди, возможно ли, что пока мы глядели на Брюса, наши подружки настроили Компенсатор, разыскали Дверь и удрали через нее?

— Ты читаешь мои мысли, лапушка, но увы — все против нас. Первое: хорошо известно, что Призраки не способны что-либо задумывать или выполнять по свей воле. Второе: Дверь в Пучине возникает не по желанию. Третье и, пожалуй, главное: без Компенсатора Место складывается, как карточных домик. И четвертое: нелепо предполагать, будто никто из нас ни разу не оглянулся.

— Я оглядывалась, Сидди. Они перебрались на тахту и пили вино. А было это, когда Брюс толковал о зомби.

— Есть еще пятое, лапушка: я могу поклясться, что ничья рука не притрагивалась к Компенсатору с тех пор, как я отошел от него. Однако…

— То-то и оно, — уколола его я.

Так или иначе, кто-то сумел открыть дверь и благополучно уволок Компенсатор. Наши поиски были обречены на провал. Предмет размером с портативную пишущую машинку спрятать не так-то легко, тем более что мы переворошили все, от пианино Бо до восстановителя в Гостиной.

Осмотр бара, кухни и Кладовой продолжался довольно долго, но мы твердо вознамерились ничего не пропустить. Каби помогла Доку перерыть Операционную: она побывала в полевом госпитале (похоже, Скорпионы используют их как командные пункты) и кое-чему там научилась.

Док трудился в поте лица. За ним и за Каби наблюдали по меньшей мере трое. Когда выяснилось, что Компенсатор исчез, Док мгновенно протрезвел. Я уже видела его таким раньше, а потому не удивилась. Но едва мы закончили с Операционной и перешли в Галерею, он приложился к бутылке и вскоре пустился выписывать ногами кренделя.

С Галереей тоже пришлось повозиться, потому что там полным-полно всякой всячины. Топор Каби расколол надвое чудесную деревянную статуэтку венерианской медузы. Я укорила критянку, но она ответила, что Компенсатор важнее. Тоненько вскрикнув, Док опустился на колени и принялся прилаживать одну половинку медузы к другой.

Мы обшарили все углы, но ничего не обнаружили, и тогда Марк предложил поднять пол. Сид и Бо совместными усилиями попробовали объяснить ему, что наше Место — одностороннее, что под полом — Пучина и что алмазные сверла тут бесполезны. Однако Марк заупрямился и сломал четыре сверла, прежде чем отступился.

Оставалась одна Пучина, но вещи, брошенные в нее, не пропадают бесследно, а плавают там, наполовину расплавленные, наполовину замороженные. В Гостиной лежат три венерианских кокоса, которые швырнул в Пучину во время ссоры силач-хетт. Я стараюсь не смотреть на них: они похожи на сушеные человеческие головы. Помещения, которые примыкают к Пучине, обладают необычными пространственным^ свойствами; эти свойства определяют принцип работы хитроумного прибора в Операционной… Довольно, еще не хватало грохнуться в обморок.

Каби с Эрихом пользовались своими вызывными устройствами как определителями направления, чтобы отыскать Компенсатор, подобно тому, как в космосе с их помощью находят Дверь. Но техника словно спятила, стрелки на шкалах безостановочно вращались по кругу, и никто не мог понять, в чем дело.

Так, куда мы еще не заглядывали? В Малый Компенсатор? Интересная мысль. Однако он размерами не больше потерявшегося собрата и к тому же по-прежнему работает. Сундук с бомбой? Но перед тем как Эриху вздумалось сплясать на нем джигу, к сундуку никто не притрагивался. Правда, говорят, что невозможного не существует.

Все мы путешественники во времени. Следовательно, любой из нас в состоянии отправить Компенсатор в прошлое или в будущее, на время или навсегда. Но Место находится на Глубине, а по ней путешествовать никак нельзя. Глубина — поезд, а Мелководье — пейзаж за окном. Мы едем на поезде и лишь изредка выходим в Дверь. Как сказала бы Герти Стайн: нельзя путешествовать во времени, по которому путешествуешь во времени, когда путешествуешь во времени.

Может статься, Компенсатор засунули в нечто такое, что можно передавать из рук в руки? Тогда среди нас заговорщики? А уж если приплести к какому-либо событию заговор, считай, что дело сделано.

Причины и возможности

Я лишь подумал об убийстве этом,

И вот уж призрак душу мне потряс,

Ум подавил предчувствием и свел

Всю жизнь к пустой мечте.

Уильям Шекспир

Поставив поднос с бутербродами себе на колени, мой толстый друг из Линн-Регис набросился на еду. Другие уже заканчивали. Эрих, Марк и Каби вели вполголоса яростный спор. Мы сидели у дальнего конца стойки рядом с бронзовым сундуком, а потому мне не слышно было, из-за чего они препираются. Илли разлегся на пианино, свесив щупальца, и сильнее, чем когда-либо, походил на осьминога.

Севенси и Бо расхаживали по Гостиной неподалеку от тахты, время от времени перебрасываясь отрывистыми фразами. Брюс и Лили расположились на кушетке напротив нас и о чем-то беседовали. Мод вязала, взобравшись на табурет у стойки. Док бродил по Галерее, отбирая экспонаты и расставляя их по местам. Его изрядно покачивало, но он хоть не падал — и на том спасибо.

Не переставая оживленно переговариваться, Брюс и Лили поднялись. Щупальце Илли забегало по клавишам; наигрывал он не пойми что.

«Откуда у них берутся силы?» — подумала я с завистью и поняла вдруг, что со мной творится то же самое и дело тут просто-напросто в нервном возбуждении.

Перемены — они как наркотик. Постепенно привыкаешь к тому, что нет ничего постоянного, что прошлое сливается с будущим, образуя всякий раз новый узор, что тебя осаждают странные мысли, что в твоей голове, будто в ночном клубе, мелькают, перемежаясь с темнотой, разноцветные огни. Это бесконечное мельтешение успокаивает не хуже поездки по железной дороге. Осваиваешься с ним быстро, а когда оно нежданно-негаданно прекращается и ты возвращаешься к себе и к тому, что было вчера и будет завтра — тогда наступает пора испытаний.

Едва мы инвертировались, Место оказалось отрезанным от всего, что в него проникало, и мы остались наедине с собой, каждый в своей собственной скорлупе. У меня было такое ощущение, словно меня бросили в бассейн с цементом.

Что бы мы ни делали, во всем чувствовалось лихорадочное желание хоть на миг забыть о случившемся. Пожалуй, лучше всех держалась Мод. Ну, ей-то одиночество не в новинку — сколько вахт она выстояла на мостике звездолета; и потом, она старше любого из нас, даже Сида.

За поисками Компенсатора мы было отвлеклись от невеселых раздумий, зато теперь они навалились на нас тяжким грузом. И ни Брюс, ни Эрих не порывались уже читать нам нравоучения. Помнится, впервые я ощутила страх, когда Эрих вспрыгнул на сундук с бомбой и принялся разглагольствовать о поэзии. Но, быть может, Компенсатор инвертировали еще раньше, когда я отвернулась, чтобы взглянуть на Красоток. Бред!

Поверите вы мне или нет, но цемент, в котором я бултыхалась, затвердевал на глазах. Нарисованная Брюсом картина Вселенной без Перемен показалась мне сущим вздором. Я машинально откусила от очередного пирожка.

Уподобляться тем, кто бесцельно слонялся по комнатам, мне ни капельки не хотелось. И вот, чтобы не спятить, я начала припоминать, кто этим вечером подходил к Компенсатору и зачем.

Когда мы обыскивали Место, недостатка в предположениях насчет судьбы Компенсатора не было, причем среди толковых попадались чудовищные по своей нелепости: колдовство Скарабеев, вернее, какое-нибудь новое изобретение; приказ верховного командования Скорпионов об эвакуации Мест, связанный, быть может, с гибелью Бенсон-Картера; проделки космонитов, загадочных гипотетических существ, которые якобы успешно противились Ветрам Перемен и жили гораздо позже Севенси и его собратьев (может статься, космониты как раз и затеяли Войну Перемен).

Запутавшись в предположениях, мы стали косо поглядывать друг на друга: кто знает, вдруг один из нас —.шпион Скарабеев или тайный агент полиции Скорпионов, или — Брюс, Брюс! — лазутчик Комитета Правителей Переменчивого Мира, или соглядатай революционного подполья?

Кому понадобилось инвертировать Место, разорвать все связи с космосом, рискуя никогда не вернуться обратно? Если бы меня спросили в лоб, я бы, скорее всего, ткнула пальцем в Дока. Он понимал, что Саду когда-нибудь надоест покрывать его. А за нарушение воинского долга полагается кое-что похуже расстрела. Однако с того момента, когда Брюс вскочил на стойку бара, и до обнаружения пропажи Компенсатора Док пребывал в отключке, хотя я, разумеется, специально за ним не следила.

Бо? Он сразу заявил, что Место ему приелось, поэтому вряд ли стоит думать, будто он решил остаться тут, быть может, навсегда, тем более — в компании с Брюсом и с девчонкой, на которую они оба имеют виды.

Мод, Каби, Марк, инопланетяне? Им-то с какой стати похищать Компенсатор? Правда, Севенси явился из будущего, где, по слухам, хозяйничают космониты, а критянка с римлянином, похоже, не прочь продлить знакомство. Инвертировать Место — чем не способ?

«Не городи чепухи, Грета», — одернула я себя.

Сид обожает действительность, переменчивая она или нет; он обожает людей. Таких, как он, я больше не встречала — взрослый ребенок, готовый сунуть в рот все, что ни подвернется ему под руку. Невозможно представить, чтобы он решился покинуть космос.

Значит, восемь мимо. Кто еще? Эрих, Брюс, Лили и я сама.

Эрих… У моего коменданта нервы, как у койота, а храбрость, как у рехнувшегося кота. Если ему взбрело в голову закончить спор с Брюсом здесь и сейчас, его ничто не удержит.

Перед тем, как вспрыгнуть на сундук, Эрих приставал к Брюсу. Что же получается? Он отвлек наше внимание, подкрался к Компенсатору, инвертировал его и… Бессмыслица какая-то!

Если во всем виновата я, выходит, Грета тронулась умом, и это будет наилучшим объяснением. Бр-р-р!

Брюс вел себя самым подозрительным образом, призывал нас к бунту, и, право слово, жаль, что он все время был на виду. А если бы он инвертировал Компенсатор до того, как влезть на стойку, мы бы наверняка заметили мигающий голубой огонек индикатора инвертора. Во всяком случае я заметила бы его, когда обернулась к Красоткам. Правда, Сид сказал, что ему не доводилось видеть индикатор в работе; он просто вычитал о нем в инструкции.

Однако Брюс мог спокойно наблюдать за всем со стороны, потому что у него была Лили, которая, как говорят наши мужчины, смотрела ему в рот.

Как будто все чисты. Стало быть, к нам в гости пожаловал некто посторонний (интересно, как он нашел Дверь без помощи Компенсатора?); быть может, он где-то прятался или вышел из Пучины. Глупости! Но все же Пучина беспокоила меня — серая пелена, рыхлая, вязкая, дрожащая…

«Подожди-ка, Грета, — сказала я себе, — подожди. И как ты до сих пор не сообразила?»

Брюс, возвышаясь на стойке, должен был видеть и Пучину, и Компенсатор, который от него ничто не загораживало.

Эрих — другое дело; он изображал из себя трибуна, защитника интересов народа и глядел большей частью в лицо Брюсу.

Но Брюс должен был видеть.

Демон — прежде всего актер, пускай даже он искренно верит в то, что произносит. И нет такого актера, который не заметил бы зрителя, что выходит из зала во время его коронного монолога…

Западный фронт

Стена огня продвинулась вперед.

Пригнувшись, вылезают из окопов

Солдаты — страх опустошил их лица.

Винтовки, скатки, ранцы — друг за

другом

Они встают нестройными рядами.

А на запястьях тикают часы.

Зигфрид Сэссун

— Пожалуйста, Лили, не надо.

— Надо, любимый.

— Лапушка, проснись. Что с тобой?

Я открыла глаза и улыбнулась Сидди. Брюс спорил о чем-то с Лили. Я позавидовала им и пожалела, что некому спасти меня от Переменчивого Мира.

Судя по всему, Лили одержала верх. С улыбкой она высвободилась из объятий Брюса. Тот отошел на несколько шагов. Надо отдать ему должное: он не стал пожимать плечами, как наверняка поступил бы каждый второй из мужчин в его положении, хотя видно было, что он нервничает. Впрочем, все мы чувствовали себя примерно одинаково.

Лили положила руку на подушку тахты, плотно сжала губы и огляделась по сторонам. Ее волосы перехватывала серая шелковая лента. В своем коротеньком платьице без талии она выглядела маленькой девочкой, не достигшей даже подросткового возраста, однако глубокий вырез опровергал первое впечатление.

Взгляд ее задержался на мне, и я догадалась, что нас ожидает. Почему-то женщины предпочитают плакаться в жилетку именно мне. И потом, в разгорающемся конфликте мы с Сидди занимали центристские позиции.

