Не в силах забыть (fb2)

- Не в силах забыть [Not Quite a Husband - ru] (пер. Виктория Ивановна Агаянц) 444K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Шерри Томас

Шерри Томас
Не в силах забыть

Пролог

За свою долгую блистательную карьеру Брайони Аскуит не раз становилась героиней газетных и журнальных статей, и почти всегда ее внешность называли «замечательной, необычной, единственной в своем роде», неизменно упоминая об интригующей седой пряди в черных как смоль волосах.

Самые любопытные из репортеров часто пытались выведать, как появилась эта прядь. Обычно Брайони с улыбкой ссылалась на безумную одержимость работой в те годы, когда ей едва минуло двадцать пять. «Это следствие переутомления, бессонных ночей, я трудилась день и ночь, не зная отдыха. Помню, моя бедная горничная была в ужасе».

Брайони Аскуит на самом деле не было еще и тридцати, когда это случилось. Она действительно слишком много работала. И горничная вправду пришла в ужас. Но, как бывает со всякой крепко сколоченной ложью, в эту историю вкралась одна недомолвка: здесь был замешан мужчина.

Его звали Квентин Леонидас Марзден. Брайони знала его всю жизнь, но до его приезда в Лондон весной 1893 года даже не помышляла о нем. Однако через пару месяцев после встречи она сделала Марздену предложение. И еще месяц спустя они поженились.

С самого начала их считали чудовищно несуразной парой. Брак столь не похожих людей вызвал немало споров. За Лео давно утвердилась слава всеобщего любимца, самого красивого, самого знаменитого и образованного из пяти великолепных красавцев, прославленных высокоученых сыновей седьмого графа Уайдена. Ко времени женитьбы, то есть к двадцати четырем годам, Леонидас уже снискал широкую известность и мог похвастать многочисленными докладами, прочитанными в Лондонском математическом обществе, пьесой, поставленной на сцене театра «Сент-Джеймс», и научной экспедицией в Гренландию. Он блистал остроумием, пользовался невероятным успехом, его окружало всеобщее восхищение. Брайони же говорила крайне мало, не привлекая к себе особого внимания, и ею восхищались лишь в очень узких кругах. Откровенно говоря, большая часть общества не одобряла ее занятий, возмущение вызывал сам факт, что Брайони вообще нашла себе работу. Мыслимое ли дело, чтобы дочь джентльмена выучилась на врача и ходила на службу каждый день? Каждый день, как какой-нибудь убогий клерк! Неужели это так уж необходимо?

Немало самых невероятных браков заканчивается счастливо вопреки злым пророчествам скептиков. Но этот брак оказался несчастным. Во всяком случае, для Брайони. Лео же выступил с новым докладом перед математическим обществом, опубликовал отчет о путешествии по Гренландии. Он был на пике успеха и купался в лучах славы.

К первой годовщине свадьбы их брак уже трещал по всем швам. Брайони давно стала запирать дверь своей спальни, полагая, что Лео едва ли истязает себя воздержанием. Супруги больше не обедали вместе. Они даже не разговаривали, когда случайно встречались. Этот союз двух чужих друг другу людей мог бы тянуться долгие годы, если не произнесенные Лео слова, обращенные вовсе не к жене.

Это случилось летним вечером, примерно четыре месяца спустя после того, как Брайони впервые отказала мужу в его супружеских притязаниях. Она вернулась домой намного раньше обычного, около полуночи, после семидесяти часов, проведенных без сна. Внезапная вспышка дизентерии, сопровождавшейся странной сыпью, сразу у нескольких пациентов заставила ее провести в лаборатории у микроскопа все время, не занятое уходом за больными.

Заплатив извозчику, Брайони на мгновение задержалась перед домом. Запрокинув голову, она вытянула вверх руку и подставила ладонь редким дождевым каплям. В ночном воздухе пахло электричеством. Слышались раскаты грома. У самого края неба вспыхивали зарницы — это шаловливые ангелы играли со «спичками Люцифера»^[1].

Опустив глаза, Брайони встретила холодный взгляд Лео.

У нее перехватило дыхание. Казалось, легкие вспыхнули огнем. Жадное желание, скрытое в темных тайниках ее сердца, властно, яростно заявило о себе. Будь супруги одни, они бы молча кивнули друг другу и разошлись в разные стороны, но Лео был с другом, не в меру словоохотливым малым по имени Уэссекс, никогда не упускавшим случая поупражняться в галантности при встрече с женой приятеля, хотя на Брайони его заигрывания действовали примерно так же, как инъекция вакцины на каменную глыбу. Друзья прекрасно провели время за игорным столом, карта шла отменная, сообщил Уэссекс.

Лео медленно расправлял перчатки с дотошностью старательного камердинера, а Брайони не отрывала взгляда от его рук, чувствуя свинцовую тяжесть в груди.

— …На редкость умное замечание. Напомни, как ты сказал, Марзден? — попросил Уэссекс.

— Я сказал, что хороший игрок подходит к столу с твердым намерением выиграть, — нетерпеливо отозвался Лео. — А плохой — с отчаянной молитвой и слепой надеждой.

Брайони показалось, что она рухнула вниз с огромной высоты. Она словно увидела себя со стороны. Подобно безрассудному игроку, она вступила в брак, поставив на кон все до последнего гроша. Если бы Лео ее любил, она стала бы такой же прекрасной, желанной, всеми обожаемой, как он. Она заставила бы всех недоброжелателей прикусить язык и признать свое поражение.

— Вот именно! — воскликнул Эссекс. — Точно подмечено.

— Миссис Марзден нуждается в отдыхе, Уэссекс, — обронил Лео. — Она, должно быть, устала после долгого дня, проведенного в трудах на благородном поприще медицины. Нам лучше ее оставить.

Брайони устремила на мужа пронзительный взгляд. Лео поднял глаза от перчаток. Даже в тусклом свете ночи он казался воплощением очарования и блеска. Его словно окутывала аура притягательности и соблазна, Брайони чувствовала на себе губительное действие его чар.

Едва появившись в городе, Лео мгновенно покорил весь Лондон, тем более ее служанку. Ему бы следовало рассмеяться Брайони в лицо и сказать, что старой деве, занимающейся врачеванием, негоже делать предложение самому Аполлону, как бы ни было велико ее наследство, но он лишь насмешливо улыбнулся краешком губ и проговорил: «Продолжайте, я весь внимание».

— Доброй ночи, мистер Уэссекс, — сухо произнесла Брайони. — Доброй ночи, мистер Марзден.

Прошло два часа. Гроза бушевала вовсю, и ветер грохотал ставнями, а миссис Брайони, дрожа, все еще лежала в постели. «Лео, — шептала она. Это имя она твердила каждую ночь, словно заклинание. — Лео. Лео. Лео».

Брайони резко села на кровати. Прежде она этого не понимала, однако исступленно повторяемое имя мужа было ее отчаянной молитвой, слепой надеждой, воплощенной в единственном слове. Когда простое желание превратилось в одержимость? Когда Лео стал ее опиумом, ее морфием?

Брайони хватило бы сил вынести многое. В мире полным-полно отвергнутых жен, идущих по жизни с гордо поднятой головой. Однако жалкие желания, которые ей не удавалось побороть, терзали ее невыносимо. Она не хотела уподобляться окружавшим ее несчастным созданиям, которые упивались любовной отравой, нежно пестуя свою пагубную страсть, хотя любовь уже лишила их последних остатков гордости и достоинства.

Лео был ее ядом. Из-за него она утратила разум и здравомыслие. Тоскуя по нему, она не могла ни есть, ни спать. Даже теперь ее мучили воспоминания о тех кратких мгновениях беспредельного счастья, что ей довелось испытать вместе с ним, словно они не канули безвозвратно в прошлое, а сияли, незапятнанные, незамутненные, среди унылых руин ее злосчастного замужества. Но как сбросить с себя его чары? Как освободиться из этого плена? Они поженились год назад, устроив пышную свадьбу. Брайони не поскупилась на торжество: ей хотелось показать всему миру, что из всех женщин Лео выбрал именно ее.

Гром гремел так, словно на улице взрывались артиллерийские снаряды, но в доме царила гнетущая тишина. Ни шороха шагов, ни скрипа половицы в соседней комнате — спальне Лео. Брайони так и не уловила ни звука, сколько ни прислушивалась.

Темнота душила ее.

Она тряхнула головой. Если не думать о своей загубленной жизни, день за днем работая до изнеможения, то можно притвориться, что их брак не обернулся полнейшим кошмаром. Однако именно так и случилось.

Замужество стало ее истинным проклятием. Союз холодный, как сама Гренландия, и такой же бесплодный.

Решение пришло с очередной вспышкой молнии. Что может быть проще? У нее достаточно денег, чтобы заплатить законникам и добиться признания брака недействительным. Стряпчие легко сфабрикуют нужные бумаги и опротестуют брачный договор. Придется пойти на маленькую ложь, заявив, что супруги никогда не вступали в брачные отношения.

Тогда она смогла бы уйти от Лео, покончить с опасной, разрушительной игрой, приведшей ее к краху. Единственной игрой всей ее жизни, окончившейся так бесславно, ведь она, Брайони, оказалась скверным игроком.

Тогда она смогла бы забыть о своем разбитом сердце и о том, что все пережитое ею вместе с Лео обернулось горьким разочарованием, гибельным, как гнилое малярийное болото. Тогда она смогла бы снова вдохнуть полной грудью.

Но это невозможно. Она не в силах покинуть Лео. Стоит ему улыбнуться, и ее тело наполняется легкостью, словно она ступает по лепесткам роз. Те несколько поцелуев, что она позволила ему сорвать с ее губ, были сладостны, как молоко с медом.

Если она добьется своего и брак признают недействительным, Лео женится на другой, и та женщина станет матерью его детей. Детей, которых сама она не сможет ему дать.

Нет, она не позволит Лео забыть ее. Она вынесет все, лишь бы остаться с ним.

Брайони содрогнулась от отвращения к себе, к тому жалкому хнычущему созданию, в которое превратилась.

Она любила Лео, ненавидя его и себя.

Обхватив руками плечи, Брайони медленно раскачивалась, сидя на постели, глядя во мрак, не желавший рассеиваться, а когда с наступлением утра в комнату вошла служанка, все еще сидела на кровати, прижав колени к подбородку.

Молли подошла к окну, отдернула шторы и раскрыла ставни, впустив в комнату солнечные лучи. Налив госпоже чаю, она приблизилась к постели и с грохотом уронила поднос.

— Ох, миссис! Ваши волосы! Волосы!

Брайони безмолвно подняла голову.

Молли бросилась к туалетному столику и вернулась с зеркальцем.

— Посмотрите, миссис!

Брайони решила, что выглядит вполне сносно для женщины, не спавшей более трех суток. Потом она заметила белую, как сода, прядь шириной примерно в два дюйма.

Зеркальце выскользнуло из ее пальцев.

— Я достану немного ляписа и покрашу седую прядку, — предложила Молли. — Никто не заметит.

— Нет, только не ляпис, — машинально возразила Брайони. — Он вреден.

— Ну тогда железный купорос. Или смешаю хну с нашатырным спиртом, правда, не знаю, что из этого выйдет…

— Да, ступай приготовь эту смесь.

Когда Молли ушла, Брайони снова взяла в руки зеркало. С белой прядью в волосах она выглядела непривычно и казалась до странности беззащитной, уязвимой. Седина выдавала слабость и горькую опустошенность, которую она так тщательно скрывала. Как ни печально, ей некого было винить, кроме себя самой. Будь прокляты ее необузданные желания, пустые иллюзии и готовность пожертвовать всем ради призрачного счастья — плода больного, воспаленного ума.

Отложив зеркало, Брайони вновь зябко обхватила руками колени и принялась раскачиваться. Через несколько минут в комнату ворвется Молли с краской для волос, а после нужно будет встретиться с Лео, чтобы спокойно и разумно обсудить расторжение брака.

Но прежде она может дать себе маленькую поблажку.

— Лео, — шепнула она. — Лео, Лео, Лео. Кто бы мог подумать, что все так закончится?

Разве этого она ждала?

Глава 1

Долина Румбур

Округ Читрал

Северо-западная пограничная провинция Индии^[2]

Лето 1897года

В ярких лучах послеполуденного солнца белая прядь в угольно-черных волосах Брайони казалась узким шрамом. Она начиналась у самого лба, ближе к правому виску, и тянулась к затылку, вплетаясь в пышную прическу и создавая причудливый, мрачноватый узор.

Лео испытал странное чувство, когда увидел эту белую прожилку. Нет, то была не жалость. Брайони вызывала у него не больше жалости, чем одинокий гималайский волк. И не нежность: мисс Аскуит с ее холодным сердцем и бесчувственным телом давно отгородилась от него глухой стеной. То были отголоски воспоминаний о былых надеждах, одних, полных невинности и простодушия.

Одетая в белую блузку и темно-синюю юбку, она сидела на берегу быстрой реки, между двумя удочками, закрепленными в десяти футах друг от друга, и лениво чертила прутиком узоры на зеленовато-голубой поверхности воды. Рядом стояло ведро. По другую сторону реки, в узкой пойме, светились золотом поля озимой пшеницы: колосья созрели для жатвы. На прибрежном откосе тесно лепились друг к другу крошечные прямоугольные домишки из дерева и камня, похожие на россыпь игрушечных кубиков. За деревней склон становился еще круче, там тянулась тонкая полоска ореховых и абрикосовых деревьев, за которой виднелись голые кости холмов — обнаженные скалы с редкими точками кустарника да парой неустрашимых гималайских кедров, отчаянно цеплявшихся за камень.

— Брайони, — начал Лео. У него невыносимо болела голова, но он должен был заговорить.

Мисс Аскуит осталась неподвижной. Прутик выскользнул из ее пальцев, подхваченный быстрым течением, легко заскользил вниз по реке, ударился о камень, завертелся и понесся дальше. Не отрывая взгляда от воды, Брайони обхватила руками колени:

— Мистер Марзден, вот так неожиданность! Каким ветром вас занесло в эту часть света?

— Ваш отец болен. Ваша сестра послала несколько телеграмм в Лех и, не получив ответа, попросила меня найти вас.

— Что случилось с отцом?

— Точно не знаю. Каллиста сказала только, что, по словам докторов, нет никакой надежды, а ваш отец хочет вас видеть.

Брайони наконец встала и повернулась.

На первый взгляд могло показаться, что лицо ее отражает спокойствие, безмятежность и приветливость, но в глубине зеленых глаз таилось смятение и тоска, словно у монахини, боявшейся утратить веру. Однако стоило Брайони заговорить, и это ощущение тотчас рассеялось: голос звучал уверенно, твердо, едва ли не резко, с оттенком досады, вызванной уж точно не болезнью отца. Ее самоуверенный тон словно давал понять: «И за этим вы приехали? Почему бы вам не оставить меня в покое?» Пока же она хранила молчание, напомнила Лео прекрасного мраморного ангела на церковном кладбище, взирающего на усопших с кроткой жалостью.

— И вы поверили Каллисте? — спросила Брайони, разрушив чары.

— А что, не следовало?

— Ну, если вы действительно едва не умерли осенью девяносто пятого года…

— Прошу прощения?

— Она уверяла меня, что вы при смерти. Готовы испустить дух где-то в затерянном уголке Америки и мечтаете увидеть меня в последний раз.

— Понятно, — кивнул Лео. — Похоже, подобные розыгрыши вошли у нее в привычку.

— Вы помолвлены?

— Нет. — Хотя следовало бы, подумал Лео, он знал немало красивых и нежных молодых женщин, каждая из которых могла стать ему прекрасной супругой.

— А Каллиста утверждает, что вы собираетесь пожениться. Но она уверяет, что вы не раздумывая расторгнете помолвку и бросите несчастную невесту, стоит мне только пожелать. — Последние слова Брайони произнесла, низко опустив голову и не поднимая глаз. — Простите, что сестра втянула вас в свои интриги. Я очень признательна вам за то, что вы отправились так далеко…

— Но вы бы предпочли, чтобы я развернулся и убрался восвояси?

Последовала неловкая пауза.

— Нет. Конечно, нет. Вам нужно отдохнуть и пополнить запасы еды.

— А если мне нет нужды отдыхать и пополнять запасы?

Не ответив, Брайони отвернулась. Наклонившись, она подняла удочку и принялась сматывать лесу, на конце которой яростно билась рыба, пытаясь сорваться с крючка.

Неделями пробираться через непроходимые скалы в этом коварном, неприветливом краю, спать на холодной жесткой земле и довольствоваться дичью, что удавалось подстрелить, да изредка горстью-другой диких ягод, терпеть лишения, чтобы не тащить за собой вереницу кули с ворохом «необходимого» скарба, без которого ни один сахиб не отправится в путешествие. И после всех мытарств встретить подобный прием! Впрочем, ничего другого от этой женщины он и не ожидал.

— Вспомните мальчишку-пастуха, который без конца кричал «Волки! Волки!». Однажды ведь он не солгал, — заметил Лео. — Вашему отцу шестьдесят три года. Человек в его возрасте вполне может серьезно заболеть. Разве это так уж невероятно?

Одним ловким движением Брайони сняла рыбу с крючка и бросила в ведро.

— Не понимаю, как можно полтора месяца добираться до Англии без всякой уверенности, что Каллиста сказала правду.

— Но если она все же не солгала, вы будете жалеть…

— В этом я не уверена.

Когда-то его восхищала способность Брайони сомневаться в том, что большинству представлялось бесспорным. Эту женщину он считал удивительной, необыкновенной, а она оказалась просто бесчувственной ледышкой.

— Путешествие может продлиться не полтора месяца, а месяц, — возразил Лео.

Брайони смерила его холодным взглядом. Жесткое выражение ее лица не смягчилось.

— Нет, благодарю вас.

Он отправился из Гилгита в Лех, проделав триста семьдесят миль, вместо того чтобы спокойно заниматься своими делами, потом вернулся в Гилгит и оттуда еще двести двадцать миль добирался до Читрала. Большую часть пути он совершал три перехода в день, иногда четыре, потеряв в весе никак не меньше четырнадцати фунтов. Он так не уставал со времен экспедиции в Гренландию.

«Чтоб тебя черти взяли».

— Что ж, хорошо. — Лео коротко поклонился. — Желаю вам хорошего дня, мадам.

— Подождите, — окликнула его Брайони и в нерешительности замолчала.

Лео, уже направившийся было к тропе, обернулся.

Она влюбилась в Лео, когда тот был очаровательным мальчиком с роскошной темной шевелюрой Адониса. Озорной и игривый, как юный Дионис, он был неподражаем. Никто другой не смог бы так же залихватски распевать песенку про мерзлячку герцогиню и ее горячий чайничек с носиком всего в три дюйма, который, однако, «все чашки в доме наполнял, глубокие и мелкие, а после благостно дремал на треснутой тарелке».

К концу своего короткого брака Лео растерял часть юношеского очарования, его внешность уже не казалась такой обманчиво ангельской. Теперь же его черты обозначились резче, заострились, словно голые скалы, окружающие долины калашей ^[3].

— Вы отправляетесь назад прямо сейчас? — спросила Брайони. Ее раздирали самые противоречивые чувства, но было бы невежливо не предложить Лео хотя бы чаю.

— Нет. Я обещал заглянуть на чай к вашим друзьям, мистеру и миссис Брейберн.

— Вы успели познакомиться?

— Это они подсказали мне, где вас искать. — Лео говорил спокойно, будничным тоном, но в его голосе слышались нетерпеливые нотки.

Брайони неожиданно встревожилась:

— А что вы им рассказали о нас?

Разумеется, он не стал бы пересказывать супругам Брейберн историю своего короткого несчастливого брака.

— Ничего. Я просто показал им вашу фотографию и спросил, где вас можно найти.

Брайони растерянно моргнула. Так у Лео есть ее фотография?

— Какую фотографию?

Марзден сунул руку во внутренний карман сюртука, достал квадратный конверт и протянул его Брайони. Лицо его не выражало ничего, кроме усталости. Чуть поколебавшись, мисс Брайони вытерла руки платком, подошла к Лео и взяла конверт.

Достав листок картона из незапечатанного конверта, она ошеломленно застыла. Это была свадебная фотография. Их с Лео свадебная фотография.

— Откуда это у вас?

Марзден покинул их дом в Белгрейвии на следующий день после того, как Брайони объявила о своем желании аннулировать брак. Он оставил свадебную фотографию на ночном столике, и Брайони швырнула ее в горящий камин вместе со своей копией снимка.

— Мне передал ее Чарли, когда я добрался до Дели. — Чарлз Марзден, старший брат Лео, второй из сыновей графа Уайдена, бывший государственный советник в Гилгите, крупнейшем городе северо-западной пограничной провинции, занимал теперь пост личного помощника лорда Элджина, вице-короля и генерал-губернатора Индии. — Должно быть, когда я не взял с собой фотографию, Чарли не понял, почему я ее оставил, и прислал мне ее по почте.

— И что сказали Брейберны, увидев фото?

— Что я найду вас с удочкой на берегу, выше по течению, возле водяной мельницы.

— Они… вас узнали?

— Думаю, да, — холодно кивнул Лео.

Нет, такое просто невозможно. Неужели мужчина, бывший когда-то ее мужем, стоит теперь перед ней, окутанный запахом лошадей и дорожной пыли, и говорит голосом, скрипучим от усталости? Неужто он в самом деле хочет, чтобы она отправилась вместе с ним в путешествие? Выходит, Лео выставил ее обманщицей перед славными, милыми супругами Брейберн? О нет, это неправда!

— А что вы скажете им теперь, когда придете и сядете за стол?

Лео недобро усмехнулся.

— Это всецело зависит от вас. Если бы мы с вами пустились в путь сразу после чая, я придумал бы трогательную, душераздирающую любовную историю о том, как нас насильно разлучили, и описал бы в красках нашу пламенную страсть и счастливое воссоединение в этом неприступном, затерянном уголке империи. В противном случае я скажу им, что мы разведены.

— Но мы не разведены.

— Не стоит цепляться к мелочам. Фактически мы живем в разводе, хоть и не оформили его официально.

— Они вам не поверят.

— Разумеется, они поверят вам. Ведь вы, кажется, еще четверть часа назад считались вдовой?

Набрав в грудь побольше воздуха, Брайони повернула голову:

— Ничего не поделаешь. Для меня вы больше не существуете.

Временами, занимаясь не слишком важными делами — шнуруя ботинки или читая какую-нибудь статью о сращении кишечника с иссеченными тканями после овариотомии^[4], — она чувствовала, как воспоминания обрушиваются лавиной и сбивают с ног, словно бешено мчащийся экипаж.

Бутоньерка в петлице Лео в тот вечер, когда он впервые поцеловал ее, — белый цветок стефанотиса, крохотный, прелестный, как снежинка, влага дождевых капель на теплой шерсти, когда она положила руку ему на рукав — Лео вышел проводить ее до кареты, — и восхитительная тишина, полная блаженного покоя, когда он с улыбкой проговорил сквозь открытую дверцу экипажа: «Что ж, почему бы и нет? Быть вашим мужем не такой уж тяжкий труд»; ослепительный блик на цепочке его карманных часов с эмалевой крышкой — подарок от невесты в честь помолвки. Часы раскачивались в воздухе, словно маятник, а Лео не сводил с них глаз, когда Брайони предложила ему расторгнуть брак… Эти пестрые обрывки воспоминаний большей частью напоминали фантомную боль, жестокую игру нервных импульсов, доставляющую мучения тем, кто когда-то перенес ампутацию конечности.

«Для меня вы больше не существуете».

Брайони показалось, что Лео вздрогнул, отшатнулся, но его голос прозвучал все также невозмутимо:

— Значит, нам нужно развестись.

Глава 2

Супруги Брейберн были родом из Эдинбурга. Мистер Брейберн, пресвитерианский священник, с жадным любопытством ученого исследовал земли от границ Российской империи до Индии и изучал обычаи народов. Его жена, посмеиваясь, говорила, что, выходя замуж за пастора, собиралась украшать цветами церковь да разносить суп больным прихожанам, а вместо этого большую часть замужней жизни провела, колеся по Гималаям. Последние десять месяцев Брейберны прожили в долине Румбур, постигая космологию калашей, единственного из гиндукушских народов, сохранившего верность древним верованиям предков — островка язычества в море ислама.

Поскольку сложенный из камня домик калашей, где обитали Брейберны, был не больше почтового ящика, чай подавали под открытым небом.

Заправлявший всем в доме маленький португалец — повар Брейбернов, откликавшийся на имя Командир, успел испечь свежий торт к приходу Лео. «С яичным кремом», — с торжеством объявила гостю миссис Брейберн, сообщив, что яйца тайком доставили два дня назад из ближайшей мусульманской деревни: религия калашей запрещает употреблять в пищу яйца и курицу.

Лео вымученно усмехнулся, отдавая должное находчивости и ловкости Командира. Миссис Брейберн ответила боязливой улыбкой. Лео понял: она ждет прихода Брайони. И тогда посыплются вопросы.

Разговор оборвался с появлением Брайони. В одной руке она держала удочки, в другой — ведро. В пятнадцать лет она часто отправлялась на рыбалку и проводила в одиночестве целые дни, захватив корзинку с бутербродами и флягу. Одиннадцатилетний Лео наблюдал за ней с противоположного берега ручья. Ему мучительно хотелось заговорить с молчаливой, задумчивой девочкой из соседнего поместья, но он не знал, как к ней подступиться.

«Для меня вы больше не существуете».

Для нее он никогда и не существовал, если не считать нескольких чудесных, восхитительных недель перед свадьбой давней весной 1893 года.

Он смотрел, как Брайони проходит мимо женщин в ярко расшитых черных платьях — их здесь было великое множество; они наполняли водой оросительные каналы, питавшие пшеничные поля, трясли шелковичные деревья, подставляя одеяла под град спелых ягод, и косили траву, заготавливая на зиму корм для скота.

Миссис Брейберн объяснила, что калашские мужчины покинули деревню, чтобы перегнать скот на летние пастбища высоко в горах. Лео рассеянно кивнул, едва вникая в смысл ее слов. С тихим извинением «Боюсь, рыба всего одна» Брайони передала ведро и удочки Командиру, резавшему морковь на веранде, и подошла наконец к столу.

Лео поднялся. Суставы тотчас отозвались резкой болью: изматывающее путешествие не прошло даром. Лихорадка, терзавшая его с того дня, как он покинул город Читрал, утром наконец ослабела, озноб почти прошел, но головная боль по-прежнему не отпускала. Лео пожалел, что, покидая Аюн, не захватил с собой побольше фенацетина.

— Миссис Марзден, — прошептал он, выдвигая для Брайони стул.

Губы ее сжались. Она посмотрела на Лео, затем на Брейбернов, словно пыталась угадать, много ли из того, что раньше скрывалось, выплеснулось наружу.

— Ну вот мы и в сборе, — излишне жизнерадостным тоном сказала пасторша, наливая гостье чай.

Взяв чашку из рук хозяйки, Брайони поставила ее на стол.

— У вас еще осталось виски, приберегаемое для особых случаев, мистер Брейберн?

Священник откашлялся, прочищая горло:

— Ну да, само собой.

— Вы не могли бы налить нам всем по глоточку?

Похоже, для того, что она задумала, требовалось подкрепить дух горячительным.

— Конечно, — озадаченно протянул пастор. — Я собирался предложить вам виски за ужином, но, пожалуй, сейчас время самое подходящее.

Он сделал знак Командиру, тот скрылся в доме и тотчас вернулся с бутылкой и четырьмя бокалами. Мистер Брейберн разлил виски.

— Так за что мы пьем?

— За добрую память. — Брайони подняла бокал. — Мы с мистером Марзденом уезжаем, как только уложат мои вещи. Я хотела бы воспользоваться случаем и поблагодарить вас обоих за вашу доброту и теплое дружеское внимание.

— Так скоро? — изумился священник. — Но почему?

Брайони устремила на Лео твердый взгляд.

— Думаю, мистер Марзден сумеет объяснить лучше меня.

Она сидела неподвижно, прямая, напряженная, словно пружина только что заведенных часов. Лео хорошо помнил те времена, когда эта ее внутренняя дрожь казалась ему нестерпимо эротичной. Тогда он верил, что в его объятиях Брайони станет мягкой, расслабленной и счастливой.

Жизнь находит способы избавить мужчину от излишней самонадеянности.

Брейберны обратились в слух. Брайони чувствовала кожей их жгучий интерес к истории гостя. Она и сама сидела как на иголках, поскольку понятия не имела, что за легенду преподнесет им Лео. Но тот, похоже, не торопился удовлетворить всеобщее любопытство.

С неспешной ленивой грацией он прикончил остатки торта у себя на тарелке. Потом потянулся за бокалом с виски и задумчиво повертел его в руках. Брайони впервые обратила внимание на пальцы Лео. Насколько она помнила, у него всегда были изящные ухоженные руки. Сейчас же они казались загрубевшими и обветренными, с разбитыми в кровь костяшками и обломанными ногтями.

Но вот Лео улыбнулся, и Брайони тотчас забыла о его руках. То была победная улыбка завоевателя, очаровательная и безжалостная. Неотразимая улыбка, от которой в глазах его вспыхнули насмешливые огоньки. Брайони сразу узнала прежнего Лео, всеобщего любимца, покорившего Лондон.

— Это длинная история, — начал он, отхлебнув виски, — так что я изложу ее вкратце. Мы с миссис Марзден выросли в соседних поместьях в Котсуолде. Впрочем, Котсуолд, сказать по правде, играет самую незначительную роль в моей истории, потому что мы полюбили друг друга не в этом чистом зеленом деревенском раю, а в сером пыльном Лондоне. То была любовь с первого взгляда, встреча двух тоскующих душ, что тут скажешь…

Брайони охватила дрожь. Лео рассказывал историю ее любви. Упрямая старая дева влюбилась в прекрасного юношу, очарованная его прелестью.

Лео не отрывал взгляда от ее лица.

— Вы были светом моей жизни, моей луной, и, как луна владычествует над океаном, ваши капризы и причуды повелевали волнами моей души.

Волны души самой Брайони всколыхнулись при этих словах, хотя она отлично сознавала, что цветистая фраза Лео не более чем ложь.

— Не думаю, что у меня были какие-то капризы и причуды, — сурово отчеканила она.

— Нет, конечно, нет. «…Но ты милей, умеренней и краше»^[5]. Волны моей души лишь вздымались еще выше, разбиваясь о мол моего самообладания. Ибо я любил вас безумно, исступленно, моя дорогая миссис Марзден.

Лицо сидевшей рядом пасторши вспыхнуло, глаза подозрительно заблестели.

Брайони охватила досада на Лео за его легкомысленные слова, и еще больше на самое себя за мучительную радость, что капля за каплей заполняла ее сердце.

— Наконец настал день нашей свадьбы, счастливейший день в моей жизни, связавший нас навеки брачными узами. Отныне мы должны были принадлежать друг другу, пока смерть не разлучит нас. Церковь утопала в цветах — гиацинтах и камелиях. Толпа потоком хлынула в храм: весь мир желал увидеть того счастливца, которому удалось покорить ваше гордое сердце. Но, увы, я так и не смог завоевать это неприступное сердце, верно? Я завладел им лишь на краткий миг. И вскоре моему райскому блаженству пришел конец. Однажды вы сказали мне: «Мои волосы побелели. Это знак судьбы. Я должна отправиться в странствие. Найди меня, если сможешь. Тогда, и только тогда, я снова стану твоей».

Сердце Брайони отчаянно заколотилось. Откуда Лео узнал, что она действительно приняла седую прядь за знак свыше? За намек, что настало время уйти? Нет, он не мог этого знать. Он просто выдумал всю эту историю. Но даже мистер Брейберн был заворожен его нелепой басней. Брайони успела забыть, с какой легкостью Лео околдовывал любую толпу, стоило ему только пожелать.

— И вот я пустился на поиски. От полюсов до тропиков, от берегов Китая до побережья Новой Шотландии. Сжимая в руке свадебную фотографию, я обращался с вопросом к людям всех рас и всех цветов кожи — белым и краснокожим, смуглым и черным: «Я ищу англичанку, женщину-врача, мою потерянную возлюбленную. Вы ее не видели?» — Лео пристально посмотрел ей в глаза, и Брайони не смогла отвести взгляд — как и несчастные Брейберны, она поддалась его чарам. — И вот я наконец вас нашел. — Он поднял бокал. — За начало нашей новой жизни вместе, пока смерть не разлучит нас!

Лео прибыл не один. Он нанял людей в Читрале, чтобы обеспечить миссис Марзден необходимые удобства, как он объяснил Брейбернам. Кули, которых он привел с собой, начали разбирать палатку Брайони сразу после чая.

Эта открытая палатка из грубой непромокаемой ткани летом сохраняла прохладу, а зимой смело выдерживала футовый слой снега, защищая от холода. Две парафиновые горелки и самое теплое пальто в придачу должны были согревать кровь Брайони, чтобы та не замерзла во сне.

Когда шатер опал, ее охватило отчаяние. А может, это был страх? Брайони боялась пускаться в путешествие с Лео.

Кули сложили палатку, выставив на обозрение ее скромное содержимое: походную кровать, два дорожных чемодана да складной столик со стулом. На столе лежали пачка старых медицинских журналов и докторский саквояж Брайони. На одном из чемоданов были разложены туалетные принадлежности, на другом покоились соломенная шляпа, шаль и две пары перчаток.

Лео рассеянно взял шляпу и повертел в обветренных руках, потом осторожно провел пальцем по краю.

Брайони с трудом сглотнула подступивший к горлу ком, в легких, исполненных нежности движениях Лео было нечто глубоко интимное, словно он касался ее волос, ее кожи.

Положив шляпу обратно, он направился к своей лошади и вернулся с другим головным убором.

— Я взял на себя смелость купить вам это. В низине вы легко можете обгореть, если не побережетесь.

Шляпа, что он протянул ей, походила на шлем с длинным отворотом сзади, защищавшим затылок, и сетчатой вуалью спереди, на случай если яркое солнце станет слепить глаза.

«Вот так самонадеянность!» — возмутилась Брайони. Лео задумал подчинить ее своей воле задолго до того, как нога его ступила в долину Румбур.

Она вернула шляпу со словами:

— Я не могу принять предмет одежды от джентльмена.

Это был удачный предлог отказаться от его дара. Лео больше не был ее мужем, их ничто не связывало. С какой стати он покупает ей подобные вещи?

Лео взглянул на отвергнутую шляпу:

— Если не ошибаюсь, это правило не распространяется на джентльмена, который делил с вами постель.

Он невозмутимо поднял глаза, рассматривая Брайони в упор. Краска бросилась ей в лицо. Тошнотворная волна слабости помешала ей влепить Лео пощечину, как он того заслуживал.

— Вы не джентльмен, сэр, — проговорила она. — И нет, благодарю вас. Я не надену эту отвратительную вещь.

Лео с минуту смотрел на нее серыми глазами цвета утреннего тумана; Брайони затруднилась бы сказать, что выражал его взгляд: отвращение, издевку или иное чувство, темное, необузданное, не поддающееся определению.

— Поступайте как знаете, — отозвался он наконец. — Распорядитесь, чтобы собрали ваши вещи.

Для всех ее пожитков хватило бы одного носильщика или вьючного мула. Спустя час после чаепития Брайони и Лео уже пожимали руки Брейбернам, обещая часто писать.

В последний раз обняв на прощание добрую пасторшу, Брайони уселась на лошадь, захваченную Лео специально для нее. Он передал ей поводья.

— Надеюсь, вы довольны, — обронила она, понизив голос, чтобы ее услышал только Марзден.

Он криво усмехнулся в ответ, в его улыбке таилась неповторимая смесь близости и отстраненности.

— О, несказанно.

Глава 3

День выдался прохладный и безоблачный. Долина Румбур, зажатая между двумя высокими горными хребтами, круто спускалась в низину, уклоняясь к юго-востоку. Путешественники двигались вдоль русла реки, голубой, с белыми пенными бурунами там, где поток стремительно обрывался вниз или изгибался. Одна деревня сменялась другой — Гром, Малдеш, Батет, Калашграм, Паракал. Птицы распевали в кустах рододендронов, где весной бушевало море цветов, розовых, как оперение фламинго. Поскрипывали колеса водяных мельниц, перемалывая зерно. Калашские женщины в нарядных головных уборах, расшитых раковинами, и с бесчисленными нитками бус на шее собирались возле печей, готовя еду на террасах своих крошечных домиков.

Эту долину нельзя было назвать раем земным — калашские дети высоко ценились на невольничьем рынке Читрала, их охотно покупали за красоту, сметливость и послушание, давая большие деньги, а стада калашей приходилось охранять от браконьеров и воинственных соседей-захватчиков, совершавших набеги на деревни. Но сейчас жизнь калашей казалась мирной и безмятежно-счастливой.

Горные склоны постепенно смыкались. Поля, дома и козьи загоны встречались теперь все реже, а потом исчезли вовсе. Путешественники вышли из долины в месте слияния двух рек — Румбура и Бумборета — и оказались в узком каменистом ущелье, лишенном деревьев и травы. Бурная река бежала далеко внизу, багрово-серые скалы закрывали небо. Тропинка, петляя и извиваясь, карабкалась по утесам, подчиняясь капризам природы.

Погруженная в сумрак теснина вела к широким пойменным лугам долины Читрал. Впереди лежал город Аюн, окруженный рисовыми полями. Брайони поразило, как резко отличается его архитектурный облик от привычной простоты и открытости селений калашей. Все дома здесь были отгорожены высокими глиняными стенами, защищавшими женскую половину их обитателей от посторонних глаз. На улицах показывались лишь мальчики и мужчины.

— Я велел остальным кули дожидаться нас на подступах к городу, — пояснил Лео. — Нам нет нужды заезжать в Аюн.

Брайони испытала облегчение с примесью досады.

— Вы хорошо все спланировали, не так ли?

— Подготовиться никогда не помешает, — вежливо заметил Лео.

Он послал вперед проводника по имени Имран, кряжистого мужчину с выдубленным солнцем лицом, предупредить кули о прибытии сахиба и его жены. Когда путешественники въехали в лагерь, там их уже дожидалась айя ^[6] с влажным подогретым полотенцем наготове, чтобы Брайони могла стереть с лица дорожную пыль. Пока госпожа пила чай, в палатку для купания принесли ведра с горячей водой и наполнили ванну. Как только, выкупавшись и сменив одежду, Брайони вышла из шатра, ей тотчас вручили блюдо с горячим пакорас — овощами в кляре из гороха нут, обжаренными до хрустящей корочки, — перекусить, пока Лео будет принимать ванну, а повара приготовят ужин.

Они сели за стол примерно в тот же час, когда Брайони обычно ужинала с пастором и его женой. Миссис Брейберн любила это время дня: тянущиеся вверх струйки печного дыма в прохладном воздухе, золотисто-розовые прожилки заката на сумеречном небе и первые искорки светлячков.

Трапеза состояла из густого острого супа с пряностями, куриных отбивных и ягненка под соусом карри с рисом. За столом Брайони не отрывала глаз от тарелки и держалась отчужденно, словно окружив себя невидимым коконом. Но Лео не пожелал заметить намек.

— О чем вы только думали? — спросил он тем же сладким голосом, которым совсем недавно сравнивал Брайони с летним днем. «…Но ты милей, умеренней и краше». — Покинули Лех, ни слова не сказав своей семье. И зачем вам понадобилось ехать в Лех? Неужели в Дели доктора больше не нужны?

Брайони задумалась, не обращая внимания на бывшего мужа.

— В Дели было слишком жарко, — произнесла она наконец. Жара действительно стояла невыносимая. Но зной она, пожалуй, выдержала бы. Другое дело — находиться в одном городе с братом Лео, когда все вокруг, казалось, знали и кто она такая, и как бесславно закончился ее брак. Нет, это было выше ее сил. Не для того она уехала за тысячи миль от дома, чтобы вновь, как в Лондоне, терпеть злобные людские нападки. — Когда миссия Моравской церкви в Лехе обратилась ко мне с просьбой временно заменить их врача, чтобы тот съездил домой в отпуск, я решила, что тамошний климат мне подойдет больше.

И еще уединенность.

Лех был главным городом Ладакха, высокого, выжженного солнцем плато к востоку от Кашмира, известного как Малый Тибет. Брайони представляла себе Лех сонной деревней, чья былая слава осталась в далеком прошлом. А он оказался шумным, оживленным городом, куда приходили караваны даже из отдаленного Туркестана. Возле заброшенного дворца, на стропилах которого все еще трепетали на ветру длинные веревки с покрытыми письменами молитвенными флажками лунг-та, выставляли свои товары купцы из Яркенда и Сринагара бок о бок с торговцами из Лахора и Амритсара.

Зато дом миссии Моравской церкви, скромный и простой, точно коровник, оказался тихим и уединенным. Там горсточка отважных, наивных христианских подвижников обращала в Христову веру, наверное, одного ладакхи ^[7] в год, медленно забывая свою родину.

Брайони не собиралась оставаться в миссии после приезда врача, которого заменяла, но и возвращаться в Дели ей не хотелось. Когда в Лех прибыла группа альпинистов из Германии, направлявшаяся в Равалпинди после восхождения, Брайони купила у них палатку исключительно потому, что шатер, этот символ кочевой жизни, затронул потаенные струны ее мятежной души. Неделю спустя в медицинский пункт при миссии заглянули Брейберны. Услышав, что они отправляются на запад и будут рады взять с собой врача, Брайони не раздумывая согласилась примкнуть к ним и вновь тронулась в путь, прихватив с собой новую палатку.

— Но, похоже, климат Леха вам тоже не подошел, не так ли? И когда город вам наскучил, вы ускользнули, подкупив миссионеров, чтобы те никому не раскрывали конечную цель вашего путешествия.

Брайони пожала плечами:

— Вас никогда не утомляли письма Каллисты?

Каллисте явно не давали покоя лавры великих романистов. В своих письмах она не скупилась на красочные описания и, когда речь заходила о Лео, без стеснения выдумывала веселые истории и отпускала хлесткие замечания, изображая его болезни, разочарования и ухаживания, что неизменно заставляло Брайони мучиться от тревоги, беспомощного гнева и ревности.

Покидая Лех, Брайони решила себя побаловать и прервать на год всякие связи с сестрой. Наскоро нацарапав достаточный запас коротеньких писем с самыми общими фразами, она попросила добрых миссионеров отправлять почтой по письму раз в неделю и никому не сообщать, куда она уехала, — даже христианских подвижников можно ввести в соблазн, если посулить пять сотен фунтов в обмен на обещание хранить безобидный секрет.

— Письма пишутся на бумаге. Вы могли бы бросить их в огонь.

— Я так и делала.

Но каждое новое письмо Каллисты, сожженное непрочитанным, напоминало Брайони, что Лео по-прежнему занимает все ее мысли, и это унизительное чувство причиняло жгучую боль. Куда проще было вовсе не видеть писем сестры.

Лео молча достал из кармана сюртука серебряную флягу и сделал глоток — мистер Брейберн настоял, чтобы он отлил себе немного драгоценного виски.

Брайони в досаде закусила губу: Лео давал ей понять, что оказался здесь из-за ее хитрой уловки. Один из кули убрал грязные тарелки и поставил перед ней блюдо с куском тутового пирога. Брайони вяло ковырнула его вилкой.

— Надеюсь, вас привела в Индию не просьба моей сестры разыскать меня?

— Нет. Ее письмо застало меня в Гилгите.

— И что вы делали в Гилгите? — изумилась Брайони. Из всех мыслимых мест на земле, где мог оказаться Лео, когда Каллиста попросила его о помощи, едва ли нашлось бы место, более подходящее для начала поисков, чем Гилгит, расположенный в предгорье Каракорума, примерно на полпути между Лехом и Читралом.

— Один мой приятель организовал исследовательскую экспедицию на воздушном шаре к вершинам Нангапарбата. Он решил разбить в Гилгите базовый лагерь. Еще с тех пор, когда Чарли занимал пост государственного советника, пока не перебрался на более жирное пастбище в Нью-Дели, меня приглашали участвовать в подобных походах, чтобы, так сказать, улаживать дела с властями.

Брайони попыталась осмыслить это невероятное совпадение, но почти сразу сдалась.

— И как же вы в конечном счете меня нашли?

— Вы хотите знать, как я выпытал у миссионеров ваш секрет?

— Нет, я собиралась спросить, показывали ли вы и им ту фотографию.

Скандальное появление из ниоткуда покойного мужа добропорядочной вдовы-докторши наделало бы шуму, всколыхнув сонную миссию в Гилгите. Брайони не заботило, что ее считают холодной и нелюдимой, но ей совсем не хотелось прослыть лгуньей.

Лео выразительно закатил глаза.

— К несчастью, нет, а жаль. Фотографию доставили уже после того, как я отправился в Лех разыскивать вас.

Брайони недоуменно нахмурилась.

— Тогда как вам удалось выведать у миссионеров, где я? Они должны были молчать.

Лео снова приложился к фляге. Брайони заметила, что за ужином он почти ничего не ел, а к тутовому пирогу даже не притронулся.

— Я представился вашим бешеным братцем и пригрозил спалить миссию дотла.

— Не верю.

Лео завинтил крышку и сунул флягу в карман.

— Я назвался вашим сводным братом. Мне не пришлось изображать буйство, и я не угрожал жестокой расправой моравским братьям. Я лишь вполне разумно заметил, что, если поползут слухи об исчезновении из миссии состоятельной английской дамы, люди тотчас решат, что ее прикончили из-за денег. Подобная перспектива здорово напугала наших миссионеров, хотя они так долго мямлили и запинались, не зная, как поступить, что я и впрямь готов был поджечь их домишко.

Брайони медленно прожевала кусочек пирога и вытерла салфеткой уголки губ.

— Мне жаль, что я невольно доставила вам неудобства. Я лишь хотела сбежать.

Лео не спросил, почему она хотела сбежать. Брайони покинула Англию, как только суд вынес решение о признании брака недействительным. До конца 1894 года она оставалась в Германии, потом отплыла в Америку, где провела почти весь следующий год, а в начале 1896-го приехала в Индию. Но прошлое, похоже, не желало выпускать ее из своих когтей, как бы далеко она ни забралась.

— Вам следует отдохнуть, — проговорил Лео. — Завтра мы отправимся на юг.

Если кто и нуждался в отдыхе, так это он сам. Приглядевшись к нему, Брайони встревоженно нахмурилась: худой и осунувшийся, Лео казался вконец изможденным.

— Как давно вы в пути?

Он задумчиво наморщил лоб:

— Я потерял счет времени. Месяца полтора с небольшим, чуть меньше двух. Что-то вроде того.

Из Гилгита на восток, в Лех, затем назад в Гилгит и через Читрал к долинам калашей. Это, должно быть, не менее тысячи миль. Тысяча миль по бездорожью, по отвесным склонам и ущельям, усеянным острыми осколками скал, где лишь изредка встречаются короткие ровные участки пути. Брайони с трудом верилось, что такой переход можно проделать за каких-то пятьдесят дней.

Должно быть, Лео взял с собой минимум снаряжения и, вероятно, только одного проводника, чтобы тот показывал дорогу, ибо невозможно двигаться с такой скоростью, таща за собой вереницу кули, слуг и поваров с палатками и походными кроватями.

— Как? — выдохнула она, ничего не понимая. Но еще более важный вопрос не давал ей покоя: — Зачем? Почему вы отправились за мной?

— Почему? — переспросил Лео, явно удивленный.

— Да. Почему вы не послали Каллисту к дьяволу?

Лео фыркнул, скорее презрительно, чем насмешливо.

— О, Каллиста хорошо знает, как поймать дурака на крючок.

Наверное, их пути никогда не пересеклись бы, если бы мачеха Брайони не пригласила Лео на обед. По окончании медицинской школы в Цюрихе Брайони прошла клиническую подготовку в лондонской Королевской бесплатной больнице, а после получила место в Новой больнице для женщин, также в Лондоне. Ради удобства она жила в городском доме Аскуитов с отцом, сестрой, мачехой и сводными братьями, но почти не принимала участия ни в делах семьи, ни в светских развлечениях.

В тот вечер, когда должен был прийти Лео, она с радостью пообедала бы у себя в комнате. После тяжелого дня в больнице ей хотелось побыть одной — Брайони никогда, даже в лучшие времена, не была особенно общительной. Но без нее за столом оказалось бы тринадцать человек, поэтому она неохотно оделась и спустилась в гостиную. А потом явился Лео со своей очаровательной улыбкой. И весь вечер Брайони провела словно во сне, не ощущая времени, не сознавая, что ест или говорит, не замечая никого, кроме Лео, с его сияющими серыми глазами и прелестным изгибом губ.

С того дня Брайони постоянно искала с ним встречи. Она принимала приглашения знакомых в надежде его увидеть. Пришла на его нашумевшую лекцию о Гренландии в Королевском географическом обществе, где собралась целая толпа. Она даже осмелилась явиться в математическое общество на его доклад и просидела до конца, ловя на себе удивленные взгляды, хотя после первой же минуты перестала понимать, о чем идет речь.

Как ни странно, она и не думала добиваться его внимания — ей хотелось лишь любоваться им издали.

Так продолжалось, пока Лео ее не поцеловал.

Это произошло в доме его старшего брата, графа Уайдена. В библиотеке, пока в гостиной шел музыкальный вечер. Брайони чувствовала себя обманутой, оттого что Лео так и не появился. Она надеялась его увидеть, ведь Лео временно жил в доме Уайденов. Ей не терпелось уехать, но пришлось задержаться из-за сестры: Каллиста, в детстве не нуждавшаяся ни в чьем обществе, став взрослой, неожиданно пристрастилась к большим и шумным сборищам людей. Брайони не оставалось ничего другого, кроме как искать утешения в энциклопедии. «Incunabula. Indazoles. Indene. Index Librorum Prohibitorum…» Внезапно она почувствовала чье-то присутствие в комнате. Лео стоял, прислонившись спиной к двери.

— Мистер Марзден! — Как давно он наблюдает за ней?

— Мисс Аскуит.

Глаза его не улыбались. Странно было видеть таким серьезным того, кто всегда излучал веселье и жизнерадостность. Но вот лицо его осветилось улыбкой. Той чарующей улыбкой, которая способна была заставить слепого прозреть, и отзывалась райской музыкой в ушах глухого. В серых глазах Лео читалось нечто такое, от чего сердце Брайони отчаянно заколотилось (тревожный симптом с медицинской точки зрения).

— На вашем месте я бы не стал читать за этим столом, — предупредил Лео.

— Вот как?

— Чарли и Уилл — оба потеряли невинность на этом предмете мебели.

Ее рука взметнулась к горлу.

— Господи! — пролепетала Брайони. Ее возглас прозвучал не громче мышиного писка.

— Почему бы вам просто не уехать? — вкрадчиво поинтересовался Лео.

Брайони с радостью бежала бы, но ноги почему-то отказались ей повиноваться.

— Уверена, в этом доме моей добродетели ничто нe угрожает.

Оттолкнувшись от двери, Лео подошел к столу. Одной его сияющей счастливой улыбки было бы довольно, чтобы наполнить радостью весь мир.

— Кто-нибудь уже покушался на вашу добродетель, мисс Аскуит?

Брайони никогда не приходилось вести подобные непристойные разговоры. И все же ей не хотелось, чтобы Лео замолчал. Его слова оказывали на нее странное, дурманящее действие, словно отменный ликер с самым лучшим шоколадом.

— Никого не интересует мое целомудрие. И охотиться за ним нет желающих.

— Не может быть.

— И все же это правда.

— Ладно, если вы настаиваете. Впрочем, и с непорочной женщиной можно немало нагрешить.

Господь милосердный! Брайони с трудом сглотнула подступивший к горлу ком.

— Не сомневаюсь. И все же уверяю вас, сэр, мои грехи, какими бы они ни были, не имеют ничего общего со сладострастием.

— Не могу сказать того же о себе, — прошептал Лео. — Мои прегрешения, возможно, и отличаются от ваших, но все они тоже плотского свойства.

— Вас это, должно быть… забавляет.

Лео подошел ближе и уселся в соседнее кресло.

— Хочу признаться, мисс Аскуит, я испытываю жгучее желание восстановить справедливость и уделить вам внимание, недоданное мужской половиной человечества.

— Я… уверена, что мужская половина человечества ничего мне не должна.

Лео наклонился вперед, положив руку на подлокотник кресла.

— Категорически с вами не согласен.

Брайони вжалась в спинку кресла.

— И как вы собираетесь исправить дело?

— Разумеется, занявшись с вами любовью. Обстоятельно, вдумчиво, не зная усталости.