Глубоко вздохнув, Лили выставила вперед подбородок и воскликнула звонко:

— Нам, девушкам, часто приходилось просить, чтобы вновь прибывшие закрывали дверь, — она говорила с сильным британским акцентом. — Но теперь Дверь закрыта надежно.

Я поняла, что не ошиблась, и ощутила глухое раздражение. Знаю я эти штучки влюбленных — «Я не могу без тебя», «Я хочу быть с тобой». Ну да, а заодно оседлать другого, заморочить ему голову, чтобы не вздумал удрать. Ладно, начала она неплохо. Посмотрим, что будет дальше.

— Мой жених надеется, что мы сможем отворить Дверь. Я с ним не согласна. Он считает, что не стоит торопиться, что время пока работает на нас. Здесь мы с ним снова расходимся.

От бара послышался громкий смех. Наши милитаристы не замедлили с ответом. Эрих крикнул, довольно усмехаясь:

— Женщины учат нас уму-разуму! Где мы находимся? Или мы попали на собрание швейного кружка Сидни Лессингема?

Бо и Севенси, которые остановились на полпути между баром и тахтой, повернулись к Эриху. Сатиров на иллюстрациях к книгам обычно изображают добродушными, но у Севенси вид был достаточно угрожающий. Притопнув копытом, он бросил:

— Трепло базарное!

Да, грузчик, который обучал Севенси английскому, мог гордиться своим учеником. Эрих заткнулся, но губы его по-прежнему кривила усмешка.

Лили кивком поблагодарила сатира и прокашлялась. Я видела, что она над чем-то призадумалась. Лицо ее осунулось и постарело, словно она угодила в Ветер Перемен, которому как-то удалось просочиться к нам. На глазах у нее выступили слезы, а когда она наконец заговорила, голос ее звучал на полтона ниже, да и британский выговор уступил место американскому.

— Я не знаю, как вы восприняли Воскресение, потому что я здесь новенькая и терпеть не могу задавать вопросы, но для меня оно было сущим мучением. Жаль, что у меня не хватило смелости сказать Сузаку: «Я бы хотела остаться зомби. Пусть лучше мне снятся кошмары». Как бы то ни было, я приняла Воскресение, потому что усвоила, что невежливо отказываться, когда тебе что-то предлагают, и потому еще, что во мне сидит Демон, который без ума от жизни. Однако чувства мои не изменились и кошмары все так же изводят меня, разве что они стали правдоподобнее.

Внешне я превратилась в семнадцатилетнюю девочку — какая женщина не захочет омолодиться?

— но сознание мое было иным. Ведь я умерла в Нью-Йорке в 1929 году от болезни Брайта, а потом, ибо Перемена рассекла линию моей жизни, — в 1955, от той же болезни, в занятом нацистами Лондоне; правда, во второй раз все произошло не так быстро. Переменчивый Мир не избавил меня от этих воспоминаний; они постоянно со мной, а я-то по наивности рассчитывала, что их острота притупится.

Мне говорят: «Эй, красотка, ну-ка улыбнись!» или «Какое на тебе шикарное платье, крошка!», а я мысленно возвращаюсь в клинику Белльвью или в ту пропахшую джином палату в Степни, где заходится кашлем Филлис, или, на долю секунды, в Гламорган — вновь смотрю на римскую дорогу и хочу поскорее вырасти.

Я поглядела на Эриха, которому выпала похожая доля. Он уже не ухмылялся. Быть может, сходство судеб остудит его пыл? Ой, что-то мне сомнительно.

— Трижды все повторялось, — продолжала Лили.

— Я трижды влюблялась в молодого поэта, с которым даже не была знакома. Его называли «голосом молодого поколения». Я трижды лгала, чтобы меня записали в отряд Красного Креста и отправили во Францию, где воевал он. Я воображала, как подбираю его на поле боя, раненного, но не слишком серьезно, с окровавленным бинтом на голове, как зажигаю ему сигарету и улыбаюсь, а он и не догадывается о моих чувствах…

Но пулеметная очередь скосила его у Пашендале, и не понадобилось никаких бинтов, а семнадцатилетняя девушка решила возненавидеть весь мир, чего у нее не вышло, и научиться пить, в чем преуспела, хотя допиться до смерти — это надо уметь. Я сумела.

Потом прокричал петух. Я очнулась от смертных грез и увидела, что близится рассвет. Сильно пахло навозом. Я ощупала свои ноги, который, как я помнила, разнесло водянкой, ощупала — и поразилась.

В маленьком окошке виднелись верхушки деревьев. Я рассмотрела койки вокруг меня, на них, укрывшись одеялами, спали люди; на спинках коек висела одежда. Кто-то похрапывал. Снаружи раздался грохот; стекло в окошке задребезжало. Я вспомнила, что нахожусь в лагере Красного Креста за много, много миль от Пашендале и что Брюс Марчант погибнет сегодня на рассвете.

Он выпрыгнет из окопа, и наголо остриженный пулеметчик возьмет его на прицел и сразит короткой очередью. А я переживу его и умру в 1929 и 1955.

Я задыхалась от бессильного гнева, и тут заскрипели половицы — из полумрака вышел японец с женской прической. Лицо его было бледным, а брови иссиня-черными. На нем был розовый халат, перетянутый в талии черным поясом, к которому прицеплены были два самурайских клинка. В правой руке он сжимал диковинного вида серебристый пистолет. Он улыбнулся мне так, как улыбаются родственнику или возлюбленной, и сказал: «Voulez-vous vivre, mademoiselle?» Я изумленно уставилась на него. Тогда он покачал головой и проговорил: «Мисс жить, да, нет?»

Сид накрыл свой лапищей мою дрожащую ладонь. Не могу спокойно слушать, когда кто-нибудь рассказывает мне о своем Воскресении. Мое собственное было и того хуже, но Лили тоже натерпелась. Пропусти, пропусти, — беззвучно молила ее я, и она послушалась.

— Пять минут спустя он ушел вниз, а я стала одеваться. Вещи будто приклеились к спинке, и дотрагиваться до них было противно. На улице потихоньку светлело. Моя койка выглядела так, словно я не вставала с нее, и ни за что на свете я не согласилась бы заглянуть под одеяло.

Я спустилась. Сузаку провел меня мимо часового, который ничего не заметил, мимо толстощекого крестьянина, который кашлял и отплевывался. Когда мы пересекали двор, небо на востоке заалело; поднялось солнце.

Мы миновали пустой прогулочный автомобиль

— его двигатель сердито урчал. У него оказались большие, грязные колеса с деревянными спицами, а на медном радиаторе было написано «Симплекс». Сузаку подвел меня к навозной куче, поклонился — и я вошла в дверь.

Вот так Лилиан Фостер очутилась в Переменчивом Мире с его живописными кошмарами, неустойчивостью и беспредельной тоской. Я была живее, чем когда-либо раньше, но казалась себе самой трупом, которого подстегивают электрическими разрядами. У меня не было ни надежды, ни цели; я считала, что Брюс Марчант потерян для меня навсегда.

И вдруг, пять с небольшим часов назад, среди нас появился Солдат в черном мундире. Я подумала еще: «Как похож!» Кто-то назвал его Брюсом, а потом он крикнул, что его зовут Брюс Марчант. Значит, существует Воскресение после Воскресения, настоящее Воскресение. О, Брюс…

Лили взглянула на Марчанта, и тот улыбнулся ей сквозь слезы, и к ней вернулась вся красота ее молодости.

— Ветра Перемен улеглись, когда Скарабеи испарили наш Компенсатор. Или же Призрачные Красотки инвертировали его и бежали. Других объяснений у меня нет. Так или иначе, Ветра Перемен улеглись. Мое прошлое и мое будущее стали для меня сносными, потому что мне теперь есть с кем их разделить. Неужели вы не понимаете? Наше будущее неизвестно! Мы создадим его сами! Понимаете?

— Ура суфражисткам Сидни Лессингема! — гаркнул Эрих. — Бо, сыграй нам что-нибудь этакое. Ты тронула меня, Лили, я рыдаю горючими слезами. Ну, кто следующий?

Столкновение

«К настоящему привыкаешь. Что гнетет, так это груз ошибок прошлого и страхов перед будущим. Мне пришлось научиться закрывать двери перед вчера и завтра и жить в здесь и сейчас».

Неизвестный автор

Шуточка Эриха была встречена гробовым молчанием.

Он, конечно, психопат, мелькнула у меня мысль, но в чем-то прав. Лили предлагает всем нам по кусочку от своего пирога, да только любовь не разрежешь на дольки.

Насчет Красоток — это она подметила верно. Им ничего не стоило, исчезая, прихватить с собой Компенсатор. Тогда понятно, почему не мигали никакие огоньки. Смотри-ка, народ призадумался.

— Труднее всего свыкнуться с тем, что в распоряжении Демонов все необъятное время, — проговорила Лили с улыбкой. — Мы не могли захлопнуть двери перед вчера и завтра, чтобы жить в настоящем. Но нам помогли: Дверь закрыта, и нам не нужно больше бояться прошлого или будущего. Ни Скорпионы, ни Скарабеи не отыщут нас. Мне говорили, что инвертирование означает полный разрыв с космосом. Мы в безопасности, мы ни с кем не враждуем и никому не служим. И у нас есть Место, которое снабдит нас всем необходимым.

Она помолчала.

— Сидни, Борегард и доктор Пешков объяснили мне, что наше Место — сбалансированная система, во многом подобная космосу, никто не знает, сколько времени существует оно тут, на Глубине, но его ни разу не ремонтировали, а сменялись в нем лишь предметы роскоши и экипажи. Никто не знает, как долго оно продержится, но мне еще не доводилось слышать о поломках Малых Компенсаторов. Иными словами, наше будущее обеспечено. Нам есть, где жить — всем вместе.

Разрази меня гром, ну Лили дает! Я словно наяву, представила себе последствия нашего совместного проживания.

Первым делом, разумеется, я принялась подбирать пары. Так, что мы имеем? Четыре женщины, шестеро мужчин, двое инопланетян.

Учредим ежедневную газету, организуем танцкласс, Брюсу поручим вести рифмованную хронику; бар у нас будет работать исключительно по вечерам…»

А школы для детей? Интересно будет посмотреть на отпрысков Сидди или моего коменданта. «Не подходите близко к Пучине, милые». Правда, с инопланетянами получается закавыка; впрочем, Севенси не так уж сильно отличается от нас, да и генетика чего-то там вроде добилась. Мод должна знать. А в Операционной каких приборов только нет, и когда Док протрезвеет…

— Мой жених предложил вам передать на другие станции весточку о мире, — прибавила Лили, — положить конец Переменам и восстановить то, что было разрушено.

Я взглянула на Брюса. На лице его застыло озабоченное выражение, которое появляется у мужчин, когда женщины начинают говорить за них.

Она распинает его, подумалось мне, она не позволит ему отступить.

— Он хотел, как лучше, но мы теперь не в силах что-либо передавать; и потом, мне кажется, что слишком поздно. Космос переродился и вскоре исчезнет без следа. Мы единственные, кто уцелеет. Факел жизни в наших руках.

Вам не приходило в голову, что Ветра Перемен улеглись насовсем? Скорее всего нам не добраться до другого космоса, и мы обречены на вечное скитание в Пучине. Ни у кого из нас нет опыта инвертирования, а потому мы не сможем предположить, как все обернется. Мы — семена, из которых взойдет новое будущее. А вдруг все погибающие Вселенные оставили после себя такие семена. Наше Место — эмбрион жизни; дадим же ему развиться.

Поглядев на Брюса с Сидом, Лили процитировала:

— «Вперед, друзья, еще не познан мир!»

Я схватила Сида за руку, но он не обратил на меня внимания. Мечтательно закатив глаза и приоткрыв рот, он слушал, как Лили читает Теннисона. Эх, Сидди…

И остальные туда же — разинули рты! Илли, должно быть, мысленно блуждал по прекрасным лунным лесам. Дитя звезд Аод ап-Арес Дэвис, как видно, вообразила себя стоящей на мостике звездолета, что мчался по направлению к далекой галактике, или прикидывала, как сложилась бы ее жизнь, не соблазнись она мнимыми прелестями Переменчивого Мира. Эрих смотрел этаким покорителем Вселенных; Марк молодцевато подбоченился. Судя по ввду Бо, ему грезилась Миссисипи.

И мне привиделся — нет, не Большой Чикаго. «Не будем впадать в истерику», — сказала я себе, бросила взгляд на Пучину и вздрогнула: мне почудилось, будто она отодвигается, а Место разрастается в размерах.

Поднявшись, мы с Сидди рука в руке двинулись к тахте, будто она притягивала нас к себе. Около нее сгрудились Бо, Севенси, Брюс и наши бравые гвардейцы, Каби с Марком. Их взгляды предвещали возрождение былой славы Крита и Рима и что-то еще, менее величественное. Илли, помедлив, оторвался от пианино и заковылял к нам.

Интересно, а он на что-нибудь надеется? По-моему, маленьких Илхилихисов ему не видать.