Брайони показалось, что тело расплавилось и вот-вот стечет под стол.

— Прямо здесь?! — Ее дрожащий испуганный голос сорвался на тоненький писк.

— Разве я не предупреждал вас об этом столе? Вам следовало бежать, когда еще была возможность. А теперь слишком поздно.

Лео прошептал эти слова, почти касаясь губами ее губ. Сердце Брайони загрохотало, как незакрытый ставень под порывами грозового ветра. Далеко в гостиной грянули вступительные аккорды Пятой симфонии Бетховена — излишне амбициозному исполнителю явно недоставало таланта. Именно тогда, в тихом уголке библиотеки, Брайони вдруг впервые поняла, что так привлекало ее в Лео, что она желала найти в нем. Эту близость, эту дерзкую разрушительную силу, способную смести любые барьеры, пошатнуть любые устои.

И тут Лео рассмеялся, задорно и весело, словно долго изображал серьезность и наконец не выдержал.

— Простите меня. Вы были так похожи на прилежную ученицу, занятую зубрежкой, что, увидев вас, я просто не смог удержаться.

Сердце Брайони успело отсчитать не меньше десяти ударов, прежде чем она поняла, что Лео ее поддразнивает и все его слова ничего не значат.

— Пойдемте. — Он предложил ей руку. — Сестра вас ищет. Я обещал отыскать вас и привести в гостиную.

Поднявшись, Брайони прошмыгнула мимо Лео к выходу.

— Это было не смешно.

— Прошу прощения. Я не думал, что зайду столь далеко. Но вы были так очаровательно невинны…

— Ничего подобного. Чем вы хотели меня удивить? Любовь — всего лишь пенис, проникающий в вагину, чтобы в конечном счете извергнуть семя, и ничего больше.

Лео, казалось, смешался. Неожиданная тирада Брайони застигла его врасплох. Однако в следующий миг на губах его заиграла лукавая усмешка.

— Весьма поучительно. А я-то думал, что все сводится к валентинкам и сонетам.

— Ну, я рада, что хотя бы один из нас нашел эту беседу забавной, — раздраженно пробурчала Брайони, направляясь к двери.

Лео оказался там раньше ее:

— Вы сердитесь. Я и вправду вел себя предосудительно?

— Да.

Ну вот, она следует по пятам за этим юным красавцем, словно преданная собачка, а между тем для него она всего лишь старая дева (ведь ей почти двадцать восемь, о ужас!), и сама мысль о близости с ней — сплошная нелепость. Как она могла принять разыгранный Лео фарс за чистую монету?

— Имейте в виду, я превосходно обхожусь без мужского восхищения. И отлично знаю, что значит грешить, сохраняя непорочность. Существует немало способов: фроттаж, ручная манипуляция, оральная стимуляция, ничего не говоря о старом добром…

И тут Лео ее поцеловал. Брайони даже не поняла, как это произошло. Только что она гневно бросала слова ему в лицо, а он стоял, прислонившись спиной к двери. Но в следующее мгновение она сама, оцепеневшая от потрясения, оказалась прижата спиной к двери, а Лео впился в ее губы.

— Боже, — прошептал он, чуть отстранившись. — Неужели я только что это сделал?

Дверь за ее спиной, казалось, слегка дрожала: соль-, фа- и ре-бемоли, несущиеся из гостиной, отдавались гулом у Брайони в позвоночнике. Лео Марзден поцеловал ее. Она понятия не имела, что это значит. Может, современные молодые люди целуют женщин ради развлечения? Следует ли ей потребовать извинений? Или отвесить Лео пощечину? Раздают ли женщины до сих пор пощечины мужчинам за подобные возмутительные выходки?

— Вам почти удалось меня убедить… — Лео умолк, не закончив фразу.

Конечно, ей хотелось его убедить в своей порочности. Заставить поверить, что под внешностью стареющей девственницы скрывается распутная Мессалина, устраивающая разнузданные оргии в бесплатных больницах по всему городу. Но какое это имело значение?

— Я мог бы поцеловать вас теперь как подобает, — прошептал он.

— Не сомневаюсь, — возмущенно отозвалась Брайони. Собственный голос показался ей чужим, незнакомым.

Лео наклонил голову, его губы почти коснулись ее рта.

— Каким мылом вы пользуетесь?

— Не знаю. Самым едким.

— Я не встречал ни одной другой женщины, которая пахла бы так же, как вы.

— А как пахнут женщины?

— Цветами, пряностями. Иногда мускусом. А ваш запах напоминает химические растворители.

Взгляд Брайони задержался на губах Лео.

— Вам нравятся химические растворители?

Уголки его рта дрогнули. А потом он поцеловал ее снова, нежно, неторопливо. Этот поцелуй, легкий, как трепетание крыл бабочки, и властный, как прибой, со стороны показался бы почти невинным — Лео не прикасался к Брайони, лишь приподнял пальцем ее подбородок.

Ее охватило странное чувство, напоминающее стремительное падение и полет. «Так вот почему люди делают это», — смутно подумала она. Поцелуй — вернейший путь передачи инфекции, но какое это приятное занятие! Изумительное, захватывающее, электризующее. Крошечные разряды, должно быть, рождались от соприкосновения их губ, потому что она чувствовала, как звенит каждый нерв и поет каждая клеточка тела.

Брайони не смогла бы сказать, когда прервался этот поцелуй. Очнувшись от забытья, она растерянно захлопала ресницами, но прошло несколько мгновений, прежде чем расплывающаяся перед глазами комната приобрела четкие очертания.

— Обещайте, что никогда больше не станете меня целовать, — попросил Лео, — а не то вы лишите меня всякой надежды обрести счастье с другими женщинами.

Должно быть, эти же слова Марзден говорил всем женщинам, которых целовал: фраза была слишком хороша для экспромта. И все же Брайони ощутила легкое головокружение, как после бокала вина.

Она медленно кивнула:

— Хорошо. Потому что я ни за что не простил бы вас, если бы вы разбили мне сердце. — Лео широко улыбнулся — золотой мальчик, обласканный богами. — А теперь пойдемте, пока Каллиста не отправилась нас разыскивать.

Глава 4

За завтраком Брайони старательно изображала повышенный интерес к кроваво-золотому восходу над зазубренными пиками гор, составлявших восточную стену долины Читрал, но краешком глаза наблюдала за Лео, обходившим лагерь. Он следил за тем, как снимают и складывают палатки, проверял вьюки на каждом муле, советовался с проводниками и даже обменялся короткими фразами с несколькими кули и айя на каком-то туземном языке.

Последнее не слишком обнадежило Брайони: ей приходилось видеть сахибов и их жен, обращавшихся к туземцам на смеси английского с ломаным хинди, а потом бурно возмущавшихся, когда наемники приносили им листья бетеля вместо стакана воды.

Но теперь она была всецело во власти Лео.

Округ Читрал располагался в неприступной горной долине, среди высочайших пиков и огромных ледников Гиндукуша. Из Гилгита Лео добирался сюда через перевал Шандур, лежащий на высоте двенадцать тысяч футов. Вернуться в долины Индии путешественники могли, лишь преодолев заснеженный перевал Ловарай на высоте десять с половиной тысяч футов, затем им предстояло пересечь гористый Дир и продолжить путь на юг. Брайони никогда не была страстной любительницей горных походов. Она с содроганием вспоминала переезд из Кашмира в Лех с тройкой английских туристов — бесконечные пререкания кули, плохую пищу и непрестанные жалобы англичан на леность и ненадежность всех кашмирцев. Продвижение от Леха до Читрала с миссионерами, проходившее куда более спокойно, без откровенной вражды и яростных стычек, было организовано из рук вон плохо: повара плелись далеко позади, и путешественникам постоянно приходилось голодать, кексы к чаю пропитались рыбьим жиром, потому что их упаковали вместе с открытой банкой сардин, а оцинкованная ванна Брейбернов из-за небрежного обращения еще в самом начале пути оказалась безнадежно испорчена — дно было продырявлено в трех местах.

— Вы говорили, мы доберемся до Пешавара за неделю? — обратилась она к Лео, когда тот подошел к ней сообщить, что отряд готов отправиться в путь.

— Мы пройдем в стороне от Пешавара. Ноушера ближе.

— Так мы будем в Ноушере через неделю?

— Один я смог бы добраться туда за четыре дня. С вами нам понадобится неделя, а то и больше. Это будет зависеть оттого, насколько вы закаленная путешественница.

Брайони обладала крепким здоровьем и выносливостью. А вот Лео выглядел пугающе изможденным и худым, под глазами у него обозначились темные круги, а лицо казалось бледным, несмотря на загар.

Брайони невольно встревожилась. Почти два месяца, проведенные в пути, истощили его. Попытка достигнуть Ноушеры за четыре дня или даже за неделю могла окончательно подорвать силы Лео.

— Вы завтракали? — спросила она.

Он, уже направившийся было прочь, остановился.

— Я перекусил раньше.

— И что же вы ели?

Лео нахмурился, раздраженный столь придирчивым допросом:

— Овсяную кашу или что-то в этом роде.

Едва ли порции овсянки достаточно для ослабленного недоеданием мужчины, которому предстоит нелегкое путешествие. Брайони внимательно оглядела его, пытаясь определить причину истощения.

— Вы страдаете потерей аппетита?

— Рискну предположить, что это естественное следствие встречи с вами, — с вежливым ехидством ответил Лео.

— Это означает «да» или «нет»?

— Это означает: «Мне не нужен доктор, так что оставьте меня в покое». — Он резко повернулся на каблуках, но, вдруг передумав, оглянулся на Брайони: — Даже если бы я нуждался в помощи врача, к вам я обратился бы в последнюю очередь.

«Ты уверен, что не подхватил какую-нибудь ужасную болезнь, которая закончится кровотечением, неукротимой рвотой и гангреной? — поинтересовался Уилл (лишь отчасти в шутку), когда Лео сообщил ему новость о своей помолвке. — Я никогда не слышал, чтобы Брайони Аскуит проявляла хотя бы малейший интерес к здоровому мужчине».

«Ты просто обижен, потому что она никогда не проявляла ни малейшего интереса к твоей персоне», — усмехнулся Лео, чувствуя себя властителем мира. Восхитительно юный и восхитительно глупый.

Он насмешливо отсалютовал, коснувшись края шляпы, но Брайони шагнула к нему и поймала за запястье. Ее прохладные пальцы сжимали руку не сильно, неуверенно, бесстрастно. А ее волосы, ее прекрасные волосы, рассеченные белой полоской, казались рулоном черного шелка, разрезанным безжалостным ножом.

— Возможно, выбирать доктора вам не придется, — невозмутимо отозвалась она. — Ближайший дипломированный врач находится в гарнизоне Дроша. А больше ни одного до самого Малаканда.

Примерно через четверть минуты Брайони выпустила его запястье и приложила ладонь ко лбу.

Лео не хотелось, чтобы она стояла так близко да еще прикасалась к нему.

— У меня нет жара, — нетерпеливо проворчал он.

«Хотя завтра, возможно, будет», — добавил он мысленно. Лихорадка началась примерно неделю назад, к ней сразу же добавились головокружение и ломота в костях. Но на следующий день недомогание прошло, и Лео списал все на усталость. Однако днем позже вернулись жар и озноб. С того времени так и повелось: один день чуть полегче, другой — похуже. Но с каждым разом лихорадка становилась все мучительнее. Накануне, пересекая тенистое ущелье на пути к долине Румбур, Лео дрожал от озноба.

Брайони отняла руку и смерила Лео недоуменным взглядом:

— Жара действительно нет. У вас на теле не появились пятна или сыпь? Вас не беспокоят боли в суставах? Общая слабость? Головокружение? Озноб?

Уилл был прав. Мисс Аскуит равнодушна к мужчинам и проявляет интерес лишь к их физическим недугам.

— Нет, ничего. Я же говорил вам, что мне не нужен доктор. Довольно терять время. Нам предстоит долгий путь.

— Не сегодня, — возразила Брайони.

— Что, прошу прощения?

— Я не привыкла долго находиться в седле. Мне потребуется несколько дней, чтобы освоиться. И сегодня я не желаю продолжать путешествие до самой темноты.

Лео предпочел бы пройти через перевал Ловарай до ночи: если на следующее утро возобновится лихорадка, еще более жестокая, чем накануне, едва ли он сможет осилить переход и спуск.

Отказ Брайони продолжить путь по намеченному плану раздосадовал его. Возможно, будь она нежной и слабой женщиной… Но, когда они жили вместе, она работала целыми сутками, не зная усталости. Несмотря на внешнее изящество и обманчивую хрупкость, эта леди отличалась редкой силой и выносливостью.

— Ладно, — неохотно пробурчал он. — Я прослежу, чтобы сегодня мы сократили маршрут.

— Спасибо. Это очень любезно с вашей стороны.

Коротко кивнув, Брайони направилась к ожидавшей ее лошади. Только тогда Лео осознал всю странность ее поступка. Это было совсем на нее не похоже. Та Брайони, которую он знал, скорее стерла бы себе бедра в кровь о седло, чем призналась, что что-то не так. Достаточно вспомнить, как она стоически терпела минуты их близости — со стиснутыми кулаками и одеревенелыми ногами.

«Иногда люди меняются, — подсказал ему внутренний голос. — А порой нет».

Путешественники перебрались через реку в Дроше, где Лео взял на себя труд отослать Каллисте телеграмму из британского гарнизона. Он сообщил, что нашел Брайони, и обещал отправить следующую весточку из Ноушеры. После легкого завтрака отряд продолжил путь. Переход оказался на удивление спокойным, обошлось без происшествий.

Они решили остановиться на день на краю фруктового сада. Прибыв первыми на место, Брайони и Лео подождали, пока кули их нагонят и разобьют лагерь. Усевшись на каменную стену высотой по пояс, Брайони принялась обмахиваться соломенной шляпой. Лео, облокотившись на стену, смотрел вниз, на узкую голубую ленту реки.

Возле сужающейся южной оконечности долины Читрал река делала полукруг. Пахотные земли по обеим сторонам излучины тянулись вверх террасами, где ярус за ярусом располагались рисовые и кукурузные поля, а над ними фруктовые деревья, но огромные скалы, обступавшие долину с трех сторон, бросали вызов владычеству человека.

— Вы по-прежнему не разговариваете с отцом? — спросил Лео.

Брайони внимательно изучала реку внизу, вопрос вывел ее из задумчивости.

— Не припоминаю, чтобы я когда-нибудь не разговаривала с отцом.

Лео поднял глаза от груши, с которой снимал кожуру перочинным ножом, и Брайони вновь обратила внимание на его израненные руки. Однако движения его сохранили прежнее изящество. Кожура от груши упала на землю одним длинным завитком.

Лео купил фрукты у владельца сада. Брайони очень любила груши, но ни за что не попросила бы у Лео ни кусочка. Возможно, позднее, когда он будет занят устройством лагеря, ей удастся улизнуть и купить себе несколько плодов.

— Так вам все равно, жив ваш отец или умер, — заключил Лео.

Его шляпа небрежно сползла набок, а одежду не мешало бы погладить. Он выглядел больным и изможденным, но все же держался на ногах. Брайони обрадовалась, когда Лео согласился не спешить и проезжать в день не больше двадцати миль. Он стоял передней, очищая грушу, худой, измученный. Сюртук болтался мешком на его тощем теле, но Брайони не могла отвести от него глаз — Лео вызывал в ней чувство, похожее на нежность, словно был усталым заблудившимся путником, которого судьба привела к ее порогу.

— Джеффри Аскуит чужой мне человек.

— Отцы не должны быть чужими.

Брайони пожала плечами:

— Но иногда все же бывают.

— Как и мужья? — со странной усмешкой спросил Лео, не глядя на нее.

Впрочем, он явно не ожидал ответа на свой вопрос, поскольку протянул Брайони кусочек груши. Чуть помедлив, она сняла перчатку и взяла ломтик. Груша оказалась прохладной и сочной, сладкой, с едва заметной характерной горчинкой.

Брайони никак не думала, что между ней и Лео возникнет отчуждение. Иногда она проклинала тот день, когда у мисс Джонс случилось пищевое отравление. Не будь его, Брайони не вызвали бы в дом на Аппер-Беркли-стрит произвести кесарево сечение, и ее иллюзии не оказались бы разрушены.

Возможно, она и по сей день оставалась бы замужем, пребывая в счастливом неведении.

Брайони надела шляпу и туго завязала ленты под подбородком.

— Как чувствовал себя мой отец, когда вы видели его в последний раз?

Лео в отличие от Брайони был в наилучших отношениях с семьей жены. Он, казалось, находил что-то привлекательное в каждом из ее родственников, а те пылко восхищались им в ответ.

Он удивленно приподнял изящную бровь:

— Ну надо же! А я-то считал вас совершенно бессердечной.

Брайони словно окаменела:

— Возможно, вы правы, и это лишь попытка поддержать беседу.

Лео насмешливо фыркнул:

— В разговорах вы не сильны. Иногда мне кажется, ваше молчание способно заполнить расстояния между звездами.

— Это неправда. Я участвую в беседах.

— Когда вас вынуждают. — Лео предложил ей еще кусочек груши. Брайони хотела было отказаться, но плод был сочным и восхитительно спелым.

— Когда в начале года я обедал с вашей семьей, мистер Аскуит выглядел вполне здоровым. На прощание он подарил мне экземпляр своей новой книги о Мильтоне. Я прочитал ее, пересекая Красное море. — Лео испытующе взглянул на Брайони: — Вы не прочли ни одной его книги, верно?

Брайони покачала головой. Она не читала отцовских книг, но в возрасте восьми или девяти лет сожгла несколько штук: тогда она еще остро переживала, что Джеффри Аскуит живет в мире своих книг, не обращая ни малейшего внимания на дочь.

— Это великолепная книга, блестящий исследовательский труд.

— Не сомневаюсь, — ответила Брайони. — Как Каллиста?

— Да как всегда. Со своими капризами и чудачествами. И все еще не замужем.

— Значит, пошла по моим стопам. А остальные?

— Ваша мачеха, похоже, не отличается крепким здоровьем. Прошлой зимой она сломала запястье и какое-то время не показывалась в обществе. Пол тоже редко выезжает в свет. Ангус страдает из-за того, что леди Барнаби отвергла его предложение, у бедняги разбито сердце. — Лео протянул Брайони еще один ломтик груши. — Но вас не слишком волнует их жизнь, не так ли?

Брайони отвела глаза. Лео совсем ее не знал. И все же иногда его способность читать в ее душе пугала.

— А как ваша семья?

Лео изумленно покосился на нее, но ответил:

— Вполне благополучно. Уилл с Лиззи снова переехали в Лондон. Мэтью получает астрономические суммы за свои портреты. Чарли решил жениться на любой женщине из плоти и крови, которая захочет заменить мать его огромному выводку. А Джереми занят графскими обязанностями.

Братья обожали Лео, младшего ребенка в семье. И покойные родители были ему преданы. Всеобщий баловень и любимец, он никогда не знал горького, отчаянного одиночества.

— А как поживает сэр Роберт?

«Лео лучший молодой человек из всех, кого я знаю, а вы, вне всякого сомнения, глупая, вздорная женщина», — холодно заявил Брайони крестный отец Лео накануне того дня, когда брак Марзденов был признан недействительным.

— Довольно неплохо. Хорошо быть банкиром, когда золото из Южной Африки течет к тебе рекой.

Брайони кивнула. Со временем львиная доля этого богатства перейдет к Лео. Интересно, хватило бы ей смелости сделать Марздену предложение, если бы она знала о завещании его крестного? О том, что Лео вовсе не нужны деньги жены? Возможно, да. Ибо после того первого поцелуя в библиотеке Брайони не могла думать ни о чем другом, ей страстно хотелось снова поцеловать Лео, она жаждала испытать то, о чем прежде лишь читала в книгах, — совершить нелепое действие, способное заставить всякого цивилизованного человека умереть от смущения.

— Вам бы следовало приберечь на потом парочку вопросов, — заметил Лео, вгрызаясь в остаток груши. — Нам будет не о чем говорить оставшуюся часть путешествия.

Брайони посмотрела на него, перевела взгляд на свои руки, липкие от сока, и вдруг поняла, что Лео отдал ей все лучшие кусочки, оставив себе лишь сердцевину.

У Брайони остался еще один вопрос. Куда легче сказать Лео, что его больше для нее не существует, чем вызвать в себе это чувство. «Волны ее души» беспокойно вздымались, требуя ответа.

— Как шли дела у вас?

Лео отшвырнул огрызок груши.

— А что вас интересует?

Брайони поджала губы и передернула плечами.

— Ах да, я и забыл, вы просто поддерживаете беседу. — Лео невесело усмехнулся. — Я бы сказал, превосходно. Я много путешествовал, посмотрел мир, встречался с интересными мужчинами и прекрасными женщинами, и везде, куда бы ни пришел, меня ждал радушный, сердечный прием.

Брайони охотно этому поверила. Лео просто вернулся к шикарной холостяцкой жизни.

Он вытер пальцы платком, сунул его в карман и обхватил себя руками за плечи. Брайони пригляделась к его руке, скрытой тенью. При таком освещении порезы и синяки на костяшках изящных пальцев Лео были почти незаметны.

Во время их стремительной, на редкость короткой помолвки Лео приезжал к невесте каждое воскресенье. И когда молодые люди оказывались одни в гостиной, длинные заостренные пальцы Лео касались Брайони. Она позволяла жениху держать ее за руку, но каждый раз его пальцы продвигались чуть выше. В свой последний воскресный визит Лео ухитрился не только расстегнуть ее рукав, но и поцеловать нежный сгиб локтя. И Брайони, дрожа от пробуждающегося желания, не сомкнула глаз всю ночь.

— А вы? Как сложилась ваша жизнь? — немного помедлив, спросил Лео.

Внешне Брайони почти не изменилась, если не считать волос. Она осталась той же холодной замкнутой женщиной, вызывавшей больше уважения, чем любви. Внутренне же она преобразилась до неузнаваемости и едва ли могла бы стать прежней.

Когда-то Брайони была вполне довольна своей жизнью. Она не собиралась замуж и не слишком интересовалась пустыми обрядами, принятыми в обществе. Она посвятила себя медицине, и служение этому властному божеству в его просторном храме всецело поглотило ее.

Затем в ее жизни появился Лео, и Брайони словно поразило молнией. Казалось, отряд археологов провел раскопки в привычном мире ее мыслей и чувств, обнажив огромные древние пласты неутоленной страсти и обманутых надежд.

После разрыва с Лео ей потребовалось время, чтобы понять, что спокойное безразличие, в котором она пребывала почти до тридцати лет, счастливое бесхитростное неведение души, свободной от взлетов и падений, возможно, навсегда осталось в прошлом.

Странное беспокойство подгоняло ее, заставляя почти каждый год собирать чемоданы и мчаться на другой конец света, но если ее жизнь и нельзя было назвать мирной, по крайней мере она больше не вела войну с самой собой. Пока в ее тихий мирок снова не ворвался Лео.

— Не знаю, — произнесла она наконец. — Думаю… я просто пыталась жить.

Лео солгал Брейбернам. Счастливейшим событием в его жизни было не венчание. Неделю перед свадьбой он провел в отъезде, выступая с циклом лекций в Парижской академии наук. Когда он вернулся и молодая чета обменялась клятвами перед алтарем, лицо Брайони впервые приняло одеревенелое, бесчувственное выражение, которое Лео впоследствии назвал «неприступной крепостью». А до того мгновения, как епископ Лондонский объявил их мужем и женой, Лео жил в мучительном страхе, что невеста внезапно его бросит.

Нет, счастливейшей в его жизни была минута, когда Брайони сделала ему предложение.

В последний раз он видел ее еще пятнадцатилетним мальчишкой. Лео никак не думал, что восемь лет спустя, встретив Брайони снова, испытает странное чувство, будто и не было тех лет, а он, как в детстве, околдован этой непостижимой женщиной.

Даже сильнее, если на то пошло.

Потому что Брайони стала еще прекраснее, чем он ее помнил. Невозмутимая, уверенная в себе. Знающая, образованная, одаренная. Само совершенство.

Лео вовсе не был жалким неудачником. В Лондоне его знали как ученого с разносторонними интересами, «человека эпохи Возрождения» на заре нового века. Но он боялся показаться Брайони с ее возвышенной душой слишком поверхностным, испорченным блеском глянцевой и пустой светской жизни.

И все же она пришла послушать его доклады в математическом и географическом обществах. И следила за ним глазами с таким серьезным вниманием, что Лео оба раза едва сумел довести лекцию до конца.

Он был совершенно очарован строгим покроем ее костюмов — жакетов и юбок — благородной простотой линий и форм. Брайони походила на рыцаря в доспехах из шуршащего шелка, готовая вступить в бой с лондонскими микробами и болезнями. Он обожал сладковатый, отдающий дегтем запах карболки, этого великого антисептика, столь почитаемого представителями ее профессии, — им пахли ее дивные волосы (хотя Лео нечасто удавалось подойти к ней так близко, чтобы почувствовать их аромат). А ее молчание, такое невозмутимое и уверенное, захватывало его куда сильнее бесконечной болтовни других юных леди, которые только и ждали случая потараторить всласть.

Ночами он лежал без сна, думая о ее простых шляпках и скромных практичных ботинках, о пуговках у нее на груди, где ткань блузки едва заметно топорщилась. Грезил о ее губах, не знавших поцелуя, о сосках, которых никогда не касался жадный язык мужчины, о нетронутых бедрах.

А потом, во время музыкального вечера, он не сумел сдержать вожделения и поцеловал Брайони. Не один раз, а дважды, хотя любой из сотни гостей мог войти и застигнуть их врасплох.

Лео понятия не имел, как вести себя дальше. Следует ли ему прийти к ней и извиниться? Или же прийти и не извиняться? Да и как, скажите на милость, застать ее, если она вечно работает, почти не бывает дома и не принимает гостей?

И вот хмурым, дождливым лондонским утром, слишком холодным, чтобы назвать его весенним, Лео в странном волнении расхаживал по библиотеке в доме брата, теребя в руках карточку, которую дала ему Брайони.

«Мисс Брайони Аскуит. Врач общей практики. Анестезиолог. Старший хирург Новой больницы для женщин. Преподаватель Лондонской женской школы медицины».

В дверь постучали.

— Мисс Аскуит спрашивает, дома ли вы, сэр, — отчеканил дворецкий.

— Которая мисс Аскуит? — Вопрос прозвучал глупо. Лишь старшую дочь в семье называли просто по фамилии.

Лео попытался угадать, зачем она пришла. Возможно, отчитать его, чего он, безусловно, заслуживал, хотя меньше всего на свете хотел бы вызвать ее недовольство. Может, Брайони собиралась где-то выступить с лекцией и решила пригласить его? Но тогда ей было бы намного проще послать ему записку.

В конце концов Лео сдался и велел дворецкому проводить мисс Аскуит в гостиную. Брайони была чудо как хороша. Волосы цвета воронова крыла, фарфоровая кожа, бледно-розовый румянец на нежных щеках. В ее присутствии сердце Лео колотилось так сильно, что готово было выскочить из груди. Сладостный изгиб ее рта — впадинка на верхней губе и прелестная полнота нижней — сводили его с ума.

Минуту или две Лео и гостья стояли в гостиной, обмениваясь обычными банальностями. Он предложил Брайони кресло, она поблагодарила, но осталась стоять. От чая отказалась наотрез.

Лео окинул ее насмешливо-строгим взглядом:

— Вы не хотите присесть и не желаете чаю. Есть ли хоть что-нибудь, чего вы хотели бы, мисс Аскуит?

Брайони откашлялась, прочищая горло:

— Ну, я надеялась, что смогу предложить вам нечто, способное вас заинтересовать.

— В самом деле? — Лео радостно улыбнулся. Он понятия не имел, что бы это могло быть, но по крайней мере Брайони не выглядела унылой и подавленной. — Что ж, продолжайте, я весь внимание.

Мисс Аскуит пустилась в обсуждение своего финансового положения, имущества и темперамента. Лео потребовалось не меньше трех минут, чтобы сообразить, что она говорит о женитьбе. Брайони полагала, что их столь различные характеры и склонности смогут дополнить и уравновесить друг друга. Ее молчаливость и замкнутость удачно оттенят яркую живость Лео. Брайони не сомневалась, что ее образ жизни отлично подойдет ему, ведь работа занимает у него бездну времени. Лео мог бы заниматься своими исследованиями, пока жена трудится в больнице. Вдобавок, вступая в брак, она принесет мужу поместье Торнвуд, составлявшее когда-то часть приданого ее матери. По условиям брачного контракта ее родителей Торнвуд вместе с солидным денежным состоянием переходит к старшему ребенку миссис Аскуит, то есть к ней, Брайони.

Оцепеневший от изумления Лео не сразу понял, что она замолчала.

— Я вас смутила? — прошептала Брайони.

— Да, признаться, — медленно произнес Лео.

Она наконец уселась, выбрав стул в стиле Людовика XV, стоявший перед камином.

— Надеюсь, мое предложение не привело вас в ужас?

— Нет, не так чтобы очень.

— Тогда, возможно, вам стоит немного подумать?

Тут действительно было над чем поразмыслить. Откровенно говоря, Лео вовсе не помышлял о женитьбе. Через три недели ему должно было исполниться двадцать четыре года. Наверное, им с Брайони следовало бы подождать год-другой, чтобы лучше узнать друг друга.

— Я обдумаю это самым серьезнейшим образом. Вы знаете, что я питаю к вам величайшее почтение.

Брайони нерешительно закусила губу:

— В таком случае есть еще кое-что, о чем вам следует знать. Скорее всего я не смогу иметь детей.

Лео потрясенно застыл.

— Вы уверены?

— К сожалению. — Она отвела глаза. — Вы любите детей?

— Да. — Лео очень любил детей и бесконечно баловал своих маленьких племянников и племянниц.

— Тогда вам, наверное, лучше сказать «нет» прямо сейчас. Наш брак будет вам в тягость.

Какая злая ирония: в тот миг, когда желание его сердца готово исполниться, ему приходится делать выбор, едва ли не самый серьезный в жизни мужчины.

— Можно мне немного подумать?

Брайони скупо улыбнулась:

— Конечно.

Лео проводил ее до кареты и подал руку, помогая взобраться на подножку. Расположившись на обитых тканью подушках, Брайони смущенно отвела со лба непослушную прядь, выбившуюся из прически. Быть может, всему виной дождливый день или унылый пасмурный свет английского «не совсем весеннего» утра, но мисс Аскуит казалась несчастной и одинокой.

Тоскливая серая изморось внезапно превратилась в ливень, обрушившийся ледяным душем на непокрытую голову Лео. И тогда ему пришло божественное озарение.

Эта женщина создана для него.

Он полюбил ее, когда был всего четырех футов ростом. Конечно, ему хотелось бы иметь детей, но дети не главное. Важнее всего она. Брайони была одинока всю свою жизнь. Он сделает так, чтобы она никогда больше не испытывала этого горького чувства.

— Что ж, почему бы и нет? — Он улыбнулся своей возлюбленной. — Быть вашим мужем не такой уж тяжкий труд.

Возможно, неудавшийся брак не оставил следа в жизни Брайони, но Лео так и не оправился от поражения.

Прежде он наслаждался счастливой жизнью, пользуясь всеобщим восхищением и любовью. Его считали юным гением, величайшим математиком своего времени. Уважаемые журналы соперничали за право опубликовать его отчеты о научных экспедициях — вместе с крестным отцом Лео объездил весь мир. Даже пьеса, написанная им за неделю из дерзкого озорства, из желания бросить вызов строгим цензорам, обернулась грандиозным успехом. Критика утверждала, что выведенные им персонажи — кембриджские студенты, играющие в карты на любовь, — приобрели неслыханную популярность, сцены из пьесы разыгрывались в светских салонах и гостиных — везде, где собираются молодые мужчины и женщины, желая обменяться невинными с виду двусмысленностями под носом у своих компаньонок и опекунов.

И вот этот благословенный юноша, чудо из чудес, баловень и любимец Лондона, задумал жениться. Брак стал для него началом конца.

О, Брайони допустила его до своего тела, но нехотя, словно рабыня, вынужденная терпеть тошнотворные домогательства хозяина. Она лежала, крепко стиснув зубы, сжав кулаки, а из горла ее вырывались такие страшные звуки, что Лео порой казалось, стоит ему уйти, и она тотчас бросится в уборную.

Все его попытки сблизиться с Брайони встречали отпор. Ей неприятны были его прикосновения, поцелуи, объятия, его тело. Он сам. Но Лео лишь улыбался, непринужденно болтая с друзьями в бесчисленных гостиных, храня в себе эту ужасную, постыдную тайну.

Он согласился на брак с Брайони, веря, что сумеет спасти ее от одиночества. А кончилось все тем, что эта женщина сделала его отверженным, подобным ей самой.

Глава 5

На следующее утро Лео проснулся с высокой температурой и страшной головной болью. С трудом заставив себя выбраться из кровати, он обошел лагерь, проверил мулов и, подойдя к повару, готовившему завтрак, попросил чашку крепкого чаю.

Повар, мужчина средних лет по имени Саиф-Хан, смерил его угрюмым взглядом. Хотя Лео нанял его всего три дня назад в Читрале (там был нанят целый отряд кули, сопровождавший ранее семью одного офицера из читральского гарнизона), повар успел составить самое нелестное мнение о своем новом сахибе. Саиф-Хан привык к британцам с крепкими желудками, его прежние хозяева, едва проснувшись, опустошали тарелки с жареной рыбой, омлетом, далом ^[8] и рисом, уписывая в придачу лепешки с вареньем.

Когда Лео вместе с крестным ездил на охоту в Кашмир (Боже, неужели это было одиннадцать лет назад?), он тоже отличался отменным аппетитом и уплетал завтрак за обе щеки, так что повара рыдали от счастья.

Еще недавно, путешествуя в одиночку, только лишь с гилгитским проводником, и живя впроголодь, он грезил о еде и наверняка грохнулся бы в голодный обморок при виде одного из обильных завтраков Саиф-Хана. Но в последнюю неделю у него полностью пропал аппетит.

Лео с трудом проглотил несколько ложек овсяной каши. Чай немного ослабил жар. Отсчитав три пилюли фенацетина, Лео запил их огромным глотком.

— Что это?

Он поднял глаза. Брайони подошла незаметно, он не слышал ее приближения. На ней был строгого покроя костюм — жакет и юбка песочного цвета. Брайони Аскуит, как всегда, выглядела аккуратной и собранной, даже в этом Богом забытом уголке Азии.

— Вы о чем? — поинтересовался Лео, поднимаясь со складного стула.

— О пилюлях, которые вы только что приняли.

— Средство для роста волос.

— Что, прошу прощения?

— Эти пилюли дал мне Уилл. Вы помните Уилла, моего брата? У него роскошная шевелюра. Все его вечно спрашивают, как он ухаживает за волосами. Так вот эти пилюли — его секрет.

Брайони подозрительно прищурилась:

— А вам-то зачем эти пилюли? У вас прекрасные волосы.

— Чтобы предотвратить облысение, разумеется.

Легкомысленный тон Лео вывел Брайони из себя.

— Облысение невозможно предотвратить. Вы бы лучше употребили эти пилюли на то, чтобы укрепить дамбу вашего самообладания, сдерживающую яростные волны вашей души.

Лео рассмеялся. Брайони всегда удавалось отразить удар, когда он слишком уж вольно играл словами.

Они могли быть счастливы вместе.

— Что случилось? — спросила Брайони, сбавив тон.

— Ничего, — мягко улыбнулся Лео. — Я просто забыл, как вы остры на язык, вот и все.

Брайони на мгновение опустила ресницы, а когда снова подняла глаза, ее лицо казалось неподвижным, как гипсовая маска.

«Неприступная крепость». Будучи мужем Брайони, Лео слишком часто видел на ее лице это выражение. Казалось, она захлопывает ворота и отступает в цитадель. Лео это всегда приводило в бешенство. Брак означает, что супруги делят чертову крепость. Прекрасная дама не станет заставлять несчастного рыцаря бродить вокруг замка в тщетной попытке найти вход.

Быть может, всему виной была стреляющая головная боль и поднимающийся жар — фенацетин еще не успел подействовать. Или это усталость отуманила его разум? Лео отшвырнул жестяную кружку, схватил Брайони за отвороты жакета и, прежде чем она успела возмущенно вскрикнуть, зажал ей рот поцелуем.

Этот поцелуй, способный взорвать каменную стену, мог означать только одно: «Викинги у ворот, захватчики грабят город, варвары схватили владычицу цитадели». Рот Брайони, прохладный и влажный, хранил вкус зубного порошка. Едва поняв, что такое близость между мужчиной и женщиной, Лео захотел испытать ее с Брайони, с девушкой, скрывавшей в себе свои чувства, с той, что сносила боль, тоску и горе в полном одиночестве.

Брайони с силой оттолкнула его. Они замерли, глядя друг на друга. Мисс Аскуит тяжело дышала. Мгновение спустя Лео вдруг понял, что тоже задыхается.

Брайони молча открыла и закрыла рот. Наконец она заговорила:

— У вас жар. Вы весь горите.

— Да, — кивнул Лео. — Я всегда мечтал спалить вашу крепость дотла.

Настал удачный момент для расставания. После этих победных слов Лео следовало бы гордо удалиться. Но его охватила предательская слабость, голова закружилась. Воздух словно сгустился, перед глазами поплыли странные желто-зеленые пятна.

— Лео, что с вами? — Голос Брайони раздавался откуда-то издалека.

Лео пошатнулся. Брайони подхватила его своими удивительно сильными руками. И тут его затрясло.

Он был в Принстоне и дрожал от холода. Котел центрального отопления, обычно снабжавший горячей водой батареи в аудиториях, неожиданно закапризничал и вышел из строя. Перед Лео стройными рядами сидели студенты, закутанные в пальто и обмотанные шарфами. Исполненные особого, типично американского энтузиазма, они ждали начала лекции. Все они прилежно трудились целый семестр, предвкушая тот день, когда смогут наконец постигнуть премудрости абсолютного дифференциального исчисления и переосмыслить все, что когда-либо знали о скалярах, матрицах и векторах. Лео заговорил. Его затянутая в перчатку рука, сжимавшая мел, выводила формулы, покрывая доску загадочными символами высшей математики. Но движения его были механическими. Брайони собиралась покинуть Америку после Нового года. На этот раз она направлялась в Индию: миссии «Зенана» всегда требуются женщины-врачи, чтобы помогать тем несчастным, что обречены на затворничество в женской половине дома.

Лео не понимал, почему люди думают, что необходимо оповещать его обо всех передвижениях Брайони. Если бы ему хотелось постоянно следить за ней, он отказался бы аннулировать брак.

«Боже, как холодно». Руки его дрожали. Он не в силах был разобрать только что написанное. Это знак интеграла или «альфа»? И как он мог перепутать одно с другим?

Нет, его терзал не холод. Тело его горело огнем. И был он не в Америке, а на дюнах Туниса, лежал, пережидая изнурительную жару, в бедуинском шатре своего приятеля по Кембриджу, чей отец-француз занимал пост губернатора колонии.

«Почему геометрия? Разумеется, геометрия. Как еще смог бы постигнуть человек устройство Вселенной?

А что, если мы так и не сможем познать устройство Вселенной?

Нет, еще не все потеряно. Одна лишь высшая математика способна выразить сущность чересчур серьезной женщины». — Лео весело усмехнулся.

Но даже в сердце пустыни ему не приходилось так страдать от жары. Тело плавилось, словно его выбросили из шатра под палящие лучи солнца.

Лео тихо застонал. Голова пылала, как подожженный Нероном Рим.

Теперь он наконец понял, где находится. Ему десять лет, и он мечется в бреду после укуса змеи. Девочка из соседнего поместья, умело управлявшаяся со скальпелем, околдовала его, свела с ума. Лео просидел на дереве три дня подряд, наблюдая, как она препарирует куропатку, фазана, а затем форель. На четвертый день она не пришла, и Лео, спускаясь с дерева, наступил на гадюку.

Слишком жарко. Господи, как жарко. Кто-то приподнял его голову и прижал что-то прохладное к губам. Лео понятия не имел, что это значит.

— Пейте, — приказали ему.

Лео все еще не понимал, что от него требуется.

Минуту спустя в рот ему потекла вода: его поили с ложки. Он ожидал, что влага испарится, едва коснется его губ, но вода наполнила рот, приятно смягчая сухость.

— Вам лучше это проглотить.

Так он и сделал.

Но в следующее мгновение в рот Лео положили пилюлю, горькую, как сама несправедливость, и это ему вовсе не понравилось. Он немедленно ее выплюнул.

— Лео, вы болван. Если бы вы с самого начала честно рассказали мне о своей болезни, я заставила бы вас сразу принять хинин. У вас температура выше сорока, скорее выпейте лекарство.

Проклятие! Только не малярия. Он люто ненавидел хинин, потому и бросил принимать его профилактически после первой же недели пребывания в Индии — не смог справиться с отвращением.

— Не глупите, Лео. — Брайони постучала пилюлей по его зубам.

Если в мире и существовала напасть хуже, чем сама болезнь, то это был хинин. Лео и не подумал открыть рот. Брайони попыталась разжать ему зубы, но не тут-то было. Она возмущенно фыркнула:

— Если вы станете упрямиться, мне придется ввести лекарство ректально.

Лео рассмеялся.

«Это смахивает на извращение», — ответил он мысленно.

— Не думайте, что я этого не сделаю, — пригрозила Брайони.

Лео беспечно улыбнулся. Ему не придется ощутить едкую горечь хинина, если его введут через задний проход.

Брайони огорченно вздохнула:

— Вам придется принять лекарство, Лео.

Лео оставил ее слова без внимания. Где-то в отдалении переговаривались между собой кули. Гремели котлы и сковороды: Саиф-Хан собирал кухонную утварь. Полог палатки хлопал под легким ветерком. И Лео вновь перенесся в прошлое, вернулся к двадцати четырем годам — к своей первой брачной ночи. Тогда он впервые был с Брайони, умирая от желания, дрожа от предвкушения близости.

Во время церемонии и после, в окружении гостей, во время свадебного застолья, невесту, казалось, одолевали сомнения. Лео понимал, что она трусит. Он испытал нечто подобное перед поездкой во Францию, внезапно поняв, что ему предстоит связать себя обязательствами на всю жизнь, став мужем самой Брайони Аскуит, совершить шаг, который все, кроме него, считали полнейшим безрассудством.

Охваченный смятением, он совершил глупость. Но глупость помогла ему прозреть, осознать, что Брайони предназначена ему судьбой. Эта женщина создана для него, и пусть остальной мир катится ко всем чертям.

Он убедит Брайони, что она сделала правильный выбор, что оба они все решили верно. Он пробудит в ней чувственность и овладеет ею медленно, нежно; именно об этом мечтал бы он сам, будь он женщиной, впервые доверившейся мужчине. А после будет баюкать ее в своих объятиях, безмолвно наслаждаясь этим неслыханным счастьем, зная, что желание его сердца наконец исполнилось.

Он никак не думал, что Брайони, окаменевшая, неподвижная как бревно, будет лежать перед ним, плотно стиснув зубы, отвернув голову так, что натянутые жилы на шее, казалось, вот-вот лопнут.

Он делал все возможное, пытаясь смягчить для Брайони боль первой близости и доставить наслаждение. Но даже малейшее его прикосновение было ей неприятно.

Потом, захваченный нарастающим желанием, не в силах сдержаться, он изверг семя, однако смущение и растерянность отравили радость. Обняв жену, он нежно прижал ее к себе, ища утешения в теплой близости их сплетенных тел, хотя оба они по-прежнему были в ночных сорочках— Брайони попросила оставить часть одежды, и Лео уступил, потому что не хотел слишком спешить, ведь это была их первая ночь.

— А теперь я хотела бы поспать, — сказала новобрачная.

Лео не сразу понял, что она просит его покинуть спальню, уйти к себе.

— Что-то случилось, Брайони?

— Ничего, — резко отозвалась она. — Ничего не случилось. Я просто хочу спать.

Он попытался поцеловать ее на прощание, но она закрыла губы рукой.

— Помните, что я говорила? У меня небольшая простуда. Я боюсь заразить вас.

Лео изо всех сил пытался успокоиться: для Брайони это первая ночь, обычные страхи новобрачной, не стоит придавать этому значения; ей понадобится несколько дней, чтобы привыкнуть, только и всего. Но, уныло плетясь к себе в спальню, он мог думать только об одном: «Что, если это не так? Что, если она всегда будет такой?»

— Если я поцелую вас, вы примете лекарство?

Вопрос вырвал Лео из дремы, близкой к беспамятству.

— Что? — вяло промямлил он, не в силах поднять веки.

— Если я поцелую вас, вы примете лекарство?

Ему вновь было двадцать восемь, его терзал жестокий приступ малярии, он лежал в палатке в одном марше пути к северо-западу от перевала Ловарай, и женщина, бывшая когда-то его женой, пыталась подкупить его, предлагая поцелуй в обмен на разрешение спасти ему жизнь.

— Идет, — кивнул Лео. — Только, чур, не жульничать.

Он не собирался глотать это собачье дерьмо (так он называл про себя хинин), чтобы его по-сестрински чмокнули в щечку.

Брайони обхватила ладонями его лицо, и он ощутил ее неровное дыхание, сохранившее запах зубного порошка. Ее губы нежно коснулись его губ, мягкие, невинные, как пасхальные кролики, скачущие по лужайке, — а потом вдруг ее язык скользнул в горячую глубину его рта.

Казалось, Лео пронзила молния, но в следующее мгновение Брайони уже лежала распластанная на кровати, в его объятиях, и он жадно впивал в себя восхитительный, пьянящий вкус ее губ. Его переполняло желание, грешное, нечестивое, жаркое, как адское пламя.

Брайони, его Брайони, счастье его жизни, сотрясала дрожь. Он обожал и ненавидел эту холодную, неприступную женщину. Он боготворил бы ее, если бы она только позволила, но она никогда не позволит. Брайони на своем ледяном пьедестале всегда останется для него недосягаемой, поскольку равнодушна к страстям простых смертных вроде него.

Она положила ладони ему на плечи. Лео ожидал, что она оттолкнет его, но Брайони лишь нежно коснулась пальцами его щеки. И Лео окончательно потерял голову.

Задрав подол ее юбки и сорвав с себя брюки, он одним мощным движением овладел ею. Нахлынувшее блаженство ошеломило его, лишив разом зрения, слуха и способности говорить. Перед ним открылся мир ощущений. Эта женщина была его раем, его благословением. Никогда прежде он не испытывал такого острого наслаждения, такой исступленной нежности. Жаркая темная волна захлестнула его, опустошая, осушая до дна, тело содрогнулось, извергая влагу.

И сразу навалилось изнеможение. Лео обмяк, не в силах пошевелиться. Едва дыша; смутно, словно сквозь сон, он почувствовал, как Брайони высвободилась и соскользнула с кровати.

Мягко, но настойчиво она положила ему в рот пилюлю.

— Вы обещали, — прошептала она дрожащим голосом.

Лео проглотил хинин, запил водой, которую подала ему Брайони, и снова рухнул на подушку.

Ему было двадцать восемь. Его брак распался три года назад, и он только что овладел бывшей женой.

Ошеломленная, Брайони тяжело опустилась на стул.

Лео долго бредил, бормотал что-то бессвязное, говорил о математике. Он упорно отказывался принять хинин, и Брайони, рассерженная, доведенная до отчаяния, готова была применить силу.

А потом он начал звать ее по имени, снова и снова. «Брайони, Брайони, любимая. Что случилось, Брайони?» Лео метался в бреду, твердя ее имя, не сознавая, что говорит, не слыша ее, а для Брайони его сбивчивая речь звучала волшебной, сладкой до боли музыкой, чудесной одой.

Ей показалось вполне естественным предложить ему поцелуй в обмен на лекарство, ведь Лео поцеловал ее как раз перед тем, как его сразил приступ малярии. Брайони и представить себе не могла, что он способен на такую яростную вспышку страсти. Она только успела склониться над ним и поцеловать, как в следующий миг он уже накрыл ее своим телом, а потом, задыхаясь от подступающего блаженства, пронзил ее плоть.

Но ее потрясло не столько то, что Лео в его состоянии сумел овладеть ею. Больше всего ее поразило, что она позволила ему это и что их краткое исступленное соитие доставило ей такое острое, хотя и неполное наслаждение.

И что ей отчаянно хотелось продлить его.

Глава 6

От хинина Лео чувствовал слабость и вялость: его мучили приступы тошноты, иногда ему удавалось побороть их, но чаще болезнь одерживала верх. Остальное время он лежал неподвижно, не в силах пошевелиться. Брайони сидела рядом, не оставляя больного ни на минуту. С героическим спокойствием она поддерживала Лео, помогая справиться с изнурительными приступами рвоты.

— Как вы это выдерживаете? — спросил он однажды.

— Мне доводилось видеть зрелища и похуже, — отозвалась Брайони, и больше эта тема не поднималась.

Когда горечь во рту становилась невыносимой, Брайони готовила больному полоскание — раствор ментола и тимола. Она давала Лео пить медовую воду для поддержания сил, чистила ему зубы и меняла одежду.

— Почему вы так добры ко мне? — решился задать вопрос Лео в другой раз.

Обессиленный, он лежал с закрытыми глазами, а Брайони втирала целебную мазь в его израненные руки, стертые веревками и расцарапанные о камень во время тяжелейшего перехода из Гилгита в Читрал через непроходимые скалы. Лежа в полудреме, он ощущал сладковатый запах пчелиного воска, исходивший от мази, и теплое скользкое прикосновение пальцев Брайони, гладивших его загрубевшие ладони и разбитые костяшки.

— Вы больны, а я врач.

Разумеется, Лео хотелось услышать, что заботливое внимание Брайони объясняется не одним лишь врачебным долгом, что здесь кроется нечто большее. Хотя отлично понимал, что надеяться на это бессмысленно.

В последний месяц их с Брайони брака он нашел смятое письмо в корзинке для мусора в кабинете — Лео искал там листок с уравнениями, который случайно выбросил. Письмо, написанное женщиной, чью жизнь, как и жизнь ее ребенка, удалось спасти благодаря успешному кесареву сечению, проведенному Брайони, глубоко тронуло Лео. Прежде ему не доводилось читать ничего подобного.

Он знал, что Брайони превосходный врач. Ему никогда не пришло бы в голову усомниться в ее преданности профессиональному долгу. Но Лео всегда сознавал, что больше всего Брайони интересуют не пациенты, а сами болезни, что ею движет не столько сочувствие к больным, сколько желание одержать верх над разрушительными силами природы.

Весь вечер он провел, стоя над письмом. Крупный, старательный, почти детский почерк буква за буквой отпечатывался в его мозгу, пока наконец Лео неохотно не признался себе, что главное в его жене не отстраненность, а полнейшее равнодушие. Лишь женщина, отвергающая человеческую близость любого рода, физическую или эмоциональную, могла бы с таким презрением отринуть искреннюю благодарность.

— Простите, — произнес он.

— Вам есть за что просить прощения. — Подушечка ее большого пальца круговыми движениями массировала ладонь и запястье Лео. Ощущение было удивительно приятным, ему хотелось, чтобы Брайони гладила его как можно дольше. — О чем вы думали, скрывая от доктора симптомы болезни?

— Я не это имел в виду.

«Позволь мне обладать тобой снова. По-настоящему. Позволь доставить тебе наслаждение, что ты подарила мне, восхитительное, неземное блаженство».

— Я знаю, что вы имели в виду. — Она выпустила руку Лео. — Не будем больше об этом говорить.

На второй день после приступа малярии с перевала Ловарай спустился караван мулов.

В том месте, где Лео и Брайони остановились в конце первого дня путешествия и где им пришлось задержаться, дорога уходила в сторону от реки и снова поднималась в горы. Поскольку многие горные перевалы, окружавшие долину Читрал, зимой были непроходимы, местная торговля оживлялась лишь в теплое время года.

Высунув голову из палатки Лео, Брайони оглядела вереницу мулов. Это был торговый караван. Имран и его сын Хамид предложили торговцам чаю. После короткой беседы путешественники оседлали мулов и продолжили путь, направляясь на север, вероятно, на читральский рынок.

— Мне нужно поговорить с Имраном, — заявил Лео.

Брайони вскинула на него удивленные глаза. Она думала, что Лео спит. Вдобавок он уже вызывал к себе Имрана утром. Мужчины говорили о провианте, и Лео выдал проводнику рупии — дневную плату для кули.