За нашими спинами послышалось шарканье ног. Док вышел из Галереи, прижимая к груди абстрактную скульптуру. Она представляла собой сверкающее нагромождение металлических шаров, каждый из которых был размером с мяч для гольфа, и сильно смахивала на увеличенный человеческий мозг. В шарах зияли отверстия. Док протянул ее нам, как младенца, чтобы мы обмерли от восторга. Губы его зашевелились; он явно хотел нам что-то сказать, но мы ничего не разобрали. Пускай наш Максим Алексеевич запойный пьяница, подумала я, но сердце у него золотое.

Мы столпились у тахты. Нас было одиннадцать — чем не футбольная команда? За названием дело не станет. Например,’«Духи мира». Севенси поставим в защиту, Илли — на левый край; из него получится отличный разыгрывающий.

Эрих остался в одиночестве у стойки бара. О нет, не может быть, пронеслось у меня в голове, когда он шагнул к нам. Лицо его исказила гримаса. Немного не дойдя, он остановился и криво усмехнулся.

Что же ты, комендант, подумалось мне, где хваленое братство по оружию?

— Значит, Лили с Брюсом и Grossmutierchen^[8] Мод свили себе гнездышки? — голос его сорвался на крик. — А что прикажете делать остальным? Ворковать над ними?

Ну что вы тут нюни распустили? Детишек захотелось? Да поймите вы, что Переменчивый Мир — естественное завершение эволюционного процесса, пора наслаждений и оценки по достоинствам, конец истории, то, что женщины называют гибелью, а мужчины исполнением желаний.

Вы ведете себя, как актеришки, между которыми распределили роли в «Сумерках богов», а они отправились к композитору, похлопали его по плечу и сказали: «Знаете, герр Вагнер, что-то уж слишком мрачно. Почему бы вам не написать для нас оперу про маленьких белокурых ангелочков с голубыми глазками? Сюжет? О, нет ничего проще! Мальчик любит девочку, и они решают пожениться, когда вырастут».

Черт побери! На что будет похожа жизнь без Двери, за которой свобода и приключения? Или вы хотите мирно состариться, болтаясь по этому астероиду навыворот? А как насчет бомбы? Уютная пещерка, теплый женин бок — вот предел ваших мечтаний? Не предел? Ну да, город расширяется! Kinder, Kirche, Kuche!^[9] Тьфу!

Ненавижу баб! У нас свое счастье, а у них — свое. Глядишь, какая-нибудь сгорбленная старуха шепчет: «Он слабеет, он сдает, скоро он станет совсем беспомощным и пропадет без меня». Вот твоя паршивая Триединая Богиня, Каби, родительница, невеста и плакальщица! Женщина изнуряет мужчину, связывает его по рукам и ногам, калечит и уродует!

Он показал пальцем на Лили.

— Кого ни возьми, все они норовят искалечить мужчине жизнь, подрезать крылья, сделать из него марионетку. Признавайся, птичка! Это ты спрятала Компенсатор, чтобы заполучить своего Брюси!

У него перехватило дыхание, и он замолчал. Я поглядела на Брюса. Чего он ждет? Вмазал бы разок как следует… Но Брюс словно растерялся. Где вы, мускулистые герои из дешевых журнальчиков? И все-таки Эрих нарвался. Взмахнув руками, будто хотел обнять Марчанта, он проговорил:

— Не поддавайся, Брюс. Они посадят тебя на цепь, как собачонку, они надуют тебя. Ты же Солдат, Брюс. Вспомни, даже за мир ты был готов сражаться. Ты пускал нам пыль в глаза, ты врал и не краснел, но ты с нами, Брюс, а не с ними.

Все совершилось в одно мгновение. Брюс выпрямился, шагнул вперед — и его кулак врезался Эриху в Челюсть.

— Локи! — бросил он.

Я мысленно перенеслась в прошлое и услышала голос матери. Та рассказывала, мне о зловредном скандинавском боге, о том, что, когда другие боги решили его наказать и пришли за ним, он как раз доканчивал плести рыболовную сеть, которая, если бы они хоть чуть-чуть опоздали, накрыла бы весь мирт.

Эрих распростерся на полу и, потирая челюсть, смотрел на Брюса волком. Стоявший рядом со мной Марк пошевелился. Я подумала, что он сейчас кинется на Марчанта. Но Марк только покачал головой и произнес:

— Омниа винцит амор.

— Что значит?.. — спросила я, пихнув его в бок.

— Любовь побеждает все, — ответил он.

Ай да римлянин! Что ж, где-то он прав. Лили и впрямь победила: ее возлюбленный вздул прия-теля-женоненавистника, который иначе не давал бы ему ночевать дома. Мне показалось, Лили для Брюса куда важнее, чем будущее Переменчивого Мира. Мы, женщины, иногда берем верх — пока не приходят легионеры или не пылят по дороге «Пантеры» полоумного ефрейтора.

Эрих поднялся, все еще держась рукой за челюсть и свирепо глядя на Брюса, но желания продолжить потасовку не выказал.

Был бы у него пистолет, подумалось мне, он бы наверняка застрелился.

Брюс открыл было рот, но заколебался, и тут вгстрял Док. Пошатываясь, он приблизился к Эриху, протянул тому свою скульптуру и забубнил что-то неразборчивое. Я испугалась, что Эрих убьет его, но мой комендант лишь выхватил у Дока скульптуру и швырнул ее через плечо. Та грохнулась на пол, однако, как ни странно, не разбилась. Покрутившись, она застыла в нескольких шагах от меня.

Похоже, то, что она не раскололась, окончательно добило Эриха. Клянусь, я ввдела, как наливаются кровью его глаза. Круто развернувшись, он бросился к бронзовому сундуку.

Мне почудилось, будто время замерло. Все мужчины, кроме Брюса, устремились вдогонку за Эрихом; правда, Сидди почти сразу остановился. Илли весь подобрался, готовясь к прыжку. Волосатые ляжки Севенси и белоснежные брюки Бо загораживали мне обзор, но я рассмотрела-таки палец Эриха, что нажимал на черепа в той последовательности, которую перечислила Каби: первый, третий, пятый, шестой, второй, четвертый, седьмой.

Эрих разогнул спину. Илли приземлился рядом с сундуком и обвил щупальцами крышку, что твой громадный серебристый паук. Остальные затормозили.

Дышал Эрих тяжело, но голос его был ровным:

— Вы рассуждали о нашем будущем, мисс Фостер. Теперь мы можем конкретизировать ситуацию. Если мы не вернемся в космос и не выкинем сундук, или не найдем техника-атомщика, или не свяжемся со штаб-квартирой, где нам скажут, как обезвредить бомбу, будущего у нас ровно на тридцать минут.

Тигр на воле

Неведомо откуда он пришел,

Людьми ль, зверями дикими рожден.

Но молоком волчицы вскормлен он.

Эдмунд Спенсер

По-моему, когда нажимают кнопку или перебрасывают рубильник, или захлопывают ловушку, или фокусируют луч, редко кто падает в обморок или сходит с ума от страха. Во всяком случае про меня такого не скажешь. Я не пропустила ни единого движения, ни единого слова; я видела все, словно йод микроскопом.

Эрих стоял около сундука с бомбой и язвительно усмехался. У ног его пристроился Илли. Ближе к нам были Марк, Севенси и Бо.

Док, пьяный в доску, лежал на кушетке лицом вниз.

Мы четверо по-прежнему сидели на тахте. Удивительно, но Каби не порывалась встать и испуганной вовсе не выглядела, скорее, наоборот.

Сид глядел на Малый Компенсатор, и вид у него был такой, словно он призывал чуму на головы всех недоумков из Линн-Регис, и я догадалась почему: если бы он сообразил воспользоваться Малым Компенсатором на какую-то долю секунды раньше, то мог бы попросту пришпилить Эриха к полу, увеличив силу тяжести.

Брюс опирался рукой о подушку тахты и смотрел на собравшихся у сундука так, будто Эрих облагодетельствовал его, нажав на эти треклятые черепушки. Или ему все равно, что через двадцать девять с чем-то минут Место превратится в подобие ада?

Как я и ожидала, Эрих поторопился развить успех.

— Ну, что же вы не спросите у Лили, куда она запрятала Компенсатор? Это ее рук дело, слишком уж уверенно она говорила о его пропаже. А Брюс должен был видеть со стойки, кто взял Компенсатор. Естественно, он ее не выдал.

Плагиатор чертов! Ладно, пускай забирает все мои мысли без остатка, только бы сумел обезвредить бомбу!

Эрих посмотрел на часы.

— Между прочим, у вас осталось двадцать девять с половиной минут, а ведь нужно еще открыть Дверь или связаться со штаб-квартирой.

Брюс отрывисто рассмеялся и шагнул к нему.

— Послушай, старина, — сказал он. — Нет никакой необходимости приставать к Лили. В общем, я — техник-атомщик, и эта бомба мне знакома. Надо всего лишь покрутить вон те крестики. Дай я тебе покажу…

Не я одна заподозрила, что он откровенно блефует. Эрих еще не раскрыл рта, а Севенси с Марком уже навалились на Брюса и скрутили ему руки.

— Нет, Брюс, — проговорил Эрих. — Очень благородно с твоей стороны заступаться за даму сердца, но, знаешь ли, мц как-то не горим желанием взлететь на воздух, Бенсон-Картер предостерегал нас, чтобы мы не вздумали нажимать все кнопки напропалую. Шито белыми нитками, Брюс. Ты явился к нам из девятьсот семнадцатого, ты не пробыл на Глубине и сотни снов, ты сам не так давно разыскивал атомщика. Ты боишься за мисс Фостер, Брюс, но, к сожалению, тут ничего не поделаешь, если, конечно, она не перестанет упрямиться.

Мы все уставились на Лили. В ее взгляде читались растерянность и отчаяние загнанного зверя.

Брюс, видно, сообразил, что дело плохо. Силясь вывернуться, он крикнул:

— Ради всего святого, не трогайте Лили! Отпустите меня, болваны! Говорю вам, я могу обезвредить бомбу. Севенси, ты же поддержал меня. Сид, мы оба англичане. Бо, ты джентльмен и тоже любишь ее. Остановите их!

Бо взглянул на Брюса, на тех, кто заламывал ему руки; лицо его было непроницаемым. Сида, похоже, снова раздирали сомнения. Бо решился первым и действовал он быстро, но рассудительно. Не вставая с колен, не повернув головы, он метнулся к Эриху.

Но нам не дано предусмотреть всего. Илли перехватил Бо на полпути, обвил его своими щупальцами, и они покатились по полу. Бо вцепился в щупальца, лицо его побагровело. Я глядела на них широко раскрытыми глазами.

Севенси как будто зазевался. Брюс вырвал у него руку и попытался сшибить с ног Марка, но тот был начеку и живо скрутил его.

Эрих по своей привычке наблюдал, но в драку не ввязывался. Лупит он только меня, а до других не снисходит.

Сид наконец собрался с духом и потянулся к Малому Компенсатору, но Каби опередила его. Презрительно усмехнувшись, она подхватила аппарат и ткнула Сида коленкой в живот так, что он повалился на четвереньки. Мимоходом Каби отпихнула Лили, и та упала на тахту.

Эрих сиял, точно электрическая лампа, пожирая взглядом Каби.

Критянка отступила на шаг, крепко сжимая в левой руке Малый Компенсатор — ни дать, ни взять баскетболистка перед штрафным броском. Оценив положение, она решительно махнула свободной, правой рукой. Я не поняла ее, но Эрих тотчас спрыгнул с сундука и проскочил в Гостиную, Марк последовал за ним. Илли оторвался от Бо и сиганул следом.

Каби повернула регулятор до упора, и Брюс, Бо, Севенси и бедный Сидди оказались прижатыми к полу. Восемь «же» — это вам не шутка.

Поблизости от тахты сила тяжести, как мне показалось, была поменьше. Но Сидди лежал лицом вниз, раскинув ноги, и судорожно хватал ртом воздух; я могла бы дотронуться до его руки, но предпочла не шевелиться. Брюс ухитрился поднять голову. Все вместе они напомнили мне иллюстрацию Доре к дантовскому «Аду» — к тому месту, где грешники по горло вморожены в лед в последнем адском круге.

Мой край тахты выдавался в Гостйную, поэтому возросшая, гравитация на меня не подействовала. Однако я сделала вид, что мне ничуть не лучше, чем моему толстячку — отчасти из сострадания, отчасти для того, чтобы обезопасить себя от «любезностей» Каби.

Эрих, Марк и Илли медленно приближались к нам. Рывок Мод был для них полной неожиданностью. Наша Старенькая коршуном налетела на Каби, явно вознамерившись втолкнуть критянку в зону повышенной силы тяжести, вырвав у нее при этом Малый Компенсатор.

«Теперь ты заговоришь?»

Как бриллианты, нас гранит Судьба.

Джон Уэбстер

Или у Каби глаза на затылке, или Комедианты в подметки не годятся Солдатам. Критянка повела плечом — и бедная Мод угодила туда, куда предполагала отправить соперницу. Гравитация словно проглотила ее, честное слово!