— Может, вам что-нибудь нужно? Я принесу.

— Нет, спасибо. Мне хочется знать, что рассказали путешественники, — ответил Лео, не открывая глаз.

Брайони сходила за Имраном и привела его в палатку.

— Какие новости из Свата? — приступил к расспросам Лео.

— Торговцы пришли не из Свата, а из Дира. В Дире говорят, что в верховьях долины Сват появился великий факир-отшельник. Настоящий волшебник. Он выгонит отсюда англичан. — Проводник неодобрительно покачал головой: — Вечно эти колдуны.

Лео кивнул и, поблагодарив Имрана, отпустил его.

— Как вы узнали, что появились новости из Свата? — спросила Брайони, не в силах скрыть изумление. — На каком языке говорили торговцы?

— На пушту, которого я не знаю, но слово «Сват» нетрудно различить.

Большинство читральцев принадлежало к народу кхо и говорило на языке кховар. Однако на юге Читрала население северо-западной пограничной провинции составляли преимущественно патаны, или пуштуны, как их еще называют.

Брайони изумилась еще больше.

— А как вы догадались, что новости из Свата касаются нас? Торговцы вполне могли говорить о зерне.

— Они постоянно повторяли слово «факир», и несколько раз звучало слово «серкар». Поскольку «серкар» почти наверняка означает «власти Индии», я решил хотя бы спросить.

Брайони кивнула. Северо-западная пограничная провинция всегда считалась местом неспокойным. В 1895 году в Читрале шли ожесточенные бои, враждующие клики одна за другой пытались захватить княжеский престол, пришлось отправить туда британский гарнизон в четыреста человек, чтобы подавить мятеж. А два года спустя, в июне, среди бела дня в долине Точай было совершено нападение на представителя британских властей и его охрану. Это случилось довольно далеко от Читрала, за сотни миль к юго-западу от Пешавара, на скалистых нагорьях Вазиристана, где местные народы всегда оказывали сопротивление иноземному владычеству, так что ни Брейберны, ни Брайони не опасались за свою безопасность. И все же события эти послужили напоминанием, что драгоценный покой хрупок и может быть легко нарушен.

Взяв карту из седельной сумки Лео, Брайони разложила ее на коленях. Путь их маленького отряда был обозначен на карте красной линией. Брайони внимательно вгляделась в рисунок. Преодолев перевал Ловарай, они окажутся в Дире. Недалеко от города, лежащего в двенадцати — пятнадцати милях от перевала (по карте трудно было точно судить о расстояниях), им предстояло выйти к реке Панджкора. Дальше их маршрут тянулся вдоль реки до деревни Садо, где следовало повернуть на юго-восток, в сторону Чакдарры, расположенной на берегу реки Сват.

Эта река считалась одной из крупнейших водных артерий княжества, в ее густонаселенной долине бурно кипела жизнь. У Чакдарры долина Сват пролегала с востока на запад, а красная линия на карте вела прямо на юг. Путешественникам оставалось лишь переправиться через реку, и долина Сват останется позади.

— Сколько отсюда до долины Сват? Сто пятьдесят миль?

— Около того. Мы переберемся через реку в низовье долины. А Верхний Сват лежит ближе к истокам реки, за перевалом Амандара.

Брайони сложила карту и убрала ее обратно в седельную сумку. К чему беспокоиться о том, что случится еще не скоро?

Вдобавок в пограничной провинции служители религиозного культа всегда противостояли любой внешней власти. Оголтелые фанатики-факиры встречались здесь и раньше. Большинству из них удавалось пробудить в своих последователях лишь несбыточные мечтания, не более. Странствующий дервиш из верховьев долины Сват скорее всего — лишь очередной потрясающий кулаками имам, а число его приверженцев изрядно преувеличено слухами.

Желание местного населения освободиться от британского владычества вызывало в Брайони слабый отклик сочувствия. В конце концов, англичане сами превозносят Боадицею, великую королеву бриттов, сражавшуюся против римлян. Впрочем, едва ли этому суатскому имаму по плечу подобное деяние.

— Вы в состоянии что-нибудь съесть? — обратилась Брайони к Лео.

Тот покачал головой. Одно упоминание о пище вызывало у него тошноту.

— Тогда вам лучше ещё поспать.

Лео закрыл глаза. Брайони опустилась на табурет у кровати. Вскоре, когда больной, казалось, заснул, она приложила ладонь к его щеке. Лео так исхудал, что страшно было смотреть на него, и все же Брайони не могла отвести взгляд от его лица. Как не в силах была подавить в себе желание.

Она нежно провела мизинцем по кончикам его ресниц, погладила ухо, мягкое и прохладное — жар у Лео спал после первой же дозы хинина. Ее палец скользнул по горлу Лео и задержался чуть выше ключицы, там, где трепетала голубая жилка.

Брайони начало казаться, что биение его сердца ускорилось, когда Лео поймал ее руку и поднес к губам. Она тотчас отпрянула, но Лео успел прижаться губами к ее ладони.

Жаркий след этого поцелуя жег ее ладонь еще долго после того, как Лео по-настоящему заснул.

На пятый день после приступа малярии Лео пробудился вечером от зыбкого, тревожного сна. Хинин, хотя и причинял мучения, оказался действенным лекарством. Лео все еще чувствовал слабость, однако симптомы болезни прошли. Силы постепенно возвращались к нему.

Брайони сидела на табурете у походной кровати больного, сжимая в руке половинку печенья. Ее рука покоилась на темно-зеленой шерстяной юбке. Строгая блузка в зеленую с белым полоску была наглухо застегнута, длинный ряд пуговок тянулся до самого подбородка.

У нее был прелестный изящный подбородок. Лео помнил, как нежно, с терпеливой надеждой касался его губами, когда Брайони не позволяла целовать себя в губы. Он обводил пальцем контур ее лица, гладил подбородок и щеки, ласково покусывал ухо, но вскоре и эта невинная радость была ему запрещена. На следующую ночь Брайони попросила его не расплетать ее косу, потому что наутро слишком тяжело расчесывать спутанные волосы, а ей нужно вовремя успеть в больницу.

Сегодня ее волосы были разделены посередине пробором и стянуты в узел на затылке, гладкие как стекло, блестящие, точно лакированные. Брайони наклонилась, потянувшись за флягой, лежавшей на полу палатки. Лео заметил белую полосу в ее волосах, и снова по его коже пробежал озноб.

«Ее волосы побелели из-за вас».

Это обвинение бросила ему Каллиста.

«И вы поверили Каллисте?»

Лео встретил взгляд Брайони, и его обдало волной жара. Совсем недавно их тела слились воедино, и его возлюбленная вовсе не была против.

Брайони поспешно отвернулась.

— Скоро вам принесут обед, — сказала она. — Бульон из баранины и бириани ^[9] с курицей. Саиф-Хан приготовил пудинг по случаю вашего выздоровления.

Лео сел на кровати. Брайони точно угадывала все его желания. Пятидневный курс хинина закончился накануне. Желудок больного перестал капризничать. Появился аппетит.

Брайони наблюдала за Лео, он чувствовал на себе ее взгляд, осязаемый, словно прикосновение. Но стоило ему поднять голову от тарелки, Брайони тотчас отводила глаза. А потом снова следила за каждым его движением.

Открыто или исподлобья, украдкой, исподтишка, урывками, она неустанно подсматривала за ним.

— Я заметила фабричное клеймо на подошвах ваших ботинок, — заговорила она наконец. — Их изготовили в Берлине? — В былые времена Лео придирчиво следил за своей внешностью. Вся его одежда отличалась отменным качеством, но и этого было ему недостаточно. Он тщательно отбирал каждую вещь, приобретая лишь настоящие произведения искусства, безупречные работы сапожников и портных. Однако после расторжения брака его охватило безразличие, былая взыскательность изрядно поубавилась. Когда в Берлине ему понадобились новые ботинки, он просто купил пару готовых, вместо того чтобы написать своему лондонскому мастеру. Подобный поступок привел бы в ужас того молодого щеголя, каким был когда-то Лео. — Что вы делали в Берлине? — спросила Брайони, подавая больному вторую чашу бульона.

— Спасибо, — поблагодарил Лео, принимая чашу из ее рук. — Я читал лекции в университете.

Брайони снова наполнила его тарелку горячим бириани.

— Каллиста писала, вы были в Мюнхене. Она уверяла, что вы собрались купить виноградник где-то в Баварии и осесть там, удалившись на покой.

— Мне было двадцать пять лет, немного рановато, чтобы мечтать об уединении и покое в старомодном местечке вроде Баварии.

— Еще Каллиста писала, что вы вскоре передумали и уехали в Америку, в Вайоминг, чтобы заняться разведением скота.

— Не такой уж невероятный план, когда речь идет о младшем сыне в семействе. Но я отправился в Принстонский университет развращать американскую молодежь в штате Нью-Джерси, на несколько тысяч миль к востоку от Вайоминга.

Брайони смущенно откашлялась.

— Я была в Германии, продолжала хирургическое образование в университете Бреслау^[10]. И в Америке тоже. Мне удалось пройти обучение в Женском медицинском колледже в Пенсильвании.

— Да, я знаю.

После расторжения брака Лео переехал в Кембридж. Он всегда любил этот город. И с юности мечтал стать лукасианским профессором математики^[11] в университете, это звание носил когда-то сам великий сэр Исаак Ньютон. Нынешний профессор занимал свой высокий пост почти пятьдесят лет. Обстоятельство весьма благоприятное для Лео, признанного гения от математики, которому давно прочили блестящее будущее преемника профессора.

Но осенью Лео был уже в Берлине, через год — в Принстоне, а еще три семестра спустя — в Индии.

Признание брака недействительным не избавило Лео от тревоги за Брайони. Он не находил себе места от беспокойства. Неужели никого не волнует, что она одна в чужой стране? Что, переезжая с места на место, все больше удаляется от дома, и если, не приведи Господь, с ней что-нибудь случится, семья окажется за тысячу миль от нее?

Неотступно думая о ней, он презирал себя за слабость, ведь Брайони нисколько не заботила его судьба. И все же, невзирая ни на что, он продолжал незримо сопровождать ее.

Каждый раз, принимая приглашение того или иного университета или научного общества, благо выбор был широк, он выбирал ту страну, куда отправилась Брайони, чтобы не пришлось пересекать океан, если вдруг понадобится прийти ей на помощь.

— Выдумали, что я в Лехе, когда согласились лететь из Гилгита на воздушном шаре? — спросила Брайони.

Лео отпил воды из кружки и кивнул. Их взгляды скрестились.

«Вы были светом моей жизни, моей луной, и, как луна владычествует над океаном, ваши капризы и причуды повелевали волнами моей души».

Возможно, эти слова были преувеличением, но никак не вымыслом.

После обеда они коротко обсудили дальнейший маршрут. Лео хотел тронуться в путь как можно скорее, уже на следующее утро, но Брайони потребовала задержаться еще на два дня. Она предупредила, что после лечения хинином Лео необходим покой, и хмуро пригрозила ужасными последствиями, если больной нарушит ее врачебные предписания.

Вручив Лео старый номер журнала «Корнхилл», захваченный им в читральском гарнизоне, где путешественники оставались на ночлег, она заявила, что чтение поможет ему скоротать остаток дня. Брайони велела больному оставаться в постели, строго запретив любые другие занятия, и сообщила, что отправляется на прогулку.

— Возьмите с собой Имрана, — потребовал он.

Брайони озадаченно нахмурилась: она успела забыть, что находится в таком месте, где женщины редко покидают свои дома и никогда не выходят на улицу без сопровождения. В округе Читрал старые традиции почитались особенно рьяно.

— Хорошо, конечно.

Подождав, пока грозный доктор скроется из виду, Лео встал, вышел из палатки и попросил кули поставить для него складной стол и стул. Он был по-прежнему одет в белую хлопковую индийскую рубаху свободного покроя и такие же штаны — этот простой костюм служил ему пижамой.

Выйдя из шатра под деревья без посторонней помощи, Лео сразу почувствовал себя немного бодрее и увереннее. Необычайно ясный, прозрачный горный воздух придавал линиям четкость, а краскам яркость. Рисовые поля казались пронзительно зелеными, жаждущими солнца и влаги. А каменные склоны были не просто нагромождением скал, но ребрами долины, защищающими узкую полоску плодородной земли от грубых и жестоких стихий.

Подставляя лицо закатному солнцу, Лео уселся за стол и раскрыл свою тетрадь. Легкий прохладный ветерок взъерошил его волосы.

За два года, прошедшие после расторжения брака, Лео не создал ничего нового. Он занимался преподавательской деятельностью и рецензировал работы других математиков, с которыми поддерживал научную переписку, однако ему так и не довелось испытать долгожданного озарения. Даже начав разрабатывать новые постулаты, он только испещрял листы банальными каракулями, вся его писанина была лишь бледной тенью прежних откровений.

Унизительное сознание, что ему никогда не добиться блестящих успехов, достигнутых в юности, причиняло мучительную боль. Похожее чувство он испытывал, размышляя о своем неудавшемся браке. Со страхом и отчаянием думал он о том, что изящество, блистательная непринужденность и легкость, отличавшие его первые работы, возможно, навсегда остались в прошлом. Ушло то время, когда он фонтанировал идеями и совершал открытия в перерывах между альпинистскими экспедициями, сафари и множеством других увлекательных приключений. Тогда он был молод, любил повеселиться и купался в лучах славы.

Через час он отложил тетрадь и, достав походные шахматы, прелестную вещицу, приобретенную в читральском гарнизоне, начал играть с самим собой. Как и следовало ожидать, игра закончилась ничьей.

Лео снова расставил фигуры на доске. Белая королевская пешка, черная королевская пешка, белая слоновая пешка — начало классического королевского гамбита. В предыдущей партии он отклонил гамбит, а на этот раз взял белую королевскую пешку черной. Королевский гамбит принят.

Лео оперся локтем о стол, подперев ладонью подбородок, и задумался над следующим ходом.

— Не слушаетесь доктора? — Солнце успело зайти за горы, однако и в бледном свете сумерек Лео заметил, что щеки Брайони порозовели после прогулки. — Нет, не вставайте.

— Сидя на стуле, устаешь не больше, чем в постели, — примирительно заговорил Лео, сделав знак ближайшему кули принести кресло для Брайони.

— Ладно, скорее заканчивайте партию. Разгромите самого себя. Я попросила Саиф-Хана подать ужин пораньше. Вам нужно больше отдыхать.

— Разгромить себя не так-то просто.

— Что ж, тогда это придется сделать мне, — обронила Брайони, опускаясь в кресло.

Лео невольно рассмеялся.

— Вы думаете, что в шахматах вам нет равных? — вскинула брови Брайони.

Лео, протестуя, поднял руки вверх. Не то чтобы он так думал, просто с тех пор, как ему исполнилось одиннадцать, никому не удавалось обыграть его в шахматы.

— Ну, раз вы такой сильный противник, я буду играть белыми.

Белым принадлежал первый ход. Это была самая малая уступка, о которой Брайони могла его попросить. Обычно Лео предоставлял тем, кто садился с ним играть, значительную фору.

Брайони продолжила начатую им партию, сделав ход белым королевским конем. «Гамбит коня», — отметил про себя Лео, ответив коневой пешкой.

— Я не знал, что вы играете в шахматы.

Брайони выдвинула вперед ладейную пешку.

— Наверняка вы еще многого обо мне не знаете.

Лео переместил коневую пешку на одно поле.

— Так расскажите мне о себе. Иначе я останусь в неведении.

Конь Брайони перескочил через стройную линию из четырех пешек, занимавших клетки е4, f4, g4, и h4. Конь Лео вступил в противоборство. Белый конь скакнул назад, выведя из игры черную коневую пешку. В ответ Лео снял королевскую пешку Брайони.

— Вы мне так ничего и не расскажете?

— Я же не знаю, что вам обо мне неизвестно.

Оба игрока, хитро маневрируя, пытались получить преимущество в центре доски. Брайони оказалась более серьезным противником, чем ожидал Лео. Продвинув коня глубоко на вражескую территорию, он выиграл белую королевскую ладью.

— Мне известно, например, что мой крестный заезжал к вам после того, как наше прошение о признании брака недействительным поступило в церковный суд, — начал Лео. — Насколько я понимаю, он пытался подкупить вас, чтобы сохранить наш брак. Однако точно не знаю, чем он вас соблазнял.

Брайони пустила в атаку коня и ферзевого слона.

— Он предложил мне новое больничное крыло. А еще землю и средства для медицинской школы.

Лео молча взял королем белого ферзевого слона.

Брайони оставила его, несмотря на щедрые посулы сэра Роберта и чувство вины, которое наверняка испытывала, отвергнув помощь больнице и возможность основать школу.

Она передвинула коня.

— Ваш ход.

Лео недоверчиво прищурился. Как он мог допустить подобную небрежность? Белый королевский конь угрожал его королю и ферзю. Не оставалось иного выбора, кроме как пожертвовать ферзя, спасая короля.

Брайони не замедлила воспользоваться своим преимуществом, взяв его ферзя.

— Ведь ваш настоящий отец — сэр Роберт, верно?

Лео поднял голову от доски. Глаза Брайони казались темно-зелеными, как нижний слой ледника, а кожа чистой, как горное озеро.

— Да, — ответил он. Лишь немногие знали об этом. Но с другой стороны, мало кого волновало, кто приходится отцом пятому сыну в семействе. — Вас это смущает?

— Не особенно. А вас?

— Я был потрясен, лишь когда впервые об этом узнал. И только.

— А когда вы узнали?

Брайони не отрывала взгляда от доски, но Лео почувствовал ее интерес. Это казалось странным, потому что выглядело на удивление естественным. Мужчина и женщина мирно сидели за шахматами, разговаривая о себе, о других людях, о вещах, которые волновали их обоих.

— Мать сказала мне, когда мне было четырнадцать.

— Немного рано.

— Я тоже не уверен, что это подходящий возраст для подобных признаний.

— И как вы это приняли?

— Не слишком хорошо. Я был ужасно смущен, оттого что у моей родной матери был роман с другим мужчиной. И едва не умер от унижения, узнав, что эта связь все еще продолжается. Страстью моего отца была математика. Я наивно полагал, что матушка увлечена чем-то таким же бесполым, ботаникой или шекспировскими трагедиями, а не мужчиной, который — Боже праведный! — регулярно доказывает ей свою любовь.

Губы Брайони дрогнули:

— А ваш отец знал?

— Да. Я оскорбился, мне стало обидно за него, хотя матушка и уверяла меня, что все трое остаются добрыми друзьями, что отцу все известно, и оттого, что теперь в их тайну посвящен и я, ничего не изменится. Я лишь почувствовал себя одураченным, поскольку был единственным, кто ни о чем не догадывался.

Брайони посмотрела на Лео, в глазах читалась улыбка.

— И что случилось потом?

— Потом произошло чудо. Вернувшись домой тем летом, я обнаружил, что все действительно осталось как прежде. Отец был страшно рад меня видеть. Мы каждый день запирались вдвоем в библиотеке и часами читали новейшие доклады, обсуждали ограниченность Евклидовой геометрии и разрабатывали собственные аксиомы, закладывая основы нового подхода к изучению пространственных форм и отношений.

Когда же он набрался наконец смелости спросить графа, насколько того заботит, что под его крышей живет кто-то, рожденный не от его плоти и крови, лорд Уайден лишь улыбнулся и сказал: «Ты сын, о котором я всегда мечтал, вот и все, что тебе нужно знать».

Позднее, перестав гневаться на своего крестного и путешествуя вместе с ним по фиордам Норвегии, Лео пересказал ему разговор с графом. Сэр Роберт горестно вздохнул (Лео никогда прежде не видел этого делового, практичного человека в таком смятении) и произнес: «Я всегда буду завидовать лорду Уайдену, потому что в глазах всего мира ты его сын, а не мой».

Лео вырос в атмосфере любви и уважения. Узы близости связывали его и с отцом, и с сэром Робертом. Его привязанность к отцу была столь глубокой и искренней, что, когда граф выгнал из дома Мэтью за какую-то юношескую провинность, а затем порвал отношения с Уиллом за то, что тот принял сторону брата, Лео долго отказывался верить, что суровый поступок лорда Уайдена, возможно, не вполне справедлив.

Брайони вздохнула:

— Он знал и все равно любил вас.

Лео взял слоном белого коня, из-за которого только что лишился ферзя.

— Так вы потому не разговариваете с отцом, что он недостаточно вас любил?

На лице Брайони не дрогнул ни один мускул, однако Лео почувствовал, что ее сотрясает дрожь. Сделав ход ферзем, она вывела из игры черного королевского коня.

Лео в ответ снял ее пешку. Лишившись ферзя, он начал было теснить белого короля, однако Брайони бесстрашно атаковала неприятельский фланг.

— Берегитесь, — предупредила она, объявляя шах ферзем.

Лео незамедлительно вывел короля из-под удара.

— Мне следует чего-то опасаться?

Черный королевский слон оказался в западне.

— Неминуемого поражения.

Лео взял белого ферзевого слона.

— Вашего?

— Нет, вашего. — Брайони послала ферзя в угол доски. — Мат.

Лео не сразу понял, что произошло. Он непонимающе уставился на доску, словно посредственный студент, пытающийся осилить сложную задачу. Потом потрясенно замер. Это был чистый мат. У черного короля не оставалось ни малейшего шанса спастись, а Лео до последней минуты даже не сознавал, что попал в ловушку.

Уголки губ Брайони снова дрогнули. Она поднялась.

— Пойду скажу Саиф-Хану, что он может подавать обед, как только все будет готово.

Лео проводил ее взглядом.

— И почему мы никогда раньше не играли в шахматы? — прошептал он.

Его вопрос был адресован скорее реке и небу, чем Брайони, но она остановилась и повернула голову. Ее точеный профиль отчетливо обозначился на пурпурном фоне горы. Темная прядь упала ей на губы. Потом Брайони отвернулась и продолжила путь, не сказав ни слова.

— Кто учил вас играть в шахматы? — спросил Лео позднее тем же вечером, угощаясь абрикосовым пудингом, приготовленным почти по-английски, но с добавлением розовой воды и кардамона. До того он был слишком занят поглощением обеда: с тех пор как к нему вернулся аппетит, он с жадностью сметал все, что готовил повар.

— Мать Каллисты.

Стемнело. Желтоватый фонарь отбрасывал медные отблески на щеки и волосы Брайони. Лео уже не отворачивался при виде белой пряди в ее густых черных волосах, но так и не привык к этому узкому шраму, разрушавшему ее совершенную красоту.

— Тодди? — Мать Каллисты, вторая миссис Джеффри Аскуит, урожденная леди Эмма Тодд, как гласила надпись на ее надгробной плите, умерла, давая жизнь дочери. Братья Марзден всегда называли ее Тодди.

Брайони удивленно подняла глаза от тарелки с пудингом.

— Вы ее помните? Вам было всего три года, когда она скончалась.

— Я помню ее похороны. Это одно из самых ранних моих воспоминаний: все одеты в черное, а мои братья рыдают.

И одно из первых воспоминаний о Брайони, навеки запечатлевшееся в памяти Лео, пронесенное сквозь призрачную мглу времени.

Брайони была единственным ребенком, который не плакал — даже Лео хныкал от смущения.

— Это все, что вы о ней помните? — В голосе Брайони слышалось то ли облегчение, то ли разочарование.

— Все, что помню я. Мои братья помнят больше. Они рассказывали мне о чудесном костюмированном бале для детей, который устроила Тодди. Братья явились в костюмах рыцарей Круглого стола. Все, кроме меня. Я лежал в плетеной колыбели, изображая священный Грааль.

Младший из пяти братьев, Лео в детстве постоянно служил мишенью всевозможных шуток и острот, впрочем, весьма добродушных.

— Я помню этот бал, — призналась Брайони.

Ее голос изменился и звучал не так отчужденно. Выражение лица смягчилось, стало печальным. Лео никогда прежде не видел тоски в ее глазах.

— Что вы помните?

Она на мгновение задумалась:

— Помню белое бархатное платье, остроконечную шляпу, поясок с колокольчиками — думаю, я была принцессой.

— Надеюсь, рыцари Круглого стола почтительно ухаживали за вами?

— Да, но только потому, что у меня была корзинка с леденцами и цукатами, а еще призы для победителей. — Губы Брайони насмешливо изогнулись. — Рыцари Артура обступили меня со всех сторон.

Странно было слушать ее рассказ о тех временах, которые Лео даже не помнил. Брайони никогда не делилась с ним своими детскими воспоминаниями. В те годы она казалась ему, еще малышу, недосягаемо взрослой, словно никогда не была ребенком или по крайней мере сумела избежать детской неуклюжести и уязвимости.

Брайони ковырнула вилкой пудинг.

— А что еще они помнят о Тодди? — с жадным любопытством спросила она.

— Что она устраивала восхитительные пикники. Хотя тот, что запомнился им особенно ярко, обернулся сущим кошмаром. Уилл упал в ручей, а потом сбросил с себя мокрую одежду и бегал по поляне голым. Похоже, после его за это как следует выпороли.

— Это был мой шестой день рождения, — отозвалась Брайони. — И день прошел замечательно. Ваша матушка подавилась куском цыпленка, когда Уилл пронесся мимо нагишом, но остальные решили, что это была истерика. А потом, когда Уилла увели, мы до конца дня резвились и играли.

Лео не оставляло ощущение, что он забрался на пыльный, затянутый паутиной чердак и открывает один за другим скрипучие древние сундуки, находя там сверкающие россыпи драгоценных камней.

— Братья не рассказывали вам что-нибудь еще о тех временах? — спросила Брайони.

Ее тон живо напомнил Лео, как он сам окольными путями добывал у братьев сведения о соседской девочке: «А как там сестра Каллисты? По-прежнему вскрывает людям животы?»

Но то была другая история. И Лео пришлось выслушать немало насмешек, когда он объявил братьям о своей помолвке. Мэтью прислал телеграмму из Парижа, а Чарли из Гилгита с одной и той же фразой: «О Боже, она Святая Мария, а ты младенец Иисус».

— Они любили вспоминать о первой рождественской пьесе, поставленной Тодди.

— Хм. А мне больше запомнилась ее последняя пьеса о Рождестве. Она где-то раздобыла верблюда для представления. Но верблюду не пришелся по нутру корм, которым попотчевал его наш конюх. Несчастное животное обгадило весь придел, от жуткой вони дамы падали в обморок. Вы помните эту историю?

— Нет. — У Лео не сохранилось воспоминаний о Тодди.

— Вот тогда действительно был сущий кошмар. Из-за этой глупости мой отец страшно разозлился на Тодди. Однако потом, после того как мы с ней выплакались всласть, нас разобрал такой смех, что слезы снова полились рекой.

Лео не сводил с Брайони изумленного взгляда. За все время их совместной жизни она ни разу не упомянула имя Тодди, поэтому вполне естественно, что Лео решил, что с покойной матерью Каллисты она держалась так же холодно и отчужденно, как и с нынешней своей мачехой, по этой же причине она не пролила ни слезинки на ее похоронах, оставаясь чопорно-надменной, с каменным лицом.

По щеке Брайони скатилась слеза. Потрясенный Лео оцепенел. Он даже представить себе не мог, что она способна плакать.

Брайони казалась изумленной не меньше его самого.

— Простите. — Она неловко поискала платок в складках юбки. — Простите. Не знаю, что на меня нашло.

Лео протянул ей свой платок. Она смущенно промокнула глаза, однако слезы все текли по ее щекам. Несколько долгих мгновений Лео оставался неподвижным. Потом он встал, собираясь проявить деликатность и удалиться, но вместо этого обогнул стол и помог Брайони подняться.

Он обнимал ее и прежде, в самом начале их брака, но холодная отстраненность жены навсегда остудила его юношеский пыл. Набрав в грудь побольше воздуха, Лео притянул Брайони к себе и обнял.

Она застыла, напряженная, как натянутая струна. Лео невольно вздрогнул и едва не отшатнулся, однако потом еще крепче сжал ее в объятиях.

— Все хорошо, — шепнул он, — поплачьте. Иногда Господь создает совершенных людей. Неудивительно, что вам не хватает Тодди.

— Я не плачу, — глухо пробормотала Брайони. — Я никогда не плачу.

— Да, я знаю, — кивнул Лео. — Вот и славно. Но вы можете поплакать, если захочется.

И словно Брайони только и ждала его разрешения, ее тихие слезы сменились бурными рыданиями. Она похудела и казалась необычайно хрупкой, тонкой как тростинка. Лео погладил ее по спине и поцеловал в макушку, как добрый дядюшка утешал бы племянницу, ободравшую коленку. Брайони постепенно затихла, ее тело стало изумительно гибким и мягким, плечи содрогались от беззвучного плача.

— Есть кое-что, чего я никогда вам прежде не рассказывал, — проговорил Лео. — Когда мы были еще женаты, я как-то зашел к одной из старинных подруг моей матушки. В тот день ее навещала сестра, и за разговором выяснилось, что эта женщина училась в пансионе благородных девиц вместе с Тодди. Узнав, кто моя жена, она попросила передать вам, что Тодди отзывалась о вас как о самом чудесном, самом замечательном ребенке на свете.

В те дни Брайони считалась женой Лео, хотя по ночам дверь ее спальни всегда запиралась. Лео не захотелось передавать жене комплимент. Сказать по правде, он решил, что Тодди горько обманулась в падчерице, которая давно забыла и думать о покойной.

Брайони подняла голову:

— Правда?

— Это точные слова леди Гризуолд. Когда мы спустимся с гор, я пошлю ей телеграмму и попрошу поискать старые письма Тодди, чтобы передать их вам.

Брайони снова опустила глаза:

— Вам не стоит беспокоиться ради меня.

Лео разжал объятия:

— Мне это вовсе не трудно.

Некоторое время Брайони оставалась неподвижной. Потом она привстала на цыпочки и поцеловала Лео в щеку, легко, едва коснувшись губами.

— Спасибо. Доброй ночи. — Она неслышно скользнула в сгущающийся мрак, покинув круг света от фонаря.

— Доброй ночи, — произнес Лео в темноту, вслушиваясь в шум удаляющихся шагов.

О жизни до Тодди в памяти Брайони сохранились лишь тусклые серые картины бесчисленных комнат в поместье Торнвуд. Мать ее, разочарованная рождением девочки после долгих лет бесплодия, умерла от острой пневмонии до того, как Брайони исполнилось два года. Отец же, убежденный, что детям лучше расти в деревне, сам предпочитал вести жизнь вдовца в городе и совершенно забросил дочь. Но с появлением молодой мачехи жизнь Брайони заиграла яркими красками. Живая двадцатилетняя миссис Аскуит и ее робкая замкнутая четырехлетняя падчерица сразу же подружились. Они прожили неразлучно все три коротких года, отпущенных Тодди.

Вместе они бродили по поместью и ближайшим холмам, собирая листья, лепестки цветов и семена, чтобы Тодди потом могла составить описание местной флоры. Они устраивали пикники, детские балы и увлекательные игры на природе. А когда погода не позволяла гулять или кататься верхом, пили горячий сидр, играли в шахматы или тренировали память, листая энциклопедию, выбирая наугад страницы и находя разнообразные сведения обо всем на свете.

У них с Тодди было великое множество планов. Они с радостью ждали появления на свет ребенка. Но случилось так, что Тодди, улыбчивая, искрящаяся, полная жизни и света, любопытства и доброты, умерла при родах.

Брайони показалось тогда, что жизнь кончилась.

Через три месяца после похорон Тодди умерла няня Брайони. А еще три месяца спустя отец Брайони женился вновь. Но между помолвкой и венчанием третью миссис Джеффри Аскуит постигло несчастье: один из ее сыновей заболел полиомиелитом, а другой туберкулезом.

Сразу после свадьбы она явилась в поместье в сопровождении гувернантки, которой поручила присматривать за падчерицами, кормилицей и новой няней (ее успела подыскать экономка). Брайони увидела мачеху снова лишь через пять лет: той приходилось без конца курсировать между санаторием в Германии и больницей в Лондоне.

Нанятой ею гувернантке, мисс Брансон, больше бы подошло командовать полудюжиной мальчишек с преступными наклонностями, чем двумя девочками-сиротками. Мисс Брансон установила режим беспрекословного послушания и строжайшей дисциплины. Она истязала своих подопечных, пока не вышла замуж за викария и не покинула Торнвуд, чтобы тиранить пастора и его прихожан.

Эту гарпию сменила другая гувернантка, некая мисс Раундтри, рассеянная пожилая женщина, более приятная, чем ее предшественница. Потом отец Брайони вместе с женой и двумя ее болезненными сыновьями приехали в поместье, собираясь провести за городом несколько месяцев. Семья наконец-то воссоединилась.

Каллиста мгновенно освоилась, привязавшись к неожиданно обретенной родне. Брайони же успела ожесточиться и окончательно уйти в себя. Человеческие существа, включая и ее самое, интересовали эту одинокую девочку лишь как объекты исследования, совершенные механизмы, непостижимо сложные прекрасные системы, вместилища душ, чаще всего недостойных своих чудесных физических тел. Со временем она без сожалений оставила отцовский дом, посвятив себя одной лишь медицине и равнодушно отметя все остальное.

Забыв, что когда-то ей хотелось близости, дружбы и любви.

Глава 7

На следующий день Лео попросил приготовить ему ванну. Во время болезни ему приходилось довольствоваться лишь обтираниями губкой, что наводило его на мысли о гигиене Средневековья. Ванну наполнили в купальном шатре. Раздевшись, Лео с наслаждением погрузился в горячую воду и закрыл глаза. Несколько минут спустя он услышал, как кто-то вошел в шатер. Он было решил, что кто-то из кули принес ведра с водой, однако стука ведер не последовало.

Обернувшись, он увидел Брайони, стоявшую возле входа в шатер. В руках она держала полотняную сумку и табурет.

— Почему вы здесь?

— Я помогу вам искупаться.

Лео недоверчиво поднял брови. Их айя была индуской, а не мусульманкой, она вполне могла бы выступить в роли банщицы. Вдобавок помимо нее в лагере имелось немало слуг, способных потереть ему спину, ополоснуть свежей водой и подать полотенце. Брайони не было нужды затруднять себя.

— Я раздет, — растерянно произнес он.

В последние несколько дней Брайони не раз видела его обнаженным, постоянно меняя ему одежду, которую тотчас стирали.

— Разумеется, раз вы сидите в ванне. — Она расстегнула пуговицы на рукаве и аккуратно закатала его, обнажив руку до самого локтя. Потом так же медленно, дюйм за дюймом, подвернула другой рукав.

Лео едва ли могло бы смутить зрелище раздевающейся женщины, но с Брайони все было иначе. Его сердце начинало бешено колотиться, стоило ей лишь снять перчатку. В библиотеке дома Уайденов он, хорошо знакомый с женской анатомией, вконец потерял голову при виде ее декольте — на любой другой женщине это платье казалось бы скромным, если не строгим. И все же оно обнажало плечи и слегка приоткрывало грудь, отчего у Лео, никогда прежде не видевшего Брайони в вечернем платье, перехватило дыхание. Перелистывая страницы энциклопедии, она рассеянно водила пальцем по краю выреза, словно топография собственного тела была ей незнакома.

— Запрокиньте голову, — попросила Брайони.

Лео повиновался. Смочив его волосы теплой водой, она намылила их кастильским мылом. Ее ногти слетка царапали кожу. Белую от пены голову она щедро ополоснула из кувшина, собирая мыльную воду в ведро, подставленное под край ванны.

Вытерев его волосы полотенцем, Брайони уселась на табурет рядом с ванной. Из полотняной сумки она достала губку, быстро окунула ее в воду, отжала и принялась намыливать с тщательностью хирурга, готовящегося к операции.

Ее обнаженные руки блестели от влаги. Изумительно гладкая кожа казалась перламутровой, Дыхание Лео участилось. Брайони начала намыливать его руку, двигаясь от плеча к кончикам пальцев. Затем, перенеся табуретку к другому бортику, она взялась за другую руку, старательно отводя глаза от центра ванны, где сквозь мутноватую от мыла воду можно было отчетливо разглядеть отклик Лео.

В шатре было тепло и влажно, клубы поднимавшегося из ванны пара витали в воздухе. Ее лицо пылало. Лео облизнул губы. Его одолевало желание лизнуть губы Брайони. На ее переднем зубе виднелась крохотная щербинка, которую ему хотелось лизнуть с того самого дня, когда он впервые пришел на обед в лондонский дом будущего тестя.

Протянув руку, Лео расстегнул верхнюю пуговицу на ее блузке. Брайони тотчас вскочила, опрокинув табурет.

— Пожалуйста, перестаньте.

Она встала позади него, намылила ему спину и ополоснула водой. Затем вернулась к боковому бортику и похлопала Лео по торчавшему из воды колену, жестом предлагая поднять ногу на край ванны.

С того места, где она теперь стояла, невозможно было не заметить, что с ним творится, и Брайони отнюдь не была слепой. Неужели она и впрямь думала, что сможет помыть его, не вызвав столь предсказуемой реакции?

Губка двинулась вверх по его бедру, мягкая, слегка шершавая. Брайони добросовестно делала свое дело: она мыла ногу быстрыми точными движениями, не дразня, не играя, не замедляя руки. И все же Лео еще больше охватывало желание. Губка задела его восставшую плоть, и у Лео вырвался хрип. Будто ничего не услышав, Брайони перешла на другую сторону ванны и слегка похлопала Лео по другому колену, а затем принялась намыливать его бедро.

Лео мысленно обвинил ее в желании поиздеваться над ним, но потом решил, что судил слишком сурово. Брайони наверняка делала все возможное, чтобы как следует его искупать, не обращая внимания на бурлившее в нем неистовое желание.

Она потерла губкой его грудь и живот. Лео подумал было, что с мытьем покончено, однако Брайони закатала повыше рукава и опустилась на колени, погрузив руку под воду. Лео с шумом втянул в себя воздух. Губка коснулась запретной зоны. Легкими движениями она скользила по самым чувствительным местам его тела. Лео с усилием сглотнул.

Губка гладила его восставшую плоть, двигаясь вверх и вниз, описывая круги. Лео словно пронзило молнией, обдало огненной волной. Казалось, от Брайони исходит поток электричества или пламени.

И вот его касалась уже не губка, а узкая ладонь. Легкая, как рыбий плавник. После трех с половиной лет тоски по Брайони ощущение оказалось слишком острым. По телу Лео прошла судорога, бедра его качнулись вперед, лицо исказилось, из горла вырвался блаженный стон.

Когда он открыл глаза, Брайони стояла поодаль, у изножья ванны, плотно прижав локти к бокам. Губка плавала у поверхности воды.

— Как я понял, вы уронили губку и пытались ее найти, — проговорил Лео, не в силах представить себе, что поступок Брайони не был случайностью.

Несколько долгих мгновений она хранила молчание и наконец произнесла:

— Я помогу вам ополоснуться.

Лео не оставалось ничего другого, кроме как подняться. Брайони окинула его цепким взглядом, потом отвернулась и поспешно направилась к ведрам с водой, приготовленным специально для купания.

Лео почувствовал, как по телу струится теплая вода. Смыв с него всю мыльную пену, Брайони протянула ему полотенце.

— А теперь одевайтесь.

И это после того, как она видела Лео обнаженным и, пусть и случайно, довела его до пика наслаждения?

— Неужели я вижу перед собой ту же женщину, которая, будучи моей женой, не позволяла мне снять с нее ночную рубашку?

— Если бы Господь желал, чтобы люди отправлялись в постель без одежды, он не создал бы ночные сорочки, — заявила Брайони, покидая шатер. — А кроме того, иногда вы все же снимали ночную сорочку.

Когда со временем супружеские отношения четы Марзден не улучшились, а, напротив, стали еще более неловкими и тягостными, Лео перестал приходить к Брайони вечером, перед сном. Для занятий любовью он выбирал предутренние часы, когда она крепко спала.

За несколько дней мучившая их неловкость неожиданно исчезла. Лео начал чаще улыбаться и разговаривать с женой за ужином. Временами он смотрел на нее так, что у Брайони перехватывало дыхание, а лицо вспыхивало румянцем.

Все эти несколько дней Брайони думала, что видит по ночам необычайно яркие эротические сновидения. Пока однажды не проснулась среди ночи и не обнаружила, что лежит плашмя обнаженная, а ее лодыжки покоятся на плечах Лео.

Она не нашла в себе сил остановить мужа. Тяжело дыша, она лишь беспомощно постанывала. Однако на следующий день Брайони попросила Лео больше не пытаться овладеть ею во сне. Оказавшись всецело во власти мужа, она испугалась. Пережитое ощущение вселило в нее неясную, но острую тревогу. Впрочем, в этом она, разумеется, не призналась. Брайони объяснила Лео, как важен для нее ночной сон, и изъявила готовность исполнить супружеский долг в любое другое время.

Лео молча выслушал ее доводы, а затем вышел, не сказав ни слова в ответ. Той ночью Брайони проснулась от собственного хриплого крика. Лео заставил ее испытать наслаждение, лаская ее губами и языком. Ей оставалось лишь беспомощно трепетать, когда он овладел ею, тихо шепча, что когда-нибудь она отплатит ему тем же.

На следующий день Брайони вновь поговорила с мужем, на этот раз более решительно. Однако ночью оказалась лежащей поперек кровати — широко разведенные ноги касались пола. Подступающее блаженство лишило ее сил сопротивляться.

Ее настойчивые просьбы прекратить эти ночные набеги Лео выслушивал все так же молча, бросая на нее враждебные взгляды, а с наступлением ночи заставлял ее стонать от наслаждения. Эти минуты исступленного блаженства пугали Брайони. Она все больше боялась Лео. Когда он пообещал, что со временем она сама станет умолять его овладеть ею, Брайони похолодела от ужаса, потому что эти слова вполне могли обернуться правдой.

Это повторялось из ночи в ночь. Брайони лежала без сна, со страхом думая о том, что сделает с ней Лео. Или заставит сделать ее. Так и продолжалось, пока она едва не зарезала пациента, оттого что чувствовала себя вконец потерянной и измученной постоянным страхом.

Вечером она вернулась домой, заперла на засовы все двери своей спальни и никогда больше за все время, что прожила под одной крышей с мужем, не впустила его в свою постель.

Лео приходил к Брайони по ночам, когда она спала, потому что устал играть роль льва, раздирающего мученицу. Ему хотелось сжимать ее в объятиях, не чувствуя, что его прикосновения оскверняют ее.

В первый раз он не собирался заходить дальше объятий и поцелуев, но стоило ему лечь рядом с ней, она повернулась к нему, безмолвно предлагая себя. Ее тело, всегда такое напряженное, сделалось гибким и податливым, как живот танцовщицы. И Лео не удалось удержаться от соблазна. Он раздел Брайони и, сбросив одежду, насладился близостью с нею. А она обвила его руками, крепко прижала к себе и впервые — во сне — прошептала его имя.

«Лео, — повторяла она, — Лео, Лео, Лео». И, словно внутри его прорвало плотину, он излил семя.

Власть, которую обрела над ним Брайони, пугала его. За один миг неистового блаженства он готов был забыть весь свой гнев и отчаяние. Он никак не мог утолить голод краткими мгновениями похищенной близости, насытиться ею, женой, принадлежащей ему лишь ночью.

Возможно, это станет началом их новых отношений, решил Лео. Быть может, ему удастся завоевать ее любовью, упоительной, утонченной, сладкой, как сахарная вата, воздушной, как меренги. Легкая пена поцелуев и ласк вознесет ее к небесам.

Ему отчаянно хотелось сделать их супружество счастливым, испытать безмятежность, даруемую взаимным телесным влечением. Если бы ему удалось показать ей, какой бывает подлинная страсть, истинное наслаждение, будь у него в запасе год, месяц или хотя бы неделя, он смог бы изменить Брайони, исправить несходство их темпераментов и превратить неудавшийся брак в чудесный гармоничный союз. Но Брайони прогнала его. И они все больше и больше отдалялись друг от друга. Их брак таял, словно жемчужина, брошенная в уксус.

Летнее ночное небо над Гиндукушем напоминало прекрасный купол, освещенный волшебным сиянием Млечного Пути. Миллионы крошечных звезд, рассыпанные по черному бархату, мерцали и переливались, словно бриллианты, оброненные неловкой рукой грабителя.

Брайони распахнула полог палатки, Что может быть лучше сна под звездами? Если бы только она могла заснуть! Но самая обычная походная кровать казалась ей жесткой и колкой, как груда камней. Вдобавок ее мучила жара, — в неподвижном воздухе не чувствовалось ни малейшего ветерка. Долина Читрал располагалась на добрых две с половиной тысячи миль ниже деревни Балангуру в долине Румбур, и климат здесь был заметно теплее. Высокий ворот ночной сорочки Брайони натирал шею, руки плавились в длинных фланелевых рукавах.

Брайони хотела того, чего не следовало желать. Она мечтала о несбыточном.

Лео занимал все ее мысли.

Ванну она использовала как уловку, способ утолить непреодолимое желание прикоснуться к нему. Потеря веса и болезнь не смогли лишить Лео прекрасной физической формы, приобретенной за месяцы активных ежедневных упражнений. Его тело осталось крепким и поджарым, плечи сильными, живот упругим, а длинные ноги мускулистыми.

Его кожа была все так же восхитительно хороша на ощупь. Обмывая Лео губкой, Брайони коснулась волосков на его коже и едва не отдернула руку от изумления. Она успела забыть, какое чувство испытывает женщина, прикасаясь к мужчине.

А может быть, никогда по-настоящему и не знала, что это такое?

«Как я понял, вы уронили губку и пытались ее найти?»

Нет, Брайони выпустила из пальцев губку, чтобы прикоснуться к Лео. Однако ей не хватило смелости обхватить его восставшую плоть, это было бы ужасно грубо. Она лишь погладила его, но отклик Лео на ее робкое прикосновение оказался необычайно бурным.

Потрясенную Брайони захлестнула волна желания. Это чувство не оставляло ее до самого вечера, хотя она старательно избегала встречи с Лео. А с наступлением ночи тоска по нему стала невыносимой. Жажда близости терзала ее, причиняя адские муки. Кожа ее горела, голова раскалывалась. К усталости, накопившейся за время болезни Лео, когда ей почти не удавалось забыться сном, добавилась горечь неутоленного желания. Зов плоти властно требовал своего.

Брайони села на кровати и, запустив пальцы в волосы, принялась массировать голову, царапая кожу. Несколько минут спустя она встала и выскользнула из палатки.

Небо над головой искрилось звездами. Казалось, мерцающие огоньки вот-вот покатятся с небес подобно тому, как жемчуг и самоцветы осыпаются с бального платья в стремительном вихре вальса. По сторонам огромными тенями чернели горы. В долине царило безмолвие, зловещая тишина, которая окутывает мир, когда птицы спят, а ночные создания, выходя на охоту, бесшумно крадутся во тьме.

Брайони прошла тридцать футов, отделявшие ее палатку от шатра Марздена, и заглянула за полог. Лео спал. Его дыхание было тихим и ровным. Опустившись на колени возле кровати, Брайони измерила пульс и пощупала лоб недавнего больного. Ни учащенного сердцебиения, ни жара. Она облегченно вздохнула: молодой и выносливый, к утру Лео наверняка будет полностью здоров.

Она заботливо подоткнула простыню, заменявшую ему одеяло. Теперь оставалось лишь вернуться к себе в палатку и попытаться заснуть. И все же Брайони не двинулась с места. Замерев, она прислушалась к завораживающе ровному дыханию Лео, затем осторожно дотронулась до него.

Ее рука легла ему на плечо, легко скользнула по шее и задержалась на подбородке. Лео побрился перед купанием, но пробивающаяся щетина слегка царапнула ладонь. Пальцы ее дрожали. Все тело сотрясала дрожь, но сила, притягивающая к Лео, оказалась сильнее страха и робости, сильнее трепета.

Наклонившись, Брайони коснулась губами его шеи, щеки, уха. От него все еще пахло кастильским мылом, ароматом оливкового масла далекой Иберии. У нее закружилась голова от этого запаха, от тепла его кожи, от собственного безумного замысла.

Брайони расстегнула ворот ночной сорочки и сняла ее, отбросив в сторону. Ее охватило странное волнение при мысли о том, что Лео побывал в тех же странах, что и она. Казалось, их объединило тайное родство, словно потерпевших кораблекрушение. Впрочем, это не извиняло глупости ее поведения. Но глупость обладает удивительной силой, легко побеждая здравомыслие и сопротивление, подобно тому, как завоеватели с ружьями и пушками покоряют несчастных дикарей, вооруженных одними лишь копьями.

Смятение раздирало ее душу, но тело, изнуренное бесконечными запретами, наслаждалось свободой.

«Лео, — тихо прошептала Брайони скорее себе, чем спящему. — Почему всегда ты, Лео?»

Она отдернула простыню, которую только что заботливо поправляла, и окинула взглядом его обнаженный торс, гладкую упругую грудь. Потом осторожно провела пальцем от горла к пупку и приникла губами к мягкой коже живота.

Рука ее скользнула ниже, обхватив жаркую восставшую плоть. Брайони не испытала удивления. Все происходящее казалось ей почти… неизбежным.

Лео спал. Он не проснулся, даже когда она взобралась на походную кровать и оседлала его, опираясь на руки и колени. Он продолжал спать, когда ее грудь коснулись его кожи и когда их тела слились воедино.

Распущенные волосы Брайони рассыпались по плечам. Незнакомое ощущение казалось волнующим. Простыни сбились, и колени терлись о грубую ткань кровати. Малейшее движение отдавалось в ее теле волной дрожи. Губы ее шептали страстные молитвы, обращенные к Эросу. Чего она желала? О чем молила? Уж конечно, не об этом иссушающем одиночестве, не об отчуждении, придающем горечь акту любви.

И будто в ответ на ее молитвы ошеломляющее блаженство заставило ее затрепетать.

— Лео, Лео, — выдохнула она, хватая ртом воздух, — Лео…

И вдруг руки Лео сжали ее бедра, тело его выгнулось дугой, из груди вырвался хриплый стон. Наслаждение, дикое, необузданное, захлестнуло Брайони. А в следующий миг она испуганно замерла: Лео провел пальцем по ее груди, как за минуту до этого она сама робко касалась его тела.

— Брайони, — прошептал он. — Брайони.

Глава 8

В день, когда Брайони заявила о своем желании аннулировать брак, Лео купил ей в подарок микроскоп фирмы «У. Уотсон и сыновья». Внушительный прибор с вращающимся предметным столиком и двумя конденсорами, снабженный камерой-люцидой, с корпусом из полированной меди, сияющим, словно золотая стрела Купидона.

Почему он решил сделать жене подарок? Лео понятия не имел. Он даже не знал, нужен ли ей новый микроскоп. Просто иногда представители мужской половины человечества приносят домой красивые блестящие вещицы, а в сердцах их пылает огонь надежды.

Микроскоп и бесчисленные принадлежности к нему лежали в роскошном футляре красного дерева. Положив футляр на стол в кабинете, Лео пересек комнату, чтобы налить себе бокал бренди.

— У вас найдется свободная минута? Мне нужно поговорить с вами.

Лео удивленно обернулся. Брайони стояла в дверях кабинета, одетая в синий шелковый жакет с юбкой, костюм, в котором она обычно ходила на работу в больницу. Вот только время было весьма необычным: Лео не помнил, когда в последний раз видел жену дома в середине дня.

— Конечно, — отозвался он. — Могу я предложить вам что-нибудь выпить?

Брайони отказалась и опустилась на стул возле письменного стола.

— Вы не хотите присесть?

Лео уселся напротив жены по другую сторону стола.

Брайони неподвижно застыла, лицо ее казалось бледным, губы сжались в тонкую линию, под глазами залегли тени. От нее пахло каким-то незнакомым химическим веществом, не карболкой, чем-то другим, и к этому запаху примешивался резкий дух нашатырного спирта. И все же Лео радовался возможности быть рядом с женой, снова разговаривать, как когда-то.

Прежде чем заговорить, Брайони положила руки на стол и сплела пальцы.

После первой же фразы ее речь показалась Лео набором случайных слов, выхваченных из Оксфордского толкового словаря. Он следил за движениями ее губ, чувствуя, как от звуков ее голоса вибрируют барабанные перепонки, и сознавая лишь, что Брайони задумала столкнуть его в бездну.