Я могла бы попытаться схватить Каби, но не буду лукавить — натура у меня не героическая.

Лили приподнялась с тахты, озадаченно крутя головой. Каби пихнула ее обратно и тихо спросила:

— Где он?

Не дожидаясь ответа, она размахнулась и ударила Лили по лицу. Меня поразил ее равнодушный взгляд.

Щека Лилй заалела, однако девушка лишь стиснула зубы. Каби попробовала было затянуть вокруг ее шеи ожерелье, но нитка порвалась, и жемчужины запрыгали по полу, словно миниатюрные теннисные мячики. Тогда Каби сорвала с головы Лили шелковую ленту, накинула петлю на горло подружке Брюса. Лили закашлялась. Эрих, Марк и Илли подошли и встали рядом с Каби. Похоже, они полностью одобряли ее методы.

— Слушай, ты, — сказала Каби, — нам некогда. У вас здесь есть Операционная. Учти, я знаю, как ею пользоваться.

Ну все, приехали. Им обязательно надо было извлечь на свет самый отвратительный из моих кошмаров, ужас с этикеткой, на которой написано мое имя. Мало им бомбы — умереть спокойно не дадут.

— Там есть приборчик, который называется проникателем, — продолжала Каби. — Он вывернет тебя так, что твои глаза, уши, нос и прочее окажутся внутри, скатает тебя в клубок, а дышать ты будешь воздухом, который успеет скопиться в полости, образованной твоими волосами. Больных обычно погружают в сон, чтобы они не свихнулись в ближайшие пятьдесят ударов пульса. Для начала мы продержим тебя без воздуха десять ударов. Ну что, теперь ты заговоришь?

Я не прислушивалась, опасаясь рехнуться безо всякого проникателя. Док обронил как-то, что печень человека загадочнее звезд, потому что за всю свою жизнь ты ее ни разу не видишь и вечно путаешься с ее местонахождением. Мысль о том, что кто-то будет рассматривать твои внутренности и копаться в них, мне, например, омерзительна.

Что же делать? Бр-р-р! Едва Каби упомянула о проникателе, Илли мгновенно втянул свои щупальца. Эрих кинул на Него вопросительный взгляд, но вы не поверите — этот паразит проквакал:

— Ерунда, рефлекс сработал. Не отвлекайтесь. Заставьте ее заговорить.

Нет, надо что-то предпринять, и немедленно. Абстрактная скульптура, которую пытался разбить Эрих, валялась буквально в нескольких сантиметрах от меня. Чиркнув по полу, она оставила на нем еле различимый серебристый след. Я вытянула руку; пальцы мои словно коснулись песка или порошкового стекла. Я поглядела на скульптуру: на ее поверхности не было ни царапины. Значит, эта штуковина раскрошила алмазный пол!

Выходит, Док не дурачился, когда приставал к нам со скульптурой. Он даже силился что-то сказать, покуда мы совещались.

Я напрягла память: «Инвер… ящ…» Какой-такой ящ? Ящерка, ящерка, проводи до дому…

Что еще? «Першк…»

И тут до меня дощло. Голова моя закружилась, и я с трудом удержалась, чтобы не чихнуть.

Откуда взялась та перчатка на правую руку, которую раздобыла для Брюса Лили? В Кладовой она ее найти не могла — мы обшарили комнату сверху донизу и не обнаружили вообще никаких перчаток, не говоря уж о непарных левых. Те перчатки, которыми размахивал Брюс, были обе левыми, но на-полу около стойки бара лежали собственная Брюсова левая и принесенная Лили правая.

Стало быть, одна левая перчатка исчезла. Лили водрузила ее на свой поднос, и больше ее никто не видел. Зато появилась правая. Все понятно: Лили превратила левую перчатку в правую. Превратила, заметьте, а не вывернула наизнанку, иначе были бы видны швы.

Мне было прекрасно известно, что существует не совсем обычный способ выворачивать вещи наизнанку. Кладете то, что вам нужно, в проникатель и включаете его.

Ограниченной мощности вполне достаточно, чтобы получить зеркальную трехмерную копию, правую перчатку из левой. Ученые называют это «вращением через четвертое измерение». По-моему, таким образом лечили марсиан, у которых. асимметричные тела, и даже вернули кому-то ампутированную руку.

Обыкновенно проникатель применяют для лечения и неодушевленные предметы в него не засовывают, особенно на станции, где врач постоянно под мухой, а оборудование бессовестно простаивает.

Но влюбленных, сами знаете, тянет на подвиги. Короче: Лили подобрала вторую левую перчатку Брюса, затолкала ее в проникатель и — нате вам, пожалуйста! — обзавелась правой.

Позднее Лили вообразила, что никто не принимает ее возлюбленного всерьез — ну, когда тот подбивал нас на бунт. Она проскользнула в Операционную с Большим Компенсатором в руках, а спустя пару-тройку секунд поставила на подставку в Галерее милую скульптурку, происхождение которой вряд ли кого-нибудь заинтересует.

Я смотрела на скульптуру — нагромождение серых шаров, каждый из которых был размером с мячик для гольфа. Я знала, что внутри Компенсатор состоит из огромных молекул, но представить такое!..

«Грета, — пробормотала я, — ты должна это сделать, потому что слушать тебя не будут».

Я осторожно поднялась — так, словно выбиралась из чужой постели. Каби как раз объясняла про удары пульса. Все смотрели на Лили. Сид шевельнулся, и я мысленно взмолилась, чтобы никто, привлеченный шумом, не оглянулся на нас.

Я разулась и босиком перебежала в Операционную. Чем хорош алмазный пол — он не скрипит. Очутившись за ширмой, тонкой и полупрозрачной, как сигаретный дым, я принялась вспоминать, чему меня учили в бытность медсестрой. И, не давая себе опомниться и запаниковать, положила скульптуру в приемник проникателя.

Рука моя потянулась к переключателю и дернула ручку.

Глазам моим предстал Большой Компенсатор, на панели которого трижды в секунду мигал голубой огонек.

Господин Скорпион

«Черные скорпионы с алым пламенем в сердцах…»

Неизвестный автор

— Боже мой!

Я обернулась. Сид глядел на меня из-за ширмы. Вид у него был такой, будто он случайно заглянул в спальню королевы Елизаветы.

Насладиться в полной мере лицезрением целого и невредимого Компенсатора ему не удалось. Рука, на которой сверкал медный браслет, отпихнула его в сторону, и появилась Каби, волоча за собой Лили. Замыкали шествие Эрих, Илли и Марк. Увидев голубой огонек, они застыли, как вкопанные. Эрих метнул на меня взгляд, который не предвещал ничего доброго. Потом он шагнул вперед, взял Компенсатор в левую руку и перевел рукоятку инвертора в исходное положение, улыбаясь так, словно открывал бутылку виски.

Голубой огонек погас. Ветра Перемен закрутили меня, закружили, как будто я выпила виски. Признаюсь честно, мне почудился глас ангельских труб.

Прошлое и будущее снова слились в сплошную череду, и мир вновь обрел неустойчивость, которой ему так не хватало, воспоминания унеслись прочь, как опавшие листья. Мне захотелось отчебучить что-нибудь этакое; мне было наплевать, что Ветра Перемен — наши гробовщики. Я была счастлива приветствовать их.

И другие, я знала — тоже. Осунувшаяся, подавленная Лили и та словно говорила: я ненавижу вас всех, вместе взятых, но обожаю ту дрянь, которую вы принудили меня проглотить. Наверное, никто из нас не был уверен, что, даже отыскав Компенсатор, мы сумеем возвратиться обратно, к Ветрам Перемен, которые любим и ненавидим.

Вывела нас из оцепенения не мысль о бомбе, а голос Сида. Он по-прежнему стоял у ширмы, теперь — лицом к Гостиной, демонстрируя нам свою широкую спину. Его возглас заставил нас вздрогнуть.

Сперва я никак не могла разобрать, с кем он там разговаривает, но клянусь: никогда раньше его голос не был таким подобострастным, благоговейным и в то же время испуганным.

— Господин, я не в силах поверить, что ты почтил своим присутствием мое убогое обиталище, — говорил Сид. — Чем я могу услужить тебе? И как мне обращаться? Скажи, мой господин… король… император Скорпион!

Наши бравые Солдатики выпятили подбородки, расправили плечи и только что не прищелкнули каблуками. Компенсаторы, которые держали в руках Эрих и Каби, в мгновение ока словно превратились в необходимое дополнение к походному снаряжению.

Из-за ширмы донесся звук, мерзостнее которого просто быть не может — неразборчивое, угрожающее бульканье. Я затряслась, как в лихорадке. Правда, в этом бульканье было что-то знакомое, но вот что?

Сид ответил громко, но с запинкой:

— Прошу прощения, господин. Я не сообразил. Конечно, гравитация… Сию секунду, господин.

Не поворачиваясь, он требовательно щелкнул пальцами. Каби подчинилась и вложила ему в руку Малый Компенсатор. Сид сразу же скрылся за ширмой.

Бульканье прекратилось. Если Скорпион выражал так свое недовольство силой тяжести, будем надеяться, что мне не придется общаться с ним накоротке.

Эрих поджал губы, кивнул — и они вчетвером шагнули за ширму. Ни с того, ни с сего мне почудилось, что он хочет взять меня под руку, но Эрих, чеканя шаг, промаршировал мимо.

Пускай меня сожрут вместе с одеждой, но я должна увидеть, что там происходит! И потом, если мы не кончим рассыпаться в любезностях и не займемся делом, Скорпион на собственной шкуре испробует, каково это — подорваться на атомной бомбе.

Мы с Лили зашли за ширму.

Солдаты остановились в нескольких метрах от нее.

Я огляделась, готовая сделать все, что от меня потребуют — хоть реверанс, хоть что угодно. Однако Скорпион куда-то пропал. Около тахты стояли Брюс, Бо, Севенси и Мод; перед ними, придурковато ухмыляясь, расхаживал Док. Может, наш высокий гость — невидимка? Принять по желанию любое обличье боссам наверняка раз плюнуть.

Вдруг я заметила, что все, даже Док, смотрят туда, где обычно возникает Дверь. На краю Пучины, зажав под мышкой Малый Компенсатор, стоял Сидди.

— Не двигайтесь, ребята, — предупредил он, нехорошо улыбаясь, — иначе я живо разделаюсь с вами. Место может взрываться ко всем чертям, но Компенсатор я больше из рук не выпущу.

Ай да Сидди, подумалось мне, настоящий артист! Видно, ему было, у кого учиться; как-никак, он ровесник Бербеджа^[10].

Сид обманул нас дважды: сперва притворился, будто сила тяжести в Кладовой гораздо выше, чем она была на самом деле, а потом разыграл сценку с мнимым Скорпионом. Он околпачил Солдат, он обвел вокруг пальца моего победоносного коменданта, которого совсем недавно прямо-таки распирало от самодовольства! Как ловко он все рассчитал!

— Борегард! — позвал Сид. — Вызови штаб-квартиру. Нет, иди через Гостиную. Я никому из вас не верю.

Док, вдохновленный, верно, криком Сида, закинул голову и завыл по-волчьи. Надо сказать, умеет он это здорово. Сид погрозил ему кулаком, и он притих. Теперь я догадалась, кто булькал за ширмой, помогая Сидди облапошить нас.

Бо подошел к Эриху, и тот, не препираясь, отдал Большой Компенсатор. Солдаты мрачно переглянулись.

Смахнув на пол какие-то тряпки, Бо водрузил Компенсатор на табурет, встал перед ним на колени, надел наушники и принялся настраивать. Глядя, как он крутит ручки, я и думать забыла про свою маленькую победу. Мысль о бомбе в бронзовом сундуке зудела как назойливая муха.

Может, предложить им инвертировать сундук? Нет, пока я их уломаю, будет уже слишком поздно.

Эрих словно подслушал мои рассуждения. Бросив взгляд на часы, он проговорил:

— Если наше время совпадает с космическим, осталось девять минут.

Бо не отрывался от Компенсатора. Его движения были такими быстрыми и точными, что, казалось, он окаменел.

Неожиданно шагнул вперед Брюс. За ним по пятам следовали Севенси и Мод. Я припомнила, что Брюсу первому вздумалось взорвать нас со всеми потрохами.

— Сидни, — окликнул он. — Мы с тобой оба из Питерхауса.

Я не поняла. Брюс с вызовом посмотрел на Эриха, с нежностью и горечью — на Лили. Щека Лили распухла, на горле лиловели синяки.

Снова вызывающе глянув на Эриха, Брюс резко обернулся, схватил в охапку растерявшегося Севенси и швырнул его в Мод. Они покатились по полу, а Брюс метнулся к бронзовому сундуку.

— Останови его, Сид! Останови! — завопили мы наперебой. Меня как осенило: Брюс просил у Лили прощения за то, что собирается разнести нас в клочья, влюбленный недоумок!

Рука Сида потянулась к Малому Компенсатору, но не дотронулась до кнопок. Черт меня побери, неужели Сидди надоело жить?

Брюс упал на колени перед сундуком. Я видела его так ясно, словно на него навели прожектор. Я бормотала что-то себе под нос, едва ли прислушиваясь к собственным словам. Мод и Севенси, расцепившись, ринулись к Брюсу. Крики, шум, гам. Я почувствовала, как лопаются в мозгу сосуды, как трещит по швам аорта, как сбиваются с ритма клапаны сердца. Теперь я знаю, подумалось мне, как умирают от сердечного приступа и повышенного давления. И тут Брюс вскочил на ноги.

— Порядок! — объявил он весело. — Долбите по ней хоть кувалдой, она не взорвется.

Севенси и Мод насилу затормозили. Гляди-ка, сказала я себе, жизнь продолжается, а ты считала, что сердечный приступ — минутное дело.

Бо повернулся к нам, освободив от наушников одно ухо.

— Штаб-квартира на связи, — сообщил он. — Я попросил их рассказать, как нам обезвредить бомбу. Ваши действия, сэр? — это он Брюсу.

— Под замком расположены в ряд четыре креста. Первый слева поворачиваем на четверть вправо, второй — на четверть влево, то же самое с четвертым, а к третьему не притрагиваемся.

— Точно, — подтвердил Бо.

Тишина, что установилась следом, доконала меня. Должно быть, есть предел всему, даже страху. Набрав в грудь воздуха, я крикнула:

— Сидди, пускай я последняя идиотка, но скажи мне, что такое Питерхаус?

— Старейший колледж Кембриджа, — ответил он холодно.

Покорители невозможного

«Вам знакомы пути бесконечных вселенных, где возможно все? Да, все возможно и все бывает. Буквально все».

Роберт Хайнлайн

Какой-нибудь час спустя я лежала на самой дальней от пианино кушетке, сонно поглядывая по сторонам и попивая слабый коктейль. Мы направлялись в Египет, чтобы принять участие в битве под Александрией.

Сид разложил все по полочкам, и вот что у него получилось.

Мы наломали немало дров — с инвертированием и со всем прочим, поэтому трепать языками о том, что с нами было, не след.

Эрих включил взрывной механизм, Брюс подбивал нас на бунт, Док пил горькую — словом, всем нам было, что скрывать. Так, Каби с Марком ни за что не проболтаются. Мод будет нема, как рыба, да и Эрих тоже, разрази его гром. Илли… тут я засомневалась. Впрочем, в любой бочке меда найдется ложка дегтя.

Сид скромно умолчал о собственных заслугах, но как командир он отвечал за все, а поэтому, случись что, ему не позавидуешь.

Вспомнив о проделке Сида, я попыталась представить себе настоящего Скорпиона. Выходя из Операционной, я отчетливо видела его перед собой, но теперь никак не могла собраться с мыслями.

Но смешнее всего то, что никто мне не поверил! Сид так и не дал мне объяснить, как я отыскала Компенсатор. Лили призналась, что пропустила его через проникатель, но говорила она с таким равнодушием в голосе, что даже мне захотелось крикнуть ей: «Все ты врешь, голубушка!» Выяснилось, между прочим, что перчатку она сначала вывернула наизнанку, а затем бросила ее в проникатель и включила его на полную мощность, чтобы швы оказались внутри.

Я попробовала растормошить Дока, чтобы тот подтвердил мой рассказ, но он заявил, что был в отключке и совершенно ничего не помнит, хотя Мод дважды принималась его просвещать на этот счет. Видно, должно пройти какое-то время, чтобы во мне разглядели гениального сыщика.

…Компания у пианино делалась все оживленнее. Лили, которая танцевала на черной лаковой крышке, спрыгнула вниз, в распростертые объятия Сида и Севенси. Она была пьяна, и коротенькое серое платьице шло ей сейчас, как помочи великовозрастному дылде. Она старалась никого не обидеть и прижималась то к Сиду, то к Эриху, то к сатиру. Бо с ухарской ухмылкой барабанил по клавишам. Играл он то, что заказала ему Лили.

Я была рада, что меня не трогают. Кто сравнится с опытной, начисто утратившей иллюзии семнадцатилетней девчонкой, которая впервые позволила себе повеселиться от души?

Радуясь своему одиночеству, я наблюдала за остальными. Брюс медленно, но верно напивался. Сид подошел к нему, спросил о чем-то, а Брюс процитировал ему Руперта Брука, те самые чувствительные строчки: «Лишь только в Англии найдут сердца отважные приют. А Кембриджшир приветит всех, кого мечта не вводит в грех». Я вспомнила, что Брук тоже погиб молодым в Первую Мировую. Брюс пил, а Лили время от времени поглядывала на него, замирала — и разражалась смехом.

Брюс, Лили и Эрих… Я пораскинула мозгами. Лили требовала себе гнездышко и не желала ничего слушать, а теперь она развлекается танцульками. В Брюсе я, похоже, ошибалась: ни собственное гнездышко, ни Лили не значат для него столько, сколько Переменчивый Мир с его умопомрачительными выкрутасами. Семена, о которых рассуждала Лили, его не прельстили. Однажды он, вполне возможно, и решится на открытый бунт, но, по-моему, он из тех, чьи руки не поспевают за языком.

Их увлечение друг другом вряд ли быстро сойдет на нет. Неважно, что сейчас они разбежались. Любовь, конечно, по боку, но на ней свет клином не сошелся; если они встретятся когда-нибудь потом, им найдется, о чем поговорить.

Эрих может гордиться своим камарадом, у которого достало мужества и сообразительности обезвредить бомбу. Да, они один другого стоят. Эрих не задумался поставить нас перед выбором: Компенсатор или атомная духовка. Таких, как он, ничем не пробьешь.

Знаете, откуда у меня синяк под глазом? Я подошла к Эриху со спины и сказала: «Ну что, как поживает мой комендант? Забыл про своих Kinder, Kirche и Kuche?» Он обернулся ко мне, и я провела ногтями ему по щеке.

Мод хотела поставить мне электронную пиявку, но я предпочла старый носовой платок и ледяную воду. Так что Эрих обзавелся царапинами — правда, Брюсова глубже, зато у Эриха четыре, а у Брюса одна. Может, в них угодила какая-нибудь зараза; ведь я не мыла рук с тех пор, как начались поиски Компенсатора.

Что-то вновь скользнуло по моей ладони. Илли распушил усики на конце щупальца, и они растопырились этаким симпатичным кустиком. Я убрала было ладонь, но поняла, что лунянину одиноко и решила: пускай щекочет, если ему от того легче.

И тут я услышала:

— Тебе грустно, Гретхен? — спросил Илли. — Ты не понимаешь, что происходит с нами? Ты боишься, что ты не более чем тень, которая сражается с другими тенями и развлекает теней в промежутках между боями? Тебе давно пора усвоить, что на деле все обстоит иначе, что идет не война, а эволюция.

У вас, землян, существует теория, которая подходит сюда один к одному. Ты с ней, наверно, знакома. Теория четырех порядков: растения, животные, люди и демоны. Растения повелевают энергией. Они не способны перемещаться ни в пространстве, ни во времени, зато накапливают энергию и преобразуют ее. Животным подвластно пространство, они могут передвигаться в нем. Люди — хозяева времени, потому что наделены памятью.

Демоны — четвертый порядок жизни, покорители невозможного. Они в силах выжать из события все, что оно в себе заключает. Наше Воскресение сродни перерождению гусеницы в бабочку: хризалида, существо третьего порядка, вырывается из линии своей жизни и переносится в четвертый. Ты стряхиваешь с себя неизменную действительность, ты обретаешь свободу. По-моему, большинство мифов о бессмертии так или иначе связано с Переменчивым Миром.

Со стороны эволюция выглядит как война: многоногие против двуногих, млекопитающие против рептилий. Однако она диалектична по сути. Есть тезис — назовем его Скарабеями, есть антитезис — Скорпионы. Синтез же состоится тогда, когда будут полностью реализованы все возможности, все до единой. Война Перемен — вовсе не слепое разрушение, каким она представляется.

Помнится, скарабей у вас — символ мира, а скорпион — коварства. Ты не зря опасаешься и тех, и других. Высшие существа по природе своей одновременно ужасны и ослепительны. Пусть тебя не смущают мои познания, Гретхен. У меня был миллиард лет на то, чтобы изучить Землю, ее языки и мифы.

Спрашивать, кто на самом деле Скорпионы и Скарабеи, все равно что строить догадки, кем был Адам. Кем был Каин, кем были Ева и Лилит?

Покоряя невозможное, Демоны связуют воедино материальное и духовное. Существа четвертого порядка обитают в космосе и в головах других созданий. Даже наше Место — по-своему, разумеется, — может сойти за гигантский мозг: пол — черепная коробка, Пучина — кора серого вещества, Компенсаторы — гипофиз и гипоталамус.

Вот так, Гретхен.

Размышляя над словами Илли, я взглянула на тех, кто крутился у пианино. Компания, похоже, потихоньку распадалась. Сид пересел на тахту и настраивал приборы на Египет. Марк с Каби следили за ним. Судя по их глазам, они уже видели перед собой грибовидное облако дыма над полем жестокой сечи. Припомнив фразу Илли, я через силу улыбнулась. Если он прав, то, выиграв бой сегодня, мы потерпим поражение завтра, и наоборот.

Марк напялил на себя парфянский костюм.

— Снова брюки! — простонал он.

На голове у него была остроконечная шапка, которая больше всего смахивала на подбитую мехом порцию мороженого; руки беспомощно торчали из широких рукавов куртки. Взмахнув коротким клинком с сердцеобразной гардой, он крикнул Эриху с Брюсом, чтобы они собирались.

Каби надела платье, которое забрала у Бенсон-Картера. Я даже пожалела ее: бедняжка, ей придется изображать из себя немощную старуху.

Эрих подошел к Брюсу и что-то ему сказал. Тот встал и направился за комендантом к пианино. Эрих похлопал Бо по плечу, наклонился и прошептал что-то ему на ухо; Бо кивнул, закруглился скоренько с «Лаймхаус-блюзом» и заиграл нечто медленное и печальное.

Эрих и Брюс с улыбками помахали Марку, словно говоря, что, присоединится он к ним или нет, они трое — легат, комендант и лейтенант — закадычные друзья. Севенси попрощался с нами, а Эрих и Брюс запели:

Слушая их, я посмотрела на себя, на Лили, на Мод, и подумала: «Три серые мышки и три черных гусара. Вот такой у нас расклад». Трое да трое — шестеро; вместе мы — сила. Конечно, не все нам по плечу, но не забудьте — проиграв сегодня, мы победим завтра. Или наоборот.

Я простучала Илли:

— Порядок, Скорпион!

Перевел с английского Кирилл КОРОЛЕВ

ЗАВТРА

Время, назад?

Фантасты, как правило, не обращают внимания на техническую сторону экспериментов со временем; редкое исключение — роман Баррингтона Бейли «Курс на столкновение», опубликованный в журнале «Если» N10, 1993 г. Здесь автор предложил свой весьма оригинальный взгляд на природу времени. В том случае в качестве комментария к произведению редакция напечатала статью физика С.Хокинга. А каково мнение космологов и астрофизиков? Каковы последние гипотезы?

Среди астрофизиков и космологов наибольшее число сторонников имеет гипотеза, согласно которой, если ныне идущий процесс расширения Вселенной когда-нибудь прекратится и она начнет сжиматься, то время потечет вспять. А следовательно, события пойдут в обратном направлении.

Ну, это уже фантастика! — скажет читатель. Это чтобы разбившаяся на куски чашка вдруг сама по себе «восстала» из обломков? А изношенная одежда стала бы новенькой?

Ученые давно задумываются над проблемой связи между собой двух независимых друг от друга «стрел времени», указывающих, тем не менее, в одном и том же направлении. В случаях с чашкой и одеждой «стрела времени» направлена в сторону нарастания энтропии, и, соответственно, вселенского беспорядка.

В расширяющейся Вселенной ее «стрела времени» ведет себя в целом так же, как для обломков чашки: составляющие Вселенную галактики все далее разлетаются в разные стороны.

Американский астрофизик Томас Голд высказал предположение, что эти две «стрелы» могут быть неким образом связаны друг с другом. Если так и если Вселенной суждено начать «съеживаться», то и наша повседневная «стрела» обратится острым концом в обратную сторону, и тогда время и события пойдут вспять.

Затем идея Т.Голда была внедрена в квантовую физику. В ней «стрелу времени» принято связывать с так называемым «распадом волновой функции».

Это некое абстрактное математической понятие, охватывающее всю информацию, которая в принципе может быть известной о частице вещества. Так, волновая функция электрона в телевизионной трубке «обрушивается» в тот момент, когда он оставляет свой на экране вашего телевизора.

Некоторые исследователи пытались создать квантовое описание реальности, которое было бы симметричным во времени (то есть безразличным к тому, в какую сторону оно течет). Для этого они включали в одно и то же математическое описание как первоначальное состояние системы (скажем, телевизионной трубки до того, как электрон прошел сквозь нее), так и окончательное ее состояние (электрон уже проследовал своим путем). Недавно знаменитый американский физик Меррей Гелл-Манн из Калифорнииского технологического института в Пасадене вместе со своим коллегой Джеймсом Хартлом распространили этот подход на всю Вселенную.