Потом он встал из-за стола, подошел к окну и, достав из кармана часы, откинул крышку. Какая-то часть его существа не могла побороть нелепое желание свериться с часами, увидеть, сколько времени понадобится Брайони, чтобы доказать, что их брак обернулся чудовищной ложью. Но определить время оказалось не легче, чем читать по-этрусски: значки на циферблате расплывались, стрелки дрожали. Оставалось лишь смотреть на часы, часы, подаренные ему Брайони по случаю помолвки, с выгравированной на крышке надписью: «Любовь терпелива. Любовь добра».

В нем не осталось ни терпения, ни доброты. Он едва сдерживался, чтобы не затащить Брайони наверх, в спальню. Там она могла бы пожаловаться столбику кровати на грубость мужа.

Наконец она замолчала. Лео поднял голову.

Брайони выжидающе смотрела на него.

— Могу я рассчитывать на ваше понимание и поддержку? — Она встала и одной рукой оперлась на стол, другой — на футляр с микроскопом.

Лео подошел к столу, подвинул к себе футляр, раскрыл замки, откинул крышку и принялся собирать прибор. Затем отступил на шаг. Микроскоп казался настоящим произведением искусства и обещал прослужить не один десяток лет.

Окинув прибор недоуменным взглядом, Брайони подняла глаза, зеленые, как трава в дождливое лето.

— Так могу я рассчитывать, что в этом вопросе вы меня поддержите?

И Лео с изумлением понял, что эта женщина недостойна его дара. Брайони не заслуживала ни микроскопа, ни того терпения, с которым он пытался пробудить в ней чувственность. Ему не стоило жениться на ней: великое таинство брака не для таких, как она.

— Конечно, — кивнул он. — Можете не сомневаться, я согласен.

Приглядевшись, Лео различил плечи и очертания рук Брайони. Неподвижная, скованная смущением, она возвышалась над ним, обнаженная, похожая на русалку, выброшенную волнами на берег. В свете звезд ее гладкая кожа отливала голубым. Черные волосы рассыпались сверкающим водопадом, скрывая округлости груди и затеняя лицо.

Лео никогда прежде не видел Брайони полностью обнаженной, да и сейчас ее фигура казалась сотканной из света и теней. Наслаждаясь ею спящей в холодной темной спальне в Белгрейвии, Лео изучил каждый дюйм ее тела. Он знал на ощупь все его изгибы и впадины, от округлых коленей, до гибкого позвоночника, помнил легкую шершавость пяток и локтей, нежную мягкость крошечных волосков на предплечьях и голенях; он хранил в памяти вкус ее кожи, молочную сладость сосков, чуть пряный аромат телесных соков. Но разглядеть ее ему не удавалось.

Он провел рукой по ее животу. Брайони была теплой и неподвижной, словно ожившая статуя, сотворенная Пигмалионом.

Лео обнял ее и прижал к себе. Она попыталась высвободиться, скорее для видимости, но тотчас замерла. Он коснулся губами ее подбородка и щек. Брайони отвернулась, как будто боясь, что он поцелует ее в губы. Лео нежно приник ртом к ее уху. Дыхание Брайони участилось, из горла вырвался тихий стон.

Руки Лео скользнули по ее спине вниз и обхватили упругие округлые ягодицы. Брайони всхлипнула, почувствовав, как внутри ее снова набухает и твердеет его плоть. Лео блаженно вздохнул: в ее возгласе слышалось острое, неистовое желание.

Медленно повернувшись на узкой походной кровати, он опрокинул Брайони на спину и накрыл ее тело своим. Потом поцеловал в шею, коснулся губами ключиц и груди. Ее бедра качнулись ему навстречу, и Лео обдало обжигающей волной жара.

Пальцы ее сомкнулись на его запястьях. На мгновение Лео испугался, ему показалось, что Брайони хочет его оттолкнуть. Но ее руки взметнулись вверх и обвили его шею.

Замершее было сердце Лео заколотилось вновь. Тело пришло в движение, захваченное исступленным ритмом любви. Однако пылкий отклик Брайони оказался слишком сильным искушением, и вскоре Лео, опьяненный желанием, беспомощный, задыхающийся, замер, сдерживаясь изо всех сил, желая доставить ей наслаждение.

Но вот по телу Брайони прошла дрожь блаженства, и страсть, теперь уже ничем не сдерживаемая, захлестнула их обоих.

Он пронзил ее плоть, властно утверждая свое право обладателя, покоряя и подчиняясь, давая и забирая взамен. Он чувствовал себя господином и рабом.

Как только Брайони пришла в себя, она тотчас соскользнула с кровати и, подхватив ночную рубашку, поспешно стала надевать ее.

— Останься со мной, — попросил Лео.

— Я лучше пойду.

— Значит, ты просто использовала меня? — улыбнулся Лео, отлично сознавая, что Брайони на такое не способна.

Ей потребовалось добрых полминуты, чтобы найти рукава ночной рубашки и просунуть в них руки. К этому времени Лео успел встать с кровати и зажечь лампу.

— Не уходи.

— Уже поздно.

— Когда ты пришла, уже было довольно поздно. — Обычно Лео надевал на ночь лишь пижамные брюки, но на этот раз накинул на себя и полотняную индийскую рубаху, оставив расстегнутыми три верхние пуговицы. В колеблющемся свете лампы загорелая шея и грудь Лео, видневшиеся в вырезе рубахи, казались золотистыми. — Присядь.

Брайони покачала головой.

Лео нежно погладил ее пальцем по щеке.

— Ты собираешься заставить меня стоять, невзирая на мое состояние?

С медицинской точки зрения Лео был совершенно здоров и смог бы простоять не один час. Вдобавок утром путешественникам предстояло преодолеть перевал Ловарай. Но недавний больной по-прежнему выглядел слишком истощенным, и Брайони понимала, что ему требуется больше отдыхать.

Она неохотно присела на край кровати. Лео уселся рядом, обняв ее за плечи.

— Я не кусаюсь, ты ведь знаешь, — обронил он. — Но у меня неплохо получается лизать.

— Мне это ни к чему.

— Я мог бы лизать там, где тебе хочется, что скажешь?

— Нет. Больше этого не повторится.

— Хм. Тогда почему это вообще произошло? — Он поцеловал Брайони в уголок глаза. — У тебя тоже начался бред?

Конечно, это бред. Первобытные инстинкты и сплошное безумие.

— Прости. Такого больше не случится.

— Но я хочу, чтобы это случилось, — тихо и страстно возразил Лео.

Брайони молча качнула головой.

— Почему нет? — спросил он.

— Потому что это было ошибкой.

— Как и наш брак? — В голосе Лео уже не слышалось прежней теплоты.

Брайони тяжело сглотнула.

— Совершенно верно.

Лео поднялся и выпрямился во весь рост, едва не касаясь головой потолка палатки.

— Твое сердце превратилось в камень, когда ты потеряла Тодди? — бросил он, стоя спиной к Брайони.

Ее отнюдь не каменное сердце сжалось от боли:

— Пожалуйста, перестаньте. Вы рассуждаете о вещах, о которых не имеете ни малейшего представления.

— Вы правы. Я ничего не знаю о вашем сердце, вы об этом как следует позаботились. Однако ведь вы изучали науки, и вам известно, что иногда косвенные наблюдения могут служить весьма убедительным свидетельством.

— О чем вы говорите?

— О том, что я видел собственными глазами. О неопровержимом доказательстве вашей бесчувственности.

Жаркая душная ночь вдруг показалась Брайони ледяной. Ноги ее вдруг пронзило холодом.

— Это как-то связано с расторжением нашего бра?..

— Нет. — Лео нервно пригладил ладонью волосы. — Вы наверняка давно забыли об этом. Но много лет назад вы получили письмо от женщины по имени Бетти Янг. Вы помогли ей разрешиться от бремени, сделав кесарево сечение. Она писала, что обязательно расскажет ребенку о вас, ибо в час, когда она больше всего нуждалась в помощи, Господь послал ей ангела в обличье женщины-хирурга.

Брайони вздрогнула:

— Я помню это письмо.

— Странно, ведь я нашел его смятым, в мусорной корзине.

— Я не храню все благодарственные письма, которые получаю.

— Мне показалось, что это письмо вам стоило бы сохранить. — Лео резко повернулся и посмотрел Брайони в глаза. — Или, потеряв Тодди, вы так ожесточились, что вам невыносимо было видеть ребенка, чья мать осталась в живых?

Брайони вскочила на ноги, и в следующее мгновение в палатке раздался громкий хлопок. Лишь потрясенно глядя на горевшую ладонь, Брайони поняла, что ударила Лео.

— Не смейте говорить обо мне подобные вещи! — Ее дрожащий голос напоминал рычание. — Не смейте даже думать!

Лео потер щеку тыльной стороной ладони. Выражение его лица осталось непреклонным.

— Почему? Почему бы мне не сделать вполне логичное заключение?

— Потому что ваше заключение неверно.

Губы Лео презрительно скривились.

— Так объясните мне, в чем я не прав. Вам лучше известны мотивы ваших поступков. Почему письмо оказалось в корзине для мусора?

Брайони пребывала в прекрасном настроении. День выдался чудесный. До свадьбы оставалась неделя. Утром Лео заходил к ней в больницу, чтобы попрощаться — он уезжал в Париж, собираясь прочитать цикл лекций, — и врачи, коллеги Брайони, многие из которых видели Марздена впервые, были очарованы обворожительным красавцем, женихом мисс Аскуит. Брайони была наверху блаженства.

Вдобавок в этот день она успешно провела кесарево сечение, хотя случай был трудным, а обстоятельства не совсем обычными. Камеристка одной знатной дамы оставила службу и вышла замуж, но через полтора месяца вернулась к госпоже, поскольку муж ее погиб в результате несчастного случая. Экономка постоянно твердила, что горничная вдова и ребенок ее зачат в законном браке, будто боялась, что ради незаконного ребенка Брайони не стала бы прилагать усердие.

Ребенок, извлеченный из материнского чрева, громко закричал. Акушерка искупала его и запеленала. Брайони наложила швы и сняла окровавленные перчатки.

Она захватила с собой отпечатанные буклеты с рекомендациями для рожениц, перенесших подобную операцию. Пока хирургические сестры мыли и складывали инструменты, Брайони передала буклет экономке, коротко рассказав об основных правилах ухода за молодой матерью и заверив женщину, что больничная сестра будет навещать миссис Янг и младенца каждый день в течение трех ближайших недель.

Операция производилась на столе в полуподвальном помещении для слуг. Экономка углубилась в чтение буклета. Сквозь узкие окна под потолком, открывающиеся в маленький садик между домом и конюшней, донесся повелительный женский голос:

— А вот и ты.

А потом Брайони услышала голос Лео.

— Помнится, ты говорила, что сегодня у слуг выходной. А в доме полно прислуги.

Нет, это не может быть Лео. Ведь он отправился в Париж. И он не стал бы пробираться через потайную дверь к какой-то женщине, украдкой, словно любовник.

— В самом деле? — удивилась женщина. — В доме никого нет.

— И все же, возможно, это не слишком удачная мысль.

Но сходство с голосом Лео было слишком велико.

— Пойдем, ведь ты уже здесь.

Дверь закрылась. Шаги удалились в глубину дома, затем застучали по лестнице.

— Мисс? — спросила экономка. Брайони растерянно повернулась к ней:

— Что, простите?

— Я спросила, не хотите ли вы и другие леди выпить чашечку чаю.

— Мисс Симпсон и миссис Мердок выпьют чаю, а я нет, — отозвалась Брайони. — Можно мне пройти в дамскую комнату?

Экономка объяснила, как найти дамскую комнату. Брайони вышла через дверь, обитую зеленым сукном, поднялась на первый этаж, в просторный холл, к главной лестнице, затем зашагала наверх. Она шла спокойно, неторопливо, исступленно шепча про себя: «Это не Лео, не Лео, не может быть. Он никогда бы так не поступил. Никогда».

Спальни хозяев располагались обычно на втором этаже. Брайони неслышно ступила в коридор.

— Я смотрю, ты по-прежнему любишь держать двери открытыми, — произнес мужчина.

Брайони испуганно вздрогнула. Голос звучал совсем близко. Стоило ей сделать всего два шага влево и заглянуть в открытую дверь…

Брайони в ужасе закрыла рот ладонью. На огромной кровати лежала обнаженная женщина.

— И я по-прежнему раздеваюсь быстрее тебя, — усмехнулась незнакомка.

Брайони растерянно заморгала.

— Да, с достойной похвалы скоростью, — подтвердил мужчина.

Брайони не могла думать о нем как о Лео, хотя от его голоса ее бросало в дрожь.

Мужчина сделал шаг вперед. Его лицо отразилось в зеркале, висевшем на дальней стене комнаты. Брайони открыла рот в беззвучном крике. В одно мгновение мир разбился вдребезги. Дрожа всем телом, она бросилась вниз по лестнице, стремительная и бесшумная, точно призрак.

Она не забыла Тодди. Три года ничем не омраченного счастья навеки остались в ее памяти. Брайони так и не смогла смириться с утратой. Вопреки всему она ждала появления другой сказочной крестной, такой как Тодди. Той, что стала бы ее другом, верным товарищем, доброй феей, которая избавила бы ее от одиночества и наполнила жизнь волшебством.

Лео обладал этим даром. Где бы он ни появлялся, его всегда встречали с восторгом. Стоило ему заговорить, и все вокруг замолкали, жадно впитывая каждое его слово. Так же внимательно дети слушали Тодди. А когда Лео улыбался, девушки буквально падали в обморок — во время его первого лондонского бала такое случилось дважды.

Однако самое главное, его волшебство окутывало и Брайони. В счастливые дни их помолвки Лео смотрел на нее с интересом и восхищением, словно она и впрямь была важной персоной не только для него, но и для всего мира. И мир это замечал. Общество, всегда считавшее Брайони серой мышкой, неожиданно заинтересовалось ею, потому что Лео находил ее занимательной.

Брайони увидела в нем долгожданного преемника Тодди, способного сделать счастливой ее унылую, монотонную жизнь. Лео принес с собой радость и смех, его появление стало началом новой золотой эры. И Брайони полюбила его за это. Полюбила слепо и страстно, с пылом и доверчивостью ребенка.

Однако ее Лео, ее прелестный возлюбленный, оказался лжецом. Его любовь обернулась фальшью.

Как ни удивительно, Брайони не рассердилась. Ни в тот ужасный день, ни в последующую неделю она не испытывала гнева. Ярость охватила ее, лишь когда она вновь увидела Лео, в день венчания, перед алтарем. До тех пор ее терзал стыд. Вернувшись домой, она бросилась в постель, укрылась одеялом с головой и заплакала. От стыда она не могла видеть себя в зеркале. Ей казалось, что весь город потешается над ней, что в каждой гостиной судачат о ее глупости и легковерии.

Со временем на смену стыду пришел гнев. А позднее ярость сменилась мертвящей горечью. Но тягостное чувство униженности продолжало преследовать Брайони. Мучительный стыд заставил ее промолчать о случившемся.

А может быть, рана, нанесенная предательством Лео, оказалась слишком тяжела.

— Едва ли вас интересует письмо от женщины, которую вы даже никогда не видели, — сухо проронила Брайони. — На самом деле вы хотите знать, почему я решила положить конец нашему браку.

Серые, цвета дождя, глаза Лео смотрели на нее неподвижно.

— Верно. Так почему же?

— Потому что я поняла, что вы всего лишь зеленый юнец, самовлюбленный пустой вертопрах, достойный презрения. Мне стало стыдно, что я так жестоко ошиблась в вас. Что из всех мужчин в Лондоне я выбрала себе в мужья не достойного, порядочного человека, а ничтожного хлыща.

Лео замер. Казалось, он затаил дыхание.

— Ну вот, вы получили что хотели, — бросила Брайони. — Доброй ночи.

Глава 9

Проснувшись, Брайони продолжала лежать с закрытыми глазами. Прошло добрых пять минут, прежде чем она поняла, что в палатке есть кто-то еще. Она резко села на кровати. Судя по свету, пробивавшемуся сквозь полог, солнце давно взошло.

— Вы не все рассказали мне, — тихо произнес Лео.

Он сидел в дальнем углу палатки. Несмотря на полумрак, Брайони заметила, что глаза его налиты кровью. В руке он держал кружку с чаем, над которой не вилась струйка пара.

— Как давно вы здесь?

— Точно не знаю. Может, с час. — Он отхлебнул из кружки. — Я пришел разбудить вас, однако решил дать вам еще немного поспать. Думаю, вы едва ли хорошо выспались нынче ночью.

— Обо мне можете не беспокоиться. Если вы выйдете из палатки, я быстро соберусь, и мы сможем двинуться в путь.

— Я не выйду, — невозмутимо возразил Лео. — Я не сделаю ни шагу, пока вы мне не скажете, что скрываете от меня.

— Почему вы решили, что я от вас что-то скрываю?

— Потому что я не был ничтожеством и пустым вертопрахом. Самовлюбленный или нет, я не был жалким, презренным хлыщом.

— Ну конечно, вы слишком хорошо о себе думаете.

— Если не считать вашей смертельной неприязни ко мне, у меня до сих пор не было причин полагать, что я вызываю в людях враждебные чувства. И вы сами сделали мне предложение. Как же случилось, что из мужчины, с которым вы собирались прожить жизнь, я превратился в отвратительное чудовище?

— Подчас за несколько недель удается выяснить многое.

— За несколько недель? Столько длилась наша помолвка? Вы говорите о ней?

Брайони нервно потерла висок. Она успела сказать лишнее.

— Вы продолжали работать, — не отступал Лео. — Мы виделись наедине лишь по воскресеньям, а в будние дни раз в неделю ужинали вместе с вашей семьей и наведывались к Уиллу, чтобы проследить за свадебными приготовлениями. Вдобавок перед свадьбой я уезжал на неделю. Даже будь я законченным негодяем, вы не смогли бы убедиться в этом за столь короткий срок. — Лео недоуменно нахмурился. — Может, до вас дошли какие-то нелепые слухи?

— Разве я похожа на тех женщин, к которым приходят поделиться сплетнями?

— Тогда что случилось?

Брайони соскользнула с кровати.

— Оставьте меня в покое.

— Я же сказал, что не оставлю. Мы будем сидеть здесь до скончания времен, если вам угодно.

— Мне нужно в уборную.

— Скажите мне правду, и я больше не стану докучать вам. — Лео не собирался сдаваться. — Даже преступникам предъявляют официальное обвинение, прежде чем вынести приговор. Вы осудили меня и признали виновным, даже не дав возможности оправдаться. Я заслуживаю большего. Я вправе хотя бы узнать правду. Или мне действительно следует считать вас капризной и бесчувственной?

Брайони вновь охватил гнев, вытеснив все прочие чувства, даже стыд. Ведь ей и впрямь нечего было стыдиться. Она не сделала ничего дурного. Это Лео разрушил их брак, лишив ее надежды на счастье.

Руки ее сами собой сжались в кулаки.

— Нет. Не смейте так говорить обо мне.

Лео вдруг испугался, словно увидел перед собой сундук Пандоры, стоит лишь раскрыть его, и бедствия вырвутся на волю.

Однако было слишком поздно. Теперь Брайони хотела, чтобы он узнал правду. В глазах ее пылала ярость, а голос звучал грозно и неумолимо.

— Бетти Янг, женщина, написавшая то письмо, которое, по вашему мнению, я так бездушно швырнула в корзинку для бумаг, служила горничной у некой миссис Хедли. Я принимала роды у Бетти Янг в доме миссис Хедли как раз в тот день, когда у слуг должен был быть выходной.

Лео словно ударили кувалдой по голове.

— Надеюсь, вы помните? — мстительно добавила Брайони. — Хотя кто знает? Возможно, у вас было множество женщин по всему городу, и адрес миссис Хедли вы попросту забыли.

Лео молча покачал головой. Нет, он вовсе не был распутником и прекрасно помнил, что случилось в тот день.

С миссис Хедли Лео познакомился в Каире, в конце путешествия по Северной Африке, на пути из Касабланки к Нилу. Молодая вдова, она вела хозяйство брата-холостяка, служившего в британском посольстве. Лео пробыл в Египте две недели, сохранив прекрасные воспоминания о времени, проведенном с прелестной вдовушкой.

Несколько лет спустя, в день отъезда Лео в Париж, они случайно встретились на улице в Лондоне. Лео не подозревал, что его бывшая пассия вернулась из Каира (ее брат наконец женился, и она с радостью покинула жаркие тропики), но миссис Хедли знала о предстоящей женитьбе Марздена.

Через три месяца, по просьбе Лео, они встретились снова, в последний раз, на изящном висячем мосту в Сент-Джеймском парке.

— Мне нужно кое о чем вас спросить, — спросил он ее тогда, понизив голос, хотя вокруг не было ни души. — Вы уверены, что никому не рассказывали о том, что случилось в апреле?

— Разумеется, нет. — Миссис Хедли обиженно надула губы. — Я бы не стала осложнять вам жизнь. Вдобавок к тому времени я уже познакомилась с мистером Эйбрахамом. А вскоре после он начал за мной ухаживать. Естественно, мне хотелось бы, чтобы он думал, будто я, как примерная вдова, вела тихую уединенную жизнь, ожидая встречи с ним.

— А ваши слуги? Они ведь были тогда в доме?

— Они даже не знают, кто вы такой. Можно подумать, уходя, вы оставили свою визитную карточку. К тому же им было не до посетителей. В тот день в комнате для прислуги рожала моя горничная.

Лео извинился за то, что усомнился в осторожности миссис Хедли, и та благосклонно его простила. Затем он пожелал ей счастья с мистером Эйбрахамом, и бывшие любовники дружески расстались: миссис Хедли отправилась на прогулку по Бонд-стрит, а Лео вернулся в свой унылый дом в Белгрейвии. Позднее, читая письмо, в котором Бетти Янг благодарила Брайони за чудесное спасение, Лео не подумал, что автором могла оказаться служанка Женевьевы Хедли.

А ему следовало предусмотреть такую возможность. Он должен был догадаться, что причина его несчастий именно в этом.

Лео молчал, опустив глаза, сохраняя неподвижность. Его темные прямые брови сошлись в одну линию. Точеное лицо скрывала тень.

Брайони сотрясала дрожь. Ее терзал жестокий стыд, словно ее нагой выставили на обозрение толпе. Она испытывала почти такое же мучительное унижение, как в тот день, когда увидела Лео на Аппер-Беркли-стрит.

— Что вы видели? — спросил он наконец.

— Ваше лицо в зеркале.

— Вы поймали меня с поличным?

— Нет. — Лео не лежал рядом с миссис Хедли, а стоял возле кровати. Он не успел снять рубашку и сбросить с плеч подтяжки.

— Почему вы меня не остановили?

— Не остановила вас? — Никогда за все эти годы Брайони не приходило в голову, что она могла бы заявить о своем присутствии. Пожар невозможно остановить. Остается лишь бежать изо всех сил, спасаясь от пламени. — Боюсь, мне просто не хватило присутствия духа, когда все мои иллюзии разбились вдребезги.

Лео провел ладонью по лицу. В глазах его мелькнуло смущение.

— Почему вы не отменили свадьбу?

Брайони растерянно моргнула. Она множество раз задавала себе тот же вопрос, испытывая смутную неуверенность.

Она не отказалась от свадьбы, потому что считала Лео бесценным трофеем, о котором женщина в ее положении может только мечтать. И еще потому, что боялась скандала, который неминуемо разразился бы из-за расторгнутой помолвки перед самой свадьбой. Брайони убедила себя, что сможет великодушно простить Лео, что уже простила его.

Тщеславие, трусость и самообман — изъяны, о которых она прежде не подозревала в себе, — взяли над ней верх.

— Я думала, что смогу простить вас, — произнесла она. Человеку свойственно самообольщаться.

Только Брайони Аскуит не умела прощать. За всю свою жизнь она не простила никого. Ее сердце, хрупкое, подобно стеклу, легко было разбить и невозможно согнуть.

— И когда вы поняли, что не в силах меня простить? — безжизненным голосом проговорил Лео.

Брайони отвернулась. Она поняла это в первые же часы после венчания. Ее тело яростно восставало против малейшего прикосновения Лео. Но к тому времени было слишком поздно: они уже стали мужем и женой.

Стыд, ненависть к самому себе, горькое разочарование клокотали в душе Лео, грозя довести его до безумия.

Брайони снова присела на кровать. Лицо ее было бледным, как выбеленные солнцем кости.

— Миссис Хедли была вашей любовницей?

Лео покачал головой:

— Нет. Наша связь длилась всего две недели, это случилось в Каире, мне было тогда девятнадцать. А в день моего отъезда во Францию, попрощавшись с вами в больнице, я зашел в магазин канцелярских товаров. Там я и встретил миссис Хедли, это была случайность.

— И вы не смогли противостоять ее чарам. Понимаю.

Миссис Хедли тепло поздравила Лео, а затем, уже на улице, игриво подмигнула, спросив, не желает ли он в последний раз покувыркаться в постели, прежде чем стать почтенным женатым мужчиной.

Лео отказался, как отвергал и других женщин, желавших провести с ним пару приятных часов напоследок.

— Миссис Хедли не назовешь неотразимой.

— Но вы пошли с ней.

Против этого Лео нечего было возразить. Он действительно принял приглашение бывшей любовницы.

— Я поступил малодушно. Струсил.

— Вас пугала женитьба?

— Да.

— Думаете, это вас извиняет?

— Нет. Но так уж вышло.

— Очень удобно, вы не находите? Вы случайно встречаете бывшую любовницу, и на вас накатывает приступ страха.

— Нет, не так.

— А как, по-вашему, это выглядит?

— Мне кажется… наверное… я… — Лео тяжело вздохнул. Прежде он никогда в жизни не заикался. — Наверное, в глубине души я сомневался. Боялся, что принял решение слишком поспешно. Что мы с вами едва знаем друг друга и, возможно, подходим друг другу не так хорошо, как нам обоим хотелось бы.

Брайони с напряжением разглядывала подол своей ночной сорочки.

— И что же?

— А потом я пришел попрощаться с вами в больницу. Мне интересно было взглянуть на клинику, где я никогда прежде не был. Но зрелище меня смутило. Увидев вас, я пришел в замешательство.

Наверное, Лео выбрал для визита не лучшее время. В больницу привезли людей с пищевым отравлением, многих рвало в холле, и несчастные уборщицы не успевали вытирать с пола рвотные массы.

Невозмутимость Брайони должна была бы успокоить жениха — мисс Аскуит прошла через холл, словно прогуливалась по аллее цветущего сада весной, — но Лео растерялся еще больше: ему показалось, что он совсем не знает будущую жену. Его встревожил торжествующий вид собственницы, с которым Брайони представила его своим коллегам. Он ожидал подобного от какой-нибудь светской львицы, но не от нее. Лео думал, что его невеста выше жеманства и хвастовства.

— И что во мне смутило вас?

— Та отчужденность, которая всегда мне нравилась в вас. И ваше тщеславие, о котором я прежде не подозревал.

Брайони взволнованно сплела пальцы:

— Понимаю.

Лео хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Все его доводы казались нелепыми и глупыми. Произнесенные вслух, они звучали оскорбительно. Однако у него не было иного выбора. Он должен был объясниться с Брайони.

— По дороге в канцелярский магазин я… меня вдруг охватили сомнения. Я спросил себя, не было ли мое решение жениться сущим безумием, как твердили мне все вокруг. Действительно ли я готов отказаться от надежды иметь детей и не кончится ли наш брак тем, что через несколько лет нам нечего будет сказать друг другу? — Лео опустил голову, уставившись на свои руки. — А до свадьбы оставалась всего неделя.

Из лагеря донесся оклик Имрана, призывавшего кули осторожнее обращаться с ванной. Весело журчала река. Неподалеку айя тихо напевала мелодию какой-то храмовой песни.

— Я мог бы напиться до чертиков или облегчить душу, исповедавшись во всем Уиллу. Однако рядом оказалась миссис Хедли, желавшая позабавиться. И я решил, что это меня отвлечет. — По иронии судьбы поступок Лео, совершенный из страха, что его брак может оказаться несчастливым, стал главной причиной несчастья всей его жизни. — Если это вас утешит, сознаюсь, что я пожалел о своем опрометчивом поступке еще до того, как переступил порог дома миссис Хедли. А после не переставал клясть себя за глупость. Я вернулся из Парижа с твердым намерением сделать нашу с вами жизнь радостной и счастливой, потому что понял: вы единственная женщина, которая мне дорога. — Лео с усилием сглотнул подступивший к горлу ком. — Но, боюсь, было слишком поздно.

Брайони не ответила.

— И скажу еще, пусть это и плохое утешение: после нашей свадьбы у меня не было других женщин.

Брайони разгладила рубашку на коленях.

— Теперь я хотела бы одеться, если вы не против.

Лео поднялся:

— Конечно. Простите меня. — Возле полога палатки он обернулся: — Вы правы, я был желторотым юнцом. Но я вовсе не хотел вас ранить. Мне очень жаль, что я поступил так низко и причинил вам боль. Простите меня.

Однако Лео слишком хорошо знал, что Брайони никогда его не простит.

Глава 10

Дорога, ведущая к перевалу Ловарай, узкому проходу между заснеженными громадами гор, вздымающихся с обеих сторон отвесными стенами, извивалась зигзагом, взбираясь по крутому склону на высоте десять тысяч футов над уровнем моря.

Взглянув сверху вниз на оставшуюся позади извилистую тропу, Брайони подумала, что дорога напоминает пригоршню шпилек, рассыпанных на земле беспечной богиней. Внизу до самого горизонта, словно бушующее синее море, простирались горы с зазубренными вершинами.

Брайони плотнее запахнула накидку: наверху оказалось холоднее, чем она ожидала, хотя Лео предупреждал, что у перевала гуляет ледяной ветер.

— Вот, выпейте это.

Не снимая перчаток, она взяла из рук Лео кружку с горячим чаем:

— Спасибо.

Определенно Лео был опытным путешественником и умело распоряжался людьми. Удивительно, как ему удалось устроить так, чтобы повар первым добрался до вершины и приготовил всем горячий чай?

Порыв ветра заставил Брайони съежиться. Несмотря на обжигающий напиток, ее пробирала дрожь. Сняв плащ, Лео набросил его ей на плечи. Вскоре его голос раздался чуть поодаль. Обернувшись, Брайони увидела его возле каравана мулов: Лео разговаривал с одним из кули, тот что-то объяснял, бурно жестикулируя.

Ей захотелось расплакаться. В ее воображении проступок Лео превратился в порок. Три долгих года она жила в уверенности, что во время помолвки и после женитьбы Лео изменял ей с многочисленными любовницами, рассеянными по всему Лондону. А на самом деле все было иначе. Лео и впрямь поступил дурно, у нее были все основания его оставить, однако она не отменила свадьбу и вышла за него замуж. Неужели брачные клятвы оказались всего лишь конфетти, яркими искорками, блеснувшими в воздухе и выметенными, как мусор, на следующий день? Разве Лео не заслуживал большего, чем ледяное презрение и закрытые двери?

И разве не могло все выясниться давным-давно, когда их брак был еще в силе, если бы этот ужасный, но необходимый разговор состоялся сразу после свадьбы?

Брайони не знала ответа. И теперь никогда не узнает.

Черные скалистые стены ущелья возносились ввысь почти отвесно. Сезонные ливни смыли с крутых склонов почву и едва ли не всю растительность. Далеко внизу виднелось каменистое дно без малейших признаков воды, сильно изменившей ландшафт местности.

Тропинка перешла в узкий проход, врезавшийся в толщу утеса. По одну его сторону высилась каменная стена, по другую зияла пропасть, обрыв высотой примерно в полторы сотни футов. Идти приходилось по узкой, грубо выдолбленной в скале тропе, рискуя вывихнуть лодыжку, а то и сорваться вниз.

Около часа назад путешественники потеряли мула. Несчастное животное споткнулось и рухнуло на дно ущелья. После падения, длившегося, казалось, целую вечность, раздался ужасающий грохот, почти человеческий рев и треск разорвавшихся мешков с мукой.

Самое ужасное, что мул не погиб, а корчился в предсмертной агонии. Стоя на обрыве, Брайони беспомощно смотрела на его мучения, прижав ладонь ко рту.

Потом прогремел ружейный выстрел, и на лбу мула с пугающей точностью, ровно посередине, между глаз, расплылось кровавое пятно. Бедняга дернулся и замер.

Обернувшись, Брайони увидела, как Лео извлекает из ружья стреляную гильзу. Она смутно припомнила, что слышала о его охотничьих подвигах. Сэр Роберт, страстный охотник, не имея других сыновей, постоянно брал с собой крестника, обучая его охотничьим премудростям. Однако Брайони ни разу не доводилось видеть Лео с оружием в руках. Даже заметив, что Лео возит с собой две винтовки, она не придала этому значения.

Ее поразила необычайная меткость выстрела. Этот мужчина был ее мужем, а она всегда считала его светским баловнем, любимцем женщин, который изредка пишет малопонятные труды, посвященные захватывающим тайнам математики.

Возможно, ее испугала гибель несчастного мула, или дорога действительно стала труднее, но когда они продолжили путь, подъем показался Брайони сущим кошмаром. Она напомнила себе, что два года назад шестнадцать тысяч мужчин прошли по этой самой тропе на север, спеша на помощь осажденным защитникам Читрала, вдобавок этим путем постоянно пользовались почтовые рассыльные и курьеры, и все же с каждым робким шагом ее охватывал страх. В ушах все звучал протяжный жалобный рев мула, бившегося далеко внизу, на острых камнях, и навеки застывшего с пулей между глаз. Тропа, следуя за рельефом утеса, сделала резкий поворот. И без того узкая, она истончилась до каких-то восемнадцати дюймов, почти сойдя на нет. Мало того, всегда неровная, на изгибе тропинка клонилась к обрыву. Брайони предстояло пройти по наклонной поверхности.

Она остановилась, призывая на помощь последние остатки мужества. Умом она понимала, что дорожка тянется дальше, огибая зазубренную скалу, преградившую ей путь, и что Лео с проводниками уже благополучно преодолели поворот. Но перед собой она видела лишь голый каменный выступ. Брайони никогда не увлекалась скалолазанием, и при виде наклонной тропинки, с которой так легко соскользнуть вниз, в разверстую ощеренную пасть ущелья, ее охватила дрожь.

Из-за поворота показался Лео, вернувшийся за ней.

— У вас все в порядке?

Как и она, Лео предпочел пройти пешком трудный участок пути. Но если Брайони казалось, что она ступает над пропастью по натянутой проволоке, Лео двигался легко и непринужденно, словно прогуливался по площади.

Брайони привычно кивнула, а потом подавленно покачала головой.

Не сказав ни слова, Лео протянул ей руку. Помедлив всего мгновение, Брайони ухватилась за нее. Ее страх тотчас утих.

Лео осторожно перевел ее по узкому наклонному уступу, огибавшему скалу. Оказавшись за поворотом, Брайони сильнее сжала его ладонь: коварная, полная опасностей тропинка тянулась дальше. Один неверный шаг мог стоить путнику жизни. Они шли, взявшись за руки, пока дорожка снова не превратилась в обычную козью тропу.

Брайони готова была целовать землю от радости. Выпустив руку Лео, она стянула перчатки и сжала пальцы, почти онемевшие от напряжения, а когда подняла глаза, встретила взгляд Лео.

— Я слышал, что за последние годы тропа стала намного безопаснее, — заметил он.

— Да уж, — фыркнула Брайони.

Лео тихонько рассмеялся.

— Спасибо, — добавила она.

Лео улыбнулся, и у Брайони мучительно сжалось сердце.

— Не такой уж тяжкий труд держать вас за руку, — сказал он.

Верхний Дир казался суровым и неприступным. Лишь изредка здесь встречались крошечные поселения, разбросанные по склонам гор. На земле виднелись длинные глубокие трещины, расселины и обвалы — следы землетрясений, временами волновавших Гиндукуш. Сезонные ливни несли с собой обломки камней, покрывая наносами изрезанную землю. И все же временами между острыми голыми скалами попадались небольшие плато, одетые пышной растительностью, почти как в Альпах, а однажды путешественникам довелось увидеть целый склон, поросший яркими пурпурными астрами.

— Теперь, когда вы поправились, стало намного легче, — заговорила Брайони, отпив глоток чаю. Время клонилось к вечеру. Любуясь ковром из астр, она снова перенеслась мыслями в долину по ту сторону хребта Хиндурадж, перебирая в памяти события минувшей ночи и утра.

— Вам кто-то докучал, пока я был болен?

Брайони покачала головой. Имран и Хамид держали кули в узде, однако носильщики бесконечно цеплялись к проводникам, жаловались и еле двигались. Тогда она по достоинству оценила замечательное умение Лео заставить работать разношерстное сборище кули, распределяя задания так, чтобы получить вовремя нужный результат.

Она взглянула на Лео. Тот выглядел лучше, но по-прежнему казался усталым. Хотя путешественники поздно вышли из лагеря, они успели совершить два перехода и собирались осилить еще один до темноты. Брайони захотелось вдруг обнять Лео, положить его голову к себе на колени и нежно баюкать, пока он не уснет.

— Как вы справляетесь с кули?

Было странно мирно беседовать о самых обычных вещах, когда небо обрушилось на землю. Но Брайони неудержимо тянуло к Лео. Она страстно тосковала по нему, даже когда он был рядом, лишь в пятидесяти футах от нее.

Лео неопределенно пожал плечами:

— Наверное, сказывается опыт. Вы помните моего двоюродного деда Силвертона?

Брайони на мгновение задумалась.

— Это тот старый вояка с грудью, увешанной орденами и медалями? Он был у нас на свадьбе.

— Силвертон — бывший полковник Королевского стрелкового полка в Бенгалии. Когда мы просили его рассказать какую-нибудь военную историю, он обычно отвечал, что армией движет желудок — исход войны решает не тактика и стратегия, а прочность цепи поставок. Поэтому когда я бывал на сафари с крестным, то всегда брал на себя снабжение. — Лео усмехнулся. — Для младшего из пяти сыновей довольно волнующе и необычно нести за что-то ответственность.

Брайони ошеломленно застыла: ей вдруг пришло в голову (а ведь ей следовало давно об этом задуматься), что Лео безупречно выполнял обязанности хозяина дома.

Сама Брайони имела весьма смутное представление о том, как вести хозяйство. И все же все недолгое время ее супружества их жизнь была налажена превосходно. За ее одеждой и обувью тщательно следили. Карету каждое утро подавали к крыльцу точно в срок, когда Брайони готовилась отправиться в больницу. Каждый вечер дома ее ждал накрытый стол — кухарка готовила ее любимые блюда, хотя Брайони понятия не имела, как выглядит эта женщина.

Заведенный порядок продолжался и после того, как Брайони изгнала Лео из своей постели. Однако после его ухода обеды стали слишком обильными, кучер временами садился на козлы полупьяным, экономка без конца жаловалась на горничных и их ухажеров, а Брайони приходилось самой разбирать горы писем. Погруженная в уныние, она решила, что разваливающееся хозяйство — лишь еще одно свидетельство ее поражения, итог разбитой жизни. На самом же деле Лео бережно заботился о ней, пока они были женаты, а она не замечала этого и не ценила.

«Чувствовать на себе восхитительный вес ее тела. Слышать, как она шепчет его имя. Сжимать ее нежные упругие бедра. Беспомощно замирать на узкой походной кровати, отдавая себя во власть обжигающим волнам наслаждения». Удивительно, что только не лезет в голову мужчине, когда он смотрит на полностью одетую женщину, безмятежно потягивающую чай и задумчиво, без тени кокетства смотрящую вдаль.

И в тысячный раз Лео пожалел о том, что их с Брайони знакомство состоялась так давно. Будь они случайными попутчиками, путешествующими вместе, эти нечестивые помыслы и фривольные образы не раздирали бы его на части. Он лишь предавался бы приятным грезам, медленно подпадая под чары ее холодной красоты и скрытой страстности.

Он мог бы поведать ей множество историй и найти массу способов вытащить из раковины. Он ждал бы затаив дыхание, когда она улыбнется, мечтал бы впервые услышать ее смех. С жадным любопытством он старался бы узнать о ней как можно больше, желая сорвать с нее не только одежду, но и покров таинственности.

Он познал бы первое касание рук. Первый поцелуй. Впервые увидел бы ее обнаженной. И в первый раз они стали бы единым целым.

Они понимали бы друг друга с полуслова, говорили бы, заканчивая фразы один за другого.

Но нет, они встретились много лет назад, еще в детстве. Они упустили свое счастье. Впереди их ожидал лишь долгий утомительный путь и прощание.

— Кто это? — спросила Брайони.

Лео посмотрел, куда она указывала: издалека к ним приближался отряд вооруженных мушкетами мужчин в тюрбанах.

— Это сборщики пошлин дирского хана. Они охраняют дорогу на Читрал.

Хан Дира был связан обязательствами перед властями Индии. Его люди несли караул на дороге в Читрал, хотя регулярный сбор пошлин, возможно, способствовал также укреплению влияния хана: дружба с британцами не прибавляла ему популярности у собственных подданных. В действительности народ презирал его, ибо хан служил марионеткой в руках англичан, чье ненавистное влияние проникало постепенно в самое сердце горной цитадели.

Лео сделал знак, чтобы сборщикам пошлин предложили чаю.

— Расспроси их об обстановке в Свате, — обратился он к Имрану.

Когда таможенники вернулись на дорогу, проводник подошел к Лео, чтобы пересказать новости. Слава дервиша-чудотворца необычайно возросла за неделю, прошедшую с того дня, как Лео впервые услышал о нем. Люди судачили об имаме за завтраком, обедом и ужином, обсуждали его чудесный дар за чаем.

Лео не был убежден, что имам всего лишь шарлатан. Большинство жуликов или мелких мошенников, выдающих себя за мучеников, не смогли бы заставить говорить о себе народ на полторы сотни миль вокруг. Будь суатский факир обычным плутом, жители Дира не стали бы восторженно пересказывать друг другу истории о его волшебных деяниях.

— Разве нас это касается? — спросила Брайони.

— Пока нет. Однако нам следует быть настороже. Если мы почувствуем опасность и убедимся, что угроза реальна, то остановимся и станем выжидать.

Брайони кивнула, потянувшись за кексом.

Взгляд Лео не отрывался от ее лица. Ее иссиня-черные волосы рассыпались по плечам, словно плащ Эреба. А обнаженная кожа была свежа и нежна, как ковер из астр, на котором ему хотелось бы распластать Брайони. Впиться в ее теплые губы, сжать в объятиях это сладкое, благоуханное, податливое тело. Нет ни прошлого, ни будущего. Один лишь вечный волшебный миг, не оскверненный ни стыдом, ни раскаянием.

Брайони заметила его взгляд. Щеки ее запылали. Мечты Лео рассыпались в прах.

— Возьмите. — Она вложила ему в ладонь кусочек кекса. — Вам нужно больше есть.

Глава 11

— Вы собираетесь задержаться в Индии? — спросила Брайони, выведя из игры ферзевую ладью Лео.

Он ответил ударом на удар, взяв ее королевского слона.

— Пожалуй, нет. Думаю вернуться в Кембридж.

Путешественники подошли к слиянию рек Дир и Панджкора. День выдался долгий и утомительный, но когда после ужина Брайони задержалась за столом, Лео предложил ей сыграть в шахматы. Приятно удивленная (обычно, проиграв, мужчины никогда не решались снова вступить с ней в единоборство), Брайони с готовностью согласилась.

Она подняла глаза. Лео, в одной рубашке, без сюртука, вытянулся на складном стуле. Даже на этом неудобном сиденье ему удавалось на удивление прямо держать спину. Золотой круг света от лампы, за которым плотной стеной сгущалась тьма, создавал странное ощущение интимности, отделенное от остального мира. Из темноты ночи слышалось лишь тихое журчание реки; кули успели вымыть посуду, накормить мулов и улечься спать.

— Я слышала, у вас есть дом в Кембридже?

— Крестный подарил мне его давным-давно, еще до нашей свадьбы. Но я никогда там не жил. Им пользовались Уилл с Лиззи, пока та училась в Гертоне^[12]. Теперь, когда они переехали в Лондон, дом снова пустует.

— Как он выглядит?

— Он меньше, чем наш лондонский дом, но уютнее. Лужайка позади него спускается к берегу реки Кем. Его окружают вишневые деревья. Сад особенно красив весной, в пору цветения.

— Вы говорите о нем с любовью.

— Было бы славно вернуться в Кембридж. Я слишком долго пробыл вдали от него. Но мне не слишком хочется заново обставлять еще один дом.

Вот и еще одно напоминание о том, чего Брайони не ценила: Лео полностью обустроил их дом в Белгрейвии, взяв на себя все хлопоты.

— Вам больше не придется колесить по всему миру?

— Метания юности должны когда-то закончиться. — Лео коснулся слона кончиком пальца, однако, немного подумав, сделал ход ферзевым конем. — Когда я стану старым, убеленным сединами профессором Кембриджа и не смогу больше взбираться на кафедру, чтобы прочесть лекцию, я буду вспоминать пограничную провинцию Индии и странные пути, которые привели меня сюда, ведь именно здесь подошли к концу мои странствия.

Лео не отрывал взгляда от доски. В дрожащем свете лампы Брайони украдкой разглядывала его лицо, густые волосы цвета кофе, почти всегда казавшиеся черными и лишь при ярком солнечном свете отливавшие каштановым, его прямой нос и изящно очерченный рот.

— Вы всегда хотели стать профессором Кембриджа? — Брайони выдвинула вперед пешку. «Как много вопросов», — подумалось ей. Слишком многого она не знала о Лео.

— Не просто профессором, а лукасианским профессором математики. — Лео подпер ладонью подбородок. — Я думал произвести на вас впечатление.

Сердце Брайони сделало резкий скачок.

— Значит, вы задумали это не так давно?

— Нет, я мечтал об этом всю жизнь.

Брайони растерянно моргнула:

— Но мне показалось, вы сказали…

Пламя лампы дрогнуло. Но точеным скулам Лео пробежали тени. Застывшее, неподвижное лицо его казалось отрешенным. Сердце Брайони сжалось. На губах-Лео мелькнула улыбка:

— Я хотел стать лукасианским профессором математики с одиннадцати лет. Тогда я думал, что вас это поразит.

Брайони смущенно рассмеялась:

— Разве в одиннадцать лет вас заботило, что я подумаю или кем вы станете, когда вырастете?

— Еще как заботило. И в двенадцать, и в тринадцать, и в четырнадцать, и в пятнадцать, и в шестнадцать, и, возможно, даже в семнадцать. — Лео переставил королевскую пешку на одну клетку вперед.

— Что вы этим хотите сказать?

— Ничего, — пожал он плечами. — Просто я любил вас, даже когда ничего для вас не значил, когда вы не знали моего имени и едва ли вообще меня замечали.

Брайони непонимающе уставилась на него. Сама мысль о том, что когда-то этот человек ничего для нее не значил, показалась ей нелепостью, так давно поселилось в ее сердце чувство к нему.

Долговязый мальчишка присел рядом с ней на каменный мостик. Достав завязанный узелком носовой платок, он высыпал на ладонь горсть ярко-красных вишен, кисло-сладких, прохладных, как утренний ветерок.

— Рыба клюет?

— Нет.

— Вы уже думали, что станете делать, если отец не позволит вам изучать медицину?

— Позволит, или пусть отправляется к дьяволу.

— Вы странная девочка. Хотите еще вишен?

— Да, спасибо.

Брайони тряхнула головой.

Откуда эти воспоминания? Она почти не помнила себя в юности. Длинные унылые годы, похожие один на другой, прошли в нетерпеливом ожидании того дня, когда она сможет наконец покинуть Торнвуд и оставить семью.

В долгожданный день отъезда в медицинскую школу карета Брайони остановилась на полпути к вокзалу.

Высокий мальчик, подойдя к окну, протянул ей охапку полевых цветов.

— Удачи вам в Цюрихе.

— Спасибо, сэр, — озадаченно отозвалась Брайони, пытаясь припомнить, кто это.

Когда экипаж снова тронулся, она повернулась к Каллисте:

— Это был малыш Марзден? Какой странный ребенок.

Что же она сделала с теми цветами? Брайони так и не вспомнила.

Музыка, яркие огни. Леди Уайден устраивает загородный святочный бал. Брайони неохотно вернулась домой из медицинской школы в Цюрихе и скрепя сердце отправилась в гости к соседям. Лео был ее кавалером в кадрили, открывавшей бал. Пятнадцатилетний, он не уступал ей в росте.

— Октавий, верно?

— Нет, Квентин.

— Извините.

— Не важно. Кстати, вы чудесно выглядите. По-моему, вы самая прелестная дама на сегодняшнем балу.

Лео любил ее в те годы, когда она считала его едва ли не эмбрионом.

— Но вы были ребенком, — медленно произнесла Брайони, не в силах оправиться от потрясения. — Маленьким мальчиком.

— Достаточно взрослым, чтобы впасть в отчаяние оттого, что навсегда останусь для вас слишком юным.

— Это не извиняет вашей измены с миссис Хедли.

— Нет, — тихо согласился Лео. — Это делает все еще ужаснее.

В наступившем молчании Брайони с горечью задумалась о том, как многого лишилась.

— Если бы вы только сказали мне… — прошептала она.

О, она не стала бы так поспешно разрывать брачный союз, словно желая сбежать с горящего корабля.

— Я мог бы повторить вам те же слова. Если бы вы тоже только сказали мне.

Брайони вдруг представила себе морщинистую старуху, которой она когда-нибудь станет. Скрюченные артритом руки уже не смогут держать скальпель, а слезящиеся глаза способны будут различить разве что сыпь от кори или ветрянки. Эта дряхлая докторша с удовольствием пила бы чай в компании старого, убеленного сединами профессора. Вместе они тихонько посмеивались бы над безрассудствами своей далекой юности, а затем прогуливались бы рука об руку вдоль берега реки Кем, высохшие, с тонкой как бумага кожей, усыпанной старческой гречкой.

Жаль, что, будучи замужем за Лео, Брайони никогда не задумывалась о том, как они будут вместе стариться. Лишь теперь, спустя годы после расторжения брака, ее вдруг охватила тоска по несбывшемуся и печаль по родине, отвергшей ее давным-давно.

Брайони ожидала увидеть широкую, густонаселенную равнину, похожую на долину Читрал, но долина Панджкора оказалась всего лишь узким ущельем, почти тесниной. Скудные поселения ютились в боковых низинах, на клочках земли, питаемой небольшими речушками и ручьями, притоками Панджкоры.

И все же временами путешественникам встречались деревни, и каждый раз Лео отправлял в село проводников, расспросить о новостях из Свата. Слухи множились, как микробы в трущобах. Все, с кем беседовали проводники, слышали о чудесах Безумного Факира, как с восхищением называли суатского имама в этих местах.

Говорили, что Безумного Факира невозможно сразить пулей, что ему повинуется несметное воинство небесное, и не успеет взойти новая луна, как он поведет свое войско на великую священную битву и прогонит прочь всех «инглиси» до единого.

Брайони не знала, как относиться к этим небылицам. Есть ли в них крупица правды или все они чистейший вздор? Жителей Дира истории о дервише скорее забавляли, чем тревожили, несмотря на шумиху вокруг чудес Безумного Факира и его щедрых обещаний изгнать англичан.

В конце концов она решила не придавать значения пересудам, слишком уж нелепыми и комичными они казались. У Брайони и без того хватало волнений, ей следовало разобраться в себе.

Теперь путешественники быстрее продвигались вперед. Они почти достигли реки Сват, а дальше их ждала Ноушера, откуда Брайони могла добраться поездом до Бомбея, чтобы там пересесть на пароход «Пи энд Оу» и покинуть Индию.

Брайони не хотелось расставаться с Лео. Она и сама не знала, чего хочет. Возможно, чтобы путешествие продолжалось, а они с Лео, вырванные из своей обычной жизни, оставались в этом странном, нереальном мире, затерянном между прошлым и будущим.

Впрочем, оба они уже давно забыли, что такое привычная размеренная жизнь. Германия, Америка, Индия… В последние годы Брайони заезжала в Англию лишь по пути из одной отдаленной страны в другую, в вечной погоне за недостижимым.

Она завидовала твердой решимости Лео поселиться в Кембридже. Сама она не смогла бы вернуться к прежней жизни, к работе в Новой больнице для женщин. В чужих странах она искала мир и спокойствие, хотя так и не обрела ни того ни другого.

Спустившись с гор в долину, Брайони сразу почувствовала, как холод сменился теплом. Иногда в послеполуденные часы солнце так сильно припекало, что зной казался невыносимым. Лео распорядился, чтобы отряд останавливался чаще, давая отдохнуть и людям, и животным.