Если правы те многочисленные специалисты, которые считают, что Вселённая, порожденная Большим Взрывом, будет расширяться лишь до поры до времени, а затем «съеживаться» вплоть до «точки», то, полагают эти ученые, симметричная или нейтральная по отношению ко времени теория сможет описать парадоксальный для нас бег времени «задом наперед», который наступит в соответствующий период для всего мира.

Гипотеза красива, но вот теперь ее ставит под сомнение физик Раймонд Лафламм из Лос-Аламоской национальной лаборатории в штате Нью-Мексико (США). Согласно его последним вычислениям, невозможно, чтобы Вселенная начала свою жизнь в однородном состоянии (с материей, распределенной в пространстве совершенно равномерно), затем прошла циклы расширения и сокращения и наконец стала опять однородной. Наоборот, полагает Р.Лафламм, в «начале вещей» Вселенная была в полном «беспорядке», расширилась и затем «съежилась», снова вернувшись к хаотическому состоянию. Подобная гипотеза пока не вяжется с недавними результатами наблюдений американского спутника «СОВЕ», предназначенного для измерения космического микроволнового фонового излучения — свидетеля событий, происходивших в момент Большого Взрыва и сразу после него. Эти данные, скорее, говорят о том, что наша Вселенная в момент своего рождения была в однородном и «гладком», не «взъерошенном» состоянии.

Это, кажется, запрещает предлагать решения, основанные на симметрии «стрелы времени».

Р.Лафламм же доказывает: если к моменту Большого Взрыва в материи существовали хотя бы небольшие неоднородности, то они должны были всегда разрастаться — как при расширении Вселенной, так и при ее сокращении. Он подчеркивает: «Вселенная с низким во время Большого Взрыва уровнем энтропии (то есть, «упорядоченная») никак не может к моменту полного «съеживания» опять к этому же и вернуться». Ученый нашел несимметричные во времени решения подобных уравнений, но они работают лишь в том случае, если и в момент Большого Взрыва, и в момент максимального сокращения Вселенной существует полнейший «беспорядок». А вот посередине между этими двумя событиями Вселенная может быть куда более «упорядоченной».

Все это наводит на такую мысль. Если даже идущее ныне расширение Вселенной вдруг сменится ее «сжатием», то время все-таки «задом наперед» двигаться не станет.

И разбитая чашка в целую, увы, не превратится…

Подготовил Борис СИЛКИН

Реджинальд Бретнор
ЧЕЛОВЕК НА ВЕРШИНЕ

Кто первым достиг вершины Нанда-Урбат? Любой школьник наизусть тебе отчеканит: неприступнейшая гора в мире (высота 26.318 футов) в конце концов была покорена Джоффри Барбэнком.

Я был всего-навсего парнем, что шел следом. Пресса, та весь успех Барбэнку приписала. Он стал Человеком на Вершине, Человеком на Вершине Мира.

Только, если по-честному, не был он. И сам знает, что все это вранье. Вот что душу-то грызет.

Гора, она, знаешь ли, испытание, таинство, вызов духу. Мэллори — он на Эвересте погиб, — про то знаешь. А Барбэнк… Этот залез на Нанда-Урбат просто для того, чтобы другому помешать стать первым. Таинств для него не существовало, и любого, в ком шевелились ощущения тайн и таинств, он объявлял дураком. Для Барбэнка все вокруг были дураками. Или врагами.

Я понял это в тот день, когда присоединился к экспедиции в Дарджилинге. «Тут весь город помешался на каком-то блохастом Святоше, — сказал он мне после обеда. — Айда полюбуемся на этого мошенника. Забавный, наверное».

Вышли мы, значит, из гостиницы вдвоем, и всю дорогу он своими планами хвастал. Помню его лицо: крупное, холодное, как из скалы вырубленное, — когда рассуждал он о людях, которые уже пытались и которым не повезло. Уж конечно, они сами маху дали. На Нанда-Урбат за здорово живешь не заберешься. Зато у него — все как надо. Снаряжение — наилучшее, не то что у других. Потому как он его сам сконструировал. Потому как оно ему в копеечку влетело.

Злость меня взяла. Только слишком уж глубоко я тогда коготками увяз, чтобы крылышками трепыхать да прочь лететь. Пусть, думаю, болтает, потерпим.

Добрались мы до монастыря, внутрь вошли. Тихая толпа поклоны в пыли бьет, ну и обезьян еще полно. У каменной стены под большущим зонтом на войлочном коврике восседал Святой Человек. Длинные белые волосы обрамляли лицо, удивительнее которого мне видеть не доводилось: округлое, как луна, гладкое-прегладкое и абсолютно симметричное. Глаза его были закрыты. На бледно-коричневой коже полные губы выгибались в уголках, будто концы тугого лука. Лицо статуи с улыбкой статуи — совершенно безмятежное.

Люди вокруг, казалось, чего-то ждали. Пока мы сквозь толпу пробирались, никто из них слова не проронил. Только Барбэнк на это плевать хотел. Мы встали впереди всех, и он рта не закрывал.

— Больше скажу, — сообщает, — на высотных стоянках я не собираюсь возиться с занюханными шерпами-носильщиками. Шмотье нам с самолетов сбросят.

Меня так и взорвало.

— Шерпы, — говорю ему, — храбрецы и хорошие восходители.

— Чушь! — отмахнулся он. — Вьючные животные, вот они кто. — И указал на Святого Человека. — Вон тебе образчик. Ишь, разлыбился. Ну, чисто клоун — показал свой фокус-покус и радуется, голь перекатная. Считай, с самого начала нашей эры они так вперед и не продвинулись.

Святой Человек сидел нагой или почти нагой, однако вся его одежда — белая набедренная повязка — была опрятной и чистой, без единого пятнышка.

— Наверное, — заметил я, — они стараются, но… в чем-то другом.

И тут Святой Человек медленно разомкнул веки.

И обратился к Барбэнку.

— Это так, — произнес он.

Заглянул я в его глаза — и неожиданно статуя ожила. Казалось, раньше я видел только оболочку его безмятежности, теперь же вдруг разглядел питающий ее источник. Почувствовал я, что рождает ее никакое не отрицание мира, а познание всякой боли и всякой радости человеческой души.

— Да, мы стараемся, — повторил Святой Человек. Голос его звучал чарующе, с удивительным акцентом, слышались в том голосе и забота, и ирония. — Но «в чем-то другом»? Не думаю. Суть в том, что стараемся мы — Человек с Востока и Человек с Запада — по-разному, и порой один не в силах преуспеть без другого. — Он помолчал, смерив Барбэнка взглядом. — Вот почему я готов помочь тебе, если пожелаешь.

У Барбэнка аж рот скривило.

— Нахватался, видать, сплетен на базаре, — буркнул он мне. — Ну уж, дудки, из меня он и гроша не вытянет.

Улыбка заплясала на тугих, как лук, губах.

— Нужно ли объяснять? Гора — это гораздо больше, чем просто камни и лед. И Один человек не способен покорить самую трудную гору в мире. Состязаться он может только с самим собой.

Я вздрогнул. Так же точно говорил Мэллори.

— Старый болтун! — Барбэнк захохотал, как заревел. — Не хочешь ли ты сказать, что способен помочь мне добраться до вершины?

— Помнится, я выразился иначе, — ответил Святой Человек. — Должен заметить это для точности. Без моей помощи ты никогда не достигнешь того, чего жаждет твое сердце. Ты слаб.

У Барбэнка аж шея краской налилась.

— Да ну?! — съязвил он. — Что ж, приходи посмотри! Найду уж как-нибудь местечко еще для одного шелудивого носильщика.

Святой Человек воздел к небу свои слабые руки.

— Благодарю, нет, — вежливо возразил он.

Барбэнк сплюнул в пыль. Резко повернулся и пошел прочь сквозь бормотавшую толпу, грубо расталкивая всех, кто стоял на его пути.

Добираться через Непал от Дарджилинга до зловещего пика, который тибетцы зовут Отец Снегов, пришлось долго. Путешествие заняло несколько недель. Нас, белых, было одиннадцать человек, но очень скоро мы поняли, что никакая мы не экспедиция. Мы стали обслугой Барбэнка, воздвигнувшего между нами и собой стену своей гордыни.

Другие смирились. А я не мог. Предсказание Святого Человека овладело мной. Случая не упускал, чтобы напомнить Барбэнку про всякие загадки этой горной страны: про злосчастного Снежного Человека, который, как клянутся-божатся все тибетцы, существует, про темные летающие пульсары, которые видел Смайт высоко на полном привидений Эвересте. Я говорил: очень может быть, что Мадсен, Джеймс или Ливерхоум дошли-таки до вершины первыми, что, может, он взойдет на вершину лишь для того, чтобы убедиться — они там уже побывали.

К тому времени, когда мы добрались до базы на Великом Восточном Леднике, он стал моим врагом, которого надлежало выставить на всеобщий позор. Имелся единственный способ сделать это. Кеннингшоу и Лейн были ребята покрепче, однако для штурма он выбрал меня. Мне надлежало быть там, чтобы своими глазами увидеть Человека на Вершине.

Мы выбрали обычный маршрут: вверх по Великому Восточному Леднику, по Западной Стене Южной Седловины — до лагеря-5 на высоте почти пяти миль над уровнем моря. И по всему маршруту гора потешалась над нами. Выслала на людей свою жестокую легкую кавалерию: ветер, туман и снег, пугала нас, угрожая смертоносными силами, что держит про запас.

Тем не менее, когда мы забрались на площадку и наблюдали, как самолет из Индии пытается забросить снаряжение в наш последний лагерь, где никто до нас еще не устраивал стоянки, небо оставалось ясным. Мы следили, как летчик ходил кругами, делая попытку за попыткой, как потерял он восемь комплектов. Девятый зацепился: сработали захваты.

— Я две дюжины купил, все одинаковые, — похвастался Барбэнк. — Говорил же тебе: все то, что умеют эти туземцы, сможем и мы, но лучше.

На следующий день часам к четырем-пяти он и я добрались до лагеря-6, высота там больше двадцати шести тысяч футов. Поставили палатку, утяжелили ее баллонами с кислородом. Поужинали из банок: есть такие, с самоподогревом, — и заползли в спальники.

Проснулись перед рассветом, видим: ясная погода все еще держится. Барбэнк окинул взглядом темную махину горы, скальные пропасти и ледниковый снег внизу.

— Так, значит, мне — и не удастся? — зло поддразнил он меня. — Чертов же ты дурак.

Мы пошли вверх. Забрались на гребень и разглядели внизу жуткий провал Южного Склона. Изготовились ко второму переходу: туда, где в последний раз видели Джеймса и Ливерхоума. Маленькие, остренькие кинжальчики ветра каждым порывом насквозь пронзали одежду, добираясь до бьющейся в жилах крови. Вершину скрывала шапка облаков.

К шапке-то мы и подбирались. Сущая агония — даже с кислородом. Там, на верхотуре, воздуха почти нет. Его разряженность у тебя в мышцах, в костях, в мозгу. Сделаешь движение — и пережидаешь, а все твое внимание сосредоточено на следующем движении.

Помню, как берег я в себе силу, выдавая Барбэнку минимум помощи — аптекарскими дозами. Помню, как выбивался из сил, как слабел Барбэнк, как пропустил меня вперед на верхушечном плато. Помню выражение глаз Барбэнка.

Часы текли. Я двигался. Болью исходил. Заставлял себя сделать попытку двинуться еще раз. Бесконечное число раз.

Потом, совершенно неожиданно, облачная шапка укутала нас. Вершина Мира оказалась в пятидесяти футах. Я знал, что могу стать Человеком на Вершине, что Барбэнк мне в подметки не годится. Но я остановился. Даже не знаю почему. Засмеялся и махнул ему: давай, мол! Он прошел вперед, ненавидя меня.

Добрался до края вершины. Обернулся. Губ его я не видел, зато хорошо чувствовал их презрительную усмешку, их высокомерие. Он снова повернул голову. Так вот, когда он поворачивался, свистанул мимо нас одинокий порыв ветра и обнажил вершину. Я увидел широкую впадину, забитую снегом.

Только в центре снега совсем не было: растаял. На войлочном коврике, нагой и безмятежный, поджидал Святой Человек. Он улыбнулся нам своей улыбкой статуи.

Есть такой особый тон приятного удивления, которым принято приветствовать нежданных гостей. Таким тоном он и спросил Барбэнка: «Ну как, добрались?»

Странный звук вырвался из уст Барбэнка. Машинально он показал на шероховатую вершину, на гребень, на плато, на мили скал, льда и снега.

Святой Человек воздел вверх обе руки. Царственный жест вежливой недоверчивости.

— Ты хочешь сказать, — произнес он чарующим голосом, — что ты шел пешком?