Брайони, оставаясь в европейской одежде, особенно страдала от жары. Она с радостью провела несколько минут в тени яблоневого сада, наслаждаясь долгожданной прохладой. Корсеты и нижние юбки, вполне подходящие для Англии, где никогда не бывает жарко, в тропиках казались нелепостью, словно стул с пятью ножками.

Она обмахнулась новой шляпой. Утром Лео снова предложил Брайони ее надеть: солнце палило нещадно, чем дальше к югу, тем сильнее. Брайони с благодарностью согласилась.

— Я думал, вам нипочем любая погода, — заговорил Лео. Он устроился поддеревом возле Брайони. Крошечные бледно-зеленые яблочки, свисавшие с ветвей у них над головами, казались почти белыми.

— Я тоже так думала. Но, как выяснилось, я легко переношу жару, если температура не превышает двадцать один градус. А вас не мучает зной?

— Не особенно. — Он поднял голову, глядя в зеленовато-голубое небо. — Думаю, это потому, что я наслаждаюсь последними деньками в экзотической солнечной стране, прежде чем провести остаток жизни в унылой старой Англии, где вечно идут дожди, а термометр никогда не показывает больше восемнадцати с половиной.

Дорожный костюм Лео, сшитый из кашмирской домотканой шерсти, прекрасно подходил для переменчивой погоды гор, но отнюдь не отличался изяществом. Всклокоченные волосы определенно нуждались в щетке, а ботинки изрядно износились. Исхудалое лицо носило следы недавней тяжелой болезни и усталости, скопившейся за долгие месяцы путешествия. Под глазами залегли тени, у висков обозначились морщинки. И хотя вокруг буйствовало зеленое знойное лето, Лео окутывала тихая печаль, напоминая Брайони о холодной снежной зиме.

Бесконечно далекий от золотого мальчика, любимца ангелов, оставшегося в далеком прошлом, никогда еще Лео не был так прекрасен.

По другую сторону реки, на краю долины, пастух гнал по узкой тропинке стадо коз вверх по склону, к рощице гималайских кедров; каменистые хребты и кряжи здесь были пониже и выглядели куда менее грозными и неприступными, чем на севере. Брайони смотрела вслед козам, пока блеющее стадо не скрылось за грудами камней.

— Вы сразу отправитесь в Кембридж? — спросила она, не глядя на Лео.

— Нет.

— Вот как, — протянула Брайони, пряча глаза. — А почему?

Если бы он вызвался сопровождать Брайони, то они провели бы по меньшей мере еще три недели вместе. Он бы не вынес этой муки. Смотреть на нее и знать, что из-за собственного недомыслия навсегда потерял свое счастье. Что его ошибка превратила любовь в острые гвозди и шипы, когда каждый вздох разрывает грудь, а каждый удар сердца отзывается жгучей болью.

— Сначала мне нужно заехать в Дели и подождать, пока из Гилгита доставят мой багаж. К тому же я хотел бы еще раз увидеться с Чарли и детьми, прежде чем покину Индию. — Лео предстояло проститься с Брайони в Ноушере.

— Что ж, передавайте Чарли привет. Он заходил ко мне дважды, пока я была в Дели, но оба раза меня не застал.

Бедняга Чарли, добросовестный малый.

— Есть ли хоть какая-нибудь надежда, что на этот раз вы останетесь в Лондоне навсегда? Или уже через пару недель отправитесь в Шанхай?

Брайони разгладила на коленях юбку, прочную, серовато-коричневую, сшитую специально для верховой езды, с пуговицами и пряжками по бокам, удерживающими складки ткани, чтобы не мешали при ходьбе, когда наездница спешивалась.

— В Шанхае кошмарный климат. В Сан-Франциско намного лучше. Или в Новой Зеландии, я слышала, там очень красиво.

Лео пронзила острая слепящая боль. Это он разрушил жизнь Брайони. Когда-то она была одним из лучших врачей в Лондоне, а теперь превратилась в вечную странницу, и все ее имущество — палатка и два дорожных сундука.

— Пришло время остановиться, Брайони. Сколько можно убегать?

— Не думаю, что смогу остановиться.

— Попробуйте. Задержитесь в Лондоне на какое-то время. Ваш отец будет счастлив.

Брайони вскинула голову и недоверчиво прищурилась:

— С чего вы это взяли? Мой отец так же равнодушен ко мне, как и я к нему.

— Вы не равнодушны к нему. Вы обижены на него. И он не равнодушен к вам. Он просто не представляет, как вести себя с вами.

— Пусть не ломает над этим голову. Отцу следовало быть рядом со мной, когда я в нем нуждалась. Он ведь мог писать свои книги где угодно.

— Да, его не было рядом. Горюя о покойной жене, он бежал из дома, где был когда-то счастлив. Но разве вы не понимаете, что, вернувшись, он дал вам все, о чем вы его просили?

— Что вы хотите сказать? — Брайони недоуменно нахмурилась, и у Лео возникло ощущение, что он пытается спичкой растопить айсберг.

— Когда стало известно, что мистер Аскуит согласился отпустить вас в медицинскую школу, все соседи решили, что он сошел с ума. Вы внучка графа, а внучки аристократов не препарируют трупы и не прикасаются к посторонним мужчинам, которых им не представили.

Брайони презрительно отмахнулась:

— Отец отпустил меня, потому что знал: я все равно уеду, когда достигну совершеннолетия и вступлю в права наследования.

— До совершеннолетия вам оставалось еще четыре года. Люди часто меняют свои предпочтения и в двадцать один год уже не стремятся к тому, о чем мечтали в семнадцать. Большинство отцов с радостью воспользовались бы своим правом и запретили бы вам ехать, однако мистер Аскуит дал вам свободу.

— Вы заблуждаетесь. — Брайони ожесточилась и снова замкнулась в своей скорлупе. — Отец всегда поступал, как ему было удобнее. Он позволил мне уехать, потому что в данных обстоятельствах это решение было самым разумным. Он понимал, что я буду настаивать на своем, и не хотел, чтобы ему докучали.

Лео готов был расплакаться. Между ним и Джеффри Аскуитом возникло потаенное родство. Оба они потеряли Брайони и не могли смириться с потерей. Не находя утешения, они все глубже погружались в безнадежность. Ведь утратив однажды доверие и любовь Брайони, вернуть их назад уже невозможно.

— Значит, вы прибудете в Лондон, а когда ваш отец поправится, купите билет на пароход и покинете Англию?

— Возможно.

Несмотря на стойкость и силу духа, в Брайони чувствовалась хрупкость и ранимость. Иногда она, словно устрица, пряталась в своей раковине, а порой робко выходила на свет. Но так и не научилась ни забывать, ни прощать.

Лео снова устремил взгляд в безоблачное небо.

— Будет дождь, — заметил он.

— Правда?

— Если верить Имрану, к вечеру хлынет ливень. Дальше по дороге есть почтовое бунгало, так что мы сможем укрыться.

Лео не смотрел на нее, но его поза, поворот плеч и застывшее лицо выдавали глубокую печаль. Его искренне огорчал раскол, возникший между нею и отцом, и это неожиданно тронуло Брайони. Никого больше не волновали отношения Джеффри Аскуита и его старшей дочери, даже Каллисту, давно принявшую как неизбежное семейный разлад.

Лео с самого начала пытался примирить Брайони с отцом. Он приглашал на обед мистера Аскуита с женой и отвечал на письма, которые тот изредка посылал из своего загородного поместья, тогда как Брайони отбрасывала их не читая.

Почему она прежде этого не замечала, как не придавала значения и многим другим достоинствам Лео? Брайони вдруг почувствовала, что не в силах смотреть на него, словно Лео был солнцем, слепящим глаза. Как бы ей хотелось всегда видеть его рядом! Лео обладал удивительной способностью находить в ней лучшее, верить в нее, когда она сама в себя не верила. Они играли бы в шахматы и старились бы вместе, глядя друг на друга затуманенными глазами и улыбаясь беззубыми ртами.

— Вас не особенно тревожат события в Свате, верно? — неожиданно спросил Лео.

Брайони погладила подаренную им шляпу.

— Да, — кивнула она. — Это последнее, о чем я стала бы беспокоиться.

Глава 12

Черные громады туч, грозные, словно видения апокалипсиса, нависли над долиной, когда путешественники достигли почтового бунгало. В Дире время муссонов приходится на зиму. Лео надеялся, что капризные и непредсказуемые летние ливни обойдут отряд стороной, но судьба судила иначе.

В этой оконечности долины Панджкора деревья встречались редко, покрывая, главным образом, верхние склоны ущелья, внизу же, на сухой бурой земле, попадались лишь чахлые кустики: почва здесь давно истощилась, а деревья пошли под топор.

Лео знал: после дождя двигаться по раскисшей дороге станет еще труднее, но по крайней мере ночью в бунгало можно будет не беспокоиться об уносимых ветром палатках, обвалах, оползнях и других неприятностях, подстерегающих путешественника в этих суровых краях.

Почтовые бунгало представляли собой простые строения, состоявшие из нескольких комнат, где могли бы остановиться на отдых или ночлег почтовые служащие империи. Путешественники, желавшие провести ночь в домике, платили рупию за комнату и дополнительно оплачивали пищу.

В Кашмире почтовые бунгало встречались через каждые четырнадцать миль. При некоторых из тех, где приходилось останавливаться Лео, держали кур, за которыми присматривал «мерхай уоллах», и коров — за ними ухаживал «говала», а повар «кхансама» готовил еду и прислуживал путешественникам. В том бунгало, где собирались провести ночь Лео и Брайони, не было ни постоянной прислуги, ни скотного двора. Это был обычный почтовый домик — одноэтажное каменное здание с центральным холлом, откуда вели двери в спальни с ванными комнатами. Дом опоясывала широкая веранда, защищенная от дождя и ветра, где могли устроиться на ночлег кули.

Саиф-Хан приготовил карри с курицей, паровые овощи и лепешки чапатис. Лео с Брайони поужинали в маленьком выбеленном холле, где, кроме стола и шатких стульев, стояла лишь конторка с регистрационной книгой — там путешественники записывали свои имена и оставляли замечания о состоянии бунгало.

После ужина Брайони предложила сыграть в шахматы. Лео согласился, хотя всякий раз при виде шахматной доски у него перехватывало дыхание, как от удара дубиной в живот: сколько партий они могли бы сыграть, если бы жизнь сложилась иначе. Если бы из-за собственной глупости он не потерял все.

Брайони играла стремительно. Она обладала способностью «видеть доску», молниеносно просчитывать ходы и оценивать ситуацию, не упуская ни единой детали. Этому природному дару Лео мог только завидовать. Его неторопливая, взвешенная манера игры по сравнению с ее тактикой казалась неуклюжей и тяжеловесной.

На этот раз она играла небрежнее обычного. А в прошлый не давала Лео спуску всю партию, а потом поставила мат, оставив его всего с тремя пешками.

— Вы не следите за правым флангом, — заметил Лео. — Это ловушка или вы сегодня невнимательны?

— Конечно, ловушка.

Брайони сидела, подперев ладонью подбородок. Глаза ее, оттененные длинными густыми ресницами, загадочно мерцали, но стоило ей поднять их, и сердце Лео замирало: ее взгляд горел желанием.

— Ну, ловушка или нет, вы за это поплатитесь. — Лео взял ее слоновую пешку.

В ответ Брайони сделала ход ладейной пешкой:

— Пожалуйста, милости прошу. Берите все, что захотите.

Лео не подозревал, что Брайони может быть кокетливой, она и сама об этом не догадывалась. Ее неотступные настойчивые взгляды придавали словам двусмысленность, полную соблазна, приводя Лео в смятение. Желание захлестывало его, сметая слабое сопротивление.

— А что еще у вас есть? — спросил он, снимая с доски ее ладейную пешку.

Брайони взялась за королевскую ладью, однако, передумав, вернула ее на место и схватилась за пешку, потом тронула ферзя, но так и не решилась сделать ход. Наконец она подняла голову от доски. В глазах ее читалось странное волнение.

— Вы хотели бы, чтобы я осталась в Лондоне, так вы сказали?

— Мне кажется, вам пора осесть, обрести дом, — осторожно отозвался Лео.

— Вы готовы предложить мне что-нибудь заманчивое?

«Готов ли он?»

— Что, например?

— От Кембриджа до Лондона всего час езды. Мы могли бы найти какой-нибудь шахматный клуб, куда принимают и мужчин, и женщин, и время от времени встречались бы там за партией.

— Не думаю, — поспешно возразил Лео.

Казалось, его ответ изумил Брайони. Должно быть, она полагала, что он с радостью примет ее предложение.

— А как насчет шахмат по переписке? — нерешительно продолжила Брайони. — Это избавило бы нас от неудобной необходимости встречаться лично, и вдобавок мы могли бы вести хоть дюжину партий одновременно.

Шахматы по переписке — всего лишь крошечная уступка. Несколько писем, приходящих время от времени. Невинные листки бумаги с записями шахматных ходов, только и всего.

Но если отныне их будут связывать только шахматы… нет, это невозможно.

Лео тотчас представил, как протягивает руку за почтой и отбрасывает все, кроме записки от Брайони. Потом относит письмо в кабинет, где на досках расставлены шахматы, и закрывает за собой дверь. В полном уединении он переходит от одной доски к другой, благоговейно переставляя фигуры (ведь это она сделала ход), а затем весь вечер планирует контратаку: мягкий натиск, неожиданный ход конем, смелый выпад ладьей или коварный удар слоном. И вот наступает миг торжества: все фигуры на своих местах, ходы записаны, его ответ готов. А потом приходит горькое отчаяние, ведь абсурдная попытка заменить шахматами любовь заранее обречена.

— Нет.

Брайони заметно смутилась:

— Почему?

— Я не могу.

— Не можете отослать письмо?

— Не могу быть вашим другом.

Брайони резко вскочила.

Лео тоже поднялся:

— Простите меня.

Брайони покачала головой, закусив губу.

— Это моя ошибка. Я подумала… я подумала, что, вы, возможно, захотите попробовать начать все заново.

Но она не даст ему второго шанса. По сути, она сама сказала об этом днем. Сейчас в ней говорило лишь плотское желание, а стоит ей утолить страсть, она снова уйдет в себя, замкнувшись в своей раковине.

— Я пытался, пока мы были женаты.

Если бы он только знал, в чем причина их разлада, он ползал бы у ее ног, вымаливая прощение. Он сумел бы загладить свою вину и сам подал бы ей скальпель, пожелай она в наказание сделать его кастратом.

— Не лучше ли поздно, чем никогда?

— Есть вещи, которым лучше не случаться. Нам не суждено быть вместе.

Брайони шагнула к Лео и, протянув руку, коснулась его волос. Лео словно окаменел. Ее пальцы погладили его ухо и щеку, нежно скользнули по губам:

— Возможно, когда-то так и было, но с возрастом люди меняются.

Если их предыдущий разговор чему-то научил Лео, так это тому, что Брайони ничуть не изменилась. Она осталась такой же непреклонной, суровой, не умеющей прощать, как и раньше.

Набравшись мужества, он отвел ее руку.

Тогда Брайони потянулась, чтобы поцеловать его. Смущенная и трепещущая, она почти коснулась пылающими губами его губ. Господь всемогущий! По телу Лео прокатилась обжигающая волна желания. Он жаждал Брайони. Ему хотелось погрузиться в нее, забыв обо всем.

Он резко отшатнулся:

— Нет, Брайони, пожалуйста.

Возможно, если бы минувшей ночью она не искала близости с ним, Лео уступил бы, веря, что Брайони не стала бы предлагать ему свое тело, не простив его. Но теперь он знал, что надежды нет. Обида жила в ее душе словно болезнь, как коварная малярия, которая годами не дает о себе знать, а после вспыхивает с новой силой, грозя свести человека в могилу.

Лицо Брайони мучительно исказилось.

— Значит, все эти разговоры о любви ко мне лишь пустые слова?

Лео показалось, что ему в сердце вонзили нож и повернули.

— Иногда любви недостаточно, — глухо произнес он. — Вспомните себя и своего отца.

Всех, кроме Тодди, кого Брайони когда-то любила, рано или поздно она гнала от себя.

— При чем тут мой отец?

— Если вы не в силах простить ему невнимание, как вы сможете забыть о ране, которую я когда-то нанес?

Брайони отвернулась к стене. Минута прошла в молчании.

— Вы не могли бы выразиться яснее?

— Нам не удастся построить вместе новую жизнь. Вам нужен святой, Брайони. Такой человек, который никогда не причинит вам боль, не вызовет у вас гнев или отвращение, в ком вы никогда не разочаруетесь.

Брайони остановила на Лео мрачный ледяной взгляд:

— Вы хотите сказать, что я не способна любить?

Он вовсе не собирался этого говорить, однако в долгой беседе неизбежно открываются самые потаенные мысли.

— Я не верю, что ваша любовь способна выдержать груз, который мы оба несем на своих плечах.

Говоря откровенно, Лео не верил и в прочность своей любви.

— И вы не желаете дать нам возможность доказать обратное?

— Вы сели бы в поезд, зная, что рельсы обрываются за ближайшим утесом? Или на пароход, уже давший течь?

— Понимаю, — произнесла Брайони безжизненным голосом. — Простите, что отняла у вас время. Может, закончим партию?

Почти сразу же разразилась гроза, пробушевавшая всю ночь. К рассвету ветер утих, но дождь не унимался.

Брайони никогда не отличалась суетливостью, но в то утро она не находила себе места. Она металась по комнате, как тигр в клетке, открывая и захлопывая ставни с яростью, чем наверняка привлекла бы внимание врачей, будь она обитательницей лечебницы для душевнобольных. Убедившись, что никто ее не слышит, она исступленно билась головой о стену — отчаяние и боль терзали ее сердце.

Какая горькая ирония! Если бы ливень застиг отряд днем раньше, она втайне радовалась бы, что вмешательство природы затянуло их поход, позволив ей побыть с Лео подольше. Но сейчас ей хотелось, чтобы путешествие закончилось как можно скорее, сейчас же, немедленно. Ей доставляла нестерпимую муку каждая минута, проведенная в обществе человека, который пожелай изгнать ее из своей жизни, как преданный дворецкий, ожесточенно стирающий малейшее темное пятнышко с доверенного ему столового серебра.

Ближе к вечеру дождь наконец прекратился. Брайони готова была тотчас же продолжить путь, однако Лео настоял, чтобы проводники отправились первыми и проверили состояние дороги.

— На склоне почти нет деревьев. После такой грозы на дороге могут быть огромные завалы, — объяснил он.

Брайони кивнула и направилась к двери.

— Брайони, — окликнул ее Лео.

Она остановилась, но не повернула головы.

— Да?

Лео нерешительно помолчал:

— Нет, ничего. Не обращайте на меня внимания, пожалуйста.

Облака рассеялись, и на небе засияло солнце. От земли поднимались тонкие струйки пара. Проводники вернулись намного раньше, чем ожидал Лео, приведя с собой группу путешественников, не дирских сборщиков пошлин, а сипаев-посыльных из гарнизона в Малаканде — они несли мешки с письмами и депешами для читральского гарнизона. Лео предложил им чаю и спросил о новостях.

Малакандский гарнизон, расположенный в восьми милях к югу от Чакдарры и насчитывавший три тысячи человек, охранял Малакандский перевал и мост через реку Сват близ Чакдарры.

В последние дни базар в Малаканде бурлил слухами. Поскольку большинство сипаев составляли сикхи, традиционно считавшиеся противниками мусульман. Безумный Факир и его приверженцы вызывали у них скорее презрение, чем восторг.

— Пусть только суатские смутьяны сунутся в Малаканд, — сказал старший из сипаев. — Индийская армия их сокрушит, и наступит долгое затишье, так что поколение наших детей будет жить в мире.

— А командование знает о беспорядках? — уточнил Лео.

— Да, — подтвердили сипаи.

Начальник гарнизона в Малаканде предупредил войска о возможной опасности два дня назад, двадцать третьего июля. Теперь там проходят учения на случай атаки мятежников. Однако никто не верит в реальность угрозы, даже в заявлении командующего говорилось, что нападение возможно, но маловероятно.

Жители Свата приглашают англичан улаживать их споры. К удовольствию населения, в Чакдарре работает небольшой гражданский госпиталь. Долина процветает благодаря гарнизону — поставки продовольствия и иных товаров приносят местным жителям немалый доход. Так зачем же им восставать? Было бы великой глупостью лишиться всех этих благ, поддавшись на уговоры какого-то безумца.

Лео довольно кивнул: несмотря на тревожные слухи, доводы сипаев звучали убедительно и веско. Даже если рассуждения сикхов во многом предвзяты, они основаны на сведениях, полученных из достоверных источников.

И тут сипаи принялись описывать настроения, царившие в гарнизонах. В возможность восстания там никто не верил и никаких видимых мер предосторожности не принимал. Если не считать тренировочных учений, привычный распорядок солдатской жизни ничуть не изменился. Офицеры малакандского гарнизона и форта Чакдарра каждый вечер играли в поло на открытых полях, вдали от своих казарм, вооруженные лишь незаряженными пистолетами.

Сипаи одобрительно кивали, описывая спокойствие своих британских офицеров и не замечая, что с лица Лео медленно сходит довольная улыбка. Они коротко рассказали о дороге, изрядно пострадавшей после грозы. Покончив с чаем, сипаи поблагодарили Лео и продолжили путь.

Разговор проходил на веранде, примыкавшей к спальне Брайони, так что сквозь приоткрытые ставни в комнате было слышно каждое слово. Когда сипаи ушли, Брайони распахнула настежь ставни.

— Значит, мы можем отправляться? — Она едва сдерживала нетерпение. — Сипаи сумели без труда преодолеть дорогу, выходит, и мы справимся.

— Уже поздно, Брайони, близится ночь.

— Глупости, — отрезала она. — Мы вполне осилим один переход. Преодолеем его часа за четыре, самое большее.

Брайони редко разговаривала таким резким тоном. Откровенно говоря, Лео никогда прежде не видел ее раздраженной. Но на этот раз она едва сдерживалась. Она не желала его слушать и хотела продолжить путь немедленно, не откладывая.

«В таком случае, — подумал про себя Лео, — ей явно не понравится то, что я намерен сообщить».

— Боюсь, нам придется задержаться.

Брайони подозрительно прищурилась:

— Что вы хотите этим сказать?

Лео тяжело вздохнул:

— Вам когда-нибудь приходилось читать о великом восстании в Индии?

— Разумеется. Но при чем тут восстание?

— То, что творится сейчас в Свате, напоминает события прошлого. Нельзя сказать, что нас не предупреждали о назревающем мятеже, просто люди, облеченные властью, отказывались верить, что такое возможно, что те, кого они привыкли считать счастливыми лакеями, поднимутся против своих мудрых господ. А потом вдруг оказалось, что хозяева не слишком мудры, а лакеи не так уж счастливы.

— Это случилось сорок лет назад. Здесь нечего сравнивать, — возразила Брайони.

— Сражение при Малаканде произошло примерно в то же время, что и осада Читрала. Гарнизон в Малаканд ввели уже позднее, чтобы держать под контролем дорогу в Читрал. Маловероятно, что за каких-то два года жители Свата забыли былую вражду.

— То есть вы ставите под сомнение компетентность офицеров Малаканда и Чакдарры? — ехидно осведомилась Брайони.

— Знаю, это прозвучит дерзко, но мне кажется, что их ежедневные поло-матчи свидетельствуют не об уверенности в своих силах, а об излишней самонадеянности. Будь я мятежником, меня порадовало бы, что враг дремлет на своем посту.

Брайони молчала, и Лео добавил:

— Здесь безопасно и относительно комфортно. Давайте останемся и подождем, пока не появятся нарочные с новостями из Малаканда.

— Но мы можем застрять здесь на неделю.

— Неделя не такой уж большой срок, если принять во внимание, что нам, возможно, грозит опасность. Кто знает, как станут развиваться события?

— Нет. — Брайони так яростно сжала край ставни, что костяшки пальцев побелели. — Я совершенно не согласна. Если угроза реальна, нам будет лучше оказаться позади сражения. Если мы уйдем к югу от Малаканда, что бы ни задумали племена верхней долины Сват, нас это не коснется.

— Это при условии, что мы сумеем вовремя пересечь полосу сражения. Куда безопаснее будет остаться на нейтральной территории, чем рисковать угодить в самое пекло.

— Если столкновение вообще состоится, во что офицеры Малаканда явно не верят, сомневаюсь, что Дир останется в стороне, сохраняя нейтралитет.

— Хан Дира ежегодно получает от нас шестьдесят тысяч рупий. Только глупец на его месте поддержал бы бунтовщиков, забыв о своей сокровищнице.

— Охотно верю, что хан в своей бесконечной мудрости печется прежде всего о пополнении казны. Но факир разжигает страсти простых людей. Кто может поручиться, что, оставаясь здесь, мы не станем легкой добычей горячих голов из ближайших деревень?

Лео выругался про себя, проклиная злосчастное стечение обстоятельств.

— Если дело в прошлой ночи, — устало проворчал он, — я готов извиниться за все, что наговорил вам. Сейчас для меня нет ничего важнее вашей безопасности. Останьтесь, и можете делать со мной все, что захотите.

Лео понял, что совершил ошибку, как только слова слетели с его губ. Брайони вспыхнула, потом побелела и отступила на шаг.

— Как благородно с вашей стороны пожертвовать вашей добродетелью в угоду моей ненасытной похоти. Нет, спасибо. Я не желаю ничего с вами делать. И вы заблуждаетесь, нам не угрожает опасность. Ни впереди, ни позади, ни вокруг нас нет никакой угрозы.

Лео уныло вздохнул. Спорить не имело смысла: Брайони уже приняла решение. Ему предстояло выбрать один из двух вариантов. Проявить жесткость и напомнить Брайони, что без него ей не сделать ни шагу, или найти способ уговорить ее сдаться, пощадив ее самолюбие.

Если бы он только промолчал, вместо того чтобы предложить Брайони себя в обмен на уступку, он мог бы теперь прибегнуть к искусству соблазнения. Но теперь ему оставалось лишь воспользоваться огнестрельным оружием.

— Ладно, уладим это дело с двадцати шагов.

Она растерянно моргнула.

— О чем вы?

Однако Лео уже исчез. Несколько мгновений спустя Брайони услышала, как он входит в бунгало. Она вышла в холл.

— Повторите, что вы сказали?

Лео не ответил. Скрывшись у себя в комнате, он вскоре появился с ружьем на плече и стальной кружкой в руках, из кармана его плаща торчала рукоять пистолета.

— Идемте со мной.

Выйдя из бунгало под любопытными взглядами кули, они прошли почти четверть мили, прежде чем Лео остановился и, привязав кружку к ветке небольшого деревца, отступил подальше.

— Это не двадцать шагов, — заметила Брайони.

— Сорок, поскольку дерево не может отступить на двадцать шагов. — С этими словами Лео зарядил ружье, вскинул его и выстрелил. Кружка жалобно лязгнула: пуля попала в цель. — Теперь ваша очередь.

— Что, прошу прощения?

— Если вы так рветесь взглянуть в лицо опасности, докажите мне, что сумеете себя защитить. Я даю вам три попытки. Попадете в кружку, и я распоряжусь, чтобы нас доставили в Малаканд как можно скорее. Промахнетесь — и мы останемся здесь, пока беспорядки не улягутся или пока не станет ясно, что никакой угрозы нет. Выберите оружие: ружье или пистолет.

— Но это просто смешно. Я никудышный стрелок.

— Нет, смешно, что я даю вам возможность, пусть и слабую, распоряжаться нашей судьбой. Если я не прав и в долине Сват царит спокойствие, мы потеряем всего неделю, скучая в постовом бунгало. Если же вы ошибаетесь и на юге вспыхнул мятеж, мы оба лишимся жизни.

— Чепуха. Наши солдаты еще в прошлую кампанию стояли в долине Сват. Они намного лучше нас знают местное население. И если офицеры полагают, что опасности нет, значит, бояться нечего. Я предпочитаю доверять их профессиональным суждениям, а не вашим предчувствиям.

— Тогда стреляйте. Вот ваш пистолет.

Это был действительно ее пистолет, двуствольный дерринджер «Ремингтон». Брайони совершенно забыла о нем. Должно быть, Лео взял его еще в долине Румбур, когда кули собирали ее вещи, и с тех пор держал у себя.

Брайони схватила пистолет. Кипя праведным гневом, она прицелилась и спустила курок. Пистолет дернулся в ее руке, грохот оглушил ее, но пуля не лязгнула о кружку, лишь где-то вдали послышался глухой звук.

Еще один выстрел, и снова неудача. Когда Брайони протянула руку за новым патроном, Лео заговорил:

— Смею напомнить вам, что речь идет об обязательстве. Вы приняли вызов, а значит, и условия.

Брайони зарядила пистолет.

— Вы тоже обязуетесь выполнить соглашение?

— Разумеется.

Мерзавец. Никакое это не соглашение. Это грязная уловка, чтобы заставить ее поступить против воли и создать при этом видимость честной игры. «Нет, я ни за что не останусь здесь с тобой».

Солнце палило нещадно. Голова ее под шляпой вспотела. Сняв головной убор, Брайони тотчас почувствовала, как солнце бьет в незащищенный затылок. Река в этом месте была довольно широкой, течение быстрым. Единственной переправой служил канат, перекинутый через реку. Какой-то человек перебирался на другой берег на подвешенном к канату сиденье. Он смотрел на Брайони круглыми от изумления глазами.

Брайони медленно подняла пистолет, пристально глядя на кружку. Она должна попасть в цель. И непременно попадет. Ее желание уехать пересилит намерение Лео остаться. Если им не суждено начать жизнь заново, значит, история их любви завершилась три года назад, а эпилог подошел к концу минувшей ночью. Настало время закрыть книгу.

Она спустила курок. И увидела, как дернулась кружка, прежде чем раздался резкий, отрывистый звук.

Бессильно уронив руку, Брайони застыла, тяжело дыша.

Спасена.

Она повернулась к Лео. Тот все еще недоверчиво разглядывал кружку.

— Вы сказали «как можно скорее»? — язвительно осведомилась она.

Брайони думала, что отряд двинется в путь немедленно, но Лео о чем-то пошептался с проводниками, и те тотчас исчезли.

— Куда они отправились?

— Обеспечить нас всем необходимым на начальном переходе, — коротко бросил Лео. — Завтра с первыми лучами солнца мы двинемся в Малаканд.

— Мы доберемся туда за день?

— Говоря откровенно, в нынешних обстоятельствах я не могу продолжать путь как ни в чем не бывало. Раз уж вы хотите во что бы то ни стало пересечь опасный район, я сделаю все возможное, чтобы ускорить наше путешествие.

— Отсюда далеко до Малаканда?

— Семьдесят миль или около того.

— И сколько раз нам предстоит менять лошадей?

— Дважды.

По дороге в Кашмир путешественники меняли пони каждые шесть миль. Здесь же на протяжении двадцати пяти миль приходилось довольствоваться одной сменой лошадей.

— А что начет кули?

— Они останутся здесь, пока за ними не придут проводники, а затем отправятся на юг. Я подожду их в Малаканде. Не беспокойтесь о своих вещах. Я прослежу, чтобы их погрузили на корабль и отправили в Лондон.

Брайони кивнула:

— Хорошо.

— Приготовьтесь: день будет долгим. Лошади не привыкли к быстрому аллюру, нам повезет, если в среднем мы сможем двигаться со скоростью семь миль в час.

— Ясно.

Тяжело вздохнув, Лео взял Брайони за плечи.

— Еще не поздно передумать, — проговорил он. — Не лучше ли переждать грозу здесь, в безопасности, чем рваться вперед, искушая судьбу.

— Ничего не случится. Завтра к ночи мы будем в Малаканде, в целости и сохранности, хоть и устанем.

— А если нет?

По спине Брайони пробежал холодок. До сих пор ее нисколько не пугали слухи о Безумном Факире и его приверженцах, но только лишь потому, что под защитой Лео она чувствовала себя неуязвимой. Прежде за безопасность отряда отвечал Лео, теперь ей предстояло взять ответственность на себя. Если что-то случится, вся вина ляжет на нее.

— Кажется, я уже доказала, что стреляю достаточно метко, — заявила она. — Жребий брошен. Довольно возражений и сомнений.

Лео отступил на шаг.

— Надеюсь, вы не ошиблись, — прошептал он. — Чертовски надеюсь.

Глава 13

На следующее утро, к одиннадцати часам, путешественники наконец достигли условленной метки — голубого шарфа на дереве, обозначавшего окончание первого перехода. Они прибыли позже намеченного времени. Даже при обычных обстоятельствах ехать этим путем приходилось медленно: узкая дорога постоянно петляла, скакала то вверх, то вниз и неожиданно обрывалась. А после недавней грозы продвигаться по тропе стало еще труднее. На пути то и дело встречались земляные оползни, осколки камней и обломки деревьев, нанесенные дождем.

Хамид приготовил для них свежих лошадей. Из ближайшей деревни он вернулся с едой и добрыми новостями. Дирский хан строго запретил своим подданным пособничать проискам Безумного Факира. В Дире путешественникам нечего опасаться, а покинув Дир, они окажутся под защитой британского гарнизона.

Только теперь напряжение начало понемногу отпускать Брайони. Утром дорога стала для нее настоящим испытанием: вынужденная медленно плестись, преодолевая обвалы и наносы, она едва сдерживала раздражение.

К середине дня всадники достигли ничем непримечательной деревушки Садо, но дальше их путь уходил в сторону от долины Панджкора, резко сворачивая на юго-восток.

От Садо до Чакдарры путешественникам предстояло преодолеть тридцать пять миль, а оттуда еще восемь до Малаканда. По расчетам Брайони, до заката оставалось около четырех часов. Она понимала: с наступлением ночи продвигаться придется еще медленнее, но надеялась доехать до Чакдарры к концу дня. Это было бы большой удачей. В Чакдарре они окажутся в безопасности, а оттуда до Ноушеры можно добраться меньше чем за день.

— С вами все в порядке? — спросил Лео.

Они остановились у ручья, впадавшего в Панджкору, чтобы отдохнуть и напоить лошадей.

Брайони наклонилась к воде и смочила платок. «Лошади потеют, мужчины покрываются испариной, а леди только пылают румянцем». Возможно, в дождливой холодной Англии это и так, а в Индии леди потеют, как лошади. Особенно леди, которым приходится трястись верхом под немилосердно палящим солнцем на высоте чуть менее трех тысяч футов над уровнем моря.

Вскинув голову, она взглянула на Лео. Обычно он брился по вечерам, но накануне изменил своей привычке. Как бы ей хотелось внимательно рассмотреть щетину на его лице — темную поросль, покрывавшую твердый подбородок и худые щеки. Брайони опустила глаза.

— Все хорошо, спасибо. Как вы?

— Я привык к жаре. Солнце припекает все сильнее, да?

Лео держался вежливо и любезно. При виде его предупредительности и учтивости с трудом верилось, что днем раньше он ожесточенно спорил с ней, не желая отправляться на юг.

Брайони отжала платок и приложила к лицу.

— Вполне сносно.

Она поднялась, и Лео протянул ей флягу с водой.

— Вы могли бы расстегнуть на сюртуке пару пуговиц, если станет жарче. Сегодня вы мужчина. Наслаждайтесь свободой.

Лео решил, что Брайони безопаснее будет переодеться в мужской наряд: двое мужчин на дороге привлекут меньше внимания, чем мужчина и женщина. Хорошо было бы облачиться в одежду местных жителей, по ни он сам, ни Брайони не смогли овладеть искусством завязывать тюрбан, который то и дело распадался, так что в путешествие отправились двое «сахибов». Брайони выбрала свободную одежду Лео. Рубашка и сюртук висели на ней мешком, но брюки благодаря подтяжкам надежно держались не спадая.

Она отпила небольшой глоток, только чтобы смочить рот: справлять естественные надобности в мужской одежде было куда труднее, чем в женской, и Брайони старалась пить как можно меньше. Завинтив крышку, она вернула флягу Лео.

Он помог ей усесться в седло и передал поводья:

— Не думал, что мы расстанемся так, Брайони.

— Да, жаль, но придется с этим смириться.

Казалось, гроза обошла стороной Нижний Дир. К юго-востоку от Садо тропа стала шире и ровнее, здесь вполне могла проехать коляска или карета. Дорога шла под уклон, и лошади прибавили ходу.

По пути им встречалось намного больше пеших и всадников, чем привыкла видеть Брайони. Она приписала это хорошим дорогам и близости густонаселенной долины Сват. Погрузившись в мысли о событиях последних двух дней, она не сразу заметила, что на каждого путника, идущего на северо-запад, приходится десять, спешащих на юго-восток.

Все это были мужчины, что неудивительно в здешних местах. Они шли пешком, с саблями на поясе, что опять же не вызывало удивления, учитывая кровавые междоусобицы и распри, столь привычные на этой земле. Брайони подумала было, не приверженцы ли они Безумного Факира, но тотчас отбросила эту мысль: поток двигался с северо-запада, а верхняя долина Сват лежала в противоположной стороне. «Скорее всего эти люди собрались на свадьбу или другое крупное празднество», — решила она.

Примерно в двух милях от Садо Брайони и Лео миновали толпу молящихся — около ста вооруженных мужчин. Милю спустя показалось еще одно скопление людей: примерно полсотни человек пили чай и беседовали под тенью огромного баньянового дерева. Проводив взглядами Брайони и Лео, они вернулись к беседе.

Однако через полчаса путешественники поравнялись с третьей группой, человек в шестьдесят, занимавшей почти всю дорогу. Услышав приближающийся стук копыт, мужчины остановились и обернулись. Все взгляды обратились на всадников. К ужасу Брайони, почти половина мужчин, в особенности самые молодые, потянулись к эфесам сабель.

Брайони открыла рот, чтобы позвать Лео, но, внезапно онемев, не смогла выдавить из себя ни звука. Словно услышав ее безмолвную мольбу, Лео замедлил шаг лошади и сделал Брайони знак следовать слева от него.

— Мы обойдем их слева, — коротко пояснил он. — Держитесь сбоку от меня и не останавливайтесь, что бы ни случилось. Вы поняли? — Брайони кивнула, сердце ее замерло от страха. — А теперь скачите во весь дух.

Они пустили лошадей самым быстрым галопом, на какой только были способны эти крепкие вьючные животные. Под хмурыми взглядами толпы всадники описали дугу, съехав с дороги и направив коней вверх по склону. Кое-кто из мужчин подался к обочине, и Лео чудом удалось проскочить мимо.

Наконец толпа осталась позади. Но прежде чем Брайони успела перевести дыхание, сзади послышались зловещие звуки — лязг и свист металла. Оглянувшись, она увидела три дюжины воздетых сабель, выхваченных из ножен, — мятежники держали их над головами, клинки сияли в лучах закатного солнца.

Лео тоже заметил этот воинственный жест. Он обернулся к Брайони. В глазах его не было страха, однако рука крепко сжимала револьвер.

— Все эти люди одеты в белое, — прошептала Брайони. Теперь ее сердце отбивало дробь, словно боевой барабан. — Все, кто встречался нам, были одеты в белое.

Лео вложил револьвер в кобуру, спрятанную под сюртуком.

— Да, верно.

Ему не было нужды продолжать. Направляемые чьей-то могучей волей, все эти люди стремились к единой цели, и собрались они явно не ради игры в крикет.

— Я боюсь… боюсь, мы не сможем теперь вернуться?

— Нет, не сможем, — подтвердил Лео. — Едем скорее.

От пережитого потрясения Брайони оцепенела настолько, что когда всадники достигли назначенного места, где их ждал Имран, старший проводник, Лео пришлось снимать ее с лошади, а затем разжимать один за другим ее пальцы, стиснувшие поводья.

Брайони стояла, прислонившись спиной к абрикосовому дереву. Путешественники остановились на краю тихой деревушки. Солнце скрылось за вершиной горы. В воздухе, напоенном ароматом смятой конскими копытами душицы, веяло вечерней прохладой, но долгожданный ветерок, о котором Брайони еще недавно мечтала, больше ее не радовал. Ветер лишь усиливал сотрясавшую ее дрожь. Да и сама деревня пугала ее. Брайони казалось, что множество глаз наблюдает за ней сквозь узкие прорези в высоких земляных стенах домов, напоминавших маленькие крепости.

Рядом переговаривались шепотом Лео и Имран.

— Я думал, что хан Дира запретил своим подданным поддерживать Безумного Факира, — произнес Лео.

— Эти люди не из Дира. Они из Баджаура. — Выдубленное солнцем лицо Имрана казалось встревоженным. — Они даже пригласили меня примкнуть к ним. Подумать только, такого старика, как я. Вы должны уехать отсюда как можно скорее.

Лео не спросил, есть ли еще время на побег, а Брайони не осмелилась заговорить. Мужчины оседлали свежих лошадей и закрепили седельные сумки, оставив в них лишь самое необходимое. Когда все было готово, Лео простился с Имраном, отослав его обратно на север и велев быть настороже, не забывать об опасности.

Повернувшись к Брайони, он нахмурился:

— Вы утолили жажду?

Брайони растерянно посмотрела на флягу, которую вручил ей Лео, когда помог спешиться. Пила ли она? Этого она не помнила. Она начисто забыла о фляге.

Лео взял флягу и, отвинтив крышку, снова протянул ее Брайони:

— Возьмите. Пейте вдоволь. Скоро стемнеет, и никто вас не увидит, если вам понадобится облегчиться.

Брайони повиновалась с безмолвной покорностью.

— Съешьте это. — Лео вложил ей в руку сухое печенье.

— Я не голодна. — Она чувствовала себя так, словно из нее выпустили весь воздух.

— Ваши нервы расстроены, и вам не хочется есть, но ваше тело нуждается в пище. Нам предстоит провести в седле еще много часов, вам нужно подкрепиться, поддержать силы.

Брайони испуганно всхлипнула, ее все больше охватывала паника.

Долгие часы в седле. Сколько еще вооруженных до зубов людей встретится им на пути? Эта местность изрезана долинами с жирной, плодородной почвой, дающей обильный урожай. Золотые поля налитых зерном колосьев поразили бы крестьян, влачащих жалкое существование на сухой, каменистой земле. Какое великое множество людей привлекла эта изобильная, благодатная долина, Брайони могла только догадываться.

— О Господи, Лео, простите меня, — выпалила она. — Мне так жаль!

— Все в порядке, Брайони.

«Нет, не в порядке». Все складывалось ужасно. Хуже некуда.

— Мне правда очень, очень жаль.

Протянув руку, Лео взял Брайони за подбородок.

— Послушайте, с нами пока ничего не случилось. А возможно, и не случится.

«Или же случится все, что угодно, самое худшее». Видя перед собой прекрасное мужественное лицо Лео, глядя в его глаза цвета озерной воды, невыносимо было думать, что… Господи…

— Я люблю вас, — беспомощно прошептала Брайони. — Я люблю вас. Люблю. Я…

Схватив Брайони за воротник, Лео резко рванул ее к себе, так что носы их едва не соприкоснулись. На какое-то мгновение, подобное яркой вспышке молнии, Брайони показалось, что он хочет ее поцеловать, но Лео лишь произнес четко и твердо:

— Замолчи, Брайони.

Она смущенно моргнула, на ее застывшем лице читалось потрясение и ужас.

— Мы еще не умираем. По крайней мере пока. Так что приберегите свои прощальные слова на потом. А теперь возьмите себя в руки.

Брайони смотрела на Лео неподвижным взглядом. Она никогда бы в это не поверила, но, похоже, только что с ней случилась самая настоящая истерика, и Лео помог ей прийти в чувство.

— Хорошо, — хрипло произнесла она. — Хорошо.

Она съела печенье, а Лео тем временем зарядил дерринджер и положил ей в карман. Брайони удалось не застонать от страха, когда он наполнил другой ее карман запасными патронами. Она даже внимательно выслушала его слова:

— Когда в следующий раз нам попадется толпа, преграждающая дорогу, куда бы я ни свернул, держитесь рядом со мной, с внешней стороны. Вы поняли? — Брайони кивнула. — Хорошо. Едем.

Какое-то время дорога поднималась вверх, а после снова пошла под уклон. У Брайони мучительно ныли руки, с самого рассвета сжимавшие поводья. Вдобавок после стольких часов, проведенных в седле, бедра и поясницу сводило болью. Но она забывала об усталости всякий раз, стоило ей увидеть мужчин, одетых в белое. К счастью, на дороге попадались в основном мелкие группки в три — пять человек. Единственное крупное скопище сторонников Безумного Факира, встретившееся им на пути, сбилось к обочине дороги, что-то оживленно обсуждая.

Дорога вела всадников на юго-восток. В сумерки они въехали в широкую долину, где катила свои воды река — приток Свата. Тропа здесь, петляя между полями риса и кукурузы, сворачивала прямо на юг. Форт Чакдарра был уже недалеко, в устье притока.

Внезапно впереди, в сгущающемся серо-голубом сумраке, показался мужчина с тюрбаном на голове, верхом пересекавший долину. Он скакал им наперерез. Лео вытащил револьвер. Брайони сглотнула подступивший к горлу ком и тоже вынула из кармана пистолет.

Но, подъехав ближе, она поняла, что мужчина одет не в белую рубаху, а в военный мундир. Это был солдат-кавалерист из индийских частей, служивших под британским командованием.

Лео, успев убрать револьвер, приветствовал всадника. Все трое остановились.

— Вы из гарнизона в Малаканде? — спросил Лео.

— Из форта Чакдарра, сахиб. Одиннадцатый Бенгальский уланский полк, — ответил конник. Он говорил по-английски быстро, словно по-итальянски, и несколько монотонно, но довольно чисто и внятно. — Я делал наброски у подножия холмов, — улан махнул рукой в западном направлении. Решив, что начальство едва ли предоставило бы солдату лошадь и свободное время для развлечения, Брайони заключила, что сипай выполнял какое-то исследование местности. — Я как раз собирался вернуться в форт, когда на меня напали, — взволнованно продолжил он. — Их было не меньше сотни. Они забрали мой компас, полевой бинокль и еще одну рупию и шесть анна. Я должен немедленно предупредить всех в форту.

Брайони встревоженно посмотрела в ту сторону, куда указывал улан, но увидела лишь пустынные склоны, тающие в темно-синей дымке. На вершине горы тянулась к потемневшему небу одинокая сосна, позлащенная последними скупыми лучами заходящего солнца.

Улан ускакал прочь на своем коне, куда более свежем и быстроногом, чем лошади путешественников. На востоке в небе уже зажглись первые звезды, крошечные и редкие, словно дозорные башни в пустыне галактики.

— Боитесь? — спросил Лео.

— Безумно.

Он передал ей свою серебряную флягу. Брайони сделала щедрый глоток, почти прикончив остатки виски из особых запасов мистера Брейберна.

Когда она вернула флягу, Лео сжал ее ладонь. Даже сквозь перчатки для верховой езды Брайони почувствовала исходившее от него тепло.

— Вы мне доверяете? — спросил Лео.

Лицо его было едва различимо в сумраке ночи, сверкающие ясные глаза лучились спокойствием и уверенностью. Брайони же обливалась холодным потом от ужаса.

— Да, — кивнула она.

Лео улыбнулся, и в сердце ее вспыхнула надежда.

— Тогда верьте мне и сейчас: все будет хорошо.

Касаться женской талии и ощущать под ладонью не оборки и банты, а карман своего сюртука с болтающейся пуговицей на клапане казалось странным и непривычным. Но мужской наряд был всего лишь видимостью. Пальцы Лео нащупали гладкое жесткое препятствие: под сюртуком и рубашкой скрывался корсет. Брайони осталась верна себе, и если бы смогла, то непременно надела бы под брюки все свои нижние юбки, в этом Лео не сомневался.

Десять минут спустя после встречи с уланом жеребец Лео потерял подкову, и путешественникам пришлось усесться вдвоем на лошадь Брайони, смирную крепкую кобылу, которая, казалось, ничуть не возражала против лишнего груза. Но это послушное животное, принадлежавшее к особой горной породе, отличалось скорее выносливостью, чем резвостью, и прыть его, без того невеликая, значительно убавилась.

Всадники не разговаривали. Тонкий серп месяца и звезды, блестевшие на черном бархате неба, лишь украшали небесный свод, почти не давая света. Путешественники двигались в кромешной тьме, внимательно следя за дорогой.

В ночном воздухе пахло стылой водой и плодами, зреющими в садах. С полей слегка тянуло преющим навозом. Лео, сидя позади Брайони, настороженно вглядывался и вслушивался в темноту, но, как ни странно, казался бодрым и неунывающим.

Он мог бы объяснить свою жизнерадостность запахом навоза, этим ободряющим душком мирной деревенской жизни. Или, возможно, расстоянием, которое всадники успели преодолеть: по подсчетам Лео, они почти достигли Чакдарры. Но сам он подозревал, что в действительности его душевный подъем объяснялся близостью Брайони, сидевшей на лошади впереди него.

Тепло ее тела, грудь, вздымающаяся при дыхании, гибкая талия, стянутая жесткими планками корсета, движения бедер, мерное покачивание в такт шагу лошади — все наполняло сердце Лео покоем. Сжимая Брайони в объятиях, легко было поверить, что в конце концов все кончится хорошо.

— Смотрите! — шепнул Лео.

Вглядевшись в темноту, Брайони заметила вдали слабое мерцание.

— Это река Сват?!

— Думаю, да.

Брайони счастливо вздохнула, словно с плеч ее свалился тяжкий груз. «Наконец-то».

— Слава Богу! Надеюсь, они не станут возражать, если мы…

— Чш-ш.

Что-то в голосе Лео заставило Брайони испуганно сжаться. Весь ее восторг внезапно улетучился.

— Что это?

— Погодите.

Брайони натянула поводья лошадей и прислушалась, но все звуки тонули в шуме притока, устремленного к реке Сват.

— Слышите?

Поначалу Брайони ничего не услышала, но потом различила пугающий, грозный звук. Огромные толпы людей спускались по склонам к реке с обеих сторон.

— Вперед!

Она сжала коленями бока кобылы. Ничего не видя в темноте, всадники плелись почти шагом, но теперь их мог спасти только галоп. Брайони всматривалась в сумрак, пытаясь разглядеть дорогу в серой мгле, покрывающей землю.

— Быстрее! — прошипел Лео.

Брайони тотчас поняла причину его тревоги. Людская волна, захлестнувшая холмы, уже почти достигла дороги. Стремительные, бесшумные воины в белых одеждах неумолимо приближались. Казалось, лошади передался страх всадницы, или, возможно, дорога пошла под уклон, но кобыла помчалась быстрее, несмотря на усталость и тяжелую ношу.

Лео с Брайони пронеслись мимо мятежников (теперь уже не оставалось сомнений, что приверженцы Безумного Факира затеяли восстание), опередив выбившихся вперед мужчин всего на несколько ярдов. Что-то просвистело в воздухе, и Брайони инстинктивно пригнулась в седле. Над ее головой пролетел камень. Еще один глухо ударился о дорогу позади беглецов. Но третий задел лошадь, привязанную к луке седла. Бедняга заржала от боли, когда обломок камня ранил ее в бок, однако продолжила бег.

Брайони показалось, что долина расширяется, а холмы по обеим ее сторонам отступают.

— Форт уже близко?

— Приближается, — отозвался Лео.

Грохот лошадиных копыт почти оглушил Брайони, но в ушах ее звучали зловещие звуки погони. Ей казалось, что толпа смыкается вокруг нее так плотно, что слышно, как шуршит ткань — тысячи белых рукавов трутся один о другой, и грозный шум этот растет и ширится.

Потом впереди снова показалась река Сват, широкая и черная. Итак, они наконец достигли слияния двух рек. Но где же форт?

— Вот он! — Поодаль, с правой стороны, на вершине холма, у самой кромки воды виднелись очертания форта. Укрепление оказалось меньше, чем надеялась Брайони, но, судя по форме и высоте, это был форт. — Как нам туда попасть?

— Не представляю. Где-то здесь должен быть мост, ведущий к южным воротам.

Брайони предстояло объехать вокруг холма и найти мост. Она действовала не раздумывая, доверив свою судьбу выносливости кобылы и верности расчетов Лео. Направо. Прямо. Главное, не пропустить поворот на юг.

Впереди темной громадой возвышался холм. Еще немного, и они окажутся в безопасности.

И вдруг Лео пробормотал сквозь зубы нечто ужасное, что Брайони доводилось слышать лишь от мужчин, страдающих от нестерпимой боли. Люди в белом наступали со всех сторон. Вырвавшиеся вперед повстанцы мчались наперерез кобыле, несущей двоих седоков. Их обнаженные сабли сияли в свете звезд. Сердце Брайони сжалось от ужаса.

— Передайте мне стремена и ни о чем не думайте, — сказал Лео.

Она освободила стремена, гоня от себя мысли о надвигающейся опасности — об угрозе оказаться обезглавленной или, что куда вероятнее, быть выпотрошенной, а также о двух квартах крови, которые ей предстоит пролить, прежде чем она станет хладным трупом. Брайони скакала вперед, лепеча бессмысленные слова утешения, пытаясь ободрить храбрую верную лошадку, везущую двух наездников, которые даже не угостили ее яблоком или кусочком сахара.

Лео взял из рук Брайони поводья и с силой ударил лошадь по крупу — этим маневром он пытался прорваться сквозь толпу нападавших. Громко заржав, кобыла рванулась вперед. Брайони, шепча молитву, прижалась к шее лошади.

Позади нее Лео привстал на стременах, перенеся вес вперед и вцепившись ей в плечо. Брайони почувствовала, как рванулось вверх и резко натянулось сукно сюртука — Лео использовал ее как якорь. Стараясь отрешиться от всего, она уставилась на дорогу.

Прямо возле ее уха раздался лязг металла: стволом ружья Лео отбил удар сабли. Потом послышался глухой стук: ружье хватило мятежника по голове. «Сотрясение мозга», — машинально отметила про себя Брайони. Винтовка со свистом рассекла воздух, на этот раз последовал хруст сломанной ключицы.

Ворот сюртука впился Брайони в горло, не давая вдохнуть. Задыхаясь, она жадно хватала воздух широко раскрытым ртом. Неужели эти звезды — последнее, что ей суждено увидеть перед смертью? Нет, она не станет поддаваться отчаянию. Она не позволит себе раскиснуть и сдаться. Это было бы непростительно.

Лео выпустил ее сюртук. Брайони вдохнула полной грудью, радуясь короткой отсрочке, дарованной судьбой. Теперь Лео сражался обеими руками. Вот он накренился вправо, и Брайони испугалась, что он может свалиться с лошади, но этого не случилось — сильные ноги позволили ему удержаться.

Лео наносил и отражал удары, расталкивая нападавших. Белые фигуры мятежников скользили по склонам холмов, наводняя долину. Господи, сколько же их здесь? Яростное сопение, крики боли, треск и хруст ломаемых костей звучали чудовищной какофонией, казалось, этому не будет конца.

Потом внезапно всадники вырвались из толпы. Тяжело дыша, Лео рухнул в седло.

В ночном воздухе расплывался запах крови.

— С вами все в порядке? Вы не ранены? — взволнованно воскликнула Брайони. Она обернулась, желая рассмотреть его, но темный сюртук Лео сливался с окружающей чернотой.

— Следите за дорогой и не сбавляйте хода.

«Лео ранен», — с ужасом поняла Брайони.

— Куда вас ранили и насколько тяжело?

— Просто скачите вперед. — Голос Лео звучал пугающе хрипло.

Брайони погнала кобылу к реке, до которой оставалось всего полмили. Лошадь взлетела на пригорок, едва не задев густой заслон из колючей проволоки — издали Брайони приняла его за разросшийся кустарник с шипами.

Рядом с подвесным мостом через реку Сват темнели ворота форта. При приближении всадников они бесшумно отворились, открыв слабо освещенный двор. Брайони подхлестнула усталую лошадь, спеша преодолеть последние несколько ярдов. «Наконец-то спасены!»

Лео даже не осознал, что ранен, пока двое сипаев не бросились к лошади, чтобы помочь ему спешиться. Только тогда он оглядел себя и увидел залитую кровью одежду. Обернувшись к нему, Брайони пошатнулась и ухватилась за луку седла, чтобы не упасть.

Лео устало улыбнулся:

— Только не говорите мне, что вы падаете в обморок при виде крови.

— Конечно, нет, — живо откликнулась Брайони. — Я падаю в обморок только при виде вашей крови. Вы идиот, почему вы не стреляли в них?

— Я не хотел, чтобы в ответ они стреляли в нас. — Он мог защитить Брайони от сабель, но не от пуль.

— Джентльмены, — вмешался молодой английский лейтенант. — Что случилось?

Брайони повернулась и протянула ему руку:

— Миссис Квентин Марзден, сэр. Мой муж ранен. Пожалуйста, отведите нас немедленно в вашу операционную.

— Лейтенант Уэзли, — выпалил офицер, с трудом оправившись от изумления — он никак не ожидал увидеть перед собой женщину. — Следуйте, пожалуйста, за мной. Мне очень жаль, миссис Марзден, но капитан, наш доктор, сейчас в южном лагере в Малаканде, заменяет заболевшего майора, тамошнего врача. Надеюсь, дежурный фельдшер сможет помочь вашему мужу.

— Не беспокойтесь, сэр, — заговорил Лео, пожав руку лейтенанту Уэзли. — Раны у меня неглубокие. Миссис Марзден сама позаботится о них.

Однако по дороге в лазарет, расположенный в задней части форта, Лео понял, что его раны серьезнее, чем ему думалось. Теперь, когда жизни Брайони уже не угрожала опасность, напряжение отпустило его, и Лео почувствовал, что левый бок пылает огнем и каждый шаг отдается жгучей болью в правой ноге. В одиночку он едва ли смог бы дойти до лазарета: сипай почти тащил его на себе.

Гарнизонный фельдшер, маленький тихий сикх по имени Ранджит Сингх, уже дожидался их. Лео велели лечь на операционный стол. Брайони, мгновенно освоившись в комнате, полной баночек и ящичков с лекарствами, где царил запах дезинфицирующих средств, попросила ножницы и разрезала на Лео одежду.

Слева на его теле зияли две раны: длинный, но сравнительно неглубокий разрез на предплечье и более серьезный — на грудной клетке (сабля скользнула вдоль ребер). Однако самое тяжелое ранение пришлось на правое бедро. У Брайони перехватило дыхание, когда, сняв с Лео пропитавшиеся кровью брюки, она увидела рану.

— Сабля чудом не задела аорту, — срывающимся голосом произнесла она и повернулась к Ранджиту Сингху: — Мне понадобится раствор бета-эйкаина для инфильтрационной анестезии. Еще стерилизованная игла с нитью и пара стерилизованных перчаток.

Пока она мыла руки в углу операционной, фельдшер посмотрел на лейтенанта Уэзли, а тот, в свою очередь, вопрошающе уставился на Лео.

— Миссис Марзден хирург по профессии. Она знает все, что нужно, — нетерпеливо проворчал Лео.

Лейтенант удовольствовался этим объяснением. Пока Брайони убирала волосы под шапочку, выданную ей фельдшером, Ранджит Сингх подготовил все, о чем она просила.

— Одну часть бета-эйкаина на тысячу частей воды, мемсахиб?

— И еще восемь частей соли, чтобы избежать раздражения тканей.

Брайони натянула перчатки и промыла раны, сначала стерилизованной водой, а затем раствором карболовой кислоты. Тело обожгло болью, Лео так сильно стиснул зубы, что на скулах заходили желваки. Продезинфицировав раны, Брайони легонько щелкнула по шприцу, который передал ей Ранджит Сингх, и ввела раствор бета-эйкаина глубоко в рассеченное бедро раненого.

— Дело сделано? — выдохнул Лео, когда она потянулась за иглой.

— Да, вот и все. Инфильтрационная анестезия действует мгновенно.

Она сказала правду. Игла вошла в его плоть, но Лео ничего не почувствовал. Он завороженно следил затем, как Брайони зашивает его рану, словно это был разорванный рукав.

В операционную ворвался мужчина, одетый в костюм для игры в поло.

— Капитан Бартлетт, — воскликнул лейтенант Уэзли, — вы вернулись! А я уже начал сомневаться, получили ли вы мое послание.

Значит, офицеры действительно продолжали играть в поло, невзирая ни на что.

— Я получил вашу записку и тотчас поспешил обратно в форт, — тяжело отдуваясь, пропыхтел капитан Бартлетт, мужчина среднего роста, довольно тучный, с багровым лицом. — Доктор Гиббз, вы тоже вернулись, рад видеть вас, капитан. А вы, сэр, как я погляжу, свели близкое знакомство с патанами? Капитан Бартлетт из сорок пятого сикхского полка к вашим услугам, мистер…

— Марзден, — подсказал Лео. — А наш добрый доктор — миссис Марзден, а не капитан Гиббз.

Глаза Бартлетта изумленно округлились. Он пригляделся к Брайони, и пунцовое лицо его запылало еще ярче.

— Прошу прощения, мадам. Не представляю, как я мог ошибиться.

— Должно быть, вас ввело в заблуждение мужское платье и мужская профессия, капитан, — сухо бросила Брайони.

Капитан Бартлетт коротко рассмеялся.

— Совершенно верно, вы правы.

— Похоже, мы выбрали самое неподходящее время для путешествия по северо-западной пограничной провинции, — заметил Лео.

— Приношу свои извинения и за это, сэр, — сокрушенно покачал головой капитан Бартлетт. — С девяносто пятого года здесь царило совершенное спокойствие, так что нынешние странные события для меня полнейшая неожиданность. Я в замешательстве, даже не знаю, чем все это объяснить. А теперь, сэр, если не возражаете, не могли бы вы примерно оценить силы туземцев?

— Их великое множество. Уверен, здесь собралось по меньшей мере две тысячи мятежников.

Лейтенант Уэзли потрясенно ахнул:

— О Господи, у нас в форту всего двести человек.

Воцарилось молчание. Затем капитан Бартлетт повернулся к лейтенанту Уэзли:

— Немедленно телеграфируйте в штаб и сообщите командованию. К форту движется огромная толпа повстанцев.

— Капитан, я с радостью останусь и помогу вам и вашим людям, чем только смогу, — заговорил Лео, — но я хотел бы, чтобы моей жене выделили сопровождение и доставили ее на юг, в безопасное место.

Брайони метнула на него отчаянный взгляд.

— Нет! — прошептала она, однако Лео даже не взглянул в ее сторону.

— Едва ли это разумно, — возразил капитан Бартлетт. — Возвращаясь с поля для поло, я видел громадное скопище патанов к югу от реки. К счастью, они меня не заметили, но я успел попрощаться с жизнью, решив, что это мой последний час на земле.

Лео нахмурился, собираясь с мыслями. Должно быть, он потерял слишком много крови, потому что ничего путного в голову не приходило. Однако если судить по пятнам на одежде, потерял он всего пинту, не более, хотя окровавленное платье и выглядело весьма устрашающе. Он не мог найти выход, оттого что выбирать не приходилось. Обстоятельства сложились так, что от него уже ничто не зависело.

— Вы можете не волноваться, миссис Марзден, — галантно заверил Брайони капитан Бартлетт. — У нас преимущество в позиции и вооружении. Мои люди превосходно обучены. За нами власть правительства Индии и, если на то пошло, вся мощь великой Британской империи.

Лео решил, что капитан Бартлетт прав. Он предпочел бы оказаться подальше от долины Сват этой ночью, но раз уж судьба судила иначе, форт Чакдарра с его опытными защитниками, вооружением и удачной позицией был не самым худшим местом в долине. Он согласно кивнул.

— Будем надеяться, что дело ограничится небольшой перестрелкой.

— Когда вас заштопают, сэр, вы можете расположиться в апартаментах нашего гарнизонного врача, капитана Гиббза, там вам будет удобно, — предложил Бартлетт. — И если найдете в себе силы присоединиться к нам за ужином, мы с офицерами будем рады видеть вас с миссис Марзден за нашим столом, а…

— Капитан! — в комнату вбежал лейтенант Уэзли. — Телеграфная линия! Ее перерезали.

— Черт возьми! Прошу прощения, миссис Марзден, — поспешно выпалил капитан Бартлетт. — Наше сообщение успели принять в Малаканде, лейтенант?

— Да, сэр. Линию перерезали, когда нам передавали ответ, в самом начале передачи.

— Какая неслыханная грубость, — возмущенно фыркнул капитан Бартлетт. — Коли уж патаны не собираются открывать огонь до утра, то могли бы проявить учтивость и позволить нам пользоваться телеграфной связью до конца ночи.

— Возможно, они намерены атаковать раньше? — предположил Лео. — Люди, с которыми мы столкнулись по дороге сюда, определенно рвались сражаться, а не нести ночные вахты.

— Вряд ли, — решительно покачал головой капитан Бартлетт. — Патаны всегда нападают с первыми лучами солнца. Эти горные народы неизменно придерживаются старомодных традиций.

Не успел он закончить фразу, как форт огласился громкими криками. «Должно быть, такими же воинственными криками встречают моряки появление пиратского судна», — подумал Лео.

Оба офицера выбежали из операционной, Ранджит Сингх следом за ними.

Минуту спустя фельдшер вернулся:

— Горит сигнальный огонь.

— Какой огонь? — в один голос спросили Лео и Брайони.

— Люди дирского хана обещали в случае мятежа зажечь огонь в горах, чтобы предупредить нас об атаке. И теперь огонь вспыхнул.

— Мне нужно, чтобы вы легли головой в ту сторону, где сейчас ваши ноги, так я смогу зашить вам рану на боку, — приказала Брайони, белая как мел.

Лео оглядел бедро, о котором успел полностью забыть. Брайони не только зашила, но и перебинтовала рану. Она помогла ему перевернуться, сделала еще один обезболивающий укол и приступила к работе.

— Есть тут у вас костыли? — спросил Лео Ранджита Сингха.

— Думаю, на складе найдутся. Я поищу, сахиб.

— Вы в порядке, Брайони? — обеспокоенно произнес Лео, когда фельдшер покинул комнату.

— Вы позволите мне извиниться перед вами? — прошептала она, пряча глаза.

Лео тяжело вздохнул:

— Нет. Мы в безопасности.

— На нас вот-вот нападут.

— Это на форт вот-вот нападут. А у нас все будет хорошо.

— Но вы ранены. И пройди сабля, рассекшая вам ногу, чуть глубже, вы балансировали бы сейчас на грани жизни и смерти.

— Но сабля не вошла глубже. И я смогу передвигаться при помощи костыля, как только вы наложите швы.

Отложив иглу и нить, Брайони мягко приподняла и усадила Лео, а затем перевязала ему руку и бок.

— Не двигайтесь. Я еще не закончила.

Сняв резиновые перчатки, она намочила полотенце и принялась осторожно оттирать с кожи Лео бесчисленные пятна, потеки и ручейки засохшей крови. Она отмывала его усердно и тщательно.

— Послушайте, — заговорил Лео. — В случившемся нет вашей вины. Я думал, что благоразумнее было бы задержаться в долине Панджкора, но даже мысли не допускал, что, продвигаясь вперед, мы окажемся в самой гуще восстания. Так что не вините себя, не вы вовлекли меня в эту передрягу.

— Нет, я. Именно я.

— Но я отвечал за нашу безопасность. Мне следовало предвидеть все заранее.

Брайони прерывисто вздохнула:

— Если с вами что-нибудь случится, я убью Каллисту.

— Думаю, заголовок «Женщина-хирург пронзает сестру скальпелем» будет звучать эффектно.

Бледная от испуга, Брайони рассмеялась. Лео ласково погладил ее по щеке.

— Вы еще доверяете мне?

— Да.

— Тогда поверьте моим словам: ни со мной, ни с вами ничего не случится. — Он легко коснулся губами ее лба. — И это тоже пройдет, как проходит все.

Спальня гарнизонного врача, капитана Гиббза, оказалась такой же чистой и опрятной, как его операционная. Здесь помещались кровать, гардероб, письменный стол с креслом и две полки, полные книг. К спальне примыкала ванная комната с неглубокой ванной.

Немногочисленные вещи путешественников были уже доставлены и сложены в углу комнаты. Ружье Лео выглядело так, словно его терзал зверь с железными клыками; и ствол, и ложе покрывали зазубрины, царапины и борозды, оставленные саблями повстанцев.

Лео тяжело оперся о край стола.

— Вы не поможете мне снять сапоги?

— Конечно. — Брайони осторожно стянула с него обувь.

— Мне нужно переодеться.

Лео действительно требовалось сменить куцую, залитую кровью одежду: с его сюртука и рубашки пришлось срезать левую полу и рукав, а с брюк — правую штанину. Брайони достала из его седельной сумки полотняную пижаму.

— Нет, я надеваю это только на ночь.

— Но вы ведь собираетесь лечь спать, не так ли? — с подозрением спросила Брайони. — Как только я раздобуду нам что-нибудь поесть.

Лео покачал головой:

— Я не так тяжело ранен, чтобы с чистой совестью лежать в постели, пока защитники форта будут сражаться с противником, превосходящим их числом в десять раз.

Поняв, что Лео говорит без всякой рисовки, Брайони возмущенно всплеснула руками:

— Это совершенно невозможно. Вы не выйдите из этой комнаты.

— Я должен. Это вопрос чести.

— Вы не связаны долгом ни перед кем в этом форту. Вы оказались здесь случайно, и вы ранены. В крепости полно здоровых сильных мужчин, обученных воевать и состоящих на жалованье. Пусть они и воюют. А вы отдыхайте.

— Офицеры и солдаты Чакдарры предоставили нам убежище, когда мы отчаянно нуждались в защите. Я не смогу спокойно спать, если не исполню свой долг перед ними.

Брайони вздохнула, понимая, что спорить бессмысленно.

— Подождите. Я сниму вашу одежду и помогу вам переодеться.

Она скрылась в ванной и вернулась, одетая в блузку и юбку, с костюмом Лео, переброшенным через плечо. Проворно и ловко Брайони помогла раненому освободиться от изрезанного платья и заново одеться, а затем натянула на него сапоги.

— Обещайте, что будете осторожны со швами, — попросила она.

— Обещаю. Я буду сидеть в углу и заряжать ружья. Все равно на большее я сейчас не способен.

— Правда? Вы будете остерегаться?

— Конечно. Я рассчитываю прожить долгую жизнь, полную почестей и славы. А вы оставайтесь здесь. У некоторых из повстанцев есть огнестрельное оружие. В форту легко можно получить пулю.

Передав Лео костыль и ружье, Брайони поспешила вперед, чтобы открыть для него дверь.

Прохромав к двери, он остановился и обернулся.

— Насчет того, что я наговорил вам прошлой ночью… Я сожалею. Я вспылил, потому что не могу простить себе того, что сделал с вами. Думаю, и вы не сможете меня простить.

Слезы обожгли глаза Брайони. Встав на цыпочки, она поцеловала Лео в подбородок.

— Просто возвращайтесь назад.

Глава 14

В форту так отчаянно не хватало людей, что Лео, несмотря на костыль и свежие раны, немедленно отвели место у восточной стены, рядом с другим штатским, мистером Ричмондом, государственным советником Чакдарры. Они едва успели обменяться рукопожатиями и представиться друг другу, как прогремели первые выстрелы.

Лео никогда еще не приходилось бывать на войне. Ближе всего к полю сражения он оказался в Итоне, когда, изображая на сцене Генриха V, выступил с вдохновенной речью на День святого Криспина. Но поверхностное знакомство с Шекспиром, как выяснилось, не сумело подготовить его к оглушающей какофонии современного боя.

Пулеметы — два водруженных на крепостной стене и еще два в караульном помещении, над мостом — грохотали громко и отрывисто. Раскатистый рокот сотен, а может, и тысяч ружейных выстрелов сливался в грозный громовой гул. За стенами крепости раздавались воинственные крики, они нарастали и ширились, подобно гигантским волнам: ярость раздувала ярость, исступление порождало исступление. И, пробиваясь сквозь остальные звуки, слышались неумолимые гулкие удары боевых барабанов — ба-бум, ба-бум, ба-бум, бум, бум — колотилось сердце восстания в долине Сват.

В первые же минуты битвы воздух наполнился едким запахом дымного пороха. Солдаты индийской армии, оснащенной по последнему слову военной науки, использовали бездымный порох, но осаждавшие крепость патаны вступили в войну с устаревшим вооружением. Офицеры сновали вдоль крепостной стены, отдавая приказы и меняя расположение сипаев: патаны атаковали западную стену форта, затем северо-восточный угол, а после кавалерийский корпус.

На страх не было времени. Лео сидел спиной к бойницам, заряжая ружья для мистера Ричмонда, смотревшего с ужасом на мятежников сквозь круглые очки и то и дело бормотавшего: «Господи, я вижу их лица».

Во время короткого затишья принесли кофе. Мистер Ричмонд предложил свою кружку Лео.

— Конечно, они застали нас со спущенными штанами, — с горечью проговорил советник. — Никогда не думал, что такое может случиться. Или что дело не закончится пустяковой перестрелкой, а дойдет до настоящего штурма.

— Вы далеко не один поддались этому заблуждению.

— Что ж, по крайней мере долго это не продлится. К утру мятежники подсчитают убитых и решат, что продолжать осаду бессмысленно.

— Вы так думаете? — В голосе Лео недоверие смешалось с надеждой.

— Жители долины Сват — никудышные вояки. Остальные патаны поглядывают на них с презрением, сверху вниз. Разрозненные племена в верховьях и низовьях реки постоянно враждуют друг с другом, они подготовлены к войне не лучше мешка с песком.

Лео вспомнил безмолвную толпу, окружившую форт и пытавшуюся задержать их с Брайони, не выдав своего присутствия. Действия мятежников свидетельствовали о неплохой организованности. И пусть остальные патаны смотрели на жителей Свата свысока, но все они толпами стекались в долину, прибывая отовсюду, из самых отдаленных уголков, таких как Баджаур, если верить словам Имрана.

Лео оставил свои сомнения при себе. Едва ли простому путешественнику удалось бы переубедить мистера Ричмонда, уверенного в своей правоте. Лео знал: вскоре им всем предстоит удостовериться в сплоченности жителей долины и примкнувших к ним горных племен.

И время это наступит еще до рассвета.

— Двадцать уланов, сто восемьдесят стрелков, три офицера, фельдшер, я и гражданские, обслуживающие гарнизон, — охотно сообщил мистер Ричмонд, отвечая на вопрос Лео о численности защитников форта. Выпитая им кварта кофе с трудом прогнала одолевавшую его дремоту. — И вот, посмотрите-ка, мы продержались всю ночь почти без потерь.

Покров темноты медленно рассеивался в лучах восходящего солнца. Лео с грустью подумал о рассветах над рекой Сват, которыми любовался в мирное время. О сверкающей ряби цвета золота и меди на широкой глади реки под небом, исчерченным пурпурными полосами зари. Но прежде чем он успел ответить мистеру Ричмонду, послышались изумленные возгласы защитников крепости. Сипаи и уланы в ужасе показывали на север. Склоны гор, нависавшие над холмом, где помещался форт, пестрели сотнями цветных знамен, развевавшихся на ветру. Люди — не тысячи, а бесчисленные десятки тысяч — стояли плечом к плечу стройными рядами, простиравшимися к югу и востоку, сколько хватал глаз. В бледных утренних лучах их белые туники сияли, словно свежевыпавший снег.

— Господь милосердный! — прошептал мистер Ричмонд, глядя на знамена. — Здесь весь Сват. И баджаурские племена, и бунервалы, и утманхельцы.

Под испуганные, встревоженные крики солдат град пуль обрушился на форт. Неприступная с виду крепость, несокрушимая грозная твердыня, стоявшая на укрепленном холме, казалась игрушечной рядом с громадами гор, подступавшими к форту с севера, где теперь выстроились бесконечные ряды стрелков, держа на прицеле защитников форта.

Офицеры тотчас отрядили группу сипаев носить мешки с песком и камни для дополнительной защиты от снарядов противника. Мистер Ричмонд бросился им помогать. Лео с упавшим сердцем смотрел на мечущихся солдат. Он оказался дрянным защитником. Вместо того чтобы сопроводить Брайони в безопасное место, привез ее на поле сражения, в самое пекло. Подобного мятежа Индия не знала уже долгие годы. И не важно, что Брайони сама настаивала на этом путешествии, он должен был ее остановить и не сделал этого. Теперь ей грозила смертельная опасность. Если повстанцы захватят форт, двое незадачливых путешественников, выбравших не лучшее время и не лучшее место для своего похода, разделят судьбу остальных побежденных.

Лео поспешно отогнал от себя страшные картины, нарисованные его воображением. Но зловещие образы продолжали его преследовать. Вывернутая рука Брайони на земле. Ее щека, белая как мрамор. Блузка, залитая кровью.

У Лео перехватило дыхание. Он вдруг впервые понял, что значит не просто расстаться с Брайони, а потерять ее навеки. Нет, этого он не вынесет.

Брайони думала, что мучительная тревога и грохот орудийного огня не дадут ей уснуть, но вскоре задремала, склонив голову на стол гарнизонного врача, капитана Гиббза. Его руководство по военно-полевой хирургии, открытое на странице с описаниями огнестрельных ранений, лежало перед ней на столе. Ей снились цирковые пушки и тягостная процедура скрепления проволокой раздробленного колена.

Шум битвы убаюкивал, словно зловещая колыбельная. Когда гром орудий затихал, Брайони беспокойно ворочалась, готовая проснуться, но стоило грохоту усилиться, она глубже погружалась в сон. Свист пуль, треск выстрелов, крики людей, дробь шагов — все сливалось в один монотонный грозный рев.

Она проснулась на рассвете. В форту было почти тихо. Чуть приоткрыв ставни, Брайони увидела поваров, бегущих к крепостной стене с огромными котлами чая и корзинами с едой. По крайней мере Лео накормят.

Она почистила зубы, причесалась и заглянула в седельную сумку Лео посмотреть, не найдется ли там чего-нибудь съестного. Она нашла несколько сушеных абрикосов, показавшихся ей восхитительно сладкими.

В дверь постучали. Брайони бросилась открывать. Но на пороге стоял не Лео, а всего лишь Ранджит Сингх, гарнизонный фельдшер.

— Мемсахиб, у нас тут раненый, его подстре…

— Это ведь не мистер Марзден, правда?

— Нет, мемсахиб. Это помощник повара. Вы можете его прооперировать?

Брайони заколебалась. Она почти не имела опыта в военно-полевой хирургии. Ей довелось иметь дело с пулевым ранением только однажды, в поместье Торнвуд, когда на охоте случайно ранили одного из гостей, а деревенский доктор уехал из дома на праздники.

— Да, конечно.

— Спасибо, мемсахиб. Только, пожалуйста, будьте осторожны. Патаны обстреливают форт со склонов гор.

И словно в подтверждение слов Ранджита Сингха, в пятнадцати футах позади него просвистели две пули и, ударившись о стену, отскочили рикошетом. Собеседники вздрогнули. Брайони тяжело сглотнула. Ей не верилось, что форт настолько уязвим.

Они побежали в операционную. Помощника повара ранило в плечо. Брайони применила общую анестезию. Когда она извлекла пулю при помощи специального зонда, фельдшер привел работника прачечной, и вдвоем мужчины оттащили повара на носилках в соседнюю комнату, бывшую палату для больных, а теперь — палату для раненых.

Брайони тщательно вымыла руки. Пока фельдшер оттирал операционный стол, она стерилизовала резиновые перчатки и использованные хирургические инструменты, а после смешала анестезирующий раствор.

Другой помощник повара, отважно пробежав под градом пуль, принес ей тарелку с едой, которую Брайони с благодарностью приняла. Но едва она приступила к завтраку, как дверь отворилась, и в операционную ввалились двое промокших уланов. У одного из них из бедра хлестала кровь.

Брайони остановила кровотечение, извлекла пулю, отправила кавалериста в палату для раненых и вернулась к завтраку. Мгновение спустя дверь в операционную снова распахнулась, и появился офицер в мокром, как и у уланов, мундире.

— Вы хирург, мадам?

— Временно. Могу я вам чем-то помочь?

— Я капитан Норт, одиннадцатый Бенгальский уланский полк. Пришел справиться о Дебеше Сене, которого вы только что оперировали, я его командир. Хотелось бы знать, насколько утешителен прогноз.

Улан на какое-то время вышел из строя, но, учитывая, что инфекция в рану не попала, его состояние не было столь уж тяжелым. Брайони заверила капитана Норта, что все необходимые меры были приняты, осложнений не предвидится и солдат скоро поправится.

Капитан обменялся с ней рукопожатиями.

— Спасибо, мэм.

Он собирался покинуть операционную, когда Брайони, не в силах сдержать любопытство, спросила:

— Простите, капитан, почему вы и ваши люди в мокрых мундирах?

— Нам пришлось переходить вброд реку Сват, мэм.

— Переходить вброд реку? Но почему?

— Чтобы добраться сюда, мэм. Мы прибыли из Малаканда.

— О, это замечательно! — Брайони готова была плясать от радости. Кавалерия пришла на помощь. Форт Чакдарра спасен. — Как я понимаю, вы передовой отряд колонны, присланной поддержать защитников крепости?

Капитан угрюмо покачал головой:

— К несчастью, мы и есть колонна освободителей. Сорок уланов и двое офицеров. Прошлой ночью мятежники опустошили лагерь в Малаканде. Патаны ограбили один из наших складов и бежали, захватив почти все снаряжение. Сегодня утром командование решило все же послать небольшой отряд на помощь форту Чакдарра: мы опасались, что повстанцы осадили крепость. Но наша миссия оказалась верхом нелепости — все горные склоны между Малакандом и рекой битком набиты патанами. Я никогда в жизни не видел столько людей. Мы едва сумели проскочить мимо них.

У Брайони упало сердце:

— Значит, от Малаканда помощи нам ждать нечего?

— Нет, пока в Малаканд не придет подкрепление из Ноушеры. А сейчас лагерь в Ноушере скорее всего пуст: полки, отправленные в карательную экспедицию в долину Точай, еще не вернулись.

— Понимаю, — слабым голосом отозвалась Брайони.

— Мне очень жаль, мэм. Наверное, мне бы следовало сказать вам что-нибудь утешительное, ободряющее. Я не привык обсуждать подобные вещи с дамами.

— Все в порядке, капитан. Уверяю вас, дамы предпочитают знать правду, а не оставаться в неведении.

А может, и нет.

Пока оставалась надежда, что помощь вот-вот придет, Брайони еще удавалось притворяться, что ее глупая ошибка обойдется им с Лео не слишком дорого. Но теперь, когда малакандский гарнизон сам оказался в осаде, и поддержки ждать было неоткуда… «Когда я стану старым, убеленным сединами профессором в Кембридже и не смогу больше взбираться на кафедру, чтобы прочесть лекцию, я буду вспоминать пограничную провинцию Индии и странные пути, что привели меня сюда, ведь именно здесь подошли к концу мои странствия».

Лео не суждено стать старым, убеленным сединами профессором в Кембридже, он никогда не покинет пограничную провинцию Индии. А странствия его молодости, да и сама его молодость, окончатся здесь, когда форт падет. Потому что Брайони Аскуит поступила бездумно и безрассудно. Раздираемая желанием бежать от Лео как можно скорее, она пренебрегла опасностью.

Глупость и сумасбродство заставили ее поверить, что неделя сердечных терзаний в мирном, тихом уголке может быть хуже самой смерти. Это она во всем виновата.

Хотя индийские равнины с их покоем и безмятежностью казались бесконечно далекими, географически они лежали не столь уж далеко от Чакдарры. Весь день в форту царила та же иссушающая жара, защитники крепости жестоко страдали от зноя. Патаны продолжали атаковать. Казалось, повстанцы обладают безграничными людскими резервами и неистощимыми запасами храбрости. Воины падали как домино у стен форта, но на смену им вставали новые и новые ряды, словно смерть товарищей лишь укрепляла решимость мятежников биться до конца. Как только огонь стихал, сипаи бросались укреплять стены форта, чтобы защититься от обстрела со склонов гор.

В девять часов вечера капитан Бартлетт отыскал Лео.

— У меня к вам сообщение от миссис Марзден. Она заявила, что если вы, сэр, не придете сменить бинты и не поспите несколько часов, она откажется извлекать пули из моих солдат.

Лео покачал головой:

— Ох уж эти женщины с их хитростями и уловками.

— Я тоже так думаю, сэр. Но я не могу себе позволить лишиться хирурга в такую минуту, поэтому вам лучше сделать, как она говорит.

Прежде чем идти в операционную, Лео зашел помыться в апартаменты гарнизонного врача, ставшие его временным жильем. Ему не хотелось показываться Брайони на глаза грязным, издающим зловоние. Здоровой рукой он щедро натерся мылом капитана Гиббза, а потом долго ополаскивался, израсходовав куда больше воды, чем требовалось, чтобы смыть с себя мыльную пену. Лео провел весь день под палящим солнцем, обливаясь потом от жары и страха. После бесконечных изнурительных часов прохладная вода казалась блаженством. Когда он вышел из ванной, Брайони уже ждала его. Несколько мгновений они стояли молча, глядя друг на друга. Брайони, бледная и дрожащая, выглядела не лучше, чем после первого столкновения с восставшими патанами. Только теперь Лео тоже сотрясала дрожь: его страшило будущее, неизбежное скорое поражение.

— Брайони, — тихо прошептал он.

— Вы намочили бинты, — произнесла она. — Хорошо, что мы можем сменить перевязку.

Вымыв руки, она усадила Лео на край письменного стола и сняла с него повязки. Опустившись на колени, Брайони отогнула край полотенца, обернутого вокруг его бедер, и промыла рану у него на ноге. От прохладного раствора карболовой кислоты бедро обожгло огнем, Лео с шумом втянул в себя воздух.

Он смертельно устал: ему пришлось обходиться без сна более сорока часов. Действие анестезии закончилось, и раны болели так, словно стая бешеных собак вгрызалась в его плоть. Голова гудела как колокол — сказывались бесчисленные кружки кофе и недостаток пищи. Но когда Брайони опустилась перед ним на колени и ее пальцы осторожно коснулись его бедра, а легкое теплое дыхание пощекотало кожу, боль притупилась, свернувшись в тяжелый ком, и Лео вдруг пронзила острая радость. Брайони была рядом.

Он залюбовался ее черными как ночь волосами с белоснежной прожилкой, гладко уложенными в аккуратную прическу. Маленькими изящными мочками ее ушей. Воротником блузки, смявшимся из-за жары.

Брайони поднялась на ноги, чтобы перевязать ему бок, и склонила голову набок, рассматривая швы. В свете лампы ее шея, скрытая высоким воротом строгой блузки, застегнутой до самого подбородка, казалась особенно тонкой и хрупкой. Лео захотелось расстегнуть несколько пуговок, хотя бы из одного человеколюбия: в комнате стояла страшная духота. Ставни держали закрытыми, опасаясь отлетающих рикошетом пуль, а стены продолжали отдавать скопленное за день тепло.

— Вы хоть немного поспали за все время, что мы здесь? — спросила Брайони.

— Никто не спал, так что я не чувствую себя обделенным. А как вы? Вам удалось отдохнуть минувшей ночью?

Внезапно стены вздрогнули от грома боевых барабанов. Орудийный огонь, еще недавно беспорядочный и обрывистый, сменился мощным грозным ревом. Патаны с громкими криками атаковали форт. В их голосах звучала непреклонная решимость и ярость.

Брайони замерла, прислушалась, а затем, стиснув зубы, вернулась к своему занятию. Закончив перевязку, она принялась собирать грязные бинты. Только тогда Лео заметил, что она дрожит. Слабо, едва заметно, и все же пальцы ее дрожали.

Лео взял ее руки в свои. Страх Брайони терзал его сердце, словно острый кинжал.

— Брайони.

— Поспите, — отозвалась она, не глядя на него. — Вам нужно поспать.

Он притянул ее к себе.

— Брайони, выслушайте меня. Для нас еще не все потеряно. В форту много продовольствия и боеприпасов. Наши люди превосходят повстанцев в дисциплине и выучке. Мы продержимся, пока не подоспеет подкрепление.

Если бы только слова Лео не казались фальшивыми даже ему самому.

Он не лгал, просто пытался ободрить Брайони и смягчить краски. Он не хотел рассказывать ей о безбрежном, как море, воинстве патанов, явившемся к стенам крепости на рассвете, об отчаянии изможденных защитников форта и о непреклонной, почти фанатичной решимости атакующих идти до конца. Жители долины Сват и их соседи жаждали прогнать британцев и готовы были отдать за это жизнь.

Ресницы Брайони затрепетали, темно-зеленые глаза сверкнули, как два отточенных клинка.

— Если вы хотите меня успокоить, это легко сделать. Позвольте мне извиниться. Я готова ползать у вас в ногах и рвать на себе волосы, вымаливая прощение. Мне мучительно стыдно. Прошу вас, позвольте мне заверить вас, что я бесконечно, несказанно сожалею. Пожалуйста. И разрешите мне сделать это сейчас, пока… пока еще не поздно.

— Хорошо, — кивнул Лео. — Начинайте.

Брайони нерешительно нахмурилась:

— Начинать?

— Да, начинайте.

— Мне очень жаль, — прошептала она. — Я вела себя глупо и безответственно. Простите меня.

Лео ласково поцеловал ее в ухо:

— Уже простил.

«Простил». Едва ли в английском языке есть слово прекраснее. Обхватив ладонями лицо Лео, Брайони принялась покрывать поцелуями его щеки, глаза, подбородок. Потом ее губы нежно прижались к его губам. Она почувствовала вкус жареных семян фенхеля, которые индийцы жуют после еды, чтобы освежить дыхание. Ей хотелось целовать его медленно, как смакуют драгоценное вино, но ее обуревала жажда, с которой горький пьяница жадно тянется к первой долгожданной рюмке.

Ее руки скользнули по плечам Лео. После ванны его кожа была прохладной и гладкой на ощупь. Крепкое мускулистое тело казалось восхитительно упругим и сильным. От него исходил чудесный запах мыла из запасов капитана Гиббза.

Брайони неохотно отстранилась:

— Давайте я уложу вас в постель. У вас так мало времени на сон, всего несколько часов.

Обняв Лео за талию, она помогла ему пересечь комнату и присесть на край кровати. Но стоило ей выпрямиться, как Лео схватил ее за блузку. Брайони неподвижно застыла. Гром орудий и свист пуль стали еще громче, но она слышала лишь свое прерывистое дыхание и бешеные удары сердца.

Лео поцеловал ее в краешек подбородка, в кончик носа и в уголки глаз. Потом его зубы легонько сдавили мочку ее уха. Брайони затрепетала.

Лео выпустил ее:

— Хочешь еще?

Она кивнула.

Он откинулся назад, опершись спиной о стену.

— Тогда иди сюда.

— А как же твои швы?

— С ними ничего не случится, мы будем осторожны.

Брайони опустилась на кровать рядом с Лео, прислонившись спиной к стене. Рассмеявшись, Лео обнял ее раненой рукой за талию и прижал к себе. Она пронзительно взвизгнула, испугавшись, что может задеть раны, и встала на колени, повернувшись к Лео лицом.

Потом она снова поцеловала его в губы, дерзко, настойчиво. И Лео, казалось, ничего не имел против. У него вырвался сдавленный возглас. Рука его скользнула по плечу Брайони вниз, к талии, обхватила бедро, взялась за юбки и, сминая, рванула их вверх. Потом настала очередь белья.

Медленно, очень медленно его пальцы легли на ее лоно.

Брайони тихо вскрикнула. Робкие, почти невинные прикосновения стали смелее, дерзостнее. Наслаждение обрушилось на нее, подобно муссонному ливню, жаркое и яростное. Брайони хотела бы вцепиться в Лео, но осмелилась лишь прижаться ладонями к шершавой поверхности стены и расставить пальцы, отчаянно ища, за что бы ухватиться.

Потом она замерла. По телу ее пробежала дрожь блаженства, из горла вырвался хрип. Бедра затрепетали — ей стоило неимоверного усилия не упасть.

Лео целовал ее, словно она была для него воздухом, водой, пламенем — всем, без чего он не мыслил себе жизни. Будто губы ее были сладкими, как первый снег высоко в Гималаях. Казалось, он долгие годы мечтал об этом поцелуе и теперь, после вечности томительного ожидания, с жадностью ловил каждое драгоценное мгновение близости.

Он целовал ее, задыхающуюся, стонущую, трепещущую от наслаждения. А она непослушными губами снова и снова шептала его имя, как заклинание, как молитву о несбыточном.

— Я бы хотела сделать то же самое для тебя, — прерывисто дыша, проговорила Брайони.

Лео вздрогнул всем телом.

— Ну, одному из нас пришлось бы это сделать.

Брайони подвинулась ближе к нему и, обняв за шею, поцеловала в плечо. Вскоре короткие жалящие поцелуи сменились страстными покусываниями, влажными, жадными прикосновениями открытого рта, жаркими касаниями языка.

Лео глухо застонал, обжигающая волна желания прокатилась по телу.

— Думаю, здесь нужны нежность и деликатность? — спросила Брайони, развязывая полотенце, прикрывавшее его бедра.

— Вовсе нет. Скорее уж грубый натиск, — улыбнулся Лео. — Это ведь не ваза династии Минг.

— Боже, — прошептала Брайони. — Ты покажешь мне?

Лео мягко взял ее за руку. Пальцы Брайони послушно обхватили его жезл.

— Сожми как можно крепче.

— Ты уверен?

— Я всегда так делаю.

Сильные пальцы Брайони сомкнулась на его плоти, как раскаленные упругие тиски. Лео переполняло желание. Казалось, довольно одного прикосновения, чтобы достичь пика блаженства.

Его ладонь легла на руку Брайони и скользнула вверх:

— Да, вот так. Просто делай так.

Она охотно повиновалась. Сердце Лео бешено заколотилось. Дыхание участилось. Объятые пламенем легкие напоминали кузнечные мехи, раздуваемые безумцем. Вцепившись в подол юбки Брайони, Лео яростно сжал его в горсти.

Потом Брайони наклонилась и поцеловала его. Тепло ее губ, жадные касания языка заставили Лео окончательно потерять голову. Бедра его качнулись вверх, несмотря на все старания Брайони удержать его в неподвижности. Наслаждение, жаркое, исступленное, захлестнуло его, подобно лавине. Он замер, шепча бессвязные слова благодарности, целуя Брайони снова и снова.

Глава 15

Брайони испуганно отскочила, спеша проверить швы Лео, и принялась строго отчитывать его за несоблюдение ее предписаний. Лео хотел было ответить, что он вовсе не так глуп и опирался лишь на здоровую ногу, но усталость взяла наконец свое. Лео заснул под сердитое ворчание Брайони, звучавшее для него райской музыкой.

Он проснулся через три часа, когда за Брайони пришел фельдшер, прося ее помочь раненому улану. Через четверть часа Лео был уже у крепостной стены, где и оставался, не покидая своего поста, последующие тридцать шесть часов. Один раз Брайони попыталась прислать за ним фельдшера, но Ранджит Сингх, окинув взглядом сражавшихся, рассудил, что для защитников форта важен каждый человек: неприятелю удалось прорваться сквозь проволочные заграждения; толпы осаждавших штурмовали крепость, карабкаясь на степы по приставным лестницам.

Решив наконец позволить себе передышку, Лео заглянул в операционную, но застал Брайони за работой.

С бледным лицом и насупленными бровями, она склонилась над раненым, ожесточенно ругаясь по-немецки. Лео проковылял к себе в комнату, рухнул на постель и мгновенно погрузился в сон.

Ему снилось, что Брайони, присев рядом с ним, осторожно стягивает с него брюки, чтобы осмотреть швы на бедре, и неодобрительно цокает языком. Ее прохладные пальцы уверенно ощупывали его кожу. Лео наслаждался этими прикосновениями.

Потом пальцы Брайони скользнули вверх по его бедру, и по телу Лео тотчас прокатилась волна жара. «Сожми ладонью мою плоть. Дай мне наслаждение. Я так давно желал тебя».

Но Брайони отвела руку, и надежды его развеялись как дым. А после случилось что-то удивительное, еще более чудесное. Брайони приникла губами к его бедру над бинтами. Лео тихо застонал, чувствуя жаркое влажное дразнящее прикосновение ее губ, зубов, языка. Эта сладостная мука сводила его с ума.

А за этим последовало неизбежное, и все же непостижимое: ее губы обхватили его жезл, даря немыслимое, невообразимое блаженство. Боже, какой восхитительный сон!

По телу Лео прошла дрожь. Чудовищным усилием воли он удерживался на грани. «Я сейчас… я больше не в силах…» Он пытался предупредить Брайони, но было поздно. Он был уже не властен над собой. Слепящая волна восторга накрыла его, он вскрикнул, извергая семя, чувствуя, как губы Брайони ласкают его плоть.

Потом он долго лежал, обессиленный, опустошенный, бесконечно счастливый. Как давно он не видел таких захватывающих, волшебных грешных снов. В реальной жизни он никогда даже не помышлял о том, чтобы предложить Брайони доставить ему наслаждение губами, и уж тем более…

Лео открыл глаза. Судя по свету, пробивавшемуся в щель под дверью, день был еще в разгаре. Ставни приходилось держать закрытыми: днем форт постоянно находился под обстрелом. Зажженная керосиновая лампа в углу рассеивала мрак.

Но Лео не зажигал лампу.

Он повернул голову. Брайони, прерывисто дыша, стояла на коленях, устроившись между его раскинутыми ногами. Заметив взгляд Лео, она низко опустила голову и поспешно натянула на него брюки.

Так это был не сон. Лео застыл, онемев от смущения.

— Прости, — пробормотал он. — Я думал, что сплю. Я не знал… я бы никогда…

— Не глупи, — мягко возразила Брайони. — Ничего особенного не случилось. Можно подумать, я не знала, чем это кончится. — И тут, к удивлению Лео, она рассмеялась. — Какой кошмарный каламбур, не правда ли? Ну ладно, мне нужно идти. А тебе стоит еще поспать.

Ночью Брайони проснулась, охваченная желанием. В комнате стояла кромешная тьма. Лео лежал в постели рядом с ней, лаская рукой ее лоно, как музыкант перебирает струны лиры.

— Подвинься чуть выше, — приказал Лео.

Он лежал на спине, Брайони — на боку. Слегка изогнувшись, она осторожно подтянулась к изголовью кровати, стараясь случайно не задеть его раненое бедро.

— А теперь иди ко мне.

Она придвинулась ближе, и в следующее мгновение губы Лео завладели ее соском. По телу Брайони пробежала дрожь. Лео знал, как ей нравилось, когда он играл с ее сосками. Одно легкое дуновение — и кончики ее грудей затвердели, нежное касание его языка — и из горла Брайони вырвался стон, влажное, горячее прикосновение его рта — и вот она уже на пороге блаженства.

Когда его губы разомкнулись, Брайони издала протестующий возглас.

— Терпение, терпение, — прошептал Лео.

Его рука гладила ее лоно, нежно, почти сонно. Брайони беспокойно повела бедрами. Ей хотелось более бурных, страстных, исступленных ласк. И тогда губы Лео сдавили ее сосок. Наслаждение, острое, пронзительное, затопило ее, Брайони изогнулась дугой, чувствуя, как по телу пробегают жаркие волны дрожи.

Лео нежно поцеловал ее в лоб.

— Я сказал бы тебе: «Спи дальше», но не уверен, что ты и сейчас не спишь.

— Я вовсе не сплю, — возмутилась Брайони и в следующую секунду уснула.

Она пробудилась снова глубокой ночью.

Глядя в потолок, Брайони задумалась, что же прервало ее сон, и вдруг поняла: тишина. Ночь, бесшумная, как поступь вора.

Брайони села на постели. Куда все исчезли? Неужели битва окончена?

Вспыхнула спичка. Лео, сидевший на краю стола и опиравшийся здоровой ногой на кресло, зажег лампу. Задув спичку, он взял со стола надкушенный инжир. Одежда его нещадно измялась, всклокоченные волосы торчали во все стороны, а на лице темнела четырехдневная щетина. Несмотря на чудовищную усталость, он вовсе не казался изможденным. Полный веселого задора, едва ли не самодовольный взгляд его, устремленный на Брайони, придавал ему вид мужественного, испытанного в боях воина.

Вспомнив, в каком виде она провалилась в сон, — блузка расстегнута, расшнурованный корсет болтается, юбки задраны выше талии, — Брайони поспешно потянулась за одеялом, но внезапно поняла, что полностью одета. Ее юбки благопристойно спускались до лодыжек, а застегнутая на все пуговицы блузка прикрывала грудь.

— Я не хотел лишать защитников форта надежды получить врачебную помощь, оставив полкового хирурга без одежды, — с улыбкой объяснил Лео. — И вдобавок боялся подвергнуть опасности их жизнь. Солдаты запросто могли умереть от восторга, увидев тебя выбегающей из этой комнаты с обнаженной грудью.

Брайони смущенно откашлялась, прочищая горло.

— Спасибо. Весьма любезно с твоей стороны.

— Что же до меня, то я хотел бы видеть тебя, — тихо произнес Лео, — даже ценой собственной жизни. Я готов умереть от восторга.

Брайони закусила губу, и тут же лицо ее приняло строгое выражение.

— Только не когда я все еще сердита на тебя.

Лео покраснел. Брайони с изумлением смотрела, как румянец заливает его щеки. Она никогда прежде не видела на его лице краску стыда.

— Прости меня. Мне снился сон, и я… я… — Он смущенно запнулся.

Щеки Брайони вспыхнули.

— Я не из-за этого на тебя сержусь.

— Нет?

Брайони почувствовала, как запылали шея и грудь. Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя и вновь обрести способность говорить:

— Ты мне обещал, что будешь сидеть в уголке и заряжать ружья. Но когда капитан Бартлетт заходил осмотреть палату с ранеными, он только и говорил что о твоей меткой стрельбе.

Заметно расслабившись, Лео бросил Брайони инжир.

— Это злостная клевета. Уверяю тебя, я оставался безучастен, хотя вокруг творилось настоящее светопреставление.

— А еще капитан Бартлетт сказал, что когда у одного из пулеметов вышел из строя прицел, а одного из стрелков ранило, именно ты сдерживал врага, пока сипаи чинили пулемет.

— Да, признаюсь, я слегка отступил от правил. То была минутная слабость, вызванная всеобщей паникой.

— И эта минутная слабость длилась почти сутки?

— Ты простишь меня, если я скажу, что все это время я думал исключительно о том, как бы не повредить швы?

— Твои бинты пропитались кровью.

— В самом деле? — Казалось, Лео искренне удивлен. — А я и не заметил.

— Швы уцелели. Но раны пришлось промывать и дезинфицировать.

— Я этого не знал, — покаянно пробормотал Лео. — Я думал, ты пришла, осмотрела швы и…

Оба снова покраснели, вспомнив о том, что случилось днем. Брайони всегда казалось, что подобные любовные игры напоминают ныряние со скалы — занятие совершенно бессмысленное: перетерпеть можно, хотя лишь единицы находят это волнующим. Но, опустившись на колени перед спящим Лео, она вспомнила острое наслаждение, которое он доставил ей когда-то этим способом. «Однажды ты ответишь мне тем же», — шепнул ей Лео в ту ночь. И Брайони решила, что настало время вернуть долг, потому что завтрашний день может не наступить для них обоих.

Наверное, о нырянии со скалы она тоже судила неверно, потому что та необычная форма близости, казавшаяся ей весьма сомнительным удовольствием, оказалась восхитительной. Даже то, что случилось в самом конце. Брайони и не думала, что такое возможно.

Она нерешительно кашлянула.

— Я собираюсь написать письмо в «Таймс», — заявила она, резко меняя тему разговора. — Последнего из тех, кого я оперировала, ранили свои же солдаты. При попадании пуля разорвалась. Это было ужасно. Мне потребовалось четыре часа, чтобы извлечь осколки. Ранджит Сингх объяснил, что это особые пули дум-дум, созданные специально, чтобы увеличить поражающий эффект. Я понимаю, что пули должны нести смерть, но если пуля калечит так страшно, это явно противоречит духу Женевской конвенции.

Лео тяжело вздохнул:

— Все это сплошное безумие. Мы тратим невероятные суммы, чтобы удерживать здесь свои позиции, поскольку боимся, что сюда вот-вот явятся русские, преодолев Памир. Но я видел фотографии Памира, снятые с воздуха. Вторжение в Индию через Памир для русских будет похлеще похода Наполеона на Санкт-Петербург: прежде они потеряют половину своей армии в Афганистане.

Брайони задумчиво откусила кусочек инжира, брошенного ей Лео.

— Не знала, что существуют фотографии Памира, снятые с воздуха.

— Помнишь, я рассказывал тебе о научной экспедиции на воздушном шаре с базой в Гилгите? Я не собирался исследовать Нангапарбат. Мне поручили произвести воздушную съемку Памира и изучить возможные маршруты русских.

Брайони изумленно округлила глаза.