Перевел с английского Владимир МИСЮЧЕНКО

Альберт Родионов,
доктор педагогических наук
ПОКОРИТЕЛИ ВЫСОТ

Человек с Востока и человек с Запада не в силах преуспеть один без другого…

Кажется, в такую тонкую формулу облекает философский смысл своего сочинения Р. Бретнор.

Однако при всей лаконичности, как всякая притча, да еще в восточной аранжировке рассказ многозначительнее этой темы и оставляет по прочтении ощущение некоей психологической загадки. Носителем ее является тот, «кто шел следом», уступивший в последнюю минуту дорогу к вершине другому. Причем сам человек не знает, почему делает так. Спортивная психология, наука у нас сравнительно новая, как раз и занимается мотивацией поведения людей.

В качестве комментария к рассказу Бретнора, надеемся, читателям будет интересна статья руководителя лаборатории спортивной психологии НИИ физической культуры.

Техника современного ТВ дает возможность наблюдать не только фактическую, но и эмоциональную сторону каждого события. Крупные планы, которые мы видели не так давно во время олимпийских игр в Лиллехаммере, передавали сложную гамму чувств спортсменов. И восторг, и отчаяние, и горе, и торжество победы. Столь сильные эмоции возможны только в социально-ответственной и напряженной деятельности. Таковой и является современный большой спорт.

Испытать, познать эмоции, связанные с ним, удается не каждому. Для этого необходим незаурядный характер (кроме столь же незаурядных двигательных способностей) — иначе как выдержать громадные физические и психические перегрузки? Чувства, которые переживает спортсмен, достигая победы или терпя поражение, многие люди не испытывают никогда в жизни. (Разве что, попав в экстремальную ситуацию. Известен случай, когда спасавшийся бегством от полиции негр перепрыгнул возникший на пути ров шириною более восьми метров, побив мировой рекорд по прыжкам в длину).

Отличаются спортсмены от «простых смертных» или нет? В конце 40-х годов на фоне нашей победы в Великой Отечественной войне и восхищения героизмом воинов, отблеск особой исключительности, естественно, упал и на всех незаурядных людей, и, пожалуй, на спортсменов особенно. Многие смотрели на них, как на полубогов. С почтением слушали болельщика, который видел «Севку Бобра, ну вот как тебя!» И официальная. пропаганда расхваливала тех, кто «прославил Родину в неимоверно тяжелой борьбе», «проявил настоящее мужество и героизм», «высоко нес знамя советского спорта».

В конце концов та эпоха действительно дала плеяду замечательных спортсменов, вошедших в историю. Теперь их биографии описаны самым подробным образом. Попытки найти истоки таланта делались неоднократно, с разным успехом. Одновременно вставал вопрос: а что необходимо спортсмену, кроме таланта? Как помочь выйти ему на максимум своих возможностей или выше поднять планку таких возможностей?

D осле впервые выигранной нашими спортсменами Олимпиады 1956 года спорт оказался ареной борьбы двух систем, и подготовка к международным соревнованиям встала в ряд государственных задач. Наука включилась в поиск неиспользованных резервов человеческого организма. От психологов ждали методов воздействия на психику спортсменов, воспитания силы духа, уверенности в победе.

В спортивной психологии сформировались два направления: психодиагностика и психорегуляция.

В рамках первого изучалось психологическое «содержание» различных видов спорта. Разрабатывались модели взаимоотношений в спортивном коллективе, методы диагностики особенностей спортсменов, исследовались их характеры и состояние во время тренировок и соревнований.

Что касается второго направления, объектом изучения служили здесь методики суггестии, внушения, использование релаксирующих и дыхательных упражнений, мобилизирующих «форму». В этих же целях применяли специальную аппаратуру (искусственного сна, например), прослушивание музыкальных произведений. Было создано множество тренажеров, с помощью которых можно было моделировать психологические особенности тех или иных видов спорта.

Начиная с 60-х годов, в сферу спорта стали вторгаться психологи. Иногда не слишком удачно. Вспоминается трагикомический случай, когда знаменитому хоккейному вратарю Владиславу Третьяку пытался помогать психолог, мало знающий суть спорта, а тем более — хоккея. Перед одним ответственным матчем по заданию тренера он что-то долго внушал вратарю. После сеанса суггестии, который сам психолог оценил очень высоко, произошел конфуз: вратарь пропустил неприлично много шайб. Потом выяснилось, что весь заряд суггестии был направлен на снятие чувства страха, неуверенности, тревоги. А разве можно защищать хоккейные ворота без этого чувства? Другое дело, в игре вратарь преобразует его в бдительность, осторожность и даже разумный риск.

Тогда существовала ситуация, когда проще было изучать различные качества спортсмена, его способности. «В душу» вникать было рискованно — вдруг она не совсем соответствует канонам передового советского человека. Американцы, наоборот, сначала увлеклись изучением личности спортсмена. Тем более, что подоспели разработки целого набора интересных личностных тестов. Сейчас они и у нас в моде. А тогда получилось «разделение труда»: советские психологи изучали особенности психических качеств спортсменов, а американские — психических свойств его личности.

Что интересно, потом настал период, когда команды психологов как бы рокировались. Наши специалисты кинулись применять личностные тесты, а американцы вдруг сосредоточились на аппаратурных исследованиях психических качеств. Потом, естественно, наступило логическое равновесие.

Прежде всего выяснились вещи достаточно очевидные. Целый ряд психических качеств безусловно выделяет спортсменов. И эти качества сугубо специализированы.

Единоборцы (борцы, боксеры, фехтовальщики) отличаются высоким уровнем быстроты реакции, специфической оперативной памятью; у гимнастов необыкновенно тонкие мышечно-двигательные дифференцировки; у стрелков — устойчивый фокус восприятия, интенсивное внимание. Обнаружились и возможности компенсаций. Казалось, нельзя хорошо фехтовать без быстрой реакции. А не слишком «реактивный» саблист Марк Ракита умудрялся побеждать, причем на крупнейших международных турнирах. За счет чего? Чем он компенсировал свой недостаток? Фехтовальщик хорошо воспринимал все предсигналы, по которым можно определить начало атаки соперника, «фильтровал» ложные и истинные выпады, хорошо рассчитывал вероятности того или иного хода, причем не одного, а целой системы ходов.

Как только нашли набор необходимых спортсмену качеств, ученые построили так называемые «психологические профили» видов спорта, разработали модельные характеристики не только для видов спорта, но и для амплуа, например, вратаря или нападающего. По этим критериям стали отбирать талантливых спортсменов. Особенно преуспели в этом специалисты в бывших СССР и ГДР.

Скажем, было установлено, что баскетболисты способны (или, допустим, склонны) к риску вообще и к рискованным решениям в частности. Поэтому они, как правило, лихо водят автомобиль, любят всевозможные пари, многие играют в карты, и довольно успешно.

А теперь предположим такую ситуацию.

…Последние секунды игры. Команда выигрывает очко, и у баскетболиста есть возможность броска по кольцу. Бросать или не бросать? Можно попытаться удержать мяч, но есть опасность потерять его. Можно рискнуть бросить по кольцу. Попадание укрепит победу, а промах обернется контратакой соперника и вполне вероятным проигрышем. Это стоит многого: медали, славы, большой премии, выгодного профессионального контракта.

Ясно, что экстремальные ситуации. непрерывно повторяясь, закрепляют личностную черту — тревожность. Очень часто выдающиеся спортсмены чрезмерно тревожны. Однако это не главная их черта, к счастью. Важно, что выдающихся спортсменов (как и людей искусства) отличает сильная мотивация достижений. Мотив деятельности направлен на достижение успеха, признания у общества. Поверьте, мировой рекордсмен по прыжкам в высоту кубинец Хосе Сотомайор, прыгая только «для себя» на необитаемом острове, не взял бы высоты и 2,30 метра. Элитный спортсмен, получая от спорта не только удовольствие, но и наслаждение, все же во главу угла ставит успех. Он и в повседневной жизни проявляет эту черту, а если не добивается успеха, наступает фрустрация, срыв.

Да и соблазнов для срыва хоть отбавляй. Очень многие сочтут за честь угостить великого спортсмена, стайки девиц с определенными склонностями так и кружат у служебных входов во дворцы спорта. Отсюда печальные примеры футболиста Валерия Воронина, хоккеиста Виктора Альметова, боксера Вячеслава Лемешева — список можно продолжить.

Пожалуй, ни в одном другом виде деятельности нет такой особенности мотива: любая ситуация, которая усиливает надежды на спортивный успех, должна одновременно вызывать опасения неудачи. Больше того, классные спортсмены добиваются наиболее высоких результатов, оценивая вероятность риска в 50 процентов.

Существуют оптимальные зоны мотивации: ведь и чрезмерная мотивация часто приводит лишь к психическому перенапряжению. Этот баланс различен в разных видах спорта. Там, где преобладают тонко координированная деятельность и многократные выходы на старт (типичный пример — гимнастика), сила мотива с повышением мастерства спортсмена даже несколько снижается. В видах спорта, где преимущественное значение имеет выносливость (например, плавание), мотивация наоборот повышается. Здесь речь идет о мотивах преодоления препятствий, связанных с большими физическими нагрузками.

Доминирование, активность, стремление к преодолению препятствий, склонность к лидерству — вот другие, наиболее типичные, личностные черты многих элитных спортсменов.

Стоит отдельно выделить склонность к лидерству. Сама по себе такая личностная черта многозначна. Можно быть лидером в игре, но не быть таковым в повседневной жизни. Отсюда и появился термин «функциональный лидер».

Достаточно вспомнить одного из самых знаменитых наших баскетболистов Сергея Белова (теперь он главный тренер российской сборной). На площадке — яркий лидер, от которого во многом зависела игра сборной СССР и тем более ЦСКА, «правая рука» тренера. А вот вне баскетбольной площадки капитан двух ведущих команд особой активности не проявлял. Белов стал тренером и постепенно в нем начали проявляться типичные черты тренера игровой команды: активность, контактность, умение слушать собеседника, истинное лидерство. После работы в Италии он продемонстрировал чувство юмора, которое у Белова-игрока никто не замечал. Значит, все эти черты «дремали» в нем до той поры, пока не были востребованы жизнью.

Склонность к лидерству (в англоязычной литературе употребляется термин leadership) изучается давно, но психологические механизмы этого явления изучены недостаточно. И пока никто не может сказать, в какой мере эта черта врожденная, а в какой развивается под воздействием обстоятельств. То ли в спорт приходят люди, имеющие такую черту, то ли она формируется под влиянием занятий спортом.

Преподаватели американской военной академии в Вест-Пойнте среди основных задач подготовки офицера называют формирование leadership. Отбирая слушателей, используют массу тестов, позволяющих выявить эту черту. А когда начинается воспитательная работа в академии, то главным средством формирования этого качества становится спорт, особенно игры. Успехи в «американском футболе» — высшая аттестация для выпускника Вест-Пойнта.

Выделяют психические свойства, типичные для спортсменов высшей квалификации; более узко — есть сочетания некоторых свойств, типичных для игровиков; еще более узко — некоторые личностные признаки «типичного баскетболиста»; наконец, можно говорить о типичном разыгрывающем или типичном центровом игроке. Но все многообразие индивидуальных проявлений никакой классификации не поддается.

Немецкий спортивный психолог К.Коль выделяет, например, типичные черты представителей спортивных игр: стремление достичь цели сообща с товарищами, найти вариабельные пути достижения цели, руководить другими и «показать себя». Американец П.Андерсон обнаружил у лучших пловцов общительность, раздражительность, творческие способности и опять же leadership.

Р.Кебироглу и Т.Диримлили из Турции, по профессии психиатры, пошли еще дальше. Они считают, что профессиональный спорт провоцирует развитие патологических или предпатологических личностных свойств. У тех, кто занимается видами, требующими артистичности (прыжок в воду, фигурное катание, синхронное плавание), может развиться нарциссизм. Тем, от кого требуется большая выносливость (например, бегуны на длинные дистанции, пловцы, гребцы), грозит мазохизм; у игровиков в перспективе невротизация. Тезис спорный, но какая-то логика, пусть мрачноватая, в этом есть.

Зная личностные свойства, которые требуются спортсмену того или иного вида спорта, казалось бы, можно подбирать юных дарований, такими свойствами обладающих, и готовить из них по разработанным методикам и схемам классных спортсменов. Однако, как показывает практика распространенных в свое время детских спортивных школ, строгой зависимости здесь нет. Есть Другой путь: следить за развитием личности в процессе занятий спортом, усиливая положительные свойства, сводя на нет отрицательные. Однако надо помнить, что спортсмен сотворяет, «строит» себя сам. Тренер, психолог, все другие специалисты вместе взятые ничего не смогут сделать без активного встречного движения к самосовершенствованию самого спортсмена. Задача в том, чтобы умно это движение направлять.

Немного о профессиональном спорте. Это не только высокие гонорары — прежде всего это зрелище.

Профессиональный спорт приучает считаться со зрителем, требует определенной манеры поведения. Это дисциплинирует спортсмена, формирует у него постоянное стремление к самосовершенствованию, делает его спортивную жизнь эмоционально богаче.