— Так ты выполнял шпионскую миссию?

— Ну, не совсем шпионскую, поскольку Памир не принадлежит ни одной из сторон. Но я отправился в Гилгит, находясь на службе империи. Так что в отличие от тебя в этом форту я не сторонний наблюдатель.

Теперь настала очередь Брайони смутиться.

— А я думала, что ты просто вызвался меня сопровождать.

— Так и есть. — Лео съел инжир и вытер платком пальцы. — Мне приходилось выполнять особые поручения, но я мог бы выбрать, скажем, Швецию и Италию вместо Германии и Америки. А я выбирал места поближе к тебе.

Брайони опустила глаза, разглядывая свои колени. Ей все еще не верилось, что Лео тяжело переживал разрыв брака. До ее отъезда в Германию он, окруженный друзьями, жил в гостинице, предаваясь увеселениям, и Брайони, вполне естественно, заключила, что Лео был только счастлив от нее отделаться.

Но ведь был еще микроскоп. И странный, тревожащий взгляд Лео, в котором, казалось, смешались смятение и страсть, надежда и отчаяние. Боже, какими глупыми детьми были они тогда! Причиняя друг другу мучительную боль, они ожесточенно цеплялись за свои обиды.

Брайони встала и, подойдя к Лео, осторожно обняла его.

Он поцеловал ее в макушку.

— Жаль, что у нас так мало времени.

Но беспощадная битва продолжалась. За минувшие пять дней и ночей Лео удалось проспать не больше двенадцати часов. Временами Брайони казалось, что в этом форту прошла вся ее жизнь, что жестокая осада и отчаянная борьба длятся уже долгие годы.

Внезапно раздался стук в дверь.

— Мистер Марзден, это Ричмонд. Мы должны вернуться к крепостной стене через две минуты.

— Я буду вовремя, — отозвался Лео.

— Неужели ты действительно должен идти? — огорченно протянула Брайони. — Ведь наступило затишье.

— Но враг по-прежнему у стен форта. Мне нужно заступить на вахту, чтобы очередная смена сипаев могла отдохнуть. Я как раз собирался уходить, когда ты проснулась.

— Жаль, что ты не можешь остаться, — прошептала Брайони, поцеловав Лео в шею, над воротником. — Мне страшно не хочется отпускать тебя. Это настоящее мучение.

Она с удивлением и странной покорностью почувствовала, как по щекам ее катятся слезы. Лео осушил их губами:

— Не важно, где я. Я всегда с тобой.

После затишья, продлившегося целых полдня, раздался яростный грохот орудий, словно разверзлась сама преисподняя. Ранджит Сингх дрожащим голосом поведал Брайони, что если прежде число атакующих исчислялось двумя или тремя тысячами, то теперь форт окружило более десяти тысяч патанов, готовых сражаться до последней капли крови.

Пули свистели над головами защитников крепости; казалось, они сыплются с неба, словно на форт обрушилась кара небесная. Число потерь росло с каждой минутой. Один из работников прачечной и двое сипаев погибли не стоя у бойниц, а переходя от одной стены форта к другой.

Брайони охватил страх. Она не готова была умереть. И боялась потерять Лео. Или Ранджита Сингха, капитана Бартлетта, своих пациентов, храбрых кавалеристов, приехавших из Малаканда, или любого другого солдата, обреченного на смерть от пули или сабли.

Но время шло, защитники держались, и ужас Брайони сменился мрачным предчувствием беды. Она продолжала трудиться в операционной, где, к несчастью, работы все прибывало. Лео прислал ей наскоро нацарапанную записку:

«Брайони, швы в полном порядке. Я сменил перевязку — насколько я могу судить, рана чистая. Старайся есть побольше и спи, сколько сможешь. Выходи на открытое пространство только в случае крайней необходимости.

Лео».

Два дня Брайони почти ничего не ела и спала лишь урывками. Возвращаться к себе в комнату ей пришлось с огромными предосторожностями: Ранджит Сингх раздобыл где-то пару запасных ставней и проводил ее. Они бежали под пулями, прикрываясь ставнями, как щитами.

Среди ночи Лео пришел и лег рядом с ней. Она так устала, что не смогла разлепить веки. Но если человек способен спать с улыбкой на лице, то Брайони, должно быть, улыбалась. Она не знала, хватит ли ей мужества достойно принять смерть, но по крайней мере в это мгновение она испытывала удивительную безмятежность и невыразимое счастье.

Лео беспокойно заворочался, когда через два часа Брайони выскользнула из постели: она спешила осмотреть раненых.

— Привет, — тихо пробормотал он, не раскрывая глаз.

— Привет, — отозвалась Брайони, присев на край кровати. — Пока я еще здесь, позволь мне осмотреть тебя.

Лео послушно перевернулся. Рана на предплечье почти полностью затянулась. Рубец на боку тоже выглядел неплохо. Даже рассеченное бедро начало заживать, хотя в будущем шрам мог бы стать не таким уродливым, если бы Лео держал изувеченную ногу в покое.

— Знаешь, что самое ужасное? — прошептал он.

— Что? — улыбнулась Брайони при виде его кислой гримасы.

— Что, возможно, я доживаю свои последние дни на этой земле, но трачу оставшиеся драгоценные часы, убивая людей, которых никогда прежде не видел, вместо того чтобы наслаждаться близостью с тобой.

— Думая об этом, я не могу сдержать слез.

Открыв глаза, Лео протянул руку и ласково погладил Брайони по щеке. Его взгляд, полный неизъяснимой нежности, едва не заставил ее расплакаться.

— Брайони.

Она прижала ладонь к груди Лео.

— Дела обстоят так скверно, как рассказывает Ранджит Сингх?

— Много хуже.

Брайони вздохнула:

— Не знаю почему, но мне ужасно жаль, что я так никогда и не увижу Кембридж. Говорят, это чудесное место.

— Замечательное. Тебе там непременно понравится.

— Ты и впрямь думаешь, что мне удастся там побывать? Увидеть твой домик у реки, окруженный вишневыми деревьями?

— Конечно. Ты увидишь его, Брайони. Когда-нибудь ты станешь первой женщиной, принятой в Королевский хирургический колледж, — с жаром заявил Лео тоном, не терпящим возражений.

— Ну разумеется, — подтвердила Брайони, борясь с подступающими слезами.

— У меня в сумке ты найдешь два письма. Одно адресовано моим братьям, другое — крестному. Если со мной что-нибудь случится, я хочу, чтобы ты их доставила.

— Ш-ш… Не говори так.

— Я не теряю надежды. Если будет на то Божья воля, я собираюсь читать лекции в Кембридже до 1960 года, пока не состарюсь настолько, что студенты станут спрашивать меня, не доводилось ли мне встречать в юности сэра Ньютона. Но на войне свистят пули. Одного сипая, стоявшего рядом со мной, убило на месте. Нужно быть готовым к любым неожиданностям.

— Нет, ты…

— Послушай, Брайони. В своих посланиях я написал, что мы с тобой снова поженились.

— Но это неправда.

— Да. Но что, если тебе удастся выбраться из долины Сват, а мне нет? Вдруг у тебя будет ребенок?

— Ты же знаешь, что это маловероятно.

— Да, я знаю. И все же из-за нерегулярности твоего цикла ты можешь месяцами не догадываться о беременности. Я не хочу, чтобы тебя подвергли остракизму. — Лео поднес к губам руку Брайони. — И не волнуйся, сэр Роберт и мои братья поддержат тебя, никто не осмелится спросить у тебя копию нашего нового брачного свидетельства.

Брайони не выдержала, слезы покатились по ее щекам. Как это похоже на Лео. Он позаботился обо всем.

— Я люблю тебя, — сдавленным голосом проговорила она, зная, что эти слова могут оказаться прощальными.

— Тогда ты передашь письма, ради меня?

Она кивнула. Лео закрыл глаза. Порывисто прижав к губам его руку, Брайони осыпала ее поцелуями. Когда Лео, казалось, уснул, она поднялась, чтобы уйти.

— Чуть не забыл. Я должен тебе сказать еще кое-что, — шепнул он.

Брайони снова опустилась на край кровати.

— Что же?

— Накануне расторжения нашего брака твой отец приходил ко мне в «Клариджез».

— В самом деле? — Брайони об этом не знала.

— Когда мы остались одни у меня в номере, он ударил меня так сильно, что я не удержался на ногах. У меня звезды из глаз посыпались.

— Нет, этого не может быть! — Отец Брайони, тихий ученый, в жизни не знал иного оружия, кроме пера и острого слова.

— И все же это правда. Он обрушился на меня с кулаками снова, прежде чем я успел подняться. Разбив мне в кровь губу и щеку, он крикнул: «Я доверял тебе, ублюдок. Думал, ты будешь заботиться о ней, беречь ее».

— И это был мой отец?

Лео горько вздохнул:

— Да, твой отец. Я тотчас возмущенно воскликнул, что боготворил тебя и лелеял как принцессу, что ни одна женщина в здравом уме не стала бы вести себя так, как ты. Я спросил, почему, во имя всего святого, он защищает тебя, ведь ты терпеть его не можешь.

Брайони, изумленная, взволнованная, прижалась щекой к ладони Лео.

— И что он ответил?

— Он прорычал, что у тебя есть все основания его ненавидеть. И наверняка не меньше оснований презирать меня. С этими словами он опять меня нокаутировал и ушел.

На глазах у Брайони вновь заблестели слезы.

— Он никогда мне не рассказывал.

— Разумеется, не рассказывал. — Лео вытер ее слезы ладонью. — Когда встретишься с ним снова, не суди его слишком сурово.

— Постараюсь.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Лео. — А теперь займись своими ранеными и дай мне поспать.

Глава 16

Осада завершилась так же внезапно, как и началась. Кавалерия пришла со стороны гор, спустившись с хребта Амандара, к югу от реки. Долгожданное подкрепление, о котором говорил капитан Бартлетт, прибыло наконец на помощь осажденным. Защитники форта встретили уланов громкими приветственными криками.

При виде кавалерии свирепые, неустрашимые патаны, казалось утратили боевой дух: появление конницы означало, что восстание в Малаканде потерпело поражение. Ряды осаждавших дрогнули, часть мятежников устремилась в горы, остальные побросали оружие.

Солдаты у крепостных стен оставались на своих постах, когда капитан Бартлетт выехал навстречу колонне освободителей. Хотя враг и капитулировал, сипаи не отваживались свободно расхаживать по форту: стены крепости, укрепленные бревнами, ящиками с землей, камнями и мешками с песком, напоминали об опасности быть подстреленными со склонов гор, где затаились вражеские стрелки.

Но мало-помалу настороженность отступала, а на смену ей приходило сознание выполненного долга. Солдаты выдержали изнурительную семидневную осаду, защищая неудачно расположенный форт от противника, значительно превосходившего их числом. Бежали даже стрелки. В долине, запруженной лошадьми, кавалеристами, сипаями и передвижной артиллерией, не было слышно выстрелов.

Лео вдруг обнаружил, что обнимается с мистером Ричмондом, чье лицо изрядно обгорело, а очки лишились левого стекла. Со всех сторон к нему тянулось множество рук, он пожимал их, счастливо улыбаясь, узнавая лица сипаев, чьих имен даже не знал. Эти люди сражались с ним бок о бок, их храбрости и опытности он доверил свою жизнь и жизнь Брайони. Потом Лео медленно побрел вдоль крепостной стены, без костыля, осторожно опираясь на раненую ногу. Он разглядывал театр военных действий, который прежде мог наблюдать лишь урывками сквозь бойницы или заглядывая в узкие щели, сидя на корточках, прячась от вражеских пуль.

В древние времена здесь, в самом сердце долины Сват, процветало буддистское царство. Китайский монах и путешественник Фа Сянь, побывавший в этой стране в пятом столетии, восхищался ее густыми лесами и садами. Теперь на обширных склонах гор нe было деревьев, остались лишь голые скалы да трава. Но сама долина утопала в зелени: по обеим сторонам реки, сколько хватал глаз, тянулись рисовые поля, а вдоль берегов пышно цвели белые и розовые бегонии.

Прекрасную благоуханную долину уродовали следы кровавой бойни. Мертвые тела, слишком многочисленные, чтобы товарищи могли их унести, устилали землю. Рядом стояла кучка побежденных: поникшие, сломленные люди с опущенными головами. В раскаленном воздухе уже чувствовалось зловоние — запах разлагающейся человеческой плоти. Лео не отличался религиозностью, но, остановившись у стены, склонил голову и прочитал молитву обо всех погибших в этой жестокой и бессмысленной битве.

В отдалении показались пушки, множество орудий — их тянули верблюды. Вновь прибывшие офицеры изучали поле сражения, оценивая потери. Сипаи сгоняли побежденных, заставляя их копать могилы и хоронить погибших. Сложный, хорошо отлаженный механизм империи, приведенный в движение много лет назад, не так-то легко остановить, подумал Лео. Форт отстроят заново и укрепят. Офицеры разработают планы. В верхнюю долину Сват и в Баджаур пошлют карательные экспедиции. Но его миссия завершена. Отныне он свободен. Его ждет мирная жизнь и плодотворные научные изыскания в Кембридже. И когда-нибудь он покажет Брайони свой дом на берегу реки, окруженный вишневыми деревьями.

— Мистер Марзден!

Лео посмотрел вниз. Его окликнул мистер Ричмонд.

— Генерал хотел бы побеседовать с вами. Он желает знать, что вы можете сообщить о положении в Дире.

Лео горестно вздохнул. Похоже, для него эта война еще не окончена.

Последним пациентом Брайони стал не кто иной, как капитан Бартлетт. Он был ранен в живот за пределами форта при попытке отбить захваченный патанами гражданский госпиталь. Оперируя капитана Бартлетта, Брайони заметила краем глаза, что в операционную вошел какой-то офицер и наблюдает за ее работой, но, поглощенная своим занятием, не подняла головы. Лишь когда операция благополучно завершилась и капитана унесли в палату для раненых, она вспомнила о незваном госте.

— Капитан Гиббз, гарнизонный врач, мэм, — представился офицер.

В это самое мгновение война для Брайони окончилась. Она пожала руку капитану Гиббзу с чуть большим пылом, чем обычно проявляла, приветствуя незнакомцев, и едва не опрокинула стопку бумаг с записями о раненых защитниках форта и подписанными ею свидетельствами о смерти.

Гарнизонный врач, высокий неулыбчивый мужчина, совершил осмотр палаты с ранеными. Завершив обход, он торжественно произнес:

— Благодарю вас, миссис Марзден. Я попрошу, чтобы командование представило вас к медали за доблестную службу.

— Спасибо, но, пожалуйста, не нужно, — взмолилась Брайони со всей искренностью. — Я не заслуживаю этой высокой награды. Я всего лишь исполняла свой долг, любой врач на моем месте сделал бы то же самое.

Они снова обменялись рукопожатиями. Наконец-то Брайони была свободна. Она вышла под жаркое солнце августовского дня, чувствуя себя легкой, как пух одуванчика. Впервые за минувшую неделю она осмелилась неторопливо прогуляться вдоль крепостной стены.

В форту царило настоящее столпотворение. В ворота ввозили провиант и боеприпасы. Повсюду бойко сновали повара и кухонная прислуга, разнося завтраки и чай. Брайони смущенно поежилась, ловя на себе любопытные взгляды бесчисленных мужчин — индийцев и британцев. Ей вдруг расхотелось стоять под открытым небом, она решила отправиться в спальню.

Там она нашла Лео — тот пытался натянуть сюртук, орудуя одной рукой. Брайони поспешила ему на помощь.

— Твоя рана! Осторожнее!

— Моя рука и бок в полном порядке. Я способен на многое. Вот, смотри. — Лео сжал ее в объятиях так крепко, что едва не сломал ей ребра, выдавив весь воздух из ее легких. Брайони замерла, наслаждаясь этой минутой бесконечного счастья. Наконец Лео ее отпустил. — Я должен встретиться с генералом. По крайней мере мне так сказали. Он хочет узнать о положении в Дире. Будь на его месте любой другой человек, я бы послал его к дьяволу и остался с тобой, но поскольку это он со своими войсками освободил нас, я все же отвечу на его вопросы, хотя и постараюсь разделаться с ними как можно скорее.

— Тогда иди и быстрее возвращайся.

Лео снова обнял Брайони, покрыв ее лицо поцелуями.

— Попробуй отдохнуть, если тебе не помешает весь этот гвалт. Я узнаю, сможем ли мы сегодня же тронуться в путь.

Брайони попыталась было уснуть, но куда там. Неумолчный шум людских голосов доносился, казалось, отовсюду. Каждый громкий возглас заставлял ее испуганно вздрагивать, а выкрики раздавались то и дело: людям приходилось повышать голос, чтобы быть услышанными. Дважды Брайони подбегала к двери и хваталась за ручку, прежде чем успевала сообразить, что война окончена и в форту больше нет раненых, нуждающихся в ее заботе.

В конце концов она решила начать собирать вещи. «Даже если Лео не удастся договориться, чтобы нам сегодня же выделили сопровождение, — рассудила Брайони, — капитан Гиббз, так или иначе, захочет вновь занять свою комнату».

Сборы оказались недолгими: у путешественников почти не было с собой вещей, помимо одежды. После коротких поисков Брайони нашла под кроватью свой чулок, а на столе ручку Лео с гравировкой.

Собираясь положить ручку в седельную сумку Лео, она впервые заметила, что с одного бока сумка рассечена саблей. При воспоминании об отчаянном ночном бегстве и пережитом ужасе Брайони невольно задрожала. Справившись с волнением, она убрала ручку в мешочек, где Лео хранил остальные письменные принадлежности.

В просторной, почти пустой сумке лежало несколько тетрадей, одна из которых тоже пострадала — вражеская сабля едва не перерубила ее пополам. Взяв в руки изуродованную тетрадь, Брайони осторожно ее открыла. На стол выпало несколько исписанных листов, вырванных из тетради. Должно быть, это письма, о которых говорил Лео, решила Брайони. Первое письмо предназначалось крестному отцу.

«Дорогой сэр Роберт!

Хочу сообщить вам, что я снова женился. Принимая во внимание необычные обстоятельства, надеюсь, вы с уважением и любовью возьмете под свое покровительство и защиту миссис Марзден, урожденную Брайони Аскуит.

Благодаря вам моя жизнь стала неизмеримо полнее и богаче. Сожалею, что приходится прощаться так поспешно. Я уношу с собой одни лишь счастливые воспоминания.

Ваш друг и крестник,

Лео».

Во втором письме, обращенном к братьям и составленном примерно в тех же выражениях, помимо извещения о женитьбе и просьбе позаботиться о Брайони Лео прощался со всеми многочисленными племянницами и племянниками. Он также добавил к своему посланию две приписки:

«P.S. Не удивляйтесь, когда будете читать мое завещание. Я не изменил его после расторжения брака.

P.P.S. Уилл и Мэтью, я еще раз прошу у вас прощения за то, что так долго упорствовал в своем заблуждении. В слепой любви к нашему отцу я не раздумывая принял его сторону. Не могу передать, как много для меня значит, что вы никогда, ни единым словом не упрекнули меня за это».

Брайони взяла в руки третий листок и нерешительно замерла. Лео пересказал ей содержание первых двух писем и, вероятно, не стал бы возражать, что она их прочитала. Но он не упоминал о третьем письме. Брайони собралась было отложить его не читая, когда вдруг заметила, что послание адресовано ей.

«Милая Брайони,

мне хотелось бы многое вам сказать, будь у меня время, но признаюсь лишь в одном: эти последние несколько дней были самыми счастливыми в моей жизни. Благодаря вам.

От души надеюсь, что вы невредимы и в безопасности, если читаете эти строки. И что вы обретете счастье, которое я так хотел бы разделить с вами. И будете вспоминать обо мне не как о скверном, негодном муже, ибо я до самого последнего дня пытался исправиться.

Вечно ваш,

Лео».

Голос Лео доносился сквозь ставни, которые Брайони оставила приоткрытыми. «Миссис Марзден. Как можно скорее. Благодарю вас».

Брайони быстро убрала письма в сумку, встала и вытерла слезы.

— Ты уже побеседовал с генералом? — спросила она, когда Лео вошел в комнату.

— Нет, не успел с ним встретиться. Нам пришла телеграмма от Каллисты.

— От Каллисты? Сюда?

— Думаю, тебе лучше самой ее прочитать.

При виде выражения лица Лео у Брайони упало сердце. Она взяла телеграмму из его рук.

«Дорогие Брайони и Лео,

молю Бога, чтобы с вами все было благополучно. Никогда не прощу себе, если с кем-то из вас что-нибудь произойдет, поскольку известие о болезни отца было выдумкой. Но теперь обман обернулся правдой. Прошлой ночью с папой случился тяжелый удар. Доктора говорят, что приступ может повториться в любую минуту, и тогда наступит конец.

Если вы в добром здравии, пожалуйста, поспешите. И, ради Бога, дайте мне знать как можно скорее, что у вас все в порядке.

Каллиста».

— Я говорила, что собираюсь убить ее голыми руками, если с тобой что-нибудь случится? Думаю, придется это сделать, — проворчала Брайони, мстительно скрежеща зубами.

— Нет, не хочу, чтобы из-за нее тебя повесили. Я постараюсь упрятать ее в лечебницу для душевнобольных, где ей самое место, — возразил Лео, сердито качая головой. — Она таки одурачила меня. А ведь я телеграфировал другу в Лондон и спросил о здоровье твоего отца, мне ответили, что он действительно прикован к постели.

— Значит, ты проверил. А я было задумалась, не слишком ли ты легковерен.

— Я не доверяю ни единому слову Каллисты, по крайней мере если речь заходит о тебе. Когда ты была в Германии, она пожаловалась мне, что, борясь с одолевшей тебя меланхолией, ты пристрастились к кокаину и колешь себе зелье не меньше трех раз в день.

— Что?

— А после твоего отъезда в Америку она заявила, что ты влюбилась в мужа одной из своих коллег и так страдала, что пыталась покончить с собой.

— Да она сошла с ума!

— Она решила свести нас вместе любой ценой, это очевидно.

— Так можно ли ей верить на этот раз?

— Телеграмма пришла из канцелярии лорда Элджина. Так что Чарли тоже оповещен. А чтобы задействовать Чарли, Каллисте пришлось попросить о помощи Джереми или Уилла. Знаешь, я склонен ей верить.

Потрясение вдобавок к неимоверной усталости и пережитым волнениям, казалось, вконец лишило Брайони сил. Она опустилась в кресло с телеграммой в руке и попыталась перечитать послание сестры. Но строчки расплывались перед глазами.

— Похоже, мне надо немедленно отправляться?

— Да. Дорога на Ноушеру запружена людьми, свежих лошадей для двуколки достать невозможно. Говорят, путь туда займет двадцать часов. Мне пообещали выделить тебе эскорт. Могу я помочь тебе собраться?

— Я готова ехать, — медленно произнесла Брайони. — Я успела собрать вещи до твоего прихода.

Лео поднял Брайони с кресла и крепко прижал к себе.

— Я буду скучать.

Она обняла его в ответ, крепко, насколько хватило смелости, ведь раны Лео были еще свежими.

— Обещай мне, что не станешь снова показывать чудеса храбрости.

— Я буду отъявленным трусом, обещаю, и вернусь в Лондон, как только сумею отсюда выбраться. Мы скоро увидимся. Если, конечно, к тому времени, как я прибуду в Англию, ты не отправишься в Сан-Франциско или Крайстчерч.

Брайони нежно поцеловала его.

— Нет. Я буду ждать тебя в Лондоне. Ты был прав. Пришло время остановиться. Сколько можно убегать?

Глава 17

Возвращение в Лондон с его тяжелым мутным воздухом, закопченными, почернелыми домами, нищетой и людскими толпами всегда было для Брайони потрясением. Однако тягостные впечатления от первой встречи с городом обычно довольно скоро рассеивались. К тому времени как поезд подошел к вокзалу, Брайони уже не удивлялась, как люди умудряются жить в такой грязи и запустении. А когда экипаж остановился возле дома отца, она и вовсе не чувствовала омерзительного зловония оживленных улиц, заваленных лежалым конским навозом.

Куда труднее оказалось увидеть лицо отца с бледной как бумага кожей, поредевшими бровями и ресницами, бесцветными вялыми губами, безжизненно искривленными после удара, парализовавшего половину тела, и больнее всего — осознать, что Джеффри Аскуит действительно находится на пороге смерти. Второй удар случился с ним всего за несколько часов до приезда Брайони. Врач не оставил ей надежды, сказав, что отец уже не оправится. Ожидалось, что после первого приступа он не протянет и недели, но мистер Аскуит был все еще жив. Больному обеспечили хороший уход. Мачеха Брайони, умудренная горьким опытом многолетних забот о слабых, болезненных сыновьях, наняла двух умелых сиделок и превосходно ими управляла. И сам мистер Аскуит, и его комната содержались в идеальной чистоте, невозможно было поверить, что здесь лежит парализованный человек, пользующийся подкладным судном.

— Хочешь чаю? — спросила Каллиста. Брайони покачала головой.

В свои двадцать пять лет Каллиста оставалась все той же девчонкой-сорванцом, с улыбчивым лицом, огромными озорными глазами, высокими скулами и чуть вздернутым носом. Она стояла на перроне, встречая Брайони, стройная, оживленная, прелестная молодая женщина в соломенной шляпке с зелеными лентами, трепещущими на ветру. При виде сестры, окутанной облаками пара, у Брайони мучительно сжалось сердце: Каллиста так сильно походила на свою покойную мать, что, казалось, это сама Тодди явилась из потаенных уголков памяти падчерицы.

В карете по дороге домой сестры почти не разговаривали. У них было мало общего. Даже будучи детьми, одинокими сиротками, брошенными в холодном пустынном доме, девочки так и не сблизились.

Брайони пыталась подружиться с Каллистой. После смерти мачехи она излила всю свою любовь на ребенка Тодди. Она воображала себя с сестрой товарищами по несчастью, жертвами кораблекрушения, оказавшимися в одной спасательной шлюпке: сестры и лучшие подруги, они вместе поплывут к чудесной, счастливой жизни. Однако если Брайони тосковала по человеческому теплу, то Каллиста дичилась сестры. Малышке не нравилось, когда ее целовали, гладили или обнимали. Она не хотела слушать песенки. А когда Брайони начинала читать ей вслух, Каллиста пряталась под кроватями или накрытыми скатертью столами, зажимая уши пальцами.

Брайони не удавалось ее разговорить, заинтересовать играми или прогулками, доставлявшими столько удовольствия им с Тодди. Случалось даже, что при виде Брайони Каллиста поворачивалась и опрометью бежала прочь.

В конце концов Брайони научилась обходиться без младшей сестры. Постепенно она привыкла к мысли, что в спасательной шлюпке ей предстоит плыть одной. Одной бороздить бескрайнее море детства и в одиночестве пристать к далекому берегу. Ее даже не особенно задело, когда в пять лет Каллиста неожиданно быстро привязалась к миссис Аскуит и мисс Раундтри, их новой гувернантке. Малышка выросла, выбралась из своей раковины и превратилась в счастливую, озорную, проказливую девчушку.

— Ты собираешься вскоре уехать? — вновь заговорила Каллиста.

— Я пока не решила, — уклончиво ответила Брайони, отходя от постели отца.

— А Лео? Он тоже скоро вернется?

— Да, он собирается осесть в Кембридже.

Почти месяц минул с того дня, как Брайони поцеловала Лео на прощание. Разлука оказалась дольше времени, проведенного ими вместе в Индии, и с каждым днем ожидание становилась все томительнее. Брайони не получала новостей о Лео. Она верила, что с ним ничего не случилось, что, будь это не так, ее бы оповестили. И все же ее не оставляла тревога. Она опасалась за жизнь Лео, но не только. Ее терзал страх, что Лео решил не связывать с ней свое будущее. Ведь однажды он уже усомнился в ее способности любить. В разгаре битвы, когда их жизнь висела на волоске, едва ли он задумывался над этим. Но теперь, размышляя о десятилетиях, которые им предстояло прожить вместе, он мог пожалеть об опрометчивом решении. Возможно, удивительная близость, связавшая их в момент опасности и исцелившая раны, нанесенные прошлым, оказалась бессильна перед монотонной обыденностью жизни, перед всем, что их разделяет.

Отдернув тяжелую штору, Брайони посмотрела на блестевшую внизу улицу. В Индии если уж идет дождь, то настоящий ливень, мощный, бушующий. Она успела забыть, каким промозглым и скудным бывает английский дождь: весь день в воздухе стоит туман и дрожит изморось, а выпавшая влага едва покрыла бы дно ведра. Вдобавок английские дожди ужасно холодные. Камины начали топить еще с конца августа, но Брайони чувствовала, как от половиц тянет ледяной сыростью.

— Брайони, — позвала ее Каллиста.

Брайони медленно повернулась.

— Прости меня. Мне очень жаль, что так вышло.

Временами Брайони мучили ночные кошмары. Ей снились сабли, кромешная тьма и Лео, истекающий кровью от множества ран. Она просыпалась в ужасе, с бешено колотящимся сердцем, тяжело дыша, и потом часами не могла уснуть, думая о том, как близка была смерть, лишь чудом обошедшая их стороной.

В такие минуты Брайони злилась на Каллисту за ее легкомысленные выдумки. Лео мог погибнуть от сабель патанов, мог быть сражен пулей или изрублен на куски, как те несчастные, что сражались с ним бок о бок.

Всегда легче винить во всем кого-то другого.

Брайони подошла к дальнему краю кровати, где стояла Каллиста, прислонившись спиной к стене, и взяла ее руки в свои. Впервые за много лет, а может, и десятилетий Брайони прикоснулась к сестре.

— Не беспокойся, все в порядке, — сказала она.

Три простых слова, обычная фраза, заурядная, как воробьи или моль. Но, слетев с ее губ, звуки превратились в сверкающие драгоценные камни. На Брайони снизошли покой и умиротворение.

Подойдя к краю кровати, она опустилась на стул. В комнате горела лишь одна лампа. В ее рыжеватом свете отчетливо виднелась каждая морщина, каждая складка на неподвижном лице Джеффри Аскуита. Когда же он успел так постареть?

— Ты изменилась, — произнесла Каллиста.

Брайони подняла голову.

— В детстве мне бывало с тобой так трудно! Все твои чувства проявлялись слишком бурно, — призналась Каллиста. — Твой гнев был острым, словно отточенные кинжалы, а обида горькой, как отравленный источник. Даже в твоей любви полно было острых углов и глухих закоулков. Затем долгие годы мне казалось, что ты бредешь по жизни, ничего не видя перед собой, точно лунатик, опьяненная работой, бесчувственная ко всему, как те бедняги, которые глушат себя опиумом. Но когда состоялась ваша с Лео помолвка, захлестнувшее тебя счастье испугало меня. Ты напоминала переполненную тачку с яблоками — малейшая яма на дороге, и вся гора тотчас рассыплется.

Брайони едва не рассмеялась, услышав слова сестры. И в самом деле, сравнение вышло довольно точным: тачка, полная яблок… душа, полная надежд… и обе готовы опрокинуться.

Каллиста улыбнулась:

— Наверное, я пытаюсь сказать, что ты была слишком ранимой. А теперь, похоже, стала чуть менее хрупкой.

Брайони провела рукой по краю постели. Тонкие французские простыни казались мягкими и шелковистыми, невесомыми, словно облако. Пожалуй, отчасти Лео был прав. Причина ее уязвимости — неумение любить кого-то не такого цельного, чуткого и преданного, как Тодди. Но ведь люди меняются. И она обязательно научится.

— Надеюсь, ты права, — кивнула Брайони.

Каллиста ушла спать в одиннадцать часов, а Брайони осталась сидеть у постели отца. Четверть часа спустя в холле послышались шаги. Брайони решила, что сестра возвращается, но это оказалась мачеха.

Миссис Аскуит минуло пятьдесят, однако ее тонкое точеное лицо сохранило прежнюю миловидность. «Таким оно останется и когда ей сравняется семьдесят», — подумала Брайони.

Приложив руку ко лбу мужа, миссис Аскуит ловко поправила стеганое покрывало. Брайони почти не знала мачеху, хотя та вот уже двадцать четыре года была женой Джеффри Аскуита.

Миссис Аскуит не в лучшую пору своей жизни переехала в дом, где жили падчерицы: затяжные болезни сыновей и неусыпная тревога за них подорвали ее здоровье. Она не слишком старалась завоевать любовь Брайони. Сама же девочка, хорошо помня гадкую, отвратительную гувернантку, нанятую миссис Аскуит, обращалась с мачехой с открытым пренебрежением.

Возникшее между ними отчуждение с годами переросло в холодное равнодушие. Шли годы, но холодность не исчезала, словно старая мебель, которая никому не доставляет удовольствия, хотя и не раздражает настолько, чтобы ее вынесли из комнаты.

Миссис Аскуит выпрямилась и, взявшись тонкой рукой за столбик кровати, с грустью посмотрела на умирающего мужа. Она выглядела намного старше, чем Брайони ее помнила.

— Вы хорошо себя чувствуете, мадам? — спросила Брайони.

— Ничего, это скоро пройдет, — отозвалась миссис Аскуит. Подняв глаза от постели, она перевела взгляд на Брайони: — Не знаю, задержитесь ли вы в Лондоне после того, как ваш отец… Не представляю, увидимся ли мы еще в будущем, поэтому я решила поговорить с вами сейчас. Когда ваш отец сделал мне предложение, я ясно сознавала, что он ищетматьдля своихдочерей, и готовилась взять на себя заботу о вас. Однако потом с Полом и Ангусом случилось несчастье… — Миссис Аскуит перевела дыхание. — Я хотела сказать, что была вам скверной матерью: в те годы я почти не уделяла внимания вам и вашей сестре. Особенно вам. Я себя не оправдываю, но пока мои сыновья страдали и им становилось все хуже, мне казалось, что вам с Каллистой несказанно повезло, у вас есть все, о чем только может мечтать ребенок: Господь даровал вам хорошее, крепкое здоровье. С годами я поняла, что ошибалась, но было слишком поздно, я так и не смогла искупить свою вину. Простите меня.

— Вы не могли быть везде одновременно, мадам. И вы не должны винить себя в том, что оставались рядом с Полом и Ангусом, когда те нуждались в вас.

— Да, но вы с Каллистой тоже нуждались во мне.

Брайони окинула взглядом неподвижную фигуру отца.

— У нас был отец, мадам. И если вам пришлось всецело посвятить себя сыновьям, он мог бы думать о нас чуть больше.

— Да, мог бы. И должен был, — согласилась миссис Аскуит. — Но мне и в голову не приходило осуждать его. Я была ему бесконечно благодарна за то, что он не упрекает меня в невнимании к вам. — Мачеха Брайони немного помолчала. — И все же однажды у нас вышла размолвка, и я позволила себе его укорить. Это случилось, когда он раздумывал, позволить ли вам поступить в медицинскую школу. Я категорически возражала. Я думала… простите… мне казалось, что это всего лишь пустое упрямство и детское своеволие. Меня ужаснуло, что ваш отец колеблется, вместо того чтобы решительно вам отказать. Я была убеждена, что этот шаг лишит вас надежды на достойное замужество и нанесет ущерб репутации семьи. Мистер Аскуит страшно переживал. Но в конце концов заявил, что у него нет морального права запретить вам следовать своему желанию; он слишком многого недодал вам в жизни и теперь обязан позволить вам свободно распоряжаться своей судьбой. — Миссис Аскуит наклонилась и поцеловала мужа в лоб, а потом коснулась губами лба Брайони. — Я подумала, что вам следует об этом знать, — произнесла она и тихо исчезла, унеся с собой чуть слышный шелест юбок и едва уловимый аромат сирени.

Почувствовав, как кто-то сжал ее руку, Брайони решила, что ей это пригрезилось. Подняв голову от постели, она растерянно заморгала при виде незнакомой комнаты и тут же вновь ощутила слабое пожатие.

— Отец!

Джеффри Аскуит по-прежнему хранил неподвижность. Глаза его оставались закрытыми, а перекошенный рот казался застывшим.

Отдернув покрывало, Брайони не спускала глаз с отцовской руки.

— Отец, вы меня слышите? Это Брайони.

На этот раз она отчетливо увидела, как пальцы умирающего сомкнулись вокруг ее ладони.

Глаза ее наполнились слезами:

— Я вернулась. Вернулась домой из Индии.

Ответом ей было вялое пожатие, и Брайони продолжила:

— Путешествие обернулось настоящим приключением. Мистер Марзден проехал тысячу миль, чтобы отыскать меня, так что я смогла вернуться и увидеть вас. Да, тот самый мистер Марзден, что был когда-то вашим зятем. Я приехала бы раньше, но мистер Марзден подхватил малярию. А потом на индийской границе вспыхнуло восстание, и мы оказались в самой гуще сражения. Но нам удалось остаться в живых, и вот теперь я здесь. — Брайони подняла и крепко сжала руку отца: — Мистер Марзден — ваш ярый защитник, хотя вы однажды уложили его в нокаут из-за меня. А может быть, именно поэтому. Ему нравятся ваши книги. И он уверяет, что вы меня любите.

Отец с неожиданной силой сдавил ее пальцы. В ответ на это немое признание Брайони нежно прижалась щекой к его ладони.

— Боюсь… — На мгновение у нее перехватило дыхание. — Боюсь, я так и не поблагодарила вас зато, что вы позволили мне поступить в медицинскую школу. И за Тодди — она была чудесной.

Брайони осторожно погладила бородатую щеку отца.

— Помните то лето, когда мне исполнилось шесть лет? Мы несколько раз ходили гулять втроем — вы, Тодди и я. Однажды мы забрели в деревню. И вы купили мне коробку ирисок. А в другой раз мы вместе собирали дикую землянику, а потом дома ели ее со сливками.

Отец снова сжал ее руку, но уже слабее.

— Подозреваю, вы не особенно любили землянику. — Брайони заговорила громче, словно пытаясь докричаться до того, кто медленно уходил все дальше и дальше. — Но Тодди бросала на вас красноречивые взгляды, и вы съели ягоды, потому что их собирала для вас я.

Прошло несколько мгновений, прежде чем слабеющие пальцы больного вновь едва ощутимо стиснули ее ладонь. Отец угасал. Мучительная боль пронзила сердце Брайони.

— Папа, я люблю тебя.

В ответ Джеффри Аскуит сжал руку дочери в последний раз.

Брайони долго сидела, держа на коленях руку отца. Но тот больше не приходил в сознание.

Когда на рассвете Брайони пробудилась снова, он уже не дышал.

Дом погрузился в глубокий траур. Все шторы держали опущенными, пока тело усопшего Джеффри Аскуита не увезут на кладбище и не предадут земле. Входную дверь затянули черным крепом. В тот же день доставили целый сундук с траурными платьями — креповыми для миссис Аскуит, шерстяными и шелковыми для Брайони с Каллистой.

Чтобы не обременять похоронными приготовлениями скорбящую семью, все хлопоты о погребении взяли на себя ближайшие друзья покойного. Приятели и знакомые, уважая горе вдовы и дочерей, лишившихся отца, воздерживались от визитов в дом, но родственники миссис Аскуит приходили выразить ей свои соболезнования.

Брайони с Каллистой, одетые в черное, работали в кабинете, разбирая бумаги отца. В его столе хранилось великое множество старых приглашений, визиток, открыток и писем. Похоже, мистер Аскуит за всю жизнь не выбросил ни одной адресованной ему записки. Были еще бесчисленные коробки с рукописями, газетными вырезками и наскоро исписанными клочками бумаги, с самыми разнообразными изречениями, от афоризмов Джона Донна до заметок Джонсона о гигиене.

— Интересно, ушли они или нет? — задумчиво проговорила сидевшая на ковре Каллиста, подняв голову.

— Кто?

— Миссис Берн и миссис Лоренс. — Эти дамы приходились миссис Аскуит сестрами. — Миссис Лоренс ужасно раздражает матушку, — вздохнула Каллиста. — Боюсь, едва ли у нее сейчас хватит сил выдержать это испытание.

— Я сейчас же пойду туда и заявлю как врач, что миссис Аскуит нуждается в отдыхе.

— Правда?

— Конечно.

Но, едва ступив в холл, Брайони услышала приближающиеся шаги на лестнице и женские голоса. А потом и свое имя.

— …Никогда не понимала, что Лео Марзден нашел в этой Брайони Аскуит. Он мог бы выбрать любую. Говорю тебе, я ни капельки не удивилась, когда он потребовал признать брак недействительным.

— Да ладно тебе, Летти, ты ведь не знаешь, почему они решили расторгнуть брак. Замужество похоже на туфли: пока не наденешь, не узнаешь, пришлись ли они впору.

— Не смеши меня, все кругом видели, что Лео Марзден несчастен в этом браке. Разве удачно женатый мужчина станет сам устраивать званые обеды, а после проводить всю ночь за игрой в карты?

— Ш-ш, Летти. Только не при слугах.

Гостьи ушли. Брайони прижала руку к груди, пытаясь унять бешеные удары сердца. За три года, проведенных за границей, она успела забыть, что значит оказаться мишенью для сплетен и как это унизительно, когда все вокруг судачат о твоем неудавшемся браке.

— Брайони, — окликнула сестру Каллиста, появившись у нее за спиной. — Что ты здесь делаешь?

— Ничего. Миссис Берн и миссис Лоренс только что ушли.

— Слава Богу. Терпеть не могу миссис Лоренс. Она вечно болтает о вещах, в которых ничегошеньки не смыслит. Глупая корова.

«Что можно сказать о найдем с Лео браке, если даже такая недалекая женщина, как миссис Лоренс, поняла, что муж со мной несчастен?» — подумала Брайони.

— Нечего здесь стоять, пойдем со мной. — Каллиста направилась обратно в кабинет, маня за собой Брайони. — Пойдем, увидишь, что я нашла.

Находка Каллисты — большая фотография, восемь на десять дюймов, — лежала на столе. Увидев группу, собравшуюся для пикника — запечатленное мгновение прошлого, — Брайони восхищенно замерла. Этот пикник устроили в день ее шестилетия. Она тотчас нашла себя — впереди, в самой середине изображения. Маленькая девочка в нарядном платьице. На фотографии оно вышло каким-то бурым, коричневатым, но Брайони хорошо помнила его цвет, прелестный оттенок зеленого яблока. Рядом сидел Уилл с таким невинным видом, словно никогда и не слышал о мальчиках, бегающих у всех на виду в чем мать родила. Снимок сделали до того, как все веселое сборище погрузилось в два шарабана и поехало на заранее выбранное место для пикника в двух милях от усадьбы, так что памятный инцидент случился позднее. При виде Тодди, стоявшей в заднем ряду, у Брайони больно сжалось сердце: неужели этой юной, грациозной девушке на фотографии оставалось жить всего лишь год?

— Это твоя мама, — тихо проговорила она.

— Да, знаю, — с грустью отозвалась Каллиста. — Я всегда узнаю ее, как будто вижу себя в незнакомой одежде.

Брайони осторожно коснулась пальцем края фотографии.

— Это был один из лучших дней в моей жизни.

— Могу себе представить, — улыбнулась Каллиста. — Смотри-ка, это Лео. — Она указала на детскую фигурку впереди.

Брайони мгновенно узнала Лео, пухлого ребенка справа, одетого в темное платьице — ее шестой день рождения наступил задолго до того, как Лео впервые нарядили в брюки, вернее, в короткие штанишки.

— Господи, какой он маленький.

— Ничего удивительного. Ему здесь всего два года, — рассмеялась Каллиста. — Но он уже тогда не сводил с тебя глаз.

Брайони не рискнула бы сделать подобный вывод. Однако на фотографии Лео, повернув голову, с любопытством рассматривал нарядную девочку рядом с собой, как будто это захватывающее зрелище интересовало его куда больше, чем камера фотографа да и весь остальной мир.

«Какое странное, волнующее чувство пронизывает, когда видишь двух самых дорогих тебе людей вместе, на одном снимке», — подумала Брайони. А вот и она сама, радостная, счастливая, сияющая.

— Можно, я возьму себе фотографию?

— Конечно, — кивнула Каллиста. — Едва увидев этот снимок, я сразу поняла, что его нужно отдать тебе.

Темные воды Ла-Манша неохотно расступались перед тупым носом парома. Над покрытым зыбью морем нависла серая пелена тумана, и призрачная Англия, хорошо видимая с берегов Кале в ясные дни, казалось, не приближалась, а отступала.

Путешествие Лео длилось целую вечность.

Через два дня после отъезда Брайони в Ноушеру в форт Чакдарра прибыл Имран с носильщиками. Тревожные дни осады они пережидали в небольшой деревушке, в трех переходах от крепости.

Добраться до Ноушеры и доставить туда вещи оказалось весьма непросто. Сообщение между Малакандом и Ноушерой прервалось. На пыльной дороге в пятьдесят миль длиной то и дело встречались заторы: мулы, запряженные лошадьми повозки, верблюды, вереницы бредущих людей сбивались в одну густую толпу и вынуждены были часами стоять под палящим солнцем, не имея возможности двинуться дальше или отступить.

В Ноушере царил хаос: все новые и новые войска прибывали с севера и с юга, а вместе с ними — вьючные животные и тяжелая артиллерия. Лео освободился от всех вещей, приобретенных за время путешествия, как от ненужного балласта. Каждому из кули и айя он выделил мула, а купленных в пути лошадей разделил между Имраном, Хамидом и Саиф-Ханом, оставив себе лишь храбрую кобылку, благополучно доставившую его и Брайони в Чакдарру. Эту славную лошадку ожидала счастливая привольная жизнь на английских пастбищах.

Лео пришлось выдержать настоящую битву, чтобы выбраться из Ноушеры с вещами Брайони и Удьяной (кобылка получила имя в честь древнего буддистского царства в долине Сват). Ему пришлось задействовать все имеющиеся в его распоряжении связи и бесстыдно воспользоваться славой героя Чакдарры. В конечном счете уловка сработала. Лео добился своего и, погрузившись в поезд, вконец измученный, проспал всю дорогу до Бобмея.

В сезон юго-западных муссонов пароходы «Пи энд Оу» отправлялись из Бомбея по пятницам. Приехав в Бомбей, Лео обнаружил, что последний пароход отбыл три дня назад, но ему повезло: дополнительный пароход австрийской судоходной компании «Ллойде» отплывал в Триест на следующий день. Пересев в Триесте на поезд, Лео пересек Альпы и из Италии прибыл во Францию, в Париж, где его встретил Мэтью, затем добрался до Кале, а там воспользовался паромом, чтобы переправиться через Ла-Манш и вернуться наконец в Англию.

Где Лео собирался прожить остаток дней.

Временами он испытывал смутную тоску по войне. Ему вспоминался не страх, не чудовищная усталость и не пролитая кровь, но ослепительная ясность, понимание того, что истинно и что ложно. Переплавившись в этом адском тигле, чувства, связывавшие их с Брайони, очистились от всего наносного. Лео открылась великая истина: важна одна лишь любовь, остальное не заслуживает внимания.

Однако яркие, живые воспоминания о Чакдарре постепенно отходили в прошлое, и в душу Лео начали вползать старые страхи и сомнения. Когда утихнет радость встречи после долгой разлуки и притупится новизна ощущений от близости, не изменятся ли и чувства Брайони? Как бы ни был он внимателен и чуток, когда-нибудь он неизбежно совершит промах, вызвав ее гнев. И что тогда? Возможно, их жизнь снова превратится в ад? Быть может, Брайони вспомнит, что однажды Лео предал ее, и пожалеет, что решилась начать все заново? Или же Брайони с самого начала станет держаться с ним настороженно и отчужденно, не допуская подлинной близости? Она окружит себя броней, опасаясь, что, простив его и подпустив ближе, вновь испытает боль, еще более мучительную? И хватит ли у него сил выдержать это вечное недоверие и подозрительность? Страх перед холодной отстраненностью Брайони заставил Лео отвергнуть ее в почтовом бунгало. Боязнь, поддавшись минутному порыву, совершить непоправимую ошибку и превратиться в презренного лакея или, что еще хуже, в жалкого обиженного супруга, вечно расплачивающегося за сделанный однажды ложный шаг.

Лео взглянул на свадебную фотографию, которую держал в руке. Прежде ему казалось, что Брайони на снимке похожа на застывшую деревянную куклу. Но нет, она казалась испуганной, с глазами тоскливыми, как январские дожди. Можно ли забыть обиду, что так долго жила в сердце? Сумеет ли Брайони полюбить его вновь?

Услышав шаги брата, он положил фотографию обратно в карман.

— Туман рассеивается, — заметил Мэтью. — Скоро мы увидим Дувр.

Они стояли на палубе плечом к плечу. Туман таял, сияло солнце, и даже темные унылые воды Ла-Манша блестели золотом в утренних лучах.

Когда впереди показались белые утесы Дувра, Лео принял решение. Это не было озарением свыше, он просто сделал свой выбор.

Доверие должно быть взаимным. Как он может требовать доверия от Брайони, если сам ей не доверяет? Нет, он должен верить в нее, в ее любовь, в ее благородство, в доброту и силу духа.

А когда придет время, он найдет силы и в себе самом.

Глава 18

Неподвижное тело отца Брайони два дня лежало в гостиной городского дома Аскуитов. На третий день черный катафалк, огромный, словно железнодорожный вагон, остановился перед крыльцом, чтобы везти усопшего к месту погребения.

Женщин часто отговаривают от участия в похоронах из страха, что, охваченные горем, они могут устроить сцену, разразиться слезами или даже упасть в обморок от избытка чувств. Но Брайони с Каллистой решили поехать на кладбище, чтобы проводить отца в последний путь на этой земле.

Погребальная служба прошла торжественно и трогательно. Однако Брайони думала больше о живых, чем о покойном. Отцу она уже не в силах была помочь, но многое могла сделать для Каллисты, миссис Аскуит и сводных братьев. Еще ей следовало бы проявлять больше сочувствия к своим пациентам: за последние годы она едва не превратилась в бездушный автомат. А что касается ее студентов в медицинском колледже, ей надо бы почаще им улыбаться, чтобы они не боялись задавать вопросы.

Органист заиграл «Окончен труженика путь». Гроб с телом Джеффри Аскуита медленно поплыл к дверям церкви — его несли на своих плечах друзья усопшего, следом шли дочери.

Внезапно Каллиста слегка толкнула сестру в бок, сделав ей знак глазами. Брайони перевела взгляд, куда указывала сестра, но увидела лишь бесконечные ряды скорбящих. Некоторые лица казались ей смутно знакомыми, другие же она не смогла бы узнать даже под угрозой лишиться руки, в которой привыкла держать скальпель.

А потом она увидела их. Уилла Марздена, Мэтью Марздена и старшего брата, Джереми, графа Уайдена, — великолепное трио с белокурыми кудрями и скорбными лицами архангелов. Она собиралась отвести взгляд, когда вдруг заметила долговязую фигуру их темноволосого младшего брата, стоявшего ближе всего к проходу, ближе всего к ней.

Дни, проведенные ею в Индии вместе с Лео, вместили в себя жестокую малярию и кровопролитную войну. Вначале Лео лежал в лихорадке, глотая ненавистный хинин, а после страдал от ран и смертельной усталости во время бесконечного сражения. За дни путешествия его одежда износилась, превратившись едва ли не в лохмотья. Но, стоя в церкви, в сиянии солнечных лучей, льющихся сквозь высокие цветные витражи, полностью оправившийся от болезни и ран, облаченный в изящный фрак безупречного покроя, Лео казался совсем другим.

Это был тот самый молодой человек, который когда-то покорил Брайони одной своей улыбкой. Он не походил на архангела — если бы архангелы имели подобную внешность, в раю не осталось бы добродетельных женщин. Лео напоминал очаровательного Адониса из античных мифов, юного смертного, чьей любви добивались прекрасные богини.

«Боже, как он красив!» У Брайони подгибались колени, она едва держалась на ногах, и все же продолжала идти.

Лишь поравнявшись с Лео, она заметила черную креповую повязку у него на рукаве.

Он пришел в церковь в трауре, как член семьи.

При погребении присутствовал лишь узкий круг родственников и друзей. Брайони и Каллиста бросили на гроб отца по пригоршне белых лепестков розы. Потом Каллиста швырнула еще пригоршню за миссис Аскуит — та не нашла в себе сил прийти на похороны: подчас люди, потерявшие близких, предпочитают скорбеть в одиночестве, а не предаваться горю у всех на глазах. Ангус, младший из сводных братьев Брайони, бросил на гроб две горсти земли — за себя и за Пола (став калекой вследствие перенесенного в детстве полиомиелита, тот почти не покидал дом).