Жаль наших прекрасных спортсменов 40 — 70-х годов. Им дорога в профессиональный спорт была закрыта. А какие заманчивые предложения делались боксеру Игорю Высоцкому, дважды победившему несравненного кубинца Теофило Стивенсона, баскетболисту Александру Белову, хоккеистам Валерию Харламову, Александру Якушеву, не говоря уже о Владиславе Третьяке. Ведь они не просто стали бы богатыми людьми. Они принесли бы доходы клубу и стране, прославили ее, привлекли в спорт гораздо больше мальчишек.

Но они были достаточно далеко от сегодняшнего дня. Некоторые буквально упустили миг. Рижанин Валдис Валтерс был признан лучшим игроком чемпионата мира по баскетболу 1986 года. Тогда советские баскетболисты в профессиональных клубах не играли. Это началось в 1988 году, а именно тогда Валтерс ушел из большого баскетбола, ушел явно преждевременно. Теперь, с позиций тренера, и тренера незаурядного, он так говорит о том периоде своей жизни: «Когда в Колумбии меня признали лучшим игроком чемпионата мира, я понял, что достиг потолка. Большего я уже никогда не добьюсь». Если нет мотивации, играть на высокий результат, причем на уровне сильнейших команд мира, крайне тяжело. Была бы возможность перейти в профессиональный клуб, мотивация «подпитывалась» бы и дальше.

Спорт, элитный спорт, давно уже не развлечение, как было во второй половине прошлого века. Это важное социальное, политическое и экономическое явление. Оно занимает умы большой части человечества. Оно влияет на общую обстановку на планете.

В спорте всегда есть сильнейшие и слабейшие, преследователи и преследуемые, владеющие ситуацией и идущие у нее на поводу. Но вот «убийц» и беспомощных «жертв» спорт не приемлет. Суть в том, чтобы предоставить всем участникам равные условия для честной борьбы (другое дело, что не всегда это соблюдается), честной игры.

«Надо поднять голову выше ветров бури, и ветры будут укрощены».

Наполеон Бонапарт.

PERSONALIA PERSONALIA

ЧЕРРИ, Кэролин (CHERRYH, Carolyn)

Родилась в 1942 г. в городе Лоуисе (штат Миссури). В 1964 г. окончила университет штата Оклахома, получив степень бакалавра, после чего в течение 12 лет преподавала латинский язык и античную историю в общественной школе г. Оклахомы. Первая публикация — рассказ «Читающий мысли» («Astounding Science Fiction», 1968 г.).

С 1976 г. — профессиональная писательница; первая книга — роман «Врата Иврела», 1976 г.

В 1977 г. получила премию им. Дж. Кэмпбелла как наиболее многообещающий молодой автор. Пишет как в жанре fantasy (цикл об эльфийском Камне Снов — 2 романа, «Русалка» — 4 романа, «Меч знания» — 3 романа), так и в жанре science fantasy («Хроники Моргейна» — 4 романа, 1976–1991 гг.); но подавляющее большинство ее произведений (несколько десятков) определенно являются «чистой» научной фантастикой. Это — грандиозное эпическое полотно истории будущего, истории взаимоотношений Земли и двух противоборствующих межзвездных сил, Союза и Альянса, между третьим и четвертым тысячелетием нашей эры. Расселение землян в космосе за пределами Солнечной Системы и взаимодействие земной культуры с культурами инопланетными порождает массу проблем, которые Черри описывает с поразительным мастерством. Она великолепно владеет языком. Ей нет равных в описании психологии, традиций и обычаев инопланетян (так, в сериале «Шанур», состоящем из пяти романов, люди не действуют вовсе). Завоевала три премии «Хьюго» и ряд других.

ЛАФФЕРТИ, Р.А.

(см. биобиблиографическую справку в N 8, 1993 г.)

Рафаэль Лафферти (публикуется под инициалами) начал свою литературную деятельность, когда ему было более сорока лет. По его словам, ему это посоветовал врач-нарколог, у которого писатель лечился от алкоголизма. Попытка сменить одно сильное пристрастие на другое оказалась весьма успешной: он явился одним из основоположников новой волны в научной фантастике. Однако его нельзя назвать типичным представителем новой волны; по темам и стилистике он ближе к Аврааму Дэвидсону и Курту Воннегуту. Лафферти остается непревзойденным мастером парадокса и сторонником нетрадиционного взгляда на вещи, а также черного юмора.

«Поразительно изобретальноI Глубокие раздумья и увлекательные приключения проистекают из его сумасбродства» — писал об авторе Самуэль Дилэни.

ЖЕЛЯЗНЫ, Роджер

(см. биобиблиографическую справку в N 9, 1993 г.)

Из предисловия к сборнику рассказов «Огонь и лед»:

«За последние годы у меня появились: кот по кличке Амбер, черный пояс по айкидо, две премии «Хьюго», двадцать или более полок с книгами, а также я обзавелся устрицей, названной в мою честь (Sclerocypris zelaznyi), чем решил похвастаться перед Джеком Холдманом II, совершив тем самым большую ошибку, потому что он, как выяснилось, располагал поименованным в его честь ленточным червем Hymenapolis haldemanii (смотрите в оба, чтобы вас не отождествили с чем-нибудь похуже)… Я по-прежнему живу в том же Нью-Мексико, на вершине горы…»

ЛЕЙБЕР, Фриц (LEIBER, Fritz).

Один из ярчайших представителей первого (кэмпбелловского) поколения американских фантастов. Родился в 1910 г. в Чикаго.

Закончил Чикагский университет по специальностям психология и физиология. Затем — теологическую семинарию. Преподавал теорию драматургии. Литературный дебют — новелла «Приключения двух искателей» (журнал «Unknown», 1939), явившаяся результатом длительной переписки с университеским другом Гарри Фишером, взявшим на себя роль Серого Мышатника, одного из героев сериала Лейбера «Мечи», тогда как сам Лейбер отождествлял себя с Фафхардом. С этой новеллы начался любимый цикл Лейбера, к которому он постоянно возвращался в течение жизни («Мечи и дьявольщина», «Мечи против смерти», «Мечи против колдовства» и т. п.). Является одним из основателей появившегося в 80-е годы жанра современной «городской» фэнтези (роман «Ведьма», дважды экранизированный, роман «Наша Леди Тьмы» и рассказы, в т. ч. знаменитый «Побросаю-ка я кости», получивший «Хьюго» и «Небьюла»). Кроме того, является автором нескольких десятков НФ романов и сборников рассказов, многие из которых вошли в золотой фонд жанра. Можно выделить блестящие «Мрак, сомкнись!», «Трижды судьба», «Зеленое тысячелетие».

«Призрак бродит по Техасу», «Скиталец», а также цикл «Война Перемен» об альтернативной истории и временных парадоксах, куда входит «Необъятное время», завоевавшее премию «Хьюго». Его проза уникальна по своему стилю, кипуча, вдохновенна и иронична. Всю жизнь страстно увлекался театром; театральные мотивы присутствуют почти во всех его книгах. За свое творчество был удостоен высокого титула «Гранд Мастер». Скончался в 1992 г.

БРЕТНОР, Реджинальд

(см. биобиблиографическую справку в N 8, 1993 г.)

В дополнение к собственной литературной деятельности Реджинальд Бретнор составил и выпустил три сборника статей о фантастике. Они уникальны тем, что статьи в этих сборниках написаны не критиками, а самими фантастами, и только ими. Эти книги находятся в числе выдающихся творений в жанре НФ.

Подготовил Андрей ЖЕВЛАКОВ

Уважаемые читатели!

Стремление сделать журнал доступным заставляет нас при формировании подписной цены доверять не собственным наблюдениям и расчетам коллег, а «щадящим» прогнозам специалистов из Минпечати, которым, как выясняется, впору выступать на страницах «Если» в жанре фантастики. Скажем, себестоимость этого выпуска составляет 600 руб. за экземпляр при подписной цене редакции 200 руб.

Как мы уже сообщали в «Если» № 3, подписных денег хватило лишь на выпуск первых трех номеров журнала. Тем не менее наш издатель нашел возможность помочь редакции выпустить еще два номера. Однако «Московские новости» — не банк и не биржа, и подобного рода спонсорство для газеты весьма обременительно. Поэтому со следующего года нам придется привести стоимость подписки в соответствие с реальными затратами, хотя мы то-прежнему будем ориентироваться на нижний порог цен, понимая финансовые заботы наших читателей.

На следующее полугодие стоимость подписки, естественно, остается прежней — 6600 руб. Подписной индекс по КАТАЛОГУ «АиФ-АПР» прежний — 73118.

Не желая, чтобы этот номер выглядел «сдвоенным» лишь формально, мы отказались от публикации рекламы на обложках и второй странице, уменьшили размер шрифта, а также сократили публицистический и информационный разделы журнала, тем самым объем литературной части увеличен в номере примерно на треть.

Редакция журнала «Если».

Примечания

1

Корабль Земной Компании

(обратно)

2

От «техники»; здесь и далее автор употребляет собственные сокращения и компрессивы, например: скан (сканер), принт (принтер), ком (коммуникативное устройство), комп (компьютер), военоп (военный оператор компьютера, военный программист) и т. п.

(обратно)

3

ДС — дополнительная смена

(обратно)

4

Сезонные изменения длительности дня и несовпадение периодов обращения Нижней со станционным (земным) стандартом приводят к тому, что планета и станция лишь изредка движутся синхронно; днем разница во времени постепенно нарастает.

(обратно)

5

Proavus — предок (лат.).,

(обратно)

6

Английская баба! Скарабей! (нем.)

(обратно)

7

Боже мой, милая (нем.).

(обратно)

8

бабуля (нем.).

(обратно)

9

дети, церковь, кухня (нем.).

(обратно)

10

Английский актер (ок. 156… — 1619), друг Шекспира.

(обратно)

Оглавление

«Если», 1994 № 05-06

  Кэролин Черри ПОСЛЕДНЯЯ БАЗА

    КНИГА ПЕРВАЯ

      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ЗЕМЛЯ И КОСМОС: 2005 — 2352

      ЧАСТЬ ВТОРАЯ НА ПОДЛЕТЕ К ПЕЛЛУ: 2.5.52

      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ПЕЛЛ: 2ДС.5.52

      ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ПЕЛЛ: 3.5.52

      ЧАСТЬ ПЯТАЯ ПЕЛЛ: 5.5.52

      ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

      ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ ПЕЛЛ: 22.5.52

      ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ ПЕЛЛ: 23.5.52

      ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ

      ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ СТАНЦИЯ ВИКИНГ: 5.6.52

      ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ ПЕЛЛ: ТЮРЬМА: КРАСНАЯ СЕКЦИЯ: 27.6.52

    КНИГА ВТОРАЯ

      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

      ЧАСТЬ ВТОРАЯ СТАНЦИЯ СЫТИН: ТЕРРИТОРИЯ СЛУЖБЫ БЕЗОПАСНОСТИ; 8.9.52

      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

      ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ «НОРВЕГИЯ»: ОМИКРОН, ТЕРРИТОРИАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО УНИИ; 10.9.52

      ЧАСТЬ ПЯТАЯ СТАНЦИЯ СЫТИН: ТЕРРИТОРИЯ СЛУЖБЫ БЕЗОПАСНОСТИ: 14.9.52

    КНИГА ТРЕТЬЯ

      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

      ЧАСТЬ ВТОРАЯ «НОРВЕГИЯ»: 14:00

      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

      ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ НИЖНЯЯ: ГЛАВНАЯ БАЗА 16:00 ПО СТАНЦИОННОМУ СТАНДАРТУ; МЕСТНЫЙ РАССВЕТ[4]

      ЧАСТЬ ПЯТАЯ

      ЧАСТЬ ШЕСТАЯ ПРОХОД В ЭКСПЛУАТАЦИОННУЮ ЗОНУ, БЕЛАЯ СЕКЦИЯ 9-1042; 21:00

  Владимир Рогачев ДО ЛУНЫ МЫ ДОТЯНЕМСЯ. МАРСУ ПРИДЕТСЯ ПОДОЖДАТЬ

  Р. А. Лафферти ДЕВЯТЬСОТ БАБУШЕК

  Роджер Желязны ПОБЕДИТЕЛЬ

  Александр Кабаков АСИММЕТРИЯ ЛЮБВИ

  Фриц Лейбер НЕОБЪЯТНОЕ ВРЕМЯ

    Появление черных гусар

    Перчатка с правой руки

    Вечеринка для девятерых

    Сигнал ниоткуда

    Красотки Сида

    Крит около 1300 г. до н. э

    Время на раздумье

    Точка опоры

    Взаперти

    Причины и возможности

    Западный фронт

    Столкновение

    Тигр на воле

    «Теперь ты заговоришь?»

    Господин Скорпион

    Покорители невозможного

  ЗАВТРА

  Реджинальд Бретнор ЧЕЛОВЕК НА ВЕРШИНЕ

  Альберт Родионов, доктор педагогических наук ПОКОРИТЕЛИ ВЫСОТ

  PERSONALIA PERSONALIA

  Уважаемые читатели!