По дороге с кладбища Каллиста снова первой заметила Лео: вместе с Мэтью он дожидался сестер возле кареты Аскуитов. Бедный Мэтью рядом с блистательным красавцем братом казался незаметным, почти невзрачным.

Брайони захлестнула целая буря чувств. Восторг, страстное желание, нежность… И счастье, бушующие волны счастья, способные затопить весь Королевский флот Британии.

Каллиста порывисто обняла обоих братьев Марзден.

— Лео, гадкий мальчишка, добро пожаловать домой. А вы, Мэтью, с каждым разом, что я вас вижу, становитесь все великолепнее. Господи, как вам это удается? И когда, наконец, вы сделаете мне предложение? Я ведь с годами не молодею.

Мэтью тихонько рассмеялся.

— Скоро, Каллиста, скоро. Буквально только что, пересекая Ла-Манш, Мэтью жалобно стонал и шептал ваше имя, когда думал, что мы идем ко дну, — с улыбкой ответил Лео. — Ангус, рад вас видеть, — добавил он, обменявшись рукопожатиями с сыном миссис Аскуит.

При виде улыбки Лео ноги у Брайони стали ватными, еще одна ослепительная улыбка, и ей пришлось бы ухватиться за стенку кареты, но, должно быть, из жалости к ней, Лео сделал серьезное выражение лица. Глядя в глаза Брайони, он вежливо произнес:

— Миссис Марзден.

На самом деле ему следовало бы обратиться к ней «мисс Аскуит». Их брак был признан недействительным, а это означало, что официально они никогда не были мужем и женой. Однако Лео произнес «миссис Марзден» таким проникновенным тоном, словно они находились одни в комнате и он собирался сорвать с Брайони всю одежду.

Сердце ее отчаянно заколотилось. Слова Лео, как и его костюм, говорили сами за себя. Кроме траурной повязки на рукаве Лео, Брайони заметила черную креповую ленту на его шляпе. Должно быть, уже пошли сплетни: «Он явился на похороны одетым так, будто он и сейчас женат на Брайони Аскуит, а покойный до последнего дня оставался его тестем».

— Господа, — проговорила она. — Спасибо, что пришли.

— Мы тут подумали, не согласитесь ли вы зайти к нам на чашку чаю, — предложил Мэтью.

— По-моему, это чудесная мысль, — с воодушевлением откликнулась Каллиста.

— Я не уверена, — нерешительно протянула Брайони. — Нам не стоит показываться в обществе так скоро после кончины отца.

— Это не светский визит, — твердо возразил Лео. — Мы ведь одна семья.

Единственным звеном, связывавшим семьи Аскуит и Марзден, был расторгнутый брак Лео и Брайони.

— Вы совершенно правы, Лео, — сказала Каллиста. — Так едем?

— А как же миссис Аскуит? — засомневалась Брайони. — С ней один только Пол, а он и сам очень тяжело переживает смерть отца.

— Я побуду с ними, — вызвался Ангус, — а вы вдвоем поезжайте.

— И все же…

— Ничего страшного, — уверенно заявила Каллиста. — Мы не будем долго засиживаться.

Ангус уехал домой в карете Аскуитов. Остальные уселись в экипаж Уайдена. По дороге Брайони узнала, что Мэтью прервал отдых в Биаррице, чтобы встретить Лео в Париже и, не сумев убедить брата отправиться вместе с ним в Биарриц, решил вернуться с ним в Лондон.

Едва братья вышли из поезда на вокзале «Виктория», сразу узнали, что похороны Джеффри Аскуита состоятся в этот же день пополудни. Они успели купить траурные ленты для Лео и поспешили домой, чтобы сменить дорожную одежду, прежде чем явиться на церемонию.

— Лео отобрал у меня фрак, — пожаловался Мэтью. — Ему хотелось выглядеть представительно и солидно.

— Лжец, — улыбнулся Лео. — Мэтью сам настоял, чтобы я надел его фрак, не мог же я явиться на похороны своего тестя в обычной пиджачной паре, а ничего другого у меня с собой не было.

«Своего тестя?» Брайони, вспыхнув, отвернулась к окну, чувствуя на себе любопытные взгляды спутников.

Выйдя из кареты, все направились к дому, но Каллиста, нарочно замешкавшись, потянула сестру в сторону.

— Вы с Лео снова поженились? — приступила она к расспросам. — Пожалуйста, скажи «да». Если Лео опять стал моим зятем, то вряд ли убьет меня за мою выходку.

Смерив сестру долгим взглядом, Брайони наклонилась и шепнула ей на ухо:

— Не волнуйся, Лео не убьет тебя. Он лишь собирается запрятать тебя в лечебницу для умалишенных.

В доме Уайдена собрались все мужчины семейства. Джереми и Уилл приехали из Оксфордшира без жен и детей, спеша увидеться с Мэтью и Лео.

— Не могу передать, как мы рады, что твои дамы смогли к нам присоединиться, — заявил Уилл. — Джереми немой от рождения, я ужасно тихий и застенчивый, Мэтью не знает ни одной занимательной сплетни, а Лео — самый скучный человек на свете.

— Ну погоди, — пригрозил брату Лео. — Стоит моей жене начать говорить, и ее уже не остановишь.

Джереми поперхнулся виски и закашлялся. Лео невозмутимо похлопал его по спине. Брайони порадовалась про себя, что еще не начинала пить чай, иначе она бы тоже подавилась, как Джереми.

«Моей жене?»

— Итак, Каллиста, насколько я понимаю, вы сумели провернуть виртуозный трюк и ловко обвести Лео вокруг пальца, несмотря на всю его подозрительность? — весело начал Мэтью. — Как вам это удалось?

— Нет, Каллиста, не признавайтесь. Знаете, что за этим последует? — Уилл жестом изобразил, как вскидывает ружье и стреляет. — Вы когда-нибудь видели Лео с оружием в руках?

— Правильнее было бы спросить, видели ли вы мою жену со скальпелем? — вмешался Лео. В его голосе звучала угроза, и Брайони тотчас почувствовала себя настоящим чудовищем, убийцей-врачом.

Каллиста, надо отдать ей должное, покраснела:

— Папа тоже был в сговоре. Я предвидела, что Лео проверит мои слова, так что отец неделю не выходил из дома, и мы распустили слух, что ему нездоровится.

— А как ты узнала, что я уехала из Леха? — поинтересовалась Брайони. Она и раньше задавалась этим вопросом, но забывала спросить.

— Случайное совпадение. Оказалось, что одна из моих знакомых приходится племянницей миссис Брейберн. Прочитав в письме от тети, что Брейберны переехали из Леха в долину калашей вместе с некоей миссис Марзден, доктором, она пришла ко мне и спросила, не о Брайони ли идет речь. Я попросила ее держать язык за зубами и ничего не говорить миссис Брейберн.

— Так вы знали, что Брайони в Читрале, и заставили меня проделать огромный путь до Леха? — возмутился Лео.

— Ну, если бы я сказала вам, что знаю, где сестра, вы бы велели мне отослать ей телеграмму и оставить вас в покое. Пожалуйста, не убивайте меня. Разве вы не рады, что вернули себе жену?

— Джереми, ты все еще держишь в библиотеке пистолет?

Брайони примирительно положила руку на рукав Лео, стоявшего позади ее кресла.

— Теперь мы оба в безопасности. И Каллиста очень сожалеет.

Лео окинул Брайони долгим взглядом, потом сжал ее ладонь и улыбнулся:

— В этом доме никогда не держали пистолетов.

Брайони всегда смущали проявления чувств на людях, и все же она задержала руку в ладони Лео на несколько мгновений, прежде чем мягко высвободиться.

— Простите меня, Лео, — покаянно проговорила Каллиста с пылающим лицом.

— А теперь я хотел бы услышать, что случилось, когда ты нашел Брайони, Лео, — вставил слово Уилл. — Неужели ты просто сказал: «Меня прислала ваша сестра, собирайте вещи и немедленно едем со мной»?

— Что-то вроде того.

— И она добровольно отправилась с тобой?

— Более или менее. — Лео бросил на Брайони лукавый взгляд. — Хотя мне и пришлось опоить ее опиумом, одурманить туземным зельем и похитить под покровом ночи.

— Это становится любопытным, — заинтересовался Мэтью. — Не терпится услышать продолжение.

— Однако за свое коварство Лео лишился одной очень важной части тела, — заметила Брайони.

— Нет! — хором воскликнули Мэтью и Уилл.

— Брайони! — взвизгнула Каллиста.

— Почки, — немедленно нашелся Лео. — Это была всего лишь почка. Человек способен прекрасно обходиться и с одной почкой.

— Ну, можете называть это почкой, если вам так хочется, — пожала плечами Брайони.

Уилл фыркнул. Каллиста зажмурилась. Лео закрыл лицо ладонями, трясясь от смеха. Брайони тоже не выдержала и расхохоталась. Она смеялась так, что на глазах выступили слезы и пришлось вытирать лицо платком.

Именно так она и представляла себе когда-то их брак с Лео. Дом, где царит радостная легкость, непринужденность, дружеская близость и душевное тепло.

— Так что же в действительности произошло? — спросил Джереми.

Неизменно серьезный, Джереми говорил с властностью человека, с детства воспитанного в духе верности долгу и хорошо сознающего возложенную на него ответственность. Когда Джереми задавал вопросы, люди на них отвечали.

— А-а, Джереми приступил к допросу, — усмехнулся Лео. — Скажите ему, Брайони.

Теперь Брайони поняла, каково пришлось Лео, когда она попросила его объяснить миссис Брейберн, почему им необходимо немедленно уехать. К сожалению, сама Брайони не обладала талантом Лео выдумывать вдохновенные истории. Она с усилием сглотнула комок в горле.

— На самом деле все было просто. Когда Лео приехал за мной, я с радостью отправилась с ним. Я была счастлива его видеть. Счастлива, как никогда в жизни.

Лео откинулся на спинку стула, склонив голову набок. На мгновение Брайони показалось, что он станет над ней подтрунивать. Он рассказал Брейбернам красивую легенду, которая в конечном счете обернулась правдой, а Брайони, объясняясь с его братьями, обошлась лишь несколькими скупыми фразами. Но заглянув Лео в глаза, она увидела, что в них блестят слезы.

Лео не плакал. И все же он едва сдерживал слезы. Брайони потребовалось несколько мгновений, чтобы овладеть собой и снова присоединиться к разговору.

Но весь день после этого с ее лица не сходила улыбка.

Брайони сияла, светилась изнутри. Казалось, броня, которой она себя окружила, вдруг распалась, и сердце наполнилось светом, радостью жизни. Это было восхитительное, волнующее ощущение. Даже молчание ее излучало мягкий свет: на смену мрачному, гнетущему безмолвию, что так часто накрывало ее удушливой пеленой, пришла безмятежность.

Путешественников забросали вопросами о переезде в Чакдарру и об осаде крепости. Говорили о Чарли и его осиротевших детях. Каллиста беззастенчиво флиртовала с Мэтью. А Лео, опьяненный надеждой, не сводил глаз с Брайони.

Она улыбалась, и с каждым мгновением прошлое отступало, стушевывалось, а будущее рисовалось все ярче и отчетливее. Лео вдруг поймал себя на том, что думает о таких обыденных вещах, как размер письменных столов и вес столового фарфора, цвет обоев и штор — о милых, приятных мелочах их новой счастливой жизни вдвоем.

Брайони с сестрой пробыли в гостях чуть больше часа, потом Каллиста поднялась и сказала, что им пора возвращаться домой, к миссис Аскуит. Брайони встала медленно, словно ей хотелось бы задержаться подольше.

Мэтью толкнул Лео локтем в бок.

— Почему твоя жена уезжает вместе с сестрой?

— Потому что мы пока держим наш брак в секрете, — объяснил Лео и, повернувшись к Брайони, добавил: — Прежде чем вы покинете нас, можно мне сказать вам пару слов, миссис Марзден?

Он лишь хотел передать Брайони старое письмо Тодди, но стоило им выйти в холл, как она притянула его к себе за лацкан фрака и поцеловала. Лео порывисто сжал ее в объятиях.

— Когда ты снова вернешься к работе в больнице? — шепнул он ей на ухо. — Я соскучился по запаху химических растворителей.

Брайони тихонько рассмеялась:

— Скоро. А когда состоится твое следующее выступление перед математическим обществом? Мне не терпится услышать, как моего мужа называют гением, хоть я и не в силах понять за что.

«Моего мужа». Эти слова слетели с ее губ, оставив восхитительное чувство легкости. В ответ Лео с жаром поцеловал ее:

— Скоро. По дороге домой меня так и распирало от желания засесть за работу. Мысли бурлили в голове. Я исписал четыре тетради.

— Прекрасно. Мы же не хотим, чтобы люди думали, будто я полюбила тебя только за твою внешность.

— В таком случае тебе придется хотя бы время от времени надевать более откровенные и соблазнительные наряды, чтобы заткнуть рот тем, кто станет говорить, будто я женился на тебе только из-за твоих блистательных успехов.

Брайони не смогла удержаться от смеха — наверное, она и не подозревала, какой прелестной становится, когда смеется, словно первые лучи пробуждающегося утра касаются ее лица. Потом ее смех затих. Наступила долгая тишина. Брайони посмотрела в глаза Лео:

— Я знаю, почему ты называешь меня женой, Лео. Но я не беременна.

В действительности он и не надеялся, однако, услышав слова Брайони, испытал горькое чувство. Как было бы чудесно иметь ребенка, посвятить себя не только друг другу, но и крошечному существу, плоду их любви, продолжению их обоих.

— Это не обязательно, — сказал он. — Главное для меня не дети, а ты. Только ты одна. Так было всегда. Ничего не изменилось.

Ресницы Брайони затрепетали.

— Я сейчас заплачу, — беспомощно пролепетала она.

— Можешь поплакать, — шепнул в ответ Лео, — но только когда доберешься до дома. В родовом гнезде Уайденов плакать не разрешается. Это нерушимое правило Марзденов.

Уголки губ Брайони дрогнули. Когда она подняла голову, глаза ее блестели от непролитых слез.

— Вы, кажется, упомянули, что хотите сказать мне пару слов, сэр?

Лео совершенно забыл о письме. Достав из кармана конверт, он протянул его Брайони:

— Это тебе. То, что я обещал передать. А завтра утром я за тобой заеду: мы отправимся в Кембридж.

«Моя дорогая Лизбет!

Я прекрасно провожу время в Котсуолде. Каждый день мы с Брайони ходим на прогулки. Иногда к нам присоединяется и мистер Аскуит, если мне удается уговорить его ненадолго отвлечься от книг и рукописей, над которыми он корпит целыми днями. Вчера, без мистера Аскуита, разумеется, мы с его дочерью набрели на поле лютиков и, бросившись на этот цветочный ковер, с восторгом катались по нему.

В ближайшие две недели самым волнующим событием обещает стать пикник по случаю шестилетия нашей дорогой Брайони. Она увлеченно готовится к празднику и помогает мне: вместе мы составляем списки гостей и игр. Есть что-то необычайно трогательное в том, как эта прелестная малышка записывает своим аккуратным округлым почерком все, что мы планируем, в тетрадь, которую я ей подарила. Господи, как же мне повезло с этой очаровательной девочкой! Моя кузина Марианна тоже замужем за вдовцом, но она бесконечно стонет, жалуется на его отпрысков, обзывая их хулиганами, лгунишками и головорезами. А я настоящая счастливица, мне достался самый чудесный ребенок на свете.

Временами мистер Аскуит ворчит, что я провожу с Брайони слишком много времени. Бывало, что, выбравшись из библиотеки, он принимался меня искать, а мы с его дочкой в это время гуляли вдали от дома. Я поддразниваю его: «Это потому, что Брайони любит меня больше». В некотором смысле так оно и есть. Конечно, она острее нуждается во мне. Я не перестаю бранить мистера Аскуита, ему следовало уделять больше времени малышке после смерти ее матери. В ней до сих пор живет страх одиночества, иногда я это чувствую. Знаю, девочка все еще помнит долгие месяцы, проведенные в пустом доме, в окружении одной лишь прислуги.

Я твержу мистеру Аскуиту, что мы и оглянуться не успеем, как Брайони превратится в прекрасную восемнадцатилетнюю девушку, и какой-нибудь страстный поклонник похитит ее у нас, в то время как я останусь его женой до конца наших дней. Неужели он рассчитывает, что сможет и дальше спокойно писать свои книги, когда рядом со мной не будет детей и некого будет обожать и баловать? Ну нет, как бы не так, тогда я стану таскать с собой повсюду его самого для компании!

Прилагаю к письму рецепт имбирного глинтвейна, который ты просила, и еще тетрадь с гербарием — эти цветы мы с Брайони засушили для тебя. Пожалуйста, напиши поскорее, расскажи, как ты провела весну в Дербишире.

С любовью,

Тодди».

Брайони вытерла слезы. Печаль мешалась в ее сердце с острой радостью: Тодди была счастлива в любви.

Брайони всегда считала отца скверным мужем, замкнутым, отстраненным и невнимательным. Она воображала, что Тодди, живая, полная сил молодая женщина, страдала от одиночества рядом с человеком намного старше ее, которому лишь докучали ее живость и веселый нрав. Но в письме Тодди изображала мужа совсем другим, ласково и снисходительно подшучивая над ним. Безусловно, мистер Аскуит дорожил своей женой, и Тодди отвечала ему нежной привязанностью, у них был счастливый, благополучный брак.

Именно этого Брайони всегда и желала для Тодди. Чтобы ее дни на земле были наполнены солнечным светом, радостью и любовью.

Прочитав письмо не меньше десяти раз, Брайони решила, что для одного вечера этого достаточно. Вкладывая письмо обратно в конверт, она обнаружила внутри еще один листок.

«Дорогая Брайони,

я телеграфировал леди Гризуолд из Бомбея и попросил передать письмо, о котором она как-то упоминала в разговоре со мной, в городской дом Уайдена. Она любезно выполнила мою просьбу.

Надеюсь, что смогу вручить тебе письмо после похорон. Ужасно по тебе скучаю.

С любовью,

Лео».

Брайони прижала к губам записку. «Завтра, — шепнула она. — Завтра, любовь моя».

Глава 19

Братья Марзден провели в разговорах весь вечер. Уилл получил место в палате общин на последних выборах: поправ традиции Марзденов, издавна поддерживавших тори, он стал членом парламента от Либеральной партии. Уилл добродушно спорил с Джереми, отличавшимся более консервативными взглядами, о политике государства в Южной Африке и пограничных провинциях Индии. Лео с Мэтью, не особенно интересовавшиеся политикой, говорили о последних событиях в Париже и Лондоне, прерывая временами Уилла и Джереми, когда те в своих дебатах начинали слишком углубляться в детали.

— Если уж вы решили порассуждать о судьбах нации, джентльмены, вам следует выражаться высоким слогом, — заявил Мэтью.

— Я приберегаю высокопарность для палаты общин, — мгновенно нашелся Уилл. — Дом Уайдена слишком мал, чтобы вместить в себя могучий поток напыщенной болтовни, который я готов извергнуть по первому требованию.

Лео весело фыркнул. Из всех братьев Уилл меньше всего был склонен принимать себя всерьез, он любил подсмеиваться над остальными Марзденами, но куда больше — над самим собой.

После все отправились в клуб Джереми. За обедом в клубе зашла речь о Майкле Роббинсе. Лео мельком беседовал, с этим молодым журналистом в Ноушере. Роббинс, корреспондент «Пайонир» и «Таймс», задал ему несколько вопросов об осаде Чакдарры.

Уилл тотчас вспомнил, что юноша приходится крестником леди Вере Дрейк, жене его старого друга и патрона, мистера Стюарта Сомерсета. Утром Уилл связался по телефону с мистером Сомерсетом и сообщил, что Лео встречался с Роббинсом, в ответ мистер Сомерсет заметил, что его жена будет очень рада, если Лео лично нанесет ей визит.

Уилл, сбежавший когда-то с бывшей невестой мистера Сомерсета, не мог ни в чем ему отказать. Лео же ни в чем не мог отказать Уиллу или Мэтью. В прошлом он так отчаянно доказывал преданность своему отцу, старому графу, что на какое-то время забыл о верности братьям.

Вот как вышло, что первой, к кому отправился Лео на следующее утро (утро, которое должно было положить начало его новой жизни), оказалась не Брайони, а леди Вера, чей особняк на Камбери-лейн, 26, находился неподалеку от старого жилища Лео и его жены. Проезжая в карете мимо пустого мертвого дома сорок один по Камбери-лейн, Лео не смог сдержать дрожь.

Леди Вера тепло и сердечно встретила гостя. Эта прелестная женщина, чей возраст близился к сорока, была одета в элегантное домашнее платье цвета лаванды. Поразительно четкий плавный выговор, движения, исполненные грации, и горделивая осанка леди Веры очаровали Лео, ему не верилось, что женщина, державшаяся столь естественно и непринужденно в своей изысканной бело-зеленой гостиной, большую часть жизни прослужила простой кухаркой.

Последовал учтивый обмен приветствиями, обычный в подобных случаях. Леди Вера выразила Лео соболезнования по поводу кончины мистера Аскуита. Лео вежливо спросил хозяйку дома о ее недавней поездке в загородное имение — Уилл с Лиззи и детьми провели там неделю вместе с семейством Сомерсетов.

— Уилл рассказывал, что маленькие Марздены отчаянно дрались с юными Сомерсетами, — заметил Лео.

Леди Вера рассмеялась:

— Боюсь, это правда. Но в конечном счете они прекрасно поладили.

— А как ваши дети сейчас?

— Превосходно. Когда они не сражаются с маленькими Марзденами, то воюют друг с другом. Я всегда думала, что старшую сестру и младшего брата должна связывать самая нежная дружба. Боже, они оба настоящие дикари.

Разлив чай, леди Вера угостила Лео самыми вкусными пирожными, которые он когда-либо в жизни пробовал.

— Я слышала, вы виделись с моим крестником в Ноушере, мистер Марзден?

— Да, ко времени нашей встречи мистер Роббинс только что вернулся из долины Точай. Должно быть, ему поручили подготовить репортаж о карательных экспедициях, проводимых генералом Бладом в Верхнем Свате.

— Верно, он собирается освещать эти события. Как вы легко можете себе представить, я жадно слежу за его колонкой в «Таймс». Майкл на днях отправляется вместе с войсками в военный поход против восставших в округе Мохманд, возможно, он уже в пути.

Лео удивился про себя, зачем леди Вере вздумалось беседовать с ним, если она так хорошо осведомлена обо всех передвижениях своего крестника благодаря его статьям.

— Но газетные репортажи всегда сводятся к одним лишь датам, перечислениям мест и событий, — добавила леди Вера, словно отвечая на невысказанный вопрос Лео. — От них мало толку, ведь меня интересует в первую очередь настроение, состояние духа моего крестника. Майкл — молодой человек блестящего ума. Я надеялась, что он поступит в университет. Но ему страстно хотелось увидеть мир и оставить после себя след на земле.

Уилл говорил Лео, что Майкл Роббинс приходился приемным сыном егеря мистера Сомерсета в Йоркшире, но получил образование в Рагби, в одной из лучших школ в стране. Этот факт, как и впечатления Лео от встречи с молодым человеком, во многом объяснял обеспокоенность леди Веры.

— Вы опасаетесь, что честолюбие может завести его слишком далеко, мадам?

Леди Вера улыбнулась.

— Вижу, мистер Марзден, вы так же проницательны, как и ваш брат. Да, я тревожусь о Майкле. В этом мире немало людей, для которых любые достоинства и успехи моего крестника никогда не смогут перевесить его незаконное происхождение. Меня беспокоит, что Майкл прилагает так много усилий, чтобы завоевать расположение этих напыщенных узколобых болванов, что их мнение слишком много для него значит.

Миссис Сомерсет говорила с таким волнением, что Лео невольно задумался, не замешана ли здесь какая-нибудь юная леди, чьей благосклонности пытается добиться Майкл Роббинс. Спрашивать он не стал.

— Ваш крестник еще так молод, мадам, а перед честолюбивым молодым человеком мир открывает множество возможностей. Когда мы встретились, ему не терпелось поскорее добраться до места сражения, чтобы самому быть свидетелем событий, а не добывать сведения из чужих уст, расспрашивая очевидцев. Возможно, достигнув зрелости, он оглянется на прожитую жизнь и задумается, была ли судьба справедлива к нему, но сейчас, уверяю вас, он наслаждается каждой минутой и, широко расправив крылья, парит, испытывая свою храбрость.

Леди Вера задумчиво поднесла к губам чашку с чаем и сделала глоток.

— Вы правы. Наверное, мне не о чем тревожиться, если он счастлив, опьяненный своей молодостью и блестящими возможностями.

Казалось, миссис Сомерсет еще сомневается.

— Хочу добавить в завершение разговора, — сказал Лео, — мистер Роббинс случайно обмолвился, что совершенно не высыпается. Он уступил свою комнату в пансионе одной даме, путешествующей без спутников. Эта леди прибыла в Ноушеру, чуть живая от усталости, когда в переполненном городе невозможно было найти ночлег. Наутро дама уехала, а хозяин пансиона сдал комнату кому-то еще, оставив мистера Роббинса без жилья. Бедняге пришлось поселиться в каких-то трущобах.

— О Господи, — воскликнула леди Вера.

— Ваш крестник этого не знал, но той дамой была миссис Марзден. И я всегда буду благодарен ему за этот благородный, великодушный поступок.

Отставив чашку, миссис Сомерсет порывисто сжалa руки Лео.

— Спасибо, мистер Марзден. Иногда я забываю, что за честолюбием Майкла скрывается отзывчивая, добрая душа. Спасибо, что напомнили мне.

Войдя в дом сорок один по Камбери-лейн, Брайони невольно содрогнулась. Виной тому была не сырость, не удушливый запах плесени, заполнявший пустые безмолвные комнаты, и не гулкий звук шагов, унылым эхом отдававшийся от стен. Грусть навевали воспоминания о неудавшемся супружестве; казалось, горечь и обида въелись в сами стены, а уныние и глухая тоска клубятся в воздухе, словно густая паутина, свисающая с потолков и перил.

Брайони и сама не знала, зачем пришла сюда. Утром принесли письмо от ее поверенного с извещением, что дом удалось наконец продать, и новые владельцы въедут в особняк в течение недели. Потом доставили записку от Лео, где говорилось, что он немного задержится, поскольку пообещал нанести визит старому знакомому Уилла. А несколько минут спустя Брайони, неожиданно для себя, уже взбиралась на подножку кареты, зажав в кулаке запасные ключи от дома в Белгрейвии.

Какая нелепая ошибка. Брайони хотела лишь навсегда закрыть дверь, ведущую в прошлое, так, прощаясь с покойным, в последний раз смотрят на застывшее лицо, прежде чем закрыть крышку гроба. Но в тихом опустелом доме призраки прошлого обступили ее, опутали липкими сетями, грозя ледяными стрелами.

Вот зал, где супруги Марзден давали когда-то свой последний званый обед. Лео, очаровательный, искрящийся весельем, покорил всех. Даже те гости, которые сидели возле хозяйки дома, тянулись к нему, ловя каждую его остроту, каждое меткое замечание. Слабые попытки Брайони принять участие в разговоре оказались бессмысленными: ее никто не слушал. Она сидела в комнате, полной людей, одинокая и всеми покинутая, зная в душе, что именно этого Лео и добивался.

А там, наверху, спальня, где их близость, начавшаяся ужасно, превратилась в тягостный, гнетущий кошмар. Когда Лео пришел к ней в последний раз, Брайони не спала. Она так сильно дрожала, что Лео в ярости соскочил с кровати и ушел, швырнув по дороге лампу. На полу до сих пор осталась оставленная лампой отметина.

Брайони вошла в кабинет, где когда-то сидела и читала письмо от Бетти Янг, горькое напоминание о том ужасном дне, когда умерло ее счастье.

В этом доме ее волосы побелели от горя и отчаяния.

Задыхаясь, Брайони бросилась к выходу и едва не налетела на внезапно распахнувшуюся дверь. В дверном проеме стоял Лео.

— Брайони! Что ты здесь делаешь?

— Я… я… А что ты здесь делаешь?

— Я был в доме мистера Сомерсета, наносил визит его жене. Разве ты не получила мою записку? Они живут буквально в двух шагах отсюда. Я остановился, когда заметил на обочине экипаж Аскуитов. — Лео прижал к себе Брайони. — Почему из всех мест в городе ты выбрала именно это?

— Я получила извещение, что дом наконец продан. Мне пришла в голову глупая мысль зайти и похоронить прошлое. Но…

Лео нежно поцеловал ее в висок:

— Но что?

— Но оказалось, что прошлое не умерло. — Брайони удрученно покачала головой. — И мне захотелось сбежать от него.

— Неужели все так скверно?

— Хуже некуда.

Выпустив Брайони, Лео медленно прошел через холл в малую столовую и задумчиво огляделся. Затем направился в кабинет. Брайони робко шла за ним, едва сдерживаясь, чтобы не закричать: в каждом углу ей чудилась притаившаяся опасность.

О чем вспоминал Лео? Когда-то он с любовью обставлял этот дом, покупая все, от мебели, столового фарфора и картин до дверных ручек и ведерок для угля. Здесь, в окружении этих милых вещиц, он собирался прожить остаток жизни. Уходя, он забрал с собой лишь книги и одежду. Остальное пошло с молотка, а позднее поверенный Брайони отослал мистеру Марздену деньги.

Лео поднялся по лестнице на второй этаж. Беспомощно цепляясь за перила, Брайони беззвучно прокричала: «Остановись, не ходи дальше!»

Наверху располагалась столовая. Там Лео пытался разговаривать с Брайони — это длилось куда дольше, чем можно было ожидать. Каждый день он спрашивал жену, как прошел день в больнице, доводилось ли ей наблюдать любопытные случаи, предлагал вместе сходить на новый спектакль в «Друри-Лейн» или на лекцию в Королевское зоологическое общество. И день за днем, все больше замыкаясь в себе и ожесточаясь, она отвечала односложно.

Еще выше находились спальни. «Пожалуйста, не нужно. Не ходи туда!» Но Лео пошел. В пустых комнатах гулкое эхо его шагов следовало за ним по пятам.

«Что случилось? Я делаю что-то не так? Я готов все исправить. Пожалуйста, скажи мне, в чем моя ошибка». Лео забрасывал Брайони вопросами, но она отказывалась ему помочь. Она не желала сделать даже крохотный шаг навстречу, чтобы спасти их брак.

Внезапно Брайони побежала вверх по лестнице, словно дом был охвачен пламенем, и она отчаянно пыталась вытащить Лео из огня.

— Лео! Лео!

Он встретил ее на ступенях.

— Я здесь. Я никуда не ушел.

— Давай сбежим отсюда, покинем этот дом. Лучше бы я сюда не приходила.

Лео обнял ее за плечи:

— Мы не можем отречься от прошлого, Брайони. Здесь мы жили вместе. Это наша жизнь, наша история.

— Так что же нам теперь делать? Вечно тащить с собой этот груз?

— Мы всегда несем с собой прошлое, каким бы оно ни было. Единственное, что нам остается, — не позволить прошлому взять над нами власть и заслонить собой будущее.

— И как же нам это удастся?

Лео посмотрел на голую стену возле лестницы — когда-то там висели фотографии, привезенные им из самых отдаленных уголков земли, где он успел побывать.

— Знаешь, о чем я вспоминал, бродя по дому?

Брайони испуганно замерла, не решаясь спросить.

— О чем?

— Мне вспомнился тот день, когда я в последний раз видел этот дом пустым. Ты только что купила его, и я пришел взглянуть на наше будущее жилище. Дом сразу меня очаровал. Я переходил из комнаты в комнату, представляя, как здесь будет красиво, если обставить дом мебелью. А еще я перебирал в памяти те первые ночи, когда обладал тобой спящей. Это было восхитительно. Окрыленный любовью, я словно парил в облаках. Знаешь, что еще мне вспомнилось?

— Что? — прошептала Брайони.

— Микроскоп.

— Ты подарил мне его в тот день, когда я впервые заговорила о расторжении брака? — Голос Брайони дрогнул.

— Это был прекрасный микроскоп. И я купил его тебе, потому что продолжал надеяться. — Лео ласково взял Брайони за подбородок, заставив поднять голову. — Все время, пока мы оставались вместе, в моем сердце жила надежда. И ничто случившееся в этом доме не сможет этого изменить.

Сердце Брайони взволнованно замерло.

— Как тебе это удается? Как ты находишь в себе силы и мужество не поддаваться отчаянию?

Губы Лео мягко коснулись ее губ.

— Я сделал свой выбор еще до того, как достиг берегов Англии. Я решил, что верю в тебя.

— Веришь? — изумленно воскликнула Брайони. — Но я не сделала ничего, чтобы заслужить твое доверие.

— Доверие всегда вопрос выбора. Я хочу верить в твою любовь и преданность. И я не сомневаюсь: если настанет день, когда прошлое или настоящее возьмет надо мной верх и я оступлюсь, ты будешь рядом, чтобы поддержать меня в этот страшный миг.

Не в силах произнести ни слова, Брайони принялась покрывать поцелуями лицо Лео. Сердце ее разбилось на множество осколков, пронзив грудь сладкой болью. Иногда неверно сросшуюся конечность приходится ломать заново, чтобы правильно соединить кости. Так и ее сердце раскололось вдребезги, дабы пришло исцеление.

В поезде по дороге в Кембридж Брайони почти все время молчала, хотя Лео щедро заплатил проводнику, чтобы в их купе в вагоне первого класса никого не подсаживали. В середине пути Брайони пересела ближе к Лео и положила голову ему на плечо. До самого конца путешествия широкое перо на ее шляпке приятно щекотало ему ухо.

Лео хотелось показать Брайони Кембридж. Великолепный двор Тринити-колледжа, где он учился, устремленный ввысь готический фасад капеллы Кингз-колледжа и знаменитые университетские парки и лужайки, тянущиеся сплошной зеленой полосой вдоль берегов реки Кем. Лучшего времени для поездки в Кембридж невозможно было себе представить: осенний триместр еще не начался, и обширные территории университета оставались безлюдными.

Но Брайони не терпелось увидеть дом Лео, поэтому бывшие супруги отправились из одного пустого дома в другой. Впрочем, кембриджский домик вовсе не оставлял гнетущего впечатления, он был пустым, но не заброшенным.

— Здесь пахнет чистотой, — сказала Брайони.

— Должно быть, Уилл, узнав о моем возвращении, распорядился, чтобы здесь навели порядок.

Брайони подошла к окну в полутемной гостиной и, отдернув шторы, распахнула ставни. Теплые лучи осеннего солнца ярким потоком хлынули в комнату, осветив блестящий паркет цвета жженого сахара и выбеленные стены. За то короткое время, что Лео провел в Кембридже после расторжения брака, он успел заново отделать дом. Устав от мрачных темных тонов лондонского особняка (тяжелый дымный воздух столицы не оставлял иного выбора), Лео выбрал яркие светлые краски.

— Похоже на деревенский домик, — весело заключила Брайони, оглядевшись.

— Тебе нравятся деревенские домики?

Она ответила Лео сияющей улыбкой:

— Я начинаю их любить.

Они обошли все комнаты на первом этаже — еще одну гостиную, кабинет и столовую. Везде Брайони отдергивала занавески и растворяла ставни, пока дом не засиял, яркий и открытый, как залитое солнцем индийское бунгало.

В своем черном траурном платье Брайони была единственным темным цветовым пятном в этом царстве света и красок. Притихшая, ослепительно красивая, она останавливалась напротив каждого окна и внимательно оглядывала каждую стену. Вначале Лео показалось, что она ищет трещины и щели, но потом он внезапно понял, что Брайони мысленно обставляет дом мебелью, украшает милыми сердцу мелочами.

Глаза его затуманились: иногда бывает невозможно удержаться от слез.

— Хочешь выйти в сад и взглянуть на вишневые деревья? — спросил он. — Увидеть реку?

— Можно мне сначала осмотреть весь дом?

— Конечно.

Лео повел Брайони на второй этаж, где помешалось несколько спален и еще одна гостиная. Там он изумленно застыл, не в силах сдвинуться с места. В последней спальне стояла огромная кровать с четырьмя столбиками и пологом, красивая и прочная, с белоснежными полотняными простынями, постеленными поверх широкого перьевого матраса.

Лео растерянно моргнул, желая убедиться, что это не мираж.

— Откуда здесь кровать? — пробормотал он.

Брайони лукаво улыбнулась, Лео никогда прежде не видел у нее такой хитрой улыбки.

— Нет, — медленно произнес он. — Это ты, Брайони?

— Я попросила Уилла это устроить, — с улыбкой отозвалась Брайони.

— Когда?

— Я связалась с ним по телефону вчера вечером, когда добралась до дома. Ты в это время принимал ванну.

— Так вот почему он попросил меня навестить сегодня леди Веру? Хотел выиграть время?

— Не знаю. — Брайони пожала плечами. — Чудны дела Уилла и неисповедимы пути.

Она проскользнула мимо Лео в комнату, впустила в окна свет, провела рукой по простыням и уселась в изножье кровати, обхватив рукой столбик. Довольная улыбка медленно сошла с ее губ, лицо приняло серьезное выражение.

— Сегодня утром в нашем старом доме тебе было так же страшно, как мне? — робко спросила она.

— Надеюсь, нет. — Лео не хотел, чтобы Брайони испытала тот ужас, который почувствовал он сам. — Но, возможно, да.

— Я думаю об этом все время, с тех пор как мы оттуда ушли. — Она рассеянно потерла пальцем завитушки на столбике кровати. — Раньше я не понимала, какой трусихой была всю свою жизнь. Когда мне становилось трудно, я бежала прочь. Прочь от воспоминаний о Тодди, прочь от семьи, прочь от замужества. Бежала от тебя, когда ты отказался играть со мной в шахматы по переписке. Я бежала бы прочь от нашего дома, если бы ты не остановил меня сегодня. В поезде, по дороге сюда меня на мгновение охватило отчаяние: разве возможно справиться с этой неистребимой трусостью? А потом я вдруг поняла, что храбрость отнюдь не отсутствие трусости. Храбрость — это тоже вопрос выбора. Смелость появляется, когда ты отказываешься уступить страху. — Брайони прижалась щекой к столбику кровати и, глядя на Лео, сказала: — Твоя вера придала мне храбрости.

Лео понимающе кивнул:

— А твоя храбрость укрепила мою веру.

Брайони робко улыбнулась:

— Ты мне доверяешь?

— Да, — без колебаний ответил Лео.

— Тогда поверь моим словам: все у нас будет хорошо.

Лео в нее верил, а значит, вместе они преодолеют все. Вместе. Вдвоем.

Брайони медленно развязала ленты под подбородком и сняла изящную траурную шляпу. Не сводя взгляда с Лео, она провела кончиками пальцев по широкому черному перу, украшавшему тулью.

— Вы все еще хотите видеть меня нагой, мистер Марзден?

Брови Лео поползли вверх.

— Разве я когда-нибудь вел себя как грубый дикарь, выражая свои желания столь не подобающим джентльмену образом?

Брайони едва сдержала улыбку:

— Да, в Чакдарре.

— Ах, это. Но тогда я думал, что мы вот-вот отправимся к праотцам. А сейчас я, разумеется, не хотел бы причинять вам беспокойство.

Рот Брайони изумленно приоткрылся:

— Вы уверены?

Лео весело рассмеялся, а в следующий миг уже страстно, самозабвенно целовал ее. Небывалое счастье захлестнуло Брайони. Она тосковала по Лео, как медоносная пчела томится в ожидании весны, а перелетная птица скучает по теплым южным краям, почуяв в воздухе холодное дыхание осени.

Сняв с Брайони жакет, Лео бросил его на пол и принялся одну за другой расстегивать пуговицы блузки, осыпая поцелуями нежную шею, открывающуюся его глазам. Увидев овальный вырез нижней рубашки, он сорвал с Брайони блузку и приник губами к ее плечу.

Потом настала очередь корсета и юбок. Опустившись на одно колено, Лео снял с Брайони сапожки и чулки, затем легонько куснул ее за бедро.

Она хрипло вскрикнула.

Выпрямившись, Лео обхватил ее лицо ладонями и поцеловал в губы.

— Брайони, — прошептал он, — Брайони.

Перед последним препятствием, нижней рубашкой из тонкой шерсти, он помедлил, начав играть с узкой оборкой, украшавшей декольте. Перебирая пальцами пуговицы, он целовал грудь Брайони у самого выреза. Нетерпеливо шлепнув его по руке, Брайони сама расстегнула и сбросила рубашку.

Прерывисто дыша, она стояла перед ним полностью обнаженная, не пытаясь даже прикрыть наготу волосами. Лео же, в своем крахмальном воротничке, с безупречно повязанным галстуком и изящной цепочкой от часов, видневшейся из-под сюртука, казалось, только что зашел в комнату с улицы и застал Брайони раздетой.

Его ладони легко скользнули по ее рукам и дерзко коснулись уже отвердевших сосков. У Брайони перехватило дыхание. Лео схватил ее за плечи и повалил на кровать. Обрушившись на нее всей своей тяжестью, упоительной и пугающей, он жадно впился губами в ее губы.

Потом он принялся срывать с себя одежду. Наконец-то Брайони смогла ощутить под ладонями гладкие упругие мускулы его обнаженной спины. Прижаться губами к его горлу и плечам. Почувствовать, как неистово бьется его сердце под ее рукой.

Яростное нетерпение овладело ими обоими. Желание слиться воедино, стать одним существом, тотчас, немедленно. Брайони жаждала не ласк, а одного лишь Лео. Лео с его великолепным, божественным телом, с его жизнелюбием и кипучей энергией, с его внутренней силой, пылкостью и чувственностью.

Они набросились друг на друга, как обрушивается на землю летняя гроза. Долго сдерживаемая страсть хлынула неукротимым бурлящим потоком и подхватила их, унося все дальше, к вершинам блаженства.

Брайони осмотрела шрам Лео на бедре.

— Все хорошо?

— Превосходно. Я могу ходить и ездить верхом. Готов поспорить, что я способен даже танцевать.

Наклонив голову, Брайони приникла губами к рубцу. Лео затаил дыхание. Желание снова пробудилось в нем. Ее узкая ладонь обхватила его восставшую плоть. Задержав взгляд на прелестной груди Брайони, Лео облизнул пересохшие губы. Боже, наконец-то он увидел ее нагой.

— Я многое знаю о пенисе, — заявила Брайони. — Могу назвать каждую его часть, от пращевидной связки, прикрепляющей его к лобковой кости, до фасции — оболочки, покрывающей этот орган.

— Нет, — ужаснулся Лео. — Только не моя жена. Никогда.

Брайони рассмеялась:

— Итак, ствол пениса состоит из трех цилиндров: двух тесно прилегающих друг к другу трубчатых тел, называемых пещеристыми телами, и проходящей под ними третьей трубки — губчатого тела, вот этого шва, тянущегося вдоль всей длины пениса. — Брайони медленно провела пальцем вдоль взятого в плен жезла Лео. — Кровь поступает через брюшную аорту во внутреннюю подвздошную артерию, проходит под тазовыми костями в половую артерию и заполняет сеть вен, пролегающих в пещеристых и губчатом телах, пенис утолщается и удлиняется до тех пор, пока не наполнится кровью до отказа. Одновременно сокращаются ишиокавернозные мышцы, сжимая основание пениса и перекрывая отток из него крови, что обеспечивают жесткость эрекции, необходимой для проникновения.

— Ах, проникновения…

Брайони лукаво взмахнула ресницами.

— Не желаешь узнать, откуда мне все это известно?

— Нет.

Она снова рассмеялась:

— Занятия анатомией. Атласы и схемы мышечной и кровеносной систем, а также вскрытия.

«О нет, только не вскрытия».

— Я боялся, что ты это скажешь, — простонал Лео.

Брайони нежно обняла его свободной рукой:

— Я всегда считала пенис довольно скучной, утомительной и совершенно бессмысленной вещью.

— Невежество наших образованных женщин поистине ужасает.

— Но теперь я изменила свое отношение к нему. — Брайони улыбнулась почти кокетливо: — Я смотрю на него как на гениальное инженерное творение из плоти и крови.

Лео притянул Брайони к себе и поцеловал. Затем, не выпуская ее из объятий, быстро перевернулся, оказавшись наверху.

— Теперь моя очередь.

— Что ты намерен делать?

— То же, что и ты. Провести научное исследование некоторых частей твоего тела.

— Ну нет!

Лео, весело смеясь, развел колени Брайони, не давая ей сдвинуть ноги.

— Знаешь, о чем я думал, оставаясь один, вдали от тебя? — прошептал он. — Я воображал, как ты лежишь обнаженная под солнцем. — Он лизнул ее розовый сосок.

У Брайони вырвался тихий стон.

— Не под английским солнцем, разумеется, потому что оно слишком скупое и холодное. Где-нибудь на берегу Аравийского моря или на юге Франции. Лучи такие яркие, что способны разбить зеркало вдребезги. И ты, нагая, залитая светом, твои бедра широко раскрыты… — Он развел ее бедра, заставив Брайони снова тихонько застонать. Ее участившееся дыхание — знак желания — звучало для него райской музыкой.

Лео откинулся назад, выпустив Брайони. По телу ее прошла дрожь, но бедра остались распахнутыми.

Она была прекрасна.

Лео с жадностью приник губами к ее лону. Брайони протяжно вскрикнула, тело ее выгнулось дугой. Рот Лео впился в ее плоть, наслаждаясь ее восхитительной мягкостью, ее влажным жаром.

Волна блаженства, вначале робкая, захлестнула ее, подобно огненному валу. Не в силах больше сдерживаться, Лео накрыл ее тело своим и замер, подхваченный бушующим водоворотом наслаждения.

Брайони нежно провела пальцем по лбу Лео.

— Знаешь, о чем я думаю?

— О чем?

— Я думаю, что красота — твое великое несчастье.

— Благодаря ей я завоевал тебя.

Брайони смущенно улыбнулась, слова Лео, полные понимания и любви, тронули ее.

— Это верно, и все же мне очень досадно, что, глядя на тебя, люди видят лишь блестящую внешность. Не могу дождаться, когда ты станешь седым и беззубым, тогда все вокруг разглядят наконец твою внутреннюю красоту и поразятся.

— Ты уверена, что их поразит не моя беззубость?

— Нет, — твердо возразила Брайони. — Твоя внутренняя красота.

Лео покраснел. Его застенчивость показалась Брайони очаровательной. Никогда прежде она не видела его таким смущенным.

— Спасибо, — тихо произнес Лео. — Для меня очень важно, что ты так думаешь.

— Я люблю тебя, — улыбнулась Брайони.

— Хм-м, — протянул Лео. — Я люблю твои волосы. Люблю твои глаза. Люблю твои плечи, твои руки, твою грудь. Я люблю твои ноги, твои бедра. Я люблю… — Брайони зажала ему рот ладонью, но он отнял ее руку. — Я безумно люблю тебя.

Брайони теснее прижалась к Лео:

— Мне нравится Кембридж.

— Ты его еще даже не видела.

— Я хочу жить здесь, в этом доме.

— И бросить свою практику? В Кембридже у женщины-врача нет таких возможностей, как в Лондоне.

— Отсюда до Лондона можно доехать поездом всего за час.

— Час только в один конец, — напомнил ей Лео.

— У меня будет достаточно времени на чтение английских, американских, французских и немецких медицинских журналов, которые мне так или иначе приходится читать. А я довольно медленно читаю по-немецки.

— Тогда нам не помешает приобрести дом в Лондоне. Я мог бы жить там в перерывах между триместрами, и тебе не нужно было бы проводить так много времени в разъездах.

Брайони ненадолго задумалась.

— Мне нравится эта мысль. У нас оставались бы еще свободные часы на шахматы.

Придя к соглашению, они решили отпраздновать это самым приятным способом, на этот раз медленно и нежно. Но вскоре нежность сменилась голодной страстью и исступленным желанием, а после завершилась упоительным блаженством.

Лео оделся и попытался выманить Брайони из кровати.

— Уже почти два часа пополудни. Ты еще не обедала. Пойдем найдем тебе чего-нибудь поесть. — Он зашнуровал ей корсет, застегнул жакет на все пуговицы и поправил воротничок. — Теперь ты выглядишь более или менее пристойно. Почти незаметно, что ты предавалась плотским утехам три раза подряд.

Брайони хлопнула Лео шляпой, прежде чем надеть ее себе на голову. Она уже взяла в руки шляпную булавку, когда Лео вдруг стянул с нее шляпу и нежно погладил пальцем белоснежную прядь.

— Я все собирался спросить тебя… Эта прядь появилась по моей вине? Так утверждает Каллиста.

Брайони покачала головой:

— Это просто случайность, каприз природы, хотя тогда я решила, что это знак свыше. На следующий день я предложила тебе аннулировать брак.

Лео со вздохом прижался губами к белой пряди в волосах любимой.

— Думаешь, мне лучше ее закрасить? — спросила Брайони. — Первое время, примерно с год, я ее закрашивала, а потом бросила. Мне показалось это бессмысленным.

— Нет, не закрашивай ее. Возможно, это изъян, но для меня твоя прядь невыразимо прекрасна.

Так и история их любви: некоторые ее страницы навевали горечь и уныние, и все же для Лео это был самая захватывающая повесть на свете.

В зеленых глазах Брайони вспыхнули шаловливые искры.

— Думаю, ты прав, — сказала она, крепко обнимая Лео. — Прядь действительно невыразимо прекрасна.

Эпилог

За свою долгую блистательную карьеру достопочтенный Квентин-Леонидас Марзден, лукасианский профессор математики Кембриджского университета, не раз становился героем газетных и журнальных статей. Знакомя читателя с биографией этого выдающегося ученого, журналисты обычно упоминали о знаменитых докладах, опубликованных Марзденом еще в студенческие годы, о его захватывающих отважных путешествиях по всему миру и о Кресте Виктории, награде за проявленную доблесть при подавлении восстания в долине Сват в 1897 году — мистер Марзден принимал участие в боях как гражданское лицо.

В некоторых публикациях говорилось, что профессор женат на известной женщине-враче, пионере медицины Брайони Аскуит Марзден, но лишь в одной статье, вышедшей в каком-то американском журнале, некий репортер осмелился написать, что прославленный ученый женился на миссис Марзден не один раз, а дважды.

И только лишь в Америке профессор Марзден публично упомянул о своем браке. Вернее, написал о нем в конце краткой автобиографии, которая по требованию Принстонского университета всегда включалась в печатную программу его лекций — мистер Марзден, почетный приглашенный профессор регулярно читал их в Принстоне раз в несколько лет.

Шли годы, текст биографии менялся, отражая новые достижения, успехи и награды профессора, но последний абзац всегда оставался неизменным:

«Во время учебных семестров профессор Марзден живет в Кембридже со своей женой, замечательной шахматисткой, выдающимся терапевтом и хирургом Брайони Аскуит Марзден. Его любимое время дня — половина седьмого вечера, когда он встречает на вокзале поезд миссис Марзден, возвращающейся домой после дня, проведенного в Лондоне. В послеполуденные часы по воскресеньям в любую погоду, в ясный день или в дождь, профессор и миссис Марзден гуляют рука об руку вдоль берега реки Кем и медленно, безмятежно старятся вместе».

Примечания

1

«Люциферовы спички» — первые спички, загоравшиеся при трении; были изобретены английским химиком Джоном Уокером в 1826 г. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Территория современного Пакистана.

(обратно)

3

Калаши — малочисленный дардский народ, населяющий три долины западных притоков реки Читрал.

(обратно)

4

Овариотомия — хирургическая операция, рассечение яичника

(обратно)

5

Шекспир, Сонет 1.8. Пер. СМ. Маршака.

(обратно)

6

Айя — в колониальной Индии служанка-туземка.

(обратно)

7

Ладакхи — народ, населяющий Ладакх — северо-восточную часть штата Джамму и Кашмир (Индия).

(обратно)

8

Дал — индийское блюдо из разваренного гороха и чечевицы.

(обратно)

9

Бириани — восточное блюдо на основе риса, мяса и овощей под острым соусом.

(обратно)

10

Бреслау — немецкое название города Вроцлав, Польша.

(обратно)

11

Почетное звание, учрежденное в 1663 г. благотворителем, членом парламента от Кембриджского университета Генри Лукасом; передается от одного выдающегося ученого к другому.

(обратно)

12

Гертон — женский колледж Кембриджского университета, основан в 1869 г.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Эпилог